«Полярные совы с диэлектриком»

Леонид Нетребо ПОЛЯРНЫЕ СОВЫ С ДИЭЛЕКТРИКОМ

Что такое конденсатор? Ни за что не угадаете. А это вот что: две полярные совы с диэлектриком.

Никогда не спорю с дураками и шибко грамотными — себе дороже.

А поскольку кругом, как на подбор, одни такие (сам я человек средний), то по большей части приходиться вести себя нейтрально. Молчать или улыбаться из вежливости — на глупости одних и умничанья других. Поэтому в коллективе меня за глаза называют соответственно жизненной позиции: вежливый молчун. Или: улыбчивый молчун. Без всякого там сарказма, беззлобно. Я не против — ведь, получается, ни умным, ни глупым зацепиться не за что. А злиться им и без меня есть на кого — друг на друга. Энергию девать некуда. Умные аж трясутся, когда их не понимают глупые, а глупые скрипят зубами на грамотных — за то, что из понятных вещей делают невесть что.

Я по молодости пробовал в такие «полярные» диалоги впрягаться. Результат — сами знаете какой: двое дерутся, третий виноват. Нет уж, я лучше губы растяну, когда меня в свидетели привлекают (скажи, мол, принципиально, как на твой взгляд, на чьей стороне правда?). Где понимающе, где нейтрально — улыбнусь. Или сделаю вид, что не расслышал, или задремал, или — некогда мне. Интересно, но некогда — извините, опаздываю, побежал.

Но, увы, убежать не всегда получается. Работа такая.

А работаю я дежурным в оперативно-выездной бригаде, ОВБ по-нашему. Обслуживаем электрические подстанции, которых множество по нашему району разбросано. Постоянного персонала на этих объектах нет, поэтому обслуживает их ОВБ: водитель «Зила», на котором перемещается бригада, и два электромонтера. Один из электромонтеров — я. Работа мне в общем нравится (до пенсии бы на такой протянуть), особенно летом: целый день колесим по проселочным дорогам — природа, сады, огороды неохраняемые. И от начальства далеко, сами себе хозяева: приехали на подстанцию, осмотрелись, кое-что включили-отключили, подкрутили, смазали, грядочки пропололи (там у нас картофельные делянки имеются) перекусили, поспали в тенечке — и айда домой. Так что, повторюсь, ничего так работа. Если б еще компаньоны мои больше помалкивали…

Получается, троих нас как будто специально скомплектовали по интеллектуальному признаку. Я, как уже объяснял, средний, по моим понятиям — нормальный человек. Двое других — полярные. Я их про себя называю полярными совами, что, конечно, не совсем правильно. Но мне так нравится. Игра слов. На основе ассоциаций, как говорит мой напарник Ник Саныч. Из «умный-дурак» получается слово «полярные», потом к нему само собой прикрепляется «совы». Там, где полярные совы, там и северные олени. Олени, значит рога, где рога, там рогоносцы. И так далее, можно вообще чёрте что получить. Люблю, значит, словами играть. Молча, про себя. А что мне остается делать, когда эти двое моих компаньонов каждый раз занимаются одним и тем же, своими бесконечными пустопорожними спорами! Вот и еду между ними, обзываю их про себя то совами, то рогоносцами, где прикорну, где прикинусь, что задремал, где улыбнусь невпопад. Честно сказать, надоело.

Разговоры, как правило, начинаются и продолжаются в машине, где у каждого своего места. Водитель Лёшка, молодой парень, чернокудрый красавец и алиментщик, как и полагается, на своем месте, за рулем. (Я его однажды, для игры слов, окрестил бараном — как нельзя подходит: кудрявая голова над баранкой. Мозги тут ни при чем, хотя и эту тему можно было развить.) С другого краю — пожилой электромонтер с высшим образованием Саныч, гроза доски почета, как про него говорит Лёшка. «Подпольная» кличка Саныча — Президент. Я, понятно, посредине, между двух огней или полюсов (у меня средне-специальное). Как диэлектрик, по-нашему говоря. Если уж совсем по-нашему, по-электрически, то бригада наша — сущий конденсатор с двумя разноименными полюсами и диэлектриком. Заряженный, стало быть, конденсатор.

