«Феодал. Федерал. Фрондер. Форпост»

Феодал. Федерал. Фрондер. Форпост (fb2) - Феодал. Федерал. Фрондер. Форпост 1971K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Григорий Аркадьевич Волчек

Григорий Волчек Феодал. Федерал. Фрондер. Форпост

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

* * *

Посвящаю памяти Егора Гайдара

Предисловие

Работа над этой книгой заняла более двух лет. За это время произошло много событий, включая, увы, печальную череду уходов людей, знаковых для того периода, который я здесь описываю, – периода «лихих девяностых».

В ноябре 2008 года умер Борис Григорьевич Федоров – яркий ученый, политик и предприниматель, один из столпов экономических реформ в России.

Спустя полтора месяца скончался Алексей Леонардович Головков – эффективный руководитель аппарата первого «правительства реформ» (1991–1993), ставший затем активным организатором избирательных кампаний правых сил.

16 декабря 2009 года ушел из жизни Егор Гайдар. Он был руководителем российского правительства, идеологом радикальных экономических реформ, блестящим ученым, аналитиком и публицистом. Но еще он был лидером и духовным отцом целого слоя либеральной российской интеллигенции.

Я ведь тоже гайдаровец. Мне посчастливилось видеть и слышать Егора Тимуровича, общаться с ним в разных интерьерах и ситуациях – в прямом эфире телестудии, на рабочих совещаниях, на встречах с трудящимися и учащимися, на предвыборных митингах, за шумным банкетным столом и в тиши институтского кабинета. Воспоминаний о Гайдаре много. Много связанных с ним мыслей и эмоций. Роль Егора Гайдара в истории современной России, в формировании ее нынешнего облика – уникальная, выдающаяся, определяющая.

И Федорову, и Головкову, и Гайдару было чуть больше пятидесяти лет. Пугающая тенденция.

Прошло меньше года со смерти Гайдара, когда умер Виктор Степанович Черномырдин – человек, принявший у Егора Тимуровича бразды правления российской экономикой и добросовестно отработавший полную пятилетку на посту премьера.

Уходят «отцы-основатели», символы эпохи, герои своего времени. Остаются дела, память. И та история, которую эти люди творили, а нам предстоит изучить, осмыслить и описать. Это, собственно, и побудило меня взяться за перо.

* * *

Совпадения описываемых ниже событий с реальными отнюдь не случайны: все в этой книге взято из жизни. Перефразируя слова великого поэта, «это было со страною, или со мною, или в сердце было моем».

Что касается персонажей – некоторые вымышлены, другие вобрали в себя черты сразу нескольких личностей, а у части действующих лиц есть конкретные прототипы.

* * *

Выражаю благодарность за помощь в написании книги Н.Ю. Белых, А.К. Волину, Е.Т. Гайдару, М.А. Гельману, Г.В. Игумнову, Б.Ю. Кузнецову, Б.Е. Немцову, Е.С. Сапиро, В.Г. Степанкову, С.В. Степашину, О.Н. Сысуеву, В.И. Федорову, А.Б. Чубайсу, а также Е.М. Примакову, отрецензировавшему рукопись третьей части, что помогло избежать ряда существенных фактологических ошибок.

Феодал

Посвящаю моим родителям

Интродукция

Коррумпированные партократы и политические трупы

– У тебя факс есть?

– Есть, конечно. Как же в редакции без факса?

– Диктуй номер.

Я продиктовал номер и пошел в секретариат, где за столом, заваленным ворохом бумаг, не поднимая головы, трудился ответственный секретарь газеты «Прикамские вести» Витя Кайгородов – запойный пьяница, талантливый журналист и законченный трудоголик.

– Витенька, ну ты совсем уработался. Иди домой – поздно уже.

Витя пробурчал что-то невразумительное. Он был поглощен увлекательным процессом правки и верстки очередного «прорывного» номера нашей газеты.

Факс заработал, издав сначала телефонный зуммер, а потом писк автоматического приема. Из чрева новенького Panasonic поползла термобумага, сразу же сворачиваясь в свиток. Факс был на одной странице. Я неровно оторвал листок, подрезал край отрыва ножницами, испачканными канцелярским клеем. Короткий текст гласил:

«Председателю Прикамского областного совета народных депутатов Курбацкому Н.В.

Уважаемый Николай Васильевич!

В соответствии с полномочиями Президента РСФСР и на основании постановления Прикамского областного совета народных депутатов № 207 от 24.09.1991. представляю на должность главы администрации Прикамской области Полещука Михаила Георгиевича, 1961 г.р., первого заместителя главного редактора газеты «Прикамские вести», председателя комиссии по гласности, члена президиума областного совета, беспартийного.

Прошу рассмотреть вопрос о кандидатуре главы администрации Прикамской области в максимально короткий срок.

С уважением, Президент РСФСР Б.Н. Ельцин».

Я по привычке хотел было сложить листок вчетверо, но спохватился – с серьезными документами так не обращаются. Попытка разгладить факс не удалась, более того, листок помялся и выглядел теперь совсем несолидно. Пришлось затолкать его в полиэтиленовый файл и положить в массивную дермантиновую папку с надписью «Материалы в номер». После этих манипуляций я застегнул рубашку, надел «парадную» джинсовую куртку, причесал волосы и отправился к Курбацкому. Идти было недалеко – редакция и облсовет располагались в одном здании.

В приемной Курбацкого дожидались аудиенции два депутата-заднескамеечника. Секретарша спикера сосредоточенно перелистывала «Бурду».

– Добрый вечер всем! Николай Васильевич на месте? Сильно занят?

– У него Устименко.

– Хороший человек! Пожалуйста, доложите Курбацкому: пришел Полещук, вопрос наиважнейший, наисрочнейший, наиактуальнейший! Можно сказать, государственный вопрос.

– Знаем мы эти ваши «государственные вопросы» – всё квадратные метры выпрашиваете. Николай Васильевич сказал, чтобы не отвлекали.

Полемизировать с суровой секретаршей я не стал, распахнул двойные двери и без стука вошел в кабинет. Курбацкий и Устименко (руководитель аппарата областного совета) вскинули седые головы.

– Коллеги, извините, что врываюсь. Вот, ознакомьтесь.

Я положил перед Курбацким листочек в целлофане. Спикер быстро пробежал глазами лапидарный текст.

– Это что, шутка? Ошибка? Мистификация? Дурной сон? Что это за бред, я вас спрашиваю! Они там, в Москве, совсем умом двинулись? Кто так документы готовит? Где справка-объективка? Где обоснование? И вообще, где оригинал письма? Что происходит, а?

Голос Курбацкого сорвался, лицо побагровело, щеки затряслись.

– Николай Васильевич, согласен, выбор спорный, я и сам пока еще не очень понимаю, как к этому относиться. Тем не менее, давайте подойдем к вопросу конструктивно. Завтра у нас по графику пленарка. Давайте переголосуем повестку, «вермишель» сдвинем на следующее заседание, разойдемся по фракциям, обсудим кандидатуру, а после обеда – вопросы к кандидату, выступление руководителей фракций и голосование. А там уж как сложится… Что касается оригинала, то он, скорее всего, будет прислан завтра утром фельдъегерской почтой.

Курбацкий взял себя в руки.

– Ну, что я вам могу сказать, товарищ Полещук… Катимся в тартарары! А с вами докатимся гарантировано – помяните мое стариковское слово! Устименко, готовь заседание и материалы. Размножь письмо, выдержки из президентского указа о порядке назначения губернаторов и из регламента областного совета. Что там еще? Объективку сделай.

– Я бы хотел еще пару своих, так сказать, программных статей отксерить и вложить в раздаточные материалы.

– Валяйте, пропагандируйте, учите нас жизни. Мы же «коррумпированные партократы» и «политические трупы». Да, еще, чуть не забыл – «вечно вчерашние Бурбоны, которые ничего не поняли и ничему не научились». Я корректно вас цитирую, Михаил Георгиевич?

Горлопанство, митинговщина и популизм

Как и многое в моей жизни, приход в политику произошел случайно. Весной 1990 года я «по просьбе трудящихся» выдвинулся в народные депутаты. В то время мы создавали антипартийную газету, и возникла мысль завести ее под эгиду областного совета: без политического и организационного прикрытия рубиться с КПСС было трудновато. Для выполнения «редакционного задания» было командировано аж семь сотрудников газеты – по числу районов Прикамска и соответствующих избирательных округов. Я выбрал Калининский район, где располагался родной университет. Правда, конкурс на выборах был не чета университетскому: на одно место претендовало девятнадцать человек – от первого секретаря Калининского райкома КПСС товарища Варнакова до временно неработающего и ранее судимого гражданина Безматерных. В итоге я победил, опередив Варнакова на десятые доли процента. Разведка донесла, что, ознакомившись с результатами голосования, Варнаков впал в полушоковое состояние. Я разыскал прямой телефон первого секретаря и позвонил поверженному противнику:

– Иван Тихонович, спасибо вам за достойное соперничество. Выборы прошли в режиме гонки за лидером, вам было труднее всех, но вы держались молодцом и добились серьезного результата, а мое преимущество, как говорится, в пределах статистической погрешности. Хочу сообщить, что в случае необходимости я готов облекать ваши конструктивные предложения в законодательные инициативы. Например, по благоустройству района, строительству жилья и объектов соцкультбыта, защите интересов студенчества и прочей передовой молодежи.

– Спасибо, Михаил… гм… Георгиевич, я думаю, что со всеми проблемами мы прекрасно справимся и без вас. А что касается избирательной кампании, то вы выехали исключительно на горлопанстве, митинговщине, беззастенчивом популизме и поливании грязью нашей славной истории, нашей партии и меня лично! Стыдно и позорно, молодой человек, так начинать политическую карьеру – плясать на костях и идти по головам!

Варнаков как-то странно всхлипнул и бросил трубку, а я послал редакционного курьера за водкой и закуской – надо было обмыть победу, тем более что из семерых наших кандидатов пробился в областной совет только я.

Победа

Сначала в совете было скучновато. «Выскочки» и «белогвардейцы», вроде меня, сформировали небольшую, но весьма крикливую и боевую демократическую фракцию, а в ответ – организованно, дисциплинированно и четко объединились правоверные коммунисты. Сказалась и специфика региона – многочисленные «красные директора» создали свою фракцию, завладевшую контрольным пакетом голосов. Как правило, по основным вопросам демократы и коммунисты голосовали противоположно, а «Промпартия», примкнувшая к тому или иному флангу, стопроцентно обеспечивала конечный результат. Итоговый счет был, конечно же, не в нашу пользу, если не считать вопросов налоговых льгот, приватизации и депутатского иммунитета – тут генералы прикамской индустрии голосовали солидарно с нами.

Первое время в совете я занимался, в основном, тем же, чем и большинство остальных депутатов – лоббированием. Как член (а впоследствии – председатель) комиссии по гласности я лоббировал интересы родимой газеты. Депутаты согласились взять готовое СМИ под свое крыло: утвердили главного редактора (попробовали бы не утвердить – бывший собкор «Правды», как-никак!), дали бюджетное финансирование, приняли смету расходов и штатное расписание. Я получил неожиданно высокий оклад – 470 рублей в месяц. Нам выделили половину площадей упраздненного Комитета народного контроля в Доме советов (в этом огромном здании размещались областной совет и облисполком). Достался отдельный кабинет и мне, правда, очень маленький, зато с окнами, выходящими на главную площадь города. Прямо под окнами росли голубые «обкомовские» ели.

Роскошный материальный базис обеспечил солидную надстройку – под богатые оклады и престижный офис мы быстро переманили к себе лучших журналистов Прикамья. И в редакции, и на газетных полосах стало шумно, весело и интересно.

Ну, а потом случился августовский путч. Три памятных дня я не выходил из Дома советов (боялся, что обратно уже не пустят), не спал, не отлипал от портативного радиоприемника и почти круглосуточно либо что-то писал, либо говорил. Редакция превратилась в антипутчевый штаб, а часть эспланады позади Дома советов – в площадку стихийного митинга, который с 19 по 21 августа шел непрерывно, в пиковые моменты собирая до десяти тысяч человек. Милиция не вмешивалась, но и митинг был мирным – этакая гигантская политинформация, правда, изрядно сдобренная эмоциями. Трибуной служил козырек запасного выхода, а попадали на него ораторы через окно мужского туалета на втором этаже. Сначала было очень неудобно, да и клерки, зашедшие в клозет не по политической, а по естественной надобности, недовольно бухтели. Но потом я взял бланк управления делами облисполкома и красным фломастером красиво написал: «Извините, туалет не работает. Пользуйтесь туалетом в левом крыле здания. Администрация». Прикнопил листок на входную дверь сортира, и, таким образом, развел потоки нуждающихся чиновников и пассионарных демократов.

Чем мы только не занимались эти три дня! Рисовали плакаты, писали и распространяли листовки и информационные бюллетени, выпускали экстренный номер газеты, устраивали брифинги демократической фракции, пробивались в местный теле– и радиоэфир, договаривались с милицией, транспортниками, коммунальщиками… Когда сначала западные «голоса», а затем и родные телеканалы сообщили об аресте путчистов, я влетел на козырек, остановил очередного выступавшего и проорал: «Друзья! Антигосударственный переворот позорно провалился! Члены ГКЧП арестованы! Это победа! Ура!». Площадь взревела от восторга, а я от избытка чувств спрыгнул с трехметровой высоты на землю, охнул от резкой боли в коленях, и стал обниматься с митингующими. Митинг продолжился с новой силой, а я, хромая и покряхтывая, пошел домой – спать.

Внеочередное заседание

Выспаться не удалось. Утром меня разбудил телефонный звонок:

– Михаил Георгиевич, доброе утро. Это Устименко. Извините, что звоню домой – ваш рабочий не отвечал. Хочу сообщить, что ваша инициатива поддержана – сегодня на двенадцать часов назначено внеочередное заседание областного совета.

– Какая инициатива? Какое заседание?

– Ну, как же! Вы, когда на митинге выступали, сказали: «Требую созыва внеочередного заседания областного совета!»

– Да, говорил.

– Так вот, заседание назначено.

– Кем?

– Товарищем Курбацким, конечно. Решение президиума провели путем опроса.

– А повестка?

– Вот как раз об этом я хотел спросить вас – вы же инициатор. Сформулируйте, пожалуйста.

– Сейчас. Вот, формулирую. Вопрос первый и единственный: «О политических итогах событий 19–21 августа 1991 года на территории Прикамской области».

– Отлично! Тогда ждем.

– А вы уверены, что будет кворум?

– Уверен. Я и мои сотрудники со вчерашнего вечера депутатов обзванивали, всю ночь на телефонах висели. Все, до кого мы дозвонились, гарантировали присутствие. Это сто пятьдесят человек из двухсот.

– А демократы?

– Конечно, как же без них. У нескольких человек нет домашних телефонов, там мы к ним курьера посылали. Только в пределах города, конечно.

– А почему вы мне звоните за два часа до начала заседания? Почему раньше не предупредили?

– Мы начали с отдаленных областников, а вы же близко живете. В общем, ждем вас. Не опаздывайте, пожалуйста.

Через полчаса я сидел в своем редакционном кабинете у компьютера и сочинял проект решения. Следующий час я потратил на сбор подписей членов демократической фракции, внесение корректив, тиражирование (новый редакционный принтер не подвел) и раздачу текста депутатам. Вот, что получилось:

«Постановление Прикамского областного совета народных депутатов от 22 августа 1991 года.

1. Решительно осудить попытку антигосударственного и антиконституционного переворота, предпринятую членами так называемого ГКЧП.

2. Одобрить действия руководства РСФСР по пресечению антигосударственного и антиконституционного переворота.

3. Создать временную комиссию Прикамского областного совета народных депутатов (далее – Комиссия) по анализу политических итогов событий 19–21 августа 1991 года на территории Прикамской области. Избрать сопредседателями Комиссии депутатов Мошева А.А. (фракция «Индустриальный союз»), Пепеляева В.С. (фракция «Коммунисты Прикамья») и Полещука М.Г. (фракция «Объединенные демократы»). Обязать Комиссию в месячный срок подготовить и представить на пленарное заседание Совета соответствующий доклад. Обязать аппарат Совета организационно обеспечить работу Комиссии. Предложить государственным и местным органам власти Прикамской области оказывать необходимое содействие работе Комиссии.

4. Предложить фракции «Объединенные демократы» делегировать в состав президиума (Малого совета) Прикамского областного совета народных депутатов трех депутатов.

5. Опубликовать настоящее постановление в газете «Прикамские вести».

Председатель Прикамского областного совета народных депутатов Н.В. Курбацкий».

Постановление принимали без прений. Курбацкий первым демонстративно поднял руку «за». Демократы, вытянув руки, встали со своих мест. Первый секретарь обкома КПСС Пепеляев, в раздумье потеребив нос, тоже проголосовал «за». Дисциплинированные коммунисты, за редким исключением, с готовностью присоединились к своему шефу. Воздержалось менее десятка депутатов, в основном, из числа промышленников.

Через заднее крыльцо

В канун первого – организационного – собрания комиссии меня попросил зайти председатель облисполкома Румянцев. Когда я вошел в его просторный кабинет, сосредоточенный Юрий Геннадьевич, сдвинув очки на кончик носа, вертел в руках какой-то список.

– Ну что, писатель, как твои дела-то?

– Дела идут, контора, как ей и положено, пишет.

– Пишет, это точно. Тут мне аппарат одну вашу бумажонку подсунул, которую я еще полгода назад завернул с матерной резолюцией. Вот, принесли уже под новым соусом. Сейчас, говорят, Юрий Геннадьевич, такое отношение к прессе неприемлемо. Пресса – это, мол, «четвертая власть». А ты как думаешь?

– В целом согласен. Только поясните, что за бумагу вы имеете в виду? А то мы много чего писали и вам, и о вас.

– Да уж! Но эта бумажка – настоящий шедевр. Чего вы только ни хотите от меня – и дополнительных площадей для редакции, и квартир для сотрудников, и машин, и компьютеров, и телефонов служебных, и телефонов домашних. Вот, перечитываю заново этот списочек и думаю – вы часом меня с султаном Брунея не перепутали?

– Согласен, бумага нагловатая. Спокойно выкиньте ее и забудьте – от этого ни больше, ни меньше критиковать мы вас не станем.

– Мне ваша критика по барабану. Дело не в этом. У нас тут маленькое счастье – в область подбросили фонды. Я лично ездил в Москву выбивать, персонально! В частности, подкрепили нас легковыми машинами. В связи с этим могу выделить редакции две штуки – как раз редактору и первому заму. Чего возьмете – 41-й «Москвич», или «Ладу-семерку»?

– «Семерку», наверное.

– Молодец, соображаешь. «Семерка» крутая – экспортный вариант. Цвет темно-синий, мягкая обивка салона, движок 1,6. Цена кусается – 27 тысяч, но дело того стоит. Берите ссуды в организации – сейчас это разрешается – и покупайте. Вот тебе копия распоряжения облисполкома, поезжайте с редактором к заведующему магазином «Автомобили», он в курсе. Там напишете заявления, оформите все документы. Желательно выкупить машины в течение трех дней.

– Спасибо, Юрий Геннадьевич, за отеческую заботу. Честно говоря, я и не знал, что вы подрабатываете снабженцем по автомобильной части. Я думал, вы решаете более масштабные задачи.

– Эх, молодо-зелено! Машины – это только верхушка айсберга. Знал бы ты, чем порой приходится заниматься! Все, дуй в автомагазин, пока я не передумал.

Спустившись в редакцию, я обрадовал сначала шефа, а затем Витю Кайгородова. Витя чуть не заплакал от свалившегося на него счастья. Успокоившись, спросил:

– А ты сам-то почему от машины отказываешься?

– Свободных денег нет, а в долги залезать не хочется. И вообще, я люблю пешком ходить – для здоровья полезно. А то весь день сидишь на работе, а потом еще и в машине досиживаешь. От этого кровь в малом тазу застаивается, потенция снижается, и все такое. Сечешь, юный автомобилист?

Конечно же, святошей я не был. В частности, когда перед новым годом наш шеф договорился о допуске редакционной гвардии в спецраспределитель для чиновников средней руки, совесть меня не мучила. Правда, скудноватый ассортимент «закромов Родины» разочаровал – я думал, что там все более богато. И еще было противно выходить через заднее крыльцо в загаженную, уставленную пустыми ящиками подворотню. Распределитель примыкал к магазину, в котором рядовые граждане пытались отоварить свои талоны, и идти с дефицитной провизией через весь торговый зал к выходу было бы, мягко говоря, неразумно.

Получив щедрый номенклатурный паек, мы решили обмыть это событие. Приняв стопку «Зубровки» и закусив консервированным болгарским огурцом, я поделился с Витей своими сомнениями:

– Как-то нелогично получается, и некрасиво – мы, с одной стороны, мочим партократов, а с другой стороны, кормимся с их руки.

– Не вижу проблемы. Нам для борьбы нужны силы, нам нужно семьи кормить, а в магазинах пусто, кстати, из-за этих же самых партократов. С паршивой овцы хоть шерсти клок. К тому же, мы ведь не каждый день у их кормушки околачиваемся. Считай, что по случаю праздников с партийными бонзами заключается временное перемирие.

Витя меня не убедил. 23 февраля я в спецраспределитель мужественно не пошел, 8 марта удержаться не смог (желание угодить любимой супруге пересилило политическую принципиальность), а выдачу первомайского пайка вновь проигнорировал. Душевный баланс был восстановлен.

Итоги путча

Комиссия съела без остатка три недели. Свои редакционные обязанности, к глубокому неудовольствию шефа, я забросил. Когда за «грудой дел и суматохой явлений» я чуть не забыл о своем тридцатилетии, то понял – так больше нельзя. Кроме того, мне надоело читать и доморощенную аналитику местных политологов, и пустопорожние чиновничьи отписки, и кляузы на антигосударственные действия и высказывания различных должностных лиц.

Кстати, кляузы преобладали – даже после того, как были отвергнуты и выброшены в мусорную корзину все анонимки. Доносы, подписанные подлинными именами, заняли несколько скоросшивателей. Личные беседы с оступившимися начальниками были зачастую интересны чисто с человеческой точки зрения, но не более того – никто не хотел признаваться в нелояльности новому режиму. Прокуратура, которая по прямой команде сверху нехотя начала проводить проверки по ряду эпизодов, предоставлять нам материалы отказалась, ссылаясь на тайну оперативно-следственных действий. Впрочем, на доступе к прокурорскому компромату я и не настаивал – роль «карающего меча революции» меня совершенно не прельщала. В затаившийся КГБ, превратившийся в МСБ и готовившийся к неизбежному расчленению, обращаться было вообще бесполезно.

По-настоящему колоритных фактов было мало. Например, один бравый вояка, командир кадрированной дивизии, всерьез готовился вывести из ангаров и прогнать по городу танки и бронетранспортеры, но вместо соответствующей команды получил из штаба округа и от местных властей рекомендацию «не заниматься х…ней». Была попытка незаконно отключить передатчики негосударственных телекомпаний, несколько «красных директоров» сдуру согнали работяг на унылые митинги в поддержку ГКЧП. Вот, собственно, и все. Для полноценного доклада с предложениями и выводами всего этого было недостаточно. Поэтому в середине сентября я предложил досрочно завершить работу комиссии:

– Уважаемые коллеги! Картина на тему «Путч в Прикамье» вырисовывается скорее банальная, нежели батальная. Умные начальники успешно отсиделись на липовых больничных, в отпусках, на дачах. А глупые высунулись, правда, несильно – на пол-вершка. Армия, слава Богу, оставалась в казармах, милиция, как и положено, надежно охраняла общественный порядок, за что, кстати, ей надо сказать искреннее спасибо. Народ частично безмолвствовал, частично злорадствовал, частично испугался, частично солидаризовался с Ельциным. Политические итоги путча, контурно обрисовавшиеся еще 21 августа, сегодня очевидны – в стране сформирован новый центр власти, пользующейся поддержкой значительной части населения, Горбачеву больше ничего не светит, деятельность КПСС приостановлена, а по сути – прекращена. Если говорить о нашем регионе, то в ближайшее время вслед за полпредом президента у нас появится новый глава областной администрации, проще говоря – губернатор. Вот эти люди и будут рулить процессом, а мы, надеюсь, будем конструктивно с ними сотрудничать. Предлагаю выдержать отчет комиссии примерно в такой тональности. Над стилем готов поработать – это моя профессия.

Комиссия дружно проголосовала: быть посему.

Дальше будет хуже

На следующий день меня пригласил к себе Костя Казаринов, старый университетский знакомый, назначенный неделю назад полпредом президента в Прикамской области. Несмотря на интеллигентское происхождение, высокую должность и статус народного депутата СССР, испытанного члена Межрегиональной депутатской группы, Костя был мужиком простым и прямым. Сухо поздоровавшись, Казаринов спросил в лоб:

– И ты, Брут, продался большевикам?

– Естественно. Как водится, за 30 сребреников.

– Не паясничай. Что за ахинею ты нес вчера на комиссии?

– Откуда информация, гражданин начальник? Вроде бы вас там не стояло?

– Это не важно. Отвечай по существу.

– Отвечаю. Это не ахинея, а моя сознательная позиция, которая, кстати, полностью поддержана членами комиссии.

– Значит, поддержана и Пепеляевым, и Мошевым…

– Да, и Пепеляевым, и Мошевым, и прочими «краснопузыми».

– Значит, ты с ними заодно?

– И да, и нет.

– Так не бывает.

– Бывает. Ставлю тебе двойку по диалектике – ты, видимо, прогуливал лекции нашего любимого профессора Кауфмана. Впрочем, готов заполнить пробел в твоем философском образовании. Итак, почему я не с ними, понятно без особых комментариев: если бы победил ГКЧП, мы бы с тобой с их легкой руки уже вовсю хлебали тюремную баланду, и это в лучшем случае. Тогда почему мы единогласно голосовали за проект доклада? Да потому что ни им, ни мне, ни тебе, ни области, ни стране, ни миру, наконец, не нужны сейчас жесткие разборки. Сегодня «охота на ведьм», завтра – люстрации и репрессии, послезавтра – гражданская война. И это в ядерной стране! А у нас, между прочим, под боком, в поселке Солнечном, тоже ядерные ракеты имеются, и не одна-две, а целая дивизия!

– Все это демагогия, спекуляция и политиканство!

– Хорошо, давай уйдем от большой геополитики и обратим наш орлиный взор на конкретный регион – Прикамскую область. Костя, не обижайся, но ты в пылу московских баталий немного оторвался от земли, а я варюсь в этой каше и как депутат, и как журналист. Возьмем даже самый беззубый вариант – без страшилок и посадок просто возьмем и выгоним с работы десяток-другой самых оголтелых коммуняк. А кого назначим? Их заместителей – точно таких же, только рангом пониже. Других-то ведь нет! Пойми, кроме тебя и еще буквально по пальцам считанных людей, в регионе просто нет новых эффективных управленцев! Можно, конечно, рискнуть, но сие чревато. Все рушится, трещит по швам, а на носу зима, а урожай наполовину не убран, а товарных запасов с гулькин хрен, по ряду жизненно важных позиций всего на три-четыре дня. Перезимуем ли? Жратвы хватит ли? А водки? А солярки? А запчастей? А подвезти успеют? А по дороге не стырят?

Есть еще один важный нюанс. Обком разогнали, так? В общем и целом все сделали правильно – ликвидировали двоевластие, обезоружили идеологического противника, дали все полномочия избранной власти. Но вот ведь какая штука – эта власть по жизни привыкла в обком бегать и звонить, ждать оттуда руководящих указаний, а зачастую и помощи какой-никакой. Этой власти нравится ответственность коллективная, а не персональная. И еще нравится, когда все аккуратно прозондировано, провентилировано и согласовано. А теперь и звонить некуда, и указаний ждать неоткуда. В итоге аппарат сильнейшим образом деморализован, а тут еще возникают этакие комиссары с праведным гневом, обличительным пафосом и карательными настроениями, и начинают махать шашками направо-налево. Это путь в никуда, тупиковый вариант, как минимум. Как максимум – полный развал, падение в пропасть!

Костя запустил пальцы в кудлатую башку.

– Запасов действительно нет. Я посмотрел данные облстата – мурашки по коже побежали.

– Дальше будет еще хуже. Республики откалываются одна за другой, а мы по продовольствию здорово к ним привязаны. По госцене купить товар невозможно нигде, а если брать на бирже, то мы только на зерно, муку и сахар полбюджета ухлопаем. А потом еще КРУ спросит за перерасход госсредств, а потом, глядишь, и прокурор. И кто же в этой ситуации будет рисковать, решать, действовать? Чиновник, осиротевший без обкомовской крыши, да еще находящийся под угрозой увольнения за политическую близорукость? Или его засидевшийся заместитель-карьерист, который написал на шефа кляузу, и теперь ждет не дождется, когда мы займемся «укреплением кадров»?

Костя закурил, предложил сигарету мне. Я отказался.

– Извини, Костя, я бросаю, постепенно уменьшаю дозу. Кроме того, с табаком в области совсем швах, надо заранее приучаться обходиться без курева.

– А ты, оказывается, зануда.

– Да, и еще нытик и паникер. В сорок первом таких расстреливали перед строем, а сейчас алармисты вроде как в моде. Вот и я не удержался…

– На сегодня прощаю. Теперь такой вопрос. Я готовлю список кандидатур на должность главы областной администрации. Мы договорились с Курбацким – троих вношу я, троих – Малый совет, потом на пленарном заседании областного совета проводим мягкое рейтинговое голосование и отправляем результаты в администрацию президента. Двое у меня есть – союзные депутаты Магид и Тотьмянин. Третьим будешь?

– Исконно русский вопрос! Конечно, буду, сочту за честь. Как я понимаю, мне уготована участь статиста-аутсайдера? Ты же, видимо, будешь двигать своих корешей по Межрегиональной группе?

– Естественно. У них, кстати, и проходимость очень высокая – их Ельцин лично знает, причем, не первый год, и с самой лучшей стороны.

– О-кей, постараюсь блеснуть мастерством в качестве запасного игрока. Как говорится, не догоню, зато согреюсь.

Великолепная пятерка

Эксперимент удался. На пленарном заседании областного совета я выступил крайне лапидарно, в стиле «Спасибо за доверие, постараюсь оправдать», ясно давая понять, что на этом празднике жизни я «шестой подползающий». В итоге я совершенно неожиданно занял четвертое место, немного отстав от бронзового призера Магида и обогнав маститого Тотьмянина. Первое место занял вальяжный и харизматичный «предводитель команчей» Курбацкий, второе – уверенно державшийся и толково выступивший Румянцев. В хвосте турнирной таблицы оказался косноязычный Мошев, который, обидевшись на коллег-промышленников за вялую поддержку, взял самоотвод и заодно отказался от руководства депутатской фракцией. Впрочем, «индустриалов» можно было понять – они чутко держали нос по ветру и активно голосовали за фаворитов, которые все как один были выходцами из директорского корпуса – главной кузницы кадров Прикамья.

Затем «великолепная пятерка» направилась в Москву. Сразу по прибытию в столицу из гонки вышел Тотьмянин, согласившийся возглавить холдинг, создававшийся на руинах одного из отраслевых министерств. Поэтому на прием к главному государственному инспектору Майсурадзе, курировавшему в администрации президента вопросы региональной политики, мы пошли вчетвером. Вахтанг Анзорович, пообщавшись с нами накоротке, вынес вердикт:

– Решать, конечно, будет президент, но лично мне на данном этапе расклад видится таким. Господин Курбацкий останется на своей высокой должности, господину Румянцеву, наоборот, придется сменить род деятельности. Кстати, мы готовы помочь в выборе достойного места работы. Не обижайтесь, коллеги – вы должны понимать, что нам нужны руководители новой формации. Господина Полещука как шибко молодого и раннего мы записываем в кадровый резерв. Ну, а господину Магиду я рекомендую морально готовиться к тому, чтобы брать бразды правления Прикамской областью.

Партия сказала: «Надо!»

Мы с Курбацким и Румянцевым уехали домой, Магид остался в Москве. Через пару дней мне на работу позвонил Казаринов:

– Миша, держись за стул, а то упадешь. Магид отказался от должности!

– Почему?

– У нас с ним был очень длинный разговор. Я его полночи уговаривал не кобениться, а он ни в какую. Он, оказывается, паникер еще почище тебя – считает, что экономическая ситуация развивается неконтролируемо, овладеть положением невозможно, и практически неизбежен тотальный хлад и глад. А Магид – чистокровный еврей.

– И причем здесь его пятая графа?

– Притом. Он боится, что при неблагоприятном развитии ситуации голодные бунты могут сопровождаться еврейскими погромами. В общем, он написал отказ, и выбыл из списка претендентов. Соответственно, теперь в этом списке первым стал ты.

– Эй, подожди, причем здесь я? Мы так не договаривались. Есть Курбацкий, есть Румянцев, который хочет и может работать. Наконец, можно Тотьмянина отозвать с его холдинга.

– Поезд ушел, никто принятых решений менять не будет. Более того, Борис Николаевич уже подписал представление на тебя. Письмо у меня в руках. Завтра утром его фельдсвязью доставят Курбацкому.

– Что?

– Что слышал.

– Костя, но ведь это несерьезно!

– Это серьезно, очень серьезно! Партия сказала: надо! А что ответил комсомол? В общем, не дрейфь, старшие товарищи помогут, подставят плечо. В частности, можешь рассчитывать на мою максимальную поддержку. Короче, в администрации президента торопят, надо провести заседание областного совета как можно скорее и получить согласие депутатов. Примерно в течение недели получаешь указ президента, и сразу же приступаешь к работе, без всяких там церемоний, инаугураций и ритуальных плясок. Конвейер заработал – поставлена задача до нового года назначить всех губернаторов и мэров областных центров, а их полторы сотни в общей сложности!

– Костя, по-моему, ты забегаешь вперед. Областной совет мою кандидатуру наверняка завернет.

– Не думаю. Пока таких сбоев не было. Если депутаты не согласовывают кандидатуру президента, то парламент распускается, а кандидат получает статус исполняющего обязанности. Что, прикамские депутаты дурнее остальных? Когда у вас пленарка?

– Завтра.

– Ну вот, и выносите на нее этот вопрос.

– Сразу, с кондачка не получится. Надо хотя бы предварительно с Курбацким обсудить.

– Ну, так иди и обсуждай, чего мямлишь?

– Я не могу идти к нему с пустыми руками. На слово он точно не поверит, да и я, честно говоря, пока во все это верю с трудом.

– У тебя факс есть?

Оскорбление должностного лица

Домой я пришел ближе к полуночи – сидел допоздна в редакции, писал завтрашнюю речь (дома я не работаю). Жена не спала. Я задал вопрос в лоб:

– Эля, как ты смотришь на то, чтобы стать первой леди Прикамья?

– Я и так первая леди.

– Это очевидно, но пока неофициально. А будешь официально. Ну, не с завтрашнего дня, конечно, а эдак через недельку.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь.

– Я говорю о том, что если завтра мою кандидатуру утвердят коллеги-депутаты, через несколько дней президент подпишет указ о назначении меня главой областной исполнительной власти. Все согласования пройдены, представление на должность президент уже внес.

– Шутишь?

– Не тот случай.

– За какие такие заслуги перед родиной?

– За красивые глаза.

– А так бывает?

– Как видишь, бывает.

– И как все это произошло?

– Можно сказать, случайно.

– А почему ты со мной не посоветовался?

– А когда я с тобой о своих делах советовался?

– А тебе вообще нужна эта должность?

– Пока не знаю. Видимо, нужна – на уровне рефлекса.

– Какого рефлекса?

– «Дают – бери, бьют – беги».

– Так побьют же.

– Тогда побегу.

– Поздно будет.

– Постараюсь убежать до того, как начнут бить.

– Я боюсь.

– Я тоже. Будем бояться вместе. Когда боишься вместе, не так страшно.

– Дурак ты.

– Это оскорбление должностного лица.

– Ты пока не должностное лицо. Кстати, депутаты тебя могут не утвердить.

– Утвердят, никуда не денутся.

– Маме сказал?

– Нет пока. Завтра позвоню после заседания, поставлю перед фактом.

– Паразит. Есть будешь?

– Еще одно оскорбление. Есть буду. Хотелось бы начать с супа.

Кандидат номер один

Ноги дрожали, руки тряслись, горло першило и перехватывало, тахикардия набирала обороты. Свадебный костюм, надеванный со дня бракосочетания всего пару раз, как мне казалось, висел мешком, парадная рубашка раздражала вызывающей белизной, непривычный галстук сдавливал шею, лакированные штиблеты, купленные в минуту слабости в спецраспределителе, немилосердно жали, чересчур старательно вымытая и пересушенная феном шевелюра чесалась. На лбу красовался нежданный прыщ, служивший наглядной иллюстрацией образа «прыщавого юнца» и раздражавший меня больше всего остального. Облсоветовская трибуна, с которой я выступал десятки раз без малейшего мандража, сейчас громоздилась передо мной этаким неприступным Эверестом.

Я сидел на своем привычном депутатском месте, тупо уткнувшись в написанные с вечера бумажки. Буквы расплывались, да я и не старался вчитываться и делать правки «на свежую голову». Голова была не свежей, а тяжелой, чугунной, дубовой. Спал я плохо, снилась всякая ерунда, а тут еще наш отпрыск закатил незапланированный ночной концерт.

Утром измученная невыспавшаяся Эля сказала в сердцах:

– Какого черта ты ввязался в эту авантюру? Ведь ты сейчас идешь на Голгофу, да еще и нас с собой тащишь.

– Думаешь, не справлюсь?

– Конечно, не справишься. Не может кухарка управлять государством, а тридцатилетний журналюга с разгильдяйскими наклонностями – огромной областью, да еще в преддверии… неизвестно чего. Миша, я тебя очень прошу – возьми самоотвод!

– Спасибо за моральную поддержку. Я подумаю над твоей просьбой. Включи новости. Я позвоню после заседания.

Конечно же, Эля была права. Женщина вообще всегда права. При этом нормальный мужчина никогда женщину не слушает, делая все по-своему. И в этом он тоже прав, ибо такова диалектика отношений полов.

Тем временем Курбацкий подошел к основному вопросу повестки дня:

– Товарищи депутаты, продолжаем работу. У вас на руках есть пакет документов. Документы лаконичные и внятные, поэтому ни зачитывать, ни комментировать я их не буду. Десять дней назад мы, выдвинув шестерых претендентов на пост главы областной администрации, доверили президенту России сделать свой выбор. Президент выбор сделал, теперь наша очередь. Предлагаю предоставить слово, так сказать, кандидату номер один, а потом задать ему все интересующие нас вопросы. Регламент обычный. Нет возражений? Михаил Георгиевич, прошу вас.

Думать и делать

– Уважаемый господин председатель, уважаемые господа депутаты!

Спасибо, что оперативно изменили повестку дня и пошли навстречу просьбе президента. Надеюсь, вы поддержите его и в выборе кандидатуры. Хочу заверить, что к власти я не рвусь, раскачивать лодку не собираюсь, и поэтому, если сегодня не наберу большинства голосов, то сниму свою кандидатуру.

Сначала немного о себе. Справка-объективка перед вами, но я хочу сделать к ней несколько небольших дополнений. Как видите, я коренной прикамец, хотя и в первом поколении. Моя семья – наглядный пример «пролетарского интернационализма» и дружбы народов. Для любителей генеалогии и этнографии уточню, на всякий случай, свою родословную. Мама – Ребекка Иосифовна Гантваргер, родом с Украины, еврейка. Папа – Георгий Аркадьевич Полещук, выходец из белорусского Полесья (отсюда и фамилия), русский. Многие из здесь сидящих моих родителей знают, причем, уверен, с самой хорошей стороны. Я женат, ребенку два года. Родственники за границей имеются – старший брат живет в Израиле.

Слабые стороны моей кандидатуры очевидны. Если возраст – тема дискуссионная (с одной стороны, недостаток, с другой стороны – этот недостаток быстро исправляется), то с опытом, знаниями, умениями и навыками очевидная проблема, тут и спорить нечего. Образование, квалификация и профессиональные компетенции у меня непрофильные, руководящей работой занимался, по сути, только в армии, когда заменял старшину роты в период его длительного отпуска и последующей болезни. Безусловно, в редакции у меня были отдельные управленческие и административные функции, но, в основном, я курировал творческий процесс, ну и сам, как вы знаете, посильно в нем участвовал.

Так чем же я могу ответить на сегодняшний вызов? Только здоровым энтузиазмом, ненормированным рабочим днем и повышенным чувством ответственности. Ну, и еще легитимностью – доверием президента, доверием депутатского корпуса (а, стало быть, и опосредованно, доверием населения), если таковое будет мне оказано.

Теперь главный вопрос: что делать? Очевидно, нам предстоят тяжелые времена. Нужно будет приспосабливаться к новым условиям, выживать, меняться вместе со страной, и одновременно, как говорят производственники, «держать участок», всеми силами снимать социально-экономическую напряженность в регионе, не допускать социальных взрывов. Я не люблю страшилок, поэтому давайте будем надеяться, что нам это удастся, и давайте приложим к этому все наши усилия.

Что сегодня происходит в стране? Да, путчисты побеждены, многолетнее коммунистическое иго низвергнуто, демократия восторжествовала, люди вздохнули свободно, но, увы, это легкое дыхание продолжалось очень недолго. Сначала оказалось, что нет страны. Как вы знаете, Прибалтика откололась окончательно, заявив, что ни на какие формы постсоветской интеграции не согласна. По этому же пути идет Закавказье, да еще на фоне острейших этно-политических конфликтов. Процессы в Средней Азии тоже не радуют – в Таджикистане полыхает гражданская война, в регионе поднимает голову национализм, религиозный экстремизм, повсеместно идет массовая миграция русскоязычного населения. Но все-таки главный фактор – это дрейф Украины к незалежности. Акт о независимости принят Верховной Радой на ура, сейчас готовится республиканский референдум, совмещенный с выборами президента, и, по всем опросам, большинство населения выскажется за суверенную Украину. А не будет Украины – не будет Союзного договора и Союзного государства, как его ни называть.

С экономикой дела обстоят не лучше. Остро не хватает жизненно важных ресурсов – продовольствия, топлива, товаров первой необходимости. Частично это вызвано обесцениванием денег, частично – обрубанием экономических связей с республиками и бывшими странами-участницами СЭВ, частично – застарелыми проблемами советской плановой экономики. Это как спортивная травма – ушибся в молодости, а заболело в старости, когда одряхлели мышцы, замедлился кровоток и ослаб иммунитет.

Ключевая проблема: как нам удержать ситуацию в отдельно взятом регионе на фоне развала Советской империи, разрушения системы, устоявшейся за семьдесят лет? Это трудно, но возможно. Первое – не делиться на наших и ненаших, работать дружно и слаженно. Второе – не ныть, не грезить о доброй старой Совдепии, а смотреть вперед, смотреть трезво, честно и рационально. Третье – полагаться, в основном, на собственные силы, поскольку сегодня центральное правительство ничего нам дать не может.

Вот свежий пример (наша газета писала об этом вчера). Ввиду острейшего дефицита автобусов уважаемый Юрий Геннадьевич Румянцев лично поехал в Москву и выбил из правительственного резерва фонды на восемь «Икарусов» и двенадцать ЛАЗов. Успех! Только вот отоварить эти фонды сейчас не представляется возможным: Венгрия прекратила поставки автобусов год назад, а уважаемые львовяне свои машины за рубли уже не продают – только за свободно конвертируемую валюту, либо в обмен на дизтопливо по грабительскому коэффициенту.

Итак, очевидно – выживать надо самим. Думать и делать, искать и находить, работать и снова работать. Не ждать, не боятся, не просить. И верить, что все у нас получится. Извините за пафос.

В заключение отвечу на законный вопрос: а с кем я, собственно, собираюсь работать? Я собираюсь работать с существующим аппаратом, ибо другого у нас нет. Изменения будут только там, где они необходимы объективно. Например, будут создаваться новые структуры для внедрения, поддержки и регулировки рыночных процессов, а какие-то атавистические структуры, наоборот, естественным образом отомрут.

В общем, жизнь покажет. В любом случае, показательных порок и массового кровопускания не предвидится – я не плотояден, и к облисполкомовским кадрам отношусь лояльно. Особенно это касается верхнего эшелона, где работают адекватные и грамотные управленцы. Более того, одному из представителей этой когорты я предлагаю пост первого – и единственного – заместителя главы областной администрации. Я имею в виду Александра Александровича Стрельникова. Притом, что Александр Александрович, присутствующий здесь, об этом слышит впервые (это следствие очевидного цейтнота), надеюсь, он согласится.

Спасибо за внимание. В регламент вроде бы уложился. Готов ответить на все интересующие вас вопросы.

Все будет хорошо

Вопросов было много. Я старался отвечать кратко и по делу. Пару раз честно признавался: «Не знаю». Несколько вопросов были откровенно издевательскими и провокационными. Несмотря на это, я старался держаться спокойно, парируя примерно в таком духе: «Надеюсь, господин Курбацкий распорядится вычеркнуть эту абракадабру из стенограммы нашего заседания». Потом разошлись для обсуждения по фракциям. Я предложил своей фракции «Объединенные демократы» голосовать свободно, но коллеги высказались за единогласную поддержку. Потом я подошел к Стрельникову:

– Вы согласны с моим предложением, Сан Саныч?

– Ты сначала получи мандат от депутатов.

– Допустим, получу. Согласны?

– А ты будешь меня слушаться?

– Слушаться – нет, прислушиваться – да.

– Ну, хорошо, если депутаты решат, то и я решу. Должен же какой-нибудь взрослый дядька за тобой присматривать.

Потом началось голосование. Коммунисты, деморализованные разгоном КПСС и отсутствием централизованного руководства, голосовали недружно: в основном, против, но были и воздержавшиеся (в том числе Курбацкий), и парочка ренегатов, поднявших руки за меня. У промышленников ситуация была противоположная. Демократы не подвели. В итоге я прошел. Чудо свершилось. Я кратко поблагодарил депутатов за оказанное высокое доверие и пообещал через две недели представить программу первоочередных действий и базовую структуру обладминистрации.

Потом мне очень захотелось спать. Выпив в буфете двойной кофе, я пришел в редакцию и позвонил домой.

– Эля, прости меня, я не взял самоотвод, и меня утвердили.

– Я знаю, слушала по радио – была прямая трансляция. Мне понравилось твое выступление – как будто даже и не ты выступал. Сам писал, или помог кто?

– Обижаешь.

– Нормально выступил. Если бы я была депутатом, я бы тоже проголосовала «за». Только зря родителей приплел.

– Это профилактика антисемитской пропаганды. Если открыто и спокойно заявляешь, что у тебя мама еврейка, то ты антисемитам уже не интересен – они, в основном, разоблачают тех, кто скрывает свои еврейские корни.

Потом я позвонил маме на работу.

– Мама, ты уже знаешь?

– Что я должна знать?

– Ну, что меня утвердили.

– Кто утвердил?

– Коллеги-депутаты.

– Куда утвердили? В очередную проскрипционную комиссию?

– Да нет, бери выше. Утвердили на должность главы администрации.

– Администрации чего?

– Администрации области.

– Какой области?

– Нашей, Прикамской. Не Винницкой же!

– Это что, розыгрыш?

– Нет. Включи радио. В общем, мама, главное я тебе сообщил, совесть моя чиста. Вечером готов рассказать подробнее. Не волнуйся, все будет хорошо. А сейчас я, с твоего позволения, пойду работать.

Подбор и расстановка кадров

Следующие дни прошли в лихорадочном темпе. Я спешно дописывал начатые газетные материалы, сдавал редакционные дела Вите Кайгородову, а фракционные – Косте Казаринову (он был депутатом двух парламентов одновременно – и союзного, и областного), но большей частью я колдовал с Сан Санычем над кадровым пасьянсом.

В итоге получилось компактно – глава (общее руководство, экономика, финансы, связи с федералами), первый зам (социальная сфера, кадры, оргвопросы, связи с регионами) и три «простых» заместителя: по промышленности, сельскому хозяйству и инфраструктуре. Я сформулировал идеологию заполнения «клеточек»: «Новые люди из старой гвардии, желательно с депутатскими мандатами», а непосредственный подбор кадров доверил Сан Санычу.

Подходящего «колхозника» Стрельников нашел быстрее всего. Главу процветающего пригородного хозяйства Попова я немного знал по депутатским делам. Эрнст Иванович был классическим аграрием – тертым, настырным, грубоватым. При личной встрече выяснилось, что Попов, несмотря на всю его рабоче-крестьянскую жизнь и деятельность, человек интеллигентный, городской, с добротным политехническим образованием. Респектабельный внешний вид и уважительное поведение довершили образ. Акцепт.

С «инфраструктурщиком» (коммуналка, строительство, транспорт, связь) вышло несколько сложнее. Стрельников принес мне три анкеты – «чистого» строителя, железнодорожника (сиречь, транспортника) и председателя исполкома города Осинники, второго по величине в Прикамье. Все трое были примерно равны по весовой категории, но опыт мэра казался мне более актуальным. В хитросплетениях труб и коммунальных дрязг Сергей Викторович Седых разбирался отменно, что и решило вопрос.

Как ни странно, наибольшие трудности возникли с подбором заместителя по промышленности. Девяносто процентов прикамской управленческой элиты – заводчане, а выбирать оказалось не из кого. Парадокс объяснялся просто – все крупные промышленные генералы от лестного предложения вежливо отказались. В итоге решили пока оставить вакансию незакрытой.

Объективные критерии

Поздним вечером 1 октября мне домой позвонил дежурный фельдъегерской службы и попросил срочно заехать за документом.

– Извините, но мы не можем завезти вам фельдпочту на дом – у вас нет гербовой печати. Зайдите к нам, пожалуйста, и паспорт не забудьте.

Пришлось прогуляться. Я получил пакет, не без труда вскрыл плотную обертку, запечатанную сургучом и обвязанную бечевкой с пломбами. Прочитал указ «О главе Прикамской области». Обратил внимание на фразу: «Настоящий указ вступает в силу с момента подписания и действует до принятия закона «Об областной (краевой) администрации». В этом законе наверняка будет прописана выборность глав администраций. Но пока закона нет даже в проекте.

Потом был еще один ночной звонок – на этот раз от главного госинспектора Майсурадзе.

– Спишь?

– Нет, Вахтанг Анзорович, какой уж тут сон.

– Указ получил?

– Да, получил, подлинник.

– Завтра сними с него штук десять копий, нотариально их заверь, а оригинал храни в сейфе. Завтра же издай постановление номер один о вступлении в должность на основании указа президента и постановление номер два о ликвидации облисполкома и создании обладминистрации. И начинай работать. Команду сформировал?

– В целом да. Три зама из четырех уже есть.

– Что за ребята?

– Грамотные лояльные мужики, депутаты облсовета. Казаринов их знает, выбор он одобрил.

– Добро, вам там виднее. Не тяни с назначениями – тебе надо еще муниципальных глав назначить. Кстати, как там Румянцев?

– Обижен, насторожен, неконтактен. В новой структуре работать отказался. От помощи в дальнейшем трудоустройстве тоже отказался.

– Ясно. Теперь главное. В вольном, но корректном изложении передаю устный комментарий президента к подписанному указу. Учитывая твой нежный возраст и микроскопический опыт работы, это, своего рода, эксперимент. Расценивай его как аванс, как знак доверия президента к молодой демократической поросли. А теперь я уже говорю от своего имени: тебе дается трехмесячный испытательный срок. Через три месяца я приеду и посмотрю, как обстоят дела на месте. Не справишься – уволим.

– Через три месяца будет новый год.

– Вот сразу после нового года и приеду.

– А критерии оценки?

– Нравится – не нравится.

– Хорошие критерии, объективные.

– И еще вот что. Президентом принято политическое решение: наиболее махрово-реакционные региональные советы разогнать. Что скажешь о вашем совете?

– Очень вас прошу, не надо его разгонять, иначе у меня и у вас тоже появится сразу двести врагов. Гарантирую, что с этим составом областного совета работа сложится конструктивно. Кроме того, уже через полгода у нас очередные выборы.

– Ну, хорошо, трудись. Желаю тебе успеха!

Народ ест, пьет и курит

Назавтра утром, одевшись поприличнее, я пришел к Румянцеву.

– Президент подписал указ.

– Знаю.

– Готовы передать дела?

– А чего их передавать? Пусть материально ответственные лица их передают. Я не завхоз.

– А документация?

– Вся документация в канцелярии и общем отделе. Чего мне эти гроссбухи хранить? Сегодняшнюю почту секретарша передаст тебе – разбирайся на здоровье.

– А секретные бумаги?

– В спецчасти. Но у тебя все равно пока допуска нет.

– Есть ли какие-нибудь пожелания, напутствия?

– Дай мне полдня на сборы, я свои вещички соберу и вывезу. Тут кое-что мое личное – картины вот, сувениры, велотренажер.

– Конечно. Когда можно будет вселяться?

– После обеда, часа в два.

– О-кей. Только у меня к вам просьба – не подписывайте сегодня никаких бумаг, они будут нелегитимны.

– Понимаю, не дурак.

– Юрий Геннадьевич, не сердитесь. Вы же знаете – я вас не подсиживал, так получилось. Я вас уважаю и вам от души сочувствую.

– Это я тебе сочувствую. Сегодня вечером к тебе придет Стрельников и принесет сводку по ресурсам: муки осталось на четыре дня, сахара – на пять, табака – на неделю. Вы начнете шарить по сусекам, звонить в Госрезерв, в Главснаб, в Совмин. Потом Стрельников поедет в Москву, откуда вернется с пустыми руками – нет сейчас у государства ничего. Потом к вам придут жулики-кооператоры, и вы купите у них втридорога или обменяете на лес-кругляк дрянную махру и паленую водку. Потом, когда все это счастье, с учетом усушки и утруски, поступит на склады, вы облегченно вздохнете, затребуете сводку, а там все то же самое: муки – на четыре дня, сахара – на пять. Потому что народ ест, пьет и курит быстрее, чем вы покупаете. И снова круговерть, и снова, и снова. Я уж не говорю о топливе – его примерно на месяц хватит, это запас мизерный, но как его пополнять, даже я не знаю. Мазута даже на бирже нет, ни за какие деньги.

– А в волшебную руку рынка вы не верите?

– Нет. И в волшебную руку президента тоже не верю. И вообще мало уже во что верю. Раньше вот в партию верил, в Ленина, в то, что наверху умные люди сидят, все видят, все знают и все понимают. А сейчас… Жаль мне вас, ребята. Искренне жаль.

Бутылка в сейфе

Пока Юрий Геннадьевич освобождал кабинет, я устроился в зале заседаний. Тексты первых двух постановлений надиктовал румянцевской секретарше, которая от волнения наделала кучу ошибок и перепечатывала короткие тексты несколько раз. Третье постановление – о назначении замов – я пошел диктовать секретарше Стрельникова, которая работала более уверенно. Затем мы вместе с Сан Санычем изладили постановление о том, что до утверждения структуры обладминистрации все подразделения облисполкома автоматически переходят под новую крышу, а руководители подразделений получают статус «и.о.». Исполняющие обязанности, собранные мною в зале заседаний, восприняли эту новость спокойно, но и без энтузиазма. После совещания я сказал Стрельникову:

– Как считаете, аппарат будет саботировать?

– Да нет, что ты, народ у нас в облисполкоме хороший.

– Ага, только пришибленный какой-то.

– Не пришибленный, а осторожный, тем более в присутствии «новой метлы». К новому начальству сначала надо присмотреться, прислушаться, приноровиться, а потом уже вякать, или проявлять эмоции. Осторожность чиновника – залог его безопасности.

– А также залог бюрократизма, волокиты, канцелярщины и застоя. Давайте договоримся, что от особо осторожных мы будем избавляться.

– Давай. У тебя все? Тогда есть еще один фундаментальный вопрос. Или мы друг друга называем на «вы», или на «ты». Не может заместитель в одностороннем порядке «тыкать» начальнику.

– Значит, давай на «ты».

– Заметано!

Вместо двух часов дня Румянцев освободил кабинет только в девять часов вечера. На столе лежали две толстенные папки, набитые бумагами – ежедневная почта. Разбор корреспонденции я решил отложить на завтра – сил вникать в документы уже не было. На правах нового хозяина я неторопливо прошелся по огромным апартаментам, выдержанным в стилистике советского партийно-хозяйственного шика. Заглянул в комнату отдыха, вымыл руки в персональном санузле с душевой кабинкой. Открыл большой сейф, в котором не было ничего, кроме початой бутылки армянского коньяка «Ани». Подставив стул, снял со стены большой красивый портрет Ленина, вытащил с книжной полки 55-томное полное собрание сочинений вождя и вынес всю эту лениниану в приемную. Других излишеств вроде бы не было. После нанесения политкорректных штрихов я решил, что первый день в новой должности прошел продуктивно.

1991

Сырки и печенье

«Я знал, что будет плохо, но не знал, что так скоро». Эта строчка из песни Цоя все последние дни постоянно крутилась в моей голове. Ситуация в области ухудшалась, выходила из-под контроля. Прогноз Румянцева сбывался в полной мере. Если с продуктами, табаком и водкой мы, работая в режиме ежедневного «ручного» диспетчирования, худо-бедно выруливали, то отопительный сезон рисковали провалить: область вошла в него уверенно, но гарантированный запас топлива заканчивался 1 ноября, а дотянуть нужно было до 1 мая, а по северным территориям – до 1 июня. Но это еще полбеды. Беда была в том, что я не справлялся. Мне казалось, что это очевидно для всех, по крайней мере, для людей из ближнего круга. Для Стрельникова уж точно.

Отныне на каждого входящего в мой просторный кабинет я смотрел как на потенциального разоблачителя «лже-губернатора». Я ждал и боялся, что очередной визитер, разочарованный вопиющей некомпетентностью новоиспеченного областного руководителя, заорет: «Мальчишка, самозванец, расселся в роскошных хоромах, а ни хрена не знает и ни хрена не может! Вон отсюда, возвращайся обратно в свою песочницу!».

Я работал ежедневно с семи утра до полуночи, почти не выходя из кабинета, ночуя на диване в комнате отдыха, питаясь исключительно чаем, плавлеными сырками и печеньем «Юбилейное» (эти вкусовые пристрастия сформировались еще в армии), прорабатывал горы бумаг, проводил десятки совещаний и встреч. Дверь в кабинет не закрывалась, телефоны звонили беспрестанно (шесть аппаратов плюс устройство селекторной связи занимали весь приставной столик). За день теперь я уставал гораздо больше, чем раньше за неделю. Несмотря на все это, мне казалось, что чем больше и интенсивнее я работаю, тем хуже результат. Может быть, я все делаю неправильно, так сказать, кручу колесо в обратную сторону?

Я запаниковал и написал заявление об отставке по собственному желанию. Немного подумав, порвал бумагу. Потом написал повторно и пригласил Сан Саныча.

– Товарищ Стрельников, я ухожу в отставку. И.о. назначаю тебя, а там пусть президент решает. Возвращаюсь в родную редакцию, буду делать то, что хорошо знаю, умею и люблю.

– Ты уже с кем-нибудь говорил на эту тему?

– Да нет, ты первый.

– Вот и отлично. Я уже все забыл. Считаем, что этого разговора не было.

– Нет, был. Я пишу заявление, посылаю его в Москву, а потом ухожу в отпуск и жду указа президента.

– Тебе отпуск не положен, ты одиннадцати месяцев еще не отработал, а за одиннадцать дней отпуск не дают. И в отставку тоже не отправляют. Не будь слюнтяем, возьми себя в руки! Назвался груздем – полезай в кузов.

– Да, я сдуру назвался груздем, но ситуация оказалась хуже, чем я предполагал, и задачи оказались сложнее, стократ сложнее! А я не знаю, как их решать! Не знаю! Я не могу здесь работать!

– Прекратить истерику! Ты чего разорался? Миша, я прошу тебя успокоиться, тем более, что никаких оснований для паники нет. Пока все нормально: власть дееспособна, рычаги управления на месте, система выстроена, аппарат работает, раздрая, разброда и шатаний нет. То есть, все первоочередные задачи ты решил, и в целом, я считаю, с работой справляешься. Посему я настоятельно предлагаю забыть о заявлении. Это мальчишество на фоне сильного стресса и избыточной нагрузки.

– Сан Саныч, я принял решение.

– Искусство руководителя состоит в том, чтобы быстро принять нужное решение и найти грамотного исполнителя. Отсюда следует несколько выводов. Первое: тебе все-таки надо отдыхать – работая в нынешнем режиме, ты можешь сломаться, получить ранний инфаркт, или еще какую-нибудь гадость. Второе: тебя надо разгрузить. Отныне мелочевку сразу отписывай мне, не вникая. Третье: не принимай все близко к сердцу, не верь всем подряд. Люди врут всегда, а губернатору – тем паче. Раньше врать побаивались, а сейчас не боятся. Отсюда – четвертое: поскольку просят всегда как минимум с двукратным запасом, все просьбы надо делить на два, а то и на три. Пятое: нужно скорее заполнять вакансию промышленного зама. Шестое: в течение двух следующих недель надо кровь из носу переназначить всех муниципальных глав. Я завтра-послезавтра добью предварительный список, чтобы в каждом районе было по три-четыре приличных кандидата. Будем их вызывать гуртом, и по итогам личных собеседований и анкетирования немедленно назначать. На местах появятся хозяева, и нам сразу же станет легче жить и работать. Ну что, задачи понятны, работаем дальше?

– Работаем.

– Ну, вот и чудно!

– Не вижу ничего чудного. Знаешь ли ты, Саныч, что в области всего суточный запас зерна и муки, что все резервы сосредоточены, в основном, на крупных мелькомбинатах, что в глубинке перебои с хлебом, и локальные «хлебные бунты» проходят чуть ли не ежедневно?

– Знаю.

– И что в связи с этим мы будем делать?

– Пока не знаю. Надо подумать.

– Ты на целине был?

– Да, три года, с 1954 по 1957, отвечал за целинное движение в райкоме комсомола. Весь север Казахстана изъездил. Кстати, именно на целине и с папашкой твоим познакомился.

– Тогда бери нескольких особо толковых торгашей и поезжай в Казахстан за зерном. Навести старых знакомых – они наверняка уже все большими начальниками стали, договорись о поставках, добейся скидок. Задача – обеспечить стабильный месячный запас зерна.

– Миша, месяц – это перебор, омертвление запасов.

– Сколько времени идет к нам эшелон зерна из Казахстана?

– Дней десять, наверно.

– Значит, запас должен составлять двадцать дней. Действуй.

Я царь или не царь?

Конвейер назначений районных глав – а это полсотни человек – заработал. Одновременно запустился и механизм лоббирования. При этом лоббисты, продвигая своего человека, одновременно пытались скомпрометировать его конкурентов. В итоге, по ряду территорий объективная кадровая картина не складывалась. Стрельников, вернувшийся из поездки по целинным областям (необходимые объемы зерна по сходной цене он там нашел), провел со мной небольшой ликбез.

– Кадровый вопрос всегда очень скользкий и субъективный. Когда принимаешь кадровое решение, как правило, работают не научные факторы, а чутье, интуиция, ощущения. Очень часто бывает так: судя по анкете, человек – гений чистой красоты, ангел без крыльев, а как посмотришь на него, поговоришь – чувырло болотное. А может быть и наоборот. Но полностью поддаваться на эмоции и иррациональные ощущения тоже, конечно же, нельзя. Надо помнить, что проходимцы, как правило, очень обаятельны, они четко подстраиваются под настроение и тональность беседы, говорят то, что от них хотят услышать. С другой стороны, если объективно достойный человек тебе противен, или, скажем мягче, неприятен, назначать его крайне нежелательно: он будет тебя раздражать, ты будешь избегать общения с ним, чисто психологически отбрасывать исходящие от него предложения, пусть даже и очень конструктивные. Соответственно пострадает и закрепленный за этим человеком участок работы. Одновременно ты будешь все время ломать себя, стараясь относиться к нелюбимому «пасынку» позитивно. Зачем нужны эти мучения, если и без них хлопот полон рот? И, наконец, самое главное: любой кандидат – это кот в мешке. Пока с человеком плотно не поработаешь, его не узнаешь. Поэтому в любом назначении есть доля риска, тем более, сейчас. Я тебя уверяю, что у нас будут горькие разочарования, в том числе, и в людях, которые, казалось бы, подходят идеально. И наоборот, назначим какого-нибудь тихоню, скромнягу, допустим, из сельской интеллигенции, и он станет отличным главой района, дельным и авторитетным.

Из этого мы и исходили. На всех собеседованиях присутствовал Сан Саныч, кадровые решения мы принимали сразу же, по горячим следам. Когда не было уверенности в кандидате, назначали «и.о.» на полгода. Главу Пригородного района назначили по рекомендации Попова, в мэры Осинников Седых продвинул своего бывшего заместителя. Несколько раз, когда основные кандидаты вызывали диаметрально противоположные оценки, мы сходились с Сан Санычем в клинче. В основном, побеждал я, и, приговаривая «Я царь или не царь?», подписывал соответствующее постановление.

Самого главного «муниципала» – главу областного центра – президент назначил самостоятельно, подписал соответствующий указ. В середине октября мэром Прикамска стал Роберт Генрихович Кунц, бывший глава Закамского района, редкостный зануда. На следующий день в «Прикамских вестях» по этому поводу появилась едкая корреспонденция под заголовком «Немец в городе». Вместо того чтобы обижаться на редактора, Кунц почему-то обиделся на меня. Я постарался объяснить Роберту Генриховичу, что газету не контролирую, являюсь убежденным интернационалистом, и приветствую новое назначение, поскольку прежний мэр очевидно не тянул.

Затем Кунц при активной поддержке председателя горсовета Подшивалова, громогласного бывшего замполита, без консультаций со мной назначил глав семи районов города – в основном, из числа довольно серых чиновников. У одного из них фамилия была Козлов, на что «Прикамские вести» откликнулись материалом под заголовком «Кунц и семеро козлят». Я был вынужден сам позвонить Кунцу, извиниться за бывших коллег и пригласить Роберта Генриховича стать постоянным участником еженедельных совещаний «областного штаба» (я, заместители, Курбацкий и начальник облфинуправления Пирожков). Кунц согласился.

Безработный секретарь

Неожиданно нашелся подходящий кандидат на должность заместителя главы администрации по промышленности. Это был «человек с улицы» в прямом смысле слова – Стрельников встретил его в парке, где любезнейший Сан Саныч по воскресеньям имел обыкновение прогуливаться со своим внуком. Алексей Васильевич Вахрушев, бывший второй секретарь горкома партии, был безработным. Пока партийцы приходили в себя и трудоустраивались после августовского шока, Вахрушев доучивался в Академии общественных наук, и, соответственно, приехал «к разбитому корыту». В горкоме Вахрушев курировал как раз промышленность, и основной карьерный путь Алексей Васильевич проделал на крупнейшем в области заводе имени Куйбышева, быстро пройдя ступени от мастера-наладчика станков с числовым программным управлением до главного технолога предприятия. Ранее Вахрушев со Стрельниковым пересекались часто и плодотворно, в связи с чем Сан Саныч описывал безработного экс-секретаря в самых радужных красках. Я Вахрушева знал шапочно – несколько лет назад брал у него интервью о рыночных веяниях в партийном руководстве прикамской индустрией. Впечатления остались хорошие – собеседник был откровенен, компетентен, явно трудолюбив (разговор происходил в субботу; в пустом гулком здании горкома, похоже, работал только он), одновременно и моложав, и солиден. Тогда Алексей Васильевич лично заварил чай (секретарши не было) и угостил меня вкусными сушками с маком. А сейчас я сполна отплатил ему за тогдашнее гостеприимство, сразу же после смотрин подписав постановление о назначении Вахрушева своим замом по промышленности.

В тот же день я «нашел женщин» – взял к себе обеих секретарш первых приемных из ликвидируемых облисполкома и обкома КПСС. В своей приемной я ввел двухсменку – утренняя секретарша работала с 7 до 15.30, вечерняя – с 15.30 до полуночи. Кроме того, я распорядился, чтобы по ночам в приемной постоянно находились оперативные дежурные на случай непредвиденных обстоятельств. «Ночными губернаторами» стали три крепких пенсионера из старой аппаратной обоймы, которые знали всю областную верхушку и, согласно моим инструкциям, в случае срочной необходимости бестрепетно будили по ночам любых начальников.

Бумажки с красной чертой

Мои секретарши представляли собой каскадную пару. По наследству от Румянцева мне досталась Людмила Григорьевна, давно перешагнувшая пенсионную планку. Соображала она хорошо, печатала плохо. Бывшая первая леди обкома КПСС Варвара была на сорок лет моложе своей сменщицы, обладала яркой внешностью, грудным хрипловатым голосом и пулеметной скоропечатью. С интеллектом и кругозором у нее, правда, были проблемы, что, впрочем, компенсировалось легким характером, здоровым чувством юмора и стремлением к самосовершенствованию. Правда, совершенствовала она, в основном, свою и без того выразительную внешность, но не забывала и про толковые словари, и про словари ударений, и про другие полезные для секретарш издания. С точки зрения исполнительской и общей дисциплины и «пионерка», и «пенсионерка» были безукоризненны.

Контроль за исполнением своих поручений я возложил на Людмилу Григорьевну. Я опасался, что мои распоряжения втихаря будут игнорироваться, поэтому на всех более-менее значимых бумагах, пересылаемых исполнителям, рисовал большую букву «К» («контроль») с цифрой, указывающей количество дней, отпускаемых на исполнение. Больше трех дней я не давал. К срочным документам я прикреплял бумажку с косой чертой, проведенной толстым красным фломастером. Это ноу-хау я позаимствовал из опыта работы партийно-советского аппарата. Такая бумажка означала: «Отложи все и занимайся только этой проблемой». По бумажкам с красной чертой, например, в свое время шло материально-техническое снабжение строительства Волжского автомобильного завода. Возможно, красными бумажками я немного злоупотреблял (Стрельников ворчал, что я его издергал срочными поручениями), но я свято верил в формулу одного из столпов западного менеджмента: «Качество решения не зависит от количества времени, затраченного на подготовку этого решения».

Пиши правильно

При всей своей нелюбви к бюрократизму, как журналист, пишущий от руки (машинкой, не говоря уже о компьютере, я так и не овладел), к бумаге, содержащей некий текст, я отношусь трепетно. В связи с этим я жестко проинструктировал Варю, Людмилу Григорьевну, всех замов и руководителей ключевых подразделений администрации: бумаги с грамматическими ошибками мною не рассматриваются и немедленно отправляются в мусорную корзину. А управделами Некипелову я поручил заключить договор с преподавателями университетского филфака, чтобы они правили уже готовые тексты постановлений и распоряжений обладминистрации на предмет строгого соблюдения норм русского языка.

Увидев недоуменную гримасу управделами, я с некоторым пафосом высказался на тему, что законы русского языка выше всех других законов и неподвластны ни политической конъюнктуре, ни начальственному волюнтаризму. Помнится, в «Вечерке» матерые журналисты, писавшие отчеты с пленумов горкома КПСС, этот постулат формулировали короче: «Пиши правильно, даже если начальник говорит неправильно».

И к входящей корреспонденции я тоже решил относиться внимательнее. Помнится, при большевиках своевременное реагирование на письма трудящихся контролировала прокуратура. Как-то однажды прокурор из отдела общего надзора пришел в редакцию «Прикамских вестей» и прочитал мне нотацию о том, что отвечать гражданам нужно в трехдневный срок, иначе наступает административная ответственность. Этот же срок я установил и для администрации, а контроль обратной связи я возложил на Стрельникова, обязав Сан Саныча следить, чтобы ответы областных чиновников не были отписками, а содержали максимум полезной информации и давали ходатаю хоть чуточку надежды. Ответы на письма, присланные мне, готовили профильные службы, а подписывал (а иногда и правил) я лично. Это отнимало и у служб, и у меня много времени и сил, но дело того стоило. При всей суровости обстоятельств я стремился к тому, чтобы тезис «Чиновник – слуга народа» воплощался хотя бы в малом.

Рабочий график на 21 октября

6.50 – прибытие на рабочее место, работа с документами.

7.15 – уточнение графика рабочего дня, просмотр прессы и утренней почты.

8.00 – рабочая встреча с А.А. Стрельниковым.

8.15 – совещание областного штаба.

9.00 – расширенное заседание по проблемам отопительного сезона.

10.00 – встречи с главами Кизнерского, Большегайского и Сарского районов, генеральными директорами производственного объединения имени Шверника, кожевенно-обувного комбината «Прикамье» и ассоциации «Ураллес».

11.45 – плановые телефонные переговоры

12.00 – совещание по корректировке областного бюджета на 4 квартал 1991 года и формированию бюджета на 1992 год.

13.15 – совещание по организации детского отдыха в осенние и зимние каникулы.

14.00 – встречи с главами Теплогорского, Ильичевского, Строгановского и Пригородного районов, генеральным директором завода пластмасс, ректором Прикамского государственного университета.

15.45 – заседание областной призывной комиссии.

16.15 – совещание по формированию областного бартерного фонда.

17.00 – плановые телефонные переговоры.

17.30 – рабочая встреча с К.А. Казариновым.

18.00 – совещание с руководством ассоциации «СтройПрогресс» по работе строительного комплекса области.

19.00 – рабочее совещание с заместителями (вопросы: поступление и распределение материальных ресурсов, уточнение графика мероприятий на текущую неделю, работа ликвидационных комиссий облисполкома и обкома КПСС, совершенствование оргструктуры обладминистрации).

20.30 – рабочая встреча с А.А. Стрельниковым.

21.00 – просмотр вечерней почты, работа с документами.

23.00 – просмотр программы «Вести» Российского телевидения.

23.30 – завершение рабочего дня.

Телефонные звонки: входящие – 31, исходящие – 18.

Документы, письма, служебные записки, отчеты: входящие – 79, исходящие – 60.

Славный денек

После того, как решились основные кадровые проблемы, мне немного полегчало. Во всяком случае, теперь стало понятно, с кого спрашивать. Тем не менее, ощущение грядущей катастрофы и моей персональной ответственности за все происходящее не отпускало ни на минуту. Конечно, я понимал, что это неврастения, самоедство, комплекс вины вперемешку с комплексом неполноценности, что с этим нужно бороться, что долго в таком режиме и с таким настроением жить и работать нельзя, но ничего поделать с собой не мог. Маховик, закрученный 1 октября, набирал обороты и снаружи, и внутри. В регионе и стране нарастали проблемы, в моей голове роились черные мысли и сгущалось беспокойство.

Спал я беспокойно, таблетки от бессонницы, коими меня снабдил сердобольный Сан Саныч, помогали плохо. Выглядел я тоже отнюдь не блестяще – из зеркала на меня смотрел загнанный серолицый мужик лет сорока пяти. Мозг и нервы работали с явной перегрузкой. Рано или поздно срыв должен был произойти, нарастающий психоз – выйти наружу.

Ночью (я снова спал в комнате отдыха) мне приснился очередной кошмар, с утра ужасно болела голова, и, как нарочно, Варя принесла мне корреспонденции в два раза больше, чем обычно: сводки, отчеты и балансы за третий квартал плюс огромный талмуд – проект областного бюджета на следующий год. После нескольких малоуспешных попыток вчитаться и вдуматься в бесконечную цифирь голова у меня просто раскалывалась. Я попросил Варю сделать крепкий кофе. Заботливая секретарша принесла чай и градусник.

– Михаил Георгиевич, померяйте, у вас явно жар.

Прогноз подтвердился: 37,8 – самая противная температура. Я проглотил одновременно несколько таблеток аспирина, анальгина и цитрамона и попытался отвлечься на менее трудоемкое занятие – чтение свежих газет. В первой же – областной газете «Заря» (бывшем органе обкома партии) – я наткнулся на разгромную статью о том, как губернатор Полещук со товарищи, спевшись с московскими демократами, разваливает некогда цветущий индустриальный край со славными трудовыми традициями. В другой раз я бы только усмехнулся, но сегодня вышел из себя и накричал на подвернувшегося под руку ни в чем не повинного Стрельникова. Он, не будь дурак, ответил, что все журналисты – известные паскуды.

– Ты и на меня, что ли, намекаешь, старый хрыч?

– Не намекаю, а говорю прямым текстом. Не имеешь ты права на мне злость вымещать! Я тебе в отцы гожусь! Вот возьму и по старой дружбе нажалуюсь твоему бате – пусть он тебя ремнем повоспитывает по заднице!

– Иди и жалуйся кому хочешь – хоть отцу, хоть президенту, хоть генсеку ООН!

В общем, денек начинался славно.

Трамваи и троллейбусы

Варя принесла очередную порцию чая с лимоном.

– Михаил Георгиевич, пейте, вам сейчас много жидкости надо. Кстати, вы не знаете, почему трамваи в городе встали? Народ на работу добраться не может.

– Не знаю. Пути, наверное, кто-то перекрыл.

– Не в путях дело. Троллейбусы тоже встали.

– Хорошенькое дело! Соедини меня с Кунцем.

– Я уже звонила, Кунц на сессии горсовета.

– Позвони Седых, пусть разбирается.

– Седых сейчас из Большого Гая едет, будет не раньше, чем через час.

– Ну, тогда Стрельников… Нет, не надо Стрельникова. Набери-ка мне начальника «Горэлектротранса».

Через полминуты начальника «Горэлектротранса» Бутенко был на линии.

– Господин Бутенко, что у вас происходит?

– Михаил Георгиевич, не волнуйтесь, скоро все починим.

– Что значит «скоро»? Полчаса вам хватит?

– Конечно, постараемся.

– Доложите о готовности лично мне.

– Добро.

Через полчаса звонка не последовало. Я выглянул в окно – на проспекте Ленина трамваи и троллейбусы стояли как вкопанные, народ уныло шел пешком.

– Варя, соедини с Бутенко.

– Михаил Георгиевич, в приемной говорят, что Бутенко на выезде.

– А главный инженер?

– Аналогично. Вроде бы аварию ликвидирует.

– Вроде бы… А главный диспетчер?

– Раз двадцать набирала – не берут трубку.

Да, наверное, именно так все и начинается. Сначала транспортный коллапс, потом всеобщий. Неделю назад руководство пассажирского автокомбината резко сократило количество рейсов автобусного маршрута, соединявшего центр города со студгородком политехнического института, расположенного на другом берегу Камы. В ответ студенты устроили на площади перед главным корпусом политеха шумную демонстрацию. Учащуюся молодежь утихомирили тогда с большим трудом. И это всего лишь из-за одного маршрута. А сейчас остановилось два десятка маршрутов, да еще в час пик, да еще в отвратительнейшую, как назло, погоду. И что теперь?

– Варя, выясни адрес диспетчерской «Горэлектротранса».

– Сейчас, минутку… Кировская, 46. Недалеко здесь.

– Машину мне, быстро!

…В диспетчерскую я влетел в сопровождении вахтера, который робко хватал меня за пальто.

– Почему трубку не берете, бездельники? Губернатор до вас дозвониться не может!

– Мы городским телефоном не пользуемся, нам запрещено. Только в экстренных случаях…

– У вас транспорт встал! Это что, не экстренный случай?

– Если меньше часа, не экстренный. Пока еще только 57 минут прошло.

– А то, что сейчас утренний час пик, и десятки тысяч людей из-за вашего разгильдяйства мучаются, вас не е…ет?

– Это без разницы, утро или вечер. И вообще, чего вы ругаетесь? Мы на службе, между прочим! А вы даже документов не предъявили! Вот мы сейчас вызовем…

Я схватил диспетчера за грудки и рывком приблизил к себе.

– Или ты, сука, запускаешь транспорт прямо сейчас, или я тебя урою к е…ной матери! Давай бегом!

Мое пожелание было тут же ретранслировано куда-то в недра «Горэлектротранса», и через несколько минут бледный диспетчер дрожащим голосом доложил, что движение троллейбусов и трамваев в городе восстановлено. После этого я поехал в мэрию, где вытащил Кунца из президиума сессии.

– Роберт Генрихович, я прошу вас без долгих дискуссий принять волевое решение, иначе может начаться пандемия безответственности и тотальный хаос. Директор «Горэлектротранса» Бутенко должен быть уволен. Сегодня же.

– Так нельзя.

– Можно и нужно. Это в ваших же интересах. Если мы не будем предпринимать срочных и жестких мер, то городское хозяйство развалится, и восстанавливать его будут уже совсем другие люди – не вы и не я. Понимаете?

– Понимаю.

– Вот и отлично. Готовьте распоряжение.

Недовольный Кунц распоряжение подготовил и подписал, но не об увольнении, а о временном отстранении Бутенко от должности на период служебного расследования причин аварии. По поводу расследования и необходимых оргвыводов я стал звонить Кунцу дважды в день. К концу недели Роберт Генрихович сдался. Я поздравил мэра с правильным кадровым решением, и впервые за последнее время подумал о том, что шанс удержать ситуацию у нас все-таки есть.

Мама, папа, я

Решив, что пора спуститься из административного «космоса» на грешную землю, в субботу я вернулся домой сравнительно рано, часов этак в одиннадцать вечера, и торжественно объявил Эле, что воскресенье посвящаю семейному досугу. Предложение не отличалось оригинальностью (утром долго валяться в постели, днем погулять с ребенком, а вечером пойти в гости к моим родителям), но, тем не менее, вызвало у супруги сдержанный энтузиазм.

Сказано-сделано. Поспать до упора не удалось – разбудил неугомонный сынуля, потом мы неторопливо завтракали, после чего пошли гулять. Под ногами хлюпала густая слякоть, дул порывистый ветер, временами начинал идти мокрый предзимний снег. Я всю дорогу нес пацана на руках, подначивал зябнувшую Элю, наслаждался свежим воздухом и раздражался состоянием городского благоустройства, намереваясь на завтрашнем заседании областного штаба устроить Кунцу за это хорошую взбучку.

У родителей было традиционно хорошо. Папа, оправдывая домашнюю кличку «Достоевский», достал из своих законспирированных источников в госторговле разнообразные деликатесы, а мама приготовила шикарный ужин. Я попросил не портить вечер и не говорить о работе. Все дружно согласились, но конвенция соблюдалась недолго. Когда я с аппетитом набросился на вкусную и здоровую пищу, мама с легким драматическим придыханием спросила:

– Мишенька, ты сильно похудел, аж щеки ввалились. Тебя что, на работе совсем не кормят?

– Мама, о чем ты говоришь? У нас же там спецбуфет номенклатурный. Икра, балык, сервелат, фрукты, овощи, кефир, сметана – все, как положено, и все за три копейки. Вы же знаете эту систему.

Родители, всегда негативно отзывавшиеся о привилегиях совпартноменклатуры, на этот раз одобрительно покачали головами. В разговор вступил папа.

– Мишель, я тебя недавно по телевизору смотрел. Честно говоря, ты меня не впечатлил. Говорил вроде все по делу, но видок! Волосы растрепаны, под глазами синяки, пиджак мятый, галстук не в тон рубашке. В общем, выглядел как настоящий «шлемазл». Там кто-нибудь следит за твоим внешним видом?

– Конечно. Мой референт Варвара, очень стильная девица.

– Чего-чего? – вступила Эвелина.

– Того-того. Варвара – бывшая помощница первого секретаря обкома КПСС товарища Пепеляева.

– Значит, не удержался от соблазна – взял на работу испытанную обкомовскую подстилку?

– Зря ты так, Эвелина Гургеновна. В администрацию абы кого не берут, у нас кадры проверенные, первый отдел не дремлет. Кроме того, у Варвары имеется законный супруг, спецназовец КГБ. Я что, похож на камикадзе – связываться с такой семейкой? Кроме того, «дружить» с секретаршей – это моветон. Да и некогда мне на амуры отвлекаться, сама понимаешь.

– Что, Мишенька, работы много? (это мама).

– Как тебе сказать… С одной стороны, ситуация в области непростая, с другой стороны, аппарат опытный, слаженный, работу знает. Да и Стрельников помогает активно, и другие замы неплохо включились.

– Кстати, надо бы со старым корефаном Сан Санычем повидаться. Как он там поживает? (это папа).

– Поживает нормально, здоров, бодр и весел, чего и вам желает.

– Ребята, водка греется, давно уже пора рюмку поднять. Миша, Рива, Эля, лэхаим!

За гостеприимным родительским столом мы засиделись до позднего вечера. Я расслабился, выпил приличное количество водки, плотно закусил, и, вернувшись домой, впервые за последний месяц нормально выспался.

Дело ясное, что дело темное

В понедельник утром позвонил из Москвы Казаринов (в последнее время он безвыездно находился в столице):

– Как дела во вверенной тебе губернии?

– Да ничего, спасибо, помаленьку. Как ты? Я читал, тебя в президиум Верховного совета СССР выбрали. Большим начальником стал, поздравляю!

– Поздравлять не с чем. По сути, мы работаем в режиме «похоронной команды». Судя по всему, скоро не будет ни Союза, ни союзного парламента. Но сейчас не об этом. Днем по телику начнется прямая трансляция Пятого съезда народных депутатов России. Будет выступать Ельцин с докладом об экономической реформе. Подробностей я не знаю, но, судя по авторам выступления, это будет настоящая бомба!

– И кто же эти авторы?

– Молодые ребята из так называемой «московско-ленинградской экономической школы». Главные персонажи – Гайдук и Чубарь. Сидели целый месяц на правительственной даче в Архангельском, писали нечто радикально-рыночное. Короче, смотрите, и не говорите, что не видели.

Я собрал в кабинете членов областного штаба и включил телевизор. На трибуну вышел президент:

– Я обращаюсь к вам в один их самых критических моментов российской истории. Именно сейчас определяется, какой будет Россия в последующие годы и десятилетия… Обращаюсь с решимостью безоговорочно встать на путь глубоких реформ и за поддержкой в этой решимости всех слоев населения. Пришло время действовать решительно, жестко, без колебаний… Период движения мелкими шагами завершен… Нужен крупный реформистский прорыв… У нас есть уникальная возможность за несколько месяцев стабилизировать экономическое положение и начать процесс оздоровления. Мы отстояли политическую свободу, теперь нам надо дать экономическую, снять все преграды на пути свободы предприятий, предпринимательства, дать людям возможность работать и получать столько, сколько они зарабатывают, сбросив бюрократический пресс…

В кабинете стояла полная тишина. Мы вслушивались в короткие и жесткие характеристики положения дел в стране: катастрофическое состояние экономики, остановка материально-вещественных потоков, промотанный золотой запас, исчерпанные валютные резервы, финансовая система на грани разрушения, инфляция достигла критической точки. Выход – радикальная рыночная реформа экономики, либерализация цен, быстрая массовая приватизация. А что дальше? А дальше, по мнению президента, должна наступить нормализация, переходящая в экономический рост, на базе которого в 1997 году начнется второй этап преобразований, структурные реформы – административная, пенсионная, военная, здравоохранения, жилищно-коммунального хозяйства, и т. д., и т. п. Значит, в 1997 году все уже будет нормально. Но это же только через шесть лет, а тут бы до следующего года дожить… Потом Ельцин сказал, что пост премьер-министра оставляет за собой, попросил у съезда дополнительных полномочий и получил эти полномочия. Потом начались прения по докладу, но какие-то вялые. Стало очевидно, что программу президента съезд примет. Я выключил телевизор.

– Что скажете, други мои?

Первым отозвался Стрельников.

– Дело ясное, что дело темное. Как вы сказали, фамилии авторов доклада? Гайдук, Чубарь? Никогда не слышал.

– А я и слышал, и видел. У нас Гайдук в академии лекции читал по рыночным преобразованиям в Восточной Европе, – подал голос обычно молчаливый Вахрушев. – Блестяще излагал, интересно, и все по делу.

– Кто ж его в Академию общественных наук пустил, в святая святых? Это ведь элитное цековское учреждение, кузница руководящих партийных кадров!

– Те же, кто пустил его и в «Правду», и в журнал «Коммунист», где Гайдук публиковал огромные статьи по экономической тематике. Языком он владеет. Еще бы, такие гены: оба деда – выдающиеся писатели, папа – известный журналист. И супруга тоже из писательской семьи.

– Коллеги, давайте отвлечемся от обсуждения персоналий и сосредоточимся на наших текущих задачах. Итак, мы готовим к сессии областного совета доклад о программе действий областной администрации в свете полученных свыше указаний. Предлагаю этому мероприятию придать максимальную публичность: надо объяснить народу, что происходит в стране и регионе. Господин Курбацкий, вы не возражаете? О-кей. Далее, необходимо собрать промышленников и договориться с ними о более четком взаимодействии. Пока в Москве будут делить кресла и ресурсы, мы можем протянуть ноги. Поэтому бартерный фонд – наша главная надежда, и промгенералы должны это воспринять как «Отче наш». Господин Вахрушев, займитесь подготовкой этой встречи. И еще. Сан Саныч, соберите, пожалуйста, руководителей правоохранительных органов. Я не исключаю возможности возникновения стихийных бунтов, и поэтому нам нужно иметь сценарий и на этот счет.

Табак и водка

Тема бунта свербила меня наравне с темой голода, холода и коммунального хаоса, а может быть, даже сильнее. Я прекрасно понимал, что массовые беспорядки, если они случатся, будут совсем не похожи на митинги у Дома советов 19–21 августа. Стихийный протест (а уж тем более организованный) неизбежно обернется кровью, малой или большой. И что тогда? Стрелять в народ? Прослыть ныне и присно «Михаилом Кровавым»? Может, я был неправ, идеалистичен и глуп, но для себя решил четко и однозначно – никогда на моей совести не будет загубленных жизней. Власть любой ценой мне не нужна. Пусть уж лучше меня самого низвергнут, затопчут и уничтожат. Об этом я и сказал прикамским силовикам. А потом добавил:

– Чтобы не допустить в создавшихся условиях социального взрыва, мы должны очень четко и слаженно работать по трем направлениям – информирование, реагирование и профилактика. Поэтому отныне за каждым из заместителей главы обладминистрации закрепляется конкретный регион Прикамья. Областной центр ввиду особой политической значимости оставляю за собой, Седых как исконный северянин отвечает за север, Вахрушев – за юг, Попов – за запад, Стрельников – за восток, за Кизнерский угольный бассейн, нашу самую сложную и депрессивную территорию. Ставлю задачу – совместно с местными главами постоянно и непрерывно вести анализ ситуации в закрепленных регионах. Эпицентры острой социальной напряженности и, не дай Бог, чрезвычайных ситуаций, рассматривать в первоочередном порядке, в случае необходимости выезжать на места лично и незамедлительно! Господа федералы, я прошу вас активнейшим образом включится в эту работу.

Федералы единодушно обещали полную поддержку. Тем не менее, я попросил начальника областного управления внутренних дел генерала Шебалина остаться после заседания.

– Товарищ генерал, на милицию у меня особая надежда. Во-первых, у вас штыков больше, чем у всех остальных вместе взятых – двадцать тысяч человек. Во-вторых, ваша структура вездесуща, милиционер есть почти в каждой деревне. В-третьих, вы сделали блестящую комсомольско-партийную карьеру, и я воспринимаю вас не как служаку в сапогах и папахе, а как политика, способного мыслить и действовать по-государственному.

– Спасибо за комплименты, но осыпать меня сахарной пудрой совершенно излишне. Я все прекрасно понимаю и без дополнительной агитации. Общественный порядок милиция обеспечит, на то и поставлена.

– Завидую вашему спокойствию. На чем оно зиждется?

– На опыте, знании ситуации. Народу сейчас не до бунтов. Пока, во всяком случае. Народ пытается выжить, запасы сделать.

– Вот этого я и опасаюсь. Люди стремятся сделать запасы, а в магазинах ни черта нет.

– Извините, но это уже ваша забота.

– Еще тема – табак и водка. Мы, конечно, стараемся обеспечить ритмичность поставок, но с каждым днем это все труднее. Кроме того, есть одна закавыка – на пути от склада до магазина «растворяется» до двух третей продукции. Потом товар сбывается налево по спекулятивным ценам.

– Здесь поможем. С завтрашнего дня каждую машину будет сопровождать сотрудник милиции.

– Спасибо. Каков ваш прогноз – табачные и водочные бунты нам угрожают?

– Думаю, нет. Шуму много, очереди живописные, пресса масла в огонь подливает, но все это не так уж и страшно, и, к тому же, эффективно гасится простыми оперативными методами.

– Поделитесь?

– Поделюсь. Вы охотник?

– Нет.

– Каждый охотник знает – зверь бежит от огня, колотушки и острого запаха. Человек – аналогично. Вот, допустим, водочная очередь начинает буянить. Тогда милиционер берет в руки палку и начинает громко и выразительно ею стучать. Если не помогает, вызывается подкрепление, стучат уже вдвоем-втроем, ну и покрикивают на зачинщиков. На крайний случай подъезжает ОМОН, без оружия, но с дубинками и пластиковыми щитами. Устраивают грохот, и этого, как правило, хватает для наведения порядка. Если возникнет экстренный случай, можем пустить газ «черемуха», но на моей памяти такого еще не было. Проверено – уже три года по этой методике работаем, ее даже в инструктивном приказе закрепили. Но то, что вы перестраховываетесь, правильно. Закрепили замов по регионам – правильно вдвойне. Замы у вас хорошие, я их давно знаю – вместе в инструкторах обкома ходили, только в разных отделах. Уверен, они справятся. Мы, конечно же, поможем. Но и вы нам помогите.

– В чем именно?

– Проблем у нас выше крыши, сами же сказали – войско огромное. Пока предлагаю сконцентрироваться на двух наиболее острых вопросах – транспорт и снабжение спецконтингента. Я, если позволите, эти потребности изложу письменно, и через пару дней приду к вам с документом на руках.

– Договорились.

– Еще пару слов, Михаил Георгиевич, если можно. Вы уж извините, что лезу со своими советами, но я настоятельно рекомендую вам нигде больше не говорить о том, что в случае угрозы кровопролития вы отдадите власть. Слабая власть – одна из причин возникновения социальных потрясений и прочих неприятностей. «Мы не допустим кровопролития!» – вот какая должна быть формулировка. Ваша гуманность и четкие моральные установки делают вам честь, но они не должны стать основой для шантажа и давления на власть. Наверняка же вас шантажируют – мол, подпишите, Михаил Георгиевич, иначе последствия могут быть непредсказуемыми. Есть такое дело?

– Сплошь и рядом.

– А вы не поддавайтесь, и слабины не показывайте. Обидно будет, если вас досрочно скушают.

Бунт

Невзирая на оптимизм Шебалина, табачный бунт все же случился. В главном табачном магазине богатого революционными традициями Данилихинского района сигареты и папиросы закончились как раз к концу первой смены. Идущие с работы заводчане, отчаявшиеся отоварить заветные талоны, сначала устроили импровизированный митинг, а потом от слов перешли к делу: разбили витрины, выгнали продавцов из-за прилавков, обшарили подсобные помещения, и, не найдя там заначки, с горя перевернули подвернувшийся под руку пассажирский автобус, уронив его на трамвайные рельсы. Все случилось настолько быстро, что ОМОН со всеми его шумовыми эффектами даже не успел подъехать на место происшествия. К счастью, в соседних магазинах курево было, а у завмагов, получивших недобрые вести по «сарафанному радио», хватило ума обслужить осерчавших работяг без очереди. Стихия поутихла, слегка помятый автобус утащила аварийка «Пассажиравтотранса», прессы поблизости не оказалось, и широкой огласки история не получила, но в конце рабочего дня информация об инциденте, вошедшая сразу в три сводки (милицейскую, муниципальную и ресурсную), легла мне на стол. Я вызвал к себе Стрельникова, Шебалина и Кунца. Сан Саныч и генерал явились незамедлительно, строптивый мэр прислал вместо себя главу Данилихинского района Козлова.

– Ну что, господа хорошие, доигрались? Где ваш хваленый ОМОН, товарищ генерал? И где ваша ритмичность поставок, товарищ Стрельников?

Товарищи хмуро молчали, опустив головы. Неловкую паузу прервал Козлов, по-ученически вытянув руку.

– Разрешите, Михаил Георгиевич?

– Говорите.

– Я не берусь анализировать происшедшее в полном объеме, но, думаю, что в ситуации, когда закрылась табачная фабрика, подобное может повториться, причем неоднократно.

– Какая фабрика закрылась?

– Наша местная фабрика, которая «Приму» делает. А по талонам, в основном, «Приму» отоваривают. Фабрика закрылась позавчера. Поскольку запасов, по сути, нет, сразу же возник острый дефицит.

– Кто собственник фабрики?

– Областная администрация.

– Сан Саныч, вы знали о закрытии фабрики?

– Нет.

– Фабрика находится у нас под окнами, в нашей собственности, а мы взяли и прощелкали элементарный вопрос! Господин Козлов, спасибо, вы свободны. Вахрушева сюда, и директора фабрики, срочно!

Вахрушев появился быстро (он еще был на работе), а директора фабрики дежурный водитель привез из дома. Пока ждали директора, поговорили с Шебалиным. Я поинтересовался, сформулировал ли он свои запросы. Генерал замялся.

– В целом да, но ведь поздно уже… Да и я вроде как штрафник сегодня…

– Давайте вашу бумагу.

Первоочередные потребности у генерала были такие: 50 легковых машин, 20 грузовых, 10 автобусов и длинный список нужд местной пенитенциарной системы – от говядины и чая до мыла и хлорной извести.

– Владимир Иванович, ваша заявка принимается, за исключением автобусов и грузовиков: эти блага цивилизации нам пока недоступны – федеральные фонды исчерпаны, а своих у нас нет. Вернемся к этому вопросу позже. Легковые машины наскребем по сусекам и подкинем, но только за «живые» деньги с торговой наценкой – это пойдет через госторговлю. Спецконтингенту тоже поможем, но не за деньги, а за ликвидный товар, например, лес, поскольку у нас лагеря в большинстве своем лесные. Согласуйте вопрос в МВД и отстегните «десятину» в областной бартерный фонд. Мы найдем надежных поставщиков, и они будут вас снабжать напрямую с учетом ваших конкретных потребностей. Ценовой паритет по бартерным поставкам отслеживает облплан, но вы можете это контролировать и сами по своим каналам.

Шебалина ответ удовлетворил. Проводив генерала, я сообщил Вахрушеву, что за прокол с «табачкой» он получает строгий выговор.

– Алексей Васильевич, заранее извините, я немного взвинчен сегодня, но то, что случилось, иначе как позором не назовешь. На голом месте мы создали ни в чем не повинному населению большую и острую проблему. Хочу предупредить – если нечто подобное произойдет еще раз, вы снова останетесь без работы. И я уже даже знаю, кем вас можно будет заменить – тем же Козловым, который оказался вполне компетентным товарищем. Вы все поняли?

– Понял.

– На всех социально значимых предприятиях области вы должны знать обстановку как свои пять пальцев.

– Да, конечно.

– Ликеро-водочный завод случайно останавливаться не собирается?

– Нет, ЛВЗ работает сверхурочно, хотя постоянно испытывает перебои с сырьем.

– Возьмите под личный контроль, пожалуйста. Не хватало нам еще и водочных бунтов.

Вошла Варя:

– Михаил Георгиевич, директор табачной фабрики «Прима» товарищ Камалов ожидает в приемной.

– Пусть зайдет.

Камалов робко протиснулся в кабинет. На вытянутых руках он держал какую-то бумажку, прикрываясь ею на манер щита.

– Что это у вас? Никак, индульгенция? Давайте сюда.

Я принял из дрожащих рук Камалова документ, пробежал его глазами и зачитал вслух.

– «Распоряжение. В соответствии с утвержденным графиком разрешить закрытие упаковочного цеха Прикамской табачной фабрики «Прима» на плановый ремонт помещений в период с 1 ноября по 15 декабря 1991 года. Затраты возместить из суммы амортизационных отчислений и отразить в смете общих затрат на производство. Выплачивать работникам, находящимся в вынужденном простое по вине администрации, заработную плату в полном объеме согласно штатному расписанию. Убытки отнести на себестоимость товарной продукции. Председатель облисполкома Румянцев. 1 октября 1991 года». Всем привет от Юрия Геннадьевича! Что это, недомыслие или провокация?

– Ни то, ни другое. Типичный продукт бюрократической машины, – вступился за бывшего начальника Стрельников. – Значится в графике проведение ремонта с 1 ноября, вот за месяц и подготовили соответствующее распоряжение. А график этот, небось, еще при царе Горохе составляли, в прошлой пятилетке.

– А вы, Камалов, куда смотрели? Вы что, в безвоздушном пространстве живете? Не понимаете, что сейчас ваша чертова «Прима» на вес золота?

– Так у меня же распоряжение вышестоящего руководства… Это как приказ… Если б я знал, то, конечно…

– С вами все ясно. Завтра утром получите официальный документ, отменяющий это дебильное распоряжение. К обеду работа цеха и фабрики в целом должна быть восстановлена в полном объеме. Можете приступать прямо сейчас, у вас еще вся ночь впереди. Не сделаете – к вечеру будете уволены. Понятно?

– Понятно! Разрешите идти?

– Нет. Это еще не все. Завтра же в административном здании фабрики должна открыться торговая точка от табачного отдела центрального гастронома. Круглосуточная точка! С минимальной торговой наценкой к фабричной себестоимости – до пяти процентов. Сделаете большую вывеску «Табачные изделия», чтобы я вот из этого самого окна видел вывеску, быстро двигающуюся очередь и счастливых покупателей. Организовать торговлю вам поможет господин Стрельников. А за бесперебойное снабжение вашей фабрики сырьем и полуфабрикатами отныне отвечает господин Вахрушев. Уяснили? Теперь можете идти.

Авангард рабочего класса

Еще один «привет» от Румянцева (он, кстати, по протекции Стрельникова возглавил областную Торгово-промышленную палату) я получил на следующий день. Из аппарата селекторной связи раздался взволнованный голос Людмилы Григорьевны:

– Михаил Георгиевич, у нас ЧП. Мне только что позвонили с вахты – в здание ворвалась толпа! Сказали, что идут к главе администрации, и, не раздеваясь, стали подниматься наверх. Скоро будут здесь.

– Что за люди, сколько их?

– Кажется, шахтеры. Вахтер сказал – человек пятьдесят, может больше.

– О-кей, заведите их в зал заседаний, пусть там разденутся и рассядутся. Закажите в буфете чаю на всех и скажите, что я выйду к ним через пять минут. И соедините меня с Чугайновым.

Разговор с главой администрации Кизнерского района ничего не дал – о демарше шахтеров Чугайнов не знал и утверждал, что «в Багдаде все спокойно». Что ж, посмотрим, насколько спокойно. Я надел пиджак и пошел в зал заседаний. Вот он – авангард рабочего класса. Здоровые костистые мужики, в складках кожи и под ногтями – въевшаяся угольная пыль. Одежду свалили в дальние ряды, сидят за длинным столом заседаний, пьют чай.

– Здорово, мужики! Хорошо вы тут устроились, уютно – прям министры! Как вам чаек номенклатурный?

С председательского кресла поднялся огромный рыжий человечище.

– Спасибо, конечно, за гостеприимство, но чаем вы от нас не отделаетесь. Мы за машинами пришли!

Тут же поднялся ор. Мужики повскакали с мест, придвинулись вплотную, стали тыкать в нос какими-то бумажками.

– Коллеги, потише, пожалуйста! Сядьте и успокойтесь! Как я понимаю, если выражаться нашим суконным языком, речь идет о льготном обеспечении легковым автотранспортом отдельных категорий трудящихся? Так это мы сейчас быстро порешаем, без шума и пыли. Кто здесь предводитель дворянства? Вы, товарищ? Пройдемте со мной. А вы оставайтесь здесь и допивайте чай. Мы быстро.

В кабинете для себя и для рыжего шахтерского лидера я заказал чай с конфетами. Рыжий повертел в руке «Мишку на севере», саркастически хмыкнул.

– По талонам таких не отоваривают.

– Это специально для меня, с детства их обожаю. Я ведь тоже Мишка. Михаил Георгиевич сиречь. А вас как звать-величать?

– Друзь Виктор Пантелеевич, председатель стачкома.

– У вас что, забастовка?

– Нет, стачком постоянно действующий. С января находимся в предзабастовочном состоянии. Может, помните, тогда союзный вице-президент Юраев сказал: «Если я не добьюсь пересмотра тарифного соглашения, можете назвать меня козлом». Соглашение не пересмотрели, с Юраева как с козла молока, вот мы и забастовали. Потом перебои с мылом начались, со стиральным порошком, потом цены подняли, потом талоны стали отоваривать через пень-колоду. При этом в Прикамске семнадцать видов талонов, а у нас – больше двадцати, а нормы отпуска товаров ниже: сахар – килограмм, масло – двести граммов, мясо – полкило, крупы – столько же, макароны – триста граммов, водка – две бутылки. А очереди! Приходится спускаться в шахту с пустым тормозком, то есть, без сухого пайка, без обеда. Как тут не бастовать?

– Понятно. А в миру вы кто?

– Гроз на шахте «Ульяновская». Горнорабочий очистного забоя. По совместительству профорг.

– Ясно. Давайте вернемся к нашей проблеме. В чем суть вопроса?

Друзь кратко изложил ситуацию, проиллюстрировав ее стопкой документов, главными из которых были подлинник распоряжения председателя облисполкома трехмесячной давности и список льготников, заверенный Чугайновым – 92 человека. Остальное – переписка с различными областными инстанциями.

– Это означает, Виктор Пантелеевич – почти сто машин вынь и положь?

– Да, вынь и положь.

– Ну что ж, будем решать. Только я очень вас прошу – не надо забастовок по этому поводу. И вообще народ пока не баламутьте – не время сейчас, ей Богу! Вот вам мой прямой телефон – если уж сильно припрет, звоните в любое время, включая выходные, я практически всегда здесь.

– Михаил Георгиевич, да не буду я вас дергать. В целом-то мы новой власти доверяем. Пока. А, если что, Чугайнова за жабры возьмем. Только вы учтите, пожалуйста, что машины нам нужны до нового года, а то потом цены отпустят, и пиши пропало.

– Это понятно. Кстати, как вам Чугайнов?

– Ничего мужик, наш, шахтерский. Только полномочий у него мало. Мы его зовем «Водопроводчиком» – все хозяйство в районе принадлежит «Кизнеруглю», только водоканал муниципальный.

Попрощавшись с шахтерами, я попробовал осознать масштаб задачи. Милиционерам и шахтерам я пообещал в общей сложности 150 машин. А у нас на складе магазина «Автомобили» – шесть некомплектных агрегатов без фар, аккумуляторов, бамперов и запасок. Несколько десятков машин из фондовых поставок Румянцев раздал в последние дни его работы, подписав распоряжения задним числом. Делать нечего, придется идти на поклон. Вернее, звонить с поклоном. Людмила Григорьевна набрала главу Средневолжской области Турова.

– Алексей Константинович, добрый вечер, разрешите представиться – Полещук Михаил Георгиевич.

– Здорово-здорово, молодой да ранний. Чего тебе надобно от старика Турова? Машин, небось?

– Вы провидец!

– Тут провидцем быть не надо – вся Россия звонит, и у всех один вопрос. Чего взамен дашь?

– Нефтепродукты, может быть?

– Мимо. У меня, дружище, свой НПЗ имеется. Хотя от сырой нефти я бы не отказался – завод незагружен.

– С нефтью решим.

– А как решишь-то? Это ведь сложное дело. Вот саратовцы, например, уже полтора года бьются, и ничего у них пока не получается.

– У меня получится.

– Да ты, как я посмотрю, настоящий феодал!

– Я бы сказал, прогрессивный феодал.

– Ну, это уже нюансы. В общем, жду нефти. И вот еще что – тарная дощечка нужна. Подбросишь?

– Безусловно.

– Добро. Сколько машин нужно?

– Сто пятьдесят.

– Сколько-сколько?

– Ну, хорошо, дайте хотя бы сто.

– Ох, Полещук, ты хоть и феодал, но совсем еще «зеленый»! Мишенька, дорогой ты мой человек, нельзя жить только сегодняшним днем! Что, так и будешь все время дырки штопать на тришкином кафтане? Роскошнее себя веди, Георгиевич! Мы же с тобой не шелупень какая-нибудь, а губернаторы! Руководители крупнейших регионов России! Короче, не дергайся по мелочам, забирай тысячу штук и помни доброго дядю Лешу!

Ликвидация неравенства

Узнав о шумном визите незваных гостей, Стрельников осторожно намекнул мне, что пора бы вместо дедушек-вахтеров поставить на входе в администрацию вохровцев, а еще лучше – милиционеров. Я категорически возразил:

– Нет, Саныч, мы с тобой власть народная, и от народа отгораживаться вооруженной охраной не станем. Сделаем фирменно, как на Западе – длинную красивую стойку, за которой сидит милая девушка, встречающая посетителей доброй улыбкой и полезным советом. А в тылу у нее – малозаметный дядечка в полувоенной форме, который реагирует только на нештатные ситуации. И никакого оружия. Ты что, стрелять в администрации вздумал? Упаси боже!

– Будь по-твоему, но милицейский патруль все равно должен быть где-то неподалеку.

– А он и так есть – у ЦУМа. Если уж очень хочется, договорись с Шебалиным, пусть сделает там стационарный пост, с будочкой. Но чтобы милиция вокруг администрации не маячила.

А еще ситуация с шахтерами подвигла меня на творческое переосмысление роли и места спецбуфета в жизни руководства области. Располагался буфет напротив моей приемной и предназначался только для губернатора и его замов. Я в буфет не ходил, иногда секретарши приносили мне оттуда бутерброды или кефир, а вот замы посещали привилегированную точку общепита исправно. Несмотря на мощную вытяжку, в обеденное время из буфета доносился запах пищи, что меня как «красного безобедника» сильно раздражало. В общем, я решил прикрыть лавочку, законсервировав буфет для особых случаев – скажем, для приема почетных делегаций, коллег из других регионов, иностранцев. Недовольные замы пошли за харчами в общую столовую, но и тут по неистребимому аппаратному рефлексу устроили сегрегацию. По мановению ока хозяйственная служба специально для замов выгородила в столовой отдельный закуток с цветами, новой мебелью и фарфоровой посудой. Пищу в этом комфортабельном загоне разносила симпатичная официантка (рядовые клерки обслуживались самостоятельно).

Но замам не повезло: в моем дневном графике неожиданно выкроилось получасовое «окно», я решил в кои-то веки нормально пообедать, в связи с чем спустился в столовую, где и обнаружил номенклатурные излишества. Недолго думая, я долбанул по «иерархической» перегородке ногой. Крепеж поддался, и я начал методично отрывать от каркаса пластиковые панели. Изумленные чиновники перестали жевать. Непостижимым образом рядом материализовался управделами Некипелов, с большим энтузиазмом ринувшийся мне помогать. Вдвоем мы быстро доломали перегородку. Некипелов унес пластик на склад хозслужбы, уборщица ликвидировала следы реконструкции, а я вымыл руки, взял поднос, отстоял в очереди, сел за самый дальний столик и с большим аппетитом пообедал.

Я встретил вас

Улыбнулся я за первый месяц работы всего один раз. Правда, сначала мне пришлось вздрогнуть. Я мирно изучал текущую почту, когда от порога кабинета донеслось громовое:

– Я встретил вас и все былое

В отжившем сердце ожило!

Я вспомнил время, время золотое,

И сердцу стало так тепло!

Не успел я понять, что происходит, как увидел шмыгнувшего ко мне под стол далматинца. Гиперактивная собака обнюхала мои ноги, порылась носом в бумагах, попыталась лизнуть меня в щеку, а потом резво побежала по периметру кабинета. Пса неуклюже пыталась поймать Людмила Григорьевна, а поющий хозяин собаки, субъект в длинном пальто и пижонском красном шарфе, широко улыбаясь, подошел к моему столу и начал радостно меня обнимать.

В ходе тактильного контакта я наконец узнал возмутителя спокойствия – это был «золотой голос Прикамья», солист оперного театра, лауреат всевозможных премий и фестивалей, народный артист РСФСР Илья Мехоношин. Высвободившись из крепких объятий певца, я предложил ему раздеться и сесть, после чего попытался утихомирить разгоряченную секретаршу.

– Людмила Григорьевна, оставьте собачку, пусть побегает. Лучше принесите из буфета куриных костей для нашего незваного гостя.

– Пес обдерет обивку, а потом еще и нагадит. Знаю я этих далматинов – собаки совершенно неуправляемые.

– Ничего, ущерб возместит господин Мехоношин из своих гонораров. Несите косточки. А вы, Илья Фролович, отныне попадете в областные анналы как первый человек, приведший животное в этот кабинет.

Обладатель роскошного баритона, снявший пальто (но не шарф), ответствовал:

– Вы понимаете, совершенно не с кем оставить собаку. А за ней ведь глаз и глаз нужен. Но на самом деле я пришел к вам не для демонстрации своего песика, хотя экземпляр отменный, уверяю вас – вы посмотрите на его стать! Видите ли, намечается важнейшее культурное и, не побоюсь этого слова, политическое мероприятие! Я приглашен в Вашингтон, в Белый дом, выступать на рождественском благотворительном вечере, который устраивают президент США и первая леди. Неслыханная честь для скромного мастера искусств и честь, я хочу подчеркнуть, для всего Прикамья!

– Поздравляю вас. Это приятная новость. И что из сего следует?

– Я хочу сделать гостям вечера подарок – раздать им компакт-диски с записями русских романсов в моем исполнении. «Я встретил вас» – звучит?

– Звучит.

– Дайте денег на диск. Вот вы тут обмолвились о гонорарах. Но это же слезы! Это гроши! А мне, между прочим, необходимо шить новый сценический костюм, заказывать туфли, приличную рубашку. Не могу же я выступать перед Бушем в обносках!

– На костюм у вас денег хватит? Или…

– Да, все в порядке, я уже заказал темно-синий смокинг. А галстук-бабочку пошьет наш театральный костюмер. А туфли…

– Илья Фролович, не надо согласовывать со мной ваш гардероб, я полностью доверяю вашему вкусу. А денег на диск дадим – для хороших людей ничего не жалко.

– Вы имеете в виду меня, или Буша?

– Обоих. И еще первую леди Барбару.

Далматинец был накормлен (правда, костей в буфете не оказалось, пришлось дать собаке куриные тефтельки), певец спроважен, секретарша рассыпалась в извинениях – не пресекла, мол, вопиющее безобразие, пропустила пса на алтарь власти.

– Людмила Григорьевна, успокойтесь, все нормально. Более того, создан важный прецедент – впервые сюда пришел посетитель, который у нас ничего не просил, а мы ему все равно дали.

Людмила Григорьевна улыбнулась. Я тоже.

Крик о помощи

После разговора с Туровым мне окончательно стало ясно, что в сложившихся обстоятельствах без солидного загашника область не проживет. Еще в прошлом году депутаты облсовета приняли решение о создании областного бартерного фонда. Принятый закон давал право областным властям самостоятельно распределять десять процентов продукции промышленных предприятий Прикамья, за исключением продукции военного, двойного и специального назначения. Хотя это решение шло вразрез с принципами хозяйственной самостоятельности предприятий и, мягко говоря, не совсем соответствовало действующему законодательству, я проголосовал за него – создание фонда было жизненной необходимостью, да и все соседние регионы приняли подобные решения, причем гораздо раньше Прикамья.

Сначала фонд формировался с большим скрипом, но потом власти надавили административным рычагом, и дело пошло веселее. Увы, в последнее время фонд опустел. Необходимо было принимать срочные меры. Вахрушев попросил для подготовки большого совещания с промышленниками две недели. Я дал пять дней. В канун «красного дня календаря» весь цвет прикамской индустрии был собран в зале заседаний – там, где я совсем недавно успокаивал настырных шахтеров. Я вспомнил их сваленные в угол шубы из лохматой синтетики и невольно улыбнулся.

Совещание началось. Я представил собравшимся Вахрушева в его новом качестве и прочел составленный им доклад, после чего ответил на вопросы. Потом выступили Стрельников и Седых по поводу объектов соцкультбыта, находящихся в ведении предприятий. Дали слово и промышленникам. Я попросил их выступать кратко и по делу, формулируя конкретные предложения для администрации. В целом директора выступали более-менее толково и лояльно.

Хотя вся эта бюрократическая атрибутика мне претила, я сознательно обставил совещание в солидном стиле партхозактива, дабы в строптивых директорах, почувствовавших свободу от министерского поводка, на подсознательном уровне взыграло былое уважение к областной власти. Кроме того, мне нужно было для элементарного приличия закамуфлировать главную, и, по сути, единственную цель этого совещания – возрождение областного бартерного фонда. Чтобы подсластить пилюлю, я озвучил предложение об ускоренной передаче фабрично-заводской социалки на баланс муниципалитетов: «Подавайте заявки в течение месяца, мы включим это в проект бюджета на 1992 год, и с нового года начнем планомерный процесс». Кроме того, я сказал, что для снижения производственных затрат готов идти и на другие меры государственной поддержки – налоговые послабления, льготные кредиты, и т. д. Директора оживились, задвигались. Дело пошло на лад. Тогда я сказал главное:

– Думаю, все здесь люди грамотные, поэтому обойдемся без политинформации и идеологической накачки. Без полноценного бартерного фонда область не перезимует. На недопоставки второго и третьего квартала мы закроем глаза. Фондовые поставки четвертого квартала должны быть обеспечены. Это и крик о помощи, и просьба, и приказ – все вместе взятое. Правила прежние, ничего нового, кроме того, что в список бартерной продукции добавляется сырая нефть.

Со своего места поднялся плотный, сурового вида, человек – руководитель «Каманефти» Чеботарев, главный нефтяник области. На лацкане его парадного пиджака блестел орден Ленина.

– Нефти вы не получите. Это стратегический товар. Если можно, я пойду. Мне здесь делать нечего.

– Напротив, товарищ Чеботарев, я вас очень прошу остаться после совещания буквально на несколько минут. Кто еще считает свой товар настолько стратегическим, что ради этой «стратегии» готов обречь трехмиллионную область на голод и холод? Нет таковых? В таком случае, я вам очень благодарен, коллеги. Мы перед вами в долгу. На этой высокой ноте предлагаю совещание завершить.

Нефть

Народ разошелся. Я пригласил Чеботарева в свой кабинет.

– Михаил Георгиевич, у меня мало времени.

– Догадываюсь. У меня времени еще меньше, но для вас мне времени ничуть не жалко. Вам, любезный Иван Данилович, я готов уделить времени столько, сколько нужно. Вы меня понимаете?

– Нет.

– Я хочу сказать, что если мы с вами сейчас не договоримся, сразу же после праздников я полечу в Москву. Когда я прилечу обратно, вы уже не будете генеральным директором ордена Трудового Красного Знамени производственного объединения «Каманефть».

Чеботарев долго молчал. Я, чтобы заполнить тягучую паузу, начал перебирать бумаги на столе. Потом Иван Данилович задумчиво произнес:

– Я вам не по зубам.

– Вот это мы и проверим.

– Я за кресло не держусь и потерять его не боюсь. Но нефтью я не распоряжаюсь, и вы не можете распоряжаться.

– А кто может распоряжаться?

– Государство, правительство. Раньше это был Госплан, сейчас его упразднили, говорят, на его базе будет создаваться Министерство экономики. В переходный период за внутренние поставки отвечает Миннефтепром, за экспортные – Минвнешторг.

– На экспорт мы пока не замахиваемся. Попробуем разобраться с внутренними поставками.

Я раскрыл свежий список абонентов правительственной связи ВЧ, присланный накануне фельдпочтой. Вот, министр нефтяной промышленности Курилов Дмитрий Львович. Звоню. Никто не берет трубку. Дальше по списку идет первый заместитель министра Алескеров Вагиф Юнусович. Звоню.

– Алескеров. Слушаю вас.

– Вагиф Юнусович, доброе утро. Это Полещук, губернатор Прикамской области. Мы тут с товарищем Чеботаревым сидим, голову ломаем – как бы нам и областной закон выполнить, и прокурору на карандаш не попасть. Нам позарез нужна нефть для областного бартерного фонда, а то зимой зубы на полку положим. Речь идет об объемах в размере десяти процентов товарной продукции.

– Чем я могу вам помочь?

– Предложение такое. Я пишу вам письмо с обоснованием, вы накладываете визу, мы начинаем работать. На днях будет сформировано новое российское правительство, и тогда мы этот вопрос согласуем наверху, в соответствующих инстанциях.

– Что вы собираетесь делать с нефтью?

– Пока планируем пробную партию поставить на Куйбышевский НПЗ. Затем соберем заявки, устроим что-то типа конкурса для потенциальных трейдеров. Очевидно, что и физически нефть никуда из трубы не денется, и экономически будет работать на развитие отрасли.

– Хорошо, только не забудьте, пожалуйста, и о потребностях завода «Каманефтеоргсинтез».

– Естественно, незачем рубить сук, на котором сидим. Я могу готовить письмо?

– Да, присылайте.

Две новости

День, начавшийся крайне продуктивно, закончился тревожно. Ночные «Вести» принесли две супер-новости. Сформировано правительство России (в качестве премьер-министра – сам президент, первый вице-премьер – земляк и испытанный соратник президента Бутманис, Гайдук назначен вице-премьером по экономике и финансам, еще одним вице-премьером, по социальным вопросам стал Шахрин, Чубарь получил пост главы Госимущества – ведомства, ответственного за приватизацию).

И еще новость – запрещена компартия. Я позвонил Стрельникову.

– Слыхал, твою партию запретили?

– Ну, слыхал.

– А завтра у коммунистов большой митинг праздничный.

– Ну и что?

– Громить в знак протеста администрацию они не пойдут?

– Они без указания сверху даже в туалет не ходят. А сейчас ЦК нет, указывать некому.

– Вот именно стихии, партизанщины я и опасаюсь.

– Да нет, думаю, ничего предосудительного не произойдет. Впрочем, подстраховаться не помешает.

После разговора со Стрельниковым я позвонил Шебалину и попросил усилить охрану общественного порядка в течение всех ноябрьских праздников. А еще я решил пойти на коммунистический митинг: на людей посмотреть и себя показать.

Оркестр пустых кастрюль

Погода с утра стояла мерзкая, влажно-ветреная, а я по своей неистребимой привычке оделся довольно легко. Пока пешком дошел до Театральной площади, где у памятника Ленину собирался митинг, изрядно продрог. К счастью, коммунисты – народ пунктуальный, начали митинг ровно в десять часов утра, иначе я бы совсем задубел. Программа митинга тоже соблюдалась четко – хоровое исполнение «Интернационала» под хриплую фонограмму, выступления рабочих, колхозников и руководителей «Инициативной группы коммунистов Прикамья» (все как на подбор – вузовские преподаватели общественных наук), а также дружное скандирование лозунгов. Было и ноу-хау – «оркестр пустых кастрюль». Участниками политизированной какофонии были старушки, которые по команде очередного оратора с большим энтузиазмом начинали дружно стучать ложками по днищам принесенных с собою кастрюль, сковородок, мисок и небольших дюралевых тазиков.

Когда митинг достиг апогея, я окончательно замерз и решил, что пора действовать. Я протиснулся к импровизированной трибуне на кузове бортового грузовика, вытянул руку и крикнул: «Прошу слова в прениях!». Ведущий митинг профессор Старцев, который в старые добрые времена читал нам в университете лекции по историческому материализму, узнал меня, удивился, но слово предоставил:

– Товарищи, на нашем митинге присутствует… гм… представитель власти. Есть предложение дать ему слово. Пожалуйста. Глава областной администрации товарищ Полещук.

Я с энтузиазмом забрался на трибуну, поправил микрофон и снял шапку.

– Товарищи коммунисты! Жители Прикамья! Как и вы, я когда-то состоял в рядах Коммунистической партии Советского Союза, ныне упраздненной! Как и вы, я верил в партию, в торжество идей коммунизма! Сейчас уже не верю. Но значит ли это, что теперь мы с вами по разную сторону баррикад? Нет, мы по одну сторону! По другую сторону – хаос, развал, голод и холод! Мы – власть, вы – оппозиция, но цель у нас общая – благо народа! Я уверен, у нас много точек соприкосновения, например, в социальной сфере. Давайте вместе бороться за лучшую жизнь людей – молодежи, ветеранов, работников промышленности и сельского хозяйства, чьими усилиями создаются материальные блага и богатство страны! Я – глава области, всей области, всех прикамцев, независимо от их политических взглядов, симпатий и антипатий! И я гарантирую, что пока я у власти, вы можете свободно собираться, митинговать, протестовать и критиковать, ибо свобода слова и собраний – это важнейшее завоевание демократии! Спасибо за внимание. Прошу товарища Старцева сегодня же передать мне резолюцию митинга. Ваш голос услышан!

Несколько человек по инерции зааплодировали. Толпа была неагрессивна, и я успокоился – эксцессов наверняка не будет. Помахав народу рукой, я спрыгнул с трибуны и пошел на работу. Примерно через час явился основательно продрогший Старцев с резолюцией. Я внимательно прочел «глас народа» (написано было литературно и доходчиво – чувствовалась опытная преподавательская рука), налил профессору коньяка из початой бутылки (румянцевского наследства). Выпили, закусили лимоном. Еще выпили. Потом допили остатки.

– Ну что, Николай Кузьмич, вас можно поздравить – вы теперь у нас лидер оппозиции!

– Спасибо, Миша, но это звучит как-то буржуазно.

– Привыкайте. Лично я рад, что широкие партийные массы возглавил такой авторитетный и интеллигентный человек как вы. Думаю, это один из залогов конструктивного сотрудничества власти и цивилизованной, социально-ответственной оппозиции.

– Надо, надо нам сотрудничать, а то очень трудно будет работать.

– Сейчас всем трудно.

– Нам – особенно. Все имущество территориальных партийных организаций заграбастала власть! У нас нет ни денег, ни помещений, ни транспорта, ни связи – ничего!

– А юрлицо есть?

– Нет юрлица!

– Это неправильно. Без регистрации нельзя – непорядок получается. Зарегистрируйте юрлицо, и я дам вам помещение. Хорошую такую, просторную комнату – здесь, через дорогу, в бывшем Доме политпросвещения.

– Не обманешь?

– Обижаете, профессор.

Золото партии

Седьмого ноября я дал своим замам возможность отдохнуть и опрокинуть рюмку по старой памяти, а восьмого вызвал на работу. Собрали информацию с мест, провели совещание, констатировали – праздники прошли спокойно. После совещания остался Стрельников с кипой бумаг по ликвидационной комиссии обкома КПСС.

– Давай подпишем, и с плеч долой эту хворобу. Все решения вроде приняты, чего тут рассусоливать.

Основные решения по оприходованию партийной собственности были такие: здание обкома мы поделили на две неравные части – три этажа занял областной совет, остальные – подразделения администрации. Горком заселила мэрия – Кунца обижать было нельзя. Городские райкомы, в соответствии с рекомендацией правительства, отдали судам. В области здания райкомов заняли, в основном, местные администрации. Загородную резиденцию с гостиницей для особо важных персон передали детскому санаторию. Вокруг еще одной элитной гостиницы в тихом уютном уголке в центре города разгорелись нешуточные страсти: спикер горсовета Подшивалов затеял шумную кампанию по передаче здания городской больнице. Вскоре мне это надоело, и я передал здание на муниципальный баланс, но без права перепрофилирования. Кунц согласился, что не иметь приличной гостиницы миллионному городу как-то несолидно.

Итак, с недвижимостью мы разобрались. С денежными средствами было гораздо проще – остатков на банковских счетах партийных учреждений еле-еле хватило на проведение ликвидационных мероприятий (в первую очередь, на двухмесячную зарплату оставшихся не у дел партработников), и никакого мифического «золота партии» мы не нашли. Я подписал итоговую платежную ведомость и взял в руки последний документ из папки, принесенной Стрельниковым.

– А это что такое? На ликвидационной комиссии вроде бы не рассматривали.

– Это всякая мелочевка. Из нескольких квартир «партийного дома» – мебель и бытовая техника казенные. Я посмотрел соответствующие инструкции Минфина – все имущество подпадает под списание, в связи с чем предлагаю снять его с баланса и передать фактическим хозяевам.

– А не слишком ли вы щедры, товарищ Стрельников?

– Смотри сам. Копия картины художника Иогансона «Выступление Ленина на Третьем съезде Коммунистического союза молодежи», холст, масло, золоченая рама, автор не известен, 1952 год. Надо? Или еще – кухонный гарнитур «Весна» 1967 года. Или вот, чудо советской оборонки – видеомагнитофон «Электроника ВМ-12» 1984 года выпуска. Берешь?

– Нет, у меня Akai 1991 года, из Штатов привез. Ты меня убедил – подписываю. Это все?

– Нет, еще одна бумажка имеется. Предлагаю тоже подписать.

Я пробежал глазами короткий текст: «Передать квартиру общей площадью 102 кв. м, находящуюся по адресу: г. Прикамск, ул. Славянова, д. 9, кв. 16, в пользование Пепеляеву В.С. с правом дальнейшей приватизации с учетом балансовой стоимости», потом разорвал ее и выбросил в мусорную корзину.

– Ну, зачем ты так? Пепеляев – хороший мужик, много сделал для области…

– Да, а потом закрыл обком на клюшку и сбежал в Москву – даже с архивом разобраться и охрану поставить не удосужился. Благодаря старым связям устроился в столице, и с тех пор носа из Белокаменной не кажет. И правильно – чего ему тут делать? Семья в Москве, квартира в Москве, работа в Москве. И скажи мне, пожалуйста, зачем ему квартира в Прикамске? Продать, сдать внаем, дочке в наследство оставить? А ты знаешь, что за эту квартиру нас потом целый год будут полоскать на всех углах – и правильно сделают! Потому что это подрыв репутации: на фоне острейшего социального кризиса взять и из «добрых побуждений» озолотить одного из виновников этого кризиса! Что, не согласен?

– Согласен. Извини, Миша, не дотумкал я здесь.

– Саныч, ты меня так больше не подставляй, пожалуйста. Иначе мне все за тобой перепроверять придется, чего совсем бы не хотелось. А квартиру надо Седых передать. Хватит ему в гостинице куковать и в Осинники мотаться на побывку, пусть перевозит свое многодетное семейство и живет нормально на стометровой площади.

Квартирный вопрос

Эта история имела неожиданное продолжение. На очередных воскресных посиделках у моих родителей папа спросил:

– Ты почему вдруг решил Седых облагодетельствовать? Он работает без году неделю, а ты ему сразу роскошную квартиру…

– Во-первых, Седых работает отлично – это единственный зам, к которому у меня ни разу не было никаких претензий. Во-вторых, квартира служебная, и Седых не принадлежит. А в-третьих, нечего распускать сплетни, которыми с тобой зачем-то делится твой ситный друг Сан Саныч.

– Саныч тут не причем, и это не сплетни, а публичная информация – я в новостях слышал.

– Я рад, что у нас так хорошо поставлена информация. Вообще-то я подписал внутренний документ, но, видимо, шила в мешке не утаишь.

– Не в этом дело. Ты почему сам в эту квартиру не въехал?

– Мне по жилищной норме не положено.

– Но это же идиотизм! Губернатор огромной индустриальной области ютится с женой и сопливым ребенком в паршивой двухкомнатной квартиренке, да еще не в своей, а в родительской! Позор! А если к тебе в гости приедет иностранец, губернатор какой-нибудь побратимской области, ну, типа этой, итальянской, как ее… Фриули-Джулия? Куда ты его в гости пригласишь – на свои тридцать пять метров?

– Нет, лучше на ваши восемьдесят.

– Да я вас и на порог не пущу! Меньше пей, свое имей, цудрейтер!

Папу горячо поддержала мама, а затем и Эля. Мне пришлось повысить голос и добавить общественного пафоса.

– Алло, публика, заткнитесь! Губернатор принял политическое решение. Кроме того, надеюсь, вы не хотите, чтобы меня из-за этой квартиры уволили за личную нескромность, а потом еще и жилплощадь отобрали? На чем горят чиновники? На бытовых мелочах: квартиры, дачи, машины, гаражи, любовницы.

Тут свое веское слово сказала Эля:

– Квартира отпала, дачи, машины и гаража нет, остается любовница. Ты уже завел?

– Пока времени не было. Кроме того, Варя напрочь затмевает всех женщин администрации.

– Хам! Смотри, ее муж-спецназовец тебя отлупит.

– Не отлупит – у меня есть свой спецназ, еще круче.

– Кстати, Миша, а ты не собираешься обзавестись охраной?

– Боже избавь!

– А морду набьют недовольные граждане?

– Я от них убегу. Или на машине уеду. Кстати, мой водитель Коля – здоровый мужик, бывший самбист. Защитит, если что.

На самом деле, вопрос о моей личной охране возникал несколько раз – со стороны Стрельникова, Шебалина и Курбацкого (ему, видимо, хотелось разжиться охраной самому). Я эти разговоры пресекал. Правда, Эля мне сказала, что в нашем дворе начали мелькать какие-то милиционеры – то пешие, то моторизованные. Я понял, что бдительный Шебалин взял мое обиталище под плотную опеку, но решил не препятствовать, поскольку эта привилегия, по сути, распространялась на всех жильцов огромного трехсотквартирного дома.

