«Werfuchs»

Werfuchs (fb2) - Werfuchs 441K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Линара Рустамовна Тимиргалиева

Тимиргалиева Линара Рустамовна Werfuchs

WERFUCHS Teil I

Я не знаю: несчастна ли я потому что несвободна, или несвободна потому что несчастна.

Патриция Франкини

Kapitel 1

Das Jahr 1937

Гамбург, Германия

Жёлтые листья падали с деревьев, кружась в воздухе. Я шёл по тропинке с газетой подмышкой и курил папиросу.

Мне нравилось гулять по парку. Природа напоминала о нашем семейном доме в окрестностях Шверина.

— Рабочий — звучит гордо! — так говорил мой отец. — Ты должен работать на благо Германии!

Он так и не смирился с мыслью, что мы проиграли прошлую войну.

— У твоего старика не получилось задать им всем жару... — негодовал он. — Но вот ты, сынок, должен будешь взять реванш!

Отец всё моё детство был молчалив, но перед смертью вдруг начал откровенничать и рассказывать фронтовые истории.

—...человек должен знать зачем он живёт! — говорил папа, выскакивая из кровати с восклицанием. — Твой старик, как ты знаешь, воевал в России, на Украине... Была Австро-Венгрия, был царь в Москве — до этого мы знали с кем воевали. А вот те с кем мы там встретились... Эти люди думали, что могут жить сами по себе, звались они "анархистами". Мы с большевиками их всех перестреляли. А ведь ты знаешь, как я не люблю большевиков! У тех людей с чёрными флагами не было никакой цели... Ты не должен так жить, сынок, ты должен знать зачем живёшь!

А потом отец умер, и стали мы жить очень бедно. По заветам "своего старика" я уже учился на токаря в училище Шверина, но мне пришлось сорваться с места чтобы заработать на кусок хлеба.

Я как и многие тогда катался по стране и укладывал асфальт для новых автодорог. Тяжелая была работа. Я, наверное, выкопал земли больше чем мой отец, когда он делал окопы на "позиционной войне".

В бараке дорожных рабочих я встретил Карла. Он мне рассказал, что открываются новые заводы.

— "ИГ Фарбен", мужик! — гордился Карл. — Завтра поеду в Гамбург. Прощай, лопата! Прощай, гудрон!

Он лежал на втором ярусе барачных нар и подкидывал от радости вверх порнографические картинки.

Я решил попытать удачу вместе с ним, и оказался на одном из заводов Рейнметалл АГ. Пробелы в обучении пришлось наверстать прямо за станком. Зарплата была неплохая, и я даже снял себе комнату в спальном районе.

Как-то раз мы встретились с Карлом в этом парке, чтобы в очередной раз похвастаться друг перед другом своей жизнью в Гамбурге. У Карла на новеньком плаще красовался значок с каким-то символом в виде креста, у которого концы зачем-то согнуты.

— Они клёвые ребята! — говорил он и стряхивал каждую пылинку со своего плаща. — Когда я зашёл в отделение партии, они налили мне пива и всё объяснили. Мы с тобой арийцы, брат! Высшая раса.

Я ничего не понял.

— Ты слышал о Фрице? Он тоже на заводе Рейнметалла работает. Они там производят трактора... но на самом деле они делают танки! — захихикал тогда Карл.

— Как можно не отличить трактор от танка? — спросил я.

— А, это всё низшие расы, они не догадаются... — говорил Карл.

Меня что-то уж слишком захватили воспоминания, поэтому я решил присесть на одной из скамеек парка и почитать газету.

ПРОИЗВОЛ В РОССИИ: СТАЛИН ССЫЛАЕТ В ЛАГЕРЯ

Наши корреспонденты в Москве обеспокоены ситуацией в Советском Союзе. Сотни и даже тысячи людей осуждены по различным уголовным статьям. Тюрьмы переполнены, и правительство вынуждено строить лагеря в Сибири. Мы взяли интервью у представителя русской полиции (НКВД СССР — прим. ред.), Николая Руцкого.

— Вы, быть может, помните какие ужасы царили в нашей стране во время гражданской войны. — говорит Руцкой. — Многие люди так и остались безнаказанными. У наших граждан накопилось недовольство несправедливостью, и мы, как представители закона, обязаны подчиниться воле своего народа. В этом нет никакого политического подтекста, мы лишь выполняем свою каждодневную работу, просто работы в этом месяце привалило (Руцкой смеётся — прим. ред.).

Тем не менее, редакция нашей газеты также, как и наша партия и весь немецкий народ, солидарны в одном — большевизм есть величайшее зло для человеческого рода, и сегодняшние события лишь одно из его проявлений.

МЕДИЦИНСКАЯ ЛАБОРАТОРИЯ В КЁЛЬНЕ ЗАКРЫТА

Служебная проверка в медицинском институте Кёлна установила, что в лаборатории проводятся опыты над животными в целях вивисекции. По словам заведующего лабораторией Гюнтера Шлёндорфа, на мышах испытывали новый препарат от облысения. Однако, согласно закону Рейха о защите животных от 1933-го года подобные опыты запрещены. Добровольцы из Гитлерюгенда перестарались во время закрытия лаборатории и разбили оборудование на сумму в две тысячи марок.

"Мыши хоть и похожи на евреев, но всё-таки они живые создания и Божьи твари, как и мы с вами". — прокомментировал новость премьер-министр Пруссии Герман Геринг, один из авторов закона о защите животных.

Писали всё об одной и той же чепухе.

Вдруг я услышал смех позади себя. Обернулся — а вокруг никого. Наступил вечер и людей в парке вроде уже и не было.

Я снова уткнулся в газету, но краем глаза увидел человека, стоящего рядом.

Это была девушка в осеннем плаще. Её лицо скрывала тень от женской шляпы. Девушка хорошо сложена, как гимнастки из Бунд Дойчер Медель. Но у этой была ещё и пышная грудь — она чуть не вываливалась из-за широкого ворота плаща, под которым, казалось, ничего и не было из одежды.

— Хочешь поиграть со мной?

Она говорила мягким голосом, но мне почему-то вдруг захотелось исполнять все её команды, как будто передо мной армейский старшина.

— Извините, но я не в настроении чтобы во что-то играть! — я смог лишь выдавить из себя эти слова.

Девушка сняла шляпу. У неё была прическа как у американских актрис из мрачных остросюжетных фильмов. Ещё мгновение, и она уселась рядом со мной. Я перестал соображать, мною овладело желание.

— Будет тебе настроение. — снова мягко сказала она и впилась в мои губы.

Мне был очень приятен поцелуй, но у девушки был какой-то запах мокрой лисьей шерсти. Я отчётливо помню этот запах — мы с отцом любили охотиться в лесах Шверина.

Она опустилась на колени передо мной и расстегнула мои штаны.

Я не мог совладать с собой, я был полностью в её власти. Она так и сидела коленях, я лишь гладил её по голове и трепал её прическу, пока не нащупал под волосами два лисьих уха.

Вдруг я почувствовал сильную боль в паху. Я судорожно посмотрел вниз и увидел, как девушка оскалилась нечеловеческими зубами и рычала, как пёс. Я закричал.

— Эй, вы что там делаете? — кто-то светил в нас фонарём.

Девушка убежала во тьму на четвереньках. Я стоял на месте, ошарашенный, и держался за свой окровавленный пах.

— Ну ничего, всего лишь царапины! — сказал доктор и поднялся передо мной на ноги. — Ещё успеешь настругать потомство для Рейха!

Мы сидели в пустой камере местного отделения полиции.

— Вот только зубы-то не человеческие! — удивился доктор. — Ты бы ширинку почаще застёгивал, когда по улице ходишь!

Доктор хлопнул меня по плечу.

— Так и покусать всякое зверьё может. — он напоследок посмеялся. — Всё, я закончил!

Доктор вышел из камеры.

Меня повели наверх, в отделение.

— Даже и не знаю, что с вами делать... — говорил следователь, перебирая папки с бумагами. —Эти ваши показания... про девушку-лису какую-то рассказываете. Бывают конечно сумасшедшие, я и не такое в своей жизни видел. Но всё-таки... Взял бы вас за прелюбодеяние в общественном месте. Или за жесткое обращение с животными. Герингу бы понравилось. Да вот только идите вы домой и подлечитесь. Дел у меня и так невпроворот. А тут ещё из партии приходят, говорят, чтобы я следил за какими-то евреями и большевиками... Понимаю я теперь русских, читали в газетах что у них там сейчас?

Kapitel 2

Следующее утро началось со жгучей боли. Я попытался снять бинты чтоб хотя бы сходить в туалет. Снова боль.

Первые лучи солнца выделяли светящийся прямоугольник на пыльном дощатом полу моей комнаты. Светящиеся частицы, опасные для дыхания и лёгких, кружились в воздухе. Я решил не идти сегодня работу.

Горячая вода чтобы умыться и прийти в чувство после вчерашнего происшествия — вот чего я хотел. С алюминиевым тазом в руках я протиснулся через узкий коридор к нагревателю. Меня окликнула хозяйка дома, фрау Штайзер.

— Эй ты, из десятой комнаты! Ты же работаешь на заводе Рейнметалла, да? Тебя к телефону!

Пришлось вновь посетить комнату хозяйки. Аромат лекарств, пыли и славных времён империи, ушедших в небытие. От этого запаха я невольно испытывал дрожь, готовясь оплачивать проживание каждый месяц. Трепет перед людьми, которые властны над тобой.

— Где тебя носит? Ты должен был заступить на смену два часа назад!

Начальник цеха, герр Котович.

— Я думаю, что не приду сегодня, герр начальник. Со мной вчера такое слу... Мне нужен больничный отпуск.

— Отпуск? Может ты ещё хочешь профсоюз рабочих и бесплатную путёвку в Карловы Вары? Здесь тебе не Советская Россия! Бегом на завод, слышишь? Пока взыскание не сделал!

Гудки.

— Что, бюргеры достают? — сказала фрау Штайзер с кислой, как квашенная капуста, улыбкой, забирая у меня трубку. — Вильгельм их хотя бы в узде держал, а этот новый канцлер...

Старуха с досадой махнула рукой.

...и махнула от себя, любезно призывая выйти из комнаты и вернуться в мой быстроменяющийся мир.

***

— Что, из Шверина все такие жеребцы? Вы же у нас тут всех девок поразбираете!

Оглушительный смех разносился по всему цеху, при виде моего набухшего из-за бинтов пространства между штанинами. Наверное, я очень забавно передвигался, пытаясь избежать боли.

Отец любил повторять, что когда коллектив над тобой насмехается — надо вдарить по лбу самому здоровому и вернуть себе уважение. Сейчас у меня не нашлось на это сил.

Работа. Привычная, скучная работа. Выточил личинку, выточил затвор с упорами, выточил ствол, согнул дырявый кожух в трубку... Повторить, повторить, ещё раз повторить.

И так до конца смены.

И так до конца твоей жизни.

Запах металла, раздражение от уколов заострённой металлической стружки. Металлическая крошка, въедающаяся в твою кожу, блестит на подушечках пальцев и ладонях. Блёстки, как на раздевающихся танцовщицах и акробатах в цирке — на потеху буржуазии и промышленным синдикатам.

Разрывая пелену моих размышлений, ко мне ворвался герр Котович с секундомером в руке.

— С тобой всё нормально? — резко спросил он.

— Ну... да. — в замешательстве ответил я.

— А теперь собери все детали вместе.

Руки сами сделали своё дело. Вместо кучи деталей я теперь держал новёхонький пулемёт MG34, играющий на свету бликами масла и без единой царапины.

Герр Котович остановил секундомер.

— Парень, да тебя хоть сейчас в пулемётный расчёт отправляй! — сказал он воодушевлённо. — Пошли за мной.

Мы оказались у пристрелочного станка.

— Кромбергер сегодня приболел, заменишь его.

— Но, герр Котович! Я тоже просил у вас отпуск!

— Да ладно, парень, у тебя сущие пустяки а не болячка. Установи пулемёт на станок.

Я достал звенящую патронную ленту, извивавшуюся как змея, и укротил её, закрепив в приёмнике магазина. Через прицел я посмотрел на три бумажные мишени: газетные карикатуры на Невилла Чемберлена, еврея-хасида и Иосифа Джугашвили. Примерно подгадав расстояние, я выстрелил по англичанину.

Пуля со свистом улетела чёрт знает куда.

— Нет, всё-таки рано тебя в Вермахт отправлять. Смотри как надо.

Герр Котович взялся за рукоятку и не глядя нажал на спуск. Очередь пробила все мишени разом. Довольно большой разброс.

— Иногда не стоит стрелять кучно! — сказал он и похлопал меня по плечу.

***

В тот день мы с Карлом договаривались после работы встретиться как обычно в кнайпе "Горящая саламандра" на Бергштрассе. Горящих саламандр там конечно не подавали. Картофельное пюре со сливочным маслом, пара жаренных сосисок, квашенная капуста, варёное и сырое яйцо. Я могу быть довольным и этим.

Вот зашёл Карл, я встал для рукопожатия, как вдруг он вскинул руку почти мне в лицо. Я невольно увернулся, ожидая пощёчины. Он почти вскрикнул:

— Зиг хайль, мой арийский брат!

Я приоткрыл глаза и увидел его ладонь в кожаной перчатке перед носом. И зачем только он выпрямил руку под углом?

— И зачем ты так сделал, Карл? Что это значит?

— Ха-ха, да ничего особенного! — наконец, мы пожали друг другу руки и присели.

От него пахло мужской туалетной водой. Раньше он так прихорашивался только перед свиданиями с девушками. И вообще, Карл стал какой-то... опрятный. Даже стал чистить свой плащ и шляпу, и бриться каждый день. На груди у него опять висел значок с крестом, у которого согнуты концы.

— Ну хватит уже называть его "крестом, у которого согнуты концы". Я же тебе говорил, это сва-сти-ка!

— Л-ладно, как скажешь. Ты прекрасно выглядишь, Карл! Собираешься на свидание?

— Нет, брат, в местное отделение партии! Мне, может быть, доверят руководство местной ячейки на моём заводе ИГ Фарбен. Я стал произносить речи на рабочих совещаниях.

— Не могу представить, чтобы ты в компании людей рассказывал что-то кроме сальных анекдотов...

— И я тоже не мог! Пока не прочёл одну книгу...

К нам подошла фрау Штеффер, жена герра Штефера, хозяина кнайпе. Она принесла две пинты золотистого продукта их домашней пивоварни. Карл отпустил ей какой-то комплимент, которому не придал значения. Только машинально улыбнулся, закинул сырое яйцо в свою кружку и выпил полностью, сглотнув желток.

Я заслужил немного бодрости после десяти часов работы на увеличение промышленного производства Империи.

— "Публичные выступления и влияние на людей в бизнесе", Дейл Карнеги. — торжественно произнёс Карл с английской брошюрой в руках. Держал он её как Библию на проповеди. — Ты, наверное, скажешь мне: "Но Карл, это же А-МЕ-РИ-КА-НЕЦ!". А я отвечу: нет, приятель, среди них тоже есть достойные люди. Произнесение речи на публике, высказывание всего того что пронизывает тебя до глубины души... Даже и не могу описать всего удовольствия. Моя жизнь круто изменилась, брат!

Я пытался сложить кусочки скорлупы в единое целое, но всё рассыпалось.

— А что так пронизывает тебя до глубины души, Карл?

— Арийская раса, жизненное пространство на Востоке... ты разве не слышал?

— Нет.

Карл улыбнулся и снова вскинул руку под углом вверх.

Я оглянулся и увидел за барной стойкой герра Штеффера. Мы с Карлом здесь частые гости, успели "породниться" с ним.

Герр Штеффер многое повидал и охотно рассказывал о своих приключениях. Он служил в Восточной Африке, мыл золото на Юконе, вместе с американскими анархистами пытался взорвать Конгресс, снова воевал, уже Франции... и вернулся на родину, на старости лет. Открыл пивоварню и завёл пятерых детей от разных женщин. Его правый глаз помутнел, и свою большую, волосатую правую руку сейчас он держал так же как Карл. Вскидывал он его с такой силой, что сбил бы пролетавшего голубя прямо в разогретую сковородку.

Похоже ему тоже пришлись по душе эти парни со сва-сти-ка-ми. Я заметил ещё и флаг с этим символом над прилавком со спиртным.

— Ну а как личная жизнь, Карл? — спросил я, пытаясь отдалиться от всех этих непонятных штук со вскидыванием ладоней.

— Мне пришлось расстаться с Брунгильдой. В шестом поколении её много-раз-пра-бабку угнали в рабство крымские татары и изнасиловали. У моих детей должны быть здоровые корни!

— Но твой отец же поляк, разве нет?

— А как у тебя с женщинами?

У меня от чего-то снова заболело в паху. Я съёжился.

— Разве я не рассказывал про вчерашнее? В газетах должно быть написали смешную заметку...

— Нет, такого я сегодня не читал... Давай-ка, расскажи!

Карл сложил вместе пальцы в кожаных перчатках и опёр на них подбородок, высверливая во мне отверстия взглядом.

Искренний рассказ, сдобренный смешными деталями, дружеский смех, обмен размышлениями о планах на будущее.

Прощальное рукопожатие и комплименты хозяевам.

Потому что завтра всем снова на работу.

***

Светящий прямоугольник на дощатом полу переместился в другой угол комнаты к моему возвращению. Вечерние сумерки и тишина снова напомнили кто я есть — один, безвольный человек, живущий просто так.

Глава бульварного романа в мягкой обложке за несколько пфеннигов, пивное похмелье и стакан вина перед сном. Почему-то я вдруг понял, что я забиваю свою голову всякой ерундой, вместо того чтобы попытаться выбраться из всей этой рутины.

Если бы только меня так не...

...и в дверь начали колотить.

Только через секунду, показавшейся мне минутой, я понял кто стоит на пороге. Женщина в мятом плаще и шляпе, конечно это она! Я замер от страха и попятился назад как рак.

Она тем не менее выглядела не менее потрёпанной, чем одежда. От неё несло сырой землёй и скошенной травой.

— Ты, ты только не пугайся... Извини меня за всё.

— Какого чёрта? — я завопил. — Что тебе нужно от меня?

— Я не хочу возвращаться в лес... — она чуть не плакала. — Я хочу жить в городе, с людьми! Прошу, прости меня за вчерашнее. Это был наш старый обычай, я хочу от него избавиться...

— Кто ты, чёрт тебя дери?

Она сняла свою шляпу и показала сальные волосы. Из под них выступали лисьи уши. Белила на её лице облезли, поплыла тушь под глазами.

— Как тебя звать-то?

— У тех, кто живёт по-старому, в стае, нет имён...

— А-а-а, Господи! На кой чёрт Ты мне послал всё это?

— У тебя есть еда? — её глаза загорелись в надежде обрести долгожданную сытость.

Я решил пойти и позвонить в полицию... но я тоже захотел есть.

— Сегодня ночуешь не один? Хе-хе, молодость! — сказал мне бакалейщик, герр Прейер.

На обратном пути меня опять подловила фару Штайзер.

— Да, я всё понимаю, но я не терплю у себя всяких фривольных знакомств. Живите у меня сколько угодно, но только если всё серьёзно!

Она развела руками, благословляя воображаемый обряд венчания.

— Кстати, крысы перестали шуршать и пищать. Я даже как-то не могу заснуть без их звука... Ну да ладно, спокойной ночи! — сказала она и отмахнулась.

Моя комната оказалась пуста, а вещи лежали в беспорядке. Первым делом я полез в отделения письменного стола — деньги остались на месте.

Я зажёг керосиновую лампу и отправился в подвал. Свет выловил из густой темноты женскую фигуру, в грязном плаще и в окружении крысиных тушек. Женщина выдирала зубами сухожилия из крысы и со свистом тянула их себе в рот как лапшу.

— О Боже! — крикнул я... но подумал и снова сказал:

— А ведь по крайней мере, в доме станет чище.

Kapitel 3

— И зачем надо было делать так... в парке? А? — не каждый день получаешь право гневаться. Мне, признаться, даже нравилось.

— Это что-то вроде... старой традиции. Считается, что так можно получить из обычного человека жизненную силу.

Она виновато забегала глазами по комнате, сидя в углу на стуле.

— Если вы всё время живёте в лесу, то откуда ты знаешь язык?

— Есть "оседлые". Они живут в отдельных хуторах, как люди. Я научилась у них.

Я отвернулся и уставился в стену, изучая на ней трещины. Больше не хотел видеть мохнатые уши.

— И как ты представляешь себе жизнь... здесь... со мной? — я тяжело опустился на кровать.

— Я долго думала о том, что значит жить среди людей.

Она вскочила на ноги, прислонив шляпу к груди.

Сейчас скажет что-то очень важное для неё, не иначе.

— Здесь, в городе, много еды! Здесь никто не болеет и все умирают от старости! Я всё ещё не знаю, какое место мне здесь лучше занять... Я знаю кошек, я знаю собак — они живут здесь веками, их кормят и за ними ухаживают. Есть женщины-содержанки, вышедшие удачно замуж за богатого жениха или принца из расцветающей империи. Я видела эти истории в кинотеатре, все зрительницы ахали! Но всё это не то, я хочу чего-то другого...

— А по мне так это очень даже ничего... — сказал я про себя.

— Я точно не вернусь больше в лес. И точка! Мне надоели эти дурацкие законы стаи.

— Почему ты решила, что здесь лучше? — я сам того не желая улыбнулся, поддавшись приятным воспоминаниям о доме. — Я тоже часто бывал в лесу, на охоте. Там нет суеты, никто не заставляет тебя ходить на работу... или носить сва-сти-ку. Время идёт ровно столько, сколько отвела всем вещам природа. В городе годы превращаются в секунды, человек вертится в этом чёртовом колесе до тех пор пока не упадёт без сил, никому не нужный, потому что больше не может стоять у станка. Твои сородичи похоже не такие дураки чтобы идти к людям, они что-то понимают в этом мире...

Что-то я заговорился.

— Хм. — повернулся я к ней, продолжая не смотреть ей в глаза. — Ну, тебе точно нельзя в таком виде ходить на людях. Эти уши... Господи.

— Ничего, я видела у американских киноактрис отличные пышные причёски. У меня есть и шляпа.

— А этот... хвост. Если хочешь, я могу взять садовые ножницы и рюмку коньяка.

Она дёрнулась и схватилась за свою пушистую конечность.

— Только не его, пожалуйста! Я могу примотать его к спине медицинскими бинтами, честное слово!

— Ладно. Но тебя всё равно надо как-то, приодеть, что ли.

Что я знал о женщинах? Я видел свою мать. Двоюродные сёстры таскали меня за уши. Видел гимназисток через окно и на детской площадке. Встречался с кем-то по вечерам после занятий в токарном училище. На строительстве магистрали рабочие по выходным заказывали одну le madam на весь барак.

Словом, видел всякое, но никогда не вникал во всю эту кухню, или правильнее сказать, будуар.

Пришлось обращаться за советом.

— ...ну вы знаете, фрау Штайзер, она только-только перебралась из деревенской глуши в большой город, ей тяжело здесь освоиться, она стесняется...

— Хорошо, как скажешь. — фрау Штайзер нехотя превратилась из недвижной мумии в живую бодрую старушенцию, поднявшись с кресла. — Не знаю, как сейчас одеваются, но я посмотрю свои старые фотографии.

Она открыла тяжёлый альбом с толстой кожаной обложкой. Пришлось откашляться от облака пыли.

С блестящей, нетронутой временем, фотобумаги на меня смотрела симпатичная девушка. Ей фигура сочно вырисовывалась одними лишь светом и тенью.

— А вы были прекрасной фрейлиной! — сказал я. — Почти как Грета Гарбо.

— Ну что ты, хватит, а то сейчас расплачусь. — она звонко чихнула в платок. — В мои юные годы, девушки любили расхаживать в блумерах. Хотели так позлить своих бедных родителей. Сейчас, я слышала, в моде спортивная одежда: эти ужасные куртки, штаны и брюки-гольф... Боже. Моя дочь пишет, что прыгнула с самолёта на парашюте! Уму непостижимо! Ей надо детей растить, а она себя угробить хочет... Этот новый канцлер со своей партией... Они всё хотят, чтобы девушки скакали и там и тут. Ах, что-то я отвлеклась. Ну, женщине точно нужно платье, маленькое, чёрное, неприхотливое. Юбки, юбка-карандащ, туфли, люферы, кардиганы, свитеры...

...много сетований на жизнь, от которых я чуть не пожалел, что живу сегодня. А не тридцать лет назад, когда от одного доброго взгляда кайзера поля давали по два урожая.

Я вернулся в комнату с кучей вещей в руках. Испытывал то же смущение, что и при сборке своего первого пулемёта.

— Вот тебе, что тут у меня, ах да, лак... или воск. Старый жакет от дочери фрау Штайзер, пара блузок, они вроде чистые, но придётся подгладить, я думаю. Посмотри пожалуйста на меня.

Она отвлеклась от накладывания крема на острые скулы.

— Тебе придётся выщипать брови, или полностью сбрить. А потом нарисовать заново карандашом.

— Ничего, мне и так нравится. Не стоит.

— Как хочешь. И главное... тебе нужны имя и фамилия. Что ты умеешь делать?

— Что? О чём ты?

Наконец, она принялась поднимать свои волосы, и я смог её осмотреть, не пытаясь скрыть взгляд от этих ушей. Они уже были похоронены под локонами, отливавшими на свету яркими бликами.

— Ну, знаешь... Мой прадед был столяром в деревне, и от него наша семья имеет такую фамилию. Вот ты, что ты умеешь?

— Оборачиваться в лису.

— Лиса-оборотень... Назовём тебя Вера Фукс.

— Наверное, — она звучно пропела своё "а". — звучит неплохо.

В коридоре загремели каблуки и я приготовился. Отчётливо помню стук деловой обуви полицейских и дружинников, когда они наведывались в рабочие бараки у автобанов, разыскивая наркоманов и бродяг.

— Вера, оденься, пожалуйста. — сказал я, выглядывая из-за двери.

— Здравствуйте, меня зовут Эльжбета, я из НС-Фрауеншафт. Вы хозяйка этого дома?

Очень приятный голос и фигура для части государственной машины. Девушка в строгом пиджаке и прямой юбке очень мягко вошла в комнату фрау Штайзер.

— ...я бы хотела увидеть список жильцов...

— Какая-то проверка. Ты помнишь, как тебя зовут?

Уже-как-пару-минут-Вера моргнула обоими глазами в знак согласия.

По двери застучали сухие женские пальцы. Я открыл.

Пахнуло духами и сначала я подумал, что к нам вошло ещё одно создание не от мира сего. Девушка, смущённо улыбаясь, смотрела то туда, то сюда, и начала говорить очень, очень тихо.

— Здравствуйте, я Эльжбета, из НС-Фрауеншафт. Здесь проживают женщины? Ах, извиняюсь, как вас зовут?

— Вера, Фукс.

— О-о-очень приятно познакомиться. Вы арийской расы? Снова извините, я вижу и сама.

Она засмущалась ещё сильнее. Убежала взглядом на пол, собралась с силами и снова, с искренним добродушием и бархатным придыханием стала рассказывать, будто любящая мать сказку своему ребёнку. На моей коже выступили мурашки.

— Вы, как арийская женщина, — слово "арийская" звучало протянуто, как на уроке произношения. — должны вступить в нашу организацию и посещать наши собрания. Отделение в этом районе находится в доме культуры ткацкой фабрики на Монкебергштрассе.

На её груди сидели тот же значок со сва-сти-кой как и у Карла, и, под ним, перевёрнутый чёрный треугольник, с такой же сва-сти-кой и куриной трёхпалой лапкой под ней. Я где-то слышал, что это называется "руна".

Она говорила и говорила что-то Уже-как-несколько-минут-Вере о немецком народе, перебирая свою причёску тонкими пальцами и поглядывая в сторонку. Я заметил небольшой, едва заметный развод помады над верхней губой.

Дальше было что-то ещё, но помню лишь, что остановил её в коридоре перед уходом.

— ...конечно, после работы, когда Вы и я свободны. Давайте встретимся в кнайпе на Бергштрассе, хозяева мои большие друзья! Мы найдём там тихий уголок.

Ещё один знак согласия.

***

— Вот, скажем, мужчины, защитники Рейха. У них есть "жизненное пространство" на Востоке: в России, в Индии, в Северо-Американских Соединённых Штатах. А у нас "жизненное пространство" — дома, в детском саду, в школе, на детской площадке. Там, где мы растим своих детей. Жду не дождусь того дня, когда смогу взять на руки собственное чадо...

Она произнесла это, сложив руки и унёсшись мыслями в облака через потолок.

До этого Карл с досадой в голосе прокомментировал мой отказ встретиться с ним сегодня в кнайпе. Сейчас, я как и при беседах с ним ничего не понимал в этих восторженных речах. И мне захотелось непременно иметь рядом с собой Карла чтобы он всё объяснил. Ведь все эти вещи: "жизненное пространство", "арийская раса" — вдруг стали для меня очень важными.

Я восхитился её красотой, и общественной работой, разумеется. "Национальный подъём это ведь не так уж и плохо для нас?" — решил я.

Мы остались довольны друг другом. По крайней мере, так показалось мне. Она всё же не согласилась чтобы я проводил её домой, потому что арийская женщина должна оставаться сильной.

Однако, я зашагал в приподнятом состоянии духа, щёлкая ботинками по мостовой.

Не успел я отойти от кнайпе и десятка метров, как резиновый скрип автомобильных шин пронзил вечернюю свежесть. Удар, чьё-то хрупкое тело развалилось на дороге и издало знакомый стон.

Либо ей сдавило грудь, либо её мягкий и нежный голос не позволял как следует крикнуть от боли на всю улицу.

Я ринулся со всех ног к ней. Меня оттолкнули постовой и пара дружинников, патрулировавших лесопарк неподалёку. Из-за угла заскулила сирена "скорой помощи".

На улицу вышел герр Штеффер со своей шикарной сигарой в зубах и тяжело хлопнул меня по плечу.

— Уложить прямо на первом свидании! Да ты настоящий шакал! — сказал он. — Хоть и на дорогу, а не в постель...

— Она жива? — крикнул я людям из "скорой", укладывавших её в машину.

— Пока да. — сказал один из них, улыбаясь.

***

В тот же вечер, Уже-как-пару-дней-Вера вернулась с очередного собрания.

— ... жду не дождусь того дня, когда смогу взять на руки собственное чадо! — говорила она перед сном. — А давай заведём с тобой детей! Женщины говорят, что это так прекрасно!

— Ну что ты такое говоришь. Ты же чудо-природы из детских сказок. Кто вас знает, может у вас и матки в организме нет.

— Но мы же тоже как-то рождаемся на свет! А ты на вид не то чтобы очень, но вполне здоровый и самостоятельный. В нашей стае это главное, для того чтобы стать самцом.

— Хорошо, я подумаю над этим... только если ты устроишься на работу. Тебе нужно отдельное жильё. Мне надоело каждый день тебе показывать, как держать вилку... Ты должна научиться всё делать сама. Я уже и так тебе всё показал. Или ты хочешь стать содержанкой как в тех фильмах, над которыми ахают?

— Конечно нет! На собрании сказали, что в НС-Фрауеншафт есть служба, которая предоставляет сиделок для семей. Я смогу и работать, и нянчить миленьких крепышей!

— Вот и отлично. Всё, давай спать, мне завтра на завод.

Я погасил лампу и улёгся на пол, закутавшись в одеяло. Кровать я оставил Вере.

— А ты не превратишься этой ночью в лису и не сгрызёшь мне горло?

В окне я видел, что луна "растёт".

— Перед тем как превратиться — я тебе обязательно скажу.

Она вдруг выдавила из себя черед звуков, похожих не то на сдавленный лай, не то на тявканье.

— Что это было?

— Пожелание хорошего сна, отдыха, и удачной охоты завтра. Сложно объяснить человеческим языком. Много смысла теряется от того, что вы не используете запахи в общении. По крайней мере, осознанно.

— Ладно.

Я снова посмотрел в окно и увидел всю ту же луну.

— А знаешь, ты можешь каждую секунду обернуться зверем и вернуться в лес. А я могу жить только в городе среди людей.

Я надеялся на ответные увещевания о полезности цивилизации. Но услышал лишь храп.

Kapitel 4

— Какой-то ты озадаченный все эти дни. — сказал Ганс, забирая стволы которые я только что выточил. Он складывал их на своих руках как поленья для топки печи.

— Признавайся, что там у тебя случилось?

Можно легко спрятать детали пулемёта под комбинезоном и вынести их с завода, но так чтобы ещё и скрыть от всех душу в своём кармане...

— ...да, это невозможно. — буркнул Ганс, возвращаясь за очередной порцией стволов. — Встретил девушку, наверное? Это дело такое...

— Сегодня придёт человек из партии, будет проводить политическое занятие. Директор сказал быть на нём всем. — сказал он опять, как бы между делом.

Закричать? Сунуть руку в станок? Чтобы кровь расплескалась во все стороны, чтобы крики и боль отвлекли меня от переживаний. Жизненное пространство на Востоке, арийская раса, бесконечные пулемёты для армии, девушка-оборотень, Эльжбета и водитель, сбивший её... Хуже всего было непонимание смысла во всех этих вещах.

Во всём этом смысл определённо был. Но он ускользал, как только я пытался вглядеться или задуматься. Мгновение, озаряющее словно молния ночное поле, и снова пустота.

В назначенный час, после обеда, мы все, нашим рабочим коллективом, остались чтобы получить пищу и для наших умов.

Пришёл интересный человек, и наблюдать за ним было очень интересно. В отличном плаще, фетровой шляпе, в очках, кожаных перчатках и со сверкающими партийными значками, о достоинстве которых мы могли только подозревать. Он принёс чемодан и я готов поклясться, что там не было ничего кроме листка бумаги, который он и достал.

Человек поглядывал на бумагу, произнося свою речь. Говорил с толком, с расстановкой. Он распалялся и воодушевлялся в необходимых для того местах в своём тексте. Мне понравилось выступление. Я чуть не захотел аплодировать. Меня настолько тронуло, что смысл сказанного я пропускал мимо ушей. Он мог сказать, что я выиграл в лотерее автомобиль, или что завтра нас распнут на крестах — я всё равно не оказался бы озадачен такими мелочами как цена на бензин и собственная смерть. "А ведь так и стоит относиться к своей жизни." — подумал я.

— А если я вступлю в партию, мне повысят зарплату? — спросил Фридрих, подняв руку.

Не знаю кто такой Фридрих. Может быть, из соседнего цеха.

***

— Конечно тебе стоит сходить к ней! — уверял меня Карл в "Горящей саламандре".

— Но, Карл, а не слишком ли я навязываюсь? — я очистил варёное яйцо, и попытался сложить скорлупу как мозаику. — Как будто использую жалость, чтобы...

Получилось лицо, видимо женское.

— Не переживай, брат. Ты будешь хорошим человеком, если проявишь внимание. Никто ведь от тебя этого не требует.

К нам подошёл герр Штеффер, забрать наши пустые кружки.

— А где же фрау Штеффер? — поинтересовался Карла.

— Она ушла от меня... или скончалась. Я точно не помню, на прошлой неделе был слишком занят тем, что пил.

— Выражаем соболезнования! — Карл чуть не подпрыгнул.

— Да ничего, найду себе другую.

— Герр Штеффер, а почему вы назвали своё заведение "Горящая саламандра"? — спустя несколько лет, мне вдруг стало занятно.

— Мои жёны называли меня Дьяволом, перед тем как я бил их по лицу. — говорил герр Штеффер, возвращаясь к прилавку. — На роль царя Преисподней я не претендую, но с тем что я всю жизнь прожил в местах, похожих на Ад, я согласен. И такой зверь как саламандра знает, как не подпалить себе шкуру. Но мне не очень-то везло. С тех пор как мы неудачно пытались собрать зажигательную бомбу для жены Уильяма Тафта, у меня волосы на руках не растут, например...

— ...вступай же наконец в партию, сколько раз тебе говорю! — сказал мне Карл. — Тебе и начальником своего цеха не стать без значка. По партийной путёвке сможешь съездить в Альпы, брат! Чего же ты хочешь от жизни?

— Я не знаю.

— Но здесь у тебя другой дороги нет!

Добавил ещё пару кусочков к мозаике, и лицо исчезло.

На прощание мы пожали друг другу руки. Ладонь Карла была в кожаной перчатке и я не мог осязать её.

***

И всё же я решился. Купил, несколько тюльпанов, не зная, что и выбрать.

В больнице, как я и ожидал, палата была завалена букетами. Я посчитал, что появился здесь совсем некстати.

— Совсем некстати весь этот цветочный магазин, да? — сказала Эльжбета. — Это всё мои сёстры из Фрауеншафт. Лежу теперь, помираю от запаха...

— Как ты? — спросил я, выискивая в какую вазу подсунуть свои цветы.

Она выглядела больной, но довольной. Как ребёнок, который рад что пропустит школу из-за простуды.

— Валяюсь здесь целый день. Травма позвоночника, придётся заново учиться ходить. Времени полно, я теперь книжки читаю.

— А водителя нашли? Наказали?

— Мне всё равно. Я на него зла не держу. Может он торопился, хотел сделать что-то важное для Рейха. А тут я со своими кривыми ногами...

— Что читаешь?

Она достала своей хрупкой тонкой рукою большую и толстую книгу на французском языке.

— "Жерминаль". Эмиль Золя. Никогда не читала ничего кроме "Дойче шрифтум" и Гейматкунст. Это для меня открытие.

Она открыла фотографию солидного старика в книге.

— Видишь?

— Вижу.

— Это Эмиль Золя. Он мужчина, а я, как видишь, женщина. Он умер много лет назад, а я жива, хотя и не в полном порядке. — она прикрыла смешок второй рукой. — Видишь, у него есть борода. — она ткнула пальчиком в фотографию. — А у женщин бороды не бывает. — она поскребла собственный подбородок. — Он француз, а я немка. Но мой отец был наполовину литовец... Он чтобы написать эту книгу жил с шахтёрами и работал на шахте. Ты вроде тоже работал на шахте, да?

— Нет, я строил автомагистрали. Но у меня было много знакомых шахтёров.

— Он жил в Медоне, гулял там по улицам и думал очень ещё написать... А я лежу в больнице Гамбурга, встать с постели не могу.

— Ничего, ты обязательно поправишься.

— Он был хорошим мужчиной... журналистом... писателем.

— Ты тоже хороший человек, Эльжбета.

Она посмеялась в ладошку.

— Я хочу сказать, что вот этот мир... — она провела пальчиком вокруг Эмира Золя. — Он ускользнул, упорхнул, испарился. А мы с тобой сидим здесь, в этой палате. Здесь даже стены можно потрогать, они твёрдые, настоящие...

Я взял её за руку.

— Всё будет хорошо. — я улыбнулся.

— Да. — сказала она, пробегая глазами потолок. — Всё это о-о-очень удивительно!

***

Когда я зашагал домой, кто-то толкнул меня и скрылся в вечернем сумраке. Я проверил кошелёк — на месте.

В руке я развернул листовку из красной бумаги.

СВОБОДА!

РАВЕНСТВО!

ИЗБИРАТЕЛЬНОЕ ПРАВО ДЛЯ ЖЕНЩИН!

ПРОФСОЮЗНОЕ ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВО!

ВАМ БОЛЬШЕ НЕ ПРИДЁТСЯ СКРЫВАТЬ

СВОИ ПЕРЕЖИВАНИЯ ОТ ОКРУЖАЮЩИХ!

ИЗЕШТРАССЕ 51

Довольно выгодные предложения, к тому же дом совсем по пути. Почему бы и не заскочить?

На месте стояли, загородив всю улицу, автомобили и полицейские. С грузовика в цокольный этаж дома по обещанному мне адресу светил мощный прожектор. Тревожное молчание людей в форме. Руки на кобуре. Воздух вот-вот должен разорваться от пальбы.

Подкатил блестящий чёрный "Мерседес" и проехал пару метров на тормозах, злобно визжа шинами. Из него выпрыгнул блондин в красивой чёрной униформе, с красной повязкой на руке, на который изображён символ... я забыл его название. Кажется, начинается на "с", как "сила", и "т", как "твёрдость".

Он побежал к багажнику, но его остановил полицейский.

— Кто вы и какого чёрта вы здесь делаете?

— СС!

"Герр СС" попытался открыть багажник, но его толкнули опять, сбив с его головы фуражку.

— И что с того? Вы собираетесь идти туда? Вы рехнулись? Они вооружены!

— Так зачем вы не прошили всё здание пулями уже двадцать минут назад? Обложились пистолетами, автоматами, а на крючки нажать смелости не хватило! Сидели бы уже сейчас дома и хватали за задницы своих фрау!

— Я думал нам пришлют переговорщика!

— Какие к чертям переговоры... с этими. Таких уже не образумить. Не мешайте!

Он всё же открыл багажник, вытащил какой-то ящик с металлическими баллонами и одел его на спину, как школьный ранец. Герр СС, скрючившись под тяжестью ноши, побрёл за полицейское оцепление прямо в яркий круг света прожектора.

Он взял за рукоятку трубу с широким наконечником, которая соединялась шлангом с баллонами за спиной. С конца трубы в окна дома полилась струя огня. Стёкла хрустнули, осколки зазвенели на асфальте. Герр СС нажал на крючок у пистолетной рукоятки ещё раз и повёл струю огня из стороны в сторону вдоль этажа.

Стены почернели. В глубине здания пылал пожар и перекидывался на верхние этажи.

Герр СС поплёлся обратно, навстречу мне. От него сильно пахло бензином.

— А ты что здесь делаешь? — он заметил листок в моей руке, схватил его и приблизил к своим глазам. С конца трубы его ранца на асфальта падали огненные капли. — Не забивай этой ерундой голову, парень. А то видишь сколько у меня работы. Наша партия укажет тебе дорогу, и я тебе её указываю, смотри внимательно.

Он отдышался и махнул своей ладонью в кожаной перчатке в конец улицы.

Я посмотрел в его усталые голубые глаза и направился домой. Дом находился там же, куда и указала партия.

***

В комнате было накурено. Вера в ночной рубашке и с распущенными волосами сидела на кровати и пускала табачный дым в потолок. Она о чём-то думала, глядя в окно.

— А тебя что беспокоит? — спросил я.

— Иногда скучаю по стае. Нет, туда я уже не вернусь, точно. Но, бывает, что...

— Я понимаю. Мне тоже временами Шверин вспоминается. Что, начала курить?

— На собраниях говорят, что это вредно, особенно для будущих матерей. Но все они и курят на перерывах. Я тоже решила попробовать.

— Становишься порядочной женщиной!

— Женщиной быть непросто. — она потёрла свои голые плечи, будто мёрзнет. — Каждое утро надо расчесать волосы, накрасить губы, лицо... Всё это чтобы понравиться мужчине, так?

— Я думаю, да.

— Точно на овощном рынке, я там была сегодня. Тот кто выглядит больше и посвежее, тот и продаётся дороже.

— Примерно так и есть! — я усмехнулся.

— Я думала у людей нравы посвободнее чем у нас.

— Зато у вас почестнее. Тебе действительно так нравится быть среди людей?

— Ещё бы! Сигареты, помада, одежда... Хочу попробовать выпивку. Может ты сводишь меня на свидание? В кино, например? Хочу увидеть фильм! — она так воодушевилась, что ткнула сигарету в пепельницу и вскочила с кровати, разводя руками. — Хочу быть как актрисы, у них глаза так ярко подведены, а платья, волосы...

...и снова поникла.

— Знаешь, скоро я превращусь.

— Насовсем?

— Нет, всего на одну ночь. Нельзя всё время оставаться человеком.

— Да-а... я бы тоже хотел побыть зверем какое-то время. Роешь себе землю, охотишься себе на добычу и ничто не терзает твою голову и сердце. Звери же не болеют душевными расстройствами и не беспокоятся, так?

— Не говори так, пожалуйста! Не желаю в эту холодную дикость возвращаться!

— Да я... просто... говорю... что вздумается. — у меня на лице, наверное, выступила кислая улыбка.

— Вот видишь! Ты говоришь, думаешь, и говоришь, что вздумается. Я всегда этого хотела. Не понимаю, чего ты раскис, это же такая радость. Вокруг полно радостей. Я каждый день открываю что-то новое. Мне это так возбуждает!

— Я тоже, не понимаю. — сказал я про себя, пока она говорила.

Kapitel 5

— Господи, держи его спокойно! — волосы из хвоста залетели мне в нос и я здорово зачихал.

Вера задрала платье. Я прижал её хвост к её спине и наматывал вокруг талии медицинский бинт, как врач у раненого в живот.

— А может, не надо? — спросил я, пытаясь развеять возникшую между нами интимность. — Зачем тебе прятаться? Покажешь всем кто ты есть. Мировое чудо света! О тебе снимут кино, напишут книгу. Мужчины, желавшие всю жизнь чего-то необычного, выстроятся в очередь.

Она щупала свои уши под волосами.

— А разве женщине не надо прятать свою индивидуальность, чтобы выйти замуж?

— Что ж, может быть и так. Всё, опусти платье, а то я не могу. Фигура у тебя очень стройная.

Она развернулась и вдруг доверила себя в мои руки.

— А что, почему бы и...? — сказала она и закусила накрашенную губу. А потом взмахнула ресницами и блеснула ярким взглядом.

Первое, что я вдохнул — запах неплохой туалетной воды.

— Мы не в лесу и не в парке, мы в моей комнате. — я вспомнил кто я, поднял уголки своих губ усилием лицевых мышц.

Раскопал занесённые мягкими волосами пирамиды лисьих ушей, прошёл кончиками пальцев до их вершин и повертел кисточки из коротких, уже жёстких, волосков.

— Что же там случилось со мной в парке? — спросил я, нелепо изобразив суровое лицо.

— Я точно также не владела собой, как и ты.

— Нет, ты пожалуйста ответь! — распалился я. — Если у тебя получилось водить меня куда угодно за хрен, то и сейчас я под дурманом живу? Собралась убить, ограбить? Отвечай!

— Я... я... Они! Они, там, в лесу, хотят показать друг другу, что людьми до сих пор руководят животные страсти, что они не лучше... Несмотря на больницы, отапливаемые дома, судебную систему... Мне не хочется этого говорить, но я могла каждую ночь перегрызть тебе горло. И не сделала этого.

— Зато обязательно сделаешь, когда вдоволь наиграешься.

— Нет!

— Надеюсь, она не решится убить меня в толпе людей — сказал я себе. — Ты готова? Пошли. — сказал я ей.

— Как скажешь... только не обижайся.

— Удовольствие быть обиженным. — не сказал я никому.

Я представил, что лёг на отличный холодный асфальт скоростной магистрали, которую строил вместе с Карлом. Распластал руки и ждал, когда меня переедет автомобиль марки "Судьба". Подняться на ноги и прыгнуть в тёмные кусты на обочине сил так и не нашлось.

Пока Вера застёгивала пуговицы плаща, я прикрыл её голову шляпой.

***

Ночной город приветствовал нас электрическим освещением. Узкие каменных улочки, где между домами гулял приятный лёгкий ветерок, хотели нас приютить, как всепрощающая мать.

На плаще Веры всё же выступал бугорок прижатого к спине хвоста. Я обнял её за талию.

— Нам непременно надо съездить отдохнуть в другую страну. — сказала она мне на ухо.

— Куда?

— В Португалию, Испанию, или в Италию. Хочу увидеть дуче, говорят он смешно корчит рожи.

— А зачем? Тебе здесь не нравится?

— Ты что, а как же остальной мир? Через год закроют границы и мы с тобой никуда не уедем... А мои подруги на собраниях говорят, что съездить надо обязательно, чтобы мужья отдохнули перед новым побоищем.

— Не хочу никого убивать...

— А что в этом такого? Разве это тяжело? Ты ведь ариец, значит сильный. В нашей стае так это вообще просто решается: загрызли без лишних слов и готово. Если на твоей стороне сила, конечно. Но ты же на правильной стороне, так?

— То есть ты за на... нацис... или как их там?

— Да. А за кого ещё надо быть здесь? Мы с тобой хищники на карте мира, изголодавшиеся хищники! Сильные, прыткие, как мои родственники. Мне нравится, что здесь многое точно так же, как и в моём лесу. Проще освоиться. Например евреи — это мыши, а я люблю есть мышей! Ты их не пробовал? Знаю, без специй тебе они не понравятся, и эта сырая кровь... У меня аж слюнки текут. Что, ты не любишь?

Мы разместились в очереди в кинотеатр. Будущие зрители в вечерних нарядах делились впечатлениями рабочей недели. В разговорах часто звучали торговые марки автомобилей, косметики, стройматериалов и многих других вещей.

— Наши женщины должны пользоваться отечественной косметикой. — сказала Вера.

— Почему, Вера?

— Чтобы поддержать нашу экономику, разве не понятно? Ох уж эти модницы впереди нас, щебечут как сороки и рушат государственность!

Все усадили свои тела в зрительские сиденья. В воздухе повисли тоненькие синеватые нити сигаретного дыма. Погас свет, все притихли. Завертелась плёнка и на белом экране зашевелились разнообразные картины, напоминавшие жизнь.

— Я люблю как нарядили и накрасили этого актёра. — говорила шёпотом Вера. — Он настоящий мужчина, самец. Он крут, он пьёт алкоголь! Давай наконец его тоже выпьем сегодня, хорошо?

Прошло ещё несколько. Кажется, это была автомобильная погоня только что.

— ...видишь какой у неё изящный пробор волос? Я хочу такой же. — сказала Вера.

Напряжение нарастала. Бух! Бах! Стрельба! Красавица падает в объятия, и...

Кто-то прошёл вдоль стены, бряцая чем-то металлическим и сильно топая. В священной, на время показа, темноте зала разверзся огонь и поглотил всё полотно экрана. Включился свет и я увидел герра СС, всё с тем же ранцем. Зрители всполошились, воздух наполнился негодованием.

— Несите плёнку, быстро! — крикнул он и сверху прибежал полицейский с бобинами.

Герр СС размотал плёнку и кинул получившееся мочало на пол, а затем плюнул на неё огнём из своего устройства. Кинофильм в один миг превратился в пепел.

Зрители столпились у кассы, надеясь вернуть хотя бы деньги за билет.

— Открывайте, живо! — сокрушался герр СС.

Кассир судорожно пытался вставить ключ в кассовый аппарат. Герр СС толкнул его, вытащил из кобуры пистолет и прострелил замок. Он сам раздавал купюры.

— Ты часто оказываешься не в тех местах, парень. — сказал герр СС, возвращая деньги мне.

— Какой приятный мужчина. Высокий, светлые волосы, голубые глаза, стильная униформа... — сказала Вера на выходе. — Зачем он сжёг фильм? Может быть, потому что он буржуазный, коммунистический, или... просто плохой?