Ну вот, например, каждый раз в машине происходит приблизительно следующий разговор.

Начинает обычно Лешка:

— Сосед у меня, мужики, — убил бы. Или, как говорил мой бывший хохол-тесть, «вбыв бы».

Президент пока молчит. Поскольку Лёшка упорно смотрит на меня, я улыбаюсь и поднимаю вверх брови. Это можно понять двояко — как одобрение Лёшкиной решительности и как вежливый вопрос: а в чем конкретно дело?

Лёшке того и достаточно, он продолжает:

— Да, хороший тесть был. До сих пор жалко: сало, бульба, горилка, «варэники»… А сосед, блин, в коридоре встретишь — весь из себя такой приветливый и невиноватый. А иногда, сволочь, как врубит с утра свой музыкальный, чёрт бы его побрал, центр, так думаю: выйти, что ли, в коридор, позвонить в дверь, а как чайник высунет, так сковородкой по чайнику!.. Кажись, у него вместо мозгов одни низкие частоты: бух-бух. Поел-поспал — опять: бух-бух! Ну, честное слово — «вбыв бы»!

Президент наконец отзывается, задумчиво глядя на дорогу:

— Каждому человеку, Лексей, хочется быть в чем-то непохожим на других. И когда не хватает способностей или ума на реализацию желанной оригинальности, такой человек просто шумит: голосом, музыкой — какое-никакое, а своеобразие. Или, из той же оперы, чтобы доказать что-то, хватается за последний аргумент — за посуду, например…

— Вот-вот, — простодушно подхватывает Лёшка, — у меня жена, тоже, бывало, как что, так хвать за тарелку, за летающую, как гуманоид. Во! — он откинул ладонью кудель ото лба, в сотый раз показывая черепной шрам. — А вот тесть — душа-человек, и сообразительный. Не то что некоторые. Меня понимал — как никто, — здесь Лёшка осуждающе зыркал на Саныча. — Без всяких завихрений. Ему тоже доставалось. Мы, с ним, бывало… А наутро претензии от супруги — мне одному. А я весь из себя такой невиноватый, говорю, ты чего шумишь, все нормально. Сейчас только анальгинчик пивком запью — и опять как огурчик. А!.. — он в сердцах отмахивает рукой, чуть мне по уху не задевает, видимо, отгоняя душещипательные воспоминания, уверенный, что мы его не поймем.

Несколько минут едем молча. Хорошие минуты. Но, чувствую, конденсатор подзарядился. Скоро начнет понемногу сбрасывать кулоны, пробивая диэлектрик.

Алексей приступает к «основному» разговору. Последовательности на первый взгляд никакой, но всем понятно, что связь с предыдущими словами, сказанными в этой кабине, и не только сегодня, довольно крепкая. Для всех троих это всего лишь продолжение бесконечной идеологической драмы, построенной на диалоге, с одним зрителем.

— По идее, Саныч, нужно быть проще…

— Простота хуже воровства, — устало, но привычно отзывается Президент.

Лёшка делает вид, что не слышит:

— …Потому что мир прост, мы сами его усложняем, — в этой нейтральной, но, как ему кажется, глубокомысленной формуле Лёшкино предложение на мир. Дескать, Саныч, будь простодушнее, последний раз прошу, не умничай и не делай из меня дурака.

Но Президента не задобришь, справедливость для него превыше всего. Явно, он не читал Дейла Карнеги. Как, впрочем, подавно не читал его и Лёшка. Я тоже, можно сказать, мало знаком с этим Дейлом. (Вот, пожалуйста, ассоциация: «Чип и Дейл спешат на помощь» — ха-ха, игра слов. Мультфильм такой есть голливудский. Или диснейлендовский. Не знаю, как Чип, но Дейл иногда, чувствую, мне помогает.) Итак, знаком я с этим американцем, кажется, очень мало, читал только один отрывок из той, всемирно известной, книги в каком-то журнале. Но все же мне запомнилось, как кажется, наиболее важное: не пытайтесь исправить человека, не дайте ему, дураку, почувствовать ваше превосходство, ему это жуть как не понравится — со всеми вытекающими последствиями (проще: своей глупости он вам ни за что не простит). Но что поделаешь: не читал об этом Президент, не читал. Поэтому говорит:

— Я тебе так скажу, Лексей… — Кстати, в том, что Саныч, горожанин до мозга костей, называет Лёшку Лексеем, на деревенский лад, есть тоже определенная месть Лёшкиной простоте: ведь все, в том числе и я, называем Президента полным именем — Николай Александрович или хотя бы, когда гайки крутим, для быстроты, коротко — Ник Саныч. (В свое время у меня из Ник Саныча получился Никсон — отсюда и тайная кличка: «Президент». Так что Президент он даже не простой, а американский.) Один Лёшка упрямо обращается к нему по-своему: Саныч. Звучит вроде как уменьшительно.

— Я так скажу, — говорит Президент, — все глупости, которые происходят в мире, все войны, — оттого, что кто-то хочет по-простому решить сложные вопросы. Рубанул по-македонски и всё, нет гордиева узла. А что всё-то? Гордиев узел — миф, а простак и глупец, для твоего сведения, слова синонимы. По большому счету, простота, ограниченность — всегда агрессивны. Поэтому, в частности, нельзя простых людей пускать во власть.

— Вот я и говорю, — якобы поддерживает его Лёшка почти с радостной интонацией, — все глупостями занимаемся, политическими играми, все сюсюкаемся. Взять хотя бы с этими, как их, чухонцами разными, на Кавказе. Жахнуть бы ракетно-бомбовым ударом, стереть с лица земли, распахать и засеять!.. Жалко? А мы для жалостливых и историков там разных на этой пашне огро-о-омный памятник поставим. С надписью: жили здесь в таком-то веке такие-то скифы, от которых наши казаки форму переняли. Потому что главное — память!..

— С чухонцами… — вздыхает Президент, — м-да, — он заглядывает мне (именно, мне) в лицо: география — два, история — два. Между прочим, политика — это искусство возможного. — Президент делает характерную паузу, глубоко вдыхает и затем выпускает воздух толчками, открывая и закрывая рот, со звуками, похожими на междометия: «Э-ммм… Э-ммм…» — как будто внутренний инструмент настраивает. За этим обычно следует небольшой, но содержательный монолог. Точно: — А если более широко посмотреть, то жизнь — это сплошной компромисс. Ты вот на себя посмотри, какой ты ни крутой (я бы сказал — безответственный, за слова не отвечаешь), какой ни категоричный, а все же, как с утра встал, так и пошел на компромисс. А именно. На работу не хочется — а топаешь. Завгара за вора считаешь — а руку тянешь. И так далее. До самого вечера. А ночью еще и с женой на какой-нибудь компромисс идешь… И по большому счету, знаешь, чем мы с тобой друг от друга отличаемся в своих рассуждениях?.. Вот чем: то, что я говорю в этой твоей кабине, мне не стыдно сказать ни на собрании профсоюзном, ни на митинге, ни на… какой-нибудь генеральной сессии ООН. А тебя за приличный стол с твоими речами просто не пустят. А кушать захочешь — враз по-человечески заговоришь. Так-то.

Что хорошего в этих «полярных совах» — научились не перебивать друг друга. (Иначе, кстати сказать, мне гораздо труднее было б промеж них сидеть.) Поэтому Лёшка только откровенно зевает. Одного зевка не хватает на весь монолог Президента, поэтому выдавливает из себя второй и третий — научился. Лёшка про «жизнь — компромисс» уже сто раз слышал, это для него сложновато, вникнуть из принципа не пытался, поэтому и на сей раз старательно пропускает философию мимо ушей. Были бы на этих ушах заслонки — непременно задвинул бы. К тому же, тема жены для него болезненна в любых вариантах, если она начата не самим Лёшкой. Поэтому он пытается несколько сменить тему:

— Саныч, ты мою систему знаешь. Я бы всю эту мусульманию — грузин там разных, армян…

— Кстати, для общего развития: грузины, между прочим, и армяне, так же, как и осетины, — христиане. Причем, к примеру, грузины христианами стали, за несколько веков до русских и хохлов. Привет бывшему тестю.

— Да ты чё, Саныч, — Лёшка искренне смеется, — говори, да не заговаривайся: они ж чёрные.

— Какой, ты, Лёшка, все-таки дремучий, — Президент закатывает глаза. — Там ведь, среди «чухонцев», Лексей, к твоему сведению, кроме боевиков, большинство — мирные люди. Мирные, понимаешь, Лексей, люди, понимаешь? В том числе твои братья по крови… По вере, если ты во что-то веришь…

— Во-первых, Саныч, бога нет. А ради хорошего дела кому-то и пострадать не грех, — весело парирует Лёшка. — Война-с! — грамматический изыск с частицей «с» звучит откровенным издевательством над собеседником-грамотеем. — А як же-ж!.. — в довершение диалектического вывода восклицает он с глумливой подвывающей интонацией, радостно клацая крупными ровными зубами и причмокивая.

— Категоричность — не от души, сиречь не от бога, а бескомпромиссность не от ума, — тоже быстро реагирует Президент. Демонстративно выглядывает из-за меня, хотя Лёшку ему видно и так, многозначительно проговаривает: — Но что поделаешь, глупость и душа — понятия несовместимые, я только недавно это понял. Ну да ладно, — он светло улыбается, — что это я все про недосягаемое… Хорошо, Лексей, допустим. Бомбим! Но. Ты летал когда-нибудь над горами? А ну-ка, прикинь — прости, господи! — сколько нужно бомб — в горах, в горах! — чтобы уничтожить одного врага? То-то, лоб наморщил — нету столько бомб. — Он опять обратился к «диэлектрику», то есть ко мне, пренебрежительно кивая на Лёшку: — Артиллерист, а?

Я «вдруг» замечаю, что у меня развязался шнурок на ботинке, торопливо наклоняюсь и сосредоточенно отдаюсь возникшей проблеме.

Но Лёшку иронией не прошибешь. Он успокаивает Президента:

— Вот я и говорю, Саныч, не нужно усложнять. Нужно попроще, попроще. Ядерную боеголовочку — и нет проблемы. Одной достаточно. Дешево и сердито.

Саныч трясется в истерическом смехе:

— А мы-то, мы-то?! Сами-то, сами?!.. Ядерное облако, радиация. Это же самоубийство! — он опять обращается ко мне: — Лексей как хочет, а мы с тобой — пас. Воистину… — смех его просто душит, — воистину, не бойся умного врага, а бойся друга-дурака!..

— Ничего, — Лёшка тоже демонстративно обращается ко мне и даже трогает за плечо, мол, не дрейфь: — мы дождемся ветра соответствующего направления, чтоб на нас не дуло, и жахнем! Ховайся, кто может!..

— Да-а-а… — обреченно тянет Президент, — невероятно низкие частоты. Воистину, «вбыв бы», прости господи!.. — И опять обращается ко мне: — Такой у нас, понимаешь, народ: не всякий политик шофер, но каждый шофер — политик!

На этом разговор прерывается. Остаток пути преодолеваем молча. Я пытаюсь фальшиво дремать, делая вид, что ничего не произошло. Исподтишка наблюдаю за обоими. Президент вместе с сигаретой дрожащими руками достает таблетку валидола, тайком сует ее под язык. Закуривает. Лёшка беспечно жует резинку, периодически посматривает в зеркальце под потолком кабины, поправляет кудрявый чубчик.

Как я отношусь к каждому из них, к Лёшке и Президенту? Вроде бы, как оцениваю, так и отношусь. Лёшка — рубаха-парень, рубаху же последнюю и отдаст. Незлопамятный, нежадный. Что еще коллективу надо? Правда, иногда бывает пошл и груб, в смысле, неадекватно ситуации пошл и неадекватно груб. Но при «языковой» решительности, даже жёсткости, — жесткости в нем ноль, мухи не обидит. Президент — сам себе на уме, независимый. Много знает. Иногда по лицу гуляет тень гордыни и презрения — без конкретики, но все равно неприятно. Словом, у меня нашлись бы претензии к тому и другому, но обоих, в принципе, жалко. Наверное, потому, что во мне есть и от того и от другого. Мне не хочется, чтобы они ругались. Я хочу их навечно примирить — худой мир лучше доброй ссоры. Но с кого из этих «полярных сов» и «рогоносцев», «барана» или «президента», начать?

Я решил начать с Президента.

Однажды утром, перед выездом на линию, пока Лёшка бегал к диспетчеру за путевкой, я обратился к Президенту. Мол, Николай Александрович, ты Дейла Карнеги читал?.. То-то. Заметно. Очень жаль. Ты же, Ник Саныч, чего греха таить… У тебя же, между нами говоря, мозгов побольше. Вот и пойди Лёхе навстречу, снизойди, так сказать, попытайся взглянуть на мир его глазами, может и поймешь его как-то. Ведь понять — значит простить. Глядишь, и рассосется эта неприязнь, и перестанешь ты валидол грызть, а он, Лёшка, по твоему благому примеру тоже, возможно, постарается на твою точку зрения встать, хотя ему-то в этом будет и трудновато.

И что бы вы думали, «сложный» Саныч вдруг сразу же и выдал «простую» формулу, прямо как его вечный оппонент:

— А, понял: клин клином вышибают! Что ж, попробуем.

Я даже удивился, как он быстро все подсек и перестроился на простецкий лад.

Пришел Лёшка. Поехали. Началось все как обычно.

— Мужики, а я сегодня грядки свои полоть не буду — нехай им, кукарекают, как говорил мой тесть, — не выспался. Сосед, блин, заколебал…

— А ты его «вбый»!.. Чтоб спать не мешал! Чайником по сковородке!.. — оптимистично посоветовал Президент, вальяжно закуривая.

Лёшка осекся, но быстро «восстановился», видимо, относя «президентский» совет на хорошее настроение Саныча. Миролюбиво ответил:

— Ну ты даешь, Саныч. В принципе, сидеть не охота. Хотя, по системе, от сумы и от тюрьмы не зарекайся, как говорится… Я жене тоже говорил: мне за тебя, дуру, сидеть не охота, но жить, элементарно, тоже хочется. Во! — он опять показал шрам на голове. — А тесть…

— Не-е-т, Лексей, — вкрадчиво, но настойчиво прервал его Президент. — Ты ведь умный парень, надо было с ним — нет, не с тестем, а с соседом — по-умному. Чтобы раз, но навсегда.

Тон Президента показался мне зловещим, но для Лёшки эта явная наигранность оказалась пока недоступной. Не привык он, чтобы Президент говорил о чем-то несерьезно — вот в чем дело. Поэтому мог оценивать слова Президента как угодно, но не как глупую шутку или, тем паче, как утонченное издевательство. Потому что если раньше Президент и издевался, — что было, то было — то как-то по-другому, как-то это было очень уж понятно и, кстати, поэтому необидно (расстраивался после этих «издевательств», почему-то, сам Президент).

