«Чужие дети»

Чужие дети (fb2) - Чужие дети 1119K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Диана Владимировна Машкова

Диана Машкова Чужие дети

© Машкова Д., 2017

© Мартынюк Е., фоторабота, 2017

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2017

* * *

Памяти Яна посвящается

Предисловие автора

Три года назад мы познакомились с нашей будущей дочкой – Дашей. Ей тогда было двенадцать лет. Начали общаться, забирать Дашу к себе в гости на каждые выходные. Думали, что так сможем помочь ребенку адаптироваться к жизни вне стен детского дома, станем для нее опорой. Мыслей принимать девочку-подростка в семью поначалу не было. Но постепенно возникли привязанность и потребность сделать для ребенка больше. А параллельно, пока я ездила за Дашей в детский дом, познакомилась там с Гошей. Ему было уже пятнадцать лет. Причем знакомство стало инициативой самого мальчика – он подошел ко мне и предложил общаться.

Так, всего за один год, детей в нашей семье стало в два раза больше. Теперь у нас с мужем четыре ребенка – Нэлле скоро исполнится восемнадцать, Гоша недавно отметил свое совершеннолетие, Даше Большой сейчас пятнадцать, а Даше Маленькой – четыре годика.

Придя в нашу семью, дети многому меня научили. Расширили границы сознания. И сами они тоже постепенно учились важным вещам. И много рассказывали о своей жизни. Каждое событие их прошлого я невольно пропускала через себя, словно все это происходило со мной. Так и началась работа над этим романом, которая длилась больше двух лет. Одновременно я предложила Гоше, который с самого рождения воспитывался в учреждениях, тоже начать писать книгу, рассказать о своем детстве: хотела отвлечь его от многих опасных «увлечений». К счастью, он заинтересовался. Надеюсь, Гоша когда-нибудь завершит свой труд, а пока им написано всего несколько страниц, часть из которых вы найдете в романе. Напечатаны они с полного согласия автора, разумеется.

Книга «Чужие дети» – о сиротах-подростках и о взрослых, которые могли бы им помочь. У меня нет сомнений в том, что многие зрелые люди способны стать для сирот лучшими проводниками в жизни. Лично знаю немало тех, кто сделал успешную карьеру, решил материальные вопросы и дошел до того уровня самосознания, когда появляется потребность делать что-то для других. Потребность есть, но они ее не реализовывают, потому что мешают страхи и предубеждения.

Жизнь подростка без родителей – это путь в никуда. Он брошен самыми родными людьми и оттого живет с глубокой травмой в душе. Он вынужден приспосабливаться к системе детского дома, соблюдать иерархию и подчиняться большинству, иначе ему не выжить. Он не «плохой» или «трудный», как его любят называть сторонние наблюдатели, просто в нем невыносимо много обиды и боли, которую никто не может облегчить. Ведь родителей рядом нет. Его поведение шокирует из-за одиночества, ненужности и внутреннего протеста, в котором ребенок пребывает изо дня в день. И в этом беда нашего общества – отвернувшись от подростков, мы их теряем. Выпускник детского дома становится легкой добычей преступного мира. Я знаю десятки историй о том, как повзрослевшие сироты, получив от государства квартиры, переписывали их на мошенников. Я вижу многих выпускников детских домов, которые не умеют управляться с собой и с жизнью: за несколько дней они спускают сотни тысяч рублей пособий, которые накапливались для них в банке и выдавались к восемнадцатилетию, не умеют трудиться, обслуживать себя, поддерживать быт – и остаются ни с чем. И никого рядом нет, чтобы помочь, научить и уберечь. По неофициальной статистике, 90 % бывших детдомовцев не доживают до сорока лет. Они становятся жертвами зависимостей, попадают в тюрьмы и зачастую отказываются от собственных детей. И только 10 % встраиваются во взрослую жизнь.

Сегодня 34 000 семей в России стоят в очереди на усыновление. Десять лет назад о таком количестве желающих взять себе чужого ребенка можно было только мечтать. Но все эти кандидаты готовы усыновить малыша от нуля до трех лет, без особых проблем со здоровьем. Они ищут таких детей по всей стране, и маленькие отказники, которых, к счастью, становится меньше, быстро находят семьи. Когда-то и мы рассуждали так: важно помочь маленькому ребенку, оставшемуся без родителей. Подробностей удочерения и всех сложностей процесса пересказывать я не буду, они есть в книге «Если б не было тебя». Но постепенно к нам пришло осознание того, что помогли мы в первую очередь самим себе. Ожидали многих трудностей, боялись серьезных болезней, опасались собственного неприятия «чужого» ребенка, а открыли в себе невероятную любовь, нежность и счастье. Во времена младенчества нашей родной дочери Нэллы мы с мужем были слишком юными, чтобы в полной мере наслаждаться родительством. Умение быть мамой и папой, получать от этого ни с чем не сравнимое удовольствие, пришло только с удочерением Даши, нашей младшей дочки. И только после этого появилось понимание, что нужно помогать детям, у которых мало шансов найти семью. Мы задумались о подростках. Было сложно решиться, одолевали сомнения и страхи, что не справимся. Отчасти они оказались оправданы – нас ожидало множество трудностей и руки не раз опускались, но об этом в самой книге, поэтому не буду забегать вперед.

Именно подростков в детских домах нашей страны больше 80 %, и им всего через пару лет выходить во взрослую жизнь, о которой они ничего не знают. Но как раз подростки чаще всего оказываются обречены. Слишком мало взрослых людей приходят к мысли о том, что старшим детям тоже можно помочь. Но если для каждого подростка-сироты найдется значимый взрослый – наставник, а еще лучше семья, – большинство ребят смогут справиться с жизнью. В них еще не раскрыты лучшие качества, еще не осознаны ими самими их возможности и таланты.

Для чего я написала эту книгу? Чтобы рассказать правду – мы и сами не знаем порой, на что способны. Важно дать себе право переосмыслить стереотипы, в которых живет наше общество. Обыватель знает мир таким, каким видит его с экранов телевизоров и считывает с газетных страниц. Человек думающий идет по пути рефлексии и личного опыта. Он не станет следовать за чужими предубеждениями, но погрузится в вопрос и составит о нем собственное мнение. В жизни всегда есть место выбору: жить только для себя или постараться сделать что-то и для других. Помочь одному подростку-сироте, изменить его жизнь к лучшему – значит внести огромный вклад в благополучное будущее всего общества.

В последнее время с телеэкранов и газетных страниц в адрес людей, которые рискнули принять в свои семьи детей-сирот, слышны непрерывные обвинения: «Взяли ради денег», «Забрали из детдома, чтобы эксплуатировать». В результате логика обывателя на сегодняшний день такова: «Я же порядочный человек, поэтому и не беру в свою семью ребенка-сироту». И вина тех, кто приходит к подобному выводу, не так велика, главная проблема заключается в системе поддержки семьи в нашей стране. Не созданы достойные условия жизни родителей с детьми, не вложены усилия в осознанное материнство и отцовство, без которых в принципе невозможно счастливое детство. Но поскольку в погоне за сенсациями СМИ, за редким исключением, продолжают транслировать обществу ложный посыл, я лично все чаще слышу от посторонних людей: «И зачем вы понабрали столько чужих детей?» Вежливо отвечаю, что не воспринимаю своих детей как чужих и говорю о безвыходном положении подростков-сирот. Но сложно объяснить то, о чем человек не готов задуматься.

Поэтому расскажу о Яне.

Мое знакомство с ним оказалось случайным. Мальчику на тот момент было шестнадцать лет, и он уже давно жил в детском доме. Его мама не умерла, но страдала алкогольной зависимостью и поэтому не могла воспитывать сына. Время от времени он ее навещал, но всегда приходился не ко двору и был вынужден как можно скорее возвращаться в детский дом. Приемные родители тоже не находились – иногда знакомились, разговаривали, понимали, что подросток общается с кровной матерью, и не решались принять в свою семью. С каждым разом – мы виделись в детском доме раз пять – Ян становился все более вялым и безразличным. Словно терял волю к жизни. Все хуже учился. Не строил никаких планов на будущее. И если в шестнадцать он еще слабо надеялся обрести семью, то к семнадцати годам окончательно потерял веру и разочаровался. Я тоже не успела найти Яну родителей. И не смогла принять парня в свою семью – нам тогда было очень трудно, у Даши с Гошей проходила жесткая адаптация, муж тяжело болел и переезжал из больницы в больницу… А вот теперь уже поздно. И простить себе этого я не смогу.

Ян сорвался с четвертого этажа недостроенного дома – «заброшки», как говорят подростки – и разбился насмерть. Рядом был его друг, он позвал на помощь. Приехала «Скорая помощь», мальчика увезли в больницу. Не приходя в сознание, Ян пролежал в коме несколько недель – говорили, если выживет, останется инвалидом, – а потом его не стало. На похороны пришла его мать, близкие родственники, сотрудники детского дома, другие люди. Их оказалось много. Но с малых лет Ян никому не был нужен как сын, как собственный ребенок. А без этого дети не живут…

В романе лучший друг главного героя, Игорь, тоже должен был погибнуть, как и его прототип. Но я не смогла. По моей авторской воле Игорь выжил, чтобы обрести другую жизнь и новую судьбу. У него появилась младшая сестренка, Надюшка, которая дала стимул к жизни. Нашлись родители, которые приняли и сказали главные для каждого ребенка слова: «Ты – наш».

Я верю, что эта книга поможет взрослым лучше узнать подростков, оставшихся без родителей. Услышать их мысли, примерить на себя их противоречивые чувства. И через погружение в мир изломанного детства найти ответ на вопрос: что в этой жизни могу сделать именно я? Чем способен помочь? У каждого взрослого человека, в отличие от ребенка, есть выбор. И этот выбор никогда не бывает легким, он всегда сложный, мучительный и полный сомнений. Но зато он способен дать надежду.

Благодарности

От всего сердца благодарю своего мужа Дениса Салтеева за абсолютную поддержку на протяжении двадцати одного года нашей семейной жизни, за любовь, за общие цели и ценности. А еще – за терпение и помощь в работе над этой книгой. Спасибо всем нашим детям – Нэлле, Гоше, Даше Большой и Даше Маленькой – за то, что они есть, и за то, что меняют нас. Дают мощнейшие чувства и стимул к развитию. Благодарю детей за помощь с текстом и за подростковый сленг в речи юных героев. Отдельное спасибо Гоше за самое активное участие в работе.

Спасибо моим дорогим родителям Наиле Тенишевой и Владимиру Машкову за счастливое детство и крепкую семью, которая до сих пор служит мне надежной опорой. И низкий поклон за саму жизнь – она оказалась гораздо увлекательней и неожиданней, чем я могла предположить.

От всей души благодарю Ольгу Аминову, начальника отдела современной российской прозы и ответственного редактора книги «Чужие дети», за долгий, потрясающе интересный совместный путь. Глубокое принятие Ольги, ее мудрость, доброта и непревзойденный профессионализм помогают мне верить в себя и двигаться дальше.

Низкий поклон Роману Авдееву, учредителю благотворительного фонда «Арифметика добра» и отцу 23 детей, 17 из которых усыновленные. Когда мы с мужем столкнулись с подростками-сиротами, решающим фактором стало то, что есть фонд, созданный Романом Авдеевым, а значит – поддержка, помощь и чувство безопасности. Без такого мощного ресурса, уверена, мы еще долго не смогли бы решиться. Сегодня в фонде работает Школа приемных родителей, которая готовит к принятию подростков, и Школа наставников для всех желающих. Достаточно пройти собеседование. Огромное спасибо моим коллегам, штатным и внештатным сотрудникам благотворительного фонда «Арифметика добра», за самоотверженный и круглосуточный труд, за помощь детям и семьям, принимающим сирот.

Особая благодарность моим самым дорогим друзьям – членам клуба «Азбука приемной семьи». Эти потрясающие семьи воспитывают разных и порой очень сложных детей-сирот. Но делают это не потому, что ждут благодарности, а по той причине, что не умеют пройти мимо чужой беды. Многие мамы в клубе, в прошлом востребованные и успешные менеджеры, журналисты, юристы, педагоги, руководители, настоящие профессионалы своего дела, поставили во главу угла семью и детей. Они оставили высокодоходные должности и полностью посвятили себя детям, их реабилитации и развитию.

Спасибо всем, кто по долгу службы и зову сердца помогает семьям, которые принимают детей-сирот. Огромная благодарность журналистам, которые рассказывают правду о трудностях и особенностях процесса принятия ребенка в семью, а не огульно обвиняют всех приемных родителей ради погони за рейтингом. Большое спасибо режиссеру Михаилу Комлеву за короткометражный фильм «МАТЬ» по мотивам одной из сюжетных линий этой книги – истории Игоря. И громадная благодарность режиссеру Гере Гаврилову за интерес к теме подростков-сирот и за идею названия книги.

Часть I Детский дом

Глава 1

– Отвали!

– Да ладно, че ты? Идем выпьем. Все-таки праздник.

– Сказала, не лезь со своим тупым первым сентября!

– Мой он, что ли? У всех день знаний, а ты…

– Ненавижу!

Юлька зашипела как кошка и, еще больше сгорбив и без того сутулую спину, бросилась на проезжую часть.

– Стой, больная!

Визг тормозов перекрыл испуганный крик Лехи. Ему казалось, еще секунда, и Юлька упадет, а потом больше не встанет. Так уже было однажды на его глазах.

Из древней иномарки, чудом успевшей затормозить в нескольких сантиметрах от Юльки, выкатился старый пузатый, как беременный орангутан, армянин. Он погнался было за метнувшейся из-под колес девчонкой, но сделал всего несколько шагов, тут же споткнулся и оперся ладонью о грязный капот машины.

– Такой маладой… – причитал он, морщась от боли, – Зачем пад калеса? Зачем надаела жить?

Леха отчетливо видел крупные капли пота, проступившие на лбу старика, и белки вытаращенных, едва не выпавших от ужаса глаз. Он тут же натянул на глаза капюшон толстовки и с отсутствующим видом прошагал мимо согнувшегося пополам деда. К нему, Лехе, все это больше отношения не имело. Хватит. Ну их, на хрен, этих баб. Компанию побухать он себе и без этой дуры найдет. И вообще, надо было сразу Игоря позвать – старый друг лучше новых двух. Он как брат. И чего только к этой Юльке привязался? Подумаешь, помогла стырить в супермаркете бутылку вина. Обычное дело, не стоит благодарности.

Беззаботно насвистывя, Леха уже подошел к высоченному кованому забору, – и только тогда почувствовал, что толстовка стала насквозь мокрой от пота и прилипла к телу. Он не хотел вспоминать, но не успел защититься – картины из прошлого вспыхнули в мозгу, словно кадры кинофильма. Машина визжит тормозами, глухой стук, падение… Всего полгода назад на этом самом злополучном перекрестке лежал Петька с расколотой на две части головой. Из половинок черепушки вылился на асфальт целый океан черной крови и еще что-то вязкое, мерзкое. В изломанной руке желтела злополучная пачка чипсов – сбегал, называется, в магазин. Копил на них небось целый месяц, прятал мелочь от старшаков, потом смылся от питалки по дороге из школы. И все. От удара чипсы разлетелись по обеим полосам проезжей части. Так и лежали – золотые солнышки на грязной дороге. Петька так и не разжал пальцы – впился в свое сокровище мертвой хваткой. Конечно, мелкий еще совсем. Десять лет. А на вид так вообще не больше шести.

Баторские плохо росли – это Леха давно заметил, еще когда их перевели в обычную школу, к домашним. Там все одноклассники были на голову выше. Жрали лучше, что ли.

Леха потом часто думал о Петьке. Было немало моментов, когда он и сам был бы рад вот так покончить со всем, одним махом. Только чтобы не успеть испугаться и, главное, без боли. Раз, и все! Когда ты никому в этой жизни не нужен и сам никем не дорожишь, перебежать дорожку между жизнью и смертью очень легко. Береженого, говорят, Бог бережет, а за такими, как он, как Петька, как Игорь, больно надо кому-то смотреть. Надорвется Господь опекать всех сирот, вон их сколько. О Петьке тогда поплакали чуток, даже питалки слезу пустили, но и все. Через полгода никто уже и не помнил. По-хорошему, что был он, что не было. Без разницы.

Кроссы на ногах стали тяжелыми, словно налились свинцом. Леха, удивляясь собственной мягкотелости, еле дотащился до опостылевших ворот. Каждый день только они неизменно встречали и провожали, утром и вечером. Когда-то ворота в батор казались огромными, до небес. Пугали одним своим видом, а за приближение к ним можно было как следует схлопотать по ушам. Сейчас они уменьшились, словно вросли в землю. Но как бы то ни было – тюрьма она и есть тюрьма. Даже если сидишь в ней не за преступления, а просто потому, что нигде тебя больше не ждут. Кованая калитка скрипнула, впустила и захлопнулась за спиной…

Они с Игорем забились в крошечный домик на старой детской площадке – их тайное место. Говорить было лень. Да и не о чем. За столько лет давно всё порассказали друг другу. Просто не торопясь пили, передавая бутылку из рук в руки. Леха считал друга своей единственной семьей, настоящим братом. Говорят, они даже внешне были похожи – оба темненькие, худые, с карими глазами. Только Игорь покрупнее да немного повыше ростом. И не такой смазливый, как Леха. Игорь на свою внешность внимания не обращал – что попадет под руку, то наденет, пятерней по волосам проведет, и прекрасно. Зато Леха и прическу себе у питалок выпрашивал сделать модную, с красиво спадающей на глаза челкой, и одевался стильно – все завидовали. Никто его никогда не учил, так, телик смотрел и сам соображал, что к чему – какие вещи в тренде, как их сочетать. Приходилось, конечно, ради этого воровать, но куда деваться. Не ходить же как лох.

Леха не видел, как Юлька протиснулась к ним. Просто почувствовал, угадал ее спиной. Безошибочно, как всегда.

– Ну, че? Все-таки бухнешь?

– Давай!

– Ладно, я тогда пойду. – Игорь стал пробираться к выходу: такой был между ними неписаный закон. Дружба дружбой, но если рядом телочка, отойди не мешай.

– Окай. Увидимся. – Леха в знак благодарности похлопал друга по плечу.

Кто б сомневался, что Юлька прибежит. Девчата все одинаковые – им лишь бы показать свой дурной характер. Леха протянул ей бутылку, Юлька тут же приняла ее и припала к горлышку. Пила почти беззвучно: ни бульканья, ни вздохов. Привычка. Только так и можно в партизанских условиях, а не то спалят.

– Ну, и че это было?

– Так, – она отдышалась после длинного глотка, – ненавижу первое сентября!

– Прямо вот так, чтобы под колеса?

– Так! Есть причины.

– Какие?

– Отвали! – Она больно ткнула Леху в спину локтем.

– Совсем уже охреневшая! – Лехе стало по-настоящему обидно. – С тобой как с человеком. Зачем только вожусь, никакой благодарности?

– Не знаю, – голос Юльки потеплел, – нравлюсь тебе, наверное.

– Размечталась! – Спина все еще горела, хотелось побольнее задеть в ответ. – Ты слишком жирная!

– Офигел?!

– Да пошла ты!

– Дебил!

– Сама дебилка.

Вот и поговорили. Как обычно, после тупой перепалки стало немного легче. Леха задумался, прислонившись костлявой спиной к полной и теплой Юлькиной груди. Они могли, конечно, еще и подраться по давней привычке, но в домике на детской площадке не разгуляешься, да и по-настоящему он Юльку никогда не трогал – наоборот, позволял этой дурашке себя колошматить. Маленькая еще совсем, хоть и сиськи отрастила огромные. Ему никогда такие девчонки не нравились: фигуры никакой, зато голова, полная тараканов. Разве что мордочка прикольная – глаза зеленые, маленький носик, пухлые щечки, за которые хотелось ухватиться. И красивые волосы, струящиеся до самой поясницы, словно темный шелк. Но все равно не его типаж. Мутил он только со стройными, упругими, а главное, без особых принципов – честными давалками. В идеале – домашними. С баторскими попросту негде, питалки следят, разве что летом в лагере перепадет. А вот те, что с квартирами, – самый кайф. После секса шлепаешь босиком в ее кухню, открываешь холодильник и жаришь себе яичницу из пяти яиц да с колбасой. Роскошь! Короткие вылазки в чужой дом и чужую постель были для Лехи настоящей жизнью, а все остальное время можно было назвать хранилищем пустоты. К пятнадцати годам он научился закрываться внутри себя так, что ни одно чужое слово, ни одна мысль не долетала до него и не трогала. Заморозился.

– А ты мать свою помнишь?

Он вздрогнул. Достала эта Юлька, вечно лезет не в свое дело! Отругал себя за то, что расслабился – не успел поставить привычный блок, и мысль о матери больно шарахнула в мозг.

– Нет. Откуда?

– Совсем с ней не жил?

– Отказ она написала в роддоме.

– А, да. Я забыла.

– Ага. – Он твердо помнил, что ничего о своей матери Юльке не говорил. Но в баторе хватает рассказчиков.

– Увидеть ее не хочешь?

– Нет. На хрен она мне нужна?

Он выплюнул заученную фразу даже слишком быстро. Если бы Юлька внимательно слушала, то поняла бы, что он сейчас уязвим. А это плохо, нельзя такого допускать. Но она, к счастью, слышала только себя.

– А я хочу…

– Не бзди.

– Честно!

– Мне скоро квартиру дадут. Не хватало только, чтобы мамаша ее оттяпала.

– Дурак.

– Да че ты знаешь-то? – Леха завелся, пытаясь глубже запрятать свой страх, – сплошь и рядом такое! Мишка вон выпустился, родоки тут же приклеились. Пятнадцать лет он им не нужен был, теперь выпереть мамку с батей не может.

– Жалко ему, что ли? Пусть живут.

– Не жалко! – Леха взъярился. – Только бухают они оба и тащат к нему всех бомжей. Я ему говорю, дурак, вызывай мусоров. Они у тебя прав лишены, не должны на твоей территории находиться. А он – нет, жалеет.

Юлька помолчала. А Леха в который раз представил себя на месте Мишки. В глубине души он ему по-настоящему завидовал – и мать, и отец живы, не забыли о нем. Конечно, он тоже хотел бы увидеть мать, хотя бы понять, как она выглядит. Но никому в жизни не готов был признаться в этом. Гораздо сильнее этого желания был страх, что он, как и пятнадцать лет назад, ей на фиг не нужен. И что он при встрече скажет? Даже не знает, какое у нее лицо, чем она может пахнуть, каким голосом говорит. В детстве он постоянно ее себе представлял, глядя в зеркало. Мысленно рисовал рядом с собой образ – темноволосая красавица с добрыми глазами. Конечно, напридумывал себе, что ее обманули, отняли младенца силой. И вот он, пятилетний болван, ждал, когда она вспомнит о нем, когда найдет и заберет домой. А потом старшаки все объяснили – про то, что мать написала отказ в роддоме, что сама приняла решение. Значит, он с рождения на хрен никому не нужен. Отказник… Легче было закрыться и запомнить, что ты на свете один.

– А мне от мамы письмо сегодня пришло.

– А-а-а, – Леха ощутил ком в горле и почувствовал острую ревность, но постарался ничем себя не выдать, – и че она пишет?

– Пишет, что рада за меня, – Юлька вздохнула, – типа круто, что нас на Черное море на все лето возили. Фрукты, воздух, все дела. А они там только по пыльному плацу вышагивают.

– И ты че?

Он услышал, как Юлька еще раз жадно припала к бутылке. Глотала так, словно пыталась запить стоявшие в горле слезы. Если бы не богатый баторский опыт, он никогда бы не распознал в девчонке обиду на мать. Хотел было ее утешить, но вовремя остановился. Бесполезно это все. Она не признается в том, что чувствует, не вылезет из своей раковины. Как и он сам. Пусть сидит. Так надежнее. Отсутствие эмоций – отличный наркоз.

– А я ниче. Не хочу отвечать.

Глава 2

– Вера, это что здесь такое?

Екатерина Викторовна ударилась в полутьме приемной бедром об острый угол громоздкого предмета. Журнальный столик справа от двери в ее кабинет всегда был девственно чист, а тут вдруг на него взгромоздился неизвестного назначения огромный куб.

– Ой. – Секретарша выскочила из своей каморки и включила в помещении свет. Екатерина Викторовна увидела стеклянный ящик для пожертвований с символикой их издательского дома.

– Это для сироток, – застрекотала Вера, – Яков Львович лично принес. Вы сильно ушиблись?

– Терпимо.

Катя, растирая ногу под шелковыми брюками, разглядывала инородный предмет. На коробе помимо названия издательства красовалась наклейка с плачущим младенцем и надписью: «На подарки детям-сиротам». На дне ящика уже покоились две купюры – одна пятитысячная, вторая сторублевая.

– Гос-с-с-споди, – прошипела Екатерина Викторовна.

– Что такое?! – перепугалась Верочка.

– Почему сюда-то поставили?! – Начальница пыталась контролировать голос, но в нем железом зазвенел гнев.

– Яков Львович велел, – секретарша невольно попятилась, – сказал, здесь у вас люди добрее.

– Где это – здесь?! Под дверью моего кабинета?

– Ну да. Тут же камера висит, – Верочка виновато улыбнулась, – стимулируют щедрость. Все хотят, чтобы их видели за добрым делом.

– Потрясающая мысль! – Екатерина Викторовна бросила на Верочку обжигающий взгляд. Секретарша вздрогнула и с опаской обернулась на камеру.

– Ну, вы же знаете, – она беспомощно развела руками и зашептала, – если Яков Львович сказал…

– Вне всяких сомнений.

– Он еще просил предупредить, – Верочка еле шевелила губами и потела от страха: недовольство начальницы и приказ учредителя разрывали ее на части, – сегодня всем нужно быть на собрании в три часа.

– По какому поводу? – Екатерина Викторовна приподняла правую бровь.

– Будут прививать социальную ответственность в коллективе.

– Отлично, – начальница закатила глаза к потолку, – внеси в мой график.

– А у вас в это время встреча…

– Ничего, подождут, – она кивнула в сторону ящика, – я так понимаю, Яков Львович уже подал пример коллективу?

– Я тоже. – Верочка забавно покраснела, скромно опустив глаза.

– Благодетели, – Екатерина Викторовна горько усмехнулась, а Верочка подумала о том, что начальница у нее черствая и вредная тетка, – соедини меня с ним.

Яков Львович не поленился – ровно в три часа в конференц-зале собрал почти весь коллектив детского издательства, без малого семьдесят человек. На экране замелькали жалостливые картинки. Вот мальчик стоит на подоконнике и смотрит в окно, вот девочка сидит со слезами на глазах за прутьями кроватки. Пузатая фигура учредителя на фоне детского горя выглядела насмешкой. С интонацией Левитана хозяин компании вещал о сиротах, о личной ответственности каждого и призывал включиться в «благое дело».

Екатерина Викторовна поморщилась от пафосной речи работодателя. Ей казалось, он вздумал прочесть вслух заказную статью из низкопробной газеты. Наконец Яков Львович перестал сыпать слезливыми сентенциями и перешел к делу. Выяснилось, что он договорился с директором одного из детских домов Москвы о регулярной помощи детям. Начали переговоры с того, что издательский дом хочет и может привозить ребятам новые книги и журналы. Важно поднимать уровень эрудиции ребят, помогать им в развитии. Яков Львович, помимо прочего, надеялся получить фотографии читающих, а заодно на глазах умнеющих детей-сирот для очередной кампании продвижения, которую он задумал. Однако в детском доме ему открыли глаза – одного желания, чтобы сироты что-то читали, будет недостаточно. Ребята вряд ли увлекутся художественной литературой и научно-популярными изданиями по собственной воле. Их надо будет заинтересовать, вовлечь. Вот и родилась идея о личных встречах с воспитанниками и о подарках.

Катя слышала в голосе Якова Львовича гордость, словно он отыскал-таки способ изменить мир к лучшему. Редакторы и корректоры, художники и верстальщики начали откликаться на вдохновенный призыв хозяина – посыпались предложения, идеи, советы. Сотрудники постарше как по команде начали вдруг вспоминать истории из своего советского детства и, перебивая других, рассказывать о книгах, которые сделали их людьми. Екатерина Викторовна вздохнула украдкой. Она и сама в школе читала запоем, могла забыть о сне и еде – лишь бы добраться до развязки очередного романа. С тех пор прошло тридцать лет. Сегодня дети стали другими. Ее старшая дочь отмахивается от любимых произведений матери, и та завидует тайком, когда слышит о подростках, которые обожают книги. Хорошо хоть младшая пока с удовольствием слушает сказки, рассказы и стихи Маршака, Маяковского, Зощенко, Заходера, Барто и всех, кого Катя с наслаждением читает ей перед сном. Но надолго ли это счастье? Со старшей они тоже провели немало счастливых часов за книгами, а потом началась школа, и желание читать как отрезало. Система образования сделала свое дело.

– Рад, что вы меня поддержали, – Яков Львович, казалось, помолодел лет на десять: ему очень шел благотворительный энтузиазм, – нас ждут в детском доме в конце сентября. Поднимите руки, кто едет!

Человек двадцать отреагировали сразу. Остальные украдкой взглянули на Катю – поддержит инициативу главный редактор или нет? Екатерина Викторовна тяжело вздохнула – куда деваться? – и протянула ладонь к потолку. После этого вверх взметнулось еще несколько десятков рук. Она никогда не жаждала амплуа серого кардинала, но так само собой получилось. И Яков Львович это прекрасно знал, без ее одобрения не затевался ни один проект.

– Вот и договорились! – подытожил учредитель. – Записывайтесь у Верочки. И не забудьте о пожертвованиях – нужно купить детишкам подарки. Не ехать же с пустыми руками. Мы кое-что наметили, чтобы их порадовать…

Катя покатала на языке противно звучавшее слово «детишки». Подачки совершенно незнакомым детям всегда казались ей неуместными, даже оскорбительными, но пока она решила молчать. Яков Львович заразил коллектив новой идеей – гораздо лучшей для молодых и пока в большинстве своем бессемейных сотрудников, чем пропадать все выходные по клубам и кабакам. А то, что люди представления не имели о жизни детей-сирот, так в этом не их вина. В газетах о судьбах сирот не пишут, по радио и телевизору о них не говорят. Откуда сотрудникам знать, что на самом деле нужно брошенным детям? И сама Катя не знала бы, если б не горький опыт ее собственной матери.

Интернат – это не семья. Это машина, которая с первых дней убивает в ребенке волю к жизни. Какими бы подарками доброхотов ни был подслащен этот страшный процесс.

…Ночная Москва стремительно пролетала мимо. За лобовым стеклом мелькали фасады, огни, светофоры. Катя, не задумываясь, сворачивала то налево, то направо, подчинялась знакам «стоп» и послушно тормозила перед пустыми пешеходными переходами. Двенадцать лет один и тот же путь, одна и та же дорога. Утром и вечером. Удивительно, но она не казалась ей ни скучной, ни унылой. Напротив, все эти годы Москва в Катиных глазах преображалась, становилась лучше. В детстве и юности она недолюбливала свой город, боялась его огромных проспектов и угрюмых людей. Только потом, когда уже стала самостоятельной и взрослой, прониклась к нему романтическим чувством. И чем дальше, тем больше радовалась чистоте столичных улиц и удобствам московской жизни. Только совсем недавно осознала, что не столько менялась и хорошела Москва, сколько взрослела она сама. В юности ей недоставало уверенности в себе и в том, что она нужна хоть кому-то. Теперь все изменилось: любимая семья, муж, дети, интересная работа и понимание того, что своей жизнью она управляет сама. Все-таки сорок лет – это сказочный возраст. Молодость пока никуда не делась, а опыта уже накопилось достаточно для четкой жизненной позиции и взвешенных решений. Самое время радоваться и жить.

Цифры на электронном циферблате неумолимо приближались к девяти. Успеет только поужинать и уложить Машу спать. Катя на мгновение почувствовала укол вины: первое сентября, день знаний, а она даже не приехала пораньше домой. Не усадила семью за праздничный ужин, не поздравила Настю с началом учебного года в новой школе. Появляться утром на торжественной линейке строптивая девятиклассница ей категорически запретила – «я уже не маленькая». Но вечером-то надо было отметить, проявить внимание. А она?

Хотя, если честно, просто-напросто не было никакого желания праздновать очередное возвращение в привычный ад – в школу. Прошлый учебный год был таким, что хуже и не придумаешь. Настю выставили из престижного лицея за вольность, которую дочь проявляла во всем – от внешнего вида до отношения к учебе, а заодно и некоторым нудным учителям. Организовала весь класс, написала петицию директору, в которой ясно было сказано, что учитель истории преподает новый материал, читая его по учебнику. Даже мухи дохнут от скуки. Действий никаких не последовало, и Настя подбила весь класс на системные прогулы уроков истории. Разразился скандал. Дети неожиданно заняли принципиальную позицию, скандал перерос в открытый бунт. До комиссии дело не довели, директор сор из избы выносить не желал, но решил вопрос по-своему. Преподавателя попросили уйти. Настю, как зачинщицу, следом за ним тоже. Катя посочувствовала ребенку, но воевать с системой не стала. Велела дочери самой разбираться с последствиями, и та гордо ушла, выбрав другую школу с очно-заочной формой. Не престижную, не известную, в старом неприметном здании в центре Москвы. Пока никто не знал, как все сложится на новом месте. Но Катя уже чувствовала, что нервотрепка с экзаменами добавит ей седых волос – волноваться придется за двоих. Сама Настя, как она непрестанно твердила, не собиралась «париться из-за дурацкого ОГЭ». Может, оно и к лучшему.

Оставив руль в левой руке, правой Катя достала из сумочки мобильный телефон. Набрала номер старшей дочери, долго ждала ответа, потом все-таки услышала звонкое «Алло».

– Настена, привет!

– Да, мам, привет!

Ребенок был рад ее слышать, и сознание этого моментально согрело. Все-таки, несмотря на собственное трудное детство, из нее получилась в итоге не самая плохая мать.

– Как все в школе прошло?

– Норм, – дочь явно улыбнулась в трубку, – веселый собрался класс. Три спортсмена, два музыканта, пятеро одноклассников живут за границей и вообще не появляются в школе. Ах да, еще семнадцатилетняя, типа замужняя, которая ждет второго ребенка.

– Ох… – Катя не на шутку перепугалась, но решила виду не подавать, – и как тебя занесло в такую компанию?

– Легко. Хватит с меня ботанов.

– Но ведь будешь скучать по друзьям из старого класса.

– Я тебя умоляю!

Катя чуть было не спросила про уроки, про домашнее задание, но вовремя одернула себя: не стоит в первый же день. Да и вряд ли первого сентября им что-то серьезное задали. Главное, ребенок пошел в новый класс и учебный год с хорошим настроем.

– Скажи, а Машуня что делает?

– Папа ее купает, обещал уложить. Ты скоро будешь?

– Да, еду.

– Давай!

Судя по торопливости, у ребенка нашлись занятия поинтереснее, чем разговор с мамой. Опять, наверное, увязнет в Интернете за просмотром какой-нибудь ерунды.

– Ты тоже давай спать готовься! Завтра рано вставать.

– Ага. Я уже почти сплю.

Настя отключилась. Конечно, она и не подумает сразу ложиться – будет дальше смотреть на телефоне какой-нибудь очередной удушливый сериал, пока не услышит, как мама открывает входную дверь.

Хорошо было на каникулах! Целый месяц они плескались с Настеной и Машуней в море в Италии, а Влад прилетал к ним каждые выходные. Настя играла с сестренкой, маленькая была от этого счастлива, а Катя, глядя на них обеих, отдыхала душой. А теперь вот из-за школы и ОГЭ придется снова лезть в шкуру цербера: насильно укладывать большого ребенка спать, следить за уроками, совать нос в тетради и электронные дневники, нанимать репетиторов. Опять начнутся скандалы и склоки. Настя в отместку, как в прошлом году, станет проявлять изобретательность, и их с мужем будут постоянно вызывать к новому директору: то из-за очередной петиции, то из-за нагло выкуренной за углом школы сигареты, то из-за организованного дочерью массового прогула. И кто только придумал запирать подростков на несколько лет в душных одинаковых классах, где им не хватает воздуха и движения? Нет, она просто не выдержит еще одного учебного года со всеми его стрессами и бесконечно звучащим в голове рефреном «что я за мать?».

В мыслях о школе Катя доехала до дома, с трудом припарковала машину – место нашлось только у соседнего дома – и поднялась в квартиру. Влад ждал ее. Сидел в гостиной прямо за обеденным столом с ноутбуком и, чтобы не терять времени даром, разбирал рабочую почту.

– Привет. – Он встал ей навстречу, подошел и поцеловал в макушку.

– Привет. – Катя с нежностью обняла мужа.

Удивительно, но после двадцати лет брака Влад в глазах Кати выглядел куда привлекательнее, чем в юности. Взрослый, уверенный в себе мужчина, на которого можно положиться. К тому же Катю радовал новый образ мужа: его богатырское сложение и крупные правильные черты лица теперь хорошо дополняли аккуратная борода, усы и густые вьющиеся волосы до плеч, забранные в хвост. Настоящий викинг. Хотя еще пять лет назад он по привычке носил короткую стрижку и гладко брился – такая мода была во времена его юности. Влад вырос в трущобах, среди подростковых банд. Каждый второй с их улицы сел в итоге в тюрьму, а оставшиеся на воле тихо спивались. Влада от участи соседских пацанов спасли две вещи – книги и компьютеры. В детстве он запоем читал. Сам научился разбирать буквы еще в три года и с тех пор не останавливался. В детском саду его сажали на стульчик и велели читать всей группе, что он и делал на радость воспитателям, которые в это время гоняли чаи и сплетничали на кухне. Дома маленького Влада постоянно теряли – он забирался с книгой то под кровать, то в сарай, чтобы никто не мешал читать. И, едва придя с улицы, застывал над очередным романом в одной штанине, не успев до конца раздеться. В подростковом возрасте у него появилась еще одна страсть – компьютеры. Это было настоящее помешательство, IBM PC грезились ему даже во сне, хотя он прекрасно понимал, что мать со своей зарплатой медсестры никогда не сможет купить ему такую машину. Просить о компьютере отца было еще глупее – тот уже потерял из-за пьянства работу и теперь покорно катился вниз по наклонной, сохраняя человеческий облик только усилиями жены. И тогда случилось чудо. Американская компания подарила школе, в которой учился Влад, целый компьютерный класс IBM PC. Мечта Влада сбылась, домой он теперь приходил только спать.

Он легко поступил в университет на отделение информационной безопасности и быстро женился на влюбившейся в него девушке с филфака. Катя, симпатичная и неглупая второкурсница, попросила взять ее замуж. Он не нашел причин отказать. Но ни вуз ни женитьба образа жизни Влада не изменили – он жил компьютерами и сутками пропадал в Интернете. Добраться до него было немыслимо, для людей он не существовал. Сколько слез пролила наивная юная Катя, пытаясь расшевелить мужа, одному Богу известно. И только когда она отчаялась и выгнала его из дома пять лет назад, заставив подать на развод, Влад вдруг осознал, что был не прав, и решил исправить ошибку. От развода Катю отговорил, отпустил волосы, усы, бороду и обратил свой взор к миру людей. Жена с ее бесконечными идеями и планами стала вдруг интереснее компьютера. Дочка, вечный раздражитель, обернулась любопытным существом – неугомонным строптивым подростком. А коллеги и клиенты из функций, которыми они были для Влада многие годы, превратились в отдельные личности. С этого момента карьера как заговоренная пошла в гору. Его приглашали для консультаций, он стал незаменим в составе рабочих групп по информационной безопасности бесчисленных госструктур. И зарплата подскочила в разы. Влад находил язык с кем угодно, от чиновников до руководителей международных компаний, его любили за шутки и толковые ответы на любые вопросы. Постепенно за ним закрепилась репутация человека открытого, честного и всеведущего. Того, кто не боится говорить правду в лицо руководителям какого угодно уровня и из принципа не берет откатов. За это отдельно ценили.

Новый муж, средневековый варяг, нравился Кате гораздо больше прежнего человека в футляре. С возрастом Влад по-настоящему расцвел, из сдвинутого на компьютерах мальчишки превратился в надежного, как крепость, мужчину. И любовь их окрепла. Это была удивительная метаморфоза, которой предшествовали самые разные, порой невыносимо сложные для них обоих события. Но только теперь, на пятом десятке, они научились по-настоящему ценить и беречь друг друга. Катя не уставала поражаться тому, как их брак умудрился пережить столько трудностей и при этом не сломаться, а напротив, стать крепче.

– Маленькая спит, – сообщил Влад жене, – большая тоже легла, но пока в телефоне. Ужинать будешь?

– Ты работай спокойно, – Катя улыбнулась ему, – я сама разберусь. Спасибо, что уложил детей.

– Пожалуйста, – Влад улыбнулся в ответ, – это было несложно.

Катя погладила его по руке, поцеловала в щеку и отправилась исследовать холодильник.

Глава 3

Проспала! Чего Екатерина Викторовна категорически не научилась делать в жизни даже к сорока годам – так это вставать с утра пораньше. Особенно по выходным. Так хотелось хотя бы пару раз в неделю никуда не спешить, как следует выспаться, а потом, дождавшись, когда годовалая Маша собственной персоной пришлепает босыми ножками к родителям в спальню, поваляться вместе с ней в кровати еще немного. И только потом одеваться, идти на кухню, ставить чайник.

Сегодня все было не так – в восемь предстояло выйти из дома, а проснулась она только в семь тридцать. Завтракать Катя не стала, времени не нашлось. Успела только натянуть джинсы, водолазку, умыться и чуть-чуть подкраситься. Роскошь выходить из дома без косметики в последние годы стала ей недоступна. Как ни пряталась она от солнца на отдыхе и в Москве, оно каким-то чудом успевало приложиться к чувствительной коже лица, оставляя на лбу досадные коричневые следы. Первое время Катя жутко расстраивалась из-за пигментных пятен, выискивала и пробовала разные средства, а потом устала от бессмысленной суеты и смирилась. Утешила себя тем, что все остальное пока при ней – стройная фигура, высокая грудь и, главное, интересные черты восточного лица, обрамленного пышными темными волосами. Нужно было только выровнять тональным кремом цвет лица и нарисовать аккуратные стрелки на глазах, которые добавляли томности глубокому взгляду.

Даже сэкономив время на завтраке, прибыть в детский дом, который находился в двух часах езды от дома, к десяти часам утра оказалось задачей невыполнимой. В итоге справилась она только наполовину – приехать приехала, но опоздала на целых тридцать минут.

Машина уткнулась носом в толстые железные прутья, и Катя заглушила мотор. Ограждение тянулось по всему периметру детского дома, и пришлось побегать в поисках калитки. Наконец нашлась будка охранника, кнопка звонка. Вопрос «вы к кому?», и ворота открылись с протяжным стоном. Катя почувствовала, как по спине побежали мурашки. Она никогда в жизни не бывала в тюрьмах, но почему-то сейчас ей казалось, что она попала именно туда. Нет, никакой колючей проволоки и высоких бетонных стен – все было чисто и красиво: свежевыбеленное здание, футбольная площадка, деревья во дворе. Все напоминало обычную столичную школу. Кроме атмосферы трагедий и несчастий, боли и одиночества, которыми, казалось, пропитан воздух.

– Вы на День Аиста? Проходите быстрее! Концерт уже начался.

Юркий светловолосый мальчишка, лет двенадцати на вид, встретил ее у входа, принял плащ и подвел к столу регистрации. Две бойкие сотрудницы тут же начали задавать ей тысячу вопросов о семейном положении, о бумагах, и Катя растерялась. Но потом поняла, что ее по ошибке приняли за потенциального усыновителя, и ограничилась вручением регистраторам визитки.

– Я из издательского дома.

– А-а-а.

– Это спонсоры! – весело крикнул мальчишка.

– Тогда ничего не нужно, – смилостивилась старшая дама и пригласила: – Проходите в зал.

Обе работницы тут же потеряли к Кате всякий интерес.

– Налево или направо?

– Я провожу! – Мальчишка вновь подскочил к Кате.

Без лишних церемоний он схватил ее под руку и потащил в глубь коридора. Катя старалась не выдать своей неловкости, даже неприязни – настойчивое и собственническое прикосновение чужого мальчика было пугающим. Ребенок сжимал ее локоть все сильнее, словно пытался им завладеть.

– Меня Сережей зовут, – представился он по собственной инициативе.

– Екатерина Викторовна.

– Очень приятно. А у вас дети есть? – сразу же поинтересовался пацан.

– Есть. – Ответ прозвучал глухо.

– Да?! – Он как будто бы удивился. – И сколько же им лет?

– Пятнадцать лет старшей и годик младшей.

– О-о! Мне тоже пятнадцать!

– Неужели? – Катя искренне удивилась и, воспользовавшись заминкой, вытащила из цепких пальцев подростка онемевший локоть. Но он тут же впился в ее ладонь. – Мне показалось, ты намного младше.

– Неа, это только по росту. Меня как в батор сдали, я перестал расти.

– Куда сдали?!

– Сюда. В батор.

– Впервые в жизни слышу такое слово. – Катя задумалась, пытаясь разобраться с его этимологией.

– Ну, – Сережа пожал плечами, – у нас тут все так говорят.

– И что означает этот «батор»? – Никакие сто́ящие догадки в голову не приходили.

– Как что? – Сережа удивился непонятливости гостьи. – Детский дом.

– И сколько же тебе было лет? – Катя не удержалась от вопроса и тут же об этом пожалела.

– Когда моя мамка померла или когда бабка сюда сдала?

У Кати пересохло во рту. Сказать не получилось ни слова. Сережа понял, что ждать ответа бесполезно.

– Одиннадцать. Это когда насовсем. – Он низко опустил голову, как будто не хотел, чтобы женщина увидела, что творится с его лицом. Но она успела заметить, как маска безразличия сменилась гримасой боли, которую он поспешно скрыл.

Они замолчали и дальше шли под стук собственных шагов. Катя отчего-то стеснялась этих настойчивых гулких звуков, которые разносились по всему коридору. «Как в морге», – почему-то подумалось ей. Потом послышались монотонные голоса из актового зала. Впереди показались чуть приоткрытые высокие двери, и в проеме стали видны бесчисленные затылки подростков. Катя опешила. Сколько их здесь?! Она попыталась сосчитать, но тут же сбилась. Человек сто, не меньше. Ни войны, ни катастрофы, мирное время, так откуда в детском доме так много детей? Она прекрасно понимала, как попадало в детские дома поколение ее матери – дети, родившиеся в конце тридцатых – начале сороковых прошлого века. Это было известно и объяснимо. А сейчас? Катя стала вглядываться в затылки. Головы опущены, шеи обнажены – все как один копались в своих смартфонах и не обращали ни малейшего внимания на сцену. Ряды и ряды одинаковых напряженных затылков. «Инкубатор!» – догадалась вдруг Катя. Вот откуда взялось это странное слово «батор». Она вспомнила, как ее мать рассказывала, что домашние дети всегда дразнили детдомовских «инкубаторскими». Как только сразу не поняла.

– Спасибо тебе большое, Сережа, – ей вдруг стало неловко за то, что мгновением раньше она хотела вырваться из рук мальчишки, – я бы заблудилась одна.

– Пожалуйста. – Он едва заметно улыбнулся и неохотно отпустил наконец ее горячую от волнения ладонь.

– Вы к нам часто приходить теперь будете, да?

– Нет, – она посмотрела на него внимательно, – а почему ты так решил?

– Да слышал, что директор наш с вашим издательством дела какие-то спонсорские замутил. Что-то там про книги.

– Надо же, как быстро у вас распространяются новости, – она покачала головой, – и что ты об этом думаешь?

– Фигня полная! – Сережа пожал плечами. – Никто из наших читать не будет.

– Почему?

– Скучно.

– А что вам не скучно?

– Да мало ли, – он нехорошо ухмыльнулся, – а вот планшеты давайте привозите еще. Это нам надо!

Катя не нашлась что сказать в ответ. Подросток развернулся на пятках и, фамильярно махнув ей на прощание рукой, двинулся в обратном направлении. В дальнем конце коридора показалась семейная пара лет пятидесяти, и Сережа моментально переключился на них. Через несколько секунд он уже крепко держал за локоть другую незнакомую женщину и что-то без умолку говорил ей прямо в ухо. Он не замечал ни ее растерянности, ни нервных попыток мужа втиснуться между юным провожатым и своей женой. Мальчик просто хватал то, что мог получить, – несколько секунд безраздельного внимания взрослых. Любых и всяких, лишь бы их можно было присвоить себе на пару секунд, а потом навсегда забыть.

Катя наблюдала за происходящим с Сережей теперь уже со стороны, и ее накрыло горькое чувство. Этот ребенок бросался на всех и каждого словно коршун. В свои пятнадцать он вел себя как пятилетний малыш. Ну не станет обычный подросток искать контакта с каждым встречным и поперечным, не будет он за считаные секунды взламывать чужое личное пространство при первой же встрече. Хотя бы какая-то природная стеснительность просто обязана быть, даже если речи не идет об элементарной вежливости. По Насте Катя прекрасно знала, какими подозрительными делаются дети в подростковом возрасте по отношению ко всем взрослым – было непросто завоевать доверие пятнадцатилетних, и мало кому это на самом деле удавалось. А здесь – раз, два, бесцеремонное вторжение, а за ним – ничего.

Мать как-то рассказывала Кате, что в ее группе тоже были такие дети – бросались на каждую тетку с криками «мама-мама». Сама она так не делала, наоборот, пряталась от всех куда подальше. А этих «слюнявых маменькиных сынков» в группе горячо ненавидели и часто били. Так что подростками они все до последнего поумнели и твердо усвоили – не высовывайся, а то получишь. Да и не было уже смысла к кому-то приставать – больших детей советские семьи не усыновляли. Изредка могло повезти только младенцам, которые вместе с новой жизнью в бездетной семье получали другое имя и легенду о своем происхождении вместо реальности. Но это было очень давно, больше шестидесяти лет тому назад. Другая страна и другие люди. Катя понятия не имела, как сейчас обстоят дела и что изменилось в детских домах.

В подавленном состоянии она вошла в зал и опустилась на свободное место поближе к выходу. Через кресло от нее, развалившись и вытянув ноги в проход, сидел огромный вихрастый парень лет семнадцати. Приятной внешности, но с диким звериным взглядом. Он то и дело поглядывал на дверь, около которой стоял бдительный охранник, и тяжело вздыхал. На сцене тем временем неохотно топтались четыре подростка, отвратительно плохо разыгрывая неизвестную пьесу. Каждый думал только о себе, все без исключения забывали слова, ждали подсказки от суфлера и вставали к залу спиной. Катя поморщилась, уловив, как безбожно дети коверкают и искажают фразы, даже несмотря на подсказки. Впрочем, текст подобного обращения, кажется, заслуживал. Это был набор бессмысленных современных словечек с претензией на юмор. Возможно, кому-то и захотелось бы посмеяться, если бы не было настолько печально на все это смотреть. Пытка «театром» наконец закончилась, и на поклон вышел автор пьесы и режиссер – пожилой неопрятный мужчина лет шестидесяти со свисающими на плечи жидкими волосами, в истертой до дыр жилетке. Он что-то говорил об отдаче себя «этим несчастным детям», о добром и бескорыстном труде, постоянно намекая на свои благочестие и талант. Слушать такое было неловко. За постановкой последовал танец. Потом еще один. А в финале концерта зазвучала песня про маму. Дети-сироты выстроились в два ряда на сцене и выводили мелодию разнокалиберными голосами. Сотрудники детского дома украдкой поглядывали на потенциальных усыновителей – удалось ли выбить слезу? Катя вдруг почувствовала себя так, словно попала в чудовищный магазин живого товара. Она отчетливо видела, как мальчик в центре хора хотел всем понравиться и едва не выпрыгивал со сцены; как крайняя девочка в первом ряду пыталась спрятаться за других детей, а бдительный воспитатель постоянно вытаскивал ее за плечо. Лицо девчушки покраснело от бессильной злости, на глаза навернулись слезы. Кате стало жалко ребенка. Что творилось в душе этого маленького человека, который вынужден был стоять перед толпой незнакомых людей помимо собственной воли?

– Глянь, как новенькая трепыхается. – Катин сосед обернулся к своему приятелю, смазливому блондину с челкой, налезающей на глаза.

– Ясен пень, – блондин тряхнул своей роскошной гривой, – ее только месяц назад привезли.

– А че там случилось?

– Вроде папаша мамашу замочил и потом сел. Динку эту сунули к нам.

– И че, есть повод портить концерт? – вихрастый хмыкнул, – у меня тоже папаша мать метелил до полусмерти, пока она его в итоге не грохнула. А сама в тюрягу…

– Во-во, – смазливый с умным видом кивнул, – а мой бабку нашу замочил. Она топовая была, обо мне заботилась.

– О том, блин, и речь, – вихрастый пожал плечами, – обычное дело. У всех так. Смотри-ка, питалки стараются, а она, блин, ни в какую не хочет петь.

– Воспитаем. И не таких ломали.

– Сломаешь их, – парень тяжело вздохнул, – сто раз говорил, блин, чтобы на Дне Аиста нормально себя вели. Не понимают.

– Да ладно, Макс, – смазливый усмехнулся, – до мозга не доходит, до почек дойдет.

Катя не сразу поняла, что именно хотели сказать эти двое. А когда сообразила, кровь прилила к голове и бешено застучала в висках. Что делать? Объяснить им прямым текстом, что за одни такие намерения можно в комнату полиции по делам несовершеннолетних попасть? Что она пожалуется на них директору? Очень смешно. Весь вид этих парней указывал на то, что это они настоящие хозяева детского дома. А директор и прочий персонал нужен лишь для того, чтобы обслуживать их. «Не лезь в чужой монастырь, целее будешь». – Катя повторила про себя любимую фразу мамы. И только теперь, в окружении озлобленных подростков, начала понимать, что́ именно ее собственной матери когда-то довелось пережить. Почему она замкнулась в себе и осталась «замороженной» на всю свою жизнь.

Катя спрятала в ладонях лицо и с силой прижала пальцы к глазам.

Глава 4

… – Имеем честь поприветствовать всех собравшихся в этом прекрасном зале. – Екатерина Викторовна вздрогнула от зычного голоса учредителя издательского дома. Пока звучала чертова слащавая песня о маме, шеф успел забраться на сцену с огромной коробкой подарков и приготовился произнести речь. Издалека, с задних рядов, он был похож на воздушный шарик, одетый в костюм от Бриони.

– Яков Львович, мы вам так благодарны за внимание к нашим детям! – отвесила ответный поклон дородная дама в безразмерном пиджаке и с добродушным оскалом. Явно из администрации детского дома, но Катя пока не успела разобраться в местном официозе.

Дорвавшись до микрофона, шеф увлеченно нес ахинею о потрясающих возможностях для ребят в детском доме, о творческом развитии, об искусствах, о домашней атмосфере, о счастье жить в кругу заботливых воспитателей и добрых друзей. Катя едва удержалась от того, чтобы не заткнуть себе уши – лишь бы не слышать этого бреда. Многие дети помладше нервно заерзали в креслах, несколько подростков громко, с издевкой, захохотали. Воспитатели тут же оказались рядом с бунтарями и что-то торопливо зашептали им в уши, пытаясь усмирить. Наконец Яков Львович заткнулся и приступил к тому, ради чего, собственно, и был приглашен на сцену. Дети замерли в ожидании. Заместитель директора детдома – рядом с учредителем на сцене, оказывается, была именно она – называла имена ребят, они один за другим поднимались на сцену, получали ценный подарок и выстраивались в ряд. На дорогую игрушку, планшет, заранее были закачаны все детские книги и журналы их издательского дома. Катя, пробыв среди сирот всего только час, уже не сомневалась, что судьба гаджетов будет какой угодно, вот только ридерами они никогда не станут. Раздача шла по странному принципу, подарки достались далеко не всем – награду вручали тем ребятам, которые принимали участие в концерте. Все они сидели в первых рядах и молниеносно оказывались на сцене. Остальные, и среди них самые старшие, остались не у дел.

Планшеты закончились, почти сорок детей теснились на сцене и прижимали к груди белые коробочки. Что-то говорила в микрофон заместитель директора, Катя улавливала только обрывки фраз.

– …сможете развивать эрудицию… прикоснетесь к прекрасному… ваши таланты раскроются…

– Вы у меня, блин, дождетесь, с-с-суки. – Она уловила едва слышное шипение Макса.

Вихрастый подскочил с места так, словно его ткнули ножом. На скорости обогнул охранника, вылетел из актового зала и успел сделать едва заметный знак смазливому и нескольким другим. Приятели тут же метнулись следом за ним.

Катя почувствовала, как нарастают злость и агрессия задних рядов. Эмоции подростков зашкаливали – они стали почти осязаемыми, Катя и сама заразилась ими. Только злилась не на других людей, как это делали старшие детдомовцы, а на саму себя: нельзя было пускать идею Якова Львовича на самотек! Надо было подавить эту чертову инициативу в самом зародыше. Уж она-то знала, как поступали в детдоме с теми, кто получал больше остальных. Мать не раз ей рассказывала. Только Катя, наивная дурочка, думала, что сейчас ничего подобного уже нет. На дворе двадцать первый век. И вот теперь на ее глазах из прекрасной идеи издательства приобщить сирот к чтению на ее глазах рождалось что-то чудовищное, чему Катя не знала названия и с чем сама столкнулась впервые в жизни. Тем временем довольный учредитель компании пригласил и своих подчиненных подняться на сцену. Сотрудники издательского дома встали со своих кресел, им хлопали. Взрослые, взобравшись на сцену, стали обнимать детей, получивших подарки. Фотоаппараты защелкали, вспышки засверкали. Яков Львович, которого распирало от гордости, позировал фотографам в гуще детей. Потянулись вверх руки с телефонами, на которые делались трогательные селфи в обнимку с сиротками. Катя, не в силах больше смотреть на весь этот балаган, резко поднялась и вышла из зала.

Она ничего не видела вокруг, слезы застилали ей глаза.

Кто-то неожиданно дернул ее за рукав.

– Вы на экскурсию идете? – спросил детский голос.

– Куда?! – Катя посмотрела на девочку-блондинку невероятной красоты.

– Все идут. – Красотка пожала плечами и тут же растворилась в толпе.

– О-о-о-о-о, Екатерина Викторовна, – Яков Львович вышел из зала, сияя как медный таз, – и вы здесь! Как же я рад!

– Простите, я уже ухожу. – Катя попыталась выбраться из смыкавшегося вокруг нее кольца коллег, но это оказалось непросто.

– Идемте с нами! Сейчас заместитель директора покажет нам, как ребятки живут.

– Зачем?

– Традиция, – с готовностью пояснила дородная дама со сцены, – дорогая Екатерина Викторовна, уважьте. Нам и правда есть что показать.

Яков Львович приобнял свою добычу за талию и потащил к лестнице вместе с издательской группой, выкатившейся из зала. Сотрудники оглушали Катю восторженным щебетом: «как хорошо все прошло», «Яков Львович герой», «такое нужное дело», «славные детишки». Ей хотелось оттолкнуть от себя всех этих людей, оказавшихся вдруг совершенно чужими. Как же они не понимают? Как не чувствуют невыносимого горя, которым пропитаны в этом доме даже стены?

После объятий с сиротами коллеги были возбуждены и наперебой делились впечатлениями. Кате стало душно, ее словно заперли в раскаленной сауне и не хотели выпускать. Она мечтала вырваться, убежать туда, где нет людей, чтобы поднять голову к небу и по-волчьи завыть. Но вместо этого она была вынуждена идти на экскурсию…

Сначала их вели по длинному коридору, показывали спортзал, столовую, изолятор. Все чистое, сверкающее, оборудованное по последнему слову техники. Потом провели вверх по лестнице. Открыли дверь и пригласили в гостиную. Дорогие портьеры, мягкий ковер, кожаные диваны, плазменный телевизор, шкафы с игрушками и книгами. «Это наши друзья подарили», «а это лично от мэра», «а тут фотография детей с депутатами», «а это со звездами эстрады»… Если забыть, где находишься, можно подумать, что зашел в гости к приятелю – высокому чиновнику. Только почему-то с экскурсией и целой толпой. Заместитель директора с гордостью демонстрировала детские спальни, рассказывала о социальных мамах, которые теперь работают вместо воспитателей все пять дней в неделю, показывала кухню, оснащенную прекрасной плитой, духовым шкафом и при этом стерильно чистую.

– Детки живут как в семье, в настоящей квартире, – повторяла она словно мантру.

– А зачем тогда общая столовая? – очнулась Екатерина Викторовна.

– Как зачем, – женщина искренне удивилась, – детки там обедают и ужинают.

– Но если как в семье, они же вместе с социальной мамой готовят.

– Нет, – заместитель директора по-доброму улыбнулась, – они готовят, если хотят этому научиться. А вдруг что-то не получится? Мы не имеем права оставить детей голодными. У нас работают прекрасные повара.

– И уборщицы есть?

– Конечно.

– И белье персонал стирает?

– Обязательно. У нас всюду порядок! Ну, пойдемте дальше.

– А это что? – Катя остановилась напротив информационного стенда.

– Расписание на месяц. – Замдиректора с гордостью продекламировала. – Поездка на экскурсию в Кремль, творческий конкурс, чемпионат по футболу, День Аиста, поход в цирк, кулинарный мастер-класс… У наших детей не бывает свободного времени. Все так четко спланировано, что они постоянно заняты делом. Спасибо нашим спонсорам и друзьям!

Катя чувствовала себя так, словно попала в пластмассовый мир. Все искусственное, ненастоящее, понарошку и напоказ. Дети живут в игрушечной семье в роли марионеток, за которых решают всё кукловоды. У них есть мамы понарошку, но эти женщины уходят от них на выходные в свою семью, к собственным детям, а еще берут от сирот больничные и отпуска. У ребят есть квартира с прекрасной гостиной, кухней и спальнями, но туда почему-то как в зоопарк водят экскурсии. И нет личного пространства, нет ни минуты своего времени.

Яков Львович восхищенно оглядывался и то и дело пытался поймать взгляд главного редактора, горделиво улыбаясь. Словно это он обеспечил детдомовцам завидный достаток и уют. «Я же говорил, – повторял он время от времени, – прекрасный детский дом, все для ребят».

– Да-а-а, у меня квартира попроще, – выдала младший редактор Людочка, когда они снова вышли на лестницу. – А здесь красота какая, все есть! Я и не думала, что государство так шикарно о сиротах заботится.

– Кто бы знал, – отозвался водитель Володя, – роскошь! Да еще шестиразовое питание.

– Это еще не все, – довольная провожатая поторопилась подлить масло в огонь, – летом дети по три месяца отдыхают на море, многие за границу от детского дома ездят.

– Вот это условия, – не удержался руководитель редакции, – надо своих сорванцов к вам на лето отдать. Пусть лишний раз за границу смотаются!

Все как по команде рассмеялись. Катя не выдержала – не прощаясь, она выскочила из толпы и побежала вниз по лестнице. Ее обжигали собственные слезы и взгляды детей, с которыми она сталкивалась по дороге: ищущий Сережин, укоряющий Динкин, обжигающий Максов…

Она выбралась за территорию детского дома за мгновение до того момента, как рыдания задушили ее. Катя не могла, не умела понять того, что здесь происходит. Она физически остро чувствовала боль и неприкаянность чужих детей.

Глава 5

– Юлька, бежим!

– Куда?!

– В убежище! Макс со старшаками все видел!

Леха с Юлькой кубарем скатились со сцены, оставив менее проворных и сообразительных товарищей по несчастью фотографироваться со спонсорами. Каждый раз было одно и то же – тетки и дядьки лезли в конце на сцену, чтобы сделать с сиротками селфи. Начинали тянуться со своими потными от волнения объятиями. Противно прижимались жирными или костлявыми бедрами – как будто за подарки присваивали себе на несколько мгновений ничьих детей. Леха прекрасно знал, что потом эти фотки разлетятся по всяким ВКонтактам и Фейсбукам – взрослым всегда надо показать всему миру, что они молодцы. Делают доброе дело, помогают «детишкам». Поэтому и невозможно ни с кем из них по-настоящему иметь дело. Двуличные твари! За пятнадцать лет в детском доме он узнал их изнанку как нельзя лучше.

– Да что он видел?! – прошипела запыхавшаяся Юлька, когда они наконец добежали до места и залезли в убежище.

– Дура! Как нам планшеты дарили.

– Макса в зале не было.

– Ты че, слепая? – Леха вытаращил глаза. – Сидел все время на последнем ряду. Выскочил, когда нам вручили, а ему нет. Он каждого запомнил!

– Думаешь, отберет?

– Нет, блин, дурашка, тебе оставит!

– А я не отдам. – Юлька прижала планшет к груди.

– Жить захочешь, отдашь.

Юлька задумалась, глядя на новую картонную коробочку. Куда ее спрятать в баторе, вот это головоломка. Из тумбочки и из-под матраса сопрут в два счета, причем скажут, что так и было. На шкаф можно попробовать, но тоже не надежно. Свои же найдут. Еще вариант – в вентиляцию в потолке: снять решетку, засунуть планшет и потом вернуть все на место. Но там старшаки бутылки с алкоголем прячут, если наткнутся случайно, точно заберут и еще по шее накостыляют. К Таньке на хранение отнести, если воспитательница выйти разрешит, – вот это был бы лучший вариант. Но тогда толку от планшета ноль. Что есть он, что его нет. Да и Таньке доверять нельзя – или сама без спросу пользоваться начнет, или того хуже – продаст, когда опять детей кормить будет нечем. Бестолковая у брата телка. Нормально заработать не может, пока их отец мотает срок. У нее это «нечем кормить» ровно через день.

– Ты куда прятать-то будешь? – спросила она Леху.

– Все тебе скажи, – он задумчиво вертел в руках плоский гаджет, – места надо знать. Я, может, продам.

– А сколько дадут?

– Хорошо, если косарь, – Леха вздохнул, – самую дешевку всучили.

– Вот уроды! – Юлька почувствовала гнев: столько мучений с этим гаджетом, а его даже толкнуть нормально нельзя.

– Да ладно тебе. Дают – бери, бьют – беги.

– Лол!

Они посмеялись ради успокоения души и снова напряженно замолчали.

– А у тебя от своей квартиры ключей нет? – поинтересовался Леха.

– Нет, конечно. – Юлька моментально разозлилась: – Размечтался!

– Может, так залезем? – Леха не расслышал напряжения в ее голосе. – Спрячем пока там. Это же недалеко?

– Нельзя, – отрезала Юлька, – там все опечатано. И после обыска комната вверх дном.

– Ух ты, круто! И че менты у вас искали?

– Тебе какое дело? Отвали!

– Дура! К ней как к человеку…

Леха едва успел увернуться от ладони, которая нацелилась ему прямо в щеку. Схватил Юлькину руку за запястье и сжал крепко, словно железной клешней.

– Те че себе позволяешь?!

– Да бесит меня уже все! – воскликнула Юлька. – Достали! И батор этот ваш долбаный!

– Такой же ваш, как и наш! – Леха тоже орал в ответ. – Не фиг на мне свою злость срывать.

– Больно, – пропищала Юлька и попыталась дернуться, – отпусти.

– Обойдешься. Сначала проси прощения.

– Да пошел ты. – Юлька по-детски обиженно всхлипнула.

– Проси!

Она беззвучно зашевелила губами, словно действительно хотела просить прощения, только неожиданно потеряла голос, но вместо извинений вдруг заплакала. Навзрыд, тяжело. Леха тут же отпустил ее руку – понял, что дело зашло слишком далеко. Каждый в баторе знал главное правило выживания: никогда и ни перед кем не показывать свою слабость. Иначе забьют. А в Юльке вдруг что-то сломалось. Первый раз за все четыре года, что она была здесь, Леха видел ее в слезах. С таким настроем в этих стенах не выжить. Нужны прочная защита и крепкая броня.

– Валить тебе надо, – посоветовал он хрипло.

– Куда?!

– В приемную семью хотя бы, – пожал плечами Леха.

– У меня своя мама есть, – проговорила Юлька, продолжая вздрагивать и всхлипывать.

– И где она?

– Где надо!

– Вот-вот! – Леха тяжело вздохнул. – Иди потрись там на Дне Аиста. Глядишь, и приютят тебя какие-нибудь пенсионеры. Обогреют.

– Это я тебя щас огрею, если не заткнешься! – Юлька не на шутку взъярилась, а Леха обрадовался: ярость для защиты лучше, чем слезы. – Сам себе ищи семью!

– Мне не надо, – отмахнулся он.

– Ври больше, домой все хотят.

– Чего?! – Леха расхохотался. – Вот точно ты – дура. У меня тут дом! Я здесь вырос! На хрен мне тащиться в какую-то там семью. Ради чего?

– Придурок! Тебе восемнадцать через пару лет стукнет, и выпрут тебя из батора. Куда пойдешь?

– Тоже мне проблема! – Леха закатил глаза. – Я в отличие от тебя отказник, мне государство квартиру даст.

– Да-а-а-аст, – Юлька противно сощурила глаза и поджала губы, – лет через пять. Ванька уже сколько лет ждет, и ни фига. Ты его видел? Бомж.

– Заткнись! – Леха даже самому себе не позволял погружаться в мысли о будущем, и тем более никому другому такого права не давал. – Ванька не в Москве родился, у него все запутано. А я чистый. Москвич и без недвижимости. Все путем!

– Господи, – Юлька закатила глаза и передразнила Леху, – ма-а-а-асквич. Что ты в этом понимаешь?

– Слушай, – черные глаза зло сверкнули, – не смей меня лечить! А сама вали давай в семью, раз все так достало.

– Не знаю, – Юлька задумчиво поковыряла сломанным ногтем с облупившимся черным лаком край коробки планшета, – может, хотя бы в гости на выходные ходить?

– Вот-вот!

– Попрошусь, чтобы видео про меня сняли…

– Валяй.

– А ты? Застрянешь же в баторе.

– Ну и пусть. Денег на книжке больше накопится – пенсию по потере отца дают. Потом на биржу труда встану, буду по восемьдесят косарей в месяц получать.

– На бирже платят только полгода. А дальше что?

Леха почувствовал, как снова начинает закипать. Нельзя позволять этой пигалице лезть, куда не положено.

– А никакого «дальше» нет, – припечатал он, – сдохну! Пошли лучше бухнем.

Юлька задумалась ненадолго, потом похлопала ладошкой по коробке с планшетом.

– Это куда девать?

– Упаковку тут кидай, планшет под толстовку в джинсы засунь, – распорядился Леха, – зарядник в карман.

– Че пить-то будем?

– Че сопрем, то и будем. Пятилетний коньяк.

Они на четвереньках вылезли из домика на детской площадке, отряхнулись и, оглядываясь, двинулись гуськом по тропинке к дальнему магазину. Во всех ближайших супермаркетах и ларьках баторских уже знали как облупленных, доходило до обидного – некоторые охранники не пускали даже вовнутрь. Хоть с деньгами, хоть как. Дальний магазин после проверки оказался отличным вариантом – обстановку Леха заранее изучил, знал, куда смотрит каждая камера. Так что бояться было нечего.

Они уверенно вошли и стали деловито пробираться между тележек и полок с товаром. Леха добрался до пятачка, который не захватывала видеосъемка. Сунул в джинсы под ремень маленькую плоскую бутылку, которая удобно наполнила впалый живот, и опустил сверху полу безразмерной толстовки. Хотелось взять еще одну бутылку, но решил не рисковать. Потом подошел к полке со сладостями, выбрал дешевый шоколадный батончик и с беззаботным видом двинулся к кассе. Юлька как хвост шла следом за ним. На пару они наскребли мелочи по карманам, заплатили за шоколадку. Помахивая чеком, Леха пересек рамку. И вдруг дорогу ему преградил охранник. Дядька лет шестидесяти был здесь новеньким, Леха его ни разу не видел.

– Простите, мне туда. – Леха попытался увернуться, но не смог. Настырный охранник снова возник перед ним.

– Сначала полицию вызовем и протокол составим.

– А че случилось?

– Как тебя зовут? – Дядька крепко держал его за плечо.

– Питер Пен. – Леха чувствовал, что вырываться силой бесполезно.

– Не понял?

– Вы что, не знаете? Есть такой герой, – Леха начал озираться в поисках помощи, – отбирает у богатых и отдает бедным.

– Что? – Дядька невольно рассмеялся. – Это Робин Гуд, неуч. Ты-то кому отдашь?

– Вон ей! – Леха весело кивнул в сторону, дядька повернулся в том же направлении. Воспользовавшись секундой, Леха изо всех сил рванул руку и резко стартовал с места.

Юлька бросилась следом за ним. Но и охранник не заставил себя долго ждать. Он что-то крикнул напарнику и неожиданно резво выскочил из магазина. Несмотря на преклонный возраст, охранник практически не отставал от ребят, наступал им на пятки. Леха начал петлять – забегать во дворы, огибать дома. Юлька еле-еле успевала следом, но они почти оторвались. А потом вдруг на противоположном конце улицы показался Макс вместе со своими. Он молниеносно оценил ситуацию и бросился Лехе наперерез. Тот заметался, рванул в сторону, хотел перескочить через забор, но не рассчитал свои силы, зацепился штаниной за острый край. Послышался треск рвущейся ткани. Леха упал животом на землю. Юлька отчетливо слышала глухой удар и Лешкин душераздирающий крик. Охранник и Макс были уже рядом. Юлька бросилась в другую сторону. Краем глаза она успела заметить только, как перекосилось от боли лицо Лехи, который корчился у ног охранника на земле.

Глава 6

После той злополучной поездки в детский дом Катя совсем перестала спать. Ее мучило отвратительное чувство бесполезности и вины, о котором она никому не могла рассказать, – бессвязные мысли не желали оформляться в слова. Влад поглядывал на жену сочувственно, но ждал, когда она заговорит сама. За долгие годы брака он неплохо изучил Катю и улавливал малейшие перепады ее настроения. По опыту знал: пока жена не придет к нему сама, нет смысла о чем-то расспрашивать. А она словно нарочно избегала оставаться с мужем наедине. Переделав домашние дела, половина из которых были не обязательными и только тянули время, после полуночи она ложилась рядом с уже спящим Владом в постель и закрывала глаза. Но сон не шел. Перед внутренним взором возникали лица детдомовских ребят. Промучившись несколько часов кряду, она потихоньку выскальзывала из-под одеяла, садилась за компьютер, всю ночь читала все, что могла найти о детских домах. На глаза нередко попадались статьи из криминальных хроник. О насилии детдомовских друг над другом, о детских беременностях и убийствах. Волосы вставали дыбом, Катя отказывалась верить тому, что прочитала. Когда-то давно похожие ужасы рассказывала ей мать, но Катя психологически закрывалась от них, не позволяла подобным историям задерживаться в сознании. Со временем заставила себя поверить в то, что ничего подобного в детских домах уже нет – дети не избивают друг друга, не наказывают счастливчиков из-за ревности к их будущим родителям, не обижают слабых, не становятся жертвами взрослых. Но статьи, одна за другой, доказывали обратное. Она прочла о восьмилетней девочке, которую убили старшие воспитанницы детдома из-за ревности к ее кровной матери – та навещала дочку и обещала скоро забрать. Прочла о насилии над воспитанниками психоневрологического интерната, которые считались недееспособными и не могли за себя постоять. В одном таком интернате на юге страны на протяжении многих лет охранник, который работал там же, воровал ребенка из отделения, удовлетворял с девочкой свою похоть и потом бросал ее одну за территорией интерната. Ребенка поутру находили нянечки и, никому ни слова не говоря, возвращали в палату. Она потом долго болела венерическим заболеванием и в конце концов умерла. Мужчину судили за другие преступления и, хотя насилие над девочкой тоже было установлено, оно так и осталось безнаказанным. Была еще статья об интернатском ребенке, которого посадили в ванну с кипятком в качестве наказания. Девочка умерла от ожогов. И в этом случае убийц не судили. В том же интернате полностью парализованный ребенок умер от кровоизлияния в височную область – ударился о батарею, как было написано в материалах дела. Но никому не пришло в голову искать виновных в гибели совершенно неподвижного мальчика. Во всех случаях присутствовали выводы врачебной комиссии об отсутствии криминальной составляющей в смертях детей. Так и написано – «смерть непредотвратима». Кого тут винить? Дети больные, мрут как мухи. Так природа распорядилась. Катя рыдала над их судьбами и все глубже уходила в себя.

Она не понимала, что может сделать и чем помочь. Есть же всесильное государство, есть общественные организации, есть добровольцы, которые ездят в детские дома. Нет только защиты детей-сирот. Как разобраться, действительно ли конкретным детям, оставшимся без попечения родителей, помогают власти и усилия многочисленных добровольцев? А если так, почему в детских домах до сих пор столько несчастных детей? Катя их видела своими глазами. Потухших и безразличных, отчаявшихся и озлобленных. У нее появилось непреходящее чувство навалившейся вдруг беды. Она не была уверена в том, что это то самое мерило, которому стоит верить. Но и пройти мимо, заставить себя забыть – не могла.

Единственным человеком, который мог бы все рассказать о сиротах и объяснить, чем им помочь, была ее собственная мать. Она сама прошла через этот ад и знала чувства детей изнутри. Но Катя была почти уверена, что мама не захочет с ней говорить. Скажет, как обычно, «не лезь в чужой монастырь, целее будешь», и на этом все. Но все-таки набралась смелости и решила рискнуть – ей было жизненно важно найти ответы на вопросы, которые теперь мучили ее день и ночь.

Едва дождавшись рассвета после очередной бессонной ночи, Катя вышла из дома. Влад справится с детьми, она даже не сомневалась: поднимет и отправит Настю в школу, дождется, когда приедет няня Маши, и только потом поедет на работу сам – у Кати теперь, после долгих лет притирок, золотой муж.

Добравшись до неприметного дома в старом районе, она с трудом приткнула машину у тротуара – двор был плотно заставлен автомобилями. Открыла дверь старого подъезда «таблеткой» на своем ключе и поднялась на третий этаж. Лифта в доме не было: всего-то пять этажей. В последнее время власти грозились снести дом и переселить жильцов, но весь район неожиданно сплотился и выступил против такой инициативы. Мама, к изумлению Кати, тоже активно бунтовала и даже ходила вместе с соседками на митинги. Влад однажды предложил Елизавете Петровне перебраться поближе к ним. Мало ли, все-таки возраст. Он даже чуть не внес залог за однокомнатную квартиру в их доме, но мама Кати и слышать не хотела о переезде. Угрожала, что из своей квартиры выселится только вперед ногами.

Дочь замерла у двери, раздумывая, как поступить – открыть дверь ключом или позвонить. Никогда не знаешь, что именно вызовет раздражение мамы. Иногда вместо приветствия приходилось слышать ворчание «вечно вламываешься бесцеремонно», а иногда «что, трудно самой открыть?». Угадать заранее все равно невозможно. Катя собралась с духом и нажала на кнопку звонка. В глубине квартиры послышалось шарканье домашних тапочек. Казалось, мягкие шлепанцы совсем не отрываются от пола и движутся медленнее, чем в прошлый раз. Осознание этого больно кольнуло – всего-то неделя прошла с тех пор, как Катя заезжала сюда.

Ни вопроса «кто там?», ни взгляда в глазок. Дверь энергично распахнулась, и перед Катей возникла пожилая дама маленького роста, с крепкой осанкой и щедрой сединой в когда-то угольно-черных волосах. Колючие карие глаза смотрели с подозрением, высокий лоб собрался морщинами – хозяйка была недовольна появлением дочери.

– Мама, ты почему не смотришь в глазок? – Катя попыталась обнять старушку, но та как угорь ускользнула.

– Кому я нужна?

– Прекрати, пожалуйста. – Катя скинула туфли на каблуках, но собственные метр семьдесят продолжали отдалять ее от матери на целую голову.

– А что такого? – Мама явно бравировала своим бесстрашием. – Я свое давно отжила.

– О чем ты говоришь? – Катя расстроилась, хотя слова эти давно стали частью привычного ритуала. – Ты в свои семьдесят восемь многим шестидесятилетним фору дашь.

– Неприлично напоминать женщине о ее возрасте. Зачем ты пришла?

– Как зачем? – Катя нагнулась и выудила с обувной полки пушистые тапочки с кроличьими ушами. – Навестить.

– А почему рано утром? Что с работой?

– Работа подождет.

Хозяйка квартиры прошла в комнату, не дожидаясь, когда дочь закроет за собой входную дверь, и снова опустилась в кресло. Телевизор работал, но без звука – новости мама смотрела только так.

– Чай или кофе тебе сделать? – выкрикнула гостья с кухни.

– Что хочешь, то и делай.

Катя нашла кофейные зерна, кофемолку, достала турку. Потом увидела конфеты и печенье в коробке, которые привозила в прошлый раз, и тоже взяла их с полки. Заглянула в холодильник – красная икра в баночке стояла нетронутой. Мама, как ни пыталась Катя порадовать ее чем-нибудь вкусненьким, питалась аскетично просто. Каша. Суп. Все гостинцы дочери так и лежали без дела. Катя тяжело вздохнула: как ни пытайся, маму уже не переделать.

Сварив кофе, она столкнулась с новой дилеммой – нести поднос в комнату или накрыть на стол в кухне. Рядом с мамой она по-прежнему ощущала себя неуклюжим подростком и постоянно боялась что-то сделать не так.

– В комнату ничего не тащи, я иду! – услышала она предостережение и быстро накрыла на стол.

– Рассказывай, – потребовала мать, как только Катя сделала первый глоток горького напитка. Кофе она пила только черным, без молока и без сахара. Кто-то сказал, что только в таком виде кофе не портит фигуру.

– О чем?

– О том, какая муха тебя укусила.

Катя почувствовала, как холодеет шея и потеют ладони. Мама не могла ничего знать – Катя не успела рассказать о своих переживаниях ни Владу, ни кому-то еще.

– Откуда ты знаешь?

– Вижу.

– Я устала, – пролепетала Катя, – сама не пойму, от чего.

– На работе, что ли, проблемы?

– Нет, – Катя тяжело вздохнула, – хотя работа мне и правда надоела. Одно и то же двенадцать лет. С утра до вечера чужие люди.

– Ты совсем, что ли, рехнулась? – Мать моментально взвилась. – А если муж тебя бросит, где будешь деньги брать?

– Мама! – Катю всегда возмущала резкость матери, граничащая с хамством, но она ничего не могла с этим поделать. В детстве часами ревела от обиды, забившись под кровать. Подростком пыталась робко огрызаться в ответ, но мать ее словно не слышала. Слова дочери отлетали от нее как горох, и она продолжала высказываться в своем духе.

– А что? Так и есть! Устала она. Кто тебе рожать-то велел на старости лет?

– Ты меня сама в том же возрасте родила. В тридцать девять.

– И я тоже дура!

– Я сделала то, что считаю нужным, – Катя чеканила слова, стараясь взять привычный начальственный тон, но при этом нервно ерзала на стуле, – и мы не будем это обсуждать.

– Будем, – Елизавета Петровна с вызовом уставилась в лицо дочери, – одной вашей Насти хватало с лихвой.

– Да о чем ты говоришь?! Машуня – это такое счастье! Ты бы хоть раз заехала поиграла с ней. Хочешь, я тебя сейчас отвезу?

– Еще чего не хватало! – Елизавета Петровна брезгливо поморщилась. – Развела кучу детей. От них одни проблемы.

– Ну, кто тебе такое сказал?! Какая это куча, всего-то две дочки!

– Я знаю, что говорю, жизнь прожила. С тобой одной-то намучилась!

Катя снова за долю секунды стала младше на тридцать лет – почувствовала себя ребенком, который матери не нужен, растет ей обузой. Не радует, не умиляет, только вызывает раздражение.

– Не сочиняй, – она возразила, по-детски надув губы, – со мной всегда папа возился и играл. Он был потрясающим отцом. На что тебе жаловаться?

– Это только я знаю, на что. – Мать нервно отмахнулась, словно отгоняя назойливую муху.

Они помолчали, глядя каждая в свою чашку. Катя после первого глотка черного кофе почувствовала вдруг сильный голод, но не решилась протянуть руку к коробке с печеньем.

– Мама, – Катя подняла глаза, – скажи, а как можно детям-сиротам помочь?

– Никак. – Елизавета Петровна отрезала, не задумываясь, и тут же уткнулась взглядом в окно.

– Подожди, – Катя осторожно вздохнула, – но ты же сама чего-то хотела, пока в детском доме жила?

– Это в блокаду-то? Жрать хотела. И спать все время. А больше ничего.

Катя знала, что первые годы сиротства практически стерлись из маминой памяти. Она знала только то, что долго лежала рядом с трупом своей матери, Катиной бабушки, в холодной комнате на окраине Ленинграда, пока ее не нашла воспитательница детского сада, куда маленькая Лиза ходила еще до войны. И унесла в тот же самый сад, только тогда уже детский дом. Лизе было четыре года. Воспитательница спасла ей жизнь.

– А думала ты о чем?

– Ни о чем, – мать разозлилась, – ждала, когда баланду из муки и воды принесут.

Лиза была такой слабой, что ее не решались перевозить через Ладогу по Дороге жизни. От голода у нее отнялись ноги. Так она и провела в Ленинградском детдоме полных два года – с зимы 1942-го, когда умерла мама, по весну 1944-го. Каждый день кто-нибудь из детей умирал. И каждый день поступали новенькие. Потом блокаду сняли, и Лизу вместе с остальными чудом выжившими детьми перевезли в Москву. Выкормили, поставили на ноги. Здесь она и выросла.

– Мам, ну расскажи, пожалуйста…

– О чем?

– Что было после войны?

– Наелись наконец, – коротко бросила Елизавета Петровна.

– А еще что ты помнишь?

– Что помню? – мать повысила голос. – Отца я своего ждала! Про маму знала, что ее больше нет. А отец-то с фронта должен был вернуться и меня забрать. Вот и ждала.

– Все время? – На глаза Кати навернулись слезы.

– До шестнадцати лет, – она нахмурилась, – злилась на него, что не приходит за мной. Я же до сих пор не знаю, бросил он меня или погиб.

– И все дети ждали своих родителей?

– Если была надежда, то ждали. А как же еще?!

Катя молчала, опустив голову, и была благодарна матери за разговор. За то, что она прекратила сыпать осуждениями и пусть с раздражением, но рассказывала о своем прошлом.

– А нынешние сироты? Они тоже ждут?

– Нашла сирот! – Лицо матери стало каменным. – У нынешних родители живы, почти у всех. Алкаши, наркоманы и тунеядцы. Сидельцы еще. Но государство-то добренькое, оно вместо того, чтобы отца с матерью к ответу призвать, дарит им вольницу.

– Мы с коллегами недавно были в одном детском доме, – призналась Катя, – то есть в Центре содействия семейному воспитанию. Сейчас так называются учреждения для сирот.

– И зачем вас туда занесло?

– Подарки детям привозили.

– Олухи царя небесного! – Елизавета Петровна в ярости бросила чашку на блюдце. – Вот почему ты как пришибленная. Я же тебе сто раз говорила, воспитатели всё отбирают. Нам твердили «дефективным не положено» и подарки уносили домой.

– Это же было давно, – Катя мотнула головой, – сейчас все не так. Директор очень хороший человек, мне про него рассказывали, за каждого ребенка болеет душой. Всё, что спонсоры привозят, детям и отдают. Мебель новая, ремонт дорогой, плазменные панели. У детей и одежда красивая, и телефоны. Условия потрясающие…

– Вот ведь холера! Растят иждивенцев.

– Мама, ты просто ревнуешь, – Катя словно саму себя пыталась уговорить, – в твое время такого не было.

– Господи, Катерина, пойми, – Елизавета Петровна вдруг вытянулась в струну, – нет разницы, что было, что есть. Детдом убивает ребенка. Ты хоть все стены там позолоти, а это тюрьма! Если рядом мамы и папы нет, сущий ад. Никто не защитит.

– Ты сама себе противоречишь. Я как раз хочу защитить. И спрашиваю тебя – как?

– Ты им не мать! – Она в ярости сверкнула глазами. – Даже не вздумай лезть. Нельзя излечить то, что дотла сожжено. Я тебе мало рассказывала?

– Много, наверное, – Катя кивнула, – но я не знаю, что делать. Не могу просто пройти мимо.

– Дура, – беззлобно резюмировала Елизавета Петровна и замолчала.

– Мама, расскажи что-нибудь, – Катя не просила, а требовала, – как это, жить в детском доме?

– Не думаю, что ты хоть что-то поймешь, – Елизавета Петровна косо взглянула на дочь, – ты так никогда не жила. А все недовольна своим детством, читала я твою книгу! Мать у нее, видите ли, «отсутствующая». Целую теорию, оказывается, придумали. Мне бы вот хоть такую мать, живую, я бы ноги ей целовала.

– Прости…

– Ладно, – мама коротко отмахнулась, – слушай. Детдомовские – это стая. И раньше так было, и сейчас есть, даже не сомневаюсь. Там сам собой возникает вожак, у которого есть приспешники. Все как в тюрьме. «Блатные» управляют, «мужики» пашут, «шестерки» прислуживают, «опущенные» тоже понятно. Думаешь, случайно выпускники детдомов, каждый второй, попадают за решетку? Нет. Им там все понятно, привычно, они с детства как раз так и жили. Это только те, кто ни черта не соображает, считают, что в детдомах нормально, лишь бы еда и одежда была. Как бы не так! Не приспособила природа ребенка расти в стае, не может он без матери и отца. Кто защитит? Кто утешит? Кто покажет и научит, как жить?

– Ты думаешь, и сейчас всё так же?

– А что могло измениться? – Мать устало вздохнула. – Гаджеты твои, что ли, сирот выведут в люди? Я по радио слышала – девять из десяти выпускников детских домов умирают от пьянки, наркоты или в тюрьмах. Так и есть.

– А как же выжила ты?

– Мы, дети войны, знали, что наши родители погибли, защищая Родину, – подбородок мамы гордо вскинулся вверх, – имели полное право уважать их и любить. А что сейчас? Как ребенку простить родную мать, которая из-за бутылки или порошка его бросила? Он и ненавидит ее, и не любить не может. Природа. Вот и сходит с ума.

– Я тоже об этом думала…

– Не жильцы сироты для этого мира, – мама отвернулась от Кати и снова стала смотреть в окно, – все в них перевернуто. Раньше в детдомах воспитатели нас били, чтобы мы слушались. После войны уже нормальным считалось. Сейчас, может, этого нет, но дедовщина точно осталась. Вот не верю я, что старшие младших теперь не «воспитывают» на свой лад.

Пока мать переводила дыхание, Катя вспомнила слова детдомовца «до головы не доходит, до почек дойдет». Получается, и сейчас это есть.

– Когда воспитателю пачкаться не хотелось, – мать погрузилась в воспоминания, – он старших вызывал. Нам как-то шефы с завода привезли к празднику подарки – конфеты, вещи. Одежду, конечно, воспитатели сразу попрятали, нам такое носить было не положено. А сладкое убрали под предлогом «после обеда, чтобы не портить аппетит». Понятное дело, после обеда все исчезло бесследно – спрятали, чтобы утащить домой. А у нас там была одна задиристая девчонка. Уже послевоенная. Маленькая совсем, юркая, лет шесть ей тогда было. И вот во время тихого часа она пробралась туда, где хранились эти несчастные подарки шефов, взяла конфет, сколько уместилось в двух руках, и побежала в спальню. Только залезла в кровать, как воспитательница вошла. Откинула одеяло и поймала с поличным. Вечером перед ужином всех нас собрали в спальне. Воспитатели привязали эту малявку за руки, за ноги к кровати, дали двум старшим парням хворостины, и они начали в назидание другим – «не воруй» – ее сечь. Били со всей силы, всерьез. А малявка героя из себя корчила, всю дорогу молчала. Исполосовали всю. Кровь по худым бокам стала на простыни стекать. Фашизм как он есть. У меня голова закружилась, я хотела выбежать, но директор схватила за руку и держала… Эта девчушка потом несколько недель провалялась без сознания в лазарете. Но ничего, оклемалась. Куда деваться.

Елизавета Петровна продолжала рассказывать, что было в ее собственной жизни дальше. Как ее саму, уже большую, наказывали, как бессмысленно было защищаться. Говорила спокойно, без надрыва, и только ее глаза – глаза несправедливо наказанного ребенка – выдавали нечеловеческую боль. Душа до сих пор осталась изранена, не затянулись старые рубцы.

У Кати задрожали губы. Впервые в жизни она увидела перед собой маленькую Лизу, проступившую сквозь морщинистое лицо Елизаветы Петровны. Девочка вышла из своего закрытого и запечатанного мира – как будто улитка выползла из ракушки. Если бы только Катя могла быть взрослой тогда, когда ее мать осталась после войны без родителей! Если бы только сумела прийти и ее оттуда забрать. Но невозможно повернуть время вспять. И все, что сломано, – сломано навсегда.

Она может помочь только другим детям, тем, кого пока не успели разрушить до основания, не отучили любить. Как ее мать.

Глава 7

Новенькая Кристина сидела по-прежнему неподвижно, уставившись в одну точку. Честно говоря, Юльке эта статуя к вечеру уже до смерти надоела. Новенькая ни с кем не разговаривала, не ела, на попытки баторских психологов расшевелить ее даже не поднимала глаз. Было ничуть не жаль эту белобрысую дылду. Смешно в пятнадцать лет устраивать спектакль из-за того, что тебя сдали в батор. Тем более если ты там уже десять лет жила после смерти мамки, а потом каким-то чудом нашелся родной отец и взял с непонятного перепугу в свою семью. Явно что-то попутал. По-настоящему отцы детей никогда не хотят, ребенка только мать любит. Юлька это твердо знала – у нее то же самое было. Когда маму забрали в тюрьму, а ее саму упекли в приют с решетками на окнах и видеокамерами повсюду, даже в душевых, отец сразу сказал, что не сможет взять ее к себе. У него новая семья, другая жизнь, другие дети. Девятилетняя, уже такая большая, Юлька была ему не нужна. Да и времена сложные, заработать не удается, того и гляди придется перебиваться с хлеба на воду. Пусть уж лучше детский дом – там всегда накормят, оденут, обуют, да еще и образование дадут. А он будет навещать, как положено, приходить.

Вот лучше бы отвалил с глаз долой. Да он и не приходил…

Юлька бросила раздраженный взгляд на Кристину. Когда она уже «отвиснет»? Так и хотелось треснуть ее по голове – сидит и одним своим видом вызывает самые страшные воспоминания, от которых Юлька все четыре года пыталась избавиться, но все равно первые свои дни в приюте помнила так четко, как будто это было вчера. Тогда в одно мгновение мир рухнул. Маму забрали мусора, скрутили ей руки и увели, а Юльку отвезли в больницу, где она сидела две недели в наглухо закрытой палате. Ни гулять нельзя, ничего. В туалет выпускали строго по часам. Первое время Юля ждала, что правда вскроется и менты наконец поймут свою ошибку. Маму подставили! Ей специально позвонил какой-то знакомый, стал упрашивать продать ему товар. И она согласилась из жалости – мама вообще слишком мягкая, ее вообще всегда было легко уговорить. А оказалось, была специальная операция, заметали всех подряд. Не посмотрели – дети у них, не дети. Какой-то там неведомый план по «нарикам» выполняли.

А ведь мама никогда никому не делала зла. И Юльке с ней жилось хорошо. В памяти остались радостные картинки из детства. Вот они вместе с мамой давят клопов, которые совсем обнаглели и обжили весь дом, даже кровать. Спать стало невозможно, пришлось тащить матрас в подъезд и там вытряхивать, а они, эти мелкие твари, как поскачут врассыпную. Как же она тогда смеялась, прыгая вместе с мамой прямо на этих клопов! До сих пор перед глазами стояли ее красивые босые ноги в резиновых шлепках, которые забавно стучали по крепким пяткам при каждом прыжке. А еще они вместе с мамой однажды сидели за столом и лепили пельмени. И так хорошо им было вдвоем! Болтали, смеялись. Но она, дурочка малолетняя, не удержалась на высоком стуле, упала и сломала руку. Тут уже веселье закончилось – пришлось ехать в больницу и накладывать гипс. Много всего прекрасного было. И ласки, и поцелуи, и сладкие разговоры в обнимку перед сном. При Юльке мама никогда не принимала наркотики, наверное, стыдилась ее. Сначала укладывала ребенка спать – полежит рядышком, сказку расскажет – и только потом осторожненько встает, готовит себе на вечер. Юлька, конечно, не засыпала, все видела. Прекрасно знала, что делают с гашишем, как используют спайс, как влияет на настроение экстази, а что творит с организмом кокс. От какого наркотика человек хочет есть, а от какого – смеяться. И понимала, что все эти лекарства нужны маме для успокоения, чтобы просто расслабиться после проблем тяжелого дня. Только потом, когда маму забрали в тюрьму, она поняла, что лекарства эти – невероятное зло. И возненавидела наркотики раз и навсегда. Это они отняли у нее самое дорогое – мать.

Сверкающие в темноте глаза Кристины мешали уснуть. И так-то в детском доме спать приходилось вполглаза, никогда нельзя было до конца расслабиться и погрузиться в глубокий сон – слишком много людей вокруг, у каждого свое на уме. Только закрой глаза и отключи слух, тут же что-нибудь тебе устроят. Поэтому и спала Юлька последние четыре года чутко, просыпалась от каждого шороха. А сегодня не могла даже задремать – такое чувство, что на нее направили мощные прожекторы и тщательно изучали.

– Ну, че, так и будешь таращиться до утра? – прошипела она в темноте. Кристинка не шелохнулась.

– Вот блин, – Юлька вылезла из-под одеяла и осторожно приблизилась к новенькой, – выпить хочешь?

Кристина едва заметно кивнула. Правда, глаза ее как были, так и остались на одной точке.

Юлька бесшумно поставила стул на стол и полезла к вентиляционной решетке. Отодвинула ее, вытащила початую бутылку вина. Старшаки, если узнают, точно прибьют. Но это потом. Сейчас важнее было уложить наконец новенькую спать. Она осторожно слезла со стола и похвалила себя – ни единого шороха. Потянула пробку, аккуратно повращала ее и вытащила с характерным звуком.

– На вот, глотни.

Кристина взяла бутылку и припала к горлышку сухими, растрескавшимися губами. Бережно вернула драгоценный сосуд Юльке и вдруг затряслась. Зубы ее стучали так, что, казалось, даже воспитатели в своей комнате это слышали. Пришлось сунуть бутылку под стол и срочно заняться новенькой. Юлька набросила ей на плечи свое одеяло и обняла подрагивающие плечи. Долго они сидели так, слившись в одно неприкаянное целое. Потом дрожь Кристинки улеглась. Вместо этого она начала раскачиваться из стороны в сторону, словно пыталась сама себя укачать.

– Че выперли-то тебя от папани? – спросила Юлька.

– Откуда знаешь? – Голос у Кристинки был низкий, глубокий. За время своего пребывания в баторе она только что заговорила в первый раз.

– У нас тут новости расходятся мгновенно, – Юлька вздохнула, – все сразу в курсе.

– Не скажу!

– Да ладно тебе! Я своих не сдаю.

– Проехали.

– Ну, как хочешь, – Юлька решила применить более действенный метод, – а мой папашка меня к себе даже не взял.

– Он один живет? – Кристина наконец-то посмотрела на Юльку. У нее оказались огромные голубые глаза, которые сияли серебром в лунном свете. Юлька позавидовала – вот бы и ей такие. А не обычные, мутно-зеленого цвета.

– Не-а. С новой женой и новым ребенком.

– И у меня. – Кристинка слабо улыбнулась. – Двое спиногрызов у них. Но папка не виноват, это все мачеха.

– Да? – Юлька навострила уши. – Вот уродина.

– Специально меня затащила. «Плановый осмотр, диспансеризация, пятнадцать лет». А потом взяла и отцу доложила с таким видом!

– О чем?

– О том, что дочь его порченая…

Кристинка резко замолчала – испугалась, что зашла в своих откровениях слишком далеко. Юлька тут же почувствовала перемену ее настроения.

– Бухать еще будешь? Я тоже глотну.

– Давай!

Они по очереди несколько раз передали друг другу бутылку. Вино почти закончилось, но Юлька больше не думала об этом. Приятное тепло в теле и помутнение в голове принесли ощущения, отдаленно похожие на счастье.

– Парня-то хоть любила? Хороший?

– Ты это о ком?

– Ну, о том, с которым мутила.

– Не встречалась я ни с кем. – Кристинка отвернулась к окну, за которым лениво играли ветками усталые к осени деревья.

– А тогда как?

– У нас обычаи такие в прежнем баторе были, – она перестала прятаться, рассказывала как есть, – не даешь парням – избивают до смерти. Мне несколько раз ребра ломали. И ногами били. Я сначала держалась, а потом думаю, да пропади оно пропадом. Себе дороже.

Юлька теперь застыла сама. Представила, что бы делала в такой ситуации. Весь детский дом сразу бы на уши поставила, директору даже рассказала.

– Ни фига себе, – наконец отвисла она.

– А у вас тут такого нет? – Кристина с опаской посмотрела на Юлю.

– Да ты что?! – Она аж подпрыгнула. – У нас проверка за проверкой. Это ж Москва. А ты где жила?

– В Смоленской области.

– И питалки че? Не заступались?

– Они сами наших боялись. – Кристинка тяжело вздохнула. – На ночь закроют снаружи двери в комнаты, и всё. А там же детский дом семейного типа, в группе «братья-сестры» разных возрастов. Девочки-мальчики через занавеску. Была одна смелая воспитка, пыталась нас защитить, так ее парни тоже всем составом отымели.

– И она их не посадила?!

– Директор даже рот открывать запретил.

– Ниче себе! – Юлька поторопилась успокоить Кристину: – У нас директор хороший. Питалки разные, конечно, но в целом норм.

– Ты смотри только, – Кристина взглянула на Юльку с угрозой, – ляпнешь кому, убью!

– Оно мне надо? – Она сделала большие глаза. – А как же ты выбралась оттуда?

– Сбежала. Нашла в документах, что у меня папаша есть. И сиганула из батора своего в Москву. Где шла, где попутки подвозили. За сутки добралась.

– Менты тебя не заметили?

– Не-а. Я же выгляжу на все двадцать лет, им и в голову не пришло. С рюкзаком, одета норм. Не цеплялись.

– И что?

– Пришла к отцу. Он, оказывается, искал меня, когда мама умерла. Но не нашел. Ты прикинь?

– И он тебя согласился взять? – Юлька почувствовала острый укол ревности.

– Еще как! – Кристинка оживилась. – Обрадовался, домой сразу повел. Его стерва даже обо мне знала. Честный такой. Еще до свадьбы ей рассказал.

– Надо же.

– Вот-вот! Папаша у меня хороший, но подкаблучник, с-с-собака, – она отвернулась к стене, – и эта тварь ему доказала, что я дефективная. Если в пятнадцать лет уже не целочка, значит, все. Можно ставить крест.

– Но ты же не виновата!

– А кому какое дело? – Кристинка сверкнула в темноте глазами. – Я вот думаю иногда, лучше б мне все руки-ноги переломали. Тогда бы не была «дефективная» – ну в гипсе бы походила, вылечили бы, и всё. А раз меня насиловали, это не травма, не болезнь. Это типа моя вина…

– Тс-с-с-с. – Юлька услышала легкое движение в коридоре, сунула второпях пустую бутылку под стол и легла в кровати Кристины, накрывшись своим одеялом.

– Вырасту, мачеху замочу, – пробормотала та себе под нос, уютно устроившись рядом, – в опеке такого про меня наговорила! Про разврат. Про угрозу двум ее соплякам. Твари! Я им и детей нянчила, и по дому помогала. Все делала, лишь бы только не выгнали. А они вон, другой повод нашли…

Глава 8

Влад вошел в костюме и галстуке – только что вернулся с работы. Поцеловал Катю как обычно в макушку, сел напротив нее у письменного стола и стал смотреть на жену поверх монитора. Пристально, не отводя взгляда. Она смущенно ему улыбнулась.

– Как состояние души? – на всякий случай он начал издалека.

– Терпимо. – Она пожала плечами.

– Хорошо, что ты сегодня рано вернулась. – Он положил на ее руку свою большую ладонь.

– Я и не была на работе, – она виновато на него взглянула, – решила взять выходной. Устала.

– А что Яков Львович? – Влад насторожился.

– Все понял, – Катя перевернула свою руку под ладонью мужа и крепко сжала широкое запястье, – велел набираться сил и отдыхать.

– Правильный начальник, – похвалил супруг и после паузы решился: – Катя, не злись, но ты в последнее время…

– Знаю, – она подняла на него мутный, усталый взгляд, – наверное, кризис среднего возраста. Даже на любимой работе стало смертельно скучно.

– У тебя ничего не болит? – Он смотрел на нее с тревогой.

Катя рвалась на работу всегда, была из тех женщин, кому недостаточно домашнего очага и семьи. Ее энергии хватало на тысячи идей, на десятки проектов. Влад наивно думал, что жена побудет дома несколько лет после рождения младшей дочери, Маши. Но удержать ее оказалось невозможно – уже через полгода она вернулась в издательство. Да и эти шесть месяцев работала из дома, удаленно.

– Нет, – она смотрела ему прямо в глаза, – я совершенно здорова, если ты переживаешь об этом.

– А что же тогда?

– Много и напряженно думала в последнее время. – Она тяжело вздохнула.

– Я это заметил. О чем? Пишешь новую книгу?

– Нет, – Катя хмыкнула, – хватит с меня одной. Я думала о маме.

– Ох, – свободной ладонью муж погладил ее по голове, – ты же знаешь, она пожилой человек. Ее уже не переделать.

– Я и пытаться не буду, – Катя снова улыбнулась, – я думаю о том, что ее отношение к миру, к людям и даже к детям – это продукт системы. Результат отсутствия родителей и последствия жизни в детском доме.

– Да брось, – Влад отмахнулся, – просто у нее характер такой.

– Скажи еще, дурная наследственность, – Катя решительно мотнула головой, – нет! Сложись обстоятельства по-другому, и мама была бы другой. Как минимум умела бы заботиться и любить.

– Маленькая моя, – Влад снова с нежностью провел ладонью по ее волосам, не отнимая второй руки, в которую Катя по-детски настырно вцепилась, – я понимаю, что у тебя было сложное детство. Но ведь и не самое плохое, правда? Папа тебя очень любил.

– Да, – Катя с готовностью кивнула, – но я все время думаю, что было бы, если бы маму удочерили. Стала бы она счастливым ребенком?

– Ты же знаешь, история не терпит сослагательного наклонения. – Влад с сомнением пожал плечами. – К тому же Елизавета Петровна прекрасно помнила родную мать, твою бабушку.

– И что? Ей никто не мешал бы и дальше ее любить, – она не на шутку разнервничалась, – просто появились бы еще мама с папой. А у меня были бы дедушка с бабушкой.

– Ты идеалистка, – Влад вздохнул, – кому нужен чужой ребенок? Сирот после войны было много. Люди сами с трудом выживали. У нас же всегда усыновляли только младенцев, меняли их историю, давали новые фамилии, имена, даты рождения. И выдавали за родных. А Елизавете Петровне в сорок пятом было уже восемь лет. Ну, кто бы ее удочерил? Утопия.

– Грустно это все, – Катя поникла, – семья-то нужна ребенку и в восемь, и в десять лет. Как без мамы и папы научиться любить? Какое без родителей детство?

Влад беспомощно развел руками и поднялся со стула.

– Я хотела спросить, – Катя поторопилась его остановить, – как ты отнесешься к тому, чтобы приглашать сироту из детского дома к нам в гости?

– Что?! – Влад замер, внезапно окаменев.

– Понимаю, – Катя кивнула, – я и сама боюсь. Но мне кажется, ребенку важно выходить из стен детского дома. Хоть что-то узнавать о реальной жизни, об отношениях в семье.

– А разве так можно? – Влад смотрел на жену в смятении: – Просто брать в гости?

– Да. Оказывается, есть закон о временной передаче сирот в семьи, – Катя возбужденно тараторила, – точнее, это постановление правительства. Там надо кое-какие бумаги собрать, получить в опеке письменное разрешение, и всё!

– Давай после ужина поговорим, – Влад нервно сглотнул, машинально ослабил галстук и отвел глаза, – а я пойду пока няню отпущу, уже шесть часов.

– Хорошо, – Катя проводила мужа благодарным взглядом, – я скоро приду.

В тот вечер они ужинали всей семьей, что в будние дни случалось редко. Даже Настена умудрилась прийти домой пораньше – очередной репетитор заболел, и не пришлось ехать к нему после школы. Но атмосфера за столом была напряженной. Влад ел молча, уткнувшись носом в тарелку, как в далекие времена их незрелой семейной жизни. Настя пыталась что-то рассказывать про школу, но быстро осеклась, безошибочно определив, что родители слушают ее вполуха, а сами находятся далеко в своих мыслях. Маленькая Машуня капризничала сверх меры. Кормить себя она теперь позволяла все реже и, схватив ложку, размазывала овощное пюре по одежде, столешнице детского стульчика и лицу. Она не на шутку злилась на то, что не всегда удается донести ложку до рта, и даже пару раз пыталась поплакать. Катя помогала, но в финале ужина тарелка все равно полетела с детского стульчика, разбрызгав содержимое по полу и по стенам.

– Ай-я-яй! – сказала Катя дочке и строго на нее посмотрела.

Малышка моментально скривила губы и горько заплакала. Кате пришлось объяснять, что никто Машу не ругает, но надо быть аккуратнее. Она выдала капризуле заранее припасенные бумажные салфетки, а сама пошла в ванную за половой тряпкой.

Когда старшая дочка была младенцем, Катя от подобных кормлений моментально впадала в ярость. Ей казалось, что человеческое существо не имеет права поступать с ближним своим таким варварским образом. Взваливать на плечи и без того измученной матери новую порцию проблем. Она обижалась на дочь как ребенок и потому совершала бесконечные ошибки в общении с ней. Когда-то точно так же в ответ на ее капризы и шалости раздражалась ее мама, Елизавета Петровна. Она кричала, шлепала дочь, и в эти моменты Катя чувствовала себя ненужной. Понимала, что для матери она только помеха в жизни. И думала, что никогда не станет так же поступать со своим ребенком, но бедной Насте все равно досталось. Катя, в отличие от собственной матери, никогда не поднимала на дочь руку, но крик в доме стоял постоянно. От этого крика ребенок становился нервным и вел себя с каждым днем все хуже и хуже. От бесконечных скандалов окончательно пропал из дома Влад, стараясь появляться в семье далеко за полночь, когда все уже спят. Катя уставала с маленькой дочкой все больше, все глубже сама проваливалась в состояние беспомощного ребенка и в ответ на любые трудности умела только орать. Этот крик не был желанным, из-за него она ненавидела саму себя, но он вырывался помимо воли – словно срабатывал раз и навсегда усвоенный сценарий из собственного детства. Катя знала, что такое «воспитание» вредит и порождает агрессию ребенка, но остановиться все равно не могла. Много лет понадобилось ей для того, чтобы по-настоящему повзрослеть и сломать ложный стереотип. Только после тридцати пяти лет, прочитав массу книг о детской психологии, посетив десятки специальных лекций и курсов, она научилась видеть в детях не вечный источник проблем, а счастье. Осознала, что главное – это не идеально чистый пол, аккуратная одежда или сделанные уроки, а отношения с ребенком. И поддержать их можно только заботой, любовью. И хотя Настя в подростковом возрасте начала возвращать родителям их воспитательные ошибки, выкидывая то одно, то другое, Катя обрела наконец спокойствие и уверенность.

Сложно сказать, что в этом обретении сыграло роль первой скрипки – ее фанатичное намерение исправить в себе плохую мать или их с Владом новая семейная жизнь. Полугодовая разлука, когда он был изгнан из дома и снимал квартиру, обоим послужила хорошим уроком. Катя успела ощутить, как тесно переплетены их жизни – ее путь без любимого мужа немыслим. А Влад научился видеть мир за пределами монитора и на четвертом десятке наконец-то влюбился в собственную жену. Эта любовь и сделала его другим человеком.

Только после всех этих мытарств, склок и расставаний, непониманий и примирений они решились на Машу. Спустя целых четырнадцать лет. С появлением младшей дочери семья окончательно изменилась. Катя стала хорошей мамой, Влад потрясающим отцом, а Настя оказалась любящей сестрой и пусть по-прежнему строптивой, но нежной дочерью. Перестала пропадать с друзьями на улице, чаще стала возвращаться домой пораньше, радуя Машуню и маму с папой.

Катя, бесконечно сильно любящая своего мужа и дочек, хотела быть с ними рядом и получала удовольствие от каждого мгновения вместе. Хотела учиться слушать, присоединяться к их чувствам и быть Владу верной подругой, а Насте с Машей – надежной опорой. А в том, что девочки иногда капризничают или шалят, не хотят слушаться или помогать, нет ничего ужасного. Они растут и умнеют, развиваются и взрослеют – все наладится, были бы только добрые отношения между родителями и детьми.

…После ужина Влад, ни слова не говоря, отправился купать перемазавшуюся в пюре Машуню. А Катя с Настей остались в кухне – мыть посуду и убирать со стола.

– Как там бабуля? – неожиданно спросила Настя.

– Все хорошо, – Катя кивнула, – не болеет.

– Мам, – дочка задумалась, пытаясь сформулировать вопрос, – а правда бабуля Лиза у нас такая типа странная из-за того, что росла в детском доме?

– Почему ты вдруг спросила? – Катя выключила воду и повернулась к Насте, которая стояла рядом и вытирала тарелки.

– Ну, у всех бабушки как бабушки, – Настя вздохнула, – с внуками сидят, в гости к себе приглашают, пироги пекут. А бабуля Лиза все время хочет быть одна. Ей типа никто не нужен.

– Давай без «типа». Может, и из-за детского дома.

– Прости, – дочка виновато улыбнулась, – я случайно слышала ваш с папой разговор. Про детей без родителей.

– Понятно. – Катя опустилась на стул. – И что ты об этом думаешь?

– Даже не знаю, – Настя тоже присела, – иногда думаю, что без предков неплохо. Никто не достает с учебой, с уроками. Живи в свое удовольствие и делай что хочешь.

Она глупо хихикнула.

– Я-я-я-ясно, – задумчиво протянула Катя.

– Но это в пятнадцать, – дочь поспешила исправиться, – а в три или даже в семь правда очень страшно. Я помню, вы с папой однажды забыли забрать меня из детского сада. То ли он что-то перепутал со своей вечной работой, то ли ты.

– И что тогда было? – Катя не могла вспомнить, о чем речь, этот эпизод из Настиного детства напрочь вылетел у нее из головы.

– Я целых два часа сидела одна в группе и думала, что больше вам не нужна. Это было страшно.

– Прости, пожалуйста. – Катя в который раз удивилась цепкости детской памяти. Настя говорила так, словно заново переживала тяжелые чувства из далекого прошлого.

– Да ладно, – ребенок великодушно махнул рукой, – ты же пришла. Просто сильно опоздала. А вообще, наверное, и большим детям без родителей не айс. Поболтать даже не с кем.

– Почему же, – Катя сделала вид, что удивилась, – с друзьями.

– Ну, это разные вещи, – Настя ободряюще улыбнулась, – в общем, сложно объяснить.

– Понятно, – Катя почувствовала себя польщенной: приятно, что даже в пятнадцать она еще нужна и интересна дочери.

– Ладно, мам, – Настена вытерла последнюю тарелку и отбросила полотенце, – я пойду погуляю.

Привычная фраза «сначала уроки» готова было сорваться с языка, но Катя усилием воли ее придержала. Не так уж часто ребенок приходит домой пораньше и может чуть-чуть отдохнуть. Да и с посудой Настя безо всяких напоминаний помогла, а это в исполнении строптивого подростка дорого стоило.

– Спасибо, что вытерла тарелки.

– Не за что, – Настя подставила щеку для поцелуя, и Катя с удовольствием чмокнула дочь, – кстати, если что, теоретически я типа не против.

– Ты это о чем?

– Давай попробуем взять в гости ребенка из детского дома, – объяснила она.

– Ты шутишь? – Катя боялась шелохнуться.

– Нет. Это же только на время.

– И тебе не страшно?

– Вроде нет.

– Но если знакомиться с кем-то из детей, начинать общаться, – Катя смотрела дочери в глаза, – это отношения на многие годы. Нельзя же один раз пригласить и потом больше не звать.

– Ну и ок, – одобрила Настя и тут же убежала гулять, пока мама не передумала.

Влад словно нарочно долго возился с Машей. Дал ей вволю поплескаться в ванне, запустив в воду все пригодные для плавания игрушки. Потом принес малышку в их с Катей громадную кровать, которую Маша обожала, и устроил на ночь глядя веселую возню. Катал ее колбаской вперед и назад, массировал спинку и ножки, щекотал бока и следом за дочерью заливался веселым смехом. Прерывать такое счастье казалось немыслимым, и Катя покорно ждала. Хотя и понимала прекрасно, что после такой «подготовки ко сну» возбужденный ребенок ни за что не уснет. Так оно и вышло. Укладывала она Машу битых два часа – то пить, то писать, то сказку, то песенку. Закончилось все тем, что Катя уснула на полу рядом с Машиной кроваткой, положив под голову большую плюшевую собаку, а детка еще долго пела свои, пока еще почти бессловесные песни. Ближе к полуночи сонный Влад потихоньку открыл дверь в детскую и шепотом позвал жену. Катя проснулась. Не сразу сообразила, где находится, и только всмотревшись в темноту, все поняла.

– Я тебя потерял, – прошептал он, когда жена не без труда поднялась с пола и дошла до двери.

– Уснула, – зевнула она.

Надо было поговорить о самом важном, объяснить Владу, что сиротам нужна в жизни поддержка. Что если они, взрослые и сильные, не решатся помочь, то кто же тогда? Но у нее уже не было сил. «Потом, – заторможенно подумала она, – все объясню потом», – и едва положив голову на подушку, провалилась в глубокий сон.

Глава 9

– С добрым утром! – Зычный голос гремел по коридору, неумолимо приближаясь: – Подъем! Пора встава-а-ать!

Дверь комнаты резко распахнулась, и на пороге появилась Василина Петровна. Дородная, пышная, со взбитыми в высокий кокон волосами и в неизменном платье с красными маками по черному полю. Она увидела Юльку с новенькой в одной кровати, и щеки ее моментально стали пунцовыми. Того же цвета, что и маки на платье.

– Это что тут такое?! Агафонова, Рыбина!

– Ничего. – Юлька бодро спрыгнула с чужой постели и тут вспомнила про пустую бутылку под столом. Василина Петровна угрожающе приближалась. Девочка схватила одеяло, чтобы прикрыться. На самом деле нужно было спрятать бутылку от ее глаз.

– Я ночью плакала, – Кристинка жалобно посмотрела на воспитательницу, – Юлька меня успокаивала. А потом случайно уснула рядом.

– Ох ты, заговорила, – Василина Петровна всплеснула руками, – надо же! В приюте молчала месяц, у нас молчала.

– Ну, как-то так. – Кристина отвернулась.

– Давай собирайся к психологу! Отведу.

Девочка открыла было рот, чтобы послать воспитательницу куда подальше, но Юлька дала ей знак. Надо было как можно быстрее выводить Василину Петровну из комнаты.

– Хорошо, я иду!

Воспитательница замерла на пороге, словно что-то припоминая.

– Ах да, Агафонова! К тебе на встречу пришли.

– Кто?! – За секунду у Юльки в голове пронеслись тысячи мыслей. Мама попала под амнистию? Отец вдруг вспомнил о ней и решил навестить? Или брат освободился из тюрьмы?

– Женщина какая-то, – Василина Петровна взяла Кристину за руку для надежности и вышла с ней за порог, – видео твое увидела, говорит. Тебя что, не предупредили?

– Нет. – Юлька испугалась.

– Психолог сказала, что все тебе говорила, – воспитательница начала раздражаться, – забыла ты, значит! Чисти зубы и давай быстрее вниз.

Юлька заметалась по комнате. Схватила бутылку и сунула ее в пакет, потом в рюкзак. Попыталась найти носки, но они, как назло, все до одного куда-то запропастились. Наконец вылез на свет божий один синий, спустя вечность поисков – второй такой же. Она готова была расплакаться от обиды: надо же как-то по-другому готовиться к встрече. И почему ее не предупредили? И только потом она вспомнила, что в начале недели был у нее разговор с женщиной-психологом, которая до этого помогала снимать видеоролик. Они обсуждали какую-то семью, где есть мама, папа и двое детей. Девочки, большая и маленькая. Лучше бы, конечно, без них, но выбирать пока было не из чего, в очереди за Юлей никто не стоял, и она согласилась. Кто же знал, что уже в выходные эта тетка придет!

Прошло не меньше получаса, прежде чем Юлька смогла собраться с мыслями, одеться и умыться. Настроение было хуже некуда, зверски болела голова после вина и бессонной ночи. Но она заставила себя подвести глаза, накрасить ресницы и нацепить парадную маску «я жизнерадостная и веселая». Пользовалась она ею не часто, в основном для удовольствия спонсоров и психологов, чтобы не приставали с тупыми вопросами. Все отлично работало. Никто не мог распознать за широкой улыбкой острую боль и тоску по маме, предавать которую она в эту минуту шла. Юля была виновата перед мамой, она прекрасно это знала. Не дождалась ее из тюрьмы, начала искать семью и даже согласилась на эту встречу. И все ради своего удобства, комфорта. Продажная тварь, больше никто!

Она спускалась на первый этаж и со страха мечтала о том, чтобы лестница оказалась бесконечной. Шаги замедлялись, оставалось все меньше решимости.

– Ну, долго еще тебя ждать?! – как черт из табакерки выскочила Василина Петровна из-за угла. – Сколько можно?

Она схватила Юлю за руку и потащила за собой. В глазах девочки на мгновение потемнело, она едва переставляла ноги, но холл с диванами, где ждала ее кандидатка, все равно неумолимо приближался. Последний поворот…

– Привет! – Юля тряхнула густой темной гривой и широко улыбнулась.

– Доброе утро. – Приятной наружности женщина поднялась ей навстречу. Но стояла она как-то неустойчиво, словно колени у нее внезапно начали дрожать.

Юлька это заметила. Она осторожно просканировала гостью с головы до пят – темноволосая, как и она сама, симпатичная, достаточно молодая. Не первой свежести, конечно, но уж точно не бабушка. Юля до смерти боялась нарваться на пенсионерку, которые чаще всего приходили к ним выбирать себе приемных детей. Одеты они были так, что пройтись рядом по улице и то было бы стыдно, а еще от этих старушек исходил устойчивый нафталиновый запах. Для себя Юлька решила, что, если увидит такую, сразу даст деру и даже знакомиться не станет. Зачем этим бабушкам чужие дети? Деньги за них получать и эксплуатировать, как говорила Василина Петровна?

Женщина и девочка одновременно опустились на диван. Гостья заметно нервничала, Юлька видела это по крепко, до белых пятен, сцепленным пальцам. Молчание затягивалось.

– Я Юля. – Девочка взяла инициативу в свои руки, чтобы хоть как-то начать.

– Меня зовут Екатерина Викторовна, – гостья кашлянула, пытаясь скрыть внезапную ломкость в голосе, – но можно называть просто Катей.

– Здесь будем сидеть? – Девочка продолжала искусственно улыбаться.

– Да, – других вариантов Катя пока не могла предложить, – давай здесь.

Она не знала, о чем говорить. На форумах для усыновителей прочла о том, как наладить первый контакт с ребенком: через игрушку, детскую книжку, ненавязчивое наблюдение за игрой. Приближаться постепенно, не прикасаться, чтобы не испугать малыша. Все это сейчас ей никак не могло помочь. О чем говорить с практически взрослой девушкой, если нет ни общих историй, ни подходящих тем? Как вести эту встречу, если мозги от страха сжались в комок и не успевают работать? Катю пугали низкий и грубый, явно прокуренный голос Юли, ее агрессивно накрашенные глаза и внешность, которая подошла бы скорее девушке восемнадцати лет, чем двенадцатилетнему ребенку. На видео, которое Катя случайно увидела в Интернете, блуждая по тематическим сайтам, без косметики девчушка выглядела иначе. Говорила, что ей нужны близкие люди, что она хочет ходить к кому-то в гости, и ее неприкаянность вызывала острую жалость. Явно кто-то постарался создать для экрана подходящий образ. Когда Катя узнала, где Юля живет, она была поражена – именно в этот детский дом приходила с коллегами полгода назад. Она взяла у Якова Львовича телефон директора, напомнила об издательстве, о себе и договорилась о встрече с Юлей взамен на обещание срочно оформить документы на гостевую семью, если с ребенком случится контакт. Но сейчас перед Катей сидел совсем не ребенок. Это был взрослый человек, закованный в броню с головы до пят, с неестественной улыбкой на застывшем лице. В реальной жизни девочка не вызывала ни жалости, ни сочувствия. Только пугала. Как понять, что у нее на самом деле на уме? Катя сидела и ругала себя за самонадеянность. Она точно поторопилась – надо было созреть морально самой и подготовить Влада, который пока весьма скептически отнесся к ее идее познакомиться с сиротой. Он даже прочитал Кате длинную лекцию о том, что у каждого человека своя судьба и каждому дается ровно столько испытаний, сколько он может вынести. Влад же не поддался влиянию криминальной среды, которая его окружала, вырос и стал нормальным человеком. Если сироты лишились родителей, значит, для чего-то именно так и было задумано.

Впервые за много лет они поругались из-за этого разговора – Катя не могла и не умела принять его точку зрения. Ей казалось, что если ребенок попал в беду, ему необходимо помочь. Он же не взрослый, сам не в состоянии справиться. Но вот по силам ли ей самой прийти на помощь ребенку-сироте, Катя не знала.

– Хотите, я о себе расскажу? – предложила Юля, и Кате осталось только кивнуть. – Мне двенадцать лет, учусь в шестом классе.

– Нравится тебе в школе?

Катя ляпнула это прежде, чем успела подумать. И тут же мысленно отругала себя за глупый вопрос.

– Не-а. Я плохо учусь. С двойки на тройку, – девочка испытующе посмотрела на Катю, но та восприняла информацию внешне спокойно, – у меня есть мама, она сидит в тюрьме за наркотики. Ее подставили.

– Ты с ней как-то общаешься? – Катя чувствовала, как беспокойство внутри нарастает.

Никогда в жизни ей не приходилось сталкиваться с заключенными. Только из фильмов, книг и рассказов Влада о бывших приятелях она знала, насколько опасен тюремный мир и как важно держаться от него подальше.

– Да, иногда по телефону. Раньше переписывались, потом мне стало лень отвечать. Уже почти четыре года прошло. Я в девять лет сюда попала.

Юля снова с интересом взглянула на Катю и сделала паузу – проверить, не испугалась ли новоиспеченная кандидатка окончательно и бесповоротно. Катя, судя по замороженному выражению лица, пока еще стоически держалась. По крайней мере, делала вид. Юля решила, что нет смысла растягивать – надо вывалить все и сразу. А там уже как пойдет.

– Еще у меня есть старший брат, он тоже сидит, – она тараторила, изо всех сил удерживая беззаботную улыбку на губах, – его через несколько месяцев после мамы забрали. С ним мы переписываемся ВКонтакте. Еще дядя, мамин брат, он тоже в тюрьме. Кажется, за убийство. Но я его не видела никогда.

– Так много родственников, – в ужасе пролепетала Катя, на секунду потеряв контроль над собой, но тут же спохватилась, – большая семья.

– Это еще не все! Папа у меня есть, иногда приходит навестить.

– Он тоже сидел в тюрьме? – ляпнула Катя.

– Нет, конечно! – Юля посмотрела на нее как на идиотку. – У него просто другая семья. Он у меня даже в свидетельство о рождении не вписан. Бабушка тоже жива, парализованная лежит. Тети всякие двоюродные есть и дяди.

– И никто тебя к себе не забрал?

– Не очень-то и хотелось, я их плохо знаю, – фыркнула Юлька. – А у вас? Какая семья?

– У меня муж и двое детей. Девочки. Пятнадцать и полтора.

– А-а-а, – Юлька сама не знала, почему ее неприятно задел ответ о детях, – а муж ваш чего не пришел?

– Ему пришлось уехать на работу. Там какие-то сложности. Но он собирался!

– Поня-я-я-ятно.

Юлька обиделась. То, что гостевая семья явилась не в полном составе, можно было по-разному понимать. Она уже знала, как это бывает – приходит тетка, крутит ребенку мозги, а в это время ее муж и близко никого не собирается впускать в семью. Фиг его поймет, почему. Да и как угадать по одной мамаше, нормальная семья или нет? Вдруг они бедствуют? Вдруг детей бьют? Вдруг в церковь ходят каждое воскресенье и молятся каждые пять минут? Ей такая перспектива вовсе не улыбалась, не хватало только попасть к каким-нибудь беднякам, садистам или религиозным фанатикам.

– Не расстраивайся, – Катя поспешила исправить внезапно испортившееся настроение девочки, – я вас обязательно познакомлю. Он очень хороший человек. Просто много работает, он бизнес-консультант в огромной международной компании.

Юлька воспрянула духом. Невыносимо хотелось спросить, сколько муж Кати зарабатывает, но она не рискнула. Решила пойти окольным путем – выяснить, где они живут, какая у них квартира, есть ли машина, ездят ли отдыхать за границу. Однажды Юлька провела целых три месяца в Италии – ездила на лето в гостевую семью от детского дома. Вот там было здорово! Море, отдых, мороженое и красивый язык, который звучал ласковой песней. Если бы не эта дрянь – дочка итальянцев, ее бы и дальше приглашали на все каникулы в ту же семью. Многие дети с того лета продолжали ездить. Так привыкли, что даже не хотели ни в какую русскую семью идти жить – ждали совершеннолетия, чтобы уехать в Италию. Но ей чертова крыса испортила все отношения с итальянскими родителями. Оговорила.

– А дети ваши между собой дружат? – все-таки не давал ей покоя этот вопрос, – не дерутся?

– Конечно, нет, – Катя наконец немного расслабилась и даже засмеялась, – старшая обожает младшую. И наоборот. У них же разница четырнадцать лет, какие могут быть драки. Хотя они обе с непростыми характерами. Упрямые, ужас!

– А вы что делаете? – Юля поспешила сменить тему, слишком уж увлеченно Катя говорила о своих детях, и это было неприятно. – В смысле работы.

– Я главный редактор небольшого издательства, – увлеченность моментально пропала, – вот уже двенадцать лет. Но даже не знаю. Хочется чего-то нового. Я вот два года назад написала книгу…

Катя неожиданно для себя самой разговорилась и стала откровенничать с незнакомым ребенком о своем детстве. Юлька делала вид, что слушает, а на самом деле ей все это было уже не интересно. Подумаешь, мать не очень ласковой была, зато никуда не делась! Гораздо хуже, когда ее совсем рядом нет. Юля беспокоилась о другом – думала, не собирается ли эта Катя уволиться. Седьмым чувством почуяла, что к этому все идет. Но тогда у них в семье будет меньше денег и вряд ли они станут тратиться на чужого ребенка. Да и в целом без зарплаты жить плохо. Когда ее мама оставалась без работы, они могли несколько дней подряд голодать. Хорошо хоть, отец работал на колбасном заводе, иногда приходил и их подкармливал. Тогда они объедались от пуза сосисками и колбасой, а потом снова голодали. Юлька прекрасно помнила те времена и понимала, что так жить нельзя.

– …я считаю, если есть возможность, надо помогать детям, – продолжала Катя, сама не понимая, как умудрилась перейти к этой сложной теме, – а иначе непонятно, как выкарабкиваться тем, у кого нет родных.

– Но у меня-то есть, – Юлька неодобрительно усмехнулась, – до фига и больше. А я в детдоме.

– Я не знаю, почему так получилось, – Катя задумалась, пытаясь формулировать мысль и при этом никого не обидеть, – видимо, они были не готовы тебя принять.

– А можно вопрос? – Девочка резко сменила тему и посмотрела испытующе из-под густо накрашенных ресниц. – Почему вы пришли именно ко мне?

– Так получилось, – Катя развела руками и улыбнулась, – захотелось тебе помочь. Ты говорила на видео очень мудрые слова. Я, наверное, навсегда их запомню: «Сейчас в моей жизни очень трудный период, но я знаю, что он для чего-то мне дан. Его нужно прожить, чтобы потом все изменилось и стало лучше». Это очень глубокая и правильная мысль. Не каждый взрослый способен так рассуждать.

– Да? – Юлька смутилась и на мгновение стала той, кем была на видео – растерянным неприкаянным ребенком.

– Конечно, – Катя не успела как следует подумать, не совладала с собой: ей хотелось поддержать девочку сию же минуту, – ты поедешь через выходные к нам в гости? Я как раз документы в опеке за две недели успею оформить.

– Конечно, поеду!

Юлька заметно оживилась: значит, Катю ее рассказы про тюрьмы и плохую учебу не напугали? Это что-то! Даже если удастся только один раз к ним сходить, будет классно. Подарят что-нибудь, пожрать можно будет нормально, не безвкусный суп из столовки, который она видеть уже не может. В кино сводят, еще на что-нибудь получится раскрутить. Надо ковать железо, пока горячо!

В приподнятом настроении Юля не заметила, что Катя изо всех сил скрывает смятение, тут же охватившее ее. Она не посоветовалась с мужем и старшей дочерью, не поставила их в известность заранее. Только показала им видеозапись Юли. Надо было и их взять с собой знакомиться – дождаться, когда поехать смогут все! И уж тем более обсудить такое важное решение с семьей, прежде чем приглашать чужого ребенка с кучей опасных родственников к себе домой. Вдруг они смогут как-то им навредить? Ладно, они с Владом взрослые люди, но Настя и Маша…

Дрожа словно от холода, Катя взяла у Юли номер телефона.

– Ну, пока! – бросила девочка беззаботно, почему-то перейдя на «ты»: – Значит, ты мне позвонишь?

Катя не нашлась что возразить и оставила это «ты» как есть.

– Я постараюсь…

Глава 10

До обещанных Юле выходных осталось всего несколько дней. А Катя все еще не могла разобраться в себе. Сможет она полюбить чужого ребенка? По силам ей и ее семье такое испытание? Она не знала.

Фильм «Блеф, или С новым годом» на глаза попался случайно – в раздумьях листала ленту в соцсети и наткнулась на посты режиссера Ольги Синяевой. Документальная картина вышла в 2013 году, до этого несколько лет съемочная группа ездила по домам ребенка и детским домам. Она наблюдала и фиксировала то, что никогда раньше не достигало глаз и ушей широкой публики. С первых минут картины в Катю словно вживили образ семнадцатилетнего подростка с режущим взглядом, наполненным ненавистью. Она отшатнулась – так лицо парня напомнило ей Макса из Юлиного детского дома. Парень с экрана вырос в учреждении. Государство с младенчества содержало его, а попутно обеспечивало рабочими местами громадное количество людей – в каждом детском доме сотрудников больше, чем воспитанников. Но в чем результат их труда? В нежизнеспособных выпускниках, без вины виноватых. «Я хотел нормально жить, а не дали, – подросток говорил, а губы по-детски дрожали, срывался голос, – за что мы виноваты здесь? За то, что мы дети? Ладно, мы, нам по семнадцать, мы понимаем. А они?» Приют, коррекционный детский дом, регулярное «лечение» в психиатрической больнице. Здоровые от рождения дети, которых за плохое поведение или озорство клали в клиники и кормили лекарствами, получали диагнозы. К подростковому возрасту они становились неуправляемыми. Воровство, алкоголь, постоянные приводы в полицию.

Фильм замер на рассказе директора коррекционного детского дома о том, что они вынуждены класть детей в больницу – иначе невозможно справиться с ними. Ребенок в системе должен быть управляемым и удобным, и его будут «подравнивать» до тех пор, пока он не займет отведенное ему в шеренге место. А если он часто плачет, впадает в истерики? Если он, того хуже, бросается на людей? Агрессию в учреждении объясняют не естественной реакцией ребенка на ненормальную жизнь в искусственной среде, а детской болезнью… Катя нажала на паузу, рука ее замерла над мышкой.

Больше она была не в силах смотреть. Но и отключиться не могла. Начала искать в Интернете статьи о фильме. Оказывается, у картины было свое продолжение в жизни – всех малышей, которые появлялись в ней, усыновили. Для маленьких детей нашлись новые родители. Но что стало с подростками?

Катя уже столкнулась с тем, что даже в профильных сообществах усыновителей в социальных сетях люди, которые, казалось бы, должны понимать весь ужас положения детей в детском доме, говорили: «Зачем подростку семья? Он уже взрослый». Большинство мечтали усыновить младенца, несмотря на то что малыш – это всегда полная непредсказуемость, а с усыновленным, так же как и с кровным ребенком, можно приобрести все, что угодно. И ДЦП, который диагностируется только к году, и аутизм, который проявляется гораздо позже, годам к трем. И море других заболеваний, еще менее понятных и очевидных. Выборка всегда случайна и непредсказуема – в любой семье, с достатком или без, со статусом или нет, может родиться ребенок с особенностями. Генетики говорят, один на двести новорожденных – это тяжелая генетическая патология. Поэтому есть только два пути – либо просто принять младенца, своего рожденного или усыновленного, либо превратиться в адепта «child-free».

Но малыши, к счастью, находили родителей, несмотря ни на что. А вот подростки оставались в детских домах. Катя специально смотрела статистику и изучала Федеральную базу данных – около 80 % детей в учреждениях старше двенадцати лет. В голове Кати запульсировал сигнал: «Нужно торопиться. Завтра уже будет поздно». Времени у подростков слишком мало. Пройдет всего пара лет, и те, кому сегодня пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, пополнят ряды уголовников, алкоголиков и самоубийц. Колонии для несовершеннолетних забиты воспитанниками детских домов. Сироты попадают в тюрьмы иногда лишь потому, что не знают жизни, не понимают ее законов. Решили, что если у кого-то чего-то много, а у тебя этого нет, то можно смело брать – ради того, чтобы восстановить справедливость. Пройдут годы «отбывания наказания», и вчерашние дети станут матерыми преступниками. Зона выкует из них то, что ей надо.

Перед глазами Кати возникло Юлино лицо. Настоящее, беззащитное – без натянутой улыбки и ложной бравады. Кто-то должен был уберечь эту девочку от ошибок, стать для нее надежной опорой…

Звонок выдернул из глубоких раздумий, Катя мельком взглянула на часы и пошла открывать Насте дверь.

– Привет! Машуня проснулась? – Старшая дочь нетерпеливо сбрасывала ботинки.

– Привет!

Катя улыбнулась ее торопливости. Даже не ожидала, что Настя так привяжется к Маше. Старшая дочь с удовольствием проводила все свободные минуты с маленькой сестрой. Другое дело, что этих самых минут выдавалось не так уж много – меньше пяти месяцев осталось до сдачи ОГЭ, а хотелось еще погулять с друзьями, потусоваться.

– Еще нет. Пойдем потихоньку разбудим. А то вечером ее опять не уложишь.

Катя в новом школьном году установила для себя неписаное правило: говорить о делах в школе только после того, как Настя поест и сама захочет рассказать. А если не захочет, всегда есть отвлеченная тема для разговора. Такой подход постепенно срабатывал. Катя сама перестала бояться школы и стала меньше нервничать по поводу поведения дочери и оценок. К счастью, новый учебный год с новым коллективом оказался совсем иным – к детям не цеплялись по мелочам и словно понимали, что школа в жизни – это не самое главное. Что не обязан каждый ребенок быть гуру и в физике, и в химии, и в литературе, и в истории. Достаточно будет, если есть интерес и энтузиазм хотя бы в чем-то одном.

Пока дети с удовольствием ели борщ, Катя сидела и прихлебывала из кружки сладкий чай. Собиралась с мыслями.

– Хорошо, что ты опять дома сегодня, – отметила старшая, – еда хотя бы есть.

– Настя, – Катя возмутилась, – я же всегда стараюсь готовить.

– Ну, так-то да, – дочь хмыкнула, – но если ты на работе, сосиски в основном получаются.

– Пипиба, мама. – Машуня всегда четко чувствовала, когда пора вмешаться в разговор взрослых. Катя повернулась с ней и благодарно поцеловала в макушку.

Всего за несколько месяцев младшая научилась уверенно орудовать ложкой. Скандалов за столом стало намного меньше, а все, что не удавалось донести до рта, теперь как по заказу оставалось в кармашке пластикового слюнявчика. Спасибо Владу, что обнаружил в магазине это простое чудо и сразу купил. Насколько же легче с разными маленькими изобретениями бытового прогресса стало растить детей.

– Пожалуйста, пупсик! Еще хочешь?

– Неть.

Маша подперла ладошкой щечку и стала смотреть на Настю, которая доедала свою порцию. Любовь этих двоих точно была взаимной, что приносило Кате ни с чем не сравнимое наслаждение.

– А минусы того, что я дома сегодня, есть? – решила она продолжить разговор после того, как налила детям чай.

– Минусов много, – большой ребенок тяжело вздохнул, – главный – это контроль.

– Да брось ты! Я в твою комнату даже не захожу.

– Ага, – Настя ухмыльнулась, – все равно как всевидящее око. Ты, кстати, чего снова дома-то?

– Отпуск взяла небольшой.

– А…

– Слушай, я с тобой хотела серьезно поговорить. Помнишь девочку Юлю, я тебе показывала ее видео?

– Ну и? – Настя откинулась на спинку стула.

– Я хотела бы пригласить ее к нам в гости на эти выходные.

– Вот на фига? – Настя резко отодвинула тарелку. – Ты меня даже не спросила, а у меня на эти выходные планы!

– Какие планы? – Катя не ожидала от дочери такого отпора. – Мы с тобой этот вопрос тысячу раз обсуждали. Ты же не возражала! Говорила, что мы могли бы вместе помогать ребенку из детского дома.

– Ребенку! Маленькому, которого жалко. – Глаза Насти сверкнули гневом.

– Но малышей в гости не отдают, – ошарашенно пролепетала Катя, – можно приглашать только школьников.

Маша, пользуясь тем, что о ней на время забыли, переложила в свою чашку половину сахарницы, рассыпав остальное по столу.

– Машуня, – Катя всплеснула руками, – как же так можно?! Стой не двигайся. Я тебе тряпочку сейчас дам, будешь вытирать.

Она проворно отодвинула чашку с сахарным сиропом от малышки на другой край стола и принесла тряпку.

– Вот видишь, – Настя кивнула на сестренку, – это маленькому ребенку мама нужна. А не какой-то переросшей кобыле! Твоя Юля на вид даже старше меня.

– Но она ребенок, ей еще только двенадцать лет. Просто выглядит старше, а на самом деле…

– Ну и мы тут при чем?

– Настя, – Катя растерялась, – любому ребенку тяжело в детском доме. И маленькому, и большому. Просто малышам и без нас многие хотят помочь. Найдутся семьи, которые усыновят, потому что сами не могут родить, найдутся те, у кого нет опыта воспитания подростков. А у меня, Настя, есть ты. И ты, Машенька, тоже есть, – тут же добавила она, заметив, что младшая уже собралась надуться, – и потом, ребенок постарше – это же круто! С ним можно дружить, разговаривать.

– Нет!

– Настена, ты не права, – Катя пододвинула стул и села со старшей дочерью рядом, притянув младшую к себе на колени, – вот представь себе, что мы с тобой живем-живем. А потом вдруг однажды к нам приходят полицейские и уводят нас с папой.

– Это невозможно, – Настя скривила рот, – вы даже дорогу в неположенном месте ни за какие коврижки не перейдете. Чего вас забирать?

– Настя, я говорю «представь себе».

– Ну и что?

– Вот представь: вам с Машей не разрешают здесь остаться. Дети до восемнадцати лет не могут жить одни.

– И? – Настя раздражалась все больше.

– Тогда пришли бы другие полицейские, а с ними сотрудник опеки. Вам рассказали бы, что теперь вы поедете в приют, а потом в детский дом. И вас действительно привезли бы в учреждение, где много детей. Только тебя – в одно, а Машу – в другое, потому что по возрасту вы не сможете быть вместе. Хотя и родные сестры.

– Да мы бы там всех послали и сбежали!

– Само собой, – Катя погладила большого ребенка по голове, – но детей, которые от горя становятся агрессивными или сбегают, отправляют в психиатрическую больницу. В детском доме нельзя себя плохо вести.

– А что там можно?

– Выживать, как умеешь, – Катя на мгновение задумалась, – петь и танцевать. Выступать на концертах.

– Как это петь и танцевать, – губы у Насти задрожали от гнева, – если у тебя отняли семью? Это бред!

– Вот в этом, Настена, дело. Дети в детском доме не могут по-настоящему веселиться. Не могут учиться. У них нет желания жить или что-то делать из-за сильной боли и обиды в душе. Их просто заставляют, а они должны скрывать, что им плохо. Глупая такая игра.

– И что, там всем детям хреново? Может, кому-то нравится, кто-то привык?

– Не выражайся, – Катя строго посмотрела на дочь, – конечно, большинство привыкают. Иначе они не смогли бы выжить. Но, знаешь, было одно научное исследование в румынских детских домах. Ученые обратили внимание на то, что у детей в учреждениях сильная задержка роста. Сначала решили, что в пище мало витаминов. Это быстро исправили, стали кормить детей обогащенным питанием. Ребята только прибавили в весе, а в росте нисколько. Потом подумали, что им не хватает физической активности, спорта. Этот недостаток тоже устранили. Никаких результатов. Наконец, ученые начали исследовать гормональный фон детей и получили жуткие результаты. Оказалось, что у ребенка в сиротском учреждении уровень гормона стресса такой же, как у взрослых при бомбежке. Представляешь? Причем у всех детей без исключения. Если ребенок отказник, с рождения живет в детском доме, он просто понятия не имеет, что может быть по-другому. Но его организм реагирует на отсутствие мамы как на катастрофу. С этим ничего нельзя поделать. Гормон стресса подавляет гормон роста. А заодно и учебную мотивацию, и память, и эмоциональный интеллект. Только в семье, когда рядом близкие и надежные люди, ребенок может развиваться так, как задумано природой. В детдоме это невозможно. Они все там очень маленькие. И Юля тоже перестала расти, когда попала туда. Она совсем маленькая, вот увидишь. Только пытается казаться взрослой. Такая форма защиты.

Машуня неожиданно расплакалась у Кати на руках. Так горько и с такой страшной обидой, что Катя перепугалась и стала укачивать ее на руках. Она ругала себя за то, что завела этот тяжелый разговор при маленьком ребенке. Кто бы там что ни думал, а малыши прекрасно понимают, о чем говорят взрослые.

Настя молчала. Из ее испуганных глаз тоже потекли слезы. Они бежали все быстрее и быстрее по уже почти взрослым, но пока еще детским щекам. Катя быстро обняла старшего ребенка и прижала к груди.

– Вы мои любимые, – тоже чуть не плача заговорила она, держа младшую дочку на коленях, крепко прижав к себе, а свободной рукой поглаживая старшую по голове, – мои пупсики. Не волнуйтесь. Я никогда ничего опасного не сделаю и никуда не денусь. И папа тоже всегда будет рядом. Я только хотела, чтобы ты, Настя, поняла, как трудно Юле. Это ведь ее история, именно так с ней в детстве и было – жила с мамой, любила ее, а потом вдруг раз, и детский дом. Это же катастрофа! Пойми. Вся ее прежняя жизнь разрушилась.

– Мы заберем ее к себе? – Настя подняла на маму глаза.

– Нет, – Катя мотнула головой, – Юля только в гости к нам будет ходить, ей нужна поддержка.

– Я поняла, – Настя всхлипнула и положила голову на колени маленькой Маши, притихшей на Катиных руках, – хорошо. Я хочу ей помочь.

Они еще посидели вместе, поговорили о школе, о грядущих экзаменах. Потом все вместе убрали со стола и потихоньку разошлись – Катя с Машей отправились в детскую комнату читать сказку, а Настя ушла к себе под удивительным предлогом: учить уроки.

Поздно вечером, когда Катя уложила Машу, Настя приоткрыла дверь в спальню родителей и потопталась на пороге.

– Чего тебе, малыш?

– Ничего, – Настя поморщилась, услышав свое детское прозвище, – мам, скажи, это ведь из-за Юли вы с папой вчера поругались?

– Настя, ну что ты…

– Я слышала. – Настя прикрыла за собой дверь и забралась к Кате в кровать. – Поэтому он и домой не идет?

– Да, – Катя тяжело вздохнула, – папа не понимает, чем мы можем Юле помочь. Тем более когда у нее жива и здорова родная мать.

– А где она?

– В тюрьме.

– Ужас. – Настя поежилась.

– Бывает в жизни, оказывается, и так, – Катя поцеловала дочь в макушку, – но ребенок-то не виноват.

– Мам, – Настя прижалась к матери, – давай я с папой поговорю, а?

– Даже не знаю, – Катя растерялась, – вообще-то это я должна сделать.

– Почему?

– Потому что я взрослая. И его жена.

– А я дочь, – Настя хитро улыбнулась, – вот увидишь, он пойдет нам навстречу.

– Спасибо, – Катя обняла Настю, – так ты не возражаешь против Юли?

– Мам, тебе честно сказать?

– Да.

– Мне все равно, – Настя пожала плечами, – возможно, потому что я просто не понимаю пока, с чем мы столкнемся. Но чтобы ты знала. Я не хочу, чтобы из-за этой самой Юльки или какого-то другого ребенка вы с папой ссорились. Хотя тебя я тоже понимаю. Каждый имеет право жить своей жизнью и делать то, что считает важным и нужным.

– Ничего себе, – Катя зарылась носом в Настину макушку, – какая у меня взрослая и мудрая дочь.

Глава 11

– Это ты меня кинула! – орал Леха, брызгая слюной.

– Да пошел ты! – Юлька, испуганно отступая, больно ударилась бедром о стиральную машину. – Сам нарвался и меня еще подставил!

– Да ладно! – Леха зло хохотнул. – Ты, что ли, в больнице почти два месяца провалялась с осколками в животе, а потом еще до кучи в психушке?

– Никто тебя не заставлял соседа по палате в больнице мочить!

– Мое дело! – крикнул Леха, бешено сверкая глазами. – Какого хрена он меня вонючим детдомовцем обозвал? Получил по заслугам!

– Идиот!

– Кто, я?

– Нет, я! – Юлька откинула темную прядь со лба. – Лучше бы мы сразу Максу эти чертовы планшеты отдали! На хрена было убегать? Он мой все равно потом отнял и накостылял еще.

– Че-то я не вижу, чтобы ты была в синяках.

– Дебил! А то не знаешь, как можно бить, чтобы не оставалось следов?

– Ну и правильно, – Леха немного поостыл, словно почувствовал себя отмщенным, – тебе вот точно это на пользу. До мозга не доходит, до почек дойдет.

– Отдай сейчас же мой телефон!

– Обойдешься. Ты мне должна.

Юлин телефон в руке Лехи вдруг зазвонил, он не глядя нажал на кнопку и ответил. Девчонка запрыгала вокруг него, пытаясь забрать аппарат, но Леха ловко уворачивался и защищался острыми локтями.

– Алло!

– Здравствуйте, – незнакомый женский голос в аппарате прозвучал удивленно, – могу я с Юлей поговорить?

– Нет!

– Ее что, нет рядом? – В голосе послышалось изумление, но следом сразу же зазвенели суровые нотки: – Это ее телефон. Срочно передайте ей трубку.

– Не знаю, – Леха от напора собеседницы на мгновение оробел, – ща попробую ее найти. Как вас зовут?

– Екатерина.

Леха отвел телефон от уха, поднял его на недосягаемую для мелкой Юльки высоту и сообщил: «Тебя какая-то Катя!»

– Отдай мой мобильник! Какая еще на хрен Катя?! Я такую не знаю.

Леха поднес мобильник к Юлькиному уху, но продолжал его крепко держать в своих пальцах-клешнях.

– Юля, что там у тебя происходит? Это Екатерина Викторовна Родионова. Мы с тобой познакомились в позапрошлые выходные.

– А-а-а-а, – Юлька смутилась, сообразив, что Катя прекрасно слышала весь их диалог, и еще больше разозлилась на Леху-придурка, – мы просто играем. У меня все хорошо!

– Я завтра ближе к вечеру приеду за тобой. Так что сразу после школы будь готова. Вещи, пожалуйста, заранее собери. Возьми учебники и тетради. Субботу и воскресенье проведем у нас.

– Хорошо.

– Тогда до завтра?

– Да. Пока.

– Пока.

Леха отнял телефон от Юлькиного уха и внимательно посмотрел на нее.

– Это еще что за тетка?

– Сам ты тетка! Просто женщина.

– Ха, – Лехино лицо скривилось, – приемную семейку себе, что ли, нашла? Вот ушлая!

– Нет! Меня просто пригласили в гости.

– Эй, Агафонова, – он крепко схватил Юльку за запястье, она тут же начала вырываться, – давай-ка колись! Чем тут без меня занималась?

– Ты че, больной? Отпусти!

– Что за тетка? Пока все не расскажешь, телефон не отдам!

– Да просто чужая! – Юлька почти визжала. – Екатерина Родионова. Что-то там с книгами. Иди и погугли! Дебил!

– Э-э-э-э-эй, да вы задолбали на весь батор орать, – в прачечную, где происходило действие, заглянул Игорь, – я щас питалку позову.

– Ага. Всех позови, – предложил притихший вдруг Леха.

Он вложил в Юлькину ладонь телефон, развернул ее за плечи спиной к себе и дал пинка коленом под зад. Игорь дождался, когда девчонка выйдет, и захлопнул за ней тяжелую дверь.

В другой ситуации Юлька устроила бы истерику, как следует отпинала бы этого козла в ответ, но сейчас понимала, что с ним лучше не связываться. Он и так после очередного скитания по больницам вернулся контуженным. Юлька уже видела такое не раз. Тех подростков, которые позволяли себе хамство и драки при воспитателях, сдавали в психушку. А куда их еще, этих дебилов? Оставить в баторе нельзя, покалечат еще кого-нибудь. В больничке их кололи какой-то хренью, потом возвращали назад. Кто-то ходил притихшим несколько недель, кого-то хватало совсем ненадолго. После нескольких таких поездок в медицинских картах появлялись диагнозы – как минимум умственная отсталость. Но бывало и хуже. Правда, в их баторе директор каждого защищал до последнего, старался не допустить постановки безнадежных диагнозов. Понимал, что просто подростки бунтуют против своей идиотской жизни, а так никакие они не больные. Даже когда Макс год назад схватил его, взрослого человека, поднял над полом и попытался вышвырнуть в окно, не позволил испортить подростку судьбу. Хотя сам в больницу с инфарктом загремел. Директор понимал: ни учиться, ни работать с маркировкой «умственная отсталость» его воспитанников не возьмут. А другие директора не стеснялись писать в медкартах самые страшные и нелепые диагнозы. Юлька это знала точно, ребята из других детских домов рассказывали. На больных детей государство денег выделяет больше. Да и руководству легче откосить от ответственности в случае чего. Скажешь, что больные все, психи, и не станут директора детдома наказывать за то, что их воспитанники воруют и дерутся.

Юлька ушла в свою комнату. Леха с Игорем остались в прачечной одни.

– Все, – Леха сполз спиной по стене и уселся прямо на пол, – эта тоже скоро уйдет.

– Еще вопрос, – Игорь полез в карман за сигаретами, – к ней всего-то один раз приходили. Я видел. И неизвестно, как там все сложится. Ты же знаешь, Юлька кого хочешь с ума сведет.

– Это да, – Леха запрокинул голову и уставился в потолок, – скажи, а у тебя приемная семья когда-нибудь была? Я не помню.

– Не-а, – Игорь опустился рядом, крутя в руках незажженную сигарету, – не было. Никто не брал. Я же все к матери своей пытался как-то прибиться… Но ей ни фига было не надо.

– В смысле?

– В прямом. Сбегал из батора и ходил к ней. А она то бухая, то с каким-нибудь мужиком очередным отношения выясняет. Не до меня, короче. Я и перестал навязываться. Года четыре у нее уже не был.

– Я вот поэтому свою мать искать не хочу, – Леха сплюнул через плечо, – а если бы как у тебя, и не совался бы даже.

– Че как у меня? – Игорь напрягся, вытянувшись в струну. Из незажженной сигареты в его руке на пол посыпался табак.

– Ну как! Все знают, что она тебя сама на помойку выбросила. Тебя где, трехлетнего, нашли? Забыл? Рядом с мусоркой. Говорят, бомж какой-то пожалел и в милицию привел.

– Ты, урод, полегче!

– Да ладно, – Леха громко втянул в себя воздух через нос, – я, может, просто завидую. Ты со своей матерью хоть три года жил. Кормила она тебя, укачивала, песенки какие-нибудь пела. Ну, поехала потом крыша от бухача. Чего уж там! А моей-то я сразу был не нужен. Родила и тут же выбросила.

– Да кто его знает, что у нее случилось…

– Я знаю, – Леха отвернулся, – батя мой умер. И она сразу решила, что я ей на фиг не сдался.

– Курить будешь?

– Ща, пойдем. Ты вот скажи лучше, че с нами не так?

– Откуда я знаю? – Игорь опустил голову и остановил взгляд на трещине в полу.

– Одних родные семьи не бросают. Других приемные берут. А мы? Нам уже по пятнадцать. И никто…

– Ну, хрен его знает, как жизнь дальше повернется.

– Ты серьезно? – Леха с издевкой гоготнул. – А никак! Я когда ребенком был, знаешь, как сильно маму хотел? До судорог. Помню, меня даже для телика снимали, в передаче показывали. И я целый год потом каждую минуту сидел и ждал, что за мной мама с папой придут. Ревел по ночам как последний дебил.

– Не пришли?

– Не-а. Ни одна сраная тетка не пришла. Куда они все смотрели? Я тогда мелкий был, здоровый, топовый. Сейчас за такими малявками очередь стоит.

– Но ты же вроде еще пару лет назад с кем-то общался?

– А-а-а, – Леха махнул рукой, – ни о чем. Пришла семейка пару раз, потом пропала. Дебилы!

– Да и хрен с ними. Я лично давно забил.

– Вот и правильно. Пусть все валят!

– Ну че, курить?

Леха словно не слышал Игоря.

– Ненавижу, когда баторские уходят в семьи, – прошипел он себе под нос.

– Я тоже.

– Руки так и чешутся этой дуре Юльке навалять!

– Не парься. Пойдем покурим.

– Иди сам. Я уже не хочу.

Игорь обиженно зашаркал к двери. Леха тоскливо смотрел ему вслед. Единственный друг. Товарищ по несчастью. Такой же, как и он сам, человек без будущего. Вместе они прошли баторский путь. Вместе забили на учебу, на взрослых. Вот и надо держаться своих, а то из-за этой Юльки чуть не потерял друга. Последние полгода они с Игорем почти не общались, хотя раньше были не разлей вода. И какого фига только он с ней связался? Чуть не влюбился, ладно хоть ума хватило мутки не разводить. Не его поля ягода. Домашняя. Отхватила себе приемную семейку, еще и родная мать из тюрьмы скоро выйдет. Вот куда Юльке одной столько счастья?!

А от него всю жизнь приемные отворачивались. Приходили знакомиться какие-то напуганные тети и дяди. О чем-то своем думали, спрашивали ерунду, говорили чушь, а потом пропадали навсегда. В последний раз чуть не дошло до гостей, семейка уже готовенькая была. Познакомили со своим маленьким ребенком, показали фотографии дома и огромного лабрадора с умной мордой. Только ради этой собаки он согласился бы пойти к ним в семью! А они в последний момент пропали без объяснений.

Он уже был другим тогда, не безответным малышом, который только и мог, что размазывать сопли по подушке. Решил докопаться до сути. Написал этой мамаше через ВКонтакте. Она согласилась встретиться на нейтральной территории и все объяснить. Оказалось, кто-то из батора стукнул им, что он вор. Все, говорит, можем понять – и сигареты, и плохую учебу, но только не воровство. Это уже дело принципа. Дебильное слово «принцип», от которого веет могилой, теперь навсегда застряло у Лехи в голове. Он проклинал потом эту семью, уткнувшись мордой в подушку, чтобы никто не видел злых слез отчаяния. Ревел как младенец, купаясь в своих соплях. И при этом знал, что эти люди не смогли бы с ним справиться, были не готовы. Даже доверять ему они не могли. Не понимали, что воровство – часть этой тупой жизни в баторе. Попробовали бы сами из года в год жрать одно и то же, носить идиотскую инкубаторскую одежду, которая выдает детдомовца с головой, и завоевывать авторитет без гроша за душой! Иногда трындец как хочется выпить. Или даже просто чего-нибудь сладкого. Не на праздник от спонсоров, когда вздумалось им, а в тот момент, когда нужно тебе. Да и просто покурить, бывает, – вопрос жизни и смерти! Надо чем-то себя утешать, чтобы выжить. Нельзя постоянно терпеть боль – как будто душу разорвало снарядом, внутри все разворочено, а лекарства не положено. Хоть изредка эту боль надо чем-то притупить, доставить себе удовольствие. А где взять радость, если бабок нет…

В семье, Леха это твердо знал, ему не захотелось бы воровать. Он мог обойтись и без этого. Но те люди даже такой элементарной вещи не понимали. И как только занесло их в батор, зачем?! Кого они надеялись тут найти? Розовощеких младенцев от профессора и балерины?

Последние приемные, которые со своим ребенком и лабрадором, черт бы их побрал, точь-в-точь были похожи на родителей из детской Лехиной мечты. Богатые, квартира в центре города. Ему это все именно так и снилось. Куча денег, удовольствия, роскошь, никто не обижает, и ничего не надо делать. Только сиди у телевизора целый день, смотри сериалы и ешь пирожные, а мама то и дело подходит к тебе, целует, и малыш пытается заползти на колени, ми-ми-ми… Он бы так их всех любил! Он бы что угодно отдал за такой рай. Тогда, давно. А сейчас уже поздно мечтать о несбыточном. Эта Юлька, тварь, в свои двенадцать еще может на счастье рассчитывать. А кому нужен он, переросток пятнадцати лет?

Леха достал из кармана свой телефон и набрал в поисковой строке «Екатерина Родионова», потом немного подумал и добавил слово «книги». Интернет в прачечной работал плохо, страницы грузились долго, но Леха не хотел возвращаться к остальным. Хоть иногда, хотя бы немного хотелось побыть наедине с собой.

Прошло время, ссылки открылись, и он увидел название книги. Е. В. Родионова «Сломанное детство». Надо же, как будто про него. Она что, тоже детдомовская? Любопытство взяло верх, и Леха начал читать.

Часть II Дети, домой!

Глава 1

Катя решила, что не станет брать машину, а поедет за Юлей в детский дом на метро. Не хотелось, чтобы девочка с первого дня подумала, будто их семья привыкла жить в роскоши. Новая иномарка выдала бы Катю с головой. Это был подарок Влада на ее последний день рождения. Муж наслаждался недавно обретенным финансовым могуществом и с особым удовольствием делал щедрые подарки близким. В компании его высоко ценили, от желающих получить консультации не было отбоя. В последнее время Влада все чаще привлекали к сотрудничеству с МВД. И хотя об этом направлении своей работы он стоически молчал, Катя видела, как загораются его глаза после личных встреч и телефонных разговоров с сотрудниками ведомства. Судя по всему, там нашли для Влада непростую задачу, которой он увлекся всерьез.

Катя гордилась мужем и в то же время не спешила следом за его востребованностью и высокими доходами приучать семью к новым тратам. Болезнь потребления всегда вызывала в ней протест, она пыталась уберечь дочерей от этой напасти. И хотя велик был соблазн переложить на уборщиц, поваров и водителей домашние заботы, большинство из которых нагоняли на Катю тоску, она пока еще держалась. Только без няни они обойтись не могли, а все остальное решали своими силами, в основном ради того, чтобы дети учились готовить, убирать и отвечать за себя. Настена прекрасно ездила в школу на метро сама. Готовили они вместе с маленькой Машей, которая в полтора годика уже мастерски чистила лук и мыла картофель. Убирались тоже всей компанией: Настя отменно владела тряпкой и пылесосом, Машуня старательно копировала ее, топая за сестрой повсюду.

Катя улыбнулась: перед внутренним взором возникла милая сосредоточенная мордашка с двумя забавными хвостиками…

Когда-то она и представить себе не могла, что способна с таким умилением думать о детях. На Настене отыгрывались ее собственные детские травмы – она еще не научилась менять сценарий, заложенный матерью. Почти четырнадцать лет ушло на то, чтобы разорвать этот порочный круг. Маленькая Маша стала любовью всей жизни и примирила со многими трудностями материнства. Научила не только вкладывать усилия, но и получать ни с чем не сравнимое удовольствие. Какое же это было счастье – вдыхать младенческий аромат, тискать малышку, целовать и слушать ее ангельский смех! А как радуется Машуня, когда мама приходит домой! До чего же это прекрасно – знать, что ты кому-то так сильно нужен. Каждая встреча, пусть распрощались только утром, становится чистым восторгом. Катя теперь часто ловила себя на том, что хочет остановить мгновение, успеть насладиться моментом, пока Машуня не выросла. Конечно, и Настена в детстве не меньше ждала маму, так же сильно хотела быть с ней, но Катя тогда была не готова. Не умела быть для ребенка надежной опорой. Ее настроение часто менялось, недовольство семейной жизнью и вечно отсутствующим Владом она срывала на дочери. Множество противоречивых эмоций скрутилось в судорожный клубок: то нежность, то раздражение, то умиление, то страх.

…Катя доехала до нужной станции, поднялась наверх и пару остановок прошла пешком – не стала садиться в переполненный троллейбус. Под сапогами скрипел утренний снег, под которым трещала ледяная корка. Катя переставляла ноги осторожно, то и дело останавливалась и переводила дух. Чем ближе она подходила к детскому дому, тем сильнее колотилось сердце. Она уже видела перед собой кованый черный забор, уже чувствовала, как от волнения перехватывает дыхание, и с каждой секундой двигалась все медленнее. Слишком большую ответственность она на себя собиралась взять. И не была к ней готова, не знала, чего именно ждать.

Влад – Катя отчетливо это понимала – всего лишь уступил ее и Настиным уговорам. Но в глубине души он по-прежнему протестовал против появления Юли в доме. И самое страшное, был далек от мысли, что важно принять девочку вместе со всем ее прошлым. Катя знала, что невозможно оторвать корни ребенка и выбросить вон, объявив его мать преступницей и потребовав ее забыть. На примере собственной матери она знала, что никого важнее родителей в жизни сироты нет. Любое неосторожное слово, осуждение родной матери – и случится беда. И при этом Катя прекрасно понимала, что от ситуации, которой она не сможет управлять, ее отделяет всего один шаг. Что будет говорить Влад, как он поведет себя с Юлей, она даже представить себе не могла. Надо уговорить мужа пойти учиться в хорошую Школу приемных родителей. Важно, чтобы компетентные люди объяснили ему, что к чему. Но о необходимости обучения пока было страшно даже заговорить.

С сомнениями и тревогами Катя обратилась к психологу, который помогал снимать ролик Юли. Но никакой толковой поддержки не получила. В ответ на переживания и страхи, которыми она делилась со специалистом, ее назвали «мнительной» и отпустили восвояси. Но ведь Катя понимала, что есть опасность навредить, а не помочь. И при этом разрушить собственную семью. Что делать, когда Юля придет к ним в дом со своим уставом? Как быть, если Настя начнет подавать ей пример непослушания? Каким образом вести себя, если Юлина мама, выйдя из тюрьмы, станет шантажировать и угрожать? На все эти вопросы Катя не знала ответа. Не понимала, как сделать выбор между безопасностью собственной семьи и помощью чужому ребенку. Она летела вниз головой в омут неизведанного лишь по одной причине: не могла обмануть ожидания девочки. Взрослые в мире Юли и без того ненадежны, не привыкли брать на себя ответственность. Катя обязана изменить эту картину мира, пока не стало слишком поздно. Стать тем человеком, который не подводит и не нарушает своих обещаний.

Неприветливо скрипнули черные кованые ворота, впуская ее в калитку, и Катя подошла к знакомому зданию. Сколько ни пыталась она убедить себя в том, что детский дом – это вынужденная необходимость в некоторых жизненных ситуациях, неотъемлемая часть жизни общества, искренне поверить в такое устройство мира не могла. Стоило переступить порог учреждения, и снова накатывала могильная тоска. Словно здесь заживо хоронили многих и многих детей, отобрав у них нормальное детство. Было странно, что большинство людей не чувствуют этого ужаса, насквозь пропахшего запахами казенного быта. Они могут спокойно приходить сюда на работу, делать какие-то дела и не замечать кричащего взгляда детей «заберите меня домой». Мама рассказывала, что почти все ее товарищи по несчастью тайно влюблялись в добрых воспитателей и ходили за ними по пятам: мечтали, что те их заберут. Но сотрудники не замечали состояния детей, они делали свою работу – кормили их, учили, обеспечивали безопасность. Наверное, собственная чувствительность Кати – это всего лишь последствие травм матери, прошедшей детдом. Кто знает…

Катя поздоровалась с женщиной-охранницей и спросила, как пройти в социальный отдел. Ей любезно объяснили и даже проводили до половины пути. У дверей соцотдела Катю догнал Сережа, который на злополучном Дне Аиста провожал ее в актовый зал. С того момента прошло около полугода, а казалось, целая жизнь. Но мальчик сразу Катю узнал.

– О, здрасьте! Вы за Юлей?

– Здравствуй, Сережа, – Катя снова удивилась той скорости, с которой распространялись здесь новости, – да.

– Хотите, я ее позову? – В глазах мальчишки, которые смотрели Кате прямо в душу, читался немой вопрос: «А почему не за мной?»

– Нет, спасибо, – Катя, не выдержав, отвела взгляд, – мне сначала бумаги надо оформить.

– А че вы Юльку-то выбрали? – не отставал Сережа.

– Я никого не выбирала, случайно увидела ролик о ней в Интернете. Потом вот приехала познакомиться. – Катя чувствовала, что оправдывается, и ненавидела себя за это.

– Так со мной-то вы уже заранее были знакомы!

Катя не знала, что ответить. Стояла, опустив голову, и ощущала себя предателем. Сережа с первой минуты не вызывал у нее желания продолжить общение. Отталкивал по не осознанной ею самой причине. Но, наверное, это малодушие. Не более того. Детей не выбирают.

– Прости, Сережа.

– Да ладно, – он безнадежно махнул рукой, – я давно привык.

Он ушел, а Катя осталась перед дверью, которую не было сил открыть. Почему она решила, что может изменить что-то к лучшему в этой жизни? Возможно, отношения с Юлей сложатся, может быть, она и станет поддержкой для одного ребенка. Но кто поможет остальным? Только в одном этом детском доме их больше сотни. И почти все подростки.

– Простите, вы Екатерина Викторовна?

От неожиданности Катя вздрогнула. Невысокая, скромно одетая женщина, с бледным лицом, подошла к ней неслышно, как тень. И выглядела она примерно так же – черные круги под глазами, во всем облике нечеловеческая усталость и покорность судьбе.

– Я Лидия Ивановна, воспитатель, – почти шепотом представилась она, – мне нужно с вами поговорить.

– Да, пожалуйста.

– Давайте пройдем вот сюда.

Лидия Ивановна завела Катю за угол в коридоре и с места в карьер начала рассказывать историю своей жизни. Тоже полушепотом, словно у нее не было сил включить свой голос громче. У женщины подрастали трое кровных детей, хороших и послушных, слава богу. А вот в прошлом году она пришла работать в детский дом и сразу поняла, что должна кому-то помочь. Забрала домой одну девочку. И «этот ребенок» поломал всю ее жизнь, разрушил семью, рассорил с детьми.

– Поначалу старшая моя дочка очень помогала, и было терпимо, – делилась воспитательница, – а потом все переменилось.

– Ясно. – Только этих откровений Кате и не хватало в свете собственных сомнений.

– Вы не думайте, что ваши дети обязаны дружить с приемным ребенком. Это не так.

– Я ничего такого не думаю. – Катя прекрасно понимала, к чему весь этот разговор.

– Приемная девочка всем в доме подает ужасный пример. Курит, матом ругается. Мои дети ее просто ненавидят.

– Лидия Ивановна, – Катя попыталась отойти от воспитательницы, физически выйти из-под ее влияния, – все дети разные. Двух одинаковых семей не бывает.

– Я читала вашу книгу, вы очень душевный человек, – Лидия Ивановна, не обращая внимания на мягкий протест собеседницы, хищно впилась ногтями ей в руку, – приемный ребенок сломает вам жизнь! Мне вас жаль, я просто хочу уберечь.

– У всех все складывается по-своему. – Катя продолжала защищаться. Она и без давления Лидии Ивановны была на грани отказа от своей наивной идеи помочь сироте. Если бы только не обещание, данное ребенку.

– Какое там! Я же знаю Юлю, – воспитательница сокрушенно покачала головой, – хамка, каких поискать. Вежливо разговаривать вообще не умеет. Постоянно в агрессии. Своевольная. Гордыня просто зашкаливает.

– Но ведь детский дом – это не курорт, – Катя почувствовала, как из глубины души поднимаются возмущение и потребность защитить Юлю, – дети в этих стенах испытывают огромный стресс. Вот и защищаются, как могут. Мне это как раз очень легко понять.

– Если бы только хамство! – Воспитательницу с ее благими намерениями было не остановить: – Там давно уже и спиртное, и сигареты. Это в двенадцать-то лет! Нетрудно догадаться, что будет дальше.

Гнев в Кате начал закипать. Кому нетрудно догадаться? Лично Катя не была ни Кассандрой, ни Вангой и не предсказывала судьбы людей. Вряд ли и эта Лидия Ивановна обладала сверхъестественными способностями. Так кто дал ей право ставить штамп ребенку на лоб? Человек работает в системе, да еще и принял в семью сироту – а потому обязан понимать, что дети страдают без родителей и, как могут, стараются выживать.

– Этого никто не может знать, – Катя заводилась все больше, – многое зависит от среды, от круга общения. В конечном счете бытие определяет сознание.

– И неблагодарная она, – Лидия Ивановна словно не слышала, продолжала гнуть свою линию, – сколько ей ни делай добра, никогда «спасибо» не скажет.

– Но я и не жду никакой благодарности, – Катя пыталась отделаться от доброжелательницы, – задача у меня совершенно другая. Помочь. Говорят, надо делать добро и бросать его в воду.

– Вот зря вы так, – воспитательница обиделась, – я ведь за вас переживаю. Не хочу, чтобы ваши дети страдали, чтобы вы из-за роковой ошибки потеряли мужа. Самое время одуматься!

– Спасибо за предупреждение, – Катя чувствовала, как ее лицо покрывается пятнами от гнева, и злилась еще больше, – я вас услышала. А теперь мне пора.

Она резко развернулась и пошла к кабинету, в который должна была войти еще тридцать минут назад.

Все это Катя подозревала. Обо всем этом постоянно думала. У нее не было цели навредить своим детям, испортить жизнь мужу и самой себе, но она не могла отступиться. Если не готов идти до конца, не надо и начинать – незачем приходить в детский дом и морочить ребенку голову. А если сунулся – бери на себя ответственность. Юлю уже предали многие взрослые в этой жизни. Катя просто не могла пополнить их ряды. Обещала взять в гости на выходные, значит, так и сделает. А дальше они постепенно присмотрятся друг к другу, и будет видно, что делать.

Два часа спустя они с Юлей шли по скрипучему ледяному насту, с которого внезапно налетевшей метелью сдуло весь снег. До троллейбусной остановки было недалеко, но яростные порывы ветра бросали в лицо горсти колючих снежинок и тормозили движение. Юлька семенила по льду в спортивных кроссовках и только чудом не падала.

– Почему ты не надела зимнюю обувь? – От одного взгляда на голые лодыжки ребенка Катю начинало знобить.

– У меня ее нет. – Девочка с вызовом взглянула на свою провожатую. Та решила не реагировать: не хватало только стать объектом примитивных манипуляций. Понятно, что обувь в московском детском доме всем детям выдают по сезону. Другое дело, что ботинки могли не нравиться Юле, и поэтому девочка отказывалась их носить.

– Так можно застудиться.

– Я никогда не болею, – Юлька расстроилась, что попытка развести Катю на обновку не прокатила, – обо мне не беспокойся.

Они еще немного помолчали, всё с бо́льшим трудом пробираясь сквозь нарастающую бурю. Все-таки февраль – пора метелей и злых ветров.

– А почему мы не на машине? – Юля капризно поджала губы. – Погода ужасная.

– Мне больше нравится на метро, – Катя старалась не реагировать на то, что реплика была предъявлена как претензия, – к тому же в такую погоду обязательно соберутся пробки и можно простоять три-четыре часа.

– Зато в тепле!

– Если одеваться, как следует, холодно не будет.

– Ну да, – Юлька презрительно сощурилась, – это когда есть что надеть. А сиротская одежда – это полный отстой!

– Куртка у тебя совсем не похожа на сиротскую, – от наивных попыток девочки разжалобить стало досадно: принимает за очередного спонсора, с которого надо как можно больше получить, – и вообще, я не заметила, чтобы ребята в детском доме были плохо одеты. Все такие разные, модные.

– Куртку мне папа подарил, – огрызнулась Юлька.

– А-а, вот оно что, – участие отца стало для Кати открытием: не думала, что он общается с дочерью, которую отказался забрать в свою семью, – и давно вы в последний раз виделись?

– Не помню, – Юлька сразу закрылась и опустила глаза, – он редко приходит. Может, раз в пару месяцев.

– И о чем вы с ним говорите?

– Ни о чем, – девочка отмахнулась, – спрашивает об учебе. Ругает за плохие оценки. Задолбал уже своими нотациями!

Юля наконец приподняла маску и на одно мгновение стала самой собой. Не пыталась разжалобить Катю, не манипулировала, просто с нескрываемой болью рассказывала о встречах с отцом. И именно этот рассказ вызывал самое глубокое сочувствие Кати. Она не понимала, как мог человек, который собственными руками выпихнул ребенка в детдомовский ад, требовать от дочери успехов и достижений. Неужели он не понимал, что Юля попала в беду, потеряла все, что имела? Ее боль и тоска по матери мешала не только учиться, но и просто нормально жить.

– Ты ему говорила, что в детском доме трудно учиться? Это же не семья, в которой ребенок может быть спокоен и уверен в завтрашнем дне.

– Он не понимает! – Юлька злилась. – Думает, здесь лучший в мире санаторий. И детям просто зашибись – с утра до ночи концерты, развлечения, праздники. Он только и знает что меня ругать.

– За что еще? – Катя не верила своим ушам.

– За то, что я растолстела. За то, что плохо выгляжу. За то, что редко пишу матери. За то, что не жалею его – опять он остался без работы и ему не на что содержать семью. А я все что-то выпрашиваю: то куртку, то мобильный телефон.

– И он покупает?

– Нет, конечно, – Юлька раздраженно мотнула головой, – только на день рождения и на Новый год делает подарки. А я заранее начинаю просить, чтобы не притащил какой-нибудь ерунды. Типа мячика или куклы.

– А ты, – Катя почувствовала ком в горле, – ты хотела бы вместо этого жить с ним, в его семье?

– Меня никто не спрашивал, – Юлька зло сверкнула глазами, – какая разница, чего я там хочу? Он никогда не позовет.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что жизнь – это боль.

Юлька подняла на свою провожатую усталый взгляд – и детские губы растянулись в мертвой улыбке… Только сейчас Кате впервые стало по-настоящему страшно. Она еще ничего не сделала для Юли, не успела ни принять, ни защитить. А уже не была уверена, что сможет разделить с ребенком его судьбу, что сможет принять на себя и вынести ту страшную боль, которая раздирает изнутри эту маленькую большую девочку.

Глава 2

Катя металась по квартире в ожидании Влада. Дети были накормлены, младшая помыта и уложена, старшая сидела за компьютером и писала реферат. Квартира сияла, в духовке остывал ужин. Она все приготовила, все предусмотрела – оставалось только дождаться мужа. Катя ничего не могла с собой поделать: словно просила прощения у семьи за то, что привела в дом чужого ребенка. За выходные она сама смертельно устала и видела, как утомились дети и муж. Ничего такого особенного Юля не делала, но присутствие постороннего человека в доме напрягало. Нужно было придумывать, чем занимать девочку, чтобы та не скучала, и при этом не превращать выходные в бессмысленный праздник и дождь подарков – Катя самой себе обещала, что не станет идти на поводу у Юльки, не превратится в очередного спонсора. Ей важно было нащупать путь к отношениям. Но это оказалось непросто – Юля была мастером манипуляций. Она каким-то чудом развела Влада на его старый смартфон, поменялась с Настеной вещами и забрала у Машуни одну из любимых мягких игрушек. Непонятно только, зачем она ей? Все это было совершенно не жалко и отдавалось добровольно, но у Кати внутри поселилось неприятное чувство, что защищать придется своих домочадцев, а не Юлю. К вечеру воскресенья она мечтала только об одном – чтобы поскорее отвезти девочку обратно в детский дом и, наконец, отдохнуть.

– Ты в следующую пятницу во сколько за мной приедешь?

Катя вздрогнула – она оказалась не готова к такому вопросу.

– Я позвоню, – неопределенно ответила Катя, и Юля вышла из машины.

Все время по дороге домой Катя думала о том, что на эту девочку ей не хватит любви. Самой в детстве дали так мало, что теперь просто нечего отдавать. Решение привести в дом чужого ребенка было ошибкой. Катя переоценила свои возможности, а пострадают в итоге все.

Бесконечные страшные сюжеты копошились в мозгу. Как ни пыталась Катя их подавить, они упорно вылезали с подкорки и собирались в конкретные картины. Вот мама Юли освобождается из тюрьмы, появляется у них на пороге и требует денег на наркотики. Вот Юля приводит в их дом своего старшего брата, и, пока семья мирно ужинает, он ворует ключи от квартиры. Вот ее дядя выслеживает Настену с маленькой Машей в парке… Катя не знала, почему должно быть именно так, но устоявшиеся в обществе и усвоенные ею стереотипы давили на мозг, заставляли верить в реальность страшных фантазий. Она с трудом отделяла образ ребенка от истории ее семьи. Умом понимала, что Юля не виновата в том, что у них не сложилась жизнь. И отвечать уж точно не ей. Но все равно тревога Кати, от которой холодела спина и липким потом покрывались ладони, зашкаливала…

Наконец в замочной скважине провернулся ключ. Влад вернулся с работы.

– Привет, – Катя подошла к мужу и прижалась щекой к холодному пальто, на котором таяли снежинки.

– Здравствуй, – он поцеловал Катю в макушку и отстранился, снимая мокрое пальто, – ты написала сообщение, что хочешь поговорить.

– Да, – Катя никак не могла решиться, – ужинать будешь?

– Давай.

У Кати оказалось еще несколько минут форы – пока она наполняла Владу тарелку, резала хлеб и наливала чай.

Влад сел за стол и посмотрел вопросительно.

– Может, сначала поешь? – робко продолжила Даша.

– Рассказывай. – Влад взял вилку с ножом и начал есть.

– Похоже, мы не справимся с Юлей, – проговорила Катя.

– Угм. – Влад кивнул, не переставая жевать.

– Я с трудом пережила эти выходные, – Катя нервно сглотнула, – я не смогу. Невыносимо смотреть, как она всеми манипулирует. Я переоценила свои возможности, не получается из меня благодетель…

– Маленькая моя, – Влад посмотрел на жену с сочувствием, – ты просто себя накручиваешь. Юля только вчера уехала. Остынь, отдохни.

– Но ты же сам был против того, чтобы она к нам ходила в гости!

– Ну и что, – Влад пожал плечами, – я просто ее не знал. Совершенно нормальная девочка.

– Да?! – Катя подскочила как ужаленная, – она просто к тебе подлизывалась! Хотела понравиться. За это ты ей свой смартфон подарил?

Влад бросил вилку и нож на тарелку и многозначительно посмотрел на жену. Такого осуждающего и злого взгляда она не видела давно – с тех пор, как они решили разводиться и Влад под напором жены съехал из их квартиры.

– Прости! Я не думала, что все так получится, – Катя готова была заплакать, – не понимаю, что со мной происходит.

– Мне кажется, ты ревнуешь, – Влад, как всегда, шел прямо к сути, – скорее всего Юля задевает какие-то твои внутренние струны. Пытается с тобой конкурировать, что ли.

– Наверное, – Катя кивнула, – Влад, я ужасный человек. И никогда себе этого не прощу. Но я больше не хочу видеть Юлю в нашем доме.

На лице Влада отразилась непередаваемая гамма чувств.

– Ребенок-то чем виноват? – прошептал он. – Это же только твоя реакция. Ни мне, ни Насте с Машей она не сделала ничего плохого.

– Мы девочке не поможем, – затараторила Катя, сжимая руки, которые крупно дрожали, – это была моя иллюзия. Она уже почти взрослый человек. Зачем ей какой-то новый родитель? Скоро выйдет из тюрьмы ее мама. Юля любит и ждет только ее. А нас хочет просто использовать.

Влад взял жену за руку и заговорил. Объяснил, что ясно видит несколько вариантов развития событий. Юля еще не сделала свой внутренний выбор, пока не знает, на какую дорогу свернуть. У нее есть все основания добиться в жизни успеха, она умная и талантливая – но точно так же у нее предостаточно шансов пустить собственную судьбу под откос. Примеров перед ней множество. Так что в ситуации с Юлей не надо ставить высоких целей и планировать великих побед. Даже если участие в жизни ребенка приведет к тому, что Юля выберет любой социально приемлемый путь вместо тюрьмы, в которую по разным причинам попали ее родные, этого уже будет достаточно. Это будет значить, что их с Катей миссия выполнена. Будь у его приятелей и друзей детства хоть какая-то альтернатива, кроме криминального окружения, они могли бы выбрать другой путь. Он же смог.

– Мы не можем просто пройти мимо, – Влад продолжал говорить, а Катя слушала его, открыв от изумления рот, – Юля как будто тонет. Подросток гибнет, а мы не протягиваем ему руки. Это преступно.

– Влад, – Катя сжала руку мужа, слезы сами собой покатились по ее щекам, – ты невероятный человек. Великодушный. Но я так не смогу. Только не в дом.

– Ничего страшного, – Влад погладил ее по волосам, – помогай любым другим способом, иначе сама же не сможешь спокойно жить.

– Каким?! – Катя всхлипнула. – Мы возили в детдом подарки. И что? Это что-то дало?

– Подачки никогда ничего не дают, – Влад снисходительно улыбнулся, – но кто-то же знает, как помогать. Найди нормальный благотворительный фонд. Тех, кто работает системно.

– А дальше?

– Иди к ним. Там научат, что делать.

– Влад, я запуталась, – проговорила Катя, растирая пальцами слезы как маленькая, – я устала от своей жизни, которая никому ничего не дает.

– Мне дает, – Влад нежно посмотрел на нее, – и нашим детям тоже.

– Но есть же другие дети, – Катя закрыла лицо ладонями, – а у меня не хватает души.

– Катерина, маленькая моя, – муж приблизил к ней лицо и поцеловал в щеку, – ты слишком к себе строга.

В ту ночь Катя не ложилась. Эмоции зашкаливали, страх путался с решимостью. Под утро она приняла решение: если привести ребенка домой и дать ему хотя бы какое-то подобие надежности и защиты она не может, значит, надо искать другой путь. К утру Катя перебрала в Интернете все московские организации, занимающиеся проблемами сиротства, и остановилась на трех. Первым в списке стоял благотворительный фонд «Арифметика добра» – существовал он всего два года, но уже успел создать несколько серьезных программ. К тому же, в отличие от остальных организаций, там были живые вакансии. А самое главное, учредитель этого фонда Роман Авдеев знал о сиротах не понаслышке – поскольку сам усыновил семнадцать детей. Этот факт стал для Кати решающим. Она была поражена историей жизни Романа Авдеева и его здравой позицией. Он писал о том, что не каждый способен принять в семью сироту, и это нормально, потому что не у каждой семьи хватит душевного и физического ресурса, ведь воспитание ребенка-сироты – это сложная задача. Но можно помогать детям тысячей других способов…

Катю осенило. Вот что ей нужно делать: если она не способна усыновить сама, нужно всеми силами помогать тем, кто принимает в семьи детей! Если она не может быть для Юли поддержкой, то попробует найти ей другую, более спокойную и мудрую семью. За пару часов Катя составила резюме – сто лет ничего подобного не делала – и направила на общий адрес фонда. Не имея понятия, примут ее резюме или не примут, она взяла чистый лист бумаги, написала заявление об увольнении из издательства и стала собираться на работу. Пусть будет, как посоветовал Влад. Если это единственный доступный ей путь.

… – Яков Львович, подписывайте! – Екатерина Викторовна уже битый час объясняла собственнику, что хочет уйти из издательства и решение это окончательное.

– Но как же можно?! Двенадцать лет!

– Вот именно. – Катя вздохнула и отвернулась к окну.

Он воспользовался положением хозяина кабинета и, выйдя из-за своего стола, уселся напротив гостьи. Сначала взял в свои пухлые ладони ее безвольно повисшую руку, потом словно вспомнил что-то, встал, вынул из шкафа бутылку коньяка, тарелочку с лимоном и две рюмки.

– Я за рулем, – напомнила Катя скорее себе, чем ему.

– Ничего, – Яков Львович отмахнулся, – один раз в жизни можно. Вызовем тебе такси.

Первую рюмку она выпила молча и торопливо, Яков Львович последовал ее примеру.

– Скажи мне только одно – почему?!

– Я не смогу объяснить…

– Ты уж будь добра, – он поморщился, – постарайся.

– Я здесь стала сама себе противна, как будто смысл куда-то ушел, – Катя посмотрела на своего руководителя в упор, – так понятно?

– Нет.

– Вот и я говорю, – Катя вздохнула, – объяснений нет.

– Ладно.

Яков Львович снова разлил. Катя только сейчас заметила, как трясется его правая рука. Левая, видимо, была не в лучшем состоянии – он зажал ее между своих полных, обтянутых брюками от Бриони, колен.

– И чем же ты планируешь заняться?

– Книги писать, – соврала Катя, и от этой неправды ей самой стало тошно.

– Дорогая моя, ну не смеши! Ты же знаешь, как они продаются. Ну, вот сколько ты за свое «Сломанное детство» получила?

– Копейки.

– В-о-от, а ведь настоящая вещь! Только тяжелая, у нас таких не читают.

– Спасибо…

– Да я не про то. Жить на что будешь?

– Муж зарабатывает. Все хорошо.

– Я тебя умоляю. – Яков Львович безнадежно махнул рукой, но тут же одумался: – Прости! Ничего такого я не хотел.

– Прощаю. – Катя безразлично пожала плечами.

Яков Львович воспользовался паузой и смущенно выпил, заставив и Катю поддержать неопределенное «будем».

– Может, тебе график поменять? Ну, чтобы на работу не каждый день ездить. Будешь больше с детьми…

– Не думаю, что это выход, – Катя посмотрела на стену с портретом президента страны, – я чувствую, что застряла. Как в болоте.

– Но почему вдруг надо все бросить?! Где ты еще такое место найдешь? У меня же комфортно работать.

– Вот правильное слово, Яков Львович, – Катя обрадовалась его находке, – комфортно. Комфортный стеклянный мир. Ну поймите вы, невозможно перейти на новый уровень, не покончив сначала с прошлым.

– Я ни черта не понимаю! – Он наконец потерял терпение и разозлился. – Я тебя вырастил. Ты кем пришла? Младшим редактором после аспирантуры. Что умела? Ничего!

– Простите, – Катя не дала ему договорить, – мне пора вызывать такси.

Несколько манипуляций со смартфоном – и такси заказано. Быстрее, быстрее! Катя чувствовала, что еще чуть-чуть, и она сломается, позволит сомнениям прорваться наружу. Тогда Яков Львович сможет запросто ее уговорить. Она и сама не могла толком понять, чем грозит ей потеря руководящей должности и хорошей зарплаты. Ей просто стало невыносимо вариться в коммерческих заказах, верстках и корректурах. Она больше не знала, о чем говорить с коллегами, – все темы стали пустыми. Словно мир, в котором она столько лет жила и которым по-настоящему наслаждалась, внезапно перестал существовать.

Звякнула смс: такси ждет. Катя поднялась с места и виновато улыбнулась. Ей больше нечего было сказать, а выслушивать новую порцию уговоров не хотелось. Чтобы заранее перекрыть поток ненужных слов, Катя быстро подошла к Якову Львовичу, вставшему из своего кресла одновременно с ней, и крепко его обняла.

– Ну как же так? – то ли выдохнул, то ли всхлипнул он.

– Простите меня, пожалуйста! Я отработаю, как положено, две недели. И после звоните мне в любой момент. Нового человека в курс введу.

Катя отстранилась и торопливо клюнула его в щеку. Отчего-то ей вдруг стало жалко этого полного, практически лысого мужчину, который всю жизнь твердо знал, что надо делать и как зарабатывать деньги. При этом ловко лавируя между событиями и людьми так, чтобы не создавать себе дискомфорта и проблем.

– Знаете, – она глупо улыбнулась, – я всегда хотела, но не решалась спросить. А у вас дети есть?

– Не получилось, – Яков Львович с досадой развел руками, – не могла моя Соня родить.

– Усыновить не пытались?

Он уставился на Катю с непониманием:

– Нет. А зачем нам чужие дети?

Подняв в прощальном жесте ладонь, Катя попятилась к двери. Через минуту она уже сидела в такси и повторяла про себя: «Чужие дети, чужие дети». И правда, кому и зачем они могут быть нужны? Ни ей, ни Якову Львовичу, ни другим успешным состоявшимся людям они ни к чему… Губы ее невольно шевелились, лицо искажала гримаса боли, которую в зеркале заднего вида наблюдал недоумевающий таксист.

Глава 3

Гребаные уроки! Леха свернул налево от школы и спрятался за деревья в соседнем дворе. Курить рядом с учебным заведением было строго-настрого запрещено. Не курить, слушая невнятную муть, которую несут учителя, физически невозможно. Он вынул из пачки сигарету, поджег ее и с наслаждением затянулся. Все. На сегодня с него хватит школы. Несколько минут он подсчитывал в уме, сколько уже прогулял за последнее время. Выходило, что с начала сентября побывал только на каждом пятом уроке. Круто. Почему-то в этом году стало наплевать на учебу и вообще на всех. Внешне он оставался таким же веселым и жизнерадостным пацанчиком, а внутри обозлился и словно сжигал мосты. Хотелось жить наотмашь: пробовать наркотики, бухать до усрачки, трахаться до судорог. С двумя последними пунктами не было никаких проблем – алкоголь в магазинах не переводился, телки попадались отзывчивые. Велись на его смазливую внешность и давали легко. Была у него и одна почти постоянная, намного старше. Так та даже деньги нередко давала – на мобильную связь, сигареты, пивка попить. Почти можно жить.

С наркотиками дела обстояли немного сложнее. Через старшаков, того же Макса, достать, конечно, можно было все, что угодно. Только стоило это бешеных бабок. Но разок его угостили за так – затолкали что-то в обычную сигарету. Леха сделал несколько затяжек непонятной травы, и ему немедленно стало плохо. Начала кружиться голова, воздух вокруг запестрел разноцветными красками – таких ядовитых цветов в природе в принципе не существовало. Но они явились и настойчиво давили со всех сторон. Сидя в столовой батора с приятелем, который тоже сделал несколько тяжек той же отравы, Леха смотрел, как части тела парнишки медленно отделяются и летают по отдельности: голова, ноги и даже рука с ложкой, которой он черпал суп. Пока хлебал жидкую уху, ржал как подорванный. Сам не понимая, зачем и почему. После обеда с огромным трудом на ватных ногах добрался до своей комнаты и, не раздеваясь, лег на кровать. Отрубился мгновенно. Все вокруг перестало существовать, будто выключателем щелкнули. Проснулся только после ужина, да и то не по своей инициативе: над ним стояла питалка и размеренно шлепала ладонью по щекам, пытаясь привести в чувство. Ей казалась, что он опять срубил где-то денег и нажрался до полусмерти, но это был не тот случай. Леха не мог подняться с кровати, не мог вспомнить, какой сегодня день недели, и не понимал, сколько часов или суток уже проспал.

Он и сам не знал, из-за чего поступает именно так. Сознательно не хотел причинять себе вред, но на уровне подкорки включился механизм проверки тела на прочность. Выдержит оно или нет? Пройти через все, упасть на самое дно, а дальше как повезет – выжить или сгинуть. Ему в равной степени был безразличен тот или иной исход.

– Ты че тут делаешь? – словно из-под земли, грубо выдрав его из мыслей, возникла Юлька.

– Курю. Не видишь?

– Дай сигаретку, – попросила она непривычно ласковым голоском.

– Не маленькая, самой воровать пора.

– Придурок!

Леха не обиделся. Юлька перестала быть человеком его круга, а значит, больше его не волновала. Все, кто находился вовне, были инопланетянами. Он их просто не замечал, если только они сами не лезли в его жизнь.

– Че, как в гости сгоняла?

– Норм. – Юлька закатила глаза к небу.

– Не понравилось, что ли? – Леха был искренне удивлен. После того как прочел «Сломанное детство», он чувствовал, что они с этой Катей Родионовой нашли бы общий язык.

– Все путем, – Юлька поковыряла сугроб носком кроссовки, – только скучно у них. В квартире убирались, потом готовили обед. Вечером за каким-то хреном поперлись в театр. Даже в магазин за одеждой не пошли.

– И че? Не удалось бедной сиротушке ничего насосать?

– Да пошел ты!

– Значит, хреново себя вела.

– Как ангел, – Юля тяжело вздохнула, – только она ни фига не добренькая, эта Катька. На жалость без толку давить. И мозг без конца трахает разговорами «за жизнь».

– А чего ты хотела?

– Ничего, – Юлька коротко огрызнулась, – маму. Пойдем в школу, скоро звонок.

– Да пошли эти звонки. – Леха выбросил окурок и прижал его ботинком. – Иди, дурашка, учись! Может, налижешь учителям, и не оставят тебя на второй год.

– А ты куда?

– Куда надо. Мне пофиг, все равно уже не допустят к ОГЭ. Какого хрена стараться?

– Так еще время есть, март только на дворе!

– Отвали!

Он развернулся резко и зашагал прочь. Мысли об учебе нагоняли тоску и злили. Пытаться что-то там исправить было все равно что стоять у подножия горы без снаряжения, экипировки и понятия не иметь, как забраться на вершину. А все вокруг только подгоняют: «Давай ползи! Это твое будущее». На хрен такое будущее – сорваться и разбиться о скалы. Ну, вот что он мог с этим сделать? Математика была для Лехи неведомым зверем, непонятные значки вперемешку с циферками вызывали животный страх. Он любил излагать мысли на бумаге, но этим в школе не занимались. Заставляли писать какие-то стремные изложения, он писал – и листочки возвращались от начала до конца разукрашенными – в каждом слове по три ошибки. На английском он вообще старался не появляться. За пять лет не выучил ни слова. Пока школа была у них в баторе, училка не парилась – ставила им какой-нибудь фильм на русском языке и уматывала по своим делам. А когда два года назад их всех перевели в обычную школу, оказалось, что нагнать уже ничего нельзя. Непонятно, хоть плачь. То же самое было с физикой, с биологией, химией – да практически со всеми предметами. И что ему теперь, жопу порвать? Все равно никакого смысла. После того как в восемь лет он свалился в летнем лагере вниз головой со второго этажа на бетонный пол, с памятью началась просто беда. Чтобы выучить какой-нибудь паршивый стишок, нужно было зубрить его дня три. И кому это надо? Как тупые стишки помогут ему в будущем? Зрение тоже с тех пор поехало. Один глаз ни фига не видел. Кстати, после того падения Леха впервые и попал в психушку. Из лагеря его отвезли в детскую больницу, а когда отлежался, хотели вернуть в детский дом. Но было лето. Никого в баторе не осталось, все в отпусках и столовая не работает. Вот и определили в психбольницу – куда еще? Их всех туда отправляли чуть что, как будто психушка – это филиал детдома. Леха толком и не помнил, чем он там занимался. Вроде ничем. Уколов, к счастью, никаких не делали, но таблетки давали. От них ему все время хотелось спать. После того падения и пошли проблемы с учебой. А в этом году наступил полный кошмар. Да еще так долго провалялся по больницам из-за урода Макса и предательницы Юльки. Мозги теперь совсем отказывались соображать.

Телефон в кармане зазвонил. Лешка взглянул на экранчик и увидел номер Игоря. Обрадовался – единственный человек, которого он сейчас хотел бы слышать. Этот поймет, они с дошколки друзья. Даже больше – Леха, кроме шуток, считал Игоря своим братом. И Леха для него также много значил. Только вот в последнее время общались они нечасто – сначала Юлька мешала, а потом у Игоря нарисовалась неожиданно младшая сестра. Поступила в дошкольное отделение. Тот поначалу сторонился ее, как будто не верил, что родная кровь. А потом прилип, и не оторвать. Лешка страшно ревновал его к этой Надюшке, а толку? И виделись они с другом из-за нее все реже. Игорь свободное время проводил со своей малявкой.

– Алло?

– Привет! Ты щас где?

– Нигде.

– Хорошо, – голос Игоря звучал возбужденно, – я тут такую хрень про тебя узнал. Не поверишь!

– Колись.

– Не могу, надо встретиться.

– Ты из школки уже свалил?

– Да, у нас все закончилось.

Леху огорчало еще и то, что с появлением младшей сестры Игорь взялся за учебу. Совсем скучный стал.

– Ладно. Через двадцать минут жду на нашей заброшке. – Леха взглянул на экран, чтобы сверить время: – Успеешь?

– Я мигом.

Полчаса спустя они сидели на скользком, покрытом тонкой коркой льда, бетоне второго этажа недостроенного здания, а Игорь все никак не мог перейти к существу вопроса. Он возбужденно размахивал руками и говорил, что теперь в жизни у Лехи все будет зашибись. Страдания кончились. Впереди только счастье и богатство.

– В смысле? – Леха ни черта не понимал, но радость Игоря передалась и ему.

– Слушай, короче. У тебя же братья есть?

– Да, – Леха насторожился, – по документам двое. Николай и Василий вроде. Только я их никогда в жизни не видел.

– Во-о-от. Оказывается, отец вам всем троим оставил перед смертью наследство.

– Какое?!

– Толком не знаю, прочитать не успел. Вроде там бабок немерено.

– Не понял…

– Я тоже не до конца. Но вчера меня в соцотделе просили помочь.

– И че?

– И когда все ушли обедать, – Игорь сморгнул, – я начал папки с делами листать. Свою. Надюшкину. И твою тоже.

– На хрена?!

– Интересно же! Думал, может, фотки там у тебя какие-то есть. Хотел посмотреть.

– Дурачина, – Леха расстроился: у него не было ни одной младенческой фотографии, первая появилась только в школе, лет в семь, – фотки там не хранят.

– Не важно, – Игорь шмыгнул носом и утерся рукавом, – в твоей папке я нашел документ. Толстый такой, зеленый, с водяными знаками. Написано: «Завещание».

– Да ладно?!

– Да-а-а! И вот там черным по зеленому, что отец твой передает троим своим сыновьям наследство. – Игорь перешел на театральный шепот: – В тот самый момент, когда младшему исполнится восемнадцать, он и его братья станут богачами. А до этого ничего, типа тайна.

– Так мне уже в мае будет шестнадцать. – Леха возбужденно заерзал.

– Я помню, – Игорь был непривычно оживлен, – ну, че тут осталось ждать! Два года два месяца, и будешь миллиардер.

– Не гони.

– Мне на хрена это надо? – Игорь сделал вид, что обиделся. – Пойдем ночью сегодня, если не веришь, покажу.

– Кто нас туда пустит?

– Я ключ у них запасной спер. – Игорь, как фокусник, достал из внутреннего кармана куртки свое сокровище.

– Ну, ты дебил! Питалки узнают, убьют.

– Ты, что ли, им скажешь? – Игорь беззаботно подмигнул и принялся болтать ногами, свесив их с обледенелого края. У Лехи от такого бесстрашия закружилась голова.

– Отодвинься давай от края.

– Отвали, – Игорь веселился как ребенок, – вот увидишь, братья твои тебя найдут! И начнется новая жизнь.

Леха почувствовал себя так, словно внезапно оказался в тумане. Не то чтобы сразу поверил в эту историю про наследство. Но ведь обнаружился какой-то важный документ, о котором он сам ничего не знал. Видимо, до восемнадцати лет это должно было храниться в секрете. Лехе питалки говорили, что отца не стало за несколько месяцев до его рождения. Болел он смертельной болезнью или произошел несчастный случай, Лехе не сообщили. И до сих пор понятия не имел, что случилось с матерью, почему она его оставила? Почему братья – когда он родился, им было уже по 16 и 17 лет, тоже не маленькие – не стали его искать? Предатели! Но даже если и так, больше всего на свете он хотел теперь их увидеть…

Глава 4

– И сколько это стоит? – Влад, ошарашенный новой идеей жены, задал самый банальный вопрос.

– Ничего не стоит, – Катя торопилась с ответом, боялась, что он откажется, – нам в «Арифметику добра» надо идти, там Школа приемных родителей специализируется именно на подготовке к общению с подростками. Учеба всего-то два месяца.

– Откуда ты знаешь?

– Выяснила, – Катя была непривычно возбуждена, – я же к ним на собеседование ходила, представляешь? Позвонили и пригласили.

– И какой результат?

– Думаю над концепцией новой программы. – Она счастливо улыбалась.

– Значит, берут?

– Пока неизвестно, – Катя явно была увлечена новой идеей, Влад ее давно такой вдохновленной не видел, – надо будет сначала проект защитить. А еще я с их психологом пообщалась.

– И как?

– Потрясающе, – Катин голос дрожал от волнения, – мне объяснили, что так бывает. Что Юля здесь ни при чем, это моя собственная реакция, какие-то давние травмы, которые надо проработать. Даже предложили серию консультаций.

– Я рад. – Влад улыбнулся.

– И Школу приемных родителей рекомендовали пройти, – Катя сияла, – учеба поможет разобраться со страхами и с тем, что мешает принять чужого ребенка. Да и для работы в фонде это нужно, если меня возьмут.

– Ты иди учись, а я вряд ли сейчас смогу, – Влад виновато улыбнулся, – завалили работой. Да и для гостевого режима нет смысла тратить время.

– Влад, – Катя опустила глаза и почти прошептала: – Юля звонила. Она ждет, что мы приедем за ней в выходные.

– Вот как?

– Да, – она кивнула, – мне кажется, я многое пересмотрела. Благодаря тебе. Ты был абсолютно прав, ребенку нужна поддержка. Думаю, рано или поздно нам придется стать родителями для Юли.

– Катерина, – сказал Влад и отвернулся, – для этого сейчас неудачное время.

– У тебя что-то случилось? – Катя уже не первый день ощущала напряжение Влада, но связывала его только с появлением в их жизни Юли и своей неадекватной реакцией на ребенка после первых же ее выходных в семье. – Какие-то неприятности по работе?

– Да. Но я не готов это обсуждать. – Муж бросил на нее предостерегающий взгляд.

Больше Кате не удалось вытянуть из него ни слова.

В последнее время она все чаще становилась свидетельницей его телефонных разговоров. Из обрывочных и зашифрованных фраз ничего толком нельзя было понять, но Катя чувствовала, что Влада втянули в какое-то серьезное дело. Что-то на просторах Интернета не давало покоя сотрудникам МВД, а сами они разобраться в ситуации не могли и наседали на ее мужа – поскольку он теперь уже официально являлся их консультантом по информационной безопасности. Влад с ней эти вопросы не обсуждал, но Катя знала, что обозначают эти его сцепленные ладони и резкие, даже грубые, отказы от разговоров. Так они и жили много лет назад, когда он не желал выходить из виртуального мира в реальный.

Сейчас Катя разозлилась на мужа. Никак не могла понять, почему в самый важный момент, когда ей так нужна поддержка, он переключился на что-то другое. Отдалился, как в прежние времена, и занялся непонятным делом, о котором не хотел или, возможно даже, не имел права говорить. Размеренная комфортная жизнь, которой они наслаждались до недавнего времени, похоже, подходила к концу.

И тем не менее Влад дал себя уговорить на обучение общению с подростками. Не то чтобы принял Катины аргументы, скорее, не захотел тратить энергию на протест – иногда с женщиной легче согласиться, чем спорить.

Катя записалась в Школу приемных родителей «Арифметики добра», им с Владом назначили дату и время собеседования. Спустя несколько дней они поднимались по гулкой лестнице, украшенной лепниной-новоделом с искусственной позолотой, на третий этаж старинного дома. Небольшой особняк XIX века, в котором благотворительный фонд снимал мансарду и комнату на цокольном этаже, был когда-то домом трудолюбия женщин. Выискивая в Интернете расположение этого здания в Большом Харитоньевском переулке, Катя наткнулась и на его историю. Оказывается, здание построила на собственные средства почетная гражданка города, некая Горбова. Она обратилась с идеей благотворительного дома в Московскую думу, ей выделили участок на месте бывшего сада во владениях Юсупова, и работы начались. Здание возвели по проекту архитектора Ивана Павловича Машкова, организовали в нем мастерские по пошиву белья, а на первом этаже – народную столовую, где устраивали бесплатные обеды для бедных.

Все это Катя пересказывала Владу, пока он нехотя поднимался по крутой лестнице следом за ней. Но Катя словно не замечала его состояния, шутила и улыбалась. Радость выглядела почти искренней для стороннего наблюдателя, но Влад безошибочно угадывал в жене тревогу.

Первым, что бросилось им в глаза, как только они переступили порог фонда, были забавные деревянные лошадки-качалки для малышей. Натертые детскими ладошками круглые ручки и небольшие сколы на синих боках ясно говорили о том, что символы фонда стояли здесь не только для красоты.

– Смотри, – Катя толкнула мужа в плечо, – вот бы Машуне такого коня.

– Давай купим, – пожал плечами Влад.

– Ну что ты, – Катя наигранно весело рассмеялась, – они не продаются. Кататься можно только здесь, как-нибудь приведем ее с собой, хорошо?

Секретарь встретила их улыбкой, проводила в маленький кабинет – комнату психолога, и оставила наедине с кучей бумаг. Катя не знала, надо ли заполнять сразу многочисленные согласия, анкеты или сначала нужно поговорить с психологом. Сомневаться пришлось недолго – следом за ними в кабинет вошла миниатюрная пожилая дама с живыми глазами. Вместе с ней моментально явилось уже знакомое приятное ощущение: словно им здесь рады, их с нетерпением ждали. Психолог кивнула Кате как старой знакомой и представилась Владу. А потом начала рассказывать о фонде, о Школе приемных родителей. О том, что учредитель «Арифметики добра» Роман Авдеев принял в свою семью немало детей. Катя не увидела, но почувствовала, как Влад, до этого безразличный к происходящему, внезапно обратился в слух. Сначала Авдеев помогал детским домам, привозил вещи, продукты, подарки. Потом понял, что детям это ничего не дает, им в первую очередь нужны родители, семья, и начал усыновлять. В те годы Дома ребенка были переполнены – не то что сейчас, когда за здоровыми малышами стоит очередь. Но малыши – это одно, а подростки, которыми в силу их неудобного возраста никто не интересуется, – совсем другое. Психолог принялась рассказывать об особенностях подростков, объясняла, зачем принимать в семьи старших детей и что именно помогает сиротам выжить. Катя слушала внимательно, склонив голову к плечу. А Влад, как только рассказ о семье Романа Авдеева закончился, снова потерял к разговору интерес. Переключился на тревожные мысли о чем-то своем и только из вежливости делал вид, что тоже участвует, слушает.

– А теперь вы расскажите, пожалуйста, что вас привело, – ласково попросила психолог.

Влад только пожал плечами и кивнул в сторону жены. От Кати не ускользнула почти неуловимая реакция дамы: одна бровь едва заметно приподнялась, в глазах промелькнуло сомнение.

– У нас с мужем двое детей, как я вам уже рассказывала, – Катя приняла огонь на себя, – и мы хотим помочь девочке из детского дома.

Она снова – скорее для Влада, чем для психолога, которая все это уже слышала, – рассказывала, как пришла к идее гостевой семьи, откуда у нее мысли о том, что ребенок не становится счастливым без родителей. Поделилась тем, какой была ее первая реакция на появление Юли в семье и как обострились после этого страхи. Объяснила про свою собственную мать, которая потеряла родителей в блокадном Ленинграде и выросла в советском детском доме. Психолог слушала с участием, не перебивала. И только время от времени отмечала что-то в своем блокноте. После того как Катя закончила, она начала задавать вопросы.

– Так вас больше всего тревожит сейчас наличие у Юли родственников?

– Нет, – Катя решительно мотнула головой, – я понимаю, что ребенок не приходит из космоса.

– Тогда что?

– Их… – Катя задумалась, подбирая слова, – скажем так, истории. У Юли все ближайшие родственники в тюрьме.

Она тайком взглянула на Влада, который и бровью не повел.

– Но вы же не можете этого изменить, – психолог прищурилась, – и ребенок в этом не виноват.

– Конечно. Но как с этим жить?

– Принимать как факт, – психолог внимательно смотрела на Влада, хотя отвечала Кате, – не проецировать на ребенка.

– Но вдруг начнется шантаж, вдруг они захотят получить от нас деньги… – Катя не договорила, зависла на полуслове.

– Влад, скажите, а вы что об этом думаете? – Психолог перевела взгляд на мужчину.

– Понятия не имею. – Он посмотрел на даму отсутствующим взглядом.

– Ваша супруга опасается, что родственники приемного ребенка будут вымогать у вас деньги, когда выйдут из тюрьмы.

– Серьезно? – Влад усмехнулся. – Это уголовно наказуемое деяние.

– То есть вас ситуация не пугает? – спросила психолог.

– Нет.

– Значит, вы не считаете кровную маму Юли потенциальной шантажисткой?

– Да откуда я знаю?! – Влад разозлился, и Катя вжала голову в плечи. – Я понятия не имею, что там случилось с этой женщиной. Какая она. Что у нее за история. Зачем мне сидеть и гадать?

– Потому что от этого зависит будущее вашей семьи.

– Мой принцип – делай что должно, и будь что будет. Я смогу защитить семью.

Катя едва сдержала улыбку, услышав эту фразу от Влада. Она и сама считала, что помогающий человек не может и не должен судить. Если хирург станет раздумывать над тем, праведнику он делает операцию или преступнику, да еще возьмет на себя роль судьи, обязательно случится беда. Его дело – спасти жизнь человека, хорошо выполнить работу, не отвлекаясь на сомнения и посторонние мысли. Та же роль, Катя чувствовала это подсознательно, была уготована и приемным родителям. Нужно было помогать ребенку, невзирая на то, какими были его окружение и опыт в прошлом.

– Так вы не осуждаете мать Юли?

– Боже упаси. – Влад поднял вверх ладони, словно сдаваясь.

Катя заметила на лице психолога едва уловимую улыбку. С этой минуты она отчего-то вдруг поняла, что все у них с Владом будет хорошо. У нее потрясающий муж, он поддержит и примет – поскольку уже сделал это. Только благодаря его мудрости она успокоилась и перестала смотреть на Юлю как на источник проблем. Одна бы она точно с собой не справилась.

Занятия в Школе приемных родителей начались на следующий день, и недели побежали одна за другой. Глядя на своих сокурсников, Катя неожиданно почувствовала уверенность в себе. В группе собрались разные люди – и те, у кого не было родительского опыта, и те, кто уже растил одного-двух, а то и трех кровных детей. Катя заметила, что люди, прошедшие через опыт воспитания, многие вещи воспринимают намного проще. Ну, беспорядок в комнате, ну, солгал отцу – это же дети, с кем не бывает. Слишком жесткие установки и непоколебимые принципы мешают наладить отношения с детьми, а уж тем более с теми, кто приходит в семью подростками. Ты сам не качал их на ручках, не кормил с ложечки, не лечил во время детских болезней. Откуда взяться доверию и пониманию того, что делать надо так, как мама говорит?

Много оказалось в их группе «учеников», которые не готовы были даже слышать о кровных родственниках ребенка, отрицали сам факт их возможного существования. Не то что видеть или лично знать, даже говорить об «этих людях» были не готовы. Катя видела, как бережно, но упорно тренеры ведут группу к новому пониманию этого трудного вопроса.

– Зачем ребенку такая правда? – кипятилась больше других моложавая кандидатка лет тридцати пяти.

– Но подросток захочет поговорить о своих родных.

– А я не захочу, – парировала она.

– В этом случае не случится доверия. Он начнет искать поддержки у кого-то еще.

– Тогда, – тут же нашлась она, – я просто усыновлю младенца и ни о чем ему не скажу.

– Вы знаете, откуда в нашей стране взялась тайна усыновления? – Тренер оставил строптивицу в покое и обратился ко всей аудитории.

Взрослые, сидевшие в кругу, сосредоточенно молчали, кто-то отрицательно мотнул головой.

– В царской России никто не обременял сироту никакими тайнами, – тренер откинулась на спинку стула, – да это было и невозможно – вся жизнь на виду. Смертность высокая. Не стало родителей, ребенка приютили родственники или соседи. И всем все понятно. А вот эпоха сталинских лагерей поселила в людях страх. Сирот при живых родителях – так называемых врагах народа – становилось все больше. И надо было происхождение таких детей скрывать. Начали менять младенцам имена, фамилии, даты рождения, чтобы замести следы. Снять позорное клеймо. А потом практика вжилась в сознание. Превратилась в национальный код.

– В других странах разве не так? – встрепенулась Катя. Она вдруг поняла, что ровным счетом ничего не знает о том, как это устроено за пределами России.

– Нет. В той же Америке, Новой Зеландии, Австралии, да где угодно, от приемных детей ничего не скрывают. Наоборот. Прививают национальные традиции, учат вместе с детьми их родной язык.

– Ха! – Неугомонная кандидатка не удержалась от комментария. – А потом они вырастают и возвращаются к кровным родителям! На приемных плюют.

– Я работаю с приемными семьями десять лет и не знаю таких историй, – улыбнулась тренер, и Катя позавидовала ее ангельскому терпению, – родной становится та семья, которая заботится, которая принимает ребенка всей душой. Он это чувствует.

– Да тысячи ситуаций, – женщина фыркнула, – вон даже по телевизору показывали. Вырастают и едут из этих своих Америк искать кровные семьи в России.

– Едут, – тренер торопливо согласилась, – чтобы понять, от кого они произошли, почему их в детстве оставили. Это важно для формирования личности ребенка. Каждый из нас имеет право знать свои корни…

Не в каждом, как заметила Катя, но во многих и постепенно удавалось менять сознание. Катя и сама шаг за шагом усвоила, что усыновленный или приемный ребенок – это всегда дитя двух семей. Ребенок приходит в дом вместе со всеми своими родственниками – они в его сердце и голове. В мыслях всегда будут и кровные мама с папой, и многие другие члены семьи. Только в Школе приемных родителей Катя осознала, что принять ребенка – это все равно что вступить в брак: вместе с супругом получаешь кучу родственников. Можно воспринимать их по-разному, но относиться к ним нужно ровно, желательно с уважением. Тренеры объяснили, что ребенок, чьих родственников новые родители даже мысленно не могут принять, чувствует подвох в отношениях, не может довериться новой семье. Бесконечное проецирование «ты такой же, как твоя мать», разговоры про «дурные гены» и тревожные ожидания, что ребенок повторит судьбу своих кровных родственников, разрушают отношения и приводят к возвратам. Хотя достаточно на базовом уровне познакомиться с генетикой, чтобы понять: ребенок вовсе не повторяет благодаря выдуманным «генам алкоголизма или наркомании» судьбу матери и отца. Таких генов, которые гарантированно определяли бы будущее, в природе не существует. Если внимательно изучить историю собственной семьи хотя бы в четырех-пяти поколениях, это станет самым прямым тому доказательством.

Благодаря учебе то, что вчера казалось невозможным, абсурдным, перешло в категорию «такое случается в жизни». Не было смысла кого-то корить или осуждать – любая беда в жизни ребенка туго завязана на ненужность и неустроенность взрослых. Сироты появляются там, где не находится ни одного сильного человека, а есть только слабые и травмированные люди. Эти качества неудачливых матерей, отцов и прочих родственников, в свою очередь, тоже произрастают из детства. Мама Юли, как теперь уже знала Катя, была жертвой алкоголизма собственной матери, бабушки Юли. Та пила, дети страдали – бродяжничали, жили временами в детдоме, а потом попали в тюрьмы. Замкнутый круг, который невозможно разорвать.

В отличие от многих других, тех, кто пока еще в глаза не видел подростков-сирот, Катя уже оказалась кое к чему готова. Она по-прежнему боялась последствий своего решения, но с каждым занятием ей становилось все легче: раздвигались границы сознания, уходили стереотипы. Она смогла объяснить себе, почему так непросто было со старшей дочерью, Настей, – ведь ради работы и своих увлечений они с Владом нередко пренебрегали вещами, которые необходимы маленькому ребенку: радостью игр, общения, совместной бытовой деятельностью. Конечно, ничего ужасного с Настеной из-за этого не произошло – ребенок рос в любви и достатке. Но Катя точно знала, что сложности с мотивацией в учебе и непримиримый подростковый бунт Насти родом из детства. Именно там дочке не хватило спокойствия и заботы, там она недобрала маминого времени и тепла. Там ей не хватало папы, который жил в параллельной реальности. Это и вылилось потом в непослушание. Кто бы мог подумать тогда! Первый год жизни ребенка называют периодом «донашивания» – малышу важно быть на руках матери, ощущать биение ее сердца, дыхание и тепло. Чем больше напитается он в это время любовью, тем устойчивее будет к жизненным невзгодам, тем успешнее станут складываться его отношения с миром и другими людьми.

Катя жалела, что не прошла такой же курс обучения до рождения Насти. Впрочем, ничего подобного тогда и в помине не было. А ведь каждому родителю нужно понимать своего ребенка. Знать то, что еще век назад впитывалось с молоком матери, а в современном урбанистическом мире, далеком от принятия человеческой природы, приходится изучать. И хорошо бы изучать это поголовно всем до вступления во взрослую жизнь, до рождения самого первого ребенка.

Глава 5

Учеба в Школе приемных родителей подходила к концу. Катя старательно привозила Юлю в гости на каждые выходные. И чувствовала, что постепенно привязывается к девочке все больше. Если в первый раз она ощущала огромную усталость и даже раздражение от ее присутствия, то теперь, после двух месяцев гостевого общения, уже в понедельник утром начинала по ней скучать. Не могла дождаться, когда Юля вернется в детский дом из школы и они смогут наконец спокойно поговорить по телефону. В этих ежевечерних разговорах не было никакого особого смысла – банальные вопросы «как дела?», «как себя чувствуешь?», «что в школе?», «а он что сказал, а она?» и такие же ничего на значащие ответы. Но Кате все это вдруг стало нужно как воздух. Машуня тоже скучала по Юле, ждала выходных. Настя на удивление быстро нашла с девочкой общий язык, познакомила со своими друзьями. Влад тоже выглядел спокойным – личное общение с Юлей сняло все тревоги, да и Школа приемных родителей много ему дала. А самой Кате не хватало теперь постоянного присутствия Юли в доме. Без нее становилось пусто.

И все равно Катя боялась последствий. Кровной маме девочки оставалось сидеть в тюрьме всего полтора года – большая часть срока уже прошла. И никто не знал, что будет потом. Она не была лишена родительских прав и не была в них ограничена. Каждый раз, когда детский дом пытался подать в суд заявление по лишению прав, Юля давала длинные и подробные показания – писала, что любит свою маму, общается с ней по телефону и собирается вернуться в родную семью, как только это станет возможно. Заявления принимали во внимание. Иски детского дома суд отклонял. Катя и сама знала, что правильно только так – если нет угрозы жизни и здоровью ребенка в кровной семье, он должен быть с родной мамой. Но если в данный момент это физически невозможно? Если между кровной матерью и ребенком непреодолимая преграда в виде тюремной стены? Мысли Кати путались, желание сделать как лучше перемешивалось со страхом навредить.

Измучившись от сомнений, Катя записалась в ближайшую пятницу на прием к директору детского дома. Ей не отказали, напротив, приняли моментально, и это показалось хорошим знаком.

Она прошла в скромный, еще по советской моде обставленный кабинет, робко поздоровалась и замерла посередине.

– Екатерина Викторовна, голубушка, ну что же вы, – высокий пожилой мужчина с добрым усталым лицом поднялся ей навстречу, – пожалуйста, проходите!

– Спасибо. – Катя сделала несколько шагов и покорно опустилась на выдвинутый для нее стул.

Несколько секунд она собиралась с мыслями, глядя на худого как жердь директора в темно-синем костюме. Он держался с достоинством и при этом ничуть не надменно. Густые седые волосы, уложенные в аккуратную прическу, добавляли его облику благородства.

– О чем вы хотели поговорить?

– О своих сомнениях, – Катя чувствовала себя нерадивой школьницей, – я не знаю, как поступить. Мне кажется, Юле будет лучше в семье.

– Полностью разделяю вашу позицию, – кивнул директор.

В его голосе звучало уважение заодно с глубоким пониманием собеседника, и напряжение постепенно ушло. Не зря Юлька, которая не баловала взрослых своей похвалой и почти всех воспитателей называла «двуличными тварями, которые при начальстве – одно, а при детях – другое», говорила, что директор у них прекрасный человек.

– У нас с Юлей наладился контакт, – Катя попыталась объяснить суть своих опасений, – она уже привыкла к дому, хорошо общается с нашими детьми. Но мы не знаем, что будет, когда ее мама выйдет из тюрьмы.

Несмотря на ежесекундно звонящий телефон, директор был сосредоточен только на Кате. Внимательно посмотрел ей прямо в глаза и произнес:

– Екатерина Викторовна, голубушка, я не пророк и не могу сказать, как сложится именно у вас, – он виновато улыбнулся, – но уже тридцать лет я наблюдаю одну и ту же картину.

– Какую? – Катя вся превратилась в слух.

– Родители, мать или отец, освобождаются из мест лишения свободы, приходят ко мне, – директор детского дома тяжело вздохнул, – и говорят: «Я сейчас не могу, нет работы, квартира без ремонта, можно ребенок еще полгодика у вас поживет?»

– И вы соглашаетесь? – спросила Катя.

– А как я могу отказать? Пишут заявление, и всё. Есть у нас в государстве такая социальная услуга, к сожалению, – временно поместить ребенка в детский дом.

– Ужас какой…

– Да, – директор коротко кивнул, – но насильно родителей не заставишь. Передавая ребенка в семью, я лично несу ответственность. Если он там не нужен, может случиться беда.

– А как же закон? Почему позволяет годами держать в детских домах детей, у которых живы родители?

– Закон такую форму помощи населению поддерживает, – директор с горькой иронией усмехнулся, – любой гражданин может привести своего ребенка в опеку и написать заявление, что не в состоянии больше его воспитывать. Бедность, проблемы со здоровьем, какая угодно причина. Государство возьмет задачу на себя, а родители никакой ответственности не понесут. Всем хорошо – мать-отец гуляют, ребенок под колпаком.

– Как же так? – Катя была потрясена. – Бедность не повод отказываться от детей. Да и государству дешевле платить социальное пособие на ребенка, чем содержать штат сотрудников в детских домах. Не говоря о других тратах.

– Грамотной системы социальных служб у нас пока нет, – директор развел руками, – никто не может разобраться, что происходит в конкретной семье, какие меры поддержки необходимы именно ей и, главное, как их обеспечить. Легче устроить ребенка в детский дом.

– Полный абсурд!

– Именно так, – директор украдкой взглянул на часы, но Катя была так поглощена разговором, что не обратила на это внимания, – у меня как у директора детского дома нет ресурса, чтобы помогать родителям, которые выходят из тюрьмы. Я не могу дать им работу, помочь сделать ремонт. Никто другой ими тоже не занимается. А сами они люди с низкими социальными навыками. Если даже и хотят забрать ребенка домой, что нечасто бывает, не могут собрать элементарных бумаг.

– И что в итоге?

– В итоге приходят к нам еще через полгода, – директор устало вздохнул, – потом еще. Пишут каждый раз новые заявления. Ситуация в их жизни не меняется, мешают зависимости. И ребенок остается жить в детском доме до восемнадцати лет. Со всеми вытекающими из этого последствиями. А дальше он не интересен государству – может самостоятельно возвращаться к не лишенным прав родителям, в ту самую разруху и нищету, от которых его в свое время «спасли».

– Я поняла. – Катя опустила голову.

– Мама Юли очень давно принимает наркотики, – директор понизил голос, – нам всем хотелось бы верить, что она справится, что сможет побороть зависимость. Но кто может знать…

– А если она все-таки заберет Юлю после выхода из тюрьмы, – Кате с трудом давались эти слова, голос охрип, – девочке все равно будет лучше пожить полтора года у нас, не в детдоме?

– За полтора года может многое измениться.

Директор ободряюще улыбнулся и поднялся со своего места. Катя торопливо последовала за ним, заспешила к двери.

– Простите, я отняла у вас много времени.

– Вы не отнимаете, голубушка, а даете, – директор подошел и ласково коснулся Катиного плеча, – это вы простите меня, я должен ехать в департамент на совещание. В любой момент обращайтесь за помощью, не молчите.

После разговора Кате стало намного легче – словно все детали сложного пазла нашли наконец-то свои места. Она почувствовала поддержку еще одного опытного и мудрого человека. У нее образовался свой личный ресурс – Влад, который после общения с Юлей был настроен помогать, Настена, которая поддерживала маму и опекала будущую сестру, психолог фонда, которая отзывалась на тревоги Кати и относилась к ним с пониманием. Теперь вот еще и директор детского дома. Что ж, полтора года – значит полтора года. В их семье Юле точно будет лучше, чем в детском доме, а дальше они вместе решат. Девочка подрастет, ей будет почти пятнадцать, когда из тюрьмы выйдет мама, и она сама взвесит все «за» и «против».

И все же страх перед неизвестностью – словно Катя готовилась выйти в открытый космос – не отпускал ее. Всего год назад она жила на другой планете, в спокойствии и долгожданном комфорте. Среди ее знакомых не было ни одного, кто прошел бы тюрьму. Ни одного, кто хотя бы временно находился под следствием. Все эти личности были какой-то далекой частью юности Влада, но воспринимались как другой, потусторонний и искаженный мир. Сама она держалась от всего этого подальше, как и большинство благополучных людей, замкнутых в своем круге. Наркомания, алкоголизм, криминальное поведение, асоциальная жизнь были для нее фрагментами фильмов и газетных статей, не больше. А теперь выходило, что Катя по собственной воле впускала в свою жизнь то, от чего нормальных людей обязаны защищать закон и правопорядок. Более того: ради какого-то неведомого опыта она подвергала риску жизнь и благополучие собственных детей, открывая двери дома уголовным элементам. Очевидно, что рано или поздно мама Юли вернется из тюрьмы. И кто знает, с чем и как она тогда к ним заявится?

В последнее время Катя все чаше проводила время в онлайн-сообществах приемных родителей. Мало комментировала, но много читала – хотела понять, в чем именно люди находят ресурс и поддержку. Там рассказывали о самых разных ситуациях – кто-то пережил возврат приемного ребенка в кровную семью после выхода родителей из тюрьмы, кто-то боролся с реактивным расстройством привязанности[1], кто-то сталкивался с неожиданными сложными болезнями приемных детей, с трудным поведением и опасными привычками. И всегда оказывалось, что этот человек не один – и другие вокруг переживают нечто подобное в тот же самый момент или уже пережили в прошлом. Катю не отпускала мысль о том, что нужно и в реальной жизни общаться ради того, чтобы становиться сильнее и помогать детям.

Юля между тем нередко рассказывала ей о подростках, рядом с которыми жила бок о бок. Страшно было представить себе, что произойдет с ребятами, когда они покинут стены детского дома и перестанут жить на полном довольствии государства. Что будет делать доверчивый и наивный Сережка, который учится в коррекционной школе? Уровень образования после одиннадцати классов у него будет равен уровню после шести обычной школы. Это в лучшем случае озеленитель, плотник, маляр. А он вообразил себе, что станет летчиком. Морочит всем голову выдуманными рассказами о несбыточных мечтах. Как встроится в жизнь обиженная на весь белый свет Кристина? Юля толком не рассказывала, что с этой девочкой произошло, но по намекам Катя догадалась сама – сексуальная травма. В Школе приемных родителей говорили, что детей, переживших сексуальное насилие, реабилитировать сложнее всего. Нужен специалист высокого класса, который помог бы ребенку справиться с пережитым кошмаром и научиться жить дальше. Но таких профессионалов в детском доме нет. Да и в целом в Москве их единицы. Но даже если найдется такой, сама Кристина ни за что не признается, не откроется – пока она в детском доме, это слишком опасно. Сначала нужна семья и только потом психологическая работа. Или тот самый вихрастый Макс, от которого волнами исходит агрессия. О его детстве ходили страшные слухи – будто бы мать на его глазах убила отца, который до этого жестоко и регулярно ее избивал. Вину взяла на себя бабушка Макса, она и села в тюрьму. Мать вскоре забрали в психушку, а четырехлетнего Макса отправили в детский дом. В пять лет симпатичного малыша усыновили, но через полгода вернули обратно. Потом еще раз, в восемь лет – уже другие родители взяли в семью – и снова не справились, через два месяца сдали. В итоге Макс озлобился на весь мир, усвоил, что лучший способ защиты – нападение. Он стал властелином в детском доме, заработав кулаками авторитет. И это были истории только нескольких ребят. Юлька успела упомянуть и о многих других подростках. Что они будут делать, когда клетка откроется и выпустит их на свободу, в опасные городские джунгли? Что сами они после такой жизни, с незалеченными травмами и никогда никем не любимые, принесут в этот мир?

Катя наконец поняла, чем она должна заниматься, – объединять в офлайне приемные семьи, чтобы они поддерживали друг друга, и помогать подросткам-сиротам находить новых родителей. Она оформила презентацию и отправила ее в «Арифметику добра». Откровенно говоря, уже не слишком надеялась на ответ – непозволительно затянула с обещанной идеей программы. Но ей ответили в тот же день и пригласили представить проект. Катя выступала перед всем коллективом фонда, рассказывала о том, что задумала создать большой клуб приемных семей – объединить всех, кто забрал ребенка из детского дома или только собирается это сделать. Ей самой были нужны такое общение и возможность делиться опытом, узнавать что-то новое. После Школы приемных родителей люди не должны быть предоставлены самим себе – пусть продолжают учиться, встречаться. А еще Катя поделилась своей мечтой – знакомить кандидатов в родители с подростками. Не надеяться на Федеральную базу данных, куда никто не заглядывает в поисках детей старше двенадцати лет, а организовывать поездки, тренинги, квесты – создавать все условия для личного неформального знакомства взрослых и детей. Обе ее идеи приняли единогласно.

Катя даже не ожидала, что новая работа даст такой прилив уверенности и сил. Каждую минуту она чувствовала поддержку единомышленников, и это был самый мощный ресурс…

В последний день марта Катя, как обычно после выходных, привезла Юлю в детский дом. Автомобиль уткнулся носом в черную железную ограду и замер. Они обе сидели, не двигаясь, молчали. Какими-то трудными вдруг показались слова прощания – на этот раз они ни за что не желали срываться с губ. Катя физически чувствовала, как сопротивляются расставанию ее мозг и тело.

– Я не хочу больше сюда возвращаться, – сказала вдруг Юля, не глядя на Катю.

И та все поняла. Испугалась и обрадовалась одновременно. Пусть Юля не сказала, что хочет жить именно в их с Владом семье. Зато в ее голосе звучало то же нежелание расставаться, которое ощущала сама Катя. Юлька сняла наконец маску веселости и безразличия, показала, что творится на самом деле в ее душе.

– Значит, я привезла тебя сегодня сюда в последний раз.

На глаза навернулись слезы, в горле застрял комок. Больше ничего не было сказано. Они молча вышли из машины, не произнесли ни слова, пока шли до железных ворот. Но Катя то и дело поглядывала на Юльку и видела, что она улыбается – едва заметно, одними глазами. Впервые так счастливо и по-настоящему искренне.

Глава 6

В ночь с пятницы на субботу Катя не смогла сомкнуть глаз. Она крутилась, то и дело вставала с кровати, мешала спать Владу, который стоически терпел ее бессонницу и только старался успокоить, как мог – обнимал и прижимал к себе. Нервы были перекручены и завязаны в узел.

Вечером неожиданно позвонила Юля. Катя, увидев ее номер, обрадовалась, подумала, что ребенок соскучился и ждет не дождется, когда Катя ее заберет. Но девочка, захлебываясь слезами, едва прошептала в трубку: «Прости меня, прости!» – и бросила трубку. Сколько ни пыталась Катя снова выйти на связь, телефон был недоступен. Потом она догадалась набрать номер старшего воспитателя, с ней единственной у Юли были хорошие отношения, но Вера Григорьевна тоже не отвечала. Вот тогда Кате стало по-настоящему страшно. Что Юля натворила?! Что означает это «прости»? Картины в голове возникали одна страшнее другой. Как подростки не поделили очередных спонсорских подачек и зверски подрались. Как придумали глупую шутку, но не рассчитали – довели до беды. Как залезли всей компанией на заброшенную стройку рядом с детским домом, и один из ребят сорвался, разбился насмерть. Все эти ужасы почему-то мерещилось Кате с летальным исходом. Кто-то по глупости не рассчитал, не туда ударил, слишком сильно толкнул… Она отгоняла жуткие мысли усилием воли. Тогда на смену им пришли подозрения, что Юля передумала, она не пойдет в их семью. Решила вот так попрощаться, потому что не в состоянии сказать правду в глаза. Битый час Катя металась по комнате, уже собралась ехать в детский дом, но воспитательница, к счастью, перезвонила.

Оказалось, что дети банально напились. Точнее, не так уж банально, потому что именинница, виновница торжества, попала в итоге в реанимацию. Но Катя все равно вздохнула с громадным облегчением. Главное, живы! И Юля не передумала – она станет ребенком Кати и Влада! Катя сама от себя не ожидала такой безумной радости. Только теперь поняла, как сильно успела прикипеть душой к этой дочке. Вера Григорьевна честно рассказала, как было дело, и Катя была глубоко благодарна ей за это. Ребята тайком отправились в соседний двор и там в рекордные сроки залили в себя все спиртное, которое умудрились добыть. Маше, имениннице, в итоге стало так плохо, что она упала на землю и не могла встать. Не то чтобы она выпила критически много – дело было в препаратах, которые она принимает от аллергии, их нельзя было мешать со спиртным. Кто-то из подростков испугался и сразу сбежал, а Юля с двумя подругами осталась. Обливаясь слезами от страха и понимая, что все сейчас раскроется, а значит, их ждет грандиозный скандал, пьяные девчонки где волоком, где на руках потащили Машку в детский дом. «Не бросили товарища в беде, – твердила, успокаивая себя, потрясенная Катя, – хорошо, что не бросили».

В ту ночь она так и не уснула. С рассветом схватила все документы, которые успела собрать, и, оставив на столе записку для мужа и детей, села в машину.

В детдоме проводили очередной День Аиста, под этим предлогом Юля и упросила Катю приехать за ней в этот раз не в пятницу, а в субботу. Якобы обязательно нужно было выступить с танцевальным коллективом, нельзя подводить людей. Как выяснилось вчера, причина была совершенно другой – день рождения Маши. Но Катя не злилась на Юлю. Она не верила, что эта выходка – отражение ее истинной. Скорее, просто глупое подростковое желание не отбиваться от коллектива, быть как все и пить тоже как все.

По случаю мероприятия и директор, и администрация, и даже сотрудники органов опеки были на месте. Можно было заодно обсудить все вопросы, связанные с бумагами. Но не успела Катя выяснить, к кому обращаться по поводу оформления, как Юля с рыданиями бросилась к ней на шею.

– Они сказали, что теперь не пустят меня в семью-ю-ю-ю-ю, – Юлька тихонько подвывала, выпятив нижнюю губу, – сказали, это будет наказа-а-ние-е-е-е…

– Ну не плачь, что ты. – Катя прижала ее к себе и замерла. От… счастья. – Кто тебе такое сказал?

– Лидия Ива-а-а-новна.

Про себя Катя выругалась – вот некоторым неймется. Какой запрет на семью может наложить Лидия Ивановна, рядовой воспитатель? Довольно с нее того, что она втихаря творит «добрые дела» – настраивает кандидатов в приемные родители против детей. Проецирует на всех вокруг собственные неудачи.

– Не переживай, мы все решим, – Катя прижала девочку крепче и стала укачивать как младенца, – конечно, ты поедешь к нам. Я же обещала. Как только опека и детский дом подготовят все документы.

– Не-е-е-т, – Юлька снова ни во что хорошее не верила, по привычке ждала беды, – они теперь не отпустя-я-я-ят. И ты тоже…

– Что я? – Катя отстранилась и внимательно посмотрела Юле в лицо. – Что – я тоже?

– Ты меня теперь не возьмешь! Я плоха-а-а-ая!

– Ты не плохая, – Катя снова обняла ее, – ты моя хорошая девочка. Но поступок твой и правда плохой. Ты же прекрасно знаешь, что пить нельзя! Что любая зависимость – это страшно.

– Прости, – Юля доверчиво положила голову Кате на плечо, – я больше не буду.

– Надеюсь, – Катя гладила Юлю по голове и всем существом ощутила, что в это мгновение стала для этого маленького человека защитой, – а сейчас иди собирай свои вещи. Я пока найду директора и поговорю с ним. Через полчаса начнут приходить гости, до него будет не добраться.

Юлька напоследок шмыгнула носом и поскакала как маленькая вприпрыжку по коридору, нелепо виляя попой. Пьют они. Курят. Считают себя взрослыми. Неразумные дети, не знающие, куда себя приложить и как утешить.

Катя повернула направо, к кабинету директора, и, уже практически дойдя до него, вдруг почувствовала на себе пристальный взгляд, на который помимо воли обернулась.

– Здравствуйте! – Ей широко улыбался симпатичный темноволосый парень. Улыбался так, словно был очень рад ее видеть.

– Привет.

– А вы за Юлей приехали?

– Да, – привычный ответ на традиционный вопрос. Казалось бы, и все на этом. Выяснили. Но мальчик не отступал.

– Значит, вас зовут Екатерина Викторовна Родионова, – Катя от удивления открыла рот, – а меня Лешей.

– Очень приятно, – после длинной паузы выдавила Катя.

– Я вашу книгу читал, – мальчик понизил голос, словно сообщал какую-то тайну, – «Сломанное детство».

– Надо же…

– Да, в Интернете нашел. Мне понравилось.

– Спасибо.

– Я не знал, что плохо бывает даже в семье. Думал, только здесь, в баторе…

– Всякое в жизни случается, – Катя наконец догадалась, что встреча с Лешей и прочтение книги вовсе не случайные совпадения, – тебе обо мне Юля рассказывала?

– Да нет, – он ушел от ответа, – не очень-то она про вас говорит.

– Странно…

– Наоборот, все понятно, – Леша тяжело вздохнул, – не хочет к вам никого подпускать.

– Почему?!

– Ревнует. – Парень потоптался на месте, явно собираясь что-то еще сказать, но не решаясь.

– Неужели? – Кате польстило это открытие.

– Конечно. Не хочет ни с кем делить.

– Прости меня, я тороплюсь к директору, – Катя виновато улыбнулась, но не смогла уйти, что-то ее держало, – значит, книга показалась тебе интересной?

– Ага, – Леша посмотрел на нее заговорщицки, – а я тоже пишу. Стихи.

– Не может быть! – Катя искренне удивилась: она отчего-то была уверена, что в детском доме поэтов нет.

– Давно уже. Хотите, что-нибудь пришлю почитать?

– Присылай.

– Вы есть ВКонтакте?

– Есть. – Катя была поражена тому, как легко они с Лешей общались, словно были знакомы уже сто лет. С Юлей во время первой встречи было намного сложнее. Да и потом их отношения развивались медленно, продвигались вперед черепашьим шагом. А тут – пара секунд, и уже ощущение, что они знакомы всю жизнь.

Катя вдруг ясно увидела, что этот потерявшийся в жизни парень нуждается в цели. В том, за что можно ухватиться и вытащить себя из болота. Правда, сам он вряд ли справится, нужен надежный взрослый, который будет помогать. Но где же его взять сию секунду? Ей самой с Юлей бы разобраться для начала.

– А ты никогда не думал о том, чтобы написать книгу? – спросила она.

– Книгу? – Леша удивился. – О чем?

– О своем детстве, – Катя посмотрела на него очень серьезно. – Ты давно в детском доме?

– С рождения, – пробурчал он.

– Об этом и напиши.

– Кто такое будет читать? – Парень все еще ворчал, но в глазах загорелся интерес.

– Люди, – Катя помолчала, словно изучала его реакцию, – они же ничего не знают о детском доме. А ты, наоборот, прошел все, от и до. Только не ленись, нужны подробности и детали.

– Какие еще детали?

– Любые. Все, что сможешь вспомнить: ощущения, запахи, события.

– Я из дошколки мало что помню, – Леша наморщил лоб, пытаясь выловить хоть одно конкретное воспоминание, – только маленькие куски.

– Надо же, – Катя улыбнулась, – я тоже до школы себя практически не помню. Вот со второго класса отчетливо и в деталях. А до этого как будто и не жила, если бы не фотографии и рассказы мамы…

Она осеклась, но поздно. На лице мальчишки успела промелькнуть острая боль. Разговор дальше не клеился. Они обменялись контактами и распрощались. Катя уже добралась до кабинета директора, уже поздоровалась и начала объяснять ситуацию с Юлей, а Леша все не выходил у нее из головы. Какая судьба у этого подростка? Если он с рождения в детском доме, то, скорее всего, отказник. Но почему? Что заставило его маму совершить такую ошибку? Юля, которая охотно делилась историями своих однокашников, никогда и ничего не рассказывала о Леше. Как будто правда что-то чувствовала, боялась. И поэтому прятала его.

Директор на деле действительно оказался святым человеком. Катя даже и не мечтала о том, что он пойдет ей навстречу и отпустит Юльку домой еще до того, как будут оформлены все документы. Но он поступил очень мудро: пригласил к себе в кабинет ее, начальника органов опеки – и под предлогом «меня ждут на празднике, вот-вот мэр приедет» оставил их наедине. Чтобы сразу решили все вопросы.

– Так вы общаетесь с Юлей Агафоновой? – поинтересовалась бойкая женщина с мягкими чертами лица и пронзительными синими глазами.

– Да, – Катя кивнула, – мы с мужем хотели бы удочерить Юлю.

– Это невозможно. – Женщина моментально поменялась в лице, в голосе послышались суровые ноты.

– Но как же так? – У Кати от страха закружилась голова. – Как же невозможно, если у нас наладился контакт. Юля уже три месяца ходит к нам в гости…

– У Юли мать в местах лишения свободы, и она не лишена родительских прав, – отрезала начальница опеки.

– Я все это знаю, – Катя смотрела на нее в недоумении, – мы же не собираемся препятствовать их общению. Мы просто хотим помочь.

– Подождите, – лицо женщины просветлело, – вы путаетесь в понятиях. Есть усыновление, а есть опека…

– Для нас никакой разницы, – Катя торопилась, – мы, как скажете, так и сделаем. Главное, чтобы Юля жила в семье.

– Нет, ну разница все-таки огромная, – начальница посмотрела строго, – усыновление приравнивается к кровному родству. А при опеке вы берете на себя ответственность за ребенка, но и государство тоже участвует. Выплачиваются деньги на содержание.

– Нам ничего не надо, – Катя торопливо мотнула головой, – мы в состоянии и одеть, и прокормить…

– Женщина, – начальница потеряла терпение, – давайте вы меня не будете путать. Я не могу дать вам опеку и не назначить выплаты. А удочерить Юлю нельзя. Пишите согласие на ребенка и заявление на опеку. Через десять рабочих дней документы будут готовы.

Пока Катя строчила заявление, дама наблюдала за ней с нескрываемым любопытством.

– А малыша что, не смогли найти? – наконец поинтересовалась она.

– В каком смысле? – Катя подняла глаза от бумаг.

– Ну, маленький ребенок все-таки гораздо лучше. Растили бы как своего. А тут такая лошадушка! Тринадцать лет.

– Простите, – Катя почувствовала, что закипает, – мы с мужем сами решаем, какому ребенку можем помочь. На малышей и без нас очередь стоит.

– Ах, ну да, ну да, ради идеи. – Женщина усмехнулась и продолжала с сарказмом: – Когда станет невыносимо, приводите. Мы возьмем обратно, у нас работа такая.

Катя не отреагировала на ее издевку и молча заполнила документы до конца. А дальше все завертелось с бешеной скоростью. На Катино счастье, мэр таки и не приехал, хотя его ждали битых два часа и накануне отдраили весь детский дом до кристального блеска. Так что директор освободился быстро. За пару часов выпустили приказ по детскому дому и отпустили Юльку домой. Навсегда.

Счастливая, девочка визжала от радости, скакала вокруг Кати со своим полиэтиленовым пакетом «выходного дня», так и не сообразив, что надо возвращаться в свою комнату и собирать чемодан. Потом наконец убежала к себе и пропала на целую вечность. Она никак не могла собраться и уйти. Все ходила, прощалась то с девчонками, то с мальчишками, то с любимой воспитательницей Верой Григорьевной, то с директором, к которому относилась с трепетом и уважением. Потом снова вспоминала о ком-то, кого еще не видела, и снова убегала наверх. Катя устала ее ждать, уже валилась с ног от эмоционального напряжения и усталости, но терпела. Четыре года жизни просто так не перечеркнешь, это огромный отрезок судьбы – для Юли целая треть. И все случилось так неожиданно, так внезапно. Вчера еще девочка думала, что никогда больше не увидит Катю, что ее не отпустят больше в семью, да и сами приемные родители не захотят ее видеть после случившегося, а вышло вон как! И это было крушением представлений о взрослых людях, которые всегда предают, и о жизни, которая боль.

Пока девочка бегала вверх-вниз по этажам, Катя успела позвонить Владу и предупредить о том, что Юля едет к ним насовсем. Детский дом решил не дожидаться окончания процедуры оформления – достаточно было того, что у Кати все документы готовы. Она слышала в голосе мужа волнение, хотя он сам старался успокоить ее: «Если решили, нет смысла тянуть, остальное – просто формальность».

Наконец Юлька явилась с видавшим виды чемоданом и сообщила, что теперь готова ехать домой. А после этого еще минут двадцать обнималась со всеми подряд, купаясь в завистливых взглядах вчерашних товарищей по несчастью. Она уезжала в новую жизнь. А они оставались. Каждый сам за себя. Катя мысленно обещала себе, что постарается каждому из ребят найти достойную семью. Если Бог даст.

Она заметила, что Леша, нахмурившись, наблюдает за прощанием Юльки издалека, но близко не подходит. Ее сердце болезненно сжалось. Отчего-то было особенно жаль этого симпатичного и смышленого мальчишку.

Катя с Юлей вышли наконец из детского дома и добрались до машины. Половина ребят вывалила за ними следом, провожать. Дети стояли и смотрели вслед удаляющемуся автомобилю. Вслед счастливице Юле, которая ехала ДОМОЙ…

– Мы уже дома, – Катя открыла входную дверь и крикнула с порога: – Идите встречать!

Настена высунула голову из кухни, сосредоточенно жуя бутерброд и запивая его растворимым кофе из пузатой кружки. Катя поморщилась от одного только запаха: как ее дочь пьет такую гадость, причем покупая пакетики на карманные деньги, она понять не могла. Есть же кофе в зернах, можно намолоть и сварить.

– Привет! – Настя улыбнулась Юле.

– Привет, – смущенно ответила та.

– Машенька, а ты где? – крикнула Катя, – Влад, вы вместе?

Катя хотела объявить важную новость сразу всей семье – не знала, успел супруг сделать это за нее или нет. Конечно, дети давно были в курсе, что родители готовят документы на опеку, но о том, что все произойдет так молниеносно быстро, даже подумать не могли.

Машуня, недовольная тем, что ее с папой оторвали от запретных мультиков, вышла вслед за отцом в коридор.

– Добро пожаловать. – Влад помог Юле снять и повесить куртку.

– Пиет! – Младшая дочь из-под нахмуренных бровей наблюдала за процессом заселения.

– Привет. – Голос Юли прозвучал непривычно глухо и сипло.

Катя физически ощущала напряжение девочки, страх волнами исходил от нее. Да, она уже несколько месяцев гостила у них в семье и даже провела с ними неделю каникул, да, она сама приняла решение, но в эту минуту жизнь ее менялась так кардинально, словно совершался тот самый, не раз представлявшийся Кате выход в открытый космос. Навстречу непонятному и неизведанному. Туда, где действуют другие законы гравитации и обитают незнакомые формы жизни.

– У нас с Юлей новость, – Катя старалась изображать веселость, но и она в это мгновение переживала не меньше приемной дочери, – нам больше не придется ездить в детский дом. Настена, Машуня, Юлечка теперь ваша сестра!

Настька сразу же налетела и крепко обняла Юлю с притворно радостным криком: «Сестре-е-е-енка!!!» А вот у маленькой Маши словно пропало лицо. Внезапно на его месте появилось сплошное белое пятно – она зажмурила глаза и сжала губы. Малышка попятилась к своей комнате, настойчиво увлекая за собой отца, толкнула попой дверь изо всех сил так, что она задрожала, стукнувшись о напольный ограничитель. «Это только мой папа-а-а-а-а!» – прокричала она в истерике, затаскивая в комнату Влада, и с остервенением хлопнула дверью о косяк.

Катя вздрогнула. Перед ней в мгновение ока появилась новая, незнакомая Маша – ласковый любимый ребенок превратился в сгусток негативной энергии, который невозможно было усмирить.

– Давай снимай ботинки, – Настя спасла положение, потянув Юлю за собой. – Будешь жить в моей комнате? Вместе веселее, можно ночью болтать, пока мамка не слышит.

– Подожди, Настя, – Катя едва шевелила губами, – может, Юля захочет жить отдельно? У нас же есть гостевая комната, где она и спала. Мы потом для нее там все переделаем, а пока…

– А пока я ее забираю себе! – Настька понимающе подмигнула Кате, и у той выступили слезы благодарности на глазах.

Она знала, что у Юли в семье появился надежный проводник и помощник. Настя не бросит – будет брать с собой на прогулки с друзьями, поддерживать, утешать. Катя с трудом сдерживала слезы и думала о том, как ей все-таки повезло со старшим ребенком. Редкий дар у ее дочери – делиться и принимать. Катя чувствовала себя счастливой и виноватой одновременно. Всего два месяца оставалось до ОГЭ, у Насти и без новых обязанностей хватало трудностей: бесконечные уроки, репетиторы, стресс. Катя не имела никакого морального права взваливать на Настю новые задачи по адаптации Юли в семье. Но она уже не могла ничего с этим поделать – все в их жизни сложилось именно так.

Глава 7

Леха рвал и метал. Попадись ему эта Юлька где-нибудь ночью, придушит и не пожалеет ни разу. Вот почему одним в этой жизни все, а другим ничего? Такую маму, как эта Катька, он и сам бы себе хотел, хотя давно по жизни забил на идею найти семью. Думал, что стал железным – плевать на всех взрослых, предателей и дебилов, они сами по себе, а он сам по себе. Но оказалось – нет. Катя Родионова засела у него в голове. Он ей, конечно, соврал, всю книгу целиком пока еще не осилил. Но то, что прочел, задело. И хотелось обсудить, спросить, что на самом деле было в ее жизни именно так, а что она сочинила.

Обидно, что Катя досталась Юльке, которая все равно никогда не оценит. Так и будет по своей родной мамаше страдать. А он бы дорожил этой семьей. Да только кто его к себе позовет?

Чтобы успокоиться, он достал из кармана пачку и, вытянув сигарету, прикурил. После первой затяжки острая боль отступила, после пятой пришло правильное состояние – все пофиг. Леха с трудом отклеился от железного косяка двери, к которой словно прирос, пока стоял на крыльце батора, и стал спускаться по лестнице. Закинул лицо к небу и глубоко вдохнул, но ничего не почувствовал. Ничем не пахнет: ни весной, ни зимой. Замерла природа в безвременье.

Леха не знал, куда податься. В школу идти уже не было смысла. Два первых урока он проспал, и теперь не резон являться – только лишний раз нарываться. Мозг опять начнут полоскать про будущее, про дворника, про «как же ты будешь жить». Им-то какое дело? Их никого не парило, когда он младенцем до посинения орал в своей кроватке и получал за это по заднице. Их не парило, когда он падал и ушибался, но на раны никто не дул, зато отвешивали подзатыльники, чтобы не бегал, ходил нормально. Ибо нечего создавать взрослым людям проблем. Его не спрашивали, когда он хочет есть, а когда на горшок – все малыши живут в баторе строем и строго по расписанию. За детей всё и всегда решают взрослые. А теперь вдруг проснулись: «Как же ты будешь жить?» Ему-то откуда знать?!

Телефон в кармане неожиданно зазвонил. Леха с удивлением увидел на дисплее номер Макса. Они не разговаривали с того самого дня, когда случилась вся эта хреновня из-за планшета. Леха специально обходил Максову криминальную компашку стороной.

– Да? – Он постарался ответить сурово, хотя злости давно уже не было – растаяла как вчерашний снег.

– Привет! Че делаешь?

– Ниче. – Леха не собирался вдаваться в подробности.

– Дело есть. Нужен такой спец, как ты.

– На фига?

– Заработать хочешь? – Макс помолчал, дожидаясь реакции, потом продолжил сам: – Я тут куртку себе присмотрел. Дам косарь.

– А сам че?

– Лучше тебя никто не сделает.

– Ладно, – похвала Макса льстила, было круто завоевать его доверие, – только я еще в баторе.

– Ну и хорошо, – Макс загадочно хмыкнул, – давай в новом торговом центре через час. Который в соседнем районе открылся, знаешь?

– Знаю. Идет!

Леха приехал ровно ко времени и был принят в ряды сильнейших. Его проинструктировали – где камеры, где че, какую куртку брать – и запустили внутрь. Он ходил по спортивному магазину, набирал одежду. Потом прошел в примерочную, благо теток с номерками в этом отделе не было, проход свободный, и стал примерять вещи. Для Макса куртку отложил сразу. Примерил штаны для себя, еще толстовку. Тоже отложил. Достал маникюрные ножнички из рюкзака и стал аккуратно срезать бирки и магниты. Пока трудился, все время думал о книге, которую нужно написать. Странно, что Катя ему это предложила. Что такого он может поведать людям? Тем более из своего младенчества? Вообще нет ни одного воспоминания, ни единой мысли. Разве что, начиная со школьных лет – там уже оставались в голове какие-то события, даже люди. Но вспоминать почему-то легче было о других, не о себе. Взять, к примеру, Егора – он и сейчас стоял у Лехи перед глазами. Тогда они были второклашками и учились в баторе, ни в какие другие учебные заведения не выходили – варились круглые сутки в своем котле. Егор внешне был полной противоположностью Лехи – русые волосы, большие голубые глаза, миниатюрный нос, маленький рот. С виду нормальный мальчишка, даже не скажешь, что инвалид. Но если присмотреться, было видно, что за ухом у него висит слуховой аппарат. Егор был глухим и почти не умел говорить. Так, издавал какие-то мычащие звуки, фиг поймешь, что хочет сказать. Его тоже нашли на помойке еще младенцем, как и Игоря, как и многих других детей. О родителях Егора вообще ничего не было известно – где они, что с ними? Прочерк. Со второго класса обитатели батора превратили глухого Егора в мишень: били, чморили, высмеивали, изображая его глухоту и немоту. Но Егор делал вид, что все эти оскорбления и гадости проходят мимо него. Хотя, конечно, все он прекрасно понимал – гадкий утенок, которого забросили в чужую, здоровую, стаю. В глубине души Егор всегда хотел хоть с кем-нибудь подружиться: стать как все, смеяться как все и шалить как все. Больше всего он мечтал об одной девочке из третьего класса. Она была тогда самой красивой из младшего корпуса детского дома. Ее звали Алиса. Темные волосы, заплетенные в две косички, темно-карие живые глаза, а когда она улыбалась, на обеих щечках выступали трогательные ямочки. У нее были нежно-розовые гладкие губы, острый подбородок и маленькое, хрупкое, как у балерины, тельце. Несмотря на ангельский лик, характер у Алисы был ужасный. С девяти лет она уже умела управлять своими воздыхателями. Леха прекрасно помнил, как и сам, словно болван, ходил в стаде влюбленных в нее поклонников, а она безжалостно ими всеми повелевала. Каждого использовала по назначению: контрольные и домашние задания списывала у умных, заигрывала и шалила с крутыми, а середнячков принимала в добровольное рабство.

На одной из перемен Егор подошел к Алисе, робко взял ее за руку и попытался, как умел, сказать: «Давай дружить». Но не успел он вымолвить даже полслова – Алиса резко отдернула свою руку и крикнула: «Ты че, дебил? Отвали от меня, урод!» Макс, тогда и он был одним из ее поклонников, тут же схватил Егора сзади за шкирку и откинул прочь как котенка. Глухой мальчик плашмя упал на пол.

– Пацаны, смотрите на этого идиота, – заорал защитник на весь коридор, – он думает, что Алиска будет с ним встречаться!

Раздался звонкий жестокий смех. Алиса стояла в стороне вместе с подругами и тоже посмеивалась, глядя на распластанного на полу Егора.

– Этот глухарь хочет нам что-то сказать, – продолжал издеваться Макс, – беее-мееее… Хватит ме-мекать, ты же не овца!

Он пнул Егора по ноге. Тот лежал на полу и не мог произнести ни одного звука, не мог даже вдохнуть из-за душившего его плача.

– Ой, наша нюня пустила слезу! – ликовал Алисин рыцарь. – Ты будешь нормально говорить или еще тебе всыпать?!

За этими словами последовал еще один удар, теперь уже под правое ребро. От боли Егор скрутился как червяк. Он старался успокоиться, но, как только переставал плакать, боль напоминала о себе с новой силой, он стонал и тут же получал новый удар. Еще и еще, с каждым стоном все больше. Наконец раздался звонок на урок. Толпа детей вокруг Егора, Леха и сам был среди них, начала с облегчением расходиться. Но мучителю Егора зрелищ казалось мало – он присел на корточки и нанес лежачему сильный удар кулаком в нос. У того ручьем полилась на серый линолеум алая кровь. Егор лежал неподвижно, только тихонько плача и постанывая.

Леха помнил, как ему было тогда стыдно за то, что они вот так вот ушли и оставили избитого мальчишку на полу, что не заступились… Но он ничего не мог поделать – нельзя было отделяться от стаи. Иначе и тебя самого так же забьют.

…Так Егор и лежал в коридоре в луже собственной крови. И только под конец урока на учебный этаж за какой-то надобностью поднялась медсестра, которая заметила глухого мальчишку. Он был уже без сознания. Медсестра побежала к учительнице, чтобы та вышла и посмотрела на дело рук своих учеников, потом вызвала врача. Услышав крики, дети тоже поспешили в холл – посмотреть, что происходит. Многие к тому моменту успели о Егоре забыть. А теперь все стояли плотным кольцом, жалкие, испуганные. Леха снова почувствовал те мурашки, которые побежали тогда по коже. Все взрослые в детском доме – медсестры, учителя, психологи, завуч – суетились. Кто-то из детей не сдержал слез и заплакал. Леха тогда тоже плакал – от горя и стыда, он чувствовал себя виноватым. Чтобы не видеть того, что сам натворил, Макс отошел в сторону и сделал вид, что он ни при чем. А Леха забился в углу класса и просидел там до тех пор, пока не приехала «Скорая помощь». Егора положили на носилки и унесли в машину. Через пару дней его выписали из больницы, а через месяц нашлись усыновители и забрали его домой. О том, кто бил Егора, никто из взрослых так и не узнал – в баторской стае не принято было сдавать. К тому же Макса и тогда уже все боялись.

Сейчас Егор, как и Леха, должен был учиться в девятом классе. Наверное, у него все хорошо. Каким-то чудом Бог услышал молитвы глухого бессловесного ребенка, видимо, так красноречиво тот плакал. Новая семья сделала Егору операцию. Он стал хорошо слышать и постепенно, благодаря занятиям с логопедами, научился говорить. Не идеально, но намного лучше, чем тогда, когда предлагал дружбу Алисе. Кстати, ей тоже повезло – за ней приехала семья из Италии. Так что теперь эта красотка крутит мозги мальчишкам в другой стране.

Многие с тех пор уехали, кто куда…

Леха часто думал о том, что если всех людей создал Бог или еще какие-то высшие существа, то наверняка каждый рожден с какой-то целью. Только непонятно, почему принято презирать и считать ущербными тех, кто на других людей не похож. Тех, кто по каким-то причинам появился на свет с диагнозами болезнь Дауна, ДЦП, ВИЧ, глухота, да с чем угодно еще. Тех, кто родился и потом был брошен своими родителями. Почему такие дети не имеют права жить так, как все? Почему они всегда и везде чужие?

Леха очнулся от воспоминаний из-за резкого звука – магнит, тварь, вместо того, чтобы бесшумно отлепиться от куртки, затрещал. Краем глаза уловил какое-то движение в соседней кабинке и грязно выругался – уборщица мыла полы. По-хорошему надо было все бросать и валить от греха подальше, но потраченного времени было жалко. Да и Максу очень уж хотелось угодить. Леха решил, что все обойдется – ведь всегда обходилось. Он аккуратно сложил выбранные вещи, скрутил их в плотные валики – так учили на занятиях по туризму, которым он раньше увлекался, – и засунул на дно рюкзака. Сверху кинул пару учебников, которые там бессменно болтались. Рюкзак забросил за спину. Оставшиеся вещи, которые брал для вида, забрал с собой и вышел в торговый зал. Аккуратно повесил плечики по местам и двинулся к выходу.

Пока проходил сквозь рамки, успел от волнения мощно вспотеть. Но все прошло прекрасно, рамки не запищали – вот что значит мастерство. Ведь в примерочной он внимательно осмотрел каждую вещь, удалил все магниты до одного. И только в дверях, которые вели на улицу, Леха вдруг почувствовал крепкую хватку – его плечо оказалось зажато в тисках молодого охранника, человеческого робота с грудой прокачанных до железной крепости мышц.

– Попался, скотина! – прошептал робот ему в ухо, брызгая мелкими каплями слюны в ушную раковину, – теперь не уйдешь! Ответишь за всех.

Леха прикинулся, что не понимает, о чем речь, попробовал возмущаться. Но не тут-то было – вызвали управляющего, завели в его кабинет и достали Максову куртку и остальные вещи из рюкзака.

– На десять пятьсот, – сообщил довольный охранник.

До Лехи только теперь дошло, что ситуация самая поганая, и он «включил сиротку». Заплакал, покаялся, рассказал, что с рождения живет в детском доме. Управляющий не поленился проверить, позвонил в детский дом. Леха, пока слышны были длинные гудки, молился, чтобы трубку взял директор, но вышло наоборот. На громкой связи он услышал зычный голос заместителя директора, жирной тетки, которую все дети в баторе ненавидели до глубины души.

– А-а-а, Гожану? – прогремела она в ответ на рассказ управляющего. – Он без конца ворует. Вызывайте полицию.

– Но вы же понимаете, – управляющий попытался урезонить ее, – что это суд и тюрьма. Там сумма очень большая.

– Да? Ну, если не хотите возиться, сбросьте его со второго этажа, – тетка рассмеялась собственной шутке, – этот Гожану уже всем здесь своими выходками надоел.

Управляющий после разговора на мгновение заколебался, Леха видел это. Но сволочь охранник настоял на своем. Вызвали полицию, оформили протокол. Повезли в отделение…

С этого момента жизнь Лехи превратилась в сплошное размытое пятно. Его таскали на допросы, сто раз заставляли писать, как все было, стыдили, запугивали. Ситуация повернулась плохо – как ни старался директор детского дома договориться с администрацией магазина, те на контакт не шли и заявление не забирали. Возмещение ущерба их не интересовало. Они хотели публичной порки и реального уголовного срока, чтобы стало неповадно другим. Соседство детского дома для них было костью в горле.

Леха по-настоящему испугался и начал искать защиты. Раньше, что бы он ни творил, директор всегда умудрялся это уладить. Надевал костюм, галстук и шел по инстанциям, чтобы спасать своих подопечных, которые чудили один за другим. А на этот раз ничто не срабатывало, ни галстук, ни авторитет, ни звонки в департамент социальной защиты – Лехе светила колония для несовершеннолетних. Еще чуть-чуть, и состоится суд.

Чтобы помочь себе, он придумал только одно – поехать к Екатерине Родионовой и попросить, чтобы она забрала его в свою семью. Юльку же взяла после скандала с пьянкой, даже не поморщилась. Может, и ему теперь повезет? Предлог нашелся быстро: Юлька, когда уезжала из батора, прихватила с собой его толстовку. Он сам ей дал поносить, а потом проявил благородство, не стал требовать назад. И вот теперь эта вещь ему якобы срочно понадобилась – Леха позвонил Агафоновой и строго велел вернуть. Юлька, как обычно, послала на фиг, сказала, что никуда не поедет. Но сделала главное – «тебе надо, ты и приезжай». И дала адрес.

Впервые в своей жизни Леха попал в такой роскошный дом. Он никогда раньше не видел, чтобы в квартире было столько комнат – четыре спальни, гостиная, да еще и кухня. Маленькая гостевая комната была свободна, и Леха мысленно нацелился на нее.

Он сидел как официальный гость за накрытым ради него столом, хотя свалился словно снег на голову, без предупреждения. Но Екатерина вроде даже обрадовалась ему. Стала суетиться, кормить. Он путано объяснил, что Юлька должна ему вернуть толстовку, а то забрала – и ни слуху ни духу, а ему нечего носить. Катя с пониманием кивала и предлагала подождать, пока девочки придут.

Раньше он бывал в чужих квартирах только тайком – пока родители телок, с которыми он мутил, торчали на работе. А здесь на тебе – взрослый человек приглашает и говорит: «Располагайся, садись». У него потели от страха ладони и то и дело появлялся дурацкий смешок, которым он реагировал на любой непонятный вопрос хозяйки. «Ты курицу или говядину будешь?» – «Ха-хм». – «Тебе сок томатный или морс?» – «Хи-хи». Он и правда не знал, что выбрать. В баторе никогда и никто не спрашивал: «Что ты будешь есть?» – что дадут, то и жри. У девчат дома просто брал в кухне сам, что плохо лежит. А тут «то или это, одно или другое». Непонятно, как отвечать. Да и стремно – еще подумает, что он нахал и хочет просто нажраться на халяву. Спасала как всегда глупая улыбочка – привычный способ защиты от всех непонятных напастей.

Он жадно оглядывался, пытаясь оценить, сколько Юлькины приемные родители зарабатывают бабла. Потянут ли еще одного ребенка, то есть его – все-таки четверо это уже до фига, надо всех одевать и кормить. Но по большому счету понять в этом доме было ничего нельзя – бо́льшую часть гостиной занимали книги. Неужели можно столько всего перечитать?! Было бы проще, если бы на полках стояли бутылки с алкоголем. По ним он всегда умел определить, очень богатый дом или так себе. Сколько стоит всякий там блатной коньяк, виски или ром, Леха прекрасно знал.

Хозяйка тем временем принесла тарелки, вилки, ножи. Расставила все красиво. В центр стола водрузила непонятно зачем бронзовый подсвечник на три свечи, а к нему такую же перечницу, солонку и замысловатую резную штуковину для салфеток.

– А где все ваши? – вежливо поинтересовался Леха, хотя был ужасно рад, что не застал никого из них дома. Особенно Юльку.

– Настя и Юля с Машей гулять ушли. А муж в магазине.

– А-а-а, – Лешка бросил нервный взгляд в сторону двери, – он скоро вернется?

– Думаю, примерно через час. Дети тоже.

Леха выдохнул. Успеют поговорить. Хозяйка поставила на стол блюдо с зеленым салатом, рядом еще одно – с жареным мясом. Сама приняла решение, чем кормить, после его дурацких ухмылок. Подумала немного и снова ушла. Вернулась с хлебом, сыром и маслом.

– У тебя неплохие стихи, – сказала она ни с того ни с сего.

– Да? – Лешка поднял на нее изумленный взгляд – думал, что стихоплетство его – полный отстой, раз он давным-давно ей отправил, а она ничего не ответила.

– Вдумчивые, – Катя склонила голову набок, – и образы умеешь создавать. Только вот с грамотностью, конечно, беда.

– Ошибок много? – Леха не сильно, но все же расстроился.

– Почти в каждом слове, – Екатерина Викторовна вздохнула, – иногда по две и даже по три. Тяжело воспринимать.

– А как исправить-то?

– Книги читать. Чтобы изображение слова отпечаталось в голове.

– Да некогда как-то.

– Что же ты делаешь? – Екатерина Викторовна с любопытством посмотрела на него. – Учеба, насколько я знаю, много времени у тебя не отнимает.

Он снова глупо хохотнул. Хорошо, что эта Катька не стала сразу пилить его, как все остальные взрослые. Особенно разные «кандидаты в приемные родители». Еще ничего не сделают, только ходят вокруг да около как коршуны – присматриваются к детям, перебирают, а уже за двойки и прогулы ругают только так. Им-то какое дело?! Сначала хоть чем-то заслужи право отчитывать. А потом уже будет видно.

– Выживаю.

Хозяйка квартиры вздрогнула от его ответа, и он заметил ее реакцию. А чего она хотела? Он правду сказал.

Дальше они ели молча. Леха видел, что хозяйка хочет о чем-то спросить, но молчит из деликатности. Он решил, что не станет ей помогать, понятно же, что вопросы у взрослых всегда одни и те же – как ты попал в детдом, помнишь ли свою маму, хорошо ли воспитатели относятся к детям, есть ли у тебя настоящие друзья? Достали! Да и толку перед ними бисер метать: все это он уже проходил. Сколько раз честно рассказывал, старался понравиться, а потом ничего из этого не выходило. Никто его не забирал. Он хотел поговорить о своем. Рассказать о том, что попался и теперь ходит под уголовным делом. А еще спросить, чем он так плох, что его никто не берет домой. Что с ним не так? И потом просто взять на «слабо» – сказать: «Заберите меня к себе». Но у него все никак не поворачивался язык. Промучившись и устав от внутреннего напряжения, Леха решил, что надо свое предложение еще раз обдумать, а разговор пока отложить. Сейчас лучше просто наслаждаться вкусной едой и покоем, который он неожиданно для себя почувствовал в этом доме. Словно из штормов и бурь выбрался наконец на берег. Никто не бегал вокруг с дикими криками, не пытался обманывать, задирать и втягивать в драку. Никто не отчитывал и не приказывал. Тишина вокруг казалась нереальной. И было странное чувство, что к нему относятся здесь как к равному. Бред, конечно, такого не может быть.

– Ты начал писать книгу? – вдруг спросила Екатерина Викторовна. – Я помогу, отредактирую. Если хорошо получится, можно попытаться опубликовать.

– Не-а, – Леха опустил глаза: вовсе не до книги ему было на этом этапе жизни, – другие проблемы.

– Какие? – Екатерина Викторовна впилась в него пристальным взглядом.

– Я это… – он закашлялся, – того. В общем, попался.

– На чем? – Екатерина Викторовна едва заметно побледнела.

– Украл вещи из магазина, – признался Леха, – и меня поймали.

– Много вещей? На какую сумму? – Губы Екатерины Викторовны вытянулись в тонкую линию.

– Больше пяти тысяч, – выдал Леха со знанием дела, – значительный ущерб.

– На компенсацию согласятся? – Екатерина Родионова волновалась, Леха это видел, и ему было приятно, что хоть кто-то на всем белом свете переживает за него, – я могу оплатить. Даже моральный ущерб.

– Я и сам могу, – он тяжело вздохнул, – у меня же есть деньги на книжке. Но они не хотят. Требуют судить.

Тем временем Катя судорожно размышляла, чем можно помочь. Обратиться к владельцу сети магазинов? Попросить Влада вмешаться? Он наверняка найдет выход на учредителей. Ну, сделал ребенок один раз глупость. Разве стоит его так сурово наказывать?

– Это было в первый раз?

– Не-а, – Леха посмотрел на Катю с вызовом, – я много воровал. Меня даже в семью из-за этого один раз не взяли.

Он и сам не понял, зачем так разоткровенничался. Выдал всю подноготную разом, раньше никогда так не делал. Понятно, что он и пришел, чтобы попытаться разрулись свою проблему с кражей, попросить защиты, прозондировать почву, в конце концов. А тут…

Теперь уж точно ни про какое «заберите меня к себе» и помощь речи не может быть. Вон же она, бледная сидит. Испугалась.

Леха быстро доел и стал собираться. Покой, которому он всего несколько минут назад так радовался, стал чужим. Он, Алексей Гожану, здесь никто. У этой Родионовой своя жизнь, а у него – своя. Все равно ничего не получится, и с чего он вдруг решил, что она и ему тоже захочет помочь? Потому, что вытащила из батора Юльку? Ну, так домашним всегда больше везет. Да и не выглядит эта Катька всемогущей – такое ощущение, что уже взвалила на себя больше, чем сможет унести. Бред это все, тупые мечты. Разве скажешь когда-нибудь такое вслух: «Я боюсь, возьмите меня в свою семью». Не повернется язык.

– Ну, я пошел? – Он просил разрешения, а сам вопреки всякой логике надеялся, что Родионова попросит остаться.

– Ты же Юлю хотел дождаться, толстовку забрать. – Она смутилась, но уговаривать задержаться не стала.

– Сейчас уже пора, в баторе ждут.

– Да, конечно, – Катька вроде даже обрадовалась, – я позвоню воспитателю, предупрежу, что ты выехал.

– Если хотите, звоните. – Он безразлично пожал плечами. С чего бы ему отчитываться перед питалками?

– Приезжай как-нибудь еще. Повидаешься с Юлей.

– Спасибо, – Леха торопливо обулся, стараясь, чтобы она не заметила дырку в правом носке, – до свидания.

– До свидания, Леша…

И в этот момент дверь за его спиной распахнулась. На пороге стоял огромный бородатый мужик, нагруженный пакетами из супермаркета. В своем черном плаще он был похож на батюшку в рясе. Вот блин, а Юлька не говорила, что отец у них религиозный. Леха не на шутку струхнул.

– У нас что, гости? – не здороваясь, сурово спросил он.

Леха успел заметить, как желваки на его скулах заходили ходуном.

– Это Алеша, приятель Юли, – поторопилась объяснить Катя, – но он уже уходит.

– А сама Юля где? – Мужчина положил на пол бесчисленные покупки и начал снимать плащ.

– Дети гуляют, – коротко доложила Катя и только тогда поняла, как абсурдно это звучит: приятель Юли приехал к ней в гости, когда ее и в помине нет.

– Спасибо за ужин, – торопливо поблагодарил этот самый Алеша, моментально почуяв опасность, – я пойду.

– Удачи! – сквозь зубы просипел батюшка.

Железная дверь захлопнулась за спиной Лехи со страшным звуком. Он не спешил уходить, прижался к гладкой холодной поверхности двери затылком и спиной. И слышал все, что творится в доме.

… – Катерина, ты совсем с ума сошла?! – Рык разъяренного чудовища сотрясал стены.

Катя оторопела. В таком тоне и такими словами Влад не позволял себе разговаривать с ней никогда. За все годы их многоопытной и претерпевшей немало трудностей семейной жизни.

– В чем дело?

– Какого черта ты притащила домой этого мужика? – Катя видела, что Влада трясет, и чувствовала его бесконтрольную ревность.

– Влад, это ребенок! Ему всего пятнадцать лет, как и Насте. Леша живет в детском доме.

– Катерина, – муж взял ее руки в свои, крепко сжал и строго посмотрел в глаза, – с меня хватит детского дома! Я не потерплю великовозрастных головорезов у себя под носом. Ты хотя бы подумала, что он может быть опасен для Насти, для Маши? Он и на тебя как-то странно смотрит! Я не идиот, поверь. Если он и был когда-то ребенком, то это время давно ушло.

– Влад, – Катя попыталась вытащить из огромных и в этот момент нестерпимо жестких ладоней мужа свои пальцы, – мне больно, отпусти.

– Я тебя в жизни не контролировал, – Влад ослабил хватку, но ладони ее не отпускал, – ты всегда занимаешься тем, чем считаешь нужным. Но я не позволю навлекать на нашу семью беду! Нам бы с одной сиротой как-то справиться, а ты тащишь в дом новый источник проблем.

Леха замер за дверью. Обида огромным комом стояла в горле. Его в очередной раз изгнали – вышвырнули как паршивого щенка. Постоянно, изо дня в день, он ощущал себя отщепенцем без корней и без прошлого. Раньше просто никому не был нужен, а теперь его еще и боялись – он чувствовал волны страха, которые исходили от этого громадного мужика. Это он, Леха, породил в нем агрессию, хотя ничего плохого не делал. Только в баторе или в колонии его настоящее место – среди своих, таких как Макс, Игорь, Кристинка, а больше нигде.

Леха вызвал лифт, но не смог его дождаться и побежал вниз по лестнице. От злости и ярости было трудно дышать. Он отгонял мысли о будущем, о том, что станет с ним после колонии. До дрожи в коленях он боялся того момента, когда откроются ворота и он должен будет идти. Куда? Зачем? Его в этой жизни никто не ждет…

Глава 8

Катя смотрела в потолок и боялась подняться с постели, хотя давно пора было вставать. Прошел всего месяц с того момента, как Юля переехала к ним, а семья уже дошла до ручки. Все в доме начало рассыпаться. Настя, на которую возлагались огромные надежды, демонстративно и нарочно сопротивлялась матери, пререкалась по каждому поводу, подавала новой сестре идеальный пример того, как следует подмять под себя «родоков». Новая дочь, разумеется, успешно извлекала уроки и следом за Настей разносила новоиспеченную мать в пух и прах.

– Юля, помой, пожалуйста, посуду, – просила Катя после ужина.

– А че я? – Девочка моментально лезла в бутылку.

– Потому что Настя мыла вчера.

– Сама тогда мой!

– Я покупала продукты и готовила, если ты не заметила, – Катя старалась, чтобы дело не дошло до скандала: и так уже несколько раз срывалась на позорный крик, – у всех в доме должны быть свои обязанности. И у тебя.

– Мне ваши правила пофиг!

Юля с грохотом захлопывала за собой дверь и пряталась в комнате. Выпустивший иглы дикобраз, к которому невозможно подобраться. Она оборонялась заранее и задолго до того, как кому-то приходило в голову в чем-то ее упрекнуть. Посуда так и лежала в раковине до ночи, а Катя уговаривала себя не вестись на очередную провокацию, не устраивать истерик, но и не мыть самой. Приемная дочь сидела в своей спальне, как будто так и надо. Тупила в телефон.

От Насти она перебралась в отдельную комнату через две недели совместной жизни. Словно напиталась, получила нужную информацию и теперь могла выйти в самостоятельное плавание. Причем, как ни странно, излюбленной ее мишенью стала сама Настя – Юля постоянно наговаривала на старшую сестру, жаловалась на нее и получала удовольствие от выволочек, которые та получала в итоге от матери. У приемной дочери появилась задача, которой она следовала неукоснительно, хотя вряд ли это осознавала – перестроить семью под себя. Юля не желала допускать даже мысли о том, что ее приемные мать и отец – главные в этом доме. Она не понимала, что именно на родителях держится семья, лежит ответственность за детей, и потому они определяют правила жизни. Все это было пустым звуком, хуже того, мощным раздражителем – стоило Кате заговорить о правилах и обязанностях, как возникал скандал. Юлю могла устроить только одна стратегия взрослого – полное подчинение ей. Катя в ее картине мира предназначалась лишь для того, чтобы налаживать быт и исполнять желания. Юля планировала руководить приемной матерью, потому что весь опыт ее прежней жизни говорил о том, что нельзя делать взрослого главным, нельзя признавать его силу и первенство, потому что он по определению слабый – рано или поздно не справится с ответственностью и предаст. Стратегия выживания, которая въелась в подкорку, твердила девочке: «Контролируй и управляй, иначе не выживешь». С четырех лет Юля сама ухаживала за мамой и братом, заботилась о них и кормила, потому что часто мама в наркотическом угаре забывала поесть. Когда в доме заканчивались продукты, маленькая Юля шла в лес и собирала грибы и щавель. С пяти лет она готовила для себя, для мамы с братом и как умела прибирала их комнату в коммуналке. В своей кровной семье она была главной, все держалось на ней. Само собой, там Юля обладала неограниченной властью. За все в доме несла ответственность. Так что это она виновата, она не уследила за мамой, не сумела вовремя перехватить чертову траву, хотя обязана была это сделать – и вот та попала в тюрьму. Второй раз подобной ошибки допустить невозможно. Нельзя. Взрослые слабые. Юля сильная. Так что важно не ослаблять контроль.

Юля боролась за власть и влияние в новой семье так, словно это был вопрос жизни и смерти – по-другому она просто не могла. Катя умом понимала, что вся эта девочкина стратегия выживания – классическое нарушение, которое принято называть «перевернутой привязанностью». Если ребенок и взрослый меняются ролями, то первый привыкает нести ответственность, руководить. Он боится ослабить контроль, потому что по опыту знает – стоит ему отвернуться, все рухнет. Родитель выйдет из-под управления и обязательно попадет в беду: напьется и не найдет дорогу домой, замерзнет на улице под забором; отключится в наркотическом угаре и забудет о том, что надо есть, двигаться, жить. Многие годы ответственности, напряжения, и ребенок привыкает к мысли о том, что взрослый – это ненадежное существо. Положиться можно только на самого себя. А чтобы принять на себя бразды правления, нужна верховная власть. Об этом писали в учебниках, рассказывали на занятиях в фонде. Все было ясно. Но в моменты конфликта, когда Юлька добивалась своего обесцениванием приемной матери и хамством, Катя не могла сохранить холодную голову и трезвый расчет. А хуже всего было противное чувство вины перед мужем и детьми – это она, собственными руками, притащила домой источник проблем.

В семье на всех фронтах шла война. Катя защищала привычный порядок в доме, Юля боролась за власть. Остальные по мере сил подливали масла в огонь. А поскольку разноплановые сражения изнуряли всех, а заодно лишали надежды на нормальные отношения, оставалось мучиться и ждать развязки – выхода кровной мамы Юли из тюрьмы. Тогда опека над Юлей, может быть, прекратится.

Катю не отпускало ощущение, что приемная дочь с момента переезда в их семью сидит на чемоданах. Она как будто не собирается обживаться, не позволяет себе пускать корни. Дом Кати и Влада был для нее временным пристанищем и возможностью отсидеться, набраться сил: наесться за всю прошлую голодную жизнь, накопить впрок вещей, собрать ресурс перед новым рывком. Катя пыталась помочь Юле с учебой, увлечь ее новыми занятиями. Отвела на танцы, которые девочка любила, устроила в школу радиоведущих, но помощи никакой не получалось. Юля потребляла и потребляла, но была не в силах переключиться с выживания на развитие. Понятно, что она не виновата в том, что разучилась доверять миру и всем взрослым людям. Понятно, что прошло слишком мало времени. Но три месяца гостевого общения и тридцать дней семейной жизни не позволили ей даже чуть-чуть привязаться к новой семье. Катя и Влад уже не могли абстрагироваться от постоянного навязчивого ощущения, что их цинично используют.

Влад теперь все чаще задерживался на работе, ссылаясь на важное дело, которое требовало всех его сил. Маша сделалась капризной и злой, словно раньше времени у нее начался кризис трехлетнего возраста. Настя после переезда Юли честно выполнила свой долг – объяснила и рассказала все, что могла, познакомила новую сестру со своими друзьями, соседскими мальчишками, девчонками, – и практически пропала из дома. Она не реагировала на нападки Юли, никак не отвечала на ее наговоры и жалобы, просто уходила теперь рано утром и возвращалась лишь поздно ночью. Находила предлоги, причины, компании, занятия – только бы не приходить домой. Катя сходила с ума, звонила дочери по десять раз, слышала в ответ: «Мама, я уже еду!» – и после этого ждала еще пять-шесть часов. Все это выглядело так, словно Катя променяла одну дочь на другую. А не приобрела еще одну. Было обидно и стыдно: если не можешь справиться с кровным подростком, если собственная дочь посылает куда подальше, зачем приводить в дом еще одного ребенка?

Надежный и привычный мир рушился на глазах; страшные мысли о том, что она теряет Настю, убивали Катю. Она старалась не думать в таком ключе, но навязчивые аналогии лезли в голову сами собой: кукушонок попадает в чужое гнездо и начинает выбрасывать из него других птенцов. Чтобы только его кормили, чтобы только он был центром вселенной. Катя понимала, что Настя в ответ просто выбрала свою стратегию выживания – бегство. И это невыносимо сильно ранило ее. Она дошла до такого состояния, что боялась лишний раз столкнуться в доме с новообретенным ребенком. В Школе приемных родителей говорили про медовый месяц – первые спокойные и радостные недели совместной жизни. Видимо, все это осталось далеко позади, когда Юля гостила у них по выходным. Адаптация навалилась сразу и тяжело. Всего тридцать дней, а Катя уже смертельно устала играть с Юлей в абсурдного «Царя горы», устала от попыток вернуть себе мужа и собственных детей. Временами она опускалась до такой степени отчаяния, что мечтала лишь об одном – чтобы кровная мама Юли как можно скорее вышла из тюрьмы. Тогда она предложит посильную помощь, постарается найти для нее работу, купит приемной дочке вещей на год вперед и отвезет ее, с Богом, домой. А дальше будет участвовать в их жизни, поможет Юле с образованием. Но только на расстоянии. Только так, чтобы не видеть каждый день ее недовольного и злого лица, не слышать хамства и беспочвенных обвинений. Иначе все в этом доме сойдут с ума – ведь все они превратились в заложников жестокого и голодного птенца.

Катя старалась, сдерживалась, но внутри копилась обида. И еще – ревность, которой она сама от себя не ожидала. Казалось, давно поняла простую вещь: мать может любить одновременно двух, трех, сколько угодно детей, но и ребенок имеет полное право любить сразу двоих – и кровную, и приемную мать. Она не собиралась занимать в этой жизни чужого места, отвела себе совершенно другую роль – направить, помочь. Но как можно помочь тому, кто этого не хочет? Кто сопротивляется всеми фибрами души?

Неделю назад, в прошлые выходные, Катя впервые услышала разговор Юли с кровной мамой. Та позвонила дочери на мобильный телефон, когда Катя с детьми зашла после бассейна в кафе. Лицо Юли просветлело, колючий дикобраз, который секунду назад злобно шипел: «Я суп есть не буду!» – моментально исчез. Появился счастливый ребенок с сияющими глазами.

– Привет, мамулечка! – пропела она.

Это прозвучало как музыка, как дыхание ангела. Юля выпорхнула из-за стола и вылетела в коридор поговорить.

Катя с трудом сдержала подступившие слезы. «Мамулечка». Никто и никогда в жизни не называл ее таким божественно ласковым именем. Ни Настена, ни маленькая Машуня, которая любила ее и Влада больше жизни, не изобрели настолько нежного слова. Всеми своими стараниями, переживаниями, бессонными ночами, любовью она, Екатерина Родионова, не заслужила этого трепета. Может, и не ценится детьми слишком хорошая благополучная жизнь. Может, лучше было время от времени пропадать, не заботиться, забывать, чтобы добиться их абсолютной любви…

Она все еще лежала в постели и перебирала как бусины события последнего месяца. Уродливое ожерелье из боли, обид и страхов сдавило горло, было трудно дышать. Шуршание в ванной комнате наконец стихло, и Катя подумала, что Юля ушла. Теперь можно было спокойно начать свой день. Не с очередного конфликта, не с пререканий, а с чашки кофе и веселой возни с Машуней. Но она просчиталась.

– Доброе утро, – столкнувшись в коридоре с Юлей, искусственно бодро проговорила Катя, – ты уже позавтракала?

– Тебе-то какая разница?

– Юля!

– Я не завтракаю. Тысячу раз тебе говорила, пора запомнить.

– Ты грубо со мной разговариваешь. – Катя с опозданием вспомнила про «я-высказывания», но эмоции мешали следовать рекомендациям психологов.

– И что?

– Найди другой тон.

– Зачем?

– Чтобы люди не шарахались от тебя. Как минимум.

– А-а-а.

– И здоровье нужно беречь. Впереди длинная жизнь, – Катя пока еще сдерживалась, но уже с большим трудом, – важно, чтобы на нее хватило сил.

– Вот на хрена?! Будущего нет.

– Господи, Юля, – Катя помимо воли повысила голос, – ты просто не знаешь, о чем говоришь. И цель, и будущее появятся, просто прекрати им мешать.

– Ой, все! – Юлька окинула приемную мать презрительным взглядом. – У тебя самой-то какая цель?

Она уставилась на Катю бешеными глазами, но Катя выдержала ее взгляд и спокойно произнесла:

– Помогать детям. Рассказывать людям правду.

– О чем?!

– О том, что детский дом не годится для жизни. Что каждый ребенок имеет право на семью.

– Ха! И что ты для этого делаешь?

– Приняла тебя. Написала книгу. О том, как детский дом покалечил мою мать, и уже ее руками – мое собственное детство. – Катя чувствовала, что ее слова звучат жалко, как оправдания. Но все равно не могла остановиться.

– Ха! Меня приняла. Ты бы сначала собственных детей научилась воспитывать. Дочка твоя совсем отбилась от рук. И книга твоя тоже – говно! – Юлька брызнула слюной. – Я начала читать, это полный бред. Ни один идиот такое не купит!

Катя задохнулась. Бессильная ярость окатила с головы до пят. Юля находила самые болезненные точки и била точно в цель. Катя знала, что это особый талант сирот: точно так же всегда делала ее собственная мать. Но от этого Юлины выпады не становились безобиднее, они приносили жуткую боль – словно Кате ломали кости, одну за другой, и смотрели с легкой усмешкой на то, как она извивается и корчится в агонии. Она никому не могла простить двух вещей – когда оскорбляли или унижали ее детей и когда втаптывали в грязь главное дело ее жизни. Юля с завидной регулярностью позволяла себе и то и другое.

– Немедленно прекрати хамить, – в голосе Кати опасно зазвенел металл, – поведение Насти не твоего ума дело. А что до книги… Вокруг достаточно людей, которым она нужна.

– Да ладно! – Юля, не обращая внимания на тон приемной матери, неслась вперед сломя голову. – И кому нужно твое писательство?

– Многим. Например, Леше.

– Кому-у-у?

– Твоему другу из детского дома.

– Он-то тут при чем? – Лицо Юли заострилось, губы побелели. – Вы что, с ним где-то виделись?

– Так ты его сама позвала! Обещала отдать толстовку, – Катя перестала что-либо понимать, – он приезжал к нам в выходные, пока вы гуляли с Машей.

– И ты его пустила в дом?! Ты что, не понимаешь?! – Юля зашипела, глаза ее наполнились ненавистью. – Он алкоголик и вор! Никакой он мне не друг!

– Так нельзя. Ты с ним столько лет общалась, а теперь поливаешь грязью? – Катя зашипела в ответ: лимит терпения был исчерпан.

– Пусть он больше никогда сюда не приходит!

– Еще что прикажешь? – Катя скатилась до детских пререканий, внутренний взрослый исчез. – В этом доме мои правила! И впускать я буду всех, кого считаю нужным!

– Вот на хрена?!

– Как ты не понимаешь? – Катя позорно брызгала слюной в ответ на Юлину ярость. – Когда тебе было плохо, мы тебе помогли! Леше тоже нужна поддержка. Ты не видишь, что он потерялся в жизни? Попал в беду!

– Это его проблемы!

– Нет! Это проблема общая! Он не виноват в том, что ему не дали жить нормальной жизнью, что оставили без семьи.

– Вот ты нарвешься, – неприятно оскалилась Юлька, – потом будешь жалеть! Я тебя, если что, предупреждала!

– Возможно, – Катя уже почти кричала, – но это мой выбор.

– Конечно, – Юлька тряслась от злости, – мое мнение в этом доме никого не волнует! Вам на меня плевать!

– Ты прекрасно знаешь, что это не так. – От абсурдных обвинений Катю уже трясло.

– Так, так! Зачем только меня забрали? Здесь еще хуже, чем в тюрьме! Верни меня обратно, я хочу назад, в детский дом!

– И не мечтай!

– Я сказала, верни-и-и-и-и-и-и! – Слезы брызнули из глаз Юльки, она скривила рот и завыла в голос.

– Хват-и-и-и-и-ит! – Катя уже тоже орала изо всех сил, забыв, что Маша спит. – Уясни себе раз и навсегда: я никогда тебя не верну в детский дом! Я никуда не денусь из твоей жизни! Никогда от тебя не отстану! Ты сама сделала этот выбор.

Юля выскочила за дверь, грохнув ею на весь подъезд. Из детской раздался резкий Машин плач. Услышав страшные крики, она перепугалась и теперь плакала так, словно наступил конец света. Катя знала – так оно и есть. Спокойное и размеренное детство ее младшей дочери закончилось. Никакой безопасной и надежной семьи больше нет.

Катя со слезами на глазах бросилась в детскую утешать несчастную маленькую Машуню.

Глава 9

– Слушай, эй, – Леха догнал Игоря на узкой тропинке, – они меня сами нашли!

– Кто? – Игорь даже не остановился.

– Кто-кто! Старшие братья. Представляешь? Написали сообщение ВКонтакте.

– Врешь! – Игорь застыл на месте как вкопанный. На лице появилось странное выражение – смесь суеверного ужаса и искренней радости.

– А про наследство они тебе что-то сказали?

– Не-а, – Леха мотнул головой, – я даже не понял, знают они о нем или нет.

– Молодец, – Игорь, успокоившись, кивнул, – и не говори раньше времени. Вдруг это…

Он осекся на полуслове и как рыба захлопнул рот. Леха от перевозбуждения даже не заметил странной реакции друга.

– Да они это, они! – Он почти кричал от радости. – Такие вещи рассказали. И потом, когда по телефону с ними говорил, сразу почувствовал. Даже не знал, что такое бывает!

– Зато я знал. – Игорь с нежностью подумал о младшей сестре.

– Погнали со мной? – взмолился Леха. – Мне одному стремно.

– Куда?

– К ним! У них свой ночной клуб, сказали, там всегда работа найдется, – глаза Лехи горели диким огнем, – до восемнадцати лет поработаем, а потом я получу свои бабки. И все! Мы с тобой шиканем!

– Но это же не мои братья, – Игорь неуверенно смотрел на друга, – я им никто.

– Да брось ты! Они сами сказали: «Если хочешь, бери друзей». Давай!

– Не понимаю я, – Игорь занервничал, – почему нам надо валить?

– А как еще? – Леха вылупил на него глаза.

– Ну, они же совершеннолетние. Братья твои. Могут оформить родственную опеку.

– Не могут они пока, – Леха резко мотнул головой, – у них в Москве прописки нет, сказали.

– А как же моя Надюшка?

– О-о-ой, – Леха скривился, – ты что ей, нянька? Оглянуться не успеешь, найдется семейка. А ты один останешься, дурашка.

Леха покрыл про себя трехэтажным матом свалившуюся на его голову Надюшку. Трехлетнюю девчонку, сестренку Игоря, о существовании которой он еще недавно ничего не знал, привезли в их детский дом, в дошкольное отделение, четыре месяца назад. Игорь всегда был просто сам по себе, а тут вдруг резко превратился в старшего брата. Человека как подменили. С утра пораньше и сразу после уроков бежал в дошкольный корпус и возился с ребенком. Ни бухать, ни гулять ему теперь было не интересно. Даже за учебу теперь взялся, собрался сдавать ОГЭ. В отличие от Лехи, который на эту тему окончательно забил.

Игорь рассказал Лехе всю историю. Оказывается, отца Надюшки он хорошо знал, это был давний сожитель матери, который уже лет двенадцать то появлялся в ее жизни, то пропадал. Он смутно помнил, что именно этот мужик отвозил его, трехлетнего, на помойку на окраине города, когда они с матерью решили избавиться от обузы и выкинуть ребенка на улицу. А вот с Надюшкой вышло иначе. Ее у них изъяли, когда соседи пожаловались на детские крики, и полиция с опекой пришли наконец с проверкой. Говорят, мать не сопротивлялась. Да и на кой ей эта девочка сдалась? Очередная нахлебница. Когда Надюшку привезли после приюта в детский дом, Игорь, постоянно крутившийся рядом с социальным отделом, как раз оказался рядом. Сначала услышал свою фамилию «Сорокина» и обомлел. Потом увидел тощенькую страшненькую девчушку, и ему до боли стало жаль этого полуживого воробышка. Как будто мало он в своей жизни видел несчастных детей. Но тут проснулось что-то другое. Странная смесь жалости и тепла. Теперь Игоря как магнитом тянуло к младшему корпусу – он приходил и стоял, глядя на окна, за которыми сидела воробушек Надюшка.

– Сорокин, – однажды воспитательница застала его за этим занятием, – тебе чего здесь надо?

– Я узнал про сестру, – пересохшими от волнения губами прошелестел Игорь. – Это точно она?

– А кто же еще? Адрес твой. Фамилия тоже. Только девчонка совсем отсталая, – женщина покачала головой, – почти не ходит в три года, еле-еле говорит.

– А что с ней такое?

– Мамка твоя постаралась, – воспитательница тяжело вздохнула, – говорят, Надюшка дома все время в кроватке привязанная сидела.

– Это как?!

– Откуда мне знать, – отмахнулась воспитательница, – что слышала, то говорю.

Игорь начал выяснять. Узнал, что мать с отцом Надюшки бухали по-черному, а девочку, чтобы не путалась под ногами и не лезла, куда не надо, держали все время в кроватке. Когда она подросла и научилась сама оттуда вылезать, стали привязывать. Если что не так, били. Кормили редко. Так и росла она, ребенок Маугли, не зная ничего, кроме облезлых стен комнаты в коммуналке и собственной клетки – детской кроватки. Из-за постоянной неподвижности она в итоге почти не ходила, плохо разговаривала и как огня боялась людей. Теперь Игорь постоянно только и думал о сестре. Он чувствовал, что Надюшка – его родной человек. И мечтал отомстить за все, что с ней сотворили. Мечтал убить собственную мать.

Надюшка сразу же приняла брата, потянулась к нему как цветок к солнцу. Ни одной воспитательнице или нянечке она не разрешала первое время к себе приближаться – ни переодеть ее было нельзя, ни покормить. Признавала она только Игоря. Чтобы поесть, ждала старшего брата из школы, а тот сбегал ради малышки с последних уроков. Хотя Надюшка могла ждать сколько угодно. В прежней жизни кормили ее далеко не каждый день, так что она была привычной. Иногда, если родители уходили в глубокий загул и забывали о существовании дочери, приходилось по нескольку суток подряд голодать. Но это было не самое страшное – в хорошие дни малышка сушила под своим матрасиком хлеб, запасала его и потом им питалась – хуже было то, что она не могла вылезти из своей клетки. Как ни пыталась раскрутить веревки, которыми связывал ее отец, они не поддавались. Приходилось ходить по маленькому и большому прямо в кроватку и потом там же спать. От этого кожа стала такой, что страшно смотреть. Но эрозии ей в больнице подлечили. Там же откормили. И потом привезли в детский дом. Врачи говорили, что при рождении Надюшка была здоровым ребенком. Только потом, одна за другой, из-за ужасной жизни накопились болезни.

Игорь чувствовал перед Надюшкой свою вину. Если бы он не думал только о себе, если бы, как и раньше, приходил к матери хотя бы изредка – нужен он там или нет, – не проворонил бы рождения сестренки. Смог бы позаботиться о ней. И вот теперь он с остервенением наверстывал упущенное – все обязанности взвалил на себя одного и выполнял. Учил Надюшку ходить, тренировал ее каждый день. Та намертво вцеплялась в его ладонь и шла рядом, как утка переваливалась с боку на бок, постоянно норовя упасть. Но за очень короткое время начался прогресс. И Игорь гордился им как главным достижением своей жизни. Выгуливал Надюшку, кормил ее, разговаривал с ней часами и читал вслух детские книжки. Сам он мало что помнил из домашней жизни, но точно знал – в его раннем детстве такого, как с Надюшкой, не было. Был голод, было одиночество, иногда побои от урода Николая, отца малышки, но такие зверские пытки достались только младшей сестре. Водка и наркотики разрушили его мать, которая больше не защищала своего ребенка. Она перестала быть человеком.

… – Но ты же мне бро[2], – Леха почти скулил, – я не могу здесь остаться!

– Почему?

– Сам знаешь! Через неделю будет суд из-за кражи. Меня посадят!

– Это еще не факт.

– Вот не собираюсь я проверять! – Леха почти плакал. – Директор говорит, магазин не идет на уступки. Требует упечь в тюрягу.

– Сдай Макса с Костиком, – Игорь искренне переживал за друга, – тебе зачтут.

– Тогда мне вообще не жить… Придурок!

– Сам дебил, – безо всякой злости ответил Игорь.

Леха обиженно замолчал. Бежать одному было страшно. Он понятия не имел, что за жизнь ждет его с братьями. Он ни разу с ними не виделся, только переписывался в социальной сети и разговаривал по телефону. Сам дал им номер, и они позвонили. Первые секунды Леха даже не смог говорить, горло перехватило то ли от страха, то ли от счастья. Потом немного пришел в себя и затараторил как сумасшедший. Почувствовал каким-то неведомым образом – свои. И если они нашлись, нет больше смысла париться в баторе и ждать тюрьмы. Зачем пускать под хвост целых два года? У братьев бизнес, сладкая жизнь. Они, конечно, пока еще к себе не звали, но это дело времени – Леха был уверен. Только бы Игоря сейчас уговорить.

– А если и правда за твоей Надюшкой усыновители придут? – невинно поинтересовался он.

– И что? – Игорь напрягся.

– Сам знаешь что, дурашка, – Леха почувствовал, что нащупал правильную тему, – мелкие в баторе долго не задерживаются. Разбирают их как горячие пирожки. В очереди стоят.

– Да пошел ты!

– Нет, ты своей сестре счастья хочешь? – Леха хитро прищурился. – Нормальная семья – это не детдом. Там дети этого… того… – он долго подбирал правильные слова, но и сам толком не знал, как это бывает, – катаются как сыр в масле.

– А как же я? – в глазах Игоря промелькнул испуг.

– А ты все, – Леха победно вскинул голову, – отработанный материал. Ходить ее выучил, супчиками выкормил. Можешь быть свободен.

Игорь выглядел растерянным, на мгновение Лехе даже стало его жаль. Но о себе надо было позаботиться в первую очередь.

– Надо валить! Мои братья богатые люди, ты понимаешь? – Он ловко, как обезьяна, выскочил перед другом и схватил его за плечи. – Жрать будем что хочешь. Телочек заведем. А Надюшке в семье будет лучше!

– Но мы же с ней вдвоем, мы брат и сестра. – Игорь преданно смотрел на Леху, губы его дрожали.

– И что? Вы с ней вместе-то никогда не жили. Запросто вас разделят.

– А если я не позволю?

– Придурок, – Леха застонал от отчаяния, – повторяю для дебилов: маленькому ребенку лучше в хорошей семье.

Он не знал, правда это или нет: так и не довелось испытать на собственной шкуре. Но что-то в этом утверждении было – он почувствовал в доме Кати. И не случайно несмышленая малышня, которую изымали из семей, ревела и просилась «к маме-папе». Да и он сам, пока был маленьким, до судорог того же хотел.

– Отвали! – Игорь толкнул Леху в плечо и потопал дальше своей дорогой.

– Ты куда?

– К Надюшке. – Он был непробиваем как танк.

Леха запрокинул голову и завыл, словно раненый волк. В этом крике звучали отчаяние и дикая боль, но Игорь даже не обернулся. Он бежал в младший корпус. В голове крутилась чудовищная картина – что он опять не успеет, что за Надюшкой придут чужие люди. И увезут ее далеко-далеко. А он останется один.

Он влетел в игровую и замер на пороге, пытаясь отдышаться.

– Я скоро домой поеду, – шестилетняя Машка хвасталась, уперев руки в бока и свысока глядя на Надюшку, – у меня новые мама и папа, а ты, тупица, никому не нужна.

У Игоря невольно сжались кулаки, но не успел он и шага сделать, как Надюшка сама пихнула обидчицу в грудь. Так сильно, что та упала. Они обе сцепились на ковре, молотя друг друга по животу, по голове, куда попало.

– Тупица, тупица, – Машка почти визжала, – гадина…

Игорь бросился к Машке, поднял ее над собой, ухватив под мышки, и начал трясти.

– Не смей ее трогать, – шипел он, не ведая, что творит, – никогда не смей!

Машка, наученная горьким детдомовским опытом, тут же покорно закивала и заголосила сквозь слезы:

– Я больше не буду! Прости! Прости!

Страх перед старшаками был у нее в крови. Игорь отпустил ее, и Машка убежала сломя голову в свою спальню. Игорь сел на пол рядом с Надюшкой и прижал ее растрепанную головку к себе.

– Больно тебе было?

– Неть. – Она посмотрела на него чистыми преданными глазами.

– Книжку читать будем?

Надюшка радостно закивала и быстро поползла к полке с книгами.

– Ты это, – Игорь расстроился, глядя на способ передвижения сестренки, – ходи давай. Я же тебя учил. Хватит ползать уже.

Надюшка, не обращая внимания на его упрек, быстро притащила свою любимую книгу, протянула брату и уютно устроилась рядом:

– Титай!

– Опять? – Игорь притворно возмутился. – Мы уже сто пятьдесят раз ее читали, надоел мне этот «Гадкий утенок».

Надюшка стремительно нагнулась и молча поцеловала его в руку, в которой он держал книгу. Игорь растаял – готов был читать для нее что угодно, без остановки, без сна и еды.

– Ладно-ладно, на чем мы там остановились? – Он едва удержал слезу, которая собралась в уголке глаза, и открыл книгу. – А вот, в самом начале.

Надюшка поерзала, предвкушая удовольствие, и вся обратилась в слух.

– Наконец затрещала скорлупка самого большого яйца. «Пи! Пи-и!» – и оттуда вывалился огромный некрасивый птенец. Утка оглядела его. «Ужасно велик! – сказала она. – И совсем не похож на остальных! Неужели это индюшонок?»

Надюшка слушала, затаив дыхание, про птичий двор, про глупых его обитателей, пока Игорь не замолчал, переводя дух.

– А дальсе? – потребовала малышка.

– А дальше он вырастет в прекрасного лебедя, – Игорь попробовал схитрить, – и его все полюбят.

Сестренка неожиданно сделалась грустной и опустила голову, глядя в пол.

– А меня?

– Глупенькая, – Игорь крепко прижал ее к себе, – я тебя уже люблю!

– А мама? – прошептала она.

Лицо Игоря моментально покрылось красными пятнами, только нечеловеческим усилием воли он заставил себя подавить нараставшую внутри ярость. Спокойно поднялся на ноги и потянул Надюшку следом за собой.

– Пойдем-ка лучше гулять, тебе ходить надо.

Надюшка нехотя подчинилась, встала на ножки и сделала несколько неловких шагов. Игорь вел ее за руку.

– Диззи меня кепко! – потребовала она.

– Да держу я, держу, – Игорь уже вовсю улыбался, – шагай давай, не бойся!

Она сосредоточенно переставляла ноги, как учил ее старший брат. Выйдя из игровой, они медленно пошли по длинному коридору к гардеробу, в котором лежали ботинки и висели куртки. Увидев свою одежду, Надюшка на мгновение забылась, выпустила ладонь брата и сделала несколько самостоятельных шагов.

– Надюшка, – прошептал Игорь, боясь спугнуть свое счастье, – моя Надюшка сама пошла!

Глава 10

Неделю Леха мучился, не знал, что ему делать. Одному бежать было стремно, но и оставаться в баторе никак нельзя, скоро суд. Но тут вмешалась сама судьба – ему позвонили братья и пригласили познакомиться. С этого момента ни о чем другом он думать уже не мог, еле-еле дождался встречи.

Ночной клуб располагался в самом центре Москвы. В девять утра все здесь выглядело как в обычном кафе: скромно, без помпы. Но Леха легко представил себе, как этот подвал преображается к вечеру. Зажигается вывеска, включаются фонари. Сердце от волнения подскакивало к самому горлу – еще мгновение, и он увидит своих родных братьев!

Он не смог ни звука произнести, когда в полутьме у самого входа его поприветствовали двое мужчин. Они вместе вошли в пустой зал, стали снимать стулья с крайнего столика у входа. Николай, старший брат, оказался очень похож на Леху – такой же темноволосый, по-мужски привлекательный и с крепкой спортивной фигурой. Леха с удовольствием отметил, что у него явно неплохая наследственность. Но вот Василий отличался от них обоих как день от ночи – светлые волосы, серые глаза, неприятная полнота. Бывает же такое, чтобы родные братья получались настолько разными. Они втроем сели за стол и стали молча разглядывать друг друга. Лешка никак не мог насмотреться. Пытался представить себе, как выглядели мать и отец. Она – русская, он – молдаванин. Наверное, Василий пошел в нее, а они с Николаем – в батю. Получается, мать родила Николая в двадцать два года, Василия в двадцать три, а его самого в тридцать девять лет. И все это время родители прожили в браке, пока отец не погиб. Наверное, были счастливы и любили друг друга.

– А у вас фотки с собой есть? – голос Лехи дрожал.

– Какие?

– Матери и отца, – больше всего на свете Леха хотел их увидеть, – я только посмотрю, забирать не буду, не бойтесь.

– Нет, – Николай быстро взглянул на Василия, – у нас пожар был в прошлой квартире, все фотки сгорели.

– Бли-и-ин, – Леха сильно расстроился, немного помолчал, потом спросил, хрипя от волнения: – А с батей-то что случилось?

– Точно не известно, – Василий отвел глаза, – вроде несчастный случай.

– Да? – Леха не поверил. – Он же вроде знал, что помрет.

– Может быть, – старший брат пожал плечами, – мать нам ничего не говорила.

– А где она сама-то? Я все время думал о ней, не понимал почему…

– Ладно, брат, – Николай похлопал Леху по плечу, – не будем о грустном. Мы тут кое-что хотели тебе предложить.

– Что? – Леха напрягся, решив, что речь сейчас пойдет о завещании. Но обманулся.

– Ясное дело, в детском доме не сладко, – Николай начал издалека, – ни денег своих, ничего.

– Это точно. – Леха заинтересованно смотрел на старшего брата.

– Так вот, можем тебе работку организовать, – Николай подмигнул, – будешь зарабатывать честным трудом.

– Каким еще трудом? – Леха обиженно хмыкнул, он-то мечтал о шикарной жизни на всем готовом.

– Клубу нужен курьер.

– Ну-у-у, я не знаю. Я вообще-то думал, – он опустил глаза, – что вы меня не на работу позовете, а к себе, жить.

– Пока просто некуда, – братья снова переглянулись, – у нас только-только дела в гору пошли. Квартиру еще даже не успели купить.

– А сами-то где живете?

– Снимаем. Но ребенка на съемную взять не дадут, – поспешили объясниться они, – сам понимаешь.

– Не факт, – Леха оживился, – я слышал, дают. Надо только договор аренды составить.

– Брат, да мы не официально. Так, у знакомых.

– А-а-а-а-а. – Леха подумал, что, как ни крути, не получается по-хорошему, так что только бежать.

– А тебе-то когда квартиру дадут?

– Что? – Он не сразу смог вернуться от своих мыслей к разговору. – Не знаю.

– Ну, вроде, положено в восемнадцать лет?

– Вроде положено, – Леха думал о том, что надо Игоря любым способом уломать бежать вместе с ним, – значит, через два года.

– Ну вот, – братья как будто обрадовались, – а пока поживешь в детском доме, чего там осталось-то. Будем общаться. Будем тебе помогать.

– Окаюшки. – Леха почти их не слышал, думая о своем.

Они еще посидели немного, повспоминали детство и родителей. Но как-то расплывчато, не в конкретных картинах – у Лехи в голове так и не возникли образы матери и отца. Они как были туманными фигурами в его жизни, так ими и остались. А он-то надеялся фотографии увидеть, что-то конкретное о семье узнать. Но все равно разговор, думал Леха, получился хороший. Он давно решил по-своему и сегодня в решении сбежать из батора утвердился. Могут не могут, а придется братьям его принять. Родные люди, значит, никуда не денутся.

После встречи он сломя голову помчался в детский дом, отловил Игоря около младшего корпуса и начал с новым усердием мыть другу мозги.

– Игорь, ну не будь придурком!

– Леха, отстань.

– Да не отстану! Сам не понимаешь своего счастья.

– Какого еще счастья?

– У них клуб крутой в центре Москвы. Бабок будет немерено!

– Я не хочу, – Игорь обогнул Леху и пошел своей дорогой, – меня Надюшка ждет.

Леха с досады грязно выругался. Он давно был готов, даже рюкзак для побега собрал. Вот только друг все портил.

Игорь обогнул здание и направился ко входу в дошкольное отделение. Сегодня он раздобыл в школьной библиотеке отличную книгу с картинками, собирался почитать Надюхе перед дневным сном новую сказку. А то заставит опять про Гадкого утенка, а он уже видеть ее не может. Игорь шел и улыбался своим мыслям. На автомате открывал двери, поворачивал в нужных местах то налево, то направо, поднимался по лестнице. И вдруг словно натолкнулся на невидимое препятствие, услышав голоса, – незнакомые взрослые и звенящий Надюшкин. На цыпочках, так, чтобы его не было слышно, сделал еще несколько шагов и заглянул в гостиную, где обычно принимали посетителей младшего корпуса.

Питалка устроилась за столом, разложив перед собой какие-то документы, а на кожаном диване сидели трое. Мужчина и женщина лет сорока, хорошо одетые, а рядом с ними Надюшка. Игорь почувствовал, что сейчас взорвется, не выдержит жуткой ревности, которая обожгла его душу. Это он научил сестренку ходить и говорить, это рядом с ним она оттаяла, стала похожа на человека, перестала от всех шарахаться и бояться, что ее могут избить. И теперь, когда Надюшка похорошела, из несчастного воробушка превратилась в красавицу, понабежали эти усыновители – на все готовенькое!

– Тебе нравится? – Блондинка в модном фиолетовом платье совала его сестре под нос огромную куклу.

Игорь взбесился еще больше – только и знают, что детей подкупать!

– Неть. – Надюшка отодвинулась от женщины подальше.

– Привет, Надя, – женщина вдруг заговорила мультяшным писклявым голоском, двигая куклу так, словно говорила она, – я кукла Вика, давай с тобой дружить!

– Пливеть, – Надюшка теперь заинтересовалась игрушкой и даже осторожно взяла куклу за руку, – а во сто?

Женщина победно взглянула на мужа, который сидел неподвижно, вдавившись в кожу дивана, – смотри, мол, начало получается!

– Давай в дочки-матери? – предложила она вдохновенно и тут же пожалела о сказанном. Надюшка отпрянула от куклы как от огня.

– Неть! – буркнула она, опустив глаза.

– Почему?! – У блондинки еще хватило ума спросить.

– Не буду!

Мужчина с укором посмотрел на жену и едва заметно покрутил пальцем у виска. Дескать, тебе же говорили, ребенок травмированный.

– Простите, – обратился он к воспитателю, – а вы не могли бы пригласить к нам психолога?

– Это еще зачем? – Воспитательница подняла на него недоверчивые глаза.

– Мы тут, кажется, не справляемся, – он смотрел на нее открыто, – очень нужна помощь, чтобы наладить контакт.

Воспитательница тяжело вздохнула, но все-таки вышла из гостиной. Игорь спрятался за большой шкаф в коридоре, и она его не заметила. Процокала мимо.

Мужчина воровато оглянулся и неожиданно достал из-за пазухи крошечного кролика. Игорь таких никогда в жизни не видел – этот серый малыш был минимум втрое меньше обычного зайца.

– Наденька, посмотри, что у меня есть!

Игорь увидел, как Надюшка поднимает к мужчине лицо и ее глаза наполняются восторгом. Она тут же протянула к кролику ручку и начала его гладить.

– Он сто, настаясий?

– Конечно! – Мужчина держал кролика на вытянутых руках так, чтобы Надюшке было удобно. – Он у нас дома живет. Его Борькой зовут.

– Какой ми-и-и-и-лый, – Надюшка с удовольствием погружала ладошку в мягкий мех, – пусы-ы-ыстый!

– Это декоративный кролик, – улыбаясь до ушей, объяснил мужчина, – правда красивый?

Игорь видел, как мужчина с женщиной переглянулись поверх Надиной макушки, и та улыбнулась ему, прошептав одними губами: «Ты молодец». Через мгновение кролик уже сидел на коленях Надюшки, а женщина что-то увлеченно шептала ей на ушко. Девочка внимательно слушала.

В коридоре раздались шаги – воспитатель вместе с психологом возвращались в гостиную. Мужчина, заслышав их, моментально спрятал кролика за пазуху.

– А ты тут чего? – спросила психолог, заметив Игоря у дверей.

Он больше не думал прятаться.

– Так, пришел навестить…

– Вот и хорошо. Надо было сразу тебя позвать. Пойдем-ка с нами.

– Ну как? – поинтересовалась воспитатель, входя в комнату. – Сами, смотрю, уже справились?

– Да, – женщина счастливо улыбалась, – все в порядке. Наденька замечательная девочка.

– Вот и прекрасно. – Психолог взяла инициативу в свои руки. – Так что вы думаете?

– А что тут думать? – Мужчина сиял как медный таз. – Давайте пойдем и оформим, что нужно. Мы готовы.

– К чему готовы? – Игорь неожиданно для себя встрял в разговор и задал этот вопрос.

– Хотим удочерить Надю. – Женщина посмотрела на юношу с недоумением. – Куда нам пройти, чтобы оформить документы?

– Подождите, – психолог нервно теребила блокнот, с которым пришла, – вам разве не сказали, что у Нади есть старший брат?

– Нет, – мужчина моментально перестал улыбаться, – в опеке нам выдали только одно направление. Мы планировали взять только одного ребенка.

– Один свой у нас уже есть, – попыталась оправдаться женщина, – дочь Татьяна… А сколько этому брату лет?

– Скоро будет шестнадцать, – психолог положила Игорю на спину ладонь, выдвигая его вперед, – вот это он, собственно, и есть. Познакомьтесь.

– Игорь, – представился Надюшкин старший брат.

– Ольга, – прошелестела женщина срывающимся голосом и, едва взглянув на бледного мужа, добавила: – И Алексей.

– Надю и Игоря, – продолжала психолог, – отдадут только вместе, в одну семью. Странно, что вас в опеке не предупредили.

– Нет, – Алексей затрясся мелкой дрожью, – и сейчас в детском доме никто ничего не сказал.

Психолог с укором посмотрел на воспитателя, которая тут же спряталась у Игоря за спиной.

– Ну вот, теперь вы все знаете.

– Это в корне меняет дело! – Алексей моментально поднялся с дивана, силой вытащил куклу из рук оцепеневшей жены и всучил ее Наде. – Ольга, пойдем.

– Алексей, подожди. – Женщина не тронулась с места, хотя супруг тянул ее за рукав, и прошептала ему: – Так нехорошо. Неудобно.

– И то правда, – психолог попыталась урезонить мужчину, – мальчик уже здесь, можете хотя бы пообщаться. Они с сестрой очень привязаны друг к другу.

Взрослые общались между собой, что-то говорили, но Игорь больше не слышал ни слова. В ушах стало горячо, набатом зазвучали слова «это в корне меняет дело, это в корне меняет дело». Он молча развернулся и вышел из комнаты. Густой серый туман клубился в голове, разрываемый время от времени красными всполохами ярости. Игорь ничего больше не соображал, он понимал одно – нельзя лишать маленького ребенка хорошей семьи. Не сможет он с собственной сестрой поступить так ужасно.

Через час он уже сидел в кабинете директора и писал добровольный отказ от приемной семьи, а заодно заявление – не возражает, а, наоборот, очень поддерживает, чтобы Надюшку забрали в семью одну. У него с ней якобы ничего общего нет, жили всю жизнь порознь, а поэтому и не родственники, можно сказать…

Игорь прокрался в комнату Лехи за полночь, когда дежурные питалки распихали всех по кроватям, дождались тишины и сами отправились спать. В темноте он выглядел как зомби – бледный, с неподвижным лицом. Зашел, сел на кровать Лехи и сильно дернул друга за ногу. Тот от страха чуть не подпрыгнул до потолка.

– Ты чего?! – прохрипел он.

– Собирайся.

– Зачем? – Леха спросонья никак не мог понять, что к чему.

– Утром валим. Ты сам так хотел. – Игорь уже встал с кровати, но Леха схватил его за руку.

– Подожди! – Он наконец проснулся.

– Что?

– Мне же надо завещание отца из соцотдела забрать. Ключ еще у тебя?

– Не парься, – Игорь грустно улыбнулся, – я давно уже это сделал. Считай, мой тебе подарок.

Утром они спокойно встали и вышли вместе – как будто в школу. Игорь думал зайти к Надюшке попрощаться, но понял, что такой пытки не выдержит. Да и не стоило вызывать у питалок лишние подозрения.

За оградой детского дома они синхронно выключили телефоны и свернули вместо школы к метро – потопали в новую жизнь. Слушали, как капает с деревьев в лужи весна. Леха радовался так, словно заново родился. Зато Игорь был мрачнее тучи.

– А чего ты передумал-то? – Ослепленный радостью, Леха не сразу заметил хмурый вид друга.

– Понял.

– Что?

– Что ты прав.

– В чем это?

– Во всем. Встретился с усыновителями Надюхи.

– Как?! – Леха открыл от изумления рот.

– Они ее заберут.

– Что, так сразу?

– Да, сразу. Вчера только познакомились. Папаша, я сам был в шоке, на меня похож, один в один. И Надюха к ним потянулась.

– А как же ты?

– Меня им тоже пытались втюхать, – Игорь отвел взгляд, – сказали, что по закону нельзя разлучать брата с сестрой. Ты бы видел их лица, когда я там нарисовался!

– И что? – Леха смотрел другу в рот.

– Перепугались до усрачки. Им заранее обо мне никто не сказал. Сразу – «вот, знакомьтесь, старший брат нашей Наденьки». Папаша чуть в обморок не грохнулся.

– А ты?

– А че я? Я бы пошел к таким, если б позвали, – он тяжело вздохнул, – с Надюшкой возятся – загляденье. Вроде опыт у них есть, там кровная дочь моя ровесница.

– Так и иди! – Лехе вдруг стало совестно, что он заставил друга бежать. – Может, они поближе тебя узнают и тоже заберут.

– Дождешься, как же, – Игорь сплюнул сквозь зубы, – у них такой страх был в глазах. Это пипец! Они скорее от Надюшки откажутся – и ей, и себе сердце порвут.

– Не бзди.

– Точно тебе говорю, – Игорь горько усмехнулся, – переростки мы с тобой, братан. Правильно ты сказал – отработанный материал.

– Да ладно тебе.

– А че? – Игорь поморщился. – Так и есть. Я им прямо сказал, что сам ни в какую семью не пойду. Отказ написал. И вот ушел, чтобы душу не травить.

– Не попрощался с сестрой?

– Нет, – Игорь сверкнул глазами, – Надюшку через неделю им уже отдают. Я теперь за нее спокоен.

– А сам-то как без нее жить будешь? – Леха встревоженно смотрел другу в глаза.

– Как-нибудь, – Игорь отвернулся, – пятнадцать лет как-то жил.

– Уроды! – Леха сжал кулаки, обида за друга его накрыла. – Какое право они имели?

– Да брось ты, – Игорь примирительно положил руку Лехе на плечо, – они ни при чем.

– А кто же при чем?!

– Мать, – лицо Игоря покраснело, – была бы нормальной, мы бы с Надюшкой вместе росли. Она одна во всем виновата, сволочь. Убью!

Глава 11

«Брось, а то уронишь», «брось, а то уронишь». Катя повторяла про себя эту фразу как мантру. Вот что делала Юля все это время – проверяла их с Владом на прочность. В Школе приемных родителей предупреждали, что такое может быть во время адаптации – ребенок старается показать свои худшие стороны до того, как сам начнет привыкать к новым родителям. Ибо если решат вернуть, пусть делают это сразу, а не через год или два, когда придется резать уже по живому. Понимание этого и сами слова неведомым образом успокаивали. Катя проговаривала про себя события из жизни Юли, и они объясняли поведение приемной дочери. Объясняли, но не могли изменить…

Та была по-прежнему всем недовольна. Кругом «дерьмо», «говно», всюду плохо. Катя не могла отделаться от странного чувства: словно она забрала Юлю не из детского дома, причем по ее собственному горячему желанию, а украла самым коварным образом из царского дворца. Все было не так и не то – еда, обновки, развлечения. Даже Настя порой косилась на сестру в недоумении, хотя и сама была весьма избалованным ребенком. Суп Юля принципиально не ела. Воду ни в коем случае не пила. Никакой рыбы, никакой печени и тем более овощей. Какая еще каша?! Не хочу и не буду! Катя, смертельно устав уговаривать и слушать в ответ отповеди про «дерьмо», договорилась с самой собой по принципу: есть захочет, поест. А иначе можно было сойти с ума. В итоге если дома было только то, что Юлька считала «несъедобным», она запросто ходила голодной и день, и два. Пила молоко, и на этом все. Катя знала, что в детстве девочка пережила периоды, когда еды не было по нескольку дней, и это странным образом не испортило ее желудок, зато приучило к долгому голоданию. Но если в доме появлялось то, что Юля любила, блюдо съедалось с бесконечными добавками и без остатка. Не важно, что семья в итоге ее обжорства останется голодной. С кровной мамой она так и жила: «то густо, то пусто». Когда еда была, привыкла наедаться впрок. А если холодильник оставался пустым, да еще и мама пропадала бесследно на несколько дней, нужно было продержаться без пищи. Юля это умела.

Катя заметила, что следом за приемной дочерью и Настена, и даже маленькая Машуня, начали жадно поглощать то, что у них считалось вкусным. Потому что если сразу не съесть, то через час уже ничего не будет – Юля придет и доест. Она ела до тех пор, пока сковорода не пустела и не оставалась, грязная, стоять на плите. Помыть за собой посуду в голову приемной дочери по-прежнему не приходило. Катя и объясняла, и просила питаться нормально, но все это было бесполезно. Еще один код выживания глубоко въелся в подсознание Юли и не желал оттуда вылезать. «Еда не предаст, – постоянно повторяла она и добавляла: – В отличие от людей». И невозможно было ничего с этим сделать – привычку многих лет жизни не перестроишь за несколько месяцев. Катя поняла, что единственный способ выжить самой и не разрушиться – перестать нервничать из-за пищевых нарушений ребенка. От голода Юля не умрет, это уже проверено, а все остальное должно настроиться постепенно, нужно беречь силы и ждать.

Но именно с силами у Кати начались вдруг серьезные проблемы – их неоткуда стало брать. Она разрывалась между новой работой и домом, в котором все теперь было вверх дном. Раньше ежевечерние разговоры с Владом давали энергию, а нормальные супружеские отношения возвращали к жизни после тяжелого рабочего дня. С приходом Юли пропало все – и беседы, и совместные выходы в свет, и даже секс. Катя и Влад больше не находили времени друг для друга. Они стали жить как соседи по квартире.

Мама Кати, которой пришлось все-таки признаться в появлении Юли, профессионально подливала масла в огонь. Она, в отличие от прежних времен, повадилась теперь приезжать «в гости» каждые выходные. Садилась за стол и несколько часов подряд наблюдала за тем, что творится в доме. Как в цирке. И Катю это немое присутствие раздражало куда больше, чем все Юлины выкрутасы, взятые вместе.

– А я тебя, дуру, предупреждала! – в одно из воскресений изрекла Елизавета Петровна перед уходом.

– О чем? – Катя вскинулась: нервы и без того были накручены до предела.

– Плохая девка, – с видом эксперта выдала мама, – испорченная.

– Мама, ну что ты такое говоришь?

– Вижу я этих детдомовских насквозь, – мама ничуть не стеснялась присутствия Юли, – сколько волка ни корми…

– Да при чем тут волк?! – Катя не выдержала. – Ребенок только пришел в семью, адаптация в самом разгаре!

– Ты что, слепая? – Мама ткнула указательным пальцем в сторону Юлиной комнаты: – У нее злые глаза!

– Тебе это кажется, – зашипела Катя, – не смей оскорблять мою дочь!

– Поучи меня еще, – Елизавета Петровна взорвалась, – нельзя было приводить в дом эту неблагодарную тварь.

– Мама! Прекрати! Юля может услышать!

– И что? – Мама повысила голос до демонстративного крика, чтобы Юля услышала наверняка. – Ей-то все равно. Она никого не любит, кроме родной матери, которая сидит в тюрьме!

– Гос-с-споди! – Катя хотела только одного: провалиться сквозь землю. – Как будто ты сама все то же не пережила! Ей больно, ты понимаешь?

– Я понимаю только то, что ты пригрела змею на груди! Испортила жизнь своему мужу и детям.

Катя в тот день не выдержала, выпроводила собственную мать из дома с просьбой больше не возвращаться. А потом долго плакала, закрывшись в спальне, и прокручивала в голове каждое ее слово. Кому как не матери знать, как сильно разрушает ребенка жизнь в детском доме. А что, если злость и агрессия Юли, вкупе со жгучей ненавистью ко всему белому свету, никогда уже не пройдут? Вдруг они стали ее природой? И что, если даже в далеком будущем привязанность, на которую Катя надеялась и ради которой готова была сегодня многое терпеть и прощать, никогда не возникнет? Тогда и она сама, и ее семья останутся для Юли бездушным источником материальных благ. Средством выживания, но не более того.

Юля прекрасно чувствовала отношение Елизаветы Петровны и отвечала ей лютой ненавистью. Когда они, еще до отлучения матери Кати от дома, оказывались в одной комнате, искры ненависти так и летали. Неприязнь окружающих Юля сканировала четко и тут же отражала ее как зеркало, усиливая эффект в несколько раз. Странно было, что она так легко считывала в людях ненависть к себе, но не могла угадать в них других, лучших эмоций. Или просто была не способна в это поверить? Иначе давно бы уже разглядела Катины чувства.

Несмотря на весь ужас совместной жизни, постоянные обиды и душевные раны, Катя желала приемной дочери только добра. Прошло совсем немного времени, а она уже любила Юлю какой-то необъяснимой любовью – пока еще юной, болезненной и тревожной. Той, которая оберегала и защищала, но не позволяла присвоить себе. Это было сложное чувство. С множеством ограничений и нюансов. А кроме всего, было очень непросто любить дикобраза, готового выставить все иглы в любой момент. Временами на Катю накатывало отчаяние. Ей казалось, что она никогда не сумеет пробраться сквозь эту броню, физически не доживет до ответных чувств…

В тот день Юля пришла из школы заплаканная. Бросила портфель у порога, торопливо стянула кроссовки и убежала к себе. Катя долго ходила под ее дверью, прислушивалась к всхлипам и стонам, прежде чем решилась зайти. Она постучала. Никто не ответил. Тогда приоткрыла дверь и заглянула в спальню. Девочка лежала на постели вниз лицом, ее плечи вздрагивали от рыданий, а сама она казалась, несмотря на почти взрослую оформившуюся фигуру, крошечной и беззащитной.

– Юля, кто тебя обидел? – Катя осторожно присела на краешек кровати и положила руку дочке на плечо. В первую очередь в голову пришли мысли о новых проблемах в школе. Первую волну, когда Юля пришла в класс и родители детей стали возмущаться появлением у них «детдомовской», Кате удалось погасить. Она поехала к классному руководителю и целых два часа рассказывала об особенностях детей-сирот, о последствиях пережитых травм и отказов. Даже подарила две книги – психолога Людмилы Петрановской «К вам в класс пришел приемный ребенок» и свою, «Сломанное детство»

– Никто не обидел. – Из-за всхлипов слова едва можно было разобрать.

– Но ведь что-то случилось. – Катя не переставала гладить напряженное до состояния камня плечо.

– Моя бабушка, – Юля подняла к Кате заплаканное лицо, – моя бабушка умерла!

– Господи, – выдохнула Катя, – дочка, иди ко мне!

Юля послушно села и прижалась лицом к Катиной груди. Она продолжала всхлипывать и стонать, а Катя укачивала ее словно младенца.

Всего две недели назад бабушка Юли звонила Кате – телефон ей дали в опеке. Она хотела поговорить с внучкой, но та отказалась наотрез, заявив, что бабка, скорее всего, опять напилась и разговаривать с ней бессмысленно. Отчасти она была права – Катя за сорок минут беседы, которую никакими силами невозможно было остановить, рассказала обо всем, о чем могла. Описала по просьбе старушки, как сейчас выглядит Юля, какого цвета у нее теперь волосы, какой длины. Ответила, какой у нее рост и вес, заодно получила нагоняй за лишние килограммы девочки: «Не давайте ей много кушать, полнота – это очень плохо». Долго отвечала на вопросы об учебе и чувствовала себя виноватой перед бабушкой за внучкины двойки и тройки. «А в первом классе-то Юля была отличницей и в начальной школе прекрасно училась», – сокрушалась старушка. Катя пыталась мягко объяснить пожилому больному человеку, что детский дом никогда не идет на пользу ребенку, но понимания не нашла. «Это ж санаторного типа, там детям хорошо, – с глубокой уверенностью вещала старушка, – там кормят и поят, да еще и лечат». Очень скоро разговор превратился в сплошной кошмар. Монолог одинокого старого человека без конца и начала. В ход шли рассказы о неведомых дальних родственниках, о старушечьих обидах на родню. Время от времени Катя отводила руку с телефоном от уха, чтобы Юле было лучше слышно. Она так и не согласилась поговорить с бабушкой, но в то же время сидела рядом как пристегнутая, никуда не уходила. Наконец Кате удалось прикрыться маленькой Машей, которая начала громко требовать маминого внимания, и распрощаться.

– Хочешь, съездим к ней, навестим? – спросила она Юлю после того, как с облегчением повесила трубку.

– Нет.

– Почему? Больной человек, лежит целыми днями одна. Ей не хватает внимания.

– Даже и не подумаю, – Юля резко встала со стула, – когда я была там в последний раз, она на меня наехала за то, что я толстая.

– Да забудь ты, когда это было?

– Не собираюсь я забывать! – Юлька снова завелась с пол-оборота, – они все от меня чего-то хотят! Чтобы училась на пятерки, чтобы была худой, чтобы зубы здоровые, а волосы длинные и блестящие. Достали!

И вот прошло всего две недели – и бабушка умерла. Катя понимала, что бедный ребенок переживает не только смерть родного человека, но и мучается жутким чувством вины за то, что не захотела увидеться с бабушкой, поговорить. Она продолжала укачивать плачущего ребенка и приговаривать едва слышно:

– Юля, маленькая моя, ты не виновата ни в чем. Так получилось, что вы не успели попрощаться, но это не так страшно. Бабушка была уже старенькой, долго болела, не вставала с постели. Как говорят, отмучилась. Мы с тобой поедем на похороны, ты ее увидишь. И скажешь все, что хотела. Попрощаешься.

– Правда? – Юля подняла на Катю заплаканные глаза, не веря своим ушам. – А можно?

– Нужно, – Катя вздохнула и сильнее прижала Юлю к себе, – поедем вместе. Кто тебе сообщил?

– Тетя Оля, бабушкина сестра.

– Хорошо. Ты узнай у тети Оли, куда и во сколько нам приезжать. Мы будем.

Они выехали за полтора часа до начала церемонии, хотя дорога должна была занять всего сорок минут. Но просчитались. У Кати, как назло, сломался навигатор, никак не желал показывать дорогу. Поэтому она и не любила ездить за рулем в незнакомые места, предпочитала вызвать такси, но ради Юли на этот раз рискнула. В итоге пришлось ехать по указателям, блуждать и теряться. Катя никогда в жизни не была на Хованском кладбище и сначала по ошибке заехала на территорию завода, расположенного по соседству, потом пришлось выбираться оттуда, блуждая по промышленной зоне. Когда они добрались до центральных ворот кладбища, на часах было без пяти полдень. Юля позвонила тете Оле и только в этот момент узнала, что ехать нужно было в крематорий. А не на само кладбище.

Они бежали как сумасшедшие. Их дождались. Родни собралось человек тридцать, по рядам прокатился недовольный гул – дескать, как же так, опоздали. Юля, увидев бабушку в гробу, снова разревелась и не могла остановиться до конца церемонии. Ей что-то говорили, соболезновали, потом настало время речей. Нашлась родственница, одна из дочерей тети Оли, которая написала по случаю целый рассказ и зачитала его. Из художественного произведения выходило, что в молодости Юлина бабушка вела веселую жизнь, была душой компании, легко влюблялась. Катя мысленно переводила информацию на язык реальности – пила, меняла мужей, детьми не занималась. Оба ее ребенка в итоге оказались в тюрьме: сын за убийство, дочь за распространение наркотиков. Стараясь держаться поближе к стене и в тени, Катя незаметно разглядывала Юлиных родных. С первого раза было сложно разобраться, кто и кем ей приходился, но по всему получалось, что двоюродных теть и дядь, с их многочисленными детьми и женами-мужьями, было у девочки предостаточно. Все они оказались прилично одеты, вели себя интеллигентно и после окончании церемонии кремации вежливо раскланивались друг с другом. На поминки большинство из них ехать отказалось – слишком далеко, почти за сто километров от Москвы, в дом тети Оли и ее дочери. Катя решила, что не ехать в такой ситуации невозможно, даже несмотря на сломанный навигатор. Юля была на похоронах единственной внучкой усопшей, остальные самые близкие ей люди – сын, дочь и старший внук – находились в тюрьме. Катя только пожаловалась на собственный топографический кретинизм, и хозяйка дома предложила пересесть к ним с Юлей в машину, показывать путь.

Ехали долго, почти три часа. Катя уже поняла, что при всем желании не успеет попасть сегодня в фонд на работу и даже отпустить вечером няню не сможет. Она позвонила Насте, попросила ее не задерживаться после школы, приехать пораньше. За время в пути благодаря своему проводнику Катя успела стать экспертом по семейной истории и родственным связям приемной дочери. Обширная сеть родни щедро покрывала Подмосковье – у кого свой дом, у кого таунхаус – и Москву. Непонятным оставалось одно: как, при таком обилии близких по крови и успешных в социальном плане людей, ребенок оказался в детском доме? Катя очень хотела задать этот вопрос, но уговорила себя, что бестактность в данной ситуации не лучшая стратегия отношений.

– Юлечка, как у тебя в школе идут дела? – это был первый вопрос тети, обращенный к ребенку.

– С двойки на тройку, – просипела Юля в ответ.

– Как же так? – Кате достался укоризненный взгляд. – Надо понимать, что образование – это твое будущее. Вот моя Ирочка отличница, будет в этом году в университет поступать.

– Юля умная девочка, у нее все получится, – Кате стало обидно за дочь, за непонимание, которое всюду ее окружало, – сейчас у нас трудный период. Новая семья, новая школа.

– Но учиться-то нужно все равно.

– Закончится адаптация, и приступим, – Катя снова должна была объяснять и оправдываться, – до конца учебного года мы решили не ломать копья на тему учебы. А летом займемся уже всерьез.

Собеседница недоуменно пожала плечами. Как будто хотела сказать «какая безответственность». Катя расстроилась – и далась им всем эта школа! У ребенка и без того сейчас забот полон рот. Попробовали бы они переселиться с одной планеты на другую, сменив в жизни все – от пространства, запахов, ощущений до правил и принципов, по которым приходится жить с совершенно новыми людьми. Катя не сомневалась в Юлиных способностях – если наладятся отношения в семье, она сама захочет вкладывать силы в учебу.

Катя остановила машину около глухого забора, за которым возвышался огромный трехэтажный дом.

– Ничего себе, – не удержалась она.

– У нас большая семья, – объяснила хозяйка, – муж, я, четверо детей, и еще моя мама с нами живет. Так что шестьсот метров оказались в самый раз.

– Да-а-а, – Катя только и смогла покорно кивнуть, – хорошо, когда места много.

Они вошли в прихожую, где уже ждал муж хозяйки, чтобы проводить всех в гостиную. Там был накрыт огромный овальный стол, окруженный изящными белыми стульями с парчовыми сиденьями, стилизованными под XIX век. А может, это и была отреставрированная антикварная мебель, откуда Кате было знать? За столом прислуживала работница – проворная женщина лет пятидесяти в нарядном фартуке. Она готовила в доме, прибирала, а когда работа заканчивалась, уходила к себе – жила на соседней улице в их же деревне.

За ужином много рассказывали о маленькой Юле – кто и какой ее помнил. Показывали семейные фотографии. Тетя Оля, родная сестра усопшей, поведала смешную историю о том, как пятилетняя Юля пришла к ней в гости вместе с мамой. Они сели обедать, было и первое, и второе. Юля все съела. А потом, пока тетя Оля разговаривала с племянницей, девочка незаметно исчезла. Стали ее искать. А она, оказывается, взяла со сковороды в кухне котлеты – по одной в каждую ручку и спряталась с ними в ванной комнате. Ела их там втихаря. Надо же, какой аппетит! Но ведь могла просто попросить, ей бы дали. Все за столом смеялись.

Одна только Юля хмурилась, слушая эти истории. И Кате было не до смеха. Наоборот, горько до слез.

Потом переключились на собственных детей: шестилетнего фортепианного гения Санечку, десятилетнего математического гения Ванечку и остальных. Про усопшую в этот день почти и не вспоминали…

– Мы вам очень благодарны за Юлю, – прошептала хозяйка Кате на прощание, уже на пороге, – сами много об этом думали, но не решились ее забрать. У нас много детей, а у Юли такой характер.

– Я понимаю, – Катя кивнула, – конечно, это непросто.

– Вот-вот! И мы же знаем, что там в анамнезе.

– А что? – Катя изобразила непонимание.

– Ну как, наркотики, тюрьмы. Все же сидят. Неудачная эта ветка в нашей семье, гнилая какая-то…

– Достали! – Юля по дороге домой сидела в машине, крепко сжав кулаки. – Манечка это, Ванечка то, Варечка се… Там все лауреаты да кандидаты на Нобелевку. И я тут сижу рядом с ними, полное говно.

– Юля, это не так!

– Так, еще как!

– У тебя был трудный период в жизни, – Кате снова хотелось прижать Юлю к себе, утешить, – скоро он закончится, и все наладится.

– Ты так думаешь? – Она с надеждой посмотрела на Катю.

– Конечно, ты же сама так говорила. Все у тебя получится, а я помогу.

Неожиданно в Катиной сумке зазвонил телефон. Чтобы не отрываться от дороги, Катя попросила Юлю достать аппарат и посмотреть, кто там звонит.

– Это Влад, – доложила она.

– Нажми, пожалуйста, я поговорю.

Катя высвободила одну руку и прижала трубку к уху.

– Влад, алло! Пожалуйста, говори громче, мы в дороге. Я тебя плохо слышу.

– Катя, – голос мужа звучал глухо и отстраненно, – громче не могу. Я в больнице.

– Где?! – испуганно выкрикнула она. – Что случилось?!

– Ногу сломал. Говорят, разрыв связок, разбит мениск и что-то там еще. Придется делать операцию.

– Когда?

– Пока я не знаю.

– Как это произошло?! – От страха на глаза Кати навернулись слезы.

– Не важно, – сказал Влад, как отрезал, и расспрашивать было бессмысленно.

– Скажи мне номер больницы, – Катя в панике думала, как бы быстрее добраться до центра Москвы, – я к тебе уже еду.

– Не надо, – Влад глубоко вздохнул, – дома дети. Занимайся ими.

И положил трубку. Он не сказал ей ни адреса, ни номера больницы. Не объяснил, что именно с ним произошло. Катя задрожала мелкой дрожью и крепче, до побелевших костяшек на пальцах, сжала руль. Она почти не видела дороги, которая расплывалась перед глазами из-за слез и внезапно начавшегося дождя. Воздуха перестало хватать, перехватило дыхание. Пришлось включить аварийку и осторожно прижаться к обочине, чтобы, не дай бог, в кого-нибудь не врезаться. Ребенок в машине.

– Мамочка, что случилось? – встревоженно спросила Юля и положила горячую ладонь Кате на колено.

И она не выдержала, рассыпалась от такой малости, от одного-единственного ласкового слова – упала на руль и, не прячась, заревела.

Часть III Азбука семьи

Глава 1

Леха не сразу узнал место, хотя был здесь всего несколько дней назад. Вечером, как он и предполагал, все выглядело иначе. Неоновые огни опоясывали крыльцо, словно новогоднюю елку. Красиво. И сразу становится видно, что заведение для богатеньких. Он специально привел сюда Игоря только вечером – хотел, чтобы тот увидел клуб его братьев во всей красе. Чтобы обалдел от их бабок и сразу понял – с самого начала Леха был прав.

Они специально шатались по городу до темноты и вот теперь добрались до модного заведения.

– Э-э-э, ребята, вы куда? – Огромный охранник на входе остановил их, впечатав по медвежьей лапе каждому в грудь.

– А че такое?

– У нас фейс-контроль, – сообщил он бесстрастно.

– И че, рылом не вышли? – Игорь моментально вспыхнул.

– Николай и Василий мои старшие братья, – поторопился объяснить Леха, выворачиваясь как уж из-под гигантской ладони, – мы пришли к ним.

– Не положено!

– Ты обалдел, что ли, – теперь уже Леха закусил удила, – пропусти, иначе тебя уволят!

– Что?! – Громила неожиданно захохотал. – Они – меня?! Ребят, вы откуда такие дерзкие?

– Из детдома, – пробурчал Игорь, успев испугаться и включить проверенный механизм защиты, – си́роты мы.

– А-а-а, – охранник сразу изменился в лице, – бедняжки. А я думаю, откуда такие тощие. Голодные небось?

– Голодные, – хором ответили оба, привычно откликнувшись на чужую жалость и состряпав горестные лица.

– Смотрите, – охранник приоткрыл дверь, – направо лестница идет вниз, в подсобки. Шмыгайте туда и сидите как мыши, а я вашим братьям по рации сообщу.

– Не понял, – Леха смутился, – у них рации есть?

– Конечно. Вся охрана между собой связана. Давайте, бегом!

Игорь с Лехой метнулись внутрь и практически кубарем скатились вниз по лестнице, оказавшись в длинном, пропахшем кухней, коридоре. Животы, в которых с завтрака не было ни крошки, дружно заурчали.

– Ты чего-нибудь понял? Я – нет. – Леха растерянно озирался в полумраке.

– А чего тут непонятного? – Игорь хмыкнул. – Твои братья, по ходу, никакие тут не хозяева. Обычные охранники.

– Ты придурок? Они мне сами рассказывали…

– Ну-ну.

Леха в ярости вмазал кулаком по стене и ее же пнул, оставив на белой поверхности грязный след от ботинка. Мало было в его жизни разочарований?! Теперь вот еще и это!

Игорь кинул рюкзак около стены, молча сел на него и стал ждать. Леха рухнул на пол следом за ним. Прошло немного времени, и на лестнице послышались шаги. Перед Лехой и Игорем возник разъяренный Николай в форме секьюрити.

– Ты, Леха, совсем обалдел? – Слюни фонтаном брызгали из его скривленного злостью рта. – Кто тебя сюда звал?!

Подросток оторопел, не в состоянии выдавить из себя ни звука. После затянувшейся паузы за друга ответил Игорь.

– Мы свалили из детдома, – он увидел, как выражение ярости на лице Николая сменилось испугом, – теперь нам некуда идти.

– А я тут при чем?

– Так вы же его брат, обязаны помочь, – безапелляционно заявил Игорь, – и так столько времени неизвестно где прохлаждались. Могли бы давно его из детдома забрать!

Леха ткнул Игоря в бок, но тот даже не обратил на друга внимания. Внутри него уже кипела ответная злость – на всех этих чертовых взрослых, не помнящих родства. И особенно на собственную мать.

Николай быстро ушел, не сказав ни слова. Игорь и Леха проводили его растерянными взглядами. Последний весь сжался, думал, друг сейчас всыплет ему по первое число за эту дурацкую историю, в которую он его втянул. Но Игорь молчал. Он только прищурился, сосредоточенно размышляя. Наконец Николай вернулся.

– Эй, вы, балбесы, – бросил он притулившимся у стены сиротам, – идите за мной.

Игорь поднялся, закинув за плечо рюкзак. Леха встал следом за ним. Николай сворачивал то влево, то вправо, открывал картой-пропуском двери и аккуратно захлопывал их за собой. Наконец они оказались в душном помещении, заставленном посудомоечными машинами. Уперев руки в бока, навстречу выплыла пышнотелая сексуальная брюнетка лет тридцати. Помимо короткого форменного платья на ней был еще белый фартук, а на голове красовался кружевной кокошник.

– Эти, шо ли?

– Ну да, – Николай виновато кивнул, – Любушка, ты уж на одну ночь прими. А там мы их сами пристроим куда положено.

– Хилые хлопцы, – недовольно пробурчала она. – Как тяжести будут таскать?

– Они только с виду, – Николай спешил отделаться от ребят, – а так крепкие. Главное, дай им пожрать, и пусть помогают.

– Ладно, – Любушка притворно-тяжело вздохнула и, кокетливо поправив локон, выбившийся из-под кокошника, махнула пышной рукой, – у меня, как назло, посудомойщица заболела. Шагайте сюда.

Николай, послав ей воздушный поцелуй, успокоенный, убежал.

После обильного ужина на Леху с Игорем напялили резиновые фартуки и всучили в лапы огромные подносы. За работу обещали еще раз покормить и оставить ночевать в подсобке, вместе с разнорабочими. Задача была простая – забирать грязные тарелки, стаканы, чашки, которые притаскивали в подсобку официанты, счищать с них остатки еды и загружать в посудомоечные машины.

Работать не хотелось, после сытной еды клонило в сон. По привычке ребята начали сопротивляться и качать права. Прочитали целую лекцию о том, что детский труд под запретом, нельзя эксплуатировать несовершеннолетних. В детдоме подобные демарши прокатывали на ура, никто и не пытался настаивать – труд в баторе даже по документам был запрещен. Сироты прекрасно об этом знали и вовсю пользовались своим привилегированным положением. Домашние пусть вкалывают на своих родителей, а они – дети государственные. Если бы кто-то из чиновников застал воспитанников детдома за физической работой, директора могли запросто уволить. Случаи такие были, им рассказывали. Не просто же так в учреждениях платили зарплаты уборщицам, прачкам, поварам и прочему обслуживающему персоналу. Не будь сирот, зачем государству содержать столько ненужных работников?

– Нам напрягаться нельзя, – буркнул Леха.

– Чего?! – удивилась Любушка.

– Мы еще дети.

– Ага! – возмутилась она. – Я с двенадцати лет на кухне.

– А мы си́роты, – применил отработанную тактику Игорь, – нас закон охраняет.

– Да? Ну и топайте отсюда, – не выдержала Люба, – в свой детдом. Чего приперлись-то? Я дармоедов кормить не буду.

Деваться было некуда. Леха с Игорем, еле переставляя ноги, приступили к работе. Они носили по три тарелки, чтобы не напрягаться, и через пятнадцать минут в подсобке выросла гигантская гора посуды. Прилипшие остатки еды с тарелок счищать было лень, и парни, не особо разбираясь, запихивали посуду в машинки как попало, вместе с объедками. Через час работы руки у обоих с непривычки дрожали, а усталость накатила такая, что хоть ложись и помирай.

Люба, заглянув проверить, как идут дела, застыла с вытаращенными глазами. Насмотревшись за восемнадцать лет на кухне разного, таких никчемных работников она видела впервые.

– Вы что творите, бездельники?!

– Вкалываем, – огрызнулся Леха.

– Почему на стоке гора посуды? – Она беспомощно оглядывалась. – Уже гостям подавать не в чем.

– Подождут, – буркнул Игорь.

И тут за их спинами со скрежетом остановилась одна из посудомоечных машин. Из-под аппарата, который надрывно крякнул и внезапно заглох, потекла вода.

– Вы шо напихали туда, паразиты? – Люба завизжала не своим голосом. – Кости на тарелках оставили?

– Да хрен их знает, – Игорь в ярости сорвал с себя фартук и кинул к ногам женщины, – с меня хватит роскошной жизни! Ночной клуб, блин!

Любушка засуетилась, на чем свет стоит проклиная Николая. Стала звонить технику, сама выхватила у Игоря поднос и побежала за грязной посудой. Сироты не обращали на нее никакого внимания, словно это был не человек, а еще одно бытовое устройство. Она была не из их мира, а значит, плевать на ее чувства.

– Прости, брат, – Леха испуганно схватил друга за руку, – я не знал, что будет вот так.

– А я тебе что-то говорю? – Игорь морщил лоб, словно над чем-то раздумывал.

– Давай хоть Николая дождемся, – Леха чуть не плакал, – куда нам идти?

– Вот ты дурак, – глаза Игоря вдруг сверкнули гневом, – не нужен ты им. Никто тебя здесь не ждал.

– Я понял. – Леха опустил глаза.

Николай пришел за подростками только под утро. К тому моменту Леха и Игорь уже мирно спали на полу, положив головы на рюкзаки и не обращая внимания на суету вокруг. Приходили и уходили ремонтники, сновали с тряпками и ведрами уборщицы. Люба носилась из помещения в помещение как угорелая, пытаясь всюду успеть.

– За мной, – скомандовал Николай, пнув младшего братца носком ботинка.

Леха и Игорь открыли глаза, но не сразу смогли понять, где находятся. Постепенно память вернулась, а влетевшая в помещение Любушка окончательно вернула к реальности.

– Я за это платить не буду! – накинулась она на Николая, ткнув пальцем в сломанную машинку.

– Любушка, солнце, не кипятись. – Николай приобнял женщину за плечи.

– Не мацай, – одним движением она скинула его руку, – начальству все как было расскажу!

– Не надо, – глаза Николая покраснели, – я тебе до копейки отдам.

– Как же! Дождешься. Из моей зарплаты вычтут, и поминай как звали.

– Скажешь, сколько вычтут, я все верну. Пока вот, возьми. – Он вынул из кармана оранжевую купюру и сунул ее в пухлую Любину ладошку.

Женщина тут же присмирела. Даже потянулась к нему всем телом, но Николай сделал вид, что не заметил ее порыва, и отступил. Дождался, когда пацаны поднимутся с пола, и увел их за собой.

Они поднялись вверх на несколько этажей, и Николай осторожно, чтобы не шуметь, открыл дверь в комнату с тремя двухъярусными кроватями. Помещение оказалось узким как пенал, с одним крошечным окошком, которое выходило во двор. В детдомовской комнате места было намного больше, да и жили в ней всего четверо парней. Здесь же четверо мужиков уже храпели на двух кроватях, и третья двухэтажная койка оставалась пустой.

– Вот эта наша с Василием, – Николай ткнул в свободную кровать, – ложитесь.

– Ты мне говорил, вы в квартире живете, – пробурчал Леха.

– Держи карман шире.

– А как же тогда? – скуксился Леха. – Где мы-то с Игорем будем?

– Это ты сам думай. Вас сюда никто не звал.

– Блин! Вы че, вы меня обманули!

– Заткнись, балбес, мужиков разбудишь. Я тебе кроме работы ничего не обещал, – прошипел Николай и вышел из комнаты.

Леха сначала сел на койку, пару секунд посидел неподвижно с закрытыми глазами, а потом вскочил и пошел следом за Николаем.

– Ты куда? – прошептал Игорь.

– Разбираться! – бросил он и вышел за дверь.

Игоря так сильно клонило в сон, что он не нашел в себе сил идти следом за другом. Повалился, как был, в одежде, на нижний ярус, и моментально уснул.

Леха бесшумно крался по коридору, прислушиваясь к голосам. Два мужика о чем-то спорили. Один из них точно был Николай.

– Это была твоя идея, Василий, – высказывал он, – а теперь они приперлись на нашу голову.

– Не паникуй, – средний брат говорил спокойно, – так даже надежнее. Введем в курс, будут работать как миленькие.

– Да хрен их знает, – в голосе Николая слышалось сомнение, – справятся или нет. Им няньку сначала надо.

– Куда денутся, – Василий пожал плечами, – Макс же справляется. И все остальные.

– Так с ними мероприятия провели.

– И с этими, надо будет, проведем.

– Ага, – Николай хмыкнул, – только хрен их после этого на квартиры разведешь.

– Да куда они денутся – сироты как овцы. Все отдадут.

– Долго ждать, целых два года. Я так долго этих балбесов не выдержу.

– Придется, – брат хлопнул Николая по плечу, – убьем сразу двух зайцев. Шефу новых работников. Себе отожмем хату, когда липовый братец получит ее от государства.

Леха медленно попятился. Сердце внутри бешено колотилось и подскакивало как на батуте – к самому горлу. Он едва удержался от того, чтобы разбежаться по длинному коридору и изо всех сил вмазаться лбом в стену – закончить свои мучения. Ну почему ему по жизни так не везет? На мечтах о братьях пора было ставить крест. Леха уже слышал такие истории, в баторе им рассказывали – мошенники находили сирот шестнадцати-семнадцати лет, притворялись родней, втирались в доверие. Как только дети получали квартиры, родственнички были тут как тут. И сироты пускали их жить – одним-то страшно, да и никто ничему не научил, даже пожрать сготовить. А потом кто дарственную писал, кто продавал за символическую копейку, кто менял на какую-нибудь вещь. Один придурок, рассказывали, за магнитофон квартиру свою отдал. И остался бомжом на улице. Вроде теперь придумали закон, который защищает сирот – первые пять лет с полученной от государства квартирой сделать ничего нельзя. Ни сдать, ни продать. Только, наверное, эти его «братья» пока об этом не знали.

Леха не мог понять, как они на него вышли. Это ведь надо было постараться именно его отыскать, разузнать про братьев, про гибель отца – в федеральной базе данных такого не пишут, это Леха точно знал. И в опеках информацию не раздают. Чепуха выходит какая-то.

Мозг после паршивого дня и жуткой ночи отказывался работать. Леха аккуратно вернулся в комнату, залез на верхний ярус кровати и от стресса и усталости моментально провалился в сон.

Глава 2

– Подъе-е-ем! – Николай дернул Леху за ногу, и тот едва не свалился.

– Ты че, больной? – Леха изо всех сил лягнул свободной ногой, но промазал: Николай ловко увернулся и расхохотался.

– Хватит дрыхнуть, балбесы! Дело есть.

– Какое еще дело? – Игорь нехотя сел и стал тереть глаза.

– Вы тут хотели поработать, – объяснил Николай Игорю, – пора приступать.

– Платить будут? – поинтересовался Леха, – за еду мы не согласны.

– Будут. На метро карта есть?

– Ага, – Леха кивнул, – мы же си́роты. У нас социалка.

– Вот и славно, – Николай оглянулся на дверь, – на сегодня пять адресов. Надо развезти почту.

– А че там?

– Важные документы. – Он посмотрел на Леху взглядом, от которого стало страшно, и понизил голос: – Потеряете или сунете в них нос, убью.

Он положил руку на полу кожаной куртки и отодвинул ее так, чтобы стала видна кобура с вложенным в нее короткоствольным оружием. Леха и Игорь как завороженные следили за каждым его движением.

– Окаюшки, – Леха нервно сглотнул, – сделаем.

– Не сомневаюсь, – Николай улыбнулся, – мобильники давайте сюда.

– Зачем?

– Надо.

Леха и Игорь синхронно протянули телефоны, и Николай ушел, забрав аппараты. Через час он вернулся, вернул им телефоны и передал пять заклеенных конвертов из плотной серой бумаги. Адреса были распечатаны на отдельном листе, который Николай не выпускал из рук.

– Запоминай, – приказал он Лешке и сунул листок ему под нос.

– Игорю тоже покажи, – пробурчал Леха, – у меня память плохая.

– За каждую доставку сто рублей, – Николай ласково похлопал Лешку по плечу, – разбогатеешь, братец.

– Спасибо, – пробурчал Леха в ответ.

По ночам Леха с Игорем отсыпались в комнате охранников, днем, пока спали мужики, гоняли по адресам. За пару недель выучили все точки наизусть, их и было-то немного, меньше тридцати. Через день, через два адреса повторялись. В принципе, все сложилось не так уж плохо – жить было можно. Иногда в день зарабатывали по штуке, разделившись на доставках, чтобы было быстрее. Покупали сигареты, пили кофе в Макдаке и чувствовали себя олигархами. Леха испытывал мстительную радость: вопрос еще, кто кого сумел в итоге надуть. Олух Николай их кормит, деньги за работу дает. Добренький такой стал и думает, что сможет оттяпать у Лехи квартиру. Как же! Пусть держит карман шире. Пока они с Игорем в выигрыше, а уж через два года будет видно.

Иногда по вечерам, если становилось скучно и не хотелось спать, они с Игорем шатались по клубу. Специально для этой цели стырили из офиса пропуск. И теперь по желанию хоть каждый вечер у них был бесплатный стриптиз, а если очень постараться, можно было добраться и до бара, пока никто не видит. Нализаться там водки или вискаря – как повезет. Бармен приторговывал шмалью, уводя клиентов в подсобку, и часто отлучался с рабочего места. А пацанам только этого и надо было. Они стали кем-то вроде привидений ночного клуба – пронырливых и вездесущих.

Мужики-охранники, их соседи по комнате, сирот ни в чем не подозревали, жалели. Пацаны прижились, стали как общие дети: кто пирожок принесет, кто конфетку. Для закрепления эффекта Леха с Игорем в первый же день постарались – рассказали свои несчастные истории. Особенно Игорь был в ударе: и мать-то его в детстве била, а потом выбросила на помойку, и с сестрой-то его насильно разлучили.

– Прикинь, – Леха с удовольствием растянулся на верхнем ярусе кровати, – они до сих пор не догадываются, что мы все знаем.

– Ты о чем? – Игорь курил в открытое окно, сидя на подоконнике.

– Ну что Николай с Василием не мои братья.

– Жалко, – Игорь перевесился через карниз и сплюнул на улицу.

– Чего?

– Что они не твои настоящие братья, – Игорь печально посмотрел на Леху, – родные люди это знаешь какое счастье…

– Скучаешь по Надюшке? – Лешка сочувственно улыбнулся.

– Не то слово… – Игорь тяжело вздохнул, – как подумаю, что никогда больше не увидимся, так хреново становится.

– Но ей же там хорошо, в этой семье.

– Надеюсь. – Игорь снова вздохнул.

– Пойдем бухнем, а?

– Я не хочу.

– Да брось ты, давай! – Леха уже спрыгнул с верхней полки. – Один раз живем.

– Ладно, фиг с тобой, – Игорь нехотя спустил ноги с подоконника, – пошли.

Они выждали немного – примерно около часа ночи в клубе начиналось самое веселье: и клиенты становились уже невменяемыми, и персонал терял бдительность, уставал – и пошли знакомыми коридорами, спустились по лестнице, через служебный ход проскользнули в зал. Шалавы на сцене усердно работали. Те, кто уже показал свои номера, терлись рядом со столиками. Мужики-клиенты выпивали, разговаривали, лапали телок. О чем-то шептались и уходили в отдельные кабинеты, заказывали приват-танец. Вот это настоящая жизнь!

Леха с Игорем прошмыгнули под свободный столик с нависающей до полу скатертью и стали наблюдать. Пара недель в клубе, и они уже чувствовали себя прожженными знатоками разврата. Так же, как взрослые мужики, перешептывались, обсуждая девиц, кто бы из них какую выбрал, и под столом потихоньку ржали над своими фантазиями.

Грохот раздался внезапно. Перекрыл громкую музыку и гул голосов. Игорь высунулся из-под скатерти и изо всех сил пнул Леху, который развалился на полу.

– Эй, там ОМОН, отряд мужиков с оружием, – прошипел он.

– Да ладно?! – Леха моментально вскочил на четвереньки и тоже высунул голову: – Где?

Мимо них пронеслось несколько пар военных сапог, и это точно была не форменная обувь секьюрити. Через мгновение раздался визг, девки бросились врассыпную, ноги в военных сапогах смешались с ногами охранников, раздались выстрелы.

– Вот влипли! – выругался Игорь и стал выползать на четвереньках из-под стола. – Двигай за мной!

– Не надо, – Леха в панике схватился за ножку стула и заскулил, – давай тут. Они нас не найдут.

– Ты че, дурак?

– Я не полезу под пули.

– Вперед, – Игорь с силой толкнул друга под зад, – ползи за барную стойку, оттуда назад, в подсобку.

Игорь вылез первым и начал пробираться между стульев и столов. Леха, зажмуриваясь при каждом выстреле, едва живой, полз за другом. Через десять секунд, которые показались вечностью, они уже оказались за стойкой. Игорь отпрянул, увидев распластанного на полу бармена.

– Убили?! – взвизгнул Леха. Его голос, к счастью, потонул в шуме драки.

– Похоже, – заключил Игорь, сохраняя подозрительное спокойствие.

Он приподнялся и, не выглядывая из-за стойки, дотянулся рукой до открытой кассы. Схватил в пригоршню купюр из одного отделения, сунул в карман. Потом еще, из следующего.

– Хватит, – умолял Леха, вытягивая друга за руку, – не надо, бежим!

– Придурок, не дергай, – Игорь сунул последнюю стопку денег в карман и только после этого пополз следом за Лехой, – ему уже не помогут, а нам будут нужны.

Они открыли служебную дверь в коридор подсобки и поползли дальше, не поднимаясь на ноги. Казалось, давно можно было встать, шум перестрелки остался далеко в глубине здания, но они все не могли решиться. Так и пробирались ползком до самой лестницы.

Три минуты ушло на то, чтобы схватить рюкзаки, запихать в них то, что попалось под руку, и выскочить из двери служебного хода. Они едва успели отойти на несколько шагов, как послышался вой полицейских сирен и свист шин. Несколько припаркованных около заведения автомобилей стремительно сорвались с места. Лехе на мгновение показалось, что пассажир в одной из них пристально всматривается в его лицо, даже шею чуть не свернул, но он убедил себя, что померещилось. И они с Игорем побежали…

– Че это было? – Леха с трудом отдышался.

– Н-н-не з-з-знаю. – Игоря теперь, когда опасность осталась позади, серьезно накрыло. Он трясся как осиновый лист, зуб не попадал на зуб.

– Ты много денег из кассы вытащил? – прошептал Леха.

– Ф-ф-ф-иг его знает, н-н-н-е с-с-считал.

– Вот блин! – Леха словно заразился от Игоря, тоже начал дрожать. – Зачем? Из-за этого бабла нас в покое не оставят. Там же камеры были везде.

– Д-д-давай в б-б-батор вернемся.

– Ты больной?! – Леха возмутился. – Меня там сразу в тюрягу сдадут! И тебя теперь тоже.

Они помолчали. Крошечный домик на детской площадке, в который они забились, был явно им мал. Колени почти закрывали уши, согнутой в три погибели спине было больно, но Игорь и Леха терпели. И мысли не было куда-то вылезать – благо раннее утро, во дворе никого. Леха думал о том, что за две недели в баторе их по-настоящему никто не хватился. Наверное, составили заявление в полицию для проформы, ну и на этом все. Мало ли в баторе тех, кто в бегах? Человек десять точно будет. Замучаешься всех искать.

Через пару часов животы начали предательски урчать.

– Макдак? – спросил Игорь.

– Давай, – кивнул Леха. – Жрать охота.

– В-в-от и я п-п-про то же, – кивнул Игорь, уже почти успокоившись, – а ты говоришь: «б-б-бабки зачем?»

Они сначала выглянули. На площадке по-прежнему никого не было. Быстро пересекли двор и нырнули в метро, смешались с толпой спешащих на работу людей. Сами не поняли, как доехали до Пушкинской и поднялись наверх. Пока стояли в очереди – и откуда тут народ круглые сутки, – Леха вытащил из кармана телефон. Батарейка давно села, а он и не заметил. Получив свой поднос, начали искать столик с розеткой. Наконец уселись, Леха подключился и посмотрел на экран.

– Николай звонил, – губы его побледнели, – раз сто набрал.

– Да ну его. – Игорь отмахнулся.

– Ты не понимаешь. Нам с тобой хана.

– Леха, ты дурак, что ли? Бабла в клубе немерено, то, что я взял, – для них копейки.

– Ага! – Леха все еще возился с телефоном, руки его дрожали. – На вот, читай.

Он сунул Игорю, жующему биг-мак, под нос телефон. «Верните то, что украли. Если менты поймают – сядете. А хозяин по-любому достанет».

– Чего?! – теперь уже и Игорь разнервничался. – Они что, заявили в полицию?

– А че заявлять, – у Лехи зуб на зуб не попадал, – ты же видел вчера. Менты сами приехали.

– Да там перестрелка была! Бармена грохнули. Может, еще кого. Кто в такой ситуации из-за трех копеек поднял бы бучу?

– Подняли вот!

– Не сходится. – Игорь едва шевелил губами, словно про себя просчитывая разные ситуации.

– Да не важно уже! Надо думать, что делать.

– Бли-и-и-и-и-ин, – Игорь застонал.

– Что?!

– Сам подумай! – Он огрызнулся. – Что у тебя в рюкзаке?

Леха побледнел как полотно и невольно заерзал под своим рюкзаком.

– Пипец…

– Сколько их там у тебя?

– Пятнадцать вроде.

– Вот черт!

– Думаешь, это из-за конвертов?

– А из-за чего еще?! – зашипел Игорь. – Сразу дали понять, что из-за них готовы убить. Думаешь, там документы? Ха!

Леха обхватил голову руками и застонал.

– Вот влипли-и-и-и-и!

– Вырубай свой телефон, – вдруг приказал Игорь, – и больше не включай. Совсем его выкини.

– В смысле?

– Давай без тупых вопросов.

– А твой где?

– Не знаю, – Игорь поднялся со стула, надел куртку, закинул за плечи рюкзак, – я его не нашел, когда убегали.

– Я еще даже не ел, – заскулил Леха, – и кофе не выпил.

– Бери с собой и пошли. Быстро! Телефон в помойку кидай.

Они снова убегали. И снова непонятно куда. Леха шагал следом за другом и старался не думать о том, что теперь с ними могут сделать.

Спустились в метро. Бесконечные переходы, бессмысленная езда, пересадки с ветки на ветку. Они петляли как зайцы, запутывая следы. Но не потому, что так было нужно – просто не знали, куда податься и что дальше делать. От усталости подкашивались ноги и слипались глаза. Сквозь полудрему Леха наблюдал за пассажирами. Они деловито заходили и выходили, проверяли почту в смартфонах, отправляли кому-то сообщения через мессенджеры и в социальных сетях. Каждый был чем-то занят, чем-то озабочен. «Купи, пожалуйста, хлеба и молока», – читал он через плечо парнишки сообщение на одном экране, «Завтра у Даши в школе собрание, кто пойдет?» – видел на другом, у тетки в деловом костюме, «В выходные поедем к маме», – печатала в это время девушка на третьем. У него никогда не будет такой жизни. Ему некому принести хлеб, никто не ждет его родителей на собрании в школе, и уж точно никому и никогда он не сможет сказать: «Поедем к маме». Ничего этого нет! Он ничей, из ниоткуда, потерянный призрак в мире живых людей.

– Юлька, – прошептал Леха и поднял на Игоря усталые глаза.

– Что – Юлька? – Каким-то чудом Игорь его услышал.

– Надо ехать к ней. Там отсидеться.

– А родоки что ее скажут?

– Мамка там норм. Батя, конечно, зверь, но вдруг согласятся помочь. Больше нет вариантов.

Леха перевел Игоря на нужную станцию, и они пересели на синюю ветку. Поехали к «Парку Победы». Хорошее название, – подумалось Лехе, – как сгусток надежды.

Глава 3

Влад лежал, уставившись в белый потолок больничной палаты, и думал о том, как сильно он просчитался. Когда ребята из органов несколько месяцев назад попросили его помочь, надеялся, что все закончится быстро и просто – он аккуратно залезет на закодированные страницы в Интернете, снимет данные, отдаст куда следует и забудет про это дело. Так было уже не раз, и Влад всегда оставался «за кадром»: выполнял работу, получал честное вознаграждение и был таков. Но на этот раз ситуация вышла из-под контроля. Взломать страницы удалось аккуратно, админы ничего не заметили, но бесшумно скачать информацию не получилось – на это стояли мощные блоки. Влад сделал несколько попыток – и отступил. Между тем он собственными глазами видел, что обнаружил в сети настоящий клондайк. По коротким зашифрованным сообщениям ни о чем нельзя было догадаться человеку стороннему, но Влад проработал с органами достаточно и видел, что напоролся на крупную криминальную сеть. Скорее всего, распространяли наркотики. Заказ – через один клик. Доставка по Москве стремительная. Кто за этим стоял и как были организованы поставки, он пока не знал. IP-адреса клиентов тоже были надежно защищены. Ясно стало одно – криминальный бизнес процветал, покупателей было огромное количество, и складывалось такое ощущение, что непосредственные исполнители – курьеры – оставались не в курсе происходящего. Как этого можно было добиться, Влад искренне не понимал.

Самое страшное, что весь расклад, который он по истечении нескольких месяцев работы показал сотрудникам органов, не воодушевил их, а только расстроил. Помощь его они оплатили, это само собой, но хода делу не дали. И самого просили держаться подальше – честно дали понять, что тема эта теперь не особо приветствуется. Новое руководство, да и кураторы в управлении, еще никого по ней не осудили и не сажали. Медалей тут не заработать, а висяки им не нужны. Либо неубиваемые доказательства, либо нечего даже соваться.

Вопрос об этих самых доказательствах и не давал Владу покоя. Он видел, как много в клиентской базе совсем молодых ребят, видел, как профессионально втягивают админы новичков через социальные сети. Влад на удаленном сервере создал фейковый профиль, поработал над историей своего персонажа и зашел под видом подростка в группу социальной сети, откуда организаторы подтягивали новых клиентов. Оставил несколько расплывчатых комментов, его заметили и спустя какое-то время – проверили сначала подноготную – пригласили на закрытую страницу. Теперь он уже оказался на знакомых просторах не как хакер, а как клиент. И снова поразился простоте и удобству сервисов – многим ритейлерам было чему поучиться. В один клик он заказал товар. После этого его направили на совершенно другой ресурс, где он оставил адрес доставки. И на третьем сайте оплатил покупку с помощью электронного кошелька. Информация не собиралась в одном месте, и при этом навигация для покупателя была предельно простой. К шести вечера Влад приехал по адресу, который указал, и… получил удар в затылок. Дальше он ничего не помнил, только в больнице ему сказали, что у него сотрясение мозга и разбита коленная чашечка, поврежден мениск. То ли при падении это произошло, то ли целенаправленно ударили еще и по ноге. Все это произошло за доли секунды, на многолюдной улице. Как?! Он просто не мог понять. Но окончательно убедился, что работает не преступник-одиночка, а целая мощная организация со своей сетью информаторов, штабом и группой прикрытия.

Вынесли они его удачно. Пришлось валяться в больнице, ждать операции и придумывать, как объяснить все это жене. Поначалу он исхитрился и не пускал ее к себе, но Катя все-таки выяснила, где он лежит – похоже, обзвонила все клиники, – и когда он открыл глаза после операции, уже сидела с ним рядом.

– Больно? – Катин голос дрожал, на глаза наворачивались слезы.

– Нет, – Влад осторожно повернул к ней лицо и слабо улыбнулся, – наркоз еще не отошел. Ты зачем приехала?

Вместо ответа Катя только всхлипнула и безутешно заплакала.

– Ладно-ладно, – Влад положил свою горячую ладонь на ее ледяную руку, – все будет хорошо.

Он снова прикрыл глаза, не было сил. Катя сидела рядом, едва ощутимо поглаживала его по руке, а он мысленно проклинал себя за то, что вляпался в такую историю. Возомнил себя героем, болван! Лучше бы помог жене с детьми – Катя с этой Юлькой совсем уже извелась, и от него не было никакой поддержки. Он пытался в это время решить слишком сложный вопрос и сам не успел заметить, как от проблем в семье привычно ускользнул в любимую работу. Где и огреб по полной. Побывав на грани, Влад иначе посмотрел на все, что случилось с ними за последние месяцы. Да, они осложнили себе жизнь, придумав забрать ребенка из детского дома. Но это же не конец жизни, бывает и хуже.

– Я люблю тебя, – сквозь всхлипы выдохнула Катя, наклонившись к самому его уху и проведя рукой по волосам.

Влад улыбнулся.

– Я тоже тебя люблю, – произнес одними губами.

Катя не могла совладать с собой, из ее глаз все еще катились горячие слезы. Влад почувствовал их на своей щеке и укоризненно покачал головой, не размыкая век. Катя всхлипнула и затихла.

– Ну, как тут у вас? – В палату вошел хирург, которому, видимо, сообщили, что пациент благополучно отошел от наркоза.

– Нормально, – бодро доложил пациент, – болит, но в меру.

– Поили? – поинтересовался доктор у Кати.

– Да, – она кивнула, – как разрешили, по чуть-чуть.

– Хорошо.

Врач подошел к кровати, Катя тут же отскочила, освобождая ему пространство. Он откинул одеяло, внимательно осмотрел прооперированную ногу.

– Ну как? – спросила Катя, которая во время осмотра нервно переминалась в сторонке.

– Операция прошла удачно, – аккуратно ощупывая голень, пробормотал хирург, – дальше предстоит реабилитация.

– Это будет очень… – Катя замялась, подбирая слово, – тяжело?

– Самое трудное уже позади, – врач усмехнулся, – считайте, почти починили вашего мужа.

Катя приехала за Владом на выписку. На костылях и с несгибающейся ногой передвигаться было трудно. Еще сложнее оказалось залезть в машину. Пришлось упаковываться на заднее сиденье – так, чтобы можно было вытянуть ногу. Они отъехали от больницы на приличное расстояние, и только тогда худшие опасения Влада подтвердились: буря не миновала.

– Как ты мог?! – не отрывалась от дороги, сквозь зубы прошипела Катя.

– Никто не застрахован, настигла шальная пуля. – Влад попытался отшутиться, но ничего не вышло.

– Ты не имеешь права ввязываться в такие истории, – Катя не на шутку злилась, – у нас с тобой дети!

– Родная моя, – Влад устало вздохнул, – именно потому, что у нас с тобой дети, я не имею права стоять в стороне.

– Ты-то тут при чем?!

– Наши дети должны жить в безопасном мире.

Катя не нашлась, что ему ответить. Только хватала ртом воздух, словно рыба, выброшенная на берег, и Владу было искренне ее жаль. Но что он мог сейчас с этим поделать?

Они поднялись на лифте на свой этаж. Катя открыла дверь. Дома стояла непривычная тишина – старшие девочки уложили Машуню спать после обеда и ждали родителей, разложив перед собой учебники как приличные дети. Катя предупредила Влада, что по случаю его выписки разрешила им в школу сегодня не ходить. Ничего серьезного там все равно не было – после майских праздников только раскачивались на учебу. Настена бросилась к отцу, обняла его и стала с тревогой расспрашивать про операцию. Юля тоже подошла, осторожно обняла Влада. Катя помогла мужу снять верхнюю одежду, ботинки, и они все вместе прошли в кухню.

В квартире было чисто. Валявшиеся обычно у порога куртки, рюкзаки и обувь Насти и Юли куда-то исчезли. На плите стоял только что приготовленный ужин. Влад принюхался и уловил незнакомый кулинарный почерк. Катя так не готовила: много лука, чеснока, каких-то приправ – пахло необычайно вкусно.

– А кто это у нас сегодня готовил? – поинтересовался он.

– Юлька, – сразу отозвалась Настена, – она у нас в этом деле, оказывается, спец.

– Надо же, – Влад улыбнулся, – а мы и не знали.

– Пока ты лежал в больнице, у нас тут кое-что изменилось, – Катя многозначительно посмотрела на Влада, – в доме поселились лучшие в мире дети.

Влад удивленно приподнял брови, покачал головой и поковылял в ванную. А девочки с мамой остались накрывать на стол.

Влад помыл руки и тихонечко подошел к двери детской, прильнул к ней ухом. Соскучился по Машуне так, что не было сил ждать, когда она проснется – так хотелось увидеть. Хотя бы послушать ее дыхание, пока она спит.

– Папака! – раздался звонкий детский голосок. – Папака!

Он распахнул дверь и увидел растрепанную заспанную Машуню, которая стояла в своей кроватке, с обожанием и восторгом глядя на отца. Глаза его наполнились слезами. Влад подумал, что стал каким-то сентиментальным – чуть что, и расклеился.

– Пупсик мой, – выдохнул он, – Машуня!

Стараясь сильно не хромать и не стучать по полу костылями, чтобы не напугать ребенка, он добрался до кроватки. Отставил костыли и поднял кроху на руки. Как же сказочно пахла ее макушка! Теплом и любовью. Ничего нет лучше в этом мире, чем аромат младенца. Машуня крепко вцепилась в папу и ни за что не хотела его отпускать. Так они и замерли в счастливой неподвижности – отец и дочь. И вдруг раздался звонок домофона.

– Кто там? – Он услышал голос Кати. – Кто-кто?! – И после некоторого замешательства: – Да, открываю! Поднимайтесь.

Владу страшно не хотелось отпускать Машуню с рук, и он стоял в нерешительности. Надо было выяснить, кто к ним так неожиданно пожаловал, только вот с ребенком на руках с костылями он не справится. Дернул же черт так неосторожно подставиться!

– Машуня, – пробормотал он, – давай ты пока побудешь в кроватке, а я скоро к тебе вернусь.

– Не-е-еть. – Дочка запротестовала, еще сильнее сжав его шею.

– Папа только посмотрит, кто к нам пришел, – попытался он урезонить малышку, ощущая, как поднимается в нем необъяснимая тревога, – хорошо?

– Похо!

– Пупсик, ну как же так?

Влад чувствовал свою беспомощность: идти с Машей на руках он не мог, но и договориться с ней тоже никак не получалось. В этот момент раздался звонок в дверь, Катя ее открыла, и он услышал мужские голоса.

– Катерина, кто там пришел? – выкрикнул Влад, не выдержав.

– Подожди, я сейчас!

Через пару минут, которые показались ему вечностью, Катя появилась на пороге детской комнаты.

– Там мальчики пришли, – сообщила она почти шепотом, – Леша и Игорь из детского дома.

– Леша?! – Влад моментально вспомнил смазливого парня и разозлился: – Что им здесь надо?

– Они из детдома сбежали, – Катя опустила глаза, – им некуда идти.

Влад передал Машу на руки жене, взял костыли и вышел в коридор. Там парней уже не было – только бесформенной кучей лежали у порога пыльные рюкзаки и две пары грязных истоптанных кроссовок. Голоса раздавались из столовой. Влад почувствовал себя уязвленным: после долгого отсутствия, после операции он наконец-то вернулся домой, а здесь никакого внимания и уважения к отцу. Устроили проходной двор!

– Здрасьте. – Он нахмурился, застыв на пороге. – Юля, представишь своих друзей?

Леха с другом успели усесться за стол. Грязные руки, перемазанная одежда и дебиловатые выражения испуганных лиц еще больше разозлили Влада. Черти, даже лапы свои паршивые не соизволили помыть.

– Это не мои друзья! – огрызнулась дочь.

– Ладно, – Влад не видел смысла настаивать, – но как-то же их зовут?

– Игорь, – Юля показала на того, что был меньше ростом, потом кивнула на смазливого: – А это Леха, ты его уже видел.

– Владислав Игоревич, – представился хозяин дома, – а теперь оба марш из-за стола. Руки мыть.

Ребята, так и не проронив ни слова, стали неловко толкаться, слезая со стульев. Следом за Настей, которая вызвалась показать им дорогу, протиснулись мимо грозного отца семейства и потопали в ванную комнату. Влад почувствовал физическое отвращение к Лехе, когда тот случайно, проходя мимо, коснулся его руки. Желание немедленно вышвырнуть малолетних преступников из своего дома, пока они не навлекли на его семью настоящей беды, было непреодолимым. Знал он такой типаж – наглость в комплекте с затравленным выражением глаз. Явно какую-то гадость задумали.

Жена вышла к столу с принаряженной Машуней на руках и тут же стала хлопотать – принесла недостающие тарелки, вилки, ножи. Олухи, с которых Влад не спускал глаз, успели помыть руки и вернуться к столу. За ужином Катя пыталась заполнить эфир и болтала без умолку, надеясь разрядить остановку. Но гнетущая атмосфера, нависшая в комнате, не поддавалась. Юля, не поднимая глаз, ковырялась в своей тарелке. Настя переводила тревожный взгляд с отца на мальчишек. Те сидели, втянув тощие шеи в плечи и опустив головы. И только маленькой Маше, похоже, было хорошо в этой странной компании, никакой опасности она не ощущала – лопотала что-то на своем, пока еще понятном только близким, языке и то и дело пыталась обратить на себя внимание Леши. То кусок хлеба ему протянет, то заглянет снизу в лицо. Влад ощутил острый укол ревности. Любовь младшей дочери к папе была всеобъемлющей, безраздельной, а тут вдруг знаки внимания доставались какому-то чужому дядьке. Что бы там ни говорила Катя, а Влад при всем богатстве воображения не мог воспринимать двух этих переростков как детей. По росту – взрослые мужики, выглядят так же, да еще воняют грязными носками и табаком. С чего бы вдруг ему видеть в них «мальчиков»?

Леха постепенно осмелел и начал отзываться на Машины заигрывания. Сначала улыбнулся ей, потом подмигнул. А дальше совсем потерял страх и стал строить ребенку смешные рожицы. Машуня тут же залилась звонким заразительным смехом. Как же любил Влад эти волшебные звуки! Но сейчас, впервые в жизни, они вызвали у него раздражение и досаду.

– Почему вы сбежали из детского дома? – строго спросил он, не отрывая взгляда от Лехи.

– У меня это, – тот шмыгнул носом и вытер его рукавом, – суд там назначен. Стремно стало.

– Какой еще суд? – Влад насторожился.

– За кражу, – парень бросил на хозяина дома короткий взгляд, – я в магазине одежду украл и попался. Не надо было лезть в чужой район. Сам дурак…

– Вот как, – Влад был потрясен ответом, – то есть дурак не потому, что украл, а дурак, что не там, где надо, воровал? А в принципе не воровать не пробовал?

– Это как? – Леха поднял на мужчину ясные удивленные глаза. – Жить-то надо.

– Влад, – Катя поспешила вмешаться, – я же тебе все это рассказывала про этот случай. Помнишь? Еще советовалась с тобой, можно ли чем-то помочь. Но ты тогда был очень занят.

Над столом повисла тягостная тишина. Каждый смотрел в свою тарелку. Леха думал о том, что все взрослые – конченые дебилы. Ничего не понимают, а он всю жизнь страдает из-за их тупости и недоразвитых представлений о детях. Вспышкой пронеслось в голове воспоминание. Однажды в летнем лагере, когда ему было двенадцать, он подружился с одним пацаном, его тоже звали Лехой, только он был домашний. И так им хорошо вместе было, что стали они не разлей вода. Вместе хулиганили, вместе за девчонками ухлестывали. Даже побратались – сделали на руках царапины и ими соединились. Стали одной крови.

Когда в родительский день к Лехе приехали мать с отцом, он познакомил их с другом. И стал уламывать, чтобы они его усыновили. Те подумали-подумали и согласились. Вот было счастье! А потом смена закончилась. Семейный Лешка поехал домой, а детдомовский Лешка – в батор. Но там на беду не оказалось директора, он в отпуск уехал. А поскольку старший корпус был на все лето закрыт, а в младший его поместить никто не распорядился, Лешку по привычке сунули на две недели в психушку. Первая неделя была ужасной. Положили в отделение с самыми тяжелыми пациентами, не было других мест. Семь дней он жил в одной палате с громадным лысым мужиком, который все время харкал, сплевывая мерзкую разноцветную жижу прямо на стены. Еще он грозился замочить пацана, если только тот пикнет. Бугай никогда не спал – всю ночь производил страшные звуки и сплевывал, сплевывал. От страха и бессонницы Лешка едва не сошел с ума. Наверное, точно бы чокнулся, если бы его на второй неделе не перевели в нормальное отделение. Вот там был полный кайф! Соседи спокойные, еда отличная, медсестры суперские. Если Лешка хорошо себя вел и никого не донимал, они приносили ему конфеты, угощали фруктами. Срок его пребывания в психушке подошел к концу – назавтра должны были выписать, о чем и сообщил лечащий врач. И тут Леху понесло. Он решил, что надо отпраздновать такую радость и вообще оставить о себе добрую память. Всю ночь от возбуждения он не мог уснуть – шутил, дурачился, пел веселые песни и хохотал диким смехом. А наутро узнал, что за такое поведение его оставляют еще на четыре месяца.

И мир рухнул.

Когда он вернулся в батор, питалки сказали, что к нему приходила семья. Мама, папа и мальчик Леша. Им рассказали, что Леха лежит в психушке, к Новому году выпишется, дескать, тогда и приходите. Но их тут же как ветром сдуло, даже не пообещали вернуться. Как же он плакал тогда – все же решено было, а они…

– Леша! – словно сквозь туман он услышал голос Кати.

– А?

– Ты добавку будешь?

– Не-а, – он мотнул головой, – я наелся, спасибо.

– Ну, хорошо, – Катя улыбнулась, – а завтра чем вы с Игорем будете питаться? Если не вернетесь в детдом.

– У нас деньги есть. – Игорь наконец подал голос.

– Откуда? – Катя метнула в мужа короткий запрещающий взгляд: дескать, пожалуйста, не встревай.

– Мы же работали, – Леха не врал, и Катя сразу это почувствовала, – гоняли курьерами.

– Что доставляли?

– Бумаги какие-то важные, – Леха пожал плечами, – нам конверты запрещали вскрывать. Платили сто рублей за конверт.

– Молодцы! – Катя искренне порадовалась сознательности ребят: не воровать пошли, а работать. – По офисам ездили?

– Не-е-е, – Игорь мотнул головой, – по квартирам. У нас адресов тридцать было, через день-два по новой.

– Странно, – Катя в недоумении смотрела на парней, – и в какой компании вы работаете?

– Да это не компания никакая, – Игорь почесал затылок, – кто нас туда возьмет. Просто Леху его братья нашли. Но потом оказалось, что это не братья. Просто чуваки. Они в ночном клубе охранники. Вот они…

– Я ничего не понимаю, – Влад не выдержал: его вывел из себя поток бессвязной болтовни, в которой не было ни капли логики, – откуда у Лехи братья?

– У меня правда есть, – парень надул губы, – в документах написано! Николай и Василий. Но я подслушал их разговор, оказалось, не братья, преступники. Хотели у меня квартиру забрать.

– Час от часу не легче! – Желваки на скулах Влада заходили ходуном.

– Влад, подожди, – Катя положила на руку мужа свою ладонь, – я слышала, детей-сирот часто выслеживают мошенники. Втираются в доверие, чтобы переписать на себя квартиру.

– Вот-вот, – Леха обрадовался догадливости Кати, – точно! Я сам слышал, они так и хотели. Собирались меня обмануть.

Леха с благодарностью посмотрел на Катю и решил, что терять им с Игорем давно уже нечего. Отказом больше, отказом меньше. Не надо как в прошлый раз тянуть кота за хвост.

– А можно мы это, – он замялся, – того… у вас тут останемся жить?

Катя поперхнулась, закашлялась и посмотрела сквозь слезы, внезапно выступившие на глазах, на мужа. Юлька со звоном бросила в тарелку приборы и, многозначительно взглянув на Катю, без разрешения вышла из-за стола. Ушла в свою комнату и хлопнула дверью. Владу ничего не оставалось, как взять инициативу в свои руки.

– Вы уже не маленькие, – он смотрел на друзей, – понимаете, что так эти дела не делаются.

– А как они делаются? – Леха опустил голову: уже догадывался, что сейчас будет.

– Во-первых, вы сейчас в бегах. Во-вторых, у нас нет на вас документов. Возвращайтесь в детский дом.

– Ну ладно, а если вернемся, – Леха сделал последнюю безнадежную попытку, – тогда вы нас заберете?

– Нет. – Влад не собирался врать и давать ложных надежд.

– Почему?

– Потому что у нас нет такой возможности, – он решил окончательно все разъяснить, – и мы точно не готовы вас принять.

Ни Леха, ни Игорь ничего не ответили. На удивление спокойно, без обид, приняли его слова – покивали, что, мол, все прекрасно понятно, по крайней мере честно, и на этом тема была закрыта. Чай пили уже в спокойной обстановке, без напряжения. Все точки над i были расставлены. Влад успокоил себя тем, что осталось потерпеть всего двадцать-тридцать минут, и больше он этих парней никогда в жизни не увидит. Пусть катятся куда глаза глядят, лишь бы из его дома.

После чая говорить было уже не о чем. Леха с Игорем стали собираться – вышли в коридор, чтобы одеться. Юлька так и не появилась, заперлась в своей комнате. Настя, что было на нее совсем не похоже, за весь вечер не произнесла ни слова – переводила тревожный взгляд с матери на отца. И сейчас стояла в дверях, молча наблюдала, как ребята собираются. Зато маленькая Машуня, которую Катя держала на руках, начала вдруг извиваться как угорь и тянуться к Лехе, требуя, чтобы он остался, не уходил. Парень протянул к малышке руки, и она тут же перебралась к нему от Кати. Уютно устроилась у него на руках и с довольной улыбкой поцеловала в щеку. Влад оторопел. Такого фокуса от своей младшей он точно не ожидал. Но малышка как ни в чем не бывало обнимала Леху за шею и не желала слезать – так же как не хотела отпускать Влада всего пару часов назад. Влад заметил, что не одного его сжигает ревность – Игорь тоже как-то странно косился на эту парочку, и в его глазах чернела тоска. Наконец Настене удалось забрать сестренку, освободив стоящего на пороге гостя.

– А можно мы у вас, пожалуйста, немного вещей оставим, – попросил вдруг Игорь, – а то таскать тяжело.

– Я даже не знаю, – Катя вопросительно посмотрела на мужа, – там вещи грязные? Может, их постирать?

– Было бы круто, спасибо. – Игорь кивнул.

– Оставляйте, – великодушно разрешил Влад, – Юля вам их потом передаст.

Они вытащили из рюкзака явно заготовленный заранее полиэтиленовый пакет с одеждой и прислонили его под вешалкой к стене.

– Спасибо громаднейшее, – пробормотал Леха торопливо, – очень выручили.

– Вы в детский дом возвращайтесь, – напомнил Влад, – хватит дурить.

– Да-да, конечно, – отозвался Игорь, завязывая шнурки.

Через мгновение парни уже вышли за дверь, подняв на прощание ладони и после этого синхронно приложив их с поклоном к груди. «Клоуны», – подумал Влад и с удовольствием захлопнул за ними дверь.

– Зря мы их отпустили. – Настена так и стояла в коридоре с Машенькой на руках. Малышка все еще куксилась из-за ухода Лехи.

– Почему? – Влад внимательно посмотрел на дочь.

– Вляпаются, – девочка расстроенно покачала головой, – типа умные, а мозгов пока еще нет.

– Только давай без «типа», – попросил Влад на автомате, погружаясь в свои мысли.

– Прости.

Глава 4

– Это пипец! – выругался Леха, когда они вышли на улицу.

– Не раскисай, – Игорь закинул за плечи полупустой рюкзак, – эти хотя бы сказали честно. Не водили за нос, как другие семейки, «заберем, заберем», а потом – фиг.

– Это да, – Леха кивнул, – и хоть половину шмоток скинули им.

– Согласен, – Игорь поежился, – особенно конверты.

– Ты их тоже туда засунул? – Леха вытаращил на друга глаза. – Надо было вскрыть хотя бы один, интересно же, че там.

– Ты дурак? – Игорь строго посмотрел на Леху. – Где, в метро или на улице распотрошить? Я не самоубийца. Мне и так все понятно.

– Думаешь, там…

– Заткнись! – Он коротко осадил. – Неудобно, конечно, вышло. Хорошие они вроде люди.

– Бли-и-и-ин, – Леха не на шутку испугался, – а если у них неприятности будут? Вот на фиг ты так сделал? Мог хотя бы меня спросить?!

– Эх, ну че теперь… – Игорь виновато опустил голову, – я не хотел.

– Ладно, проехали.

– Где будем ночевать?

– Можем к Олеське двинуть. – Леха вдруг вспомнил про бывшую подругу.

– Ты у нее был хоть раз? – спросил Игорь.

– Не-а, – он мотнул головой, – но она мне адрес дала.

– Зачем?

– Обещал ей оставшиеся вещи из батора привезти. Весной еще.

– А-а…

Олеська была в бегах уже больше полугода. Они вместе с Иркой слились из батора еще зимой. Сначала вроде кантовались у ее тети, а потом приклеились к каким-то мужикам и стали с ними жить. Леха не особенно вникал в подробности. Знал только, что в школу обе не ходят, в батор возвращаться не собираются. Новая, взрослая жизнь нравилась им куда больше прежней, детдомовской. Они и до этого уже сто раз ее репетировали. Сбегали на ночь из батора, вставали на трассе и к утру зарабатывали приличные бабки. Обновки себе покупали, ребятам гостинцы. Девчатам всегда легче живется, было бы желание – не пропадут. Хотя Олеську Леха не понимал. Ладно Ирка, нищебродка и никаких родных – хочешь не хочешь, а надо бабло зарабатывать. А у Олеськи-то папаша был богатенький, деньгами ее заваливал. Домой не забирал, говорил, что в детдоме доченьке лучше – там учеба, уход, питание, разные кружки. А он без жены живет, работает круглые сутки, да и сам еще не нагулялся – ну куда ему ребенок? Короче, полный дебил. Олеська обижалась на него, конечно, но виду не подавала и бабки всегда брала. Тогда она еще ничего была, нормальная, Лешка с ней даже мутил. Но как только ей стукнуло шестнадцать, у девочки поехала крыша. Первым делом Олеська надула себе до невероятных размеров губы. Лешка смотрел и ужасался – кому такое может понравиться? В баторе сразу после этого ее прозвали «циртокара мури». Лешка сначала не понимал почему, потом полез в Интернете смотреть, что за хрень – оказывается, рыба такая лобастая с огромными губищами. И правда, Олеська один в один. Но на этом она не успокоилась. Через полгода надула силиконом грудь. Потом задницу. И все это на папашины деньги. Официально, конечно, ей пластику делать никто не соглашался, но она переплачивала в два раза, и тогда пожалуйста. Любой каприз. Навела красоту, как ей казалось, и пошла по рукам.

Детский дом после побега объявил девчат в розыск, но каких-то серьезных действий никто не предпринимал. А какой смысл стараться? Подростков силой не удержать. Ну, поймают их, приведут обратно, а они на следующее утро снова сбегут. Многие бегунки, которые физически не могли ужиться с системой, так и делали. Это маленьких сирот в страхе держать легко, а большим терять уже нечего. Только вот кто бы им объяснил, что за стенами батора совершенно другая жизнь. Леха теперь и рад был бы, если б их с Игорем нашли и вернули в привычный мир. Вот только кому это надо?

… – О, Гожану! – Олеська собственной персоной открыла дверь и выставила вперед огромную грудь. Вроде уже больше некуда было, но казалось, с момента их последней встречи бюст снова увеличился. Да и не только он.

– Привет! – Леха обрадовался и внимательно осмотрел подругу: точно, заметно поправилась, явно от хорошей жизни.

– Шмотки мои принес? – Олеська покосилась на рюкзак за его спиной.

– Ага, – Леха втащил за собой Игоря, который прятался в подъезде, – мы вместе принесли.

– Ну, заходите.

Квартира оказалась добротной, с массивной мебелью и свежим ремонтом. На стенах висели черно-белые картины. Ни фига не красиво, лучше б цветные повесили, но, наверное, это считалось стильным.

– Э, э, кроссы снимаем, – ворчливо предупредила Олеся, увидев, что оба собрались топать в гостиную в уличной обуви.

Игорь с Лехой послушались. В коридоре сразу же возник жуткий запах нестираных мужских носков.

– Ну вы дауны! – выдавила из себя Олеська, внезапно побледнев. Она прижала ко рту ладошку и метнулась в ванную, откуда послышались характерные звуки.

– Чего это она? – не понял Игорь.

– Бывает, – Леха покопался в своем рюкзаке, нащупал свежие носки и стал переодевать их, – похоже, дотрахалась.

– Ты думаешь, она того?

– Видно же, – Леха пожал плечами и в который раз удивился Игорю: в каких-то вопросах умный, а в других полный дурак, – вон же как потолстела.

– Я думал, отъелась.

– Я тоже. Но теперь-то уж точно ясно. Ты давай носки переодевай, а то она нас выпрет.

Черные вонючие комки они засунули в один пакет и запрятали на дно Лехиного рюкзака. Вроде запах стал меньше. Хотя сами они его в общем-то и не ощущали.

– Гоните шмотки, – прошипела Олеся, которая выползла из ванной и встала на значительном расстоянии от парней.

– Ну ты даешь, – Леха скорчил обиженную гримасу, – мы тащились через весь город. Хоть бы чаю предложила.

Олеся посмотрела на часы. Сморщила лоб, что-то старательно высчитывая.

– Ладно, только недолго! Эдуард через два часа уже вернется.

Леха с Игорем переглянулись:

– Кто?

– Муж мой, – гордо доложила Олеська.

– Вот черт, – прошипел Игорь сквозь зубы. Надежда найти здесь ночлег растаяла сама собой.

Они потопали следом за Олесей в кухню. Белая красивая мебель, стулья с изогнутыми ножками и огромный стол, посреди которого возвышалась гора фантиков от конфет.

– Сладкая жизнь, – усмехнулся Игорь.

– Тебе-то что? – Олеся обеими руками сгребла фантики и понесла выкидывать их в ведро.

– А ты это… того, – засмущался Леха, – ребенка от своего Эдуарда ждешь или тупо потолстела?

– На хрен иди, – огрызнулась Олеська.

– Не, ну а все-таки? – подключился Игорь.

– Пятый месяц, – Олеська мечтательно улыбнулась, – говорят, будет девочка.

– О-о-о, – Леха бросил короткий взгляд на Игоря, – поздравляем! А свадьба-то когда была?

– Будет, – Олеся сразу изменилась в лице и с силой хлопнула дверцей под мойкой, – скоро.

– Ирка тоже того… – Леха попытался подобрать правильные слова, – замуж вышла?

– Ты че, даун? – Олеся возмутилась. – Ирка работает. Пусть спасибо скажет, что Эдуард ее держит.

– А кем работает-то?

– Кем-кем, – девушка брезгливо повела плечом, словно сама еще полгода назад не занималась точно тем же, – шалавой.

– Поня-я-я-я-тно.

– А я ребенка жду, – ее лицо снова просветлело, – Эдик сказал, родится, анализ на ДНК сразу сделаем и будем свадьбу играть.

– А если не того… – Леха без приглашения сел за стол, – если окажется, что это не его ребенок?

– Вот ты даун! Конечно, его! Я точно чувствую.

Тему беременности Олеськи они на этом свернули. Стали пить чай с конфетами – этого добра в доме хватало. Олеська спрашивала, как дела в баторе. Они рассказывали. Смеялись над историями, которые приключились в детдоме за последнее время. Видно было, что она скучает по любимой воспитательнице и нескольким близким друзьям, но о том, чтобы вернуться, даже речи не шло.

– Ты назад-то не собираешься? – спросил Игорь.

– Мне теперь туда даже соваться нельзя. Иначе ребенок родится государственный.

– Это как? – не понял Леха.

– Так. Ты че, не знал? – Олеська снисходительно посмотрела на приятеля, – у си́рот рождаются си́роты. Малыша отнимают и на усыновление отдают.

– Да ладно?!

– Ну, вы что, маленькие, что ли? – Будущая мать закатила глаза. – Я точно помню – Танька четыре года назад забеременела. Родила. И все, ребенка у нее отняли.

– Сейчас вроде уже нет такого, – Игорь с сомнением покачал головой, – говорят, приюты сделали специальные. Мать и дитя. Постоянно же баторские рожают.

– Ага, может, и сделали, но я все равно не вернусь, – Олеська снова посмотрела на часы, – мне полгода до восемнадцати осталось. А потом буду свободным человеком, что хочу, то и делаю!

– Если замуж выйдешь, – пробубнил Леха, – то сразу станешь взрослой.

Он подумал, что Олеське, в отличие от него, в жизни крупно повезло. У нее есть Эдуард, за которого она смогла зацепиться и который пока еще ее терпит. А им с Игорем даже податься некуда. Вот и здесь, как выяснилось, остаться не вариант. Надо искать адрес Андрюхи. Только где его взять?

– А вы чего это, кстати, не в лагере? – вдруг с подозрением спросила она.

– Мы же ОГЭ сдаем, – не моргнув глазом, соврал Леха. – А у тебя как с учебой?

– Забила, – Олеська поморщилась, – на фиг мне это надо. Чай еще будете?

Игорь с Лехой радостно закивали и снова переключились на пустую болтовню. Подначивали друг друга, обсуждали общих знакомых из батора. Разговор становился все веселее, громче. И вот уже все трое ржали как кони. Никто из них не услышал, как открылась входная дверь, и на пороге кухни появился пузатый мужчина лет тридцати пяти – одетый в светлый льняной костюм, абсолютно лысый и при этом с кустистой бородой.

– Алэся! – его голос прозвучал как раскат грома, – это что за балаган?!

Олеська испуганно вскочила на ноги и бросилась к Эдуарду. Расстегнула и помогла снять пиджак, бережно повесила его на спинку стула. Потом опустилась перед ним на колени и начала развязывать шнурки на ботинках. Леха от изумления открыл рот.

– Это ребята из детского дома, – оправдывалась она, не в состоянии справиться дрожащими пальцами с крепкими узлами, – они вещи мне принесли. Уже уходят.

Леха и Игорь, которые застыли в неподвижном ужасе, теперь как по команде вскочили на ноги и бочком стали пробираться мимо занявшего почти весь дверной проем Эдуарда в коридор. Молниеносно напялив кроссовки, они попятились к двери и попытались самостоятельно справиться с замком. На то место, где мгновение назад была их обувь, Олеся уже поставила начищенные до блеска черные ботинки Эдуарда.

– Спасибо, всем передавайте привет! – нарочито громко говорила она, открывая дрожащими пальцами замок.

– Нам бы это, – Игорь едва слышно шептал, – адрес Андрюхи.

– Сейчас, – так же тихо ответила она и, порывшись в своем телефоне, продиктовала им адрес. – Все, валите!

Они прятались по закоулкам до поздней ночи – Андрюхи, похоже, не было дома, не отвечал его домофон. Квартиру он получил неподалеку от батора, так что они вытаптывали родной район. Потом уже залипли около двери в подъезд, дождались, когда она откроется, и прошмыгнули внутрь.

Лифт стремительно взлетел под самую крышу и распахнул двери. Они вылетели на площадку и стали звонить. Внутри квартиры оставалась гробовая тишина, словно звонок был немым. Игорь начал колотить ногой в дверь. Наконец внутри квартиры послышались шаркающие шаги.

– Андрюха, открой! – прошипел Игорь в щель. – Это мы, Леха с Игорем.

– Че надо?

– Сначала пусти!

Замок щелкнул, и парни увидели бывшего однокашника – заспанного, в одних трусах, с всклокоченными волосами. В нос шибанул неприятный запах.

– А мы тебе в домофон звонили, – изумленно доложили они.

– Не работает, – объяснил хозяин квартиры, – как-то так.

– Можно мы у тебя переночуем? – с места в карьер начал Игорь, сразу же захлопнув за собой дверь и закрыв ее на замок.

– Вообще-то…

– Нам очень надо! Мы тебе пригодимся, у нас бабки есть.

– Покажи. – Андрюха наконец проснулся.

Игорь сунул трясущуюся руку в карман и вытащил скомканные купюры – пятитысячные, тысячные, сотки, все вперемешку.

– Где стырил? – поинтересовался приятель.

– Не твое дело.

Андрюха молча пожал плечами и посторонился. Ребята прошли. Такого жилища Леха в своей жизни еще не видел – хата новая, никакой мебели. И посреди пола куча грязной одежды, повсюду мусор и грязь. В углу комнаты – голый матрас и скомканный плед, такие им всем еще в баторе дарили очередные спонсоры. Под этим пледом, без постельного белья, и спал Андрюха.

– А чего без мебели живешь? – не выдержал Леха.

– А на фига?

– Ну как, блин, – Игорь возмутился, – мы-то где будем спать?

– Я вас че, звал?

– Не, ну не звал, конечно, – Леха все еще не понимал, – но у тебя же на книжке до фига бабок было. Пенсию получал по потере родителей. За восемнадцать лет около миллиона накопилось. Че мебель-то не купил?

– Не знаю, – Андрюха пожал плечами, – бабки как-то рассосались. Айфон купил. Украли. Камеру хорошую взял, с оптикой, я же фотать люблю. Разбил. Погулял немного. То-се. Как-то так.

– Ну, ты дурашка, – протянул свою любимую присказку Леха и изумленно покачал головой.

– Ага. – Андрюха зевнул, с удовольствием свернулся калачиком на своем матрасе и с головой накрылся пледом. Через мгновение он уже спал.

– И где мы тут будем? – Леха продолжал растерянно оглядываться.

– Где-где, – Игорь привычно бросил к стене рюкзак, – не маленькие, перекантуемся.

– Ладно, – Леха поморщился, – пойду отолью.

– Давай. – Игорь тоже зевнул и лег прямо на грязный пол, головой на рюкзак.

В полутьме – хорошо хоть луна светила в окна, которые не знали занавесок, – Леха вернулся в коридор и нащупал дверь в санузел. Провел рукой по стене, нажал на выключатель, открыл дверь. И чуть не задохнулся от смрада. Глаза защипало так, будто оказался в какой-нибудь выгребной яме. Заткнув одной рукой нос, он второй открыл крышку унитаза, и его чуть не вывернуло наизнанку – под самую кромку тот был наполнен мутной водой, в которой плавали растворившиеся фекалии. Смыв оказался сломан, просто выдран с корнем. Вода, судя по ее состоянию, стояла так уже давно. Леха захлопнул крышку и с трудом сдержал рвотный порыв. Подошел к раковине, расстегнул ширинку и сделал дело. Потом плотно закрыл за собой дверь. Прошел в кухню и огляделся. На плите стоял древний чайник, он такие в баторе только видел. Ни кухонной мебели, ни другой утвари не наблюдалось. Леха приподнял крышку чайника, и в нос ударил острый запах Доширака.

Он вернулся в комнату, лег на пол у противоположной от Андрюхиного матраса стены. Уснуть не получалось. Слишком много всего произошло и навалилось за последние сутки. Лежал, смотрел на луну и думал о своей жизни. Какой бы ужас ни вызывало у него жилище Андрюхи, а ведь он и свою квартиру мог точно так же легко превратить в помойку. Вот сломался, к примеру, унитаз. Не работает слив, и вода не уходит, а, наоборот, прибывает. И что он станет делать? Куда бежать или звонить? Без понятия. Так бы и ссал в раковину или ванну – похоже, тот же способ и выбрал Андрюха. А посуда? Вот кто его знает, что нужно в дом покупать. Наверное, какие-то там кастрюли, сковородки, только на что они ему? Яичницу, конечно, сможет себе приготовить, натренировался у своих девок, а все остальное – это уже высший пилотаж. Так и будет эта посуда без толку стоять и ржаветь. Легче пойти в кафе, нормально пожрать, чем мучиться со стряпней, да еще с непонятным результатом. Мебель? Ага. Кто бы знал, как ее выбрать и тем более, какую надо. Ну, купил бы он себе, наверное, тумбочку. Это понятная вещь, у всех в баторе есть своя тумбочка. Но одной-то тумбочки для жизни, похоже, мало? Нужны какие-то гребаные шкафчики в кухню, какая-то байда в ванную комнату, для одежды еще гардероб. Голову можно от всего этого сломать! Откуда ему знать, как люди вообще в этих квартирах живут? Его за шестнадцать лет научили ходить в столовую шесть раз в день. В школу. На концерты в актовый зал. И дорогу в свою спальню он выучил. Вот и все. Больше ничего от него не требовалось. Если что-то портилось, ломалось, переставало работать, звали питалку, и на этом все. Она уже сама знала, кого там надо вызвать, чтобы починить. Или просто акт составляла: старое списывали, новое покупали, и всех делов. Дети в это не вникали. Как и ни во что другое. Если приболел, топаешь в лазарет – там врач на месте разберется, что выписать и чем лечить. Ни о чем самому переживать не надо. Все продумано, обо всем позаботятся специально обученные люди. Сами подростки могли только воровать и бухать.

И вдруг ни с того ни с сего в восемнадцать лет начинается самостоятельная жизнь. Даст тебе государство квартиру, и пожалуйста, пользуйся. Только как? Леха этого не знал. И Игорь не знал. И Андрюха…

Глава 5

Такого с Владом никогда раньше не случалось – впервые организм позволил себе отключиться в самый неподходящий момент. После выписки прошло несколько дней, пора было приходить в себя и возвращаться к работе, но получалась, наоборот, какая-то ерунда. Он просто шел ночью из спальни в ванную и вдруг упал, банально потерял сознание. Грохот раздался такой, что все в доме проснулись, испуганная Маша заплакала. Катя вызвала «Скорую помощь».

В больнице сделали МРТ, провели исследования, но точной причины внезапного головокружения, которое теперь фактически сводило Влада с ума, не обнаружили. Органических изменений в мозге нет. Видимых последствий удара тоже. Остеохондроз есть, но не существенный. Да и кто без этого в таком возрасте и при сидячей работе? Причины не было, состояние не улучшалось. Голова гудела как медный колокол. Влад стыдился сам себя и не хотел никого видеть, не мог ни с кем говорить. Стоило ему поднять голову от подушки или резко ее повернуть, как головокружение становилось непереносимым, начиналась неудержимая рвота. Капельницы. Инъекции. Таблетки. Не помогало ничего. Время шло, самочувствие не менялось. Коллеги Влада подняли на ноги лучших неврологов, к нему то и дело наведывался кто-то из столичных светил. Но каждый новый профессор, как и прежний, в итоге лишь разводил руками.

Едва ли не больше, чем собственная болезнь, удручало Влада состояние Кати. Она была напугана до смерти. Когда-то, еще до нападения и даже до прихода Юли в семью, жена рассказывала об интересной версии, которую вычитала в интервью одного приемного папы, режиссера. Он говорил, что, принимая ребенка, принимаешь на себя и его судьбу. Не просто вытаскиваешь маленького человека из адского огня, охватившего его род, а берешь огонь на себя, делишь беды ребенка с ним. Влад тогда отмахнулся от этих бредней, уж слишком фантастично звучало. Но в последнее время иногда думал: а вдруг так и есть? Что, если их решение забрать Юлю домой спровоцировало столкновение многих и многих жизненных линий, которые налетели одна на другую, словно составы поездов, и нарушили существующую безопасность? Юлька вскрыла в семье немало подводных камней, стала лакмусовой бумажкой жизнестойкости каждого в отдельности и их отношений в целом, привнесла в жизнь немало перемен. Главная из них состояла в том, что нужно было постоянно находить в себе душевные силы, чтобы не поддаваться ее мрачному настроению и тотальному недовольству, не реагировать на обвинения, не скатываться в несчастливые моменты собственного детства, которые накрывали с головой, стоило Юле особенно больно ударить или унизить. Это было поразительное свойство ее характера: обесценить саму себя, а следом и всех остальных. От этой пытки Влад и сбегал в работу. Да так «удачно» сбегал, что в итоге огреб на свою голову еще больше проблем.

Катя рассказала ему, что в первую секунду, когда дети выскочили на грохот в коридор и увидели отца на полу, без сознания, Юлька, как и Настена, по-настоящему испугалась. Но это было только мгновение. Причем у Кати даже в ту секунду не было уверенности, что это страх именно за другого человека – возможно, только за саму себя. Кто будет заботиться и кормить, если вдруг и эти двое новых взрослых в ее жизни развалятся на части? Не справятся, станут такими же слабыми, как ее кровная мать? Надежда на спокойствие и доверие, которое вот-вот могло появиться в семье, снова зашаталась.

Влад лежал, пялясь в потолок палаты, опутанный шнурами капельниц, и думал о том, что он не выдержал этой двойной пытки – в семье и с заданием, которое впервые в жизни не смог выполнить в полном объеме. Самый сильный сломался первым. Мужики в некоторых смыслах и правда хрупкий народ. Но поскольку сам себе он не мог признаться в слабости, должен был продолжать бороться, организм принял решение за него. Непонятная болезнь, названия которой не мог дать ни один из врачей, физически сбила его с ног. «Полежи теперь и подумай об этом всем», – словно шептала она ему на ухо. И он лежал.

А Катя, испуганная и несчастная, металась между домом, детьми, больным мужем, работой в фонде и корила себя за то, что ничем не может ему помочь. Чем дольше длилось это его состояние полуовоща, тем страшнее были мысли в Катиной голове. Влад их как будто слышал и видел: Катя физически, до дрожи в коленях, боится его потерять. Хотя хорохорится, старается не подавать виду и болтает без умолку, чтобы его отвлечь. Но Влад-то все понимал. И от этого еще больше корил себя за навалившуюся болезнь.

– Ты прав, что велел ребятам возвращаться в детский дом. – Катя сидела около кровати мужа и держала его за руку.

– Почему? – говорить было тяжело, приходилось контролировать каждую мышцу, чтобы не вызывать нового приступа тошноты.

– Мы и так взяли на себя слишком много, – Катя вздохнула, – с Юлей вот опять началось. Я уже думала, закончилась адаптация. Пока ты лежал на операции, она сильно изменилась, начала помогать, жалела меня. А потом – откат. Опять двадцать пять.

– Я заметил. – Влад прикрыл глаза.

– И, главное, точно после приезда ребят вернулись хамство, агрессия, – Катя продолжала машинально гладить руку Влада и рассуждать вслух, – как будто она защищается. Боится, что мы их тоже возьмем.

– Так и есть.

– Думаешь, ревнует? – Катя помолчала и продолжила говорить, словно сама с собой. – Скорее всего. Насплетничала мне и про того, и про другого. Что они алкоголики, воры, что Игоря мать на помойку выкинула, а от Лехи все семьи приемные отказались. Как будто старается напугать.

– Не исключено. – Влад едва заметно кивнул.

– Я ее урезонить пыталась, – Катя снова вздохнула, – понятно же, что нам сейчас никого больше принимать нельзя. Хотя и Лешку, и Игоря очень жалко. Лишь бы только они в детдом вернулись.

– Не появлялись в детдоме? – Влад открыл глаза и заинтересованно приподнял одну бровь.

– Нет.

– Как тебе в фонде? – Он поспешил сменить тему.

– Отлично, – Катя оживилась, – такая отдушина! Главное, есть понимание, что нужным делом занимаюсь. У нас в клубе уже больше сотни семей, представляешь? И новые ресурсные семьи будем вовлекать, готовить к принятию подростков. Мы-то с тобой, похоже, свой лимит исчерпали.

– Похоже…

– Ну вот, – глаза Кати засияли, и Владу было приятно видеть ее такой, – я же многих ребят в детском доме видела, с кем-то общалась, кого-то по рассказам Юли знаю. И Лешка с Игорем не выходят из головы. Им бы каждому по ресурсной семье, и точно были бы совершенно другие перспективы на будущее.

– Думаешь? – Он с сомнением покачал головой.

– Как бы тебе объяснить, – от Кати не укрылся его скепсис, – я чувствую, что они хорошие мальчики. Вот все, что снаружи и бросается в глаза, – курение, алкоголь, воровство, дурные манеры – это ненастоящее. Словно патина, которая наросла под воздействием ядовитой окружающей среды. Не они плохие, жизнь у них невыносимая.

– Не знаю…

– Влад, невозможно думать плохо про всех детей, – Катя покачала головой, – если детдомовский, что, сразу ставить штамп? В мире и так много плохого, страшного, зачем множить это еще и в своей голове? Так можно сойти с ума.

Влад подумал о том, что был прав, когда кое-что скрыл от жены – не рассказал о находке, которую обнаружил в пакете мальчишек с грязными вещами. А то она бы со своими романтическими взглядами и гуманными идеями точно сошла с ума. Все ее представления о «хороших мальчиках» разрушились бы в два счета.

В тот вечер, когда парни ушли, Влад первым вспомнил про их пакет, оставленный на пороге. Решил сам разобрать, чтобы девчонки не ковырялись в мужском грязном белье. Засунуть вонючее барахло в стиральную машину и нажать на кнопку он, к счастью, мог и с негнущейся ногой. Первым делом Влад вытряхнул содержимое пакета в ванну, начал разбирать и сразу же наткнулся на еще один пакет – туго спеленутый, внутри которого оказались конверты из серой плотной бумаги. Он запер дверь и, присев на край ванны, пересчитал. Пятнадцать штук. Заклеены накрепко. Сквозь конверт даже на свет ничего нельзя было разглядеть. Недолго думая, Влад вскрыл один из них. Извлек с удивлением сложенный втрое лист бумаги – плотный, как картон, совершенно чистый, без единой надписи. И услышал слабый шлепок. На пол выпал небольшой пакетик с красной застежкой zip lock. Влад протянул к нему руку, кряхтя, поднял и присвистнул, разглядев содержимое. Белый порошок. Влад грязно выругался и, отложив пакетик, сквозь полиэтилен, чтобы не залапать, прощупал остальные конверты. Та же история – в каждом едва ощутимый сквозь плотный конверт и сложенный втрое картон маленький пакетик.

Влад сложил все, как было, грязную одежду тоже затолкал в пакет и набрал номер человека, которому обязан был сообщить. Да и дом от вещдоков, самым неожиданным образом попавших к нему в руки, надо было срочно освободить. Пусть лежат в сейфе, в надежном месте.

…Он сидел в кухне, в затихшем доме – девчонки давно угомонились – и ждал дежурных ребят из органов. Как только пришло в голову этим двум олухам, Лехе и Игорю, оставить в его доме наркотики, он не мог себе даже вообразить. И что это было – желание отомстить за то, что дали от ворот поворот? Или задание, которое они получили от неведомого босса, чтобы его подставить? Влад ломал голову, но ничего умного в нее не входило, только затылок от напряжения начал зверски болеть.

Палыч явился лично, собственной персоной – сразу набрал, как подъехали. Влад попросил его ждать внизу, в машине, и, стараясь не греметь костылями, вышел в подъезд. Негнущееся колено раздражало Влада и критически замедляло движение. Но ничего не поделаешь, сам дурак.

– Что-то вы, Владислав Игоревич, бледный, – Палыч сочувственно смотрел на эксперта, с которым его отделение работало многие годы, – надо бы после операции отдыхать.

– С вами отдохнешь, – проворчал Влад, старательно хмурясь, – подсовываете задачи… Как ваше-то состояние души?

– Не жалуюсь, – ответил Палыч уклончиво, – хотя и хвастаться нечем.

Влад постарался изложить все с самого начала. В подробностях описал пацанов, дал адрес детдома – надежды, что они вернутся туда, никакой не было, но фотографии их там точно должны быть. Объяснил, что самым невероятным образом сошлись две линии – продажа наркотиков через закрытые сайты в Интернете и дети-курьеры, которые не ведали, что творят. Игорь и Леха были сейчас единственной зацепкой, возможностью раскрутить колесо. В любом случае эту версию стоит проверить. Какой же он дурак, что отпустил этих олухов! Сейчас сидели бы уже с готовыми свидетелями. А теперь попробуй отыскать две иглы в стоге сена. Палыч слушал внимательно, но все ниже опускал глаза.

– Не лез бы ты, Владислав Игоревич, – впервые за много лет общения он перешел на «ты», – в управлении эту тему закрыли.

– Я и не лез, – Влад разозлился и тоже перешел на «ты», – вы меня сами втянули. Забыл? Уговаривали полгода.

– Было дело, – Палыч кивнул, – а теперь забудь, отойди. Работу ты сдал, она оплачена. Какие вопросы?

– Вопросов тьма, – Влад почувствовал стену, которой отгородился собеседник, и по-настоящему испугался, – весь город снабжается наркотой в один клик, а вы…

– Тебе колено уже размозжили, – Палыч посмотрел на него прищурившись, – в следующий раз отстрелят башку. Нам и так слишком дорого обошлось тебя отмазать. Полез он, герой.

– Так у тебя теперь доказательства на руках. – Влад хотел, но не мог остановиться.

– Странный ты человек, – Палыч устало вздохнул, – вот правду про тебя говорят, не от мира сего.

– Впервые такое слышу, – опешил Влад.

– Теперь знаешь, – Палыч смотрел пристально, как на диковинного зверя, словно впервые видел, – суешься, куда не надо. Чужого ребенка в дом взял.

– При чем тут Юля?

– Может, и ни при чем, – Палыч нетерпеливо взглянул на часы, – но начальство в управлении ты впечатлил. Ради сироты велели любой ценой тебя сохранить. Ну и как кадр ценный, конечно. А потому Христом Богом молю, не лезь.

Палыч дал водителю знак, и тот завел двигатель. Влад оставил пакет с конвертами и вещами, попрощался и неуклюже вылез из автомобиля. Поковылял к подъезду.

С этой минуты все его мысли были накрепко прикручены к этому делу. Значит, его могли уничтожить. И только какие-то договоренности, невыгодные управлению, помогли сохранить жизнь.

И теперь он день и ночь сопоставлял информацию, выстраивал связи – так и сяк напрягал голову.

Вот она, наверное, в конце концов и не выдержала.

Глава 6

Катя бежала бегом от самого метро – опаздывала на встречу в детском доме. У ставших почти родными ворот провела ладонью по лицу, пытаясь отогнать растерянное выражение, которое теперь не покидало его. Подняла на мгновение глаза и только сейчас заметила, что вокруг уже вовсю расцветало лето. Согретая солнцем листва на деревьях стала сочной, упругой. Птицы щебетали и весело пели. Словно приглашали к жизни.

Ее уже заждались. Заместитель директора, психологи и воспитатели сидели за большим столом, накрытым клеенкой. Дородная дама в уже знакомом Кате безразмерном пиджаке нетерпеливо постукивала ручкой по блокноту. Гостья понимала, что встречу в таком расширенном составе ей назначили только из уважения к благотворительному фонду. Когда ей пришла в голову идея совместной поездки кандидатов в опекуны и детей-сирот ради знакомства друг с другом, она больше всего сомневалась, поддержат ли ее. Найдется ли хотя бы один человек, который поверит, что это может сработать. Она и сама не была уверена до конца, что именно личная встреча – а не сухая информация в базе данных о детях-сиротах и короткая видеоанкета – принесет в случае с подростками свои плоды. Но стоило хотя бы попробовать, иначе у старших ребят было совсем мало шансов обрести семью.

Руководители фонда, к счастью, полностью ее поддержали, за что Катя была глубоко им признательна. Всегда ценила в работе такой подход: доверие и уважение к сотрудникам и их предложениям. Теперь оставалось главное – донести новую идею до тех, вместе с кем ее предстоит осуществлять. И это казалось самым сложным.

– Как там Юлечка? – поинтересовалась заместитель директора, едва Катя переступила порог.

– Все хорошо, – она улыбнулась, – адаптация в самом разгаре.

– А-а-а, – начальница хмыкнула, – ну если будет сложно, приходите. У нас же психологи.

– Спасибо, – Катя кивнула, – в нашем фонде прекрасные специалисты. Я хожу к семейному психологу, помогает.

Представители детского дома начали задавать вопросы по совместной работе. Мозг Кати моментально переключился на нужный режим – сработала многолетняя практика переговоров в бизнесе. По поводу устройства в семьи детей старшего возраста каждый сотрудник детского дома нашел что сказать. Жаловались на то, что не хватает ресурсных кандидатов в опекуны. На то, что семьи в целом подготавливают к этому процессу плохо, и потому до детских домов многие семьи в принципе не доходят. Говорили, как сложно набрать достаточную группу взрослых хотя бы на День Аиста, приходится звать всех, кого только можно. А результат? Приходят, посмотрят, а потом – поминай как звали. Федеральная база данных со старшими подростками как будто совсем не работает. Анкеты детей висят там годами. И что только надо этим странным опекунам? Вот же дети, берите, пожалуйста. А они мечутся по всей стране, сами не знают, кого и зачем ищут то в Магадане, то на Колыме.

Катя внимательно слушала и понимала: есть две независимые системы, которые крутятся на разных орбитах. И пока они не соединятся, вопрос устройства подростков не удастся решить. Потенциальные приемные родители все как один мечтают о здоровых младенцах, за которыми они готовы нестись даже на край света. А детские дома под завязку забиты не такими уж здоровыми ребятами старше 12 лет. Беда в том, что о них не думают как о детях. В мозгах большинства кандидатов в усыновители «подростки» – это что-то неприемлемое и страшное. Как их воспитывать, что можно в их жизни переменить? Они уже сформировались и сложились в своих понятиях, образе жизни, привычках. Катя понимала, что в первую очередь нужно менять сознание людей – рассказывать состоявшимся успешным людям о том, зачем семьи нужны подросткам, вовлекать их в помощь и обучать.

Одной Школы приемных родителей «Арифметики добра», которая готовила к общению с детьми старшего возраста, было катастрофически мало для того, чтобы обеспечить семьями всех подростков-сирот. Но и туда люди, мягко говоря, не слишком охотно шли: две трети собеседований, как успела выяснить Катя, заканчивались ничем. Кандидаты говорили, что хотят принять только малыша, и отказывались от учебы… Выслушав каждого за столом, Катя сама взяла слово. Встала, чтобы ее было лучше видно, и начала говорить.

Она понимает, что ее идея отнюдь не изменит мир. Что это не панацея. Но нужно было хотя бы попытаться найти для старших ребят поддержку. И сделать это так, чтобы и они тоже имели право голоса. Как можно познакомиться и узнать друг друга, если люди находятся по разные стороны экрана? Причем дети в принципе выключены из процесса, решение всегда только за взрослым. Увидит взрослый в базе ребенка, если он ему понравится, пойдет в опеку, возьмет направление. Унизительный «магазин на диване» – выберите себе сына или дочь по цвету глаз, волос, региону происхождения, году и месяцу выпуска. В случае с детьми постарше эта ярмарка фактически не работала. Ни разу еще Катя не слышала о том, чтобы семья зашла в Федеральную базу данных и начала искать там мальчика или девочку пятнадцати-шестнадцати лет. Благодаря фонду и стремительно растущему клубу приемных семей она познакомилась с сотнями приемных родителей, услышала их истории. Редкие подростки, которые оказывались в семьях, попадали туда по воле случая – чаще всего взрослые приходили в детский дом волонтерами, а уходили родителями подростков. Или начинали помогать конкретному ребенку с конкретной задачей, а сталкивались с тем, что в стенах учреждения сделать ничего толком невозможно, сначала нужно вытащить человека из этого искусственного бытия хотя бы на гостевой режим. Изредка срабатывали видеоролики – так вышло и у них с Юлей. Конечно, двухминутный фильм о ребенке был намного лучше скупой информации в базе данных. Но и это оказался трудный, вымученный путь: экранная Юля и Юля в жизни были двумя разными людьми. Что уяснила для себя Катя из короткого видео, что она узнала о травмах ребенка, о его характере и возможной совместимости с ее собственной семьей? Ничего. Приходилось идти вслепую, наугад. Ни общих тем с ребенком, ни совместных историй. Ведь так обычно в жизни и знакомятся люди – начинают коммуникацию, когда им есть чем заняться вместе. В совместной поездке, за интересной игрой или увлекательным заданием. При знакомстве нужны ощущения, которых не дает ни фото, ни видео, нужен только личный контакт. Причем подросткам он нужен не меньше, чем взрослым. Они тоже имеют право решать.

Казалось бы, для этой цели и придумали Дни Аиста в детских домах. Но Катя честно призналась, что концерты и экскурсии по комнатам воспитанников напоминают человеческий зоопарк. Все нарочито и напоказ.

А хотелось бы индивидуальной работы, чтобы для каждого конкретного ребенка выбирали семью с определенными ресурсами, учитывая историю маленького человека, его характер, здоровье и интересы. Так происходит во всем цивилизованном мире, так должно быть в России. Только вот пока не получается. Выбирать и подбирать семьи можно лишь там, где желающих принять ребенка на воспитание гораздо больше, чем самих сирот. А в нашей стране, если говорить о подростках, все наоборот. Поэтому никому не отказывают, никакие личностные качества не имеют значения. Хочешь – собери документы, отучись в Школе приемных родителей и иди забирай любого.

Слушали Катю по-разному: то кивали, то в возмущении таращили глаза и пытались перебить, но она этого не позволяла. На время своего выступления Екатерина Родионова вернулась к привычной роли руководителя, которого невозможно сбить с толку. Сталь звенела в голосе, в глазах была уверенность. Она и сама не заметила, как в разговоре все больше и больше убеждала саму себя.

– Поэтому я и предлагаю апробировать новый формат, – завершила Катя, – поездку-знакомство, во время которой дети и взрослые смогут неформально общаться. Мы в фонде отберем ресурсные семьи, дополнительно подготовим их к принятию старших детей-сирот. Я уверена, что у попутчиков будет возможность как следует узнать друг друга. Подготовим такую программу.

– А почему вы предлагаете именно Казань?

– Так вышло, что нас туда пригласил, – Катя широко улыбнулась, – первый президент Татарстана.

Теперь наконец-то она увидела интерес в глазах присутствующих.

– Ой, я поеду! – вызвалась одна из воспитателей.

– И я, – откликнулась психолог.

– Ну что ж, – заместитель директора кивнула, – давайте попробуем. Только имейте в виду, скоро наши детишки разъезжаются по оздоровительным лагерям.

– Как? – Катя со своим воодушевлением совсем упустила из виду, что летом ребят в детском доме не будет, некого взять в поездку.

– Всего-то три месяца, – замдиректора махнула рукой, – пролетят как миг.

Катя молча кивнула и только сейчас сообразила, что она и сама пока никуда не может уехать от детей и от Влада, который все еще лежит в больнице.

– Вот и договорились, – замдиректора встала из-за стола, давая понять, что считает встречу оконченной, – будем планировать на сентябрь.

– Оглянуться не успеете, – заверила воспитатель, весело тараторя, – как лето пролетит.

– Хорошо, – Катя кивнула, – собеседования для взрослых в «Арифметике добра» начнем уже сейчас. Отберем десять-пятнадцать кандидатов и пригласим потом такое же количество ребят.

– Как скажете.

Все уже поднялись из-за стола и начали расходиться, когда Катя решилась наконец попросить.

– Только, пожалуйста, включите сразу в список Кристину Рыбину, Сережу Гамова и Дину Лобову.

– Сделаем, – кивнула заместитель директора.

– И обязательно, – Катя замялась, – Алексея Гожану и Игоря Сорокина.

– А этих зачем? – Заместитель директора как-то сразу ощетинилась и встала в защитную позу. – Они уже взрослые, не хотят в семью.

– Мне кажется, они просто отчаялись, – уверила ее Катя, – им обязательно нужно найти значимых взрослых. Я этим лично займусь.

– Ну, не знаю, – начальница с сомнением пожала плечами, – у меня нет уверенности, что это возможно.

Она ничего не сказала о том, что мальчишки в бегах, и у Кати появилась надежда. Вдруг они все-таки вернулись в детский дом? Сама она с момента их последней встречи не могла дозвониться ни до Иогря, ни до Леши. Сразу после ухода ребят взяла у Юли оба номера, но аппараты были отключены и не подавали признаков жизни.

– А можно у них самих спросить, захотят или нет? – робко поинтересовалась Катя.

– Это еще зачем?

– Мне важно знать, – она нервно сглотнула, – мне показалось, Леша очень хочет в семью. И в поездке у него будет шанс.

– Не волнуйтесь, Екатерина Викторовна, мы сами обо всем их расспросим. Если так надо, чтобы они поехали, значит, поедут, – замдиректора неопределенно махнула рукой и торопливо вышла из помещения, – до свидания!

Следом за ней гуськом потянулись остальные. Сотрудники старательно прятали глаза. Катя уже догадалась, что ребят до сих пор в детском доме нет. Она сидела, уставившись на нелепые цветы, которыми была расписана клеенка. Бог знает, сколько лет она не видела таких вот скатертей…

– Вас проводить? – забеспокоилась воспитательница-тараторка, – что-то вы расстроились. Все в порядке?

– В порядке. – Катя подняла на нее взгляд и увидела маску. Вроде сочувствие на лице, а в глазах – пустота. Привычная и повседневная игра.

– Вот и хорошо, – накрашенный рот растянулся в торопливой улыбке, – пойдемте!

Поздно вечером, уложив Машуню и поцеловав на ночь обеих старших, Катя сидела в кухне и смотрела в окно. Интересно, где сейчас Леша с Игорем? Что они едят, где ночуют? Здоровы ли? Тревога в ней с момента ухода мальчишек каждый день нарастала: на душе было очень неспокойно. Она корила себя за то, что позволила им уйти, не предложила никакой помощи. Много раз она думала о том, чтобы попросить Влада найти ребят, подключив его связи. Но боялась заговорить об этом с мужем – его состояние все еще было нестабильным.

Погрузившись в свои мысли, она не услышала, как Юля вошла и встала у нее за спиной.

– Мам, ты меня не любишь.

Катя вздрогнула и повернулась к дочке:

– Конечно, люблю.

Нахохлившаяся и растрепанная, Юля походила на маленькую несчастную птичку. Широкие брови почти сошлись на переносице, острый нос походил на клюв. Катя невольно вспомнила компьютерную игру – шарообразные разноцветные птицы Angry birds. Юля сейчас напоминала одну из них.

– Я тебе не верю, – прошептала девочка, – Машу и Настю ты любишь больше.

– Юлечка, ну почему ты так решила?

– Им все можно, а мне ничего нельзя, – она неуверенно приближалась и все сильнее хмурилась, словно хотела сказать одно, а вслух произносила другое, – им всегда достается лучшее. Ты им больше разрешаешь.

– Малыш, это не так. Ты просто ревнуешь.

Катя вдруг поняла, что не может больше произносить долгие речи. Смертельно устала. И просто сказала правду так, как понимала ее сама. Юля, как это ни странно, не обиделась, только печально улыбнулась. Ее обычная тактика вдруг куда-то делась, привычная злость обернулась грустью.

– Да? – Она смотрела на Катю ясными глазами, в которых читалось доверие. – Ты так думаешь?

– Да. У тебя на лице это написано, – Катя понизила голос до шепота, – и я тебя тоже ревную. Это нормально.

– Меня? – Она искренне удивилась. – К кому?!

– К твоей маме, – Катя тяжело вздохнула, – я же живой человек.

– Правда?

Катя увидела искру радости в Юлиных глазах.

– Абсолютно, – Катя кивнула, – но ты имеешь полное право любить двух мам. И никто на свете тебе этого не запретит.

– Даже ты?

– В первую очередь я, – Катя встала со стула, подошла к Юле и, обняв ее, вдохнула запах чистых волос: немного ветра, немного солнца и детский шампунь, – но и мне важно любить каждого своего ребенка. Всех вас троих. Каждую по-отдельности и по-своему.

– Ты правда любишь меня? – Юля прижалась, словно отогреваясь на Катиной груди.

– Да. Никогда в этом не сомневайся.

Глава 7

Пока у Лехи с Игорем были деньги, Андрюха их честно терпел. Каждый вечер они вместе бухали: пили пиво или чего покрепче, заедая разносолами из супермаркета. Постепенно как могли устроили быт: заказали через интернет-магазин два матраса, а то на голом полу было совсем жестко спать, и уже чувствовали себя как дома. С бельем заморачиваться не стали, какой смысл? К сломанному унитазу тоже привыкли. Ну, воняет, да. Но ничего не поделаешь. Старались не усугублять ситуацию – справлять большую нужду ходили в туалет соседнего торгового центра.

Андрюха почти целыми днями сидел дома и тупил в телефон. Он нигде не работал, колледж давно забросил. Сам не понял, зачем пошел на социального работника – поддался на уговоры директора детского дома, который искренне старался для каждого и выбивал для своих выпускников хорошие перспективные места. Но на учебе было скучно, хоть вой. И Андрюха стал пропускать занятия, потом завалил сессию и совсем перестал появляться в «шараге». Даже аттестат школьный не забрал. А на кой фиг он ему сдался?

Деньги на книжке закончились быстро, он сам не понял, как за пару месяцев спустил миллион. Первое время активно тусовался с бывшими однокашниками, даже жили они все вместе в одной квартире, а остальные сдавали втихаря. Официально было нельзя – за это могли квартиру отнять. Но потом постепенно все разлетелись по своим гнездам. Девчонки многие забеременели, сидели теперь с детьми, перебивались, кто чем. Лучший друг Андрюхи, Пашка, попался на квартирной краже, дали пять лет. Еще один товарищ умер от передоза. Из восьми выпускников только одна девчонка устроилась как хотела – пошла учиться на дизайнера и стала подрабатывать в рекламном агентстве. Но она с детства была талантищем, картины писала такие, что все от изумления только открывали рты. И еще был в ней какой-то загадочный стержень – не воровала никогда, не пила, только рисовала и ждала, когда сможет выйти из детского дома. Сам Андрюха так не умел. Ввязывался в разные истории. После батора сколотил из детдомовской мелюзги команду автоборсеточников. Научил их подкарауливать на перекрестке пафосные машины, налетать целой ватагой и мыть стекла, залепляя лобовуху пеной по самые уши. Пока взбешенный водитель, выскочив из автомобиля, устраивал шухер пацанам и пытался их отогнать, самый мелкий из них аккуратно вытаскивал из салона портфель или сумку и был таков. В принципе, пару недель неплохо зарабатывали. Но после очередного улова к Андрюхе подошли два улыбающихся молодых человека и предложили поделиться с ними доходами, полученными на их территории. Он, дурак, не понял, что эти парни держат район. Тогда появились другие ребята, малышню его разогнали, а у самого Андрюхи забрали деньги и пару раз стукнули его по голове. Потом придушили и, приставив пушку к лицу, все объяснили. Он потом долго не мог отмыть масляный след с носа. Или ему так казалось. В общем, перепугался до полусмерти. Так что бизнес свой он прикрыл. Теперь вот перебивался с хлеба на воду. Пару раз пытался работать неофициально – официально не больно-то без образования брали, – но ничего не вышло. Каждый день вставать в восемь утра, тащиться к девяти на каторгу было выше его сил.

Игорь с Лехой постепенно вливались в Андрюхину жизнь. До полудня спали. Потом по пивку. Дальше – в ближайший супермаркет за готовой едой, и опять домой. Вечерами сидели в кухне, пили, курили. Анекдоты травили и болтали ни о чем, развалившись на полу. В квартире Андрюхи Игорь забухал страшно, как никогда в жизни – грязные стены и вся обстановка будили в нем самые страшные воспоминания.

В один из вечеров он напился так сильно, что не смог даже на ноги встать – голова кружилась смертельно. Так и остался лежать на полу кухни, у самой стены, разглядывая оборванные обои. В голову полезли картины, от которых он пытался избавиться всю свою жизнь. Но они никуда от него не делись, долгие годы жили в мозгу и были его частью.

В тот день ему исполнилось три года. Они с мамкой жили в коммунальной квартире. Мать тогда была еще доброй. Выпить любила, позволяла себе по чуть-чуть каждый вечер, но в целом держалась – работала уборщицей в детском саду и на службу исправно ходила трезвой. И вроде все было неплохо, Игорь мамку любил, она его тоже. Но тут в их маленькой семье появился третий лишний – сожитель матери Николай. Он был старше нее, настоящий бугай и лысый как колено. Бухал по-черному, употреблял какую-то дрянь и мать к тому же самому приучил. По вечерам они садились за стол и, пока Игорь возился в ногах у мамки, что-то толкли в порошок, мешали, поджигали, глотали, вдыхали, курили. Тогда он, конечно, не понимал, чем заняты мамка с Николаем. Но когда вырос и специально начал смотреть фильмы про наркоманов, до него дошло, что те употребляли синтетику. Страшное дело. Мозг выжигает напрочь.

Игорь отчетливо, словно был там вчера, помнил их комнату с большой кроватью у стены, своей кроваткой, старым-престарым комодом и наполовину слетевшими с карниза, грязными занавесками. Мать дома всегда ходила в потертом пестром халате, худая, с немытыми, собранными в хвост волосами. Такой он ее и любил. А в тот вечер мамка принарядилась. И Игоря приодела, даже бабочку прицепила ему на рубашку.

– Сынок мой, – она присела перед ним на корточки и стала любоваться, – какой красавец!

Она протянула сынишке подарок. В красивой разноцветной коробке лежали краски и кисточки. Игорь обрадовался, обнял маму.

– С днем рождения! – Она его поцеловала, и это было так приятно, так сладко.

– Можно порисовать?

– Давай, – мама на мгновение крепко прижала Игоря к груди и потом отпустила, – егоза моя! Ну, иди поиграй…

Игорь вытащил из угла старую газету, развернул ее на полу и начал творить. Потом переключился на любимого мишку – решил, что тот слишком тусклый и надо добавить ему немного цвета. Пока возился, пришел Николай с подарками – бутылкой водки и палкой вареной колбасы. Не обращая внимания на Игоря, они с мамкой занялись привычным делом. Водка то и дело булькала, стаканы стукались, мать становилась пьянее.

– Ну, Ленка, за тебя! – в который раз произнес мужик.

– Спасибо, Коля, – мамка кивнула, но настроения, Игорь слышал это по голосу, у нее не было, – нам бы пожениться. Сыночку отец нужен.

– Не болтай… – Николай отмахнулся, – я детей не люблю.

– А как же Игорь? – Мать встрепенулась.

– А что Игорь? – Николай посмотрел мутным взглядом на ребенка, которому наскучило разукрашивать мишку, и он теперь подбирался к обоям.

– Николай, ты меня любишь? – Голос мамки дрожал.

– Конечно, люблю, – огромная лапа под столом полезла к ее колену, – иначе давно бы свалил.

– Коля, прекрати, не сейчас, – она смахнула его руку, – тут же ребенок.

– А мне надо сейчас… – Он задышал порывисто и часто, с силой проталкивая ладонь между ее колен.

– Коля, я так не могу, – мама испуганно оглянулась на Игоря, – потерпи до вечера!

Игорь вздрогнул и обернулся на страшный грохот, такой, словно на пол упал потолок. Он увидел маму, лежавшую под опрокинутым на нее столом, вокруг валялись осколки от бутылки и стаканов.

– С-с-с-сука! – Николай вытащил ее из-под стола и швырнул в угол. – Достала ты со своим сучонком!

Игорь заплакал от страха, но спрятаться не успел – страшный мужик уже обернулся к нему. В безнадежной попытке скрыться мальчик полез под кровать, но Николай ловко ухватил его за шкирку и легко, как щепку, поднял под потолок. Взгляд его упал на разрисованные красками обои, на которые ни он, ни мамка еще недавно не обращали внимания.

– На, полюбуйся, что твой выродок натворил, – он швырнул ребенка в мамку, та схватила Игоря и прижала к себе, – хватит с меня!

Не обращая внимания на подвывающую сквозь рыдания бабу, Николай гордо хлопнул дверью и ушел.

– Что ж ты наделал, сынок, – запричитала мамка, – егоза ты моя. Как же нам теперь без Коли-то жить?

На следующий день они ехали за город в его развалюхе-машине. Коля в приподнятом настроении сидел за рулем, мамка с отрешенным стеклянным взглядом и уже сильно бухая – с ним рядом. Маленький Игорь всегда точно знал, сколько выпила мать – по ее осанке, по выражению глаз. Но сейчас он ехал в машине сзади и только видел, что она плачет – плечи ее сильно дрожали. Игорю было жаль мамку, хотелось ее утешить, но он боялся Колю. И только крепче сжимал своего старого плюшевого медведя.

– Ленка, не начинай, – Колька рыкнул, – мы всё решили.

– Коленька, – по-собачьи заскулила мать, – давай вернемся, мое сердце не выдержит.

– Да чтоб тебя… – длинно выругался Николай. – Либо он, либо я!

Машина остановилась, Мамка вышла сама, открыла заднюю дверь и протянула руку сыну.

– Пойдем, – как могла строго сквозь слезы сказала она, – медведя бери.

Игорь послушно вылез следом за ней и, дождавшись, когда Коля отвернется, ласково сжал ее руку.

– Мамочка, не плачь.

Она зарыдала еще громче и быстрее потянула его за собой. Остановилась, только когда они вплотную подошли к железным контейнерам, которые тянулись длинными рядами вдоль высоченных барханов из мусора.

– Мама, зачем мы сюда приехали? – Игорь испуганно прижался к мамкиной ноге. – Я домой хочу!

Она присела перед ним на корточки и поцеловала в одну щечку, потом в другую, прижалась влажными губами к его прохладному бархатистому лбу.

– Жди меня здесь, сынок, – прошептала она, и Игорь почувствовал тепло ее дыхания на своем лице, – никуда не уходи. Я скоро вернусь.

Она поднялась и, не оглядываясь, пошла к машине.

– Мама, подожди, – Игорь рванул следом за ней, – мама…

– Игорь, – она обернулась и остановила его чужим каменным взглядом, – я сказала, жди меня здесь. Я скоро.

Он шептал беспрестанно «Мама, мама…», глядя, как она садится в машину, как старый истерзанный автомобиль срывается с места и уезжает. Он побежал, закричал «мамааааааа, мааааамааааааа» и упал в грязь, прижимая к себе медведя…

Большой пьяный Игорь лежал на грязном полу носом к стене и безутешно рыдал. Он не мог управлять своим ослабевшим сознанием, воспоминания завладели им и душили, душили.

– Э-э-э-э-э… – Леха испуганно тряс друга за плечо, – ты чего?!

За окном уже вовсю сияло солнце. Игорь очнулся. Он не помнил, в какой момент воспоминания превратились в навязчивый сон, который прокручивал одни и те же моменты – день рождения, свалка. Ведь он сумел наконец-то избавиться от этого сновидения, пару лет оно не преследовало его – но вот теперь снова вернулось. И снилось это всегда перед бедой.

Игорь с трудом принял вертикальное положение. Сел и подтянул к подбородку колени. Слезы сами собой продолжали капать на жесткую джинсовую ткань.

– Брат, ты чего? – Леха сел рядом с ним и обнял друга за плечи.

– Да ну на хрен. – Игорь ладонью вытер нос, на котором предательски повисла очередная капля.

– Что?

– Много всего, – он печально посмотрел на Леху, – я ведь на свалке должен был сдохнуть.

– Ты че, дурашка?

– Помню я все, – Игорь поежился, – темно было, крысы огромные шныряли. За ночь сожрали бы меня точно.

– А как же ты выбрался?

– Мужик помог, – Игорь закрыл глаза, – он в контейнерах копался, а потом увидел меня. Страшный, лохматый, жуть! Я не хотел с ним идти.

– Но пошел? – Леха, замерев, слушал Игоря: никогда раньше друг об этом не рассказывал.

– Пошел, – он вздохнул, – но сначала говорил, что буду ждать мамку. Ни в какую не соглашался.

– А он?

– А он придумал записку ей написать, – Игорь усмехнулся, – я, дурак маленький, поверил, что мамка вернется, это письмо прочтет и меня заберет. И пошел с ним в милицию.

– А мать?

– Что мать? – Игорь безнадежно махнул рукой. – Сам все знаешь.

– Это да. – Леха тяжело вздохнул.

Игорь неожиданно потянулся к своему рюкзаку, который с вечера валялся рядом, и вытащил с самого дна небольшой конверт. Такой потрепанный, что углов у него уже практически не было – стерлись. Повертел им у Лехи перед носом.

– Я ей письмо написал.

– Кому?!

– Матери. – Игорь серьезно посмотрел на друга. – Обещай, что если со мной что-то случится, ты ей этот конверт из рук в руки передашь. Адрес вот тут.

– Не бзди, – Леха отмахнулся, – захочешь, сам передашь.

Игорь схватил друга за грудки и сильно тряхнул.

– Обещай! – Он дохнул тяжелым перегаром.

– О’кей, – Леха перепугался, – отпусти!

– Я ей написал, что хотел отомстить, – он выпустил Леху и поднял лицо к потоку, – мечтал убить. За себя и Надюшку. А потом передумал, когда для сестренки нашлась семья. Мне кажется, я мамку почти простил.

Леха сидел рядом с другом и злился, думая о собственной матери, которая тоже выбросила его как ненужную вещь. Одинаковая у них, у сирот, судьба…

Дни и ночи потянулись однообразной жвачкой, без вкуса и радости. Игорь после той ночи отказывался пить, а следом за ним и Леха потерял к ежевечерним посиделкам в кухне всякий интерес. Андрюха бухал один – ребята каждый день покупали ему пива или чекушку, и хозяин квартиры был счастлив. Напиваясь, он постоянно рассказывал о том, как жил в доме ребенка, пока был маленький, как зверски били его воспитатели за непослушание, как в наказание на несколько дней оставляли голодным, как привязывали к батарее. Так воспитывали там всех детей, хорошо, что этот дом ребенка уже закрылся. Андрюха постоянно забывался и рассказывал одни и те же истории по кругу. Шла уже третья неделя их совместной жизни, и от такого счастья хотелось скрыться. Но идти было никуда, никто их нигде не ждал.

На шестнадцатую ночь – Леха отмечал на стене, как в тюряге, раздался звонок в дверь. Страх моментально окатил холодной волной. Он не то чтобы понял, на каком-то подсознательном уровне почувствовал, что пришли не к хозяину, а за ними. Ткнул Игоря в плечо, тот моментально проснулся. Вытянул шею и навострил уши, как дикий зверь. Звонок раздался снова, потом еще. Потом в последний раз, и дальше они отчетливо услышали позвякивание, словно кто-то подбирал ключ к их двери – замок в квартиру начали вскрывать.

Игорь с Лехой молча переглянулись и, схватив рюкзаки, бросились к балкону.

– Андрюха, вставай, – Леха на ходу хлопнул товарища по плечу, – валим!

– Сами валите, – отмахнулся пьяный хозяин, – достали.

Он повернулся на другой бок и снова захрапел. Леха дернул Игоря за рукав, не зная, что делать. «Оставь!» – коротко бросил тот и открыл балконную дверь. Едва они захлопнули ее за собой, как в квартире раздался грохот, затопало множество ног.

– А-а-а-а-а-а! – истошно закричал Андрей.

Вопль оборвал короткий приглушенный выстрел – Леха не видел, кто и куда стреляет. Но он вздрогнул всем телом, словно сам почувствовал мощный толчок и ощутил горячий свинец.

Через соседнюю лоджию они перебрались на пожарную лестницу и залезли на крышу. Внизу, во дворе у самого подъезда, стояла большая черная машина с включенными габаритными огнями. Лехе показалось, что именно ее он уже видел ночью, у клуба, когда они сбегали.

Перебравшись с крыши на крышу, они спустились во двор другого дома. Побежали и тут же почувствовали, что за ними гонятся.

Инстинкт вел в знакомые места. До батора было совсем недалеко, и они неслись исхоженными тропами – через проулки, дворы, детские площадки и школы. Ноги сами вынесли на «заброшку». Но преследователи не отступали. Едва мальчишки добежали до второго этажа, на первом раздался топот множества ног, и Игорь увидел «братьев». От страха он отпрянул, сделал шаг назад и сорвался с бетонного края.

С леденящим душу воплем, к которому примкнул крик обезумевшего от ужаса Лехи, Игорь пролетел перед носом Василия и Николая, упал на землю. Еще мгновение – и зажегся свет в соседних домах. «Братья» кинулись в разные стороны, а Лешка на подгибающихся от страха ногах, то и дело спотыкаясь, побежал по лестнице вниз.

Он рухнул на колени возле друга, который бессмысленно смотрел в черное небо.

– Иго-о-о-о-рь, – кричал Леха, и легкие его разрывались, – Иго-о-о-о-орь!

– Ща, – с трудом шевеля губами, прошелестел он, – ща встану, пойдем.

Послышался вой сирены, во двор въехали «Скорая» и полиция. Леха заметался, вскочил на ноги, схватил валявшийся рядом рюкзак друга и побежал…

Глава 8

В маленькой переговорной фонда Катя сидела уже битых три часа. Ее мучило чувство вины перед детьми, которых она бросила дома одних, и перед Владом – его только вчера выписали. Она обязана быть с семьей. Тем более в субботу, в выходной день, когда и детям, и мужу нужна ее поддержка. И в то же время суббота в фонде была самым насыщенным днем – в четыре начиналась встреча нового клуба «Азбука приемной семьи», а до этого потенциальные участники поездки-знакомства приезжали на собеседование. Невероятного труда стоило Кате собрать первые семьи – она делала анонсы поездки в профильных группах в социальных сетях, приглашала кандидатов лично, обзванивала выпускников Школы приемных родителей. Результат пока был неутешительным – удалось назначить всего три встречи с кандидатами в приемные родители. Однако пара, которую ждали к одиннадцати, не пришла. Они не предупредили и не позвонили, а когда Катя набрала их номер телефона, не удосужились снять трубку. Скорее всего, испугались того, что в поездке будут старшие дети. Семья, которая была записана на двенадцать, за полчаса до полудня сообщила, что передумала и никуда с детдомовскими подростками не поедет. На час была назначена еще одна встреча – записалась одна женщина, без супруга. Номер ее был недоступен, и Катя ждала, проклиная себя за глупую идею. Похоже, семьям кандидатов в усыновители эта поездка была не нужна.

– Простите, – в комнату заглянула женщина лет пятидесяти на вид, полная, с замысловатой прической, – вы Екатерина Викторовна?

– Да, – Катя поднялась с места, – а вы Тамара Сергеевна?

– Да-да. Ничего, что я приехала пораньше?

– Конечно, – Катя выдвинула для посетительницы стул, – проходите, пожалуйста, садитесь. Рада вас видеть.

Дама опустилась на стул, устроилась и сразу же перешла прямо к делу.

– Расскажите, какие дети там будут? – потребовала она, – хорошие есть?

– Подождите, пожалуйста, – Катя не ожидала такого напора, – давайте сначала познакомимся с вами, поговорим. Вы заполните анкету, а потом я расскажу все, что знаю про ребят. Вы замужем?

Тамара Сергеевна недовольно нахмурила брови, но все же ответила.

– Ну, я не знаю, вы задаете такие вопросы… Нет и никогда не была.

– А дети у вас есть?

– Нет, конечно. – Гостья удивилась непонятливости Кати.

– Но обучение в Школе приемных родителей вы прошли?

– Да, – гостья стала отвечать односложно – обиделась.

– Не у нас в фонде учились? – спросила Катя, уже зная ответ.

– Не у вас.

– Заключение о возможности быть опекуном захватили? – Катя продолжала настаивать на соблюдении формальностей.

– Да. Все документы готовы.

Дама вытащила из сумочки прозрачную папку с бумагами и протянула ее собеседнице. Катя пробежала их глазами и зацепилась взглядом за дату рождения – 1955 год. Оказывается, Тамаре Сергеевне было уже за шестьдесят, хотя выглядела она не старше пятидесяти. Но при этом у нее не было ни опыта воспитания детей, ни практики семейной жизни. Оставалось только надеяться на личностные качества человека.

– А как вам пришла идея принять ребенка в семью?

– Ну, я не знаю, – Тамара Сергеевна поморщилась, явно раздражаясь из-за глупых вопросов недалекой сотрудницы фонда, – по-моему, понятно и так: я одна, и у ребенка никого нет. Вместе нам будет веселее.

– Вы полагаете, ребенок скрасит ваше одиночество?

– Конечно! Это же живой человек.

– Живой, в том-то и дело, – Катя вздохнула при мысли о том, что будет, столкнись эта дама с таким подростком, как ее Юля, – и он постоянно будет что-то изобретать. Вам это может не понравиться.

– Ну, я не знаю. Почему это он будет изобретать? – Тамара Сергеевна даже не поняла, о чем идет речь. – Мы с ним будем делать все вместе – еду готовить, убираться, в магазин ходить. Одной мне уже тяжело.

– Ох, – Катя, как ни старалась, не сумела сдержать эмоций, – а если ребенок всего этого не захочет?

– Как так? – Посетительница еще сильнее выкатила и без того выпученные глаза. – Я ему шанс в жизни даю, а он не захочет? Должен быть благодарен.

Катя только покачала головой, потому что не нашлась что ответить. В Школе приемных родителей, наверное, чему-то Тамару Сергеевну и учили. Но этого явно было мало, или она старательно закрывалась от неприятной для нее информации. Жаль, что у школы нет права отказывать кандидатам в обучении или не выдавать свидетельства о том, что человек прошел курс. Да и органы опеки работают по формальному признаку – документы в порядке, здоровье позволяет, пожалуйста, забирайте ребенка. Что-то явно надо в этой системе менять.

Катя молча пододвинула к Тамаре Сергеевне внушительных размеров анкету и положила на листы шариковую ручку с символикой фонда.

– Заполняйте, пожалуйста.

Пока женщина сосредоточенно отвечала на вопросы, Катя ломала голову над сложной задачей – как сделать так, чтобы Тамара Сергеевна ни в какую поездку-знакомство с ними не поехала. А лучше всего – вообще отказалась от мысли забирать из детского дома ребенка до тех пор, пока в ее голове не сложится реальная, а не выдуманная картина «семейного счастья». Успеет ли она сформироваться – вопрос. В ее возрасте женщины обычно уже внуков нянчат, а не заводят первых в жизни детей. И отнюдь не случайно именно так распорядилась природа.

Тамара Сергеевна закончила корпеть над бумагами и протянула Кате заполненные листы.

– Вы пишете, что живете на пенсию, – заметила Катя, – вы уверены, что этих средств хватит на содержание ребенка?

– А зачем?! – Гостья возмутилась. – На ребенка государство будет деньги платить.

– Вне всяких сомнений, – Катя положила бумаги на стол, – если ребенок московский. Но на содержание иногородних сирот в Москве теперь выплат нет.

– Почему это?

– Московские власти решили, что им не хватает бюджета, – Катя терпеливо объясняла абсурдную ситуацию, – так что если вы найдете ребенка в другом городе, опека не станет с вами заключать договор о приемной семье.

– Ну, я не знаю, – женщина крепко задумалась, – но у вас-то в поездке будут московские дети?

– Да, – Катя начала раздражаться, – но и здесь никаких гарантий нет. Сегодня есть выплаты, а завтра их отменят. Разве можно надеяться на государство в таком вопросе? Надо понимать, как в случае чего вы сможете прокормить своего ребенка.

– Нет, ну это вообще, – Тамара Сергеевна шлепнула морщинистой ладонью по столу, – государство обязано содержать сирот! И тех, кто о них заботится. А вы мне тут голову морочите.

– Должно, – Катя чувствовала, что бессмысленный разговор отнимает у нее слишком много сил, – если семья выполняет свои обязанности профессионально. Тогда и отбор семей, и контроль, и зарплаты. Но у нас пока в принципе закона о профессиональных приемных семьях нет. И постановления о социальных выплатах в каждом регионе – свои.

– Ну, я не знаю. – Тамара Сергеевна пожала плечами.

– В самом начале вы сказали: «У ребенка никого нет», – Катя поспешила сменить тему, – и в анкете отметили, что о кровной родне знать ничего не хотите. Вы не допускаете, что у него могут быть родственники?

– А чего он тогда в детдоме сидит? – Она возмутилась.

– А если эти родственники ведут асоциальный образ жизни, – Катя устало вздохнула, – или сидят в тюрьме? У девяноста процентов детей в детдомах родители живы.

– Вот я и спросила вас с самого начала, – Тамара Сергеевна встрепенулась, – что там у вас за дети? Мне ни с какими родственниками они не нужны. Только круглый сирота. И все!

– Таких практически нет.

– И в этой поездке не будет?

– Нет.

– Да что же это такое?! – Тамара Сергеевна схватила со стола свое заключение и торопливо спрятала его в сумочку. – Издевательство форменное!

– Простите, – Катя невольно улыбнулась, чем вызвала еще большее негодование посетительницы.

– Нет, ну я не знаю! Вы приглашаете, – возмущалась Тамара Сергеевна, – я, пожилой человек, еду через весь город. А потом выделываете такое!

– Какое – такое?

– Вместо того чтобы предлагать хороших детей, пытаетесь подсунуть мне черт-те кого. Отбросы общества. Никуда я с вами не поеду, и не надейтесь!

Она стремительно встала и вышла за дверь, хлопнув ею так сильно, что задребезжал косяк.

Катя сидела и думала о том, что это полная катастрофа. Никакого отбора кандидатов в приемные родители нет. Хорошая подготовка в Школах приемных родителей встречается редко – в детском доме в этом отношении были правы. Какими бы странными ни были взгляды людей на воспитание, какими бы сомнительными ни оказывались их намерения, каким бы недостаточным ни был жизненный опыт, они могут собрать документы и забрать в свой дом сироту. Кате каждый раз от одной этой мысли становилось плохо. Хорошо хоть, большая часть таких кандидатов, как Тамара Сергеевна, отсеивалась естественным путем – через столкновение с реальностью.

Катя вышла из переговорной, налила себе чаю и стала мечтать о том, какой должна быть система устройства детей-сирот в семьи. Во-первых, во всех средствах массовой информации нужно заниматься просвещением людей – рассказывать, зачем детдомовским подросткам приемные родители. Не будь у самой Кати матери-сироты, она бы в жизни не узнала о том, чем грозит ребенку жизнь в детском доме. И откуда было знать это остальным? Образ сироты в обществе до сих пор такой: недокормленный, нескладно одетый, лишенный сладостей и игрушек малыш. А на деле? Пятнадцати-семнадцатилетний подросток, травмированный потерей семьи, привыкший к иждивенчеству, с кучей дурных привычек, которые он приобретает из-за стадного инстинкта и принятого в детдомах образа жизни. Не по своей вине. Но нет, в СМИ если и размещают социальную рекламу, то только неадекватную – что-то вроде «забери малыша из детдома, найди свое счастье!». Как им пригрезилось это моментальное счастье? Такой рекламой можно добиться лишь одного – массовых вторичных отказов.

Во-вторых, пора уже вводить отбор кандидатов. Есть такое понятие «ресурсность», от него и надо бы танцевать. И в жизни родителей, и в их доме, и в их душе должно быть место для приемного ребенка. Получив свой, пусть и очень маленький пока еще опыт, Катя точно знала – не каждому человеку по силам воспитать в собственной семье сироту. И втройне будет сложно таким, как эта Тамара Сергеевна, которая хочет чего-то лично для себя, забивает себе голову ложными ожиданиями. Как будто ребенок-сирота запрограммирован на помощь, благодарность и признательность. Но откуда всему этому взяться? Наоборот, долгое время придется работать над самим собой, чтобы научиться принимать ребенка во всех его проявлениях. Не ломать его, а перестраивать в первую очередь себя, уходить от ненужных стереотипов. Только тогда подросток сможет довериться и начнет шаг за шагом менять свое поведение.

В-третьих, нужно четко делить семьи, которые могут принять детей-сирот, минимум на две категории. Одна – это усыновители, они хотят и могут воспитывать сироту как родного, готовы заботиться, содержать, оставлять наследство. Таких семей нашлось бы немало, Катя и сама была среди них. Здесь важно организовать только грамотную поддержку – информационную, психологическую, образовательную. А все остальное такие люди способны сделать сами. И вторая группа – это приемные родители-профессионалы. Те, кто готовы воспитывать самых сложных детей и умеют это делать. Без таких семей инвалиды и старшие подростки с девиантным поведением практически обречены. Эти семьи должны быть наняты государством и обязаны получать достойное вознаграждение за свой тяжелый труд. Но при этом проходить серьезный отбор, строгий контроль, постоянное сопровождение.

Пока ничего подобного нет. И неизвестно, будет ли хоть когда-нибудь. Государство разбирается с проблемой устройства сирот в семьи исключительно материальным способом, обещая выплаты на детей и забыв о других – более важных способах мотивации. Но чем чаще говорится про деньги и чем лояльнее отбор кандидатов, тем чаще в этой сфере будут происходить сбои и ошибки, а дети будут отдваться таким людям, как эта Тамара Сергеевна. И она еще – Катя была уверена – точно не худший и не самый опасный из всех возможных вариант…

Катя посмотрела на часы и ахнула. Так глубоко задумалась, что потерялась во времени. До начала лекции в клубе осталось всего сорок минут. Нужно было спуститься, открыть аудиторию, расставить стулья, подготовить камеру и экран. Сегодня придет много людей – лекцию читает известный психолог, на консультации к которому записываются за несколько месяцев вперед.