— Я не знаю плохой ли фильм, я же его так и не увидел.

***

— Ну, как тебе алкоголь? Ты довольна? — спросил я, и я был доволен.

— Да. Так необычно.

— Ты против французской косметики, но довольна французским вином?

— Какая разница? Вы, все, мужчины, скоро их всех победите.

Она взяла ножницы и разрезала бинты.

— Бинты натёрли мне кожу.

Я положил ладони на её голый живот.

— Нет, не поднимай их. — сказала Вера.

Я ощутил своей щекой её щеку, её плечо, её ключицу.

— О чём ты мечтаешь? О чём ты думаешь? — спрашивала она.

— По взгляду можно увидеть врёт ли человек, когда говорит у него всё хорошо, или нет. Можно увидеть говорит ли он правду, или пытается обмануть. Влюблены ли друг в друга, или между ними вражда. По запахам мы поймём, что человек волнуется. Или же нас повлечёт к женщине, которая своим телом даёт понять, что готова нас встретить. Если ты большой и сильный и наорёшь на маленького и слабого, то он тебя послушается. Мы доверимся опрятно одетому мошеннику, а не искреннему неряхе. Мы получили всё это в лесу, откуда пришла и ты. Мы не избавились от этого, оно руководит нами.

— Всё, пришло время. — она оттолкнула меня, встала, и вышла в коридор, пошатываясь и не зная куда деться.

Я услышал, как она с грохотом свалилась на пол в коридоре. Я выглянул из-за двери и увидел лису, которая пыталась выбраться из женского платья. Зверь освободился и побежал к выходу из дома. Я не стал её догонять. Вернётся сама, если пожелает. Я расправил постель и уснул от рытья взглядом новых озёр на полной Луне.

***

Лиса бродила по пустынной улице в неизвестном направлении. Ей встретился собрат — одинокий лис. Он рылся мордой в опрокинутом мусорном баке. Звери пересеклись взглядами и через секунду поняли, что не интересны друг другу.

Народные дружинники, завидев зверя в куче мусора на дороге, пнули по баку и с криками прогнали его в другой конец улицы.

Лиса, увидев, как обошлись с её сородичем, поменяла направление. Она протиснулась через дыру в заборе и попала в неведомое место. Здесь, в клетках, сидели животные, которых она никогда не видела: один большой, с длинным хоботом. Второй очень похож на человека, только волосатый и лицо вытянуто. Он о чём-то серьёзно размышлял, почёсывая подбородок. Или делал вид, что размышлял, ведь ему уж точно не дарованы душа и мысль.

Лиса бродила дальше, среди неизвестных ей домов и дворов. Её попытался цапнуть пёс, выпрыгнувший из-за угла. Взаимное гавканье, тявканье и рычание. Люди включили свет в своих окнах и выглянули, бранясь за нарушенный покой. Лиса решила отступить и убежала в темноту.

***

Утром я отправился за горячей водой, и не смог открыть дверь. Что-то больше лежало в коридоре перед ней.

В комнату ворвалась голая Вера, вытащила свой халат из кучи вещей и оделась. Она испуганно посмотрела на меня. Так, будто в чём-то провинилась.

Kapitel 6

Через некоторое время, мы с Верой превратились в друзей. Я всё ждал нечто вроде ссоры или недомолвок, но ничего не происходило. Даже Карл кидался на меня с кулаками, когда я не остался вместе с ним в бараке, во время одного из рейдов полиции.

Вера продолжала с детской непосредственностью открывать, или, скорее, выстраивать для себя новый мир из свежих впечатлений, каждый день сходивших с конвейера познания. Отличался ли он от того мира людей, в котором я прожил всю жизнь?

— Как дела на твоей работе, Вера? — спросил я вечером.

— Поразительно. — первое "о" она взяла высоко, а второе низко. — Люблю новые слова, и люблю детей. С ними нет хлопот. Фыркнешь и оскалишь клыки — сядут смирненько, перестанут мазать красками стены. А захотят поиграть — так им за мной и не угнаться! Падают, усталенькие.

Она хрустела щёткой для волос перед зеркалом, разглядывая углы своего лица.

— Но всё это бо-о-ольшая работа! Не понимаю женщин. Вокруг столько вещей и увлечений, а они хотят нянчиться с такими же как они, только маленькими. Если они вырастут — они же станут не лучше родителей, так? Тогда зачем их рожать?

— Причина та же, что и в твоём лесу. — я стряхнул пепел с папиросы в консервную банку, прежние внутренности которой послужили неплохим ужином вчера, вместе с гарниром. Вера училась готовить.

— Да что ты такое говоришь! — воскликнула Вера, отбиваясь от липнущего к пальцам длинного волоса. — Если б я только знала, что вместо добычи еды и родов детей можно кататься на кабриолете и танцевать!

— Мы ведь... вымрем, если перестанем рожать? — я водружал дымовую трубу на борт миниатюрной "Лузитании". Занимал свободное время и свои пальцы, как советовала мне и всем здоровым мужчинам Вера после одного из женских собраний.

— Людей и так полным-полно кругом. Я почитала историю, их сейчас больше чем во все века раньше. Я бы повременила. И без меня обойдутся.

— Тебе же нравился Рейх, и что женщина должна воспитывать его будущих граждан. Что с тобой случилось?

— Я видела только красивую игру слов, от которой у всех блестели глаза. Я тоже хотела в неё сыграть. Но в перерыве между собраниями все женщины вдруг поникли и начали сетовать о том что зря родили третьего ребёнка: "Люцио такой неопрятный, весь в папу-алкоголика! Ещё и на сиделку денег не хватает". А их рассказы о своих любовниках! Ничего не понимаю... Если вам нравится заниматься любовью или курить сигареты — то вы так и скажите друг другу! К чему вам всё это лицемерие, человеки? Нацепили на себя благородность, и ходят, важные...

Я поднял "Лузитанию" чтобы подкрасить ей ватерлинию. Пара неудачных мазков и мои глаза вцепились в кончик указательного пальца Веры. Пара секунд — и как только я начал различать линии на подушечке, Вера приблизила палец к своей груди. Её халат соскользнул по предплечьям и задержался на локтях. Внешний мир за окном провалился в пропасть из-за страшной катастрофы и я попытался спастись, схватившись за Веру — зажмурился и обнял её. Хотел поцеловать, растирая ей лицо своими сухими губами.

Или мне всё это показалось. Когда я открыл глаза, Вера стояла спиной и завязывала пояс своего халата. Обнимал я только себя, цепляясь ногтями за собственную поясницу.

— Вот видишь, — сказала Вера, высматривая из-за плеча. — всё на свете забываете, только палец покажи. А ещё называете себя: ци-ви-ли-за-ци-я! Что за вздор!

"Лузитания" лежала, разбитая твёрдым океаном деревянного пола.

— Можешь взять мои ипомеи, они расцвели, — говорила Вера с папиросой в зубах, добывая огонь из боков спичечного коробка. — Хоть какой-то прок будет от такого "рукоделия".

— Тщеславные курицы, будто за этоих взяли замуж, — сказала она самой себе, сквозь молочные кольца табачного дыма.

Останки "Лузитании" пришлось подобрать и вернуть в сухой док между толстым романом "Жерминаль" Эмиля Золя, и подобранной специально по высоте подшивкой "НС-Фрауенварте" — Вера любила разглядывать эти журналы, выпытывая идеи для своих, обычно воображаемых из-за размера дохода, нарядов.

Вера открыла дверь и исчезла в коридоре, протянув за собой по воздуху шлейф из дыма и оставив меня наедине с мыслями о произошедшем. Никаких мыслей в голову так и не залезло, а дела на сегодня остались. Я вытащил из шкафа свою пожёванную рубаху и разложил её на кровати. Электрический утюг раскалился и я взялся править его курс среди швов, приводя хлопчатобумажное море в состояние штиля. Заодно показывая собственному беспокойству что капитан на этом корабле я, и могу сам привести свои вещи в порядок.

Что ж, ипомеи так ипомеи. Голубые, полупрозрачные, скромные, милые, в обёрточной бумаге из-под очередного подарка Вере от её нового ухажёра. Всё же лучше, чем снова врываться в цветочный магазин с требованием выдать помпезный букет за деньги, которых у меня не очень-то и водилось в кармане.

Зеркало выдало мне образ молодого человека, довольно опрятного. И выглядел он в целом недурно. Не знаю, соответствовал ли я ему. Зато имел над ним власть — мог исказить его лицо, чтобы и он выглядел сконфуженным.

Фрау Штайзер и Вера, успевшие стать подругами, судачили о том и о сём, выдыхая дым между репликами. Я прошёл мимо них, сняв шляпу перед обеими. Бакалейщик герр Прейер тоже не обделил вниманием и проводил меня приветливой улыбкой из-за спин своих покупателей.

***

— Какие голубые и милые, — сказала Эльжбета и заулыбалась — сам выбирал? Честно скажи.

— Одна моя хорошая подруга любит проращивать семена. И, вот, я подумал... — говорил я, стараясь отделаться от ощущения рубашки, липнувшей к подмышкам.

— Хорошенькая? — глаза Эльжбеты заблестели и она чуть не упала, проскользнув наконечником костыля по полу.

Я обхватил её за талию. Она уже успела сама восстановить равновесие, и потому ужалила вторым костылём меня в стопу.

— Я ведь всё ещё современная арийская женщина! — зазвенел её голос по всему белому коридору.

Она была курносой, а её светлые волосы — короткими.

— Так удобней, меньше возни по утрам. — сказала Эльжбета. — И выглядит со-вре-мен-но!. А у тебя как дела? Как работа?

— Нормально...

— "Нормально" — это ни о чём!

Щипнула меня каким-то образом за бок, не останавливая ходьбу на костылях.

А я меж тем тяжело вздохнул и начал:

— Что работа? Фабриканты хотят видеть только сытую, довольную всем рожу. По которой можно с размаху пнуть, как по футбольному мячу, а её обладатель захнычет, вытрет кровавые сопли и поползёт обратно крутить своими маленькими ручонками жернова промышленного производства.

— Так ты социалист?

— Со-ци-а-что?

Мы подходили к окну и из него в нас светило Солнце. Лицо Эльжбеты было очерчено светящимся рядом волосков на щеке.

— Что ты любишь? Чего ты хочешь? — спросила она.

— Люблю... — и я уставился в потолок, — люблю выкурить папиросу. И заниматься любовью. Люблю женщин. Нравятся их фигуры, волосы, руки и ноги, голос. Могу слушать их сколько угодно, даже если несут полную околесицу.

— А я её не несу? — Эльжбета захихикала, а я улыбнулся.

— Люблю вкусно поесть, и хорошо поспать. Люблю выпить с другом, поговорить с ним. Наверное я, как мужчина, или, быть может, ещё и как ариец, должен ещё любить сражаться на войне и убивать людей из низших рас. Не знаю. Но я точно любил бывать на охоте и бить зверя. Ощущал азарт соревнования, как в игре в догонялки во дворе школы, или на лугу перед домом.

Теперь мы снова вернулись в палату. Прогулка на свидании подошла к концу. Эльжбета аккуратно сложила костыли и также аккуратно уложила своё миниатюрное тело на койку.

— А ты, как со всем этим справляешься? — спросил я.

— Ты же сказал, что любишь крепко спать. Тогда завидуй мне! У меня для этого полно времени, не то что у тебя, фабрикант! — она ткнула меня пальцем в живот, дотянувшись с койки. — Полежи со мной.

— А разве...

— Пустяки, вокруг же никого. Это время года не сезон для того чтобы всем разом сломать свои кости и лечь здесь. Давай, скорее!

Я послушно улёгся рядом, прижимаясь всем телом к ней.

—Будешь сегодня как лейтенант Пинкертон, а я как Чио-Чио-Сан, — выдохнула она в меня.

Перелистнув полу её халата, я увидел её маленькую, девчушечью грудь. Можно было разглядеть и выпирающие рёбра. Я провёл ладонью по её животу, нащупывая на нём мурашки. Мы поцеловались.

***

После очередного посещения "Горящей саламндры" герр Штеффер вдруг предложил отправиться в его загородный дом, и мы с Карлом любезно согласились.

Вместе с нами он привёз ещё и смуглую певицу-итальянку, бегавшую по всему вокруг своими чёрными глазами, и австрийку-танцовщицу с пухлыми красными губами. Все вместе мы стреляли из личного оружия герра Штеффера: американского автомата Томпсона, русской винтовки Мосина и нескольких пистолетов, в том числе и Маузер с деревянным прикладом. Было чертовски весело разбивать из них уже и так опустошённые нами бутылки. Пороховой дым опьянял вместе с алкоголем.

Уже под ночь герр Штеффер уединился наверху с обеими женщинами, а я и Карл разминулись в американский пул в подвале дома. Утром, которое выдалось холодным, мы не стали ждать хозяина и самостоятельно поплелись до автобусной остановки.

— Так что, ты решился вступить? — спросил Карл по дороге.

— Ещё нет... — промямлил я.

— Так чего же ты хочешь?

— Я хочу... хочу быть нормальным, настоящим мужчиной. Что для тебя значит "настоящий мужчина", Карл?

— Настоящий мужчина, настоящий патриот, настоящий...

— Нацист?

— Да.

— Когда я рос в деревне, я видел много здоровых мужчин вокруг себя. И ни о каком нацизме мы и не слышали.

Деревья, мимо которых мы шли, покрылись инеем за ночь.

— Как ты думаешь, почему мы с тобой вместе? — спросил Карл.

В тот день пошёл первый снег.

Kapitel 7

Das Jahr 1938

Снежинки всю зиму ложились в ровные сугробы вдоль улиц, и приносили нам всем только удачу. Кому-то ещё и смерть, но быструю, не мучительную — мне так хочется думать.

Правительству стали нужны пулемёты, больше пулемётов, и мы делали их, больше, с каждым днём. Успевай подносить свой металл, бюргер! Я тогда видел сны, где соединялись в трепетном союзе затвор со стволом: повесть о любви, более проникновенная, чем дрянная постановка "Ромео и Джульетта" от проклятых англичан.

— Чтоб им пусто было, перестреляем всех актёров и сожжём все их театры!" — канцлер желал, чтобы я думал именно так об английской драматургии.

Я понял, что если не попытаюсь пробиться выше, то задохнусь металлической стружкой и буду в ней похоронен. Работы прибавилось, а денег с зарплаты — нет. И жаловаться некому.

— Ты же не в Советской России с их профсоюзами! — повторял герр Котович, — Ты ариец! Всё выдержишь.

Самого герра Котовича отправили в какой-то лагерь, я так и не разобрался в какой. Точно не в оздоровительный. Начальник цеха стал Фридрих. То есть, герр Фридрих. Непривычно называть так того, кто ещё вчера стоял с тобой рядом за одинаковым станком. Говорят, он написал какую-то бумагу, и выставил герра Котовича в нелучшем свете перед компетентными органами. Не люблю прислушиваться к слухам во время обеда, но эти сплетни напоминают правду.

— Если судьба дала тебе лимон — сделай из него лимонад. — сказал мне Карл на одном из наших свиданий в "Горящей саламандре". Он цитировал американца, который зарабатывал деньги тем, что помогал заработать деньги своим ленивым, жадным соотечественникам. Забыл его фамилию. Но не забыл его слова.

Я взглянул на свою работу по-другому. Теперь я не видел себя как обезьяну, которая на потеху учёным собирает части детской игрушки в одну, расчёсывая голову в поисках мыслей, и не находя таковых. Теперь же я помогал Рейху. В случае чего — обложимся этими пулемётами и станем обороняться от низших рас. Я перевыполнял нормы и стал мастером в своём цеху.

Вся прибавка ушла к фрау Штайзер. Старушка начала между делом жаловаться о том как жилищный департамент давит на неё, что ей придётся раскошелиться на ремонт. Ремонта я никакого не увидел и получил весной дождь в виде талой воды с чердака. Пришлось лезть и шпатлевать самому. У фрау Штайзер в комнате тем не менее постоянно пополнялась коллекция китайских кукол из Мейсена.

— Моя дочь их любила. Слетала в Америку на дирижабле, а он разбился. Сгорела, бедное моё дитя...

Что ж, память так память. Пусть заполнит пустоту в душе моими деньгами и мёртвыми фигурами из фарфора. Лишь бы только не стала такой же мёртвой, как они.

Мой дорогой Карл стал диктором на радио. Я советовал ему читать юмористические пьесы, вспоминая его сальные шуточки в рабочем бараке. Он ответил, что партия это не шуточки. От него я услышал из радиоприёмника, что "братский народ Австрии вернулся в арийскую семью".

Карл женился на Шофранке, молчаливой румынской девушке с хомячьими щеками, где и прятала всё своё весёлое настроение, не иначе. Она закатывала молчаливые истерики. Карл долго её добивался, а добившись часто прикрикивал на неё и рассказывал мне о небольшом романе с секретарём отделения партии. Он не был "тираном в семье". Он был человеком своего времени, и время требовало от него много решительных действий. Поэтому Карл ходил как натянутая струна и всё-таки иногда срывался.

— Я училась в университете, но наш король его закрыл и застрелил пару студентов — говорила Шофранка, когда я решил помочь ей на кухне разделать мясо для ужина, пока Карл кричал на кого-то в телефонную трубку, пытаясь организовать новое факельное шествие, — Здесь я учила французский, но Карл сказал, что скоро все французы заговорят по-немецки, и я стала домохозяйкой.

Она умерла во время родов, и её ребёнок так и не добрался до нашего мира. Речи Карла на радио стали яростнее, иной раз он превосходил самого канцлера. Представляю сколько слюны оставалось на микрофоне в студии. С тех пор мы реже встречались в кнайпе.

Скончался и бакалейщик герр Прейер. Мальчишки-активисты в коротких шортах размозжили ему голову булыжником. Спутали его лавку с чем-то другим.

***

Пришло лето, и у Веры уже сменилось несколько ухажёров. Если выстроить их как подозреваемых на опознании, то и по росту, и по доходу они представляли собой чёткую последовательность, лестницу к вершине благосостояния в нашем обществе.

Последний в этом ряду — Макс Клейст. Хозяин фабрики стройматериалов. Он брил голову, чтобы уже не доставать всех видом своей плеши. Ещё он носил на себе большой живот, доставшийся ему, вероятно, из-за любви к пиву. А его дом — как пещера разбойника. Награбленная добыча сложена всюду без всякого вкуса и порядка.

— Ты не спал с ней? — спросил меня тихонько Макс в прихожей, принимая у себя.

Вера сидела в его доме довольная, как сорока. Вся в мехах и золоте. Она наконец получила и заветный кабриолет. Хотя и проехалась на нём всего пару раз, и, сильно простудившись, оставила его ржаветь в гараже и истекать маслами. Я боялся что там же Вера оставит и своего неуклюжего любовника. Стареющий предприниматель, однако, всё-таки потрудился приковать её к себе цепями брака. Они произвели на свет маленького Питера. Унаследовал ли он двойственную природу своей матери — я не знал. Родителей это не очень беспокоило, и я тоже решил не думать об этом лишний раз.

Однажды Вера позвонила мне.

— Я хочу встретиться с тобой. Только не в "Горящей саламандре", пожалуйста. На Халлерштрассе есть одно заведение...

...тихое, небольшое кафе. Мне, один кофе, пожалуйста.

— Давно тебя не видел, Вера Клейст, в девичестве Фукс! Как твои дела? Бьются ли волны повседневности о твою обитель из меха и драгоценностей?

Я как мог, старался развеять её напряжение. Она прятала лицо под широкими полами шляпы и солнцезащитными очками.

— Я больше не могу с ним жить. Хочу уйти.

— Почему, Вера? У тебя же всё есть!

— Он меня бьёт.

Вера опустила очки и показала подбитый глаз. Зрачки ходили ходуном.

— Но как же твой сын! Ты оставишь его без матери? Я рос без матери, и всегда тосковал что её у меня нет.

— Ничего, Макс отдаст Питера в приют, или пусть няньку наймёт, у него же полно денег. Давай уедем с тобой отсюда, в Америку, — она оживилась — У тебя есть деньги?

— Какие деньги, Вера? Нельзя бросать всё вот так и убегать! Людитак дела не делают! Они остаются и решают свои проблемы!

— Мне всё это надоело. Всё очень сложно. В этой стране вообще, нацистский режим. Здесь людей за инакомыслие отправляют в лагерь и убивают. Как ты можешь так жить? Ты не чувствуешь ответственности перед миром? Давай уедем, пока не поздно. Не хочу здесь оставаться. Или в лес убегу обратно... я не знаю, не знаю!

Кофе подействовало на мой мочевой пузырь.

— Вера, ты главное успокойся, я сейчас вернусь.

И я вернулся. От Веры остались только тлеющая папироса в пепельнице и правая кожаная перчатка. Папиросу я докурил, а перчатку забрал. Слишком дорогая и изящная, чтобы оставить здесь.

Через пару дней я решился заглянуть к Максу.

— Она к тебе удрала!? — схватил он меня за шиворот на пороге, и так же неожиданно успокоился, — Извини. Ну ты проходи, не стесняйся. Хочешь выпить? Возьми над камином, наливай сам.

Макс вернулся в свою гостиную и сел на персидский ковёр.

— Бр-р-р-р! Взж-и-и-и-у! "Кондор" летит бомбить Гернику, как слышно?

— Кондол летит, ула-а-а!

Питер прыгал в колготках и хлопал в ладошки, пытаясь поймать глазками летящий над ним игрушечный бомбардировщик, движимый рукой Макса в мнимом небе потолка.

— Что с Верой, Макс? — спросил я.

— Взж-и-и-и-у! — Макс делал вираж. — Что она тебе сказала, что я её бью?

— Да.

— Держись, сынок, сейчас брошу бомбы! Ах, моя Вера, Верочка. Подрисовала себе глаз, наверняка. Ты хоть денег-то ей не дал?

— Нет.

— Хорошо. Я узнал, что она приходила в банк и от моего имени хотела снять с моего счёта при-и-и-личную сумму. Вера ведь часто пропадала по ночам. И не только потому что ей надо превращаться. Одни мы с тобой теперь, сыночек, эх! Иди сюда, Питер!

Макс поднял сыночка, подбросил, повертел, отчего тот радостно залепетал несуразицу.

— Что будет с Питером, Макс?

— Что с тобой будет, Питер, а? — спросил Макс сына и ткнул его в нос, — Да хорошо всё с тобой будет, ты же мой сынок! А если будешь превращаться в лисёнка, как мама, то я тебя научу как жить с людьми, да, Питер? Скажи "да-а-а".

— Да-а-а!

Вера сбежала. Не очень человечный, но человеческий поступок. Похоже, она наконец стала человеком.

***

После аварии, моя бедняжка Эльжбета ходила с тростью. От трости она потом избавилась, а от хромоты — нет. Физиологическая особенность, дефект человеческой конструкции и всё же некоторая привлекательность.

— Шевели ногами, Хромуша! — на что в ответ я получил дружеский удар кулачком в плечо.

Мы разгуливали вдоль каменного берега Эльбы, к Рыбному рынку. В водах реки плескалось уходящее Солнце.

— Не люблю реки, озёра и моря, — сказала Хромуша.

— Почему?

— Посмотри какие волны беспорядочные. Нет структуры...

— Как в партии?

Вечер наставал, но в свете не было недостатка. На площади перед рынком горело пламя и кружил бумажный пепел. Люди в униформе доставали из багажников автомобилей перевязанные бечёвкой стопки книг и кидали их в огонь. Здесь был и герр СС со своим устройством. Пламя освещало и его лицо, я видел на нём чудовищную усталость. Он наверняка очень устал сжигать всё подряд.

Среди толпы зевак, мы встали рядом с гимназистом, который кидал книги в костёр из своего портфеля.

— А что это ты кидаешь? — спросил я.

— География... Физика... Английский язык...

— Зачем?

— Не хочу учиться! Буду убивать евреев!

Огонь разжигал как типографскую бумагу, так и глаза и сердца людей. Я не понимал почему, но все были воодушевлены. Я обнял мою Хромушу и поцеловал. Наши щёки ласкало тепло огня.

Когда мы вернулись в нашу комнату, всё в том же доме фрау Штайзер, в ней уже были поклеены хорошие обои, переложен пол и приобретена мебель с красивыми покрывалами.

— Ты не забыл поставить пиво в холодильный шкаф? — спросила Эльжбета и скинула шляпку на кровать. Она разрушила причёску и привела волосы в естественный вид.

— Смотри что тут у меня! О-оп! — Эльжбета вытянула из сумка пачку голландских сигар.

На цветной картонной коробке красовался "Урок анатомии" Рембрандта.

— Видишь, что написано? "Пять прекрасных сигар", — она открыла пачку, — Один, два, три, четыре... а где же пятая? Ой, а я её уже выкурила, как неловко! Достань, пожалуйста, пиво.

Бутылка "Договора в Мюнхене". Тёмное, чешское. Мы сделали по глотку.

Эльжбета вылизала сигару и принялась разматывать с неё табачный лист, как старый бинт на раненном бойце.

— Обмотай вокруг горла, — попросила она, — как шарфик.

Холодная бутылка потела и отдавала влагу листу.

Эльжбета приготовилась препарировать сигару ножницами. Изображение на коробке обрело смысл.

— Так и не узнал, что там с Верой? — она потрошила внутренности сигары на широкую тарелку.

— Нет. Сбежала, совсем. Такой человеческий поступок!

— Да-а-а, да. Я думаю она вернулась в лес. Сейчас в лесу хорошо. На поляне ягоды растут.