Президент стал посвистывать и строить глупое лицо, с преувеличенным вниманием глядя на дорогу.

— Ну и что я должен относительно этого соседа-придурка делать? — Лёшка надеялся получить практический совет. Какую он ни испытывал неприязнь к Президенту, а все-таки считал его вполне образованным. — В правоохранительные органы, что ли заявить, пусть оштрафуют за хулиганство? Он же общественный порядок нарушает — лишает граждан заслуженного покоя. Весь подъезд страдает.

Президент улыбнулся:

— Да ну что ты, Лексей, сам же говорил: менты — колуны, и те невпопад, судьи — грабли, и те дырявые; всех бы в одну подсобку с мелкой решеткой, да запереть. Не-е-ет. Здесь надо мозги включить. Я бы вот что тебе посоветовал…, — тут Президент сделался очень серьезным, как будто выступал на профсоюзном собрании. Нахмурил брови, губы в узел собрал. С таким выражением лица он просто не мог иронизировать — так я до сегодняшнего дня думал. Понизил голос и даже оглянулся, хотя оглядываться в кабине не на что, разве что на календарь с голой женщиной. — Только ты потом, ежели раскусят, никому не говори, что это я тебе посоветовал. Идет?

Лешка кивнул и аж рот открыл — само внимание.

— Ты его, прости господи, попробуй… поджечь. Да-да, что вылупился: сгорит и нет проблем. Все соседи спасибо скажут. Заодно, и слава Герострата тебе обеспечена. Знаешь, мужик был один в Древней Греции, Герострат. Простой такой мужик. Храм сжег — и прославился!.. Дешево и сердито.

У Лёшки вытянулось лицо, он испуганно взглянул на меня.

— Да ты что, Саныч… Николай Александрович… Нашел тоже древнего грека. Я, конечно, никому не скажу про твой, извини, Герострат, но и делать этого, понял, не буду. Что у меня, файлов не хватает, что ли? Я же, кажется, русским языком сто раз говорил, что сосед этот — через стенку живет, двери рядом. — Видно было, что Лёшка обиделся: — Ты, Ник Саныч, прости господи, наверное, хочешь, чтобы и я заодно, в принципе, сгорел, а? Со всем имуществом…

— Ах ты, незадача!.. — Президент озабоченно схватился за подбородок, шумно потер дневную щетину. — Забыл, забыл, Лексей, извини. Сам-то ты, конечно выскочил бы, а вот имущество — конечно. Конечно, в принципе, конечно. Но с другой стороны, Лексей, по идее, память все-таки останется: был такой телевизор, был видик, костюм выходной… Ведь главное — память? Ты же сам говоришь: «война-с!» Ради нужного дела кому-то и пострадать не грех! По системе-то, а! А як же-ж!..

— Ты, Саныч, хрен с мыльницей не путай…

Но Президента было уже не остановить:

— А чего ты, это самое, Лексей, боишься? Выход есть! Дождись ветерка, чтобы на тебя не дуло, и жахни с утречка! Запусти ему красного петуха, нехай ему — как говорил тесть, — нехай кукарекает!.. — последние слова Президент не произнес — почти провизжал и несколько раз хлопнув себя по толстым бедрам, заливисто, прямо-таки счастливо закашлялся.

Лёшка замолчал и больше до самой подстанции не проронил ни слова. Президент попросил остановить машину возле первого сельского магазина, вышел, купил жевательную резинку, чего за ним раньше не замечалось. Сел обратно в кабину. Под общее молчание неумело вскрыл упаковку, ссыпал на ладонь несколько белых подушечек и лихо, как басмач управляется с насваем, отправил жвачку в рот. Оставшуюся часть пути жмурился как кот на теплой печке, сопел, ароматно жевал и улыбался, не глядя на нас, своих попутчиков.

Лёшка долго играть в молчанку не умел, поэтому по обратной дороге заговорил, правда, на «нейтральную» тему и обращался теперь исключительно ко мне:

— Мотор что-то не тянет, чхает. Карбюратор!.. Я завгару говорил…

— А ты поставь туда карбюратор от… «Краза»!.. — подал голос Президент, бескультурно чавкая и тяжело дыша — огромная жвачка мешала дыханию.

Лёшка, казалось, совсем не обращал внимания на дорогу, потому что демонстративно смотрел на меня и даже попихивал локтем в бок:

— Между прочим, народ у нас такой — сплошные советчики. Кругом профессора. По идее, прежде чем советовать, нужно хотя бы иметь элементарные представления. Я бы, конечно, мог, ликбез, там, прочитать по устройству автомобиля… К примеру, о том, что «Краз» это дизель, а на дизелях карбюратора нет. Но зачем?.. Время только терять… Нет, глупость неистребима!

— Это точно, — вздохнул Президент и тоже обратился ко мне, речь его изменилась, стала карикатурной, как будто у него разбух язык: — А я так думаю, что со всех автомобилей нужно карбюраторы да дизеля поснимать и заменить на турбины! На ядерном топливе. Для скорости. Раз — и никаких проблем!.. Дешево и сердито. Ух-ты, ах-ты! — все мы космонавты!..

Лёшка тронул меня за рукав:

— Между прочим, я тоже обижаться могу. Если кто-то думает, что может долго испытывать мое терпение, тот глубоко ошибается.

Президент, не обращая внимания на реплику Лёшки, продолжал свои предложения по модернизации:

— …И крылышки к автомобилям поприваривать!.. А потом — ж-ж-жж!.. К чухонцам на Чукотку через страну Мусульманию, а оттуда, рукой подать, на Кубань, к тестю на варэники — ж-ж-жжж!.. Ховайся, кто может!

Аж слюна в разные стороны. А щека, которая обращена к нам, со смешным пузырем от жвачки, как будто действительно вареник «ховает». Или «хавает». Ну, ребенок, да и только, если б не морщины и не комплекция.

Мы подъезжали к своему диспетчерскому пункту, рабочий день заканчивался. Признаться, сегодня он показался каким-то долгим, я устал больше обычного. Устал улыбаться этим полярным совам, рогоносцам, президентам и баранам, дремать, смотреть на дорогу и на часы. Слушать эту комедию. Аж голова разболелась. Лёшка, видно, разделял мои ощущения, потому что сказал, останавливаясь и глуша машину:

— Какой-то ты сегодня, Саныч, невиноватый. Ты мне сегодня, в принципе, почему-то поднадоел, аж голова разболелась.

— Это ничего, тьфу-у!.. — засмеялся Президент, вылезая из кабины и далеко отплевывая огромную жвачку. Если у кого-то из нас сегодня было хорошее настроение, то это у него. — Ничего, Лексей, в принципе, будь проще: анальгинчик пивком запьешь — и опять как огурчик, и с файлами полный порядок. Никакие гуманоиды не страшны!.. В летающих тарелках.  Пока! — он со всего маху хлопнул дверцей.

Я задержался в кабине. Лёшка вздохнул, провожая взглядом бодро удаляющегося Президента, похожего сейчас на медвежонка Винни-пуха, грустно покачал бараньей головой:

— Жалко, в принципе, Саныча.

— А в чем дело? — я сделал «невиноватое» лицо.

Лешка чуть ли не взорвался:

— Ты что, не видишь, что у него, кажись, крыша поехала! Маразм, в детство впал, кажись… Ему ж проверяться нужно!

Я, как уже было сказано, обычно не вмешиваюсь в чужие разговоры и не реагирую на чужие оценки, но тут почему-то не выдержал:

— Алексей, ты себя не узнал?

Наверное, я в тот момент смотрел на Лёшку как-то необычно, потому что он слегка заволновался, глянул в зеркало заднего вида, даже провел ладонью по щеке:

— А что такое?.. Все нормально.