Первая зарплата

Десятого ноября я впервые получил зарплату – 1200 рублей (аванс я пропустил – закрутился и забыл спуститься в кассу, поэтому сейчас деньги мне принесла застенчивая девушка из бухгалтерии). Так я узнал, что моя зарплата оказалась равной зарплате президента СССР. Я позвонил главбуху:

– Надежда Семеновна, откуда взялась это цифра? Я ее не согласовывал.

– А мы взяли облисполкомовскую сетку окладов, ничего в ней не меняли, только в финуправлении завизировали. Румянцев получал столько же, сколько и вы – можете проверить в ведомости.

– Давайте договоримся – впредь все изменения в окладах, премиях и прочих денежных выплатах работникам аппарата согласовывать только со мной. Чтобы больше никакой самодеятельности! Ясно?

– Конечно, Михаил Георгиевич. Можно еще маленький вопросик? Я знаю, вы против привилегий, но я вас очень прошу – пожалуйста, не ругайтесь, если мы зарплату будем носить вам в кабинет. Так будет гораздо удобнее и вам, и нам. Вот вы аванс не получили, и он полмесяца в ведомости болтался, а это непорядок. А тут, как на грех, пришла проверка КРУ, и нам замечание написали в акте.

– Хорошо, уговорили. Я когда-то в университете изучал бухучет, ни черта в нем не понял, и с тех пор проникся к бухгалтерам большим уважением.

– Ну, тогда еще одна просьба. Говорят, с 1 января сильно скакнут цены. Надо бы нам заранее озаботиться повышением зарплаты работников. А то ведь люди начнут разбегаться, в бизнес уйдут, в банки – там зарплаты давно уже с тысячи рублей начинаются. Жалко будет – кадры-то у нас ценнейшие.

– Мыслите в целом правильно. Подготовьте предложения и передайте мне через Стрельникова.

В джинсах на Старую площадь

«Российская газета» опубликовала структуру и персональный состав нового российского правительства. Ожидания подтвердились – отраслевые министерства скукожились, зато укрупнился и усилился экономический блок. Из всемогущих Госплана и Минфина создали единое суперведомство – Министерство экономики и финансов. Возглавил его Гайдук в ранге вице-премьера. Стало очевидно, что в условиях радикальной экономической реформы ключевая фигура в решении практических вопросов – именно он, а Бутманис скорее политик, нежели хозяйственник. На очередном заседании областного штаба я раздал участникам заседания список членов российского правительства с описанием их функционала.

– Ну что, коллеги, все кресла в Москве поделили, к делу, похоже, приступили. Мы федеральные власти пока не тревожили, да и они нас тоже, а вот теперь пора наводить мосты – ехать в столицу, устанавливать контакты с правительством. В связи с этим надо четко продумать основные проблемы, самые жизненные, насущные и срочные: бюджет, валютные лимиты, бартерный фонд. Еще, конечно, кадровые вопросы – вот, к примеру, господина Пирожкова желательно переутвердить, а то он у нас пока на птичьих правах работает, а в щепетильных финансовых вопросах подобное нежелательно. По каждому вопросу надо подготовить короткие деловые письма, чтобы получить визу, закрыть тему и больше не дергать занятых людей, которым, по большому счету, сейчас не до нас.

Надо сказать, что мы действительно работали полностью автономно от Москвы. В первые дни работы из-за постоянного острого стресса я не заметил одного обстоятельства, на которое обратил внимание позже: телефон правительственной связи ВЧ молчал. Если не считать нескольких звонков Казаринова и мой звонок Алескерову, больше я трубку ВЧ за полтора месяца не поднимал. Не скажу, что это меня сильно огорчало, скорее – озадачивало. Пришлось самому звонить своему «крестному отцу» – госинспектору Майсурадзе.

– Вахтанг Анзорович, это Полещук вас беспокоит.

– Привет, Полещук. Как дела твои? Что-то случилось?

– Да нет, все нормально, тьфу-тьфу. Я хотел бы в Москву съездить, с новыми министрами познакомиться, к вам зайти. Вы не возражаете?

– Нет, конечно, приезжай, познакомиться лично всегда полезно.

– Может быть, в связи с этим есть какие-нибудь протокольные процедуры?

– Да какой уж тут протокол! Эти молодые пацаны, юниоры вроде тебя, в джинсах и свитерах на работу ходят, разгильдяи! Один такой министр новоявленный завалился ко мне на Старую площадь в протертых джинсах, блин, так я его матом прогнал, сказал: «Переоденешься – придешь!». Ты в чем на работу ходишь?

– Костюм, светлая рубашка, галстук. Туфли черные – парадные, свадебные.

– Вот и правильно, понимаешь службу, хотя и бывший журналюга.

– То есть, как я понял, звонка по ВЧ и договоренности о конкретном времени для встречи с министром достаточно?

– Да.

– А с вице-премьером?

– Да, нормально.

– А с Бутманисом?

– Ну, позвони для приличия в приемную. Думаю, он тебя примет, только по-быстрому, он мужик занятой и с гонором. Правая рука президента, сам понимаешь.

– Я тогда в следующий понедельник приеду, можно?

– Хорошо, приезжай, заходи часов в восемь вечера, когда всех министров по кругу обежишь.

– А мне с кем-то еще командировку согласовывать надо?

– Не понял.

– Ну, раньше был такой порядок, что первые секретари обкомов не могли выехать за пределы своей области без санкции ЦК.

– Слушай, Полещук, не морочь мне голову! Ты еще вспомни царя-батюшку и его генерал-губернаторов. Деловые командировки согласовывать не надо – хоть в космос лети. Если в отпуск уходишь надолго – звонишь мне, предупреждаешь, оставляешь на хозяйстве и.о. Главное – дело делать, а все эти формальности – фигня.

Деньги

Отъезд в Москву пришлось перенести на пару дней – надо было расхлебать несколько срочных дел. Сначала меня серьезно озадачил Пирожков, пришедший подписывать документы на согласование его кандидатуры в министерстве. Облфин был частью жесткой финансовой вертикали, территориальным подразделением федеральной власти. При этом работники управления получали зарплату из федерального бюджета. Особый статус был и у райфинотделов, находившихся в структуре финуправления и подчинявшихся не местным главам, а Пирожкову. Начал главный финансист издалека:

– Михаил Георгиевич, а я, грешным делом, думал, что вы меня замените. Я ведь уже пятнадцать лет в этой должности.

– И еще поработаете, Вадим Васильевич. Или надоело?

– Да нет вроде. Хотя работать, не скрою, очень трудно. Особенно меня тревожит ситуация в банковской сфере. Там ведь сейчас двоевластие – российский Национальный банк воюет с Госбанком СССР, выпускаются взаимно противоречащие инструкции и нормативы, отменяются приказы, и т. д. Соответственно, и в нашем областном банковском сообществе хаос, коммерческие банки, в основном, ориентируются на Нацбанк России (у него нормативы либеральнее), а госбанки, по старой привычке – на союзный Госбанк. В этой горячке была даже попытка заблокировать бюджетные счета, правда, мы это безобразие быстро пресекли.

– И правильно, что пресекли. Если надо, напишем по этому поводу какую-нибудь грозную бумагу.

– В одном вопросе мне точно потребуется ваша поддержка. Речь идет об областном сбербанке. Его руководитель занял самостоятельную позицию, и чуть ли не каждый день, не согласовывая ни с Москвой, ни с нами, вводит ограничения на снятие вкладчиками денег со сберегательных счетов. Две недели назад начали с лимита в двадцать тысяч рублей, потом все уменьшали и уменьшали, а сегодня областная контора разослала новую телефонограмму – единовременно выдавать на руки только по триста рублей. Люди вынуждены ходить в сберкассы как на работу, а там очереди, толчея, духота, скандалы, большая часть окошек не работает. Я специально посмотрел нормативную базу – никаких ограничений не предусмотрено. Типичный волюнтаризм, незаконное ограничение прав вкладчиков, создание очагов социальной напряженности.

– А может, сберкассам просто наличности не хватает?

– Возможно.

– Плохо дело. Скоро цены отпустят, вклады превратятся в труху, а сейчас, когда можно и нужно делать какие-то запасы, и деньги еще чего-то стоят, они, по сути, заблокированы на счетах. Получается, что мы людей загнали в ловушку?

– Выходит так.

– Вадим Васильевич, вы этим делом займитесь максимально плотно. Первая задача – обеспечить поступление наличности. Пусть инкассаторы сразу доставляют наличку в сберкассы, по малому кругу. Кроме того, надо договориться с Гознаком. А то получается полный абсурд – у нас, понимаешь, фабрика Гознак в центре города в три смены работает, всю страну банкнотами обеспечивает, а мы сидим на голодном пайке. Вторая задача – отменить лимиты выдачи наличности, или их значительно повысить. Третья задача – сберкассы до нового года должны работать без выходных, и чтоб все окошки были открыты. Пусть мобилизуют людей из контор.

Как я и предполагал, основной проблемой сберкасс был дефицит наличности. Прямой завоз денег инкассацией ожидаемого эффекта не дал. Обратились в Гознак. Там пошли навстречу и согласились специально для области ввести на фабрике дополнительную рабочую смену в субботу, но попросили согласовать этот вопрос в министерстве.

Еще один вопрос, требующий решения у московского начальства, подбросили прибалты. Ко мне на прием пришел торгпред из посольства суверенной Латвии с длинным списком продукции, которую новорожденная республика могла бы напрямую поставлять в Прикамье. Список был – загляденье – водка, сигареты, рыбные консервы, сухое молоко, масло, моющие средства, парфюмерия, косметика, трикотаж, верхняя одежда, телефонные аппараты, радиоприемники, и даже супердефицитные микроавтобусы RAF – мечта «Скорой помощи» и «Пассажиравтотранса». И все это по весьма разумным ценам. Но теперь Латвия – заграница, а права на ведение внешнеторговой деятельности у области нет. Таким образом, в «московскую» папочку легла еще одна порция бумаг. Папочка все пухла и пухла.

Зерно и ракеты

В столице было ветрено, промозгло и слякотно. Зима здесь, в отличие от Прикамья, толком еще не началась. С учетом моей давней нелюбви к Москве и москвичам впечатление было угнетающим – город, еще недавно бывший «витриной развитого социализма», выглядел серым, грязным и запущенным.

А вот на Старой площади все сияло чистотой и порядком, дышало солидностью и значимостью. Старая площадь, как и раньше, оставалась вторым после Кремля средоточием власти – сюда, в бывшее здание ЦК КПСС, из Белого дома на Краснопресненской набережной переехало российское правительство. Белый дом был мне знаком – в «прежней жизни» я неоднократно приходил сюда по депутатским и редакционным делам. На Красной Пресне, особенно на этажах, занимаемых Верховным советом РСФСР, было многолюдно и шумно. По коридорам ходили популярные депутаты, которых вся страна знала по телетрансляциям и политическим дискуссиям. Однажды я, вооружившись, диктофоном, за один день набрал на этажах российской представительной власти столько материала, что политическому разделу «Прикамских вестей» хватило на два месяца.

На Старой площади я раньше никогда не был, что вполне объяснимо – чином не вышел. Начав с раннего утра, обежав Савраской нужные министерские офисы, и решив накопившиеся вопросы, до бывшей цековской цитадели я добрался уже поздним вечером. С легким трепетом отворил массивную дубовую дверь главного подъезда № 2, аккуратно ступая, поднялся по широкой лестнице с красной ковровой дорожкой на четвертый этаж, зашел в просторную приемную Гайдука, где был встречен улыбкой, чаем и свежим номером «Российской газеты». Народа в приемной, вопреки моим опасениям, было немного, в лицо я никого не знал. Люди заходили на аудиенцию с интервалом примерно в пять минут. Я решил, что тоже выдержу этот жесткий регламент.

Вот и моя очередь. Я вошел в огромный шикарный кабинет, где в свое время обитал всемогущий советский идеолог Михаил Андреевич Суслов. Гайдук приподнялся с кресла, протянул руку, несколько вымученно улыбнулся, предложил сесть, быстро спросил: «Давайте, что там у вас?». Внешность вице-премьера (я видел его впервые) была нетипичной – смесь интеллектуала и располневшего тяжелоатлета на покое. В любом случае, на радикального реформатора не похож. Впрочем, нет, похож. Красные глаза, припухшие веки, землистые щеки – это от хронического многодневного недосыпа. Быстрая речь, пренебрежение церемониалом, постоянное поглядывание на часы, четкость, деловитость и собранность – от гиперответственности, лавины срочных дел и внутренний таймер, неумолимо отсчитывающий недели и месяцы – у реформаторов на Руси век недолог. На столе – гора бумаг, собранных в стопки и папки. Знакомая картина, до боли знакомая.

– Ефим Артурович, я понимаю, что вы в цейтноте, поэтому буду краток. Прикамье идет и будет идти в авангарде реформ, и вы можете всегда и во всем на нас рассчитывать. Кроме того, мы считаем вас «своим» – ваш дедушка начинал писательскую карьеру в прикамской газете «Заря», поэтому, в частности, у нас ежегодно вручается журналистская премия имени Гайдука. Я, например, один из ее лауреатов. А еще я учился в той же школе, что и ваша бабушка. Так что, милости просим на родину предков, мы будем очень рады. Но это лирика. Суровая проза такова – есть три вопроса, требующих вашей санкции, и три соответствующих бумаги. Предварительно все вопросы проработаны и согласованы на уровне профильных министерств и ведомств.

Я протянул три листочка, текст в которых намеренно сжал до одного абзаца – о Гознаке, поставках нефти в областной бартерный фонд и самостоятельной внешнеэкономической деятельности. Чтобы прочесть и завизировать бумаги, Гайдуку потребовалось около минуты.

– Что еще?

– Это все, спасибо.

– А зерно?

– Какое зерно?

– У меня все губернаторы просят зерно – продовольственное и фуражное. Чтобы кормить население и обеспечить зимовку скота.

– А у вас разве есть такие ресурсы?

– Небезграничные, но есть.

– Отлично, будем иметь в виду на будущее, но пока справляемся своими силами – выручает бартерный фонд. Кроме того, мы договорились с Нацбанком о льготных кредитах на закупку зерна.

– Где берете пшеницу?

– В основном, в Казахстане.

– Кто поставляет? Госторговля?

– Госторговля агонизирует и в настоящее время недееспособна. Есть у нас несколько молодых ушлых коммерсантов, вот они и обеспечивают поставки. Мы контролируем ценовой паритет и обеспечиваем правовую поддержку. Я даже преодолел свою демократическую идиосинкразию к спецслужбам и попросил региональное управление безопасности контролировать наиболее крупные поставки зерна.

– Хорошо. Бюджет на следующий год сверстали?

– Да, скоро привезем согласовывать.

– Идите прямо к Баринову, моему первому заму по финансам. Он – дока в этих вопросах. Если сведете баланс в ноль, все сделаете правильно, своевременно и без экстравагантностей, вроде выпуска собственных платежных средств, будете одним из первых регионов с согласованными параметрами бюджета. За это получите приз – первый федеральный трансферт придет уже 4 января. Спасете деньги от инфляции.

– Заранее благодарен. Разрешите откланяться?

– Подождите. У меня к вам есть одна большая просьба.

– Слушаю.

– На территории вашей области, в поселке Солнечный, дислоцируется ракетно-ядерная дивизия железнодорожного базирования. Она подлежит расформированию по советско-американскому договору, но это произойдет еще только через несколько лет, в течение которых дивизия должна нормально функционировать. В связи с этим прошу поддерживать военных деньгами, продовольствием, топливом, посильно решать социальные вопросы. Затраты оформляйте в виде бюджетных ссуд, потом все это будет зачтено и компенсировано федеральным бюджетом. Мы обязаны держать ядерное оружие под полным контролем – это наша ответственность перед всем миром.

– Да, бесспорно.

– Теперь можно и попрощаться. Будут вопросы – заходите, всегда рад вас видеть.

– Спасибо. Постараюсь пореже отрывать вас от решения глобальных проблем.

– Ничего, нам время от времени полезно спускаться на грешную землю.

Похоронная команда

Встреча с Майсурадзе получилась очень короткой и скомканной – госинспектор улетал в командировку. Я бегло отчитался о проделанной работе. Вахтанг Анзорович похвалил за успешность «кавалерийской атаки на правительство», напомнил об испытательном сроке, подтвердил готовность приехать в Прикамье примерно через месяц, и убыл в поездку на Дальний Восток. С Казариновым мы, напротив, пообщались подробно и душевно – сели у меня в номере в гостинице «Москва», и под водочку подробно обо всем поговорили.

Выглядел Костя отлично (у него появился столичный лоск, новый импортный костюм и модельные туфли), но был он невесел, а после пятой рюмки и вовсе загрустил.

– Ну что, Миша, наша «похоронная команда» свою миссию выполнила – союзный парламент похоронили без пыли и шума. А это означает, что скоро и страны не будет. На референдуме украинцы высказались против Союза, и продолжают в огромном количестве эмитировать союзную валюту. Другие республики, кстати, тоже преуспели в эмиссии, в основном, в виде огромных банковских кредитов. На пропагандистском сленге все это называется «крушением основ». Очевидно, что радикально оздоровить экономику и провести реформы на всей территории СССР не удастся – просто нет полномочий, и никто их не даст ни российскому правительству, ни, тем более, союзному центру, от которого, по сути, уже ничего не осталось. Поэтому бюджет России на будущий год, долговременная финансовая стратегия и нормативная база реформ формируются, исходя из того, что СССР нет. То есть, политически и экономически Союза уже не существует, осталось только зафиксировать этот факт юридически. Думаю, что это произойдет еще до конца года. Вроде и все правильно, и другого пути нет, но все равно чертовски грустно – это ведь наша общая родина.

– Мне тоже грустно. Я родился на Украине, в детстве подолгу там жил у бабушки-дедушки, ежегодно проводил летние каникулы, даже язык выучил на бытовом уровне.

– А есть еще и такая проблема – как бы вслед за Союзом не начала разваливаться Россия. Центробежные тенденции сейчас очень сильны, а от суверенизации до сепаратизации, как известно, один шаг.

– За других не скажу, но за Прикамье готов поручиться – мы из состава России точно не выйдем!

Провозгласив тост за единство России, Казаринов резко сменил тему:

– Миша, я планирую перейти в администрацию президента. Справишься без меня пока?

– Постараюсь. А кто будет вместо тебя?

– Подумаем, это не срочно. Ты парень свой, в Москве тебе доверяют, поэтому президентский надсмотрщик и контролер в Прикамье особо и не нужен.

О высоком и низком

Все то, о чем мы говорили с Казариновым, очень быстро материализовалось. После встречи руководителей России, Украины и Белоруссии в Беловежской пуще начался стремительный обратный отсчет последних дней СССР. Все это было печально и тревожно, но грустить о развале советской империи времени совсем не было.

Главной темой начала декабря стал бюджет, который мы «дожимали» с огромным трудом, проводя в ежедневном режиме согласительные комиссии с участием регионов, тянувших одеяло на себя. Сильнее всех тянул и громче всех отстаивал свои интересы тандем «Кунц-Подшивалов». Я относился к этому спокойно, прекрасно понимая, что у Прикамска как главного донора областного бюджета есть некие дополнительные права, а сложное и запущенное городское хозяйство требует немалых средств. Тем не менее, однажды я все-таки сорвался – меня взбесило заявление Подшивалова о том, что в целях экономии скудных средств на благоустройство, начиная с нового года, мэрия перестанет чистить и вывозить снег с территории, прилегающей к областной администрации. Я выгнал нахала с заседания комиссии и запретил пускать его сюда впредь, а Кунцу, активно вступившемуся за Подшивалова, сказал:

– Не мните себя надменным остзейским бароном, герр Кунц. Господь Бог будет насылать осадки на наши головы, а мы будем курить, сорить и пользоваться клозетом. А вы, извините за прямоту, будете чистить снег, вывозить мусор и утилизировать хозфекальные водостоки, потому что это ваши прямые и непосредственные обязанности. А если вы будете их исполнять плохо, или, скажем так, выборочно, то мы поможем президенту подобрать другого мэра Прикамска, а в качестве превентивной меры переведем Центральный район города в прямое подчинение обладминистрации.

После этой эскапады Кунц поумерил прыть и несколько снизил свои запросы; кроме того, в отсутствии Подшивалова он вел себя значительно адекватнее.

Копеечка в копеечку

Пирожков принес мне проект бюджета, согласованный со всеми районами Прикамья, комитетами и фракциями областного совета и основными лоббистскими группами. Полный бюджетный законопроект с глоссарием, приложениями, комментариями и подзаконными актами состоял из полутысячи страниц плотной машинописи. Пояснительная записка, по которой я планировал представить бюджет депутатам на пленарном заседании, занимала две страницы. Бюджет я пролистал, записку прочел внимательно, а потом перечеркнул ее крест-накрест.

– Вадим Васильевич, мы сверстали дефицитный бюджет. Так не пойдет.

– Думаю, у нас нет другого выхода – иначе мы не сможем удовлетворить все запросы.

– Дефицит областного бюджета – это не выход, а тупик. А если быть точнее – нонсенс. Вы за счет чего дефицит покрывать будете? Денежную эмиссию проведете? Или, может быть, у вас в подвале финуправления золотовалютные резервы имеются, а я, пентюх, ничего не знаю об этом? Кроме того, мы тут не девочки с панели, чтобы удовлетворять все запросы.

– Вы знаете, я был против дефицита, но меня убедили депутаты, члены бюджетного комитета: 1992 год будет настолько непонятным с финансовой точки зрения, что небольшая нестыковка на этом фоне проскочит.

– Ничего себе «небольшая нестыковка» – под десять миллионов!

– Если скакнут цены и раскрутится инфляция, от этих миллионов мало что останется.

– Это не разговор финансистов. Что с вами сделали эти клятые депутаты?

– Мне депутаты сказали, что я закостенелый бюрократ, ретроград и душитель экономической свободы. Сказали, что дефицит бюджета – это нормально, что он есть во многих развитых странах. Сказали, что нужно идти в ногу со временем. Вот я и пошел.

– Все ясно, Козлевича охмурили ксендзы. Господин Пирожков, я ставлю вам обратную задачу: бюджет должен быть бездефицитным, копеечка в копеечку. В противном случае, это не бюджет, а профанация. Кроме того, я не хочу терять лицо перед большим московским начальством. Гайдук и Баринов – экстра-профессионалы, они все наши хитрости раскусят за нескольких секунд, а потом еще и посмеются над нами как над дебилами. Я обещал Гайдуку своевременно и грамотно сверстать областной бюджет, и Гайдук мне тоже кое-что обещал. А обещания надо выполнять. Идите и режьте расходную часть. Вечером принесете правленый вариант.

К вечеру Пирожков из десяти миллионов дефицита срезал только три.

– Михаил Георгиевич, дальше я не знаю, что делать. Может, по доходам посмотрим?

– По доходам врать еще хуже, потому что это самообман.

– Тогда надо делать пропорциональный секвестр.

– Это тоже неправильно. В общем, придется составить вам компанию – будем все смотреть еще раз, постатейно. Позвоните домой и предупредите, что сегодня вы ночуете на работе.

К пяти часам утра мы с Пирожковым свели нулевой баланс доходов и расходов. Пострадали, прежде всего, инвестиции, особенно в предприятиях, в которых нет доли областной собственности (я предложил их вообще законодательно исключить из списка бюджетополучателей, как минимум на весь 1992 год). Металлурги не получили финансирования на НИОКР, строители лишились денег на внедрение прогрессивного оборудования, аграрии пострадали по разделу «Подготовка животноводческих помещений к зиме». Из бюджета были выброшены расходные статьи, существовавшие десятилетиями в силу инерции, переходившие по наследству от одного поколения финансистов к другому. Кроме того, я недрогнувшей рукой исключил из финансирования сразу шестьдесят объектов классического советского долгостроя, когда из-за безразмерно растянувшегося срока строительства терялась изначальная цель, исчезала или резко снижалась потребность в возводимом объекте. В бюджете остались только мост через Каму, областной госпиталь ветеранов войны, детский онкологический центр и несколько строящихся школ в высокой степени готовности. Всего инвестиции составили три процента от общих расходов бюджета. Этого уровня я решил придерживаться и впредь – сейчас не до жиру, надо просто выживать.

Не без труда протащив похудевший бюджет через второе чтение в областном совете, я отправил Пирожкова в Москву, к Баринову. Начфин приехал веселый и бодрый – в столице бюджет акцептовали, трансферты обещали, Вадима Васильевича похвалили. Я тоже поздравил Пирожкова, правда, немного подгорчив конфетку:

– Похоже, грамотно делить деньги мы с тобой, Вадим Васильевич, наблатыкались. Но ведь это вторичное действие, а первичное – умение зарабатывать деньги. А зарабатываем мы хреново – доходная часть мизерная.

– Согласен, но ведь с бартера налоги не возьмешь. Кроме того, налоговая инспекция еще только встает на ноги – ее начали создавать на базе нашего отдела госдоходов только этой весной. По сути, они начали нормально работать в сентябре, сейчас анализируют ситуацию с платежами второго квартала.

– Пусть включают все обороты. Хоть они и федералы, за наполнение областного бюджета налоговики отвечают лично передо мной.

Прессинг

Помимо бюджета, второй важнейшей темой декабря стала подготовка к новому году. Товарные запасы как таковые исчезли – вся торговля велась буквально с колес. Очевидно, что перед новогодними праздниками такая система может в любой момент дать сбой, поскольку в последние дни года товарооборот увеличивается кратно. Я назначил «Санта-Клаусом» Стрельникова и передал на предновогодние закупки продовольствия, табака и алкоголя все ресурсы бартерного фонда, порекомендовав плотнее работать с дальним зарубежьем. В итоге основные товары к новогоднему столу прикамцев были закуплены в Прибалтике, Венгрии, Чехословакии и Финляндии.

Тем временем вновь образованный Госкомитет по управлению имуществом попросил областную администрацию помочь сформировать территориальное агентство и представить кандидатуру руководителя. Я предложил Вахрушева. Алексей Васильевич поехал на смотрины в Москву, нашел в Госимуществе старых дружбанов по Академии общественных наук, которые его должным образом аттестовали. В итоге Вахрушев получил новую должность с новыми полномочиями, но кураторство промышленности я с него не снял.

Вскоре из Госимущества пришло письмо с просьбой освободить Вахрушева от всех других функций, кроме руководителя территориального агентства по имуществу в ранге вице-губернатора. Я проигнорировал эту просьбу. Через неделю пришло новое письмо – гораздо более жесткое по форме и содержащее уже не просьбу, а требование со ссылкой на федеральной закон. Я эту указивку порвал на мелкие кусочки. А потом по ВЧ мне позвонил Чубарь.

– Михаил Георгиевич, вы недопонимаете значимость приватизации?

– Прекрасно понимаю.

– Тогда я настоятельно прошу вас выполнить требование действующего законодательства в отношении господина Вахрушева.

– Что вы так волнуетесь за Вахрушева? Это мой зам, что ему поручили, то он и будет выполнять.

– Михаил Георгиевич, я еще раз прошу вас соблюдать закон.

– Алексей Богданович, и не лень вам заниматься такими мелочами?

– Это не мелочи. Накануне сложнейшего и важнейшего этапа нашей работы необходима полная концентрация ответственности и полномочий!

– Хорошо, раз это для вас не мелочи, то данный вопрос мы решим. Надеюсь, вы будете так же внимательно прислушиваться к нашим просьбам.

При всей моей нелюбви к прессингу, вызывавшему, как правило, обратную реакцию, собеседник мне заочно понравился: серьезный, жесткий, напористый, но при этом корректный и интеллигентный. Я снял с Вахрушева кураторство промышленных предприятий и передал этот функционал работящему и безотказному Седых. Кураторство южного региона Прикамья (оно не было закреплено документально) я за Вахрушевым оставил.

Штейнберг, Бочкарев и Кайгородов

Еще один кадровый вопрос возник в областном телерадиокомитете. Ко мне на прием пришла ватага самых ярких, известных и заслуженных телерадиожурналистов Прикамья, многих из которых я хорошо знал. Заводилой был телепублицист Натан Штейнберг, старый приятель моего отца. Штейнберг, одетый в пижонскую кожаную куртку и неизменный шейный платок, зашел в кабинет первым, развалился в кресле, закурил без разрешения и сказал с легким одесским прононсом:

– Миша, если ты не уволишь этих уродов, мы будем плакать за них, а ты будешь плакать за нас.

Штейнберг сделал дирижерский жест, и диктор областного радио Бубенщиков, голос которого знали три поколения жителей Прикамья, прочел пространную петицию, смысл которой заключался в том, что нынешних руководителей телерадиокомитета (упомянутых Штейнбергом «уродов») надо срочно менять, потому что они не только ортодоксальные коммунисты, но еще и бездарные неумехи, душащие свободу слова, тормозящие творческий процесс и разваливающие телевизионно-радийное хозяйство.

В целом с постановкой вопроса я был согласен, но телерадиокомитет находился в двойном подчинении, а вся его собственность была стопроцентно федеральной. Я сказал коллегам об этой коллизии, но обещал принять правильное кадровое решение. Принял я его быстро, после чего позвонил своему бывшему шефу, редактору «Прикамских вестей» Гене Бочкареву:

– Гена, выручай. Нужен хороший человек на наше областное телерадиохозяйство. В этой глубокоуважаемой организации царит бардак, разброд и шатание. Там нужно срочно наводить уставной порядок, не забывая о политически грамотном освещении текущих событий. Задача непростая, но достойная. Короче, передавай газету Кайгородову и переходи на телерадио. Там у тебя всего будет больше, чем сейчас, в десять раз – и людей, и техники, и машин, и проблем. Кабинет больше твоего раз в пять, зарплата – в два.

– Непропорционально как-то. К тому же газета – это мое детище, а Кайгородов – пьяница.

– Пропорции можно выровнять, если ты намекаешь на деньги. На ТВ тарифная сетка зарплату не ограничивает – раскрутишь рекламу, и кормись с нее на здоровье. Газета – наше общее детище, пропасть мы «Вестям» не дадим, а Кайгородов не только пьяница, но еще и умница, профессионал и трудяга. Даю на размышление день.

Гена позвонил через час, и сказал, что согласен. Я назначил его «и.о.» и направил представление в Москву по телетайпу, продублировав фельдпочтой.

В тот же день Сан Саныч представил Бочкарева коллективу, а на следующий день Гена уволил пресловутых «мудаков». Потом мне позвонил первый заместитель министра печати и информации и обругал за самоуправство. Я сказал, что другой кандидатуры на должность председателя телерадиокомитета, кроме Бочкарева, у меня нет и не будет, но, чтобы подсластить пилюлю, пообещал дать денег на ремонт производственных помещений телецентра и приобретение профессиональной линейки Betacam SP – видеокамеры и видеомонтажного комплекса. На том и порешили. Москва согласовала назначение, по поводу чего в редакции «Прикамских вестей» состоялся шумный отходняк, после которого Бочкарев заставил Витю Кайгородова закодироваться от пьянства у местного врача-целителя.

Конец империи

21 декабря руководители одиннадцати республик (пятнадцать республик исчезающего СССР минус заблаговременно отделившаяся Прибалтика и воюющая Грузия) подписали в Алма-Ате декларацию о создании СНГ – Союза Независимых Государств. Обратный отсчет времени для Советского Союза пошел на часы. Через четыре дня Горбачев подписал свои последние указы – о присвоении званий «Народный артист СССР» Олегу Янковскому и Алле Пугачевой, а также о сложении с себя обязанностей президента СССР. Все это оставило двойственное впечатление, усилившееся тем, что Янковский мне не нравился, а Пугачеву я вообще терпеть не мог. В полночь советский флаг на четвертом корпусе Кремля сменил российский триколор, а под утро меня разбудил звонок директора «Камаэнерго»:

– Михаил Георгиевич, в сети единой энергосистемы резко повысилось напряжение – республики закольцовывают свои сети. Центральная диспетчерская в Москве своими силами уже не справляется.

– Прискорбно, но я-то тут причем?

– Надо отключать энергоагрегаты – оборудование может не выдержать.

– Какие агрегаты?

– ТЭС, котельные.

– Вы предлагаете оставить область без тепла в двадцатиградусные морозы? В тюрьму захотели?

– Если котлы взорвутся, я тоже сяду в тюрьму, но при этом еще и энергообъекты потеряю!

– Ничего не отключать! Сейчас приеду.

Я разбудил звонком Седых, и через час мы втроем собрались в диспетчерской «Камаэнерго». Еще через несколько минут стало ясно, что ряд агрегатов все-таки придется отключить, либо перевести на пониженную мощность и резервный режим работы. Потом я оставил Седых в диспетчерской, а сам поехал на работу. Вновь, как и три месяца назад, появилось ощущение бессилия перед грядущей катастрофой. Это впечатление усилил звонок Шебалина, который сообщил, что МВД разработало план оперативных действий по пресечению возможных массовых беспорядков в связи с отпуском цен 2 января. Шебалин прислал мне этот план, и на его основе я издал соответствующее постановление с грифом «Не для печати».

В тот же день я составил график командировок и послал замов по городам и весям – проверять готовность территорий к новогодним испытаниям. При этом мы условились – 31 декабря работаем до семи вечера, проводим оперативку и разъезжаемся по домам, а 1 января приходим на работу в полдень и снова собираемся на оперативное совещание.

Чай вместо шампанского

Утром 31 декабря мне в голову пришла креативная идея. Я позвонил Курбацкому и предложил записать телевизионное обращение к жителям Прикамья по случаю нового года. Спикер с энтузиазмом согласился. Мы вместе с ним поехали в телецентр, чем не на шутку всполошили Бочкарева и его подопечных. Быстрее всех сориентировался тертый Штейнберг, который оперативно организовал в малой студии праздничную выгородку, вызвал гримера, расставил камеры и свет, а также разжился в буфете бокалами, в которые вместо шампанского налил чай, сильно разбавленный водой.

Мы с Курбацким, щедро напудренные и причесанные с лаком для волос, глуповато улыбаясь, произнесли краткие новогодние спичи и чокнулись бокалами. Штейнберг заставил нас сделать три дубля и ушел монтировать. Через час позвонил Кунц и сказал, что тоже хотел бы записать видеопоздравление прикамцев – на пару с Подшиваловым. Я скрепя сердце разрешил запись, но с тремя условиями – текст должен быть короче, записан в другой выгородке и без шампанского. Кунц условия принял.

На предновогодней оперативке Стрельников сообщил о том, что запасов основных потребительских товаров области хватит примерно на неделю. Седых доложил, что снабжение водой, теплом, электроэнергией и газом во всех районах идет устойчиво и без перебоев, и что у коммунальщиков, транспортников и связистов тоже все нормально. Мы выпили шампанского (теперь уже настоящего) и разошлись. Я просидел на работе до десяти часов, разгребал бумаги, звонил в областные диспетчерские службы – для очистки совести. Службы подтвердили – все идет в штатном режиме. Я оставил оперативному дежурному домашний телефон родителей и поехал к ним, где уже были Эля с пацаном.

Быстро выпив подряд несколько рюмок «бартерной» латвийской водки, я расслабился и к моменту появления в телеэфире начальственных физиономий даже немного развеселился. Кунц на экране был зажатее, чем в жизни, Подшивалов же, наоборот, казался развязнее. Короче говоря, мы с Курбацким смотрелись более адекватно, солидно и телегенично, что дружно отметила вся семья. Поздравления президента не было – вместо него бывший советский народ поздравил юморист Михаил Задорнов. Я продолжал пить водку, одним ухом прислушиваясь к телефону. Телефон не звонил. Тогда я сам позвонил Стрельникову, поздравил его с наступившим годом и вскользь поинтересовался, все ли спокойно в предновогоднем Прикамье. Сан Саныч тему не поддержал: «Миша, успокойся, все в порядке, позови-ка лучше к телефону папочку, я его поздравлять буду».

Заснул я в пять часов утра, проснулся в одиннадцать. Звонков не было. Я привел себя в порядок и пешком пошел по пустынному городу на работу. Год начинался спокойно.

1992

Первые плоды свободы

Второго января цены были отпущены на свободу, установлен сверхвысокий 28-процентный налог на добавленную стоимость, введена нулевая пошлина на импорт и сняты количественные ограничения на экспорт всех товаров, кроме топлива и сырья. На тротуарах центральных улиц Прикамска появились импровизированные торговые ряды, где продавались товары самого пестрого ассортимента и различной степени ликвидности – от простокваши до антикварной мебели. У многих торговцев на руках была ксерокопия президентского указа «О либерализации цен», опубликованного «Российской газетой» месяц назад.

Стихийные рынки были грязными, шумными, бестолковыми, мешали дворникам и прохожим, но зато помогали кормить народ, и я дал указание эти торжища не трогать. Оживилась торговля на центральном рынке, наполнились прилавки в магазинах, директора которых перед новым годом попридержали товар (это я им потом припомню). Кунца завалили просьбами разрешить открытие стационарных торговых точек, и Роберт Генрихович под моим нажимом чохом подписал бумаги на установку киосков.

Первые киоски варились из листового железа в вагоноремонтной мастерской трамвайного депо и устанавливались на оживленных перекрестках в течение одного часа. Работали киоски круглосуточно.

Вместе с количеством киосков кратно возросло количество желающих зарегистрироваться в качестве частных предпринимателей для работы, в первую очередь, в сфере торговли. Я распорядился ввести для них облегченный уведомительный порядок регистрации и упрощенную систему бухгалтерского учета. Налоговая инспекция отнеслась к этой новации неодобрительно, но я убедил налоговиков, что лаконичная отчетность легального предпринимателя гораздо лучше, чем полное отсутствие учета и контроля при торговле «из-под полы».

Областной штаб я собирал ежедневно. Генерал Шебалин докладывал: обстановка спокойная, народу не до бунтов – люди отходят от новогодних праздников, одновременно слегка шалея от появления давно забытых товаров. Милицейский оптимизм сменял скепсис Стрельникова: на ряд товаров, в первую очередь, молочные продукты – масло, сметану, сливки – цены одномоментно повысились в среднем в десять раз и продолжают расти (это при прогнозе среднего роста цен в три раза и при повышении зарплаты бюджетников на семьдесят процентов). Пирожков добавлял «перчика»: прогноз месячной инфляции – 40 процентов, а если перевалит за 50 процентов (что тоже вероятно), то с точки зрения финансовой науки это уже будет гиперинфляция. Я дал команду переверстать бюджет и найти возможность введения областной доплаты всем бюджетникам не позднее 1 марта.

Потом я собрал у себя крупных оптово-розничных торговцев и из старой, и из молодой гвардии, и настоятельно попросил их ограничить торговые надбавки до 5 процентов, объяснив, что лучше несколько месяцев поработать на грани рентабельности, чем потом потерять все. Одновременно я разослал прикамским промышленным генералам письма с предложением перейти на еженедельное начисление зарплаты в качестве одной из форм защиты от инфляции. Аналогичное предложение я сделал и нашему главбуху Надежде Семеновне, которая сначала повздыхала, а потом попросила подкрепления в виде еще одной ставки заместителя. Я согласовал, скромная девушка Ира, носившая мне зарплату, стала заместителем главного бухгалтера, и Надежда Семеновна пообещала уже в феврале перейти на передовую систему еженедельной оплаты труда.

Порядок будет обеспечен

13 января, как раз на старый новый год и день рожденья моего отца, приехал Майсурадзе – подводить итоги моей стодневки. Поездка была обставлена подчеркнуто по-деловому – несмотря на высокий статус гостя, пафосная атрибутика была ограничена только милицейской машиной с мигалкой. В администрации состоялось большое совещание по текущему моменту, после чего мы с госинспектором поехали «в народ» – в университет, на крупный оборонный машзавод имени Революции и в пригородное хозяйство «Буденновский конезавод» – бывшую вотчину моего зама Попова. По дороге из университета Вахтанг Анзорович попросил остановить машину у центрального гастронома. В магазине толпился народ, громко обсуждая цены и практически ничего не покупая. Мы протиснулись к прилавку молочного отдела. Народ меня узнал (видимо, я стал особо популярен после новогоднего поздравления, шедшего в самый что ни на есть прайм-тайм), и поднял крик. Я от греха подальше повел было Майсурадзе к выходу, но Вахтанг Анзорович решил проявить инициативу. Он встал на приступочку и поднял руку.

– Уважаемые господа, минуту внимания! Я – главный государственный инспектор России, моя фамилия Майсурадзе. Одна из целей моего визита в Прикамье – анализ ситуации на потребительском рынке. Я согласен, что масло за семьдесят рублей – это безобразие! Обещаю вам – порядок в торговле будет обеспечен!

Вахтанг Анзорович насупил густые брови и рубанул воздух рукой. Народ, которого, видимо, раздразнил заметный кавказский акцент, норковая шапка и стильная дубленка «московского гостя», зашумел еще больше. Женщины начали голосить, мужики – материться. Я буквально затолкал сопротивлявшегося Майсурадзе в машину. Вслед нашей «Волге» полетела пустая бутылка. Багровый от гнева Вахтанг Анзорович злобно прошипел:

– Полещук, ты почему не предупредил, что у тебя такой бардак в магазинах? Если б я знал, то и не сунулся бы в этот шалман!

– Сейчас везде одно и то же. Я думал, вы знаете динамику цен.

– Я все знаю! Я знаю, что этих гадов-торгашей нужно увольнять к чертовой матери! А если ты их не уволишь, то сам будешь уволен!

На заводе Майсурадзе встретили более приветливо (в том числе и потому, что там действовала отлаженная система рабочего снабжения), и Вахтанг Анзорович смягчился:

– Парень ты хороший, но хозяйство подзапустил основательно. Кроме того, делаешь системные ошибки – мало занимаешься розничной торговлей, а это сейчас ключевой участок, линия фронта, самая чувствительная и болезненная точка соприкосновения власти и народа. Короче говоря, стодневку ты прошел небезупречно, поэтому даю тебе еще полста дней на исправление недостатков.

Проводив Майсурадзе (он поехал с проверкой дальше, в соседний Екатериноград), я в тот же день подписал постановление о выборочной проверке продовольственных баз и магазинов области и крупных предприятий пищевой промышленности. Там, где торговая наценка и норма рентабельности при реализации основных продуктов питания превысила пять процентов, руководители были уволены.

Позитивная валюта

Через неделю я принимал очередного гостя – губернатора Среднеуральской области Лоссера. С шумом зайдя в кабинет, Эрвин Эдгарович радушно заключил меня в объятия как старого доброго друга.

– Так вот ты какой, Михаил Полещук, молодой и красивый! А я думал, ты постарше. Кстати, пока я ехал, у меня небольшая проблемка образовалась, надо бы в Москву позвонить срочно. Не возражаешь, если я твоим ВЧ воспользуюсь?

– Пожалуйста.

Чтобы не стеснять Лоссера, я взял газету и вышел в комнату отдыха. Через несколько секунд там появилась взволнованная Варя.

– Михаил Георгиевич, в приемной сидит охранник Лоссера – здоровенный мужик зверского вида, да еще с автоматом в руках. Мне страшно, посетители шарахаются. Что делать?

– Отведите его в буфет и накормите обедом. Когда человек с ружьем сыт, он благодушен и безопасен.

Я вернулся в кабинет. Эрвин Эдгарович, завершая разговор по ВЧ, протянул мне цветной эскиз, как мне показалось, лотерейного билета. В центре картинки красовался портрет какого-то хана. Я прочел текст на билетике: «Товарищество «Общий рынок». Расчетный чек. Товарное достоинство – один франк. Передача, продажа, обмен чеков осуществляется через товарищество. Гарантируется товарное обеспечение на указанную сумму». Еще были номера и факсимильные подписи председателя правления и казначея, как на американских долларах.

– Что это?

– Деньги, брат. Вот, приехал размещать заказ на твоем Гознаке. Надеюсь, ты не против? Пока заказываем два миллиона купюр на общую сумму шестьдесят миллионов франков. С Москвой все согласовано. Правда, прокуратура бухтит, но с ней мы вопрос решим.

– А почему именно франк?

– Долго думали и решили, что франк – лучше всего. Доллар – пошловато и претенциозно, фунт ассоциируется с негативом («фунт лиха», «фунт изюма», «ноль вниманья, фунт презренья»), марка вызовет спекуляции, вызванные моим немецким происхождением. Поэтому – франк. Понятно, благозвучно и позитивно.

– Так этот франк у вас теперь вместо рубля будет?

– Рубли никто не отменяет, но эти деньги, в отличие от «деревянных», будут, по сути, конвертируемой валютой, подкрепленной реальными ресурсами. Кроме того, надо говорить не «у вас», а «у нас». Ты слышал об ассоциации «Каменный Пояс»?

– Краем уха.

– Значит, слушай сюда. Создана ассоциация в прошлом году, еще при Советской власти, по распоряжению Ельцина. Естественно, инициатива шла от нас, у нас же расположена и исполнительная дирекция, ее возглавляет мой заместитель по внешним связям. В составе ассоциации восемь регионов, в каждом регионе сидит уполномоченный исполнительной дирекции. Текущая деятельность ассоциации идет в рамках отраслевых рабочих групп, а раз в полгода – большой общий сбор с участием губернаторов. В общем, все по уму, но главное это то, что ассоциация – прообраз будущей республики. Ассоциация – первый шаг, деньги – второй, общий рынок – третий. А потом надо провозглашать республику и жить по-новому.

– А для чего нужна республика?

– У республики, да еще такой крупной и богатой, прав и возможностей в десять раз больше, чем у какой-нибудь несчастной области. Посмотри на Татарстан – делают, что хотят, и живут припеваючи. Более высокий статус означает дополнительные полномочия и дополнительные возможности.

– А кто будет президентом республики?

– Догадайся с трех раз.

– Догадался с одного. Господин президент, а мне вы какую должность предложите?

– Вице-президент или глава правительства – выбирай на вкус. Как я понимаю, ты согласен на республику?

– Есть такой популярный, но немного скабрезный еврейский анекдот, который заканчивается словами: «Теперь надо только, чтобы Сара согласилась».

– Ты о чем?

– О Москве.

– Да, с Москвой будут трудности, но я уверен, что мы с Борисом Николаевичем договоримся. Мы ведь с ним больше тридцати лет знакомы, когда-то в одном строительном тресте работали.

– А что другие губернаторы думают?

– По-разному. Пока преобладает отрицание, но это понятно – время сейчас смутное, людям не до стратегии и масштабных замыслов, им бы день простоять, да ночь продержаться. Отсюда – замкнутость и зацикленность на мелочах. Ну ничего, вот перезимуем, ситуация более-менее устаканится, и я сделаю новый заход. Кстати, надо бы весной собрать губернаторов в рамках ассоциации – познакомиться, поделиться опытом, выпить на брудершафт. Кадровый состав сильно поменялся, много новых лиц – ты, например.

Мы пообедали в спецбуфете, выпив изрядное количество водки, после чего Лоссер уехал на фабрику Гознак, откуда сразу же отправился домой. А идею Эрвина Эдгаровича о встрече региональных лидеров, не дожидаясь весны, воплотил в жизнь губернатор Нижегородской области Земцов. Встреча была скорее протокольной, но для меня – новичка в исполнительной власти – очень полезной. Очень хорошее впечатление произвел сам Земцов – энергичный молодой человек с недюжинной харизмой, яркими лидерскими качествами и огромным количеством интересных идей. У нас с ним было много общего, но при разнице в возрасте всего в два года у Земцова был гораздо больший стаж участия в демократическом движении, богатый опыт работы в Верховном совете России, а также прямой выход на президента. И кандидатскую диссертацию он, в отличие от меня, в свое время успел защитить.

Передовик частной торговли

В конце января президент подписал очередной революционный указ – «О свободе торговли». Каждый пункт этого указа бил в точку. Первый предоставлял предприятиям и гражданам право вести торгово-закупочную деятельность за наличный расчет и без специальных разрешений по всем товарам, кроме оружия, боеприпасов, взрывчатки, ядохимикатов, радиоактивных веществ, наркотиков и лекарств. Второй освобождал от таможенных пошлин товары, ввозимые гражданами на территорию России, и эти самые граждане, именуемые «челноками», в одночасье стали главными действующими лицами экспортного рынка. Третий дал старт «малой приватизации», установив двухнедельный срок для продажи имущества предприятий торговли и общепита, ранее находившихся в аренде. Четвертый легализовал торговлю с рук, лотков и машин в любых местах, кроме дорог, станций метро и территорий близ государственных учреждений. Пятый и восьмой пункты указа усиливали роль местных органов власти в организации торговли. Шестой вводил прогрессивное налогообложение для торговых предприятий, работающих более чем с пятидесятипроцентной рентабельностью (этот пункт я интерпретировал по-своему – таких магазинов не должно быть вообще).

В отличие от указа «О либерализации цен», январский документ не «мариновался» месяц, а вступил в силу немедленно, и дал взрывной эффект, который коснулся и лично меня – я понял, что могу понемногу освобождаться от тяжелейшей работы «ресурсного диспетчера», съедавшей огромное количество времени, сил и нервов. Мы со Стрельниковым составили перечень стратегических товаров-стабилизаторов (зерно, мука, хлеб, хлебопродукты, крупы, молоко, растительное и животное масло, мясные и рыбные консервы, сахар, яйца, картофель, водка, табак) и контролировали их распределение в прежнем режиме, то есть, ежедневно и жестко. Остальными товарными группами Стрельников занимался самостоятельно.

В правоте этого решения я убедился, когда увидел возле одной из трамвайных остановок в центре города киоск, торгующий свежими фруктами и овощами. Раньше такого чуда – фруктов посреди зимы – в Прикамье не было никогда. Я остановил машину, показал киоскерше удостоверение и попросил ее передать хозяину киоска вызов на губернаторский ковер. Мол, хозяину полагается вымпел как передовику частной торговли. Для убедительности я купил по два килограмма яблок, апельсинов и бананов. На следующий день ко мне пришел смущенный хозяин киоска, которого мы со Стрельниковым детально допросили на предмет, откуда в Прикамье в феврале взялись свежие фрукты. Оказалось, что из Турции, Греции и Израиля. Главной проблемой торговец назвал трудности с хранением груза – хладокомбинат отказал в складском помещении. Я поручил Стрельникову вздрючить директора хладокомбината и вместо вымпела вручил пионеру частного плодоовощного рынка допуск на участие в ежемесячных тендерах на поставку в область зерна и сахара.

Политзеки со Скальной

После одного из заседаний областного штаба, который я вновь перевел на нормальный еженедельный цикл, генерал Шебалин задержался.

– Михаил Георгиевич, из МВД получено указание – 14 февраля выпустить на свободу всех политзаключенных из колонии «Скальная-35». Основание – указ президента о помиловании.

– Честно говоря, я думал, что всех политзеков давно уже отпустили.

– Да, процесс начался еще пять лет назад, когда Сахаров вернулся из ссылки. Основной контингент освободили в позапрошлом году, потом выпускали небольшими партиями по мере опротестования приговоров. Процесс сильно ускорился, когда Семен Королев возглавил Комитет по правам человека Верховного совета РСФСР. Семен в свое время на этой же зоне сидел.

– Знаю, я с Королевым встречался в журналистскую бытность. Сколько зеков осталось на Скальной?

– Одиннадцать. Это «политики», которым в довесок дали серьезные уголовные статьи – незаконный переход границы, контрабанда, торговля оружием и наркотиками, оказание сопротивления сотрудникам милиции.

– Это последние политзеки в России?

– Да, самые что ни на есть последние из могикан.

– Значит, назревает символическое событие. Поэтому будем все делать красиво и основательно.

Сказано-сделано. На объект привезли прессу, пригласили местных жителей из близлежащего шахтерского поселка Центральный, у ворот зоны устроили небольшой митинг. Несмотря на собачий холод и пронизывающий ветер, народу собралось много. Стоя под транспарантом «Свобода – высшая ценность», я от имени власти извинился перед неправедно осужденными, пожелал им успешного возвращения домой, радостной встречи на родной земле и скорейшей психологической и профессиональной реабилитации. Еще я сказал, что не 21 августа и не 21 декабря, а именно сегодня прекратил свое существование Советский Союз как тоталитарный монстр. Завершил я свою короткую речь утверждением, что в России больше никогда не будет политзаключенных.

Потом я передал слово освобожденным. Новоотпущенные, попавшие из огня в полымя и не ожидавшие такой помпы, инстинктивно попятились от предложенного микрофона. Потом один из них, откашлявшись, срывающимся голосом произнес: «Мы долго ждали этого дня, мы верили в то, что справедливость восторжествует, мы благодарны всем…», а потом всхлипнул и отвернулся. Женщины в толпе заплакали. Я понял, что говорить больше не о чем, и на пару с главой Всесвятского района вручил бывшим зекам цветы, конверты с деньгами (по три тысячи рублей каждому), полновесные продуктовые пайки в солдатских рюкзаках и красивые немецкие джемперы. Потом зеки сели в туристический «Икарус» и в сопровождении машины ГАИ поехали в областной центр с тем расчетом, чтобы успеть на вечерний поезд в Москву. Я помахал вслед автобусу рукой, а Шебалин, до этого момента державшийся подчеркнуто нейтрально, отдал честь. Немного поговорив с пришедшими на митинг шахтерами о житье-бытье (житье у них было тяжелым – закрывалась очередная шахта), мы вместе с генералом и местным главой пошли отогреваться в кабинет начальника колонии. Выпив водки, генерал неожиданно обратился ко мне запанибрата:

– Вот скажи, Георгиевич, что теперь делать с этой зоной? Зеков-то ведь не осталось. В МВД говорят – закрывай, передавай лесникам или угольщикам, а «Кизнеруглю» она на дух не нужна, да и леса вокруг немного осталось. Жалко колонию – образцовый объект, муха отсюда вылететь не могла.

– Твой образцовый объект я забираю на областной баланс. Привлечем историков и правозащитников и сделаем здесь музей политических репрессий. Сохраним всю инфраструктуру, а надзиратели переквалифицируются в экскурсоводов. А ежели ситуация в стране кардинально переменится, и коммунисты снова власть возьмут, они легко музей обратно в политзону перепрофилируют, и персонал заодно.

– Тогда, губернатор, ты на этой зоне будешь самым почетным зеком. Будешь сидеть комфортно, обещаю.

– Спасибо на добром слове, генерал. Давай выпьем за то, чтобы этот прогноз не реализовался.

Голодные милиционеры

Со Скальной мы с Шебалиным возвращались на одной машине. В пути генерал говорил о том, что область захлестнула волна преступности. Острейшие материальные проблемы, дефицит товаров, начавшееся имущественное расслоение сделали свое дело. Например, количество квартирных краж выросло в разы – домушники охотились не только за дорогой импортной аудиовидеотехникой, но и не гнушались выгребать запасы продовольствия из кухонных шкафов и холодильников. Мелкие уличные грабители теперь не только срывали шапки с прохожих (это в Прикамье всегда было «классическим» зимним преступлением), но и могли раздеть человека до нижнего белья. Массовым стал угон автомобилей и с открытых стоянок, и из гаражей. На междугородних автотрассах, проходящих через Прикамье, появилось сразу несколько банд «перехватчиков», грабящих дальнобойные фуры. Из суверенных среднеазиатских республик через регион пошел мощный наркотранзит, окрепли этнические преступные группировки.

– Что будем делать, генерал? Сдаваться нельзя.

– Нельзя. Путь один – усиливать профилактику правонарушений, повышать сознательность населения и нормально финансировать милицию, в первую очередь, службу участковых и оперативные подразделения. С транспортом вы более-менее помогли, теперь нужна связь, аппаратура слежения и наружного наблюдения. Хорошо было бы внедрить систему «Папильон» – она моментально фиксирует пальчики, сличает их и выдает информацию по всей базе данных. Еще надо вневедомственную охрану раскрутить как следует, чтобы частные квартиры под охрану брала. Дать бы вневедомственникам немного денег на обзаведение, а потом они на хозрасчет перейдут, да еще и прибыль давать станут. Для профилактики преступности есть у нас задумка создать свою газету и телерадиокомпанию с правоохранительным уклоном. Надеюсь, как журналист вы нас поддержите.

– Поддержу. Что по наркотикам?

– Отдел надо создавать специальный, выделять из угрозыска. Москва не возражает, но денег пока не дает. А гроши нужны приличные.

– Деньги найдем. Как будем дальнобойщиков защищать?

– Тут чисто оперативными методами надо действовать – гонять подставные фуры, засады устраивать.

– Действуй.

– А вообще, хорошо было бы спецоперацию провести – нагнать несколько тысяч оперов из соседних регионов и прошерстить преступный мир за пару-тройку недель. Это здорово поможет сбить волну криминала – эффект будет долговременным, еще при Советской власти проверено.

– Так давай организуем.

– Нужна личная санкция министра. И, как минимум, месяца два на подготовку. И полная конфиденциальность.

– Поедем к Елину вместе. Думаю, договоримся.

– Еще текущая проблема имеется, горячая – нечем зарплату платить. Уже на две недели задержка, а министерство все завтраками кормит. Я народ как могу, успокаиваю: сам, говорю, без копейки сижу (я порядок завел, что среди всего личного состава УВД зарплату получаю в последнюю очередь). Но долго мы так не протянем. Голодный милиционер – это опасно.

– Сколько надо?

– Шесть миллионов. Когда деньги придут из Москвы, я сразу же отдам, в тот же день.

– Бери. И в дальнейшем обращайся без стеснения. Ставлю потребности милиции в разряд главных приоритетов. Без этого не выживем.

Глас народа

Сняв с себя основные диспетчерские функции и высвободив тем самым большое количество времени, я решил сделать две важные вещи – «вернуться в семью» и начать интенсивно, не менее одного раза в неделю, ездить по области. Теперь я ночевал исключительно дома, по воскресеньям не ходил на работу и вновь с большим удовольствием вернулся к исполнению своих супружеских обязанностей, впервые за последние месяцы заслужив комплимент от Эли: «Я думала, что ты от этой чертовой работы стал импотентом, а ты, оказывается, еще ничего».

Поездки по территориям я планировал так, чтобы за один день посетить два района – из Прикамска выезжал в пять-шесть часов утра, возвращался за полночь. Правда, Кизнеру и Осинникам пришлось посвятить по полному дню – там я спускался в угольную шахту и калийный рудник. Принимали везде радушно, но буквально забрасывали вопросами. Доминировала тема нехватки бюджетного финансирования, поэтому я стал брать с собой в поездки Пирожкова. Какие-то текущие проблемы мы решали на месте, какие-то откладывали на потом, но зачастую просто разводили руками и предлагали потерпеть до лучших времен.

Эти поездки были хоть и хлопотны, но очень полезны – позволяли чувствовать пульс жизни. С этой же целью я восстановил практику личного приема граждан. Под это дело Некипелов оборудовал специальную приемную с большим «предбанником» – накопителем и отдельным входом с улицы. Раз в неделю я нес там четырехчасовую вахту. Этот же порядок был обязателен и для всех моих заместителей и руководителей подразделений администрации и областных учреждений.

Народ шел на прием косяками. Темы разнообразием не отличались – жилье, зарплата, пенсии, пособия. Дефицит квадратных метров и скудость личных бюджетов – эти главные беды прикамцев (да и россиян в целом) – дополнялись спецификой региона, исторически лидирующего по плотности лагерного населения. Жалобы на небрежное следствие, неправедный суд и плохие условия в местах лишения свободы составляли до четверти всех обращений граждан.

Поток ходатаев, страдающих от житейского дискомфорта, несправедливости бытия и произвола власти, отнимал у меня массу сил. Бедность, неустроенность, изможденность и издерганность людей, приходивших на прием «последней надежды», заряжали отрицательной энергией. И, тем не менее, эту часть своей работы я считал необходимой – глас народа не позволял расслабиться и почивать на лаврах, посылая совершенно четкий и внятный импульс: наши успехи – локальны и условны, наши проблемы – огромны и всеобъемлющи. И поэтому – работать, работать и работать! И еще работать. И еще.

Рок по радио

С первого же «выхода в народ» я понял, что люди очень смутно представляют себе новое лицо областной власти и одновременно избавился от заблуждения, что губернатору-журналисту не нужен помощник по связям с общественностью. Поэтому я ввел соответствующую ставку в аппарате администрации и быстро заполнил вакансию, приняв на работу Фиму Шафрана.

Фиме недавно исполнилось 23 года, но, несмотря на столь юный возраст, парень был очень толковый и достаточно опытный. Несколько лет назад, еще работая в «Вечерке», я нашел его в стенах родного экономфака и взял без отрыва от учебы корреспондентом-стажером в отдел экономики и организации социалистического соревнования. Потом Фима перешел вслед за мной в «Прикамские вести» и быстро вырос там до большого человека – члена редколлегии, редактора экономического раздела. Кайгородов не хотел отпускать ценного кадра, но я втолковал Вите, что генерирование кадров для власти – миссия важная, почетная, и ведущая не к обескровливанию газеты, а, наоборот, к ее процветанию, обеспеченному влиятельными лоббистами.

Фима рьяно взялся за работу и быстро поссорился с Пирожковым (на заседании областного штаба Фима «как дипломированный экономист» изложил свое видение организации бюджетного процесса в Прикамье). Получил от меня втык и публично, и приватно, критику воспринял правильно, и больше в чужой огород не лез, благо пиаровских дел у него хватало выше крыши. Кроме того, я категорически запретил сверхактивному Фиме вмешиваться в редакционную политику СМИ: «Твоя задача – насытить журналистов качественной информацией о деятельности областной исполнительной власти, а учить их правильно писать и говорить не надо. Меня никто не учил, и я никого учить не собираюсь».

Микроскопические паузы, которые начали у меня появляться в течение рабочего дня, я заполнял чтением газет. А я еще я поставил в кабинете радиоприемник и настроил его на волну местной FM-радиостанции, передававшей качественный рок. Эффективность работы сразу же выросла.

Женщины губернатора

В начале марта президент существенно скорректировал состав и структуру правительственной верхушки. Бутманис, бывший скорее раздражителем, нежели реформатором, ушел в тень, первым вице-премьером и одновременно министром финансов стал Гайдук (соответственно, Минфину вернулся статус отдельного министерства, к вящей радости Пирожкова), а вице-премьером по оперативным вопросам был назначен Майсурадзе. Должность главного государственного инспектора занял Юлий Бондарев, который, в отличие от Вахтанга Анзоровича, регионами не занимался, а боролся с коррупцией в высшем госаппарате. Так я стал «безнадзорным», а мое назначение – фактически бессрочным. Скажу честно – это меня нисколько не расстроило.

Восьмое марта мы отметили более-менее достойно, с аппаратным размахом. На здании администрации повесили большой плакат, в торжественной обстановке провели награждение передовых работниц. Как и под новый год, мы с Курбацким записали поздравление для прикамских женщин на ТВ, но, в отличие от новогоднего спича, этот ролик снимался и монтировался организованно, заблаговременно, без импровизаций и внезапных озарений. Правда, неугомонный Штейнберг снова проявил творческую инициативу, сняв телепередачу «Женщины губернатора», где засветил и маму, и Элю, и нескольких моих сотрудниц, включая Варю, Людмилу Григорьевну и Надежду Семеновну. За этот опус я сначала хотел закатить Бочкареву строгий выговор, но когда передачу стали хвалить все наперебой, включая папу, Сан Саныча, Шафрана и прочих тонких ценителей искусства, я смягчился.

Более того, я решил устроить своим сотрудницам сюрприз. Днем 7 марта управделами Некипелов в приказном порядке отправил сотрудниц аппарата в парикмахерские, а вечером в столовой администрации было организовано корпоративное мероприятие. Я объявил, что всем женщинам будет выплачена праздничная премия и произнес тост за лучшую половину обладминистрации. Затем блеснули красноречием замы, Пирожков спел фрагмент арии Герцога из «Риголетто», а Некипелов поднял бокал под стихи собственного сочинения: «Нам свыше женщина дана! Гуляй, огромная страна! За женщин наших пью до дна! За женщин тост: «Гип-гип-ура!».

Потом начались танцы. Плэй-лист составил я, исходя из своих вкусов и используя магнитофонные кассеты из личной коллекции. По закону жанра на три быстрых композиции звучала одна медленная. На первый медленный танец я пригласил Людмилу Григорьевну, на второй – Надежду Семеновну.

С Варей, которая выглядела шикарно, я решил не танцевать, дабы не провоцировать ненужные домыслы, но сексапильная секретарша, прилично выпив, сама проявила инициативу и пригласила меня на «белый танец».

Плавное покачивание под роскошную композицию Silent Lucidity группы Queensryche проходило внешне спокойно, но с элементами скрытого противоборства: я держал дистанцию, а Варя ее сокращала, я целомудренно держал девушку за талию, а Варя гладила меня по спине и пояснице, я рассказывал партнерше политические анекдоты, а она шептала, что я очень интересный мужчина, и она давно мечтает познакомиться со мной поближе. Я ответил, что наше более близкое знакомство может произойти только после моей отставки, и то чисто теоретически. Варя обиделась и до конца вечеринки меня игнорировала, полностью переключившись на Шафрана.

Земля и воля

Зима заканчивалась. Было ясно, что область перезимовала успешно. Теперь нужно было готовиться к посевной. Попов, которого я брал с собой в поездки по аграрным районам, был настроен мрачно. Я в сельском хозяйстве ничего не смыслил, но, тем не менее, понимал, что нашей нечерноземной области, находящейся в зоне рискованного земледелия, для поддержания минимального продовольственного баланса в смутное время реформ нужен какой-то мощный импульс. Одним из вариантов решения этой проблемы я видел массовую раздачу земли под частные фермы и садово-огородные участки. Попов был сторонником колхозной системы и крупных аграрных комплексов, но признавал, что без развития огородничества и фермерства полноценного рынка сельхозпродукции не создашь.

Мне составили областную сводку по заявкам на приобретение земельных участков. Заявок оказалось более ста тысяч. Когда мы объявили цену выкупа земли (в среднем за один гектар – пятнадцать тысяч рублей, в окрестностях крупных городов – в десять раз больше), большая часть заявителей отсеялась. Для малоимущих мы ввели рассрочку платежа на десять лет, для всех остальных – на три года. Местные власти, которые начали было кочевряжиться, мы заинтересовали тем, что все платежи за землю оставляли в районных бюджетах. Особо несговорчивых суровый Попов уламывал административно. Дело пошло. За несколько недель было продано десять тысяч участков. Наиболее активные районы уже в первом квартале выполнили годовой план по поступлению средств в бюджет, и ненадолго перестали просить у меня денег.

31 марта я поехал в Москву и, наряду с другими главами регионов, подписал Федеративный договор, который стал частью российской конституции. Торжественное и значимое событие было омрачено строптивостью ряда субъектов федерации. Татарстан и Чечня от подписания договора отказались, Башкортостан и Тюменская область подписали, оформив при этом особое мнение по ряду принципиальных позиций, свои оговорки зафиксировали Санкт-Петербург, Ленинградская и Калужская области. Я был уверен, что после этого президент снимет с должности руководителей непокорных территорий, но мой прогноз не оправдался. Эта мягкотелость была однозначно истолкована как слабость федерального центра, и неудивительно, что вскоре сразу восемь крупных и богатых регионов-доноров – Татария, Башкирия, Якутия, Новосибирская, Челябинская, Самарская, Сахалинская и Тюменская области – объявили о переходе на одноканальную систему уплаты налогов. То есть, деньги оттуда шли в федеральный бюджет через местный, и фактически регионы решали, сколько денег перечислять в центр, а сколько оставлять в своем распоряжении. До распада России оставалось всего несколько шагов.

Петя Лузин и его супруга

Одновременно с новым всплеском сепаратизма малоприятные вещи стали происходить во взаимоотношениях двух ветвей российской власти. Председатель Верховного совета России Ризван Байсултанов, по слухам, очень хотевший занять пост премьера и обидевшийся на Ельцина, принявшего другое кадровое решение, начал публично оскорблять руководителей российского правительства. Вслед за этим Верховный совет стал принимать откровенно популистские и, по сути, вредительские решения типа запрета «в целях ограничения темпов инфляции» на изготовление и эмиссию денежных знаков, что немедленно вызвало в стране острейший кризис наличности.

Соответствующим образом российские парламентарии настраивали и региональных. Нашим идиллическим отношениям с Курбацким пришел конец. Корректировка бюджета на второй квартал принималась мучительно – депутаты истерзали Пирожкова настолько, что «железный начфин» слег на две недели в больницу. При общем острейшем дефиците бюджета депутаты настояли на формировании резервного фонда областного совета, неподконтрольного администрации. Мне пришлось согласиться, иначе бюджет был бы попросту зарублен.

Выборы нового состава областного совета ситуацию не изменили, тем более, что депутатский корпус обновился незначительно. Почти единогласно переизбранный спикером Курбацкий на открытую конфронтацию не шел, но, сохраняя внешнюю лояльность и контактность, регулярно давал мне понять, «кто в облсовете хозяин». На пост вице-спикера Николай Васильевич неожиданно для всех выдвинул Петю Лузина из фракции «Объединенные демократы».

Лузин, мой старый знакомый и сосед по дому, был типичным семидесятником, бардом, «кухонным» диссидентом, да еще и доктором физматнаук. И именно этот интеллигент-тихоня, ходивший на заседания в неизменном коричневом свитере грубой вязки, едва обжившись в своей новой роли, стал главным критиком администрации в областном совете. Я пригласил Петю к себе в гости, напоил коньяком и популярно объяснил, что так по-свински вести себя нельзя, что это неприлично и деструктивно. Лузин быстро опьянел, с большинством моих тезисов согласился и сказал, что он меня любит, уважает и желает всяческих успехов.

Я успокоился ровно до следующего заседания областного совета, когда Петя в пух и прах разгромил налоговые инициативы администрации, заявив, что «местная исполнительная власть в очередной раз проявила свою глубоко антинародную сущность». Вечером того же дня я пришел к Пете домой с твердым намерением набить его бесстыжую бородатую морду. Лузин, оценив ситуацию, спрятался в ванной. Я крикнул, что все равно его достану, плюнул на коврик в прихожей и громко хлопнул входной дверью. После этого Петя ощутимо присмирел, правда, причиной этого стал не страх получить по морде, а ультиматум Петиной супруги, оказавшейся моей ярой сторонницей.

Весна в деревне

Тем временем в Прикамье наступила весна. На юге области начали отключать отопление. Удивительно, но отопительный сезон прошел без сбоев. На радостях я выписал Седых и всей его жилищно-коммунальной команде премию в размере двух должностных окладов. Заговорили о том, что Седых – мой любимчик, и даже Сан Саныч слегка взревновал. Я Стрельникова успокоил:

– Ты, Саныч, при всей своей многоопытности, оказывается, наивный человек. Мое сердце непостоянно, как ветер в мае. Вот обеспечил Седых отопительный сезон – и почет ему, и уважение, и благодарность в трудовой книжке, и денежная премия. А завалил бы участок – уехал бы с позором в родные Осинники. Теперь вот посевная на носу. Обеспечит Попов линейку готовности – честь ему и хвала, не обеспечит – хула и строгий выговор (это в лучшем случае).

Попов готовность к посевной обеспечил. Выступив на двух первомайских митингах, профсоюзном и коммунистическом (как ни странно, более лояльные профсоюзы крыли власть жестче, чем коммунисты), я поехал вместе с Поповым по основным сельскохозяйственным районам. Техника была в строю, посевной материал – в наличии, запас ГСМ, правда, жестко лимитированный, имелся (отдельное спасибо «Каманефтеоргсинтезу»). У фермеров хозяйство тоже было в относительном порядке. Прогноз погоды вплоть до начала лета благоприятствовал. Я решил, что в ближайшее время областной агросектор в моей плотной опеке не нуждается, и после празднования Дня победы полностью сосредоточился на бюджетной проблеме, которая волновала меня все больше и больше. Торжества мы провели достойно и деполитизировано – я специально договорился со Старцевым, чтобы коммунисты не подначивали ветеранов и не отравляли священный праздник партийной пропагандой и агитацией.

Налоги

В бюджетной системе нарастал хаос. Галопировала инфляция, и облфинуправление за ней не успевало, хотя пересчитывало бюджетные параметры ежемесячно. Основной проблемой был дефицит бюджета – следствие налоговых неплатежей. Три из четырех основных налогов – подоходный, НДС и акцизный сбор – худо-бедно поступали (подоходный налог считался «священной коровой», его все были обязаны платить деньгами), но с налогом на прибыль, составлявшим половину доходной части бюджета, было совсем плохо. Неуспешные предприятия погрязли в убытках, успешные проводили основные расчеты по бартеру. Приходилось брать налоги «натурой» – ликвидной продукцией для бартерного фонда, мебелью, компьютерами, бытовой техникой, продовольственными товарами и даже моющими средствами. Цепочка зачетов насчитывала до шести-семи ступеней. Мы подвели под это дело организационную базу – утвердили временное положение о зачетах и создали в финуправлении специальный отдел для проведения зачетов и приема векселей. Называлась новая структура красиво и наукообразно – «отдел финансового рынка и клиринговых расчетов», но к нормальному бюджетному процессу все это, конечно же, отношения не имело.

От лейтенанта до полковника

В Москву я поехал, вопреки своему обыкновению, на два дня – дел накопилось много. В Домодедово меня встречал Агафонов, бывший второй секретарь Прикамского обкома и замзавотделом ЦК КПСС, а ныне – вновь назначенный представитель области при правительстве России. Из аэропорта на новой белой «Волге» с прикамскими номерами мы поехали в полпредство, расположенное в районе Пушкинской площади. Свежеотремонтированное помещение мне понравилось – светло, просторно, уютно и недорого (Агафонов взял офис в аренду у Управления делами президента по минимальной ставке).

Побывав в Минфине у Баринова и Госимуществе у Чубаря, я направил стопы в «Арбатский военный округ» – огромное здание Министерства обороны на Арбатской площади, где совсем недавно появился новый хозяин – генерал армии Ткачев.

Генерал встретил меня сурово:

– У меня всего три минуты. Вертолет ждет.

– Вопрос на две минуты. В Прикамье, в поселок Павловский из Германии передислоцируется танковая дивизия. Военный городок строят турки, работают хорошо, мы все разрешения дали, бумаги оформили, проблем никаких нет. Поскольку танковому соединению нужен большой полигон, мы выделили вблизи поселка территорию необходимой площади, но не прямоугольной, а сложной конфигурации, с преобладанием оврагов, склонов, заболоченных участков и прочих неудобиц, чтобы не трогать леса первой категории, пашню и покосы. Учитывая, что танки грязи не боятся, предлагаю вам согласовать данное решение.

– А чего, нормально. Пусть тренируются ездить по долинам и по взгорьям. Это все?

– В целом да. Хочу дополнительно сообщить, что гарнизону «Солнечный», где базируется ракетно-ядерная дивизия, в соответствии с указаниями вице-премьера Гайдука областной администрацией оказывается необходимое содействие, включая обеспечение продовольственными товарами и предоставление финансовой помощи в виде беспроцентных кредитов. Еще могу сказать, что весенний призыв идет по плану, наряд Генштаба мы, скорее всего, выполним.

– А вот это ты меня порадовал, губернатор! А то ведь некоторым дуболомам толстозадым приходится буквально на пальцах объяснять: тот, кто не хочет кормить свою армию, будет кормить чужую! Молодец! Срочную служил?

– Так точно, два года.

– Где?

– Мурманская область, авиагарнизон Кирк-Ярве, истребительная авиация войск ПВО страны, ТЭЧ полка, авиамеханик первого класса.

– А звание какое?

– Службу окончил старшим сержантом, после учебы на военной кафедре в университете присвоено звание лейтенант запаса, военная специальность – командир мотострелкового взвода на бронетранспортерах.

– Несолидно для губернатора. Будешь полковником. На следующей неделе облвоенком принесет тебе погоны. Ну, все, будь здоров, мне улетать пора.

Клановая солидарность

Вечером я пришел на прием к Гайдуку. Ефим Артурович выглядел гораздо бодрее, нежели во время нашей первой встречи. Недавно он «пережил» совершенно зубодробительный двухнедельный съезд народных депутатов, чихвостивших правительство и добившихся отставки Бутманиса. Пост первого вице-премьера и фактического главы правительства, а значит, полную ответственность за экономику страны, получил Гайдук. Все это вынуждало меня быть лаконичным:

– Ефим Артурович, без долгих предисловий: вопрос один – деньги.

– Вы не оригинальны. Раньше у меня, в основном, зерно просили, а теперь вот деньги.

– Деньги нужны строго целевые. Как вы, наверное, знаете, ввиду истощения промышленных запасов угля, по сути, ликвидируется Кизнерский угольный бассейн, закрывается несколько десятков шахт. Без средств к существованию остается более ста тысяч человек, проживающих в четырех районах области. Федеральная программа еще только формируется, поэтому мы подготовили областную программу. Основных пунктов четыре. Первый и главный – создание новых предприятий и новых рабочих мест. Второй – частичное переселение людей в другие районы области. Это экономически мотивировано – в частности, шахтеры, пройдя минимальную переподготовку, могут успешно работать в калийных рудниках на севере области. Третий – газификация региона. В семидесятые годы Совет министров СССР запретил газификацию угольных бассейнов, поэтому в Кизнере газа нет, хотя совсем рядом проходит мощнейший магистральный трубопровод «Уренгой – Помары – Ужгород». При этом сегодня местный уголь физически заканчивается, и приходится завозить кузбасский, который с учетом транспортировки дороже в несколько раз. Четвертый – экология. Шахты закрылись, но кислые шахтные воды, содержащие огромное количество вредных примесей, никуда не делись. Раньше воды улавливались в специальных отстойниках, сейчас они беспрепятственно попадают в речку Кизнер (из-за этого вода в ней стала красно-оранжевого цвета), а оттуда в Каму. Кое-что доплывает и до Прикамска и до других городов, находящихся вниз по течению Камы. Очевидно, что без помощи федерального бюджета нам все это не осилить. Предлагаю до принятия федеральной программы по реструктуризации угольных бассейнов оформить разовую финансовую помощь. Вот письмо.

– Поможем, чем можем. Что еще?

– Еще мост через Каму. Это федеральная трасса, инфраструктурный объект общероссийского значения. Чтобы стройка не превратилась в безнадежный долгострой, в течение текущего года там нужно выполнить хотя бы минимальный объем работ. При этом я, каюсь, собственной рукой срезал финансирование моста, чтоб выйти на бездефицитный бюджет. Это мое кредо – областной бюджет должен быть реальным, иначе это не бюджет, а узаконенный обман.

– Правильное кредо.

– Спасибо. Ну, так вот, я предлагаю финансировать стройку равными долями из трех источников – областной бюджет, территориальный дорожный фонд и федеральный дорожный фонд. Фонды уже расписаны, но в рамках поквартальной корректировки, думаю, можно выделить средства.

– Да, наверное. Только, пожалуйста, не говорите коллегам, что Гайдук такой сговорчивый. Говорите наоборот: «Гад, деньги зажал!». Это я с вами либеральничаю, потому что вы не обманываете, не просите лишнего, и мозги у вас не набекрень. С другими все гораздо сложнее.

– А у меня другая версия. Это клановая солидарность – вы не можете отказать коллеге. Мы оба работали в экономической журналистике, оба писали диссертацию по хозрасчету, только вы ее защитили, а я, лентяй, на полку положил. Но зато я вас в другом переплюнул: я лауреат премии имени Гайдука, а вы нет!

Льготы не положены

Со Старой площади я пошел в гостиницу «Москва» пешком. Протиснувшись сквозь строй проституток снаружи и внутри здания, я добрался до своего номера и, не раздеваясь, рухнул на кровать. Перед тем, как отключиться, нашел в себе силы позвонить домой – вдруг Эля еще не спит. Эля не спала – ждала моего звонка.

– Мишка, я беременна!

– Оп-па! От кого?

– Свинтус!

– Извини, погорячился. Какой срок определили?

– Восемь недель. Это значит, что рожу в первых числах января.

– Новогодний подарок, значит. Козерог. Это хорошо.

– Или Козерожка.

– Нет, мы хотим Козерога. В общем, поздравляю и тебя, и себя!

Получив такое известие, заснуть я не смог, поэтому спустился в вестибюль и купил в круглосуточном буфете бутылку водки в качестве снотворного. Пока я расплачивался, ко мне подошла одна из проституток.

– Мужчина, угостите водочкой.

– Легко. Бери стакан.

– Здесь как-то несолидно. Может быть, в номере?

– В номере супруга спит, будить жалко.

– Ну, тогда давайте здесь.

Я докупил плитку шоколада для дамы и пакет томатного сока для себя. Сели, выпили.

– Наврал про жену?

– Наврал.

– Почему не хочешь меня? Денег нет или импотент?

– Хуже. Губернатор.

– А губернатор не человек?

– Человек, но с ограниченными возможностями и неограниченной ответственностью.

– Да будет заливать-то! Видала я тут вашего брата – не одного и не двух.

– Нет, это, наверное, не губернаторы были, а вице-губернаторы. Они, когда в Москву приезжают, для солидности губернаторами представляются.

– Шутник?

– Работа такая – без шутки никак нельзя.

– Даю скидку пятьдесят процентов.

– Мне льготы не положены. Извини, я немного подустал сегодня, а завтра трудный день. Спокойной ночи!

Солидно и с размахом

Наступило лето, закончился отопительный сезон на северах и учебный год в школах, в основном завершилась посевная и начался период массовых отпусков. И еще произошли очередные перестановки в правительстве. Гайдук стал и.о. премьера, появился новый министр энергетики и вице-премьер по ТЭКу – бывший глава концерна «Росгазпром» Чернавин. Сразу вслед за этим в топливном секторе началась активизация. В Прикамье приехал Вагиф Алескеров, уже не первый заместитель министра, а президент нефтяного госконцерна «РУСойл», названного по первым буквам трех базовых нефтепромыслов компании в Западной Сибири – Радостный, Увай и Сагалым. Концерн объединял еще несколько нефтеперерабатывающих заводов, крупнейшим из которых был «Каманефтеоргсинтез». Алескеров пошутил, что Прикамье для концерна – тоже базовый регион, но «ПРУСойл» будет звучать непатриотично.

Мы с Вагифом Юнусовичем съездили на завод и подписали протокол о сотрудничестве. Документ формализовал сложившиеся тесные отношения между заводом и обладминистрацией – завод, возглавляемый российским депутатом и твердым «ельцинистом» Бахаревым, исправно подпитывал бюджет и бартерный фонд, а мы в меру сил помогали заводу решать различные социальные задачи, в частности, расселять поселок Январский, оказавшийся в санитарной зоне предприятия после его реконструкции и расширения.

Несмотря на классическую трудовую биографию (пришел на завод пацаном, за четверть века вырос до руководителя), Бахарев резко отличался от других ярких представителей прикамского директорского корпуса. Он никогда не врал, не прибеднялся, не «плакал в жилетку», и все заводские вопросы решал самостоятельно. Для меня это было особенно ценно. Я, как и все российско-советские руководители, нес тяжкий крест тотального иждивенчества: все говорят «дай», никто не говорит «возьми». Бахарев был из тех, кто не брал, а давал. Бензин, дизтопливо, авиакеросин, вакуумный газойль, битум, кокс, моторные масла и прочие дефицитные ресурсы, которыми я затыкал зияющие бреши «бартерной экономики» региона.

Бахарев – руководитель самого богатого предприятия области, еще с советских времен имевшего крупные валютные лимиты был очень скромным человеком – одним из тех, для кого материальный стимул не является основным.

Вскоре после визита Алескерова Бахарев пришел ко мне на прием.

– Михаил Георгиевич, «РУСойл» готовится к акционированию – примерно через полгода ждем соответствующего указа президента. Ну, а потом компания планирует расширяться. В первую очередь, смотрим, на прикамскую нефтянку – и на добычу, и на сбыт.

– И смотрите себе на здоровье, за просмотр пока денег не берут.

– А какова ваша позиция?

– Моя позиция скорее отрицательная – я против монополизма. Но раз государство дает вам такую возможность, действуйте. Все равно лакомый кусок кто-нибудь да скушает. Не вы, так кто-то другой. Лучше уж вы – я вас хотя бы знаю.

– Спасибо.

– «Спасибо» – это мало. Я даю вам зеленый свет только в том случае, если «РУСойл» возьмет на себя жесткие обязательства по налоговым платежам, экологии и производственной безопасности. При этом налоги должны по максимуму оставаться в регионе. Кроме того, необходимо обеспечить ежегодный топливный кредит для посевной, поставки в бартерный фонд, контроль за ценами и уровнем рентабельности при реализации ГСМ, развитие производства и инфраструктуры, геологоразведку отдаленных территорий и создание новых рабочих мест. Кстати, все это и в интересах самой компании, если, конечно, вы намерены работать солидно, цивилизованно и с размахом.

Шикарная девушка

Я составил график летних отпусков для замов с тем расчетом, что каждый уходит не больше, чем на две недели, и отпускные периоды у них не пересекаются. Перед уходом в отпуск Стрельников предложил это дело отметить:

– Смотри, Георгиевич, сколько поводов – мой день рождения, отпуск, конец квартала, конец полугодия – самого трудного, наверное. А у тебя тоже дата – девять месяцев при должности.

– Намекаешь на то, что пора вылезать из чрева власти?

– Фу, как физиологично. Я намекаю, что надо нам большим дружным коллективом выбраться на природу, на волю, в пампасы, выпить, закусить, сплотиться и возрадоваться жизни. Вон на 8 марта как славно погуляли, а теперь будет еще лучше – солнце, воздух и вода. Я договорился с начальником пароходства – он за смешные деньги предоставляет прогулочный пароходик, мы плывем по Каме, поем песни, а потом на зеленой стоянке (проверено – клещей нет!) купаемся, жарим шашлык, пьем водку, пляшем фокстрот и играем в бутылочку. Красота!

В общем, все так и получилось, кроме игры в бутылочку. Впрочем, без эротического подтекста не обошлось. На зеленой стоянке после очередного омовения в Каме, Варвара, облаченная в максимально откровенный купальник, плюхнулась на травку в непосредственной близости от меня. Похвалив мои плечи, бицепсы, волосатую грудь и отсутствие живота, Варя заметила, что ее муж мне и в подметки не годится.

– Странно, он же спецназовец. Явно здоровее меня.

– Кусок мяса. К тому же полнеть начал. К тому же в постели…

– Варя, давай договоримся: постельная тема для нас с тобой закрыта!

– Но почему?

– Варя, я не дебил, и в полной мере оцениваю твою красоту. Ты шикарная девушка, щелкни пальцами, и все мужики областной администрации и ее окрестностей станут твоими. Но пойми, служебный роман между нами невозможен. Во-первых, у меня жена (кстати, как ты знаешь, беременная) и ребенок. Во-вторых, вот такой я странный отщепенец, что стремление сохранить свою репутацию – и человеческую, и политическую – у меня гораздо сильнее «основного инстинкта». В-третьих, я считаю связь шефа с секретаршей ярким примером пошлости и дурновкусия.

– А в обкоме это считалась нормальным…

– И где теперь ваш обком? В общем, считай, что я тебя люблю платонической любовью. Ты хороший человек и отличный работник, и я не хочу, чтобы морально-этические разногласия развели нас по разным углам. А теперь давай выпьем и залакируем это дело.

Работа и застолье

Отдых с коллективом на природе навел меня на идею проведения выездного семинара с участием руководителей подразделений областной администрации и глав всех городов и районов Прикамья. За два дня плотной работы (и плотных застолий) в загородном пансионате «Усть-Речка» я узнал свои кадры лучше, чем за весь предшествующий период. Некоторые мужики показались мне перспективными, и я дал указание Стрельникову готовить кадровый резерв из местных глав. Сан Саныч обиженно покачал головой:

– Задумал нас прогнать что ли?

– Вроде нет пока, но, когда прогоню, у меня в распоряжении должна быть полная картотека по персоналиям и полное понимание, кто во что горазд. Надо подбирать и расставлять кадры на научной основе, быстро и технологично. А если ты не знаешь, как работать с резервом, найди какого-нибудь старого хрена из орготдела обкома, пусть он тебе все расскажет и покажет.

«Усть-Речка» мне понравилось, и я, предварительно сплавив ребенка родителям, отправил туда Элю бороться с ранним токсикозом. Пару раз приехав к ней на выходные, я вдруг проникся сумасбродной мыслью – а что, если мне взять дней десять в счет отпуска и махнуть с Элей к родителям на дачу? Стрельников, который к тому времени свой отпуск уже отгулял, эту идею поддержал с большим энтузиазмом. Передавать Сан Санычу полномочия я не стал, договорившись, что раз в два дня Коля (при необходимости – вместе с Людмилой Григорьевной) будет привозить мне губернаторскую почту. Так я вырвался на природу.

Неперспективная деревня

Дачу – деревенский дом и участок в десять соток – родители купили десять лет назад. С тех пор дом был капитально отремонтирован, а участок расширен, благоустроен, засажен цветами, ягодными кустарниками и фруктовыми деревьями. Впрочем, землю прирезали и обихаживали все дачники в деревне Ива, где до прихода горожан царило запустение. Еще в начале шестидесятых годов здесь было более двухсот дворов, но в ходе очередной аграрной реформы Ива получила печальный статус «неперспективной деревни», и тридцать лет спустя здесь осталось всего с десяток домовладений. Местных, коренных жителей в деревне уже не было – все дома занимали горожане и фермеры, прописанные либо в Прикамске, либо в соседнем селе Новоматвеевском.

Трудно сказать, в чем состояла неперспективность Ивы в глазах советского сельхозначальства, но природа здесь была роскошная – широкая Кама, делающая живописный плавный изгиб, впадающая в нее маленькая речка Ива с тихими и теплыми заводями – идеальное место для купания, рыбалки, лодочной стоянки и полоскания белья. Пологие холмы, густой смешанный лес с грибами и ягодами – в общем, тишь, гладь и божья благодать. Несмотря на близость к городу (чуть более полста километров по прямой), промышленность и крупное сельскохозяйственное производство здесь отсутствуют. Кроме того, в силу специфического рельефа и «розы ветров», погода в Иве всегда более теплая и сухая, нежели в Прикамске.

Будучи законченным урбанистом, природу, тем не менее, я люблю. Однажды летом после окончания девятого класса мы с одноклассниками пошли в поход по северу области. Я тогда ужасно измучился, поскольку, как самый здоровый, тащил два рюкзака – разгрузил коллегу, простудившегося и резко обессилевшего на второй день похода. Тем не менее, когда на исходе очередного марш-броска, забравшись на вершину холма и протерев залитые потом глаза, я увидел предзакатную гористую панораму, то ойкнул от восторга и начал истошно голосить, вызывая долгое раскатистое эхо. Вдоволь накричавшись, я сказал доходяге Гоше, который плелся вслед за мной: «Знаешь, на что похожа любовь к нашей родине? На любовь к девушке, непутевой, но красивой и душевной, которую любят не за ум, а за красоту и доброту».

Я вспомнил этот нечаянно родившийся пятнадцать лет назад афоризм на коммунистическом митинге 1 мая, когда меня в жесткой форме обвинили в «патологическом антипатриотизме, граничащем с изменой Родине». Я тогда завелся и начал в ответ наезжать на коммунистов, которые «патриотично» уничтожили вековые устои, разрушили храмы и истребили цвет русской нации. Потом, немного успокоившись, я вспомнил и перефразировал свой юношеский тезис: «Я люблю свою родину, потому что родился на этой земле и считаю ее самой красивой и доброй; и я никогда не причиню ей зла!». Высказался я искренне, и поэтому митингующие мне поверили, и, несмотря на идеологическую рознь, вяло и нестройно поаплодировали.

Реакционер Вова

Совокупность тишины, свежего воздуха, мягкого августовского солнца, уютной прохлады бревенчатого дома, чистой родниковой воды и сытной маминой стряпни привела к тому, что первые два дня я только ел и спал. Слегка кружилась голова, заплетался язык, было ощущение, что я все время немного подшофе. Родители и Эля, надо отдать им должное, к моему растительному существованию отнеслись терпимо. Когда я, наконец, оклемался, то в качестве подсобного рабочего поступил в распоряжение плотника Вовы, реконструировавшего по маминому проекту крыльцо, сени и летнюю кухню.

Вове было под семьдесят, выглядел он как за восемьдесят (его сильно старили седая клочковатая борода, беззубый рот и постоянный надсадный кашель курильщика с шестидесятилетним стажем), но работал быстро и аккуратно. У Вовы имелись паспорт с пропиской в Новоматвеевском, пенсионная книжка и удостоверение участника Великой Отечественной войны, но не было собственного жилья. Еще весной его сожительница Аза Кирилловна выгнала Вову из дома за беспробудное пьянство и недостойное поведение, и теперь плотнику негде было жить. Податься к детям у Вовы возможности не было – дочь не желала его видеть, а сын сидел на зоне, мотая длительный срок за разбой. Информация о Вовиных житейских невзгодах была получена из третьих рук – тема сложных отношений с детьми и Азой Кирилловной воспринималась Вовой болезненно и поэтому считалась нежелательной для обсуждения. Я соблюдал этикет вплоть до того момента, когда Вова зло и матерно наорал на меня по совершенно пустяковому поводу – я неправильно подал ему топор.

– Вова, ты бы пасть свою беззубую заткнул, а?! Я тебе не мальчик!

– Ты шнырь, а я деляга, поэтому орать завсегда имею право. Могу также и подзатыльник дать, и пенделя!

– Ничего ты не можешь, бомж несчастный!

Я осекся, но Вова не обиделся, а наоборот, рассмеялся.

– Бабских сплетен наслушался, Миха? Несолидно. Я не бомж, а сезонный рабочий. До снега молотком постучу на подрядах, а на зиму у Захарки устроюсь, буду дачу сторожить – уже договорился.

– Ну, хорошо, не бомж, а люмпен-пролетарий.

– И снова ты неправ. Думал, я слов хитрых не знаю? Ошибаешься – и на политзанятиях мы сиживали, и политинформации делали, и зачеты сдавали по марксизму-ленинизму. Правда, давно это было – твои родители еще в школу, небось, не ходили, когда я «Краткий курс» наизусть учил. Так вот, мой юный друг, люмпены в городе по помойкам шарятся, а я – человек сельский, мастеровой, прописку имею, пенсию получаю повышенную, и каждую неделю в баню хожу!

– Убедил, Вова, признаю твой высокий статус, беру «бомжа» обратно, извини.

Короче, с Вовой мы подружились и сработались. Без криков, конечно, не обходилось, но в целом отношения были конструктивными – настолько, что как-то во время перекура Вова позволил себе затронуть еще одну запретную тему.

– Слышь, Миха, говорят, ты в городе большой начальник?

– Наслушался бабских сплетен? Не в городе, а в области.

– Председатель исполкома, что ли?

– Губернатор.

– Сильно! Кабинет большой?

– С комнатой отдыха и санузлом – больше сотки. С приемной – полторы.

– А в приемной секретарша, небось, сидит, фифа этакая расписная?

– Две фифы. Одна из них почти твоего возраста. Кстати, завтра она приедет сюда с документами, могу познакомить.

– А на чем приедет?

– На служебной «Волге».

– Ну, ты живешь, паря! Малина! Нравится, поди, такая работа?

– Нет.

– Почему?

– Долго объяснять.

– А чего не уходишь?

– Еще дольше объяснять.

– А мне и не надо ничего объяснять – не первый год на свете живу. Плохой ты начальник.

– Согласен.

– А почему плохой, знаешь?

– Знаю.

– Ни хрена ты не знаешь! А я тебе скажу, балбесу, глаза-то открою.

– Открой, сделай одолжение.

– Хороший начальник, Мишаня, в кресле своем сидит как влитой, он власть любит, он знает, для чего власть нужна! Власть эта ему тяжеленько досталась, и он за нее кому хошь горло перегрызет!

– А для чего власть нужна?

– Для власти. Власть хороша сама по себе.

– Довольно примитивное объяснение.

– Сам ты примитивный! Ясно, что власть нужна, чтобы народ в узде держать – это и козе понятно. Но в России власти всегда гораздо больше, чем нужно. Поэтому отдельные придурки, вроде тебя, как бы о народе пекутся, одновременно этого народа опасаясь и поводья придерживая, а большинство во власти только о ней, родимой, и думает.

– Согласен, раньше было так, но сейчас другие люди и другое время.

– Сейчас безвременье. Настанет время, и снова будет так, как я сказал, как в России испокон веку заведено. А ты хоть умри в своем огроменном кабинете – соплей обуха не перешибешь! Поэтому либо уходи и не мучайся, либо начинай к власти относиться, как положено – с почтением. И себя блюсти не как замухрыжку и лошадку рабочую, а как властителя и повелителя всея земли прикамской, едрена мать! Вот тогда тебя будут уважать и бояться. И сам ты будешь важный, толстый и довольный жизнью. И родители твои – золотые люди – за тебя спокойны будут.

– Вова, а ты у нас политолог, оказывается. Этакой реакционно-консервативной направленности.

– Не пугай словесами-то! Я жизнь знаю, а ты нет. Все, побазарили, и будя, за работу пора. Молоток подай, губернатор хренов!

Кибуц Ребекки Гантваргер

Как я и анонсировал Вове, на следующий день из города приехала Людмила Григорьевна с пухлой папкой текущих бумаг и ворохом карточек с просроченными контрольными поручениями. Лето, солнце, жара, отпускное настроение – вот народ и расслабился. Я распорядился объявить должникам дисциплинарные взыскания. Выговор получили все замы (Вахрушев – строгий выговор), и даже сверхаккуратный Пирожков не избежал замечания.

Разобравшись с почтой, я пригласил Людмилу Григорьевну и водителя Колю на обед, в ходе которого состоялось трогательное знакомство моей секретарши и моей мамы.

– Вы знаете, Людмила Григорьевна, вот именно такой я вас и представляла!

– А я – вас, Ребекка Иосифовна!

– Очень вам рада, очень хорошо, что приехали! Мы столько раз говорили с вами по телефону, и вот, наконец, познакомились очно!

Я навострил уши, а после обеда, проводив гостей, призвал маму к ответу. Мама немного посопротивлялась, а потом призналась, что регулярно звонит Людмиле Григорьевне, чтобы справиться о моем самочувствии, настроении, и т. д.

– А у меня ты спросить не можешь?

– Не хочу тебя отвлекать от работы. А вечером, когда ты приходишь домой, я уже, как правило, сплю.

– Впредь звонить Людмиле Григорьевне запрещаю категорически! Звони мне, Эле, но дергать секретаршу с этими глупостями не смей! У нее, между прочим, тоже работы полно!

Через пару дней меня ждал еще один малоприятный сюрприз – почту привезла Варвара, одевшаяся как на пэтэушную дискотеку и вызвавшая фурор среди окрестных мужиков, включая Вову. Я хотел было спровадить незваную гостью по-быстрому, но хлебосольная мама меня опередила и пригласила Варю и Колю за обеденный стол. Папа тут же начал кокетничать с Варварой, рассказывать еврейские анекдоты, я подхватил мажорную тему, но успел зафиксировать пару тигриных взглядов, коими обменялись Эля и Варя.

После обеда визитеры откланялись, я вызвался их проводить, и на прощание сказал Варваре:

– Если ты еще раз сюда припрешься, да еще в таком виде, заставлю поливать кусты навозной жижей!

– В кустах надо другими делами заниматься.

– Варвара, нарываешься на серьезную грубость!

– Извините, но вы зря на меня кричите. Людмила Григорьевна взяла отгул, вот я и приехала. Больше не приеду, можете не волноваться. Салют!

Твердо решив по выходу из отпуска устроить нахалке предметную взбучку, я пошел объясняться с Элей. К моему глубокому удивлению, экзальтированная Эвелина Гургеновна восприняла появление Варвары спокойно:

– Девица явно подбивает клинья, но у тебя с ней ничего нет.

– А может, есть?

– Нет. Девушка не в твоем вкусе – блондинка, без изюминки. И ростом маловата, и комплекцией не вышла, а тебе нравятся дылды вроде меня.

– У творческих людей вкус – не застывшая, а развивающаяся субстанция. Впрочем, ты молодец, все понимаешь правильно. Видимо, это беременность влияет – ты стала мудрей и рассудительней.

Сюрпризы на этом не закончились. Еще через два дня Коля привез не Людмилу Григорьевну и не Варвару, а самого Сан Саныча Стрельникова. Практических вопросов у первого зама было немного – Стрельников приехал в гости не ко мне, а к отцу.

– Жора, ты просто не представляешь, как мне надоело возиться с твоим отпрыском! Нет, чтобы тебя назначили вместо него!

– Ты не просек, Саня: сначала-таки предложили мне, а когда я отказался, вспомнили про Полещука-младшего.

Папа и вправду гораздо больше меня походил на начальника: он был выбрит, а я нет; он вальяжно командовал: «Миша, бикицер», а я был молчалив и сосредоточен; он, ссылаясь на радикулит, отлынивал, и поэтому разгуливал в чистом тренировочном костюме, а я, с утра занимавшийся косьбой, колкой дров и окапыванием грядок, был в поту, пыли, старых шортах и кедах на босу ногу.

– Жора, а парень-то твой, оказывается, в тебя пошел. Он нас припахивает немилосердно, а ты – его.

– Ничего-ничего, пусть поработает физически, не все же время чесать языком и раздавать ценные указания. Вон в Израиле, я читал, мэры и министры почитают за честь поработать в кибуцах. Будем считать, что у нас тут тоже кибуц – имени Ребекки Гантваргер.

Дел в «кибуце» действительно было много, а работники один за другим выходили из строя: у папы – радикулит, у Эли – токсикоз, у Вовы – запой. Так и прошел весь мой краткосрочный отпуск – в трудах праведных. Мышцы гудели, мозоли ныли, конечности, искусанные комарами и мошкой, чесались, зато голова стала пустой, звонкой и безмятежной, что, собственно, и требовалось.

Национальный вопрос

На работу возвращаться не хотелось, но пришлось. В администрации было пустынно – середина августа, пик отпускного сезона. Поэтому в связи с резким уменьшением количества «вермишели», у нас с Сан Санычем, наконец, дошли руки и до идеологии. В частности, мы сформировали постоянно действующую комиссию по межконфессиональному и межнациональному диалогу с участием религиозных лидеров Прикамья и руководителей национально-культурных обществ. Возглавил комиссию Седых как человек верующий, коренного прикамского происхождения, да еще и неплохо владеющий разговорным татарским языком – по молодости работал в бригаде горнорабочих, где было много татар.

На первом же заседании комиссия разбирала громкую бучу – местные азербайджанцы сильно обиделись на статью в «Вечерке», обвинявшую их в организации массовых квартирных краж в Прикамске. Дотошный Седых провел служебное расследование и выяснил, что журналисту дали неверную информацию: наплыв домушников был обусловлен тем, что в окрестностях города появился табор среднеазиатских цыган. Милиция провела профилактическую работу, и табор откочевал в сторону Екатеринограда. Газета опубликовала опровержение и извинение, а руководитель азербайджанской общины профессор Аллахвердиев выступил по телевидению с заявлением, в котором подчеркнул, что Азербайджан должен ассоциироваться у населения Прикамья не только с рыночными торговцами фруктами и цветами, но и с Низами Гянджеви, Нариманом Наримановым, Кара Караевым, Таиром Салаховым, Муслимом Магомаевым, Фарманом Салмановым и Тофиком Бахрамовым. На этом конфликт был улажен, а комиссия показала свою эффективность, в связи с чем на заседании областного штаба я объявил Седых благодарность. По этому поводу Сергей Викторович сильно воодушевился.

Религия

Вскоре, проявив личную инициативу, Седых представил меня новому пастырю православной общины области, архиепископу Прикамскому и Усольскому Аристарху. Уважая сан и возраст владыки, я сам приехал к нему в резиденцию. Аристарх тепло поблагодарил меня за заботу о нуждах церкви и верующих, на что я ответил, что закон о возврате церковной собственности на территории Прикамья будет неукоснительно соблюдаться и впредь. Аристарх похвалил меня еще раз и перешел, по-видимому, к главному:

– Михаил Георгиевич, почаще вам в церкви бывать надо бы.

– Я и так бываю. Когда езжу по области, всегда посещаю местные храмы.

– Я не об этом. Это визиты хозяйственные, или, скажем так, экскурсионные, а я говорю о молитвенных.

– Извините, владыка, но я молиться не буду. Я наполовину еврей, некрещеный, и к тому же агностик.

– Простите, не понял.

– Когда я был в Штатах, меня там постоянно спрашивали, какой я веры. Я отвечал: атеист. Мои собеседники хватались за голову и говорили, что «атеист» – ругательное слово, типа «сатанист», что атеистов в Америке не берут на работу, что бога нельзя отрицать, и, если человек не религиозен, то он агностик, считающий наличие или отсутствие высшего разума непознанным и недоказуемым.

– И вы с этим согласны?

– Да. Я глубоко уважаю любую религию, тем более православную как религию большинства населения России и Прикамья. Я считаю крайне важным возвращение людей к вере, восстановление церкви как полноценного и влиятельного общественного института, но сам я в бога не верю.

– Почему?

– Не знаю. Можете считать это родимым пятном коммунистического воспитания. Я считаю, что бог жизненно необходим тем, кто одинок, неправедно обижен или глубоко несчастен. Вера в высший суд, в рай для праведников и ад для грешников – это кнут и пряник для людей, которым некогда и незачем глубоко копать. Я не верю в загробную жизнь, но при этом стараюсь в жизни бренной быть приличным человеком, жить и работать не за страх, а за совесть. Иногда получается, иногда нет, но я стараюсь, честное слово. И буду стараться.

– Вы говорите о тех, кто «неглубоко копает». А как же, например, крупнейшие ученые, лауреаты Нобелевской премии? Большая половина этих людей – верующие.

– Я не претендую на истину, и свое мнение никому не навязываю, а уж вам – тем более. Уверен, что в теологической дискуссии вы меня быстро положите на обе лопатки, но это отнюдь не означает, что я с вами соглашусь.

– То есть, вы исключаете свой приход в лоно церкви?

– Да. Более того, признаюсь, что богоискатели-конъюнктурщики, моментально перепрыгнувшие из коммунистической ортодоксии в религиозную, мне неприятны. Как говорил один популярный киногерой: «Отказ от своих убеждений всегда дурно пахнет». А вообще-то, подобные философские споры в последнее время для меня очень непривычны. Я уткнулся в бытовуху, по уши увяз в проблематике сугубо материалистической. Поэтому давайте лучше поговорим о чем-нибудь более насущном – например, о ремонте передаваемых епархии церквей.

Контроль

Вечером, когда рабочий график был исчерпан, в кабинет вошла необычно серьезная Варя, плотно закрыла дверь, закрыла жалюзи на окнах, прибавила громкость радиоприемника, села в гостевое кресло и колюче взглянула мне в глаза.

– Михаил Георгиевич, как вы относитесь к госбезопасности?

– Никак не отношусь.

– Я серьезно.

– Если серьезно, то плохо.

– А они к вам?

– Думаю, отвечают взаимностью.

– Вы правы. И еще просвечивают вас насквозь.

– То есть?

– В кабинете установлена прослушка. Плюс еще стучит «добровольный помощник» – Людмила Григорьевна.

– Откуда ты знаешь?

– О прослушке муж по пьянке проболтался. Помните, мы здесь как-то поездку на теплоходе вспоминали, посмеялись немного, а на следующий день супруг мне скандал закатил, причем предметный: знаю, мол, о чем вы там с шефом наедине хихикаете.

– И про Людмилу Григорьевну муж сказал?

– Нет, конечно. Я ее сама вычислила. Объективные данные прослушки по ихним правилам должны дополняться агентурными. Вот я и присмотрелась к бабе Люсе повнимательнее. Она роется в вашем столе, суется без надобности в комнату отдыха, в общем, проявляет нездоровое любопытство. Еще она, помимо ведения контрольных карточек, фиксирует у себя всю входящую и исходящую почту, включая ту, что прошла через меня. Документооборот и картотеку ведет канцелярия, она же отслеживает движение бумаг, хранит подлинники, и т. д. Зачем секретарю вести параллельный учет? Я спросила об этом у Людмилы Григорьевны, и она ответила, что так было принято в облисполкоме. Это неправда – у нас в обкоме такого не было, а облисполкомовская система делопроизводства в точности копировала нашу. Допустим, я чего-то не знаю, поэтому я специально уточнила у старых облисполкомовцев, и они подтвердили мою правоту. Спрашивается, зачем Людмила Григорьевна мне соврала?

– Все это не факты, а фактоиды.

– Нет, факты. Есть еще и более мелкие фактики и нюансы, которые трудно сформулировать. И еще интуиция, которая меня, как правило, не подводит.

– Варя, все равно это очень зыбко. Я не верю в непорядочность и нелояльность Людмилы Григорьевны. У тебя с ней какой-то личный конфликт?

– Раньше я ее уважала, теперь ненавижу. То, что она делает – подлость в чистом виде. Вместо того чтобы отправить на пенсию, вы взяли ее на работу, дали серьезные поручения, повысили зарплату, а она вас так отблагодарила, сука старая! Извините.

– Если твои факты подтвердятся, Людмила Григорьевна будет немедленно уволена. Если не подтвердятся, уйдешь ты. Согласна?

– Согласна.

– Продолжаешь настаивать на своей правоте?

– Продолжаю.

– Почему ты решила мне об этом рассказать?

– Вы пашете как черт, не за деньги, не за кресло, не за славу – просто потому, что так надо. Пепеляев, мой бывший шеф, работал в десять раз меньше, но имел все, о чем рядовой совок мог только мечтать, а на людей, на область ему было наплевать. При этом гэбуха не имела права даже близко к нему сунуться! Чекистам было категорически запрещено следить не только за первым секретарем, но даже за сраным обкомовским клерком! Обком был неприкосновенен – не ГБ контролировала партию, а наоборот. И хотя нам на юрфаке этого не говорили, мы знали – это закон! А теперь что? Вас, губернатора, хозяина области, эти подонки обложили как медведя в берлоге! Это беспредел!

– Варя, вызови, пожалуйста, Шебалина, прямо сейчас. Скажи ему, что разговор очень срочный, важный и нетелефонный.

Шебалин приехал через пятнадцать минут.

– Генерал, извини за экстренный вызов. Произошло ЧП. Есть непроверенные, но достаточно веские данные, что областное управление безопасности меня «пасет». Подслушивающее устройство, возможно, установлено в кабинете. В качестве агента-стукача выступает Людмила Григорьевна. Прошу проверить.

– Ну, с прослушкой мы попробуем разобраться, а вот с Людмилой Григорьевной сложнее.

– И, тем не менее, прошу взять Людмилу Григорьевну под плотное наружное наблюдение и поставить «жучка» на ее квартирный телефон – вряд ли она звонит в ГБ с работы. Всю ответственность за возможные последствия беру на себя. Ты меня знаешь – подставы не будет.

– Ну и задачку ты мне подкинул… Не исключено, что «контора» действует с санкции свыше, и тогда… Ладно, не будем о грустном. Придумаем что-нибудь.

– Секретаршу прошу взять под контроль немедленно. Когда выяснишь ее причастность или непричастность к слежке, займешься «жучками».

Три «жучка»

Интрига продержалась всего два дня – до того момента, когда Шебалин принес мне распечатку одного из телефонных разговоров Людмилы Григорьевны и данные наружного наблюдения. Телефонный звонок был коротким – некий мужчина продиктовал секретарше почтовый адрес и повесил трубку. Рапорт наружки был более объемист и содержателен: сегодня днем, сразу же после работы, Людмила Григорьевна опустила в почтовый ящик на главпочтамте письмо. Сыщики его изъяли, сверили адрес, вскрыли конверт и обнаружили краткий отчет о текущей работе губернатора за прошедшую неделю, реестр корреспонденции и перечень посетителей с указанием времени, продолжительности и темы беседы. Отчет был приложен к рапорту.

– Четко работаете, генерал. Технари здесь? Пусть заходят.

«Жучки» обнаружили быстро – один был установлен в стене за плинтусом прямо за моей спиной, второй – за панелью навесного потолка над столом для совещаний, третий – за диваном в комнате отдыха. Все устройства были однотипными. Два «жучка» Федосеев увез на экспертизу, один остался у меня. Когда милиционеры ушли, Варя вызвала из дома Людмилу Григорьевну. Такие вызовы случались и раньше, так что подвоха Людмила Григорьевна не заподозрила. Она спокойно вошла в кабинет, села и вынула блокнот для записей, как делала обычно.

– Добрый вечер, Людмила Григорьевна. Спасибо, что пришли – я вас целых семь часов не видел, соскучился. Надо бы распоряжение подготовить. Записывайте: «Уволить Кашкарову Л.Г. по собственному желанию с 29 августа 1992 года. Номер, дата, подпись».

– Михаил Георгиевич, Кашкарова – это я.

– Да, вашу фамилию я знаю, а вот оперативный псевдоним пока нет. Но ведь тайное всегда становится явным, правда? Вот, почитайте.

Я положил на стол отчет наружки. Людмила Григорьевна побледнела и начала судорожно тереть лоб.

– Не переживайте, я не собираюсь устраивать аутодафе. Можете забрать этот отчет себе, на добрую память. Пишите заявление об уходе по собственному желанию с сегодняшнего дня, забирайте ваши личные вещи и уходите. Немедленно. И никогда больше не появляйтесь в этом здании. Обходной лист заполнит Варвара, а окончательный расчет вам пришлют почтовым переводом.

Кашкарова дрожащей рукой написала короткое заявление, которое я тут же завизировал.

– Михаил Георгиевич, извините меня, если можете. Простите старую дуру. Черт меня попутал. Я не знала…

– Людмила Григорьевна, у этого «черта» есть конкретная фамилия, звание и должность. Кто конкретно вас склонял к сотрудничеству? И с кем вы контачите в «конторе»? Кстати, можете не отвечать, вы не на допросе. Все равно ведь узнаю.

– Я общалась там только с одним человеком. Его зовут Иван Герасимович. Фамилия… ой, сейчас не вспомню, извините, мозги заплетаются. Звания не знаю – он всегда в штатском был. Солидный такой, седоватый, в возрасте…

– Почему вы согласились стучать?

– Мне сказали, что это в ваших интересах, в интересах области. Что вы молодой, неопытный. Что можете наделать больших ошибок, и нужно иметь возможность своевременно их предотвратить и исправить.

– И что вы таким образом исправили?

– Я не знаю. Мне не говорили, куда направляются мои отчеты, и что происходит потом. Я только информировала, и все.

– У меня тоже все. Можете идти.

Холодок

В девять часов утра следующего дня в администрацию по моему вызову явился начальник Прикамского регионального управления Министерства безопасности России генерал-майор Вылегжанин. До этого мы общались эпизодически, в сухой и деловой манере. Я привлек чекистов к контролю бартерных сделок, ввел их представителя в тендерный комитет и прикомандировал сотрудника органов к отделу внешнеэкономических связей для курирования экспортных сделок оборонных предприятий и «просеивания» иностранных делегаций, зачастивших в гости к прикамским оборонщикам. Как и военным, мы ежемесячно выделяли гэбешникам бюджетное финансирование на неотложные нужды, которое потом учитывалось во взаиморасчетах с федеральным бюджетом. Кроме того, я договорился с Кунцем, что в муниципальном доме, который с грехом пополам достраивался к концу года, две квартиры отойдут очередникам из «конторы».

…Генерал терпеливо ждал, а я выдерживал паузу – позвонил Пирожкову по вечной бюджетной проблеме, потом отозвался на звонок Попова, только что вернувшегося из отпуска. Вылегжанин, немолодой худощавый человек с ярко блестевшей лысиной и блеклыми глазами, тихо и скромно сидел в кресле, положив руки на колени. Я начал негромко и задушевно:

– Вы не догадываетесь, зачем я вас пригласил?

– Нет. Видимо, у вас что-то важное, поэтому я и приехал к вам, хотя должен сейчас быть на стрельбах.

– Так вы еще и стреляете? Похвально.

Я положил на стол «жучок».

– Ваш агрегат?

– Нет, не наш. Мы такими не пользуемся.

– За ответ ставлю двойку. Если этот «жучок» не ваш, значит, мой кабинет прослушивался в преступных целях, может быть, даже иностранной разведкой, а вы профукали, проявили служебную халатность. А я, между прочим, и с государственной тайной дело имею, и по ВЧ с членами правительства конфиденциальные вопросы обсуждаю.

– Вы уверены, что ваш кабинет прослушивался?

– Да, этот «жучок» выковырян из-под плинтуса, вот здесь.

– Значит, проведем проверку, возбудим уголовное дело, начнем следствие. Будьте уверены – супостатов мы поймаем.

– Завидная уверенность в своих силах. Еще вопрос – какую должность у вас занимает некий Иван Герасимович, солидный седоватый человек?

– Вы уверены, что он работает именно у нас? Что-то я не припомню такого сотрудника. Надо будет в кадрах уточнить.

– Получается, что вы опять допустили прокол. Понимаете, какая штука приключилась – этот самый Иван Герасимович, шпион проклятый, завербовал мою секретаршу! Она созналась и раскаялась в содеянном, но мне, тем не менее, пришлось ее уволить.

– Да, вопрос серьезный. Будем разбираться.

– А вы знаете, я уже во всем разобрался. Есть всего два альтернативных варианта. Либо вы нагло и беззастенчиво врете, при этом честно глядя мне в глаза, либо вы совершенно профнепригодны, поскольку допустили утечку информации различной степени секретности, включая высокую. Но оба этих варианта означают в конечном итоге одно и то же – вам пора уходить.

– Меня назначал президент…

– Знаю эту песню. Уволить вас тоже может только президент. И он вас уволит. Или переведет на другое место работы, в другой регион. Надо только президента об этом попросить. И кто же об этом походатайствует? Могу я, а можете и вы, так даже лучше будет – чего сор из избы выносить? Короче говоря, предлагаю вам написать соответствующее заявление. Дать бумагу и ручку?

– Не надо. Я не собираюсь ничего писать.

– Почему?

– Не вижу необходимости.

– А я вижу. Давайте пишите.

– Я вам все сказал.

– Я вам тоже все сказал. Пишите, Вылегжанин. Немедленно. Ну!

– Попросил бы вас не нукать! Вы не кучер, а я не конь. Вы не имеете права давить! Вы действуете противозаконно! У нас строго централизованная вертикаль управления.

– Значит, шпионить за мной законно, а пресекать это безобразие – противозаконно?

– Еще раз повторяю: вы не имеете права.

– Я не имею права?

– Да, не имеете!

Я встал. С самого низа, от пяток вверх по ногам начал подниматься противный холодок. Такое состояние бывало у меня очень редко. В армии случалось пару-тройку раз, потом еще несколько лет назад, когда какой-то пьяный ублюдок прожег сигаретой мамину любимую шубу, а вместо извинений просипел: «Нехрен тебе, старая стерва, в дорогих шубах шастать». Последний подобный случай произошел прошлой весной, когда в магазинной очереди, отоваривавшей талоны, некий приблатненный субъект назвал Элю «черножопой».

Холодок добрался до головы и заполнил мозг. В глазах побелело. Я зарычал так, что Вылегжанин пригнул голову:

– Я не имею права? Имею! Ты понял, падла?! Вон с работы, вон из моей области! Немедленно, сегодня! Убью, уничтожу, в порошок сотру!

Я обеими руками схватил Вылегжанина за шиворот, оторвал съежившегося генерала от кресла, выволок через приемную в холл, и, яростно матерясь, потащил по длинному коридору. Встреченные по дороге чиновники в страхе прижимались к стенам. У лестничного пролета я, с трудом поборов желание спустить гада с лестницы, ослабил хватку.

– Бегом отсюда, и чтобы я больше никогда тебя не видел! Пшел!

В тот же день Вылегжанин вылетел в Москву, где получил перевод на Дальний Восток. Об этом мне сообщила улыбающаяся Варя, добавив, что мои вопли были отчетливо слышны через три этажа.

Маузер Папанина

Первого сентября я впервые отвел ребенка в садик, в младшую группу. Пацан за лето солидно вымахал, начал членораздельно изъяснятся, время от времени выдавал довольно-таки оригинальные идеи. С ребенком уже можно было общаться, что я и делал, начиная понемногу получать удовольствие от отцовства. Оставив мини-Полещука на попечение детсадовских воспитательниц, я заехал в родную школу, где провел классный час у старшеклассников, а потом заглянул к ректору университета. По всему маршруту меня сопровождала съемочная группа – Бочкарев по наводке Шафрана закрепил за мной на постоянной основе бригаду телевизионщиков, которые фиксировали для ежедневной информационной программы все публичные мероприятия с моим участием. Я скрепя сердце согласился с одним условием – чтобы подобные телесюжеты было краткими, деловыми, без придыхания, славословия и прочей атрибутики доморощенного культа личности.

Отпраздновав День знаний, я снова взялся за любимую «забаву» – верстку бюджета будущего года и корректировку бюджета четвертого квартала года текущего. Когда мы с Пирожковым в очередной раз засиделись допоздна, сводя концы с концами, я не выдержал:

– Васильич, сколько раз мы переделывали бюджет?

– Раз десять, наверное. Ежемесячно корректируем.

– Видишь, мы с тобой превзошли самого Льва Николаевича Толстого – он переписывал «Войну и мир» всего лишь семь раз. Но в итоге у него получился супершедевр, а у нас – дрянь.

– Ну, зачем вы так?

– А затем, что мы никакие не Толстые, а Папанины. Я где-то читал, что знатный советский полярник Иван Папанин, мучаясь от безделья на дрейфующей льдине, тысячу раз разбирал, чистил и собирал свой любимый маузер. Впоследствии это стало у него манией, идефиксом. Вот и мы точно так же возимся с этим чертовым бюджетом, крутим-вертим, а на выходе все равно маузер, а не АК-74, хотя нам хотелось бы вообще ПКМ.

– Но сейчас ситуация такая…

– Ситуация хреновая, но давай не будем все валить на ситуацию. У нас есть несколько хронических проблем. Первая – мы постоянно страдаем от дефицита и нестабильности доходов бюджета. Это значит, что мы должны сделать проект бюджета по трем прогнозным сценариям – оптимистическому, усредненному и пессимистическому.

Так, собственно, и сделали. И правильно сделали.

Подарки по телефону

Главным событием ранней осени 1992 года стала начавшаяся массовая приватизация. Каждый гражданин России, родившийся до 2 сентября 1991 года, получил в специальных пунктах выдачи, организованных на базе Сбербанка, приватизационный чек – ваучер, который можно было обменять на акции предприятий. Номинальная стоимость, указанная на чеке, составляла десять тысяч рублей. Эта цифра получилась, когда условную стоимость основных производственных фондов по состоянию на 1 января 1992 года (1,4 триллиона рублей) разделили на число российских граждан. Срок действия ваучера устанавливался с 1 декабря 1992 по 31 декабря 1993 года.

К первому октября все приватизируемые предприятия должны были выбрать один из трех вариантов приватизации. В основном, предпочтение отдавалось второму варианту, по которому наибольшее количество акций получал трудовой коллектив. Вахрушев перешел на «двухсменную» работу – с восьми утра до полуночи. Госимущество, выросшее в огромное и влиятельное суперминистерство, ежедневно отсылало в регион суровые реляции. Для облегчения тяжкой ноши главного областного приватизатора я предоставил Вахрушеву дополнительные полномочия – по вопросам, непосредственно связанным с приватизацией, он теперь мог самостоятельно давать прямые указания не только подразделениям администрации, но и всем другим замам, включая Стрельникова. Сан Санычу такое нарушение субординации не понравилось, но во имя великой цели он согласился потерпеть.

Как и в прошлом году, незаметно подошел мой день рожденья. Учитывая некруглость даты и круговорот дел, резко нахлынувших после летнего затишья, праздновать я решил скромно – сначала в узком аппаратном, а потом в семейном кругу. Коллег я сразу предупредил – никаких подарков, кроме поздравительных открыток и цветов, я не принимаю. Домочадцы же порадовали меня традиционными рубашками и галстуками.

Удостоился я и подарков другого рода. Фима Шафран принес результаты социологического опроса – деятельность главы администрации частично одобряло 57 процентов населения Прикамья, остальные одобряли полностью. Это неожиданное обстоятельство удивило и порадовало. В течение всего дня звонили с поздравлениями и представители областной элиты, и коллеги-губернаторы, и федеральные министры. Вечером позвонил Гайдук, с которым мы тепло поговорили и слегка похохмили. А вслед за этим раздался звонок президента:

– Михаил Георгиевич, я вас от души приветствую! Считаю вас, несмотря на молодость, одним из наиболее успешных глав регионов России! В правительстве вас хвалят, в администрации – тоже, и я присоединяюсь к положительным отзывам. Поздравляю вас, благодарю за самоотверженную работу и желаю новых успехов!

– Спасибо, Борис Николаевич! Военные в таком случае говорят: «Служу России!». Что ж, теперь есть стимул работать еще лучше.

– Это правильный стимул. У меня есть к вам две просьбы. Моя сестра работает в объединении «Камский калий». Она жалуется, что там в преддверии приватизации началась какая-то непонятица. Разберитесь, пожалуйста, – предприятие это важное, крупное, градообразующее.

– Да, конечно.

– Еще прошу помочь моей родной школе. Это школа № 1 в Осинниках. Надо сделать капитальный ремонт, заменить оборудование и мебель. Вы начните, а я после нового года подкину деньжат из резервного фонда.

– Все сделаем, Борис Николаевич. Бывший мэр Осинников сейчас работает моим заместителем, я ему поручу непосредственно заняться школой.

– Правильно, вам отвлекаться ни к чему, у вас есть проблемы и посерьезнее. Еще раз поздравляю вас с днем рождения! Желаю здравствовать! До встречи в Чебоксарах!

Что есть за душой

Через несколько дней мы действительно встретились в Чебоксарах на Всероссийском совещании глав субъектов федерации. Там президент провозгласил, что вводит мораторий на выборы глав администраций как минимум на три года. Коллегам это явно понравилось, а вот я, исходя из общедемократических позиций, при всем своем уважении к президенту, выступил против, сразу же получив кличку «Камикадзе». Впрочем, президент не обиделся, и даже похвалил меня за смелость. В итоге на заключительном банкете организаторы совещания усадили меня на престижное место – между двумя грандами губернаторского корпуса, главами Москвы и Питера, Пушковым и Савчуком. Оба они были избраны одновременно с президентом 12 июня 1991 года.

С Савчуком – иконой демократического движения еще с первого съезда народных депутатов СССР, доктором юридических наук, ярким политиком, незаурядным оратором, и прочая, прочая – я вел себя немного робко, и посему полноценного общения не получилось. С Пушковым было проще – мы дружно налегли на водочку и очень скоро перешли на «ты», несмотря на четвертьвековую разницу в возрасте. После третьей рюмки Пушков как истинный хозяйственный руководитель деловито осведомился:

– У тебя что есть за душой, камикадзе?

– В смысле?

– Ну, что твоя область продать может?

– Кому?

– Кому-кому… Москве!

– Еду точно нет – мы в нечерноземном поясе.

– Знаю, я у вас был в эвакуации всю войну с голодным брюхом сидел. Да хрен с ней, со жратвой! Что есть из промтоваров?

– Если брать наиболее ликвидные, то ГСМ, нефтехимия, лес, бумага, картон, удобрения, кабель, цемент, нефтепромысловое оборудование. Из товаров народного потребления – мебель, телефоны, велосипеды, бензопилы, микроволновки, автоприцепы, смесители.

– Беру все! Техническая соль есть?

– Зачем?

– Улицы посыпать от гололеда.

– У калийщиков вроде бы есть.

– Отлично! А теперь наливай, обмоем крупную сделку.

Повод для выпивки

В конце сентября позвонил по ВЧ Уланов – первый заместитель Чубаря, курировавший регионы.

– Михаил Георгиевич, ты готов к началу массовой приватизации?

– Всегда готов!

– Это хорошо. Когда первый аукцион?

– Думаем провести 12 октября, объявление уже дали. Сразу 28 лотов, все интересные – магазины в центре города, базы, склады. Решили создать здоровый ажиотаж.

– Сколько заявок поступило?

– Более ста.

– Все это замечательно, но меня вот что волнует. Ряд областных парламентов с горячего одобрения руководства Верховного совета либо приняли, либо готовятся принять в ближайшее время решение о запрете приватизации на территории региона. Закоперщики – Томск и Челябинск, а Челябинск совсем недалеко от вас, вот я и подумал – может, болезнетворные бациллы до вас долетели.

– Нет, пока я проблем не вижу. С областным советом у нас романтический период закончился, по поводу бюджета разворачиваются позиционные бои местного значения, но в макроэкономику депутаты пока не лезут, на основы не посягают.

1 октября в облкомимуществе прошел бурно, в кабинеты было не протолкнуться – со всей области приехали челобитчики с документами на приватизацию. В тот же день я собрал у себя коллег на небольшой фуршет по случаю годовщины работы в нынешней должности. Для меня это была серьезная дата. Кто бы мог подумать – продержался у власти целый год, притом, что изначально был уверен: времени на кадровый эксперимент отведено два-три месяца, не больше.

Пировали недолго – дел, в том числе, приватизационных, было невпроворот. А вечером я поехал к родителям – отмечать новый для России праздник – учрежденный ООН День пожилого человека. Папе дополнительный легальный повод для выпивки понравился («Мазл тов, да здравствует активная старость!»), а мама так даже обиделась («Не смейте называть меня пожилой!»).

Жизнь продолжается

После ухода Людмилы Григорьевны Варя предложила на место погоревшей секретарши никого не назначать. Я согласился. Варвара оформилась на 1,75 ставки и начала трудиться за двоих. Никакой фривольности она теперь себе не позволяла, работала четко и уверенно.

Однажды вечером, когда я диктовал проект графика на следующую неделю, Варвара вдруг перестала писать, и, отвернувшись к окну, сказала полушепотом:

– Михаил Георгиевич, мы с мужем разводимся.

– Причина?

– Давно к этому шло. После истории с прослушкой я его просто возненавидела, как и всю его гнилую контору. Мы начали ссориться, ругались каждый день, да еще по нескольку раз. А позавчера он на меня руку поднял. После этого я сказала: все! Он собрал манатки и перебрался в ведомственную общагу. Финита ля комедия!

– Сколько времени вы жили вместе?

– Больше четырех лет. Детей, слава богу, не завели, хватило ума. Я давно поняла, что мы не пара. Духу не хватало принять решение, а сейчас он своими кулачищами мне помог.

– Варя, тебе сейчас надо снять стресс. Лучший способ для этого – сменить работу.

– Это как? Гоните с глаз долой?

– Ничуть. Я вижу в тебе мощный потенциал. Ты – дипломированный юрист, дисциплинированный сотрудник, у тебя цепкая память, грамотная речь, способности к работе с людьми. Сейчас мы собираемся расширять юридический отдел, ввели несколько ставок с приличными окладами, и ты могла бы перейти туда. Кстати, это отдел прямого подчинения, так что, и там ты от меня никуда не денешься.

– Спасибо, Михаил Георгиевич, если я захочу уходить, то сама найду себе работу.

– Хорошо. Еще раз подчеркиваю – я тебя никуда не гоню. Тобой как сотрудником я доволен стопроцентно. Да и посмотреть на тебя приятно, что тоже немаловажно в нашем скучном деле. Эй, Варвара-краса, длинная коса, выше голову, жизнь продолжается!

Отделение праведных от грешных

Шебалин принес справку под грифом «Секретно» о специфических итогах приватизационного аукциона 12 октября – половину лотов, самые интересные объекты, включая несколько крупных магазинов в центре города, купили через подставные фирмы руководители наиболее влиятельных преступных группировок. Я тут же вызвал Вахрушева:

– Итоги аукциона вот по этим лотам надо отменить.

– Это невозможно. Деньги покупателями уже внесены.

– Деньги вернем. Передаточные акты подписаны?

– Да, как раз сегодня хотели их отсылать новым владельцам.

– Принеси их, будь любезен.

Когда Вахрушев принес акты, я их порвал и выбросил.

– Так, половину проблемы мы решили. Вторую половину будем решать так – с помощью милиции и ГБ проводить перед аукционами предквалификацию участников, в том числе для выявления криминальных элементов. Заметим дурно пахнущий след – не допустим к аукциону.

– Это незаконно. Ущемленные участники обратятся в суд, и мы его проиграем.

– Чтобы мафия в суд пошла, да еще с иском к органу государственной власти? Ты шутишь, что ли?

– В любом случае, Госимущество запретит проводить предквалификацию.

– А ты поменьше об этом распространяйся. Если хочешь, я сам поговорю с Чубарем.

– Это было бы очень кстати.

Разговор с Чубарем складывался непросто, но я настаивал:

– Вот когда мы продаем оборонное предприятие с мобилизационным резервом, спецоборудованием, засекреченными разработками, чертежами и прочими гостайнами, мы привлекаем ГБ для проверки, чтобы тайны не достались иностранным разведкам?

– Привлекаем.

– А крупный универмаг в центре города – тоже актив наиважнейший. Слышали выражение: «прилавок – это линия соприкосновения власти и народа»? Кроме того, торговля – только начало пути. Бандиты заполонят розничную торговлю, отмоют деньги, потом начнут скупать стратегические предприятия, а потом пойдут во власть, и на мое место сядет какой-нибудь пахан. Вот и будете с ним ботать по фене и разбираться по понятиям.

– Договорились, работай, только сильно не зарывайся там. И смотри, чтобы не было никаких злоупотреблений.

– Торжественно обещаю использовать предквалификацию исключительно для отделения праведных от грешных. Вы же знаете – у нас со служебной этикой все в порядке. Я всех областных бонз строго предупредил: ни они, ни их родственники, включая шуринов, свояков и золовок, в приватизации не участвуют. Хотят купить овощную базу, свечной заводик, или мясохладобойню – пусть увольняются с государевой службы и подают заявки на аукцион на общих основаниях. Так что, тут у нас все чисто.

– Подход правильный. Рекомендую усилить охрану.

Мордой в пол

Охрану я заводить не стал, хотя Шебалин постоянно поднимал эту тему. Когда генерал в очередной раз начал рассказывать мне страшилки, я перевел беседу в другое русло:

– Ты мне лучше поведай, как с оргпреступностью намерен бороться. Ну, отсекаем мы их от приватизации, но ведь этого мало.

– Все лидеры преступных сообществ у нас под контролем. «Смотрящий» Загвозкин вообще сидит, причем не в нашей области.

– А почему другие не сидят?

– Оперативные разработки в суд не передашь. Только агентуру раскроем, и все. Но при этом все мало-мальски серьезные жулики знают, что у нас на них накоплен материал, и поэтому ведут себя спокойно.

– А если ловить воров на наркоте и оружии?

– Матерые уголовники при себе улик не держат. Подбрасывать опасно – за это оперативник может жизнью поплатиться. Так что, посадить тертых бандюганов очень трудно, а вот попугать можно и нужно – например, накрыть сходняк, и мордой в пол.

– Помогает в работе?

– Конечно, помогает – это психологический прессинг и демонстрация силы. Особенно эффективен такой приемчик против залетных гастролеров, тем более, если их подобным образом встречать прямо на вокзале или в аэропорту.

– Отличная метода. Действуй.

– Это-то без проблем, но есть вот какой вопрос. Для ОМОНа и СОБРа мы с вашей помощью сделали отличные базы, а вот недавно созданный УБОП у нас пока работает без прописки и жилья, на птичьих правах. Начали мы бойко: структуру, систему организации и инструктивный материал позаимствовали у «шаболовских», отобрали лучших сотрудников угро, заполнили часть штатов, а потом… приостановили процесс – людям работать негде.

– Что предлагаешь делать?

– С нуля строить новый дом сейчас очень дорого и долго. Есть идея: взять недостроенное здание областного ДОСААФ, и сделать там отличную базу для «антимафиозников» – с тиром, спортзалом, следственной частью, оперчастью, информационной базой и прочими пирогами.

– Цена вопроса?

– Полмиллиарда.

– Терпимо. УБОПу нужно разворачиваться на полную катушку – мафия наглеет, лезет поближе к власти, пытается втереться в доверие. В связи с этим прошу провести соответствующую профилактическую работу – ни одна криминальная морда и близко не должна подходить к обладминистрации!

Спецконтингент

При нашей следующей встрече Шебалин завел со мной разговор о ситуации в прикамских лагерях.

– Михаил Георгиевич, у нас «командированных» 60 тысяч с гаком. Кроме того, ноги оргпреступности, которой мы сейчас так озабочены, растут из зон. А на зонах сейчас ситуация тяжелейшая. Производства незагружены, а раз нет работы, нет денег, раз нет легального заработка, вся надежда на «грев» из криминального общака. Если зоны не финансирует госбюджет, значит, в дело вступает бюджет альтернативный. При этом традиционно одна из главных задач организованных преступных сообществ – это как раз формирование общака.

– И какой же вывод отсюда следует?

– Для начала приглашаю вместе по зонам проехаться. Посмотрите ситуацию изнутри, и сразу многое прояснится.

– Согласен, поехали.

– Вы только черную рубашку оденьте, и без галстука – для зоны так солиднее.

…За день мы с Шебалиным объехали четыре зоны – женскую, туберкулезную, сельскохозяйственную колонию-поселение и знаменитый «Черный ястреб» в Усолье-Камском – огромный пенитенциарный комплекс со всеми видами режимов, от общего с ПТУ, храмом и аккуратными клумбами до особого, где в камерах сидели «полосатики», осужденные за особо тяжкие преступления, и где «перевоспитывали» самых закоренелых «воров в законе». В сопровождении начальников колоний мы без охраны и оружия заходили на производственные площадки, в учебные помещения, столовые и бараки. При всем своем безразличии к вопросам личной безопасности, я, тем не менее, удивился:

– Не страшно без оружия? Народ-то здесь специфический.

– Специфический, но грамотный. Зачем обижать гражданина начальника? Лучше с него что-нибудь поиметь. Тем более что зоны у нас «красные», и начальство в авторитете.

– А захваты заложников были?

– В 1990 году началась в Закавказье и пошла по всей стране волна захватов. Летом того года у нас было два захвата – в Прикамском ЛТП и Кордонской зоне строгого режима. Обошлось без жертв. С тех пор все было тихо, тем более что сейчас создан ГУИНовский офицерский спецназ, на зонах про это знают, и понимают, что с огнем играть себе дороже.

Тем не менее, при всем внешнем спокойствии ситуация в зонах была тяжелая – крупные производства (деревообрабатывающие, механические, швейные) простаивали: не было заказов и не было денег для закупки сырья. Первым «гигнулся» оборонный заказ, за ним постепенно скукоживались и другие производственные программы. Шебалин ностальгически вспоминал, как в прежние времена ежегодно, начиная с 15 декабря, в его приемной толпились главные инженеры прикамских предприятий с одной лишь просьбой – до конца года ввести на промзонах трехсменку для штурма годового плана. В тот период зоны давали двадцать процентов промышленной продукции Прикамья, сегодня – только пять. При этом большая часть заказов не оплачивалась. В зонах царило запустение, зеки ходили оборванные и понурые. У туберкулезников дела были совсем плохи – нормы усиленного питания не соблюдались, лекарств не хватало.

Я попросил построить один из отрядов.

– Граждане осужденные! Я губернатор Прикамья Полещук, приехал сюда для решения хозяйственных вопросов и проверки социально-бытовых условий содержания. Поскольку я не прокурор, то апелляций по приговорам не принимаю, а заявления на УДО, как вы знаете, подаются через начальника колонии. Поэтому предлагаю другие темы для обсуждения, в частности, готов выслушать ваши предложения по совершенствованию соцкультбыта. Прошу высказываться.

Зеки угрюмо молчали.

– Питание, лекарства, вещевое снабжение? Состояние жилых помещений, отопление, освещение, мебель, инвентарь?

Молчание, глухое и злобное.

– Все ясно. Иногда молчание красноречивее слов. Ситуация в стране и области очень тяжелая, поэтому никаких чудес и райских кущей не обещаю. Но с лекарствами и продовольствием помогу, кровь из носа. К новому году будете питаться и лечиться строго по норме. А генерал Шебалин будет контролировать, чтобы ничего не разворовывалось и не уходило налево. А один из моих заместителей будет лично отвечать за загрузку вашего производства, обеспечение его платежеспособными заказами, сырьем и материалами.

Конкурс красоты

На женской зоне дела обстояли получше. Здесь шили недорогие добротные ботинки с удачно подобранной колодкой. Их охотно брали в качестве спецобуви, в которой, если что, и на людях появиться не западло. Начальник колонии, недавно переведенный сюда из близлежащей мужской зоны, не уставал нахваливать своих подопечных:

– Только сейчас я понял, насколько бабы лучше мужиков. Здесь у администрации вообще никаких проблем нет. Служи себе и радуйся: за полгода – ни одного ЧП! Не зона, а санаторий!

Действительно, контингент здесь был не только симпатичнее, но и гораздо бодрее. Когда мы вошли в жилой кубрик, бросились в глаза многочисленные горшки с цветами и декоративной зеленью, пестрые дорожки на чистом полу и постельное белье в горошек. Ввиду гуманизации пенитенциарной системы халаты у зечек были не только разного цвета, но и разного фасона – и приталенные, и расшитые, и макси, и миди, и даже почти что мини. Многие были накрашены, притом, что в прежние времена косметика в зонах была категорически запрещена.

Женщины встретили нас радушно, бросились жать руку (в мужских зонах это не принято):

– Ой, какой начальник молоденький! Холостой?

– Нет, женатый.

– А женихов ты нам привез?

– Женихи вас на воле ждут.

– Когда она будет-то, эта воля…

– Как говорили у нас в полку, дембель неизбежен. Кроме того, я принял решение активизировать работу комиссий по УДО, чтобы вы побыстрее к своим мужьям и женихам возвращались.

– Вот за это спасибочки!

– Пока не за что. Просьбы, пожелания, жалобы, предложения, претензии имеются?

– Да нет, все нормально, не жалуемся. Начальник у нас душка, мы его любим, и он нас не обижает. Вот только нерешительный он какой-то. Мы его уже который месяц просим разрешения провести конкурс красоты, а он все менжуется.

– Считайте, что мы с вашим начальником договорились. Проводите, только в жюри меня не забудьте пригласить. Председателем!

Среди зэчек и вправду было несколько настоящих красавиц. Одна из таковых, будущая явная финалистка лагерного конкурса красоты, работала официанткой в столовой, где мы закусывали и слегка выпивали перед обратной дорогой. Глядя на соблазнительные формы официантки, я вспомнил давнюю армейскую историю:

– Когда я ехал на дембель из Мурманска в Питер на поезде, моим соседом по купе оказался вэвэшник-краснопогонник. Рассказал он мне кучу баек о своей службе, но одна история запомнилась сильнее других. Некий солдат домогался зечку, она ему отказывала, за что он ее, соответственно, чмырил. В один прекрасный день зечка согласилась, солдатик взялся за дело, а у нее внутри – бритвенное лезвие! Последствия, как вы понимаете, самые ужасные. Отсюда вопрос: как считаете, история достоверная, или туфта?

– Туфта, конечно. Это так солдат пугают, чтобы не позволяли себе лишнего. И мы примерно на таких же примерах солдатиков воспитываем. Интим с подопечными разбалтывает дисциплину, способствует проникновению на зону денег, спиртного, наркотиков и прочей беды.

– А интим внутри зоны?

– Конечно, есть, как же без него. Считается грубым нарушением, но мы, честно говоря, смотрим на это сквозь пальцы. Ситуация по сравнению с мужскими зонами совершенно другая. Там «петухи» – это низшая каста, а здесь лесбиянки – вполне уважаемые гражданки. Парочки, как правило, устойчивые, сплоченные, дружные, и мы этот фактор стараемся учитывать в культурно-воспитательной и оперативной работе.

Тюрьма

На следующий день мы с Шебалиным поехали в СИЗО № 1 – крупнейший следственный изолятор области. Старое здание тюрьмы, окруженное пятиметровым забором (его в середине семидесятых перелетел «Карлсон» – зек с мотором от бензопилы «Дружба» и самодельным пропеллером), располагалось в самом центре города, и, откровенно говоря, украшением Прикамска не являлось.

Внутри все было гораздо более запущенно, чем снаружи. Мы с Шебалиным прошлись по камерам, заглянули в пищеблок, осмотрели прогулочные площадки. Впечатления самые удручающие: темень, сырость, спертый воздух, духота, теснота, обветшалость, антисанитария, убожество. Самым отвратительным местом оказался, как ни странно душ. На полу – слой вонючей слякоти, на стенах – полуотвалившийся грязный кафель, нет ни мыла, ни перегородок, ни настилов, ни даже дырчатых насадок-рассекателей.

Грязно и противно было и на кухне. Мне налили из котла баланды, сваренной из трех ингредиентов – воды, селедки и комбижира. Я съел ровно одну ложку этой гадости – больше не смог. Отведал я и пайку черного хлеба, после чего у меня незамедлительно началась изжога. И все это на фоне тюремной атрибутики – решеток, клеток, железных дверей, засовов, лязгающих замков и «ресничек» на окнах.

Обсуждать что-либо на территории следственного изолятора я отказался – мне остро захотелось уйти оттуда как можно скорее. Мы с генералом вернулись в администрацию. Я попросил Варю принести мне из буфета бутылку водки. Немного выпив и расслабившись, я сказал Шебалину:

– Генерал, это ад. Это страх, ужас и преступление против человечества. Недаром Еврокомиссия в своих докладах пишет, что в российских тюрьмах пытают заключенных. Поэтому слушай мою команду: начальника изолятора и его заместителя по АХР снять с работы, везде провести косметический ремонт, в пищеблоке и душевых – капитальный, прогулочный дворик и помещение для посетителей максимально расширить. Обеспечить контингент моющими средствами в полном объеме, кормить зеков строго по норме. Комбижир из рациона убрать – я договорюсь с директором маргаринового завода о поставках нормального столового маргарина по себестоимости. Параши в камерах отгородить занавесками. Составь смету дополнительных затрат, деньги мы изыщем.

– Занавески в камерах не положены.

– С сегодняшнего дня положены. Приедет комиссия из МВД – снимешь, потом снова повесишь.

– Дадите денег – мы все сделаем, но это, по большому счету, ничего не решит. Нормативная загрузка СИЗО – три тысячи человек, а сидит там восемь тысяч. Вот где корень зла.

– Значит, будем строить новую тюрьму.

– Нереально. Это же спецобъект, который будет стоить раз в пять дороже строительства жилья такой же площади.

– Все реально. Контингент СИЗО – неосужденные, невиновные, а значит, полноценные граждане. Голосовать им можно, а нормально питаться, спать и мыться – нет? Нонсенс. Я сегодня же позвоню министру МВД, пусть максимально ускорит все согласовательные процедуры. Начинайте вместе с Кунцем искать площадку.

– Не боитесь общественного мнения – мол, новая власть начала со строительства новой тюрьмы?

– Не боюсь. Умным я объясню, что степень цивилизованности государства определяется его отношением к инвалидам и заключенным, а на дураков мне, если честно, наплевать.

Просвещенные варвары

Вслед за проблемами с малой приватизацией начались проблемы с приватизацией большой. Самое крупное предприятие Прикамья – моторостроительное объединение имени Куйбышева, где работало пятьдесят тысяч человек, акционировалось по второму варианту (работники выкупили контрольный пакет акций по номинальной стоимости) и сменило название на «Камский авиадвигатель». Смена вывески и организационно-правовой формы ни одной проблемы предприятия, уже год не видевшего «живых» денег, не решила.

Завод попал в тяжелейшее состояние – за год выпуск самолетов в странах СНГ сократился в десятки раз, поэтому реальный спрос мог обеспечиваться только на внешнем рынке. Увы, авиастроители дальнего зарубежья брать старые моторы не хотели, а новый, как говорили специалисты, «гениальный», двигатель АС-91 еще не был облетан. Государственные наземные испытания двигателя состоялись 19 августа прошлого года, в день путча. С тех пор госбюджет не дал на продолжение работ ни копейки, а мотор после наземки надо было еще ставить на крыло.

Получив дополнительные права акционеров, «хозяев предприятия», рабочие начали выражать свой протест гораздо активнее. «Волны народного гнева», прокатившись по всем производствам гигантского промышленного комплекса, вылились в массовый общезаводской митинг. В тот день я был в Москве – согласовывал с Гайдуком и Бариновым последнюю редакцию областного бюджета (кстати, наши доморощенные бюджетные нормативы не только были одобрены, но и разосланы с сопроводительным письмом по регионам в качестве методического материала). Вместо меня на митинг пошел Стрельников. Там он попросил слова, но бедного Сан Саныча освистали, обругали, не дали говорить и фактически согнали с трибуны.

Стрельников мужественно достоял до конца митинга, наслушался разнообразных гадостей про «антинародный режим», а на следующее утро принес мне резолюцию митинга с обращением в адрес федеральных и областных властей. Текст был сверхжестким. Особенно мне не понравились две фразы: «Вы виновны в том, что наши дети живут впроголодь!» и «Вы – просвещенные варвары, а значит, варвары вдвойне!». Все это было крайне обидно, особенно с учетом того, что в перестроечные годы завод считался оплотом реформаторских сил, и, в частности, воспитал главного прикамского демократа Костю Казаринова.

Я позвонил Косте и задал ему классический вопрос: «Что делать?». Казаринов посетовал на то, что мало общается со старыми заводскими корешами и уже давно не «мерил температуру» на предприятии, но все же дал три совета: гнать в шею директора завода (пардон, президента открытого акционерного общества) Кайзерштайна, завалившего работу, срочно дать «Камскому авиадвигателю» денег на затыкание первоочередных дыр (Костя пообещал выбить необходимую финансовую помощь из федерального бюджета) и, наконец, ускорить создание СП с американцами, которые уже полгода безуспешно проталкивают в высоких кабинетах свой проект. Вызванный мною Вахрушев, тоже выходец с Куйбышевского завода, с этими предложениями согласился. Поддержал их и Стрельников:

– Не знаю, как там насчет американцев, но то, что этот Кайзерштайн – мудак и провокатор, ясно как божий день. На митинге он нас крыл сильнее всех остальных.

Воспитательная работа

Несмотря на то, что я вызвал Кайзерштайна срочно, явился он в администрацию только к вечеру. Я в отместку за нерасторопность полчаса промариновал невежливого Александра Рейнгольдовича в приемной, потом пригласил зайти, и, не предложив сесть, спросил:

– Что вы можете сказать о вчерашнем митинге?

– Люди открыто заявили о своей позиции.

– То есть, вы солидарны с митингующими?

– В советское время нас уважала вся страна и боялся весь мир, а теперь предприятие унижено, обескровлено и практически остановлено. Чего вы еще ждете от рабочего класса, от ИТР, от руководства предприятия? Думаете, мы вас благодарить будем?

– Ваши дети тоже живут впроголодь?

– Не понял. Ах, вы об этом… У меня дети уже взрослые и самостоятельные.

– Это они помогают вам обустраивать огромную дачу в Нижней Шерье или вы собственными силами справляетесь? А на новый BMW седьмой серии где деньги взяли? А на вклад в уставной фонд «Камавиабанка»? Вам же зарплату уже пять месяцев не платят, если верить этой резолюции. Или всем не платят, а вам платят? И почему завод со всех сторон обложен кооперативами, ИЧП, малыми предприятиями? И при этом, что характерно, завод безвылазно сидит на картотеке, а у «присосок» и оборотные средства, и остатки на счетах, и прибыль, и рентабельность завидная. И учредитель у всех этих «присосок» один – некая фирма «Авиадом». А чья это фирма, не подскажете?

– Это допрос?

– Нет, конечно.

– Значит, я могу не отвечать?

– Можете.

– Тогда я не буду отвечать.

– Хорошо, это ваше право.

– Я могу идти?

– Да, только сначала напишите заявление об уходе по собственному желанию.

– Я не собираюсь увольняться. Меня назначили акционеры, причем всего две недели назад.

– Это не мешает вам уволиться по собственному желанию.

– Я не буду увольняться!

– Будете.

– Не буду!

– Тогда вы будете отстранены от должности, а потом уволены в принудительном порядке, по самой нехорошей статье КЗоТа.

– Угрожаете?

– Нет, информирую. Вами уже занимаются, причем, на федеральном уровне, как и подобает заниматься руководителем столь крупного и стратегически важного производства. Скажу честно – инициировал проверку я. Если уйдете по-хорошему, остановлю дело, если нет – доведу до конца, а потом лично приду посмотреть, как вы сядете в автозак и неторопливо поедете в «Черный ястреб». Я там побывал недавно – не самое комфортабельное местечко.

Медальный лик Кайзерштайна вдруг расплылся, глаза увлажнились, губы отвисли. Огромный человечище сгорбился, скукожился и обессилено присел на край кресла.

– Ну, зачем вы так? Вы ведь меня совсем не знаете. Мы и виделись-то с вами всего пару раз, да и то мельком, на совещаниях.

– Это ваша вина, а не моя. Я в мае приезжал на завод, полдня по цехам ходил.

– Я тогда в загранкомандировке был. В Штатах, на переговорах.

– С тех пор прошло полгода, могли бы как-нибудь забежать в администрацию на часок.

– Извините, я… недоучел.

– Вы много чего «недоучли». Нельзя власть сначала игнорировать, а потом несправедливо и безнаказанно обливать ее дерьмом. Нельзя баламутить людей и спекулировать на их проблемах, чтобы скрыть собственную бездарность. Нельзя жить как крез и не платить работягам их трудовые копейки. Вы с этим согласны?

– Согласен…

– Тогда, Александр Рейнгольдович, будем считать, что воспитательная работа на этом закончена. До конца года доработаете, потом тихо уйдете, а я пока найду вам преемника. И никакой митинговщины – за спокойствие на предприятии отвечаете лично! Финансовую подпитку завода мы в ближайшее время обеспечим, а стратегически будем решать уже после вашего ухода. Теперь можете идти.

Цифры, графики, таблицы

В ходе негласного конкурса на должность нового президента «Камского авиадвигателя» Казаринов, Вахрушев и Кайзерштайн предложили трех кандидатов – каждый своего. Креатуру Кайзерштайна я отверг с порога – эта была репродукция Александра Рейнгольдовича, только потише голосом, пониже ростом и поуже в плечах. С «казариновцем» и «вахрушевцем» я детально побеседовал. Мужики были толковыми и адекватными, но в своей способности вытащить гигантский завод из ямы они меня не убедили. Несколько разочарованный, я позвонил Кайзерштайну:

– У вас на предприятии есть кадровый резерв?

– Да, у кадровиков что-то такое есть…

– «Что-то такое» не подходит. Соберите у себя всех значимых людей предприятия – ваших замов, начальников производств и крупнейших цехов, главных специалистов. Руководителей КБ пригласите. Будем лично знакомиться и общаться.

На следующий день я приехал на «Камский авиадвигатель», где в гигантском (больше моего!) кабинете Кайзерштайна собралась заводская элита. Я сел в директорское кресло.

– Ситуация на предприятии тяжелейшая, это понятно всем. В этой ситуации нужны нестандартные решения, нужен совершенно новый алгоритм управленческих действий, резко отличающийся от того, что действовал при Советской власти, когда государство давало вам деньги, не считая, столько, сколько нужно, и даже больше. Поэтому мы с Александром Рейнгольдовичем решили привлечь к руководству предприятия нового человека. Как выразился классик, «новый человек – это человек, способный решать новые задачи». Кто из вас считает себя таким человеком?

Молчание.

– Прикажете искать на стороне? Будете работать с «варягом»?

Раздалось дружное: «Нет!».

– Тогда еще раз задаю вопрос: кто может и хочет стать руководителем завода? Кто знает, как вытащить «Камский авиадвигатель» из болота?

Щуплый «ботаник» в очках вытянул руку.

– Говорите.

– Вице-президент по экономике Левушкин Сергей Максимович. Я не претендую на руководящую должность, но хочу сообщить, что группой специалистов финансово-экономического блока предприятия в инициативном порядке разработан бизнес-план «Камского авиадвигателя». План состоит из трех частей: экстренные антикризисные меры, среднесрочная программа развития на семь лет до 2000 года, долгосрочная программа на пятнадцать лет до 2008 года. Документ свежий, печатали набело и брошюровали сегодня ночью. Прошу ознакомиться.

Я взял в руки толстенный гроссбух. Цифры, графики, таблицы, короткие комментарии.

– А вы фантазер, Сергей Максимович – планируете аж до 2008 года! А почему не до 2018-го?

– Ваша ирония понятна. Может быть, сейчас это звучит не совсем актуально, но широкие горизонты планирования связаны со спецификой авиамоторного производства. От первого эскиза и общей идеи компоновки до опытного образца современного авиадвигателя проходит как минимум пять-семь лет.

– Ну, хорошо, а вы можете в нескольких словах изложить вашу концепцию?

– Да, попробую. Первый этап – передача всей социалки муниципалитету, вывод за рамки общества и продажа всех непрофильных и вспомогательных производств и иных ликвидных активов, не связанных собственно с двигателестроением. Здесь мы очень надеемся на помощь государства – без льготных кредитов нам пока не прожить. Второй этап – разделение основного производства на три блока и, соответственно, три акционерных общества – по ракетным двигателям, авиадвигателям и вертолетным редукторам – с разной долей участия государства. При этом дирекция предприятия становится управляющей компанией холдинга. Ключевое подразделение – авиадвигательное – развивается по трем направлениям – сервисное обслуживание и капитальный ремонт старых двигателей АС-67 и их модификаций, производство газокомпрессорных и газоперекачивающих станций на базе АС-67, производство и маркетинг АС-91. Здесь нам не обойтись без американцев, поскольку США – главный производитель средне– и дальнемагистральных самолетов в мире, и, соответственно, главный потребитель авиадвигателей нашего класса. В середине 1993 года по плану необходимо приступить к разработке нового двигателя с постановкой задачи к 1999 году выйти на наземные испытания опытного образца.

Американцы – ребята порядочные

К Алексею Петровичу Скворцову я приехал домой – старый авиаконструктор был простужен и на улицу не выходил. Дверь мне открыла неприветливая домработница в белом фартуке, и я оказался в очень тихой четырехкомнатной полногабаритной квартире с паркетными полами и добротной старой мебелью, среди которой преобладали набитые книгами огромные книжные шкафы, уходящие под высокий потолок.

Я прошел через просторную светлую гостиную с большим эркером в кабинет Скворцова. Академик сидел за обширным столом, заваленным бумагами. Чувствовал себя Алексей Петрович неважно – он кашлял, шмыгал носом, тер покрасневшие глаза, утирался платком и поминутно извинялся.

– Это вы меня извините, Алексей Петрович – нагрянул к вам, потревожил, нарушил процесс реконвалесценции.

– Ничего-ничего, я уже давно хотел с вами познакомиться. То, что вы приехали ко мне домой – большая честь для меня, старого чернокнижника. Раньше первые секретари порог этого дома не переступали.

– А они, наверное, вообще о вас не знали – вы же личность сверхсекретная!

Посмеялись, поболтали за жизнь, выпили чаю. Я рассказал о своей службе в авиации, о том, как обслуживал двигатели конструкции Архипа Люльки.

– Да, Архип великие моторы делал, царство ему небесное. Мы с ним поначалу немного плечами потолкались, а потом я перешел на другую поляну – поближе к гражданской авиации. Денег здесь, правда, давали меньше, зато заказчик спокойнее и интеллигентнее.

– Алексей Петрович, можно я перейду к делу? Есть тут один молодой человек по фамилии Левушкин. Я знаю, что он уже был у вас в гостях. Как вы относитесь к тому, чтобы он возглавил предприятие?

– Я Сергея знаю, он ведь у меня в КБ начинал. То, что он ориентирован на новую технику и с цифрами аккуратен, это хорошо. То, что его соплей перешибить можно, это плохо. На Куйбышевском заводе все генералы с виду были настоящими громилами, как на подбор. Я думаю, что Сашку Кайзерштайна обком в свое время утвердил именно по этой же причине. Как обкомовские дяди рык его послушали, так даже репрессированного отца простили. А Пепеляев еще и пошутил: ревешь, мол, как авиадвигатель на форсаже. Я на том заседании присутствовал с совещательным голосом, высказался против, но меня не послушали. И тогда считал, и сейчас считаю – для руководителя высокотехнологичного производства светлая голова важнее луженой глотки.

– Так каково же ваше мнение по поводу Левушкина?

– Думаю, можно рискнуть. Когда после внезапной смерти великого Шведова я возглавил КБ, мне было 35 лет, и, кстати, был я тогда очень худ. Сергею сколько лет?

– 37.

– Нормально. Тут я проблем не вижу.

– Готовы его публично поддержать?

– Почему бы и нет?

– Спасибо. Теперь второй вопрос. Левушкин хочет, чтобы вы начали делать новый двигатель.

– А вы знаете, сколько это будет стоить? Такие деньги мог дать только советский Госплан, а сейчас Госплана, как известно, нет.

– Но есть американский Уолл-стрит…

– Просить денег у американцев – стыд и позор!

– Мы не просим, они сами предлагают. Им позарез нужен новый, легкий и экономичный дальнемагистральный авиадвигатель. Их давят со всех сторон – английский «Роллс-Ройс», французская «Снекма». Есть и внутренний «враг» – «Пратт энд Уитни». Штатовцы рассуждают просто – раз у них есть лучший в мире электровоз, у них должен быть и лучший авиадвигатель, чтобы доминировать не только на земле, но и на небе. И они считают, что единственный человек на земле, который сейчас способен сконструировать конкурентоспособный движок мирового класса – это вы. И я тоже так считаю.

– Вы мне льстите. Пытаетесь сыграть на моем самолюбии?

– Нет. Три дня назад на общезаводском митинге было сказано, что из-за меня и мне подобных дети заводчан живут впроголодь. Это личный вызов, и поэтому сейчас проблемы завода стали уже моими личными проблемами. Левушкин и его коллеги подсчитали – для обеспечения полноценного летного ресурса и выведения АС-91 на мировой рынок в ближайшие семь лет потребуется полмиллиарда долларов. Еще столько же нужно для разработки опытного образца нового двигателя. Итого – миллиард. У правительства России таких денег нет, и в обозримом будущем не будет, это я знаю совершенно точно. У американцев эти деньги есть, и мы их возьмем. И детей накормим. И завод спасем.

– Если вы думаете, что я – жертва советской пропаганды и считаю «дядю Сэма» исчадием ада, то вы ошибаетесь. Я на завод (тогда еще КБ не было) пришел в 1932 году, сразу же после школы-восьмилетки, устроился работать чертежником в технический отдел. Так вот, первый двигатель мы делали по американской лицензии, купленной у фирмы братьев Райт, пионеров авиации. Дипломатических отношений с США тогда еще не было, но делу это не помешало. За лицензию мы заплатили, как сейчас помню, четыреста тысяч долларов, чем, между прочим, спасли наших партнеров от банкротства – это ведь было во времена Великой депрессии. И благодарные американцы прислали нам абсолютно все чертежи, а вдобавок еще и фотографии, и учебные фильмы, и образцы основных инструментов и материалов, и даже технологические карты по всем производствам, что вообще-то договором не предусматривалось. Так что они ребята порядочные. Тогда мы их спасли, сегодня пусть они нас спасают – отдают, так сказать, долги. Короче говоря, я их не боюсь. У меня есть более серьезное препятствие – возраст. Мне ведь уже семьдесят пять стукнуло.

– Ну и что? Для академика самый продуктивный возраст. Вы когда АС-91 начинали?

– В 1984 году. Постановление Черненко подписывал.

– А когда возникла общая концепция этого двигателя?

– Где-то за пару-тройку лет до этого.

– И вы хотите сказать, что за целое десятилетие у вас не возникло идеи создания нового движка? Ни за что не поверю!

– Ну, если честно, кое-какие наброски есть…

– Вот и воплощайте их! А я буду помогать! Всячески!

Самураи с похмелья

В область, несмотря на противную погоду, типичную для глухого прикамского предзимья, зачастили зарубежные делегации. Я принимал иностранцев почти ежедневно. Это мне очень быстро надоело, но все без исключения серьезные люди «из-за бугра» хотели получить некие личные гарантии непосредственно от первого лица области. Курбацкий очень переживал по этому поводу (а я, соответственно, начал переживать за судьбу бюджета на следующий год), поэтому мне пришлось выпустить распоряжение: все статусные иностранные делегации перед встречей со мной совершают обязательный протокольно-церемониальный визит к Курбацкому. Любезнейший Николай Васильевич расцвел, и наше взаимопонимание вновь наладилось.

Вскоре я внес еще одно важное дополнение к протоколу визитов заграничных гостей. Как-то Сан Саныч привел ко мне большую делегацию японцев – с десяток человек. Перед началом беседы Стрельников с придыханием, звенящим шепотом сообщил: «Миша, эти ребята круче некуда – готовы инвестировать в область пятьдесят миллионов долларов, а если все пойдет нормально – сто!». Я залился соловьем перед богатеями, но вскоре увидел, что «крутые ребята» поголовно дремлют. Я резко завершил встречу, сославшись на срочные дела, быстро выпроводил японцев, а Стрельникова, наоборот, тормознул.

– Ты что, издеваешься? Ты кого ко мне привел? Они же спят на ходу, паразиты! Смотри, Саныч, я ведь за такие шутки могу тебе и харакири сделать!

– Мишенька, извини, ради Бога, накладочка получилась! Вчера мы их в Кордонскую ледяную пещеру возили, там в подземном баре «Грот» потчевали, вот и переборщили маленько. Пришлось потом их в микроавтобус грузить – ну, дрова дровами. Я уже думал, что все, финиш, визит можно завершать. А сегодня с утра смотрю – ничего, вроде оклемались, держатся стойко. Самураи, одним словом.

– Значит так, Саныч. Отныне до визита ко мне иностранцев не поить, не давать ни капли! Ты меня понял? Впредь я никого опохмелять не собираюсь!

Алмазы

Вскоре произошла еще одна коллизия: одновременно приехали две иностранные делегации по одному и тому же вопросу – созданию совместного предприятия по добыче алмазов на Венжерском прииске. Венжера давала всего один процент общероссийской добычи (остальной объем приходился на Якутию), но зато с ювелирной точки зрения венжерские камни были гораздо лучше якутских. Распределение алмазного сырья жестко контролировал Минфин. Как-то раз я заикнулся Баринову о том, что неплохо бы области хотя бы слегка прислониться к этому процессу. Замминистра замахал руками – даже, мол, и не думай об этом, товар стратегический, идет либо прямо в Гохран, либо на экспорт, а мировой рынок очень специфичный, монополизированный, и т. д., и т. п. Я не стал больше муссировать эту тему, и, когда был в Венжерском районе, самом северном в Прикамье, в поселок алмазодобытчиков и на огромную драгу, моющую алмазы в речных россыпях, не поехал. С социалкой на прииске все в порядке, средняя зарплата – дай бог каждому, пиетета к драгоценным камнях я не испытываю – чего мне там делать?

Короче говоря, вплотную заняться Венжерой меня заставили иностранцы. Одна делегация – американская – во главе с бойким молодым человеком с чисто американской фамилией Бычок привезла рекомендательное письмо от руководителя Главалмаззолота. В письме говорилось, что если область согласится на создание совместного предприятия, то под это дело главк даст лицензию на экспорт сырых алмазов. Несмотря на поддержку госкомитета, Бычок мне показался тривиальным жуликом, поэтому я сказал ему, что беру длительный тайм-аут, дабы непростой алмазный вопрос согласовать, увязать и, как водится, провентилировать.

Вторая делегация – израильская – никаких чудодейственных писем при себе не имела, зато представила конкретный бизнес-план, по которому четверть венжерских алмазов должны оставаться в регионе, поступать на вновь создаваемое ограночное предприятие (искомое СП на паритетных началах), а затем продаваться через международного трейдера на Антверпенской алмазной бирже по мировым ценам. Эта концепция показалась мне более убедительной, нежели «бычковская». Я спросил руководителя делегации Моше Моисеева (судя по справке регионального управления безопасности, выходца из Ташкента, сына раввина, мультимиллионера и ортодоксального хасида любавичского толка):

– А кто все это будет толкать на федеральном уровне? Вы представляете, сколько понадобится разрешений и согласований от министерств, правительства, а, может быть, даже и от самого президента?

– Да, я думаю, что базовым документом должен стать указ президента. Бюрократическая волокита нас не пугает. Если мы убедили в целесообразности проекта вас, то сможем убедить и экспертов в администрации президента, тем более что выгода будет обоюдной – и для областного бюджета, и для федерального.

– Надеюсь, что про свою выгоду вы уж точно не забудете.

– Конечно, не забудем.

– Позвоните сегодня вечером, сообщу вам свое решение.

Ближе к вечеру я пригласил к себе хасидского раввина. Молодой ребе Шломо Ашкеназ приехал в Прикамье из Израиля год назад, и за это время развил здесь бурную деятельность – выучил русский язык, перевез из Иерусалима многодетную семью, создал с нуля хасидскую общину, и сейчас готовил открытие детского сада, средней школы и летнего оздоровительного лагеря.

– Шломо, ты Моше Моисеева знаешь?

– Конечно. Я с ним сегодня встречался. Мы хотим, чтобы он стал нашим спонсором.

– Он предлагает масштабный, перспективный, но очень сложный проект. Как ты считаешь, не обманет?

– Нет.

– Почему?

– Он верующий человек, и бога боится больше вас, министра и прокурора, вместе взятых. Такие не обманывают. Или обманывают, но совсем чуть-чуть – так, что и сами не замечают.

В отличие от израильтян, молдаване, прибывшие в Прикамье правительственной делегацией, предложили не журавля в небе, а синицу в руках. Молдавский вице-премьер вместе со Стрельниковым и Поповым подготовили крупное соглашение на поставку в область сельхозпродукции по очень щадящим ценам, причем под гарантии правительства республики. Условие было одно – для подписания соглашения я должен был приехать в Кишинев. Как я понимал, это понадобилось молдаванам для поднятия статуса своей маленькой республики, лишившейся в результате приднестровского конфликта большой части территории, населения и экономического потенциала. Вице-премьер, конечно же, о политической подоплеке ничего не сказал, зато так красиво расписал прелести и благодати поздней осени в Молдавии, что я не устоял перед соблазном, и на выходные полетел через Москву в Кишинев.

Прабабушка из Унген

Столица суверенной Молдовы радовала солнцем, теплом, ясным небом, не завядшей зеленью и огромным билбордом на центральной площади: Europa casa comuna («Европа – общий дом»). На фоне зимнего Прикамска и слякотной сумрачной Москвы Кишинев выглядел очень выигрышно и гостеприимно.

В аэропорту меня встретил министр сельского хозяйства Молдавии господин Гуцу, который отвез меня в отель Seabeco, а после того как я принял в номере душ и спустился в гостиничный холл, спросил:

– С президентом встречаться будете?

– Премного благодарен, но не могу – статус не позволяет, и полномочий нет. Кроме того, меня наш МИД с потрохами съест, если я во внешнюю политику без спросу полезу.

– Как скажете. Тогда поедем в другую сторону.

И министр повез меня на знаменитый коньячный завод Krikova, где долго водил по старинным подвалам, уставленным огромными дубовыми бочками, а потом устроил дегустацию. Не очень разбираясь в коньяках, я, тем не менее, понял, что напитки, коими меня потчевал главный молдавский аграрий, были суперэлитными. Затем мы поехали в виноградарское хозяйство (опять не обошлось без дегустации), а уже потом – в Дом правительства на бульваре Штефан чел Марэ, где подписали рамочный договор о сотрудничестве Республики Молдова и Прикамской области с приложениями об условиях поставок продовольствия, табачных и винно-коньячных изделий. Перед подписанием я, превозмогая вызванную алкоголем расслабуху, внимательно сверил текст с проектом соглашения, парафированным нашими юристами. Все правильно, буква в букву.

После подписания мы поднялись в кабинет премьер-министра для короткой встречи и протокольной видеосъемки, потом подошли к прессе – местному правительственному пулу. Журналистов я постарался порадовать – вспомнил о своих молдавских корнях (моя прабабушка по материнской линии Двойра Лифшиц родилась и выросла в Унгенах), одарил молдаван комплиментами и предложил бизнесменам молодой республики смелее налаживать контакты с Прикамьем, дабы радовать жителей нашего холодного края богатыми дарами щедрой молдавской земли. Отвечая на вопрос о молдавско-приднестровском конфликте, всего несколько месяцев тому назад миновавшему кровопролитную «горячую» фазу, я сказал, что чисто по-человечески очень сожалею о жертвах с обеих сторон, надеюсь на скорейшее мирное урегулирование ситуации, но никаких других оценок давать не уполномочен.

Яблоки и помидоры

Когда с официозом было покончено, мы поехали в дом приемов молдавского правительства на банкет. Я очень много съел и выпил, но старался держаться в форме, дабы показать настоящий прикамский характер. Расклеился я уже в машине – под рассказ министра о том, что в Кишиневе, помимо других достопримечательностей, есть популярная рок-группа «Хранилище утилизированного йода» с презабавнейшей аббревиатурой, я мирно задремал на заднем сиденье.

У входа в гостиницу мы попрощались с министром, и я, шатаясь, поплелся к рецепции за ключом. Взяв ключ и переборов сильнейшую истому, я заранее оплатил номер – завтра надо было выезжать из гостиницы в аэропорт чуть свет. Оплату приняли в российских рублях, причем стоил мой роскошный трехкомнатный люкс вдвое дешевле самого скромного номера в гостинице «Москва». Пока я расплачивался, к стойке администратора подошла высокая черноволосая женщина, которую я мельком видел на банкете.

– Добрый вечер, Михаил Георгиевич!

– Добрый вечер, гм…

– Галина Мироновна.

– Да, конечно, Галина Мироновна. Вы тоже здесь поселились? Я думал, вы местная.

– Я местная, но иногородняя – из города Бельцы. Мы вам будем поставлять яблоки, помидоры, овощные консервы и еще кое-что по мелочи.

– Так это же самое главное! Я яблоки больше всего люблю.

– Я тоже. Вы, наверное, очень устали. Я предупредила портье, чтобы вас никто не беспокоил. А то местные девицы бывают очень настырны.

– Спасибо за заботу. Я и вправду слегка переутомился – уже сутки на ногах.

Получив от портье квитанцию об оплате, я поднялся в номер, не раздеваясь, плюхнулся на постель и моментально заснул.

Голубоглазая брюнетка

Разбудил меня телефонный звонок. Неужели гостиничные проститутки не вняли просьбе Галины Мироновны?

– Да.

– Это Галина Мироновна. Извините, я вас не предупредила – у портье для вас оставлен подарочный набор молдавских вин. Не забудьте, пожалуйста, завтра утром, когда будете выезжать из гостиницы.

– Да, спасибо.

– Ресторан работает с шести утра, но мы вам заказали завтрак на 5.30, так что вы успеете перекусить перед выездом.

– Я вообще-то никогда не завтракаю, но все равно большое спасибо.

– Я вас разбудила?

– Да.

– Постарайтесь не заснуть еще минуту.

– А в чем дело?

Раздались короткие гудки. Я повесил трубку, сполз с постели, расправил покрывало, проковылял в ванную. Струя холодной воды более-менее привела меня в чувство. Я причесался, протер лицо одеколоном, попшикался дезодорантом, погонял по рту комочек зубной пасты, внимательно оглядел себя в зеркале. Видок на троечку с минусом, но в целом к труду и обороне готов.

В дверь постучали. Я открыл. На пороге стояла Галина Мироновна.

– Впустите, или прогоните?

– Впущу.

– Спасибо.

Галина Мироновна зашла в гостиную, села в глубокое кресло, выставив напоказ красивые длинные ноги в черных полупрозрачных чулках и стильных туфлях на высоком каблуке.

– Курить можно?

– Можно, только я не курю, и сигаретами не богат.

– Ничего, у меня есть. Все свое ношу с собой.

Галина Мироновна достала из кармана приталенного жакета сигареты и зажигалку, которую протянула мне.

– Поможете?

– Да, конечно.

Я взял зажигалку, дал гостье прикурить. Галина Мироновна глубоко затянулась, потом, не торопясь, выпустила дым.

– Михаил Георгиевич, поздний вечер не самое лучшее время для великосветского трепа. Поэтому я заранее извиняюсь, но хочу спросить у вас напрямую: вы понимаете, что происходит?

– Думаю, да.

– И что же?

– Видимо, вы хотите предоставить мне некий бонус за подписанный сегодня договор. Или избыточно добросовестно выполняете поручение вашего начальства. Или…

Галина Мироновна резко встала и влепила мне пощечину. Я еле удержался на ногах. Во силища у женщины!

– Михаил Георгиевич, не будьте хамом и циником, вам не идет. Для подобных «бонусов» имеются специально обученные люди. Кстати, для вас были заказаны две девушки. Я отменила заказ.

– Зачем?

– Скажем так – из частнособственнических побуждений.

– Вы хотите меня приватизировать?

– Нет, всего-навсего переспать.

– Опять-таки, зачем?

– Затем что хочу. Могу ответить и более подробно, но это займет много времени, а вам через пять часов уже надо выезжать в аэропорт. Кстати, я предупредила портье – вас разбудят.

– Вы очень любезны. Почему бы вам тогда не проявить еще немного человеколюбия, и не дать мне нормально поспать в оставшееся время?

– Вы все-таки меня прогоняете?

– В общем, да.

– Почему? Я вам не нравлюсь?

– Да нет, нравитесь, и даже очень. Вы очень красивы и эффектны, и, к тому же, в моем вкусе – жгучая брюнетка с голубыми глазами. Более того, вы похожи на девушку, которая была моей первой любовью. Но, понимаете, вот ведь какая штука – я женат, и вполне счастливо. У меня ребенку три с половиной года и жена на последнем месяце беременности. Кроме того, надо учесть принципы, пресловутые моральные устои, и, не скрою – полное отсутствие опыта адюльтера. И отсутствие желания его приобретать.

– Что, вообще никогда ни с кем, кроме жены?

– Да, никогда и ни с кем, если не считать один совершенно бестолковый случай.

– Расскажите.

– Однажды, после мощной пьянки в Домжуре, юная коллега из «Вечерки» утащила меня, невменяемого, в кабинет председателя местного Союза журналистов. В итоге ничего особо предосудительного мы сделать не успели – кто-то спугнул. Вот, собственно, и все.

– Я вам не очень-то верю, Михаил Георгиевич, но настаивать не буду – уважаю ваши принципы. Спокойной ночи и приятных снов.

Галина Мироновна ушла. Я разделся, умылся и лег в постель.

Феерия

Сон упорно не шел. Возникло острое желание. Секса у меня не было уже два месяца – Эля маялась от позднего токсикоза и несколько раз ложилась в больницу на сохранение. А Галина была чудо как хороша – роскошная, состоявшаяся, уверенная в себе женщина. И одета, хотя и в деловом стиле – строго и неброско, но очень элегантно. А если разденется?

Я представил Галину Мироновну обнаженной, и мне стало совсем худо. Я набрал номер рецепции.

– Скажите, а у вас есть снотворное?

– Нет, извините.

Я поворочался в постели еще полчаса, но плоть буянила не на шутку. Пришлось звонить портье еще раз.

– Я тут подумал, может быть, у моей коллеги есть лекарство? Посмотрите по списку постояльцев, пожалуйста. Она из города Бельцы, ее зовут Галина Мироновна, а фамилия… Черт, никак не вспомню, голова чугунная, память отшибло.

– Секундочку. Да, есть, Галина Мироновна Чекан. Сейчас соединю.

Пока в трубке щелкал коммутатор, у меня раскрутилась такая тахикардия, что, казалось, сердце вот-вот вылетит из груди.

– Алло.

– Галина Мироновна, это Михаил Георгиевич. То вы меня будили, а сейчас вот я вас бужу.

– Я не сплю, смотрю телевизор, румынский канал. Показывают эротику, очень красивую. Рекомендую.

– Галина Мироновна, извините меня, пожалуйста, я, видимо, вас сильно обидел, а теперь вот за помощью обращаюсь. Ведь учат нас, дураков: «Не плюй в колодец»…

– У вас что-то случилось?

– Да, как-то муторно… У вас случайно нет снотворного?

– Сейчас приду.

Я встал и надел брюки, рубашку и гостиничные тапки на босу ногу. Стук в дверь. Галина Мироновна в легком шелковом халате.

– Доброй ночи. У меня есть для вас снотворное. Пойдемте.

Галина Мироновна взяла меня за руку и как ребенка отвела в ванную. Там она раздела меня, а потом разделась сама. Увидев ее крепко сбитую фигуру с правильными пропорциями, смуглую кожу, пышную грудь и упругие ягодицы, я едва не упал в обморок от перевозбуждения.

Она была на высоте во всем – и в эмоциях, и в страсти, и в технике, и в угадывании моих желаний. Мы занимались сексом в ванной, в гостиной, на столе, на диване, перед зеркалом и на полу. Со мной происходило что-то необыкновенное – мозг пребывал в полуотключке, тело трепетало. Может быть, молдаване напоили меня каким-то чудодейственным афродизиаком?

Прервал всю эту феерию телефонный звонок портье.

Нормальный полигамный мужчина

Завтракали мы вместе.

– Ты не будешь возражать, если я поеду провожать тебя в аэропорт?

– Нет, конечно. Напротив, буду очень признателен.

На проводы министр делегировал своего заместителя, севшего на переднее сиденье «Волги» и всю дорогу до аэропорта негромко болтавшего с водителем. Благодаря этому мы с Галиной получили возможность тихонько обниматься, в связи с чем у меня снова проснулось острое желание.

В аэропорту мы отпустили замминистра и после регистрации на рейс зашли в кафе – до посадки в самолет было еще минут двадцать.

– Галя, благодаря тебе я чувствую себя одновременно и героем-любовником, и падшим ангелом-вероотступником.

– Все нормально, Миша. Хороший левак укрепляет брак.

– Не ожидал услышать столь циничный тезис из уст женщины.

– Нормальный тезис, жизненный. Все очень просто. Если б ты вчера меня отверг, то принес бы жертву на алтарь семьи, но вместо гордости почувствовал бы острый дискомфорт. А потом бы свое раздражение от упущенного шанса сознательно или бессознательно перенес на ни в чем не повинную супругу. Согласись, ничего хорошего в этом варианте нет.

– Но я люблю свою жену, а она любит меня, и при этом я, подонок, ей изменил!

– Не подонок, а нормальный полигамный мужчина. Продолжай любить свою половину, и не вздумай ей исповедаться – только все испортишь.

– И все-таки зря ты меня вчера разбудила.

– Жалеешь о том, что произошло?

– Не знаю. И да, и нет. Я испытал огромнейшее удовольствие. Ты – новая амазонка, уникальная гремучая смесь бизнес-леди, топ-модели и секс-бомбы, – просто захотела и взяла бледного заморыша, замученного тяжелой неволей. У меня элементарно не хватило сил сопротивляться.

– Да, пожалуй, шансов остаться «девственником» у тебя не было. Я всегда добиваюсь того, чего хочу.

– И откуда ты только взялась, такая всепобеждающая?!

– Могу рассказать, но это длинная история.

Цветы для Брежнева

– В 1974 году в Молдавию приехал Брежнев, который, как известно, здесь работал в начале пятидесятых и оставил о себе добрую память. Визит был триумфальным: республика встала на уши, в Кишиневе всех освободили от работы и учебы, люди высыпали на улицы – флажки, приветствия, митинги, народные гуляния. Я тогда училась на пятом курсе университета, была членом комитета комсомола, занималась хореографией, зажигательно танцевала жок и прочий местный фольклор. Ну, и выглядела, конечно, чуть получше, чем теперь. Короче, студентка, спортсменка, комсомолка, общественница, и просто красавица. В итоге мне было оказано высочайшее доверие: хлеб-соль Леониду Ильичу преподносила я. Естественно, это было запечатлено фотохроникой ТАСС, а потом Брежнев взял меня под руку и еще специально попозировал фотографам. Эти фото были опубликованы на первых полосах всех газет Молдавии и СССР, и мои дела резко пошли в гору.

Я окончила вуз с красным дипломом и сразу же была принята на работу в отдел студенческой молодежи республиканского ЦК комсомола. Меня взял под личную опеку один из руководителей республики, я стала его любовницей. Карьерные ступеньки проходила за несколько месяцев – инструктор, инспектор, завсектором, завотделом. А потом моего покровителя сняли, и меня очень быстро опустили на самое дно – выгнали с работы, измазали грязью, распустив какие-то чудовищные слухи о том, что я переспала со всей верхушкой республики и устраивала оргии прямо в здании ЦК Компартии Молдавии. Вдобавок ко всему еще и завели уголовное дело за спекуляцию – я продала подруге новый брючный костюм, который привезла из-за границы.

Думаю, что в итоге я бы села на пару-тройку лет, но выручил счастливый случай. К семидесятилетию Брежнева в конце 1976 года в «Огоньке» опубликовали несколько десятков фотографий генсека, в том числе и ту, на которой он меня держит под ручку и улыбается – с букетом роз, на ярком солнышке, в цвете, во всей красе, на полполосы. После этого от меня сразу же отстали, я от греха подальше уехала к маме-папе в Бельцы, там быстро вышла замуж за хорошего парня, родила первого ребенка, потом через год второго, и начала карьеру с нуля, но теперь уже по-честному, не через постель. Дома и стены помогают – грязная история забылась, жизнь наладилась, карьера снова пошла в рост, и к 1991 году я уже была секретарем горкома партии.

И снова все рухнуло – теперь уже не только для меня, а для всей страны. Сориентировалась я быстро – не дожидаясь полного краха партийно-советской системы, ушла в бизнес, возглавила крупное агропромышленное объединение, стала «латифундисткой». И тут взбунтовалось Приднестровье… Боев у нас не было, город остался в молдавской юрисдикции, но люди поголовно сочувствовали и продолжают сочувствовать приднестровцам, поскольку три четверти населения Бельц – русские, украинцы и русскоязычные молдаване. Примарь (мэр) у нас, например, украинец. Я – наполовину украинка, а на вторую половину даже и не скажу кто – настоящий коктейль из болгарских, гагаузских, молдавских и цыганских кровей.

Нам стало очень тяжело жить и работать, мы разрывались на части и политически, и экономически, и психологически. Но самое страшное – мы потеряли страну! Вы в России, похоже, толком не понимаете, что произошло год назад – вы как жили, так и живете, только ваша страна немного уменьшилась в размерах. А мы потеряли родину – огромную великую державу! Ты только представь – теперь нас от Москвы отделяют три границы – молдавская, приднестровская и украинская! Я возненавидела наших молдавских политиканов с их тупым национализмом, заискиванием перед очередным «старшим братом» – теперь уже румынским – и распеванием гимна «Вставай, румын!». Но еще больше я возненавидела ваших московских деятелей во главе с Горбачевым и Ельциным, которые наплевали и забыли о нас, о двадцати миллионах русскоязычных граждан, оказавшихся за границами России! И кто они после этого? Сволочи и мерзавцы!

Ни мира, ни войны

– Галя, я прекрасно понимаю твои чувства, но хочу заметить, что мир в Приднестровье обеспечили именно российские руководители, дипломаты и военные. Провел переговоры и выступил гарантом прекращения огня лично Ельцин. Наиболее дееспособные воинские части для проведения миротворческой операции по кусочкам по всей стране собирал лично Гайдук. Он тогда даже мне звонил, предупреждал, что отправляет полсотни прикамцев в «горячую точку». Мы потом над ними шефство взяли. И еще одно замечание – русских мы не бросаем. Я направил заявку в миграционную службу и зарезервировал под мигрантов-фермеров хорошие пахотные земли. Пожалуйста, пусть приезжают, и из Молдавии в том числе. Фермерам дадим приличные ссуды на обзаведение, горожан без проволочек пропишем, поможем найти работу. Но пока люди к нам едут не очень охотно – считают, видимо, что далековато и холодновато. Правда, из Казахстана около тысячи человек к нам перебрались и, кстати, быстро укоренились. Ты во многом права, но слишком критична к российским властям. Им досталась практически неуправляемая ядерная держава без денег, с неработающей экономикой, кучей долгов, острейших социальных и национальных проблем. Прошел год – управление более-менее восстановлено, ядерное оружие взято под контроль, причем не только в России, но и в Белоруссии, Украине и Казахстане, гуманитарной катастрофы нет, гражданской войны нет. Мне кажется, совсем неплохо для начала.

– Как это нет войны? А Приднестровье, Карабах, Грузия, Таджикистан? Да, это не Россия, но ведь Чечня – Россия, не правда ли? Хорошо, ядерные ракеты вы к себе вывозите, а обычное вооружение? Бери, не хочу?! В Приднестровье, в Рыбницком районе, недалеко от нас, есть село Колбасна, так там такой арсенал, что можно Великую Отечественную войну начать и кончить. В чьи руки попадет это оружие?

– Галя, я на подобные темы стер язык в дискуссиях. Давай закончим политинформацию и вернемся все-таки к предмету нашего разговора.

Эротический сон

– Да, извини, я немного отвлеклась. О себе я все рассказала, а теперь хочу сказать пару слов о тебе. Сначала я увидела молодого, высокого и красивого парня, и заинтересовалась чисто по-женски. А потом, когда прислушалась и пригляделась, открыла политика – яркого, современного, честного, ответственного. Ты много чего говорил и в интервью, и на банкете, но при всей стандартности текстов твои слова о дружбе и сотрудничестве народов звучали не картонно, а искренне. И я подумала, что еще не все потеряно и для России, и для Молдавии.

– Спасибо, очень приятно все это слышать, но, думаю, ты меня очень сильно идеализируешь. Тоже мне, надежда прогрессивного человечества! Обычный мужлан, занудный, противный и нервозный, с комплексами, заморочками, грязными носками и прочими фирменными атрибутами.

– Только не надо про носки. Слушай сюда, «мужлан»: как правнучка цыганки, гадалки и ворожеи, я предсказываю тебе большое будущее. Быть тебе, Миша, премьером, а то и президентом всея Руси!

– Ну, это ты загнула, Галина Мироновна! Я и на нынешней-то должности оказался случайно.

– Это была не случайность. Не будем спорить, просто запомни, что тебе сказала Галя Чекан 29 ноября 1992 года в 7 часов 11 минут утра.

– Хорошо, запомню.

– Вот теперь все. Тебе пора.

– Галя, обещай мне, что это не последняя наша с тобой встреча. Если не пообещаешь, я никуда не полечу.

– Обещаю. Ты можешь прилетать сюда когда угодно и на сколько угодно. Как только ты появляешься в Кишиневе, я бросаю все и поступаю в твое полное распоряжение.

– Спасибо! Знаешь, я только сейчас понял, что ты – женщина моей мечты, в прямом смысле слова. Ты знаешь, что очень похожа на Софию Ротару?

– Это все говорят, ты не оригинален.

– Так вот, София Ротару – героиня моего первого в жизни эротического сна. Мы вместе с ней, совершенно голые, плавали в каком-то теплом озере, причем ночью. Потом мы обнимались и о чем-то нежно ворковали. И все. Даже, по-моему, не целовались. Я проснулся в холодном поту, и когда понял, что это только сон, заплакал. Мне было двенадцать лет. С тех пор, когда я вижу Ротару, вспоминаю тот сон. «Меланхолия, дульче мелодия, меланхолия, мистериоз амор»… А сейчас, можно сказать, сбываются те давние мальчишеские фантазии. Остается только в озере вместе поплавать.

– Поплаваем, какие наши годы!

– И я того же мнения.

– Ну, все, тебе пора на посадку. Счастливого пути, и до скорой встречи!

У Гали увлажнились глаза. Она рывком пригнула мою голову и поцеловала в губы так, что мой уставший и невыспавшийся организм снова задрожал.

Филолог в штатском

По дороге из Кишинева в Москву я беспробудно спал, в самолете по маршруту Москва-Прикамск блаженно подремывал, прокручивая в голове наиболее смачные фрагменты прошедшей ночи. К стыду своему, угрызений совести я не испытывал, но решил, что отныне буду больше внимания уделять семье в целом, а бедной и измученной токсикозом Эле в частности.

Как всегда, благие намерения реализовать не удалось – лавина дел захлестнула и поглотила. Несколько дней я убил на то, чтобы протащить годовой бюджет через областной совет: часами дискутировал с Курбацким, то убеждая, то ругаясь, то торгуясь, снизошел до объяснений с «изменником» Петей Лузиным, и даже лично сходил на заседание бюджетного комитета, чего раньше никогда не делал.

В итоге бюджет приняли с минимальными деформациями, но наша с Пирожковым бурная радость по этому поводу была до обидного недолгой. В финуправлении произошла настоящая кадровая катастрофа: оттуда во вновь создаваемое управление федерального казначейства ушло две трети сотрудников во главе с первым заместителем Пирожкова. В теплое местечко, где платили в полтора раза больше, а работы было в десять раз меньше, подались все толковые работники, включая кассиршу, благодаря чему оставшиеся в облфине «пирожковцы» не смогли вовремя получить зарплату. Пирожков впал в истероидное состояние, а потом слег в больницу. Тем не менее, выход был найден – я договорился с Бариновым, и мы ввели пятидесятипроцентную надбавку к зарплате финансистов из федеральных средств «за выполнение функций по обслуживанию федерального бюджета». Примерно половину ушедших удалось вернуть, остальных добрали из городского и районных финотделов Прикамска.

Решился кадровый вопрос и в региональном управлении Министерства безопасности, где был назначен новый начальник управления. Им стал генерал-майор Дегтярь, переведенный в Прикамье из Восточной Сибири. В первый же день работы генерал пришел представляться мне. Чисто внешне он располагал к себе гораздо больше, нежели его предшественник, и вел себя более раскованно и открыто, демонстрируя симпатию и лояльность. Тем не менее, я задал ему неприятный вопрос:

– Генерал, вы знаете, что случилось с Вылегжаниным? И какова причина того, что случилось?

– Конечно, знаю.

– И какова ваша оценка этого инцидента? Я имею в виду конкретные факты – прослушку и вербовку?

– Оценка негативная: прокол, провал, подрыв репутации службы. Могу подобрать и другие эпитеты, включая нецензурные.

– Вы по образованию филолог?

– Да.

– Значит, почти коллега. Итак, коллега, и какие же выводы вы сделали из произошедшего?

– Выводы однозначные – больше подобное не повторится. В любом случае, я бы не хотел оказаться на месте Вылегжанина, которого за шиворот тащили по коридору, как нашкодившего кутенка.

– А, кстати, откуда вы знаете о коридоре? Неужели сам Вылегжанин рассказал?

– Нет, конечно. Но понимаете, даже если мы и не ведем активную агентурную работу с сотрудниками областной администрации (а мы сейчас ее не ведем, поскольку в этом нет оперативной необходимости), все равно целый ряд работников администрации выходит на нас инициативно. И мы не можем им этого запретить. Вы можете, скажем, через принятие кодекса корпоративной этики, но подействует ли ваш запрет?

– И что вы делаете с этими кляузами?

– Проверяем. В основном, конечно, это пустышки, но если вдруг поступит серьезный сигнал, и потребуется оперативная проверка, я вас незамедлительно извещу.

– А если настучат лично на меня?

– Начнем проверку с санкции Москвы. Она же вас и проинформирует, если посчитает нужным.

– Договорились. Что еще?

– Как вы знаете, в области постоянно действует прокурорское совещание – регулярный сбор руководителей правоохранительных органов территории под эгидой областного прокурора.

– Есть такое дело.

– Я бы хотел, чтобы вы меня представили на этом совещании. Прокурор, начальник УВД и председатель областного суда – люди местные, знают друг друга не один десяток лет, а я, так сказать, новичок и незнакомец. Посему хочу с вашей помощью побыстрее укорениться, или, как говорят у нас в конторе, внедриться.

– Хорошо, внедряйтесь. Еще вопросы есть?

– Есть – квартиры. Я знаю, что с Вылегжаниным у вас была некая джентльменская договоренность. Она действует, или дезавуирована?

– Хотя один из нас оказался не джентльменом, договоренность действует. Кстати, а как у вас самого с квартирой?

– Пока планирую жить в гостинице – контора в ближайшей перспективе постоянного жилья не обещает. На прежнем месте я жил в служебной квартире, которую при выезде сдал.

– А вылегжанинская хата?

– Приватизирована еще в начале года.

– Подсуетился, паразит! Свяжитесь с Кунцем, нашим уважаемым мэром, принесите ему личное заявление, ходатайство из министерства и справку о составе семьи, и он подберет вам что-нибудь поприличнее в пределах жилой нормы. Что касается предыдущих договоренностей, то муниципальный дом сдан госкомиссии, две квартиры в нем ваши, пусть очередники идут за ордерами.

Криминальный конвейер

На заседании правоохранительной комиссии я представил Дегтяря и хотел было откланяться (спешил на встречу с очередной иностранной делегацией), но гэбешный генерал попросил меня задержаться.

– Михаил Георгиевич, уделите несколько минут. Возникла нестандартная проблема.

– Давайте вашу проблему.

– Проблема на самом деле общая. У нас есть информация, что в течение последних месяцев вопреки закону вышли на свободу несколько десятков опасных преступников. Все они по национальности чеченцы. Технология такова – в администрацию колонии приходит запрос из следственных органов Чечни: «Этапировать имярека в Чеченскую Республику для проведения следственных действий по уголовному делу». Осужденного этапируют до Ростова-на-Дону, где преступник пересаживается в чеченский автозак, и… на какое-то время растворяется в пространстве, чтобы вскоре возникнуть уже в совершенно другом правовом статусе. В частности, после подобного незаконного освобождения «засветились» четверо граждан, ранее отбывавших срок в прикамских зонах. Осужденный Хасангериев, кстати, рецидивист, совершивший ряд тяжких преступлений, погиб в результате дорожно-транспортного происшествия в Надтеречном районе Чечни – находился за рулем краденого автомобиля BMW-535 в состоянии наркотического опьянения. Осужденный Мусаев с подложными документами задержан за злостное хулиганство в Наримановском районе Астраханской области. Осужденный Арсанукаев поступил на работу в отдел сбыта производственного объединения «Грознефть», а его подельник Багаутдинов, видимо, гражданин со специфическим чувством юмора, трудоустроился… в Старопромысловский районный отдел внутренних дел с присвоением звания «прапорщик милиции».

– Да, история занимательная. Что из сего следует?

– В настоящее время Министерство безопасности, Генеральная прокуратура и МВД совместно готовят соответствующий инструктивный материал. Предлагаю впредь до получения разъяснений федеральных инстанций следственные поручения из Чеченской Республики, связанные с этапированием преступников в Чечню, не выполнять. На сегодняшний день, насколько я знаю, в колониях Прикамья таких поручений более десятка.

Областной прокурор Наговицын взъерошил редкие волосы.

– Товарищ генерал, это незаконно.

– Отпускать бандитов на волю на основании липовых бумажек еще более незаконно. Как вы понимаете, сегодня Чечня фактически находится вне правового пространства России. Надеюсь, что временно. Еще раз настоятельно прошу остановить этот криминальный конвейер.

– У нас пока нет на этот счет никаких указаний.

Я посчитал нужным вмешаться.

– Коллеги, я опаздываю на важную встречу, поэтому буду очень краток, и, извините, категоричен. Генерал прав – отпускать нельзя. Господин прокурор, я не прошу, а требую прекратить дискуссию по данному вопросу, и сегодня же дать соответствующие телефонограммы во все следственные и надзорные органы. Господин Шебалин, направьте аналогичные указания во все колонии и следственные изоляторы Прикамья. Все следственные поручения из Чечни затребуйте и изымите для проведения правовой и криминологической экспертизы. Генерал Дегтярь, благодарю вас за бдительность и неравнодушие. Продолжайте в том же духе.

Змея-искусительница

Вопреки своим намерениям, я в очередной раз засиделся на работе допоздна. Эля была в больнице (я заезжал к ней днем, привез кефир и зеленые яблоки, красные она есть опасалась). Живот у Эвелины Гургеновны бойко торчал, подпирая грудь – явный признак того, что «назревает» мальчик. Я был рад этому обстоятельству – писклявых девчонок не терпел никогда, ни в детстве, ни сейчас, и Эля в целом была со мной солидарна. Сынуля находился на попечении бабушки-дедушки, мы ежевечерне созванивались и виделись через день.

Тем временем, накатила очередная волна проблем, главной из которых была невыплата зарплаты на оборонных предприятиях, лежавших на боку. Особенно негодовал народ на некогда богатом, престижном и сверхзакрытом заводе «Новатор» – там была предзабастовочная ситуация.

Я мотался по предприятиям, разговаривал с профсоюзными лидерами, успокаивал людей и изыскивал подкожные и подножные ресурсы, чтобы хоть как-то подкормить оголодавших заводчан. В свою очередь, Стрельников и Вахрушев попеременно несли трудовую вахту в Минфине, по крохам выколачивая федеральные субсидии на неотложные нужды. Баринов в помощи не отказывал, но ресурсов не хватало – тощее бюджетное одеяло рвали на части, аховая ситуация на оборонных заводах (и не только на оборонных, и не только на заводах) была по всей стране.

…Около полуночи я задремал прямо за рабочим столом. Когда проснулся, почувствовал тупую боль в затылке, с отвращением отпихнул на край стола кипу очередных срочных бумаг, протер глаза и, потягиваясь и зевая, направился в комнату отдыха – спать. Открыл дверь, включил торшер. На диване сидела Варя в уличной одежде – шубе и сапогах. Я ойкнул от удивления.

– Варвара, ты чего меня пугаешь? Я думал, ты давно уже дома. Что ты тут делаешь? И как сюда попала? И почему в шубе?

– А вы, оказывается, пугливый. Честно говоря, не знала. Попала я сюда через дверь – зашла, когда вы дремали за столом. Сижу в шубе потому, что меня знобит – возможно, простудилась. Что я тут делаю? Коньяк пью, вас дожидаюсь. Присоединяйтесь.

На журнальном столике перед Варей стояла бутылка коньяка и блюдце с дольками лимона и плиткой шоколада.

– Да, Варвара, с тобой не соскучишься. Сидишь в приватном помещении, в темноте, в одежде, употребляешь алкогольный напиток, да еще и шефа спаиваешь. Пахнет дисциплинарным взысканием.

– А я взыскания не боюсь. Ухожу я, Михаил Георгиевич.

– Что-то случилось?

– Вы знаете, что случилось, и сами же советовали мне сменить обстановку. Заявление перед вами.

– Ну, и чего ты там написала? Увольняешься с завтрашнего дня? Так не положено. Надо двухнедельный срок отработать.

– А я прошу без отработки.

– И кто же меня будет теперь опекать?

– Пока Нина из канцелярии, я уже договорилась. Она справится, всю нашу кухню знает досконально. Кроме того, завтра к вам придут на кастинг две подходящие девчонки, дисциплинированные, собранные, с приятной внешностью. Рекомендую взять обеих.

– Ох, и кадра же ты, Варвара! Ну почему нельзя было предупредить загодя? Не по-товарищески как-то получается. Куда уходишь-то?

– В Универсальную товарно-фондовую биржу, заместителем начальника юридического отдела.

– Ого! А зарплата?

– В два раза больше, чем сейчас. И график не такой напряженный.

– Молодец! Кто обеспечил протекцию?

– Никто. Я сама, на общих основаниях, прошла конкурс, тестирование и собеседование.

– Значит, Варвара, я тебя просто недооценивал. Искренне рад, что ты оказалась такой умницей-разумницей. За это можно и выпить.

Выпили. Варвара предложила повторить. Повторили. Потом «залакировали».

– Варвара, я считаю, что мы с тобой соблюли все формальности и неформальности, а теперь, извини, я бы хотел отключиться, башка просто раскалывается. Вот, возьми заявление, я подписал. Завтра с утра передай дела Нине, оформи увольнение, а потом пусть приходят твои потенциальные сменщицы с документами, резюме и рекомендациями, будем смотреть. Спокойной ночи, Варенька!

– Михаил Георгиевич, спасибо, но это еще не все.

Варя налила полную рюмку коньяка, неторопливо выпила, прищурившись, посмотрела на меня, и, не отводя взгляда, распахнула шубу. Под шубой были чулки на кружевном поясе, и, собственно, все. Варя поманила меня пальцем.

– Иди сюда. Теперь можно, я у тебя уже не работаю.

Я как ужаленный вскочил с кресла и включил верхний свет. Варя зажмурилась и инстинктивно запахнулась.

– Варвара, прекрати! Тоже мне, змея-искусительница! Давай вали отсюда! На биржу!

Варвара заплакала, потом ее начала колотить икота. Я принес воды. Варя выпила, немного успокоилась, но плакать не перестала.

– Миша, ну зачем ты так? Что я тебе сделала? Почему ты меня отвергаешь?

– Варя, пожалуйста, успокойся и не заставляй меня в сотый раз повторять хорошо известные тебе аксиомы. Ты все знаешь про мою семью, про супругу, ребенка и будущего (тьфу-тьфу-тьфу) ребенка.

– Я не собираюсь разрушать твою семью! Я хочу тебя, и имею на это право! Я на тебя работаю, стараюсь, болею, переживаю! Думаешь за деньги, за карьеру? Нифига подобного! Я люблю тебя, понял?

– Понял. Мне очень приятно это слышать, но это не любовь, Варенька. Любовь всегда взаимна. Возможно, это некое гипертрофированное уважение, причем, не столько ко мне, сколько к моей должности. Варенька, я тебя тоже очень уважаю и ценю. Ты хорошая, умная и перспективная. И я желаю тебе только добра. Ты здорово мне помогала, и я готов тебе помогать. Приходи в гости, я всегда буду тебе рад. Будем, как говорится, дружить домами. Ну, все, ты пришла в себя? Пойдем, я тебя провожу.

Варя глубоко вздохнула, откашлялась и вытерла глаза платком. Потом сбросила шубу, поджала под себя ноги и скрестила руки на груди.

– Варя, опять?

– Не опять, а снова. На этот раз я не собираюсь вас соблазнять – мне просто жарко. В общем-то, с вами все ясно, дорогой и многоуважаемый Михаил Георгиевич, кроме одного. Почему с молдавской шлюхой можно, а со мной нельзя? Почему в командировке, в гостинице можно, а у себя дома, в личном кабинете, нельзя? Объясните ваши моральные принципы, пожалуйста. Просветите неразумную девушку, будьте так любезны.

Я густо покраснел.

– Откуда ты знаешь?

– От верблюда.

– Варя, я тебя прошу никому об этом не говорить.

– Что, терзают запоздалые муки совести?

– Да, наверное. У меня это было впервые. И я еще раз прошу…

– Не надо просить и унижаться. Мне нужно деятельное раскаяние. Знаете, что это такое? Раздевайтесь. Гасите свет и подгребайте ко мне на диванчик. Впрочем, можете не выключать свет, так даже прикольнее. Обещаю: все будет шито-крыто. Вперед!

Я сидел, обхватив голову руками.

– Михаил Георгиевич, быстрее, я жду. Или вам помочь раздеться?

– Иди-ка ты к черту, Варвара! Не ожидал от тебя такого. Лучше бы я тогда тебя уволил, а не Людмилу Григорьевну. Не сидел бы сейчас дурак дураком.

– Вы не дурак, Михаил Георгиевич, а начинающий ходок, еще неопытный: шагнули разок, и тут же упали. Впредь будьте бдительнее и аккуратнее в личной жизни и не обижайте женщин двойной моралью и пошлым менторством. И, как говорится, избегайте случайных связей. В смысле, совсем уж случайных. Помогите одеться.

Я подал Варе шубу.

– Ну, хоть комплиментик-то скажите девушке: девушка старалась, одевалась, раздевалась.

– Выглядишь ты хорошо, как всегда. Ведешь себя отвратительно.

– Опять морали читаете? Чья бы корова мычала! Что, эта молдавская лучше? Намного?

– Она абсолютно порядочная женщина, взрослая, семейная, очень умная и достойная.

– Значит, лучше. Естественно, на примитивную телку наш Михаил Георгиевич бы не повелся.

– Варя, прекрати мотать мне нервы! Лучше скажи, откуда ты все это знаешь?

– Интуиция – мать информации. Нюх, знаете ли. Вы, господин Полещук, из Кишинева прилетели совсем другим человеком: глазки поблескивают, взгляд живенький, щечки румяные, улыбочка плотоядная. И я сразу же все поняла, моментально. Sapienti sat. А потом пошли звонки по межгороду через день – этакая трогательная забота о поставках зеленого горошка из города Бельцы. «Приемная Чекан слушает!» И ведь не разберешь сразу, баба это, или мужик. Но я разобралась.

– И что теперь?

– Ничего. Я, конечно, никому ничего не скажу, но с одним условием – с этой бабой из Бельц у вас все кончено, раз и навсегда. В противном случае обет молчания отменяется. Не надо вам развивать отношения с госпожой Чекан, это в ваших же интересах. Ну, пока. Завтра я, с вашего позволения, не приду – Нина справится и без моей помощи.

– Успехов тебе на бирже, и вообще. В гости заходить будешь?

– Не знаю. Если вдруг соскучусь, снова завалюсь к вам в комнату отдыха и предприму очередную попытку соблазнения. Шутка. Будьте здоровы, Михаил Георгиевич, живите богато.

Варя резко встала и быстро пошла на выход. Видимо, она снова начала плакать.

Осиротевшая реформа

14 декабря на съезде народных депутатов был отправлен в отставку Гайдук. Президент пожертвовал им ради стратегического компромисса с преимущественно оппозиционным парламентом. Уступки президента начались еще весной, и затем шли по нарастающей. Сначала в правительстве в качестве вице-премьеров появились сразу несколько отраслевых лоббистов, включая Чернавина, бывшего главного газовика страны. Потом руководителем Нацбанка стал экс-председатель Госбанка СССР Терещенко, который немедленно запустил механизм масштабной денежной эмиссии, приведшей к резкому взлету цен, росту инфляции и девальвации рубля. Непосредственно перед началом съезда президент уволил главных раздражителей оппозиции – госсекретаря Бутманиса и министра информации Потанина. И вот теперь очередь дошла до премьера. При голосовании на съезде Гайдук недобрал полсотни голосов, при повторном голосовании, организованном в режиме мягкого рейтинга, вошел в тройку лидеров (из пяти кандидатур), но на окончательное утверждение президент выдвинул не его, а социально близкого депутатам Чернавина, который в итоге и стал новым премьером. «Год Гайдука» закончился.

Я был подавлен. В кои-то веки в России у власти находился настоящий потомственный интеллигент, умница, блестящий ученый, и, как выяснилось, цепкий и последовательный практик, который мало говорил (может быть, даже слишком мало), и очень много, невероятно много делал. И вот такому человеку вопреки интересам дела, вопреки здравому смыслу, логике развития событий и базовым политическим договоренностям показали на дверь под улюлюканье коммунистической фракции и наглую ухмылку спикера Байсултанова. Не дали нормально закончить финансовый год, принять бюджет, завершить хотя бы самый первый этап преобразований. Радикальная экономическая реформа, которую теперь во всем мире называют «реформой Гайдука» осталась сиротой-безотцовщиной. А сироту, как известно, может обидеть каждый.

На следующий день я дозвонился до Гайдука по домашнему телефону.

– Ефим Артурович, это Полещук. Как вы?

– Нормально, жив пока.

– Ничего, что по-домашнему?

– А у меня теперь другого нет.

– Телефон раскалился?

– Есть такой эффект.

– Кто звонит, в основном?

– Родственники, журналисты, и, как ни странно, оппоненты и влиятельные коммунистические депутаты. У последних рефрен такой – «Ефим, извини, у нас жесткая партийная дисциплина, я не мог не проголосовать против, но в душе я за».

– Очень типично для коммунистов – делать одно, а думать другое. Кстати, эти звонки свидетельствуют еще и о том, что вас считают действующим игроком. Думаю, когда станет особенно трудно, вас позовут снова.

– Не исключено.

– Хочу сказать, что считаю произошедшее большим свинством. Хотел даже заявление Ельцину послать об отставке, в знак протеста.

– Не вздумайте! Это мальчишество! Не злите президента, ему и так очень тяжело дался этот компромисс. Проиграно только сражение, но отнюдь не кампания в целом.

– Кто вас скушал? ВПК?

– Немного ошиблись. АПК.

– Чем планируете заняться?

– До нового года точно ничем. Спать буду.

– А после нового года приезжайте в Прикамье, как мы раньше договаривались.

– Спасибо, ближе к весне обязательно приеду.

– Будем ждать. Еще вопрос – с кем теперь работать в правительстве?

– В Минфине остался Баринов, в Госимуществе – Чубарь. На место вице-премьера по экономике и финансам я рекомендовал Бориса Фролова – несмотря на молодость, человек он опытный – был министром финансов России еще до развала СССР – и очень дельный. Так что, вам будет с кем работать. Кроме того, предлагаю наладить контакт с Чернавиным – он не так прост и однолинеен, как кажется. Вполне компетентный и лояльный руководитель, восприимчивый к новому, не говоря уж о том, что в чисто хозяйственных вопросах разбирается блестяще.

– Понял, Ефим Артурович. Будем работать. Всего вам самого наилучшего! Не переживайте. Как говорится, нас бьют, а мы крепчаем!

– Согласен. Спасибо за звонок.

Счастливый автовладелец

На последнем в этом году заседании областного совета я подвел итоги уходящего года. Приватизировано более полутысячи промышленных предприятий и полторы тысячи организаций в сфере торговли и сервиса, на руинах колхозной системы создано более трех тысяч фермерских хозяйств. Удельный вес потребительского сектора в региональной экономике вырос до пятидесяти процентов (фактически мировой уровень) – прямое следствие политики свободной торговли. При этом резко сократилось потребление мяса и мясопродуктов – до уровня 1973 года, когда мясо в Прикамье исчезло из свободной продажи. Наоборот, выросла обеспеченность населения автомобилями и сложной бытовой техникой – на 100 прикамских семей по итогам 1992 года приходился 21 автомобиль.

Кстати, к сонму счастливых автовладельцев неожиданно примкнул и я. Витя Кайгородов продал мне свою машину – ту самую «семерку», от которой я отказался осенью прошлого года. К этому решению Кайгородова подтолкнул дорожный инцидент – Витя поленился «переобуть» автомобиль, и его сильно крутануло на льду. Никого, к счастью, не задев, машина воткнулась в сугроб на обочине, но в момент резкой остановки Витя приложился лбом к рулевому колесу, получил сотрясение мозга и потерял сознание. Кайгородова быстро привели в чувство, но с тех пор, несмотря на большие дозы ноотропила, неудачливого редактора «Прикамских вестей» постоянно мучили сильные головные боли. В итоге Витя стал бояться садиться за руль. Поскольку Витина супруга к вождению автомобиля не стремилась, на семейном совете было решено «семерку» продать, но не абы кому, а мне как исторически причастному к этой машине. Я для приличия сначала отказался.

– Витя, тебе просто надо перебороть страх, сесть и поехать.

– Не хочу. Не для меня это. Для редактора нужней водка, ножницы и клей. Мое призвание – держать в руке строкомер, а не рычаг переключения передач. Кроме того, в моем распоряжении редакционная «Волга» с водителем. Так оно спокойнее.

– Но согласись, несолидно губернатору на «семерке» ездить.

– А пешком топать солидно? Поездишь на этой, потом пересядешь на «мерс».

– Мне «Тойота» нравится.

– Значит, на «Тойоту».

– А деньги?

– Договоримся по среднерыночной цене.

– Так нет у меня требуемой суммы.

– Значит, отдашь потом. Ну, все, хорош трепаться, я решил – машина твоя. Пошли к нотариусу оформлять гендоверенность.

Политический анекдот

Закрыть дефицит личного бюджета оказалось немного легче, чем решить аналогичную задачу в отношении бюджета областного. Когда Ирина принесла мне новогоднюю зарплату, я задал вопрос:

– Ирина, скажите, если я разом получу свою зарплату за три месяца, это будет законно?

– Да, только надо написать заявление, издать по этому поводу приказ и оформить выплату как беспроцентную ссуду.

– Вот заявление. Готовьте и оформляйте. Деньги нужны позарез.

– За все это время вы впервые проявляете интерес к деньгам.

– Есть уважительная причина – машину покупаю, «семерку», двигатель 1,6 литра, цвет «Адмирал».

– Поздравляю. Я подсчитаю сумму, и, если мы в кассовый лимит укладываемся, то выплатим деньги сегодня же.

– Спасибо. Слушайте, у меня идея: а давайте-ка сделаем это системой. Примем общее положение и узаконим выдачу беспроцентных ссуд работникам администрации, сделаем людям подарок к новому году.

– Так нас же разорят!

– Не разорят. Сначала будем давать только передовикам бюрократического фронта, а там посмотрим – будем действовать по обстоятельствам.

Вечером Ирина выдала мне искомую сумму и положила на стол проект положения, завизированный Пирожковым, управделами Некипеловым и главбухом Надеждой Семеновной.

– Ничего себе темпы! Кто писал проект?

– Я. Если принимать, то быстро – до конца года всего три банковских дня осталось, притом что 31-е короткий день – только до обеда.

– О-кей, пусть Некипелов завтра принесет мне списки первых желающих получить ссуду.

– Хорошо.

– Ирина, я поймал себя на мысли, что мы с вами, несмотря на то, что видимся регулярно, почти не разговариваем.

– И правильно делаем. Деньги любят счет, а счет – сосредоточенность. Отвлекаться не рекомендуется – это заповедь кассира.

– Но ведь вы не кассир.

– А вы не рядовой работник, поэтому вас отвлекать тоже не рекомендуется.

– Отвлекать от чего?

– От важных государственных дел.

– А если я хочу отвлечься?

– А как я вас могу отвлечь?

– Ну, например, каким-нибудь анекдотом. Желательно, политическим – я их особенно люблю. Скабрезные, признаюсь, тоже уважаю, но в данном случае они неуместны.

– Вы серьезно?

– Абсолютно. И это, кстати, не мое ноу-хау. Например, глава Службы внешней разведки академик Пермяков свои доклады Ельцину всегда предваряет актуальным политическим анекдотом.

– Мне льстит аналогия с академиком. Хорошо, в следующий раз я приготовлю для вас актуальный политический анекдот.

Новогодний подарок

Врачи уточнили Эле срок родов – 31 декабря. Я высказался в том духе, что хорошо бы родить 1 января. Эля заметила, что еще лучше 2-го или 3-го – больше шансов, что акушеры будут трезвыми. Короче говоря, мы решили так: если днем и вечером 31 декабря ничего не происходит, Эля собирает «тревожную» сумку, и мы едем (на новой машине!) встречать новый год к моим родителям. Я не пью и нахожусь в мобилизационной готовности. Наступает «время Ч» – и я мигом отвожу Элю в роддом.

Так и сделали. Встретили новый год по прикамскому времени, потом по московскому. В полтретьего часа ночи у Эли начались схватки. Через полчаса она уже была в палате роддома. Еще через три часа Эля родила мальчика, рост 57 см, вес 3,6 кг. Роды прошли нормально. Отличный новогодний подарок!

1993

Комплекс вины

Сразу после нового года я в очередной раз послал Вахрушева в Москву выбивать трансферты и льготные кредиты для оборонки. Вечером, принимая ванну в своем номере в гостинице «Россия», Алексей Васильевич умер. Тревогу подняли залитые водой постояльцы снизу. Гостиничная охрана взломала дверь, «Скорая помощь» зафиксировала смерть от сердечного приступа, без признаков насилия. Вахрушеву, никогда не жаловавшемуся на сердце, ни разу не бравшему больничный и всегда выглядевшему здоровым, бодрым и жизнерадостным, было 42 года.

В Москву за телом поехал Некипелов, в Прикамске похороны организовывал Стрельников. Гроб выставили в фойе областной администрации. Пришло много народа. У гроба рыдали молодая вдова и две дочери-близняшки, старшеклассницы. Я подошел к вдове, взял ее за руку.

– Простите меня.

– За что?

– Я не жалел Алексея Васильевича. Я думал, на нем пахать можно. Я ошибался. Век себе не прощу.

– Ничего не понимаю, Леша не болел никогда, такой румяный был, веселый.

– Я очень сожалею. Мы еще поговорим с вами попозже, но хочу сказать прямо сейчас – я ваш должник. Вы можете звонить и приходить ко мне и к моим замам с любыми вопросами, в любое время. Мы вас не бросим.

Начался траурный митинг. Я высказался кратко – чувствовал себя не в своей тарелке. Очень хорошо сказал Стрельников, неожиданно тепло выступили Седых и Попов, обычно не склонные к задушевности и сантиментам. Поехали на кладбище. У могилы речей не произносили – было очень холодно и ветрено, все сразу же замерзли. Отогревались на поминках в столовой администрации. Я выпил много водки, но это не помогало – комплекс вины только усилился.

Сидит Ванька на скамейке

Забастовал «Новатор». Стачка шла по нарастающей – бригады, участки, цеха. Потом встал весь завод. На площади перед заводской проходной возник стихийный митинг. Растерянный директор завода позвонил мне, я приехал, выступил и пообещал оказать «Новатору» срочную финансовую помощь на выплату зарплаты, которую заводчане не получали с сентября. Вернувшись с митинга, я позвонил Баринову, и он впервые мне отказал:

– Михаил, ты же грамотный человек, и должен знать, что в начале года в бюджете денег нет.

– А переходящий остаток?

– По статьям, из которых я могу оказать тебе финансовую помощь – ноль.

– Ну, очень надо! Очень-очень!

– Михаил, ты меня знаешь: если бы я мог, то помог. Подожди хотя бы до конца января.

Председатель Нацбанка Терещенко ответил мне примерно в том же духе, добавив свою фирменную прибаутку: «Только начали хорошо жить, как деньги кончились».

В областном бюджете денег тоже не было. Я позвонил на завод директору и председателю профкома (и одновременно руководителю стачкома) и попросил подождать до конца месяца. Директор согласился, профбосс сказал, что будет решать этот вопрос коллегиально.

На следующее утро рабочие «Новатора» перекрыли Транссибирскую магистраль на участке, проходящем недалеко от территории завода. В течение получаса мне последовательно позвонили железнодорожные руководители всех уровней – от начальника Прикамского отделения до министра путей сообщений. Столько мата в свой адрес я не слышал с армейских времен.

Я взял у Некипелова громкоговоритель и попросил Шебалина одолжить мне на час ОМОНовский «пазик» (без личного состава). Генерал удивился, но автобус выслал. На нем я и поехал к месту перекрытия трассы. Там стояла армейская взводная палатка с печками-буржуйками. Забастовщики были разделены на две бригады примерно по двадцать человек, дежурившие на путях посменно – пока одна блокировала железную дорогу, другая грелась в палатке.

Я забрался на крышу «пазика» и заорал в матюгальник:

– Говорит губернатор Полещук. Друзья мои, вчера на митинге я обещал вам срочную финансовую помощь для выплаты ваших законно заработанных денег. Я должен извиниться перед вами: я несколько переоценил нынешние возможности федерального и областного бюджета – сейчас там физически нет денег. Но деньги мы обязательно найдем, и до 31 января вы их получите. Если этого не произойдет, 1 февраля я подам в отставку как не справившийся с работой и обманувший людей. Но я вас не обману. Я прекрасно понимаю и ваши чувства, и ваш боевой настрой. Волынка с зарплатой тянется уже давно, вы устали и изверились, и вам хочется решить все проблемы радикально, одним махом, раз и навсегда. Но ведь от перекрытия Транссиба чуда не произойдет, и деньги с неба не посыплются. Произойдет другое. Через час на этом же самом автобусе сюда приедет ОМОН и вытеснит вас отсюда силой. Это очень плохой вариант, но паралич Транссиба еще хуже. Перекрытие транспортных артерий неприемлемо и недопустимо. Как представитель государственной власти прошу вас разблокировать магистраль добровольно, и прямо сейчас. Мы вместе поедем на завод, где зафиксируем наши договоренности, и максимум через три недели вы получите все положенные вам выплаты в полном объеме, включая полную зарплату за декабрь и аванс за январь. А теперь поехали.

Я вернулся в салон автобуса. Стачечники ушли с путей в палатку – видимо, совещаться. Я терпеливо ждал в «пазике». Через полчаса ко мне подошел старший группы:

– Ваша взяла, возвращаемся. Никаких протоколов подписывать не будем – с одной стороны, не хотим связывать себя обязательствами, с другой стороны, верим вам на слово. Пока верим. Мы оставляем здесь палатку с пикетом – на всякий случай.

Работяги забрались в автобус, мы поехали на завод. Я, готовившийся к худшему, развеселился и продекламировал на весь салон:

– Внимание, коллеги! Для поднятия настроения цитирую тематическую частушку о текущем состоянии областного бюджета: «Сидит Ванька на скамейке, х…м долбит три копейки. Хочет сделать три рубля, не выходит ни х…!»

Люди засмеялись.

На заводе я прошел в кабинет к директору, попросил вызвать туда председателя стачкома, после чего сказал:

– Господин директор, вы – тряпка! Господин профбосс, вы – провокатор! Делаю вам первое и последнее предупреждение: если в том или ином виде повторится сегодняшний инцидент, вы покинете свои насиженные места и отправитесь в следственный изолятор!

После этого на ОМОНовском «пазике» я вернулся на работу.

Позорный прихвостень

13 января на приеме в честь Дня российской прессы в Домжуре в присутствии прикамской журналистской элиты Петя Лузин разразился речью, с удовольствием расхватанной СМИ на цитаты. Самым забойным был следующий тезис: «Губернатор Полещук – позорный прихвостень ельцинской клики, которая на подачки Международного валютного фонда и при оперативной поддержке ЦРУ и «Моссада» устанавливает в России диктатуру под видом демократии». Стенограмму речи принес мне Фима Шафран.

– Зря вы не пошли туда, Михаил Георгиевич. Отрываетесь от журналистской братии. К тому же при вас Лузин не посмел бы говорить такое.

– Может, оно и к лучшему. Если б я туда пришел, и услышал нечто подобное, Лузин сейчас бы лежал, а я сидел. К тому же срывание всех масок, Фима, иногда архиполезно.

Вечером я позвонил Лузину домой.

– Добрейший вечерок, златоуст хренов! Это некто Полещук, с сегодняшнего дня более известный как позорный прихвостень ельцинской клики. Ты мне скажи, падла, ты с дуба рухнул, или по пенделям соскучился?

– Михаил, если тебя задели некоторые грубоватые пассажи, высказанные мною в полемическом задоре, то извини. Но в целом я, безусловно…

Я не дал Пете договорить и разразился длинной и очень громкой матерной инвективой. После того как я проорался и более-менее успокоился, я спросил:

– Ты понимаешь, что из этого следует, кондом ты штопаный?

– Пока нет.

– Деградируешь, Лузин, раньше ты быстрее схватывал. Из этого следует, что завтра утром ты пишешь заявление, несешь его Курбацкому и становишься рядовым депутатом. В этом статусе я тебя еще стерплю, в качестве зампреда областного совета – нет. Мое ангельское терпение лопнуло. Теперь ты понял?

– Теперь понял.

– А потом ты звонишь мне и докладываешь о проделанной работе.

– Хорошо, Михаил.

Депутаты здравого смысла

На следующее утро вместо Пети мне позвонил Курбацкий.

– Михаил Георгиевич, что происходит? Что это за история с заявлением Лузина?

– Это я заставил его написать. Причина, думаю, вам известна.

– Нет, так у нас дело не пойдет. Я же не давлю на ваших заместителей, хотя мне многое не нравится в их работе.

– Кого конкретно вы имеете в виду?

– Например, Седых.

– Обещаю, что если Седых в отношении вас скажет хотя бы одну десятую долю тех гадостей, что Лузин говорил обо мне, то Сергей Викторович будет незамедлительно уволен.

– Лузин излагал свое личное мнение, причем в неофициальной обстановке.

– И вы с ним согласны?

– В некоторой степени.

– А в части ЦРУ и «Моссада»?

– Тут он явно перегнул палку. Я категорически против оскорблений в ваш адрес, и прямо сказал об этом Лузину. Он обязательно перед вами извинится.

– Он уже извинился.

– Он сделает это публично.

– Хорошо. Пусть публично извиняется и проваливает обратно в заднескамеечники.

– Лузин останется моим заместителем. Я настоял, чтобы он отозвал свое заявление.

– Но он ведь не вице-спикер, а говно, это же очевидно.

– Это решать не вам, а мне и депутатам областного совета.

Я бросил трубку и дал поручение Шафрану срочно собрать где-нибудь на нейтральной территории всех лояльных депутатов. Фима выбрал актовый зал университета. На встречу пришла добрая половина депутатского корпуса. Я проигнорировал трибуну, взял радиомикрофон и начал говорить прямо из партера.

– Коллеги, разговор чисто человеческий, и не про политические разборки, а про честь и достоинство. Я считаю Лузина подонком, интеллигентствующим хамом и глубоко деструктивным элементом. Я не говорю о том, что он ослабил фракцию «Объединенные демократы», что он пытается блокировать важные социально-экономические инициативы, что он сталкивает лбами две ветви областной власти, причем зачастую на ровном месте, что он привносит в стены парламента гадкий душок антисемитизма и шовинизма. Я просто говорю о том, что он неэффективный и непорядочный человек, и недостоин быть вице-спикером нашего славного парламента. Предлагаю бойкотировать явку и срывать кворум заседаний, которые Лузин ведет, замещая Курбацкого, или когда он просто сидит в президиуме. И еще прошу вас поступать точно так же при рассмотрении откровенно дурных, реакционных и популистских предложений. И плюньте в рожу всем, кто посмеет назвать вас «прогубернаторскими» депутатами. Вы – депутаты здравого смысла и доброй воли.

Большинство со мной согласилось. Лузин был вынужден пересесть в зал как рядовой депутат. И звонкой популистской ерунды областной совет стал продуцировать гораздо меньше.

Следователь с барахолки

Я схватил грипп – температура под сорок, кости ломит, голова раскалывается. Ушел болеть к родителям, чтобы не заразить Элю, первенца и младенца. В свою очередь, мама перебралась к нам – помогать Эле, а меня оставила на попечение папы. Полещук-старший подошел к делу ответственно, варил мне какие-то лечебные кашки и отвары, а заодно исполнял роль секретаря-референта (телефон звонил непрерывно). Когда я спал, папа меня не будил, а связывался со Стрельниковым и перепоручал очередную проблему ему.

Через два дня я почувствовал себя немного лучше и приполз на работу. В комнате отдыха оборудовали нечто вроде медпункта, где меня с интервалом в два-три часа обкалывали как святого Себастьяна. Вечером Коля вывозил меня с работы совершенно обессиленного, по уму нужно было отлежаться еще несколько дней, но бросить штурвал было нельзя, потому что вдруг заболел Стрельников. Ему стало плохо прямо в кабинете, «Скорая помощь» увезла Саныча в больницу, где его начали готовить к операции по удалению почечного камня. Саныч приуныл и сказал мне по телефону: «На этот раз дело серьезное, начинай подыскивать мне замену». Я, слегка повысив голос, заметил, что дезертирства не потерплю.

Преподнес малоприятный сюрприз и другой мой заместитель – Седых. Как-то утром он позвонил мне и предупредил, что задерживается в прокуратуре.

– Что там у тебя?

– Допрос в качестве свидетеля. Следователь предупредил, что это займет пару-тройку часов.

– Ничего себе! На какую тему допрос?

– Прошлогоднее квартирное дело. Подозреваемый – Ковырзин, начальник одного из отделов управления ЖКХ. Помните, я вам рассказывал, да и в прессе об этом было. Ковырзин арестован, следствие завершается.

– Да, припоминаю. Смотри, повнимательнее там. Следуй тезису: «Следователю нужно говорить либо все, либо ничего».

Рабочий день прошел в тяжелой борьбе с вирусной инфекцией. К вечеру подскочила субфебрильная температура, заболела голова, начался озноб, и я подумал, что пора бы уже выдвигаться домой, поближе к постели. Эти благостные планы нарушил звонок Седых, голос которого я узнал с трудом.

– Михаил Георгиевич, добрый вечер. Или недобрый… Тут вот какое дело – меня арестовывают.

– Что?

– Вот, передо мной постановление об аресте: «В интересах следствия для установления истины по делу взять под стражу».

– Дай трубку следователю.

– Передаю.

– Это Полещук. Кто у телефона?

– Следователь.

– Представься полностью, черт тебя подери!

– Шушпанов Владилен Петрович, старший следователь по особо важным делам прокуратуры Прикамска.

– Кто дал санкцию на арест?

– Я.

– Кто утвердил?

– Прокурор города.

– Причина ареста?

– Взятие по стражу осуществляется в строгом соответствии с УПК РСФСР – чтобы подозреваемый не скрылся от правосудия, не уничтожил улики и не смог оказывать давление на свидетелей, используя свое высокое служебное положение.

– Бред какой-то! Я сейчас приеду, будем разбираться на месте. Без меня ничего не предпринимать! И упаси тебя Бог отправить Седых в СИЗО!

Я приехал в прокуратуру через десять минут. Приемная городского прокурора была закрыта, и я прошел в кабинет Шушпанова, в предбаннике которого уже ждал конвой.

Седых сидел в кабинете, сгорбившийся и постаревший сразу лет на десять. Увидев меня, он слабо улыбнулся, а следователь загасил сигарету и вытянулся по стойке смирно.

– Всем физкультпривет! Ты Шушпанов? Личность вроде знакомая. Наш юрфак заканчивал? Везде, понимаешь, наши люди. Значит так – Седых я забираю. И тебя, Шушпанов, тоже – с тобой желает потолковать областной прокурор. Дело захвати с собой.

– Без санкции дело выносить из здания нельзя.

– Можно. Дело истребовано вышестоящей инстанцией. Соответствующая бумага будет.

– Я никуда с вами не поеду. Следователь – фигура процессуально независимая.

– Шушпанов, не зли меня! Не поедешь добром, так я сам тебя отсюда вынесу, вместе с делом! А потом еще и припомню, как ты, паразит, в студенческие годы на барахолке фарцевал и моим корешам паленые джинсы сбагривал! Давай, иди, пошевеливайся!

Очная ставка

В администрации нас уже ждал вызванный мною областной прокурор Наговицын. Когда мы сели за стол в моем кабинете, Наговицын раздраженно произнес:

– Следователь Шушпанов, доложите основания для ареста гражданина Седых.

– В основу решения об аресте легли показания гражданина Ковырзина о том, что растрата государственного имущества происходила с ведома гражданина Седых, который также получил часть средств от реализации похищенного имущества. Вот, том 4, лист дела 271. Типичное присвоение, хищение в особо крупном размере. Согласно УПК, санкция – взятие под стражу.

– У тебя Ковырзин уже четыре месяца в тюрьме сидит, больше десятка допросов прошел, и что же, у него только теперь память прорезалась?

– Не знаю. Очная ставка проводилась впервые.

– Кто принимал решение об очной ставке?

– Я, на основании указаний проверяющей комиссии, в целях устранения противоречий в показаниях фигурантов дела.

– Все, Шушпанов, можешь идти. Дело оставь, я его еще почитаю.

Следователь ушел. Наговицын сосредоточенно листал пухлые тома уголовного дела. На меня снова навалилась слабость. Неожиданно подал голос доселе отрешенно молчавший Седых.

– Это вранье, товарищи! Я ничего не брал, ко мне ни копейки не прилипло! Я этого Ковырзина знать не знаю!

– Сергей Викторович, а вот Ковырзин утверждает, что вы познакомились на коллегии управления ЖКХ 18 ноября 1991 года, а потом неоднократно встречались на коллегиях и различных совещаниях.

– На коллегиях в зале по тридцать – сорок человек сидит. Откуда я знаю, кто из них Ковырзин?

– Ну, все-таки, это начальник отдела, а не рядовой клерк какой-нибудь…

– Честное слово, я тут не причем! Честное партийное!

– Смотри-ка, партию вспомнили. Вот уж партия здесь точно не причем.

Седых закрыл лицо руками. У меня начала нестерпимо болеть голова. Я с силой растер шею и затылок, выпил лошадиную дозу цитрамона, кряхтя, встал с председательского кресла.

– Мужики, заканчивайте. Что вы тут допрос, понимаешь, устроили? Сергей, иди к себе в кабинет. Я тебе позвоню попозже. Мы тут пока с гражданином прокурором накоротке посидим, покумекаем.

Седых, сильно ссутулившись, вышел.

Презумпция невиновности

– Ну, что скажете, господин прокурор? Откуда уши у дела растут?

– Думаю, из Москвы. Проверяющая комиссия московская, из Генпрокуратуры. К тому же, как я вижу, один из членов комиссии зачем-то присутствовал на допросе Ковырзина. В принципе, это не запрещено, но как-то не принято – не тот уровень.

– И зачем все это нужно Москве?

– В правительстве произошли большие изменения. Возможно, новые начальники проверяют вас на вшивость, хотят посмотреть вашу реакцию, особенно с учетом того, что вы к Седых благоволите и считаете его одним из ключевых игроков команды.

– Да, версия правдоподобная. Спасибо вам. Поеду спать, а то совсем уж невмоготу. Отмену постановления об аресте Седых проведите, пожалуйста, сегодняшним числом.

– Михаил Георгиевич, извините, но ни сегодня, ни завтра, ни в последующие дни я ничего отменять не буду. Арест законный, и для его отмены в настоящее время у меня нет никаких оснований.

– Как это нет оснований? Человека элементарно оболгали и подставили, а вы его в тюрягу?

– Вот для того и существует следствие и суд, чтобы установить истину по уголовному делу.

– Ну и ведите ваше следствие. Вызывайте Седых на допросы, очные ставки и прочую фигню. Зачем сажать-то? Он мне нужен на рабочем месте, а не в камере СИЗО.

– Возможно, следователь подошел к вопросу несколько формально, но по закону он прав.

– А как же презумпция невиновности?

– Это для суда, а не для следствия. Следователь не пишет «виновен», он пишет «подозревается». А подозреваемого он имеет право взять под арест, если посчитает нужным, и высокая должность не индульгенция. Таков закон. Не я его придумал, но я его соблюдаю, и других обязываю соблюдать. И следователя, и Седых, и вас, кстати, тоже.

У меня поплыла картинка перед глазами. Я с большим трудом зафиксировал взгляд на переносице прокурора. Потом набрал в легкие побольше воздуха.

– Хорош болтать, Наговицын, ты не на трибуне, а у меня в кабинете! Я с тобой по-человечески разговариваю, откровенно, а ты мне горбатого лепишь. Закон! В нашей стране действуют законы уже несуществующего государства, совершенно другого по сути, строю и идеологии! По этому закону ты бандитов и фашистов отпускаешь, а «голубых» сажаешь на пять лет.

– С этого года «голубых» уже не сажаю – скоро статью о мужеложстве отменят. Хотя я думаю, что это решение преждевременное – необходима экспертиза, учет общественного мнения…

– Слушай, прокурор, у меня совершенно нет сил вести с тобой дискуссию, тем более, о правах сексуальных меньшинств. Я просто напомню тебе одну поучительную жизненную историю. Ровно год тому назад мне по ВЧ позвонил генеральный прокурор Савенков и сказал, что в соответствии с новым законом о Генпрокуратуре он переназначает всех региональных прокуроров по всей России. И добавил, что есть предложение отправить товарища Наговицына, как вяло проявившего себя во время августовского путча, на заслуженный отдых. А я ответил: нет, Наговицын нормальный мужик, пусть работает дальше. Убедил, говорит Савенков, но мы все равно его переведем с понижением – из Прикамской прокуратуры первой категории в Марийскую прокуратуру третьей категории. А я говорю: нет, это неправильно, такого ценного кадра мы в Йошкар-Олу не отдадим, он нам самим нужен. Ладно, говорит Савенков, черт с тобой, отмазал ты Наговицына, не буду его трогать. И остался наш областной прокурор на своем законном месте, живет, работает, в ус не дует. И вот после всего этого вышеназванный Наговицын вместо того, чтобы грамотно поправить ненормальную ситуацию, занимается демагогией и читает мне лекции по правоведению. Не стыдно тебе, а?

– Я все понял, Михаил Георгиевич.

– Постановление отмени сегодня, дело поручи самому толковому следователю и возьми под личный контроль. Седых по ерунде не дергай. Если у следователя будут вопросы, пусть приезжает сюда сам. Седых перегружен работой, и работы этой все больше и больше. Вахрушев помер, царство ему небесное, Стрельников тяжело болеет, у Попова ограниченная компетенция. Мы с Седых практически вдвоем тащим на себе всю область. Ты это понимаешь, Наговицын?

– Понимаю.

– Ну и хорошо. Будь здоров.

Я позвонил Седых, и сказал, чтобы он ехал домой. Потом я рухнул на диван в комнате отдыха и отключился.

Крепкий хозяйственник

Вахрушеву нужно было срочно искать замену. Я нашел подходящего человека, правда, с не самой благозвучной фамилией – Козлов. Это был тот самый глава Данилихинского района Козлов, который тяжелейшей осенью 1991 года помог нам быстро разобраться в ситуации и в зародыше задавить табачный бунт. За год с небольшим скромный районный глава поднялся сразу на две ступеньки, став первым заместителем Кунца.

Несмотря на мои уговоры, Козлов не захотел уходить из мэрии, да и строптивый Кунц категорически отказался отпускать своего первого зама. Я сделал вид, что обиделся, но, не мешкая, сфокусировал свое внимание на другом ярком муниципальном деятелем – Иване Платоновиче Галактионове, мэре Усолья-Камского и депутате Верховного совета России и областного совета.

Галактионов был классическим «крепким хозяйственником» – получил добротное техническое образование, быстро продвинулся по работе, сначала успешно командовал рудником, потом возглавил стотысячный город. Нервов нам он потрепал много, поскольку интересы своего города-донора отстаивал очень жестко, особенно при формировании бюджета. Однажды при мне на пленарном заседании областного совета Галактионов заспорил с Пирожковым по поводу структуры зарплаты педагогов. Спорщики углубились в финансовые дебри, Курбацкий прервал дискуссию, и Галактионов сел на свое место, бросив в микрофон: «Да, вы правы, не о чем говорить с некомпетентным человеком». Пирожков побелел, потом покраснел, во время перерыва вызвал из финуправления профильных специалистов с расчетами… и был вынужден признать правоту Галактионова. А в истории с Лузиным Галактионов был одним из тех, кто поддержал мою позицию особенно горячо и бескомпромиссно.

В «пристрелочном» разговоре предложение перейти в обладминистрацию Галактионов принял сразу и не раздумывая. Я решил обкатать вопрос на заседании областного штаба. Все, кроме Седых, отнеслись к кандидатуре Галактионова положительно.

– Сергей, а почему ты против?

– Грубый он, невежливый.

– Переживем. Еще?

– Одеяло всегда на себя тянет.

– Это значит, инициативен. Еще?

– Власть областную не уважает.

– Обидно. Еще?

– По молодости зашибал крепко.

– А сейчас?

– А сейчас вроде нет.

– Работу потянет?

– Потянет, конечно, но я бы с ним работать не хотел.

– Все ясно. Осинники с Усолье-Камским постоянно спорят, какой из них круче, и естественно, у тебя накопились серьезные исторические претензии к бывшему конкуренту. Извини, Сергей, но теперь старые обиды придется забыть, а новые постараться не накапливать.

Галактионов съездил в Москву, успешно прошел согласования в Госимуществе и вскоре приступил к работе, с места взяв очень высокий темп.

Улыбки

…В очередной раз пришла Ирина, принесла зарплату.

– Откуда зарплата, вы же мне ее в декабре выдали на три месяца вперед?

– Это проиндексированная часть плюс премия. Надо же вам на что-то жить.

– Спасибо за заботу.

– Пожалуйста. Готовы выслушать анекдот?

– Что?

– В прошлый раз вы просили рассказать анекдот.

– Ах, да. Я шутил, конечно, но вы как-то очень добросовестно подошли к этому вопросу. Слушаю.

– Чернавин говорит Ельцину: «Вы оторвались от жизни. Поездили бы на трамвае, зашли на рынок, послушали, что народ говорит». На следующий день Ельцин выходит из Кремля, отрывается от охраны, заходит в трамвай и говорит вагоновожатому: «Давай на рынок, и побыстрей!».

– Умно, но не очень смешно.

– Есть еще один, как вы выразились, скабрезный анекдот.

– Ого! Надеюсь, без мата?

– Конечно.

– Давайте ваш скабрезный.

– Телефонный звонок в женское общежитие: «Простите, а Нюру можно?». «У нас тут всех можно!».

– Да, этот уже смешнее. И жизненнее.

– Рада, что вам понравилось. Улыбка вам очень идет, она у вас какая-то детская.

– В таком случае предлагаю сделать юмористическую паузу традиционной.

– Не получится. Я перехожу из бухгалтерии в финуправление, начальником отдела, буду заниматься зарплатой бюджетников.

– Здорово! Это повышение по службе, правда, и работенка там поответственнее. Рад за вас и желаю успехов на новом поприще. Это вы по случаю перевода в облфин так принарядились?

– Нет. У меня сегодня день рожденья.

– Поздравляю! Подарок за мной. Сколько вам стукнуло? Не смущайтесь, вам свой нежный возраст скрывать еще рано.

– А я и не скрываю. Мне 29 лет.

– А выглядите на… 28.

– Спасибо. А вот вы выглядите на 48. Совсем себя загоняли.

– Это последствия гриппа. И еще работы выше крыши. Проблема на проблеме сидит и промблемой погоняет.

– Проблемой.

– Нет, именно «промблемой» – проблемой, связанной с промышленностью.

– Смешно.

– Вот видите, и мне вас удалось рассмешить. Кстати, улыбка вам тоже очень идет. Но она у вас отнюдь не детская. Я бы сказал, что у вас улыбка зрелой и мудрой женщины.

– Вот как? В таком случае у меня есть к вам вопрос, Михаил Георгиевич. Как вы считаете, может ли зрелая и мудрая женщина помочь вам в решении проблем и «промблем»?

– Конечно, может – эффективным трудом на своем рабочем месте.

– И все?

– Ну, да, все. А что еще?

– Вы правы, больше ничего. Ну что ж, на своем новом рабочем месте постараюсь трудиться еще более эффективно. До свиданья, Михаил Георгиевич.

Родственный обмен

Я оклемался. Начавшуюся было на фоне гриппа ангину я заглушил антибиотиками, слабость победил усиленным питанием, отварами и витаминами (спасибо папе!), а субфебрильная температура, державшаяся две недели, прошла сама. Увы, у Стрельникова дела были гораздо хуже – все шло к тому, что одну почку ему придется удалить. Саныч держался, бодрился, я тоже не давал ему закиснуть:

– Ты мне, Саныч, и без почки сгодишься. Единственно, не давай врачам одно из полушарий мозга отрезать, а то придется тебя понизить до простого зама.

Ближе к 23 февраля родители сделали мне (и, соответственно, Эле с пацанами) царский подарок – провели родственный обмен. Таким образом, мы стали жить в новом доме, в большой трехкомнатной квартире улучшенной планировки, с высокими потолками, эркером, двумя лоджиями и обширным тамбуром. Мама жила с нами, помогая Эле пестовать юного Полещука. Папе было скучно в нашей бывшей квартире-хрущевке, и он часто приходил в гости, благо дома располагались поблизости. Я мамо-папино присутствие горячо приветствовал, ибо сам не мог порадовать Элю и детей полноценным общением – в отсутствии Стрельникова и с учетом малоопытности Галактионова я был просто завален работой.

Впрочем, Галактионов набирал нужную кондицию не по дням, а по часам. Мы договорились, что он будет в постоянном режиме курировать реструктуризацию Кизнерского угольного бассейна, где продолжалось закрытие шахт и высвобождение тысяч работников. «Поднять» Кизнер своими силами область не могла, нужны были крупные федеральные субсидии, и выбивать их Галактионову было с руки – за три года депутатства в российском парламенте он наладил хорошие контакты с правительственными чиновниками различного ранга. Эти связи помогали нам решать и кадровые вопросы – мы с Галактионовым решили избавиться от нескольких жуликоватых и некомпетентных «красных директоров», разваливавших свои предприятия.

Кстати, квартирой родительский подарок не исчерпывался – к жилплощади прилагался капитальный гараж в гаражном кооперативе в пяти минутах ходьбы от дома. Папина «Нива» перекочевала на открытую стоянку, а моя «семерка» получила настоящие хоромы, да еще и со смотровой ямой, под которой располагалось небольшое овощехранилище.

В будние дни (включая субботу, которая у меня всегда была рабочей) ездить на своей машине мне было некогда и некуда, но по воскресеньям я обязательно садился за руль. Водить авто мне нравилось, тем более, что «семерка» оказалась на удивление резвой.

Ужин с «Гвоздем»

…Откатав очередной законный выходной, я поставил машину в гараж и пошел домой по свежему, недавно выпавшему снежку. От забора, окружавшего гаражный кооператив, отделился незнакомый человек.

– Добрый вечер, Михаил Георгиевич.

– Привет. Вы кто? Что-то не признаю в темноте.

– Позвольте представиться: Эдик Загвозкин. Может, слышали?

– Как не слышать! Эдуард Загвозкин, отчества не помню, кличка «Гвоздь», рецидивист, вор в законе, смотрящий по Прикамской области. Все правильно, ничего не забыл?

– Забыли. Еще я заместитель директора ТОО «Аметист», прошу любить и жаловать.

– Послушай, замдиректора, ты что, из зоны сбежал?

– Отстали от жизни, гражданин начальник. Аккурат перед Рождеством Христовым вышел, совершенно законно. Срок у меня был детский – полтора года за нанесение менее тяжких телесных повреждений. Липовое дело.

– Надо бы тебе какую-нибудь новую статейку найти, поувесистей.

– А зачем вы мне зла желаете?

– Это не зло, а порядок вещей. Когда ты за решеткой, то всем спокойнее. И тебе, кстати, тоже. Твой мир там, а не здесь.

– Криво как-то получается. А как же тогда исправление, раскаяние, возрождение к новой жизни? Откуда вы знаете, может, зона меня перевоспитала?

– Не паясничай, «Гвоздь».

– Ну вот, обижаете. А я ведь тоже обидеть могу.

– Каким образом?

– Не знаю, и даже думать об этом не хочу. Надо бы нам в ладу жить.

– Не получится, Загвозкин. Какой к черту лад? У нас непримиримые противоречия. Нам вообще с тобой запрещено говорить. Тебе западло с властью якшаться, а мне – с махровым криминальным элементом вроде тебя. Пятно на репутации. А репутация – штука дорогая и уязвимая, не так ли?

– Раньше было так. А сейчас жизнь другая, власть другая и понятия другие.

– Слушай, «Гвоздь», ты, видимо, настроен на долгую дискуссию, а я совсем замерз. Или заканчиваем разговор, или находим теплую «нычку». К себе домой я тебя не приглашаю, извини.

– Да я и не напрашиваюсь. Вот, можно в котельную толкнуться.

Загвозкин нажал кнопку звонка. Заспанный котельщик открыл железную дверь.

– Братан, пусти погреться.

– Да пошел ты нах…, алкаш!

– Это ты сейчас под шконку пойдешь, вшиварь!

Кодовую фразу «Гвоздь» произнес зловещим полушепотом. Прозвучало очень убедительно. Дежурный широко распахнул дверь, сделал приглашающий жест рукой:

– Без проблем, мужики, заходите, грейтесь, не жалко.

– Водка есть? Закусь?

– Есть немного.

– Вот лавэ, делись припасами.

Мы прошли в бытовку, сели на хлипкие табуретки. На столик, устланный газетой, котельщик выставил бутылку водки, два граненых стакана, тарелку с нарезанным черным хлебом и банку консервированных огурцов.

– Молодец, шнырь, а теперь отвали, дай перетереть культурно.

Мы выпили и закусили. Водка была отвратительной, хлеб – черствым, огурцы – с привкусом.

– Да у нас с тобой просто королевский ужин, Гвоздь! Для полной импровизации совсем даже неплохо. Кстати, Эдик, ты полностью демаскирован – мужик явно признал в тебе авторитетного пахана.

– Мне похрену – я открыто живу, не таюсь, перед законом чист.

– Да уж, это точно, прямо невинный агнец. Может, перейдем к делу?

– К делу так к делу. Хочу я понять, Георгиевич, чем это братва тебе так мешает? Почему мы тебе поперек горла встали? Почему жить не даешь?

– Как бы это объяснить покороче и попонятнее… Вот смотри, Гвоздь, есть понятие «красная зона», правильно? Так вот, у нас «красная область».

– Не любишь братву?

– Не люблю.

– Почему?

– Вот ты кефир любишь?

– Нет.

– Почему?

– Не знаю. Не люблю, и все.

– Просек аналогию?

– Как с лохом со мной разговариваешь, неуважительно.

– Ты, конечно, не лох, но, скажу я тебе, и не академик.

– И что же нам теперь делать?

– Я, когда в университете учился, поругался с родителями и год жил в общаге. Там бардак, грязь, тараканы стадами бегают. Я купил какого-то супер-хлорофоса и траванул тараканов в своей комнате. Стало чисто и красиво, а вечером прибежал мой сосед и начал ужасно материться. Все тараканы, оказывается, к нему перешли. Мораль ясна?

– Ясна. Опять обижаешь, людей с тараканами сравниваешь. Пусть это на твоей совести остается. Допустим, мы уйдем. Знаешь, что тогда будет?

– Хорошо будет.

– Ошибаешься, начальник. Плохо будет. Полезет мелкая шушера, начнет беспредельничать.

– Не в тему, Гвоздь. Вы не якудза, не каморра и не триада, вы уличную преступность обуздать не можете и не хотите, это все сказки для детей дошкольного возраста. Дворовые хулиганы – ваша питательная среда, вы их в торпеды вербуете.

– Но уличная шваль – это еще полбеды. Беда будет, если на наше место придут серьезные дяди, инородные – чечены, скажем, или азеры. Они с тобой водочку пить и задушевно разговаривать не станут.

– Будь спок, Эдик, мы и их задавим. Своих сил не хватит – из Москвы вызовем спецотряд, с Шаболовки.

– Я смотрю, ты все ответы знаешь. Так куда же нам идти?

– А куда хотите. К Лоссеру можно, он на ваши фокусы сквозь пальцы смотрит. Можете на Дальний Восток двинуть, попластаетесь там с местными, глядишь, и отвоюете пару причалов и таможенных складов.

– А если в Питер?

– Нет, в Питер не надо. Если Савчук узнает, что я вас к нему «сосватал», сильно обидится. Он человек интеллигентный, его обижать нельзя.

– Георгиевич, и все-таки ты не руби с плеча, подумай хорошенько насчет нас, посоветуйся с умными людьми.

– Я своих решений не меняю.

– А ты, похоже, царем себя возомнил. Нехорошо это, нескромно.

– Гвоздь, ты мне нотаций не читай – чином не вышел.

– Я вор в законе. Меня короновали, когда ты еще дрочил и слюни на девок распускал.

– Эдик, давай внесем ясность. Я руководитель региона со всеми полномочиями, регалиями и общественной поддержкой в придачу. Я на Старой площади любую дверь ногой открываю, а здесь меня знают в каждой деревне. Это моя территория! А ты свою корону купил нагляком. В комсомоле был, в армии служил, семью имеешь, дом богатый, «мерс» тюнингованный, да еще на наркоте сидишь плотно! Все правила воровские нарушил! Поэтому прикинься ветошью и не блести чешуей, а лучше всего сваливай по-тихому с моей поляны!

Гвоздь скривился, заскрипел зубами и заерзал на табуретке. Я допил водку и, не попрощавшись с собутыльником, пошел домой.

Нежданная гостья

В Прикамье приехала молдавская делегация – подписывать дополнительное соглашение к ноябрьскому договору. Наше сотрудничество расширялось, работать в удачно выбранном формате было выгодно и нам, и молдаванам. Возглавлял делегацию старый знакомый, министр Гуцу. В день, когда была намечена встреча с гостями, я проводил совещание на «Камском авиадвигателе» – оказывал поддержку Левушкину, рьяно взявшемуся за дело. В итоге к молдаванам, вопреки протоколу и своим правилам, я опоздал на полчаса. Когда я зашел в конференц-зал, Гуцу со товарищи уже чинно сидели за длинным столом заседаний. Я поздоровался, извинился, занял свое место, и…

С противоположной стороны стола, ближе к краю, сидела Галина. Откуда она взялась? В списке делегации, который я визировал еще вчера, никакой Галины Мироновны Чекан не было. Я предоставил слово Гуцу, стал читать текст допсоглашения, но смысл прочитанного не улавливал. Очень хотелось смотреть на Галю, но я заставлял себя смотреть в скучные бумажки.

Министр закончил. Я выступил с ответным словом. Говорить было трудно. Галя глядела на меня, не отрываясь, а я боялся выдать себя ответным взглядом. Потом мы подписали соглашение, выпили ритуальное шампанское, ответили на вопросы журналистов. Телевизионщики, взяв интервью у меня и Гуцу, прилипли к Галине (ну, какой же нормальный телевизионщик упустит шанс снять картинку покрасивее!). Пользуясь легкой суматохой, устроенной пишущей и снимающей братией, я отозвал в сторону Попова:

– Иваныч, я не понял, почему ты подаешь мне на подпись списки, не соответствующие действительности? Это же не колхозники из Большегайского района, а официальная зарубежная делегация! Ты что, хочешь, чтобы у нас были неприятности с МИДом и ГБ?

– Михаил Георгиевич, извините, у них два человека в последний момент добавились, руководители крупнейших агрокомплексов. Вас предупредить не успели – вы были на выезде.

– На всякий случай дай мне полный комплект документов по программе визита – график поездки, список гостей, номера машин, гостиница, телефоны, сопровождение, кто встречает, кто провожает.

– Вот, возьмите мой экземпляр. Тут все списки от и до.

– И смотри, Попов, эта республика маленькая, но гордая, и люди приехали серьезные. Визит должен быть организован на высшем уровне!

– Михаил Георгиевич, а мы по-другому и не умеем!

Остаток рабочего дня я просидел как на иголках. Судя по программе, ужин у гостей заканчивался в девять часов вечера. Я нашел в списке гостиничный номер Галины и позвонил туда в четверть десятого. Галя взяла трубку после первого же зуммера – видимо, сидела рядом с аппаратом и ждала звонка.

– Добрый вечер, Галина Мироновна!

– Добрый вечер, Михаил Георгиевич!

– Как насчет вечернего моциона?

– Можно и прогуляться.

– Тогда у входа в гостиницу через полчаса.

– Хорошо.

Конспирация – основа организации

Галя ждала меня на улице, зябко кутаясь в длинное пальто. Дул пронизывающий ветер, мела поземка. Мы свернули в темный безлюдный переулок, где ветер был послабее.

– Прохладно тут у вас. Может, приземлимся куда-нибудь?

– Нет, это будет грубым нарушением конспирации.

– Для тебя так важно ее соблюдать?

– Да. Конспирация – основа организации. Если серьезно, то мы и так рискуем, ибо засвечены насквозь.

– Кем?

– Моей секретаршей. Бывшей. Но дело даже не в этом. Тебе нельзя было приезжать.

– Знаю. Извини, эмоции захлестнули. Мы не виделись три месяца, после нового года ты перестал звонить. Я очень соскучилась и захотела тебя увидеть. А ты соскучился?

– Если честно, то нет. Просто некогда скучать. У меня родился ребенок, я купил машину, получил гараж в придачу, переехал на новую квартиру. Умер мой ключевой заместитель, другого чуть не посадили в тюрьму, третий уже полтора месяца лежит в больнице, и, видимо, пробудет там еще долго. Я работаю по шестнадцать часов в день, шесть дней в неделю, а работы все больше и больше. Я каторжник в каменоломне, раб на галере, белка в колесе, Сизиф, несущий камень на высоченную гору.

– Значит, я тебе не нужна?

– Нет. Более того, ты для меня опасна. Наши контакты деструктивны. Сегодня, например, я из-за тебя полдня не мог работать. При этом я воспринимаю тебя как невероятный соблазн. Я вспоминаю ту ночь постоянно. Эта была сказка, чудесный сон. Ты фантастическая женщина, и я думаю, что такого секса у меня уже больше никогда не будет, но теперь я хочу сосредоточиться на работе и семье. Я готов сто раз попросить у тебя прощения. Я не достоин тебя, ты ошиблась со своим выбором. И давай закончим на этом, пожалуйста.

– Примерно это я и предполагала от тебя услышать. Что, кстати, означает, что я неплохо в тебе разобралась. Я тебя понимаю. Мне не очень приятны твои слова, но я знаю, что это правда, и это уже неплохо. Откровенность – большая редкость в наши дни.

– Если хочешь, дай мне по морде.

– Я хочу другого. Две недели назад мне исполнилось сорок лет. Страшная дата для женщины – начало конца. Я уже по этому поводу и плакала, и смеялась, и болела, и бесилась, но потом все-таки успокоилась. И вот что я придумала. Сорокалетие не отмечают, подарки тоже не принято дарить, но я все же хочу, чтобы ты сделал мне подарок.

– Что за подарок?

– Еще одна ночь.

– Это тебе очень нужно?

– Очень.

– Надо принимать решение прямо сейчас?

– Да.

– Тогда я скажу следующее. Ты сообщаешь Гуцу, что тебе нужно срочно вернуться домой по какой-нибудь веской причине. Завтра в 6.30 в холле гостиницы тебя будет ждать водитель с табличкой «Областная администрация». Ты приезжаешь в аэропорт, берешь в кассе билет по губернаторской брони и летишь в Москву. Там в одноименной гостинице поселяешься в номер, забронированный на мое имя. В воскресенье, в девять часов утра в номер постучусь я.

Извивы женской логики

На следующий день в моем кабинете появилась Варя.

– Привет, Варвара! Почему без доклада?

– Пустили по старой памяти.

– Садись, поболтаем. Как живешь?

– Нормально. Нашла себе на бирже жениха – богатого и красивого.

– Вот видишь – что ни делается, все к лучшему.

– А вы как живете?

– Ой, Варенька, лучше и не спрашивай. Работа просто задолбала. Там у вас на бирже случайно нет какой-нибудь завалящей вакансии?

– Нет, все начальственные кресла уже заняты.

– Значит, придется идти в управдомы.

– Вчера по телику видела вашу молдавскую пассию. Зачем вы ее сюда притащили?

– Я не знал об ее приезде.

– Приятный сюрприз? Маловероятно, но не суть важно. Как прошла ночь с «Миссис Молдова»?

– Варенька, мне кажется, ты немного зарываешься.

– Ничуть. По-моему, мне кое-кто кое-что обещал, причем совсем недавно.

– Я сдержал обещание. Этой ночью я был у себя дома. А сегодня утром Галина Мироновна Чекан вылетела на родину. Можешь проверить в аэропорту, если хочешь.

– Верю на слово. Отшили, значит, бедную женщину? Неужели так меня боитесь? Или за репутацию свою переживаете? Или решили поиграть в супружескую верность? Или, может быть, совесть проснулась?

– Варя, тут все сложно и нелинейно.

– Извилины у вас линейные! Отказаться от такой женщины может либо идиот, либо импотент! Это же красавица с большой буквы! Королева! Примадонна!

– Варвара, причудливые и непредсказуемые извивы твоей логики в очередной раз ставят меня в тупик.

– Никакого тупика нет – просто я к вам, скажем так, неравнодушна, и за вас переживаю. Я вообще-то пришла извиниться за свои выверты. Я не имею права влезать в вашу личную жизнь, и больше не стану этого делать. Все, что я знаю, останется только при мне, я вам обещаю.

– Спасибо. Я в этом не сомневался.

– Хотя я и обязалась не совать нос в ваши дела, хочу все же напоследок дать вам один совет. Не отталкивайте Галину Мироновну. По-моему, это уникальная женщина. Знаете, как говорят: «Женщина с изюминкой». А она вся состоит из таких вот изюминок. А за свою репутацию не беспокойтесь – это в Америке за «левак» у политика яйца оторвут, а нас только больше уважать станут. До новых встреч, Михаил Георгиевич!

Фирменный поцелуй

…Воскресное утро, гостиница «Москва». Я с замиранием сердца постучал в «губернаторский» номер.

– Кто там?

– Я.

– Входи, не заперто.

Я зашел. На большой двуспальной кровати лежала Галя в обтягивающем черном комбидрессе-сеточке с вырезами в паху и на груди. Я захлопал ресницами, у меня подогнулись колени и бешено затарабанило сердце.

– Приветствую тебя, мой юный друг!

Я не ответил – в горле стоял сухой ком, который я судорожно пытался сглотнуть.

– Прикусил язык? Что, нравится наряд? Специально для тебя купила в секс-шопе. Тут их, кстати, много. Падение нравов…

– Это…

– Да, мне тоже нравится. Ну что, Михаил Георгиевич, займемся делом?

И мы занялись. И занимались этим ровно сутки с короткими перерывами на сон и еду, которую заказывали в номер. Время от времени мне казалось, что все это происходит не со мной. А еще было то, чего обычно не бывает: полное удовлетворение.

В восемь утра в понедельник я засобирался.

– Галочка, ты меня отпускаешь?

– Ты в аэропорт? Я поеду провожать.

– Нет, я сначала на Старую площадь и Ильинку, а уже оттуда в Домодедово. Сегодня ближе к вечеру я должен быть на работе.

– Трудоголик чертов! Кстати, должна заметить, что в рабочей обстановке ты тоже смотришься очень сексуально.

– Вот уж никогда бы не подумал.

– И люди к тебе хорошо относятся. Мы были в нескольких хозяйствах, так их руководители говорят о тебе с легким придыханием. Доверяют, уважают и немного побаиваются. Самое оптимальное сочетание.

– Опять ты меня перехваливаешь. Тем не менее, спасибо на добром слове. Перед тем как откланяться, хочу сделать важное правительственное заявление. Все, что я тебе тогда наговорил на улице, прошу аннулировать, дезавуировать и вычеркнуть из стенограммы. Ты мне нужна, и очень сильно. Как ни прискорбно это признать профессиональному журналисту, но у меня не хватает слов, чтобы описать, насколько ты хороша. Я не идиот и не импотент, и отказаться от тебя не могу и не хочу. Предлагаю встречаться здесь не реже одного раза в месяц и попытаться достичь полной гармонии души и тела.

– Я очень рада, и ни в коем случае тебе не отказываю, но давай не будем загадывать наперед. У меня тоже много чего произошло за последние три месяца. Под меня начали копать – видимо, кому-то понадобилось мое место. Вспомнили историю 1976 года, наезжают в прессе, ведут проверки, не исключено, что нароют фактиков и на уголовное дело. Я пока держусь, но кто знает, чем все это кончится? В любом случае, степень свободы у меня сейчас гораздо меньше, чем прошлой осенью. Появляться раз в месяц в Москве я точно не смогу.

– А если я буду приезжать в Кишинев?

– Теперь это может быть чревато неприятностями для меня. Лучше уж я постараюсь выбираться в Москву.

– Это главное, что я хотел услышать. Кстати, ровно через неделю восьмое марта. Какой подарок ты бы хотела получить?

– Просто позвони и скажи, что ты меня любишь.

– А это не любовь.

– Вот как? И что же?

– Это восхищение и преклонение. Это слегка сакральный трепет, как перед портретом Джоконды. Только ты не нарисованная, а живая. Не затаенная и окутанная легкой дымкой, а яркая и горячая. И еще удивительно приятная на взгляд, на вкус и на ощупь. Но это предварительная формулировка, на скорую руку. Восьмого марта постараюсь придумать гораздо более отшлифованный и креативный комплимент. Гале Чекан поздравленье отчекань.

– Буду очень ждать.

– Давай прощаться?

– Давай.

Галя поцеловала меня своим фирменным прощальным поцелуем, после которого хочется одновременно и жить, и умереть.

Совещание по финансированию

На Ильинке мне удалось перехватить Баринова на выходе из кабинета.

– Доброе утро, Валерий Фомич!

– Привет, Михаил.

– Вопросик есть.

– Все вопросы потом. Еду в Кремль.

– Так я с вами поеду, Валерий Фомич, буду тенью ходить, и не отстану, пока не добьюсь законного трансферта за первый квартал.

– Считай, что уже добился. Именно по этому вопросу я и еду докладывать. Если все будет нормально, по возращению сразу же начну подписывать субсидии регионам. Тебе как передовику бюджетного процесса и дисциплинированному бюджетополучателю – в первую очередь. Первый квартал плюс половину задолженности за прошлый год.

– Ушам не верю! Мечты сбываются! Что случилось? Откуда дровишки?

– Газеты надо читать, молодой человек! Мы получили кредиты МВФ и Всемирного банка. Все, я побежал. Поосторожней с деньгами, не трать все сразу.

Баринов сдержал слово. На следующий день деньги поступили в областное казначейство. Я поручил Пирожкову срочно определить первоочередные ассигнования. Пирожков предложил устроить небольшое совещание, привел ко мне пятерку своих опорных сотрудников, положил на стол проект бюджетной росписи и стал обосновывать приоритеты по платежам.

Среди плеяды ведущих финансистов была и Ирина, одетая в красивый деловой костюм. Я вспомнил ее неуклюжие заигрывания: «Чем я могу вам помочь? И все?». Безусловно, это был намек на интим. Тогда эта попытка пофлиртовать на рабочем месте в Варином стиле вызвала раздражение, а сейчас, как ни странно, – встречный интерес. Почему, я не знал. Это была все та же Ирина, с которой я еженедельно общался на протяжении полутора лет. Все было очень функционально – поздоровался, получил деньги, расписался в ведомости, и адью, без лишних слов и эмоций. Как правило, она даже не присаживалась, а я на нее почти и не смотрел. А теперь вот посмотрел, и увидел изящный, немного восточный разрез глубоких карих глаз, чистую матовую кожу, прямой тонкий нос, пухлые четко очерченные губы, аппетитные щечки, упрямый заостренный подбородок с ямочкой, густые тщательно уложенные каштановые волосы. Черт возьми, так она же красавица! А фигура? Вот дьявол, я не помню, какая у нее фигура!

– Вадим Васильевич, все, что вы говорите, очень интересно, отопительный сезон – это святое, но меня, в первую очередь, интересует, как, когда и кому мы будем погашать задолженности по зарплате. Хватит мне одного «Новатора», нахлебался по горло, замаялся забастовщиков с трассы снимать. Ирина Марковна, пожалуйста, доложите ситуацию по вашему отделу.

Ирина встала, одернула жакет, быстро взглянула на меня, слегка прищурилась и начала бойко сыпать цифрами… Полещук, ты был слеп как крот! Бюст – полноценный третий номер, высокая талия. Рост примерно 175. Чуть-чуть полновата, самую малость, но это даже не полнота, а… сдобность. Жаль, ног из-под стола не видно.

Я встал, подошел к окну и раздвинул жалюзи.

– Продолжайте, пожалуйста, Ирина Марковна, я вас слушаю.

Юбка миди, в обтяжку, так что можно сделать вывод о качестве ног. Итак, ноги длинные и стройные, икры и щиколотки чуть-чуть тонковаты, зато бедра на пять с плюсом.

– Спасибо, Ирина Марковна, присаживайтесь. Вадим Васильевич, очевидно, надо начинать первоочередные выплаты по ведомству Колосовой. Закроем самые большие прорехи, а затем займемся всем остальным. Завтра утром принесите мне сводное платежное поручение и подготовьте первые перечисления. Спасибо, все свободны.

Лобовая атака

Итак, я запал на Ирину Марковну Колосову. Я хочу ее, а она, по-видимому, хочет меня. Но ведь мне нельзя, не позволяет статус, и семейный, и социальный. Но мудрый Шолом-Алейхем в таких случаях говаривал: «Если нельзя, но очень хочется, то можно».

Вечером я позвонил Ирине на ее рабочий телефон.

– Как идут дела, Ирина Марковна?

– Озадачили вы меня, Михаил Георгиевич! Сегодня буду работать как минимум до полуночи.

– Бюджет требует жертв. Зато вы представляете, как народ обрадуется, особенно женщины – зарплату как раз к восьмому марта выплатят! А в нынешней ситуации деньги – лучший подарок. Кстати, я вам так ничего и не подарил на день рожденья. Это безобразие!

– Не надо мне ничего дарить. Насколько я знаю, осыпая Прикамье золотым дождем, сами вы сидите без денег.

– Это точно, но для вас наскребу по сусекам. Итак, чего желаете?

– Честно?

– Честно.

– Вас.

– Гм, правильно ли я понял…

– Да, вы меня правильно поняли.

– Решили пойти в лобовую атаку?

– Извините, но надоело ходить вокруг, да около. И ждать надоело. Да-да, нет-нет. Ответа жду немедленно. И учтите, второго шанса у вас не будет. Время пошло.

– …

– Перестаньте сопеть в трубку.

– Это я так напряженно думаю.

– И что же вы надумали?

– Да.

– Правильный ответ.

– Когда?

– В любое время.

– Где?

– У меня.

– А домочадцы? Супруг?

– Плохо знаете личный состав, Михаил Георгиевич. Я вдова. Дочка сейчас живет у мамы – пока я осваиваю новую работу, ребенком заниматься совершенно некогда.

– Вы к двенадцати освободитесь?

– Постараюсь.

– В полпервого ждите меня на трамвайной остановке.

В обратную сторону

Я отпустил водителя Колю, потом позвонил домой (трубку взяла мама) и сказал, что остаюсь ночевать на работе. До двенадцати корпел над бумажками, потом дошел пешком до своего гаража, наскоро разгреб снег перед воротами, вывел застоявшуюся «семерку» и подъехал к остановке. Ирины не было. Я прождал полчаса, потом начал нервничать. На этаже, где располагалось облфинуправление, горело только одно окно. Видимо, там сейчас и работала Ирина. Наконец свет погас. Через пару минут Ирина села в машину.

– Извините за задержку.

– Объявляю вам устное замечание.

– Не хотела уходить, не доделав последнюю ведомость. Зато теперь могу доложить: господин губернатор, ваше поручение выполнено.

– Объявляю вам устную благодарность.

– Расписала деньги по всем районам и учреждениям областного подчинения. Думала, работы на два дня, а справилась за один. Кстати, ваш звонок оказал мобилизующее воздействие.

– То есть, можно сделать оптимистический вывод, что к новой работе вы полностью адаптировались?

– Да. Правда, работа оказалась несколько иной, нежели я предполагала. Приходится иметь дело не столько с цифрами, сколько с людьми. Ко мне каждый день приходят десятки челобитчиков. Спорят, доказывают, бьются за каждую копейку.

– И правильно делают, что бьются. Знаете что, Ирина Марковна, вы там особо не жадничайте. Похоже, у правительства появились деньги. Сейчас кредиты дают, в мае начнутся аукционы по ГКО, а это еще несколько триллионов рублей. Давайте в этой ситуации крохи считать не будем. Отбросим анахронизмы и инструкции допотопных времен, введем единые повышающие коэффициенты. Щедрее надо быть, на вещи смотреть ширше, а к людям относиться тоньше. Правильно? Помните, как мы с вами красиво и быстро по беспроцентным ссудам решили? А сейчас люди нам спасибо говорят, и это приятно.

– Приятно. Михаил Георгиевич, а куда мы едем?

– Прямо.

– Мы все это время едем в обратную сторону! Разворачивайтесь. И давайте больше не будем о работе, а то меня уже подташнивает.

– Хорошо. О чем поговорим?

– Ни о чем. Я подремлю немного. Ночью-то, я чувствую, спать особо не придется. Мой адрес – Уральская, 31, это недалеко от ресторана «Медная гора».

– Найду. Опустите спинку сиденья и спите.

Неблагодарная скотина

Ирина жила в новом девятиэтажном доме, в просторной трехкомнатной квартире с евроремонтом и богатой меблировкой.

– Ого! Как есть хоромы барские! Простите за нескромный вопрос – откуда такой буржуазный шик?

– От мужа.

– Он был бизнесменом?

– Да. Саша Миков. Слышали о таком?

– Конечно. Известная фигура, классическая карьера: политех, завод имени Куйбышева, обком комсомола, областной штаб студенческих стройотрядов, центр научно-технического творчества молодежи, потом компьютерный бизнес и крупная оптовая торговля. Основатель «Прикамского торгового дома». Погиб в ДТП на трассе Прикамск – Осинники в июле 1991 года. Ходили слухи, что авария подстроена. В подробности не вникал – я тогда был в Штатах на стажировке, прочел об этом в газетах постфактум. Не знал, что он ваш муж.

– Да, все правильно, у вас завидная память.

– А почему вы Колосова, а не Микова?

– Я не стала менять девичью фамилию – она мне очень нравится. Есть хотите?

– Конечно. Не завтракал, не обедал, так хоть поужинаю.

– К сожалению, вынуждена вас огорчить. Есть только чай, хлеб, варенье и печенье. Некогда по магазинам ходить. Холодильник пустой.

– Давайте варенье и печенье, тем более что это стандартный рацион мальчиша-плохиша, коим я в настоящее время являюсь.

Сели в просторной, хорошо оборудованной кухне.

– Михаил Георгиевич, вы многое знаете про моего мужа, а я ничего не знаю про вашу жену.

– Эвелина Гургеновна Джинджолия, грузинка, по профессии врач-стоматолог. Родилась 16 июля 1962 года в городе Симферополе. Мама врач, отец железнодорожник, родители в разводе, мама после развода уехала к своим родителям в Крым. Мы познакомились по брачному объявлению в газете «Вечерний вестник» весной 1987 года. Эля никогда не опаздывала на свидания и безоговорочно признавала мой авторитет во всех аспектах бытия. Единственная забавная проблемка – она типичный «жаворонок» (кстати, «джинджолия» по-грузински значит «жаворонок»), а я ярко выраженная «сова». Все свои журналистские шедевры я написал между полуночью и пятью часами утра. Элька, наоборот, после десяти часов вечера уже спит на ходу. Как сейчас помню, сидим мы в общаге, я ей что-то популярно объясняю про политику, а она носом клюет, изо всех сил борется со сном, извиняется, но ничего с собой поделать не может. Но все это смешные мелочи, а в целом Эвелина Гургеновна у нас очень высокая, стройная, красивая, умная, добрая, коммуникабельная и отзывчивая. В общем, очень-очень хороший и приятный человек. И еще высококвалифицированный специалист. Принимая во внимание все вышеназванные характеристики, некий Миша Полещук в феврале 1988 года сделал Эвелине Гургеновне предложение руки и сердца. Предложение было с благодарностью принято. Бракосочетание состоялось 13 июля 1988 года во Дворце культуры имени Горького. 19 мая следующего года родился первый ребенок, 1 января текущего года – второй. Мужа Эвелина Гургеновна любит, в браке счастлива. Во всяком случае, мне так кажется.

– А вы?

– Аналогично.

– Тогда что вы здесь делаете?

– Пришел в гости по вашему приглашению. Сижу на кухне, пью чай, ем печенье «Юбилейное», которым вы меня угощаете. Если приглашение аннулируется, встаю и ухожу.

– Не аннулируется. Но я хочу понять: зачем вам это надо?

– А вам?

– Мне 29 лет, я вдова, и у меня несколько месяцев не было мужчины. Вы – наиболее яркий и привлекательный мужчина из всех, которых я знаю лично. Мой интерес понятен. А ваш?

– Пока не готов четко сформулировать.

– У меня есть версия. Супруга полностью сосредоточена на ребенке, вы чувствуете себя «третьим лишним»?

– То, да не то. Видимо, я просто мерзавец. Подонок, изменник и неблагодарная скотина.

– Не нужно самоедства. Вы хороший человек, я в этом еще раз убедилась. При этом вы предельно заморочены и измотаны вашей работой. Вы стараетесь быть этаким высокотехнологичным механизмом для решения проблем вверенной вам территории, но ведь это невозможно. Вы – человек, и вам не хватает элементарного человеческого тепла, внимания и участия.

– Будете одаривать меня теплом?

– Буду.

Ирина вышла из кухни. Вскоре она вернулась в махровом халате и домашних тапочках.

– Доели печенье? Вот, возьмите полотенце и идите в душ. Потом в спальню, направо. И свет погасите.

– Пошел налево, попал направо. Бывает…

Исполнение желаний

…С Ириной было очень хорошо, легко и уютно, с ней я ощущал какую-то детскую беззаботность, радость восприятия жизни и твердую уверенность в том, что завтра будет лучше, чем вчера. Я был в ударе, но «феерия чувств» была не очень продолжительной – Ирина попросила меня остановиться:

– Миша, извини, сексуальные рекорды будем ставить в следующий раз.

– А следующий раз будет?

– Это зависит от тебя.

– Тогда будет. Еще раз, еще раз, еще много-много раз.

– А вот в этом я не уверена. Давай договоримся, что наша связь безусловно и одномоментно закончится, как только в этом возникнет необходимость.

– Что ты понимаешь под необходимостью?

– То же самое, что и ты. Если наш роман получит огласку, если он станет вредить тебе, твоей семье, работе и репутации. Или тебя застукает жена. Или ты скажешь: «Отвали, Ирка, надоела хуже горькой редьки».

– Не скажу.

– Все может быть, не зарекайся. Или я скажу: «Отвали, Мишка, ты мне осточертел». Или я найду потенциального супруга. Учти, я его ищу, и буду продолжать искать.

– Это разумно.

– Хотя, признаюсь, Михаил Георгиевич, вы очень усложнили эту задачу, резко повысив планку критериев отбора.

– Может, найти тебе холостого губернатора?

– Не надо мне помогать, я свои проблемы всегда решаю сама. В общем, если я правильно поняла, по этому вопросу у нас с тобой полный консенсус?

– Да, консенсус на базе коитуса. Слушай, Ирина Марковна, а когда ты на меня глаз положила?

– При первой же нашей встрече.

– А я, дурень, и не заметил.

– А я тогда не подала вида. Кроме того, после гибели мужа я очень долго была в таком состоянии, что вряд ли могла тебе понравиться. Но знаешь, я сразу же решила, что ты будешь моим. И я была уверена, что ты станешь моим.

– И что ты для этого предпринимала?

– Ничего. Ждала, когда появятся необходимые условия. Я поняла, что женские чары на тебя не подействуют, тем более что я не Мэрилин Монро.

– Ты лучше. Я блондинок вообще не воспринимаю.

– Я знаю, что привлекательна, ко мне постоянно липнут мужики, но в данном случае этого было мало – ты не похотливый слюнявый бабник, тебе был нужен какой-то другой импульс. Думаю, им стало мое новое назначение. Я получила ответственную должность в ключевом подразделении, стала важным винтиком в машине, и машинист посмотрел на меня уже другими глазами. Вот почему я, надев свой самый красивый костюм и надушившись дорогими духами, рассказала не очень приличный анекдот, а потом совсем уж раззадорилась и сделала тебе конкретный намек. И ты его понял, и прореагировал.

– Обиделась тогда на меня?

– Нет, просто поняла, что клиент еще не созрел. Поэтому ко вчерашнему совещанию я готовилась как к решающей битве. Я решила – сейчас, или никогда. Купила новый костюм, сделала прическу и макияж, а также выучила наизусть всю цифирь, которая могла пригодиться для доклада. А на совещании я стала тебя гипнотизировать. Наверняка ты это почувствовал – начал пялиться на мою грудь, потом поднял с места, оценил рост, осанку, талию и бедра. Когда ты пошел возиться с жалюзи, я затылком чувствовала – идет предметный осмотр моей тыловой части. Потом ты публично признал мой авторитет, что фактически означало признание: «Ирина, ты меня заинтересовала». Признаюсь, я ожидала твоего вечернего звонка и почти не сомневалась, что ты примешь мое приглашение. Вот так, Михаил Георгиевич!

– Страшная женщина! Ты мной манипулируешь!

– Нет. Просто я очень хорошо тебя понимаю и чувствую. Кроме того, я ведь не просто терпеливо ждала полтора года – я тебя изучала, читала и слушала все твои выступления и интервью. Так что, теперь я сертифицированный «полещуковед».

– А кто тебе выдал сертификат?

– Ты, только что, причем, несколько раз подряд.

– Слушай, а ты ведь, наверное, заканчивала бухучет в университете. Почему я тебя не помню?

– А я сначала в финансовом техникуме училась, потом на заводе работала. Когда я поступила в универ, ты уже учился на четвертом курсе, был постоянным автором университетской многотиражки, звездой самодеятельности и студенческого научного общества, да еще и «штатным» диссидентом. А я была типичной серой мышкой, зубрилкой-ботаничкой-отличницей со скромным взглядом и благопристойной косой. Короче говоря, сливалась с фоном. Немудрено, что ты меня не замечал. Ну, все, мы с тобой залежались. Подъем, физзарядка, помывка, легкий завтрак остатками печенья, и за работу, товарищи! Ты уезжаешь первым, я – через пятнадцать минут.

– Давай я тебя подвезу хотя бы до остановки.

– Нет, нельзя – конспирация, батенька! Из квартиры выбирайся по-тихому, спускайся по лестнице, чтобы не засекли в лифте, выходи через черный вход – он должен быть с утра открыт, им дворники пользуются.

– Когда мы увидимся в следующий раз?

– В любой день, в любое время. Соскучишься – звони, лучше на домашний.

– Ты – идеальная любовница.

– Нет, я наложница. Исполняю любые желания, самые интимные, сокровенные и непристойные. Чем вас порадовать в следующий раз? Садо-мазо, фетиш, ролевые игры?

– Я подумаю.

– Подумай. Одного не проси – изысканной кормежки. Готовить не люблю и не умею. Как насчет супа из концентратов и картошки в мундире?

– В сочетании с Ириной Марковной Колосовой меню просто великолепное!

Комплимент

В канун восьмого марта я позвонил Галине:

– Здравствуй, «Миссис Молдова-1993»!

– Здравствуй, «Мистер Прикамье всех времен и народов»!

– Как у тебя дела? Борешься?

– Борюсь.

– Успешно?

– С переменным успехом.

– Сердечно поздравляю тебя с Международным женским днем!

– Спасибо! С нетерпением жду обещанный суперкомплимент!

– Галочка, извини, было очень много работы. Суперкомплимент в процессе. К первому апреля обещаю придумать. День смеха комплиментам не помеха.

– Не смешно. У тебя что-то произошло?

– У меня что-то происходит каждый день.

– И каждую ночь?

– В смысле?

– У тебя кто-то есть?

– Супруга есть.

– Это я понимаю. Еще кто-то?

– Галя, а я и не знал, что ты ревнива.

– Я не ревнива, просто поняла, что у тебя кто-то есть. Я такие вещи чувствую. Не забывай про мою вещую прабабку. И кто она, эта разлучница? Красивая? Красивее меня? Неужели такие бывают? И, конечно же, гораздо моложе, правда? Так кто же она? Шарон Стоун, переехавшая на ПМЖ в Прикамье?

– Галочка, это не телефонный разговор. Давай встретимся в Москве, я тебе все расскажу как на духу, а потом мы вместе без избыточных эмоций все обсудим и решим.

– Ты в своем уме? Я полечу в Москву, чтобы услышать волнующий рассказ о какой-то стерве, которая тебя окрутила? Мне это неинтересно!

– Между прочим, это ты меня сбила с панталыку! До тебя я на чужих баб вообще не смотрел!

– Естественно, я во всем виновата, кто же еще!

Галя бросила трубку.

Фантазии

Если не считать столь резкого разрыва с Галиной, жизнь у меня пошла просто райская. Минфин несколько раз щедро качнул денежный поток в нашу сторону, и работать стало значительно легче. Я, наконец, понял, почему в богатых странах типа Швейцарии или Эмиратов госчиновники линяют с работы сразу после обеда. Деньги распределил, ведомости подписал, руководящие указания раздал – и иди кури.

На личном фронте все было еще лучше. Дома ситуация утихомирилась – Эля с мамой победили кишечные колики нашего младенца, и он стал вести себя совершенно спокойно, давал родителям спать и заниматься кое-какими другими полезными делами. Правда, Эля, как и после первых родов, здорово располнела, но клятвенно обещала (в первую очередь, себе самой) согнать вес к лету, к началу пляжного сезона.

Вне дома все было тоже очень хорошо – Ирина блестяще справлялась с непростой ролью любовницы/наложницы. Для повышения качества секса она поставила себе спираль, купила видеокассеты с хард-порно, различную сексуальную атрибутику и несколько комплектов эротического нижнего белья – сеточки, кружева и латекс. Иногда ее готовность выполнять все мои реальные и воображаемые прихоти носила несколько комический оттенок. Она сделала себе татуировку над лобком и стала использовать ярко-красный лак для ногтей и алую помаду (я как-то обмолвился, что мне нравятся женщины-вамп), регулярно устраивала стриптиз (непрофессионально, зато от души и под красивую музыку), а однажды, заговорщически подмигнув, вручила мне ремень и оттопырила задницу:

– Бей, не жалей!

– Рехнулась, женщина?

– Но тебе же нравится насилие в сексе?

– С чего ты взяла? Никогда не занимался подобной фигней!

– Тем более есть смысл попробовать.

– Провинишься, тогда выпорю. Брысь в койку!

А еще Ирина в какой-то степени относилась ко мне как к ребенку – ухаживала, мыла, брила, причесывала, стирала рубашки и, несмотря на мои вялые протесты, трусы и носки. Когда я спал, она клала мне под живот маленькую подушечку и подворачивала одеяло. И еще запрещала грызть ногти.

Мы с Ириной договорились: о работе – ни слова. Договоренность в целом соблюдалась, за исключением одного эпизода. Отдыхая после очередного сеанса бурного секса, Ирина вдруг вздохнула:

– А вот еще одна моя фантазия так и осталась невоплощенной. Я много раз, приходя к тебе в кабинет, мечтала залезть под твой рабочий стол и… Представляешь, входит какой-нибудь клерк с докладом, ты с умным видом его слушаешь, а я в это время балуюсь…

– Если я не ошибаюсь, эта народная забава называется «каменное лицо».

– Попробуем?

– Нет, рабочее место священно и неприкосновенно.

– Да знаю, знаю. Но согласись, отличная идея!

Мисс Прикамье

Однажды я попросил Ирину подробнее рассказать о гибели супруга.

– Извини, мне тяжело вспоминать об этом.

– Ты думаешь, его убили?

– Не знаю. Знаю только, что после его смерти мне расхотелось жить. Я подумывала о самоубийстве, но вовремя остановилась – все-таки маленький ребенок на руках.

– А что произошло с бизнесом мужа?

– Бизнес перешел к партнерам. Они спросили, претендую ли я на Сашину долю. Я ответила, что мне ничего не надо. Тогда они купили моей маме хорошую квартиру (до этого мама жила в однокомнатной «хрущевке» на первом этаже), а мне открыли в банке валютный счет (тогда их только-только разрешили) и зачислили на него 170 тысяч долларов – по десять тысяч на каждый год до совершеннолетия дочки. От машины я отказалась – хватит с меня и одного ДТП.

– Получается, что ты богатая невеста. Зачем тебе работать, имея такие авуары?

– Я эти доллары не трогаю, они принадлежат дочери.

– Не боишься, что деньги могут ухнуть вместе с банком?

– Боюсь. Но я все-таки в финансовой сфере работаю. Думаю, подстрахуюсь, если что.

– Как ты познакомилась с Миковым?

– На стыке драмы и комедии. После вуза я как обладательница красного диплома, красивых глаз и роскошной косы была направлена в службу госдоходов, которая сейчас стала налоговой инспекцией. Мне дали самый муторный участок – индивидуальные предприниматели, кооперативы, малые предприятия и ТОО. Их тогда развелось пруд пруди, сам черт ногу сломит. И вот как-то раз пришла я проверять кооператив «Молодость» при областном центре НТТМ. Кооператив торговал компьютерами, принтерами, ксероксами и прочей оргтехникой. Кстати, там я впервые увидела факс (его тогда называли «телефакс»), и долго не могла понять, как по обычным телефонным проводам можно передавать картинки. Ну вот, сижу я в бухгалтерии кооператива, проверяю отчетность. Уже поздно, все ушли домой, в офисе только я и охранник. Заходит Миков, навеселе – обмывал очередную сделку. Увидел меня, глаза трет: «Это что за мимолетное виденье, что за гений чистой красоты?». Я набычилась для серьезности, надула щеки и басовито так отвечаю: «Моя фамилия Колосова, я проверяющая из отдела государственных доходов областного финансового управления». А он говорит: «Очень приятно, я директор кооператива Миков, рад нашему знакомству». Потом закрывает дверь, идет ко мне и руки растопыривает: «Пока не обниму и не расцелую, не выпущу!». Я кинула в него папкой и настольной лампой, пробежалась по столам (проход-то Миков загородил), дернула дверь, а она не поддается! Тогда я как заору: «Или вы открываете дверь, или я закрываю ваш кооператив!». Миков как-то сразу скукожился, открыл дверь, выпустил меня, а на следующий день явился ко мне в отдел с огромным букетом цветов – просить прощенья, причем на коленях! После этого мы стали встречаться. Через полгода сыграли свадьбу, через год родилась дочка. Любил меня Сашка сильно, да и я его тоже. Жили очень хорошо. Я его быстро отучила от пьянок и блядок, и стал мой Миков как шелковый. Кстати, после нашей женитьбы у него и бизнес пошел в гору. Он отпочковался от обкома комсомола, стал полновластным хозяином фирмы. Талантливый был парень – много знал, быстро соображал, точно решал, жестко руководил. Как ты.

– А ты, как я понимаю, блистала и пленяла красотой?

– Да, блистала. На последнем курсе вуза я как-то резко расцвела. Я потом тебе фотки покажу, оценишь. Когда в городе объявили набор участниц первого конкурса красоты «Мисс Прикамье», меня на полном серьезе хотели выдвинуть от финуправления. Моя начальница отдела с этой идеей дошла до Пирожкова, но он зарубил, старый ретроград. Жалко было. Не скажу, что горела желанием, но поучаствовала бы с большим удовольствием.

– И выиграла бы!

– Безусловно!

Залп по колесам

Я решил разобраться в темной истории с гибелью Микова и вызвал по этому поводу Шебалина. Генерал нехотя («Зачем старое ворошить?»), сообщил:

– Микова убили. На обочине дороги, по которой он ехал, была обнаружена «лежка» снайпера с окурками и пустыми консервными банками. Скорее всего, стрелок дал залп по колесам. Но поскольку ни пуль, ни гильз, ни оружия, ни других вещдоков не нашли, написали «несчастный случай» и закрыли дело.

– А кто мог бы быть заказчиком?

– Есть как минимум четыре версии – дебиторы, кредиторы, бандиты местные, бандиты московские. Миков был, так сказать, неразборчив в деловых связях. Когда в Москве поднялась волна криминальных разборок и киллерства, мы со Стрельниковым весной 1991 года собрали с десяток наиболее крупных прикамских бизнесменов и банкиров, и начали их увещевать: не имейте дела с мафией, это смертельно опасно, работайте чисто и останетесь живы, нам здесь заказные убийства и похоронные марши не нужны. Миков, кстати, тогда нас горячо поддержал. Выступил с пафосом – речи говорить умеет, бывший комсомольский вожак все-таки – а буквально через пару месяцев лег в могилу.

– Как ты считаешь, можно сейчас это дело перевозбудить?

– Зачем?

– Ну, хотя бы в воспитательных целях.

– Нет, это будет типичный «висяк». Вряд ли ради этого надо лишний раз дергать прокурора. Никого мы не найдем, и ничего никому не докажем, кроме того, что в некоторых случаях правоохранительные органы бессильны.

– Тогда, генерал, у меня к тебе будет не совсем обычная просьба. Передай, пожалуйста, эту записочку гражданину Загвозкину Эдуарду, не помню, как его отчество.

– Кому?

– Гвоздю. Кстати, можешь эту записочку прочитать. Особой тайны там нет – я Гвоздя вызываю на рандеву. Только прошу – не надо во время встречи контролировать, тем более что ничего противного основам морали, нравственности и правопорядка я не затеваю.

Нет человека – нет долга

Когда я вошел в котельную, «Гвоздь» уже сидел в кондейке за столиком, застеленным свежей газетой. На столе красовалась бутылка «Столичной» 0,75 литра в окружении нарезанной вареной колбасы, сельди пряного посола, квашеной капусты и крупных ломтей черного хлеба. Поздоровавшись, мы принялись за водку и закуску, неторопливо выпили за встречу, за погоду, за здоровье, а потом перешли к делу.

– Гвоздь, надеюсь, ты не в обиде, что я тебе приглашение через ментов передал? Я по-честному нашел ТОО «Аметист», позвонил туда, а там говорят – не знаем, мол, никакого Загвозкина, и должности замдиректора у нас нету, есть только генеральный директор, главный бухгалтер и сторож.

– Грамотно ответили, молодцы.

– Я так понимаю, что вы потихоньку сворачиваетесь и перебазируетесь?

– Правильно понимаешь.

– И куда, если не секрет?

– В Питер.

– А почему не на Дальний Восток?

– Слишком уж он дальний. Кроме того, там и без нас тесно.

– Позвонить мне Савчуку, обрадовать хорошего человека?

– Хочешь – звони, мне все равно. В Питере не с Савчуком заруба будет, а с «тамбовскими». Ну, ничего, прорвемся как-нибудь.

– Гвоздь, у меня к тебе просьба имеется.

– Неужто? Ты же меня за человека не считаешь – с тараканом сравниваешь, говоришь, что корону воровскую ношу неправедно. Я, Георгиевич, те твои слова накрепко запомнил, навсегда.

– Эдик, мы сейчас будем обиды вспоминать как дети малые, или по-взрослому разговаривать?

– Ну, давай по-взрослому, черт с тобой. Что я получу взамен, если твою просьбу выполню?

– Ничего.

– Так не бывает.

– Бывает.

– Может, и бывает, но не со мной.

– А теперь вот и с тобой это случилось.

– Ох, и тяжелый же ты человек, губер. Ну, говори, чего тебе от Гвоздя надо?

– Мне нужно знать, кто заказал убийство известного прикамского бизнесмена Александра Микова, произошедшее на трассе Прикамск – Осинники в начале июля 1991 года и инсценированное под ДТП.

– Ну, скажу, и чего?

– И ничего. Дальше разбираться с этим человеком буду уже я.

– А если это я заказал?

– Значит, буду с тобой разбираться.

– И зачем это тебе?

– Надо.

– Георгиевич, твоя власть не всемогуща. Если б это был человек из братвы, я бы его и под пыткой не назвал. Но этот человек – фраер и чмырь, так что бери и ешь его со всеми потрохами. Его фамилия Зозуля.

– Владелец «Прикамского торгового дома»?

– Он самый.

– Зачем он заказал Микова?

– Миков продал Зозуле свою долю в компании, а жадный фраер платить не захотел, нанял снайпера, причем не местного, и решил вопрос. Нет человека – нет долга.

– Это точная информация?

– Стопудовая. Век воли не видать. Я такими словами не бросаюсь.

– Спасибо, Эдик.

– На здоровье.

На следующий день я вызвал Зозулю к себе. Через неделю Зозуля продал все свои активы в треть цены, половину вырученной суммы перевел в областной фонд социальной защиты населения, вторую половину обналичил и уехал из Прикамья.

Предательская мысль

Я привязывался к Ирине все больше и больше. Она была не просто красива и хороша в постели, она безошибочно чувствовала меня. Иногда мне казалось, что наши тела – это единое целое. Секс с Ириной превратился в жизненную потребность, в допинг, в наркотик. Я начинал скучать ровно в тот момент, когда закрывал дверь Ириной квартиры. Если мне не удавалось вырваться к Ирине в течение двух-трех дней, я начинал нервничать. Если пауза тянулась еще дольше, я попросту психовал.

На работе все это сказывалось не лучшим образом. Иногда во время какого-нибудь особо скучного совещания я начинал вспоминать Ирин розовый халатик (а также то, что находится под халатиком), и совершенно терял канву происходящего, а потом еще и не знал, что делать со спонтанно возникшей эрекцией.

Однажды я подумал о том, что произойдет, если наш роман закончится, и по-настоящему запаниковал. Вспомнилось, как много лет назад мы с папой были в Одессе, в знаменитом пивном баре «Гамбринус», и как наш сосед по столу, майор из какого-то дальнего северного гарнизона, сказал: «Как же здесь хорошо! Жаль, что нельзя напиться пива на несколько лет вперед!». Я не мог насытиться Ириной даже на неделю вперед. Однажды в воскресенье мы занимались с Ириной сексом целый день. Я был полностью опустошен и обессилен, но уже на следующий день мне снова остро захотелось в Ирины объятия.

Однажды мне в голову пришла предательская мысль оставить Элю. Сначала я всерьез испугался этой подлой идейки, но потом успокоился и понял существенную разницу между двумя вариантами развития событий: разрыв с Ириной крайне нежелателен, а разрыв с Элей, да еще с двумя малолетними пацанами в придачу, категорически неприемлем.

Как бы отзываясь на мои внутренние рефлексии, Ирина во время очередного «сеанса связи» надела свое самое выразительное белье, вооружилась необходимой атрибутикой, и, врубив полное освещение, устроила мне «мастер-класс» перед зеркалом. Я не смог скрыть своего изумления и восхищения. Ирина, соблазнительно потягиваясь, промурлыкала:

– Что, понравилось? А твоя жена так умеет?

Я незамедлительно скуксился, после чего Ирина искренне попросила прощения, обещала больше не затрагивать запретную тему и погасила свет.

Нетто-контрибьютор

В Прикамье приехал Гайдук. Мы провели совещание в администрации (по сути, это была лекция о текущем экономическом положении в стране), потом поехали в школу, где когда-то училась бабушка Гайдука. Экс-премьер с трибуны актового зала популярно объяснил молодежи, что происходит с российской экономикой. Один из пацанов, ученик экономического спецкласса, ввязался с Гайдуком в дискуссию по поводу методов статистического анализа, спорщики начали сыпать мудреными терминами, и я потерял нить полемики.

С трудом вытащив Ефима Артуровича из понравившейся ему школы, я повез гостя в Домжур (кстати, имени Гайдука-старшего) на пресс-конференцию. Там Гайдук меня несколько удивил, сказав, что до сих пор считает себя скорее ученым, нежели государственным деятелем: «Идеальная обстановка для меня – это ночь, кабинет, мягкий свет зеленой лампы, а на столе – рукопись монографии. И сына своего я бы хотел видеть не политиком или госчиновником, а ученым – чтобы бабочек ловил, или формулы писал».

Потом был эксклюзив для областного телевидения – интервью в прямом эфире. Вел передачу лично телебосс Гена Бочкарев. Первый вопрос Гена завернул лихо: «Вас называют «отцом экономических реформ», «экономическим гением», «завлабом», «мальчиком в розовых штанишках» и даже «грабителем старушек». Какое из этих определений вам ближе?». Я, сидя в аппаратной и глядя передачу по монитору, скрипнул от злости зубами, а совершенно спокойный Гайдук безмятежно улыбнулся: «Нет, все не то. Зовите меня просто Ефимом Артуровичем».

После эфира был банкет в ресторане. На застолье я пригласил не чиновников, а активистов демократического движения и общества «Мемориум», защищающего интересы жертв политических репрессий. Обстановка была свободной, мы с Гайдуком крепко выпили (интеллектуал водкой не брезговал), перешли на «ты», после чего я сказал ему о наболевшем:

– Ну почему ты не следишь за своей речью? Ты ведь можешь говорить просто и доходчиво, а говоришь сложно и непонятно. Специально, что ли? Это отпугивает аудиторию.

– Что ты конкретно имеешь в виду?

– Зачем ты сказал в своем выступлении в администрации, что Прикамье – нетто-контрибьютор? Думаешь, кто-то это понял, кроме меня и Пирожкова? Не мог казать «регион-донор»?

– Мог. Учту в дальнейшем.

Когда мы уже поздним вечером возвращались в гостиницу, Гайдук сказал:

– А здесь у тебя мощное демократическое ядро. Люди не разочаровались в реформах, не потеряли оптимизма, не скатились к популистской антиправительственной и антипрезидентской риторике. Это ценнейший капитал, основа для создания реформистской партии. Возьмешься?

– У меня идиосинкразия к партиям.

– Хорошо, не партия, а движение, какая разница. Уйдем от вождизма и прочей пыльной атрибутики, которая нам обрыдла еще в КПСС, создадим современную эффективную организацию. Я и название хорошее придумал: «Демократический путь России». Без базиса массовой политической поддержки реформы не достигнут результата. Знаешь, один неглупый человек сказал: «Если ты не занимаешься политикой, политика занимается тобой».

– Хорошо, я согласен, но только ради тебя.

Особый порядок

Гайдук вернулся в Москву справлять свой день рожденья. На следующий день, 20 марта, Ельцин выступил по телевидению с обращением к гражданам России. Это была ожидаемая реакция на завершившийся неделю назад съезд народных депутатов, разорвавший все ранее достигнутые с исполнительной властью соглашения, отменивший намеченный на 11 апреля референдум по базовым конституционным вопросам, резко ограничивший полномочия президента и максимально упростивший процедуру его отставки. Я посмотрел обращение в прямом эфире (предупредили звонком из Москвы), и понял правоту Гайдука – независимо от моего желания, в самое ближайшее время мне придется тряхнуть стариной и вновь заняться чистой политикой.

– Страна больше не может жить в обстановке постоянного кризиса власти, – сказал президент, – при такой растрате сил мы никогда не вылезем из нищеты, не обеспечим мира и покоя для наших граждан… Я честно стремился к компромиссу. Несмотря на интриги, несмотря на оскорбления, грубость, весь путь был пройден до конца… Возможности поиска согласия с консервативным большинством депутатского корпуса полностью исчерпаны.

Еще Ельцин сказал, что сегодня подписал указ «Об особом порядке управления до преодоления кризиса власти». В соответствии с ним на 25 апреля назначается голосование о доверии президенту и вице-президенту. Дальше – больше: «не имеют юридической силы любые решения органов и должностных лиц, которые направлены на отмену и приостановление указов и распоряжений президента и постановлений правительства».

Кто о чем, а лысый о расческе. При всей драматичности текста указа, особенно мне запомнился пассаж об увольнении двух сибирских губернаторов – Пчелы и Рыжикова, открыто игнорировавших решения федеральной власти. Думаю, этот фрагмент документа взбодрил не только меня.

Байсултанов при поддержке мощного трио в составе вице-президента, председателя Конституционного суда и генерального прокурора, жестко ответил Ельцину на экстренной сессии Верховного совета. Ельцин на сессии не появился – в этот день у него умерла мать. В этот же день президент создал из кремлевских курсантов Президентский полк (по сути, личную гвардию), а потом подписал указ «О защите свободы массовой информации», очень понравившийся коллегам – журналистам.

23 марта Конституционный суд признал указ «Об особом порядке…» не соответствующим конституции. На следующий день был опубликован компромиссный вариант указа. А еще через несколько дней внеочередной съезд народных депутатов после неудачной попытки импичмента президента согласился с предложением провести 25 апреля референдум по четырем наиболее актуальным политическим вопросам: о доверии президенту, об одобрении социально-экономической политики президента и правительства, о необходимости досрочных выборов президента (третий вопрос) и народных депутатов (четвертый вопрос).

Весеннее обострение

Позвонил Чернавин:

– Миша, нужно поддержать президента. Разворачивай пропаганду и агитацию. Наш ответ «Чемберлену»: да-да-нет-да. Скоро тебе пришлют видеоролики, запусти их на местное телевидение, пусть крутят, и почаще. Будут и другие агитки, да и сам можешь чего-нибудь придумать в этом духе. В общем, действуй активнее.

– За нами не заржавеет. А вы, как я посмотрю, тоже рветесь в бой?

– Да просто хочется определенности – надоела вся эта бодяга. Я не знаю, какая муха укусила товарища Байсултанова. Весеннее обострение, что ли? Невозможно договориться ни о чем. Вот возьмем финансовые вопросы. Мы согласовали с депутатами параметры бюджета, утвердили предельный уровень дефицита, установили вместе с Терещенко объемы эмиссии, все чин по чину. Нет, Байсултанов собирает сессию Верховного совета: «Надо помочь селу, помочь ветеранам, помочь малоимущим». С ходу, с голоса принимаются поправки, расходы вырастают на треть, бюджет летит в тартарары! Как работать в таких условиях? Может, ты знаешь?

– Нет, не знаю.

– Вот и я не знаю. Так что вперед, и с песней!

И я начал действовать. Ответственным за «пропаганду и агитацию» назначил заскучавшего в последнее время Фиму Шафрана. Я прикрепил к нему персональную машину, дал помощника, текст указа «О защите свободы массовой информации», немного подотчетной наличности и поручение – объехать редакции всех крупных СМИ на территории области, провести разъяснительную работу и заодно разобраться в нуждах и чаяниях прикамской прессы, дабы впоследствии ее материально поддержать с максимальным эффектом.

Демарш

Для обеспечения дополнительной тыловой поддержки я собрал своих замов и руководителей ключевых подразделений администрации и зачитал короткое обращение: исполнительная власть региона поддерживает президента и правительство, настроена на конструктивный диалог с областным парламентом, приложит все усилия для обеспечения стабильности и созидательного труда населения, призывает к миру и согласию.

– Ну что, коллеги, нормальный текст? То-то. Автор думал, когда писал. Раз согласны, подписывайте. Я звонил Стрельникову в больницу – он тоже согласен с текстом и солидарен с нами.

Бумажка пошла по рядам, через пару минут подписи были собраны. Не хватало только подписи Попова. Я внимательно взглянул на своего аграрного зама. Эрнст Иванович отвел глаза.

– Спасибо, коллеги, за поддержку! Все свободны. Эрнст Иванович, останьтесь, пожалуйста.

Попов остался. Я подошел к нему, положил руку на плечо.

– В чем дело, Эрнст?

Молчание.

– Что случилось? Если ты с чем-то не согласен, скажи прямо.

Снова молчание. Как же я этого не люблю – нагловато-упрямого молчания, сипения и мути в глазах.

– Ты оглох? Найти тебе сурдоаппарат, или по ушам е…нуть, чтобы прочистились?

– Как вы со мной разговариваете?

– Ура, слух восстановился! Итак, Эрнст, я жду объяснений. Что это, «бунт на корабле», или временное недопонимание?

– Я… я считаю, что Ельцин неправ. Так нельзя, надо по-хорошему. А то паны дерутся, а у холопов чубы трещат. Нас вовлекают в политические дрязги, а нам надо к посевной готовиться, топливо, запчасти закупать, семенной материал… Раньше, при коммунистах, такого бардака не было. А меня, между прочим, в честь Эрнста Тельмана назвали, и родители были партработниками и правоверными коммунистами. И я партбилет не выкинул, и не сжег. И не выкину!

– Небось, и партвзносы платишь?

– Так некому пока платить.

– Слушай сюда, Попов. Ты – слабое звено в нашей боевой исполнительной власти, в связи с чем с этой минуты ты занимаешься только сельхозделами, от всех других обязанностей я тебя отстраняю. Подготовишься к посевной, отсеешься, ближе к лету посмотрим, что с тобой делать. Если будешь заниматься подрывной деятельностью, выгоню с работы немедленно.

Вечером я второй раз за день позвонил Стрельникову, который после операции по удалению почки лежал в палате интенсивной терапии. История с Поповым Сан Саныча не удивила.

– Рано или поздно я ждал от него подобного демарша. Ты его уволил?

– Нет, решил поцацкаться. В российском правительстве тоже ведь нашелся диссидент – министр юстиции. Так что это характерная деталь общего политического кризиса.

– А я бы выгнал ренегата. Осторожным ты стал, Мишенька, осмотрительным. Стареешь.

– Да, типичная «амортизация тела и души».

– Не дрейфь, Михаил. Меня вроде аккуратно заштопали, скоро выведут на реабилитацию, поеду в санаторий, а максимум через полтора месяца снова вольюсь в ряды.

– Ждем тебя, Саныч.

Правда-матка

Разговор с Поповым заставил меня вспомнить о коммунистах, которые ввиду воссоздания КПРФ заметно оживились. Я пригласил к себе Старцева. Профессор выглядел бодро.

– Ну что, Николай Кузьмич, вас можно поздравить?

– Да, КПРФ зарегистрирована, избран ЦК во главе с товарищем Васюгановым, а я рекомендован на должность первого секретаря Прикамского обкома партии. В самое ближайшее время проведем пленум, перерегистрируем юрлицо, начнем политическую деятельность под новым старым флагом.

– Наверняка столь солидной организации потребуется расширить жилплощадь.

– Да, это нам остро необходимо.

– О-кей, расширим. Как у вас с транспортом?

– Пока никак.

– Даю «Волгу» из гаража администрации

– Миша, я даже и не знаю, как тебя благодарить.

– А я знаю. Николай Кузьмич, сейчас у вас будет много приятных хлопот. Формируйте низовые ячейки, сколачивайте фракцию в областном совете, готовьтесь к Первомаю. А в бодягу по референдуму не лезьте, тем более что при любом его результате вы будете в выигрыше.

– Но ведь это значит…

– Это значит, что мы с вами, при всех наших политических разногласиях, останемся добрыми друзьями. И еще давайте условимся: никаких партячеек на заводах и в учреждениях быть не должно, иначе это будет грубым нарушением закона, по которому разрешены только территориальные партийные организации. Поэтому деятельность парткома на заводе имени Куйбышева прошу немедленно прекратить. Договорились?

– Договорились. Мы законы уважаем.

– И это замечательно! Вот что значит цивилизованная оппозиция!

– Михаил Георгиевич, есть одна закавыка. Как вы знаете, главный организационный принцип нашей партии – демократический централизм. Это значит, что у нас жесткая иерархическая структура и очень влиятельный центр. Так вот, наш центральный комитет прикамской парторганизацией очень недоволен. Совсем недавно на пленуме ЦК нас критиковали за пассивность. Год назад в Москве на Манежной площади собралось настоящее народное вече, сотни тысяч людей требовали отставки президента и правительства, а у нас – ничего. Все прошлое лето велась осада Останкинского телецентра, а мы у нашей телестудии даже пикета не выставили. Мероприятия, посвященные 75-летию Великого Октября, провели без должного размаха и политического эффекта, парламентскую оппозицию поддерживаем недостаточно активно. В итоге мы заработали сомнительную славу «политического болота», что, помимо прочего, чревато оргвыводами. И в этих условиях вы предлагаете мне «не заметить» референдум. Меня же выгонят из бюро обкома!

– Не выгонят – у вас централизм демократический, а не какой-нибудь там совсем уж тоталитарный. Кроме того, Николай Кузьмич, я вам дам полезный совет, как грамотно отбояриться от московского начальства. Когда вам в очередной раз намылят шею, вы выдвинете два убойных контраргумента – один рациональный, а другой эмоциональный. Первый: Прикамье – объективно благополучный проельцинский регион, потому что у нас мощная ресурсная база, потому что Ельцин практически наш земляк, потому что губернатор злобный антисоветчик, эт цетера, и в связи с этим народ в основной массе поддерживает президента, а протестный электорат разрознен и вял. Второй: болото, как учат нас ученые, – это важнейший элемент экологического баланса, и уж во всяком случае, болото с его милыми кувшинками и симпатичными лягушками гораздо лучше выжженной земли! Вот прямо так и скажите, врежьте вашим коммунистическим бонзам правду-матку!

Пробуждение светлых чувств

Потом я пошел к Курбацкому. После неторопливого распития чая с баранками и светского разговора ни о чем, я подпер щеку кулаком и мечтательно уставился в окно.

– Весна на дворе, Николай Васильевич. Пора пробуждения самых светлых чувств. А нас сталкивают лбами. А ссориться не хочется, ох, как не хочется, ибо уважаю я вас, любезный Николай Васильевич, безмерно, как и всех других депутатов. Кроме, конечно, Пети Лузина и еще тех, кто считает, что два рубля можно поделить на три части по рублю каждая.

– Согласен, непримиримых противоречий у нас нет.

– А это означает, что мы можем и должны провести референдум в здоровой обстановке, обеспечив возможности для широкой дискуссии и гражданской активности населения, но избегая эксцессов и конфронтации. Так?

– Бесспорно.

– Вы, в отличие от меня – лицо независимое. Никто не может вас заставить делать то, чего вы не хотите. Давайте договоримся – вы не инициируете никаких бурных акций протеста, а я выполняю указания Москвы очень вдумчиво, без ущерба для областного депутатского корпуса и для вас лично. То есть, действую по отработанной осенью 1991 года схеме, когда я смикшировал требование Москвы разогнать областной совет. Идет?

– В целом да, но с одним условием. Вы должны обеспечить полномочному представителю Верховного совета Карасеву беспрепятственный доступ в областные СМИ, на крупные заводы и фабрики. Я обещал это лично Байсултанову. Карасев прибывает в Прикамье завтра и пробудет здесь до самого референдума.

– Договорились. Пусть Карасев по приезду сразу же идет ко мне, и я обеспечу ему «зеленую улицу».

Навстречу референдуму

Сережа Карасев был усовершенствованной версией Пети Лузина. В конце семидесятых годов он был ярким прогрессистом и апологетом промышленной социологии. Работая социологом на заводе средств связи «Интеграл», Сережа наделал много шороху – об его передовых взглядах и методах писали и в «Труде», и в «Социалистической индустрии», и даже в «Правде». Потом, правда, обкому вся эта шумиха надоела, и передовика сплавили на периферию. Вскоре Сережа загорелся идеями интенсификации сельского хозяйства и возглавил отстающий совхоз, где в меру своих сил и способностей выполнял Продовольственную программу. Хозяйство под чутким Сережиным руководством захирело окончательно, но неугомонный Карасев все же выплыл на поверхность, легко избравшись в народные депутаты РСФСР на демократической волне. Начав московскую политическую карьеру в рядах «демороссов», Сережа вскоре перебрался поближе к кормушке, войдя в кадровую обойму Байсултанова и возглавив один из комитетов Верховного совета. После этого он перестал появляться в Прикамье.

Я не видел Карасева два года. За это время Сережа сильно изменился – стал аккуратно подстригать свою некогда клочковатую бороденку, носить вместо свитера и фланелевой ковбойки белую рубашку с золотыми запонками, яркий галстук с модным узлом, дорогой костюм и модельные туфли. Образ процветающего депутата дополняли очки в тонкой золотой оправе.

Сережа привез с собой письмо на бланке Верховного совета за подписью Байсултанова. Я бегло прочел текст («оказать содействие», «предоставить возможность», «обеспечить право») и демонстративно порвал листок пополам.

– Сереженька, мне твой Байсултанов не указ. Очень жаль, что ты приехал к нам не как патриот родного края и депутат Прикамья, а как байсултановская «шестерка», отрабатывающая хозяйский заказ. Но в СМИ ты попадешь. Вместе со мной. Готов?

Вечером того же дня мы приехали на студию областного телевидения для участия в теледебатах «Навстречу референдуму». Прямой эфир вел Штейнберг. Активно агитировать за Советскую власть я Сереже не дал. Словесные обороты типа «Не надо вертеться как карась на сковородке», «Как живете, караси? Ничего себе, мерси!», «Когда я служил в армии, в присутствии дедов караси помалкивали», а также «На то и Полещук, чтобы Карасев не дремал», выбили Сережу из колеи. В конце передачи Карасев сорвался на крик, а во время рекламной паузы вышел из студии.

На следующей передаче цикла Карасеву не менее жестко, хотя и более уважительно, оппонировал Галактионов, а в прямом эфире областного радио бедного Сережу атаковал Шафран, который предъявил бывшему социологу последние социологические выкладки, свидетельствующие о том, что прикамцы поддерживают президента. На предприятиях парламентера тоже принимали сдержанно, а кое-где и освистывали. В итоге Карасев досрочно уехал в Москву. Замены ему Байсултанов не прислал. Курбацкий, действуя в своем фирменном осторожном стиле, благоразумно выжидал, а я, наоборот, развил повышенную активность. Поездки по территориям, митинги на заводах, прямые эфиры на радио и телевидении, публикации в областных газетах шли в ежедневном режиме. В такт со мной информационно-политическое пространство утюжил Галактионов, а текучку добросовестно «переваривал» Седых. Область проголосовала «да-да-нет-да». Страна проголосовала «да-да-нет-нет». Статус-кво сохранился.

Даешь приватизацию

Хмурый Галактионов положил мне на стол проект постановления областного совета. Речь в документе шла о приостановке проведения приватизационных чековых аукционов на территории области на неопределенный срок – до корректировки федеральной программы приватизации. Это был асимметричный ответ областного совета на победу исполнительной власти на референдуме. Я проявил хладнокровие:

– Уверен, наши ребята в парламенте эту бредятину не пропустят.

– У вас несколько устаревшие сведения, Михаил Георгиевич. Нескольких человек из наших Курбацкий перетянул на свою сторону, и теперь у него есть кворум при любом раскладе. На завтрашнем пленарном заседании облсовета это постановление, скорее всего, будет принято. Сразу же после праздников Чубарь вызовет для объяснений сначала меня, а потом вас. Потом начнутся разборки с Курбацким, который наверняка будет тянуть время. 3 июня – последнее перед летними каникулами пленарное заседание. В итоге приватизация в Прикамье либо станет нелегитимной, либо остановится как минимум на три месяца. Бюджет лишится доходов, а меня снимут с работы.

– А вот шиш им с маслом! Они нас мытьем, а мы их катаньем! Давай, Платоныч, дуй в Кизнер, рысью!

На следующее утро на площади перед областным советом появилось несколько палаток с надписями «Долой антинародную власть!», «Даешь приватизацию в интересах трудящихся!» и «Депутат, услышь шахтера!». Примерно то же самое говорилось (а точнее, выкрикивалось) в громкоговоритель. Когда Курбацкий зачитал повестку дня, дверь зала распахнулась, и по проходам к трибуне прошло два десятка человек в рабочих спецовках. Большая часть из них села на ступеньки, ведущие в президиум. На трибуну поднялся высокий рыжеволосый человек.

– Доброе утро, господа депутаты! Извините, что пришел без приглашения и выступаю вне регламента – жизнь заставляет! Я Друзь Виктор Пантелеевич, горнорабочий очистного забоя, профорг шахты «Ульяновская» и председатель стачкома объединения «Кизнеруголь». Я требую снять с рассмотрения постановление об остановке приватизации. Приватизация идет далеко не гладко, надо исправлять многочисленные ошибки, но сам процесс останавливать нельзя – будет только хуже. Например, в областном плане приватизации на текущий год – несколько рентабельных шахт, включая нашу «Ульяновскую», Кизнерская ГРЭС, ремонтно-механический завод, завод стройматериалов, автокомбинат, универмаг «Кизнер», ресторан «Горняк», санаторий «Уголек», культурно-спортивный комплекс «Шахтер», склады, базы хранения с подъездными путями и еще более десятка безубыточных предприятий, собственниками которых могут и хотят стать их трудовые коллективы. С учетом сложного положения в нашем угольном бассейне вы не имеете права лишать трудящихся законной возможности владеть и распоряжаться собственностью, приносящей стабильный доход. В связи с этим мы обещаем, что все те, кто проголосует за вышеназванное постановление, лишатся своих мандатов. Кампанию по отзыву антинародных депутатов начинаем сегодня же, инициативные группы уже созданы. Мы ждем вашего решения. Спасибо за внимание!

Друзь сел на приступочку. На улице заорали сильнее. Депутаты загалдели, шахтеры затопали, и в зале стало очень шумно. Курбацкий несколько раз призвал к порядку, но безрезультатно. Слово взял Мошев, один из лидеров фракции «Промышленники Прикамья». Мошева уважали. Зал притих.

– Это… шахтеры, конечно, молодцы, веское слово сказали. А мы, товарищи народные депутаты, упустили один моментик – о трудящихся, простых работягах, не подумали. Нельзя у них сейчас кусок хлеба отнимать, неправильно это. Предлагаю снять вопрос. Если снова засвербит, можно будет на осенней сессии к нему вернуться. Вот такие пироги.

Вопрос с повестки дня сняли. Шахтеры дождались конца пленарки, проводили депутатов, и только после этого свернули палатки и уехали в Кизнер.

Сорок лет в номенклатуре

После Дня победы, отмеченного с подобающим размахом, вернулся на работу Стрельников. Я сразу же, помимо большого количества текущих дел, нагрузил его руководством различных комиссий, ранее входивших в ведение Попова. Саныч с энтузиазмом дистрофика, дорвавшегося до еды, взялся за дело, однако быстро устал и поблек. После одного из совещаний, когда мы остались в кабинете одни, Стрельников уныло произнес:

– Теперь уже ясно – с прежней интенсивностью я работать не могу. Конь леченый как табак моченый. На пенсию пора.

– Вот выгонят меня, тогда и ты уйдешь, а пока не дергайся и не гневи бога.

– Миша, мне много лет, и я уже физически не могу выдерживать заданный темп. Зачем же держаться за место, быть помехой? Я ведь уже накушался этой руководящей работы по горло и выше. Можешь себе представить – я в номенклатуре уже сорок лет! Меня избрали секретарем Кагановичского райкома комсомола города Маленковска в марте 1953 года, через неделю после смерти Сталина. А первым секретарем этого райкома я был… всего один день – 30 июня 1957 года. Тогда как раз на пленуме ЦК окончательно разгромили антипартийную группу Молотова, Маленкова, Кагановича и примкнувшего к ним Шепилова. На следующий день прихожу я на работу, а мне из обкома партии звонят: срочно меняй вывеску! Так я стал первым секретарем Калининского райкома ВЛКСМ города Прикамска. Быстро тогда все решали.

– Спасибо, очень интересная история. Раз ты, Саныч, сорок лет в строю, значит, должен понимать номенклатурную дисциплину. Начальство тебя не отпускает – будь любезен работать. Оптимальный режим труда и отдыха разработаешь сам, я априори с ним согласен. Можете идти, господин Стрельников.

Приглашение в ресторан

Однажды, когда я отдыхал на широкой Ириной кровати, моя пассия со смешком рассказала об участившихся знаках внимания со стороны ее непосредственного начальника.

– Пирожков? Не может быть!

– Может. Я же говорила, что мужики ко мне липнут, невзирая на возраст и сословия. Я думаю, Пирожков на меня глаз положил, когда я еще в бухгалтерии работала, и предложение перейти в финуправление он сделал мне не случайно. Сначала были очень косвенные признаки, потом они немного конкретизировались, потом уважаемый Вадим Васильевич пару дней ходил кругами и разговаривал намеками, а сегодня набрался смелости и пригласил в ресторан для выяснения отношений. Я сказала, что подумаю и дам ответ на следующей неделе.

– И каким будет твой ответ старому греховоднику?

– А ты как думаешь?

– Думаю, что отрицательный ответ может поломать игру.

– Что ты имеешь в виду?

– Вот смотри – ты отказываешься, он начинает тебя гнобить, ты через пару голов обращаешься за защитой ко мне, я мягко наставляю Пирожкова на путь истинный, он обижается на меня, наша с ним слаженная упряжка ослабевает, а потом он как человек неглупый и проницательный еще и начинает подозревать нас в интимной связи. Мы, испугавшись огласки, разбегаемся, ты увольняешься из финуправления, я страдаю и мучаюсь, бюджетный процесс под угрозой. Ужас! Я утрирую, конечно, но этот прогноз вполне реален.

– И что же теперь делать? Дать этому селадону затащить меня в постель?

– Ни в коем случае. Пирожков должен сам дезавуировать свое предложение.

– Это невозможно.

– Это элементарно. Он должен тебя повысить. Соответственно, ты попадаешь в мою сферу влияния и получаешь законное право обращаться ко мне не только по производственным, но и по личным вопросам. А если Пирожков в разрез аппаратной этике будет продолжать домогаться, ты спокойно скажешь ему: «Мне по этому вопросу проконсультироваться с Михаилом Георгиевичем?», и инцидент будет исперчен, любовная лодка разобьется о суровый административный быт.

– А с какого перепуга он станет меня повышать?

– А это, Ирина Марковна, уже дело управленческой техники.

Молодая и неопытная

На следующий день я вызвал Пирожкова к себе:

– Васильич, думаю, что ты понимаешь, какая у нас непростая ситуация. Стрельников после операции не может работать в прежнем объеме, Попова я «уполовинил», Галактионов и Седых сильно перегружены. Скоро отпуска, и я хочу, чтобы мои замы отгуляли их полностью, отдохнули как следует. Меня история с Вахрушевым перепахала – я понял, что нельзя делать из людей першеронских тяжеловозов и требовать, чтобы они работали на грани физических возможностей. Короче говоря, мне нужен еще один заместитель. Хочу предложить должность тебе, без отрыва от руководства финансовым управлением. Возьмешь под свое кураторство все экономические службы, станешь получать хорошую надбавку за совместительство. Красота!

– Думаете, я справлюсь?

– Уверен. Что решаешь?

– От таких предложений не отказываются. Я согласен.

– Вот и славно! Честно говоря, Вадим Васильевич, я в твоем решении не сомневался. Ты же знаешь порядок: «Партия сказала», далее по тексту. Возникает единственная проблема – надо тебя в управлении дополнительно разгрузить, для чего ввести еще одну ставку заместителя. Я правильно формулирую?

– Да, идея хорошая. Я с ней еще к Румянцеву обращался, но получил отказ, а вам озвучивать опасался – вы всегда были против раздувания штатов.

– Раньше был против, а теперь, став типичным аппаратным перерожденцем, выступаю за. Портит людей власть, товарищ Пирожков, ох как портит! Кого предложишь на вновь открывшуюся вакансию?

– Трудно сказать с ходу.

– А ты попробуй. Ты своих людей знаешь как облупленных.

– Ну что ж, попробую. Хохрякова могу предложить.

– Хохряков старше тебя, глубокий пенсионер, да еще и болеет часто. Нет, давай все-таки выдвигать молодых, здоровых и перспективных.

– Тогда, может быть, Борчанинова?

– Очень серый. Исполнитель от и до, ноль фантазии, ноль идей. Не пойдет.

– Юрш, в принципе, ничего…

– Ничего, только пьяница запойный. На такого в серьезных вопросах положиться нельзя.

– Он обещал закодироваться.

– Вот когда закодируется, тогда и будем рассматривать. Дальше.

– Мильчаков.

– Этого я вообще не знаю.

– Скромный парень, но дельный.

– Если бы был дельным, я б его знал. Дальше.

– Акулов. Извините, забыл – он в налоговую инспекцию уходить собрался, оттуда уже письмо о переводе прислали.

– А почему ты Кирсанова не хочешь предложить? Вроде толковый дядька.

– Толковый, поэтому недавно перешел в областную клиринговую палату, и сейчас получает раза в два больше меня.

– Теряем ценные кадры, это плохо. Ну, кто-то же из приличных людей у тебя все-таки остался?

– Толмачев остался.

– Наконец-то! Найдена искомая кандидатура! Как говорится, и хорош, и пригож. Все, решили. Готовь представление на приказ.

– Может, дадите еще немного подумать?

– Зачем?

– Проанализировать, взвесить, с людьми посоветоваться.

– Темнишь, Васильич. Знаю я, о чем ты хочешь подумать. Толмачев карьерист, и не исключено, что он будет тебя подсиживать и, может быть, даже подставлять. Поэтому давай-ка еще кого-нибудь рассмотрим для приличия.

– А как насчет Колосовой?

– Во загнул! Это непроходной вариант – она у тебя без году неделя работает.

– Ирина Марковна – отличный работник, и закалка у нее наша, облфиновская. Сразу после окончания института она пришла работать к нам, в службу госдоходов.

– Не аргумент. Ирина Марковна молодая, неопытная, да к тому же еще и женщина. Хотя, с другой стороны, на диком Западе женщины сейчас активно выдвигаются. Дотошные они, внимательные, аккуратные, усидчивые и непьющие. Кстати, это важнейшие качества для аппаратного деятеля. Особенно для финансиста-бюджетника. В общем, давай возьмем за основу Толмачева и Колосову, а вечерком ты мне позвонишь, и скажешь, кого будешь представлять.

Пирожков выдвинул Ирину. На следующий день я подписал постановление о назначении Пирожкова заместителем главы областной администрации и приказ о назначении Ирины заместителем начальника областного финансового управления. О ресторане и прочих фривольностях Пирожков больше уже не вспоминал.

Сепаратизм

И все-таки Курбацкий взял реванш! На последнем заседании весенней сессии облсовета депутаты приняли протокольное поручение администрации: отозвать подпись Прикамской области под федеративным договором. Причина – «ярко выраженное неравноправие субъектов федерации, в первую очередь, республик и областей». Я внес протест, потребовал повторного рассмотрения вопроса, договорился с влиятельными депутатами, что скользкая и взрывоопасная инициатива будет похоронена, но все это было ударом в пустоту – Курбацкий ушел в отпуск, заодно отправив на отдых большую часть аппарата областного совета и распорядившись начать в зале пленарных заседаний освежающий ремонт. Это был детский мат в три хода.

Я поехал к Курбацкому на дачу в элитный кооператив «Лесная сказка». Спикер возился в теплице с помидорной рассадой.

– Николай Васильевич, вы совершили очень большую ошибку. И даже подлость, если хотите.

– Если я вас обидел – простите меня, старика. Ну, оказался я немного хитрее в аппаратном плане, так это и немудрено – опыт, знаете ли. К тому же это дело нужно было довести до конца, причем, в наших общих интересах.

– Что-то я не улавливаю здесь своего интереса.

– Байсултанов требовал сатисфакции. Он почему-то взъелся на вас персонально. Вы, кстати, не знаете, почему?

– Нет. Мы с ним никогда не общались напрямую.

– Так вот, он лично звонил мне несколько раз, и требовал, чтобы «облсовет сказал свое веское слово». Посылать его нельзя – не тот человек Ризван Амиранович. Вот я и придумал, как сделать «козу» губернатору с наименьшим вредом для региона. Кроме того, почему Тюмени, Питеру и Калуге можно иметь особое мнение по поводу договора, а нам нельзя? Глядишь, в Москве призадумаются, а потом, может быть, дадут нам дополнительные льготы.

– Догонят, и еще дадут! Знаете, как это называется? Проявление сепаратизма! Меня за это с работы могут снять!

– Не нагоняйте страху, Михаил Георгиевич. Это обычное протокольное поручение, мы их десятками принимаем.

– Удобную вы позицию заняли: нашкодили – и в отпуск, а мне расхлебывать. Учтите, Николай Васильевич – если мои опасения оправдаются, я вам этого не прощу.

Уходя, я так хлопнул дверцей парника, что она сорвалась с хлипких петель.

Бизнес

Злость я сорвал на совещании с депутатами-предпринимателями, которым популярно объяснил, что каждый голос, поданный «против шерсти» областной администрации, отныне будет учитываться особо.

– А потом, коллеги, не обижайтесь: наберете необходимое количество штрафных баллов – потеряете бизнес. Или вообще уедете из области, как Зозуля. За мной не заржавеет. Это неразумный младенец может кусать титьку, из которой сосет молоко, а вы уже довольно-таки половозрелые граждане, и должны понимать, что к чему.

Кроме того, я сообщил, что прикамскими объектами, выставляемыми на приватизационные торги, начал интересоваться иногородний бизнес, в первую очередь, московский и екатериноградский. Активизировались и иностранцы.

– В связи с этим наша позиция такая – при прочих равных условиях предпочтение отдается местным. Но скатываться в автаркию и закрывать двери для добросовестных внешних инвесторов мы не будем. Поэтому вступайте в консорциумы, пулы, банковские синдикаты, объединяйте финансовые и организационные ресурсы, и предлагайте на торгах более выгодные варианты.

Бизнесмены обещали действовать в русле последних указаний. Я им не поверил: тенденция в прикамском бизнесе была обратная – дробление, разукрупнение, разобщенность, мелкие конкурентные дрязги. Слава богу, прекратились заказные убийства. Надолго ли?

Чего хочет женщина

Очередное посещение Ирины началось необычно – она усадила меня в большой комнате за празднично накрытый стол.

– Миша, я сделала над собой неимоверное усилие, простояла целый вечер у плиты и приготовила праздничный ужин. Надо обмыть мое назначение. Когда я работала на заводе, там было железное правило – повышенный в должности или вновь принятый на работу проставлялся для своей бригады или отдела. А еще на производстве новичок четверть первой зарплаты отдавал бригадиру, а еще четверть – мастеру. Будем считать, что я проставилась. Теперь надо тебя отблагодарить по поводу повышенной зарплаты. Чего изволите?

– Хочу, чтоб был мир во всем мире.

– Я серьезно.

– Ну, я не знаю. Рубашка, галстук…

– Полещук, как же ты все-таки примитивно мыслишь! Придется мне самой что-нибудь придумать.

На следующий день Ирина позвонила мне по прямому телефону:

– Михаил Георгиевич, у меня есть несколько важных бумаг на подпись.

– Через Пирожкова, пожалуйста.

– Он завизировал и уехал в область на кустовое совещание по северному завозу. До вечера не вернется, а бумаги срочные.

– Ну, если уж такие срочные, приноси.

Ирина принесла бумаги, составленные, как всегда, кратко, четко и грамотно. Я подписал документы.

– Это все?

– Нет. Как я и обещала, хочу сделать тебе подарок.

Ирина обошла рабочий стол и начала расстегивать ширинку на моих брюках.

– Ты с ума сошла?

– Сиди смирно и не голоси. Я все равно это сделаю. Руки!

– Ирина, я тебя прошу!

– Сидеть, не рыпаться!

– Ирина, но там же люди!

– В приемной никого нет, кроме секретарши. Я сказала ей, что у тебя сейчас важный разговор с Минфином по ВЧ, и она никого не пустит. Убери руки!

Ирина приспустила мои брюки и опустилась на колени.

…Пока Ирина восстанавливала помаду на губах, я произносил гневную тираду:

– Так нельзя! Похотливое создание! Ничего святого! Безобразие! Это мое рабочее место, это мой кабинет, и я здесь хозяин! Я никому не позволю здесь командовать! Мое слово – последнее! Я сказал нет, значит нет!

– Не занудствуй. Чего хочет женщина, того хочет бог. Здорово ведь получилось, правда?

– Ирина, если еще хоть раз…

– Хорошо-хорошо, отныне я буду делать все только с твоего письменного разрешения, в трех экземплярах, с подписью и печатью. Ну, все, я пошла трудиться на благо и во имя. Чао, бамбино!

Комиссия

Мои опасения по поводу реакции Москвы на выпад облсовета оправдались. На одном из заседаний Байсултанов с характерным злым сарказмом сказал, что некоторые зарвавшиеся губернаторы копируют в отношениях с местными парламентами стиль президента, получают законный отпор, и эта перманентная конфронтация чревата острыми конфликтами, и, в итоге, распадом страны. В качестве наглядного примера Ризван Амиранович привел решение Прикамского областного совета.

Об этом донесли президенту, который распорядился принять надлежащие меры. В итоге в Прикамье прибыла комиссия Главного контрольного управления при президенте – три хмурых мужика. Я посадил их в кабинет отправленного в отпуск Попова и прикрепил к ним Седых – помогать, консультировать, комментировать, возить в Кордонскую ледяную пещеру и пить водку. Первым делом мужики затребовали документацию об исполнении бюджета и целевом использовании федеральных трансфертов. Ирина как ответственная за финансирование федеральных программ, тут же позвонила:

– Тебя снимают?

– Пока вроде нет.

– И что мне делать с этими проверяльщиками?

– Дай им все необходимые документы и подробно разъясни каждую расходную статью. И еще постарайся их обаять.

– Надеюсь, ты не имеешь в виду…

– Нет, конечно. Хотя в интересах дела можно было бы и потерпеть немножко…

– Полещук, я тебя убью!

– Ну, ты же знаешь, Ирина Марковна – я тебя никому без боя не отдам, тем более каким-то хмырям московским.

Неполное служебное соответствие

Президентские контролеры принесли мне акт проверки. Финансовых нарушений они не нашли, зато отметили «неисполнение ряда федеральных нормативных актов».

– Как прикажете выполнять ваши пресловутые федеральные акты, если они не обеспечены финансово, противоречат друг другу, а зачастую и здравому смыслу?

– Наше дело – вскрыть нарушения. Вы можете оформить свои замечания, и они будут приложены к акту проверки.

Юристы подготовили замечания, я их олитературил и добавил необходимой, на мой взгляд, полемической остроты. Инспекторы увезли материалы в Москву, а через неделю фельдъегерь привез мне указ президента: «За неисполнение ряда федеральных нормативных актов объявить главе администрации Прикамской области Полещуку М.Г. об его неполном служебном соответствии».

Я набрал по ВЧ главу президентской администрации Фомичева:

– Президент хочет, чтобы я положил заявление на стол?

– Президенту не нужно ваше заявление. Он может снять или отстранить вас от должности в любой момент. Пока же, как видите, он решил ограничиться дисциплинарной мерой.

– Тогда, может быть, вы хотите, чтобы я положил заявление?

– Нет, не хочу.

– А я хочу.

Я бросил трубку, написал заявление об уходе по собственному желанию, запечатал его в конверт, написал «С.А. Фомичеву, вскрыть лично», вызвал фельдъегеря и передал ему пакет. Потом поехал к Ирине, где быстро и почти не закусывая, выпил бутылку водки, от души поплакался в розовый халатик, громко и матерно выразил свое отношение к прикамскому депутатству и московскому начальству, после чего лег спать и крепко заснул.

Проснулся я среди ночи и поехал домой. Спать уже не хотелось. Я позвонил Стрельникову, разбудил его и кратко обрисовал положение дел. Саныч мой поступок не одобрил.

– Миша, поверь, нет никакой трагедии, и не стоит распускать сопли. Нормальная ситуация обоюдоострой политической игры. Идет Конституционное совещание, президент ищет компромисс с парламентом, наказывает шибко ретивого губернатора, одновременно давая понять: единство страны – это святое, федеративный договор незыблем и неприкосновенен. Как говорится, бей своих, чтобы чужие боялись. Можно и так трактовать: бьет, значит любит. К тому же бьет несильно. Подумаешь, влепил строгий выговор. Да я их, когда пуск Новлянской ГРЭС срывался, по три штуки в месяц получал!

– Это не тот случай. Президент написал: «Полещук не соответствует занимаемой должности», вот я ее и освобождаю для того, кто соответствует. Например, для тебя.

– Я не пойду ни за какие коврижки!

– Тогда Галактионов.

– Брось дурить!

– Не брошу. Заявление отослано в Москву. Назад дороги нет. Спокойной ночи.

Оборонный заказ

На следующее утро, поборов в себе сильнейшее нежелание, я пошел на работу. Все совещания отменил, документы подписывать не стал. Читал газеты, вел дежурные разговоры по телефону. Ближе к полудню зашел Стрельников:

– Почему не собираешь нас, не уведомляешь об отставке?

– Когда президент подпишет заявление, тогда и уведомлю.

– А если не подпишет?

– Подпишет.

– Ты я вижу, немного оттаял.

– Надоело все. Пашешь тут, пашешь, и вот она – заслуженная награда! Суки!

– Кто?

– Все, начиная с иудушки Курбацкого.

– Кстати, я с ним говорил. Он искренне сожалеет о случившемся. Я его хорошо знаю, он не врет. Более того, он готов не раздувать эту тему в СМИ и извиниться перед тобой лично.

– Да нахер мне нужны его извинения! Пусть выходит из отпуска, собирает депутатскую кодлу на внеочередное заседание и отменяет решение облсовета!

– Миша, мы работаем над этим. И я тебя очень прошу – не делай пока никаких резких движений.

Вечером позвонил Чернавин:

– Хулиганишь?

– Адекватно реагирую на указ.

– Нет, не адекватно. Если мы будем обижаться на каждый чих, кто за нас будет воз тянуть, а?

– Это чих президента.

– Правильно, он прописал тебе пилюлю, а ты ее проглоти и работай дальше. Короче говоря, Фомичев мне звонил – он твою цидульку в корзину выбросил. Я его горячо одобрил. В общем, руководство тебя на вольные хлеба не отпускает. Вопрос закрыт, понял?

– Понял. Я остаюсь, но при одном условии – указ президента должен быть отменен.

– С дуба рухнул? Это невозможно!

– Тогда я сегодня же напишу новую, как вы изволили выразиться, «цидульку» и направлю ее уже лично президенту.

– Ты кого на понт берешь, пацан? Я сказал – будешь работать!

– После отмены указа.

– Вот паразит! И ты, значит, решил крови моей попить?!

– Я очень сожалею, Владимир Серафимович, что доставляю вам неприятности, но, как говорится, не я первый начал.

– Ох, Полещук, вот доберусь я до тебя и выпорю хорошенько, по-отцовски. Значит, так. Указ отменять никто не будет. Через месяц Фомичев без пыли и шума подготовит распоряжение о снятии с тебя дисциплинарного взыскания, строго по КЗоТу. Идет?

– Почти.

– Ну что еще, душегубец?

– Оплатите нам оборонный заказ первого полугодия.

– Чего?

– По заявке Министерства обороны Российской Федерации заказчикам отгружено полтысячи гаубиц. Не оплачена ни одна. Аналогичная ситуация по ракетным разгонным двигателям, порохам, боеприпасам, авионике, аппаратам спецсвязи. За полгода не оплачено ничего – ноль рублей, ноль копеек! Прошу принять меры.

– Миша, да ты обнаглел вконец! Мне твое оружие нах… не нужно, понял? Я ни с кем воевать не собираюсь!

– Извините, но меня это не волнует. Правительство России в лице Министерства обороны заказало продукцию, приняло ее, поставило на баланс и не оплатило. Это, между прочим, вопиющее неисполнение целого ряда федеральных нормативных актов, начиная с Гражданского кодекса. Мне, значит, нельзя не исполнять, а вам можно? Что позволено Юпитеру, не позволено быку?

– Послушай, бык, ты меня уже достал. Эту оборонку заказывал не я, а Гайдук, а, может, еще Сигаев, или Рычков, кто их там разберет!

– Тогда заодно не забудьте сказать Клинтону, Миттерану и Колю, что кредиты, взятые Брежневым и Горбачевым, отдавать не будете.

– А это тут причем?

– Притом, что любой долг платежом красен – и внешний, и внутренний. Pacta sunt servanda!

– Значит так, сервант. Скоро мы проведем очередной аукцион по продаже ГКО, получим немного денег, и я тебе закрою долг за первый квартал. Второй квартал закрою в сентябре. Доволен?

– Безмерно.

– И все-таки я тебя когда-нибудь точно выпорю.

Чернавин сдержал слово – прикамская оборонка получила деньги, которые целиком пошли на зарплату и налоги. Жить стало лучше, жить стало веселей. Я начал подумывать об отпуске, тем более что Стрельников окреп (работа, как известно, лечит) и полностью справлялся со своей нагрузкой.

«Мертвый сезон», наступивший во второй половине июля, был оживлен Нацбанком, объявившим денежную реформу 24 июля – мало того, что в самый разгар отпусков, так еще и в субботу. Я, негодуя по поводу очередного финансового эксперимента, схватился за трубку ВЧ, и к своему изумлению, выяснил, что яркая инициатива Терещенко не была согласована ни с президентом, ни с правительством, ни с Верховным советом. Народу дали для обмена старых советских рублей на новые российские двенадцать суток, предприятиям – один банковский день. К счастью, с учетом того, что денег на руках «физиков» и счетах «юриков» было совсем немного, реформа прошла почти безболезненно.

В начале августа я взял двухнедельный отпуск и махнул с семьей (включая маму и папу) в Усть-Речку. Ирина с мамой и дочкой поехала отдыхать в Крым.

Заглянуть за горизонт

В Усть-Речке было очень хорошо. Я часами торчал в бальнеокорпусе, принимая всевозможные водные процедуры, промежутки между которыми заполнял плаванием и игрой в водное поло в бассейне. Эля, сбросив детей на маму Риву, проводила время, в основном, в зале аэробики и на тренажерах – худела, сжигала жир. С учетом того, что Эля прекратила кормить грудью, сгон веса продвигался успешно. В предвечернее время, ближе к ужину, мы всем семейством вываливались на пляж. Погода благоприятствовала, обычно прохладная камская водичка прогрелась до комфортной температуры.

Голова понемногу очищалась. Поначалу я ежевечерне звонил Стрельникову, но потом решил, что разговоры о работе мешают полноценному рекреационному эффекту. Мы договорились, что если у Саныча будет что-то срочное, важное и неотложное, он позвонит сам. Саныч не звонил.

Несмотря на молчание Стрельникова и приятный вакуум в голове, полностью отделаться от мыслей о работе не удавалось. Однажды, стоя под циркулярным душем, я вдруг сгенерировал некую перспективную идею, и вечером позвонил домой Гайдуку.

– Ефим, у меня появилась гениальная мысль. Я хочу заказать тебе и твоим ребятам стратегию экономического развития Прикамья, скажем, до 2008 года – на пятнадцать лет. Почему у «Камского авиадвигателя» есть стратегия, а у огромного региона ее нет? Нонсенс. Мы – доноры бюджета, неплохо работаем, у нас совокупный объем прибыли выше, чем у соседей-екатериноградцев, притом, что и региональный продукт, и население в полтора раза меньше. Тем не менее, живем мы очень скудно. Даст федерация денег – дышим, не даст – сопим в трубочку. Примитивно все это, и неправильно. Поэтому надо заглянуть за горизонт. Может, мы вообще все не так делаем, может, нам надо не авиадвигатели и ракеты выпускать, а памперсы со сникерсами. Или вот такой вопросик – у нас есть территории, приравненные к местностям Крайнего севера. Нам нужно деньги немереные в них вбухивать, или просто взять и переселить несколько тысяч человек туда, где светлее, теплее, богаче и ближе к цивилизации? Группа Яблонского пишет программу Земцову, а мне пущай напишет твой институт. Договор заключим, денег заплатим, правда, немного. Большую часть гонорара отдадим картошкой, она у нас самая вкусная. О-кей?

– О-кей.

– И еще одна мыслишка имеется. Мне накануне отпуска звонил коллега с Украины, с Донбасса – мы им рудничную стойку поставляем. Так вот, шахтер мне сказал, что украинцы уже этой осенью начинают переговоры о вступлении в ГАТТ. Я посмотрел документы по ГАТТ – это же выгодно чертовски, для членов соглашения отменяются почти все ввозные пошлины! Сырьевые регионы вроде Прикамья могут озолотиться! Ты там прощупай в правительстве почву, пожалуйста.

– Не горячись, Михаил. Вступление в ГАТТ займет лет десять, не меньше, а принципиальное решение сначала еще продавить надо. Сегодня на повестке дня совсем другие задачи.

– Какие?

– Пока не могу сказать. Позднее все обсудим.

Артподготовка и схватка

На следующий день мне позвонил Бочкарев и сообщил, что только что вернулся из Москвы. Руководителей региональных гостелерадиокомпаний со всей страны экстренно собрали в Доме прессы, где перед ними выступил президент и сказал много интересного:

«В последние недели политическая ситуация в стране резко обострилась… Раскручивается истерия по самым разным направлениям, одна провокация следует за другой… Принятый Верховным советом гипердефицитный бюджет ведет к разорению и уничтожению России, поэтому он не будет подписан ни при каких условиях… Кризис двоевластия в стране перешел в новую стадию, цена его углубления стала слишком высокой… Главный выход из жесткого противостояния – выборы в новый парламент, которые обязательно должны состояться осенью этого года… Если сам парламент не примет такое решение, то за него примет решение президент… Август надо использовать для артподготовки, в том числе через средства массовой информации, а решительная схватка наступит в сентябре».

Все это были прямые цитаты президента, ключевые фразы, которые Гена по старой журналисткой привычке старательно записал в блокнот.

– Миша, мы, конечно, президенту бурно аплодировали, но так до конца его и не поняли. Например, конкретных указаний по «артподготовке» он не дал. И что теперь делать?

– Спокойно работать, Гена. Не бежать впереди паровоза и ждать ценных руководящих указаний.

– А от кого они поступят?

– От меня.

Типичный семейный человек

Я вышел на работу. После отпуска сконцентрироваться было трудно. Для разминки я совершил трехдневное турне по северу области, провел там несколько совещаний по лесозаготовкам, северному завозу, подготовке к зиме и новому учебному году. Отдельный большой и тяжелый разговор состоялся по продовольственному, вещевому и лекарственному обеспечению исправительных лагерей (во многих зонах производство полностью остановилось, и их финансирование в полном объеме легло на бюджет).

Потом мы с Пирожковым поехали в Москву согласовывать параметры бюджета 1994 года и выбивать обещанную Чернавиным оплату гособоронзаказа второго квартала. В Москве было тревожно. Очередной эпизод затянувшегося клинча президента и парламента был связан с отстранением от должности вице-президента Гурцкого, давно уже ставшего, наряду с Байсултановым, главной иконой оппозиции. Для «равновесия» этим же указом Ельцин временно отстранил от исполнения обязанностей первого вице-премьера Шубейко, но это было чистой формальностью – Шубейко продолжал работать (а вот Гурцкого на его рабочее место, в Кремль, пускать перестали). Верховный совет, как и следовало ожидать, приостановил действие указа и направил соответствующий запрос в дружественный Конституционный суд, а безработный Гурцкой всю свою высвободившуюся энергию направил на жесточайшую критику президента. Ситуация обострялась, в воздухе носилось ожидание чего-то экстраординарного.

Через пару дней после моего возвращения из Москвы позвонила Ирина:

– Куда пропал, Миша?

– Никуда не пропал. Сижу, работаю. После отпуска с делами завал полный.

– Мы с тобой не виделись целый месяц. Неужели не соскучился?

– Соскучился, и еще как.

– Когда приедешь?

– Так, смотрим рабочий график, будь он проклят. Сегодня точно не смогу, завтра, скорее всего, тоже. Может быть, послезавтра?

– Хорошо, буду ждать тебя послезавтра.

Я покривил душой – ничего против встречи с Ириной я, конечно, не имел, но и такого острого желания, как раньше, уже не было. Кроме того, я понял, что продолжение интенсивных контактов с Ириной будет очевидной помехой для работы. А главное, проведя первый за несколько лет полноценный отпуск с семьей, я понял, что лучшего досуга, нежели семейный, нет. И если раньше я делил скудные крохи своего свободного времени в пользу Ирины, то сейчас отдал приоритет общению с Элей, детьми и родителями.

Именно это я и заявил Ирине при встрече.

– Ну что ж, Полещук, ты оказался типичным мерзавцем.

– Можно, конечно, и так сказать, но правильнее будет сказать, что я оказался типичным семейным человеком.

– Вот и проваливай к своей семейке.

– Вот и проваливаю.

– Стой! Подожди. Ответь – ты хочешь расстаться?

– Нет. Просто я предлагаю встречаться пореже – раз в неделю, нет, раз в две недели. Примерно два раза в месяц, или что-то типа этого.

– Значит, два раза в месяц, «или что-то типа этого», ты будешь приезжать, чтобы, поглядывая на часы, деловито сунуть мне, а потом благодушно возвратиться в семейное лоно? Молодец, шикарно придумал! Да пошел ты в жопу, гражданин начальник!

Карьерный рост

На следующий день Ирина позвонила, извинилась, и сказала, что ждет меня хоть через неделю, хоть через месяц.

– Я без тебя не могу. Проплакала всю ночь, на работу пришла чудищем.

– Постарайся к вечеру привести себя в норму. Я сегодня приеду.

Примирение состоялось. В постели Ирина превзошла саму себя, и я подумал, что все-таки хочу встречаться с ней чаще, чем два раза в месяц. Кроме того, я приготовил Ирине небольшой сюрприз.

– Извини, я нарушу наше табу и скажу пару слов о работе. У меня созрел стройный план твоего профессионального развития и карьерного роста. На ближайшее пленарное заседание областного совета я выношу вопрос о том, чтобы придать облфину статус Главного финансового управления. Вопрос я, безусловно, продавлю, и, таким образом, помимо солидной вывески, вы все получите прибавку к зарплате. Это первое. Дальше – больше. Через некоторое время мы введем дополнительную ставку первого заместителя начальника управления и проведем официальный конкурс на замещение вакантной должности. На конкурсе, естественно, победишь ты как самая умная и продвинутая. А потом я забираю Пирожкова к себе первым заместителем по экономике и финансам, а ты возглавляешь осиротевшее управление. И что это нам дает, помимо радости производственного общения? Это дает совместные командировки в Москву! Одноименная гостиница будет просто сотрясаться от наших сексуальных вакханалий!

– И в течение какого времени ты задумал провести эту кадровую революцию?

– Я думаю, все это займет не больше года.

– А если я за это время выйду замуж?

– Тогда я приду на твою свадьбу, выпью за здоровье молодых, и все равно назначу тебя главной финансисткой, исходя из интересов дела. А селиться в Москве будем в разных гостиницах, чтоб не возникало соблазна.

Страсти по Ирине

Я отмечал свой день рождения по отработанной схеме – снова с утра до вечера купался в «волнах народной любви», добрых пожеланий, улыбок, рукопожатий и поцелуев (и искренних, и не очень), снова запретил подчиненным дарить мне подарки, снова получил от родных и друзей очередную порцию рубашек и галстуков. Самый оригинальный – и дорогостоящий – подарок сделала Ирина. Это был изящный золотой перстень с витиеватой гравировкой «№ 1».

– Носи на славу, Михаил Георгиевич! В Америке такие перстни дарят победителям престижных спортивных соревнований. Вот я и подумала – ты ведь тоже победитель.

– И кого я победил?

– Всех, включая меня.

– А себя победил? Это же самое главное.

– А вот этого я не знаю. Послушай, именинник, у меня к тебе очень серьезный разговор.

– Слушаю тебя внимательно.

– Разговор малоприятный, он наверняка испортит твое праздничное настроение.

– Вдвойне интересно. Давай без прелюдий, выкладывай, что случилось?

– Мне звонил Зозуля. Он сейчас в Москве, но дела у него идут из рук вон плохо. Поэтому он хочет вернуться. И еще он хочет, чтобы я по этому поводу замолвила перед тобой словечко.

– Почему именно ты?

– Потому что я когда-то его очень сильно любила. И окончательно не разлюбила до сих пор.

– А ты знаешь, что он убил твоего мужа?

– Знаю.

– Ты вообще-то в своем уме?

– Я обезумела еще пять лет назад, когда влюбилась в Зозулю. Это был единственный мужчина, которого я настойчиво добивалась, унижалась, тащила к себе в постель. Шансов выйти за него не было: он предпочитал восемнадцатилетних моделек – глупеньких, длинненьких, худеньких, с ногами от ушей. Поэтому я вышла за Микова, но дочь все равно родила от Зозули.

– Он об этом знает?

– Конечно.

– А Миков знал?

– Нет.

– И что было дальше?

– Зозуля отошел на второй план, а у нас с Миковым сложилась полная семейная идиллия. Я здорово привязалась к Сашке, он любил меня, любил дочку. Саша и Зозуля были деловыми партнерами, и на каком-то этапе они решили разделить бизнес, по обоюдному согласию, совершенно бесконфликтно. Через несколько месяцев Саша погиб. В ночь после Сашиных похорон Зозуля остался у меня. Вскоре мы начали жить вместе, что, впрочем, не мешало Зозуле время от времени отвлекаться на своих моделек. Потом Зозуля разработал какую-то грандиозную аферу, налогово-вексельную схему с моим участием (я после выхода из декрета пришла работать в только что созданную налоговую инспекцию). Я категорически отказалась, поскольку была уверена, что все эти серые схемы кончатся для меня тюрьмой. Зозуля настаивал, угрожал, поэтому я перевелась в бухгалтерию облисполкома, с потерей в статусе и зарплате, и поставила Зозулю перед фактом. Зозуля страшно разозлился и заявил, что бросает меня. А потом еще добавил, что ДТП, в котором погиб Сашка, было не случайным. И вот именно тогда я скисла окончательно и начала подумывать о самоубийстве. В этом состоянии ты меня и застал.

– И после всего этого ты хочешь, чтобы Зозуля вернулся?

– Да.

– Дикость какая-то! Пока я здесь, Зозуля в Прикамье не вернется.

– Значит, я поеду к нему. Если он позовет, конечно. Как я поняла, он хочет восстановить наши отношения.

– Никаких отношений ты с этим ублюдком восстанавливать не будешь.

– Буду.

– Тогда нам придется расстаться.

– Значит, расстанемся.

– Ты именно этого и добиваешься?

– Да.

На следующий день я попросил Шебалина срочно найти Зозулю в Москве и «закрыть» его с перспективой как минимум пятилетней отсидки. Не прошло и недели, как генерал отчитался – Зозулю взял московский ОБНОН с гипердозой героина.

Но легче от этого мне не стало. Мне постоянно хотелось видеть Ирину, слышать ее, обонять и осязать. Она снилась мне каждую ночь, и, в полном соответствии с чеховской формулой, глядела на меня «из книжного шкафа, из камина, из угла». Я постоянно поглядывал на телефон и боролся с острейшим желанием позвонить Ирине, извиниться и договориться об очередной встрече. Еще больше я хотел, чтобы она сама позвонила мне: «Миша, давай все забудем, и начнем сначала». Но я знал, что она мне не позвонит. И знал, что я ей тоже звонить не стану. Более того, я зарекся – больше никаких любовных интрижек на стороне! Ну их к черту!

Указ № 1400

20 сентября президент вернул Гайдука в правительство – на пост первого вице-премьера. Я хотел его поздравить, но не смог дозвониться. На следующий день Ельцин издал указ № 1400 о поэтапной конституционной реформе, согласно которому приостановил полномочия Съезда народных депутатов и Верховного совета РСФСР и назначил на 12 декабря выборы в новый орган законодательной власти – Государственную думу. Одновременно президент поручил Конституционной комиссии и Конституционному совещанию представить на всеобщее голосование (референдум) согласованный проект основного закона.

Примерно через час после вечернего телевыступления Ельцина, озвучившего только что подписанный указ (в Прикамске уже была ночь – разница местного и московского времени составляет два часа) мне позвонил Фомичев:

– Ну, что скажешь, Михаил Георгиевич?

– Как вы, наверно, догадываетесь, всецело одобряю и поддерживаю действия президента. Завтра скажу об этом публично. Короче говоря, за Прикамье вы можете не волноваться. И вообще, не тратьте сейчас на меня время – звоните сомневающимся.

Как и следовало ожидать, Верховный совет во главе с Байсултановым указу не подчинился и на экстренной ночной сессии принял постановление о прекращении полномочий президента. Исполняющим обязанности главы государства был назначен заранее поселившийся в Белом доме Гурцкой. Назначил Верховный совет и «собственных» силовиков – министров обороны, безопасности и внутренних дел. Президент приказал депутатам покинуть Белый дом. Примерно двести депутатов отказались это сделать. Всем, кто вышел, помимо значительных денежных компенсаций и социальных льгот, были гарантированы теплые места в структурах исполнительной власти, включая должности послов и заместителей министра. Вокруг Белого дома появилось два кольца оцепления – «президентское» и «парламентское». Вход был закрыт, выход свободен. В Свято-Даниловском монастыре при посредничестве патриарха всея Руси начались переговоры представителей противоборствующих сторон.

В Прикамье все было спокойно. Мы договорились с Курбацким – никаких эксцессов и массовых мероприятий. Областные силовики меня заверили, что они строго выполняют приказы своих «штатных» начальников – Ткачева, Елина и Копышко.

Запах

1 октября, в день, когда я хотел скромным междусобойчиком на работе отметить двухлетие своего пребывания у руля Прикамья, позвонил Гайдук:

– Как дела в области?

– Нормально, работаем в обычном режиме. Сегодня ровно два года моего «царствования».

– Поздравляю. Ты мне нужен.

– Всегда к вашим услугам, сэр.

– Мы сейчас разными путями вытаскиваем из Белого дома засевших там депутатов. Среди них, по моим данным, четверо прикамцев. Прошу заняться ими персонально. Телефонная связь с Белым домом отрублена, поэтому тебе придется увещевать земляков лично. Срочно прилетай. Пропуска через оцепление я тебе дам. И захвати с собой побольше продуктов – у них там большие проблемы с едой.

Я прилетел вечерним рейсом, меня встретила «Волга» из правительственного гаража. У водителя было для меня сразу два пропуска: один подписанный Чернавиным, второй – Барониным, первым заместителем Байсултанова. Я сразу же поехал к Белому дому. На Новоарбатском мосту меня тормознули «президентские» милиционеры. Я вышел из машины, показал чернавинский пропуск и дальше пошел пешком. У стилобата Белого дома стояло парламентское оцепление, пропустившее меня внутрь по баронинскому пропуску.

В огромном Белом доме было тихо – работники аппарата и обслуживающий персонал, составлявшие основную массу постоянных обитателей здания, в большинстве своем покинули «цитадель парламентаризма». Ощутимо пахло нечистотами – здесь неделю не работали водопровод и канализация. Время от времени по коридорам быстро проходили вооруженные люди в камуфляжной форме. Около сотни депутатов находились в полутемном зале – шло очередное пленарное заседание Верховного совета. На трибуне «министр безопасности» Блинников зачитывал какую-то сводку. В президиуме одиноко сидел Байсултанов, на президентском месте, под российским триколором – Гурцкой. Я высмотрел в сумраке Сережу Карасева.

– Сергей Дмитриевич, здорово. Ты бы собрал наших, поговорить надо.

Карасев обрадовался мне как родному. Казалось, он уже давно меня ждал.

– Давайте в моем кабинете, это в башне, на девятом этаже. Ребят я соберу.

Каждому свое

Прикамская парламентская диаспора выглядела неблестяще. Бывший председатель облисполкома Вотинов (он работал еще до Румянцева), 70-летний старичок, чувствовал себя откровенно плохо. Остальные были растрепаны, небриты, без галстуков и в сильно помятых костюмах. Я достал из своего объемистого портфеля водку, минералку, колбасу, сыр, хлеб и прочие дары природы. Глаза депутатов заблестели. Подождав, пока бедолаги заморят червячка, я изложил свою миссию.

– Мужики, здесь вам делать больше нечего. Принципы закончились, началось политиканство вкупе с упрямством и нежеланием Байсултанова потерять лицо. Вы – заложники идиотской и бессмысленной конфронтации. Баланс сил очевидно складывается в пользу президента. От его имени делаю вам кадровое предложение. Расклад такой: Сергей, скорее всего, пойдет в федеральные структуры, а вы, господа Байдин и Курбанов – готовые вице-губернаторы. Увы, господину Вотинову в силу объективных возрастных причин мне пока предложить нечего. Но ничего, будем думать, найдем достойную вакансию, или в декабре в новую Госдуму выдвинем. Сергей, ты уже решил, куда податься?

– Неплохо бы в ведомство Чубаря.

– Заметано. А вы, господин Байдин?

– Я согласен в обладминистрацию на первого зама, по промышленности – все ж таки был главным инженером завода. Только я не с вами выйду, а попозже, ближе к ночи, а то как-то перед мужиками неудобно.

– Отлично. Что скажет господин Вотинов?

– Мне от тебя ничего не надо. Я в Москве остаюсь, у дочери. В кардиоцентр хочу лечь на обследование. Мотор барахлит.

– А вы, господин Курбанов?

– А я здесь останусь. Буду раненых перевязывать, армейский опыт применять.

– Каких раненых?

– При штурме.

– С чего вы взяли? Никакого штурма не будет!

– Будет, сынок, будет. Дело к тому идет.

Острая фаза

На следующее утро я отрекомендовал Карасева Чубарю, отвез Вотинова в кардиоцентр на Рублевском шоссе, и снова приехал в Белый дом уговаривать Курбанова, но там его уже не нашел. Субботняя столица была полупустой – пользуясь теплой и солнечной погодой, горожане дружно ринулись на дачи. Оставшаяся часть москвичей отмечала День города. Прикмнул к ним и президент, беззаботно прогулявшийся по старому Арбату. С общей атмосферой праздника резко контрастировали локальные столкновения оппозиционеров и ОМОНа. После стычки на Смоленской площади появились тяжелораненые, а Садовое кольцо перегородила баррикада из горящих ящиков и автопокрышек. Дело запахло керосином, я заторопился домой, но Гайдук попросил меня задержаться:

– Похоже, назревает острая фаза кризиса. Сядешь на ВЧ, будешь обзванивать регионы, мониторить ситуацию, информировать и успокаивать коллег.

Следующие сутки я провел у телефона. Ближе к вечеру я ненадолго отлучился с рабочего места – сходил в гостиницу переодеться и принять душ. Когда я вернулся, Гайдук сказал:

– Идем к Чернавину, быстро. Экстренное совещание.

Мы зашли к Чернавину. Народу на совещании было много – почти все вице-премьеры, ключевые министры, силовики. Председатель правительства был взволнован:

– В Москве, по сути, начался вооруженный мятеж. Примерно в 14.20 толпа, собравшаяся на Октябрьской площади, прорвала оцепление, и, сметая заслоны ОМОНа, милиции и Внутренних войск, прошла по Садовому кольцу к Дому советов и деблокировала его. Затем в течение часа были захвачены здания мэрии на Новом Арбате, гостиницы «Мир», где находился оперативный штаб МВД, и Таможенного комитета у трех вокзалов. Кстати, оттуда была направлена телеграмма в «Шереметьево-2»: никого из членов правительства за рубеж не выпускать. Также была предпринята попытка захвата здания ИТАР-ТАСС, но милиция отбила нападение. Короче говоря, ситуация сложная. Имеются десятки убитых и раненых. В связи с этим президент с 16.00 объявил в Москве чрезвычайное положение и дал приказ на ввод в город войск и тяжелой бронетехники. К сожалению, командующий Кантемировской дивизией выполнять этот приказ отказался, а вот части Таманской дивизии в Москву выдвигаются.

Конечно, тяжелая бронетехника в густонаселенном городе – как слон в посудной лавке, но хочу отметить – эта мера вынужденная и более чем оправданная, поскольку нам противостоит серьезная сила. В Доме советов и вокруг него находится несколько тысяч человек, в том числе иностранные граждане – бойцы бывшего рижского ОМОНа и тираспольского батальона «Днестр», южноосетинские ополченцы, боевик из Югославии. На руках у них более тысячи стволов огнестрельного оружия – боевые и газовые пистолеты, автоматы, ручные пулеметы, снайперские винтовки, гранатометы, а также мины и взрывчатка. По неподтвержденным данным, там также имеются переносные зенитно-ракетные комплексы. Две роты Софринской бригады ВВ во главе с комбригом и двести бойцов дивизии Дзержинского с тремя БТР перешли на сторону мятежников. Командуют «парадом» Гурцкой, который отдает приказы по радиосвязи на милицейской волне, так называемый «министр обороны» генерал Мочалов и его боевой заместитель генерал Балашов. Только что этот деятель во главе с большой группой вооруженных людей на ЗиЛах и автобусах, отобранных у Внутренних войск и милиции, выехал в Останкино на штурм телецентра. Туда же пешим ходом идет возбужденная многотысячная толпа. Елин, кто у тебя в Останкино?

– Спецотряд «Витязь», надежные ребята. Им отдан приказ на охрану и оборону телецентра всеми силами и средствами.

– Одного отряда мало. Там же целый комплекс – два больших студийных здания, телевышка, узел дальней связи и еще много чего. Надо усилить.

– Могу выделить еще роту спецназа. Она у меня на Житной, в актовом зале сидит.

– Выдвигай ее в телецентр, там, видимо, сейчас будет горячее всего. Где у тебя дивизия Дзержинского?

– Бойцы всех подразделений получили в Балашихе штатное вооружение и готовы к выполнению боевых задач.

– Четвертый полк направляй в Останкино, милицейский – к Белому дому. Пятый полк пока держи в резерве. И вызывай подкрепление с регионов.

– Есть!

Чубарь поднял руку:

– Владимир Серафимович, надо на всякий случай быть готовыми к отключению эфира центральных каналов из Останкино и организации вещания из студий на Ямском поле и Шаболовке. Там телецентры более компактные, вокруг узкие улицы, плотная застройка, можно быстро и надежно заблокировать все подходы сравнительно небольшими силами.

– Хорошо, согласен.

– И еще я хочу направить главам всех территориальных агентств Госимущества телеграмму о необходимости поддержки президента и правительства.

– Направь, но только панику не поднимай. Я думаю, мы вскоре возьмем ситуацию под контроль, тем более что путчисты, похоже, толком не знают, что им делать. Байсултанов приказал идти штурмовать Кремль, но до сих пор на Красной площади никого нет. Гурцкой вызывал на подмогу авиацию, но летчики, его старые кореша, послали самозваного «президента» нах… Но самое главное – народ на нашей стороне. Сегодня утром социологи провели телефонный опрос москвичей. За президента – 72 процента, за Верховный совет – 9. Чувствуете разницу?

Высказался Гайдук:

– С учетом сказанного вами, тем более уместно выступить с обращением к народу по телевидению и радио. Пока нет официальной позиции президента по поводу происходящего, прошу согласовать мое выступление.

– Согласовываю, только смотри, поаккуратнее там.

– Еще просьба – на всякий пожарный подготовить оружие для ополченцев. Для начала предлагаю зарезервировать тысячу стволов из арсенала Комитета по чрезвычайным ситуациям в Реутове.

– Договорились, но это только на самый крайний случай. И так оружия по Москве расползлось немерено. У тебя все?

– Пока все.

– Теперь такой вопрос – что у нас с охраной основных структур? Ну, военные и милиционеры, думаю, сами себя защитят. А Лубянка?

Встал первый заместитель министра безопасности Петрушин:

– Охрана усилена, в резерве батальон пограничников с полной амуницией.

– Нормально. Генпрокуратура?

Отозвался генеральный прокурор Савенков:

– У меня всего шесть милиционеров с пистолетами и «демократическая» баррикада на Большой Дмитровке. Я дал команду огонь не открывать, разработал пути безопасного отхода персонала. Мне усиления не нужно, я хотел бы избежать кровопролития при любых обстоятельствах. Мы рассредоточили руководство, создали резервные штабы в военной и городской прокуратурах, а все резонансные следственные дела вывезли в наш пансионат на Истре. Оружие передали на временное хранение в воинскую часть. Так что захват здания Генпрокуратуры мятежникам ничего не даст.

– Хорошо, согласен.

Я поднял руку.

– Владимир Серафимович, разрешите. Я пятнадцать минут назад зашел сюда со стороны Старой площади. На входе – штатная охрана, на площади – один сотрудник ГАИ регулирует дорожное движение. Нас всех здесь можно взять голыми руками.

– Непорядок. Елин, давай сюда подкрепление и побыстрее. Площадь перекрыть, охране раздать автоматы, оставить открытым один подъезд. Больше вопросов нет? Хорошо, встречаемся через час в том же составе.

Выходя из кабинета, я сказал Гайдуку:

– Ефим, я бы хотел срочно вернуться в Прикамье, а то сердце не на месте.

– Возвращайся домой. Мониторить уже нечего, все ясно, надо действовать.

– Будет штурм Белого дома?

– Да, скорее всего.

– Когда?

– Сегодня ночью, или завтра ранним утром.

– Нехорошо как-то. Кровь прольется. К тому же, это все-таки свободно избранный парламент, один из главных символов государственности и демократии. Люди могут не понять, да и запад не одобрит.

– Все это сейчас дело пятое. Надо ликвидировать осиное гнездо, погасить очаг гражданской войны, убить монстра в зародыше. В противном случае жертв будет стократ больше.

– Да, это точно. Ну что ж, желаю удачи. Держитесь, ребята!

Выходя из здания правительства, я увидел, что охранники вооружились автоматами, а двери подъездов изнутри подперты большими сейфами.

Сто грамм для бодрости

Я вернулся в гостиницу и набрал рабочий телефон Стрельникова:

– Саныч, как дела?

– Сидим, смотрим новости из столицы. Только что показывали штурм телецентра.

– Да, в Останкино буза, и, видимо, скоро вещание оттуда отрубят. Так что, переключайтесь на телеканал «Россия». Кстати, скажи Шебалину, пусть направит взвод милиции к нашей телерадиокомпании. И про самих себя не забудьте – надо усилить охрану здания обладминистрации.

– Хорошо.

– Кто у тебя в кабинете?

– Все замы и руководители областных силовых структур.

– А Курбацкий?

– Тоже здесь.

– Как ведет себя?

– Нормально.

– Вопросы есть ко мне?

– Есть парочка. Шебалину только что пришла телеграмма из МВД – направить в Москву весь личный состав ОМОНа. Бойцы-то собраны, в полной боевой готовности, а вот самолета резервного в нашем авиаотряде нет.

– Пусть командир отряда снимет борт с утреннего рейса. Через два часа самолет должен быть в Домодедово. Я его встречу, а потом улечу на нем обратно.

– Ясно. Еще Бочкарев просит продлить проводное радиовещание на всю ночь – радийщики хотят давать информационные выпуски каждые пятнадцать минут.

– Это правильно. Вызови нескольких толковых журналистов, выступи кратко и увесисто – мы поддерживаем президента и правительство, призываем к спокойствию и стабильности. Я прилечу, дам развернутое интервью. Мужиков до моего приезда не отпускай, заведи их в зал заседаний, пусть там покемарят на стульчиках. Откройте буфет, возьмите кормежку. Разрешаю принять по сто грамм коньячку для бодрости. Если что, звони мне в номер. Я еще час буду здесь, потом поеду в аэропорт.

Идем дальше

В самолете я сидел рядом с пилотской кабиной. Командир экипажа регулярно выходил на связь с землей, но никаких особо тревожных новостей диспетчеры не сообщали. «Витязь» при поддержке мотострелков дивизии Дзержинского отстоял Останкино, новых штурмов не было. Прилетев в Прикамск уже под утро, я прямиком поехал в администрацию. Стрельников доложил, что в области все спокойно. Я распустил квелых невыспавшихся силовиков по домам, дав им четыре часа на отдых, а сам отправился в телецентр выступать в эфире утренних новостей. Потом я заехал домой, успокоил Элю и вернулся на работу. Там я вынес из комнаты отдыха телевизор и установил его напротив рабочего стола.

Днем телеканал «Россия» начал показывать трансляцию CNN, и вся страна увидела в прямом эфире, как восемь танков разведроты Таманской дивизии с Новоарбатского моста и набережной Тараса Шевченко прямой наводкой стреляют по «стакану» – башне Белого дома. Вскоре башня задымилась, а потом запылала. К вечеру ранее монотонная картинка существенно оживилась – из горящего здания по коридору, образованному спецназовцами групп «Альфа» и «Вымпел», стали выходить депутаты Верховного совета и их защитники. Я снова поехал в телецентр на специальный выпуск аналитической программы, посвященной путчу. Вел передачу Штейнберг. Отвечая на его очередной вопрос, я заметил, как Гена Бочкарев, крадучись в полуприседе за декорациями, чтобы не попасть в объектив телекамеры, передал ведущему записку. Штейнберг деловито снял очки, внимательно прочел бумажку, и сказал: «Как только что сообщил мне президент нашей телерадиокомпании, несколько минут назад арестованы и отправлены в Лефортовский следственный изолятор главные путчисты – Байсултанов, Гурцкой и Балашов. Таким образом, вооруженный мятеж в Москве подавлен. Хорошо, коллеги, идем дальше».

Порядочные люди

В конце октября Гайдук срочно вызвал меня в Москву. Из Домодедово я на машине с мигалкой добрался до Старой площади меньше чем за полчаса. Гайдук принял меня вне очереди и сказал без всяких предисловий:

– Я хочу предложить тебе пост вице-премьера по региональной и национальной политике. Если ты согласен, сегодня же начнем готовить документы, и до конца недели, думаю, президент подпишет соответствующий указ.

– Я не согласен.

– Вот как! Почему же?

– Молод, неавторитетен у большой части коллег по губернаторскому корпусу, особенно из числа старой гвардии.

– Старую гвардию будем постепенно менять на новую.

– А президенты республик? А Шаниев? А Будаев?

– Понятно. Чечни испугался?

– Можешь считать, что испугался. Завязли мы там, похоже, здорово. Моих скудных силенок на Чечню точно не хватит.

– А кто мне говорил: «Я похож на среднестатистического американца – люблю решать проблемы». Не ты ли?

– Я. Но любить решать проблемы и решать их эффективно – это две большие разницы, как говорят в Одессе.

– Проблемы своего региона ты решаешь вполне эффективно.

– Спасибо за комплимент, но не факт, что хороший губернатор сможет стать хорошим вице-премьером. Это первое. Второе – я не люблю Москву, и не хочу уезжать из Прикамья, где у меня семья, мама-папа, друзья детства, родная школа, родной вуз, где каждая собака Полещука знает и в разной степени уважает. Третье – у меня есть сомнения в стабильности правительства. Через два месяца выборы в Госдуму. Ты уверен в победе блока «Демократический путь России»?

– Уверен.

– А я нет, при всем уважении. Мы расстреляли парламент, мы крутые, мы всемогущие, но, тем не менее, по всем социологическим опросам, сегодня наиболее популярны не мы, а коммунисты, а за ними ЛДПР – «третья сила», не скомпрометировавшая себя кровопролитием.

– Надо постараться выиграть выборы, приложить максимум усилий.

– Согласен, надо стараться изо всех сил, но ведь чудес не бывает! К тому же мы порядочные люди, и не будем мухлевать с бюллетенями.

– Не будем.

– Так-то вот. Пролетим мы, Ефим Артурович, помяни мое слово.

– Мне очень жаль. Не ожидал от тебя такого упадничества. Теряешь отличный шанс – сначала «простой» зам, потом первый, а потом, глядишь, и вовсе премьер. Второе лицо в государстве! А останешься губернатором – скоро закиснешь. Губернаторская вольница, как ты понимаешь, теперь кончилась.

– Я все понимаю. Не искушай меня без нужды, это бесполезно. Я свое мнение высказал. Извини, если разочаровал тебя.

– Ладно, замнем для ясности. На самом деле ты во многом прав. У меня сейчас совещание начнется, потом куча срочных дел. Поэтому давай по текущим вопросам потолкуем вечером.

Я поехал в гостиницу. На рецепции мне сказали, что моя постоянная бронь занята. Не дожидаясь подробностей, я быстро поднялся наверх, отворил незапертую дверь, вошел в номер и увидел Галю. Жизнь начинала новый круг.

Москва,март – июль 2008 года

Федерал

Посвящаю моей супруге

1997

Московские хитросплетения

– Ну что, ошарашен?

– Нет, скорее разочарован.

– Чем, кем?

– Вами. А точнее – вашим непродуманным кадровым решением.

– И в чем же его непродуманность?

– Я не подхожу для этой работы, а работа не подходит мне. Я – всенародно избранный губернатор, царь, бог и воинский начальник огромного региона, а здесь кем я буду? Шестым подползающим?

– Это все?

– Нет. Я не люблю Москву, не люблю федеральное правительство, сытые морды чиновников, которые воруют и с прибыли, и с убытков, и с профицита, и с дефицита. Я не очень-то верю в «новый мощный импульс реформ». Все это мы уже проходили. Конечно, некое шевеление начнется, но потом все остановится на полпути, кто-то или что-то обязательно помешает довести дело до конца.

– Довольно обидные твои слова. Заделался популистом?

– Нет, скорее реалистом. Согласен, вы с Земцовым мужики весьма конкретные, но ведь плетью обуха не перешибешь. Где политическая база реформ? Нет. Где дружественный парламент, всегда готовый горячо поддержать правительство и президента и облечь реформаторские проекты в законы? Нет. Где умный, бодрый наш народ, радостно ждущий перемен? Нет. Более того, народ собрался проводить Всероссийскую акцию протеста против политики федеральных властей. Где авторитетные и лояльные региональные лидеры? А вот где – иркутский губернатор Рыжиков остановил платежи в федеральный бюджет и направил деньги на зарплату областным бюджетникам. А этого удельного князька, между прочим, Борис Николаевич еще четыре года назад публично в отставку отправлял. Ан нет, жив курилка! Идем дальше. Где благодарные олигархи, рука об руку с правительством решающие стратегические задачи развития страны? Нет. Наконец, где эффективный и ответственный аппарат? Нет. По-моему, все ясно.

– С огромным удовольствием съездил бы тебе сейчас по физиономии.

– Это все равно не поможет.

– Хорошо, мордобой временно откладывается, попробую объяснить вербально. Слушай сюда, умник. Если руководствоваться твоими рассуждениями, то вообще ничего сделать нельзя. А я уверен – и можно, и нужно. И мы сделаем. С тобой или без тебя, но сделаем. А ты будешь гнить в своем Прикамье и беситься, что упустил отличную карьерную возможность. Я же тебя насквозь вижу – ты, братец, весьма честолюбив. Тебя, по-моему, еще Гайдук приглашал в правительство году эдак в девяносто третьем? Ты тогда отказался – мол, смутное время, и все такое. Получается, что сейчас я делаю тебе уже повторное предложение. Третьей попытки у тебя может и не быть. Так что берись за дело и твори историю, а заодно и свою судьбу. Вот представь – впервые с 1991 года мы ни с кем не ведем закулисные переговоры, не торгуемся, не делим втихую портфели. На практике это означает, что мы собираем в правительстве не коалиционный сброд «с бору по сосенке», а команду единомышленников. Команду! Ты понял красоту замысла? Спрашиваю последний раз: согласен?

– Моя кандидатура с кем-то предварительно обговаривалась?

– Да, со всеми. И все твою персону одобрили – и президент, и премьер, и Земцов, и Гайдук.

– Кому я буду непосредственно подчиняться?

– Земцову как первому вице-премьеру.

– Земцов, конечно, человек хороший, но так дело не пойдет. Знаю я ваши московские хитросплетения. Без прямого выхода на премьера, а, в случае необходимости, и на президента, мне здесь делать нечего.

– Это нахальство.

– Нет, производственная необходимость.

– Договорились.

– Когда приступать к работе?

– Желательно с завтрашнего дня. Указ подпишем сегодня.

– Давайте с понедельника. Нельзя бросить область в одночасье. Кстати, давайте сразу же договоримся – с учетом того, что в последнее время федералы держали Прикамье на голодном пайке, в текущем году области должна быть оказана дополнительная финансовая помощь. Это мое главное условие.

– Не проблема. Только давай договоримся – с этой минуты ты начинаешь мыслить уже не как губернатор, а как вице-премьер.

Сожрут и не подавятся

Я вышел из кабинета первого вице-премьера Чубаря, забрел в белодомовский буфет, выпил в три приема стакан водки (официально водкой здесь не торговали, но добродетельная продавщица налила из-под полы), закусил куриным бульоном, привел мысли и чувства в относительный порядок. Мой московский день был расписан по минутам, но теперь следовать жесткому графику не было никакого смысла. Сидя в буфете, я обзвонил с мобильника высокие приемные и сказал секретаршам, что на запланированные встречи придти не смогу, в связи с чем очень извиняюсь. Потом я позвонил в Прикамск и назначил большой аппаратный сбор на завтрашнее утро. Вызвал машину, уехал в Домодедово, перебронировал билет и улетел дневным рейсом.

Когда я приехал домой, все семейство, кроме папы, было в сборе. Дражайшая супруга Эля готовила ужин, мама возилась с младшеньким. Я позвонил папе на работу и попросил его приехать. Когда появился папа, я усадил семейство за стол и объявил:

– Я принял предложение Чубаря, согласованное с высшим руководством страны. С ближайшего понедельника я работаю вице-премьером правительства России. Сфера ответственности – региональная политика. Место работы – Белый дом, четвертый этаж, огромный фешенебельный кабинет с красивым видом на речку и гостиницу «Украина». Место жительства – государственная дача, половина деревянного дома. Дача находится в Архангельском, это такой правительственный поселок в двенадцати километрах от кольцевой автодороги по Калужскому шоссе. Кроме того, в течение месяца мне обещают дать квартиренку в центре Москвы – у хозяйственников из Управления делами президента уже есть на примете готовый элитный дом. Зарплата маленькая – в пересчете получается всего триста баксов, но вскоре грозятся повысить до тысячи, а то и более. Дети закончат учебный год здесь, а потом Эля с детьми переберется в Москву. С работой для Эли мы решим, это не проблема. Если все будет нормально, потом перетащу в столицу и вас, дорогие мои родители. Если вы захотите, конечно. Вопросы есть?

– Вопросов куча! (это Эля). Опять ты все решил без нас!

– Как всегда. Пора бы тебе к этому привыкнуть.

– Я не хочу в Москву, я ее боюсь! (снова Эля). Мне и здесь хорошо!

– А мне-то как хорошо! Но если сверху сказали «надо», значит надо. Кроме того, мы не можем жить раздельно. Ты же не собираешься подавать на развод из-за того, что твоего супруга повысили в должности и перевели в столицу, правда?

– Сынок, а ты не боишься? (это мама). Борис Николаевич, как известно, меняет министров как перчатки.

– Мне дана гарантия, что год я точно проработаю, а там посмотрим. К тому же губернаторов у нас аж восемьдесят девять, а вице-премьеров только шесть. Почувствуйте разницу.

– Мишель, а вот лично я считаю, что ты принял правильное решение! (это папа). Хотя, конечно, ты цудрейтер, потому что идешь на заклание. Тебя сожрут как цимес-кнейдлах – помяни мое слово.

Сложность и щепетильность

Утреннее совещание в администрации было коротким. Я сообщил о своей новой работе и озвучил первоочередные решения: исполняющим обязанности губернатора назначается спикер парламента Курбацкий, на его пост номинируется первый вице-губернатор Стрельников, на место Стрельникова выдвигается «простой» вице-губернатор Козлов, а его коллегу Седых я забираю с собой в Москву. Аппарат был в легком шоке, но обошлось без истерик и причитаний на тему «Отец родной, как же мы теперь без тебя!?».

После совещания я отдельно собрал участников кадровых рокировок и еще раз уточнил диспозицию. Курбацкий заверил, что Стрельников гарантированно пройдет двойные выборы (сначала на депутатскую вакансию, потом на спикерскую), дотошный Козлов уточнил круг своих новых обязанностей, я дал несколько ценных указаний, после чего отпустил всех, кроме Курбацкого.

– Николай Васильевич, любезнейший! Дорогой вы мой! Нет сомнений, что вы – наилучшая кандидатура, и на грядущих выборах губернатора вы одержите убедительную победу. Я уверен, что вы в полном объеме справитесь с работой, ибо вы к ней готовы как никто другой, причем по всем параметрам. Я уверен, что под вашим чутким руководством область будет уверенно двигаться к новым свершениям и победам. И, тем не менее, я прошу и даже требую, чтобы ни один проект, начатый мной, не был остановлен, либо, не дай бог, демонтирован. Чтобы ни один тренд развития региона не был изменен. Чтобы ни один ключевой и эффективный работник не был уволен. Вот, собственно, и все. При соблюдении этих простых условий я гарантирую вам постоянную и всемерную поддержку. При несоблюдении… Ну, об этом говорить не будем, думаю, вы и так все понимаете. Что скажете?

– Я согласен. Вы не волнуйтесь, мы же с вами не первый год знакомы, и всегда работали рука об руку.

– Насколько я помню, не всегда.

– Дрязги остались в прошлом, это однозначно. Обещаю – все будет хорошо.

Инструктаж

В Москву я прилетел в воскресенье днем с тем расчетом, чтобы вечером немного отдохнуть, собраться с мыслями, выспаться и утром явиться в Белый дом во всей своей красе и с ворохом реформаторских идей. Когда самолет вырулил на перрон, остановившись чуть не в мете от VIP-зала, я взглянул в иллюминатор и увидел длинный Mercedes, подъехавший прямо к трапу. «Какого-то бонзу встречают, что ли? Странно, никаких особо важных персон я в самолете не видел».

Когда я, встав с кресла, одевался, ко мне подошел крупный молодцеватый дядька с ранними залысинами.

– Здравствуйте, Михаил Георгиевич!

– Привет.

– Разрешите представиться: майор Гапликов Ян Борисович, начальник вашей личной охраны.

– Чьей охраны?

– Вашей.

– У меня нет охраны.

– Уже есть – с сегодняшнего дня. Указ о вашем назначении подписан и вступил в силу, соответственно, и мы приступили к несению службы.

– А откуда вы узнали, что я прилетаю этим рейсом?

– Служба такая.

– А поконкретнее можно?

– Мы запросили списки пассажиров авиакомпаний, летающих по маршруту Прикамск-Москва.

– Значит, сели мне на хвост?

– Извините, что не предупредили заранее – когда мы вас вычислили, вы уже были в самолете.

– Извиняю. Как я понимаю, этот «членовоз» подан для меня?

– Да, для вас.

– Ну, тогда пошли.

Мы с майором уселись на просторном заднем сиденье «мерса». Машина плавно тронулась с места.

– Товарищ Гапликов, слушай инструктаж. Заранее извиняюсь, но я буду говорить прямо и нарочито грубо для полной понятности. Я гэбуху, откуда вы все родом, не люблю, в шпионские игры не играю, и по своему опыту знаю, что жить без охраны гораздо удобнее, свободнее, а главное безопаснее, нежели с охраной. Вашу опеку, особенно на данном этапе, когда моя физиономия еще не растиражирована федеральной прессой и неизвестна широким массам трудящихся, считаю излишней. Тем не менее, у вас имеется приказ, инструкция и своя служебная иерархия. При этом у меня – устоявшийся образ жизни, который я готов немного скорректировать, но отнюдь не ломать. Отсюда следует два незыблемых постулата. Первый и самый главный – под вашу дудку я плясать не буду. Соответственно, вы должны быть незаметны и ненавязчивы – если я говорю «Сгиньте!», вы обязаны сгинуть. Второй – если я узнаю, что подробности моих личных, а также непубличных служебных дел благодаря вам станут известны третьим лицам, включая премьера и президента, вся охранная команда будет незамедлительно уволена. Иными словами, охранников я скрепя сердце, стерплю, фискалов – нет. Инструкция понятна?

– В целом да. Но, может быть, вам есть смысл побеседовать с нашим начальством?

– Нет, с твоим начальством общайся сам. Кстати, рекомендую суть состоявшегося разговора передать по инстанции.

– Слушаюсь. Михаил Георгиевич, куда мы едем? Может быть, на дачу? Мы проверили, там все готово.

– Дача подождет. Едем в любимую гостиницу «Москва» – губернаторский номер забронирован и оплачен. Маячить там не нужно – до утра гостиницу я покидать не собираюсь. И еще, на будущее – не надо больше никаких пышных встреч по прилету из Прикамска, а то перед земляками неудобно.

Латунная табличка

На следующий день в 9 часов утра, одев лучший костюм и галстук из своего гардероба, я явился в Белый дом, где на одной из дверей вице-премьерского сектора уже сияла большая латунная табличка «ПОЛЕЩУК Михаил Георгиевич». В приемной меня ждал руководитель аппарата правительства Кобзев со товарищи. Кобзева я немного знал, товарищей – нет.

– Михаил Георгиевич, с назначением вас, и с новосельем! Добро пожаловать в Белый дом! Вот, познакомьтесь, пожалуйста: Сергей Петрович Редько – мог бы стать руководителем вашего секретариата, а Мария и Анастасия – вашими секретарями-референтами, если вы, конечно, не возражаете.

– Давайте досье, будем изучать.

– Есть также хорошая кандидатура на должность вашего помощника.

– С помощником пока погодим. А вот что нужно сделать срочно – с завтрашнего дня организовать в приемной круглосуточное дежурство, чтобы региональные руководители территорий с любого часового пояса могли звонить сюда в любое время.

– Но в штате этих единиц нет. В правительстве есть диспетчеры, а на случай чрезвычайных ситуаций – оперативные дежурные МЧС, а кроме того…

– Повторяю еще раз – организовать с завтрашнего дня. О готовности доложите мне сегодня в восемнадцать часов.

– Хорошо, сделаем в порядке исключения.

– Где начальник профильного департамента?

– Михаил Георгиевич, а чего мы тут стоим, давайте пройдем в ваш кабинет.

– Давайте.

В этом кабинете раньше традиционно помещался «финансовый» вице-премьер. Сейчас финансово-экономический блок правительства вкупе с портфелем министра финансов перешел в руки Чубаря, и кабинет освободился. Я бывал здесь не раз, не два, и даже не десять. Больше трех лет кряду именно на этот темно-зеленый ковер я регулярно приходил то требовать, то просить, а то и вымаливать бюджетные трансферты, дотации, субсидии и субвенции, будь они неладны. Сколько я положил на все это здоровья, сил, нервов и времени, сколько разочарований постиг, сколько иллюзий утратил, сколько скепсиса приобрел… Но прочь грустные воспоминания, надо смотреть вперед. Кабинет, кстати, отличный – большой, светлый, удобный и крайне солидный. Я заглянул в комнату отдыха – личная опочивальня вице-премьера представляла собой, по сути, номер-люкс пятизвездочной гостиницы.

– Элементы сладкой жизни… Ну, так что у нас с начальником департамента?

– Он пока на больничном, а потом, по некоторым данным, собирается увольняться. Видите ли, он всерьез претендовал на вашу должность.

– Понятно. Хотел он, а проклятые «младореформаторы» предпочли меня, валенка из глухой провинции. Согласен, обидно, душевная коллизия налицо. Пожалуйста, передайте больному пожелания скорейшего выздоровления и скорейшего трудоустройства на новом месте. Больше не смею вас отвлекать. Жду вас вечером, как договорились.

Когда Кобзев ушел, я внимательно изучил личные дела своих новых подчиненных – вышколенных правительственных аппаратчиков с большим «дореволюционным» стажем, в золотом возрасте от 35 до 45. По Маше и Насте все нормально, акцепт. Редько тоже не вызывает отторжения, но с ним необходимо провести установочную беседу.

– Сергей Петрович, я беру вас на работу с несколькими очень простыми условиями. Через вас пойдет весь документооборот, и я требую, чтобы бумаги, идущие ко мне на подпись, были безукоризненны. Подчеркиваю – безукоризненны! Причем, не только в юридическом и финансовом, но и, скажем так, в стилистическом аспекте. Штабную культуру нужно поднять на максимально возможную высоту. Иными словами, откровенно лоббистским, а также безграмотным, случайным и прочим дурацким бумажкам на моем столе не место. С другой стороны, важные и срочные документы не должны «мариноваться» ни в коем случае. Еще требование – и самому четко соблюдать сроки исполнения контрольных поручений (а они у меня, как правило, весьма жесткие), и другим в этом вопросе спуску не давать. Почту сортируйте, но за меня ничего не расписывайте, даже когда я буду в командировках. Если возражений нет, приступайте к делу. Для начала вызовите ко мне заместителя начальника департамента.

Свежие мозги

Начало своего второго рабочего дня я встретил в Кремле. Сильно похудевший президент выглядел не лучшим образом. Я решил не злоупотреблять его временем и вниманием.

– Борис Николаевич, я знаю, что вы поддержали мое назначение, за что вам большое спасибо. Хотелось бы просто услышать напутствие, как говорят в армии – «на что необходимо обратить особое внимание».

– На выполнение моего послания. Вы поняли поставленные в нем задачи?

– Да, конечно. Задачи поставлены амбициозные и, прямо скажу, трудновыполнимые.

– Глаза боятся – руки делают. Из-за предвыборной возни и моей операции мы потеряли почти целый год. Теперь надо наверстывать. В этом году необходимо подготовить программу реформ, а в будущем начать ее реализацию. В 1999 году мы должны уже жить по-новому, чтобы в очередной выборный цикл въехать на белом коне и избрать президентом правильного человека.

– А кого?

– Так я тебе и сказал! Выберем того, кто будет достоин. Может, Чернавина, может, Земцова, может Ивана Ивановича Иванова. А может, и тебя. Но об этом говорить еще рано – до выборов больше трех лет. А пока надо работать, добиваться хороших результатов, оправдывать оказанное доверие. Строить капитализм с человеческим лицом, не забывая о простых людях. Вот для этого мы тебя, Земцова и Мамаева, молодых и красивых, выдернули с ваших насиженных мест, с «земли». Спуская указивки сверху, без опоры на регионы, без их всемерной поддержки нам реформы не провести. Вот и обеспечивай эту поддержку. И активнее включайся в текущую работу правительства, особенно, в комиссию по реформе – там нужны свежие мозги, свежий взгляд. Будут проблемы – обращайся ко мне. Только не дергай по мелочам и не склочничай. Все ясно?

– Да.

Гаубицы

На заседании правительства премьер Чернавин представил меня моим новым коллегам, большинство из которых я хорошо знал. Чернавин, Чубарь, Земцов и вице-премьер по социалке Мамаев, бывший мэр Средневолжска, ободряюще улыбались и вообще всячески демонстрировали мне приязнь и благорасположение. После заседания Чернавин попросил меня зайти к нему в кабинет.

– Как настроение, Миша?

– Спасибо, настроение нормальное, рабочее.

– Не хочешь откровенничать с шефом?

– Честно говоря, я еще сам не разобрался в своих мыслях и чувствах. Новая работа – это только половина дела, но я ведь еще и место жительства сменил, к чему, кстати, никогда не стремился. Я в Прикамске всю жизнь прожил, тридцать пять лет, не считая двух лет в армии. Так что весь привычный уклад сломан. Сейчас мне надо и самому адаптироваться, и семью сюда перевозить, а потом, глядишь, и родителей. Это ведь все тоже существенные факторы, согласитесь.

– Соглашусь. Родители у тебя старые?

– Да нет, ваши ровесники, с тридцать восьмого года.

– А твой батька случайно не в газовой отрасли работает? Что-то фамилия знакомая, в голове крутится, а точно вспомнить не могу.

– Нет, он оборонщик.

– Ругает нас, небось?

– Напротив, очень лоялен.

– Это хорошо, ведь если не ошибаюсь, прикамские оборонщики на меня сильно злятся.

Владимир Серафимович не ошибался. Дело было так. Во время его визита в Прикамск я повез премьера на орденоносный Данилихинский завод показывать новую немецкую чудо-печь для выплавки спецстали. Печь, жутко завывавшая при выходе на штатную температуру плавки, Чернавину очень понравилась. Металлурги своевременно поднесли премьеру выпить и закусить, дабы обмыть инновацию, и всем стало совсем приятно. Но не обошлось и без прокола. Уже в самом конце экскурсии зоркий Чернавин углядел нечто подозрительное в глубине обширного и тщательно прибранного по случаю приезда высокого гостя заводского двора.

– Что это там у вас?

Директор завода ответил:

– Готовая продукция. Гаубицы.

– Почему не на складе?

– Не помещаются.

– Почему не помещаются?

– Проблемы со сбытом. Но вы не беспокойтесь, условия хранения в целом соблюдены – поддоны, брезент, смазка, регулярный осмотр…

– Это меня не волнует. Что значит «проблемы со сбытом»? Минобороны не оплачивает заказ? Не принимают военпреды? Есть претензии по качеству?

– Нет, с качеством все нормально. Проблема, так сказать, в количестве.

– Не понял.

– В последние годы оборонный заказ понемногу рос, поэтому мы изготовили продукцию с запасом, в расчете на дальнейший рост. А Минобороны срезало заказ. Возникли неликвиды. Но если вы нам немножко поможете, Владимир Серафимович, то мы…

– Я вам, дуракам, помогать не буду! Сами кашу заварили, сами и расхлебывайте! Потратили металл, электроэнергию, ресурсы, людской труд, а зачем? Зачем, я вас спрашиваю, а? Я эти ваши гаубицы еще в армии видел, когда срочную служил, сорок лет назад. Так они уже тогда устаревшими были! Какого х… вы продолжаете их клепать, да еще с запасом? Какого х…, я вас спрашиваю?

Директор густо покраснел и потерял голос. Чернавин, сверкнув грозными очами, сел в машину и громко хлопнул дверцей. Я подсел к нему, желая сгладить ситуацию, но вместо этого заработал нахлобучку.

– А ты куда смотрел, раззява? Небось, еще писал министру обороны, чтобы он купил это говно?

– Нет, пока не писал.

– И не пиши. Писать запрещаю.

– А что с пушками-то делать? Жалко ведь продукцию.

– Сами заварили кашу, сами и расхлебывайте. Можете себе на дачи поставить – ворон отпугивать.

– А еще есть какие-либо варианты?

– Есть. Разрезать на металлолом, отправить в недоразвитые страны, или, если очень сильно повезет, впихнуть в оборонный заказ на следующий год.

Эту историю Чернавин припоминал мне и позже, а потом еще и поведал о ней на одном из мероприятий, широко освещавшемся прессой. Фразу «И что мне с этими гаубицами делать?» премьер повторил трижды в качестве рефрена. На следующий день мне позвонил директор Данилихинского завода, и, чуть не плача, заныл в трубку: «Согласен, нестыковочка вышла, получил я нагоняй в рабочем порядке, с кем не бывает, но зачем же об этом на всю страну рассказывать, зачем нас перед всеми позорить? Неправильно это, и очень обидно!».

Сегодня Чернавин тему гаубиц поднимать не стал, но про визит в Прикамск вспомнил.

– Знаешь, почему я согласовал твою кандидатуру?

– Потому что я после Земцова самый умный губернатор?

– Не льсти себе, есть люди и поумнее. Не в этом дело. Мне вот тут справочку на тебя дали. Ты, оказывается, мил-человек, из молодых да ранних. Но когда до власти дорвался, не стал новой метлой размахивать, устраивать чистки и избиение кадров. И это было мудро. Я сам всегда так поступал. Нельсона Манделу знаешь?

– Ну, кто ж не знает старика Нельсона! Но причем здесь пламенный борец против апартеида?

– А вот притом. Когда его избрали, он пришел в президентский дворец, и увидел, что в аппарате все поголовно белые, и все, соответственно, с кислыми физиономиями вещички пакуют. И он попросил всех остаться и продолжать работать. Всех! А, между прочим, до этого он четверть века в тюрьме просидел, на острове, куда его эти же самые белые и упекли! Усек мораль сей басни?

– Конечно.

– Ну, и еще немного тебя похвалю. Так сказать, для создания обстановки взаимного доверия. Я тебе раньше не говорил, так сейчас скажу – я, когда был у тебя в Прикамске в гостях, мне там понравилось.

– А что конкретно?

– Кругом стройки, дороги асфальтируются, городское хозяйство развивается, благоустройство ведется – газончики, клумбочки, оградки, плиточка на набережной.

– Так это не моя заслуга, а мэра, Кунца Роберта Генриховича.

– Правильно, выпячивать себя не надо. Тем не менее, я сделал вывод – ты по своей натуре созидатель. Я прав?

– В целом, да.

– То-то. А нам сейчас созидатели позарез нужны. Мы долго боролись за выживание, чего-то лишились не по своей воле, от чего-то отказались сами, многое порушили, разбили, дров наломали. А теперь пришло время восстанавливать, строить и развивать. Уяснил сверхзадачу?

– Уяснил.

– Вот и молодец. Действуй.

Адаптация

Через пару дней после моего назначения было сделано последнее назначение в правительстве – Явейн, прежде министр экономики, получил должность министра без портфеля, отвечающего за разработку экономической стратегии. Кардинально обновленный кабинет приступил к работе. Определилась структура правительства: премьер-министр, два первых заместителя (Чубарь отвечает за экономику и лично руководит Минфином, Земцов курирует монополии, топливно-энергетический комплекс и строительство), шесть «простых» замов, 23 министра (три из них одновременно вице-премьеры), 16 руководителей государственных комитетов и 20 руководителей федеральных управлений и служб – всего 68 человек. Крупные министерства промышленности и оборонной промышленности ликвидированы, их полномочия переданы Министерству экономики во главе с вице-премьером Беренсоном, убежденным рыночником, что объективно усиливает реформаторский блок правительства в его борьбе с отраслевиками, постоянно требующими дешевых государственных денег.

27 марта в стране прошел организованный компартией день массовых забастовок и демонстраций, в которых приняло участие два миллиона человек. Я целый день просидел на телефоне, непрерывно разговаривая с главами регионов. Рефрен один – не допустить насилия. Слава богу, все обошлось без крови, хотя правительству досталось рекордное количество площадной брани в самом прямом смысле этого выражения.

А на следующий день я плавно вошел в большую международную политику – в Москве состоялась встреча глав стран СНГ в ознаменование пятой годовщины образования Содружества. Ельцин протокольно представил собравшимся новых членов российского правительства, в том числе и меня.

Спустя неделю после назначения я почувствовал, что первый, самый трудный этап адаптации прошел легко и непринужденно. Сидеть в высоком вице-премьерском кресле мне понравилось. Работы было очень много (коллеги незамедлительно свалили «на новенького» массу текущих дел), но, несмотря ни на что, я придерживался старого испытанного правила – сколько бы бумаг ко мне не поступило, к концу дня рабочий стол должен быть девственно чист.

Супер-министерство

Как и предполагал мудрый Кобзев, начальник регионального департамента правительства сразу после выхода с больничного, «не приходя в сознание», подал заявление об уходе – прислал бумагу в мою приемную по факсу. Я отреагировал на столь явную демонстрацию неуважения спокойно и отпустил обиженного начальника с миром, без отработки. Вакансию я заполнять не стал, более того, просидев пару вечеров над служебной запиской, я вышел к руководству с предложением упразднить департамент, оставить в правительстве небольшой региональный отдел для чисто административно-протокольных функций, а на базе департамента и подконтрольных мне ведомств (Министерство по связям со странами СНГ, Госкомитет по национальным вопросам, Госкомитет по Северу и ряд других, менее значимых организаций) создать Министерство по федеративной политике и связям с СНГ.

Стратегической целью, которую я поставил, было создание супер-министерства, которое бы занималось и регионами (в том числе, бюджетированием и финансированием территорий), и местным самоуправлением, и национальными вопросами (в том числе, развитием национальной культуры), и конфессиональными отношениями, и контактами с религиозными организациями, и связями с СНГ и соотечественниками в дальнем зарубежье.

Защищая проект создания министерства, я одновременно согласовывал и кандидатуру будущего министра. На этот ключевой пост я предложил своего бывшего заместителя Сергея Викторовича Седых, человека с большим опытом работы и на муниципальном, и на областном уровне. Я особо подчеркивал, что Седых неплохо владеет татарским языком (после школы он несколько лет работал в калийной шахте в бригаде, почти полностью состоявшей из татар), и вообще крайне толерантен к «инородцам» и «иноверцам».

Реформаторский настрой руководства сделал свое дело – и проекту создания министерства, и кандидатуре Седых дали добро. Одну важную оговорку сделал Чубарь – «обещай, что не будешь толкаться локтями с региональным подразделением Минфина». Я пообещал. А Чернавин, нутром матерого руководителя почувствовавший масштабность замысла, завизировав проект постановления правительства, сказал: «Только смотри не надорвись».

Аппаратный вес

Ободренный успехом, вскоре я положил на стол премьера предложение о моем назначении на должность сопредседателя межправительственных комиссий по торгово-экономическому сотрудничеству со всеми постсоветскими странами. Чернавин прочитал бумагу, криво усмехнулся и спросил:

– Друг ситный, у тебя что, мания величия, или просто в одном месте свербит?

– Владимир Серафимович, как и все нормальные чиновники, я стремлюсь нарастить свой аппаратный вес. Но, во-первых, я использую законные методы, а во-вторых, мною движут отнюдь не голые амбиции, а здравый смысл и интересы дела.

– Значит так. Туркменистан я поручаю Земцову как вице-премьеру по ТЭКу. В Туркмении большой газовый экспорт и очень непростой руководитель. Знаешь, как в «Росгазпроме» называют Туркменбаши? «Супермурат». Теперь идем дальше. Украина – слишком крупный кусок, поэтому межправкомиссию традиционно возглавляют премьеры обеих стран. Белоруссия – аналогично: это большая политика, интеграционные процессы, межгосударственный союз, европейский транзит и т. д.

– Жалко. У меня в Белоруссии семейные корни. «Полещук» означает «уроженец Полесья».

– Не плачь, можешь съездить на историческую родину в отпуск, за свой счет. В качестве компенсации даю тебе четыре приграничные страны – Норвегию, Финляндию, Монголию и Северную Корею. Кстати, северокорейская комиссия уже несколько лет не проводила заседаний, так что будешь ее реанимировать.

– Спасибо за доверие. Отдельное спасибо за Норвегию – я полтора года гнил в гарнизоне недалеко от советско-норвежской границы и регулярно бегал на ночные тревоги, когда с базы в Киркенесе запускались метеоракеты. Так что теперь норвеги мне за все ответят.

– Не остри. С норвежцами поаккуратнее надо. Они, конечно, ребята покладистые, но упрямые, и у нас к ним есть серьезные вопросы по рыболовству и Шпицбергену.

– Спасибо за доверие.

– Это еще не все. Межправкомиссиями ты, брат, не отделаешься. Вот тебе список «внутренних» комиссий, которые ты возглавишь, чтоб служба медом не казалась. Посмотри на досуге, подкорректируй персональный состав, составь рабочий график. В общем, действуй.

Вернувшись к себе, я изучил чернавинский список. Пятнадцать комиссий, включая комиссию по празднованию 250-летия русского самовара. Веселуха!

Номер-люкс

Проведя несколько дней на госдаче, я понял, что жить здесь не хочу и не буду, во всяком случае, пока не перевезу в Москву семью. При всей комфортности дачи и красоте окружающего поселок густого смешанного леса, одному мне в Архангельском было грустно и скучно. Поэтому я озадачил Редько, и он организовал мне номер-люкс в гостинице «Украина», откуда я ходил на работу пешком по Новоарбатскому мосту.

Отсутствие семьи позволило мне работать в оптимальном для себя режиме – по 16 часов в сутки. Когда эта деловая карусель надоедала, я улетал в командировку куда-нибудь в глубинку – проблем хватало везде, и я по мере сил пытался их решать, поэтому меня с радостью ждали во всех регионах России (кроме Чечни, конечно). Как вице-премьер, я имел право заказывать в авиакомпании «Россия» чартер, но для экономии бюджетных средств в пункты с регулярным авиасообщением с Москвой летал на рейсовых самолетах.

Пару раз субботним вечером, по завершению променада по окрестностям Кутузовского проспекта, я забредал в клуб «Рио» на первом этаже гостиницы «Украина». Там было ярко, шумно и весело, гремела музыка, виляли попами полуголые «латиноамериканские» танцовщицы, стреляли глазами девочки-профессионалки. Происки жриц любви я решительно отвергал и вообще был непоколебим как скала, поскольку уже несколько лет назад завязал с адюльтером, чем внутренне очень гордился. Более того, я нешуточно скучал по супруге и детям, и буквально считал дни до того момента, когда смогу воссоединиться с семьей.

Однажды я встретил в «Рио» «главного либерал-демократа» Жаботинского. Экстравагантный политик, которого я на дух не переносил, вальяжно восседал на диванчике в фойе, курил длинные сигариллы и давал отрывистые команды помощникам. Я быстро ретировался и больше в этот клуб не заходил.

Градоначальник

В один прекрасный день Кобзев с торжественным выражением на лице вручил мне ордер на квартиру, ключи от моего нового жилища и распоряжение мэра Москвы Пушкова о предоставлении гражданину Полещуку М.Г. московской прописки на льготных условиях, без взимания регистрационного взноса. Последнее обстоятельство меня несколько озадачило – я знал, что коллегу Земцова Пушков по причине глубокой личной неприязни к «младореформаторам» упорно не хотел прописывать в столице, и что дело не сдвинулось даже после вмешательства Чернавина. Я позвонил мэру и поблагодарил за оказанное гостеприимство.

– Георгиевич, о чем речь, всегда рад помочь старому товарищу. Напомни, где ты обосновался?

– Недалеко от Кудринской площади.

– Хреново ваши хозяйственники работают – далеко не самое лучшее место выбрали для члена правительства. Садовое кольцо, шум, копоть, толкотня. Это, что ли, тот дом, который «Ост-банк» для себя строил, пока не лопнул?

– Да, тот.

– И как тебе квартира?

– Как есть хоромы барские. Четыре огромные комнаты, два туалета, две лоджии, холл, гардероб, эркер, полы с подогревом, огромные окна, высоченные потолки. Я бы даже сказал, чересчур роскошно. Супруга приехала на выходные, увидела всю эту благодать, испугалась и спросила: «А нас за это не посадят?».

– За это точно не посадят.

– Все равно перебор.

– Не прибедняйся, ты же все-таки вице-премьер, и свою жилплощадь родному государству отработаешь сполна. Кстати, если захочешь переехать в более тихое и статусное место, обращайся. И вообще, будут проблемы – звони, не стесняйся. Тебе, в отличие от некоторых, всегда готов помогать.

– В порядке алаверды отвечаю тем же. Любые вопросы ко мне как к куратору региональной политики…

– Миша, подожди. Я тебе одну вещь скажу, только ты не обижайся. Москва – это не субъект федерации, а столица федерации. А я – столичный градоначальник. Так что Москвой тебе заниматься не нужно, даю тебе честное пионерское слово.

Пушков оказался прав – я нуждался в его услугах больше, чем он в моих. Министерству по федеративной политике, набравшему не только серьезные полномочия, но и большой штат, потребовалось расширение площадей. Добротное здание бывшего госкомитета не справлялось с размещением дополнительной рабсилы и трещало по швам. Седых обратился ко мне, я – к Пушкову, и мэр после короткого размышления предложил быстрое решение проблемы. Одна из муниципальных контор, находящаяся в непосредственной близости от министерства, была переселена, освободившееся здание правительство взяло у мэрии в долгосрочную аренду, и вскоре после освежающего ремонта в просторные помещения въехали чиновники-федералы. А еще через некоторое время Редько мне под большим секретом рассказал, что клерки Белого дома придумали мне кличку, своего рода, аппаратный псевдоним – «Федерал».

Обходная труба

В конце апреля меня вызвал к себе Чернавин.

– Знаешь, сколько стоит построить один километр магистрального нефтепровода?

– Точно не знаю, но догадываюсь, что дорого.

– А ЛЭП?

– Думаю, дешевле.

– В общем, ничего-то ты не знаешь!

– Владимир Серафимович, как известно, сидя в своей глубокой провинции все последние годы на хлебе и воде, я масштабными инфраструктурными проектами не занимался. Но если партия прикажет, вплотную займусь прокладкой труб и электросетей, какие проблемы.

– В том то и дело, что в данном случае нового строительства и соответствующих крупных затрат крайне желательно избежать. Недавно по просьбе азербайджанцев для перекачки нефти с их новой морской платформы «Чурек» мы реанимировали советскую трубопроводную трассу Баку-Тихорецк-Новороссийск. И все бы хорошо, но есть малюсенькая закавыка – Чечня. Вот это – проект постановления о строительстве магистрального обхода Чечни, так называемого байпаса. Нефтетранспортники на этом настаивают категорически. Они подсчитали – ежемесячно через криминальные врезки из трубы откачивается нефти на миллионы долларов, поэтому в рамках общей реконструкции нефтепровода гораздо дешевле и безопаснее построить обход. Аналогичные проблемы, хотя и в меньшем масштабе, у энергетиков – незаконные подключения к ЛЭП, отбор мощности, срезки проводов, кража оборудования на подстанциях. Транзитные грузы и пассажироперевозки по железной дороге давно идут в обход Чечни, и это тоже дополнительные затраты. Догадываешься, к чему я клоню?

– В целом да.

– Де-факто Чечня – отрезанный ломоть, но де-юре – субъект федерации, а значит, твоя прямая епархия. Ставлю задачу: поезжай туда и попробуй договориться с Мовладовым, чтобы он обеспечил надежный и безопасный транзит нефти, электроэнергии и железнодорожных грузов. Мы ему за это готовы платить, в разумных пределах, конечно, и можем даже не в рублях, а в СКВ. Даю тебе две недели. Если за это время не привезешь мне от Мовладова договор с гарантиями транзита, я подписываю постановление о строительстве байпаса, а заодно объявляю тебе строгий выговор. Если привезешь, выпишу тебе премию в размере двухмесячного оклада. Действуй!

Армейский друг

Вернувшись к себе, я выяснил, что по правительственной линии все контакты с Чечней были прерваны в августе прошлого года, после захвата Грозного и подписания Хасавюртовского соглашения. Немного поразмышляв над ситуацией, я позвонил президенту Ингушетии Урушеву, рассказал о поручении премьера и попросил организовать встречу с Мовладовым.

– Михаил, а почему ты не хочешь действовать по официальным каналам?

– Рустам, официальный канал – это как раз мое ведомство, которое в последнее время, к глубокому сожалению, потеряло все рабочие связи с Чечней. По каким еще каналам мне действовать? Министерство обороны, ФСБ, МВД, а может быть, МИД? Но это же нонсенс.

– Хорошо, я попробую. Мне присутствовать на встрече нужно?

– Крайне желательно.

– А где ты предлагаешь встретиться? Учти, из Чечни Арсан никуда не поедет. В крайнем случае, может выдвинуться в приграничные дагестанские села – Ботлих, Зандак, Хасавюрт.

– Хасавюрт не подходит – с этим местом связаны не очень хорошие ассоциации. Грозный тоже, тем более что они его переименовали в Джохар-Калу. Может, встретимся где-нибудь в равнинной части Чечни – там как-то поспокойнее, к тому же, это земли терского казачества.

– Думаешь, отобьют, если что?

– Нет, просто нужен некий жест в сторону русскоязычного населения Чечни – мол, знаем, помним, не забываем.

– Понятно. Чеченская равнина – это три района: Надтеречный, Наурский и Шелковской. Где именно?

– Слушай, у меня появилась отличная идея. Недалеко от Наура есть крупная станица Мекенская, откуда родом мой армейский друг Ризван Хамидов. Он меня постоянно приглашал в гости, а я обещал, но все как-то не складывалось. Может, теперь получится? Здорово было бы увидеться через столько лет! Хотя, честно говоря, я не знаю, где сейчас Ризван. Последний раз мы созванивались лет пять назад, а может, еще раньше.

– Ничего, попробуем найти твоего Ризвана. Давай ориентировку.

– Да, Пиши – Хамидов Ризван Хаджиахмедович, родился 2 июля 1961 года, в 1981 окончил Серноводский сельскохозяйственный техникум, потом два года в армии – Мурманская область, Кольский район, поселок Кирк-Ярве, истребительный авиаполк ПВО, потом работал бригадиром, старшим зоотехником и председателем колхоза имени Ленина Наурского района, а в конце восьмидесятых его перевели в Грозный, в Министерство сельского хозяйство ЧИАССР.

– Данные исчерпывающие. Найдем, встречу обеспечим.

– Отлично! Но я что-то отвлекся. Как насчет Мовладова?

– Я же сказал – встречу обеспечим. Завтра утром я тебе позвоню.

Салям алейкум!

Не желая никем рисковать, я сформировал делегацию по принципу minimum minimorum – всего четыре человека: я, Гапликов, заместитель министра по федеративной политике Билалов, ингуш по национальности, и юрист Сережа из правового департамента правительства. Из Москвы мы вылетели ранним утром на чартере, в Моздоке пересели на военный вертолет Ми-8, прибыли в ингушский аэропорт «Слепцовская», взяли на борт Урушева с охраной и уже через полчаса сели на футбольное поле в Мекенской.

До здания конторы госхоза «Нива» (бывший колхоз «Россия») мы дошли пешком, это заняло всего несколько минут. Я обратил внимание на очень приличный внешний вид станицы: ровный асфальт, аккуратные строения, оживленное кафе-стекляшку «Наур», ухоженные фруктовые деревья, идущую вдоль улицы газовую трубу с отводами к каждому домовладению. Короче говоря, Мекенская почти ничем не отличалась от благоустроенных богатых станиц Дона, Кубани и Ставрополья. Титулованный в советские времена колхоз-миллионер с конезаводом и элитным плодопитомником обеспечивал станичникам Мекенской весьма достойную жизнь, несмотря на бушевавшие вокруг политические передряги, войну и кровопролитие.

В маленьком зале заседаний, украшенном флагами Ичкерии, нас ждал Мовладов с компактной военизированной свитой. Мы поздоровались и сели за стол. В этот момент в зал вошел Шалим Бураев.

– Салям алейкум российскому вице-премьеру от ичкерийского вице-премьера!

Широко улыбаясь, Бураев, подошел к столу и протянул мне руку. Я сжал кулаки и отвел взгляд.

– Эй, Полещук, в чем дело?

– В Буденновске.

– Я это запомню!

– Я тоже запомню.

Громко выругавшись по-чеченски, Бураев вышел из зала. Гапликов побледнел. Мовладов усмехнулся.

– Михаил Георгиевич, а ведь наши переговоры могут завершиться, не начавшись. Шалим – первый вице-премьер Чеченской Республики Ичкерия, он курирует промышленность и транспорт, то есть, именно те вопросы, которые вас интересуют. Так что зря вы его прогнали.

– Я готов извиниться за этот инцидент перед вами, но не перед ним.

– Хорошо, давайте ближе к делу. Рустам мне рассказал о цели вашего визита. Скажите откровенно: строительство обходного нефтепровода – это серьезные намерения, или переговорный блеф?

– Это не просто намерения. Проект постановления правительства лежит у Чернавина на столе, я видел этот текст собственными глазами. Если мы с вами сейчас не договоримся, премьер-министр России немедленно подпишет этот документ, после чего сразу же начнется строительство трубы. Технический проект утвержден, трасса подготовлена, земля отведена, все согласования получены. Пуск в эксплуатацию нефтепровода не займет много времени – «Нефтетранспорт» организация мощная, и строит очень быстро. Вот соответствующее письмо Чернавина на ваше имя. Это позиция правительства России.

Мовладов внимательно прочитал письмо и отдал его своему помощнику.

– Хорошо, считайте, что мы договорились. Я готов гарантировать вам, что, начиная с этой осени, чеченское правительство обеспечит нормальный режим прокачки нефти, провоза железнодорожных грузов и работы электросетей, причем бесплатно. Условие только одно – в течение ближайшего месяца должны состояться мои переговоры с Ельциным. Предмет переговоров – подписание договора о мире.

– Какого договора?

– Вот этого. Прочтите.

Мовладов протянул мне лист бумаги.

Договор о мире

Я прочитал:

«Проект. Договор о мире и принципах взаимоотношений между Российской Федерацией и Чеченской Республикой Ичкерия.

Высокие договаривающиеся стороны, желая прекратить многовековое противостояние и стремясь установить прочные, равноправные и взаимовыгодные отношения, договорились:

1. Навсегда отказаться от применения и угрозы применения силы при решении любых спорных вопросов.

2. Строить свои отношения в соответствии с общепризнанными принципами и нормами международного права.

3. Настоящий договор является основой для заключения дальнейших договоров и соглашений по всему комплексу взаимоотношений.

4. Настоящий договор подписан в двух экземплярах на русском и чеченском языках; оба экземпляра имеют равную юридическую силу.

5. Настоящий договор вступает в силу с момента подписания.

Президент Российской Федерации Б.Н. Ельцин.

Президент Чеченской Республики Ичкерия А.Г. Мовладов».

– Ваше мнение, Михаил Георгиевич?

– На редкость лаконичный и конкретный документ, Арсан Галиевич. Стиль четкий, жесткий, без всяких экивоков. Форма мне нравится, а вот содержание… Второй пункт – явно непроходной. Он, по сути, означает, что Чечня – отдельное государство, а это не так.

– Это так.

– Нет.

– И, тем не менее, я прошу вас передать этот проект руководству России. Я готов к переговорам в любой день и час.

– А где?

– Где угодно. Например, в Москве.

– Хорошо, я передам. А теперь предлагаю подписать протокол по итогам нашей встречи.

– Зачем?

– Вы же знаете нашу российскую бюрократию. Чернавин сказал: без протокола не возвращайся.

– Если надо, я готов подписать.

Мовладов закурил, а я надиктовал короткий текст, который Сережа набрал на ноутбуке и распечатал на портативном принтере (все свое носим с собой). Я передал текст Мовладову. Президент Ичкерии бегло прочел бумагу и размашисто расписался. После этого поставил свою подпись и я.

– Ну что, формальности соблюдены? Теперь прошу к столу.

Дружба, свобода и суверенитет

Накрытый стол ожидал нас в соседнем помещении, совсем уже маленьком. Блюда были простые, но аппетитные – зимний салат, наваристый мясной суп, плов, шашлык, пироги. К моему удивлению в центре стола красовалось несколько бутылок «Столичной». К еще большему удивлению, к водке, вслед за мной, приложились и Урушев, и Мовладов. Я проявил бестактность:

– Очень приятно выпить с вами, коллеги, несмотря на строгие мусульманские запреты.

Мовладов широко улыбнулся.

– Даже аллах не может запретить советскому офицеру выпить водки по достойному поводу, например, за здоровье почетного гостя. Правда, Рустам?

Урушев с готовностью кивнул.

После третьей рюмки я еще раз проявил бестактность.

– Арсан Галиевич, если все удачно сложится, вы встретитесь с Борисом Николаевичем, подпишете договор о мире. Время пролетит быстро, и 31 декабря 2001 года, согласно Хасавюртовскому соглашению, истечет мораторий на определение статуса Чечни. И что же дальше?

– Михаил Георгиевич, я хочу рассказать вам одну историю, которую вы, возможно, не знаете. Летом 1992 года к Дакаеву приехали высокие кремлевские эмиссары. Сели за стол, начали переговоры, на которых присутствовал и я. Как же так, говорят люди из Кремля, Приднестровье и Южную Осетию мы утихомирили, а вот Чечню пока не можем. Непорядок, надо бы договориться. Нет проблем, отвечает Джохар. Если Ельцин признает мой статус президента Чечни, присвоит мне звание генерал-лейтенанта авиации и разрешит самостоятельную реализацию трех из четырех миллионов тонн нефти, добываемых сейчас в республике, мы решим все вопросы. Эмиссары вернулись в Москву, доложили ситуацию. Не знаю, кто принимал решение, но Джохар получил отказ. Так вот, сегодня, даже если вы присвоите мне звание маршала ракетных войск и артиллерии, и десять раз подтвердите мой президентский статус, я никогда и ни за что не соглашусь, чтобы Чечня осталась в составе России. И никто в Чечне не согласится. Слишком много пролито крови, и точка невозврата давно пройдена. И поэтому 1 января 2002 года Чечня станет свободным, суверенным и, надеюсь, дружественным России государством. Я пью за это.

– А я пью за свободу и дружбу, но без суверенитета.

– Это ваше право. Только без суверенитета ни свободы, ни дружбы у нас не будет.

Мы закончили обед, попрощались с Мовладовым, пошли обратно к стадиону. Уже в вертолете я вспомнил про Ризвана Хамидова.

– Рустам, ты навел справки?

– Навел.

– Ну и что? Где он?

– Как и многие правительственные чиновники Ичкерии, погиб в январе 1995 года при обороне Дома правительства в Грозном. Извини, что сразу не сказал – не хотел тебя расстраивать.

За привезенный из Мекенской протокол Чернавин на заседании правительства объявил мне благодарность и выписал премию в обещанном размере. 12 мая в Москве Ельцин и Мовладов подписали договор о мире, включивший в себя и «скользкий» второй пункт. Кроме того, Чернавин и Мовладов подписали соглашение об экономическом сотрудничестве, куда вошел и пункт о транзите нефти. Когда Ельцин комментировал подписанные документы, он сказал: «Россия и Чечня будут жить вот так», и плотно соединил кулаки. Получилось очень похоже на жест, который я сделал при виде Бураева.

Волга-Волга

Земцов, в знак солидарности со своими бывшими избирателями – трудящимися автозавода ГАЗ, ездивший на «Волге», был по этому поводу постоянной мишенью для аппаратных шуток различной степени остроты. Когда Земцову надоело страдать за идею в одиночку, он попросил поддержки у «братьев по разуму» – Чубаря, Мамаева и меня. Чубарь как-то отвертелся, а Мамаев и я, по слабости характера, согласились. Мамаевская «Волга», отъездив неделю, встала на прикол, и коллега с чистой совестью снова пересел на «мерс». Вслед за этим сломалась и моя «Волга». Я почувствовал подвох и позвонил Кобзеву. Глава правительственного был в курсе дела:

– Михаил Григорьевич, у этих «Волг» движки с «Рейндж-Ровера». Не знаю, как их «адаптируют» на ГАЗе, но летят они по страшной силе. И главное – запчастей на них нету!

– А почему у Земцова машина не ломается?

– Ха, так это у него спецзаказ! Ее как гоночную «Феррари» собирали – вручную, под личным наблюдением гендиректора!

– Ясно. Тогда вот что – выдай мне «Волгу» с «родным» движком. Есть модификация с электронасосом и инжектором, сто пятьдесят «лошадей».

– Тоже не лучший вариант – этот форсированный движок совсем сырой и очень ломкий!

– Ничего. Сломается – почините, не сможете починить – поменяете.

– Так дорого все это, долго и муторно. Замаемся чинить и менять, Михаил Григорьевич!

– Ну, значит, придется тогда поменять завгара. А потом уже и вас, господин Кобзев!

– А меня-то за что?

– Сами знаете, за что – за саботаж, невыполнение руководящих указаний. Или за неумение организовать работу автобазы на должном уровне. Какую формулировку предпочитаете?

– Ладно, Михаил Григорьевич, не надо мне этих формулировок. Будь по-вашему, ездите на «Волге».

– Ну, спасибо тебе, мил человек, что разрешил! Дай Бог тебе здоровьица хорошего!

Интеграция

В конце мая в Кремле в праздничной обстановке был подписан договор об объединении Белоруссии и России, создан союз государств и принят его устав. Как следствие, я получил благодарность президента, но, как ни странно, не за расторопность в подготовке претенциозного документа, а, скорее, за проявленную бдительность – вместе с секретарем Совета безопасности Птичкиным мы незадолго до торжественной церемонии завернули первый вариант устава, противоречащий конституции России и существенно ограничивающий ее суверенитет.

В отличие от создания союзного государства, интеграция моей семьи шла строго по плану. С началом летних каникул Эля с детьми приехали в Москву на постоянное жительство. Домочадцев привез папа на моей новой машине – купленной в конце прошлого года темно-синей Nissan-Primera. Таким образом, после нескольких лет эксплуатации вазовской «семерки» благородного цвета «адмирал», я все-таки изменил отечественному автопрому, правда, сохранив постоянство в цветовых предпочтениях. Можно сказать, что эта машина была моим подарком самому себе в честь победы на губернаторских выборах.

На тех выборах я всерьез готовился ко второму туру, но уверенно победил в первом, набрав почти 60 процентов голосов. Правда, наиболее потенциально сильные противники – «тяжеловесы» Курбацкий и Кунц – от участия в выборах по разным причинам отказались, а лидер прикамских коммунистов профессор Старцев (мой бывший университетский преподаватель) в силу природной интеллигентности крыл «антинародный режим» не очень забористо, поэтому набрал голосов в два раза меньше, чем я. Остальные 10 процентов в совокупности взяла шестерка откровенных маргиналов, до полемики с которыми я не снисходил.

Вскоре после семейного десанта из Прикамска пришла грузовая «Газель», набитая вещами первой, второй и третьей необходимости, и мы начали налаживать московский быт, понемногу обживая новую квартиру и дачу. Старшего ребенка записали в добротную языковую школу-гимназию, младшего – в детсад, организованный по системе Монтессори, Элю приняли на работу в частную, хорошо оборудованную клинику, расположенную недалеко от дома. Все эти вопросы помог решить Пушков, сделавший при мне два коротких телефонных звонка в Мособразование и Мосгорздрав.

Благотворное влияние семьи открыло для меня прелести дачной жизни. И, хотя по субботам я с маниакальным упорством, пренебрегая аппаратными белодомовскими правилами, прекрасной погодой и недовольством семьи, продолжал работать, на воскресенье я приезжал в Архангельское, где основное время проводил с детьми на пляже у реки Десны.

В выходные в дачном поселке концентрировалась большая часть «гражданского сектора» правительства, включая вице-премьеров, министров и их ключевых замов. Премьер, как один из высших «небожителей» страны, обитал на Рублевке, а у силовиков имелись свои обособленные резервации. К моему удивлению, уникальная возможность пообщаться накоротке в Архангельском не поощрялась. Служебная дистанция, иерархия и неистребимая чиновничья осторожность давали о себе знать и среди сосен и берез. Больше того, на разговоры о работе здесь было наложено негласное табу. Традиции «команды Гайдука» образца 1991–1992 годов, когда именно здесь, в Архангельском, вечерами и ночами велись напряженные мозговые штурмы молодых членов правительства, тащивших на себе тяжелейший воз реформ, безвозвратно канули в лету. И я отчетливо понял: правительственной команды нет. А это как минимум означает, что новый виток реформ будет идти крайне тяжело.

Летнее затишье

Еще одно косвенное следствие приезда семьи: я стал реже ездить (точнее, летать) в командировки по регионам России, предпочитая приглашать губернаторов к себе. Они не возражали – руководители территорий, как правило, любили ездить в Москву, тем более что наиболее оборотистые из них уже обзавелись в столице собственными квартирами, записанными, по обыкновению, на супруг, тещ и прочих близких родственников.

Распространенным явлением стало и обустройство роскошных представительств регионов. Как правило, щедрый Пушков выделял полпредствам старинные полуразрушенные особняки, требующие капитального ремонта. После ремонта старомосковские усадьбы превращались в комфортабельные резиденции, где в обязательном порядке имелись личные апартаменты регионального босса. Законодателями моды здесь стали национальные республики (в первую очередь, северокавказские), а за ними потянулись края, области и автономные округа, в том числе, что меня особенно раздражало, депрессивные и глубоко дотационные территории. Моя родная область не поддавалась соблазну и демонстрировала разумную достаточность: полпредство Прикамья, как и пять лет назад, по-прежнему располагалось в нескольких скромных комнатах офисного здания в районе Бульварного кольца.

Сезонный характер российской жизни давал о себе знать – в июне работы стало заметно меньше. Мой личный аппарат во главе с Редько функционировал исправно и безошибочно (тьфу-тьфу), четко перемалывая бумажную канитель. Седых, поначалу звонивший мне по несколько раз в день, вскоре «врос» в кресло министра, и начал работать самостоятельно и весьма эффективно, что я, конечно же, поощрял. Например, он в кратчайшие сроки создал в каждом регионе страны службы мониторинга, поставлявшие в федеральный центр информацию о состоянии дел на местах, в первую очередь, о наиболее острых проблемах, требующих безотлагательного решения. По ряду позиций эта информация была значительно качественней региональных сводок других федеральных ведомств.

Пользуясь летним затишьем по профильной деятельности, я решил активизировать работу в рамках межправкомиссий. Первой по алфавиту шла азербайджанская. Я позвонил своему визави по МПК премьер-министру Азербайджана Гули-заде и предложил провести очередное заседание комиссии в Баку. Асиф-муэллим искренне обрадовался и сказал, что было бы здорово совместить заседание с грядущим подписанием соглашения о совместной нефтеразведке Каспия. Я согласился, собрал у себя кураторов российско-азербайджанских связей из Минэкономики и МИДа, и дал им поручение в ускоренном темпе готовить материалы для комиссии. Потом разослал аналогичные протокольные поручения по другим комиссиям, включая «законсервированную» северокорейскую.

Репутация

Итак, очевидно, что правительству (а значит, и мне) предстоит тяжелая и неблагодарная работа по продавливанию масштабных, жестких и непопулярных реформ. Что ж, морально я к этому готов, для этого, собственно, и нанимался на нынешнюю работу. А вот готов ли я по итогам очередного цикла реформ к политической смерти? Нет, становиться камикадзе я не намерен. И дело даже не в инстинкте самосохранения. Клеймо «врага народа» мешает человеку работать, лишает его репутационного ресурса, сужает возможности, ограничивает маневр. Самый наглядный пример – Чубарь. В идеале именно он должен был возглавить правительство реформ. Но утвердила бы его Дума на посту премьера? Конечно же, нет, ни за какие коврижки. Поэтому Чубарь – первый вице-премьер и первый же кандидат на заклание в качестве жертвенного агнца. И он об этом знает, и нисколько этим не обеспокоен – прет себе напролом и делает свое дело. Уникальный человек. С другой стороны, после приватизации, получения статуса «национального аллергена» и фразы президента «Во всем виноват Чубарь!» глубокоуважаемому Алексею Богдановичу терять уже нечего. И еще одно важное обстоятельство – как топ-менеджер реформ Чубарь незаменим.

А вот лично я управленческой эксклюзивностью и яркой харизмой похвастаться не могу. Чего тут хитрить и заниматься самообманом: я – расходный материал, очередной вице-премьер, коих в Белом доме за последние годы перебывало уже не один десяток. Отправят меня в отставку – никто и не вздрогнет, кроме супруги, родителей и преданной секретарши. И если я не хочу после отставки уйти в политическое небытие, мне нужно безусловно соблюдать несколько простых правил – хорошо делать свое дело, системно накапливать ценнейший опыт и, что особенно важно, сохранять незапятнанную репутацию.

Одним из практических следствий этой установки стал перевод в Москву моего прикамского пиарщика Фимы Шафрана на должность помощника вице-премьера. Фима, которого я взял в обладминистрацию еще совсем зеленым пацаненком, за пять лет работы заматерел и превратился во всеведущего, опытного и в меру циничного пиар-менеджера. Фима только что отпахал на сложнейшей избирательной кампании (Курбацкого – в губернаторы, Стрельникова – в спикеры) и готовился некоторое время почивать на лаврах, но я не дал ему расслабиться. Впрочем, долго уговаривать Фиму не пришлось: без долгих дискуссий он признал, что Москва – это хорошая перспектива для энергичного человека.

А выборы в Прикамье действительно прошли тяжело. Курбацкий немного не дотянул до 50 процентов, и поэтому решающим стал второй тур. Почувствовав слабину «ставленника власти», оппозиция во главе с резко взбодрившимся Старцевым стала буквально расстреливать степенного и седовласого Николая Васильевича компроматом (в основном, мнимым). Курбацкий к такому негалантерейному обхождению не привык, и заметно скис. Пришлось мне включиться в драку – я съездил на денек в Прикамье, выступил по областному телевидению и радио, записал видеообращение к землякам и поучаствовал в фотосессии, итогом которой стал широко растиражированный красочный плакат: улыбающиеся Полещук и Курбацкий задушевно беседуют с рабочими-металлургами. Картинку украшал нехитрый слоган «Стабильность, развитие, благо людей».

В итоге Курбацкий вполне убедительно выиграл, окончательно и бесповоротно поняв, что власть в условиях «разгула» демократии и системного социально-экономического кризиса – отнюдь не сахар.

Жалобы с мест

Вслед за Фимой Шафраном я перевел из Прикамья в Москву еще одного ценного кадра. На этот раз инициатором, по сути, выступил Седых. Свой очередной еженедельный доклад Сергей Викторович завершил сообщением об увольнении своего заместителя.

– За что ты Ваньку-то Морозова?

– За профнепригодность. Поразительно – пересидел человек пять министров, но работать так и не научился.

– Темный ты человек, Викторович, глубокий провинциал. Работа для опытного аппаратчика означает неукоснительное следование трем принципам. Первый – аккуратная и своевременная отчетность. Второй – чтобы на каждый случай жизни была бумажка, доказывающая, что ты действовал строго по инструкциям и указаниям руководства. Третье – в 9.00 и в 17.59 ты всегда должен быть на месте, а за пределами этого временного отрезка хоть трава не расти. Вот это главное, а все остальное – мелкие и несущественные детали.

– Спасибо за науку, Михаил Георгиевич.

– Пожалуйста. Кого думаешь выдвинуть на вакансию?

– Пока не знаю. Хотелось бы иметь на этой позиции человека, досконально разбирающегося в вопросах финансирования и бюджетирования регионов.

– Зачем? Есть же Минфин, а мы, согласно заповеди господина Чубаря, с Минфином не толкаемся.

– Нас к этому вынуждают региональные руководители. Основные их жалобы на сегодня связаны с дискриминацией в вопросах финансирования из федерального бюджета. Я допускаю, что многие губернаторы сгущают краски, но для того, чтобы принять или отвергнуть претензии регионов, нужен специалист. Если этот человек будет компетентен и не скандален, то будет говорить с Минфином на одном языке, и не раздувать конфликты, а гасить их.

– Хорошо, давай искать финансиста.

Седых ушел, а я решил позвонить Ирине.

Третьяковка и ГУМ

Ирина, моя бывшая пассия, уже три года успешно трудилась начальником Главного финансового управления Прикамской области. Талантливый от природы человек, она прекрасно разбиралась в финансах и была на редкость работоспособна, принципиальна и щепетильна. Иногда с ней было нелегко, в полемике вокруг бюджета мы нередко переходили на повышенные тона, не стесняясь в выражениях (естественно, тет-а-тет), но, думаю, наши личные непростые отношения делу не мешали. В любом случае, область всегда имела сбалансированный бюджет, и я мог быть уверен, что все бюджетные средства на всех уровнях используются строго по целевому назначению.

После того, как осенью 1993 года наши интимные отношения себя исчерпали, попытка их возобновить предпринималась всего единожды, причем, Ириной. У нее – одинокой женщины с маленьким ребенком на руках – случилась серьезная драма: «без пяти минут» супруг внезапно передумал регистрировать брак, и, более того, под надуманным предлогом разорвал отношения. Ирина пришла ко мне в кабинет поздним вечером, поведала об этой грустной истории, расплакалась, а потом предложила возобновить близкие отношения. Мне очень хотелось утешить обманутую женщину и словом, и делом, но я точно знал, что к добру это не приведет, и проявил твердость. Ирина все поняла правильно и почти не обиделась, и к тому же ее наболевший матримониальный вопрос вскоре решился. Не прошло и полугода, как я уже в качестве тамады вел свадебную церемонию госпожи Колосовой, впрочем, ставшей уже Мотовиловой. Новобрачного звали Гоша Мотовилов, это был веселый симпатичный парень, а заодно еще и основной собственник «Парма-банка», одного из крупнейших банков Прикамья. Неугомонный Гоша женился уже в третий раз, и на очередной брак он решился по любви, а не по расчету, поскольку Ирина сразу же предупредила суженого, что отныне ни одна бюджетная копейка не попадет на счета «Парма-банка».

В Москве я по Ирине скучал. Работая в Прикамске, я общался с ней постоянно, и это меня подбадривало. Физическое влечение сменилось зависимостью иного рода – мне нравилось видеть и слышать Ирину, вдыхать аромат ее духов, следить за чередой ее нарядов и причесок, да и просто знать, что где-то недалеко находится любящий человек. В том, что Ирина в меня влюблена, я не сомневался, хотя она никогда об этом не говорила.

Разговор с Ириной получился коротким и деловым:

– Здравствуйте, уважаемейшая и незабвеннейшая Ирина Марковна!

– Боже мой, какие люди! Здравствуйте, батюшка, свет-Михаил Георгиевич! Что-то вы забыли совсем про своих питомцев. Загордились, нос задрали? Или, может, тут другое: с глаз долой – из сердца вон?

– Да нет, вы всегда в моем сердце, вы же знаете.

– И чего же вы звоните? Никак, соскучились?

– Еще как! Ирина Марковна! Суровая производственная необходимость зовет вас в столицу, под знамена правительства Российской Федерации! В общем, Ирина, хочу работенку тебе предложить. Для начала – должность заместителя министра по федеративной политике. Будешь помогать Сереже Седых наводить порядок в финансировании регионов. Что скажешь?

– Заманчиво, но Курбацкий меня не отпустит.

– Я похлопочу – отпустит.

– А что я мужу скажу?

– Скажешь примерно следующее: «Гошенька, миленький, я всегда мечтала жить в Москве, чтобы по субботам ходить в Третьяковку, а по воскресеньям – в Большой театр и ГУМ. И вообще, Гоша, тебе с твоим размахом в Прикамье уже тесно – пора переезжать в Москву и раскручивать бизнес на федеральном уровне». Перед такими тезисами господин Мотовилов точно не устоит.

– Мне надо подумать.

На следующий день Ирина позвонила мне и сказала, что согласна. Через неделю она приступила к работе в министерстве.

Прикамские мужики

Вскоре прикамская диаспора в правительстве пополнилась еще одним «трудовым мигрантом». Этому предшествовал неожиданный звонок министра внутренних дел Кулакова. Он, как и другие силовики, «младореформаторов» не жаловал и сознательно держал подчеркнутую дистанцию с Чубарем, Земцовым и Мамаевым, а заодно и со мной. Меня это устраивало – как человек, имевший в свое время неприятности с КГБ и прошедший службу в армии, к обладателям погонов, за редким исключением, я отношусь скептически. Тем не менее, один раз пресловутую дистанцию пришлось подсократить. Как-то я получил бумагу с резолюцией Чернавина: «Полещуку, Кулакову – провести совещание, дать предложения». Я позвонил Кулакову, выяснил, что он тоже в курсе дела, и попросил подъехать. Кулаков покряхтел и сказал, что пришлет первого зама. Я разозлился:

– Товарищ Кулаков, я ведь вас не на детский утренник приглашаю. Это поручение премьера, так что извольте выполнять!

Кулаков снова закряхтел и начал демонстративно листать поминальник, выискивая окошки в своем служебном графике. Я понял, что ситуация безнадежна.

– Ладно, не мучайтесь, господин министр. Чтобы не отрывать вас от беспощадной борьбы с преступностью, я приму решение самостоятельно. Только чтобы потом без претензий.

– Михаил Георгиевич, ну какие могут быть к вам претензии!

Честно говоря, я думал, что после этого случая мои отношения с Кулаковым окончательно испорчены. Ан нет – звонит, голубчик:

– Михаил Георгиевич, тут мне кадровики усиленно сватают в заместители вашего прикамского Шебалина. Что вы можете о нем сказать?

Тяжелый случай. Если буду сильно хвалить, точно зарубит кандидатуру. А негативный отзыв будет несправедлив – многолетний начальник Прикамского областного ГУВД Шебалин был образцовым милиционером. Поэтому я сформулировал так:

– Шебалин – профессионал, и с работой должен справиться. А если не справится, то напишет рапорт и уйдет без скандала. Прикамские мужики, как правило, весьма порядочны, некрикливы и работящи. Пьют, правда, много, но свою норму знают.

Кулаков рассмеялся. Вскоре Шебалин переехал в Москву. Его назначение мы обмыли на троих (третий – Седых), после чего стали собираться регулярно.

Много красивых девушек

Началась моя «международная карьера»: в связи с чередой отпусков других вице-премьеров я зачастил в правительственный терминал «Внуково» для встречи иностранных делегаций. В связи с этим заботливый Редько принес мне книжку «Дипломатический протокол и церемониал», которую я добросовестно и с большим интересом проштудировал и из которой, в частности, с ужасом узнал, что перевернутый государственный флаг на столе переговоров равнозначен объявлению войны.

За «внуковской» разминкой последовало настоящее боевое крещение – мой первый официальный зарубежный визит. В качестве сопредседателя российско-азербайджанской межправкомиссии я полетел в Азербайджан. В бакинском аэропорту Бина меня встречал премьер-министр республики Гули-заде. Прямо с летного поля мы поехали в резиденцию президента страны Агаева. Сердечно поздоровавшись, Хайдар Агаевич, спросил:

– И где Ельцин вас только берет, таких умных, молодых и красивых? Аж завидно!

Пока я раздумывал над политкорректным ответом, Агаев снова слегка подколол:

– Асиф тебя нормально встретил, по протоколу? А то, когда я в Москву прилетел, наш общий друг Толя Земцов встретил меня, понимаешь, в белых штанах – ну, чистый пакистанец!

Я снова погрузился в поиски вариантов правильного ответа. Заметив мои затруднения, Агаев прищурился:

– Что, первый визит? Давит груз ответственности? Понимаю. Но у нас, Миша, ты можешь расслабиться. Считай, что ты дома. Был раньше в Баку?

Я, поощряемый Агаевым, подробно рассказал, как летом 1983 года, когда я пришел из армии, мама достала профсоюзную путевку и отправила меня поправлять здоровье на курорт Нафталан. Туда я добирался через Адлер и Тбилиси, а обратно ехал поездом «Кировабад-Баку-Москва». На бакинском вокзале наши прицепные вагоны простояли целый день, и все это время я гулял по городу, зашел на субботнюю ярмарку в крепость «Ишери-Шехир», где на развале у самого подножия Девичьей башни купил две бутылки элитного кагора «Шемаха», килограмм кинзового ногула и сборник повестей Максуда Ибрагимбекова.

– Отличный выбор, Миша! Значит, понравилось тебе в Баку?

– Понравилось – не то слово! Я же только что отслужил два года на крайнем севере, среди заснеженной тундры, а тут юг, колорит, яркие краски – солнце, море, зелень, старая крепость, шикарная набережная, летние кафе, мужчины поголовно в белых рубашках, женщины – в ярких платьях. И главное – очень много красивых девушек! Можно предположить, что, насмотревшись в Баку на знойных южанок, я впоследствии женился на грузинке.

– Молодец! Значит, теперь ты, считай, наполовину кавказец!

Принесли чай в маленьких стаканчиках грушевидной формы – «ормуды». За чаем легкий светский разговор продолжился, а потом Агаев вдруг посерьезнел.

– Миша, сейчас вы с Асифом сядете и будете обсуждать важные вопросы – товарооборот, налогообложение, таможенные тарифы, прокачка нефти по трубе «Баку-Новороссийск». Но я тебя прошу особое внимание обратить вот на что. В России работает около миллиона граждан Азербайджана, в основном, занимающихся розничной и мелкооптовой торговлей. Отношение к ним у населения сложное, торговля – дело специфическое, да и сами они зачастую далеко не ангелы. Не знаю, с чем это связано, но в последнее время на азербайджанцев резко усилился прессинг– и административный, и милицейский, и бандитский. Есть поистине вопиющие случаи. Я не даю им огласки и слежу, чтобы общественный резонанс был не очень силен. Я не хочу, и не допущу, чтобы русским здесь мстили за злоключения азербайджанцев в России. Мы здесь у себя боремся с ксенофобией и очень заинтересованы, чтобы русскоязычная община чувствовала себя комфортно. Ты знаешь, у нас тут некоторое время командовали националисты из Народного фронта, но при этом ни тогда, ни тем более сейчас ни одна русская школа не закрывалась. И впредь тоже не закроется, я обещаю! Короче говоря, я прошу тебя заняться положением азербайджанцев в России. Прошу не только по службе, но и по душе – как друга.

Постсоветская диспозиция

Проведя переговоры, мы с Гули-заде «освятили» своим присутствием подписание договора по геологоразведке части азербайджанской акватории Каспия. Участниками перспективного проекта стали две крупные нефтяные компании – российский «РУСойл» и азербайджанский госконцерн ASOC. После торжественной церемонии подписания мы с президентом «РУСойла» Вагифом Алескеровым поехали в российское посольство в Баку на небольшой банкет. С Вагифом Юнусовичем мы были знакомы давно. Несмотря на то, что в названии «РУСойла» зашифрованы только западносибирские промыслы компании – Радостный, Увай и Сагалым, родная Прикамская область – это тоже базовый регион «РУСойла» (не без моей помощи), в связи с чем Алескеров приезжал в Прикамье по нескольку раз в год, и мы с ним регулярно встречались.

После банкета мы с Алескеровым разговорились, и Вагиф Юнусович, помимо прочего, кратко разъяснил мне общую расстановку сил в нефтянке на постсоветском пространстве:

– За шесть лет мы потеряли позиции, которые выстраивались семьдесят лет. В Азербайджане англичане, по сути, взяли реванш за то, что в 1918 году Сталин национализировал их бакинские нефтепромыслы. Мы, правда, успели схватить по маленькому кусочку в мега-проектах АГЧ и Султан-Азиз, но только благодаря тому, что я здесь свой, местный. А вот в новом проекте наша компания уже оператор и владелец контрольного пакета. Правда, проект высокорисковый, это малоизученное глубоководье, но политически и стратегически это правильно – надо не только пенки снимать с советского геологического наследства, но и самим искать и открывать новые нефтегазовые провинции. Кстати, на северном Каспии, в российской акватории, уверен, мы такую провинцию откроем. Теперь Казахстан. По Казахстану межправкомиссию тоже вы возглавляете? В этой стране ситуация аналогичная. Два года назад мы получили там долю в среднем по размерам нефтепромысле, и теперь подбираемся к крупным проектам Карамунай и Жолдыз, но, опять-таки, как миноритарный участник. Короче говоря, американцы, англичане и итальянцы нас обогнали по всем статьям. А ведь есть еще и китайский фактор, который, кстати, постоянно усиливается. Так что, помощь и поддержка государства, в том числе, и по линии межправкомиссии, нам были бы очень кстати. А если говорить об Узбекистане и Туркмении, то «свободные места» там еще есть, причем обе страны очень перспективны и по добыче, и по приросту запасов. Правда, этот регион преимущественно газовый, и очевидно, что дорогу российским компаниям туда должен проторить «Росгазпром».

Политический вопрос

По возвращении в Москву меня уже ждало письмо посла Азербайджана в России с многостраничным приложением – описание сухим языком милицейского протокола конкретных случаев насилия по отношению к азербайджанским гражданам, в основном, в Москве, Питере и других крупных российских городах. Я бегло просмотрел справку – убийства, избиения, грабежи, рэкет, вымогательство взяток, удушение бизнеса, незаконное изъятие собственности, и т. д., и т. п. Все данные свежие, датированы текущим годом. Я подписал сопроводительное письмо, отправил пакет фельдпочтой Шебалину и позвонил ему вдогонку:

– Генерал, я тебе послал интересный материал со своей приписочкой. Копия – заместителю генпрокурора. Речь идет о беспределе в отношении азербайджанцев, в первую очередь, рыночных торговцев разного калибра. Вопрос поднят на высшем политическом уровне, поэтому вам совместно с прокуратурой надо разобраться по всей строгости закона и принять действенные меры, чтобы я мог достойно ответить президенту дружественного государства. Еще неплохо бы обобщить статистику по подобным делам, а затем подготовить и отправить в низовые звенья инструктивный материал для изучения и руководства.

– Сделаем.

– Надеюсь, нас с тобой не обвинят в том, что мы потворствуем азербайджанской мафии?

– Разве что ваши коллеги-журналюги.

– Ну, с ними мы разберемся. Когда подготовите материал, пригласите посла Азербайджана и заручитесь его поддержкой в борьбе с этническими преступными группировками.

Женщина с цветами

Помня рассказ Алескерова, я решил активизировать работу с Казахстаном и направил в Алма-Ату развернутые предложения от имени российской части межправкомиссии. Вскоре из столицы республики был получен позитивный ответ и приглашение посетить Казахстан в конце текущего – начале следующего года. И тогда я засобирался в Молдавию, где меня были готовы принять в любое время.

Этой поездки я ждал с нетерпением, потому что в Молдавии живет Галя Чекан. Два года мы поддерживали с ней пылкую любовную связь, а потом Галя неожиданно пропала. Я аккуратно навел справки, и узнал, что Галя перешла на другую, более престижную, работу и переехала из родных провинциальных Бельц в столичный Кишинев. Что ж, вывод был ясен – Галя начала новый этап своей биографии, и в нем места для меня уже не нашлось.

Я нервничал – вероятность увидеться с Галей в Кишиневе была достаточно велика: Галя – представитель республиканской элиты, вхожа в правительство, да еще и имеет большой опыт работы на российском рынке (ее агрофирма с 1992 года поставляла свою продукцию в Прикамье и соседние регионы). Другое дело, если Галя не захочет меня видеть, то наша встреча не состоится: сам я искать «женщину из прошлого» не буду – гордость не позволяет. А если она захочет меня увидеть? При мысли об этом начинало посасывать под ложечкой.

Первое, что я увидел, спустившись по трапу на горячий бетон кишиневского аэродрома – огромный букет цветов, который держала женщина в белом костюме. Спустя мгновение женщина протянула мне руку. Это была Галя.

Понт или вызов

– Здравствуйте, Михаил Георгиевич! Рада вас приветствовать на гостеприимной молдавской земле. Это вам!

Я промычал нечто невразумительное, пожал узкую Галину ладонь, взял букет и начал вертеть его в руках. Мысли путались, голова кружилась, немного подташнивало.

– Да, понимаю, жарковато у нас. Ничего не поделаешь, начало августа, самое пекло. Как долетели?

– Долетел. Спасибо, Галина… Мироновна. Я тоже очень рад. Здравствуйте.

– И снова здравствуйте! Ну что, едем? Свиту мы отвезем в правительственную гостиницу, а вас – в резиденцию.

– У меня здесь есть резиденция?

– Конечно.

– А можно я поеду с вами в одной машине?

– Нет, по протоколу не положено. Но вы не огорчайтесь, я вас не бросаю, еду с вами.

Я сел в черный «мерс» с правительственными номерами. Ехали быстро, в сопровождении полицейского эскорта. Я рассеянно глядел в окно. На каком, собственно, основании меня, официальное лицо, встречает Галя? Это чудо какое-то! А как она выглядит! Ведь ей сорок четыре года, а на вид больше тридцати и не дашь! А как ей, жгучей загорелой брюнетке, идет белый цвет! Вспомнилась фраза из моего детства, популярная среди дворовой шпаны: «Это что – понт или вызов?».

Приехали в уютный загородный особняк с большим густым садом – мою временную резиденцию. Я передал портфель и дорожную сумку охраннику, а сам остался на крыльце.

– Галина Мироновна, я бы хотел немного прогуляться, размяться с дороги. Будьте любезны, покажите мне сад.

Мы пошли по аллее вдоль вековых лип.

– Галя, ты кто?

– Вице-премьер, как и ты.

– Странно, в списке молдавской части межправкомиссии тебя нет.

– Я там есть, но спряталась под фамилией Коштяну.

– Сменила фамилию?

– Нет, мужа. В связи с этим пришлось отказаться от некоторых старых привычек, а заодно и от завидного любовника. Ох, и жалко же было отказываться!

– И сейчас жалко?

– И сейчас.

– Так может…

– Нет, не может.

– Почему?

– Я люблю своего мужа.

– А меня?

– Пожалуй, тоже, но наш с тобой статус…

– Причем здесь статус?

– Притом. Если бы мы были обычными людьми, честное слово, я отдалась бы тебе прямо здесь и сейчас, с превеликим удовольствием! Но – нельзя!

– Почему нельзя?

– Миша, когда у тебя сперма отхлынет от головы, ты поймешь.

– И что же я должен понять?

– Что если нас застукают, это будет не просто скандал. Это будет грандиозный скандал, причем с политическими последствиями. Это будет конец всему. А нас обязательно застукают, ибо я нахожусь под особым присмотром как «пророссийский элемент». А во время твоего визита контроль двойной.

– Ты уверена?

– Абсолютно.

– Получается, что нас сейчас кто-то слушает?

– Не исключено.

– Так какого же черта мы откровенничаем?

– Шум листвы хорошо глушит звуки. Кроме того, слова к делу не пришьешь.

– Галя, ты, я вижу, умна не по годам.

– Хам! Не напоминай мне про мой возраст!

– Ты женщина без возраста. Ты выглядишь сногсшибательно, лучше, чем три года назад! Клянусь!

– Верю. Я старалась. Кстати, ты тоже в полном порядке. Федеральная власть тебе явно к лицу. В губернии ты был какой-то задерганный, нервный, а сейчас вальяжный, солидный, элегантный. Красавчик! Работы, что ли, меньше стало?

– Да нет, возможно, я просто научился работать без особого ущерба для здоровья.

– Мишка, как я все-таки рада тебя видеть, ты не представляешь!

– Представляю, ибо тоже ужасно рад.

– Тебя хотел встречать Гуцу как твой визави по межправкомиссии, но я его уболтала. С третьего раза, между прочим!

– Значит, теперь втройне под подозрением.

– Ничего, Гуцу свой парень, не выдаст. Ну, все, Миша, прекращаем душевные излияния, тебе пора в Дом правительства.

Москва, Киев, Одесса, далее – везде

Переговоры шли легко и непринужденно – молдавскую часть межправкомиссии возглавлял Гуцу, мой старый знакомый, бывший министр сельского хозяйства, а ныне первый вице-премьер. Я старался не смотреть на Галю, но сдерживаться не мог. Госпожа Коштяну, переодевшаяся в более строгий серый костюм и напустившая на лицо строго-скучное выражение, тем не менее, по-прежнему выглядела очень сексуально. Сделав вид, что читаю обширную справку о российско-молдавском товарообороте за 1996 год, я лихорадочно обдумывал варианты того, как, где и когда, усыпив бдительность местной гэбухи, овладеть Галей. А если в садике, в кромешной темноте, под кустиком, тихо-тихо? Или наоборот – демонстративно громко обсуждать проблему отмены двойного налогообложения, а самим тем временем… Или сделать все по-быстрому, орально… Нет, не пойдет. Это несерьезно, и, кроме того, суррогатный секс мне не нужен, да и Гале тоже. Или отрываться по полной программе, или уж вообще не дергаться.

Когда я в очередной раз бросил быстрый взгляд на Галю, мне почему-то показалось, что она думает ровно о том же, о чем и я.

Провожать меня в резиденцию Галя не поехала, справедливо решив не провоцировать московского гостя на неразумные поступки. Перед сном позвонила на мобильный, пожелала спокойной ночи. Какое уж там спокойствие! Засыпал тяжело, спал плохо, нервно, всю ночь ворочался, а под утро приснилась цветное широкоформатное хард-порно с Галиной в главной роли.

Утром, когда я, злой и не выспавшийся, ковырял за завтраком полужидкую молочную мамалыгу, приехала Галина, одетая в легкий фривольный сарафанчик, бодрая, свежая и чертовски красивая. Я наспех собрался, и мы на двух машинах, строго по протоколу, поехали в аэропорт, где уселись в VIP-зале, чуть поодаль от остальных.

– Как спалось?

– Неужели не видно?

– Видно. А я вот отлично спала.

– Молодец, железная леди.

– Миша, пожалуйста, не злись не меня.

– Я не злюсь.

– Честно?

– Честно.

– Я очень хочу видеться с тобой как можно чаще. Насколько это возможно, конечно.

– Вполне возможно. По плану у нас через два месяца саммит глав государств СНГ. Заявки на его проведение поступили из нескольких столиц, включая Кишинев. Можем выбрать Кишинев.

– Это было бы здорово!

– Ну, вот и договорились.

– Хочешь посмотреть на мою семью?

– Хочу.

Галя достала из сумочки портмоне, раскрыла его и показала небольшую фотографию образцовой молдавской семьи.

– А почему детей трое? Что это за милый ребенок?

– Это мой младшенький.

– Ты родила?

– Да, а что?

– В сорок с лишним?

– Ровно в сорок два с половиной.

– Ну и как? Все нормально?

– Полный порядок. Пацаненок получился шикарный – мамкина отрада на старости лет. Я просто счастлива! Честно говоря, я хотела девочку, но, как выяснилось, и мальчик возрастной мамаше отнюдь не противопоказан.

– Да что ты заладила про свой возраст! В этом сарафане ты вообще выглядишь как несовершеннолетняя!

– Спасибо за сладкую ложь, которая лучше горькой правды. Все, тебе пора. Счастливого пути! До встречи!

Галина крепко стиснула мою ладонь, умудрившись во время рукопожатия передать мне небольшую бумажку, свернутую трубочкой. Что это за шпионские игры? Я положил бумажку в карман, а в самолете извлек ее оттуда и прочитал:

«Миша, дорогой! После долгих раздумий все же решила признаться: мой маленький сыночек – от тебя. Пожалуйста, прости. После этого ты со мной не «раззнакомишься»? Если нет, то знай, что я очень хочу снова с тобой встретиться, поговорить по душам…и не только. Выбор времени и места за тобой. Это может быть где угодно, кроме Молдавии: Москва, Киев, Одесса, далее – везде. Крепко целую и обнимаю. Твоя Галя».

Злое чудовище и добрая фея

Чернавин принудительно отправил меня в краткосрочный отпуск («осень будет тяжелая, тебе надо отдохнуть и отоспаться»). Я взял в охапку семейство и уехал на неделю на дачу. Неделя – не срок, но больше не позволяла совесть, к тому же мама и папа составить нам компанию отказались – бросить в канун уборочной страды свой «мичуринский участок» они не решились.

В соответствии с указаниями руководства я, в основном, отсыпался – дома, на пляже, на лужайке. Стояла жаркая погода, и я постоянно находился в квелом, расслабленно-полусонном состоянии. Дети не вылезали из воды, Эля планомерно приобретала ровный золотистый загар. Ее идеею загорать топлесс, как в Турции, после небольшой дискуссии я отверг во избежание ненужных кривотолков.

За два месяца московской жизни Эля освоилась в столице, у нее появился круг общения – коллеги по работе, соседи по дачному поселку. Правда, были и шероховатости. Однажды Эля сказала мне:

– Соседка попросила помочь мужу – у него неприятности на службе.

– Да, я в курсе. Похоже, его уволят.

– Ты можешь помочь?

– Могу, но не буду этого делать.

– Почему?

– Во-первых, это не моя епархия, во-вторых, я этого мужика по работе знаю не с лучшей стороны, а в-третьих, соседство наших домов и пляжных лежаков – это еще не повод для заступничества.

– Но он же хороший парень!

– Это, как известно, не профессия.

– Полещук, ты стал просто чудовищем!

– Да, я злое чудовище, а ты добрая фея. Вернее, добренькая, причем за чужой счет.

– Все, я с тобой не разговариваю.

Бойкот продолжался минут пять – Эля очень отходчивая. Я, кстати, тоже.

Вожжа под хвост

Выйдя из отпуска, я пришел доложиться Чернавину. Премьер был хмур, и моя загорелая румяная физиономия, похоже, разозлила его еще больше.

– Чего ты сияешь как медный таз?

– Рад вас видеть, Владимир Серафимович, и благодарен вам за проявленную чуткость. Следуя вашим указаниям, я качественно отдохнул в кругу семьи, и даже немного соскучился по любимой работе. Готов, как говорится, к труду и обороне.

– Насчет обороны – это ты правильно сказал. Газеты в отпуске читал?

– По диагонали.

– И чего вычитал?

– Последняя из важных новостей весьма обнадеживающая – в бюджет поступили деньги за «Связьтелеком». Надеюсь, что при дележке пирога наше мудрое правительство не забудет про трансферты регионам.

– Рано обрадовался. Этот чертов «Связьтелеком» нам еще долго отрыгиваться будет, помяни мое слово.

– Что вы имеете в виду?

– Не хочу на эту тему говорить. Пусть тебе твой друг Чубарь рассказывает.

Я пошел к Чубарю. Алексей Богданович был несловоохотлив:

– Ты с какой целью интересуешься? Это же не твой огород.

– Если это настолько важно, то хотелось бы узнать о происходящем лично от вас, а не от третьих лиц, да еще с элементами художественного вымысла.

– Да, это важно. Очень важно. Если кратко, то некий Вербицкий считает, что его обманули, продав блокпакет «Связьтелекома» не ему в компании с Грачевским, а инвестиционному пулу, предложившему гораздо более высокую цену.

– Но ведь аукцион прошел открыто – кто больше заплатил, тот и купил.

– Вербицкий рассчитывал на эксклюзивный подход. Раньше он всегда брал то, что хотел за цену, которую, как правило, сам и устанавливал. Залоговые аукционы развратили его окончательно. Кроме того, после выборов 1996 года, на которых он консолидировал и собрал в ельцинском лагере российскую бизнес-элиту, Вербицкий считает себя спасителем Отечества, и с тех пор действует по принципу «Ваш брат нашему брату завсегда должен».

– Допустим, Вербицкий обижен. Но на обиженных, как известно, воду возят.

– Абрам Борисович не из таких, он крайне жесткий чувак, открыто объявивший мне вендетту. Задача максимум – свалить правительство и расставить на ключевые посты в новом кабинете своих марионеток, задача минимум – убрать Чубаря, и еще Земцова впридачу.

– Компромисс возможен?

– Нет. Вербицкому попала вожжа под хвост. Да и я договариваться с этим отморозком не хочу и не буду.

– А если арбитром выступит президент?

– Нежелательно выносить всю эту бодягу на президентский уровень. Но если Борис Николаевич скажет свое веское слово, думаю, острота конфликта во многом будет снята. На это, собственно, и уповаю.

Черная метка

Увы, конфликт обострялся. На следующий день после этого разговора с работы был снят мой коллега Бек, вице-премьер и глава Госимущества. Он непосредственно отвечал за проведение аукциона по «Связьтелекому», то есть, выступил в роли стрелочника. Это стало не только «тактическим отступлением», но и первой кадровой потерей нового правительства.

Я воспринял отставку Бека близко к сердцу, усмотрев в ней и черную метку лично для себя. Бек (кстати, мой ровесник), очень неглупый и дельный человек, хорошо справлявшийся с работой, был уволен с вице-премьерского поста не только без объяснения причин, но и без предварительного уведомления – о своей отставке Бек узнал из теленовостей. В связи с этим возник вопрос: а каковы гарантии, что я, такой же неглупый и дельный вице-премьер, в один прекрасный день не стану разменной монетой в жестокой рубке Чубаря и Вербицкого? Ответ: никаких гарантий нет, более того, моя отставка может произойти в любой момент. Что делать? Да вот что: освободиться от последних иллюзий, морально подготовиться к беспардонному пинку под зад, который рано или поздно произойдет, и работать дальше. Работать на полную катушку, поскольку по-другому я не умею.

А еще через пару дней убили заместителя мэра Санкт-Петербурга, председателя городского комитета по имуществу Маркевича. Вице-мэр, ехавший на работу на служебной машине, был застрелен киллером в самом центре города, на Невском проспекте. Сидевшая рядом супруга Маркевича получила ранение. Чиновников столь высокого уровня, тем более так демонстративно, в России еще не убивали. Остроту ситуации добавляло то, что Маркевич был одним из ближайших друзей Чубаря. В Белом доме открыто заговорили: «Чубарь – следующий, а за ним – Земцов».

Вялотекущий роман

Седых ушел в отпуск, оставив на хозяйстве своего заместителя Билалова. К моему удивлению, на очередную оперативку руководителей подведомственных мне структур Билалов приехал с Ириной. На совещании колоритная парочка (жгучий брюнет и эффектная шатенка) постоянно о чем-то шушукались. Во всем этом я уловил легкий флер интима. Вечером я позвонил Ирине:

– Билалов за тобой ухаживает?

– А вам какое дело, господин вице-премьер?

– Грубите начальству, Ирина Марковна. Смотрите, отправитесь у меня на низовую работу, или в трехмесячную командировку в Корякский автономный округ.

– Не поеду – по КЗоТу не положено, у меня ребенок маленький.

– Ирина, давай по существу вопроса, если можно.

– Нельзя. По телефону я это обсуждать не буду.

– Тогда приезжай ко мне сюда.

– Нет.

– Ну, тогда давай встретимся на нейтральной территории – тут недалеко есть приятный ресторанчик «Шинок» с живыми курицами, гусями и даже осликом.

– При всем уважении к ослику, в публичное место я с тобой не пойду. Ты уже примелькался по ящику – видимо, Фима рьяно взялся за дело – и люди наверняка будут обращать на нас внимание.

– То есть, ты разговаривать со мной не хочешь.

– Хочу, но получается, что поговорить по душам нам с тобой негде. Впрочем, я придумала – давай пообщаемся в скверике перед Белым домом.

Через полчаса мы сидели на скамейке под развесистой елью, недалеко от лестницы главного входа в Дом правительства.

– Ирка, а ты выбрала неплохое место для конфиденциальных переговоров. Недаром, я всегда говорил, что женщины гораздо умнее мужчин, только они усиленно это скрывают.

– Я не скрываю.

– За это и ценим. Итак, что у тебя с господином Билаловым?

– А почему я должна перед тобой отчитываться?

– Не должна, но… Ты же знаешь, что я к тебе, мягко говоря, неравнодушен. Кроме того, перетащив тебя в Москву, я, согласись, несу за твое поведение некую ответственность. Не забывай, ты замминистра, к тому же замужняя женщина. Наконец…

– Ты ревнуешь.

– Ну, и это тоже.

– Иными словами, у нас продолжается вялотекущий платонический роман старых любовников?

– Наверное, можно и так сказать.

– То есть, ты меня по-прежнему любишь?

– Ирина, ты же знаешь, что к понятию «любовь» я отношусь крайне трепетно, и стараюсь всуе его не употреблять. Что-то типа табуированной лексики.

– Впрочем, это не так важно, как кажется. Ты добрый малый, хотя и слабохарактерный, хорошо ко мне относишься, и этого на данном этапе достаточно.

– Спасибо на добром слове, но давай-ка вернемся к Билалову.

– Дался тебе этот Билалов. С ним как раз все просто – он хочет меня трахнуть, причем, буквально с первого дня нашего знакомства, и действует, надо признать, настойчиво – чуть ли не ежедневно дарит конфеты и букеты, приглашает поужинать, сходить на концерт, в клуб, и так далее. Естественно, никуда я с ним не хожу, конфеты отдаю девочкам в приемную, а цветами с удовольствием украшаю мой большой неуютный кабинет.

– А с какой это стати пылкий товарищ Билалов нагло пристает к замужней женщине? Разве он не знает, что ты замужем?

– Знает, конечно. А пристает он потому, что я ему это позволяю.

– А почему ты ему позволяешь?

– Потому что собираюсь разводиться с Мотовиловым. Ну, а после развода с Гошей я с чистой совестью отдамся Билалову. Сделаю приятное хорошему человеку. И себе, кстати. А что, Билалов парень хоть куда – молод, красив, умен, элегантен, перспективен. И с потенцией у него, думаю, все очень даже хорошо. Жену он, конечно, ради меня не бросит, но любовником будет классным.

– Ирина, все это звучит крайне цинично и неожиданно. Какого черта ты разводишься с Гошкой??

– Гоша не хочет жить в Москве. Мотив: «В Прикамске я в первой пятерке, здесь – в лучшем случае, в первых десяти тысячах, и то ближе к концу». Короче говоря, он вернулся в Прикамск, а я осталась здесь, поскольку мне нравится жить и работать в Москве. Первого сентября моя дочка пойдет в первый класс хорошей московской школы, и я этому очень рада.

– Разногласия вокруг места жительства – единственная причина развода?

– Нет, конечно. Гоша «встал к конвейеру». Да, он нормальный семейный человек, только вот долго жить с одной женщиной уже не может. Я у него третья жена, а будет и четвертая, а может быть, и пятая. Потом у него наступит мужской климакс, и Гоша угомонится. А может, наоборот, кто его знает.

– Понятно. И все-таки, ты, пожалуйста, поаккуратнее с Билаловым…

– Эй, дуэнья, расслабься! Считай, что с Билаловым я пошутила, чтобы тебя позлить. На самом деле, его сексуальное напряжение очень полезно для конструктивной совместной работы. Во всяком случае, на данный момент. Кстати, я по-честному сказала Билалову, что шансов у него нет, но он почему-то мне не верит.

– Я догадываюсь, почему.

– Мишка, а чего это мы зациклились на моей скромной персоне? Ты-то как живешь?

– Нормально. Ни за кем не ухаживаю, между прочим.

– Это плохо. Флирт тебя взбадривает, повышает производительность труда. Где семья?

– На даче. Догуливает последние дни перед школой.

– Значит, ты в квартире один?

– Один.

– Вот и отлично! Поехали к тебе.

– Зачем?

– Не будь дураком.

– Но ко мне нельзя – охрана, консьерж…

– Значит, поехали ко мне.

– А как же дочка?

– Она в Прикамске, у бабушки. На следующей неделе они приезжают, а пока гуляй, не хочу!

«Москва-Динамо»

Я вышел из машины у станции метро «Октябрьская», попрощавшись с охраной. Перед этим я позвонил Гапликову и сказал, что вот и настал тот самый момент, когда мне необходимо на некоторое время остаться без присмотра. Майор тяжело вздохнул:

– Не положено, Михаил Георгиевич.

– Мы, по-моему, об этом договаривались с самого начала.

– Было дело, согласен. Ну а если с вами что-то случится? Тогда мне конец.

– Ян, я буду осторожен, и тебя не подведу. Но и ты меня не подведи. Обещаю, что оставшись без охраны, не нанесу ущерба интересам государства.

– Я понял, Михаил Георгиевич. Служебную этику соблюдем.

– Вот и чудно.

Ирина жила в доме на Калужской площади, в трехкомнатной квартире, арендованной министерством у ГлавУПДК. Квартира была просторной и пустоватой – чувствовалось, что жилье казенное. Ирина предложила чай. Я отказался.

– Миша, а поговорить?

– Предлагаю поговорить после.

– После чего?

– После того.

– Ясно. От радости в зобу дыханье сперло, дар речи потерян. Ну что ж, тогда действуй по схеме: душ, потом спальня. И выключи свет.

К водным процедурам я отнесся формально, и уже через несколько минут лежал раздетый под одеялом. Ирина не заставила себя ждать, но, зайдя в спальню, неожиданно зажгла свет.

– Миша, есть важное правительственное сообщение.

– Что такое?

– Я вот прямо сейчас поняла, что я тебя не хочу. Вот честно – хотела, хотела… и перехотела. Извини, пожалуйста. И еще, если спокойно подумать, то становится ясно – наше кувыркание бесперспективно. Полчаса удовольствия, а потом куча проблем на наши седые головы. Ты со мной согласен?

– Наверно, да.

– Нет, ты не думай, это не «Москва-Динамо». Если ты хочешь, я к твоим услугам. Но надо ли?

– Теперь уже и не знаю.

– Как ты думаешь, это старость?

– Нет, это зрелость. А еще мудрость и благоразумность. Умеренность и аккуратность. В общем, все мыслимые благодетели.

– Ты обиделся?

– Нет.

– Спасибо.

– Запахнись. На твои формы больно смотреть.

– И на твои больно, только по другой причине. Что это такое? Животик какой-то появился, складочки жирненькие противные, кожа дряблая. Где прежний мускулистый торс? Да еще волосы на груди наполовину седые.

– Возраст, видите ли, Ирина Марковна.

– Не вали все на возраст, ты еще пацан. Спортом надо заниматься, физкультурой. Чтобы фигура была подтянутая, походка пружинистая, взгляд острый. Чтобы все девки на тебя западали, как в старые добрые времена.

– А тебе-то это зачем?

– Как зачем? Я ревновать буду. Я уже соскучилась по сильным чувствам. А ты?

– А я нет.

– Почему?

– Ты же знаешь – я избыточно рационален.

– Знаю. Слушай, давай сменим антураж. Повторно предлагаю выпить чаю.

– Спасибо, не хочется. И вообще, я тороплюсь – меня охрана ждет.

Через пятнадцать минут я позвонил Гапликову и сказал, что нахожусь дома, в целости и сохранности. Майор, несмотря на всю свою гэбешную выдержку, не смог скрыть удивления по поводу необыкновенной краткости моей конфиденциальной встречи.

Зажравшаяся сволочь

Сложности в личной жизни Ирины неожиданно компенсировались ее продвижением по службе. Ирина, в ежедневном режиме работая с Министерством финансов, настолько понравилась тамошнему начальству, что получила предложение перейти в Минфин на должность заместителя министра. Ирина посоветовалась со мной, и я настоятельно рекомендовал ей принять лестное предложение, ведь это не ротация по горизонтали, а повышение, поскольку Минфин, по сути, суперминистерство.

Седых, конечно, был недоволен, но проявил понимание. В итоге вопрос решался на уровне Чубаря – он совмещал посты первого вице-премьера и министра финансов. Прежде чем подписывать представление на назначение Ирины, Чубарь позвонил мне:

– Миша, ты не возражаешь, если мы изымем человечка из твоей структуры?

– Сочту за честь.

– Это действительно ценный кадр?

– Безусловно, как и все прикамцы.

– Ты давай не зазнавайся – скромность украшает младореформатора.

Когда Чернавин подписал соответствующее распоряжение, Ирина предложила отметить событие. Я согласился. Обмыть назначение мы решили в ресторане.

В уютном кабачке было многолюдно, но нешумно и не накурено. Ирина, опасаясь моей «засвеченности», была права: народ в ресторане на нас откровенно косился. Но в данном случае меня это не волновало – повод был уважительный.

– Ну что, Ирка, выпьем за тебя, за твои успехи, за твою сияющую перспективу. Я всегда говорил – у тебя могут быть тактические провалы, но стратегически ты обязательно победишь. Если дело и дальше так пойдет, то ты скоро будешь мною командовать.

– Надеюсь, командиром всегда будешь ты. Давай выпьем за это.

Тостов родилось много – и на служебные темы, и на личные, и на абстрактные. От выпитого вина Ирина разрумянилась, развеселилась, стала много смеяться, забавно хихикая и тряся головой. Я поймал себя на мысли, что никогда раньше не видел Ирину подшофе. Спиртное в некритичных количествах явно шло Ирине на пользу – во всяком случае, выглядела она очень привлекательно. Я почувствовал острое желание, залпом выпил рюмку водки и взял Ирину за руку.

– Если бы мы сейчас были в твоей спальне, я бы воспользовался случаем.

– В чем же дело? Давай попробуем еще раз.

– Ты же меня не хочешь?

– Я женщина ветреная. Будешь меня слушать – никакой каши не сваришь. Ты мужик, или кто? Понравилась баба – вали, задирай юбку, и за дело!

– Я не настолько брутален.

– В этом-то и вся проблема. Ладно, сегодня я, пожалуй, хочу. Поехали.

– А ты не передумаешь в последний момент, как в тот раз?

– Говорю тебе: поехали!

– Нет, Ирина.

– Что?

– Никуда мы не поедем.

– Я настаиваю.

– Нет. Это капкан. К тому же я понял, что меня устраивают наши платонические отношения. По-моему, они оптимальны и для тебя тоже.

– Откуда ты знаешь, что для меня оптимально, а что нет? Оптимизатор нашелся! Учти, другого шанса у тебя может не быть!

– Я это понимаю.

– Что ты понимаешь? Ты хочешь сказать, что мне отказываешь? Ты сбрендил? У тебя проблемы с потенцией? Или ты хочешь меня обидеть?

– Нет, конечно. Просто я…

– Просто ты сволочь! Зажравшаяся и зазнавшаяся сволочь!

– Ирина, ты не права…

– Видеть тебя не хочу!

Ирина резко поднялась и вышла из зала. Публика проводила ее недоуменным взглядом.

Примирение сторон

На следующий день я позвонил Ирине:

– Как новая работа?

– Очень много дел, разговаривать за жизнь некогда. Что вам угодно, Михаил Григорьевич?

– Угодно попросить у тебя прощения за вчерашнее.

– Я вас прощаю. Это все?

– Я не хочу, чтобы ты на меня обижалась, хочу восстановить прежние добрососедские отношения. Это возможно?

– Да.

– Что для этого нужно сделать?

– Ничего. Считайте, что нормальные отношения восстановлены, но только служебные. Вы меня поняли? Ничего личного. Ни-че-го!

– Понял, хотя я не уверен, что у нас с тобой получится полная стерилизация отношений. И, пожалуйста, не называй меня на «вы» в приватных разговорах. Это перебор.

– Хорошо.

– Спасибо.

– Пожалуйста. Можешь успокоиться – я не обижаюсь. На трезвую голову я поняла, что ты прав.

– Спасибо тебе.

– Ну, все, Миша, давай работать. На самом деле времени нет, просто зашиваюсь со всей этой текучкой. Обнимаю, целую. Пока-пока.

Антимилитарист в гарнизоне

Первого сентября вместо того, чтобы культурно проводить сына в школу (мы все волновались по поводу его адаптации к московской элитной спецшколе с ее непростым контингентом), я отправился в командировку в Оренбургскую область, на Тоцкий полигон, где проходили военные учения с боевой стрельбой. Чернавин меня напутствовал:

– Оренбуржье – моя родина, обижать тамошних мужиков нельзя. Я бы и сам туда махнул, да грехи не пускают. Мужики сказали: «Если сам не можешь поехать, посылай зама». Вот я тебя и посылаю.

– Владимир Серафимович, вы же знаете, что я вояк не люблю, ибо после срочной службы в армии стал убежденным антимилитаристом.

– Да, знаю, поэтому и назначаю тебя председателем комиссии по социальной защите военнослужащих.

– Так это ж сфера Мамаева!

– Не может всю неподъемную социалку тащить один бедный Мамаев. Он перегружен, стал худой как щепка. А ты, наоборот, разжирел на белодомовских хлебах. Вот, значит, и поможешь своему товарищу. А для начала посмотришь, как живут люди в Тоцке. Поэтому равняйсь, смирно, и шагом марш!

…Первое впечатление от Тоцка – острый и горький запах полынной степи. Хотя я уроженец лесного края, но вынужден признать – есть в бескрайних южнорусских степях какой-то особый колорит и аромат. Было тепло, и я попросил военных, чтобы нас кормили в походных условиях. Военные были не готовы к такому повороту событий, но я настаивал – прием пищи должен произойти посреди раздольной степи, на фоне дымящей полевой кухни. В итоге, несмотря на организационные трудности, пикник удался на славу – я съел по две порции борща, гречневой каши с тушенкой и «неуставного» шашлыка, выпил поллитра водки, после чего с большим интересом понаблюдал, как артиллерия Тоцкой миротворческой дивизии и приданная ей авиация утюжат передний край обороны и ближние тылы условного противника. Особенно мне понравилась работа оперативно-тактического комплекса «Точка-У».

Когда огневое воздействие достигло максимума, вокруг загрохотало так, что на временном командном пункте угрожающе затрясся потолок. У меня плотно заложило уши, и пояснений генерала, комментирующего ход учений, я уже не слышал. Прильнув к подзорной трубе с сильным увеличением, я завороженно следил за траекториями и разрывами ракет и ловил себя на мысли, что с удовольствием бы лично покомандовал одной из ракетных установок.

В промежутке между залпами и авиаударами генерал, заметив азартный блеск в моих глазах, заговорил о наболевшем:

– Говоря по правде, все это детский лепет, учения полкового уровня. Вот если бы в будущем году дивизионку развернуть, тогда было бы на что посмотреть! К тому же нам как элитному соединению нужна интенсивная боевая подготовка, а значит, и полноценные учения. Разрешите тряхнуть стариной, а?

Я пообещал, что поддержу подобное ходатайство и потом приеду на дивизионные учения (если, конечно, доживу до следующего года политически). Мой антимилитаризм трещал на глазах.

После окончания стрельб я до ночи осматривал обширный гарнизон – штаб, артиллерийский полигон, автопарк, базу хранения боевой техники, ремонтно-механическую мастерскую, склады вооружений и амуниции, Дом офицеров, учебный корпус, столовую, казарму, лазарет. Выглядело все в целом симпатично – территория ухожена, здания отремонтированы, коммуникации исправны, техника боеготова. Гарнизон по армейским меркам, несомненно, благополучный и передовой. Причина этому – особый миротворческий статус Тоцкой дивизии, ее дислокация в богатой газодобывающей области с нормальным, относительно мягким климатом. Кроме того, это место обжитое – Тоцкие военные лагеря появились еще до революции.

В гарнизонном общежитии я поговорил с младшими офицерами. Военные держались бодро, на жизнь не жаловались, только посетовали, что часто ездят в командировки, а командировочные у них – сущие гроши, всего 22 тысячи рублей в сутки, как и для гражданских госслужащих. Я согласился с тем, что сумма эта мизерная, и пообещал пролоббировать увеличение выплат для военнослужащих, выезжающих в длительные командировки. Поговорили о радиационной безопасности (в 1954 году, тоже в сентябре, здесь на войсковых учениях под руководством маршала Жукова был произведен наземный ядерный взрыв средней мощности). Офицеры сказали, что никаких проблем не ощущают:

– Видимо, за сорок с лишним лет рассосалось понемногу. Если б какая-нибудь гадость осталась, мы бы знали, и сюда никто б не стремился. А так Тоцк у нас в военных училищах считается самым престижным распределением – сюда лучших отправляют.

– То есть, не дай бог, импотенция вам здесь не грозит?

– Нет, конечно!

Общий смех.

В казарме для разговора со мной собрали солдат разных призывов. Офицеры демонстративно хотели уйти, дабы у нас состоялся доверительный разговор, но я знал, что откровений все равно не дождусь, и начальников оставил. Начав с вопросов типа «Земляки из Прикамска есть?», понемногу разговорился с ребятами за жизнь. Сбросившие первоначальную зажатость солдатики мне понравились – не зашуганные, не забитые (комдив готов был клясться на евангелии, что дедовщины в гарнизоне нет), осведомленные о том, что происходит в стране и мире.

– Телевизор смотрите?

– Смотрим каждый вечер программу «Время» и еще фильмы иногда.

– Знаете, что принцесса Диана погибла?

– Знаем.

– А что Юрий Никулин умер?

– Знаем.

– А кого жальче?

– Никулина.

– А почему?

– Он смешной и добрый.

В общем, коротко стриженые детишки в мешковатой военной форме.

Уходя из казармы, я заметил, что в дальнем углу солдаты укладываются спать на полу.

– Что это?

– Командированные. Завтра они уезжают. Мы, конечно, хотели их в койки положить, вторым ярусом, но коек нет. И денег нет.

– Понятно. На ракеты для «Точек» деньги есть, а на койки солдатские – нет.

Молчание. Мой антимилитаризм снова окреп.

Кино

Ко мне на прием записался неожиданный гость – известный кинорежиссер Дворянинов. Сразу же с порога матерый киношник начал меня удивлять – сначала крепко, как родного, обнял, потом зачем-то облобызал, и, наконец, вместо того, чтобы попросить денег, протянул лазерный диск.

– Вот, Михаил Георгиевич, примите подарок! Вручаю с гордостью и трепетом!

– Что это?

– Мой новый фильм! Демо-версия в авторском качестве, на Ди-Ви-Ди!

– Не знаю, что это такое, но все равно спасибо! Вы воплотили в жизнь мечту Брежнева в пересказе Полещука.

– Простите, не понял.

– Даже не знаю, правда это или цековская байка. Брежнев как-то раз пожаловался Черненко: «Костя, как мне все это надоело! Из года в год, каждый день, все приходят ко мне и говорят только одно: «Дай, Леонид Ильич!». И никто, ты понимаешь, никто и никогда мне не говорит: «На, Леонид Ильич!». Такая вот история.

– Ха-ха-ха! И смешно, и поучительно! Я действительно у вас ничего не прошу, кроме одного ма-аленького одолжения.

– То есть?

– Дело в том, что часть денег на картину выделил госбюджет, и теперь Минфин требует от меня специальный документ – форму 2–2.

– Отчет об использовании бюджетных ассигнований? Все правильно, это стандартная процедура.

– Да, а к этой форме надо приложить акт о том, что фильм закончен и сдан. И вот я хочу, чтобы вы этот акт завизировали.

– Для чего?

– Ну, скажем так, для солидности. Для истории, если хотите.

– Но ведь я не продюсер, не режиссер и не директор студии.

– Вы вице-премьер. Кроме того, я же не прошу вас подписывать важный документ втемную. У меня все по-честному – фильм полностью готов, озвучен и оттитрован, и я хочу его вам показать.

– Почему мне? Кино у нас курирует Мамаев.

– Он сейчас на больничном. И вообще, понимаете, он, как мне кажется, к кинематографу не очень расположен.

– С чего вы взяли?

– Он не хотел давать денег на Московский международный кинофорум, а потом, когда мы все-таки пробили финансирование, демонстративно пришел на открытие фестиваля непричесанный, неприбранный, в каком-то ужасном мятом костюме. Было просто стыдно перед иностранными гостями, между прочим, звездами мирового кино!

– Но вы уж не судите коллегу слишком строго. Мамаев – мужик очень хороший и интеллигентный, бардовские песни так задушевно поет у костра, что прямо заслушаешься. Насчет финансирования он погорячился, согласен. Я, например, для себя давно решил еще на заре туманной губернаторской юности – экономить на культуре – это все равно, что стричь поросенка: визгу много, а щетины мало.

– Так значит, будете смотреть?

– Я-то готов, но есть одна малюсенькая проблемка – у нас с вами совершенно разные вкусы. Например, вы публично и очень жестко раскритиковали «Криминальное чтиво», а это один из моих любимых фильмов.

– М-да… Впрочем, это непринципиально. Когда назначаете просмотр?

– В рабочий день вряд ли получится. На субботу.

– А где?

– Да прямо здесь, без отрыва от производства.

Чтобы я увидел кино Дворянинова в «цифре», мои сотрудники предприняли героические усилия и раздобыли один из первых в России DVD-проигрыватель Panasonic, предназначенный для эксплуатации именно в нашей стране, которую производители дисков отнесли к так называемой «пятой зоне». Несмотря на отменное качество картинки и звука, фильм мне не понравился. Когда по экрану поползли финальные титры, я, чтобы не расстраивать маститого автора, преувеличенно бодро произнес: «Поздравляю вас, маэстро! Затрачены огромные усилия, результат налицо, работа принимается, деньги приходуются!», и размашисто расписался на акте приемки.

Отличное настроение

В канун своего дня рождения я уезжал в Чечню подписывать договор о транзите нефти. Я поручил Редько провести «антикоррупционную» профилактику по жесткой схеме, отшлифованной за годы моего губернаторства. Следуя полученным указаниям, Редько выяснил, кто из губернаторов, федеральных чиновников и прочих моих контрагентов собирается меня сердечно поздравлять с 36-летием, а потом довел до их сведения, что в качестве подарков принимаются только красочные открытки (а ни в коем случае не унылые адреса в дерматиновых папках), недорогие спиртные напитки и продукты питания длительного хранения и в разумных количествах. Все остальное бестрепетно возвращается дарителям. И еще одно ограничение – никаких цветов (мне всегда казалось странным дарить цветы мужику).

Сказано – сделано. Я вернулся из Чечни 9 сентября, а на следующий день, несмотря на скопившиеся после командировки дела, отменил все деловые мероприятия ради приема поздравлений, начавшихся ранним утром и закончившихся поздним вечером. К этому времени я окончательно уверовал в свою гениальность, ангелоподобность и супер-эффективность, а мой кабинет приобрел вид винно-продуктового склада. Бутылки я с трудом рассовал по шкафам (это будет моим подарочным фондом на весь год, до следующего дня рождения), а продукты отвез домой и на дачу, где в ближайшее воскресенье провел скромный междусобойчик трех семейств – моей, Седых и Шебалина. Я решил расслабиться как следует – выпил много водки, съел много супа, спел много разных песен под новомодный караоке и рассказал много неприличных анекдотов. В итоге утром проснулся в отличном настроении, правда, на работу идти не хотелось.

Факты не подтвердились

Любое правительство неоднородно. Ничего страшного здесь нет, зачастую это даже полезно. Неоднородность нашего кабинета была очевидной, но до поры до времени это не мешало нам эффективно работать. Скажем, силовиков к реформаторам отнести было трудно, но по отношению к президенту и премьеру они вели себя лояльно. Чубаря начальники в погонах не любили, но побаивались, особенно после того как летом 1996 года он сломал хребет сплоченной «гэбешно-промышленной» группировке в составе Морщакова, Кирзакова и Бубенца. В общем, открытым саботажем и провокациями силовое крыло правительства, консолидировавшееся в ходе чеченского конфликта, не занималось, принципиальные решения выполняло исправно, воду на мельницу главных «внешних врагов» – коммунистов и олигархов – не лило. Спасибо и на этом.

Неписанную конвенцию обоюдной терпимости нарушил генерал Кулаков, совмещавший посты министра внутренних дел и вице-премьера, куратора силовых ведомств. Это было уникально для постсоветского периода. Как шутили белодомовские острословы: «Кулаков – это Берия сегодня». К Кулакову я относился диалектически – с одной стороны, он, бывший командующий Внутренними войсками, неплохо зарекомендовал себя в ходе подавления мятежа в октябре 1993 года. С другой стороны, уже будучи главкомом Объединенной группировки федеральных сил на Северном Кавказе, а затем министром внутренних дел, он провалил чеченскую кампанию. Так вот, этот боевой генерал дал пространное интервью, в котором, по сути, обвинил в коррупции ряд членов правительства, включая меня. К ярким заявлениям Кулакова уже привыкли – то он предлагал частично национализировать крупные корпорации и банки с целью финансирования социальных программ и милиции (идея была резко раскритикована и с негодованием отвергнута), то обвинял бывшего секретаря Совета безопасности Сокола в подготовке военного переворота (это дало результат – Сокол был уволен). Можно было бы стерпеть и очередную эскападу неугомонного генерала, но ведь дело касалось уже лично меня и моего реноме.

Вычислив Кулакова в Белом доме (это было нетрудно – как вице-премьер он появлялся в Доме правительства почти ежедневно), я зашел к нему в кабинет – по-свойски, без стука и доклада. Кулаков проводил аппаратное совещание, но, увидев мою перекошенную от злобы физиономию, правильно оценил ситуацию и отправил помощников на перерыв. Я, не садясь, швырнул на кулаковский стол злосчастную газету.

– Что это такое?

Генерал неторопливо изучил содержание газетной полосы, как будто видел этот текст впервые.

– А в чем, собственно, проблема?

– На каком основании вы обвиняете меня в коррупции?

– Я не обязан перед вами отчитываться.

– Хорошо, тогда хотелось бы знать источник информации.

Кулаков выдавил из себя смешок.

– Кто же выдает свои источники?

– Перестаньте улыбаться! Я с вами не шучу! В суд захотели прогуляться? Или сразу же в отставку?

– Ну, это мы еще посмотрим, кого в суд, кого в отставку.

– А чего смотреть? Прямо сейчас все и решим. С нетерпением жду ваших извинений.

– Почему я должен извиняться?

– Потому что я взяток не брал, и другим не давал. И вы это должны знать не хуже меня. А если не знаете, но говорите, то вы не милиционер, а трепло!

Кулаков резко встал.

– Поаккуратнее в выражениях!

– Я вам все сказал, и теперь готов выслушать ваши извинения.

– Врываетесь, кричите, хамите! Кто вам позволил?

– Я слушаю вас.

– Не мешайте работать! У меня дел по горло! Выйдите отсюда!

– Вы что, меня не поняли?

– Я вам в последний раз говорю – очистите помещение!

Эта бессмысленная полемика мне надоела. Я вплотную приблизился к Кулакову, взял его за лацканы пиджака (в Белый дом генерал приезжал в гражданке) и понизил голос до трагического полушепота:

– И я тебе в последний раз говорю: извиняйся!

От неожиданной смены тональности генерал округлил глаза, открыл рот, одной рукой попытался меня оттолкнуть, а другой зашарил у себя в районе талии, как бы ища кобуру. Кобуры не было.

– Ну!!

Кулаков рухнул в кресло, вытер пот со лба, шмыгнул носом и прошептал:

– Извините.

– Ну вот, теперь совсем другое дело. Я на вас зла не держу – человеку свойственно ошибаться. Как говорится в подобных случаях, факты не подтвердились. Правильно?

– Правильно.

– Так я и думал. И еще – я очень хочу предостеречь вас от рецидива подобных высказываний. В ваших же интересах. Не смею больше вас отвлекать.

Если звезды гасят

Получив личную сатисфакцию, я, тем не менее, продолжал считать положение, когда один вице-премьер публично катит бочку на других, ненормальным и неприемлемым. Все это я в острых выражениях высказал Чернавину. Премьер был невозмутим:

– Не кипятись, Миша. Ты, кажется, Маяковского любишь?

– Да.

– Помнишь у него: «Если звезды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно»?

– Помню, конечно.

– А если звезды гасят, это тоже кому-нибудь нужно.

– И кому же?

– Если не дурак, догадайся сам, с трех раз.

– Но какие-то меры все равно надо принять!

– Меры примем.

– Какие?

– Я поговорю с Кулаковым.

– И все?

– И все.

– Думаете, это даст эффект?

– Думаю, нет.

По местам боевой славы

К поручению Чернавина возглавить комиссию по социальной защите военнослужащих я отнесся ответственно. Для начала я радикально обновил состав комиссии, включив в нее, помимо других новых лиц, свою группу поддержки – Седых, Шебалина и Ирину. Седых, в свою очередь, внес еще несколько кандидатур, включая высокопоставленного иерарха Русской православной церкви.

– Сергей, а зачем нам в комиссии священник? Грехи отпускать? Так вроде не успели мы еще нагрешить.

– Это, как говорится, в духе времени.

– Ага, раньше в моде были свадебные генералы, а теперь – свадебные попы.

– Михаил Георгиевич, ну зачем вы так? Сегодня церковь очень большую роль играет, в том числе, и в решении социальных проблем – например, сглаживает социальные конфликты, умиротворяет, успокаивает.

– Хорошо, считай, что ты в очередной раз сагитировал убежденного агностика.

Для первого заседания комиссии я выбрал вопрос, касающийся Северного флота. Северо-западное Заполярье я знал неплохо – проходил в тех местах срочную службу. Стремясь поглубже понять проблематику, я совершил марш-бросок по основным флотским гарнизонам Кольского полуострова – Мурманску, Североморску, Полярному, Оленьей Губе, Видяево, Печенге. На пару часов заехал в авиагарнизон Кирк-Ярве, где в задумчивости побродил по родной казарме, заглянул в ангар ТЭЧ, столовую, солдатский клуб и ностальгически, через розоватую дымку времени, вспомнил, как ровно шестнадцать лет назад прибыл сюда сопливым «карасем» из казанской учебки. Я поймал себя на мысли, что с тех пор здесь почти ничего не изменилось. Ну, разве что обветшали здания, побогаче стал ассортимент в солдатской забегаловке «чипке», из бывших Ленкомнат убрали наглядную агитацию, прославлявшую КПСС, а среди солдат не было больше среднеазиатов, составлявших в Советской армии большую часть призывного контингента.

Состояние соцкультбыта в военных гарнизонах произвело на меня удручающее впечатление. В советские времена скудность армейской жизни в какой-то мере компенсировалась приличной зарплатой и существенными льготами офицеров и прапорщиков. Сегодня этот фактор отсутствовал – зарплаты нищенские, льготы иллюзорные. Я не понимал, как в таких условиях можно жить, служить, нести ответственность за жизнь и здоровье солдат, поддерживать боеготовность и обслуживать сложнейшую технику, включая ядерные реакторы на подводных лодках.

Само собой созрело решение, которое я озвучил на комиссии: в 1998 году полностью заморозить судостроение и капитальный ремонт военных кораблей, а высвободившиеся средства направить на строительство и ремонт жилья, инженерных коммуникаций, дорог, на закупку топлива и прочие нужды коммунального хозяйства гарнизонов Северного флота. Военные взвились: так нельзя, мы снизим обороноспособность, сорвем графики перевооружения, разрушим судостроительную отрасль, погубим уникальные предприятия – «Севмаш», «Звездочку» и иже с ними… Я сначала при помощи легкого матерка (Ирина картинно заткнула уши) успокоил вояк, а потом примирительно сказал, что заводы либо будут загружены гражданской тематикой, либо за вынужденный простой получат компенсацию из госбюджета, главным образом, для того, чтобы не разбежались ценные работники. Затем я прочитал короткую лекцию на тему «Люди важнее железяк», а напоследок объявил о начале подготовки федеральной целевой программы по строительству жилья для военнослужащих. Четко выступил и убедительно поддержал меня Шебалин, а Ирина авторитетно пообещала присутствующим, что деньги на жизнеобеспечение военно-морских гарнизонов Минфин будет перечислять в первоочередном порядке и одновременно очень жестко контролировать их целевое использование.

Учитывая, что я несколько превысил свои полномочия, я понес решение комиссии на визу Чернавину, чтобы потом подготовить соответствующее постановление правительства и связанную с ним корректировку бюджета. Премьер хмыкнул, подписал бумагу и с любопытством посмотрел на меня.

– Молодец, Миша, растешь на глазах. Уже и военных начал нагибать. Раньше это умели только президент, я и Чубарь, а теперь вот и ты научился. Но смотри, не переусердствуй.

Я премьера не послушался и активизировал свое участие в комиссии по экономической реформе, взяв на себя руководство подгруппой по военной реформе. С одобрения Чубаря и Земцова мы начали готовить документы по постепенному сокращению призыва, уменьшению срока службы призывников до одного года и переходу к контрактной армии. С этого момента военные безоговорочно записали меня во «враги».

Почва для конфликта

Конфликт с Кулаковым был далеко не единичным симптомом внутренней раздробленности правительства – проявления открытой нелояльности, утечки конфиденциальной информации, провокационные слухи, сливы компромата и прочие неприятные последствия межведомственных и внутрикабинетных склок стали происходить ежедневно. Меня это угнетало, я не привык к такому разнобою – в «прошлой жизни», в родной губернии, ведомый мною аппарат был монолитен, во всяком случае, в публичной деятельности.

Конечно, были в нашем правительстве и консолидирующие факторы – например, мощная фигура премьера. Владимир Серафимович был отличным балансиром, чему способствовал его огромный опыт, развитое управленческое чутье, надежность, ответственность, обаяние и незлобивый нрав. При этом Чернавин старался не отклоняться от реформаторского курса президента, если, конечно, речь не шла о «Росгазпроме», который премьер, зачастую вопреки интересам дела, лелеял, холил, баловал и оберегал от посягательств.

Кроме того, залогом единства кабинета по базовым вопросам были личные отношения Чернавина, Чубаря и Земцова. В момент моего прихода в правительство эти отношения были хорошими, но уже через полгода сильно испортились. Причины тут были разные. Земцов регулярно наезжал на «Росгазпром» и получал от монополии отпор, о чем докладывал президенту через голову премьера. Чернавина это, естественно, возмущало. Кроме того, Ельцин, отказавшийся от третьего президентского срока, сначала намекнул, что в 2000 году президентом станет «молодой энергичный демократ», а затем уже прямо высказался о Земцове как о своем преемнике. При этом «наследником по прямой» небезосновательно считал себя Чернавин, готовившийся принять президентскую эстафету еще в начале прошлого года. Вот и очевидная почва для конфликта.

С Чубарем другая история. Весной Чернавин был обеими руками за приглашение Чубаря в кабинет. Сразу же после своего назначения на пост «первого первого» вице-премьера неукротимый «приватизатор всея Руси» взял в свои руки все рычаги оперативного управления и стратегического планирования. Непосредственно руководя и Минфином, и Комиссией по оперативным вопросам, которую в шутку называли «малым Совнаркомом», Чубарь единолично делил деньги по отраслям и регионам. Потом комиссия Чубаря взяла на себя совершенствование системы платежей и расчетов, чуть позже – регулирование тарифов и реструктуризацию естественных монополий, а затем и сотрудничество со странами СНГ. Последнее было моей инициативой. Я рассуждал так – правительство заседает один раз в месяц, а комиссия – два, и, стало быть, решает все вопросы вдвое оперативнее. В комиссию входило тридцать человек – все вице-премьеры плюс первые руководители министерств и ведомств. Явка на заседания и выполнение решений комиссии жестко контролировались секретариатом Чубаря. Вот и скажи после этого, где малый Совнарком, а где большой. Так что, при всей корректности поведения Чубаря по отношению к Чернавину, противоречие их юридических и фактических статусов, приправленное происками отраслевых лобби, интригами аппарата и кознями Вербицкого и иже с ним, неумолимо разводило премьера и его первого зама по разным углам управленческой площадки.

Слухи о серьезных разногласиях в верхнем эшелоне правительства лично для меня материализовались на одном из заседаний кабинета, когда Чернавин в необычно жесткой форме разгромил план пенсионной реформы, представленный Мамаевым. Премьер сказал: «Зарубите себе на носу: мы – правительство, и должны обсуждать качественные документы, а не убогие черновые наброски!». Ясно было, что Чернавин остро недоволен всеми «младореформаторами», а на Мамаеве, курирующем «расстрельную» социалку, просто срывает злость.

Агнец на заклание

Вскоре почувствовал холодок в отношениях с Чернавиным и я. Мои документы стали задерживаться в секретариате премьера, возвращаться на доработку, отвергаться с жесткими резолюциями. Теперь приходилось по каждой ерунде лично приходить на поклон к премьеру, который, подписывая бумаги, не упускал возможности меня подколоть или повоспитывать. Так, однажды он выказал недовольство текучестью кадров в моем аппарате. Я проблему признал, но интерпретировал ее своеобразно:

– Так ведь это же очень хорошо, Владимир Серафимович!

– Чего же здесь хорошего?

– Много хорошего – например, освобождение от балласта. Ведь почему от меня уходят? Потому что место не хлебное. А почему не хлебное? Потому что ничего нельзя стырить, пролоббировать супротив закона, или подпись мою продать. Нет, продать, конечно, можно, но без всяких гарантий и с большим риском для карьеры.

– Это как же?

– А так. Есть у меня забава: вот приносят мне на подпись сомнительную бумагу, а я сразу же, в присутствии заказчика, рву ее на мелкую лапшу и в корзину выбрасываю. А если мутную бумаженцию, пусть и облагороженную косметически и набранную другим шрифтом и кеглем, через какое-то время мне снова подбрасывают, я всем тем, кто ее готовил и визировал, делаю последнее китайское предупреждение. Ну, а если и в третий раз идет подстава, то тут уж, господа хорошие, пожалуйте за дверь, и без разговоров. Вот так и боремся с коррупцией помаленьку.

– Ты, значит, у нас самый честный?

– Нет, просто самый неопытный. Никогда в жизни взяток не брал и не давал. Поэтому, мне кажется, что, если я приму взятку, подо мной разверзнется бездна, и я рухну в тартарары, в адское пламя. Боязно как-то, хоть я и агностик.

– Ясно. Спина у тебя не чешется?

– Нет. А почему она должна чесаться?

– Говорят, когда у человека ангельские крылья прорастают, спина очень чешется. Иди с миром, ангелок, но только запомни – в первую очередь на заклание отдают безгрешных агнцев.

Осеннее обострение

Осенью борьба Вербицкого с «младореформаторами», как и положено хроническому процессу, обострилась. Вербицкий, полностью затмив своего формального руководителя Птичкина, успешно использовал возможности и статус Совбеза для перманентных атак на Чубаря и Земцова. Атакуемые, будучи членами Совбеза (их назначение туда было беспрецедентным – раньше «гражданское» крыло правительства в синклите силовиков представлял только премьер), давали сдачи, и довольно хлестко. Президенту надоели эти разборки, и он уволил Вербицкого из Совбеза.

Успех оказался временным. Буквально через неделю возникло громкое «дело писателей» – СМИ сообщили, что сразу пятеро крупных чиновников получили авансы по 90 тысяч долларов за еще не написанную книгу об истории российской приватизации. Авторский состав был как на подбор – Чубарь, бывший и нынешний председатели Госимущества Бек и Гулько, руководитель Федеральной службы по банкротству Пустовойт и заместитель главы президентской администрации Уланов. На следующий день президент уволил Гулько и Пустовойта, а еще через несколько дней сместил Чубаря с поста министра финансов, а Земцова – с поста министра энергетики. При этом и Чубарь, и Земцов должности первых вице-премьеров сохранили, а на освободившиеся министерские кресла продвинули своих креатур – Буйнова (Минфин) и Короленко (Минэнерго).

Ничья? Да, но с серьезным ущербом для дела – из-за «книжного скандала» реформаторский потенциал правительства был явно ослаблен. Кроме того, президент назначил на 1 декабря заслушивание отчета правительства в Кремле в присутствии 150 руководителей различных органов власти. Очевидно, что разговор предстоял нелицеприятный.

Честно говоря, ругать нас было за что. Наряду с недоработками, видными, что называется, невооруженным глазом, были у нас и глубинные проблемы, например, неадекватная реакция на расширяющийся и углубляющийся экономический кризис. Действительно, рухнули азиатские рынки, залихорадило нью-йоркскую биржу, в конце октября случился «черный вторник» – российский фондовый рынок упал сразу на 20 процентов, на столько же подешевела российская экспортная нефть Urals (правда, не за один день, а за месяц), а правительство и Нацбанк «на голубом глазу» объявили о продлении политики валютного коридора – фиксированного курса рубля с диапазоном колебаний плюс-минус 15 процентов от средней ставки 6,2 рубля за доллар. Причем, коридор продлевался сразу аж на три года, уходя в двадцать первый век!

Конечно, подобные оптимистичные заявления привносили в бурную жизнь нашей страны некий элемент стабильности, но, увы, они не очень соотносились с суровой действительностью, и, на мой взгляд, граничили то ли с эйфорией, то ли с самообманом, то ли, что гораздо хуже, с некомпетентностью и безответственностью. Я связывал это с личностью руководителя Нацбанка Малинина, который при всей своей респектабельности, приверженности монетаризму и подкованности в кредитно-финансовой тематике, не обладал должной жесткостью, последовательностью и стратегическим мышлением.

Кстати, руководство МВФ, узнав об этом заявлении, было шокировано. Банкиры, поднаторевшие на антикризисном кредитовании, давно уже советовали нашему руководству провести плавную девальвацию рубля, то есть, грубо говоря, привести его стоимость к уровню, адекватному состоянию рынка. Лично мне эта рекомендация импонировала – я всегда стремился к адекватности. Однажды я завел об этом речь с премьером, но Чернавин пресек разговор: «Миша, ну чего ты лезешь в банковские дебри, тебе что ли своих проблем не хватает? И вообще, хоть мы с Дюплесси старые дружбаны, и я его на охоту с собой брал, и в баньку попариться, заруби на своем длинном носу – мы под дудку МВФ плясать не будем!».

Чего не пишут в объективке

Однажды после очередного заседания комиссии по разграничению полномочий между федерацией и регионами заместитель министра финансов Хвостенко задержался в моем кабинете. Хвостенко занимался контролем расходования бюджетных средств и финансированием регионов, то есть, был моим основным контактером в Минфине. Хотя в Москве Хвостенко, выходец из Чебаркульской области (почти земляк), работал всего полгода, он уже успел неплохо себя зарекомендовать, и после подвижек в министерстве позиции уральца только упрочились.

– Михаил Георгиевич, пять минут, если можно.

– Славным представителям закромов Родины можно все. Слушаю тебя, Володя.

– У меня к вам вопрос, скажем так, личного характера.

– Хочешь денег занять до получки?

– Нет. Я хочу поговорить с вами об одном человеке.

– О ком?

– Об Ирине Марковне Мотовиловой.

– Что, Ирина Марковна плохо работает?

– Нет, работает она отлично, и новый министр ею очень доволен.

– Неужели тебя подсиживает?

– Да нет же. Я хочу спросить о… ваших личных отношениях с ней.

– Ах, вот оно что! Отвечаю: наши личные отношения очень позитивные. Не могу говорить за Ирину Марковну, но лично я отношусь к ней просто прекрасно! Возможно, даже лучше, чем ваш новый министр.

– У вас с ней… что-то было?

– Конечно, было. У нас с ней была многолетняя и, кстати, очень успешная совместная работа. У нас общая малая родина, общая alma mater, общий круг знакомств. В общем, мы связаны десятками нитей.

– Это понятно – давнее знакомство, совместная работа… И все?

– Володя, ну чего ты меня пытаешь? Возьми в кадрах справку-объективку о гражданке Мотовиловой, и все о ней узнаешь.

– Нет, в справках об этом не пишут.

– О чем не пишут?

– О любовных связях.

– То есть, ты хочешь знать, имеется ли у меня любовная связь с Ириной Марковной?

– Да.

– А зачем тебе это знать?

– Затем, что я ее люблю.

– Вот как! А она тебя?

– Не знаю, откровенного разговора у нас пока еще не было.

– Странно. Любишь ее, а откровенный разговор заводишь со мной. А я ведь ей не начальник, не родственник и не пастырь. Ты любишь женщину? Вот и скажи ей об этом! Думаю, ей будет приятно. И заодно спроси у нее: «Ирина Марковна, а у вас ничего такого с Полещуком не было?». Ирина Марковна – человек правдивый, расскажет все как есть. Если захочет.

– Так в этом-то все и дело! Ирина держится очень закрыто, разговаривает сухо, жестко, отказывается обсуждать личные темы, отказывается встречаться!

– И я догадываюсь, почему. У тебя семья, дети?

– Да, трое.

– Думаю, у тебя нет шансов.

– Я собираюсь разводиться.

– Из-за Ирины?

– И из-за нее в том числе.

– Бросаешь детей?

– Это ужасно, но я больше не могу жить с нелюбимой женщиной.

– Весьма прискорбно. Владимир, вот что я тебе скажу. Ирина – человек достойный и высокопрофессиональный. Все свои нынешние регалии она заработала сама, абсолютно заслуженно, и ни в коем случае не через чью-либо постель. Это, наверное, главное в данной ситуации. Я могу многое рассказать об Ирине, ее биографии и карьере, но делать этого не хочу и не буду, при всем сочувствии и уважении к тебе. Частная жизнь неприкосновенна. И давай на этом поставим точку.

Мужской климакс

К концу осени моя непрерывно растущая нагрузка достигла крайних величин. Президент и премьер, видимо, действуя по принципу «Кто везет, того и нагружаем», регулярно оказывали мне высокое доверие, ставя во главе различных комиссий. Вскоре их число достигло десятка – по социальной защите военнослужащих, по делам соотечественников за рубежом, по координации сотрудничества России, Белоруссии и Казахстана, по вопросам СНГ, по северному завозу, по Северному Кавказу, по местному самоуправлению, по разграничению полномочий между федерацией и регионами (и это только самые значимые). Плюс еще 15 межправкомиссий и Экономический комитет СНГ. Кроме того, я был членом еще нескольких правительственных комиссий, включая наиболее значимые: по оперативным вопросам, по экономической реформе, по неплатежам, по трехсторонним соглашениям с профсоюзами и работодателями, и т. д., и т. п.

Все это привело к тому, что я, как в старые добрые времена, стал работать по 16 часов в день без выходных и праздников. Как закоренелый трудоголик с нагрузкой я справлялся, но возникла неожиданная и новая для меня проблема: на фоне хронической простуды, одолевавшей меня еще с лета, один за другим стали «подсаживаться» различные части моего организма, доселе служившие мне верой и правдой. Я последовательно перенес гайморит, артрит (сильно болели колени) и несколько сильных приступов тахикардии, у меня участились и усилились головные боли, обнаружились геморроидальные проявления, но главное – резко снизилась потенция. После очередной неудачи, когда, помимо горечи от своей мужской несостоятельности, я почувствовал еще и тупую боль в паху, я пошел к врачу.

В поликлинике ЦКБ мне поставили диагноз «хронический простатит в стадии обострения» и прописали курс лечения, главным элементом которого был массаж простаты. Я был вынужден покориться (чего только не сделаешь ради любимой супруги!). Массажистом был пожилой доктор, который, чтобы отвлечь меня от пренеприятнейших ощущений, вел со мной политические дискуссии. Врач был настроен оппозиционно, нещадно ругал Чубаря и Земцова, но ко мне относился довольно миролюбиво. Однажды я поинтересовался, почему.

– Вы мой пациент.

– Они тоже могут быть вашими пациентами. Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить.

– Пускай только сунутся ко мне – уж я-то вставлю им пистон! За всю Россию-матушку!

– Значит, вы меня специально мучаете?

– Нет, с вами я работаю строго по медицинским предписаниям.

– Это радует. А вот то, что вы меня отделяете от либерального блока в правительстве – это неверно. Мы – одна команда.

– Возможно, но у вас есть своя специфика. Вы менее…

– Менее популярный?

– Нет, менее одиозный, без негативной окраски. Вы не лезете на рожон, не делаете громких заявлений, не мелькаете в ящике, не вляпываетесь в скандалы. И слухов про вас никаких не ходит.

– Слухи – дело наживное. Скоро заговорят, что я импотент.

– Не бойтесь, я вас поставлю на ноги.

– Так не меня надо ставить…

– И его тоже поставим.

После интенсивного курса лечения острый воспалительный процесс прекратился, хроническое заболевание перешло в стадию ремиссии, но до нормальной сексуальной формы мне было еще очень и очень далеко. Кроме того, не прекращалась простуда – насморк сменял кашель, кашель сменял насморк. Лечащий врач сказал, что это связано с постоянным переутомлением и адаптацией моего организма к московскому климату. Странно, ведь в Прикамье климат гораздо хуже, чем в Москве – холоднее, ветренее, нестабильнее, солнца меньше, а осадков гораздо больше. Когда я осел в Москве после 35 лет жизни на Урале, то понял, что российская столица, по сути, южный город. А еще врач предположил, что мои проблемы могут быть связаны с преждевременно наступившим мужским климаксом. Правда, вскоре ворчливый андролог с негодованием отверг эту версию, но, как говорится, «зарубка на сердце» осталась.

Когда простуда немного отпустила, я стал регулярно посещать бассейн в шикарном спортивном центре правительства, организованном несколько лет назад по инициативе и при непосредственном участии Бубенца. Водные процедуры ощутимо подняли мой тонус, так что я не раз вспомнил добрым словом бывшего первого вице-премьера, которого раньше воспринимал сугубо отрицательно.

Первая бессонница

После очередной неудачи в постели я не смог заснуть. Отсутствие сна стало для меня очередным неприятным сюрпризом – никогда раньше бессонница меня не мучила. Что-что, а спать я всегда был горазд.

Я растолкал безмятежно посапывающую Элю:

– У нас снотворное есть?

– Зачем?

– Мне нужно. Не спится старому ковбою.

– Нету у нас этой гадости. Открой окошко, в комнате станет посвежее, и ты заснешь.

– Хорошо. Спи.

Я встал с кровати, перешел в гостиную и лег на диван, укрывшись пледом. Взял газету, зажег торшер, отложил газету, выключил торшер. Читать не хотелось. Пойти что ли на кухню, подхарчиться? Нет, есть не хотелось. И пить не хотелось. Ничего не хотелось.

В голову полезли дурные мысли. Зачем я променял прикамский диван на московский? Прикамск – родина, источник силы и душевного комфорта, а Москва – чужбина, враждебная и отталкивающая среда. Допустим, это эмоции, но и рациональный анализ неутешителен. В Прикамске на протяжении последних лет я был первым человеком, по любым рейтингам, и формальным, и неформальным. А в Москве какой по счету – двадцатый, тридцатый, пятидесятый, сотый? Но дело даже не в табели о рангах. В Прикамске моя работа приносила быстрый и ощутимый эффект. Да, были ошибки, куча ошибок, но итоговое сальдо все равно положительное – по большинству базовых параметров, а главное, по уровню и качеству жизни населения, моя область одна из лучших в стране. А здесь? Вроде бы, и ошибок особых нет, не говоря уже о крупных провалах, но ведь и ощутимых результатов – тоже. Что я могу предъявить беспристрастным судьям, по гамбургскому счету? Что я сделал для страны, для семьи, для себя? Заработал бессонницу, тахикардию и хронический простатит?

Водки дома не оказалось, и вообще не было ни капли спиртного. Дожили! Ну и как же прикажете заснуть без антидепрессантов и седативов?

Я пролежал на диване с полузакрытыми глазами до пяти часов утра, а потом вызвал машину и поехал на работу.

Нейтральная территория

Очередное заседание Экономического комитета СНГ было решено проводить в Киеве. Я ждал этого события с нетерпением – туда должна приехать Галя, и, как мы и договаривались, на нейтральной территории мы, наконец-то, сможем крепко обняться, поцеловаться и…

Для воплощения этой задумки я договорился с украинским премьером, что все участники встречи будут поселены в одной гостинице, где пройдут и пленарное заседание, и работа по группам, и банкет, и двусторонние переговоры. Сказано-сделано. Начав утром с пленарки, я без перерыва провел несколько коротких совещаний по конкретным вопросам, выступил на пресс-конференции, а потом в калейдоскопическом режиме встретился один на один со своими визави из стран СНГ. Интенсивность диалога объяснялась тем, что я получил прямое поручение российского президента считать развитие экономических связей и наращивание товарооборота со странами Содружества приоритетной задачей. Полтора месяца назад, на кишиневском саммите глав СНГ Борис Николаевич получил от своих коллег изряднейшую дозу критики, в основном, по вопросам торгово-экономического сотрудничества, после чего адекватно передал этот «бодрящий импульс» мне.

Президентское задание я отрабатывал на совесть, и переговорный марафон завершился очень поздно. Когда я, приняв душ и переодевшись, направился к Гале, было уже три часа ночи.

Выйдя из своего номера, я натолкнулся на Гапликова.

– Ян, ты чего здесь делаешь?

– Как всегда – обеспечиваю вашу безопасность.

– Иди спать, все в порядке, СБУ стоит на стреме.

– Я пойду спать, когда вы пойдете.

– Я хочу прогуляться.

– Я сопровожу.

– Не надо.

– И вам не надо бы, Михаил Георгиевич.

– Что не надо?

– Не идите туда.

– Ты о чем?

– Давайте зайдем в ваш номер, и я вам все объясню.

– Поздновато сейчас для объяснений.

– Пожалуйста, я вас прошу.

Мы зашли в номер. Гапликов врубил телевизор на полную громкость.

– Михаил Георгиевич, я не хочу вмешиваться в вашу личную жизнь, но обязан предупредить: эта гостиница – наихудшее место для личной жизни.

– Почему?

– Во-первых, здесь все и вся под контролем. Во-вторых, СБУ часто использует компромат в коммерческих целях, проще говоря, торгует им направо и налево. Соответственно, материалы могут оказаться где угодно и интерпретироваться как угодно. В итоге можете пострадать и вы, и…

– И кто?

– Вы знаете, кто.

– А ты знаешь?

– Догадываюсь.

– И какие у тебя основания для догадок?

– Я ездил с вами в Молдавию, видел, как вас встречали в аэропорту, как провожали, ну и так далее. Вы не очень хорошо умеете скрывать свои чувства.

– Кто-нибудь еще знает?

– Думаю, нет.

– Уже легче. Так чего ты опасаешься?

– Пленки, которую СБУ может продать коллегам и в России, и в Молдавии, и в Румынии, и в Западной Европе, а может и всем им одновременно. Ну, с нашими ребятами и с молдаванами мы, если что, сможем договориться, с румынами сложнее, а вот с европейцами – голый номер.

– Это все?

– Нет. Еще я сильно опасаюсь, что за уважаемой Галиной Мироновной тянется какой-нибудь шлейф.

– Какой?

– Любой. Поэтому не мешало бы проверить ее связи.

– Зачем?

– Можно откровенно?

– Валяй.

– Я однажды прочитал где-то интересную фразу: «Если вы занимаетесь сексом без презерватива, вы тем самым как бы занимаетесь сексом со всеми партнерами вашего партнера». Так вот, когда вы входите в тесный контакт с человеком, все его связи автоматически становятся вашими. Это – испытанный способ компрометации, классическая подстава.

– Галина Мироновна не может быть подставой.

– Согласен. А ее муж? А кто-нибудь из ее родственников, друзей, приятелей, сотрудников? Это огромный риск, Михаил Георгиевич, это может стать историей покруче «дела писателей» и всех «земцовских» проституток, вместе взятых! Овчинка стоит выделки?

– Не знаю. Ты не преувеличиваешь?

– Нет. Я просчитываю риски. У вас очень серьезный политический статус, и вместе с тем, вы очень уязвимы. Знаете, иногда то, что позволено быку, не позволено Юпитеру.

– Хорошо. Иди спать, Ян. Я никуда не пойду.

– И это правильно!

– Не надо оваций. И вот еще что. Я хочу взглянуть на резюме госпожи Коштяну. Можешь подготовить?

– Попробуем. Мир не без добрых людей. Это все?

– Да.

– Ну, тогда спокойной вам ночи, Михаил Георгиевич!

Я выключил орущий телик, и, не раздеваясь, лег на кровать. Голова гудела. Идти к Гале нельзя. Страшилки Гапликова – полбеды. Беда в том, что я в таком состоянии ничего не могу в постели. Если я не послушаюсь своего верного майора, то на пленке будет запечатлен не только Полещук-ходок, но и Полещук-импотент.

Колпак

Я позвонил Гале.

– Не спишь?

– Сплю, но в любой момент готова проснуться. Ты где? Скоро уже светать начнет.

– Галочка, я дико устал, просто разваливаюсь на части. Давай отложим на две недели, до Минска? Ты же приедешь туда? Заодно и с новым годом поздравимся.

– Что-то случилось?

– Да. Я полутруп. Уже несколько месяцев я просто подыхаю на работе, а тут еще этот сегодняшний марафон… Последняя встреча у меня закончилась пять минут назад.

– Надеюсь, не с местной проституткой?

– Галя!

– Извини, Миша. Я все понимаю. Я тоже чувствую себя не лучшим образом – ты, паразит, сегодня всех загонял! Я согласна, давай перенесем рандеву. Я обязательно приеду в Минск. До встречи!

– До встречи.

Через несколько дней Гапликов принес мне выжимку из Галиного досье. С точки зрения государственной безопасности ничего особенного. Кроме того, что ее новый муж, известный ученый-политолог Эмиль Коштяну имеет двойное гражданство (молдавское и румынское), защитил докторскую диссертацию по скользкой теме «Проблемы ускоренной интеграции Молдавии в европейские и трансатлантические структуры (ОБСЕ, ЕБРР, Совет Европы, Евросоюз, НАТО)», а во время стажировки в Бухаресте засветился в телевизионном ток-шоу с участием директора Службы информации Румынии (это главная тамошняя спецслужба) Вирджилом Мэгуряну.

В части описания морального облика героини документ был намного содержательнее. В справке значилось, что, начиная с 1976 года, когда Галя как фигурантка громкого скандала в ЦК компартии Молдавии попала под колпак местных гэбешников (она когда-то сама рассказывала мне об этом), гражданка Коштяну (по первому браку – Чекан, в девичестве – Могилевская) «предположительно имела интимный контакт» с девятнадцатью мужчинами (не считая законных мужей) в возрасте от 20 до 68 лет. Был в этом обширном списке и я, с указанием возраста – 31 год, должности – глава администрации Прикамской области, и «периода интенсивных связей» – с ноября 1992 по декабрь 1994 года. С некоторым облегчением я удостоверился в том, что в тот период я был единственным Галиным любовником. Более того, целых два года после меня у Гали никого не было. Очевидно, это связано с беременностью и рождением ребенка. И, видимо, действительно этот ребенок мой. Интересная бумажка. Как говорится, дела идут, а контора пишет.

Жена или любовница

Чернавин решил «дать детишкам конфетку» – отметить новый год на широкую ногу, ночным банкетом в элитном подмосковном пансионате «Бор». Явились мы туда с женами и детьми (Эля несколько дней сильно нервничала, не зная, что ей надеть на фешенебельный «бал в Реввоенсовете»). В итоге все получилось очень даже хорошо, и Эля в длинном черном платье и на высоченных каблуках не только возвышалась над толпой, но и объективно смотрелась лучше всех. Правда, сначала она несколько зажалась, но потом расслабилась и начала вести себя непринужденно. Я пережил ту же метаморфозу – на первых порах ограничивал себя в алкоголе, но, следуя общему тренду, принял дозу, необходимую и достаточную для полной релаксации – 0,75 литра.

Когда после боя курантов начались танцы, ко мне подошел уже крепко поддавший Чернавин и, указав на Элю, спросил:

– Это у тебя кто – жена или любовница?

– Естественно, любовница. Таких жен в природе не бывает.

– Не ври начальству даже спьяну! То, что ты на красивой женился, одобряю, но зачем такую каланчу выбрал? Вот, например, я бы с удовольствием с ней потанцевал, но это же будет карикатура – я ей ровно по шею!

– Вот именно из этих соображений и выбрал – чтобы добры молодцы вроде вас не отбили.

– Давай выпьем за твою прекрасную половину.

Чернавин ушел танцевать с более компактными дамами, а Элю приглашали на танец попеременно я, Земцов и Мамаев как наиболее рослые члены кабинета. Чубарь, тоже не обиженный ростом, танцевал исключительно со своей женой, и вообще вел себя непривычно тихо. Было заметно, что праздники отнюдь не его стихия.

Веселье продолжалось до пяти часов утра. Потом все разбрелись (расползлись) по койкам, забронированным тут же, в пансионате, а к полудню самые закоренелые трудоголики вроде Чубаря и меня, были уже на своих рабочих местах в Белом доме. С 1 января был введен в обращение новый деноминированный рубль, подорожавший в тысячу раз (решение об этом было принято еще в августе). И хотя особых потрясений не ожидалось (старые банкноты будут годны еще целый год), я на всякий случай промониторил ситуацию в регионах. К вечеру дежурные службы МВД, МЧС, Нацбанка и Министерства по федеративной политике доложили, что в стране все спокойно, и я с легким сердцем уехал домой отмечать первый юбилей (пятилетие) младшего сына.

1998

Плохие новости

Утром первого рабочего дня нового года мне на стол легло подписанное 31 декабря, и пока еще не опубликованное новое распределение обязанностей между вице-премьерами. Документ явно готовился кулуарно, в обстановке строгой секретности – ни я, ни мои коллеги о нем ничего не слышали. Согласно новой структуре такие суперминистерства как Минфин и Минэнерго подчинялись напрямую премьеру. Кроме того, Чернавин взял под личный контроль развитие банковского сектора, бюджетную и денежно-кредитную политику. Чубарь, которого таким образом лишили огромной части полномочий, получил и еще один чувствительный удар – кураторство над СМИ отошло от него к далекому от политики «инфраструктурному» вице-премьеру Бугаеву. Правда, под контроль Чубаря перешли налоговая система и таможня (ранее – сфера ответственности Кулакова), но с учетом наших постоянных налоговых недоборов это подарок сомнительный. Кроме того, получается, что теперь зарабатывать деньги будет Чубарь, а делить – Чернавин. Одновременно вступил в силу федеральный конституционный закон о правительстве, установивший, что отставка премьера влечет за собой отставку правительства в целом. Таким образом опытнейший аппаратчик Чернавин еще больше укрепил свои, и без того глубоко эшелонированные, тылы.

Дальше мелкие и средние неприятности пошли косяком. Министр обороны Самойлов объявил о том, что задолженность по зарплате военнослужащим выплачена не в полном объеме. Разобравшись в этой скандальной ситуации, я выяснил, что виноват не Минфин, а военные финансисты, вовремя не представившие необходимые расчеты, а потом еще и попытавшиеся скрыть свою недоработку. Я позвонил министру обороны и долго и громко материл его подчиненных. Самойлова – рафинированного военного интеллигента, бывшего главкома стратегических ракетных войск – мои крики обидели, в связи с чем он пообещал пожаловаться на меня президенту. Я вконец разозлился, проорал: «В нашей части стукачей даже в черпаки не принимали!», и в сердцах бросил трубку. Успокоившись, я попросил Ирину отныне лично перепроверять все расчеты Минобороны по зарплатным и социальным перечислениям, при необходимости запрашивая информацию напрямую из главкоматов, военных округов и частей центрального подчинения.

Буквально на следующий день выяснилось, что материть нужно не только военных, но и гражданских – оказалось, что долги по заработной плате бюджетникам до сих пор не погашены в целом ряде регионов, в том числе таких крупных как Волгоградская и Свердловская области и Приморский край. Стало понятно, что в бюджетном процессе произошел серьезный системный сбой, искажающий финансовую информацию, поступающую из регионов страны. Следствие этого – просчеты в управлении и «потеря лица» всех тех, кто отвечает за бюджет.

Долго ждать расплаты не пришлось: вскоре президент сделал публичный выговор руководителям правительства за невыполнение важнейшей политической задачи – полного погашения к 1 января задолженности по зарплате бюджетников. Часть вины Ельцин справедливо возложил на региональных руководителей (соответственно, сделал необходимые выводы и я). Следующим шагом президента стал обнародованный им план работы правительства на 1998 год, состоящий из двенадцати пунктов, с указанием фамилий должностных лиц, ответственных за исполнение каждого пункта. При этом Ельцин призвал правительство жить по средствам и воздерживаться от новых иностранных и внутренних займов в течение первого квартала текущего года. Призыв в целом правильный, но как его воплотить? Похоже, без постоянного кредитного допинга нам сейчас не прожить. Нарастающий пессимизм усилило Министерство экономики, пересмотревшее свой прогноз экономического роста на 1998 год в сторону резкого, почти двукратного уменьшения.

В конце января произошел «бунт на корабле» – совет директоров «Росэнерго» попытался сместить с поста руководителя монополии Поленова, ставленника Земцова. Это было прямым следствием ослабления позиций «младореформаторов». Чернавин, совсем недавно лишивший Земцова важнейших рычагов влияния на энергетику, тонко чувствовал политический баланс, и бузотеров не поддержал. В итоге правительство – собственник контрольного пакета акций «Росэнерго» – оставило Поленова на его посту (правда, после этого лучше работать он все равно не стал).

А вот на ТВ-1, вотчине Вербицкого, очередное собрание акционеров прошло без сюрпризов: в переизбранном совете директоров телевещательной компании с принадлежащим государству контрольным пакетом большинство вновь составили прихлебатели олигарха, объявившего правительству «холодную войну». С точки зрения элементарной логики – нонсенс, с точки зрения суровой российской действительности – норма.

Человек тефлоновый

В начале февраля по Белому дому прошел тревожный слух – Чубарь отправил президенту заявление об отставке. Зная, что Чубарь засиживается допоздна, около полуночи я зашел к нему «на огонек». Чубарь выглядел уставшим и угрюмым. Встретил он меня недружелюбно:

– Чего пришел? Я тебя не звал.

– Алексей Богданович, есть такая знаменитая фраза Сент-Экзюпери: «Мы в ответе за тех, кого приручили». Меня в правительство пригласили вы. Соответственно, если вы уйдете, уйду и я. Поэтому в дальнейшем прошу информировать меня о ваших наиболее судьбоносных поступках.

– Ты ко мне не привязывайся. Никто твоей крови не жаждет, поэтому не надо без острой необходимости идти на Голгофу. Когда выгонят, тогда и выгонят, не позже, но и не раньше.

– Тогда почему вы уходите сами?

– Я не ухожу. Слышал, что сказал президент – Чубарь и Земцов останутся в правительстве до 2000 года.

– Хорошо. Переформулирую вопрос – почему вы хотите уйти?

– Я не хочу. Ситуация вынуждает.

– Ситуация вынуждает вас работать до победного конца.

– Чьего конца? Мои возможности подорваны, мои полномочия и управленческие возможности снизились до критически малых величин.

– Если вы про новое распределение обязанностей, то ведь всю эту ахинею можно отменить, либо скорректировать. Это ведь не закон, и даже не указ президента.

– Да, отыграть назад можно, но дело не в этом. Почему я всегда рубился наотмашь, и, как правило, побеждал? Потому что за мной всегда была моральная правота. А в чем она выражалась? В том, что я всегда боролся не за себя, а за идею. Да, я, как известно, «продал Россию», но лично себе не взял ни копейки. Как ездил при советской власти на «пятерке», так и езжу до сих пор. И об этом знают все, включая моих оппонентов, обвинявших меня во всех смертных грехах, но только не в коррупции! А теперь я замаран. Ты знаешь, что по «книжному скандалу» возбуждено уголовное дело?

– Знаю.

– Криминала там никакого нет, но сути дела это не меняет. Моим главным ресурсом всегда, и особенно в последние годы, было доверие президента. Теперь оно подорвано. По сути, я теперь безответная мишень для дротиков Вербицкого и прочей сволочи. Они хотят свалить меня, и поэтому валят все правительство. Таким образом, если я уйду, вам будет гораздо проще работать и добиваться необходимых результатов. Эффект налицо. Я ответил на твой вопрос?

– Да, но есть одна маленькая загвоздочка – вас некем заменить.

– Ерунда полная. Не надо меня мифологизировать. Все будет нормально – базовые реформы уже необратимы, Земцов остается на своем месте, а меня могут заменить и Буйнов, и Беренсон, и Липсиц. Есть и другие варианты. Гайдука, скорее всего, не удастся уговорить в очередной раз броситься на амбразуру, а вот, скажем, Фролова вполне возможно вызвать со скамейки запасных, он там уже засиделся. Да и тебя можно назначить, в конце концов.

– Я не смогу – языков не знаю. Кроме того, не имею морального права – год назад я сменил свой «жигуль» – он, кстати, однолетка с вашим, и тоже реэкспортный – на Nissan-Primera.

– Не глумись над старшими. Кроме того, я тебе пока ничего не предлагаю. Просто скоро может получиться так, что мы все окажемся в глубоком дерьме, а ты как человек тефлоновый, глядишь, и останешься чистеньким. Стало быть, указующий перст ткнет в твою сторону, и будешь ты, Миша, большим начальником.

– Я не понял – это комплимент или упрек?

– Комплимент. Умение работать без скандалов, делать дело, не идя на гнилые компромиссы, но и не наживая смертельных врагов – это очевидное достоинство.

– Спасибо. Последний вопрос – так вы уходите, или нет?

– Пока нет.

– И насколько хватит этого «пока»?

– Не знаю. До весны доживем, а там видно будет.

Назавтра президент создал комиссию по контролю исполнения федерального бюджета во главе с Чубарем. Вскоре Госдума приняла в третьем чтении бюджет на текущий год. Это были добрые знаки, но не обошлось и без холодка. В середине февраля президент выступил с ежегодным посланием, в котором сказал: «…Говорю о необходимости реального бюджета, ликвидации неплатежей, о промышленной политике и экономии государственных средств. Больше уже повторять не буду. Если правительство не в состоянии решать эти стратегические задачи, у нас будет уже другое правительство».

Белая могила

Очередное заседание российско-казахстанской межправкомиссии было предложено провести в Акмоле – новой столице суверенного Казахстана. Я согласился – мне было интересно посмотреть, как обстоят дела в городе, менее чем за сорок лет сменившем три названия (Акмолинск-Целиноград-Акмола).

Дела были плохи – стоял собачий холод минус 35 градусов, усиленный беспощадным степным ветром. Однажды с подобным суровым сочетанием я уже сталкивался – это было несколько лет назад, зимой, когда я ехал на машине из Челябинска в Магнитогорск на региональное совещание. Ничто не предвещало проблем, как вдруг в районе Фер-Шампенуаза «из ничего» образовался мощнейший буран, и дикий ветер начал сталкивать бедную «Волгу» с дороги, одновременно обрушивая на нее снежные сугробы. При этом с наветренной стороны на корпусе автомобиля образовалась ледяная корка, и водитель Коля всерьез забеспокоился, как бы не обмерз карбюратор (а дело шло именно к этому – движок уже подкашливал). Но буран так же внезапно, как и начался, прекратился, Коля прочистил карбюратор, мы доехали без приключений, и с тех пор я имею некоторое представление о коварстве степного климата.

Итак, я приехал в Акмолу – столицу, не похожую на столицу. Мне объяснили, что Акмола – это полюс холода Казахстана, а название города с казахского языка переводится как «белая могила». Я сразу живо представил себе путника, замерзшего в степи и занесенного снегом. А еще по большому секрету мне сообщили, что министры живут здесь в наскоро приспособленных общежитиях, и большинство из членов казахского правительства уже переболели серьезными простудными заболеваниями – после теплой предгорной Алма-Аты акклиматизация здесь происходит очень нелегко.

Так зачем нужно было переносить сюда столицу? Казахстанский премьер Болотбаев, принявший меня в скромном кабинете (здесь раньше сидел аким Акмолинской области), ответил неуверенно: «Это сверхзадача президента, стратегическое многоплановое решение, одна из целей которого – социально и экономически подтянуть север страны».

Немного поговорив о плохой погоде, мы перешли к делам насущным. Дел было немного, но каждое из них тянуло на многие миллиарды долларов. Массовая миграция русскоязычного населения (по некоторым данным, за последние семь лет отсюда в Россию переехало три миллиона человек); раздел Каспия и его углеводородных и биологических ресурсов, определение морской границы; уточнение, демаркация и делимитация сухопутной границы; участие российских компаний в крупных нефтегазовых проектах в Казахстане.

Пообщались продуктивно, приняли совместный протокол. Нам обоим было понятно, что пока Казахстан экономически не догонит Россию, русскоязычное население все равно будет уезжать, но, тем не менее, заниматься этим вопросом необходимо. К пограничным вопросам мы привлекли экспертов обоих МИДов. Работы им хватит еще минимум лет на пять: сухопутная граница между нашими странами – самая протяженная в мире – тянется на 7,5 тысяч километров. По Каспию мы сделали нашим президентам хороший подарок – к их апрельской встрече подготовили проект базового соглашения о разделе северной части моря по принципу: «дно делим, вода общая».

А вот к полюбовному консенсусу по нефтегазу мы придти не смогли. Сначала Болотбаев вообще отказался обсуждать этот вопрос, сославшись на только что принятое решение о временной приостановке приватизации в нефтегазовом секторе республики (не исключено, что его подготовили специально к моему приезду). Я настаивал, и Болотбаеву пришлось ответить:

– Михаил, у вас уже есть 15 процентов в Карамунае и маленькая долька в Жолдызе, а это крупнейшие проекты в стране. Хотите увеличивать размер долей – договаривайтесь с другими инвесторами, а мы вас поддержим.

– Хорошо, а Кошколдан?

– Поезд ушел, консорциум сформирован. К тому же, это высокорисковый проект, пока там ничего интересного не нашли. И вообще, чего это вы так хлопочете за своих олигархов – вы же вроде бы с ними на ножах?

– Других олигархов у нас нет, а интересы России за рубежом отстаивать нужно. Тут с самим чертом скооперируешься.

– Вот и не надо было Союз разваливать, а потом отмахиваться от нас руками и ногами! Где вы были в 92-м и 93-м годах, когда американцы пришли сюда с такими деньгами, от которых ни одно правительство в мире не смогло бы отказаться?

– Тогда у нас денег не было, да и сейчас тоже не густо. Тем не менее, нам нужно укреплять свое присутствие в Казахстане.

– Нет пива – нет песен. Не грусти, Михаил, мы к этому вопросу еще вернемся, и не раз. Земля казахстанская богата и обильна, работы здесь всем хватит. Кстати, заодно продаю идею о том, как найти противовес вашим оборзевшим олигархам.

– И как же?

– Активнее привлекать иностранцев. Конечно, для коммунистов они как красная тряпка, «старая гвардия» тут же начинает орать: «Сволочи, иноземцам Родину продаете! За что боролись?!», и тому подобный старческий бред, но на самом деле, от серьезных иностранцев нет никакого вреда, кроме пользы – ребята из-за бугра законопослушны, действуют строго по установленным правилам, создают здоровую конкуренцию и не лезут в политику и аппаратные игры. Поэтому мы сейчас готовим документы по созданию нового органа – Совета иностранных инвесторов при президенте Казахстана. Будем приглашать самых крутых бизнесменов со всего мира на личное рандеву с президентом. Уверен, система заработает, так что настоятельно рекомендую.

Критический возраст

В день моего приезда президента Казахстана в Акмоле не было – по старой памяти он продолжал большую часть своего времени проводить в Алма-Ате. В качестве «посланца доброй воли» президент прислал своего доверенного человека – пресс-секретаря Малика Сапаева, симпатичного парня, очень похожего на своего босса в молодости, что служило постоянной темой для шуток и разного рода лихих предположений.

Малик был личностью легендарной – именно он 21 декабря 1991 года первым публично, в присутствии представителей ведущих мировых СМИ, произнес сакраментальную фразу: «Советского Союза больше нет!». Но сегодня мы, в основном, говорили не об этом, а, как ни странно, об одолевавших меня болячках (тем более, что на пронизывающем акмолинском ветру меня все-таки просквозило). Малик уточнил мой возраст.

– Тридцать шесть лет мне, Малик. Старый уже.

– Дело ясное. Казахи считают, что каждый двенадцатый год человека – критический. 12, 24, 36, 48, 60, и так далее – это опасный возраст, когда человеческий организм одолевают болезни и прочие напасти.

– И что же делать?

– Зимой – лечиться всеми доступными средствами, а летом ехать на джаляу – место для отдыха, которое есть у каждого уважающего себя чабана. Приезжай сюда летом, и я тебе найду самое лучшее джаляу, в горах. Поживешь там пару-тройку недель на свежем воздухе, поспишь на войлочной кошме в юрте, попьешь кумыс, поешь баранину и конину, и забудешь обо всех своих бедах!

Баба ягодка опять

В очередную командировку в Молдавию я поехал частным образом: Галя пригласила на свой «промежуточный» юбилей – 45 лет. Сначала я колебался, но Галина заявила мне по телефону: «Если не приедешь, Молдавия объявит России войну», и сомнения были отброшены.

Юбилейный банкет проходил в лучшем ресторане города. Интерьеры, сервировка, обслуживание и качество еды и питья были не хуже, чем на правительственной новогодней вечеринке в «Бору». Главным украшением праздника была сама Галина – она выглядела просто потрясающе, подтверждая непреходящую истинность известной поговорки. Я сидел близко к юбилярше и мог поклясться, что ни в одном ракурсе ей нельзя было дать больше тридцати.

Супруг Галины мне понравился – приятный интеллигентный малый с седеющей бородкой, хохмач и душа компании. Родственники Галины Мироновны представляли собой пеструю и в этническом, и в социальном плане компанию. Детей на банкете не было, и своего нелегального отпрыска я не увидел.

Учитывая характер мероприятия, я прилагал максимум усилий, чтобы вести себя сдержанно. Получалось плохо, хотя надо сказать, что почти все находившиеся в зале мужчины «облучали» виновницу торжества нескромными взглядами. Когда начались танцы, Галина объявила, что все медляки будут «белыми», и, соответственно, выбирать партнеров она будет сама. Политкорректно начав с мужа, она затем пригласила на танец премьер-министра как своего непосредственного начальника, потом многолетнего коллегу Гуцу, а уже потом меня как наиболее титулованного зарубежного гостя. Во время танца Галина, слегка прижимаясь ко мне своим роскошным бюстом, сказала:

– Мы с тобой танцуем в первый раз.

– Да, верно. Хорошо, что исправили это досадное упущение.

– И, видимо, в последний.

– Почему так пессимистично?

– Ваша гэбуха взяла нас на контроль.

– Откуда ты знаешь?

– Местные чекисты сказали – они для московских коллег готовили про меня справку.

– А почему ты считаешь, что это как-то связано с нашими отношениями?

– Интуиция. К тому же, с другими россиянами, помимо тебя, я не общаюсь.

– А может быть, тебя просто взяли на учет как члена правительства дружественной страны, члена межправкомиссии?

– Нет, не думаю.

– И все равно не вижу причин для скепсиса. Подумаешь, справка – «родилась, крестилась»…

– Да нет, эта справочка посерьезнее – материала хватит для того, чтобы скомпрометировать нас обоих.

– Боже мой, что же ты такого натворила?

– Ничего особенного.

– Расскажи хотя бы в общих чертах.

– Не хочу, мне это противно. Кроме того, я думаю, что ты уже ознакомился с содержанием этой справки. Поэтому наши встречи в Киеве и Минске не состоялись.

– Там просто времени не хватило, и сил.

– Может быть, но сути дела это не меняет.

– Значит, все?

– На этом этапе – да. Когда слетим с социальной лестницы и станем никому не интересны, тогда можно будет повстречаться. Но будем ли мы тогда интересны друг другу – постаревшие, ослабевшие, потрепанные жизнью?

– Тебе жаль?

– Ужасно. А тебе?

– И да, и нет. С одной стороны, все то, что происходит, вполне естественно. С другой стороны, тебя невозможно не хотеть. Кроме того, нас ведь связывает еще кое-что. Вернее, кое-кто.

– Не надо о ребенке. Я уже жалею, что рассказала тебе о нем.

– Правильно сделала, что рассказала.

– Нет, неправильно. Вообще, у нас все произошло неправильно – как-то глупо, хаотично, на эмоциях. Я сдуру позволила себе влюбиться, а теперь вот расхлебываю…

– Зато есть о чем вспомнить.

– Да, и о чем в гэбешной справке написать.

Музыка стихла, танец закончился. Я церемонно поцеловал Галине руку, Галя «по-пионерски» чмокнула меня в щеку. Классического прощания не получилось. Может, это и к лучшему.

Кодекс российского еврея

Длительные усилия переговорщиков дали результат – ветви российской власти достигли редкого в последнее время консенсуса. Президент настоятельно попросил парламент принять новый Налоговый кодекс, и в ответ Дума одобрила бюджет в четвертом и последнем чтении, сохранив в документе важнейшую для нас норму о том, что при нехватке доходов правительство может пропорционально сокращать расходы, а заодно еще и проголосовала за ратификацию Европейской конвенции прав человека. Это был явный и большой успех.

Вскоре состоялся анонсированный еще три месяца назад и неоднократно переносившийся отчет правительства. По формату это было расширенное заседание правительства с участием президента. Стараниями Чернавина и Чубаря обличительный пафос мероприятия был сведен к минимуму, но выволочку получили почти все – в основном, в виде устных и протокольных замечаний и выговоров. При этом, как ни странно, я удостоился похвалы – за активное участие в подготовке договора об экономическом сотрудничестве с Украиной сроком на десять лет. Три министра – образования, транспорта и атомной энергии – были уволены «в связи с переходом на другую работу», а на их место назначены малоизвестные персоны из кадровой колоды Вербицкого. Очередной пинок по правительству не прошел незамеченным – вновь начали циркулировать слухи о том, что отставка Чубаря предрешена и состоится в самое ближайшее время.

Пассивно терпеть всю эту свистопляску мне надоело, и я отважился на авантюрный шаг – решил поговорить с Вербицким напрямую. Для этого, презрев церемониал и протокол, я приехал в его роскошный офис на Новокузнецкой улице. Олигарх встретил меня радушно, пригласил на совместный обед. Мы выпили за встречу и личное знакомство, закусили, и я перешел к делу:

– Абрам Борисович, вы уважаемый человек из уважаемой раввинской семьи, но, на мой взгляд, вы ведете себя опрометчиво. Вы подрываете устои страны, в которой живете. Очевидно, что вам тесно в роли серого кардинала, «умного еврея при государе», поэтому вы постоянно пытаетесь подменить президента, и, действуя через референтных лиц, навязываете ему свою волю, свои подходы, свои кадровые решения. Мне кажется, что это не мудро и как-то не по-еврейски.

– Вы избыточно педалируете еврейскую тему.

– Мне можно – я по маме еврей. Кстати, ваши действия, помимо прочего, еще и подогревают в обществе антисемитские настроения.

– Михаил Георгиевич, у меня совершенно нет времени на прослушивание лекций о кодексе поведения российского еврея.

– Хорошо, я буду краток. Ваша борьба против Чубаря деструктивна, как и любая личная вендетта. Кроме того, эта борьба бьет и по вашим коренным интересам. Чубарь – главный на сегодня персонифицированный залог необратимости рыночных реформ, недопущения национализации и реприватизации собственности. И одновременно залог того, что отныне важнейшие государственные активы будут продаваться за деньги, и дорого. Я знаю, дорого платить вы не привыкли, и от старых привычек избавляться очень трудно, но это необходимо. Любое либеральное правительство рано или поздно придет к необходимости «отжимать» у монополий и олигархов деньги в государственный бюджет. Ну, а коммунистическое правительство просто отберет собственность и посадит ее владельцев в тюрьму, либо вышлет из страны, а то и расстреляет. Просто отменит мораторий на смертную казнь и поставит нескольких одиозных личностей к стенке под бурные и продолжительные аплодисменты сограждан. Вы этого хотите?

– Молодой человек, позвольте вам кое-что напомнить. Ровно два года назад я взял Чубаря на работу и дал ему много денег, чтобы он как грамотный штабист и администратор обеспечил победу Ельцина на президентских выборах, а заодно загнал Васюганова под лавку. Это к вопросу о приходе или неприходе коммунистов к власти. Идем дальше. Чубарь как наемный менеджер с работой справился, за что получил в награду хороший пост главы администрации президента. Когда Борис Николаевич болел, Чубарь сначала самозвано взял на себя обязанности регента, затем сформировал удобное для себя правительство, которое фактически возглавил, а потом стал переписывать устоявшиеся правила игры, злоупотребляя выражениями типа: «Я так решил, и так и будет». Поэтому я просто поправляю зарвавшегося чиновника, не более того.

– Позвольте и мне кое-что вам напомнить, Абрам Борисович. В далеком 1990 году Чубарь возглавлял лучшую (а, возможно, и единственную) в Советском Союзе школу экономистов-рыночников, из которой люди пачками шли в законодательную и исполнительную власть. В этом же году он и сам стал одним из руководителей питерской мэрии. А вы в это же самое время были научным сотрудником средней руки, имеющим за душой уголовное дело о контрабанде дагестанских ковров, и создавшим от бедности крошечный «многопрофильный» кооператив. Чубарь со товарищи расчистили вам и вам подобным площадку, вы в кратчайшее время заработали сотни миллионы долларов, которые у вас не отнимают и не планируют отнять. Где благодарность? Где элементарная логика?

– Причем здесь логика?

– Притом. Генералы ведут армии в бой, получают ранения, гибнут на войне от пуль, или после войны от инфарктов, а квартирмейстеры, маркитанты, мародеры и воришки из трофейных команд, выходящие на промысел, когда прекращается стрельба, зарабатывают. Это нормально, это диалектика жизни. Но чтобы маркитанты и мародеры командовали армиями – такого не бывает. И у нас тоже такого не будет. Странно, что вы этого не понимаете.

– Странно другое – вы, вроде бы опытный человек, не понимаете очевидных реалий российского бизнеса и российской политики. Честно говоря, я был о вас лучшего мнения. Впрочем, нет худа без добра. Несмотря на то, что вы наговорили мне кучу гадостей, прицельно мочить я вас не буду, поскольку вы не опасны, ибо крайне наивны и в силу этого бесперспективны. А вот Чубаря я однозначно дожму – помяните мое слово. Идите с богом и продолжайте предаваться вашим мечтам, грезам и фантазиям.

При живом муже

Аккурат 8 марта лучшие люди Минфина и других правительственных структур гуляли на свадьбе Ирины и Хвостенко. Я номинировался на тамаду, но бдительный Хвостенко отверг мою кандидатуру в пользу Шебалина. Генерал с его статью, зычным голосом и знанием застольного этикета справлялся с ролью отменно. Особенно хорошо ему удавалось раззадоривать гостей и новобрачных призывами «Горько!» и «Гип-гип-ура, два коротких, третий протяжный!». Свадьба получилась что надо – молодожены выглядели шикарно, угощение было обильным и вкусным, а засидевшиеся в мрачных кельях бастиона на Ильинке минфиновские клерки не на шутку раздухарились и в тостах, и в песнях, и в танцах.

Я был без Эли (она накануне приболела), и поэтому, произнеся тост от имени прикамской диаспоры, усиленно налег на водку и быстро дошел до хорошей свадебной кондиции. Почему-то после шестилетнего воздержания мне сильно захотелось курить. Я поборол искушение и вышел на танцпол, благо молодых симпатичных девушек хватало. Отплясав первую часть марлезонского балета, я вернулся за стол, чтобы съесть горячее блюдо. Рядом присела Ирина.

– Приятного аппетита, Миша.

– Спасибо.

– Как впечатления?

– Превосходные!

– Сплавил меня замуж от греха подальше, а теперь радуешься?

– Я тебя никуда не сплавлял, но твоему семейному счастью я искренне рад. Володя Хвостенко – нормальный парень, и очень перспективный. В нем есть этакий карьерный цимес.

– А в тебе?

– Что ты, никакого сравнения! Чутье мне подсказывает, что когда я в глубокой депрессии буду догнивать на свалке истории, Хвостенко все еще будет в обойме. Так что ты умница – сделала отличный выбор!

– Не умница, а дура – люблю тебя, а вышла за него! А знаешь почему?

– Знаю.

– Скажи.

– Скажу. Он тебя любит.

– Правильно. А еще?

– А еще он, в отличие от меня, ради тебя бросил семью.

– Это-то как раз и пугает. Своих детей бросил, значит, может и моих бросить.

– Что значит «моих»?

– А то! Я беременна.

– От Володи, или…?

– Убью тебя, гадкий мальчишка!

– Извини. Поздравляю вдвойне!

– Цыц! Пока никто не знает.

– И даже сам Вова?

– И он.

– Ну, ты и тихушница!

– Сейчас не об этом. Ты так и не ответил на вопрос: почему я вышла за Володю?

– Я ответил.

– Ты не сказал главного. Баба не может и не должна быть одна. Приходить после работы в пустой холодный дом – это не жизнь, а каторга. И еще – я хотела закрепиться здесь, в Москве. И закрепилась. А если бы не роман с Володькой и замужество, я бы уже давно свалила бы отсюда нахрен. И никто, включая тебя, меня бы не удержал. И еще, самое последнее – я хотела тебе доказать, что я – ого-го!

– А я в этом никогда не сомневался.

– Миша, а вот сейчас я хочу сказать без пьяной бравады, по-честному. Если ты захочешь, то мы… можем вспомнить старое.

– Спасибо, это весьма неожиданно и очень благородно с твоей стороны, но при живом муже нельзя.

– А при живой жене?

– Ирина Марковна, не будем в очередной раз дискутировать на эту скользкую тему и портить друг другу настроение. Давай лучше выпьем, залакируем, и ты пойдешь к мужу, который наверняка уже без тебя скучает.

– Я больше пить не буду, мне хватит. Ты прав, мне надо идти к мужу.

Уходя, Ирина больно ущипнула меня за ухо.

Поможем, чем можем

Пришла беда, откуда не ждали. Добрые люди донесли до уха Бориса Николаевича, что в Америке Чернавин и вице-президент США Бор без стеснения, отбросив политес, общались как будущие первые лица России и Штатов. И, хотя Чернавин считался преемником Ельцина, фальстарт неожиданно привел к дисквалификации Владимира Серафимовича.

Утром 23 марта, когда исполнился ровно год моей работы в правительстве, был опубликован указ Ельцина об увольнении Чернавина и временном возложении обязанностей премьера на президента. Соответственно, в отставку отправлялось и все правительство в полном составе.

Это был шок. Работали, работали, по прогнозам первого квартала впервые за весь постсоветский период вышли на существенный рост производства, и вот, на тебе, бабушка, Юрьев день! Кстати, по закону премьер может быть освобожден от должности либо по собственному заявлению, либо в случае невозможности исполнения полномочий. Ни того, ни другого не было – президент просто поставил Чернавина перед фактом. В качестве утешения Владимир Серафимович был награжден орденом «За заслуги перед Отечеством» второй степени.

Отдельным указом были освобождены от занимаемых должностей Чубарь и Кулаков, а мы, остальные члены правительства, оказались в подвешенном состоянии. Ушлые журналисты быстро подсчитали, что за неполные семь лет руководства страной президент отправил в отставку трех премьеров, тридцать вице-премьеров и более ста министров.

Вакуум власти продлился полдня. В это время в Кремле шли бурные многосторонние консультации, в которых я принципиально не участвовал. Список возможных соискателей премьерского кресла был обширен, значилась в нем и моя фамилия. Наибольшие шансы с точки зрения политического веса и хозяйственного опыта, безусловно, имел Пушков, но против него солидарно выступили даже такие вечные антагонисты как Чубарь и Вербицкий. Сработала против мэра Москвы и его репутация самостоятельного, строптивого и неуправляемого политика, откровенно «кладущего» на решения федеральных органов власти. В частности, несколько дней назад Пушков в жесткой форме публично отказался выполнить решение Конституционного суда об отмене института прописки. Кроме того, не было уверенности в том, что Пушков согласится занять пост премьера.

В итоге к обеду созрело решение о назначении исполняющим обязанности премьера министра энергетики Короленко (его кандидатуру предложил Земцов). Смирный, исполнительный и при этом весьма толковый Короленко был полной противоположностью непокорного Пушкова и на его фоне в глазах Ельцина смотрелся особенно выгодно. Тем не менее, выбор президента меня удивил и обескуражил. Ясность и определенность внес Чубарь:

– Миша, ты должен остаться в правительстве и продолжать работать в прежнем режиме, только еще лучше. Это и просьба, и приказ, и рекомендация. Короленко нужно помочь – без опоры на нормальных людей он не справится.

– Алексей Богданович, он не справится в любом случае. Чудес не бывает. Короленко работает в Москве меньше года, в том числе руководителем не самого главного министерства – пять месяцев. В губернии он командовал банком, а потом вполне заурядным НПЗ. У меня в Прикамье тоже есть хороший директор НПЗ – Бахарев его фамилия. Может, продвинем мужика в правительство?

– Михаил Георгиевич, не зарывайся! Да, назначение экстравагантное, можно сказать, импровизационное, но у этого парня есть мощный потенциал, и ты должен помочь ему раскрыться!

– Ну, хорошо, поможем, чем можем.

– Вот иди и помогай.

До конца этого сумасшедшего дня Земцов, Мамаев и я были переназначены «простыми» вице-премьерами (пост первого вице-премьера был упразднен). Еще одним вице-премьером в полном соответствии с моим прогнозом был назначен Хвостенко, перешагнувший тем самым сразу две карьерные ступеньки. Видя спонтанность и непродуманность принимаемых решений, я отчетливо понял, что это начало конца реформистского цикла, и наша страна входит в кризисный период. В связи с этим мне совершенно не хотелось работать в заранее обреченном правительстве под руководством «технического премьера», человека очень молодого (на год моложе меня), малоопытного, малоизвестного и малоавторитетного, но, честно говоря, меня никто и не спрашивал.

На фоне тотального негатива было, пожалуй, лишь одно светлое пятно: Министерство внутренних дел возглавил бывший министр юстиции Петрушин – опытный, умный, влиятельный и либерально настроенный дядька, который только что совершил своего рода революцию в российской пенитенциарной системе, добившись передачи исправительных учреждений от МВД к Минюсту. Вице-премьером Петрушин, в отличие от своего предшественника, не стал. Таким образом, количество вице-премьеров уменьшилось с шести до четырех.

Собравшись поздним вечером в премьерском кабинете, мы распределили сферы ответственности: промышленность, транспорт, естественные монополии, жилищно-коммунальное хозяйство и СМИ будет курировать Земцов, финансово-экономический блок – Хвостенко, социалку – Мамаев, федеративная и национальная политика и отношения в рамках СНГ, как и раньше, остались при мне. При дележе правительственных и межправительственных комиссий мне вдобавок к уже имевшимся щедро отстегнули еще с десяток комиссий. Я понял, что отныне выходных дней у меня не будет.

Прохиндеи, ортодоксы и конъюнктурщики

Домой я добрался только в третьем часу ночи. Как ни странно, Эля не спала.

– Миша, что теперь будет?

– Ничего хорошего, кроме круглосуточной пахоты.

– Тебя оставили в правительстве?

– Да, как и Земцова и Мамаева. А что, информации не было?

– По Земцову была, а по тебе я не слышала. Наверное, пропустила сообщение.

– До утверждения премьера, как и все остальные, буду и.о.

– А премьера утвердят?

– Возможно, не с первого раза, но утвердят. При всей оппозиционности Думы, лишаться своих теплых мест депутаты не захотят.

– Миша, есть еще одна проблема. У Глеба впервые появились тройки за четверть, притом, что среди текущих оценок троек было совсем мало.

– А когда детям выдали дневники?

– Сегодня.

– Все понятно – учителя, как и ты, пропустили сообщение о моем переназначении.

– Но ведь это же безобразие! У ребенка – шок, у меня тоже!

– Поговори с Глебом, объясни ситуацию, успокой. И сама успокойся.

– Может быть, ты позвонишь директору?

– Да не хочу я разговаривать с этим старым прохиндеем! Не бойся, он человек опытный и держит нос по ветру. В последней четверти и по итогам года все должно быть хорошо, как и раньше.

– А зачем нам вообще нужна эта школа?

– При всей своей ортодоксальности и конъюнктурности это одна из лучших школ города. Если ты недовольна школой, по окончании учебного года я готов вернуться к обсуждению этого вопроса. А сейчас, Элечка, давай спать – я просто падаю с ног.

Все при деле

Как и предполагалось, утверждение Короленко проходило мучительно. Президент внес в Госдуму кандидатуру премьера только спустя десять дней после его назначения, а потом сделал примирительный жест в сторону парламентской оппозиции, созвав круглый стол для обсуждения перспектив работы правительства и кандидатур в его состав. Тем не менее, 10 апреля Короленко большинством голосов при тайном голосовании был провален. Через неделю ситуация повторилась, причем, в еще более жестком варианте – Дума провела поименное голосование, в ходе которого количество протестных голосов резко увеличилось. Еще через неделю у депутатов сработал инстинкт самосохранения, и Короленко был утвержден.

На формирование нового правительства ушло две недели. В строю осталась лишь половина прежнего состава кабинета. Несмотря на то, что президент предоставил дополнительные полномочия Короленко, вице-премьерам и ключевым министрам, составившим костяк правительства и вошедшим в его президиум, было ясно, что новое правительство гораздо слабее старого. При этом, как и прежде, не удалось достичь монолитности и командности – народ в правительстве подобрался очень разномастный (в частности, нескольких человек удалось протащить Вербицкому). Сам же Абрам Борисович решением саммита СНГ был назначен исполнительным секретарем этой организации: кандидатура Вербицкого была выдвинута президентом Украины, поддержана почти всеми другими руководителями СНГ и после серьезных сомнений и консультаций утверждена президентом России как председателем совета Содружества независимых государств. В дальнейшем мы стали общаться с Вербицким регулярно, поскольку сферы нашей ответственности в делах СНГ часто соприкасались. Как ни странно, по отношению ко мне Вербицкий вел себя лояльно – возможно, потому что в международной политике и ситуации на постсоветском пространстве разбирался слабо, а я за год в этих вопросах изрядно поднаторел.

Не остались без дела и Чернавин с Чубарем. Экс-премьер, заявив о своем решении баллотироваться на пост президента России в 2000 году, сосредоточился на обязанностях председателя движения «Наша Россия», а Чубарь, сначала делегированный New York Bank в совет директоров «Росэнерго», затем решением правительства был назначен председателем правления этой компании.

Страна с рыночной экономикой

В конце весны стало очевидным, что мировой экономический кризис, усугубленный внутренними обстоятельствами, неизбежно грозит экономике России серьезными потрясениями. Цены на углеводородное сырье, основной экспортный продукт России и источник 80 процентов ее валютной выручки, с середины 1997 года неуклонно падали. Для удержания рубля в валютном коридоре Нацбанку приходилось проводить массированные валютные интервенции (до миллиарда долларов в день), в связи с чем золото-валютные резервы таяли на глазах. Так же заметно уменьшалось доверие потенциальных инвесторов – казалось бы, беспроигрышный аукцион по продаже «Российской нефти» с треском провалился, покупать контрольный пакет крупной нефтяной компании за 2,1 миллиарда долларов (стартовая цена) никто не захотел.

Снова увеличились налоговые недоимки и, соответственно, начались перебои с бюджетным финансированием даже по защищенным статьям бюджета, в том числе, по зарплате. (Шебалин рассказывал мне, как в последнее время распределяют средства в МВД: «Вызывает меня и других замов министр и сообщает, что зарплату нам Минфин перечислил не полностью. Начинаем делить – сначала даем центральному аппарату и Москве, потом Северному Кавказу, потом Орловщине (Сбруева обижать нельзя – все-таки третье лицо в стране), потом родному Прикамью (тут уж я встаю горой), а потом всем остальным, урезая в одинаковой пропорции»).

Прорехи в бюджете, вызванные низкой собираемостью налогов и засильем неденежных форм расчетов, правительство вынуждено закрывать займами на внешнем и внутреннем рынках в виде банковских кредитов, выпуска облигаций (ГКО) и казначейских обязательств. С учетом огромного долга, доставшегося в наследство от СССР (в целом внешний долг России превысил 120 миллиардов долларов), обслуживать займы становилось все труднее. На этом фоне сделанное Евросоюзом признание России страной с рыночной экономикой было не более чем ложкой меда в бочке дегтя.

Временное правительство

К маю определились контуры обновленной экономической программы, в связи с чем правительство и Нацбанк сделали несколько важных заявлений – о курсе на макроэкономическую стабильность, неизменности валютной политики (сиречь пресловутого валютного коридора), недопустимости эмиссионной накачки экономики, провоцирующей всплеск инфляции, об обеспечении прав инвесторов и плане жесткой экономии бюджетных расходов. Вслед за этим правительство начало экономить не на словах, а на деле – остановило выплаты, не предусмотренные федеральным бюджетом, сократило штаты бюджетных организаций (в том числе и собственный аппарат) сразу на четверть миллиона человек. Одновременно для взбадривания стагнирующей экономики были снижены тарифы на железнодорожные перевозки угля, чугуна и нефтепродуктов, а также на трубопроводную прокачку нефти.

Для принятия экстренных мер по наполнению остродефицитного бюджета на должность руководителя Госналогслужбы в ранге министра был призван харизматичный Борис Фролов, который в позднесоветские времена в возрасте тридцати лет возглавлял Минфин РСФСР, а в конце 1992 года заменил Гайдука в роли идеолога и мотора рыночных реформ. Добродушный на вид, очкастый и полный Борис обладал жестким и непреклонным характером, за что получил заслуженное прозвище «Железный Винни-Пух». Новоиспеченный министр сразу же круто взялся за дело, потребовав от крупнейших неплательщиков в месячный срок возместить налоговую задолженность в 5 миллиардов рублей. Вслед за этим к наиболее злостным уклонистам от налогов отправился спецназ с санкцией на арест имущества. Ну, а немного погодя, Фролов покусился на «святое» – за несоблюдение налоговой дисциплины пригрозил наказанием самому «Росгазпрому».

Кроме того, по указанию президента правительство подготовило антикризисную программу с радикальными мерами по стабилизации финансового рынка и бюджетно-налоговой политики. В частности, предлагались переход на новый порядок взимания налога на добавленную стоимость (по отгрузке), введение плоской шкалы подоходного налога, снижение ставки налога на прибыль и увеличение акцизов, ограничение числа расчетных счетов предприятий, введение налога с продаж, снижение цен на газ и тарифов на электроэнергию, продажа принадлежащих государству пакетов акций ряда крупных корпораций, и т. д., и т. п.

К программе прилагалось сразу два десятка законопроектов, которые премьер направил в Госдуму с просьбой принять документы единым пакетом, причем в срочном порядке, еще до парламентских каникул. Как и следовало ожидать, сделать это депутаты отказались.

Контакты с другим центром влияния – олигархами – были более плодотворными. Сначала президент пригласил в Кремль для обсуждения кризисной ситуации первую десятку крупнейших российских бизнесменов (в том числе Чубаря как руководителя «Росэнерго»), а затем премьер сформировал из них консультационный совет с весьма конкретными функциями и полномочиями. Апофеозом примирения «младореформаторов» с «денежными мешками» стал день рожденья Чубаря, на который с поздравлениями явились все его главные враги во главе с Вербицким. Одновременно Чубарь, получив «без отрыва от производства» статус спецпредставителя президента по связям с международными финансовыми организациями в ранге вице-премьера, принялся за выполнение особо важного задания – срочно занять на Западе от 10 до 20 миллиардов долларов для преодоления финансового кризиса. Помимо займов, деньги из-за рубежа планировалось привлекать в виде прямых инвестиций – президент подписал указ о создании специальных экономических зон для иностранных инвесторов, готовых вложить в Россию более 250 миллионов долларов.

Что касается лично меня, то я, вопреки начинающемуся отпускному сезону, перешел на шестнадцатичасовой рабочий день в будни и восьмичасовой в выходные. Решая огромное количество разномастных тактических задач, я продвигал стратегический тезис: как и в начале девяностых годов, регионы должны стараться преодолевать кризис самостоятельно, без постоянной оглядки на федеральный центр. Проще говоря, территории должны сами изыскивать дополнительные ресурсы. Поэтому когда несколько регионов, опережая федеральную нормативную базу, приняли свои местные законы о купле-продаже сельскохозяйственных земель, я горячо поддержал эти решения. К сожалению, подобные инициативы были единичными – в целом на местах, как и прежде, доминировали сугубо иждивенческие настроения.

Вопреки моему изначально пессимистичному прогнозу, Короленко работал много и эффективно, демонстрируя хорошую экономическую подготовку, управленческую цепкость, быструю реакцию и потрясающую «компьютерную» память. Тем не менее, недостаток опыта, отсутствие личной команды, тяжелейший груз ответственности и постоянный цейтнот, безусловно, сказывались на качестве принимаемых премьером решений. Структурно правительство по-прежнему было «сырым», а его верхушку составляли исключительно «трудовые мигранты», прибывшие в Москву совсем недавно, весной-летом прошлого года. В итоге к правительству накрепко прилипло определение «временное».

Рельсовая война

С приходом теплой погоды шахтеры из различных регионов страны, выступая против длительных задержек зарплаты, стали перекрывать основные железнодорожные магистрали страны – на Кузбассе «заперли» Транссиб, на Южном Урале – среднеазиатскую трассу, на Дону – главную «курортную» магистраль Москва-Сочи. Разруливать ситуацию президент поручил нам с Земцовым – Борис Николаевич весьма обоснованно посчитал, что договориться с решительно настроенными работягами могут только бывшие губернаторы, имеющие богатый опыт общения с недовольным населением. Но наших сил оказалось недостаточно, и тогда мы поделили регионы: я поехал в Челябинскую область, Земцов – в Ростовскую, Беренсон – в Республику Коми, Мамаев – в Кузбасс. Не знаю, как действовали другие, но я непосредственно уводил людей с трасс, используя методы, отработанные еще пять лет назад в родном Прикамье. Коктейль из обещаний погасить задолженности по зарплате в кратчайшие сроки (два-три-четыре дня) и угрозы применения силы для недопущения всеобщего транспортного коллапса действовал на шахтеров очень эффективно. Однажды неплохо подыграл грозный главный налоговик Фролов, лично принявший участие в «раскулачивании» крупного и злостного неплательщика – по итогам спецоперации, тряся толстыми пачками арестованной наличности перед объективами телекамер, Борис заявил: «Вот они, деньги для шахтеров!».

Для подмоги я вытащил из Прикамья Виктора Пантелеевича Друзя, в прошлом председателя стачкома Кизнерского угольного бассейна, а ныне главу Кизнерской районной администрации. Я приписал Друзя к комиссии по реструктуризации угольной промышленности в качестве консультанта и отправил его в командировки по самым горячим точкам. Рекомендации бывшего «профессионального забастовщика» были крайне полезными – я приезжал на места, уже зная положение дел, имея правильные подходы к стачечникам и видя пути решения проблем.

Моим «боевым крещением» стало прекращение десятидневной блокады Транссибирской магистрали, после чего я успешно разблокировал несколько железнодорожных путей местного значения. В Ростовской области было тяжелее всего – я вел переговоры целый день, но успеха не добился. Тогда я привез в штаб забастовки семейную пару с выводком маленьких детей (они провели двое суток в железнодорожном вагоне посреди раскаленной степи) и сказал упрямым шахтерам: «Возьмите в заложники меня, а этих бедолаг отпустите!». Эффект получился неожиданно сильный – в тот же день шахтеры без долгих дискуссий подписали протокол согласительной комиссии и сняли блокаду. Поезда беспрепятственно пошли на юг, а я вернулся в Москву и пошел докладывать об успехе операции президенту. Ельцин внимательно выслушал мое сообщение, прочитал протокол, улыбнулся:

– Молодец, Михаил, дельный документ подготовил, все в рамках разумного компромисса. А теперь вот почитай бумагу, которую Мамаев привез из Кемерова.

Я прочитал. Последний пункт протокола гласил: «Поддержать требование досрочной отставки президента». Подпись – Мамаев.

– Борис Николаевич, а это не фальшивка?

– Нет, это безответственность и разгильдяйство. Когда я потребовал объяснений этого вопиющего факта, Мамаев сослался на стресс и бессонницу, а также на то, что протокол подписывался прямо в шахте, чуть ли не в кромешной темноте. Детский лепет! В любом случае, повод для увольнения!

– Борис Николаевич, уволить можно любого из нас, и в любой момент, но кто тогда работать будет?

– Мне такая вот работа не нужна!

– Пожалуйста, не сердитесь на Мамаева – уверен, он сделал все необходимые выводы!

– Хорошо, повременю пока с жесткими мерами, но контроль существенно усилю, имейте это в виду! Идите, работайте.

Крысы в погонах

После очередной командировки во взбунтовавшийся шахтерский край мне позвонила Ирина.

– Миша, ты помнишь прошлогоднее решение о выделении средств Северному флоту на жилье и коммуналку?

– Это когда я материл вояк на комиссии? Конечно, помню.

– Наше КРУ проверило выполнение бюджета первого квартала по нескольким гарнизонам – Видяево, Западной Лице и Африканде. Средства используются по целевому назначению, но конкурс на размещение госзаказа проведен очень формально, и все подряды отданы военно-строительным управлениям и их правопреемникам.

– Это естественно.

– А то, что расценки и сметы у военных строителей в среднем вдвое выше, чем у гражданских, работающих буквально по соседству, естественно? При этом некоторые гражданские СМУ участвовали в конкурсах, подали весьма конкурентоспособные предложения, но в итоге либо сами отозвали свои заявки (скорее всего, под давлением военных), либо получили от ворот поворот, причем без всяких мотивировок.

– Пришли мне эти материалы и побыстрее.

– Бумаги уже у тебя в почте. Я знала, что ты ими заинтересуешься.

Документы и вправду были интересными и наглядно свидетельствовали о неприкрытом воровстве. Недолго думая, я набрал по «кремлевке» номер министра обороны Самойлова и сказал ему все, что думаю по этому поводу. Министр разговаривал очень вежливо и приветливо, но не согласился со мной ни по форме, ни по содержанию. Тогда я добавил красок и пафоса:

– Господин министр, пока вы, задвинув все остальное, набиваете ракетные полки своими сраными «Тополями», ваши прямые подчиненные самым нахальнейшим образом пи…ят народные деньги, которые мы собираем по крохам и отрываем буквально от сердца! И я вам обещаю, что за это крысы в погонах ответят по полной программе, а если вы будете продолжать их покрывать, то и сами ответите заодно с ними!

Я бросил трубку, немного успокоился и позвонил генеральному прокурору Скоробогатову и начальнику Главного контрольного управления Лунину. Через несколько дней совместная группа Генпрокуратуры и ГКУ начала проверку фактов проведения фиктивных конкурсов по размещению госзаказа и перерасхода бюджетных средств. Одновременно распоряжением премьера результаты конкурсов были аннулированы, а Хвостенко, получив мое письмо, полностью прекратил финансирование всех работ. Спустя неделю было возбуждено уголовное дело, ряд фигурантов которого пошли под арест. Я утолил «благородную ярость», но несколько тысяч офицеров, мичманов и членов их семей, которых я хотел осчастливить, так и остались бесквартирными.

Старая дружба

Позвонил Земцов:

– Георгиевич, чтобы ты окончательно не загнулся от командировок к буйным шахтерам, я хочу тебя немного взбодрить. Завтра я отъеду из Москвы по делам, а ты вместо меня пойдешь на церемонию вручения ТЭФИ. Это главная телевизионная премия страны. Повеселишься там, водки выпьешь, с телезвездами пококетничаешь.

– Спасибо за предложение, но ведь это не моя тема.

– Еще как твоя – ты же «в девичестве» был журналистом, вот и пообщаешься со своими бывшими собратьями по перу.

– Я всегда рад общению, но времени жалко.

– Между прочим, это не развлекуха, а важное политическое мероприятие. Назначен новый руководитель Российского телевидения – Благой, ему дано сложное и ответственное задание по федерализации региональных гостелерадиокомпаний, и нужно продемонстрировать телесообществу серьезность и бесповоротность намерений правительства в этом скользком вопросе. Вот ты и будешь это демонстрировать. Толкнешь короткую яркую речь и окажешь Благому необходимую моральную поддержку. Короче говоря, вперед и с песней!

Пришлось ехать на церемонию, которая проходила в кинотеатре «Октябрь» на Новом Арбате. Выступив в самом начале торжества, я ушел – сценарий мероприятия, который я мельком просмотрел, был безразмерным, и сидеть три-четыре часа в душном зале мне не хотелось. Я вернулся на работу, а поздним вечером мне на мобильник позвонил Благой и попросил приехать на банкет.

– Михаил Георгиевич, было бы очень здорово, если бы вы выступили на этом междусобойчике и еще раз сакцентировали позицию правительства, как говорится, для узкого круга. Пожалуйста, это очень важно.

И я поехал на банкет в ресторан «Прага» поднимать авторитет Благого в глазах его новых коллег. Из «Праги» улизнуть по-тихому не удалось – сначала были важные «идеологически выдержанные» тосты, потом пошли приватные беседы с телевизионными боссами и известными телеперсонажами, потом принесли очень вкусное горячее блюдо, и я не смог перебороть зов голодного желудка. Когда начались танцы под живую латиноамериканскую музыку, я посчитал свою миссию выполненной, попрощался с Благим и хотел было уйти. Отходной маневр не удался – в дверях банкетного зала мне преградила путь известная телеведущая Лариса Мансурова. Подвыпившая телезвезда заметно покачивалась, громко смеялась, избыточно жестикулировала и говорила с томной хрипотцой, растягивая окончания слов.

– Михаил Георгиевич, пока вы со мной не потанцуете, я вас не отпущу!

– А вы удержитесь на ногах?

– Вы издеваетесь?! Это для меня не доза! Когда я училась в ГИТИСе, мы с ребятами в общаге пили чистый спирт!

– А я, каюсь, так и не научился пить спирт.

– Да вы просто мальчик! Давайте я вас научу! Официант, спирт!

– Нет уж, лучше пойдемте танцевать.

Парный танец Лариса превратила в сплошную сексуальную провокацию. Еще никто и никогда столь явно не склонял меня к грехопадению, да еще на людях. Получалось это у Ларисы неплохо. Признаюсь, и я немного подзавелся, тем более что девушка была на редкость хороша – очень красивая, холеная, стильная, высокая и отлично сложенная.

– Лариса, пожалуйста, прекратите меня лапать. Это я вас должен лапать, а не вы меня.

– Ну, так лапайте.

– Не хочу вас дискредитировать. И себя тоже.

– Расслабьтесь, Михаил, мы свободные люди в свободной стране.

– Интересно, где это вы видели свободного вице-премьера?

– Вы что, женаты?

– Да, женат, и весьма успешно. Скоро мы с супругой будем отмечать десятилетие совместной жизни, янтарную свадьбу.

– А почему у вас нет кольца?

– Однажды мы с женой плавали в море в шторм, и чтобы не унесло от берега, цеплялись за волнорез, и синхронно потеряли обручальные кольца. Скорее всего, они были нам немного велики. С тех пор ходим без колец, вводим людей в заблуждение. Уж извините.

– Можете не извиняться – как потенциальный муж вы меня не интересуете. Я беру вас в любовники. Вот, возьмите мою визитку с мобильным телефоном, звоните в любое время, начиная с завтрашнего дня. Нет, лучше с послезавтрашнего. И дайте мне ваш мобильный.

– Это как бы секрет…

– Ломаетесь? Тогда узнаю сама. А теперь, когда мы обо всем договорились, можете проваливать.

Лариса оттолкнула меня, вернулась к столу и закурила. Я помахал ей рукой и вышел из зала. В холле ко мне присоединился ухмыляющийся Гапликов.

– Чего лыбишься, Янкель?

– Увидел мельком, как вас Мансурова кадрила.

– Ты ее знаешь?

– Ее вся страна знает.

– Так ты должен радоваться, что на твоего шефа запала столь красивая и знаменитая особа, звезда российского телевидения!

– Я бы с удовольствием порадовался, но эта особа знаменита еще кое-чем. Когда-то я служил в контрразведке, в отделе, который пас приезжих иностранцев, в основном, фирмачей. Там у нас, как водится, было несколько «добровольных помощниц», которых мы подкладывали интересующим нас забугорным мужичкам. Так вот, гражданка Мансурова была среди девочек «лучшей по профессии». Она, по-моему, тогда в ГИТИСе училась, и попалась по молодости и глупости – то ли валютой спекулировала, то ли шмотками, сейчас уже не помню точно. Потом, естественно, она чистосердечно раскаялась, и стала работать на нас изо всех сил. Главной ее задачей было переспать с клиентом под камерой в «оборудованном» гостиничном номере или на оперативной квартире. К работе Лариса относилась творчески – когда она входила в образ по настоящему, ребята-наружники кончали прямо у мониторов! Вот это было настоящее телевидение!

– Ты, небось, тоже вкусил от ее щедрот?

– Было дело, каюсь.

– И когда прекратилась вся эта вакханалия?

– Все тогда же, в приснопамятном 1991 году. Лариса закончила вуз, в театр работать не пошла, устроилась в модельное агентство, а потом распался Союз, развалился КГБ, и я перешел из контрразведки в «девятку». С тех пор мы не общались.

– Как ты думаешь, сейчас она с ФСБ контачит?

– Очень может быть. Старая дружба не ржавеет.

Через день Лариса позвонила мне на мобильный телефон. Я не ответил. Потом Лариса звонила еще несколько дней подряд с прежним результатом, а потом замолчала.

Встречи-проводы

В отличие от церемонии ТЭФИ, редчайшего случая моего присутствия на светской тусовке, протокольные обязанности вице-премьера были постоянным фактором отвлечения от работы. Больше всего времени занимали встречи-проводы иностранных лидеров в правительственном терминале аэропорта «Внуково». По сравнению с прежним «историческим» периодом вице-премьеров в российском правительстве стало меньше, а мировых лидеров, желающих лично ознакомиться с положением дел в нашей стране, больше. В итоге я проводил во «Внуково» по несколько часов в неделю, постоянно нервничая из-за бездарной траты рабочего времени. Когда высокий иностранный гость прилетал с супругой, приходилось брать с собой Элю, которой, в отличие от меня, вся эта протокольная мишура очень нравилась.

Однажды вышло так, что два зарубежных спецборта прилетали во «Внуково» с минимальным интервалом, и когда мы с Элей, как обычно, приехавшие впритык к прибытию высоких гостей, вошли в зал ожидания, там уже были Хвостенко с Ириной, появившиеся заблаговременно. Ранее Эля с Ириной никогда не встречались, и у меня екнуло сердце – а вдруг сейчас тайное станет явным…

Слава богу, у Ирины хватило ума, такта и выдержки вести себя спокойно и непринужденно. Дамы были представлены, пожали друг другу руки, перекинулись словцом. Я уже хотел было увести супругу на летное поле, но Эля неожиданно притормозила.

– Миша, подожди минутку. Слушайте, Ирина, а я вас узнала. Вы ведь раньше у нас в Прикамье работали, главным финансистом, так? Я вас по телевизору видела.

– Да, все правильно. Раньше я возглавляла Прикамское облфинуправление, а год назад пошла на повышение. Сейчас работаю в Минфине.

– Значит, мы с вами землячки! Это же здорово! Нам надо чаще встречаться – у нас наверняка много общих знакомых и куча тем для обсуждения.

– Да, это уж точно.

– А давайте-ка приезжайте в выходные к нам на дачу. Мужей, как обычно, отправим на работу, а сами поболтаем всласть.

– Большое спасибо за приглашение, но приехать пока не смогу. Я ведь тоже практически все выходные на работе. Вот к сентябрю сверстаем бюджет на будущий год, тогда и свободное время появится.

– Хорошо, как скажете. Подождем до сентября.

Когда мы возвращались из «Внуково» в Москву, Эля сказала мне:

– Какая все-таки противная эта госпожа Хвостенко! Ненавижу снобов!

– Это не снобизм, а перегруженность работой. Минфин – это передний край, и сейчас у них самая горячая пора – подготовка бюджета.

– А чего ты ее защищаешь? Она что, тебе нравится?

– Конечно, нравится. Эффектная женщина, да еще при власти и деньгах – идеальное сочетание. Но защищаю я ее исключительно из корпоративной солидарности. Она, как и ее коллеги, как и все мы, донельзя измотана. И это еще полбеды. Беда в том, что все это скоро кончится.

– Что ты имеешь в виду?

– Скорее всего, до конца года наше правительство не доживет.

– И что же дальше?

– Пока не знаю. Будем решать проблемы по мере их поступления.

Толя и Тоня

Земцов пригласил меня к себе, понизив голос, произнес ударную фразу: «Пора вводить тебя в ближний круг», и повез в Кремль на неформальную встречу с одними из самых важных людей страны – главой президентской администрации Агишевым и дочерью президента Антониной Ткаченко. В политических кругах эту неразлучную пару (они жили вместе, но брак не оформляли) называли просто – Толя и Тоня.

Толя был моим земляком – он родился и до окончания средней школы жил в Прикамье, но ни с родным краем, ни с выходцами из него никаких отношений не поддерживал. Кроме того, Толя был профессиональным журналистом и редактором (причем, весьма неплохим), но с некоторых пор с пишущей братией не общался и вообще вел себя непублично. Но те, кому надо, знали, что Толя, всего за двадцать лет прошедший яркий трудовой путь от дворника на даче Корнея Чуковского в Переделкино до главы администрации президента, очень умен, хитер и влиятелен.

Стояла прекрасная погода, в связи с чем встреча проходила в беседке Тайницкого сада. Основной диалог вели Земцов и Тоня, время от времени подавал короткие реплики Толя, а я преимущественно молчал. Большей частью разговор велся о проблеме относительно честного дележа между олигархами последних лакомых кусков госсобственности, и поэтому сказать мне было нечего – тема «взять и поделить» меня никогда не интересовала. Примерно через час оживленная поначалу дискуссия выдохлась, и Толя подвел черту. Я поднял руку.

– Михаил, вы что-то хотите сказать?

– Да, хочу сказать, а, точнее, спросить. Страна в кризисе, фактически стоит на грани банкротства финансовой системы. Что будем делать? Есть какие-либо планы на этот счет?

Участники встречи посмотрели на меня так, будто я произнес несусветную нелепицу. Потом Тоня выдавила смешок:

– А этим пусть Короленко с Чубарем занимаются, на то они и поставлены. Правильно, мальчики? Ну, все, пора по домам. Пока-пока.

По дороге к машине Земцов объявил мне строгий выговор с занесением в учетную карточку:

– Помнишь у Горького: «Дурак, испортил песню!»? Так вот это точно про тебя. Молчал-молчал, вроде походил на умного, а под самый занавес ляпнул ну совсем невпопад. Думаешь, я тебя просто так сюда притащил? Ты всерьез номинируешься как следующий премьер. Попасть в шорт-лист очень трудно, а вылететь можно в одну секунду. Хочешь вылететь?

– Не знаю, но характер и уровень состоявшейся дискуссии меня не устраивают.

– Это потому, что ты не понял главного. На сегодняшний день главное для Толи и Тони – это гарантии безопасности президента и его семьи после смены власти, которая произойдет через два года. Эти гарантии возможны только при условии баланса интересов основных игроков в политике и бизнесе. Вот Толя и Тоня и ищут этот оптимальный баланс, денно и нощно.

– А я думал, что они денно и нощно о стране радеют, о народе заботятся.

– Да пошел ты!

Год Курбацкого

В рамках уже ставшего традиционным объезда шахтерских регионов я посетил и Прикамье. В Кизнере все было спокойно – реструктуризация угольного бассейна здесь финансировалась лучше, чем в других регионах, но это была заслуга не Полещука-вице-премьера, а Полещука-губернатора (бывшего).

С момента воцарения нынешнего губернатора, Николая Васильевича Курбацкого, прошел ровно год. Результаты были противоречивыми. С одной стороны, Николай Васильевич железно соблюдал наши базовые договоренности, с другой стороны, получалось у него как-то коряво. Начатые мной проекты развивались, но дело шло ни шатко, ни валко, без драйва и огонька. Созданный мной кадровый каркас областной власти сохранялся, но многие ключевые работники уволились, и не из-за прессинга сверху, а просто потому, что им стало неинтересно, и их без труда сманили крупные коммерческие структуры, предложив гораздо более высокую зарплату. Во внешнем антураже и стиле работы аппарата стало больше кондовой заскорузлой совковости, отталкивавшей либералов и интеллектуалов, особенно молодых. И в целом прикамское чиновничество как-то заметно постарело, обрюзгло и одрябло.

Почувствовав слабину губернской власти, резко усилилась и активизировалась оппозиция и оппозиционная пресса, особенно коммунистическая. И хотя Курбацкий по возрасту, воспитанию и менталитету был гораздо ближе к коммунистическим лидерам Прикамья, нежели я, они видели в нем ренегата, вероотступника и «предателя идеалов». Соответственно, найти общий язык с губернатором и заключить с ним пакт о ненападении коммунисты не захотели. Как следствие, в Прикамье, как и в Москве, явно обозначилось противостояние исполнительной и представительной власти. Все это очень сильно мешало эффективной работе губернатора и его команды.

Короче говоря, вернулся я из родного края сильно расстроенный и обескураженный. Единственный позитивный вывод, который я сделал – Прикамью теперь нужно помогать гораздо больше, чем раньше. Бросить там ситуацию на самотек я не мог.

«Киска» и моралист

Следующая моя поездка состоялась в Англию, в Бирмингем, на встречу «большой восьмерки». Я был в составе президентской свиты вместо более привычного к этим делам Земцова, вплотную занимавшегося организацией знакового, символического события – торжественных похорон останков последнего российского императора Николая II и членов его семьи.

В Бирмингеме было хорошо, пафосно и ненапряжно. Я руководил группой губернаторов – наиболее передовых и рыночно ориентированных региональных руководителей, коих не стыдно было показать в цивилизованном обществе. Тщательно проинструктированные губернаторы вели себя сдержанно и солидно, забот и хлопот с ними не было никаких, и поэтому на роскошном итоговом банкете я позволил себе немного расслабиться. В результате в гостиницу Crowne Plaza, где жила российская делегация, я вернулся в разобранном состоянии, не раздеваясь, рухнул в постель и мгновенно отключился.

Проснулся я от настойчивых звонков в дверь. Чертыхаясь, сполз с кровати, еле-еле дошел до двери, открыл. На пороге стояла Лариса Мансурова, трезвая, серьезная и сосредоточенная. Не говоря ни слова, она прошмыгнула мимо меня в спальню и начала деловито раздеваться. Я тупо глядел на постепенно обнажающееся прекрасное тело ухоженной тридцатилетней женщины, топ-модели и телезвезды. Лариса хихикнула.

– Ау, чего рот разинул?

– Откуда вы взялись?

– От верблюда. Если не ошибаюсь, ты меня только что впустил.

– Я имею в виду, как вы вообще оказались на саммите?

– Я в президентском пуле, как всегда.

– На заседании вас не было.

– Я работала в пресс-центре, вела прямые включения.

– И на банкете вас тоже не было.

– Туда меня не пустили – не доросла пока. Еще вопросы есть?

– Есть.

– Потом задашь свои вопросы. Давай-ка топай в душ, приводи себя в порядок. Или тебе помочь?

– Спасибо, не надо.

Я прошел в ванную, сменил костюм на халат, подержал голову под струей холодной воды, вытерся полотенцем, причесался и вернулся в спальню. Верхний свет был потушен, горел маленький ночник в изголовье кровати, на которой лежала совершенно голая Лариса. Выглядело все это более чем заманчиво.

– Лариса… гм, не знаю, как вас величать по батюшке…

– Можешь называть меня просто «киска». Или «рыбка».

– Лариса, я прошу вас уйти.

– Миша, не дрейфь, твоего оруженосца Гапликова здесь нет, скрытая видеосъемка не ведется ни англичанами, ни нашими. Как говорится, известно из достоверных источников. Так что раздевайся и ложись, осторожный ты мой.

– Откуда ты знаешь Гапликова?

– Грехи бурной молодости – трахалась с ним когда-то, очень давно, причем только по служебной необходимости. Думаю, он тебе все рассказал, поэтому давай закончим разговор и займемся делом.

– Лариса я ценю вашу прямоту и откровенность, но еще раз убедительно прошу вас одеться и уйти.

– Ты что, серьезно?

– Абсолютно.

– Ты импотент?

– Да вроде нет пока.

– Педераст?

– Обижаете.

– Тогда я тебя не понимаю.

– Да я и сам себя не понимаю.

– Это окончательный ответ?

– Да. Извините.

– Ты – первый мужик, который от меня отказывается.

– Быть первым всегда почетно и приятно.

– Пожалеешь ведь потом, шутник хренов!

– Как пела Эдит Пиаф: «Я ни о чем не жалею».

– Издеваешься, скотина?! Попомни, ты у меня кровавыми соплями умоешься! Век не забудешь Лариску Мансурову, падла!

Лариса оделась по-солдатски, за сорок пять секунд, и пулей вылетела из номера. Я лег спать.

Через пару дней после возвращения из Бирмингема мне позвонил Вербицкий:

– Михаил Георгиевич, разведка донесла, что под вас усиленно роет Лариса Мансурова, любимица публики и высокого начальства.

– Ну и пусть себе роет, если ей хочется. У моей мамы есть такса, так она на прогулках тоже все время чего-то роет.

– В отличие от маминой таксы, Мансуроева может нарыть кое-что существенное. И кое-кто ей в этом с большим удовольствием поможет.

– Абрам Борисович, вы, конечно, меня извините, но мне пох…

– Напрасно вы так благодушны, Михаил Георгиевич. Журналистское расследование – штука серьезная.

– Чего вы от меня хотите?

– Ничего. Информационные войны и прочие потрясения нам сейчас не нужны. Поэтому никаких громких разоблачений не будет. У меня к вам только один вопрос, так сказать, для понимания ситуации. У вас с Мансуровой что-то произошло?

– Да.

– А что конкретно?

– Зачем это вам?

– Для общей эрудиции.

– Не скажу.

– Воля ваша. Впрочем, я догадался. В дополнение к вашим многочисленным добродетелям вы оказались еще и морально устойчивым гражданином. В наше смутное время это большая редкость. Очень рад за вас.

Самый жаркий месяц

Начавшийся в Азии год назад мировой экономический кризис пришел в Россию в полном объеме. Главным источником проблем стало резкое снижение цен на нефть и газ и столь же резкое падение доходов от экспорта. Показатели внешнеторгового баланса диаметрально изменились – если 1997 год мы закончили с положительным сальдо в 4 миллиарда долларов, то сейчас оно на такую же величину стало отрицательным.

Текущий дефицит бюджета приобрел острые формы – каждый день, каждую неделю мы тратили в полтора – два раза больше, чем получали, а образовавшиеся «дырки» латали увеличением процентных ставок облигаций ГКО, тем самым постоянно увеличивая размер государственного долга. Вскоре затраты на обслуживание долга составили основную часть бюджетных выплат, превысив 5 процентов ВВП, что равнялось всем расходам на образование и здравоохранение, вместе взятым. Тем самым возникла ситуация, когда уже не облигации, большая часть которых была куплена российскими и иностранными банками, работали на страну, пополняя сверхдефицитный бюджет, а наоборот, страна работала на них. Начиная с 1994 года, за счет эмиссии ГКО бюджет был профинансирован на 15 миллиардов долларов, но при этом к середине 1998 года общая сумма уже уплаченных, текущих и будущих платежей по облигациям составила 55 миллиардов долларов!

Ресурсы государства истощались буквально на глазах. Из-за хронического, отчаянного безденежья снова вылезли на свет божий различные экзотические проекты, в том числе план продажи Белого дома за 400 миллионов долларов (как ни странно, этот бред всерьез обсуждался на заседании президиума правительства).

Нацбанку, валютные резервы которого и без того постоянно уменьшались из-за обмеления потока экспортной выручки, все труднее было удерживать валютный коридор. Помимо этого, Нацбанку приходилось тратить огромные средства на поддержание ликвидности банков, в первую очередь, тех, в которых находились счета крупнейших предприятий и вклады населения. Тем не менее, несмотря на масштабные финансовые инъекции (в том числе и сделанные Нацбанком под политическим нажимом и вопреки интересам дела – Малинин был «слабоват на передок»), задержки платежей по вине банков и ограничения по вкладам и расчетам стали массовыми. Более того, ряд банков из списка мейджоров оказались на грани технической неплатежеспособности, а несколько средних банколв обанкротились.

Снова забузили мои подопечные – шахтеры. Делегаты всех шахтерских регионов страны разбили палаточный городок на Горбатом мосту возле Белого дома и устроили там многодневный непрекращающийся перформанс c развертыванием транспарантов, скандированием речевок и синхронным стучанием касок о булыжники моста. Хотя некоторые члены правительства горячо ратовали за то, чтобы разогнать этот шалман, я категорически воспрепятствовал. Более того, я договорился с Пушковым об окультуривании импровизированного шахтерского лагеря, и вскоре в городке появились продуктовые лотки, биотуалеты, цистерны с питьевой водой, умывальники и даже душевые кабинки.

На местах тоже не было недостатка в акциях протеста, за которыми последовала новая волна перекрытий железнодорожных магистралей. Соответственно, я снова начал мотаться по командировкам, из-за чего пропустил церемонию погребения останков Николая II и членов императорской семьи, где президент выступил с одной из лучших своих речей.

Ремиссия

К концу июля положение немного улучшилось. Дума, собравшись в разгар парламентских каникул на специальную сессию, проявила добрую волю и утвердила сразу 19 законопроектов, а еще 3 приняла в первом чтении. Оставшиеся 6 законопроектов, в том числе несколько особо значимых, депутаты вернули на доработку, а правительство решило инициировать проведение в августе еще одной спецсессии Госдумы.

Компромисс с парламентом дался нелегко – в качестве «ответной любезности» правительство приняло в свои стройные ряды члена ЦК Компартии, влиятельного руководителя думского комитета по экономике Молокова, который возглавил Министерство промышленности. Колоритная фигура видного деятеля советской плановой экономики (в восьмидесятых годах, когда молодой специалист Короленко еще работал мастером на заводе «Красное Сормово», Молоков уже был союзным вице-премьером, руководил Военно-промышленной комиссией, а затем и Госпланом СССР) не добавляла оптимизма внешним инвесторам и кредиторам, от которых российская экономика зависела как никогда сильно.

Тем не менее, вопрос о предоставлении России беспрецедентно крупного займа решился положительно. Чубарь при поддержке Короленко, Хвостенко, Буйнова и Малинина договорился с Мировым банком, МВФ и японским правительством о предоставлении крупного стабилизационного займа в размере 22,6 миллиардов долларов. Эти деньги позволяли стране дотянуть до конца года без особых потрясений. Пятая часть этой суммы была предоставлена России незамедлительно, следующий транш планировался на сентябрь.

Допинг помог – наиболее острые потребности были профинансированы, первоочередные долги по зарплате шахтеров и военных погашены. «Рельсовая война» немного поутихла, в том числе, и стараниями нового директора ФСБ Лунина, которому президент поручил заниматься шахтерской темой в приоритетном порядке, дабы не допускать развития событий по экстремальному варианту. Лунин, до этого пару месяцев проработавший первым заместителем главы президентской администрации (он курировал там региональную политику, то есть, был моим визави в Кремле), рьяно взялся за дело, лично объезжая горячие и тлеющие точки.

А вот я, каюсь, поступил наоборот – отправился на две недели в отпуск. Понимая, что отдых сейчас не очень уместен, я, тем не менее, должен был расслабиться и отоспаться, иначе перегруженный организм мог просто не выдержать – время, когда я мог пахать месяцами без отпусков, выходных и праздников, прошло. Не мудрствуя лукаво, отдыхать я поехал в Прикамье, к маме на дачу, где погрузился в привычное для моих летних отпусков квелое «вегетативное» состояние.

Правда, на полдня я вынужден был взбодриться – в Прикамск с кратким визитом приехал Короленко, и мне, несмотря на жару, пришлось облачиться в костюм и протокольно помаячить за спиной высокого гостя. Премьер посетил проблемное оборонное предприятие «Камский авиадвигатель» и процветающее пригородное хозяйство «Буденновский конезавод», где покатался на лошади в манеже и сделал заявление о том, что никаких изменений в денежной политике и реализации экономической программы правительства и Нацбанка не будет. Уверенность премьера, которого поддержал президент, сделавший примерно аналогичное заявление в Новгороде, немного успокоила рынки, где в очередной раз залихорадило – доходность облигаций повысилась, а фондовый индекс упал. Картину дополнили ребята из свиты премьера, которые рассказали мне, что у москвичей начались трудности с получением валюты – реальный обменный курс вышел за пределы установленного коридора, у обменных пунктов выросли очереди, банки ограничили выдачу денег с валютных вкладов, а в банкоматах доллары исчезли как класс.

Московская паника до Прикамска не докатилась – в родном городе, как всегда, все было спокойно, и я, накоротке пообщавшись с Курбацким по текущим делам, отправился на дачу догуливать (точнее, долеживать) свой отпуск, а через два дня, в воскресенье вечером, вернулся в Москву.

Дефолт

В понедельник 17 августа я пришел на работу пораньше, чтобы до начала рабочего дня перелопатить хотя бы часть накопившихся бумаг. Около девяти часов утра меня срочно вызвали к премьеру. В кабинете Короленко собрался президиум правительства в усеченном составе – кто-то догуливал отпуск, кто-то (например, Земцов и Фролов) были в командировках. Зияющие бреши частично заполняли мощные фигуры Чубаря и Малинина.

Короленко, поздоровавшись, придвинул к себе бумагу, и начал читать, не отрываясь от текста:

– Уважаемые коллеги! В ситуации усиливающегося давления финансовых рынков и резкого уменьшения объема золото-валютных резервов мы вынуждены временно отказаться от политики твердого рубля. Это тактическое решение, принятое для того, чтобы валютная политика правительства и Нацбанка стала адекватной сложившейся ситуации. Наша задача заключается в проведении упорядоченной девальвации рубля по отношению к доллару и предотвращении новой волны инфляции, что в дальнейшем должно создать условия для возобновления устойчивого роста нашей экономики.

В связи с этим правительство и Нацбанк приняли совместное заявление, в котором обозначен ряд мер, направленных на нормализацию финансовой и бюджетной политики.

Во-первых, вводится плавающий обменный курс рубля к доллару. Курс будет устанавливаться на ежедневных торгах на внутренних рынках. Таким образом, отменяется система заранее устанавливаемого Нацбанком фиксированного валютного коридора. Мы считаем, что с учетом имеющегося уровня резервов нам удастся удержать обменный курс рубля в границах от 6 до 9,5 рублей за один доллар. Ключевую роль при проведении новой курсовой политики будет играть гибкая политика процентных ставок. При этом, как и ранее, обеспечивается возможность беспрепятственной покупки и продажи иностранной валюты организациями и населением в рамках действующего законодательства и на основе использования рыночного валютного курса. То есть, Россия в полном объеме продолжает соблюдать международные обязательства по обеспечению свободной конвертируемости рубля по текущим документированным операциям, взятые в рамках принятия статьи 8 устава МВФ.

Во-вторых, продлевается срок обращения долговых обязательств по всем государственным долговым обязательствам, выраженным в рублях и подлежащим погашению до конца текущего года. Эти ценные бумаги должны быть переоформлены в другие финансовые инструменты. Технические параметры обмена ориентировочно будут опубликованы послезавтра. Торговля ГКО и ОФЗ приостановлена.

В-третьих, объявлен 90-дневный мораторий на выплаты по долгам нерезидентам РФ. Мораторий не касается выплат по внешнему долгу России (на указанный период выплаты по внешнему госдолгу не запланированы), но распространяется на всю коммерческую деятельность, включая срочные и форвардные валютные контракты, требования о внесении дополнительного обеспечения и текущее обслуживание долгов. Одновременно введен запрет для нерезидентов на вложения в рублевые активы со сроком погашения менее одного года. Таким образом, приоритет отдается долгосрочным вложениям капитала.

В-четвертых, поддержано образование крупнейшими российскими банками пула для поддержания стабильности межбанковских расчетов и выплат. Будут приняты дополнительные меры по укреплению банковской системы.

В-пятых, планируется выпуск одно– и двухнедельных государственных ценных бумаг, в том числе для населения.

В-шестых, выдвинута законодательная инициатива по ужесточению контроля оттока валютных средств за рубеж. Одновременно правительство и Нацбанк предпримут в этой области срочные действия в рамках имеющихся полномочий.

В-седьмых, правительство повторно обращается к Государственной Думе с предложением провести до конца августа внеочередную сессию для принятия ключевых законопроектов, позволяющих обеспечить своевременность выплаты пенсий и заработной платы работникам бюджетной сферы, создать законодательные процедуры санации банков и укрепить систему валютного регулирования и валютного контроля.

Все вышеперечисленные меры направлены на защиту рубля от масштабных продаж нерезидентами, предотвращение системного банковского кризиса, недопущение массового изъятия вкладов из банков и, как следствие, краха национальной валюты и экономической системы в целом. Мы уверены в неотложности, необходимости и эффективности принятых мер.

Вот, собственно, и все. Готов ответить на ваши вопросы.

«Черный понедельник»

Я встал.

– Есть несколько вопросов. По сути, вы ставите нас перед фактом. Кто готовил это решение, кто принимал, кто утверждал? Когда все это происходило? Насколько я знаю, на заседании правительства в прошлый четверг эта проблематика не рассматривалась даже в первом приближении. Значит, все решили в выходные, на свежую голову? Допустим, но почему в этот процесс не был вовлечен, например, некто Полещук – на секундочку, вице-премьер? А я бы с удовольствием поучаствовал – глядишь, и что-нибудь дельное присоветовал. Что, умишком не вышел? Хорошо, тогда хотя бы проинформировали загодя, а не так, как сейчас – вот тебе, бабушка, и Юрьев день!

– Михаил Георгиевич, решение готовилось и принималось узким кругом лиц в субботу, на следующий день, после проработки технических деталей, оно было согласовано с МВФ как нашим основным кредитором и утверждено президентом. В самое ближайшее время – примерно в течение часа – документ будет опубликован. Всю ответственность за данное решение несем мы с господином Малининым.

– А зачем нужна такая спешка? В чем экстренность ситуации?

– Спешка вызвана целым рядом угрожающих факторов – ажиотажным спросом на долларовую наличность, нарастающей паникой среди населения, скачкообразным ростом неплатежей, предбанкротным состоянием целого ряда крупных банков, резкой активизацией международных валютных спекулянтов, но главное – истощением резервов государства и физической невозможностью выполнения долговых обязательств. Мы больше не можем позволить себе тратить по полмиллиарда долларов в сутки только на поддержание валютного курса. А еще нужно обслуживать госдолг и гасить облигации. Нужно, но нечем.

– А где полученный в июле транш? Это же почти пять миллиардов долларов!

– На сегодня эти деньги полностью истрачены.

– Значит, нужно было брать еще, а потом еще! Не дает МВФ – дадут коммерческие банки. Вот, совсем недавно они сами предложили нам долларовый кредит под 18 процентов – при рублевой ставке в 80 процентов очень даже неплохо. Дают – бери! Это в любом случае лучше финансового экстремизма! Зачем нужно было шашкой размахивать, да еще в середине августа, на пике отпускного сезона? Это ж надо умудриться в одну телегу впрячь и дефолт, и девальвацию, и одномоментно облапошить и урюпинского работягу, и нью-йоркского воротилу! Это же подрыв доверия, подрыв репутации, подрыв системы, подрыв всего! И, между прочим, самый прямой путь к отставке правительства!

Неожиданно встал Чубарь.

– Миша, не кипятись! Ты против чего выступаешь? Против одновременного объявления дефолта и девальвации? А что, лучше было бы резвать хвост кошке по частям?

– Можно было сразу застрелить эту кошку, чтоб не мучилась.

– Слушай, давай закончим склоку! Всем очевидно, что решение это тяжелейшее, но абсолютно вынужденное. Лимит заимствований мы выбрали, и сейчас денег для нас нет ни на Западе, ни на Востоке – на дворе мировой экономический кризис, как ты знаешь. Ключевые решения антикризисной программы Дума не поддержала, созыв внеочередной сессии заволокитила. Пирамида ГКО вот-вот рухнет, сразу несколько системообразующих банков находятся на грани банкротства. В итоге мягкий вариант финансового оздоровления был отрезан, и нам, по сути, пришлось выбирать между гипер-эмиссией и суверенным дефолтом. Выбрали дефолт – наименьшее из двух зол. Дефолт это как опорожнение желудка после сильного перепоя со скудной закуской – неизбежно, противно, но очень эффективно. Никакой трагедии не случилось ни в Нью-Йорке, ни в Урюпинске. Убежден, ситуация выправится – надо только взять ее под жесткий контроль и работать четко, спокойно и слаженно.

– Меня искренне радует ваш здоровый оптимизм, уважаемейший Алексей Богданович, но в этой ситуации я работать в правительстве не могу и не хочу! Я не согласен ни с формой, ни с содержанием решения, ни, особенно, с «пожарной» технологией его принятия! И за себя обидно, и за коллег – кое-кто, видимо, считает нас безмозглыми и бессловесными пешками! Поэтому я подаю президенту заявление об отставке, и делаю это немедленно. До свиданья.

Я вышел из кабинета в гулкой тишине.

Заявление

Как и обещал, заявление я отправил в Кремль через десять минут после выхода с заседания. Через час мне позвонил президент:

– Бежите с корабля?

– Нет. Протестую против неправильного, непродуманного и взрывоопасного решения, принятого в недопустимых условиях спешки и келейности.

– Вы на кого-то обижены?

– Не скрою, этот фактор тоже присутствует, но дело не в моей личной обиде, а в том, что принято ошибочное решение, с которым я категорически не согласен.

– А я не согласен с вашим заявлением об уходе, Михаил Георгиевич, и поэтому подписывать его не буду. Прошу вас продолжать работать.

– Борис Николаевич, я уже заявил о своей отставке.

– Где, когда?

– Сегодня, на заседании правительства.

– Вы поторопились. Решение принимает президент, и, надеюсь, вы не будете мне перечить. Кроме того, в правительстве вскоре произойдут значительные изменения.

– Если вы имеете в виду отставку кабинета, то я считаю, что это резко усугубит и без того сложное положение.

– А, может, наоборот – оздоровит обстановку, снимет напряжение в обществе и деловых кругах?

– Нет, не оздоровит. Конечно, сегодня правительство, особенно его финансово-экономический блок, находится в трансе – вот даже биржевые торги никто не удосужился отменить. Но скоро все понемногу успокоятся и начнут нормально работать. Главное для успешного противостояния кризису – отнюдь не количество и качество принимаемых решений и не личности людей, принимающих эти решения. Главное – это управляемость ситуации. Это я однозначно понял еще в начале девяностых. Поэтому сейчас менять правительство ни в коем случае нельзя.

– Хорошо, поговорим об этом позже, а пока вот что. Я знаю, что вы, как и другие вице-премьеры, чрезмерно перегружены, и поэтому хочу назначить еще одного вице-премьера.

– А кого конкретно, если не секрет?

– Секрет, но вам, так и быть, скажу. Фролова. Не возражаете?

– Как говорится, горячо одобряю и поддерживаю.

Позиция Запада

Первым из западных партнеров России на дефолт откликнулся МВФ, чья высокопоставленная делегация, срочно прибывшая в Москву еще в выходные, находилась в самой гуще событий. Чтобы не подливать масла в огонь разгорающегося кризиса, МВФ в своем публичном заявлении сдержанно поддержал решение о дефолте, но «для внутренноего пользования» на специальном заседании совета директоров подверг действия российских властей жесткой критике.

В частности, директор фонда Дюплесси заявил, что российский дефолт вызвал новый виток мирового финансового кризиса, и тем самым Россия впервые за весь постсоветский период стала источником глобальной экономической нестабильности. Еще Дюплесси сказал, что ответственные финансовые решения нужно готовить гораздо тщательнее, а не так, как это было сделано у нас – в спешке, «на коленке», без привлечения экспертов и аналитиков. Кроме того, глава МВФ отметил, что лучшим выходом из ситуации стало бы проведение правительственных законопроектов через Думу, после чего принятие радикальных мер в экономике основывалось бы на солидной нормативной базе.

В свою очередь, Шиффер, первый заместитель Дюплесси, человек с российскими корнями и главный симпатизант нашей страны в руководстве фонда, с горечью констатировал, что объявление дефолта и его разрушительные последствия означают грандиозный провал всей российской экономической программы.

Не выживет никто

Неделя, начавшаяся дефолтом, была тяжелейшей. За несколько дней в полтора раза обесценился рубль, настолько же подорожал импорт. Резко в разы скакнула инфляция. По закону подлости год выдался «голодным» (урожай оказался на четверть ниже, чем в прошлом году), что резко снизило возможности импортозамещения по продовольствию.

Проблемные банки, несмотря на все усилия и жертвы, спасти не удалось. Первыми посыпались банки, ориентировавшиеся на привлечение вкладов населения, операции с ГКО и валютные спекуляции. При этом величина банка значения не имела – рухнули и гиганты типа Инобанка и СББ-Арго, и середняки, и мелкота. Более устойчивые банки на всякий случай прекратили операции, связанные с маломальским финансовым риском. В целом кризис показал убожество российской банковской системы, насчитывавшей две тысячи банков, большая часть которых, благодаря мягким нормативам Нацбанка, была создана на пустом месте и служила либо для прокручивания сомнительных операций их владельцев, либо, в лучшем случае, для казначейского обслуживания крупных предприятий.

Лихорадочно пытаясь спасти банковское сообщество от полного коллапса, Нацбанк за несколько дней выдал нескольким «особо приближенным» банкам кредитов на общую сумму 56 миллиардов рублей под залог замороженных облигаций. Естественно, все эти деньги до копейки немедленно ушли на валютный рынок для приобретения долларов. Чтобы стерилизовать эту рублевую массу и поддержать курс рубля, Нацбанку, как и до дефолта, пришлось ежедневно тратить по полмиллиарда долларов из золотовалютных резервов. То есть, возник порочный круг, который свел на нет монетаристский замысел девальвации как способа экономии государственных резервов.

Негативные последствия дефолта для финансовой системы страны усугубило заявление Нацбанка о том, что личные вклады граждан, хранящиеся в частных банках, будут прогарантированы государством только при условии перевода денег в Сбербанк. Массовый отток вкладов лишил многие коммерческие банки остатков ликвидности, и вслед за ними на грани банкротства оказались тысячи предприятий реального сектора экономики. Особенно неприятным было то, что основной удар финансового кризиса пришелся по среднему классу, который и так с огромным трудом «пробивался сквозь асфальт».

Среди тех, кто потерял доступ к деньгам, оказалось и само правительство. Кредиторы, мстя за объявленный дефолт, закрыли нам доступ и на международный, и на российский рынок капитала. МВФ аннулировал большую часть обещанного кредита – почти 18 миллиардов долларов. С учетом сезонного уменьшения текущих налоговых платежей правительство лишилось всех источников покрытия бюджетного дефицита, погашения задолженности по зарплате бюджетников и выплаты компенсаций вкладчикам, пострадавшим от кризиса. Объем просроченной задолженности правительства составил более 60 миллиардов рублей, что превышает общую сумму доходов федерального бюджета за целый квартал. Примерно столько же задолжали регионы, которые, как водится, принялись настойчиво просить денег у центра. Денег не было.

Таким образом, правительство встало перед тяжелым выбором. Один сценарий состоял в том, чтобы радикально сократить расходы, допустить массовое банкротство неплатежеспособных банков, «невзирая на лица», и смириться с тем, что вкладчики получат лишь часть активов ликвидируемых банков. Проще говоря, этот подход заключался в том, чтобы ныне, присно и во веки веков жить по средствам.

Другой вариант сводился к тому, что Нацбанк продолжит выдавать кредиты из «напечатанных денег» и начнет напрямую финансировать бюджет, что раньше, в период финансовой стабилизации, было строжайше запрещено. Это путь к высокой инфляции на грани гиперинфляции (от 30 до 50 процентов в месяц) в духе «шоковой терапии» первых месяцев 1992 года.

Затравленный, но не потерявший самурайского духа Короленко настаивал на первом варианте. Крупнейшие российские частные банки смертельно испугались, что «не выживет никто», и резко обесценившиеся российские активы, включая нефтяные, за гроши скупят западные инвесторы. Действуя различными методами, и публично, и кулуарно (в основном, через Вербицкого), банкиры принялись страстно убеждать президента отправить проштрафившееся правительство в отставку. А Госдума пошла еще дальше – большинством голосов она приняла резолюцию, призывавшую к отставке самого президента. А президент в этот день был на военно-морских учениях Северного флота, на атомном ракетном крейсере «Петр Великий» – демонстрировал «несокрушимую мощь» обнищавшей в одночасье страны.

Отставка

В воскресенье 23 августа в семь часов утра мне позвонил президент:

– Михаил Георгиевич, доброе утро. Отрадно, что вы на работе в столь неурочное время.

– Я всю неделю ночую на работе, как в добрые старые времена.

– Что ж, в качестве поощрения за ваше усердие я вам первому сообщу о принятом мной решении. Правительство отправляется в отставку. Короленко уходит, остальные работают в качестве и.о., в том числе и вы. Исполняющим обязанности премьера назначается Чернавин.

– Это окончательное решение?

– Да.

– Извините, но я считаю его ошибочным.

– Почему?

– Во-первых, при всем моем глубоком и искреннем уважении к Чернавину его назначение незаконно – исполняющим обязанности премьера может быть только лицо, входящее в состав правительства. Во-вторых, и это главное, Чернавина, скорее всего, не утвердит Дума. Это значит, что вы ее распустите. Ситуация осложнится многократно, плюс на выходе мы получим гораздо более красную, чем сегодня, Думу со всеми вытекающими последствиями. Дальше все настолько мрачно, что даже думать об этом не хочется.

– Откуда вы знаете, что Дума не утвердит Чернавина?

– Уверен на 99 процентов.

– У меня другие прогнозы. В любом случае, решение принято. Я вас прошу оставаться в правительстве и работать в полную силу. Кроме того, прошу до публикации указа хранить полную конфиденциальность.

– Конечно, Борис Николаевич.

Вечером об отставке правительства было объявлено по телевидению и радио. Сразу же после этого Короленко и Земцов, прихватив бутылку водки, пошли на Горбатый мост брататься с бастующими шахтерами. Меня тоже звали, но я не пошел – долгое пребывание в коридорах власти напрочь отбило былую тягу к экстравагантным поступкам. Что это – признак зрелости или трусливый конформизм? Не знаю.

Второе пришествие Чернавина

На следующий день президент внес в Думу кандидатуру Чернавина на пост премьера с мотивировкой: «Сегодня нужны те, кого принято называть «тяжеловесами». Борис Фролов полуофициально провозглашен главным экономическим идеологом правительства. Земцов, как и предполагалось, ушел, а его полномочия переданы мне вдобавок к уже имеющейся нагрузке, и без того избыточной. Соответственно, я продолжал дневать и ночевать на работе.

Точно так же работал и Фролов. Поздно вечером, прежде чем разойтись по своим кабинетам спать, мы устраивали «оперативки» и немного выпивали, чтобы расслабиться. Эти ночные посиделки открыли мне несколько новых черт Фролова – помимо крайней жесткости, требовательности, глубокого знания экономики и общего интеллекта, это были еще и откровенность, прямота, принципиальность и личная скромность и щепетильность. Выяснилось также, что он, как и Гайдук, начисто лишен карьерных притязаний. Фролов не рвался к власти из-за своей бескомпромиссности, нежелания «идти по головам» и заниматься популизмом. В связи с этим характерна история его ухода с поста министра финансов РСФСР в конце 1990 года (это было переходное правительство во главе с Сигаевым). Тогда Фролову предложили сверстать «хитрый» бюджет – де-юре как республиканский бюджет в составе общесоюзного, де-факто как бюджет суверенной страны. 32-летний Фролов сказал: «Я в этих играх не участвую», и хлопнул дверью. Кстати, Фролов, как и я, был категорически против объявления дефолта, но только с одним отличием – при принятии злосчастного решения Фролов присутствовал (его предложения о привязке рубля к доллару, крупном частном займе и «последней эмиссии» проигнорировали), а я нет.

Тем не менее, при всей слаженности нашего тандема с Фроловым, при всем огромном опыте Чернавина, правительство ничего не могло противопоставить стремительному ухудшению экономической ситуации. В конце августа Нацбанк, потратив огромное количество валюты на поддержку курса рубля, остановил торги на всех валютных биржах. Реакция рынка была мгновенной – курс рубля резко упал, импорт остановился, межбанковские кредиты сократились до минимума, многие банки прекратили операции, наличные доллары практически исчезли из оборота. Напуганные граждане осаждали «полузакрытые» банки, лихорадочно снимали деньги со счетов и сметали подорожавшие товары с магазинных полок, готовясь к «голодной зиме». Впервые с 1991 года появились очереди в магазинах, в ряде регионов начали административно сдерживать цены, запрещать вывоз товаров за пределы своей территории и готовить введение карточной системы. Вскоре Нацбанк вообще отказался от поддержки рубля, и российская валюта подешевела еще больше.

Лидер свободного мира

Первого сентября я, вопреки многолетней традиции, не повел ребенка в школу, а вместе с министром иностранных дел Пермяковым поехал во Внуково встречать президента США Кримсона. Несмотря на то, что именно в этот момент над Кримсоном нависла реальная угроза импичмента, как расплата за секс на рабочем месте с практиканткой, «лидер свободного мира» нашел время и возможность для визита в Россию.

После встречи с Ельциным Кримсон дал пресс-конференцию, в ходе которой призвал российское правительство и Нацбанк принять самые решительные меры по преодолению экономического хаоса и политической апатии, но при этом ни в коем случае не сворачивать с пути построения свободного рынка и открытой экономики. Этот тезис был очень актуальным, особенно с учетом того, что предложения о введении государственного регулирования цен и установления жесткого валютного и экспортного контроля по советскому образцу становились все более популярными и в политических кругах, и среди населения.

После того, как Кримсон сказал о главном, мы с Пермяковым и американскими коллегами быстро свернули брифинг, дабы избавить Кримсона от неприятных вопросов по поводу его лжесвидетельств, секса в Овальном кабинете и пятен на платье Марики Лавлински.

Тактика и стратегия

Несмотря на тяжелейшую ситуацию, начало учебного года и отопительного сезона сорвано не было. Для этого мне потребовалось на протяжении недели, включая выходные дни, проводить ежедневные многочасовые селекторные совещания с руководителями центральных ведомств и регионов, «сгребать под себя» жалкие крохи, оставшиеся в федеральном бюджете, и единолично распределять деньги по наиболее проблемным точкам. Также мне пришлось слетать на денек в Киев – по Украине наш дефолт ударил еще более сильно, чем по самой России, и мне нужно было морально и политически поддержать украинских коллег.

Огромный объем работы перелопачивал и Фролов, продолжая как глава Госналогслужбы выбивать налоги, а как куратор финансово-экономического блока отбиваться от разъяренных инвесторов, погоревших на игре с облигациями. Когда Фролов все-таки подписал с МВФ сформулированные заново параметры обмена ГКО и ОФЗ (долг в 42 миллиарда долларов по докризисному курсу замораживался, и по нему продолжались переговоры с МВФ, облигации на сумму 12 миллиардов долларов со сроком погашения после 2000 года оставались в обороте), он взялся за стратегию и пригласил в Москву знаменитого Кабальеро – отца аргентинской послекризисной стабилизации. Вместе с латиноамериканцем Борис начал прорабатывать модель «currency board» – жесткую привязку рубля к доллару, причем, уже с декабря текущего года. При всей утопичности этой идеи, активность Фролова давала положительный результат, показывая, что правительство России, несмотря ни на что, занимается выработкой макроэкономической стратегии.

Одновременно обсуждались и более приземленные вопросы – привлечение частных кредитов под льготный процент (с рядом крупных западных банков Фролов достиг конкретных договоренностей), ужесточение кредитно-денежной политики, введение налога на сверхприбыль экспортеров сырья, возобновление диалога с Госдумой по принятию внесенного правительством пакета экономических законопроектов. С последним вопросом по вполне понятным причинам возникли серьезнейшие трудности. Никакого диалога со стремительно радикализовавшейся Думой не получалось.

Клинч с Думой

Самым печальным было то, что Дума дважды, 31 августа и 7 сентября, в категорической форме, с огромным перевесом протестных голосов отклонила кандидатуру Чернавина на пост премьер-министра. Реанимация круглого стола с задабриванием оппозиционных думских фракций, подписанием компромиссного соглашения, некоего подобия испанского «пакта Монклоа», и торгом за вице-премьерские и министерские портфели не помогла, как не помогло и подготовленное с моим участием заявление трехсторонней комиссии об основных направлениях социально-экономического развития страны (под ним подписался и ряд влиятельных думских руководителей). Правда, результат повторного голосования оказался лучше первоначального, но на этот раз против Чернавина было вдвое больше депутатов, чем за него.

Чернавин попросил меня лично обработать колеблющихся депутатов, особенно из моей «профильной» фракции «Регионы России». Я усердно взялся за дело, но эффект был минимальным – у меня, как и у правительства в целом, не осталось никаких ресурсов для «подогрева» лоббируемых депутатами структур и территорий. Роспуска Думы «античернавинские» депутаты не боялись – на новых выборах на волне тотального недовольства кризисом и, соответственно, протестного голосования, шансы оппозиционеров занять места в парламенте и вплотную заняться процедурой импичмента президента (а подготовка к ней уже началась) были велики как никогда. Наглядной иллюстрацией этому стал мой разговор со старым знакомым, депутатом от Прикамья Курбановым, пережившим пять лет назад осаду и штурм Белого дома. В ответ на мою просьбу поддержать Чернавина земляк сказал:

– Миша, дорогой, не далее как сегодня утром я провел мастер-класс с депутатами-новичками из нашей фракции на тему: «Что делать до, во время и после разгона парламента?». Улавливаешь суть момента? Если президент внесет кандидатуру Чернавина в третий раз, то любезнейший Владимир Серафимович будет снова позорно провален!

Курбанову мне возразить было нечего. Думские оппозиционеры, за последние годы не без нашей помощи прилично поднаторевшие в экономике, применили стандартный полугодовой лаг и во всех нынешних бедах обвинили именно Чернавина, а не Короленко, проработавшего премьером всего пять месяцев (более того, некоторые депутаты даже жалели молодого экс-премьера – мол, подставили пацана, бросили под танк). Неудачу Чернавина в первом заходе можно было еще объяснить негативным эмоциональным фоном от дефолта и прочими субъективными факторами, например, крайне неудачным выступлением Владимира Серафимовича с думской трибуны (он говорил в непривычной для себя покаянно-жалостливой манере, неярко и неубедительно). Но вторая попытка показала – в Думе сложилось устойчивое большинство, упорно не желающее видеть Чернавина премьером.

Это стало очевидным, когда группа левых депутатов Думы заявила, что в случае внесения кандидатуры Чернавина в третий раз проголосует за начало процедуры импичмента президента. Одновременно с этим сразу несколько влиятельных политиков, включая губернаторов крупных регионов, в противовес Чернавину назвали кандидатом в премьеры другого харизматического «крепкого хозяйственника» – Пушкова. Эта инициатива вызвала дополнительное напряжение. Как и полгода назад, фигура московского мэра была категорически неприемлема и для либералов во главе с Чубарем, и для олигархов во главе с Вербицким, и для части коммунистов, не простивших градоначальнику многочисленных прошлых обид, и для большинства губернаторов, считающих, что, сидя в премьерском кресле, Пушков по определению будет ущемлять регионы в пользу и без того «жиреющей» столицы.

8 сентября

Денек выдался на славу. В этот день Чубарь рассказал американской прессе не только о неизбежности дефолта, но и о том, что «…мы кинули международные финансовые институты на 20 миллиардов долларов». По этому поводу в Конгрессе США начались жаркие дебаты. Не утихала полемика и в нашей родной Думе, вдохновенно полоскавшей и правительство в целом, и отдельных его членов. Ситуацией с дефолтом заинтересовалась прокуратура, и в воздухе запахло уголовным делом. Ушел в отставку полностью деморализованный Малинин, но, в отличие от отставки Короленко, я это решение приветствовал. Окончательно в профнепригодности Малинина я убедился, когда узнал, что всю первую половину критического августа банкир провел в солнечной Италии и вернулся в Москву только по требованию… Шиффера, настаивавшего на принятии срочных антикризисных мер. Похоже, Шиффер разбирался в хитросплетениях российской финансовой системы лучше Малинина, и уж точно на голову превосходил его в знании макроэкономики и оценке финансовых рисков.

По итогам биржевых торгов этого дня рубль опустился до рекордно низкой отметки – 21 рубль за доллар. То есть, за три недели, прошедшие после объявления дефолта, рубль обесценился троекратно. Я посмотрел в оперативную сводку Росстата. Цифры обескураживали. Средняя зарплата россиянина составляла 70 долларов в месяц, но и эту ущербную зарплату многие получали с задержками и в неполном объеме. В стране насчитывалось более 8 миллионов безработных (13 процентов трудоспособного населения), и их количество продолжало расти). Рост цен в августе составил 4 процента, несмотря на то, что обычно на пике отпускного сезона цены существенно падают. А прогноз роста цен в сентябре – 40 процентов!

Впервые за два года, прошедшие после кардиологической операции президента, стали муссироваться слухи о его досрочной отставке, причем эти разговоры открыто велись не только в Думе, но и в правительстве. А Кремль между тем упорно молчал, пребывая, как мне казалось, в состоянии какого-то анабиоза. Изменить гнетущее ощущение паралича власти могло бы публичное выступление президента, его веское слово о происходящем, но шли дни, а никакого выступления не было, и, похоже, не планировалось. Возможно, президенту, обещавшему за три дня до 17 августа, что никакой девальвации не будет, просто нечего было сказать людям.

Кто лучше

На следующий день меня неожиданно вызвал президент. Он был хмур и немногословен:

– Что будем делать с премьером и с Думой, Михаил Георгиевич?

– Я знаю, чего нельзя делать, Борис Николаевич. Как ни прискорбно об этом говорить, нельзя в третий раз представлять Чернавина на должность премьера. Дума его провалит – это абсолютно точно.

– Я знаю.

– Значит, нужна другая кандидатура.

– Какая?

– Надо подумать.

– Вы имеете в виду себя?

– Нет.

– Почему?

– Нужен человек, которого Дума утвердит с ходу, с первого же раза. Это резко оздоровит и стабилизирует ситуацию, и, помимо прочего, позволит вскоре принять многострадальный антикризисный пакет, который сегодня стал еще более актуальным. Очевидно, что я таким человеком не являюсь. Например, коммунисты меня, мягко говоря, недолюбливают, не без оснований считая одним из «младореформаторов».

– Допустим. Значит, у вас нет предложений по кандидатуре премьера?

– Чтобы сформулировать и обосновать серьезное кадровое предложение, нужно время.

– У нас нет времени.

– Я не готовился к этому разговору, но одну фамилию назвать могу, скажем так, в режиме импровизации, мысли вслух.

– Называйте.

– Пермяков.

– Вот как? Почему именно он?

– У него масса преимуществ. Главное – он на «ура» пройдет через Думу, а затем, уверен, будет вдумчиво и осторожно руководить правительством. Как говорится, старый конь борозды не испортит.

– Так ведь и новой не вспашет.

– Ничего вспахивать не надо. У нас на руках есть полноценная и полномасштабная антикризисная программа, которую писали все самые светлые головы, включая Чубаря, Фролова и Беренсона. Осталось только провести готовую программу через Думу, и именно Пермяков, как никто другой, сможет сделать это быстро и без содержательных потерь. Есть и еще один важный аргумент в пользу Пермякова – он на протяжении семи лет входит в вашу команду, замыкаясь по работе лично на вас, и, насколько я знаю, заслуженно пользуется вашим доверием. У него нет президентских амбиций (во всяком случае, пока), к тому же для президента он староват – на момент выборов ему будет уже за семьдесят.

– Это все?

– Нет, список достоинств Пермякова можно продолжить. Как международник с огромным стажем и весьма успешный министр иностранных дел он пользуется большим авторитетом за рубежом. Мое личное отношение к нему – а мы регулярно общаемся по вопросам СНГ – тоже очень позитивное. Существенно и то, что он, как бывший сотрудник и директор Института мировой экономики, достаточно компетентен в экономических вопросах. Наконец, премьер-академик – это солидно и престижно. Ни в царской России, ни в СССР такого никогда еще не было, а в новой России – почему бы и нет?

– То есть, рыцарь без страха и упрека?

– Есть небольшой упрек – отсутствие хозяйственного опыта в масштабах региона или отрасли. Но это не страшно – хозяйственные вопросы может взять на себя первый заместитель.

– Вы готовы пойти на должность первого зама?

– Да, но для дела было бы лучше, если бы Пермяков сам подобрал себе заместителей. Если он захочет со мной работать, то я с удовольствием соглашусь.

– Допустим, я выдвину Пермякова. Он серьезный человек и потребует определенных гарантий.

– Да, нехорошо получится, если вы снимете его через пять месяцев после назначения, как Короленко. Я думаю, что Пермякову можно смело гарантировать пятнадцать месяцев «неприкосновенности». А после выборов депутатов Госдумы премьером должен стать ваш преемник на посту президента.

– Кто конкретно?

– Петрушин или Лунин.

– Обоснуйте, пожалуйста.

– «Либеральные силовики», эффективные в работе и, что крайне важно, лояльные к вам лично. Это очень редкое сегодня сочетание.

– И кто же из них лучше?

– Они практически равноценны. Кстати, они и земляки, и ровесники. Преимущество Петрушина – большой политический и административный опыт: он еще во времена СССР был значимой фигурой в Верховном совете России. Козырь Лунина – работа в региональной исполнительной власти, что, на мой взгляд, очень существенно. Если немного расширить диапазон поиска, то можно назвать еще одного потенциального кандидата – Гаркушу. Он чуть постарше, родом из Черноземья, учился в прикамском военном училище, соответственно, у нас есть несколько общих знакомых. Отзывы о нем, да и мои личные впечатления – самые положительные. Думаю, сейчас всем троим надо дать возможность дополнительно проявить себя – вот тогда и выяснится, кто лучше, кто хуже.

– А почему вы не называете себя в списке претендентов? Боитесь брать на себя ответственность за страну?

– Нет, просто объективно смотрю на вещи.

– Считаете, что слишком молоды и неопытны?

– Это самый маленький из моих недостатков. Главный же из них в данном контексте – отсутствие властных амбиций и властного инстинкта. В общем, не чувствую я себя исторической фигурой. К тому же я наполовину еврей. На премьера, наверное, можно будет попробовать номинироваться, хотя, конечно, лучше, чем Чубарь, премьера не найти.

– До выборов еще дожить надо. Пока на этом закончим. Насчет Пермякова я подумаю. Жду вас здесь завтра в это же время.

Спать

Когда я ровно через сутки вошел в кабинет президента, там, помимо Бориса Николаевича, находился Толя Агишев с большим букетом цветов. Ельцин встал из-за стола, пожал мне руку и обнял за плечи.

– Михаил Георгиевич, поздравляю вас с днем рожденья! Желаю вам крепкого здоровья, личного счастья и успехов в новой работе! Вот, примите букет, и еще авторучку – очень хорошую, в точности как у меня.

– Борис Николаевич, большое спасибо! Разрешите узнать, какая новая работа меня ожидает?

– Первый заместитель главы администрации президента. По статусу должность аналогична первому вице-премьеру, так что это повышение. Будете по моему поручению курировать правительство, всю его работу, и оперативную, и перспективную. Указ я уже подписал.

– А кто будет возглавлять правительство?

– Ваш протеже Пермяков.

– Он об этом знает?

– Пока нет, но через пять минут узнает. А вы пока сдавайте дела в правительстве и принимайте дела в Кремле.

Я поехал в Белый дом, поговорил с Фроловым, переадресовал ему всю текущую почту, собрал совещание руководителей курируемых структур и по-деловому попрощался с коллегами (полноценный «отходняк», совмещенный с празднованием дня рожденья, я запланировал на ближайшую пятницу). Я упаковал немногочисленные личные вещи и перевез их в Кремль, где мне был выделен сравнительно небольшой кабинет, похожий на белую с позолотой лаковую шкатулку. Фиму Шафрана, Редько, референтов Марию и Анастасию и, конечно же, верного Гапликова я решил взять с собой на новую работу.

В тот же день президент внес кандидатуру Пермякова в Думу. Чернавин отреагировал заявлением, в котором сравнил происходящее с «Мюнхенским сговором». На следующий день Дума подавляющим большинством голосов (317 из 450) дала согласие на назначение Пермякова председателем правительства.

Президент тут же подписал соответствующий указ, оригинал которого я отвез Пермякову. Поздравив нового премьера, я договорился с ним, что Седых, Ирина (она ушла в декрет, но долго засиживаться там не хотела), Хвостенко и Шебалин при любом раскладе останутся на своих постах. Пермяков был сама любезность – поблагодарив меня за выдвижение его кандидатуры, он пообещал согласовывать со мной все кадровые действия и ключевые решения правительства. Я поблагодарил академика за готовность к сотрудничеству и поехал домой – спать.

Москва,сентябрь 2008 – январь 2009

Фрондер

Посвящаю моим детям

Глава 1 Пермяков

Понты дороже денег

– Ты где?

– В Прикамске.

– Какого черта ты там делаешь?

– Так я же у тебя отпросился на денек, на мамин день рожденья.

– Почему ты растягиваешь слова? Пьяный, что ли?

– Конечно, пьяный. День рожденья все-таки…

– Придется протрезветь. Ты уже знаешь, что отчебучил твой протеже?

– Это ты кого имеешь в виду?

– Пермякова.

– Не знаю.

– Так знай – протестуя против бомбардировок Югославии, он не полетел в Штаты.

– Странно. Мы с ним сегодня с утра разговаривали – он уже был во Внуково, вкратце перечислил повестку заседания совместной комиссии: пять вопросов, все серьезные, на миллиарды долларов – сталь, самолеты, трактора, режим наибольшего благоприятствования…

– И вот теперь все это похерено – понты оказались дороже денег. Премьер не долетел до Штатов – развернул самолет над Атлантикой, дозаправился в Шенноне и вернулся домой. Вот и ты, мой друг нетрезвый, заканчивай праздновать и возвращайся в Москву, и как можно скорее.

Выезжая в прикамский аэропорт, я мрачно размышлял о том, что взрывать политическую ситуацию именно 23 марта стало недоброй традицией. В этот же самый день в прошлом году, аккурат когда я праздновал мамино шестидесятилетие, Ельцин абсолютно неожиданно для всех отставил Чернавина, честно тянувшего тяжелую премьерскую лямку. Этим сумасбродным решением, порочность которого со временем стала еще очевиднее, президент перевел большую политическую игру, начатую им десять лет назад, в трудноуправляемый и малопредсказуемый эндшпиль. Сегодняшнее событие, похоже, эту самую игру обострит до крайности.

Шашка в ножнах

Малышев то лохматил, то приглаживал свою рыжеватую бороденку. Его прищуренный взгляд был устремлен куда-то вдаль, видимо, в светлое будущее, что делало главу президентской администрации очень похожим на Ленина в образе «кремлевского мечтателя». Но до светлого будущего еще очень далеко, и, похоже, Алексей Гелиевич иллюзий на этот счет не питает. Малышев работает на нынешнем посту всего пятый день, и служба уже не кажется ему медом. А что произойдет через пять месяцев, когда начнется думская предвыборная компания? Об этом даже подумать страшно.

– Что будем делать, Михаил?

– Гасить скандал. Кстати, предлагаю поручить это самому Пермякову. Сам набедокурил, пусть сам и расхлебывает.

– Не выйдет. Решение Пермякова не было спонтанным и эмоциональным. Все в точности наоборот – оно хорошо продумано, подготовлено и рассчитано на совершенно определенную реакцию. Пермяков получил то, что хотел – имидж крутого мужика, показавшего зубы обнаглевшему западу, лидера, способного на поступок, на жесткий ответ. Захочет ли Пермяков в этой ситуации дать задний ход? Да ни в жисть!

– Человеку свойственно ошибаться. Я попробую убедить Пермякова в том, что он совершил ошибку. А ты, пожалуйста, убеди Бориса Николаевича в том, что «мертвая петля» над Атлантикой не есть начало президентской кампании Пермякова.

– Я не собираюсь врать шефу.

– Это не ложь, а трактовка события, его оценка, скажем так, с умеренных позиций. Главное, чтобы Борис Николаевич не нервничал и не делал ненужных движений.

– Не исключено, что сейчас как раз и стоит сделать эти движения.

– Как же я устал с вами, чертовыми ястребами! Вы можете хотя бы иногда не махать шашкой?

– Иногда можем. Я готов на данном этапе выступить в роли миротворца, но учти, что у любого терпения есть свои границы. Можешь так и передать Пермякову.

– Я не ретранслятор. Скажу Пермякову то, что считаю нужным сам.

Потеря лица или спасение фигуры?

Пермяков был, как всегда, спокоен, расслаблен и немного хмур.

– Михаил Георгиевич, вы не волнуйтесь, ничего страшного не произошло. Американцы уважают сильных партнеров.

– Меня в данной ситуации интересуют не американцы, а россияне, которые в очередной раз могут остаться без правительства.

– Вопрос доверия правительству – прерогатива президента, и от меня здесь ничего не зависит.

– Напротив, от вас зависит очень многое. Если вы не будете дразнить гусей и предпринимать резких демаршей, то сможете гарантированно проработать как минимум до конца года, на благо страны и народа.

– А кто устанавливает градацию – что «резко», а что не «резко»? Я – премьер, поддержанный конституционным большинством Госдумы, и вправе самостоятельно решать любой вопрос в пределах своих полномочий. Но дело даже не в статусе должности и не в личном статусе. Я никогда не плясал ни под чью дудку, и уж сейчас тем более не собираюсь!

– И в «Правде» не плясали, и в Академии наук, и в ЦК, и в Политбюро?

– Вы не сравнивайте, пожалуйста, этих… гм… с членами Политбюро.

– А почему бы и не сравнить? Раньше были Брежнев, Суслов и Черненко, теперь – Толя, Тоня и Вербицкий. Неглупые, скажу я вам, люди, и тоже, между прочим, со своей идеологией и ярко выраженной психологической и политической мотивацией. Да, вполне могу предположить, что вы их не уважаете, и даже презираете, но вот ведь какая штука получается – вы сами подарили вашим противникам и здесь, и за рубежом, мощнейший контраргумент, во многом перечеркивающий результаты вашей напряженной полугодовой работы. А НАТО все равно бомбит Югославию, не отсрочив удар ни на секунду. «Внешний враг», проигнорировав ваш якобы сильный ход, деловито утюжит Белград ракетами «воздух-земля», а «внутренний враг» готовится к новым атакам на премьера и правительство, и очевидно, что теперь эти атаки будут эффективнее предыдущих. Ну, и зачем вам это нужно?

– Затем, что иногда надо принимать решения, не задумываясь о последствиях. Кроме того, долгосрочная репутация дороже сиюминутной политической выгоды. Скажу вам то, что я говорил публично, поскольку это абсолютная правда: я не мог, не хотел, и не имел права прилетать в Америку и тем самым легитимизировать бомбежки!

– Согласен, особенно в части репутации, но и ей вы тоже пожертвовали – репутацией осторожного и мудрого человека, который и сам не подставляется, и других не подставляет, а спокойно, аккуратно и целенаправленно делает нужное дело.

– Позвольте уж мне самому формировать свою репутацию.

– Да, конечно, этого у вас не отнять. Кроме того – что сделано, то сделано, чего уж сейчас разводить дискуссии.

– Зачем же тогда весь этот разговор?

– Я хочу поговорить о перспективе. Вы верите в то, что я вам искренне симпатизирую и желаю всяческих успехов?

– Да.

– Что я в меру сил помогаю вам не только по службе, но и по душе?

– Да.

– Это радует. Тогда я прошу вас – отыграйте назад, хотя бы самую малость.

– Что вы имеете в виду?

– Что угодно. Например, публично назовите этот злосчастный разворот «не до конца продуманным решением». Или скажите, что «были и другие варианты развития ситуации, которые в менее напряженной обстановке можно было бы изучить подробнее». Или придумайте любую другую форму, пошлите любой другой сигнал о том, что Пермяков впредь будет воздерживаться от приготовления острых блюд, от которых вздрагивает миролюбивая общественность в России и за рубежом.

– Общественность вздрагивает от бомбардировок Югославии.

– Григорий Мартынович, вот смотрите. Каково ваше главное достижение на посту министра иностранных дел? Подписание основополагающего акта «Россия – НАТО», не так ли?

– Не совсем. Еще вступление России в «Большую восьмерку» и АТЭС.

– Тем паче, поскольку все страны «восьмерки», кроме Японии и России – натовские. Итак, вы как министр иностранных дел зацементировали фундамент наших отношений с Западом, с НАТО. А теперь как премьер-министр с размаху, громко и смачно, долбанули по этому самому фундаменту. Где логика? Нет логики. Значит, допущена ошибка. Хорошо, смягчу термин – оплошность, недоработка, недоразумение. И если о содержании вашего решения еще можно спорить, то с формальной точки зрения тут точно прокол. Вы, матерый дипломат, повели себя недипломатично. Согласны?

– Нет. Решение было правильным и по форме, и по содержанию. Как вы знаете, его одобрил президент. Кстати, это решение отнюдь не единоличное, а солидарное – его единогласно поддержали все участники делегации, летевшие со мной в Штаты.

– Да, я в курсе. С частью из них я переговорил, и у каждого есть веский повод, чтобы не перечить премьер-министру. Например, Алескеров опасается, как бы вы не отдали госпакет «РУСойла» в общую «колхозную» госнефтекомпанию. У губернаторов свои резоны – Туров у вас на крючке из-за автозавода, обложенного уголовными делами и налоговыми недоимками, а Лоссеру просто нужны дополнительные трансферты, а то у него область огромная, народу много, и все кушать хотят. Вот и вертятся уважаемые Алексей Константинович и Эрвин Эдгарович, аки флюгеры – и с вами согласились, и со мной, особенно после откровенного разговора на «чисто русском» языке.

– Вы давили на губернаторов? Для чего? Чтобы они публично осудили мое решение?

– Нет, конечно. Это же ваше решение. И именно вам надо постфактум его смягчить, хотя бы немного.

– Я не буду этого делать.

– Ради общих интересов.

– Нет. Это потеря лица.

– Это спасение фигуры от шаха и мата.

– Нет. Я не собираюсь ни с кем играть в шахматы.

Земляки и креатуры

Я решил, что это мой последний душеспасительный разговор с Пермяковым. За полгода совместной работы у нас таких разговоров было много, не меньше десятка. Во главе угла всегда стояла тема эффективности и политической живучести кабинета министров. Первое время, примерно до нового года, находить консенсус удавалось, но потом прислушиваться ко мне Пермяков перестал. Слушал он меня по-прежнему очень внимательно, относился крайне уважительно, принимал по первому звонку, кивал головой, одобрительно хмыкал, но… делал все по-своему, зачастую поступая вразрез с моей позицией и принимая прямо противоположные решения.

Причин тому было несколько. Главная – прошел послеавгустовский шок, страна худо-бедно перевалила экватор очередной трудной зимовки, и стало очевидно, что экономической катастрофы не будет. Более того, тенденции четко показывали – промышленный спад в основном преодолен, и в самое ближайшее время экономика страны пойдет в рост. К тому же нефтяные цены стабилизировались, и наметился тренд к повышению. Красота! На этом фоне премьер почувствовал себя гораздо более комфортно и уверенно, и, соответственно, перестал считаться с «советами посторонних» вроде меня.

Справедливости ради надо отметить, что строптивость и самостоятельность Пермяков проявил сразу же после вступления в должность премьера. Он честно выполнил предварительные договоренности, оставив в правительстве моих земляков и креатур – Сергея Седых, Ирину Колосову, генерала Шебалина и «примкнувшего к ним» Володю Хвостенко, мужа Ирины (правда, Хвостенко сильно потерял в аппаратном весе, спикировав с вице-премьера на первого заместителя министра финансов, но с этим я спорить не стал – полгода назад Володя, волшебным образом перескочив сразу три карьерные ступеньки от замминистра до зампреда правительства, так и не смог убедить окружающих, включая меня, что этот феноменальный взлет был оправдан).

А затем Пермяков положил передо мной проекты указов президента о назначении ключевых фигур. На пост первых вице-премьеров академик предложил Молокова и Гостева, на «простого» вице-премьера по аграрным вопросам – Чижика.

Должность не сахар

Две бумаги – по Молокову и Чижику – я, вздохнув и скорчив кислую мину, прочел безмолвно. Молоков, некогда видный деятель советской плановой экономики (он был союзным вице-премьером, руководил Военно-промышленной комиссией, а затем Госпланом СССР) олицетворял компромисс с огромной и влиятельной коммунистической фракцией Госдумы. Еще при премьерстве Короленко Молоков, член ЦК компартии и руководитель думского комитета по экономике, стал членом правительства – министром промышленности. Затем, после дефолта, в горячке полубезумной первой декады сентября Молоков даже номинировался на пост премьера. Осторожный партхозработник ответственность взять на себя не захотел, от расстрельной должности отказался, но дал понять, что портфель первого вице-премьера благосклонно примет. Естественно, пройти мимо столь фактурной персоны с богатым советским бэкграундом Пермяков просто не смог.

С Чижиком ситуация тоже весьма прозрачная – это не только один из лидеров Сельской партии и влиятельный депутат, но и, что самое главное, гениальный аграрный лоббист, лучший потрошитель Минфина всех времен и народов. Недаром в Думе Чижик входил не в агропромышленный, а в бюджетный комитет – поближе к дотациям, трансфертам и льготным кредитам. Выбивать деньги Чижик умел виртуозно, причем, надо отдать ему должное, делал это красиво, аккуратно и без громких скандалов. Естественно, российские агробароны души в нем не чаяли, и Пермяков тоже не устоял перед чижиковским обаянием.

А вот проект указа по Гостеву я прокомментировал.

– Григорий Мартынович, ну зачем вам этот шкаф? Вы ищете толкового губернатора, чтобы он под вашим руководством грамотно рулил региональной политикой? Без проблем! Как выходец из губернаторского корпуса я всех этих гвардейцев знаю как облупленных. Готов прямо сейчас дать вам список первой десятки, самых достойнейших. Половина из них, конечно, сразу же откажется, но со второй половиной я поработаю, и у вас появится чудесный кандидат.

– Спасибо, как видите, у меня уже есть кандидат.

– Кто вам его порекомендовал?

– Это мой личный выбор.

– А чем он обусловлен, если не секрет?

– От вас, Михаил Георгиевич, у меня нет секретов. Я познакомился с Гостевым пару лет назад, когда работал в МИДе. Гостев пришел ко мне за поддержкой проекта строительства на территории его области морского порта по перевалке угля и нефти. При этом, подчеркну, денег он не просил.

– А чего просил?

– Рекомендаций, комфортных писем для потенциальных инвесторов и консультаций по вопросам внешнего финансирования.

– Весьма тривиальная картина – губернатор обратился за помощью к влиятельному министру. Что же здесь выдающегося?

– Мне очень понравилась его постановка вопроса, нацеленность на масштабный инфраструктурный проект и четкая увязка экономической и политической целесообразности – этот терминал резко сократит объем грузового транзита через Прибалтику.

– Так ведь никакого терминала нет, там еще конь не валялся, даже земельный отвод не оформлен.

– Всему свое время. Уверен, порт будет построен.

– Вот когда он будет построен, тогда можно и двинуть товарища на повышение.

– Мне в правительстве он нужен сейчас.

– Что вы хотите ему поручить?

– Региональную и национальную политику. Он губернатор, ему и карты в руки.

– В администрации президента эту епархию курирую я, значит, мне придется общаться с Гостевым регулярно. Это удовольствие ниже среднего, к тому же Гостев элементарно не потянет, мне это совершенно ясно. Короче говоря, я против.

– Это ваше право. А, может быть, вы хотите занять должность вице-премьера?

– Нет, вице-премьером я уже был, и мне не понравилось.

– Правильно, должность не сахар, особенно сейчас. Тем более странно, что вы препятствуете назначению Гостева. Человек готов покинуть насиженное место, благополучный и экономически развитый приграничный и приморский регион, готов ради интересов дела рискнуть своей карьерой и репутацией. Мне кажется, надо дать ему возможность для самореализации.

– Гостев в свое время поддержал ГКЧП, а потом мятеж Байсултанова и Гурцкого.

– Ну и что?

– А вот, скажем, вы ГКЧП не поддержали. Более того, сделали тогда яркое публичное заявление, а потом привезли Горбачева из Фороса в Москву.

– Михаил Георгиевич, вы преувеличиваете мои заслуги в борьбе за демократию. А в отношении Гостева вы действительно во многом правы, его раньше нередко подводило политическое чутье, но ведь кто старое помянет…

– Нет, глаза я лишаться не хочу. И препираться с вами из-за Гостева тоже – надоело уже обсасывать этот вопрос. Думаю, принципиальные дискуссии нам с вами нужно вести по более важным поводам.

– Спасибо и на этом.

– Не стоит благодарности. Вы очень быстро разочаруетесь в Гостеве – через три месяца, максимум через шесть.

После подписания указа Гостева принял президент, и, оценив его богатырскую стать и обширное пузо, пошутил: «Такой большой человек легко решит такие маленькие проблемы». «Маленькие проблемы» – это связи с СНГ, региональная и национальная политика. Про себя я твердо решил, что никакой региональной и национальной политикой Гостев заниматься не будет. Заниматься ей будут под моим чутким руководством Седых как федеральный министр и Хвостенко как главный человек в Минфине, отвечающий за финансирование регионов. А Гостев пусть занимается, чем хочет – например, имитацией бурной деятельности. Чем не работа?