— Она сказала, что мы живём при нацистском режиме, и людей отправляют в лагерь за инакомыслие. Тебе как, нравится работать в государственной пропаганде?

— Да, работёнка ничего.

— А вину не чувствуешь, и ответственность?

— Ну, мы может и не правы, а прав кто-то другой совсем. Но тот, другой, ничего не сможет изменить.

Она размельчила что-то в маленькой металлической коробочке из-под крема для лица и сменила этой россыпью прежнее содержимое сигары. Затем обмотала её влажным табачным листом с бутылки. Подожгла, закурила.

— Просыпаясь утром, ты не чувствуешь вину за то что мы не рожаем детей? — задумалась она и выпустила пару молочных колец дыма.

— Ещё не время. Если меня в армию заберут, ты будешь меня ждать?

— Конечно.

— А если война?

— Война будет недолго. Пара месяцев и вернёшься целёхонький. Ты мне только сувенир привези. А сейчас на, возьми мой сувенир тебе.

Я взял из её рук сигару, у которой Эльжбета пересадила внутренности. Затянулся и почувствовал одну лишь любовь.

Мы с ней поженились, а потом меня призвали в армию.

Kapitel 8

Das Jahr 1939

— Дружище, у тебя есть покурить?

Парня звали Лука Подмешиль.

— Меня Лукой звать, фамилия Подмешиль. Я с Берлина.

— А почему фамилия такая странная?

— Знаешь, как говорят? "Одна бабка — чешка, другая — венгерка". У меня родственники все из Восточной империи.

Я поделился с ним папиросой, ведь сидеть нам вместе ещё очень долго. Наш автобус перебирал колёсами неторопливо, как сытая лошадь. Асфальт на дороге был наливной, тёплый от летнего солнца. За пыльным окном — наши европейские пейзажи: милые сердцу лоскутные поля и игрушечные зелёные деревца. Мечта для художника-националиста.

Нас развозили по нашим частям. Нас — лохматых и стриженых, в мокрых от пота рубашках, в куртках, в кепках и картузах, прятавших под своими козырьками беспокойные и усталые глаза.

— Зря ты женился, дружище, — сказал мне Лука — не дождётся ведь! Ещё не обрюхатил?

Я улыбнулся.

— Нет.

— Точно убежит! — ухмыльнулся он.

— Я тоже был женат, — начал Лука. — Красивая она была. Польские у неё корни, славянские. Стройная такая, не как наши немки... угловатые. Сильно мы друг друга любили. Занимались любовью как звери, животные. Начинали в спальне — переходили в гостиную. Из гостиной переходили на кухню, из кухни в ванную. Всё было замечательно, но вдруг она будто похолодела. То лежит какая-то вялая, жалуется на головную боль. То суп забудет посолить. Я спросил: "В чём дело, дорогая?". Она ответила "Мне скучно, я тоже хочу работать". Я сказал, что моя жена не должна работать, она должна вести хозяйство, воспитывать наших будущих детей, планировать расходы и делать накопления — ведь так лучше для Рейха! Она замямлила и всё-таки я сдался, сказал: "Хорошо, выбирай любую работу, хочешь — почасовую, хочешь — полный день, решай сама". И она так и поступила. А работал я тогда коммивояжёром, продавал обувь. Выезжал на два-три дня каждый пару недель, обычно ездил на юг, в Саксонию. Когда и она стала работать — то всё стало вновь хорошо. Не так, когда она была домохозяйкой, но тоже неплохо. А потом она начала пропадать. Я как-то раз вернулся из очередной поездки, ожидал увидеть любящую жену — а её и след простыл. Уже восемь вечера, потом десять, потом три часа ночи, и её всё нет. Я сказал себе: "Успокойся, ведь она могла сходить к сестре, к подруге, навестить свою мать". Я что-то такое от неё и услышал на следующий день. Но это повторилось. Я представлял себе её мужчин, воображаемых фабрикантов, бюргеров, смазливых адвокатов, или того хуже — каких-нибудь строителей или узколобых грузчиков. Наконец я сказал ей что вернусь очень и очень поздно, что она может ложиться спать и не ждать меня. А сам я никуда не поехал и сел за мусорными баками, с термосом кофе и коньяком. Через пару часов стемнело и она вышла, прошла несколько кварталов и исчезла в жилом доме, из бурого, красного кирпича. На табличке у входа значилось четыре фамилии, ни одной из них я не знал. Я вошёл, поднялся на второй этаж и приоткрыл незапертую дверь. Внутри — темно, горит одна единственная свеча, и в тусклом свете я увидел свою жену в объятиях другой женщины. Я спустился, вернулся домой, почистил зубы и... задушил её поганую кошку своими руками!

Лука был забавным парнем. Жаль, больше я его никогда не увидел.

***

Я собирал на заводе пулемёты, мне же из них теперь и стрелять. Меня вновь этому учили, и я по привычке хорошо с этим справлялся. Получил даже грамоту, "за самую короткую по времени сборку и разборку пулемёта MG34".

Нас изнуряли, гоняли строем и заставляли орать. От такого звереешь, звериная природа внутри тебя рвётся наружу. Хорошее чувство, подлинно мужское. Хочется кого-нибудь убить. Пусть только командир пальцем укажет кто сегодня у нас враг. Всех уничтожим.

Быть может, Вере и понравилась больше её животная, хищническая часть, и теперь где-то рядом, в лесах, она гоняет зверьков поменьше и разделывается с ними своими клыками.

Эльжбета меня не забывала и писала письма:

Привет, солдатик! Ты всё время просишь рассказать, как нам тут живётся, а ведь тебе покажется всё это скучным. Небось, бегаешь с такими же сорванцами, играешься как в детстве во дворе, только пушки у вас теперь не деревянные! Я всё работаю в НС-Фраунварте. Дома без тебя тихо. Фрау Штайзер умерла неделю назад, сердечко у бедной старушки не выдержало. Никому она своё имущество не завещала, и дом продал банк на аукционе. У неё в комнате скопилась пребольшая куча китайских кукол, не знаю куда их и деть. Отдам, наверное, в местный музей. Новый хозяин, герр Шульц, такой скромняга! Он и плату за комнату требовать боится. Тебя вот нет, и мне приходится себя занимать. Кучу всего перепробовала. А недавно я прыгнула с парашютом вместе с подругами! Не хотела тебе писать, боялась что отговоришь. Дух захватывает! Земля наша сверху, чтоб ты знал, как одеяльце из кусочков ткани. Скоро у меня недельный отпуск, и подруги тянут меня теперь в Альпы кататься на лыжах. Я ещё думаю над этим. А ты что скажешь, служивый? Посижу, подожду твоего ответа. Я виделась с Максом, думала помогу ему за сыном ухаживать. А он оказался гордый папаша, говорит не хочу ни нянек ни служанок, буду воспитывать сам своего Питера. Сильный он, этот Макс. И ты тоже сильный будь! Жду тебя, целую, люблю!

Твоя Эльжбета

или если так уж хочешь — твоя Хромуша

***

Герр Ульбрихт и герр Ян были такого же звания как и мы все в казарме — шутце, но служили они на год больше чем мы. Поэтому и звали их "геррами".

В тот день они захотели послушать концерт. Расположились на облезлом кожаном диване в комнате отдыха. Наш третий учебный пулемётный расчёт в составе номера второго, то есть меня, и номера первого, то есть моего наводчика Гальярди, без оружия и обмундирования занял позицию за диваном и молча ждал команды. Говорить нам не разрешалось, чтобы не выдать своё расположение вероятному противнику.

Первой командой стала "дай покурить" от герра Ульбрихта, поданная бесшумным жестом. Я дал ему папиросу и зажёг её спичкой.

— Сыграй чего-нибудь, Франтишек, — сказал он.

Франтишек, временно получивший звание музикершутце, занёс свои сухие длинные пальцы над расцарапанным фортепиано.

— Что хотите послушать? Баха? — сказал он и шмыгнул носом.

— Не-е-ет, — ответил герр Ян и нетерпеливо подал команду "давай кофе" наводчику Гальярди, — Бах подходит в восемь утра.

— Моцарт? Может, Бетховен? — снова поинтересовался Франтишек.

— Слишком рано, — сказал герр Ян и отпил кофе. — Моцарт хорош в восемь вечера, а музыка Бетховена очень глубока, придётся ещё и много думать, размышлять. Он хорош для полуночи.

— Какой ты привереда, Ян! — сказал герр Ульбрихт и стряхнул пепел в заботливо предоставленную мной пепельницу.

— Давай лучше старину Гайдна — махнул рукой герр Ян.

Франтишек забегал пальцами по клавиатуре, и мне показалось что это и не пальцы вовсе а очумелые пауки давят на клавиши лапами. Звуки слились в задорную композицию.

"Давай газету" скомандовал герр Ян и получил её.

—Пятнадцатого июня, в лагере Вахтель — стал читать он — получил смертельное пулевое ранение в шею гренадер Лука Подмешиль. Комиссия установила, что гренадер Подмешиль выстрелил сам в себя из своего ружья во время несения караульной службы. Комиссия склонна предполагать, что причиной явилось не неосторожное обращение с оружием, а психическое состояние гренадера Подмешиля. Незадолго до призыва в армию, он развелся с женой и тяжело переживал расставание.

— Дурачьё! — воскликнул герр Ульбрихт. — Столько раз им вдалбливаешь устав, а всё равно стреляются.

— М-да, — вздохнул герр Ян. — Столько парней из-за баб полегло. Больше, чем из-за войны.

Он тоже закурил, ещё одну из моих папирос, в ещё одной из воинских частей, в которых я побывал.

***

В конце лета, рано утром, нас подняли по тревоге. Раздали не по одному, а по два цинка с патронами и погрузили в бронемашины.

Когда выехали на ровную дорогу, все решили немного вздремнуть.

— А куда мы едем? — спросил я у командира взвода, ему спать было не положено.

— На восток, — ответил он. — К Польше.

— А зачем?

— Не знаю. Говорят, через Россию в Индию пойдём, отбирать колонии у англичан.

Он посмотрел на своих подчинённых, стрелков мотопехоты — они спали, обнимая свои автоматы.

— Не люблю я в этих передвижных гробах сидеть! — сказал он мне. — Если на мину вдруг наедем, или гранату закинут, то расплющит нас тут всех.

Я вдруг провёл ладонью по макушке каски.

Командир сказал что-то ещё, но я уже заснул.

Проснулся лишь от пинка в бедро. Тело моё выскочило из кузова, как делало это десятки раз на учениях.

— Да не туда, твою мать! — крикнул кто-то мне совсем рядом, и я развернулся.

Впереди, по ровному зелёному склону, на нас ползли мордатые стальные коробки. Они выдохнули дым и через мгновение грохот оглушил нас.

— Что ты мешкаешь? — поймал меня за руку мой наводчик — Ставь пулемёт.

Уже не помню, как его звали, через пару часов он умер.

Kapitel 9

Das Jahr 1942

Ах, милая моя Эльжбета. Здесь очень плохо, очень тяжело. Мы все падаем, выбившись из сил: голодные, иногда всё ещё живые — на сырую, развороченную землю. Я пулемётчик. Ношу на себе эти тринадцать килограммов стали. Если б ты родила ребёнка после свадьбы — он столько бы и весил сейчас. Я ставлю его на позицию, кормлю патронами. В патронах разрывается порох, и вылетевшие на свободу пули я пытаюсь скормить нашим врагам. Но обычно, пули просто падают в землю. Как семена, которые никогда не прорастут. Среди патронов в ленте есть трассирующие. Когда стреляешь ночью — в небе протягиваются светящиеся нити, зелёные или красные. Красиво, но страшно. Я чищу и смазываю, меняю запчасти. Меняю горячие стволы на холодные, достаю их рукавицей. Так же, как доставал противни с твоими пирогами. Мне они снятся, эти пироги. И даже не капуста или мясо в них, а корки. Ещё мягкие, оттого что горячие и только-только из печи. Я сижу, я лежу, прячусь. Я ем суп из говядины в железной миске. Иногда я бегаю, прыгаю, удираю со всех ног или догоняю своих. Но больше всего я иду. Идти тоже тяжело. Стальной ребёночек Рейнметалла за спиной, разваливающиеся от сырости ботинки, грязь разбитых дорог. Я переболел тифом. А вот от вшей так и не избавился, как ни старался. Я много думаю и много вспоминаю. Мне всегда представлялось, что такие мимолётные события в моей жизни, как например разговор с Карлом, циничные речи Веры о людях, россказни отца, которые я предпочитал не слушать, твой вздох, прикосновение к твоей коже — что всё это мимолётно и имеет мало значения. Теперь я вижу, что из таких незначительных событий и состоит вся жизнь. Всего лишь цепочка прозаичных банальностей. Всего лишь... Я хочу обрести всё это снова. Ожидать, стоя в очереди в магазин. Разговаривать с тобой ни о чём, лёжа без дела. Ходить на работу и сетовать на начальника. Плакать. Смеяться как дурак над дурацкими шутками. Выпивать. Хочу вернуться. Не хочу умирать.

Мне вернули это письмо. Цензурный комитет бодро размалевал его текст красным карандашом, а в конце приписал:

Слушай-ка, ты, шутце из 5-й роты 3-го полка! Ты позоришь Рейх. Не пиши такое своей жене, она ведь распереживается. Исправь поскорее, иначе мы тебя в штрафную роту отправим. А может и расстреляем.

***

— Есть хочу. Умираю как хочу есть. — сказал Андерс.

— Мы же поели час назад! — сказал я, — Суп из говядины, картошка варёная. Даже хлеб в этот раз выдали. Тебе не хватило?

— Всё равно есть хочу.

Много сменилось наводчиков, они все уже умерли. От них остались только ничего не значащие имена в памяти. Теперь со мной рядом Андерс, плотный и вечно голодный.

— Почему ты такой вечно голодный? — спросил я его — Ты же вон какой плотный. Недоедаешь, что ли?

Он вытер нос и сморкнулся, нервно оглядевшись на ходу. Шли мы через лес, в очередные неведомые дали, по направлению красной стрелки на карте в планшете нашего командира.

— В детстве жрать было нечего — отвечал он. — Солдаты с полицейскими к нам в деревню приходили. Всё забирали.

— Да, я помню.

— Мне надоел горох, который бабка вымачивала. И перловка надоела. Больше всего полбу я ненавидел. Стал у соседей подворовывать. Они и сладости спрятать могли, и мясо. Всегда я есть хотел, вкусно поесть. У меня это не прошло. Психиатр мне так и сказала, что всё это с детства осталось.

— Думаешь мы сейчас врагов настигнем, когда они пирожные будут есть, и жареное мясо запивать ликёром?

— Не трави душу! Как же есть хочется...

— Им, говорят, рыбу частенько дают на обед.

Андерс покривил лицом.

— Рыба воняет. Как раз для таких вонючек как они. — сказал он.

— А я бы не отказался. Приелась уже говядина.

— Лучше свинина. Она-то пожирней, повкусней.

— Да ну! — сказал я — Из неё сока столько натекает. На одежду ещё проливается...

— Ох, его-то я обожаю!

Впереди что-то сверкнуло. На нас смотрели через бинокль, или из ружья с оптикой целились. Андерс кого-то увидел и замер, как волк, присматривающийся к добыче.

Мы с ним в мгновение прижались к земле и раскопали вокруг себя снег. За пару секунд соорудили наш пулемёт. Андерс обхватил его и поднял прицел. Я вспорол свой цинк, вытянул из него гремучую и строптивую змею с патронами и вклинил её в пулемётное брюхо.

Рядом с нашими ушами уже успели просвистеть несколько пуль, они сбили несколько веток на деревьях. Андерс напряг своё тело и наш пулемёт застрочил очередями. Звенящую ленту я поднял на ладонях, патроны скользили по моей коже, холодные и замёрзшие.

Андерс дёргался то влево, то вправо. Я видел, что в паре сотен метров несколько серых фигур свалились на снег и больше не встали. Стрельба прекратилась. Грохот последнего выстрела прокатился по лесу и всё наконец затихло.

— Всё? — спросил я. Мои ладони сводило от холода.

— Да. — ответил Андерс.

Я опять увидел фигуры людей далеко впереди, и они снова упали как шахматные фигуры на снег, так же как и минуту назад. И тут я понял, что не хочу больше вставать на ноги, не хочу никого видеть во всём этом мире. В глазах зарябило от сверкающего снега. Я ослеп.

— Ты чего? Куда провалился? — растормошил меня Андерс — Минут пять уже достучаться не могу. Вставай, пошли!

Он поднял меня, и мы поплелись дальше вперёд.

— Помешательство какое-то — сказал я.

— Бывает. Скорей бы поесть.

Между деревьями помелькало ещё несколько серых фигурок.

— Стая, наверное. Волки, может лисы — сказал Андерс.

— Так давай их подстрелим, зажарим — сказал я.

— Гоняться ещё за ними... — вздохнул он.

Мы дошли до своих жертв. Они были живые — теперь мёртвые. Лежали перед нами, как мешки с картошкой, кровью перемазанные. Никакого отвращения, жалости или страха я не испытал. Мы выиграли. А они проиграли. Ненависти у меня к ним никакой не было. Они на вид обычные, заурядные люди: крестьяне из деревень, да рабочие из городов. Только знаки различия на униформе другие. Хоть они такие же, как и я — нас ничего не связывало. Я их никогда не знал, как и они меня. Меня их убийство не возвеличило, но и не сделало каким-то уродом-изувером. "Надо идти дальше и жить дальше" — вот всё о чём я думал и о чём стоило думать. Я не пытался спрятать так неприятные мысли глубоко в памяти и отвлечься от них — потому что таких мыслей не было.

— Ну, чёрт побери, опять полба! Надо же!

Андерс достал ладонью горсть варёного зерна из солдатского котелка у одного из убитых, положил её в рот и разжевал.

— Несолёная, недоваренная, тьфу!

Он выплюнул её на снег.

Я услышал лёгкие и быстрые шажки по снегу, обернулся. Передо мной встала лиса. Лакала свежую кровь с мёртвого тела. Она посмотрела на меня, наши взгляды пересеклись.

— Поживиться пришла, хитрюга! Людей, смотри-ка, не боится! — зашептал Андерс — Я её сейчас обойду, ты подсоби!

Неуклюжий Андерс попятился к лисе, она это тут же учуяла и развернувшись побежала вприпрыжку обратно к деревьям. Мой наводчик плюхнулся, обняв один лишь снег.

— Ну и чего ты не помог?

— Не знаю, замешкался — сказал я.

— Э-эх! Как жрать-то охота! Завою сейчас! — стал он подниматься, отряхиваясь.

Наш пулемётный расчёт поплёлся дальше, вперёд. Начало темнеть, стоило поторапливаться.

Я оглянулся. Едва различимая стайка зверей глядела нам в спины. Глаза их ярко горели, отражая заходящее солнце. Всё что мы делали наверняка казалось им большой глупостью. Или же они, скорее, ничего не понимали. Не знали, чего от нас ожидать.

—Как же хочется поесть! — эхом разнеслось по округе.

Kapitel 10

Das Jahr 1945

Весна подходила к концу. Снег давно уже растаял, обнажив мусор и грязь прошлого года. Сильный ветер гулял по полям и гонял пыль, загоняя её нам в рты, в носы и глаза.

Мы вдвоём сидели здесь, среди этих полей, на перекрёстке грунтовых дорог. Открытое место, путь возможного отступления наших бравых товарищей. "Заградительный отряд" — так именовался наш пулемётный расчёт.

Вместо MG34 у нас уже давно MG42. Стоит на станке, с оптикой. За станком — я. Рядом, на пустом ящике из-под патронов, сидит Андерс. Всё ещё живой, только похудел немного.

Делать нам было совершенно нечего. Пытались сыграть в карты, и карты все унесло ветром. Так и не собрали полную колоду, ковыряясь в молодой траве.

Андерс придумал себе занятие: рисовал зелёной краской на деревянной толкушке для картофельного пюре.

— Сойдёт за гранату! — говорил он.

Амуниции у нас осталось маловато.

Я лёг на мешок с песком, уставившись в небо и слушая лязги и трескотню из рации. Дырявые серые облака сновали то туда, то сюда. Солнце иногда проглядывало через них, и на миг становилось тепло.

— И где же вот это твоё: "Эх, сейчас бы пожрать!"? Эй, Андерс! — сказал я.

— Еда в жизни не главное, друг мой. — сказал Андерс.

Он потёр своё давно не бритое лицо.

— Я теперь понимаю смысл христианского поста. — сказал он опять.

— Ох, и в чём же? — я прикрыл глаза ладонью от выглянувшего солнца.

— Чтобы, понимаешь, сладость и чувство сытости не затмевали голову. — Андерс вздохнул и поднял щепотку дорожной пыли. — Чтобы яснее ощущать этот мир, ощущать свою жизнь. Я примирился с лишениями, которые познал в детстве. Сейчас уже ем ровно столько, сколько надо чтобы утолить голод.

— Или столько, сколько найдём! — засмеялся я.

— Смейся надо мной! Это тоже полезно! — махнул он на меня рукой.

Андерс переменился в лице и сначала дёрнулся к нашему орудию, но сразу присмирел и расслабился.

Я сел на мешок, прищурился. На горизонте показались кайзеровские каски. А за ними и тела в облезлой серой форме, на чьи головы каски и были надеты. Наши возвращались.

— Зачем пришли? — крикнул им Андерс.

— Устали мы! — закричал один из них в ответ — Домой идём!

Я и Андерс злорадно улыбнулись.

— Когда все земли отвоюете обратно, тогда и приходите! — Андерс захохотал.

Солдаты встали перед нами в пятидесяти метрах.

— Вы не представляете, что там творится! Как там тяжело! — сказал, видимо, их командир, — Все наши уже давно сдались!

— Знаем мы как там тяжело! — сказал Андерс и хохотнул.

— Да ни черта вы не знаете! — закричал один из солдат, — Сидите здесь на заднице без дела, а мы там подыхаем!

Андерс обнял пулемёт и приложился к оптике.

— Разворачивайтесь скорее, гордые сыны Рейха! — крикнул он, — А не то здесь прямо подохнете!

— Да нет у них патронов! — сказал ещё один из солдат.

— Проверить удумал? — кричал Андерс, — А у тебя-то самого они остались? Автоматик-то небось пуст!

Все мы устали. Давно не ели, давно не брились и не спали с любимыми женщинами.

Я взял деревянную гранату Андерса и кинул её в бедных солдат. Они разбежались и удрали обратно за горизонт. Краем глаза я видел, как Андерс взялся за живот, разинув рот, не в силах больше хохотать.

— Ну, братец, ты конечно выдал! — сказал он, восстановив своё дыхание.

Мне больше не хотелось смеяться. Выглядело всё сплошной нелепицей: вся война и вся жизнь. Я чуть снова не растерял все свои чувства и желания, чуть не оцепенел от бессмысленности всех событий вокруг. Из последних сил я схватил трубку рации и набрал штаб.

— Как слышно, приём! — сказал я.

Никто не ответил.

— Мы только что развернули отступающий отряд пехоты, приём! — снова сказал я.

— Что? Чего? Какой ещё отряд? — спросил штаб.

— Не знаю, мы не узнали его номера, он пытался на нас напасть, и...

— Вы там надоели уже все. Хотите за Гитлера своего воевать — воюйте! А я всё, американцам иду сдаваться. Всё, конец связи.

Андерс посмотрел на меня.

— Что там? — спросил он.

— Андерс, пошли домой.

— Чего? — ухмыльнулся он, — Вот так, сразу?

— А как надо? — взглянул я на него, обветренного и пыльного, — Я устал. И ты тоже устал. Хватит воевать.

— Л-ладно... — сказал он.

Мы по привычке сложили пулемёт и понесли с собой. Через полкилометра Андерс предложил:

— Что мы его всё несём? Выкинуть пора.

Скинули в дорожную канаву. Я так долго носил его, что полученная лёгкость принесла одно лишь беспокойства. Словно часть тела отрезали и тебе кажется будто она всё ещё при тебе.

В канаву полетели и наши каски, и знаки отличия. Когда срезали их с формы — почувствовали боль. Тоже самое что и отрезать свои соски: мужчине они ни к чему, без них ты спокойно проживёшь. Но эта процедура отзовётся сильной болью, и оставит уродливые шрамы на всю жизнь.

— А ты откуда, Андерс? — спросил я, — Который год уже вместе, и до сих пор не знаю.

— Магдебург.

— А я из Гамбурга. Это налево.

Дорога перед нами разделилась.

— А мне направо, — сказал Андерс.

Мы посмотрели друг на друга, помолчали.

— Ну, рад был, что ли, познакомиться, — начал Андерс и осторожно предложил мне пожать его руку.

Мы обняли друг друга. Быть может, крепче, чем собственных жён до войны.

Я пошёл налево. Андерс пошёл направо.

***

Вместо города, который я знал, меня встретили торчащие из наваленных кирпичей углы прежних зданий. Между тем, дороги остались целыми и чистыми, как раньше.

Дом с моей комнатой уцелел, один на несколько кварталов. Я поднялся по лестнице и услышал знакомый голос:

— Карл, не оставляй крошек на столе! Хлеб мы с тобой не знаю когда ещё получим! Всё съедай, слышишь?

Её голос стал твёрже.

— Господи! Неужто ты, самый! — сказала она, увидев меня.

— Мама, а это кто? — сказал маленький босоногий мальчуган из-за её спины.

Из милой девчушки с тоненьким голоском Эльжбета превратилась в бойкую, напористую тётушку.

— Здесь по-другому и не выживешь. — сказала она — А ты, смотри-ка, худой весь, да в пыли. Совсем как пёс бродячий!

Эльжбета загоготала.

Я посмотрел на мальчика, затем снова на неё, и сказал:

— Блядь.

Я побежал по лестнице вниз, выскочил на улицу и сел на кучу битых кирпичей.

— Где ты, солда-а-атик мой! — выкрикнула Эльжбета и настигла меня.

— Сколько их у тебя было? — спросил я, стараясь на неё не смотреть.

— Тебя шесть лет не было! — воскликнула она — Несколько... Карл у меня от боцмана Штойфеля, подводника. Уплыл куда-то там в северные моря. Утоп, наверное. Последний у меня был Джон, лётчик-истребитель. Американцы из того кнайпе, "Горящая саламандра", помнишь его? Сделали из него бар "Миннесота". Джон красавец был, весельчак, балагур. Как мне против него устоять? Чудачить он любил, забрался один раз пьяный на руках на барную стойку в этом баре самом. Упал и шею себе скрутил. Помер. Жалко мне его очень. Любил он меня, сильно. И Карла он тоже любил. Да, Карл?

— Говори, про всех расскажи! — сказал я.

— Ой, Господи, зачем тебе всё это знать? Умерли они все, любовники мои. А ты, муж мой, вернулся. Живой. Пойдём я тебя хоть покормлю.

И тогда вся тяжесть шести последних лет навалилась на меня. Я заплакал. Так я не плакал ещё никогда.

Эльжбета повела меня обратно в комнату, поставила на стол тарелку варёного пшена и положила кусок сливочного масла.

— Кое-как немного масла выторговала. Ты ешь давай.

Я поднял ложку, положил немного каши в рот, и не смог проглотить из-за кома в горле.

— Будем жить вместе, как раньше... Ты только сходи и сдайся сначала, а то подстрелят на улице не дай Бог! И Карла ты уж пожалуйста воспитай, как мужчина настоящий.

Я прожевал то что было во рту и зачерпнул новую ложку. Мальчик Карл смотрел на меня с искренним удивлением, держась маленькими ручками за край стола. Я пролил ещё пару слёз и погладил своего нового сына по голове.

WERFUCHS Teil II

Kapitel 1

Das Jahr 1947

Не стоило слушать Эльжбету и сдаваться англичанам. Сжечь форму, сжечь военный билет, сжечь свою память и прошлое и остаться дома — такие правильные решения приходят в голову только когда оглядываешься назад и ничего нельзя вернуть.

Милостивый король Георг VI, сообразно его предкам, погрузил нас на корабли и вывез как африканских негров в одну из своих колоний. Все его корабли, к слову, гордо именуются "его величества корабль".

— Его величества корабль! — сказал я как-то матросам в бескозырках, — А эта ржавчина повсюду тоже "его величества"?

Я ожидал что в ответ меня заставят пройтись по доске, под которой будут плескаться зубастые акулы — старая пиратская забава. Но меня обыкновенно избили ногами в трюме.

Кажется, Вера когда-то хотела, чтобы я с ней выехал заграницу на отдых в удивительные страны. Что ж, я наконец и оказался в одной из таких.

Морской круиз оказался, конечно, не ахти: серый океан, тучи да шторма. Канадский порт Галифакс остался в наших воспоминаниях лишь как металлические конструкции кранов, загородившие небеса, и мокрая от дождя бетонная площадка на которой нас разделили на всё ещё живых — их погрузили в товарные вагоны и повезли на запад, и на умерших на корабле от цинги — этих освятили ритуалом бюрократической процедуры и, вероятно, сожгли.

По пути на железной дороге нам всё-таки удалось увидеть здешние горы со снежными шапками, хвойные леса, озёра, распаханные поля пшеницы и стада рогатой скотины величиной с дивизию. Однако, нас не привезли сюда любоваться красотой природы английской империи.

Где-то в Британской Колумбии нас выпихнули из поезда, вывезли в открытое поле и заставили рыть себе землянки. Вокруг тут же появился забор из колючей проволоки и вооружённый караул.

Кормили очень плохо и голод занимал все наши мысли. Как-то раз смогли поймать бродячего пса и сварили из него суп. Охранникам пришлось пожать плечами, увидев обглоданные нами кости. Убийство же коровы они нам с рук не спустили. Один лихой парень из нашего лагеря додумался прибить отбившуюся от стада тёлку булыжником по голове. За это его расстреляли. Тогда мы решили, что корова — священное животное Канады.

Нас использовали обычно как земляных рабочих. Прокладывали дороги из большого города в города поменьше. Выковыряв ещё один кубометр земли с глиной, я вспомнил как давным-давно строил с Карлом автомагистрали и как точно так же орудовал лопатой. Я понял, что потерял всё за эти годы и мне придётся начинать с начала, с полного нуля.

Не все мирились со нашим положением. Был среди нас панцергренадер Ганс Шустер, всё время порывался бежать. Молодой был очень, лет восемнадцати всего.

— Они же там поднимают восстание! — говорил он, — Нам надо срочно возвращаться! Отвоюем всё назад!

— Ты задрал уже, Шустер — крикнули ему издалека, — Ты вообще только фаустпатроны взрослым дядям в Берлине подносил! По земле волок, наверное, на руки поднять не мог!

Прокатился всеобщий громкий смех. Шустер подошёл ко мне, схватил за шиворот и взглянул из широких зрачков в мои глаза.

— Да как вы не понимаете, старые тюфяки! — сказал он мне — Они же сгноят вас всех здесь! А вы просто сидите и ждёте своей смерти! Надо что-то изменить! Побег, революция! А вы...

Шустер отпустил меня, забился в угол и заревел.

— Фаустпатроны, — замычал он вполголоса, — я ведь три "шермана" подбил. А они...

Я хотел обнять его и приободрить, но он толкнул меня и отошёл подальше.

Через пару месяцев нас согнали возводить ферму неподалёку.

— Это земля английского лорда Сесила — сплетничал кто-то из нас, — здесь куда ни посмотри, всё до горизонта — его земля. Он родственник лейтенант-губернатора провинции, одолжил у него нас, его рабов.

Когда мы выкапывали землю под фундамент для коровника, подъехал американский рыдван и из него вылез мужчина пятидесяти лет, в ношенной куртке, штанах и резиновых сапогах. Перед тем как он подошёл к нам, охранники схватили каждого и посыпали белым порошком с запахом ромашки. Отгоняли наших вшей от уважаемого человека, изволившего посетить нас.

— С вами здесь хорошо обращаются? — скромно спросил мужчина на нашем языке.

— Да! — в один голос сказали все мы. Охранники лагеря очень не любили, когда на них жалуются.

— Вам что-нибудь принести? — снова спросил он.

Тут мы почесали головы и каждый попросил для себя что-нибудь. Сигареты, граммофон, остатки обеда. Я попросил новые сапоги, потому что мои уже разваливались.

На следующий день он привёз всё — и наши охранники забрали почти всё. Сапоги я всё же получил.

— Они что, для конной езды? — спросил я у нашего добродетели.

— Остались от моей бывшей жены — сказал он, — любила она лошадей. Теперь весь табун на мыло отправлю.

— Погляди-ка, Золушка с туфельками! — сказал кто-то из наших, завидев меня с женскими сапогами в руках.

— А кто это был? — спросил я, глядя в след исчезающему в дорожной пыли американскому рыдвану.

— Как кто? Лорд Сесил! — ответили мне.

Шустер отказывался возводить коровник, постоянно увиливал и притворялся больным. Ему претила сама мысль что благодоря ему потомки британских колонистов будут наслаждаться говядиной в своих отапливаемых домах, в то время как его армия должна была уже разбомбить и завоевать все их города.

А может, он не притворялся. Или наконец поверил, что болен. Мы нашли его тело в поле, съедаемое вшами.

Тут вдруг проснулось наше чувство воинского братства — устроили ему похороны и сложили у коровника могилку из битых кирпичей.

— Панцергренадер Ганс Шустер, — произносил я, — наш друг и боевой товарищ, пал смертью храбрых на вражеской земле...

— ...из-за своего дурного нрава, — заметил кто-то из нашей собравшейся толпы.

— Его молодость души и отчаянная жажда свободы, — продолжил я, — останутся примером для нас...

—...и поводом для шуток, — заметил кто-то опять.

Я не выдержал и попытался ударить этого "кого-то" в лицо, но охранники выстрелили в воздух.

Нас посетили ещё двое граждан процветающей Северной Америки. Прекрасная молодая американка и её друг-фотограф в солнцезащитных очках — мы решили, что он её и любовник.

— Меня зовут Джудит Энн Флинн, я журналистка и член Красного Креста.

— А нас зовут Безымянные Пленники Войны, — заголосили мы. — Бесконечно рады такому знакомству! Что вас занесло сюда, такую красотку?

Мы загоготали. Нас, в отличие от Джудит, не интересовала политика. Явление женщины, спустившейся с пьедестала победы и благополучия к нам, сирым и убогим солдатам поверженной армии — затуманило нам мозги.

— Я считаю, что здесь с вами обходятся несправедливо. — сказала она, — Вас лишили многих прав.

— Несправедливо — не то слово, детка!

— Твой немецкий такой мягкий и так сладко звучит!

— Например, вас здесь определяют, как Disarmed Enemy Forces, Разоружённые Силы Противника. А не как Prisoners of War, военнопленных. Если бы вас определили, как военнопленных, то вы бы попали под Женевскую конвенцию и получили такое же питание как американские военнослужащие: четыре тысячи калорий в день.

— Да-а, хреновая здесь кормёжка!

— Пусть твой дружок тебя пофотографирует, оставь нам свои фотографии!

— Вы можете составить мне список вещей, которых вам не хватает. — сказала Джудит, — Я постараюсь вас всем обеспечить.

— О да, это мы быстро!

Наш список выглядел так:

• Еда (побольше мяса!)

• Сигареты

• Выпивка

• Ботинки

• Одежда

• Средства для гигиены

• Развлечения

• Уважение

• Сочувствие

• Любовь женщины

• Родной дом

Не всё мы получили. Но Джудит постаралась, много сделала для нас. Не знаю, почему. В её стране и так негров на деревьях вешают, а тут ещё мы — немцы, убивавшие их солдат. Не хочется верить в чистоту помыслов. Захотела выделиться? Получить внимание? Женщины ведь это любят.

Может мы ужасные люди, и заслужили себе страдание. А если она действительно жаждет свободы и прав для каждого на планете — то какая же это будет свобода без тюрем и лагерей?

В качестве пункта 7 (Развлечения) нас повели смотреть очень странную народную игру. Похоже на футбол, или хоккей, только поле меньше и мяч в ворота гонят какими-то рыбными сачками. Джудит называла это "lacrosse".

— Белые её у индейцев переняли — говорила она.

— А зачем?

— Наверное крикет с крокетом надоели, — ответила Джудит. — Потянуло на диковинку.

Мы достроили коровник "имени Ганса Шустера" и нас повезли обратно на восток.

Надеюсь, лорд Сесил позаботился о могилке.

***

Das Jahr 1948

Я с моим маленьким Карлом шёл к кинотеатру. Шёл между облупленных стен разрушенных домов, с чёрными от сажи проёмами для окон, которых давным-давно повыбивало взрывами.

— Пап, а где все мужчины? — спросил Карл, — Мужчины умирают? Мы с тобой тоже скоро умрём?

— Нет, мы с тобой ещё очень долго проживём. А мужчины все, которые на войне выжили, сейчас в других странах работают: в России, в Англии... Я уже своё отработал.

— А ты другой, не такой как тот мой папа, Джон — сказал Карл.

— А какой был Джон?

— Он говорил, что я индейских кровей, как он. Папа его папы был индейцем, из племени чокто. Он тоже на войне умер.

Мальчик и вправду смуглый получился.

— Он на маму кричал иногда, а ты не кричишь — сказал Карл.

— А зачем на маму кричать?

— Джон говорил, что мужчина главный. И что мама глупости иногда говорит.

— А кто тебе больше нравится: я или Джон?

— Не знаю. Ты... просто другой. И у меня другого папы больше нету.

— Не унывай, сынок. Всё у нас впереди.

Мы подошли к кинотеатру. Толпа голодных немецких людей и вооружённые английские солдаты — я словно и не уезжал из Канады.

Кинофильм "Ужасы лагеря Треблинка".

"Смотри, немец! Что делала твоя армия в Польше..."

— Папа, а ты тоже убивал людей? — спросил Карл.

— Да, но по-честному. У них, как и у меня было оружие, и они тоже хотели меня убить.

— Значит ты хотел убить Джона и убить меня?

— Ну что ты такое говоришь, Карл...

— Мама просила тебе передать, чтобы ты сходил к тёте Агнессе, ей помочь нужно.

— Давай сходим к тёте Агнессе.

Тётя Агнесса жила одна, в бесконечном ожидании мужа из плена. Я помогал провести в её комнату водопровод.

— Смотри, Карл, я тут тебе книжку нашла, хочешь посмотреть?

— А она с цветными картинками?

— Конечно!

Мальчуган стал бойко перелистывать страницы своего подарка, а Агнесса повела меня в другую комнату. Там я сел на заправленную кровать.

— Ну что на этот раз, Агнесса? В твоём доме газ проводят? За этим позвала?

— Не надо сегодня ничего чинить — сказала она и села рядом со мной.

Затем подсела ещё ближе. Агнесса запустила пальцы в волосы на моей голове. Я ощутил её дыхание.

— Что ты делаешь? — опешил я.

— Я устала... устала быть одна — сказала она.

Агнесса прижалась ко мне и поцеловалась. Положила голову мне на плечо. Несколько слёз прилетело на мою шею.

— Извини, но мы с Карлом лучше пойдём — сказал я и выпутался из её объятий. — Карл, скажи спасибо тёте Агнессе за книжку!

— Спа-си-бо!

Агнесса вытерла слёзы и воскликнула:

— Заходи ещё, Карл! Я тебя всегда рада видеть!

***

Дома нас ожидал сюрприз.

— Ура-а-а-а! — кричал Карл, — шоколад!

— Тут не только шоколад — сказала Эльжбета, — здесь и немного индейки есть. У них есть такой праздник "день благодарения", они на него пекут мясо.

Эльжбета работала служанкой в доме канадского полковника.

— Так им же едой делиться с нами запрещено — сказал я, — На одной американской базе, говорят, сотню литров горячего шоколада прямо в канаву вылили, чтобы нам не досталось.

— Миссис Андерсон сегодня расщедрилась. Посочувствовала мне, бедняжке такой!

Хромуша проковыляла ко мне и положила руки мне на плечи.

— Как там Агнесса? — спросила она.

Я посмотрел ей в глаза.

— Плохо ей совсем.

— А кому легко сейчас? Давай вы у меня ешьте уже.

***

Das Jahr 1848

Где-то в Северной Америке

По сотне здоровых мужчин-воинов из двух великих племён чокто и чероки сошлись на одной из равнин. Племена спорили о размерах пастбищ для своих лошадей, и решить этот спор они условились не войной — а священной игрой в деревянный мяч, дарованной людям их Создателем. Мужчины держали в руках деревянные палки с сетками на концах, ими они должны были загнать мяч в ворота своего врага.

— Да прибудет с вами воинский дух! — напутствовал вождь Павлинье Перо. — Сегодня те из вас что победят, станут великими воинами своего племени. Начинайте игру!

Воин чокто по имени Персиковая Косточка не отличался умением играть, поэтому соплеменники ставили его защищать ворота. И в защите он делал большие успехи. Иной раз он мог поймать мяч, зажав его между своими коленями. Персиковая Косточка даже подумывал изменить себе имя на Тот-кто-смог-поймать-мяч-одними-коленями.

Разъярённый нападающий чероки мчался вперёд, ведя мяч на сетке. Персиковая Косточка отбивался как умел, надеясь на возвращение собственных игроков из нападения.

Злые духи вселились в игрока чероки. Жажда победы затуманила его разум. Он дал волю своим нечестивым мыслям и ударил Персиковую Косточку по голове. Бедняга чокто упал на траву с разбитой головой.

Его жена, Чувствительная Женщина, вместе с сыном Маленьким Медведем подбежали к телу главы своего семейства. Чувствительная Женщина так сильно скорбела, что сложила из своей горечи пронзительную песню. За это её прозвали Хорошей Певицей.

Чероки, опорочивший священную игру, был изгнан из своего племени в тот же день.

Kapitel 2

Das Jahr 1953

Мировые войны и тоталитарные режимы нам не грозили тем вечером, поэтому мы решили спокойно поужинать.

—Тебе наложу... — сказала Эльжбета и положила Карлу кашу.

—И себе наложу... — положила она в тарелку себе.

Кастрюлю она поставила обратно на газовую плиту.

—А папе? — спросил Карл, переглянувшись.

—А папе — шиш с маслом! Вот так вот!

Она хлопнула ладонью по столу, так что аж хлебные крошки подлетели.

Карл звонко засмеялся и начал есть.

—Ты чего? — спросил я.

—А ничего! — сказала Эльжбета. —В том и дело что ни-че-го!

—Чего ты взъелась? — спросил я опять.

—Папа наш зарабатывать не хочет.

На этот раз она глядела мне в глаза.

—Который год кирпичи таскает. Когда все кирпичи в городе закончатся что мы делать будем?

—Да я же... — начал оправдываться я.

—Все занялись делом, все куда-то спешат, — её уже было не остановить. —А он приходит домой и лежит. Просила хоть приберись. А он? Что он? Где жрём там и срём...

Мне стало обидно. От того, что меня унизили перед собственным сыном.

***

На следующий день Эльжбета всё-таки сжалилась и накормила нас всех. Мы съели куриные ножки из духовки. Но напряжение дома всё равно не спадало и я решил пройтись.

Замотав куриные кости в грубую бумагу свежего выпуска Гамбургер Моргенпост, я вышел с Карлом во двор. Надо было сначала проведать Генри.

Генри был овчаркой. Облезлым и старым псом. Он верно отслужил своему хозяину герру Бауману, оператору радиолокатора во Флактурме IV[1] что на улице Хайлигенгайстфельд. Герру Бауману расцарапали глаза осколки и бетонные крошки во время бомбардировок, он стал плохо видеть и решил сделать Генри своим поводырём. Для этого он провёл пса несколько раз от дома до Флактурма, указывая ему на телеграфные столбы и углы домов. После очередного авианалёта англичан все столбы на улице свалились. Пёс однако не растерялся и привёл герра Баумана куда нужно: обратно домой, потому что в Гамбург вошли англичане, а офицеров Люфтваффе[2] из Флактурма взяли в плен. Хотя Гамбург сдался без единого выстрела, герр Бауман не переставал с гордостью утверждать что Генри отгрыз причиндалы одному британскому офицеру.

Я построил для Генри Хундтурм[3] из битых кирпичей. Он сидел в нём и смотрел прямо перед собой.

Все эти годы я собирал битые кирпичи в городе, в составе бригады каменщиков. Иногда делал из старых кирпичей кладку для новых домов. Мы разъезжали по городу на тракторе, которым управлял герр Кёниг. Кёниг нам говорил что на войне он водил Королевский Тигр, был танковым асом и что для его ликвидации американский президент нанял лучших убийц из итальянской мафии. Но судя по рассказам знакомых, он водил тот же самый трактор и возил урожай, который собирали в полях остарбайтеры[4].

— Зачем ты его кормишь, папа? — спросил вдруг Карл. — Пусть умирает, старая псина!

В сплющенную под гусеницами танка каску перед Генри я положил кости, раскрыв газетый лист.

— За тем что люди только тогда преуспеют, когда начнут заботиться друг о друге и окружающем мире, — сказал я. — Генри добрый, верный пёс. Его ведь как служебную собаку хотели взять в Нойенгамме[5], чтобы заключённых травить. Забраковали, за слишком добрый нрав. Генри и мухи не обидел, он это всё заслужил теперь.

Генри зевнул, широко раскрыв пасть. Туда ему залетела муха и он её ненароком проглотил.

— Я никому ничего не должен, тем более этому псу блохастому! — заявил Карл, указывая пальцем в обитателя Хундтурма.

— Плохо что ты так думаешь, — сказал я. — Мы вот тоже думали что есть люди хорошие, а есть нежеланные, которых надо бросить на верную смерть. Из-за этого мы и проиграли.

Генри с любопытством рассмотрел кости подле себя, шумно лизнул промокшую жиром газетную бумагу и снова уставился в даль.

— Тебе, может, в школе читали про такую страну как Спарта, — говорил я Карлу. — Где люди бросали слабых детей со скалы. Ну и где же теперь эта Спарта, сынок?

***

Мы с Карлом отправились в бар "Миннесота", бывшем давным-давно "Горящей саламандрой".

Заведением единолично владела Ассумпта Мёрфи.

В поле на её родной ферме в Ольстере[6] боевики ИРА[7] устроили тайник и спрятали оружие. В 1942-м году на День Святого Патрика её младший брат напился и достал оттуда автомат, сел на мотоцикл и расстрелял дом констебля в соседней деревне. Так как он был пьян в стельку то ни в кого не попал и разбил одни лишь окна. Через день его нашли мёртвым на том же поле, с простреленным затылком. Никто так и не узнал кто и зачем его убил: ИРА или королевская полиция, но этого хватило Ассумпте сполна чтобы решиться уехать с острова в Лондон. Шла война и она не могла найти в Лондоне подходящую работу. Стоять сутками за станком и вытачивать пулемёты ей не хотелось. Ей хотелось из них стрелять. В пехоту женщин не брали, не брали и во флот. Зато брали во Вспомогательные Авиаперевозки[8] — организацию гражданских лётчиков, выполнявших небоевые задания на боевых самолётах. Ассумпта перегоняла повреждённые самолёты на ремонтные базы и новые самолёты с заводов на военные аэродромы. Обычно это были бомбардировщики "Мародёр" и полностью деревянный "Москито". Небоевые задания часто превращались в боевые, так как Люфтваффе было всё равно куда летят английские самолёты. Ассумпта клялась своими рыжими веснушками на скулах что в одном вылете сбила "Мессершмит" из зенитного орудия на борту. Победу в том бое, по её словам, присвоил себе Джонни Джонсон[9], летевший в сопровождении.

Запасную лопасть винта "Москито" она повесила над входом в бар.

Увидев нас Ассумпта налила стакан тёмного пива, поставила его и свои натруженные руки на стойку. Рукава рубахи она засучила за локти, на руках её виднелись рыжеватые волосы.

— Добрый день, фрау Мёрфи, ты это мне налила? — спросил я, подойдя к стойке.

— Нет, но можешь выпить. Если заплатишь, конечно, — сказала она и взглянула на моего сына. — Привет, коротышка!

— Фрау Мёрфи, а почему вы не уехали со всеми англичанами? — спросил Карл.

— Потому что когда ты вырастешь, ты себе найдёшь работу и платить тебе будут хорошо, — сказала Ассумпта. — А вот у девочек которые с тобой растут так не выйдет. Когда была война работы было много, брали всех. Сейчас всё по-старому. Здесь мне досталось это место. В Лондоне меня бы обложили налогами на каждую бутылку в витрине, а тут ваш министр экономики развязал людям руки.

Пока она говорила я сглотнул пиво.

— Пап, дай попробовать!

Карл протянул ко мне свои руки.

— Ну давай попробуй, — я протянул ему стакан.

— Буэ-э, оно же горькое!

Только отхлебнув, Карл вернул стакан и плюнул на пол.

— Как вы его пьёте? — спросил Карл.

— Не плюй-ка на мой пол! — воскликнула Ассумпта.

— Фрау Мёрфи, а вы пьёте? — спросил Карл как ни в чём ни бывало.

— Иногда, — сказала Ассумпта. — В Ирландии женщина может выпить стакан виски перед первыми родами. Больше женщинам пить не позволяется.

— А у вас есть дети? — спросил снова Карл.

Ассумпта стала тереть стойку и отвела глаза в сторону.

— Я пока об этом не думала... — сказала она.

Все посетители и мы вместе с ними обратили взор на девушку в лёгком цветочном платье. Она неуклюже прошла между столиками к пианино и села за него.

Нас всех привлекло не её платье, её молодость или старость пианино. Она прошла по полу босыми ногами.

— А ты плюнул, сынок, — сказал я Карлу. — Больше так не делай.

Хрустнув пальцами, девушка приготовилась играть.

— Может ты бы с ней парой ботинок поделилась? — спросил я с изрядной долей ехидства.

— Нет, только так она чувствует музыку, — сказала Ассумпта. — Её зовут Блаженка. Беженка с Востока.

Девушка заиграла и запела:

Душа моя горит как лампа с керосином, Сердце стучит, бьёт новому веку в такт. Нефть рождает каучук, асфальт, резину. Газетная строка рождает только страх.

Она не попадала в нужные интонации, хотя мелодия ложилась складно.

— Почему она в интонации не попадает? — спросил я.

— Она глухая, — ответила Ассумпта.

Любовь сегодня собирают на конвейере В количестве двенадцать тысяч штук. И каждый покупатель искренне уверен: Ему достался подлинный продукт.

— Русский солдат случайно бросил в её дом гранату, — сказала Ассумпта. — От взрыва ей разорвало перепонки в ушах. Солдат потом плакал и пытался извиниться, он хотел взять её замуж и увезти к себе в сибирскую деревню. Но, что-то не сложилось.

— А сбежала сюда она зачем? — спросил я.

— Говорит ей надоело стоять в очередях за продуктами. Когда она хотела встать в очередь она не слышала кто последний.

— Как вы с ней говорите если она ничего не слышит? — спросил Карл.

— Языком жестов, — сказала Ассумпта.

— Жестов? — удивился Карл. — Где вы ему научились, фрау Мёрфи?

— В самолёте мы на нём часто перегорваривались.

— А как можно показать жестами слово scheisse[10]? — спросил Карл.

— Сейчас покажу.

Ассумпта вытянулась из-за стойки, дотянулась рукой до маленькой головы Карла и больно хлопнула его по макушке.

— Вот так вот оно произносится, сынок! — сказала Ассумпта. — Чтоб я такого больше не слышала!

Она оторопела и взглянула мне в глаза.

— Ничего что я стукнула твоего сына?

— Ничего, мне самому стоило влепить ему за такое! — сказал я. — И в кого ты только такой растёшь...

— Уж точно не в тебя, названый папаша! — сказал Карл, глядя исподлобья.

Я захотел его ударить, но остановился.

***

В Фолькспарке мы с Карлом встретили Макса и его сына Питера. Уже вечерело. Это был один из тех летних вечеров: не жарких, но и не холодных. Словом, была прекрасная погода для проголки.

За годы войны у Макса исчез круглый живот.

— В этом году нас на чемпионат мира ведь так и не взяли, — сказал Макс. Мы шли рядом со строившимся тогда Фолькспаркстадионом. — Раньше была одна Германия, теперь их целых три. Непонятно кто из них должен представлять немецкий народ.

— Да, это беда, — сетовал и я. — Как Хильда поживает?

Хильдегард была его новой женой. Она работала надзирательницей в Равенсбрюке[11] и Макс сделал для неё документы: согласно им она все годы войны была его женой и домохозяйкой. Её бы давно повесил Альберт Пирпойнт[12], если б они до этого не догадались. Я уже спрашивал у него: не гоняет ли она его по дому? Ведь наверняка она занималась гнусными вещами на работе. Макс ответил что Хильда добрейшая душа. Она одна из всех охранниц лагеря не носила с собой пистолет и кожаный кнут.

— И готовить она любит, — говорил Макс тогда. — Не то что Вера, сам помнишь её готовку.

— Неплохо поживает, — сказал Макс сейчас.

***

Моему Карлу должен был исполниться девятый год. Питеру уже было шестнадцать.

— Карл меня совсем не уважает, — говорил я.

Я и Макс сели на скамейку у детской площадки в парке.

— Его настоящий отец, Джон, для него герой, — продолжал я. — Он летал в облаках на самолёте, он американец... А я, что я? Я таскаю кирпичи.

— Да-а, но он сломал себе шею, свалившись с барной стойки пьяным, — Макс хлопнул меня по плечу в знак поддержки. — А ты прошёл войну и всё ещё здоров, можешь прокормить свою семью. Остаться в живых это по-мужски. Тебя можно уважать хотя бы за это.

— Поди объясни это ему... — я вздохнул. — У него на уме одни самолёты.

— Питер тоже не подарок, — начал Макс. — Я в его годы только так за девчонками бегал, а ему всё это будто неинтересно. В школе дерётся, назвал на днях Хильдегард "нацистской швалью", когда она попросила его прибраться. Ночью он тайком выходит из дома, сидит и смотрит на Луну — я за ним однажды проследил. Вера мне рассказывала про эти лисьи дела, скоро должно настать его время.

— Может, он просто боится? — спросил я.

Макс тяжело вздохнул в ответ.

Питер задирал Карла на площадке, трепал его за волосы. Карл бегал за ним, никак за ним поспеть и дотянуться до его головы.

— А у Эльжбеты как дела? — спросил Макс.

— У Эльжбеты хорошо, — ответил я. — Избирается в правление нашего района. Ну, как избирается. Её попросили занять должность, выборы это больше формальность. Всех ведь кто был в партии согнали с постов, а заменить их некем. Эльжбета конечно была во Фрауенварте, но не была в партии. Теперь и она меня совсем не уважает...

— Я всё думаю что бы такого сделать, — сказал Макс. Он будто бы вежливо подождал пока я выскажусь, а потом начал сам. — С женой хотели съездить куда-нибудь за границу, а вещи положить некуда. Ни сумок, ни чемоданов не продают нигде поблизости. Я бы наверное открыл такой магазин здесь, на нашей улице. У тебя есть сбержения какие-нибудь?

— Есть, какие-нибудь.

— И у меня есть. Этого хватит!

Карл повалил Питера на песок. Или скорее Питер дал себя повалить. Карл стал дёргать его за волосы и нащупал в них два лисьих уха. Карл удивился, а Питер захихикал. Глаза Питера заблестели. Когда он угрожающе оскалил клыки Карл сначала попятился, а потом с визгом побежал ко мне. Питер лежал на песке и хохотал.

***

В городе стояло лето. В голове и в душе стояла, скорее, уже осень, полная сырости, сомнения и грусти.

— Чемоданы это дело благородное, — говорил Макс. Все вместе, со своими сыновьями, мы шли по аллее. — Знаешь, кто мастерил чемоданы? Дмитрий Менделеев!

— А кто это? — спросил я.

— Русский химик, который придумал водку, — ответил он.

Питер остановился. Ему показалось что он услышал давно знакомый голос.

Он прошёл к кустам и снова услышал зов.

— Идём ко мне, сынок, — звала его женщина.

На языке он почувствовал едкую горечь, в лёгких будто снова оказался табачный дым, отчего захотелось вдруг кашлять. Чувства, которые были когда-то очень давно. Ещё тогда, когда он был в утробе своей матери. Он чувствовал, когда она курила сигареты и выпивала.

Это была его мама.

Она стояла перед ним, голая. Её скрывали листья.

— Люди сделали страшную бомбу, — говорила она. — Снова будет война и от людей останутся только тени на стенах. Идём жить в лес к своей маме, сынок. Ты уже готов.

— Чёрт возьми, Вера! — заорал Макс, подойдя к Питеру. — Господи, это ты!

— Идём ко мне, иначе умрёшь как твой отец и как все люди вокруг! — сказала Вера и отвернулась.

— Никуда он не пойдёт! — крикнул Макс.

Питер тянулся к Вере, Макс обхватил его со спины и держал. Слёзы падали с лица Питера.

— Где ты была, когда была так нужна нам? — завопил Макс, едва удерживая Питера. — Ты бросила, нас Вера! Ты уже бросила нас!

— Я... Я... — молвила она.

Вера закрыла лицо ладонями и убежала в лес.

Я побежал за ней, но не догнал. Лишь заметил лисий хвост вдалеке между деревьями.

Kapitel 3

Das Jahr 1972

Двадцать лет назад ни за что бы не подумал что буду заправлять лавкой. Я думал что ни на что не гожусь, кроме как строить дороги и разгребать кирпичи. Открыл дело не я, а Макс. Он и вправду пытался делать чемоданы и сумки. Пока в стране не восстановилось массовое производство. Затем был продуктовый магазин. Пока на соседней улице не расположила своё отделение торговая сеть. Последней стала лавка сливочного масла. Старое-доброе сливочное масло по старым-добрым традициям, не тот маргарин из универмага. Пока Макса и Хильдегард не смыло в Эльбу в шестьдесят втором году[13], когда они ехали на машине по набережной, он завещал распоряжаться здесь мне, пока их Питер не вырастет и не станет совершеннолетним. Питер вырос и стал совершеннолетним, но сказал что блага капитализма совсем не для него и что у него какой-то другой, особый путь в жизни. Эльжбета сразу вцепилась в такую возможность заработать денег. Её жалование государственного служащего было не таким уж и большим. Иногда её чуть не подкупал соблазн брать взятки от левых партий, связанных с Востоком[14].

А я уже постарел. Говорят, с возрастом мозги становятся деревянные. Нужно время от времени учиться чему-то новому, какому-нибудь новому делу. Кроссворды разгадывать или учиться играть на гитаре. Мне достался бизнес.

Теперь я закупал молоко на фермах в пригороде и делал из него масло. Заодно продавал сливки и пахту: их брали больше всего. Приходилось что-то изобретать чтобы брали всё-таки и масло тоже.

Нужна была вторая пара рук и я нанял Ахмеда. Парень он был вроде бы хороший. Работящий. Утирал себе нос при разговоре и делал вид что у него насморк когда он волновался.

Эльжбета была против того чтобы я взял его на работу. Не знаю почему. Она сказала что он и сорок разбойников увезут всё отсюда в одну ночь. Не доверяет она смуглым иммигрантам.

Прошли пара месяцев и ничего Ахмед не своровал. Сейчас он заливал молоко в сепаратор — традиции конечно традициями, а без сепаратора на электрической тяге сегодня никуда.

Человек он был религиозный и молился ровно пять раз в день в одно и то же время. Правда, не нашему, европейскому протестантскому богу, а какому-то другому.

Наверное, его бог тоже запрещает людям воровать.

***

В лавку зашла Блаженка и попросила пахты. Воздух в нашем небольшом помещении сразу заполнился утончённым, тонким ароматом спелой земляники, согретой на лугу жарким летним солнцем. Тогда как на дворе стоял декабрь и шёл снег. Элегантным движением тонкой бледной руки она заправила волосы за ухо, обнажив наушник слухового аппарата. На запястье сверкнула золотая цепочка. Одета она была в пальто из тёмного меха шиншиллы.

Только если сильно к ней приглядеться, можно разглядеть на лице морщины. Стоя поодаль лишь можно было сказать, что она нисколько не постарела. Но безусловно заматерела и возмужала — если так можно выразиться о женщине. Своей жизнью она правила так же, как грациозная наездница правит лошадью в конкуре. Глухая певица и пианистка пришлась по душе во всём мире. Блаженка разбогатела и объездила весь свет на гастролях. На её концертах я никогда не был, но слышал что она вынимает слуховые аппараты на выступлениях.

— Может ещё что-нибудь? — попытался я. — Сегодня мы пробуем новый рецепт, добавили в масло цедру грейпфрута и апельсина. Аромат очень приятный. Попробуешь?

— Нет, спасибо, — коротко сказала она, глядя не на меня, а на блестящие золотые часы на левой руке. — Мне надо торопиться.

— Ну хорошо, — я поставил банку пахты на прилавок. — Что сегодня печёшь?

— Печенье для Ассумпты, — ответила Блаженка.

— Как она поживает, кстати? — спросил я.

— Не очень. Лежит целыми днями в загородном доме и пьёт чистый виски.

— Что так?

— Я не знаю. Она просила чтобы я купила ей самолёт.

Я не удержался и расхохотался. Блаженка поёжилась и отвела взгляд в сторону. Мне стало стыдно.

— Извини, — промолвил я.

— А я и вправду купила ей самолёт, — Блаженка сдержанно улыбнулась и подняла глаза. — Поршневой и одномоторный, конечно. Но она заявила что хотела реактивный. Чтобы разогнаться как следует и расшибиться прямо о лондонский Биг-Бен. И ещё там должен обязательно стоять пулемёт.

Приготовившись рассказать некую вселенскую истину, я начал разводить руками.

— Что ж, человеку не хватает в жизни риска, азарта. Надрыва. Не нашла это в жизни после войны, вот и пьёт, видимо, — торжественно заключил я.

Мне нравилось говорить наставления, нечто поучительное. Мне казалось что на старости лет из меня как вода будут струиться замечания от самого господа Бога от там как надо или не надо жить. Я почувствовал себя глупо, от того что в который раз претендовал на звание мудреца. В то время как передо мной стояла Блаженка с настоящем горем.

— Да-а, — тяжёло вздохнула она. Расплатилась и молча ушла, запихнув банку в раскрытую маленькую сумочку.

***

Следующим к нам зашёл старый мужчина в чёрном костюме, словно вернувшийся с похорон. А может наоборот, только собиравшийся на них. Он снял широкую шляпу и заботливо положил её на прилавок передо мной. На макушке головы виднелась плешь среди седых волос. На его руках были чёрные кожаные перчатки и он их не снимал. Глаза этого сухого, бледного старика живо вцепились в меня и не отпускали из виду. Как только я начал чувствовать напряжение он вдруг улыбнулся.

— Я бы хотел... — начал добродушно старик, но тут зазвонил телефон на стене. — Простите, но мне нужно ответить, — сказал я.

— Ничего, я подожду, — ответил старик. — Мы все подождём...

Разве что Эльжбета могла позвонить в такое время, наверняка по очень срочному делу.

Я взял трубку.

— Ты в курсе где сейчас наш Карл? — строго спросила Эльжбета.

— Нет, — честно ответил я. — То есть, он же должен быть на экзамене в университете?

— Я звонила в университет, его там нет! Опять он шляется со своими дружками где-то! Иди разыщи его и приведи за шкирку в университет! Ты же его отец в конце концов!

— Хотя и не родной... — подумал я.

В магазин зашла мама с мальчиком лет пяти. Мать видимо тоже пришла за пахтой для рождественских пирогов. Старик присел перед мальчиком и стал показывать фокус, который старше любого фокусника — исчезновение монетки за ухом. Мальчик был в восторге, а его мать оторопела и одёрнула сына к себе за капюшон от незнакомца, напоминавшего гробовщика. Я смотрел на них всех и едва слышал брань из трубки.

Эльжбета сильно изменилась после войны. Ещё бы, ведь ей через многое пришлось пройти чтобы выжить вместе с ребёнком. Но она изменилась ещё больше когда стала работать в правительстве. Подковёрные действа судя по всем превращают человека в жестокого интригана, готового загрызть кого угодно если этот кто-то посягает на них.

— Надеюсь, сгожусь не только на то чтобы мною пугали маленьких детей, — как бы между делом сказал старик, пытаясь обратить на себя моё внимание.

— Что желаете? Быть может, пахты? То есть, сливочного масла? — сказал я.

Я с трудом положил трубку, физически чувствуя сопротивление голоса моей жены.

— Нет, я совсем по другому делу, — сказал незнакомец.

— Так по какому же? И как мне вас величать?

— Можете звать меня, например, Экхарт. Можете звать меня Ульрих. Можете звать меня — Майстер. Как вам угодно так и называйте, но я люблю когда меня называют Волшебником.

— А что, вы и правда Волшебник?

— Почти. Я добрые дела делаю, почти что чудеса. Для нашей страны. Вы страну нашу любите?

— Люблю. Я за неё кровь на войне проливал.

— Это я знаю. И что работник ваш по имени Ахмед деньги ваши, заработанные у вас, отправляет в Рабочую Партию Курдистана — тоже знаю. И не туда ведь отправляет, в этот самый Курдистан, а своим подельникам прямо здесь, в Гамбурге. Вдруг они себе на эти деньги автоматы понакупают и разборки на наших улицах устроят? Нам здесь Чёрный Декабрь[15] не нужен!

Я взглянул одним глазом в подсобку — стёганный коврик для молитв был расстелен, однако Ахмеда на нём не оказалось. Его и след простыл.

— Молодым людям в наше время некуда деть своё недовольство, кроме как учиняя разгром и пальбу, — начал Волшебник-Экхарт. — На Ближнем Востоке с этим намного хуже: рожают много детей мужского пола, делают им обрезание и устраивают для них религиозные войны. Нам такие игрища не нужны. Наши дети к сожалению тоже любят поиграть в партизанщину время от времени, поэтому я и здесь.

— С моим сыном всё в порядке, — заявил я. — Ну, то есть, не совсем. Но он не собирается свергать наше правительство, в котором его мать работает.

Что-то я засомневался в собственных словах и оттого фальшиво улыбнулся.

— Ваш сын праздный лентяй и разгильдяй. Если хотите бесплатный курс семейной психологии — то это случилось из-за отсутствия должного воспитания с вашей стороны. Никакой опасности и никакого интереса ваш сын для нас не представляет. Однако, вы отвлекли меня от моих рассуждений. Я хотел поделиться своей надеждой на то что возможно, в будущем мы себе сможем позволить больше прав, свобод и участия в государственном управлении для широкого круга лиц, в том числе и молодёжи, и людей-лис. Но пока советские танки стоят у наших границ нам придётся обходиться старыми добрыми способами.

— Ваша надежда на будущее меня проняла, но я так и не понял о чём вы говорите.

— Хорошо. Сын вашего знакомого Макса Клейста Питер Клейст облился бензином на въезде у базы Рамштайн[16] и грозится сжечь себя. Всё может вылиться в международный инцидент, американцы могут быть недовольны — а нам без них не выстоять против русских. Я хочу чтобы вы отправились со мной и уговорили его сдаться.

Я не видел Питера много лет.

— Я не виделся с ним много лет, — сказал я. — Разве он меня послушает?

— У него не осталось родных, — сказал Экхарт. — Вы были близки с его отцом, он вас послушает, я уверен. В конце концов, вы служили в армии и были на войне — вы сможете его обезвредить. Главное подойти достаточно близко.

Много всяких мыслей пришло мне тогда в голову, а в сердце забило беспокойство. Вот так себе живёшь и думаешь что сидишь в стороне и никого не трогаешь. Считаешь, что мировое зло ну никак тебя не коснётся, потому что ты не просишь многого. Всегда кажется что если с твоим знакомым что-то случится — ему помогут его друзья, которые знают его гораздо лучше тебя. Но почему-то иной раз случается так, что помочь можешь один лишь ты. Лучшие друзья всегда куда-то деваются в такие моменты.

Скрепя сердце, я согласился ехать.

***

Мы пролетали через городской траффик как сквозь воды Красного моря перед Моиссеем. У Моисея была прямая связь с богом Яхве, а у нас была мигалка на крыше полицейского автомобиля. Как только я подумал что время уже вечернее — вдоль улиц зажглись фонари.

Я вспомнил о своём нерадивом сыне. Эльжбете было бы всё равно какие кругом были обстоятельства и что там происходило с Питером — если бы я не проведал нашего Карла. Она бы сказала что так и надо этому лису-коммунисту, разрушающему страну изнутри, и что надо воспитывать своих детей, а не чужих. Надо было что-то придумать.

— Мы можем сделать одну остановку? — осторожно поинтересовался я.

— В такую минуту решается судьба страны, — сказал Экхарт. — А вы хотите купить сигарет?

— Нет, я бы хотел взять с собой своего сына.

Старик Экхарт ехидно улыбнулся.

— Похоже, мои слова о семейной психологии вас задели, — сказал он. — Хорошо, можем сделать одну остановку. Клуб "Убежище", ведь так?

— Вы всё знаете обо мне и моей семье?

— К сожалению, нет. Я не знаю где там можно найти вашего сына и в какой он группе играет.

— Я слышал они называют себя MG42, как пулемёт. Они... металлисты, или милитаристы, я точно не помню.

— Что ж, прекрасно. Интересное место. Раньше мы думали что там находится ячейка RAF[17], но выпить пива и трясти гривой с красной книгой хунвейбина[18] в руке ещё не значит устроить революцию. Те ребята учились стрелять из минометов в лагерях в Палестине, они понимают что не надо светиться лишний раз.

— Вполне разумно, — ответил я.

***

Клуб находился в бомбоубежище в старом Флактурме. Назывался ли он так из-за того что действительно располагался в бомбоубежище я не знаю. Мне больше нравилась мысль что молодые люди скрываются там от взрослой жизни.

Пока мы спускались по лестнице, из глубины доносилась бодрая речь и скрежетали электронные искажения:

Я хватаю автомат, Еду Чарли[19] убивать. Вертолёт и взвод солдат, Приземлились прямо в Ад. Раскидало на куски Второе отделение. Каска давит на виски, Я вызываю подкрепление.

Ребята сидели и на лестнице по которой мы спускались и вокруг сцены. Мало кто обращал внимание что там играют на этой сцене. Разглядеть что-то было тяжело из-за густого дыма. И курили, судя по запаху, не только табак. Некоторые боязливо озирались встретив полицейских.

Песня сменилась на нечто более лирическое:

Я обещал жене своей Сделать сына-невротика. Скоро я вернусь к ней, Пусть готовит на ужин наркотики. Рис растёт на крови, Растворённой в воде на полях. Звери в джунглях едят нашу ненависть и страх.

Солист — худой как молодое дерево парнишка. Напялил на себя армейский мундир с бесчисленным множеством значков, которые звенели когда он стучал ногой. А стучал он часто и с усердием, в такт музыке. Мундир висел на нём как на вешалке.

За ним на сцене стояли трое остальных.

Голый по пояс гитарист начал вдруг быстро-быстро водить рукой по струнам, как иглой в швейной машинке. Здоровый барабанщик сидел за установкой, едва умещаясь, и тоже ни с того ни с сего стал колотить палками по тарелкам и натянутым мембранам. Казалось что вот-вот и он сомнёт барабаны в своих объятиях. На его широкой шее подпрыгивала цепочка: пустая пулемётная лента без патронов, блестящая позолотой.

Солист закричал и завизжал, насколько ему позволяли его маленькие лёгкие:

Библия говорит Что нет зла вовне, оно в наших телах. Зло у нас в головах, оно в наших делах. Я уведу вас от зла, Отрывая вам ноги. На рождество Иисуса Христа Я подарю вам ожоги.

Когда внезапное напряжение спало, я разглядел четвёртого паренька, тоже в военной форме, видимо американской — облепленной шевронами и знаками отличий с ног до головы. Он играл на такой же гитаре что у гитариста, только побольше размером и издавала она тихие и низкие звуки.

У парня на голове была такая же как у всей группы мочалка нестриженых и блестящих от жира и пота волос.

Это был мой сын Карл.

Гитарист вместе с солистом обратно ударились в лирическое настроение:

Наведи порядок в своём доме: Кинь гранату в гостиную через окно. Может быть вещи встанут на свои места. Наведи порядок во всём мире: Бросай бомбы туда, где сажают зерно. Может быть мир наступит на все времена.

На этом их выступление кончилось, потому что полицейские выдернули их оборудование из электросети.

— Проклятые шпики, они наконец добрались до меня! — воскликнул солист и манерно направил указательный палец в нас, будто пистолет. — Давайте, вяжите славного борца революции! Я всего лишь помогал итальянскому народу восстать против эксплуататоров!

Зрители завыли крайне неодобрительно — то ли на нас, то ли на группу на сцене и их выступление.

— Да ладно тебе, Флориан, — заговорил барабанщик. — Бригады[20] в Милане поручили тебе печатать листовки, а ты пропитывал их кислотой[21] и продавал. Хорошо что они тебя просто исключили, а не убили. У полиции ничего на тебя нет.

— Заткнись, Матиас! Не называй меня по имени! — Флориан резко повернулся к барабанщику и точно так же направил в него палец.

— Да это мой папаша пришёл... — вздохнул Карл и снял с себя гитару.

Он спустился ко мне.

— Я столько раз уже говорил что университет это не моё... — сказал он мне. — Там оболванивают молодёжь и прививают традиционные христианские ценности. Говорят что счастье будет на небесах, что здесь надо всю жизнь работать на капиталистов... Я не хочу так жить.

— Я здесь не за этим, сынок, — сказал я. — Помнишь Питера? Вы играли с ним в детстве. Он в большой беде, ему нужно помочь.

— Что? В какой беде?

— Он грозится себя сжечь, — сказал я.

— Ну и что? Может он так самовыражается? — сказал Карл. — Ваше полицейское государство не оставило ему выбора!

— Не говори чепухи, сынок! — сказал я, хватая его за шиворот. — Побудь моим сыном хотя бы раз в год и послушайся меня! А я... побуду твоим отцом, наконец. Научу тебя жить.

***

Наш вертолёт приземлился не в Аду вьетнамских джунглей, и не на самой базе, а рядом с ней. Потому что база это территория американцев. На въезде стояли наши полицейские, за их спинами в кожаных куртках я не видел кого они там оцепили. Между их высокими фигурами в кожаных куртках ворошились туда-сюда несколько журналистов. Никаких посторонних и зевак не было: кто станет тащиться в такую даль к американской военной базе? Подойдя ближе я всё-таки увидел стоявших рядом охотников с ружьями на вскидку. У каждого из них на патронташ вокруг пояса были прицеплены рыжие лисьи хвосты, у кого по одному — у кого по два и по три. Небо затянуло тучами, последний проблеск дневного света закрылся когда сомкнулись серые глыбы небесной ваты. Шёл лёгкий снежок.

Приятно оказаться наконец за городом. Жаль только что при таких обстоятельствах. Мы подошли к оцеплению. Напротив полицейских со стороны базы стояли строем вооружённые американские солдаты. Их возглавлял седой офицер с пистолетом в руке. Оцепили они все мужчину в мокрой одежде, сидящего на снегу. Рядом с ним лежала канистра. А от него сильно пахло бензином.

Карл нашарил в кармане своей куртки, точной такой же как на американских солдатах, пачку сигарет и взял сигарету в рот. Я выхватил его сигарету пальцами и выбросил. Забеспокоился что центральный персонаж происходящего ненароком загорится — в нём я едва узнал Питера.

— Узнаёте Питера Клейста? — спросил тут же Экхарт.

— Едва, — ответил я.

— Это он, — развеял мои сомнения Экхарт.

— Чего же он хочет? — спросил я.

— Вывезти ядерное оружие из Европы. Что там ещё было... — Экхарт полез в свою записную книжку. — Дать избирательное право людям-лисам. Иначе он сожжёт себя.

— Ну так сделайте же что он просит, — я сказал первое что пришло мне в голову.

Экхарт в ответ широко улыбнулся.

— Исполните хотя бы один раз чьё-то желание, — сказал я и я бы тоже улыбнулся, если бы Питер не был облит бензином. — Потом какой-нибудь чудак попросит отдать русским весь Берлин, — философски сказал Экхарт. — А потом ещё чего-нибудь. А потом я останусь без работы... Мы отвлеклись от самого главного. Ступайте же к нему и отговорите его калечить себя.

— Хорошо, — сказал я. Экхарт махнул руками и полицейские расступились передо мной. Питер пригляделся ко мне и тоже не сразу меня узнал.

Карл стоял и смотрел как садятся на базе военные самолёты и бормотал их названия. Судьба Питера его не очень заботила.

— Дядя! — воскликнул Питер и оживился.

Американцы целились в меня когда я шёл к нему. Стоявшие в стороне охотники подбежали скорее к оцеплению. Это были "егери" — ненавистники людей-лис в нашей стране.

Как быстро Питер оживился — так же быстро он и поник.

— Они прислали тебя чтобы на меня надавить... — тяжело вздохнул он. Лицо его было небрито и выглядел он смертельно уставшим и потрёпанным.

— Ты извини что втянул тебя в эту историю, — сказал Питер. — Закурить есть? А, чёрт, я же весь в бензине...

— Ничего, Питер, я по своей воле здесь, — сказал я и присел перед ним. — Как ты тут?

— Да так, не очень, как видишь, — сказал он.

Егери выстрелили по лисам, вышедшим из леса. Я вздрогнул от грохота. Лисы разбежались и скрылись среди деревьев.

— Чёрт побери, отберите у них ружья! — скомандовал Экхарт. Несколько отрядов полицейских побежали к ним.

— Дайте нам застрелить и его тоже! — доносились из толпы егерей отдельные возгласы. — Видали, дружков своих позвал! Мы не дадим страну на растерзание диким зверям!

Из оцепления под шумок выскочили двое журналистов и одновременно представились как Герман Кораблёв из газеты "Правда" и Кидни Стоун из "Вашингтон пост". Они оба недовольно переглянулись.

С рябого лица Кораблёва, мужчины в бежевом плаще и с прилизанными волосами на голове, не сходила ехидная ухмылка. Он достал папиросу длинными как у хорошего пианиста пальцами и мягко ей постукивал о крышку серебряного портсигара.

Кидни Стоун, блондинка с накрученными локонами в сером пальте, ярко накрашенная — даже чересчур, видно сильно торопилась перед отъездом — отхлебнула из фляжки и громко откашлялась. Мне запомнился этот момент потому что он странным образом сочетался с именем и фамилией этой журналистки, они означают нечто вроде "камень в почке" в переводе с английского языка.

— Это военный объект, здесь вам нечего вынюхивать, стервятники! — окрикнул их седой американский офицер, оказавшийся генералом.

— Мы все окажемся в будущем, — забормотал Питер. — И люди, и лисы. Единственный вопрос — на каких правах? Сейчас у нас нет никаких прав. Нам нельзя избирать, нельзя избираться в парламент... Пока не закончится исследование — говорят они. Пока учёные не признают что мы не безмозглые животные. Из года в год они затягивают со своими результатами... Да и живём мы все вместе вот с этим складом бомб. Разве это не то же самое, что облиться бензином и готовить еду на газовой плите на кухне своим детям?

— Я о вас наслышан, генерал Патерсон! — сказал Кораблёв, не обращая на нас внимания. — Во время войны в Корее вы служили на истребителе "Сейбр" и вас сбил наш лётчик. Да так метко сбил что ничего не повредил и мы подобрали новейший американский самолёт в целости и сохранности. А вы прыгнули с парашютом, спаслись и получили за потерю самолёта позорную кличку Жестяной Орёл, став кабинетным военачальником!

Генерал засмеялся.

— Так всё-таки русские были в Корее? Вы это признаёте? — спросил он.

— Нет, советских войск там никогда не было! — Кораблёв покраснел.

От смущения он раздавил папиросу о портсигар.

Увидев его красное лицо, генерал ответил:

— То-то же.

— У вас нет никакой этики, мистер Кораблёв! — воскликнула Кидни Стоун.

— И что же ты делать предлагаешь всем, таким как ты? — спросил я у Питера. — Дружно себя сжечь, или разбежаться обратно по лесам, как твоя мать?

Питер улыбнулся дрожащей улыбкой.

— Я спрашивал тех, лесных обитателей, — сказал он. — Я искал её, никто не знает где она. Хорошо притаилась... А что делать остальным? Остальные выйдут из леса, это неизбежно. Невозможно жить там, когда здесь есть хотя бы прививки от предотвращаемых болезней, от которых теперь можно и не умирать. Однако, для чего нам быть здоровыми и долго жить? Чтобы прожить долгую счастливую жизнь вместе с людьми, или стать здоровыми и выносливыми рабами для человеческого прогресса?

— А вот в нашей стране все равны: рабочие, крестьяне и лисы, — заявил Кораблёв. — Наши рыжие товарищи осваивают таёжные сибирские леса, чтобы строить там дороги и заводы...

— Под штыками и дулами пулемётов — вы хотели сказать? — вставила Кидни. — Индустриализация насильственными методами, как это по-русски!

— Не вам об этом говорить, дамочка! — заявил в ответ Кораблёв. — Поселение фокси[22] в штате Оклахома раскатали танки Национальной Гвардии! Так обходится с людьми-лисами американский президент и его империалистическая клика олигархов!

Кидни закатила глаза и фыркнула на этот выпад, отчего подпрыгнул упавший на её лицо локон волос.

Питер оглянул в очередной раз журналистов, полицейских, военных, взглянул мне в глаза и сказал:

— Мне надоел этот балаган.

Он достал из кармана припасённую зажигалку и отщёлкнул её крышку.

Я пнул ногой по запястью его руки, он разжал пальцы и бросил зажигалку в сторону. Он потянулся за ней в снег и я дёрнул его за лисьи уши под волосами к себе. Заломил его руку и повалил вниз лицом, прижав к снегу.

Со всех сторон налетели полицейские вместе с американцами и чуть не сдавили мне все рёбра.

Прежде чем я начал задыхаться они поставили меня ноги. Карла стремительно укутали как ребёнка в несколько шерстяных пледов, понесли на руках в машину скорой помощи и увезли под вой сирен. Я видел, как он обливается слезами.

— Выражаю вам благодарность, — протянул мне руку Экхарт. — Вы спасли республику! По крайней мере, её лицо...

— Я спас Питера, — сказал я.

Жать его руку мне не захотелось.

— А я ждал представления, — сказал Кораблёв, закуривая наконец одну из своих папирос. — Или как вы это называете: "шоу". Люблю бывать на Западе, здесь всегда что-то происходит. А у нас почти наступил коммунизм, скоро писать будет решительно не о чем...

Кидни отхлебнула из своей фляжке и крякнула, взглянув на Кораблёва.

— Куда вы теперь, дорогая миссис? — спросил он.

— За очередным "шоу", — сказала она.

Оцепление рассеялось, солдаты вернулись за ворота своей базы. Журналисты садились в свои автомобили, а егерям вернули их ружья.

Карл подошёл ко мне, вдыхая в нос зимний воздух.

— Так чему же ты хотел научить меня, отец? — спросил он, глядя в облака, а не в мои глаза. — Как же нужно жить?

— Не знаю, сынок, — честно ответил я. — Но я знаю что не стоит выпускать жизнь из своих рук, не стоит умирать.

— Ну, я если я захочу себя сжечь, то теперь я знаю что ты меня свалишь на землю, — сказал он. — Я чего подошёл-то... дай закурить, а? Ты мою последнюю сигарету тогда выбросил.

— Ладно, держи.

Я дал ему закурить и закурил сам.

Kapitel 4

Das Jahr 1992

Всё, что мне оставалось делать теперь — так это сидеть и смотреть на мир в своё маленькое окно и в экран телевизора. Я редко выхожу на улицу. Боюсь что меня собьёт какой-нибудь велосипедист, несущийся из прошлого в будущее. Всех хотят посадить на велосипеды. Я слышал что в городах большие автомобильные пробки, что слишком много автомобилей на улицах. Да, это неприятно когда тебе сигналят, кричат на тебя, высунувшись через окно — чтоб я переходил быстрее через дорогу. Ведь я к тому же старый совсем, иду очень медленно. Ещё кто-то говорит что выхлопные газы разъедают верхние слои атмосферы[23], отчего появляются дыры и через них на нас падает солнечная радиация.

Но я не верю. В то, что не могу увидеть своими глазами.

Лично я не против такого засилья автомобилей. Это значит что все мы разбогатели, раз каждый может себе позволить четыре колеса. Мой отец и мой дед всегда хотели себе металлическую самодвижущуюся повозку, но у нас не было денег из-за войны и разрухи. Я тоже хотел машину. Однако, я всё время откладывал из года в год, хотел накопить на учёбу Карла в университете. А он, дурак такой, не стал там учиться, всё время прогуливал пока его наконец не выгнали. Ладно хоть он позже взялся за голову. То что он вертелся в подпольных музыкальных кругах в 70-х помогло ему открыть модный магазин пластинок, где он торговал последними новинками. Заведение быстро переросло в звукозаписывающую компанию. Тогда-то я и отдал ему все свои накопления. Правда, пришлось ещё и заложить квартиру тайком от Эльжбеты — она бы не позволила это сделать. А я видел что мой парнишка справляется и надо ему подсобить. В конце концов, дело того стоило.

Компанию он продал во время кризиса 1987-го года и купил пакеты акций у железнодорожных перевозок и местной авиалинии, которые тогда тоже упали в цене. Экономическое образование он получил потом самостоятельно, без моей помощи.

Я решил включить телевизор.

Раньше приходилось смотреть ровно один канал, потому что я не мог всё время подходить к панели чтобы переключить, у меня болит спина когда я наклоняюсь.Теперь Карл поставил новый, японский ящик из чёрной пластмассы с экраном. К нему прилагался пульт, с помощью которого можно переключать каналы на расстоянии. Я очень удивился когда увидел столько всего разного обо всей жизни и всех уголках мира, ещё и в цвете и с хорошим звуком.

Я включил новости.

— Бундесканцлер[24] Питер Клейст решил не баллотироваться на второй срок. Об этом он заявил в интервью корреспонденту телерадиокомпании Дойче Велле, — сказала диктор.

Мне нравилась эта ведущая, в цветном пиджаке с широкими плечами, с пышными закрученными волосами на голове.

— Так почему же, герр Клейст? — спрашивал докучливый корреспондент. — Вы боитесь? Вы же слышали что есть целое движение людей, которые хотят чтобы вы остались на посту?

Питер, ставший бундесканцлером и герром Клейстом, выглядел прекрасно в строгом костюме несмотря на свои года. Мне было всегда очень приятно видеть его таким, по сравнению с тем что я видел на въезде у базы Рамштайн в 1972-м году. Из юного получеловека-полулиса, который нервно озирался в мире людей и боялся начать бороться за свою жизнь — он превратился в лидера, который боролся за жизни нас всех, лидера нашей страны. При нём объединились Восточная и Западная части и люди-лисы стали избираться в органы власти, включая его самого.

— С тех пор как я возглавил Рыжую партию[25] на волне протестов в начале восьмидесятых, прошёл в бундестаг и занял там большинство, — говорил Питер. — я представлялся всеми как эдакий революционер и спаситель всех, борец за права новых и молодых против старых и угрюмых. Видимо, меня и сейчас считают таким. Позавчера в мой рабочий кабинет залетел камень, обёрнутый в письмо с требованием остаться канцлером, с таким аргументом что иначе Германии без меня придёт конец, её сметут неонацисты, консерваторы, мусульмане, иммигранты и так далее.

— То есть, вы боитесь не оправдать надежд людей? — спросил корреспондент.

— В общем-то, я их уже не оправдываю, — сказал Питер с милейшей улыбкой на лице. — Когда произошло объединение два года назад я предлагал проект конфедерации Востока и Запада, чтобы две страны развивались и дальше, используя преимущества обеих систем: социалистической и капиталистической. Парламент и даже моя собственная партия оказались против. Они захотели полностью поглотить Восток, сломать их промышленность с экономикой и распустить армию. Закономерный итог в том что все бегут на Запад и города и даже целые регионы пустеют. Я не злорадствую, но говорю как есть. Революционный герой у власти это хорошо — однажды ты победил дракона и завоевал сердца всех на какой-то момент. Но чтобы люди не переставали в тебя верить — надо побеждать дракона каждую неделю. Теперь всё пошло к тому что мой новый дракон это бундестаг[26]. Я верю в нашу систему и не хочу идти против парламента.

Он почувствовал что обстановка немножко накалялись и решил вставить немного юмора.

— И знаете, хлопотное дело быть оборотнем и главой государства. Мне нужно было превращаться во время саммита об изменении климата. Может быть, если бы я пришёл на заседание диким зверем — я бы выторговал для Германии поменьше квот на воздушные фильтры для фабрик?

Карл засмеялся, а корреспондент натужно улыбнулся.

— Чем займётесь теперь? — спросил корреспондент.

— Отправлюсь в буддистский монастырь в Гималаях: достигать просветления и постичь наконец свою двойственную, полуживотную природу, — сказал Питер на полном серьёзе.

Корреспондент не стал разбираться былали это очереднаяискромётная шуткаили настоящеенамерение. Интервью и выпуск новостей на этом закончились.

Эльжбета при была избрана при Карле бундеспрезидентом[27] от Христианско-Демократического Союза. Хорошо, что полномочия нашего президента это только ставить чернильные подписи на указы парламента. Иначе она бы устроила нам всем здесь Четвёртый Рейх.

Наш сын состоялся как человек и как мужчина, обеспечивает себя, своих детей и своих родителей, поэтому мы тихо разошлись с Эльжбетой. Пусть живёт в охраняемом доме в компании со своими натренированными спецагентами — она же важный государственный чиновник. Из-за этого она перестала быть мягкой и простой, как когда-то давно.

Я переключился на канал общественного телевидения ZDF.

—...прошлой ночью в своём загородном доме была найдена мёртвой певица Блаженка Пфайфер вместе со своей сожительницей Ассумптой Мёрфи. По предварительной версии она скончалась от передозировки барбитуратами. Ассумпта Мёрфи скончалась на два дня раньше от остановки сердца и лежала всё это время в постели. Блаженка за неделю до своей смерти уволила всю прислугу из своего дома. В руке она держала своё завещание, в котором она просит снести свой дом до основания, сбросить всё её имущество в Северное море, обналичить все денежные сбережения и сжечь их вместе с ней в крематории. "Чтобы не вызвать в людях лишней жажды наживы, ведь её и так полно в этом мире. На ней построена вся западная цивилизация. Я хочу чтобы меня помнили только за мои песни" — так сказано в её завещании. На обратной стороне документа было выведено авторучкой:

Люди рядом как машины, Мчатся как автомобили. Я смотрю в их глаза Вижу в них зеркала. Ты меня не проведёшь Другом стать желая мне Вдруг ты всё перевернёшь В моей маленькой душе.

— По словам прислуги, Блаженка последние пару месяцев не надевала слуховые аппараты...

***

Карл нанял сиделку, чтобы ухаживала за мной. Её звали Хайке Лухс и она позвонила в мою дверь.

Еле добрался до двери, опираясь о стену и полки шкафов. Открыл ей.

Я всегда радуюсь, когда вижу её на пороге. Ведь она приносит мне еду.

— Вот и я, — сказала она.

В одной руке она держала пакет с моим обедом, в другой руке пакет с продуктами.

Хайке была молода и одета в лёгкое летнее платье, расшитое разными цветами и бабочками. У неё были стриженые чёрные волосы, из-под которых выглядывали кисточки на рысьих ушах.

Когда она заходила в квартиру всё преображалось. Где-то что-то подправит, поставит вазу, повесит новые шторы, разложит еду на столике перед моим креслом.

Так она сделала и сегодня.

— Я ненадолго к вам, — сказала Хайке, открывая крышку у горшка с куриным бульоном. — Меня ждёт ещё один страждущий. Ему хуже чем вам, поэтому я поспешу.

— Кто же этот счастливчик, которого ты удостоишь вниманием больше, чем меня? — спросил я.

— Он не стар, он молод, но он болен. Это всё новая болезнь: синдром иммунодефицита.

— Что, всё так плохо?

— Организм не может справится даже с простудой, высыхает и умирает, — сказала Хайке. Она намазала мёд на пару хлебцов и положила их на блюдце.

Мне на колени она расстелила полотенце, присев и подобрав платье.

— Может быть, расскажешь про то как ты оказалась здесь, в мире людей? — спросил я, в надежде что она задержится.

Хайке отвела взгляд в сторону и спросила:

— Почему вы каждый раз просите рассказать эту историю?

— А я уже просил? — искренне удивился я.

Память стала совсем как решето. Я действительно время от времени забывал кто она и зачем она здесь. Однако моё сердце всегда чувствовало и ожидало от неё только доброту и заботу.

— Да, много раз, — Хайке вздохнула и отправилась на кухню заливать воду в электрический чайник. — Но так и быть...

Чайник начал шуршать, согреваясь.

— В лесах все знают, что лисы вышли к человечеству, но все продолжают не доверять этому опыту. В Восточной Германии пустеют города и сёла, закрываются заводы и дикая природа возвращает себе землю. Так же и мы, рыси. Я удивилась когда вошла в человеческой дом, удивилась почему люди покинули это место. Есть дороги и водопровод, канализация. Больницы и школы. В школах остались учебники и книги с картинками букв и того что они значат: по ним я изучала язык и письмо. Я много бродила по городу и пыталась понять: почему люди ушли? Бросили столько полезных и удобных вещей, облегчающих и продлевающих жизнь. Я взяла себе имя Хайке — хозяйка брошенного дома.

Чайник вскипел и Хайке принялась заваривать чай.

— Потом я посмотрела на асфальтированные дороги и транспортные маршруты. Я поняла, что города людей были построены так, чтобы человек лишь ездил на работу и обратно в своё жилище на окраине. Не видел при этом своих соседей и того кто и что живёт рядом с ним. Иногда ему мог приглянуться кто-то на его работе и они создавали семью. Рожали ребёнка, который наследовал их жилище и всё повторялось заново.

Она оставила налила чай в чашку и оставила её на подоконнике чтобы чай остыл. Мне нельзя пить горячую жидкость, только тёплую. Плохо для моих старых внутренностей.

— Человек жил лишь для того чтобы работать. Когда не стало работы — не стало и людей. Но люди никуда не исчезли, просто сегодняшние города не рассчитаны на то чтобы жить в них вместе, сообща. Никто ведь не захочет жить с сотней человек в одном большом, многоквартирном доме на постоянной основе. Ведь ты не знаешь всех этих людей, скорее всего они тебе не по душе. Работников на заводах заменят роботы. Люди станут жить не для того чтобы работать, а чтобы быть счастливыми. Больше всего для счастья не хватает заботы и внимания. Это и станет главной профессией в будущем: забота и внимание. Поэтому я поняла почему женщины с востока едут сюда, на запад — в поисках такой работы. Я последовала за ними и вот я здесь.

Зазвонил телефон и от испуга я сплюнул ложку супа обратно в тарелку. Карл купил мне новый, беспроводной аппарат, который ловит радиоволны в атмосфере и отсылает их обратно. Я так и не научился им пользоваться. Звонок вызывает во мне страх и беспокойство, не только потому что что-то могло случиться с родными и близкими, но ещё и потому что я не могу выбрать между зелёной и красной кнопкой. Зелёный цвет обычно означает что-то хорошее и приятное в отличие от красного, однако телефонный разговор может вызывать обратное. Я часто путаюсь.

— Хайке, нажми пожалуйста нужную кнопку! — дрожащей рукой я протянул ей трубку.

Он подбежала, взяла его и раскрыла крышку, закрывающую кнопки с цифрами.

— Это же очень просто, нажимайте зелёную кнопку! — Хайке вздохнула и ответила на звонок. — Ваш сын Карл, просит вас.

Хайке протянула мне трубку.

— Здравствуй, папаша! — произнёс Карл из Берлина. Когда страна объединилась он первым делом скупил за бесценок несколько квартир в самом центре вновь обретённой столицы. Там он женился на матери моей внучки Клары. С моей снохой он развёлся три года назад.

— Привет, сын, — сказал я.

— Клара со своим парнем хочет приехать в Гамбург на концерт, — говорил Карл. — Ты их примешь у себя?

— Конечно, но...

— Я пошла, мне пора! — помахала ручкой Хайке.

Я расстерялся к кому из них обратиться первым: Карлу или Хайке. Мне хотелось сказать Хайке что когда она моргает то её глаза открываются не одновременно, а сначала правый и потом левый. Прямо как у моей жены очень давно. И когда Хайке закрыла за собой дверь, я вдруг вспомнил что говорил ей это много раз.

— Алло, отец, ты слышишь? — допытывался Карл. — Оглох совсем? Может тебе слуховой аппарат нужен? Если надо — я закажу.

— Нет, сынок. Я всё слышу.

— Отлично. Я хотел сказать что она привезёт с собой свою дочь. Ой, да это же твоя правнучка получается!

Я оторопел от такого заявления.

— Что? Она родила? — всполошился я. — Впервые об этом слышу? А отец у ребёнка есть? Зачем мне правнук, если он не рождён в браке?

— Ну вот заодно и познакомишься, — утешал Карл. — Парень её и есть отец, а рожать детей в браке уже не модно, время другое сегодня.

— Хорошо, пусть приходят, но... — я не успел договорить.

— Вот и отлично. Будут вечером, жди! — воскликнул Карл и бросил трубку.

Я хотел лишь спросить как зовут мою правнучку.

***

Сильно беспокоясь, я кое-как дел суп, варёную морскую капусту и приступил было к пшённому пудингу со смородиной — как в дверь стали настойчиво звонить и колотить костяшками пальцев.

Пудинг я выронил на пол и он расплылся по ковролину.

— Открывай, дед, шевелись! — доносился резкий девичий голос. То была Карла. Видел я её редко, но голос запомнил. Чем-то он напоминал Эльжбету, когда я её видел по телевизору на выступлениях в Бундестаге.

Я в страхе доковылял до двери и открыл.

Передо мной стояла моя новая семья.

Клара в широких спортивных штанах с блестящими лампасами и коротенькой маечке от купальника, светящейся в сумраке коридора едким зелёным оттенком. Свои светлые волосы она прибрала широким пластмассовым ободком.

— Ну что, деда, поночует у тебя? — спросила Клара, деловито положив голову на плечо и хлопнув надутый пузырь жевательной резинки.

Коленкой она подтолкнула девочку лет трёх-пяти через порог ко мне.

— Пливет, — сказала девочка и сразу затопала в гостиную прямо в обуви.

— Йоу, старик! — сказал парень Клары.

Оден он был в яркие, кислотных цветов шорты с рубашкой. На голове у него было аж по две бейсболки — козырьками в разные стороны. Сам он постоянно дёргался и непрерывно находился навеселе.

— В твоём городе сегодня улётная вечеринка, сюда приехали НЬЮ ДЖЕТ СИТИ[28]! — закричал он так, что я чуть не оглох. — Они делают самый крутой хаус[29], старик! Ты слышал хаус? Ай, это не важно, я просто обожаю звуки пианино, заимствованные из итальянского диско: тяжёлые, неуклюжие...

Парень ушёл вместе с Кларой, напевая и пританцовывая:

Она такая как мы, Но у неё нет дома, она бездомна. Чтобы купить немного еды Она стоит на углу, напевая за деньги: Ра ра ри рау рау Ра ра ри рау рау Ра ра ри рау рау Ра рау ри рау рау...

***

Девочка с шумом сгрызла хлебцы, намазанные мёдом.

— Деда, у тебя "Сникелс"[30] есть? — спросила она с набитыми щёчками, лениво пережёвывая.

— Нет, — ответил я. — Шоколад вреден для твоих и моих зубов... У тебя они ещё растут, а у меня уже выпадают. А родители твои что едят, тоже "Сникеслы" одни?

— Они едят налкотики.

"...и готовит на ужин наркотики" — вознкила вдруг фраза из глубин моей памяти.

— Ладно. Как же тебя зовут, детка? — спросил я.

— Никак...Мне имя не дали.

— Как же это? — возмутился я.

— Они забыли...

— Вот ведь нерадивые... — я вздохнул. — Может, спать пойдёшь? За окном уже темнеет. Я тоже спать лягу.

— Я не сплю, деда. Спать не модно. Включи MTV[31] в телевизоле.

Я долго пытался найти канал, пока девочка не взяла пульт из моих рук своими маленькими, но крепкими ручонками.

***

Она смотрелателевизор не отрываясь всю ночь, а я проснулся от телефонного звонка. Девчонка сидела на коленях всё это время и мои ноги онемели. Я бы подпрыгнул от испуга, если бы не такое обстоятельство.

На дрожащей телефонной трубке я так и не нашёл нужную кнопку. Наверное, я нажал что-то не то и звонок прекратился сам собой.

— Ты на длугую кнопку нажал, деда, — сказала правнучка.

Тогда мне показалось что прошла пара дней, а не пара часов. Её родители так и не объявились и мне срочно захотелось их разыскать. Одному мне было бы тяжело на улице да и в такое тёмное время суток. Но беспокоить Хайке я постеснялся, ведь ей нужно было ухаживать за кем-то, кому гораздо хуже чем мне.

И я не помнил её номер телефона.

— Нам надо найти твоих родителей, — сказал я.

— Они потелялись?

— Да, их уже нет столько времени!

— Они плападают.... Но плиходят потом.

— Надо их найти!

— Ну халашо. Я люблю гулять.

***

Водители всех мастей как стервятники начали останавливаться вокруг меня, завидев старика с маленькой девочкой на пустынной улице посреди ночи.

Мы сели в первую машину: Опель "Омега" неизвестного в темноте цвета.

— Куда же вы собрались в такое время? — спросил водитель с русским акцентом.

Я понял это ещё и по красному советскому вымпелу, болтавшемуся на зеркале заднего вида.

— А ведь правда, куда мы собрались? — я растерялся и вопрошающе посмотрел на правнучку. — Куда твои мама с папой пошли?

— В "Западню"... — ответила она, вытирая глаза тыльной стороной ладошки. Всё-таки ей хотелось поспать, как бы модно или не модно это ни было.

— Вот туда и поезжайте! — воскликнул я. — Вы знаете, где это?

— Знаю, конечно же! — сказал водитель. — Сейчас там вся молодёжь со всего города, наелись всяких... э-э, лекарств, или как будет правильно? В любом случае, что вам там делать? Вы же сердечный приступ получите!

— А вам что понадобилось делать в МОЕЙ стране? — сказал я потому что уже вышел из себя. — У вас сердечный приступ от капитализма не случился, нет?

— Едем!

Водитель быстро выбрал передачу и поддал газу. Шины завизжали и нас прижало к сиденьям.

— Да я просто в армию пошёл в девяностом году... — начал водитель. — Последний год в Германии служил, на Востоке. Дома страна развалилась, работы нет, я остался здесь.

Я молчал и делал вид что мне неинтересно. Хоть мне и стало неловко от того, что я накричал на него — я считал что мой гнев был справедлив, ведь моя внучка пропала и её надо было срочно разыскать.

Как всегда неожиданно, зазвонил телефон. Правнучка захватила его с собой. Она умело отщёлкнула крышку над кнопками с цифрами, вытянула антенну и заговорила в трубку:

— Алло!

Наверное, звонила Хайке. Скорее всего, она сильно распереживалась. Девочка ответила ей и сказала что мы едем в "Западню".

— Это Хайке... — сказала правнучка. — Она лугает тебя, деда. Но она плидёт в клуб.

***

"Западня" оказалась клубом "Убежище", в котором когда-то давно бывал мой сын.

Водитель не соврал и перед входом действительно было огромное множество молодых людей. Я не мог протолкнуться сквозь них. Кое-как посадил правнучку себе на плечи, чтобы увидела что-нибудь вокруг.

— Там плиехала длинная машина... — сказала она. — Пошли, деда.

Девчонка показывала пальцем куда нужно идти.

Я почти было успел подойти к людям, выходящим из длинного лимузина, но мне преградили путь тележурналисты того самого канала MTV. Яедва мог разглядеть кому они протягивают свои микрофоны.

—...музыка это всемирный язык, его понимают все на Земле, — говорила высоченная негритянка, ростом под два метра. — Через него мы можем говорить с людьми на наших концертах. О том, что надо заботиться об окружающей среде, о безопасном сексе и о многом другом, что важно сегодня...

Она была в сверкающем обтягивающем костюме с блестящими металлическими вставками на причинных местах. Своим ростом и воинственным выражением лица она напоминала вождя племени амазонок из Южной Америки.

Однако, её звали Азия.

— Азия своим голосом может донести наше послание о мире даже до самого прожжённого консерватора, — сказал низкорослый паренёк в очках с широкой чёрной оправой. Рядом с Азией он казался её младшим братом.

— Раньше она работала фотомоделью и когда её попросили надеть наряд из натурального меха — она облиласьсвиной кровью и прошлась по подиуму! — сказал парень и рассмеялся.

— Это же Супер Диджей Алёша! — с этими словами всё обратились к нему. — Эмигрант из азиатской провинции Советского Союза. Как тебе на Западе?

— Я вырос в городе Семипалатинск, рядом со мной взрывали ядерные бомбы на испытаниях, — ответил он. — Радиация перемешала всё в моей голове из-за чего я начал записывать треки с однообразными повторяющимися мелодиями и когда я попал в Нью-Йорк оказалось что это весьма популярно и называется "хаус".

Супер Диджей Алёша взял под руку и прижал к себестоящего рядом третьего члена их коллектива — загадочного мужчину в непроницаемых тёмных очках.

— Вот кто делает нам нашу музыку: Ларри Наклз собственной персоной! — Алёша представил его журналистам. — В его студии стоит настоящая машина времени, он берёт музыку прямо из 2060-го года и приносит сюда!

— Я немного подустал от мирового тура, — вздохнул Ларри. Он ничего не видел в своих очках и потому невольно отворачивал лицо от камер. — Хочу поехать в отпуск, записывать новые семплы...

— Куда же? — спросили у него, ткнув микрофоном.

— В Камерун.

— Да ну?

— Вы слышали, как поют дети пигмеев? — спросил Ларри. — Это прекрасно. Когда я услышал запись, я слушал её целую неделю...

— Ну всё, нам пора, расходитесь! — скомандовал Алёша.

Охранники оттолкнули журналистов и я протиснулся к этой троице музыкантов.

— Вы не видели мою внучку? — спросил я с правнучкой на плечах. — Она, кажется, в этом клубе. Как мне пройти туда?

— Ну ты и даёшь, старик! — сказал Алёша. — Ты достаточно сумасшедший чтобы придти сюда!

— Наша музыка для всех. Идля дряхлых стариков, как ты. — сказала Азия. — Пропустите его, пусть поживёт ещё немного на этом свете!

Она развела длинные, могучие руки и охранники расступились. Вместе с толпой меня затянуло внутрь.

Внутри был сумрак. Свет начал бить по глазам — то включаясь, то выключаясь. В уши начал отбивать ритм, к которому вскоре добавились тяжёлые, неуклюжие звуки пианино. Все вокруг начали трястись и дёргаться, крутить и вертеть руками, иной раз стукая меня по голове. Некоторые свистели в свистки, висевшие на их шеях. Кто-то взял правнучку с моих плеч и пересадил её к себе.

Сцена где-то вдалеке за головами людей засияла яркими вспышкамии туда вышла троица из лимузина. Певица запела так, что её голос добрался до каждой и самой больной моей кости.

Когда на вещи я смотрю: Корабли плывут или идут ко дну? Когда я верю в то, что говорю: Я говорю правду или ерунду? Когда смотрю на мир, в котором я живу: Люди вымирают или всё переживут?

Я не успел восхититься тому, что сборища молодёжи теперь проходят не на факельных шествиях чтобы сжечь книги и не на пункте сбора на мировую войну или революцию. Мне нужно было найти мою внучку. Я пробирался к островку света у тёмной стены.

Там находился туалет.

У потолка скопился чад дыма, который выдыхали ребятана передышке между песнями. Я открывал двери кабинок одну за одной, встречал в них целующихся и совокупляющихся парочек разных и одних и тех же полов и возрастов.

Наконец, я нашёл их. Они лежали вдвоём, обняв унитаз.

— Я нашла вас! — сказала Хайке, появившись за моей спиной. Она держала за ручку правнучку. — Почему вы не послушались меня и не подождали?

— Ты здесь! — я обрадовался ей. — А я... я боялся не успеть и не найти их.

— Они мёлтвые? — спросила правнучка.

— Вроде живы, — сказала Хайке, когда присела к ним и оглядела. — Просто спят.

— Да, забота это будущее... — сказал я. — Надо только воспитать наших детей так, чтобы они и вправду заботились друг о друге.

Kapitel 5

Das Jahr 2021

Стояло лето и наступил мой 111-й день рождения. Совсем не круглое, простое число. В прошлом году мне было 110 лет — поэтому отпраздновали юбилей. Карл решил отпраздновать снова и теперь, в честь такой забавной даты. Скорее всего, он просто боялся что каждый мой день рождения может оказаться для меня последним.

Не помню, чтобы кто-то из моих знакомых жил так долго. Люди редко живут столько. Уж не знаю, помогли ли мне те таблетки, сделанные из морских огурцов, и синтетические гормоны роста — ими меня напичкал Карл. Сам он тоже далеко не молод: ему семьдесят шесть лет. Он не гнушается достижениями технического прогресса — поставил себе искусственную печень и селезёнку, а ноги обвязал резиновыми мышцами и сервомоторами. С ними он бодро рассекает на своих двоих. А я опасаюсь, что моё дряхлое тело развалится, как только в него попытаются запихнуть железо и пластмассу. Согласился только на таблетки и гормоны.

Меня Карл привёз снова в наш старый дом в Шверине, где я вырос.Город после войны оказался на Востоке, а когда страна объединилась дом был заброшен. Мы вернули его себе. Почти ничего теперь не напоминало мне здесь о детстве. Разве что, вид из окна во двор. Деревья в загородном лесу, освещённые вечерним солнцем и светом прошлого.

Мы приехали с ним на общественном автомобиле. Сначала Карл хотел чтобы машина доехала сама, но я настоял чтобы он вёл её сам — слава Богу ещё есть такая возможность. Машины сегодня, видите ли, могут рулить прекрасно сами и ими может пользоваться кто угодно. Залезай в любую — их полно вдоль тротуара стоит. Замок открывается только когда заплатишь виртуальные деньги через приложение в мобильном телефоне.

Очень напоминает коммунизм, с которым мы вроде бы боролись столько лет.

***

На руках у Карла тоже были надеты искусственные мышцы. Меня он вытащил из машины и понёс на руках, как какую-то невестку: я больше не мог ходить на своих ногах. Входная дверь раскрылась сама перед нами. Дома нас уже ждали вся выпивка и угощения, разложенные на столе.

— Откуда это всё? — спросил я. — Ты ведь приехал со мной. Когда ты успел всё притащить?

— Всё приготовили заранее, — ответил он, усаживая меня в кресло.

— Кто? — спросил снова я.

— Домашние повара.

— Как они сюда вошли? — возмутился я.

— Я отправил код от замка перед заказом. Чего ты возмущаешься?

— Ты не думал что они здесь могут всё обнести?

Карл фыркнул и заглянул под пищевую плёнку на тарелках с едой, принюхиваясь.

— Зачем им что-то воровать? — искренне удивился Карл. — Это же их работа: готовить еду дома.

— С каких пор домой пускают незнакомцев чтобы приготовить еду? — не унимался я.

— Десять лет назад была кампания в прессе и Интернете о здоровой еде, здоровом питании и о том что надо готовить дома из натуральных продуктов, — начал Карл. — Дети, рождённые в конце двадцатого века стали питаться в основном вне дома: в кафе и ресторанах, в которых подают еду на вынос. И стали часто пользоваться доставкой еды на дом или в офис. Сети супермаркетов стали банкротиться, в результате придумали такой вариант, новую профессию домашнего повара. К тому же, феминизм поднял голову и домохозяйкам стали платить из государственного бюджета за то, что они готовят дома здоровую пищу.

— Вот времена пошли... — с досадой сказал я. — Не знают себя чем занять, деньги ни за что себе получают...

— Ну а что тут такого? — спросил Карл. — Это такая же работа, просто раньше за неё не платили.

Нам позвонили в дверь.

***

Вошла Хайке, тоже давно уже не молодая, но бодрая. В её походке и движениях ощущалась жизненная сила и крепкая хватка. Она на всё живо реагировала с непременным спокойствием, толком и расстановкой.

Кисточки на её ушах всегда был подняты вверх.

Карл проводил Хайке в гостиную, а сам вышел в задний двор расставлять стол со стульями.

— Вот и я, — произнесла она и уселась в кресло рядом со мной. — Держи, старичок!

Хайке протянула мне подарок: маленький свёрток в блестящей бумаге, умещавшийся в ладони. Я раскрыл его и там лежал кусок мыла. В нос ударил резкий, обжигающий ноздри запах.

— Отмой грехи, перед тем как отправиться на тот свет, — сказала Хайке и захихикала.

В прошлом году она подарила мне сто десять пачек анальгина в большой подарочной коробке.

Мыло с кусками блестящей упаковки я положил на тумбочку рядом с креслом. Сжатая бумага разжалась и разгладилась сама собой.

— А сама чего, не собираешься со мной туда? — спросил я. — Ты здесь не засиделась?

Я не знал зачем она так цинично говорит. То ли в шутку, то ли всерьёз. В любом случае — мне было неприятно.

— Я-то? Не-е-ет, у меня ещё есть работа, — Хайке смахнула невидимую пыль со своих бёдер.

— Всё чужих детей кормишь? — присмотрелся я к ней.

Хайке в последние годы кормила грудью новорождённый детей, чьи матери не могли делать этого сами. Её услуги ценились высоко — рысье молоко быстро поднимало малышей на ноги и заметно ускоряло их развитие.

— Кормлю, как же, кормлю, — улыбнулась она, оглядывая комнату.

— А своих не думала завести? — смотрел я на неё, ожидая что мои слова её затронут.

— У меня и так детей полно, — невозмутимо взглянула Хайке на меня. — Все, которых я выходила — онии мои в том числе.

— Но ты же долго не задерживаешься, да? — допытывался я.

— Месяц обычно, иногда больше на пару дней. Иногда приходится разгребать проблемы в семьях. Не хочется оставлять ребёнка в поломанной семье, которая на пути в пропасть.

— Как же ты решаешь их проблемы?

— Да, пустяки. Проблемы у всех одни и те же. За пять минут можно определить, слушая как разговаривают супруги. Жена говорит одно, а муж этого не слышит. И наоборот.

В дверь опять позвонили.

— Сходи пожалуйста и открой, — попросил я Хайке. — Будь так добра.

— Конечно, старичок! — она встала и зашагала к двери. — Анальгин небось закончился? Это больно — стукатьсялоктями и коленями о стены перехода из мира живых в мир мёртвых.

— У меня осталась последняя пачка из твоего подарка, — ответил я ей вслед.

***

В доме показался Питер Клейст. Одет он был как нездешний турист: в походной панамке с резинкой, с рюкзаком на спине. Глядел он отрешённо, озадаченно.

Питер положил свой рюкзак у стены, снял панаму и уселся на полу, подобрав ноги.

Его лисьи уши поникли.

— Ничего, что я на полу? — поинтересовался он. — Просто, я долго был в Азии...

— Ты уже присел, — сказал я. — А полы чистые, не переживай.

Карл зашёл в дом с заднего двора.

— Питер, какими судьбами! — воскликнул он, увидев Питера.

— Ищу Веру здесь, в окрестных лесах, — мрачно ответил Питер.

В тибетском монастыре он так и не нашёл ответов на свои вопросы. После нескольких лет безуспешных духовных практик монахи посоветовали ему искать их вовне — в мире. Сказали, что он не найдёт спокойствия, пока не завершит поиски своей матери.

— Успехи-то есть? — вернулась в креслоХайке. — Столько говорите о ней, а так и не нашли за столько лет...

— Я просил министра обороны и бывшего министра внутренних дел прочесать леса. И ничего это не дало, — Питер опустил голову.

— Оставил бы ты это, — Карл подошёл к нему и хлопнул по плечу. Хлопок оказался сильным благодаря искусственным мышцам, отчего Карл вздрогнул. — Ты же руководил целой страной и привёл её к процветанию. Ты не знаешь где твоя мать и почему она покинула тебя, но мы знаем что ты хороший сын. Лучше встань и помоги вынести еду во двор.

Питер улыбнулся и встал, опираясь о могучую руку Карла.

— Ах да! — Питер открыл свой рюкзак и достал небольшой предмет. — Это мой подарок.

Он протянул мне зажигалку.

— Помнишь, ты выбил её у меня из рук тогда, на базе Рамштайн? — сказал Питер. — Ты не дал мне сжечь себя. Когда мне было плохо, больно и одиноко — я открывал её и смотрел на пламя. Теперь я дарю её тебе.

Я взял зажигалку и принялся рассматривать. Вряд ли она была той самой и хотя бы той самой модели.

— Я не курю уже сорок лет, — я поднял взгляд с зажигалки на Питера. — Зачем она мне? Но, всё равно спасибо...

Когда Питер с Карлом собрались перетаскивать тарелки в дверь позвонили ещё раз.

— Идите, я открою! — поднялась Хайке с кресла.

***

Хайке привела мою правнучку и кого я совсем не ожидал — Эльжбету.

Правнучка получила имя Вера после того приключения в девяносто втором году. Теперь ей уже за тридцать, на ней пиджак и брюки тёмно-зелёного цвета и белая футболка под пиджаком. Выглядело она аккуратно и стильно, не вызывающе.

Её мать, моя внучка Клара, умерла в 2011-м году от рака. Не дожила до того момента когда изобрели лекарство — из масла особых пальм, которые стали расти на острове Диего-Гарсия после ядерных испытаний.

Эльжбета стала такой же дряхлой как и я. Она еле держалась за Веру когда входила в комнату.

— Мама! — подбежал Карл к ней.

Эльжбета обняла его голову и поцеловала в плешь на макушке.

— Добрый день! С праздником! — развеселилась Вера и набросилась на меня со своими объятиями.

Чуть не сломала мне все истончившиеся рёбра.

— Я пришла потому что мы с тобой одной ногой в могиле, — начала Эльжбета. — Хочу помириться перед смертью. Мы с тобой разошлись и не разговаривали друг с другом...

— Ты очерствела! — указал я на неё пальцем. — Всё твоя государственная служба!

— Об этом я и говорю, — вздохнула Эльжбета. — Пора нам оставить все неурядицы в прошлом.

Я понял что она сказала, но сначала мне надо было освободиться от Веры.

— Хорошо, — сказал я. — Вера, слезь с меня, пожалуйста, я задыхаюсь!

— Ой, прости! — спрыгнула она. — Вот, кстати, подарок.

Она протянула маленький золотой будильник.

— Чтобы поднимался рано и делал свои процедуры вовремя, — сказала она с ослепительной улыбкой на лице. Её зубы отдавали удивительной белизной. Как у самого тонкого и дорогого фарфора.

— В Китае считается оскорблением дарить часы старикам, — Питер отвлёкся от перетаскивания тарелок. — Часы напоминают что их дни сочтены.

Вера покраснела при этих словах. Лицо налилось ярким цветом, отчего зубы стали ещё сильнее сиять белизной.

— Ничего-ничего! — успокоил я Веру и положил будильник к очищающему от грехов мылу на тубочке. — Ничего эти китайцы не понимают! Спасибо, внученька!

Питер с Карлом закончили расставлять еду на столе во дворе. Эльжбета и Хайке направились к ним.

— А твой подарок где? — спросил я Эльжбету.

Она обернулась, чуть не подкосившись в ногах.

— Я помирилась с тобой, — сказала она. — Разве этого не достаточно?

***

Мы расселись за столом и начали есть салат из курицы с ананасами.

— А у тебя, Вера, дети уже есть? — спросил я у правнучки.

— Да нет, — пережёвывала она кусок куриного филе. — Зачем они?

— Тебе уже тридцать лет, пора бы уже, по-хорошему так, — ответил я, рассматривая кусок ананаса на своей вилке. Думал и гадал: переварит мой желудок его или нет.

— Хочу жить для себя, — сказала Вера.

— А чем ты занимаешься? — спросил я снова.

— Играю на бирже, покупаю и продаю акции, — глотнула она пиво. — Вернее, играла раньше. Сейчас я себе робота купила, отдала ему все активы под доверительное управление. А так изучаю айкидо: получила жёлтый пояс на прошлой неделе. Путешествую. На Земле уже всё объездила. Хочу на Луну, когда туда космических туристов начнут пускать.

— Привела бы сюда своего робота, познакомила нас, — засмеялся я.

— У него переговоры с Дойче Банком,— засмеялась Вера в ответ. — Шучу! Это же программа! Как я его приведу? Он может тебе только текстовое приветствие на экран вывести.

— Для чего же ещё жить, кроме как не для своих детей? — спросил я. — Роботы эти...

— У тебя-то нет своих детей, — отрезала Эльжбета. — Карл не твой сын, а боцмана Штойфеля.

Я не стал отвечать, вспомнив о нашем перемирии.

— Вы же помирились! — встрял Карл. — Так не пререкайтесь же больше.

Он выразил мои мысли.

Из кустов к нам вышла голая женщина с очень длинными волосами: до самых бёдер.

Это была Вера, но другая Вера — Вера Фукс.

Питер выпал со стула и припал к её ногам. Он рыдал, упёршись носом в её пушистый рыжий хвост.

Мы все удивились её появлению.

— Мне донесли что ты искал меня, — Вера взяла Питера за лисье ухо и приподняла.

— Столько лет, столько лет! — плакал Питер.

— Я думала что ты и так уже вырос, — глядела она в его глаза. — И что я тебе больше не потребуюсь. Ты освоился в мире людей. Живи своей жизнью.

Питер всё равно обрушился на землю и обнял себя.

— Может, присядешь, Вера? — сказал я ей. — У меня день рождения.

— Меня, кстати, тоже Вера зовут, — вставила Вера-правнучка.

— Что ж, приятно познакомиться! Я давно не ела хорошей человеческой еды, — задумалась она и всё же села на место Питера.

Она брала руками салат из тарелки и съела его.

— Как вкусно! — облизывала она пальцы. — Тяжело вкусную еду найти. Лисы больше не воруют кур. Нелегко пробраться на автоматическую ферму через заграждения. Да и куры все напичканы химией и гормонами. Лисы уходят в горы. И я тоже уйду. Среда обитания не земле изменилась: здесь может жить только человек.

— Ты так и не научилась есть вилкой, — заметил я.

— Я оборотень, но во мне всё же больше звериного чем человеческого, — Вера утёрла лицо уголком скатерти. — Я не гожусь для вашего мира.

— Все для него годятся, — сказала Хайке. — С людьми жить весело и интересно, хотя и непросто бывает, конечно. Но всегда можно договориться. Звери до такого не додумались: договариваться друг с другом.

— Мы здесь жили и умирали, рожали и воспитывали детей, радовались и грустили, были счастливы и наоборот — пока ты скрывалась в лесах, — сказал я. — Глупо было убегать, испугавшись сложностей и трудностей.

— Да, но... уже слишком поздно начинать заново, — посмотрела на меня Вера. — Прощайте.

Она встала из-за стола и скрылась в кустах, а затем и в лесу. Питер протянул руку в её сторону, сидя на земле. Карл взял тарелку, из которой ела Вера, и отнёс её в дом чтобы вымыть.

Больше мы никогда не видели Веру Фукс.

Примечания

1

нем. Flakturm — комплексы зенитных орудий в крупных городах Германии

(обратно)

2

нем. Luftwaffe — военно-воздушные силы

(обратно)

3

нем. Hund — "Собака", Turm — "Башня"

(обратно)

4

нем. Ostarbeiter — люди, вывезенные в Германию из Восточной Европы на принудительные работы

(обратно)

5

нем. Neuengamme — концентрационный лагерь в Гамбурге

(обратно)

6

Северная Ирландия

(обратно)

7

Ирландская Республиканская Армия

(обратно)

8

англ. Air Transport Auxiliary (ATA)

(обратно)

9

Джеймс Эдгар Джонсон по прозвищу "Джонни" — британский лётчик-ас

(обратно)

10

немецкое ругательство

(обратно)

11

нем. Ravensbrück — женский концентрационный лагерь на северо-востоке Германии

(обратно)

12

Альберт Пирпойнт — британский вешатель. Повесил около четырёхсот человек по приговорам британского суда. Около половины повешенных были нацисткими преступниками, в том числе надзирательницы концлагеря Равенсбрюк

(обратно)

13

В ночь 16 февраля 1962 года Эльба вышла из берегов. Наводнение унесло жизни около трёхсот человек

(обратно)

14

Германская Демократическая Республика, "Восточная Германия"

(обратно)

15

Во время Олимпийских игр в Мюнхене в 1972-м году палестинская группировка "Чёрный Сентябрь" захватила в заложники израильских спортсменов

(обратно)

16

нем. Ramstein — американская авиабаза в Западной Германии. Также является хранилищем ядерного оружия

(обратно)

17

нем. Rote Armee Fraktion — Фракция Красной Армии, немецкая леворадикальная террористическая организация, устроившая теракты и покушения на государственных чиновников. Наиболее активно проявила себя в 1970-е гг.

(обратно)

18

кит. 紅衛兵 — "красные охранники", молодёжные активисты Культурной революции в Китае

(обратно)

19

англ. Charlie — общее название коммунистических войск Северного Вьетнама, происходящее из кодового обозначения буквы C в американской армии

(обратно)

20

итал. Brigate Rosse — леворадикальная организация, действовавшая в Италии в 1970-1980 гг.

(обратно)

21

LSD — психоактивное вещество, самый известный психоделик

(обратно)

22

англ. foxie — оскорбительное название людей-лис в англоязычных странах

(обратно)

23

нем. Bundeskanzler — "федеральный канцлер", председатель правительства Федеративной Республики Германия

(обратно)

24

нем. Rot Partei — парламентская партия, боровшаяся за права людей-лис в Германии

(обратно)

25

нем. Bundestag — парламент Германии

(обратно)

26

нем. Bundespräsident — президент ФРГ

(обратно)

27

англ. New Jet City — популярная в начале 1990-х годов группа из Нью-Йорка, исполнявшая музыку в жанре хаус

(обратно)

28

англ. House — стиль электронной музыки

(обратно)

29

англ. Snickers — шоколадный батончик, производимый американской компанией Mars

(обратно)

30

англ. Music Television — американский музыкальный телеканал

(обратно)

Оглавление

WERFUCHS Teil I

  Kapitel 1

  Kapitel 2

  Kapitel 3

  Kapitel 4

  Kapitel 5

  Kapitel 6

  Kapitel 7

  Kapitel 8

  Kapitel 9

  Kapitel 10

WERFUCHS Teil II

  Kapitel 1

  Kapitel 2

  Kapitel 3

  Kapitel 4

  Kapitel 5 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg