«Эдельвейс»

Эдельвейс

- Смотри, там цветы! – забыв от восторга о хороших манерах, Марина совершенно невоспитанно показывала пальцем в сторону ручья.

Кругом громоздились ослепительно блестящие на солнце сугробы, но по берегам ручья снег стаял, кое-где пробивалась трава, а из-под камня выбрались несколько странных белесых цветов без листьев. Проваливаясь по колено, Марина пробралась к ручью и дотянулась до цветка, едва не свалившись в воду. Вернувшись, она гордо показала Андрею трофей. По правде говоря, цветок был довольно жалким. Андрей снисходительно усмехнулся.

- Ты не знаешь, что это? – спросила Марина, разглядывая несколько мохнатых шариков на шерстистой ножке. – Это случайно не эдельвейс?

- Раз мы в Швейцарии, значит, обязательно эдельвейс? – Андрей поморщился, как будто она сказала страшную глупость, бросающую тень на его репутацию. – Нет, не эдельвейс. Они цветут летом. И растут гораздо выше. А это какой-то местный первоцвет. Впрочем, эдельвейс такой же убогий на самом деле.

Он повернулся и вошел в фойе гостиницы. Марина, опустив голову, осталась стоять у крыльца. Вот так всегда. Скажет несколько слов – и будто солнце за тучу зайдет. Как будто его раздражает, что она дожила до тридцати лет, а до сих пор по-детски умеет радоваться мелочам жизни. Завидует, что ли?

- Ну и пусть не эдельвейс, - сказала она, заставив себя улыбаться. – Все равно самый настоящий швейцарский цветок. Зимой. Здорово.

Марина понюхала пушистые шарики и уловила тонкий, немного терпкий запах.

- Весной пахнет! – сказала она, улыбаясь уже по-настоящему. И тут же натолкнулась на ответную улыбку.

Чуть поодаль стоял парень лет двадцати, одетый в черную куртку, джинсы и высокие берцы. Его огненно-рыжие длинные волосы были связаны в хвост. Улыбаясь, он разглядывал Марину – пристально, но не нагло, словно изучая и радуясь. Точно так же, как она сама только что разглядывала сорванный у ручья цветок.

От нахальных раздевающих взглядов хотелось укрыться, она так и не смогла к ним привыкнуть, хотя они прилипали к ней довольно часто. Парадокс был в том, что внешними данными Марина похвастаться никак не могла. Маленькая, худенькая, если без макияжа и прически – совершенно бесцветная. Если и было в ней что-то особенное – только вот эта детская радость жизни, бьющая через край. Joie de vivre, как говорят французы. Она-то и привлекала к ней мужчин. Особенно тех, которые сами этим ценным качеством не обладали.

- Я сама как эдельвейс, - сказала она рыжему, абсолютно уверенная, что он ее не понимает. – Сижу себе на горе высоко-высоко и радуюсь солнцу. А они карабкаются. Думают, что я какое-то чудо. А потом удивляются, что так ошиблись.

Рыжий удивленно приподнял брови и пробормотал что-то про «нихт ферштейн». Марина засмеялась и бросила ему цветок. Он не поймал, шагнул с дорожки в сугроб, подобрал и заложил цветок за ухо. Марина снова засмеялась. В этот момент вышел Андрей со связкой ключей, и ей опять показалось, что солнце зашло за тучу.

Они сели в джип, взятый на прокат в аэропорту Цюриха, и поехали по укатанной деревенской улице, которая переходила в шоссе, ведущее в горы. В десяти минутах езды от деревни их ждало шале, в котором предстояло провести три недели отпуска.

Они жили вместе уже пятый год, пребывая в том зыбком статусе, который, если верить фольклору, дает женщине уверенность, что она замужем, а мужчине – что он свободен. То есть в гражданском браке. Андрей доказывал, что штамп в паспорте – чистая формальность, не играющая никакой роли. Если он ничего не значит, так почему бы его не поставить, какая разница, наивно интересовалась Марина.

Неопределенность статуса действовала на Марину, мягко говоря, угнетающе. Не то чтобы она так уж сильно стремилась официально замуж, просто взгляды Андрея на брак ее не устраивали. Понятное дело, любовь никакими штампами не удержишь, но если изначально есть установка «не понравится – разбежимся», что мешает сделать это при первой же серьезной ссоре? Другое дело, когда люди настроены на «в горе и в радости, в богатстве и в бедности, в болезни и в здравии, пока смерть не разлучит нас». Да и потом четыре года – это вполне достаточный срок, чтобы понять, нужен тебе человек на всю оставшуюся жизнь, или пора уже идти дальше своей дорогой, пока еще не слишком поздно.

Андрей был всего на два года старше, но вел себя словно человек, умудренный годами, с маленькой глупенькой девочкой. Он постоянно подчеркивал, что его работа в банке – дело серьезное, не то что ее рекламные тексты. Ну, что у тебя было сегодня, насмешливо интересовался он за ужином, лифчики, декоративные кролики или лекарство от импотенции? Разумеется, ей не слишком нравилось писать про лифчики и кроликов, но это была работа, не хуже любой другой. Что касается Андрея, его работа напоминала ей «Маленького принца»: «Я человек серьезный, мне не до болтовни! Два да пять – семь».

Наверно, будь на ее месте другая женщина, она давно бы уже плюнула и ушла. Но во-первых, Марина Андрея все-таки любила, хотя иногда начинала в этом сомневаться, а во-вторых, ей никогда не приходилось напрягаться, чтобы припомнить перед сном десяток положительных событий дня. Так уж она была устроена – видела в жизни только то, что хотела видеть. А хотела видеть только хорошее. Ну, по возможности, конечно. Но даже при таком подходе в последнее время дома ей было неуютно.

Он привык, что Марина всем довольна и на все согласна. Ну, по крайней мере, внешне. А что там внутри – это даже в самые лучшие времена его не особо интересовало. Вот и со Швейцарией. Пришел и заявил, что у него отпуск и они едут на три недели в Альпы. Кататься на лыжах. А она и на беговых-то лыжах с детства не стояла, и вообще предпочла бы поехать туда, где потеплее. Спасибо, хоть не Давос или Церматт, а крохотная деревушка с непроизносимым названием, где русских отродясь не было. Если не считать, конечно, приятеля Андрея Вадима, которого занесло туда проездом. Но проезд этот оказался довольно продуктивным, потому что Вадим взял да и купил там дом на отшибе. Правда, ни разу больше туда так и не приехал, зато приглашал всех знакомых.

Марина, вопреки обыкновению, даже слезу пустила в ванной, но потом подумала, подумала и решила, что Швейцария – тоже неплохо. Там горы, снег и вообще красиво.

А шале оказалось очень даже ничего. С большим балконом, откуда можно было смотреть на горы, с камином и лежащей перед ним медвежьей шкурой. И до Клостерса, курорта, который, несмотря на близость к всемирно известному Давосу, еще не успели оккупировать русские олигархи, всего двадцать минут езды. Андрей отправлялся туда каждое утро – на весь день.

Марина два раза честно поехала с ним. И даже позволила нацепить на себя взятые на прокат горные лыжи. Андрей сдал ее инструктору и, помахав рукой, исчез. Инструктор, темпераментный итальянец, скверно говорящий по-английски, громко вопил и размахивал руками. Марина перестала понимать его уже минут через десять. С координацией движений дела у нее всегда обстояли неважно. Раз за разом она выполняла всевозможные неизящные кувырки – к великой радости толстого мальчика лет десяти и двух теток предпенсионного возраста, которых дрессировали поблизости.

Через полтора часа Марина сдала лыжи обратно и устроилась на террасе открытого кафе. Все мышцы ныли, а что будет завтра – об это даже думать не хотелось. Она сидела в компании большой кружки кофе и шоколадины с орехами, пока окончательно не замерзла. Побродила по магазинчикам, купила магнитик – опять Андрей будет над ней смеяться и предлагать купить новый холодильник, потому что на старый магниты уже не помещаются.

На следующий день Андрей уговорил ее попробовать прокатиться на сноуборде – с тем же успехом, что и на лыжах. Потом она нашла санную трассу и каталась до самого вечера. Первый раз понравилось, второй тоже был еще ничего, а дальше стало скучно. Но она раз за разом поднималась на гору – чтобы хоть как-то убить время и не замерзнуть. К тому моменту, когда Андрей решил, что пора возвращаться, она возненавидела санки на всю оставшуюся жизнь. И, пожалуй, была близка к тому, чтобы возненавидеть и самого Андрея. Только ужин в гостиничном ресторанчике вернул ей хорошее расположение. Но ездить на курорт Марина отказалась наотрез.

- Буду спать, читать и гулять по дороге – до деревни и обратно, - заявила она и, замерев, ждала скандала, но Андрей только плечами пожал. Она даже подумала, не обидеться ли, но решила, что не стоит.

На следующий день она честно наслаждалась тишиной, покоем и одиночеством. Выспалась всласть, погуляла в еловом лесу, потом сидела на балконе в шезлонге с кружкой какао и смотрела на горы. Далеко на склоне горы виднелась башня и кусочек крепостной стены. Марина пыталась представить себе замок, а еще себя в нем. Разумеется, прекрасной дамой. И всякие там рыцари, рыцари кругом. И все носят в ее честь эдельвейсы. Правда, рыцари почему-то ей представлялись целиком запакованным в латы, а как прицепить к доспехам цветок, она так и не придумала.

Вечером Андрей привез на ужин пиццу, которую Марина терпеть не могла, и потому она решила, что днем сходит в деревню за продуктами, а заодно пообедает в том же самом ресторанчике.

У гостиницы она столкнулась с рыжим парнем в берцах. Он грузил какие-то свертки в сани, запряженные мохнатой лошадкой точно такой же рыжей масти. Увидев Марину, парень помахал ей рукой, как старой знакомой. Марину словно магнитом тянуло к лошади, он, похоже, понял это. Кивнув головой в сторону лошади, рыжий сказал что-то. По-немецки Марина знала десяток обиходных слов, а он, как выяснилось, не говорил по-английски.

Кое-как они объяснились знаками и жестами. Парня звали Вильгельм, или просто Вилли, а лошадку – Марихен (почти моя тезка – засмеялась Марина). Вилли вытащил из кармана пакетик с куском круто посоленного хлеба и протянул Марине, показывая на лошадь. Марихен аккуратно подобрала с ее ладони наломанные кусочки и в благодарность пощекотала теплыми губами Маринино ухо. Потом Вилли сказал что-то про почту и приглашающее кивнул на санки. Меня похитил деревенский почтальон, усмехнулась она, усаживаясь на деревянную скамеечку.

Они проехали по всей деревне. Вилли останавливался у каждого дома и опускал в ящики запакованные в полиэтилен газеты, конверты и бандероли. Он довез ее до дома и поехал выше в гору. Помахав на прощание рукой, Марина вошла в дом и только тут вспомнила, что так и не купила продукты.

Теперь она спускалась в деревню каждый день. Гуляла по улицам, заходила в магазины, обедала в ресторане, а потом развозила с Вилли почту. Они даже не пытались разговаривать, просто иногда посматривали друг на друга и улыбались. Встречные вежливо говорили «гутен таг» и, видимо, спрашивали о ней Вилли, а он серьезно отвечал. Интересно, что он им говорит, думала Марина.

Иногда она дожидалась в деревне Андрея, они ужинали в ресторане, а потом сидели в баре. А что будет, если кто-нибудь из местных доложит Андрею, что его фрау раскатывает по деревне с почтальоном? Мысль была какая-то забавная, мимолетная. Ну доложит и доложит. Интересно, а сам-то он целыми днями один на лыжах рассекает? Может, тоже нашел себе горнолыжную подружку?

Как-то они сидели у барной стойки, и Марина попросила Андрея расспросить бармена о замке, которым она любовалась с балкона. Бармен охотно начал рассказывать, а Андрей с глумливой усмешкой синхронно переводить. Оказалось, что замок этот очень старый, то ли XII, то ли XIII века, и жил там некий престарелый рыцарь с молодой женой. Марина прекрасно понимала, что рыцарем хозяин замка был в молодости, но воображение под влиянием ехидного тона Андрея все равно нарисовало старую развалину в ржавых латах и на таком же престарелом коне. Однажды в замок на ночлег попросился путник, застигнутый непогодой, и задержался надолго. Разумеется, у них с молодой хозяйкой начался роман, как-то раз старый рыцарь выследил их во время свидания и столкнул с обрыва. А потом спрыгнул туда сам (или не удержался и упал – латы перевесили, шепнуло ехидное воображение). А сейчас там одни развалины. Летом можно по дорожке подняться и посмотреть, а зимой не пробраться.

Странно, но рассказ бармена – или перевод? - почему-то очень сильно испортил Марине настроение. Она сама себя не узнавала. И Андрей, вроде бы, был тут ни при чем, а она на него злилась, не понимая за что. А на следующий день погода резко испортилась. С гор в долину задул порывистый ветер, сильно потеплело.

- Это фён, - сказал Андрей. – Это когда…

- Я читала Ремарка, - резко оборвала его Марина.

Два дня трассы были закрыты из-за опасности схода лавин. Они сидели в шале, каждый в своем углу. Раздражение копилось, оно стало плотным, густым, душным. Вот бы сейчас постучалась в дверь какая-нибудь путница, думала Марина. И чтобы Андрей положил на нее глаз. Только я бы не стала за ними следить и сталкивать с обрыва. Просто появился бы повод уйти.

Вот так копится снег, копится, а потом подул теплый ветер – и крошечного толчка достаточно, чтобы лавина хлынула вниз. Выходит, улыбки Вилли и щекотные поцелуи Марихен стали для нее фёном?

У них были обратные билеты с открытой датой, но до предполагаемого отъезда оставалось еще пять дней. Позвонив в Клостерс и узнав, что трассы открыли, Андрей снова поехал кататься на лыжах. А Марина вдруг поняла, что просто не может больше притворяться, что между настоящей радостью жизни и той, которую она себе внушает, нет никакой разницы. Она собрала вещи, написала Андрею записку, спрятала ключ под коврик и покатила чемодан вниз по дороге.

Из гостиницы Марина позвонила в агентство и заказала билет на вечерний рейс, а потом вызвала такси. Ждать машину надо было не меньше часа, и ей захотелось выйти и поискать Вилли, чтобы попрощаться. Попросив портье, присмотреть за ее вещами, Марина пошла к выходу, но тут дверь открылась, и вошел Вилли. Увидев ее чемодан, Вилли замер, потом подошел к портье, что-то сказал ему и выбежал на улицу.

- Он просил вас подождать… если можно, - перевел портье, стараясь сделать вид, что происходящее его нисколько не интересует.

Вилли не было довольно долго, и Марина уже боялась, что придется уехать, так и не попрощавшись с ним. Почему-то вдруг это стало необходимым – попрощаться с человеком, с которым они не сказали друг другу и десяти слов, которого она никогда больше не увидит, но… Но который стал чем-то очень важным в ее жизни.

Подъехало такси, Марина вздохнула, подхватила чемодан и вышла на крыльцо. Вилли бежал по улице, держа что-то в руках. Подойдя к Марине, он неловко обнял ее и поцеловал, а потом так же неловко протянул ей маленькую картонную коробочку. Марина хотела открыть ее, но Вилли удержал ее руку и показал на небо. В самолете, поняла она и положила коробочку в сумку.

Когда самолет набрал высоту и пассажиры нетерпеливо защелкали ремнями, Марина достала из сумки подарок. В коробочке лежал аккуратно завернутый в мягкую бумагу засушенный цветок. И хотя Марина никогда не видела эдельвейс даже на картинке, она сразу поняла, что это он – невзрачный, но странно волнующий и хрупкий, как воспоминание…

Оглавление