Прежде чем пойти в аудиторию, Катя позвонила Насте. Та долго не брала трубку, потом наконец ответила недовольным голосом:

– Алло!

– Настенька, как там у вас дела?

– Плохо, – в голосе дочки звучало раздражение, – давай приезжай быстрей.

– Что случилось? – Сердце Кати заколотилось: в голове пронеслись одна за другой вереницы страшных картин. Как маленькая залезла, куда не следует, ушиблась, поцарапалась. Или как Владу опять стало плохо…

– Я Машку полтора часа укладывала, – пожаловалась Настя, – она никак не хотела засыпать. А у меня ОГЭ по математике через три дня, мне готовиться надо.

– Настя, – Катя чувствовала себя виноватой, – прости меня. Я только к восьми вечера буду дома, сейчас на работе.

– Ох…

– Ты пойди сейчас позанимайся, пока Машуня спит. А Юля тебе потом поможет с маленькой.

– Юлька типа гулять ушла.

– Я ей позвоню сейчас, договорюсь, – Катя тяжело вздохнула, – Маша проснется, и Юля с ней посидит. Ладно?

– Давай приезжай быстрее, – повторила Настя и положила трубку.

Катя набрала номер Юли, попросила помочь с Машей. Дочка на удивление быстро согласилась, и Катя даже поздравила себя с этой маленькой победой – еще месяц назад на любую просьбу она реагировала иначе. Но постепенно, изо дня в день, с ней становилось все легче, словно Юля постепенно стала забывать о необходимости постоянно от всех защищаться. Катя старалась не форсировать события и не давить. Она понимала, что пройдет не один год, прежде чем Юля сможет как следует прирасти к их семье. И все равно, даже крохотные шаги в их сближении были радостью.

В приподнятом настроении Катя спустилась в лекционный зал. Она не успела до конца все подготовить, а уже начали приходить первые гости. Мамочки подключались, помогали – кто двигал стулья, кто наливал в чайник воду, кто ставил экран. Катя здоровалась, отмечала в списке членов клуба и с интересом слушала рассказы приемных мам о новых приключениях с детьми. Одни шутили, другие жаловались, третьи сочувствовали, и всех это объединяло. Кате было приятно видеть в клубе разных людей, опытных и новичков. Многим мамам, особенно тем, кто только недавно принял в семью детей, важно было выговориться. И они говорили, говорили. Катя старалась общаться с каждым – ей было важно, как чувствуют себя семьи, для которых было создано в фонде это пространство: место, где можно свободно делиться проблемами, удачами, получать новые знания, а главное, быть принятыми. Здесь никому ничего не грозило. В клубе царил принцип помощи и поддержки, и никогда – осуждения.

Кате самой становилось легче в кругу людей, которые, так же как они с Владом, приняли в семьи сирот и теперь пробирались сквозь ошибки и неудачи, через трудности и преграды к главной цели – к своим детям.

Глава 9

Во всем, что случилось с Игорем, Леха винил только себя. Надо было сидеть в баторе и не рыпаться, не искать никаких «братьев». Юльке, видите ли, хотел нос утереть и показать, что он в этой жизни тоже кому-то нужен. Да ей наплевать! А вот сам он вляпался по полной и друга втянул.

Надо было не воровать, жить как овца, делать, что говорят – тогда и с Игорем все было бы в порядке. Это он, Леха, заставил его бежать, уломал, а теперь лучший друг при смерти. Через баторских Леха узнал, что Игорь в коме: в больнице он так и не очнулся. Врачи говорят, состояние пограничное. Если останется жив, скорее всего, будет инвалидом. От таких перспектив у Лехи подкосились колени – такого он ни в жизни себе не сможет простить. Кому бедный Игорь нужен будет тут, в этом гребаном эгоистичном мире, если не сможет говорить или ходить? Даже здоровый никому не был нужен. Уж лучше смерть.

В батор Леха не вернулся. Ничего не соображая, бродил целыми днями вокруг больницы, в которой лежал Игорь, а когда закрывали на ночь ворота, ехал на один из вокзалов. Но потом детский дом вдруг начал его искать, подключилась даже полиция – Леха ушел у них из-под самого носа. Мужики в форме торчали у ворот больницы добрых пять часов, он так и знал, что его караулят. Теперь соваться туда было страшно, и он отправился скитаться по городу, постоянно меняя место. В метро не спускался, в транспорте не ездил, ходил только пешком. А потом вспомнил про обещание Игорю – про письмо. И пошел по адресу.

Подъезд старого дома, в котором когда-то жил маленький Игорь, был мрачным и грязным. Домофон не работал, но входная дверь оказалась открытой. Леха стал подниматься по лестнице, рассматривая номера у дверей квартир. Рядом с каждой выстроилась высокая пирамида из цифр и звонков. Не без труда Леха отыскал цифру «23» и нажал на кнопку. Не сразу, минут через десять и только после того, как он несколько раз надавил на звонок, внутри послышался грохот и следом шарканье ног. Дверь перед Лехой распахнул мужик в драной майке. Старый, с испитым помятым лицом и абсолютно лысый.

– Чего тебе? – Он поднял на мальчика мутные глаза.

– Мне это, – Леха попятился, – к Елене Сорокиной.

– Зачем? – Мужик держался за дверь, но все равно покачивался на нетвердых ногах.

– Письмо передать.

– Фу-ты, ну-ты, – он заторможенно покачал головой и посторонился.

Лешка под пристальным взглядом мужика дошел до открытой двери и заглянул в комнату. За столом, подперев ладонями подбородок, сидела мать Игоря. Леха сразу ее узнал – Игорь в детстве фотку ему показывал, которую хранил под подушкой. С тех пор она состарилась, лицо сильно опухло, но все равно сохранило прежние черты. Глаза женщины были закрыты, сама она едва заметно покачивалась из стороны в сторону. В комнате все было так, как рассказывал Игорь, – то же окно с наполовину оборванными занавесками, те же выцветшие грязные обои в цветочек. И на столе прежний натюрморт: пустая бутыль, граненые стаканы и груды мусора.

– Здравствуйте. – Леха застыл на пороге.

Лена открыла глаза и, нахмурившись, стала всматриваться в него. Потом вдруг опухшее и безжизненное лицо на мгновение просветлело.

– Игорь? – неуверенно прошептала она, а потом бросилась к Лехе и обняла его. – Игоречек, сынок!

Леха с отвращением выпутался из ее пахнувших перегаром объятий.

– Я не Игорь, – губы его дрожали, – я его друг.

– Как же так, – она стала беспомощно оглядываться, нашла глазами Николая, – Коленька, как же так? А мне Игоречек сегодня снился. И Наденька.

– Ты о себе лучше подумай! – Николай отмахнулся. – Они там сытые и одетые в детдоме. Жируют на казенные харчи.

– Виновата я перед ними, – мать Игоря и Надюшки оперлась ладонью о стену и подняла на Леху больные глаза, – ненавидят меня небось?

– Не знаю, – ему было противно до тошноты, – вам Игорь письмо велел передать.

Он протянул ей конверт. Лена взяла его дрожащими пальцами, открыла и начала читать. Губы ее шевелились, глаза медленно двигались по строчкам.

– Наденьку забрали, – прошептала она, – как же так? Девочку мою родненькую отдали в другую семью.

Леха, глядя на нее, едва сдерживал ярость. Только ради Игоря стерпел и смолчал.

– А что же сынок мой сам не пришел, – глаза матери наполнились слезами, – и все это не сказал? Родной мамкой побрезговал?

– Он не смог, – Лехины кулаки невольно сжались, – Игорь в больнице. Никто не знает, выживет или нет.

Она вдруг побледнела как мел и стала тяжело оседать. Сожитель бросился к ней, поймал и вместе со своей Ленкой опустился на пол.

– Ты че творишь?! – заорал он на Леху, и в этом крике почти потонул шепот женщины: «Коля, воды!»

Леха начал метаться в поисках воды, но ничего подобного в комнате не нашел. Николай осторожно положил голову Лены на пол и сам стал искать. Потряс бутыль на столе, та была пустой, потом залез под кровать и выудил оттуда пузырек.

– Сейчас, Ленка, сейчас, – шепелявил он, пытаясь зубами вытащить пробку, – я тут для опохмела припас. Но тебе нужнее.

Разбрызгивая жидкость из пузырька – рука его дрожала как у эпилептика, – он перелил ее в стакан и стал поить Ленку. Она жадно выпила, как будто ей дали воду, а потом страшно захрипела и стала кататься по полу, схватившись за грудь. Николай беспомощно смотрел на нее, не понимая, что происходит, и подвывал.

Леха начал метаться в поисках телефона – нужно было срочно вызывать «Скорую». Ни одного аппарата в комнате не нашлось, он бросился в коридор и стал стучать в двери соседей.

«Скорая помощь» приехала через двадцать минут. Ленка, вытянувшись во весь рост, лежала на полу и не шевелилась. Николай суетился вокруг нее с влажным полотенцем, которое неизвестно зачем то и дело прикладывал к ее и без того прохладному лбу.

– Доктор, доктор, что с ней? – накинулся он на врача, который едва успел переступить порог.

Тот молча опустился перед женщиной на одно колено, пощупал пульс, приподнял веко.

– Умерла, – спокойно сообщил он и бросил взгляд на пузырек, валявшийся на полу: – Боярышник?

– Что? – Николай сделал круглые глаза.

– В помещении ничего не трогать, труп оставить как есть. Вызывайте полицию и участкового врача.

Леха, который все это время как мебель, не двигаясь, стоял в углу комнаты, бесшумно выскользнул за дверь и, не оглядываясь, побежал…

Он потерял счет времени, не останавливался, не ел и не спал – только шел, шел, шел, ни на что не глядя, а когда становилось невмоготу, садился на лавочку и проваливался в тревожную дрему. Сквозь туман ему мерещилась мать Игоря – он слышал ее предсмертные хрипы, видел надувшиеся на лбу вены и выкатившиеся из орбит глаза. Это он был во всем виноват, если бы не принес ей письмо, так и бухала бы дальше, была бы жива.

Леха перестал соображать, что он делает – ноги сами вели к месту преступления, к дому Игоря. На утро третьего дня он увидел Николая, который вышел из двери своего подъезда и пошел к автобусной остановке. Леха залез в маршрутку следом за ним. Вышли они у морга.

Никто не обращал на Леху никакого внимания, словно он стал привидением. Несколько человек топтались у катафалка, Николай подошел к ним. Из морга вынесли простой деревянный гроб с приколоченным на крышку синтетическим венком, загрузили в машину. Вместе с остальными Леха сел в катафалк и уперся коленями в гроб. Так и доехал до кладбища.

Там к скромной процессии присоединилось еще человек десять – Лешка вовремя увидел питалку из детского дома и спрятался за машинами. И в последний момент подъехал шикарный черный автомобиль, из которого вышли мужчина и женщина. Где-то Леха их видел, только не помнил где. Она стройная блондинка, вся такая подтянутая и ухоженная. Он толстый, но все равно привлекательный и хорошо одетый. Их достаток сразу бросался в глаза. В руках у женщины была охапка бордовых гвоздик. Мужчина заботливо поддерживал ее под локоть. Они стали тревожно оглядываться, видимо, пытаясь кого-то высмотреть. Но первой их заметила питалка.

– Ольга, Алексей, здравствуйте, – прощебетала она, – идемте скорее! Нам сюда.

Только теперь до Лехи дошло, кто это был – новые родители Надюшки! Приехали, значит, проститься с кровной матерью своей дочечки, хотят выглядеть такими хорошими! А то, что брат их драгоценной Надюшки лежит ни живой, ни мертвый и уж точно больше своей мамаши нуждается в сочувствии, их не волнует?!

Ярость накрыла его с головой, хотелось схватить этого толстого мужика за грудки и трясти его, трясти, пока не выскочит дух. Дождавшись, когда процессия скроется за поворотом, Леха пошел следом.

Прячась за памятниками, он наблюдал за церемонией. Люди подходили к могиле, говорили какие-то слова и бросали горсти земли. Пришла тетка, как две капли воды похожая на саму Лену. Только молодую и непьющую. Сестра младшая, что ли? Рядом с ней стояла старушка, которую поддерживала под руку другая женщина. Они плакали, причитали, а Леха хотел подойти к ним и дать кулаком в нос. Куда они смотрели все эти годы?! Почему позволили этой Ленке так поступить со своими детьми?

Первыми, когда церемония было закончена, от могилы отошли Ольга с Алексеем. Они неловко раскланялись и направились по дорожке к выходу, опустив головы. Вся злость, вся ярость, которая клокотала в Лехе, переключилась на них. Они последние бросили Игоря! Видите ли, он оказался для них не слишком хорош. То ли слишком большой, то ли рожей не вышел – поди разбери их, этих приемных родителей. Чего они-то хотят?! Маленьких девочек с длинными косичками? Нашли себе развлечение, в куклы играть. Как же он ненавидел их всех! Это ради их с Надюшкой счастья Игорь согласился бежать с Лехой из детского дома и сунулся в самое пекло.

Около машины Леха нагнал их и, не в силах больше себя контролировать, заорал на все кладбище: «Сто-о-о-йте!»

– Что вам угодно, молодой человек? – Папаша посмотрел на него так, словно Леха только что свалился с Луны.

– Э-т-т-то в-в-вы н-н-новые р-р-родители Н-н-нади С-с-сорокиной? – задыхаясь и запинаясь от ярости, выдавил он.

– Да, – женщина кивнула, с любопытством глядя на Леху, – а вы кто?

– Я друг ее брата, меня Лешей зовут, – ответил он.

Мелодичный голос Ольги подействовал на мальчика как успокоительное: желание орать куда-то пропало.

– Как он себя чувствует? – спросила она. – Нам в детском доме сказали, что Игорь попал с простудой в больницу.

– С простудой?! – Леха чуть не задохнулся от нового приступа ярости. – Он, на хрен, при смерти! Свалился со второго этажа! Из-за вас сбежал из батора. Как вы могли ее забрать, а его оставить?! А?

Он снова начал бесконтрольно орать. Алексей нажал на кнопку брелока и, открыв машину, коротко бросил: «Садитесь».

Леха залез на заднее сиденье, и тут его прорвало. Он бился в истерике, заикался и, то срываясь на крик, то переходя на шепот, говорил, как сильно Игорь хотел, чтобы они забрали его к себе домой вместе с сестрой. Как скучал по Надюшке, которую сам поставил на ноги, занимаясь с ней день и ночь. Как он не хотел больше жить, когда Надю забрали, потому что снова оказался никому не нужен.

– Он умрет, – Леха захлебывался собственной яростью, – он разбился, лежит в коме. И всем насрать! Вам насра-а-ать! Вы к мамашке его пришли, добродетели. А он один, один и никому в этой жизни не нужен!

Леха заплакал. Это было о нем самом. Пусть сам он мог двигать руками, ногами и не лежал обездвиженный в больничной палате, но для него теперь тоже в жизни ничего не было. Не было даже Игоря…

Ольга, многозначительно посмотрев на мужа, достала из сумочки бутылку воды и протянула Лехе. Он взял, не глядя, и начал пить. Только в этот момент понял, что уже несколько дней, с того момента как умерла Лена, ничего не ел и больше суток не пил.

– Адрес больницы, молодой человек, можете дать? – спросил Алексей, когда парень наконец утолил жажду, – мы с Олей сегодня же поедем к Игорю.

– Вас туда ни за что не пустят, – Леха всхлипнул, – там только близких родственников…

– Не беспокойтесь, тезка, – прервал его Алексей, – мы с этим вопросом справимся.

– Ок-к-к-кей. – Леха вдруг начал трястись, как от холода.

– Куда тебя подвезти, Леша?

Ольга тем временем вытащила из-под сиденья плед и укрыла мальчика. В полусознательном состоянии он назвал адрес и фамилию Кати Родионовой и, скрючившись в позе эмбриона на сиденье, которое остро пахло кожей, провалился в глубокий сон.

Доехали быстро, Лехе показалось, прошло всего лишь мгновение. Он с трудом разлепил веки и сел в машине, не понимая, где находится. Алексей, обеспокоенный состоянием мальчика, вызвался проводить Леху до квартиры.

Дверь им открыла Катя. Она с ужасом уставилась на Леху, который за время скитаний стал похож на грязный скелет, и зажала ладошкой рот.

– Добрый день, – поздоровался провожатый, – мы, надеюсь, по адресу?

– Да. – Катя не сводила с Лехи глаз и плакала.

– Хорошо. Меня зовут Алексей Соколовский. – Алексей вытащил из кармана картонный прямоугольник с золотым тиснением и протянул его Кате.

– Екатерина Родионова, – представилась она и взяла протянутую визитку, – спасибо огромное!

– Вынужден откланяться, – Алексей убедился, что Леха способен стоять без поддержки, и наконец отпустил его, – набирайтесь сил, молодой человек. Всего доброго!

Как только за импозантным мужчиной захлопнулась дверь, в коридор словно фурия вылетела Юлька и с кулаками набросилась на Леху, и без того еле державшегося на ногах. Она стала молотить его что было сил, а он не отбивался, только закрыл локтями голову и пригнул ее к груди.

Катя на мгновение оторопела, потеряв дар речи. Потом она кинулась к Юле, схватила ее за талию и стала оттаскивать от обессиленного мальчишки.

– Ты че, совсем офигел?! – шипела девочка как змея, пытаясь дотянуться до Лехи. – Это мой дом и моя семья! Вали отсюда!

– Юля, прекрати. – Катя тянула ее на себя.

– Пусть валит, – не унималась дочь, – этому вору и алкоголику здесь не место!

– Он едва на ногах стоит, – пыталась урезонить девочку Катя, – как ты можешь?

– И что?!

– Человек попал в беду! Ему надо помочь.

– Да пошли вы все! – Юля вырвалась из объятий матери и убежала в комнату, захлопнув за собой дверь.

Глава 10

Катя ждала и одновременно боялась возвращения Влада. Как она ему скажет? Он только-только оправился после болезни и вернулся к работе, а тут – новый стресс. Она же видела, какие сложные чувства вызывает у ее мужа этот ребенок: Влад явно воспринимал парнишку как конкурента и угрозу своему статусу единственного мужчины в семье. Конечно, ей и самой было неспокойно оставлять Лешку в их доме: три девочки, две из них уже далеко не малышки, и шестнадцатилетний парень – взрывоопасная смесь. Но что поделать? Все заботы о госте Катя взяла на себя: накормила супом, проводила в ванную, чтобы принял душ, устроила в их с мужем спальне – других свободных комнат в квартире не было. И вызвала семейного врача.

Лешка уснул днем и до вечера не просыпался. Катя несколько раз подходила к нему, трогала лоб – у парня явно поднялась небольшая температура, но никаких других признаков болезни не наблюдалось. Врач тоже ничего, кроме крайнего истощения, не обнаружил. Дал рекомендации по уходу, питанию и просил держать в курсе.

К вечеру Юля выползла из своего убежища, чтобы в очередной раз убедить Катю выгнать Гожану вон. Ради такого дела вызвалась даже почистить картошку, помочь приготовить ужин. Но тут же начала гнуть свою линию: грозилась лично поехать в батор и «сдать» Леху директору. Катя устало сказала «поезжай» и продолжила заниматься своим делом. Тогда средняя дочь перешла к другим аргументам.

– Если вы хотите этого урода домой забрать, я не позволю! – прошипела она.

– Как же ты это сделаешь? – поинтересовалась Катя.

– Согласия не дам! – Юля выбросила свой козырь.

На мгновение Катя остолбенела, не найдясь что возразить. Все дети в семье, которые старше десяти лет, должны были давать письменное согласие на принятие нового ребенка, причем писать это согласие в присутствии сотрудника опеки. Мнение приемного ребенка, как и кровного, обязательно должно учитываться. Катя покачала головой – все-таки Юля умная девочка, с хорошей памятью и способностью пользоваться важной информацией в нужный момент. Жаль только, многие усилия ее ума пока направлены не на благо.

– Тогда я заберу свое согласие на тебя! – Настена неожиданно появилась в дверях кухни.

Катя от изумления раскрыла рот и с благодарностью посмотрела на старшую дочь.

– Что?! – Юлька запустила недочищенной картофелиной в раковину и уперла руки в бока. – Ты офигела?!

– А что делать-то? – Настя оставалась спокойной как танк. – Ты типа вынуждаешь.

– Никогда не прощу! – Юля вылетела из кухни, грохнула несчастной дверью своей комнаты и снова заперлась.

– Спасибо, дочка, – Катя чувствовала больше чем признательность: ее Настя выросла человеком, причем с теми принципами, которые она сама ценила в людях, – я даже не нашлась что ей ответить.

– Нет, ну а что она вытворяет? – Настя ободряюще смотрела на маму. – Ей же в свое время помогли. Когда она в этом нуждалась.

– Да, – Катя кивнула, – но что делать с Лешей, я и правда не знаю.

– А в чем проблема?

– Он уже слишком большой, – Катя тяжело вздохнула, – у него полный провал с учебой, знаний ноль. Не окончил даже девятый класс. И куча дурных привычек. Вряд ли их можно исправить.

– Каких?

– Пьет, курит, ворует. – Катя виновато смотрела на дочь, словно это она сама курила и воровала. – Огромный опыт там, где не надо. И в то же время он как будто младенец. Не знает элементарных вещей. У меня в голове не укладывается, что и ему шестнадцать, и тебе. Небо и земля!

– Мама, – Настя взяла Катю за руку, – среди моих знакомых тоже полно таких, которые курят и пьют. И даже воруют. Ну, мы же подростки, что с нас возьмешь.

– Да, но у твоих приятелей есть родители, – Катя возмутилась, – они не дадут им покатиться вниз по наклонной.

– В том-то и дело, – Настя улыбнулась, – есть в жизни ситуации, когда надо просто взять и помочь.

– Невероятно, – Катя обняла своего не по годам взрослого ребенка, – как я горжусь, что у меня выросла такая дочь!

Ужинали они втроем – Катя, Настя и Маша. Юля не соизволила выйти к столу, хотя ее несколько раз приглашали, а Леша так и не проснулся. Катя отнесла ему в спальню тарелку с картофельным пюре и котлетой, но он съел буквально несколько ложек пюре и тут же снова уснул.

За ужином маленькая, которая недавно выучила свою фамилию, принялась вдруг выяснять тонкости этого важного вопроса.

– Маса Ладионова, – с гордостью доложила она.

– Правильно, – Катя кивнула, – а мама?

– Мама тозе Ладионова, – обрадовалась Машуня, – и папака!

– А я? – с улыбкой поинтересовалась Настя.

– Настя тозе Ладионова, – сразу согласилась малышка и следом сама задала вопрос: – А Юля?

– Юля Агафонова, – внятно произнесла Катя, и Маша на несколько секунд замолчала, переваривая информацию. Потом с серьезным видом кивнула.

– А Леша, – вдруг вспомнила она об их госте, – Ладионов?

– Нет, – Катя отрицательно мотнула головой, – Леша Гожану.

– Низзя так гавалить! – Машенька возмутилась, словно кто-то попытался оскорбить ее нового друга.

Катя с Настей обе не выдержали, захохотали. Маленькая потешно обиделась на их смех – надула губки, нахмурила брови и отвернулась к стене.

– Прости, малыш, – Катя постаралась взять себя в руки, – просто ты нас с Настей развеселила. У Леши фамилия такая, Гожану. Это не плохое слово, а, наоборот, очень хорошее!

Постепенно Машуня успокоилась – простила, даже позвала маму с Настей играть в свою комнату. Но Настя посидела с ними совсем чуть-чуть – нужно было готовиться к очередному экзамену ОГЭ. Катя снова чувствовала себя виноватой перед кровными детьми: не успела жизнь с Юлей войти в нормальную колею, как на пороге возникло новое испытание в виде Леши. Да, прежняя жизнь уже разрушилась, а новой еще только предстояло вступить в права. Какой она будет и как каждый из членов семьи изменится, Катя пока и сама не знала…

На ночь Катя долго читала Машуне сказки, но та никак не желала отпускать маму и засыпать. Требовала еще и еще, словно поставила цель – удержать маму возле себя навсегда. Только когда Катя отложила книгу и притворилась, что уснула сама, малышка тоже опустила голову на подушку и стала потихоньку посапывать – все ровнее и ровнее. Катя лежала рядом с маленькой дочкой и думала, какое же это счастье – быть со своим ребенком. Не пропускать нежных объятий и поцелуев, потешных слов и рассуждений, драгоценных достижений и побед – пусть и таких маленьких, что посторонним людям они не заметны. Как чувствуют себя мамы, которые всего этого лишены? По собственной вине или из-за свалившихся на них несчастий. Ужасно годами не видеть собственных детей, не наблюдать за тем, как из крохи вырастает рассудительный малыш, а потом – колючий, но интересный подросток. Такой воинственный и забавный в своем черно-белом восприятии мира.

Катя услышала, как открывается входная дверь, и потихонечку встала. Едва ощутимо поцеловала Машуню в мягкую щечку, поставила книгу на полку и пошла встречать мужа.

– Привет, – Влад вернулся в возбужденном состоянии: явно что-то важное происходило на работе, – как состояние души?

– По-разному, – честно ответила Катя, – ты только не волнуйся, но к нам сегодня Леша Гожану пришел, – она робко заглянула Владу в глаза, – и я не смогла его выгнать.

– Лешка?! Ты молодец! – Глаза Влада засверкали. – А Игорь где?

Катя не поняла, что за смесь эмоций появилась на лице мужа. Но одну из них она видела точно: огромную радость. Слава богу!

– Игорь в больнице, – Катя поторопилась объяснить, – но я толком ничего не поняла. Лешка пока как в бреду.

– На них кто-то напал? – Влад был встревожен, и Катя видела его искреннее беспокойство за ребят.

– Я не знаю, – она в растерянности смотрела на мужа, – тебе же Лешка никогда не нравился. Ты сам велел ему возвращаться в детдом и забыть о нашей семье.

– Он мне и сейчас не нравится, – Влад не стал отпираться, – я считаю, что он опасен для наших детей. Катерина, я тебе все объясню через минуту, мне нужно срочно позвонить.

– Хорошо, – Катя ничего не поняла, – я тебе ужин погрею.

Влад проковылял в спальню и застрял там надолго. Влад говорил по телефону бесконечно и вернулся в кухню, только когда еда успела снова остыть. Он торопливо, как удав, заглотнул пюре с котлетой, не ощущая их вкуса. А потом достал из бара и открыл бутылку красного вина – чудом сохранилась после их отпуска в Италии прошлым летом. Напиток из другой, прошлой жизни, которая бесследно прошла. Удивительно, но Кате не было ее жаль. Влад разлил вино по пузатым бокалам, и они с Катей просидели в кухне до самого утра. Даже Лешу, который всю ночь спокойно проспал в их кровати, тревожить не пришлось.

Влад рассказал жене правду о том, чем был занят последние месяцы. Сетевая торговля наркотиками, которая опутала всю столицу, процветала на закодированных страницах в Интернете. Никакой информации в общем доступе не было, но один клик – и клиент заказывал на свой обычный адрес необходимую дозу. Базы данных хранились отдельно. Оплата с третьего ресурса. Доставка только через подростков из неблагополучных семей и сирот, которые были не в курсе содержимого конвертов. Поймают кого-то менты с поличным – невелика потеря.

Система настолько продуманная и со всех сторон защищенная, что прицепиться не к чему. Да и кормились с нее какие-то очень высокие люди. Поэтому делу не дали ход.

Но недавно одного ребенка эти ублюдки, главари банды, в назидательных целях повесили. Судя по всему, мальчишка вскрывал конверты и забирал часть товара. Оперативники нашли изуродованный труп подростка в лесу, но личность установить не удалось. И никакой связи с наркоторговцами в смерти ребенка тоже не нашли. Но тут неожиданно поднялась общественность – каким-то образом фотографии зверски убитого парнишки проникли в Интернет и захватили сеть. Катя и сама видела эти снимки, даже постила их, требуя правосудия. Каждый пользователь сети писал и настаивал на честном расследовании и возмездии. СМИ трубили об убийстве со всех сторон. Подросток, который при жизни никому не был интересен и не нужен, поднял массу социальных вопросов и тем. Стихийная акция напугала организаторов – продажи остановили, страницы в Интернете зачистили, Влад проверял, – а заодно подняла волну страха среди подростков-курьеров. Многие пришли добровольно «сдаваться» – испугались, что их ждет та же расправа, что и их товарища. Среди явившихся с повинной оказался некий Макс – именно он рассказал, что тот мальчишка был из неблагополучной семьи, назвал его имя, фамилию и подтвердил, что его тоже пугали подобной расправой. Макс оказался выпускником детского дома, причем того самого, где воспитывались Юля и Лешка. Пока он с остальными сидел в СИЗО – чтобы продолжить дело, не хватало информации и доказательств, а выпустить детей на волю означало отдать их на суд преступников. Макс и сам не знал, кто за всем этим стоит. Товар он получал от исполнителей, мелких сошек. Они же оплачивали его работу. Им же за отдельную плату он «сдавал» новых наймитов – таких же детдомовцев, как и сам. То, что Лешка и Игорь попали в курьеры, – его рук дело. И он же потом сдал их неким Василию и Николаю, когда ребята скрывались у своего бывшего однокашника Андрея.

Сначала оперативники думали использовать Макса как наживку для выхода на организаторов – у него остался и товар, и адреса клиентов. Но буквально за несколько часов главарям стало известно, что Макс попался. Ночной клуб, охранники которого передавали ему товар, моментально закрылся и тут же опустел. Вся группировка мигом залегла на дно.

– Подожди, – Катя ошалело смотрела на мужа, – я же этого Макса видела в детском доме около года назад. Вихрастый такой? Огромный?

– Да, – Влад нисколько не удивился, – он в марте этого года выпустился.

– Это он Лешку с Игорем втянул?! – Катя вытаращила глаза. В голове моментально сложился пазл: работа курьерами, странная доставка по одним и тем же адресам непонятно чего.

– А кто же еще? – Влад коротко кивнул. – На его удочку попались не только они. Еще с десяток ребят из того же детского дома. Только те не сбегали в самое логово, как наши олухи.

– Потрясающе, – Катя схватилась за голову, – и мы с тобой это допустили?! Лешка же приходил к нам домой еще до побега… И мы не сделали ничего, чтобы его уберечь!

– Маленькая моя, – Влад тяжело вздохнул, – знали бы, где упасть…

– А Макс, – она встрепенулась, – что с ним теперь будет?

– Не знаю, – Влад опустил голову, – если оперативники не смогут ничего доказать и найти главарей, посадят Макса и остальных малолетних курьеров. Просто за распространение наркотиков.

– Но ты же понимаешь, что так нельзя! Детей обманули, – Катя покраснела от возмущения, – они жертвы.

– Понимаю, – Влад кивнул, – но не всегда и не всех можно спасти.

Катя видела, что Влад страдает из-за собственного бессилия во всей этой ситуации. Он что-то еще хотел ей сказать, но никак не мог решиться. Только мучился – то открывал рот, то снова его захлопывал, – и Катя не выдержала.

– Что? Не молчи!

– Катерина, – Влад вздохнул, – я никогда раньше не погружал тебя в подобные темы. И сейчас не имел права.

– Ты же знаешь, – она посмотрела на мужа, – я никогда и никому.

– Понимаю, – Влад кивнул, – но в интересах следствия необходимо сохранять все обстоятельства в тайне.

– Тогда почему ты мне все это рассказал? – Катя смотрела на мужа настороженно, уже чувствуя, что сейчас прозвучит что-то страшное.

– Во-первых, устал тебе врать. А во-вторых, следствие зашло в тупик, – Влад посмотрел на нее виноватым, слегка мутным от вина взглядом, – и меня попросили о том, чтобы Лешка с Игорем стали приманкой. Сейчас можно только «на живца».

– Нет! – Катя резко вскочила на ноги, едва не опрокинув стул, и стала ходить кругами.

– Им обеспечат полную безопасность, – Влад уговаривал словно сам себя, – это проверенные люди, я давно с ними работаю. Ты пойми, кроме наших олухов, некому!

– Нет. – Катя произнесла это железным голосом, глядя Владу в лицо.

– Если преступников не посадят, ни Леху, ни Игоря они не оставят в покое. Ты знаешь, что парни сбежали с партией наркотиков?

– Что?!

– Помнишь, Игорь оставил у нас пакет с одеждой? – Влад поймал жену за руку и силой усадил рядом с собой: от ее мельтешения у него начала кружиться голова. – Я тебе сказал, что отправил их вещи в детский дом.

– Соврал? – заторможенно спросила она.

– Да, прости, – Влад глубоко вздохнул, – в пакете, кроме грязного белья, было пятнадцать конвертов с кокаином.

– Ты ничего не сказал…

– Только этого тогда не хватало, – Влад обнял Катю и стал нежно поглаживать ее по волосам и спине, – я и сам испугался за вас, за нашу семью. Так сильно, что голова поехала. Ты же помнишь.

– Лешку не дам, – прошептала Катя.

Влад ничего не ответил. Только сильно-сильно прижал ее к себе. Так они и просидели друг у друга в объятиях, пока черное небо за окном не залил кроваво-красный рассвет.

Глава 11

Нервы Влада были напряжены до предела. Он то и дело улавливал признаки подступающего головокружения и старался поменьше двигаться. Только не сейчас, ни в коем случае он не мог загреметь в больницу. Нельзя оставить семью без присмотра в такой момент.

Палыч вчера поставил ультиматум – либо Влад обеспечивает участие Лешки в операции не позднее конца недели, либо его ведомство прекращает тратить ресурсы на защиту детдомовца, а заодно и семьи Влада. Достанут их по-любому – Игорь Сорокин, который до сих пор лежит в коме, – тому подтверждение. Влад оказался между молотом и наковальней: Палыч торопил, Катя продолжала твердить как заговоренная, что Лешку не даст. Ни за что не позволит подвергнуть ребенка опасности. Зато она уговорила мужа начать оформлять на Лешку опеку. И почему только он такой мягкотелый, всегда идет на поводу у жены? Хотя, конечно, и без ее стараний было понятно, что оставить Лешку в беде, отправив обратно в детдом, нельзя. Русские своих в беде не бросают.

В семье благодаря появлению Леши снова начался ад. Влад готов был лезть на стену от постоянных истерик Юли, едва удерживаясь от того, чтобы не ответить ей симметрично. Злость в девчонке кипела и бурлила как адское зелье. Даже маленькой Машуне было некуда деться от фурии-сестры – она то и дело попадала под горячую руку. Юля ни за что ни про что кричала на ребенка, несколько раз даже позволила себе шлепнуть ее по попе. Катя как тигрица срывалась с места – бежала защищать малышку и ставить на место ее разбушевавшуюся сестру. Спокойствия в семье это не прибавляло. Влад понимал, что, если сорвется еще и он, будет катастрофа. И потому держался, оставаясь оплотом спокойствия, из последних сил.

Очередной виток адаптации накрыл всех с головой. Хотя сам Леха, на удивление, не доставлял никаких хлопот. Делал что скажут, ходил по струнке и во всем соглашался с новыми родителями. Влад такому положению дел был только рад – хоть здесь передышка. А вот Катю покорность мальчишки не радовала, скорее пугала. Она то и дело твердила, что после всей этой истории, после несчастного случая с Игорем, Лешка стал живым мертвецом. И винила во всем себя: должна была сразу ему помочь, должна была уговорить Влада принять Лешку еще тогда, когда он сам в первый раз к ним пришел.

От ее самобичевания становилось тошно, а главное, Влад знал, что не меньше половины ответственности лежит на нем. Но уже ничего не мог со всей этой ситуацией поделать. Не мог повернуть время вспять и уберечь легкомысленного Леху от его же судьбы.

Жизнь в семье была для парня словно полет в космос – новые люди, новые обязанности, ничего не понятно, сколько ни старались Влад и Катя объяснить элементарные вещи. Но при этом он не закатывал истерик, не хамил и не вел себя агрессивно, как Юля. Даже не пытался убежать из дома, чего Катя боялась больше всего. Просто молчал, обреченно улыбался и выполнял – из рук вон плохо – то, что велят. Единственное, что у него получалось, – это возня с Машуней, которая была искренне рада новому члену семьи. Он лучше всех играл с ней, интереснее всех читал и даже научился за пять минут укладывать спать: мастерство, которым не обладали ни Влад, ни Катя. Но при этом ни в чем и никогда Леха не проявлял инициативы.

Никогда не знавший семьи и дома, Лешка то и дело ставил новых родителей в тупик бытовыми вопросами: «а когда тут меняют постельное белье?», «а куда сдавать вещи в стирку?», «а зачем закрывать на ключ входную дверь?». В каждом слове и каждом действии сквозили годы неестественной жизни в системе: где обед всегда на столе, чай уже непременно с сахаром, а хлеб нарезан заранее.

Когда дома никто ни о чем не просил – даже о том, чтобы помыл за собой тарелку или выкинул фантик, приходилось напоминать, – Леха просто лежал на диване в гостиной, который пришлось выделить в его личное пользование, других свободных кроватей не было, и смотрел в потолок.

– Че разлегся, баран? – Юля, которую трясло от одного его вида, в отличие от Влада, не могла спокойно пройти мимо, – тут тебе не батор, прислуги нет!

– Это да, – миролюбиво отвечал Леша и не двигался с места.

– Совсем офигел?! – еще больше заводилась она. – Иди убери за собой! Ершиком для унитаза пользоваться умеешь?!

Он молча вставал, покорно шел в туалет и закрывался там минут на сорок. Назло врагам.

В отношения новоиспеченных брата и сестры Влад с Катей, посовещавшись, решили не вмешиваться: сами разберутся. Любая попытка кого-то из них обвинить или, наоборот, оправдать оборачивалась проблемой. Куда больше их сейчас волновало то, что из-за прихода Леши Юля снова отдалилась от семьи. Три месяца гостевого общения и почти четыре месяца совместной жизни, во время которых они постепенно, шаг за шагом, сближались, в одно мгновение обернулись прахом. Словно взрывной волной их отбросило в самое начало отношений – когда еще не было ни капли доверия, когда Юля была уверена, что ее никогда не полюбят и обязательно вернут в детский дом. Дочь снова проверяла мать и отца на прочность. А у них, втянутых в водоворот трудных решений и опасных событий, почти не осталось сил.

Влад понимал, что Леха пока в состоянии шока, и не трогал его. Слишком велико было горе, слишком силен страх после встречи со смертью, лицом к лицу. Он наблюдал за парнем и пытался понять, достаточно ли он крепок для того, на чем настаивает Палыч. Но времени оставалось слишком мало, нельзя было больше тянуть…

Во вторник Влад дождался, когда жена уедет на работу, – этот день она всегда проводила в фонде, – и пришел в гостиную. Отставил костыли, сел на диван рядом с Лехой, который, как обычно, с отсутствующим видом тыкал в телефон.

– Как состояние души?

– Норм. – Леха с опаской взглянул на Влада: обычно тот к нему не цеплялся.

– Дело есть. – Он пристально смотрел на Леху.

– Какое?

– Развезти конверты, которые вы с Игорем оставили у нас, – Влад решил не тянуть, – прикрытие будет. Выделят целый отряд.

– Я п-п-понял. – Леха вдруг побледнел и начал заикаться.

– Адреса, куда доставляли, помнишь?

– Д-д-да…

Влад стал подробно объяснять задачу, описывал все в деталях. Леха во время его рассказа то краснел, то становился белым как мел. Влад уже думал бросить эту затею, пока с ними обоими не случился удар, но все-таки задал последний вопрос.

– Так ты поможешь? – В горле у него пересохло, и вышел какой-то хрип.

– Окаюшки. – Леха покорно кивнул.

– Ты хоть понимаешь, что это опасно?! – Влад разозлился на его покорность. – Если ошибешься и сделаешь что-то не по инструкции, будет беда.

– Понимаю, – Леха посмотрел на Влада ясными глазами, – но я должен. За Игоря и остальных…

Влад от удивления не нашелся что сказать: ему казалось, парень и половины из того, во что именно вляпался, не осознает. А он, оказывается, прекрасно все понимал и при этом не испугался, хотел отомстить за друзей.

Влад позвонил Палычу и настоял на том, что поедет вместе с Лехой – либо так, либо никак. Палыч поворчал, но согласился и отправил за ними машину. Через два часа Леха прошел полный инструктаж, а еще на нем спрятали крошечный микрофон – величиной с рисовое зернышко. Расчет оперативников был такой: клиенты, получившие товар, который уже считали потерянным, обязательно сообщат продавцам. И те примут меры.

Влад сидел в оборудованной машине слежения и не мог успокоить тревожные мысли. Ему не было так страшно за себя, когда он сунулся в пекло, прикинувшись клиентом. Но за Леху он боялся смертельно. Кто бы подумал, что будет так сильно беспокоиться за чужого мальчишку?

Леха носил конверты по тем адресам, куда они должны были попасть еще месяц назад. Влад слышал каждое произнесенное слово – встречали курьера в основном молодые парни и девки, судя по голосам. И что заставляло их гробить собственные жизни? На шестом адресе Леху закрыли в квартире. Двое молодых парней стали куда-то звонить, сообщили, что курьер у них – теперь ждали приезда какого-то Дрона. И тут Палыч засуетился. Начал стягивать по адресу все силы. Мельком взглянул на Влада и, увидев состояние папаши, велел пересаживаться в его машину.

– Бегом, – скомандовал он, – время не ждет!

Влад выполз из машины слежения на полусогнутых, опираясь на костыли, и пересел в черный автомобиль Палыча.

– Что там? – прошептал он.

– Все под контролем, – бодро сообщил полковник.

– Кто этот Дрон?

– Не самая важная птица, но информации у него предостаточно, – Палыч сиял, – а твой парень-то молодец! Настоящий актер.

Влад и сам не понял, откуда взялась эта гордость, но чувствовал он в этот момент именно ее. Вот, оказывается, что значит иметь сына.

Через тридцать минут на место приехал Дрон с подельниками. Через сорок пять минут в допросе, который он учинил Лехе, прозвучали важные фразы. Их было достаточно для подтверждения существования огромной преступной сети. Оперативники, услышав в наушниках ключевые слова, моментально доложили Палычу. Доказательства были налицо и записаны на пленку. Можно было начинать задержание…

Осенью по громкому делу состоялся суд. Влад попросил Палыча, чтобы Леху ни в какие публичные мероприятия не втягивали, и полковник условие честно выполнил. Все показания Алексей Гожану давал за закрытыми дверями, в абсолютной конфиденциальности, и о его роли, к счастью, не пронюхали журналисты. Хотя о раскрытии мощной сети наркоторговцев, на которую вывело зверское убийство подростка, кричали из каждого утюга. Но до главной информации СМИ допущены не были – к высокопоставленному лицу, основному бенефициару преступной сети и ее создателю, подобраться не удалось. Палыч со своими ребятами сделал, что мог: основательно разворошил гнездо, извлек и упрятал за решетку основных исполнителей. Без этих людей восстановить группировку было уже невозможно: они играли ключевые роли.

В управлении долго решали, как поступить с несовершеннолетними курьерами. В итоге большинство из них удалось аккуратно вывести из-под следствия: ребят поставили на учет, а заодно взяли на контроль их семьи и детские дома. Но нашлась горстка «героев», которые сами определили свою судьбу. Среди них оказался Макс. Он налево-направо давал интервью журналистам и словно намеренно вкапывал себя в это дело все глубже. Как будто не понимал последствий или, наоборот, выбрал такой изощренный путь самоуничтожения. Влад часто видел парня в новостных репортажах. Один из них, самый яркий, растиражировали все каналы. Вот и сейчас Влад случайно на него наткнулся, не найдя в себе сил переключить канал.

Сначала на экране показывали толпу народа возле здания суда. Репортер за кадром рассказывал предысторию криминальной группировки и делал акцент на вовлечении в преступную деятельность малолетних. Как такое возможно, чтобы дети годами оставались на крючке у преступников и никто – ни их семьи, ни воспитатели – об этом не знал? Дальше камеры перемещались в зал суда: как раз в тот момент, когда Макс давал показания. Зал был битком, стоял гул, вдоль стен толпились журналисты. В перерыв они окружили Макса, задавали вопросы, кто-то бросал обвинения: «должны были соображать», «не младенцы, надо понимать».

– Да, че вы о жизни, блин, знаете? – орал прямо в камеру Макс. – Все люди конченые подонки. И пусть передохнут от своей наркоты! Вы сами создали этот мир и породили таких, как я!

Часть журналистов отпрянули, а самые настырные стали вытягивать из Макса историю. Чувствуя себя настоящей телезвездой, он вещал как умел. О том, что его отец безбожно бухал и избивал по пьяни мать до полусмерти. А менты ничего не делали – приезжали на вызов, видели, что муж да жена, и отваливали восвояси. Отец после таких визитов «учил» мать еще жестче. В итоге она вышла из-под контроля: на глазах четырехлетнего Макса хладнокровно грохнула папашу, пока он спал. Зарезала как свинью кухонным ножом в спину. С первого раза не получилось довести дело до конца, но она проявила усердие – менты потом насчитали сорок два удара. Только и умеют дыры на трупах считать. Бабушка не дала дочь в обиду – взяла вину на себя и села в тюрьму. Но мать это не спасло, у нее поехала крыша. Она стала «одалживать» сына за деньги всем желающим, и Макса постоянно насиловали взрослые мужики. А потом все вскрылось: ее забрали в психушку, а его – в детский дом. В пять лет симпатичного мальчугана усыновила бездетная пара, но через полгода с претензиями, что им подсунули дефективного ребенка, вернули. Потом еще раз, в восемь лет, уже другие родители взяли его в свою семью и снова через два месяца сдали. И что он после этого должен понимать?

У Влада зазвонил телефон. Он посмотрел на дисплей, удивленно поднял бровь и тут же ответил:

– Алло!

– Как состояние души? – вместо приветствия поддразнил довольный Палыч.

– Нормально. – Влад после очередного просмотра репортажа, который, казалось, знал уже наизусть, был подавлен.

– Дети слушаются? – наигранно строго спросил он.

– Вполне.

– Ну, товарищ эксперт и отец-герой, – пропел Палыч, не замечая настроения собеседника, – с меня причитается. На днях заеду к тебе.

– Ничего не надо, – Влад устало отмахнулся, – помоги лучше с одним вопросом.

– Каким?

– У нас Леха до сих пор под следствием ходит из-за кражи, – Влад тяжело вздохнул, – суд сто раз переносили, то неявка, то нет свидетелей. Тянули как могли. Но в следующий вторник состоится точно. Больше откладывать не станут…

– Сумма ущерба? – деловито поинтересовался Палыч.

– Десять тысяч пятьсот рублей, – Влад моментально собрался, – это Измайловский суд.

– Принято, – Влад слышал, как Палыч записывает что-то карандашом на бумаге, – идите спокойно на свой суд.

– И что? – не понял Влад.

– И все, – рассмеялся Палыч, – будет вам амнистия.

Эпилог

– Мамуль, а стаканы какие ставить?

– Возьми высокие, – Катя открыла духовку и взглянула на мясо по-французски, – они лучше смотрятся.

– Хорошо. – Юля достала из навесного шкафа стаканы, понесла их в гостиную и крикнула оттуда: – А сколько нужно-то?

– Посчитай, – Катя захлопнула духовой шкаф и стала загибать пальцы, – нас шестеро, еще приедет Игорь с семьей.

– Значит, одиннадцать, – сообразила Юля.

– Нет, подожди, – Катя вошла в гостиную, посреди которой под белой скатертью ждал своего часа нарядный стол, – Лешка говорил, что будет с девушкой. Настя тоже, как всегда, с Артемом. Значит, тринадцать.

– Хорошо, – легко согласилась Юля и пошла в кухню за новой партией хрустальных стаканов, – только как-то не очень число.

За два с половиной года в семье дочка стала другой. Нет, не изменилась, но научилась пользоваться тем лучшим, что было заложено в ней природой. Ей снова стали интересны учеба и оценки, как заколдованные стали расти – с двоек-троек поднялись до четверок-пятерок. Катя не нанимала для Юли репетиторов, не мучилась с ней за учебниками, как с Лешкой, у которого не было ни единого учебного навыка – дочка все делала сама. Начала читать книги. Интересоваться тем, что происходит в мире. А полгода назад призналась, что хотела бы стать журналистом, писать статьи на социальные темы. И Катя не могла нарадоваться такому повороту событий.

А еще Юля, кто бы мог подумать, стала ее лучшей помощницей. В отличие от Лехи и даже Насти без напоминаний делала домашние дела и всегда ездила по субботам с Катей в фонд. В «Арифметике добра» готовила вместе с мамой аудиторию к встречам клуба, вносила данные из анкет в базу, выполняла другие поручения. А в канун нового года сама предложила создать клуб приемных подростков. Катя обрадовалась этой идее – детям, которых удалось за это время устроить в семьи, тоже нужно было общаться. У них должна быть комфортная среда для развития, для дружеских связей. Тем более что устроенных в семьи старших ребят становилось все больше. После первой поездки в Казань нашлась мама для Кристины Рыбиной – ее удочерила замечательная женщина, которая уже вырастила кровную дочь. Ушел домой после Казани и Сережа Гамов, попал в крепкую работящую семью, где папа был на все руки мастер и умел приучать к труду сыновей. Дина Лобова, которая долго внутренне сопротивлялась – не могла предать убитую отцом мать, тоже в поездке нашла родителей, молодых и понимающих. У них уже было двое кровных сыновей, теперь они приняли дочку, и Дина стала старшей сестрой в семье. Еще трое подростков, причем слабослышащих, тоже обрели после той поездки семью – это была невероятная, потрясающая история. Катя до сих пор не могла поверить, что такое бывает. Родители – Юля и Артем – оказались удивительными людьми и профессиональными воспитателями, у них была собственная сеть развивающих монтессори-центров «Солнечный город». Юля тут же стала адаптировать известные методы к своим особым подросткам и добилась потрясающих успехов: уже через год ее ребята, которые раньше только бессвязно мычали, хорошо говорили и увлекались искусством. Кто рисовал, кто мастерил, кто освоил танцы.

Катя заметила, что чем лучше она сама знает подростков, тем легче ей сориентироваться и найти каждому конкретному мальчику или девочке хороших родителей среди членов клуба – тех, кто подходит по темпераменту, ценностям, интересам. В последнее время сложностей с тем, чтобы подыскивать ресурсные семьи, становилось все меньше: клуб разросся, в нем было уже больше тысячи семей, и многие, успешно пройдя адаптацию с одним подростком, через год-два принимали второго.

Так что ребят в подростковом клубе, придуманном Юлей, хватало. Среди товарищей с похожей судьбой они не чувствовали себя изгоями, не были чужими. Фонд привлекал к работе хороших педагогов, профессиональных психологов и помогал ребятам плавно адаптироваться к семье. Обычно процесс адаптации занимал не меньше года-двух, но кто-то проходил его гораздо быстрее, а кто-то – дольше.

И с Юлей положительные перемены возникли не сразу. Первые полтора года, особенно после прихода Лешки в семью, все жили как на вулкане. Девочке казалось, что «этот Гожану» с самого начала хотел занять ее место, что его надо любым способом выдавить из семьи, и она усердствовала что было сил. Мстила всем вокруг.

Переломный момент – Катя знала это точно – случился, когда из тюрьмы вышла мама Юли. Вся семья в напряжении ждала этого, и никто не понимал, что будет дальше: захочет Юля вернуться к кровной маме или останется с Владом и Катей. Нервное напряжение достигло предела, когда по прошествии нескольких недель после освобождения Вера Агафонова все еще не заявила о своих правах на дочь. И Катя решила, что должна прояснить ситуацию.

Она взяла у Юли телефон кровной мамы и позвонила ей. Сердце колотилось в груди как бешеное, слова путались и мешались. К счастью, уговаривать не пришлось – Вера сразу же согласилась встретиться и поговорить.

Катя ждала ее на углу, где Садовое кольцо соединяется с Большим Харитоньевским переулком. Она всматривалась в лица прохожих и пыталась угадать. Конечно, Юля показывала фотографии мамы, и они всегда стояли в ее комнате на комоде, но Катя боялась, что шесть лет тюрьмы могут изменить человека до неузнаваемости. Но нет – глаза моментально выхватили из толпы Юлины щеки, скулы и губы. Сумасшедшее чувство, словно давно человека знаешь, а на самом деле впервые в жизни видишь его.

– Добрый день. – Катя играла непринужденность, хотя поджилки тряслись.

– Здравствуйте. – Вера почему-то отвела взгляд.

Они молча дошли до фонда, не понимая, о чем говорить, и Катя открыла аудиторию – специально выбрала день, когда здесь не было ни тренингов, ни других занятий.

– Проходите, пожалуйста, – пригласила она.

– Спасибо.

– Чаю?

– Лучше кофе.

И все. Говорить об остальном не поворачивался язык. Катя хотела задать только один вопрос, самый главный: планирует ли Вера забирать Юлю домой. Но не могла. Как спросить такое у родной матери?

– Я тут это, пока ни в чем не разберусь, – пожаловалась Вера, – за шесть лет все так изменилось. Люди кругом смотрят в телефоны. Улицы другие. Дома.

– Конечно, жизнь меняется очень быстро.

Катя все еще не решалась спросить, что же им теперь делать, но Вера заговорила сама. Ее вдруг словно прорвало – она рассказывала о своей жизни. Как ребенком тоже жила несколько лет в детском доме – мать пила и не могла заботиться о них с братом. Но ничего, потихоньку выросли. Потом она вышла замуж и переехала от матери к мужу в две комнаты в коммуналке, родила мальчика. Муж был хороший, тренер по карате. И зарабатывал, и детей любил. Они счастливы были вместе. Родили еще одного мальчишку. Но однажды жизнь перевернулась. Летом пошли с друзьями в поход, встали на берегу красивой подмосковной реки с палатками. А Вера умудрилась сильно повредить ногу – пока рубила дрова, заехала по большому пальцу себе топором. Пришлось вызывать «Скорую помощь». В больнице все, что нужно, зашили и отпустили ее через три дня. Она вернулась в лагерь и там узнала, что ее старший сын пропал. Якобы в тот же вечер, когда ее увезли, убежал за машиной и не вернулся. Искали повсюду. Думали, заблудился. Но он как в воду канул. Поехали в милицию, написали заявление, а там одна версия – сами убили ребенка и спрятали труп. Мужа посадили в КПЗ, жестоко избили, но добровольного признания не получили, и доказательств тоже никаких не было. Поэтому выпустили. Но с того момента он запил страшно. Не просыхал ни дня, зло стал срывать на жене и младшем сыне – бил их, издевался. Через пару лет Вера развелась, комнаты в коммуналке поделили: каждому по одной. И дальше жили рядом как кошка с собакой. Денег не стало, работа у нее была только курьером да окна мыть. Куда еще без образования возьмут? Душа за пропавшего сына болела невыносимо, но пить, как бывший муж, она не могла. На мать в детстве насмотрелась. А тогда в киосках повсюду появились курительные смеси, спайсы. Она один раз попробовала, второй, и показалось – то, что надо. Дает отдых мозгу и чувствам, никакого вреда. Постепенно начались эксперименты с синтетикой, она научилась сама из порошков и таблеток кое-что готовить. Потом родилась Юля, уже от другого человека, они не были женаты, и денег еще больше понадобилось.

Время от времени Вера выпадала из своего монолога – вдруг останавливалась и забывала, о чем говорила секунду назад. Мучительно морщила лоб, и Катя пересказывала ей последние пять минут разговора. Тогда она включалась и продолжала рассказ.

– Я тут это, – Вера закончила и сидела, опустив глаза, – наверное, не смогу Юлю забрать. Денег нет, работы тоже. Долг по коммуналке полмиллиона.

– Не сможете? – Катя разрывалась между жалостью к Вере и страхом за дочку.

– Нет, – она посмотрела на Катю виновато, – меня все родственники уговаривают. Стыдят. Но как?

– А они не помогут?

– Нет, – Вера отмахнулась, – они только нервы могут трепать.

– Понятно…

– Только это, – она впервые посмотрела Кате прямо в глаза, – мы же встречаться с Юлей сможем? Хотя бы пару раз в месяц.

– Конечно, – Катя торопливо кивнула, – будем видеться.

– Хорошо, спасибо, – Вера поднялась и посмотрела Кате в глаза, – я тут это… в общем, спасибо за дочку.

– И вам спасибо за Юлю, – Катя улыбнулась, – она потрясающая девочка. Красивая, умная и талантливая.

В потухших глазах Веры сверкнули искорки счастья – она улыбнулась в ответ, пролепетала «до свидания» и торопливо вышла за дверь.

Юля позвонила Кате моментально, как только Вера переступила через порог. Словно почувствовала.

– Ну, как все прошло?

– Хорошо, – Катя перевела дух, – мы обо всем договорились.

– И что, все норм?

– Да, – Катя усмехнулась, – а ты думала, мы подеремся?

– Ну, мало ли, – было слышно, что ребенок выдохнул с облегчением, – вдруг бы она тебе не понравилась или какую-нибудь глупость сказала.

– Так это и я могла, – Катя отчего-то развеселилась, – не понравиться или глупость сказать.

– Не-е-е, – пробасила Юлька, – ты не можешь. Ты умеешь общаться с людьми.

– Ну, спасибо, – Катя засмеялась, на душе от похвалы ребенка сделалось приятно и легко, – мы всё обсудили. Ты остаешься с нами и будешь видеться с мамой.

– Да ладно?! – Ребенок не мог поверить своему счастью.

– Я же всегда тебе говорила, что две мамы лучше, чем ни одной.

– Ура-а-а-а! Ур-р-р-р-ра!

Юлька орала в трубку как полоумная и, кажется, даже прыгала от счастья – во всяком случае, Катя слышала какой-то грохот. А у нее самой на глаза наворачивались слезы. В этот самый момент она многое поняла: Юля нервничала и показывала дурной характер не потому, что мечтала уйти из их семьи. Наоборот. Она боялась, что кровная мама вернется и, не спросив о ее желаниях, заберет в прежнюю жизнь. Юля боялась возвращения и ничего не могла изменить: если б Вера позвала, она бы пошла. Как преданная и верная дочь.

…В дверь позвонили, и Катя моментально очнулась от воспоминаний. Пошла открывать. На пороге стояли нарядные Соколовские – Алексей, Ольга, их дочь Татьяна, Игорь и Надюшка.

– Маму молодого человека с праздником, – Алексей протянул Кате шикарный букет из роз, который она едва смогла обхватить, – с совершеннолетием сына!

– Спасибо, – Катя улыбалась во весь рот, – проходите скорее! Лешка скоро вернется из колледжа.

Дамы сменили уличную обувь на туфельки, скинули плащи, и прихожая стала похожа на цветник.

– Ула-а-а-а, Надюська. – Машуня, такая же нарядная, как и гостьи, с радостным криком кинулась к подруге, увлекла ее в свою комнату.

Катя невольно остановила взгляд на Игоре, когда гости проходили в гостиную, – он заметно прихрамывал, практически волочил левую ногу. Но по сравнению с тем, каким он был год назад, в инвалидной коляске, прогресс оказался колоссальный.

– Игорь у нас герой, – от Ольги не ускользнул пристальный взгляд подруги, – перенес уже три операции. Все рекомендации врачей выполняет – и вот результат!

– Мам, – парень засмущался, – ну не надо. Какой я герой?

– Ты и сам, мой дорогой, не знаешь какой, – Ольга с нежностью потрепала Игоря по голове, – о таком сыне и брате можно только мечтать.

Татьяна, на которую смотрела в этот момент Ольга, согласно кивнула.

– И я подтверждаю – как сторонний наблюдатель. – Катя ободряюще улыбнулась парню.

– Мы же вообще с Надюшкой не знаем хлопот, – Ольга не скупилась на похвалы, – Игорь и занимается с ней, и играет, и спать сам укладывает.

– Удивительно, – Катя заулыбалась еще шире, – и Лешка такой. Он тут признался, что с тех пор как Игорь нашел Надюшку, тоже мечтал о младшей сестренке. Когда Машуня и Леша дома, им никого другого не надо.

– Леша ваш прирожденный педагог – Ольга улыбалась в ответ.

– Так и есть. – Катя была несказанно рада тому, что Лешка сам определился с профессией и пошел после девятого класса учиться на педагога дошкольного образования для особых детей. Школа с множеством естественных наук ему не давалась, Катя успела поседеть, пока он сдал несчастный ОГЭ. Зато в колледже, в девчачьем коллективе, Лешка моментально расцвел. – Игорь, а ты какую специальность выбрал?

– Посмотрим еще, как сдам ЕГЭ, – он пожал плечами, – вообще-то я хотел бы как папа.

– На госслужбу?

– Да, – Игорь снова смутился, – но пока не знаю. За два года не все, что хотел, сумел нагнать.

– Если учесть, сколько ты лежал по больницам, нагнал очень много, – Ольга тут же пресекла очередную попытку сына принизить свои достижения, – ты молодец!

Входная дверь снова открылась, на пороге появился Влад, за его спиной теснились Настя и Артем. Парнишка, будущий инженер, за последний год превратился в Настину тень – ходил за ней по пятам, и не расставались они ни на минуту.

– Ну что же это такое, – Катя всплеснула руками, – хозяева являются позже гостей!

– Мамочка, прости, – Настена подскочила и торопливо клюнула Катю в щеку, – если бы не папа, мы бы вообще не успели. У меня пары закончились только полчаса назад.

Старшая дочка разделалась со школой экстерном: два класса прошла за один год, сдала ЕГЭ и теперь уже оканчивала первый курс университета. Пытка уроками и учителями наконец закончилась, и это было великое счастье. Катя даже сама не знала, для кого большим – для нее самой или для Насти. Система учебы в вузе была устроена по-другому и включала то, чего так не хватало своенравной Настене в школе: ответственность и свободу.

Влад поторопился к Алексею и Ольге, из гостиной уже слышалось его неизменное «как у вас состояние души?» и сыпались комплименты в адрес прекрасных дам. Настя, воспользовавшись суетой, утянула Артема в свою комнату, якобы положить рюкзаки.

Последним, как и было задумано, явился Леша. Именинник распахнул дверь и попал под дождь воздушных шаров, поздравлений, подарков. Каждый торопился его обнять, похлопать по плечу. Леха выглядел абсолютно счастливым и только повторял: «Ну вы даете», «А я не знал». Из-за его плеча робко выглядывала стройная темноволосая девушка с восточными чертами лица.

– Ма, познакомься, – пробасил он, – это Аня.

– Добро пожаловать, Аня, – Катя улыбнулась и протянула девочке руку, – Екатерина Викторовна.

Девчушка в ответ протянула смуглую узкую ладонь.

– Спасибо, очень приятно!

Наконец все уселись за стол, праздник начался. Поздравительные речи лились одна за другой. В перерывах Влад что-то увлеченно обсуждал с Алексеем, Машуня болтала с Надюшкой, то и дело заливаясь заразительным смехом, Настена с Артемом развлекали Татьяну, а Катя и Юля курсировали между кухней и гостиной. Разговор становился все громче, пробки с хлопком вылетали из бутылок с шампанским, следом за салатами дело дошло до горячего. И вдруг раздался звонок в дверь. Катя с Владом удивленно переглянулись. Он пожал плечами, и Катя пошла открывать.

– Мама?!

– А что, не имею права? – Бабушка решительно переступила через порог. – Я тоже внука хочу поздравить!

– Ты же сказала, что не придешь…

– Передумала, – она скинула на руки Кате свое пальто и вытащила из кармана открытку-конверт, – вот подарочек принесла.

– Мам, ну зачем, – Катя покачала головой, – ты же пенсионерка.

– А это мое дело, – отрезала она и с гордо поднятой головой прошла в гостиную.

Бабуля, не успев усесться, сразу потребовала бокал и слово. Сказала, что специально приготовила для внука тост и теперь боится его забыть – память-то девичья, как-никак восемьдесят один годик уже. Юля пробормотала себе под нос «четырнадцать, уже лучше» и пошла в кухню за тарелкой и приборами. Влад принес из спальни для тещи стул. Все приготовились к долгим речам, но бабушка в который раз удивила.

– Внук мой Алеша, – произнесла она, – ты нашел в этой жизни людей, которые верят в тебя. Вот и держись своих. Твои родители, олухи царя небесного, взвалили на себя огромный труд. Но будь уверен – они настоящие, не подведут!

Бабушке захлопали, раздался звон бокалов. Старушка смахнула с уголка глаза слезу и протянула Лешке конверт. Он тут же на радостях вскочил с места, подлетел к бабуле, сграбастал ее в охапку и от души расцеловал в обе щеки. Та даже пикнуть не успела, не то что отпрянуть. Катя с Владом снова переглянулись: все-таки их сын оказался удивительным ребенком, настоящим ларцом с множеством секретов. Каждый день они открывали в нем что-то новое и не переставали удивляться талантам, которые еще только предстояло направить в мирное русло.

– Лех, надо поговорить. – Игорь улучил момент, когда хозяева и гости переключились с именинника на торт – Юлин подарок брату. Ахи и охи, комплименты кулинарным талантам средней дочки сыпались со всех сторон.

– Пойдем. – Они тихонько выскользнули из-за стола, тайно проникли в детскую и сели прямо на пол, среди игрушек.

– Я давно хотел тебе сказать, – Игорь серьезно смотрел на друга, – спасибо, что спас мне жизнь. Если бы не мама с папой и их возможности, я бы не выжил.

– Да ладно, бро, – Леха ласково хлопнул Игоря по плечу, – это я был виноват, что ты разбился. Сам тебя втянул в тот ужас. Так что ты меня прости.

– Нет, – Игорь горько усмехнулся, – то, что мы с тобой попали тогда в передрягу, совсем не твоя вина.

– Да брось ты…

– Не перебивай, дай сказать, – Игорь помолчал, переводя дух. – Когда я встретил Надюшку, то понял, что означает для человека иметь родных людей. Тех, кому ты небезразличен и нужен. Вот и тебе хотел того же.

– И что?

– Помнишь завещание и наследство?

– Еще бы. – Леха торопливо кивнул.

– Я все выдумал. – Игорь глубоко вздохнул. – Самого завещания-то я тебе и не показал.

– Ну да…

– Ты был какой-то потухший. Без цели. Я хотел тебя растормошить.

– Да уж, растормошил, – Леха хохотнул, – я, кстати, до сих пор надеюсь на наследство!

– Да подожди ты, – Игорь взял в руки куклу Машуни и начал нервно вертеть ее в руках, – это я попросил Макса найти твоих братьев. У него везде были связи. Думал, сотворю лучшему другу счастье. Мне и в голову не пришло, что он может нас так подставить.

– Ладно, бро, – Лешка страшно выпучил глаза, – проехали. А теперь гони мое наследство! И будем в расчете. Я сегодня должен разбогатеть.

– Прости меня, если можешь, – Игорь опустил глаза, – я все это просто придумал. Втянул нас в такой кошмар!

– Игорь, дурашка, – Леха подмигнул другу и обнял его за плечи, – благодаря тебе я получил гораздо больше, чем мог надеяться. Встретил родных людей. И пусть не там, где искал.

Сноски

1

Психическое расстройство, которое возникает из-за отсутствия тесного эмоционального контакта с родителями. В основном свойственно детдомовским детям и выражается в боязливости, подозрительности, плохом взаимодействии с ровесниками и агрессии.

(обратно)

2

От англ. Brothee – брат. Сленговое выражение.

(обратно)

Оглавление

Предисловие автора

Благодарности

Часть I Детский дом

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

Часть II Дети, домой!

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

Часть III Азбука семьи

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg