Жанр:

Современная русская и зарубежная проза

Автор:

Ричард Мэтисон

«Нажмите кнопку»

506

Описание

Ричард Матесон (1926–2013) – автор бестселлеров «Я – легенда», «Адский дом», «Куда приводят мечты», «Невероятный уменьшающийся человек» и многочисленных рассказов. Один из наиболее успешных и знаменитых писателей в жанре мистики, он оказал заметное влияние на творчество Стивена Кинга и Дина Кунца. По мотивам многих его произведений были сняты кино-хиты («Дуэль», «Посылка», «Путь вниз» и др.), а роман «Я – легенда» экранизирован трижды. Коронный прием Матесона – одиночество в невыносимых для жизни условиях; его герои – обычные люди, попадающие в крайне необычные и опасные ситуации и вынужденные вести отчаянную борьбу за свое спасение. В этот сборник вошли его лучшие рассказы.

читать постранично

Настроики

Фон текста:

Текст
Текст
Текст
Текст

Аа
Roboto
Аа
Garamond
Аа
Fira Sans
Аа
Times

Нажмите кнопку (fb2) - Нажмите кнопку [без примечаний] (пер. Елена Алексеевна Королева,Игорь Владимирович Иванов,Сергей Борисович Удалин,Владимир Игоревич Баканов,Геннадий Львович Корчагин) 1509K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Ричард Мэтисон

Ричард Матесон Нажмите кнопку

Richard Matheson

THE BEST OF RICHARD MATHESON

ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2018

Издательство АЗБУКА®

* * *

Рожденный мужчиной и женщиной

…В этот день когда было светло мама назвала меня блевотина. Прямо так и сказала ты блевотина. И глаза у нее были сердитые. Интересно что такое блевотина.

В этот день сверху падала вода. Она падала везде. Я все видел. У меня есть маленькое окошко и я из него видел землю. Земля всасывала воду как будто это были губы и они очень хотели пить. Она выпила слишком много и стала больная жидкая и грязная. Мне не понравилось.

Моя мама очень красивая. Там где я сплю у холодной стены у меня есть бумажка с картинками. Я нашел ее за печкой. Там написано ЗВЕЗДЫ КИНО. На картинках нарисованы лица как у мамы с папой. Папа сказал что они красивые. Прямо так и сказал.

Еще он сказал что мама тоже. Мама красивая и я весь в нее. Полюбуйся на себя сказал он и лицо у него было недоброе. Я дотронулся до него и сказал хорошо. Папа вздрогнул и отошел чтобы я не мог до него дотронуться. Сегодня мама ненадолго сняла с меня цепь и я мог посмотреть в окошко. Тогда я и увидел как сверху падала вода.

…В этот день наверху было что-то золотое. Теперь я знаю если на него смотреть то глазам будет больно. Я долго смотрел и потом в подвале все было красным.

Я думаю это и называется пошли в церковь. Они вышли наверх. Большая машина проглотила их она проехала мимо и исчезла. Там сзади была маленькая мама. Она еще меньше чем я. Я большой я могу увидеть в окошко все что захочу.

В этот день когда стало темно я съел свою еду и немножко букашек. Я услышал что наверху смеются. И я захотел узнать почему там смеются. Я выдернул цепь из стены и намотал на себя. Пополз вверх по ступенькам. Они скрипят когда я по ним иду. И ноги на них скользят поэтому я не хожу по ним. А еще дерево колется.

Я поднялся и открыл дверь. Там был белый дворец. Белый как белые камешки которые иногда появляются сверху. Я стоял и молчал. Потом опять услышал смех. Я пошел туда где смеялись и увидел много людей. Я думал что так много людей не бывает. Я решил что буду смеяться с ними.

Тут мама толкнула дверь. Дверь больно меня ударила. Я упал и цепь громко звякнула. Я закричал. Мама зашипела и приложила палец к губам. Глаза у нее стали большие.

Она смотрела на меня. Папа позвал ее. Он спросил что там упало. Она сказала железная полка. Она сказала иди сюда и помоги поднять ее. Он пришел и сказал тебе так срочно это нужно. Потом он увидел меня и глаза у него тоже стали большие. Большие и злые. Он ударил меня. С моей руки на пол упали капли. Они были противные. От них пол стал зеленый.

Папа сказал мне вернись в подвал. Мне пришлось пойти туда. Глазам стало больно от света. Он был не такой приятный как в подвале.

Папа связал мне руки и ноги. Он положил меня на мою кровать. Наверху смеялись а я лежал тихо и смотрел на черного паука который висел надо мной. Я думал о том что сказал папа. Огосподи сказал он. Только восемь.

…В этот день папа вбил цепь обратно до того как стало светло. Я попробую снова ее вытащить. Он сказал что я плохой потому что пришел наверх. Он сказал чтобы я так больше не делал или он больно меня побьет. Мне было обидно.

…Я выдернул цепь из стены. Мама была наверху. Я услышал негромкий смех очень высоко. Тогда я посмотрел в окно. Я увидел много маленьких людей как маленькая мама и маленькие папы. Они красивые.

Они весело шумели и подпрыгивали. Их ноги двигались очень быстро. Они были похожи на маму и папу. Мама говорила все правильно люди и должны быть похожи.

Один маленький папа меня увидел. Он показал на окно. Я отцепился от окна и съехал по стене в темноту. Сжался чтобы они меня не увидели. Я слышал как они говорят и топают ногами. Наверху хлопнула дверь. Маленькая мама что-то крикнула. Я услышал громкие шаги и бросился туда где я сплю. Воткнул цепь в стену и лег на живот.

Ко мне спустилась мама. Ты смотрел в окно сказала она. Голос у нее был злой. Не подходи к окну. Ты снова вытащил цепь.

Она взяла палку и ударила меня. Я не заплакал. Я не умею так делать. Но капля упала на кровать. Она это увидела и отвернулась с каким-то звуком. Обожемойбожемой сказала она за что ты так со мной? Палка упала на пол. А мама убежала наверх.

…В этот день опять падала вода. Когда мама была наверху я услышал как кто-то маленький тихо спускается по ступенькам. Я спрятался в угольной яме потому что мама рассердится если маленькая мама меня увидит.

С ней было что-то маленькое и живое. Оно ходило на руках и у него были острые уши. Она говорила с маленьким живым.

Все было бы хорошо но маленькое живое почувствовало мой запах. Оно побегало по углю и посмотрело на меня. Волосы у него поднялись вверх. Оно сердито зашумело. Я зашипел но оно бросилось на меня.

Я не хотел делать ему плохо. Я испугался потому что оно меня укусило сильней чем крыса. Мне было больно а маленькая мама закричала. Я крепко схватил маленькое живое. Оно сделало такой звук какого я никогда не слышал. Я сжал его. Оно стало красным комком на черном угле.

Я спрятался когда закричала мама. Я испугался палки. Она убежала. Я прополз по углю с маленьким неживым. Я положил его под подушку и лег сверху. А цепь я снова вставил в стену.

…В этот раз все было по-другому. Папа посадил меня на крепкую цепь. Мне было больно потому что он ударил меня. В этот раз я выбил палку у него из рук и громко зашумел. Он отбежал и лицо у него стало бледное. Он поднялся по ступенькам и запер дверь.

Я не очень обрадовался. Здесь целый день очень холодно. Цепь вылезает из стены медленно. И я очень сержусь на папу и маму. Я им покажу. Я сделаю то что уже один раз сделал.

Я буду визжать и громко смеяться. Буду бегать по стенам. Потом зацеплюсь всеми руками и буду висеть вниз головой и брызгать во все стороны зелеными каплями пока они не пожалеют что не были добрыми.

А если они попробуют опять меня ударить я сделаю им больно. Точно сделаю.

Перевод С. Удалина

Добыча

Амелия пришла домой в четырнадцать минут седьмого. Убрав пальто в стенной шкаф, она внесла в гостиную небольшой сверток и уселась на диван. Скинула туфли, пока развязывала положенный на колени сверток. Извлеченная деревянная коробка напоминала гроб. Амелия подняла крышку и улыбнулась. Внутри лежала самая безобразная кукла, какую она когда-либо видела. Ростом сантиметров двадцать, вырезанная из дерева, со скелетоподобным тельцем и несоразмерно большой головой. На лице куклы застыло выражение неистовой злобы, острые зубы оскалены, глаза навыкате. В правой руке кукла сжимала копье высотой с нее саму. Все тело от плеч до коленей обвивала изящная золотая цепочка. Под куклой к задней стенке коробки был приколот крошечный свиток. Амелия отколола его и развернула. Бумага была исписана от руки. «Он Тот, Который Убивает, – начиналась записка. – Безжалостный охотник». Амелия снова улыбнулась, когда читала последние слова. Артур будет счастлив.

Мысль об Артуре заставила ее взглянуть на телефон, стоявший на столе рядом. Спустя некоторое время она вздохнула и положила деревянную коробку на диван. Поставив на колени телефон, она подняла трубку и набрала номер.

– Привет, мам, – сказала Амелия.

– Как, ты еще не вышла? – спросила мать.

Амелия собралась с духом.

– Мам, я знаю, что сегодня пятница… – начала она.

Закончить она не смогла. На другом конце провода повисло молчание. Амелия закрыла глаза. «Мама, умоляю», – мысленно просила она. Амелия сглотнула.

– Есть один человек, – произнесла она. – Его зовут Артур Бреслоу. Он преподает в школе.

– Значит, ты не придешь, – сказала мать.

Амелия задрожала:

– У него сегодня день рождения. – Она открыла глаза и посмотрела на куклу. – Я, в общем-то, обещала ему, что мы… проведем этот вечер вместе.

Мать молчала. «Все равно сегодня в кино нет ничего интересного», – продолжала Амелия про себя.

– Мы с тобой сходим куда-нибудь завтра вечером, – сказала она вслух.

Мать по-прежнему молчала.

– Мама?

– Теперь даже вечера пятницы для тебя слишком много.

– Мама, мы с тобой видимся два-три раза в неделю.

– Приходишь в гости. Хотя у тебя здесь есть своя комната.

– Мама, не начинай все сначала.

«Я не ребенок, – подумала Амелия. – Прекрати обращаться со мной так, словно я ребенок!»

– Сколько ты с ним уже встречаешься? – спросила мать.

– Примерно месяц.

– И ни слова мне не сказала.

– Я как раз собиралась.

У Амелии начала гудеть голова. «Нет, голова у меня не заболит!» – приказала она себе. Она взглянула на куклу. Та как будто пристально рассматривала ее.

– Он очень милый человек, мама, – сказала Амелия.

Мать ничего не ответила. Амелия почувствовала, как каменеют мышцы живота. «Сегодня вечером есть я уже не смогу», – решила она.

Амелия внезапно поняла, что вся съежилась над телефоном. Она заставила себя сесть прямо. «Мне тридцать три года», – напомнил внутренний голос. Протянув руку, она вынула куклу из коробки.

– Видела бы ты, что я купила ему в подарок. Нашла в сувенирном магазине на Третьей авеню. Настоящая кукла-фетиш племени зуни, ужасно редкая. Артур просто помешан на антропологии. Поэтому я ее и купила.

В трубке царило молчание. «Ну и ладно, ну и не разговаривай», – подумала Амелия.

– Это охотничий фетиш. – Она изо всех сил старалась говорить непринужденно. – Предполагается, что внутри куклы заточен дух охотника зуни. Все тело обмотано золотой цепочкой, чтобы не позволить духу… – она не смогла подобрать слово, провела дрожащим пальцем по цепочке, – вырваться на свободу, кажется, так, – закончила она. – Его зовут Тот, Который Убивает. Видела бы ты его лицо.

Она чувствовала, как теплые слезы катятся по щекам.

– Счастливо повеселиться, – сказала мать, вешая трубку.

Амелия смотрела на трубку, слушая гудки. «Ну почему вечно все вот так?» Она уронила трубку на рычаг и отставила телефон. Темнеющая комната расплывалась перед глазами. Амелия поставила куклу на край кофейного столика и поднялась. «Сейчас я приму ванну, – сказала она себе. – Я встречусь с ним, и мы прекрасно проведем время». Она прошла через комнату. «Прекрасно проведем время», – гулко повторил разум. Она знала, что ничего не получится. «Боже, мама!» – подумала она. Сжала в бессильной ярости кулаки и вошла в ванную.

А в гостиной кукла упала с края кофейного столика. Наконечник копья вонзился в ковер, и кукла замерла вверх тормашками.

Изящная золотая цепочка стала сползать вниз.

За окном почти стемнело, когда Амелия вернулась в гостиную. Она сняла одежду и надела махровый халат. В ванне набиралась вода.

Она присела на диван и поставила телефон на колени. Смотрела на него несколько минут. Наконец, тяжко вздохнув, она подняла трубку и набрала номер.

– Артур? – произнесла она, когда он поднял трубку.

– Да?

Амелии был знаком этот тон, любезный, но слегка подозрительный. Она не могла решиться.

– Твоя мать, – сказал наконец Артур.

Какая тяжесть и холод в животе.

– Мы должны были сегодня встретиться, – пояснила она. – Каждую пятницу… – Она прервалась и подождала; Артур молчал. – Я уже как-то говорила об этом.

– Я помню, что ты говорила.

Амелия потерла висок.

– Похоже, она по-прежнему управляет твоей жизнью? – спросил он.

Она напряглась:

– Просто я не хочу еще больше расстраивать ее. Мой переезд и так был для нее тяжелым ударом.

– Я тоже не хочу ее расстраивать, – заверил Артур. – Но сколько у меня дней рождения в году? Мы же договорились.

– Я знаю. – Она ощутила, как снова начинают твердеть мышцы живота.

– Ты действительно позволишь ей так с тобой поступить? В одну-единственную пятницу в году?

Амелия закрыла глаза. Ее губы беззвучно шевелились. «Я просто не могу еще больше ее расстраивать», – подумала Амелия. Она проглотила комок в горле:

– Она моя мать.

– Очень хорошо. Прошу прощения. Я так ждал этого дня, но… – Он помолчал. – Извини, – сказал он. И быстро повесил трубку.

Амелия долго сидела в тишине, прислушиваясь к гудкам. Она вздрогнула, когда раздался записанный на пленку голос:

– Повесьте, пожалуйста, трубку.

Положив трубку, она поставила телефон на стол. «А я так старалась с подарком», – подумала она. Теперь уже нет смысла вручать его Артуру. Протянув руку, она включила лампу на столе. Завтра же надо отнести куклу обратно.

Куклы на кофейном столике не было. Опустив глаза, она увидела на ковре золотую цепочку. Амелия соскользнула с дивана и встала на колени, подняла цепочку и положила ее в деревянную коробку. Под столиком куклы тоже не оказалось. Наклонившись, Амелия пошарила под диваном.

Вскрикнув, отдернула руку. Она выпрямилась, развернулась к лампе и посмотрела на указательный палец. Из-под ногтя что-то торчало. Она вздрогнула, вынимая это что-то. Наконечник кукольного копья. Она бросила его в коробку и пососала палец. Снова наклонившись, осторожно провела рукой под диваном.

Куклы она не нашла. Поднявшись с усталым стоном, Амелия начала отодвигать диван от стены. Диван был ужасно тяжелый. Она вспомнила тот вечер, когда они с матерью отправились в мебельный магазин. Ей хотелось обставить комнату современной датской мебелью. Мать же настояла на этом тяжелом кленовом диване – он продавался со скидкой. Амелия стонала, оттаскивая его. Тут до нее донесся шум текущей воды из ванной. Надо бы уже выключить.

Она осмотрела открывшуюся взгляду часть ковра, заметила древко копья. Куклы рядом не было. Амелия подняла копье и положила на кофейный столик. Кукла застряла под диваном, решила она, и когда передвигала диван, то перетащила вместе с ним и куклу.

Ей показалось, что за спиной послышался какой-то звук – легкий, быстрый топот. Амелия обернулась. Звук пропал. Она ощутила, как холодок поднимается по ногам.

– Это Тот, Который Убивает, – сказала она, улыбнувшись. – Он снял с себя золотую цепь и убежал…

Она вдруг замолчала. Из кухни явственно доносился какой-то шум. Металлический скрежет. Амелия нервно сглотнула. «Что же происходит?» Она прошла через гостиную, приблизилась к двери в кухню, включила свет. Заглянула внутрь. С виду все как обычно. Взгляд робко прошелся по плите с кастрюлей, по столу и стульям, по ящикам и дверцам, по электрическим часам, маленькому холодильнику с лежащей на нем кулинарной книгой, по картине на стене, по держателю для ножей, привинченному к боку шкафчика…

Маленького ножика не хватало.

Амелия смотрела на держатель. «Не глупи», – велела она себе. Просто положила нож в стол, вот и все. Она вошла в кухню и выдвинула ящик со столовыми приборами. Ножа там не было.

Новый звук заставил ее немедленно перевести взгляд на пол. Она вскрикнула от изумления. Несколько мгновений Амелия стояла замерев на месте, затем, шагнув к двери, заглянула в комнату; сердце тяжело колотилось. Неужели это игра воображения? Она была уверена, что уловила какое-то движение.

– Ну хватит уже, – сказала она себе. После чего презрительно фыркнула. Ничего она не видела.

У дальней стены комнаты погасла лампа.

Амелия от неожиданности вздрогнула так, что ударилась правым локтем о ручку двери. Вскрикнув, она схватилась за локоть другой рукой, глаза на миг закрылись, лицо превратилось в гримасу боли.

Она открыла глаза и заглянула в темную гостиную.

– Ну хватит уже! – повторила она себе с раздражением. Какого-то шороха и перегоревшей лампочки явно недостаточно, чтобы выдумывать всякую…

Она прогнала от себя дурную мысль. Нужно пойти и выключить воду. Она вышла из кухни в коридор. На ходу она, морщась, потирала локоть.

Снова какой-то шум. Амелия замерла. Что-то двигалось к ней по ковру. Она уставилась на пол. «Нет», – подумала она.

А потом она увидела – стремительное движение на уровне ковра. Сверкнул металл, и сейчас же правую голень пронзила боль. Амелия ахнула. Не глядя ударила ногой. Снова боль. Она чувствовала, как по коже струится горячая кровь. Амелия развернулась и кинулась в прихожую. Ковер под ногами дернулся, ее отбросило к стене, жгучая боль затопила правую щиколотку. Амелия схватилась за стену, чтобы не упасть, привалилась к ней боком. Она озиралась, рыдая от страха.

Новое движение, темная тень на темном фоне. Боль в левой лодыжке, потом снова в правой. Амелия закричала. Что-то задело ее по бедру. Она отшатнулась назад, снова чуть не упала. Силясь сохранить равновесие, она судорожно замахала руками. Пятка левой ноги уперлась в стену, что позволило ей устоять. Амелия развернулась и кинулась в темную спальню. Захлопнув дверь, она привалилась к ней, грудь сотрясали тяжелые вздохи. Что-то колотилось в дверь с другой стороны, что-то маленькое, на уровне пола.

Амелия прислушалась, стараясь не дышать так шумно. Она осторожно потянула за ручку, чтобы проверить, что замок успел защелкнуться. Когда за дверью все затихло, она попятилась в сторону кровати. Вздрогнула, упершись в край матраса. Опустившись на постель, она схватила другой телефон и поставила на колени. Кому звонить? В полицию? Там решат, что она сумасшедшая. Матери? Она слишком далеко.

Амелия набирала номер Артура в свете, доходящем из ванной, когда ручка двери начала поворачиваться. Ее пальцы онемели. Она уставилась на другой конец темной комнаты. Замок на двери щелкнул. Телефон соскользнул с колен. Она услышала стук удара о ковер, когда дверь начала открываться. Что-то отцепилось от дверной ручки.

Амелия отпрянула назад, подтянув ноги наверх. Какая-то тень суетливо пробежала по ковру к кровати. Она смотрела разинув рот. «Этого не может быть», – подумала она. Амелия обмерла, почувствовав, как что-то дергает за покрывало. Оно лезет на кровать, чтобы добраться до нее. «Нет, этого не может быть!» Она не могла пошевелиться. Глаза уставились на край матраса.

Показалось нечто похожее на маленькую головку. Амелия дернулась с испуганным криком, спешно переползла к другому концу кровати и спрыгнула на пол. Влетев в ванную, она развернулась и захлопнула дверь, стеная от боли в лодыжке. Амелия едва успела нажать большим пальцем кнопку на ручке, как что-то ударилось в нижнюю часть двери. Послышался звук, похожий на скребущуюся крысу. А потом все затихло.

Она склонилась над ванной. Та была уже почти полной. Потянувшись, чтобы закрыть краны, Амелия увидела в воде расплывающиеся капли крови. Она повернулась к зеркальному шкафчику над раковиной.

Дыхание перехватило, когда она увидела порез на шее. Амелия зажала рану трясущейся рукой. Вдруг она осознала и боль в ногах и опустила глаза. Обе ноги были порезаны на уровне щиколотки. Кровь стекала по пяткам на пол. Амелия заплакала. Кровь из шеи бежала между пальцами. Струилась по запястью. Она взглянула на себя в зеркало сквозь пелену слез.

Кое-что в собственном отражении ее рассердило: перепуганный взгляд затравленной жертвы. «Ну уж нет», – возмутилась она. Амелия протянула руку к дверце аптечки. Открыв ее, она достала йод, бинт, пластырь. Опустила крышку унитаза и осторожно села на край. Ей пришлось потрудиться, чтобы открыть бутылочку с йодом. Она трижды стукнула ее о раковину, прежде чем пробка поддалась.

Изо рта вырвался стон, когда йод начал жечь ноги. Стиснув зубы, Амелия стала обматывать бинтом правую лодыжку.

Какой-то звук заставил ее обернуться к двери. В промежуток между дверью и полом просунулось лезвие ножа. «Он пытается проткнуть мне ноги, – поняла она, – он думает, что я стою прямо за дверью». Подобные мысли звучали как полное безумие. «Он Тот, Который Убивает, – вспомнились внезапно слова из свитка. – Беспощадный охотник». Амелия смотрела на мелькающее лезвие. «Боже», – думала она.

Она торопливо забинтовала обе ноги, затем встала и, глядя в зеркало, полотенцем смыла кровь с шеи. Прижгла йодом порез, шипя от пронзительной боли.

Амелия обернулась на новый звук, чувствуя, как прыгает в груди сердце. Она шагнула к двери и прижалась к ней, напряженно прислушиваясь. На высоте ручки раздавалось металлическое позвякивание.

«Кукла пытается отжать кнопку».

Амелия медленно попятилась, не сводя глаз с дверной ручки. Она попыталась представить себе куклу. Наверное, та висит на ручке, зацепившись одной рукой, а ножом, зажатым в другой руке, ковыряет замок? Совершенно безумная картина. Амелия ощутила, как волосы на затылке встают дыбом. «Нельзя его впускать!»

Она оскалилась, испустив сиплый крик, когда кнопка дверной ручки выскочила наружу. Поддавшись импульсу, Амелия схватила с вешалки банное полотенце. Ручка повернулась, запор щелкнул. Дверь начала открываться.

И внезапно в ванную ринулась кукла. Она двигалась так быстро, что ее фигура расплывалась перед глазами. Амелия с силой ударила полотенцем, словно на нее нападал огромный жук. Охотник отлетел к стене. Амелия бросила в него полотенце и кинулась к двери, постанывая от боли в лодыжках. Распахнув дверь, она выскочила в спальню.

Почти у самой двери в коридор Амелия подвернула ногу. С испуганным криком она растянулась на ковре. Сзади послышался шум. Развернувшись на спину, она увидела, что кукла, подпрыгивая, словно паук-скакун, выбегает из двери ванной. В свете лампочки блеснуло лезвие ножа. Затем кукла скрылась в тени, стремительно приближаясь к ней. Амелия поползла спиной вперед. Она обернулась через плечо, увидела чулан, заползла в его темноту и потянулась к ручке дверцы.

Снова боль, обжигающий порез на ноге. Амелия закричала и отпрянула назад. Вскинув руку, она сдернула с вешалки пальто. Пальто упало на куклу. Амелия принялась швырять в нее все, что попадалось под руку. Кукла была погребена под ворохом блузок, юбок и платьев. Амелия перевалилась через шевелящуюся гору одежды. Она заставила себя встать на ноги и изо всех сил бросилась в прихожую. Звук рвущейся на полу ткани затих. Амелия кинулась к входной двери. Отперев ее, она повернула ручку.

Дверь не открывалась. Амелия быстро потянулась к засову. Задвинут. Она попыталась оттянуть его. Засов не поддавался. Она вцепилась в него, охваченная паникой. Руки соскальзывали.

– Нет, – пробормотала Амелия. Она в ловушке. – О господи! – Она принялась колотить в дверь. – Помогите мне! Помогите!

Шум в спальне. Амелия развернулась и метнулась в гостиную. Упала на колени перед диваном, схватилась за телефон, но пальцы так дрожали, что она не смогла набрать номер. Она начала рыдать, затем обернулась со сдавленным криком. Кукла неслась на нее из коридора.

Амелия схватила с кофейного столика пепельницу и запустила ею в охотника. Она швырнула вазу, деревянную коробку, статуэтку. Но все мимо. Кукла добралась до нее и принялась колоть ножом ноги. Амелия, не разбирая дороги, попятилась назад и упала на кофейный столик. Встав на колени, она снова поднялась. Бросилась в сторону коридора, роняя на ходу мебель, чтобы задержать куклу. Перевернула стул, стол. Схватила лампу, разбила об пол. Выскочила в коридор, развернулась, кинулась в стенной шкаф, захлопнула за собой дверь.

Онемевшие пальцы вцепились в ручку. Волны жара омывали лицо изнутри. Амелия закричала, когда нож просунулся под дверь и острый кончик впился в палец ноги. Она отшатнулась назад, не отпуская ручку. Халат распахнулся. Она ощутила, как между грудей струится кровь. От боли ноги перестали что-либо чувствовать. Она закрыла глаза. «Умоляю, кто-нибудь, помогите!»

Она похолодела, когда ручка дверцы начала поворачиваться у нее под пальцами. Не может кукла быть сильнее ее, просто не может! Амелия усилила хватку. «Умоляю!» Виском она ударилась о край чемодана, лежащего на полке.

Ее осенило. Удерживая дверцу правой рукой, она неловко вскинула левую. Замки чемодана оказались открыты. Внезапным рывком она повернула ручку и со всей силы распахнула дверь. Послышался удар о стену и об пол.

Амелия быстро стянула с полки чемодан и, откинув крышку, упала на колени, держа чемодан, словно раскрытую книгу корешком к себе. Она напрягла все свое внимание, глаза широко раскрыты, зубы стиснуты. Руки ощутили удар – кукла врезалась на бегу в дно чемодана. В тот же миг Амелия захлопнула крышку и швырнула чемодан на пол. Навалившись всем телом, она давила на крышку, пока трясущиеся пальцы не застегнули замки. Когда защелкнулся последний, она зарыдала от облегчения. Амелия оттолкнула чемодан. Он проехал по полу и стукнулся о стену. Амелия с трудом встала на ноги, стараясь не слушать безумные удары и скрежет внутри чемодана.

Она включила в прихожей свет и снова попыталась отодвинуть засов. Тот безнадежно заклинило. Амелия развернулась и пробежала через гостиную, глядя себе под ноги. Повязки на лодыжках сползли. Обе ноги были в запекшейся крови, некоторые порезы еще кровоточили. Она провела рукой по шее. Рана все еще сочилась кровью. Амелия сжала трясущиеся губы. Надо как можно скорее попасть к врачу.

Вынув из ящика кухонного стола нож для колки льда, она вернулась в прихожую. Пилящий скрежет заставил ее взглянуть на чемодан. У нее перехватило дыхание. Из бока чемодана высовывалось лезвие ножа, которое двигалось вверх-вниз, пропиливая дыру. Амелия смотрела на него не отрываясь. Ей показалось, что все ее тело превратилось в камень.

Она бросилась к чемодану и упала рядом с ним на колени, глядя в оцепенении на мелькающее лезвие. Оно было испачкано кровью. Амелия попыталась схватить его левой рукой, чтобы выдернуть. Лезвие вырвалось, ушло вниз, и она вскрикнула, отдергивая руку. На большом пальце остался глубокий порез. Кровь потекла по ладони. Амелия прижала палец к халату. Из разума будто начисто стерли все мысли.

Рывком встав на ноги, она доковыляла до двери и принялась дергать засов. Но он так и не поддавался. Большой палец саднил. Она вставила нож для колки льда под засов и попыталась отжать его. Кончик ножа сломался. Амелия пошатнулась и едва не упала. Она отскочила, заливаясь слезами. Нет времени, совсем нет времени. Она в отчаянии озиралась по сторонам.

Окно! Можно ведь выбросить чемодан в окно! Она представила, как он падает в темноте. Амелия поспешно отбросила нож, повернулась к чемодану.

И застыла. Из дыры в чемодане показались голова и плечи. Амелия наблюдала, как охотник силится выскочить наружу. Она не могла пошевелиться. Дергающаяся кукла уставилась на нее. «Нет, – думала она, – это неправда». Кукла высвободила ноги и спрыгнула на пол.

Амелия отскочила в сторону и вбежала в гостиную. Правая нога угодила на осколок статуэтки. Она почувствовала, как тот глубоко впивается в плоть, и лишилась равновесия. Упав на бок, огляделась. Кукла прыжками неслась к ней. Амелия видела, как сверкает лезвие ножа. Амелия бешено дернула ногой, отшвырнув куклу назад. Задыхаясь, вскочила на ноги, забежала в кухню, развернулась и начала закрывать дверь.

Что-то мешало ее закрыть. Амелии показалось, будто в голове раздался крик. Посмотрев вниз, она увидела нож и крошечную деревянную руку. Это рука куклы вклинилась между дверью и косяком! Амелия навалилась на дверь всей своей тяжестью, поражаясь той силе, с какой на дверь нажимали с другой стороны. Раздался треск. Крик в голове сделался громче, он перекрывал треск ломающегося дерева.

Зазвенел упавший нож. Амелия опустилась на колени и потянула его к себе. Она взяла нож, отломанная деревянная кисть с запястьем соскользнула с рукояти. Борясь с дурнотой, Амелия с трудом поднялась на ноги и кинула нож в раковину. Дверь больно ударила ее в бок, охотник ворвался в кухню.

Амелия отпрянула от него. Схватив стул, она запустила им в куклу. Та отпрыгнула в сторону, затем обогнула упавший стул. Амелия схватила с плиты кастрюлю и швырнула ее на пол. Кастрюля с грохотом приземлилась, заливая куклу водой.

Амелия посмотрела на куклу. Та больше не наступала на нее. Охотник хотел забраться в раковину: он подпрыгивал, пытаясь схватиться за край стола одной рукой. «Он хочет получить обратно нож, – поняла она. – Он хочет добраться до своего оружия».

И вдруг она придумала, что делать. Шагнув к плите, она откинула дверцу духовки и до упора повернула газовый кран. Она услышала, как шумно вспыхнул огонь, когда разворачивалась, чтобы схватить куклу.

Амелия закричала, когда кукла начала выворачиваться и брыкаться, от бешеных рывков охотника ее мотало по всей кухне. Крик снова заполнил ее разум, и она внезапно поняла, что это кричит дух, заточенный в кукле. Она поскользнулась и ударилась о стол, обогнула его, упала на колени рядом с духовкой и зашвырнула куклу внутрь. Захлопнула дверцу и навалилась на нее.

Дверцу едва не вынесло. Амелия давила плечом, затем спиной, уперлась ногами в стену. Она старалась не обращать внимания на то, как кукла бьется в духовке. Видно было, как алая кровь толчками вырывается из стопы. Амелия почувствовала запах горящего дерева и закрыла глаза. Дверца духовки становилась все горячее. Она осторожно пошевелилась. Грохот и толчки отдавались в ушах. Крик заполнял сознание. Она понимала, что на спине будет ожог, но не могла ослабить нажим. Запах горелого дерева сделался сильнее. Ноги ужасно болели.

Амелия взглянула на настенные часы. Без четырех минут семь. Она наблюдала, как красная секундная стрелка медленно передвигается по кругу. Прошла минута. Крик в голове постепенно затихал. Она неловко заерзала, стискивая зубы от жжения в спине.

Еще минута. Грохот и толчки прекратились. Крик становился все слабее. Запах гари наполнял кухню. По воздуху расползался серый дым. «Вот теперь они появятся, – подумала Амелия. – Теперь, когда все кончено, кто-нибудь придет на помощь. Так всегда бывает».

Она начала понемногу отодвигаться от дверцы духовки, готовая, если что, тут же навалиться на нее снова. Амелия развернулась и встала на колени. От вони горелого дерева ее мутило. Но она все равно должна была проверить. Протянув руку, Амелия открыла дверцу духовки.

Что-то черное и удушливое метнулось к ней, она снова услышала в голове крик, когда жар охватил ее снаружи и изнутри. Только на сей раз это был победный крик.

Амелия встала и выключила духовку. Взяла из ящика щипцы для льда и вынула почерневшую искореженную деревяшку. Кинула ее в раковину и пустила воду, дожидаясь, пока перестанет валить пар. Затем она прошла в спальню, подняла телефон и прижала рычажки. Через минуту отпустила их и набрала номер матери.

– Это Амелия, мама, – сказала она. – Прости, что я так себя вела. Я хочу встретиться с тобой сегодня. Правда, уже немного поздно. Может, ты приедешь ко мне и мы пойдем прямо отсюда? Прекрасно. Жду тебя.

Повесив трубку, она вернулась на кухню, где вынула из держателя для ножей самый длинный из них. Подошла к входной двери и отодвинула засов, который теперь двигался совершенно свободно. Она пошла с ножом в гостиную, скинула халат и протанцевала танец охотника – танец радости охоты, радости предстоящего убийства.

Затем она села в углу, скрестив ноги. Тот, Который Убивает сел в углу, скрестив ноги, дожидаясь в темноте, когда появится добыча.

Перевод Е. Королевой

Ведьмы на тропе войны

Семь хорошеньких миниатюрных девушек сидят рядком. За окном ночь, проливной дождь – самая погода для войны. В комнате уютное тепло. Семь девушек в халатиках болтают. На настенной металлической пластине значится: ЦЕНТР УПРАВЛЕНИЯ СИСТЕМОЙ НАВЕДЕНИЯ.

Небеса прочищают глотку раскатом грома, примеряя на бескрайние плечи и сбрасывая разветвленную молнию. Дождь заставил мир затихнуть, он гнет деревья и испещряет точками землю. Дом квадратный, приземистый, одна стена у него из пластика.

В доме щебечут семь хорошеньких миниатюрных девушек:

– Так вот, я ему говорю: «Этого мне не надо, мистер Зазнайка». А он говорит: «О, неужели?» А я ему: «Именно так!»

– Честное слово, я так буду рада, когда все это закончится. Я видела такую милую шляпку, когда ходила в последнее увольнение. О, чего бы я не отдала за нее!

– И ты тоже? Ну я даже не знаю! И волосы-то толком уложить невозможно. Только не в такую погоду. Почему нам не позволяют покончить со всем этим?

– Мужчины! Меня от них просто тошнит.

Семь пар машущих рук, семь поз, семь голосов тоненько звенят на фоне грома. Зубы сверкают, когда девушки хохочут. Руки без устали рисуют в воздухе узоры.

Центр управления системой наведения. Девушки. Семь девушек. Хорошенькие. Нет ни одной старше шестнадцати. Кудряшки. Конские хвосты. Челки. Пухлые губки – улыбающиеся, кривящиеся, выражающие эмоцию за эмоцией. Искрящиеся молодые глаза – блестящие, подмигивающие, прищуривающиеся, холодные или теплые.

Семь здоровых молодых тел покоятся на деревянных стульях. Гладкие девичьи конечности. Девочки – хорошенькие девочки – целых семь.

Армия уродливых мешковатых мужчин, увязая в грязи, с трудом бредет по кромешно-темной грязной дороге.

Дождь льет потоками. Обрушивается как из ведра на изможденных людей. Громадные сапоги чавкают, погружаясь в жидкую желто-коричневую грязь и вытягиваясь из нее. Грязь стекает с носков и подметок.

Медленно шагающие люди – сотни людей, – промокшие насквозь, жалкие, истощенные. Молодые сгорбились, как старики. Нижние челюсти отвисли, рты хватают черный сырой воздух, языки высунуты, запавшие глаза глядят в пустоту, не выражают ничего.

Привал.

Люди валятся в грязь, падают на свои вещмешки. Головы откинуты назад, рты раскрыты, дождь хлещет по желтым зубам. Руки замерли неподвижно – жалкие кучки из кожи и костей. Ноги не движутся – обтянутые хаки деревяшки, изъеденные червями. Сотни бесполезных конечностей, прикрепленных к сотням бесполезных тел.

Позади них, впереди, по бокам рычат грузовики, танки и маленькие машинки. Толстые шины расплескивают грязь. Покрышки тонут, засосанные липкой жижей. Дождь барабанит мокрыми пальцами по металлу и брезенту.

Лампочки молний вспыхивают, но не горят. Мимолетные сполохи света. Лик войны мелькает лишь на мгновение – собранный из ржавых ружей, вращающихся колес и окаменелых лиц.

Темнота. Рука ночи закрашивает краткие проблески в буре. Погоняемый ветром дождь хлещет по полям и дорогам, сечет деревья и грузовики. Потоки пузырящейся воды оставляют на земле шрамы. Гром, молнии.

Свисток. Покойники восстают. Сапоги снова чавкают по грязи – глубже, ближе, теснее. Подходят к городу, который преграждает путь к городу, который преграждает путь к…

Военный сидел в комнате для переговоров в Центре управления. Он внимательно следил за связистом, который, скорчившись над приборной панелью, с наушниками на голове, записывал сообщение.

Офицер наблюдал за связистом. «Они приближаются, – думал он. – Замерзшие, промокшие, испуганные, они идут на нас маршем». Он передернулся и закрыл глаза.

Тут же снова открыл. Видения наполнили сузившиеся зрачки – клубящийся дым, объятые пламенем люди, непостижимые ужасы, которые воплощаются сами собой без слов и образов.

– Сэр, – произнес связист, – сообщение с наблюдательного поста. Вражеские силы на подходе.

Офицер поднялся, подошел к связисту и взял сообщение. Прочитал, и лицо его побелело, рот искривился.

– Да, – подтвердил он.

Развернулся на каблуках и пошел к двери. Открыл ее и вошел в смежную комнату. Семь девушек прекратили болтать. Комната погрузилась в тишину.

Офицер встал спиной к пластиковой стене:

– Прямо по курсу. В трех километрах отсюда. Вопросы?

Одна девушка хихикнула.

– Техника есть? – спросила другая.

– Да. Пять грузовиков, пять командирских легковушек, два танка.

– Это слишком просто, – засмеялась девушка, взбивая волосы тонкими пальцами.

– Тем не менее это все, – сказал офицер.

Он пошел к двери.

– Приступайте! – приказал он и прибавил себе под нос: – Чудовища!

Он вышел.

– О господи, – вздохнула одна из девушек, – опять все то же.

– Какая скука! – отозвалась другая.

Она раскрыла свой изящно очерченный ротик, вынула жевательную резинку и прилепила ее под сиденье своего стула.

– Хотя бы дождь перестал, – заметила рыжеволосая, затягивая шнурки на ботинках.

Семь девушек переглянулись. «Вы готовы?» – спрашивали их взгляды. «Я вроде готова». Они поудобнее устроились на сиденьях, тоненько охая и вздыхая. Обхватили ногами ножки стульев. Вся жвачка была вынута. Рты плотно сжаты чопорными складками. Хорошенькие миниатюрные девушки приготовились вступить в игру.

Наконец они совершенно замолкли. Одна из них глубоко втянула в себя воздух. То же самое сделала вторая. Все они напрягли молочно-белые тела и сжали в кулачки тонкие пальчики. Одна быстро почесала голову, чтобы не отвлекаться потом. Еще одна тихонько чихнула.

– Начали, – произнесла девушка, сидевшая в ряду справа.

Семь пар сияющих глаз закрылись. Семь невинных юных разумов принялись воображать, воплощать, передавать.

Губы превратились в бескровные ниточки, краска сбежала с лиц, тела сладострастно содрогались. Пальцы подергивались от предельной сосредоточенности, семь хорошеньких миниатюрных девушек отправились на войну.

Мужчины переваливали через гребень холма, когда началась атака. Идущие в передних рядах, занесшие ногу для следующего шага, превратились в столбы пламени.

Они не успели даже закричать. Винтовки попадали в грязь, глаза скрылись в завесе огня. Они сделали еще несколько шагов и упали, шипящие и обугленные, в мягкую грязь.

Люди завопили. Строй нарушился. Все принялись целиться и стрелять в ночь. Еще часть войска раскалилась добела, вспыхнула и упала мертвой.

– Рассредоточиться! – прокричал командир, и тут его взметнувшиеся в воздух пальцы охватило пламя, лицо исчезло в желтых языках огня.

Люди смотрели по сторонам. Их помертвевшие, полные ужаса глаза высматривали врага. Они стреляли по лесу и полям. Они стреляли друг в друга. Они беспорядочно шлепали по грязи.

Один грузовик охватил огонь. Водитель выскочил, превращенный в двуногий факел. Грузовик еще прокатился по дороге, повернул, как безумный поскакал по полю, врезался в дерево, взорвался, и его целиком поглотило слепящее пламя. Взад-вперед на фоне занявшихся костров метались черные тени. Ночь наполняли крики.

Воин за воином вспыхивал огнем, падал лицом в грязь. Сполохи обжигающего света прорезали напитанную влагой тьму, крики, скачущие угли, суматоха, вспышки света, смерть, испепеленные ряды воинов, кремированные грузовики, взорванные танки.

Маленькая блондинка, ее тело напряглось от сдерживаемого волнения. Губы шевелятся, смешок застрял в горле. Ноздри раздуваются. Она содрогается от головокружительного испуга. Представляет, представляет…

Солдат сломя голову бежит через поле, непрерывно крича, его глаза обезумели от ужаса. Громадный валун обрушивается на него с черных небес.

Его тело вжато в почву, сплющено. Из-под края валуна торчат кончики пальцев.

Валун поднимается с земли, снова ударяет, бесформенный падающий молот. Пылающий грузовик смят в лепешку. Валун снова взлетает в черное небо.

Симпатичная брюнетка, ее лицо будто пылает в лихорадке. Жуткие мысли проносятся в ее девичьем разуме. Волосы на голове встают дыбом от экстатического ужаса. Губы кривятся, обнажая сжатые зубы. Вздохи, полные ужаса, слетают с губ. Она представляет, представляет…

Солдат падает на колени. Голова его откидывается назад. В свете от горящих товарищей он тупо таращится на белопенную волну, накатывающую на него.

Волна опрокидывает, тащит его тело по грязной земле, наполняет легкие соленой водой. Приливные волны ревут на поле, топят сотни горящих людей, подбрасывают их тела в воздух на ревущих белых барашках.

Внезапно вода перестает прибывать, разбивается на миллиарды капель и исчезает.

Прелестная рыжеволосая крошка, руки сжаты под подбородком в бескровные кулачки. Губы дрожат, восторг переполняет ее грудь. Белая шея пульсирует, она втягивает в себя воздух. Нос морщится в приступе жуткого веселья. Она представляет, представляет…

Бегущий солдат сталкивается со львом. Он не видит его в темноте. Его руки бешено колотят по косматой гриве. Он наносит удары прикладом винтовки.

Крик. Лицо полностью сорвано одним ударом когтистой лапы. Рев джунглей наполняет ночь.

Красноглазый слон неистово топает по грязи, хватает людей толстым хоботом, зашвыривает их в небо, топчет черными колоннами своих ног.

Волки выскакивают из темноты, прыгают, рвут глотки. Гориллы визжат и скачут по грязи, запрыгивают на упавших солдат.

Носорог – его грубая кожа белеет в свете живых факелов – нападает на горящий танк, кружится, ревет, обращаясь к темноте, уходит.

Клыки, когти, рвущие плоть зубы, вопли, топот, рев. С неба начинает литься поток из змей.

Тишина. Всеобъемлющее мрачное молчание. Ни ветерка, ни капли дождя, ни раската далекого грома. Битва окончена.

Серый утренний туман клубится над сгоревшими, растерзанными, захлебнувшимися, раздавленными, отравленными, раскинувшими в стороны руки и ноги мертвецами.

Неподвижные грузовики, замолкшие грузовики, струйки черного дыма все еще поднимаются от их разбитых остовов. Великая смерть зависла над полем. Очередная битва в очередной войне.

Победа – все мертвы.

Девушки томно потянулись. Они вытягивали руки и вращали круглыми плечиками. Розовые ротики широко раскрывались в милых зевках. Они поглядывали друг на друга и смущенно посмеивались. Некоторые залились краской. Несколько смотрели виновато.

Потом все вместе громко захохотали. Принялись снимать обертки с новых жвачек, доставать пудреницы из карманов, переговариваться интимным шепотом, точно девочки ночью в школьной спальне.

Приглушенные смешки разносились по теплой комнате.

– Разве мы не чудовищны? – спросила одна из них, припудривая дерзко вздернутый носик.

Потом все они спустились вниз и пошли завтракать.

Перевод Е. Королевой

Дом неземных достоинств

– От этого дворника у меня мурашки по спине, – сказала Рут, вернувшись днем домой.

Я оторвал взгляд от пишущей машинки, когда она положила пакеты на стол и посмотрела на меня. Я уничтожал второй черновик рассказа.

– От него у тебя мурашки, – повторил я.

– Да, именно, – сказала она. – От того, как он подкрадывается. Он просто какой-то Питер Лорре.

– Питер Лорре, – повторил я.

Я все еще обдумывал сюжет.

– Милый, – умоляющим тоном продолжала она, – я серьезно. Он мерзкий тип.

Я, моргая, вынырнул из сгустка творческого тумана.

– Детка, но что же бедняга может поделать со своим лицом? – спросил я. – Наследственность. Будь к нему снисходительней.

Она плюхнулась в кресло у стола и принялась выкладывать на стол всякую бакалею, ставя банки друг на друга.

– Послушай… – произнесла она.

Я нутром чую, когда она вот-вот заведется. Этот ее убийственно серьезный тон, которого она даже не сознает. И который, однако, появляется каждый раз, когда она готова поделиться со мной каким-нибудь из своих «откровений».

– Послушай… – повторила она. Драматический повтор.

– Да, дорогая, – отозвался я.

Я уперся локтем в крышку пишущей машинки и терпеливо смотрел на нее.

– У тебя такое лицо… – сказала она. – Вечно ты смотришь на меня как на какую-нибудь умственно отсталую или кого-то в том же роде.

Я улыбнулся. С трудом.

– Ты еще пожалеешь, – сказала она. – Однажды ночью этот тип прокрадется к нам с топором и отрубит нам головы.

– Он просто несчастный человек, который зарабатывает на жизнь как умеет, – сказал я. – Моет полы, поддерживает огонь под котлами…

– У нас отопление на мазуте, – сказала она.

– Но если бы у нас был котел, этот человек следил бы за ним, – сказал я. – Давай проявим сострадание. Он трудится, так же как и мы. Я сочиняю рассказы. Он моет полы. Кто знает, какой труд более ценен?

Она смотрела понуро.

– Ладно, – произнесла она, показывая жестом, что сдается. – Ладно, если ты не желаешь смотреть фактам в лицо.

– Каким фактам? – напирал я.

Я решил, что лучше позволить ей выговориться, пока ее идеи не прожгли ей в мозгу дыру.

Она прищурила глаза.

– Послушай меня, – сказала она. – Этот человек находится здесь не случайно. Он вовсе не дворник. Я не удивилась бы, если…

– Если бы этот многоквартирный дом оказался просто прикрытием для тайного игорного притона. Прибежища врагов общества. Подпольного абортария. Логова фальшивомонетчиков. Явки киллеров.

Она была уже в кухне, с грохотом рассовывала жестянки и коробки по шкафам.

– Ладно, – сказала она. – Ладно. – Этаким терпеливым тоном, означающим «если тебя убьют, то мне можешь не жаловаться». – Не говори потом, что я не предупреждала тебя. Раз уж я вышла замуж за непробиваемую стену, ничего не поделаешь.

Я подошел к ней и обхватил руками за талию. Поцеловал ее в шею.

– Прекрати, – сказала она. – Ты не собьешь меня с толку. Этот дворник, он…

Она развернулась.

– Ты, видимо, серьезно? – произнес я.

Лицо ее потемнело.

– Да, дорогой, именно, – сказала она. – Этот человек очень странно на меня смотрит.

– Как?

– Ну… – Она задумалась, подыскивая слово. – С… с… предвкушением.

Я хмыкнул:

– Не могу его за это винить.

– Да будь же серьезнее.

– Помнишь тот раз, когда ты решила, будто молочник – убийца с ножом, посланный мафией? – спросил я.

– Мне плевать.

– Ты читаешь слишком много всякой ерунды, – сказал я.

– Ты еще пожалеешь.

Я снова поцеловал ее в шею.

– Давай поедим, – предложил я.

Она застонала:

– И почему я вообще что-то тебе рассказываю?

– Потому что ты меня любишь, – объяснил я.

Она закрыла глаза.

– Сдаюсь, – произнесла она спокойно, с долготерпением святого, поджаривающегося на огне.

Я поцеловал ее:

– Ну хватит, детка, у нас и без того хватает хлопот.

Она передернула плечами:

– Да, ну хорошо.

– Вот и славно, – сказал я. – В котором часу зайдут Фил с Мардж?

– В шесть, – сказала она. – Я купила свинину.

– Пожаришь?

– Мм…

– Я буду только «за».

– Ты и так уже «за».

– В таком случае возвращаюсь к своей машинке.

Пока я выжимал из себя очередную страницу, я слышал, как она разговаривает сама с собой на кухне. Всего я не разобрал. Однако сквозь бормотание время от времени всплывало мрачное пророчество: «Прирежет прямо в постели или еще что-нибудь».

– Нет, все это очень подозрительно, – заявила Рут, когда все мы тем же вечером сидели за столом.

Я улыбнулся Филу, и он улыбнулся мне в ответ.

– И я того же мнения, – согласилась Мардж. – Кто вообще когда слышал, чтобы пятикомнатная квартира с мебелью сдавалась всего за шестьдесят пять в месяц? Плита, холодильник, посудомоечная машина – просто фантастика!

– Девочки, – призвал я, – давайте не будем уходить от сути вопроса. Надо радоваться такой удаче.

– О! – Рут тряхнула хорошенькой светловолосой головкой. – Если тебе кто-нибудь скажет: «Слушай, старик, вот тебе миллион долларов», ты ведь, скорее всего, возьмешь.

– Я наверняка возьму, – сказал я, – а потом побегу со всех ног.

– Какой же ты наивный! – сказала она. – Тебе кажется, что люди… люди…

– Достойны доверия, – подсказал я.

– Ты думаешь, будто каждый из них Санта-Клаус!

– Все-таки это действительно несколько странно, – вставил Фил. – Подумай об этом, Рик.

Я думал об этом. Пятикомнатная квартира, новенькая, обставлена прекрасной мебелью, посуда… Я поджал губы. Можно позабыть обо всем, сидя за пишущей машинкой. Может быть, они правы. Я кивнул. Я принимал их доводы. Но разумеется, не сказал об этом вслух. Чтобы испортить мою и Рут невинную игру в войну? Ни за что.

– А мне кажется, они берут слишком дорого, – заявил я.

– О боже! – Рут приняла это за чистую монету, как и всегда. – Дорого? А пять комнат! Мебель, посуда, постельное белье… телевизор! Чего тебе еще надо – бассейн?

– Ну, может, самый маленький, – произнес я смиренным тоном.

Она посмотрела на Фила и Мардж.

– Давайте обсудим все спокойно, – предложила она. – Давайте сделаем вид, что четвертый голос, который мы слышим, – это просто ветер за окном.

– Ну вот, я ветер за окном, – сказал я.

– Послушайте, – Рут вернулась к своим предсказаниям, – а что, если это место совсем не то, чем кажется? Я имею в виду, может, им просто нужны люди для прикрытия? Это объясняло бы низкую цену. Помните, как все кинулись сюда, когда начали сдавать квартиры?

Я помнил, точно так же как и Фил с Мардж. Единственная причина, по которой мы заполучили эту квартиру, состояла в том, что мы случайно проходили мимо, когда дворник вывешивал объявление о сдаче внаем. Мы сейчас же вошли. Я помню наше изумление, наш восторг от цены. Мы решили, что настало Рождество.

Мы оказались первыми квартирантами. На следующий день дом превратился в осажденный форт Аламо. Снять здесь квартиру было уже совсем непросто.

– В общем, есть в этом что-то странное, – завершила Рут. – Кстати, вы обратили внимание на нашего дворника?

– От него мурашки по спине, – осторожно вставил я.

– Это точно, – засмеялась Мардж. – Господи, он просто сошел с экрана. Такие глаза! Он просто вылитый Питер Лорре.

– Вот видишь! – торжествующе воскликнула Рут.

– Детишки, – произнес я, взмахнув рукой в знак вынужденного примирения, – если что-нибудь нехорошее и происходит у нас за спиной, пусть себе происходит. Нас никто не заставляет принимать в нем участие или страдать из-за него. Мы живем в отличном месте за отличную цену. Так что же нам теперь делать – докопаться до сути и все испортить?

– А что, если это заговор против нас? – спросила Рут.

– Какой заговор, детка? – удивился я.

– Не знаю, – сказала она. – Но я чувствую что-то.

– Помнишь тот раз, когда ты чувствовала, что в ванной завелись привидения? – поинтересовался я. – Так то была мышь.

Она принялась собирать тарелки.

– Ты тоже замужем за слепцом? – спросила она Мардж.

– Все мужчины слепцы, – сказала Мардж, сопровождая мою несчастную провидицу на кухню. – С этим приходится мириться.

Мы с Филом закурили.

– Ну а теперь шутки в сторону, – сказал я так, чтобы девочки не услышали. – Как ты считаешь, здесь что-то не то?

Он пожал плечами.

– Не знаю, Рик, – сказал он. – Совершенно очевидно только одно: это чертовски странно – платить за такое жилье так мало.

– Угу.

Да, подумал я наконец всерьез.

Странно это все.

Следующим утром я остановился поболтать с нашим участковым. Джонсон пешком патрулирует окрестности. Он говорил мне, что в нашем районе имеются банды, сложная дорожная ситуация, да и за детьми необходимо приглядывать, особенно после трех часов дня.

Он славный парень, этот Джо, весельчак. Я каждый раз останавливаюсь с ним поболтать, когда куда-нибудь выхожу.

– Моя жена подозревает, что в нашем доме происходит что-то противозаконное, – сказал я ему.

– И я подозреваю то же самое, – сказал Джонсон чертовски серьезным тоном. – Я невольно прихожу к выводу, что за этими стенами шестилеток заставляют плести корзины при свете свечей.

– Под надзором горбатой старой карги с кнутом, – добавил я.

Он печально кивнул. Потом огляделся по сторонам с заговорщическим видом.

– Но только ты никому не говори, – попросил он. – Я хочу сам раскрыть это дело.

Я похлопал его по плечу.

– Джонсон, – сказал я, – твоя тайна умрет вместе со мной.

– Я тебе так благодарен, – сказал он.

Мы засмеялись.

– Так как поживает супруга? – спросил он.

– Подозревает, – сказал я. – Любопытствует. Расследует.

– Все как всегда, – заметил он. – А значит, все в порядке.

– Точно, – сказал я. – Наверное, пора запретить ей читать журналы со всякой научной фантастикой.

– А что она подозревает? – поинтересовался он.

– Ну… – Я усмехнулся. – Это только предположение. Она считает, что рента слишком мала. Все кругом платят на двадцать – пятьдесят долларов больше, чем мы, как она утверждает.

– Это правда? – спросил Джонсон.

– Ага, – сказал я, тыча его кулаком в плечо. – Но только никому! Не хочу, чтобы об этом пронюхал арендодатель.

И я направился в магазин.

– Я так и знала, – сказала Рут. – Я знала!

Она впивалась в меня взглядом, отгородившись тазом с влажным бельем.

– Что ты знала, дорогая? – спросил я, опуская на стол пачку бумаги, за которой ходил на другой конец улицы.

– Это место просто прикрытие, – сказала она. Она взмахнула рукой. – Ничего не говори, – сказала она. – Просто послушай меня.

Я сел. Подождал немного.

– Да, дорогая, – сказал я.

– Я обнаружила в подвале машины, – сказала она.

– Какие именно машины, детка? Пожарные?

Она сжала губы.

– Ладно, хорошо, – произнесла она несколько раздраженно. – Я видела то, что можно пощупать.

Она действительно имела в виду то, что говорила.

– Но я тоже бывал в подвале, детка, – сказал я. – Как получилось, что я не видел там никаких машин?

Она огляделась по сторонам. Мне не понравилось, как она это сделала. Она озиралась так, словно действительно думала, что кто-то мог притаиться у окна, подслушивая нас.

– Потому что они под фундаментом, – сообщила она.

Я смотрел озадаченно.

Она вскочила на ноги:

– Проклятье! Пойдем, и я тебе покажу!

Она схватила меня за руку, и мы пошли по коридору к лифту. Она мрачно смотрела на меня, пока мы спускались, крепко зажав мою руку в своей.

– И когда ты их видела? – спросил я, стараясь не рассердить ее.

– Когда стирала белье в нашей прачечной в подвале, – сказала она. – То есть я имею в виду, уже в коридоре, когда несла белье обратно. Я входила в лифт и увидела дверь. Дверь была немного приоткрыта.

– И ты вошла? – спросил я.

Она посмотрела на меня.

– Да, ты вошла, – признал я.

– Я спустилась по ступенькам, и там был свет и…

– И ты увидела машины.

– Я увидела машины.

– Большие?

Лифт остановился, дверцы открылись. Мы вышли.

– Я тебе покажу какие, – сказала она.

Там была гладкая стена.

– Это здесь, – сказала она.

Я посмотрел на нее. Постучал по стене.

– Детка… – произнес я.

– Не смей ничего говорить! – отрезала она. – Ты что, никогда не слышал о дверях в стене?

– А в этой стене была дверь?

– Стена, скорее всего, выдвигается, – сказала она, принимаясь простукивать стену. По мне, так звук получался весьма солидный. – Проклятье! – произнесла она. – Я так и слышу, что ты хочешь сказать.

Я не стал этого говорить. Я просто стоял и смотрел на нее.

– Что-то потеряли?

Голос у дворника действительно был как у Лорре, тихий и вкрадчивый. Рут ахнула, застигнутая врасплох. Я и сам подпрыгнул.

– Моя жена считает, что… – начал я нервно.

– Я показывала ему, как правильно вешать картину, – поспешно перебила меня Рут. – Надо вот так, милый. – Она повернулась ко мне лицом. – Гвоздь должен входить под углом, а не прямо. Ну, теперь ты понял?

Она взяла меня за руку.

Дворник улыбнулся.

– Всего хорошего, – неловко произнес я.

Я ощущал, как он глядит нам вслед, пока мы шли обратно к лифту.

Когда дверцы захлопнулись, Рут порывисто обернулась.

– Ты что, совсем? – бушевала она. – Ты что, собирался заложить ему нас?

– Дорогая, что ты… – Я был ошарашен.

– Да ничего, – сказала она. – Там внизу машины. Громадные механизмы. Я их видела. И он о них знает.

– Детка, – сказал я, – почему бы не…

– Посмотри на меня, – приказала она поспешно.

Я посмотрел. Внимательно.

– Ты считаешь, что я сошла с ума? – спросила она. – Ну давай. Отвечай не колеблясь.

Я вздохнул.

– Мне кажется, это все твое воображение, – сказал я. – Ты все время читаешь эти…

– Тьфу! – буркнула она. Она была полна возмущения. – Ты, ты просто…

– Несносный тип, – завершил я.

– Я тебе покажу эти штуки, – пообещала она. – Мы спустимся туда сегодня ночью, когда дворник будет спать. Если он вообще когда-либо спит.

Вот тут я забеспокоился.

– Милая, прекрати, – сказал я. – Ты и меня выводишь из равновесия.

– Прекрасно, – сказала она. – Прекрасно! Я-то думала, что для этого потребуется ураган.

Весь день я просидел, глядя на пишущую машинку, и ничего не лезло в голову.

Кроме беспокойства.

Я так и не понял. Говорила ли она серьезно? Ладно, думал я, я поверю в это. Она увидела в стене открытую дверь. Случайно. Это очевидно. Если под многоквартирным домом действительно стоят какие-то огромные механизмы, как она уверяет, значит тот, кто построил дом, совершенно точно не хочет, чтобы кто-нибудь о них узнал.

Седьмая Ист-стрит. Многоквартирный дом. И под ним громадные машины.

Неужели?

– У дворника три глаза!

Она вся дрожала. Лицо у нее побелело. Она смотрела на меня, словно ребенок, который прочитал первый в своей жизни рассказ ужасов.

– Милая… – начал я.

Я заключил ее в объятия. Она была напугана до смерти. Я и сам ощутил нечто похожее на испуг. И вовсе не потому, что у дворника имеется лишний глаз.

Сначала я ничего не говорил. Что тут скажешь, когда жена прибегает к тебе и сообщает такое?

Она еще долго дрожала. Потом она заговорила, тихим голосом, испуганным голосом.

– Я знаю, – сказала она. – Ты мне не поверишь.

Я глотнул.

– Детка… – произнес я беспомощно.

– Мы пойдем вниз сегодня ночью, – сказала она. – Теперь это важно. Там происходит что-то серьезное.

– Мне кажется, нам не стоит… – начал я.

– Я все равно туда пойду, – сказала она. Теперь ее голос звучал хлестко, балансируя на грани истерики. – Я тебе говорила, что там механизмы. Черт побери, там действительно какие-то машины!

Она снова принялась плакать, ее била сильная дрожь. Я уложил ее голову себе на плечо и стал гладить по волосам.

– Ладно, детка, – приговаривал я. – Ладно.

Она пыталась рассказать что-то сквозь слезы. Но у нее не получилось. Позже, когда она успокоилась, я выслушал ее. Мне не хотелось ее расстраивать. Я решил, что самым безопасным будет дать ей выговориться.

– Я шла по коридору первого этажа, – сказала она. – Я подумала, может быть, после обеда принесут какую-нибудь почту. Ты ведь знаешь, что иногда почтальон… – Она замолчала. – Это не важно. Важно то, что случилось, когда я проходила мимо дворника.

– Что же? – спросил я, заведомо испуганный тем, что последует дальше.

– Он улыбнулся, – сказала она. – Ты знаешь, как он улыбается. Приторно и зловеще.

Я пропустил это мимо ушей. Не стал спорить по этому поводу. Я по-прежнему считал, что дворник совершенно безобидный парень, который имел несчастье родиться с лицом прямо как от Чарльза Аддамса.

– И что дальше? – спросил я. – Что произошло?

– Я прошла мимо него. Я чувствовала, что меня уже трясет. Потому что он смотрел на меня так, словно знал обо мне что-то такое, чего не знаю даже я сама. Мне все равно, веришь ты или нет, но именно это я и ощутила. А потом…

Она передернулась. Я взял ее за руку.

– А потом?.. – переспросил я.

– Я ощутила, что он на меня смотрит.

Я тоже ощутил это, когда мы спускались с ней в подвал. Я понял, что она имеет в виду. Ты просто чувствовал, что этот парень на тебя смотрит.

– Ладно, – сказал я. – Я все понял.

– Этого ты не поймешь, – мрачно заверила она. Она секунду посидела неподвижно, затем произнесла: – Когда я обернулась, то увидела, как он удаляется от меня.

Мне передался ее страх.

– Я не… – начал я слабо.

– Голова у него была обращена в другую сторону, но он все равно смотрел на меня!

Я сглотнул комок в горле. Я сидел, окаменев, поглаживая ее по руке и не сознавая того.

– Как это так, милая? – услышал я собственный вопрос.

– У него глаз на затылке.

– Детка… – произнес я.

Я посмотрел на нее – да-да, вынужден признать – в испуге. Такой полет фантазии кого угодно приведет в смятение.

Она закрыла глаза. Вырвала у меня свою ладонь и сцепила руки. Поджала губы. Я увидел, как из-под ее левого века выкатилась слезинка и побежала по щеке. Она совсем побелела.

– Я видела его, – произнесла она тихо. – Господи помоги, я видела этот глаз.

Не знаю, почему я продолжал расспрашивать ее. Из мазохизма, наверное. На самом деле мне хотелось позабыть обо всем этом, сделать вид, что ничего не было.

– Но почему же мы никогда не видели его раньше, Рут? – спросил я. – Мы же видели его затылок много раз.

– Неужели? – сказала она. – Когда это?

– Милая моя, кто-нибудь должен был видеть. Ты же не считаешь, что никто и никогда не шел вслед за ним?

– У него волосы разошлись в стороны, Рик, – сказала она, – и, прежде чем я убежала, я увидела, как волосы сошлись снова, закрыв глаз так, что его стало не видно.

Я сидел молча. «Что тут скажешь?» – думал я. Что вообще можно сказать жене, когда она приходит к тебе и сообщает такое? Ты спятила? Ты сошла с ума? Или же старое доброе: ты слишком много работаешь? Вот только она не слишком много работала.

Хотя, может быть, и работала. Своим воображением.

– Так ты пойдешь со мной сегодня ночью? – спросила она.

– Хорошо, – сказал я ровно. – Хорошо, дорогая. А теперь пойди и приляг.

– Со мной все в порядке.

– Дорогая, иди и приляг, – повторил я твердо. – Я пойду с тобой сегодня ночью. Но сейчас я хочу, чтобы ты отдохнула.

Она поднялась. Пошла в спальню, и я услышал, как скрипнули пружины кровати, когда она села, потом подтянула ноги и легла на подушку.

Чуть позже я зашел, чтобы накрыть ее одеялом. Она смотрела в потолок. Я ничего ей не сказал. Сомневаюсь, что она хотела услышать что-нибудь от меня.

– Что мне делать? – спрашивал я у Фила.

Рут спала. Я украдкой выскользнул в коридор.

– А вдруг она действительно видела? – спросил он. – Разве такого не может быть?

– Да, может, – сказал я. – Но ты знаешь, что возможно и обратное.

– Слушай, тебе надо пойти вниз и взглянуть на дворника. Надо…

– Нет, – сказал я. – Мы ничего не можем сделать.

– Так ты пойдешь с ней в подвал?

– Если она будет настаивать, – сказал я. – Если нет, то не пойду.

– Слушай, – сказал он, – когда пойдете, зайдите за нами.

Я посмотрел на него с интересом.

– Ты хочешь сказать, что вас это тоже коснулось? – спросил я.

Он посмотрел на меня как-то странно. Я увидел, как дернулось его горло.

– Не… не смотри так и никому не рассказывай, – сказал он.

Он огляделся по сторонам, потом снова повернулся ко мне.

– Мардж говорила то же самое, – сказал он. – Она уверяла меня, что у дворника три глаза.

После ужина я вышел купить мороженого. Джонсон как раз совершал обход.

– Ты работаешь сверхурочно, – заметил я, когда он зашагал рядом со мной.

– Есть сведения, что местные банды что-то затевают, – пояснил он.

– Никогда не видел здесь никаких банд, – отозвался я рассеянно.

– Но они есть, – заверил он.

– Гм…

– Как жена?

– Прекрасно, – соврал я.

– Она по-прежнему считает, будто дом служит прикрытием для чего-то иного? – засмеялся он.

Я сглотнул.

– Нет, – сказал я. – Я ее переубедил. Но мне кажется, она с самого начала просто разыгрывала меня.

Он кивнул, и на углу мы расстались. По неизвестной причине у меня всю дорогу до дому дрожали руки. И еще я все время оглядывался через плечо.

– Пора, – сказала Рут.

Я застонал и перекатился на бок. Она ткнула меня локтем. Я проснулся словно в тумане и машинально взглянул на часы. Светящиеся цифры сказали мне, что сейчас почти четыре утра.

– Ты хочешь идти сейчас? – спросил я, слишком сонный, чтобы проявлять обходительность.

Последовала пауза, от которой я окончательно проснулся.

– Я иду, – произнесла она спокойно.

Я сел. Посмотрел на нее в полутьме, сердце начало колотиться и бухать как барабан. Во рту и в горле пересохло.

– Ладно, – сказал я. – Подожди, я только оденусь.

Она была уже одета. Я слышал, как она готовит на кухне кофе, пока натягивал одежду. Шума не было. Я хочу сказать, она не гремела там посудой, как если бы у нее тряслись руки. И говорила она связно. Но когда я взглянул в зеркало в ванной, то увидел в нем обеспокоенного мужа. Я умылся холодной водой и причесал волосы.

– Спасибо, – произнес я, когда она протянула мне чашку с кофе. Я стоял рядом с женой и впадал в панику на ее глазах.

Она не стала пить кофе.

– Ты проснулся? – спросила она.

Я кивнул. Увидел на кухонном столе фонарик и отвертку. Допил кофе.

– Хорошо, – сказал я. – Пошли выясним, что к чему.

Я ощутил прикосновение ее руки.

– Надеюсь, ты не… – начала она. Потом отвернулась от меня.

– Что?

– Ничего, – сказала она. – Нам пора идти.

Когда мы вышли в коридор, в доме стояла мертвая тишина. Мы были на полпути к лифту, когда я вспомнил о Филе и Мардж. Сказал ей.

– Нельзя медлить, – возразила она. – Скоро уже рассветет.

– Хотя бы подожди минутку, посмотрим, встали ли они, – предложил я.

Она ничего не сказала. Просто осталась у двери лифта, пока я ходил в другой конец коридора и тихонько стучал в дверь их квартиры. Никто не открыл. Я оглядел коридор.

Она исчезла.

Сердце у меня упало. Хотя я по-прежнему был уверен, что в подвале нет ничего опасного, меня это испугало.

– Рут, – пробормотал я, направляясь к лестнице.

– Подожди секунду! – услышал я громкий голос Фила за дверью.

– Не могу! – крикнул я в ответ, спускаясь по ступеням.

Оказавшись в подвале, я увидел открытый лифт, из которого лился поток света. Пустой.

Я огляделся вокруг в поисках выключателя, но не увидел ни одного. Пошел по темному коридору так быстро, как только мог.

– Милая! – встревоженно шептал я. – Рут, где ты?

Я обнаружил ее стоящей у двери в стене. Дверь была открыта.

– И вот теперь прекрати вести себя со мной так, словно я ненормальная, – произнесла она холодно.

Я разинул рот и ощутил, как к щеке прижалась ладонь. Моя собственная. Она была права. Там была лестница. И ярко освещенная до самого низу. Я услышал звуки. Металлическое позвякивание и странное жужжание.

Я взял ее за руку.

– Прости меня, – попросил я. – Прости.

Ее рука окаменела в моей.

– Ничего, – сказала она. – Сейчас это не важно. Во всем этом есть что-то странное.

Я кивнул.

– Потом, – сказал я, поняв, что кивка она в темноте не увидела.

– Пойдем вниз, – сказала она.

– Мне кажется, не стоит этого делать, – возразил я.

– Но мы же должны выяснить, – произнесла она таким тоном, как будто бы мы были ответственны за раскрытие этого дела.

– Но там внизу может кто-то быть, – сказал я.

– Мы только посмотрим, – сказала она.

Она потащила меня за собой. И наверное, я был слишком пристыжен, чтобы не пойти. Мы двинулись вниз. И тут меня осенило. Если она оказалась права насчет двери в стене и этих механизмов, должно быть, она права и насчет дворника, должно быть, у него в самом деле…

Я ощутил себя несколько выпавшим из реальности. Седьмая Ист-стрит, снова напомнил я себе. Многоквартирный дом на Седьмой Ист-стрит. Все настоящее.

Но я так и не смог убедить себя до конца.

Мы остановились внизу лестницы. И я молча смотрел. Механизмы, точно. Фантастические машины. И пока я смотрел на них, до меня начало доходить, что это за машины. Я и сам читал кое-что научное, но не фантастику.

У меня закружилась голова. Трудно быстро осознать подобное. Выйти из кирпичного дома и попасть в… в хранилище энергии. Я был сражен.

Не знаю, сколько мы там простояли. Но внезапно я понял, что нам надо выбираться отсюда, сообщить о происходящем.

– Идем, – сказал я.

Мы двинулись вверх по ступеням, и мой мозг сам работал как машина. Выдавая идеи, быстро и неистово. Все до единой безумные, все до единой приемлемые. Даже самые ненормальные.

И когда мы уже шли по коридору в цокольном этаже, мы увидели, что на нас движется дворник.

Было все еще темно, хотя в окна и начал проникать первый утренний свет. Я схватил Рут за руку, и мы метнулись за каменную опору. Мы стояли, сдерживая дыхание и прислушиваясь к звуку приближающихся шагов.

Он прошел мимо нас. Он нес с собой фонарик, но не водил лучом по сторонам. Он двигался прямо к открытой двери.

И вот тогда это случилось.

Когда он вошел в пятно света, падавшее из открытой двери, он остановился. Голова его была обращена в противоположную от нас сторону. Этот парень смотрел на лестницу.

Но в то же время он смотрел на нас.

Я вообще перестал дышать. Я просто стоял и смотрел прямо в глаз у него на затылке. И хотя этот проклятый глаз был вовсе не на лице, он улыбался. Мерзкой, самоуверенной, вгоняющей в дрожь улыбкой. Он увидел нас, его это позабавило, и он не собирался ничего предпринимать в связи с этим.

Он прошел в дверь, и она захлопнулась за ним, кусок каменной стены скользнул вниз и закрыл проем.

Мы стояли на месте, дрожа.

– Ты видел, – произнесла она наконец.

– Да.

– Он знает, что мы обнаружили механизмы, – сказала она. – Однако же не собирается ничего делать.

Мы все еще разговаривали, когда лифт поднялся.

– Может быть, на самом деле нет ничего страшного, – предположил я. – Может…

Я замолчал, вспомнив те машины. Я знал, для чего они.

– Что же нам делать? – спросила она.

Я посмотрел на нее. Она была в ужасе. Я обнял ее. Но я и сам был в ужасе.

– Нам надо убираться отсюда, – сказал я. – И побыстрее.

– Но надо собрать вещи, – возразила она.

– Мы соберем, – сказал я. – Уйдем до наступления утра. Думаю, они не смогут…

– Они?

Почему я так сказал? – задумался я. Они. Да потому, что их должно быть несколько. Не приволок же дворник все эти механизмы в одиночку.

Думаю, именно третий глаз дворника вызвал к жизни мою теорию. И когда мы зашли к Филу и Мардж и они спросили у нас, что происходит, я выложил им все, что думал. Рут это не особенно поразило. Она, совершенно точно, и сама думала об этом.

– Я считаю, что наш дом – космический корабль, – сказал я.

Они уставились на меня. Фил усмехнулся, но потом перестал улыбаться, когда понял, что я не шучу.

– Что? – переспросила Мардж.

– Я понимаю, это звучит безумно, – продолжал я, сознавая, что говорю сейчас тем же тоном, каким говорила Рут. – Но там внизу ракетные двигатели. Я понятия не имею, как они туда попали, но… – Я беспомощно развел руками перед этой теорией. – Все, что я знаю: там стоят ракетные двигатели.

– Но это же не значит, что дом – это ракета? – слабо произнес Фил, перейдя на середине фразы от утверждения к вопросу.

– Значит, – сказала Рут.

И я содрогнулся. Вопрос был решен. Она в последнее время постоянно оказывалась права.

– Но… – Мардж пожала плечами. – Зачем это?

Рут обвела нас взглядом.

– Я знаю, – заявила она.

– Зачем, детка? – спросил я, боясь услышать ответ.

– Этот дворник, – сказала она. – Он не человек. Мы же это знаем. Этот третий глаз объясняет…

– Ты хочешь сказать, что у него действительно три глаза? – с недоверием уточнил Фил.

Я кивнул:

– Да, три. Я сам видел.

– О господи, – пробормотал он.

– Но он же не человек, – продолжала настаивать на своем Рут. – Гуманоид, да, но не землянин. Он действительно может выглядеть так, как мы, за исключением третьего глаза. Но может оказаться совершенно другим, настолько другим, что ему пришлось изменить внешность. И завести себе этот дополнительный глаз, чтобы следить за нами, когда мы о том не подозреваем.

Фил провел по волосам трясущейся рукой.

– Это же безумие, – сказал он.

– Я видел ракетные двигатели, – сказал я. – Они действительно существуют. От этого никуда не деться.

– Слушайте, – сказала Рут, – должно быть, они представители внеземной цивилизации.

– О чем ты говоришь? – раздраженно спросила Мардж.

Было видно, что она здорово напугана.

– Детка, – слабо запротестовал я, – ты читаешь слишком много фантастических журналов.

Она поджала губы.

– Не начинай все сначала, – сказала она. – Ты считал, что я ненормальная, когда я начала подозревать, что с домом что-то не так. Ты говорил то же самое, когда я рассказала тебе об этих машинах. Ты утверждал это, когда я сказала, что у дворника три глаза. И каждый раз я оказывалась права. Так что, может, уже поверишь мне?

Я заткнулся. И Рут продолжила.

– Что, если они с другой планеты? – перефразировала она для Мардж. – Предположим, им нужны люди с Земли для каких-нибудь экспериментов. Для наблюдений, – быстро исправилась она, уж не знаю ради кого.

В идее о том, что над тобой станет ставить эксперименты трехглазый дворник-пришелец, не было ничего привлекательного.

– Разве есть лучший способ, – продолжала Рут, – наловить людей, чем выстроить космический корабль в виде многоквартирного дома, установить низкую арендную плату и подождать, пока он быстренько набьется народом? – Она смотрела на нас, не желая отступать ни на шаг. – А затем, – сказала она, – стоит только дождаться раннего утра, когда все крепко спят, и… прощай, Земля!

У меня голова шла кругом. Это звучало безумно, но что я мог возразить? Я трижды выказывал резонный скептицизм. Сейчас я не мог себе этого позволить. Не верить ей было рискованно. Кроме того, в глубине души я ощущал, что она права.

– Но чтобы целый дом? – произнес Фил. – Как же они смогут поднять его… в воздух?

– Если они с другой планеты, они, вероятно, опередили нас в космических технологиях на целые столетия.

Фил начал что-то возражать. Осекся, затем произнес:

– Но он же не похож на ракету.

– Дом может быть только оболочкой ракеты, – сказал я. – Наверное, так и есть. Может быть, сам корабль включает в себя только спальни. Это ведь все, что им нужно. Именно там окажутся все в ранний час, если…

– Нет, – возразила Рут. – Они не смогут отбить оболочку, не привлекая лишнего внимания.

Все мы замолчали, опутанные густыми клубами смущения и неоформившихся страхов. Неоформившихся – потому что нельзя представить, как выглядит то, о чем ты даже не подозреваешь.

– Послушайте… – сказала Рут.

И я содрогнулся. Мне хотелось сказать, чтобы она заткнулась и прекратила изливать свои жуткие пророчества. Потому что они слишком походили на правду.

– Предположим, что у нас есть дом, – сказала она. – Предположим, что он находится внутри корабля.

– Но… – Мардж была совершенно сбита с толку. И из-за этого сердилась. – Снаружи дома ничего нет, это же очевидно!

– Эти существа далеко опередили нас в научном развитии, – сказала Рут. – Может, они сумели сделать оболочку невидимой.

Мы все разом ощутили смятение.

– Детка… – сказал я.

– Это же возможно? – с напором спросила Рут.

Я вздохнул:

– Возможно. Но только возможно.

Мы помолчали. Потом Рут произнесла:

– Послушайте…

– Нет, – перебил я, – послушайте меня. Может быть, мы и несколько перегнули палку. Однако в подвале действительно есть двигатели, и у дворника действительно три глаза. На основании этого я делаю вывод, что у нас есть все причины линять отсюда. Прямо сейчас.

Хотя бы в этом мы оказались единодушны.

– Но мы должны сказать всем в доме, – заявила Рут. – Мы же не можем бросить их здесь.

– На это уйдет слишком много времени, – заспорила Мардж.

– Но мы должны, – сказал я. – Ты собирай вещи, детка. А я скажу остальным.

Я кинулся к двери и нажал на ручку.

Она не поддалась.

Меня пронзил панический страх. Я снова схватился за нее и как следует подергал. На секунду я, перебарывая страх, подумал, что дверь заперта изнутри. Я проверил.

Дверь была заперта снаружи.

– В чем дело? – спросила Мардж дрожащим голосом. Было слышно, что у нее в горле рождается крик.

– Заперто, – сказал я.

Мардж ахнула. Мы переглянулись.

– Все правда, – сказала Рут, охваченная ужасом. – О господи, значит, все это правда.

Я кинулся к окну. А потом дом начал вибрировать, словно началось землетрясение. Зазвенела посуда, с грохотом падали полки. Мы услышали, как в кухне затрещал стул.

– Что происходит? – снова закричала Мардж.

Фил обнял ее, когда она начала рыдать. Рут кинулась ко мне, и мы стояли оцепенев и чувствовали, как пол ворочается под ногами.

– Двигатели! – внезапно выкрикнула Рут. – Они заводят их!

– Они должны прогреться! – высказал я дикую догадку. – У нас все еще есть время, чтобы выбраться!

Я выпустил из объятий Рут и схватил стул. По неизвестной причине я знал, что окна тоже автоматически заперлись.

Я швырнул стул в окно. Вибрации становились все сильнее.

– Быстрее! – закричал я, перекрывая шум. – На пожарную лестницу! Может быть, получится!

Подгоняемые паникой и угрозой, Мардж с Филом побежали по шатающемуся полу. Я почти вытолкнул их через зияющую в окне дыру. Мардж порвала юбку. Рут порезала пальцы. Я вылезал последним, с куском стекла, кинжалом засевшим в ноге. Я был так сосредоточен, что даже ничего не почувствовал.

Я продолжал подталкивать их, погоняя вниз по пожарной лестнице. Каблук Мардж застрял между двумя железными прутьями ступени и обломился. Туфля соскочила. Мардж захромала, едва не упав на выкрашенные оранжевой краской ступени, лицо ее побелело и перекосилось от страха. Рут, в мокасинах, топала следом за Филом. Я бежал последним, бешено погоняя их перед собой.

Мы видели в окнах других людей. Мы слышали, как сверху и снизу разбиваются стекла. Видели престарелую чету, спешно выбиравшуюся из окна и ковыляющую вниз. Они задержали нас.

– Прочь с дороги, быстрее! – в ярости закричала на них Мардж.

Они испуганно оглянулись через плечо.

Рут обернулась на меня, лицо ее совершенно побелело.

– Ты идешь? – спросила она быстро, и голос ее задрожал.

– Я здесь, – выдохнул я. Мне казалось, я вот-вот рухну на ступеньки, которым словно не было конца.

Дальше до земли спускалась отвесная лесенка. Мы увидели, как престарелая леди упала с нее с душераздирающим стуком и вскрикнула от боли, когда у нее подвернулась нога. Ее муж спрыгнул следом и помог ей подняться. Здание уже вибрировало с неистовой силой. Облачка пыли вырывались из щелей между кирпичами.

Мой голос слился с хором других голосов, все выкрикивали одно и то же слово:

– Быстрей!

Я увидел, как спрыгнул вниз Фил. Он поймал в объятия рыдающую от страха Мардж. Я услышал ее едва произнесенное «Слава богу!», когда она приземлилась, и они побежали по дорожке. Фил оглянулся на нас через плечо, но Мардж потащила его прочь.

– Давай я пойду первым! – быстро выкрикнул я.

Рут шагнула в сторону, я схватился за лесенку и спрыгнул, ощутив острую боль в стопах и легкую – в лодыжках. Поднял голову, протягивая к ней руки.

Человек, бежавший позади Рут, попытался оттолкнуть ее в сторону, чтобы спрыгнуть самому.

– Отвали! – зарычал я, словно дикий зверь, внезапно разъяряясь от страха и беспокойства. Если бы у меня было ружье, я бы тут же его застрелил.

Рут пропустила его спрыгнуть первым. Он поднялся на ноги, тяжело дыша, и побежал по дорожке. Здание тряслось и подергивалось. Теперь воздух вокруг был наполнен гудением работающих двигателей.

– Рут! – крикнул я.

Она спрыгнула, и я ее поймал. Мы восстановили равновесие и заковыляли по дорожке. Я с трудом дышал. В боку кололо.

Когда мы выбежали на улицу, то увидели, как Джонсон прохаживается между рассыпавшимися вокруг людьми, пытаясь согнать их в одну кучу.

– Ничего страшного! – говорил он. – Не пугайтесь!

Мы подбежали к нему.

– Джонсон! – сказал я. – Корабль…

– Корабль? – Он посмотрел на меня с изумлением.

– Наш дом! Это космический корабль! Он…

Земля яростно содрогнулась.

Джонсон развернулся, чтобы перехватить кого-то, бегущего мимо. У меня прервалось дыхание, Рут, ахнув, закрыла лицо руками.

Джонсон по-прежнему глядел на нас. Своим третьим глазом. В котором застыла улыбка.

– Нет, – с трудом выговорила Рут. – Нет…

А потом небо, которое до сих пор становилось только светлее, потемнело. Я повернул голову. Женщины от страха кричали во весь голос. Я смотрел по сторонам.

Сплошные стены заслоняли небосклон.

– Боже мой, – выдохнула Рут. – Нам не спастись. Это же целый квартал.

А потом ракеты начали взлетать.

Перевод Е. Королевой

Кровный сын

Когда обитатели дома узнали о сочинении Джула, они окончательно уверились, что Джул псих.

Подозревали об этом уже довольно давно.

От его пустого пристального взгляда людей бросало в дрожь. Его сиплый гортанный голос никак не вязался с хрупким телом. Его бледная кожа пугала многих детей. Создавалось впечатление, будто бы она ему велика. Он ненавидел солнечный свет.

И мысли его казались окружающим несколько «с приветом».

Джул хотел стать вампиром.

Люди уверяли, будто знают наверняка, что он родился в ту ночь, когда буря с корнем вырывала деревья. Ходили слухи, что он родился с тремя зубами. Утверждали, будто бы этими зубами он впивался в материнскую грудь и сосал вместе с молоком кровь.

Говорили, что он часто лаял и гоготал в своей колыбельке с наступлением темноты. Говорили, что он пошел в два месяца и сидел, таращась на луну, когда она появлялась на небе.

Вот что говорили другие.

Родители вечно переживали из-за него. Единственный ребенок, так что они быстро заметили все его странности.

Они думали, что он слепой, пока врач не объяснил им, что он просто смотрит мимо предметов. Он сказал им, что Джул, при такой огромной голове, может оказаться гением или же идиотом. Выяснилось, что он идиот.

Он не произносил ни слова до пяти лет. После чего однажды вечером он пришел к ужину, сел за стол и произнес: «Смерть».

Его родители не знали, что испытывать: восторг или ужас. В итоге они нашли золотую середину между двумя эмоциями. Они решили, что Джул не понимает значения этого слова.

Но Джул прекрасно понимал.

Начиная с того вечера у него накопился такой обширный лексикон, что все знавшие его были ошеломлены. Он не только запоминал любое сказанное ему слово, слова с вывесок, из журналов и книг – он придумывал свои собственные слова.

Такие, как сумракасание. Или гибелюбовь. Конечно, это были просто пары слов, слитые воедино. Они обозначали явления, которые Джул понимал, но не мог выразить обычными словами.

Он часто сидел на крыльце, пока остальные дети играли в классики, мячик и другие игры. Он сидел там и пристально глядел в переулок, придумывая слова.

До двенадцати лет Джул почти не попадал в неприятные истории.

Правда, однажды его застукали за тем, что он раздевал в переулке Олив Джоунз. А еще раз его поймали за вскрытием котенка прямо на кровати.

Но эти случаи разделял промежуток в несколько лет. Те скандалы позабылись.

В общем и целом он пережил детство, не вызывая в людях особого отвращения.

Он ходил в школу, но ничему не учился. Он сидел по два-три года в каждом классе. Все учителя знали его по имени. На некоторых уроках, таких как чтение и письмо, он блистал.

На других – был безнадежен.

В одну субботу, когда ему исполнилось двенадцать, Джул отправился в кино. Он смотрел «Дракулу».

Когда сеанс закончился, он прошел, дрожащий комок нервов, мимо других мальчиков и девочек.

Он пришел домой и на два часа заперся в ванной комнате.

Родители колотили в дверь и угрожали, но он так и не вышел.

В итоге он отпер дверь и сел за стол ужинать. Палец у него был перевязан, а по лицу растекалось довольное выражение.

На следующее утро он отправился в библиотеку. Это было воскресенье. Он весь день просидел на ступеньках, дожидаясь, пока библиотека откроется. В конце концов он вернулся домой.

На следующее утро он снова пришел сюда, вместо того чтобы пойти в школу.

Он обнаружил на полке «Дракулу». Он не имел права взять книгу, потому что не был записан в библиотеку, а чтобы записаться, требовалось привести кого-нибудь из родителей.

Поэтому он сунул книгу за пояс брюк, вышел из библиотеки и так и не вернул книгу.

Он направился в парк, сел там и прочитал книгу от корки до корки. Был уже поздний вечер, когда он закончил.

После чего начал сначала, переходя от одного уличного фонаря к другому, и читал всю дорогу домой.

Он не услышал ни слова, пока его бранили за то, что он пропустил обед и ужин. Он поел, ушел в свою комнату и читал книгу, пока не дочитал до конца. Его спросили, где он взял книгу. Он сказал, что нашел ее.

Шли дни, а Джул все перечитывал и перечитывал «Дракулу». Он так и не пошел в школу.

Поздно ночью, когда сон все-таки брал над ним верх, мать приносила книгу в гостиную показать отцу.

Однажды они заметили, что Джул подчеркивает некоторые места неровными карандашными линиями.

Например: «Ее губы были багровыми от свежей крови, тонкая струйка стекала с подбородка, марая белоснежный батистовый саван».

Или: «Когда кровь брызнула, он крепко сжал обе мои ладони своей рукой, а свободной схватил меня за шею и прижал мой рот к ране…»

Когда мать увидела это, она вышвырнула книгу в мусоропровод.

На следующее утро, обнаружив пропажу, Джул визжал и выкручивал матери руку, пока она не сказала ему, где книга.

Тогда он кинулся в подвал и принялся рыться в грудах мусора, пока ее не нашел.

С кофейной гущей и яичными скорлупками, приставшими к рукам, он отправился в парк и еще раз прочитал книгу.

Он перечитывал ее целый месяц. После чего изучил так хорошо, что выбросил, потому что знал ее теперь наизусть.

Из школы приходили сообщения о прогулах. Мать ругалась. Джул решил на время вернуться туда.

Он хотел написать сочинение.

И в один прекрасный день написал его в классе. Когда все закончили писать, учительница спросила, не хочет ли кто-нибудь прочитать свое сочинение перед классом.

Джул поднял руку.

Учительница удивилась. Однако отнеслась благожелательно. Ей хотелось подбодрить его. Она указала на него своим крошечным подбородком и улыбнулась.

– Прекрасно, – произнесла она. – Слушаем внимательно, дети. Джул сейчас прочитает нам свое сочинение.

Джул встал. Он был взволнован. Тетрадь дрожала у него в руке.

– «О чем я мечтаю», сочинение…

– Выйди к доске, Джул, детка.

Джул вышел к доске. Учительница ласково улыбнулась. Джул начал снова:

– «О чем я мечтаю», сочинение Джула Дракулы.

Улыбка померкла.

– Когда я вырасту, я хочу стать вампиром.

Уголки губ учительницы опустились, рот приоткрылся. Глаза расширились.

– Я хочу жить вечно, расквитаться со всеми и сделать всех девчонок вампиршами. Я хочу вдыхать запах смерти.

– Джул!

– Я хочу выдыхать смрад мертвой земли, склепа и гниющих гробов.

Учительница содрогнулась. Она вцепилась руками в зеленый классный журнал. Ей было трудно поверить своим ушам. Она посмотрела на детей. Те сидели с разинутым ртом. Некоторые хихикали. Но только не девочки.

– Я хочу, чтобы моя плоть была гнилой и холодной, а по венам струилась кровь других людей.

– Этого… кхе-кхе, гм!

Учительница громогласно откашлялась.

– Этого хватит, Джул, – сказала она.

Джул принялся читать громче и отчаяннее:

– Я хочу погружать свои жуткие белые клыки в чужую плоть. Я хочу, чтобы они…

– Джул! Немедленно сядь на место!

– Я хочу, чтобы они, словно лезвия, взрезали кожу и проникали до вен, – неистово продолжал Джул.

Учительница вскочила на ноги. Детей трясло от ужаса. Никто уже не смеялся.

– Тогда я вытащу клыки и позволю крови литься потоком мне в рот, жаркими струями стекать по глотке и…

Учительница схватила его за руку. Джул вырвался и убежал в угол. Отгородившись стулом, он вопил:

– И я высуну язык и прильну губами к горлу своей жертвы! Я хочу пить кровь девочек!

Учительница кинулась на него. Она вытащила его из угла. Он царапался и завывал всю дорогу до двери, а потом до кабинета директора:

– Вот о чем я мечтаю! Вот о чем я мечтаю! Вот о чем я мечтаю!

Это было жутко.

Джула заперли в его комнате. Учительница с директором сидели вместе с родителями Джула. Они говорили траурными голосами.

Они пересказывали случившееся.

Все родители в доме обсуждали это. Многие из них сначала не поверили. Они решили, что их дети все выдумали.

Потом подумали, каких же чудовищных детей вырастили, если они выдумывают такое.

В общем, они наконец поверили.

После чего все вокруг ястребами высматривали Джула. Люди избегали его прикосновения или взгляда. Родители забирали детей с улицы, когда он приближался. Все рассказывали о нем небылицы.

Снова начали приходить записки о его прогулах.

Джул сказал матери, что больше не станет ходить в школу. Ничто не могло заставить его переменить решение. Он туда не пойдет.

Когда за ним пришел школьный надзиратель, занимавшийся прогульщиками, Джул бежал по крышам, пока не ушел от дома достаточно далеко.

Год протащился без толку.

Джул слонялся по улицам, выискивая что-то, он сам не знал что. Он заглядывал в переулки. Он заглядывал в мусорные бачки. Он заглядывал на стоянки. Он заглядывал в богатые районы, и в бедные, и в районы между ними.

Он не мог найти того, чего хотел.

Он редко спал. Он совсем не разговаривал. Он все время смотрел в землю. Он забыл придуманные им словечки.

И вот.

В один прекрасный день Джул брел через зоопарк.

Словно электрический разряд пробежал по телу, когда он увидел летучую мышь – вампира.

Глаза его расширились, а бесцветные зубы тускло блеснули в широкой усмешке.

И начиная с того момента Джул каждый день ходил в зоопарк и смотрел на летучую мышь. Он разговаривал с ней и называл ее Графом. Он чувствовал в глубине души, что это на самом деле человек, превратившийся в мышь.

Его снова охватила жажда к самообразованию.

Он украл из библиотеки еще одну книгу. О жизни животных.

Он нашел страницу с летучей мышью – вампиром. Вырвал ее, а книгу выбросил.

Он заучил этот раздел наизусть.

Он знал, как мышь прокусывает ранку. Как она слизывает кровь, словно котенок, лакающий сливки. Как она ходит на сложенных крыльях и задних лапах, словно черный, покрытый шерстью паук. Почему она не питается ничем, кроме крови.

Месяц за месяцем Джул смотрел на летучую мышь и разговаривал с ней. Это стало его единственным утешением в жизни. Единственным символом воплощенной мечты.

Как-то раз Джул заметил, что проволочная сетка снизу клетки отходит.

Он огляделся по сторонам, его черные глаза забегали. Он не заметил, чтобы кто-нибудь смотрел на него. День был пасмурный. Людей вокруг было немного.

Джул потянул сетку на себя.

Она немного подалась.

Потом он увидел, как из домика с вольерами для обезьян выходит служитель. Так что он убрал руки и пошел прочь, насвистывая только что придуманный мотив.

Поздно ночью, когда предполагалось, что он уже спит, он босиком прошел через комнату родителей. Слышно было, как похрапывают отец и мать. Он поспешно выскочил из комнаты, надел ботинки и побежал в зоопарк.

Каждый раз, когда ночной сторож уходил подальше, Джул оттягивал проволочную сетку.

Он тянул ее, пока не оторвал.

Когда он закончил и ему было пора возвращаться домой, он приставил сетку на место. Чтобы никто не заметил.

Весь день Джул стоял перед клеткой, смотрел на Графа, посмеивался и говорил ему, что скоро тот снова окажется на свободе.

Он пересказывал Графу все, что изучил. Он сказал ему, что хочет попробовать спускаться по стенам вниз головой.

Он уговаривал Графа не переживать. Скоро тот выйдет на свободу. И тогда вместе они будут бродить по округе и пить кровь девчонок.

А ночью Джул отодвинул сетку и забрался внутрь.

Было очень темно.

Он опустился на колени перед маленьким деревянным домиком, прислушиваясь в надежде уловить писк Графа.

Джул сунул руку в черный провал двери. Он все время шептал что-то.

Подскочил, когда почувствовал, будто в его палец впились иголки.

С выражением крайнего удовольствия на худом лице Джул вытянул трепещущий шерстяной комок наружу.

Он выбрался из клетки с мышью в руке и побежал прочь из зоопарка. Он мчался по молчаливым улицам.

Время шло к рассвету. Черные небеса начали сереть. Он не мог вернуться домой. Ему надо было найти себе место.

Он прошел по переулку и перелез через забор. Он крепко держал мышь. Она прильнула к струйке крови, текущей из его пальца.

Джул прошел через двор и вошел в маленький заброшенный домик.

Внутри было темно и сыро. Дом был забит мусором, жестяными банками, промокшими картонками и испражнениями.

Джул решил, что отсюда мыши не сбежать.

Тогда он плотно прикрыл дверь и закрыл на щеколду.

Он чувствовал, как сильно бьется сердце и дрожат конечности. Он отпустил летучую мышь. Та улетела в темный угол и вцепилась в деревянную стену.

Джул судорожно сорвал с себя рубаху. Губы его дрожали. На его лице горела улыбка безумца.

Он сунул руку в карман брюк и вытащил маленький перочинный ножик, который похитил у матери.

Раскрыл лезвие и провел по нему пальцем. Нож прорезал кожу.

Дрожащей рукой он вцепился себе в горло. Полоснул по шее ножом. Кровь потекла по пальцам.

– Граф, Граф! – кричал он в безумном восторге. – Пей мою алую кровь! Пей меня! Пей меня!

Спотыкаясь о консервные жестянки, поскальзываясь, он двинулся к мыши. Мышь слетела со стены, метнулась через комнату и вцепилась в противоположную стену.

Слезы потекли по щекам Джула.

Он заскрежетал зубами. Кровь текла по его плечам и по впалой безволосой груди.

Все тело лихорадочно подергивалось. Он шагнул к противоположной стене. Оступился и упал, распоров бок об острый край жестяной банки.

Руки его взметнулись. Он схватил летучую мышь. Приложил ее к своему горлу. Опустился спиной на холодный сырой пол. Вздохнул.

Принялся стонать и хвататься за грудь. Содержимое желудка подступало к горлу. Черная мышь у него на шее беззвучно слизывала его кровь.

Джул ощутил, как жизнь вытекает из него.

Он подумал обо всех прошедших годах. Об ожидании. О своих родителях. О школе. Дракуле. Мечтах. Об этом. Этом нежданном счастье.

Глаза Джула резко распахнулись.

Зловонная комната поплыла вокруг него.

Он с трудом дышал. Он раскрыл рот, чтобы глотнуть воздуха. Он втянул его в себя. Воздух был полон смрада. Он закашлялся. Тощее тело содрогалось на холодном полу.

Языки тумана покидали его сознание.

Выплывали один за другим, похожие на шелковые вуали.

Внезапно его разум заполнила ужасающая ясность.

Он ощутил пронзительную боль в боку.

Он осознал, что лежит, полуобнаженный, среди мусора и позволяет летучей мыши пить свою кровь.

Со сдавленным криком он протянул руку и оторвал от себя меховой комок. Отшвырнул от себя. Мышь вернулась, овевая ему лицо хлопающими крыльями.

Джул с усилием поднялся на ноги.

Двинулся к двери. Он едва видел. Он пытался остановить кровотечение из горла.

Ему удалось распахнуть дверь.

После чего, вырвавшись на темный двор, он упал лицом в высокую траву.

Он пытался позвать на помощь.

Но ни звука, если не считать бессмысленного бульканья, не сорвалось с его губ.

Он услышал хлопанье крыльев.

После чего внезапно все затихло.

Сильные пальцы осторожно подняли его с земли. Умирающий взгляд Джула различил высокого черноволосого мужчину, глаза которого сверкали, словно рубины.

– Сын мой, – произнес мужчина.

Перевод Е. Королевой

Кто хочет, тот добьется (В соавторстве с Ричардом Кристианом Матесоном)

Он проснулся.

Было темно и холодно. И тихо.

«Хочу пить», – подумал он. Зевнул, попытался сесть, но тут же взвыл от боли, ударившись обо что-то головой. Потер ушибленный лоб, и боль перебралась дальше к затылку.

Тогда он повторил попытку сесть, но уже медленно – и снова ударился головой. Похоже, его зажали между матрасом и чем-то наверху. Он поднял руку и потрогал преграду. Мягкая и податливая, она проминалась под пальцами. Он провел по ней рукой, но так и не дотянулся до того места, где она заканчивалась. Он нервно сглотнул и вздрогнул.

Во имя всего святого, что это значит?

Он попробовал перекатиться на левый бок и охнул – и здесь его остановила преграда. С беспокойно бьющимся сердцем он попытался перекатиться вправо, но и там было то же самое. Стало быть, его обложили со всех четырех сторон. Сердце сжалось, словно раздавленная металлическая банка, кровь побежала по венам в сто раз быстрей.

В следующий миг он понял, что лежит в одежде. На нем были брюки, пиджак, рубашка, галстук и ремень. И ботинки на ногах.

Он засунул руку в карман брюк, нащупал холодную металлическую коробочку и поднес к лицу. Откинул крышку и крутанул колесико большим пальцем. Ворох искр, но ни следа пламени. Еще одна попытка, и огонек все же загорелся.

Он снова вздрогнул, заметив апельсиновый оттенок своей кожи. Потом рассмотрел в свете пламени то, что его окружало.

И едва не закричал от увиденного.

Он лежал в гробу.

Зажигалка выпала из руки; пламя прочертило желтую полосу в воздухе и погасло. Он снова оказался в полной темноте, ничего не видел и слышал только собственное испуганное дыхание, с шумом вырывающееся из горла.

Давно он здесь лежит? Несколько минут? Часов?

Дней?

Мелькнула надежда, что это всего лишь ночной кошмар, что его сознание застряло в каком-то извращенном сне. Но он и сам понимал: это неправда. Понимал, с пугающей ясностью, что произошло на самом деле.

Его поместили туда, куда он больше всего боялся попасть. Он совершил фатальную ошибку, рассказав об этом. Они не смогли бы придумать для него лучшую пытку. Даже если бы думали сто лет.

Господи, неужели они до такой степени его ненавидели? Ненавидели настолько, что решились на такое.

Он задрожал от ощущения беспомощности, но быстро взял себя в руки. Ничего у них не выйдет. Он не позволит внезапно отнять у себя жизнь и дело всей жизни. Нет, будь они все прокляты, не позволит!

Он нашарил зажигалку. Это была ошибка с их стороны. Глупые ублюдки. Они, вероятно, решили, что это будет удачная прощальная шутка: выгравировать золотом на зажигалке слова благодарности за то, что он сделал фирму такой, какая она есть. Там было сказано: «Дорогому Чарли. Кто хочет, тот добьется…»

«Вот именно», – пробормотал он. Эти паршивые ублюдки не справятся с ним. Не смогут убить его и отобрать фирму, которую он основал и тащил на себе, пока не добился успеха.

Сам добился.

Он сжал зажигалку в кулаке так, что костяшки пальцев наверняка побелели, и поднес к груди, все еще ходившей ходуном от волнения. Колесико проскрежетало по кремню. Пламя моргнуло, и он задержал дыхание, стараясь определить, много ли свободного пространства в его гробу.

По дюйму с каждой стороны.

Надолго ли хватит воздуха в такой тесной коробке? Он захлопнул крышку зажигалки. «Не свети больше, – приказал он себе. – Можно справиться и в темноте».

Он уперся руками в крышку гроба и, напрягая все силы, попытался приподнять ее. Она не сдвинулась с места. Он сцепил пальцы обеих рук в один кулак и бил по крышке до тех пор, пока волосы не взмокли от пота.

Из левого кармана брюк он достал связку ключей на цепочке. Ключи ему тоже оставили. Тупые уроды. Неужели они думали, что он настолько перепугается, что будет не в состоянии размышлять? Вероятно, им показалось, что это еще одна забавная шутка – этакий способ окончательно вычеркнуть его из жизни. Ключи от автомобиля и кабинета ему больше не понадобятся, так почему бы не положить их в гроб вместе с ним.

«А вот и нет», – подумал он. Ключи ему еще пригодятся.

Он поднес связку к лицу и принялся пилить обивку крышки острым краем ключа. Прорезав дырку, он ухватился за край ткани и тянул до тех пор, пока она не затрещала и не сорвалась с гвоздей. Он торопливо разрывал мягкую обивку на куски и складывал их рядом с собой, стараясь дышать не очень глубоко. Воздух приходилось экономить.

Он щелкнул зажигалкой, осветил расчищенную поверхность, постучал по ней костяшками свободной руки и вздохнул с облегчением. Крышка была дубовой, а не металлической. Еще одна их ошибка. Он презрительно усмехнулся. Неудивительно, что он всегда и во всем был на голову выше их.

«Тупые уроды», – пробормотал он, разглядывая крепкую древесину. Зажав ключи вместе, он начал скоблить зазубренными краями дубовую доску. Пламя зажигалки вздрагивало и гасло, когда на него сыпались опилки. Он снова и снова крутил колесико, продолжая работать, пока руки совсем не онемели. Опасаясь израсходовать весь воздух, он погасил огонь и снова принялся скоблить крышку, осыпая опилками шею и подбородок.

Рука заболела еще больше.

Он выбился из сил. Опилки сыпались уже не так обильно. Положив ключи на грудь, он снова щелкнул зажигалкой и увидел, что выдолбил лишь узкую канавку всего в несколько дюймов длиной. «Этого мало, – подумал он. – Слишком мало».

Он резко опустил голову и хотел было глубоко вздохнуть, но сдержался. Воздух стал совсем спертым. Он снова ударил кулаком по крышке.

«Откройся, черт тебя побери! – крикнул он, и на шее от напряжения вздулись вены. – Откройся и выпусти меня отсюда!»

Если не придумать что-то еще, он погибнет.

И значит, они добьются своего.

Его лицо застыло в напряжении. Он никогда не сдавался. Ни разу в жизни. Ничего у них не выйдет. Если он что-то решил, его уже не остановить.

Он покажет этим ублюдкам, что такое сила духа.

Взяв зажигалку в правую руку, он несколько раз крутанул колесико. Пламя, словно вымпел, затрепетало перед глазами. Поддерживая левой рукой правую, он направил огонь на проскобленную в крышке гроба канавку.

Он старался не вдыхать глубоко, запах газа и паленой шерсти заполнил все вокруг. На крышке появились пятнышки крохотных искр. Несколько секунд он держал огонь на одном месте, а затем передвигал. Дерево начало слабо потрескивать.

Внезапно деревянная поверхность вспыхнула, от нее повалил липкий серый дым. Он закашлялся, дышать стало тяжелей, воздуха оставалось все меньше. Его словно бы засунули в горизонтальную печную трубу. Он был на грани обморока, а тело начало терять чувствительность.

В отчаянии он стал дергать на себе рубашку, так что пуговицы разлетелись во все стороны. Оторвав кусок ткани, он обмотал ею ладонь и запястье. Часть крышки обуглилась и стала хрупкой. Он ударил замотанным кулаком в дымящуюся доску, и тлеющие угли посыпались на лицо и шею. Он захлопал руками, пытаясь затушить угли, но они все же успели обжечь кожу на груди и ладонях. Он вскрикнул от боли.

Часть крышки превратилась в пылающие головешки, лицо окатило жаром. Он попытался отвернуться, спасаясь от падающих углей. Теперь он мог дышать только удушливым дымом, заполнившим весь гроб. Пепел оседал на губах и забивался в нос. Кашель обдирал горло. Он снова ударил по крышке замотанным в обрывок рубашки кулаком. «Ну давай же! – повторял он. – Давай!»

«Давай!» – крикнул он еще раз, и часть крышки обрушилась на него. Он отчаянно хлопал ладонями по лицу, шее и груди, горячие угли жалили кожу, но ему пришлось терпеть до тех пор, пока все они не погасли.

Он почувствовал новый странный запах, отыскал зажигалку и щелкнул ею.

И вздрогнул от того, что увидел перед собой.

Над ним нависла влажная, увитая корнями, плотно слежавшаяся земля.

Он провел по ней пальцами. В мерцающем свете зажигалки различил прячущихся насекомых и белых земляных червей, висевших в каких-то дюймах от его лица. Он вжался в днище гроба, стараясь отодвинуть лицо как можно дальше от этих извивающихся тварей.

Какая-то личинка упала прямо ему на лицо, ее мягкая желеобразная оболочка прилипла к верхней губе. Содрогнувшись от отвращения, он вытянул руки вверх и впился ногтями в землю. Отчаянно тряхнув головой, сбросил личинку и продолжил вгрызаться в грунт. Грязь затекала в нос, и он с трудом мог вздохнуть. Земля сыпалась на губы и сползала в рот. Он плотно закрыл глаза, но все равно чувствовал, как она скапливается на крышке. Задержав дыхание, он обе руки погрузил в почву, разгребая ее, словно обезумевшая землеройная машина. Земля начала заполнять гроб, и он с каждым движением приподнимал тело чуть выше. Легким мучительно не хватало воздуха. Он не решался открыть глаза. Кожа на пальцах содралась в кровь, ногти выгнулись назад и сломались. Он не обращал внимания на боль и текущую кровь, но земля была липкой от крови. Боль в руках и легких с каждой секундой усиливалась, пока не заполнила собой все тело. Он продолжал подниматься, подтягивая колени к груди, скорчившись и прикрывая голову локтями. Земля начала понемногу поддаваться под каждым его отчаянным скребком. «Не останавливайся, – приказал он себе. – Только не останавливайся». Нет, он не утратит контроль над собой, не останется умирать в этой земле. Он так стиснул зубы, что едва не сломал их. «Не останавливайся, – думал он. – Ни в коем случае не останавливайся». Он пробивался вперед вся яростней, земля беспрерывным потоком сыпалась на волосы и плечи. Грязь окружала его со всех сторон. Легкие готовы были разорваться. Казалось, прошла не одна минута с тех пор, как он вдохнул в последний раз. Он хотел закричать от безысходности, но воздуха не хватало даже на это. Содранные до мяса и оголенных нервов пальцы невыносимо жгло. В приоткрытый от боли рот тут же набилась земля, покрыв грязной слизью язык и спускаясь к горлу. Сработал рвотный рефлекс, изо рта потекла блевотина, смешанная с землей. В голове не осталось никаких мыслей, он вдохнул больше грязи, чем воздуха, и теперь умирал от удушья. Грязь уже пробралась в дыхательные пути, а сердце забилось вдвое быстрей. «Я проиграл», – обреченно подумал он.

Внезапно палец пробил корку земли. Он машинально заскреб ладонью по поверхности, словно расчищал ее лопатой. Кулак как сумасшедший ударял в землю, пока отверстие не расширилось. Он так наглотался земли, что грудь едва не раскололась пополам.

Наконец его руки выбрались из могилы, а через несколько секунд он вылез на поверхность по пояс. Затем, вцепившись окровавленными пальцами в землю, вытащил и ноги. Он лежал на земле, пытаясь сделать хоть один вдох. Но набившаяся в рот и в горло грязь не пропускала воздух. Он извивался на земле, перекатываясь с боку на бок, пока не встал на колени и не выблевал всю грязь из дыхательных путей. Черная слюна сбегала по подбородку, а он все еще выплевывал покрытые слизью комки земли. Он уже начал задыхаться, когда прохладный воздух наполнил его тело жизнью.

«Я победил, – подумал он. – Победил этих ублюдков!» Он торжествующе рассмеялся, открыл глаза и осмотрелся, вытирая покрытые кровью губы. Где-то шумели машины, два луча ослепительно-яркого света – слева и справа – пересеклись на его лице. Он поморщился, на мгновение ошеломленный светом, а затем понял, где находится.

Кладбище возле шоссе.

Мимо с ревом проносились грузовики, шуршали шины. Вокруг кипела жизнь, и он вздохнул с облегчением. Мрачная усмешка показалась на его губах.

Посмотрев направо, в сотне ярдов дальше по шоссе он увидел на высоком столбе знак бензоколонки.

Он поднялся на ноги и побежал, обдумывая на ходу план действий. Он зайдет на станцию, вымоет лицо и руки в туалете, затем одолжит у кого-нибудь десятицентовик и позвонит в фирму, чтобы за ним прислали лимузин. Нет, лучше на такси. Так он сможет одурачить этих ублюдков, застать их врасплох. Они наверняка думают, что он давно умер. Что ж, он разберется с ними. «Никто не остановит тебя, если ты по-настоящему чего-то хочешь», – подумал он и оглянулся на могилу, из которой только что выбрался.

Через заднюю дверь он вошел на станцию и сразу направился в туалет. Ему не хотелось, чтобы кто-нибудь увидел его грязным и перепачканным в крови.

В туалете стоял телефон-автомат. Он закрыл дверь и полез в карман за мелочью. Два пенса с четвертью. Опустив серебряную монетку в автомат, он удивился тому, что они даже снабдили его деньгами. Тупые уроды.

Он набрал номер жены.

Она сняла трубку. Он рассказал, что с ним произошло, и тут она закричала. Кричала она долго. «Какая омерзительная шутка! – сказала она наконец. – Кто бы ни придумал эту шутку, она все равно омерзительная». Она повесила трубку, и он не успел ее остановить. Тогда он тоже повесил трубку и повернулся к зеркалу.

И не смог даже закричать. Просто стоял и молча смотрел.

Из зеркала на него уставилось изуродованное лицо, лишенное части плоти. Из серой высохшей кожи выступала желтая кость.

Он вспомнил, что еще сказала жена, и завыл. Потрясение сменилось безнадежным фатализмом.

«Семь месяцев прошло», – сказала она.

Семь месяцев!

Он снова посмотрел на себя в зеркало и понял: ему некуда идти. Он не находил никакого выхода.

В голове билась единственная мысль – та самая, что уже была выгравирована на его зажигалке…

Перевод С. Удалина

Только для тех, кто скоро умрет

Кирпичное здание кафе с деревянным навесом стояло на самом краю городка. Сначала они проехали мимо и направились в знойное марево пустыни.

И тут Боб сказал:

– Наверное, нужно было остановиться. Одному Богу известно, когда нам попадется следующее.

– Пожалуй, да, – без особого энтузиазма согласилась Джин.

– Я понимаю, это какой-нибудь гадючник, но нам нужно перекусить. Мы завтракали пять часов назад.

– Э-э… ну хорошо.

Боб остановился на обочине и оглянулся. На шоссе больше не было ни одной машины. Он быстро развернул свой «форд», подкатил к кафе и остановился.

– Умираю от голода, – заявил он.

– Я тоже, – ответила Джин. – И вчера вечером тоже чуть не умерла, дожидаясь, пока официантка принесет ужин.

– Что тут поделаешь? – Боб пожал плечами. – Разве будет лучше, если мы все-таки умрем от голода и в пустыне найдут наши побелевшие кости?

– Побелевшие кости, – повторила она за ним, недовольно скривившись.

Едва они вышли из автомобиля и оказались на солнце, как на них нахлынула жара. Горячая земля жгла ноги даже через сандалии.

– Боже, как жарко, – сказала Джин, а Боб хмыкнул в ответ.

Низенькая дверца заскрипела, открываясь, а потом громко хлопнула за спиной. Они оказались в душном помещении, пропахшем жиром и горячей пылью.

– Добро пожаловать в «Риц-Карлтон», – шепнул Боб на ухо Джин.

– Ха-ха, – отчетливо проговорила она.

Все трое мужчин, что были в кафе, уставились на вошедших. Первый, в комбинезоне и грязной кепке, развалился на диванчике и пил пиво. Второй сидел на барном стуле с сэндвичем в руке, перед ним стояла бутылка пива. Третий смотрел на вошедших из-за стойки, опустив газету. Он был в рубашке с коротким рукавом и в мятых белых брюках.

Они подошли к стойке и сели. Все трое по-прежнему смотрели на них.

– Наше появление стало событием в этом городе, – тихо сказал Боб.

– Конечно, мы ведь знаменитости, – поддакнула Джин.

Мужчина в белых брюках достал из-за грязной салфетницы меню и подтолкнул к ним. Боб открыл меню и вместе с Джин принялся изучать.

– У вас есть чай со льдом? – спросил Боб.

Бармен покачал головой. Они снова посмотрели в меню.

– А что-нибудь холодное вообще есть?

– Апельсиновый сок и «Доктор Пеппер», – скучающим тоном ответил бармен.

Боб откашлялся:

– Вы не могли бы дать нам воды, пока мы заказываем? Видите ли, мы…

Бармен развернулся, подошел к мойке, наполнил из-под крана два мутных стакана и поставил их на стойку, слегка расплескав воду. Джин взяла стакан, отпила и чуть не выплюнула обратно – вода оказалась теплой и солоноватой. Джин поставила стакан на место.

– Неужели нельзя было ее хотя бы чуть-чуть охладить?

– Здесь пустыня, мэм, – ответил бармен. – Хорошо, что у нас вообще есть вода.

Ему было чуть больше пятидесяти, жидкие седые волосы он расчесывал на прямой пробор. Руки покрывали мелкие черные завитки, а на правом мизинце блестело кольцо с красным камнем. В ожидании заказа бармен равнодушно уставился на приезжих.

– Мне, пожалуйста, сэндвич с яичницей-глазуньей, ржаные тосты и… – начал было Боб.

– Тостов нет, – перебил его бармен.

– Тогда просто ржаной хлеб.

– Ржаного нет.

Боб оторвал взгляд от меню:

– А какой есть?

– Белый.

Боб пожал плечами:

– Тогда белый. И земляничный коктейль. А тебе, дорогая?

Безжизненный взгляд бармена переместился на Джин.

– Даже не знаю. – Она посмотрела на бармена. – Я решу, когда вы принесете заказ моему мужу.

Он на мгновение задержал на ней взгляд, затем развернулся и направился к плите.

– Ужас какой-то, – сказала Джин.

– Знаю, дорогая, – признал Боб. – Но что поделаешь? Неизвестно, когда мы приедем в другой город.

Джин отодвинула мутный стакан и соскользнула со стула.

– Пойду помою руки. Может, после этого у меня появится аппетит.

– Хорошая мысль, – сказал Боб.

Через мгновение он тоже направился к входу в кафе, где были две туалетные комнаты.

Он уже взялся за ручку двери, когда мужчина, жевавший сэндвич у стойки, окликнул его:

– Кажется, там закрыто, мистер.

Боб толкнул дверь.

– Нет, не закрыто, – сказал он и вошел.

Джин вышла из туалета и села на свой стул у стойки. Боба на месте не было. Должно быть, он тоже решил вымыть руки. И мужчина с сэндвичем куда-то исчез.

Бармен в белых брюках отошел от крохотной газовой плиты и направился к ней:

– Решили, что будете заказывать?

– Что? Ах да… – Она взяла меню и мельком заглянула в него. – Пожалуй, мне то же самое, что и моему мужу.

Бармен вернулся к плите и разбил еще одно яйцо об край большой черной сковороды. Джин слушала, как скворчит яичница. Скорей бы вернулся Боб. Ей было неуютно одной в этом темном, душном кафе.

Машинально она взяла стакан и сделала глоток. Поморщилась от вкуса воды и поставила стакан на место.

Прошла минута. Человек на диванчике как-то странно посмотрел на Джин. Она нервно забарабанила пальцами по стойке, у нее сдавило горло, а внутри все напряглось. На руку ей села муха, и Джин резко ее отдернула.

Послушался звук открываемой двери, Джин с облегчением обернулась.

И вздрогнула от озноба в душном, жарком кафе.

Это был не Боб.

С бешено бьющимся сердцем она следила, как мужчина снова занял свое место у стойки и взял недоеденный бутерброд. Он посмотрел на нее, и Джин отвернулась. Затем решительно встала и направилась в переднюю половину кафе.

Она сделала вид, будто рассматривает выцветшие открытки на полке, а сама не спускала глаз с желто-коричневой двери с буквой «М».

Прошла еще минута. У Джин затряслись руки, потом все тело. Сделав несколько долгих, глубоких вдохов, она с тревожным нетерпением смотрела на дверь.

Мужчина, сидевший на диване, встал и медленно побрел по проходу. Кепка его была сдвинута на затылок, высокие ботинки громко стучали по полу. Джин замерла с открыткой в руке, когда он проходил мимо. Дверь туалета открылась и захлопнулась за ним.

Все стихло. Джин по-прежнему стояла и смотрела на дверь, пытаясь справиться с паникой. Она еще раз глубоко вдохнула и положила открытку на полку.

– Ваш сэндвич, – окликнул ее бармен.

Джин вздрогнула от его голоса. Затем кивнула, но осталась стоять на месте.

Дверь туалета снова открылась, и у Джин перехватило дыхание. Она инстинктивно шагнула вперед, но тут же отшатнулась: из двери вышел другой мужчина с потным, красным лицом.

– Простите… – обратилась к нему Джин, когда он проходил мимо.

Мужчина даже не остановился. Джин бросилась за ним и схватила за руку. Пальцы ее невольно дрогнули, прикоснувшись к горячей влажной ткани.

– Прошу прощения… – снова сказала она.

Мужчина обернулся и посмотрел на нее тусклым взглядом. От его дыхания Джин едва не стошнило.

– Вы не видели… мой муж там?

– А?

– Моего мужа нет в туалете? – подбоченясь, повторила она.

Он посмотрел на нее так, будто не понял, о чем она говорит, затем буркнул: «Нет, мэм» – и отвернулся.

Было очень жарко, но Джин словно бы окунули в ледяную воду. В оцепенении она смотрела, как мужчина ковыляет к своему дивану.

Опомнившись, она бросилась к стойке, где другой посетитель лениво отхлебывал пиво из запотевшей бутылки.

Когда Джин подошла, он опустил бутылку и обернулся.

– Простите, вы не видели в туалете моего мужа?

– Вашего мужа?

Она закусила губу:

– Ну да, моего мужа. Вы же видели, как мы вошли вдвоем. Разве его не было в туалете, когда вы туда заходили?

– Что-то не припоминаю его, мэм.

– Вы хотите сказать, что его там не было?

– Я не припоминаю, чтобы видел его, мэм.

– Но это… это просто смешно! – дала она наконец волю раздражению и испугу. – Он должен быть там!

Они посмотрели друг на друга, но мужчина ничего не ответил, и лицо его оставалось безучастным.

– Вы уверены?

– Мне незачем вас обманывать, мэм.

– Ладно, спасибо.

Джин сидела у стойки, уставившись на поданные сэндвичи и молочные коктейли, и лихорадочно пыталась понять, что же произошло. Это все Боб – он разыграл ее. Но раньше он никогда так над ней не подшучивал, и здесь, конечно же, было не самое удачное место для шуток. И все же это наверняка он. Должно быть, в туалете две двери, и он…

Нет, конечно. Никакая это была не шутка. Боб вообще не заходил в туалет. Просто он решил, что Джин права: это не кафе, а какой-то ужас, и вышел подождать ее в автомобиле.

Она чувствовала себя очень глупо, направляясь к выходу. Бармен должен был сказать ей, что Боб вышел. То ли еще будет, когда она расскажет Бобу, как перепугалась. Удивительно, как легко человек может запаниковать из-за пустяков.

Уже в дверях она вдруг забеспокоилась, заплатил ли Боб за заказ. Должен был заплатить. Во всяком случае, бармен ее не остановил.

Джин вышла на улицу и зажмурилась от солнечных бликов на лобовом стекле машины. Снова улыбнулась своему глупому испугу.

– Боб, – прошептала она. – Боб, куда ты…

В тишине хлопнула входная дверь. Джин бросилась за угол дома. Волны удушливой жары накатывались на нее, сердце взволнованно стучало.

Возле угла она остановилась.

Человек, с которым Джин говорила возле стойки, рассматривал ее машину. Это был невысокий бородатый мужчина, сорока с лишним лет, в пятнистой фетровой шляпе. На нем была рубашка в зеленую полоску и засаленные штаны на подтяжках. Он носил такие же высокие ботинки, как и другой посетитель кафе.

Джин шагнула вперед, и ее босоножки зашуршали по сухой земле. Мужчина оглянулся. Бледно-голубые глаза казались каплями молока на дубленом загорелом лице.

Он беззаботно улыбнулся.

– Я подумал, может, ваш муж ждет вас в машине, – сказал он, коснулся рукой края шляпы и направился обратно в кафе.

– Скажите, вы… – начала Джин, но осеклась, как только мужчина обернулся:

– Да, мэм?

– Вы уверены, что его не было в туалете?

– Когда я вошел, там не было никого.

Она дрожала под палящим солнцем, дожидаясь, пока мужчина зайдет в кафе и за ним закроется дверь. Безотчетный страх разливался по ее телу ледяной волной.

Джин постаралась взять себя в руки. У всего есть разумное объяснение. Такого просто не могло произойти.

Уверенным шагом она вошла в кафе и остановилась возле стойки. Бармен в белых мятых брюках посмотрел на нее поверх газеты.

– Вы не могли бы проверить туалет? – попросила она.

– Туалет?

– Да, туалет, – сдерживая гнев, ответила она. – Я уверена, что мой муж там.

– Там никого не было, мэм, – повторил мужчина в фетровой шляпе.

– Простите, но мой муж не мог просто взять и исчезнуть, – с нажимом сказала Джин, отказываясь верить его словам.

Молчаливое недоумение обоих начало выводить ее из себя.

– Так вы проверите или нет? – продолжала настаивать она, но голос ее при этом невольно дрогнул.

Бармен посмотрел на мужчину в фетровой шляпе, и губы его как-то странно дернулись. Джин сердито сжала кулаки. Наконец бармен вышел из-за стойки, и Джин проследовала за ним.

Он повернул фарфоровую ручку и приоткрыл дверь. Затаив дыхание, Джин подошла ближе и заглянула внутрь.

Туалетная комната была пуста.

– Убедились? – Бармен отпустил дверь.

– Подождите, – сказала Джин. – Дайте мне взглянуть еще раз.

Бармен сжал губы:

– Неужели вы не видели, что там пусто?

– Я сказала, что хочу взглянуть еще раз.

– Говорю же вам, леди, вы…

Джин резко толкнула дверь, и та ударилась о стену.

– Вот! – воскликнула Джин. – Там есть еще одна дверь!

Она показала рукой на дверь в дальней стене комнаты.

– Эта дверь уже много лет как заперта, леди.

– И ее нельзя открыть?

– Не вижу никаких причин открывать ее.

– Ее нужно открыть, – возразила Джин. – Мой муж зашел сюда и не вышел обратно. Не мог же он исчезнуть!

Бармен исподлобья посмотрел на нее и ничего не ответил.

– Что там, за этой дверью?

– Ничего.

– Она ведет наружу?

Бармен опять промолчал.

– Да или нет?

– Она ведет в сарай, леди, но этот сарай уже много лет стоит пустой, – сердито буркнул он.

Джин шагнула вперед и ухватилась за ручку двери.

– Говорю же вам, она не открывается, – уже громче повторил бармен.

– Мэм? – раздался за спиной у Джин вкрадчивый голос мужчины в фетровой шляпе. – В этом сарае нет ничего, кроме старого хлама, мэм. Если хотите, я покажу вам.

Что-то в его тоне заставило Джин вспомнить, что она здесь совершенно одна. Никто из ее знакомых не знает, где она, и не сможет проверить, что с ней, если вдруг…

Джин пулей вылетела из туалета.

– Простите, – сказала она человеку в фетровой шляпе, – но сначала мне нужно позвонить.

Скованной походкой Джин направилась к настенному телефону, вздрагивая от мысли, что эти двое наверняка последуют за ней. Она взяла трубку, но не услышала гудка. Подождала немного, а затем, пересилив себя, обернулась к двум стоявшим позади нее мужчинам:

– Он работает?

– Кому вы собираетесь… – начал было бармен, но второй перебил его.

– Покрутите ручку, мэм, – равнодушно проговорил он.

Бармен недовольно покосился на него, и когда Джин повернулась к телефону, эти двое о чем-то горячо зашептались у нее за спиной.

Дрожащими пальцами она покрутила ручку. «Что, если они набросятся на меня?» – не давала ей покоя тревожная мысль.

– Да? – послышался в трубке тонкий голос.

Джин проглотила комок в горле.

– Не могли бы вы соединить меня с маршалом? – попросила она.

– С маршалом?

– Да… – подтвердила Джин и, надеясь, что те двое ее не услышат, повторила еще раз, уже тише: – С маршалом.

– Но у нас нет маршала, мэм.

Джин готова была закричать от отчаяния.

– А с кем я могла бы поговорить?

– Поговорите с шерифом, – сказала телефонистка.

Джин прикрыла глаз и провела языком по пересохшим губам:

– Хорошо, соедините меня с шерифом.

В трубке что-то пробормотали, потом раздалось заунывное гудение и наконец звук снимаемой трубки.

– Кабинет шерифа, – произнес чей-то голос.

– Шериф, очень прошу вас, подъезжайте…

– Одну секунду. Я только позову шерифа.

В животе у Джин все сжалось, а в горле словно бы натянулась струна. Джин чувствовала на себе взгляды обоих мужчин. Один пошевелился, и она невольно втянула голову в плечи.

– Шериф слушает.

– Прошу вас, шериф, подъезжайте…

Она внезапно поняла, что не знает названия кафе. С дрожащими губами и тревожно бьющимся сердцем она обернулась к неприязненно смотрящим на нее мужчинам.

– Как называется это кафе?

– А зачем вам? – спросил бармен.

«Он не скажет, – подумала Джин. – Он хочет, чтобы я вышла наружу и посмотрела на вывеску, и тогда…»

– Так вы скажете или… – начала она, но тут шериф произнес:

– Алло?

– Пожалуйста, не вешайте трубку, – торопливо заговорила она. – Я сейчас в кафе на окраине города, рядом с пустыней. То есть на западной окраине. Мы приехали сюда с мужем, а теперь он пропал. Просто исчез.

Она вздрогнула от своих собственных слов.

– Вы в «Синем орле»? – спросил шериф.

– Я… я не знаю, – ответила она. – Не знаю названия. Они не хотят…

Она растерянно замолчала.

– Если вам нужно знать название, мэм, – сказал вдруг мужчина в фетровой шляпе, – то это «Синий орел».

– Да, да, – передала она в трубку. – В «Синем орле».

– Я скоро подъеду, – пообещал шериф.

– Зачем ты ей подсказал? – сердито проговорил бармен у нее за спиной.

– Приятель, нам не нужны проблемы с шерифом. Мы ничего такого не делали. Почему он не может сюда приехать?

Джин прислонилась лбом к аппарату и глубоко вдохнула. «Теперь они ничего мне не сделают, – успокаивала она себя. – Я поговорила с шерифом, и они должны оставить меня в покое».

Джин слышала, как кто-то из мужчин подошел к двери, но, судя по всему, открывать не стал.

Она обернулась. Мужчина в фетровой шляпе смотрел на улицу, а бармен уставился на нее.

– Хотите, чтобы у меня здесь были неприятности? – спросил он.

– Я не хочу, чтобы у вас были неприятности, я хочу вернуть своего мужа.

– Леди, мы не трогали вашего мужа!

Мужчина в фетровой шляпе обернулся и с кривой усмешкой сказал:

– Похоже, ваш муженек сбежал.

– Никуда он не сбежал! – сердито ответила Джин.

– Где же тогда ваша машина?

Что-то оборвалось в груди у Джин. Она подбежала к двери и распахнула ее.

Автомобиль исчез.

– Боб!

– Похоже, он бросил вас, мэм, – повторил мужчина в фетровой шляпе.

Джин растерянно посмотрела на него, затем отвернулась, всхлипнула и вышла на крыльцо. Она остановилась в жаркой тени и сквозь слезы посмотрела туда, где недавно стоял автомобиль. Пыль еще не успела улечься.

Джин все еще стояла на крыльце, когда перед кафе затормозил покрытый пылью голубой патрульный автомобиль. Из него вышел высокий рыжеволосый мужчина, в серой рубашке и серых брюках, с тусклой металлической звездой на груди. Джин с потерянным видом шагнула ему навстречу.

– Вы та самая леди, что мне звонила? – спросил шериф.

– Да, это я.

– Так что у вас случилось?

– Я вам уже говорила. Мой муж пропал.

– Пропал?

Джин постаралась как можно короче объяснить, что произошло.

– А вы не подумали, что он просто уехал? – осведомился шериф.

– Он не оставил бы меня здесь одну.

Шериф кивнул:

– Хорошо, продолжайте.

Когда она закончила, шериф снова кивнул, зашел в кафе и направился к стойке.

– Джимми, муж этой леди заходил в туалет? – спросил он бармена в белых брюках.

– Откуда мне знать? Я стоял у плиты. Спросите Тома, он сидел здесь. – Бармен кивнул на мужчину в фетровой шляпе.

– Что скажешь, Том? – обратился к нему шериф.

– Разве леди не сказала вам, шериф, что ее муж просто сбежал на машине?

– Это неправда! – воскликнула Джин.

– Том, ты видел, как этот человек уехал? – спросил шериф.

– Конечно видел. С чего бы иначе я стал это говорить?

– Нет, нет, – пробормотала Джин, испуганно качая головой.

– Почему же ты не остановил его, если видел? – спросил шериф Тома.

– А мне-то что за дело, шериф, если человек решил сбежать от…

– Он не сбежал!

Мужчина в фетровой шляпе с усмешкой пожал плечами. Шериф обратился к Джин:

– Вы видели, как ваш муж входил в туалет?

– Да, конечно, я… ну хорошо, я не видела, как он входил, но…

Мужчина в фетровой шляпе хмыкнул, и она сердито замолчала.

– Я точно знаю, что он вошел, – снова заговорила Джин, – потому что, выйдя из женского туалета, выглянула на улицу и в машине никого не было. Где он еще мог быть? Кафе не такое уж и большое. Там, в туалете, есть еще одна дверь. Вот он, – она показала на бармена, – сказал, что эту дверь много лет не открывали. Но я уверена, что ее открывали. Я уверена, что мой муж не бросил меня здесь. Он никогда бы этого не сделал. Я хорошо его знаю, он бы не сделал этого!

– Шериф, – вмешался бармен в белых брюках, – она попросила показать ей туалет, и я показал. Там никого не было, и она не посмеет сказать, будто там кто-то был.

Джин раздраженно передернула плечами:

– Он вышел через другую дверь.

– Леди, этой дверью давно никто не пользуется! – рявкнул бармен.

Джин вздрогнула и отшатнулась.

– Хорошо, хорошо, Джимми, успокойся, – сказал шериф. – Леди, поскольку вы не видели, как ваш муж заходил в туалет, и не видели, что в вашей машине уехал кто-то другой, то я не знаю, что тут еще можно сделать.

– Что?

Она не поверила своим ушам. Неужели этот человек и в самом деле сказал, что не может ничего сделать? На мгновение она вся сжалась от ярости, подумав, что шериф просто заступается за своих перед чужаками. А потом, при мысли о том, что она осталась одна, без всякой защиты, у Джин перехватило дыхание и она испуганно посмотрела на шерифа.

– Леди, я правда не знаю, что тут можно сделать, – повторил тот, качая головой.

– Разве вы… – Она неуверенно взмахнула рукой. – Разве вы не можете з-зайти в туалет и посмотреть, нет ли там каких-нибудь подсказок? Разве не можете открыть ту дверь?

Шериф посмотрел на нее, скривил губы и направился к туалету. Джин не отставала от него ни на шаг, боясь остаться с этими двумя.

Пока шериф проверял заднюю дверь, она осматривала туалет. Но когда рядом с ней появился бармен, невольно вздрогнула.

– Я же говорил, что она не открывается, – сказал бармен шерифу. – Заперта с другой стороны. Как он мог здесь выйти?

– Может быть, кто-то открыл ее с другой стороны, – предположила Джин.

Бармен Джимми недовольно хмыкнул.

– Здесь еще кто-нибудь околачивался? – спросил шериф.

– Только Сэм Маккомас заходил выпить пива, но ушел домой примерно…

– Я говорю про сарай.

– Шериф, вы же сами знаете, что туда никто не заходит.

– А как насчет Большого Лу?

Джимми замешкался с ответом, и Джин заметила, как нервно заходил у него кадык.

– Он не появляется уже несколько месяцев, шериф, – сказал наконец Джимми. – Подался на север.

– Ты бы лучше зашел с той стороны и открыл дверь.

– Да нет там ничего, просто пустой сарай.

– Знаю, Джимми, знаю. Но хочу, чтобы леди тоже в этом убедилась.

Джин снова почувствовала себя одинокой и беспомощной, перед глазами все расплылось. Ее замутило, как будто сама комната начала крутиться вокруг нее. Она сжала одну руку другой, так что побелели пальцы.

Недовольно ворча, Джимми вышел в переднюю дверь и с силой захлопнул ее.

– Леди, подойдите сюда, – тихо и торопливо позвал шериф.

У Джин екнуло сердце, когда она зашла в туалет.

– Узнаете это?

Она взглянула на лоскут ткани в его руке и охнула:

– Он носил брюки как раз такого цвета!

– Не так громко, мэм, – попросил шериф. – Я не хочу, чтобы они поняли, что мне кое-что известно.

Услышав стук шагов, он выскочил из туалета.

– Куда-то собрался, Том?

– Нет-нет, шериф, – ответил мужчина в фетровой шляпе. – Просто решил посмотреть, как тут у вас дела.

– А, ну ладно… Побудь пока здесь, Том, хорошо? – попросил шериф.

– Конечно, шериф, конечно, – широко улыбнулся Том. – Я никуда не спешу.

В туалете что-то щелкнуло, и через мгновение задняя дверь открылась. Шериф прошел мимо Джин и спустился по трем ступенькам в темный сарай.

– Здесь есть освещение? – спросил он Джимми.

– Нет, мне оно ни к чему. Сараем никто не пользуется.

Шериф дернул за шнур выключателя, но ничего не произошло.

– Вы мне не верите, шериф?

– Конечно верю, Джимми, мне просто любопытно.

Джин остановилась в дверях, разглядывая пахнущий сыростью сарай.

– Вроде как здесь кто-то дрался, – заметил шериф, увидев опрокинутые стол и стул.

– Здесь никого не было уже много лет, шериф. И я давно тут не прибирался.

– Много лет, да? – пробурчал шериф себе под нос, обходя сарай.

Джин наблюдала за ним. Кончики ее пальцев онемели и мелко дрожали. Почему он не поинтересовался, где Боб? Тот клочок ткани – как он оторвался от брюк Боба? Она стиснула зубы. «Не плачь, – приказала она себе. – Только не плачь. С ним все в порядке. Уверена, с ним все в порядке».

Шериф наклонился и поднял с пола газету. Равнодушно заглянул в нее, потом свернул в трубочку и похлопал ею по ладони.

– Много лет, да? – повторил он.

– Ну хорошо, это я не был здесь много лет, – поспешно поправился Джимми, облизнув губы. – Возможно… это Лу или кто-нибудь еще отсиживался здесь пару раз в прошлом году. Понимаете, я не запирал сарай на замок.

– Кажется, ты говорил, что Лу подался на север, – мягко напомнил шериф.

– Верно, подался. Я ведь так и сказал, что он мог в прошлом году…

– Джимми, это вчерашняя газета, – перебил его шериф.

Тот растерялся, он хотел было что-то сказать, но тут же закрыл рот, так и не издав ни звука. Джин больше не могла сдерживать дрожь. Она не услышала, как входная дверь кафе тихо закрылась и кто-то осторожно спустился по ступенькам крыльца.

– Ну хорошо, – торопливо начал Джимми. – Я ведь не говорил, что только Лу прятался здесь по ночам. Может быть, сюда заходил какой-нибудь бродяга.

Он замолчал, увидев, что шериф обернулся и бросил взгляд за спину Джин.

– А где Том? – громко спросил он.

Джин завертела головой и, охнув, едва успела отступить в сторону, чтобы пропустить взбежавшего по ступенькам шерифа.

– Оставайся здесь, Джимми! – бросил он через плечо.

Джин выскочила из кафе вслед за ним. Шериф стоял у крыльца и, прикрыв глаза рукой от солнца, смотрел на шоссе. Она проследила за его взглядом и увидела человека в фетровой шляпе, бегущего следом за другим, высоким мужчиной.

– Похоже, это был Лу, – пробормотал шериф.

Он побежал за ними, но, сделав несколько шагов, вернулся и сел в машину.

– Шериф!

Он выглянул в окно и посмотрел на ее испуганное лицо:

– Ладно, садитесь! Скорее!

Она спрыгнула с крыльца и побежала к автомобилю. Шериф открыл дверцу, и Джин уселась рядом с ним. Шериф надавил на газ, и машина юзом развернулась на шоссе, подняв тучу пыли.

– Что случилось? – тяжело дыша, спросила Джин.

– Ваш муж не бросил вас, – только и сказал в ответ шериф.

– Где он? – испуганно воскликнула она.

Они почти догнали обоих беглецов, когда те свернули с шоссе и бросились в кусты.

Шериф съехал на обочину и резко нажал на тормоза. Он выскочил из машины и выхватил пистолет.

– Том! – закричал он. – Лу! Остановитесь!

Но они продолжали бежать. Шериф прицелился и выстрелил. Джин вздрогнула от грохота. Далеко в каменистой пустыне под ногами у беглецов поднялся фонтанчик пыли.

Оба тут же остановились, обернулись и подняли руки.

– Возвращайтесь! – крикнул им шериф. – И поживее!

Джин стояла возле машины, не в силах унять дрожь в руках. Она не сводила взгляда с приближавшихся двух мужчин.

– Ну хорошо, так где же он? – спросил шериф, как только они подошли.

– О ком это вы говорите, шериф? – ответил человек в фетровой шляпе.

– Не прикидывайся, Том, – грозно сказал шериф. – Тебе меня больше не одурачить. Эта леди хочет вернуть своего мужа. Так где…

– Мужа! – Лу недовольно покосился на человека в фетровой шляпе. – Я думал, мы с тобой обо всем договорились!

– Заткнись! – рявкнул на него человек в фетровой шляпе. От его любезности не осталось и следа.

– Ты говорил, что мы не будем… – снова начал Лу.

– Давай посмотрим, что у тебя в карманах, – перебил его шериф.

Лу растерянно посмотрел на шерифа:

– У меня в карманах?

– Давай, пошевеливайся.

Шериф недовольно качнул пистолетом, и Лу начал медленно опорожнять карманы.

– Ты же говорил, что мы этого не будем делать, – пробормотал он, оглядываясь на человека в фетровой шляпе. – Ты же говорил, ослиная твоя голова.

Он бросил на землю бумажник, и Джин охнула.

– Это его вещи, – прошептала она.

– Заберите их, леди, – попросил шериф.

Джин опасливо подошла и подняла с земли бумажник, несколько монет и ключи от машины.

– Ну так где он? – повторил шериф. – И не тратьте попусту мое время! – сердито добавил он, обращаясь к человеку в фетровой шляпе.

– Шериф, я не понимаю, о чем вы… – снова начал тот.

Шериф едва не бросился на него.

– Не зли меня! – прорычал он.

Том вскинул руку и попятился.

– Я расскажу, как все было, шериф, – вмешался Лу. – Если бы я знал, что этот парень приехал вместе с женой, я бы никогда этого не сделал.

Закусив губу, Джин уставилась на высокого уродливого мужчину. «Боб, Боб», – мысленно повторяла она.

– Я спросил, где он, – потребовал ответа шериф.

– Я покажу вам, покажу, – забормотал Лу. – Я же сказал вам, что не стал бы этого делать, если бы я знал, что он с женой.

Затем он повернулся к человеку в фетровой шляпе.

– Почему ты позволил ему войти? – хмуро спросил он. – Почему? Отвечай!

– Не понимаю, о чем это он говорит, шериф, – с невинным видом сказал Том. – Почему я должен…

– Выходите на дорогу! – приказал шериф. – Оба! Или вы отведете нас к нему, или вы действительно по уши вляпались. Я поеду за вами на машине. И попробуйте только дернуться, хоть один из вас!

Автомобиль медленно тащился за двумя пешеходами.

– Я уже год охочусь за этими ребятами, – объяснил шериф Джин. – Они придумали замечательную схему: грабят посетителей кафе, потом выбрасывают их где-нибудь в пустыне, а машину продают на севере.

Джин почти не слышала его. У нее щемило в груди, она впилась взглядом в ленту шоссе, сложив руки на коленях.

– При этом я не мог догадаться, как именно они работают, – продолжал шериф. – А про туалет даже не подозревал. Думаю, они держали туалет закрытым для всех, кроме тех, кто пришел в кафе один. А сегодня у них, видать, вышла промашка. Наверное, Лу просто нападал на каждого, кто туда заходил. Он не особенно умный парень.

– Вы хотите сказать, что они… – нерешительно начала Джин.

Шериф помедлил с ответом:

– Не знаю, леди. Но нет, я так не думаю. Они не настолько тупые. И потом, у нас ведь такое уже случалось, и пока они никому не сделали ничего худшего, чем простой удар по голове.

Он посигналил идущим впереди.

– Давайте, пошевеливайтесь!

– Там могут быть змеи? – спросила Джин.

Шериф не ответил. Он лишь плотно сжал губы и надавил на педаль, и тем двоим пришлось бежать трусцой, чтобы не угодить под бампер.

Через сотню-другую ярдов Лу свернул на грунтовую дорогу.

– Боже мой, куда они его увели? – спросила Джин.

– Должно быть, теперь уже близко.

Лу показал на кучку деревьев, и Джин увидела там свою машину. Шериф остановил автомобиль, и они вышли.

– Хорошо, а где он сам? – спросил шериф.

Лу пошел вперед по кочковатой пустыне. Джин едва сдерживала себя, чтобы не побежать впереди него. Она шла рядом с шерифом, сухая земля хрустела под ногами. Она почти ничего не чувствовала, когда сандалии наступали на острые камни, а лишь напряженно вглядывалась в пустыню перед собой.

– Надеюсь, вы не держите на меня зла, мэм, – сказал Лу. – Если бы я знал, что вы с ним вместе, никогда бы его не тронул.

– Брось, Лу, – осадил его шериф. – Вы оба влипли по самые уши, так что не трать силы понапрасну.

И тут Джин увидела, что на песке лежит человек. Всхлипнув, с бешено колотящимся сердцем она бросилась к нему:

– Боб…

Она положила его голову к себе на колени, и, когда он открыл глаза, ей показалось, что земля покачнулась.

Он попытался улыбнуться, но тут же поморщился от боли.

– На меня напали, – прошептал он.

Слезы потекли по ее щекам. Она помогла ему добраться до их автомобиля, а потом всю дорогу до города, следуя за машиной шерифа, Джин крепко держала Боба за руку.

Перевод С. Удалина

Подделки

Как-то раз, возвращаясь под дождем домой с работы, мистер Уильям О. Кук подумал о том, как здорово было бы раздвоиться. Это был сорокалетний мужчина, ростом пять футов и семь дюймов, с округлым животом, лысиной и чувством усталости от жизни. Однообразие угнетало его, неизменный распорядок причинял боль. Если поручить дубликату выполнять за себя все скучные дела, мечтал мистер Кук, ходить на службу, вести хозяйство, заботиться о детях и так далее, то у него самого останется время для занятий поприятнее – болеть за любимую команду на стадионе, веселиться в баре, подмигивать встречным красоткам и тайно посещать салон удовольствий мадам Гогарти, расположенный по ту сторону дороги. Впрочем, при наличии дубликата эти посещения не обязательно должны быть тайными.

Кончилось тем, что мистер Кук, потратив четыре года шесть месяцев и два дня, пять тысяч двести двадцать восемь долларов и двадцать центов, шесть тысяч ярдов проволоки и триста две радиолампы, а также целую гору бумаги, умопомрачительное количество умственной энергии и остатки благорасположения своей жены, собрал установку для дублирования. Он закончил работу осенним воскресным вечером и, сразу после ужина с Мод и пятью детьми, изготовил себе дубликат.

– Привет, – сказал он, протягивая руку своей моргающей копии.

Дубликат ответил на рукопожатие, и мистер Кук отправил его смотреть телевизор – пока не наступит время ложиться спать. Сам же мистер Кук выбрался из дому через окно и угольный сарай и направился в ближайший бар. Там он выпил в честь такого праздника пять рюмок, а затем взял такси и поехал к мадам Гогарти наслаждаться прелестями рыжеволосой Дилайлы Фрайни, бывшей блондинки, девицы двадцати семи лет и тридцати восьми дюймов в бедрах, обладающей также и множеством других достоинств.

План сработал, и жизнь превратилась в песню. Пока однажды вечером второй мистер Кук не прижал первого к стене подвальной мастерской и не потребовал отдыха, заявив:

– Я больше этого не выдержу, черт возьми!

Как выяснилось, он устал от унылой жизни мистера Кука ничуть не меньше, чем сам мистер Кук. Никакие разумные доводы на него не подействовали. Под угрозой разоблачения упрямым дубликатом мистер Кук – отказавшись от альтернативного варианта убить своего заместителя – решил изготовить второй дубликат, чтобы дать первому шанс на нормальную жизнь.

И все снова пошло превосходно, пока второй дубликат не устал и не запротестовал. Мистер Кук пытался уговорить две свои копии чередовать утомительные обязанности с приятным отдыхом, но первый дубликат вполне ожидаемо отказался, слишком дорожа временем, проводимым в обществе мисс Джины Бонароба из салона мадам Гогарти, чтобы тратить его на выполнение скучной повседневной работы. Снова прижатый к стене, мистер Кук изготовил третий дубликат, затем четвертый, а затем пятый. Постепенно в городе, пусть даже он и был довольно большим, стало тесно от мистеров Уильямов О. Куков. Он сталкивался с самим собой на улицах, давал самому себе прикурить и буквально наступал себе на ноги. Жизнь усложнилась. Тем не менее мистер Кук не жаловался. Скорее ему даже нравилось общество своих копий, и он приятно проводил время, играя с ними в боулинг. Кроме того, оставалась еще Дилайла с ее бесценным очарованием.

Именно из-за нее и разразилась беда.

Однажды, придя в салон мадам Гогарти, мистер Кук застал ее в объятиях дубликата номер семь. Заверения бедной девушки – она понятия не имела, что это не он! – привели мистера Кука в бешенство, и он ударил сначала ее, а потом, если так можно выразиться, самого себя. Тем временем в нижнем холле копия номер три увидела копию номер пять в пленительном обществе их любимицы мисс Гертруды Леман. Вспыхнул еще один кулачный бой, в котором также приняли активное участие дубликаты номер два и четыре. Вскоре все здание наполнилось криками и шумом этого необычного сражения.

Тут вмешалась разгневанная мадам Гогарти. Прекратив ссору, она выпроводила мистера Кука вместе с копиями в его загородный дом. Той же ночью в подвале дома произошел загадочный взрыв. Прибывшие на место происшествия полицейские и пожарные обнаружили среди развалин обломки оборудования и куски человеческих тел. Мистера Кука, несмотря на его возмущенные возгласы, взяли под арест. Мадам Гогарти встретила эту новость с мрачным удовлетворением. Позже за чаем она сказала своим девочкам, что их бордель чуть было совсем не закуксился.

Перевод С. Удалина

Корабль смерти

Первым это увидел Мейсон.

Он сидел у бокового экрана и делал пометки, когда корабль подлетал к новой планете. Перо быстро двигалось туда-сюда по разграфленной таблице, которую он держал перед собой. Затем астронавты опускались на планету и брали образцы. Минералы, растения, животные – если таковые вообще были. Образцы помещали в хранилище, чтобы доставить на Землю. Там специалисты все изучат, опишут и оценят и, если условия окажутся приемлемыми, поставят в досье жирную черную печать «ПРИГОДНА ДЛЯ ЖИЗНИ» и объявят об открытии еще одной планеты, которую смогут колонизировать жители перенаселенной Земли.

Мейсон как раз заносил в таблицу данные общей топографической съемки, когда уловил краем глаза отблеск.

– Там что-то есть. – Он переключил экран на демонстрацию снимков.

– Что такое? – спросил Росс, сидевший за пультом управления.

– А вы разве не видели вспышки?

Росс посмотрел на свой экран.

– Мы пролетали над озером, – ответил он.

– Нет, это другое, – возразил Мейсон. – Вон в том просвете за озером.

– Сейчас проверим, – сказал Росс. – Но скорее всего, это просто отражение от воды.

Его пальцы забегали по пульту, и большой корабль, развернувшись по плавной дуге, полетел назад.

– Смотри внимательно, – распорядился Росс. – Убедись, что тебе не показалось. Мы не можем тратить время попусту.

– Да, сэр.

Росс сосредоточился, сжав пухлые губы. Мейсон затаил дыхание.

Он смотрел на экран, не решаясь даже моргнуть, а под ним как будто разматывался гобелен с лесами, полями и реками. Мейсон невольно подумал: вот сейчас это может наконец-то произойти. Та самая встреча человечества с жизнью за пределами Земли, с мыслящей расой, развившейся из других клеток, на другой почве. Какая волнующая мысль! Возможно, это случится именно в 1997 году. И возможно, они вместе с Россом и Картером ведут сейчас к грандиозному открытию стремительную «Санта-Марию», серебристый космический галеон.

– Вот оно! – сказал он. – Вон там!

Мейсон оглянулся на Росса. Капитан всматривался в тарелку экрана. Выражение его лица было хорошо знакомо Мейсону. Спокойный, уверенный анализ перед окончательным решением.

– По-вашему, что это? – спросил Мейсон, пытаясь сыграть на тщеславии капитана.

– Может, корабль, а может, и нет, – проговорил Росс.

«Ну так ради бога, давайте спустимся и посмотрим», – хотелось сказать Мейсону, но он понимал, что этого делать нельзя. Решения всегда принимает Росс. Иначе корабль даже не притормозил бы.

– Думаю, там ничего нет, – поддел его Мейсон.

Он нетерпеливо наблюдал, как пальцы капитана стучат по кнопкам.

– Мы должны сесть, – объявил Росс. – В любом случае нужно взять образцы. Единственное, чего я опасаюсь… – Он покачал головой.

«Ну давай же, приятель! – бурлило в горле у Мейсона. – Ради бога, давай сядем!»

Тут Росс снова кивнул, и это скупое движение подтвердило, что решение принято. Мейсон облегченно выдохнул. Капитан принялся крутить регуляторы и нажимать кнопки. Кабина слегка задрожала, но гироскопы удерживали корабль в нужном положении. Небосвод развернулся на девяносто градусов, за прочными иллюминаторами показались облака. Росс взял направление на здешнее солнце и отключил маршевый двигатель. Корабль на долю секунды завис в воздухе, словно в нерешительности, и начал опускаться к поверхности.

– Эй, мы уже садимся?

Микки Картер вопросительно смотрел из левой двери, ведущей к хранилищу образцов. Он вытер грязные руки о штанину комбинезона.

– Мы там что-то увидели, – сказал Мейсон.

– Да неужели? – хмыкнул Микки, подходя к экрану. – Дай-ка я сам гляну.

Мейсон включил увеличение. Они вдвоем смотрели, как вырастает под ними планета.

– Не знаю, сможем ли мы… Ага, вот оно. – Мейсон оглянулся на Росса. – Два градуса на восток, – доложил он.

Росс повернул регулятор, а затем слегка изменил угол снижения.

– Как вы думаете, что это? – спросил Микки. – Ого!

Округлившимися от любопытства глазами он рассматривал сияющее пятно, которое постепенно увеличивалось в размерах.

– Это может быть корабль, – пробормотал он. – Очень даже может быть.

Он замолчал, стоя рядом с Мейсоном, а земля продолжала лететь навстречу.

– Обратная тяга, – сказал Мейсон.

Точным движением Росс ударил по кнопке, и двигатель выпустил струю горящего газа. Ракета постепенно сбрасывала скорость. Росс вел корабль на посадку.

– А ты как думаешь, что это? – спросил Микки.

– Не знаю, – ответил Мейсон. – Но если это корабль, – мечтательно добавил он, – то вряд ли он прилетел с Земли. Этот маршрут знаем только мы.

– Может, они сбились с курса, – возразил Микки, но без особой уверенности.

Мейсон пожал плечами:

– Сомневаюсь.

– А что, если это и правда корабль? – продолжал гадать Микки. – И к тому же не наш.

Мейсон молча посмотрел на него, и Картер облизнул губы.

– Должно же это чем-то быть.

– Воздушная подушка, – приказал Росс.

Мейсон щелкнул тумблером. Воздушная подушка позволяла совершить посадку, не укладываясь в мягкие кресла. Экипаж мог остаться в кабине и почти не ощутить удара. Это была последняя разработка, которой оснащались государственные суда.

Корабль выпустил задние опоры. Дернулся, слегка подпрыгнул и замер, приподняв острый нос и ярко сверкая в солнечном свете.

– Я хочу, чтобы все держались вместе, – распорядился Росс. – Никто не должен рисковать. Это приказ.

Он поднялся с кресла и указал на настенный выключатель, подающий воздух в небольшую камеру в углу кабины.

– Три к одному, что нам понадобятся шлемы, – сказал Микки Мейсону.

– Принято, – ответил Мейсон, включаясь в игру, которую они устраивали на каждой новой планете.

Это был спор, достаточно ли кислорода в ее атмосфере. Микки всегда ставил на дыхательные аппараты, Мейсон рассчитывал, что хватит собственных легких. Пока счет был равный.

Мейсон перекинул рычаг, и в камере зашипело. Микки достал из шкафчика шлем, закрепил его на голове и вышел через шлюз. Мейсон слышал, как сдвинулись двери. Ему очень хотелось включить боковой экран и посмотреть на объект, который они обнаружили. Но он сдержался, наслаждаясь щекочущим ощущением неизвестности.

Из интеркома донесся голос Микки:

– Снимаю шлем.

И дальше тишина. Они ждали продолжения и наконец услышали разочарованный вздох:

– Я опять проиграл.

– Боже, они разбились!

Выражение лица у Микки было потрясенным и встревоженным. Теперь все трое стояли на зеленовато-синей траве и смотрели на находку.

Это был корабль. Или то, что осталось от него после удара носом о землю на ужасающей скорости. Корпус на пятьдесят футов погрузился в грунт. Выступающие части срезало при падении и разбросало по всему полю. Тяжелый двигатель сорвался с крепежа и смял кабину. Стояла жуткая тишина, и по обломкам трудно было даже определить тип корабля. Как будто огромный ребенок утратил интерес к своей игрушке и бросил ее на землю, наступил, а потом еще расколотил камнем.

Мейсон содрогнулся. Давно ему не приходилось видеть такие аварии. Он почти позабыл о постоянной угрозе потери управления, свистящего падения сквозь атмосферу и жестокого удара о поверхность. Чаще разговор заходил о риске застрять на орбите. А теперь он вспомнил еще одну опасность в своей профессии. У него сжалось горло.

Росс пнул ногой кусок металла:

– Много не скажу, но, похоже, это был кто-то из наших.

Мейсон хотел было ответить, но передумал.

– Судя по двигателю, это точно наши, – согласился Микки.

– У нас ракеты однотипны, – услышал Мейсон собственный голос. – Все до одной.

– Правильно, это наши, – подтвердил Росс. – Какие-то бедняги с Земли. Что ж, по крайней мере, они умерли мгновенно.

«Так ли?» – спросил себя Мейсон и вообразил охваченную ужасом команду в кабине корабля, что несется к земле, словно выпущенный из пушки снаряд, или, может быть, вертится и трясется, как безумец в виттовой пляске, а гироскоп тщетно пытается выровнять полет.

Крики, отрывистые приказы, призывы к Небесам, которых эти люди никогда прежде не видели, к Богу, который, возможно, был тогда где-то в другой Вселенной. А затем планета надвинулась на них и ударила со страшной силой, раздавила всмятку. Мейсон снова вздрогнул от таких мыслей.

– Пойдем посмотрим, – сказал Микки.

– Не уверен, что так будет правильно, – сказал Росс. – Мы считаем, что это наши. Но мы можем и ошибаться.

– Господи! Думаете, там остался кто-то живой? – спросил Микки.

Росс промолчал. Но все понимали, что он видит перед собой то же, что и другие: искореженную громадину. Никто не мог пережить такую катастрофу.

Твердый взгляд. Плотно сжатые губы. Недолгий обход вокруг корабля. Короткий, незаметный остальным кивок.

– Попробуем войти здесь, – распорядился Росс. – Держитесь вместе. Мы должны побывать на борту. Только тогда на базе смогут определить, что это был за корабль.

Он уже решил, что это были земляне.

Астронавты подошли к тому месту, где корпус разошелся вдоль сварного шва. Толстый металлический лист согнулся так же легко, как бумага.

– Мне это не нравится, – вздохнул Росс. – Но все же…

Он кивнул на отверстие, и Микки протиснулся внутрь. Картер тщательно осмотрел перила, затем провел рукой в рабочей перчатке по стене и наткнулся на острую кромку. Он сообщил об этом остальным, и они полезли в карманы своих комбинезонов за перчатками. Затем Микки шагнул в темную утробу корабля.

– Подожди! – крикнул Росс. – Я сейчас подойду.

Капитан поднялся наверх, и его тяжелые ботинки зашуршали по оболочке ракеты. Он забрался в отверстие, и Мейсон последовал за ним.

Внутри было темно. Мейсон прикрыл глаза, чтобы привыкнуть к смене освещения. Снова открыв их, увидел два ярких луча, скользящие по запутанному клубку труб и перегородок. Он достал и включил собственный фонарь.

– Здесь все сломано, – пробормотал Микки, со страхом глядя на мертвые механизмы.

Негромкое эхо отразилось от стен. А когда оно смолкло, на астронавтов опустилась полная тишина. Они стояли в тусклом свете, и Мейсон уловил резкий запах поврежденного двигателя.

– Следи за этим запахом, – приказал капитан Микки, протянувшему руку в поисках опоры. – Не хватало нам еще отравиться.

– Я слежу.

Микки поднялся по изогнутой лестнице, одной рукой подтягивая свое мощное тело, и направил фонарь вверх.

– Кабина вся искорежена, – сообщил он, покачав головой.

Росс карабкался следом за ним. Мейсон шел последним, обводя лучом бесконечный уродливый лабиринт, дикий хаос, когда-то бывший могучим кораблем. Он то и дело удивленно присвистывал, видя в свете фонаря очередную бесформенную груду металла.

– Заперто, – сказал Микки, стоя на изогнутом кренделем мостике и держась за внутреннюю стену корабля.

Он снова ухватился за ручку и попытался открыть дверь.

– Дай фонарь, – велел Росс.

Он направил два луча на дверь, и Микки потянул за одну из ручек. Он громко сопел, лицо покраснело от напряжения.

– Нет, – покачал он головой. – Заклинило.

К ним подошел Мейсон.

– Возможно, кабина все еще под давлением, – тихо проговорил он, и ему не понравилось, как прозвучало эхо.

– Сомневаюсь, – подумав, ответил Росс. – Скорее всего, перекосило раму. Помоги Картеру.

Росс кивнул на Микки.

Мейсон ухватился за одну ручку, а Картер за другую. Они уперлись ногами в стену и потянули изо всех сил. Дверь держалась. Они поменяли захват и удвоили усилия.

– Эге, поддается! – сказал Микки.

Они нашли новую опору для ног и опять дернули. Раму и в самом деле перекосило. Дверь приоткрылась и снова стала намертво. Им едва удалось протиснуться боком.

В кабине было темно. Мейсон вошел первым и осветил пустое кресло пилота. Следом прошуршал Микки и заводил лучом в поисках кресла навигатора.

Его не оказалось вовсе. Переборка, экран, стол и кресло – все было смято упавшим сверху листом обшивки. У Мейсона перехватило горло, когда он подумал, что сам мог бы сидеть в этом кресле.

Росс тоже вошел. Три луча кружили по кабине. Удержаться на косой палубе было непросто.

Это навело Мейсона на мысль о смещении центра тяжести и постепенном сползании…

…в угол, куда он внезапно нацелил свой фонарик.

Сердце бешено забилось, по спине пробежал холодок, немигающий взгляд уставился в одну точку. Ноги сами собой заскользили под уклон.

– Здесь, – хрипло сказал он.

В углу лежал труп. Мейсон едва не споткнулся об него, но вовремя остановился.

Он услышал шаги Микки и его голос. Сдавленный испуганный шепот:

– Матерь божья!

Росс ничего не сказал. Никто из них больше ничего не сказал, слышалось только судорожное дыхание.

Потому что там, на полу, лежали они сами. И все трое были мертвы.

Мейсон не знал, сколько они так простояли, молча разглядывая изувеченные тела.

«Как должен вести себя человек, стоящий рядом с собственным трупом? – крутилось у него в голове. – Что он должен сказать? Каким должно быть его первое слово?»

Трудный, опасный для сознания вопрос.

Но это действительно произошло. Он стоит здесь – а у него под ногами лежат мертвецы. Пальцы Мейсона онемели, он пошатнулся на наклонном полу.

– Господи… – снова прошептал Микки.

Он направил фонарь на собственное лицо. Его губы дернулись. Затем все трое осветили свои лица, яркие полосы света соединили их с телами двойников.

Наконец Росс выдохнул, и в спертом воздухе кабины прозвучал его напряженный голос:

– Картер, найди выключатель аварийного освещения и проверь, работает ли.

– Сэр?

– Выключатель! – рявкнул Росс. – Аварийное освещение!

Мейсон и капитан остались на месте, а Микки прошаркал вверх по наклонному полу, задевая ботинками металлические обломки. Мейсон закрыл глаза, но никак не мог сдвинуть ногу, прижатую к мертвому телу. Словно был к нему привязан.

– Ничего не понимаю, – пробормотал он.

– Не раскисай, – сказал Росс.

Мейсон не знал, кого хотел подбодрить капитан – его или себя.

С визгом включился аварийный генератор. Лампы мигнули и погасли. Генератор закашлялся, затем снова загудел, и наконец вспыхнул свет.

Микки соскользнул по склону и стал рядом. Они смотрели на собственные трупы. Головы мертвецов были раздавлены. Микки отшатнулся, раскрыв рот в непередаваемом ужасе.

– Я ничего не понимаю, – сказал он. – Ничего! Кто это?

– Картер, – ответил Росс.

– Это я Картер! – воскликнул Микки. – Господи! Это я!

– Держи себя в руках! – приказал Росс.

– Это мы, – тихо проговорил Мейсон. – И все трое мертвы.

Он не знал, что тут еще можно сказать. Это был безмолвный кошмар. Искореженная, накренившаяся кабина. Три скорчившихся в углу трупа, переплетенные руки и ноги. Ничего не оставалось, как оцепенело смотреть на них.

– Идите поищите брезент, – велел Росс. – Оба.

Мейсон развернулся, радуясь тому, что можно переключиться на выполнение простой задачи и отпихнуть от себя этот ужас. Он зашагал вверх по наклонному полу. Микки попятился, не в силах отвести взгляд от крупного покойника в зеленом комбинезоне и с окровавленной головой.

Мейсон вытащил из хранилища тяжелый рулон брезента и отнес в кабину, механически переставляя ноги. Он пытался выключить мозг, чтобы не думать о происходящем, пока не уляжется первоначальный шок.

Вместе с Микки они неловкими движениями развернули брезент, и плотная блестящая ткань плавно опустилась на трупы. Она прикрыла головы, туловища, а также выставленную вверх, словно копье, руку.

Мейсон вздрогнул и отвернулся. Он заковылял к креслу пилота и рухнул в него. Посмотрел на свои вытянутые ноги в тяжелых ботинках. Ущипнул себя за икру и почти с облегчением почувствовал боль.

– Отойди от них! – услышал он голос Росса. – Я сказал, отойди!

Он оглянулся и увидел, как Росс вцепился в Картера, присевшего над трупами. Мейсон ухватил Микки за руку и потащил наверх.

– Мы все мертвы, – глухо проговорил Микки. – Это мы там, на полу. Мы все мертвы.

Росс затолкал его голову в разбитый иллюминатор и заставил выглянуть наружу.

– Вот он, наш корабль, – сказал капитан. – На том же месте, где мы его оставили. А этот – не наш. И эти тела… не могут быть нашими, – закончил он слабым голосом.

Для такого рассудительного человека собственные слова прозвучали не слишком убедительно. Он дернул кадыком и упрямо выпятил нижнюю губу, не желая уступать этой загадке. Росс не любил загадок. Он предпочитал решения и действия. Сейчас он жаждал действий.

– Вы же видели себя на полу, – сказал Мейсон. – Хотите сказать, что это не вы?

– Именно это я и хочу сказать, – ощетинился Росс. – Это кажется безумием, но у всего есть объяснение.

Он ударил кулаком в свой мощный бицепс и поморщился:

– Вот он я. И я настоящий. – Росс сверкнул глазами, словно ожидая возражений. – Я живой.

Двое помощников растерянно смотрели на него.

– Я ничего не понимаю, – вяло произнес Микки и покачал головой.

Мейсон обмяк в кресле пилота. Он почти поверил, что прагматизм Росса вытащит их из этой передряги. Что его иммунитет к необъяснимому спасет экипаж. Он пытался думать сам, но проще было предоставить право решать капитану.

– Мы все мертвы, – повторил Микки.

– Не будь дураком! – закричал Росс. – Потрогай себя!

Мейсон гадал, как долго это будет продолжаться. Вот сейчас он проснется и увидит, что все сидят на своих обычных местах, и этот безумный сон больше никогда не повторится.

Но сон не заканчивался. Мейсон откинулся на спинку кресла, и она была настоящая. Со своего места он мог дотянуться до органов управления, и они тоже были настоящими. Это не сон, это реальность. Не нужно даже снова щипать себя.

– Может, галлюцинация? – безуспешно попытался он найти объяснение методом тыка.

– Все, с меня хватит, – заявил Росс.

Он прищурился и строго посмотрел на подчиненных. На его лице читалась уверенность. Мейсон ощутил что-то вроде надежды. Он попробовал догадаться, к какому выводу пришел Росс. Галлюцинация? Нет, исключено. Росс ни за что с этим не согласится. Микки тоже смотрел на Росса. Молчал, раскрыв рот. Он тоже нуждался в успокоительном объяснении.

– Складка времени, – сказал Росс.

Затянулась пауза.

– Что? – спросил Мейсон.

– Послушайте… – начал излагать свою гипотезу Росс.

Нет, это была не гипотеза, а теория, поскольку логика Росса не знала таких вещей, как сомнение. Он излагал только непреложные истины.

– Искажение пространства, – говорил Росс. – Время и пространство образуют единый континуум. Так?

Никто ему не ответил. Но он в этом и не нуждался.

– Вспомните, в ходе подготовки нам рассказывали о замкнутой кривой времени. Есть вероятность, что если улететь с Земли в определенный момент, то мы вернемся назад на год раньше, чем выходило по расчетам. Или на год позже.

Мы-то думали, что это просто теоретические рассуждения наших учителей. Но теперь с нами именно такое и случилось. Нас занесло в складку времени. Теперь мы в другой Вселенной. Возможно, это иная пространственная линия, а возможно, временна́я.

Росс взял паузу для пущего эффекта.

– Мы в будущем, – объявил наконец он.

Мейсон посмотрел на него и спросил:

– Ну и что это нам дает? Даже если вы правы?

– Что мы не мертвы, – удивился его непонятливости Росс.

– Если это будущее, значит мы должны умереть, – тихо проговорил Мейсон.

У Росса отпала челюсть. Об этом он не подумал. Его догадка только ухудшает положение. Потому что страшнее смерти может быть только одно: ожидание ее. Когда ты точно знаешь, где и как это случится.

Микки затряс головой и опустил руки. Потом поднес одну к губам и принялся нервно грызть почерневший ноготь.

– Нет, – слабым голосом повторил он, – я не могу этого понять.

Росс устало посмотрел на Мейсона. Он кусал губы, чувствуя, как неизвестность давит на него, лишая роскоши рационального мышления. Но капитан пытался отпихнуть ее от себя, отбросить в сторону. Он не сдавался.

– Послушайте, – сказал он, – мы же договорились, что эти тела – не наши.

Никто не ответил.

– Включите мозги! – скомандовал он. – Потрогайте себя!

Мейсон провел онемевшими пальцами по комбинезону, по шлему, по ручке в кармане. Сжал кулаки из костей и плоти. Присмотрелся к венам на руке, осторожно пощупал пульс. Они настоящие. Эта мысль вернула ему силы. Он все еще жив, его плоть и кровь служат лучшим доказательством этому.

Его сознание прояснилось. Он выпрямился, хмуро взглянул на Росса и увидел облегчение на лице капитана.

– Ну хорошо, – сказал Мейсон, – мы в будущем.

Микки все еще стоял в напряженной позе возле иллюминатора.

– И что это нам дает? – спросил он.

Его слова отбросили Мейсона назад. В самом деле, что это им дает?

– Как далеко это будущее? – прибавил он веса угнетающему вопросу Микки. – Откуда нам знать, что катастрофа не случится в ближайшие двадцать минут?

Росс звонко ударил кулаком по ладони.

– Откуда нам знать?! – резким тоном повторил он. – Мы просто не взлетим и не сможем разбиться. Вот откуда.

Мейсон с сомнением взглянул на него:

– Может, если взлетим, то избежим смерти? Выйдем из этого пространства-времени, вернемся в нашу Вселенную и…

Он замолчал, пытаясь уследить за извилистым потоком мысли.

Росс нахмурился. Он беспокойно переминался и облизывал губы. То, что раньше казалось таким простым, теперь выглядело иначе. И внезапное вторжение сложности раздражало его.

– Сейчас мы живы, – сказал он, убеждая самого себя и словно черпая уверенность в этих разумных словах. – И есть только один способ остаться живыми. – Он оглядел свою команду и объявил решение: – Мы не улетим отсюда.

Остальные молча смотрели на Росса. Ему очень хотелось увидеть согласие в глазах хотя бы одного из них.

– Но… как же наше задание? – робко спросил Мейсон.

– В нашем задании не сказано, что мы должны угробиться, – ответил Росс. – Нет, у нас только один выход. Если не взлетим, то и не разобьемся. Мы… избежим смерти, предотвратим ее!

Капитан резко кивнул. Для него все было решено.

Мейсон покачал головой:

– Я не знаю. Я…

– Я знаю! – отрубил Росс. – А теперь идем отсюда. Этот корабль действует нам на нервы.

Капитан показал на дверь, и Мейсон поднялся с кресла. Микки шагнул к выходу, но вдруг остановился в нерешительности и оглянулся на трупы.

– А разве мы не должны… – начал он.

– Что еще? – нетерпеливо спросил Росс.

Микки уставился на неподвижные тела. Безумие происходящего продолжало засасывать его.

– Разве мы не должны… похоронить нас?

Росс проглотил комок в горле. Не желая больше ничего слышать, он прогнал остальных из кабины. Пробравшись между обломками к двери, оглянулся на беспорядочную кучу тел под брезентом и скрипнул зубами.

– Я живой, – зло пробормотал Росс.

Резким движением он выключил свет в кабине и вышел.

Они сидели в кабине своего корабля. Росс велел принести пищу, но, кроме самого капитана, к ней никто не притронулся. Зато его челюсти двигались с таким ожесточением, будто он намеревался размолоть все тайны зубами.

Микки посмотрел на тарелку.

– Сколько времени мы здесь пробудем? – спросил он, словно еще не понял, что они остаются навсегда.

– На сколько нам хватит продовольствия? – вторил ему Мейсон, подавшись вперед в кресле и вперившись в Росса взглядом.

– Не сомневаюсь, что на планете мы найдем чем прокормиться, – ответил Росс, не переставая жевать.

– Но как узнаем, что съедобно, а что ядовито?

– Понаблюдаем за животными, – стоял на своем Росс.

– Это другие формы жизни, – возразил Мейсон. – То, что годится для них, может оказаться вредным для нас. К тому же еще неизвестно, есть ли здесь фауна.

Мейсон растянул губы в горькой усмешке. Подумать только, ведь он действительно мечтал вступить в контакт с другой расой.

– Разберемся, – ощетинился Росс. – Будет день, будет и пища, – добавил он, словно рассчитывал подавить всякое недовольство с помощью этой древней мудрости.

– Не знаю, – покачал головой Мейсон.

Капитан вскочил:

– Послушайте, нет ничего проще, чем задавать вопросы. Но ведь мы уже решили, что остаемся, так давайте думать о неотложных проблемах. Не рассказывайте мне о том, чего нам нельзя делать, это я и без вас знаю. Подскажите, что сделать нужно.

Он резко развернулся и прошел к панели управления. Остановился, разглядывая безжизненные шкалы и циферблаты, сел в кресло пилота и принялся торопливо записывать в журнал, словно только что произошло событие большой важности. Позже Мейсон подсмотрел записи Росса: это была целая страница малоубедительных, но настойчивых доказательств того, что они все еще живы.

Микки пересел на свою койку. Прижав огромные руки к вискам, он был похож на ребенка, который наелся зеленых яблок, несмотря на мамин запрет, и теперь ждет наказания. Мейсон понимал, о чем он думает. Об этих неподвижных телах с разбитыми черепами. Представляет, как гибнет в жуткой аварии. Мейсон и сам думал о том же. Да и Росс, вопреки своему решительному виду, наверняка боится.

Мейсон стоял возле иллюминатора и смотрел на неподвижный остов корабля на другом конце луга. Опускалась темнота. Последние лучи солнца сверкнули на оболочке разбитой ракеты. Мейсон повернулся и посмотрел на датчик забортной температуры. Было еще светло, а прибор показывал всего семь градусов. Мейсон передвинул пальцем стрелку термостата.

«Тепло уходит, – подумал он. – На приземлившемся корабле энергия расходуется очень быстро. Он пьет свою кровь, без всякой возможности переливания».

Корабельные аккумуляторы подзаряжаются только в полете. А Мейсон и его товарищи стояли на месте, пойманные в ловушку, обездвиженные.

– Долго ли мы протянем? – снова спросил он Росса, не желая замалчивать такую важную проблему. – Пищи хватит месяца на два, аккумуляторы разрядятся еще раньше. Без тепла мы замерзнем.

– С чего ты взял, что мы останемся без тепла? – с притворным терпением поинтересовался Росс.

– Солнце только что село, – объяснил Мейсон, – а за бортом уже… минус тринадцать.

Росс мрачно взглянул на него, затем выбрался из кресла и принялся расхаживать по кабине.

– Если попробуем взлететь, – сказал он, – то рискуем… повторить случившееся с тем кораблем.

– А если нет? – усомнился Мейсон. – Мы можем умереть только раз. И похоже, это уже произошло. В этой Вселенной. А что, если человек умирает только один раз во всех Вселенных? Что, если это жизнь после смерти? Что, если…

– Ты закончил? – холодно спросил Росс.

Микки поднял голову.

– Давайте улетим, – сказал он. – Не хочу здесь пропадать.

– Не будем подставлять шею под топор, пока не знаем, как надо действовать, – ответил Росс.

– У меня жена! – зло бросил Микки. – Только из-за того, что вы сами не женаты…

– Заткнись! – рявкнул Росс.

Микки лег на койку и повернулся лицом к холодной переборке. Его мощное тело сотрясали судорожные вздохи. Больше он не говорил, только хватался снова и снова за одеяло и дергал его, будто пытаясь вытащить из-под себя.

Росс расхаживал по кабине и раздраженно ударял крепким кулаком по ладони. Он скрипел зубами и по-бычьи мотал головой, отбрасывая один довод за другим. Остановился, посмотрел на Мейсона и зашагал снова. Включив наружное освещение, уставился в иллюминатор – должно быть, хотел убедиться, что ему не померещилось.

Прожектор осветил потерпевший аварию корабль. Корпус загадочно поблескивал, похожий на огромную разрушенную гробницу. Росс с беззвучным рычанием дернул рубильник и повернулся к команде.

– Ну хорошо, – сказал он. – Я не могу решать за вас. Давайте голосовать. Возможно, эта штуковина – совсем не то, что мы думаем. Если вы оба считаете, что стоит рискнуть… мы взлетим. – Он тяжело вздохнул. – Голосуем. Я за то, чтобы остаться.

– А я за то, чтобы лететь, – сказал Мейсон.

Они обернулись к Микки.

– Картер, – окликнул Росс, – ты за что голосуешь?

Микки мрачно оглянулся.

– Голосуй, – поторопил его Росс.

– Летим, – сказал Микки. – Лучше умереть, чем остаться здесь.

Росс судорожно дернул кадыком. Затем глубоко вздохнул и расправил плечи.

– Хорошо, стартуем, – негромко произнес он и направился к приборной панели.

– Помилуй нас, Господи, – прошептал Микки.

Капитан помедлил мгновение и повернул рычаг. Огромный корабль задрожал; топливо воспламенилось, из кормовых дюз ударила управляемая молния. Рев двигателя подействовал на Мейсона успокаивающе. Он, как и Микки, готов был рискнуть. Астронавты пробыли на планете лишь несколько часов, но казалось, что прошли годы. Минуты тянулись, нагруженные гнетущими воспоминаниями. Об этих безжизненных телах, о разбитой ракете… но больше всего о Земле, которую они могут никогда не увидеть, о родителях, женах и детях. О потерянных навсегда. Нет, рискнуть все же стоит. Сидеть и ждать – самое тяжелое испытание. У него не осталось на это сил.

Мейсон сел в свое кресло и застыл в напряженном ожидании. Микки вскочил с койки и подошел к приборам контроля двигателя.

– Я подниму корабль без проблем, – сказал Росс. – Нет никаких причин… для волнения.

Он замолчал. Оба помощника резко обернулись и нетерпеливо воззрились на него.

– Все готовы? – спросил Росс.

– Стартуем, – ответил Микки.

Капитан сжал губы и сдвинул переключатель с надписью «Вертикальный подъем».

Корабль дрожал, словно не решаясь взлетать, но вот он оторвался от земли и двинулся вверх с возрастающей скоростью. Мейсон включил экран заднего обзора. Он смотрел, как удаляется темная поверхность планеты, но не решался взглянуть на белое пятно в углу экрана, металлически сверкающее в лунном свете.

– Пятьсот, – отсчитывал он высоту. – Семьсот пятьдесят… Тысяча… Полторы тысячи…

Он все еще ждал. Взрыва. Отказа двигателя. Падения.

Они продолжали набирать высоту.

– Три тысячи, – объявил Мейсон, не скрывая воодушевления.

Планета уходила все дальше. Другой корабль остался лишь в воспоминаниях. Мейсон оглянулся на Микки. Тот стоял с открытым ртом, как будто готов был крикнуть «Быстрее!», но не смел искушать судьбу.

– Шесть тысяч… Семь… – ликующим голосом продолжал Мейсон. – Мы вырвались!

Лицо Микки расплылось в улыбке. Он провел рукой по лбу, и тяжелая капля пота шлепнулась на пол.

– Господи! – чуть ли не задыхаясь, пробормотал он. – Владыка небесный!

Мейсон подошел к креслу капитана и похлопал Росса по плечу.

– Мы справились! Отличная работа!

Росс раздраженно обернулся:

– Это все ничего не значит. Теперь придется искать другую планету. – Он покачал головой и добавил: – Это была плохая идея – улететь отсюда.

Мейсон удивленно уставился на него. «Тебе меня не переубедить», – подумал он, а вслух сказал:

– Если когда-нибудь снова увижу блеск, буду держать язык за зубами. К черту все эти инопланетные расы!

Ответа не последовало. Мейсон вернулся к своему креслу, взял таблицу, тяжело вздохнул и решил: «Пусть себе ворчит, ничего больше не хочу знать». Теперь все в порядке. Он невольно задумался о том, что могло случиться там, на планете.

Потом оглянулся на Росса.

Капитан напряженно размышлял, сжимая губы. Вдруг он проговорил что-то под нос и оглянулся:

– Мейсон!

– Что?

– Инопланетные расы, говоришь?

У Мейсона похолодело внутри. Судя по тому, как кивнул этот умник, он уже придумал новую теорию. И что же это за теория? Руки Мейсона затряслись, в голову пришла безумная идея. Нет, капитан не пойдет на такой риск только для того, чтобы удовлетворить свою гордыню. Или все-таки пойдет?

– Я не… – начал Мейсон, уловив краем глаза, что Микки тоже не отводит взгляда от капитана.

– Послушайте, – перебил Росс, – я расскажу, что там произошло. И покажу.

Парализованные ужасом, Мейсон и Микки смотрели, как Росс развернул корабль.

– Что вы делаете? – выкрикнул Микки.

– Неужели вы не поняли? – спросил Росс. – Неужели не догадались, как нас обманули? Помощники недоуменно смотрели на капитана. Микки шагнул к нему.

– Инопланетная раса – вот что главное, – продолжал Росс. – Все эти рассуждения о пространстве и времени – полная ерунда. Но я скажу вам, что не ерунда. Итак, мы улетели с этой планеты. Каким будет наше первое побуждение, когда придет время докладывать о ней? Сказать, что она непригодна для жизни? Но мы пошли бы еще дальше. Мы вообще не стали бы ничего докладывать.

– Росс, вы не вернете нас назад! – сорвался с кресла охваченный ужасом Мейсон.

– Верну, не сомневайтесь! – с яростным торжеством ответил Росс.

– Вы с ума сошли! – заорал Микки, порываясь вперед и угрожающе сжимая кулаки.

– Да послушайте же! – проревел Росс. – Кому выгодно, чтобы мы не сообщали об этой планете?

Ответа не было. Микки подошел к Россу вплотную.

– Тупицы! – продолжал капитан. – Разве это не очевидно? Там есть жизнь. Но слишком слабая, чтобы убить нас или прогнать силой. Что остается туземцам? Они не хотят, чтобы мы остались на их планете. Как они поступят?

Он спрашивал в манере учителя, пытающегося добиться правильного ответа от собравшихся в классе оболтусов.

Микки по-прежнему смотрел на него с подозрением. Но теперь в его взгляде было и любопытство, а также обычная робость, какую он всегда испытывал перед капитаном, за исключением тех моментов, когда им угрожала серьезная опасность. Росс всегда крутил им как хотел, и поднять бунт на корабле будет очень трудно, даже притом что капитан явно намерен погубить и корабль, и экипаж. На экране снова появились очертания планеты, похожей на огромный темный мяч.

– Мы живы, – сказал Росс. – И я уверен, что на планете нет никакого корабля. Да, разумеется, мы все его видели. Трогали его. Но можно увидеть что угодно, если верить в его существование. Все ваши чувства будут говорить вам, что оно есть, хотя на самом деле ничего нет. Достаточно лишь верить!

– К чему вы клоните? – спросил плохо соображающий от страха Мейсон.

Он бросил взгляд на указатель высоты: семнадцать тысяч. шестнадцать. пятнадцать с половиной.

– Телепатия, – с уверенностью заявил Росс. – Эти люди, или не люди, видели, как мы прилетели. И они не хотели, чтобы мы остались. Поэтому прочитали наши мысли, обнаружили там страх смерти и пришли к выводу, что лучший способ спровадить нас – показать наш разбившийся корабль и наши мертвые тела. И у них все получилось. Получалось до сих пор.

– Ах получалось?! – не выдержал Мейсон. – И вы готовы рискнуть нашей жизнью лишь для того, чтобы проверить свою дурацкую гипотезу?

– Это не гипотеза! – вспылил Росс.

Корабль продолжал падать, и капитан добавил с кривой логикой уязвленного самолюбия:

– Нам поручено собрать образцы на каждой планете. Я всегда выполнял задание и, видит бог, буду выполнять и впредь!

– Но вы же знаете, как холодно на этой планете! – стоял на своем Мейсон. – Откуда там возьмутся туземцы? Возьмитесь за ум, Росс!

– Черт побери, я капитан корабля! – взревел Росс. – Я здесь командую!

– Только не тогда, когда от вашей дури зависит наша жизнь!

Микки рванулся к капитану.

– Назад! – скомандовал Росс.

И в этот момент заглох один из двигателей, корабль сильно тряхнуло.

– Идиот! – взорвался Микки. – Это все из-за вас! Из-за вас!

За иллюминаторами проносилось мимо черное небо.

Корабль неистово дрожал. «Предсказание сбылось», – только и смог подумать Мейсон. Его кошмарная фантазия с криками ужаса и отчаянными призывами к глухим Небесам оказалась правдой. Через считаные секунды корабль превратится в груду искореженного металла. А те три трупа.

– Проклятье! – закричал он во все горло, взбешенный тем, что упрямый Росс, решив вернуться на планету, спровоцировал будущее, которое они уже видели. И все из-за своей болезненной гордости.

– Нет, им нас не одурачить! – выкрикнул Росс, вцепившийся в свою идею, как умирающий бульдог – в глотку врага.

Он щелкал переключателями, пытаясь развернуть корабль, но тот не слушался, а продолжал падать, как сорванный ветром лист. Гироскопы не справлялись с внезапными изменениями направления, и все трое астронавтов повалились на ходящий ходуном пол кабины.

– Вспомогательный двигатель! – скомандовал Росс.

– Бесполезно! – ответил Микки.

– Черт возьми!

Росс вскарабкался по наклонному полу и тяжело рухнул на панель управления двигателем, когда кабину качнуло еще раз. Дрожащими пальцами он потянул рычаг.

Мейсон снова увидел на заднем экране струю пламени. Корабль перестал дрожать, он теперь летел строго вниз. Пол вернулся в горизонтальное положение.

Росс забрался в кресло пилота и яростно забарабанил пальцами, пытаясь развернуть корабль. Микки с бледным, ничего не выражающим лицом наблюдал за ним с пола. Мейсон тоже следил за капитаном, боясь проронить хоть слово.

– Вот и молчите! – презрительно бросил Росс, даже не оглянувшись; так разгневанный отец отчитывает непутевых сыновей. – Сейчас приземлимся, и вы убедитесь, что я прав: никакого корабля там нет. А потом мы разыщем мерзавцев, которые внушили нам эти мысли.

Пальцы Росса проворно бегали по органам управления, корабль тем временем поворачивался кормой к планете. Мейсон снова почувствовал доверие к капитану. Он без всякого страха ожидал посадки. Микки поднялся с пола и стал рядом.

Корабль коснулся поверхности планеты и замер. Они приземлились во второй раз, и с ними ничего не случилось.

– Включи прожекторы, – велел Мейсону Росс.

Мейсон повернул рубильник, и все сгрудились возле иллюминатора. На секунду Мейсон удивился тому, что Россу удалось сесть точно в нужном месте. Кажется, капитан при этом даже не производил никаких вычислений.

Они посмотрели наружу.

Микки затаил дыхание, а Росс разинул рот.

Обломки корабля не исчезли.

Они приземлились в том же самом месте и увидели ту же самую разбитую ракету. Мейсон повернулся и поплелся прочь от иллюминатора. Он совсем растерялся, чувствуя себя жертвой какого-то громадного розыгрыша. Чувствуя себя проклятым.

– Вы же говорили. – обратился к капитану Микки.

Росс молча смотрел в иллюминатор и не верил собственным глазам.

– Теперь мы снова взлетим, – скрипнул зубами Микки. – И на этот раз точно разобьемся. И погибнем, как эти.

Росс не ответил. Он смотрел на опровержение своей последней, отчаянной надежды. Опустошенный, утративший веру в разумность мира.

И тут заговорил Мейсон.

– Мы не разобьемся, – мрачным тоном произнес он. – Никогда.

– Что? – Микки непонимающе посмотрел на него.

Росс тоже обернулся.

– Сколько можно себя обманывать? – сказал Мейсон. – Мы все знаем, что произошло, правда ведь?

Он думал о недавних словах Росса. О том, что чувства способны предоставить доказательства того, во что ты искренне веришь. Даже если на самом деле предмет этой веры не существует.

На миг он увидел Росса и Картера – какими они были на самом деле. Он тяжело вздохнул, в последний раз перед тем, как иллюзии снова обрели плоть.

– Поздравляю вас, – прозвучал в кабине призрачного корабля его горький, мучительный шепот. – В нашей Вселенной появился новый Летучий голландец.

Перевод С. Удалина

Танец мертвецов

И я помчусь, На Роте-Моте моей славной Прокачусь! Мы пронесемся по шоссе, Не зная страха, И ожидает нас в конце Немного страга.

Мягкий свет фар осветил шоссе. Следом за ним показался кабриолет «Ротор моторс», модели С, выпуска 1997 года. Желтое сияние помчалось дальше. Яростно ревущий двенадцатицилиндровым двигателем автомобиль не отставал, нарушая черное безмолвие ночи. Машина набирала скорость.

СЕНТ-ЛУИС – 10 МИЛЬ

– Я полечу, – пели они, – на Роте-Моте моей милой как хочу.

Они пели квартетом:

Лен, 23 года;

Бад, 24 года;

Барбара, 20 лет;

Пэгги, 18 лет.

Лен с Барбарой, Бад с Пэгги.

Бад сидел за рулем, машина то бросалась в крутые повороты, то с ревом поднималась по черным склонам холмов, то пулей летела через безмолвную равнину. Трое орали во все горло (четвертая – чуть тише), пытаясь перекричать свист ветра, яростно трепавшего длинные пряди волос:

Мы под луной с тобой разгонимся до ста, И вот тогда моя исполнится мечта.

Стрелка спидометра дрожала на отметке 130, за два пятимильных деления до конца шкалы. Резкий спуск. Юные тела подскочили на сиденьях, и трехголосый смех унесся вместе с ветром в темноту. Поворот, снова подъем и спуск, и стремительный, как молния, полет по ровной эбеново-черной дороге.

В этой рычащей, блестящей, летящей маши-и-ине!

Она создана для полета, Моя Рота-Мота!

На заднем сиденье:

– Хочешь кольнуться, Барби?

– Я уже укололась после ужина. – Отодвигает в сторону иглу, соединенную с пипеткой для глазных капель.

На переднем сиденье:

– Ты хочешь сказать, что в первый раз едешь в Сент-Лу?

– Но я только с сентября начала учиться.

– А, так ты свежачок.

На заднем сиденье подключились к разговору:

– Эй, свежачок, хочешь мазла-пазла? – Протягивает иглу с пипеткой, в которой колышется янтарная жидкость. – Попробуй, детка.

Пэгги безуспешно попыталась улыбнуться непослушными губами. Ее руки дрожали.

– Нет, спасибо, я не.

– Давай, свежачок! – Лен резко наклонился вперед, под черными развевающимися волосами мелькнула бледная кожа. Он поднес иглу прямо к лицу девушки. – Попробуй, детка. Прими немного мазла-пазла.

– Пожалуй, нет, – сказала Пэгги. – Если ты не.

– Что за дела, свежачок? – выкрикнул Лен и прижался бедром к бедру Барбары.

Пэгги покачала головой, золотистые пряди захлопали по щекам и глазам. Под желтым платьем, под белым лифчиком в молодой груди отчаянно забилось сердце. «Будь осторожна, дорогая, помни, что ты – это все, что у нас есть», – застучали в ее голове слова матери. Пэгги отодвинулась подальше от иглы.

– Давай, свежачок!

Машина застонала, накренившись на повороте, и центробежная сила прижала Пэгги к тощему бедру Бада. Он опустил руку и провел ладонью по ее коленке. Под желтым платьем, под кружевными чулками, по ее коже пробежали мурашки. Губы снова подвели, и вместо улыбки она вздрогнула и покраснела.

– Свежачок, да ты хоть попробуй!

– Убери это, Лен. Вколи лучше своей подружке.

– Но мы должны научить свежачка мазлу-пазлу.

– Убери, я сказал! Своим подружкам давай!

Черная машина с ревом мчалась вперед, догоняя свет собственных фар. Пэгги ухватилась за мужскую руку на своем колене. Свистящий ветер запустил холодные пальцы ей в волосы. Пэгги не нравилось, что Бад гладит ей коленку, но она была благодарна ему за защиту.

Затуманенными испуганными глазами она смотрела, как ныряет под колеса дорога. На заднем сиденье начался беззвучный страг, нетерпеливые пальцы шарили под одеждой, приоткрытые губы сблизились в поисках непонятного ей удовольствия на скорости в сто двадцать миль в час.

– На Роте-Моте моей славной, – промычал Лен в перерыве между слюнявыми поцелуями. Сердце девушки на переднем сиденье беспокойно забилось.

СЕНТ-ЛУИС – 6 МИЛЬ

– Без дураков, ты правда не была в Сент-Лу?

– Нет, я.

– Значит, никогда не видела чумовые танцы?

У нее внезапно перехватило горло.

– Нет, я. Ты же не хочешь сказать. Мы же собирались не в.

– Ага, свежачок не видела чумовые танцы! – завопил Бад.

Он причмокнул губами и с невозмутимым видом расправил ее юбку.

– Без дураков? – оживился Лен. – Детка, ты много потеряла!

– Да, она должна это увидеть, – сказала Барбара, застегивая блузку.

– Тогда поехали! – закричал Лен. – Давайте попугаем свежачка.

– Хорошая идея, – согласился Бад и сжал ее коленку. – Да, Пэгги?

Пэгги проглотила комок в горле, ветер вцепился ей в волосы. Она слышала об этом, читала, но даже не думала о том, чтобы.

«Будь осторожна, выбирая себе друзей, дорогая. Будь очень осторожна!»

Ну а если в коллективе никто не разговаривал с тобой целых два месяца? Если ты все время была одна, но хотела смеяться и петь? Ведь ты живой человек! И если кто-то вдруг к тебе обратился и спросил, не хочешь ли прокатиться?

– Я бравый моряк Попай! – запел Бад.

Сзади охнули с притворным восхищением. Бад на втором курсе выбрал специализацию: довоенные комиксы и мультфильмы. На этой неделе изучали мультики про Попая. Бад прямо-таки влюбился в одноглазого моряка и прожужжал о нем все уши Лену и Барбаре, так что они выучили наизусть песни и диалоги.

– Я бравый моряк Попай, я бравый моряк Попай! Я плаваю в лодке с кривоногой красоткой, я бравый моряк Попай!

Под общий смех Пэгги неуверенно улыбнулась. Бад убрал руку с ее коленки, машина завизжала на повороте, и Пэгги ударилась о дверцу. Холодный ветер грубо дохнул ей в лицо, и она зажмурилась. 110 миль в час, 115, 120.

СЕНТ-ЛУИС – 3 МИЛИ

«Будь осторожна, дорогая».

Попай игриво выпучил глаз.

– Ах, Олив Ойл, моя милашка!.. – И легонько пихнул ее локтем. – Ты будешь Олив Ойл, поняла?

Пэгги опять смущенно улыбнулась:

– Нет, я не могу.

– Будешь!

На заднем сиденье, изображая Вимпи, объявили:

– Во вторник я охотно заплачу за гамбургер, что нынче проглочу.

Три громких голоса и один слабый грянули сквозь завывания ветра:

– Я сража-а-аюсь как лев, шпина-а-ата поев, я бравый моряк Попай! Пум-пум!

– Я ем, что я ем, на зависть вам всем, – сипло повторил Попай и положил руку на скрытое под желтой юбкой колено Олив Ойл. Сзади двое из квартета вернулись к оживленному страгу.

СЕНТ-ЛУИС – 1 МИЛЯ

Черная машина с ревом неслась по темным предместьям.

– Приготовить фильтры! – выкрикнул Бад.

Все достали и надели пластиковые ротоносовые маски.

НЕ ВАЖНО, СТАР ТЫ ИЛИ МОЛОД,

ФИЛЬТРУЙ БАЗАР, ПРИЕХАВ В ГОРОД!

– Тебе понравятся чумовые танцы! – сквозь свист ветра проорал Бад. – Это потрясно!

Пэгги задрожала, но не из-за ветра или ночного холода. «Помни, дорогая, что в нашем мире много ужасных вещей. Держись от них подальше!»

– Может, поедем в какое-нибудь другое место? – спросила Пэгги, но ее вряд ли кто услышал, потому что Бад снова запел:

– Я плаваю в лодке с кривоногой красоткой!

Она снова почувствовала его руку на своей коленке, а на заднем сиденье усердно предавались страсти уже без всяких поцелуев.

Танец мертвецов. От этих слов внутри у Пэгги все заледенело.

СЕНТ-ЛУИС

Черная машина мчалась среди развалин.

Это была обитель дыма и вульгарных удовольствий. Воздух наполнился голосами веселящихся людей и визгом духовых инструментов, пробивавшихся сквозь общую неразбериху музыки – музыки 1997 года, неистовства болезненных, лишенных гармонии звуков. Танцующие топтались на крохотной открытой площадке и терлись телами друг о друга. Паутина грохочущих звуков опутывала их. Они распевали:

Бей меня, терзай, души!

Все, что нужно для души!

Унижай, топчи, круши!

Милый, милый, милый, будь чудовищем!

Развалины, вместо того чтобы рушиться и осыпаться, служили оградой танцплощадке.

О мой милый, будь, будь, будь, будь чудовищем!

– Ну и как тебе здесь нравится, Олив Ойл, моя любойл? – спросил Попай с блеском в глазах, пока они разыскивали официанта. – Ничего похожего на Сайксвилл, правда?

Пэгги улыбнулась, но ее пальцы в ладони у Бада онемели. Когда они проходили мимо тускло освещенного стола, невидимая рука скользнула по ее бедру. Она отшатнулась и больно ударилась о чье-то колено по другую сторону узкого прохода. Спотыкаясь и поскальзываясь, прошла через задымленный, душный зал, чувствуя на себе десятки раздевающих, ощупывающих взглядов. Бад снова дернул Пэгги за руку, и у нее задрожали губы.

– Здорово, да? – с довольным видом сказал Бад, когда они нашли свободные места. – Прямо напротив сцены!

Из облака сигаретного дыма вынырнул официант и склонился над их столом, держа карандаш наготове.

– Что будете? – прорвался сквозь какофонию его вопрос.

– Виски с содовой, – заказали в один голос Бад и Лен, а затем обернулись к своим подружкам.

– Что будете? – словно эхо повторили их губы слова официанта.

– «Зеленое болото», – сказала Барбара, и Лен передал дальше:

– «Зеленое болото» сюда.

Джин, «Кровь вторжения» (ром 1997 года изготовления), лаймовый сок, сахар, веточка мяты, колотый лед – очень популярный у студенток колледжа коктейль.

– А ты, детка? – спросил свою подружку Бад.

Пэгги улыбнулась.

– Мне просто имбирный эль, – хрупко прозвучал среди грохота и дыма ее дрожащий голосок.

– Что? – переспросил Бад, и официант тут же проорал:

– Еще раз! Ничего не слышно!

– Имбирный эль.

– Что?

– Имбирный эль!

– Имбирный эль! – крикнул Лен так, что его едва не расслышал барабанщик выступающей группы.

Он ударил кулаком по столу. Раз. два. три.

Хор:

Имбирный эль, двенадцати лет, Шел в церковь и не ведал бед, Как вдруг его…

– Поживее! – рявкнул официант. – Делайте заказ, ребятки, я очень занят!

– Два виски с содовой и два «Зеленых болота»! – пропел Лен, и официант скрылся в клубящемся тумане.

Юное сердце Пэгги беспомощно забилось. «Главное, ничего не пей, когда пойдешь на свидание. Обещай мне, дорогая! Ты должна мне пообещать!» Она попыталась выбросить из головы родительские наставления.

– Тебе здесь нравится, детка? Чумовое место, правда? – выпалил раскрасневшийся, довольный Бад.

Пэгги ответила Баду неуверенной вежливой улыбкой. Она наклонила голову и перевела взгляд на сцену. «Чумовое». Это слово царапало ей сердце. Чумовой, чумовые.

Сцена вдавалась в зал полукругом радиусом в пять ярдов. Ее ограждали перила высотой по пояс. По краям висели два фиолетовых прожектора, сейчас отключенных. «Фиолетовое на белом», – мелькнула в голове мысль. «Дорогая, одного бизнес-колледжа в Сайксвилле будет недостаточно. Я хочу, чтобы ты изучала искусство в университете».

Рука официанта, словно бы отделенная от тела, поставила перед Пэгги стакан с ядовито-зеленой жидкостью. Алле-гоп! – и рука исчезла. Пэгги вгляделась в грязно-зеленую болотную глубину и всплывающие на поверхность кусочки льда.

– Тост! – объявил Бад. – Подними свой стакан, Пэг!

Они дружно чокнулись.

– За первобытную страсть, – сказал Бад.

– За половую невоздержанность, – подхватил Лен.

– За безумство плоти, – прибавила Барбара.

Все выжидающе посмотрели на Пэгги. Но та не догадывалась, чего они ждут.

– Твоя очередь, – строго проговорил Бад, раздосадованный непонятливостью новенькой.

– За. нас, – нерешительно закончила она.

– Как оригина-а-ально! – съязвила Барбара, и щеки Пэгги обдало жаром.

Никто этого не заметил, потому что трое Молодых Американцев, Которым Принадлежит Будущее, с жадностью набросились на свои напитки. Пэгги барабанила пальцами по ободку стакана, улыбка прилипла к губам, не привыкшим бессмысленно улыбаться.

– Давай, детка, выпей! – крикнул Бад, отделенный от нее громадным расстоянием в один фут.

– Попробуй, крошка, – рассеянно предложил Лен, пальцы которого уже снова искали мягкое бедро. И нашли его под столом, мягкое, с нетерпением ждущее бедро.

Пэгги не хотела пить, боялась пить. Слова матери продолжали стучать в голове: «Никогда не пей на свидании, дорогая, никогда!» Она приподняла стакан.

– Помоги мне, дядюшка Бадди.

Дядюшка Бадди пододвинулся ближе, пары виски витали над его головой. Дядюшка Бадди поднес холодный стакан к дрожащим юным губам:

– Давай, Олив Ойл! Открой клапан!

Она закашлялась и забрызгала подол платья каплями «Зеленого болота». Обжигающая жидкость потекла в желудок, рассылая искры огня по венам.

Бум-бах-трах-тарарах-бабах! Барабанщик поднес чашу милосердия тому, что в древние времена называлось вальсом влюбленных. Свет погас, и теперь Пэгги, с выступившими на глазах от кашля слезами, сидела в темном задымленном подвале ночного клуба.

Бад крепко сжал ее плечо, привлек к себе и прижался горячим влажным ртом к ее губам. Она дернулась, но в этот момент вспыхнули фиолетовые прожекторы, и пятнистое лицо Бада отодвинулось.

– Я буду сражаться до конца, – пробормотал он и потянулся к своему стакану.

– Эй, даешь чумовых! Чумовых на сцену! – восклицал Лен, опустив нетерпеливые руки.

Сердце Пэгги подскочило, она готова была с криком броситься прочь из темного задымленного зала, но рука второкурсника удержала ее на месте. Побледнев от страха, девушка увидела, как на сцене появился мужчина. Он подошел к микрофону, и тот, словно гигантский паук, наклонился к нему.

– Прошу уделить мне немного вашего внимания, леди и джентльмены, – сказал мужчина замогильным голосом, и мрачный взгляд заскользил по залу, словно выбирая жертву.

Пэгги задышала чаще и почувствовала, как согревающая болотно-зеленая жидкость растекается в груди и животе. Она заморгала; голова закружилась. «Мамочка! – вырвались из клетки разума испуганные слова. – Мамочка, верни меня домой!»

– Как вы сами знаете, зрелище, которое вам предстоит увидеть, не предназначено для людей с тонкой кожей и слабыми нервами. – Говорящий тонул в своих словах, как корова в трясине. – Позвольте предупредить тех, кто лишь притворяется, что хорошо владеет собой: вам лучше покинуть зал. Мы не несем ответственности за последствия. Мы даже не вызовем врача.

Никто не рассмеялся одобрительно в ответ.

– Кончай уже свою болтовню и вали со сцены, – пробубнил под нос Лен.

У Пэгги еще сильней задрожали пальцы.

– Как вам известно, – продолжал мужчина с заученной торжественностью, – мы предлагаем вашему вниманию не чудо, а строго научное явление.

– Чумовым закон не писан! – вскричали Бад и Лен с безрассудством голодных собак, пускающих слюни от одного лишь звука колокольчика.

К 1997 году общество вернулось к жестким нормам, требующим строгого следования катехизису. Лазейка в законе позволяла устраивать ЧУМ-шоу, преподнося его как достижение науки. Однако через эту юридическую щель полились такие злоупотребления, что закон уже никого не интересовал. Слабое правительство было радо хотя бы тому, что нарушителей удается как-то обуздывать.

Когда крики и улюлюканье наконец растворились в задымленном воздухе, мужчина, вознесший руки в смиренном благословляющем жесте, заговорил опять.

Пэгги следила за механическими движениями его губ, а ее сердце то разбухало, то спазматически сжималось. По ногам пробежали мурашки, устремляясь к тонкой струйке огня у нее внутри; пальцы сжали холодный стакан. «Забери меня отсюда, пожалуйста, я хочу домой», – продолжали крутиться в голове слова, напрасно расходуя остатки воли.

– Леди и джентльмены, приготовьтесь.

Глухой удар гонга сотряс воздух, и мужчина объявил низким голосом с длинной паузой между словами:

– Феномен. ЧУМ!

Он исчез со сцены, а микрофон поднялся к потолку и тоже пропал из вида. Зазвучала музыка: приглушенные стоны духовых инструментов. Джазовая концепция осязаемой темноты, подчеркнутая пульсирующими ударами барабана. Тоскующий саксофон, угрожающий тромбон, захлебывающаяся рыданиями труба внезапно разорвали воздух.

Дрожь пробежала по спине Пэгги, и она опустила взгляд на смутно белеющий в полумраке стол. Ее окружили темнота и дым, резкие звуки и духота.

Повинуясь неосознанному импульсу, она подняла стакан, отпила и снова вздрогнула, когда ледяная струйка потекла в горло. После еще одного глотка тепло разлилось по венам, а холод подобрался к вискам. Дыхание с трудом вырвалось из полуоткрытых губ.

Беспокойный шепот пробежал по залу, словно ветки ивы зашелестели на ветру. Пэгги не решалась поднять глаза на белую в фиолетовых отблесках сцену. Она продолжала смотреть на мерцающие искры коктейля, чувствуя, как напрягаются мышцы живота, как глухо стучит сердце. «Я хочу уйти отсюда! Пожалуйста, давайте уйдем!»

Музыка со скрежетом приближалась к неблагозвучной кульминации, духовые безуспешно пытались слиться в гармонии.

Чья-то рука легла на коленку Пэгги, и это оказался бравый моряк Попай, громко прошептавший ей в ухо: «Олив Ойл, моя любойл!» Она почти не ощутила прикосновения и едва разобрала слова. Машинально снова подняла холодный запотевший стакан. Ледяная жидкость обожгла горло, но огненная паутина тут же согрела ее изнутри.

ВЖИХ!

Занавес открылся так внезапно, что Пэгги уронила стакан; тот громко ударился об стол, и болотно-зеленый коктейль расплескался, оросив ее руку. Музыка взорвалась режущей ухо какофонией, и Пэгги вздрогнула всем телом. Белые пальцы вцепились в белую скатерть, но непреодолимый зов заставил ее поднять испуганные глаза.

Музыку смыло пенной волной пробудившейся барабанной дроби.

Ночной клуб превратился в безмолвную гробницу, все затаили дыхание.

Пелена табачного дыма плыла над освещенной фиолетовыми прожекторами сценой.

Не было слышно ни единого звука, кроме приглушенных ударов барабана.

Пэгги замерла на стуле, и только сердце бешено скакало в окаменевшей груди, когда она сквозь клубящийся дым и алкогольный туман разглядела тот ужас, что появился на сцене.

Там стояла женщина.

Спутанные черные волосы обрамляли сальную маску. Нет, не маску – ее лицо.

Окруженные тенью глаза были прикрыты гладкими веками цвета слоновой кости. Безгубый рот казался запекшейся резаной раной. Шея, плечи и руки были белыми и неподвижными.

Из прозрачно-зеленых рукавов выглядывали алебастровые кисти.

Прожекторы освещали мраморную статую мигающим фиолетовым сиянием.

Все еще парализованная страхом, Пэгги смотрела на безжизненное лицо, сплетя в клубок побелевшие пальцы у себя на коленях. Пульсирующая барабанная дробь наполнила все тело, перестроив под себя и ритм ее сердца.

В черной пустоте за спиной послышалось бормотание Лена:

– Но-но! Люблю свою женщину, слышишь, мумия?

У Бада с Барбарой вырвались хрипловатые смешки. В груди у Пэгги холод продолжал подниматься приливами безмолвного ужаса.

В окутанной дымом темноте кто-то нервно откашлялся, и благодарный шепот облегчения пробежал по залу.

На сцене по-прежнему не было никакого движения, никаких звуков, кроме вялого боя барабанов, напоминающего отдаленный стук в дверь. Безымянная жертва эпидемии стояла, бледная и неподвижная, но экстракт уже струился по забитым сгустками крови венам.

Барабанный ритм ускорился, словно пульс в приступе паники. Пэгги объял холод, горло сжалось, воздух с трудом вырывался из полураскрытого рта.

У чумовой дрогнули веки.

Черная напряженная тишина паутиной окутала зал. У Пэгги перехватило горло, когда бледные веки размежились. Что-то скрипнуло в тишине. Пэгги инстинктивно вжалась в спинку стула. Ее округлившиеся немигающие глаза впитывали вид этого существа, когда-то бывшего женщиной.

Снова зазвучала музыка. В темноте застонали трубы, словно фантастическое животное о множестве хоботов обиженно завыло в темном ночном переулке.

Внезапно чумовая напрягла сухожилия правой руки. Точно так же вскинулась и левая рука, а затем опустилась, безжизненно стукнувшись о бедро в фиолетово-белом свете. Правая рука опять поднялась, за ней левая. Правая, левая, правая, левая – словно у марионетки, управляемой неумелым кукловодом.

Музыка на мгновение стихла. Щетки скребли по барабану в такт сокращениям мышц чумовой. Пэгги вжалась в спинку стула еще сильней, ее руки и ноги похолодели и онемели, лицо в отблесках освещающих сцену прожекторов казалось мертвенно-бледной маской.

Правая нога чумовой механически дернулась под действием экстракта, заставляющего мышцы сокращаться. Затем еще раз и еще. Левая нога качнулась в жестоком спазме, и все тело женщины, облаченное в прозрачный искрящийся шелк, неуклюже наклонилось вперед.

Дыхание со свистом прорывалось сквозь стиснутые зубы Бада и Лена. У Пэгги в желудке поднялась тошнотная пена. Перед глазами заколыхалась сцена, и девушке показалось, будто размахивающая руками чумовая направилась прямо к ней.

Едва не задохнувшись от потрясения, она не смогла оторвать взгляда от внезапно ожившего лица женщины.

Рот вдруг раскрылся зияющей пещерой, и снова стянулся в кривой шрам, и снова разошелся глубокой раной. Темные ноздри вздрогнули, свернулась плоть ниже белых щек. На фиолетово-белом лбу собирались и разглаживались морщины. Жуткий безжизненный глаз вдруг моргнул, и по залу пролетел чей-то испуганный смешок.

Музыка забилась в припадке грохота и лязга, руки и ноги женщины продолжали судорожно дергаться, мотая ее по сцене, как тряпичную куклу, вдруг обретшую спазматическую жизнь.

Кошмарный сон длился бесконечно. Пэгги беспомощно дрожала, в ужасе наблюдая изломанный конвульсивный танец. Ее кровь заледенела, внутри не осталось ничего живого, кроме неустойчиво бьющегося сердца. Застывшие глаза смотрели туда, где под облегающим шелком дергалось увядшее женское тело.

И вдруг что-то пошло не так.

До сих пор мускульные спазмы удерживали чумовую на площадке в несколько квадратных ярдов, перед янтарно-желтой стеной, служившей фоном для судорожного танца. Теперь же беспорядочные рывки отбросили ее на край сцены.

Бедро столкнулось с ограждением, и деревянные перила затрещали. Пэгги съежилась в дрожащий от ужаса комок, но ее глаза неотрывно смотрели на озаряемое фиолетовыми вспышками, искажаемое мучительными конвульсиями лицо.

Чумовая отшатнулась и в такт музыке захлопала чешуйчатыми белыми руками по обтянутым шелком бедрам.

Вдруг она снова рванулась вперед, как обезумевшая марионетка, и ударилась животом о перила. Темный рот приоткрылся и захлопнулся, а затем чумовая резко развернулась и опять обрушилась на ограждение, прямо над столиком, где сидела Пэгги.

У Пэгги перехватило дыхание. Она словно приросла к стулу, открыв рот от ужаса, и только кровь стучала в ее висках, когда чумовая повернулась еще раз и руки женщины стали синими в мерцающем белом свете.

Чумовая перегнулась через перила, и жуткое бледное лицо приблизилось к Пэгги. Белая с лиловыми крапинками маска нависла над ней, темные глаза открылись и уставились прямо на нее. Звуки затихли, а потом снова ворвались в ее мозг расплывчатым диссонансом.

Чумовая продолжала метаться, раз за разом ударяясь о перила, словно хотела перебраться через них. При каждом судорожном метании шелк хлестал по ее телу, при каждом жестоком ударе прозрачная материя натягивалась на вздувшейся плоти. Пэгги оцепенело смотрела на эти отчаянные атаки, не в силах отвести взгляд от искаженного лица женщины, обрамленного спутанными развевающимися волосами.

Все, что случилось дальше, заняло считаные секунды.

Мрачного вида мужчина выскочил на освещенную фиолетовыми огнями сцену. Существо, когда-то бывшее женщиной, все так же билось о перила, сгибаясь после каждого судорожного толчка пополам и задирая узловато-мускулистые ноги.

И тут ограда не выдержала.

Пэгги наклонилась вбок, крик застрял у нее в горле, а чумовая рухнула на стол, ударившись об него голыми белыми ногами.

Барбара завизжала, все раскрыли рты, и Пэгги краем глаза заметила, как Бад вскочил с перекошенным лицом.

Чумовая билась и извивалась на столе, как выхваченная из воды рыба. Музыка, в последний раз проскрежетав, оборвалась. Зал наполнился оживленным гулом. Разум Пэгги накрыла черная волна беспамятства.

Затем чья-то холодная бледная рука коснулась ее губ, темные глаза посмотрели на нее из фиолетового сияния, и Пэгги поняла, что темнота отступила.

Ужасно задымленный зал вернулся на свое место.

Сознание. Оно трепетало, словно пламя свечи за марлевой занавеской. Неразборчивые звуки, темное пятно перед глазами.

Воздух вытекал из ее рта густым сиропом.

– Эй, Пэг! – послышался голос Бада, и холодное горлышко металлической фляги коснулось губ.

Она глотнула и поморщилась; струйка огня проникла в горло. Пэгги закашлялась и отодвинула флягу омертвелыми пальцами.

Позади зашуршало.

– Старушка Олив Ойл очнулась, – сказал Лен.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – спросила Барбара.

Пэгги чувствовала себя хорошо. Сердце билось медленно и спокойно; оно висело в груди, точно барабан на рояльной струне. Ноги и руки онемели, но не окоченели от холода, а просто были вялыми. С сонной умиротворенностью в голове шевелились мысли, мозг пробуксовывал, как неповоротливая машина, увязшая в груде тюков шерсти.

Да, Пэгги чувствовала себя хорошо.

Она сонно смотрела в темноту. Кабриолет затормозил на вершине холма, у самого обрыва. Далеко внизу спала деревня: мозаика огней и теней под белой как мел луной.

Рука Бада змеей обвилась вокруг девичьей талии.

– Где это мы? – спросила Пэгги.

– В двух-трех милях от колледжа, – ответил Бад. – Как ты, детка?

Она потянулась, наслаждаясь упругостью мышц, а потом откинулась назад и повисла на его руке.

– Замечательно.

Пэгги рассеянно улыбнулась и потрогала синяк на левом плече. По телу разливалось тепло, ночь была опьяняюще темной. Где-то вдалеке шевельнулись воспоминания, но тотчас спрятались в густых складках настоящего.

– Подружка, ты совсем отключилась, – рассмеялся Бад.

Барбара и Лен подхватили:

– Отключилась! Олив Ойл оказалась пьянчужкой!

– Я отключилась?

Ее неуверенный шепот никто не расслышал.

Фляжка вернулась к ней, она глотнула снова и еще больше расслабилась, когда огненная жидкость растеклась по венам.

– Черт возьми, таких чумовых танцев я еще не видел! – признался Лен.

Мгновенный холодок пробежал по ее спине, но тепло тут же вернулось.

– Ах да, – сказала Пэгги. – Все правильно. Я просто забыла.

Она улыбнулась.

– Вот это я и называю торжественным финалом! – заявил Лен и притянул к себе податливую подружку, промурлыкавшую:

– Ленни, мой мальчик.

– ЧУМ, – пробормотал Бад, погладив Пэгги по волосам. – Чертовы сволочи!

Он лениво потянулся к ручке радиоприемника.

Их окружила музыка, пальцы светлой грусти коснулись сердец. Пэгги, прижимаясь к своему ухажеру, уже не испытывала желания оттолкнуть его нетерпеливые руки. В глубине ее разнежившегося рассудка кто-то еще пытался сбежать. Он отчаянно бился, точно мотылек, что угодил в застывающий воск, но лишь терял последние силы, а кокон все твердел.

Четыре голоса тихо напевали в ночи:

Если солнце завтра встанет, Буду ждать тебя опять. Если звезды завтра вспыхнут, Буду по тебе скучать.

Четыре молодых голоса, шепот посреди бесконечности. Четыре тела, две пары, размякшие и опьяненные. Пение, объятия. и безмолвное согласие.

Звездный свет, яркий сон, Пусть вернется завтра он.

Голоса затихли, но песня продолжалась.

Юная девушка вздохнула.

– Ну разве не романтично? – сказала Олив Ойл.

Перевод С. Удалина

Человек с дубиной

Слышь, Мак, давай я расскажу тебе, что случилось вчера вечером. Спорим, ты мне не поверишь? Решишь, что у меня крыша поехала. Но я тебе отвечаю, Мак, я все это собственными глазами видел.

Пошел я, значит, прогуляться с Дот. Помнишь ту телку, что живет рядом с Проспект-парком? Ага, я ж говорю, ты ее должен помнить.

Ну вот, собрались мы в «Парамаунт», на Фрэнки Лэйна. Типа субботний вечер, ты понял? Можно отжечь по полной. Посмотреть шоу, поужинать, проводить телку домой, ну и все такое.

Короче, из метро мы вышли примерно в полвосьмого. Сорок вторая улица, Таймс-сквер. Ты же знаешь это место. Где магазинов понастроили и продают яблоки в карамели и всякую другую ерунду. Во-во, точно.

Ну вот, выходим мы на улицу, ты понял? Там все как обычно. Ну, знаешь, всякие там театры, яркая реклама, полно народу вокруг. Я беру Дот за руку, и мы чешем на Бродвей.

Тут я вижу на другой стороне улицы каких-то парней. Думаю, не иначе как пьяная драка. Ну ты понял. И я такой говорю Дот: пошли посмотрим, на что они там пялятся.

А она, ты прикинь, мне вдруг говорит: да ну, пойдем скорее, нужно занять хорошие места. А я такой ей говорю: чего? Не хватало еще, чтобы какая-то телка мной командовала. Пошли, говорю. Короче, я хватаю ее за руку и мы переходим на ту сторону, хоть она и упиралась.

А там, ты понял, уже толпа собралась. Куча народа, и мне из-за них не видно, что случилось. Ну и я такой хлопаю по плечу парня, что передо мной стоит, и спрашиваю: чего у вас тут? А он сам ничего не знает. Пожал плечами, и все. Я спрашиваю: кто-то перепил? А он говорит, не знает. Вроде бы какой-то голый парень, совсем без одежды. Ага, прямо так и сказал.

Слово в слово.

И тут, слышь, Дот мне говорит: пойдем отсюда, а? А я на нее как посмотрю. Ну ты понял. Заткнись, говорю. Если окажется, что это голый парень, ты первая, говорю, захочешь остаться и посмотреть. А она такая вся сразу разобиделась, прикинь. Ну, знаешь, телки, они все такие. Это точно.

Короче, обходим мы вокруг, и я проталкиваюсь поближе, чтобы посмотреть. А все такие вдруг притихли. Ну, значит, как всегда бывает, когда все смотрят на что-то интересное. Помнишь, как мы стояли и молчали, когда старика Райли переехала фура? Ага, точно. Вот и они так же.

А я, короче, продолжаю пропихиваться вперед. И Дот за мной следом. Она ж понимает, что для нее лучше. Не хочет меня отпускать, с моими-то бабками. Спорим на твою. Чего? Да ладно тебе, ладно. Так я рассказываю дальше, да? Не стоит из-за них лезть в бутылку.

Ну так вот, мы пробиваемся почти в первый ряд и видим, в чем там дело.

Это был парень, ага. И кое-что из одежды на нем было. А ты, чувак, и правда думал, что я скажу, он гулял с голой задницей по Таймс-сквер? А-ха-ха, ну, чувак, ты даешь!

Короче, на этом парне было что-то типа плавок, понимаешь? Только меховые. Типа как у Тарзана. Только он не был похож на Тарзана. Он был похож на тех обезьян, с которыми Тарзан дрался. Огроменные мышцы. Жесть, у него было больше мускулов, чем у качков и штангистов. У него везде были мышцы. Он был в мышцах весь с ног до головы!

А еще он был весь волосатый. Как обезьяна. Помнишь, как холодно было вчера вечером? Так вот, этот парень явно не мерз – вот какой он был волосатый.

Напуганный? Черт возьми, конечно да. До смерти напуганный. Он прижался спиной к витрине. Ну, знаешь, тот магазин, где торгуют драгоценностями по девяносто девять центов? Ага, возле того театра.

А в магазине стоит парень и смотрит на этого парня. На эту обезьяну, на чувака в костюме Тарзана. Ага.

А еще у этого парня в руке была дубина. Здоровенная такая. Как бейсбольная бита, только намного длинней. И вся в сучках, ага. Такие носили пещерные люди. Да. Чего? Погоди немного, а? Сейчас доберусь и до этого. Ты ж еще ничего не слышал. Это вообще ржака.

Короче, мы смотрим на этого чувака, понимаешь? И вдруг Дот типа пятится назад. Что за дела, говорю я, тебе не нравится, что он не совсем голый? А она такая ничего не отвечает, только бледнеет как простыня. Ну, баба, короче, ты понял.

А я, значит, поворачиваюсь к старому пню рядом со мной и спрашиваю: кто он такой, этот парень? Тот ничего не знает.

«Откуда он взялся?» – спрашиваю. Тот только головой качает.

И сам какой-то пришибленный, этот старый пень. Уставился на парня с дубиной, сложил руки и то ли молился, то ли еще чего. Прикинь! Ага, таких чудил везде полно. Особенно на Таймс-сквер. Ха-ха! Это ты в точку, Мак. Скажешь, нет?

Черт, на чем я остановился? Чего? Ах да.

Короче, я задаю этому тупорылому еще один вопрос. Я его спрашиваю, давно ли он здесь торчит. А он оборачивается и смотрит на меня так, как будто сейчас на меня набросится. Прикинь, Мак, так все и было.

А потом он вдруг говорит: совсем недавно. И снова смотрит на этого придурка с дубиной. А под мышкой у него книга. Что значит – у кого? У старого пня, конечно. И он все смотрит и смотрит на этого парня с дубиной.

Тут Дот такая тянет меня за рукав. Давай, говорит, уйдем отсюда. А я вырываюсь и говорю ей: «Отстань, женщина. Я хочу посмотреть, что дальше будет». И снова в первый ряд пробираюсь.

А этот волосатый парень показывает всем зубы, прикинь. Ага, как зверь. Тут телки начинают тянуть своих ухажеров. Идем отсюда, идем, говорят они. Телки, Мак, с ними спорить бесполезно. Они все тупые, ну, ты сам знаешь.

И тут кто-то говорит: позовите полицейского. И я типа сразу понимаю: сейчас здесь будет жарко. Похоже, намечается хорошая драка, говорю я Дот. И прикинь, что она делает? Пойдем, Микки, говорит она, давай лучше посмотрим Фрэнки Лэйна. Лэйна-Шмэйна. Нет, ну черт возьми! Чего еще ожидать от бабы?

Еще чего, говорю я ей через пару минут. Ты что, не можешь обождать еще пару минут? Скоро здесь копы появятся, говорю я ей. Они всегда суют свой нос туда, где собирается толпа.

Короче, поворачиваюсь к парню рядом со мной и говорю: откуда этот парень вылез?

Черт его знает, говорит он. Я только знаю, что шел себе спокойно, и вдруг – бац! И этот парень уже стоит у витрины.

Ну вот, значит, стоим мы и смотрим. Посмотри на этого парня, говорит парень. Посмотри на его зубы. Он похож на пещерного человека.

Я сейчас расскажу, Мак. Сейчас расскажу. Держи свою воду.

Короче, смотрю я на парня с дубиной, ты понял? Глазки маленькие. Челюсть вперед торчит. И вообще он похож. Помнишь тот день, когда мы свалили из школы? Какой день? Заткнись на секунду, и я скажу тебе, какой день!

Помнишь, как мы шли через Центральный парк в тот музей? Ну, знаешь, если пойти к северу. Где-то на Восьмидесятой улице или рядом с ней. Не помню. Короче, ты помнишь ту витрину с головами?

Нет, чувак, ты правда не помнишь? Они были наверху. Ладно, черт с ним. Короче, там показывали, какие головы были у людей, когда они были обезьянами.

Как это – ну и что? А то, что этот парень был такой же, какими были люди тысячи лет назад. Или миллионы. Кто его знает? Короче, этот парень был похож на пещерного человека. Ага.

Погоди, на чем я остановился? Ага, точно.

Ну так вот, тут я слышу, какой-то чувак говорит: это отвратительно.

Ага! Прикинь, этот чувак говорит: это отвратительно. Ну не ржака, нет? Черт, ну а ты про кого подумал. Этот старый пень. Со своей Библией. Я же тебе сразу сказал, что у него была Библия. Ну ладно, значит, я сказал, что него была книга. Но это значит, что у него была Библия.

Короче, я смотрю на этого парня, ты понял? Ага, на старого пня.

Он похож на тех чуваков, которых полно на Таймс-сквер. Ну, знаешь, которые несут всякую пургу – типа начинается революция. Ну, ты понял. Красные. Ага.

Короче, я типа решил приколоться над старым пердуном. И такой спрашиваю у него: как вы думаете, откуда взялся этот парень?

А этот чувак, ты понял, смотрит на меня так, как будто я плюнул на его старуху или типа того.

«Разве вы сами не знаете? – говорит он мне. – Разве вы не поняли?»

Ага. Как тебе это нравится? Разве я не понял. Что я должен был понять, черт побери? Я как раз и хотел понять.

Ну так вот, смотрю я на этого старого пердуна и думаю: какой-то чертов коммунист. Надавать бы ему под зад коленом, но народу вокруг много.

И тут, короче, вся толпа как отпрыгнет назад! Меня чуть с ног не сбили. Дот орет, как потерпевшая. Кто-то еще кричит: берегись!

Я, значит, оборачиваюсь и вижу, как этот придурок подскакивает к какой-то телке. И рычит на нее, прикинь. Слышь, ты там был или я, а? Ну тогда заткнись. Я был там, ты понял? Я видел этого урода собственными глазами. Слушай, что тебе говорят.

Парень даже положил на землю свою дубину и как врежет этой телке.

Ага, точно! Чувак, вот это была ржака. Как в каком-нибудь дурацком кино.

«Позовите полицию, позовите полицию!» – начинают вопить телки, выпрыгивая из штанов. Все они одинаковые. Чуть что – сразу бежать за копами.

Ага, и тут какой-то старый чудила забирается на мусорный бак и вопит: «Полиция! Полиция! Помогите, полиция!» Ага. Видел бы ты этого придурка – умер бы со смеху.

Ну вот, значит, все в панике, толпа разбегается в разные стороны. А другие в это время лезут вперед, ты понял? Посмотреть, что там творится. Короче, все пихаются, толкаются, как в дурацком кино.

Чего? Парень с дубиной? А, так он опять встал у стены. Точно. Глаза бегают, как у психованного. И все время показывает зубы. Это было шоу, Мак, можешь мне поверить.

И тут кто-то приводит копа. Нет, погоди секунду. Это еще не все.

Этот коп проталкивается через толпу, прикинь? Здоровенный такой сукин сын. Все в порядке, успокойтесь, говорит, успокойтесь. И так без конца, одну и ту же пургу. Успокойтесь и все такое.

Подходит к парню с дубиной.

«Ну и кем ты себя вообразил? – говорит он. – Суперменом?» И толкает парня. Пойдем со мной, оборванец, говорит он, я тебя.

И тут – хлоп! Парень размахнулся дубиной и как треснет этого быка по башке. Жесть, он уложил его одним ударом! Коп рухнул, как мешок с дерьмом. Из ушей потекла кровь.

Все вокруг как заорут. Дот хватает меня за руку и тащит к Восьмой авеню.

Но парень ни за кем не гонится. Ну и я, значит, вырываюсь от Дот.

«Микки, пойдем, – говорит она. – Пойдем на шоу». Боится она, понимаешь ли. Вот пусть и идет на свое. Чего? Ну ладно, ладно.

Короче, я ей говорю, ни за что это не пропущу. Ну их, этих телок. Как будто такое шоу, как с этим парнем, можно увидеть каждый день.

А она, прикинь, продолжает ныть. Говорит: ты же обещал отвести меня в «Парамаунт».

Послушай, детка, говорю я. Послушай меня. Мы пойдем в «Парамаунт». Просто поддержи пока свои штаны. Правильно я ей сказал, да? Какого черта? Не давай им над собой командовать. Я правильно говорю или нет?

Чего? Ах да.

Ну вот, значит, оставляю я ее у кафе-автомата на углу и говорю, что скоро вернусь. Я просто хочу еще раз посмотреть на копа, которому дали по башке.

Короче, я возвращаюсь. Людей вокруг немного. Думаю, все перепугались. Как этот парень приложил копу! Жесть. Я до сих пор слышу этот треск, Мак.

Ну так вот, этот коп все еще лежит в отключке, ты понял? Но прибежал другой коп. С пистолетом. Конечно, а ты как думал? Ты думал, они будут рисковать? Нет, черт возьми.

Они вытаскивают свои пушки. Будут они переживать из-за того, что могут попасть в случайных прохожих, как же. Ну, ты же знаешь этих копов.

«Отойдите назад! – орет коп. – Отойдите назад». Одно и то же, черт возьми! Они всегда говорят одно и то же.

Ну вот, значит, я смотрю, как он подходит к парню с дубиной. Тот все еще стоит у витрины. Я говорю, пещерный человек стоит. Слушать надо внимательней!

Короче, коп ему говорит: положи дубинку, если жизнь дорога. Ага. Как тебе это нравится?

А этот чудила, прикинь, на него как зарычит. Черт, он даже не понял, что ему говорят. Он просто начал рычать. Как зверь. Пригнулся, как это обычно делал Годой, помнишь? Ага.

Положил дубинку? Прикалываешься, да? Он так в нее вцепился, что десять лошадей не вырвут. Ага.

И еще он типа подпрыгивает. Ага. Прямо как та обезьяна в кино, черт, как же оно называется?

Короче, он подпрыгивает и сопит. Ага. Прикинь, какая ржака. Ух, ух, кричит этот чувак. Жалко, что тебя там не было.

Тут коп поднимает свою пушку, ты понял?

Я тебя последний раз предупреждаю, говорит. Положи дубину, и пойдем со мной, по своей воле или еще как.

Чувак рычит.

И тут, приколись, открывается дверь магазина.

«Офицер, офицер! – кричит парень. – Не стреляйте в мою новую витрину!»

Ну и ржака! Ты бы умер от смеха.

А полицейский подходит все ближе. Все замолчали и смотрят. Машины тоже стоят. Гудят сирены, а толпа смотрит, как коп подходит к этому придурку. Ага, обычное дело.

«Положи дубину», – говорит коп. И делает еще шаг.

И тут придурок как прыгнет!

Бабах! Коп стреляет. Пуля пробивает парню правое плечо. Он падает на спину. Падает и корчится на асфальте. Кругом кровища. Просто жесть.

Но ты прикинь, чувак!

Ему плечо разворотило, а парень встает. Ага. Жесть, говорю тебе, Мак, никогда такого не видел. Вот это силища!

Тут полицейский подходит и бьет его рукояткой по голове. Парень падает. Но снова встает! Честное слово, я такой силищи еще не видел.

Он пытается пробить копу с левой. Коп снова стучит ему по башке. Парень падает и уже не встает. Он в отключке.

Нет, погоди, это еще не все.

Когда приехала скорая помощь и всех увезли, я вернулся к Дот. Конечно, она так там и стояла. А ты как думал? Ни одна телка от тебя не уйдет, пока у тебя есть бабки. Я прав или нет?

Короче, мы с ней идем по улице. Я вижу кровь на асфальте. Тот придурок из магазина пытается ее отмыть! Типа это убьет его бизнес, ты понял?

И тут я вижу, кто идет рядом со мной. Тот старый пень с Библией.

«Ну и что вы скажете?» – говорю я ему. Ну прикалываюсь, ты понял?

А он такой смотрит на меня. Ничего не говорит, просто смотрит, как будто пытается понять, откуда я взялся. Ну точно чудила.

«Как вы думаете, откуда тот парень появился?» – говорю я ему.

А он опять смотрит на меня. И прикинь, Мак, такой говорит: из прошлого.

Ага! Как тебе это нравится? Нет, подожди. Чуть-чуть осталось.

Теперь я такой на него смотрю, ты понял? И вот мы доходим до угла, и я говорю ему: из прошлого, да? И пихаю ему локтем под ребра.

А он, ты прикинь, говорит: а может быть, из будущего.

Ага! Что бы ты сделал с таким чудилой? Так я его и послал. Правильно.

А сам, значит, вместе с Дот пошел в «Парамаунт». Погоди, я расскажу.

Чувак, Фрэнки Лэйн – это отпад!

Перевод С. Удалина

Нажмите кнопку (Посылка)

А Вас всегда понимают?..

Пакет лежал прямо у двери – картонная коробка, на которой от руки были написаны фамилия и адрес: «Мистеру и миссис Льюис, 217-Е, Тридцать седьмая улица, Нью-Йорк, штат Нью-Йорк». Внутри оказалась маленькая деревянная коробка с единственной кнопкой, закрытой стеклянным колпачком. Норма попыталась снять колпачок, но он не поддавался. К днищу коробочки скотчем был прикреплен сложенный листок бумаги: «Мистер Стюарт зайдет к вам в 20:00».

Норма перечитала записку, отложила ее в сторону и, улыбаясь, пошла на кухню готовить салат.

Звонок в дверь раздался ровно в восемь.

– Я открою! – крикнула Норма с кухни.

Артур читал в гостиной.

В коридоре стоял невысокий мужчина.

– Миссис Льюис? – вежливо осведомился он. – Я мистер Стюарт.

– Ах да.

Норма с трудом подавила улыбку. Теперь она была уверена, что это рекламный трюк торговца.

– Разрешите войти? – спросил мистер Стюарт.

– Я сейчас занята. Так что, извините, просто вынесу вам вашу.

– Вы не хотите узнать, что это?

Норма молча повернулась.

– Это может оказаться выгодным.

– В денежном отношении? – вызывающе спросила она.

Мистер Стюарт кивнул:

– Именно.

Норма нахмурилась:

– Что вы продаете?

– Я ничего не продаю.

Из гостиной вышел Артур:

– Какое-то недоразумение?

Мистер Стюарт представился.

– Ах да, эта штуковина. – Артур кивнул в сторону гостиной и улыбнулся. – Что это вообще такое?

– Я постараюсь объяснить, – сказал мистер Стюарт. – Разрешите войти?

Артур взглянул на Норму.

– Как знаешь, – сказала она.

Он заколебался:

– Ну что ж, входите.

Они прошли в гостиную. Мистер Стюарт сел в кресло и вытащил из внутреннего кармана пиджака маленький запечатанный конверт.

– Внутри находится ключ к колпачку, закрывающему кнопку, – пояснил он и положил конверт на журнальный столик. – Кнопка соединена со звонком в нашей конторе.

– Зачем? – спросил Артур.

– Если вы нажмете кнопку, – сказал мистер Стюарт, – где-то в мире умрет незнакомый вам человек, а вы получите пятьдесят тысяч долларов.

Норма уставилась на посетителя широко раскрытыми глазами. Тот улыбался.

– О чем вы говорите? – недоуменно спросил Артур.

Мистер Стюарт был удивлен:

– Но я только что объяснил.

– Это шутка?

– При чем тут шутка? Совершенно серьезное предложение.

– Кого вы представляете? – перебила Норма.

Мистер Стюарт смутился:

– Боюсь, что я не смогу ответить на этот вопрос. Тем не менее заверяю вас: наша организация очень сильна.

– По-моему, вам лучше уйти, – заявил Артур, поднимаясь.

Мистер Стюарт встал с кресла:

– Пожалуйста.

– И захватите вашу кнопку.

– А может, подумаете денек-другой?

Артур взял коробку и конверт и вложил их в руки мистера Стюарта. Потом вышел в прихожую и распахнул дверь.

– Я оставлю визитку. – Мистер Стюарт положил на столик возле двери карточку и ушел. Артур порвал ее пополам и бросил на стол.

– Как по-твоему, что все это значит? – спросила с дивана Норма.

– Мне плевать.

Она попыталась улыбнуться, но не смогла:

– И ни капельки не любопытно?..

Потом Артур стал читать, а Норма вернулась на кухню и домыла посуду.

– Почему ты отказываешься говорить об этом? – спросила Норма.

Не прекращая чистить зубы, Артур поднял глаза и посмотрел на ее отражение в зеркале ванной.

– Разве тебя это не интригует?

– Меня это оскорбляет, – сказал Артур.

– Я понимаю, но. – Норма продолжала накручивать волосы на бигуди, – но ведь и интригует?.. Ты думаешь, это шутка? – спросила она уже в спальне.

– Если шутка, то дурная.

Норма села на кровать и сбросила тапочки:

– Может быть, какие-то исследования проводят психологи?

Артур пожал плечами:

– Может быть.

– Ты не хотел бы узнать?

Он покачал головой.

– Но почему?

– Потому что это аморально.

Норма забралась под одеяло. Артур выключил свет и наклонился поцеловать жену.

– Спокойной ночи.

Норма сомкнула веки. Пятьдесят тысяч долларов, подумала она.

Утром, выходя из квартиры, Норма заметила на столе обрывки разорванной карточки и, повинуясь внезапному порыву, кинула их в свою сумочку.

Во время перерыва она склеила карточку скотчем. Там были напечатаны только имя мистера Стюарта и номер телефона.

Ровно в пять она набрала номер.

– Слушаю, – раздался голос мистера Стюарта.

Норма едва не повесила трубку, но сдержала себя:

– Это миссис Льюис.

– Да, миссис Льюис? – Мистер Стюарт, казалось, был доволен.

– Мне любопытно.

– Естественно.

– Разумеется, я не верю ни одному вашему слову.

– О, все чистая правда, – сказал мистер Стюарт.

– Как бы там ни было. – Норма сглотнула. – Когда вы говорили, будто кто-то в мире умрет, что вы имели в виду?

– Именно то, что говорил. Это может оказаться кто угодно. Мы гарантируем лишь, что вы не знаете этого человека. И безусловно, вам не придется наблюдать его смерть.

– За пятьдесят тысяч долларов?

– Совершенно верно.

Она насмешливо хмыкнула:

– Чертовщина какая-то.

– Тем не менее таково наше предложение, – сказал мистер Стюарт. – Занести вам прибор?

– Конечно нет! – Норма с возмущением бросила трубку.

Пакет лежал у двери. Норма увидела его, как только вышла из лифта. «Какая наглость! – подумала она. – Я просто не возьму его».

Она вошла в квартиру и стала готовить обед. Потом вышла за дверь, подхватила пакет, отнесла его на кухню и оставила на столе.

Норма сидела в гостиной, потягивая коктейль и глядя в окно. Немного погодя она пошла на кухню переворачивать котлеты и положила пакет в нижний ящик шкафа. Утром она его выбросит.

– Наверное, забавляется какой-нибудь эксцентричный миллионер, – сказала она.

Артур оторвался от обеда.

– Я тебя не понимаю.

Они ели в молчании. Неожиданно Норма отложила вилку:

– А что, если это всерьез?

– Ну и что тогда? – Артур недоверчиво пожал плечами. – Чего бы ты хотела – вернуть устройство и нажать кнопку? Убить кого-то?

На лице Нормы появилось отвращение.

– Так уж и убить.

– А что же, по-твоему?

– Но ведь мы даже не знаем этого человека.

Артур был потрясен:

– Ты говоришь серьезно?

– Ну а если это какой-нибудь старый китайский крестьянин за двести тысяч миль отсюда? Какой-нибудь больной туземец в Конго?

– А если это какая-нибудь малютка из Пенсильвании? – возразил Артур. – Прелестная девушка с соседней улицы?

– Ты нарочно все усложняешь.

– Какая разница, кто умрет? – продолжал Артур. – Все равно это убийство.

– Значит, даже если это кто-то, кого ты никогда в жизни не видел и не увидишь, – настаивала Норма, – кто-то, о чьей смерти ты даже не узнаешь, ты все равно не нажмешь кнопку?

Артур пораженно уставился на жену:

– Ты хочешь сказать, что ты нажмешь?

– Пятьдесят тысяч долларов.

– При чем тут.

– Пятьдесят тысяч долларов, Артур, – перебила Норма. – Мы могли бы позволить себе путешествие в Европу, о котором всегда мечтали.

– Норма, нет.

– Мы могли бы купить тот коттедж.

– Норма, нет. – Его лицо побелело. – Ради бога, перестань!

Норма пожала плечами:

– Как угодно.

Она поднялась раньше, чем обычно, чтобы приготовить на завтрак блины, яйца и бекон.

– По какому поводу? – с улыбкой спросил Артур.

– Без всякого повода. – Норма обиделась. – Просто так.

– Отлично. Мне очень приятно.

Она наполнила его чашку:

– Хотела показать тебе, что я не эгоистка.

– А я разве говорил это?

– Ну, – она неопределенно махнула рукой, – вчера вечером.

Артур молчал.

– Наш разговор о кнопке, – напомнила Норма. – Я думаю, что ты неправильно меня понял.

– В каком отношении? – спросил он настороженным голосом.

– Ты решил, – она снова сделала жест рукой, – что я думаю только о себе.

– А-а.

– Так вот, нет. Когда я говорила о Европе, о коттедже.

– Норма, почему это тебя так волнует?

– Я всего лишь пытаюсь объяснить, – она судорожно вздохнула, – что думала о нас. Чтобы мы поездили по Европе. Чтобы мы купили дом. Чтобы у нас была лучше мебель, лучше одежда. Чтобы мы наконец позволили себе ребенка, между прочим.

– У нас будет ребенок.

– Когда?

Он посмотрел на нее с тревогой:

– Норма.

– Когда?

– Ты что, серьезно? – Он опешил. – Серьезно утверждаешь.

– Я утверждаю, что это какие-то исследования! – оборвала она. – Что они хотят выяснить, как при подобных обстоятельствах поступит средний человек! Что они просто говорят, что кто-то умрет, чтобы изучить нашу реакцию! Ты ведь не считаешь, что они действительно кого-нибудь убьют?!

Артур не ответил; его руки дрожали. Через некоторое время он поднялся и ушел.

Норма осталась за столом, отрешенно глядя в кофе. Мелькнула мысль: «Я опоздаю на работу.» Она пожала плечами. Ну и что? Она вообще должна быть дома, а не торчать в конторе.

Убирая посуду, она вдруг остановилась, вытерла руки и достала из нижнего ящика пакет. Положила коробочку на стол, вынула из конверта ключ и удалила колпачок. Долгое время сидела недвижно, глядя на кнопку. Как странно. ну что в ней особенного?

Норма вытянула руку и нажала кнопку. «Ради нас», – раздраженно подумала она.

Что сейчас происходит? На миг ее захлестнула волна ужаса.

Волна быстро схлынула. Норма презрительно усмехнулась. Нелепо – так много внимания уделять ерунде.

Она швырнула коробочку, колпачок и ключ в мусорную корзину и пошла одеваться.

Норма жарила на ужин отбивные, когда зазвонил телефон. Она поставила бокал с коктейлем из водки и мартини и взяла трубку:

– Алло?

– Миссис Льюис?

– Да.

– Вас беспокоят из больницы «Легокс-хилл».

Норма слушала будто в полусне. В толкучке Артур упал с платформы прямо под поезд метро. Несчастный случай.

Повесив трубку, она вспомнила, что Артур застраховал свою жизнь на двадцать пять тысяч долларов с двойной компенсацией при.

Нет. С трудом поднявшись на ноги, Норма побрела на кухню и достала из корзины коробочку с кнопкой. Никаких гвоздей или шурупов. Вообще непонятно, как она собрана.

Внезапно Норма стала колотить ею о край раковины, ударяя все сильнее и сильнее, пока дерево не треснуло. Внутри ничего не оказалось – ни транзисторов, ни проводов. Коробка была пуста.

Зазвонил телефон, и Норма вздрогнула. На подкашивающихся ногах она прошла в гостиную и взяла трубку, уже догадываясь, чей голос услышит.

– Вы говорили, что я не буду знать того, кто умрет!

– Моя дорогая миссис Льюис, – сказал мистер Стюарт, – неужели вы и в самом деле думаете, будто знали своего мужа?

Перевод В. Баканова

Дуэль

В 11:32 Мэнн обогнал грузовик.

Он ехал на запад, в Сан-Франциско. Дело было в четверг, и день выдался не по-апрельски жарким. Пришлось снять пиджак и галстук, расстегнуть ворот рубашки и закатать рукава. Солнечный свет падал на руку и бедро, нагревал черную ткань брюк. Мэнн катил по двухполосному шоссе. Вот уже двадцать минут он не видел других автомобилей – ни впереди, ни позади.

И вдруг появилась машина, она взбиралась по пологой дуге меж двух высоких зеленых холмов. Слышался напряженный рев ее двигателя; по асфальту скользила двойная тень. Грузовик с прицепом.

Разглядывать его Мэнн не стал. Поднимаясь следом за ним по склону, он прижался к разделительной полосе. Обгонять надо сейчас; дальше пойдут слепые повороты, до самой вершины перевала.

Мэнн дождался, когда дорога начнет забирать влево, убедился, что впереди пусто, и утопил педаль газа. Он поглядывал в зеркало заднего вида, пока там не показалась кабина грузовика, а затем вернулся на правую полосу.

Тихо насвистывая, Мэнн окинул взором лежащую впереди местность. Вдалеке сплошь горные гряды, а вокруг только покатые зеленые холмы. Шурша и поскрипывая протекторами, машина катила по петляющей трассе.

Мэнн спустился с холма, проехал по бетонному мосту и углядел справа сухое русло с валунами и галькой. Справа же за мостом промелькнул в отдалении трейлерный парк. Как тут можно жить? Блуждающий взгляд наткнулся на кладбище домашних любимцев, и Мэнн ухмыльнулся. Должно быть, хозяевам этих трейлеров захотелось поселиться поближе к своим собачкам и кошечкам.

Трасса впереди была пуста. Мэнн блаженствовал; солнце грело ему руку и ногу. Интересно, чем сейчас занимается Рут? Дети наверняка в школе, возвратятся еще не скоро. Рут, скорее всего, отправилась в магазин; четверг – день закупок. Мэнн представил жену в супермаркете, как она берет с полок разные товары и кладет в корзинку. Сам он охотно посвятил бы этот день шопингу, а не очередной деловой поездке. До Сан-Франциско еще сколько часов катить. Потом три дня жить в гостинице, питаться в кафешках, надеяться на успешные сделки и, скорее всего, терпеть неудачи.

Он тяжко вздохнул и, поддавшись внезапному порыву, включил радио. Покрутил ручку настройки, нашел легкую, безобидную музыку. Напевая, смотрел на дорогу расслабленным взглядом.

Он вздрогнул всем телом, когда слева пронесся с ревом громадный автомобиль; даже качнуло легковушку. Грузовик с прицепом съехал со встречки, круто подрезав Мэнна. Тот рассердился – пришлось тормознуть, чтобы сохранить безопасную дистанцию.

«Да чтоб тебя!» – мысленно ругнулся он.

Мэнн прикипел к грузовику негодующим взглядом. Это был огромный трехосный бензовоз, и он тянул за собой такую же огромную трехосную цистерну. Видно, что и машина, и прицеп не новы – хватает ржавчины и вмятин, емкости покрашены дешевой на вид серебрянкой. Уж не сам ли водитель красил? Трафаретная надпись «ОГНЕОПАСНО», красная на белом фоне, во всю ширь торца цистерны, а ниже, над мотающимися брызговиками, две параллельные красно-белые светоотражающие полосы. И надпись, и полосы явно сделаны кустарно и не сказать что старательно. За рулем дальнобойщик-единоличник, предположил Мэнн, притом не из преуспевающих. Он пригляделся к номерному знаку: калифорнийский.

Мэнн посмотрел на спидометр. Он четко держал пятьдесят пять миль в час – оптимальная скорость, когда трасса пуста и можно расслабиться. Грузовик обогнал его на добрых семидесяти. Странные дела. Разве не полагается водить бензовозы осторожно?

Он скривился от мерзкого запаха и увидел, как из вертикальной выхлопной трубы слева за кабиной вырывается дым и черным облаком стелется за грузовиком. «Боже! – подумал Мэнн. Столько разговоров о загрязнении воздуха, а по автострадам все еще разъезжает вот такая рухлядь».

Что же теперь, дышать этой вонью? Мэнн знал свой организм: тошнота себя ждать не заставит. Тащиться следом за бензовозом – не выход. Либо притормозить и увеличить дистанцию, либо обогнать. Первый вариант не годится – времени и так в обрез, Мэнн выехал слишком поздно. Скорость пятьдесят пять миль в час позволяет успеть аккурат к послеобеденной встрече. Придется обгонять.

Он выжал газ и перестроился на встречную полосу. Впереди ничего не видать, трасса нынче будто вымерла. Мэнн глубже утопил педаль акселератора.

Проезжая мимо бензовоза, повернул голову. Кабина слишком высоко, в нее не заглянуть. Мэнн увидел только руку на баранке – широкую, как лопата, загорелую, в буграх вен.

Когда кабина отразилась в зеркале заднего вида, Мэнн перестроился обратно и снова устремил взгляд вперед.

Протяжный гудок заставил его недоуменно посмотреть в зеркало. «Что это было? – подумал он. – Приветствие или ругательство?» Мэнн хмыкнул, вглядываясь в отражение. Передние щитки на кабине темно-красного цвета, краска выблекла и облупилась. Тоже кустарщина. Но он видел только нижнюю часть кабины, все остальное было срезано кромкой собственной крыши.

Справа теперь расстилался глинистый склон с окустьями жесткой травы; там наверху маячил обшитый вагонкой домик. На его крыше телевизионная антенна стояла под углом меньше сорока градусов, – должно быть, здесь отличный прием.

Мэнн уже снова смотрел на дорогу, но был вынужден резко глянуть в сторону – там возник столбик с куском фанеры, а на фанере зубчатые буквы: «НОЧНЫЕ ПОЛЗУНЫ – ДОБЫЧА». Что еще за ползуны такие? Монстры, что ли, из низкопробного голливудского ужастика?

Взревевший вдруг мотор грузовика вынудил Мэнна посмотреть в зеркало заднего вида. Господи! Он опять обгоняет! С перекошенным от возмущения лицом Мэнн посмотрел влево. И снова не удалось ничего разглядеть в высокой кабине. «Что затеял этот тип? – подумал он. – Гонки, что ли? Кто дольше продержится впереди?»

Был соблазн не уступить, но Мэнн взял себя в руки. Он подождал, пока бензовоз начнет перестроение, приготовился дать газу. и выругался – незнакомец его нагло подрезал, пришлось резко затормозить.

«Да что на него нашло?!»

Мэнна аж перекосило от отвращения – смрад чужого выхлопа снова лез ему в ноздри. Он нервно покрутил ручку, поднял левое стекло. Проклятье! Неужели придется дышать этой дрянью всю дорогу до Сан-Франциско? Медленнее ехать никак нельзя. В три с четвертью надо быть у Форбса как штык.

Он посмотрел вперед. Хорошо хоть дорога пуста, нет проблем со встречным и попутным транспортом. Мэнн поддал газку, прижался к бензовозу. Когда впереди трасса изогнулась влево и открылся достаточно длинный участок, он утопил правую педаль и переместился на встречную.

Бензовоз рыскнул, загородив ему путь.

Несколько секунд Мэнн провел в полной растерянности, он мог лишь тупо смотреть на грузовик. Потом, испуганно ойкнув, затормозил и вернулся на правую полосу. Съехал на нее и бензовоз.

У Мэнна никак не укладывалось в голове случившееся. Это просто совпадение, иначе и быть не может! Чтобы водитель грузовика нарочно загородил ему путь?!

Мэнн выждал чуть больше минуты, затем помигал поворотником, недвусмысленно предупреждая о своем намерении. И, дав по газам, вырулил на встречку.

Грузовик тотчас повторил маневр и заслонил дорогу.

– Да чтоб тебя!

Мэнн был в шоке – происходило невероятное. Он двадцать шесть лет за рулем и ничего подобного еще не видел.

Вернувшись на правую полосу, он потряс головой. Непосредственно впереди снова катил бензовоз.

Мэнн ослабил нажим на педаль газа, приотстал, чтобы не дышать чадом. И как же теперь быть? В Сан-Франциско необходимо приехать к назначенному сроку. Ну почему, черт возьми, в самом начале не свернул на скоростную трассу? У этого проклятого шоссе на всей протяженности только две полосы.

Он поддался порыву и выехал на встречную. И тут водитель грузовика его удивил – остался на правой полосе. Паче того, он высунул из окна левую руку и помахал, предлагая обгонять. Мэнн газанул. А в следующий миг ахнул, отпустил педаль и закрутил рулевое колесо, спеша убраться назад за грузовик. От таких резких манипуляций легковушка аж завихляла. И пока он справлялся с управлением, мимо по встречной прошмыгнул синий кабриолет. Мэн успел заметить возмущенно глядевшего на него водителя.

Автомобиль снова слушался руля. Мэнн со свистом втягивал воздух, болезненно колотилось сердце. «Боже мой! Он хотел, чтобы я влепился во встречную тачку!» Догадка ошеломила. Конечно, Мэнн сам дал маху: надо было убедиться, что впереди дорога свободна. Но ведь этот гад помахал. Мэнна аж замутило от негодования. «Ну ты сволочь! – подумал он. – Ох и сволочь!»

Вот же приключение, хоть садись и книжку пиши. Этот мерзавец не только Мэнна готов угробить, но и ни в чем не повинного встречного. Просто уму непостижимо! На Калифорнийском шоссе, утром в четверг. Почему?

Мэнн попытался успокоиться и найти рациональное объяснение случившемуся. Наверное, это из-за жары, подумал он. У водителя грузовика голова разболелась или желудок расстроился; возможно и то и другое. С женой поцапался? Ночью она его не смогла ублажить? Мэнн попытался выдавить улыбку. Причин хоть сотня наберется. Бодрая музыка теперь раздражала; он вырубил радио.

Несколько минут с перекошенным злостью лицом Мэнн тащился за бензовозом. Когда отравляемые угаром внутренности окончательно взбунтовались, он надавил правой пястью на кнопку звукового сигнала. Удерживая руку, убедился, что впереди свободна встречная полоса, и до отказа выжал педаль газа.

Грузовик моментально повторил его маневр. Но Мэнн не ушел со встречной и не убрал руку с сигнала.

«Освободи дорогу, скотина!»

Челюстные мышцы заболели от натуги, судорога свела желудок.

– Да будь ты проклят! – Мэнн резко свернул на правую полосу. Его трясло от возмущения. – Мерзкий подонок! – пробормотал он, с ненавистью глядя, как грузовик перед ним принимает вправо. – Ты что, ненормальный? Взбесился из-за того, что я обогнал твою колымагу?

Мэнн кивнул своим мыслям: да, это псих. Другого объяснения быть не может.

Что обо всем этом подумает Рут? Как бы она поступила на его месте? Наверное, сигналила бы без устали, надеясь встретить патруль. Мэнн огляделся с невеселой ухмылкой. Откуда в этой глуши взяться дорожной полиции? Разве что шериф где-то скачет на лошадке.

«А что, если съехать на обочину? – подумал он. – Может, удастся обмануть психа, обогнать его справа?»

Он пересек бровку и посмотрел вперед. Нет, исключено. Слишком тесно. Бензовоз запросто прижмет его к проволочной изгороди.

Ведя машину по обочине, Мэтт пригляделся к валяющемуся вдоль дороги мусору: пивные банки, конфетные фантики, стаканчики от мороженого, пожелтевшие, сгнившие обрывки газет. Разорванная пополам вывеска «ПРОДАЕТСЯ». «Сохраним красоту Америки», – ехидно подумал он.

Мэтт проехал мимо валуна, на котором было выведено белой краской: «Уилл Джаспер». Кто он, мать его, этот Уилл Джаспер? И что бы он сказал об этой дурацкой ситуации?

Машину вдруг затрясло. Первая паническая мысль: повреждено колесо. Но через несколько секунд стало ясно, что дело в дороге: покрытие сплошь в выбоинах. Грузовик и прицеп впереди тоже подбрасывало. «Чтоб у тебя мозги вытряхнуло!» – мстительно пожелал Мэнн.

На крутом левом повороте в зеркале заднего вида мелькнуло лицо водителя грузовика. Но разглядеть его Мэнн не успел.

– Ага, – сказал он.

Впереди начинался длинный и крутой подъем; грузовику придется ехать медленно. Где-то непременно появится возможность его обогнать. Мэнн прибавил газу и приблизился к бензовозу на минимально безопасную дистанцию.

На середине подъема Мэнн увидел слева неасфальтированную полосу разгона, причем совершенно пустую. Он выжал до отказа педаль акселератора и крутанул баранку влево. Медлительный грузовик двинулся наперерез. С отвердевшим от напряжения лицом Мэнн разогнался по встречке и резко свернул на грунтовую полосу. За его машиной всклубился пыльный шлейф, в нем скрылся бензовоз. Колеса заскрипели, завизжали, но вот вернулся прежний гул – это снова пошел асфальт.

Мэнн глянул в зеркало заднего вида, и из его горла исторгся лающий смешок. Он хотел только обогнать, но результат превзошел ожидания. Вот тебе, мерзавец! Твоя очередь дышать дрянью! Он ликующе посигналил, отбил издевательский ритм. Получил, урод?!

Легковушка перемахнула через гребень. Впереди открылся потрясающий вид: залитые солнцем холмы и долины, темная лесополоса, прямоугольники сельхозугодий с ярко-зелеными пятнами овощных полей. А вдалеке громадная водонапорная башня. Панорама зачаровала Мэнна. «Красота!» – подумал он.

Дальше он ехал с включенным радио, весело подпевая.

Через несколько минут встретился придорожный щит: «КАФЕ ЧАКА». «Спасибо, Чак, как-нибудь обойдусь», – решил Мэнн, глядя на угнездившийся в лощине серый дом. Что это на переднем дворе, уж не кладбище ли? Или выставка-продажа гипсовых статуй?

Сзади налетел рев. Мэнн посмотрел в зеркало заднего вида и похолодел от страха. Грузовик несся под уклон. Настигал.

Мэнн посмотрел на спидометр – и уронил челюсть. Больше шестидесяти миль! Под гору, да на петляющем шоссе, это совсем не безопасная скорость! А грузовик мчится еще быстрее, судя по тому, как стремительно сокращается расстояние.

Мэнн проглотил комок в горле и наклонился вправо, вписываясь в крутой поворот. «Этот парень точно свихнулся!» – подумал он.

Метнув вперед ищущий взгляд, он заметил в полумиле съезд и решил им воспользоваться. Зеркало заднего вида целиком заполняла огромная решетка радиатора. Мэнн газанул и влетел в новый поворот; покрышки пугающе завизжали. Но зато грузовику придется затормозить.

Мэнн застонал от отчаяния. Бензовоз легко одолел поворот, только крен емкостей выдал воздействие центробежной силы. Закусив дрожащие губы, Мэнн справился с очередным изгибом шоссе. Дальше – прямой спуск. Педаль газа ушла глубже, на спидометре почти семьдесят миль. Мэнн не учился ездить так быстро!

Проклятье! Он проскочил мимо съезда. Впрочем, нельзя на такой скорости сворачивать – запросто кувыркнешься. Да что нашло на этого сукина сына? Мэнн в ярости и страхе посигналил несколько раз. Потом быстро открыл окно, высунул левую руку и помахал ею назад.

– Тормози! – прокричал он и снова утопил кнопку сигнала. – Отстань, дебил полоумный! Грузовик уже почти догнал его.

«Убить хочет!» – с ужасом подумал Мэнн.

Он прекратил сигналить – на новом повороте пришлось держать баранку обеими руками. Глянул в зеркало заднего вида – там лишь нижняя часть решетки радиатора. Он вот-вот потеряет управление! Почувствовав, как зад машины пошел вбок, он поспешил газануть. Протекторы схватились за асфальт, легковушка рванула вперед.

И вот уже виден конец спуска, дальше здание с вывеской «КАФЕ ЧАКА». А грузовик снова настигает!

«Натуральный псих!» – подумал Мэнн, обуреваемый яростью пополам со страхом.

Трасса выпрямилась. Он выжал газ. На спидометре семьдесят четыре. семьдесят пять. Мэнн напрягся, стараясь держать машину как можно правее.

И вдруг затормозил, а затем свернул вправо и влетел на парковочную площадку перед кафе. Легковушка завихляла, потом ее и вовсе понесло, и Мэнн завопил от ужаса. «Руль в сторону заноса!» – прокричал внутренний голос. Легковушку раскручивало, из-под колес били фонтаны земли, вздымалась пыль. Мэнн сдуру нажал на тормоз, отчего машину понесло еще пуще.

Но вот движение начало выправляться, и он снова тормознул, теперь уже правильно, и краем глаза увидел, как мимо проносится по шоссе ревущий бензовоз.

Мэнн едва не приложился боком к одной из стоящих перед кафе машин, но его легковушка шла уже почти прямо. Он со всей силы нажал на тормоз. Зад кинуло вправо, машина наполовину развернулась, подпрыгнула, шатнулась в разные стороны и застыла в тридцати ярдах за кафе.

При такой парковке запросто можно сломать себе шею.

Мэнн сидел с закрытыми глазами в пульсирующей тишине. Колотилось сердце – как будто внутри кто-то лупил дубиной о ребра. Удастся ли обуздать дыхание? Если суждено умереть от инфаркта, то это случится именно сейчас.

Некоторое время спустя он открыл глаза и прижал к груди правую ладонь. Сердце все еще не успокоилось. Ничего удивительного, ведь не каждый день за тобой гоняется грузовик-убийца.

Он приподнял ручку и толчком распахнул дверцу. Сунулся наружу и растерянно крякнул – надо же, забыл про ремень безопасности. Нащупал дрожащими пальцами замок, нажал на кнопку открывания, высвободил пряжку. Посмотрел на кафе: интересно, что подумали хозяева о его сумасшедшей парковке?

На подкашивающихся ногах он приблизился к передней двери кафе. В окне стоял щит с призывом: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, ДАЛЬНОБОЙЩИК!» Мэнн прочитал, и ему стало не по себе. Содрогаясь, он отворил дверь и вошел. Чувствовал, что на него пялятся посетители, но не находил в себе сил встречать их взгляды. Так и смотрел прямо перед собой, пока не прошел в дальний конец зала и не отворил дверь мужского туалета.

Над умывальником он открыл правый кран и поплескал на лицо холодной водой. Желудок бунтовал, и усмирить его было невозможно.

Потом Мэнн выдернул из диспенсера несколько полотенец и промокнул лицо, кривясь от запаха бумаги. Бросил влажные комки в мусорное ведро и посмотрелся в зеркало. «Ничего, Мэнн, ты неплохо держишься». Он кивнул своим мыслям и проглотил комок в горле. Вынул металлическую расческу, привел в порядок волосы. «Ты же не знал, – сказал он себе. – Даже помыслить не мог. Плыл по течению, проживал год за годом, верил, что на свете есть незыблемые устои. Например, можно ехать по государственной трассе и не ждать, что кто-нибудь попытается тебя прикончить. Ты привык это принимать как само собой разумеющееся. Но вдруг случается нечто из ряда вон, и рушится карточный домик логики и привычек. Одно дорожное происшествие, и твой уютный мирок повержен в прах, вокруг тебя – джунгли».

«Человек – наполовину зверь, наполовину ангел». Где он читал или слышал эту фразу? Мэнна проняла дрожь.

Водитель того грузовика – зверь. На все сто процентов.

Дыхание почти вернулось в норму. Мэнн натужно улыбнулся своему отражению: «Ничего, дружище, все уже позади. Был гнусный кошмар, но он закончился. Ты едешь в Сан-Франциско. Поселишься в хорошей гостинице, закажешь в номер бутылочку дорогого шотландского, откиснешь в горячей ванне и забудешь свои приключения».

«Так держать!» – велел он себе и вышел из туалета.

И застыл столбом, утратив способность дышать. Сердце бешено заколотилось, отпала челюсть.

Мэнн смотрел через окно на парковку.

Там стоял бензовоз с прицепом.

Это был шок. Мэнн не поверил собственным глазам. Невероятно! Грузовик пронесся мимо на предельной скорости. Его водитель победил в состязании. Выиграл чертову гонку! Завоевал все шоссе!

ЗАЧЕМ ОН ВЕРНУЛСЯ?!

Охваченный ужасом, Мэнн огляделся. В кафе пятеро посетителей: трое у стойки, двое за столиками. Он обругал себя: почему не смотрел на лица, когда вошел в кафе? Как теперь узнать того водителя?

У Мэнна задрожали ноги.

Он торопливо прошагал к ближайшему столику и неловко уселся. «Теперь ждать, – сказал себе. – Просто ждать».

Конечно же, опознать водителя бензовоза можно. Прикрываясь меню, Мэнн смотрел по-над его верхней кромкой. Вон тот, в спецовке цвета хаки? Жаль, не видно его рук. Взгляд нервно метался по залу. Конечно, не этот, у кассы, в пиджачной паре. Остаются трое. Тот, что за передним столиком, брюнет с квадратной физиономией? На руки бы посмотреть. Кто-нибудь из двоих у стойки? Мэнн боязливо присмотрелся к ним. Ну почему он сразу не заглянул в лица?!

«Просто жди! – велел он себе. – Жди, черт возьми!»

Да, водитель бензовоза здесь. Но это не означает автоматически, что он намерен продолжать безумную дуэль. Возможно, «Кафе Чака» – единственное место на много миль в округе, где можно поесть. Водитель небось с самого начала был намерен здесь остановиться. Но он слишком разогнался, вот и не смог сразу зарулить на площадку. Развернулся чуть дальше и проехал назад. Только и всего.

Мэнн заставил себя читать меню. «Спокойно! – подумал он. – Нет причин так волноваться. Пива, что ли, выпить для расслабления нервов».

Из-за стойки вышла женщина, и Мэнн заказал сэндвич из ржаных гренок с ветчиной и бутылку «Курза». Когда официантка отвернулась, он спохватился: мог же просто выйти из кафе, запрыгнуть в машину и умчаться. И сразу бы выяснилось, намерен ли водитель бензовоза и дальше гоняться за ним. А теперь Мэнн будет мучиться неизвестностью, пока не доест сэндвич. Он только что не стонал, коря себя за глупость.

Но что, если водитель грузовика выйдет следом за ним и возобновит преследование? Опять все сначала? Даже если Мэнн успеет отъехать далеко, бензовоз все равно настигнет. Всю дорогу гнать на скорости восемьдесят или девяносто Мэнну не под силу. Хорошо, если на Калифорнийском шоссе встретится дорожный патруль. А если нет, что тогда?

Мэнн совладал с паническими мыслями. Попытался взять себя в руки. Уже не украдкой рассмотрел посетителей. Двое выглядели очень подозрительно: квадратнолицый за передним столиком и коренастый в рабочем комбинезоне за стойкой. Возник соблазн подойти к каждому из них и извиниться, мол, не хотел тебя обидеть, приятель. Любыми способами успокоить этого типа – вероятно, маниакально-депрессивного психа. Пивом его, что ли, угостить, поговорить по душам.

Но он не мог даже шевельнуться.

Может, водитель грузовика уже сам унялся? А Мэнн его только снова разозлит?

Эта неопределенность высасывала силы. Мэнн вяло кивнул официантке, когда та поставила перед ним тарелку и бутылку. Глотнул пива и поперхнулся, закашлялся. Водителю грузовика небось смешно? Да кто дал этому негодяю право так издеваться над человеком? У нас свободная страна или нет? А раз свободная, значит можно на дорогах обгонять всяких подонков.

– Да пошел ты! – пробормотал Мэнн.

И напряг волю, стараясь приободриться. Слишком уж близко к сердцу он принял случившееся. Нет причин для тревоги.

Или есть?

Мэнн посмотрел на стену, где висел таксофон. Что мешает позвонить в местное отделение полиции и все рассказать?

Мешает то, что он опоздает и разозлит Форбса, а это чревато срывом сделки. И что, если водитель грузовика не испугается полиции? Будет все отрицать? Нельзя исключать, что полицейские ему поверят и не заступятся за Мэнна. Они уедут, а дальнобойщик опять погонится за Мэнном, рассвирепев вконец.

«Боже!» – в отчаянии подумал Мэнн.

Сэндвич оказался безвкусным, пиво до противного кислым. Мэнн жевал, уткнувшись взглядом в стол. Ну почему он просто сидит, ничего не предпринимая? Взрослый же человек! Почему не встанет и не решит проблему?

Левую руку тряхнуло нервной судорогой, пиво пролилось на брюки. Человек в спецовке встал и направился к стойке. С сильно бьющимся сердцем Мэнн проследил, как тот дает деньги официантке, берет сдачу и зубочистку из стаканчика, выходит.

Этот, в спецовке, не забрался в кабину бензовоза.

Значит, водитель грузовика сидит за передним столиком. В памяти всплыло его лицо: квадратное, с темными глазами и черными волосами.

Лицо человека, который пытался его убить.

Мэнн резко встал: боязнь уступила решительности. Глядя прямо вперед, направился к выходу. Любой вариант лучше, чем сидение сиднем. У кассового аппарата Мэнн задержался, судорожно глотая воздух и чувствуя, как сильно вздымается при этом грудь. Водитель смотрит?

Мэнн проглотил комок в горле и вынул из правого брючного кармана стопку долларовых купюр. Посмотрел на официантку. «Ну давай же!» – мысленно поторопил ее. Глянул в чек и поискал дрожащей рукой мелочь. Выпала монета, покатилась по полу. Подбирать не стал; положил на стойку доллар и четвертак, остальные деньги запихал обратно в карман.

И услышал, как встал мужчина из-за переднего столика. По спине побежали ледяные мурашки. Мэнн быстро повернулся к двери, распахнул и краем глаза увидел, как квадратнолицый подходит к кассе. Выскочив из кафе, Мэнн широкими шагами двинул к своей легковушке. Во рту опять пересохло, сердце больно стучало в грудную клетку.

И вдруг он сорвался на бег. Сзади хлопнула дверь кафе; Мэнн с трудом поборол желание оглянуться. Что это, неужели топот бегущих ног? Но вот и машина. Мэнн дернул дверцу, неуклюже втиснулся на сиденье. Полез в карман брюк за ключами, схватил и едва не выронил. Рука так сильно тряслась, что ключ не попадал в личинку замка зажигания. Мэнн застонал, обуреваемый мучительным страхом.

«Ну же! Скорей!»

Ключ вошел, Мэнн конвульсивно провернул его и газанул за мгновение до того, как воткнул первую передачу. Развернулся, погнал к выезду на шоссе. Краем глаза успел увидеть, как пятится от кафе бензовоз с прицепом.

И тут на Мэнна нахлынуло.

– Нет! – в гневе вскричал он и ударил по педали тормоза.

Это просто идиотизм! Какого черта? Почему он должен убегать?

Машина завихляла и стала, чуть не подпрыгнув. Плечом распахнув дверцу, Мэнн вылез, выпрямился и широким злым шагом двинулся к грузовику.

«Ладно, приятель, – подумал он, прожигая взглядом человека за баранкой бензовоза, – хочешь расквасить мне нос – дам тебе шанс, но больше никаких дурацких состязаний на шоссе!»

Бензовоз набирал скорость. Мэнн поднял правую руку и крикнул:

– Эй!

Водитель увидел его, в этом не было сомнений.

– Эй!

Мэнн побежал, когда бензовоз поравнялся с ним, рыча двигателем. Грузовик уже сворачивал на автостраду. Мэнн несся вдогонку, кипя от гнева. Водитель переключил скорость, бензовоз покатил быстрее.

– Стой! – кричал Мэнн. – Стой!

Он перешел на шаг, остановился, запаленно дыша и глядя, как грузовик удаляется по шоссе, сворачивает за холм, исчезает.

– Ах ты гад! – пробормотал Мэнн. – Подлая, трусливая сволочь!

Он поплелся к легковушке, пытаясь внушить себе, что водитель грузовика убежал от кулачной драки. Может, оно и так, да что-то не верится.

Сел в машину. Хотел уже выехать на трассу, но передумал и заглушил двигатель. Тот психопат небось ползет со скоростью пятнадцать миль в час и поджидает Мэнна. А вот шиш тебе! Сорвется встреча? Не факт. Форбсу придется подождать. Но если и не дождется, плевать. Мэнн посидит здесь, даст маньяку отъехать подальше. Пусть он думает, что победил.

Мэнн ухмыльнулся. «Приятель, да ты прямо Красный Барон. Сбил меня в „собачьей схватке“. Принимай искренние поздравления и вали к чертовой матери».

Мэнн покачал головой. Нет, не верится.

Раньше надо было это сделать – выйти, подождать. И тогда водитель грузовика отвязался бы. «Или выбрал бы кого-нибудь другого, – пришла пугающая мысль. – О господи! Наверное, вот так и проводит этот садист свои рабочие часы! Неужели такое возможно?»

Мэнн посмотрел на приборную панель: 12:30 на часах. «Надо же! – подумал он. – Все продолжалось меньше часа». Он развернулся на водительском сиденье, закинул ноги на пассажирское, закрыл глаза и припомнил, что у него запланировано на завтра и послезавтра. Сегодняшний день, похоже, безнадежно испорчен.

Он открыл глаза, побоявшись уснуть и потерять слишком много времени. Прошло почти одиннадцать минут. Тот чокнутый наверняка уже на безопасном расстоянии – не меньше одиннадцати миль сделал, если не сбрасывал скорость. Достаточно. Мэнн поедет спокойно, не стараясь наверстать упущенное время.

Он пристегнулся, завел двигатель, включил первую передачу, подъехал к большаку, кинул взгляд вправо-влево: машин не видно. Шикарный день для дальней поездки. Все автомобилисты сидят по домам, – не иначе, у психа тут серьезная репутация. «Внимание, на трассе Бешеный Дальнобойщик, заприте вашу тачку в гараже». Мэнн ухмыльнулся собственной шутке, выезжая на трассу.

Не разум, а мышечный рефлекс заставил правую ногу утопить педаль тормоза. Легковушка резко остановилась, Мэнн всмотрелся в даль. Бензовоз стоял на обочине ярдах в девяноста, не дальше.

Мэнн полностью утратил способность действовать. Понимал, что стоит на чужой полосе, что надо разворачиваться или съезжать с полотна, но мог лишь с открытым ртом таращиться на грузовик.

Он вскрикнул и рывком убрал ноги с педалей, когда позади взвыл автомобильный сигнал. Глянул в зеркало заднего вида и обмер, увидев стремительно приближающийся желтый универсал. Машина выскочила на встречку и исчезла из зеркала. Мэнн успел заметить, как универсал проносится мимо, вихляя и визжа покрышками. Заметил и лицо водителя – перекошенное, с быстро шевелящимися губами. Конечно, тот ругал его на все корки.

Желтый автомобиль вернулся на свою полосу. Странное чувство испытал Мэнн, видя, как универсал проносится мимо бензовоза. Этот разъяренный водитель может преспокойно катить дальше, маньяк ему не опасен. Бешеный Дальнобойщик выбрал Мэнна, другие его не интересуют.

Просто наваждение какое-то. Но нет, это происходит в действительности.

Мэнн переехал на обочину. Убрал рычаг со скорости, откинулся на сиденье, глядя на грузовик. Опять разболелась голова, в висках стучал пульс, как накрытые подушкой часы.

И что же теперь делать? Он не сомневался, что, если выйдет из машины и направится к грузовику, тот отъедет и запаркуется в отдалении. Надо принять факт, что ты имеешь дело с психопатом. Мэнн вновь ощутил тремор мышц желудка. Сердце небыстро, но сильно билось о грудную клетку.

Что теперь?

Внезапно нахлынул гнев, Мэнн воткнул передачу и газанул. Колеса повизжали, прежде чем схватились за грунт; машина вильнула на асфальт. И сразу же пришел в движение грузовик. «Этот урод держал мотор на холостых!» – со страхом и ненавистью сообразил Мэнн.

Он нажал на педаль акселератора – и вдруг понял, что не проскочит. Грузовик перегородит дорогу, и Мэнн врежется в прицеп. Воображение живо нарисовало яростную вспышку и чернеющее в языках пламени тело. Он притормозил – осторожно, чтобы не потерять управление.

Решил, что скорость упала до безопасной, свернул на обочину и остановился, переведя рычаг в нейтральное положение.

Ярдах в восьмидесяти грузовик тоже съехал с дорожного полотна и стал.

Мэтт барабанил пальцами по рулевому колесу. Что дальше? Развернуться, проехать назад, найти боковую дорогу и перебраться на другую трассу до Сан-Франциско? Но где гарантия, что бензовоз не поедет следом? Мэнн зло закусил губы – с такой силой, что задергались щеки.

Нет! Он не повернет назад!

На его лице вдруг отразилась решимость. «Черта с два я просижу тут целый день!» Он включил первую скорость, вывел машину на асфальт. Увидел, как тронулся бензовоз, но сам не стал разгоняться, а пристроился за прицепом, ярдах в тридцати.

На спидометре сорок миль в час. Водитель высунул руку из окна, помахал вперед. Как это понимать? Псих взялся за ум? Решил наконец, что дело слишком далеко зашло?

«Так я тебе и поверил», – подумал Мэнн.

Повсюду горные кряжи, но дорога прямая, насколько хватает глаз. Размышляя, Мэнн постукивал пальцем по кнопке звукового сигнала. Допустим, он будет ехать за бензовозом всю дорогу до Сан-Франциско, держась близко, но так, чтобы не травиться выхлопом. Вряд ли дальнобойщик перегородит перед ним шоссе. А если съедет на обочину, якобы пропуская, Мэнн на этот трюк не купится, он тоже примет вправо. Так надежнее, хотя день обещает быть длинным и утомительным.

С другой стороны, еще одна попытка обогнать грузовик стоит риска. Несомненно, подонок именно этого и ждет, но таким огромным автомобилем управлять сложнее, чем легковушкой. Законы механики на стороне Мэнна. У бензовоза преимущество в массе, но он проигрывает в устойчивости, да к тому же у него прицеп. Если, скажем, Мэнн рванет на скорости восемьдесят миль в час и впереди будет – наверняка будет – несколько крутых подъемов, грузовик отстанет.

Хватит ли смелости долго держать эту скорость – вот вопрос. Мэнн еще никогда так не гонял. Но чем дольше он обдумывал свою затею, тем соблазнительней она выглядела. Куда привлекательней, чем альтернативный вариант.

Наконец Мэнн решился. «Давай!» – скомандовал он себе. Проверил трассу впереди, от души газанул и перескочил на встречку. Настигая грузовик, напрягся: вот сейчас тот подрежет! Но бензовоз не покинул свою полосу. Легковушка преодолела всю его огромную длину. Мэнн повернул голову и увидел трафаретную надпись на дверце кабины: «КЕЛЛЕР».

«КИЛЛЕР» – показалось ему, и он аж притормозил в страхе. Но снова прочитал фамилию, понял свою ошибку и резко вдавил педаль газа. Увидев в зеркале отражение грузовика, перестроился.

А потом его затрясло, в нем смешались облегчение и страх. Грузовик разгонялся. Намерение дальнобойщика прояснилось, и удивительным образом это благотворно сказалось на нервах Мэнна. Да вдобавок Мэнн запомнил его лицо и узнал фамилию – эти обстоятельства как будто уменьшали опасность. Прежде дальнобойщик был безликим и безымянным – не человек, а воплощенный мистический ужас. Но теперь это по крайней мере личность.

«Ладно, Келлер, – мысленно проговорил Мэнн, – поглядим, на что способен твой серебристо-красный антиквариат».

«Приступим», – подумал он и прибавил газу.

Мэнн скривился – спидометр показывал всего семьдесят четыре мили. Он все жал на газ, глядя то вперед на шоссе, то на приборную доску. Стрелка спидометра добралась до отметки восемьдесят. Пожалуй, есть чем гордиться. «Эй, Келлер! – мысленно воззвал он. – Попробуй теперь догнать, гад!»

Через несколько секунд Мэнн посмотрел в зеркало заднего вида. Да что же это?! Бензовоз сократил отрыв?! А что на спидометре? Семьдесят шесть! Проклятье! В гневе Мэнн снова утопил педаль акселератора. Должно быть не меньше восьмидесяти! От напряжения дыхание сделалось судорожным.

Он заметил справа на обочине стоящий под деревом бежевый седан. Внутри молодая пара, разговаривают. И вот они уже позади, их безмятежный мирок стремительно удаляется от мирка кошмарного, в котором нынче живет Мэнн. Они хоть заметили его, проезжавшего мимо? Вряд ли.

Он вздрогнул от неожиданности – на капот и лобовое стекло упала тень проходящей поверху эстакады. Рваный вздох, взгляд на спидометр. Восемьдесят одна миля. Что в зеркале? Грузовик догоняет или это воображение шалит? Мэнн с надеждой всмотрелся вперед: раз есть эстакада, значит поблизости должен быть населенный пункт. Черт с ней, со встречей; он остановится у полицейского участка и расскажет о случившемся. Ему обязательно поверят. С чего бы ему сворачивать с шоссе и искать полицию, не будь это правдой? И наверняка в здешних краях Келлер уже успел снискать худую славу. «Ну разумеется, мы его поймаем, – услышал Мэнн воображаемое обещание безликого полицейского. – Этот чокнутый негодяй уже давно напрашивается, и теперь он ответит за все».

Мэнн встряхнулся и посмотрел в зеркало. Грузовик и правда уже ближе! Раздраженная гримаса, взгляд на спидометр. Опять семьдесят четыре! Раззява чертов, хватит считать ворон! Застонав от злости на себя, Мэнн прибавил газу. «Даешь восемьдесят! – приказал он себе. – За тобой гонится убийца!»

Дорога здесь пересекала цветущий сад. «Сирень», – определил Мэнн. Белизна и пурпур, бесконечные ряды кустов. Возле шоссе халупа с вывеской «СВЕЖИЕ ПОЛЕВЫЕ ЦВЕТЫ».

К халупе примыкает дворик, на ограде из упаковочного картона криво выведено: «ПОХОРОНЫ». Мэнну вдруг представилось, как он лежит в гробу, весь размалеванный – не человек, а гротескный манекен. Нахлынул густой цветочный запах. Рут и дети сидят в первом ряду, опустив голову. И здесь же вся родня.

Машину вдруг затрясло на плохом асфальте; что ни колдобина, то вспышка боли у Мэнна в голове. Рулевое колесо сделалось неподатливым, пришлось крепко сжать его обеими руками, по которым побежали грубые вибрации. Мэнн уже не осмеливался посмотреть в зеркало.

Во что бы то ни стало держать скорость! Келлер ее не сбросит, это как пить дать.

А вдруг лопнет камера?

Тогда Мэнн моментально потеряет управление. Он представил, как машина кувыркается с грохотом и скрежетом, как взрывается бензобак, как вспыхивает раздавленное тело.

Но вот закончился разбитый участок дороги, и мигом взгляд Мэнна перескочил на зеркало заднего вида. Бензовоз не ближе, но и не отстал. Мэнн снова посмотрел вперед: там холмы и горы. Хочется верить, что подъемы помогут, что на них не потеряешь в скорости. Но страшно думать о спусках, представлять, как сзади накатывает грузовик, бьет с чудовищной силой, сбрасывает легковушку с обрыва. Воображение нарисовало десятки разбитых машин, ржавеющих по каньонам, – с шоссе их не видно, но в каждом мертвец, а то и не один. И все это дело рук Келлера.

Легковушка ракетой влетела в коридор из деревьев. По обеим сторонам шоссе – эвкалиптовая лесополоса, расстояние между стволами – три метра. Будто мчишь по каньону с высоченными стенами. Мэнн ахнул и дернулся, когда по ветровому стеклу хлестнула большая ветка с пыльными листьями. «О боже! – подумал он. – Я уже на пределе. Сейчас сорвусь».

Он вдруг понял, что Келлер только этого и ждет. Представил, как квадратнолицый водитель хохочет, проезжая мимо смятой горящей легковушки. Радуется, что прикончил жертву, даже не дотронувшись до нее.

Мэнн снова вздрогнул – очень уж неожиданно машина выскочила из лесополосы на открытое место. Кончился прямой участок дороги, теперь она петляла между холмами. Мэнн решился прибавить газу. Восемьдесят три мили. Почти восемьдесят четыре.

Слева – холмы, вдали они сливаются с горами. Виден черный автомобиль, он по грунтовке пробирается к шоссе. Это только кажется или в самом деле его бок раскрашен белым? У Мэнна усилилось сердцебиение. Он порывисто вдавил правую пясть в кнопку звукового сигнала. Долгий и пронзительный, до звона в ушах, вой. Неужели и правда полицейская машина?

Он прекратил сигналить. Нет, это не патруль. Проклятье! В нем всколыхнулась ярость. Келлера, должно быть, забавляют эти жалкие попытки спастись. Небось хохочет вовсю.

Мэнн будто наяву услышал хриплый ехидный голос водителя бензовоза: «Что, малыш, думал, коп тебя выручит? А вот и ни хрена! Ты сдохнешь!»

Лютая ненависть точно когтями сжала сердце. «Сволочь, мразь! – подумал Мэнн, колотя правым кулаком по сиденью. – Будь ты проклят, Келлер! Не бывать по-твоему, это я тебя убью, если ничего другого не останется».

Между тем холмы приблизились. Впереди должны быть подъемы, длинные и крутые. У Мэнна затеплилась надежда: наверняка получится уйти в отрыв. Этот урод не сможет держать на подъеме восемьдесят в час. «А я смогу!» – вскричал в неистовом воодушевлении разум. Мэнн проглотил скопившуюся во рту слюну. Заметил, что рубашка на спине промокла; пот течет и по бокам. Сегодня только ванна и выпивка, а дела – завтра. Надолго – в горячую воду, а потом, не торопясь, по глоточку, виски со льдом. «Катти Сарк». Да, роскошь, но Мэнн ее заслужил.

Начался пологий подъем. Паршиво, что не крутой! У бензовоза такая инерция, что он не успеет потерять скорость. Мэнн безотчетно возненавидел ландшафт. Вот уже пошел спуск, такой же плавный. Мэнн посмотрел в зеркало. «Квадратный», – пришло на ум. В этом бензовозе все квадратное: решетка радиатора, брызговики, торцы бампера, контуры кабины, даже лапищи и рожа Келлера. Мэнн представил грузовик в виде живого существа: громадного, неразумного, свирепого. Преследующего добычу, подчиняясь только хищным инстинктам.

Он завопил от ужаса, увидев впереди знак «Дорожные работы». Перегорожены обе полосы, большая черная стрелка указывает на объезд. Крик сменился стоном отчаяния: объезжать надо по грунтовке! Нога машинально легла на тормоз, качнула несколько раз. Мэнн бросил растерянный взгляд на зеркало заднего вида: грузовик мчал с прежней скоростью!

Что он делает?!

С застывшим выражением ужаса на лице Мэнн закрутил рулевое колесо вправо.

Он напрягся, когда передние колеса съехали на грунт. В течение секунды не сомневался, что машину развернет – ее уже заносило влево. «Не надо!» – беззвучно взмолился он. Но вот уже легковушка скачет по колеям, и Мэнн, прижимая локти к бокам, старается удержать руль. Колеса бьются об ухабы, баранка рвется из рук, тарахтят в дверцах стекла. Больно мотается взад-вперед голова. Мэнн подскакивает, оттягивая ремень безопасности, и с силой бьется задом о сиденье. Бешеную скачку автомобиля по буграм и колдобинам он ощущает каждым позвонком. Как ни сжимай челюсти, зубы все равно лязгают. Мэнн взвизгнул от боли, когда резцы проткнули губу.

Он испуганно ахнул – зад машины заносило вправо. Закрутил баранку влево, потом, рыча от натуги, в противоположном направлении. Вскрикнул, когда столб ограды сломался под ударом заднего правого крыла. Пытаясь вернуть управление, несколько раз нажал на тормоз. Зад машины бросило влево, из-под колес ударили грязевые фонтаны. В горле застрял крик. Машину понесло вправо, но водитель, неистовыми рывками крутя рулевое колесо, выровнял ее движение.

Голова теперь пульсировала не слабей, чем сердце, – мощные размеренные спазмы. Мэнн закашлялся, поперхнувшись кровью из прокушенной губы.

Неожиданно грунтовка закончилась, машина вновь обрела устойчивость на асфальте, и Мэнн рискнул посмотреть в зеркало. Бензовоз, хоть и медленно, ехал следом, качался, как баржа в штормовом море; огромные колеса вздымали тучу пыли. Мэнн с силой нажал на акселератор, и легковушка ринулась вперед. Впереди отличный крутой подъем; вот тут-то и удастся нарастить дистанцию. Мэнн проглотил кровь, поморщился от ее вкуса, нашарил в брючном кармане носовой платок. Прижал его к губе, не отрывая глаз от дороги.

Еще полсотни ярдов до подъема. Он поерзал – мокрая рубашка липла к коже. Посмотрел в зеркало: бензовоз только что добрался до шоссе.

«Что, Келлер, догнал? – ядовито подумал Мэнн. – Хрен тебе!»

Легковушка не проехала и десятка ярдов по склону, как вдруг из-под капота потек пар. Мэнн напрягся, глаза расширились от страха. Струйка окрепла, превратилась в дымное облако. Мэнн посмотрел на приборную доску: красная лампочка еще не светится, но зажжется с минуты на минуту.

Как такое могло случиться? И в тот самый момент, когда Мэнн должен был оторваться от погони? Впереди длинный подъем, со множеством изгибов дороги. Останавливаться нельзя.

«Может, рвануть назад?» – пришла вдруг мысль.

Он посмотрел вперед. Шоссе слишком узкое, оно зажато между обрывами. Беспрепятственно развернуться и тем более проскочить мимо бензовоза не получится. Если Мэнн все-таки попробует это сделать, Келлер просто вильнет и ударит в лоб.

– О боже! – пробормотал Мэнн.

Ему не выжить!

Круглыми от ужаса глазами он смотрел вперед; пар мешал обзору. Мэнн вдруг вспомнил тот день, когда в последний раз чистил моторный отсек. Механик на автомойке посоветовал заменить патрубки радиатора – они растрескиваются при обработке паром.

Поблагодаривший его кивком Мэнн решил это сделать позже, когда появится время.

Когда появится время! Фраза кинжалом вонзилась в сердце. Он не удосужился заменить патрубки, и теперь эта оплошность будет стоить ему жизни.

На приборной доске зажглась лампочка, Мэнн всхлипнул в ужасе и впился взглядом в надпись «ПЕРЕГРЕВ», красную на черном. Хватая ртом воздух, понизил передачу. Почему не сделал этого сразу?

Склон кажется бесконечным. Уже слышно, как клокочет радиатор. Сколько там осталось охлаждающей жидкости? А пар все гуще, видимость все хуже. Мэнн включил дворники, и те зашаркали по стеклу.

Жидкости хватит, чтобы добраться до вершины горы. «И что потом?!» – вскричал рассудок.

С пустым радиатором не получится ехать даже под уклон. Взгляд в зеркало: грузовик изрядно отстает. Мэнн аж зарычал в безумной ярости: «Если б не проклятая трубка, я был бы уже далеко!»

Машина дернулась, и снова Мэнна объял ужас. Может, затормозить, выскочить, убежать с шоссе, вскарабкаться на склон?

Он не решился. Пока машина едет, есть какое-никакое чувство защищенности. Бросишь ее, и ты все равно что голый, и с тобой может случиться все, что угодно.

Мэнн затравленно смотрел вдоль склона, стараясь не замечать красного огонька на краю поля зрения. Ярд за ярдом машина теряла скорость. «Дотяни! Дотяни!» – беззвучно умолял ее Мэнн, хоть и знал, что это бесполезно. Бег легковушки делался все более рваным, клекот радиатора казался оглушительным. В любой миг заклинит мотор, машина станет как вкопанная и Мэнн превратится в неподвижную мишень.

«Нет!» – подумал он, стараясь одолеть панику.

Он уже почти на вершине, но в зеркале виден надвигающийся бензовоз. Педаль акселератора до отказа вниз; в ответ – скрежет мотора. Мэнн застонал. Надо дотянуть до вершины! «Господи, пожалуйста, помоги!» – вопил его разум.

До вершины уже рукой подать. Она еще ближе. ближе. Дотяни!

– Дотяни!

Машина содрогалась, лязгала, теряла скорость. Из-под капота хлестало масло, дым и пар. Метались по стеклу дворники. Пульсировала боль в голове, колотилось сердце, онемели руки.

«Господи, дотянуть бы! Дотянуть! Дотянуть!»

Есть!

С губ сорвался ликующий крик. Страшно дергаясь, машина двинулась вниз. Мэнн сдернул рычаг на нейтраль – пусть тачка катится по инерции. Но радостный вопль застрял в горле – Мэнн увидел, что впереди холмы, одни холмы.

Ничего! Он едет под уклон, и конец спуска еще далеко.

Встретился дорожный знак: «ГРУЗОВИКАМ 12 МИЛЬ НА НИЗКОЙ ПЕРЕДАЧЕ». Двенадцать миль! И все под уклон! Это же здорово!

Машина поехала быстрее. Мэнн посмотрел на спидометр: сорок семь миль в час. Красная лампочка по-прежнему горит. Можно еще долго беречь мотор – пусть остывает, лишь бы грузовик держался подальше.

Скорость все увеличивалась. Пятьдесят. пятьдесят одна. Мэнн посматривал на стрелку, та неуклонно смещалась вправо. Он глянул в зеркало – грузовик пока не появился. Если повезет, Мэнн значительно увеличит дистанцию. Он бы еще сильнее оторвался, если бы не перегрелся мотор, но и так неплохо получается. Впереди должна быть какая-нибудь стоянка.

Стрелка миновала отметку пятьдесят пять и двинулась к шестидесяти.

Он снова посмотрел в зеркало и вздрогнул: бензовоз уже преодолел вершину холма. Поймав себя на том, что затряслись губы, Мэнн плотно сжал их. Взгляд заметался между зеркалом и плохо различимой в дыму и пару дорогой. Грузовик разгонялся, – конечно же, Келлер выжал педаль акселератора до упора. Ему не понадобится много времени, чтобы догнать легковушку.

Правая рука Мэнна самопроизвольно потянулась к рычагу переключения скоростей. Спохватившись, он ее убрал. Взглянул на спидометр и поморщился. Шестидесяти миль мало. Ничего не остается, как включить скорость.

Рука не успела лечь на рычаг – заглох мотор. Мэнн схватился за ключ зажигания. Двигатель скрежетал, но не заводился. Спохватившись, что вот-вот съедет за бровку, Мэнн крутанул рулевое колесо. Еще раз провернул ключ – безрезультатно. Посмотрел в зеркало заднего вида. Грузовик быстро приближался. Стрелка спидометра показывала шестьдесят две мили. Нахлынула волна паники; Мэнн мог лишь в отчаянии смотреть вперед.

И вдруг он увидел в нескольких сотнях ярдов ответвление от шоссе – карман для грузовиков со сгоревшими тормозами. Что ж, выбирать не приходится. Или он свернет туда, или получит удар сзади. Бензовоз уже близко, слышен высокий вой его мотора. Мэнн неосознанно принял правее, но потом рванул влево руль. Нельзя выдавать замысел, необходимо ждать до последнего. Иначе Келлер повернет следом.

Почти поравнявшись с въездом в карман, Мэнн закрутил баранку. Зад легковушки понесло влево, завизжали покрышки. Мэнн вращал руль в сторону заноса и тормозил, но так, чтобы не потерять управление полностью. Задние колеса зацепились за дорогу, и машина на скорости шестьдесят миль юркнула в неасфальтированный карман, взбив пылевую тучу. Теперь уже Мэнн ударил по тормозам от души. Задние колеса заскользили, машина крепко приложилась правым боком к земляному борту кармана. Под вопли водителя она отскочила; неистово вихляющую, ее несло к обрыву.

Мэнн всей своей тяжестью налег на педаль тормоза. Легковушку мотнуло вправо и снова ударило о земляной борт. Мэнн услышал скрежет металла и громкий щелчок собственных шейных позвонков. Машину подбросило в последний раз, и она замерла.

Будто во сне Мэнн повернул голову и увидел, как сворачивает с автострады бензовоз. Не в силах пошевелиться, он смотрел на несущуюся к нему громадину. Понимал, что это надвигается сама смерть, но не испытывал никаких чувств – настолько ошеломил его вид стремительно приближающегося монстра.

Огромный силуэт уже заслонил небо. Мэнн удивился странному ощущению в горле. Он не отдавал себе отчета, что кричит.

И вдруг бензовоз накренился. В зачарованном молчании Мэнн наблюдал, как он медленно заваливается набок, точно подстреленный исполинский зверь. Так и не добравшись до легковушки, грузовик Келлера исчез из зеркала заднего вида.

Онемелыми пальцами Мэнн отстегнул ремень безопасности и отворил дверцу. Кое-как выбрался из машины, подковылял к обрыву, посмотрел вниз. И как раз успел увидеть финал катастрофы.

Так уходит на дно корабль, набравший воды в трюмы. Скатывался и прицеп, вхолостую крутя громадными колесами.

Сначала взорвалась цистерна-полуприцеп. Ударная волна оттолкнула Мэнна, грубо усадила на землю. Внизу снова рвануло. Жаркий воздух хлестнул по телу, заныло в ушах. Перед остекленевшим взором вырос столб пламени, рядом с ним – другой.

Мэнн снова подобрался к краю дороги и заглянул в каньон. Оттуда взлетали клубы пламени, подернутые маслянистым черным дымом. Не видно ни тягача, ни прицепов, только огонь. Мэнн смотрел на них некоторое время, ничего не ощущая, ни о чем не думая.

И вдруг в нем проснулось чувство – нет, не страх, не жалость и не тошнота, хотя все это вскоре придет. Нет, Мэнна обуяла свирепая радость.

Всегда живший в нем далекий предок, первобытный зверь, ликующе ревел над поверженным врагом.

Перевод Г. Корчагина

День расплаты

Дорогой папа!

Посылаю эту записку в ошейнике Рекса, потому что сам вынужден остаться здесь. Надеюсь, мое сообщение благополучно дойдет до тебя.

Твое письмо по поводу уплаты налогов я не смог вручить, потому что вдова Блэкуэлл убита. Она наверху. Я перенес ее на постель. Выглядит она кошмарно. Мне бы хотелось, чтобы ты сообщил шерифу и судебному следователю Уилксу.

Что касается маленького Джима Блэкуэлла, я не знаю, где он находится в данную минуту. Он так перепуган, что бегает по дому и прячется от меня. На него, должно быть, здорово нагнал страху тот, кто убил его мать. Он не говорит ни слова. Только мечется по углам, как загнанная крыса. Иногда я вижу в темноте его глаза, а потом они исчезают. У них здесь, как ты знаешь, нет электричества.

Я пришел на закате, чтобы отдать твое письмо. Позвонил в колокольчик, но мне никто не открыл, поэтому я толкнул входную дверь и заглянул внутрь.

Все занавески были задернуты. Тут я услышал, как кто-то тихо пробежал через гостиную, после чего ноги застучали по лестнице. Я позвал вдову, но никто не ответил.

Отправившись к лестнице, я заметил Джима, который смотрел на меня сквозь ряд балясин. Поняв, что его заметили, он сбежал вниз, в прихожую, и с тех пор я его не видел.

Я осмотрел комнату наверху. Наконец зашел в комнату вдовы Блэкуэлл, она лежала мертвая на полу, в луже крови. Горло перерезано, глаза широко раскрыты и глядят прямо на меня. Кошмарное зрелище!

Я закрыл ей глаза, осмотрел комнату и нашел опасную бритву. Вдова была полностью одета, из чего я заключил, что убийца замышлял только грабеж.

Так вот, папа, прошу тебя, как можно быстрее приезжай с шерифом и судебным следователем Уилксом. Я останусь здесь, прослежу, чтобы Джим не убегал далеко от дому, а не то заблудится в лесу. Но приезжай как можно скорее, потому что мне совершенно не нравится сидеть здесь, пока вокруг в потемках рыщет Джим.

Люк

Дорогой Джордж!

Мы только что вернулись из дома твоей сестры. Газетчикам мы пока не говорили, так что я обо всем расскажу тебе сам.

Я отправил Люка доставить бумаги по налогам на недвижимость, и он обнаружил, что твоя сестра убита. Я совсем не в восторге оттого, что мне приходится сообщать тебе об этом, но должен же кто-то это сделать. Шериф с помощником уже обшаривают окрестности в поисках убийцы. Они считают, это был какой-нибудь бродяга. Она не изнасилована, и, насколько мы можем судить, из дому ничего не пропало.

Но более всего меня беспокоит маленький Джим.

Этот мальчик может скоро умереть от истощения и даже просто от страха. Он ничего не ест. Иногда проглатывает кусочек хлеба или откусывает конфету, но как только начинает жевать, лицо у него кривится и его сейчас же начинает сильно рвать. Я вообще ничего не понимаю.

Люк обнаружил твою сестру в спальне с перерезанным от уха до уха горлом. Судебный следователь Уилкс утверждает, что это сделано сильной уверенной рукой: рана глубокая и ровная. Мне ужасно не хотелось рассказывать обо всем этом, но, думаю, тебе лучше знать правду. Похороны состоятся через неделю.

Мы с Люком долго бродили вокруг дома, пытаясь поймать мальчика. Он быстрый как молния. Джим мечется в темноте и попискивает каким-то крысиным писком. Он показал нам зубы, когда мы наконец-то загнали его в угол с помощью фонаря. У него совершенно белая кожа, а от того, как он закатывает глаза и пускает изо рта пену, просто волосы дыбом встают.

В конце концов мы его поймали. Он кусал нас и извивался угрем. А потом совершенно затих, и мы понесли его, по выражению Люка, как бревно.

Мы принесли его в кухню и попытались накормить. Он не съел ни кусочка. Выпил немного молока, причем так, словно совершает большое преступление. А потом, через секунду, лицо у него исказилось, он раскрыл рот, и все молоко вышло обратно.

Он постоянно пытается от нас сбежать. Не произнес ни единого слова. Он только пищит и бормочет, словно болтающая сама с собой обезьянка.

Мы в итоге отнесли его наверх и уложили в кровать. Он окаменел, как только мы дотронулись до него, и я испугался, что у него вылезут глаза из орбит – так широко он их раскрыл. Челюсть у него отпала, он уставился на нас, словно мы чудовища или же пришли распороть ему горло, как его матушке.

В свою комнату Джим идти не хотел. Он визжал и бился у нас в руках, как пойманная рыбина. Упирался ногами в стену, пихался, вырывался, царапался. Пришлось надавать ему пощечин, тогда он снова вытаращил глаза и одеревенел, и мы внесли его в комнату.

Когда я раздел его, то оторопел так, как ни разу в жизни, Джордж. Этот парнишка сплошь покрыт шрамами и синяками, и на спине, и на груди, словно кто-то связывал и пытал его щипцами, или каленым железом, или бог знает чем еще. У меня мурашки пошли по коже от такого зрелища. Я знаю, поговаривают, вдова была несколько не в себе после смерти мужа, но не могу поверить, что такое сделала она. Это дело рук совершенного психопата.

Джим был сонный, но не смыкал глаз. Он все время оглядывал стены и потолок, и губы у него шевелились, словно он хотел заговорить. Джим низко и прерывисто застонал, когда мы с Люком направились к двери.

И не успели мы выйти в коридор, как он завопил во весь голос и затрясся на кровати, словно его кто-то душит. Мы кинулись обратно в комнату, я высоко поднял лампу, но мы ничего не увидели. Я решил, что мальчик помешался от страха и ему что-то мерещится.

Потом, как будто это было подстроено специально, в лампе кончилось масло, и мы вдруг увидели белые лица, смотрящие на нас со стен, с потолка и из окна.

Это был жуткий миг, Джордж. Ребенок орал во всю мочь, извивался, но не делал попыток убежать. Люк искал дверь, я старался нашарить в карманах спички, одновременно вглядываясь в эти кошмарные лица.

Наконец я нашел спички, зажег, и лиц больше не было, только половина одного лица на оконном стекле.

Я отправил Люка в машину за маслом. Когда он вернулся, мы снова зажгли лампу, осмотрели окно и поняли, что лицо нарисовано краской, которая светится в темноте. То же самое было с лицами на стенах и потолке. Хватило бы, чтобы напугать до полусмерти и взрослого, подумать только, что кто-то мог сделать такое с комнатой маленького мальчика.

Мы перенесли его в другую комнату и уложили в постель. Он заснул, вскрикивая и бормоча что-то, чего нельзя было разобрать. Мы вышли, и я оставил Люка сторожить в коридоре перед дверью в комнату. А сам отправился осмотреть дом еще раз.

В комнате вдовы я обнаружил целый шкаф, забитый книгами по психологии. Во всех есть пометки. Я прочитал одно место про эксперимент, в котором крыс доводили до безумия, заставляя их думать, будто еда лежит там, где ее нет. И еще одно, о том, как заставить собаку потерять аппетит и умереть от голода, избивая ее в то время, когда она пытается есть.

Наверное, ты догадываешься, о чем я подумал. Но это такой кошмар, что я с трудом в него верю. То есть я верю в то, что Джим мог обезуметь настолько, чтобы перерезать ей горло. Но он такой маленький, что не представляю, как бы ему это удалось.

Ты его единственный живой родственник, Джордж, мне кажется, ты должен что-то сделать для мальчика. Не хочется отдавать его в приют. Он не сможет там жить. Вот почему я все так подробно описал, чтобы ты сам мог судить.

Есть и еще кое-что. Я поставил пластинку в комнате мальчика. На ней записаны звуки, похожие на жуткие крики диких животных, но еще кошмарнее пронзительный смех, перекрывающий их.

Вот и все, Джордж. Мы сообщим тебе, если шериф найдет убийцу твоей сестры, потому что на самом деле никто не верит, будто Джим мог сделать такое. Мне бы хотелось, чтобы ты забрал мальчика и попытался вылечить его.

До встречи,

Сэм Дэвис

Дорогой Сэм!

Я получил твое письмо и расстроился сильнее, чем могу выразить. Я уже давно знал, что психическое здоровье сестры пошатнулось после смерти мужа, но и понятия не имел, как далеко все зашло.

Видишь ли, она влюбилась в Фила еще девочкой. В ее жизни больше не было никого.

Солнце вставало и садилось только благодаря ее любви к нему. Она так ревновала его, что однажды, когда он отправился на вечеринку с другой девушкой, разбила руками окно и едва не истекла кровью.

В конце концов Фил женился на ней. Казалось, что счастливей пары и быть не может. Она делала для него все, что угодно. Без него она не мыслила своей жизни.

Когда родился Джим, я навещал ее в больнице. Она сказала мне, жаль, что он не родился мертвым, потому что она знает, насколько важен для Фила сын, а ей ненавистна сама мысль, что Филу будет дорог кто-то, кроме нее.

Она всегда плохо обращалась с Джимом. Всегда обижала его. И в тот день, когда три года назад Фил утонул, спасая Джима, она лишилась рассудка. Я был рядом, когда ей сообщили о гибели мужа. Она бросилась на кухню, схватила нож и кинулась бежать по улице, чтобы найти Джима и убить его. В итоге она упала без сознания у дороги, и мы отнесли ее домой.

Она вообще не смотрела на Джима целый месяц. Потом собралась и увезла его в этот дом в лесу. И с тех пор я ее не видел.

Ты и сам знаешь, что мальчик боится всего и всех. За исключением одного человека. Именно этого и добивалась моя сестра. Она претворяла свой план в жизнь шаг за шагом. Господи, почему я не понимал этого раньше! В том кошмарном, полном ужасов мирке, который она выстроила вокруг мальчика, она оставила ему веру и привязанность по отношению только к одному человеку – к ней. Она была единственным щитом, ограждающим Джима от всех этих ужасов. Она знала это, когда умирала, знала, что Джим окончательно сойдет с ума, потому что в мире не останется никого, к кому он сможет обратиться за утешением.

Полагаю, теперь ты понимаешь, что никакого убийства не было.

Просто побыстрее погребите ее и отправьте мальчика ко мне. На похороны я не приеду.

Джордж Барнс

Перевод Е. Королевой

Узник

Проснувшись, он обнаружил, что лежит на правом боку. Грубое шерстяное одеяло кусало ему щеку. Перед глазами была металлическая стена.

Мертвая тишина. Он напряг слух, пытаясь уловить хоть какой-то звук. Звуков не было.

Ему стало страшно. Лоб прочертили морщины.

Приподнявшись на локте, он огляделся. Кожа на его худощавом лице натянулась и побледнела. Он подвинулся к краю койки, повернулся и с усилием опустил ноги на пол.

Рядом с койкой стоял табурет, а на табурете – поднос с недоеденной пищей. Жареная курица осталась нетронутой, в застывшем комке картофельного пюре виднелись борозды от вилки.

В лужице растаявшего масла, больше похожего на жир, застряли крошки от печенья. Тут же стояла пустая чашка. Его ноздри наполнились запахом холодной еды.

Потом он огляделся. Окошко с решеткой. Такая же зарешеченная дверь. Увиденное заставило его испуганно вскрикнуть.

Пошатываясь, он встал. Его ботинки шаркали по жесткому полу. Прислонившись к стене, схватился за прутья оконной решетки. Окно было выше головы, и он ничего не увидел.

Он разжал пальцы и, ощущая дрожь в теле, переместил поднос на койку. Потом подтащил табурет к стене и кое-как влез сам.

Выглянул в окошко.

Серое небо, стены, окна с решетками, большие черные ободья прожекторов и далеко внизу – двор. Лил дождь, струи напоминали колышущийся занавес.

Его язык зашевелился. Глаза округлились от ужаса.

– Где я? – чуть слышно пробормотал он.

Табурет опрокинулся, и он полетел вниз. Правое колено ударилось о пол. Он оцарапал щеку, задев за холодную металлическую стенку. И тогда закричал от страха и боли.

Он доплелся до койки и рухнул на ее жесткую поверхность. Снаружи послышались шаги. Потом кто-то крикнул:

– Заткнись!

К двери подошел толстый человек в синей униформе. Вид у него был сердитый. Он смотрел на узника сквозь прутья.

– Чего еще у тебя стряслось? – прорычал он.

Узник тоже смотрел, открыв рот и роняя на пол слюну.

– Так-так-так, – злорадно улыбаясь, произнес толстый. – Что, наконец тебя вдарило? – Он запрокинул толстую голову и загоготал. Он смеялся над узником. – Эй, Мак! – крикнул он кому-то. – Двигай сюда. Это надо видеть.

Послышались шаги. Узник вскочил с койки и подбежал к двери.

– Что я здесь делаю? – спросил он. – Почему я здесь?

Толстяк загоготал еще громче.

– Ха-ха! – трясся он от смеха. – Парень, да ты сломался.

– Вы там заткнетесь? – послышался чей-то раздраженный голос.

– Сам заткнись! – выкрикнул в ответ толстяк.

К решетчатой двери подошел тот, кого звали Маком. Он был постарше толстяка, и в его волосах блестела седина. Маку стало любопытно. Он заглянул внутрь и увидел узника с бледным лицом, вцепившегося в прутья решетки. Узник так сжал пальцы, что побелели костяшки.

– Что тут? – спросил Мак.

– Большой мальчик хряснулся, – ответил Чарли. – Большой мальчик хряснулся по полной.

– О чем вы говорите? – не понял узник. Его глаза метались между лицами надзирателей. – Где я? Умоляю, скажите, где я?

Чарли покатывался со смеху. Мак не смеялся. Он внимательно посмотрел на узника. Глаза Мака прищурились.

– Ты же знаешь, сынок, где находишься, – негромко сказал Мак. – Прекрати смеяться, Чарли. Чарли давился от смеха.

– Рад бы, да не могу. Как этот красавчик был уверен, что он-то не сломается. «Я не такой, – передразнивая кого-то, не своим голосом произнес надзиратель. – Я усядусь на этот чертов стул с улыбкой на лице».

Узник разлепил землистые губы.

– Что? – насторожился он. – Что вы сказали?

Чарли отвернулся. Он потягивался и гримасничал, хлопая себя по брюху.

– Всю сонливость мне снял, – заявил он узнику.

– Какой еще стул? – выкрикнул узник. – О чем вы тут говорите?

Живот Чарли заколыхался в новом приступе смеха.

– Честное слово, такой начинки я еще не пробовал, – признался он. – Гуще, чем в рождественском пироге.

Мак приблизился к решетке. Заглянул узнику в глаза:

– Не пытайся нас дурачить, Джон Райли.

– Дурачить?

Чувствовалось, узник не верит своим ушам.

– О чем вы говорите? Я вовсе не Джон Райли.

Надзиратели переглянулись, затем Чарли потопал по коридору, удивленно что-то бормоча себе под нос.

Мак отошел.

– Нет! – окликнул его узник. – Не уходите.

Мак вернулся.

– Что за комедию ты тут разыгрываешь? – спросил он. – Неужели думаешь, что сумеешь нас провести?

Узник непонимающе глядел на него:

– Вы скажете мне, где я? Умоляю, скажите!

– Сам знаешь.

– Говорю вам.

– Прекрати, Райли! – оборвал его Мак. – Ты понапрасну теряешь время.

– Но я не Райли! – закричал узник. – Да поймите же, что я – не Райли! Меня зовут Филип Джонсон.

Мак медленно качал головой.

– И ты еще собирался быть редким храбрецом, – сказал он.

Узник поперхнулся. По нему было видно, что он хочет сказать множество важных вещей, но в горле все они слиплись в один комок.

– Хочешь снова увидеть священника? – спросил Мак.

– Снова? – удивился узник.

Мак подошел к прутьям и заглянул в камеру.

– Ты что, заболел? – спросил он.

Узник не отвечал. Мак перевел взгляд на поднос.

– Смотрю, у тебя и аппетит пропал, – сказал он. – Сам же просил. Мы тут подсуетились, а ты не стал есть. Чего ж так?

Узник посмотрел на поднос, на Мака, затем снова на поднос. Его грудь затряслась от рыданий.

– Что я здесь делаю? – всхлипнул он. – Я же не преступник. Я.

– Ради всего святого, заткни свою пасть! – крикнул ему узник из другой камеры.

– Сам разберусь, а ты прикрути громкость! – крикнул в ответ Мак.

– А что это с ним? – насмешливо спросил другой узник. – Никак большой мальчик намочил штанишки?

Раздался смех. Узник поднял глаза на Мака.

– Мы можете меня выслушать? – дрожащим голосом спросил он.

– Что, Райли, не думал, каково тебе будет? – вместо ответа спросил надзиратель.

– Я вовсе не Райли! – закричал узник. – Моя фамилия Джонсон!

Он припал к решетчатой двери. Лицо выражало мучительную решимость.

– Послушайте, – сказал узник, облизывая пересохшие губы, – я – ученый.

Мак печально улыбнулся и снова покачал головой.

– Что, не можешь принять свою участь как мужчина? – спросил он. – Выделывался тут, бахвалился, а получается, ты такой же, как все.

Узник беспомощно глядел на него.

– Послушайте… – хрипло повторил он.

– Нет, это ты меня послушай, – оборвал его Мак. – У тебя, Райли, осталось два часа.

– Я же сказал вам. Я не.

– Прекрати! У тебя есть два часа. Вот и посмотрим, сумеешь ли ты за эти два часа превратиться из скулящего пса в человека.

В лице узника не было ни кровинки.

– Так ты хочешь снова увидеться со священником? – спросил Мак.

– Нет. Я… – начал узник и вдруг умолк. Казалось, ему сдавило горло. – Да, я хочу поговорить со священником. Прошу вас, позовите его.

Мак кивнул:

– Схожу за ним. А ты пока сиди тихо и не разевай пасть.

Узник побрел к койке. Там он сел и уставился в пол.

Мак немного понаблюдал за ним и исчез в глубине коридора.

– Что за беда? – раздался чей-то насмешливый голос. – Большой мальчик намочил штаны?

Остальные узники громко захохотали. Их смех плыл волнами над оцепеневшим узником.

Он встал и начал расхаживать по камере. Задрал голову, глядя на кусок серого неба в окне. Подошел к двери, вглядываясь, насколько возможно, в коридор.

Вдруг он нервно улыбнулся.

– Отлично! – крикнул он. – Замечательно! Получилось очень смешно. Я ценю вашу шутку. А теперь выпустите меня из этой крысоловки!

Кто-то застонал. Кто-то другой крикнул:

– Заткнись, Райли!

Он наморщил лоб.

– Шутка есть шутка, – громко произнес он. – А теперь мне нужно…

Он замолчал, услышав в коридоре торопливые шаги. Это Чарли перемещал свое грузное, нескладное тело. Подойдя к двери камеры, он остановился.

– Ты заткнешься? – угрожающе спросил Чарли, выпячивая мясистые губы. – Или вколоть успокоительного?

Узник попытался улыбнуться.

– Ну хорошо, – сказал он. – Ладно. Я подчиняюсь. А теперь хватит. Выпустите меня отсюда. Последнюю фразу он произнес уже громче.

– Еще вякнешь, всажу шприц, – предупредил Чарли и отвернулся. – Всегда знал, что ты трус, – добавил надзиратель.

– Да выслушайте наконец! – потребовал узник. – Меня зовут Филип Джонсон. Я физик-ядерщик.

Чарли повернул голову и дико расхохотался. Жирное тело затряслось.

– Я. ядедеррр…

Голос утонул в тяжелых, с присвистом, всплесках смеха.

– Я правду говорю! – выкрикнул узник.

Чарли притворно застонал. Потом толстой ладонью хлопнул себя по лбу:

– Еще чего наврешь?

Его голос разнесся по всему коридору.

– Да заткнитесь же вы там! – завопил кто-то из заключенных.

– Сам заткнись! – велел ему Чарли.

Улыбка покинула лицо надзирателя, сменившись сердитой гримасой.

– А священник уже идет? – услышал он новый вопрос неугомонного узника.

– А священник уже идет? Уже идет? – передразнил Чарли.

Со злости он ударил кулаком по столу, после чего плюхнулся на вертящийся стул. Стул жалобно скрипнул. Чарли со стоном привалился к стене.

– Еще раз меня разбудишь – шприц тебе в задницу! – пообещал он.

– Заткнись ты, надзирала! – опять крикнули из другой камеры.

– Сам заткнись! – рявкнул Чарли.

Узник вскарабкался на табурет. Он смотрел в окошко. Смотрел на падающий дождь.

– Где это я?

Мак и священник остановились возле камеры. Мак махнул Чарли, тот нажал кнопку на пульте, и зарешеченная дверь отодвинулась.

– Входите, святой отец, – сказал Мак.

Священник вошел. Он был невысоким и полным, с красным лицом и доброй улыбкой.

– Святой отец, вас не затруднит передать мне поднос? – спросил Мак.

Священник молча кивнул, взял поднос и подал надзирателю.

– Благодарю, святой отец.

– Не стоит благодарности.

Дверь снова закрылась. Мак не уходил.

– Если он опять начнет хулиганить, крикните нам.

– Уверен, что не начнет, – сказал отец Шейн и улыбнулся узнику.

Тот стоял, подпирая стену, и ждал, когда уйдет Мак.

Мак продолжал стоять у двери.

– Держи себя в руках, Райли, – велел он узнику и только тогда отошел.

Отец Шейн невольно вздрогнул, увидев шагнувшего к нему узника.

– Прошу вас, сын мой. – начал священник.

– Не бойтесь, я не собираюсь на вас нападать, – сказал узник. – Выслушайте меня, святой отец.

– Давайте вначале сядем и успокоимся, – предложил отец Шейн.

– Что? Да, разумеется. Вы правы.

Узник сел на койку. Священник приблизился с табуретом в руках и осторожно опустил его на пол напротив узника.

– Выслушайте меня, – начал узник.

Отец Шейн предостерегающе поднял палец. Достав из сутаны большой белый носовой платок, тщательно вытер поверхность табурета. Узник беспокойно перебирал руками.

– Ради бога. – умоляюще начал узник.

– Да, – улыбнулся священник. – Именно ради Него.

Отец Шейн опустился на табурет. Там поместилась лишь средняя часть грузного тела; все остальное просто свисало по краям.

– Итак, – ободряюще произнес священник.

Узник закусил нижнюю губу.

– Выслушайте меня, – сказал он через несколько секунд.

– Да, Джон.

– Меня не Джоном зовут, – раздраженно бросил узник.

Священник недоуменно глядел на него.

– Но. – начал было он.

– Мое настоящее имя Филип Джонсон.

На мгновение священник оторопел, затем печально улыбнулся:

– Зачем вы сопротивляетесь, сын мой? Почему бы вам.

– Говорю вам: меня зовут Филип Джонсон. Вы будете слушать или нет?

– Но сын мой.

– Да или нет?

Отец Шейн в тревоге отпрянул.

– Вы когда-нибудь заткнете глотку этому недомерку? – медленно и громко спросили из соседней камеры.

Послышались шаги.

– Пожалуйста, не уходите! – взмолился узник.

– Останусь, если вы пообещаете говорить тихо и не тревожить покой других несчастных душ.

Возле двери появился Мак.

– Обещаю, обещаю, – прошептал узник.

– Что там опять? – спросил Мак, испытующе глядя на священника. – Может, желаете уйти, святой отец?

– Нет, нет, – возразил отец Шейн. – У нас все будет тихо. Райли пообещал.

– Я же вам сказал, что я не.

Узник осекся.

– Вы меня о чем-то спросили? – поинтересовался отец Шейн.

– Нет, это я так. Пожалуйста, скажите надзирателю, чтобы ушел.

Священник повернул голову к Маку, кивнул, и на его румяных щеках обозначились ямочки. Мак ушел. Узник поднял голову.

– Скажите, сын мой, – заговорил священник, – отчего так взбудоражена ваша душа? Вы ищете способа покаяться?

Узник беспокойно передернул плечами.

– Выслушайте, – сказал он. – Вы можете просто выслушать меня? Выслушать, не вставляя своих реплик?

– Конечно, сын мой, – ответил священник. – Затем я и пришел. Однако.

– Отлично.

Узник подался вперед. Его лицо напряглось.

– Выслушайте меня, – снова сказал он. – Я не Джон Райли. Мое имя Филип Джонсон. Священник болезненно поморщился:

– Сын мой.

– Вы обещали выслушать, – напомнил ему узник.

Священник опустил веки. На лице появилась печать мученичества.

– Что ж, говорите.

– Я – физик-ядерщик.

Узник умолк, потом вдруг спросил:

– Который сейчас год?

Священник открыл глаза и вяло улыбнулся:

– Но вы наверняка.

– Умоляю, скажите.

Чувствовалось, беседа слегка раздосадовала святого отца. Он пожал сутулыми плечами:

– Тысяча девятьсот пятьдесят четвертый.

– Что? – встрепенулся узник. – Вы не шутите?

Он пристально глядел на священника.

– Не шутите? – снова спросил узник.

– Сын мой, нет смысла шутить.

– Значит, тысяча девятьсот пятьдесят четвертый?

Священник раздраженно поглядел на него и кивнул:

– Да, сын мой.

– Тогда все объясняется, – сказал узник.

– Что, сын мой?

– Выслушайте и постарайтесь поверить, – попросил узник. – Я физик-ядерщик. Во всяком случае, был им в тысяча девятьсот сорок четвертом году.

– Не понимаю, – признался священник.

– Я работал в секретной атомной лаборатории, которая находилась в недрах Скалистых гор.

– В Скалистых горах? – недоверчиво спросил священник.

– Об этом никто не знает, – продолжал узник. – Сведения о ней не публиковались. Завод построили в сорок третьем для экспериментов с расщеплением атомного ядра.

– Мы знаем об Окридже, – сказал священник.

– Наша лаборатория была небольшой и строго засекреченной. За ее пределами лишь немногие знали, над чем там работают.

– Но.

– Слушайте дальше. Мы работали с ураном двести тридцать восемь.

Священник сделал новую попытку заговорить.

– Это изотоп урана. Природный уран на девяносто девять процентов состоит из этого изотопа. Однако способа расщепления урана никто не знал. Мы пытались найти этот способ и заставить уран расщепляться. Понимаете?

Лицо священника выражало полное замешательство.

– Впрочем, вам незачем это понимать, – поспешно добавил узник. – Важны не технические детали. Важно то, что произошел взрыв.

– Вз.

– Да, взрыв.

– Однако. – попробовал возразить священник.

– Это было в тысяча девятьсот сорок четвертом, – сказал узник. – То есть. десять лет назад. И вот я просыпаюсь и обнаруживаю, что нахожусь. Кстати, где мы находимся?

– В государственном исправительном учреждении, – привычно отбарабанил священник.

– Штата Колорадо?

Священник покачал головой:

– Нет, штата Нью-Йорк.

Узник поднес ко лбу левую руку и нервно запустил пальцы в волосы.

– Две тысячи миль, – пробормотал он. – Десять лет.

– Сын мой.

Узник взглянул на священника:

– Вы не верите?

Священник грустно улыбнулся. Узник беспомощно развел руками:

– Что мне сделать, чтобы вы поверили? Понимаю, это звучит как выдумка. Оказаться переброшенным через пространство и время.

Он нахмурил брови:

– Быть может, вместо переброски через пространство и время меня вышвырнуло из собственного разума. Возможно, я стал кем-то другим. Наверное.

– Выслушайте меня, Райли.

Узник сердито поморщился:

– Я же вам говорил. Я не Райли.

Священник опустил голову.

– Вам нужны эти ухищрения? – спросил он. – Вам так нужно пытаться избежать правосудия?

– Правосудия? – воскликнул узник. – Я не преступник. Я даже не являюсь человеком, именем которого вы упорно меня называете.

– Полагаю, нам было бы лучше вместе помолиться, – сказал священник.

Узник отчаянно оглядывался по сторонам. Потом наклонился и схватил священника за плечи.

– Не смейте.

– Не бойтесь, я не причиню вреда, – скороговоркой произнес узник. – Просто расскажите про этого Райли. Кто он такой?.. Хорошо, хорошо, – пошел на попятную узник, заметив умоляющий взгляд священника. – Кто я такой? Каково мое происхождение?

– Сын мой, зачем вам понадобилось.

– Прошу вас, расскажите. Ради бога. Меня же должны каз. Да? Это так?

Священник непроизвольно кивнул.

– И двух часов не пройдет. Почему бы вам не сделать то, о чем я прошу?

Священник вздохнул.

– Какое у меня образование? – спросил узник.

– Не знаю, – ответил отец Шейн. – Мне ничего не известно о вашем образовании, происхождении, семье и.

– Но согласитесь, что Джон Райли не может обладать познаниями в ядерной физике, – торопливо проговорил узник. – Разве такое возможно?

Священник осторожно пожал плечами.

– Полагаю, что нет, – сказал он.

– Что он. что я натворил?

Священник закрыл глаза.

– Прошу вас, – прошептал он.

– Что я натворил? – снова спросил узник.

Священник стиснул зубы.

– Вы воровали, – сказал он. – И убивали.

Узник в полном недоумении глядел на святого отца. У него сперло дыхание. Он сжал кулаки и даже не заметил, как из них закапала кровь.

– Хорошо, – упавшим голосом продолжал узник. – Если я. если он все это сделал, может ли он быть образованным физиком?

– Райли, я.

– Может или нет?

– Нет. Думаю, что не может. Но какой смысл в ваших вопросах?

– Кое-что я вам уже рассказал. Могу сообщить и другие факты из области ядерной физики. И вы согласитесь: Райли бы этого никогда не рассказал.

Священник тяжело вздохнул.

– Слушайте, – поспешно начал объяснять узник, – наши сложности проистекали от несовпадения теории и фактов. Теоретически уран двести тридцать восемь захватывает нейтрон и превращается в новый изотоп, уран двести тридцать девять, поскольку нейтрон всего лишь увеличивает массу.

– Сын мой, это бесполезно.

– Почему? – воскликнул узник. – Почему? Я вас спрашиваю. Вы же согласились, что Райли таких вещей знать не может. Но я их знаю. Разве это не доказывает, что я не являюсь Райли? А если я вдруг стал Райли, то лишь из-за потери памяти. Причиной был взрыв, произошедший десять лет назад. Тогда стихия вырвалась из-под нашего контроля.

Вид у отца Шейна был мрачный. Он качал головой.

– Разве вы не ощущаете правоты моих слов?

– Вы могли где-нибудь прочитать об этом, – сказал священник. – А потом, в состоянии необычайного напряжения, вдруг вспомнили прочитанное. Поймите, я не обвиняю вас в.

– Я сказал правду!

– Вы должны справиться с этим унизительным малодушием, – сказал отец Шейн. – Думаете, мне непонятен ваш страх смерти? Он присущ всем. Это.

– Боже мой, неужели такое возможно? – простонал узник. – Неужели возможно?

Священник склонил голову.

– Меня не могут казнить! – вдруг сказал узник, цепляясь за темную сутану святого отца. – Говорю вам, я не Райли. Меня зовут Филип Джонсон.

Священник молчал. Не делал попыток вырваться. Узник дергал за сутану, а священник молился.

Потом узник отпустил его и шумно привалился к стене.

– Боже, – пробормотал он. – Боже, неужели никто меня здесь не слышит?

Священник поднял голову.

– Вас слышит Бог, – сказал он. – Так позвольте Ему упокоить вас на Его груди. Молитесь о прощении.

Узник тупо глядел на него.

– Вам этого не понять, – бесцветным голосом произнес он. – Меня же казнят.

У него задрожали губы.

– Вы мне не верите, – снова начал он. – Вы думаете, я лгу. И все думают, что я лгу.

Вдруг он вскинул голову.

– Мэри! – воскликнул он. – Моя жена! Как насчет моей жены?

– У вас нет жены, Райли.

– Нет жены? И вы говорите мне, что у меня нет жены?

– Сын мой, бесполезно продолжать все это.

Узник вскочил на ноги и в отчаянии схватился за виски:

– Господи, есть тут хоть кто-то, способный выслушать?

– Есть, – тихо ответил священник.

В коридоре снова послышались шаги и громкий ропот других заключенных.

У двери появился Чарли.

– Вам лучше уйти, святой отец, – сказал он. – Это бесполезно. Ему не нужна ваша помощь.

– Я не имею права бросать несчастную душу в таком состоянии.

Узник подбежал к решетчатой двери. Чарли невольно отпрянул.

– Осторожнее, парень, – предупредил он.

– Вы можете позвонить моей жене? – попросил узник. – Ну пожалуйста. Мы живем в Сент-Луисе, штат Миссури. Номер такой.

– Заткни глотку.

– Вы не понимаете. Моя жена все объяснит. Она вам скажет, кто я на самом деле.

Чарли заухмылялся.

– Честное слово, это лучший цирк из всего, что я видел, – тоном знатока произнес он.

– Так вы ей позвоните? – спросил узник.

– Отвали от двери.

Узник отошел. Чарли махнул рукой. Дверь отъехала, отец Шейн вышел в коридор. Он глядел себе под ноги.

– Я вернусь, – пообещал он.

– Ну почему вы отказываетесь позвонить моей жене? – умоляюще спросил узник.

Священник колебался. Затем он вздохнул и достал блокнотик с карандашом.

– Какой номер? – устало спросил он.

Узник подбежал к двери.

– Не тратьте впустую ваше драгоценное время, святой отец, – сказал Чарли.

Торопливым голосом узник продиктовал священнику телефонный номер.

– Вы уверены, что правильно записали? – спросил узник. – Вы ничего не перепутали?

Он повторил номер. Священник кивнул.

– Скажите ей, что я. скажите ей, что со мной все в порядке. Я здоров и вернусь домой, как только. скорее! Времени мало. Пусть она свяжется с начальником тюрьмы или с кем-нибудь из властей.

Священник опустил руку на дрожащее плечо узника.

– А если на мой звонок никто не ответит? – спросил он. – Если по этому номеру никого не окажется, вы прекратите свои речи?

– Вам ответят. Она дома. Я знаю, она дома и ответит на звонок.

– А если нет?

– Вы ее застанете.

Священник убрал руку с его плеча и медленно зашагал по коридору. Проходя мимо камер, он кивал узникам. Узник, называвший себя Филипом Джонсоном, провожал его взглядом, пока священник не скрылся из поля зрения.

Чарли смотрел на него и усмехался.

– Да, ты точно лучший из всех, – сказал надзиратель.

Узник молчал.

– Был тут у нас один парень, – вспомнил Чарли. – Утверждал, что проглотил бомбу. Грозил: если мы его усадим на электрический стул, тюрьма взлетит к чертям собачьим.

Надзиратель хихикнул:

– Мы просветили его рентгеном. Ничего он не глотал. А потом ему пришлось проглотить хорошую порцию электричества.

Узник отвернулся и пошел к койке. Сел.

– Второй был похлеще первого, – продолжал Чарли. Он нарочно повысил голос, чтобы слышали и другие узники. – Этот назвался Христом. Говорил, что его невозможно убить. Пообещал через три дня воскреснуть и пройти сквозь стену.

Надзиратель кулаком почесал себе нос:

– Больше мы о нем не слыхали. Но я на всякий случай присматриваю за стеной.

Грудь Чарли затряслась от хохота.

– А теперь и третий выискался.

Узник ответил ему взглядом, полным жгучей ненависти. Чарли пожал плечами и отошел от камеры. Сделав несколько шагов, он вернулся.

– Да, скоро мы будем тебя стричь! – крикнул он узнику. – Есть пожелания насчет фасона?

– Убирайся.

– Может, оставить бачки? – прищурился Чарли, словно предвкушая удовольствие.

Узник отвернулся к окну.

– А как насчет челки? – засмеялся Чарли. – Эй, Мак, не сделать ли нам большому мальчику челочку?

Узник согнулся и закрыл трясущимися ладонями лицо.

Дверь камеры отъезжала вбок.

Услышав звук, узник вздрогнул и поднял голову. Он оцепенело взглянул на Мака, Чарли и третьего. Третий что-то держал в руках.

– Что вам надо? – осипшим голосом спросил он.

Чарли усмехнулся.

– Парень, это просто шикарно, – сказал он. – Ты не знаешь, что нам надо?

Усмешка сделалась язвительной.

– Решили подстричь большому мальчику волосики.

– Где священник?

– Священствует где-то.

– Заткнись! – раздраженно оборвал его Мак.

– Сынок, я надеюсь, ты не доставишь нам хлопот, – сказал узнику третий.

Узник почувствовал, как у него на затылке натянулась кожа. Он уперся головой в стену.

– Постойте, – боязливо проговорил он. – Вы схватили совсем другого человека.

Чарли поперхнулся от смеха и протянул к нему руки. Узник отполз к стене.

– Нет! – закричал он. – Где священник?

– Хватит! – прикрикнул на него Чарли.

Глаза узника метались между Маком и третьим тюремщиком.

– Вы не понимаете! – истерично закричал он. – Священник звонит моей жене в Сент-Луис. Она скажет вам, кто я на самом деле. Я не Райли. Я Филип Джонсон!

– Довольно, Райли, – сказал ему Мак.

– Джонсон! Джонсон!

– Джонсон, Джонсон, надо стричься. Джонсон, Джонсон, наголо, – затянул нараспев Чарли, хватая узника за руку.

– Пусти меня!

Чарли рывком сдернул узника с койки и заломил ему руку. Лицо надзирателя раскраснелось от злости.

– Хватай за другую, – процедил он Маку.

Мак схватил узника за другую руку.

– Ну как еще мне вас убедить? – вопил узник, извиваясь между двух надзирателей. – Я не Джонсон! То есть я хотел сказать – не Райли!

– Нам все равно, кто ты, – тяжело дыша и потея, сказал Чарли. – Начинаем. Стриги его наголо.

Они толкнули узника на койку, заломив ему руки. Он продолжал кричать, пока Чарли не ударил его тыльной стороной ладони по губам.

– Заткнись!

Узник сидел, дрожа всем телом, а его волосы темными клочками разлетались по полу. Несколько клочков застряли на бровях. Из уголка рта вытекала тоненькая струйка крови. Глаза узника были полны ужаса.

Когда третий освободил голову узника от волос, он нагнулся и располосовал по швам брюки приговоренного.

– Ну и ну, – хмыкнул он. – Обожженные ноги.

Узник резко опустил голову. Его рот беззвучно зашевелился, а потом он закричал:

– Тепловые ожоги! Видите их? Это результат атомного взрыва. Теперь вы верите мне?

Чарли усмехнулся. Они убрали руки, и узник рухнул на койку, но тут же вскочил и вцепился в руку Мака.

– Вы смышленый человек, – сказал он. – Посмотрите на мои ноги. Неужели вы не видите, что это тепловые ожоги?

Мак отодрал его пальцы со своей руки.

– Успокойся, парень, – сказал он.

Тогда узник обратился к третьему.

– Вы же их видели собственными глазами, – умоляюще произнес он. – Вам знакомы тепловые ожоги? Смотрите. С-смотрите. Я говорю правду. Это тепловые ожоги. От атомного взрыва. Никакой другой вид тепла не оставляет таких шрамов. Ну посмотрите на них!

– Да, да, да, – насмешливо отозвался Чарли, выходя в коридор. – Мы поверим тебе на слово. Принесем твои шмотки. И ты поедешь к своей женушке в Сент-Луис.

– Говорю вам: это тепловые ожоги!

Все трое вышли из камеры. Дверь вернулась на место. Узник пытался их задержать, протягивая руки сквозь прутья. Чарли отпихнул его. Узник распластался на койке.

– Ради бога! – с каким-то детским неистовством зарыдал он. – Что с вами происходит? Почему вы не хотите меня выслушать?

Надзиратели уходили, говоря о чем-то своем.

Узник остался плакать в тишине камеры.

Через какое-то время вернулся священник. Услышав шаги, узник поднял голову и увидел отца Шейна, стоящего у двери. Вскочив, он бросился к священнику.

– Вы дозвонились до нее? – спросил узник, хватая священника за руку. – Дозвонились? Священник молчал.

– Ну скажите, что вы дозвонились!

– По тому номеру мне ответили, что таких у них нет.

– Что?

– Там ничего не знают о жене Филипа Джонсона. Теперь вы прислушаетесь к моим словам?

– Значит, она переехала. Ну конечно! Она уехала из города после того, как я. после взрыва. Вам необходимо ее разыскать.

– Такой женщины не существует.

Узник смотрел на него, не веря своим ушам.

– Но я же вам сказал.

– Я говорю вам правду. Вы все это придумываете в тщетной надежде обмануть.

– Я ничего не придумываю! Ради бога, выслушайте же меня! Неужели вы. погодите.

Узник поднял правую ногу.

– Взгляните! – с жаром заговорил он. – Это тепловые ожоги. От атомного взрыва. Неужели вы не понимаете, что это значит?

– Послушайте меня, сын мой.

– Неужели вы не понимаете?

– Вы способны выслушать меня, сын мой?

– Да, но.

– Даже если то, о чем вы говорите, является правдой.

– Это и есть правда!

– Даже если это правда. вы совершили преступления, за которые должны расплатиться.

– Но преступления совершал не я!

– Вы можете это доказать?

– Я… я… – Голос узника дрогнул. – Мои ноги.

– Это не доказательство.

– Моя жена.

– Где она?

– Не знаю. Но вы можете найти ее. Она вам скажет. Она сможет меня спасти.

– Боюсь, вас уже ничто не спасет.

– Но должен же быть какой-то способ! Разве нельзя найти мою жену? Разве нельзя отложить казнь, пока вы ее ищете? И потом, у меня есть друзья. Много друзей. Я назову вам все их адреса. Я назову имена людей, работающих по правительственной программе. Они.

– И что я должен буду им сказать, Райли? – резко перебил его священник.

– Джонсон!

– Называйте себя, как вам угодно. Что я скажу всем этим людям? Что я звоню им по поводу одного человека, десять лет назад погибшего во время взрыва? Скажу, что он не погиб, а оказался перенесенным в.

Священник умолк.

– Неужели вы не понимаете? – уже другим, умоляющим тоном продолжал отец Шейн. – Вы должны посмотреть правде в лицо. Вы лишь усугубляете свое состояние.

– Но.

– Вы хотите, чтобы я зашел в камеру и помолился за вас?

Узник смотрел на священника. Потом и лицо, и тело вдруг разом как-то осели, у него опустились плечи. Узник молча повернулся и поплелся к койке. Потом он тяжело повалился на койку, уперся спиной в стену. Его пальцы вцепились в воротник рубашки.

– Надежды нет, – сказал он. – Никакой надежды. Никто не хочет выслушать меня. Никто.

Когда за ним пришли, он лежал на койке, уставившись остекленевшим взглядом в стену. Священник сидел на табурете и молился.

Когда его выводили в коридор, узник не произнес ни слова. Только однажды он поднял голову и посмотрел вокруг так, словно весь мир состоял из странной, непостижимой жестокости.

Потом узник опустил голову и послушно зашагал между двумя надзирателями. Священник шел за ним следом, сложив руки и опустив голову. Губы отца Шейна двигались в беззвучной молитве.

Позже, когда Мак и Чарли играли в карты, вдруг погас свет. Надзиратели молча сидели и ждали. В камерах беспокойно двигались другие узники, обреченные на смерть.

Затем свет опять загорелся.

– Тебе сдавать, – сказал Чарли.

Перевод И. Иванова

Платье из белого шелка

Здесь тихо и во мне тоже.

Бабушка заперла меня в моей комнате и не хочет выпускать. Потому что это случилось говорит она. Наверно я вела себя плохо. Это все из-за платья. То есть из-за маминого платья. Бабушка говорит твоя мама на небесах. Непонятно. Как она может быть на небесах если она умерла?

Я слышу бабушку. Она в маминой комнате. Прячет мамино платье в сундук. Зачем она всегда его прячет? И закрывает сундук. Лучше бы не закрывала. Платье очень красивое и так вкусно пахнет. А еще оно теплое. Я люблю прижимать его к щеке. Наверно поэтому бабушка на меня и сердится.

Но точно не знаю. Весь день все было как обычно. Мэри Джейн пришла в гости. Она живет через дорогу от нас. Она каждый день приходит ко мне играть. Сегодня тоже приходила.

У меня восемь кукол и пожарная машина. Бабушка сказала поиграй со своими куклами. Не входи в мамину комнату сказала она. Она всегда так говорит. Наверно она просто хотела сказать не пачкай. Потому что она все время это говорит. Не входи в мамину комнату. И все.

Только в маминой комнате так хорошо. Когда идет дождь я вхожу туда. Или когда бабушка спит. Я вхожу очень тихо. Просто сажусь на кровать и трогаю покрывало. Как когда я была совсем маленькой. В комнате так вкусно пахнет.

Я представляю как будто мама нарядилась и впустила меня. Я нюхаю ее белое шелковое платье. Ее выходное вечернее платье. Она сама так его назвала только не помню когда.

Я слышу как она ходит если хорошенько прислушаюсь. Я представляю как она сидит за туалетным столиком. Как трогает свои духи или что-нибудь еще. Я вижу ее темные глаза. Я все помню.

Так здорово когда идет дождь и я сижу и смотрю в окно. Как будто это не дождь а огромный великан на улице. Он говорит шу-шу-шу чтобы все сидели тихо. Я люблю так представлять в маминой комнате.

А еще больше я люблю сидеть за маминым туалетным столиком. Он такой розовый и большой и тоже вкусно пахнет. На нем лежит подушечка. А на ней бутылочки и флакончики с разноцветными духами. И можно почти всю себя увидеть в зеркале.

Я сижу там и представляю как будто я мама. Я говорю тихо мама я выхожу наружу и ты меня не остановишь. Не знаю почему но я слышу это в себе. Но не плачь мама они меня не поймают потому что у меня волшебное платье.

Иногда я притворяюсь как будто расчесываю волосы. Но только моей расческой из моей комнаты. Мамину расческу я не трогаю. Наверно бабушка не рассердится на меня потому что я не трогаю мамину расческу. И не буду трогать.

Иногда я открываю сундук. Потому что знаю куда бабушка прячет ключ. Я видела один раз а бабушка не знает что я видела. Она вешает ключ на крючок в мамином шкафу. То есть за дверью.

Я много раз открывала сундук. Потому что люблю смотреть на мамино платье. Больше всего люблю. Оно такое красивое и мягкое как будто шелковое. Я могу трогать его хоть миллион лет.

Я встаю на коленки на коврике с розами. Я держу в руках платье и как будто дышу им. Я прижимаю его к щеке. Я хотела бы взять его к себе и спать вместе с ним. Мне бы понравилось. И теперь я могу его взять. Потому что бабушка так сказала. Она сказала я должна его сжечь но я слишком люблю его. И она заплакала из-за платья.

Я с ним ничего плохого не делала. Аккуратно клала на место как будто и не трогала. И бабушка ничего не знала. Это было так смешно что она не знала. Но теперь она наверно знает. И накажет меня. Почему она обиделась? Ведь это же мамино платье?

На самом деле больше всего в маминой комнате я люблю смотреть на мамин портрет. Он в такой золотистой штучке. Бабушка говорит это рамка. Он висит на стене над столом.

Мама красивая. Твоя мама была красивая говорит бабушка. Зачем она так говорит? Я сама вижу как мама улыбается мне и она красивая. И всегда будет красивая.

У нее черные волосы. Как у меня. И глаза тоже как будто черные. А рот красный очень красный. Я люблю платья и это белое особенно. Оно спускается с ее плеч до самого пола. Кожа у нее белая почти как платье. И руки тоже. Она очень красивая. Я люблю ее хотя она и ушла навсегда. Я очень ее люблю.

Наверно я из-за этого вела себя плохо. То есть с Мэри Джейн.

Мэри Джейн пришла после обеда как обычно. Бабушка ушла поспать. Она сказала не забывай что в мамину комнату входить нельзя. Я сказала не забуду бабушка. И сказала правду но потом мы с Мэри Джейн играли с пожарной машиной. Мэри Джейн сказала спорим у тебя нет мамы спорим ты все это придумала сказала она.

Я рассердилась. У меня есть мама я точно знаю. Я очень рассердилась когда она сказала что я все придумала. Она сказала что я врушка. Что я все наврала про кровать и туалетный столик и портрет и даже про платье и вообще про все.

Я сказала хорошо я покажу тебе дразнилка.

Я заглянула в бабушкину комнату. Она еще спала. Я спустилась и сказала Мэри Джейн что мы можем пойти потому что бабушка не узнает.

Она больше не дразнилась. Она захихикала как обычно. Она даже ойкнула от испуга когда наткнулась на стол в коридоре. Я сказала ты пугливая кошка. Она ответила у меня дома не так темно как у тебя. Как будто это так важно.

Мы вошли в мамину комнату. Там было темно и ничего не видно. Я сказала вот мамина комната которую я по-твоему выдумала.

Она стояла у двери и больше не дразнилась. Она не сказала ни слова. Только смотрела. Она вздрогнула когда я взяла ее за руку. Ну пошли сказала я.

Я села на кровать и сказала вот кровать моей мамы смотри какая мягкая. Она ничего не сказала. Пугливая кошка сказала я. А вот и нет сказала она как обычно.

Я сказала садись как же ты сможешь сказать мягкая она или нет если не сядешь на нее. Она села рядом. Я сказала чувствуешь какая она мягкая. Чувствуешь как вкусно она пахнет.

Я закрыла глаза но почему-то было не как обычно. Потому что здесь была Мэри Джейн. Я сказала не трогай покрывало. Она сказала ты же сама сказала. Больше не трогай сказала я.

Смотри сказала я и потащила ее за собой. Вот туалетный столик. Я подвела ее к столику. Она сказала отпусти. Было так тихо как обычно. Я начала злиться. Потому что здесь была Мэри Джейн. Потому что это была мамина комната и маме не нравилось что здесь была Мэри Джейн.

Но я должна была все ей показать. Я показала ей зеркало. Мы увидели там друг дружку. Она была совсем белая. Мэри Джейн пугливая кошка сказала я. А вот и нет а вот и нет сказала она и все равно ни у кого дома не бывает так тихо и темно. Все равно ни у кого так не пахнет сказала она.

Я рассердилась. Нет не пахнет сказала я. Пахнет сказала она и ты сама сказала что пахнет. Я рассердилась еще сильней. Здесь пахнет сахаром сказала она. В комнате твоей мамы пахнет как в больнице.

Не смей говорить что в маминой комнате пахнет как в больнице сказала я.

Ладно но ты не показала мне платье ты врушка сказала она нет здесь никакого платья. У меня внутри стало горячо и я дернула ее за волосы. Я тебе покажу сказала я ты увидишь мамино платье и больше не будешь звать меня врушкой.

Я велела ей не шевелиться и сняла ключ с крючка. Я встала на коленки и открыла ключом сундук.

Мэри Джейн сказала фу здесь пахнет как на помойке.

Я совсем рассердилась и вцепилась в нее ногтями. Не щипай меня сказала она и вся покраснела. Я расскажу про тебя моей маме сказала она. И все равно это не белое платье оно грязное и противное сказала она.

Оно не грязное сказала я. Я сказала так громко что бабушка могла услышать. Я вытащила платье из сундука. Я развернула его чтобы показать какое оно белое. Оно зашуршало как дождь а подол опустился на ковер.

Оно очень белое сказала я и чистое и шелковое.

А вот и нет сказала она и покраснела от злости не чистое и в нем дырка. Я разозлилась еще больше. Если бы мама была здесь она бы тебе показала сказала я. У тебя нет мамы сказала она и стала совсем противная. Я ее ненавидела.

Есть сказала я еще громче. И показала на мамин портрет. Что тут можно увидеть в этой дурацкой темной комнате сказала она. Я сильно толкнула ее и она ударилась об стол. Смотри сказала я. Вот моя мама и она самая красивая на свете.

Она противная и у нее смешные руки сказала Мэри Джейн. Ничего не смешные сказала я она самая красивая на свете!

А вот и нет а вот и нет сказала она и у нее зубы торчат.

Дальше я ничего не помню. Кажется платье в моих руках как будто ожило. Мэри Джейн закричала. Не помню что она кричала. Стало темно и кажется шторы задвинулись. Я ничего не видела. Я ничего не слышала кроме зубы торчат смешные руки зубы торчат смешные руки хотя никто уже так не говорил.

Там был кто-то еще потому что я слышала как кто-то сказал не разрешай ей так говорить! Я больше не держала платье. Оно было на мне но я не помню как это вышло. Потому что я стала взрослой и сильной. Но я все равно была маленькой девочкой. То есть снаружи была маленькой.

Кажется я вела себя ужасно плохо.

Наверно это бабушка вытащила меня оттуда. Точно не знаю. Она кричала помоги нам боже это случилось это случилось. Снова и снова. Не знаю почему. Она притащила меня за руку сюда и заперла. Она не хочет выпускать меня. Но мне не страшно. Ну и пусть запирает меня хоть на миллион миллионов лет. Ей даже не нужно будет приносить мне ужин. Я все равно не хочу есть.

Я наелась.

Перевод С. Удалина

Стрижка

Анджело ушел обедать в кафетерий «Тэмпл», а Джо в одиночестве сидел в кресле и читал утреннюю газету.

В парикмахерской было жарко. В воздухе висел тяжелый запах лосьонов, укрепляющих средств и крема для бритья. По кафельному полу были разбросаны отстриженные пряди волос. Крупная муха с ленивым жужжанием нарезала круги по залу. «Жара не спадает», – прочитал Джо.

Он вытирал шею носовым платком, когда заскрипела, открываясь, входная дверь и тут же с глухим стуком захлопнулась. Джо посмотрел на подходившего к нему мужчину.

– Да, сэр, – машинально сказал Джо, свернул газету и соскользнул с черного кожаного кресла.

Он положил газету на стул с металлической спинкой в ряду вдоль стены, а мужчина прошаркал к креслу, не вынимая рук из карманов мятого габардинового пальто бурого цвета. Он сел в кресло и молча ждал, когда Джо повернется к нему.

– Да, сэр, – повторил Джо, разглядывая высохшую кожу на болезненно-желтом лице мужчины.

Из шкафа со стеклянными полками он достал свежее полотенце.

– Не желаете снять пальто, сэр? Сегодня довольно-таки жарко.

Мужчина ничего не ответил. Улыбка на лице Джо на мгновение дрогнула, но тут же появилась снова.

– Да, сэр, – снова сказал он, подворачивая полотенце за воротник невероятно блеклой рубашки клиента, и почувствовал, какая холодная и сухая у него кожа.

Джо накрыл полосатой накидкой пальто клиента и закрепил ее сзади булавкой.

– Похоже, сегодня опять будет жаркий день.

Клиент промолчал. Джо откашлялся:

– Вас побрить?

Клиент коротко покачал головой.

– Постричь?

Клиент медленно кивнул.

Джо достал электрическую машинку для стрижки и включил ее. Пронзительное жужжанье разнеслось по залу.

– Э-э… не могли бы вы сесть чуть повыше, сэр?

Не проронив ни звука и не меняя выражения лица, клиент оперся на подлокотники кресла и приподнялся.

Джо провел машинкой по шее клиента и невольно обратил внимание на то, какой белой была кожа под волосами. Этот человек давно не заходил в парикмахерскую. Во всяком случае, давно не стригся.

– Похоже на то, что температура не собирается падать, – заметил Джо.

– Все растет и растет, – ответил клиент.

– И не говорите, – согласился Джо. – Становится все жарче и жарче. Я своей женушке так вчера и сказал.

Не прекращая болтать, он стриг клиента. Длинные прямые волосы с мрачной торжественностью падали на плечи.

Джо поменял насадку и снова принялся за работу.

– Вам покороче?

Клиент медленно кивнул, и Джо пришлось отдернуть машинку, чтобы не порезать его.

– Они все растут и растут, – проговорил клиент.

– А как же иначе? – Джо неуверенно рассмеялся и снова принял сосредоточенный вид. – Летом волосы всегда растут быстрей. Это из-за жары. То ли щитовидная железа работает сильнее, то ли еще что. Я всем говорю: стригитесь короче.

– Да, – ответил клиент ровным, лишенным всякого выражения голосом. – Короче.

Джо отложил машинку, достал из заднего кармана брюк мятый платок и вытер им лоб.

– Жарко, – вздохнул он.

Клиент промолчал. Джо убрал платок, взял ножницы и расческу и повернулся к креслу. Пощелкал ножницами и начал подравнивать волосы. Почувствовав запах изо рта клиента, поморщился. Вероятно, больные зубы.

– И ногти тоже, – сказал клиент.

– Простите?

– Все растут и растут.

Джо на мгновение растерялся и взглянул в зеркало на стене. Клиент сидел и смотрел себе под ноги.

Джо сглотнул и продолжил стрижку. Провел мелкой расческой по волосам клиента и отрезал прядь. Темные сухие волосы падали сначала на полосатую ткань, а потом, кружась в воздухе, планировали на пол.

– Показать? – сказал клиент.

– Что, простите?

– Мои ногти.

– Ох нет. Мы маникюром не занимаемся, – сказал Джо с извиняющейся улыбкой. – У нас простая парикмахерская.

Клиент продолжал сидеть с каменным лицом, и улыбка Джо завяла.

– Но вам могут сделать маникюр, – добавил он. – На Атлантик-авеню, возле банка, есть большая парикмахерская, и у них работает маникюрный мастер.

– Они все растут и растут.

– Да, – смущенно пробормотал Джо. – Э-э. вы хотите их подрезать.

– Я не могу их остановить.

– А?

Джо опять посмотрел в зеркало и удивился, какие у клиента неподвижные глаза, как глубоко они запали.

Он вернулся к стрижке и решил, что больше не скажет ни слова.

Пока он работал, запах стал сильней. Воняло не изо рта клиента, а от его тела. Должно быть, этот человек не мылся неделями. Джо дышал сквозь зубы. «Еще немного, и я не выдержу», – подумал он.

Наконец он закончил работать ножницами и расческой. Положив их на стол, Джо быстро снял полосатую накидку и стряхнул с нее волосы на пол.

Он поправил полотенце и снова закрепил полосатую ткань. Затем нажал на черную кнопку раздатчика и выдавил полтора дюйма белой пены на ладонь левой руки.

Джо размазал ее по вискам и вокруг ушей клиента и невольно отдернул пальцы, ощутив холодную сухость его кожи. «Он болен, – с беспокойством подумал Джо. – Надеюсь, это не заразно. Некоторые люди совсем ничего не соображают».

Пока он ровнял бритву, нервно бормоча себе под нос, клиент все так же неподвижно сидел в кресле.

– Скорей, – сказал он.

– Да, сэр. Сейчас.

Проведя последний раз лезвием по ремню, Джо отпустил его. Ремень хлопнул по спинке кресла.

Джо туго натянул кожу возле правого уха клиента и начал его брить.

– Нужно было оставаться на месте, – сказал клиент.

– Сэр?

Клиент не ответил. Джо беспокойно дернул кадыком и продолжил брить, дыша через рот, чтобы не чувствовать запаха, который становился все нестерпимей.

– Скорей, – повторил клиент.

– Я и так стараюсь, – немного раздраженно ответил Джо.

– Нужно было оставаться на месте.

По непонятной причине Джо вздрогнул:

– Еще секунду, и я закончу.

Клиент продолжал сидеть неподвижно, уставившись в пол и держа руки в карманах пальто.

– Почему? – сказал он.

– Что «почему»?

– Почему они все растут и растут?

Джо растерялся. Он опять посмотрел на отражение клиента, и внутри у него что-то сжалось. Он попытался усмехнуться.

– Это жизнь, – сказал он слабым голосом и быстро закончил бритье.

Он стер пену чистым полотенцем и снова удивился, насколько белой была кожа там, где он сбрил волосы.

Джо машинально потянулся к бутылке с водой, чтобы помыть шею клиента и кожу вокруг его ушей. Потом передумал, насыпал на щетку пудру и провел ему по шее. Сладковатый запах поднявшейся в воздух пудры смешался с другим, куда более тяжелым запахом.

– Сделать вам влажную укладку или сухую?

Клиент не ответил. Стараясь не дышать глубже необходимого и не касаться его головы, Джо сделал пробор слева и зачесал волосы назад.

Клиент в первый раз за все это время поднял безжизненные глаза и посмотрел на себя в зеркало.

– Да, – медленно проговорил он. – Так лучше.

Будто во сне он поднялся с кресла, и Джо пришлось обойти вокруг, чтобы снять с него полотенце и полосатую накидку.

– Да, сэр, – машинально согласился Джо.

Клиент зашаркал к двери, по-прежнему держа руки в карманах пальто.

– Эй, постойте! – сказал Джо с удивленным выражением лица.

Клиент медленно обернулся, и Джо проглотил комок в горле, заглянув в его окруженные темными обводами глаза.

– Доллар пятьдесят, – неуверенно проговорил Джо.

Безжизненный, немигающий взгляд остановился на нем.

– Что?

– Доллар пятьдесят, – повторил Джо. – За стрижку.

Клиент еще мгновение смотрел на Джо. Затем нерешительно, словно сомневался, что ищет там, где надо, опустил взгляд на карманы своего пальто.

Медленным, судорожным движением вытащил руки из карманов.

Джо оцепенел. Затем охнул и попятился, завороженно глядя на белые руки с длинными, выступающими почти на дюйм ногтями.

– Но у меня нет денег. – Клиент раскрыл ладони.

Джо не слышал даже собственного дыхания.

Раскрыв от изумления рот, он смотрел, как сквозь кожу на ладонях клиента сыплется черная земля.

Он стоял, не в силах даже пошевелиться. А клиент повернулся, прошаркал к двери и вышел из парикмахерской.

Потрясенный Джо выглянул на залитую солнцем улицу.

Он долго еще стоял с побелевшим лицом и смотрел, как клиент, прихрамывая, медленно удаляется в сторону банка на Атлантик-авеню.

Перевод С. Удалина

Кошмар на высоте 20 000 футов

– Пожалуйста, пристегнитесь, – вежливо попросила его стюардесса.

И почти сразу же над входом в передний отсек зажглась надпись «Пристегните ремни», а чуть ниже – безапелляционное требование не курить. Уилсон глубоко затянулся, торопливо вытолкнул из себя дым и раздраженно вдавил окурок в пепельницу на подлокотнике кресла.

Снаружи один из двигателей зашелся в чудовищном кашле, выплюнув в ночной воздух облако дыма, которое тут же распалось на куски. Фюзеляж задрожал. Выглянув в иллюминатор, Уилсон увидел белое пламя, рвущееся из гондолы двигателя. Вскоре кашель сменился ревом, и сейчас же лопасти пропеллера бешено завертелись. Уилсон нехотя подчинился бортовым правилам и пристегнул ремень.

Теперь работали все двигатели самолета, и голова Уилсона подрагивала в такт с фюзеляжем. Он сел прямо, уставившись в спинку переднего кресла, а «Дуглас» модели DC-7, разрывая ночной воздух выхлопами моторов, стал выруливать на взлетную полосу.

У начала взлетной полосы самолет остановился. В иллюминатор было видно залитое светом здание аэропорта. Уилсон подумал, что завтра в полдень он, принявший к этому времени душ и переодевшийся, будет сидеть в офисе очередного делового партнера и обсуждать с ним очередную заманчивую сделку, которая, впрочем, ничегошеньки не изменит в истории человечества. Эта мысль подняла в нем волну недовольства.

Двигатели перешли в режим разогрева, предшествующий взлету. Уилсон раздраженно выдохнул. И без того громкий рев моторов сделался оглушающим. Звуковые волны точно палками лупили по ушам. Он открыл рот, словно хотел выпустить наружу проникающий в голову шум. При этом глаза страдальчески остекленели, а кисти нервно сжались в кулаки.

Уилсона подбросило в кресле. Он подобрал ноги, и тут кто-то тронул его за руку. Он резко повернул голову и увидел стюардессу, встретившую его у трапа. Стюардесса смотрела на него и улыбалась.

– С вами все в порядке? – спросила она.

В реве двигателей Уилсон едва расслышал слова. Он сжал губы и возбужденно замахал рукой, будто прогонял женщину. Та улыбнулась еще лучезарнее. Затем улыбка погасла, и стюардесса ушла.

Самолет покатился по взлетной полосе. Вначале медленно и сонно, как громадный неповоротливый бегемот, воюющий с собственной тяжестью. Потом скорость возросла. Самолет выдирался из оков земного притяжения. Уилсон глянул в иллюминатор. Темная взлетная полоса бежала все быстрее и быстрее. На крыле с механическим скрежетом опустились закрылки. Уилсон не почувствовал мгновения, когда шасси утратили контакт с землей и она стала уходить вниз. Теперь внизу проносились кроны деревьев, крыши домов. Автомобили разливали свет своих фар, похожий на капли ртути. Самолет медленно разворачивался вправо, уходя вверх, к морозному мерцанию звезд.

Наконец самолет набрал нужную высоту и выровнялся. Двигатели смолкли. Тишина показалась абсолютной, и только потом Уилсон услышал слабое гудение, свидетельствующее о том, что самолет достиг своей крейсерской скорости. Уилсон расслабился и ощутил блаженство. Потом оно исчезло. Уилсон сидел неподвижно и ждал, когда погаснет надпись о запрете курения. Вскоре она замигала и погасла. Уилсон торопливо закурил сигарету. Из кармана на спинке кресла, что находилось перед ним, он достал газету.

Состояние мира вполне отвечало состоянию его самого. Трения в дипломатических кругах, землетрясения, перестрелки, убийства, изнасилования, ураганы, транспортные катастрофы, конфликты в сфере бизнеса, бандитизм. «Бог на небесах и полный порядок на земле», – подумал Артур Джеффри Уилсон.

Спустя четверть часа он затолкал газету обратно в карман. У него крутило живот. Уилсон оглянулся на двери туалетов. Над обеими светились красные надписи «Занято». Он раздавил в пепельнице сигарету (третью с момента взлета), погасил индивидуальный светильник над головой и стал смотреть в иллюминатор.

По всему салону пассажиры гасили свет и щелкали рычажками кресел, переводя их в спальное положение. Уилсон взглянул на часы. Двадцать минут двенадцатого. Он устало вздохнул. Как он и предполагал, снотворное, принятое перед полетом, не действовало.

Когда из туалетной кабины вышла женщина, Уилсон порывисто встал, подхватил портфель и поспешил туда.

Его кишечник, естественно, не проявил сговорчивости. Уилсон тяжело простонал, встал с унитаза и заправил рубашку в брюки. Он вымыл руки и лицо, потом вынул футляр с туалетными принадлежностями, извлек оттуда зубную щетку и выдавил на нее полоску пасты.

Он чистил зубы, держась другой рукой за холодную переборку. Потом посмотрел в иллюминатор. В нескольких футах от него в бледной дымке вращался пропеллер. Уилсон представил себе, что было бы, если бы пропеллер вдруг сорвался с оси, пробил стекло иллюминатора и искромсал его своими лопастями.

В животе опять заурчало. Горло сделало инстинктивное движение, и во рту оказался сгусток слюны с привкусом зубной пасты. Опасаясь, что его сейчас вытошнит, Уилсон торопливо сплюнул в раковину, затем прополоскал рот и глотнул воды. Боже милостивый, если бы он ехал поездом! Он бы взял купе на одного, отправился в вагон-ресторан и сидел бы там в уютном кресле, потягивая виски и читая журнал. Увы, в этом мире судьба не преподнесет ему таких подарков.

Уилсон застегнул футляр и хотел уже убрать его, когда взгляд упал на клеенчатый мешок на дне портфеля. Он помешкал, затем поставил портфель на раковину и достал мешок, развязав у себя на коленях.

Уилсон сидел, разглядывая блестящую и даже лоснящуюся поверхность пистолета и симметрию его частей. Этот пистолет Уилсон приобрел около года назад. Тогда он думал, что покупает оружие для защиты от грабителей и подростковых шаек в тех городах, куда ему приходилось ездить. Но в глубине души Уилсон всегда знал: это лишь видимость причины. Настоящая причина была только одна, и с каждым днем он все больше думал о ней. Это ведь так просто: здесь и сейчас.

Уилсон закрыл глаза и судорожно проглотил слюну. В ней до сих пор сохранялся жгучий привкус мяты. В самолетном туалете было холодно. Уилсон сгорбился, держа пистолет обеими руками. Блестящий, тщательно смазанный пистолет. И вдруг его начало трясти. Не от вибрации самолетных двигателей. Его трясло все сильнее, и он никак не мог унять эту дрожь.

«Боже, отпусти меня!» – мысленно выкрикнул он.

– Отпусти меня, освободи!

Уилсон едва узнал свой всхлипывающий голос.

Потом он резко выпрямился. Сжав губы, убрал пистолет в клеенчатый мешок, а мешок бросил на дно портфеля и застегнул портфельную молнию. Уилсон встал, открыл дверь и быстро пошел на свое место. Сев, увидел, что до сих пор держит в руках футляр с туалетными принадлежностями. Он снова раскрыл портфель и запихал туда футляр. Потом нажал кнопку на подлокотнике кресла и откинулся на опустившуюся спинку. Он – бизнесмен, и завтра его ждут дела. Все очень просто: тело устало и требует сна. Сейчас он будет спать.

Через двадцать минут Уилсон опять перевел кресло в сидячее положение. Его лицо превратилось в маску покорности судьбе. «К чему сражаться с природой? – подумал он. – Если не спится, незачем изводить себя попытками уснуть. Пусть будет так, как есть».

Уилсон снова достал газету и принялся разгадывать кроссворд. Дойдя до половины, он начал клевать носом. Газета упала ему на колени. В глазах ощущалась резь от усталости. Сев прямо, Уилсон покрутил плечами, затем потянулся. И что теперь? Читать он не хотел, а спать не мог. Он взглянул на часы. Из восьми часов полета в Лос-Анджелес оставалось еще семь. Как скоротать эти семь часов? Уилсон обвел глазами салон. Кроме него и еще одного пассажира в переднем отсеке, все спали.

Его вдруг захлестнуло волной ярости. Захотелось закричать, что-нибудь сбросить, кого-нибудь ударить. Уилсон до боли в челюстях стиснул зубы. Потом судорожным движением отдернул шторки и хищно уставился в иллюминатор.

На крыле вспыхивали и гасли сигнальные огни. Из-под кожуха двигателя вырывались слабо мерцающие облачка выхлопов. Он летел сквозь морозную темноту, в гудящей «скорлупе смерти», на высоте двадцати тысяч футов.

Внезапно небо осветилось молнией, создав иллюзию дня. Уилсон вздрогнул и проглотил накопившуюся слюну. Неужели они попадут в грозу? Самолет показался ему щепкой во власти небесных стихий. Мысль была не из приятных. Уилсон плохо переносил полеты. Любое лишнее движение доставляло ему страдания. Наверное, самое правильное сейчас – принять несколько таблеток драмамина, чтобы чувствовать себя увереннее. Естественно, его место оказалось рядом с аварийной дверью. Вдруг она случайно распахнется и его сдует с кресла, унесет в темную воздушную пучину?

Уилсон несколько раз моргнул и мотнул головой. В затылке покалывало. Он приник к иллюминатору и сидел неподвижно. И вдруг за стеклом. Он был готов поклясться, что.

Внутренности как будто превратились в тугой узел. Глаза были готовы вылезти из орбит. По крылу кто-то полз!

Судорога в животе сменилась позывами на рвоту. Неужели какой-нибудь несчастный кот или пес забрался перед вылетом на крыло и сумел там удержаться? Сама мысль об этом была тошнотворной. Уилсон представил, какой ужас испытало бедное животное, оказавшись в воздухе. Но ведь крыло металлическое, а не деревянное. Там не за что зацепиться. Нет, такого просто не может быть. Наверное, это птица или.

Снова вспыхнула молния, и Уилсон увидел, что это. человек.

Уилсон оцепенел. Он следил за темной фигурой, ползущей по крылу. Это невозможно! Наверное, бедняга вопил от ужаса, но Уилсон не слышал. Он слышал только бешеные удары своего сердца и видел только человека за стеклом.

Потом его словно окатили ледяной водой. Разум принялся торопливо изыскивать спасительное объяснение. Наверное, по какому-то чудовищному стечению обстоятельств авиамеханик, осматривавший крыло, не сумел вовремя покинуть самолет. Но ему удалось за что-то уцепиться и не упасть (хотя при этом ветер сорвал с него всю одежду, а воздух за бортом был невероятно холодным и малопригодным для дыхания).

Уилсон не оставил себе времени на контраргументы. Он вскочил и крикнул:

– Стюардесса! Стюардесса!

Его крик глухо разнесся по салону. Для верности Уилсон вдавил еще и кнопку вызова, потом снова крикнул:

– Стюардесса!

Встревоженная стюардесса уже бежала по проходу. Увидев лицо Уилсона, она остановилась как вкопанная.

– Там снаружи – человек! Человек! – закричал Уилсон.

– Что?

Он видел, как у нее натянулась кожа на щеках и под глазами.

– Посмотрите туда! Посмотрите!

Уилсон рухнул в кресло и дрожащей рукой указал на иллюминатор:

– Он ползет по.

Слова застряли у него в горле, превратившись в бульканье. На крыле никого не было.

Уилсона трясло. Он еще не поворачивался к стюардессе, а лишь видел ее отражение в стекле иллюминатора. На ее лице было написано полное недоумение.

Наконец он повернулся и посмотрел на стюардессу. Ее накрашенные губы шевельнулись, будто она хотела что-то сказать. Но она ничего не сказала, а лишь сомкнула губы и проглотила слюну. Потом на лице появилась фальшивая улыбка.

– Простите, – пробормотал Уилсон. – Должно быть, мне.

Он умолк, как будто сказал все, что хотел сказать. С другой стороны прохода на него с сонным любопытством таращилась девочка-подросток.

– Вам что-нибудь принести? – откашлявшись, спросила стюардесса.

– Стакан воды.

Стюардесса повернулась и ушла.

Уилсон глубоко вздохнул, отвернувшись от любопытной девчонки. Он испытывал такое же любопытство к самому себе. Неужели это он сейчас вел себя как сумасшедший? Еще хорошо, что его не захлестывали видения, от которых бы он вопил, бил себя кулаками по вискам и рвал волосы.

Он резко закрыл глаза. Но ведь на крыле был человек. Там действительно был человек. Уилсон не сумасшедший и не стал бы понапрасну звать стюардессу. И вместе с тем такое просто невозможно. Уилсон отчетливо это сознавал.

Он сидел с закрытыми глазами и думал о том, как бы повела себя Жаклин, если бы они летели вместе. Сидела бы тихо, онемев от ужаса? Или, наоборот, стала бы улыбаться, болтать о разных пустяках и всячески показывать, что ничего не видела? А что бы подумали его сыновья? Уилсон чувствовал, как в груди поднимаются беззвучные рыдания. Боже мой!

– Ваша вода, сэр.

Уилсон вздрогнул и открыл глаза.

– Вам принести одеяло? – спросила стюардесса.

– Нет, – покачал головой он и добавил: – Благодарю вас.

Его удивила собственная вежливость.

– Если вам что-нибудь понадобится, позвоните, – сказала она.

Уилсон кивнул.

Он сидел, держа в руке бумажный стаканчик с водой. За его спиной стюардесса вполголоса разговаривала с кем-то из пассажиров. Почему-то это обидело Уилсона, и он весь напрягся. Потом, стараясь не расплескать воду, полез в портфель, одной рукой достал футляр с туалетными принадлежностями, где лежало снотворное. Он растворил пару таблеток и выпил. Скомкав пустой стаканчик, Уилсон бросил его в карман для мусора, затем, не поворачиваясь к иллюминатору, задернул шторки. Было и прошло. Одна галлюцинация еще не означала, что он сошел с ума.

Уилсон повернулся на правый бок, попытавшись устроиться так, чтобы вибрация самолета мешала ему как можно меньше. Он должен забыть о случившемся. Это самое главное.

Нельзя увязать в раздумьях по этому поводу. Неожиданно он почувствовал, что улыбается. Правда, улыбка получилась вымученной. Ничего, зато никто не скажет, что он страдает «воздушными» галлюцинациями. Такие состояния нужно встречать активно, а не потворствовать им. Голый человек, ползущий на высоте двадцати тысяч футов по крылу DC-7, - это химера. Сколько выдающихся лунатиков позавидовали бы его выдумке.

Однако комичность ситуации быстро померкла. Уилсон похолодел. Картина за стеклом иллюминатора была такой четкой, такой живой. Разве его глаза могли увидеть несуществующего человека? Разве могли случайные мысли, бродящие в его мозгу, вдруг обрести зримое проявление, да еще с такими подробностями? Он не был пьян и не находился в том состоянии, когда сознание затуманено. Да и видение не было размытым и бесформенным. Он четко, объемно видел за стеклом человека, а множество сопутствующих подробностей лишь подтверждало реальность увиденного. Вот это и пугало больше всего.

Он ведь не спал. Он случайно посмотрел на крыло и. Уилсон резким движением раздвинул шторки.

Он не знал, сумеет ли пережить это мгновение. Грудь и живот стремительно раздувались, грозя забить своим содержимым горло и голову и лишить его возможности дышать. Ему выдавливало глаза. Сердце, плененное в этом раздутом мешке, отчаянно билось, готовое вот-вот разорваться. Уилсон сидел неподвижно.

Человек смотрел на Уилсона. Он находился в нескольких дюймах. Их разделяло лишь толстое самолетное стекло.

Вообще-то, находившегося снаружи было трудно назвать человеком. Это отвратительное злобное лицо принадлежало какому-то другому существу. Тело покрывала грязная грубая кожа с широкими порами. Нос был приплюснутым бесцветным комком, потрескавшиеся губы не имели формы. Сомкнуть их мешали огромные и невероятно кривые зубы. Глубоко посаженные глазки смотрели не мигая. Жуткий облик дополнялся не менее жуткими спутанными клочьями волос. Волосы торчали из носа и ушей. Они же, наподобие птичьих перьев, покрывали щеки.

Уилсон чувствовал себя совершенно разбитым. Он был не в состоянии что-либо сделать. Время остановилось и потеряло свой смысл. Мышление и способность анализировать тоже исчезли. Все это вмерзло в лед ужаса. Лишь сердце еще продолжало отчаянно биться, подпрыгивая в темноте грудной клетки. Уилсон был не в силах даже моргнуть. Он не дышал и только тупо смотрел, отвечая на такой же тупой взгляд существа за стеклом иллюминатора.

Потом Уилсон нашел силы закрыть глаза, и его разум, выскользнув из-под гнета зрения, обрел свободу. «Там никого нет, – подумал Уилсон, шумно выдыхая воздух. – Там никого нет. Совершенно никого».

Уилсон вцепился в подлокотники кресла. У него побелели костяшки пальцев, но он этого не видел. Он приводил себя в порядок, монотонно твердя себе, что за стеклом нет никакого человека. Никто не сумел бы удержаться на крыле летящего самолета, да еще при таком холоде и в разреженном воздухе. И никто не может оттуда смотреть на пассажира, прижавшись к стеклу.

Он открыл глаза и буквально врос в кресло, судорожно глотая воздух. Уродец за стеклом не только никуда не исчез. Он ухмылялся, глядя на Уилсона. Уилсон сжал кулаки. Ногти врезались в мякоть ладоней. Он почувствовал боль, но не разжимал кулаки до тех пор, пока не осталось сомнений в том, что он, Артур Уилсон, находится в полном сознании.

Затем дрожащей, негнущейся рукой Уилсон медленно потянулся к кнопке вызова стюардессы. Больше он не повторит ошибки, не станет кричать, вскакивать с места и побуждать существо за стеклом спрятаться от чужих глаз. Рука постепенно тянулась к кнопке. Мышцы Уилсона тряслись от возбуждения. Ведь уродец следил за ним, и глазки перемещались вслед за движением его руки.

Уилсон осторожно нажал кнопку. Один раз, второй. «А теперь появляйся, – подумал он о стюардессе. – Посмотри своим непредвзятым взглядом, и увидишь то, что вижу я. Но поторапливайся».

Сзади кто-то из пассажиров отдернул шторку. Уилсон оцепенел. Уродец за окном повернул голову на звук! Не в силах шевельнуться, Уилсон смотрел на него. «Ну торопись же! – мысленно подгонял он стюардессу. – Ради бога, поторопись!»

Уилсон пережил несколько болезненных мгновений безумия. Его взгляд без конца перескакивал с места, где только что находился уродец, к вопрошающему лицу стюардессы и обратно. Стюардесса, крыло самолета, опять стюардесса. Уилсон затаил дыхание. В глазах застыло смятение.

– В чем дело? – спросила стюардесса.

«В тебе. В твоем выражении лица», – хотел ответить ей Уилсон, но взял свои эмоции в тиски. Он вдруг понял, что стюардесса вряд ли ему поверит.

– Я. извините, – произнес он.

В горле пересохло. Уилсон попытался проглотить слюну, которой там не было, и издал странный цокающий звук.

– Ничего особенного. Еще раз извините.

Стюардесса явно не знала, как на это ответить. Она стояла покачиваясь и одной рукой держалась за спинку соседнего кресла. Другая рука замерла на складке форменной юбки.

Она открыла рот, но не могла подыскать нужных слов.

– Хорошо, – наконец сказала она, воспользовавшись «дежурным» покашливанием. – Если вам что-то понадобится.

– Да, конечно. Благодарю вас. А мы что, попали в грозу?

– Совсем небольшую, – быстро улыбнулась стюардесса. – Можете не волноваться.

Уилсон слегка кивал в такт ее словам. Затем, когда она отошла от кресла, стремительно втянул воздух, раздувая ноздри. Он был уверен: стюардесса уже сочла его сумасшедшим, но не знает, как поступить. Курс подготовки стюардесс не содержал в себе ситуацию, с которой она столкнулась в этом полете. Ее не учили, как обходиться с пассажирами, если они утверждают, что видели человечков, притаившихся на самолетном крыле.

Сочла сумасшедшим?

Уилсон резко повернул голову к иллюминатору. Он смотрел на темные очертания крыла, на выхлопы с языками пламени, на мигающие сигнальные огни. Он видел уродца! В этом Уилсон мог поклясться. Но разве можно адекватно видеть всю картину, воспринимая ее вполне здраво, и в то же время включить в нее какой-то придуманный элемент? Ведь разум сумасшедшего искажает картину реальности. Логично ли, что разум, правильно интерпретируя все прочие детали, добавляет туда что-то заведомо несуществующее?

Нет, это противоречит всякой логике.

И вдруг ему вспомнились газетные статьи времен минувшей войны. Тогда много писали о странных существах, вредящих летчикам союзных войск. Англичане прозвали этих существ гремлинами. Было ли это в действительности, или гремлины – хлесткая выдумка газетчиков? Уилсону вспомнилось, что гремлины отличались потрясающей ловкостью и были практически невесомыми. Во всяком случае, земное притяжение на них не действовало.

Пока Уилсон размышлял, уродец появился снова. Только что крыло было совершенно пустым. И вдруг тот откуда-то спрыгнул. Похоже, крыло даже не испытало удара. Свои волосатые руки уродец вытянул в стороны, удерживая равновесие. Уилсон напрягся. Во взгляде человечка (но правильно ли считать его человечком?) ощущалось понимание. Неизвестно каким образом, но он понял, что втянул Уилсона в игру с напрасным вызовом стюардессы. Уилсон дрожал от смятения. Чем он докажет другим, что уродец за окном действительно существует? В отчаянии он оглянулся по сторонам. Девочка напротив заснула. Может, если разбудить ее и осторожно все объяснить, тогда.

Нет, волосатый уродец и с нею сыграет ту же шутку. Он исчезнет. Возможно, переберется на фюзеляж, где его никто не увидит – даже пилоты из своей кабины. Уилсон испытал жгучую досаду на себя. Почему у него до сих пор нет фотоаппарата? Некоторые бизнесмены постоянно возят с собой фотоаппарат. Возможно, он сумел бы сфотографировать это существо.

Уилсон приник к иллюминатору. Чем сейчас занимается уродец?

Неожиданно молния вновь оттеснила темноту, и Уилсон получил ответ на свой вопрос. Уродец присел на краю крыла и протянул руку к бешено вращающемуся пропеллеру.

Уилсон с ужасом и изумлением следил, как рука неумолимо приближалась к мелькающим лопастям. Вдруг уродец дернулся, с губ сорвался крик. «Лишился пальца!» – морщась, подумал Уилсон. Но уродец тут же снова потянулся к пропеллеру. Крючковатый палец был на месте. Ни дать ни взять дефективный ребенок, пытающийся рукой остановить лопасти включенного вентилятора.

Где-нибудь в другом месте эта жуткая сцена выглядела бы даже забавной. Тролль из сказки, да и только. Ветер трепал и косматил волосы на теле и голове, однако все внимание «тролля» было сосредоточено на вращении пропеллера. «Безумие ли это? – вдруг подумал Уилсон. – Или ужасный фарс, который разыгрывается специально для меня?»

Уилсон смотрел, а уродец продолжал свой спектакль. Наклонялся к пропеллеру, совал туда пальцы, потом вытаскивал и отправлял в рот, словно хотел унять боль. При этом он не забывал оборачиваться и поглядывать на Уилсона. «Он знает, – думал Уилсон. – Знает об этой игре. Если, кроме меня, его увидит еще кто-то, проиграет он. Но если я останусь единственным зрителем, тогда он выиграет».

Трюки на самолетном крыле лишь слегка занимали Уилсона, но теперь интерес к ним полностью пропал. Он скрипнул зубами. Черт побери! Почему летчики до сих пор ничего не заметили?

К этому времени уродец забыл про пропеллер. Теперь он, словно всадник на норовистой лошади, восседал на кожухе двигателя. Уилсон присмотрелся и невольно вздрогнул от ужаса. Уродец пытался поддеть ногтями одну из защитных пластин гондолы.

Повинуясь импульсу, Уилсон протянул руку и нажал кнопку вызова стюардессы. Она вышла из хвостового отсека. На мгновение Уилсону подумалось, что он перехитрил паршивца. Тот был целиком поглощен своим новым занятием. Стюардесса уже подходила, однако в последний момент уродец поднял голову и взглянул на Уилсона. Затем, словно марионетка, которую дернули за веревочки, он взмыл в воздух.

– Я вас слушаю, – с заметным напряжением в голосе сказала стюардесса.

– Можно вас попросить. присесть рядом?

Стюардесса опешила:

– Видите ли.

– Ну пожалуйста.

Она настороженно опустилась на соседнее кресло:

– Что вы мне хотите сказать, мистер Уилсон?

Он внутренне собрался:

– Тот человек по-прежнему находится на крыле.

Стюардесса замерла, глядя прямо на него.

– Причина, почему я вызвал вас, очень серьезная. Дело в том, что он начал ковыряться в двигателе, – торопливо объяснил Уилсон.

Стюардесса инстинктивно повернулась к иллюминатору.

– Нет-нет, не смотрите туда. Его там нет. Всякий раз, когда вы подходите, он куда-то запрыгивает и прячется.

Горло Уилсона было полно вязкой слюны. Он представил, о чем сейчас думает стюардесса, и испытал приступ тошноты. Услышь он такое от кого-то другого, сам думал бы точно так же. Голова закружилась. «Я схожу с ума», – предположил Уилсон.

– Дело вот в чем, – сказал он, отметая тревожную мысль. – Если все это – не плод моего воображения, тогда самолет в опасности.

– Да, – сказала стюардесса.

– Знаю. Вы думаете, что я спятил.

– Ни в коем случае.

– Тогда выполните мою просьбу, – сказал Уилсон, сражаясь с закипавшим внутри гневом. – Передайте летчикам мои слова. Попросите их постоянно следить за крыльями. Если они ничего не заметят, я буду только рад. Но если заметят.

Стюардесса молча смотрела на него. Кисти Уилсона сжались в кулаки. Но даже в таком состоянии они не перестали дрожать.

– Вы меня слышали?

Стюардесса вскочила с кресла:

– Я передам им ваши слова.

Уилсон следил за удалявшейся стюардессой. Она шла быстрее обычного. Потом, словно почувствовав, что он наблюдает, сбавила шаг. «Делай вид. Меня не обманешь», – подумал он и снова повернулся к окну. В животе противно забурлило.

Уродец появился ниоткуда. Он спрыгнул на крыло, будто гротескный балетный танцор, исполнивший замысловатое па. Не теряя времени, вновь оседлал гондолу, обхватив ее волосатыми ногами, и продолжил возню с кожухом.

«А почему я так волнуюсь? – вдруг подумал Уилсон. – Разве этому жалкому существу под силу ногтями выковырять заклепки? Не так уж и важно, увидят летчики этого шкодливого „пассажира“ или нет. Безопасности самолета это не угрожает».

В этот момент уродец оторвал край металлической плиты.

Уилсон в ужасе разинул рот. Увидев выходящих из кабины летчика и стюардессу, он замахал руками и закричал:

– Сюда! Быстрее!

Летчик взглянул в сторону Уилсона, затем, отстранив стюардессу, быстро двинулся по проходу.

– Быстрее! – снова крикнул Уилсон.

Он повернулся к иллюминатору. Естественно, «потрошитель моторов» успел скрыться. Теперь это не имело значения. Налицо следы его деятельности.

– В чем дело? – спросил летчик, резко остановившись возле кресла Уилсона.

– Он отогнул плиту кожуха, – дрожащим голосом сообщил Уилсон.

– Кто – он?

– Человек снаружи! Говорю вам, он.

– Мистер Уилсон, прекратите кричать! – приказал летчик.

Уилсон застыл с раскрытым ртом.

– Я не знаю, что здесь происходит, – продолжал летчик, – но.

– А вы посмотрите вон туда! – выкрикнул Уилсон.

– Мистер Уилсон, я вас предупреждаю.

– Ради бога! – умоляюще воскликнул Уилсон.

Он проглотил слюну, пытаясь сдерживать слепую ярость. Плюхнувшись в кресло, дрожащей рукой указал на иллюминатор.

– Вам что, трудно туда посмотреть?

Пилот шумно втянул в себя воздух и наклонился к иллюминатору. Через мгновение он холодно посмотрел на Уилсона.

– Я посмотрел, – столь же холодно произнес летчик.

Уилсон приник к иллюминатору. Все пластины были целехоньки!

– Постойте, не уходите. Я ведь видел, как он отдирал пластину. Вон ту.

– Мистер Уилсон, если вы не.

– Говорю вам: я видел, как он отдирал пластину, – упрямо повторил Уилсон.

Летчик смотрел на него с той же брезгливой отчужденностью, какая была во взгляде стюардессы. Уилсон затрясся всем телом:

– Я же видел его!

Голос надломился, и это испугало Уилсона ничуть не меньше, чем уродец за стеклом.

Летчик уселся рядом с ним.

– Мистер Уилсон, пожалуйста, успокойтесь, – сказал он. – Хорошо, вы его видели. Но не забывайте о других пассажирах. Мы не имеем права сеять панику среди них.

Уилсон был слишком подавлен и не сразу понял слова летчика.

– Вы. так вы тоже его видели?

– Конечно, – ответил летчик, – но мы не хотим пугать пассажиров. Это-то вы можете понять?

– Да-да, разумеется. Я не хочу их.

У него вдруг противно засвербело в паху и нижней части живота. Уилсон плотно сжал губы и злобно посмотрел на летчика.

– Я понимаю, – процедил он.

– Мы все должны помнить. – начал было летчик, но Уилсон его перебил:

– Можете закрыть рот.

– Что вы сказали?

Уилсона передернуло.

– Проваливайте! – бросил он летчику.

– Мистер Уилсон, что.

– Вы замолчите?

Лицо Уилсона побелело. Он отвернулся от летчика и каменными глазами уставился в иллюминатор. Летчик не уходил. Уилсон метнул на него сердитый взгляд и грубо отчеканил:

– Успокойтесь! Больше слова никому не скажу!

– Мистер Уилсон, попытайтесь понять нашу.

Уилсон отвернулся и стал злобно разглядывать двигатель. Краешком глаза он видел двоих пассажиров. Те стояли в проходе и смотрели на него. «Идиоты!» – взорвался его перевозбужденный разум. Затряслись руки. Уилсон опасался, как бы его не вытошнило. «Это следствие качки», – успокоил он себя. Самолет болтало в воздухе, словно суденышко, застигнутое бурей среди океана.

Летчик по-прежнему находился рядом и что-то ему говорил. Уилсон видел его отражение в иллюминаторе. В нескольких шагах от летчика застыла нахмуренная стюардесса. «Дураки безглазые!» – подумал Уилсон. Он заметил, когда они ушли, но виду не подал. Летчик и стюардесса направлялись в кабину. «Теперь у них только и будет разговоров что обо мне. Начнут строить планы на случай, если я окажусь опасным».

Ему захотелось, чтобы шкодливый уродец появился снова, чтобы отодрал кожух и испортил двигатель. На борту более тридцати человек, и только Уилсон может спасти их от гибели.

Эта мысль доставляла мстительное, злорадное наслаждение. Стоит захотеть, и катастрофа произойдет. Уилсон улыбнулся, хотя ему было не до смеха. «Это будет грандиозным самоубийством», – подумал он.

Уродец вновь спрыгнул на крыло, и Уилсон убедился в правильности своих мыслей. Прежде чем исчезнуть, «тролль» поставил пластину на место. Теперь он отдирал ее снова с легкостью хирурга, делающего разрез на коже. Как и весь самолет, крыло трясло и болтало, но уродец великолепно сохранял равновесие.

Уилсона снова обуял страх. Что делать? Ни стюардесса, ни летчик ему не поверили. Попробовать еще раз их убедить? Чего доброго, его просто свяжут и запрут в служебном отсеке. Извиниться перед летчиком за грубость и попросить стюардессу посидеть рядом? И что? Сколько она тут выдержит? Она ведь может задремать. Или кто-то ее позовет. И тогда уродец вернется и продолжит ломать двигатель. Но даже если она будет сидеть рядом и бдительно наблюдать за крылом, что мешает пакостнику перебраться на другое крыло и портить двигатели там? Уилсон вздрогнул и в который уже раз ощутил леденящий ужас.

«Боже, я бессилен!»

В иллюминаторе отразилась фигура идущего летчика. Безумие этого момента просто доконало Уилсона. Пилота и уродца разделяло всего несколько футов. Уилсон видел обоих, но те не замечали друг друга. Впрочем, нет. Уродец обернулся и проводил летчика взглядом. Похоже, теперь он знал, что прятаться больше не надо и что Уилсон уже не сможет вмешаться. Леденящий ужас сменился обжигающей злостью. «Я убью тебя! – подумал Уилсон. – Мерзкая грязная тварь! Убью!»

Двигатель кашлянул и остановился.

Это длилось не более секунды, но на то же время остановилось и сердце Уилсона. Он припал к стеклу иллюминатора. Уродец отогнул пластину и теперь стоял на коленях, с любопытством засовывая руку внутрь.

– Не смей!

Уилсон не узнал собственного голоса; это было какое-то умоляющее хныканье.

– Не с.

Двигатель опять остановился. Уилсон в ужасе огляделся по сторонам. Неужели все оглохли? Он протянул было руку к кнопке вызова стюардессы, но тут же отдернул. Нет, тогда его точно куда-нибудь затолкают. А ведь только он знает, что происходит за бортом. Следовательно, только он может спасти самолет.

Уилсон шепотом выругался и до боли закусил нижнюю губу. Он оглянулся на спящий салон и едва не подпрыгнул. По проходу, хватаясь за кресла, спешила стюардесса. Значит, услышала! Уилсон пристально следил за ней и поймал короткий взгляд, когда она проходила мимо.

Нет, она торопилась не к нему. Стюардесса прошла на несколько кресел дальше, наклонилась и о чем-то заговорила с невидимым Уилсону пассажиром. Двигатель снова кашлянул. Уилсон сразу же повернулся к иллюминатору.

– Черт тебя побери! – пробормотал он.

Он услышал шаги. Стюардесса шла обратно. На ее лице не было и тени тревоги. Уилсон смотрел и не верил своим глазам. Быть этого не может. Он вытянул шею, продолжая следить за стюардессой. Нет, она шла не в кабину. Она шла на кухню!

– Нет, – прошептал Уилсон.

Его трясло, и было никак не унять эту дрожь.

Никто ничего не слышал. Никто ни о чем не знает.

Уилсон не сразу сообразил, что делает. Он выдвинул из-под кресла портфель. Огляделся по сторонам. Затем наклонился, медленно, чтобы не шуметь, расстегнул молнию и вынул клеенчатый мешок. Стюардесса возвращалась. Он заметил ее краешком глаза и ногами задвинул портфель обратно под кресло, а мешок запихнул себе за спину. Он успел выпрямиться. Судорожно дыша, Уилсон ждал приближения стюардессы. Она прошла мимо.

Тогда он положил мешок на колени и развязал тесемки. Движения Уилсона были столь лихорадочными, что он едва не выронил пистолет. Он успел поймать оружие за дуло, затем побелевшими пальцами обхватил рукоятку и сдвинул флажок предохранителя. Глянув в иллюминатор, Уилсон похолодел.

Уродец внимательно смотрел на него.

Уилсон стиснул дрожащие губы. Неужели тот догадался о его намерении? Уилсон проглотил слюну и попытался успокоить дыхание. Потом оглянулся на стюардессу. Та принесла пассажиру какие-то таблетки и воду. Уилсон вновь повернулся к иллюминатору. Уродец копался в двигателе. Уилсон начал медленно поднимать пистолет.

Нет, так не получится. Он опустил оружие. У иллюминатора слишком толстое стекло. Пуля может отскочить и убить кого-нибудь из пассажиров. Эта мысль заставила его содрогнуться. Двигатель снова кашлянул. Из кожуха вырвался сноп искр, осветив отвратительную физиономию уродца. Уилсон собрался с духом. Он знал, как поступить.

Уилсон перевел взгляд на рукоятку аварийной двери. Рукоятку защищала прозрачная крышка. Уилсон снял и бросил крышку на пол. Уродец сидел на корточках и совал руку в двигатель. Уилсон судорожно глотнул воздух. Левой рукой он взялся за рукоятку. Так, вниз она не идет. Значит, надо двинуть вверх.

Уилсон оторвался от рукоятки. Пистолет положил на колени. «Игры кончились», – мысленно сказал он себе и дрожащими руками затянул на бедрах ремень безопасности. Когда дверь откроется, воздушный поток может вытолкнуть его из самолета. А это никак не входило в его планы. Он должен спасти самолет.

Уилсон снова взял пистолет. Он слышал неровные удары своего сердца. Действовать нужно внезапно и точно. Если он промахнется, уродец сможет перебраться на другое крыло. А еще хуже – в хвост самолета. Уж там никто не помешает этому шкодливцу поломать хвостовые стабилизаторы, порвать тросы управления. Словом, нарушить балансировку самолета. Уилсон понимал: у него только один шанс. Надо целить ниже, чтобы попасть уродцу в грудь или живот. Уилсон сделал глубокий вдох. «Пора, – подумал он. – Пора».

Уилсон стал поднимать рукоятку аварийной двери. Стюардесса в это время возвращалась от пассажира, которому она принесла таблетки. Увидев, чем занят Уилсон, она потеряла дар речи. На ее лице отразился неописуемый ужас. Она могла лишь поднять руку, словно умоляя безумца не совершать непоправимого. Затем голос вернулся к ней, и она хрипло крикнула, перекрывая шум двигателей:

– Мистер Уилсон, остановитесь!

– Не суйся! – рявкнул в ответ Уилсон и дернул рукоятку вверх.

Дверь исчезла. Только что он ощущал рукоятку, а в следующее мгновение дверь с шипящим грохотом сгинула во тьме.

Чудовищная сила выталкивала Уилсона наружу, пытаясь оторвать от кресла. Он вдруг обнаружил, что наполовину находится снаружи и дышит обжигающе холодным, непривычным воздухом. Его барабанные перепонки едва не лопнули от грома двигателей. Потоки холодного ветра слепили ему глаза. Уилсон позабыл об уродце. Затем показалось, что откуда-то издалека сквозь рев и грохот донесся пронзительный крик.

Вот тогда Уилсон и увидел своего врага.

Уродец шел прямо к нему, нагнувшись и протягивая кривые руки. Неужели он ждал этой схватки? Уилсон вскинул руку и выстрелил. Уродец пошатнулся, но в следующий миг кинулся вперед и ударил. Голову Уилсона обожгло болью. Его и потрошителя моторов разделяли считаные дюймы. Уилсон выстрелил вторично. Уродец качнулся назад и вдруг исчез, словно бумажная кукла, унесенная штормовым ветром. Уилсон почувствовал, как стремительно немеет голова. Пистолет выпал из дрожащих пальцев.

Затем все сгинуло в зимней тьме.

Он шевельнулся и попытался что-то сказать. По жилам разливалось приятное тепло, но руки и ноги одеревенели. Было темно. Слышалось шарканье ног вокруг, приглушенные голоса. Он лежал лицом вверх на чем-то движущемся. В лицо дул холодный ветер. Затем пространство наклонилось.

Он облегченно вздохнул. Самолет приземлился, а его на носилках выносят из салона.

Должно быть, уродец ранил его в голову. Возможно, ему вкололи успокоительное.

– Никогда не слышал о более идиотской попытке самоубийства, – произнес кто-то.

Уилсона эти слова только позабавили. Говорящий, конечно же, ошибается. Вскоре все прояснится. Надо лишь внимательно осмотреть двигатель и еще внимательнее – рану на голове Уилсона. Тогда они поймут, что он спас самолет и всех пассажиров.

Уилсон заснул и спал без сновидений.

Перевод И. Иванова

Похороны

Мортон Силклайн сидел в конторе, размышляя над цветочной аранжировкой для погребения Фентона, когда чарующая строчка из «Я пересекаю черту, чтобы слиться с невидимым хором» известила о том, что в «Катафалки Клуни со скидкой» вошел посетитель.

Сморгнув, чтобы прогнать задумчивое выражение из темных глаз, Силклайн умиротворенно переплел пальцы рук и откинулся на траурную кожаную спинку кресла. На губах заиграла приветливая улыбка гробовщика. Тишину коридора нарушил звук шагов, приглушенный толстым ковром, ноги ступали с ленцой, и перед тем, как в дверь вошел высокий мужчина, часы на столе прожужжали, сообщив, что сейчас ровно половина восьмого.

Поднявшись с таким видом, словно был застигнут в разгар приватной беседы с сияющим ангелом смерти, Мортон Силклайн беззвучно обогнул блестящую столешницу и протянул руку с отполированными ногтями.

– Добрый вечер, сэр, – сладкозвучно пропел он, улыбка так и дышала сочувствием и приветливостью, а голос сочился почтительностью.

Рукопожатие визитера оказалось холодным и сокрушительным, однако Силклайн сумел подавить крик, и боль лишь на секунду отразилась в глазах цвета корицы.

– Не желаете ли присесть? – пробормотал он, указывая помятой десницей на «кресло для скорбящего».

– Благодарю. – Баритон посетителя выдавал безукоризненные манеры.

Он сел, расстегнув на груди пальто с бархатным воротником и положив фетровую шляпу на стеклянную столешницу.

– Меня зовут Мортон Силклайн, – представился Силклайн, возвращаясь к своему креслу, и опустился на сиденье, словно застенчивая бабочка.

– Аспер, – ответил мужчина.

– Могу ли я сказать, что рад встрече с вами, мистер Аспер? – промурлыкал Силклайн.

– Благодарю.

– Итак, – Силклайн переходил к скорбному делу, – чем может послужить бюро Клуни, дабы утишить ваше горе?

Человек скрестил ноги в темных брюках:

– Я хотел бы договориться о проведении погребального обряда.

Силклайн кивнул, надев улыбку, означавшую: «Я здесь для оказания всяческой поддержки».

– Ну разумеется, сэр. Вы пришли по верному адресу. – Он чуть приподнял глаза. – «Коль из любимых кто вдруг погрузится в вечный сон, доверьтесь Клуни – пусть занавес за ним задернет он».

Он снова опустил глаза, скромно потупившись.

– Это сочинила миссис Клуни, – признался он. – Мы часто повторяем эти слова тем, кто приходит к нам за утешением.

– Очень мило, – произнес посетитель. – В высшей степени поэтично. Однако вернемся к деталям: я хочу снять самый большой зал.

– Прекрасно. – Силклайн с трудом удержался, чтобы не потереть руки. – В таком случае это будет Зал вечного отдохновения.

Посетитель согласно закивал:

– Отлично. Также я хочу купить у вас самый дорогой гроб.

Силклайн едва удержался от мальчишеской ухмылки. Сердечная мышца неистово сокращалась, но он вынудил себя вернуть на лицо складки горестного сочувствия.

– Уверен, – произнес он, – это вполне осуществимо.

– С золотой обивкой? – уточнил клиент.

– Ну. конечно. – Силклайн сглотнул, отчего в горле громко щелкнуло. – Уверен, что Клуни сможет удовлетворить все ваши потребности в минуту горестной потери. Естественно. – голос на секунду утратил сочувственные нотки и сделался доверительным, – это повлечет за собой некоторые дополнительные расходы по сравнению.

– Цена не имеет никакого значения, – отмахнулся клиент. – Я лишь хочу, чтобы все было сделано в самом лучшем виде.

– Так оно и будет, сэр, именно так и будет, – заверил трепещущий Мортон Силклайн.

– Прекрасно.

– Итак, – деловито продолжал Силклайн, – хотите ли, чтобы наш мистер Моссмаунд прочитал свою проповедь «Пересекая великий рубеж», или же вы предпочтете провести церемонию по иному обряду?

– Полагаю, второе, – сказал клиент, задумчиво покачивая головой. – Всю церемонию проведет один мой друг.

– Ага, – кивнул Силклайн. – Понимаю.

Подавшись вперед, он вынул из ониксовой подставки золотое перо, затем двумя пальцами левой руки вытянул бланк договора из коробочки слоновой кости. Посмотрел с выражением человека, уполномоченного задавать Болезненные Вопросы.

– Так как же, – начал он, – имя усопшего, могу ли я спросить?

– Аспер.

Силклайн поднял глаза, вежливо улыбаясь.

– Родственник? – поинтересовался он.

– Я сам, – сказал клиент.

Смех Силклайна больше походил на слабый кашель.

– Прошу прощения? – переспросил он. – Мне почудилось, вы сказали.

– Я, – повторил клиент.

– Но я не.

– Понимаете ли, – пояснил визитер, – у меня никогда не было приличной погребальной церемонии. Каждый раз все, если так можно выразиться, пускалось на самотек, сплошная импровизация. Без всякого – как бы это точнее сказать? – смака. – Человек пожал широкими плечами. – И я всегда об этом сожалел. Всегда хотел как-то подготовиться.

Мортон Силклайн неверной рукой воткнул ручку обратно в подставку и вскочил на ноги, пылая от возмущения.

– В самом деле, сэр! – чуть не закричал он. – В самом деле!

Человек с удивлением посмотрел на разгневанного Мортона Силклайна.

– Я… – начал посетитель.

– Я всегда готов посмеяться доброй шутке, – перебил его Силклайн, – но только не в рабочее время. Мне кажется, вы не вполне понимаете, сэр, где сейчас находитесь. Вы у Клуни, в самом уважаемом ритуальном заведении города, это не место для нелепых розыгрышей.

Он попятился назад, распахнув глаза и разинув рот, когда одетый в черное человек вдруг оказался рядом с ним. Глаза визитера засверкали каким-то невероятным светом.

– Это, – провозгласил он мрачно, – вовсе не шутка.

– Это не. – Больше Силклайн ничего не смог произнести.

– Я пришел сюда, – сказал посетитель, – с самыми серьезными намерениями. – Теперь глаза сверкали как раскаленные докрасна угли. – И собираюсь добиться, чтобы мои намерения осуществились. Это вам ясно?

– Я.

– В следующий вторник, в полдевятого вечера, мы с друзьями придем сюда на церемонию. К тому времени вы все подготовите. Полная оплата будет произведена сразу же по окончании действа. Вопросы есть?

– Я.

– Едва ли мне стоит объяснять, – продолжал человек, беря со стола шляпу, – как много для меня значит это дело. – Он выдержал солидную паузу, прежде чем позволить голосу опуститься до дарующего прощение баса-профундо. – Надеюсь, все пройдет достойно.

Чуть поклонившись, он развернулся и в два величественных шага пересек кабинет, на миг задержавшись в дверях.

– Да. еще одно условие. То зеркало в фойе. снимите его. И полагаю, не стоит уточнять, что, кроме меня и моих друзей, в вашем заведении не должно быть ни души.

Посетитель взмахнул рукой в серой перчатке:

– А пока что. доброго вечера.

Когда Мортон Силклайн выбрался в коридор, визитер как раз вылетал в небольшое окно. И Мортон Силклайн совершенно неожиданно понял, что сидит на полу.

Они явились в половине девятого, вошли, переговариваясь, в фойе погребальной конторы Клуни, где их встречал Мортон Силклайн. Его ноги тряслись, под глазами – результат бессонных ночей – залегли круги, которые делали его лицо похожим на карнавальную маску енота.

– Добрый вечер, – приветствовал его высокорослый клиент, удовлетворенным кивком отметив отсутствие зеркала.

– Добрый. – На этом запас слов Силклайна иссяк.

Голосовые связки задеревенели, а глаза, затянутые дымкой, метались с одной фигуры этого избранного круга на другую: горбун с перекошенной набок головой, которого, как он услышал, зовут Игорь; карга в трауре, в остроконечной шляпе и с черной кошкой на плече; здоровяк с волосатыми руками, который стискивал желтые зубы и поглядывал на Силклайна более чем многозначительно; маленький человечек с восковым лицом, который облизывал губы и улыбался Силклайну так, словно получал от этого одному ему понятное удовольствие; и еще полдюжины мужчин и женщин в вечерних платьях, все с блестящими глазами и алыми губами, а кроме того – Силклайн передернулся, – чрезвычайно зубастые.

Силклайн прилип к стенке (рот приоткрыт, руки вяло шарят по бокам), когда все общество двинулось мимо него в сторону Зала вечного отдохновения.

– Присоединяйтесь к нам, – позвал его высокий человек.

Силклайн рывком отклеился от стены и, спотыкаясь, двинулся по коридору, глаза его от ужаса округлились, словно блюдца.

– Полагаю, – любезно произнес клиент, – все подготовлено как следует.

– О, – вякнул Силклайн. – О. да, конечно.

– Великолепно.

Когда они оба вошли в зал, все остальные восхищенным полукругом толпились у гроба.

– Чудесный, – шептал себе под нос горбун. – Чудесный гроб.

– Ну как тебе такой гроб, как тебе такой гроб, Дельфиния? – захихикала старая карга.

– Муррр, – отозвалась с плеча Дельфиния.

Все остальные кивали, обменивались счастливыми улыбками и восторженно ахали.

Затем одна из женщин в вечернем наряде произнесла:

– Пусть Людвиг посмотрит, – и полукруг распался, пропуская Аспера.

Он пробежался длинными пальцами по золотой отделке на боках и крышке, удовлетворенно покивал:

– Великолепно. – Голос немного хрипел от волнения. – Просто великолепно! Ровно то, о чем я всегда мечтал.

– Ты выбрал лучшее, мальчик, – произнес высокий седовласый человек, которого Силклайн отметил лишь сейчас.

– Ну давай, примерь! – потребовала хихикающая старая карга.

По-мальчишески улыбаясь, Людвиг забрался в гроб и улегся на место.

– В самый раз, – сообщил он довольно.

– Хозяин прекрасно выглядит, – кивнул скошенной набок головой Игорь. – Прекрасно выглядит в ящике.

Затем здоровяк с волосатыми руками попросил, чтобы начинали, потому что у него в четверть десятого назначена встреча, и все спешно расселись по стульям.

– Иди сюда, голубчик, – сказала карга, маня скрюченной клешней окаменевшего Силклайна. – Садись со мной рядом. Люблю хорошеньких мальчиков, верно, Дельфиния?

– Муррр, – сказала Дельфиния.

– Перестань, Дженни, – одернул ее Людвиг Аспер, на мгновение приоткрыв один глаз. – Будь серьезнее. Ты же знаешь, что это для меня значит.

Карга пожала плечами.

– Хорошо, хорошо, – смирилась она, после чего стянула с головы остроконечную шляпу и взбила буйные кудри, пока Силклайн, словно зомби, опускался на стул рядом с ней; его при этом поддержал под руку человечек с восковым личиком.

– Привет, очаровашка, – шепнула Силклайну старуха, наклонившись и толкнув его под ребра острым локтем.

Затем поднялся высокий седой джентльмен, по виду выходец с Карпат, и служба началась.

– Дорогие друзья, – произнес джентльмен, – сегодня мы собрались в этих убранных гирляндами стенах, чтобы отдать дань уважения нашему товарищу, Людвигу Асперу, вырванному из нынешнего существования непреклонной судьбой и на века помещенному в сей мрачный саркофаг.

– Гип-гип-ура! – пробурчал кто-то.

– Лебединая песнь, – прокомментировал кто-то еще.

Игорь плакал, а человечек с восковым лицом наклонился к Силклайну, чтобы просвистеть на ему на ухо:

– Смачно.

Однако Силклайн не был уверен, что это относится к самой церемонии.

– И вот, – продолжал господин с Карпат, – мы, горько скорбя, собрались у погребальных дрог нашего собрата, вкруг этого помоста горести, возле этой раки, у этого дольмена.

– Непоня-а-а-тно! – возмутилась Дженни, раздраженно топая ногой в остроконечной туфле.

– Муррр, – сказала Дельфиния, и карга подмигнула налитым кровью глазом Силклайну.

Силклайн шарахнулся вбок, только чтобы наткнуться на маленького человечка, который уставился на него глазками-бусинками и снова прошелестел:

– Смачно.

Седовласый джентльмен выдержал долгую паузу, устремив на каргу свой величественный нос. После чего продолжил:

–. подле этой мастабы, этой ступы, этого гхата, близ этой дахмы.

– Что он говорит? – спросил Игорь, прервав рыдание на середине. – Что-что?

– Это тебе не состязание в риторике, парень, – заявила карга. – Говори ясней.

Людвиг снова поднял голову, на лице отражалась мучительная досада.

– Дженни. Прошу тебя.

– А-а-а… жабий зуб! – огрызнулась карга, и Дельфиния зашипела.

– Requiescas in pace, дорогой брат, – продолжал граф раздраженно. – Память о тебе не иссякнет с твоей безвременной кончиной. Ты, наш дражайший друг, не выбыл из игры, ты просто перешел играть на другое поле.

При этих словах здоровяк с волосатыми руками поднялся и выскочил из комнаты, утробно проворчав на ходу:

– Опаздываю.

И Силклайн ощутил, как леденеет сердце, потому что услышал вдруг топот когтистых лап по ковру в коридоре и вой, эхом отлетевший от стен.

– Улльгат говорил, что приглашен на обед, – пояснил сбоку маленький человечек, сверкая глазками и улыбаясь.

Стул под Силклайном крякнул, когда он передернулся.

Седовласый джентльмен стоял, прямой и молчаливый, закрыв красные глаза, рот превратился в узкую щель, весь вид демонстрировал уязвленную аристократическую гордость.

– Граф, – взмолился Людвиг, – прошу вас!

– Сколько я могу терпеть эти возмутительные выходки?! – вопросил граф. – Эти непочтительные.

– Ну-у, завел шарманку, – проворковала Дженни своей кошке.

– Молчи, женщина! – взревел граф, и на мгновение его голова исчезла, окутанная белым клубящимся туманом, затем, когда он немного овладел собой, появилась снова.

Людвиг сел в гробу, лицо его исказил гнев.

– Дженни! По-моему, тебе лучше уйти.

– Нет, ты думаешь, что можешь вот так запросто вышвырнуть отсюда старую Дженни из Бостона? – заверещала карга. – Подумай лучше, чем это чревато!

И дрожащий Силклайн увидел, как карга нахлобучила остроконечную шляпу и, щелкнув пальцами, метнула небольшую молнию. Выгнувшаяся дугой Дельфиния ощетинила все свои черные шерстинки до одной, когда граф выдвинулся вперед, хлопнул старуху по плечу, но затем застыл посреди шага, заключенный в круг жаркого пламени.

– Ха-ха! – проскрежетала Дженни.

– Мой ковер! – промямлил Силклайн сквозь ужас.

– Джен-ни! – заревел Людвиг, выбираясь из гроба.

Карга махнула рукой, и все цветы в комнате начали взрываться, словно попкорн.

– Не-ет! – застонал Силклайн, когда занавески вспыхнули и рассыпались в пепел.

Стулья полетели по воздуху. Граф обратился в столб белого пара и кинулся на Дженни, которая тут же взмахнула руками и исчезла в оранжевой вспышке вместе с кошкой и всем прочим. А в зале становилось все более шумно от криков и крушащих ребра ударов.

Мортон Силклайн с вытаращенными глазами уже валился вперед, когда маленький человечек склонился над ним, зубасто ухмыляясь, стиснул онемевшую руку гробовщика и просвистел свое «смачно».

После чего Силклайн распростерся на ковре.

Мортон Силклайн упал в траурное кожаное кресло. Он все еще немного дрожал, хотя прошла уже целая неделя с того жуткого вечера. На столе лежала записка, которую Людвиг Аспер пришпилил тогда к его бесчувственной груди. В ней говорилось:

Сэр!

Примите в дополнение к этому мешочку золотых (которые, как мне думается, покроют все расходы) мои сожаления по поводу недостойного поведения некоторых гостей на церемонии моего погребения. Если не считать этого, все было в высшей степени удовлетворительно.

Силклайн отложил в сторону записку и любовно прикоснулся к горке сверкающих золотых монет на столе. На законные вопросы, откуда взялись монеты, он отвечал, что один его партнер в Мехико (ну назовем его племянником гримера из «Катакомб Карилло со скидкой») очень удачно вложил его средства в тамошние рудники. В общем и целом все это дело обернулось совсем не так плохо.

Мортон Силклайн поднял голову, когда кто-то вошел в контору.

Ему захотелось с криком отскочить и слиться с цветочным узором на обоях, но он лишь продолжал сидеть будто каменный. В который за последнее время раз открыв рот, он таращился на нечто громадное, капающее охрой, бесформенное и со щупальцами; оно все колыхалось и извивалось.

– Один мой друг, – вежливо произнесло нечто, – горячо рекомендовал вас.

Силклайн долго сидел, молча пялясь на визитера, но тут дрожащая ладонь случайно коснулась золотых монет. И он обрел силы.

– Вы пришли, – заверил он, дыша через рот, – как раз по верному адресу. хм. сэр. Услуги. – он с усилием сглотнул и взял себя в руки, – на любой вкус.

Силклайн потянулся за ручкой, отгоняя в сторону желто-зеленый дым, который начал затягивать кабинет.

– Как имя усопшего? – спросил он деловым тоном.

Перевод Е. Королевой

Третья от Солнца

Он открыл глаза за пять секунд до того, как должен был зазвонить будильник. Проснуться не составило никакого труда. Пробуждение было мгновенным. Он протянул в темноту левую руку и нажал на кнопку. Будильник посветился секунду, а затем померк.

Жена, лежавшая рядом, положила ладонь ему на плечо.

– Ты поспала? – спросил он.

– Нет, а ты?

– Немного, – сказал он. – Совсем чуть-чуть.

Несколько секунд она ничего не говорила. Потом произнесла было какой-то звук, но, вздрогнув, снова замолчала. Он знал, что она хочет сказать.

– Мы все-таки отправляемся? – спросила она.

Он передернул плечами, все еще лежа в кровати, затем глубоко вздохнул.

– Да, – сказал он и почувствовал, как ее пальцы сильнее впились в плечо.

– Который час? – спросила она.

– Около пяти.

– Пора собираться.

Они оба не шевельнулись.

– Ты уверен, что мы сумеем попасть на корабль так, чтобы никто не заметил? – спросила она.

– Они подумают, это очередной испытательный полет. Никто не станет проверять.

Она ничего не сказала. Придвинулась ближе к нему. Он ощутил, какая холодная у нее кожа.

– Я боюсь, – произнесла она.

Он взял ее за руку и крепко сжал в своей.

– Не бойся, – сказал он. – С нами все будет в порядке.

– Я беспокоюсь за детей.

– С нами все будет в порядке, – повторил он.

Она поднесла его руку к своим губам и нежно поцеловала.

– Ладно, – произнесла она.

Они оба сели на кровати в темноте. Он услышал, как она поднялась. Ночная рубашка с шелестом упала на пол. Она не стала ее поднимать. Она стояла неподвижно, дрожа в холодном утреннем воздухе.

– Ты уверен, что нам больше ничего не нужно с собой брать? – спросила она.

– Да, уверен. Все, что нам может понадобиться, есть на корабле. В любом случае.

– Что?

– Мы ничего не сможем пронести мимо часового. Он должен думать, что вы с детьми просто пришли меня проводить.

Она начала одеваться. Он отбросил одеяло и встал. Прошел по холодному полу к платяному шкафу.

– Я подниму детей, – сказала она.

Он пробурчал что-то, натягивая одежду через голову. У двери она остановилась:

– А ты уверен. – Она умолкла.

– В чем?

– Часовой не сочтет странным, что. что наши соседи тоже пришли тебя проводить?

Он опустился на кровать и принялся нащупывать ремешки ботинок.

– Придется рискнуть, – сказал он. – Нам необходимо, чтобы они отправились с нами.

Она вздохнула:

– Это звучит так хладнокровно. Так расчетливо.

Он выпрямился и увидел в дверном проеме ее силуэт.

– А что еще нам остается? – спросил он с нажимом. – Не можем же мы поженить собственных детей.

– Нет, – отозвалась она. – Просто.

– Просто – что?

– Ничего, дорогой. Извини.

Она закрыла дверь. Ее шаги затихли в коридоре. Дверь в детскую открылась. Он услышал голоса дочери и сына. Невеселая улыбка растянула его рот. «Вы-то уверены, что сегодня день развлечений», – подумал он про себя.

Он натянул ботинки. Хотя бы дети не знают, что происходит. Они думают, что едут проводить его на летное поле. Что вернутся и расскажут об этом своим одноклассникам. Они не знают, что не вернутся никогда.

Он закончил застегивать ботинки и поднялся. Пошарил по стене над бюро и зажег свет. Как странно, что такой ничем не примечательный с виду человек задумал подобное.

Хладнокровно. Расчетливо. Ему на ум снова пришли ее слова. Что ж, другого выхода нет. Через несколько лет – может, и раньше – вся планета разлетится на куски в ослепительной вспышке. Это единственный способ спастись. Сбежать, начать все заново с горсткой людей на новой планете.

Он уставился на свое отражение.

– Другого пути нет, – сказал он себе.

Окинул взглядом комнату. Прощай, эта жизнь. Когда он выключил свет, было ощущение, будто он выключил тумблер у себя в голове. Он осторожно прикрыл за собой дверь и провел пальцами по истертой ручке.

Его сын и дочь спускались по лестнице. Они заговорщически перешептывались. Он встряхнул головой, сбросив легкое оцепенение.

Жена дожидалась его. Они взялись за руки и вместе спустились вниз.

– Я не боюсь, дорогой, – сказала она. – Все будет хорошо.

– Верно, – отозвался он. – Именно так и будет.

Они все сели завтракать. Жена налила им сока. Потом она вышла, чтобы принести еды.

– Помоги маме, куколка, – сказала она дочери.

Та встала.

– Уже скоро, пап? – спросил его сын. – Совсем скоро?

– Не суетись, – предостерег он. – Помни, что я тебе говорил. Если скажешь об этом кому-нибудь хоть слово, мне придется оставить тебя дома.

Тарелка грохнулась на пол. Он быстро поднял глаза на жену. Она пристально смотрела на него, губы у нее дрожали.

Она отвела глаза и наклонилась. Принялась неловко собирать осколки, подняла несколько. Потом снова кинула их на пол, распрямилась и отодвинула их к стене ногой.

– Как будто бы это имеет значение, – произнесла она нервно. – Как будто бы это имеет значение, чисто в доме или нет.

Дети смотрели на нее с изумлением.

– Что случилось? – спросила дочь.

– Ничего, дорогая, ничего, – ответила она. – Я просто волнуюсь. Возвращайся за стол. Пей сок. Нам некогда сегодня рассиживаться. Соседи вот-вот придут.

– Па, а почему соседи едут вместе с нами? – спросил сын.

– Потому что, – ответил он уклончиво, – им так захотелось. И хватит об этом.

Все молчали. Его жена принесла еду и поставила на стол. Лишь ее шаги нарушали тишину. Дети все время переглядывались, посматривали на отца. Он не отводил глаз от своей тарелки. Еда казалась безвкусной и вязкой, и он ощущал, как сердце колотится о решетку грудной клетки. Последний день. Это последний день.

– Тебе бы лучше поесть, – сказал он жене.

Она села за стол. Как только она взялась за приборы, зазвонил дверной звонок. Нож и вилка выпали из ее онемевших пальцев и загрохотали по полу. Он тотчас протянул руку и положил на ее ладонь свою.

– Все в порядке, милая, – сказал он. – Все хорошо.

Он повернулся к детям.

– Ступайте, откройте дверь, – велел он.

– Вдвоем? – переспросила дочь.

– Вдвоем.

– Но.

– Делайте, как я сказал.

Они соскользнули со своих стульев и вышли из комнаты, оглядываясь на родителей.

Когда раздвижные двери сомкнулись за ними, он снова повернулся к жене. Лицо ее было бледным и напряженным, губы плотно сжаты.

– Дорогая, умоляю, – произнес он. – Прошу тебя. Ты же понимаешь, я не взял бы вас, если бы не был уверен в полной безопасности. Сама знаешь, сколько раз мне уже приходилось летать на этом корабле. И мне точно известно, куда мы направляемся. Поверь, мы ничем не рискуем.

Она прижала его ладонь к своей щеке. Прикрыла глаза, и крупные слезы покатились из-под закрытых век по щекам.

– Я не б-боюсь, – выговорила она. – Просто. уехать навсегда, чтобы не вернуться. Мы прожили здесь всю свою жизнь. Это же не просто. не просто переезд. Мы не сможем вернуться назад. Никогда.

– Послушай, родная, – он говорил торопливо и с напором, – ты знаешь не хуже меня. Пройдет всего несколько лет, может, меньше, и разразится новая война, ужасная война. Не останется ничего живого. Нам необходимо уехать. Ради наших детей, ради нас самих.

Он помолчал, подбирая слова.

– Ради будущего самой жизни, – завершил он едва слышно.

Он пожалел, что сказал это. Ранним утром, за обыденной трапезой, подобные слова звучали как-то не так. Как-то фальшиво.

– Только не бойся, – сказал он. – С нами все будет хорошо.

Она сжала его руку.

– Я знаю, – произнесла она тихо. – Знаю.

Раздался звук приближающихся шагов. Он вытянул из пачки салфетку и дал ей. Она поспешно поднесла ее к лицу.

Дверь скользнула в сторону. Вошли соседи со своими детьми, сыном и дочерью. Дети были взволнованы. Они с трудом сдерживали эмоции.

– Доброе утро, – сказал сосед.

Жена соседа подошла к его жене, и они обе отошли к окну и стали о чем-то тихо говорить. Дети стояли тут же, взбудораженные, беспокойно поглядывающие друг на друга.

– Вы позавтракали? – спросил он соседа.

– Да, – ответил сосед. – Тебе не кажется, что нам лучше уже пойти?

– Наверное, да, – согласился он.

Они оставили тарелки на столе. Жена поднялась наверх и принесла всем одежду.

Они с женой постояли секунду на крыльце, пока все остальные усаживались в сухопутку.

– Запереть дом? – спросил он.

Она беспомощно улыбнулась и провела рукой по волосам. Пожала плечами.

– Разве это имеет значение? – спросила она и отвернулась.

Он запер дверь и пошел вслед за ней по дорожке. Она обернулась, когда он нагнал ее.

– У нас хороший дом, – проговорила она.

– Не думай об этом, – сказал он.

Они повернулись к дому спиной и сели в сухопутку.

– Ты запер дом? – спросил сосед.

– Да.

Сосед криво улыбнулся.

– И мы тоже, – сказал он. – Я не хотел, но есть примета: не запер дверь – обязательно к ней вернешься.

Они ехали по безмолвным улицам. Нижний край неба начал краснеть. Жена соседа и четверо детей сидели сзади. Его жена и сосед сидели впереди вместе с ним.

– Хороший будет денек, – заметил сосед.

– Похоже на то, – отозвался он.

– А вы сказали детям? – негромко спросил сосед.

– Конечно нет.

– Я тоже, тоже ничего не говорил, – принялся оправдываться сосед. – Просто спросил.

– Ясно.

Они некоторое время ехали молча.

– У тебя нет ощущения, что мы. бежим с корабля? – спросил сосед.

Он напрягся.

– Нет, – ответил он и поджал губы. – Нет.

– Наверное, лучше не говорить об этом, – поспешно произнес сосед.

– Гораздо лучше, – согласился он.

Когда они подъехали к пропускному пункту, он обернулся назад.

– Помните, – сказал он. – Не говорите ни слова.

У часового был сонный вид, и ему хотелось поскорее с этим закончить. Часовой сразу узнал его – главный пилот-испытатель нового корабля. Этого было достаточно. Семья приехала, чтобы его проводить, объяснил он часовому. Это тоже было нормально. Часовой позволил им подъехать к стартовой платформе.

Машина остановилась под громадными колоннами. Все вышли и задрали голову.

Высоко над ними торчал нос корабля, устремленный в небо, на огромной металлической поверхности отражался первый утренний свет.

– Пойдем, – позвал он. – Быстро!

Когда они спешно шли к подъемнику, он на мгновение остановился и оглянулся назад. Будка часового казалась пустой. Он окинул взором все вокруг и постарался сохранить в памяти.

Наклонился и собрал горсть пыли. Положил ее в карман.

– До свидания, – прошептал он.

Запрыгнул в подъемник.

Двери за ними захлопнулись. В кабине не было слышно ни звука, за исключением гула мотора и робкого покашливания детей. Он посмотрел на них. Улететь вот так в их возрасте, подумалось ему, без малейшей надежды на чью-то помощь.

Он закрыл глаза. Рука жены покоилась на его руке. Он посмотрел на жену. Их глаза встретились, и она улыбнулась ему.

– Все в порядке, – прошептала она.

Подъемник, дрогнув, остановился. Двери разошлись в стороны, и они вышли. Становилось все светлее. Он торопливо повел их по закрытой платформе.

Все они протиснулись в узкую дверцу в боку корабля. Он помедлил, прежде чем последовать за ними. Ему хотелось сказать что-нибудь соответствующее моменту. Его жгло желание изречь подходящую фразу.

Но он не смог. Махнул рукой и буркнул что-то, притягивая дверь и до упора поворачивая колесо.

– Ну вот, – произнес он. – Пойдем, все вместе.

Их шаги отдавались эхом от металлических палуб и лестниц, когда они поднимались в зал управления.

Дети подбежали к иллюминаторам и принялись смотреть наружу. Они ахнули, увидев, на какую высоту забрались. Матери стояли у них за спиной, испуганно глядя на оставшуюся внизу твердь.

Он приблизился к ним.

– Как высоко! – сказала его дочь.

Он легонько потрепал ее по голове.

– Высоко, – согласился он.

После чего резко отвернулся и подошел к панели управления. Постоял над ней, сомневаясь. Он слышал, как кто-то подходит к нему сзади.

– Может быть, сказать детям? – спросила его жена. – Может быть, им лучше знать, что они видят это в последний раз?

– Хорошо, – согласился он. – Скажи им.

Он ожидал услышать ее шаги. Шагов не было. Он развернулся. Она поцеловала его в щеку. Потом отошла, чтобы сказать детям.

Он переключил рычаг. Глубоко в недрах корабля искра воспламенила топливо. Сжатые газы рванулись из вентилей. Переборки задрожали.

Он услышал, как заплакала его дочь. Постарался не слушать. Протянул дрожащую руку к рычагу, потом быстро оглянулся. Все они смотрели на него. Он положил руку на рычаг и передвинул его.

Корабль подрожал короткое мгновение, после чего они ощутили, как он гладко скользит по наклонной плоскости. Он устремлялся ввысь, все быстрее и быстрее. Все слышали, как свистит за бортом ветер.

Он видел, как дети придвинулись к иллюминаторам и снова стали смотреть.

– До свидания! – кричали они. – До свидания!

Он устало опустился в кресло рядом с панелью управления. Краем глаза увидел, как сосед присел рядом с ним.

– А ты знаешь, куда именно мы летим? – спросил сосед.

– Здесь есть карта.

Сосед взглянул на нее. От удивления его брови поползли вверх.

– Другая солнечная система, – произнес он.

– Верно. И там атмосфера как у нас. Там мы спасемся.

– Человечество спасется, – сказал сосед.

Он кивнул и перевел взгляд на остальных. Они все еще смотрели в иллюминаторы.

– Что? – переспросил он.

– Я спросил, – повторил сосед, – к какой из этих планет мы направляемся?

Он склонился над картой, указывая пальцем.

– Вот к этой маленькой, – ответил он. – Рядом с этой луной.

– Вот эта, третья от солнца?

– Точно, – подтвердил он. – Эта. Третья от солнца.

Перевод Е. Королевой

Последний день

Он проснулся, и первое, о чем подумал: последняя ночь прошла.

А он проспал половину.

Он лежал на полу и рассматривал потолок. Стены по-прежнему отливали красным из-за света с улицы. В гостиной не было слышно никаких других звуков, кроме сонного дыхания.

Он огляделся.

По всей комнате распростерлись тела. Они валялись на тахте, свешивались с кресел, лежали, свернувшись клубочком, на полу. Некоторые были прикрыты ковриками. Двое были голыми.

Он поднялся на локте и поморщился от стреляющей боли в голове. Закрыл глаза и крепко зажмурил их. Затем открыл снова. Провел языком по стенкам пересохшего рта. Во рту до сих пор стоял привкус алкоголя и еды.

Он полулежал, опираясь на локоть, оглядывал комнату по второму разу, и в его мозгу медленно запечатлевалась вся картина.

Нэнси и Билл лежали друга у друга в объятиях, оба голые. Норман скорчился в кресле, положив голову на подлокотник, у него и во сне было напряженное лицо. Морт и Мэл лежали на полу, накрывшись грязными половиками. Они храпели. Остальные тоже валялись на полу.

За окном алое свечение.

Он посмотрел на окно, и его горло дернулось. Он заморгал. Оглядел свое длинное тело. Сглотнул застрявший в горле комок.

Я еще жив, подумал он, и все это правда.

Он потер глаза. Глубоко вдохнул мертвый воздух квартиры.

С усилием поднимаясь на ноги, он опрокинул стакан. Алкоголь и содовая выплеснулись на ковер и впитались в темно-синюю шерсть.

Он оглядел другие стаканы, разбитые, перевернутые, размозженные о стену. Посмотрел на батареи бутылок, все до единой пустые.

Встал, обводя взглядом комнату. Посмотрел на перевернутый проигрыватель, на разбросанные повсюду конверты от дисков, на обломки пластинок, лежащие на ковре сумасшедшим орнаментом.

Он вспомнил.

Накануне вечером все начал Морт. Он вдруг подскочил к проигрывателю и заорал пьяным голосом:

– На кой черт нужна теперь эта музыка? Просто лишний шум!

И он двинул носком ботинка по передней панели проигрывателя и отшвырнул его к стене. Согнулся пополам и упал на колени. Потом поднялся на ноги с проигрывателем в могучих руках, перевернул его вверх тормашками, швырнул и снова наподдал ногой.

– К чертям эту музыку! – орал он. – Я ненавижу это дерьмо!

И он принялся выдирать пластинки из конвертов и ломать их о колено.

– Давайте! – орал он остальным. – И вы тоже!

И это всех захватило. Как захватывали в последние дни любые нездоровые идеи.

Мэл оторвался от девчонки, с которой занимался сексом. Он принялся швырять пластинки в окно, на другую сторону улицы. И Чарли отложил на минуту свой пистолет и тоже встал у окна, пытаясь попасть пластинками в прохожих.

Ричард наблюдал, как черные летающие тарелки подпрыгивают и разбиваются на тротуаре внизу. Он даже сам запустил одну. Но потом отошел, предоставив остальным спускать пар без него. Он увел девчонку Мэла в спальню и переспал там с ней.

Теперь он размышлял обо всем этом, пока стоял покачиваясь посреди залитой алым светом комнаты.

На секунду он закрыл глаза.

Потом посмотрел на Нэнси и вспомнил, что время от времени пользовался и ею в сумасшедшие часы вчерашнего дня и прошедшей ночи.

Сейчас она выглядит омерзительно, подумал он. Она всегда была сучкой. Однако раньше ей приходилось это скрывать. Теперь же, под занавес последнего заката, она могла проявить себя только в том единственном, что ее по-настоящему интересовало.

Он задумался, остались ли на всем свете хоть несколько человек, сохранивших истинное достоинство. Такое достоинство, которое было бы с ними теперь, когда больше нет необходимости производить впечатление на других.

Он обошел спящую девушку. На ней была только нижняя юбка. Он посмотрел сверху на ее спутанные волосы, на размазавшиеся красные губы, на горестную гримасу, застывшую на лице.

Проходя мимо, он заглянул в спальню. Там в кровати были три девицы и двое мужчин.

В ванной он обнаружил тело.

Оно было небрежно закинуто в ванну и прикрыто задернутой занавеской для душа. Виднелись только ноги, нелепо свесившиеся через край ванны.

Он отодвинул занавеску и взглянул на пропитанную кровью рубашку и на белое неподвижное лицо.

Чарли.

Он покачал головой, затем отвернулся, умылся над раковиной. Это не имеет значения. Ничто не имеет значения. На самом деле сейчас Чарли входит в число счастливчиков. Один из легиона тех, кто сунул голову в духовку, перерезал себе вены, наглотался таблеток или избрал любой другой приемлемый для себя способ самоубийства.

Глядя на свое усталое лицо в зеркале, он подумал, что можно было бы перерезать вены. Но знал, что не сможет. Потому что требуется нечто большее, чем отчаяние, чтобы совершить акт самоуничтожения.

Он глотнул воды. Какое счастье, подумал он, что вода еще течет. Он сомневался, что осталась хоть одна живая душа, способная заботиться о водопроводе. Или об электросетях, о газовых трубах, телефонных линиях и, если на то пошло, о любых других коммуникациях.

Какой дурак пойдет на работу в последний день перед концом света?

Когда Ричард вошел в кухню, там был Спенсер.

Он сидел за столом в шортах и смотрел на свои руки. На плите поджаривалась яичница. Значит, газ тоже пока есть, подумал Ричард.

– Привет, – сказал он Спенсеру.

Спенсер пробурчал что-то, не отрывая взгляда от своих рук. Ричард не стал его дергать. Он только немного убавил газ. Достал из буфета хлеб и сунул куски в электрический тостер. Но тостер не работал. Он пожал плечами и забыл о нем.

– Сколько сейчас времени?

Спенсер смотрел на него, задавая этот вопрос.

Ричард взглянул на часы.

– Остановились, – сказал он.

– А-а, – протянул Спенсер.

Затем спросил:

– А какой сегодня день?

Ричард задумался.

– Кажется, воскресенье, – сказал он.

– Интересно, в церкви есть народ? – произнес Спенсер.

– Какая разница?

Ричард открыл холодильник.

– Яйца все кончились, – сообщил Спенсер.

Ричард захлопнул дверцу.

– Нет больше яиц, – произнес он отупело. – Нет больше кур. Нет больше ничего.

Он привалился к стене, прерывисто вздыхая, и посмотрел в окно на алое небо.

«Мэри, – подумал он. – Мэри, на которой я собирался жениться. Которую я потерял». Он задумался, где она может сейчас быть. Задумался, вспоминает ли она о нем вообще.

На кухню притащился Норман, пошатываясь со сна и с похмелья. Постоял, разинув рот. Он выглядел пробудившимся лишь наполовину.

– Доброе утро, – просипел он.

– Доброе утро, солнце наше, – отозвался Ричард без всякой веселости.

Норман тупо посмотрел на него. Потом подошел к раковине и прополоскал рот. Выплюнул воду в сток.

– Чарли мертв, – сообщил он.

– Я знаю, – сказал Ричард.

– А. И когда это случилось?

– Вчера ночью, – ответил ему Ричард. – Ты был в отключке. Помнишь, как он все время твердил, что хочет перестрелять всех нас? Избавить нас от страданий?

– Ага, – сказал Норман. – Он приставил дуло мне к голове. Сказал: «Чувствуешь, какое холодное?»

– Ну да, а потом они с Мортом подрались, – продолжал Ричард. – Пистолет выстрелил. – Он пожал плечами. – Вот и все.

Они глядели друг на друга без всякого выражения.

Потом Норман повернул голову и посмотрел в окно.

– Эта штука все еще здесь, – пробормотал он.

Они поглядели на гигантский пламенеющий шар на небосклоне, который заслонял собой и солнце, и луну, и звезды.

Норман отвернулся, его горло дернулось. Губы задрожали, и он плотно сжал их.

– Господи, – произнес он. – Уже сегодня.

Он снова посмотрел на небосклон.

– Сегодня, – повторил он. – И все.

– И все, – отозвался Ричард.

Спенсер встал и выключил газ. Секунду посмотрел на яичницу. Затем сказал:

– На кой черт я это сготовил?

Он вытряхнул яйца в раковину, и они поползли по белой поверхности, оставляя маслянистые дорожки. Желтки лопнули и потекли, источая пар, на эмаль.

Спенсер прикусил губу. Лицо его окаменело.

– Я отымею ее еще раз, – вдруг произнес он.

Он протолкнулся мимо Ричарда и уже снимал шорты, заворачивая за угол коридора.

– И входит Спенсер, – произнес Ричард.

Норман сел за стол. Ричард остался стоять у стены.

Из гостиной они услышали, как Нэнси внезапно завопила во весь свой крикливый голос:

– Эй, вставайте все! Смотрите, как я это делаю! Смотрите на меня все, все смотрите!

Норман секунду смотрел в дверной проем. Потом внутри его что-то оборвалось, и он уронил голову на лежавшие на столе руки. Его худые плечи затряслись.

– И я это делал, – проговорил он судорожно. – Я тоже это делал. О господи, и зачем я только сюда пришел?

– За сексом, – сказал Ричард. – Как и все остальные. Тебе казалось, ты сможешь встретить свой конец в плотском блаженстве и в алкогольном дурмане.

Голос Нормана звучал придушенно.

– Я не могу умереть вот так! – рыдал он. – Не могу!

– Примерно два миллиарда народа занимается сейчас этим, – сказал Ричард. – Когда Солнце врежется в нас, они все еще будут этим заниматься. Вот будет зрелище.

Мысль о том, как все население Земли объединится в последней животной оргии, заставила его содрогнуться. Он закрыл глаза, уперся лбом в стенку и попытался забыть.

Но стенка была слишком теплая.

Норман оторвал голову от стола.

– Поехали по домам, – сказал он.

Ричард посмотрел на него.

– По домам? – переспросил он.

– К родителям. К моим маме и папе. К твоей маме.

Ричард покачал головой.

– Я не хочу, – сказал он.

– Но я не могу ехать один.

– Почему?

– Потому что. не могу. Ты же знаешь, что на улицах полным-полно психов, которые просто убивают всех, кто им встретится.

Ричард пожал плечами.

– Почему ты не хочешь? – спросил Норман.

– Не хочу ее видеть.

– Свою мать?!

– Да.

– Ты чокнутый, – сказал Норман. – Кого же еще тогда ты.

– Нет.

Он подумал о матери, которая ждет его дома. Ждет его в этот последний день. И ему стало нехорошо при мысли, что он медлит, что может уже никогда не увидеть ее снова.

Однако он продолжал размышлять. Как же я могу отправиться домой, вдруг она попытается заставить меня молиться? Заставит читать Библию, провести эти последние часы в религиозном угаре?

Он повторил для себя еще раз: «Нет».

Норман выглядел потерянным. Грудь его содрогалась от подавленных рыданий.

– Я хочу увидеть маму, – сказал он.

– Поезжай, – сказал Ричард небрежно.

Но все его внутренности завязывались в узлы. Никогда больше не увидеть ее. Не увидеть сестру, ее мужа, их дочку.

Никогда больше не увидеть никого из них.

Он вздохнул. Не было смысла отрицать. Так или иначе, Норман был прав. К кому еще в целом мире ему идти? В целом огромном мире, который вот-вот сгорит, был ли еще хоть один человек, который любил бы его больше всего на свете?

– Ну. ладно, – сказал он. – Поехали. Всяко лучше, чем торчать здесь.

Весь многоквартирный дом пропах блевотиной. Они обнаружили на лестнице мертвецки пьяного консьержа. Увидели внизу забитую насмерть собаку.

Остановились, выйдя из подъезда на улицу.

Безотчетно подняли глаза.

К алому небу, похожему на расплавленную лаву. На огненные сгустки, которые пролетали сквозь атмосферу каплями раскаленного дождя. На гигантский пламенный шар, который становился все ближе и ближе, который окрасил своим светом вселенную.

Они отвели заслезившиеся глаза. Смотреть было больно. Пошли по улице. Было очень жарко.

– Декабрь, – заметил Ричард. – А жара как в тропиках.

Пока они молча шли, он думал о тропиках, о полюсах, обо всех странах мира, какие никогда не увидит. Обо всем том, чего никогда уже не сделает.

Например, никогда не будет обнимать Мэри и говорить ей, пока мир умирает, как сильно любит ее и что ничего не боится.

– Никогда, – произнес он, чувствуя себе окостенелым от отчаяния.

– Что? – спросил Норман.

– Ничего. Ничего.

Пока они шли, Ричард ощутил у себя в кармане пиджака что-то твердое. Оно било его по боку. Он сунул руку и вытащил предмет.

– Что это? – спросил Норман.

– Пистолет Чарли, – сказал Ричард. – Я забрал его вчера ночью, чтобы больше никто не пострадал.

Он хрипло засмеялся.

– Чтобы больше никто не пострадал, – произнес он горько. – Господи, я мог бы выступать на сцене.

Он уже хотел выбросить оружие, но передумал. Опустил пистолет обратно в карман.

– Может пригодиться, – сказал он.

Норман его не слушал.

– Какое счастье, что никто не угнал мою машину! О нет.

Кто-то разбил камнем лобовое стекло.

– Какая разница? – произнес Ричард.

– Я не. наверное, никакой.

Они сели вперед, сбросив с сидений осколки стекла. В машине было душно. Ричард снял с себя пиджак и выбросил его в окно. Пистолет он переложил в боковой карман брюк.

Пока Норман ехал через деловой квартал, на улицах им попадались люди.

Некоторые дико метались по сторонам, словно выискивали что-то. Некоторые дрались друг с другом. На всех боковых улицах валялись тела людей, выбросившихся из окон или отброшенных туда проезжавшими на полной скорости машинами. Здания горели, окна вылетали от взрывов бытового газа, выходившего из открытых кранов.

Кто-то грабил магазины.

– Что с ними творится? – несчастным голосом спросил Норман. – Неужели они хотят провести свой последний день так?

– Может, они так провели всю свою жизнь, – заметил Ричард.

Он привалился к дверце автомобиля и рассматривал тех, кто попадался на глаза. Некоторые из них махали ему. Некоторые осыпали проклятиями и плевались. Несколько человек бросили что-то тяжелое вслед проезжающему автомобилю.

– Люди умирают так, как жили, – сказал он. – Кто-то хорошо, кто-то плохо.

– Берегись!

Норман выкрикнул это, когда какая-то машина, накренившись, вылетела на улицу не с той стороны. Из окон вывешивались мужчины и женщины, они орали, пели и размахивали бутылками.

Норман бешено выкручивал руль, и в итоге они разминулись с этой машиной в нескольких сантиметрах друг от друга.

– Они все спятили! – сказал он.

Ричард обернулся и посмотрел через заднее стекло. Он увидел, как машину занесло, увидел, как она лишилась управления и врезалась в магазин, завалившись набок, а колеса ее продолжали бешено вращаться.

Он повернулся обратно, не сказав ни слова. Норман угрюмо смотрел вперед, руки на руле, напряженные и побелевшие.

Очередной перекресток.

Наперерез им пронеслась машина. Норман, охнув, нажал на тормоза. Они ударились, выбросив из себя весь воздух, о переднюю панель.

Затем, прежде чем Норман успел снова завести машину, на перекресток выскочила банда подростков с ножами и дубинками. Они гнались за той машиной. Но теперь изменили направление и кинулись к машине, в которой сидели Норман с Ричардом.

Норман переключился сразу на вторую передачу и рванул с места.

Один мальчишка прыгнул на багажник. Другой попытался запрыгнуть сбоку, промахнулся и покатился по мостовой. Еще один тоже прыгнул сбоку и уцепился за ручку дверцы. Он занес на Ричарда руку с ножом.

– Всех перебью, скоты! – проорал он. – Сволочи!

Он ударил ножом и распорол спинку сиденья, потому что Ричард отклонился в сторону.

– Убирайся отсюда! – закричал Норман, пытаясь тем временем объехать парня, упавшего на мостовую.

А тот, что с ножом, пытался открыть дверцу машины, когда они бешено понеслись по Бродвею. Он снова полоснул лезвием, однако промазал из-за того, что автомобиль дернулся.

– Я вас урою! – визжал он в приступе слепой ненависти.

Ричард пытался открыть дверцу, чтобы сбросить мальчишку, но у него не получилось. Перекошенное лицо парня просунулось в окно. Он замахнулся ножом.

У Ричарда в руке уже был пистолет. Он выстрелил парню в лицо.

Тот отвалился от машины с предсмертным сипом и упал, словно мешок камней. Он разок перевернулся, его левая нога дернулась, а потом он затих.

Ричард посмотрел назад.

Парень, уцепившийся за машину сзади, до сих пор держался, его обезумевшая физиономия прижималась к стеклу. Ричард видел, как кривится его рот, изрыгающий проклятия.

– Стряхни его! – сказал он.

Норман направил машину на тротуар, затем резко вывернул обратно на проезжую часть. Парень удержался. Норман повторил маневр. Парень по-прежнему держался.

Но на третий раз он ослабил хватку и отвалился. Он пытался бежать по улице, но инерция оказалась слишком велика, он перелетел через бордюр и врезался в витрину, выставив перед собой руки.

Они сидели в машине, тяжело дыша. И долго ничего не говорили. Ричард выбросил пистолет в окно, тот загромыхал по асфальту и ударился о гидрант. Норман начал что-то ему говорить, но тут же замолк.

Машина повернула на Пятую авеню и поехала по деловому кварталу со скоростью сто километров в час. Машин было немного.

По дороге попадались церкви. В них было полно народу. Люди даже стояли на ступеньках.

– Несчастные дураки, – пробормотал Ричард, руки у него до сих пор тряслись.

Норман тяжело вздохнул.

– Как бы мне хотелось быть таким дураком, – сказал он. – Несчастным дураком, который может еще во что-то верить.

– Может, и так, – произнес Ричард. Затем прибавил: – Я бы тоже хотел провести свой последний день, веря в то, что считаю истиной.

– Последний день, – повторил Норман, – я. – Он покачал головой. – Я не могу в это поверить, – сказал он. – Я читаю газеты. Я вижу вот это. эту штуковину на небе. Я знаю, что должно произойти. Но господи! Неужели конец? – Он на мгновение поднял глаза на Ричарда. – И ничего после?

– Я не знаю, – сказал Ричард.

На Четырнадцатой улице Норман повернул на Ист-Сайд, потом пролетел по Манхэттенскому мосту. Он не тормозил ни перед чем, объезжая мертвые тела и разбитые автомобили. Один раз он переехал тело, и Ричард увидел, как дернулось его лицо, когда колесо наехало на ногу трупа.

– Все они счастливчики, – сказал Ричард. – Гораздо счастливее нас.

Они остановились перед домом Нормана в Бруклине. Какие-то дети играли на улице в мяч. Они вроде бы не сознавали того, что происходит. Их крики казались слишком громкими на пустынной улице. Ричард подумал, знают ли родители, где их дети. И есть ли им до этого дело.

Норман смотрел на него.

– Так что. – начал он.

Ричард почувствовал, как напряглись у него мышцы живота. Он не мог ответить.

– Ты не хочешь. зайти к нам на минутку? – спросил Норман.

Ричард отрицательно покачал головой.

– Нет, – сказал он. – Лучше пойду домой. Я. должен увидеться с ней. Я имею в виду, с матерью.

– А.

Норман покивал. Потом распрямился. На минуту заставил себя успокоиться.

– Как бы там ни было, Дик, – сказал он, – я считаю тебя своим лучшим другом и.

Он осекся. Подался к Ричарду и пожал ему руку. Затем вышел из машины, оставив ключ в зажигании.

– Прощай, – сказал он поспешно.

Ричард смотрел, как его друг бежит от машины к многоквартирному дому. Когда он был уже у самой двери, Ричард окликнул его:

– Норм!

Норман остановился и обернулся. Они смотрели друг на друга. Все те годы, что они были знакомы, как будто промелькнули сейчас.

Затем Ричард сумел улыбнуться. Поднес руку к голове в прощальном салюте.

– Прощай, Норм, – сказал он.

Норман не улыбнулся в ответ. Он толкнул дверь подъезда и исчез.

Ричард один долгий миг смотрел на дверь. Завел машину. Потом заглушил мотор, подумав, что родителей Нормана может не оказаться дома.

Подождав некоторое время, он снова завел машину и поехал домой.

Пока он ехал, мысли не оставляли его.

Чем ближе к концу, тем меньше он хотел противостоять ему. Он хотел, чтобы конец настал уже сейчас. До того, как начнется истерия.

Снотворное, решил он. Это самый лучший способ. У него есть дома таблетки. Он надеялся, что осталось достаточно. В аптеке на углу их, может быть, уже нет. В последние дни снотворное пользовалось бешеным спросом. Целые семьи принимали таблетки все вместе.

Он добрался до дому без приключений. Небо над головой багрилось пламенем. Его лицо овевали волны жара, как будто выходящие из далекой духовки. Он втянул в себя перегретый воздух.

Отпер входную дверь и медленно вошел.

Наверное, она будет в гостиной, решил он. В окружении своих книжек, будет молиться, призывая невидимые силы, способные поддержать ее в тот миг, когда мир вот-вот изжарится.

В гостиной ее не оказалось.

Он пробежался по дому. И пока он искал, сердце его билось все быстрее, а когда он понял, что ее в самом деле здесь нет, он ощутил, как гигантская пустота разверзлась внутри. Он знал, что вся эта болтовня, будто бы он не хочет ее видеть, была просто болтовней. Он любил ее. И теперь у него осталась только она одна.

Он искал записку у нее в спальне, у себя, в гостиной.

– Мам, – говорил он, – мама, ты где?

Записку он нашел в кухне. Взял ее со стола.

«Ричард, дорогой!

Я у твоей сестры. Прошу тебя, приезжай к ним. Не обрекай меня на последний день без тебя. Не вынуждай меня покинуть этот мир, не увидев на прощание твоего родного лица. Прошу тебя».

Последний день.

Так и было написано черным по белому. И из всех людей на свете именно его мать написала эти слова. Она, которая всегда с таким скептицизмом относилась к его преклонению перед материалистической наукой. И вот теперь она принимала финальное предсказание, сделанное этой наукой.

Потому что не могла больше сомневаться. Потому что небосклон был заполнен пламенеющим доказательством и никто уже не мог больше сомневаться.

Целый мир погибает. Шаткая конструкция из эволюций и революций, распрей и столкновений, бесконечной последовательности столетий, уходящих чередой в туманное прошлое, камней, деревьев, животных и людей. Все исчезнет. В один миг, в одной вспышке. Гордость, тщеславие мира людей испепелится в результате дурацкого астрономического катаклизма.

Какой тогда во всем этом был смысл? Никакого, совсем никакого. Потому что все это оказалось конечным.

Он взял из аптечки снотворные таблетки и вышел. Поехал к сестре и всю дорогу, пока проезжал по улицам, заваленным всем подряд, от пустых бутылок до мертвых людей, думал о матери.

Если бы только его не пугала мысль, что в этот последний день они могут поссориться. Или что она начнет спорить с ним о Боге и навязывать свои убеждения.

Он решил, что не станет ей перечить. Он сделает над собой усилие, чтобы она провела этот последний день в покое. Он примет ее простодушную убежденность и не станет больше покушаться на ее веру.

Входная дверь дома Грейс была заперта. Он позвонил в звонок и спустя секунду услышал внутри торопливые шаги.

Он услышал, как Рей крикнул:

– Не открывай, мама! Это снова может оказаться та банда!

– Это Ричард, я знаю! – крикнула в ответ мать.

Затем дверь открылась, и она принялась обнимать его, плача от счастья.

Он ничего не говорил. Наконец сумел произнести негромко:

– Привет, мам.

Его племянница Дорис весь день играла в гостиной, а Грейс и Рей неподвижно сидели рядом и смотрели на нее.

Если бы Мэри была со мной, постоянно думал Ричард. Если бы только сегодня мы были вместе. Потом он подумал, что у них могли бы быть дети. И тогда он сидел бы, как Грейс, и понимал, что вот эти несколько лет, какие прожил твой ребенок, и есть вся его жизнь.

Чем ближе к вечеру, тем небосвод делался все ярче. Его затягивало неистово-багровым занавесом. Дорис тихонько стояла у окна и смотрела на небо. Она за весь день ни разу не засмеялась и не заплакала. И Ричард думал про себя: она знает.

И еще думал, что в любой момент мать может попросить их помолиться всем вместе. Посидеть и почитать Библию, надеясь на Божественное милосердие.

Но она ничего не просила. Она улыбалась. Готовила ужин. Ричард был с ней в кухне, пока она готовила.

– Я могу не дождаться, – сказал он. – Я. могу принять снотворное.

– Ты так боишься, сынок? – спросила она.

– Все боятся, – ответил он.

Она отрицательно покачала головой.

– Не все, – сказала она.

Вот, подумал он, начинается. Этот самоуверенный вид, вступительная фраза.

Она дала ему нести блюдо с овощами, и они все сели ужинать.

За ужином никто ни о чем не говорил, только просили передать то или другое. Дорис тоже не разговаривала. Ричард смотрел на нее, сидя напротив.

Он думал о прошедшей ночи. Сумасшедшей пьянке, драках, безудержных плотских утехах. Думал о мертвом Чарли в ванне. О квартире на Манхэттене. О Спенсере, вводящем себя в сладострастное исступление на закате своей жизни. О парне, оставшемся лежать на нью-йоркской обочине с пулей в голове.

Сейчас все это казалось бесконечно далеким. Он почти верил, что этого никогда не было. Почти верил, что у них сейчас просто очередной семейный ужин.

Если не считать багрового сияния, затопившего небо и вливающегося в окна отсветом некоего фантастического пожара.

Ближе к концу ужина Грейс вышла и вернулась с коробочкой. Она села за стол и открыла ее. Вынула таблетки. Дорис посмотрела на нее, ее большие глаза глядели вопросительно.

– Это десерт, – пояснила ей Грейс. – У нас на десерт белые конфетки.

– Они мятные? – спросила Дорис.

– Да, – ответила Грейс. – Мятные.

Ричард ощутил, как у него на голове шевелятся волосы, когда Грейс положила таблетки перед Дорис. Перед Реем.

– На всех не хватит, – сказала она Ричарду.

– У меня есть свои, – сказал он.

– И для мамы тоже? – спросила она.

– Мне не нужны таблетки, – ответила мать.

От напряжения Ричард едва не закричал на нее. Ему хотелось заорать: «Прекрати играть в чертово благородство!» Однако он сдержался. Он смотрел в зачарованном ужасе, как Дорис сжимает таблетки в маленьком кулачке.

– Они не мятные, – сказала она. – Мама, они совсем.

– Нет, мятные. – Грейс набрала воздуха в грудь. – Проглоти их, детка.

Дорис положила в рот одну таблетку. Скорчила гримасу. Потом выплюнула таблетку в ладошку.

– Они не мятные, – произнесла она, огорченная.

Грейс вскинула руку и вцепилась зубами в костяшки пальцев. Взгляд ее безумно метнулся к Рею.

– Проглоти их, Дорис, – сказал Рей. – Давай, они вкусные.

Дорис заплакала:

– Нет, мне не нравятся.

– Глотай!

Рей вдруг отвернулся, он весь дрожал. Ричард пытался придумать способ заставить Дорис проглотить пилюли, но не мог.

Тогда заговорила его мать.

– Мы поиграем с тобой в одну игру, Дорис, – сказала она. – Посмотрим, успеешь ли ты проглотить все конфетки, пока я считаю до десяти. Если успеешь, я дам тебе доллар.

Дорис засопела.

– Целый доллар? – спросила она.

Мать Ричарда кивнула.

– Один. – начала она.

Дорис не шевельнулась.

– Два. – считала мать Ричарда. – Целый доллар!

Дорис смахнула слезинки:

– Настоящий доллар?

– Конечно, дорогая. Три, четыре, поторопись.

Дорис протянула руку за таблетками.

– Пять. шесть. семь.

Грейс сидела зажмурив глаза. Лицо у нее побелело.

– Девять. десять.

Мать Ричарда улыбалась, но губы у нее дрожали, а глаза слишком сильно блестели.

– Ну вот, – произнесла она бодро. – Ты выиграла.

Грейс резким движением сунула таблетки в рот и быстро проглотила. Посмотрела на Рея. Он протянул трясущуюся руку и проглотил свои пилюли. Ричард опустил руку в карман за своими таблетками, но потом положил их обратно. Он не хотел, чтобы мать смотрела, как он их глотает.

Дорис начала засыпать почти сразу. Она зевала, и глаза у нее слипались. Рей подхватил ее на руки, и она привалилась к его плечу, обхватив за шею маленькими ручками. Грейс встала, и все трое пошли в спальню.

Ричард сидел за столом, пока мать ходила сказать им последнее прости. Он сидел, глядя на белую скатерть и остатки ужина.

Вернувшись, мать ему улыбнулась.

– Помоги мне убрать, – попросила она.

– Помочь. – начал он.

Затем замолк. Какая разница, чем теперь заниматься?

Он стоял вместе с ней посреди залитой багровым светом кухни и, ощущая абсолютную нереальность происходящего, вытирал тарелки, которыми никто уже не будет пользоваться, а потом убирал их в буфет, от которого спустя несколько часов ничего не останется.

Он все еще думал о Рее и Грейс в спальне. Наконец он вышел из кухни, не сказав ни слова и не оглянувшись. Открыл дверь и заглянул в спальню. Он долго смотрел на них. Затем снова закрыл дверь и медленно потащился обратно в кухню. Посмотрел на мать:

– Они.

– Все хорошо, – сказала она.

– Почему ты им ничего не сказала? – спросил он. – Как же ты позволила им сделать это, ничего не сказав?

– Ричард, – ответила она, – в эти дни каждый сам выбирает свой путь. Никто не вправе говорить другим, что им следует делать. Дорис их ребенок.

– А я твой?..

– Ты уже больше не ребенок, – сказала она.

Он закончил вытирать тарелки, пальцы у него онемели и дрожали.

– Мама, вчера. – начал он.

– Мне это не важно, – сказала она.

– Но.

– Это не имеет значения, – сказала она. – Эта часть пути подходит к концу.

Вот оно, подумал он почти с болью. Эта часть пути. Вот теперь она заговорит о жизни после смерти, о небесах, о награде за добродетель и о неотвратимом наказании за грехи.

Она сказала:

– Пойдем посидим на крылечке.

Он не понял. Они прошли вместе через притихший дом. Ричард сел рядом с ней на ступеньки крыльца и задумался. Я никогда больше не увижу Грейс. И Дорис. И Нормана, Спенсера, Мэри, вообще никого.

Он не мог вместить в себя все это. Это было слишком. Все, что он мог сделать, – это сидеть неподвижно, как бревно, и смотреть на красное небо и громадное солнце, готовое их поглотить. Он даже не мог уже бояться. Страхи притупились от бесконечных самоповторений.

– Мам, – спросил он через некоторое время, – а почему. почему ты не говоришь со мной о вере? Я же знаю, что тебе хочется.

Она посмотрела на него, ее лицо было очень ласковым в этом багровом свечении.

– Я не имею права, милый, – сказала она. – Я знаю, что мы будем вместе, когда это закончится. Ты не обязан в это верить. Я буду верить за нас обоих.

И это все, что она сказала. Он смотрел на нее, поражаясь ее убежденности и ее силе.

– Если ты хочешь принять свои таблетки, – сказала она, – ничего страшного. Ты можешь заснуть у меня на коленях.

Он ощутил, как его пробирает дрожь.

– И ты не станешь протестовать?

– Я хочу, чтобы ты сделал то, что считаешь нужным.

Он не знал, что ему делать, пока не представил, как она сидит здесь одна, дожидаясь конца света.

– Я останусь с тобой, – сказал он порывисто.

Она улыбнулась.

– Если вдруг передумаешь, – сказала она, – только скажи.

Они немного посидели молча. Затем она произнесла:

– Как красиво!

– Красиво? – изумился он.

– Ну да, – сказала она. – Господь опускает за нами изумительный занавес.

Ричард не знал, что ответить. Но он обхватил ее рукой за плечи, а она прислонилась к нему. И одно он знал наверняка.

Они сидят на крыльце вечером последнего дня. И хотя для этого нет никакой очевидной причины, они любят друг друга.

Перевод Е. Королевой

Звонок издалека

Как раз перед тем, как зазвонил телефон, грозовой ветер повалил дерево за окном и вырвал мисс Кин из ее сновидений. Она села с натужным вздохом, сжимая хрупкими пальцами край одеяла. В чахлой груди напряженно забилось сердце, медлительная кровь быстрей потекла по венам. Мисс Кин сидела в безмолвной неподвижности и смотрела в темноту.

Через мгновение зазвонил телефон.

«Кто бы это мог быть?» – невольно оформился в ее голове вопрос.

Хрупкие пальцы нащупали в темноте холодную телефонную трубку, и мисс Эльва Кин поднесла ее к уху:

– Алло?

Пушечный раскат грома потряс ночь, и больные ноги мисс Кин непроизвольно дернулись.

«Я же могу не узнать голос, – подумала она. – Гром заглушит его».

– Алло? – повторила она.

Ни звука. Мисс Кин сонно подождала ответа, а затем проговорила скрипучим голосом:

– Ал-ло?

За окном снова прогремело.

И опять никакого ответа; ее ухо не уловило даже звука разъединения. Она раздраженно вытянула трясущуюся руку и положила трубку.

– Какая бестактность! – пробормотала она и снова опустила голову на подушку.

Спина заныла – мисс Кин потянула слабые мышцы, когда садилась.

Она тяжело вздохнула. Придется снова вытерпеть мучительную процедуру засыпания: успокоить утомленные мышцы, позабыть о стреляющей боли в ногах. И как же трудно будет перекрыть вентиль, через который в голову просачиваются ненужные мысли! О да, это необходимо сделать, сестра Филлипс требует полного покоя. Эльва Кин задышала медленно и глубоко, натянула одеяло до подбородка и постаралась уснуть.

Тщетно.

Она открыла глаза, повернулась к окну и стала смотреть, как гроза пробегает мимо, мелькая ногами-молниями. «Почему я не могу уснуть? – задавалась она надоевшими вопросами. – Почему постоянно вынуждена лежать вот так, без сна?»

Ответ напрашивался: когда живешь скучной жизнью, малейшее добавление к привычному распорядку кажется невероятно значительным. А жизнь мисс Кин и есть печальный пример однообразия: ты лежишь или сидишь, подложив под спину подушки, и читаешь книги, которые сестра Филлипс приносит из городской библиотеки, и принимаешь пищу и лекарства, и отдыхаешь, и слушаешь крохотный радиоприемник. и ждешь, ждешь, ждешь, когда случится что-нибудь особенное.

Вроде этого звонка, который вовсе не был звонком.

Не было слышно даже щелчка рычага под опущенной трубкой. Что происходит? Кому понадобилось звонить ей и молча слушать, как она раз за разом повторяет «Алло»? Может, никто на самом деле и не звонил?

Что нужно было сделать, поняла она, так это молча дождаться, когда звонившему надоест шутить и он положит трубку. Или следовало решительно отчитать незнакомца, это же форменное хулиганство – беспокоить больную старую женщину посреди грозовой ночи. Кем бы ни был этот человек, гневная отповедь послужила бы для него наказанием.

– Ну конечно, – произнесла она в темноту, и теперь в кудахчущем голосе раздражения было поменьше.

Ну конечно, что-то случилось с телефоном. Кто-то пытался связаться с ней; возможно, сестра Филлипс хотела убедиться, что все в порядке. Но на другом конце линии что-то испортилось – звонок сработал, а голосовая связь не установилась. Ну конечно, в этом-то все и дело.

Мисс Кин кивнула своим мыслям и осторожно закрыла глаза. «А теперь спать», – решила она.

Где-то далеко, в полях, гроза снова прочистила свое горло.

«Надеюсь, меня больше никто не побеспокоит, – мысленно добавила мисс Кин. – Это было бы совсем некстати».

Только она об этом подумала, как телефон заверещал снова.

«Значит, они все-таки решили дозвониться до меня», – заключила мисс Кин и торопливо зашарила рукой в темноте.

– Алло, – сказала мисс Кин, найдя трубку и приложив ее к уху.

Молчание.

У нее перехватило горло. Она, конечно, понимала, что происходит, но ей это не нравилось. Нет, совсем не нравилось.

– Алло? – на всякий случай повторила она, все еще не уверенная в том, что напрасно тратит время.

Никакого ответа. Она подождала, а затем ее голос раздраженно прозвенел в темной спальне:

– Алло?

Молчание. Мисс Кин захотелось отшвырнуть трубку подальше, но она справилась с этим странным побуждением. Нет, следует ждать. Ждать и слушать, пока на другом конце линии не положат трубку.

И она ждала.

В спальне было тихо, но Эльва Кин продолжала напряженно внимать: или звонивший положит трубку, или зазвучат длинные гудки. Ее грудь чуть заметно приподнималась и опадала. Мисс Кин сосредоточилась и прикрыла глаза, затем снова открыла и незряче уставилась в темноту.

Тишина.

– Алло! – прокричала мисс Кин и бросила трубку.

Но промахнулась мимо рычага. Трубка со стуком упала на ковер. Мисс Кин щелкнула выключателем, поморщилась от резкого света проклятой лампы, торопливо легла на бок и попыталась нащупать упрямо молчавший телефон.

Однако она не смогла дотянуться, а больные ноги не позволяли ей встать с постели. Горло сжалось от неприятной мысли: господи, неужели загадочно молчащая трубка так и пролежит всю ночь на полу?

Спохватившись, она тронула рычаг телефонного аппарата. Внизу трубка щелкнула, загудела. Эльва с трудом проглотила слюну, вздохнула и улеглась на подушку.

Она отбросила прочь все домыслы и справилась с приступом паники. «Это просто смешно, – подумала она. – Глупо волноваться из-за таких обыденных и легко объяснимых событий. Просто ночь, гроза, внезапное пробуждение (кстати, что именно меня разбудило?). Все это разом навалилось на мою скучную до скрежета зубовного жизнь. Да, это плохо, даже очень».

Но плохим было не происшествие само по себе, а ее реакция.

Мисс Эльва Кин отгородилась от новых предчувствий. «Надо уснуть», – раздраженно скомандовала она своему телу.

Она лежала неподвижно, в расслабленной позе. С пола доносились телефонные гудки, похожие на отдаленное жужжание пчелы. Мисс Кин не обращала внимания.

Утром, после того как сестра Филлипс унесла тарелку с завтраком, Эльва Кин позвонила в телефонную компанию.

– Это мисс Эльва, – сказала она телефонистке.

– О, здравствуйте, мисс Эльва, – ответила телефонистка мисс Финч. – Чем я могу вам помочь?

– Вчера ночью у меня дважды звонил телефон, – сообщила Эльва Кин. – Поднимаю трубку – и ничего не слышу. Это не похоже на обрыв провода. Не было даже звука набора номера – полная тишина.

– Должна сказать вам, мисс Эльва, – любезным голосом объяснила мисс Финч, – что вчерашняя гроза едва не разорила нашу службу. Нас завалили жалобами на обрывы и плохую слышимость. Вам еще повезло, что телефон вообще работает.

– Так вы считаете, что все дело в плохой связи, – подсказала мисс Кин, – из-за грозы.

– Да, мисс Эльва, из-за нее.

– Как думаете, это может повториться?

– Может, – ответила мисс Финч. – Вполне может. Не стану ничего утверждать, мисс Эльва. Но если это опять случится, позвоните мне, и я отправлю кого-нибудь проверить линию.

– Хорошо, – сказала мисс Эльва. – Спасибо, моя дорогая.

Все утро она пролежала на подушках. «Приятное ощущение, когда загадка решена, – говорила она себе с вялым безразличием, – пусть даже такая простая. Из-за этой ужасной грозы разладилась связь. Чему тут удивляться, если ветер повалил даже старый дуб возле дома. Конечно же, этот шум и разбудил меня ночью, и очень жаль, что славное дерево упало. Его тень так хорошо защищала дом от летней жары. И наверное, мне нужно благодарить судьбу за то, что оно упало на дорогу, а не на крышу дома».

День она провела без всяких неожиданностей – принимала пищу, читала Анджелу Теркелл и свежую почту (два бесполезных рекламных проспекта и счет за электричество), да еще немного поболтала с сестрой Филлипс. Обычный распорядок настолько успокоил ее, что, когда вечером зазвонил телефон, она взяла трубку совершенно машинально.

– Алло, – сказала она.

Тишина.

Воспоминания вернулись мгновенно, и она позвала сестру Филлипс.

– Что случилось? – спросила тучная женщина, устало шлепая ногами по ковру.

– Это то, о чем я вам рассказывала утром, – объяснила Эльва Кин и протянула ей трубку. – Вот, послушайте.

Сестра Филлипс отбросила с уха седую прядь и взяла трубку. На ее благодушном лице не дрогнул ни один мускул.

– Ничего не слышно.

– Правильно, – согласилась мисс Кин. – Правильно. А теперь послушайте, не положили ли там трубку. Уверена, что не положили.

Сестра Филлипс подождала немного, а затем покачала головой.

– Я ничего не слышала, – заявила она и опустила трубку.

– Ой, подождите! – спохватилась мисс Кин и добавила, увидев, что уже поздно: – Ладно, не важно. Это случается слишком часто. Я просто позвоню мисс Финч, и она пришлет мастера, чтобы все проверил.

– Понятно. – И сестра Филлипс вернулась в гостиную.

Сестра Филлипс ушла в восемь часов, как обычно, оставив на ночном столике яблоко, булочку, стакан воды и пузырек с пилюлями. Она взбила подушки под немощной спиной мисс Кин, пододвинула радиоприемник и телефон поближе к кровати, удовлетворенно осмотрела спальню и направилась к двери со словами:

– До завтра.

Через пятнадцать минут зазвонил телефон. Мисс Кин сразу взяла трубку. На этот раз она не говорила «алло», а только слушала.

Поначалу было как раньше – полная тишина. Она послушала, теряя терпение. Наконец, когда уже была готова бросить трубку, послышались звуки. У нее задергалась щека, но мисс Кин снова поднесла трубку к уху.

– Алло? – напряженным голосом произнесла она.

Шепот, приглушенное жужжание, шорох – что это на самом деле? Мисс Кин прикрыла глаза и сосредоточилась, но так и не смогла распознать звуки, слишком тихие, невнятные. Они менялись: вот что-то вроде завываний, вот свист выпускаемого воздуха, вот пузырящееся шипение. «Должно быть, это звуки соединения, – подумала она. – Должно быть, сам телефон шумит. Возможно, где-то далеко ветром оборвало провода. Возможно.»

Потом она перестала думать об этом. Перестала дышать. Звук прекратился. Тишина опять зазвучала в ушах. Сердечный ритм дал сбой, к горлу подобрался комок.

«Ох, это просто смешно, – сказала она себе. – Я уже все выяснила. Это просто гроза.

Гроза.»

Она легла на подушки, так и прижимая трубку к уху; ноздри трепетали при каждом взволнованном вздохе. Необъяснимый страх морским приливом поднимался в душе, несмотря на все доводы здравого смысла. Сорвавшись с гладкого пьедестала разума, мисс Кин летела в бездну.

Звуки появились снова, и она вздрогнула. Разумеется, это не человеческие звуки, но в них чувствуется какая-то интонация, какая-то упорядоченность.

Губы затряслись, отчаянный вопль уже поднимался в горле. Но у нее не хватало сил положить телефон, она просто не могла это сделать. Звуки завораживали. Она не знала, что это – завывания ветра или гудение испорченного механизма. Но звуки не отпускали ее.

– Алло? – робко пробормотала она.

Звук сделался громче. Теперь он грохотал прямо у нее в голове.

– Ал-ло, – ответил в трубке чей-то голос.

И тут мисс Кин потеряла сознание.

– Вы уверены, что кто-то сказал «алло»? – спросила по телефону мисс Финч. – Видите ли, это просто мог быть звук соединения.

– Говорю вам, это был человек! – воскликнула перепуганная Эльва Кин. – Тот самый человек, который слушал, как я раз за разом повторяю «алло», но не отвечал мне. Тот самый, который издавал ужасные звуки по телефону.

Мисс Финч вежливо кашлянула:

– Ну хорошо, мисс Эльва, я скажу мастеру, чтобы он проверил вашу линию при первой же возможности. Он сейчас очень занят, устраняет причиненные грозой повреждения, но как только освободится.

– А что мне делать, если этот человек снова позвонит?

– Вы можете просто положить трубку, мисс Эльва.

– Но он позвонит еще раз!

– Хорошо. – Любезность мисс Финч начала сдавать. – Почему бы вам не выяснить, кто он, мисс Эльва? Если вы это сделаете, мы сможем принять меры. Понимаете?

Мисс Кин положила трубку и, все еще напряженная, легла на подушку и прислушалась к дикарским любовным песням, что напевала сестра Филлипс над тарелкой с завтраком. Мисс Финч не поверила ее рассказу, это очевидно. Мисс Финч решила, что она просто впечатлительная пожилая женщина, жертва собственного воображения. Ну ничего, скоро мисс Финч изменит свое мнение.

– Я буду звонить ей снова и снова, пока она не поймет, – сердито заявила мисс Кин сестре Филлипс, когда пришло время послеобеденного сна.

– Так и сделайте, – сказала сестра Филлипс. – А сейчас примите пилюлю и усните.

Мисс Кин лежала в раздраженном молчании, сжав кулаки со вздувшимися венами. Был уже третий час, и, если не считать булькающего храпа сестры Филлипс в гостиной, в доме стояла тишина ясного октябрьского дня. «Как же меня бесит, что никто не воспринимает мою историю всерьез! – размышляла Эльва Кин, сжав тонкие губы. – Ну хорошо же, в следующий раз, когда зазвонит телефон, я заставлю сестру Филлипс слушать – до тех пор, пока она что-нибудь не услышит».

И тут телефон зазвонил.

Холодная дрожь захлестнула мисс Кин. Даже при свете дня, когда солнечные зайчики скакали по расшитому цветами одеялу, этот пронзительный звонок напугал ее. Она закусила фарфоровыми зубами верхнюю губу, пытаясь успокоиться. «Отвечать или нет?» – порскнула мысль, а рука уже сама потянулась к аппарату. Глубоко и тревожно вздохнув, Эльва Кин поднесла трубку к уху.

– Алло? – сказала она.

– Алло? – ответил голос, глухой и безжизненный.

– Кто это? – спросила мисс Кин, надеясь, что горло не подведет ее.

– Алло?

– Простите, кто говорит?

– Алло?

– Есть там кто-нибудь?

– Алло?

– Прошу вас.

– Алло?

Мисс Кин положила трубку и легла на кровать, отчаянно дрожа и тщетно пытаясь восстановить дыхание.

– Маргарет! – позвала она. – Маргарет!

Сестра Филлипс в гостиной крякнула и закашлялась.

– Маргарет, идите сюда.

Тучная женщина встала и проковыляла в спальню.

«Нужно успокоиться, – сказала себе Эльва Кин, касаясь дрожащими пальцами лихорадочно пылающих щек. – Нужно четко объяснить ей, что случилось».

– В чем дело? – проворчала сиделка. – Опять болит живот?

Мисс Кин с большим усилием проглотила комок в горле.

– Он только что снова звонил, – прошептала она.

– Кто?

– Этот человек!

– Какой еще человек?

– Тот самый, что постоянно звонит мне! – воскликнула мисс Кин. – Он раз за разом повторял «алло». И больше ничего – только «алло, алло». Он.

– Полно вам, – невозмутимо одернула ее сестра Филлипс. – Ложитесь и.

– Я не хочу ложиться, – исступленно повторяла мисс Кин. – Не хочу! Я хочу знать, кто этот ужасный человек, который все время меня пугает.

– Не стоит так себя накручивать, – посоветовала сестра Филлипс. – Вы же знаете, какой слабый у вас желудок.

Мисс Кин горько зарыдала:

– Я его боюсь! Боюсь! Почему он мне звонит?

Сестра Филлипс стояла возле кровати с коровьим равнодушием.

– Помните, что вам сказала мисс Финч? – мягко спросила она.

Трясущиеся губы мисс Кин никак не могли выговорить ответ.

– Она ведь сказала, что это барахлит линия? – повысила голос сиделка. – Правильно?

– Линия тут ни при чем! Это человек!

Сестра Филлипс терпеливо вздохнула:

– Если это человек, положите трубку. Вы не обязаны говорить с ним. Просто положите трубку, и все. Разве это так трудно?

Мисс Кин прикрыла блестящие от слез глаза и сжала губы в кривую полоску. В голове эхом звучал безжизненный мужской голос. Снова и снова, не меняя интонации, не реагируя на слова собеседницы, он уныло повторял: «Алло? Алло?» От этого голоса ее пробирала дрожь.

– Послушайте. – сказала сестра Филлипс.

Эльва Кин открыла глаза и увидела расплывчатый силуэт сиделки. Сестра Филлипс положила трубку на стол.

– Вот, – сказала она, – теперь никто не позвонит. Оставьте ее здесь. Если сами захотите с кем-нибудь поговорить, просто наберите номер. Теперь все в порядке, да?

Мисс Кин недобро взглянула на сиделку. Помедлив немного, кивнула.

Она лежала в темной спальне, телефонные гудки звенели в ушах, не давая уснуть. «Или это я себе внушила? – подумала она. – Разве они мешают уснуть? Разве в ту, первую ночь трубка не лежала на полу? Нет, дело не в гудках, а в чем-то другом».

Она решительно закрыла глаза. «Не буду их слушать. Просто не буду слушать, и все».

Она втянула в себя трепетное дыхание ночи. Но темнота не заполнила ее голову и не заглушила гудки.

Мисс Кин нащупала лежавшую рядом с кроватью шерстяную кофту и плотно завернула в нее гладкую черную трубку. Затем снова повалилась на подушки, напряженно дыша. «Мне нужно уснуть, – приказала она себе. – Нужно уснуть».

Но она все равно слышала эти гудки.

Почувствовав, что коченеет, она раскутала трубку и в сердцах бросила на рычаг. Комнату наполнила умиротворяющая тишина. Мисс Кин со слабым стоном положила голову на подушку. «А теперь спать», – сказала она себе.

Зазвонил телефон.

У нее перехватило дыхание. Звук был словно пропитан темнотой, он обволакивал ее, хлестал по ушам вибрацией. Она потянулась к трубке, чтобы положить ее на стол, и вдруг, охнув, отдернула руку, сообразив, что снова услышит мужской голос.

От волнения у нее спазматически сжималось горло. «Вот что я сделаю, – решила она, – подниму трубку и сразу положу ее на стол, а потом стукну по рычагу и прерву связь. Да, именно так я и поступлю».

Она собралась с силами и приступила к выполнению своего плана. Затаив дыхание, нащупала звенящий телефон, подняла трубку и приготовилась сбросить вызов.

Но замерла, как только из темноты долетел мужской голос.

– Где вы? – спрашивал он. – Я хочу поговорить с вами.

В содрогающуюся грудь мисс Кин вцепились ледяные когти. Она лежала словно окаменевшая, не в силах оборвать этот вялый, лишенный эмоций голос.

– Где вы? Я хочу поговорить с вами.

Из горла мисс Кин вырвался стон, жалкий и дрожащий. А мужчина все повторял:

– Где вы? Я хочу поговорить с вами.

– Нет, нет! – зарыдала мисс Кин.

– Где вы? Я хочу.

Она нажала на рычаг негнущимися побелевшими пальцами. И держала руку на аппарате целых пять минут.

– А я вам говорю, что не желаю этого терпеть!

Голос мисс Кин тянулся изношенной тонкой лентой. Она неподвижно сидела на кровати, процеживая свой гнев и страх сквозь телефонную трубку.

– Вы говорите, что кладете трубку, но этот человек все равно звонит? – допытывалась мисс Финч.

– Я уже все объяснила! – горячилась мисс Кин. – Мне приходится всю ночь держать трубку на столе, чтобы он не мог позвонить. Но гудки не дают мне уснуть. Я не спала ни минуты! И теперь я хочу, чтобы вы проверили линию, слышите? Я хочу, чтобы эти ужасы прекратились!

Ее глаза казались темными бусинками. Телефонная трубка едва не выпала из беспомощных пальцев.

– Хорошо, мисс Эльва, – ответила телефонистка. – Я сегодня же пошлю к вам мастера.

– Спасибо вам, дорогая, спасибо, – сказала мисс Кин. – Вы позвоните мне, когда.

Она вдруг замолчала, потому что в трубке послышались щелчки.

«Линия занята», – поняла она.

Щелчки прекратились, и мисс Кин продолжила:

– Повторяю: вы мне позвоните, когда выясните, кто этот ужасный человек?

– Конечно, мисс Эльва, конечно, – заверила ее телефонистка. – Я пришлю мастера после обеда. Вы живете на Милл-лейн, сто двадцать семь, правильно?

– Правильно, дорогая. Вы ведь проследите за этим, да?

– Обещаю вам, мисс Эльва.

– Спасибо, дорогая.

Мисс Кин с облегчением вздохнула.

Мужчина не позвонил ни утром, ни в полдень. Напряжение постепенно оставляло мисс Кин. Он сыграла партию в криббедж с сестрой Филлипс и даже немного посмеялась. Было очень уютно думать о том, что телефонная компания занимается ее проблемой. Скоро они доберутся до страшного незнакомца и вернут покой душе мисс Кин.

Но пробило два часа, а потом три, и никто так и не пришел. Эльва Кин снова разволновалась.

– О чем только думает эта девчонка? – раздраженно проговорила мисс Кин. – Она же обещала, что мастер придет после обеда.

– Он придет, – сказала сестра Филлипс. – Потерпите.

Четыре часа, а мастера все еще нет. Мисс Кин уже не могла ни в криббедж играть, ни книгу читать, ни радио слушать.

В пять часов зазвонил телефон. Ее рука выпросталась из широкого рукава ночной кофты и вцепилась в трубку. «Если этот человек заговорит, – пронеслось в голове, – я закричу так громко, что у меня остановится сердце».

Она поднесла трубку к уху:

– Алло?

– Мисс Эльва, это мисс Финч.

Она закрыла глаза и судорожно вздохнула:

– Да?

– Я по поводу тех звонков, которые, как вы утверждаете, вам досаждали.

– Да? – Она мысленно отсекла слова «как вы утверждаете».

– Мы послали мастера выяснить, откуда они исходили, – продолжала мисс Финч. – И вот я получила отчет.

Мисс Кин затаила дыхание:

– Да?

– Вам никто не звонил.

Эльва Кин не смогла сказать в ответ ни слова. Ее седая голова неподвижно лежала на подушке, трубка была прижата к уху.

– Мастер говорит, что обнаружил разрыв провода. На окраине города порвался провод.

– Порвался провод?..

– Да, мисс Эльва. – Голос мисс Финч звучал невесело. – Концы лежали на земле.

– Вы хотите сказать, что я не могла ничего слышать?

Голос мисс Финч обрел твердость:

– Никто не мог позвонить вам с того места.

– Говорю вам, этот человек мне звонил!

Мисс Финч промолчала, и пальцы Эльвы Кин судорожно сжали трубку.

– Там должен быть телефон, – настаивала она. – Ведь этот человек как-то до меня дозванивался.

– Мисс Эльва, там никого нет.

– Там – это где?

– Мисс Эльва, – ответила телефонистка, – это кладбище.

Пожилая больная женщина лежала в тишине и мраке. Сестра Филлипс похлопала мисс Кин по плечу, слегка пожурила и не согласилась остаться на ночь.

Эльва Кин ждала телефонного звонка.

Можно было отключить телефон, но она не осмелилась. Она лежала и ждала. Ждала и размышляла.

О тишине. О том, что уши, когда-то слышавшие, жаждут услышать снова. О булькающих, бормочущих звуках – первых неловких попытках заговорить после долгого – насколько долгого? – молчания. Об этих «Алло? Алло?». Об этом «Где вы?». О щелчках, из-за которых она лежит сейчас в таком напряжении. О телефонистке, назвавшей ее адрес. А еще о.

Звонок.

Тишина.

Опять звонок.

Шорох ночной сорочки в потемках.

Звонок затих.

Мисс Кин слушала.

Телефонная трубка выскользнула из побелевших пальцев, глаза уставились в темноту, сердце билось слабо-слабо.

Снаружи стояла ночь, полная стрекота сверчков.

А слова все еще звучали в мозгу, придавая ужасный смысл тяжелой, удушливой тишине.

– Алло, мисс Эльва? Я скоро буду.

Перевод С. Удалина

Deus ex machina

Все началось, когда он порезался бритвой.

До того момента Роберт Картер был как все. Тридцать четыре года, бухгалтер в железнодорожной компании. Жил в Бруклине с женой Элен и двумя дочерьми, Мэри, десяти лет, и Рут. Рут было пять, она еще не доставала до раковины в ванной. Под раковиной специально для нее стоял ящик, на который она поднималась. Роберт Картер сделал шаг, наклоняясь поближе к зеркалу, чтобы сбрить щетину с шеи, споткнулся о ящик и упал. Падая, он взмахнул рукой, чтобы обрести равновесие, и крепче вцепился в опасную бритву. Охнул, ударившись коленом о кафельный пол. Стукнулся лбом о раковину. А горлом напоролся на лезвие.

Он лежал распростершись на полу, дыхание участилось. В коридоре послышался топот бегущих ног.

– Папа? – крикнула Мэри.

Он ничего не ответил, потому что увидел свое отражение, рану на шее. Отражение будто было соткано из двух слоев. В одном слое из раны текла кровь. А в другом.

– Папа? – Голос Мэри звучал встревоженно.

– Я в порядке, – отозвался он.

Слои уже разделились. Картер услышал, как дочь отошла от двери ванной, пока сам он смотрел на коричневое масло, которое толчками вытекало из шеи и капало на плитки пола.

Внезапно он схватил с вешалки полотенце и прижал к ране. Боли не было. Он отнял полотенце, и в миг, когда пузырящееся масло еще не успело заполнить рану, он увидел тонкие красные проводки.

Роберт Картер отшатнулся назад, глаза его округлились. Он снова отнял от шеи полотенце. Так и есть, провода.

Он ошеломленно оглядел ванную. Вокруг теснились фрагменты реального мира: раковина, шкафчик с зеркалом, деревянная мыльница, в ней все еще пенный кусок мыла, помазок в белоснежных хлопьях, бутылочка с зеленым лосьоном. Все настоящее.

С окаменевшим лицом он порывистыми движениями замотал рану полотенцем.

Лицо, которое он увидел в зеркале, было тем же. Он придвинулся ближе, выискивая признаки каких-нибудь изменений. Потыкал себя в щеки, провел указательным пальцем по челюсти. Надавил на мягкие ткани под подбородком, покрытым засыхающей мыльной пеной. Ничего не изменилось.

Ничего?

Он отвернулся от зеркала и уставился на стену сквозь пелену слез. Слез? Он дотронулся до края глаза.

На пальце оказалась капля масла.

Его начало неудержимо трясти. Он слышал, как внизу Элен хлопочет на кухне. Как болтают в своей комнате одевающиеся девочки. Все было похоже на любой другой день – очередные утренние сборы. Но день был совсем не такой, как прежде. Еще вчера он был деловым человеком, отцом, мужем, мужчиной. А сегодня утром.

– Боб?

Он дернулся, когда Элен позвала его снизу лестницы. Губы шевельнулись, но он ничего не ответил.

– Уже четверть восьмого, – сказала она, и он услышал, как она ушла обратно в кухню. – Поторопись, Мэри! – крикнула она оттуда и закрыла за собой дверь.

И вот тогда Роберт Картер испугался. Он сейчас же опустился на колени, вытирая масло с пола другим полотенцем. Он тер, пока не осталось ни пятнышка. Очистил лезвие бритвы. Потом открыл корзину для грязного белья и запихнул полотенце под кучу тряпок.

Он подскочил, когда в дверь забарабанили.

– Папа, пусти нас! – закричали девочки дуэтом.

– Подождите секунду, – услышал он свой ответ. Он взглянул в зеркало. Мыло. Он смыл его. На лице по-прежнему оставалась синеватая щетина. Или это проволока?

– Папа, я опаздываю! – сказала Мэри.

– Сейчас, сейчас. – Голос звучал спокойно, он поднял воротник халата, пряча сделанную наскоро повязку. Глубоко вдохнул – можно ли назвать это дыханием? – и открыл дверь.

– Я первая должна умываться, – заявила Мэри, протискиваясь к раковине. – Мне пора в школу.

Рут надула губки.

– У меня тоже полно дел! – возмутилась она.

– Ну хватит. – Эти слова были эхом вчерашнего дня, когда он еще был их отцом-человеком. – Ведите себя как следует, – велел он.

– Я все равно умываюсь первая, – сказала Мэри, поворачивая кран с горячей водой.

Картер стоял, глядя на детей.

– Что это, папа? – спросила Рут.

Он вздрогнул от неожиданности. Рут смотрела на капли масла на боку раковины. Он заметил их только сейчас.

– Я порезался, – пояснил он.

Если стереть капли достаточно быстро, они не успеют понять, что это не кровь. Он вытер капли туалетной бумагой, бросил ее в унитаз и смыл.

– Ты сильно порезался? – поинтересовалась Мэри, намыливая лицо.

– Нет.

Ему было невыносимо смотреть на них. И он быстро вышел в коридор.

– Боб, завтрак!

– Да, хорошо, – промямлил он.

– Боб?

– Уже спускаюсь.

Элен, Элен.

Роберт Картер стоял перед зеркалом в спальне и рассматривал свое тело. Его осаждали не поддающиеся уразумению вопросы. Удаленные гланды, вырезанный аппендикс, зубные пломбы, прививки, вакцинации, анализы крови, рентген. Декорации, на фоне которых он разыгрывал свою вполне обычную пьесу, бутафория из крови, тканей, мышц, гланд, гормонов, артерий, вен.

Вопросы не находили ответа. Он оделся быстро, порывисто, стараясь не думать. Снял полотенце и прилепил к ране большой кусок бактерицидного пластыря.

– Боб, иди же! – позвала она.

Он завязал галстук, как завязывал его тысячу раз. Он был уже одет. Он выглядел как человек. Роберт Картер смотрел на свое отражение в зеркале и видел, что выглядит в точности как человек.

Взяв себя в руки, он развернулся и вышел в коридор. Спустился по лестнице и прошел через столовую. Он принял решение. Ей не нужно ничего знать.

– Наконец-то. – Она оглядела его с головы до ног. – Где ты порезался?

– Что?

– Девочки сказали, ты порезался. Где?

– Шея. Все уже в порядке.

– Дай посмотреть.

– Все нормально, Элен.

Она взглянула на него с любопытством:

– Что случилось?

– Ничего. Просто я опаздываю.

Элен посмотрела на его шею, где из-под воротничка рубашки немного торчал край пластыря.

– Все еще кровоточит, – сказала она.

Картер вздрогнул. Он протянул руку, чтобы потрогать. На пластыре расползалось пятно масла. Он встревоженно поглядел на Элен. Снова нахлынул страх. Пора уходить, сейчас же.

Он вышел из кухни и взял в шкафу рядом с входной дверью пиджак.

Она увидела кровь.

Его туфли быстро поскрипывали по дорожке. Стояло прохладное утро, серое и облачное. Наверное, скоро пойдет дождь. Он задрожал. Ему было холодно. Это же просто абсурд, теперь, когда он знает, кто он такой, однако ему все равно было холодно.

Она увидела кровь. Почему-то это пугало его даже больше, чем то, что он узнал о себе.

Пятно на пластыре масляное, и это было болезненно очевидным. Кровь не выглядит так, не пахнет так. Однако же она увидела кровь. Почему?

Без шляпы, чувствуя, как ветер треплет светлые волосы, Роберт Картер шел по улице, стараясь рассуждать. Он робот, начнем с этого. Если когда-нибудь и существовал живой Роберт Картер, то теперь его заменили. Но почему? Зачем?

Он рассеянно спустился в метро. Люди толкали его. Люди с нормальной жизнью, люди, которые знают, что они из плоти и крови, и им не приходится об этом размышлять.

Проходя по платформе мимо газетного киоска, он увидел заголовок утренней газеты: «В лобовом столкновении погибло трое». Были и фотографии: смятые автомобили, безжизненные, частично прикрытые тела на темном шоссе. Потоки крови. Картер задумался, содрогнувшись: что, если бы он сам лежал на той фотографии и потоки масла вытекали бы из его тела?

Он стоял на краю платформы и глядел на рельсы. Возможно ли, чтобы его человеческое «я» было заменено роботом? Кто стал бы так себя утруждать? А сделав подобное, кто допустил бы, чтобы это так легко раскрылось? Порез, царапина, обычное кровотечение из носа – и обман раскрыт. Если только у него в голове не разболталось что-то от удара. Может, если бы он порезался, не ударившись головой, то увидел бы только кровь и кожу?

Размышляя, он машинально вынул из кармана брюк монетку и кинул в автомат с жевательной резинкой. Потянул за ручку, из автомата выкатился шарик жвачки. Роберт почти развернул обертку, когда до него дошло. Какая еще жвачка? Он сморщился, представив, как вертятся шестеренки в голове, рычаги, которые соединены с изогнутыми стержнями, которые, в свою очередь, соединены с искусственными челюстями, и все это движется в ответ на синаптический импульс, порожденный его механическим разумом.

Он кинул жвачку в карман. Платформа затряслась при приближении поезда. Картер покосился налево. В глубине тоннеля он увидел красные и зеленые огни манхэттенского экспресса. Он отвернулся. Заменили когда? Прошлой ночью, позапрошлой, в том году? Нет, в это невозможно поверить.

Поезд доехал до станции, мельтеша окнами и дверями. В лицо пахнуло теплым затхлым воздухом. Он ощущал запах. Глаза моргали, защищая его от вихря пыли. Все это за доли секунды. Если он машина, то его реакции настолько приближены к человеческим, что это просто невероятно.

Поезд со скрежетом остановился. Он сделал шаг и вошел в вагон вместе с толкающейся толпой. Роберт ухватился за поручень. Двери захлопнулись, поезд покатил дальше. «Куда я еду?» – вдруг задумался он. Уж точно не на работу. Но тогда куда? «Думай», – приказал он себе. И принялся думать.

И поймал себя на том, что смотрит на человека, стоящего рядом.

У человека был пластырь на левой руке. И на пластыре проступило масляное пятно.

Он ощутил озноб, разум онемел, все тело застыло.

Он такой не один.

Над дверью горела неоновая надпись «Запасный выход». Рука Роберта Картера дрожала, когда он потянулся к дверной ручке.

Он понял, что получить доказательства можно очень быстро. Произошла дорожная авария: человек поехал на работу, шина лопнула, навстречу ехал грузовик. Роберт Картер стоял в коридоре, глядя на лежащего поверх стола человека. Того как раз перевязывали. У него был глубокий порез над глазом, и масло стекало по щеке и капало на одежду.

– Вам придется пройти в приемную и подождать.

– Что? – Картер вздрогнул от голоса медсестры.

– Я сказала, вам придется.

Она замолчала, когда он внезапно развернулся и вышел обратно в апрельское утро.

Картер медленно брел по дорожке и почти не слышал городского шума.

Значит, есть и другие роботы, одному Богу известно, сколько их. Они обитают среди людей, и никто не подозревает об этом. Вот что самое ужасное. Тот человек был весь в масле. Однако никто этого не замечал, кроме Роберта.

Роберт Картер остановился. Он ощущал такую тяжесть. Надо присесть и немного отдохнуть.

В баре был всего один посетитель, человек сидел на дальнем конце стойки, пил пиво и читал газету. Картер забрался на кожаный стул и обхватил его металлические опоры усталыми ногами. Он сидел нахохлившись, глядя на темное полированное дерево стойки.

Боль, смятение, страх и смутные подозрения смешивались в коктейль. Есть ли выход? Или же он обречен слоняться вот так, без какой-либо надежды? Казалось, прошло уже не меньше месяца с тех пор, как он ушел из дому. Хотя это все равно был не его дом.

Или его? Он медленно распрямился. Если есть и другие, такие как он, могут ли Элен и девочки быть из их числа? Он прогнал эту мысль, но она тут же явилась снова. Отчаянно хотелось вернуться к ним, но как же он сможет испытывать прежние чувства, когда будет знать, что они тоже просто провода, металл, электричество? Как рассказать им – ведь если они тоже роботы, то явно не подозревают об этом?

Левая рука тяжело упала на стойку. Боже, как он устал. Если бы только отдохнуть.

Из подсобного помещения вышел бармен:

– Чего желаете?

– Скотч со льдом, – машинально заказал Роберт.

Сидя в покое и одиночестве, пока бармен наливал выпивку, он вдруг задумался. Как же он будет пить? Жидкость повредит металл, замкнет провода. Картер сидел в испуганном напряжении и наблюдал, как бармен наливает скотч. Волна ужаса захлестнула его, когда бармен подошел и поставил стакан на стойку.

Нет, от этого он не заржавеет. Только не от этого.

Бармен стал искать сдачу с пятидолларовой купюры, а Роберт Картер уставился в стакан. Масло. Хотелось закричать. Стакан машинного масла.

– О боже. – Картер соскользнул со стула и, пошатываясь, побрел к двери.

Снаружи ему показалось, что улица движется под ногами. «Что же со мной происходит?» В приступе слабости он привалился к стеклянной витрине и заморгал.

Сосредоточил взгляд. В кафетерии сидели мужчина и женщина, они ели. Роберт Картер разинул рот.

Тарелки смазки. Чашки с машинным маслом.

Люди проплывали мимо него, одинокого островка в клубящемся потоке. «Сколько же их?» – думал он. Боже, сколько же их?

А как же все это сельское хозяйство? Все эти колосящиеся поля, овощные грядки, фруктовые сады? Как же говядина, баранина, свинина? Как же вся эта жарка, парка, консервирование, выпечка? Нет, надо вернуться домой, оградиться от наваждения, принять более вероятное объяснение. Просто он ударился головой и утратил связь с реальностью. Все кругом точно такое же, каким было. Дело в нем самом.

Роберт Картер начал ощущать запахи города.

Запах горячего масла и механизмов, запах громадной невидимой фабрики. Он вертел головой, лицо превратилось в гримасу ужаса. Господи боже, сколько же их? Он пытался бежать, но не мог. Он вообще с трудом передвигался.

Роберт Картер заплакал.

У него кончается завод!

Он двигался через фойе гостиницы очень медленно, словно испорченный механизм.

– Номер, – сказал он.

Портье посмотрел с подозрением на человека с растрепанными волосами и бегающим затравленным взглядом. Он дал ему ручку расписаться в журнале.

«Роберт Картер», – написал он медленно, словно успел забыть, как это делается.

Войдя в номер, Картер запер дверь и упал на кровать. Сел, уставившись на руки. У него кончается завод, как у часов. Часов, которые никогда не узнают ни своего создателя, ни своего предназначения.

Одна последняя догадка, дикая, фантастическая, однако это было все, на что он способен.

Землю захватили и каждого человека заменили механическим двойником. Врачи должны были быть первыми, гробовщики, полицейские – все, кто по долгу службы видит чужие тела. И они были сконструированы так, чтобы ничего не замечать. Он, бухгалтер, был где-то вверху списка. Ведь он часть основной коммерческой системы. Он был.

Роберт Картер закрыл глаза. «Как глупо», – подумал он. Глупо и невозможно.

Ушло несколько минут только на то, чтобы подняться. Словно во сне он вынул из ящика письменного стола конверт и лист бумаги. На мгновение взгляд привлекла гидеоновская Библия «Написана роботами?» – подумал он. Мысль ошеломила его. Нет, тогда еще должны были оставаться люди. Этот ужас произошел уже в наши дни.

Он вынул свою ручку и попытался написать письмо Элен. Размышляя над словами, он сунул руку в карман за жвачкой. Рефлекторное движение. И только когда он уже засовывал жевательную резинку в рот, он понял. Никакая это не резинка. Это просто комок твердой смазки.

Комок выпал из ладони. Ручка тоже выскользнула из слабеющих пальцев и упала на ковер, и он знал, что у него не осталось сил, чтобы ее поднять.

Жвачка. Выпивка в баре. Еда в кафетерии. Он поднял глаза, приведя в движение шестеренки. А что же падало с небес, когда начинался дождь?

Правда обрушилась на него.

Перед тем как упасть, он снова устремил взгляд на Библию. «И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему, по подобию Нашему», – подумал он.

А потом наступила темнота.

Перевод Е. Королевой

Тот, кто заменил собой книги

В то утро он заговорил по-французски.

Без всякого предупреждения. В шесть пятьдесят, как обычно, зазвонил будильник, и они с женой проснулись. Фред дотянулся затекшей после сна рукой до кнопки и выключил звонок. На мгновение в комнате стало тихо.

Потом Ева отбросила одеяло со своей стороны, а Фред со своей. Он свесил с кровати ноги со вздувшимися венами и сказал:

– Bon matin, Ева.

Последовала недолгая пауза.

– Чего?

– Je dis bon matin.

Ева обернулась и посмотрела на него; ее ночная рубашка зашелестела.

– Что ты сказал?

– Я всего лишь сказал, с доб…

Фред Элдерман уставился на жену.

– А что я сказал? – шепотом спросил он.

– Ты сказал что-то вроде «бормотень» или…

– Je dis bon matin. C’est un bon matin, n’est-ce pas?

Он заткнул себе рот кулаком с таким звуком, с каким быстро летящий мяч ударяется в перчатку ловца. Глаза над костяшками пальцев округлись от страха.

– Фред, что это было?

Он медленно отнял кулак ото рта и машинально провел пальцем по окруженной венчиком волос лысине.

– Не знаю, – испуганно проговорил он. – Похоже на какой-то. какой-то иностранный язык.

– Но ты же не знаешь иностранных языков.

– В том-то и дело.

Они сидели и беспомощно смотрели друг на друга. Фред бросил взгляд на часы.

– Нам лучше одеться, – заметил он.

Ева слышала, как Фред напевал в ванной: «Elle fit un fromage, du lait de ses moutons, ron, ron, du lait de ses moutons», но не решилась окликнуть его, пока он брился.

За утренним кофе Фред что-то пробормотал.

– Что? – невольно вырвалась у нее.

– Je dis que veut dire ceci?

Ева едва не подавилась кофе.

– Я хотел сказать, – ошеломленно объяснил он, – что это означает?

– Да, что это означает? Ты никогда не говорил на иностранных языках.

– Я знаю, – ответил он, не донеся тост до открытого рта. – А что. что это за язык?

– По-м-моему, з-звучит как французский.

– Французский? Но я не знаю французского.

Она отхлебнула еще кофе и слабым голосом произнесла:

– Теперь знаешь.

Он опустил глаза на скатерть и пробормотал:

– Le diable s’en mele.

– Что, Фред? – спросила она, повысив голос.

Он испуганно посмотрел на нее:

– Я сказал, что здесь замешан дьявол.

– Фред, ты.

Она села прямо и глубоко вздохнула:

– Фред, не богохульствуй. У этого должно быть разумное объяснение.

Ответа не последовало.

– Фред, разве не так?

– Конечно, Ева. Конечно. Но.

– Никаких «но»! – заявила она и торопливо продолжила, словно боялась остановиться: – Так какое может быть разумное объяснение тому, что ты заговорил по-французски ни с того ни с сего?

Она сжала тонкие пальцы, а он неуверенно покачал головой.

– Ну хорошо. – Ева замолчала, обдумывая, что сказать дальше. – Давай разберемся.

Они молча посмотрели друг на друга.

– Скажи что-нибудь, – попросила Ева. – Давай. – Она опять остановилась, подыскивая слова. – Давай посмотрим, что у нас.

Ее голос затих.

– Что-нибудь сказать?

– Да, попробуй.

– Un gemissement se fit entendre. Les dogues se mettent a aboyer. Ces gants me vont bien. Il va sur les quinze ans…

– Фред!

– Il fit fabriquer une exacte representation du monster.

– Фред, остановись!

Он замолчал и растерянно посмотрел на нее.

– Что. что ты сейчас сказал, Фред?

– Я сказал: «Послышался стон. Залаяли собаки. Эти перчатки мне подходят. Ему скоро исполнится пятнадцать лет и.»

– Что?

– И он сделал точную копию чудовища. Sans meme I’entamer.

– Фред?

– Без единой царапины, – с несчастным видом добавил он.

В этот ранний час в кампусе было тихо. По расписанию занятий в семь тридцать начиналась только лекция по экономике, да и то в Белом кампусе. А здесь, в Красном, не было слышно ни звука. Через какой-нибудь час дорожки заполнит говорливая, смеющаяся, топочущая орда студентов, но пока здесь было спокойно.

Куда менее спокойный Фред Элдерман брел вдоль восточной стены кампуса к административному зданию. Оставив обеспокоенную Еву дома, он пытался по дороге на работу во всем разобраться.

Что с ним случилось? Как долго это уже продолжается?

«C ’ est une heure», – подсказал его внутренний голос.

Фред сердито покачал головой. Это было ужасно. Он отчаянно пытался понять, как это могло случиться, но ничего не мог придумать. Это какая-то бессмыслица. Ему было пятьдесят девять лет, он служил уборщиком в университете, не имел никакого образования, о котором стоило бы упомянуть, и жил самой обычной, тихой жизнью. Пока однажды утром не проснулся со способностью бегло изъясняться на французском языке.

Французский язык.

Он остановился на холодном октябрьском ветру и посмотрел на башню Джереми-Холла. Вчера вечером Фред наводил порядок в кабинете французского языка. Может быть, это как-то связано с.

Нет, это просто смешно. Он пошел дальше, машинально бормоча себе под нос:

– Je suis, tu es, il est, elle est, nous sommes, vous etes.

В десять минут девятого он зашел в кабинет истории – починить раковину в туалете. Провозился там целый час и еще семь минут, затем сложил инструменты в сумку и открыл дверь в кабинет.

– Доброе утро, – сказал он профессору, сидевшему за столом.

– Доброе утро, Фред.

Фред Элдерман шел по коридору и думал о том, как это замечательно, что доходы Людовика XVI при таких же налогах превосходили доходы Людовика XV на 130 миллионов ливров и что суммарный экспорт повысился со 106 миллионов в 1720 году до 192 миллионов в 1745 году и.

Он остановился посреди коридора с вытянувшимся от удивления лицом.

Тем утром он заходил еще в кабинеты физики, химии, английского языка и изобразительного искусства.

На Мейн-стрит располагалась небольшая таверна под названием «Мельница». Фред посещал ее по вечерам в понедельник, среду и пятницу, чтобы побаловать себя бочковым пивом и поболтать с друзьями – Гарри Баллардом, который заведовал «Боулингом Хогана», и Лу Пикоком, почтальоном и садоводом-любителем.

Зайдя в тот вечер в тускло освещенный зал, Фред пробормотал: «Je connais tous ces braves gens». У него тут же задергалась щека, он огляделся и начал было оправдываться:

– Я хотел сказать.

Но не договорил.

Гарри Баллард первым увидел его в зеркале. Повернув голову на толстой колонне шеи, он сказал:

– Заходи, Фред, выпивка сегодня просто чудесная. – И с усмешкой добавил, обращаясь к бармену: – Еще одну для старины Элдермана.

Фред подошел к барной стойке, впервые с начала дня сумев улыбнуться. Пикок и Баллард поздоровались с ним, а бармен поставил на стойку наполненную до краев глиняную кружку.

– Что новенького, Фред? – спросил Гарри.

Фред пригладил усы двумя испачканными пеной пальцами.

– Да ничего особенного, – ответил он, все еще сомневаясь, стоит ли это обсуждать.

Ужин с Евой получился не очень приятным и сопровождался его нескончаемыми и подробными комментариями по поводу Тридцатилетней войны, Великой хартии вольностей и альковных тайн Екатерины Великой. Так что в семь тридцать он с облегчением вышел из дому, непроизвольно бросив на прощание: «Bon nuit, ma chere».

– А у тебя что новенького? – поинтересовался он у Гарри Балларда.

– Мы красим наш боулинг. Ну, знаешь, перекрашиваем.

– Прямо так и красите? – спросил Фред. – Когда рисовать цветным воском было затруднительно, греческие и римские художники использовали темперу, то есть краски, наносимые на древесину или сырую штукатурку посредством.

Он замолчал. Над стойкой бара повисла изумленная тишина.

– Чего? – переспросил Гарри Баллард.

Фред нервно сглотнул.

– Нет, ничего, – торопливо сказал он. – Я просто. – Он опустил глаза в кружку с пивом и повторил: – Ничего.

Баллард поглядел на Пикока, тот пожал плечами.

– Лу, как поживают твои оранжерейные цветы? – решил сменить тему Фред.

– Прекрасно. – Низкорослый садовод кивнул. – Просто прекрасно.

– Вот и хорошо, – кивнул в ответ Фред. – Vi sono pui di cinquante bastimenti inport. Он прикусил язык и зажмурился.

– Как ты сказал? – Лу оттопырил ухо, чтобы лучше слышать.

Фред торопливо отхлебнул пива и закашлялся.

– Ничего, – снова сказал он.

– Нет, что ты там ляпнул? – настаивал Гарри, судя по улыбке рассчитывающий услышать веселую шутку.

– Я. я сказал, что в гавани больше пятидесяти судов, – угрюмо объяснил Фред.

Улыбка исчезла с широкого лица Гарри, теперь он смотрел на приятеля с недоумением.

– Какая еще гавань?

– Я. это просто шутка, – как можно непринужденней ответил Фред. – Я слышал ее сегодня утром, но забыл, чем все кончается.

– Ага. – Гарри вернулся к своему пиву. – Ясно.

Какое-то время они молчали. Затем Лу спросил Фреда:

– Ты закончил на сегодня?

– Нет, нужно еще убрать кабинет математики.

– Жалко, – кивнув, ответил Лу.

Фред смахнул пену с усов.

– Вот скажите, – решился наконец он, – что бы вы подумали, если бы однажды проснулись и заговорили по-французски?

– А что, кто-то заговорил? – покосился на него Гарри.

– Нет, никто, – поспешил откреститься Фред. – Просто. я хотел сказать, предположим. Предположим, что кто-то. ну хорошо, кто-то вдруг понял, что знает такие вещи, которых раньше не знал. Понимаете, о чем я? Просто знает, и все. Как будто знал с самого начала и это всегда сидело в его голове.

– Какие вещи, Фред? – спросил Лу.

– Ну. историю, всякие языки. О разных книгах и живописи, об атомах и. элементах. – Он пожал плечами так резко, будто его передернуло. – Что-то вроде этого.

– Чего-то я тебя не пойму, приятель, – сказал Гарри, потеряв надежду услышать что-нибудь смешное.

– Ты хочешь сказать, он знает то, чему не учился? – спросил Лу. – Так?

В голосах у обоих слышалось что-то странное – сомнение, настороженность, сдержанность, словно они боялись изменить своим убеждениям.

– Я просто предположил, – отмахнулся Фред. – Ладно, забудьте. Не стоит об этом говорить.

В тот вечер он выпил только одну кружку и ушел рано, сославшись на то, что должен еще убрать кабинет математики. И все время, пока Фред в молчании орудовал шваброй и тряпкой, он пытался понять, что же с ним происходит.

Когда он холодным вечером вернулся домой, Ева поджидала его на кухне:

– Хочешь кофе?

– Не откажусь, – кивнул он, но как только она поднялась со стула, у него вырвалось: – No, s’accomadi, la pregc.

Ева с хмурым видом уставилась на него.

– Я хотел сказать, – перевел он, – сиди, Ева, я сам приготовлю.

Пока они пили кофе, он рассказывал о своих переживаниях.

– Это выше моего понимания, – признался он. – Это. страшно в каком-то смысле. Я знаю много всего, чего раньше не знал. Понятия не имею, откуда это приходит. Ни малейшего представления. – Он плотно сжал губы. – Но я знаю все это. Определенно знаю.

– Значит. Теперь не только французский? – спросила она.

Фред озабоченно кивнул:

– Намного больше. Например. – Он поднял глаза от чашки. – Вот, послушай. Основной прогресс в получении быстрых частиц был достигнут при использовании сравнительно низкого напряжения и циклического ускорения. В большинстве установок заряженные частицы движутся по круговой или спиральной орбите под действием. Ева, ты слушаешь?

Она судорожно сглотнула:

– Да, слушаю.

– Под действием магнитного поля. Ускорение происходит различными способами. В так называемом бетатроне Керста и Сербера.

– Фред, что это означает? – перебила его она.

– Не знаю, – беспомощно ответил он. – Это. просто слова в голове. Когда я что-то говорю на иностранном языке, я знаю, что это значит, а тут.

Ева вздрогнула и обхватила себя за плечи.

– Такого не должно быть, – заявила она.

Он хмуро посмотрел на нее:

– Что ты хочешь этим сказать?

– Не знаю, – тихо ответила она и покачала головой. – Просто не знаю.

Она проснулась около полуночи и прислушалась к его сонному бормотанию:

– Натуральные логарифмы целых чисел от десяти до двухсот. Первый ряд. Ноль – два, точка, три, ноль, два, шесть. Один – два, точка, три, девять, семь, девять. Два – два, точка.

– Спи, Фред, – недовольно нахмурившись, сказала она.

–. четыре, восемь, четыре, девять.

Она подтолкнула его локтем:

– Фред, спи.

– Три – два, точка.

– Фред!

– А? – простонал он и перевернулся на другой бок.

В темноте Ева услышала, как он взбивает подушку тяжелыми со сна руками.

– Фред? – тихо позвала она.

Он замер:

– Что?

– Думаю, утром тебе нужно будет сходить к доктору Буну.

Он сделал долгий вдох и так же не торопясь выпустил воздух из легких.

– Я тоже так думаю, – неразборчиво проговорил он.

Когда в пятницу утром Фред открыл дверь в приемную доктора Уильяма Буна, порыв ветра сдул бумаги со стола медсестры.

– Ох, – с извиняющимся видом сказал Фред. – Le chieggo scuse. Non ne val lapen.

Мисс Агнесс Маккарти уже семь лет работала регистратором у доктора Буна, но ни разу не слышала, чтобы Фред Элдерман произнес хоть слово на иностранном языке.

Поэтому она изумленно уставилась на него:

– Что это вы сейчас сказали?

Губы Фреда нервно дернулись, изображая улыбку.

– Да так, пустяки, мисс.

Она откашлялась и ответила с официальной улыбкой:

– Доктор просит извинить его, что не смог принять вас вчера.

– Ничего страшного, мисс.

– Он освободится минут через десять.

Двадцать минут спустя Фред уже сидел в кабинете Буна. Грузный доктор откинулся на спинку кресла и поинтересовался:

– Приболели, Фред?

Фред объяснил, что с ним случилось.

Сердечная улыбка доктора последовательно превратилась в удивленную, застывшую, напряженную, а потом и вовсе исчезла с лица.

– Это все правда?

Хмурый Фред настороженно кивнул:

– Je me laisse conseiller.

Тяжелые брови доктора чуть приподнялись.

– Французский, – определил он. – Что вы сейчас сказали?

Фред нервно дернул кадыком:

– Я сказал, что мне нужна ваша консультация.

– Застрелиться можно, – сказал доктор, растягивая слова, и ущипнул себя за нижнюю губу. – Застрелиться можно. – Он встал и ощупал череп Фреда. – Вы не получали никаких ударов по голове в последнее время?

– Нет. Не получал.

Доктор Бун опустил руки:

– Да, ушибов и вмятин не заметно. – Он вызвал мисс Маккарти и сказал: – Хорошо, давайте сделаем рентген.

Рентген не показал ни разрывов, ни пятен.

Они снова сели в кабинете, чтобы обсудить положение.

– Трудно поверить, – покачал головой доктор, и Фред уныло вздохнул. – Ну что ж, не принимайте все так близко к сердцу. Никаких нарушений нет. Вы просто стали вундеркиндом, ну так что с того?

Фред нервно провел пальцами по усам:

– Но ведь должно же быть какое-то объяснение. Почему это произошло? Что это? Честно говоря, мне страшно.

– Пустяки, Фред, пустяки. У вас отменное здоровье. За это я ручаюсь.

– Но что с моей. – Фред замялся. – Что с моими мозгами?

Доктор Бун выпятил нижнюю губу, ободряюще улыбнулся и покачал головой:

– Об этом тоже не стоит волноваться. – Он хлопнул ладонью по столу. – Разрешите мне немного подумать, Фред. Посоветоваться с коллегами. Ну, понимаете, нужно все проанализировать. Потом я сообщу вам результат. Договорились?

Он проводил Фреда до дверей.

– А вы пока не волнуйтесь, – порекомендовал он. – Для беспокойства нет никаких причин.

Но когда сам он, несколькими минутами позже, набирал телефонный номер, лицо его отнюдь не было спокойным.

– Фетлок? – сказал он в трубку. – У меня есть для тебя очень интересный случай.

Скорее привычка, а не жажда привела Фреда в тот вечер в «Мельницу». Ева просила его остаться дома и отдохнуть, полагая, что его состояние вызвано переутомлением. Но Фред настоял на том, что совершенно здоров, и вышел из дому, лишь глухо пробормотав: «Au revoir».

В баре он подсел к Гарри Балларду и Лу Пикоку и в мрачном молчании выпил первую кружку, пока Гарри объяснял, почему не стоит голосовать за конгрессмена Милфорда Карпентера.

– Говорю вам, у этого парня прямой провод с Москвой. Несколько таких ребят в кабинете министров, и все полетит в тартарары, вы уж мне поверьте.

Гарри обернулся к Фреду, уставившемуся в дно своей кружки, и хлопнул его по плечу:

– Ну а у тебя как дела, старина?

Фред рассказал, как будто говорил о болезни, которую подхватил.

Лу Пикок посмотрел недоверчиво:

– Значит, об этом ты и толковал в прошлый раз?

Фред кивнул.

– А ты, случаем, нас не разыгрываешь? – спросил Гарри. – Ты что, правда все знаешь?

– Вроде того, – печально подтвердил Фред.

На лице Гарри появилось хитрое выражение.

– Ну а если я спрошу что-нибудь, а ты не сможешь ответить?

– Я был бы только рад, – обреченным тоном ответил Фред.

Гарри просиял:

– Хорошо. Я не стану тебя спрашивать про атомы и элементы или про что-то еще в том же духе. Просто расскажи мне о местности между моим родным городом Ау-Сабле и Тарвой.

Он с довольным видом хлопнул ладонью по стойке.

На секунду на лице Фреда мелькнула надежда, а потом он заговорил несчастным голосом:

– Дорога от Ау-Сабле до Тарвы проходит через вырубки, по земле, некогда сплошь покрытой виргинской сосной (внимание, опасность: на трассу выбегают олени), но теперь там остались только молодые насаждения дуба, сосны и тополя. Вот уже много лет, после упадка в лесной промышленности, население здесь в основном занимается сбором черники.

Гарри разинул рот.

– Как известно, черника особенно хорошо растет на пожарищах, – закончил Фред. – Поэтому местные жители частенько сами поджигают леса, которые потом полыхают по всей стране.

– Это грязная ложь, черт возьми!

Гарри воинственно вскинул голову.

Фред удивленно посмотрел на него.

– Ты не имеешь права говорить такое, – заявил Гарри. – Значит, это ты и называешь знанием – говорить всякую ерунду про мои края?

– Гарри, успокойся, – попытался образумить его Лу.

– Хорошо, – сердито проворчал Гарри. – Но он не должен был говорить неправду.

– А я ничего и не говорил, – с безнадежным видом объяснил Фред. – Это было все равно как будто. как будто я читал книгу.

– Да? Ну тогда ладно.

Гарри беспокойно барабанил пальцами по краю стакана.

– Значит, ты в самом деле все знаешь? – спросил Лу, отчасти для того, чтобы снять напряжение, отчасти потому, что действительно был восхищен и немного испуган.

– Боюсь, что так.

– И ты не. не обманываешь нас?

– Никакого обмана. – Фред покачал головой.

Лу Пикок был невысок росток, но упрям.

– А что ты мне скажешь про оранжевые розы? – сомневающимся тоном спросил он.

Взгляд Фреда снова ненадолго стал растерянным, но затем он сообщил:

– Оранжевый цвет не относится к основным, это сочетание красного, желтого и розового различной интенсивности. До появления пернецианских сортов оранжевых роз было очень мало. Все оранжевые, абрикосовые, красно-желтые и коралловые розы в той или иной степени облагорожены розовым цветом. Некоторые из них достигают превосходного оттенка Cuisse de Nymphe émue.

Лу открыл рот от удивления.

– Что-нибудь не так?

Гарри Баллард тяжело выдохнул.

– А что ты знаешь о Карпентере? – задиристо спросил он.

– Карпентер, Милфорд. Родился в тысяча восемьсот девяносто восьмом году в Чикаго, штат Илли.

– Это все не то, – прервал его Гарри. – Меня это не интересует. Коммунист он или нет – вот все, что мне о нем нужно знать.

– В предвыборную кампанию входит множество элементов, – против своей воли продолжал Фред, – личность кандидата, его доходы – если они есть, отношения с прессой, экономическими группами, традиции, опросы общественного мнения.

– А я говорю, что он комми! – повысил голос Гарри.

– Ты голосовал за него на прошлых выборах, – вмешался Лу. – И я то.

– Не голосовал я за него! – взорвался Гарри, багровея с каждым мгновением.

На лице Фреда Элдермана снова появилось отрешенное выражение.

– Воспоминания о том, чего на самом деле не было, – это своеобразное нарушение памяти, известное под разными названиями, такими как патологическая ложь или мифомания.

– Ты назвал меня лжецом, Фред?

– Она отличается от обычной лжи тем, что говорящий сам в нее верит и.

– Откуда у тебя этот синяк под глазом? – спросила потрясенная Ева, когда он зашел в кухню. – Неужели ты подрался, в твоем-то возрасте?

Она еще раз взглянула на его лицо и бросилась к холодильнику. Пока он рассказывал, что произошло, Ева прижимала кусок бифштекса к его заплывающему глазу.

– Он просто бандит! – приговаривала она. – Бандит!

– Я не виню его, – возразил Фред. – Я сам его оскорбил. Теперь я даже не понимаю, что говорю. В голове все перемешалось.

Ева встревоженно посмотрела на его сгорбившуюся фигуру:

– Когда же наконец доктор Бун тобой займется?

– Не знаю.

Через полчаса, несмотря на протесты Евы, он отправился вместе с напарником прибираться в библиотеке. Но едва Фред туда вошел, как тут же охнул, схватился за виски и упал на колени.

– Голова, моя голова! – задыхаясь, простонал он.

Фред долго сидел в холле возле лестницы, пока боль в голове не утихла. Он уставился в блестящий кафельный пол, чувствуя себя так, будто выдержал двадцать раундов против чемпиона мира в тяжелом весе.

Утром его навестил Артур Б. Фетлок, невысокий и коренастый сорокадвухлетний заведующий кафедрой психологии. Одетый в полосатое пальто, со шляпой-пирожком на голове, он деловито прошел по дорожке, поднялся по истертым ступеням крыльца и надавил на кнопку звонка. Ожидая, когда ему откроют, он энергично прихлопывал руками в кожаных перчатках, а изо рта у него шел пар.

– Да? – открыв дверь, сказала Ева.

Профессор Фетлок сообщил цель своего визита, даже не заметив, как застыло в испуге лицо Евы. Утешая себя тем, что его прислал доктор Бун, она повела Фетлока наверх по покрытой ковром лестнице.

– Он все еще в постели, – объяснила она на ходу. – Вчера у него был приступ.

– Вот как? – ответил Артур Фетлок.

Представив профессора больному, Ева оставила их одних. Фетлок тут же начал задавать вопросы, а Фред Элдерман, опираясь локтями на подушку, как мог отвечал на них.

– Насчет вашего приступа. – начал Фетлок. – Как это произошло?

– Не знаю, профессор. Я зашел в библиотеку, и вдруг. ну хорошо, это было как будто тебе на голову вывалили тонну цемента. Нет, не на голову, а прямо внутрь.

– Поразительно. А те знания, которые вы, по вашим словам, приобрели, – вы не почувствовали, случайно, что они увеличились после того злополучного посещения библиотеки?

Фред кивнул:

– Теперь я знаю больше, чем раньше.

Профессор сложил руки домиком и постучал подушечками пальцев друг о друга:

– Книга Пеи о языке. Раздел 9-Б в библиотеке, номер 429.2, если мне не изменяет память. Вы можете ее процитировать?

Фред захлопал глазами, но слова сами хлынули из него:

– Лейбниц первым выдвинул теорию о том, что все языки возникли не из какого-то зафиксированного историей источника, а от праязыка. В некотором смысле он был предшественником.

– Хорошо, хорошо, – сказал Фетлок. – Видимо, это случай непосредственного проявления телепатии вместе с ясновидением.

– И что это значит?

– Телепатия, Элдерман, телепатия! Вероятно, когда вы оказываетесь рядом с книгой или образованным человеком, то считываете с них всю информацию. Когда вы убирали кабинет французского языка, вы заговорили по-французски. Когда работали в кабинете математики, то потом сыпали цифрами, таблицами и аксиомами. То же самое со всеми остальными книгами, предметами и людьми. – Он нахмурился, выпятив губы. – Да, но почему?

– Causa qua re, – пробормотал Фред.

Фетлок издал короткий непонятный звук.

– Да, я тоже хотел бы знать. А впрочем. – Он вдруг подался вперед. – Что вы сказали?

– Как я мог узнать все это? – с беспокойством спросил Фред. – То есть.

– Здесь нет ничего странного, – заявил коренастый психолог. – Понимаете, еще ни один человек не использовал полностью способность мозга к познанию. У него еще остается большой потенциал. Возможно, именно это и произошло с вами – вы использовали этот потенциал.

– Но как?

– Спонтанное проявление телепатии и ясновидения плюс неограниченный потенциал и возможность сохранения огромных объемов информации. – Фетлок тихо присвистнул. – Удивительно! В самом деле удивительно. Ну что ж, мне пора.

– Но что же мне делать? – взмолился Фред.

– Как это «что делать»? Радоваться, – с воодушевлением сказал профессор. – Совершенно фантастический дар. Послушайте, что вы скажете, если я позову коллег побеседовать с вами? Неофициально, разумеется.

– Но.

– Они будут в восторге, в полном восторге. Нужно написать статью в журнал.

– Но что все это значит, профессор? – дрожащим голосом спросил Фред Элдерман.

– О, мы обязательно исследуем ваш случай, не беспокойтесь. Это уникальный феномен, не имеющий прецедентов. – Он с восхищенным недоверием покачал головой. – Невероятно!

Профессор Фетлок ушел, а подавленный Фред все еще сидел на кровати. Значит, ничего нельзя сделать – только извергать из себя бесконечные загадочные слова, а по ночам мучиться вопросом, что за ужасная история с ним произошла. Возможно, профессор действительно восхищен, возможно, постороннему человеку этот случай покажется изысканной пищей для ума. Но для него самого это было темное и с каждым днем все более пугающее дело.

Но почему? Почему? Фред не мог ни ответить на этот вопрос, ни избавиться от него.

Когда вошла Ева, он все еще думал об этом. Фред поднял голову, Ева села рядом с ним на кровать.

– Что он говорит? – с тревогой спросила она.

Фред рассказал, и Ева отреагировала точно так же, как и он сам.

– И это все? Радоваться этому? – Она рассерженно поджала губы. – Что это за профессор? Зачем доктор Бун вообще прислал его?

Вместо ответа Фред лишь покачал головой.

У него был такой потерянный вид, и она погладила его по щеке:

– Больно, дорогой?

– Мне больно внутри. В моей.

Его горло внезапно сжалось.

– Если рассматривать мозг как живую ткань с незначительным давлением, окруженную двумя изменчивыми средами – кровью, содержащейся внутри, и спинномозговой жидкостью, находящейся снаружи и заполняющей желудочки мозга, то мы.

Он резко замолчал, его била мелкая дрожь.

– Помилуй нас, Господи, – прошептала Ева.

– Как сказал в своих «Аргументах против веры в Бога» Секст Эмпирик, «те, кто определенно утверждает, что Бог есть, пожалуй, будут принуждены к нечестию. Ибо.»

– Фред, прекрати!

Он ошеломленно посмотрел на нее.

– Фред, ты ведь не. не понимаешь, что говоришь?

– Нет, ничего не понимаю. Я просто. Что со мной, Ева?

– Все в порядке. – Ева сжала его руку и погладила ее. – Прошу тебя, не волнуйся.

Но он все равно волновался. Потому что под всеми этими сложными знаниями, заполнившими его мозг, он оставался прежним человеком – простым, ничего не понимающим. и испуганным.

Почему это произошло?

В каком-то ужасном смысле он превратился в губку, впитывающую все больше и больше знаний. Однажды наступит день, когда там не останется свободного места.

И он лопнет.

В понедельник утром профессор Фетлок остановил его в коридоре:

– Элдерман, я поговорил с коллегами, и они в таком же восхищении, как и я. Давайте встретимся сегодня вечером, вы не возражаете? Я могу освободить вас на сегодня от работы.

Фред уныло взглянул на пышущего энтузиазмом профессора:

– Хорошо.

– Вот и прекрасно! Тогда, скажем, в шестнадцать тридцать? В моем кабинете?

– Да.

– Можно я вам кое-что предложу? – спросил профессор. – Прогуляйтесь пока по университету, по всем кафедрам.

Когда они расстались, Фред спустился в подвал и оставил там свои инструменты.

В шестнадцать двадцать пять Фред открыл тяжелую дверь кафедры психологии. Он стоял в терпеливом ожидании, держась за ручку двери, пока кто-то из толпы преподавателей не заметил его. Профессор Фетлок отошел от коллег и поспешил к нему:

– Элдерман! Входите, входите.

– Скажите, профессор, доктор Бун ничего больше не говорил? – спросил Фред. – Насчет.

– Нет, ничего не говорил. Не беспокойтесь, мы с этим разберемся. Идемте со мной. Я хочу. Леди и джентльмены, прошу вашего внимания!

Фреда представили окружившим его ученым. Он старался сохранять беззаботный вид, хотя нервы были напряжены, а сердце тревожно билось.

– Вы прогулялись по университету, как я вам предложил? – громко и многозначительно спросил Фетлок.

– Да. сэр.

– Отлично, отлично. – Профессор Фетлок решительно кивнул. – Так мы получим полную картину. Представьте себе, леди и джентльмены, вся сумма знаний нашего университета в голове у одного человека!

Преподаватели недоверчиво зашумели.

– Нет-нет, я говорю совершенно серьезно! – заявил Фетлок. – Можете проверять сколько угодно. Задавайте вопросы!

Во внезапно установившейся тишине Фред Элдерман стоял и думал о том, что сказал профессор Фетлок. Знания всего университета в его голове. Это означало, что он больше ничего не сможет здесь получить.

И что же дальше?

Дальше посыпались вопросы. и ответы. Мертвым, монотонным голосом.

– Что произойдет с Солнцем через пятнадцать миллионов лет?

– Если Солнце продолжит излучать энергию с той же интенсивностью, то через пятнадцать миллионов лет вся его масса превратится в излучение.

– Что такое корневой тон?

– Составные части гармонического лада имеют неравную ценность. Некоторые из них более важны и доминируют над общим звучанием. Эти корневые.

Знания всего университета в его голове.

– Назовите пять ордеров римской архитектуры.

– Тосканский, дорический, коринфский, ионический, композитный. Тосканский ордер является упрощенным вариантом дорического. В дорическом сохраняются триглифы. Коринфский характеризуется.

Он больше не сможет здесь ничего получить. Его мозг переполнен. Почему?

– Что такое буферная емкость?

– Буферная емкость раствора определяется как dx/dpH, где dx – бесконечно малая величина сильной кислоты или.

Почему?

– Как будет «мгновение назад» по-французски?

– Il n’ y a qu’ un instant

Вопросы сыпались непрерывно, голоса становились все более и более взволнованными, пока ученые не начали почти кричать.

– С чем связана литература?

– Литература по сути своей связана с идеями, ибо описывает человека и общество, она, если можно так выразиться, занимается формулировками, оценкой и.

Почему?

– Правило топовых огней для паровых судов.

Раздался смех.

– Паровое судно в движении должно нести на фок-мачте либо перед ней или же на носу судна, если у него нет фок-мачты, яркий белый фонарь, устроенный так, чтобы.

Смех затих. Вопросы продолжались.

– Как взлетает трехступенчатая ракета?

– Трехступенчатая ракета взлетает вертикально, с небольшим наклоном в направлении на восток, полное сгорание происходит примерно.

– Кем был граф Бернадотт?

– Назовите побочные продукты переработки нефти.

– Какой город.

– Кто.

– Что.

– Когда.

И когда все закончилось, когда он ответил на все заданные вопросы, нависла долгая, тяжелая тишина. Он стоял, все еще ошеломленный и дрожащий, и его наполняло окончательное знание.

Зазвонил телефон, и все вздрогнули.

Профессор Фетлок поднял трубку:

– Это вас, Элдерман.

Фред подошел к телефону и взял трубку.

– Фред? – услышал он голос Евы.

– Oui.

– Что?

Он вздрогнул:

– Прости, Ева. Я хотел сказать, что да, это я.

Он услышал, как она всхлипнула на другом конце линии.

– Фред, я. я просто удивилась, что ты не пришел домой вовремя, и позвонила тебе на работу, и Чарли сказал.

Фред рассказал ей о встрече с учеными.

– Ох, – вздохнула она. – Так ты придешь домой. к ужину?

Окончательное знание просачивалось в него, медленно поднимаясь все выше.

– Постараюсь, Ева. Думаю, что да, приду.

– Фред, я беспокоилась.

Он печально улыбнулся:

– Не о чем беспокоиться, Ева.

И тут в его голову ворвалось послание. Он сказал: «До свидания, Ева» – и повесил трубку.

– Мне нужно идти, – объявил он Фетлоку и остальным.

Фред не расслышал, что они ответили. Слова, как и путь из кабинета в коридор, заслонила собой внезапная острая необходимость выйти в кампус.

Лица вопрошающих исчезли, и ноги сами понесли его по коридору. Причины его действий, как и слов, были за пределами понимания. Что-то влекло его. Прежде он говорил, не понимая, что говорит, а теперь шел по коридору, не понимая, куда идет.

Задыхаясь, он промчался через вестибюль. В послании говорилось: «Иди. Пора».

Все эти вещи, все множество вещей – кто по своей воле захотел бы знать их? Все эти бесконечные факты земного знания.

Земное знание.

Наполовину шагом, наполовину бегом Фред спустился с крыльца в темноту раннего вечера и увидел в небе голубовато-белый мерцающий свет. Свет был направлен мимо деревьев и домов прямо к нему.

Фред потрясенно стоял и смотрел на него, теперь уже точно зная, почему получил все свои знания.

Голубовато-синий свет пробивался прямо к нему с пронзительным завывающим гулом. Где-то в другой стороне темного кампуса вскрикнула девушка.

«Жизнь на других планетах не только возможна, – ворвались в его голову заключительные слова, – но и весьма вероятна».

Свет достиг его и отпрыгнул назад к своему источнику, как молния отскакивает от громоотвода обратно в грозовую тучу. Оставив Фреда в пугающей темноте.

Вечером в кампусе обнаружили старика, бесцельно, как сомнамбула, бредущего по лужайке кампуса. С ним пытались заговорить, но язык его был нем. Наконец они догадались заглянуть в его бумажник, узнали его имя и адрес и отвели домой.

Год спустя он снова обрел способность говорить и с запинкой произнес первые слова. Это случилось ночью, когда жена застала его в ванной с губкой в руке.

– Фред! Что ты здесь делаешь?

– Меня выжали, – ответил он.

Перевод С. Удалина

А теперь умри с этим

Когда зазвонил телефон, они были в кухне. Дон взбивал сливки. Он перестал крутить взбивальную машинку и посмотрел на жену:

– Дорогая, возьми трубку.

– Хорошо.

Бетти прошла в гостиную, вытирая на ходу руки, и остановилась возле телефонного столика.

– Смотри не перестарайся, а то масло получится! – крикнула она мужу.

– Слушаюсь, мой капитан.

Она улыбнулась, подняла трубку и отбросила рыжеватые волосы от уха:

– Алло?

– Это квартира Дона Тайлера? – спросил мужской голос.

– Нет, – ответила она. – Должно быть, вам дали неправильный номер.

Мужчина неприятно рассмеялся:

– Это вряд ли.

– Какой номер вы набрали? – спросила Бетти.

Мужчина закашлялся, и Бетти с недовольной гримасой убрала трубку от уха.

– Послушайте, – хрипло сказал мужчина, – мне надо поговорить с Доном Тайлером.

– Мне очень жаль, но.

– Вы его жена? – перебил ее мужчина.

– Послушайте, если вы.

– Мне надо поговорить с Доном! – сорвался на крик мужчина, и Бетти отчетливо различила, как дрогнул его голос.

– Подождите, – сказала она и, без всяких церемоний бросив трубку на стол, вернулась в кухню.

– Какой-то человек хочет поговорить с Доном, – сообщила она. – Только с Доном Тайлером. Дон вздохнул и направился в гостиную.

– Кто это такой? – спросил он через плечо.

– Не знаю, – ответила Бетти и начала выкладывать сливки на шоколадный пудинг.

В гостиной Дон взял трубку и сказал «Алло». Потом надолго замолчал. Бетти размазывали сливки по блестящей поверхности пудинга.

– Что?

Услышав внезапный возглас Дона, Бетти вздрогнула. Потом отставила миску со сливками и подошла к двери. Дон стоял в полутемной гостиной, настольная лампа освещала его взволнованное лицо.

– Послушайте, – сказал Дон, – я не понимаю, о чем вы говорите, но.

Вероятно, мужчина не дал ему закончить. Дон скривил губы и передернул плечами.

– Вы с ума сошли! – нахмурившись, произнес он. – Я вообще не был в Чикаго!

По долетавшим до нее звукам Бетти поняла: звонящий сердится. Она зашла в гостиную.

– Послушайте, – доказывал Дон, – вы можете наконец понять? Моя фамилия Мартин, а не Тайлер. Что вам. послушайте, я же пытаюсь вам объяснить.

Мужчина снова перебил его. Дон резко выдохнул и стиснул зубы.

– Послушайте, – теперь он говорил немного испуганно, – если это какая-то шутка, то я.

Телефон со щелчком отключился, и Дон поморщился. Он недоверчиво посмотрел на трубку, потом повесил, но так и остался стоять с приоткрытым ртом.

– Дон, что случилось?

Он вздрогнул от звука голоса, обернулся и увидел, что Бетти стоит рядом.

– Дон?

– Не знаю, – пробормотал он.

– Кто это звонил?

– Не знаю, – повторил он немного раздраженно.

– Хорошо. Но что он хотел?

– Он сказал, что убьет меня, – с безучастным лицом произнес Дон.

Дрожащими руками Бетти подняла полотенце.

– Что он сказал?

Вместо ответа он посмотрел ей прямо в глаза и долго не отводил взгляд, а потом повторил сказанное ровным, тихим голосом.

– Но за что, Дон? За что?

Он медленно покачал головой и дернул кадыком.

– Как ты думаешь, это шутка?

– Мне не показалось, что он шутит.

Часы на кухне пробили половину девятого.

– Нужно позвонить в полицию, – предложила Бетти.

– Наверное, – со вздохом ответил Дон. Голос его прозвучал неуверенно.

– Может быть, это кто-то с твоей работы. Ты же знаешь, они такие.

По мрачному лицу мужа она сразу поняла: это не так. Бетти растерянно стояла рядом, сжимая полотенце онемевшими пальцами. Все звуки в доме вдруг стихли, словно в ожидании чего-то.

– Нужно позвонить в полицию, – повторила она чуть громче.

– Да, – согласился Дон.

– Ну так звони! – раздраженно сказала она.

Похоже, он уже взял себя в руки, похлопал ее по плечу и выдавил слабую улыбку:

– Хорошо. Ты пока убери со стола, а я им позвоню.

Дойдя до двери кухни, Бетти обернулась:

– Ты ведь не был в Чикаго, правда?

– Нет, конечно.

– Я просто подумала, может, во время войны.

– Я никогда там не был.

Бетти сглотнула.

– Только не забудь им сказать, что это ошибка, – напомнила она. – Скажи им, что этот человек хотел поговорить с Тайлером, а твоя фамилия Мартин. Не забудь.

– Хорошо, Бетти, хорошо.

– Извини, – пробормотала она и вернулась в кухню.

Из гостиной послышался его громкий голос, потом щелчок положенной на рычаг трубки, потом шаги. Он зашел в кухню.

– Что они сказали?

– Они думают, это какой-то сумасшедший.

– Но они хотя бы приедут?

– Наверное.

– Наверное! Ради всего святого, Дон.

Она испуганно замолчала.

– Они приедут, – сказал он.

– Будем надеяться.

Дон молча взял с крючка полотенце и принялся протирать стаканы. Бетти мыла посуду и ставила ее в сушилку.

– Будешь пудинг? – спросила она.

Дон покачал головой. Бетти убрала миску с пудингом в холодильник, обернулась, все еще держась за ручку дверцы, и посмотрела на него:

– Ты не знаешь, кто это мог быть?

– Я уже сказал, что не знаю.

Бетти поджала губы.

– Не разбуди Билли, – тихо сказала она.

Дон расставил стаканы на полке.

– Извини. Я немного нервничаю. Не каждый день случается, что тебя.

Он замолчал и с одеревеневшим лицом начал протирать тарелки.

– Все будет хорошо, милый. Полиция скоро приедет.

– Да, – ответил он без особой уверенности.

Бетти вернулась к работе, тишину нарушал только шорох полотенца и стук стаканов, тарелок и столового серебра. За окном дул холодный ноябрьский ветер.

Вдруг Дон с такой силой опустил стакан, что тот треснул.

– Что случилось? – охнула Бетти.

– Я просто подумал: а что, если он звонил из аптеки на углу?

Бетти машинально вытерла руки.

– Что же нам делать? – спросила она. – А вдруг полиция опоздает?

Дон бросился в гостиную, Бетти поспешила следом. Увидев, как он тушит свет в гостиной, она вернулась в кухню и нащупала дрожащей рукой выключатель. Люминесцентная лампа погасла, и Бетти испуганно стояла посреди кухни, пока Дон не вернулся.

– Позвони в полицию еще раз, – встревоженным шепотом попросила она, как будто этот человек был уже где-то близко.

– Это бесполезно. Если они.

– Попробуй.

– Господи, – всполошился он, – свет наверху!

Дон выбежал из кухни, и Бетти услышала приглушенные ковром шаги по ступенькам. На ватных ногах она прошла в гостиную. Дон наверху осторожно прикрыл дверь в спальню Билли. Бетти прошла к лестнице.

Она тоже решила подняться, но вдруг шаги Дона затихли.

Кто-то позвонил в дверь.

Дон спустился по лестнице.

– Это он? – спросила Бетти. – Ты думаешь, это он?

– Не знаю.

Он неподвижно стоял рядом с ней.

– А если Билли проснется?

– Что?

– Он заплачет, если проснется. Ты же знаешь, как он боится темноты.

– Посмотрю, кто там, – сказал Дон.

Он бесшумно прошел по ковру гостиной, Бетти сделала несколько шагов следом и остановилась. Дон встал у стены и посмотрел в окно из-за занавески. Свет уличного фонаря падал на кирпичное крыльцо.

– Ты его видишь? – спросила Бетти так тихо, как только могла. – Это он?

Дон тяжело, прерывисто вздохнул в темноте:

– Да, это он.

Стоя посреди гостиной, Бетти поежилась от холода. Казалось, все тепло внезапно выдуло из дома.

В дверь продолжали звонить.

– Может быть, это полиция? – неуверенно предположила Бетти.

– Нет, это не она.

Наконец звонок замолчал.

– Что нам теперь делать? – спросила Бетти.

Дон не ответил.

– Если мы откроем дверь, не станет же он. – Она не договорила. – Почему он принял тебя за другого? Почему?

Он шумно втянул воздух и пробормотал:

– Черт побери.

– Что?

Дон уже шагнул к двери, опаленный внезапной мыслью: «Она не заперта».

Он нагнулся, снял ботинки и направился в прихожую. Бетти закрыла глаза и тревожно прислушалась. Вдруг этот человек услышит, как Дон проворачивает замок? У нее перехватило горло. Откуда Дон знает, что это не полицейский? Неужели тот, кто задумал убийство, стал бы звонить в дверь к будущей жертве?

Она замерла, заметив темный силуэт под окном. Кто-то пытался заглянуть в комнату.

Дон вернулся из прихожей:

– Думаю, он.

– Ш-ш-ш!

Дон застыл на месте и, словно заранее все знал, быстро повернул голову к окну. Было так тихо, что Бетти отчетливо слышала его сухое дыхание.

Силуэт отодвинулся от окна, и Бетти поняла, что все это время задерживала воздух в легких. Она выдохнула, содрогнувшись всем телом.

– Нужно достать мой пистолет, – хриплым голосом произнес Дон.

– Твой. что? – вскинулась она.

– Надеюсь, он исправен. Я не чистил его много лет.

Дон прошел мимо нее и зашлепал босыми ногами по лестнице. Бетти словно окаменела. Наверху заплакал Билли.

Она попятилась к лестнице, ощупью находя дорогу, не отводя взгляда от кухни и слушая, как человек, собравшийся убить Дона, пытается проникнуть в дом.

Наверху она чуть не столкнулась с Доном, появившимся из-за угла.

– Что ты здесь делаешь? – резко спросил он.

– Билли плачет.

В темноте что-то щелкнуло, и Бетти поняла, что Дон взвел курок своего армейского пистолета.

– Ты сказал полиции, что он грозился убить тебя?

– Да, сказал.

– Ну и где же они?

Ее слова заглушил звон стекла. Убийца разбил заднее окно.

Она замерла, слушая, как стучат осколки по кухонному линолеуму.

– Что же нам делать? – прозвучал в темноте ее дрожащий шепот.

Дон высвободил руку, спустился по лестнице и почти беззвучно прошел по ковру гостиной. Убийца забрался в кухонное окно. Бетти так крепко стиснула перила лестницы, что заболела рука.

Картины и звуки замелькали с головокружительной быстротой.

На кухне зажегся свет. Дон отпрыгнул от стены и направил пистолет на незваного гостя.

– Брось это! – приказал он.

По дому раскатился грохот выстрела. В гостиной что-то упало.

Бетти бессильно опустилась на ступеньки и скорчилась. Пистолет Дона дал осечку и выпал из его руки. Между столбиками перил Бетти разглядела Дона, освещенного кухонной лампой.

Человек в кухне рассмеялся.

– Вот ты и попался, – сказал он. – Теперь ты точно попался.

– Нет!

Бетти не сразу поняла, что кричала она сама. Она видела лишь бледное беспомощное лицо оглянувшегося на нее Дона. Убийца тоже посмотрел на нее.

– Включи свет, – сказал он Дону.

Слова убийцы звучали неразборчиво, как будто его горло было чем-то забито.

В гостиной зажегся свет. Бетти потрясенно смотрела на мужчину с длинными темными волосами и бледным лицом, одетого в неряшливый твидовый костюм и испачканный яичницей жилет, застегнутый на все пуговицы. В похожей на клешню руке он сжимал черный пистолет.

– Иди сюда! – велел он ей.

Бетти спустилась по ступенькам. Убийца отступил в кухню, отпихнув в угол пистолет Дона.

– Заходите оба! – приказал он.

В свете люминесцентной лампы его покрытое оспинами лицо выглядело еще более бледным и грязным. Губы растянулись в усмешке, похожей на оскал. Он то и дело кашлял.

– Вот ты и попался, – повторил убийца.

– Вы ничего не поняли, – решилась наконец заговорить Бетти. – Это какая-то ошибка. Его фамилия Мартин, а не Тайлер.

Убийца не обратил на нее внимания. Он смотрел прямо в глаза Дону:

– Ты думал, что я тебя не найду, если ты поменяешь фамилию, да?

Его глаза заблестели. Он снова закашлялся, грудь его заходила ходуном, на впалых щеках выступили красные пятна.

– Вам нужен кто-то другой, – тихо произнес Дон. – Моя фамилия Мартин.

– Не то что в былые времена, так ведь? – хрипло ответил убийца.

Лицо Дона дрогнуло, и у Бетти похолодело внутри.

– Не понимаю, о чем вы говорите, – сказал Дон.

– Ах, ты не понимаешь! – проворчал убийца. – Пока дела шли хорошо, тебе все нравилось, правда, Дон Дохляк? Но как только запахло жареным, ты быстренько свалил, так ведь? Я спрашиваю, так ведь, сукин ты.

Бетти не решалась заговорить. Взгляд ее перескакивал с одного лица на другое и обратно, мысли разбегались. Почему Дон не отвечает?

– Знаешь, что они с нами сделали? – безжизненным голосом спросил убийца. – Знаешь? Нас посадили на десять лет. Десять лет, ты понял? – Он криво усмехнулся. – Всех, кроме тебя, Дон Дохляк. Кроме тебя.

– Дон! – позвала Бетти, но он не обернулся.

– А ты тем временем женился, – продолжал убийца, и пистолет задрожал в его руке. – Ты женился. Разве это не.

Приступ кашля сотряс его тело. На мгновение глаза убийцы наполнились слезами, он отступил назад и наткнулся на стол. Затем расставил ноги пошире, поднял пистолет и свободной рукой вытер слезы с бледных щек.

– Назад! – пригрозил он.

Ни Бетти, ни Дон не сдвинулись с места. Убийца выпучил глаза, лицо его окаменело.

– А теперь я убью тебя, – сказал он. – Я убью тебя.

– Мистер, вам нужен.

– Заткнись! – выкрикнул убийца.

Он замолчал, темные глаза внимательно осмотрели гостиную и лестницу. Наверху снова заплакал Билли.

– У тебя родился сын, – медленно проговорил убийца.

– Нет! – вырвалось у Бетти.

Она ошеломленно глядела на невероятно уродливое лицо этого невероятно уродливого человека, который грозился убить ее мужа и с недобрым интересом заговорил о ее сыне.

– Похоже, это будет весело, – проговорил убийца. – Я отплачу тебе за все, что ты нам сделал. Лицо Дона побелело.

– Что вы задумали? – слабым голосом спросил Дон, отказываясь верить услышанному.

– Топай в гостиную, – распорядился убийца.

Они отступили в комнату, не сводя глаз с рябого лица убийцы. Сердце Бетти колотилось все сильней. Билли опять заплакал, и она невольно вздрогнула.

– Вы же не.

– Поднимайтесь по лестнице.

Его снова затрясло от приступа кашля.

Дон взял Бетти за руку. Она растерянно посмотрела на него, он отвел взгляд, но продолжал держать за руку, не пуская к лестнице.

– Не трогайте моего сына, – хрипло проговорил Дон.

Убийца подтолкнул его дулом пистолета, и Дон шагнул вперед. Бетти шла за ним. Они поднялись еще на одну ступеньку, и с каждым движением волны ужаса захлестывали Бетти все сильней.

– Убей меня, Симпсон, – внезапно сказал Дон. – Только не трогай мальчика.

Дон знал его имя. Бетти обессиленно прислонилась к стене, осознав, что все сказанное этим человеком – правда. Правда.

– Умоляю тебя! – произнес Дон.

– Умоляет он! – выкрикнул убийца. – Я двенадцать лет ждал этого момента. Десять лет в тюрьме и еще два года, пока разыскивал тебя.

Его лицо скривилось от нового приступа кашля, он ухватился рукой за перила.

И тут Дон бросился на него.

Из горла Бетти вырвался крик, грохот выстрела оглушил ее. Дон вскрикнул от боли. Бетти застыла в оцепенении, наблюдая за схваткой двух мужчин. Кровь текла по рубашке Дона и капала на покрытые зеленым ковром ступеньки.

Округлившимися от ужаса глазами она смотрела в искаженное ненавистью лицо убийцы. Напряжение достигло предела. Дерущиеся не произнесли ни слова, только тяжело дышали в лицо один другому. Бетти не было видно их рук, вцепившихся в оружие.

Прогремел еще один выстрел.

Они стояли лицом к лицу. Вдруг рот Симпсона приоткрылся, и по небритому подбородку потекла слюна. Он упал на спину, скатился по ступенькам и замер бесформенной грудой у подножия лестницы. Его безжизненные глаза уставились в потолок.

Бетти долго не двигалась с места.

Затем она прошла в коридор, тихо закрыв за собой дверь, свернула в ванную и достала аптечку.

Дон сидел на нижней ступеньке, опираясь локтями о колени и опустив голову на окровавленные кулаки. Он не обернулся, когда Бетти сошла по лестнице.

Она присела рядом и принялась бинтовать ему плечо.

– Больно? – тусклым голосом спросила она.

Он покачал головой.

– Наверное, соседи все слышали, – сказала она.

– Должны были слышать, – согласился он. – Думаю, будет лучше, если ты вызовешь полицию.

Ее пальцы, державшие бинт, замерли на его плече.

– Ты ведь ее так и не вызвал, правильно?

– Нет.

Не глядя на нее, Дон начал рассказывать:

– Еще совсем мальчишкой – восемнадцати-девятнадцати лет – меня приняли в одну чикагскую банду. – Он посмотрел на труп возле лестницы. – Симпсон тоже оттуда. Он всегда был горячим парнем, возможно чуточку сумасшедшим. – Дон снова уронил голову. – Однажды полиция села нам на хвост. – Он медленно, устало вздохнул. – Я испугался и сбежал. Ни о чем не задумываясь. Я был всего лишь мальчишкой, и я испугался. В общем, я сбежал.

Она смотрела на него и думала о том, как это странно: девять лет прожить с человеком, о котором ничего не знаешь.

– Дальше все просто, – продолжал Дон. – Я сменил фамилию и попробовал жить честной, достойной жизнью. Попробовал все забыть. – Он сокрушенно помотал головой и сглотнул. – Не знаю, как он меня нашел. Да теперь уже и не важно. Тебе стоит позвонить в полицию. Пока этого не сделал кто-нибудь другой.

Закончив накладывать бинт, Бетти встала и спустилась по ступенькам. Она старалась не смотреть на лежавшего внизу человека с кровавым пятном на груди.

– Полиция, – сказала она и в ожидании ответа оглянулась на бледное лицо Дона, следящего за ней в просвет между перилами. Он был похож на испуганного мальчишку, наказанного и сознающего, что заслужил это наказание.

– Тринадцатый участок, – ответил дежурный.

– Я хочу сообщить о стрельбе.

Дежурный записал адрес. Она опять посмотрела на смиренное лицо Дона.

– В наш дом ворвался какой-то человек. – начала объяснять она.

– Нет, – оборвал ее Дон. – Скажи им правду.

– Да, так все и было, – сказала Бетти в трубку. – Мы никогда прежде его не видели. Думаю, это был вор. В доме не горел свет. Мы смотрели телевизор. Думаю, он решил, что дома никого нет.

Дон обмяк и прикрыл глаза, и она попросила полицейского взять на вызов врача. Затем Бетти повесила трубку и посмотрела на Дона.

– Все в порядке, – пробормотал он.

Кровь уже пропитала бинт, Бетти зашла в гостиную, достала из шкафа чистое полотенце. Затем вернулась, села рядом с мужем, приложила полотенце к раненому плечу и держала, пока кровь не остановилась. Затем поднялась в спальню и покачала Билли на руках.

А внизу Дон терпеливо дожидался, когда приедет полиция и заберет труп.

Перевод С. Удалина

Завоеватель

В тот день 1871 года в грантвильском дилижансе, что трясся по пыльной горячей дороге под жгучим техасским солнцем, ехало только два пассажира: я и молодой человек напротив. Одной рукой он опирался о жесткое кожаное сиденье, а другой придерживал на коленях небольшой черный саквояж.

На вид ему можно было дать лет девятнадцать-двадцать. Почти хрупкого телосложения, он был одет в клетчатый фланелевый костюм и носил темный галстук с булавкой. Такой весь собой городской мальчик.

Все два часа, с тех пор как мы выехали из Остина, мне не давал покоя вопрос о содержимом саквояжа, который он так бережно держал на коленях. Голубые глаза пассажира то и дело опускались к поклаже. И каждый раз тонкие губы дергались то ли в улыбке, то ли в болезненной гримасе – я так и не смог разобрать. Рядом на полу стоял еще один черный саквояж, большего размера, но на него пассажир не обращал никакого внимания.

Я уже старый человек и, хотя никогда не был болтуном, не имею ничего против доброй беседы. И все же с самого отъезда ни я, ни мой попутчик так и не завели разговор. Полтора часа подряд я пытался читать остинскую газету, но тут наконец отложил ее на пыльное сиденье и бросил быстрый взгляд на маленький саквояж, отметив, как плотно сжимают костяную ручку тонкие пальцы юноши.

Откровенно говоря, меня мучило любопытство. Кроме того, что-то в лице попутчика напомнило мне моих сыновей – Лью и Тилана. Я поднял газету и протянул юноше.

– Не хотите почитать? – спросил я сквозь стук двадцати четырех копыт и скрип самого дилижанса.

Но он лишь покачал головой, даже не улыбнувшись. Как раз напротив, губы его сжались еще плотней, с выражением горькой решимости. Такое не часто встретишь у молодого человека.

Трудно в этом возрасте удерживать в себе горечь и решимость, намного легче рассмеяться и забыть о своих злоключениях. Возможно, именно поэтому юноша и показался мне таким необычным.

– Я уже все прочитал, можете взять, если хотите, – сказал я.

– Нет, спасибо, – коротко ответил он.

– Интересные вещи пишут, – продолжал я, не в силах сдержать развязавшийся язык. – Некий мексиканец утверждает, будто бы застелил молодого Уэсли Хардина.

Юноша на мгновение поднял взгляд и изучающе посмотрел на меня. Затем снова сосредоточился на своем саквояже.

– Только я не верю в эти слухи, – добавил я. – Еще не родился тот человек, что справится с Джоном Уэсли.

Молодой человек явно не собирался поддерживать беседу. Я откинулся на тряском сиденье и изредка посматривал на попутчика, но тот упорно отводил взгляд.

И все же я никак не мог уняться. Что за странная тяга к общению у стариков? Возможно, они боятся провести последние свои годы в пустоте.

– Должно быть, у вас в сумке золото, – сказал я, – раз вы ее так бережете.

На этот раз он одарил меня улыбкой, но совсем не веселой.

– Нет, не золото, – ответил молодой человек, и я заметил, как нервно дернулся кадык на его худющей шее.

Я улыбнулся и решил поскорее расширить брешь в его молчании.

– В Грантвиль направляетесь?

– Да, в Грантвиль, – сказал юноша, и по голосу я вдруг отчетливо понял, что он не южанин.

И тогда я замолчал. Отвернулся и с каким-то неловким чувством уставился на бесконечную равнину, покрытую удушливой пеленой солончаковой пыли, на выцветшие пятна чахлого кустарника и обширные пустыри между ними. На мгновение моя грудь сжалась от той неприязни, которую мы, южане, испытываем к завоевателям.

Но есть то, что сильнее гордости, – это одиночество. Оно заставило меня повернуться к молодому человеку и снова увидеть в нем что-то напоминающее моих мальчиков, отдавших жизни под Шайло. В глубине души я не мог ненавидеть этого юношу за то, что он родился в другой части нашей страны. Как бы ни переполняла меня непреклонная гордость конфедерата, ненависти во мне не было.

– Собираетесь поселиться в Грантвиле?

Глаза молодого человека заблестели.

– Только на время.

Тонкие пальцы еще сильнее сжали саквояж на коленях, и внезапно он выпалил:

– Вы, наверное, хотите посмотреть, что у меня.

Он не договорил и сжал губы, будто рассердился на себя за эти слова.

Я не знал, что ответить на его неожиданное и не до конца высказанное предложение. Молодой человек воспользовался моей нерешительностью и заявил:

– Ничего страшного, никто не говорит, что вам обязательно должно быть это интересно.

И хотя я мог возразить, что мне как раз интересно, но каким-то образом понял, что это будет неправильно.

Дилижанс покатил вверх по каменистому склону, и юноша откинулся на спинку сиденья. Резкие горячие волны пыльного ветра хлынули в открытое окно. Молодой человек укрылся от них за занавеской, которую задернул сразу после того, как мы выехали из Остина.

– У вас какие-то дела в нашем городе? – поинтересовался я, прочистив от пыли нос и вытерев песок с губ и уголков глаз.

Юноша подался вперед.

– Вы живете в Грантвиле? – громко спросил он, пытаясь перекричать кучера Джеба Ноулза, понукающего лошадей и хлещущего кнутом по их напряженным от усилия спинам.

Я кивнул и улыбнулся:

– Держу бакалейную лавку. А сейчас ездил на север, повидаться со своим старшим. со своим сыном.

Он, казалось, и не слышал моих слов. Его взгляд наполнился такой решимостью, какой мне прежде видеть не доводилось, во всяком случае вспыхнувшей так внезапно.

– Не могли бы вы сказать мне одну вещь? – начал он. – Кто в вашем городе самый быстрый стрелок?

Этот вопрос поразил меня тем, что явно родился не из праздного любопытства. Я понял, что юноша заинтересован в моем ответе куда сильней, чем это обычно бывает. Пальцы, сжимающие ручку черного саквояжа, побелели от напряжения.

– Стрелок? – переспросил я.

– Да. Кто самый быстрый пистолет в Грантвиле? Хардин? Он часто сюда приезжает? Или Лонгли? Они бывают здесь?

В этот момент я понял, что с юношей не все в порядке. Нетерпение, с которым он задавал вопрос, лежало далеко за пределами обычного интереса.

– Боюсь, я мало знаю о подобных вещах, – сказал я. – В городе хватает проходимцев, и я первый готов это признать. Но я иду своей дорогой, как и многие другие почтенные люди, и мы не ищем себе неприятностей.

– Но как насчет Хардина?

– Боюсь, этого я тоже не знаю, молодой человек. Но кажется, я слышал, что он сейчас в Канзасе.

На лице юноши отразилось острое и искреннее разочарование.

– Ох, – прошептал он и откинулся на спинку сиденья. Затем резко вскинул голову: – Но у вас же есть другие стрелки? Опасные парни?

Я посмотрел на него и пожалел о том, что отложил газету и позволил болтливости взять над собой верх.

– Такие парни, – холодно ответил я, – есть повсюду на нашем разоренном войной Юге.

– А шериф в Грантвиле есть? – задал молодой человек следующий вопрос.

– Есть, – признал я.

Но почему-то умолчал о том, что шериф Клит – не более чем пустое место, что этот человек боится собственной тени и до сих пор держится на своем посту только потому, что окружное начальство находится слишком далеко и не видит, какой бесполезной работой занимается их ставленник.

Этого я молодому человеку не сказал. Испытывая смутную неловкость, я не сказал ему больше вообще ничего, и мы отгородились друг от друга молчанием. Я погрузился в свои размышления, он – в свои, какими бы странными и запутанными они ни были. Он смотрел на свой саквояж, барабанил пальцами по ручке, и его хилая грудь вздымалась и опадала при каждой встряске.

Скрипели и грохотали колеса, мелькали толстые спицы. Покрикивал сверху кучер, и стучали по пыльной дороге копыта. Вдали на холме показались дома Грантвиля – сбившиеся в кучу и выжидающие.

Молодой человек въехал в город.

Грантвиль в те послевоенные годы походил на все другие города Техаса, пытающиеся выбраться из безвременья, барахтающиеся где-то между беззаконием и порядком. По его пыльным улицам разъезжали люди, озлобленные поражением. Казалось, сам воздух наполнен горечью и недовольством – войсками оккупантов, понаехавшими с севера болтливыми политиками, а еще, по странному повороту в суждениях разгневанных людей, злостью на самих себя. Смерть угрожала всем и повсюду, и пыль в городе часто окрашивалась кровью. Я продавал съестные припасы людям, которые порой умирали прежде, чем успевали переварить свой обед.

Джеб остановил дилижанс, и мой молодой попутчик с двумя саквояжами направился по пыльной дороге к отелю «Синий олень». Несколько часов после этого я не видел его.

Меня окликнули давние знакомые, и я забыл про юношу.

Поболтав немного, я зашел в свою лавку. Там все было в порядке. Я похвалил Мертона Винтропа, молодого человека, которому поручил присматривать за лавкой на время моего трехнедельного отсутствия, а потом отправился домой, умыться с дороги и переодеться.

Думаю, было около четырех, когда я распахнул двери салуна «Золотая Нелли». Я никогда не был пьяницей, но уже много лет назад завел приятную привычку приходить сюда, чтобы посидеть в углу, потягивая виски в прохладной тени. Так я пытался остановить время.

В тот день я перекинулся парой слов с Джорджем П. Шонесси, вечерним барменом, и направился к своему обычному месту – подремать перед ужином под шум праздных разговоров и стук фишек за покерным столом в задней комнате.

Именно в это мгновение в салун и вошел мой молодой попутчик.

По правде говоря, поначалу я его не признал. Такая невероятная перемена в одежде и манерах! Вместо городского фланелевого костюма он был одет в черную шелковую рубашку с жемчужными пуговицами и темные обтягивающие брюки, заправленные в высокие блестящие сапоги на каблуке. Широкополая шляпа отбрасывала тень на его мрачное лицо.

Стуча каблуками, он прошел почти через весь бар. И тогда я узнал его и с неожиданной ясностью понял, что он так бережно хранил в маленьком черном саквояже.

Чуть ниже тонкой талии висел ремень, оттягиваемый двумя кольтами сорок четвертого калибра в кобурах.

Признаюсь, я с изумлением уставился на преображенного попутчика. Мало кто в Грантвиле носил сразу два пистолета, тем более если это щуплый приезжий мальчишка.

Я мысленно вернулся к тем вопросам, что он мне задавал. И мне пришлось поставить на стол стакан: у меня задрожали руки.

Другие посетители «Золотой Нелли» лишь мельком взглянули на молодого человека и вернулись к своим делам. Джордж П. Шонесси посмотрел на клиента, улыбнулся, без всякой необходимости протер безупречно чистую стойку красного дерева и спросил, что желает молодой человек.

– Виски.

– Какого сорта?

– Любого, – сказал юноша, с заученной небрежностью сдвигая назад шляпу.

Когда янтарная жидкость почти заполнила стакан, юноша задал тот вопрос, которого я ожидал с того самого мгновения, как узнал его.

– Скажите, кто самый быстрый стрелок в вашем городе?

Джордж поднял голову:

– Прошу прощения, мистер?

Молодой человек с безразличным видом повторил свой вопрос.

– Зачем такому красивому молодому парню, как вы, интересоваться этими вещами? – по-отечески заботливо спросил Джордж.

Кожа на скулах юноши натянулась сильней, чем на барабане.

– Я задал вопрос, – с неприятной прямолинейностью сказал он. – И жду ответа.

Двое посетителей, сидевших ближе всех к стойке, прервали разговор и уставились на него. У меня похолодели руки. В голосе молодого человека звучал металл.

Но Джордж сохранял обычное добродушное выражение лица.

– Вы собираетесь отвечать? – сказал приезжий, многозначительно отводя руки к краю стойки.

– Как тебя зовут, сынок? – спросил Джордж.

Юноша сжал губы и холодно посмотрел на него из-под шляпы. Потом на его губах заиграла тонко рассчитанная улыбка.

– Меня зовут Райкер, – сказал он таким тоном, словно рассчитывал, что это никому не известное имя вселит ужас в наши сердца.

– Хорошо, мистер Райкер, могу я узнать, зачем вам понадобилось имя самого быстрого стрелка в городе?

– Кто он?

На лице Райкера больше не было улыбки. Губы мгновенно сложились в ту же упрямую мрачную линию. Кто-то из игроков в покер у меня за спиной обернулся и посмотрел в зал поверх низкой двери.

– Ну хорошо, – по-прежнему улыбаясь, заговорил Джордж. – У нас есть шериф Клит. Я бы сказал, что он.

Джордж изменился в лице. В грудь ему смотрело дуло пистолета.

– Не лгите мне, – с трудом сдерживая гнев, сказал молодой Райкер. – Я знаю, что ваш шериф – трусливая собака. Один человек в отеле рассказал мне про него. Я хочу знать правду.

Будто желая подчеркнуть последнее слово, он резко взвел курок. Джордж побледнел.

– Мистер Райкер, вы делаете большую ошибку, – пробормотал он и отпрянул назад: ствол пистолета уперся ему в грудь.

Губы Райкера скривились от ярости.

– Вы скажете мне или нет?

В середине фразы его рассерженный голос по-мальчишески сорвался.

– Селкирк, – поспешно сказал Джордж.

Молодой человек опустил пистолет, губы его дрогнули в улыбке. Он настороженно оглянулся в мою сторону, но не узнал меня. Затем его холодные голубые глаз снова остановились на Джордже.

– Селкирк, – повторил он. – А как его имя?

– Барт.

В голосе Джорджа не слышалось ни злости, ни страха.

– Барт Селкирк.

Молодой человек произнес это имя так, будто хотел, чтобы оно накрепко отложилось в его памяти. Затем он наклонился к стойке, возбужденно засопев, и губы его опять вытянулись в тонкую линию.

– Скажите ему, что я его убью. Скажите, что я. – Он торопливо сглотнул и снова сжал губы. – Сегодня вечером. Здесь. В восемь часов. – Он снова поднял пистолет и добавил: – Скажите ему.

Джордж не ответил, и Райкер попятился к выходу, оглянувшись лишь однажды, чтобы определить, где двери. Высокий каблук правого сапога вдруг подогнулся, и он едва не упал. Восстановив равновесие, густо покрасневший Райкер беспокойно обвел стволом пистолета весь бар; его настороженные глаза внимательно осматривали каждый темный угол.

Когда он добрался до двери, грудь его часто и тяжело вздымалась. Не успели мы и глазом моргнуть, как пистолет словно бы сам запрыгнул в кобуру. Молодой Райкер неуверенно улыбнулся, отчаянно пытаясь сделать вид, будто бы все прошло, как он и задумывал.

– Скажите ему, что он мне не нравится, – сказал он так, словно на ходу выдумал причину, по которой собирается убить Селкирка. – Райкер снова сглотнул, опустив при этом подбородок, чтобы скрыть судорожное движение кадыка. – Скажите ему, что он грязный конфедерат, – тяжело дыша, продолжил он. – Скажите ему. скажите, что я янки и ненавижу всех конфедератов!

Он постоял еще мгновение в дверях с нерешительным и в то же время вызывающим видом. А затем неожиданно исчез.

Джордж разрушил охватившее всех оцепенение. Мы услышали позвякивание стекла: бармен налил стакан самому себе. Осушив его одним долгим глотком, Джордж пробормотал:

– Глупый мальчишка.

Я встал и подошел к нему.

– Как тебе это понравилось? – спросил он, показав могучей рукой на дверь.

– Ну и что ты теперь будешь делать? – поинтересовался я, отметив, как два посетителя с наигранно беззаботным видом направились к выходу.

– А что, по-твоему, я должен сделать? – ответил вопросом на вопрос Джордж. – Думаю, нужно все передать Селкирку.

Я рассказал Джорджу о своем разговоре с молодым Райкером, о его странном преображении из городского мальчика в самозваного, по всей видимости, стрелка.

– Ну и как это может меня остановить? – сказал Джордж, как только я закончил рассказ. – Я не хочу лишний раз сердить этого идиота. Ты заметил, как точно подогнан у него курок? Ты видел, как ловко он засунул свой кольт в кобуру? – Джордж покачал головой. – Он, конечно, дурак, но опасный дурак, с ним лучше не связываться.

– Не говори ничего Селкирку, – попросил я. – Я схожу к шерифу и.

Джордж махнул широкой ладонью:

– Шутки в сторону, Джон. Ты ведь знаешь, что Клит спрячет голову под подушку, как только услышит про стрельбу.

– Но это же будет форменная расправа. Селкирк – хладнокровный убийца, и тебе это прекрасно известно.

Джордж с любопытством взглянул на меня:

– А почему это тебя беспокоит?

– Потому что он мальчишка. Не понимает, что делает.

Джордж пожал плечами:

– Парень сам пришел и сам напросился, разве не так? Кроме того, даже если я ничего не скажу, Селкирк все равно узнает. Видел, как выходили те двое? Думаешь, они не раструбят об этом по всему городу? – Шонесси скривил губы в мрачной усмешке. – Мальчик получит свой поединок. И пусть Господь позаботится о его душе.

Джордж был прав. Молву о вызове молодого чужака словно ветром разнесло по городу. Шериф Клит нашел убежище у себя дома, посмеиваясь над всеми штормовыми предупреждениями или же, по давней привычке, вовсе не слушая их.

Но шторм надвигался, и все знали это. Те люди, что нашли повод прийти на площадь, – они знали это. Мужчины, заполнившие «Золотую Нелли», казалось почувствовавшие жажду, превосходящую их обычные привычки, – они знали это. Смерть – лакомая приманка для тех, кто может постоять в сторонке и посмотреть, как она заберет кого-то другого.

Я встал у входа в «Золотую Нелли», надеясь переговорить с этим вашим Райкером, который в одиночестве провел весь день в номере отеля.

В семь тридцать Селкирк и его приятели-головорезы галопом прискакали к коновязи, оставили там своих фыркающих коней и вошли в салун. Я слышал адресованные им приветствия и ответные веселые возгласы. Они были в приподнятом настроении, все до единого. Последние месяцы они скучали. Клит не пытался противостоять им и только глупо улыбался в ответ на откровенные оскорбления. И поскольку никто не решался поднять пистолет на Барта Селкирка, дни тянулись бесконечно долго для всей его банды, разбогатевшей на разбое. Им недостаточно было карточных игр и пьянства в компании падших женщин Грантвиля. Вот почему они с таким нетерпением ожидали сегодняшнего вечера.

Стоя на дощатом тротуаре и то и дело доставая из кармана часы, я слышал, как они громко переговаривались между собой в баре. Но глубокий размеренный голос самого Барта Селкирка не раздавался. Тот не шумел ни в тот вечер, ни когда-либо еще. Поэтому он и держал в страхе весь город, словно кошмарный призрак. Вместо него говорил грохот пистолета, и все знали это.

Время шло. Впервые в моей жизни неизбежная смерть так угнетала меня. Мои мальчики умерли за тысячу миль отсюда, в то самое время, когда я, вероятно, продавал муку жене кузнеца. Моя жена умирала медленно и отошла в мир иной во сне, без криков и рыданий.

Но теперь я полностью погрузился в ужас ожидания. Потому что я беседовал с этим вашим Райкером, потому что он – да, теперь я это отчетливо сознавал – напоминал мне о моем Лью.

Я дрожал в темноте, засунув липкие от пота руки в карманы, а в груди у меня постепенно разрастался комок страха.

Наконец мои часы показали восемь. Я поднял голову и услышал спокойные, неторопливые шаги по дощатому тротуару.

Я вышел из тени и направился к нему. Люди на площади внезапно притихли. Подходя к Райкеру, я чувствовал на себе их взгляды. Возможно, это было всего лишь следствие темноты и моего волнения, но сейчас, размеренно шагая и напряженно размахивая на ходу руками, он казался выше ростом, чем прежде.

Я остановился перед ним. Он посмотрел на меня с раздраженным недоумением. Затем на его плотно сжатых губах мелькнула улыбка, в которой не было ни капли веселья.

– А, это бакалейщик, – проговорил он сухим ломким голосом.

Я проглотил холодный комок в горле:

– Сынок, ты делаешь ошибку. Очень дурную ошибку.

– Прочь с дороги! – резко ответил он, глядя мне за спину.

– Сынок, поверь мне, Барт Селкирк слишком хорош для тебя.

Я умолк, различив в тусклом свете огней салуна безжизненно застывший взгляд его голубых глаз, и, не говоря больше ни слова, отступил в сторону. Если видишь в глазах человека такое безразличие и решимость, лучше отойти. Нет таких слов, которые могли бы на него подействовать.

Еще мгновение он смотрел на меня, затем расправил плечи и зашагал дальше. Прямо к распашным дверям «Золотой Нелли».

Я подошел ближе, вглядываясь в игру теней на его лице, освещенном огнями салуна. И мне показалось, что маска безжалостной жесткости на миг исчезла, выдав переполнявший его ужас.

Но все случилось очень быстро, и я не уверен, что в самом деле видел это. Глаза Райкера снова заблестели, тонкие губы сжались плотней, и он одним широким шагом вошел в салун.

Над залом повисла тишина – невероятная, звенящая тишина. Даже шарканье моих сапог казалось слишком громким, и я осторожно прислонился к дверям.

Затем послышались звуки – шорохи, негромкое звяканье, топот. Все старались отойти подальше от двух противников.

Я внимательно наблюдал за ними.

Райкер стоял прямо, спиной ко мне, и смотрел в сторону барной стойки. Возле нее находился всего один человек.

Барт Селкирк был высоким мужчиной, но сейчас казался еще выше в своей черной одежде. Густые пряди длинных светлых волос выбивались из-под широкополой шляпы. Пистолет покоился в кобуре, плотно прижатой к бедру. Лицо у Барта было узким и загорелым, глаза такие же голубые, как и у Райкера, губы под аккуратной линией усов плотно сжаты.

Я никогда не видел Хикока из Абилина, но говорят, что они с Селкирком были похожи, как близнецы.

Пока эти двое смотрели друг на друга, все зрители словно окоченели. Дыхание замерло, тела застыли, жили только глаза, перескакивая с одного противника на другого. Все стояли так тихо, как будто зал был уставлен статуями.

Широкая грудь Селкирка медленно приподнялась на вдохе, и его низкий голос прозвучал в тишине, словно сокрушительный удар молотком по стеклу:

– Ну?

Его сапог соскользнул с бронзовой подставки и со стуком опустился на пол.

Еще мгновение длилась тишина, а потом все охнули, как один человек.

Пальцы Селкирка потянулись к пистолету и застыли, когда сам он изумленно уставился на два кольта в руках у Райкера.

– Зачем ты, грязный. – начал он, но его голос утонул в грохоте выстрела.

Он отлетел к барной стойке, словно от удара дубинкой в грудь, застыл там на миг с выражением безграничного удивления на лице. Прогремел еще один выстрел, и Селкирк бесформенной массой рухнул на пол.

Я ошеломленно посмотрел на неподвижное тело Селкирка и на кровь, хлеставшую из рваной раны на его груди. Затем перевел взгляд на Райкера, скрытого от глаз зрителей завесой едкого дыма.

Он судорожно сглотнул и сказал дрожащим, несмотря на все старания, голосом:

– Меня зовут Райкер. Запомните это имя: Райкер.

Он шагнул назад, неуловимым движением убрав один пистолет в кобуру, а другой направив на толпу зрителей.

Наконец Райкер вышел из салуна и повернул ко мне лицо, искаженное в странной смеси ярости и ликования.

– Вы это видели? – срывающимся голосом спросил он. – Видели?

Я молча смотрел на него, но тут он дернул головой и настороженно оглядел салун, а руки его, как подстреленные птицы, упали на рукояти пистолетов.

Вероятно, он не заметил никакой угрозы себе, и глаза его – возбужденные, с расширенными зрачками – снова остановились на мне.

– Теперь они не забудут меня, правда? – спросил он и дернул кадыком. – Они запомнят мое имя и будут со страхом произносить его.

Он прошел мимо меня, но вдруг пошатнулся и с внезапной слабостью прислонился к стене салуна. Грудь его тяжело вздымалась, голубые глаза лихорадочно бегали. Он жадно хватал воздух, как будто задыхался.

Он с трудом сглотнул и, словно желая разделить с кем-нибудь свой триумф убийцы, спросил:

– Вы видели? Он даже не успел вытащить пистолет. не успел вытащить. – Его хилая грудь содрогалась при каждом судорожном вдохе. – Вот как. – Ему не хватило дыхания, чтобы договорить. – Вот как это делается. – Еще одна пауза. – Я им показал. Я им всем показал, как это делается. Приехал из города и показал. Я убил лучшего из них. – Его кадык дернулся с сухим щелчком, и он пробормотал: – Я им всем показал.

Райкер прищурился и огляделся:

– Теперь мне нужно.

Он испуганно озирался, словно целая армия убийц тайно подкрадывалась к нему. Выражение его лица изменилось, он крепко сжал дрожащие губы.

– Прочь с дороги! – вдруг выкрикнул он и оттолкнул меня.

Я обернулся и посмотрел ему вслед. Он быстро шел к отелю, широко расставив полусогнутые руки, и резко поворачивал голову, оглядываясь по сторонам и через плечо.

Я пытался, но никак не мог понять молодого Райкера. Он родился в большом городе – это я точно знал. В одном из множества больших городов. Он приехал в Грантвиль с обдуманным намерением найти самого быстрого стрелка и убить его в поединке. Это казалось мне бессмысленным, бесполезным.

Что он будет делать дальше? Он сказал, что приехал в Грантвиль на время. Теперь, после убийства Селкирка, это время истекло.

Куда теперь отправится молодой Райкер? Может быть, та же история повторится в каком-то другом городе, а потом в следующем и в следующем? Молодой человек приезжает в незнакомый город, меняет обличье, находит самого опасного местного стрелка и встречается с ним. Может быть, так происходило в каждом городе? Как долго продолжается это безумие? И сколько пройдет времени, прежде чем он встретит противника, который успеет выхватить пистолет раньше?

Но больше всего не давал мне покоя один простой вопрос: зачем? Зачем он все это делает? Какое расчетливое безумие заставило городского мальчика искать смерти в чужих краях?

Пока я стоял задумавшись возле салуна, люди Барта Селкирка вынесли труп своего поверженного кумира и бережно положили поперек седла. Я оказался так близко, что видел, как развеваются на ветру светлые пряди, и слышал, как в уличной темноте капает на землю кровь.

Тут я заметил, что шестеро головорезов смотрят на отель «Синий олень». Они глухо переговаривались, и глаза их мстительно сверкали. Слов я не разобрал, но выражение лиц подсказало мне суть беседы.

Я снова отступил в тень, чтобы они не увидели меня и не перенесли разговор в другое место. Скрываясь в темноте, я наблюдал за ними. Каким-то образом я уже знал, что они задумали, еще до того, как один хлопнул ладонью по ручке пистолета и отчетливо проговорил:

– Пошли.

Они медленно двинулись в сторону отеля, и голоса их внезапно затихли.

Еще раз повторю: глупость – визитная карточка старика. Неожиданно для самого себя я вышел из тени, повернул за угол и шмыгнул в переулок между «Золотой Нелли» и шорной мастерской Пайка. Промчавшись мимо пятна света из окна салуна, снова нырнул в темноту. Я понятия не имел, зачем это делаю. Меня как будто влекла неведомая сила, задавившая все разумные доводы в моей голове, кроме одной мысли: надо предупредить его.

Я быстро запыхался. Полы сюртука, словно крылья разъяренной птицы, хлопали по ногам. Каждый шаг отдавался ударом железного кулака в сердце.

Не знаю, как мне удалось опередить их, разве лишь потому, что они шли крадучись, а я бежал не разбирая дороги по улице Святой Веры и зашел в отель через черный ход. Мои каблуки простучали по вытертому ковру.

Тем вечером дежурил Максвелл Таррэнт.

– Мистер Коллуэй, что случилось? – Он испуганно посмотрел на меня. – Почему вы.

– Какой номер у Райкера? – тяжело дыша, проговорил я.

– Какого еще Райкера?

– Быстрей, приятель! – прикрикнул на него я и бросил испуганный взгляд на крыльцо, где по ступеням уже грохотали шаги.

– Двадцать седьмой.

Я попросил его как-нибудь задержать людей, пришедших за Райкером, и помчался к лестнице.

Я был уже на втором этаже, когда услышал их голоса в холле. В тускло освещенном коридоре я отыскал номер двадцать семь и торопливо постучал в хлипкую дверь.

Внутри что-то зашуршало, ноги в чулках зашлепали по полу, а затем Райкер слабым, дрожащим голосом спросил, кто там.

– Это Коллуэй. Бакалейщик. Впустите меня скорей, вам грозит опасность.

– Убирайтесь отсюда, – велел он мне, но голос его прозвучал еще слабее.

– Да поможет тебе Бог, сынок, – тяжело дыша, сказал я. – Приготовься, сюда идут люди Селкирка.

Райкер невольно охнул:

– Нет, это не. – Он сдавленно вздохнул и спросил: – Сколько их?

– Шестеро, – ответил я и услышал за дверью всхлип.

– Так нечестно! – выпалил он в негодующем испуге. – Шестеро на одного. Так нечестно!

Я стоял, оторопело уставившись на дверь и представляя себе этого странного юношу – ослабевшего от страха, с бешено бьющимся сердцем, словно дубинкой ударяющим ему в грудь. Юношу, не способного в такую минуту думать ни о чем, кроме морали, совершенно чуждой этим шестерым громилам.

– Что же мне делать? – умоляющим тоном вдруг спросил он.

Я не ответил. Потому что с ужасом различил стук их ботинок по ступенькам лестницы и в старческой беспомощности поспешно отошел от двери. Дрожащей тварью скрылся в темном углу коридора.

Это было похоже на сон: шестеро мрачных мужчин с длинными кольтами в руках появились в коридоре, тяжело ступая и позвякивая колесиками шпор. Нет, не сон, а ночной кошмар. Я прекрасно понимал, зачем эти существа направляются к комнате молодого Райкера, и в груди моей поселился мучительный холод. Я ничего не мог сделать и никогда еще не ощущал себя таким беспомощным. Необъяснимым образом мне почудилось, будто это мой Лью сидит в той комнате, дожидаясь, когда его застрелят. Я дрожал и никак не мог остановиться.

Шаги затихли. Шестеро громил встали возле двери – трое с одной стороны, трое с другой. Шестеро молодых людей с напряженными, исполненными неумолимой решимости лицами, сжимающих пистолеты с такой силой, что кровь отлила от их ладоней.

– Выходи из номера, проклятый янки! – разрывая тишину, громко сказал один из них.

Это был Томас Эшвуд – тот самый мальчик, что когда-то играл на улицах Грантвиля. Потом этот мальчик вырос и превратился в дурное, испорченное существо, стоявшее теперь с пистолетом в руке и думавшее лишь об убийстве и мести.

На мгновение тишина вернулась.

– Я сказал, выходи! – выкрикнул опять Эшвуд.

И отскочил в сторону: вся гостиница, казалось, вздрогнула от оглушительного выстрела, а дверная панель разлетелась в мелкие щепки.

Пуля попала в оклеенную обоями штукатурку. Эшвуд дважды выстрелил в дверной замок, и двойная вспышка осветила его лицо словно молния. Я едва не оглох от грохота, эхом раскатившегося по коридору.

Из комнаты прогремел еще один выстрел. Эшвуд пнул сапогом развороченный замок и исчез из вида. Оглушительные звуки стрельбы как будто пришпилили меня к стене.

Затем в неожиданной тишине прозвучал жалкий голос молодого Райкера:

– Больше ты в меня не попадешь!

Следующий выстрел ошеломил меня, как удар ногой в живот. Я вжался в стену, дыхание перехватило. Остальные громилы рванулись в комнату, и пистолеты загрохотали снова.

Не прошло и минуты, как все было кончено. Я обессиленно прислонился к стене, едва держась на ногах. В горле пересохло. Двое приятелей вывели из комнаты раненого Эшвуда, следом вышли еще трое, возбужденно переговариваясь. Один сказал:

– Здорово мы его.

Через мгновение топот затих. Я остался один в коридоре, безучастно глядя, как клубы порохового дыма медленно выплывают из открытой двери.

Не помню, сколько я так простоял – с болезненными спазмами в животе, дрожью в руках и холодом в груди.

Только когда молодой Таррэнт с бледным лицом появился на лестнице, я нашел в себе силы добрести до комнаты Райкера.

Он лежал в луже крови, его полные боли глаза незряче уставились в потолок. Пистолеты все еще дымились в одеревенелых руках.

На нем снова был полосатый фланелевый костюм, белая рубашка и темные чулки. Эта картина с лежащим на полу юношей в городской одежде, покрытой кровью, с длинными пистолетами в неподвижных белых руках никак не укладывалась в моей голове.

– Боже мой! – потрясенно прошептал молодой Таррэнт. – За что они его убили?

Вместо ответа я лишь покачал головой. Потом послал молодого Таррэнта за гробовщиком, пообещав оплатить расходы. Он был только рад уйти отсюда.

Я сел на кровать, чувствуя страшную усталость. В открытом саквояже молодого Райкера лежали рубашки, галстуки, чулки и другое белье.

Там же я нашел вырезки из газет и дневник.

Это были северные газеты и журналы. Там рассказывалось о Хикоке, Лонгли, Хардине и других знаменитых стрелках из наших краев. Некоторые фразы были подчеркнуты карандашом – например, «Дикий Билл обычно носил под плащом два „дерринджера“» или «Многие лишились жизни из-за уловки Хардина, получившей название „пограничный проворот».

Дневник довершил картину. Он рассказывал о помрачившемся рассудке, избравшем своими кумирами тех, кто обладал единственным талантом – убивать. Он рассказывал о городском мальчике, который купил два пистолета и упражнялся в искусстве выхватывать их из кобуры, пока не научился делать это с невероятной быстротой и мгновенно поражать любую цель.

Еще дневник рассказывал о запланированной одиссее, в ходе которой городской мальчик собирался стать самый знаменитым стрелком на Юго-Западе. Там же были перечислены города, которые намеревался завоевать юноша.

Грантвиль стоял в этом списке первым.

Перевод С. Удалина

Праздничный человек

– Опоздаешь, – сказала она.

Он утомленно откинулся на спинку стула:

– Знаю.

Они завтракали на кухне. Дэвид почти не ел, в основном пил кофе и рассматривал скатерть. Тонкие складки на ней напоминали перекресток двух дорог.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – спросила Джин.

Он вздрогнул и поднял взгляд со скатерти.

– Да, хорошо, – ответил он, так и не встав со стула.

– Дэвид! – окликнула она его.

– Знаю, знаю, я опоздаю.

Он не злился. У него не осталось сил для злости.

– Точно опоздаешь.

Она густо намазала малиновый джем на хлеб и с хрустом откусила.

Дэвид поднялся и прошел через кухню к двери. Остановился там и посмотрел в спину Джин.

– Почему я не могу опоздать? – спросил он.

– Потому что не можешь, и все.

– Но почему?

– Потому что ты им нужен. Потому что тебе хорошо платят и ты не умеешь делать ничего другого. Разве это не ясно?

– Они могут найти кого-то еще.

– Брось, ты и сам прекрасно знаешь, что не могут.

Он сжал кулаки:

– Но почему именно я?

Она не ответила. Сидела и ела хлеб с малиновым джемом.

– Джин?

– Больше мне нечего тебе сказать, – ответила она, не переставая жевать. – Так ты идешь? Тебе нельзя сегодня опаздывать.

У Дэвида похолодело внутри.

– Нет, сегодня никак нельзя.

Он вышел из кухни и поднялся наверх. Почистил зубы, до блеска отполировал ботинки, повязал галстук. Когда он снова спустился в кухню, было почти восемь.

– До свидания, – сказал он.

Она подставила щеку, и он поцеловал ее.

– До свидания, дорогой. Приятно тебе.

Она вдруг замолчала.

– Провести время? – закончил за нее Дэвид и добавил, уже повернувшись к двери. – Спасибо. Сегодня у меня будет просто чудесный день.

Машину Дэвид уже давно не водил. По утрам он отправлялся на железнодорожную станцию. Ездить на автобусе или просить кого-нибудь подвезти он тоже не любил.

Он стоял на платформе и ждал поезда. Газеты он больше не покупал: ему не нравилось читать газеты.

– Привет, Гаррет!

Он обернулся и увидел Генри Коултера. Тот тоже работал в городе. Коултер похлопал его по спине.

– Доброе утро, – ответил Дэвид.

– Как поживаешь? – спросил Коултер.

– Спасибо, хорошо.

– Готовишься к Четвертому? Дэвид нервно сглотнул:

– Ну, в общем.

– А я вместе с семьей решил сбежать на природу, – заявил Коултер. – К черту эти дурацкие фейерверки. Набьемся в старенький фургончик и уедем отсюда до самого конца праздников.

– Уедете, – повторил Дэвид.

– Именно так, – подтвердил Коултер. – И чем дальше, тем лучше.

Это началось само собой. «Нет, только не сейчас, – подумал Дэвид и оттолкнул это назад, в темноту.

Тем временем Колутер продолжал что-то говорить:

–. ламном бизнесе?

– Извини, что? – переспросил Дэвид.

– Я говорю: как там идут дела в твоем рекламном бизнесе?

Дэвид откашлялся:

– Ах да, все хорошо.

Он все время забывал, что именно наврал Коултеру про свою работу.

Когда подошел поезд, Дэвид сел в вагон для некурящих. Коултер в пути курил сигару, и Дэвиду не хотелось сидеть рядом с ним. Только не сегодня.

Всю дорогу до города Дэвид смотрел в окно. По большей части он видел лишь шоссе и транспорт на нем. Но когда поезд загрохотал по мосту, ему удалось взглянуть на гладкую зеркальную поверхность озера. В другой раз он запрокинул голову и посмотрел на солнце.

Он уже собирался зайти в лифт, но вдруг остановился.

– Вверх? – Мужчина в темно-бордовой униформе равнодушно взглянул на него. – Вверх? – повторил мужчина и, не дождавшись ответа, закрыл раздвижную дверь.

Дэвид стоял неподвижно. Вокруг него уже начал собираться народ. Наконец он развернулся и, протиснувшись сквозь толпу, выбрался через турникет наружу. Тут же навалилась июльская духота. Дэвид шел по тротуару как во сне. На следующем углу свернул в бар.

Внутри его встретили прохлада и полумрак. Посетителей не было, даже бармен куда-то пропал. Дэвид опустился на диван и снял шляпу. Затем откинулся назад и прикрыл глаза.

Он просто не мог этого сделать. Не мог зайти в свой кабинет. Неважно, что скажет потом Джин. Не важно, что скажут остальные. Он сжал край стола с такой силой, что пальцы побелели. Нет, он просто не в состоянии.

– Чем могу вам помочь? – услышал Дэвид чей-то голос и открыл глаза.

Рядом с диваном стоял бармен и смотрел на него.

– Э-э. да. Пиво, пожалуйста.

Он терпеть не мог пива, но понимал, что должен хоть что-нибудь заказать ради возможности спокойно посидеть в прохладе и тишине. Пиво он пить не собирался.

Бармен принес кружку, и Дэвид расплатился. Затем, когда бармен ушел, он принялся крутить кружку по поверхности стола. И тут это началось опять. Тяжело вздохнув, Дэвид оттолкнул это. «Нет!» – с яростью сказал он.

Немного погодя он встал и вышел из бара. Было начало одиннадцатого. Но время не имело значения. Все знали, что он постоянно опаздывает. Все знали, что он пытался избавиться от этого, но безуспешно.

Его кабинет находился в самом конце коридора – маленькая кабинка с ковриком, диваном и письменным столом, на котором лежали карандаши и бумага. Это все, что было нужно. Однажды Дэвиду предложили секретаря, но чего хорошего, если кто-то будет сидеть за дверью и прислушиваться к его крикам?

Никто не видел, как он зашел в кабинет, – у него был отдельный вход. Заперев за собой дверь, Дэвид снял пиджак и положил поперек стола. В кабинете было душно, и он решил открыть окно.

Далеко внизу виднелся город. Дэвид постоял немного, наблюдая за людской суетой. «Сколько из них?» – подумал он.

Тяжело вздохнув, Дэвид отвернулся от окна. Вот он и на месте. Не было никакого смысла оттягивать неизбежное. Он обязан это сделать. Лучше уж покончить со всем быстрее и сбежать отсюда.

Он задернул шторы, подошел к дивану и лег. Взбил подушку, затем потянулся и замер. Руки и ноги почти мгновенно онемели.

Это началось.

Теперь он не стал это останавливать. Оно просачивалось в его мозг, как тающий лед. Врывалось как зимний ветер. Кружилось призрачным вихрем. Оно наваливалось и заливало его, поднимаясь и расширяясь, пока не заполнило весь его разум. Тело одеревенело, он начал задыхаться, грудь вздрагивала при каждом вдохе, сердце билось с отчаянной силой. Скрюченные пальцы, словно белые когти, царапали обивку дивана. Он вздрагивал, стонал и корчился. В конце концов он закричал. И кричал очень долго.

Когда все закончилось, Дэвид лежал на диване, обмякший и неподвижный, с остекленевшими глазами. Набравшись сил, он поднял руку и посмотрел на свои часы. Было почти два.

Встать удалось с трудом. Ноги словно налились свинцом, но Дэвид сумел доковылять до стола и сел за него.

Он начал что-то писать на листке бумаги, а потом, дописав до конца, положил голову на стол и провалился в забытье.

Очнувшись, он отнес листок начальнику. Тот просмотрел написанное и удовлетворенно кивнул:

– Четыреста восемьдесят шесть, да? Вы уверены?

– Уверен, – тихо ответил Дэвид. – Я ведь видел каждого из них.

Он не стал добавлять, что среди них был и Коултер со всей своей семьей.

– Хорошо, – сказал начальник. – Давайте посмотрим: четыреста пятьдесят два – в дорожно-транспортных происшествиях, восемнадцать – во время купания, семеро – от солнечного удара, трое – из-за фейерверков и еще шестеро – по другим причинам.

«Например, одна девочка обгорела, – подумал Дэвид. – Один младенец съел муравьиную отраву. Одну женщину ударило током, а еще один мужчина умер от укуса змеи».

– Ну что ж, давайте остановимся. э-э, на четырехстах пятидесяти, – решил начальник. – Это всегда впечатляет, когда погибает больше, чем мы предсказывали.

– Конечно, – согласился Дэвид.

Этот материал появился на первых полосах всех вечерних газет. Когда Дэвид ехал домой, какой-то пассажир сказал своему соседу:

– Кто бы мне объяснил, как они это узнают?

Дэвид поднялся и отошел в дальний конец вагона. Там он и простоял до своей станции, слушая стук колес и думая о Дне труда.

Перевод С. Удалина

Не бывает никаких вампиров

Однажды ранней осенью 18… года госпожа Алексис Герия проснулась с ощущением полной апатии. Больше минуты она неподвижно пролежала на спине, уставившись темными глазами в потолок. Какой обессиленной она себя чувствовала! Казалось, ноги налились свинцом. Может быть, она заболела? Петре непременно должен осмотреть ее.

Слабо вздохнув, она приподнялась на локте, и ночная сорочка с легким шорохом соскользнула с плеч. Как это она сумела развязаться? Госпожа Герия удивленно осмотрела себя.

И внезапно вскрикнула.

Доктор Петре Герия, сидя в столовой за утренней газетой, вздрогнул от неожиданности. Он тут же отодвинул стул, бросил на стол салфетку и выскочил в коридор. Промчавшись по широкому ковру к лестнице, он начал подниматься, перепрыгивая через ступеньки.

В близком к истерике состоянии госпожа Герия сидела на краю кровати и с ужасом разглядывала свою грудь. Белизну ее кожи пятнала полоска засохшей крови.

Доктор Герия отослал прочь горничную, застывшую на пороге с разинутым ртом. Потом закрыл дверь и кинулся к жене.

– Петре! – охнула она.

– Осторожней.

Он помог ей снова положить голову на испачканную кровью подушку.

– Петре, что со мной? – умоляющим тоном спросила она.

– Лежи тихо, дорогая.

Умелые руки быстро пробежались по ее коже, отыскивая повреждение. Неожиданно у него перехватило дыхание. Чуть наклонив голову жены вбок, он потрясенно смотрел на булавочные уколы на ее шее, от которых стекала вниз струйка тягучей крови.

– Мое горло, – прошептала Алексис.

– Нет, это просто.

Доктор не договорил. Он прекрасно знал, что это такое.

Госпожа Герия задрожала от страха.

– Боже мой, боже мой! – причитала она.

Доктор Герия встал и подошел к умывальнику. Набрав воды, он вернулся к жене и смыл кровь. Теперь ранки стали едва различимы – две крошечные точки рядом с яремной веной.

Поморщившись, доктор Герия коснулся бугорка воспаленной ткани. Жена трагически застонала и отвернулась.

– Послушай меня, – сказал доктор подчеркнуто спокойным тоном. – Мы не поддадимся вот так сразу всяким суевериям, слышишь? Есть множество.

– Я умираю, – прошептала она.

– Алексис, ты слышишь меня?

Он крепко сжал ее плечо.

Она повернула голову и посмотрела на него пустыми глазами:

– Ты ведь знаешь, что это такое.

Доктор Герия проглотил комок в горле. Во рту все еще ощущался вкус кофе.

– Я знаю, на что это похоже, – ответил он. – И мы должны. учитывать такую возможность. Но все же.

– Я умираю, – повторила она.

– Алексис!

Доктор Герия порывисто взял ее за руку.

– Тебя не отнимут у меня, – заявил он.

Солта, городок с населением в несколько тысяч человек, лежал у подножия румынских гор Бихор. Здесь властвовали темные традиции. Заслышав волчий вой, люди без раздумий осеняли себя крестным знамением. Дети собирали луковицы чеснока точно так же, как в других местах собирали бы цветы, чтобы поставить на подоконник. На каждой двери был выведен краской крест, на каждой шее висел металлический крестик. Угроза губительной встречи с вампиром была так же реальна, как угроза смертельной болезни. Она постоянно висела в воздухе.

Об этом и рассуждал доктор Герия, закрывая ставни в спальне Алексис. Небо вдали над горами окрасилось в цвет раскаленного металла. Скоро снова наступит темнота, и обитатели Солты запрутся в своих пропахших чесноком домах. Доктор не сомневался, что все уже знают о происшествии с его женой. Кухарка и горничная умоляли отпустить их. Только несгибаемая твердость дворецкого Карела заставляла их продолжать работу. Но скоро и ее станет недостаточно. Страх перед вампирами побеждает любые разумные доводы.

Доктор убедился в этом тем же утром, когда приказал содрать обивку в спальне Алексис до голых стен, чтобы проверить, не спрятались ли там грызуны или ядовитые насекомые. Слуги двигались с такой осторожностью, будто ходили по яичной скорлупе, поминутно закатывая глаза и хватаясь за крест на шее. Они были уверены, что не найдут ни грызунов, ни насекомых. Герия тоже не сомневался в этом. Но все же отругал их за нерасторопность, однако добился лишь того, что напугал еще сильнее.

Он с улыбкой обернулся к жене:

– Ну вот, теперь ни одно живое существо не проберется ночью в эту комнату. – И тут же поправился, заметив вспышку ужаса в глазах жены: – Вообще никто не проберется.

Алексис неподвижно лежала на кровати, ухватившись одной рукой за старый серебряный крест на груди, который достала из шкатулки с драгоценностями. Она не надевала его с тех пор, как Герия подарил ей на свадьбу другой, украшенный бриллиантами. Как и все жители городка, в минуту страха она искала защиту у невзрачного крестика из своей церкви. Она еще такой ребенок!

– Он тебе не понадобится, дорогая. – Герия нежно улыбнулся ей. – Сегодня ночью ты будешь в безопасности.

Ее пальцы сжали распятие.

– Нет-нет, носи его, если хочешь, – успокоил он жену. – Я просто хотел сказать, что всю ночь буду рядом.

– Ты останешься со мной?

– Неужели ты думаешь, что я покину тебя хоть на мгновение?

Через полчаса она уснула. Доктор Герия переставил кресло ближе к кровати и сел. Сняв очки, помассировал двумя пальцами переносицу. Затем вздохнул и посмотрел на жену.

Какой невероятно красивой она сейчас была! Доктор Герия задышал чаще.

– Не бывает никаких вампиров, – прошептал он самому себе.

Вдалеке послышался стук. Доктор Герия пробормотал что-то во сне, его пальцы дернулись. Стук прозвучал громче, из темноты донесся взволнованный голос:

– Доктор!

Герия мгновенно проснулся и в замешательстве посмотрел на закрытую дверь.

– Доктор Герия? – добивался ответа Карел.

– Что случилось?

– У вас все в порядке?

– Да, все.

Доктор Герия хрипло вскрикнул и бросился к кровати. Ночная сорочка Алексис снова была сорвана. Шею и грудь покрывали отвратительного вида кровавые потеки.

– Ставни на окнах это существо не удержат, хозяин. – Карел покачал головой.

Высокий и худой, он стоял возле кухонного стола и чистил серебряные приборы, когда вошел Герия.

– Оно превращается в пар и проникает в любое, даже самое маленькое отверстие, – продолжал дворецкий.

– Но как же крест? – воскликнул Герия. – Он все еще висит у нее на шее – нетронутый! Вот только кровь. – добавил он ослабевшим голосом.

– Этого я не могу понять, – мрачно сказал Карел. – Крест должен был защитить ее.

– А почему я ничего не видел?

– Вас отравили его ядовитые испарения. Считайте, вам повезло, ведь он мог напасть и на вас.

– Я не могу считать, что мне повезло!

Доктор Герия ударил ладонью по столу, лицо его исказила мучительная гримаса.

– Карел, что мне делать?

– Развесьте чеснок, – посоветовал старик. – На всех окнах, у всех дверей. Чтобы ни одно отверстие не осталось без чеснока.

Герия потерянно кивнул.

– Никогда в жизни я не встречался ни с чем подобным, – сокрушенно проговорил он. – И вот теперь моя жена.

– Я видел одного из них, – сказал Карел. – Собственными руками упокоил этого монстра из могилы.

– Колом? – вздрогнув от отвращения, спросил Герия.

Старик кивнул.

Герия судорожно сглотнул:

– Помолимся Богу, чтобы вы упокоили и этого тоже.

– Петре?

Алексис выглядела еще более вялой, чем накануне, говорила слабым, невыразительным голосом. Герия наклонился к ней:

– Да, дорогая.

– Сегодня ночью он придет снова.

– Нет, не придет, – решительно покачал головой он. – Чеснок отпугнет его.

– Мой крест не отпугнул, – возразила она. – И твое присутствие тоже.

– А чеснок отпугнет. А еще видишь? – Доктор показал на ночной столик. – Мне принесли кофе. Я не буду спать всю ночь.

Она прикрыла глаза, ее измученное лицо исказилось от боли.

– Я не хочу умирать. Прошу тебя, Петре, не дай мне умереть.

– Ты не умрешь. Обещаю тебе, что уничтожу монстра.

Алексис бессильно вздрогнула.

– А вдруг с ним ничего нельзя сделать? – пробормотала она.

– Что-то сделать можно всегда.

Холодная давящая темнота накрыла дом. Доктор Герия занял место возле кровати и приготовился ждать. Через час Алексис погрузилась в тяжелое забытье. Доктор Герия осторожно выпустил ее руку и налил себе в чашку дымящийся кофе. Потягивая горький горячий напиток, осмотрел комнату. Дверь заперта, ставни закрыты, каждое отверстие запечатано чесноком, у Алексис на шее крест. Герия удовлетворенно кивнул. «Все должно получиться, – подумал он. – Я остановлю монстра».

Он сидел в бесконечном ожидании, прислушиваясь к собственному дыханию.

Не успел стук прозвучать во второй раз, как доктор Герия подбежал к входной двери.

– Михал! – Он обнял молодого человека. – Дорогой Михал, я не сомневался, что ты приедешь!

В радостном возбуждении он проводил доктора Вареса в свой кабинет. На городок только начала опускаться темнота.

– Куда подевались все жители? – спросил Варес. – Клянусь, я не видел ни души, пока ехал сюда.

– Прячутся по домам, охваченные страхом. И мои слуги тоже, за исключением одного.

– Кто же это?

– Мой дворецкий, Карел. Он не открыл тебе дверь, потому что спит. Бедняга очень стар, а трудиться ему приходится за пятерых.

Он сжал руку Вареса:

– Дорогой Михал, ты представить себе не можешь, как я рад тебя видеть!

Варес встревоженно посмотрел на него:

– Я собрался в дорогу сразу же, как только получил твое письмо.

– И я ценю это, – заверил его Герия. – Я знаю, как долго и тяжело добираться сюда из Клужа.

– Что у тебя случилось? В письме сказано только.

Герия коротко рассказал обо всем, что произошло за последнюю неделю.

– Должен признаться, Михал, я на пороге безумия. Ничего не помогает. Чеснок, аконит, кресты, зеркала, текучая вода – все бесполезно. Нет, не говори ничего! Это не суеверия и не фантазии! Это все происходит на самом деле. Вампир постепенно сводит ее в могилу! С каждым днем она все глубже погружается в эту. смертельную апатию, которая.

Герия еще сильней стиснул его руку:

– И все же я не в силах понять этого.

– Полно, сядь.

Доктор Варес усадил старшего друга в кресло. Потом заметил чрезвычайную бледность Герии, нахмурился и торопливо проверил ему пульс.

– Не думай обо мне, – запротестовал Герия. – Мы должны спасти Алексис! – Он приложил дрожащую руку к глазам. – Вот только как?

Герия не пытался сопротивляться, когда молодой доктор расстегнул ему воротник и осмотрел шею.

– Ты тоже, – сказал он потухшим голосом.

– Что это меняет? – Герия снова схватил его за руку. – Друг мой, самый дорогой мой друг, скажи мне, что это не я! Неужели я сам проделал с ней все эти отвратительные вещи?

Варес совсем растерялся:

– Ты? Но как же.

– Знаю, знаю, – перебил его Герия. – На меня тоже напали. Но это еще ничего не доказывает! Что это за кошмарное создание, которое невозможно остановить? Из какой проклятой Богом дыры оно появляется? Я исходил все окрестности, разрыл каждую могилу, проверил каждый склеп. В городке не осталось ни одного дома, который я не обыскал. Говорю тебе, Михал, нигде никаких следов! И все-таки кто-то нападает на нас, постепенно высасывая наши жизни. Весь город охвачен ужасом – и я тоже! Я ни разу не видел этого существа, не слышал его. Но каждое утро моя любимая жена.

Теперь и Варес тоже побледнел. Он внимательно посмотрел на старшего друга.

– Что мне делать, друг мой? – умоляющим тоном спросил Герия. – Как ее спасти?

Варес не нашел ответа.

– Сколько времени она. в таком состоянии? – спросил Варес, не в силах отвести взгляд от смертельно бледного лица Алексис.

– Уже много дней, – ответил Герия. – И регрессия не прекращается.

Доктор Варес отпустил ослабевшую руку Алексис:

– Почему ты не позвал меня раньше?

– Я думал, что сам справлюсь. Но теперь понимаю, что это. невозможно.

Варес вздрогнул:

– Но очевидно.

– Больше ничего нельзя сделать, – перебил его Герия. – Я уже все пробовал, все!

Нетвердой походкой он подошел к окну и мрачно посмотрел в сгущающиеся сумерки.

– И сегодня он придет опять, – пробормотал Герия. – Мы беспомощны перед ним.

– Не беспомощны, Петре. – Варес выдавил из себя улыбку и положил руку на плечо старшего друга. – Сегодня ночью я сам буду наблюдать за ней.

– Это бесполезно.

– Вовсе нет, друг мой, – взволнованно сказал Варес. – А теперь тебе нужно поспать.

– Я не оставлю ее!

– Но ты должен отдохнуть.

– Я не могу оставить ее, – повторил Герия. – Не хочу разлучаться с ней.

– Хорошо, – Варес кивнул. – Тогда мы будем дежурить посменно.

Герия вздохнул.

– Можно попробовать, – сказал он без всякой надежды в голосе.

Через двадцать минут Герия вернулся с кофейником, наполненным горячим кофе, однако аромат его не мог пробиться сквозь густой запах чеснока в спальне. Герия поставил поднос на столик возле кровати. Доктор Варес пододвинул свое кресло.

– Я буду дежурить первым, – заявил он. – А ты, Петре, пока поспи.

– Ничего из этого не выйдет, – сказал Герия, поднося чашку к носику кофейника.

Горячий напиток пузырился, словно смола.

– Спасибо, – пробормотал Варес, принимая от него чашку.

Герия кивнул, налил себе кофе и сел рядом.

– Не знаю, что станет с Солтой, если мы не уничтожим это существо. Люди парализованы ужасом.

– А он. появлялся в других местах? – спросил Варес.

Герия опустошенно вздохнул:

– Зачем ему другое место? Все, что ему нужно, он находит в этих стенах. – Он с подавленным видом посмотрел на Алексис. – Когда мы умрем, он отправится куда-то еще. Люди понимают это и ждут, когда наступит их черед.

Варес поставил чашку на стол и протер глаза:

– Не может быть, что мы, люди науки, оказались не способны.

– Что может наука противопоставить ему? – возразил Герия. – Наука, которая даже не допускает его существования. Ты можешь привести в эту комнату крупнейших ученых со всего мира, но они лишь скажут: «Дорогие друзья, вас ввели в заблуждение. Не бывает никаких вампиров. Это всего лишь надувательство».

Герия замолчал и внимательно посмотрел на молодого доктора.

– Михал? – позвал он.

Варес дышал медленно и тяжело. Поставив на стол чашку с нетронутым кофе, Герия встал и подошел к обмякшему в кресле Варесу. Приподнял ему веко, посмотрел в застывший зрачок и убрал руку. «Наркотик подействовал быстро, – подумал он. – И очень эффективно. Варес пробудет без сознания столько, сколько нужно».

Герия подошел к шкафу, достал саквояж и отнес его к кровати. Опустил ночную сорочку с плеч Алексис и быстро наполнил шприц ее кровью. К счастью, это будет последний сеанс. Он обработал ранку, затем поднес шприц к лицу Вареса и впрыснул содержимое ему в рот, измазав кровью губы и зубы.

Закончив работу, он подошел к двери и отпер ее. Вернулся за Варесом и вынес его в коридор. Карел так и не проснулся: сделал свое дело подмешанный ему в пищу опиат. Сгибаясь под тяжестью тела Вареса, Герия спустился в подвал. Там, в самом темном углу, молодого доктора поджидал деревянный гроб. Варес пролежит в нем до утра, когда обезумевший от горя доктор Петре Герия, движимый внезапным озарением, прикажет Карелу обыскать чердак и подвал в слабой, почти фантастической надежде на то.

Десятью минутами позже Герия вернулся в спальню и проверил пульс Алексис. Сердце билось довольно ровно, она должна была выжить. Жена уже достаточно наказана той болью и тем мучительным ужасом, которые ей пришлось испытать. Что же касается Вареса.

Доктор Герия удовлетворенно улыбнулся, в первый раз с тех пор, как они с Алексис вернулись из Клужа в конце лета. Дух небесный, разве это не полное наслаждение – собственными глазами увидеть, как старый Карел вобьет кол в сердце этого гнусного прелюбодея Михала Вареса!

Перевод С. Удалина

Большой сюрприз

Старый мистер Хокинс любил стоять возле своего забора и подзывать мальчиков, идущих домой из школы.

– Эй, мальчуган! – кричал он. – Подойди ко мне, мальчуган!

Чаще всего мальчики боялись подходить и только дразнили его издали срывающимися голосами. А потом убегали и рассказывали друзьям, какие они храбрые. Но иногда кто-то из мальчиков все же подходил, и мистер Хокинс обращался к нему с одной и той же странной просьбой:

У забора дед стоит, Подмигнул и говорит: «Вырой яму, не ленись, И найдешь большой сюрприз».

Никто не мог точно сказать, когда дети запели этот стишок. Кто-то из родителей смутно припоминал, что слышал это много лет назад.

Один мальчик все-таки начал рыть яму, но быстро устал, так и не увидев большого сюрприза. Он был единственным, кто хотя бы попытался.

Однажды Эрни Уиллэкер вместе с двумя друзьями возвращался домой из школы. Они шли по другой стороне улицы, когда увидели мистера Хокинса, как обычно стоявшего возле забора.

– Эй, мальчуган! – услышали они. – Подойди ко мне, мальчуган!

– Эрни, это он тебя зовет, – подзадорил друга один из мальчиков.

– Нет, не меня, – ответил Эрни.

Но мистер Хокинс указал пальцем именно на него и повторил:

– Подойди ко мне, мальчуган!

Эрни неуверенно оглянулся на друзей.

– Иди, иди, – сказал один. – Чего ты испугался?

– Кто это испугался? – возмутился Эрни. – Просто мама сказала, чтобы я после школы сразу шел домой.

– Слабак, – встрял второй приятель. – Боится старика Хокинса!

– Никого я не боюсь!

– Ну так иди.

– Подойди ко мне, мальчуган! – снова позвал мистер Хокинс.

– Ладно, – решился Эрни. – Только не уходите никуда.

– Не уйдем. Мы будем где-нибудь здесь.

– Хорошо.

Эрни набрался храбрости и перешел через улицу, стараясь сохранять беспечный вид. Он взял сумку с учебниками в левую руку, а правой пригладил волосы. «Вырой яму, не ленись», – звучало в его голове.

Эрни подошел к забору:

– Да, сэр?

– Подойди ближе, мальчуган, – сказал мистер Хокинс, и его темные глаза заблестели.

Эрни шагнул вперед.

– Значит, ты больше не боишься мистера Хокинса? – спросил старик и подмигнул.

– Нет, сэр, – ответил Эрни.

– Вот и хорошо. Послушай, мальчуган, ты хотел бы найти большой сюрприз?

Эрни оглянулся через плечо. Друзья стояли на прежнем месте. Он ухмыльнулся. И вдруг охнул, когда худющая рука ухватила его за плечо.

– Эй, пустите! – воскликнул Эрни.

– Не бойся, мальчуган, – поспешил успокоить его мистер Хокинс. – Никто не сделает тебе больно.

Из глаз потекли слезы. Старик подтащил его ближе. Пытаясь вырваться, Эрни успел заметить, как друзья со всех ног убегают прочь.

– Пустите! – всхлипнул Эрни.

– Сейчас отпущу, – пообещал старик. – Так ты хочешь найти большой сюрприз?

– Нет, спасибо, не хочу.

– А я уверен, что хочешь, – сказал мистер Хокинс.

Изо рта у него неприятно пахло, и Эрни снова попытался вырваться, но у мистера Хокинса оказалась железная хватка.

– Ты знаешь поле мистера Миллера? – спросил старик.

– Д-да.

– Видел на нем большой дуб?

– Да, да, видел.

– Подойди к дубу на поле мистера Миллера и повернись лицом в сторону церкви. Ты понял?

– Д-да.

Старик подтянул его еще ближе:

– Встань, как я сказал, и отсчитай десять шагов. Ты понял? Десять шагов.

– Да.

– Отсчитай десять шагов и вырой яму в десять футов глубиной. – Он ткнул Эрни в грудь костлявым пальцем. – Сколько футов?

– Д-десять.

– Правильно, – сказал старик. – Повернись в сторону церкви, отсчитай десять шагов, вырой яму в десять футов глубиной – и найдешь там большой сюрприз. – Он опять подмигнул Эрни. – Так ты это сделаешь, мальчуган?

– Я. да. Конечно сделаю.

Мистер Хокинс отпустил Эрни, и тот отскочил в сторону. Рука совсем онемела.

– Смотри не забудь, – сказал старик.

Эрни развернулся и припустил бежать что есть сил. На углу его поджидали друзья.

– Он хотел тебя убить? – прошептал один из них.

– Не-а, – ответил Эрни. – До этого не дошло.

– Чего же тогда он хотел?

– А ты не догадываешься?

Они пошли дальше по улице, напевая на ходу:

У забора дед стоит, Подмигнул и говорит: «Вырой яму, не ленись, И найдешь большой сюрприз».

Каждый день они приходили на поле мистера Миллера и садились под большим дубом.

– Как ты думаешь, там и вправду что-то есть?

– Не-а.

– А если все-таки есть?

– Что там может быть?

– Ну, например, золото.

Они обсуждали это каждый день и каждый день становились лицом к церкви и отсчитывали десять шагов. Потом останавливались и ковыряли землю носками своих кроссовок.

– Думаешь, там и вправду золото?

– Зачем же тогда он нам все рассказал?

– Да, почему он сам его не выкопал?

– Потому что он очень старый, тупица.

– Да? Ну тогда мы поделим золото на троих.

Их все сильней распирало любопытство. По ночам им снилось золото. Они писали слово «золото» в своих учебниках. Мечтали обо всем том, что они смогут купить за золото.

Каждый день проходили мимо дома мистера Хокинса, надеясь, что он снова их подзовет и тогда они смогут спросить его про золото. Но он больше не подзывал их.

Однажды, возвращаясь из школы, они увидели, как мистер Хокинс говорит с другим мальчиком.

– Но он ведь сказал, что это золото наше! – возмутился Эрни.

– Да! – горячились остальные. – Идем скорей!

Друзья побежали к дому Эрни, он спустился в подвал и вынес оттуда лопаты. Они поспешили дальше, сначала по улице, потом через огороды, мимо свалки и, наконец, по полю мистера Миллера. Встали под дубом, повернулись к церкви и отсчитали десять шагов.

– Копайте, – сказал Эрни.

Лопаты вонзились в черную землю. Мальчики копали молча, дыхание со свистом вырывалось из их ноздрей. Когда яма углубилась до трех футов, они остановились передохнуть.

– Думаешь, там и вправду золото?

– Не знаю, но мы должны выяснить это, пока сюда не пришли другие ребята.

– Правильно!

– Эй, а как же мы выберемся, когда выкопаем яму в десять футов? – спросил один мальчик.

– Мы прорубим ступеньки, – решил Эрни.

Они снова принялись за работу. Целый час они набирали полные лопаты холодной, кишащей червями земли и выбрасывали ее из ямы. Мальчики испачкали себе лица и одежду. Когда они зарылись в землю с головой, один из друзей побежал за ведром и веревкой. Эрни и второй мальчик продолжали копать дальше. Вскоре земля начала сыпаться им на голову, и они опять остановились. Двое друзей устало сидели на влажной земле, дожидаясь, когда вернется третий. Их руки были черными от грязи.

– Сколько мы уже выкопали? – спросил второй мальчик.

– Шесть футов, – на глазок определил Эрни.

Вернулся их друг, и они снова взялись за дело. Они копали и копали, пока не заболели спины.

– Ну и черт с ним, – сказал тот мальчик, что поднимал ведро наверх. – Там все равно ничего нет.

– Он сказал, что должно быть десять футов, – не сдавался Эрни.

– Копай, если хочешь, а мне надоело.

– Слабак!

– От слабака слышу.

Эрни обернулся ко второму другу:

– Придется тебе поднимать ведро.

– А-а, ну ладно, – пробормотал тот.

Эрни продолжал копать. Когда он посмотрел наверх, ему показалось, что стенки ямы пошатнулись и вот-вот засыплют его с головой. Он дрожал от усталости.

– Пойдем отсюда! – крикнул сверху второй мальчик. – Ничего там нет. Ты уже зарылся глубже десяти футов.

– Нет еще, – тяжело дыша, ответил Эрни.

– И долго ты еще собираешься копать?

Эрни прислонился к стенке ямы и стиснул зубы. Большой черный червяк выполз из земли и шлепнулся на дно ямы.

– Я пошел домой, – сказал второй мальчик. – Мне влетит, если я опоздаю к ужину.

– Ты тоже слабак, – обреченно сказал Эрни.

– А-а-а… сам такой.

Эрни с трудом разогнул ноющую от усталости спину:

– Раз так, все золото достанется мне.

– Нет тут никакого золота.

– Привяжи к чему-нибудь веревку, чтобы я мог выбраться, когда найду золото, – попросил Эрни.

Его друг рассмеялся, но все-таки привязал веревку к ближайшему кусту и сбросил свободный конец в яму. Эрни поднял голову и посмотрел на неровный прямоугольник темнеющего неба. Из-за кучи земли выглянуло лицо второго мальчика.

– Лучше не задерживайся здесь, – посоветовал он.

– Я и не собираюсь.

Эрни сердито посмотрел на дно ямы и воткнул лопату в землю, чувствуя, что друг все еще смотрит ему в спину.

– Ты что, совсем не боишься? – спросил тот.

– Чего мне бояться? – огрызнулся Эрни, не поднимая головы.

– Ну. не знаю.

Эрни продолжал копать.

– Ладно, увидимся, – сказал его друг.

Эрни лишь хмыкнул в ответ. Он прислушался к шагам уходящего друга, посмотрел наверх, и из горла у него вырвался слабый стон. Ему вдруг стало холодно.

– Нет, я не сдамся, – пробормотал Эрни.

Это было его золото, и он не собирался оставлять добычу другим мальчишкам.

Он яростно продолжал копать, ссыпая землю у дальней стенки ямы. Становилось все темнее.

– Еще немного, – едва не задыхаясь, говорил он себе, – и я уйду домой с золотом.

Он со всей силы надавил ногой на штык лопаты и услышал глухой стук. По спине пробежали мурашки. Он заставил себя продолжать работу. «Я над ними еще посмеюсь, – думал он. – Они у меня.»

Он откопал край ящика – длинного деревянного ящика. Эрни остановился, посмотрел на находку и вздрогнул. «И найдешь.»

Он забрался на ящик и топнул по древу. Глубокий, низкий звук резанул по ушам. Скребя лопатой по старым доскам, Эрни попытался расчистить всю крышку, но не смог – ящик был очень длинный.

Он заметил, что крышка состоит из двух частей, с защелкой на каждой из них.

Эрни стиснул зубы и ударил острием лопаты по защелке. Одна половина ящика открылась.

И тут Эрни вскрикнул. Вжавшись в стенку ямы, он в безмолвном ужасе смотрел на человека, сидевшего в ящике.

– Сюрприз! – сказал мистер Хокинс.

Перевод С. Удалина

Визит к Санта-Клаусу

Всю дорогу, пока они шли через темную стоянку, Ричард не переставал обиженно хныкать.

– Ну хватит! – прикрикнула Элен, когда они подошли к машине. – Сходим во вторник. Сколько раз повторять?

– Хочу к нему сейча-а-ас! – проревел Ричард.

Кен полез за ключами, стараясь не рассыпать зажатые в руках свертки.

– Ладно, – не выдержал он, – я его свожу.

– Ты это о чем? – Элен поудобнее перехватила свои свертки, от гулявшего по стоянке ледяного ветра ее колотила дрожь.

– Говорю, свожу его прямо сейчас, – сказал он, нащупывая замок в дверце.

– Сейчас? Сейчас уже поздно. Почему ты не сводил его, пока мы были в магазине? Тогда у нас было полно времени.

– Ну так свожу его сейчас. Какая разница?

– Хочу к Санта-Клаусу! – вмешался Ричард, умоляюще глядя на Элен. – Мам, хочу к Санте прямо сейчас!

– Только не сейчас, Ричард. – Элен отрицательно покачала головой. Она бросила свои свертки на переднее сиденье и со стоном потянулась. – Ну хватит уже, я сказала! – предостерегающе произнесла она, потому что Ричард снова принялся ныть. – Мамочка слишком устала, чтобы идти обратно в магазин.

– А тебе и не надо идти. – Кен бросил свои свертки туда же. – Я сам его свожу.

Он включил в машине свет.

– Мама, можно, мамочка? Пожалуйста!

Элен расчистила для себя местечко на сиденье и опустилась на него с усталым стоном. Он заметил, что прядь растрепанных каштановых волос прилипла ко лбу, что комочки помады сбились в уголках рта.

– И с чего ты вдруг передумал? – произнесла она измученно. – Я сто раз просила сводить его к Санте, пока мы были в магазине.

– Бог ты мой, какая разница? Неужели ты хочешь ехать сюда во вторник только ради того, чтобы сходить к Санта-Клаусу?

– Нет.

– Ну, в таком случае.

Он заметил, что у нее съехали чулки. Элен выглядела старой и изможденной в тусклом свете, отчего у него внутри зародилось какое-то странное ощущение.

– Пожалуйста, можно, мама? – умолял Ричард, словно Элен была самым главным человеком на свете, подумал Кен, словно бы он, отец, вообще не в счет. Что ж, возможно, именно так и есть.

Элен угрюмо посмотрелась в лобовое стекло, затем откинулась назад и выключила свет. Два часа в толпе взбесившихся рождественских покупателей, издерганных продавцов, с Ричардом, непрерывно требующим идти к Санте, и с Кеном, который, будто нарочно выводя ее из себя, отказывался это сделать, доконали ее.

– А мне чем тут заниматься, пока вы ходите? – спросила она.

– Ради бога, Элен, это займет всего несколько минут.

Весь вечер Кен был как на иголках, то делался отстраненным и молчаливым, то дергал по любому пустяку ее и Ричарда.

– Ну идите тогда, – она прикрыла ноги полой пальто, – и, пожалуйста, побыстрее.

– Санта-Клаус, Санта-Клаус! – завопил Ричард, радостно дергая отца за пальто.

– Ладно-ладно! – вспыхнул Кен. – Ради бога, перестань меня дергать!

– «Радость в мире. Господь родился», – произнесла Элен, но в ее вздохе угадывалось раздражение.

– Ну все-все. – Кен схватил Ричарда за руку. – Пойдем.

Элен прикрыла дверцу машины, но, отметил Кен, не нажала на кнопку, блокирующую замок. Хотя, конечно, она может сделать это, когда они уйдут. «Ключи!» – вспыхнула мысль, и он сунул руку в карман пальто, дрожащие пальцы сомкнулись на холодном металле. В горле пересохло, легкие прерывисто втягивали прохладный воздух, а сердце било изнутри кулаком. «Полегче, – велел он себе, – просто. успокойся».

Кен знал, что нельзя оглядываться. Это все равно что бросить прощальный взгляд на похоронах. Он поднял глаза вверх, нарочно стараясь не отрывать их от сверкающей неоновой гирлянды на крыше универмага. Рука едва чувствовала ладошку Ричарда. Другая рука сжимала в кармане ключи от машины. Он не станет оглядываться назад, не станет.

– Кен!

Его тело дернулось в судороге, когда голос Элен слабо прозвучал над большой стоянкой. Он рефлекторно обернулся и увидел, что она стоит у «форда» и смотрит им вслед.

– Оставь ключи! – крикнула она. – Я подгоню машину к главному выходу, чтобы вам не идти опять через всю стоянку.

Он непонимающе уставился на нее, мышцы живота мгновенно окаменели.

– Тут. – Он откашлялся почти с яростью. – Тут не так уж и далеко! – выкрикнул он в ответ.

Кен отвернулся раньше, чем она успела ответить, и заметил, как Ричард посмотрел на него. Сердце колотило дубинкой по стенкам грудной клетки.

– Мама зовет, – сказал Ричард.

– Ты хочешь увидеть Санта-Клауса или нет? – резко спросил Кен.

– Д-да.

– Тогда помолчи.

Он снова с трудом сглотнул и ускорил шаг. Ну почему это должно произойти? Дрожь прошла по спине. Он еще раз поглядел на неоновые огоньки, но перед глазами по-прежнему стояла Элен, рядом с машиной, в своем зеленом вельветовом пальто, одна рука чуть вскинута вверх, глаза устремлены на него. Он все еще слышал голос – «. чтобы вам не идти опять через всю стоянку.» – слабый и жалобный, пробивающийся сквозь порывистый ночной ветер.

Он чувствовал теперь, как этот ветер холодит щеки, пока их с Ричардом ботинки хрустели вразнобой по посыпанному гравием асфальту. Шестьдесят метров. До магазина примерно шестьдесят метров. Это что, захлопнулась дверца их машины? Элен наверняка рассердилась. Если она нажмет на кнопку, будет гораздо сложнее.

Человек в темной шляпе с опущенными полями стоял в конце прохода. Кен сделал вид, словно не замечает его, но ему вдруг показалось, что ветер затих и он будто бы очутился вне атмосферы, вышагивая в ледяной тьме, где царил едва ли не вакуум. Что-то сжимало сердце, лишая легкие способности удерживать воздух.

– А Санта-Клаус любит меня? – спросил Ричард.

Грудь Кена вздымалась, борясь за вдох.

– Да, да, любит.

Человек просто стоял на месте, глядя в небо, обе руки глубоко погружены в карманы клетчатого пальто, можно подумать, он ждет, пока жена выйдет из магазина. Но это не так. Пальцы Кена онемели, сжимая ключи. Ноги походили на тяжелые бревна, несущие его к этому человеку.

«Я не стану этого делать», – подумал он внезапно. Он всего лишь пройдет мимо человека, отведет Ричарда к Санта-Клаусу, вернется к машине, поедет домой и обо всем забудет. Последние силы словно покинули его. Элен одна в «форде», сидит рядом с рождественскими подарками, дожидаясь возвращения мужа и сына. От этой мысли во всем теле возникло странное электрическое покалывание. «Я просто не стану этого делать». Он услышал эти слова так, как если бы кто-то четко произнес их у него в голове. «Я просто не стану.»

Рука, сжимавшая ключи, теряла чувствительность и холодела по мере того, как он, сам того не сознавая, все сильнее перекрывал поток крови, идущий к пальцам.

Он должен это сделать, это единственный выход. Он не станет возвращаться в то доводящее до исступления отчаяние, которое было его настоящим, в бескрайний мрак, который был его будущим. Накопившаяся ярость отравляла его изнутри. Это необходимо сделать ради собственного здоровья, ради того, что еще осталось от его жизни.

Они достигли конца прохода и прошагали мимо человека.

– Папа, – закричал Ричард, – ты уронил ключи!

– Идем! – Он потянул сына за руку, не позволяя тому оглянуться через плечо.

– Но ты же уронил, папа!

– Я сказал.

Кен внезапно умолк, когда Ричард вырвался и побежал к тому месту, где на асфальте лежали ключи. Он беспомощно посмотрел на человека, который уже было сделал шаг. Человек вроде бы слегка пожал плечами, но Кен не мог различить выражение лица под полями шляпы.

Ричард подбежал к нему с ключами:

– Вот, папа!

Кен дрожащими пальцами опустил их в карман пальто, болезненная судорога сжала внутренности. «Ничего не выйдет», – подумал он, ощущая одновременно боль разочарования и угрызения совести.

– Скажи «спасибо», – велел Ричард, опять хватая отца за руку.

Кен молча застыл в нерешительности, вновь держась за ключи в кармане. Все мышцы напрягались, увлекая его к человеку в шляпе, но он знал, что не может к нему подойти. Ричард увидит.

– Пойдем, папа, – торопил Ричард.

Кен быстро развернулся, лицо стало похоже на гипсовую маску, когда он двинулся к магазину. Голова кружилась, а больше он не чувствовал ничего. «Все кончено! – думал он в горестном гневе. – Кончено!»

– Скажи «спасибо», папа.

– Да когда же ты.

Звук собственного голоса заставил его вздрогнуть, он сжал трясущиеся губы, перекрывая дорогу истерическому потоку слов. Ричард замолчал, с опаской поглядывая на угрюмого родителя.

Они были уже недалеко от входа в магазин, когда человек в клетчатом пальто обогнал их, задев Кена.

– Пршу прощения, – пробормотал человек на ходу, и как будто совершенно случайно его рука грубо проехалась по карману Кена, давая понять: я все еще готов забрать ключи.

И человек подпрыгивающей походкой направился дальше к магазину. Кен смотрел ему вслед и ощущал себя так, словно щеки сдавила чья-то пара рук. «Нет, еще не кончено». Он даже не знал, рад он или нет. Кен увидел, как человек встал перед одним из двух входов по бокам от центральной вращающейся двери. Вот сейчас, сказал он себе, это должно произойти сейчас. Он снова вынул ключи.

– Я хочу пройти здесь, папа!

Ричард тянул его в сторону вращающейся двери, которая увлекала в гудящую толпу одних и выплевывала в морозный вечер других.

– Слишком много народу, – услышал он собственный голос, но так, как будто говорил кто-то посторонний. «Это мое будущее, – твердил он про себя, – мое будущее».

– Здесь мало народу, папа!

Он не стал спорить. Просто дернул Ричарда к боковой двери. И когда Кен толкал дверь кулаком с зажатыми в нем ключами, он ощутил, как чужая рука вынула их из его пальцев.

Через секунду они с Ричардом оказались в шумном, залитом ярким светом магазине, а дело было сделано.

Кен не оглядывался через плечо, однако знал, что человек уже возвращается на темную парковку, идет по проходу туда, где стоит их «форд».

В один жуткий миг ему показалось, что он сейчас закричит на весь магазин. Тяжелая слабость навалилась на него, он едва не завыл и не кинулся в ночь догонять человека в шляпе. Нет, я передумал, я не хочу этого! В этот миг все, что он ненавидел в Элен и в своей жизни с ней, как будто растворилось, и все, что он помнил, – это то, как она хотела подогнать машину к главному входу, чтобы они с Ричардом не шли обратно через холодную, продуваемую ветром стоянку.

Но затем Ричард потянул его в тепло, в шум, в толчею, и Кен, борясь с дурнотой, поплелся за ним, все дальше углубляясь в недра магазина. На балконе второго этажа звенели колокольчики: «Радость в мире. Господь родился». Так она сказала. Он ощущал головокружение и боль, со лба потекли струйки пота. Теперь пути назад не было.

Он остановился посреди зала и привалился к колонне, ноги стали ватными. «Слишком поздно, – думал он, – слишком поздно». Теперь уже ничего нельзя сделать.

– Я хочу к Санта-Клаусу, папа.

Струя воздуха вырывалась из раскрытого рта Кена.

– Да, – отозвался он, слабо кивая. – Конечно.

Он старался двигаться дальше, ни о чем не думая, но оказалось, что это невозможно. Перед мысленным взором то и дело мелькали картинки. Тот человек идет по широкому проходу к «форду». Вот он сверяет номер с номером на брелоке ключей, убеждается, что это нужная машина. Лицо человека выглядит так, как и накануне вечером в баре на Мейн-стрит: худощавое, бледное, циничное. Рыдание зародилось в горле Кена, но он подавил его. «Санта-Клаус, Санта-Клаус». «Элен!» – мысленно воскликнул он с тоской.

«К ВОЛШЕБНОМУ ДОМИКУ САНТА-КЛАУСА!» Как под наркозом, он брел к уходящему вниз эскалатору, Ричард бежал и подскакивал рядом, радостным шепотом повторяя себе под нос:

– Санта-Клаус, Санта-Клаус.

Что переживет Ричард, когда его мама вдруг.

«Хватит!»

Он заставил себя взбодриться – если уж нельзя не думать, надо думать о будущем, а не об этом. Он решился на такое дело не для того, чтобы бессмысленно провалить его, когда все уже на мази. У него же были причины, это ведь не просто слепая жестокость.

Они ступили на эскалатор. Ричард изо всех сил вцепился ему в руку, но Кен это едва чувствовал. Южная Америка и Рита – вот о чем нужно думать. Двадцать пять тысяч по страховке, девушка, которую он хотел еще в колледже и никогда не переставал хотеть, будущее без унизительной гонки, цель которой – хотя бы на шаг опережать кредиторов. Свобода, простые радости и отношения, которые не будут испорчены ежедневными ссорами по мелочам.

Кен рассматривал лица людей на встречном эскалаторе: усталые, раздраженные, счастливые, пустые. «Полночь ясная настала», – принялись вызванивать колокольчики. Он смотрел прямо перед собой, думая о Рите и Южной Америке. Когда он думал об этом, все становилось гораздо проще.

Звон колокольчиков остался позади и совершенно потерялся в безудержно веселом мужском хоре, поющем а капелла «Бубенцы звенят». Ричард принялся нетерпеливо подскакивать, как только они сошли с эскалатора, и Кен вдруг поймал себя на том, что снова думает об Элен. «Динь-динь-дон, динь-динь-дон, бубенцы звенят!»

– Вон он! – закричал Ричард, резво припустив вперед. – Вон там!

– Хорошо, хорошо, – пробормотал Кен, когда они подходили к очереди возле «волшебного домика Санты».

Интересно, уже все или нет? Снова свело мышцы живота. Сумел ли он забраться в машину? Лежит ли Элен без сознания на заднем сиденье? Едет ли он по стоянке на темную сторону улицы, где и.

«Не переживай». Последние слова человека в шляпе жгли мозг. «Не переживай. Я сделаю так, что комар носу не подточит».

«Комар носу, комар носу, комар носу, комар носу.» Слова гулко отдавались в голове, пока они с Ричардом медленно приближались к домику Санта-Клауса. Сотня задатка, девять сотен по завершении дела – цена одной средних размеров жены.

Кен вдруг закрыл глаза и понял, что весь дрожит, словно в душном магазине на самом деле стоял невыносимый холод. Виски ломило. Капли пота скатывались из-под мышек, и казалось, что по коже ползают какие-то насекомые. Слишком поздно, думал он, осознав, что напряжение, какое он испытывает с тех пор, как вошел в магазин, отчасти вызвано борьбой с желанием кинуться обратно к машине и остановить человека в шляпе.

Но – шепот в голове был прав: уже слишком поздно.

– А что мне сказать Санте, папа?

Кен с тоской посмотрел на пятилетнего сына и подумал, что тому было бы лучше жить с матерью, гораздо лучше. «Я не смогу.»

– Так что, пап?

Он попытался выжать улыбку, и на мгновение ему удалось представить себя со стороны: благородный отец, который самоотверженно несет чудовищный груз, водруженный судьбой ему на плечи.

– Скажи ему. чего ты хочешь на Рождество, – предложил он. – Скажи ему, что ты был. хорошим мальчиком. и чего ты хочешь на Рождество. Вот и все.

– Но как именно?

Видение уже угасло, он точно знал, кто он такой и что сделал.

– Откуда мне знать? – огрызнулся он. – Слушай, если не хочешь с ним говорить, так и не надо.

Мужчина, стоявший перед ними, обернулся, поглядел на Кена и, криво усмехнувшись, покачал головой, словно пытался сказать: «Понимаю тебя, приятель». Кен улыбнулся в ответ, но у него получилось лишь слегка искривить рот. «Господи, я должен выбраться отсюда, – думал он с отчаянием. – Как я могу стоять здесь, когда.»

Легкие боролись за каждый вдох. Но именно это он и должен делать. В этом состоит план, и его надо довести до конца. Нельзя испортить все какой-нибудь глупой выходкой.

Если бы он мог быть вместе с Ритой, в ее квартире, рядом с ней. Но это было невозможно. Хорошо бы сейчас что-нибудь выпить, и покрепче. Что-нибудь, что снимет напряжение.

Белые ворота открылись, и раздался записанный на пленку зычный мужской хохот. Кен подскочил на месте и стал озираться. Смех показался ему совершенно безумным. Он старался не слушать, но смех окружал со всех сторон, звенел в ушах.

Наконец ворота за ними закрылись, и смех оборвался. Зазвучал тоненький голосок, пущенный через усилитель: «Желаю веселого Рождества и счастливого Нового года!»

«Комар носу не подточит».

Кен выпустил руку Ричарда и вытер вспотевшую ладонь о пальто. Ричард попытался снова взять его за руку, но Кен отдернул ее так яростно, что Ричард посмотрел на него испуганно и озадаченно.

«Нет. Нет. Нельзя так себя вести, – услышал Кен наставление внутреннего голоса. – Ричарду могут задавать вопросы, вопросы вроде: „А как вел себя папа, когда вы вместе пошли в магазин?“» Он взял Ричарда за руку и сумел выдавить из себя улыбку.

– Почти у цели, – произнес он.

Спокойствие в собственном голосе поразило его. «Говорю же, я не знаю, как потерял ключи. Они были в кармане, когда я входил в магазин, никаких сомнений. Вот все, что я знаю. Или вы хотите сказать, что я.»

Нет! Все не так!!! В чем бы там ни пытались его обвинить, он не должен показать, что понимает, к чему они клонят. Потрясенный, ошеломленный, едва способный соображать – вот как он будет выглядеть. Человек, который повел сына к Санта-Клаусу, а на следующий день узнал, что его жену нашли прямо в машине.

«Комар носу не.» Ну почему ему никак не отделаться от этих слов?

Санта-Клаус сидел в кресле с высокой спинкой на крыльце волшебного домика: волшебство заключалось в том, что домик раза четыре в минуту менял цвет. Санта был толстяк средних лет, со смешливым голосом, он на несколько секунд сажал ребенка себе на колено, произносил полагающиеся слова, потом опускал ребенка на пол, сделав его богаче на пластинку мятной жвачки, хлопал по заду и говорил «до свиданья» и «веселого Рождества».

Когда Ричард взобрался на крыльцо, Санта-Клаус поднял его и посадил на свое широкое, обтянутое красной материей колено. Кен стоял у нижней ступеньки, ощущая, как от духоты кружится голова, и глядел безжизненными глазами на розовощекую физиономию Санты, на жуткую фальшивую бороду.

– Ну, сынок, – произнес Санта-Клаус, – ты в этом году был хорошим мальчиком?

Ричард пытался ответить, но слова застряли в горле. Кен увидел, как сын кивнул, вспыхнув от волнения румянцем. «Ему будет лучше жить с Элен. Я не смогу его воспитать как надо. Я просто.»

Взгляд сосредоточился на красной бородатой физиономии.

– Что?

– Я спрашиваю, этот мальчик хорошо себя вел в этом году?

– О да. Да. Очень хорошо.

– Прекрасно! – обратился он к Ричарду. – Старый Санта рад это слышать. Очень рад. А чего бы тебе хотелось на Рождество, сынок?

Кен стоял неподвижно, пот насквозь пропитал рубашку, а слабый голосок его сына перечислял и перечислял бесконечные игрушки. Крыльцо расплывалось перед глазами. «Мне плохо, – думал он. – Я должен выбраться отсюда и глотнуть свежего воздуха. Элен, прости меня. Прости. Я. просто не мог поступить по-другому, понимаешь?»

Наконец Ричард спустился со ступеней с жевательной резинкой в руке, и они направились к эскалаторам.

– Санта сказал, я получу все, что попросил, – сообщил Ричард.

Кен нервно кивнул и сунул руку в карман пальто за носовым платком. Может, люди подумают, что он стирает с щек вовсе не испарину. Может, они решат, что на него нахлынули чувства, потому что сейчас Рождество, а он любит Рождество, и оттого на глаза наворачиваются слезы.

– Надо рассказать маме, – продолжал Ричард.

– Хорошо.

Голос его звучал едва слышно. «Мы выйдем и направимся к машине. Некоторое время поищем ее. Потом позвоним в полицию».

– Хорошо, – повторил он.

– Что, папа?

Он отрицательно покачал головой:

– Ничего.

Эскалатор повез их наверх, к главному входу. Мужские голоса снова затянули «Бубенцы звенят». Кен стоял позади Ричарда, глядя сверху вниз на белобрысую голову. «Сейчас начнется самая главная часть, – сказал он себе. – То, что было до сих пор, было просто попыткой потянуть время».

Надо будет изображать по телефону удивление, раздражение. Может быть, беспокойство, но не слишком сильное. Человек в подобных обстоятельствах не стал бы паниковать. Естественно, человек вряд ли решил бы, что исчезновение его жены означает. У них за спиной снова зазвучал записанный на пленку раскатистый хохот, но теперь заглушенный могучим мужским хором.

Он старался очистить сознание, словно классную доску, но слова все звучали и звучали. Немного озабоченный, немного раздраженный, немного.

«Мы ни на что не намекаем, мистер Бёрнс». Голоса внезапно зазвучали снова. «Мы просто считаем, что двадцать пять тысяч долларов – это большая сумма».

«Слушайте! – Лицо его исказилось, когда он в ответ сверкнул на них глазами. – Мы доверяли друг другу. Я и сам застрахован на двадцать пять тысяч долларов, знаете ли. Об этом вы забыли?»

Это был главный аргумент. Страховка была оформлена меньше года назад, но, по крайней мере, они оба были застрахованы на одинаковую сумму.

Кен перенес ногу с эскалатора на пол. Он шел с сыном к дверям, которые, совершив пол-оборота, вынесут их в зимний вечер. Прохладный ветерок уже заползал под брюки. «Сначала поищем немного, потом я.»

На него вдруг что-то нашло. Он не знал что, но почему-то не мог выйти из магазина. Внезапно Кен оказался перед прилавком, где принялся внимательно рассматривать носовые платки и галстуки. Он почувствовал взгляд Ричарда и предостерег себя: нельзя казаться расстроенным! Я планировал это дело не для того, чтобы испортить все в последнюю минуту!

Рита. Южная Америка. Деньги. Нужно думать о будущем. Он всю дорогу об этом знал, но все равно позволил себе забыть. Будущее, вот что важно, они с Ритой вместе, в Южной Америке.

Вот, так-то лучше. Он глубоко, прерывисто вдохнул теплый воздух. Руки в карманах пальто расслабились.

– Идем. – На этот раз он получил мрачное удовольствие от того, как спокойно звучит его голос. – Нам пора.

И когда звуки органа, играющего «Тихая ночь, священная ночь», перекрыл сигнал к закрытию магазина, Кен взял сына за руку. «Время выбрано отлично», – сказал он себе. Девять вечера, понедельник. Мы идем туда, где оставили «форд», потом я звоню в полицию.

Но стоит ли звонить в полицию? На мгновение его охватила паника. Не более ли естественно было бы решить, что Элен рассердилась на него и.

«Я подумал, что она рассердилась и уехала домой без нас. Нет, она никогда не делала так раньше. Тогда мы поехали домой на автобусе, мы с сыном, но жены дома не оказалось. И я не знаю, где она. Да, у ее матери я спрашивал. Нет, других родственников в городе у нас нет».

Они уже прошли через вращающуюся дверь и оказались снаружи. Кен окидывал взглядом забитую до отказа стоянку, пока они удалялись от магазина. Он не ощущал руки Ричарда. Он ощущал лишь собственное сердце, мечущееся в грудной клетке, словно узник в темнице. «Интересно, куда это подевалась наша мама?» Он представлял, как скажет это Ричарду, когда они подойдут к тому месту, где был припаркован «форд». «Где же мама?» – спросит Ричард в ответ. Потом они примутся ждать, а в итоге вызовут полицию. «Нет, она раньше никогда так не уезжала, – проносилось в мозгу. – Я решил, что она рассердилась и уехала домой, но когда мы с сыном добрались до дому, ее там не было».

На мгновение ему показалось, что он умер, что сердце перестало биться. Ему показалось, что он превратился в каменную статую. Холодный ветер бил в искаженное лицо.

– Пойдем же, папа, – задергал за руку Ричард.

Он не шевельнулся. Он стоял, глядя на машину, в которой сидела Элен.

– Я замерз, папа.

Кен понял, что передвигает ноги, движется неверной походкой сомнамбулы. Здравый смысл не желал возвращаться. Он мог только таращиться на машину и на Элен в ней и чувствовать резь в животе. Голова сделалась пустой и легкой, словно она была готова улететь в небо. И только толчки от шагов, отдающиеся в сознании, помогали телу не рассыпаться. Глаза были намертво прикованы к машине. На него накатила громадная теплая волна облегчения. Элен смотрела на мужа.

Он открыл дверцу.

– Наконец-то, – сказала она.

Кен был не в состоянии говорить. Дрожа, он откинул спинку переднего сиденья, и Ричард забрался назад.

– Давай, давай! Поехали отсюда, – поторопила жена.

Он сунул руку в карман пальто и теперь вспомнил.

– Ну что ты там? – не терпелось Элен.

– Я. не могу найти ключи. – Он слабо похлопал себя по карманам. – Они же были у меня, когда я.

– О нет. – В ее голосе звучали усталость и раздражение.

Кен проглотил застрявший в горле комок.

– Ну и где же они? – спросила Элен. – Наверно, если бы твоя голова не была пришита к плечам, ты бы.

– Я. я не знаю. Я. должно быть, где-то их обронил.

– Ну так сходи и подними их, – отрезала она.

– Хорошо. Ладно.

Кен едва ли не с отчаянием толкнул дверцу и выбрался на холодный ветер.

– Я скоро, – пообещал он.

Элен ничего не ответила, но было видно, как она злится.

Он захлопнул дверцу и пошел прочь от машины, лицо напряглось. Какой негодяй, он взял деньги и.

И вдруг Кен представил, как пытается объяснить отсутствие ста долларов при сверке счетов. Она ни за что не поверит, будто они просто так испарились. Начнет разнюхивать, выяснит, что это он их снял, потребует объяснений. «О боже, – подумал он, – со мной покончено, покончено!»

Он смотрел невидящим взглядом на огромную неоновую гирлянду на крыше универмага. Внутри ее вспыхивали и гасли большие белые буквы. Он вдруг сосредоточился на них.

ВЕСЕЛОГО РОЖДЕСТВА – темнота. ВЕСЕЛОГО РОЖДЕСТВА – темнота. ВЕСЕЛОГО РОЖДЕСТВА – темнота.

Перевод Е. Королевой

Ткань повествования

Когда я вошел в автобус, они обе уже сидели в третьем ряду справа от прохода. Маленькая женщина, сидевшая ближе к проходу, смотрела на свои колени, на которых обессиленно покоились ее руки. Вторая смотрела в окно. За окном почти стемнело.

Напротив них оставалось два свободных места, так что я положил чемодан на багажную полку и сел. Дверцы захлопнулись, и автобус выехал со станции.

Некоторое время я развлекался тем, что смотрел в окно и листал захваченный в дорогу журнал.

Потом я поднял глаза и взглянул на двух женщин.

У той, которая сидела ближе, были сухие, безжизненные светлые волосы. Они походили на волосы куклы, которая долго лежала на полу и запылилась. Кожа у женщины была белая, и все лицо казалось вылепленным из свечного сала чьими-то торопливыми пальцами: один щипок – подбородок, другой – рот, третий – нос, по щипку на каждое ухо и, наконец, две грубые дырки для глаз-бусинок.

Она говорила руками.

Я ни разу еще такого не видел. Нет, я читал об этом и встречал изображения жестов из азбуки глухонемых, но никогда не видел, как это делается, вблизи.

Короткие бледные пальцы энергично мелькали в воздухе, словно ее голову распирало множество интереснейших идей, какие она обязана была высказать и боялась растерять. Пальцы сгибались и растопыривались, за считаные мгновения они принимали дюжины различных положений в пространстве. Она вырисовывала руками компактные фигуры одну за другой, растягивая и сжимая свой беззвучный монолог.

Я взглянул на вторую женщину.

Усталое худое лицо. Она откинула голову на подголовник, и ее бесстрастный взгляд был прикован к жестикулирующей компаньонке. Никогда не встречал таких глаз. Они совершенно не двигались, в них не было ни единого проблеска жизни. Она смотрела на глухонемую и монотонно кивала головой, словно автобус ехал по кочкам.

Время от времени она пыталась отвернуться к окну или закрыть глаза. Но каждый раз вторая женщина протягивала пухлую руку и дергала ее за платье, тянула, вынуждая компаньонку снова следить за бесконечным танцем белых рук.

Мне показалось просто невероятным, что кто-то вообще в состоянии это понимать. Руки мелькали так быстро, что мои глаза за ними не поспевали. Это было просто мельтешение взбудораженной плоти. Однако вторая женщина все кивала и кивала.

В своем – беззвучном – роде эта глухонемая была настоящей балаболкой.

Она не останавливалась ни на секунду. Она вела себя так, словно была обязана сохранять темп, иначе ее ждет неминуемая гибель. Дошло до того, что мне уже стало слышаться, о чем она говорит, я почти представлял себе непрерывно журчащий ручей глупостей и сплетен.

Иногда, похоже, речь заходила о чем-то кажущемся ей невероятно забавным, настолько невыносимо смешным, что она спешно разводила руки ладонями наружу, как будто отталкивая от себя нахлынувший на нее поток веселья, чтобы он не раздавил ее своей массой.

Наверное, я довольно долго глазел вот так, потому что они вдруг заметили это и обе посмотрели на меня.

Не знаю, чей взгляд поразил меня больше.

Маленькая глухонемая смотрела на меня глазками, похожими на твердые черные бусины, нос-кнопка подергивался, рот изгибался в похожей на натянутый лук усмешке, а пальцы, словно клювы прокаженных птиц, пощипывали ткань цветастого платья на коленях. То был взгляд уродливой куклы в человеческий рост.

Вторая женщина смотрела со смутной жаждой.

Ее темные глаза пробежали по моему лицу, потом резко перешли на тело, и я заметил, как грудь под темным платьем внезапно напряглась, приподнимаясь, после чего я отвернулся к окну.

Я сделал вид, будто любуюсь полями, но все равно чувствовал, как обе они сверлят меня пристальными взглядами.

Затем, краем глаза, я увидел, как глухонемая снова вскинула руки и принялась ткать свои безмолвные гобелены. Прошло несколько минут, и я опять посмотрел на эту пару.

Худощавая женщина снова в стоическом безмолвии смотрела на руки. Да, устало кивала она, да, да, да.

Я почти задремал, глядя на мелькающие пальцы, на качающуюся голову. Да, да, да. Внезапно я проснулся: кто-то энергично теребил меня.

Подняв глаза, я увидел глухонемую, эту неутомимую прялку. Она тянула меня за пиджак, пытаясь поднять с места. Я смотрел на нее в сонном недоумении.

– Что вы делаете? – шепотом спросил я, позабыв, что она не слышит.

Она продолжала решительно тянуть меня, и каждый раз, когда автобус проезжал мимо очередного фонаря, я видел белое лицо и черные глаза, блестящие бусины, вставленные в восковую плоть.

Мне пришлось подняться. Она все тянула, а я был слишком сонным, чтобы собраться с мыслями и отразить столь решительный натиск.

Когда я встал в проходе, она плюхнулась на мое место и подтянула ноги, вытягиваясь на оба сиденья. Я стоял в недоумении. Затем, поскольку она притворилась, будто бы мгновенно заснула, я развернулся и посмотрел на ее компаньонку.

Она сидела, спокойно глядя в окно.

Я медленно шагнул и сел рядом. Поняв, что она не собирается ничего объяснять, я спросил:

– Зачем ваша подруга так сделала?

Женщина повернулась и посмотрела на меня. Она оказалась еще более худой, чем я думал.

Ее цыплячья шея дрогнула.

– Это была ее идея, – сказала она. – Я ни о чем ее не просила.

– Какая идея?

Она посмотрела на меня внимательнее, и я снова увидел в ее глазах ту смутную жажду. Жгучую жажду. Желание полыхало в ней жарким огнем. Я почувствовал, как забилось сердце.

– Вы сестры? – спросил я, только бы прервать тревожное молчание.

Она ответила не сразу. Потом лицо ее напряглось.

– Я ее компаньонка. Платная компаньонка.

– О. Наверное, это. – Я забыл, что собирался сказать.

– Вы не обязаны со мной разговаривать. Это была ее идея. Я ей ничего не предлагала.

Мы сидели в неловком болезненном молчании, я тупо таращился на нее, она смотрела в темноту за окном. Затем женщина повернула голову, и в ее глазах заблестел свет уличных фонарей.

– Она все время говорит, – произнесла она.

– Что?

– Все время говорит.

– Забавно, – я неловко улыбнулся, – в смысле, называть это разговорами. То есть.

– Я уже не вижу ее рта, – продолжала она. – Ее рот – руки. Я слышу, как она разговаривает руками. У нее голос словно скрипучие шестеренки. – Она судорожно вздохнула. – Господи, сколько она болтает.

Я сидел молча, разглядывая ее лицо.

– Я никогда не разговариваю, – сказала она. – Я все время с ней и не произношу ни слова. Всегда – тишина. Я удивляюсь, когда слышу, как люди говорят по-настоящему. Я удивляюсь, когда слышу, как я сама говорю по-настоящему. Уже не помню, как это делается. Такое чувство, что вот-вот забуду вообще все, что знала о звучащей речи.

Она говорила нервно и быстро, в какой-то непонятной тональности. Голос взлетал от низкого сипения до высокого фальцета, в особенности оттого, что она пыталась говорить шепотом. И еще в нем звучало нарастающее волнение, которое стало овладевать и мной: словно в любой миг что-то внутри ее могло взорваться.

– Она никогда не оставляет мне времени для себя, – рассказывала она. – Она постоянно рядом. Я все время говорю ей, что хочу уйти. Я тоже немного владею языком глухонемых. И говорю ей, что хочу уйти. А она плачет и стонет, говорит, что убьет себя, если я уйду. Господи, ужасно наблюдать, как она умоляет. Мне делается дурно. Потом я начинаю ее жалеть и не могу уйти. Она снова счастлива, как ребенок, ее отец дает мне прибавку и отправляет нас в очередное путешествие, в гости к каким-нибудь родственникам. Отец ненавидит ее. Он бы с радостью от нее избавился. И я ее ненавижу. Но кажется, она обладает над нами какой-то властью. Мы не можем с ней спорить. Нельзя же кричать руками. А просто закрыть глаза и отвернуться, чтобы больше не видеть ее рук, недостаточно.

Голос ее делался все мрачнее, я заметил, как она прижимает ладони к коленям. Чем сильнее она вжимала в себя руки, тем труднее мне было оторвать от них взгляд. Прошло немного времени, и я уже не мог отвести глаз. Даже понимая, что она видит, я не мог. Это было похоже на сновидение, где любое желание позволительно.

Она продолжала говорить, ее голос немного дрожал.

– Она знает, что я хотела выйти замуж. Любая девушка хочет. Однако она не отпустит меня. Ее отец хорошо мне платит, а больше я ничего не умею. К тому же чем сильнее я ее ненавижу, тем сильнее жалею, когда она начинает плакать и умолять. Это не похоже на обычный плач или мольбы. Все так тихо, видишь только слезы, которые катятся по щекам. Она умоляет меня остаться, и в конце концов я сдаюсь.

Теперь я ощутил, что и мои руки дрожат на коленях. Ее слова почему-то выражали больше того, что означали. Вроде бы становилось очевидно, к чему все клонится. Но я был будто под гипнозом. Огни мелькали, вспыхивая в кромешной тьме, и казалось, что я угодил в какой-то запутанный кошмарный сон.

– Один раз она сказала, что найдет мне парня, – продолжала она, и я вздрогнул. – Я сказала, чтобы она перестала надо мной потешаться, но она заявила, что обязательно найдет мне любовника. И когда мы поехали с ней в Индианаполис, она прошлась по автобусу и привела какого-то матроса, чтобы он со мной поговорил. Еще совсем мальчишка. Он сказал, ему двадцать, но я уверена, что не больше восемнадцати. Зато он был милый. Он посидел со мной, мы поговорили. Сначала я стеснялась, не знала, что сказать. Но он был милый, с ним было приятно беседовать, если бы только напротив через проход не сидела она.

Я инстинктивно обернулся, но глухонемая, похоже, спала. Хотя, когда я отворачивал голову, у меня возникло ощущение, что глазки-бусинки снова открылись и сосредоточились на нас.

– Не обращайте внимания, – сказала женщина.

Я потупился.

– Как вы думаете, это нехорошо? – спросила она вдруг, и я снова вздрогнул, когда ее жаркая влажная рука коснулась моей.

– Я. я не знаю.

– Морячок был такой милый, – произнесла она с тоской. – Он был милый. И мне плевать, что она смотрит. Это ведь не важно? Сейчас темно, она ничего толком не увидит. А услышать она не может.

Должно быть, я отшатнулся назад, потому что она вцепилась в меня.

– Я не заразная! – воскликнула она. – Так бывает не каждый раз. Я делала это только с тем моряком, клянусь, всего один раз. Я не лгу.

Пока она говорила, все более и более взволнованно, ее дрожащая рука соскользнула с моей и опустилась мне на бедро. У меня сжались мышцы живота. Я не мог пошевелиться. Наверное, я и не хотел шевелиться. Я был загипнотизирован звуком ее густого голоса и трепещущей рукой, которая сладострастно ласкала меня.

– Пожалуйста! – Она почти задыхалась.

Я пытался возразить что-нибудь, но в голову ничего не приходило.

– Я всегда одна, – начала она сначала. – Она не позволит мне выйти замуж, потому что боится. Она не хочет, чтобы я уходила от нее. Все в порядке, нас никто не видит.

Одной рукой она уже вцепилась ногтями в мою ногу. Другую руку она положила мне на колено, и когда нас ослепила очередная вспышка света, я увидел черный провал ее рта, голодные глаза сверкали.

– Тебе придется, – сказала она, придвигаясь ближе.

И внезапно она накинулась на меня. Ее рот обжигал, губы дрожали. Она жарко дышала мне в шею, а руки, неистовые и подрагивающие, вцеплялись в мое оказавшееся вдруг обнаженным тело. Хрупкие горячие конечности обвивались вокруг меня, будто плющ, снова и снова. Жар ее тела совершенно парализовал меня. Не знаю, как остальные пассажиры могли при этом спать. Но спали не все. Одна из них точно наблюдала.

Внезапно холод ночи возвратился, все было кончено, она быстро отстранилась, и платье сердито зашуршало, когда она одергивала подол, словно возмущенная пожилая леди, которая случайно выставила напоказ лодыжки. Она отвернулась и стала смотреть в окно, как будто меня больше не было рядом. Я в отупении наблюдал, как вздымается и опадает ее спина, ощущая, что начисто лишился сил, что все мои мышцы сделались ватными.

Затем я кое-как привел одежду в порядок и с трудом вышел в проход. В тот же миг глухонемая соскочила с места и протиснулась мимо меня, внезапно совершенно проснувшаяся. Я заметил, как взволновано ее лицо.

Опустившись на прежнее место, я снова посмотрел через проход и увидел, как толстые молочные пальцы сжимаются и трепещут, плетя в воздухе жадные вопросы. А худая женщина кивала и кивала, и глухонемая не позволяла ей отвернуться.

Перевод Е. Королевой

Немой

Мужчина в темном плаще приехал в Джерман-Корнерс в пятницу днем, в четырнадцать тридцать. Через зал автобусной станции он прошел к буфетной стойке, за которой полная седая женщина протирала свои очки.

– Скажите, пожалуйста, – спросил он, – как мне найти представителя власти?

Женщина посмотрела сквозь очки без оправы на высокого приятного мужчину, чуть моложе сорока лет.

– Какой еще власти? – удивилась она.

– Ну, как бы это сказать, констебля. Или.

– Шерифа?

– Да, конечно, – улыбнулся мужчина. – Как мне найти шерифа?

Получив указания, он вышел со станции. День был пасмурный. Дождь накрапывал с самого утра, когда он проснулся в автобусе, медленно ползущем по горам в сторону Каска-Велли. Мужчина поднял воротник, сунул руки в карманы плаща и торопливо пошел по Мейн-стрит.

Он испытывал острое чувство вины, из-за того что не приехал раньше, но ему столько всего нужно было сделать, чтобы разобраться с проблемами своих двоих детей. Даже зная, что с Хольгером и Фанни что-то случилось, он смог уехать из Германии только теперь – спустя почти год после того, как получил последние известия от Нильсенов. Жаль, что Хольгер выбрал такую глухомань для своей части четырехстороннего эксперимента.

Профессор Вернер прибавил шагу, ему не терпелось узнать, что стряслось с Нильсенами и их сыном. Успехи мальчика были просто феноменальны, они в самом деле всех вдохновляли. В глубине души Вернер опасался чего-то ужасного, но все же надеялся: все живы и здоровы.

Но если так, то чем же объясняется их долгое молчание?

Вернер с тревогой покачал головой. Возможно, все дело в городе? Экленбургу пришлось несколько раз переезжать, чтобы укрыться от любопытных взглядов – иногда безобидных, а порой и откровенно враждебных. Что-то похожее могло произойти и с Нильсеном. Общественное мнение маленького городка иногда принимает ужасающие формы.

Приемная шерифа располагалась через квартал. Вернер еще быстрей зашагал по узкому тротуару, затем открыл дверь и вошел в большой, жарко натопленный кабинет.

– Да? – сказал шериф, подняв взгляд от стола.

– Я хотел бы узнать об одной семье, – начал Вернер. – Их фамилия Нильсены.

Шериф Гарри Уилер растерянно уставился на высокого незнакомца.

Кора гладили брюки Пола, когда зазвонил телефон. Вернув утюг на подставку, она прошла через кухню и взяла трубку:

– Да?

– Кора, это я.

Ее лицо тревожно напряглось.

– Гарри, что-то случилось?

Он не ответил.

– Гарри?

– Приехал один человек из Германии.

Кора замерла, глядя на календарь на стене, но буквы и цифры расплывались перед глазами.

– Кора, ты меня слышишь?

Она проглотила сухой комок в горле.

– Да.

– Я. мне придется привести его к нам домой.

Кора прикрыла глаза.

– Я поняла, – пробормотала она и повесила трубку.

Кора развернулась и подошла к окну. «Дождь собирается», – подумала она. Погода полностью соответствовала ситуации.

Она зажмурилась и крепко сжала кулаки, так что ногти впились в кожу.

– Нет, – почти задыхаясь, прошептала она. – Нет.

Через несколько мгновений она открыла блестящие от слез глаза, и взгляд ее замер на дороге. Кора стояла в оцепенении, вспоминая тот день, когда мальчика привезли к ней.

Если бы дом загорелся не посреди ночи, какие-то шансы еще оставались бы. От Джерман-Корнерс его отделяла двадцать одна миля, но первые пятнадцать проходили по муниципальному шоссе, а остальные шесть – по грунтовой дороге, ведущей на север, к лесистым холмам, и они отнимали даже больше времени.

Когда Бернхард Клаус заметил пожар, дом уже был охвачен пламенем.

Клаус вместе с семьей жил в пяти милях в стороне, на Поднебесном холме. Приблизительно в половине второго ночи он встал с кровати попить воды. Окно ванной комнаты выходило на север, поэтому Клаус разглядел крошечные вспышки в темноте.

– Gott’n’immel – ошеломленно пробормотал он, выскакивая из ванной.

Клаус тяжело протопал по лестничному ковру и на ощупь, вдоль стены, пробрался в гостиную. Долго крутил ручку телефона, пока не разбудил дежурную телефонистку, и выдохнул в трубку:

– Пожар в доме Нильсена!

Кроме позднего часа и отдаленности, дом был обречен по еще одной причине. В Джерман-Корнерс не имелось официальной пожарной команды. Безопасность кирпичных и деревянных домов целиком зависела от усилий добровольцев. В самом городе это не создавало серьезных проблем. Другое дело, если пожар случался в отдаленных районах.

Пока шериф Уилер собрал команду из пяти человек и на стареньком грузовичке привез к месту пожара, дом уже полыхал вовсю. Четверо из шести качали помпу и поливали жалкими струйками воды ревущий и пылающий ад, а шериф Уилер и его помощник Макс Эдерман обошли пожарище со всех сторон.

Проникнуть в дом не было никакой возможности. Они стояли на заднем дворе, поднятыми руками защищаясь от волн жара и морщась от яркого пламени.

– Их уже не спасти! – гаркнул Эдерман, пытаясь перекричать рев пожара.

Шериф Уилер помрачнел.

– Мальчик, – сказал он, но Эдерман не расслышал.

Только водопад сумел бы потушить пожар в старом доме. Все, что могли сделать шестеро мужчин, – это не допустить, чтобы огонь перекинулся на соседние деревья. Темные силуэты пожарных бродили вокруг горящего дома, затаптывая искры и поливая водой случайные языки пламени в кустарнике и опавшей листве.

Мальчика нашли, когда вершину холма на востоке уже окрасил серый рассвет.

Шериф Уилер попытался подойти ближе к горящему дому и заглянуть в боковое окно и вдруг услышал за спиной крик. Он обернулся и рванулся в сторону густого леса на склоне холма в нескольких десятках ярдов позади дома. Не успел он добежать до подлеска, как оттуда вышел тщедушный Том Поултер, пошатываясь под тяжестью Пааля Нильсена.

– Где ты его нашел? – спросил Уилер, подхватывая мальчика за ноги, чтобы облегчить ношу старику.

– Под холмом, – тяжело дыша, ответил Поултер. – Лежал на земле.

– Ожоги есть?

– Не заметил. Пижама на нем целая.

– Дай его мне, – попросил шериф.

Он взял мальчика в свои сильные руки и увидел, что большие зеленые глаза безучастно смотрят на него.

– Так ты очнулся? – удивился Уилер.

Мальчик все глядел и глядел на него, не произнося ни звука.

– С тобой все в порядке, сынок? – спросил Уилер.

Он словно держал в руках статую. Пааль оставался таким же неподвижным и безмолвным.

– Давай накроем тебя одеялом, – пробормотал себе под нос шериф и направился к грузовику.

Пока он нес мальчика, тот с застывшим, как маска, лицом неотрывно смотрел на горящий дом.

– Это шок, – прошептал Поултер, и шериф мрачно кивнул.

Они попытались уложить его на пассажирское сиденье и накрыть одеялом, но он продолжал сидеть и так и не сказал ни слова. Предложенный Уилером кофе стекал по губам мальчика на подбородок. Двое мужчин стояли возле кабины грузовика, а Пааль сквозь лобовое стекло наблюдал, как догорает его дом.

– Совсем плохо дело, – заметил Поултер. – Не говорит, не плачет – вообще ничего.

– Ожогов у него нет, – озадаченно сказал Уилер. – Как же он сумел выбраться из дома и не обжечься?

– Может быть, его родные тоже выбрались? – предположил Поултер.

– Где же они тогда?

– Не знаю, Гарри. – Старик покачал головой.

– Пожалуй, лучше отвезти мальчика к Коре, – решил шериф. – Не оставлять же его здесь.

– Думаю, мне стоит поехать с тобой, – сказал Поултер. – У меня еще осталась недоставленная почта.

– Хорошо.

Уилер сказал остальным четверым пожарным, что вернется через час или около того и привезет завтрак и замену. Затем они с Поултером сели в кабину рядом с Паалем, и шериф нажал на педаль газа. Двигатель судорожно закашлял, закряхтел и наконец завелся. Шериф разогрел его на холостых оборотах, а затем переключил передачу. Грузовик медленно покатился по грунтовой дороге к шоссе.

Пока горящий дом было видно в заднее окно, Пааль продолжал смотреть на него неподвижным взглядом. Потом он повернулся, и одеяло соскользнуло с его худых плеч. Том Поултер накрыл его снова.

– Согрелся? – спросил он.

Мальчик посмотрел на Поултера так, будто никогда в жизни не слышал человеческого голоса.

Услышав, что грузовик повернул к дому, Кора Уилер быстро включила газовую плиту. Когда ботинки мужа застучали по ступенькам заднего крыльца, тонко нарезанные кусочки бекона уже лежали на одной сковороде, на другой подрумянивались белые луны оладий, а рядом подогревался заранее сваренный кофе.

– Гарри.

Заметив мальчика на руках у мужа, она встревоженно охнула и поспешила к нему через кухню.

– Давай уложим его в кровать, – сказал Уилер. – Думаю, у него шок.

Хрупкая женщина быстро взбежала по лестнице, открыла дверь в бывшую комнату Дэвида и бросилась к кровати. Когда вошел Уилер, она уже приготовила постель и включила одеяло с электроподогревом.

– Он ранен?

– Нет. – Уилер положил мальчика на кровать.

– Бедняжка! – запричитала Кора, подворачивая одеяло вокруг худенького тела. – Ах ты, мой маленький!

Она убрала мягкие светлые волосы с его лба и улыбнулась мальчику:

– А теперь спи, дорогой. Все будет хорошо. Спи.

Уилер стоял рядом с ней и видел, что семилетний мальчик смотрел на Кору тем же самым пустым, безжизненным взглядом. Ничего не изменилось с тех пор, как Том Поултер вынес его из леса.

Шериф повернулся и спустился в кухню. Он вызвал по телефону вторую смену пожарных, потом перевернул оладьи и бекон и налил себе кофе в чашку. Пока он пил кофе, Кора спустилась по задней лестнице и подошла к плите.

– Его родители. – начала она.

– Не знаю, – покачал головой Уилер. – Мы не смогли подойти близко к дому.

– Но как же мальчик.

– Том Поултер нашел его снаружи.

– Снаружи, – повторила она.

– Мы не знаем, как он выбрался, – объяснил Уилер. – Знаем только, что он там был.

Его жена притихла. Она поставила перед ним тарелку с оладьями, а затем положила руку ему на плечо.

– Ты выглядишь уставшим. Может, поспишь немного?

– Потом.

Она кивнула, погладила его по плечу и отошла.

– Бекон скоро будет готов.

Он пробурчал что-то в ответ. Потом полил оладьи кленовым сиропом и сказал:

– Думаю, его родители погибли. Это был ужасный пожар. Когда я уезжал, там еще горело. Мы ничего не смогли с этим поделать.

– Бедный мальчик, – вздохнула она.

Кора стояла у плиты и смотрела, как завтракает уставший муж.

– Я пыталась поговорить с ним, – заметила она, качая головой, – но он не сказал ни слова.

– Нам тоже, – подтвердил Уилер. – Только смотрел. – Он уставился в стол, задумчиво жуя оладьи, а потом добавил: – Как будто он вообще не умеет говорить.

Вскоре после десяти утра подоспел и водопад – хлынул дождь, – и горящий дом с треском и шипением превратился в обугленные дымящиеся развалины.

Шериф Уилер, усталый, с покрасневшими глазами, неподвижно сидел в кабине грузовика, пока ливень немного не утих. Потом с кряхтением открыл дверь и вылез из кабины. Поднял воротник плаща, натянул поглубже широкополую ковбойскую шляпу и обошел машину сзади.

– Пошли, – сказал он сухим, хриплым голосом и побрел по липкой грязи к дому.

Входная дверь осталась на месте. Уилер и прочие обошли ее и перелезли через обвалившуюся стену гостиной. От дымящейся древесины все еще исходили слабые волны жара. Влажный запах тлеющих ковров и мебельной обивки забивал горло и едва не выворачивал желудок.

Шериф прошел по разбросанным на полу обгоревшим книгам, их корешки хрустели под ногами. Дыша сквозь сжатые губы, он направился в коридор. Дождь продолжал барабанить по спине и плечам. «Только бы они успели выбраться, – думал он. – Господи, только бы они успели выбраться».

Они не успели. Так и остались лежать в своих постелях, больше не похожие на людей, почерневшие и свернувшиеся, словно чипсы. Шериф посмотрел на них и побледнел.

Один из его помощников тронул мокрой веткой что-то лежавшее на матрасе.

– Трубка, – услышал Уилер сквозь шум дождя. – Должно быть, он курил в постели и заснул.

– Возьмите какие-нибудь одеяла, – распорядился Уилер, – и отнесите их в грузовик.

Двое мужчин молча развернулись и побрели через развалины назад.

Шериф никак не мог оторвать взгляд от тел профессора Хольгера Нильсена и его жены Фанни, превратившихся в гротескные пародии на ту прекрасную семейную пару, какую он помнил, – высокого широкоплечего Хольгера, хладнокровного и властного человека, и стройную Фанни, с каштановыми волосами, мягкими чертами лица и румянцем на щеках.

Уилер резко развернулся и вышел из бывшей спальни, едва не споткнувшись об упавшую балку.

Но как же мальчик? Что с ним теперь будет? Вчера Пааль в первый раз в своей жизни оказался вне дома. Родители были центром его жизни, Уилер прекрасно понимал это. Не стоило удивляться потрясенному и непонимающему выражению лица мальчика.

И все же как он узнал, что отец и мать погибли?

Проходя через гостиную, шериф увидел, что один из его людей разглядывает обгоревшую книгу.

– Посмотри на это. – Он протянул книгу Уилеру.

Шериф мельком взглянул на название «Неизведанный разум» и раздраженно отвернулся.

– Положи на место! – резко бросил Уилер и вышел из сгоревшего дома широкими тревожными шагами.

Он уносил с собой память об облике Нильсенов и не дающий покоя вопрос.

Как Пааль выбрался из дома?

Пааль проснулся.

Он долго разглядывал бесформенные трепещущие тени, что танцевали на потолке. Снаружи шел дождь. Ветер шуршал ветвями деревьев за окном, которые и отбрасывали движущиеся тени в это незнакомое помещение. Пааль лежал в теплой постели, воздух приятно холодил легкие и пощипывал бледные щеки.

Но где же мать и отец? Пааль прикрыл глаза и попытался ощутить их присутствие. В доме их не было. Но где же тогда они?

«Руки моей матери». Пааль освободил сознание от всего, кроме главного, запускающего символа. Они лежали на черном бархате его мысленной концентрации – бледные, прекрасные руки, такие мягкие, когда к ним прикасаешься или они прикасаются к тебе. Механизм, который поднимал его разум на необходимый уровень восприятия.

У него дома в этом не было необходимости. У него дома все имело смысл. Каждый предмет, к которому он прикасался, обладал способностью раскрывать его разум. Даже сам воздух, казалось, был наполнен сознанием, источал неизменную заботу о нем.

Но не здесь. Здесь ему постоянно приходилось преодолевать сопротивление чуждых вещей.

«Поэтому я убежден, что каждый ребенок рождается с этой интуитивной способностью». Слова отца появились опять, как паутина с драгоценными росинками между пальцев матери. Он смахнул их. Получившие свободу руки неторопливо поглаживали в темноте точку его умственного сосредоточения. Глаза оставались закрытыми, на лбу выступил узор морщинок, крепко сжатые челюсти побелели от напряжения. Уровень восприятия повысился, как прибывающая вода.

Чувствительность тоже невольно повысилась.

Проявился причудливый лабиринт звуков – стремительно падающие с неба, барабанящие по стеклу и стекающие вниз капли дождя, запутанный узел порывов ветра, шуршащего в ветвях деревьев и свистящего под острой кромкой крыши, потрескивание каркаса дома; каждый шепот вплетался в общее знание.

Обоняние тоже обострилось, и целое облако ароматов наполнило мозг – дерево и шерсть, сырой кирпич, пыль и накрахмаленное постельное белье. Чуткие пальцы улавливали прохладу и тепло, тяжесть одеяла и нежное прикосновение скомканной простыни. Во рту ощущался привкус холодного воздуха и старого дома. Зрение во всем этом не участвовало, только руки.

Тишина. Никакого отклика. Ему никогда не приходилось ждать ответов так долго. Обычно они легко и свободно накрывали его. Руки матери становились видны ясней. В них пульсировала жизнь. Не получив ответа, он поднялся еще выше. «Этот нижний уровень создает фундамент для более важных явлений», – говорил отец. Пааль еще никогда не выходил за пределы нижнего уровня.

Выше, еще выше. Словно чьи-то холодные руки поднимали его к невиданным высотам. Побеги острого разума тянулись к самой вершине, отчаянно выискивая надежную точку опоры. Руки разрывали облака, пока те не рассеялись.

И вот он подплыл к почерневшему хаосу на месте дома, сверкающая пелена дождя повисла перед глазами. Он увидел входную дверь, ожидающую прикосновения его руки. Дом приближался, его облизывали языки тумана. Ближе, еще ближе.

«Нет, Пааль».

Его тело, лежащее на кровати, затряслось. Холод сковал разум. Дом внезапно исчез, унося с собой пугающую картину двух черных силуэтов, лежавших на.

Пааль задрожал еще сильней, неподвижно уставившись в одну точку. Его восприятие унесло водоворотом в тайное убежище. Осталось только одно знание – родители умерли. И это они во сне вывели его из пылающего дома.

А сами сгорели.

Той ночью они поняли, что Пааль не умеет говорить.

Они не нашли никакой причины этому. Язык у мальчика был на месте, горло выглядело совершенно здоровым. Уилер сам заглянул ему в рот и проверил. Но Пааль не говорил.

– Вот, значит, в чем было дело, – сокрушенно покачал головой шериф.

Было уже около одиннадцати. Пааль снова уснул.

– О чем это ты, Гарри? – спросила Кора, расчесывая русые волосы перед зеркалом туалетного столика.

Уилер повесил брюки на спинку стула.

– Когда мы с мисс Франк пытались убедить Нильсенов, что мальчика пора отдать в школу, они каждый раз отвечали «нет». Теперь я понимаю почему.

Она взглянула на его отражение в зеркале:

– Должно быть, с ним что-то не в порядке.

– Ну что ж, мы можем позвать доктора Штайгера, пусть он осмотрит мальчика. Но я думаю, дело не в этом.

– Но они же были образованными людьми, – возразила Кора. – По какой причине они могли бы не желать, чтобы мальчик научился говорить? Если только он не немой от рождения.

Уилер опять покачал головой:

– Кора, они были странными. Из них слова было не вытянуть. Как будто они делали тебе одолжение, разговаривая с тобой. или что-то еще в том же роде. – Он раздраженно хмыкнул. – Неудивительно, что они не хотели отдавать ребенка в школу. – Уилер сел на кровать и с кряхтением разулся. – Ну и денек, – проворчал он.

– Вы нашли что-нибудь в доме?

– Ничего. Вообще никаких документов, удостоверяющих личность. Дом сгорел дотла.

Только груда книг, но они не дают никакой зацепки.

– А других способов нет?

– Нильсены никогда не открывали кредита в городе. У них не было даже гражданства, поэтому профессор не был зарегистрирован на призывном участке.

– Ох.

Кора еще раз взглянула на свое лицо, отраженное в овальном зеркале. Потом опустила взгляд к фотографии на туалетном столике. Дэвид в девятилетнем возрасте. Она подумала, что мальчик Нильсенов очень похож на Дэвида. Такой же рост и фигура. Пожалуй, только волосы у Дэвида были чуть темней, но.

– Что нам с ним делать дальше?

– Даже не знаю, что сказать. Думаю, нужно подождать. Том Поултер говорит, что в конце каждого месяца Нильсены получали по три письма. Из Европы. Нужно дождаться этих писем и отправить ответы по адресам на конвертах. Может быть, у мальчика есть родственники за границей.

– Европа, – сказала она, скорее самой себе. – Это так далеко.

Муж что-то пробурчал, потом отогнул одеяло и тяжело опустился на матрас.

– Устал, – проворчал он. Потом посмотрел в потолок и добавил: – Ложись спать.

– Скоро лягу.

Она сидела у зеркала, рассеянно расчесывая волосы, пока храп мужа не нарушил тишину. Тогда она тихонько поднялась и вышла в коридор.

Река лунного света текла через кровать, по маленьким, неподвижно лежащим рукам мальчика. Кора стояла в темноте и смотрела на его руки. На мгновение ей показалось, что в кровати, как прежде, лежит Дэвид.

Это были звуки.

Словно кто-то непрерывно колотил дубинкой по его живому уму. Бесконечный и бессвязный гул пульсировал и бился в голове. Он чувствовал, что это какая-то попытка общения, но от него было больно ушам, он сковывал восприятие и преграждал течение мысли прочной, непреодолимой стеной.

Иногда, в редкие минуты тишины, он различал трещину в этой стене и на короткое мгновение мог ухватиться за фрагмент смысла, как животное, что успевает схватить кусочек приманки, прежде чем захлопнутся челюсти капкана.

Но затем звуки возникали снова, поднимаясь и падая без всякого ритма, дребезжа, скрипя и царапая живую сверкающую поверхность восприятия, пока оно не становилось сухим, болезненным и сумбурным.

– Пааль, – проговорила она.

Прошла неделя. До прихода писем оставалась еще одна.

– Пааль, неужели они никогда не разговаривали с тобой? Пааль?

Кулаки звуков больно били по его обостренным чувствам, сжимали пальцами чуткие нервные центры его мозга.

– Пааль, неужели ты не узнаёшь свое имя? Пааль?

У него не было никаких физических отклонений. Доктор Штайгер подтвердил это. Ничто не мешало ему говорить.

– Мы научим тебя, Пааль. Все будет хорошо, дорогой. Мы тебя научим.

Словно тупой нож пытался перерезать ткань его сознания.

– Пааль. Пааль.

Он понимал, что Пааль – это он сам. Но на слух это звучало иначе: только мертвый, угнетающий шум, монотонный, лишенный того множества взаимосвязей, что жили у него в голове. В его мыслях это были не просто буквы, а разные стороны его личности, его знаний о самом себе, об отце и матери, о жизни. Когда родители звали его или мысленно произносили его имя, это была не только маленькая твердая основа, но и сплетенные с ним вспышки осознания, не ограниченные звуком.

– Пааль, неужели ты не понимаешь? Это твое имя – Пааль Нильсен. Неужели не понимаешь?

Пааль. Звуки стучали по его оголенным чувствам, жалили их. Пааль. Пааль. Они пытались разрушить его способности и бросить в свою утробу.

– Пааль. Ну попробуй: Пааль. Повторяй за мной: Па-аль. Па-аль.

Он вырывался и в панике убегал, а она шла за ним туда, где он съежился от боли и страха в кровати ее сына.

Затем на долгое время приходил покой. Она брала его на руки и, словно все поняв, не говорила ничего. Наступала тишина, и грохот звуков больше не бил по его разуму. Она гладила его по волосам и поцелуями вытирала со щек беззвучные слезы. Он согревался у нее на руках, и его разум, будто пугливый зверек, снова выглядывал из своего тайного убежища – и ощущал идущую от этой женщины волну понимания. Чувство, которое не нуждалось ни в каких звуках.

Любовь – бессловесную, ничем не стесненную и прекрасную.

Шериф Уилер уже выходил из дому, когда зазвонил телефон. Он остановился в прихожей, дожидаясь, когда Кора поднимет трубку.

– Гарри! – услышал он ее голос. – Ты уже ушел?

Шериф вернулся на кухню и взял трубку:

– Уилер слушает.

– Гарри, этом Том Поултер. Письма пришли.

– Сейчас приеду, – ответил Уилер и повесил трубку.

– Письма? – спросила жена.

Уилер кивнул.

– Ох, – едва слышно прошептала она.

Через двадцать минут Уилер зашел в почтовое отделение, и Поултер пододвинул к нему лежавшие на столе письма. Шериф принялся разглядывать почтовые штемпели.

– Швейцария, – прочитал он. – Швеция. Германия.

– Все сразу, – заметил Поултер. – Как всегда. Тридцатого числа каждого месяца.

– Как я понимаю, мы не можем их вскрыть.

– Ты же знаешь, я бы с радостью разрешил, если бы мог. Но закон есть закон. Мы должны отослать их назад нераспечатанными. Так положено.

– Ладно.

Уилер достал ручку, переписал обратные адреса к себе в блокнот и пододвинул письма ближе к Тому:

– Спасибо.

Он вернулся домой в четыре часа дня. Кора сидела в гостиной с Паалем. На лице мальчика было смущенное выражение – он одновременно и хотел угодить Уилеру, и боялся снова услышать неприятные звуки. Он сидел рядом с Корой на диване с таким видом, будто вот-вот расплачется.

– Пааль, – Кора обняла вздрагивающего мальчика, – не нужно ничего бояться, дорогой мой. Она посмотрела на мужа и расстроенным голосом спросила:

– Что они с ним сделают?

– Не знаю. – Уилер покачал головой. – Должно быть, все же захотят, чтобы он ходил в школу.

– Но мы не можем послать его в школу в таком состоянии.

– Мы не можем никуда его послать, пока не разберемся, что к чему, – поправил ее Уилер. – Я сегодня вечером напишу этим людям.

В тишине Пааль ощутил внезапный взрыв эмоций этой женщины и посмотрел на ее потрясенное лицо.

Боль. Он чувствовал, как боль сочится из нее, словно кровь из смертельной раны.

Пока они молча ужинали, Пааль продолжал ощущать глубокую печаль женщины. Как будто слышал отдаленный плач. В затянувшемся молчании он уловил мгновенные вспышки воспоминаний в ее беззащитном перед болью разуме. Он увидел лицо другого мальчика. Потом оно закружилось и исчезло, и в мыслях женщины возникло его лицо. Эти два видения накладывались одно на другое, как будто боролись за господство над ее разумом.

Неожиданно все исчезло за захлопнувшейся черной дверью, и она сказала:

– Думаю, ты должен им написать.

– Ты сама знаешь, что должен, – ответил Уилер.

Они замолчали, и боль появилась снова. Когда женщина отвела Пааля спать, он посмотрел на нее с такой очевидной жалостью, что она мгновенно отвернулась. Но он продолжал чувствовать, как волны горя разрывают ее разум, пока шаги на лестнице не затихли. Но и после этого он ощущал, словно трепет крыльев ночной птицы, как ее отчаяние медленно перемещается по дому.

– Что ты пишешь? – спросила Кора.

Уилер поднял взгляд от стола. Часы в коридоре, отсчитывая полночь, пробили в седьмой раз. Кора подошла и поставила поднос рядом с его локтем. Горячий аромат свежезаваренного кофе коснулся его ноздрей, и он потянулся к чашке.

– Просто рассказываю, что произошло, – объяснил он. – О пожаре, о гибели Нильсенов. Спрашиваю, не родственники ли они мальчику или, может быть, знают кого-то из его родни.

– А что, если родственники окажутся не лучше родителей?

– Послушай, Кора, – сказал он, подливая в чашку сливки. – Мы уже все обсудили. Это не наше дело.

Она крепко сжала побледневшие губы.

– Испуганный ребенок – это мое дело, – сердито заявила она. – Может быть, ты.

Она замолчала, встретившись с его терпеливым взглядом.

– Что ж, – сказала она, отворачиваясь, – все правильно.

– Кора, это не наше дело.

Он не заметил, как задрожали ее губы.

– Значит, он так и не будет говорить! Будет бояться каждой тени!

Она резко развернулась, и с губ ее сорвался крик, в котором странно переплелись любовь и возмущение:

– Это преступление!

– Это то, что мы обязаны сделать, – спокойно ответил он. – Это наш долг.

– Долг, – повторила она пустым, безжизненным голосом.

Она не могла уснуть. Прерывистый храп Гарри раздражал ее слух. Она лежала и смотрела на скачущие по потолку тени, но перед глазами ее стояла одна и та же картина.

Летний день, звонок в заднюю дверь. На пороге топчутся люди, и среди них Джон Карпентер с виноватым выражением лица. Его руки оттягивает завернутое в одеяло неподвижное тело.

В тишине слышно, как падают капли на выбеленные солнцем доски, медленно и с каждым разом все реже, словно последние удары умирающего сердца. «Он купался в озере, миссис Уилер, и.»

Она вздрогнула, лежа на кровати, как вздрогнула и тогда – потрясенно, безмолвно. От мучительных воспоминаний руки ее сжались до белизны. Все эти годы она ждала – ждала того момента, когда ребенок снова оживит ее дом.

К завтраку Кора вышла с осунувшимся лицом и черными кругами под глазами. С упрямым видом она сновала между плитой и столом, накладывая на тарелку мужа яичницу и оладьи, наливая кофе, но так и не заговорив с ним.

Он поцеловал ее на прощание, и она встала возле окна гостиной, наблюдая, как он устало бредет по дорожке к машине. Муж давно уехал, а Кора все смотрела на три конверта, лежавшие стопкой возле задней крышки почтового ящика.

Пааль спустился по лестнице и улыбнулся ей. Она поцеловала его в щеку и молча встала за его спиной, любуясь тем, как он пьет апельсиновый сок. То, как он сидел, как держал стакан, напоминало ей.

Пока Пааль ел кашу, она дошла до почтового ящика, забрала три конверта и заменила их другими – на случай, если муж спросит почтальона, забрал ли тот утром три его письма.

Пока Пааль ел яичницу, она спустилась в подвал и бросила письма в печь. Сначала загорелось то, что адресовано в Швейцарию. Потом те, что должны были отправиться в Германию и Швецию. Она поворошила угли кочергой; обгоревшие конверты рассыпались и исчезли в огне черным конфетти.

Шли недели, и с каждым днем слабела защита его разума.

– Пааль, дорогой, ну неужели ты не понимаешь?

Терпеливый, ласковый голос этой женщины притягивал его, но одновременно и отпугивал.

– Неужели ты не можешь сказать это для меня? Просто чтобы сделать мне приятное. Пааль?

Он понимал, что ею движет только любовь, но звук постепенно разрушал его. Сковывал мысли, словно заключая в кандалы его дух.

– Ты хочешь ходить в школу, Пааль? В школу. Хочешь?

Ее лицо казалась маской заботливой преданности.

– Попробуй сказать что-нибудь. Пааль. Просто попробуй.

Он защищался, пугаясь все сильней. Тишина приносила его разуму фрагменты смысла. Но звук возвращался и облачал их в громоздкую, неуклюжую плоть. Смысл соединялся со звуками. Эти связи создавались с пугающей быстротой. Он боролся с ними. Звуки покрывали легкие, стремительные символы отвратительным связывающим тестом, которое потом нужно было поместить в печь произношения и разделить на жалкие отрезки слов.

Он боялся этой женщины, но нуждался в ее тепле, в защите ее рук. Словно маятник, он раскачивался от боязни к приязни и обратно.

А звуки продолжали пробивать дорогу к его разуму.

– Мы не можем больше ждать известий от этих людей, – сказал Гарри. – Он должен пойти в школу, вот и все.

– Нет, – ответила Кора.

Он отложил газету в сторону и посмотрел на нее. Она не подняла глаз от вязанья.

– Что значит «нет»? – раздраженно спросил он. – Каждый раз, когда я завожу речь о школе, ты говоришь «нет». Почему он не должен ходить в школу?

Спицы замерли и опустились на ее колени. Кора по-прежнему смотрела на них.

– Не знаю, – сказала она. – Только это. – С губ ее сорвался огорченный вздох. – Не знаю, – повторила она.

– Он пойдет туда с понедельника, – решительно объявил Гарри.

– Но он боится.

– Конечно боится. Ты бы тоже боялась, если бы не умела говорить, когда все вокруг говорят. Мальчику нужно образование, вот и все.

– Но он вовсе не недоразвитый, Гарри. Я. клянусь, он иногда понимает меня. Без всяких слов.

– Как это?

– Не знаю, но. Послушай, Нильсены не были глупыми людьми. Они не могли просто так отказаться от обучения мальчика.

– Если они его чему-то и учили, – проворчал Гарри, снова взяв газету, – то этого совсем не заметно.

Они попросили мисс Эдну Франк встретиться с мальчиком, и та пообещала сохранять беспристрастность.

То, что воспитанию Пааля Нильсена уделялось прискорбно мало внимания, не подлежало никакому сомнению, однако незамужняя учительница твердо решила, что это знание никак не повлияет на ее отношение к мальчику. Ребенок нуждался в понимании. Вред, нанесенный ему жестоким обращением родителей, необходимо было исправить, и мисс Франк возложила эту миссию на себя.

Быстро и решительно вышагивая по главной улице Джерман-Корнерс, мисс Франк вспоминала о той сцене в доме Нильсенов, когда она вместе с шерифом Уилером пыталась уговорить их отдать Пааля в школу.

Какое самодовольство выражали их лица! Какое вежливое пренебрежение! «Мы не хотим, чтобы наш мальчик учился в школе», – всплыли в памяти слова профессора Нильсена. Как вам нравится подобное высокомерие? Не хотим – и все. Отвратительное отношение.

«Что ж, по крайней мере, теперь ребенок избавлен от этого, – подумала она. – Возможно, пожар явился для него благословением».

– Мы написали им четыре или пять недель назад, – объяснил шериф. – Но еще не получили ответа. Мы не можем позволить, чтобы мальчик оставался в нынешнем положении. Ему нужно учиться.

– Разумеется, нужно, – согласилась мисс Франк.

Ее бледное лицо приняло обычное выражение твердой убежденности в своей правоте. Над верхней губой виднелась полоска усиков, острый подбородок почти сходился в точку. На Хеллоуин ребятишки из Джерман-Корнерс внимательно следили за трубой ее дома.

– Он очень застенчив, – сказала Кора. Пожалуй, эта средних лет учительница излишне жесткая по натуре. – Он будет ужасно испуган. Ему необходимо понимание.

– Он его получит, – заверила мисс Франк. – Но давайте уже посмотрим на мальчика.

Кора спустилась вместе с Паалем по лестнице, тихо приговаривая:

– Не бойся, мой дорогой. Бояться нечего.

Пааль вошел в гостиную и посмотрел в глаза мисс Эдны Франк.

Только Кора почувствовала, как оцепенело его тело – как будто вместо сухощавой старой девы он встретился с обращающей взглядом в камень Медузой. Мисс Франк и шериф не заметили, как вспыхнула зеленоватая радужка его глаз, как дернулся на мгновение уголок рта. Никто из них не ощутил, как поднялась в нем волна паники.

Мисс Франк улыбнулась и протянула к нему руки:

– Подойди ко мне, дитя мое.

И в тот же миг ворота восприятия захлопнулись, скрыв мучительное мерцание.

– Идем, дорогой. Мисс Франк пришла, чтобы помочь тебе.

Кора подтолкнула его вперед, ощутив пальцами, что он дрожит от ужаса.

Снова наступила тишина. В этот момент Паалю показалось, что он входит в склеп, который веками не открывался. На него повеяло ветром смерти, порождения отчаяния заползли в его сердце, чужая мимолетная зависть и ненависть нахлынули на него, скрытые за туманом искаженной памяти. Это было похоже на чистилище, которое нарисовал однажды отец, рассказывая о мифах и легендах. Только сейчас все происходило не в легенде.

Ее прикосновение было сухим и холодным. Темный мучительный ужас бежал по ее венам и вливался в него. Безмолвный крик сжал его горло. Их взгляды снова встретились, и тут Пааль понял, что женщина почувствовала, как он заглянул в ее разум.

Потом она заговорила, и он освободился, совсем обессилевший, с широко раскрытыми от страха глазами.

– Думаю, мы с тобой поладим, – сказала она.

Водоворот!

Пааль отшатнулся и наткнулся спиной на жену шерифа.

Это ощущение было повсюду и росло, росло – словно он был счетчиком Гейгера, приближающимся к какому-то фантастическому, пульсирующему потоку атомной энергии. Ближе, еще ближе, тонкие датчики в его разуме очнулись, загорелись, завибрировали, реагируя на все возрастающее давление находящейся рядом силы. Хотя его восприятие заметно ослабло за последние три месяца, теперь он чувствовал это очень отчетливо. Как будто он приближался к сосредоточению жизни.

Это была молодая жизнь.

Потом дверь открылась, голоса стихли, и все это хлынуло на него, словно мощный электрический ток – дикий и необузданный. Он вцепился пальцами в юбку Коры, глаза его округлились, учащенное дыхание вырывалось из приоткрытых губ. Он неуверенно обвел взглядом ряды внимательных детских лиц, и волны искаженной энергии снова накрыли его запутанной неуправляемой сетью.

Мисс Франк отодвинула в сторону стул, сошла с шестидюймового возвышения и направилась к ним по проходу.

– Доброе утро, – бодро сказала она. – Мы как раз начинаем сегодняшние занятия.

– Я. надеюсь, все будет в порядке.

Кора опустила глаза на Пааля, который оглядывался вокруг сквозь пелену слез:

– Ох, Пааль.

Она наклонилась, погладила его светлые волосы и встревоженно заглянула в лицо.

– Пааль, дорогой, не бойся, – прошептала она.

Он растерянно смотрел на нее.

– Дорогой, здесь совсем нечего.

– А теперь оставьте его, – перебила ее мисс Франк.

Она положила руку на плечо Пааля, не обращая внимания на пробежавшую по спине мальчика дрожь.

– Скоро он вернется домой, миссис Уилер. Но сейчас вы должны оставить его одного.

– Да, но. – начала было Кора.

– Нет, поверьте мне, это единственный способ, – поспешила убедить ее мисс Франк. – Пока вы не уйдете, он так и будет плакать. Поверьте, я такого навидалась.

Поначалу он не хотел отпускать Кору, цепляясь за нее, как за единственный осколок привычного в море неведомого. И только когда тонкие, но крепкие руки мисс Франк разделили их, Кора попятилась и закрыла дверь, бросив на Пааля полный жалости и тревоги прощальный взгляд.

Он остался стоять, вздрагивая, не способный произнести ни единого слова, чтобы попросить помощи. Его сбитый с толку разум пытался отправить слабые сигналы общения, но они разрушались и пропадали в этом хаосе. Он быстро отступил и попытался закрыться, но тщетно. Ему больше ничего не оставалось, кроме как прекратить сопротивление и подставить себя под жалящий поток мыслей, пока они не превратились в ошеломляющее и лишенное всякого смысла цунами.

– Ну, Пааль. – услышал он голос мисс Франк и робко посмотрел на нее. – Проходи скорей.

Слов он не понял, но почувствовал их резкое звучание и безошибочно определил исходящий от нее поток необъяснимой враждебности. Он поплелся вслед за ней, прокладывая тонкую дорожку восприятия к живой поросли юных неподготовленных разумов, в которых память о врожденной способности к осознанию была погребена под толстым отупляющим слоем чужих внушений.

Мисс Франк подвела его к столу и поставила перед классом. Он тяжело дышал, словно все окружавшие его чувства были руками, которые толкали и давили на него.

– Дети, это Пааль Нильсен, – объявила мисс Франк, и звук ее голоса словно провел лезвием по тонкому переплетению мыслей. – Нам придется быть с ним очень терпеливыми. Дело в том, что родители не научили его говорить.

Она посмотрела на него с таким видом, с каким обвинитель в суде мог бы предъявить присяжным главное вещественное доказательство.

– Он ни слова не понимает по-английски, – продолжала мисс Франк.

На мгновение установилась мучительная тишина. Мисс Франк крепче сжала его плечо.

– Значит, мы поможем ему научиться. Так ведь, дети?

Слабый ропот пробежал по партам, тонкий, писклявый:

– Да, мисс Франк.

– Ну, Пааль. – сказала она.

Он не обернулся. Она потрясла его за плечо.

– Пааль, – повторила миссис Франк.

Он посмотрел на нее.

– Ты можешь сказать свое имя? – спросила она. – Пааль. Пааль Нильсен. Ну давай. Скажи свое имя. – Она вцепилась пальцами ему в плечо, словно когтями. – Скажи: Пааль. Па-аль.

Он всхлипнул. Мисс Франк отпустила его.

– Ты научишься, – холодно проговорила она.

Голос ее бодрости не внушал.

Он болтался посреди всего этого, как приманка на крючке, опущенная в воду для жадных голодных ртов, из которых непрерывно раздаются ослабляющие разум звуки.

– Это лодка. Она плавает по воде. Люди, которые плавают в лодке, называются матросами.

В букваре под картинкой с лодкой напечатаны слова о ней.

Однажды отец тоже показывал Паалю картинку. На ней тоже была нарисована лодка, но отец не произносил бесполезных слов о лодке. Отец просто изображал картинками и звуками все, что имело отношение к лодке. Большие синие бугры волн. Серо-зеленые гребни с белыми верхушками бились о борт, раскачивая, подбрасывая и сотрясая кораблик. Штормовой ветер свистел в парусах. Тихое величие океанского заката соединяло алой печатью море и небо.

– Это ферма. На ферме выращивают пищу. Люди, которые выращивают пищу, называются фермерами.

Слова. Пустые, не способные передать тепло влажной земли. Или шорох золотого моря колосьев на ветру. Или вид солнца, садящегося за красной стеной скотного двора. Запах луговой травы, доносимый ветром, легкий перезвон коровьих колокольчиков.

– Это лес. Лес состоит из деревьев.

Не было никакого смысла в этих мертвых черных символах, хоть смотри на них, хоть слушай. Ни звука ветра, текущего вечной рекой над высокими зелеными кронами. Ни запаха сосен и берез, дуба и клена. Ни мягкости столетнего ковра из упавших листьев под ногами.

Слова. Грубо отрезанные фрагменты смысла, которые невозможно оживить или расширить. Черные линии на белом фоне. Это кошка. Это собака. Кошка, собака. Это мужчина. Это женщина. Мужчина, женщина. Машина. Лошадь. Дерево. Стол. Дети. Каждое слово было капканом для его разума. Ловушкой, норовящей захватить в плен изменчивое и безграничное восприятие.

Каждый день она выводила его на возвышение.

– Пааль, – говорила она, указывая на него пальцем. – Пааль. Скажи: Пааль.

Он молча смотрел на нее, слишком понятливый, чтобы не уловить связь между звуками и жестами, но слишком испуганный, чтобы желать продолжения.

– Пааль. – Ее костлявый палец упирался ему в грудь. – Пааль. Пааль. Пааль.

Он сопротивлялся, обязан был сопротивляться. Он гасил взгляд, словно не замечая ничего вокруг, и мысленно сосредоточивался на руках матери. Он понимал, что это война. Каждое новое прикосновение к его сознанию вызывало у него слабость и тошноту.

– Ты не слушаешь меня, Пааль Нильсен, – говорила мисс Франк, тряся его за плечо. – Ты упрямый и неблагодарный мальчик. Неужели ты не хочешь стать таким, как другие дети?

Она таращила на него глаза, сердито сжимала не знавшие поцелуев губы.

– Садись, – говорила она.

Он не двигался с места. Она брала его за плечо жесткими пальцами и уводила с платформы.

– Садись, – повторяла она, обращаясь к нему, как к глупому щенку.

И так каждый день.

Кора проснулась в одно мгновение. Еще через мгновение она встала и торопливо прошла через спальню к двери. За спиной у нее тяжело дышал во сне Гарри. Она отгородилась от этого звука, повернула ручку двери и вышла в коридор.

– Дорогой мой.

Он стоял у окна и смотрел на улицу. Потом обернулся, услышав ее голос, и в слабых отблесках ночных фонарей она увидела ужас на его лице.

– Дорогой, ложись спать.

Она отвела его в детскую, уложила в постель и села рядом, держась за его тонкие холодные руки.

– Что случилось, дорогой?

Он посмотрел на нее широко раскрытыми, полными боли глазами.

– Ох! – Она наклонилась и прижалась теплой щекой к его щеке. – Чего ты испугался?

В темноте ей почудилось, будто перед ней мелькнуло видение классной комнаты и мисс Франк.

– Это из-за школы? – спросила она, уверенная, что эта мысль случайно пришла ей в голову. Ответ был написан на его лице.

– В школе нечего бояться, дорогой. Ты.

Она заметила выступившие на его глазах слезы, обняла мальчика и крепко прижала к себе. «Не бойся, – мысленно обратилась к нему она. – Прошу тебя, дорогой, не бойся. Я с тобой, и я люблю тебя так же сильно, как любили твои родители. Даже сильней».

Он отшатнулся и посмотрел на нее так, будто ничего не понял.

Когда автомобиль остановился на заднем дворе дома, Вернер заметил, как какая-то женщина отпрянула от кухонного окна.

– Мы ждали известий от вас, но не получили в ответ ни слова, – сказал Уилер. – Вы не можете винить нас за то, что мы взяли мальчика к себе. Мы поступили так, как считали правильным.

Вернер коротко, отстраненно кивнул.

– Понимаю, – спокойно ответил он, – но мы не получали никаких писем.

Они молча сидели в автомобиле. Вернер смотрел на дом сквозь лобовое стекло, Уилер смотрел на свои руки.

«Хольгер и Фанни погибли, – думал Вернер. – Какое ужасное открытие! А мальчик попал к ничего не понимающим невеждам. В каком-то смысле это еще ужасней».

Уилер думал о тех письмах и о Коре. Нужно было написать еще раз. И все же письма должны были попасть в Европу. Не могла же почта все четыре раза ошибиться адресом?

– Итак, – проговорил он наконец, – вы хотите увидеться с мальчиком?

– Да, – ответил Вернер.

Двое мужчин вышли из машины и направились через задний двор к деревянному крыльцу. «Вы учили его говорить?» – хотел спросить Вернер, но не решился. О том, что мальчика подвергли воздействию грубой силы обычной речи, страшно было даже подумать.

– Я позову жену, – сказал Уилер. – Гостиная там.

Шериф поднялся по задней лестнице, а Вернер медленно прошел по коридору в гостиную, снял плащ и шляпу и положил их на спинку деревянного стула. Сверху послышался слабый звук голосов – мужского и женского. Женский звучал взволнованно.

Он услышал шаги и обернулся.

Жена шерифа спустилась следом за мужем. Она вежливо улыбнулась, но Вернер понимал, что его приход ее не обрадовал.

– Садитесь, пожалуйста, – пригласила она.

Он подождал, пока она не сядет на стул, и сам опустился на диван.

– Так чего вы хотите? – спросила миссис Уилер.

– Разве ваш муж не сказал вам.

– Он сказал, кто вы такой, – перебила его она. – Но не объяснил, почему вы хотите видеть Пола.

– Пола? – удивленно повторил Вернер.

– Мы. – Она нервно сжала руки. – Мы изменили его имя на Пол. Оно звучит привычней. То есть привычней для Уилеров.

– Ясно, – вежливо кивнул Вернер.

Они замолчали.

– Хорошо, – заговорил наконец Вернер. – Вы хотите знать, зачем мне нужно увидеться с мальчиком. Я постараюсь объяснить как можно короче.

Десять лет назад в Гейдельберге четыре супружеские пары – Элкенберги, Кальдеры, Нильсены и мы с женой – решили провести эксперимент на наших детях, еще не родившихся. Эксперимент над их сознанием.

Понимаете, мы исходили из того, что древние люди, лишенные сомнительных преимуществ языкового общения, были телепатами.

Кора вздрогнула на своем стуле.

– Больше того, – продолжал ничего не заметивший Вернер, – главный источник этой врожденной способности все еще существует – своего рода нематериальная миндалина, мозговой аппендикс – не используемый, но вовсе не бесполезный.

Итак, мы приступили к работе, исследуя физиологию и одновременно развивая телепатические способности наших детей. Каждый месяц мы обменивались сообщениями, постепенно совершенствуя наши методы. В конечном счете мы собирались основать колонию для наших подросших детей и поддерживать ее до тех пор, пока эти способности не станут их второй натурой.

Пааль – один из этих детей.

Уилер был потрясен.

– Все так и было? – спросил он.

– Именно так.

Кора застыла на стуле, ошеломленно глядя на высокого немца. Она думала о том, что Пааль, казалось, и в самом деле понимал ее без всяких слов. О том, как он боялся школы и мисс Франк. О том, сколько раз она просыпалась среди ночи и подходила к нему, хотя он не издавал ни единого звука.

– Что? – спросила она, перебивая Вернера.

– Я спрашиваю, можно ли мне теперь увидеть мальчика?

– Он сейчас в школе. Вернется домой примерно.

Она осеклась, увидев на лице Вернера гримасу отвращения.

– В школе? – переспросил он.

– Пааль Нильсен, встань.

Маленький мальчик сполз со своего места и встал возле парты. Мисс Франк подала ему знак рукой, и он, словно старик, прошаркал к возвышению и остановился рядом с ней, как обычно.

– Выпрямись, – велела мисс Франк. – Расправь плечи.

Он шевельнул плечами и распрямил спину.

– Как тебя зовут? – спросила мисс Франк.

Мальчик поджал губы. Из горла его вырвался сухой хрип.

– Как тебя зовут?

В классе стало тихо, если не считать беспокойной детской возни. Изменчивый поток их мыслей обдувал его, как внезапные порывы ветра.

– Скажи свое имя.

Он не ответил.

Старая дева посмотрела на него, и вдруг в ее голове мелькнули воспоминания из детства. Изможденная мать, одержимая маниакальными идеями, заставляла ее по нескольку часов подряд сидеть в темной гостиной, где она, положив руки на большой круглый стол для спиритических сеансов, пыталась установить связь с недавно умершим отцом.

Память о тех ужасных годах еще оставалась с ней – всегда оставалась с ней. Мать злоупотребляла ее слабой способностью к восприятию, искажала и запутывала до тех пор, пока она не возненавидела все, что было с этим связано. Восприятие было злом, несущим с собой боль и страдания.

Мальчика необходимо было спасти от этого.

– Дети, – сказала она, – я хочу, чтобы вы все подумали о том, что его зовут Пааль.

(Как бы ни называла мальчика миссис Уилер, это было его настоящее имя.)

– Просто подумайте. Не произносите его вслух, а только подумайте: Пааль, Пааль, Пааль. Когда я досчитаю до трех. Понятно?

Дети уставились на нее, некоторые закивали, и только самые послушные пропищали: «Да, мисс Франк».

– Хорошо, – сказала она и начала считать: – Раз. два. три.

Словно ураган обрушился на его мозг, пробивая и разрывая способность к восприятию. Он вздрогнул, стоя на возвышении, и бессильно приоткрыл рот.

Ураган становился все сильней, вся энергия молодости слилась в единую непреодолимую силу. «Пааль. Пааль. ПААЛЬ!» – вопила она в тканях его мозга.

И на самом пике, когда он уже решил, что голова сейчас взорвется, голос мисс Франк разрезал его сознание:

– Скажи это! Пааль!

– Вот он и пришел, – сказала Кора, отворачиваясь от окна. – Пока он еще не появился здесь, я хочу извиниться за свою грубость.

– Ничего страшного, – рассеянно ответил Вернер. – Я прекрасно вас понимаю. Конечно же, вы думали, что я приехал забрать у вас мальчика. Но, как я уже сказал, у меня нет законных прав на него, поскольку я ему не родственник. Я просто хочу взглянуть на ребенка моих коллег, о чьей ужасной смерти я только что узнал.

Он заметил, как что-то беспокойно шевельнулось в ее горле, а в голове поднялась волна паники. Это она уничтожила письма своего мужа. Вернер тут же все понял, но ничего не сказал. Он почувствовал, что муж тоже догадался об этом. У нее и так будут большие неприятности.

Они услышали, как Пааль поднимается по ступенькам парадного крыльца.

– Я заберу его из школы, – сказала Кора.

– Может быть, и не стоит, – ответил Вернер, оглядываясь на дверь.

Несмотря ни на что, сердце его застучало быстрее, а пальцы на коленях задрожали. Он послал мальчику сообщение без слов. Это было приветствие, которое придумали четыре супружеские пары, своего рода пароль.

«Телепатия, – подумал он, – это обмен разнообразными эмоциями между разумами, не зависящий от общеизвестных чувственных каналов».

До того как дверь открылась, Вернер успел послать сигнал дважды.

Пааль неподвижно замер на пороге.

Вернер видел узнавание в глазах мальчика, но в мыслях того были только смущение и неуверенность. Затуманенный образ Вернера мелькнул в его голове. Там присутствовали все – Вернер, Элкенберг, Кальдер, а также их дети. Но теперь все они были скрыты и трудноуловимы. Вскоре и этот образ исчез.

– Пол, это мистер Вернер, – сказала Кора.

Вернер молчал. Он послал еще одно сообщение – такое сильное, что Пааль не мог не ощутить его. По лицу мальчика пробежала тень недоумения и тревоги, словно бы он чувствовал, что происходит что-то необычное, но не мог понять, что именно.

Лицо мальчика сделалось еще более смущенным. Кора с тревогой переводила взгляд с него на Вернера и обратно. Почему Вернер ничего не говорит? Она открыла было рот, но вовремя вспомнила, о чем рассказывал немец.

– Послушайте, что здесь. – начал Уилер, но Кора замахала рукой, останавливая его.

«Думай, Пааль, – мысленно умолял Вернер. – Используй свой разум».

Внезапно из горла мальчика вырвался тяжелый, мучительный всхлип. Вернер вздрогнул.

– Меня зовут Пааль, – произнес мальчик.

По спине Вернера пробежал холодок. Голос был неуверенный, почти кукольный. Тонкий, дрожащий, ломкий.

– Меня зовут Пааль.

Он никак не мог остановиться. Словно подхлестывал себя, зная, что произошло, но желая вытерпеть это знание как можно дольше.

– Меня зовут Пааль. Меня зовут Пааль.

Бесконечное, пугающее бормотание. Охваченный паникой мальчик словно бы искал в этих звуках незнакомую силу, которой был лишен.

– Меня зовут Пааль, – повторял он даже после того, как Кора крепко его обняла. – Меня зовут Пааль. – Сердито, жалобно, безостановочно. – Меня зовут Пааль. Меня зовут Пааль.

Вернер прикрыл глаза.

«Поздно».

Уилер предложил подвезти Вернера до автобусной станции, но тот сказал, что хочет пройтись. Профессор попрощался с шерифом и попросил извиниться за него перед миссис Уилер, которая увела плачущего мальчика наверх.

Под накрапывающим дождем Вернер уходил все дальше от дома шерифа, от Пааля.

Он понимал: дать оценку этому случаю не так-то просто. Здесь нельзя говорить о правильном и неправильном. Несомненно, это не было противостоянием добра и зла. Миссис Уилер, шериф, учительница мальчика, жители Джерман-Корнерс – все они, вероятно, хотели как лучше. Неудивительно, что они пришли в возмущение при мысли, что родители семилетнего ребенка не научили его говорить. Поэтому можно считать, что они действовали в соответствии с законом и из благих побуждений.

Просто зло очень часто вырастает из самых добрых намерений.

Нет, лучше оставить все как есть. Взять Пааля с собой в Европу – ко всем остальным – было бы ошибкой. При желании он мог бы этого добиться: все четыре семейные пары обменялись документами, дающими право на опекунство над ребенком, если что-то случится с его родителями. Но это причинило бы Паалю еще больше неудобств. Он стал бы обученным телепатом, а не врожденным. Хотя, по их теории, все дети рождались с атавистической способностью к телепатии, которую так просто утратить и так трудно восстановить.

Вернер покачал головой. Жаль, что так вышло. Мальчик остался без родителей, без своего дара, даже без имени.

Он потерял все.

Впрочем, может быть, и нет.

Продолжая идти к станции, Вернер направил свой разум к дому шерифа. Они стояли у окна в комнате Пааля и смотрели на закат, окрашивающий Джерман-Корнерс в огненные цвета. Пааль прижался щекой к жене шерифа. Последний ужас от потери своих способностей еще не рассеялся, но было там и нечто другое, что уравновешивало его. Нечто, что Кора еще не до конца поняла, но уже почувствовала.

Родители Пааля не любили его. Они были слишком увлечены своей работой, чтобы у них оставались время и силы на любовь к ребенку. Доброта – да, внимание – постоянно, но все же они воспринимали Пааля как часть эксперимента.

Поэтому любовь Коры Уилер могла показаться Паалю чем-то еще более странным, чем разрушающая сила человеческой речи. Но так будет не всегда. В тот момент, когда остатки его дара развеются, разум Пааля останется беззащитным, но Кора будет рядом и сумеет смягчить боль. И всегда будет рядом.

– Вы нашли того, кого искали? – спросила седая женщина за прилавком, заваривая кофе Вернеру.

– Да, спасибо, – ответил он.

– И где же он?

Вернер улыбнулся:

– Дома.

Перевод С. Удалина

Ударная волна

– Говорю тебе, с ним что-то творится, – сказал мистер Моффат.

Кузен Уэндалл потянулся за сахарницей:

– Значит, они правы. – Он насыпал сахара в кофе.

– Ничего подобного! – резко возразил Моффат. – Совершенно они не правы.

– Но если он не работает.

– Он работал, примерно до прошлого месяца. И работал превосходно, когда они решили вдруг, что его надо заменить.

Пальцы мистера Моффата, бледные и желтоватые, замерли на столе. Нетронутые яичница и кофе остывали рядом.

– Почему ты так расстраиваешься? – спросил Уэндалл. – Это же просто орган.

– Это гораздо больше, чем орган. Он был здесь даже до того, как достроили церковь. Восемьдесят лет он здесь. Восемьдесят!

– Долгий срок. – Уэндалл откусил от намазанного джемом тоста. – Может, даже слишком долгий.

– С ним все в полном порядке, – продолжал Моффат. – По крайней мере, было до сих пор. Вот почему мне бы хотелось, чтобы сегодня утром ты посидел со мной на хорах.

– Может, все же показать орган какому-нибудь мастеру?

– Он только согласится со всеми остальными, – горько произнес Моффат. – Просто скажет, что орган слишком стар, слишком изношен.

– Может, так оно и есть.

– Ничего подобного! – Мистер Моффат раздраженно передернулся.

– Ну, не мне судить. Хотя орган действительно очень старый.

– Он прекрасно работал до сих пор. – Мистер Моффат уставился в чашку с черным кофе. – Чтоб их всех. – пробормотал он. – Решили от него избавиться. Чтоб их.

Он закрыл глаза.

– Может, он понимает? – сказал мистер Моффат.

Стук их каблуков, похожий на тиканье часов, нарушил тишину церкви.

– Сюда, – показал Моффат.

Уэндалл толкнул толстую дверь, и они пошли вверх по мраморной винтовой лестнице. На втором этаже Моффат переложил портфель в другую руку и достал кольцо с ключами. Он отпер дверь, и они вошли в пыльную темноту хоров. Они двигались сквозь тишину, два отдающихся слабеньким эхом звука.

– Вон туда, – сказал Моффат.

– Да, я вижу, – отозвался Уэндалл.

Старик сел на отполированную за долгие годы до зеркального блеска скамью и включил маленькую лампу. Конус света разогнал тени по углам.

– Думаешь, солнца не будет? – спросил Уэндалл.

– Не знаю.

Мистер Моффат отпер и с грохотом откинул ребристую крышку органа, раскрыл пюпитр. Нажал на истертую за долгие годы кнопку.

В кирпичной комнатке справа внезапно раздался выдох, гул нарастающей энергии. Стрелка воздушного манометра пробежала по шкале.

– Теперь он ожил, – сказал Моффат.

Уэндалл пробормотал что-то и пошел по хорам. Старик последовал за ним.

– Что ты думаешь? – спросил он, когда они вошли в кирпичную комнату.

Уэндалл пожал плечами:

– Не могу сказать. – Он посмотрел, как работает мотор. – Воздушная струя, – сообщил он. – Движется благодаря воздействию электромагнитного поля.

Уэндалл прислушался:

– Звук вроде нормальный.

Он прошелся по маленькой комнатке.

– А это что такое? – показал рукой Уэндалл.

– Переключатели клапанов. Чтобы воздухопроводы были постоянно наполнены.

– А это вентилятор?

Старик кивнул.

– Хм. – Уэндалл повернулся. – На мой взгляд, все в полном порядке.

Они стояли, глядя вверх, на трубы. Торчащие над полированным фасадом, они походили на громадные золотистые карандаши в деревянной подставке.

– Большой, – сказал Уэндалл.

– Он прекрасен, – добавил мистер Моффат.

– Послушаем его, – предложил Уэндалл.

Они вернулись обратно к кафедре, и мистер Моффат сел за мануалы. Он потянул выдвижной рычаг и нажал на клавишу.

Одинокая нота поплыла по сумраку. Старик нажал на педаль громкости, и нота усилилась. Она пронзала воздух, звук скакал и переливался под куполом церкви, словно бриллиант, выпущенный из пращи.

Старик вдруг вскинул руку:

– Ты слышал?

– Что – слышал?

– Он вздрогнул, – сказал мистер Моффат.

Пока люди входили в церковь, мистер Моффат исполнял хоральную прелюдию Баха «Из глубины взываю я». Руки уверенно двигались по клавишам мануалов, длинноносые туфли танцевали по педалям, и воздух полнился живым звуком.

Уэндалл наклонился к нему и прошептал:

– Солнце все-таки вышло.

Над серебряной макушкой старика сквозь витражное окно просачивался солнечный свет. Радужной дымкой он повисал между рядами труб.

Уэндалл снова придвинулся:

– Звук, по-моему, совершенно нормальный.

– Вот подожди, – сказал мистер Моффат.

Уэндалл вздохнул. Подойдя к ограждению хоров, он взглянул вниз, на неф. Вливающаяся по трем боковым приделам храма толпа растекалась по рядам. Эхо производимого ею шелеста усиливалось и затихало, словно шорох насекомых. Уэндалл наблюдал, как люди рассаживаются на темно-коричневых скамьях. Надо всем и повсюду плыла музыка.

– Псс, – позвал Моффат.

Уэндалл развернулся и подошел к кузену:

– Что такое?

– Слушай.

Уэндалл наклонил голову набок:

– Не слышу ничего, кроме органа и мотора.

– Вот именно, – прошептал старик. – А мотора ты слышать не должен.

Уэндалл пожал плечами.

– И что? – спросил он.

Старик облизнул губы.

– Кажется, снова начинается, – пробормотал он.

Внизу закрылись двери. Моффат скосил глаза на часы, лежащие на пюпитре, потом кинул взгляд на кафедру, где уже появился священник. Он сделал из финального аккорда переливающуюся пирамиду звука, выдержал паузу, затем последовала модуляция меццо форте в соль мажор. Он сыграл начальную фразу из гимна «Восславим Господа».

Священник вскинул руки ладонями вверх, и паства с шуршанием и скрипом поднялась с мест. Через миг церковь наполнилась тишиной. А потом все запели.

Мистер Моффат аккомпанировал, правая рука двигалась привычным маршрутом. На третьей фразе вместе с клавишей, на которую он нажал, опустилась соседняя, и тревожный диссонанс взрезал мелодию. Пальцы старика отдернулись, диссонанс исчез.

– Восславим Отца, Сына и Святого Духа.

Собравшиеся завершили пение долгим «аминь». Пальцы мистера Моффата поднялись над мануалом, он отключил мотор, неф снова наполнился поскрипываниями и шорохами, священник в темном облачении воздел на миг руки и взялся за ограждение кафедры.

– Отец наш небесный, – начал он, – мы, дети Твои, пришли сегодня к Тебе в благоговейном смирении.

Вверху на хорах слабо встрепенулась басовая нота.

Мистер Моффат вздрогнул. Взгляд метнулся на выключатель (нажат), на стрелку воздушного манометра (на месте), на комнату с электродвигателем (все тихо).

– Ты слышал это? – прошептал он.

– Да, вроде слышал, – сказал Уэндалл.

– Вроде? – натянуто переспросил мистер Моффат.

– Ну.

Уэндалл потянулся к манометру и постучал по нему ногтем. Ничего не произошло. Пробурчав что-то, он развернулся и пошел в комнату с электродвигателем. Моффат поднялся и на цыпочках последовал за ним.

– По мне, так он совершенно мертвый, – заключил Уэндалл.

– Надеюсь, что так.

Мистер Моффат почувствовал, как начинают дрожать руки.

Звук органа не должен быть навязчивым во время сбора пожертвований, он призван лишь служить фоном для звяканья монет и шороха банкнот. Мистер Моффат прекрасно это знал. Ни один человек не чувствовал музыку тоньше.

Однако сегодня утром.

Диссонансы совершенно точно не были его виной. Мистер Моффат редко ошибался. Клавиши сопротивлялись, дергались от его прикосновений словно живые – или же это все его воображение? Аккорды бледнели до бесцветных октав, а спустя миг наполнялись звуком – разве это его вина? Старик сидел окаменев, прислушиваясь к неровному музыкальному гулу в воздухе. Когда совместное чтение закончилось и он снова включил орган, тот как будто стал навязывать ему свою волю.

Мистер Моффат повернулся, чтобы сказать что-то кузену.

Неожиданно стрелка еще одного прибора прыгнула с меццо на форте, и громкость увеличилась. Старик почувствовал, как сводит мышцы живота. Бледные руки отпрянули от клавиш, и на секунду осталось только приглушенное шарканье служек и звук падающих в корзинки монет.

Затем руки Моффата вернулись на клавиатуру, и сбор пожертвований снова был приглушен и облагорожен. Старик заметил, как лица прихожан с любопытством поднимались кверху, и он страдальчески поджал губы.

– Послушай, – сказал Уэндалл, когда сбор пожертвований подошел к концу, – а откуда ты знаешь, что это не ты?

– Потому что это не я, – прошептал в ответ старик. – Это он.

– Безумие какое-то. Но если бы тебя здесь не было, он был бы просто хитроумной, но мертвой конструкцией.

– Нет, – покачал головой Моффат, – нет. Он гораздо больше.

– Послушай, ты говорил, тебя беспокоит то, что от него хотят избавиться.

Старик что-то проворчал.

– Так вот, – продолжал Уэндалл, – мне кажется, ты делаешь все это сам, но бессознательно.

Старик задумался над этим. Конечно, орган просто инструмент, он это знает. И звуками управляют его собственные руки и ноги. Без них орган был бы, как сказал Уэндалл, просто хитроумной конструкцией. Трубы, рычаги, неподвижные ряды клавиш, кнопки, педали и сжатый воздух.

– Ну, что скажешь? – спросил Уэндалл.

Мистер Моффат посмотрел на неф.

– Время для «Благословения», – сказал он.

Посреди «Благословения» выдвижной рычаг громкости выскочил, и, прежде чем трясущаяся рука Моффата задвинула его обратно, воздух вздрогнул от громового аккорда, церковь наполнилась всепоглощающим дрожащим звуком.

– Это не я! – просипел он, когда «Благословение» кончилось. – Я видел, рычаг выскочил сам!

– Я не заметил, – сказал Уэндалл.

Мистер Моффат посмотрел вниз, где священник начал читать слова следующего гимна.

– Надо остановить службу. – Голос Моффата дрожал.

– Мы не можем.

– Но что-то вот-вот произойдет, я чувствую.

– Что может произойти? – фыркнул Уэндалл. – В худшем случае прозвучит пара фальшивых нот.

Старик сидел напрягшись и глядел на клавиши. Сцепленные руки лежали на коленях. Затем, когда священник начал читать гимн заново, мистер Моффат заиграл вступительную фразу. Прихожане встали и, после тишины длиной в мгновение, принялись петь.

На этот раз произошедшего не заметил никто, кроме мистера Моффата.

Звук органа обладает тем, что называется инертностью, объективной характеристикой. Органист не в силах изменить качество звука, это попросту невозможно.

Однако мистер Моффат явственно услышал в музыке собственное беспокойство. По спине прошел холодок дурного предчувствия. Он служил органистом тридцать лет. И изучил этот орган лучше всех. Пальцы помнили каждую клавишу, а уши знали каждый звук.

Но в это утро он играл на неведомом ему механизме.

Механизме, электродвигатель которого не отключился, когда закончился гимн.

– Выключи еще раз, – сказал Уэндалл.

– Я выключил, – испуганным шепотом ответил старик.

– Попробуй еще.

Моффат нажал на выключатель. Двигатель работал. Он нажал снова. Двигатель продолжал работать. Он стиснул зубы и в седьмой раз нажал на выключатель.

Мотор замер.

– Мне все это не нравится, – слабо проговорил Моффат.

– Слушай, я уже видел такое раньше. Когда ты нажимаешь на выключатель, между медными контактами оказывается фарфоровый язычок. Это перекрывает электрический ток. Так вот, ты столько раз нажимал на выключатель, что на фарфоре образовался налет меди, и электричество проходит через этот налет. Даже когда выключатель нажат. Я уже видел подобное раньше.

Старик отрицательно покачал головой.

– Он все понимает, – сказал он.

– Это безумие, – заявил Уэндалл.

– Неужели?

Они находились в комнатке с электродвигателем. Внизу священник продолжал службу.

– Совершенно точно. Это же орган, а не человек.

– Я уже не так в этом уверен, – сказал Моффат без всякого выражения.

– Послушай, хочешь знать, в чем может быть причина?

– Он знает, что от него хотят избавиться, – повторил старик. – Вот в чем причина.

– О, ну хватит уже! – Уэндалл нетерпеливо переминался на месте. – Я скажу тебе, в чем причина. Это старая церковь, и орган расшатывает ее стены уже восемьдесят лет. Восемьдесят лет вибрации. Стены начали коробиться, полы – проседать. А по мере того как проседает пол, двигатель перекашивается, провода растягиваются, образуется электрическая дуга.

– Дуга?

– Ну конечно. Электричество идет по дуге.

– Не понимаю.

– Лишнее электричество попадает на двигатель, – пояснил Уэндалл. – В таких моторах образуется электромагнитное поле. Чем больше электричества, тем больше перегрузка. Наверное, ее достаточно, чтобы вызвать все эти явления.

– Но даже если и так, почему он мне сопротивляется?

– Перестань так говорить! – возмутился Уэндалл.

– Но я же знаю, я чувствую!

– Надо отремонтировать электропривод, и все дела. Идем, пошли отсюда. Здесь жарко.

Снова сев на скамью, мистер Моффат замер, пристально глядя на террасы клавиш.

Правда ли то, размышлял он, о чем говорил сейчас Уэндалл, – что причина отчасти в неисправном моторе, отчасти в нем самом? Нельзя делать поспешных выводов, даже если так. Хотя, конечно, в объяснении Уэндалла присутствует здравое зерно.

Мистер Моффат ощущал покалывание в голове. Он чуть вздрогнул и поморщился.

Однако если присмотреться к тому, что происходит: клавиши опускаются сами собой, рычаги выскакивают, громкость не регулируется, звук окрашен эмоциями, хотя должен быть начисто их лишен. Расстройство ли это механизма или расстройство в нем самом, подобное кажется невероятным.

Покалывающая боль не проходила. Наоборот, разгоралась, как костер. Что-то неуемно дрожало в горле. Пальцы рук, лежавших на скамье, тряслись.

Однако вдруг все не так просто? – думал он. Кто поручится, что орган всего лишь неодушевленный механизм? Даже если все то, о чем говорил Уэндалл, правда, разве не может быть так, что орган каким-то образом воспринимает эти факторы? Просевшие полы, натянувшиеся провода, электрическая дуга, перегрузка – разве он не способен этого чувствовать?

Моффат вздохнул и распрямился. На миг задержал дыхание.

Неф расплывался перед глазами. Дрожал, как желатиновая масса. Прихожане исчезали, сливаясь в одно пятно. Склеиваясь в один комок. Кашель паствы гулко разносился в нескольких милях от него. Мистер Моффат пытался сдвинуться, но не мог. Парализованный, он сидел на месте.

И тут на него нахлынуло что-то.

Это было скорее чистое ощущение, почти невыразимое словами. Оно пульсировало в голове электрическим потоком. Испуг, страх, гнев.

Моффат содрогнулся на своей скамье. Его хватало только на то, чтобы с ужасом подумать: «Он знает!» Все остальное стушевалось перед превосходящей силой, которая все разрасталась, наполняя его сознание мраком. Церковь исчезла, паства исчезла, священник и Уэндалл исчезли. Старик повис над бездной, а страх и гнев, словно пара черных крыльев, властно тянули его вверх.

– Эй, что с тобой?

Встревоженный шепот Уэндалла вернул его к реальности. Моффат заморгал.

– А что такое? – спросил он.

– Ты включал орган.

– Включал?..

– И улыбался, – сказал Уэндалл.

Какой-то звук задрожал в горле Моффата. Внезапно он услышал голос священника, читающего слова последнего гимна.

– Нет, – пробормотал Моффат.

– Да в чем дело?

– Я не могу его включить.

– То есть?

– Не могу.

– Почему?

– Не знаю. Я просто.

У старика перехватило дыхание, когда священник внизу перестал говорить и в ожидании поднял глаза. Нет, думал мистер Моффат. Нет, нельзя. Дурное предчувствие схватило его ледяной рукой. Он ощущал, как в горле рождается крик, пока его рука сама тянулась к выключателю.

Двигатель заработал.

Моффат заиграл. Точнее, заиграл орган, словно подчинив своей воле его пальцы. Панический страх клубился в голове старика. Он ощущал все нарастающее желание отключить орган и убежать.

Но продолжал играть.

Он вступил, когда запели прихожане. Целая армия людей, сидевших локоть к локтю, сжимали в руках винно-красные книжечки с гимнами.

– Нет, – выдохнул Моффат.

Уэндалл его не услышал. Старик видел, как растет давление. Стрелка громкости миновала меццо и двинулась к форте. Сухой всхлип вырвался из горла. Нет, пожалуйста, думал он, не надо.

Внезапно рычаг громкости, словно голова змеи, выполз наружу. Моффат в отчаянии задвинул его на место. Зашевелился рычаг унисона. Старик удержал его, он чувствовал, как рычаг напирает на подушечку пальца. Бисеринки пота выступили на лбу. Он кинул взгляд вниз и увидел, что люди посматривают на него. Его глаза переместились на стрелку громкости, которая скакнула на «большое крещендо».

– Уэндалл, попробуй!..

Завершить он не успел. Рычаг громкости снова вылез, и воздух распух от звука. Моффат задвинул рычаг обратно. Он чувствовал, как клавиши и педали движутся сами. Неожиданно выскочил рычаг унисона. Волна неукротимого гула затопила церковь. Нет времени объяснять что-то Уэндаллу.

Орган ожил.

Моффат ахнул, когда Уэндалл перегнулся через него и принялся колотить рукой по выключателю. Ничего не изменилось. Уэндалл выругался и стал дергать рычажок взад-вперед. Двигатель продолжал работать.

Давление достигло предельного значения, каждая труба дрожала от заключенного внутри ураганного ветра. Тоны и обертоны захлебывались в звуковом пароксизме. Гимн был совершенно забит громом враждебных аккордов.

– Быстрее! – выкрикнул Моффат.

– Не отключается! – ответил Уэндалл.

И снова выполз рычаг громкости. Усиленные диссонансы заколотили по стенам. Моффат накинулся на рычаг. Выпрыгнул освобожденный рычаг унисона. Яростный звук сгущался. Словно воющий великан ударял в церковь плечом.

«Большое крещендо». Медленные вибрации раскачивали полы и стены.

Неожиданно Уэндалл подскочил к перилам и закричал:

– Уходите! Все уходите!

Охваченный паникой, Моффат снова и снова жал на выключатель, однако хоры под ним по-прежнему содрогались. Орган все так же изрыгал музыку, которая была уже не музыкой, а только атакующим звуком.

– Уходите! – кричал Уэндалл вниз. – Быстрее!

Первыми не выдержали витражи.

Стекла взорвались, словно по ним выпалили из пушки. Осколки разбившейся радуги дождем посыпались на паству. Женщины кричали, их голоса прорывались сквозь дошедшую до предельной громкости музыку. Люди вскакивали со скамей. Звук ходил от стены до стены разрушительными волнами.

Паникадила разорвались хрустальными бомбами.

– Скорее! – надрывался Уэндалл.

Моффат не мог пошевелиться. Он сидел, бессмысленно таращась на клавиши мануалов, которые сами опускались одна за другой, словно костяшки домино. Он прислушивался к крикам органа.

Уэндалл схватил его за руку и потащил со скамьи. У них над головой разорвались два последних окна, превратившиеся в тучи стеклянной пыли. Под ногами ощущались могучие конвульсии здания.

– Нет! – Голос старика не был слышен, однако его намерения были совершенно очевидны, потому что он выдернул у Уэндалла руку и отступил к скамье.

– Ты с ума сошел?

Уэндалл подскочил к нему и грубо схватил старика. Тот сопротивлялся. Внизу рушились приделы. Паства превратилась в обезумевшее от страха стадо.

– Отпусти! – Лицо мистера Моффата стало похожим на бескровную маску. – Я должен остаться!

– Нет, нельзя! – надрывался Уэндалл.

Он что есть сил вцепился в старика и потащил его с хоров. Штормовые диссонансы вырвались вслед за ними на лестницу, перекрывая голос старика.

– Ты не понимаешь! – кричал мистер Моффат. – Я обязан остаться!

Вверху, на трясущихся хорах, орган играл сам собой, все рычаги выдвинулись наружу, педали громкости были отжаты до предела, двигатель работал, мехи качали воздух, трубы ревели и взвизгивали.

Внезапно треснула стена. Задрожали дверные проемы, камень заскрежетал о камень. Зазубренный кусок штукатурки свалился из-под купола и рассыпался по скамьям облаком белой пыли. Пол вибрировал.

Лавина прихожан текла из дверей. Позади вопящей, толкающейся толпы рвались оконные рамы и, кувыркаясь, приземлялись на пол. Еще одна трещина распорола стену. От известковой пыли стало нечем дышать.

Начали падать кирпичи.

Снаружи, посреди дорожки, застыл мистер Моффат, глядящий на церковь пустыми глазами.

Это он сам. Как же он не понял сразу? Это его испуг, его страх, его гнев. Испуг, что его тоже отдадут на слом, заменят, страх оказаться оторванным от того, что он любил и в чем нуждался, гнев на мир, который спешит избавиться от всего старого.

Именно он превратил орган в маниакальный механизм.

Вот уже последний человек покинул церковь. Внутри рухнула первая стена.

Она осыпалась шумной лавиной кирпича, дерева и штукатурки. Колонны закачались корабельным лесом и быстро упали, сминая скамьи внизу, словно ударами кувалды. Тросы, на которых держались люстры, ослабли, и к общему шуму добавились оглушительные взрывы.

А потом с хоров послышались басовые ноты.

Ноты были такие низкие, что едва воспринимались ухом. Они вибрировали в воздухе.

Педали опустились, усиливая чудовищный аккорд. Он был похож на рык гигантского животного, на рев сотни бушующих океанов, на гул земли, разверзающейся, чтобы поглотить всякую жизнь. Пол поднялся горбом, стены с грохотом сложились. Купол повисел мгновение и ухнул вниз, завалив собой половину центрального нефа. Исполинская туча пыли затянула все пеленой. Внутри этого мутного облака церковь, треща, рассыпаясь на мелкие куски, громыхая и взрываясь, осела на землю.

Позже старик задумчиво бродил по залитым солнечным светом руинам и прислушивался, как орган дышит, словно какое-то неведомое животное, умирающее в древнем лесу.

Перевод Е. Королевой