Успеть до ледостава

Проблема Гостева, как я и предполагал, оказалась второстепенной, особенно на фоне крупного скандала, разразившегося в правительстве. Сразу два новоиспеченных вице-премьера по ключевым отраслям – Рычков (социалка) и Шахрин (экономика и финансы) неожиданно и слабо мотивированно отказались от своих должностей, причем Шахрин взял самоотвод уже после опубликования президентского указа о назначении. Тем самым был подан очень тревожный знак – при всей безалаберности кадровой политики последнего времени подобных добровольных ретирад с правительственного олимпа еще никогда не было.

Слава богу, не отказался от своей должности Бугаев, вице-премьер по промышленности, инфраструктуре и естественным монополиям. Когда он впервые зашел в свой новый рабочий кабинет, там находился прежний хозяин офиса, то есть я. И в руках я держал не букет цветов и приветственный адрес, а сводку по северному завозу, датированную 15 сентября.

Скучные колонки цифр были красноречивее любых самых забойных лозунгов и требовали принятия сверхсрочных и сверхэнергичных мер. Точнее, этого требовали более миллиона жителей российского крайнего севера, которые могли в самое ближайшее время оказаться в зоне бедствия. Стоящая перед правительством проблема формулировалась просто – либо за скудные недели, оставшиеся до конца навигации на северных реках, обеспечить завоз топлива водным транспортом, либо потом возить горючку на самолетах, вертолетах и подводных лодках с соответствующим кратным увеличением затрат.

Бугаев как опытнейший аппаратчик и ветеран правительственных структур (он в свое время вошел в самый первый состав кабинета министров суверенной России) моментально оценил степень угрозы и с готовностью пошел вместе со мной на внеочередную аудиенцию к Пермякову. От премьера мы вышли с чрезвычайными полномочиями и солидными бюджетными лимитами. Затем мы сформировали штаб и с того момента на протяжении трех недель, включая все выходные дни, от темна и до темна занимались закупками топлива, фрахтом танкеров, ледокольной проходкой, формированием, загрузкой и разгрузкой речных караванов, лоцманским и портовым обеспечением, подготовкой причалов и складских терминалов, заполнением резервуаров длительного хранения, перевалкой топлива с речного на автомобильный транспорт, и прочее, прочее, прочее.

В итоге мы каким-то чудом успели до плотного ледостава запитать горючкой наши необъятные севера и даже немного сэкономить выделенные бюджетные средства (закупали топливо, фрахтовали суда и арендовали складские емкости мы, ввиду экстренности процесса, без тендеров, но и без лишних посредников, оплачивая ГСМ и логистические услуги напрямую из федерального казначейства). Бугаев получил от Пермякова письменную благодарность с записью в трудовой книжке, а я от главы администрации Агишева – два дня отгулов, которые использовал исключительно на глубокий, безмятежный и беспробудный сон.

Дедушке не все равно

Я отоспался, вернулся в строй и ужаснулся. Группа старых советских академиков-экономистов, давних знакомых и коллег Пермякова, подготовила и представила в правительство развернутую экономическую программу. В этом обширном документе было заложено несколько мегатонных зарядов, способных разнести нашу хлипкую экономику в клочья. Намерения как всегда были благими – повысить спрос населения и загрузить простаивающие производственные мощности. Отлично! Но для этого предполагалось сделать крупные бюджетные вливания, неизбежно влекущие за собой всплеск инфляции, а также принять меры жесткого валютного контроля, включая отсечение спроса населения на валюту. Это означало фиксацию обменного курса (попросту говоря, фактический запрет на хождение доллара в стране) и частичную национализацию банков.

Более того, в ходе работы над программой предлагались и такие экстравагантные меры, как введение масштабного государственного регулирования цен и тарифов (на продукцию базовых отраслей промышленности, продовольственные и непродовольственные товары первой необходимости, и т. д.). Это был уже прямой путь к тотальному дефициту, карточной распределительной системе, обязательным поставкам и прочим прелестям скомпрометировавшей себя плановой экономики советского образца. При этом я узнал, что Молоков проявил к программе интерес, и решил принять превентивные меры.

Я пришел к Пермякову и попросил, чтобы он вызвал Молокова. Пришел Молоков, недовольный тем, что его отрывают от срочных дел. Я вежливо поздоровался и сказал, что придаю очень серьезное значение сегодняшнему разговору. Ветераны кивнули, насупились и стали смотреть куда-то вбок. Я приготовился произнести страстную речь, но вдруг понял, что толку от нее будет мало. Почтенные старцы на своем долгом веку слышали и видели многое, кожа у них загрубела, а в голове действовал мощный фильтр. Кроме того, будучи прирожденными аппаратчиками, премьер и его первый зам недолюбливали пассионариев и не доверяли им. Мне надо было выступить нестандартно. Я выпил подряд два полных стакана воды, повернулся к Молокову и изобразил на лице улыбку.

– Дмитрий Юрьевич, я вас поздравляю с прошедшим днем рождения. Извините, я немного увлекся северным завозом, и не поздравил вас своевременно.

– Да ничего, спасибо, что не забыли.

– Дмитрий Юрьевич, скоро и у Григория Мартыновича день рожденья. Давайте сделаем ему подарок.

– Какой?

– Простой, но очень ценный – забудем программу академиков. Забудем ее, родимую, как страшный сон. Программа несусветна, чудовищна, я просто не подберу других эпитетов. Как говорил один известный вам политический деятель, эта штука посильнее «Фауста» Гете.

– Но у правительства в любом случае должна быть программа. С нас все, включая МВФ, требуют программу.

– Она у вас есть, и уже озвучена Григорием Мартыновичем – выполнение чрезвычайного бюджета четвертого квартала, принятие налогового пакета в Думе, снижение налогов, восстановление банковской системы. Я готов подписаться под каждым этим словом. Правда, еще вы зачем-то повысили уровень обязательной продажи валютной выручки и возродили распущенную Короленко службу валютно экспортного контроля. Вот тут я не согласен. И реанимацию правительственных гарантий под иностранные кредиты тоже считаю неправильной, тем более что мы от них отказались еще год назад.

– Мы должны предотвращать безудержный вывоз капиталов и контролировать цены и качество экспортно импортных товаров. А система государственных гарантий – общепринятая практика в развитых странах.

– Если мы создадим здесь нормальные условия для инвестиций, то и российский капитал останется в стране, и зарубежный к нам придет без всяких госгарантий. Но спорить по частностям я не хочу и не буду. Вернусь к тому, с чего начал. Я предлагаю проигнорировать факт существования «академической» программы. Дмитрий Юрьевич, у вас есть альтернативные программы?

– Штук пять, не меньше.

– Вот и отдайте их на экспертизу академикам – пусть поработают, и не торопясь, а вдумчиво. Вы знаете, я вдруг вспомнил старый детский стишок из разряда черного юмора, почти что в тему. Рассказать?

– Расскажите, хотя черного юмора у нас и без стихов хватает.

– Ну, этот юмор, в отличие от нашего, доморощенного, очень высокохудожественный. Итак, стих про Патрикеича:

Дед Патрикеич гранату нашел,

С этой гранатой к обкому пришел.

Выдернул чеку, бросил в окно –

Дедушка старый, ему все равно.

– И в чем же соль?

– В том, что нам, в отличие от дедушки Патрикеича, не все равно. Или я ошибаюсь?

Доселе молчавший Пермяков усмехнулся и подал голос.

– В общем и целом вы правы, Михаил Георгиевич. Любую программу или концепцию неизбежно будут критиковать либо справа, либо слева, а то и с обеих сторон сразу. Зачем же нам подставляться? У нас и без этого хлопот хватает. Согласен, Дима?

– Как скажете, Григорий Мартынович. Я тоже не большой охотник разводить писанину.

– Очень рад, коллеги, что мы обо всем договорились. Но у меня к вам есть еще одна просьба. Надо бы как-то успокоить общественность, максимально дистанцироваться от академиков и заявить, что никто не планирует запрет доллара и национализацию банков.

– Хорошо, сделаем.

– За это отдельное спасибо.

– Вот видите, Михаил Георгиевич, мы вам ни в чем не отказываем.

– Естественно, Григорий Мартынович, я же ваш горячий поклонник и сторонник, да еще и коллега по первой профессии.

Нельзя позориться

В следующий раз я появился в кабинете Пермякова не один, а вместе с Седых. Сергей принес записку о том, какие меры принимают региональные начальники для борьбы с кризисом. Пермяков быстро пробежал глазами лаконичный документ.

– И что же вы предлагаете?

– Ряд разумных решений, принятых в некоторых регионах, предлагаю одобрить и рекомендовать для повсеместного распространения – например, мораторий на повышение жилищно-коммунальных тарифов, отказ от пени, матпомощь для малоимущих, налоговое стимулирование местных производителей, создание резервных товарных запасов, упрощение розничной торговли, разрешение продажи с колес. На регулирование цен, торговых надбавок и норм отпуска товаров рекомендую закрыть глаза. Меры эти антирыночные, не всегда законные, но вполне естественные, и, к тому же, временные – в основном, они введены до нового года. Естественно, потом надо будет проконтролировать, чтобы по истечении срока действия эти запреты были сняты. А вот все ограничения по вывозу с территорий регионов различной продукции, в первую очередь, продовольствия, надо срочно отменить. Если не возражаете, мы над этим поработаем.

– Не возражаю. Свободный переток товаров нам сейчас жизненно необходим. Но только почему вы действуете через голову Гостева?

– Потому что самые жесткие меры по запрету вывоза товаров приняты в его родной области, более того – с его благословения. Впрочем, мы пришли не жаловаться, тем более что возникла другая, еще более вопиющая проблема. Как видите, четыре региона продекларировали свое нежелание перечислять собираемые на их территориях налоги в федеральный бюджет, а Калмыкия это уже сделала, и на днях полностью остановила платежи. Хвостенко, надо отдать ему должное, уже принял экстренные меры – прекратил финансирование республики из федерального бюджета, ужесточил порядок расчетных операций и уволил руководителя местного казначейства. Но этого, думаю, мало – дурной пример заразителен. Поэтому охотникам до чужих денег надо четко указать границы дозволенного и недозволенного.

– И что вы предлагаете?

– Предлагаю ликвидировать Нацбанк Калмыкии, а в отношении финансистов, банкиров и должностных лиц, совершивших незаконные действия, возбудить уголовные дела.

– Хорошо, я переговорю с Терещенко и Скоробогатовым. Но тут у вас, как я посмотрю, еще один колоритный субъект имеется. Цитирую: «губернатор Кольской области Евстигнеев обратился к властям Норвегии и Швеции с просьбой об оказании региону гуманитарной помощи». А вот интересно, он с МИДом это согласовал?

– Нет, конечно. Я говорил с Евстигнеевым, и во время беседы он сослался на то, что раз вы обсуждали с Еврокомиссией тему поставок в Россию гуманитарной помощи, то и ему тоже можно. Я кратко объяснил Евстигнееву разницу между премьером и губернатором, и товарищ все понял, принес извинения, дезавуировал свои громкие заявления и отозвал официальные обращения к богатым закордонным соседям.

– Пожалуйста, поговорите с ним еще раз и сообщите о моей реакции. Еще раз сунется без санкции МИДа в международные дела – получит по полной программе! Нельзя перед заграницей позориться!

Бумажная канитель

Для удобства взаимодействия с правительством я попросил Пермякова, чтобы мне выделили небольшую комнатку в Белом доме. Премьер пошел навстречу, более того, просьбу перевыполнил (что в аппаратном мире бывает нечасто) – дал большой кабинет, да еще и с приемной.

В приемную я посадил старого соратника Редько с целью жестко контролировать исходящий документопоток, то есть зорко следить за тем, чтобы мне на визу поступали абсолютно все правительственные документы нормативного и распорядительного характера, включая приказы, инструкции и циркулярные письма, в том числе за подписью вице-премьеров и ключевых министров. Дело в том, что хитромудрые клерки иногда специально занижают уровень важного документа для более быстрого прохождения согласующих инстанций. Кроме того, служебные документы не нужно в обязательном порядке публиковать в «Российской газете». Проще говоря, накатали нужную бумажку, келейно согласовали, подмахнули у вице-премьера, без шума отправили по исполнительским инстанциям – и «решили вопросик» на миллионы долларов.

Для искоренения зла я обязал Редько наладить и формальный, и неформальный контроль, в том числе через девочек в канцеляриях и приемных. Редько, проработавший в Белом доме с момента его постройки в 1980 году, и знавший здесь все и вся, заверил: «Ни один комар мимо не пролетит, Михаил Георгиевич!».

Чтобы творческий процесс согласования бумажной канители носил динамичный характер, а заодно в целях защиты от возможных упреков (мол, администрация президента в моем лице тормозит оперативную деятельность правительства), я появлялся в Белом доме ежедневно и проводил там по полдня и более, разгребая на пару с Редько горы бумаг. Добротные документы визировал без задержки, сомнительные отправлял на доработку авторам, еще более сомнительные – на повторную читку в правовой департамент, либо по расширенному кругу согласующих лиц, включавший руководителей силовых структур и «второстепенных» министерств.

Все эти нехитрые аппаратные приемы, как правило, приводили к тому, что «непропеченная» бумага тихо умирала в бюрократическом болоте. Стоит ли говорить, что откровенно дурацкие или коррупционные «филькины грамоты» я по старой привычке рвал и выбрасывал в корзину. Если документ носил существенный характер, но у меня были к нему содержательные претензии, я забирал его на Старую площадь и отдавал на экспертизу моему заместителю Малышеву.

Во время очередного набега на Белый дом всеведущий Редько рассказал мне о невидимом фронте противостояния новобранцев – «пермяковцев» и коренных правительственных аппаратчиков. Каша заварилась оттого, что кадровые разведчики из команды Пермякова решили заставить старожилов Белого дома давать подписку о неразглашении государственных тайн. Все бы ничего, но этот документ фактически делал подписантов невыездными. Естественно, чиновники правительства, привыкшие к летнему отдыху в Турции или на Кипре, всячески сопротивлялись «захомутанию». Тогда их начали пугать увольнениями. В отместку коренные белодомовцы подготовили «ассимметричный ответ» – зацепившись за некое сугубо формальное основание, бухгалтерия не начислила пермяковцам надбавку к окладу, составлявшую добрую половину чиновничьей зарплаты.

Я решил погасить конфликт собственными паллиативными средствами, а заодно уберечь Пермякова от мелкой суетности. Я по старой дружбе позвонил главбуху аппарата Белого дома, после чего «сэкономленные» деньги были немедленно доначислены и выплачены.

«Стал министром – стал монетаристом»

Примерно через месяц после прихода Пермякова новое правительство организационно встало на ноги. Явным симптомом этого стало повышение количества и качества бумаг. Было сформулировано и основное правило игры – «тратить денег столько, сколько есть». Это меня очень радовало, поскольку снимало с повестки дня угрозу неконтролируемой эмиссии и инфляции.

Самую жесткую позицию занимал министр финансов Буйнов – тихий и скромный человек с внешностью типичного «ботаника». Вместе с Хвостенко они успешно отбивали атаки разномастных отраслевых лоббистов, включая самого Чижика. В конце октября к этому слаженному дуэту присоединилась родившая девочку и досрочно вышедшая из декрета Ирина. Мощное финансовое трио, возведя принцип «жить по средствам» в абсолют, получила поддержку премьера, который, как выяснилось, виртуозно владел умением отказывать, не обижая. Пермяков отказывал всем челобитчикам, невзирая на их статус, связи и регалии. Пробить брешь пермяковской твердокаменности удалось только вице-премьеру по социалке Макаренко, которая, получив отказ, разрыдалась и плакала до тех пор, пока Пермяков не утешил ее искомой резолюцией.

Благодаря незаурядной прижимистости правительство начало понемногу гасить накопившиеся долги. Одновременно Минфин заставил губернаторов вовремя платить зарплату областным и муниципальным бюджетникам, тратя на это не менее 40 процентов доходов местных бюджетов. Хвостенко лично встретился с каждым губернатором и потребовал соблюдения нового порядка под угрозой перевода непослушных регионов на прямое исполнение бюджета. С особо непонятливыми общался я, уточняя, что следующим после меня визави злостных отступников от «генеральной линии партии и правительства» будет уже следователь Генпрокуратуры. Примерно в таких же суровых тонах я общался с правительственными чиновниками, которые, не уловив веяний времени, продолжали готовить и проталкивать обременительные для хилого бюджета решения.

Бюджет 1999 года верстался по принципу жесткой экономии средств. Естественно, на Минфин давили, и очень сильно, и со всех сторон, но Пермяков при моей поддержке надежно прикрыл Буйнова и его коллег. Более того, премьер согласился с целым рядом важных инициатив, включая резкое снижение НДС и разрешение западным банкам работать с российскими частными вкладчиками. А в помощь российским банкам, пострадавшим от августовского кризиса, был учрежден специальный орган – Агентство по реструктуризации, рекапитализации и оздоровлению кредитных организаций.

Как ни странно, эти либеральные шаги одобрили все вице-премьеры и большинство министров, включая выходцев из левых партий, на что незамедлительно откликнулись белодомовские остряки, сочинив характерное двустишие: «Был коммунистом – был популистом, стал министром – стал монетаристом». Когда Редько с улыбкой озвучил мне этот шедевр аппаратного фольклора, я понял – правительство Пермякова чудить не будет. И мой прогноз оправдался – за редким исключением (типа дикой инициативы главы налоговой службы Басса об индивидуальных налоговых ставках для крупнейших налогоплательщиков) кабинет действовал реалистично и ответственно.

Начальник должен быть один

Беда, как это обычно случается, пришла с другой стороны. После полугода относительной бодрости президент вошел в полосу непрерывной затяжной болезни, начавшейся с бронхита и перешедшей в двустороннюю пневмонию. «По пути» из Барвихи в ЦКБ Ельцин заехал в Ташкент, где, едва сойдя с самолета, потерял координацию и чуть не рухнул на летное поле – спас президент Узбекистана Салимов, вовремя поддержав ослабевшего коллегу. Публичные президентские обязанности перешли к Пермякову, который вместо Ельцина съездил в Вену на встречу с лидерами Евросоюза и в Куала-Лумпур на саммит АТЭС, где Россия была официально принята в члены этой влиятельной организации.

Внутри страны Пермяков, ранее возглавлявший такие сугубо «президентские» ведомства как внешняя разведка и МИД и сохранивший с ними теснейшие связи, де-факто замкнул на себе, помимо положенных премьеру хозяйственных функций, курирование силовиков. Наглядным примером этому стало участие Григория Мартыновича в итоговых сборах руководящего состава Минобороны и МЧС. Силовики принимали Пермякова как своего, с энтузиазмом и почтением. Единственным, кто старался сохранять дистанцию, был руководитель ФСБ Лунин. Шутники объясняли это «генетической» нелюбовью контрразведчика к разведчику, сам Лунин (в разговоре со мной) – простой формулой: «Начальник должен быть один».

По сути, к концу года Пермяков стал главным действующим лицом в стране. Именно он был основным контактером канцлера ФРГ и премьер-министра Израиля во время их визитов в Россию. Когда в Москву приехал китайский лидер, общение председателя Чжао с Ельциным свелось к краткой, сугубо протокольной встрече в «представительской» палате ЦКБ. Пермяков же провел с высоким гостем почти весь день, а через несколько недель, будучи в Индии, провозгласил создание новой «большой тройки» – Россия-Индия-Китай. Это был уже абсолютно президентский, геополитический замах.

Очевидная для всех физическая слабость Ельцина, обусловившая его отход не только от повседневного, но и от стратегического руководства страной, подстегнула коммунистов, которые резко активизировали подготовку к импичменту президента. При этом коммунисты не уставали проявлять респект к Пермякову, который платил им тем же. На демонстрациях 7 ноября коммунисты, открыто называя Ельцина преступником и угрожая ему «судом народа», Пермякова хвалили и заявляли о необходимости конструктивного диалога с правительством. Несколько влиятельных политиков, включая либеральных, предложили назначить Пермякова вице-президентом. Эту идею, согласно соцопросам, одобрило 70 процентов населения.

Все эти дифирамбы Григорий Мартынович публично не комментировал, но однажды в узком кругу доверенных лиц ненароком «вспомнил», как в конце 1990 года номинировался на пост вице-президента СССР. Тогда, правда, партийные консерваторы навязали Горбачеву более «социально близкого» Юраева, впоследствии возглавившего ГКЧП и тем самым вбившего один из последних гвоздей в гроб Советского государства.

Сегодня, спустя восемь лет, стартовые позиции Григория Мартыновича для вознесения на «престол» были гораздо более предпочтительными. При этом он искренне не хотел становиться верховным правителем России, но такова уж натура Григория Мартыновича – он и от должности министра иностранных дел отказывался (дважды), и от премьерского кресла (трижды). Тем не менее, Пермяков на глазах становился основным и безальтернативным кандидатом в президенты.

Генерал – администратор

Увлекшись конструктивным взаимодействием с правительством, я не заметил «слона» у себя под носом, а точнее – прямо над головой. В начале декабря сменился мой непосредственный начальник – Агишев вернулся на привычное для него место «тайного советника вождя», а администрацию президента возглавил генерал Гаркуша.

Эта «рокировочка» преследовала, как минимум, две цели – создать противовес накачавшему впечатляющие политические мускулы Пермякову, а также проверить Гаркушу – возможного кандидата в президенты – в серьезном деле. Для этого генералу были предоставлены беспрецедентные полномочия – он возглавил администрацию с сохранением должности секретаря Совета безопасности, куратора силовых структур (Гаркуша занимал этот пост с сентября).

В ходе первой же «установочной» встречи с новым начальником я понял, что никакого противовеса премьеру Гаркуша создавать не будет – генерал особо подчеркнул свою искреннюю лояльность Пермякову и похвалил меня за помощь правительству. Также было заметно, что президентских амбиций у Гаркуши нет. В целом его человеческая адекватность, деловой настрой и джентльменская манера поведения показались мне очень симпатичными, и все же я задал Гаркуше лобовой вопрос:

– Сергей Сергеевич, мне импонируют ваше желание не мешать Пермякову и отсутствие стремления к верховной власти, но зачем же вы тогда согласились занять эту должность?

– Я человек военный. Кроме того, я не мог отказать президенту.

Эффект дежа-вю

Между тем, правительство продолжало делать успехи, а Пермяков – набирать политические очки. Увеличены квоты России в Международном валютном фонде, подписана программа реструктуризации долга по гособлигациям, получена продовольственная помощь от Евросоюза на полмиллиарда долларов, Госдума с редким единодушием, конституционным большинством, приняла в первом чтении бюджет на 1999 год. С учетом того, что предельно жесткий «монетаристский» бюджет был представлен Пермяковым в столь же жестком, ультимативном стиле, результат был совершенно удивительным. Еще удивительнее была энергичная поддержка правительства со стороны московского мэра Пушкова, который все последние годы бравировал своей крутизной и независимостью, а пару месяцев назад публично заявил о президентских амбициях.

Немудрено, что печатный отчет-интервью по итогам первой правительственной стодневки, который осторожный Пермяков на всякий случай поручил сделать Молокову, был выдержан в уверенных, наступательных тонах. Перед публикацией дисциплинированный Молоков завизировал текст у меня. Фразы первого вице-премьера, обработанные пером придворного беллетриста, вызвали у меня эффект дежа-вю.

Семь лет назад все было точно так же – угроза голода и холода в крупных городах, опасность гуманитарной катастрофы и массовой эвакуации населения с северных территорий. И точно так же, как и в 1991 году, апокалиптические прогнозы не оправдались. Правда, есть и одно существенное отличие – тогдашнее правительство получило от благодарных сограждан ругань и проклятия, а нынешнее – доселе небывалые политические дивиденды.

Кто открыл огонь

Новый год начался с очередного раскручивания антикоррупционной темы, которая в России всегда была предельно политизированной и имела мало общего со стандартными правовыми процедурами. Год назад борьба с коррупцией и олигархами стала предвестницей оглушительного краха правительственного триумвирата Чернавин-Чубарь-Земцов. Сейчас на эту скользкую дорожку вступил Пермяков.

Тенденция, наметившись на «подковерном» уровне, вскоре приобрела публичный характер. В середине января, выступая на заседании расширенной коллегии МВД, премьер так прокомментировал предлагаемый проект амнистии 90 тысяч зеков: «На освободившиеся места сядут осужденные за экономические преступления».

Эта фраза многих откровенно напугала. Будто бы специально «дразня гусей», Пермяков на Всемирном экономическом форуме в Давосе, в присутствии мировой суперэлиты, дал понять, что тезис об «освобождении мест» не случайная ремарка или импровизация, а осознанно декларируемая позиция. Стратегическая цель Пермякова в этом вопросе была для меня неясна, притом, что я знал – чем больше громких слов, тем меньше реальной работы, особенно в таком щекотливом вопросе как борьба с коррупцией.

А вот Малышеву все было ясно.

– Миша, странно, что ты не понимаешь: наш старичок овладел ситуацией, освоился в кресле премьера (кстати, с твоей помощью), расслабился от аллилуй и панегириков, записал на свой счет положительные последствия «водка-эффекта» и возжелал высшей власти. По-моему, это очевидно.

– И что же теперь?

– В войне всегда виноват агрессор, тот, кто нанес первый удар. Пермяков первым открыл огонь, получил временное преимущество, но именно это его и погубит, причем в ближайшем будущем.

– А как же наши гарантии, что Пермяков доработает как минимум до думских выборов?

– Он сам развязал нам руки. Да, в экономике есть позитивные сдвиги, и можно сказать спасибо премьеру за то, что он не делал опасных глупостей, на которые его непрерывно толкали. Но в политике все очень плохо. Пермяков при всем его авторитете у коммунистов недостаточно активен в том, чтобы остановить процедуру импичмента. А ведь с Григорием Мартыновичем на этот счет были вполне конкретные договоренности.

– Да, но при всем уважении к Пермякову, он не всесилен. Например, Дума под нажимом коммунистов отвергла две трети пермяковских налоговых законопроектов. А документы-то добротнейшие!

– Бог с ней, с Думой, там сейчас зверинец, конечно, но как прикажешь понимать этот очередной виток «священной борьбы» с коррупцией, под флагом которой собираются все политические противники президента? Ты что, хочешь терпеть всю эту свистопляску до декабря? А потом на выборах получить по зубам, в безвыходной ситуации броситься в ноги к Пермякову с мольбой о прощении и помощи, и, получив милостиво-величавое согласие, выдвинуть его в президенты в качестве консолидированного кандидата от власти и оппозиции? А потом что? К чему готовиться – к ссылке, нарам, или сразу же к эшафоту?

– Я ничего не стырил, и нар не боюсь.

– А как насчет тезиса «Был бы человек хороший, а подходящая статья всегда найдется»?

– Мне кажется, ты сгущаешь краски. Пермяков вполне договороспособен.

– Вот иди и договаривайся с ним. По-моему, кроме тебя, в администрации никто с Пермяковым договориться не может.

– Скорее, не хочет. Я, естественно, пойду, но сначала давай договоримся с тобой – больше никаких бумаг с критикой правительства ты президенту через мою голову не пишешь.

– Кто пожаловался? Пермяков?

– Президент.

– Вообще-то Гаркуша мой доклад завизировал.

– Гаркуша – человек новый, заваленный делами и при этом не очень сведущий в экономике и хозяйственном механизме. А контакты с правительством курирую я.

– Миша, но там были расхождения с бюджетным посланием…

– Алексей Гелиевич, ты что, меня не понял?

– Понял.

– Вот и славно.

Разговор об издержках

Разговор с Пермяковым не задался с самого начала. Премьер последовательно отверг все мои доводы. Я говорил, что кампанейщина осложняет и дискредитирует реальную и системную борьбу с коррупцией, а Григорий Мартынович парировал: «С чего-то все равно надо начинать». Я утверждал, что получив сверху команду «фас», силовики с присущей им топорностью либо расплодят дутые дела, хватаясь за все и за всех без разбора, либо начнут сводить личные счеты и решать собственные задачи, а Пермяков с усмешкой замечал: «На то и щука, чтобы карась не дремал».

– Да, Григорий Мартынович, вы правы. Есть еще одна хорошая поговорка в тему – «Лес рубят – щепки летят».

– Безусловно, издержки будут, они в любом случае неизбежны.

– Вот давайте о них и поговорим – об издержках. Как вам нравится издержка в виде отставки правительства?

– Угрожаете?

– Нисколько. Это ситуация элементарная, трехходовая. Вы горячо поддержали расследования по основным активам Вербицкого – авиационным, автомобильным и нефтяным. Он горячо поддержит семью президента, которая уже давно точит на вас зуб, ибо вы напрочь затмили «папочку», в том числе на международной арене. Количество гадостей про вас, нашептываемых на ухо Борису Николаевичу, достигнет критического значения, и все, пиши пропало. Вы за такое развитие событий? Лично я против.

– Если вы против, то почему именно ваш заместитель Малышев – один из главных источников распространения этих гадостей?

– Малышева действительно привел в администрацию Вербицкий, и Алексей Гелиевич не сразу сориентировался, но отныне я вам обещаю – больше подвохов со стороны Малышева не будет. Что касается меня, то я твердо убежден – чем дольше вы удержитесь в премьерском кресле, тем будет лучше для всех. И поэтому я очень прошу вас не рубить сук, на котором вы сидите.

– Допустим, вы искренни, я вполне готов в это поверить. Но скажите мне, пожалуйста, до какой степени равнодушия, цинизма и моральной опустошенности мы должны дойти, чтобы терпеть все новые и новые выходки защищаемого вами Вербицкого?

– Я его не защищаю, а опасаюсь. Год назад, мстя за «Связь-Телеком», Вербицкий свалил несокрушимого Чубаря. Теперь у Вербицкого для мести гораздо больше оснований.

– Не ставьте меня на одну доску с Чубарем, это сравнение не только некорректно, но и оскорбительно для меня лично. Аукцион по «Связь-Телекому» был фальшивой пиаровской акцией – несколько лет подряд растаскивали госсобственность за бесценок, а потом вдруг решили устроить показуху, игру в справедливость. А нынешняя ситуация – не пиар, а серьезное расследование вопиющих безобразий Вербицкого и его партнеров. Вот, смотрите: «Волга-Авто» вкупе со смежниками для проведения зачетов с федеральным бюджетом якобы закупили песок. Размер закупки – двадцать тысяч железнодорожных составов, что значительно превышает объем годовой продукции всех карьеров страны. И все эти песчаные горы – полная фальсификация, поскольку на самом деле не закупалось ничего! Другая тема – госпакет обанкроченного «Бурнефтегаза», стоивший шестьсот миллионов долларов, попытались выкупить за десять миллионов! Как говорится, почувствуйте разницу!

– Почувствовал.

– И что же теперь, прикажете закрывать на все это глаза, а значит, по сути, становиться сообщником преступлений?

– Нет, конечно. Но объективное и всестороннее следствие должно вестись в тиши милицейско-прокурорских кабинетов, а не в телеэфире и на газетных полосах. И добытые оперативные материалы при соблюдении процессуальных норм и следственной тайны должны подшиваться в дело, а не служить подкормкой для антипрезидентской оппозиции.

– Вы знаете, как я отношусь к президенту. Я категорически против импичмента. Но и против беззастенчивого воровства.

Я пробыл у Пермякова еще с полчаса, но безрезультатно – разговор пошел по кругу, и каждый остался при своем мнении.

Скандал в благородном семействе

В конце января Пермяков впервые за время своего премьерства устроил «скандал в благородном семействе» – не согласовав ни с кем, послал в Госдуму и Совет Федерации проект пакетного соглашения между законодательной и исполнительной властью. Пермяков предложил, чтобы все органы власти до новых президентских выборов добровольно взяли на себя определенные обязательства. Президент не распускает Думу и не отправляет в отставку правительство, правительство не ставит вопрос о доверии, что тоже может вызвать роспуск парламента, Дума отказывается от проведения процедуры импичмента, все поправки в конституцию готовятся и вносятся согласованно. К этому пакету Пермяков приложил проект закона о гарантиях неприкосновенности президента России, покинувшего пост.

Шум получился большой. Дума все эти предложения отвергла с ходу, а Ельцин, в очередной раз лечившийся в ЦКБ, страшно разозлился, срочно вызвал к себе Пермякова и прямо перед телекамерами отчитал его за самодеятельность. Пермяков, попросив телевизионщиков уйти, напомнил Ельцину о том, что законопроект о президентских гарантиях обсуждался еще осенью прошлого года. Борис Николаевич объяснений не принял, сухо попрощался с Пермяковым и дал Гаркуше команду готовить проект указа об отставке премьера. Логика в этом была – десять месяцев назад Чернавин лишился своего поста за гораздо меньшие вольности. Но тогда у экономики страны имелся запас прочности, коего совершенно не было сейчас, и поэтому Гаркуша, Мамаев и я постарались убедить президента вернуть развитие ситуации в конструктивное русло.

В итоге Пермяков остался на своем месте и получил поручение президента вместе с Мамаевым доработать предложения о политическом консенсусе, в частности, ограничить срок действия предлагаемых соглашений парламентскими выборами. К этой работе я подключил и Малышева, который дисциплинированно включился в процесс, но большого рвения не проявлял. На мой вопрос о причине такой прохладцы, Малышев ответил:

– Миша, все эти благие намерения уйдут в песок, ибо лишены политической логики и не учитывают сегодняшних реалий. Дума своих полномочий не отдаст, и президент тоже. А Пермякова уже не спасти – он обречен, ибо, помимо других недостатков, занялся за спиной президента откровенной партизанщиной, и, стало быть, показал высокую степень нелояльности. Соответственно, в качестве надежды и опоры он явно не годится, и значит, идти в предвыборные баталии с таким ненадежным тылом нельзя. Поэтому, как только решится вопрос с импичментом, премьер будет отправлен в отставку, даже если мы все во главе с Гаркушей будем ползать на коленях и умолять президента не трогать Пермякова.

– И когда это произойдет?

– Думаю, в начале лета, ближе к отпускному сезону. В любом случае, не позже июля.

Гордиев узел

Между тем, дела в экономике заметно шли на лад. Дума приняла закон о бюджете на 1999 год, установив рекорд скорости прохождения бюджета через четыре чтения. Стабилизировался курс рубля, улучшился торговый баланс, начались выплаты вкладчикам рухнувших банков, наметился рост промышленного производства, сократилась задолженность по зарплатам и пенсиям, снизилась инфляция. Налоговые поступления существенно превышали плановые показатели, причем более 90 процентов платежей собирались в денежной форме. Крупнейшие западные банки приняли план реструктуризации ГКО в ценные бумаги со сроком погашения до пяти лет.

Пожалуй, единственным экономическим завалом, не разобранным после дефолта, оставался давно обещанный, но так до сих пор невыданный кредит МВФ. Когда Молоков в очередной раз провалил переговоры с приехавшим в Москву директором фонда Дюплесси, Пермяков решил разрубить гордиев узел одним ударом – обзвонил по старой дружбе европейских лидеров, пожаловался, что МВФ зажимает деньги и попросил ускорить выдачу очередного транша.

В ответ Дюплесси по неофициальным каналам передал в Минфин такое сообщение (я узнал о нем от Хвостенко): «Тот, кто сталкивает руководство фонда с его основными акционерами, на скорое получение денег может не рассчитывать». А заодно Дюплесси намекнул, что неплохо было бы еще отчитаться за использование предыдущих траншей на общую сумму 7,5 млрд. долларов.

Правда, потом дело сдвинулось с мертвой точки, но вопрос решался очень медленно, и стало ясно, что раньше лета кредита МВФ нам не видать. А в правительстве Пермякова тем временем состоялась первая отставка – на пенсию был отправлен глава налоговой полиции Аметистов.

Порнография

Как только улеглась буча, вызванная несанкционированными инициативами Пермякова, возникла новая проблема, причем, вполне деликатного свойства. Посвятил меня в эту проблему Гаркуша, вызвав поздно вечером в свой кабинет и показав видеозапись, сделанную скрытой камерой – генпрокурор Скоробогатов развлекается в постели с двумя проститутками.

– Что скажете, Михаил Георгиевич?

– Порнозвезды из Скоробогатова явно не получится. А это, кстати, не фальшивка?

– Нет. Лунин провел экспертизу – запись подлинная, монтажа и подрисовки нет. Место, где сделана запись, установлено – квартира в жилом доме на Большой Полянке. Известен хозяин квартиры, проверены его связи со Скоробогатовым – весьма тесные, кстати. Все сходится, не отвертишься.

– А как кассета попала к вам?

– Не скажу.

– И не надо, я уже сам догадался. Борьба с коррупцией в президентском окружении – штука обоюдоострая. По поводу этой кассеты есть указания свыше?

– Нет. Шеф еще ничего не знает.

– Это хорошо – нечего ему в этой грязи копаться. А существует ли на Скоробогатова какой-нибудь еще компромат, кроме порнографического?

– Есть, но по мелочи.

– Например?

– Он пошил за счет своей конторы двенадцать костюмов.

– Негусто, но в совокупности с кассетой для отставки хватит. Вызовите Скоробогатова и предложите ему написать заявление об уходе по собственному желанию. Кино ему не показывайте, о наличии записи скажите очень аккуратно, и вообще, не давите на психику – нельзя человека загонять в угол.

– А если Скоробогатов откажется уходить?

– Если он не полный кретин, не откажется.

Скоробогатов действительно не отказался, тем более что Гаркуша как человек прямой решил сыграть в открытую и пресловутый ролик генпрокурору все-таки продемонстрировал. Обескураженный и подавленный Скоробогатов тут же написал на имя спикера Совета Федерации прошение об отставке. На том и разошлись.

Секрет Полишинеля

Февраль был нервным. На фоне оздоровления экономики и ощущения, что очередная «зима тревоги нашей» не сулит катастрофы, оживился и пресловутый политический процесс. Руководство организации, к которой я имел несчастье принадлежать, фактически раскололось на два крыла. Гаркуша и Мамаев были лояльны к премьеру и правительству, а Малышев, полностью освободившийся из-под моей опеки, Толя, Тоня (они имели официальный статус советников администрации), Вербицкий (тоже должностное лицо – исполнительный секретарь СНГ) и примкнувший к ним новоиспеченный олигарх Агранович делали все для того, чтобы превратить могучую фигуру Пермякова в колосса на глиняных ногах.

До открытых провокаций дело пока не доходило, но поиски сменщика Пермякова начались, став основной темой кулуарных обсуждений и подковерной возни. Остроту интриге добавляло то, что следующий премьер автоматически становился преемником президента.

Для меня эта тема повернулась неожиданной стороной, когда Толя и Малышев объявили, что в «шорт-лист» вошел и я.

– Ребята, не смешите людей, вычеркните меня, пожалуйста, и поскорее. Я не собираюсь становиться лидером нации, этих амбиций у меня нет, и никогда не было, как и базовых качеств, необходимых человеку, претендующему на высший пост в государстве.

– Миша, не торопись. Тебя «в первом чтении» одобрил президент.

– Я беру самоотвод, и прошу закрыть тему. Кто еще в списке?

– Это как бы секрет…

– Это секрет Полишинеля. Гаркуша, Лунин, Петрушин. Так?

– Так. Кроме того, Агранович настаивает на рассмотрении кандидатуры Аксюты.

– С формальной и, скажем так, стилистической точки зрения Агранович прав – железнодорожник хоть и слабо, но все-таки разнообразит группу перспективных гэбешников, и, кроме того, кое-что смыслит в народном хозяйстве. С «фигурантами» разговор был?

– Был. Петрушин и Аксюта за, Лунин категорически против (он предпочитает возглавить «Росгазпром»), Гаркуша колеблется.

– Видите, как хорошо – два кандидата у вас точно есть. Если выбирать из них, то, конечно, Петрушин с его политическим и управленческим опытом на голову выше Аксюты. Но, как вы знаете, я категорически против замены премьера как минимум до поздней осени, и настоятельно прошу, а точнее, требую эту мою позицию учесть.

– Конечно, учтем. А насчет премьерства ты все же подумай.

– Подумаю. В отдаленной перспективе.

Спасти рядового

Пока в Москве плелись интриги и дворцовые заговоры, в Грозном (сепаратисты называли этот город Джохар-Кала) ситуация окончательно вышла из-под контроля. Исчезли остатки даже весьма условной стабильности. Весь прошлый год президент Чечни-Ичкерии Мовладов безуспешно боролся с парламентом, в котором доминировали сторонники бывшего вице-премьера Бураева, «прославившегося» террористическим рейдом на Буденновск. Парламент блокировал все наиболее значимые решения президента, включая формирование структуры правительства и назначения на ключевые должности.

Когда возможности для диалога были исчерпаны, Мовладов поступил по схеме, использованной Ельциным в сентябре 1993 года – выгнал строптивого вице-президента, лишил парламент права законодательной деятельности, чем обессмыслил существование этого органа и ограничил дееспособность оппозиционных партий и движений, а некоторые из них, наиболее зловредные, закрыл. Не обошлось и без ичкерийской специфики – свои действия по концентрации власти Мовладов назвал «исламской реформой» и «введением шариатского правления».

Бураев с мовладовской концепцией шариата не согласился, и мятежная республика погрузилась в политический хаос и экономический коллапс. Одним из следствий этого стало резкое сокращение возможностей легального заработка для населения и, как следствие, всплеск преступности. В частности, участились захваты заложников с целью последующего выкупа. В этот позорный промысел, помимо банд отмороженных, никому не подчиняющихся боевиков (на местном сленге – «индейцев») стали втягиваться и мирные жители, оборудовавшие в сараях и подвалах домашние тюрьмы. Дикое и отвратительное явление стало обыденным, приобрело размах и массовость.

В один из своих приездов в Москву ко мне на работу зашел спикер Прикамской областной думы Стрельников, старый друг и соратник.

– Миша, нужна твоя помощь.

– Всегда готов.

– Ты знаешь, кто такая Люся Вожакова?

– Впервые слышу.

– Когда-то мы с твоим папашей за ней на пару ухлестывали, а однажды даже разодрались не на шутку. Ох, красивая была девушка! Говоря по-нынешнему, топ-модель. Кстати, она и сейчас очень даже ничего себе. А тогда она, изрядно поморочив нам головы, вышла замуж за постороннего парня, не из нашей компании, совершенно невзрачного. Как я переживал тогда, не передать! Даже до сих пор обидно – ну что она в этом замухрышке нашла? Ни рожи, ни кожи, ни роста, ни чина! В общем, если б твой папашка героический тогда под ногами не путался, все могло бы сложиться совсем по-другому.

– Саныч, история, конечно, душещипательная и поучительная, особенно, для подрастающего поколения, но к чему ты мне ее рассказываешь? Ты что, на старости лет решил исправить ошибки молодости и взять в жены эту самую распрекрасную Люсю?

– Нет, конечно, я свою старуху не брошу. Раньше надо было мышей ловить.

– Так в чем же дело?

– Люська мне недавно звонила. Горе у нее – внук в Чечне пропал. Его призвали в армию прошлой весной, и после учебки послали в станицу Липецкую, это в Ставрополье, на границе с Чечней. Две недели назад на блок-пост, где он дежурил, ночью напали, перебили часовых, а отдыхающую смену взяли в плен. С тех пор ни слуху, ни духу. Военные говорят: «Без паники, мы принимаем все необходимые меры». Но мы же с тобой знаем, чего все эти отговорки стоят. И Люся знает, поэтому и обратилась ко мне, а я – к тебе. Надо спасти парня. Помоги, пожалуйста.

Авторитет из «Черного ястреба»

Шебалин, которого я озадачил этой проблемой, откликнулся в тот же день.

– Михаил Георгиевич, я навел справки – парень жив, и для того, чтобы его вернуть, даже необязательно посылать в Чечню спецназ. Цена вопроса – порядка миллиона долларов. Стрельников найдет такую сумму?

– Думаю, нет.

– А вы?

– Думаю, да. Но, вообще-то, на фоне кризиса, сумма немного отпугивает. Меньше нельзя?

– Нет. Начали торг вообще с пятерки – чеченцы поняли, что парень непростой, и теперь уже точно не продешевят. С другой стороны, это дополнительная гарантия, что с пацаном будут обращаться прилично.

– Значит, займемся фандрайзингом. Спасибо.

– Погодите благодарить, я еще не все сказал. Есть еще один вариант – более экономичный, но и более скользкий. В нашем прикамском «Черном ястребе» сидит некий Ваха Мусаев – «вор в законе», криминальный авторитет. Сидит он уже шесть лет – раньше, занимаясь бизнесом в Москве, пожадничал и попался на чеченских авизо. При этом связи с родиной гражданин Мусаев не теряет. Более того, в той части Чечни, где томится наш боец, род Мусаева наиболее влиятелен. Отсюда предложение – смягчить Вахе режим содержания и дать ему немножко денег на грев зоны, тысяч сто баксов, не больше. В порядке ответной любезности Мусаев пишет маляву, мы передаем ее адресатам, и солдатика освобождают.

– А если солдат у «индейцев», которым все похрену?

– Мусаев даже «индейцам» не похрену. Это точно, информация проверена.

– Ну, тогда действуй, генерал.

– Надо бы этот вопрос наверху согласовать.

– Начнем согласовывать – потеряем время. Или еще того хуже – нам дадут по рукам и запретят лезть в епархию ФСБ. Короче, ничего согласовывать мы не будем.

– Тогда мы нарушим закон.

– Даже получив санкцию сверху, мы все равно нарушим закон.

– Но тогда хоть свои задницы прикроем.

– Ты же знаешь, это для меня не аргумент. Кончай осторожничать, просто возьми и сделай дело культурно и аккуратно, как ты умеешь. В общем, завтра же посылай в Прикамье проверенного человека.

– Да нет, вопрос щепетильный, так что я сам поеду – придумаю какую-нибудь инспекцию.

«Отдайте парня, ублюдки!»

Через двое суток Шебалин снова появился в моем кабинете. Поздоровавшись, он достал из папки полиэтиленовый файл со вложенным туда тетрадным листком. На листке корявым почерком было начертано: «Отдайте парня, ублюдки!», ниже проставлена дата и подпись.

– Вот это лаконично! А почему ты не сподвиг Мусаева на более содержательное послание?

– Мусаев сказал, что этого вполне достаточно. И я с ним согласен – добротная воровская малява.

– И сколько же Ваха запросил за столь яркую резолюцию?

– Нисколько.

– Вообще?

– Вообще. Даже от поблажек режимных отказался. Впрочем, его и так не обижают.

– Ну, хорошо, и что же нам делать дальше?

– То, что мы и планировали – передать эту цидульку похитителям.

– А кто повезет послание в Чечню?

– У меня есть хороший оперативник, чеченец. Думаю его послать.

– Одного?

– Да, причем без оружия. Так проще будет границу переходить. Если надо будет, ствол там достанет – в Чечне этого добра навалом, и недорого. Но, думаю, оружие ему не понадобится.

Шебалин не ошибся – замусоленная бумажка оказалась волшебной. Спустя неделю внук Люси Вожаковой был в родной части.

Похищение из самолета

Парня мы вызволили очень своевременно, поскольку вскоре ситуация в Чечне окончательно приняла неуправляемый характер. Ярким свидетельством тому стало похищение полномочного представителя МВД России в Чечне генерал-майора Шептуна. Преступление было совершено нагло и вызывающе – вооруженные люди вытащили генерала из самолета, совершавшего регулярный рейс «Грозный-Москва», для чего остановили уже разгонявшийся лайнер прямо на взлетной полосе.

Жестче всех на эту дерзкую вылазку отреагировал Петрушин – он позвонил Мовладову, обвинил его в полной недееспособности, а потом на заседании Совета безопасности настоял на принятии решения о срочной эвакуации из Грозного всех работников аппарата российского представительства. Кроме того, Петрушин лично взялся за координацию розыска похищенного и публично дал слово офицера, что найдет и вызволит Шептуна. Слова и действия Петрушина, прямого начальника плененного милицейского генерала, были вполне естественными, но я увидел во всем этом и некую политическую подоплеку, поскольку Петрушин знал о том, что находится в числе главных претендентов на пост премьера.

Увы, подключение высокого начальства оперативно-розыскным мероприятиям не помогло, даже с учетом того, что МВД и ФСБ задействовали все свои лучшие силы, включая ранее законсервированных и особо ценных агентов. Сначала ситуация развивалась стандартно, и за Шептуна попросили выкуп (в зависимости от аппетитов и добросовестности посредников цена варьировалась от трех до семи миллионов долларов), но потом, на фоне мощной информационной волны и резкого осложнения отношений с Чечней, похитители, видимо, решили спрятать концы в воду. Во всяком случае, Шебалин, активно занимавшийся поисками пленника, сказал мне, что похищенного генерала, скорее всего, уже нет в живых.

Заявление об отставке

Событийная спираль продолжала стремительно раскручиваться, и практически все события были со знаком «минус». По настоянию Гаркуши, Пермякова и некоторых зарубежных коллег президент отправил Вербицкого в отставку с поста исполнительного секретаря СНГ. Находившийся в этот момент за границей Вербицкий заявил, что считает эти действия незаконными, поскольку такое решение имеет право принимать только Совет глав государств СНГ. Формально он был прав, да и по сути тоже. В свое время я был против назначения Вербицкого, но его отставку воспринял негативно, как фактор дестабилизации, поскольку гиперактивный олигарх многократно доказал – своим недоброжелателям он отвечает жестко.

Добавила головной боли и Дума, назначившая на 15 апреля начало слушаний по процедуре импичмента президента. Борис Николаевич, надо отдать ему должное, отреагировал спокойно и, с подачи «здоровых сил» в администрации, выступил по телевидению со словами поддержки Пермякова. Премьер, в свою очередь, пообещал, что использует свое влияние в Госдуме для недопущения голосования по импичменту.

Тем временем подоспело голосование в Совете Федерации по отставке генпрокурора Скоробогатова. Для убеждения строптивых регионалов в ночном эфире Российского телевидения был показан пресловутый «порно-клип» с участием Скоробогатова и проституток. Эффект был ровно противоположный – прокурора, сообщившего о том, что причина отставки не состояние здоровья и не собственное желание, а политическое давление, пожалели и оставили в должности. При этом арифметика голосования была обескураживающей: против отставки – 142 сенатора, за – только 6.

Ранним утром следующего дня Ельцин вызвал Скоробогатова в президентскую палату ЦКБ и в предельно жесткой форме потребовал освободить кресло генпрокурора, упирая на моральный аспект дела. Президента полностью поддержали присутствовавшие на встрече Пермяков и Лунин. Я, заменяя заболевшего Гаркушу, для экономии времени и эмоций предложил Скоробогатову прямо здесь и сейчас написать новое заявление об отставке, датированное 5 апреля (канун очередного пленарного заседания Совета федерации). Генпрокурор, на которого было больно смотреть (он краснел, потел и по-детски шмыгал носом), послушно написал на листе бумаги пару коротких фраз. Бумагу я аккуратно положил в папочку.

Пессимизм

После того как аудиенция закончилась, Лунин остался у президента, Пермяков вслед за Скоробогатовым вышел на улицу, где постарался утешить опального правоохранителя, а я перешел в соседнее крыло ЦКБ и навестил своего непосредственного начальника. Услышав последние новости и увидев заявление генпрокурора, Гаркуша особого энтузиазма не проявил:

– То, что вы этого кобелирующего деятеля дожмете, очевидно. Но, видимо, уже без меня.

– Отчего такой пессимизм?

– Я не справился с задачей самостоятельно, не обеспечил отставки прокурора, фактически заставил заниматься грязной работой самого президента.

– Отставка не прошла бы в любом случае, поскольку она не выгодна Совету Федерации. У региональных руководителей с прокурорами сегодня любовь с интересом. На волне очередной антикоррупционной кампании почти на каждого регионала у прокуратуры есть компромат. Накануне голосования люди с Большой Дмитровки пересекли эту узкую улочку и аккуратно обошли все значимые кабинеты в Совфеде. Результат налицо. После голосования я обзвонил два десятка губернаторов и спикеров, с которыми имею более-менее доверительные отношения. Большинство из них откровенно сказали, что сегодня они администрацию президента боятся гораздо меньше, чем Генеральную прокуратуру. Возьмем, к примеру, товарища Курбацкого, моего преемника. Сам-то он чист, но вот его любимая дочурка-банкирша у следователя на карандаше. Стало быть, и сам Курбацкий на коротком поводке у прокурора. И такая ситуация почти у каждого регионала. Так что, вы, Сергей Сергеевич, слишком сильно-то голову пеплом не посыпайте.

– Грязная история со Скоробогатовым – это только повод меня убрать. Причина глубже – я не хочу воевать с Пермяковым.

В своих пессимистических прогнозах Гаркуша не ошибся. На следующий день ему в больницу позвонил президент. Разговор касался перспектив дальнейшей работы Сергея Сергеевича. Гаркуша сказал, что готов работать и впредь, но с условием удаления из Кремля Тони, Толи, Малышева, Вербицкого и Аграновича. Президент обещал подумать и вернуться к этой теме позже, но уже вечером того же дня снял Гаркушу с обоих постов. Одновременно Гаркуша выпал и из списка возможных кандидатов на пост президента.

Главой администрации стал Малышев, секретарем Совбеза – Лунин (с сохранением должности директора ФСБ). А сразу же вслед за этим Пермяков развернул самолет над Атлантикой. Таймер, отсчитывающий последние недели пермяковского премьерства, был запущен.

Глава 2 Весна-лето

День дурака

Первого апреля, как и полагается, был днем дурака. Утром мне позвонил Редько и сообщил, что его постоянный пропуск в Белый дом аннулирован.

– А откуда ты звонишь?

– Из Белого дома, естественно.

– А как ты туда попал?

– По гостевому. Но пропуск – вопрос вторичный, я в родной Белый дом могу зайти без пропуска, без документов, и вообще без штанов, дело не в этом. Сегодня мне не принесли ни одного документа, а в канцелярии отказались выдавать бумаги на руки и показали распоряжение главы аппарата о сокращении количества согласующих инстанций. Из администрации в реестре согласования осталось только правовое управление. Что будем делать?

– Ничего. Насильно мил не будешь. Сдай завхозу ключи от кабинета и имущество по описи, и больше в Белый дом не ходи, там тебе уже делать нечего. Фильтр мы организуем в другом месте – либо в правовом управлении, либо в Минюсте.

Первоапрельские сюрпризы на этом не закончились. Вечером Малышев пригласил меня на экстренное совещание с участием всех тех, кого Гаркуша предлагал президенту выгнать из Кремля. Обсуждался вопрос срочной нейтрализации Скоробогатова. Как всегда, в качестве «ястреба» выступал Вербицкий, в качестве «голубя» – я, и основной диалог шел между нами. Я настаивал:

– У меня на руках заявление Скоробогатова. Через пять дней – заседание Совфеда. Если мы заключим «водяное перемирие» с Пушковым (а его в тактических целях заключить просто необходимо) и попросим Пермякова немного поработать с сенаторами, то небольшой арифметический перевес голосов в пять-семь мы получим, а больше нам и не надо. И все, коллеги, вопрос решен, причем бескровно! Готов лично пойти на аутодафе с Пушковым и Пермяковым.

– И что вы им предложите?

– Пермякову – ничего: он, как и мы, убежден, что Скоробогатову необходимо уйти. А Пушкову предложу дополнительные трансферты для Москвы как носительницы столичных функций. Можно отдать ему несколько «вкусных» кусков земли под застройку, пару-тройку федеральных памятников. Думаю, договоримся.

– Слушайте, господа хорошие, может быть, хватит играть в поддавки с этими персонажами?! Вы что, не видите, что у них сложился альянс, крепнущий с каждым днем и постоянно набирающий очки? И мы еще своими руками должны накачивать этого двухголового монстра деньгами и ресурсами? Это же настоящее самоубийство!

– Наши противники набирают очки, в том числе используя наши с вами ошибки. И сейчас, Абрам Борисович, вы предлагаете сделать очередную грубую ошибку, которая, уверяю вас, будет в полной мере использована нашими политическими противниками.

– Я не понимаю, почему вы все время на них оглядываетесь, почему позволяете им навязать нам свою игру?

– Да потому что они авторитетные и опытные руководители мощнейших структур, потому что они абсолютно легитимны, а мы с вами, извините, клика, ни в каком законе не прописанная и эксплуатирующая легитимность президента.

– Мы действуем в интересах президента!

– Мы действуем из-за спины президента, действуем коряво и, что самое прискорбное, неэффективно. Первый тур марлезонского балета под названием «отставка генпрокурора» мы позорно профукали, спихнув вину на Гаркушу и подставив под удар хорошего человека. Теперь вы предлагаете профукать и второй тур. И кто сейчас за это будет отвечать? Малышев? Так ведь жалко его – он же еще только две недели на своей высокой должности работает.

– Я не хотел говорить, но иначе, похоже, вас не прошибешь. Времени на раскачку просто нет, необходимо принимать сверхсрочные меры. В Генпрокуратуре готов ордер на мой арест. Скорее всего, завтра Скоробогатов его подпишет. Этого допустить нельзя.

– Не вижу проблем. Садитесь в свой джет и улетайте за границу. Придет новый прокурор, отменит санкцию, и вы вернетесь.

– Я не хочу никуда улетать из своей страны, я не преступник! Я не хочу, чтобы меня травили как собаку!

– А я не хочу, чтобы из-за ваших личных проблем страдало дело.

– Дело у нас общее!

– Это зависит оттого, с какой стороны посмотреть. Ваше уголовное дело – только ваше, но компрометирует оно нас всех, включая президента, это чистая правда. Сейчас вы – слабое звено, и вам действительно не мешало бы на некоторое время залечь на дно где-нибудь в Лондоне.

– Вы раскалываете команду! Вы рассуждаете как… как враг!

– Я вам не враг, но и не подельник. И не хочу им быть. И не буду.

– Извините, коллеги, но, по-моему, дискуссия себя исчерпала. Михаил Георгиевич ставит себя вне нашей команды, которую он, кстати, как заправский коммунистический агитатор, изволит называть «кликой».

– Вы правы, Абрам Борисович, дискуссия действительно завершена.

Я встал и под вялые протесты Малышева ушел с совещания.

Девственница в борделе

Через час ко мне в кабинет зашел Вербицкий.

– Хочу вас проинформировать о принятых решениях.

– Зачем? Разве я все еще работаю в администрации?

– Работаете, и будете работать.

– А я думал, вам фрондеры не нужны.

– Здоровая фронда и здоровый скепсис никогда не помешают.

– По принципу «слушаем скептика, а делаем все наоборот»?

– Не прибедняйтесь, никто вас и вашу позицию не игнорирует. Если бы не вы, Пермяков слетел бы еще в январе. Ну, в феврале-то уж точно.

– Так что же вы решили?

– Скоро сюда приедет человек из московской городской прокуратуры и возбудит против Скоробогатова уголовное дело по факту злоупотребления служебным положением. В связи с этим завтра, надеюсь, президент своим указом временно отстранит Скоробогатова от должности, и его перестанут пускать в Генпрокуратуру. Перед заседанием Совфеда надо будет временно помириться с Пушковым и Пермяковым. Вести с ними переговоры поручено вам. Непосредственно на заседании выступит Малышев.

– Малышев абсолютно непубличен.

– Ничего, справится. Вы же все равно не пойдете.

– Конечно, не пойду. С личным заявлением Скоробогатова и его покаянием бы пошел, а с филькиной грамотой в виде наспех слепленного уголовного дела – нет.

– Боитесь остракизма сенаторов, или беспокоитесь за свою репутацию?

– За ее остатки. Работа с вами, Аграновичем и компанией нанесла моей репутации труднопоправимый ущерб.

– Не грустите на сей счет. В борделе трудно остаться девственницей.

Разговор с «источником»

Ситуация, как я и предполагал, развивалась не по сценарию Вербицкого. Дело против Скоробогатова «прожило» один день (его отменил вышестоящий московский прокурор), а вот следственный маховик в отношении Вербицкого, наоборот, раскрутился на полную катушку, включая выдачу ордера на его арест и резкую активизацию швейцарских следователей, ищущих криминал в деятельности заграничных структур олигарха. С огромным трудом эти процессы удалось поменять на противоположные – ордер на арест Вербицкого был отменен, а шитый белыми нитками компромат на Скоробогатова взяла к производству Главная военная прокуратура.

Вся эта липа была очевидна для прожженных сенаторов, да еще и Малышев, впервые в жизни выйдя на высокую трибуну, под прицел телекамер, был косноязычен и крайне неубедителен. В итоге, несмотря на мои договоренности с Пушковым и Пермяковым, сенаторы повторно отклонили представление президента и оставили Скоробогатова в должности. Это был позор. Раздосадованный неудачей Малышев собрал в своем кабинете журналистов и, попросив ссылаться на «высокопоставленный источник в Кремле», выдал им свою версию своего провала в Совфеде. Основной причиной фиаско Алексей Гелиевич назвал прямое противодействие Пермякова. Это было, мягко говоря, натяжкой.

Когда стенограмму разговора с «источником» принесли премьеру, он вышел из себя (что с ним случалось крайне редко) и, отбросив привычную аппаратно-дипломатическую уклончивость, без обиняков высказал Малышеву все, что он о нем думает. Малышев каяться не стал (как и все тихушники, Алексей Гелиевич человек внутренне очень жесткий и упрямый), и Пермяков решил его дожать, пожаловавшись президенту. Ельцин в присутствии премьера устроил Малышеву образцовый разнос, обозвал «мелким чиновником» и спрятал распечатку интервью в сейф со словами: «Пусть эта бумага висит над вами как дамоклов меч». В итоге кресло под Малышевым ощутимо закачалось.

Единственной хорошей новостью этих дней стал перенос голосования по импичменту президента. Теперь необходимо было вообще снять импичмент с повестки дня. Такой вот простой и понятный «апрельский тезис». И сделать это мог только премьер, больше никто. И Пермяков лично пообещал мне, что приложит для этого все усилия.

Генетическое обследование

История со Скоробогатовым имела одно неожиданное последствие лично для меня. После более чем годичного молчания вышла на связь и предложила встретиться Галя, моя бывшая пассия, «смуглянка-молдаванка».

Встретились мы на территории Кремля, в Тайницком саду, и, не сговариваясь, пошли вдоль парапета с видом на Москву-реку и Замоскворечье. Светило нежаркое весеннее солнце, пели птицы, на газонах таяли последние остатки снега. Галя, жгучая брюнетка, щеголявшая в светло-бежевом, почти белом, плаще, была очень хороша, о чем я ей и сказал. Галя тоже похвалила мой внешний вид, хотя, похоже, только из вежливости.

– Спасибо, Галя. Как твои дела?

– В целом успешно. Недавно опять повысили.

– Знаю, слежу за твоей карьерой. Ты единственный первый вице-премьер?

– Да, курирую почти все – от производства коньяка до приднестровского урегулирования.

– Скоро премьером станешь?

– Нет, с Гуцу мы друзья, и я его не подсиживаю, а поддерживаю.

– Ты в Москве по делу?

– Нет, это частный визит. Приехала лично к тебе.

– Зачем?

– Хочу тебе кое-что показать. Вот, смотри.

Галя протянула мне несколько бумажек на немецком языке.

– Галина, я не читаю по-немецки. Это что-то медицинское? Ты больна?

– К счастью, абсолютно здорова. Это результаты генетического обследования, которые свидетельствуют о том, что мой сын Аурел Коштяну 1995 года рожденья – единокровный сын моего супруга Эмиля Коштяну.

– Но ты же мне говорила…

– Я тебе говорила чистую правду, но эту правду знаем только мы, и еще Эмиль. А для остальных существует справка из авторитетной немецкой клиники.

– Как тебе это удалось?

– Дело техники. Плюс некоторое количество денег.

– А каков формальный повод для обращения в клинику?

– В клинику обратился Эмиль. Установление отцовства понадобилось для подготовки завещания, тем более что, помимо Аурела, у меня двое детей от первого брака.

– И зачем же ты все это затеяла?

– Как я поняла, с некоторых пор в России уделяется повышенное внимание моральному облику госчиновников. Ты сейчас в эпицентре политической борьбы, так сказать, на линии огня, вот я и решила подстраховать тебя с уязвимой стороны. А заодно и себя – нас ведь тоже время от времени захлестывают политические страсти. Тебе нужна копия этих документов?

– Нет.

– Тогда у меня все, больше вопросов не имею.

– Расскажи что-нибудь.

– Что именно?

– Ну, вот, например… У тебя есть любовник?

– Нет. Эмиль хороший парень, и грех его обманывать. Да и старовата я для амурных приключений.

– Не кокетничай. Даже при ближайшем рассмотрении тебе невозможно дать больше тридцати, ну, от силы тридцати двух.

– При совсем близком рассмотрении мне все-таки больше.

– Не наговаривай на себя, все равно не поверю.

– Ты меня идеализируешь. За это я тебя и люблю. Ты сможешь сегодня вечером выбраться ко мне в гостиницу?

– Странно, ты только что сказала, что не хочешь обманывать Эмиля.

– А и я не собираюсь его обманывать. Он знает, что я тебя люблю. И если между нами что-то произойдет, я совершенно спокойно скажу об этом Эмилю.

– Распустил он тебя, Галина Мироновна. Или ты его натренировала.

– Хватит занудствовать, Михаил Георгиевич. Давай решай, и побыстрее. Твои дряблые щеки, печальные глаза, вислый нос и плохо выбритый подбородок возбуждают мою неутоленную похоть. Хочется уже обняться, наконец!

– Галя, не торопи события. Пусть сначала уляжется вся эта свистопляска вокруг «облико морале».

– Так я и думала. Укатали сивку. Ладно, я тебя все равно дожму, тем более, что здесь я сейчас буду появляться довольно часто. Моего старшего ребенка приняли на стажировку в посольство Молдавии в Москве, и я намерена регулярно навещать дорогое чадо. До встречи, Мишаня!

Родные пенаты

Усилия Пермякова успехом не увенчались – Госдума назначила слушания по импичменту президента на период с 13 по 15 мая. Элементарный подсчет показывал – по пункту обвинения в развязывании чеченской войны против Ельцина может проголосовать более трехсот депутатов. Я поехал к Пермякову с предложением начать интенсивную обработку колеблющихся депутатов, особенно из числа центристов и демократов. Григорий Мартынович предложение поддержал. Учитывая, что большинство «мягкотелых» думцев были мажоритариями, представлявшими в Думе российские регионы, провести тонкую разъяснительную работу премьер поручил Гостеву.

Тонко работать Гостев не умел, к тому же к делу он отнесся сугубо формально. Итог был удручающим – после общения с Гостевым «центристское болото» стало дрейфовать в антипрезидентскую сторону. Я во взвинченном состоянии приехал в Белый дом и зашел к Гостеву, который у себя в кабинете проводил очередное невнятное совещание. Распустив собравшихся, Гостев пригласил меня в комнату отдыха, где налил водки. Я выпил, умерил агрессию и настроился на конструктив.

– Федорыч, ты запорол важнейшее поручение, и в настоящее время являешься первым кандидатом на вылет из правительства. Более того, готовится твоя публичная порка с целью проведения акции устрашения и демонстрации жесткости президента в кадровых вопросах. Есть и более экстремальные варианты. Догадываешься, о чем речь?

– Догадываюсь.

– Но лично я против крутых мер. Приемлемое компромиссное решение я вижу в твоей добровольной отставке, причем не по состоянию здоровья, которое у тебя очевидно бычье, а по реальной, внятной и уважительной причине.

– И какая может быть причина?

– Например, подготовка к выборам губернатора твоей родной области, запланированным на ближайшую осень. Этот пост – хороший плацдарм, на котором можно удержаться и не кануть в политическое небытие. Ты вернешься на круги своя, в привычную среду, пересидишь смутное время, припадешь к земле-матушке и наберешься от нее сил для нового штурма карьерных высот в Москве. По-моему, очень логично и технологично.

– Я, честно говоря, уже думал об этом. Вы ведь все равно скушаете Пермякова, а стало быть, и меня.

– Конечно, скушаем.

– Если уйду, на выборах поможете?

– Поможем.

– С какого числа писать заявление?

– С сегодняшнего. Глядишь, к Первомаю президент подпишет указ, и ты вольной птицей вернешься в родные пенаты, аккурат к посевной кампании – проверишь линейку готовности сельхозтехники, семенной материал, ГСМ, устроишь разгон местному забуревшему начальству. Народ это любит.

Конкурентное преимущество

Ход событий ускорился – президент оперативно освободил Гостева от должности и назначил на освободившуюся вакансию Петрушина с сохранением за ним должности руководителя МВД. Несмотря на кажущуюся дисгармонию, сочетание функций главного милиционера и куратора региональной политики было вполне оправданным. Нашлись и зарубежные аналоги, в том числе и на постсоциалистическом пространстве – например, в Польше. Естественно, Пермяков понял, что проведенная кадровая рокировка ослабляет его позиции, но внешних признаков беспокойства не проявил.

Петрушин свое новое назначение воспринял с энтузиазмом, хотя двусмысленность положения его тяготила, о чем он без обиняков сказал мне.

– Миша, это правда, что меня рассматривают как возможного сменщика Пермякова?

– Правда. Скажу больше – тебя рассматривают как возможного преемника президента.

– Но это же ерунда какая-то! Я не хочу на престол, тем более таким путем.

– Каким?

– Я не хочу подсиживать Пермякова, тем более что он прекрасно справляется со своими обязанностями

– У Пермякова есть мощный президентский потенциал, и это не нравится действующему президенту.

– Получается, что я – инструмент интриг?

– Почему же только инструмент? Участник, игрок, как и все мы.

– Но я не хочу интриговать против Пермякова. Он достойнейший человек, работает как проклятый и ничем не заслужил такого к себе отношения. Кроме того, мы давно и крепко с ним дружим.

– Дружба делу не помеха.

– Вы создаете нездоровую ситуацию.

– А я и не говорил, что она здоровая. Но другого выхода все равно нет. Мы сами себя загнали в ловушку, в тупик, в цугцванг.

Суетиться не надо

Ситуация накалялась, политическая игра обострялась. С одной стороны, проводились «консультации» с депутатами Госдумы по вопросу «правильного» голосования по импичменту. С другой стороны, готовился проект президентского указа о приостановке деятельности Думы и созданию «чрезвычайки» в виде так называемой временной администрации во главе с Петрушиным. Эта тревожная информация просочилась в Думу, и здесь, как и восемь месяцев назад, начались неформальные тренинги на тему «Действия депутатов при разгоне российского парламента».

При всем этом Пермяков спокойно обсуждал с лидерами оппозиции текущие вопросы типа подготовки поправок к бюджету и планов законодательных инициатив. Конечно, свое негативное отношение к импичменту Пермяков высказывал, но это не разряжало ситуацию. И когда Малышев сказал мне, что предварительное решение об отставке Пермякова принято, я не удивился, а только спросил:

– Конкретный повод есть?

– Да, есть. Думские оппозиционеры открыто подбивают Пермякова на мятеж. Васюганов прямым текстом предложил премьеру в случае угрозы отставки созвать совместное заседание правительства и обеих палат Федерального Собрания, обратиться к армии с призывом «сохранять спокойствие» и начать переписывать конституцию с целью отобрать у президента полномочия в пользу парламента. И всю эту лабуду они обсуждали не на какой-нибудь конспиративной квартире, а прямо в Госдуме, в малом конференц-зале. У Лунина есть аудиозапись этого разговора. Я думал, тебя уже проинформировали.

– Да, срочный фельдъегерский пакет с какой-то кассетой мне принесли, но я пока не слушал, некогда было.

– А я вот слушал, как Васюганов «зовет Русь к топору», и мне, честно говоря, это очень не понравилось! Короче, надо принимать срочные меры!

– А я считаю, что суетиться не надо. Против действующей власти, против президента, да еще вопреки конституции Пермяков не пойдет – он не авантюрист. Кроме того, у него большие проблемы с тазобедренным суставом. Григория Мартыновича мучают постоянные сильные боли, он с трудом ходит, а в таком состоянии, согласись, человек не очень-то готов возглавить путч с непредсказуемыми последствиями.

– И что ты предлагаешь?

– Пермякова уже не спасти?

– Нет. Борис Николаевич не видит его в качестве премьера.

– Ну, тогда надо выждать подходящий момент и врезать противнику на противоходе. Голосование по импичменту пройдет 13 или 14 мая? Значит, Пермяков должен быть отправлен в отставку 12 мая – в первый рабочий день после праздников. Пермяков будет выведен из игры, и, соответственно, голосование по импичменту потеряет практический смысл, поскольку, по замыслу оппозиции, в результате импичмента власть должна перейти к «социально близкому» премьеру. А премьер к тому моменту будет уже другой – «социально чуждый». Еще мотив: хотя к премьерским отставкам уже привыкли, но все равно это решение крутое, жесткое (тем более в отношении «тяжеловеса» Пермякова), и должно прибавить уверенности сторонникам президента, включая колеблющихся.

Друг и рубашка

Вскоре президент принял окончательное решение о снятии Пермякова, и на этом фоне разгорелась острая дискуссия по поводу кандидатуры следующего премьера. Доселе сидевший тихо Рува Агранович вдруг развил бурную деятельность и начал активно продвигать в премьеры своего ставленника Аксюту. Кстати, интересно, что Аксюту сделал министром железнодорожного транспорта, никто иной как Земцов, в былые времена курировавший естественные монополии. Земцову, несмотря на несколько разгильдяйский имидж, человеку очень пунктуальному, импонировало, что Аксюта приходит на работу в шесть часов утра, а в семь часов уже вовсю проводит совещания и со вкусом «строит» подчиненных.

Бравый железнодорожник был заблаговременно назначен первым вице-премьером, на подписи уже лежал следующий указ – о назначении его премьером, но тут вмешался Вербицкий, действующий по принципу: «Рува мне друг, но своя рубашка ближе к телу». Олигарха решительно поддержал его вечный антагонист Чубарь, что случалось крайне редко, высказали свое мнение Малышев и я. В итоге буквально в последнюю минуту Аксюта был забракован, и фельдъегерь повез в Госдуму письмо президента с представлением на Петрушина.

Как ни странно, отставка «любимца партии» Пермякова – давно ожидаемое событие, публично провоцируемое с разных сторон (кстати, и подготовку соответствующего указа мы особо не секретили), застала врасплох и даже шокировала очень многих политиков, включая самых опытных, тертых и привыкших к президентским сюрпризам думцев.

Соответственно, провалилась попытка импичмента, хотя по чеченскому вопросу количество проголосовавших «за» вплотную приблизилось к опасной черте, после которой запускался конституционный механизм отрешения президента от власти. Но чуть-чуть не считается, и мы праздновали заслуженную победу. На этой же эмоциональной волне Петрушин блистательно прошел процедуру утверждения в Думе, получив одобрение конституционного большинства. Это была серьезная заявка на будущее президентство.

Правительство отпускного периода

Формирование правительства Петрушина шло мучительно. Пресловутое «ближайшее окружение» Ельцина, ранее отодвинутое Пермяковым от подбора и расстановки кадров в правительстве, теперь вовсю отыгрывалось на Петрушине, навязывая ему свои кандидатуры. Процесс затянулся, Ельцин поехал отдыхать в Сочи, и туда же переместились все участники процесса формальных и неформальных согласований.

Благодаря стараниям Петрушина итоговый состав кабинета оказался достаточно сильным и сбалансированным, если не считать Аксюту, получившего незаслуженный карт-бланш и назойливо лезшего во все щели, министра по ТЭКу Ратушного и министра финансов Кирьянова, заменившего скромнягу и умницу Буйнова. Кирьянов был грамотным импозантным молодым человеком, прекрасно говорившим по-английски и досконально знавшим долговую тематику, но Петрушин его не воспринимал, считая креатурой Вербицкого и «казначеем семьи». Нет худа без добра – из-за принципиальности Буйнова, отказавшегося работать первым вице-премьером без портфеля министра финансов, ключевой пост заместителя Петрушина по экономике и финансам получил Хвостенко. В ходе внутренней минфиновской ротации Ирина пересела в бывшее кресло Кирьянова и стала первым заместителем министра.

К началу лета кабинет был сформирован, получив от белодомовских остряков прозвище «правительство отпускного периода». Доля шутки в этом выражении была минимальной, что подтвердил и сам Петрушин, сказав о «технократическом переходном правительстве». Вопросов было только два – сколько времени займет этот «переход», и куда он приведет Петрушина – в почетную отставку, или в гущу избирательной кампании в ранге кандидата номер один?

Присмотревшись к Петрушину внимательнее (а общались мы с ним ежедневно), я решил, что на президента он вполне потянет. При этом сам Петрушин, по-видимому, так не считал – и публично, и приватно он заявлял, что в президенты идти не собирается. В одном из разговоров со мной Петрушин развил этот тезис, сказав, что не видит себя потенциальным преемником из-за наличия под боком гиперактивного Аксюты. Я возразил:

– А ты знаешь, как тренируют пловцов-профессионалов? Гонят компрессорами волну и заставляют плыть против течения. Считай, что и у тебя сейчас такой же сверхжесткий тренинг. А любезный Аксюта тестируется на потенциального премьера. И то, что он постоянно лажает, так это даже хорошо – всем, и даже Руве, очень скоро станет ясно, что вице-премьер по оперативным вопросам – это Аксютин потолок. А если у Аксюты отобрать внебюджетный железнодорожный фонд, из которого регионам раздаются подачки с барского плеча, то момент истины наступит еще раньше.

Глупость или провокация

Увы, вскоре мой оптимизм был серьезно поколеблен. Удар по престижу премьера был нанесен с неожиданной стороны. Начальник Генштаба Кашин – типаж наподобие Аксюты, человек с большими, неутоленными и необоснованными амбициями, пробился к президенту и получил у него согласие на осуществление идиотской авантюры. По команде Кашина находившийся в Боснии батальон десантников передислоцировался на аэродром Приштины, в глубокий тыл натовской группировки, причем без всякого прикрытия – политического, дипломатического и военного. Бойцы легко могли напороться на огонь как англичан, блокировавших приштинскую зону, так и косовских повстанцев.

Слава богу, обошлось без крови. Петрушин, министр обороны Самсонов, министр иностранных дел Ивлев и спецпредставитель президента в Югославии Чернавин, узнав о марш-броске из теленовостей, срочно начали разруливать ситуацию, а западные лидеры, привыкшие к выкрутасам российского президента, не стали подливать масла в огонь. А вскоре Кашин снова испытал натовцев «на слабо» – без мандата командования миротворческих сил в Косове увеличил российский контингент. Запад стерпел и это. И тогда во время очередных полевых учений российские военные впервые за последнее десятилетие отработали план применения ядерного оружия.

Я позвонил Ивлеву и спросил его мнение о происходящем. Ивлев помолчал, попыхтел в трубку, а потом сказал, что уходит в отпуск – от греха подальше. Я написал президенту аналитическую записку о том, что бряцание заржавевшим оружием и демонстрация дряблых мышц подрывает международный авторитет России и мешает решению важнейших внешнеэкономических задач, включая стимулирование экспорта, получение кредитов и реструктуризацию внешнего долга. Президент мне не ответил. И тогда я собрался в отставку.

Мы – великая держава

…Малышев, пожевывая усы, бережно разгладил мое заявление об уходе по собственному желанию, а потом взглянул на меня с выражением побитой собаки.

– Миша, пожалуйста, не обостряй ситуацию. Не время сейчас для таких демаршей. Ну, совсем не время.

– Я принял решение.

– Мне позвонить президенту?

– Не надо. Это ничего не изменит.

– А ты знаешь, что Мамаев уходит?

– Нет. Я просто вижу, что он в последние дни находится в какой-то прострации.

– Да, он полностью деморализован. Рвать сердце на выборной кампании он не хочет, да и не может, это совершенно очевидно. Вот и нашли мы этому хорошему человеку синекуру, и с понедельника он переходит в теплое и тихое место – Бета-банк. А тебя, дорогуша, я не отпускаю. Ты, серебряный мой, будешь грызть Пермякова и Пушкова поедом, до самой их сердцевины, до победного конца! Ведь, как известно, твой разлюбезный Петрушин – чистоплюй: не хочет мараться, не желает обижать старых заслуженных людей. А то, что этот ржавый совковый дуумвират может легко захватить власть в стране, его, честного офицера, видите ли, не интересует. А раз ты у нас за Петрушина горой стоишь, тебе придется разгрузить его от грязной работы, чтобы он мог спокойно заниматься народным хозяйством и Северным Кавказом.

– А с каких это пор у меня появилась репутация человека, берущегося за грязную работу?

– Ты знаешь, я ведь тоже еще совсем недавно был весьма далек от политических интриг – занимался разными благородными делами, типа анализа конъюнктуры, финансового рынка, фондовых операций. Но вот труба позвала, и пришлось переквалифицироваться.

– Ага, труба Вербицкого.

– Да хоть бы и его, сейчас это уже не столь важно. Как и в девяносто шестом году, рубка идет не за персоналии, не за чьи-то личные интересы, а за идеи.

– Интересно, за какие?

– Не морочь мне голову, ты все знаешь не хуже меня.

– Хорошо, если не за персоналии, тогда я вот что тебе скажу – президенту пора уходить в отставку, досрочно, и передавать руль преемнику. Это единственный способ получить приемлемый результат на думских выборах. Кроме того, после приштинской авантюры я считаю, что наш президент, по сути, недееспособен. Более того – он опасен. Военные начали абсолютно неуместные и чреватые большими осложнениями игры с ядерным оружием, а дедушке, видимо, впадающему в маразм, эти игры очень нравятся. Я об этом написал в записке. Ты ее прочел?

– Да.

– Я просил тебя лично доложить ее президенту. Ты доложил?

– Да.

– И что?

– Он ответил: «Мы – великая держава и проводим самостоятельную внешнюю политику». И еще добавил: «Не лезьте в дела Минобороны и МИДа».

– Ну, вот видишь.

– Вижу.

– Я свободен?

– Нет.

– Странно. Как можно работать в администрации президента, выступая за отставку президента?

– Можно. Я считаю точно так же – нужна досрочная отставка. Это грамотный ход, правильный и с политической, и с человеческой точки зрения. Борису Николаевичу очень тяжело, он уже явно не тянет и не способен к полноценной работе. Есть только один маленький вопросик – кому передавать власть? Похоже, Петрушин преемником не будет.

– Почему? Его не воспринимают Вербицкий и Агранович?

– Его не воспринимает Ельцин. Недавно он сказал мне: «Петрушин – не совсем наш человек». Это значит, что у президента нет к Петрушину полного доверия и референтности. Вот именно в этом вся проблема.

– Зачем же нужно было двигать Петрушина в премьеры?

– А кого двигать? Аксюту? И, кроме того, мы не знали, как пойдет дело. Критерий истины – практика.

– И кто же теперь следующий на очереди? Лунин?

– Похоже, он.

– Значит, решили и ему карьеру испортить и жизнь сломать?

– Решение пока не принято. Есть еще вариант Ивлева, но, похоже, он отпадает из-за близости к Пермякову. Есть лонг-лист, там Аксюта, Малышев и Полещук.

– Но, надеюсь, последние три субъекта так и останутся безнадежными аутсайдерами?

– Я тоже на это надеюсь.

– И все-таки что с моим заявлением?

– Я тебе его возвращаю на память.

– Хорошо, с учетом ухода Мамаева я готов еще немного потерпеть – до очередного президентского «выкрутаса».

Королева красоты

Снова приехала Галя, и снова мы отправились с ней на прогулку, только на этот раз вышли за «стенку» – в Александровский сад. Охрану я не взял, оставшись на попечении штатных сотрудников ФСО, постоянно дежурящих в ближайших окрестностях Кремля.

Был день летнего солнцестояния, жаркий и душный. Галя в легком платье пестрой расцветки и плетеных босоножках на высоком каблуке выглядела, несмотря на свои сорок шесть, сногсшибательно. Соответственно, все граждане мужского пола в возрасте «от шестнадцати и старше» провожали Галю характерными взглядами. Конечно же, на ярком Галином фоне я совершенно потерялся. Для самооценки это плохо, для безопасности – хорошо.

– Галя, да ты просто королева красоты! Идешь как по подиуму на конкурсе «Миссис Вселенная»!

– А ты как кто?

– Как пристебай. Убей, не понимаю, что ты во мне нашла?

– Я тоже не понимаю, тем более что ты совершенно по-хамски отвергаешь притязания королевы красоты и будущего премьер-министра Республики Молдова!

– Что-о?!

– Что слышал. Указ будет опубликован в ближайший понедельник.

– Нифига себе! Здорово! Галя, поздравляю, от всей души! Это радостное событие необходимо достойно отметить!

– Пока не надо, можем сглазить. Если все будет нормально, то через пару недель я приеду на очередное заседание Совета глав правительств, вот тогда и отметим. А как у тебя дела?

– Если ты о делах служебных, то моя чиновная карьера идет к закату. Я уже почти ушел с работы – вернули силком. Но это ненадолго, я все равно соскочу.

– Почему?

– Нет мотивации, работаю через силу, ломаю себя через колено. Кроме того, ради сохранения власти нынешнего государственно-олигархического клана мне постоянно приходится делать различные глупости, гадости, а иногда даже и подлости. На пропагандистском сленге это звучит так – «работать, не щадя сил, во имя стабильности и процветания нашей родины».

– А ты ведь совсем скуксился. Я тебя не узнаю.

– Я сам себя не узнаю.

Совесть и партийное задание

Активную фазу «антипушковской кампании» я начал… с визита к Пушкову, которому по-честному раскрыл все карты:

– Мне очень жаль, но ситуация нас сталкивает. У нас всегда были отличные, теплые отношения, но сейчас, увы, я ваш политический оппонент, так что придется вам вредить. Извините.

Пушков раскатисто засмеялся.

– Миша, да ведь ты натуральный теленок! Разве ж так вредят? Вот скажи, зачем ты ко мне приехал?

– Чтобы хоть немного очистить совесть.

– Про совесть забудь, иначе партийное задание не выполнишь. Да ты его и так не выполнишь. Ну, чем ты мне можешь навредить? Чем?

– Так я вам и сказал!

– Да тебе просто нечего сказать. Жалко мне тебя, честное слово.

Навредить Пушкову мне удалось. Сначала был решен кардинальный вопрос – Центризбирком запретил Пушкову переносить день выборов мэра Москвы, подтвердив, что выборы столичного градоначальника должны пройти одновременно с президентскими. Пушков предпочел синицу в руках, и в его дуэте с Пермяковым на первую позицию выдвинулся экс-премьер, лишенный, в отличие от Пушкова, ярко выраженных властных амбиций.

Следующий шаг был очень локальный, простой, но крайне действенный. Я, вспомнив армейскую молодость, посетил с ностальгическим визитом Главный штаб ПВО, после чего пушковскому вертолету был закрыт воздушный коридор над Москвой. Шум по этому поводу вышел большой, что помогло донести до сознания региональных руководителей простую, но очень важную мысль: полномочия даже таких матерых боссов как Пушков простирается только до границ, устанавливаемых федеральной властью.

Потом я принялся «отлеплять» губернских начальников от дрейфующего к союзу с Пушковым политического движения «Великая Россия». Это давалось мне с трудом – идеи и принципы «партии российских регионов» были очень востребованы. В основном, я упирал на традиционную неприязнь российской провинции к «чванливой и зарвавшейся» столице. В итоге некоторые местные начальники, включая влиятельнейшего президента Татарии Шаниева, начали понемногу отшатываться и отдаляться от Пушкова.

Действенным политическим оружием против Пушкова стало и намерение бывшего премьер-министра Короленко выдвигаться в мэры Москвы. «Киндер-сюрприз» оказался тефлоновым политиком – ярлык творца дефолта к Короленко не прилип. Общественное мнение, привычно обвиняя во всех бедах Ельцина, Чубаря и Гайдука, молодому экс-премьеру, попавшему из огня в полымя, в определенной степени даже сочувствовало, считая его «стрелочником». Короленко со своей командой объединился с блоком правых сил, и, по сути, его возглавил. Для продвижения Короленко и попутного создания козней Пушкову я привлек двух колоритных персонажей из политтехнологической тусовки – журналиста и политолога Бобровского (кстати, матерого диссидента-антисоветчика еще с брежневских времен) и искусствоведа Мильмана. Несмотря на богемность, небритость и лохматость, эти добры молодцы отлично показали себя в ходе президентской кампании 1996 года, мощно и эффективно ведя антикоммунистическую тему.

При этом я отнюдь не считал, что в борьбе против Пушкова хороши все средства. Скажем, идею зацепить Пушкова через супругу-бизнесменшу я сразу же отмел. Из ФСБ и прокуратуры пришла информация о сомнительных земельных сделках госпожи Пушковой в ряде центральных областей. Материалы вполне тянули на полноценное уголовное дело, но я категорически воспротивился: «Мужикам с бабами воевать западло!». Аргумент был воспринят с пониманием.

Фамилии, пароли, адреса

Петрушин, освоившись в кресле премьера и приструнив навязанных ему строптивых подчиненных (даже раскомплексованный Аксюта стал слушаться своего начальника), начал демонстрировать незаурядную управленческую хватку. Он добился того, чтобы восемьдесят крупнейших российских компаний подписали с правительством соглашение по ограничению роста цен на производимую продукцию до конца года. Далее новый премьер удивительно быстро и без напряга решил проблему, над которой безуспешно бился многоопытный Пермяков – Петрушину удалось договориться с МВФ о параметрах экономической политики России. Это позволило активизировать переговоры с внешними кредиторами о переносе текущих платежей на 2001 год и предоставлении России новых кредитов. Первый после годичного перерыва транш от МВФ почти на миллиард долларов был запланирован на конец июля. Еще один миллиард до конца года пообещал Всемирный банк, 700 миллионов долларов – японский EximBank.

Соответственно, резко повысился кредитный рейтинг России, что позволило Петрушину, замещавшему больного Ельцина на саммите «восьмерки» в Кельне, поставить перед президентом США Кримсоном и канцлером ФРГ Шрайбером вопрос о списании с России половины советского долга. Этот «исторический» разговор велся глубоким вечером, за бутылкой шнапса, в отсутствии советников и переводчиков. Что интересно, Кримсон, явно симпатизировавший Петрушину, согласился с российским премьером (правда, Шрайбер выступил против). Но, говоря дипломатическим языком, база для дальнейших переговоров была создана.

Незаурядные поступки совершал Петрушин и внутри страны. Скажем, выступая на многолюдном праздновании юбилея Василия Шукшина на его родине, в алтайском селе Сростки, премьер сначала от руки написал постановление правительства о создании дома-музея выдающегося писателя, а потом, отказавшись читать подготовленную спичрайтерами речь, с выражением продекламировал наизусть рассказ «Срезал» от первого до последнего слова. Петрушин уже демонстрировал свои способности в день юбилея Пушкина, читая на память стихи великого поэта. Но ведь проза – не стихи, ее запоминать дословно очень трудно.

Я, пораженный этим, позвонил Шебалину, который больше года работал в непосредственном подчинении Петрушина, и генерал подтвердил, что у его бывшего шефа феноменальная память: «Он не только стихи и прозу, но и наши корявые милицейские сводки и протоколы запоминает. Сколько я его знаю, ни разу не было, чтобы он что-нибудь забыл или перепутал. Все помнит – фамилии, пароли, адреса. И работать может круглосуточно. Машина!».

Приговор

Тем не менее, несмотря на явную профпригодность Петрушина, у президента и группы граждан, контролировавших доступ к его уху, сложилось окончательное мнение, что делать ставку на действующего премьера нельзя. Во многом эта позиция была обусловлена тем, что Петрушин систематически отказывался выполнять так называемые «деликатные поручения» Толи, Тони и Вербицкого. Так, он не стал решать проблему телеканала NTV, сделавшего ставку на Пушкова/Пермякова и регулярно полоскавшего небезупречное белье членов президентского окружения. Заткнуть рот злопыхателям можно было довольно просто – на NTV висели неподъемные кредиты.

Для начала Росвнешбанк предъявил NTV для срочного погашения кредит в 60 миллионов долларов, а потом взыскал эти средства через суд. Реально добить телеканал могло бы взыскание ссудной задолженности в несколько сот миллионов долларов, предоставленных «Росгазпромом». Но руководитель газовой монополии, тоже сделавший политический выбор, применять санкции к NTV отказался. Тогда поступила новая вводная – снять с работы главу «Росгазпрома» Ряхина и поставить на его место более лояльного президенту человека, а потом разделить монополию на три компании – производственную, транспортную и сбытовую. Говоря по правде, избавиться от одиозного Ряхина и начать структурную перестройку газовой отрасли нужно было уже давно, и по целому ряду гораздо более веских причин, чем оголтелость NTV, но Петрушин связываться с Ряхиным и стоявшим за ним Чернавиным не стал.

В результате над Петрушиным повис дамоклов меч. Вербицкий запустил в СМИ пробный шар: «Уже этим летом на политической сцене России может появиться совершенно новая фигура». Администрация начала прорабатывать вопрос «чистки» правительства, увязываемой с отставкой Петрушина. Кандидатами на вылет стали глава внешней разведки Тульников как представитель пермяковской команды, министр обороны Самсонов, растерявший авторитет на фоне острого конфликта с Кашиным и министр юстиции Красильников, вопреки воле президента не захотевший отзывать у компартии свидетельство о регистрации.

В начале августа в Москве был с помпой проведен объединительный съезд «губернаторской» партии «Великая Россия» и пушковского движения «Отчизна», сформировавших совместный избирательный блок для участия в декабрьских выборах в Госдуму. Лидером блока стал Пермяков, мотором – Пушков. Вскоре о вступлении в блок «Отчизна – Великая Россия» (ОВР) заявила Сельская партия, до этого момента координировавшая свои действия с коммунистами. Петрушин не смог (или не захотел) помешать процессу создания объединенной оппозиции. И это стало приговором премьеру.

Дагестан

Ранним утром 7 августа чеченские боевики во главе с Бураевым вошли в Дагестан и захватили несколько сел в приграничных районах, где так называемая исламская шура провозгласила независимость Дагестана от России.

Это была суббота. Малышев поднял меня с постели, кратко изложил последние новости с Северного Кавказа и срочно вызвал в Кремль.

– Михаил, я инициировал совещание у президента по вопросу немедленной отставки Петрушина. Борис Николаевич на даче, сейчас у него военные, следом пойдем мы, так что через полчаса надо будет выезжать. Ты, естественно, тоже приглашен на совещание, и я хочу, чтобы мы с тобой заняли солидарную позицию.

– Не получится, Леша. Конечно, я уверен, что рано или поздно вы Петрушина все равно сожрете, но сейчас уходить ему совсем не время.

– Нет, наоборот, сейчас – самое время. Как ни крути, Петрушин несет большую долю ответственности за случившиеся. Он Кавказом занимается с 1991 года, и с тех пор ситуация там только ухудшается.

– Чеченскую войну развязал не он.

– Правильно, но он в ней участвовал как ключевая фигура, и каков результат? А недавно с Мовладовым полдня общался, а в итоге – ноль. Теперь вот Дагестан. Сколько Петрушин с ним возился? Три тысячи человек дополнительно под ружье поставил, упреждающие удары по боевикам под Кизляром наносил, выездное заседание правительства в Махачкале проводил, и что? Полный провал! Бураев беспрепятственно пересек границу и теперь рвется к Махачкале! Представляешь, что будет, если он ее захватит?!

– Так вот и надо дать шанс Петрушину наконец проявить себя и разобраться с ситуацией радикально. Задача ясна – очистить Дагестан от боевиков. Надо предоставить премьеру дополнительные полномочия, ресурсы, обозначить сроки – и вперед! И он решит проблему.

– Не сомневаюсь, что решит. Но решить эту проблему должен другой человек – тот, кто на свой венок победителя потом наденет еще и «корону российской империи».

– И кто же?

– Ты знаешь, кто у нас идет следующим по списку. Лунин.

– Надеюсь, это окончательный вариант?

– Да, период «экспериментальных премьеров» закончился. Времени нет просто физически. Я сейчас готовлю указ о назначении выборов в Госдуму на 19 декабря, и эту дату отодвинуть нельзя. На все про все – пять месяцев, как говорится, начать и кончить.

– А если Лунин не справится?

– Должен справиться – у этого парня большой потенциал.

– Ну, а если все-таки не справится?

– Значит, президентом станет Пермяков, премьером – Пушков, а мы с тобой переквалифицируемся в управдомы. Либо пойдем зону топтать.

– Правильнее был бы второй вариант.

– Типун тебе на язык! Ну, ладно, дискуссия закончена, пора ехать к Борису Николаевичу.

После разговора у Ельцина я вернулся на работу, откуда позвонил Петрушину. Премьер был в Махачкале, где проводил совещание с дагестанскими силовиками. Я рассказал Петрушину о принятых решениях.

– Да, Миша, спасибо, что предупредил.

– Завтра с утра вы с Луниным едете к президенту. В понедельник, как водится, издание указа и передача дел.

– Да, я понял.

– Переживаешь?

– Переживаю.

– Извини, я делал все что мог, и вписывался за тебя до последнего. Но против лома нет приема.

– Я знаю. Ну, давай, до завтра, а сегодня я еще тут немного покомандую.

Глава 3 Лунин

Прелюдия к войне

9 августа президент отправил Петрушина в отставку, назначив и.о. председателя правительства Лунина. Красивой ротации не получилось – Петрушин, болезненно восприняв отставку, от бывшей лунинской должности секретаря Совета безопасности отказался и решил баллотироваться в Думу под знаменами либерального блока Георгия Яблонского.

Одновременно президент подписал указ, утвердивший дату выборов в Госдуму – 19 декабря. В тот же день Лунин публично объявил, что будет баллотироваться в президенты и дал высокую оценку работе своего предшественника, объяснив его отставку не допущенными ошибками, а «изменением конфигурации правительства».

Надо отдать должное Лунину – он отнесся к своему земляку и коллеге максимально корректно, не отменив ни одного документа, подготовленного при Петрушине (некоторые постановления и распоряжения ему пришлось переподписать). Тот же подход сохранился и при формировании состава правительства. «Раскадровка», которая при Петрушине шла долго, мучительно и конфликтно, при Лунине заняла всего один день и стала, по сути, формальностью – все члены правительства, кроме Красильникова, на которого ополчился лично президент, остались на своих местах. Силовики, в том числе и опальные, тоже сохранили свои посты, что было правильно – во время войны кадровые перетряски нежелательны. При этом Лунин не забыл и людей из своей «кухонной команды», аккуратно введя на малозаметные должности заместителей министров, начальников департаментов и заместителей руководителя аппарата правительства.

Через неделю Лунин был утвержден Госдумой, набрав всего 233 голоса при 226 необходимых. Но арифметика в данном случае роли не играла. Лунин приступил к работе, сосредоточившись главным образом на руководстве военными действиями в Дагестане, где началась полномасштабная военная операция с применением бронетехники, артиллерии и штурмовой авиации. В результате в течение двух недель с начала вторжения боевики были отброшены назад в Чечню, территория которой вновь, спустя три года, подверглась бомбардировкам. Это означало прелюдию к новой чеченской кампании.

Текущие хозяйственные вопросы решал Аксюта, финансы крепко держали в руках опытные Хвостенко и Кирьянов, в тесном взаимодействии с МВФ оперативно сверставшие сбалансированный проект бюджета на будущий год.

Блочное строительство

Отставка Петрушина подстегнула инициированные Чубарем переговоры по созданию широкого правоцентристского объединения на основе бывшей партии власти «Россия – общий дом» во главе с Чернавиным, гайдуковского «Демократического пути», движения «Россия, вперед» Бориса Фролова и «губернаторского» блока главы Средневолжской области Турова. Увенчать эту мощную пирамиду должен был Петрушин.

Увы, формирование избирательного блока остановилось, едва начавшись. Обиженный на всех Чернавин сначала категорически отказался входить в первую тройку будущего блока, а потом вообще отверг обсуждавшийся формат консолидации. Петрушин, которому предлагалось первое место в списке правоцентристской супер-коалиции, предпочел скромное второе место в списке партии Яблонского.

В результате в конце августа оформился «идеологически чистый» избирательный блок «Союз правых» на основе «Демпути» и короленковского «Нового движения». На учредительной конференции был принят программный документ – «Правый манифест» и одобрен общефедеральный список кандидатов в депутаты. В первую тройку вошли Короленко, Земцов и колоритная Канагава, этническая японка, призванная мобилизовать женский и «нацменский» электорат. Московский региональный список возглавил Гайдук, политсовет блока – Туров, избирательный штаб – Чубарь, креативную группу – Мильман. «Союз правых» позиционировал себя как праволиберальный блок, поддерживающий действующую власть, включая «наведение конституционного порядка» в Дагестане и Чечне. Этим была обусловлена и ответная поддержка президентской администрации, в которой все контакты с правыми курировал я как бывший «младореформатор».

Четкое позиционирование правых, их бурный старт, активность и напористость (в том числе, в критике Пушкова) были, безусловно, нам на руку, но при этом возникла ситуация, при которой центр российского политического спектра был безальтернативно оккупирован ОВР. Этого допускать было нельзя, в связи с чем мы предприняли попытку расколоть свежеиспеченный блок. Попытка успехом не увенчалась, хотя лидеры женского движения все-таки вышли из-под эгиды ОВР (циничный Бобровский пошутил, что главная причина этого – почтенный возраст и несексуальность Пушкова и Пермякова).

Шутки шутками, но теперь перед нами во весь рост встала проблема строительства новой партии власти. Причем строить ее нужно было снизу, перетягивая на свою сторону всех лояльных губернаторов, многие из которых, кстати, уже начали было «выстраиваться под Петрушина». Соответственно, сегодня их надо переориентировать на Лунина. Значит, предстоят непрерывные командировки по регионам, для этого нужны силы, а я предельно измотан. Поэтому сразу после 1 сентября я взял двухнедельный отпуск и поехал в Прикамск помогать родителям собирать дачный урожай.

Личная инициатива

Отгулял я только половину отпуска. Узнав о взрыве дома в Москве на улице Гурьянова, я срочно вернулся в столицу, и из аэропорта сразу же поехал на работу, где меня ждал невыспавшийся красноглазый Малышев.

– Леша, ты уже был на месте взрыва?

– Да. Кошмар. По списку жильцов там около трехсот человек. Счет погибших уже идет на десятки. По мере разбора завалов количество жертв увеличивается.

– Каковы наши задачи?

– Воевать. Чтобы и пушки говорили, и политтехнологические музы не молчали.

– А поконкретнее?

– Не знаю. Надо ввязаться в драку, а там уже будем смотреть.

– У меня есть предложение: нам надо искать нового союзника в Чечне. Старые очевидно не годятся, это отработанный пар. С Мовладовым, похоже, договориться не получится, хотя ему, как и нам, Бураев поперек горла.

– Логично. Продолжай.

– Еще один важный аргумент. У нас премьер новый, не засвеченный и не дискредитированный. Значит, ему нужен такой же контрагент в Чечне. Согласен?

– Согласен. А такой человек вообще существует на свете?

– Существует. Это муфтий Чечни Кабиров. Он принадлежит к демократическому крылу ислама – так называемому суфийскому тарикату «кадирия» – и является ярым противником ваххабизма, Бураева и всей его шайки-лейки. С Мовладовым, который укомплектовал Высший шариатский суд Чечни ваххабитами, Кабиров тоже на ножах. В мае в Грозном на него было совершено покушение, в результате чего погибли пятеро его охранников, трое из которых – родные племянники Кабирова. И, что сейчас самое главное – муфтий выступил против вторжения в Дагестан, отказался участвовать в военных действиях, и, более того, публично, на митинге объявил Гудермесский, Курчалоевский и Ножай-Юртовский районы «зоной, свободной от ваххабизма». Что характерно, это не традиционно лояльные к России северные районы, а центр республики, оплот сепаратизма. Правда, есть серьезная морально-этическая проблема – во время первой чеченской войны Кабиров объявил России джихад. Тем не менее, думаю, что сегодня можно и нужно предложить Кабирову сотрудничество. От непротивления до сопротивления – один шаг, пусть и трудный, и Кабиров вполне способен этот шаг сделать. Готов ехать к муфтию договариваться.

– А полномочия?

– Не надо никаких полномочий – это личная инициатива. Если что, можно будет списать на мою самодеятельность.

– А безопасность?

– Встречаться, конечно, надо на нейтральной территории. Придумаем что-нибудь.

– Поезжай.

Кабиров

Снова помог президент Ингушетии Урушев, организовавший встречу с Кабировым в президентском офисе в Магасе. Я приехал один, Кабиров – тоже. Обменявшись приветствиями, мы сели за стол. Урушев налил Кабирову чай, себе и мне – водку. Я отодвинул рюмку:

– Рустам, я тоже буду чай.

– Миша, не стесняйся, все нормально.

– Я не буду пить водку в присутствии муфтия.

Кабиров, доселе хмурый и сосредоточенный, скупо улыбнулся:

– Я не всегда был муфтием, раньше работал шабашником и комбайнером. Потом муллой стал. А когда война началась, Дакаев попросил меня занять пост временного военного муфтия. А я читать молитвы нараспев плохо умею – голос глухой, скрипучий. Пей водку, я разрешаю. Русский должен пить водку, иначе какой он русский?

– Я не русский, а еврей. Что, возможно, упростит наше взаимопонимание – ведь у иудеев и мусульман канонических разногласий в вере практически нет. Правда, я агностик, но к религиозным вопросам отношусь уважительно.

– Это правильно.

– По поводу водки у меня в Эстонии аналогичный случай произошел, точнее в эстонском самолете. Лечу я в Таллин на заседание межправкомиссии, и мне стюардесса, кстати, очень симпатичная, предлагает водку. Я говорю: дайте, пожалуйста, томатный сок. Она: не беспокойтесь, в бизнес-классе алкоголь бесплатный. Я: не хочу водки, дайте сока! Она на меня посмотрела интересным таким взглядом – смесь удивления, уважения и жалости – видимо, решила, что я или трезвенник, или язвенник. До сих пор смеюсь, когда этот случай вспоминаю… Хорошая страна Эстония. Не уехал бы оттуда Дакаев, был бы сейчас живым и здоровым министром обороны Эстонии. Талантливый человек, только пошел не в ту сторону.

– Это была его судьба. И наша.

– Махмуд-хаджи, если не возражаете, я перейду к делу. Новое российское руководство предлагает вам вместе освобождать Чечню от ваххабитов. Главная общая задача – минимизация потерь среди мирного населения. Когда освободим и обеспечим мир и стабильность, будем обсуждать с вами как духовным лидером перспективы развития республики. Я понимаю, что есть несколько очень важных вопросов: мы должны дать друг другу твердые гарантии, договориться о порядке взаимодействия, обоюдной ответственности, распределении полномочий, юридической основе сотрудничества. Но обо всем этом можно поговорить после, а пока только один, главный, вопрос – вы готовы вступить в переговоры?

– Да, готов.

– Кого бы вы хотели видеть в качестве партнера по переговорам?

– Любого серьезного человека, авторитетного.

– А военного?

– Военного можно, но только не палача.

– Хорошо. Предлагаю начать переговоры с завтрашнего дня. Время не ждет, ежедневно гибнут десятки людей. Вы согласны, Махмуд-хаджи?

– Согласен.

Переговоры начались и пошли очень интенсивно, и при этом строго конфиденциально. Солировали в переговорном процессе военные, на заключительном этапе к ним подключился Лунин. Вскоре на митинге в Гудермесе Кабиров и поддерживавшие его полевые командиры братья Ярмагаевы заявили, что готовы выступить против ваххабитов с оружием в руках. В ответ Мовладов своим указом отстранил Кабирова от должности верховного муфтия Чечни и объявил его «врагом чеченского народа, подлежащим уничтожению». Еще через несколько дней президент подписал указ о создании объединенной армейской группировки на Северном Кавказе со штабом в Моздоке. Сразу же после этого российские войска расширили полуторакилометровый «санитарный кордон» на граничащей с Дагестаном территории Чечни и вскоре заняли первые населенные пункты в северном и северо-восточном регионах мятежной республики.

«Волга», «Березка», «Медведь»

Когда стало ясно, что Кабиров пойдет на активное сотрудничество с российской властью, я отошел от переговорного процесса и вернулся в Москву, где предстояло решить не менее актуальную задачу – обеспечить политический противовес набиравшему силу пушковско-пермяковскому блоку ОВР. Подстегивающим фактором стала агрессивная пропагандистская кампания ОВР. Наиболее ярким ее перлом стало заявление одного из руководителей штаба движения о том, что Ельцина ждет судьба бывшего румынского лидера Николае Чаушеску, расстрелянного вместе с женой в горячке народного восстания, произошедшего десять лет назад.

На этом фоне Пушков заявил, что отказывается от президентских амбиций в пользу Пермякова и удовлетворится постом премьера. Одновременно губернаторы и федеральные министры стали один за другим присягать на верность ОВР. Стало ясно – тянуть с созданием альтернативы ОВР больше нельзя. До выборов осталось всего три месяца, а новую политическую структуру надо создавать с нуля.

Ключевое совещание по вопросу противодействия ОВР состоялось… в военном госпитале, куда накануне слег Вербицкий с двусторонней пневмонией и сорокаградусной температурой. Мы навестили олигарха вдвоем с Малышевым. Абрам Борисович лежал под капельницей. Он чувствовал себя очень плохо, ежился от озноба под толстым одеялом, беспрерывно кашлял, говорил с трудом, хрипя и задыхаясь. Тем не менее, несмотря на болезненное состояние, идеи Вербицкий генерировал вполне здоровые и конструктивные.

В итоге, после короткого и интенсивного мозгового штурма, мы решили сформировать движение с опорой не только на лояльных губернаторов, но и на ряд популярных персон, далеких от политики, но зато свежих и не дискредитированных. Название придумали тоже относительно оригинальное и незамыленное. Вербицкий предложил не трепать слово «Россия», а использовать вместо этого ассоциативные названия типа «Волга» или «Березка». Я сказал, что все годится только для ресторанов невысокого пошиба, и озвучил в шутку альтернативные образы – «изба», «икра», «балалайка» и «калашников». Доселе задумчиво молчавший Малышев предложил свой вариант – «Медведь». На том и порешили.

По другому принципиальному вопросу особых разногласий тоже не возникло – первую тройку блока должны возглавить популярный политик или хозяйственник, яркий спортсмен (а лучше спортсменка) и, как говорится, «по законам военного времени» – бравый генерал. Кроме того, мы договорились ввести должность еще одного заместителя главы президентской администрации, который денно и нощно должен заниматься избирательной кампанией. На это место Вербицкий предложил Шабдрахманова, руководителя телеканала ТВ-1. Поскольку Шабдрахманов имел большой опыт работы не только на Старой площади (при Агишеве), но и в Белом доме (при Чернавине), а значит, аппаратные порядки знал и чтил, я кандидатуру одобрил. В качестве начальника штаба избирательного блока я предложил Городкова, главу правительственного аппарата гайдуковских времен, а позднее очень эффективного депутата и топ-менеджера в страховом бизнесе. Решение было одобрено, и организационный маховик «Медведя» закрутился на полной скорости.

Тройка нападения

Чтобы вести предвыборную работу на научной основе, мы с Шабдрахмановым, Городковым и Бобровским (Мильман был оставлен на хозяйстве в блоке правых сил) детально изучили результаты масштабного социологического исследования, в ходе которого было опрошено 350 тысяч респондентов в двухстах избирательных округах. Это исследование показало, что электорат в нынешних условиях отдает предпочтение людям с военной выправкой. Соответственно, во главе блока оказался Кужугет – генерал-полковник, старожил и рекордсмен правительства, министр по чрезвычайным ситуациям еще с 1990 года, входивший в обе предыдущие партии власти (сначала в гайдуковский «Демократический путь», потом в чернавинский «Общий дом»). Для усиления образа доблестного спасателя президент подписал указ о присвоении Кужугету звания Героя России.

Вторым в списке стал еще один Герой России – Андрей Карелов, легендарный борец, русский супермен. К своим тридцати годам Карелов успел стать трёхкратным олимпийским чемпионом в тяжелой категории (и, кстати, на всех Олимпиадах он был знаменосцем сборной) и многократным чемпионом мира, Европы, СССР и России. Международная федерация борьбы назвала Карелова «величайшим борцом XX века». При этом Карелов был образцовым семьянином, отцом троих детей, весьма интеллигентным парнем, кандидатом педагогических наук, да еще и полковником налоговой полиции. Короче говоря, не человек, а находка для качественного политического пиара.

Увы, женщину с нужными кондициями, этакую «Родину-мать», найти не удалось, и поэтому третье место в федеральном списке «Медведя» занял «силовик с человеческим лицом» – генерал-лейтенант милиции Буров, который начинал оперативником уголовного розыска, а с конца семидесятых годов системно занимался вопросами борьбы с организованной преступностью, возглавляя в том числе и соответствующий главк МВД. Буров имел и серьезный политический опыт – в начале девяностых он был народным депутатом России, причем депутатом активным и популярным.

В итоге получился идеальный союз борцов – борца со стихией, борца-спортсмена и борца с преступностью. Не дожидаясь официальной регистрации списка, Кужугет, Карелов и Буров отправились в поездки по стране. Ближайшие три месяца им предстояло жить в самолетах и поездах. Страну поделили на сектора – Кужугет взял на себя неспокойный юг, уроженец Новониколаевска Карелов – Сибирь и Дальний Восток, а Бурову, использовавшему протестную и зачастую весьма радикальную риторику, достались центральные, «красные» регионы России.

Из тени в свет

Вслед за членами избирательной «большой тройки» разъехались по необъятным просторам родины члены тройки теневой – я, Аксюта и недолечившийся Вербицкий (Шабдрахманов остался в Москве готовить учредительный съезд «Медведя»). Постановка задачи была простой. В России без Чечни 88 регионов – значит, мы должны обеспечить лояльность к новорожденному движению как минимум половины субъектов федерации, то есть, 44 губернаторов. Учитывая острейший дефицит времени, мы собирали строптивых российских феодалов на кустовые совещания по 5–6 человек, и мытьем, и катаньем, и всех вместе, и каждого по отдельности увещевали их публично выступить в поддержку избирательного блока «Медведь».

Норму выполнить не удалось – поддались на наши уговоры/устрашения и подписали «Открытое обращение к гражданам России» только 39 губернаторов, в основном, довольно слабых, либо «ходящих под статьей». Правда, были в этой маловыразительной плеяде и тяжеловесы – например, донской губернатор Чобот, которого я уламывал в течение целого дня. В обращении было сказано, что регионалы «не собираются участвовать в примелькавшихся политических блоках» и хотят «привести в Думу честных и ответственных людей». Это было демонстрацией того, что не все местные лидеры в восторге от Пушкова и Пермякова.

Через неделю после этого обращения 32 губернатора подписали новое заявление – на этот раз уже о прямой поддержке «Медведя», после чего на совместной пресс-конференции Кужугета и наиболее инициативных губернаторов были названы учредители блока и официально представлены первые лица федерального избирательного списка. Партий – учредителей было семь (изначально переговоры велись с девятью), среди которых доминировали партия «афганцев», Союз поддержки малого бизнеса, христианские демократы и мусульманское движение «Нур». В координационный совет блока для большей узнаваемости нового объединения Вербицкий «кооптировал» несколько популярных телеведущих с ТВ-1.

Наиболее серьезная проблема возникла с региональными списками – на многих территориях, близких к ОВР, приходилось выбирать из второго-третьего эшелона местных элит. Потом все претенденты прошли через фильтр МВД и ФСБ, отсекавших граждан с уголовным прошлым и настоящим (так, помимо прочих «лишенцев» в отвале оказался и мой старый пермский знакомый – «авторитетный бизнесмен» Гвоздь, решивший пройти через питерскую организацию «Медведя»). В итоговом списке осталось 180 человек (изначально планировалось вдвое больше), но с учетом кандидатов-одномандатников общая цифра получилась внушительная. Одним из ярких мажоритариев, шедших на выборы под флагом «Медведя», стал сам Вербицкий, который баллотировался от Карачаево-Черкесии, для чего купил там дом и прописался. Из глубокой тени в публичное пространство переместился и Агранович, решивший избираться на колоритный пост «начальника Чукотки».

В начале октября в два этапа прошла учредительная конференция «Медведя», а через неделю Центризбирком зарегистрировал избирательный блок и заверил федеральный список и перечень кандидатов по одномандатным округам, отсеяв по формальным причинам всего семь претендентов. В принятой на конференции программе «Медведь» декларировал готовность разрушить бюрократическую систему и покончить со всевластием чиновников (в том числе, путем резкого сокращения их количества), расширить полномочия Госдумы и правительства, отменить партийные списки, депутатские привилегии и депутатскую неприкосновенность. Наспех сколоченный блок, созданный меньше чем за месяц на пустом месте, активно начал избирательную кампанию и сразу же получил пятипроцентный рейтинг, что позволяло преодолеть барьер для прохождения в Думу. Одновременно был сделан замер президентского рейтинга Лунина и Пермякова, показавший, что шансы этих политиков сравнялись. Это тут же дало ощутимый политический эффект – Чернавин заявил, что его «Общий дом» готов присоединиться к «Медведю».

У меня секретов нет

В очередной раз мы увиделись с Галей в Ялте, где Совет глав правительств СНГ принимал межгосударственную программу поддержки малого бизнеса. Программу готовил Экономический совет, который я когда-то создавал и возглавлял, поэтому пригласили и меня. Я не планировал ехать, но официальное приглашение продублировала по телефону Галя, которой я отказать не мог.

В Ялте было тепло и солнечно, поэтому, помаячив немного на пленарном заседании, я улизнул на пляж, где, помимо обильного принятия водно-воздушных ванн, умудрился еще и поспать в шезлонге. Соответственно, на официальный ужин я явился свежим, бодрым и подрумянившимся. После окончания мероприятия Галя пригласила меня к себе (она занимала гостевой коттедж на территории резиденции главы Украины).

– Миша, ты не забыл, что мы договаривались отметить мое назначение?

– Нет, конечно! Наливай!

– Не надо, на ужине уже достаточно выпито. Забирайся-ка ты лучше в койку, дружок!

– В официальной резиденции?

– Вполне подходящее место. Ты чего-то опасаешься? Вроде бы «женский вопрос» в российских политических баталиях временно неактуален – как я поняла, вы сейчас все больше на борьбу с коррупцией налегаете. Кроме того, ты никуда не баллотируешься.

– Я-то ладно, а ты?

– Я в полном порядке – Служба информации и безопасности Молдовы ко мне весьма лояльна. Еще вопросы есть?

– Есть. Как герой-любовник я себя полностью исчерпал. Скажу больше – я на грани импотенции. Летом было еще ничего, а в сентябре зарядили дожди с ветром, я простудился, и привет…

– Без паники, Полещук, я тебя вылечу. Раздевайся. Начнем с массажа простаты.

– Ты что, обалдела?! Я тебе серьезно говорю! Как только я думаю о сексе, у меня сразу же начинает болеть в паху!

– Не врешь?

– Нет. Тебе врать бессмысленно, ты же провидица.

– Похоже, действительно не врешь. Почему не лечишься?

– Некогда. Сразу после выборов в Госдуму возьму отпуск на месяц, с захватом новогодних каникул, и, как завещал великий вождь, буду лечиться, лечиться и лечиться.

– А я тебе помогу на заключительном этапе терапии.

– Буду весьма признателен.

– А как твою старческую немощь воспринимает подружка?

– Какая подружка?

– Та самая, которая сейчас «королева Минфина».

– А ты откуда про нее знаешь?

– Изучила твое досье. Ты же мое изучил, почему же мне нельзя?

– Да нет, можно, у меня от тебя секретов нет. С Ириной у нас все закончилось очень давно, еще в Прикамске. В Москве у нас было несколько вялых попыток возобновить отношения, но закончились все эти потуги безрезультатно. Потом Ирина вышла замуж, около года назад родила, в браке счастлива, ее муж Вова сейчас реально второй человек в российском правительстве, и мы с Вовой приятельствуем. Ирина шикарно выглядит, как настоящая московская гран-дама, но, похоже, наши взаимные чувства охладели. При этом мы были и остаемся друзьями, соратниками и единомышленниками. Короче говоря, все, что произошло, – все к лучшему.

– Ты ее любил?

– Наверно, нет.

– А меня любил?

– Тоже нет. Но было время, когда я тебя сильно хотел. И даже очень сильно.

– Спасибо и на этом. За честность – отдельное спасибо, тем более что ответ я знала. По-моему, ты вообще не способен любить женщину по-настоящему, всеобъемлюще.

– Возможно.

– И, тем не менее, я с тобой разберусь. У меня до климакса лет пять еще осталось, и я тебя, стервеца, все равно раскочегарю!

– Как бы у меня климакс раньше не начался.

– Я этого не допущу! Запомни, Полещук – с этого момента я беру над тобой шефство!

Под красным флагом

Одним из первых подразделений МВД в Чечню вошел сводный отряд прикамской милиции, сформированный, в основном, из бойцов ОМОНа и СОБРа Прикамска и Осинников. Прикамцы обосновались в трех освобожденных станицах Наурского района. Шебалин предложил мне навестить земляков. Я согласился.

Прилетели в Моздок, зашли в региональный войсковой штаб, сформированный для проведения чеченской операции, поговорили с командующим. Потом обговорили детали «марш-броска» в Чечню с начальником штаба, координирующим приданные силы Внутренних войск и милиции. Генерал предложил мне сменить джинсы и кожаную куртку на камуфляж и вооружиться пистолетом. Я отказался:

– После срочной службы в армии у меня развилось стойкое отвращение к военной амуниции.

– Как знаете. С оружием все же спокойнее. Но бронежилет под куртку оденьте обязательно, я настаиваю. И каску. На чем решили добираться до Наура?

– Что дадите, на том и поедем. Или полетим.

– Вертолет есть, но я, если честно, опасаюсь «ичкерийской ПВО». Поезжайте в колонне, в бэтээре. Так дольше, но безопаснее.

Когда мы вышли из штаба, Шебалин потянул меня к украшенному красным флагом потрепанному «пазику», стоявшему в хвосте колонны.

– Михаил Георгиевич, в бэтээре неудобно ехать, зато удобно гореть. Поехали лучше «на общественном транспорте».

У открытых окон автобуса с обеих сторон заняли места снайперы и пулеметчики, а мы с Шебалиным, чтобы не светиться, сели на «ВИП-место» – застланную матрасами пассажирскую площадку. Шебалин пошутил:

– Боевикам за убитых генералов большие премии платят. Надо помочь «духам» сэкономить бюджет.

– Так ты бы надел простой бушлат, без погон.

– Появиться перед подчиненными без знаков различия – это неправильно. И вообще, с какой стати я должен снимать погоны? Я на своей земле.

Колонна неспешно миновала пустовавшие домики чеченской погранзаставы и таможни и без приключений проехала мимо приграничной станицы Ищерской, станций Чернокозово и Алпатово. В Науре в здании винзавода мы с Шебалиным провели совещание с личным составом. Генерал напирал на необходимость усиления оперативной работы, установления доверительных контактов с населением. Я тоже высказался:

– Прошу не забывать, что здесь вы представляете не армию, не милицию, а российскую федеральную власть в целом. Ваша комендатура – единственный в этом районе легитимный орган государственного управления. Из этого прошу и исходить. Полномочий у вас в условиях чрезвычайной ситуации очень много, и пользоваться ими нужно очень осторожно. С другой стороны, когда необходимо, применяйте их в полном объеме. Например, в прошлом году в Наурском районе боевики-«ветераны» первой чеченской войны провели масштабный передел собственности – насильственно отобрали у местных фермеров несколько сотен домов и земельных наделов. Все эти сделки, совершенные под дулом автомата, должны быть немедленно расторгнуты, а собственность возвращена законным владельцам. И не стесняйтесь оказывать местным жителям любую посильную помощь. А мы будем помогать вам.

Потом нас с Шебалиным покормили обедом. На кухне хозяйничали две чеченки. Одна из них, помоложе, была настоящей восточной красавицей. Я заметил, что командир сводного отряда смотрел на нее довольно плотоядно. Когда женщины, накрыв на стол, ушли, я сказал командиру:

– Майор, думаю, вам это известно, но на всякий случай предупреждаю, а, точнее, приказываю: никаких сексуальных контактов с местным населением! Никаких! Вам ясно?

– Да, конечно.

– И флаг на автобусе замените – повесьте российский трехцветный. Серьезная власть к атрибутике относится внимательно, тем более что вы, видимо, здесь остаетесь надолго – на вашей основе будет формироваться временный райотдел внутренних дел.

Когда мы вышли на улицу, недалеко от нас раздалось несколько выстрелов – с близлежащего лесистого холма работал снайпер. Других примет «горячей войны» в привычном понимании я не заметил. Уже вернувшись в Москву, я узнал, что в день моего визита в Чечню, недалеко от Наура, в районе станицы Калиновская, был обстрелян грузовик, везший бойцов западносибирского ОМОНа. Погибло шесть человек.

По материалам поездки я, переговорив с Малышевым и Луниным, написал президенту аналитическую записку, в которой предложил ввести в правительстве дополнительную ставку вице-премьера по Чечне. Он бы занимался хозяйственными вопросами, связанными с организацией нормальной жизни на освобожденной территории республики, особенно с учетом того, что подача электроэнергии на ее территорию с началом активных боевых действий была прекращена. Это предложение было принято, и на новую должность был назначен генерал железнодорожных войск Фишман. Тем временем российские войска форсировали Терек и вплотную подошли к Грозному.

Приятные сюрпризы

Пока Шабдрахманов и Городков под методическим руководством Вербицкого и Малышева продолжали укреплять блок «Медведь», я решил отвести душу и погрузиться в работу, которая всегда мне нравилась – инициирование и подготовку правительственных документов. Это был тот самый случай, когда полезное удачно совмещалось с приятным – с одной стороны, растущие цены на нефть обеспечивали текущий профицит бюджета и неплохой финансовый задел на будущий год, а с другой стороны, «подарки» населению – беспроигрышный предвыборный ход, расширяющий базу поддержки действующей власти.

Для начала мы вместе с Хвостенко и Ириной продвинули в Госдуме закон о гарантиях банковских вкладов населения, предусматривающий создание федеральной структуры по страхованию вкладов. Это решение сразу вызвало положительную реакцию финансового сообщества – Евробанк заявил о планах инвестиций в Россию более 400 миллионов долларов, а Сбербанк возобновил масштабное кредитование предприятий и инвестпроектов под государственные гарантии.

На волне этого успеха мы провели через Госдуму проект добротно сверстанного и сбалансированного бюджета на 2000 год и в придачу два важных и умеренно популистских закона. Один из них устанавливал для малоимущих слоев населения, включая всех пенсионеров, самую низкую в Европе ставку подоходного налога – 12 процентов. Второй закон резко понижал НДС на базовые продукты питания, что влекло за собой ощутимое снижение цен на рыбу, сахар, муку, зерновые, овощи и картофель. Закрепило успех заявление о том, что пенсии с октября увеличиваются на 15 процентов, а январская пенсия будет выплачена досрочно – в декабре, в качестве бонуса к новому году.

Эти приятные для людей сюрпризы удалось подкрепить и успехами во внешних делах. Кирьянов вплотную подошел к соглашению с Лондонским клубом о реструктуризации советских долгов, включая списание большой части задолженности на круглую сумму свыше 30 миллиардов долларов. В канун очередной трудной зимы Америка согласилась оказать России существенную продовольственную помощь, обеспечив поставки 5 миллионов тонн пшеницы, кукурузы и сои. Настоящий прорыв произошел в отношениях с нашими ближайшими соседями. С Белоруссией был подписан договор о создании союзного государства с единым экономическим и оборонным пространством, единой валютой (рублем), общим гражданством и общей оборонной политикой. А с Китаем были окончательно решены застаревшие вопросы демаркации восточного и западного участков границы и совместного использования Амура и пограничных амурских островов.

Благодарность за хорошую работу

К началу ноября, когда до выборов осталось полтора месяца, накал политического противостояния достиг уровня, ранее характерного только для президентских кампаний. Основные противоборствующие стороны – ОВР и «Медведь» – не жалели друг для друга сил, средств и пропагандистских красок. При этом главный интересант – Лунин – стоял над схваткой, и это была осознанная позиция. На фоне борьбы с чеченскими боевиками Лунин приобрел уникальный имидж «защитника нации» и набрал неплохой президентский рейтинг, но распорядиться этим электоральным богатством нужно было аккуратно, особенно с учетом того, что потенциал Пермякова все еще был очень велик. Поэтому тактика отгораживания Лунина от предвыборной грязи была правильной и эффективной, и ровно в той же степени деструктивным для Пермякова было его участие в борьбе за думские кресла.

Честно говоря, мне было жалко хорошего, умного и заслуженного человека Григория Мартыновича Пермякова, которого втянули в несвойственную для него публичную и бескомпромиссную политическую борьбу, порой переходящую в драку. Во всей этой катавасии академик чувствовал себя неуютно и выглядел неорганично. Из-за этого и заслуженный 70-летний юбилей Пермякова оказался подпорчен – политтехнологи из штаба ОВР настоятельно посоветовали академику максимально сузить формат юбилейных мероприятий, дабы не выпячивать тот факт, что кандидат в президенты разменял восьмой десяток. Попортил кровь Пермякову и Центризбирком, найдя у него в собственности незадекларированную авторухлядь, и уважаемому человеку пришлось оправдываться на всю страну, что эти машины он давным-давно продал по доверенности и напрочь о них забыл (заодно дав недоброжелателям повод позубоскалить на тему старческого склероза великовозрастного кандидата). Неудачным решением был и отказ Пермякова от примирительной встречи с президентом – этот шаг противоречил имиджу Григория Мартыновича, доселе олицетворявшего собой стабильность, надежность, неконфликтность и постоянную нацеленность на взвешенную дискуссию и поиски компромисса. Хотя, надо признать, что приглашение на эту встречу было сделано не по протоколу – через второстепенного клерка администрации.

Понемногу терял политические дивиденды и Пушков, увлекшись опасной риторикой по поводу проверки итогов приватизации и необходимости расторжения незаконных сделок (читай – национализации крупнейших активов). Эта демагогия нравилась избирателям, но злила бизнес-элиту, и, в первую очередь, Вербицкого. Ответ олигархов был быстрым и жестким – управление ФСБ по Нечерноземной области возбудило уголовное дело против Бабуриной, супруги московского мэра, занимавшейся крупным многопрофильным бизнесом. Делу о фактах незаконного перевода денег за границу придали максимальную публичность – например, шумно и демонстративно провели выемку документов в бабуринском офисе. Все это подробнейшим образом освещалось и муссировалось ТВ-1.

Вскоре антипушковская кампания на ТВ-1 окончательно приняла разнузданный характер. Популярный телеведущий Дыбенко, получавший руководящие указания и гонорары напрямую от Вербицкого, от содержательной критики Пушкова и ОВР перешел к откровенному ерничеству, издевке и глумлению. Границы дозволенного резко расширились. Пушков, комфортно сидящий на московском «троне» и убаюканный многолетней лояльностью московской и федеральной прессы, был абсолютно не готов к оголтелой разгромной критике. Он крайне болезненно реагировал на выпады Дыбенко, нервничал, вступал в публичные дискуссии, обращался в суд, и… постоянно терял проценты рейтинга.

Когда терпение лидеров ОВР лопнуло, они публично потребовали от президента уволить всю верхушку администрации – Малышева, меня и Шабдрахманова. Президент отреагировал – позвонил Малышеву и поблагодарил его за хорошую работу.

Абсолютное табу

Толстовцами, непротивленцами злу и жертвенными агнцами ни Пермяков, ни Пушков отнюдь не являлись. И административным ресурсом они пользовались вовсю, и свое карманное телевидение у них тоже было – NTV во главе с опытным «политинформатором» Квасовым, прицельно долбившим противную сторону. Правда, в отличие от разнузданного Дыбенко, вальяжный Квасов облекал свою спецпропаганду в более солидные, аналитичные и академичные формы. Любимым творческим приемом Квасова, этакого «политолога на доверии», было неторопливое и вдумчивое распутывание коррупционных цепочек внутри и снаружи президентской «семьи». Однажды одним из звеньев этой цепочки был назван я. Фактов никаких не приводилось, зато была показана смешная анимированная картинка – некий высокий нескладный дядя (это типа я) принимает у другого, еще более нескладного дяди (в нем угадывался Малышев) мешок с долларами и, боязливо озираясь, кладет в сейф.

Я решил побеседовать с автором передачи, для чего поехал в телецентр. Расгримированного после прямого эфира Квасова я застал в его обширном служебном кабинете (популярный телеведущий был еще и топ-менеджером, и соучредителем NTV). Квасов встретил меня радушно:

– Михаил Георгиевич, какими судьбами? Неужто хотите поделиться впечатлениями от увиденного?

– Хочу, и даже очень.

– Что ж, поделитесь. Под камеру, или как?

– Можно и под камеру – при условии, что вы потом эту видеозапись дадите в эфир полностью, без купюр.

– Нет, этого я гарантировать не могу. Ладно, обойдемся пока без камер. Я слушаю вас.

– Как вы, наверное, знаете, я в политике уже двенадцать лет, из них восемь лет на руководящей работе. За все это время я не украл ни рубля, ни доллара. Ни у кого из моих близких родственников никогда не было своего бизнеса, кроме старшего брата, который разбогател еще в советское время и продолжает богатеть сегодня совершенно независимо от меня и моего служебного положения. Ни одного подряда я ни разу не отдал «своему человеку», соответственно, никаких откатов и сам не получал, и другим не позволял. От вороватых чиновников всегда безжалостно избавлялся – выгонял с работы, отдавал под суд. Неприятие коррупции во всех ее видах – мой жизненный принцип. Думайте, что хотите, считайте это смешным, странным, старомодным, нелепым, сравнивайте это с поведением старой девы, которая лелеет свою девственность и гордится ею, притом, что все женщины вокруг отъявленные бляди. Говорите про меня все, что угодно, кроме одного: тезис «Полещук – коррупционер» запрещен, это абсолютное табу. Ныне и присно. Вы меня поняли?

– А если у меня будут факты?

– Фактов никаких нет в природе, могут быть только фальсификации, провокации, подозрения и смутные ощущения. Получите компромат – отдадите в прокуратуру, пусть разбираются, я мешать не буду.

– А если получится так, что…

– А если получится так, что кто-то назовет пахана на зоне «козлом»? Что тогда будет?

– Ну, это вы крутенько завернули!

– Зато доходчиво. Надеюсь, вы меня поняли?

– Понял.

– Учитывая сложившееся между нами взаимопонимание, хочу дать вам один ценный совет. При всей остроте момента надо сохранять элементарное благоразумие. Нельзя оставлять после себя выжженную землю. Через месяц с небольшим – выборы, и расклад отнюдь не в вашу пользу. Зачем безрассудно рисковать?

– Насчет расклада я не согласен. ОВР пока лидирует, причем, с большим отрывом.

– Вот именно – пока. График идет вниз, и я не вижу ничего, что может переломить ход событий. Лозунг «Долой Ельцина!» устарел и бьет мимо «Медведя». Критика режима и протестная агитация навязли на ушах, более того – раздражают, ибо народ после года тотальной отрицаловки и чернухи ждет позитива. И еще – у Пушкова очень плохо работает штаб. Там сидят умные ребята, толковые аналитики, но они идут за событиями, а не программируют их и не предвосхищают, то есть фактически действуют по нашему сценарию. А это путь к проигрышу.

– То есть, вы готовы поспорить, что «Медведь» на финише обойдет ОВР?

– Да, на любую сумму в разумных пределах. Побъемся?

– Нет, я не буду с вами спорить. Похоже, вы не блефуете.

Ты прав

«Подопечные» из право-либерального блока пригласили меня на предвыборную акцию в Прикамск. Это был один из эпизодов масштабной концертно-агитационной акции «Ты прав!» с участием звезд российской эстрады. Настроение у всех было замечательное – Земцов толкал короткие зажигательные речи, насыщенные яркими слоганами типа: «Мы за будущее без коммунистов и наркотиков!», звезды в кои-то веки выступали не столько за бабло, сколько за идею, и, стало быть, чувствовали себя борцами за свободу и демократию, молодежь оттягивалась на забойном шоу, а правые, по данным социологии уже преодолевшие пятипроцентный барьер, получали новых избирателей.

Я засиделся у Курбацкого, и на концерт, проходивший во дворце спорта «Авангард», опоздал. К моему приходу почетные гости, сгруппировавшиеся в ВИП-ложе, уже крепко поддали и дружно отплясывали под залихватские песни «Чайфа». Земцов устроился лучше всех, танцуя в обнимку сразу с двумя дамами – Канагавой и некоей неизвестной мне красивой особой в сильно декольтированном вечернем платье и туфлях на шпильках. Я танцевать не хотел – чувствовал себя уставшим и невыспавшимся – и поэтому сел на диванчик, выпил полстакана водки и задремал под грохот музыки.

Забытье было недолгим – меня грубовато растолкала декольтированная земцовская приятельница:

– Михаил Георгиевич, вы ведете себя неподобающе! Просыпайтесь и вливайтесь в наш дружный коллектив!

Я протер глаза и с трудом узнал в нахалке Варю, мою секретаршу в бытность прикамским губернатором. Не виделись мы с ней почти семь лет, и за это время Варя из симпатичной девушки превратилась в роскошную женщину. Судя по ухоженности лица и тела, качеству макияжа и прически, а также дороговизне одежды и украшений, Варя явно не бедствовала.

– Варвара, ты чего здесь делаешь?

– Пытаюсь привести вас в чувство.

– Отвечай по существу вопроса.

– Я владелец этого дворца и спонсор местных правых. А вы кто?

– Получается, что сравнению с тобой – мелкая бюрократическая сошка. Рад тебя видеть, Варенька, в добром здравии и товарном виде, но у меня чертовски болит голова, и я, наверное, пойду спать.

– Михаил Георгиевич, извините, но вы ведете себя как безнадежный старпер. Пока мы не выпьем за встречу, я вас не отпущу.

– Ладно, если женщина просит, можно и выпить.

– Только не здесь – шум, гам, тарарам. Пойдемте в более уютное место.

Дурочка в брюликах

Мы спустились на первый этаж в ресторан, где в отдельном маленьком зальчике был накрыт стол на двоих.

– Варвара, ты что, специально подготовилась?

– Да, специально.

– А откуда узнала, что я приеду на мероприятие?

– Разведка доложила точно. Вы не рады?

– Рад.

– А я вот не очень.

– Почему?

– Мишка, Мишка, где твоя улыбка? Я ожидала увидеть незабвеннейшего и симпатичнейшего Михаила Георгиевича Полещука, а увидела… какую-то развалину. В чем дело?

– Работы очень много, командировок немерено. Мотаюсь по всей стране. В Москве преимущественно ночую в кабинете, дома бываю только в выходные, семью забросил напрочь. Все как в далекие прикамские времена, но только с одним маленьким отличием. Тогда работа у меня была очень важная и нужная, и мне нравилась, и я, можно сказать, в ней купался. А сейчас работа тоже важная, но какая-то… грязноватая. И мне она не нравится.

– Так бросьте ее к чертовой матери.

– Брошу, конечно, но позже.

– Да, печально. Даже не верится, что я когда-то была в вас влюблена.

– Любви все возрасты покорны.

– Дело не в возрасте. Вы же еще не старый, но какой-то квелый, раскисший, без блеска в глазах. Так сказать, экс-мужчина.

– Варя!

– Впрочем, для нынешних мужиков раннее угасание, увы, очень даже характерно.

– Варя!!!

– Ага, вот теперь узнаю прежнего Полещука! Извините, я специально вас поддразнила, чтобы взбодрить! Не обижайтесь, пожалуйста. Но, похоже, насчет раннего угасания я угадала.

– Дать бы тебе по заднице, Варвара, да Заратустра не позволяет! Ты чего из-под меня хочешь?

– Так я угадала, или нет?

– Блин, что за тема?! Ну, угадала. Почти.

– Почему не лечитесь? Я не верю, что это фатально.

– Это не фатально, но на серьезное лечение просто нет времени.

– Или денег? Я могу дать. И клинику могу посоветовать, немецкую. Там буквально творят чудеса.

– Без сопливых разберемся.

– Михаил Георгиевич, дайте мне слово, что сразу после выборов пойдете лечиться. Месяц интенсивной терапии – и вы снова человек. Все равно ведь январь – мертвый сезон.

– Слушай, ты чего привязалась к моим мужским проблемам? Тебе вообще какое дело до этого?

– А может, я хочу за вас выйти?

– Чего?

– Того.

– Все течет, но ничего не меняется. Как была дурочкой, так и осталась, только брюликов понацепила.

– Ваше хамство не может скрыть очевидного факта: вы обескрылели, дорогой Михаил Георгиевич! Но ничего, я вам снова крылья приделаю!

– Смотри, какая самоуверенная! И на чем же эта уверенность зиждется?

– На том, что я ценнейший кадр – молодая, красивая, богатая и незамужняя женщина!

– Откуда бабки? Удачное замужество? Ты, насколько я помню, за биржевика вышла, а потом вы куда-то уехали и сгинули.

– Не сгинули. Уехали мы недалеко, в Екатериноград, там раскрутили бизнес, потом я своего муженька бросила, а активы мы поделили. Сейчас мой бывший супруг нищ и гол (погорел на дефолте), а я, наоборот, как видите, цвету и пахну. После дефолта все резко подешевело, и я накупила собственности, в том числе и в родном Прикамске – например, вот этот дворец, этот ресторан, этот стол и стул.

– Дети есть?

– Да, двое, мальчики-близнецы, скоро им пять лет исполнится.

– Повторно замуж вышла?

– Нет, жду вас.

– Утопия. Но предложения, надеюсь, были?

– Конечно были – полный комплект самых завидных холостяков Среднеуральской области, начиная от мэра Екатеринограда и кончая крестным отцом «тяжмашевской» мафии. И все они получили полный отлуп!

– Неужели одна живешь? Трудно в это поверить.

– Нет, не одна, при мне постоянно есть какой-нибудь симпатичный жеребчик, чтобы и покувыркаться было нескучно, и в свет выйти прилично. Но, к сожалению, больше полугода мужики возле меня не задерживаются – надоедают быстро, и я их выгоняю. Конвейер.

– Это неправильно, Варвара.

– Знаю, что неправильно, но ничего не могу с собой поделать. А почему ты не говоришь, как я выгляжу? Или ты не только обессилел, но и ослеп?

– С чего это ты перешла на «ты»? Я тебе не разрешал, и на брудершафт мы еще не пили.

– Захотела и перешла. Говори – хорошо выгляжу?

– Хорошо – не то слово. Офигительно!

– Спасибо. Секрет красоты известен – нужно ежемесячно тратить на себя не меньше десяти тысяч долларов. Результат, как говорится, на лице. Я тебе нравлюсь?

– Конечно, нравишься. Чувство прекрасного, в отличие от потенции, у меня еще не атрофировалось.

– А раньше не нравилась?

– И раньше нравилась. Но тогда ты была немного неотесанная, шарму недоставало.

– А знаешь из-за чего?

– Не знаю.

– Из-за постоянного дефицита денег, любви и качественного секса. И именно поэтому ты меня не хотел. А сейчас хочешь?

– Варя, не надо меня провоцировать.

– Извини, больше не буду. Но знай – я терпеливая и хитрая, и я дождусь своего часа – как только тебя можно будет взять, я возьму. А теперь продиктуй мне твой мобильный и можешь проваливать спать – у тебя уже глаза закрываются.

Импровизации

Ровно за месяц до выборов триумфальному восшествию Лунина на престол создал неожиданную помеху сам Ельцин. Мы очень тщательно готовили Лунина к поездке в Стамбул на встречу в верхах в рамках Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе. На встрече должен был подписываться важнейший документ – Хартия европейской безопасности, и поэтому там ожидались и Кримсон, и Шрайбер, и Шикар. Таким образом, стамбульский саммит должен был стать первыми международными «смотринами» Лунина на высшем уровне.

Красивую игру чуть не поломал президент – в последний момент он лично решил лететь в Стамбул, да еще распорядился включить в состав делегации Кужугета. Сразу пошли слухи – мол, по требованию Запада, недовольного войной в Чечне, Лунин как главный «ястреб» и воитель будет снят, а на его место назначен Кужугет. Затем Ельцин, согласно молве, уйдет в досрочную отставку, а его место займет Кужугет, тем самым резко взвинтив предвыборный рейтинг «Медведя».

Слухи об отставке президента сенсацией не были – они появлялись регулярно, и мы на них уже не реагировали. Тем не менее, подобное противопоставление Кужугета и Лунина было очень опасным, поскольку расшатывало доселе весьма устойчивую политическую конструкцию. Особенно неприятным было то, что слухи имели под собой некоторые основания – Ельцин снова стал колебаться. Он не сомневался в Лунине, но ревновал к нему силовиков, раздражался его самостоятельностью, и, чего греха таить, завидовал его популярности. Поэтому, несмотря на все наши усилия, опасный слух не утих, и в довесок к нему появился список потенциальных сменщиков якобы впавшего в немилость Лунина – Кужугет, Малышев, Кирьянов и я.

Что касается результатов саммита, то очередные импровизации Ельцина привели к очередному внешнеполитическому конфузу. Обидевшись на высказанную западными лидерами резкую критику войны в Чечне, президент демонстративно покинул Стамбул, оставив Лунина расхлебывать заварившуюся кашу. Премьер ситуацию выровнял, но особых очков ни внутри страны, ни за ее пределами это Лунину не принесло.

Ельцин должен уйти

Разозленный тем, что плоды наших трехмесячных усилий и десятков бессонных ночей опять под угрозой, я пришел к Малышеву с несколькими конкретными предложениями:

– Леша, нужно, чтобы Лунин дал развернутое интервью по итогам своей «стодневки».

– Согласен.

– Нужно, чтобы он там четко и недвусмысленно заявил: «Я буду баллотироваться на пост президента России».

– Хорошо.

– Нужно, чтобы Лунин перевел свои контакты с Кабировым в публичную плоскость. Тем самым наши граждане убедятся, что Лунин усиливает контроль над ситуацией в Чечне, а запад увидит, что премьер опирается на здоровые силы чеченского общества и не собирается применять в мятежной республике ковровые бомбардировки и прочие ужасы.

– А сам Кабиров готов к подобной публичности?

– Да.

– Ну, тогда и я не возражаю.

– И последнее. Ельцин должен уйти в отставку еще до выборов в Госдуму. Это будет благом для всех – я очень боюсь, что за оставшееся до выборов время Борис Николаевич еще чего-нибудь начудит, и вся наша работа пойдет насмарку.

– Думаю, ты прав. Но есть один уточняющий вопрос – надеюсь, ты не хочешь устроить дворцовый переворот и насильственно вынудить Ельцина уйти?

– Естественно, нет, что за дурацкий вопрос?

– Стало быть, ты говоришь о добровольной отставке?

– Конечно. Леша, перестань идиотничать!

– Это ты перестань идиотничать! О какой добровольной отставке может идти речь, если Ельцин не собирается никуда уходить?!

– Значит, надо с ним поговорить, и убедить в необходимости этого шага!

– Допустим, но кто будет с ним говорить? Ты?

– Почему я? Есть специально обученные люди – Тоня и Толя. Ну, или ты, наконец.

– Так вот я тебе докладываю: с Тоней и Толей я эту проблему обсуждал, и они с Борисом Николаевичем об отставке говорить не будут, ибо, как огня боятся родительского проклятья. И я не буду – опасаюсь мгновенно остаться без работы.

– Трусы вы несчастные! Боитесь за свои шкуры, а то, что лихорадит всю страну, вас не волнует!

– А чего же ты, такой смелый и сознательный, здесь митингуешь? Иди митингуй к президенту! Что кишка тонка?

– Не тонка, дело не в этом. Я для Ельцина лицо не референтное, он к моим доводам по такому деликатному вопросу прислушиваться не станет.

– Ну, тогда сиди и молчи в тряпочку. Референтные лица считают, что будировать вопрос об отставке президента еще не время, тем более что по последним данным от Тони и Толи, гроза миновала, и Лунину сейчас ничего не угрожает. Значит, можно спокойно работать дальше.

Компромат

На следующий день ко мне в экстренном порядке приехал Квасов. Войдя в кабинет, он сразу же, без предисловий протянул мне несколько листов плотного машинописного текста. Ни «шапки», ни подписи у документа не было. Я пробежал бумагу глазами. Преамбула гласила:

«В 1993 году рядовой бухгалтер Ирина Марковна Колосова, 1965 года рождения, вступив в интимную близость с Полещуком Михаилом Георгиевичем, тогдашним губернатором Прикамской области, добилась существенного продвижения по службе, в течение короткого времени пройдя целый ряд должностных ступенек и став начальником Главного финансового управления области. Одновременно Колосова из побуждений личной мести с помощью Полещука свела счеты со своим бывшим сожителем Зозулей. Для этого Полещук, используя служебное положение, обратился в правоохранительные органы, которые инициировали арест и уголовное преследование Зозули по сфабрикованным уликам. Впоследствии Зозуля был осужден на пять лет лишения свободы с отбыванием наказания в колонии строгого режима, где и скончался в июне 1994 года при невыясненных обстоятельствах. Затем Колосова, благодаря Полещуку, ставшему в марте 1997 года заместителем председателя правительства РФ, заняла ряд престижных должностей в федеральных министерствах. В марте 1998 года Колосова вышла замуж в третий раз, за В.А. Хвостенко (с мая с.г. – первый заместитель председателя правительства РФ), благодаря чему в настоящее время является первым заместителем министра финансов РФ, курируя региональные финансы, вопросы бюджетного федерализма и целый ряд других ключевых направлений».

Основной раздел кляузы касался крупных финансовых афер, которые якобы провернула Ирина на пару с супругом. Я вернул бумаги Квасову.

– Что скажете, Михаил Георгиевич?

– Грубая стряпня, перетасовка фактов и фактоидов, домыслов и вымыслов. Начитался я уже таких анонимных бумажек до тошноты. И вы, наверное, тоже.

– Да, и мне, как и вам, подобный жанр глубоко противен. Но дело в том, что именно эту бумажонку, как никакую другую, мне настоятельно рекомендовали озвучить в эфире, гарантируя, что все здесь чистая правда.

– Кто рекомендовал?

– Вы его знаете.

– Он вам соврал. Ирина все свои должности занимала по праву. Она талантливый человек, профессионал высокого класса, отличный работник, и все это очень легко проверить. Например, позвоните нынешнему губернатору Прикамья Курбацкому, и этот пожилой и весьма консервативный человек, представитель старой обкомовской обоймы, расскажет вам, в частности, о том, как упорно не хотел отпускать Ирину в Москву. Я, конечно, настоял на своем, но мы тогда с Курбацким очень сильно поругались.

– А Зозуля?

– Наркоман с большим стажем, героинозависимый. Взяли его с многократной дозой – явно или продавал, или приятелей угощал, что, впрочем, для Уголовного кодекса непринципиально. После суда Зозуля попал на «красную зону», и там его без лишних заморочек стали с иглы ссаживать. Сначала все шло нормально, но во время одной из ломок у бедолаги отказало сердце – врожденный скрытый порок. И никаких «побуждений личной мести» у Ирины к Зозуле не было – она очень за него переживала, регулярно писала письма, даже навестить его порывалась, да муж не пустил.

– Хвостенко?

– Нет, предыдущий муж, Гоша Мотовилов. Переписка Ирины с осужденным Зозулей – тоже факт проверяемый, в зоне все письма фиксируются. Что еще? Ирина некоторое время работала заместителем министра по федеративной политике, когда я курировал эту сферу в бытность вице-премьером, а министром был Седых. Ирина занималась бюджетированием регионов, работала безукоризненно, и ее переманили к себе минфиновцы. И Хвостенко к этому не имел никакого отношения – он тогда еще трудился в Чебаркульской области, и в Москву переехал позже. И никаких финансовых махинаций они с Ириной никогда не устраивали, я за это могу поручиться. Ирина – крайне щепетильный человек.

– Понятно. По поводу «интимной близости» с Ириной Марковной я вас не спрашиваю…

– И не спрашивайте.

– И что же вы мне посоветуете делать с этой бумажкой?

– Ничего. У нынешней власти много реальных грехов, и незачем приписывать ей вымышленные. У вас все?

– Нет. Еще мне настоятельно рекомендуют заняться темой вашего брата.

– Видимо, в контексте моей порочной связи с крупным еврейским капиталом?

– Да, что-то вроде того.

– Уж чья бы корова мычала, но только не Лебединского. Тем не менее, готов прокомментировать и эту тему. Правда, придется совершить экскурс в далекую историю, примерно двадцатилетней давности. Это вам интересно?

– Да, очень.

Брат

– Мы с Семеном погодки – он шестидесятого года рождения. Сема нормально закончил школу и на какой-то дурацко-романтической волне решил идти в военное училище РВСН. Родители, увы, ему не препятствовали – мол, если сынок хочет послужить любимой родине, то почему бы и нет. Правда, умные люди советовали воздержаться от этой попытки, поскольку в то время в ракетные войска евреям путь был заказан. Папа возражал: «Семочка по паспорту русский», на что получал вполне ожидаемый ответ: «В нашей стране завсегда бьют не по паспорту, а по морде». Короче говоря, Сему завалили на сочинении, и ему пришлось вспрыгивать на подножку уходящего вузовского поезда и поступать в сельхозинститут, где был второй поток, в связи с чем вступительные экзамены сдвигались на август.

В сельхозе, на факультете механизации, все было вполне пристойно, люди получали общеинженерную специальность, как в политехе. Сема учился прилично, вел себя подобающе, и семейной драмы ничего не предвещало. Тем не менее, сразу же после своего двадцатилетия Семен неожиданно заявил, что уезжает в Израиль (тогда, под Олимпиаду, ввели должность главного раввина СССР и чуть шире, чем обычно приоткрыли «выездную форточку»). Мы все были в шоке и категорически протестовали против выезда. В итоге Сема проявил чисто еврейскую догматическую упертость, порвал со всеми нами, а также с любимой девушкой, почти невестой, и уехал.

В Израиле Семен попал в гиблое место – пустынный религиозный кибуц в районе Беэр-Шевы. Вскоре, охмуренный любавическими раввинами, Сема стал ортодоксальным хасидом, религиозным активистом и почти что экстремистом, и уже в этом ранге стал регулярно выступать в израильской религиозной прессе. И все бы ничего, но в нескольких своих статьях он резко раскритиковал Совдепию как безбожную страну, ущемляющую права верующих. Разразился большой скандал. Нас с папой порознь вызывали в обком и КГБ (маму, слава Богу, не трогали) и предлагали дать публичный отпор зарвавшемуся ренегату и почти что предателю. Мы отказались, в связи с чем папу из главного инженера разжаловали в рядового, а меня выгнали из универа и сразу же забрали в армию, не дав ни малейших шансов потянуть время или откосить.

Несколько лет никаких контактов с Семой у нас не было, но в канун 1987 года брательник заявился в Прикамск встречать новый год в кругу семьи – свалился буквально как снег на голову. Он прикинул: если так резко изменилась обстановка в стране, что даже самого Сахарова вернули из ссылки, то невинные Семины шалости не станут основанием для репрессий. И Сема не ошибся.

Надо сказать, что изменился братан до неузнаваемости – замордовел, раздался в плечах и животе, оброс густой бородищей. Как и полагается ортодоксальному хасиду, носил он длинный лапсердак и широкополую шляпу, а под шляпой еще и ермолку. Мы, конечно, были в шоке, но потом пришли в себя, и новогоднее застолье превратилось в бесконечный брифинг – Сема рассказывал о своей жизни, показывал фото и видео, причем кассеты крутил на привезенном с собой и подаренном родителям видеомагнитофоне-двойке, который по тем временам был абсолютной диковиной. Мы смотрели, слушали и немели от удивления и восторга – за шесть с половиной лет Сема успел жениться, родить троих детей и разбогатеть на поставках оборудования для гидропоники и капельного орошения посевов. А еще он сменил ФИО, обрезав благородную фамилию Полещук до смешного Шук, что на иврите означает «базар» (впрочем, брат пояснил, что для израильского бизнесмена это слово столь же благозвучно, как для русского интеллигента фамилия Базаров). Короче говоря, был Семен Георгиевич Полещук, стал Шимон Гиора Шук.

В настоящее время господин Шук – отец шестерых детей, депутат кнессета и мультимиллионер. Особо отмечу, что никаких дел с нашей страной он не имеет – во-первых, не хочет меня компромитировать, а, во-вторых, не имеет здесь рынка сбыта для своего оборудования, поскольку в России технологии капельного орошения до сих пор находятся в зачаточном состоянии.

Собственно говоря, все. Извините за столь развернутый ответ – захлестнули ностальгические воспоминания. Я удовлетворил ваше любопытство?

– Более чем.

Поддержка гражданина Лунина

За три недели до выборов Лунин «как гражданин» высказался в поддержку «Медведя». Сделано все было красиво и технологично – во время посещения базы МЧС, в присутствии Кужугета, который внимательно слушал премьера и сдержанно улыбался.

По горячим следам этого заявления был сделан социологический срез, показавший, что рейтинг «Медведя» заметно подскочил, и уже подбирался к 20 процентам, а рейтинг Лунина перевалил за 40. Но, главное, у обоих рейтингов была устойчивая тенденция к росту, что соответствовало нашим самым оптимистичным прогнозам.

Я позвонил Лунину и сообщил ему о результатах соцопроса. Премьер довольно попыхтел в трубку, после чего пригласил меня приехать. Я приехал. Лунин завел меня в комнату отдыха, усадил в кресло, налил водки.

– Миша, есть два вопроса.

– Какие?

– О прошлом и будущем.

– А о настоящем?

– С настоящим все более-менее ясно.

– Ну, тогда начнем с прошлого.

– Почему ты отказался идти в премьеры?

– Отвечать кратко или развернуто?

– Развернуто.

Страшная крамола

– Хорошо, тогда начну с небольшого экскурса в историю. Знаешь, какой у меня был в начале девяностых рейтинг доверия у жителей Прикамской области? Под девяносто процентов! А ведь я был молокососом, не имевшим никакого понятия о государственном управлении, бюджете, финансах, политическом пиаре, и тэ дэ. Кроме того, я был идеологически чужд очень многим людям, особенно пожилым. И при этом – сверхпопулярность! Куда не приеду, смотрят как на мессию – веди нас, отец родной, спаси, сохрани, укрепи и направь на путь истинный! Почему?

Да потому, что я резко выделялся из общей серой массы чиновничества. Народ понимал – на тех, кто только что на глазах всего мира в считанные месяцы просрал великую державу, надеяться нельзя, можно надеяться только на новых людей. Вот я как раз и был тем самым новым человеком, который решает проблемы, находит выходы из тупиков, пробивает стены и сдвигает горы. В итоге я все решил, нашел, пробил и сдвинул. А взамен получил бурные аплодисменты, переходящие в овации, всенародное ликование, почет и уважение.

Перескочим через несколько лет. Вторая половина девяностых. По основным показателям Прикамье в лидерах, экономика бурно развивается, народ богатеет, в Кремле и Белом доме хвалят, соседи ревнуют и завидуют. Я забронзовел, замордовел, схватил бога за бороду, сижу в кресле как влитой, официально признан передовиком губернаторского труда, награжден орденом «За заслуги перед Отечеством». В общем, весь покрыт толстым слоем аппаратного шоколада. А рейтинг падает. Почему?

Да потому что времена изменились. Моя яркая индивидуальность уже никому не нужна, более того, она раздражает. Я говорю – надо работать больше и лучше. Люди отвечают – да ладно, и так сойдет. Я говорю – не надо воровать. Они отвечают – ну, немножко можно. Я говорю – надо копить и инвестировать. Они отвечают – надо потратить сегодня, а то завтра все равно все отберут. Я говорю – надо меньше пить. Они отвечают – веселие на Руси есть пити. Сначала я недоумеваю, потом злюсь, а потом понимаю, что люди во многом правы, а если и не правы, то в этом не виноваты – у них такая генетическая память.

Идем дальше. Я в Москве, вице-премьер, закручиваю вместе с Чубарем и Земцовым новый виток реформ, завершившийся дефолтом. Начиналось все хорошо, закончилось ужасно. Почему? А вот почему.

Во-первых, в середине девяностых залоговые аукционы, инвестиционные конкурсы и сходные с ними процедуры прикарманивания особо крупной и доходной госсобственности сформировали абсолютно уродскую премьер-лигу российского бизнеса. Посмотри на наших олигархов, этих назначенных «номенклатурных» миллиардеров – большинство из них самые настоящие моральные уроды. И вот именно они, сидя на вершине пирамиды и ворочая огромными деньгами и активами, формируют основные постулаты бизнеса, писаные и неписаные, а потом транслируют их на более низкие уровни. Так в нашей стране, толком не родившись, умерла классическая рыночная экономика, корпоративная культура и деловая этика, предполагающие упорный и кропотливый труд, производство востребованного рынком продукта, плавный рост накоплений и поступательное развитие бизнес-инфраструктуры.

Во-вторых… Извини, но сейчас я скажу страшную крамолу. В тот же самый период, в середине девяностых, главным источником проблем для страны стал наш уважаемый президент. И я не имею в виду состояние его здоровья – речь идет о состоянии души. Грубо говоря, в какой-то момент Борис Николаевич в силу не до конца понятных мне причин снял с себя панцирь гипер-ответственности и освободился от этого основного атрибута его должности. А без этого «корсета» он оказался этаким пацаном-сорвиголовой, дворовым заводилой, главная задача которого – держать фасон, демонстрировать крутизну и увлекать за собой кодлу. Мне моя мама, которая в школе училась в женском классе, как-то рассказала о диких выходках послевоенных мальчишек, и я понял, откуда произрастают корни ельцинской ментальности. Именно оттуда, из тех лет, когда Борис Николаевич потеряв из-за баловства пальцы на левой руке, взамен нашел свой жизненный стиль и устойчивую модель поведения. Все остальное – следствие: и синдром разрушительства, и неприятие стабильности, и непоследовательность, и интуитивные решения-«загогулины», и, может быть, самое вредоносное – бесконечная кадровая чехарда в высших эшелонах власти. Один из основных итогов этого – исчезновение нормальной политической культуры, деградация государственной службы, коррумпированность и некомпетентность чиновничества.

Время «ястребов»

– По-моему, ты сгущаешь краски.

– Нет, я еще мягко выражаюсь. Справедливости ради и из уважения к шефу, старому больному человеку, могу сказать, что Ельцин, конечно же, не монстр. Он широк, масштабен, по-своему добр, не мстителен, не злопамятен и не кровожаден, что само по себе очень ценно, и, увы, для российских правителей не очень характерно.

– И все-таки, ты не ответил впрямую на мой вопрос.

– Извини, отвлекся. Итак, учитывая все вышесказанное, я сделал один простой вывод – ускоренное поступательное развитие, обеспечивающее быстрое, в пределах жизни одного поколения, возвращение России в разряд полноценных цивилизованных государств в ближайшее время невозможно. И вот когда я это отчетливо понял, у меня опустились руки, исчезла моральная мотивация, остановился моторчик, который безостановочно крутился семь лет подряд. А работать на высших должностях без внутренней убежденности, без драйва, без веры в успех «безнадежного дела», я считаю, нельзя. Неэффективно, неправильно и неперспективно. Теперь ответил?

– Ответил. Ты знаешь, я во многом с тобой согласен. Однако при всем при том я-то ведь согласился.

– И правильно сделал. Помнишь, как у твоего земляка Гранина – «кто-то должен». Кроме того, если б ты не пошел, назначили бы какого-нибудь Аксюту. А можно и так сказать – я испугался, а ты нет. И это почти правда, особенно, с учетом фактора Чечни. Наверное, я бы не смог отдать приказ о бомбардировке чеченской территории и начале военной кампании. Я «голубь», а сейчас время «ястребов».

В нулевые – с чистой совестью

– Хорошо, с прошлым разобрались, теперь о будущем. Как ты считаешь, у меня получится?

– Ты имеешь в виду президентство? Получится. Ты малопьющий, трезвомыслящий, энергичный, системный, прагматичный. Не без изрядной доли цинизма, конечно, но кто из нас не без греха. К тому же этот цинизм – не моральный дефект, а следствие профессиональной деформации личности, и без него просто нельзя работать в госаппарате, тем более на высших должностях. Так что получится, не дрейфь.

– А выборы? Ты понимаешь, что я раньше никогда и никуда не избирался?

– Так в этом же и весь цимес! Свежий человек, не скомпрометированный, не дискредитированный, не профанированный, без груза проклятого и вонючего прошлого, без скелетов в шкафу! Красота! Из лихих девяностых в нулевые годы – с чистой совестью! Нет, выборы ты пройдешь легко, возможно, что и в один тур, а вот примерно через год перед тобой возникнет интересная развилка. К тому времени ситуация в Чечне немного утихомирится, и сплотившаяся силовая элита – военные, менты, гэбешники и прочая золотопогонная сволочь, настрелявшаяся, напившаяся крови, нахватавшая званий и орденов, мягко, но очень настойчиво, с металлом в голосе, попросит у тебя бонус за верную службу. И вот это уже будет настоящий выбор – либо «свой парень» Витя даст силовикам зажировать и оборзеть, либо накинет на них узду и загонит под лавку, где, кстати, в нормальном невоюющем демократическом государстве им самое место.

– Ох, из зол ты на них, Миша! Интересно, за что?

– Ни за что, а ввиду своего гражданского самосознания и неистребимого либерализма. А еще я им, падлам, истинную цену знаю. За их брутальностью, широкими плечами и зычными глотками, как правило, скрывается скудоумие, трусость, жадность и опустошенность.

– Мне кажется, это избыточно эмоциональное мнение.

– Пожалуйста, могу высказаться предельно рационально. Для большинства силовиков характерно бинарное мышление – «свой-чужой», «друг-враг», а в политике, особенно, внешней, превалируют полутона и оттенки, тонкости и нюансы. Соответственно, силовики должны быть дистанцированы от принятия наиболее важных политических решений. С экономикой и того проще – поскольку экономическая природа силовика по определению иждивенческая, для создания прибавочной стоимости он непригоден органически.

– Допустим. И все-таки без силовиков нельзя, согласись. Возьмем, например, спецслужбы. У меня, как ты понимаешь, по их поводу никаких иллюзий нет, но ведь, по сути, это иммунная система, без которой никакой организм существовать не может.

– Когда иммунная система работает гиперактивно, человек умирает именно из-за этого, а не из-за инфекции. Называется по науке аутоиммунная реакция, которую гасят антигистаминами, а в противном случае – хана. Именно так я и ставлю проблему – распоясавшуюся гэбуху надо время от времени гасить во избежание опасных осложнений.

Место в строю

– Ладно, закроем эту дискуссию. Тебя не переспоришь. Последний вопрос – а каково твое место в нормальном невоюющем демократическом государстве?

– Я б в правительство пошел.

– Кем?

– Первым вице-премьером, а еще лучше руководителем аппарата, который при правильной постановке дела завсегда главнее самого первого вице-премьера.

– Нравится, что ли, в Белом доме?

– Нравится. Дом реально хороший. Почти двести тысяч метров полезной площади – это, между прочим, двадцать пять футбольных полей. И на этой супер-поляне пасутся две тысячи отборных клерков, целая дивизия элитных российских чиновников!

– Правда? Не знал.

– Да, в Белом доме чудес много. Но самое главное – в правительстве действительно можно сделать много очень нужных и полезных вещей, особенно в ситуации благоприятной мировой конъюнктуры на нефть и газ.

– Ладно, Миша, в следующий раз обсудим твой возможный переезд в Белый дом более детально. А пока закончим наш задушевный разговор. И спасибо тебе за откровенность.

Броситься под танк

9 декабря сразу двадцать губернаторов заявили о необходимости сплочения вокруг правительства во главе с Луниным. В этот же день мы получили итоги соцопроса по итогам первой декабрьской недели, и увидели, что «Медведь» устойчиво, выйдя за пределы социологической погрешности, обгоняет ОВР. Помимо всего прочего, на этот обнадеживающий результат повлияла наша новая предвыборная «фишка», на которую после заявления Лунина мы сделали особый акцент – переманивание статусных членов ОВР под флаг «Медведя». Еще одним серьезным ударом по авторитету Пушкова, а значит, и ОВР, стала отставка начальника московской милиции.

И снова всю эту благость поколебала «импровизация» президента. Будучи в Китае, Ельцин без каких-либо серьезных оснований обрушился на Кримсона, причем используя крайне неприятную риторику из пропагандистского арсенала времен холодной войны: «Кримсон забыл про наш ядерный потенциал, но я ему напомню». Дабы успокоить встревожившуюся мировую общественность, вмешался Лунин, которому пришлось практически оправдываться: «У нас очень хорошие отношения с Америкой, мы их ценим и не хотим осложнять».

Я позвонил Малышеву:

– Доколе же, о, Катилина, мы будем терпеть всю эту херню?

– Я тебе уже говорил – тема назрела, но все боятся озвучить ее президенту.

– Хорошо, озвучу я.

– Под танк хочешь броситься?

– Мне не впервой.

– Ну и бросайся, если жизнь не дорога.

На следующий день после возвращения из Китая Ельцин в очередной раз лег в ЦКБ с пневмонией. Тем не менее, я решил разговор не откладывать. Борису Николаевичу сбили температуру и доложили, что к нему просится Полещук по срочному вопросу. Президент согласился меня принять.

Верный сторонник

– Я вас слушаю, Михаил Георгиевич.

– Борис Николаевич, извините, что дергаю вас в больнице, но ситуация обязывает – до выборов осталась неделя. Если в этот период вы, скажем, по состоянию здоровья, уйдете в отставку с возложением обязанностей президента на Лунина, его рейтинг резко вырастет. Одновременно вырастет рейтинг «Медведя», что обеспечит его победу на думских выборах. Соответственно, «Медведь» вместе с правыми и другими сочувствующими впервые за постсоветскую историю сможет создать в парламенте устойчивое проправительственное и пропрезидентское большинство. Думаю, игра стоит свеч. Решайте.

– Это что, ультиматум?

– Нет, конечно. Я еще в своем уме, чтобы предъявлять вам ультиматумы.

– И, тем не менее, вы зарываетесь, и очень сильно. Я крайне разочарован, так как всегда считал вас своим верным сторонником.

– А я и сейчас ваш верный сторонник. Просто другие ваши сторонники сегодня либо не при делах, либо трусливо поджали хвост, боясь сказать вам очевидные вещи. Ваши полномочия истекают через полгода, причем часть этого времени вы наверняка, не сочтите за бестактность, проведете в больнице, где возможности для полноценной работы существенно ограничены. Так что, с исторической точки зрения эти полгода совершенно ничего не значат, а вот ваш яркий и красивый жест с досрочным уходом, наоборот, может быть для матери-истории очень ценен. К тому же этот шаг с учетом конкретного политического момента будет позитивным, своевременным и, скажем так, технологичным.

– Кто вас уполномочил?

– Никто.

– А Малышев?

– Я ему сказал о своем намерении, но благословения не получил.

– А Лунин?

– Нет, с ним я этот вопрос вообще не обсуждал. Так что, это не заговор, а моя личная инициатива. Но все равно прислушайтесь к ней, пожалуйста. Как вы, наверное, помните, плохих советов я вам ни разу не давал.

– Да, помню. Но это ведь не совет, а вопиющая наглость! Как вы вообще посмели сказать мне такое? Кто вы такой? Кем себя возомнили? Вон отсюда! Вы уволены! И чтобы сегодня же духу вашего в администрации не было!

Я, кивнув головой, ретировался и поехал на работу, чтобы известить Малышева и собрать вещички. Буквально через десять минут Ельцин позвонил мне в машину:

– Извините, Михаил Георгиевич. Зря я на вас наорал. Вы во многом правы. Я сам в последнее время часто думаю в этом направлении. Но до думских выборов я в любом случае никаких громких заявлений делать не буду, тем более, лежа в больнице. Для начала я хотя бы с Луниным побеседую. А вас я попрошу эту тему ни с кем не обсуждать.

– Хорошо, Борис Николаевич.

– Вернемся к этому вопросу после выборов. До свиданья.

31 декабря

14 декабря в Москве состоялся многотысячный митинг в поддержку Пушкова. Партия власти ассиметрично ответила на это предъявлением ультиматума боевикам, окопавшимся в Грозном. Пермяков объявил о том, что собирается баллотироваться в президенты, а Дыбенко сообщил телезрителям, что Пермяков несколько лет назад участвовал в организации покушения на грузинского лидера Ширванидзе. Лунин, ранее поддержавший «Медведя», подыграл и «Союзу правых», дав аудиенцию Короленко и приняв из его рук предвыборную программу блока.

Короче говоря, к выборам мы подошли во всеоружии, и итоги голосования подтвердили наши оптимистические прогнозы. «Медведь» набрал 23 процента голосов, уступив коммунистам всего один процент. ОВР далеко и безнадежно отстал – всего 13 процентов. Очень убедительно выступили правые, заработав 8,5 процента. В индивидуальном зачете на выборах мэра Москвы Короленко, конечно же, проиграл Пушкову, но, тем не менее, взял достойные 18 процентов.

В Думе фракция «Медведя» объединила более 80 депутатов. С учетом 30 правых и большого количества лояльных «независимых», «жаботинцев», «яблоновцев» и «чернавинцев», а также перебежчиков из ОВР, «медведи» стали самой влиятельной силой в парламенте. Это был большой и очевидный успех, который мы отметили на даче Кужугета, одного из главных триумфаторов.

Сразу же после выборов мы по горячим следам замерили президентский рейтинг основных политических игроков. За Лунина были готовы отдать свои голоса 52 процента опрошенных, за Пермякова – 12. Это, по сути, предопределило блестящие политические перспективы Лунина и подтолкнуло Ельцина к принятию решения о досрочной отставке. Передача власти Лунину состоялась в Кремле 31 декабря 1999 года в 12.00 по московскому времени.

Глава 4 Личная жизнь

Гапликов

В первый рабочий день нового года мне позвонил начальник ФСО и сообщил, что у меня будет новый начальник личной охраны. Я выразил недоумение:

– А что с Яном?

– Подполковник Гапликов сейчас в госпитале, а потом, если здоровье позволит, он продолжит службу в другом месте.

– А почему вы хотите его заменить? Он работает со мной почти три года, и у меня к нему нет и не было никаких претензий. Так что, я против. К тому же, подобные решения предварительно должны обговариваться со мной.

– То, что у вас нет претензий к Гапликову, это равным образом и хорошо, и плохо. Для вашего психологического комфорта хорошо, для безопасности – плохо. Кроме того, в связи с тем, что у нас сейчас два особо охраняемых лица – первый президент и и.о. президента, у ФСО возникли некоторые организационно-кадровые проблемы. Прошу отнестись к ним с пониманием.

– Да не хочу я к ним относиться! Гапликова я вам не отдам.

– Отдайте, пожалуйста.

– Не отдам.

– Михаил Георгиевич, я не хотел вам говорить, но, видимо, придется. Гапликов сам попросил перевода.

– Сам? А мотив?

– Я бы не хотел об этом говорить.

– Говорите.

– Вы настаиваете?

– Да.

– Личная неприязнь.

– Что за ерунда? Бред какой-то. У нас с Яном всегда были отличные отношения. Он это сам писал, или под диктовку?

– Нет, на него никто не давил, это совершенно точно.

– В каком он госпитале?

– В нашем, центральном. Только я вас очень прошу…

– Я не собираюсь ломать ему больничный режим. Поправится, тогда и поговорим по душам.

Эля

Вечером того же дня тема получила неожиданное продолжение. Когда дети уснули, Эля выключила телевизор и, с доселе незнакомым, рассеянно-испуганным выражением лица, спросила меня:

– Миша, ты сильный?

– Да, а что?

– Я серьезно. Я собираюсь тебя очень больно ударить, и хочу знать, выдержишь ты удар, или нет.

– А за что ударить-то? Я вроде ничего плохого не совершал. Ну, разве что Лунину воцариться помог, так ведь не я один.

– Не ерничай, тем более что Лунин здесь совершенно не причем.

– А кто причем?

– Ты. Я ухожу от тебя, Миша.

– Это неудачная шутка.

– Такими вещами не шутят. Я ухожу.

– Ты с ума сошла! В чем дело?

– Причин много. Твои измены, например.

– Оп-па! Откуда звон?

– Неважно.

– А ты уверена…

– Уверена.

– Ты ошибаешься. Я тебе не изменяю.

– Сейчас – да, потому что ты импотент. Кстати, это вторая причина для развода.

– Эй, поосторожнее! Я ведь могу…

– Ты ничего не можешь. И не угрожай мне. Я решение приняла, и менять его не стану.

– А дети?

– Не надо, Миша. Я, дети, мои родители и частично твои родители тебе абсолютно по барабану. Для тебя семья существует сугубо номинально, и это третья причина для развода, причем, основная. Ты дикарь, Миша, волк-одиночка.

– Врешь, дура малахольная! Я семейный человек! И я люблю тебя, и детей, и родителей! Всех люблю! Времени не хватает, это правда, но уже скоро, ближе к лету, будет гораздо легче. А потом я возьму огромный отпуск, месяца на два сразу, без перерыва, и мы вместе поедем куда-нибудь в хорошее место, я подлечусь, и жизнь наладится. Обещаю!

– Не надо, Миша. У тебя всегда найдутся дела особой государственной важности.

– А вот и нет! Я уже практически принял решение уходить с проклятущей государевой службы. Уйду куда-нибудь в бизнес, на большущую зарплату. И тогда мы заживем богато, вольготно, свободно и раскованно!

– Служба тут не причем. В бизнесе ты тоже будешь работать по двадцать четыре часа в сутки. А когда вылечишься, дай бог, будешь работать по шестнадцать часов, а остальное время тратить на своих титулованных шлюх.

– Каких шлюх, о чем ты говоришь?! Да ты реально свихнулась! Мы двенадцать лет живем душа в душу, и вот на тебе – ты как последняя психопатка заявляешь мне, что все кончено! Прими таблетку и приди в себя!

– Я уже приняла таблетку, и я совершенно спокойна. Это все, Миша. Все! Пойми это и прими. И расстанемся друзьями.

– Не смей так со мной разговаривать! Ты насмотрелась латиноамериканских сериалов и изрекаешь беспросветную пошлость!

– Миша…

– Заткнись, я тебе сказал! Завтра поговорим!

– Завтра утром я с детьми уезжаю на дачу. Жить будем пока там. Потом посмотрим.

– Никуда вы не уедете!

– Уедем.

– Нет!

– Да.

– Нет! Ты слышишь меня, идиотка чертова? Я сказал – нет!

– Миша, прекрати истерику. Ты сказал, что сильный, вот и будь им. Будь мужиком.

– Эля, ну я действительно был свиньей, это правда, но с этим все кончено! Все! И давно! Ну, прости меня, я больше никогда, ни с кем, ни за что! Слово даю! Я люблю тебя, честно!

– Я тебе верю. Проблема в том, что я тебя уже не люблю.

– Эля, ну и ладно, мало ли как бывает у людей! Давай знаешь что – устроим переходный период. Ты хочешь разойтись, а я хочу тебя удержать. Не смогу, не получится у меня – тогда ты уйдешь. А получится – останешься. Давай так, а?

– Нет. Я ведь все решила не спонтанно – я думала об этом почти год. А ты ничего не замечал, как всегда. А сейчас уже все, поздно. Некогда кроткая валаамова ослица приняла принципиальное и окончательное решение, и теперь ты ее не переубедишь, как ни старайся. Не мотай себе нервы и не рви сердце. Завтра я уезжаю, и завтра же подаю на развод.

– Какая же ты хладнокровная змеюка, оказывается! Ладно, проваливай, потом все равно приползешь, будешь в ногах у меня валяться, сопли свои жрать и прощенья просить! А я тебя пошлю куда подальше! Поняла?

– Поняла. Только я не приползу. И не ругайся, пожалуйста, эта словесная грязь тебе совершенно не к лицу.

– У тебя кто-то есть?

– Нет.

– Был?

– Был, в порядке эксперимента.

– И каковы итоги эксперимента?

– Разочаровывающие. Как выяснилось, секс на стороне – не моя стихия. Я, в отличие от тебя, моногамна.

– И кто же второй участник эксперимента? Или их было несколько?

– Нет, всего один.

– И кто же?

– Догадайся сам.

– Ян?

– Да.

– Ах вы…

Для завершения фразы у меня не хватило воздуха. Когда я набрал в легкие воздух, оказалось, что закончились силы. Я проковылял в спальню, рухнул на кровать, истерично зарыдал, а потом заснул.

Благородный человек

На следующее утро Эля с детьми уехала на дачу, а я вместо работы направился в госпиталь, где лечился Гапликов. Пациента я застал в палате – Ян и его сосед, высокий худощавый мужик, собирались отправиться после завтрака на «строго запрещенный» перекур. Я прохрипел соседу:

– Иди отсюда и кури как можно дольше! Бегом!

Мужик молниеносно выскочил из палаты, как будто с самого подъема ждал моей команды. Закрыв за ним дверь, я придвинулся к Гапликову и закатил ему звонкую пощечину. Эмоционально окрашенный шлепок обернулся полновесным ударом – Ян отлетел к окну, опрокинув на себя табуретку и стойку для капельницы. Потом он заерзал на полу, но подниматься не спешил.

– Вставай, ублюдок!

– Не могу!

– Давай, давай! Лежачих не бьют, а я с тобой, гадюка, еще не закончил!

– Я не могу встать, Михаил Георгиевич, ноги не держат.

Я помог Гапликову подняться и сесть на постель.

– Ты что, всерьез заболел? Я думал, у тебя дипломатический насморк.

– Нет, сердце прихватило, и по-взрослому, так что, похоже, завис я здесь надолго.

– Это ты так переживаешь, что со службы турнули?

– Да все вместе. Еще и перед вами неудобно. По-идиотски получилось – и неэтично, и непрофессионально.

– Непрофессионально? Это сейчас так называется?

– Извините меня, если можете.

– Не извиняю. Ты, вообще, какого хера на Эльку прыгнул?

– Не удержался.

– Она тебя сама, что ли, в койку затащила?

– Да нет… Как-то так, слово за слово… Короче, я легко мог бы отказаться.

– Почему не отказался?

– Такая женщина… Красивее и лучше я не видел.

– И больше не увидишь.

– Я знаю.

– Ну, все, пока, загибайся дальше.

– Михаил Георгиевич, подождите, пожалуйста. Можно еще пару слов?

– Ну?

– Не обижайте Эвелину Гургеновну. Я вас очень прошу! Она не виновата.

– А кто виноват?

– Вы.

– Это уже интересно. Хочешь по второй щеке получить, для симметрии?

– Можете ударить, но суть дела от этого не изменится. Почему Эвелина Гургеновна начала на сторону смотреть, вы не задумывались?

– Отомстить захотела, потому что ты ей, сука, про мои похождения рассказал, и, видимо, подробнейшим образом!

– Нет, Михаил Георгиевич, причина гораздо глубже.

– И в чем же эта причина?

– В том, что вы совершенно забросили семью, задвинули ее в самый дальний угол. И я не могу понять, почему. Да, трудоголизм, гиперответственность, это все понятно. Но ведь семья у вас замечательная! Жена – супер, дети – умнички, родители – милейшие люди! За что же вы их так? Даже поверить трудно! Вы – нормальный мужик, без отклонений, и человек хороший, а ведете себя так, как будто брак у вас фиктивный, а Эвелина Гургеновна и пацаны вам чужие! Но это же нонсенс!

– Гапликов, не лезь в мои дела! Тебя это не касается!

– Я знаю. Извините.

– Не учи меня жить, морализатор хренов!

– Еще раз извините.

– Сволочь ты, Янкель. Сполна отплатил мне за все хорошее. Хотя все это уже не важно. Эля ушла – вот что важно.

– Она мне говорила, что хочет уйти. Я отговаривал. Бесполезно.

– Я тоже отговаривал, и тоже бесполезно. Она очень упрямая. Как думаешь, она вернется?

– Обязательно.

– Когда?

– Не знаю. Может быть, не скоро, но вернется.

– Не факт, что я приму ее обратно.

– Примете.

– И не факт, что доживу. Я без нее не могу физически. И морально тоже. Мне нужно знать, что она со мной, а ее нет. Я не могу ни о чем думать сейчас, кроме как о ней и ее уходе. Я не могу работать. И отпуск взять не могу – в отпуске точно с ума сойду.

– Да, вы очень плохо выглядите. Если не хотите лечь на соседнюю койку, вы должны успокоиться. Все будет нормально.

– Ладно, Гапликов, кончай психотерапией заниматься. Что с тобой-то будет?

– От вас зависит. Дадите моему начальству команду «фас», и они уволят меня досрочно, без выслуги, да еще и по дискредитирующей статье. Промолчите – бросят на какую-нибудь канцелярщину, чтобы я тихо дотянул до пенсии.

– Когда пенсия?

– Через два года.

– Значит, до пенсии доработаешь в Мурманской области, заместителем начальника УФСБ, скажем, по безопасности режимных объектов, там их много. Кстати, это полковничья должность.

– А что, есть такая вакансия?

– Считай, что есть.

– А почему Мурманск?

– Я там два года гнил в армии, теперь ты будешь. Справедливо?

– Вполне. Спасибо. Вы благородный человек.

– Да пошел ты!

Стоять!

Следующая неделя прошла очень тяжело. Я плохо спал, плохо ел и плохо работал. На телефонные звонки Эля отвечала через раз, говорила неохотно, отрывисто, по принципу «да, нет, не знаю», от встречи уклонялась, обсуждать условия моей капитуляции отказывалась. Чтобы положить конец недомолвкам, я поймал Элю, когда она выходила из клиники после дежурства. Эля, увидев меня, усмехнулась:

– Полещук, оказывается, нет худа без добра. Теперь, наконец-то, ты знаешь, где я работаю.

– Эвелина Гургеновна, я даже знаю, кем ты работаешь. Между прочим, это я тебя сюда устроил, по блату.

– Зато повышение я получила не по блату.

– Это бесспорно. Ты же у нас умница. И красавица. И образцовая мать. И образцовая супруга. И…

– Хватит упражняться в сарказме. Чего пришел?

– Поговорить хочу.

– А я не хочу.

– А я хочу.

– А я нет.

– Эля, я тебя прошу!

– Нет.

– Очень прошу!

– Миша, не канючь. Ты все ж таки мачо, хоть и потрепанный жизнью. Пока.

– Эля, постой!

Эля, не оглядываясь, пошла к машине. Я смотрел ей в спину и чувствовал, как меня охватывает «фирменный» холодок бешенства, постепенно заполнявший мозг.

– Стоять!!!

От моего дикого вопля Эля покачнулась, втянула голову в плечи, на секунду остановилась, а потом быстро села в машину и резко газанула с места. Я вернулся на работу, выпил водки и заснул на диване в комнате отдыха. Наутро у меня сильно заболело сердце, и я поехал в ЦКБ, где заведующий кардиологическим отделением поставил мне диагноз: прогрессирующая стенокардия. От госпитализации я отказался, но больничный взял. В опустевшей квартире было гулко и очень тоскливо. Промаявшись два дня, я позвонил Варваре.

Варя

– Здравствуйте, Михаил Георгиевич! Рада вашему звонку. Что-то случилось?

– Случилось.

– А что именно? И чем я могу вам помочь?

– Меня бросила жена. Подбирай.

– А с чего это вы взяли, что меня интересует брошенный мужчина?

– Ну, считай, что это я бросил жену. Какая разница?

– Никакой. И дело совсем не в этом.

– Подожди, ты в Прикамске мне говорила, что дождешься своего часа и возьмешь меня. Ну, вот и бери.

– Прошло всего два месяца, и пресловутый час еще не настал. Да, был у меня непростой период, когда я поругалась с бойфрендом, но сейчас мы уже с ним помирились.

– Ну, так выгони его досрочно, и приезжай ко мне.

– Михаил Георгиевич, я не хочу его выгонять и не хочу к вам приезжать по первому требованию! Пусть лучше ваша смуглянка приезжает.

– Она, на секундочку, премьер-министр Молдавии.

– Ну, и я, как вы знаете, тоже не какая-нибудь прошмандовка. А если вам грустно и одиноко, утешьтесь девочкой по вызову.

– Стало быть, не приедешь?

– Нет.

– Значит, ты такое же трепло, как и большинство баб. Пока.

Через час Варвара перезвонила:

– Михаил Георгиевич, извините, мне очень неудобно за свою резкость, но, честно говоря, я совершенно не ожидала вашего звонка, тем более что вы так сразу, с места в карьер… И еще мне показалось, что вы не совсем здоровы. Это так?

– Это мягко сказано. Сижу на больничном, чувствую себя хреново. На бытовом языке это называется предынфарктным состоянием.

– Так вам же надо в больницу!

– Нет, ненавижу все эти койко-места, там мне совсем будет труба.

– А как вы лечитесь?

– Как-то лечусь, ем таблетки горстями.

– Михаил Георгиевич, вам очень плохо?

– Хуже не было даже в армии по карасевке.

– Еще полдня продержитесь? Я к вам лечу сегодня, вечерним рейсом.

– Прилетай. Я пришлю машину в Домодедово.

Чистый фраер

Варя поставила меня на ноги в рекордно короткие сроки. Под ее неусыпным контролем я перешел на низкохолестериновую диету и начал ежедневно посещать бассейн (врачи предписали мне дозированную физическую нагрузку). Более того, Варя нашла лучшего в Москве андролога (отнюдь не в ЦКБ, а в небольшой частной клинике), обрушившего на мою бастовавшую простату всю мощь восстановительной терапии. Результат не замедлил себя ждать – через пару недель мне в кои-то веки захотелось секса. Но Варя мои притязания отвергла: «Тебе пока нельзя, да и я сюда не за этим приехала». Спала Варвара в отдельной комнате.

Варя оказалась идеальной хозяйкой – в доме царил порядок, по вечерам меня ждал ужин из четырех блюд, каждое утро я надевал новые трусы и носки и свежую рубашку с тщательно выглаженным хрустящим воротником. Варвара подвергла химчистке всю мою верхнюю одежду, купила мне кучу мелких, но значимых аксессуаров – часы, портфель, портмоне, шарфы и перчатки. В довершение всего Варя отвела меня в моднющий парикмахерский салон и заставила стильно подстричься. Я долго сопротивлялся, не желая менять привычный имидж и любимую с раннего детства стрижку-канадку, но Варя вкупе с главным стилистом салона меня уломали, и в целом оказались правы – с новой прической я выглядел моложе, свежее и современнее. В итоге на работу я стал приходить чистым фраером, что было, в частности, отмечено зорким Малышевым:

– Ты чего это каждый день при параде? Форсу напускаешь, подсидеть меня хочешь?

– Леша, ты же знаешь – меня твое скрипучее кресло не интересует. Я грежу о Белом доме. Как и все аппаратные крысы, пытаюсь застолбить себе место в строю поближе к новому президенту.

– Рано суетишься. Надо, чтобы он сначала выиграл выборы, и желательно в первом туре.

– Не вижу проблем. Докладываю последние данные – на 1 февраля рейтинги кандидатов в президенты таковы: Лунин – 53 процента, Васюганов – 14, Пермяков – 6. Соответственно, академик трезво оценил свои перспективы и сообщил мне, что в ближайшее время официально откажется от участия в президентских выборах. Синхронно с ним в аналогичном ключе выступит Короленко. Замшелому Васюганову очевидно ничего не светит. Так что, ежели не случится какого-нибудь ужасного форс-мажора, все будет очень хорошо.

«Половой гигант» и «альфа-самец»

Когда врач разрешил (и даже рекомендовал) мне возобновить половую жизнь, Варя «переехала» в мою спальню. Первый секс с Варварой принес сплошные огорчения – я был жалок и ничтожен. Как ни странно, Варя восприняла мое фиаско оптимистично:

– И все равно это гораздо лучше, чем ничего. Сейчас дело пойдет на лад.

– Не уверен.

– А я уверена – все у нас получится! Кроме того, я подозреваю, что ты и раньше не был половым гигантом.

– А вот и был!

– Нет, не был. И влекло к тебе женщин отнюдь не это. Когда я у тебя в приемной сидела, такого наслушалась! Почти все женщины фертильного возраста, работавшие в обладминистрации, тебя в разной степени хотели, и все они, будучи уверены, что мы с тобой спим, мне ужасно завидовали.

– Это естественно – я же был начальником, так сказать, альфа-самцом.

– Нет, это очень поверхностное и примитивное объяснение. От тебя шли другие импульсы. Особых романтических эмоций ты не вызывал, но зато воздействовал энергетикой и харизмой. И женщина, на которую ты обращал внимание, начинала тянуться вверх и развиваться личностно, профессионально. Если взять меня, Ирку-бухгалтершу, Галину Мироновну, да и твою бывшую супругу, которая выросла от медсестры до главврача огромной клиники, то тенденция очевидна.

– Мне лестно все это слышать, но, думаю, ты ошибаешься. Например, к карьерным успехам Галины Мироновны я не причастен. И что это за «Ирка-бухгалтерша»?

– Ну, Ирка Колосова.

– А с чего это ты взяла…

– Ваша пылкая любовная связь – секрет Полишинеля, о ней в администрации знали все. Я – в первую очередь, во всех подробностях.

– Нифига себе! А почему же это не всплыло в прессе?

– Тебя в администрации уважали, соответственно, прощали мелкие грешки и не выносили сор из избы.

– А почему ты мне пистон не вставила? Ты же вроде как пыталась меня воспитывать на почве ревности?

– Я решила тебя разлюбить, и мне это удалось, и ревность ушла вслед за влюбленностью. Кроме того, как ты, наверно, помнишь, уйдя из администрации, я обещала не вмешиваться в твою личную жизнь. А я свое слово всегда держу.

– Похвально. Но я тебя хочу вот о чем попросить – пожалуйста, не называй Элю «бывшей супругой».

– Ты думаешь, она вернется?

– Да.

– И ты ее примешь?

– Да.

– И когда это произойдет?

– Не знаю. Но чем быстрее, тем лучше.

– Тогда иди к ней и помирись.

– Я пробовал, несколько раз. Она не идет на контакт – видимо, еще не созрела. А я не хочу в очередной раз ползать на брюхе.

– Значит, мне надо ловить минуты, как говаривал старик Гораций. Отсюда вывод – с этого момента мы ежевечерне выходим в свет и еженощно занимаемся сексом. И больше никаких душещипательных разговоров! Пока ты мой, и больше ничей, а там видно будет!

Светлана Васильевна

Видя, как Варя скучает по своим детям, я предложил перевезти их в Москву. Варя засомневалась:

– Конечно, спасибо тебе за чуткость, но как я объясню детям, кто ты?

– Дети маленькие, и в хитросплетения наших отношений их, конечно же, посвящать не нужно. Скажи, что я твой хороший знакомый, «дядя Миша». Думаю, для начала достаточно.

– О-кей, но дети приедут не одни.

– С твоей мамой?

– Что, инстинктивная нелюбовь к теще? Нет, моя мама немножко дистанцирована от воспитания. У детей есть бонна.

– Нянька, что ли?

– Няня и учительница в одном лице.

– Ну, давай свою бонну тоже, места всем хватит.

Через несколько дней бонна привезла Вариных близнецов. Мальчишки были симпатичными, умными и абсолютно неразлучными. Бонна Светлана Васильевна оказалась весьма колоритной особой – нестарой, миловидной, модно одетой интеллектуалкой. Пацаны ее беспрекословно слушались, да и Варя, при всей ее самоуверенности, похоже, немного побаивалась.

Я принял гостей максимально радушно, «новобранцы» быстро акклиматизировались, и так же быстро Светлана Васильевна стала моим непримиримым врагом. Когда я для смягчения противоречий, возникавших буквально на каждом шагу, попробовал немного полебезить перед бонной, наши отношения ухудшились еще больше. Закручивание гаек обеспечило статус-кво, но не убавило ненависти Светланы Васильевны.

Пар из котла со свистом вырвался наружу во время одного из семейных ужинов. Я сказал, что завтра у меня встреча с земляком Светланы Васильевны – среднеуральским губернатором Лоссером. Бонна встрепенулась.

– Вот как? Здорово! Пожалуйста, если вас не затруднит, передайте от меня большой привет уважаемому Эрвину Эдгаровичу!

– Вы его знаете?

– И не только его – я и с Борисом Николаевичем лично знакома. В старые добрые времена я работала в обкоме партии, в строительном отделе. Курировал нас лично Ельцин – он, как вы знаете, профессиональный строитель, и эту важнейшую сферу народного хозяйства никогда не упускал из виду. А Лоссер как начальник «Главуралстроя» ежемесячно приезжал к нам сдавать отчеты. Очень толковый специалист и прекрасный человек! А какой руководитель!

– Да, Эрвин мужик неплохой. Но только в неофициальном зачете мы всегда его обгоняли.

– То есть?

– Прикамская область по всем главным экономическим и социальным показателям, высчитываемым на душу населения, обгоняет Среднеуральскую. Это началось еще при мне, и продолжается по сей день. Прибыльность, рентабельность, инвестиции, товарооборот, бюджетная обеспеченность и прирост населения у нас выше, а безработица, преступность, вредные выбросы, аварийность и заболеваемость – ниже.

– Не может этого быть!

– Может. Есть соответствующая статистика. Показать?

– Покажите.

Я показал. Светлана Васильевна, забыв про остывающий ужин, долго изучала статистические таблицы, после чего воскликнула вслед за Станиславским:

– Не верю!

– Факты – упрямая вещь.

– Наверняка эти данные подтасованы.

– Зачем?

– Чтобы получить дополнительное финансирование из федерального бюджета.

– Нет, у Лоссера трансферты больше. Кроме того, если губернатор жуликоват, то ему выгодно рисовать более плачевную картину, чем на самом деле – так легче выбивать деньги из центра. Но мы, конечно, такой ерундой никогда не занимались. Прикамский регион всегда был донором, и всегда отдавал больше, чем получал. Кстати, Среднеуралье тоже донор, но бюджетная отдача у нас выше. Вот смотрите, в этой таблице все расписано по годам и бюджетным статьям.

– Это лукавые цифры.

– Опять вы за свое! Перед кем лукавить-то? И для чего?

– Да мало ли для чего – на выборах людей дурачить, к начальству в доверие втереться, орденок на лацкан получить.

– То есть, дражайшая Светлана Васильевна, вы хотите сказать, что я в свою бытность губернатором занимался приписками в целях обмана населения и федеральных властей?

– Я ничего не хочу сказать. Это вы начали разговор, а не я. Можете скрежетать на меня зубами сколько хотите, но, извините, ставить вас на одну доску с Лоссером просто смешно. Хотя, если смотреть с вашей колокольни, у прикамцев перед нами есть большая фора. Кого дал России Екатериноград? Да всего-навсего Ельцина. А кого дал Прикамск? Полещука Михаил Георгиевича, великого гражданина земли русской! Ликуй, народ!

Я со всей дури хряпнул кулаком по столу. Бонна, взглянув в мои выпученные от ярости глаза, резво вскочила со стула и скрылась в своей комнате. Я завопил так, что покачнулась люстра:

– Убью эту старую суку!

Дети заплакали, Варя увела их в спальню, я залпом выпил стакан водки, занюхал рукавом и вышел охолонуть на лоджию.

На следующее утро я попросил у Светланы Васильевны прощения. Бонна, не глядя на меня, кивнула и пошла гулять с детьми. Варя сказала:

– Мишенька, хочешь, я ее выгоню? Она соберет манатки и вернется в свой любимый Екатериноград прямо сегодня. Хочешь?

– Нет. Дети ее любят, и это главное. А я уж как-нибудь потерплю – и не таких терпел.

– Мишка, ты просто прелесть! И действительно, ты на голову выше Лоссера – и в прямом, и в переносном смысле. И вообще, во всех смыслах!

– Ты, что, была настолько близка с Лоссером?

– Фи, невежа! Нет, конечно, но общие знакомые у нас есть.

– Да, например, любезнейшая Светлана Васильевна. Варвара, вот что… Ты ей за допущенную бестактность объяви замечание и снизь месячную премию на двадцать пять процентов. Нет, на пятьдесят.

– Снижу на все сто.

Галя

Галю с днем рожденья я поздравил по телефону. Галя в очередной раз проявила свое сверхъестественное чутье:

– Миша, у тебя все в порядке?

– Не все.

– Что случилось?

– От меня ушла жена.

– Совсем?

– Надеюсь, что не совсем.

– И ты сейчас один?

– Нет, пригласил из Екатеринограда свою старую боевую подругу.

– Какую? Почему я о ней ничего не знаю?

– А у нас с ней раньше ничего и не было. Кроме того, мы больше пяти лет вообще не общались. А тут нам как раз одновременно понадобилась подпорка в жизни, вот мы и бросились друг другу в объятия.

– Ну и как, утешила она тебя?

– В общем, да. Она очень хороший человек.

– Тем не менее, как я понимаю, после примирения с Эвелиной Гургеновной ты свою подругу отправишь обратно за Уральский хребет?

– Правильно понимаешь.

– А она об этом знает?

– Знает.

– Но это же, мягко говоря, неправильно.

– А жестко говоря, непорядочно.

– Хорошо, что ты это сознаешь. А почему ты меня не вызвал в качестве скорой психологической помощи?

– Я слишком уважаю тебя и твой статус.

– Причем тут статус? Вполне могла бы приехать на выходные.

– Если можешь и хочешь, то приезжай.

– Спасибо, что изволил пригласить. Сейчас уже, конечно, не приеду, раз ты предпочел другую утешительницу.

– Извини.

– Не извиняйся, я не обиделась, потому что люблю тебя и знаю как облупленного. Ты ко всему подходишь сугубо функционально, включая отношения с близкими женщинами.

– Что уж тут поделать, вот такая я сволочь.

– Не льсти себе, ты еще так себе сволочь, бывают гораздо хуже.

23 февраля

В День защитника Отечества Варя решила сделать старому солдату хороший подарок, и, несмотря на мои бурные протесты, протащила меня по лучшим мужским бутикам, где одела в «фирму» буквально с ног до головы. Устав сопротивляться мощному Вариному напору, я, тем не менее, пожурил подругу за огромные неоправданные расходы. В ответ Варя рассмеялась:

– Мишенька, как же ты старомоден и наивен! Потраченная десятка – это мелочи жизни, на себя я трачу гораздо больше.

– И все равно я не желаю быть иждивенцем и альфонсом!

– Вот глупости! Мой милый друг, в настоящий момент не ты на мне зарабатываешь, а я на тебе.

– Это как?

– С тех пор, как мы живем вместе, моя капитализация резко выросла. Теперь все вопросы решаются с пол-пинка, в том числе, на уровне Лоссера, который, как выяснилось, тебя безмерно уважает. Про Курбацкого я уже не говорю. Так что, мои риэлторы с большим энтузиазмом готовят сразу несколько сделок и в Екатеринограде, и в Прикамске. А еще мы начали прорабатывать подходы к Москве и Питеру. Так что, Михаил, ты у меня не альфонс, а драйвер роста!

– Да, вот и слово для меня найдено. И именно из-за этого ты со мной живешь?

– Конечно! А из-за чего же еще?

– Из-за большой и бескорыстной любви, например.

– Ну, это ты загнул, паря. Сам же мне когда-то говорил: любовь невзаимной не бывает. А если серьезно, то я в своих чувствах к тебе еще не разобралась. Одно знаю точно: ты – победитель, и, пока я с тобой, я тоже победитель.

– Красиво сказала. А если бы я был лузером, тогда что?

– Не знаю. Не могу представить тебя лузером. Мне кажется, это невозможно.

– Ладно, пока я не стал лузером, говори, что тебе купить на 8 марта, чем отплатить за твою доброту, ласку и щедрость?

– Да не надо мне ничего покупать. Лучше отведи меня в фотоателье – хочу сделать красивое семейное фото. Ты не против?

– Не против.

– Спасибо.

8 марта

Восьмого марта я позвонил Эле и поздравил ее с женским праздником. Эля сдержанно засмеялась:

– Никогда не любила этот дурацкий день, но, не скрою, рада твоему звонку. Спасибо за поздравление.

– Пожалуйста. Кстати, сегодня ровно два месяца, как мы в разъезде.

– В разводе. Я помню.

– Пора принимать решение, разъезд это, или развод.

– И что ты предлагаешь?

– Забыть как страшный сон эти два месяца, помириться, воссоединиться, жить долго и счастливо и умереть в один день.

– А куда ты денешь свою наложницу?

– Ты про Варвару?

– Про нее.

– Откуда ты знаешь?

– Ты демонстративно появляешься с ней на публичных мероприятиях, и еще спрашиваешь.

– Я, собственно говоря, ничего и никого не демонстрирую. Все гораздо проще – Варе скучно сидеть в четырех стенах, и я вывожу ее в люди.

– Ясно. А я вот залезла в Интернет и узнала, что твоя Варя, а, точнее, Пепеляева Варвара Кузьминична пару лет назад чуть не вышла замуж за босса тяжмашевской мафии. Хороша штучка! Ты об этом знаешь?

– Конечно, знаю.

– И ты считаешь нормальным жить с ней под одной крышей?

– Я считаю ненормальным все происходящее. Когда ты ушла, я выл по ночам и бросался на стенку от тоски и бессильной злобы, а потом чуть не подох из-за приступа острой стенокардии. И Варя, по сути, стала сиделкой и домоправительницей. Да, она хочет стать моей спутницей жизни, но я считаю, что это невозможно. Я не вижу ее на твоем месте. Я никого не вижу на твоем месте!

– А зачем ты позволил перетащить сюда ее детей? С каких это пор у тебя взыграло чадолюбие, да еще к чужим детям?

– Не знаю. Я хотел как лучше. Это была ошибка, конечно. Детки хорошие, но они действительно для меня совершенно чужие. Прости меня, пожалуйста. Я кругом неправ, но я исправлюсь, честное слово!

– Что-то не очень верится.

– Эля, так больше жить нельзя. Я прошу тебя – возвращайся, и поскорей.

– Не могу.

– У тебя кто-то есть?

– Нет, у меня сейчас на мужчин идиосинкразия. Надеюсь, временная.

– Я тоже надеюсь. Возвращайся, не мучь меня и себя. Я жду.

Возвращение

На следующий день я рассказал Варваре о состоявшемся разговоре, извинился и попросил уехать. Варя вздохнула:

– Я-то уеду, я к этому готова, а вот Эвелина Гургеновна вернется ли?

– Вернется.

– А если нет? И тогда ты снова останешься на бобах.

– Она вернется.

– Вообще-то, если не дура, должна вернуться. А она не дура, и наверняка понимает, что такими мужиками не бросаются. Лучше-то все равно нету. Ну, разве что Лунин.

– А вот Лунин как раз ей и не нравится.

– Тем более – значит, ты безальтернативен. Удачи, Полещук!

Варя уехала. На следующий день вернулась Эля.

Эпилог

– Ну, где тебя опять черти носят?

– Странный вопрос, Леша, с учетом того, что ты звонишь на квартирный телефон. Напоминаю, что лично ты не далее как вчера предоставил мне отгул для традиционного празднования дня рожденья моей мамы.

– А почему мобильный не берешь?

– Так не было звонков. Здесь дом панельный, и связь очень плохая. А что случилось?

– Лунин тебя разыскивает, срочно! Когда сможешь вернуться?

– Утренний самолет из Прикамска прилетает в 6.10 по московскому времени.

– Как прилетишь, сразу дуй в Ново-Огарево.

– Так я там буду в семь утра. Не рано?

– В самый раз. Выборы на носу, некогда спать!

* * *

– Доброе утро, Витя! Чего ты меня искал?

– Хочу узнать твой прогноз – с чем встретим понедельничное утро?

– С победой, естественно! Ты же, наверное, читал сводку?

– Читал. Ей можно верить?

– Абсолютно. Ты уверенно берешь 53–54 процента, у Васюганова – максимум 30 процентов. Социологическая погрешность – не более полутора процентов, что означает чистую победу в первом туре.

– Сбой возможен?

– Нет, это исключено. Твой рейтинг стабилен уже почти полгода, и в одночасье он опуститься не может, тем более на фоне повышения пенсий и победы в Чечне. Так что, готовь речь триумфатора.

– Поручаю ее подготовку тебе.

– Хорошо, сделаю.

– Спасибо. Теперь еще вот что. Ты помнишь наш последний задушевный разговор?

– Помню. Дело было аккурат 1 декабря.

– Завидная точность. И чем завершился тот разговор?

– Ты сказал что-то типа: «О будущем поговорим в следующий раз».

– Да, и вот теперь этот самый раз настал. Отсюда вопрос – как ты видишь свое будущее?

– Очень просто. С 1 апреля – дня дурака – ухожу в двухнедельный отпуск, потом готовлю инаугурацию, потом пишу на твое имя заявление об уходе, потом ухожу.

– И куда же ты уходишь?

– Еще не решил окончательно. В отпуске как раз додумаю. И с тобой посоветуюсь, если ты не против.

– Естественно, не против, но только я не пойму, почему за неполных четыре месяца так резко изменилась твоя концепция? Ты же вроде хотел в Белый дом перебираться?

– Да, хотел, а сейчас уже не хочу.

– Почему? Что произошло?

– Ответ будет тебе неприятен.

– Я слушаю.

– Не хочется подрывать твой моральный дух накануне выборов.

– Выкладывай все, и без экивоков.

– В прошлый раз я говорил о том, что тебя ждет нелегкий выбор модели развития государства, и одним из ключевых вопросов станет роль и место силовиков в российской политике и экономике. Так вот, мне кажется, что ты свой выбор уже сделал. Силовики с твоего благословения стали самой влиятельной частью российской элиты. С одной стороны – генералы, пробороздившие Чечню и находящиеся под кайфом победной эйфории, с другой стороны – чекисты, твои старые друзья и коллеги. Менты пока в загоне, но они тоже урвут свой кусок, в этом нет никаких сомнений. Что остается гражданским фраерам вроде меня? Отойти в сторону и тихо курить в уголке, чтобы не путаться у серьезных людей под сапогами.

– Да чушь все это, выдумки. Это не мой сценарий!

– Готов согласиться, что это не твой личный выбор, что тебе его навязывают, но, увы, противопоставить ему практически нечего. И некого. Лукашова нет, Савчука нет, Ельцин – отыгранная фигура с почти нулевым авторитетом, Гайдук и Чубарь дискредитированы в массовом сознании. Вот ты и оказался в кольце своих «заклятых друзей». Кому ты веришь, к кому прислушиваешься, на кого ориентируешься, чьим мнением дорожишь, чьими советами пользуешься? Кто на тебя влияет, кто в фаворе, кто соль земли, кто начало начал и основа основ? Сплошь полковники и прочие генералы. И, стало быть, тренд очевиден – наша страна постепенно приобретает контуры военно-полицейского государства с частной собственностью и квази-рыночной экономикой – чтобы было что тырить.

– Ты сейчас говоришь, как демшиза десятилетней давности.

– Демшизы сейчас нет, а генералы – вот они, повсюду. При этом сегодняшние силовики гораздо опаснее советских. Они значительно хитрее, ибо успешно закамуфлировались и научились выживать в агрессивной и неблагоприятной для них демократической среде, и, конечно же, стократ коррумпированнее. Но и это еще не самое плохое. Несколько лет назад они очень крупно проиграли, просрав страну, которую были призваны защищать, в результате чего оказались отодвинутыми от принятия принципиальных решений, и вообще, отброшенными на обочину жизни и истории. Соответственно, главная доминанта этих людей – жажда реванша, и главное оружие реванша – это ты, Виктор Викторович Лунин. И чем выше твой рейтинг и значимей успехи, тем в большей опасности гражданское общество в России, и без того хилое и неразвитое. И ты его задавишь, удушишь, скомпрометируешь, а потом отбросишь за ненадобностью, потому что оно мешает, а его наиболее яркие представители все время чего-то вякают, толкают под руку, не дают спокойно работать и сбивают строй с ноги. Поэтому скоро эти деятели из «совести нации» превратятся в «маргиналов и отщепенцев». А народ, как водится, будет безмолвствовать.

– Ты что, хочешь дрейфануть в оппозицию?

– Нет, это было бы странно – сначала в составе организованной группы привести страну к краю пропасти, потом вытащить из затасканной колоды новенького незаигранного джокера и наречь его «спасителем Отечества», а потом восстать против него. Ну, хорошо, восстану, а под каким предлогом? Внезапное откровение? Проснувшаяся совесть? Или то, во что гораздо более охотно поверит плебс – перекрытый доступ к кормушке? Нет, это было бы смешным и наивным.

– Откуда у тебя столько скепсиса?

– Я устал и разуверился в большой политике и одновременно почувствовал прелесть частной жизни, которой в последнее время незаслуженно пренебрегал. Вот в нее, в эту самую жизнь, я и хочу погрузиться.

– Ты помирился с женой?

– Да. Откуда знаешь?

– Она мне звонила.

– Что?

– Я думал, ты в курсе.

– Ни черта я не в курсе.

– Эвелина Гургеновна звонила мне пару недель назад, чтобы поинтересоваться, насколько развод помешает твоей карьере. Я ответил, что развод нежелателен в общем и целом, а сейчас – в особенности. Вот, а потом Эвелина Гургеновна попросила меня выступить миротворцем – вроде как вы оба пошли на принцип, и никто не хочет делать первый шаг к примирению сторон.

– Бред какой-то. И вообще, причем здесь ты? Семьями мы не дружим, и, при всех твоих доблестях и талантах, диплома семейного психолога у тебя вроде бы нет?

– Эвелина Гургеновна сказала, что я – единственный человек, которого при обсуждении столь щепетильного вопроса ты не пошлешь куда подальше.

– Ну, это она ошибается.

– Я так ей и сказал, и посоветовал уладить все имеющиеся проблемы без привлечения посредников. Как я понимаю, уладили?

– Да.

– Ну, вот и хорошо. Теперь о главном. Я думаю, ты догадываешься, что все это было только преамбулой.

– Догадываюсь.

* * *

– Итак, о твоем будущем. Хочу предложить тебе работенку.

– Какую?

– Непыльную.

– Неужто в родном Белом доме?

– В нем.

– Вице-премьером? По каким отраслям?

– По всем.

– Первым вице, что ли?

– Бери выше.

– Премьером?!

– Да.

– Ты здоров?

– Вполне.

– Хочешь пригреть на груди змею?

– Да никакая ты не змея. Вбил себе в голову черт те что! Нормальный чиновник, разве что с избытком интеллигентского самоедства и рефлексий. Плюс усталость, перенапряжение на работе и небольшие жизненные неурядицы.

– Странно, что ты не понял – это не рефлексии, а плач по исчезающей свободе.

– Слушай, не смеши меня! Когда она была, эта свобода? И какая она была? В общем, все твои фрондерские взбрыки я отношу на издержки политического производства.

– Это не так.

– Нет, именно так! А дальше вот что: если все будет хорошо, седьмого мая состоится моя инаугурация, на следующий день я предложу твою кандидатуру, ты пройдешь думское чистилище и сразу же приступишь к работе.

– Значит, ты уже все для себя решил?

– Да.

– А как же Кирьянов?

– Грамотный финансист, но не более того. К тому же, слишком связан с «семьей».

– Я тоже связан с «семьей».

– Не до такой степени. А то, что ты «семье» не чужд, так это хорошо – нам сейчас обострение «внутривидовой борьбы» совсем даже ни к чему.

– Все уверены, что ты предложишь Кирьянова.

– Нет, это исключено. «Гриша – два процента» премьером не будет.

– Приду я, и злые языки станут говорить про меня то же самое: «Миша – два процента».

– Не станут, если, конечно, воровать не будешь.

– А почему не Чубарь?

– Дума не утвердит, хотя работник он, конечно, уникальный.

– А Хвостенко?

– Миша, ну причем тут Хвостенко?

– А причем тут я?

– Ты толковый и, несмотря на все твои закидоны, вполне лояльный и системный человек. И еще, что мне кажется очень важным, у тебя идеальное досье. Ты пять с половиной лет был губернатором, причем успешным, был сенатором, вице-премьером, теперь вот первый замглавы администрации президента. А к тому же молодой, высокий и стройный, в коррупции не замечен, в скандалах не замешан, счастливо женат, двое детей, орден «За заслуги» и куча похвальных грамот! Передовик производства, персонаж для доски почета!

– Ну, хорошо, а как же я буду работать с твоими «черными полковниками»?

– Родителей, страну и начальство не выбирают. Тебе придется искать баланс с силовиками, и это будет нелегко, но ведь всем нам трудно, а мне – труднее всех.

– Это правда, но зачем создавать дополнительные трудности и конфликтные точки? Начнутся жалобы, кляузы, провокации, твои верные оруженосцы будут шептать тебе на ухо всякие гадости о происках обнаглевшего Полещука…

– Ничего, у меня тренированное ухо. Ты исчерпал свои аргументы?

– В целом да, но остался еще один мелкий бытовой вопрос. Каким ты видишь экономический курс страны?

– Мое вчерашнее выступление ты писал?

– Да, вместе с Графом и его ребятами из Центра стратегии.

– Главные тезисы выступления помнишь?

– Наизусть. Рыночная экономика, гарантии прав собственности, равные условия для субъектов экономической деятельности, четкие правила игры для участников рынка, сокращение бюрократии, устранение административных барьеров.

– Молодец, все правильно. Надеюсь, ты понимаешь, что я сделал сознательный выбор в пользу развития либеральной модели экономики, и от своих слов отказываться не собираюсь ни сейчас, ни в дальнейшем. Это долгосрочная стратегия. Дело за малым – ее реализовать. Берешься?

– Мне надо подумать.

– Да ладно, к чему эти проформы, я же вижу, что ты уже созрел. Еще бы – при цене нефти 25 баксов за баррель отказываться от поста премьера ведущей мировой нефтегазовой державы как-то не комильфо. Я прав?

– Прав.

– Это значит, что мы с тобой поговорили конструктивно. А теперь пора ехать на работу.

Июль – декабрь 2009 года, Москва

Форпост (послесловие)

Посвящаю моей стране

От автора

Совпадения описываемых ниже событий с реальными закономерны, у большинства персонажей есть конкретные прототипы, а главный герой – фигура вымышленная.

Выражаю благодарность за большую помощь в написании… Так принято писать, но в данном случае я даже и не знаю, кого благодарить – ведь публикуемый ниже фрагмент не историко-документально-художественный, а, скорее, научно-фантастический. Но, в принципе, можно поблагодарить В.В. Путина, благодаря которому в нашей стране многие сказки сделались былью.

«Хавер акшан»

– Михаил Георгиевич, добрый день! Это Седых. Вы можете говорить?

– Здорово, дружище Седых! С тобой я могу говорить всегда! Излагай!

– Вы в Москве?

– А хрена ли мне делать в Москве? Я в Афуле! Слыхал про такой город?

– Нет. А где это?

– Да, Седых, угрюмый ты человек! Раз Афулы нет в бюджетном перечне Минрегиона, так тебе про этот город и знать необязательно! В Израиле это, хавер шели!

– А, так вы у мамы в гостях?

– Естественно, меир-тфиса! У нее ж сегодня день рожденья! Семьдесят шесть годков – не шутка! Шивьим шеш!

– А, поздравляю! А когда вы обратно возвращаетесь?

– Через недельку, наверно, когда жара начнется. Не люблю жару. А сейчас здесь благодать!

– Михаил Георгиевич, тут такая ситуация… В общем, надо, чтобы завтра утром вы были в Москве.

– Кому надо? Тебе?

– Нет, не мне.

– А кому?

– Не могу сказать.

– А зачем?

– Тоже не могу сказать.

– Слушай, Седых, иди-ка ты к черту! Какого хрена я должен все бросать и лететь в Москву?

– Михаил Георгиевич, ну честно, надо! Дело государственной важности! Серьезно! Приезжайте, прошу вас!

В голосе Седых явно прозвучал некий надрыв. А ведь Седых – человек не экзальтированный, к истерикам совершенно не склонный. Значит, дело действительно серьезное. Надо лететь, и срочно. Но что это за дело? У Седыха спрашивать явно бесполезно – типус упертый, не расколется. Ладно, поиграю втемную. Пока это допустимо, и даже забавно и интригующе.

– О-кей, хавер, уболтал, прилечу завтра «Аэротрансом» во Внуково в шесть утра. А дальше что – куда-то ехать надо?

– Я вас там встречу.

– И что?

– Не могу сказать.

– М-да, акшан. Ну ладно, тогда до встречи.

«Первый дом»

Я скомкал празднество, купил по Интернету билет, быстро собрался и поехал в аэропорт «Бен-Гурион». По дороге немного поразмышлял над происходящим. Ясно, что вызывает меня кто-то серьезный, но «социально чуждый» и посему действующий через близкого мне Седыха. Также ясно, что от этого человека прямо или косвенно Седых зависит по службе. А служит Седых в Минрегионе, на скромной должности, но работой этой дорожит – за тридцать с лишним лет накрепко прикипел к госслужбе, да и предпенсионный возраст сказывается.

Десять лет назад, когда Лунин из-за дела ЮКОНа выпер меня из премьеров, Седых остался в правительстве с понижением (был вице-премьером, стал министром). Затем понижение продолжилось, но Седых стоически терпел все аппаратные передряги, попутно оставаясь моим связующим звеном с правительством. Вот и теперь он играл эту же роль.

«Связной» радушно встретил меня в аэропорту и после дежурного обмена любезностями передал «с рук на руки» некоему хмурому субъекту, который, в свою очередь, усадил меня в «Форд-Мондео» с неприметными номерами и откланялся. Водитель «Форда» показался мне более контактным, поэтому я задал ему вполне резонный вопрос:

– А куда мы едем, товарищ?

– А вы разве не в курсе?

– Нет.

– В Ново-Огарево, «первый дом».

Планка

Зачем я понадобился президенту? Ситуация, конечно, в стране острая, но ведь не настолько, чтобы цацкаться с опальным политиком (а если быть точнее и жестче в формулировках – бывшим политиком). Или настолько?

Со дня закрытия сочинской Олимпиады прошел всего месяц, но этот месяц перевернул многие представления о российских реалиях. Предельно коррупционная, позорная, скандально-неудачная в спортивном отношении и провальная в организационном Олимпиада вызвала неожиданно острый эмоциональный взрыв, быстро перешедший в жесткий политический протест. Народ бузил, бунтовал и митинговал против режима по всей стране – от Москвы до самых до окраин.

Протест носил ненасильственный характер, и милиция, слава богу, не вмешивалась, но накал страстей, масштаб и география митингов вынудила власти на «ассиметричный ответ» – самороспуск Госдумы. Это не помогло – «слить протест» не удалось. Более того, неадекватная и нелепая реакция власти только усилила протестные настроения и раззадорила оппозицию. По сути, в оппозиции к власти оказалась большая часть народа – это ясно показывали результаты опросов, проведенных различными социологическими службами, включая и самые верноподданнические.

Очевидным следующим шагом должна стать отставка правительства. И, похоже, Лунин хочет предложить мне в нем какой-то пост. И, скорее, всего, разговор наш закончится безрезультатно – пост премьера он мне явно не предложит, а меньше, чем на премьера, я не согласен. Как говорится, либо все, либо ничего. Нельзя опускать планку, лучше уж оставаться свободным человеком.

Недостаток опыта и воображения

Как ни странно, Лунин не заставил себя долго ждать. Это было удивительно – будучи премьером, он буквально изводил меня своими опозданиями. Ждать его было для меня, трудоголика, дорожащего каждой минутой рабочего времени, сущей пыткой. Конечно, я находил, чем заняться в унылой лунинской приемной – просматривал бумаги, звонил по телефону, читал газеты, но это не меняло идиотизма ситуации – премьер огромной страны битый час дожидается, когда президент этой страны, наконец, отплавает свою фирменную дистанцию и выйдет из любимого бассейна.

Однажды, в разгар какого-то очередного кризиса, когда счет времени шел уже не на минуты, а на секунды, я не выдержал «пытки приемной», психанул и, не дождавшись аудиенции, вернулся в Белый дом. Лунин позвонил через час и извинился (что делал крайне редко), но в дальнейшем продолжал опаздывать, как ни в чем ни бывало.

На этот раз Лунин зашел в малую переговорную Ново-Огаревской резиденции через минуту после меня. В истории моих взаимоотношений с Луниным это была рекордная оперативность.

– Привет, Миша! Как твои дела?

– Спасибо, Виктор Викторович, скриплю помаленьку.

– Миша, давай на «ты», как раньше.

– Давайте… В смысле – давай!

– Вот так-то лучше. Как ты оцениваешь текущую обстановку в стране?

– Политическую?

– Да. И экономическую тоже.

– Кратко или развернуто?

– Кратко.

– Если кратко, то как очень х…вую.

– Что нужно сделать, чтобы ее исправить?

– Исправить, наверно, уже нельзя.

– Ну, хорошо – не исправить, но поправить, улучшить, оздоровить.

– Не знаю. Хорошо бы власть… поправить и оздоровить.

– Как?

– Ну, известно как… Поменять.

– Как? Кого?

– Извини, Витя, но желательно бы начать с президента…

– Допустим. И кого вместо меня поставить?

– Да того же Зайцева. Но только дать ему все полномочия, а не усеченные, как раньше. И помогать, а не мешать. И своих людей не навязывать.

– Нет, он не годится. А ты, Миша, мелко пашешь. Народ реально озлоблен, тучи над городом встали, и в воздухе пахнет грозой. Нужно радикальное обновление власти и властного корпуса.

– Это ты серьезно?

– Да, совершенно серьезно. Я политик и, в отличие от группы мелкотравчатых граждан, мелких интриганов и непуганых грубиянов и крикунов, именующих себя «несистемной оппозицией», способен заглянуть за горизонт. А за горизонтом – полный мрак и полная х…ня! Граждане готовы к самосуду над осточертевшими начальниками, ненависть к которым дошла до самой крайней степени! А наша доблестная милиция-полиция граждан в этом порыве вполне поддерживает! А доводить дело до ситуации, когда начальничков будут выволакивать из кабинетов и мочить прямо у порога, я, естественно, не хочу.

– Это правильно.

– Вот. А посему нужен новый человек из новой формации, из нового, как говорится, болота. Нужна надежда, нужен луч света в темном царстве. Луч света и раскат грома! Грома, а не визга, пука или надсадного кряхтенья! Ты меня понимаешь?

– Понимаю, и в целом подход разделяю. Но при этом я никак не ожидал увидеть тебя в роли радикального реформатора!

– Это от недостатка у тебя опыта и воображения. А еще ты очень плохо меня знаешь.

– Выходит, действительно плохо.

– Ладно, это как раз не важно. Важно, что я предлагаю тебе возглавить страну.

Неуважительные причины

– Не понял. Ты шутишь?

– Ничуть.

– Но это же бред!

– Почему?

– Потому что… Это не мое вообще! Это не про меня!

– Почему?

– Я вне власти десять лет! Я отвык работать системно, ежедневно, много! Я развалился физически!

– Пьешь? Выглядишь ты действительно х…во. Тебе ж всего пятьдесят два.

– Не пью я, и не курю уже давно, и не в этом дело! Прошлый год, тринадцатый, был действительно какой-то очень несчастливый. Прямо с самого начала января я проболел весь битый год самыми разными болезнями. Болело все, что болело раньше – суставы на ногах и руках, поясница, сердце, желудок, носоглотка, эт сетера, плюс еще и новые болячки присоединились. А потом на фоне всего этого счастья я погрузился в глубокую депрессию, в коей и нахожусь в настоящее время.

– Теперь понятно, почему ты на несанкционированных митингах уже давненько не бузишь и почему зачах твой знаменитый гребаный блог, в котором ты, паразит, столько гадостей про меня написал! Ну ладно, это дело прошлое, замяли и проехали! А сейчас я предлагаю тебе лучшее лекарство от депрессий и болезней! Встряхнешься живой работой! Суперживой! Эта работенка адская, она кого хочешь встряхнет!

– Нет, Витя, не получится, честно. Спасибо, конечно, за предложение, это крайне лестно и неожиданно, и еще, конечно, крайне похвально твое желание встряхнуть систему, но я не могу. Я потерял стимулы, драйв, азарт, бойцовские качества. Потерял компетенции госчиновника и управленца. Веру потерял.

– Веру в кого? Во что?

– В закон, в справедливость. В страну, в народ. В возможность позитивных изменений. Поэтому и сваливать отсюда собрался.

– Куда?

– В Израиль. Там сейчас у меня все – и родители, и дети, и брат с семьей. Брат сейчас там большой человек, владелец крупнейшего агробизнеса, миллиардер.

– Шекелевый?

– Да, и долларовый тоже. Вот я и намылился туда. Скорее всего, буду работать у брата каким-нибудь консультантом-прихлебателем. Сейчас закончу тут кое-какие формальности, супруга закруглится с работой и айда на Землю обетованную! Я уже даже заявление на израильское гражданство подал.

– Да, факт не очень хороший, но это заявление мы аннулируем, бесследно. У тебя все?

– В целом да.

– Ты меня не убедил. Причины отказа признаны неуважительными. Я тебя назначаю.

Гнилой интеллигент и либерал

– Подожди, но это же идиотизм! Я не могу работать! Я не справлюсь! Это провал полный!

– Нет, справишься. Я ж не с кондачка решаю. У меня на тебя собрано полное досье. И даже сверхполное – там отмечено все, вплоть до формы п…ды твоей израильской телки!

– У меня нет израильской телки, к тому же я балансирую на грани импотенции.

– Да? Странно. Ну, значит, израильские коллеги немножко перестарались. С тамошним адресом-то хоть не напутали, раздолбаи? Афула, улица Залман Шозар, дом 8?

– Да, точно. Это у парка «Ха-Баним». Там у нас хорошо, красиво, чистенько так, цветочки растут. Заходи в гости.

– Спасибо, легко. Тем более что скоро у меня появится очень много свободного времени. Но не будем отвлекаться. Итак, почему ты мне нужен именно такой, старый и больной и разуверившийся? Потому что новая работа вдохнет в тебя новую жизнь. А ты вдохнешь новую жизнь в систему, в страну. Все просто.

– Подожди, но ты понимаешь, что это будет п…ец всему? Что вся твоя властная конструкция будет демонтирована? Что все будут уволены, раскулачены и частично посажены? Что ЮКОН вернется законному владельцу, «Роснефтепром» уполовинен, а «Росгазпром» расчленен? Что госкомпании будут частично упразднены, частично приватизированы? Что спецслужбы будут разделаны под орех по ельцинскому образцу 1992 года, только жестче? И тэ дэ, и тэ пэ?

– Ну, а мне-то какая разница? Меня-то ты не тронешь.

– Тебя не трону, конечно. Но остальных-то трону, и еще как трону! Мало никому не покажется, включая твоих наипервейших дружэбанов!

– Ладно, не пугай, не страшно! Ты культурен, не кровожаден и рационален, поэтому дашь людям возможность смыться. Кто поумнее, спрячет бабки получше и уедет куда подальше, да все в тот же Израиль, кто подурнее – останется и сядет, чтобы через полгода-год выйти по широкой амнистии на фоне очередной волны гуманизации исправительной системы. Так ведь?

– Примерно так.

– Видишь – я тебя, гнилого интеллигента и либерала, вижу насквозь и без всякого досье! Ну, в общем, так. К работе приступишь сегодня, в двенадцать ноль-ноль по московскому времени. Сейчас дуй по-быстрому домой – мойся, брейся, одевайся поприличнее, через два часа жду тебя в Кремле, там запишешь телеобращение, получишь в зубы ядерный чемоданчик и прочие причиндалы, и начнешь править. До момента вступления в должность ни с кем не контактировать! Ни с кем ни гу-гу! Давай, шевелись, а я пока еще поработаю напоследок – надо клад закопать в секретном месте и окно на границе обеспечить.

Конспект

Думы не было, я совместил посты и.о. президента и и.о. премьера. Мало легитимности, много полномочий, и страна, жаждущая перемен! Идеальная ситуация для реформ.

И реформы пошли – валом. Я заменил всех начальников от главы района и выше. Всех! Это была не презумпция виновности, а острая необходимость, вызванная, в том числе, и тотальным кризисом доверия в стране. Как ни странно, все прошло гладко, даже с Чечней проблем не возникло: Кабиров чуть-ли ни первым пришел с заявлением об увольнении по собственному желанию – умный парень, сориентировался правильно.

С заменой управленцев вопрос решился просто: пришли замы, а чуть позже и новая генерация людей. Я поставил на поток подготовку новых кадров: лучшие кадровые агентства мира искали мне грамотных людей по всей стране и за ее пределами.

Я укомплектовал правительство проверенными кадрами. Вице-премьерами стали недавно вышедший из тюрьмы Городковский (природные ресурсы, экономика, инвестиции), Завальный (правоохранительные органы с акцентом на тотальную борьбу с коррупцией), Чубарь (наука, технологии, информатизация, связь, транспорт, энергетика), Земцов (социалка, ЖКХ, строительство), Седых (регионы, межнациональные отношения), Чуприн (финансы), Кирьянов (аппарат, общие вопросы).

ЮКОН был в полном объеме вычленен из «Роснефтепрома» и возвращен законным владельцам, а все причастные к этому позорному делу были навсегда изгнаны из правоохраны, суда и бизнеса. Сели в тюрьму и все причастные к делу Марецкого.

Полицию – ключевой сегмент силового сообщества – возглавил мой старый прикамский товарищ генерал Шебалин. ГИБДД как символ коррупции я ликвидировал, передав ее полицейские функции патрульной службе, а административные – сугубо гражданской транспортной инспекции.

ФСБ я расчленил, и все оставшиеся звенья этого монстра/спрута (контрразведка, военная контрразведка, ФАПСИ и погранслужба) сократил до уровня минимум миниморум.

Армию радикально сократил, почти все сухопутные войска пошли под нож, осталась только ядерная триада и части постоянной боеготовности и быстрого реагирования – десантура и спецназ. Все военнослужащие срочной службы переведены на контрактную основу. Все уволенные офицеры получили благоустроенные квартиры. Одновременно с ними получили обещанные много лет назад квартиры ветераны Великой Отечественной войны.

Внутренние войска я переформатировал в Национальную гвардию. Убрал военизированные звенья из гражданских министерств, и вообще, провел «распогонивание».

Каждый день мы уменьшали количество государства в стране – приватизировали госсобственность, упраздняли ведомства, ликвидировали избыточные регулирующие функции, отменяли удущающие бюрократические и коррупциогенные законы и позаконные нормы и инструкции. Многие функции госконтроля передали негосударственным структурам – саморегулирующим организациям, общественным и профессиональным объединениям. Так в стране расширялось пространство экономической свободы.

Конечно, в ходе ускоренного разгосударствления мы боялись элементов хаоса, и даже создали в правительстиве специальную комиссию по оперативным вопросам с полномочиями экстренно разруливать критические ситуации. Но, как и в конце 1991 года, когда на фоне развала СССР и начала радикальных экономических реформ был создан аналогичный орган, наша комиссия провела одно организационное заседание и тихо почила в бозе – народ и экономика прекрасно обходились без избыточной опеки государства.

Я узаконил реституцию – вся изъятая большевиками после революции собственность была возвращена законным хозяевам – наследникам бывших владельцев. Таковых оказалось не очень много (большинство правоустанавливающих документов не пережили бурного века), но несколько сотен тысяч человек набралось. Как правило, они не стали менять профиль полученных во владение объектов и либо перепродали их, либо установили рыночную арендную плату.

Я провел широкую налоговую и уголовную амнистию, и на свободу вышла почти половина обитателей «архипелага ГУЛаг» – 120 тысяч «экономических преступников», столько же краткосрочников плюс женщины и старики, отмотавшие больше половины срока за нетяжкие преступления. Разгруженные лагеря я гуманизировал: благоустроил, частично расконворировал и загрузил работой, приносящей зонам и зекам нормальный доход, а государству – дополнительные налоги. Всплеска преступности амнистия не вызвала – все освободившиеся зеки прошли через программу социальной реабилитации, предусматривавшую психологическую помощь, переобучение, обеспечение жильем и работой.

Развивая антикриминальную тему, я ввел в обиход понятие «преступная организация», и, опираясь на него, расформировывал целыми звеньями – таможенные управления, госкорпорации, подрядные строительные организации, сервисные компании ЖКХ, рынки, торговые сети. Я выслал всех незаконных мигрантов, для граждан безвизовых стран ввел дактилоскопический контроль на границах. Компании, привлекшие к работе хотя бы одного незаконного мигранта, лишались права работать навсегда.

Вообще, тезис «навсегда» получил широкое распространение. Компания, осуществившая незаконную застройку, прекращала строить навсегда (а постройка сносилась, даже если это был многоэтажный дом), роддом, в котором был обнаружен стафилококк, ликвидировался навсегда, магазин, в котором обнаруживался контрафакт, закрывался навсегда, следователи, прокуроры и судьи, причастные к таким позорным процессам как «топкое дело» или «дело Cunt Rage», изгонялись из правоохранительных органов навсегда.

Ленин и вся коммунистическая гвардия с Красной площади перезахоронены на новое федеральное кладбище в Подмосковье. Мавзолей убран. С карты страны стерты все фамилии всех коммунистических лидеров и других «пламенных революционеров». В музеи отправились памятники им – тысячи идолов и идолищ.

Я отказался от проведения чемпионата мира по футболу, а все освободившиеся немалые деньги направил на строительство детских спортплощадок по всей стране. Я остановил предельно коррупционные и ненужные мега-проекты (например, строительство высокоскоростных железных дорог), минимизировал закупку вооружений и спецтехники, направив деньги на социалку. Работники культуры, врачи и учителя стали получать больше, чем банкиры, престиж, уровень и качество работы в социально-гуманитарной сфере существенно поднялись.

Я повысил пенсионный возраст до 65 лет для мужчин и женщин, введя одновременно льготы по трудоустройству пожилых людей.

Но главное – я ликвидировал «коррупционный налог», а точнее – удавку на шее экономики, страшную опухоль, дававшую метастазы. И экономика задышала нормально, стала развиваться, охотнее платить налоги, ставки которых были снижены, и рост ВВП увеличился сразу вдвое.

Соответственно, я стал довольно популярен в народе. На мой предвыборный митинг на Поклонной горе в конце мая без всякого адмресурса собралось без малого миллион человек, а на самих выборах президента, состоявшихся 1 июня, я взял почти 70 процентов голосов. Естественно, выборы были абсолютно честные и прозрачные – я публично предупредил всех членов избиркомов, что за воровство голосов, даже и в мою пользу, воры обязательно сядут в тюрьму.

Одновременно мне удалось мобилизовать и провести в Госдуму (парламентские выборы прошли одновременно с президентскими) весьма достойных людей. Ни один из тех, кто голосовал за «антисиротский закон», в новый состав Госдумы не прошел, тем более что и «Единая Россия», и ОНФ в апреле тихо и мирно самораспустились ввиду массовой эмиграции их руководителей.

Жил я безвылазно в кремлевской квартире, работал с утра до ночи, а в воскресенье вечером, если хватало сил, пешком ходил с женой в театры – благо театральный квартал неподалеку. Чувствовал я себя нормально – работа и вправду лечила, да еще и кремлевская медицина старалась вовсю.

Вот так я жил и работал. Нормально. Не так страшен черт, как его малюют.

Июль 2013 года

Приложение Краткая биография Михаила Георгиевича Полещука

10 сентября 1961 – родился в г. Прикамске в семье инженерно-технических работников.

1968–1978 – учеба в средней школе № 6 г. Прикамска.

1978–1981 – учеба на экономическом факультете Прикамского государственного университета (ПГУ), специальность «Экономика и планирование промышленного производства».

29 апреля 1981 – отчисление из ПГУ.

1981–1983 – служба в Советской армии.

1983–1986 – продолжение и завершение учебы в ПГУ.

1986–1987 – ассистент кафедры политэкономии ПГУ.

1987–1988 – редактор многотиражной газеты «Прикамский университет»

1988–1989 – экономический обозреватель, заместитель главного редактора областной газеты «Молодое Прикамье».

13 июля 1988 – бракосочетание с Эвелиной Джинджолия.

1989–1990 – редактор отдела экономики, член редколлегии городской газеты «Вечерний Прикамск».

19 мая 1989 – рождение сына Глеба.

1990–1991 – заместитель, первый заместитель главного редактора областной газеты «Прикамские вести».

1990–1991 – депутат, член Малого совета (президиума) Прикамского областного совета народных депутатов, председатель комиссии по гласности, руководитель фракции «Объединенные демократы».

1 октября 1991 – 7 декабря 1996 – глава администрации Прикамской области (назначен указом президента РФ).

1 января 1993 – рождение сына Павла.

23 декабря 1993 и 30 июля 1996 – награждение благодарностями президента РФ.

10 сентября 1996 – награждение орденом «За заслуги перед Отечеством» 4-й степени.

8 декабря 1996 – 23 марта 1997 – губернатор Прикамской области (избран всенародным голосованием).

17 января 1997 – защита диссертации по теме «Методика формирования консолидированного бюджета региона в условиях высокой инфляции и макроэкономической нестабильности (на примере Прикамской области)», присвоение ученого звания кандидата экономических наук.

23 марта 1997 – 23 августа 1998 – заместитель председателя Правительства РФ.

24 августа 1998 – 9 сентября 1998 – и.о. заместителя председателя Правительства РФ.

10 сентября 1998 – 6 мая 2000 – первый заместитель руководителя Администрации президента РФ.

7 – 16 мая 2000 – и.о. председателя Правительства РФ.

17 мая 2000 – 24 февраля 2004 – председатель Правительства РФ.

10 сентября 2001 – награждение орденом «За заслуги перед Отечеством» 3-й степени.

24 февраля 2004 – награждение орденом «За заслуги перед Отечеством» 2-й степени.

25 февраля 2004 – 23 марта 2014 – независимый политик, консультант и публицист. В этот период неоднократно задерживался, арестовывался и штрафовался за участие в несанкционированных митингах.

24 марта 2014 – 31 мая 2014 – и.о. президента РФ, и.о. председателя Правительства РФ.

1 – 11 июня 2014 – избранный президент РФ

12 июня 2014 – по настоящее время – президент РФ.

Примечания автора: аббревиатуры и термины (в алфавитном порядке)

АК-74 – автомат Калашникова, модификация 1974 года.

Аким – глава области (губернатор) в суверенном Казахстане.

Акцепт – согласие заключить договор, провести оплату, утвердить сделку и т. д.

Алаверды – право во время застолья произносить тост (ответное слово). Слово сложено из арабского allah – «бог» и тюркского verdi – «дал», то есть, буквальное значение – «дай тебе бог».

АПК – аграрно-промышленный комплекс.

АТЭС – Организация Азиатско-Тихоокеанского экономического сотрудничества, объединяет 19 стран региона плюс Гонконг и Тайвань; крупнейшее экономическое объединение, на которое приходится около 60 процентов мирового ВВП и почти половина мировой торговли.

АХР – административно-хозяйственная работа.

Betacam SP – один из наиболее популярных профессиональных аналоговых видеоформатов.

Бикицер – на идише (как, впрочем, и на блатном жаргоне) означает «быстро» или «срочно».

БТР – бронетранспортер.

«Бурда» – популярнейший в начале 90-х женский журнал, прообраз русских изданий Cosmopolitan, Vogue, Elle, L’Officiel, Glamour и прочего глянца.

ВВ – Внутренние войска МВД.

«Вермишель» – текучка, мелочевка (на советском аппаратном сленге).

Висяк – приостановленное уголовное дело (вялотекущее следствие) без перспектив раскрытия преступления.

«Водка-эффект» – положительный результат дефолта августа 1998 года, связанный с тем, что из-за резкого роста курса доллара существенно возросла конкурентоспособность и доходность отечественных товаропроизводителей.

Вохровцы – бойцы вооруженной охраны (ВОХР). В настоящее время подобные структуры трансформировались в частные охранные предприятия.

ВПК – военно-промышленный комплекс.

ВЧ – правительственная высокочастотная связь с высокой степенью защиты и устойчивости сигнала.

Вэвэшник – представитель ВВ, Внутренних войск, занимающихся, в том числе, и охраной мест лишения свободы.

ГАТТ – Генеральное соглашение по тарифам и торговле, международная организация по свободной торговле. В 1995 году переименована во Всемирную торговую организацию (ВТО)

ГБ – учитывая, что Комитет государственной безопасности (КГБ) был ликвидирован в августе 1991 года, а затем в названиях главной спецслужбы была полная чехарда и неразбериха (МСБ, МБВД, АФБ, МБ, ФСК, в настоящее время ФСБ), герои для удобства пользуются аббревиатурой ГБ и ее производными – гэбуха, гэбист, гэбэшник, гэбэшный, и т. д.

ГКО (ГКО-ОФЗ) – государственные краткосрочные (бескупонные) облигации, инструмент рынка государственных ценных бумаг с высокой ликвидностью. Эмитент – Министерство финансов РФ, форма эмиссии – документарная с обязательным централизованным хранением, номинал – 1000 рублей, срок обращения – до 1 года.

ГКЧП – Государственный комитет по чрезвычайным происшествиям – антиконституционный орган, в период с 19 по 21 августа 1991 года попытавшийся организовать государственный переворот и захватить власть в СССР.

ГлавУПДК – Главное управление по обслуживанию дипломатического корпуса МИД России.

Грев – снабжение тюрьмы или лагеря продуктами, чаем, табаком и наркотиками (на блатном жаргоне).

ГСМ – горюче-смазочные материалы.

«Губер» – губернатор (сленг).

ГУИН – Главное управление исполнения наказаний (сейчас – Федеральная служба исполнения наказаний, подчиняющаяся уже не МВД, а Министерству юстиции).

«Девятка» – 9-е управление КГБ СССР, занимавшееся охраной руководителей партии и государства, впоследствии трансформированное в ФСО – Федеральную службы охраны РФ, которая по настоящее время охраняет высших госчиновников, включая президента России.

«Дед» – на армейском сленге – солдат четвертого полугодия срочной службы (при двухгодичном сроке службы).

«Деморосс» – член «Демократической России», проельцинской фракции в российском парламенте в 1990–1993 годах.

«Демшиза» – прозвище «несистемных демократов» конца восьмидесятых – начала девяностых годов, отвергавших конструктивное взаимодействие с действующей властью, включая новую российскую власть, сформировавшуюся под руководством Б.Н. Ельцина в 1900–1991 годах.

Дефолт (англ. default) – невыполнение договора по долговым обязательствам, то есть неоплата (несвоевременная оплата) процентов или основного долга по кредиту или облигациям.

Джохар-Кала («город Джохара») – непризнанное российскими властями название Грозного, столицы Чечни. Так была увековечена память погибшего в апреле 1996 года президента Чечни Джохара Дудаева, которому позднее парламент Ичкерии присвоил звание генералиссимуса. Название было в обиходе сепаратистов чуть более трех лет – с января 1997 по февраль 2000, когда Грозный был взят российскими войсками.

Домжур – Дом журналиста, культурный центр медийного сообщества, таковые имелись в каждом уважающем себя областном центре.

ДОСААФ – добровольное общество содействия армии, авиации и флоту (в 1992 году переименовано в РОСТО – Российское оборонно-спортивное общество).

ДТП – дорожно-транспортное происшествие.

ЕБРР – Европейский банк реконструкции и развития

Еврооблигации – облигации, эмитированные на международном фондовом рынке и деноминированные в валютах, иностранных по отношению к стране-эмитенту (в данном случае – России).

ЖКХ – жилищно-коммунальное хозяйство.

Жок – молдавский народный танец.

ИТР – инженерно-технический работник.

Ичкерия – так чеченские сепаратисты называли Чечню.

ИЧП – индивидуальное частное предприятие, организационно-правовая форма малого предпринимательства, существовавшая до 1999 года.

Казначейская система – система доведения государственных средств до непосредственных получателей (а также сбора средств государством) не через разные банки (в основном, частные), а через специальные государственные учреждения, называемые казначействами. Это позволяет обепечивать контроль прохождения и правильного использования средств.

«Карась» – на армейском сленге – солдат второго полугодия срочной службы (при двухгодичном сроке службы).

КЗоТ – Кодекс законов о труде (в настоящее время трансформирован в Трудовой кодекс).

Кибуц – сельскохозяйственное предприятие в Израиле, функционирующее на основе обобществленной собственности и коллективного управления хозяйством.

«Командированный» – преступник, отбывающий наказание в лагере (на милицейском сленге).

«Красные безобедники» – популярное в начале 20-х годов движение в СССР: люди жертвовали едой и другими радостями жизни ради общественной или производственной деятельности.

«Краткий курс» – полное название – «История Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). Краткий курс». Издана в 1938 году гигантским тиражом, переиздана в 1945 году. Этот догматичный квазинаучный текст – квинтэссенция тоталитарной сталинской идеологии (несколько глав книги написаны лично Сталиным). Изучение книги было обязательным для всех категорий населения СССР, кроме дошкольников и неработающих пенсионеров.

КРУ – Контрольно-ревизионное управление (в данном случае имеется в виду КРУ Министерства финансов, главный орган, проверяющий правильность использования бюджетных ассигнований).

Лавэ – деньги (на блатном жаргоне).

ЛАЗ – Львовский автобусный завод, популярная в СССР марка пассажирских автобусов.

Лес первой категории – лесной участок, право на пользование которым предоставляется федеральным правительством (второй и третьей категорией лесов распоряжаются субъекты федерации).

ЛТП – лечебно-трудовой профилакторий. В этих режимных учреждениях государство лечило алкоголиков медицинскими методами и «трудотерапией» на стройках народного хозяйства. Сроки «лечения» доходили до двух лет. ЛТП упразднены в начале 90-х годов в связи с неэффективностью и сомнительностью правовой базы.

Лэхаим – на иврите буквально означает «За жизнь!» – главный еврейский тост.

Люмпен-пролетарий (от немецкого слова Lumpen – «лохмотья») – термин введён Карлом Марксом для обозначения низших слоев пролетариата. Позднее «люмпенами» стали называться все деклассированные слои населения и лица, утратившие связь со своей социальной средой (например, бомжи).

Мазл тов – дословно на иврите – «счастливый праздник», популярное поздравление и тост.

Малява – письменное указание воров в законе, обязательное к исполнению его адресатами (на блатном жаргоне).

МВФ – Международный валютный фонд, дающий льготные кредиты под государственные и муниципальные программы странам с развивающейся экономикой; главный кредитор России в 90-х годах – совокупный объем заимствований доходил до 19 миллиардов долларов (соответственно, и Россия была главным партнером фонда в тот период).

Межправкомиссия – совместный постоянно действующий правительственный орган двух стран, действующий в целях развития торгово-экономических отношений.

Межрегиональная депутатская группа – проельцинская фракция в союзном парламенте в 1989–1991 годах; имела 6 сопредседателей, была активна и популярна.

Mimimum minimorum – наименьшее значение из всех возможных.

Мичуринский участок – народное название приусадебных (дачных) участков.

«Моссад» – израильская политическая разведка.

Наружник – сотрудник службы наружного наблюдения и слежения.

«Наш ответ Чемберлену» – лозунг мощной пропагандистской кампании, проводившейся в СССР в связи с нотой протеста английского министра иностранных дел Остина Чемберлена от 23 февраля 1927 года. Вскоре под этим названием был создан фонд для сбора средств на оборону СССР и названа одна из вновь построенных авиаэскадрилий.

НИОКР – научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы.

Номенклатура – некий перечень (в т. ч. должностей); в советские времена в более широком политическом (да и бытовом) смысле – партийно-советско-хозяйственный аппарат, совокупность руководящих работников от райкома до Политбюро ЦК КПСС, правящий класс советского общества.

ОБНОН – отдел по борьбе с незаконным оборотом наркотиков; впоследствии эта служба централизована в Госнаркоконтроль РФ.

ОБСЕ – Организация по безопасности и сотрудничеству в Европе.

Общак – криминальная касса взаимопомощи.

Овальный кабинет – рабочий кабинет президента США.

Пакт Монклоа – подписанное в октябре 1977 года в мадридском дворце Монклоа, резиденции испанского правительства, соглашение всех основных политических сил Испании о всестороннем сотрудничестве и взаимном отказе от преследования политических противников.

Pacta sunt servanda (лат.) – «Договора должны выполняться», основной тезис современного гражданского права.

ПАСЕ – Парламентская ассамблея Совета Европы.

Першеронский тяжеловоз – популярная порода лошадей-тяжеловозов.

«Петух» – пассивный педераст (на блатном жаргоне).

ПКМ – пулемет Калашникова модернизированный; мощное и надежное оружие.

ПМЖ – постоянное место жительства.

Политзаключенные – осужденные по «политическим» статьям, наиболее популярными из которых в последние годы существования СССР были «Антисоветская агитация и пропаганда», «Участие в антисоветской организации» и «Клевета на советский строй».

Последнее китайское предупреждение – нарицательное выражение, вошедшее в речевой обиход со времени обострения индо-китайского конфликта в 1962 году – тогда китайское руководство публично общалось с противником в жанре т. н. «предупреждений», коих насчитывался не один десяток.

Продовольственная программа – принятая на пленуме ЦК КПСС в мае 1982 года и рассчитанная на 8 лет программа «дальнейшего подъема сельскохозяйственного социалистического производства, повышения его эффективности и качества»; выполнена не была. Полный и очевидный для всех провал этой программы, острейший дефицит продовольствия – одна из причин распада СССР.

Пэтэушный – имеющий отношение к системе профессионально-технических училищ (туда поступали дети после окончания 8 класса для получения различных рабочих специальностей).

«Пятая графа» – пятая строчка в паспорте гражданина СССР – «Национальность». В устном обиходе выражение использовалось по отношению к представителям «политически неблагонадежных» национальностей – в первую очередь, евреям, немцам, полякам, корейцам, курдам, цыганам, крымским татарам и туркам-месхетинцам.

РВСН – ракетные войска стратегического назначения; в Вооруженных силах СССР считались главным, элитным видом войск, в Российской армии статус войск снижен.

Реконвалесценция – период выздоровления.

Sapienti sat (лат.) – «Умному достаточно».

СБУ – Служба безопасности Украины (аналог российской ФСБ).

«Сидеть на картотеке» – для предприятия – не иметь возможности обеспечить текущие финансовые обязательства; в этой ситуации функцию распорядителей денежных средств предприятия выполняет банк: ведет картотеку неплатежей (отсюда и термин), обеспечивает соблюдение очередности платежей, несет ответственность за проведение платежей в соответствии с требованиями законодательства.

СКВ – свободно конвертируемая валюта (имелось в виду любая «твердая» иностранная валюта). В настоящее время термин неактуален, поскольку в 2006 году рубль в полном объеме стал свободно конвертируемой валютой и по текущим, и по капитальным операциям.

Смотрящий – главный преступник в регионе.

СНИП – строительные нормы и правила, «строительная конституция».

СОБР – специальный отряд быстрого реагирования, подразделение криминальной милиции.

СП – совместное предприятие.

Спецконтингент – лица, находящиеся в местах лишения свободы.

Спецраспределитель – магазин для советской элиты (название появилось в СССР в 20-х годах).

«Супермурат» – имеется в виду бывший президент Туркмении Сапармурат Ниязов (1940–2006), носивший официальный титул «Бюйюк Сапармурат Туркменбаши – «Сапармурат Великий, отец туркмен».

СЭВ – Совет экономической взаимопомощи, «общий рынок» для СССР и стран социалистического лагеря Восточной Европы плюс Монголия, Куба и Вьетнам. Создан в 1949 для экономического и научно-технического сотрудничества и выработки единых госстандартов, норм и техрегламентов. Активно работал, начиная с 60-х годов, фактически прекратил деятельность в 1989, формально распущен в 1991. Штаб-квартира находилась в Москве («книжка» у Новоарбатского моста, сейчас здесь московская мэрия).

ТОО – товарищество с ограниченной ответственностью (сейчас эта организационно-правовая форма предприятий упразднена).

ТЭК – топливно-энергетический комплекс.

ТЭЧ – технико-эксплуатационная часть, подразделение авиационного полка, проводящее регламентные и небольшие ремонтные работы по самолетам и двигателям.

УБОП – Управление по борьбе с организованной преступностью. Первый УБОП в России, созданный в 1992 году, располагался в Москве на улице Шаболовка. Отсюда прозвище – «шаболовские».

УДО – условно-досрочное освобождение, применяется по решению суда к осужденным после отбытия ими двух третей срока и при условии примерного поведения; в 90-е годы число освобожденных по УДО увеличилось в 7 раз и достигло 100 тыс. человек в год.

УПК – уголовно-процессуальный кодекс.

«Физики» – физические лица, граждане (на юридическом сленге).

Фраер – человек, не относящийся к уголовной среде (на блатном жаргоне).

Хасавюртовское соглашение – подписанное 31 августа 1996 года в селе Хасавюрт близ границы Дагестана и Чечни совместное заявление начальника штаба вооруженных сил Чечни (Ичкерии) Аслана Масхадова и секретаря Совета безопасности России Александра Лебедя, положившее конец первой чеченской войне. Итогом договорённости стало прекращение военных действий и вывод федеральных войск из Чечни, а вопрос о статусе территории был отложен до 31 декабря 2001 года.

Центр научно-технического творчества молодежи (НТТМ) – один из основных источников развития капитализма в СССР; эти хозрасчетные (по сути, коммерческие) организации действовали при комитетах комсомола и поэтому были освобождены от налогов. Работать без налогов, да еще и под политической «крышей» – идеальные условия для бизнеса.

Цимес-кнейдлах – десерт еврейской кухни (манные шарики, сваренные в сладком морковном соусе). Кроме того, «цимес» в разговорном языке означает широкую гамму понятий – «то, что надо», «изюминка», «вкусный», «сладкий», «пикантный».

ЦК – Центральный комитет; речь идет о руководящем органе Коммунистической партии Советского Союза (КПСС).

ЦКБ – Центральная клиническая больница. В Москве несколько больниц с таким названием, но имеется в виду главная из них – ЦКБ Управления делами президента РФ, расположенная на Рублевском шоссе.

Цудрейтер – на идише означает «ненормальный».

«Черпак» – солдат третьего полугодия срочной службы (при двухгодичном сроке службы).

ЧИАССР – Чеченско-Ингушская автономная советская социалистическая республика, как национально-территориальное образование просуществовала де-факто до 1992 года, когда Чечня отделилась от России, а Ингушетия – от Чечни.

Членовоз – машина для перевозки высших руководителей государства – выражение из советского сленга (члены политбюро ЦК КПСС ездили на черных лимузинах ЗиЛ).

Шолом-Алейхем – великий еврейский писатель (1859–1916), настоящее имя – Соломон Нохумович Рабинович, писал на трех языках – русском, иврите и идише (в основном, на идише).

Шлемазл – искаженное выражение, означающее на иврите «полное счастье»; реальное значение – «неудачник», «недотепа», «неряха», «растяпа».

«Юрики» – юридические лица, предприятия и организации (на юридическом сленге).

Оглавление

Предисловие Феодал Интродукция Коррумпированные партократы и политические трупы Горлопанство, митинговщина и популизм Победа Внеочередное заседание Через заднее крыльцо Итоги путча Дальше будет хуже Великолепная пятерка Партия сказала: «Надо!» Оскорбление должностного лица Кандидат номер один Думать и делать Все будет хорошо Подбор и расстановка кадров Объективные критерии Народ ест, пьет и курит Бутылка в сейфе 1991 Сырки и печенье Я царь или не царь? Безработный секретарь Бумажки с красной чертой Пиши правильно Рабочий график на 21 октября Славный денек Трамваи и троллейбусы Мама, папа, я Дело ясное, что дело темное Табак и водка Бунт Авангард рабочего класса Ликвидация неравенства Я встретил вас Крик о помощи Нефть Две новости Оркестр пустых кастрюль Золото партии Квартирный вопрос Первая зарплата В джинсах на Старую площадь Деньги Зерно и ракеты Похоронная команда О высоком и низком Копеечка в копеечку Прессинг Штейнберг, Бочкарев и Кайгородов Конец империи Чай вместо шампанского 1992 Первые плоды свободы Порядок будет обеспечен Позитивная валюта Передовик частной торговли Политзеки со Скальной Голодные милиционеры Глас народа Рок по радио Женщины губернатора Земля и воля Петя Лузин и его супруга Весна в деревне Налоги От лейтенанта до полковника Клановая солидарность Льготы не положены Солидно и с размахом Шикарная девушка Работа и застолье Неперспективная деревня Реакционер Вова Кибуц Ребекки Гантваргер Национальный вопрос Религия Контроль Три «жучка» Холодок Маузер Папанина Подарки по телефону Что есть за душой Повод для выпивки Жизнь продолжается Отделение праведных от грешных Мордой в пол Спецконтингент Конкурс красоты Тюрьма Просвещенные варвары Воспитательная работа Цифры, графики, таблицы Американцы – ребята порядочные Самураи с похмелья Алмазы Прабабушка из Унген Яблоки и помидоры Голубоглазая брюнетка Феерия Нормальный полигамный мужчина Цветы для Брежнева Ни мира, ни войны Эротический сон Филолог в штатском Криминальный конвейер Змея-искусительница Осиротевшая реформа Счастливый автовладелец Политический анекдот Новогодний подарок 1993 Комплекс вины Сидит Ванька на скамейке Позорный прихвостень Депутаты здравого смысла Следователь с барахолки Очная ставка Презумпция невиновности Крепкий хозяйственник Улыбки Родственный обмен Ужин с «Гвоздем» Нежданная гостья Конспирация – основа организации Извивы женской логики Фирменный поцелуй Совещание по финансированию Лобовая атака В обратную сторону Неблагодарная скотина Исполнение желаний Комплимент Фантазии Мисс Прикамье Залп по колесам Нет человека – нет долга Предательская мысль Нетто-контрибьютор Особый порядок Весеннее обострение Демарш Правда-матка Пробуждение светлых чувств Навстречу референдуму Даешь приватизацию Сорок лет в номенклатуре Приглашение в ресторан Молодая и неопытная Сепаратизм Бизнес Чего хочет женщина Комиссия Неполное служебное соответствие Оборонный заказ Заглянуть за горизонт Артподготовка и схватка Типичный семейный человек Карьерный рост Страсти по Ирине Указ № 1400 Запах Каждому свое Острая фаза Сто грамм для бодрости Идем дальше Порядочные люди Федерал 1997 Московские хитросплетения Сожрут и не подавятся Сложность и щепетильность Инструктаж Латунная табличка Свежие мозги Гаубицы Адаптация Супер-министерство Аппаратный вес Номер-люкс Градоначальник Обходная труба Армейский друг Салям алейкум! Договор о мире Дружба, свобода и суверенитет Волга-Волга Интеграция Летнее затишье Репутация Жалобы с мест Третьяковка и ГУМ Прикамские мужики Много красивых девушек Постсоветская диспозиция Политический вопрос Женщина с цветами Понт или вызов Москва, Киев, Одесса, далее – везде Злое чудовище и добрая фея Вожжа под хвост Черная метка Вялотекущий роман «Москва-Динамо» Зажравшаяся сволочь Примирение сторон Антимилитарист в гарнизоне Кино Отличное настроение Факты не подтвердились Если звезды гасят По местам боевой славы Почва для конфликта Агнец на заклание Осеннее обострение Чего не пишут в объективке Мужской климакс Первая бессонница Нейтральная территория Колпак Жена или любовница 1998 Плохие новости Человек тефлоновый Белая могила Критический возраст Баба ягодка опять Кодекс российского еврея При живом муже Поможем, чем можем Прохиндеи, ортодоксы и конъюнктурщики Все при деле Страна с рыночной экономикой Временное правительство Рельсовая война Крысы в погонах Старая дружба Встречи-проводы Толя и Тоня Год Курбацкого «Киска» и моралист Самый жаркий месяц Ремиссия Дефолт «Черный понедельник» Заявление Позиция Запада Не выживет никто Отставка Второе пришествие Чернавина Лидер свободного мира Тактика и стратегия Клинч с Думой 8 сентября Кто лучше Спать Фрондер Глава 1 Пермяков Понты дороже денег Шашка в ножнах Потеря лица или спасение фигуры? Земляки и креатуры Должность не сахар Успеть до ледостава Дедушке не все равно Нельзя позориться Бумажная канитель «Стал министром – стал монетаристом» Начальник должен быть один Генерал – администратор Эффект дежа-вю Кто открыл огонь Разговор об издержках Скандал в благородном семействе Гордиев узел Порнография Секрет Полишинеля Спасти рядового Авторитет из «Черного ястреба» «Отдайте парня, ублюдки!» Похищение из самолета Заявление об отставке Пессимизм Глава 2 Весна-лето День дурака Девственница в борделе Разговор с «источником» Генетическое обследование Родные пенаты Конкурентное преимущество Суетиться не надо Друг и рубашка Правительство отпускного периода Глупость или провокация Мы – великая держава Королева красоты Совесть и партийное задание Фамилии, пароли, адреса Приговор Дагестан Глава 3 Лунин Прелюдия к войне Блочное строительство Личная инициатива Кабиров «Волга», «Березка», «Медведь» Тройка нападения Из тени в свет У меня секретов нет Под красным флагом Приятные сюрпризы Благодарность за хорошую работу Абсолютное табу Ты прав Дурочка в брюликах Импровизации Ельцин должен уйти Компромат Брат Поддержка гражданина Лунина Страшная крамола Время «ястребов» В нулевые – с чистой совестью Место в строю Броситься под танк Верный сторонник 31 декабря Глава 4 Личная жизнь Гапликов Эля Благородный человек Стоять! Варя Чистый фраер «Половой гигант» и «альфа-самец» Светлана Васильевна Галя 23 февраля 8 марта Возвращение Эпилог Форпост (послесловие) От автора «Хавер акшан» «Первый дом» Планка Недостаток опыта и воображения Неуважительные причины Гнилой интеллигент и либерал Конспект

Приложение Краткая биография Михаила Георгиевича Полещука Примечания автора: аббревиатуры и термины (в алфавитном порядке) Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg