«Акулы из стали. Аврал»

Акулы из стали. Аврал (fb2) - Акулы из стали. Аврал [litres] (Акулы из стали - 3) 2339K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Эдуард Анатольевич Овечкин

Эдуард Овечкин Акулы из стали. Аврал (сборник)

Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.

© Э. Овечкин, 2017

© ООО «Издательство АСТ», 2017

От автора

Захотел я, как автор, поблагодарить людей, помогавших мне с книгами, но, когда прикинул их список, то понял, что благодарность мне, пожалуй, придётся выпускать отдельным томом. Тем не менее, вкратце, я хочу поблагодарить:

Мою жену Людмилу за неоценимую помощь и терпение.

Моих детей Еву и Эрика за вдохновение.

Александра Михайловича Покровского за то, что он есть.

Вадима и Маргариту Арьковых за весь Таганрог.

Дмитрия и Галину Филатовых за самый гостеприимный дом, завёрнутый в бумагу.

Алексея и Марианну Болотовых за многолетнюю дружбу и доброту.

Константину Соколову за острый глаз и твердую руку.

Ольгу Крючкову за знание русского языка.

Рауфа Харисыча – за Хафизыча.

Всех моих сослуживцев и коллег за созданные и подаренные истории.

Марка Нопфлера за лучший в мире фон для написания чего бы то ни было.

Естественный отбор

Первое, чему я удивился, попав в дивизию атомных подводных лодок, – простецкие отношения между людьми. Не панибратские, не неуважительные, а именно простые. Дежурный по дивизии, когда увидел, что я пытаюсь замаршировать в его рубку строевым шагом, замахал на меня руками:

– Расслабься, сынок! Это тебе не парад!

Ну как тут расслабишься – целый капитан первого ранга же сидит и что-то в журнале пишет.

– Тащ капитан первого ранга! – начинаю торжественный доклад, как учили.

– Да всё я знаю, – перебивает меня дежурный, – прибыл для прохождения и так далее. Кто по специальности-то?

– Киповец, – говорю.

– Жалко, что не минёр, я б тебя к себе забрал. Мне минёр позарез нужен. Не хочешь быть минёром? Хуле там – одна труба и три клапана.

– Никак нет, – говорю, – я в механики хочу!

– Ну, смотри, я тебя предупреждал. Пошли, отведу тебя к механикам.

Поднимаемся на второй этаж штаба дивизии, там огроменный (мне тогда так показалось) коридор с кучей кабинетов.

– Маслопупые! – кричит капитан первого ранга. – Я вам лейтенанта привёл!

Откуда-то из кабинета выскакивают два офицера: один высокий, полный и бородатый капитан первого ранга (начальник электромеханической службы) и среднего роста худощавый капитан второго ранга (флагманский электрик).

– Лейтенант! Ну наконец-то! – кричит бородатый. – Я уж думал, что опять нас кинут. Иди к нам в горячие объятия, лейтенант!

Покидаю приветливого капраза и иду в кабинет к этим странным людям. Странные люди сидят и пьют чай на сваленных в кучу на столе схемах, бумагах и фрагментах скатерти.

– Садись, лейтенант, – они смахивают с табуретки ещё какие-то схемы на пол. – Чай будешь?

Конечно, я бы выпил чаю: непривычная жара и целый день на ногах то по штабам, то по автобусам.

– Спасибо, – говорю, – но нет.

– Стесняешься, небось, при таких-то шишках?

– Есть немного.

– А не надо! – говорит мне начальник электромеханической службы. – У нас тут всё по-простому. Если ты – гондон, то от нас быстро съебёшь, а если нормальный парень, то можешь с нами даже запросто и чай пить. Ты гондон?

– Да нет, вроде нормальный парень.

– Ну тогда садись и пей чай.

Сидим пьём чай.

– Какой у тебя средний балл? – спрашивают.

– Четыре и шесть, четыре и семь где-то.

– А ещё что есть?

– Курсы военных переводчиков закончил.

– Это тебе особенно в трюмах пригодится! – смеются. – В море-то ходить хочешь? Или на отстойник сейчас будешь проситься?

– Конечно, хочу, чего бы я сюда ехал тогда?

– Ну хуй тебя знает! А почему хочешь-то?

– Ну… это… романтика там и всё такое.

Опять ржут:

– Рома-а-анти-и-ика-а-а!!!

– Да это вы в романтике просто ничего не понимаете! – набираюсь я смелости, видимо, от чая.

– О, наглый, это хорошо. На ТК-20 пойдёшь.

НЭМС берёт трубку телефона и звонит:

– Серёга! Метнись-ка мне быстрым оленёнком и вызови Хафизыча к телефону!.. Ну и что, что пенсионер? НЭМС сказал – оленёнком, значит – оленёнком. Попизди у меня ещё тут!

Дышит в трубку.

– Хафизыч! Ну, танцуй!.. Танцуешь там? Чо-чо. Лейтенанта тебе отрыл с боем. Что «спасибо!»? Не булькает твоё спасибо. Три литра мне должен теперь… Да ты ещё поплачь мне! Ага, «три» я тебе сказал, иниибёт! Счас пришлю его к тебе.

Подводит меня к окну:

– Вон, – говорит, – видишь «Акулы» стоят? Твоя третья слева. Иди.

Иду. На пирсе лысоватый человек татарской наружности орёт на матроса с автоматом:

– Да ты знаешь, как у нас ебут? За хвост – и об палку! Ещё раз, блядь, увижу, и дорогая не узнает, какой у парня был конец!

Поворачивается ко мне. На бирке написано «КБЧ-5». Он самый, значит.

– Ну, добро пожаловать на борт, лейтенант.

Спускаемся в центральный.

– Вот, – показывает механик на самый большой пульт в ЦП, – это твой «Молибден», у нас он называется «пианино». Единственное, что мне от тебя нужно, чтоб ты на нём хуярил, как Ван Клиберн на пианине! Всё остальное – пыль и суета. Пошли пульт ГЭУ покажу.

Спускаемся в восьмой. Механик со мной на прицепе врывается в какую-то каюту. В каюте в обнимку с перегаром спит тело.

– Вот, Эдуард, знакомься, это тело зовут Владимир, и он один из двух киповцев ГЭУ. Как бы твой коллега по нихуянеделанью.

– Чо это нихуянеделанью? – возмущенно бурчит тело.

– Вова, какой ты пример показываешь лейтенанту! Ну, ёб твою мать! Где ключи от пульта?

– Ныармальный. Нормальный я пример показываю лейтенанту, – бурчит Вова и вытаскивает из кармана связку ключей, – закроете там потом всё.

– А ты не прихуел ли, Владимир?!

– Хафизыч, ну пожалуйста, ну сам же вчера…

– Всё. Дохуя пиздишь, – и механик выводит меня из каюты.

Меня поселили в соседнюю с Вовой каюту. А с Вовой жил ещё Андрей Борисыч, старый и опытный командир первой трюмной группы. Шефствовали они надо мной, вроде как.

Помню, однажды поспорили с начхимом в отсеке, просто поспорили и перешли на повышенные тона. Так они оба выскочили из каюты с криком:

– Кто тут нашего лейтенанта обижает?!

А начхим Дима ровесник с Вовой был, Борисыч-то постарше.

– Ну, я!

– Головка от хуя! А в глаз? Это наш лейтенант, и тока мы имеем право на него орать!

Ну, шутили, в общем-то. У нас крайне доброжелательная обстановка была в экипаже.

А за механиком нашим вообще можно ходить с блокнотом и записывать. Или на камеру снимать, когда он злился. Злился он редко, правда, но изображал из себя татарина в этот момент. Ну, так-то он и так был татарином, но в моменты расстройств изображал монголо-татарина, который отбился от орды и как-то случайно попал в Мурманскую область.

– Лёня, – звал он интенданта в кают-компании и тыкал пальцем в суп, – что это тут наплёскано у меня в корыте?

– Это щи, – удивлялся Лёня такой кулинарной необразованности целого подполковника.

– Щи? Лёня, да про них даже нельзя сказать «хоть хуй полощи»! Мой мазутный в них даже не пополощется! Где мясо, Лёня?

– Мясо во втором блюде!

– Да? А косточки, может, в третьем? Лёня, ты видишь эти руки?

Лёня внимательно смотрел на вытянутые к нему ладони и утвердительно кивал головой.

– Эти руки, Лёня, носят твою тушку по глубинам северных морей. И если эти руки начнут дрожать от недостатка мяса в организме, то ты, Лёня, в этих северных морях и останешься на всю свою яркую, но недолгую жизнь! А посмотри на Эдуарда!

Лёня смотрел на меня.

– Он же цистерны главного балласта продувает своими пальцами! Он же, как Икар, тебя к солнцу выносит и кислороду, а тыбля что? Капусту ему в воде варишь, как козлу какому?

А ещё механик носил ключи на широкой зелёной резинке от ПДУ и надевал её на лоб, как самурайскую повязку, когда думал. Ключи при этом болтались над правым ухом.

– Эдик, ну что у тебя с холодилкой?

– Да не могу разобраться, что-то автоматика там не хочет автоматить. Горит один предохранитель всё время, а из-за чего, не могу вычислить.

И он надевал резинку на голову:

– Неси схемы!

Несу. Разворачиваем.

– Блять, так они по размеру больше, чем стойка управления от неё!

Смотрим в схемы, водим по ним пальцами и понимаем, что ни хуя не понимаем.

– А гвоздик пробовал вставлять? – спрашивает механик атомного подводного крейсера стратегического назначения.

– Какой гвоздик?

– Железный, Эдик, банальный железный гвоздик!

– Куда?

– Куда не ходят поезда! Пошли!

Лезем в трюм седьмого.

– Снимай крышки со стойки!

Снимаю крышки, механик вставляет гвоздь вместо предохранителя и прижимает его эбонитовым колпачком.

– Врубай и смотри, откуда дым пойдёт.

Врубаю, холодилка радостно работает и холодит, а из одного блока валит дым. Вырубаю холодилку, меняю блок, ставлю предохранитель, запускаю. Работает, сука.

– Учись, студент! Гвоздь дарю.

И механик снимает с головы резинку (думать-то больше не надо) и, напевая что-то себе под нос, уходит с чувством выполненного долга.

Потом уже я вспомнил слова НЭМСа про гондонов. И, действительно, ведь ни одного не было. Были люди умнее, тупее, веселее, серьёзнее, с пристрастием к алкоголю и ведущие здоровый образ жизни, спокойные и сумасшедшие, но гондонов не было. А если и появлялись, то быстро куда-то исчезали. Естественный отбор в исполнении подводных сил Северного флота, я считаю.

Немного о дружбе

Вам когда-нибудь хотелось выпить чая так, что ломило зубы аж до самой поясницы? Вот и мне – нет, хотя теоретически я такую возможность допускаю. У нас с вами чай – это не то, что в остальном мире: вода и листья заварки, а некая метафизическая сущность, которая в зависимости от настроения может служить другом, психотерапевтом, любовницей, никотином или транквилизатором, а также борщом, красной икрой или дорогим вином. Удивительно, что русским его продают без рецептов, правда?

Вот захотелось как-то Максиму выпить чаю так, чтобы зубы заломило по колено. Не то чтобы самому захотелось и на голом месте без малейшего повода, а просто он вышел от старпома после проверки документации своего отсека. Старпом же у нас был как Паганини, только наоборот: Паганини мог настроить скрипку так, что на ней любой козодой рвал бы консерватории, а старпом мог расстроить нервную систему так, что любой Иммануил крепко задумался бы о бесполезности своего существования.

Обнаружив у Максима пару незначительных для обычного человека ошибочек, старпом в мягких и тёплых выражениях выразил своё удивление, как можно перепутать темы для летнего и зимнего периодов обучения, получив хотя бы три класса церковно-приходской школы, а тут целый офицер с высшим образованием и так возмутительно безмозгл. Вот уж бывают чудеса на свете, да? Поинтересовался старпом у Максима и на прощание дал ему отеческий совет броситься с рубки головой об палубу, возможно, тогда в неё немного разума засосёт из Вселенной через щель в черепе.

Совет, конечно, дельный, подумал Максим, но вряд ли его оценила бы супруга Наталья, так как один ребёнок (девочка) у них уже имелся и второго (мальчика) они ожидали с недели на неделю буквально. Хорошо, конечно же, с двумя детьми на руках иметь умного мужа, но живого всё-таки лучше. «А поэтому не выпить ли мне чая вместо столь радикальных мер?» – подумал Максим и полез в сумку проверять, что ему собрала с собой жена на службу. Как назло, сегодня в сумке был только кофе, а кофе в таких ситуациях абсолютно непригоден – только чай. И чая-то этого вечно запасы были в любой каюте на пару недель автономного им питания, а тут – ну ни крошки ни в одном шкапчике!

– Эдик! – пришёл ко мне Максим с пустой кружкой наперевес. – А не поделишься ли ты со мной чайком?

– Максим! Ну ты же как брат мне, я даже почкой с тобой готов поделиться, но вот именно чая и нет! Хочешь кофе? Или почку?

– Нет, кофе у меня у самого есть, но он совершенно непригоден для лечения душевных ран! А про почку я запомнил, да.

– Ну пройдись по пароходу, Макс. Ну что, чая не найдёшь, что ли?

– Пройдусь, – вздохнул Максим и, баюкая кружку, растаял в полутёмных недрах.

Во время своих скитаний Максим нашёл много раз кофе, сигареты, сосиски, стакан шила, пельмени, банку борща, полбутылки армянского коньяка, бульонные кубики, шоколадку, пряники, печенье и совет всё-таки сброситься головой с рубки (это он к старпому за чаем зашёл), сёмги слабосолёной один, но довольно большой кусок и банку тушёнки. Кроме того, он помог командиру параллельного отсека загрузить насос, лейтенанту найти РЩН в тринадцатом отсеке и боцманам распределить флаги расцвечивания в необходимом порядке – вот такая вот чайная засуха случилась на корабле именно в период острой максимовой чайной жажды. И было это тем более странно, что экипаж ударными темпами готовился к сдаче первой задачи, и чаи в такие периоды обычно лились реками. Но и не такие странности приключаются в нашей объективной реальности, правда?

Мне готовиться было не в пример проще, чем Максиму: отсека у меня не было и матросов в подчинении тоже, а самый младший мичман в группе служил на пару лет дольше меня. То есть гипотетически я мог обучать их теории вероятности или основам софистики, но вот по установке холодильных провизионных камер или автоматике компрессора ЭКСА25 надо было ещё посмотреть, кто кого учил бы. Поэтому вся моя документальная подготовка заключалась в замазывании корректором старых дат и аккуратном рисовании новых. Как и положено боевому офицеру, к заполнению документации я проявлял максимальное пренебрежение и откладывал его до самого концевого выключателя. Но, как известно из основ философии, сколько веревочку ни вей, петля на ней всё равно завяжется. И я параллельно с Максимом ушёл на поиски, но не чая, а корректора, потому что мой подрезал, очевидно, такой же боевой офицер вроде меня. Поспрашивав для порядка там и сям, я отправился туда, где корректор точно был – к начхиму.

У нашего начхима вообще было всё, что можно себе вообразить для ведения документации и заполнения формуляров: ручки шариковые – минимум трёх цветов, чернильные – синяя и чёрная, карандаши простые разных твердостей, карандаши цветные (все заточенные, как пики янычар), точилка, линейки, транспортиры, циркуль, стирки, шило, веревочки и, само собой, корректор. Подонок, одним словом, а не офицер.

Начхима в каюте не оказалось, что несколько даже и кстати вышло – не надо было спрашивать разрешения, и я просто уселся в его каюте на его стул, разложил свою документацию на его столе и, закусив удила, начал мазать по ней налево и направо его корректором. Именно за этим и застал меня Максим.

– Дима! – крикнул он радостным голосом, открывая дверь в каюту. – Э…. Эдик? – добавил, войдя в неё.

– Максим?

– У тебя же всё ещё нет чая?

– Всё ещё нет, да.

– А где Дима?

– А откуда я знаю?

– А у него есть чай?

– А мне откуда знать?

– Ну ты же тут сидишь…

Логично. Вообще логично было предположить, зная нашего начхима, что в его крохотной каютке найдётся практически всё, за исключением разве что папы с мамой. Я посмотрел вокруг и обнаружил в глубине секретера пузатенький заварочный чайник белого фаянса с золотыми якорями на боках. При взвешивании на руке и болтании чайник булькал и что-то переливал внутри себя.

– Ты знаешь, Макс, а вот есть!

Видели бы вы, как расцвёл лицом Максим от этой, казалось бы, столь незначительной новости.

– Плесните волшебства в хрустальный мрак бокала!

– Сильвупле.

– А чайник есть у него?

– Это же начхим, Макс. Конечно же, есть.

– Ну тогда я прямо здесь и попью, чтоб не расплескать.

– Не имею поводов возражать, мон женераль.

Свободного пространства в маленькой двухместной каюте начхима было ровно один метр от шкафа до секретера и один – от двери до дивана.

– Я уж как-нибудь, я уж где-нибудь…. – кряхтел Максим, пролезая по моей спине на диван.

– Да, конечно-конечно. Ни в чём себя не стесняйте.

Упав на диван и вытянув ноги мне под стул, Максим долил в кружку кипятка, понюхал и блаженно прищурился.

– Оооо! Как же он вкусно пахнет! Прям вот выпить кружку и умереть!

– А дети?

– Ну, не физически прямо умереть, а в ментальном смысле и не надолго. Максим отхлебнул, сощурив глаза, ведь когда щуришь глаза, чай не такой горячий становится – одно из его загадочных свойств.

– Мать моя женщина! Вот это начхим! Вот это да! Вот гу-у-усь же, а! Ну ты посмотри!

– Максим, у тебя всё в порядке? Сколько пальцев на руке я показываю? Какое сегодня число?

– Это не чай, а нектар богов какой-то! Я такого вкусного в жизни не пил! Просто умереть не встать!

– Дай отхлебнуть-то.

– Ну уж нет – тебе душевных ран не наносили, пей свой кофе!

– Жмот.

– Нет.

– Да.

– Да. Ну и что?

– Ну и всё. И не мешай мне работать. Хлебай тут потише!

Дверь в каюту распахнулась – наш начхим Дима застыл на пороге с занесённой ногой и на секунду удивлённым взглядом.

– Ребята.

– Дмитрий. А что это вы не стучитесь?

– Вы чё, бакланы, вообще опухли? Так-то это моя каюта.

– А, точно, ну заходи тогда – чувствуй себя как дома!

– Куда заходить-то? Вы своими тушами всё пространство свободное заняли, или мне на верхнюю коечку сразу прыгать, чтоб вам не мешать тут чаи гонять?

– Это Макс гоняет – я работаю, видишь же!

– Моим корректором?

– Не, я свой принёс к тебе в каюту. Ну, конечно, твоим, можно же?

– Ладно, я пойду, не буду вам мешать! – Максим вскочил и по моей спине пошёл на выход. – Дима, спасибо за чай! Он просто охуенен!

– Какой чай? – спросил Дима, когда Максим скрылся за поворотом.

– Ну твой.

– Какой мой?

– Ну который у тебя в заварнике был.

– В каком заварнике?

– Дима, блядь, ну вот в этом вот белом заварнике твоём!

– А где ты его взял?

– Кого?

– Заварник этот!

– Дима, я всего ничего тут корректора у тебя взял, за что ты мне мозг выносишь?

– Откуда у тебя мозг, ты же трюмный! Где ты заварник этот нашёл? Я его месяца два как потерял! Заварил, помню чаю себе, а он раз – и пропал, а тут на тебе!

– Дима, он прямо вот здесь вот в секретере стоял в уголке!

– Да ладно?

– Шоколадно!

– Вот это чудеса, да. А я с ног сбился, искал его. А что ты из него Максиму налил?

– Ну… я думал, что чай.

Осторожно пододвинув чайник к краешку стола, мы приоткрыли его крышечку и заглянули внутрь, соблюдая все меры предосторожности. Из чайника на нас смотрела бело-чёрно-зелёная Плесень. И я не зря написал это слово с большой буквы – ещё пару дней и ей уже пора было бы читать стихи Агнии Барто и включать мультики на видеомагнитофоне. Плесень заполняла всё видимое пространство чайника, и только на дне его что-то булькало.

– Дима, она сейчас скажет тебе «папа», мне кажется. Вон у неё, смотри, глаза и рот уже выросли.

– Это-то ладно, с этим я разберусь, а вот что мы Максиму скажем?

– Вот нет чуткости в вас, химиках, ни на комариный хуй, честное слово. Ну зачем ему эта лишняя и ничего не несущая в себе информация? Вот для чего она ему?

– Тоже верно – пусть эта тайна умрёт вместе с нами!

– Дима! – из-за угла вынырнул Максим, допивая чай. – Чуть не забыл, а что за сорт чая-то? Такой, сука, вкусный!

– Французский, – и Дима звонко захлопнул крышку заварника.

– Сорта «дор блю»! – добавил я и накрыл Димину ладонь своей.

– Угостили знакомые, но уже кончился! – добавил Дима и зачем-то горестно вздохнул.

Ну химик, а не актёр, понятное дело.

– Ох, жаль, уж больно хорош! Надо будет сорт запомнить и поискать в магазинах!

– Ага, обязательно поищи.

– Спасибо ещё раз, Дима!

– Да мне-то не за что – Эд же тебя угощал.

– Не, ну как это? Чай твой – значит, ты и угощал, а я так – сидел просто рядом.

– Не, ну наливал-то ты!

– Не, ну и что, что я? Чайник-то твой, и каюта твоя, а значит, и заслуга твоя полностью!

– Эх, – и Максим обнял нас за плечи, радостно улыбаясь, – ребята! Не ссорьтесь! Обоим вам спасибо – прям вот на душе полегчало, какие у меня друзья! Прям расцеловать вас хочется, может даже в щёки!

И Максим, посвистывая, ушёл.

– Вот сейчас немного стыдно стало, да? – спросил Дима.

– Мне-то чего стыдно? Он плесень в чайниках выращивает, а мне должно быть стыдно? Вот уж фигушки!

– Что-о-о-о? – доктор даже не сразу въехал, когда я пришёл к нему спрашивать, сколько Максиму жить осталось. – Плесневыми грибками и бактериями актиномицеты убить подводника? Невозможно! Всё переварит и добавки попросит! Главное в этом деле – ему об этом не рассказывать, чтоб зёрна сомнений не проросли в его нутре, разорвав его изнутри в клочья! Чего смотришь, как сыч?

– Андрюха, ну я серьёзно!

– Ну а я что, в клетчатой кепке тут сижу и с красным шариком на носу? Ступай займись делом, не очень юный натуралист.

Но мы всё-таки с Димой решили не пускать этого дела на самотёк и тщательно продезинфицировали Максима изнутри этим же вечером. Это же друг, а не корабельная документация: тут тянуть нельзя. По морскому закону служебные дела делаются в первую очередь, а личные – немедленно. Да и дружба, знаете ли, обязывает.

Ведь что главное в настоящей мужской дружбе? Главное заключается не в том, чтобы не налить другу чай из заварника с плесенью, а в том, чтобы тщательно это скрыть, предварительно продезинфицировав друга изнутри. Желательно спиртом, в крайнем случае – коньяком. Бактерии и грибы, конечно, тоже могут убить, но черви сомнений убивают быстрее – доктор зря не стал бы говорить, ведь на нём не было ни клетчатой кепки, ни красного носа.

Технический прогресс в отдельно взятой воинской части

– Центральный – верхнему! Бежит! Бежит!

Ну наконец-то он вернулся!

В центральном сидели: командир, старпом, дежурный по ГЭУ, он же главный корабельный компьютерщик Игорь и дежурный по кораблю, то есть я.

В ожидании помощника командира, который утром уехал в город-герой Мурманск с корабельной кассой в карманах своих форменных брюк, мы уже обсудили все нюансы макроэкономической ситуации в России и геополитические выверты двадцатого века.

– Не понял, – встрепенулся старпом, – это когда у нас новый устав караульной службы ввели с такими фривольными формами докладов? Может, и демократию уже на флоте объявили?

– Верхний – центральному! – кричу со всей строгостью в голосе и максимально стальными нотками. – Не понял доклада!

Матрос с верхней вахты уже дослуживал второй год, и чутьё на пиздюлины было у него отточено, как меч самурая:

– На корне пирса наблюдаю помощника командира! Бежит в сторону корабля с какой-то большой коробкой!

– Смотри, чтоб не споткнулся! – бурчит командир.

– Верхний! Следи, чтоб не споткнулся!

– Я всё слышу! Я уже здесь! – отвечает мне сверху помощник.

– А это командир сказал, я просто репетую команду, тащ помощник!

– Ага. Матроса с концом зашли мне наверх!

Вы, наверное, сейчас не совсем поняли смысл этой команды, во всяком случае, некоторые из вас, но я-то понял.

– Дежурному трюмному прибыть в центральный с концом! – кричу я в Лиственницу, нарушая, естественно, правила пользования ею.

«Да ладно», – опять сейчас подумали некоторые из вас, а как он мог без конца-то прибыть? Не буду дальше тянуть интригу за хвост и расскажу вам, так и быть, что «концом» на флоте называют верёвку, а то, о чём вы, возможно, подумали называют другим словом. На букву «хэ». Это тоже, кстати, одна из причин, почему на флоте используют эти универсальные, многообъемлющие слова с яркой интонационной окраской, которые вы называете матом. Просто нормальные слова на флоте не используют в повседневной жизни, чтоб подчеркнуть свою кастовую принадлежность. На флоте табуретку называют банкой, комнату – каютой, черпак – чумичкой, швабру – машкой, туалет – гальюном, кухню – камбузом ну и так далее по списку. И когда нормальные слова закончились для называния вещей не так, как их называют на суше, тогда и придумали другие, которые на суше называют ненормальными. Специфика повседневной жизни, опять же. Ведь если пиздец назвать, к примеру, жопой, то никто и не встрепенётся даже в тревожном порыве: ведь жопа – это практически перманентное состояние повседневных будней.

Дежурный трюмный Паша заглянул в центральный из девятнадцатого и ткнул пальцем вверх, полувопросительно подняв брови. Я кивнул, и Паша поскакал. Через несколько минут в центральный притопал он же с огромной коробкой в руках и помощник командира с торжественным выражением лица на лице.

– Это он и есть? – спросил командир.

– Так точно! Матричный! Формата А3! Эх, теперь документацию строчить будем, как пулемёт Максим!

– Да, – скептически оглядел коробку старпом, – вот житуха-то начнётся. И на это ты всю нашу кассу грохнул? Не, вещь, наверняка, хорошая, по размеру видно. Я не то чтобы, но всё же…

– Никак нет, Сей Саныч! Вот ещё! Купил!

И помощник торжественно водрузил на командирский стол картонную коробку синего цвета с нарисованными на ней летящими окнами.

– Порошок стиральный, что ли? – командир взял коробку и потряс её. В коробке что-то гремело.

– Осторожней, тащ командир! Это новая операционная система Виндоус 95!

– Шта-а-а? – подпрыгнул старпом. – Я же тебе так и не дал добро её покупать!

– Но и не запретили напрямую! Я вам говорю, это же революция просто в компьютерном мире! Надо шагать в ногу, так сказать!

Старпом был флотским консерватором и считал, что если что-то и так работает, то самое лучшее, что можно с этим сделать, – это просто его не трогать.

– Всё правильно, Сей Саныч! Тут же новые графический интерфейс, многозадачность и локальные сети можно строить! – поддержал помощника Игорь, ярый сторонник технического прогресса.

– Бунт на корабле, да Серёга? – участливо спросил командир. – Молодая поросль совсем опухла! Пора кого-то вздёрнуть на рее уже?

– Нет, Сан Сеич, пусть настроят всё это сначала, а потом будем вешать! А то получится, что вообще зря деньги просадили! Идите, работайте, пока я добрый!

Помощник убежал по своим неотложным делам (а у помощника все дела неотложные и в режиме бега он находится постоянно), мы с Игорем стащили всё это добро в специальную крохотную выгородку (комнатёнку) в восьмом отсеке, которая служила у нас компьютерным залом. Заварили себе побольше чаю, разложили на полке бутерброды, а на диване – тринадцать одинаковых чёрных дискет, на которых были приклеены бумажки с цифрами. Обязанности распределили так: я подаю дискеты с требуемой цифрой в дисковод, а Игорь следит за полоской инсталляции системы и нажимает кнопку «ок» в нужный момент. Многие из вас не поймут, конечно, но первый раз в жизни ставить виндоус после ДОСа это как… как не знаю что. Это Процесс, понимаете?

– Даже на заставке всё уже красиво, да? Смотри окошечко такое, квадратики синие бегут!

– Вообще солидол, о чём речь!

И дисковод уютно так трещит дискетами: то быстрее, то медленнее, то замирает, и ты тоже в этот момент замираешь с волнением: а вдруг косяк какой? Но нет – вот дальше затрещал, можно выдохнуть. А потом последняя перезагрузка и та-да-а-ам!

– Ух ты, красотища-то какая!

– И мышь, смотри, ездит куда хочешь по всему столу!

– О, кнопка «пуск»! Ну-ка, давай запустим что-нибудь!

– О, а смотри, если правой кнопкой щёлкнуть, то дополнительное меню прям выскакивает!

– Ага! Во – давай текстовый документ создадим!

Создали. Написали «Минёр – лох!», сохранили прямо на рабочий стол и прямо лежит он такой, знаете, на рабочем столе, наш вновь созданный документ. Открыли – открылся. Поменяли шрифт и размер букв, сохранили и закрыли. Открыли – буквы жирные и шрифт новый: чудеса да и только!

– Ну что, – потёр ладони Игорь, – хватит баловаться, пора заняться делом?

– «Дум»?

– Круче! На тринадцатой новая игруха есть, говорят, в сто раз круче! Пошли звонить!

Прибежали в центральный, а там, оказывается, помощник дежурного уже собрал вахту на отработку.

– Витя, ну ты сам тут отрабатывайся, а то мне некогда абсолютно! Столько дел, столько дел!

– Алоэ! – кричит Игорь в трубку. – А ты что, дежурным стоишь, что ли? А что у вас так всё плохо на отстое, что калек уже дежурными ставят? Сам такой! Позови-ка мне Колю к телефону! Какого, на хуй, минёра? Дежурного по ГЭУ! Алоэ! Коля, что ты там говорил за новую программу для писюка, в которой вы работаете не переставая? Ага, именно то! Да, именно «нюкем»! Скока там она занимает в архиве? Что-о-о? Двадцать три мегабайта? Ни хуя себе струя! Не, ну я понимаю, что три дэ, но, блядь, двадцать три метра – ни в какие ворота! Ладно, режь архив на дискеты, сейчас гонца пришлём!

Дискет на корабле нашлось в количестве аж двух штук.

– Ну-у-у-у. Несколько раз сбегает, правильно?

– Конечно! Центральный! Пашу ко мне срочно в компьютерную!

– Павел! – говорю прибежавшему матросу. – Не люблю я, конечно, пафоса и ненужных торжественных интонаций, но вот он и настал – апогей твоей военной, не побоюсь этого слова, службы! Матрос ты отличный, Борисыч тебя выучил, как своего собственного сына, и только тебе мы можем доверить эту сложную, но почётную миссию! Скажи, ты уже проникся всей ответственностью момента?

– Так точно!

– По самое не могу или ещё докрутить?

– По самые брови, тащ!

– Ладно, поверю тебе на слово, хитрожопый ты тунеядец! Бери вот эти вот две дискеты, складывай их возле своего трюмного сердца и беги на тринадцатую. Там тебя ждёт офицер в высоком звании капитан-лейтенанта, по имени Николай Петрович. Он скопирует тебе сюда важные документы по боевой подготовке боевой части пять, ты положишь их обратно к сердцу и бегом обратно! По дороге не курить, не разговаривать, по сторонам не смотреть!

– Понял, пошёл!

– Побежал, Паша, по-бе-жал!

– По-о-о-о-ня-я-ял! – орёт Паша из девятнадцатого уже.

Ну золото, а не матрос. А чего там бежать-то? Километр в обе стороны, не больше. Правда, сильно с препятствиями, но это же матрос, а не институтка, в конце-то концов! Тут под словом «конец» я имею в виду не верёвку.

Паша скоро вернулся, тяжело дыша и вытирая пот со лба шапкой.

– Так, садись вон чайку пока сербани, сейчас повторим! Документов много, бегать тебе ещё раз восемь, так что силы рассчитывай!

Раз десять, в итоге, сбегал Паша туда-обратно, парочку архивов переписывать пришлось, но в итоге всё мы скопировали.

– Тут ещё это. Вот вам передать просили, – и Паша протянул нам бумажку.

На свёрнутом листке аккуратным почерком было написано «DNSTUFF» «DNKROZ».

– Ага, понял, – сказал Игорь и засунул бумажку в карман, – ну всё Паша, ступай, Родина тебя не забудет и всё вот то вот!

– Тащи, а можно я тоже посмотрю?

– Что посмотришь?

– Ну-у-у. Документы вот эти вот ваши!

– Паша.

– Не, ну чё, мне матрасы рассказали с тринадцатой, что вообще крутая игрушка. Ну пожалуйста!

Вот то удивительное свойство матросов на флоте. Попадись Паша в руки врагов, он и под пытками не рассказал бы Страшных Военных Тайн, потому, в основном, что он их как бы и не знал, в теории, так как не обладал необходимой формой допуска, но больше из принципов. Но если бы к Паше пришёл матрос – земляк с соседнего корпуса, то через пять минут он владел бы уже всей информацией о ходе боевой подготовки на корабле и знал бы краткие характеристики всех ста восьмидесяти членов экипажа. И это они ещё по одной сигаретке только выкурили бы, а уж если бы сели чаи распивать!..

– Ладно, садись вон в угол и чтоб как мышь!

– Попискивать?

– Не пиздеть!

«Duke Nukem 3D» поразил наше воображение с неимоверной силой. Умопомрачительная графика, почти как в жизни, офигенный звук и три дэ. Три дэ, конечно, поразило больше всего.

– Не, ну до чего прогресс дошёл, да? Слушай, ну вот три измерения же прямо!

– Ага! И кровь!

– И гильзы, гильзы летят! А тёлки-то вообще как живые!

– Паша!

– Всё, молчу! Тока не выгоняйте!

– Тащ дежурный, вас там помощник в центральный вызывает!

Откуда он взялся на корабле среди ночи-то? Вот уж неуёмный!

– Ну что, вы там принтер поставили?

Блядь, точно, про принтер же забыли!

– Да не, не успели ещё! Виндоус пока поставили, то да сё.

– Какое «то»? Какое «сё»? Шесть утра! Мне суточный план печатать!

Как это шесть утра? Только же восемь вечера было? Вот это провал во времени, неожиданно. Ну принтер быстро установили, чего там. «Дюка» спрятали в восемнадцать папок «Документы-документы БЧ5 – занятия по специальности – архив – важное – не трогать – закодировано… etc»

К семи тридцати старпому принесли суточный план на листе А3.

– Да-а-а-а, красота, среди бегущих! Ни тебе помарок, ни тебе подтираний, ни тебе дырок в бумаге! Залюбваться можно было бы, если бы не нужно было бы его читать! Та-ак, это что за дата у БЧ-2 стоит, а темы, темы почему вчерашние?

– Сейчас исправлю, Сей Саныч! Две минуты!

– Ага, прямо две!

– Виндоус 95, Сей Саныч! Копировал-вставил-поменял!

– А вам лишь бы не работать! Ну никакого трепета перед основным корабельным документом!

– А зато представьте, сколько их наштамповать можно!

– Ну. Весь мир завалим суточными планами, чтоб они с нами даже воевать не посмели! Хорошая тактика! А ты чего шатаешься и глаза у тебя красные? – спросил без десяти восемь командир, выслушав мой доклад о том, что в его отсутствие никаких происшествий не случилось.

– Да виндоус этот ставили всю ночь, принтер настраивали, долго возились, там… Были проблемы некоторые!

– Ну, вы всё победили?

– Так точно!

– Ну и отлично. У прогресса две стороны, милдруг. С одной стороны, он высвобождает тебе кучу времени, но с другой – опутывает своими сетями и время это забирает. Подумай на досуге. Ну, мы теперь на пике прогресса получаемся?

– На самом что ни на есть острие!

В этот момент я вспомнил, как мы совали стриптизёрше в баре доллары в трусы под радостный писк Паши из угла.

Вот современное поколение не может оценить всю мощь технического прогресса. Ну поменяли вы свой смартфон с четырёхядерного процессора на восьмиядерный или в компьютер вместо восьми гигабайт оперативной памяти поставили шестнадцать, – почувствовали вот это вот «ах» от невозможно изменившейся жизни? А когда Игорь, помню, вместо своего жёсткого диска на двести пятьдесят мегабайт купил гигабайтный, то мы сидели, смотрели на эту железку и не совсем понимали, чем её можно заполнить-то вообще? На всю же жизнь хватит, так мы себе тогда думали. И было это лет восемнадцать назад – не так уж и давно. А сейчас в моём полудохлом ноутбуке стоит двести пятьдесят таких дисков.

И на обратную сторону прогресса тоже не все внимание обращают. Вот что вы делаете с той кучей времени, которая освобождается из-за того, что вы пишете «спс» вместо «спасибо», «лол» вместо «очень смешно, ржал как конь перед спариванием!» или «збс» вместо «спасибо, отличный текст, вот прямо до пяток проняло!»? Наверное, повышаете свой уровень умственного развития, поглощая новые знания, так доступные сейчас для поглощения? Уж наверняка. А если нет, то вы даже можете и не заметить, как перестанете уметь сформулировать свои мысли вслух, потому, что словарный запас, которым вы обладаете, – это и есть способ донести ваши мысли до окружающих, по которому о вас и составят суждения эти самые окружающие.

Читайте. Много читайте. Настоятельно вам рекомендую потому, что наш мозг – это единственное, что делает нас такими совершенными созданиями, какими мы сами себе кажемся. Волку не надо читать или медведю – они совершенны в своей силе, ловкости и инстинктах, и человек, не имея мозга, никогда не смог бы их победить. Да что там: даже догнать-то не смог бы! А с мозгом – он и не на такое ещё способен, в самом положительном понимании этого утверждения.

Небрежность – признак мастерства

Есть такая категория людей в военно-морском флоте, которых называют «гражданские специалисты». Жизнь флота, да и само рождение его были бы невозможны без них. Поэтому я не могу не посвятить им отдельную песню, пронизанную пафосом и чувством категорического уважения к ним – гражданским специалистам.

Всех гражданских специалистов условно можно разделить на две категории: заводские и командировочные в военно-морских базах. Начнём с заводских.

Что такое судостроительный завод, объяснить невозможно в принципе. И если вы никогда не видели, например, завода «Звёздочка» в Северодвинске, то вы не видели заводов вообще. Это такой громадный улей, где стопитсот тысяч человек находятся в постоянном движении, перемещении, таскании, клепании, сварении, лужении, поднимании, клеянии, и всё в атмосфере строжайшей секретности! Мало того, что они, значит, все хаотично перемещаются, иллюстрируя собой броуновское движение частиц, так они при этом ещё умудряются и лодки подводные строить! И как строят-то, гады – по два срока ходили без всяких положенных ремонтов вообще и безаварийно!

Стоит лодка в заводе. Сидишь ты такой на рубке подводной лодки, тренируешься выпускать дым изо рта колечками и думаешь: «Кто, блять, способен управлять всем этим хаосом, не сходя с ума? Какой же у него размер башки должен быть?»

– Анатолич! – орёт в это время снизу вахтенный мичман. – Тут к командиру бригадир какой-то пришёл, а у меня связи нет, крикни там в центральный!

– Что вы орёте, как умалишённые, – бурчит командир, вылезая из люка, – я уже тут.

– Пусть сюда поднимается! – орёт командир вахтенному так, что у меня звуковыми волнами пилотку на затылок сдвигает.

Садится рядом со мной на рубку и сидит, болтая ногами. Поднимается бригадир:

– Товарищи, мы у вас шахту ракетную мыть будем, вот список рабочих для допуска на борт.

– Долго мыть будете? – спрашивает командир, глядя, как один пьяный рабочий возле КПП пытается вручить другому пьяному рабочему щенка, а тот отбивается от него банкой кильки в томате.

– За два дня сделаем!

– За два дня? Ну-ну.

В это время к двум пьяным рабочим подошёл третий и орёт что-то на того, что с килькой, показывая руками на того, что со щенком.

Мы как раз заходили тогда в Северодвинск в середине автономки, чтоб шахту ракетную помыть. Чего-то они там носили, в шахту сыпали, водой заполняли, бульбулировали её, осушали, опять что-то лили… и так ровно два дня. Через два дня приходит этот же бригадир к командиру: вот, мол, документы, распишитесь, мы всё закончили.

– Как закончили? – разочаровывается командир. – А можете ещё пару дней повозиться, а то у меня не все ещё на дискотеку для тех, кому за тридцать, успели сходить?

– Да можем, – говорит бригадир. – Но не больше, а то вопросы начнутся.

– Сколько? – уточняет командир в том смысле, сколько литров спирта он должен за такое ви-ай-пи обслуживание.

– Да что вы, – отмахивается бригадир, – мы же люди, всё понимаем.

– Нет, позвольте! – настаивает командир. – Я от души желаю вас отблагодарить!

– Да не надо, честное слово.

– Нет уж, будьте добры!

– Ладно, банки хватит.

И бригадир с банкой спирта под мышкой уходит на два дня, а мы бежим в ДК и радостно там отплясываем под «Цыганку Сэру», охотно демонстрируя всем желающим своё конское здоровье.

Вторая группа гражданских специалистов – это те, которые жили прямо в наших посёлках, откомандированные из своих комсомольсков-на-амуре, владивостоков, баку и херсонов для поддержания нашей боеготовности на надлежащей высоте. У меня их было двое: Паша и Люба. Паша помогал разбираться с пультами общекорабельных систем и систем управления движением, а Люба – с компрессорами и прочей мелочью.

– Эдик, – гундосил Паша, доставая очередную кассету из «Корунда», – ну почему пломбы сорваны?

– Паша, – говорю, – пять градусов рассогласование было вертикальных рулей в море, командир велел починить.

– Эдик, ну пять градусов – это же нормально!

– Заводу твоему нормально, Паша, а нашему командиру надо два и не больше, а иначе у него манёвры в надводном положении не такие изящные получаются.

– А чё ты тут сделал? – удивлённо таращится Паша, сняв с кассеты боковую стенку.

– Ну вот же, этот резистор перепаял на этот, а тут закоротил дорожку просто.

– Эдииикбля! Ну йобаныйврот – тут же подстроечный резистор вот стоит!

– Такой умный ты, Паша, как я погляжу… У него головка – как хуй у комарика! Где я тебе на подводной лодке такую отвёртку найду? А лезвием он не крутился. Вот.

– Ле-е-езви-йе-е-ем? – тихо подвывал Паша. – Каким лезвием, Эди-и-ик?

– «Невой», – говорил я и отбегал от Паши подальше. На всякий случай.

А потом Паша со всеми рабочим начал забастовку. Им тогда не платили ещё дольше, чем нам. Нам по четыре месяца, а им по шесть.

Звоню ему:

– Паша, мне надо «Топаз» посмотреть. Мне в море послезавтра, Паша.

– Эдик, ну я не могу, забастовка же у нас!

– А у меня жизни двухсот человек, Паша. Я же, Паша, потом, когда мы потонем, к тебе в кошмарных снах являться буду всю твою оставшуюся жизнь и с укором буду смотреть тебе в глаза.

– Эдик, бля, ну мне жрать нечего, ты пойми, это важно!

– Паша, да я не скажу никому, что ты штрейкбрехер. Между нами всё останется, потом документы оформим, когда вы бастовать закончите. А ещё у меня две сосиски на обед и пачка лапши. Приезжай, Паша, пообедаем заодно.

И Паша приезжал, и ковырял мне «Топаз», и вводил его в строй, а потом мы съедали две мои сосиски, запивая их поллитрой спирта, и сидели курили на ограждении рубки, и рассказывали друг другу про то, что ну вот что за говно вокруг творится, ну как так, нас тут кинули все, на этом ебучем Севере и что-то требуют, стращая долгом, а мы – капитан-лейтенант военно-морского флота и старший специалист чего-то там, оба с высшими образованиями – две сосиски из вакуумной упаковки на обед себе за роскошь считаем. И командир, проходя мимо, открывал было рот, видя нашу дерзкую наглость, но потом закрывал и молча шёл дальше.

Но самые отчаюги были, конечно, те, которые работали с системой ВВД. ВВД – это система воздуха высокого давления. Воздух сжимался компрессорами до давления четыреста килограммов сил на сантиметр квадратный, закачивался в стальные баллоны между прочным и лёгким корпусом и служил в основном для продувания балластных цистерн. Чрезвычайно опасная вещь при небрежном с ней обращении. Можете себе представить, что будет с вашим организмом, если на каждый квадратный его сантиметр резко надавит четыреста килограммов? Отсюда и до Шпицбергена распылится ваш организм. Тьфу-тьфу-тьфу, конечно.

Так вот, когда к нам приходили рабочие работать с этой системой, то на пульт управления общекорабельными системами в центральном посту вывешивалась во-о-от такенная табличка: «Запрещены переключения в системе ВВД, блядь!!! Категорически!!! Работают люди!!!»

Сижу, дежурю. Входит один из специалистов.

– Давайте, говорит, в шестую ЦГБ дунем немножко, надо пневмоклапана проверить.

– Ты нормальный? – спрашиваю его, – Табличку видишь?

– Да всё нормально, я всё знаю, всё под контролем!

– Ну сам тогда дуй, контролер, – говорю, – мы на флоте таблички приучены чтить и уважать.

Ну, дунул он, значит, недолго так, сидит, в блокнотике себе что-то пишет. И тут слышим: откуда-то вопль доносится и по нарастающей звуковой амплитуде приближается к нам:

– Кто-о-о-о-о-оо??? Ктобля-я-я-я-я-я!!!! Убьйуу-у-у-уубля-я-я!!!

Не успел я моргнуть, как этого дульщика и след простыл, а в центральный врывается товарищ его – весь в говне каком-то, волосы дыбом, глаза, как у рака, на 360 градусов вращаются, в руках ключ от перемычки ВВД (такая железная палка метровой длины, а на конце её два захвата под болт диаметром пятьдесят сантиметров).

– Ктобля?! Ктодулна?!

– Не, не, не, – говорю, – товарищ, это вы зря тут на меня глазами вращаете. Это дул коллега ваш по цеху.

– Гдебля?! Гдебляон?!

Беру переговорное, спрашиваю у верхнего вахтенного: а не выходил ли гражданский специалист с корабля?

– Так точно, – бодро докладывает верхний вахтенный, – умчался в сторону штаба чуть не по воде!

– Су-у-ука-а-а-аа! – воет второй и бежит наверх. – Су-у-уукаа-а-аа! – слышу его вопль над заливом в центральном.

Спустился назад минут через пять. Остыл уже немного, только руки трясутся и глаза дёргаются:

– Простите, товарищ дежурный, а не будет ли у вас штанов запасных? А то мне мои постирать надо срочно.

Дали ему штаны, конечно. В душ отвели, чаем отпоили. Оказалось потом, что он как раз в этой цистерне и сидел, куда товарищ его дунул. Представляете, сидите вы себе в огромной, тёмной и склизкой бочке, а туда четыреста килограмм на сантиметр квадратный воздуха расширяются? Вой, холод и вообще натуральное ощущение пиздеца, должу я вам. Я, конечно, в ЦГБ не сидел, но перемычка в шестнадцатом отсеке бахнула один раз.

Сидим, значит, в центральном, никого не трогаем, а у нас резко пилотки с головы сдувает. И шум такой, как от прибоя, только не ласковый. Вентиляция у нас так не может точно, начинаем панически оглядываться. И вижу я, к своему глубокому удивлению, что у нас перемычка ВВД в шестнадцатом открылась, а она разобрана как раз в это время на протирку спиртом. Значит, представьте себе – мы в восемнадцатом отсеке, перемычка через девятнадцатый, восьмой, десятый, двенадцатый, четырнадцатый аж в шестнадцатом бахнула. Метров восемьдесят и совсем не по прямой, а волосы дыбом встают. Это хорошо ещё, что люки переборочные между отсеками у нас открыты были в связи с ревизией ВВД. Кричу командиру дивизиона живучести:

– Игорьбля! Перемычка шестнадцатого!

Бежим с ним, роняя кал, в шестнадцатый отсек. Жутковато, конечно. «Надобылоучитьсянабухгалтера» – думаешь в этот момент, но поздно уже. Прибегаем в шестнадцатый, а там декорации к фильму «Морозко»: всё в блестящем белом инее, холодина, из перемычки сосульки растут… Начинаем клапанами ручными перемычку от остальной системы отсекать, чтоб остальные дружно не бахнули сюда же. Клапана железные, руки примерзают, кожа рвётся, кровища капает – романтика. Перекрыли, возвращаемся в центральный, коленки трясутся, руки в крови. Командир встречает:

– Чо, убили там кого?

– Не, – говорим, – руки к железу примерзали.

– Ну, дык ёпт, это же железо же! – резюмирует командир, довольный тем, что всё хорошо закончилось.

– А мы думали, что железо – это пластмасса, – смеётся от нервного перенапряжения Игорь.

– Не стыдно, командира-то подъёбывать? – уточняет на всякий случай командир.

– Не-е-ет! – ржём уже вдвоём с Игорем.

– Никакого уважения к старшим по воинскому званию самцам! – начинает смеяться и командир.

Хорошо же, когда всё хорошо заканчивается?

Вот такой вот длинный рассказ у меня получился про гражданских специалистов. Но. Из песни слов не выкинешь. Запомните главное: «Небрежность – признак мастерства» – это шуточный девиз, не применяйте его в реальной жизни. А гражданским специалистам ещё раз большое спасибо.

«Китайцы»

Так у нас называли ракетчиков. Это тоже традиция – потому что их, типа, много. На самом деле механиков было больше настолько, что в механической боевой части был свой собственный замполит. Но кто же в здравом уме будет называть механиков на атомной подводной лодке «китайцами»? Механиков называли «маслопупами», «королями говна и пара», «мазутами» и прочими более уважительными названиями.

По традиции, каждому молодому офицеру на корабле выдавали наставников из числа старших: одного по специальности и другого из механиков, по устройству корабля. Наставники учили молодого офицера хитросплетениям корабельных взаимоотношений, традициям экипажа… Ну и специальности, заодно. Если вы думаете, что взаимоотношения на подводных лодках просты и основываются на известной армейской аксиоме «я начальник, ты дурак», то вы совсем ничего не знаете о взаимоотношениях на подводных лодках. Специфика службы накладывает на них столько особенностей, что постороннему неопытному взгляду совсем не понять, почему одного капитана третьего ранга можно называть «гидромайор», а другого – нет, и почему одному командиру, когда он говорит, смотрят в рот и при этом нервно дышат, а второму просто подчиняются, потому что так положено по уставу.

Как-то пристегнули ко мне двух молодых «китайцев» – Сергея и Олега. Оба были весёлыми и умными парнями с задором в глазах и романтикой в душах. В общем, довольно годный материал для ковки из них настоящих подводников. Они быстро сдали зачёты по специальности, потому как были умны и хорошо подготовлены, и оставалось им только домучить меня, чтоб стать полноценными членами экипажа.

К Новому году они планировали всё это устаканить уже.

Сижу я ночью, положив ноги на пульт (не на ракетный) и укутавшись в тёплый ватник. Дежурю по кораблю. Вдруг слышу дружный топот и задорный смех на трапе в девятнадцатом отсеке. Высовываю туда своё любопытное по долгу службы жало и вижу стадо из трёх ракетных мичманов и двоих моих подопечных, которые радостно бегут наверх с красными от предвкушения рожами, бросательным концом и спасательным жилетом.

– Стоять, бизоны! В центральный пост шагом марш! – даю им команду.

Вваливаются. Стоят нетерпеливой кучкой и нервно сучат задними и передними конечностями.

– Так, – говорю я, поглаживая «товарища Макарова», – куда мы так радостно бежим в час ночи и почему не делимся радостью со старшим, в данный момент, на борту товарищем?

– Эта! – улыбается Сергей. – Олег сказал, что ему вполне себе неслабо поплавать с кормовой надстройки в море!

– А мы ему не верим! – радостно добавляет мичман Иван.

Я смотрю на календарь. И точно, предчувствия меня не обманывают – ноябрь.

– Скока выпили?

– Да так, для аппетита по стаканчику, Анатолич! Ни в одном глазу, почти!

– А бросательный зачем у вас в руках, Сергей?

(Это такая верёвка с кистенем на конце, с помощью которой подают швартовые).

– Ну, к ноге ему привяжем, а то мало ли – холодовой шок или ещё чего!

– Ну, то есть, вы понимаете, что мало ли что может случиться?

Кивают.

– А чего тогда конец этот на шею ему сразу не привяжете?

Молчат и пожимают плечами. Понимаю, что аргументированный спор мне с ними вести лень.

– Значит, мы сейчас поступим так. Снимаете свои ватнички и тапочки и складываете их вот здесь в уголочке. Сюда же складываете спасательный жилет и бросательный, а сами быстренько разбегаетесь по своим ракетным берлогам, и, чтоб, когда я буду осматривать отсеки через двадцать пять минут, я вас там не видел и не слышал. Иначе завтра всю вашу дружную компанию выдаю старпому на растерзание и похуй, что вы обо мне там подумаете.

– А как же мы без тапочек пойдём?

– В носках, очевидно же.

Пороптали всего пять минут, но сложили своё барахло и понурые убрели.

К двум на отдых прибыл командир (стоял дежурным по дивизии). Увидел эту подозрительную кучу в углу центрального.

– Эдик, а что это за… такое?

Ну вот что ему ответить, а?!

– Да отрабатывали учение «Человек за бортом», тащ командир! Вот. Убрать не успели.

– Эдуард, ну ты дурак, что ли? Ноябрь месяц же, какой человек? За каким бортом?

Командир всегда, когда злился, называл меня «Эдуардом». До сих пор не очень люблю, когда меня так называют.

– За нашим, – говорю, – бортом. Человек условный, конечно же.

– Вот вам что, делать тут нехуй совсем? Приборку бы лучше сделали!

– Так сделали и приборку!

– Ещё бы одну сделали! Приборок много не бывает! А если бы кто за борт сорвался? Вот ты же опытный офицер, ну как такая хуйня в голову твою попала?

И тут, конечно, во мне вскипела гордость и обида. Захотелось прямо сдать этих упырей с их же потрохами и рассказать командиру, какой я на самом деле молодец, умница бдительный и всёвотэтовот.

Но. Сам погибай, а товарища выручай – тоже традиция на флоте, поэтому стою и краснею, потупив взор. Ну, думаю, педики, сдадите вы у меня зачёты по устройству корабля теперь! Заебётесь теперь, думаю, меня кормить, поить и всячески обхаживать! «Китайцы», сукасраныекозлы.

Сдали, правда, в декабре. Я ж хоть и горяч, да отходчив.

Как я вступал в ЛДПР

Случилось это ближе к концу девяностых годов. Служил я тогда в городе Заозёрск на атомных подводных лодках типа «Акула». Так как лодки были мало того, что атомные, но ещё и стратегические с ядерным боезапасом, то базировались они на значительном удалении от городка, в котором мы жили. Время тогда было тяжёлое; не знаю насчет всей страны, но у нас точно никакого служебного транспорта не ходило практически, а расстояние по дороге – двадцать километров. Но мы же защитники Отечества – и как нам его защищать, сидя дома? Правильно – никак. Поэтому ходили мы на службу и со службы пешком. Через сопки. Километров шесть всего было по сильно пересечённой местности, да плюс ещё зима восемь месяцев в году. Но какое дело Родине до зимы? Она же защиты постоянно хочет. Ходили группами, потому как опасно и росомахи опять же. В среднем от сорока минут до часа занимала дорога в одну сторону. Был у меня тогда товарищ старший, родом с Украины, по имени Борисыч. Жили мы с ним рядом и ходили по возможности вместе. А так как я биатлонист, а он с Украины, то у нас рекорд был – двадцать минут. О чём это я? А, про ЛДПР же.

Как-то шли мы с Борисычем домой, как бы это сказать, несколько подшофе (ну да, бывает такое и у рыцарей морских глубин). Вошли мы с ним в городок наш, все такие румяные и с жаждой приключений, и видим – стоит агитавтобус ЛДПР (ездили такие в то время, членов в партию собирали). Борисыч и говорит:

– Слушай, брат, а чего бы нам с тобой в ЛДПР не вступить?

– Не понял, – говорю, – Борисыч, твоей логической интерполяции. Пару звеньев ты, видимо, уронил по дороге. Будь добр, аргументируй свой душевный порыв.

– Ну, смотри, – начинает загибать пальцы в варежках Борисыч, – ты из Белоруссии, я из Украины, мы оба с тобой не граждане Российской Федерации (на тот момент много таких было) и при этом держим в своих заскорузлых руках её ядерный щит, а иногда и меч. Какое мы на это имеем моральное право? А тут – вступим в российскую партию и, вроде как, наполовину россиянами станем.

– Логично, коллега. – отвечаю ему я. – Тем более, я лично видел, как на улице Гороховой Владимиру Вольфовичу в пыжиковой шапке рукоплескали пенсионерки интеллигентной наружности. Ну не дуры же они кому попало рукоплескать.

Переменными ходами и курсами дошли мы до автобуса. А он, гад, закрыт. Если вы думаете, что на этом мы сдались, то вы сильно недооцениваете целеустремлённость и упорство людей, которые берегли ваш покой, не получая зарплату по четыре месяца подряд. Сломали мы дверь этому бедному ПАЗику и попали, так сказать, в передвижной партийный храм. Там столик, на нём кучка удостоверений, журнал регистрации членов… и никого.

– Ну что, – говорит Борисыч, – давай вон в журнал запишемся как региональные лидеры да партбилеты себе выпишем, с двумя-то высшими образованиями на двоих вообще не проблема.

Но тут я встал в позу.

– Погоди-ка, Борисыч, а как же торжественная обстановка? Музыка должна быть бравурная какая-нибудь и радостные женщины вокруг или даже наяды, виляющие бёдрами. Я без пафоса не согласен свою партийную девственность отдавать замёрзшему ПАЗику.

– Прав ты, чёрт. Никакого удовольствия в этих механических фрикциях. Офицеры так не отдаются.

Походили мы по автобусу, в гудок побибикали, покачали его снаружи (вдруг милиция прибежит и найдёт нам этих радостных женщин с музыкой) – всё безрезультатно. ЛДПР не хотела нас принимать в свои ряды. Пришлось просто сходить в библиотеку за книжками. Я тогда, помню, взял «Я – снайпер» Стивена Хантера, а что взял Борисыч, уже не помню.

А партийную девственность с тех пор так и храню. Так, чувствую, и умру партийным девственником.

Жопа

Однажды был такой случай, удивительный по красоте своего трагизма для штаба дивизии.

Приехал к нам министр обороны на лодку. По фамилии Грачёв, если помните такого. Сам он был из десантников и на подводную лодку попал первый раз в жизни, а тут ещё «Акула». Он после своих этих БМП и БТР с вертолётами пришёл в натуральный шок от этого торжества инженерной мысли над законами экономики. Он-то думал, небось, глядя фильмы про войну, что подводная лодка – это такой танк неприметненький, который плавать может, а тут у него фуражка свалилась, когда он на рубку с пирса посмотрел. Ну как тут в шок не впадёшь? И подводники. В кино-то они в кителях все и пилотках, а тут в каких-то робах, с какими-то красными термосами на боку и в тапочках с дырочками. Представляете, вы – министр обороны целой страны, привыкли уже к паркету, блестящим ботинкам и тому, что вам все честь отдают натуральным образом, с поворотом головы на ходу или щёлканьем каблуков на месте, а тут что?

Он спустился в центральный, осмотрел все боевые посты, послушал, что для чего нужно, и говорит:

– Ну, давайте теперь по лодке пройдёмся.

– Пожалуйста, – говорит старпом, – вот сюда проследуйте.

– В дырку эту? – удивляется министр обороны.

– Да, – подбадривает его старпом, – в переборочный люк.

– О, люк! – обрадовался министр обороны знакомому слову, – как в танке почти! А как вы через них ходите?

– А вот так, – говорит старпом и в следующую долю секунды уже машет министру ручкой из соседнего отсека.

Он в них почти не наклоняясь прошмыгивал. Вообще подводники через переборочные люки пролазят как бы боком и жопой вперёд: так ловчее и быстрее выходит. Но все остальные люди, включая министров обороны, пытаются в них пролезть вперёд головой, что тактически неверно и некрасиво выглядит сзади. А у меня пост боевой как раз был сбоку от люка из центрального в девятнадцатый отсек. Вы даже не представляете себе, сколько я высокопоставленных жоп за свою службу видел. Включая жопу министра обороны Российской Федерации.

Походили они по лодке, министр даже в реакторный отсек зайти не побоялся, между прочим. Вернулись обратно, и он говорит:

– Ну, дайте мне где-нибудь вам запись сделаю какую-нибудь!

И старпом ему ловко так ЖБП подсовывает. ЖБП – это журнал боевой подготовки корабля, один из основных документов на ПЛ – туда записываются все результаты проверок и отработки всех боевых задач. Секретен до невыносимости. Министр берёт ручку и пишет (передаю не натуральную запись, а так, как нам её старпом перед строем зачитывал): «Осмотрел лучший в мире крейсер – ТК-20. Крейсер охуенен своей мощью и красотой! На крейсере полный флотский порядок и чистота даже в труднодоступных местах! Экипаж просто лапочки неземные и феи сплошняком! Все умные, везде побритые и с блеском в глазах! Считаю экипаж и крейсер гордостью военно-морского флота и спать теперь буду спокойно, зная, что морские границы Родины находятся в мозолистых руках её достойных сынов! Люблю их теперь горячо и жалею, что не хватило мне ума пойти в подводники!» Ну и подпись: «Целую, министр обороны Грачёв».

Уехали. А на следующий день приехал к нам штаб дивизии проверять нас на готовность к выходу в море (какую-то очередную задачу по плану должны были сдавать). Флагманский механик нам сразу сказал:

– Ребята, расслабьтесь, в море мы вас не выпустим. Приезжает на флотилию комиссия из Москвы, и под проверку хотят вас подставить. Нам даны жесточайшие указания вас в море не пускать.

Расслабились. Не привыкать же. После проверки собираются они все в центральном посту (в кресле хмурый командир, рядом хмурый комдив), и флагманские специалисты начинают доклады свои по очереди:

– БЧ-1 к выходу в море не готовы. Карандаши не наточены, штурман – хам.

– БЧ-2 к выходу в море не готовы. Всё хуёво.

– БЧ-3 полное говно. Какое море?

– БЧ-4 не знает азбуки Морзе. Всех расстрелять и набрать новых!

Ну и так далее.

– Ну что же вы к выходу в море-то не подготовились! – орёт комдив, – Что ж вы за люди-то такие безответственные!!! Старпом!!! Ж! Б! П! Мне!

Старпом подаёт ЖБП, услужливо открыв его на вчерашней записи министра.

Комдив читает запись. Коричневеет лицом и издаёт горлом булькающие звуки. Он, конечно, отчаянный парень, но перечить министру обороны в секретных документах, которые хранятся вечно, – это полный моветон на флоте. Вечность не простит.

– Ну старпом, ссссссу-у-у-у-ука-а-а-а! – шипит комдив на старпома. – Хуй! – кричит он ему уже откуда-то сверху, убегая с корабля. – Хуй ты у меня когда командиром станешь, жопа хитрожопая!

Сидим в центральном молча, ждём, пока воздух остынет от накала страстей.

– Ну что, Серёга, – командир хлопает старпома по плечу, – навеки ты мой, а я твоя!

Все ржём и вытираем слёзы рукавами.

– Тащ командир, – отсмеявшись, говорит старпом, – комдив фуражку свою на столе забыл, может, послать кого, чтоб в штаб отнесли?

– Да вот хуй ему! Не царь – сам приедет и заберёт! Давай, Серёга, насрём ему в неё дружно, чтоб любовь наша флотская по ушам у него текла коричневыми потоками!

– У меня есть более конструктивное предложение, подкупающее своей новизной, – возражает старпом, – по пять капель!

– Умеешь ты, змей, соблазнять!

Оба в обнимку уходят. А нам-то что делать? Тревога же до сих пор объявлена. Командир звонит через пять минут:

– Отбой тревоги, всех по домам – любить жён на прощание. Завтра ввод ГЭУ и выход в море по плану.

А в море мы ходить любили тогда. В море спокойнее было.

У природы нет плохой погоды

Если вы думаете, что самое плохое время года на Крайнем Севере – это зима, то нет, вы заблуждаетесь. Зима, конечно, это плохо: просыпаешься – темно, обедаешь – темно, ложишься спать – темно. Снега столько, что по городу ходишь в снежных лабиринтах выше тебя ростом, а если в сопках сошёл с тропы, то провалился намного выше своей макушки. Хорошо, если руки поднять успел, а иначе тебя за уши вытаскивать будут. Ну и холодно, конечно, как в аду. Мне вообще кажется, что тот человек, который придумал, что в аду непременно жарко, просто никогда не знал настоящего холода. Такого, знаете, когда сопли в ноздрях замерзают.

Но к этому всему довольно быстро привыкаешь – оно же долго длится, и с завидным постоянством. Ты учишься выбирать себе шапку на пару размеров больше, клеить медицинский марлевый пластырь на подошвы и выбирать в магазине не прикольные кожаные перчатки, а страшные, огромные, но зато меховые рукавицы. А ещё обязательно заводишь дружбу с каким-нибудь трюмным офицером, чтоб он выдал тебе на зиму комплект водолазного белья из верблюжьей шерсти, потому что остальные утеплители абсолютно бесполезны. Ну и что, что горло водолазного свитера коричневого цвета торчит у тебя из-под шинели? Зато как у бабушки на печке!

Вот аллегорию придумал: зима на Крайнем Севере, это как выбитый зуб-тройка. Сначала ты свистишь шипящими вместо того, чтобы ими шипеть, улыбаешься другим уголком рта и грустишь, а потом показываешь всем, как прикольно вставлять в эту дырку сигарету и курить, не используя руки, а также залихватски сплёвывать, и даже на бис. У нас начхим именно так и делал, пока зуб себе не вставил.

Ну и вот. Только ты привык ко всему этому снежному великолепию, будь оно неладно, как приходит это время года, которое по какому-то лингвистическому недоразумению и тут называется «весна» и которое во всём мире несёт людям радость и тепло, а вам – почему-то сплошные мучения.

Появляется солнце, и это, с одной стороны, хорошо и витамин «Дэ», но, с другой стороны, снег такой белый и чистый, что постоянно приходится ходить со слезами в глазах и головной болью. А потом снег начинает таять. И вот она – самая ущербная пора года!

Днём – тепло, везде вода и лужи по колено, под которыми по колено лёд, а ночью – мороз, и всё это великолепие замерзает такими причудливыми рельефами, что пройтись по ним, не сломав ни одной ноги, становится крайне замысловатой задачей. Особенно жалко женщин, конечно. Им приходится ходить чёрт знает в чём на ногах и носить с собой в пакетиках на работу сапоги с каблуками, чтоб на работе выглядеть сексапильно и длинноного. А ходить в этом же по улице ну не то чтобы невозможно, а невозможно совсем!

Военным-то проще, конечно. Прыгают стайками горных козлов вокруг этих ледяных луж, такие умильные, миленькие, беззащитные, хоть и в шинелях, а потом один какой-нибудь поскользнётся и – шух в эту лужу по скользкому, оттого что мокрый, льду. И все ржут над ним, как пидорасы, вместо того, чтобы бросаться его немедленно спасать. Не, ну вы тоже ржали бы, я вас уверяю, когда суровый военный, такой весь, знаете, в чёрном с ног до головы, с дипломатом и, может быть, даже усами, вжик так в лужу, и брызги вокруг, и ножки так смешно вверх, и волна ленивая раз и накрыла его по самые усы. Знаете, как смешно!

И вообще везде очень скользко. На пирсе, например. Он же железный, и аппарели на нём, когда отлив под довольно значительным углом, склоняются. Помню, прискакал как-то комдив на УАЗике за нашим штурманом какие-то карты во флотилию везти. Стоит, подпрыгивает от нетерпения на суше, а штурман ме-е-е-едленно ползёт с секретными картами под мышкой. Комдив не выдерживает, конечно:

– Штурман! Что ты ползёшь, как вошь по блестящей лысине?! Не видишь, я сгораю весь от нетерпения отдаться командующему флотилией!!! Поддай пару-то!!!

– Так скользко же!

– А ты ботинки сними и ногтями в лёд впивайся!

– У меня ногти подстриженные!

– Наберут интеллигентщину на флот! А если война?!

– А если война, то я в тапочках в штурманской рубке воевать буду!

Это первая и самая травмоопасная стадия весны. А вторая это когда уже и ночью не замерзает, и вот эта вот смесь снега, льда, воды и разбившихся надежд под ногами постоянно. Ну как «под ногами» – по колено, в общем-то. И в чём бы ты ни ходил на ногах, постоянно ноги мокрые, холодные, а когда снимаешь носки – пальцы такие, знаете, бледные, морщинистые и мягкие.

Третья стадия (если, конечно, ты пережил эти первые две) – когда начинает появляться Земля. И нет, я не ошибся, написав это слово с большой буквы, потому что не совсем начинаешь понимать, на какой планете ты находишься к концу полярной зимы. Ну, ты же помнишь, что учил в школе вот всякие эти времена года, розы ветров и субтропические пояса, а тут всё вокруг белое всегда, темно и дует в рожу постоянно. Не, ну это Юпитер, значит, или Плутон, но никак не Земля же! А потом она появляется. Она чёрная, жирная и мокрая, но она не тает, если взять её в руки, и не скользит, если, конечно, по ней не скользить. Она выступает полосками вдоль троп, дорог и пешеходных переходов, и все начинают по ней немедленно ходить. Не думаю, что намеренно, а, наверное, на каком-то подсознательном уровне все выстраиваются цепочками и начинают прыгать с проталины на проталину: и военные, и дети, и женщины с сапогами в пакетах, и даже бродячие собаки.

Вот как раз в этот третий период этого времени года я и познакомился с нашим новым командиром роты охраны. А вы, может быть, и не знаете, но подводников в восемнадцатой дивизии охраняли специально обученные люди, морские пехотинцы, потому как подводник – он же только в море грозный витязь, а на берегу способен только нюхать ромашки, пялиться на баб и через эти обстоятельства абсолютно беззащитен.

Сменился я с наряда и брёл на родной пароход по кривой дороге вдоль залива. Конечно, мне хотелось домой, но нужно было на корабль, поэтому настроение было не ахти, а в руках у меня была банка тушёнки, которой меня наградил начальник камбуза за образцовое несение вахты. Ступаю я себе осторожненько по тонкой чёрной полоске, старательно обходя снежно-водо-ледяную смесь, как нагоняет меня бешено несущийся из дивизии УАЗик и на всех парах обдаёт меня брызгами этого говна.

– Ах ты, сука! – кричу я вслед этому УАЗику и швыряю ему в спину банку тушёнки от избытка душевных чувств. И именно, видимо, от них попадаю ему аккурат в заднее стекло и выбиваю его на хуй, то есть совсем.

УАЗик резко тормозит и оттуда выскакивает старый капитан с красными погонами. Ну, лет тридцать ему, наверное, может тридцать три с виду, но по меркам подводного флота это очень старый капитан.

– Капитан! Ты чё?! – орёт он мне.

– Это ты капитан! – ору я ему в ответ. – А я капитан-лейтенант!

– На хуй ты мне стекло выбил?!

– А на хуй ты меня обрызгал?! Посмотри теперь на мою шинель! Что за пошлые серые капли пресного вкуса на ней, не подскажешь?!

– Бля, ну да, – успокоился капитан, – это я хуй знает, как получилось. Ты это, извини, капитан!

– Капитан-лейтенант, блядь! Откудова ты тут взялся, с Луны, что ли?

– Не, со Спутника я. Ты в Зону идёшь? Садись – подвезу тебя, я как раз на осмотр туда еду!

И тут я решил проявить бдительность от нечего делать, так как бдительность в мои должностные обязанности, в общем-то, и не входила.

– А я, – говорю я, – знаешь ли, не приучен ко всяким незнакомым капитанам в уазики ихние прыгать по первому зову! Я вообще тебя первый раз вижу в нашей до ужаса секретной дивизии, и ты, может, вовсе шпион и диверсант, напяливший форму российского офицера!

Ржёт.

– Я, – говорит, – ваш новый командир роты охраны! Вот только назначен и пока охуеваю от того, насколько у вас тут всё хуёво с безопасностью и охраной!

Закурили.

– А от чего же, – говорю, – ты так плохо о нас отзываешься?

– Не, ну а как? – начинает он махать руками. – Два КПП! Два! КПП! Ни на одном караульные не смотрят пропуска! Вот – тропа какая-то через сопки, вообще за ней никто не следит! Это как вообще? Бери бомбу и иди взрывай атомные подводные крейсеры!

– Крейсер.

– Чего?

– Крейсер, – говорю, – один он ходовой остался, остальные хоть взрывай, хоть не взрывай – никакой уже разницы. Смотри дальше: в дивизии служит примерно пятьсот-шестьсот человек, а из посёлка каждое утро в дивизию едут два кунга, скока в них человек влазит?

– Ну-у… Пятьдесят, наверное!

– А вот хуй тебе! Сто двадцать! Считали один раз. А остальные как, по-твоему, на службу попадают? Добрые феи их переносят своими стрекозиными крылышками? Нет, брат, они пешком по сопкам пиздуют для того, чтобы отдать свой долг Родине! Вот пропуска, говоришь, не проверяют? А хули тут проверять, если твои бойцы полтора года через сутки стоят на этих КПП? Да они в лицо тут всех знают! Я ему вчера магнитофон «Весна» починил, чтоб он песню «Гранитный камушек» мог пятьсот раз подряд послушать, а он сегодня у меня пропуск спросит? Или у мичмана Василича, который ему завтра сигарет привезёт за деньги, которые у него сегодня взял? А кто ему потом сигареты будет возить и магнитофоны чинить? Тебе историю эту с пропусками рассказали уже?

– Нет ишшо.

– Рассказываю. Как-то стало у нас модно от безделья клеить в пропуска посторонние картинки вместо своих фотографий. Ну, хуй его знает, зачем. Один вклеил себе Шакила О Нила, и понеслось! Через месяц в дивизии ни одного нормального пропуска не было: все игроки НБА, звёзды зарубежной эстрады, актёры театра и кино, и даже пизда у химика с соседнего борта! И всё это продолжалось до тех пор, пока на очередном строевом смотре начальник штаба не приказал неожиданно предъявить пропуска, а потом ходил перед строем в полном недоумении: «Это что, бля, за негр? А это что – тётка? Патрисия Каас, что ли? А это что, Ельцин, штоле? А это – пизда вместо фотографии?! Начхим, ты совсем охуел? Так, клоуны! Что это, блядь, за цирк такой на гастролях в военно-морском флоте? Устранить немедленно! И только ещё раз я увижу!..»

– И что, устранили?

– Да нет, конечно. Ты ж морпех, должен знать, что снаряд в одну воронку дважды не падает!

– И кто у тебя, покажи?

А у меня корнет Плетнёв был на пропуске.

– О, Садальский!

– Не, это я в молодости, актёром был, пробовался на роль, но потом Садальского взяли, по блату, конечно.

– Пиздишь?

– Конечно! Ладно, поехали уже, охранник, а то меня старпом там очень уж дожидается, измаялся уже весь, небось!

Нормальный мужик оказался. Такой свой, помогал нам всегда, чем мог. Даже выручил, помню, когда командир ТК-13 в меня из пистолета стрелял, но это уже другая история.

Осенняя пуля

Лето. Ну а что лето? Лето – это, конечно, лучше, чем зима, но без «но» и тут не обходится. Безусловно, хорошо, что можно на пару месяцев снять шинель с шапкой, купаться в озёрах и даже, может быть, пару раз позагорать. Только есть несколько нюансов: животные, солнце и горячая вода.

Животные – это животные с крылышками, которые пьют кровь. В некоторых местах их ещё называют «комары». На Севере они не такие, как везде: их очень много, и они бесшумные. Они не зудят, как нормальные комары, а абсолютно беззвучны и хитры. И их тучи. В прямом смысле этого слова.

Тучи эти сгущаются в основном над людьми, а если людей несколько, то со стороны картина вообще уморительная. Несколько человечков, вооружившись ветками, пытаются стоять на одном месте, а над ними полчища этих кровопийц, молчаливых, я прошу помнить это. Сволочи, которые не знают о том, что именно люди являются вершиной пищевой цепи, и пытаются их есть.

Солнце. После долгой и тёмной зимы солнце – это просто какой-то натуральный восторг и ни с чем не сравнимое удовольствие. Но до июня примерно. Потом, когда ты регулярно занавешиваешь окно одеялом, потому что спать, когда тебе в два часа ночи светит эта бесспорно уважаемая звезда, несколько проблематично, ты начинаешь ловить себя на мысли, что Солнце – это, безусловно, хорошо: ультрафиолет и фотосинтез. Но, блядь, это же бестактность, право слово, светить людям в окна, когда они хотят спать! То есть наличие Солнца лучше, чем его отсутствие, но хуже, чем когда оно не совпадает с твоими биологическими часами.

И ещё летом у нас никогда не было горячей воды. С мая по сентябрь. Тут военным опять проще, чем их семьям. У военных есть подводные лодки, на которых есть горячая и холодная вода и даже сауна с бассейном. Проблемы с биологическими часами решаются тоже легко и изящно: включил лампочку – день, выключил – ночь. Правда, звёзд не видно, но тут уж фантазия на выручку приходила. Комаров на лодках тоже нет – спасает мощная система вентиляции. Даже если и залетит какой-то отчаянный комар в центральный пост и начинает кружить в поисках жертвы, то ты смотришь на него, как истинный царь зверей и насекомых! Одно нажатие кнопки «пуск» на системе приточной вентиляции за две секунды избавляет от всех комаров, а также от парочки подводников, зазевавшихся под рубочным люком. Поэтому я не сильно слукавлю, если заявлю, что самая любимая пора у всех жителей на Крайнем Севере – это ранняя осень. Я ещё раз подчёркиваю, что жить на Севере тяжело и малоинтересно, но если вы никогда не видели осени в Заполярье, то вы вообще никогда не видели красоты дикой природы, скажу я вам! Во-первых, она наступает очень быстро, буквально несколько дней и вот она – «очей очарованье». Во-вторых, столько оттенков красного, жёлтого, рыжего и оранжевого, причудливо и смело замешанного в одном месте я не видел больше нигде.

Но красота осени – это ещё не всё. Осенью начинается пора ДОБЫЧИ. В Заполярье растут грибы, да и не какие-то там сыроежки, лисички и опята, а строго подосиновики, подберёзовики, белые и мухоморы. Собирать их можно, прямо завернув за угол дома. И количество их обычно не поддаётся исчислению. «Косить грибы» – это у вас в средней полосе поговорка, а в Заполярье – просто описание процесса! Черники, брусники и морошки тоже, конечно, немерено, но я её не люблю ни собирать, ни есть, и поэтому и описывать не буду. А вот собирать грибы – это песня, доложу вам.

Сопки, они же бесконечные, понимаете? То есть можно идти, идти, идти и идти и не увидеть двух одинаковых – они все будут разные по цвету, размеру и высоте. Ёпт, говоришь ты себе, когда уже очухиваешься и с двумя мешками грибов, а где это я? Ищешь самую высокую сопку, забираешься на неё и смотришь вокруг. Мать моя женщина, неизменно думаешь ты, вот это простор и безлюдье! А вон оттуда я, вроде бы, пришёл. Ходили, конечно, компаниями за грибами, но я больше любил в одиночку – компанией же скучно: приходится разговаривать, шутить и нет никакой возможности помечтать о бренности всего сущего! Ну и со старпомом нашим Сей Санычем никто ходить за грибами не решался.

Старпом у нас был маленький, худенький, но с такой бешеной энергией внутри, что мы даже не боялись в море, что у нас реакторы заглохнут – всегда верили, что старпома тогда подключим как-нибудь хитрой системой проводов и хоть до Луны доплывём. Он, когда выходил гулять в сопки со своим коккер-спаниелем, обратно возвращался, неся того на руках – бедное животное просто не могло идти уже.

– Ну что, ребята! – кричал старпом нам с Игорем. – Пошли за грибами, что ли, сбегаем?

А мы как раз и собирались за грибами, сидели с вёдрами на лавочке.

– Не, не, не, Сей Саныч! – дружно отвечали мы ему, глядя в грустные глаза спаниеля Чарли и задвигали вёдра под лавочку. – Мы так, в магазин за молоком, в общем-то, вышли!

– Трусы!

– Не, просто вы нас двоих обратно точно не принесёте!

Хотя… надо было рискнуть, скорее всего, и нас двоих принёс бы.

Поэтому осенью все всегда спешили. Заняться-то особо нечем было для души, а впереди ждала долгая и унылая зима, когда заняться ещё более нечем, и потому надо было срочно спешить ухватить эту осень за хвост! Поэтому, я думаю, этот случай и произошёл. Мы менялись с дежурства по дивизии с командиром ТК-13, он стоял дежурным, а я – его помощником. На дежурство по дивизии у нас было принято заступать при полном параде: всё-таки лицо соединения. Всегда свежайшие рубашки, только что выстиранные чехлы на фуражках и брюки, наглаженные так, что у мухи отрезалась бы жопа, если бы она присела на стрелку. Я как раз новые надел, потому и помню.

Ну и, значит, сдали мы уже дежурство и побежали с Владимиром Алексеевичем в оружейку (соседняя с рубкой дежурного комната) оружие сдавать. Сначала я пистолет разрядил, патроны сложил и убрал всё в пирамиду, а он следил, а потом, значит, наоборот. Я стою у дверей, он сидит за столом, мы оба торопимся, потому как сопки трещат от грибов. Да и вообще, по флотской традиции с дежурства надо сбежать как можно быстрее и дальше, на всякий случай. Он достаёт пистолет, передёргивает затвор, я открываю рот, он нажимает на курок.

В маленькой (примерно два на два метра) комнате, обитой железом, выстрел прозвучал оглушительно. Вонь пороха, сизый дым, в ушах звенит, и в новеньких моих клёшах дырка прямо над ботинком. Владимир Алексеевич бледный, как мел, кладёт пистолет на стол и смотрит на меня.

– Эдуард, – говорит он, – только не молчи.

– Да цел, вроде бы, – отвечаю, – ангелы не поют, света в конце тоннеля не вижу!

Тут в оружейку врывается новый дежурный с пистолетом наперевес и начальник штаба, который подписывал журналы.

– Что! Такое! – орут оба.

– Да вот, – говорит Владимир Алексеевич, – я Эдуарда чуть не убил.

– Давно пора уже! – это начальник штаба, шутник тот ещё. – Почему промазал?

– Да ну вас, тащ капитан первого ранга! Эдуард, разряди мой пистолет, я его уже трогать боюсь!

– Командира роты охраны сюда, срочно! – орёт начальник штаба новому помощнику. – Блядь, это же дырка теперь в пирамиде! И патрона не хватает! Ёпт!

– Простите, – говорю, – а моё здоровье и брюки простреленные никого тут не интересуют?

– Нет! Ты офицер военно-морского флота! И если у тебя не хлещет кровь из оторванных конечностей, значит с тобой всё в порядке!

И вот, значит, они втроём – два командира тяжёлых атомных крейсеров стратегического назначения и начальник штаба дивизии этих же крейсеров, все капитаны первого ранга с орденами и медалями – начинают решать проблему, что же теперь делать с этой дыркой в пирамиде и недостающим патроном от ПМ! Это же просто пиздец какой-то! Дивизию же могут расформировать, не иначе.

Командир роты охраны прибежал быстро, ещё и вонь выветриться не успела.

– Ну что тут у вас, шутинг опять устроили?

– Все смехуёчки вам, тащ майор?

– Никак нет, тащ капитан первого ранга! Я полон сочувствия же и проникнут трагизмом ситуации!

– Вот. Правильный ответ! Останешься майором, значит! Давай, думай, что делать-то будем?

– С чем? Все живы-здоровы, да и хуй с ним!

– Да? А патрон, а дырка?

– В нём дырка? – показывает на меня пальцем. – Не-е-е. Если бы в нём была дырка от ПМ, он бы не стоял тут так вальяжно с наглой рожей!

– Да нет! Вот же – в пирамиде!

– Залепим пластилином и закрасим! Хуй кто узнает!

– А патрон?

– Да есть у меня патроны. Принесу я вам сейчас патрон!

– А номер серийный на нём не тот?

И тут командир роты охраны заулыбался:

– Вот вы, подводники, чесслово, как дети! Да кто их сверять когда будет, номера эти? Здесь две тыщщи патронов в пирамиде! Какой долбоёб на них номера сличать будет?

– Точно?

– Точнее ваших ракет, блядь! Тока тут один нюанс есть.

Все удивлённо посмотрели на майора морской пехоты, потому что, когда майор морской пехоты произносит слово «нюанс», это должно настораживать людей в здравом рассудке.

– Надо, чтоб все об этом молчали, потому как, если узнают особисты, то нам всем пиздец будет, в прямом смысле этого слова!

И все начали дружно смотреть на меня.

– Тронут, – говорю, – до глубины души вашим пристальным вниманием, товарищи офицеры, но чем оно вызвано, стесняюсь спросить?

– Чтоб молчал! – строго насупил брови начальник штаба.

– Я и без дополнительных угроз это понял, между прочим!

Потом мы курили с начальником роты охраны на крылечке, и ветерок приятно холодил через новую дырку в новых брюках мою чуть обожжённую ногу.

– Испугался? – спросил меня он.

– Да не, не успел даже сообразить.

– Всегда так и бывает. Три дырки во мне. И тож ни разу не успевал испугаться, гыгыгы. Тока эта, слышь, ты правда не рассказывай никому, ладно, даже корешам своим.

– Ой, да понял я, что вы канючите! Буду нем, как могила!

Лет двадцать молчал. Так-то!

Кувалда и субординация

Если вы думаете, что для того, чтобы быть моряком, достаточно красоты, ума, юмора и смелости, то вы в корне ошибаетесь, скажу я вам! Потому как нужно иметь ещё наглость и умелые руки в обязательном порядке. Вот об этом сегодня и будет рассказ, полный эротизма и душевных переживаний.

В каждом отсеке подводной лодки находится аварийный щит: прямоугольный кусок железа аварийного (красного) цвета, на котором расположены кувалда, топор, зубило, клинья, чопики и прочее.

С наших щитов одно время начали пропадать кувалды. По слухам, пиздили их автомобилисты себе в машины и матросы себе на дембель. На кой хер кувалда в машине, а уж тем более на дембеле – даже и не спрашивайте меня, я просто разведу в ответ руками, олицетворяя собой полнейшее недоумение. Но факт был налицо – кувалды пропадали. А щит в отсеке должен быть укомплектован постоянно, потому как аварийная ситуация, она же такая же внезапная, как смена настроения у женщины. Не, ну загнул я, конечно, для красного словца – не совсем такая внезапная, но примерно. И что только не делали: обматывали инструмент цепью, закрывали щиты крышками с замками, вешали угрожающие надписи – ничего не помогало. Круговорот автомобилистов и дембелей в природе бесконечен на текущий исторический момент, а вот кувалды, наоборот – конечны. Командир седьмого отсека, он же командир трюмной группы за номером один, он же самый опытный трюмный боец в дивизии (не считая Антоныча, естественно), он же Борисыч – устал бороться с ворами кувалд и получать ебуки от старпома за разукомплектованный аварийный щит и придумал изящное и неординарное решение вопроса. Он склеил себе кувалду из картона.

Но погодите ухмыляться – вы просто не видели той кувалды! Борисыч был не только борцом и здоровым кабаном, он же ещё был умным и обладал уникальным даром систематического подхода к решению любых (я подчёркиваю слово «любых») вопросов. Он начертил лекала, сделал выкройки из картона, пропитал его чем-то, потом загрунтовал и покрасил. Дня два он, как Микеланджело, бился над своей кувалдой, беспощадно уничтожая промежуточные образцы. Но в итоге то, что у него получилось, иначе как произведением искусства назвать было нельзя.

Никто не мог отличить кувалду Борисыча от настоящей ровно до того момента, пока не брал её в руки!

Борисыч любовно, как родную дочь, поместил кувалду на аварийный щит и повесил над ним трогательное объявление следующего содержания: «Уёбки! Кувалда – из картона!!! Не надо пытаться её оторвать и спиздить! Если увижу на ней хоть одну вмятину – всю смену положу!»

Как бы несколько условно, но на берегу вахта на лодке тоже делится на несколько смен, только смены длятся сутками, а не часами. Объявление провисело неделю, а потом Борисыч его снял – все его уже прочитали и прониклись до глубин своих душ такой трогательной просьбой. Даже командир со старпомом прочитали его (а спуск в их каюты был аккурат напротив аварийного щита седьмого отсека).

– Да ладно? – удивился командир, разглядывая кувалду. – Правда, из картона, что ли?

И потянулся руками, чтобы её потрогать.

– Тащ командир, – не выдержал Борисыч, – ну вот написано же русским по белому: «Руками не трогать!»

– Да я аккуратно. Чо ты орёшь-то, как раненный в жопу бизон?

– Это я не ору, тащ командир, а ласково прошу!

– Да, Сан Сеич, – вступился за кувалду старпом, – хоть мы в сменах и не состоим, но опасность-то и над нами висит, я чувствую жопой сейчас!

– Хорошо, Сей Саныч, пойдёмте.

Вышли.

– Не, Борисыч, правда из картона, что ли? – крикнул командир уже снизу.

А потом к нам на борт прибыл штаб дивизии с какой-то там очередной проверкой. Флагманских специалистов распределили по отсекам, чтоб они проверили, на месте ли бардак после прошлой проверки, или эти ленивые скоты всё-таки что-то устранили. В седьмой отсек пришёл временно исполняющий обязанности помощника НЭМС дивизии Сергей – однокашник и друг Борисыча. Ну, послонялся он по отсеку, попил чаю и от нечего делать взялся помогать трюмным разбирать какую-то загогулину на проходной палубе. Загогулина попалась какая-то норовистая и разбираться категорически отказывалась, как её ни уговаривали гаечными ключами и обсценной лексикой.

– Да, блядь, что вы как минёры безмозглые! – не выдержал пассивного наблюдения Сергей. – Вон кувалдой ёбните разок!

И схватил кувалду с аварийного щита.

Сразу даже было непонятно, чему он удивился больше – дружному «аххххх!» и округлившимся от ужаса глазам чумазых трюмных чертей или своей неожиданной богатырской силушке, которой он смял рукоять кувалды, не прилагая видимых усилий.

– А… – сказал Сергей, с удивлением разглядывая свои ладони.

– Чо тут за шум, а драки до сих пор нет? – заскочил в отсек Борисыч. – Чо стоите непуганной шоблой-ёблой, всю работу переделали?

И тут Борисыч увидел останки своей любимой. Кувалды, в смысле.

– Кто?

Трюмные молча пятились назад.

– Ктообляа?!

Они поупирались спинами в переборки и клапана системы ВВД и только когда поняли, что тянуть время становится опасно для жизни, дрожащими пальцами показали на флагманского специалиста дивизии.

– Си-и-и-ирьй-ожа-а-а-а! – ласково сказал Борисыч и взял его за лацканы пиджака сардельками, которые были у него заместо пальцев. – Дру-у-у-ух мой бывший, ну что же ты так опрометчиво сгубил свою йу-у-уную-у-у-у жизнь, касатик?

– Андрюха! Да я это! Нечаянно! Я ж того! Андрюха! Я ж не знал-то этого вот всего!!!

– Нечаянно, Сирожа? А теперь ты чаянно возьмёшь ножницы, картон и две баночки с красочкой и сделаешь мне такую же кувалдочку взамен убиенной тобой! И тогда, Сирожэчка, ты, может быть, уйдёшь отсюдова с целыми членами своего организьма!

Через какое-то время командир дивизии собрал офицеров штаба и командиров отсека в центральный на доклад. Не хватало только помощника НЭМС из седьмого отсека.

– Ну, где его носит? – торопился командир дивизии.

– Да сожрали, небось, крокодилы в трюме седьмого, да Борисыч? – начал искрить юмором НЭМС. – Там же у вас это, как его, террариум, тока с крокодилами. Да?

– Никак нет, товарищ капитан первого ранга! В моём трюме в белых тапочках ходить можно и не запачкаетесь! – парировал Борисыч.

Тут в центральный наконец впрыгнул долгожданный офицер с перепачканными чёрной и красной краской руками.

– Ты где вляпался-то? – удивился НЭМС.

– Да его, небось, командир седьмого приборку там шуршать заставил в седьмом, да? – предположил командир дивизии. – Годкуешь, небось, Павлов?

– Никак нет, тащ контр-адмирал! Я свято чту воинскую субординацию и проявляю уважения ко всем вышестоящим офицерам, даже временно исполняющим обязанности! – доложил Борисыч, выпятив грудь и важно надувая губы.

– Орёл, да. Ну что, товарищи офицеры, начнём доклад?

А ещё Борисыч однажды делал санки для того, чтобы взять их на охоту за добычей. Но об этом – в другой истории.

Любишь кататься? Люби и с санками… заниматься!

А как у вас обстоят дела с ловкостью рук? Ну, не в том смысле, можете ли вы украсть часы или незаметно вытащить бумажник. А в том, умеете ли вы что-нибудь делать руками? Что-нибудь этакое. Я ужас как уважаю рукастых людей, вообще любых. Строгаешь красивые табуретки, чинишь автомобили, жонглируешь булавами с огнём или рисуешь картину – велкам ко мне в список уважаемых личностей! Сам-то я не то чтобы жопорукий: стандартный набор – забить гвоздь-отремонтировать кран-переустановить виндоус – освоен мной на 146 и даже больше процентов. Но что-нибудь особенное – это не ко мне.

А Борисыч вот мог. Несмотря на свое интеллигентное происхождение из Питера – рукастый был воин. Хотя, думаю, что-то он скрывал про свои корни. Ну разве может у питерского интеллигента потеряться на три года ящик сгущёнки на антресолях? А у Борисыча и такой случай был. А тут приспичило ему пойти на охоту.

Времена тогда тяжёлые были, и за мясо у нас считались американские куриные окорочка. И то, в основном, по праздникам. И водился в экипаже один заядлый охотник – комсомолец по имени Олег. Сам он был из местных, то есть родился и вырос в Западной Лице, оттуда поступил в училище и туда же вернулся служить. А чем ещё вот вы бы занимались в «городе» с населением десять тысяч человек и одним ДОФом в радиусе ста километров? Не, ну понятно, что водку бы пили. Ну, а в остальное время? Вот поэтому у нас много было рыбаков, охотников и прочих собирателей золотого корня.

Олег как раз купил себе новый карабин, не то «Сайгу», не то «Тигра», точно уже не помню, и собирался выходить на полевые его испытания. Ну и Борисыч напросился пойти с ним, помогать там чистить ружьё, подавать боеприпасы и за это войти в долю на убитую добычу. «Конечно, – сказал Олег, – вдвоём-то веселее животных убивать!»

Как и любое благое начинание, это происходило зимой. Мы стояли на рубке, курили и смотрели на белые клубы тумана, которые стелились по воде залива. Братишка Гольфстрим, он же, как и подводники, не любил зиму и всячески с нею боролся. Залив, например, никогда у нас не замерзал, а когда морозы были особенно крепки, он дымился. Доходило до того, что иногда, стоя на рубке, можно было на секунду отключить мозг и представить, что стоишь ты не на атомной подводной лодке, а на огромном дирижабле, который своим чёрным пузом плывёт по белой плотной шапке облаков и везёт тебя куда-нибудь в место, где все твои мечты наконец-то обретут форму, цвет, вкус и запах. Но это если не смотреть в сторону берега. Гольфстрим, конечно, старался и посылал свою туманную армию и на берег, но всё, что ему удавалось, это на несколько метров от берега делать из плотной снежной шапки ноздреватую пемзу.

– Слушай, – возбуждённо спрашивал Борисыч Олега, – а сколько патронов у нас? Хватит?

– Да штук пять у меня есть, хватит, конечно.

– А чего так мало-то? А вдруг там добычи будет – во!

– Они же денег стоят, Борисыч. Хватит нам и пяти, я тебе говорю!

– Не, не, не. Пять – это вообще ни о чём! Штук десять-пятнадцать точно надо брать, чувствую!

– Зачем, Борисыч?

– Да ты ничего не понимаешь своим мозгом замполитским! Вот смотри: пару рябчиков, олень и гусь какой-нибудь! Вот тебе и все патроны! А если ещё олень?

– Здесь не водятся рябчики, Борисыч.

– Хорошо, три оленя!

Олег захихикал:

– Эдик, успокой его!

– Как? Нашёл тут фенозепам себе! Это же Борисыч, его и паровым катком не остановишь!

– Борисыч, ну смотри, – нашёл аргумент Олег, – если мы столько наубиваем всех, то мы это даже как тащить-то будем? Нам же не одну сотню километров шпилить!

– Да, блядь, что за детский сад, Олег! Надо же иметь специальные санки для этого! Как ты вообще таким неподготовленным к процессу подходишь! Никакого системного подхода и планирования!

– Да всю жизнь так подхожу! Нет у меня санок, отстань!

Борисыч на секунду задумался.

– Будут у нас санки, Олег. Будут. Звери сами в них прыгать будут! – орал он, уже спускаясь в рубочный люк.

– Как на дирижабле, да? – сказал Олег мне и показал в сторону залива.

– Ну. Как раз пять минут назад об этом подумал.

У нас обычно помощником дежурного по кораблю стоял кто-то из старшин команд. Практически все они были у нас старшими мичманами, не одну пятилетку отсидевшими «на железе», и доверием пользовались в достаточном количестве, чтобы поручать им охрану ПЛ с двух до шести ночи. Но в исключительных случаях помощниками ставили и офицеров.

– Завтра помощником со мной заступаешь! – довёл до меня Борисыч.

– А что за на?

– Важное дело! Я со старпомом договорился!

«О-о-о-о, – думаю я себе, – хоть высплюсь от души».

– Но стоять будешь ты все сутки! У меня важное дело! – обломал Борисыч мою сладкую мечту на взлёте.

– Борисыч, да что за на?

– Годковщина, брат, не взыщи уж!

Заступили. Сел я, унылый, в центральном посту, и тут началось. Матросы-трюмные потащили наверх… всё. Я с удивлением смотрел, как трое этих муравьишек прут доски, пластик, железо, тряпки, кувалды, зубила, пилы и ещё всякое по мелочи. Потом в центральный ввалился упакованный в водолазное бельё, ватник, шапку и перчатки Борисыч.

– Если что, я на пирсе! Служи по уставу, завоюешь честь и славу! Меня не беспокоить!

– А если атомная война?

– Похуй! Сам воюй, взрослый уже!

На пирсе Борисыч начал Творить. Он пилил, строгал, забивал, гнул, сверлил, закручивал, подгонял, вставлял, отрезал, наращивал, развальцовывал и даже резал. Потом он смотрел, что у него получилось, спихивал это в залив и начинал заново. Залюбуешься просто, доложу я вам! Огонь, вода и чужая работа: ну вы меня понимаете.

– Эди-и-ик, – жалобно пропищал Борисыч в «Лиственницу» через пару часов. – Вынеси чаю-то хоть!

На улице уже начало смеркаться. На пирсах и вдоль приливной черты берега включили прожектора, и плотный белый туман стал ещё загадочнее: мало того, что он клубился и как будто жил, он ещё начал блестеть. «Мать моя женщина, красота-то какая!» – подумал я, поднявшись на рубку с горячим чаем в кружке типа «привет губам». Ну, точно сейчас приплывём куда-нибудь, если чудовища не сожрут, потому как в таком тумане ну явно они должны водиться!

– Эбля! – заорал Борисыч с пирса. – Чо ты там, как хуй на свадьбе?! Неси чай, пока не остыл!

Если вы не видели, как выглядят суровые подводники, когда вокруг мороз и влажность, то вы не поймёте того умильного выражения лица, которое было на мне, когда я подавал Борисычу чай. Так-то он выглядел сурово, я уже писал: борец, с гориллообразной фигурой, сломаными ушами и отсутствием волос на затылке и боках головы, а ещё у него была фикса железная. Но тут белый пушистый иней на бровях, в носу и на щетине делал из него такого няшечку (хотя слово такое нам тогда было неизвестно).

– Чо ты лыбишься? Кружки нормальной не было? – спросила меня няшечка.

– Нормальная кружка! Должен же я тебе отомстить как-то!

– Плюнул туда ещё, небось?

– А как же!

– Ну. Как тебе?

Борисыч спрашивал про санки, модель номер четыре которых стояла у его ног. Санки были, конечно, что надо санки! Не то что олень, я и сам бы лёг на них умирать! К загнутым носам широких алюминиевых полозьев шла хитрая система ремней и стяжек на грудь и плечи, само тело санок крепилось на полозья металлическими стоечками и было собрано из плотно подогнанных досок и обшито пластиком (чтоб кровь легче отмывать, сказал Борисыч). А ещё имелся низенький бортик с системой крепления туши.

– Да ты опасен, чёрт! – только и смог я выдавить из себя. – Я теперь опасаюсь, что живу с тобой в соседнем подъезде! А чо они такого размера-то? Слона завалить планируешь?

– А какого размера олени?

– Ну, вот такого, – развёл я руки в стороны.

– Не, ты чё! Они же здоровые, как лоси!

– Борисыч! Это лоси здоровые, как лоси! А олени, они размером с оленей!

– Ты ничего не понимаешь! Двух положим или трёх влёгкую! Тебе тоже, может, кусок оленятины подгоню, если будешь себя хорошо вести и слушаться старших!

– Всегда же так делаю!

– Ну, тогда считай, что мясо в кармане у тебя!

Ушли они на охоту на три дня и вернулись с тем же количеством патронов, что и уходили.

– Блядь, одного паука встретили за все эти тыщщу километров! – горевал потом Борисыч. – Похихикал он с нас, стрельнул сигаретку и убежал!

– Он-то вас и сдал оленям, бля буду! – резюмировал Антоныч. – Надо было валить! Хоть бы санки зря не таскали с собой!

– Ай, ну вас! – отмахивался Борисыч. – Вам лишь бы поржать!

Но зато Олег сказал, что Борисыч вёл себя на охоте достойно: не ныл, не просился домой и не пил сверх нормы. Не то что старпом по БУ, который через пару-тройку сотен километров сел на снег и попросил: «Олег, пожалуйста, только давай не будем никого убивать!».

А на санках потом матросы с сопок катались и Борисыча благодарили: хоть какое-то развлечение в короткую воcьмимесячную зиму без солнца, женщин и перспектив. Ну, конечно, самые достойные из них, которым саночки выдавались в качестве поощрения за какой-нибудь локальный повод. И не иначе.

Оксюморон

Где может быть страшно подводнику? Ну, уж точно не в море. Там всё предельно понятно: слышишь тревогу – бегом занимай свой пост, бояться некогда. Занял свой пост – делай то, что написано в инструкции по данной тревоге, и смотри вокруг, может, кому помочь надо. Ну вот написано, например, что по тревоге «Пожар» ты включаешься в средства защиты дыхания и крутишь катушку ВПЛ. Ну, вот скажите, что может быть страшного в том, что нужно крутить катушку ВПЛ? Катушка смазана, шланг на ней аккуратно уложен тобой же и неоднократно проверен, и хотя в отсеке, вероятнее всего, ничего не видно, жарко, и все кричат, но расположение катушки своей ты знаешь назубок и знаешь, что нужно стать возле неё на колено и крутить от себя. Ну, вот что здесь страшного? А потом, когда всё закончено, вроде бы можно и побояться, но смысла в этом уже никакого и нет – всё же закончилось, и все начинают обсуждать, что и как происходило и кто оказался лошпетом, а кто бежал в отсек с выпученными глазами и эрекцией из трусов. Это же смешно, понимаете?

А бегут все, как угорелые, конечно, потому как попасть в свой отсек нужно обязательно, пока не задраили переборки, потому что в своём отсеке ты нужный винтик механизма из рук, ног, голов и технических средств, а в чужом – бесполезный и лишний разгильдяй. Конечно, ты знаешь устройство чужого отсека, каждый день на отработках вахты ты отрабатываешь свои действия то в одном, то в другом, то в третьем, и поэтому свой знаешь, как родной (а он и есть для тебя родной в море), а чужой – примерно как троюродный. И в чужом отсеке есть свои люди, которые крутят катушки ВПЛ, стоят в готовности на клапанах ЛОХ, несут раздвижные упоры и готовятся тесать клинья с топорами в руках. А тебе поручат, например, стоять на переборке в соседний и держать кремальеру, чтоб никого не пускать, а что в этом почётного и какие нужны нервы, вы можете представить себе, чтоб держать кремальеру и не пускать? Там же люди, товарищи твои боевые и друзья, они в этот самый момент могут гибнуть, а ты стоишь и не пускаешь их. Вот поэтому все и ломятся в свои отсеки, как оголтелые – одно дело сгореть, вращая свою катушку ВПЛ, а другое – выжить, но не пускать своих горящих товарищей. Я с ходу и не скажу, что предпочтительней. Хорошо, если, например, вы живёте в восьмом, а бежать вам по тревоге в восемнадцатый или девятнадцатый, пока всё стадо из жилых разбежится, всяко успеете. А вот если вам в шестнадцатый? Стопудово побежите как есть, схватив одежду и ПДА в охапку. А потом, блядь, начинается:

– Анатолич! Ты себе не представляешь! Стою я на переборке, а за спиной моей пламя, я с огнетушителем и думаю, скока там у него струя-то, чтоб, значит, брови не опалить, а тут в отсек заскакивает Василич с хуем наперевес!! И я думаю, да чо там тех бровей-то, ёпта, и прямо в пламя это бросаюсь грудью, тока бы от Василича подальше! Хххто его знает, что у него там на его молдавском уме!!

И все ржут. И Василич тоже ржёт, ну, потому что смешно же, чего тут страшного-то? Вот. А заранее тем более бояться бессмысленно, хотя бы потому, что возможных опасностей столько, что любой инспектор из службы охраны труда с ума сойдёт, пока все риски учтёт и запишет. Поэтому-то их и нет на подводных лодках – ну чего зря людей с ума-то сводить? Пусть вон в народном хозяйстве пользу лучше стране приносят!

Поэтому страх овладевает подводником в основном при несении им службы на берегу. При несении службы на берегу подводника могут снять с наряда и поставить тут же на вторые сутки, что очень некомфортно отражается на его тонкой душевной организации. Поставить его в наряд на праздник, что приводит его в полное уныние и портит кроме самого праздника и все те дни, которые он ждёт этого испорченного праздника. Лишить квартальной премии, причём произвольно назначив крайним. И практически самое страшное – приказать слазить внутрь пирса.

У нас, например, одно время придумали такую специальную вахту против чеченских боевиков: кроме матроса с автоматом на пирсе ещё должен был находиться военнослужащий с рацией в руках в звании не менее мичмана и за мешками с песком. Логически объяснить предназначение этой вахты и каким, собствено, образом её наличие поможет при нападении чеченских террористов, никто так и не смог. Ну, будет орать этот самый человек, лёжа за мешками с песком, в эту самую рацию: «Мэйдэй! Мэйдэй! Колин мазер шип!» И что? Его же даже и не услышит никто – в прочный корпус рации как бы и не добивают вовсе, а с соседних бортов звуки перестрелки и так будут слышны. Но чем силён флот? Правильно – долбоёбами… То есть я хотел сказать – светлыми умами с инициативой, которая на боевых экипажах нещадно карается, а в штабах, наоборот, крайне приветствуется.

А ещё есть заместители командира дивизии, которым ночью не спится и прямо вот так и хочется проверить, как же она несётся, эта самая чеченская вахта.

– Товарищ дежурный по кораблю! – кричит он утром в трубку. – Почему у вас не неслась чеченская вахта ночью!!!

Не, ну так-то мог хотя бы вопросительную интонацию в конце предложения включить, а то вроде как и вопрос, а вроде как и просто орёт, требуя каких-то нелепых оправданий. Не, ну можно было, конечно, начинать заливать ему в уши, что, мол, именно в это время их и менял, мне же вахтенный доложил, когда его УАЗик по зоне крутился. Но какого хэ, в конце-то концов?

– А мне, тащ капитан первого ранга, некого было выставлять согласно приказу на вахту.

– Как это некого!

И опять вот эти вот знаки восклицания неуместные. К чёму все эти нервы?

– Так это что, у меня по приказу там стоят дежурные по БЧ-2, БЧ-3 и БЧ-4, а как раз в это время был объявлен сигнал «Ветер-2». И дежурный по БЧ-4 обязан, согласно своей непосредственной инструкции, находиться в рубке связи постоянно, а дежурный по БЧ-2 – готовить швартовые команды к выходу, а минёр – свою вахту в это время как раз отстоял и, опять же, должен готовиться к участию в швартовке корабля.

Не, ну чётко я, да, всё по полочкам разложил? А он сопит в трубку, ну, он же начальник, значит я дурак, однозначно, должен быть.

– Вы должны были принять соответствующие меры!

Ну, вот тут, конечно, мне бы промолчать надо было бы, но я не смог. И тоже вот вопросительную интонацию из голоса убрал. Так-то вроде бы и не хамлю:

– Какие, простите, меры. Это не в моей компетенции уже, о чём прямо указано в Корабельном Уставе и инструкции дежурного по кораблю.

– Так! Завтра мне чтоб объяснительную! – звучит мне ответ и бросается трубка.

– Ну что? – спрашивал меня потом командир. – Докладывай, как старшего офицера на хуй посылал.

И, выслушав мой дословный пересказ нашего короткого диалога, добавил:

– Ну дерзил, в общем, да. Объяснительную-то будешь писать?

– Тащ командир, ну в чём я виноват? C чего мне ему объяснительную писать? Я нарушил что-то?

– Эдуард, ты как маленький, ну честное слово! Это ж флот! При чём тут нарушил – не нарушил, здесь не работают эти логические цепочки! Сказали «дурак», ответил «есть!» и пошёл исправлять!

– Да что исправлять-то?

– Да какая в жопу разница? Главное, чтоб пошёл!

– Эдуард, б! – не выдержал зам. – Ну хули ты выебываешься! Напиши, б, эту объяснительную, б, и мы всё замнём, б! А то лишат тебя премии квартальной, как пить дать!

– Я два месяца без зарплаты своей копеечной сижу, меня вообще не пугает перспектива лишиться денег, которые я неизвестно когда получу!

Не, ну психанул я, да. Что-то гордость забулькала. Командир позвонил, конечно, заместителю командира дивизии и попытался решить ситуацию мирным путём, но тот упёрся и ни в какую. Зам пообещал решить вопрос по своим каналам.

А зам у нас был тогда не из классических замполитов, а бывший командир седьмой боевой части, и поэтому нас любил по-настоящему в отличие от замполитов и всегда, всегда старался помочь, чем мог. Замечательный был замполит. Вот почему именно таких и не готовили в этих их бурсах замполитских? Он несколько дней бегал и рассказывал мне, к кому ходил и что объяснял, но в итоге развёл руками – ничего, мол, не вышло – вот приказ по дивизии о твоём наказании, распишись в ознакомлении. Но если вы думаете, что премии меня лишили и в моём личном деле есть запись о наказании, то вы плохо оцениваете степень моей везучести и избалованности судьбой.

Выручил меня на этот раз ни больше, ни меньше, а сам Министр обороны. Примерно через месяц после этих событий и произошёл тот случай с присвоением мне очередного воинского звания досрочно, который вы все уже знаете из рассказа «Я и бал принцесс». И получается вот он, военно-морской оксюморон: одновременно два моих начальника объявляют меня лучшим офицером флотилии и гадким скотом, который из рук вон плохо несёт дежурно-вахтенную службу. Сразу объясню для придирчивых в области этимологии читателей, в чём заключается оксюморон: по факту я получился «хуёвый герой». А на флоте, чтоб вы знали, такого не бывает. На флоте всё по полочкам разложено – вот тут лежат хуёвые, а вот тут – герои. И угадайте, кто из них автоматически считается более прав, а кто – более лев? Ладно, не гадайте, я вам подскажу – ну, конечно же, Министр обороны!

И приказ-то не отменить теперь. Оснований для этого нет – это раз, и получается, что Министр обороны ошибся – это два. Просто его удалили втихаря и все копии уничтожили, мою даже просили у меня вернуть.

– Тащ командир, да не знаю я, куда её дел! Ну, где я её найду? Да на фиг она кому нужна?

– Ну, мало ли, шантажировать потом начнёшь заместителя командира дивизии, он так опасается.

– Сан Сеич! Он же хороший офицер, я это знаю, вы это знаете, ну с кем не бывает-то? Чего мне его шантажировать-то? Гондон я какой, что ли?

– Вот знаешь, Эдуард, за что я тебя люблю?

– Никак нет, тащ командир!

Командир помолчал, потом картинно вздохнул:

– Вот и я не знаю.

А в пирс я тоже один раз лазил. Но эта история заслуживает того, чтоб рассказать её отдельно.

Короли говна и пара

Вот скажите, тот вид деятельности, которым вы сейчас занимаетесь, вы как выбирали? Целенаправленно шли к нему, готовились и вздыхали о нём по ночам в ожидании совершеннолетия или он – череда нелепых случайностей и непредвиденных обстоятельств? Или и то, и другое с некоторым вкраплением «а вот если бы»?

И то, и другое, и третье, я думаю. А иногда даже всё это в равных пропорциях. Вот так же я могу ответить и на вопрос «а как становятся трюмными на подводных лодках?» Ну, или спецтрюмными, или турбинистами. Например, когда я вышел из кабинета НЭМС, в коридоре штаба дивизии стояли ещё два лейтенанта: Андрей и Артём, которые окончили кораблестроительный факультет училища им. Дзержинского. Кораблестроительный! Понимаете, о чём, они думали, когда поступали на него? Наверняка же о судоверфях, закатанных рукавах, рубанках, топорах и солёном морском бризе Балтики, да?

– Откуда, дровишки? – ласково спросил их огромный бородатый капитан первого ранга.

– Из Дзержинки, – хором пропищали они. А, нет, не хором, дуэтом же.

– Ну… – протянул НЭМС, – ничего, наверное, бывает и хуже. А кто такие по специальности?

– Корабелы! – гордо ответили они, выпятив свои юные грудные клетки.

– А-а-а-а-а-а-а!!! – обрадовался НЭМС. – Трю-ю-ю-у-у-умные-е-е-е!!! Заходите!!!

И вот. Закатанных рукавов тебе сколько хочешь, а с бризами и свежестью, мягко говоря, некоторые проблемы. Трюмных на подводных лодках называют «короли говна и пара». Да и всех механиков, в общем, называют так. Если вам кажется, что название это оскорбительное, то спешу вас несколько разочаровать. Это – почётное название и несут его с гордостью ровно такой же, как флаг. Никто из механиков на него не обижается, а вот бойцов из «люксовых» боевых частей механики называют «пассажиры». Это, конечно, уже немного обидно, но люксы тоже не обижаются, они же понимают, что да, они тоже работают, но механикам кроме этого приходится ещё и «хуярить», а иногда даже и «въёбывать». Механики поэтому на подводных лодках злые, хмурые, нелюдимые и признаки уважения проявляют только за профессиональные качества, чураясь элементарной вежливости согласно военному табелю о рангах. Да и вообще, для меня лично абсолютно нереальной кажется ситуация, в которой один подводник будет презирать другого. Ну, вот представьте, например, всех своих коллег с БДР и БДРМ проектов (которые тоже крейсера, между прочим и, вы не поверите, тоже стратегического назначения) мы называли «мелкописечными», при этом полностью понимая, что их труд, в общем-то, возможно, и тяжелее нашего. То есть в этом слове «мелкописечный» была просто констатация факта, не более того. Ну не могут они убить одним залпом, например, пятьдесят миллионов человек – ну что это за размах такой, согласитесь? К нам как-то пришёл «на постоять» РТМ из Лопатки, и прибежал на борт электрик Игорь (мы с ним учились вместе). Вахтенный привёл его ко мне в каюту, мы пообнимались с ним, и он спрашивает:

– Эдик, а Макс же с тобой служит? Где он?

– Да у себя в пятнадцатом, – говорю, – пошли, я тебя отведу.

И с удивлением наблюдаю, как Игорь надевает шапку.

– Игорь, – говорю, – мы не будем выходить наверх, мы прямо по отсекам пройдём.

– Я знаю!

– А на кой хрен ты шапку напялил?

– Ну как? В корму же идём, чтоб головой не биться!

– А мы в волейбол там планируем играть?

– Прости, друх, забыл, что на водовозе!

Вот прозвище «водовоз», по-вашему, обидное? Как по-моему – так нет. А ещё к нам «Барракуда» один раз приходила, так её вообще из-за пирса не было видно. Мы многоцелевые лодки называли «мухобойками», а их экипажи соответственно «мухобоями». Вот скажите вслух слово «мухобой». А теперь повторите ещё раз, но на два тона ниже: вот так мы их называли, с уважением и всем должным пиететом.

И вот стоим мы с электриком Серёгой (два метра пятнадцать сантиметров в холке) и смотрим с пирса вниз на эту, уж простите, мухобойку, а оттуда черти вылазят, естественно, немного навеселе – они же пришвартовались уже, тем более в чужой базе.

– О-о-о! Акулисты!!! – орут эти черти. – Айда к нам на экскурсию!!!

– Да как-то хуй его знает, – отвечает им Серёга, – я сгибаться начинаю, когда просто на неё смотрю!

– А зато! Мы! Через свою! Подводную лодку! Бутылку с пивом можем перекинуть за борт! А вы? Можете через свою? Не ссыте, пошли!

Ну, пошли мы, конечно. Серёга так ни разу, по-моему, и не разогнулся, а в некоторых местах так и вообще в пояс согнутый ходил. Вот как их можно не уважать, если им там даже в полный рост разогнуться не везде можно и надо надевать шапку, чтобы сходить в корму? Подводная лодка, она, знаете ли, железная, и биться об неё головой малоприятное удовольствие. А им приходится. Так же и внутри экипажей все, в общем-то равны, даже минёры, что бы вы там себе ни подумали. Понятно, что «люксы» ходят в корму не более двух-трёх раз за всю свою службу – в основном, когда сдают зачёты по устройству корабля или когда в пьяном виде спорят с другими «люксами», что смогут сходить в корму, не заблудиться там и не быть съеденными крокодилами. Это у них крайнее проявление их люксовой доблести в мирное время. Но все они – товарищи. Над ними можно смеяться, подтрунивать, а над минёрами даже издеваться, но презирать их или проявлять неуважение не придёт в голову ни одному нормальному подводнику. Это касается также и корабельных прослоек с буквами «Х» и «М» – химиков и медиков. Прослойка они потому, что не «люксы», но и не механики, но, знаете ли, кислород и вырванный больной зуб в море очень дорогого стоит! Не касается это только одного типа подводников на корабле – замполитов. Мне, я повторюсь, с ними везло: мой первый замполит Станислав Анатольевич, с которым я и прослужил большинство своей службы, был просто отличным человеком и душой компании. На какие только ухищрения он ни шёл, чтоб оградить экипаж от всей этой замполитской чуши, мегатоннами спускаемой сверху нам на головы! Но это, пожалуй, исключение, которое лишь подчёркивает правило, что замполиты – это молча презираемая среди боевых офицеров флота каста. У нас-то было всё, как в песне поётся: командир – папа, замполит – мама, а старпом просто всех ебал. Не потому, что у него был скверный характер или несварение желудка, а потому что такая у него была должность на корабле – всех ебать, от чего у него и становился скверный характер и несварение желудка. И вот, значит, на выходе в море, например, турбинисты отвечают за то, чтобы крутились турбины, спецтрюмные за то, чтобы делились ядра урана, штурмана за то, чтобы мы не заблудились, акустики за то, чтобы мы никуда не въебались в подводном положении, трюмные за то, чтобы была вода, технический воздух, гидравлика, холод в провизионных камерах, управлялись рули и удалялись отработанные среды, командир вообще за всё, а замполит – за боевые листки. Вот, блядь, хоть атомная война, хоть ручное управление турбинами, пофиг, главное, чтоб все рисовали боевые листки для поднятия своего же боевого духа. Ну, блядь, ну вы меня понимаете? Подводники – понимают.

Про онанизм на подводных лодках

Я не собирался писать этот рассказ. Не потому что я какой-то ханжа, или мне слабо рассказать про сексуальное самоудовлетворение мужчин, а просто не собирался. Сколько ни тверди людям, что подводная лодка не место для любви (не считая высшего её проявления – любви к Родине), они всё никак не хотят в это уверовать.

Во избежание травмирования психики и добавления чёрных красок в радужную картину мира я крайне не рекомендую читать этот рассказ детям, беременным женщинам, юным девушкам, а также беременным детям и беременным юным девушкам. Остальные – на свой страх и риск, я вас предупредил.

Однажды один юный отец из леса пристал ко мне, как слепой к забору, с просьбой рассказать, как же мы на подводных лодках дрочили. Я ему говорю, что не дрочили мы – не те обстоятельства и степень комфорта, но юный отец никак не отставал от меня и всё твердил, что я пытаюсь его обмануть, а то и вообще наебать. Поэтому давайте я не буду говорить за всех подводников в мире, но распишу вам осреднённую картину жизни и быта на подводной лодке в море. А там вы уж сами подумаете, кто из нас более прав, а кто – более лев.

С момента начала ввода ГЭУ время на подводных лодках начинает течь по-другому, чем в простой земной жизни. У вас, землян, оно течёт сутками, а у подводников – вахтами. Вахта – четыре часа два раза за 24 часа, ещё восемь часов из 24 часов отводится на учения, занятия и обслуживание материальной части – всякие ППО и ППР. Итак, до следующего цикла, остаётся восемь часов на отдых. В эти восемь часов входят приёмы пищи (четыре раза в сутки), всякие там умывания, перекуры и тревоги для выполнения боевых задач. Среднее время, которое подводник может выделить себе на сон из 24 часов – часа два или три (если очень повезёт). Соответственно, твой организм начинает как-то подстраиваться под такой режим, включает свои защитные функции и задействует скрытые резервы. Кроме того, организм подстраивается и под резко изменившийся режим питания: в нормальной жизни ты завтракаешь в семь утра, обедаешь в час и ужинаешь в шесть вечера, а тут – завтракаешь в три часа ночи и обедаешь в пять вечера, например. Вся пища при этом готовится на воде двойной дистилляции, то есть жидкость в организме не задерживается вообще, чтоб вы понимали. А ещё мудак-интендант вместо того, чтоб взять нормального сока, нахапал от жадности нектаров гуавы и папайи, а это такая сладкая и тягучая гадость, доложу я вам!

Моделируем ситуацию: три-четыре дня плавания прошли, всплыли мы на сеанс связи, связались, погрузились, отбой тревоги. Смотришь на часы – через два часа тебе заступать на вахту, при этом надо ещё успеть позавтракать, то есть на сон остаётся часа полтора. Естественно, первое, о чём ты думаешь, это как бы тебе гуся своего подушить. Ты же всего трое суток не спишь, о чём же ещё можно думать? По мнению земных юных отцов.

Или пришёл ты на обед: весь такой в погонах и кремовой рубашке, с ПДА на боку и желанием в глазах. Вестовой подаёт тебе суп из семи залуп перловых круп. Начинаешь елозить в нём ложкой. А тут звон.

– Учебная тревога! Для всплытия подводной лодки без хода!

Ебучие акустики полынью нашли, значит. Разбегаешься по боевым постам. Час ловите эту полынью, она, насмехаясь над вашей косорукостью и никчёмностью перед Природой, от вас успешно съёбывает.

– Отбой тревоги! Третьей смене на вахту заступить!

– Эбля! – удивляешься ты. – Мы жы не пообедали ещё!

– Отставить третьей смене! Второй смене на вахту заступить!

Понятно, что дадут тебе на всё минут пятнадцать. Бредёшь в кают-компанию, а там тараканы в твоём остывшем супе уже третий чемпионат мира по водному поло проводят. Ну, о чём тут ещё можно думать, как не о том, как бы мне подрочить? Только об этом, естественно.

Сейчас про интимную обстановку жизни подводников. Как подводники живут? Офицеры живут, в основном, в каютах по четыре человека. Мичмана и матросы – от шести до восьми. То есть в каюте один ты не бываешь никогда.

Сменяешься ты, например, с вахты, пьёшь чай и бредёшь в свою каюту в надежде, что уж два-то часа тебе точно дадут поспать. В каюте сидит турбинист Игорь и играет на пентиуме своём в «F-14» или электрик Рома и смотрит «Легенды осени» по видимомагнитофону. И ты такой:

– Рома, не против, я тут вздрочну перед сном?

– Пуркуа па, Эдуард, конечно, дрочите на здоровье.

Или:

– Игорь, я тут лысого погонять собираюсь. Может, на брудершафт?

– Спасибо за столь лестное предложение, но вынужден Вам отказать – у меня важная миссия по уничтожению вражеской базы в планах.

Каюты в море никогда не закрываются. Запрещено. Потому что если аварийная тревога, например, то ты хуй её в панике изнутри откроешь. Спасать тебя никто не будет, как ни ори – спасать будут подводную лодку, а не тебя, долбоёба. И в каюту постоянно заходит вахтенный: то разбудить очередную смену, то вызвать кого-нибудь на его боевой пост, по необходимости. Стучаться вахтенному запрещено, чтоб не будить остальных. Заходит вахтенный, например, тебя позвать, а ты руками о Саманте Фокс мечтаешь, лежишь.

– Эдуард Анатолич, вас в центральный – там что-то с рулями горизонтальными, и наши жизни в опасности. Сейчас пойдёте, или сказать, чтоб подождали, пока вы кончите?

– Конечно, пусть подождут! Не могу же я Саманту Фокс неудовлетворённой во все отверстия отпустить! Я жы офицер!!

Или так:

– Игорь Юрич, вас в отсек вызывают, там испаритель опять голову ебёт. О, Эдуард Анатолич, опять Саманта Фокс?

– Не, сегодня у меня та, рыженькая, из «Яки-Да», не знаю, как зовут, но горячая штучка.

Так себе это представляют юные отцы из леса. А ещё юные отцы думают, что это можно было бы сделать в туалете. Юные отцы не знают, что на подводной лодке нет туалета, там есть гальюны, и они тоже не просто унитаз, а целая система. Довольно романтичное место, я считаю. Гальюнов у нас было восемь на среднее количество в двести человек экипажа и прикомандированных штабов. Один – командирский, в который ходят, сами понимаете кто. Один – в амбулатории для больных и докторов, два – в кормовых отсеках, куда тебе идти лень, а ракетчикам, связистам, штурманам и акустикам просто страшно, потому что они бояться нечистой силы и крокодилов, живущих там. Итого, остаётся четыре гальюна на сто двадцать человек. Один из них обязательно не работает или продувается в данный момент.

Приходишь ты, значит, в гальюн с целью, простите, покакать и подрочить (по мнению юных отцов). Дёргаешь ручку. Оттудова на тебя орут нечеловеческим голосом:

– Да за хуй себя подёргайте, собаки бешеные!!! Дайте подрочить спокойно!!!

Стоишь, культурно ждёшь. Переминаешься с ноги на ногу и волнуешься – Орнелла Мути с тобой тут долго стоять не будет, у неё же дел много, кроме того, что надо быть твоей музой. Правда, там Софи Лорен ещё как вариант может быть. Ладно, что-нибудь придумаем. Мы же суровые офицеры военно-морского флота, даже подводники, а не прыщавые юнцы с бедной фантазией.

Вываливается оттуда мичман Василич, заходишь. Не знаешь, как дрочил, но срал-то он тут точно. Никакие фильтра не справляются. Закрываешься, вешаешь ПДА на ручку и, как орёл на гнездо, вскарабкиваешься на устройство «унитаз», цепляясь за него когтями. Одной рукой держишься за ручку, другой открываешь дверцу, чтоб глянуть на манометры, а то знаешь ты этих трюмных пидорасов. Они, конечно, с тобой одной крови и всё такое, но… на всякий случай. В это время ручку начинает кто-то дёргать. ПДА стучит по железной двери, устойчивость на унитазе снижается:

– Хуле ты дёргаешь?!! – орёшь в дверь. – Я только зашёл!!

Снимаешь штаны и, простите, бельё. Усаживаешься поудобнее, перебирая лапками, вывешиваешься и занимаешь остойчивое положение. Пытаешься расслабиться. В это время за ручку опять кто-то дёргает. Предельно культурно и сдержанно, отвечаешь:

– Да идите вы на хуй, бакланы!!! Дайте посрать спокойно!!!

И так далее. Ну как тут не подрочить? Очень распологающая обстановка, я считаю. И ещё раз подчеркну: ты перманентно хочешь спать. Даже больше, чем заниматься сексом с Памеллой Андерсон Ли. Намного больше.

И ещё раз: подводная лодка не место для любви. Даже для любви самого с собой. Только поллюции и выручали. А ещё выручал Северодвинск, если удавалось туда зайти, но это уже другая история, связанная с похотью, развратом и бесшабашными приключениями, но никак не с онанизмом. Подводная лодка – место для любви к Родине.

Я человек с богатой фантазией и даже если не бывал в некоторых ситуациях, то имею способность довольно точно их моделировать. Но некоторые отчаянные люди поразили меня своим воображением, не скрою. Не вняв моим рассказам о постояннном желании подводников спать, их нервном напряжении, они с готовностью откликнулись на моё шутливое предложение, что если они могут предположить какое-то место на подводной лодке для уединения и самоудовлетворения, то пусть они мне его назовут. Итого было названо: ракетные шахты, торпедные аппараты, душ. Ок, мне не слабо смоделировать и эти ситуации.

Торпедные аппараты. Торпедный аппарат – это труба диаметром пятьдесят сантиметров. Представьте себе эту цифру, пожалуйста, а лучше – приложите линейку к своим плечам или жопе. Померили? Одним концом торпедный аппарат находится внутри субмарины, другим – снаружи. То есть в нём холодно.

Вот болтаешься ты в этом море недельку, две, пора бы и снять внутреннее давление. Приходишь в семнадцатый отсек, вызываешь себе пасынка флота, минёра:

– Влад, освободи-ка мне пятый торпедный.

Влад смотрит на полотенце в твоих руках, на отражение Сальмы Хайек в глазах и, конечно же, немедленно объявляет тревогу в отсеке. Минёры дружно задействуют систему гидравлики и вязанку блоков с цепями. Минут сорок – и аппарат ждёт вас с Сальмой. Чтобы залезть в аппарат, нужно скукожиться. Вы умеете кукожиться так, чтоб вытянутые вперёд руки были локтями под грудью? Тренируйтесь – вам это пригодится! Мелко перебирая локтями, заползаешь внутрь скользкого и холодного аппарата. Сальма Хайек стоит снаружи и пугливо заглядывает внутрь карими глазками – оно понятно же, что романтика, но не до такой же степени!

Ракетные шахты.

Оно, конечно, ракетные шахты большие. В них при желании передёрнуть затвор могут человек двадцать за раз, если станут жопка к жопке и на плечи друг другу. Но. Есть один нюанс, вернее даже два. А нет, три.

Первый – ракетные шахты находятся за прочным корпусом, снаружи.

Второй – в ракетных шахтах всегда ракеты или весовой макет.

Третий – если ракеты в ракетной шахте нет – ну там война началась, или валенок на пульт уронили, то в шахте вода.

А так бы было ничего, конечно.

– Подвахтенным от мест отойти! Первой смене приготовиться к занятиям по ласканию одноглазых питонов в ракетной шахте номер восемь!

Собирается первая смена. Все в очках мотоциклетных и целлофановых пакетах на головах, чтоб сверху не брызгало. Выходят на ракетную палубу. Допустим, даже штиль.

Пристёгиваются концами (страховочными, в смысле) к рельсам (это так называются трубы вдоль всей ракетной палубы) и, пиная цепь с карабином, ползут к ракетной шахте. Бакланы, которые катают своих подруг на большой машине с мощным мотором, с удивлением смотрят на эту картину и нагло каркают. На месте подводников пересчитывает вахтенный офицер их смены (а бакланы в это время пытаются насрать на голову, в отместку за порушенное свидание), даёт расписаться в журнале инструктажа по технике безопасности и докладывает криком на мостик:

– Товарищ командир! Личный состав к проведению занятий готов!

– Давайте там по-быстрому! Через пятнадцать минут погружение!

Подводники, конечно, начинают пихаться локтями и спорить, кому лезть вниз, но это же флот.

– Согласно штатному расписанию! – командует вахтенный офицер. – Минёры – вперёд!

А нимф? Как в такой обстановке разделить нимф? Ну не будете же вы впятером ласкать мыслями Дениз Ричардс? Это же не порно вам какое-то. Жребий тянуть, что ли?

Ещё по шахтам вопросы остались?

Душ. Если вы смотрели американские фильмы про тюрьму, то вы представляете, как выглядит душ на подводной лодке. Это такая комнатуха, отделанная кафелем с гусаками на подволоке и дыркой в полу. Душ на подводной лодке в море закрыт на замок и цистерна с водой на него разгружена. Потому что пресная вода на подводной лодке – один из самых ценных ресурсов. Настолько ценный, что наше экономное на людях государство выдает подводникам разовое бельё. Голубую маечку и шортики из хлопка. Относил неделю и выбросил, надев свежее. Особо экономичные носили по две недели, а потом в сэкономленных комплектах ходили по южному берегу Крыма, вызывая восторженные охи местных гетер. Поэтому помывка в море осуществляется по команде и сменами. То есть когда собирается в седьмом отсеке пятьдесят человек с полотенцами и в тапочках на босу ногу, тогда в душ подают воду. На помывку отводят определённое время, например, час на всех. Если ебучие акустики во время помывки найдут полынью, то объявят тревогу на всплытие, это тоже вы в уме держите. И вот, владея всей вышеперечисленной информацией, вы быстренько трёте себя мочалкой вместе с пятью другими витязями морских глубин, от рож которых вас уже, возможно, даже тошнит за два-то месяца. Самая та обстановка, я считаю, чтоб пригласить Софию Вергару и насладиться.

А ещё запах. Вы знаете, чем пахнет в подводной лодке? В подводной лодке пахнет железом и разогретыми смазками механизмов. Всегда и везде одинаковый запах. И поэтому вы не знаете, как на самом деле пахнет море. Я вам расскажу – на самом деле море пахнет тухлой рыбой, гнилыми водорослями и йодом. Когда открывают рубочный люк, этот запах щекочет вам мозг через ноздри – и это не метафора.

А ещё – кислород. На подводной лодке подводники вдыхают тот же воздух, который и выдыхают, только из него удаляется углекислый газ и раздатчиками кислорода добавляется кислород. Девятнадцать процентов строго. Не двадцать один, как в атмосфере, а девятнадцать. Вы дышали когда-нибудь девятнадцатью процентами кислорода? А месяц? А два? А три? Представляете, как себя чувствует организм, который дышал всю свою двадцатипятилетнюю жизнь двадцать одним процентом кислорода, а потом бах – и на тебе девятнадцать. В выдыхаемом вами воздухе, кстати, его семнадцать. Ой, ну и подумаешь, два процента-то всего, так скажет часть из вас. Но когда через месяц подводного положения ты поднимаешься наверх и вдыхаешь воздух, то в ту же секунду ты становишься натурально пьяным. Не в том смысле, что «в говно», но так, как будто грамм двести водки жахнул. Стоишь, ноги подкашиваются, пальцы дрожат, и ты улыбаешься, как дурак, и смотришь вокруг, а вокруг стоят ещё сто таких же улыбающихся дураков и смотрят на тебя, как на дурака. А вы говорите – любовь.

На подводной лодке возможно любить только одну женщину – Родину, и она, как ревнивая жена, создаёт тебе все условия для того, чтоб ты ей не изменял. Даже мысленно. Очень это тяжёлая работа, доложу я вам. А ещё – Смерть. Ну вы помните, да?

В умелых руках

Где бы вы ни жили и чем бы ни занимались, у каждого из вас в жизни есть вещи и события, которые происходят независимо от того, хотите вы этого или нет. Я сейчас не обстоятельства имею в виду, а те события, которые происходят регулярно и с заранее прогнозируемым исходом. Например, поход к зубному врачу или приезд в гости тёщи на новогодние каникулы. Ни кариес, ни тёщу не волнует, хотите вы этого или нет – в данном случае они и есть те вещи, которые происходят независимо от вашего желания. У всех офицеров флота тоже есть такие события, и одно из них – проверка вышестоящим штабом.

Даже если моряк служит на каком-нибудь занюханном корыте и за всю службу ни разу не выходил в море, то всё равно как минимум два раза в год его проверяют. А уж если он в боевом экипаже, то проверки он встречает чаще, чем своих родителей. Намного чаще. К проверкам готовятся все – и офицеры штаба, и проверяемые моряки. Офицеры штаба наглаживают манишки, достают новые галстуки и красивые зажимы для них в виде подводных лодочек, везде тщательно бреются и в день проверки не похмеляются с утра на работе. А моряки в основном шуршат приборку и приводят в порядок документацию. Понятно ведь, почему без качественно сделанной приборки невозможно пройти проверку? Мне – нет, но так заведено. А документация – это вообще основа основ во флоте! Не важно, как хорошо подготовлены твои матросы и мичманы, сколько лет они служат и как матёры в знании своей матчасти, если у тебя нет планов занятий с ними, то считай всё зря: вы все жалование получаете, потонете в море, как пить дать!

А учёба, она же в армии непрерывна и чисто условно делится на два периода обучения: летний и зимний. Они ничем не отличаются друг от друга, и распознать в суете дней их можно только по оргпериоду, которым каждый начинается. Оргпериод – это такой флотский способ борьбы с энтропией, его проводят для того, чтобы углубить, усилить, расширить, закрепить, настроить и накрутить хвосты. В оргпериод вам запрещают сходить на берег, заставляют спать в казарме или на корабле, вы делаете в два раза больше приборок и передвигаетесь по территории базы только организованными группами и строевым шагом. А потом наступает апогей оргпериода: строевой смотр, на котором суровые офицеры штаба проверяют ваш внешний вид, цвет ботинок и пытают у вас знания статей Корабельного Устава. А дальше снова разброд и шатание поглощают всё. Ну, по мнению офицеров штаба. Поэтому периодически они и устраивают проверки хода подготовки, к которым заранее предлагают подготовиться. Подготовка заключается в основном в том, что ты стираешь в тетрадке с планами занятий прошлогодние даты и аккуратно вписываешь нынешние.

– Витя, ты подготовил тетрадь боевой подготовки команды, завтра же проверка штабом?

– Конечно, – фыркает старшина команды и протягивает мне тетрадь, которая служила на этом крейсере ещё до того, как он поступил в учебку. Мы с тетрадью хорошо знакомы, и я знаю точно, на какой у неё странице приклеились крошки от табака и где меня встретят кружки от стаканов с чаем, а тетрадка знает, что я сейчас скажу:

– Витя, ну опять?

– А чо такого-то?

Да ничего, конечно. У меня и у самого такая тетрадь, чуть помоложе только. И офицер штаба, который меня будет проверять, пожмёт тетрадке лапку, как своему старому знакомому, и выдумает из головы пару замечаний по ней, хотя он её проверяет уже не первый год и замечаний там уже не может быть никаких в принципе. Мы смотрим друг на друга честными глазами, и я честно делаю вид, что это свежая тетрадь, сделанная мной вот буквально вчера, на оргпериоде, а он также искренне делает вид, что верит мне всей душой и сверяет список тем занятий со своей тетрадью, которую он сделал позавчера, но на самом деле она досталась ему ещё от позапрошлого флагманского специалиста, который давно уволился с флота и качается в кресле-качалке у камина на своей даче под городом Пушкин с пекинесом на коленках. Вот она – преемственность поколений на флоте. А вы как думали?

Самое плохое обстоятельство, которое может случиться, – это смена командира или механика, то есть лица, которое утверждает все документы на корабле в своём подразделении. Это же надо ползать по всему кораблю, разыскивать все инструкции, расклеенные там, где не ступала нога человека, и менять их… ну или просто наклеивать на пожелтевшую инструкцию белоснежную полоску с новой фамилией. И всё равно, как тщательно ты это ни делай, проверяющий хоть одну старую инструкцию да найдёт!

– У них инструкция по управлению холодильной машиной номер шесть с нарушениями оформлена! – гордо объявит он на подведении итогов.

– Да где он её нашёл? – шёпотом спросит механик у комдива-три. – Всё же, блядь, перерыли!

– Думаю, с собой принёс за пазухой и приклеил втихаря, змей! – так же шёпотом ответит Антоныч.

– Отставить шептаться! – рявкает командир дивизии. – Почему бардак?!

– Виноваты, тащ контр-адмирал! Прошу разрешения устранить немедленно!

Этой холодильной машине двенадцать лет, она побывала в трёх автономных плаваниях и куче выходов в море, её обслуживают ровно те же мичмана, которые обслуживали её всю жизнь, они делают это уже даже не задумываясь, они по её чиханиям уже определяют, где надо что подкрутить и куда что вставить или долить. Но эта вот на хрен им ненужная инструкция обязана висеть, и вот эти вот слова «Виноваты! Разрешите устранить!» должны быть сказаны, как будто можно себе представить, что не виноваты или не разрешат устранить. «Не-е-е-ет, – скажут, – писькины дети! Вот не устраняйте! Пусть висит теперь бельмом на ваших хитрых глазёнках!»

А офицеры штаба, они же тоже разные бывают. Бывают те, которые умные, грамотные, всё понимают и ходят на службу в мятых рубашках. А бывают и такие, от которых избавились в связи с их профнепригодностью, отправив на классы или в академию, а они – раз! – и по распределению обратно вернулись в дивизию, но уже флагманскими специалистами, чтоб ходить с гордо поднятой головой и всех учить, как надо делать правильно, хотя сами не то что правильно, а вообще делать ничего не могли, за что и были сосланы с флота. И вот этим правильным офицерам штаба их же и будут ставить в пример.

– Погодите-ка! Как это «нет замечаний»?! – возмущённо спросит на проверке начальник штаба.

– Ну нет. Всё у них хорошо, к выходу в море готовы.

– А документация!

– Ну поправят они документацию, они грамотные, матчасть ухожена и в порядке, сам готов с ними в море идти!

– Самый хитрый? В море и дурак пойти сможет! А ты вот тут, на берегу, повоюй попробуй с бумажками! Что за отношение к проверке, товарищ офицер? Вы на проверку корабля должны идти, как богомол на спаривание! Умереть должны быть готовы на проверке, но долг свой выполнить! Вон флагманский минёр, берите пример! Нашёл селедочный скелет в трюме под краской! А вы что?

– Тащ капитан первого ранга! Ну вы же не предполагаете, что они трюм от краски зачистили, потом поели там селёдку, а потом трюм обратно закрасили? Ну давайте на Севмаш рекламацию напишем за эту селёдку!

– Эти? Эти – могли! А я не предполагаю! Я не философ тут оккамывами бритвами размахивать! Труп селёдки в наличии? В наличии! Это бардак? Бардак! А вы их в море выпускать собираетесь!

Так и не пустили нас тогда в море, дали две недели на устранение замечаний. Никто ничего не устранял, конечно, и скелет этот селёдочный до сих пор там в трюме живёт и здравствует, я уверен, но при повторной проверке всё у нас стало хорошо (ну как хорошо – более-менее), и в море нас выпустили.

Вся хитрость флотских проверок заключается в том, что результат их заранее известен. Вот прямо приходят офицеры штаба и сразу же за рюмочкой чая в каюте докладывают, пойдём мы в море или нет. Молодцы, конечно, с одной стороны, но с другой – никакой тебе интриги, дрожи в коленках и волнения. А иногда ведь и поволноваться хочется, на флоте мы или как? Например, когда нам нарезали задачу вывести в море отстойный крейсер ТК-13, то очень хотелось волноваться.

Он давно и прочно стоял у пирса, экипаж его потерял линейность и получал полное удовольствие от гордого звания «отстойный», как кто-то решил, что неплохо бы было ракушки-то с корпуса пообтрясти, пока к пирсу не прирос этот носитель счастливого номера. А нам, с одной стороны, было интересно попробовать, такой, знаете, азарт и юношеское «слабо», которое как ни крути, но присуще военным морякам в любом их астрономическом возрасте и звании. А с другой стороны, как-то неуютно было. Ну понятно, что не утонем, мы же мастера военного дела и горит всё в руках (в переносном смысле этого слова), но… всё-таки.

Приняли мы его, оставив в заложниках несколько человек из родного экипажа, чтоб крейсер не боялся нашего напора и наглости, и начали изучать состояние матчасти. Так себе было состояние, больше вам не скажу – военная тайна и всё такое. Недели две мы ковырялись в его нутре, пытались всё запускать, смотреть, нюхать и пробовать на зуб, а потом к нам приехал штаб с проверкой хода подготовки к выходу в море. Не, ну мы готовились к их прибытию: сделали большую приборку, попытались везде свет зажечь, переодели верхнего вахтенного в новый ватник со звездой и буквами «ВМФ» на спине, заставили его постирать повязку и почистить автомат. В общем, провели весь необходимый комплекс мероприятий.

– Товарищи офицеры! – объявил начальник штаба. – Никаких условностей! Дело это пахнет авантюрой, и хуй с ним с крейсером, но единственный линейный экипаж в дивизии мне жалко, не скрою! Поэтому проверять так, чтоб дым валили из рубочного люка и из Лопатки звонил озабоченный дежурный по флотилии: мол, что за чёрный дым валит из вашей дивизии! Ну что, Антоныч, – спросил он потом у нашего комдива-три в центральном, – как матчасть-то?

А Антоныч, знаете, он отличался от нормального военнослужащего тем, что нормальному, отдав приказание, нужно обеспечить его выполнение, а Антонычу достаточно было поставить задачу, и он ей тут же загорался с полутыка, как фитиль на зажигалке «Зиппо».

– Видали и похуже! – бодро доложил Антоныч.

На Антоныча все в центральном посмотрели круглыми глазами на два размера больше обычных, и даже сам начальник штаба удивился:

– Где?

– Ну… на ТК-202, например!

– Ты ещё с крейсером «Авророй» сравнил бы! Сможете в море-то его вывести?

– Так точно! В умелых руках и хуй – балалайка!

– Я один его боюсь? – спросил начальник штаба у командира.

– Не, это нормально, – его все боятся!

Шутили оба, конечно, никто Антоныча не боялся, но уважали его сильно, уж больно грамотный был, чёрт.

Одним из заложников с ТК-13 достался нам трюмный офицер Артём. Он был старшим лейтенантом, и командование решило, что не так уж и обязательно ему идти в отпуск. Пусть вон лучше Родину позащищает в составе боевого экипажа, а то ведь и пороху не нюхал ни разу – как попал в отстойный экипаж лейтенантом, так и торчал в нём, но не всё скоту масленица. Артём так искренне удивлялся тому ритму, в который он попал: «С корабля на… жопу», – говорил он и, заражаясь оптимизмом и целеустремлённостью, крутил, вертел, грузил, чинил и ругался матом на свой экипаж вместе с нами.

– Сан Антоныч! Я даже с флота уже увольняться не хочу! Я согласен с вами остаться, это же феерия просто, что вы творите! Но можно я посплю? – умолял он Антоныча во время нарезки тем очередного фронта работ.

– А когда ты спал в последний раз?

– Позавчера!

– Дрыщ! Да в твоём возрасте можно неделю не спать, не есть и не испытывать при этом никакого физического дискомфорта, скажи, Эдуард!

А Эдуард уже как раз всё сделал и планировал втихаря приспнуть часик-другой, поэтому с готовностью закивал головой.

Конечно, мы вывели крейсер в море. Даже интересно было на нём пошоркаться туда-сюда, погрузиться, всплыть и вернуться в базу.

Потом Артём всё-таки уволился с флота, устроив небольшой спектакль, но об этом я расскажу отдельно. А в этом рассказе что хотелось бы сказать, собственно. Если какое-то событие в вашей жизни неизбежно и даже результат его вам заранее известен и, может быть, не очень вам и нравится, но избежать его ну никак не представляется возможным, то просто расслабьтесь и получите удовольствие хотя бы от процесса. Это – флотская мудрость в отношении проверок. Ведь в любом процессе наверняка можно найти то, от чего можно получить удовольствие. Хотя бы осознанием того, что и он когда-нибудь пройдёт!

Не препятствуй!

Вы много всего уже знаете о подводниках и их жизни, но одна сторона их бытия всё-таки до сих пор пребывает для вас за серой завесой тайны. Вы сейчас, конечно, подумали: «А что же это за она, если даже про онанизм мы уже читали?» Так вот, я скажу вам, долго не томя: подводники своими могучими плечами не только держат щит Родины, но и двигают науку вперёд. Ну, или в сторону Архангельска, тут уж как получится.

Первый раз с толстолобыми столкнулся лично я, когда мы собирались стрелять ракетой с Полюса.

– Ребята! – радостно сказали нам представители БелВМБ. – Вы не представляете, как вам повезло!

– Уже страшно! – склонил голову командир.

– С вами в море пойдёт представитель! Нашей! Российской! Науки!

– Ээээ. Зачем, стесняюсь спросить? – задал риторический вопрос командир.

– Они изобрели какую-то стойку телеметрии и могут теперь отслеживать полёты баллистических ракет! Ну… думают, что могут, и хотят поэтому проверить! А так как ракетами у нас сейчас никто не стреляет, то выбор их очевиден!

– Ну-у-у, а что от меня-то надо? – не совсем понял командир. – Всё же решено уже?

– Ну, в общем-то да. Но решили уважить, так сказать!

– Ценю, – обрадовался командир, – давайте сюда свою науку!

На борт занесли какую-то стойку с аппаратурой и старичка.

– Я профессор Иванов! Здравствуйте! Я пойду с вами в море!

– Да ладно? – командир поднял пилотку бровями. – Ну сходите пока чаю попейте в кают-компанию, товарищ профессор.

– Хуй! – твёрдо сказал командир представителю БелВМБ. – Хуй я возьму его в море! Да мне всё равно, хоть академик! Это, на секундочку, подводная лодка! Ему сколько лет? Шестьдесят пять? А медкомиссию он прошёл? А в подплав он годен? А хоронить я его где буду, если он кони двинет от недостатка кислорода и скачков давления? В торпедном аппарате? У меня нет свободных! Полный боекомплект! Вот вам моё категорическое «не-ет»!

Представители БелВМБ пожевали губами, посовещались с телефоном и, взяв профессора со стаканом чая под руки, убежали. А мы-то уже под всеми парами стоим и бьём копытами в нетерпении, ну понимаете, самим же интересно, получится у нас всплыть на Полюсе и стрельнуть ракетой с Западного полушария или утонем нафиг? Интендант, опять же, за стакан казённый волнуется. А оперативный (самая ненавидимая на флоте должность) «добро» на выход не даёт, приказывает ждать.

Ждём, значит, сидим. Ждём, ждём. И ещё час. И второй. Начинаем уже недопустимо расслабляться на боевом корабле и ронять свой боевой дух в стаканы с чаем и кофе, как приводят к нам на борт капитана. Ну, по погонам-то он капитан, а по внешнему виду – доцент чистой воды, ну или там аспирант, я в этом плохо разбираюсь. Короче – «пиджак».

– Здравствуйте! – радостно и в нарушении Устава здоровается капитан со всем центральным постом.

С непривычки-то сложно определить, кто есть кто в центральном посту подводной лодки, если это не фотосъёмка для прессы, и она в море собирается выходить, и бирок на груди не видно по причине курток, ватников и валенок. Красота подводников она, понимаете, не в белых подворотничках на рабочей одежде. Ну вот и сидит, стоит и ходит в центральном посту человек десять. А лица-то у всех одинаково суровые и брови нахмурены – поди разбери, кто тут главный! И все, главное, молчат такие, насупились и делают вид, что не понимают, кто это тут нарушает своим писком мерное жужжание воинского долга над головами.

– Здравия желаю, товарищ капитан! – здоровается командир в звании капитана первого ранга.

– Здравствуйте! – радостно протягивает ему руку капитан. – А кто тут главный у вас?

– А самый красивый и с виду умный, то есть я! – бодро докладывает командир. – А вы с какой целью интересуетесь? Может, депешу какую из штаба привезли?

– А! Нет! Я ассистент профессора Иванова, Николай. И мне сказали, что я должен с вами в море пойти, чтоб за детищем профессора следить и работу его обеспечивать!

– А в море бывали до этого?

– Нет.

– А на подводной лодке?

– Нет.

– А с семьёй попрощались?

– Зачем? Я же всего на пару недель!

– Хафизыч, вызови-ка доктора в центральный, чувствую, что разговор наш зашёл в тупик. Доктор! – строго сказал командир доктору. – Ставлю перед тобой задачу государственной важности! В течение пяти минут провести медкомиссию над этим бравым и отважным капитаном и выдать мне заключение, готов ли он по состоянию здоровья идти с нами в море!

– Как это? За пять минут-то? – не понял доктор.

– Доктор, ну я же не спрашиваю тебя как мне фареро-исландский противолодочный рубеж преодолевать? Не спрашиваю. Вот и ты у меня не спрашивай, как тебе медкомиссию проводить, температуру померь, не знаю, давление, зубы посчитай, что там у вас ещё делают?

– За пять минут?

– Уже за четыре, доктор! Много разговоров и мало дела! Ты прям философ Сенека, а не офицер атомного флота – так поразглагольствовать любишь!

Доктор с капитаном убежали, и ровно через три минуты (которых как раз хватило, чтобы дойти до амбулатории) доктор доложил:

– Годен!

– Это точный диагноз? Уточни у него, Хафизыч!

– А точный диагноз ставит только патологоанатом в морге, да и то не всегда! – огрызнулся наглый доктор, ну потому что по «Лиственнице», а не лично, поэтому, видимо, осмелел.

Потом начали размещать стойку с телеметрией. К чему её подключали, я вам не скажу потому, как знать вам этого не положено, но размещали её в девятнадцатом отсеке, сразу за центральным постом. А в девятнадцатом отсеке было всего две жилые каюты – командира дивизиона живучести и командира боевой части связи. Размещением стойки руководил капитан Николай, и поэтому сначала её опрометчиво разместили возле каюты Антоныча (который и был командиром дивизиона живучести, но вы это и так уже знаете). А у Антоныча же чутьё было, как у осетра, который на нерест шёл.

– Эдуард, выгляни-ка в девятнадцатый, что они там копошатся.

– Да, Сан Антоныч, каюту вашу загораживают бандурой какой-то!

– Та-а-а-ак! – заорал Антоныч. – К связистской каюте её ставьте, не к моей! Я её быстро вам лбом расшибу!

Капитан, может, ещё и засомневался бы, слушаться Антоныча или нет, но мичмана, которые ему помогали, знали, что Антоныча лучше слушаться. Полезнее для здоровья и общего душевного равновесия организма. Стойку поставили к каюте связиста, закрепили подручными средствами, чтоб не свалилась при качке, и подключили к тому, к чему вам знать не положено.

– Эх! – радостно потирал ладошки капитан. – Весело тут у вас, хорошо!

Капитан к этому времени провёл на лодке полчаса, из которых десять минут бегал до амбулатории и обратно и двадцать минут грузил свою стойку. Конечно, после тихого и плавного течения научных мыслей по коридорам НИИ ему было весело. Он же ещё не знал, что впереди его ждёт месяц абсолютного бездействия в замкнутом пространстве.

Потом, конечно, его было даже немножко жалко. Понимаете, спать вдоволь и ничего не делать – это, бесспорно, хорошо и вызывает зависть у подводников. Но одно дело, когда это происходит на суше и ты можешь, например, посмотреть в окно, позвонить другу и даже прогуляться по какому-нибудь проспекту под липами и по асфальту, покуривая папироску, а другое дело – находиться в железной банке без окон и дверей, а вокруг тебя все чем-то заняты, и душу излить некому, потому именно, что они-то заняты постоянно, и дела им до твоей души как бы и нет. Но откровенно и в лицо они тебе об этом не говорят, но ты же и так всё понимаешь. Взгляды вот эти недоумённые, когда ты спрашиваешь, чем бы тебе заняться, чтобы с ума не сойти, пожимания плечами не потому, что им не хочется тебе помочь, а потому, что они и правда не знают, чем тут можно заниматься, кроме того, чем занимаются они. А ещё старые мичмана очень любят пугать зелёных юнцов, ну в крови у них это, может, не знаю. Любят, например, при погружении натянуть нитку поперёк отсека и потом, при всплытии, показать, как она звонко лопается, и вот тебе только что рассказывали, что ты в прочном корпусе, а прочный корпус он же прочный, ты на это надеешься, а тут на тебе – не такой уж он и прочный, что ли?

Капитан пробовал сидеть во всех рубках по очереди: и у акустиков, и у связистов, и у штурманов. Он сидел в центральном посту и на пультах управления энергетическими установками, играл в преферанс с докторами и пробовал помогать турбинистам чистить фильтра на испарителях, но он ничего не знал из того, что делал (кроме преферанса), не понимал, что он делает и зачем. То есть не было у него необходимости этого делать, а время – оно особенное на подводной лодке. Оно непрерывное совсем, и если у тебя нет часов и календарика, то в днях, часах и времени года ты запутаешься ровно через неделю. Что капитан и сделал, с успехом подтвердив выводы психологов Советского Союза о том, что если подводников не ебать круглосуточно в подводной лодке, создавая им искусственные трудности, которые они так любят преодолевать, то они становятся нежными и сходят с ума от безделья.

Но капитан держался. Сразу было понятно, что он не просто так, а будущий учёный! Он ходил с красными глазами, как все, научился курить, ругаться матом и командовать вестовыми. Он даже из ДУКа один раз стрелял с трюмными! И наконец, вот он, момент истины: мы изготовились к стрельбе!

Перед стрельбой он волновался больше, чем ракетчики: за сутки начал протирать свою стойку снаружи и внутри, что-то там проверять и настраивать в сорок восьмой раз и ходить с торжественным лицом. А ракетчики наши после того, как командир написал на ракете «Лети с миром!» вообще были спокойные как удавы и делали вид, что уж по Архангельску-то они точно попадут, даже если у них пропадёт электричество, гидравлика и выйдет из строя насос затопления шахты.

После удачного старта все в центральном обрадовались, захлопали в ладоши и по спинам товарищей, некоторые даже закричали «ура!». Обниматься, конечно, не стали, потому как за месяц плавания уже порядком друг другу надоели. И тут командир дивизии вспомнил про капитана.

– Наука! – крикнул он в девятнадцатый. – Как там наша ракета?

Капитан торжественный и в наглаженном РБ зачарованно смотрел на череду мигающих лампочек и скачущих стрелочек. От волнения он даже забыл свой ПДА, что считалось у подводников ходить голым, если ты не начхим:

– Идёт по плану! Прям как по ниточке! – доложил он блестящими глазами в центральный.

– Не препятствуй! – крикнул ему командир дивизии. Крикнул и забыл.

Потому крикнул, что на флоте нет такого доклада, на которые не положен ответ его получившего. А если ответить нечего, ну, например, «Солнце садится!» или «Наблюдаю стаю дельфинов по правому борту!», то начальник и отвечает это самое «Не препятствуй!».

– А я и не собирался! – бодро доложил капитан.

– Ну хорошо, а то мы забоялись уже! – отсмеявшись, одобрил его уже командир.

А после возвращения в Северодвинск капитан Николай никак не мог покинуть лодку.

– Не понимаю, – смеялся он в центральном, – мне так надоело тут у вас от безделья, и давление это всё время скачет, ну и страшновато, да, но вот не могу уйти никак! Всё кажется, что уйду, и часть моей жизни какая-то важная закончится и пройдёт как сон. Не понимаю, но не хочу, чтоб проходила.

– Вот потому мы и не уходим, – подбодрил его Антоныч, – тоже боимся все, а когда уходим, то страдаем потом!

Капитан пожал всем руки и побрёл от нашего пирса прочь. Сначала брёл медленно и понуро, но чем дальше удалялся, тем увереннее и быстрее становился его шаг, пару раз он оборачивался и махал рукой, а потом исчез за поворотом и пропал, как сон, и мы так же исчезли из его жизни. Как сон.

Бедный рыцарь

Артём был холостяком. Не, не, не, погодите-ка: первое предложение, пожалуй, нужно заменить, потому что вы можете не совсем правильно понять, почему это он им был. Вот так должно быть: «Артём был холостяком потому, что слишком любил женщин и никак не мог остановиться в выражении своей любви к ним всем, хотя, скорее всего, это был как раз тот случай, когда процесс выбора нравится гораздо более, чем его результат».

А ещё Артём очень любил себя, что, в общем-то, правильно, но не тогда, когда у тебя усы сверху закрывают ноздри, а снизу спускаются чуть не до подбородка. Ну, то есть надо же быть реалистом, вот я о чём. И как ты можешь нравиться женщинам, если с тобой и поцеловаться-то нормально невозможно?

Заходишь за ним в каюту, а он стоит там и усищи свои расчёской расчёсывает.

– Артём, что ты делаешь? Пошли на построение!

– Погоди, надо же в порядок себя привести!

И чешет стоит дальше этот свой «трамплин для мандавошек» (ничего личного – стандартное название вторичного полового признака на флоте). На улице минус двадцать, метёт мало что со всех сторон, а ещё снизу и сверху и из какого-то пятого измерения наверняка поддувает – а он стоит и чешет. Нет, ну вот правда, – весь экипаж прямо строится именно за тем, в этих условиях, мало связанных с наличием разумной жизни, чтоб на его усы полюбоваться, не иначе!

– Артём! – спрашивал его старпом, который был всегда до синевы выбрит. – Вот скажи честно, скольких женщин вырвало от твоих усов, когда ты лез к ним целоваться в губы?

– Ни одной, Сей Саныч! Им усы очень нравятся!

– Как может нравиться, когда у тебя во рту посторонние волосы и они ещё шевелятся! Эдуард, ну ты скажи! Да меня прямо сейчас вырвет, а он же даже ещё и целоваться ко мне не лезет! А представь: он такой глазёнки свои закатит под лоб, губищи выпятит и эти… торчат! И что? Ну, вот если я женщина? Какие варианты, кроме панического бегства, могут быть?

– Не знаю, Сей Саныч, никогда усов не носил и посторонних волос во рту не ощущал. Но, если бы Артём полез ко мне целоваться, то бежал бы в панике, без вариантов!

Не, ну вру, конечно. Носил на КМБ в училище месяц где-то, и то потому, что лень бриться было, но потом стало как-то в зеркало смотреть неудобно и сбрил.

– Эх! – вздыхал Артём. – Вот что зависть-то с людьми делает!

А потом доставал из кармана расчёску и начинал их расчёсывать. Ну какой нормальный мужчина будет носить в кармане расчёску для усов на подводной лодке? Для волос-то не носят! Ну, для тех, которые на голове.

Кроме этих двух недостатков (чрезмерная любовь к женщинам и усам) был у Артёма и ещё один. Или два. Нет, скорее один, но комбинированный: Артём очень любил вкусно поесть, но при этом совершенно не умел готовить.

– Чо, – спрашивал меня Артём, – готовить-то тебе, гость не очень дорогой, но чуть лучше татарина? Печёнку или блюдо под названием «Бедный рыцарь»?

При этом Артём смотрел в какую-то специальную книгу рецептов «Сборник рецептов для криворуких холостяков», который подарила ему мама, когда провожала на Север. Так как нормально готовить печёнку во всём мире умею только я, то, естественно, я выбрал «Бедный рыцарь»! Название, опять же, красивое, загадочное и романтичное. Заодно, думаю, подсмотрю рецепт – там же наверняка что-нибудь этакое будет.

И, представьте себе, с каким удивлением я (с блокнотом и ручкой в руках) наблюдаю, как Артём нарезает кубиками чёрный хлеб и начинает жарить его на сковородке в подсолнечном масле. Пикантное начало, думаю я себе, а он жарит себе и жарит, помешивая его лопаточкой. Под нос себе свистит что-то. Вернее, в усы.

– Дружище! – тыкаю я его в бок ручкой. – А ты ингредиентов каких не забыл сюда добавить? Ну там – фарша или рыбы какой, а может, зелени?

– Да не, Эд, я этот рецепт единственный наизусть знаю! Только соль ещё в конце!

– И что это за блюдо? Жареные кубики хлеба?

– Жаренные кубики хлеба с солью! Вон, можешь в первоисточнике посмотреть!

Смотрю, конечно. У нас, джентельменов, принято верить друг другу на слово, но не тогда, когда тебя пытаются накормить блюдом «Бедный рыцарь»! И не врёт ведь, гад, есть такое блюдо! А я, главное, уже и пиво на стол выставил, а прятать его обратно мне воспитание не позволяет.

А как мы с ним зубатку первый раз готовили, это вообще цирковой номер.

Идём с ним, значит, по рынку. В кармане у нас сто рублей на двоих (цифра условная), и мы планируем взять себе чего-нибудь пенного ну и кусок мяса к нему (с условием, что готовить буду я, потому что когда мясо готовил Артём, то все предпочитали есть просто хлеб). И тут видим это странное белое мясо огромными кусками на прилавках. Мы тогда совсем недавно были на северах и оба увидели свежую зубатку первый раз. Потом-то мы уже узнали, что правильно приготовленная зубатка кладёт на лопатки любой шашлык одной левой! При этом, прошу отметить в протоколе, я рыбу вообще не люблю. А тут мы топчемся, как два оленя на водопое, и хмыкаем. Я-то спросить стесняюсь, а что это за такое лежит, ну чтоб не показаться совсем уж дурачком, а Артёму пофиг (не, ну если у тебя усы, то я считаю, что тебе вообще всё пофиг).

– А что это у вас такое лежит? – спрашивает Артём у продавщицы, по-особенному шевеля усами. Ему казалось, что когда он вот так по-особенному шевелит усами, то женщины тают, как масло на сковороде. Хотя, и я лично это видел, парочка из них аж передёрнулась при демонстрации этого трюка.

– Это зубатка, мальчики! Вы что! Свежак! Вот только из моря достали!

– А ну-ка завесьте нам вот этот кусочек!

– Как скажете, только усами больше не шевелите, а то покупатели шарахаются! Сто двадцать рублей!

– Ну-у-у, бли-и-ин, – оба с ним понуриваем плечи.

– Скока у вас? – спрашивает добрая тётенька.

– Сто.

– Ну забирайте, ладно.

– Так это… пива же хотели ещё взять. Как бы.

– Ладно. Тихонько давайте мне полтос и быстро идите отсюда! Только – никому! Никому не рассказывайте!

Мы, довольно похрюкивая, семеним ко мне домой с пивом, зубаткой и предвкушениями.

– Только готовить я буду! – заявляет Артём.

– Схуяли? Ты же даже яйцо пожарить нормально не можешь!

– У меня мама рыбу очень любит! Я знаешь, сколько раз видел, как она её готовит!

Я и сам не понимаю, что в тот момент заставило меня, при моём природном упрямстве, довериться этому мастеру приготовления «бедных рыцарей». Я поскакал в душ, вполне обоснованно предполагая, что впервые в жизни пробовать зубатку нужно строго в чистом и со скрипящей кожей. А Артём, бросив рыбу на сковородку, уселся смотреть телевизор. Пиво ускоренно охлаждалось в холодильнике. Зубатка – жарилась. Вроде всех героев упомянул?

Вдоволь наоравшись в душе (горячей воды не было) и выйдя из него, я был поражён дивным и аппетитным запахом жарящейся рыбы. Дай-ка, думаю, схожу проверю, что там происходит на сковородке. Ну и попробую, заодно, пока Артём в телевизоре. Открываю крышку – и что? Там вместо от такенного кусищи лежит какой-то тонкий блин с чуть подгоревшей кожицей.

– Э, баклан! – зову Артёма на кухню дрожащим от возмущения голосом. – Ты чобля, в одну харю всё сожрал, сука?!

Артём прибегает с возмущёнными усами (тоже у него приёмчик такой был – возмущение усами показывать, ну как клоун, точно вам говорю).

– Братан, ты чо! Только перевернул её один раз и всё!

– Вот чтоб хоть ещё один раз, Артёмиус, я доверил тебе готовить… хоть что-нибудь!

Потом-то мы узнали у старожилов, как правильно приготовить зубатку, а в тот вечер поужинали просто пивом и «Бедным рыцарем», будь он неладен. А вообще блюдо это прочно вошло в мой рацион года на два-три примерно. Не, ну а что, – хлеба почти всегда можно было набрать на камбузе, а соль-то уж можно было и купить. Но тоже не покупали, набирали у интенданта корабельного. Правда, тогда ещё гречка была совсем дешёвой.

А, скажу я вам, что гречку не все умеют правильно готовить и даже не подозревают о том, что если её предварительно замочить в воде на несколько часов, то получится она рассыпчатая, пышная и мягкая, прямо как аккорды в песнях Марка Кнопфлера. И вот заходит как-то Артём за мной утром, чтоб на службу скакать по сопкам. Тогда же машин в дивизии было две и возили, в основном, тёток с бербазы, полагая, что у подводников здоровья воз и маленькая тележка и восемь километров по сопкам пробежаться – только на пользу им пойдёт. А тропа эта в аккурат за моим домом и начиналась, упираясь другим своим извилистым концом прямо в восемнадцатую дивизию, в обход первого КПП.

– Эди-и-и-и-иик!!! По-о-о-ооошли-и-ии! – орёт Артём под моими окнами.

– Слышь, чо ты орёшь? – ору ему в ответ из окна. – Люди нормальные спят ещё! Зайди, мне побриться надо!

Бреюсь себе, слышу, как зашёл Артём и пошёл на цыпочках на кухню. Не, ну чего мне переживать-то, – съестных припасов у меня нет, только гречку с вечера замочил в банке на подоконнике. Ну не будет же он гречку сырую жрать? Выхожу – сидит на подоконнике и хуярит ложкой эту гречку прямо из банки!

– Слышь, Эд, а выходи за меня! Ты так готовишь охуенно! Даже гречка, никогда не думал, что такая вкусная бывает! Тока недосоленная, чот. Ну я кетчупа налил.

– Дебил, – говорю, – она вообще сырая! Я её замочил просто!

– Дык чо, её есть нельзя, что ли? – и удивлённо завис с ложкой у рта. А глаза жалобные такие, знаете, как у котёночка.

– Да доскребай уже, что там, пару ложек осталось.

– Тока ради тебя, друг! Чтоб продукт не испортился.

И, пока я завязывал галстук, он скрёб по стенкам ложкой, задорно причмокивая.

– Стенки облизать не забудь! – кричу ему.

– Дык как? У меня голова же в эту банку не пролазит! Я уже попробовал!

– А ты хобот туда свой опусти и оближи!

Артём тяготился военной службой. Он натурой был творческой: рисовал шаржи, писал какие-то песни и носил на шее длинный вязаный шарф, обматывая его восемь раз вокруг горла, ещё до того, как это стало модно и назвалось «хипстерством». Зачем он поехал на лодки вообще было непонятно, ну очевидно было, что это – не его. Вот ходить по берегу Балтийского залива, смотреть в туманную даль задумчивым карим взором с поволокой и кормить лебедей батоном с рук, – вот это было его. Ну вот есть такие люди, которые созданы для того, чтобы кормить лебедей, а не грузить гидравлику бочками и запускать компрессор с производительностью 475 000 литров сжатого воздуха в час. Представьте себе, вот лебедь – изящный, белый и тихий, а вот компрессор – восемь тонн уродливого гремящего железа. Ну есть же разница?

Артём прослужил почти два года и начал писать рапорта с просьбой уволить его в запас. Его командир молча подписывал рапорта и отправлял его дальше, по инстанциям. Дальше Артёму смеялись в лицо, кричали, рвали эти рапорта и топтали их ногами. Артём молча смотрел, как его порванные в белые клочья мечты о свободной и полной творчества жизни покрываются уродливыми чёрными отпечатками от военных ботинок, вздыхал и шёл писать очередной рапорт.

Ну, естественно, это не могло долго продолжаться. Ведь, каким бы мирным и творческим человеком вы ни были и насколько ни была бы тонка ваша душевная организация, вы не сможете долго смотреть на то, как топчутся по вашей мечте, не захотев отомстить. И только не надо мне рассказывать про толерантность, терпимость, всепрощение, нирвану и душевный покой, ладно?

Заступив дежурным по кораблю и дождавшись, пока на землю опустится астрономическая ночь (другой и не бывает летом в Заполярье), Артём позвонил дежурному по дивизии и, объявив ему тревожным голосом «Взрыв аккумуляторной батареи на восемьсот тридцатом бортовом! Имеются человеческие жертвы!», отключил все береговые телефоны, убрал верхнего вахтенного в «Прилив» (так называется утолщение у основания рубки) и задраил входную дверь на корабль.

Дежурный по дивизии, естественно, очканул. А кто бы не очканул на его месте? Он не смог проверить информацию, но немедленно выслал на ТК-17 аварийные партии с соседних кораблей, доложил дежурному по флотилии и командиру дивизии, после чего, возглавив аварийную партию береговой базы, побежал в сторону пирсов. Дежурный по флотилии тоже не смог проверить информацию, так как связь с кораблём отсутствовала, а вместо дежурного по дивизии ему отвечал лейтенант в полуобморочном состоянии. Поэтому он доложил командующему флотилией и дежурному по Северному флоту. Дежурный по Северному флоту доложил командующему Северным флотом и никуда не побежал, так как от Североморска до Заозёрска бежать далеко и бессмысленно в данной ситуации.

Командир дивизии и командующий флотилией приехали из посёлка быстрее, чем добежала аварийная партия с бербазы. Один был в тапочках, трико и майке, а другой в джинсах и адмиральской тужурке на голое тело. На пирсе дружно толпились аварийные партии соседей, так как действовать они должны по указаниям дежурного по ТК-17, а того наверху не было. Вернее, он был, но сидел в рубке и тихонечко наблюдал в форточку, поджидая главных своих обидчиков и растлителей мечты.

Когда те бежали по пирсу, такие беззащитные и трогательно-смешные в своих домашних одеждах, он вышел наверх с круглыми от удивления глазами и спросил:

– А что это вы все тут делаете?

– Что?!! С кораблём?!! – орали на него два адмирала.

– А что с кораблём? Всё нормально, – вот же он стоит.

– Взрыв! Аккумуляторной! Батареи! Кто объявил?!!

– А, так это отработку вахты я проводил.

– А связь, блядь? Связь где?

– Не могу знать, я же не связист! Может, провода кто оборвал, случайно.

На Артёма долго орали и топали ногами по железному пирсу, а Артём улыбался и дрожал ноздрями, ощущая еле уловимый, но уже явно заметный запах свежего батона в своих руках и слыша хлопанье крыльев белых лебедей в Балтийском заливе.

– Да он улыбается ещё! Да я тебе сейчас пизды дам, гондон!!! – орал на него командующий флотилией.

– Товарищ контр-адмирал, – снисходительно улыбался ему Артём, – я, конечно, не бью стариков и детей и позволю вам меня побить, но уж один-то раз по роже знатно засажу! Заметьте, при многочисленных свидетелях. И вот представьте, как вам потом будет стыдно до конца вашей жизни, что вам какой-то старлей по роже дал!

Потом они оба подали на него в суд за нанесение тяжкого морального ущерба их здоровью, пока в дивизии спешно собирали документы на увольнение.

– Так, погодите, – уточнил судья на процессе, – то есть он вам писал рапорта об увольнении?

– Писал.

– Писал, что служить не хочет?

– Писал.

– Писал, что не находит в себе моральных сил нести службу по защите Родины?

– Писал.

– И после всего этого вы поставили его дежурным по атомной подводной лодке с баллистическими ракетами на борту и двумя ядерными реакторами?

– Э-э…

– Поставили?

– Да.

– А чем вы руководствовались, объясните, когда это делали?

– Ну а что! Почему! Как так! Что? Теперь каждый? А Родину? Родину кто тогда защищать будет?!

– А кто захочет, тот пусть и защищает. Вот вы будете. Я, если надо. Ещё парочку найдём, наверняка. Но. Если человек предупреждает вас о том, что он не хочет служить, как вы можете доверять ему в личное пользование стрелковое оружие, два реактора и крейсер, простите, стратегического назначения? Заседание окончено. Все свободны.

Так и уехал Артём навстречу своей мечте. С тех пор мы с ним не виделись, и, как сложилась его судьба, я не знаю. В дивизии долго помнили и говорили об этом случае и даже удивлялись. Ведь тогда время было такое, что можно было просто собрать вещи и уехать. Сделать себе документы и жить спокойно на гражданке, не опасаясь последствий в той мутной воде, так любимых теперь девяностых и, зачем было лезть на рожон? А я вот, например, понимаю зачем. Одно дело – трусливо убежать а другое – уйти, дав бой. Пусть проиграть, но в итоге, добиться своего, на прощание громко хлопнув дверью, чего так сильно требуют артистические натуры. Такие, как у Артёма.

Вот понимаете, в чём вся штука: одержав победу, вы какое-то время будете наслаждаться её вкусом, но со временем вкус этот непременно забудется. А вот способ, которым вы добились победы, – будете помнить всегда. Поэтому правильно выбирайте способ и средства – это важно.

Месть

Обижать людей плохо. Прежде всего потому, что они и так обижены природой по самое не могу: эти бедные создания вынуждены есть, пить и дышать через всякие отверстия в организме и мучиться при родах. Кроме того, они даже не умеют отращивать себе новые зубы, но и этого им мало: они ещё раз в году заставляют себя покупать ветки сорнякового растения «акация серебристая», называя его при этом мимозой, и дарить своим самкам для непонятно каких целей. Хотя, может, чтоб моль не заводилась? А если вы этих беззащитных созданий начнёте обижать, то они же обидятся, понимаете?

Не все, правда, люди сразу кинутся обижаться. Подводники, например, не обидятся, а сделают выводы. Что для вас, поверьте мне, намного хуже, потому что после того, как они сделают выводы, они начнут мстить. Штурмана не пустят больше вас в свою рубку полюбоваться на светового зайчика, который прокладывает маршрут на карте, акустики не пустят послушать, как спариваются касатки, и тем более не станут объяснять, что эта вот вся какофония, собственно, и есть спаривание касаток. Ракетчики не позовут больше в свои секретные выгородки есть растворимые макароны с сосисками, а связисты – в свою сверхсекретную рубку потрогать резиновую сиську на тумблере. Да, но без всего этого можно прожить! – резонно можете возразить мне вы. Можно, конечно, но зачем? Зачем вам нужно будет потом это серое существование вместо цветной и насыщенной жизни?

А вот сейчас послушайте меня внимательно. Никогда. Слышите, никогда не вздумайте обижать командира дивизиона живучести! Он – это как управдом и ЖКХ в одном лице, но ещё злой, хитрый и упрямый.

Но однажды как-то так вышло, что нашего комдива-три Игоря обидели. Кто это сделал и как, уже не столь важно, да и детали эти, боюсь, могут даже несколько повредить вашу гражданскую психику. Но Игорь, как и положено офицеру-подводнику, сделал выводы и отключил к хуям пресную воду на корабле. Разгрузил цистерны, снял шланги приёма воды с пирса и объявил, что проводится ППО и ППР систем питьевой и мытьевой воды. Антоныч к тому времени уже стал механиком и был выше всей этой суеты, поэтому в дела простых смертных не вмешивался.

– Ну как же так, без воды-то? – робко спрашивали у Игоря другие люди-подводники, может, даже и непричастные к тому, что его обидели.

– ППО и ППР! Всё согласно регламента, чётко прописанного чёрным по жёлтому в руководящих документах!

– Но ведь раньше не отключали… – робко возражали некоторые особенно настойчивые.

– Раньше в лаптях ходили, а ты вон в кожаных сапогах на меху топчешься грязными подошвами по моему прикроватному коврику!

И некоторые вздыхали и выходили вон ни с чем, а Игорь кричал им вслед:

– А если будете недовольны, то я и ремонт системы вентиляции и кондиционирования затею и отрублю нагреватели воздуха, чтоб жизнь малиной во рту не таяла!

Все тут же становились довольны, конечно же. Игорь был упёрт, как бык. Но, оказалось, что и на него нашёлся свой болт с левой резьбой, или, как говорят у гражданских, тореадор.

Наш новый помощник командира притопал как-то на пароход, сменившись с дежурства по дивизии. Это нормальные офицеры, сменившись с дежурства, бегут домой отмокать в ванной, принимать контрастный душ и смотреть «Судью Дредда», мирно посапывая на диване, но не помощники командиров. В обязанностях помощников командиров написано, что частое оставление части не совместимо с исполнением их обязанностей, и раз уж ты позарился на командную карьеру, то будь добр принести на корабль свою зубную щётку, фотографию семьи и вазелин. Но, с другой стороны, это, конечно, один из самых прямых путей в командиры.

Не все, скажу я вам, настолько отчаянны, чтобы становиться помощниками, но находятся желающие, да и, когда очередным желающим объявили Вадима, мы несколько удивились, стоит признать. При всех своих очевидных достоинствах, а именно остром уме и усам, еще ужаснее, чем у Артёма, Вадим, по нашему первичному мнению, обладал одним существенным недостатком – был слишком добр. Ведь помощник на корабле – это последний оплот порядка перед мировой энтропией, ни больше, ни меньше. Это как такой кусок арматуры, который с одной стороны забивают командир со старпомом, а со всех остальных сторон – апологеты этой самой энтропии, то есть личный состав.

А личный состав, скажу я вам, – это самый огромный минус во всей военной службе. Он, этот самый личный состав, постоянный раб личных обстоятельств. У него болезни, беременные жёны, дети, ломающиеся машины, алкоголизм, перманентное желание закосить, забить на служебные обязанности и что-нибудь сломать, украсть, вывернуть наизнанку и при этом сделать круглые глаза и сказать: «А оно само, я хз, как так получилось». И именно тогда, когда его расписал на вахту помощник, он ну вот никак не может заступить, потому что обстоятельства у него и надо срочно войти в его положение. Если с такими просьбами обращались к командиру, он, когда считал обстоятельства несущественными, часто отвечал:

– Я не могу войти в ваше положение, товарищ мичман. Потому что для того, чтобы войти в ваше положение, мне надо выйти из моего, и тогда в нём никого не останется, а в вашем будет двое, что несколько несправедливо по отношению к моему.

Но это был командир, он вообще мог бы ничего не отвечать, просто махнув рукой. А помощник же должен огрызаться постоянно, ругаться, спорить, кричать, доказывать и наказывать, наказывать, наказывать. Та ещё работёнка, в общем, как вы уже, я надеюсь, поняли.

И тут мы детектировали ещё один существенный недостаток в организме Вадима – он не был мудаком, то есть должность помощника давалась ему вдвойне трудней. Ко всем перечисленным недостаткам Вадима хочу положить на другую чашу весов ещё два несомненных его достоинства – он любил механиков (ну или искусно притворялся, потому что механиков много и они злые), и у него была красная «девятка». Водил он хуево, и именно поэтому местные гаишники наотрез отказывались выдавать ему права, а чтоб было не так скучно умирать, Вадим сажал одного человека с правами сбоку от себя и двоих сзади – для балласта. Но, тем не менее, иногда можно было с ним доехать до службы и, значительно реже, со службы, потому как уезжал он с неё обычно тогда, когда остальные уже по пятому тосту подняли и шашлык подёрнулся тонкой плёночкой жирка.

Ну вот, значит, приходит этот самый Вадим с вахты на корабль, а мы с Игорем в его каюте устанавливаем какой-то там очередной «Эйдж оф эмпайр» на новёхонький пентиум. Ну очень заняты и в предвкушении сёрбаем чаем. Звонит телефон в каюте.

– Эдик, возьми! – Игорь там диск как раз второй вставляет под столом.

– Гаварыте, ну! – кричу в трубку.

– Э… – на другом конце Лёша, дежурный по кораблю. – Эдик, тут Вадим просит узнать, как бы ему зубья почистить?

– А чего он на корабль припёрся?

– Ну вот, припёрся.

– Игорь, тут Вадим спрашивает за то, как ему зубы почистить!

– Что за роскошь на подводной лодке? Пусть зайдёт, я дам ему зуб чеснока, чтоб не воняло!

– Лёша, – говорю в трубку, – никак не можем помочь. У нас люди в цистернах сидят и, возможно даже работают в них, поэтому, при всём уважении, но нет.

Ну ладно. Проходит какое-то время, игра установлена, уже даже деревенька какая-то строится, опять звонок. Беру трубку и зло дышу в неё: это опять Лёша:

– Эдик, Вадим опять просил узнать, как там дела у вас и передать, что больно уж чаю ему испить хочется. Вот прямо мочи нет, сутки на сухомятке просидел.

Репетую просьбу Игорю.

– Да пошёл он в жопу! Пусть снега на пирсе наберёт!

– Лёша, комдив-три, рекомендует ему набрать снега на пирсе и не отвлекать нас больше по пустякам от планирования боевой подготовки дивизиона!

Цивилизация наша растёт и ширится, на войну уже собираемся, как тихонечко стучится кто-то в дверь.

– Никого нет! – кричит Игорь.

Дверь, естественно, открывается, и на пороге Вадим. С виду добрый и улыбается, что уже само по себе странно в таких обстоятельствах. Зашёл, посидел на кроватке, повыдавал дельные советы по тактическому использованию колесниц и слонов в рукопашном бою, а потом неожиданно так:

– Тащи офицеры, а не принять ли нам по сто грамм для душевного равновесия?

– Отчего бы не принять! Пошли! – сразу соглашается Игорь, потому как мозг его занят компьютером.

А мне вот всё это показалось странным – уж больно улыбчив Вадим и глаза какие-то с чертополохом внутри. Пить отказался, но пошёл смотреть, в чём там подвох. Дружным трио спустились к Вадиму в каюту и только уселись, как Игоря вызывают в центральный.

– Ну давай, быстрей, – командует Игорь, – хлопнем по одной и сбегаю.

Неожиданно гостеприимный Вадим достаёт полуторалитровую бутылку с прозрачной жидкостью и наливает полстакана.

– Водка? – спрашивает Игорь.

– Водка, водка, – улыбается Вадим.

Ну какая, блядь, водка в полуторалитровой бутылке из-под минералки? Ну понятно же, что спирт! Игорь хлопает стакан, торопится же, бдительность притуплена, и начинает багроветь лицом.

– Сы… сы… сы… воды!

– Воды? – ещё ласковее интересуется Вадим. – Пожалуйста!

Достаёт из-под стола вторую полуторалитровую бутылку и наливает ещё полстакана. Игорь мало того, что торопится, но в шоке от такой коварности офицера, подсунувшего ему спирт вместо водки без предупреждения, хлопает и его. Я только рот открыть успел, хотел предупредить, что просак, честно! Цвет лица Игоря становится, даже не знаю, как описать… дип пёпл с вкраплениями маренго и индиго, кроме ушей. Уши абсолютно пурпурные, и видно, как волосы на голове шевелятся.

– Ы… ы… ы, – возмущённо выпучивает глаза Игорь.

– Воды? – уточняет Вадим. – А ты сходи на пирс, снега набери.

Игорь выскакивает в отсек, что-то там орёт, и слышно, как слёзы об переборки шлёпаются. Мы, конечно, мерзко хихикаем, но так, чтоб Игорь не услышал, больно уж опасен в гневе. Вернулся он минут через десять, когда мы уже отсмеялись, но из каюты выходить ещё боялись, с трёхлитровой банкой воды.

– Чё «шило»-то убрал, усатый? Доставай! Встали на колёса – надо ехать, а то полумерами решил отделаться!

Нюанс

Так. Сейчас давайте начистоту: вот вы же согласитесь со мной, что, сколько ни тверди людям прописные истины, обязательно и непременно найдётся часть из них, которые истины эти будет подвергать сомнению, оспаривать и не соглашаться? И ладно бы делали они это, основываясь на здоровом скептицизме и полученном багаже знаний, это было бы хорошо, и горячо приветствовалось лично мной. Но нет – в большинстве случаев это просто банальное упрямство характера.

Поэтому сейчас, перед тем как читать этот рассказ и во время его чтения, вы притворитесь минут на пять, что верите в одно моё высказывание абсолютно и безоговорочно! Вот оно, это высказывание: «Атомная подводная лодка – это очень сложный технический комплекс механизмов, устройств и приборов».

Насколько сложный, вы не поймёте, если в своей повседневной жизни сталкиваетесь с такими устройствами, как локомотивные составы или самолёты, и даже не сможете представить, если уровень ваших практических познаний не выше автомобиля. И очень сложно привести в пример устройство, которое вы могли бы сравнить по сложности конструкции и взаимодействию компонентов с подводной лодкой. Не, ну можно, например, сказать: «Большой адронный коллайдер», но кто вообще представляет себе, как он устроен?

История эта произошла именно из-за сложностей устройства и никак не говорит об уровне профессионализма людей, принимавших в ней участие. Ну просто…так получилось.

Экипаж подводной лодки состоит из определённого набора людей с довольно узкими специализациями и нескольких управленцев, которые всех этих узких профессионалов заставляют любить военную службу именно тем способом и в тех позах, в каких это предписывается делать в руководящих документах, а не как попало. Никто не полагается на свой опыт и знания при выполнении ответственных задач – обязательно учатся, учатся и ещё раз учатся, на каждом шагу сверяясь с технической документацией. Почти двадцать отсеков по три-четыре этажа в каждом, напичканные под завязку приборами, устройствами и механизмами заводов-производителей нескольких стран (в то время – республик) можно, конечно, уложить в одну голову, ну чисто теоретически, но наверняка какой-то конец из неё торчать всё-таки будет. И, опять же, ну кто станет особо заморачиваться, если нужно всего-навсего прочистить раковину умывальника? Ну кто, я вас спрашиваю, отвечайте.

– Слышь, Саша, а у тебя в умывальник нормально вода утекает? – спросил как-то у командира старший на борту во время очередного выхода в море.

Командир даже завис на секундочку от такого неожиданного вопроса в ходе выполнения ответственных задач.

– Э… да, нормально так утекает. Со свистом даже.

– А у меня вот что-то не так как-то булькает. Ты это, скажи трюмным, пусть там прочистят всё, пока не началось.

– Игорь, прочистите адмиралу раковину, а то она у него не так булькает как-то, – передал приказание командир Игорю, когда тот заступил на вахту.

Игорь открыл было рот, наверняка чтобы сказать слово «есть», но его перебил старпом:

– Гусары, молчать!

Сей Саныч как раз уехал учиться в академию и старпомом стал, назовём его условно, Александр Николаевич, который до этого был старпомом по боевому управлению. Александр Николаевич перевёлся к нам из Гремихи и сначала показался нам несколько странным: ходил всё время плечом вперёд и имел красное, надутое ветрами лицо. Искренне он удивлялся тому, что нам в таких, по сравнению с Гремихой, комфортных условиях жизни ещё и жалование платят иногда, а у нас даже тросы между домами не натянуты, чтоб детей не сдувало, когда они в школу ходят, – ну курорт же, а не военно-морская база! Очень быстро завоевал он нашу любовь и уважение, что довольно непросто, скажу я вам, сделать, назначившись в новый экипаж старпомом по БУ. Немаловажную, но далеко не определяющую роль в этом сыграла одна шикарная особенность его характера: он в одинаково хорошей манере владел как чувством юмора, так и чувством мата. Но и специалистом наверняка был хорошим. Хотя, чем вообще занимается старпом по БУ, лично я плохо себе представляю.

Игоря к этому времени с месяц как назначили командиром трюмного дивизиона, и Антоныч активно ему помогал в обретении необходимых навыков. На блиц-совещании, проведённом тут же, было принято решение дуть. Это, во-первых, быстро, а, во-вторых – намного изящнее и технологичнее, чем ковыряние в трубах проволоками и насыпание туда регенеративного вещества из патронов с регенеративным веществом. Чтоб им вдвоём не было скучно и, если что, был бы крайний, взяли они с собой на операцию, гордо названную ими «Адмирал», трюмного матроса Равиля. План был простой: Антоныч держит чоп в раковине у адмирала, Игорь держит чоп в раковине у командира, а Равиль по команде подаёт воздух на продувание. И вода, совместно со спрессованным говном и, извините, другими отходами жизнедеятельности высших форм жизни на корабле, не найдя другого выхода, через клапана уходит за борт. Но был один нюанс.

Как могли два офицера с лучшими в мире знаниями устройства корабля проекта 941 забыть, что в командирском блоке три каюты и, соответственно, три раковины, я не знаю, честно. Понятно, как об этом мог забыть матрос Равиль, но как Антоныч с Игорем – этого наука не может объяснить до сих пор, даже с помощью британских учёных.

Если бы хореографию сцены дальнейших событий, которые произошли из-за этого малозначительного, казалось бы, нюанса, ставил Джеки Чан, то вряд ли она получилась бы у него столь точной и выверенной по миллисекундам без десятка-другого дублей, как получилась у двух офицеров военно-морского флота с одной-единственной попытки.

Антоныч уселся на раковину в каюте адмирала, Игорь – на раковину в каюте командира, они оба понимали всю ответственность момента и поэтому лично вот этими вот самыми руками затыкали свои раковины и подгоняли чопы в сливные отверстия. Матрос Равиль стоял на клапане подачи воздуха и ждал команды «Огонь!», чтоб закончить уже с этим делом да бежать на ужин, который вкусно пах прямо из-за одной пластиковой переборки. Старпом, отужинав и находясь по этому случаю в крайне благодушном настроении, насвистывая какую-то фривольную мелодию, шёл к себе в каюту.

– Что творите, косорукие? – ласково спросил старпом у Равиля, заглянув в командирский гальюн.

– Раковину адмиралу продувать будем!

– Праильно! Пра-а-а-адуйте ему со всей, так сказать, пролетарской ненавистью и от души!

– Есть от души! А мы по-другому и не умеем! – бодро доложил Равиль.

– Да знаю я, как вы умеете, сказочники! Вашими бы ебалами да медку хапануть!

И старпом зашёл к себе в каюту.

В каюте он вальяжно потянулся, снял ПДА с могучего плеча (здоровый был, чёрт) и наклонился над своей раковиной, чтоб… ну не знаю, может плюнуть в неё компотом или лицо сполоснуть, как из-за стенки послышался крик Игоря «АГОНЬ!!!». И навстречу старпому из его собственной раковины ринулось радостное говно. И говно в этом сложно винить, понимаете? Вот представьте: живёте вы в какой-то нелепой трубе, прессуют вас давлением со всех двух сторон, никаких перспектив и продвижения по службе, а тут рука Провидения выталкивает вас в новый, огромный и неизведанный мир со светом люминесцентных ламп и довольным лицом старпома. Вот что вы стали бы делать в такой ситуации? Ну, конечно же, ринулись бы исследовать всё вокруг немедленно, что говно и сделало. Оно ровным слоем покрыло всю поверхность каюты старпома изнутри: каждый болтик обшивки, каждую бумажечку по боевой подготовке, любовно разложенную старпомом на своём столе, бельё, шторы, мебель, парадный мундир с орденами и медалями, фотографии родственников и президента, ну и самого старпома в том числе.

– Бля-а-а-а-а-а-а-адь!!! – заорал старпом, который в тот момент, очевидно, не разделял вот этих вот моих философских взглядов на метафизику говна.

На команду «Блядь!» к каюте старпома подскочили Игорь с Равилем. А хитрый или, скорее, опытный Антоныч не подскочил. Ну, или, может, дела там у него какие срочные в каюте флагмана образовались. Потому как, знаете, не исполнить эту команду старпома на борту подводной лодки просто невозможно, потому как команда эта универсальна, точна и мобилизует волю в кулак у нормального моряка мгновенно.

Дверь в каюту старпома (которая из жёлтенькой стала густо-коричневой) открылась, и в узкий проходик к Игорю и Равилю вышел коричневый старпом. Как он орал, ребята! Самки оленей со всех сопок в радиусе восьми километров побросали своих моментально поблекших маралов и ринулись вплавь к подводному крейсеру. Потому что так орать не каждый альфа-самец может, если вы понимаете, о чём я. Минут пятнадцать старпом орал восклицательные знаки, непроизвольные и побудительные междометия, предлоги «в», «на», «за», «под», существительные «хуй», «пиздец» и какие-то ещё матерные слова для придания своей речи убедительности и эмоциональной окраски. Он даже не заплакал, что должно вам сказать о его силе духа и стойкости характера.

Трое суток после этого Равиль нёс вахту в каюте старпома. Он мыл, стирал, полоскал, сушил, тёр, скрёб, выгребал, сбрызгивал одеколоном и повторял всё это снова и снова. Старпом же эти трое суток в обносках и крайне неуравновешенном душевном состоянии жил на ходовом мостике, потому что, понимаете, как бы поточнее выразиться: от него сильно воняло. Особенности системы кондиционирования на подводной лодке таковы, что, например, от сгоревших на камбузе котлет вонять будет несколько часов, от небольшого пожара – сутки или двое, а от говна воняет очень долго. Не знаю, в чём тут особенности, но, может, кормили так калорийно, но запах этот впитывался в одежду, кожу, волосы и куда-то там ещё пострадавшего субъекта, и не помогало ни мыло, ни шампуни, ни спирт растираниями на всё тело. А Игорь на три дня бросил курить. Курить-то ему хотелось, конечно, но вот на мостик подниматься он стеснялся после этого случая. Правда, со старпомом они виделись иногда. По долгу своих обязанностей Александру Николаевичу приходилось спускаться в центральный пост, и там он спрашивал у нас:

– Хихикаете, пидоры?

– Нененененене! – отвечали мы ему с Игорем круглыми, как суповые тарелки, глазами со слезой внутри и хихикали.

Повезло, конечно, что Александр Николаевич необычайной широты души был человеком и простил Игоря немедленно, как только перестало от него вонять, да и Равиль приборку в каюте у него сделал на славу – даже документы по боевой подготовке все отмыл, очистил и высушил, почти и не заметно стало, что они в говне. Правда, на портрете Президента родинка появилась, которой до этого не было, но не тридцать седьмой же год – что такого-то?

Воин

Что есть воин? Воин есть существо без сомнений, страха и упрёка, со стальными глазами и такими же яйцами. Главная задача воина – это убивать врагов всеми доступными ему способами, защищая свою Отчизну от всяких там посягательств и не сомневаясь при этом в своей правоте. А если воину не повезло, и войны никакой нет, и Отчизне ничто не угрожает, то, значит, основная задача воина – к войне готовиться. В перманентном режиме за минусом перекуров и адмиральского часа.

И все это должны понимать и не отвлекать воина на пустопорожние дела типа выноса мусора и хождения в магазин за батоном – это вам любой воин скажет. Но не совсем все это понимают. Есть такая категория людей, как жёны, которые, хоть и красивые, и умницы, и хозяйственные, и ложка в борще стоит, но вот отказываются они понимать хрупкой своей нервной системой, что воин – он всегда воин. Ну нелогично ведь предполагать, что с восьми до шести он воин, а в остальное время в халате и тапочках пузо перед телевизором чешет, как какой-нибудь рантье провинции Лимузен? Нелогично. Но кому из прекрасного пола есть дело до логики, я вас спрашиваю?

– Зая! – орала Игорева жена из соседней комнаты, пакуя чемоданы. – Ты обои мне когда в детской поклеишь?

– Ну-у-у За-а-ая, ну я же офицер, а не маляр! Я мозгом работаю, а не руками!

– Зая! Не беси меня! Вот чем вы сейчас там занимаетесь, а?

– К войне готовимся!

– К какой войне, Зая? Ты же трюмный!

Игоря до глубины души возмущало такое уничижительное отношение к выбранной им профессии. От возмущения он даже вышел в коридор и подбоченился. Двумя руками, чтоб вы понимали всю глубину возмущения.

– Я вот не понял сейчас, Зая, что это за чёрная ирония в твоих словах? Ракетами, знаешь ли, и дурак стрелять сможет, а вот сделать так, чтоб канализационная и фановая системы работали – это, знаешь ли, и постараться нужно! Когда моряку покакать негде, какой из него защитник Родины, я тебя спрашиваю?

– Зая. Через неделю вернусь, и чтоб всё было поклеено! И не зли меня лучше!

Жена для придания эмоциональной окраски своим угрозам схватила даже Игоря за волосы на груди.

– Ты! – и она ткнула в мою сторону пальцем. – Проследишь!

Жена Игоря, как и большинство других жён в это время года, увозила на лето детей к родственникам в Одессу, потому что дети-то не виноваты в том, что папаня ихний, нет бы в ларёк пойти торговать или там шаверму крутить, попёрся на Крайний Север сидеть без летних отпусков и денежного довольствия годами.

– Слушай, Игорь, а чего вы друг друга зайцами называете?

– Ну, ласково же.

– Зайцами?

– Ну.

– Ты зайца-то видел когда-нибудь? Он же кривоногий и с косыми глазами, чего тут ласкового-то?

– Не, ну а что делать, не рыбами же друг друга называть?

– Ну да, рыбы-то ещё хуже. А вот планетами или звёздами Солнечной системы не пробовали?

– Ага, она меня называет одной звездой иногда, только приставку «альде-» забывает добавлять.

– Это от любви, я считаю!

– Кто бы спорил!

И как-то незаметно пролетела неделя за этим и похожими на него философскими разговорами. Прямо вот вчера была суббота и завтра – сюрприз – опять она же. В этих закрытых гарнизонах время вообще течёт как-то по-особенному, когда полярный день за окном. Ну поспал, когда пришлось, что днём, что ночью – никакой разницы; ну на вахте постоял; а после посиделок за преферансом – так вообще беда. Только по наличию людей на улице можно определить, день сейчас или ночь. Если людей мало и они в основном шатаются, то, вероятнее всего, ночь. А если много и женщины присутствуют в окружающем ландшафте, то, вероятнее всего, день.

– Слу-у-ушай! Моя же завтра приезжает! – неожиданно встрепенулся Игорь в пятницу к вечеру.

– Это ты сейчас так радуешься с почему-то тревожным лицом?

– Ну, как бы да, но нет! Обои же, мать их!

– Дык давай поклеим. Что мы с двумя высшими образованиями не справимся с четырьмя рулонами обоев?

– А клей? Денег-то на клей нет!

– Давай клейстер сварим!

– А ты умеешь?

– Игорь. Разве может остановить двух целеустремлённых людей в их деле такая мелочь, что они его не умеют делать?

– Тем более когда одному из них завтра, возможно, даже яйца открутят.

– Тем более да!

Мы порылись в тумбочках, шкафах, плите, антресоли, нашли пару стаканов муки и пакет, на котором было написано «Клей», а остальное стёрто. Внутри был сероватый порошок.

– Казеиновый! – резюмировал Игорь, понюхав его.

– С чего взял?

– Просто других названий не помню. Поэтому.

– Сойдёт!

Не знаю, как там положено на самом деле, но мы развели всё это водой и поставили вариться. Варили-варили, варили-варили, варили – варили.

– А когда он готов-то будет?

– Ну… когда сварится, наверное…

– А когда он сварится?

– Ну, когда готов будет.

– А чего он густой такой, как каша? Как мы его намазывать будем?

– Игорь, водой разведём, ну!

– Ну ладно. Воды-то у нас вдоволь!

Сварили мы этого бесформенного серого колобка крайне грустной наружности и поставили его на окно отдохнуть от термической обработки и укрепить молекулярные связи между мукой и предположительно казеиновым клеем. В дверь позвонили.

На пороге стоял Вова с глупой улыбкой и блестящими глазками, пьяный в дым.

– Чо как? Как сами? – Вова, когда был пьяным, вообще одними предлогами умел разговаривать.

– Вован. От жены опять щемишься?

– Чобля? Ябля, воинбля! Буду я бабу какую-то бояться!

– Ага?

– Ну да. От неё. Посижу тут у вас часок?

– Посиди, конечно. Воин.

– Стоять, вахлаки! Попались! – звонким эхом метнулся снизу радостный голос Сей Саныча, нашего старпома и по совместительству соседа Игоря.

Ну, попались-то мы с Игорем вдвоём, потому как Вова, когда был пьян, искусством ниндзюцу владел в совершенстве – за полсекунды шмыгнул за вешалку и прикинулся плащом с усами.

– Я шкаф купил! Побежали, будем его сейчас переносить! Я так и рассчитал, что вас двоих тут застукаю!

– Может, ещё кого позовём? – Игорь посмотрел на плащ с усами.

Плащ сделал страшные глаза.

– Да что там нести, две секции всего! Пошли, всё, быстро-быстро! Арбайтен унд дисциплин!

Носить мебель, утварь и вещи сослуживцам, друзьям и знакомым было таким обыденным и общепринятым делом, что даже спрашивать не считалось нужным согласия реципиентов. Сколько я шкафов, диванов, тумбочек и телевизоров переносил за эти годы – не подлежит подсчёту абсолютно. По лейтенантству, бывало, по три переезда в день проводили общим стадом. Лучше всего это делать было зимой, конечно, – у кого-то обязательно находились классические советские санки, на них грузилось до трёхсот килограммов мебельного веса и без проблем таскалось из конца в конец посёлка. Летом хуже – носить же приходилось.

Тащили мы этот шкаф втроём долго, потому как второе профессиональное заболевание подводников – это люмбаго, а третье – острое желание постоянно экономить силы. Но не так долго, чтоб не удивиться неожиданному запаху в подъезде.

– Чота говном каким-то в подъезде воняет!

– Не, Сей Саныч, говном не так воняет!

– Ну вы-то по говну специалисты, Игорь, спорить не буду!

– А вот сейчас обидно было, Сей Саныч!

– Обидно – плачь!

– Мужики не плачут!

– Ты опять всё перепутал! Учишь вас, учишь! Мужики не танцуют, а плачут они нормальным образом!

Затащили шкаф старпому, установили его, подложили бумажки, чтоб не шатался, хлопнули по стописят, и та-а-ак уже лень было клеить эти обои, что хоть ещё по стописят для храбрости, и ну её, эту Игореву жену.

– Эдик, так реально воняет, аж глаза слезятся!

– Ну, причём как будто горелым чем.

Покурили. Порассуждали, чем же это может вонять. Покурили ещё раз. Поняли, что больше поводов оттягивать расклейку обоев нет, и пошли к Игорю.

– Слушай, а у тебя из квартиры-то воняет!

– Ага. Вова сдох, может, и разлагается?

– Вова давно уже разложился в моральном плане, но вони такой за ним от этого не наблюдалось прежде!

В прихожей нас встретил сизоватый дымок: сначала он, было, радостно кинулся нам навстречу, но, отринутый суровыми взглядами, испуганно шуганулся повдоль стен. С кухни что-то чавкало.

Не понимая, что происходит, мы на всякий случай осторожно выглянули из-за дверного косяка. Чавкал Вова. На столе стояло блюдо с какими-то обгоревшими шайбами, парочка лежала на тарелке перед Вовой.

– Ну, где вы ходите? Замучился вас ждать! И кто так опару делает, не оладьи, а резина какая-то! Я вам тут вон, оладьев нажарил!

– Вова. Какая опара?

– Ну, в кастрюле на окне стояла. Жрать хочу, пипец! А передайте мне сметанку – я там видел в холодильнике!

– Вова. Ты дебил. Это клейстер с казеиновым, предположительно, клеем! Мы обои клеить собирались!

– Блядь, то-то я думаю, что они в зубах вязнут! Так что там со сметанкой? Этот-то доем уже, не пропадать же добру!

– Вова! Клей казеиновый! Плюнь каку, немедленно!

– Ой, я вас умоляю! К чему эта трагедия? Я – воин! Что мне казеиновый клей! Вэриорс, каман ту плэ-эй! – и Вова с радостной улыбкой изобразил, как он звякает стеклянными бутылочками от лекарств, надетыми на пальцы. Любимый фильм его был. – Садитесь жрать, короче!

Насилу отобрали. Чуть не дрались за эти оладьи. Но выбросить-то мы их выбросили, а муки в доме больше не было, и поклейка обоев катастрофически накрывалась медным тазом. За это надругательство повели Вову под белы рученьки сдавать жене и выменяли у неё его на полпакета муки. Хотели ещё и Вову в рабство взять на пару часов, но жена его не отпустила, мотивируя тем, что знает она эти наши поклейки обоев без обоев, но с «шилом». Ни честные глаза, ни кресты на пузах, ни самая страшная клятва подводника «век на лодке не кататься!» не помогли.

До утра опять варили, остужали и думали, сколько же они на одной муке провисят, эти обои весёлой расцветочки. Решили, что уж пару-то дней точно повисят, а потом уже мы-то ни в чём не виноваты будем. Ну, там, сквозняк или, может, влажность повышенная с микробами… Но точно не мы.

– Чо глаза красные? Бухали опять всю ночь? – строго спросила Игорева жена.

– Не поверишь. Оладьи ели.

К чему я это, собственно. Если вы воин, то вы представляете из себя сплав из стали, опасности и непоколебимости. При этом вы абсолютно никого не боитесь. При условии, что у вас нет жены, конечно.

Царь зверей

А знаете, почему люди стали царями природы? Лично я думаю, потому что они всё время что-то выдумывают и изобретают. Вот обезьяны, львы или киты живут так, как жили все века с момента своего рождения в горниле эволюции, и не запариваются тем, что им нужно придумать колесо, чтоб отвезти брюкву соседу и обменять её на шкурки кроликов, или праздник Восьмое марта, чтоб обогатиться на продаже тюльпанов, или день рождения мамы своей половой партнёрши, чтоб совместная жизнь не казалась бочкой мёда.

Жизнь их логична, размеренна и понятна. Вот, например, лев: послал жену на охоту, съел пол-антилопы, спарился, поспал, порычал в камеру киностудии «Метро Голдвин Майер» и опять уснул… Ну или не спарился – зависит от настроения. Разве может такое существо стать царём природы? Ну нет, конечно же. Как можно быть царём, если у тебя нет даже телевизора с мобильником, потому что они тебе на фиг не нужны, и ты не ломаешь себе голову их изобретением. Недопустимый инфантилизм, с точки зрения покорения всего вокруг, я считаю. Не то что мы, цари. Мы наизобретали столько всего, что голова идет кругом, как начинаешь разбираться: тут вам и рабовладение, и религия, и войны мировых масштабов, и резинки для денег, и одежда для собак, да что там, даже музыка рэп, блатной шансон, Олег Газманов и прогрессивная ставка налога нами придуманы для, так сказать, полировки своей короны. Утрирую, конечно, малость – полезного больше придумали, само собой.

Например, планы. Планы придумали для того, чтоб им следовать, а самые хитрые, ловкие и опасные представители даже усугубили важность планов поговоркой: «Жизнь без плана – жизнь впустую». Но потом эти же представители прикинули, что если писать планы самим, то ну его на фиг – с ума же сойти можно потом их выполняя, и изобрели термин «оперативное планирование». Оперативный план – это как бы план, но не совсем, это не определённая по времени последовательность действий, а декларирование намерения их совершить при определённых условиях, не зависящих от того, кто планирует. Хитро, да? Особенно хорошо прижилось это в военно-морском флоте: ещё с утра ты мог пинать пустые консервные банки от безделья и нерастраченных душевных порывов, а вечером пенить винтами волны, уходя в автономное плавание.

– Старпом! Где ваш план на сегодня?

– Вот же он!

– Но в нём же ничего не соответствует тому, что у вас происходит на корабле!

– Флот действующий – планы гибкие, тащ контр-адмирал!

Это была одна из коронных фраз нашего старпома, гения в планировании. В любое время дня и ночи, в любом состоянии и даже в расстроенных чувствах он мог накидать «рыбу» для плана команды, группы, дивизиона, боевой части, корабля, дивизии, флотилии, флота, армии или Объединённых Космических Сил планеты Земля быстрее, чем окончательно проснуться. Все задачи, сроки, цели и средства данного периода обучения он держал в голове, но при этом, например, знал только один анекдот, в котором жена выключила мужу свет в туалете, когда тот какал, а тот заорал, потому что подумал, что у него глаза лопнули. И даже, рассказывая его, он иногда путался в этих коротких четырёх предложениях, и это было так мило, вы себе не представляете. Можно было знать два-три нормальных анекдота, лучше неприличных, рассказывать их старпому раз в неделю и слыть у него необычайным остряком и балагуром. А когда собиралась компания из человек пяти-шести и начинала травить анекдоты, то было реальное опасение, что старпом может лопнуть от смеха. И была в этом какая-то трогательная детская непосредственность, как взрослые мужики рассказывают другому взрослому мужику одни и те же анекдоты, но не с целью посмеяться над ним, а с целью посмешить его. Мы любили его смешить, и он был лёгок на смех и быстро включался в веселье, хотя забот и хлопот у старшего помощника на крейсере не то что полон рот, а в него даже не всё влазит, вываливаясь на палубу к блестящим чёрным ботинкам и стелется за ним невидимой, но явно ощущаемой мантией.

– Минёр, ну ты же царь зверей – человек! Венец эволюции, хотя кажется, что энтропии. Что ты суетишься, как профурсетка в том анекдоте про гусар?

И все такие думают: «О-о-о-о-о, Сей Саныч выучил второй анекдот!»

– Что за анекдот, Сей Саныч?

– Я не знаю, но наверняка есть такой анекдот, где на бал к десяти профурсеткам пришли девять гусар, и профурсетки там как-то смешно суетились, и одна как-то особенно смешно опростоволосилась, что просто умора!

– Да нет такого анекдота!

– Да много вы понимаете в анекдотах! Наверняка же есть!

Как я уже писал ранее, старпом был маленького роста, худенький, но обладал такой энергией, что командир говорил:

– С Серёгой в море не страшно ходить. Даже если оба реактора заглохнут, то мы его подключим вместо них, и на нём ещё кругосветку отсифоним, а он при этом будет ещё планы суточные писать и журнал боевой подготовки вести!

Причём было абсолютно непонятно, откуда он эту энергию черпает: спал он крайне мало (все знали его легендарную фразу «Засыпаю от усталости, просыпаюсь от ответственности!»), ел тоже так себе, алкоголь употреблял очень в меру и никогда не болел настолько, чтоб не являться на службу. Я думаю, что у него это было своего рода вдохновение, как у художников или поэтов. Но только особенное, военно-морское вдохновение.

– Сан Сеич, чего грустный опять пришёл?

– Да проверку, Сей Саныч, внеочередную засылают послезавтра. Опять делать виноватый вид придётся и обещать, что всё исправим.

– Ну и пусть! Всё равно же в море выпустят – больше-то некому флаг нести, гордо задрав его на солёном ветру! А проверка, ну подумаешь, – лишний хуй в жопе не помеха, как говорит Антоныч! А все недостатки на лодырей этих свалим (и он тыкал в нашу сторону пальцем), накажем их по всей строгости! А сами на коне и в белых перчатках такие, не при делах как бы! Сигары курим!

– Мы ж не курим!

– Ну, для полноты образа можно и закурить!

Но не только про сигары старпом говорил для полноты образа – наказания здесь тоже были метафорическими. Обладая практически неограниченной служебной властью на корабле, Сей Саныч крайне редко кого-то наказывал – это было абсолютно не в его стиле и излишним, с его-то авторитетом. Когда его доводили до белого каления, он сидел в своём маленьком старпомовском креслице по правую руку от командира и метал молнии по центральному так, как не метал их Зевс на пике своей божественной карьеры: замечания, выговоры, строгие выговоры, выговоры с занесением порхали по центральному, как безумные осы. Помощник едва успевал записывать, кому и что куда вставить. Но максимум на следующий день:

– Аркадий, ты это, в карточки-то позаписывал, что я тебе вчера надиктовал?

– Нет, Сей Саныч.

– Дерзишь?

– Чернила экономлю. Вы же сейчас скажете, чтоб я всё поотменял.

Они довольно долго служили в этой связке: старпом – помощник; первым ушёл Аркадий, учиться в военно-морских классах, и старпом тогда так расстроился, что даже написал стихи:

С Аркадием на Полюс мы ходили, Да только классы нас разлучили!

Нас как-то стали оснащать новыми аварийными радиобуями с кодовым названием «Трон». Сразу видно, кстати, что не военные моряки название придумывали. Так вот, всем приказали срочно научиться пользоваться этим буем и взяли за моду пытать о его устройстве на всех проверках. Но так как был он прост и пользоваться им мог даже щенок, то никого подловить не удавалось, чтобы обличить в безграмотности. Однажды на проверке штабом флота начальник штаба флота, большой, пожилой и грозный адмирал, приказал привести ему мичмана из гидроакустической рубки с целью опросить его лично. Мичман, конечно, растерялся: акустики – они вообще стеснительные, а особенно на проверках штабом флота.

– Товарищ мичман! Доложите мне, что такое «Трон»!

Мичман похлопал глазами, попытался сглотнуть слюну из пересохшего рта и доложил:

– Трон – это место царя!

В центральном все начали немедленно смеяться от такого удовольствия. Только адмирал грозно хмурил брови и, подождав, пока все отсмеются, сказал:

– Вот, старпом, видите, какие долбоёбы у вас служат? Говорил я вам?

Старпом промолчал секунду-другую, видно было, как внутри у него идёт борьба гордости и целесообразности. Прям, знаете, ментальные пузыри на ауре вздувались и лопались с оглушительным треском по всем космическим каналам связи. Он же был опытным старпомом и знал золотое правило – всегда лучше молчать, когда тебя называет долбоёбом старший начальник. Но не выдержал:

– Тащ контр-адмирал, позвольте, но товарищ мичман точно ответил на ваш вопрос.

– Што-о-о-о?

– Товарищ мичман, доложите, что такое система «Трон»!

Товарищ, конечно же, немедленно доложил – он же не щенок, а целый мичман!

– То есть, старпом, это я – долбоёб и не умею вопросы правильно формулировать?

– Я этого не говорил.

– Ты этого вслух не произнёс, а это – две большие разницы! Я, может, и долбоёб, но не только благодаря этому стал начальником штаба целого флота! Вернее, я наверняка долбоёб, раз стал, но стал не только из-за этого! Блядь, старпом, опять ты меня опозорил и развёл!

Старпому долго не давали повышения, и именно из-за его ума и бесшабашного, дерзкого нрава – ну какое начальство любит, когда с ним спорят? Когда его наконец-то повысили, то стало дико пусто на корабле, и это было удивительно ощущать – ну было сто шестьдесят (например) человек, а стало сто пятьдесят девять; казалось бы, со стороны статистики крайне незначительные изменения, а вот звенит прямо от пустоты. Старпомы потом у нас менялись часто и быстро, разные были люди со своими достоинствами и недостатками, но до сих пор лично я при слове «старпом» представляю только Сей Саныча и никого другого. Вот уж где был царь зверей, доложу я вам, в самом положительном смысле этого определения.

Дыра в штурманских штанах

Однажды штурман порвал себе штаны. Событие это малозначительное и ничем не примечательное само по себе, но мы можем зацепиться за него, чтоб выделить отдельный рассказ про двух героев, о которых я упомянул только однажды и вскользь, но вклад их в сохранение флота и облегчение жизни подводников сложно переоценить. Поэтому давайте возьмёмся за порванные штурманские штаны и поговорим о скотче и корректоре.

Подводники часто рвут себе штаны, куртки и прочие предметы гардероба на подводной лодке. Этот факт мало удивителен – подводная лодка железная, и если снаружи конструкторы позаботились сделать её ровной, гладкой и красивой, как женское бедро, то внутри позаботились тоже, но не очень сильно. И да, это я сейчас говорю про «Акулы», на других проектах, особенно на первом и втором поколениях – вообще мрак что происходит.

Удивительнее здесь то, что сделал это штурман, весь цикл перемещения которого по подводной лодке укладывается в маршрут «каюта – кают-компания – штурманская – мостик» и проходит строго по проходным палубам, широким и свободным, как Исторический бульвар в Севастополе. Никого не удивляет вид трюмного всего в заплатках, потому что если, например, показать штурману пальцем, куда лазят трюмные, то штурман скажет вам: «Не-е-ет, ребята, вы всё врёти! В тех условиях, куда вы мне показываете пальцем, невозможно существование разумной жизни!» А ребята только что оттуда вылезли, демонтировав там насос весом под сто килограммов и вытащив его наверх, причём сделали это вдвоём, и из подручных механизмов у них были только лом, верёвки и знание учения древнегреческого учёного Архимеда. Или, когда электрики вылезают из аккумуляторных ям после замера плотности электролита в банках и их одежда вся в смешных разнокалиберных точках, прожжённых насквозь кислотой, ну кого это удивит? А тут, понимаете, белая кость энд голубая кровь и с дыркой на штанах… Да ещё в тот момент, когда строгий старший на борту собирает в центральном командиров боевых частей поучить их, как надо правильно служить. А старший на борту на флоте – как жена в семье: он всегда точно знает, как надо делать правильно, всегда расскажет вам, почему вы делаете всё неправильно, и удивится, как вы посмели попасть на флот, заняв место более достойного человека, когда в народном хозяйстве так остро не хватает дояров, пастухов и трактористов.

А этот старший был особенным: он очень любил Сан Сеича, и мы за это любили его в ответ. Хотя не только за это. Когда он первый раз появился у нас в дивизии, то мы подумали, что это форменный псих какой-то. Он абсолютно не умел спокойно разговаривать, особенно во время боевой подготовки – после двух-трёх слов начинал орать, махать руками и обзывать всех вокруг идиотами. Но первое наше впечатление о нём было ошибочным, что не удивительно, так как строилось оно на поверхностных суждениях. Натурой он оказался честной, справедливой и доброй, что ярко диссонировало с его внешностью (худой, чёрный и с бешеными глазами) и проявлениями крайне эмоционального характера.

Первый раз я увидел его, когда случился пожар на ЗКП Северного флота. У нас как раз закончился развод на вахту, и я, отправив смену на борт принимать дежурство, курил, греясь на солнышке и любуясь на суету вокруг сарайчика, которым был замаскирован вход в скалу. А суета, в которой ты не принимаешь участия, завораживает похлеще текущей воды, доложу я вам. Со стороны дивизии на всех парах мчалась красная «копейка» возмутительно гражданской наружности. «Фигасе, – подумал я, – что за гусь такой дерзкий в закрытую зону на своей машине мчит. Чёрный Плащ, не иначе». «Копейка» с визгом развернулась возле меня и, присев на все колёса, замерла, обдав меня пылью.

– Тащ офицер, – подозвал меня капитан первого ранга из машины, – что там происходит?

– Штольня горит, тащ капитан первого ранга.

– А ты тут такой стоишь и куришь?

– Я дежурный по подводной лодке, а не по штольне. Смысл мне тут бегать и увеличивать энтропию, – мой корабль вне опасности.

– Логично, и хуй с тобой поспоришь. А по какой лодке ты дежурный?

– Дико извиняюсь, тащ капитан первого ранга, но я вас первый раз вижу и не знаком с формой допуска, которая у вас имеется.

– А то, что я на машине в зону приехал?

– А может, вы на КПП расстреляли всех, откуда я знаю?

– Тебя, сука, точно уже пристрелить хочу! Я ваш новый заместитель командира дивизии!

Упс, наверняка запела бы Бритни Спирс в этот момент, но так как её рядом не оказалось, то я просто ответил:

– Очень приятно познакомиться, тащ капитан первого ранга. Очень.

– Ага. Посмотрим, как тебе приятно будет, когда я возьмусь за ваше болото! Совсем тут! – и уехал, так и оставив меня в недоумении, что же у нас тут совсем.

А потом взялся, да, было дело. Нам, механикам, как-то было недосуг вникать в их лаперузские дела, но крики, стоны и брызги крови из люксовских рубок периодически долетали и до нас. Что удивляло в нём, так это то, как он подходил к системе наказаний.

– Доложите мне, товарищи офицеры, какое наказание для офицера флота является самым суровым?

Все начинали перечислять сразу же всю глубину своих знаний дисциплинарного устава, а он только морщился.

– Самым суровым наказанием для офицера флота должно являться устное замечание начальника! Если начальник, особенно такой высокий, как я, прервал свои мысли о повышении эффективности использования сил и средств флота для того, чтоб сделать вам замечание, то вы должны немедленно бледнеть лицом и, сбив дыхание, требовать у помощника выдать вам пистолет с одним патроном, хватаясь за сердце обеими руками! Эх, наберут детей на флот, а молока не завозят! Вот как с вами победишь мировой империализм?

– С подавляющим превосходством! – отвечал ему на это командир.

Потом к нам в экипаж пришёл служить лейтенантом его сын.

– Старпом! Если узнаю, что хоть один зачёт ему поставили незаслуженно, лишу допуска к самостоятельному управлению лично вас! Никакой кумовщины мне тут! Чтоб и не пахло даже!

Да никто и не собирался кумовщину разводить, как-то не принято было. Но что дойдёт до того, что он сына домой пускать не будет без зачётного листа, мы и не предполагали.

– Где зачётный лист? – кричал он сыну через дверь.

– Па-а-ап, ну на корабле оставил!

– Пиздуй на корабль и без зачётного листа домой не являйся больше! – Та-ак! – орал он в следующий раз, когда разглядывал зачётный лист в глазок. – Ниже опусти! Левее! Чё у тебя руки-то трясутся? Ровно держи! Где зачёты новые?

– Па-ап, ну некогда сегодня было, учения целый день и отработки!

– Пиздуй на корабль и без зачётов новых домой не приходи! Позорище!

– Ма-а-а-ам, ма-а-ам!

– Не скули под дверью, тряпка! Не мешай мне котлеты доедать! Кру-гом! На корабль шаго-о-ом марш!

И вот именно этот человек и был тогда старшим на борту. Выход в море был не героический, а обычный, что даже несколько хуже. При героическом что? Совершил очередной подвиг, и дело с концом, а тут: «А давайте вот и эту задачу пусть они отработают, раз уж в море вышли! И вот эту вот – смотрите, какая важная задача! А ещё вот эту, вон ту и, раз уж всё равно им там спать времени не будет, то вон и те две!». А старший на борту всё недоволен, как-то всё ему кажется, что мы недостаточно напряжены и не очень глубоко прониклись всей ответственностью момента.

– А не будет ли так любезен старпом и не соберёт ли он мне командиров боевых частей? Я испытываю острое желание научить их Родину любить во всех позах, включая противоестественные! Нет, нет, Сан Сеич, вы спите, спите в своём кресле, я сам справлюсь, а трупы старпомы будут относить!

Это, кстати, риторический вопрос, несмотря на кажущуюся вариативность ответов на него.

Командиры боевых частей и дивизионов вяло стекаются в центральный пост со стопками документации, которую сейчас будут проверять потому, что она явно ведётся с грубыми нарушениями всего, что только можно нарушить.

– Все? – интересуется старший.

– Штурман! – кричит старпом по направлению штурманской рубки, так как штурман находится прямо здесь, то он, само собой, последний. Штурман выходит, цепляется за непонятно что, и его штаны с радостным треском рвутся прямо над буквами «Р» и «Б». Штурман пытается укрыться за планшетом БИП.

– Все, тащ капитан первого ранга!

– А что это такое? – тащ капитан первого ранга с любопытством откидывается влево и любуется на штурманскую дыру. – Штурман! У вас дыра на штанах!

– Тащ капитан первого ранга, да я только что же вот зацепился!

– А зачем вы мне это сейчас рассказываете, как будто мне интересно, когда и где вы зацепились? Вид вашего нижнего белья я ещё смогу выдержать, но боюсь, что у вас там от возбуждения выскочит что-нибудь, а нервы у меня ни в пизду. Опять же, штурман, ну старшие офицеры здесь собрались, в конце концов! Ступайте немедленно и зашейте! Мы подождём, да товарищи офицеры?

– Не-е-ет! Нет, блядь! Пошёл он на хуй, этот штурман, пусть хоть без трусов стоит! Мы спать хотим, а не ждать, пока он дыру штопать будет! – заорали в ответ товарищи офицеры, но так как орали они молча, глазами, то старший сделал вид, что не услышал.

– Видите? Все согласны. Ступайте.

Штурман зашёл в штурманскую и вышел из неё через две минуты. Дыры не было, а место, где она только что была, блестело свежим скотчем.

– Штурман, эт-т-т-то что такое? – прям вскочил от возмущения заместитель командира дивизии и ткнул пальцем в штурманские ноги.

– Ноги мои.

– Я вижу, что не столпы общества! Вы что, дыру скотчем заклеили?

– Так точно! Быстро, надёжно, гигиенично!

– Хуично! Штурман, да как не стыдно! Вы же офицер флота! Белая, блядь, кость! И дыру на штанах скотчем заклеиваете! Не, ну вы посмотрите на него!

Все тут же посмотрели на штурмана. Никто не понял, что такого предосудительного в заклеивании дыры скотчем.

– А что такого-то? – озвучил за всех штурман.

– Что такого? И вы ещё спрашиваете «что такого?»! Я немедленно покину корабль, чтоб не позорить свою славную карьеру нахождением на одном борту с таким типом, как вы!

– Мы под водой, тащ капитан первого ранга, – пробурчал командир, – немедленно никак не сможете, только если через час, когда на сеанс связи всплывём!

– Я не смогу? Саша! Ты плохо меня знаешь ещё! Штурман! Пять минут и убрать этот позор с моих глаз! Дыру – заштопать как нормальному моряку!

Спорить со старшими на борту, в теории, можно, но дело это абсолютно бесперспективное, как и в нашем примере с женой, поэтому штурман молча удаляется и возвращается обратно через четыре с половиной минуты. Скотча нет, дыры – тоже.

– Вот! Видите, штурман! Можете же, когда захотите! Начнём проверку документации!

Ну что-то там сидит, листает, бурчит себе под нос, потом не выдерживает:

– Старпом! Ну что у вас тут во всех журналах все даты штрихом позамазаны?

– Ну чтоб журналы новые не заводить каждый год. Темы не меняются, время не удлиняется, задачи те же, люди те же…

– Не, ну что, вот когда замазывают, то я, как будто, не должен этого заметить?

– Раньше вообще бумажками заклеивали, все как будто и не замечали.

– Да, а вот это что? – и старший машет перед старпомовским лицом журналом боевой подготовки минёра. – Некоторые хоть стараются, аккуратненько, а тут же кистью прямо палубной всё замазано!

– А, так это минёрский же документ.

– Минёр!

Минёр занят: прикусив язык, он рисует в своём блокноте голую бабу и уже наверняка мысленно пакует чемоданы, чтоб улететь с нею в Адлер на недельку.

– Я!

– Что я?

– Виноват!

– В чём?

– В этом!

– Вопросов больше не имею! Старпом, строже надо с этим атавизмом, строже! Тогда от него и пользы больше будет!

– От него и так польза. Он в семнадцатом приборку делает, на швартовках, на погрузках, – старпом загибает пальцы, считая полезность минёра.

– Достаточно! Я имею острое желание заставить вас переделать всю документацию! Но! Мой печальный опыт подсказывает, что делать вы этого всё равно не будете, сначала будете тянуть кота за яйца до последнего, а потом в лучшем случае замажете этот корректор другим корректором и скажете, что всё переделали! Так?

– Никак нет! – делает честные глаза старпом.

– Не надо пытаться ввести меня в заблуждение, старпом! Я тоже не ботфортом консоме хлебаю! И моя без пяти минут адмиральская гордость не выдержит такого над собой надругательства! И мне вас заранее жалко – я ведь стану мстить, а ребята-то вы хорошие, особенно когда спите зубами к переборке!

Гудят сервомоторчики, жужжат лампы, и потрескивают конденсаторы в микросхемах – это всё слышно, потому что в центральном тишина и никто не орёт. Заместитель командира дивизии подпёр голову и думает.

– Саша! – пихает он локтем командира. – Что скажешь, Саша?

– Котлетку бы сейчас по-киевски да с пюрешечкой.

– А, ну его! Пошли за котлетками!

Они выходят из центрального, но старший напоследок засовывает голову в переборочный люк и кричит:

– Я крайне недоволен вами, товарищи офицеры! Крайне!

Кремальера щёлкает, и все расслабляются.

– Слышь, штурман, – спрашивает старпом, – а как ты штаны так быстро заштопал?

– А никак. Я скотч отлепил и изнутри его приклеил. И дыры нет, и скотча не видно.

– А остальные три минуты что делал?

– Держал паузу, Сей Саныч, для получения достоверного эффекта заштопывания штанов!

– Хитёр, медуза. А где мы сейчас находимся? – и старпом разворачивает свой планшет с заданием. – Предположительно в Баренцевом море!

В штурмана летит дырокол, но штурман хитрый, ловкий и быстрый, дырокол ударяется в дверь штурманской, падает на пол и рассыпается на части от обиды за такое к себе отношение. Штурман докладывает координаты места по громкоговорящей связи, старпом орёт в ответ, что тот ему должен дырокол теперь и заодно орёт на меня, чтоб я перестал трещать уже этим скотчем и обматывать им дифферентовочный журнал, потому что у него сейчас уже взорвётся мозг, а это плохо, так как мозга у него много, и мы замучаемся потом всё отмывать в центральном, и видим ли мы, какой он заботливый и всегда беспокоится.

– Сей Саныч, – говорит ему Антоныч, – Борисыч там проверял, котлет мало, думаю, тянуть время нет смысла.

– Ладно, – машет рукой старпом, – боевая подготовка никуда не денется, а котлеты – вполне себе. Объявляй обед первой смене!

И опять наступает то, что мы называем тишиной: жужжат сервомоторы, гудят лампы, шуршит электрический ток, и гудит вода, толщу которой мы пронизываем прямо сейчас грациозной тушей нашего исполина на скорости в десять узлов. Скотч надёжно держит всё, на что его намотали и что им привязали, корректор аккуратно скрывает всё, что должен скрыть и позволяет даже написать на себе сверху то, что должно быть написано.

Честность города берёт!

– Шушения, тащ командир!

В центральный зашёл Вова и, хотя он опытный боец, но степень покраснения командирской лысины правильно не оценил. Командир читал журнал замечаний офицеров походного штаба и был зол. Даже гневался, можно сказать. Поэтому, дойдя до замечания «капитан-лейтенант Мухин спал во время несения вахты за пультом ГЭУ», приказал вызвать к нему этого лодыря, обузу на его хрупкой шее, хама, недоделка, полурослика и фатальную ошибку природы в самом широком понимании смысла этого слова.

– Всех шестерых вызывать? – решил пошутить Антоныч, но, к его счастью, командир этого не услышал.

Если вы молоды, горячи кровью и из романтических огней у вас не только свечка в жопе, то вы должны кое-что знать про подводников. Потому что очень вероятно, что вам захочется ими стать, ну или если у вас есть дети мужского возраста, то вы тоже должны это знать, чтоб рассказать им.

Подводники выполняют очень много грязной работы. В прямом смысле грязной. Смазки, масла, технические жидкости, пыль, грязь и говно сами себя не убирают, как их ни проси, поэтому любой подводник обучен правилам проведения приборки (сверху вниз) и умеет её делать так, что вошедший в его отсек командир в белых перчатках в белых же и выйдет, потому что если не выйдет, то натравит на отсек старпома, а тому даже перчатки не нужны, чтобы почуять грязь – он наизусть знает, где и в каком количестве бывает грязь на его подводной лодке. Вот зайдёт, бывало, старпом в шестой отсек, понюхает воздух, в глаза всем посмотрит ласково и говорит: «А не сходить ли нам, други, к цистернам питьевой воды?» Ну вот откуда он знает, что как раз возле цистерн, где никто кроме трюмных не лазит, у приборщиков закончились мыло и силы, а еще к ним зашёл в гости их друг Итаксойдёт? Колдовство, не иначе.

Кроме того, что результаты деятельности на корабле людей и механизмов надо убирать, все эти жидкости, среды и запасные части, а также продукты питания надо же ещё на корабль периодически загружать, выгружать и переносить с места на место. И всё – ограниченными силами с дефицитом времени и под покровом ночи. Традиция такая.

Самую грязную работу поручают, конечно, только тому, кто это заслужил. Не просто так добиться, например, того, чтоб тебя заставили чистить датчик верхнего уровня в ЦГВ (цистерне грязной воды) за номером 7. Но подводники люди старательные и добиться могут даже этого своим упорством. А чего его чистить, возможно, спросите вы, и почему именно этот, а не все остальные? А потому, что эта цистерна находится в седьмом отсеке, и кроме умывальников и душа в неё льют, сыплют, заталкивают и пихают всё подряд камбузные черти. Сколько ни бей их, ни уговаривай, ни объясняй, что цистерна только для воды, – пофиг. Как ни достанешь фильтр – на нём макароны типа «вермишель» или рис типа «рис». А если ленивый трюмный матрос фильтр забыл поставить после того, как его почистил, или, к примеру, плохо его закрутил – то всё, кранты, все эти недоедки ровным слоем заполняют цистерну и налипают на датчик верхнего уровня, который горит в центральном весёлым жёлтеньким огоньком и нервирует всех, вплоть до командира. Ну как вот можно отдифферентоваться, если ты не уверен, есть тонна воды чуть заднее миделя на правом борту или нет? На глаз, конечно, можно, и по ощущениям. Но не наш это метод. Наш метод – это научный подход!

– Борисыч! – хмурит лоб в телефон Антоныч. – Ну что там матрос Ваня? Пойман ли тобой спящим на вахте? Отлично! Сколько раз? Ну всё, можно начинать операцию «Датчик»! Заслужил, чёрт мазутный, заслужил!

И матроса Ваню, который в общем-то не самый плохой в мире человек, но вот любит сачкануть или напиться алкоголя, засовывают в гидрокомбинезон, на лицо ему надевают очки и респиратор, повязывают верёвку покрепче вокруг подмышек и ведут к горловине цистерны. Я один раз туда заглянул без средств защиты – до сих пор подташнивает. Чтоб понять почему, налейте в банку мыльной воды, борща, компота, томатной пасты, соуса бешамель, полкотлеты туда положите, ложку макарон, добавьте пота и грязи, яичного порошка, может, масла машинного граммов сто, потом тщательно всё это перемешайте, не очень плотно закройте крышкой и уберите в тёмное место лет на пять-десять. А потом откройте, понюхайте и полюбуйтесь. Правда, для чистоты эксперимента, хорошо было бы, если бы вы были ростом с треть этой баночки, но тут уж придётся вам включить фантазию и представить себя матросом Ваней.

Матрос Ваня тихонько скулил и упирался копытцами.

– Хули ты скулишь? – ласково подбадривал его Борисыч. – Надо было в Северодвинске скулить, когда самогон жрал, упырь!

– Я ж за это в душевой трое суток отсидел! – бубнил из-под респиратора Ваня.

– Не считается! Я тебе ведро выдал, чтоб ты мог сидеть! Считай, поощрил!

Ваню засовывали в цистерну ногами вперёд по скользкому и насквозь ржавому трапику. Тусклый фонарик в дрожащей Ваниной руке освещал сталактиты несъеденной подводниками пищи, и Ваня не понимал, где там датчик-то можно найти.

– Вон! Вон он! – тыкал Борисыч палкой в датчик, зажимая нос рукой, потому как сам тоже бывал в этой цистерне. – Давай, снимай с него говно в ведро! Снял? На тебе шланг с водой, промывай его тщательно!

– Потух! – докладываю я Антонычу.

– Борисыч! – кричит Антоныч по громкоговорящей связи в трюм седьмого. – Потух! Может, гондона этого заставим и нижнего уровня датчик почистить?

– Ну ты фашист, Антоныч! – восторженно кричит в ответ Борисыч. – Но нет! У него нет допуска к легководолазным работам!

– А жаль! Ладно, сворачивайтесь тогда! Напиши-ка, Эдуард, объявление на «Молибден»: «Кто верхний уровень в ЦГВ номер 7 повесит, тот туда и полезет!»

Но не вся работа грязная – это само собой. Есть благородная, чистая и торжественная, как ноты в гимне: с белыми рубашками, пистолетами и докладами в ровно отведённое для них время. А когда нет работы – тогда есть учёба, и есть она постоянно. И поэтому что? Поэтому подводник постоянно экономит силы и делает вид, что чувствует себя крайне усталым. Но. Стоит, с другой стороны, подводнику попасть на какой-нибудь концерт, дискотеку или в художественную галерею, усталость с него снимает как рукой! Он готов пить, петь, плясать и веселиться, как младенец, ровно до того момента, как друзья унесут его обратно на борт или наряд милиции под песню «Когда усталая подлодка» отвезёт в отделение. А там – опять усталость! Дуализм, мать его, не иначе! Или лучевая болезнь, первыми признаками которой являются (и все подводники это знают) перманентное желание спать, есть и стойкое ощущение, что тебе мало платят.

И это вот «шушение» Вовино тоже было признаком острой необходимости экономить силы. Так-то он имел в виду «Прошу разрешения войти, товарищ командир!», так как любой подводник обучен правилам хорошего тона и при виде своего командира всегда спрашивает у него разрешения, тем самым показывая своё уважение. Ну, понятно же и так, что если командир его вызвал в центральный пост, то он не может не разрешить ему в него войти? Но только не в этот раз.

– Не разрешаю! – рявкнул командир.

– Ну ладно, – пожал плечами Вова, – я пошёл тогда?

– Я тебя не отпускал!

– Так вы мне и войти не разрешили!

– А ты у меня разрешения спросил?

У командира принято спрашивать разрешения войти даже на обед в кают-компанию, как будто он скажет такой «Не разрешаю! Не заработал сегодня на обед!». У него будто список лежит на столе слева от тарелки с супом, и он там смотрит пометки – кому можно сегодня обедать, а кому – нет.

– Так точно, тащ командир!

– Ты сказал: «Шушения», Владимир. И, допустим, ладно, так уж и быть, ты так устал нести эту ношу по защите рубежей, что не можешь выговорить фразу «Прошу разрешения!». Ладно, это я понимаю. Но, позвольте, товарищи офицеры и мичманы, кто-нибудь слышал, что именно он просил меня ему разрешить?

Все дружно закивали головами слева-направо и в обратном направлении.

– Тащ командир, ну дык понятно же и так, чего я у вас прошу.

– Кому понятно? Мне вот, например, решительно непонятно, что за бурные фантазии роятся в твоей усатой голове. Я даже допускаю мысль, что ты спросил у меня разрешения дать мне в ухо, и если бы я разрешил, то так и сделал бы!

– Ну та-а-ащ командир!

– Ну что «тащ командир»? Что? Что мне с тобой делать? Почему спал на вахте?

– Я не спал!

Командир тяжело вздохнул и посмотрел на старпома:

– Серёга, как они меня заебали, ты понимаешь?

– Так точно, Сан Сеич, понимаю!

– Может, в фанеру ему двинуть, а? Ну чтоб сократить бесполезное толкание слов в воздухе и зря не сжигать кислород? А вы потом скажете, что ничего не было?

Командир встал и повернулся к Вове Мухину. Вова Мухин расслабился. Не, ну а что? Заслужил – получай. Суровый, но справедливый закон.

– А что ты там делал, Вова? Лез за запасным предохранителем, ударился головой и потерял сознание? Я тебя умоляю, Владимир, ну давай вот по-взрослому, по-мужчински, так сказать, без всяких вот этих брызг фантазии на моих щеках – спал?

– Спал, тащ командир!

– Ну вот, видишь, можешь же, когда захочешь! А почему спал?

– Э… ну, спать хотелось.

– Логично. Не хотелось бы – не спал бы. Ну ладно, иди, Владимир.

– Шушения! То есть… Товарищ командир, прошу разрешения выйти!

– Давай-давай, сынок, давай, конечно, иди.

– Тащ командир, – решил уточнить старпом, когда за Вовой захлопнулась (беззвучно захлопнулась) переборочная дверь, – а чего вы его вызывали-то?

– Ну, отъебать хотел его за сон на посту.

– А чего не отъебали?

Командир похлопал глазами, как бы заглядывая к себе вовнутрь:

– Серёга. А не знаю. Как-то выбил он меня из колеи свой честностью. Вот прямо растерялся, не поверишь! Не зря говорят, что честность города берёт!

– Хитрость, тащ командир!

– Что хитрость?

– Города берёт.

– Да я не шибко-то и город.

Хотя все же знают, что киповца гэу ругать за сон на посту – бессмысленное занятие. Ну нет у него поста, нет обязанностей на вахте, которые требуют постоянного внимания и заниматься ему нечем, потому как в компьютер играет либо вахтенный ГЭУ, либо вахтенный электрик. Ну чем ему заниматься четыре часа ночью, когда вокруг так тепло, светло и уютно жужжит? А если лампочка какая перегорит, или приборы шалить начнут, так его пнёт кто-нибудь, в смысле разбудит, и уже одно то, что спит он не где-нибудь, а там, где его будет удобно пинать, – очень ответственный подход с его стороны к несению своей нудной вахты. А что остальные два оператора в пульты не пялятся, так это вы тоже погодите возмущаться – когда станете подводником, то узнаете, что оператору лучше сидеть к пульту боком, так как боковое зрение у представителей гуманоидной расы (из которых, в основном, и набирают подводников) более цепкое, чем фронтальное, и любые изменения улавливает намного быстрее.

Остальным подводникам повезло не так сильно, как киповцу ГЭУ, и поэтому, собираясь в подводники, вы должны заранее научиться спать сидя и стоя, прислонившись к переборке, – этот очень полезный навык вам пригодится не раз.

Кремальера опять повернулась, и в распахнутый люк всунулась сияющая от торжества физиономия Вовы:

– Товарищ командир! Прошу разрешения зайти в центральный пост!

– Чо ты орёшь-то как полоумный! В лесу, что ли? Разрешаю.

– Товарищ командир! Прошу разрешения заметить вам на некоторую несправедливость по отношению ко мне!

– Ну.

– Офицер штаба записал замечание, что я сплю в полпервого ночи, а моя вахта до нолей! Так что невиноват я полностью!

– Тащ командир, – пробубнил старпом, – ну вот сам же прямо напрашивается, а?

– Погоди, Серёга, я сейчас покажу тебе, как надо давить логикой! Владимир, то есть ты вот сейчас прискакал в центральный пост атомной подводной лодки, сияя от восторга, как корнет на первом балу, чтоб рассказать мне, капитану первого ранга и твоему командиру, который знает тебя как облупленного, что так сильно уснул во время несения своей вахты, что проспал даже смену с неё? А твои товарищи – механоидозавры, подставили тебя, решив подъебнуть и не стали будить, а сейчас ржут, небось, над тем, как я тут тебя ебу? Да? Поправь меня, если я в чём-то ошибся.

– А… о… у… тащ командир, а давайте я сейчас уйду и как будто и не приходил второй раз вовсе?

– Так всё просто ты думаешь в жизни устроено, да?

– Не, ну один раз может и прокатить же.

– Ну да, сделаем доброе дело, Сей Саныч?

– Я против, но это же риторический вопрос?

– Он самый. Ступайте, Владимир, так уж и быть, по случаю успешной сдачи задачи экипажем помилую вас на этот раз!

– Шушения!

– Владимир. Не настолько глубоко, пока ещё.

– Понял! Тащ командир, прошу разрешения выйти!

Да, очень важно для подводника всегда иметь чутьё в расчехлённом состоянии. И всё время приходится нюхать обстановку, следить за лысиной командира и не забывать носить иголки с чёрной и белой нитками в фуражке. А то вдруг галстук оторвут или брюки порвутся. Ну, с порванными брюками-то ещё ладно, а вот без галстука что за офицер? Так себе, я считаю, офицеришко.

Стресс

– А от так у нас ебут! – радовался командир, глядя в потрёпанный морской бинокль в сторону СРБ. – За хвост и об палку! Ну-ка, скажи интенданту, пусть мне чаю принесёт – чувствую, это надолго!

Я рассказывал уже, но не знаю, запало ли вам в память, что нас очень любили проверять всякие московские комиссии по разным поводам и без. В этом их можно понять: они там в Москве служат Родине не щадя ничего своего, а мы тут вино пьём, икру трескаем и вряд ли любим их Родину с такой же самоотверженностью и отвагой. Ну и что, что мы в моря бегаем, стреляем ракетами и так редко гибнем в последнее время? А журналы? Вы, блядь, видели, как эти подводники их ведут? Представляете, сколько у них там нарушений? Стрельнуть-то и дурак может, а вот документацию в порядке содержать или там, допустим, отчёты все вовремя сдавать – это вот высшее военное мастерство.

Или физподготовка. Ну что может быть важнее для подводника, чем умение бегать кросс – а ежели на врага в штыковую придётся, сможет ли? Надо же проверять, правильно? И вот у них, значит, в Москве там тополя пушат, и солнце плавит асфальт, а поедем-ка мы, думают себе офицеры из Главного штаба, проверим, как эти шпроты кросс бегают. Правда, по приезде в Мурманск оказывается, что в Мурманске зима ещё и снега по яйца, но что теперь – обратно ехать, не солона, так сказать, ебавши? В армии тоже люди же служат, и все они, естественно, могут ошибаться. Все, кроме офицеров Главного штаба.

И вот лучший экипаж дивизии, флотилии и, может быть, вообще всего мира, поставив на вахту самых пухленьких и малоподвижных астматиков во главе с командиром в кремовых рубашках (в нагрудных карманах – удостоверения личности, проверяют на старте и на финише) и с номерами на груди, сначала мёрзнет, пока они УАЗик свой до дивизии дотолкают по сугробам, а потом потеет, прыгая по сугробам, как газели по саванне. Весёлая картина, доложу я вам, жаль, что вы не видели. В этом деле главное – что? Как и в любом другом, в этом деле главное – отдаться процессу полностью, и тогда всем вокруг становится непонятно, отчего им так весело, блядь, – серьёзное же мероприятие. Всем приезжим – в смысле, местные-то завидуют – в таком спектакле поучаствовать не удалось! Потом проверяющие, с трудом сдерживая слюну, ожидают вполне ожидаемого флотского гостеприимства – ну там сауна, поросёнок на вертеле и секретчицы в подтанцовке. Но не тут-то было – в восемнадцатой дивизии сауны адмиральской нет, оказывается (ну а на кой она нужна, когда вон пять саун под боком стоит… ну две-три, как минимум), и поросят никто на вертел не насаживает, и секретчицы все замужем за офицерами штаба, в основном. Не, ну в столовой накрывают им там почти белые скатерти, чай и печенье «Шахматное» – от пуза жри, хоть лопни. А потом уже по результатам проверки могут и в ресторан сводить, если результаты приемлемые. Зверские условия для проверяющих, согласитесь? Мало того, что уши мёрзнут в фуражках, так и печень сухая, как лист. Ну вот кто после таких зверств будет любить стратегических подводников? Я бы точно не стал!

Приехала к нам как-то специальная московская комиссия по секретности и ОУС (особым условиям службы). Время для страны тогда было тяжёлое и ходили слухи, что комиссия эта ездит по частям и соединениям, чтоб на законодательном уровне надбавку эту за ОУС к нашим огромным денежным окладам уменьшить – не такие уж они и особые, по мнению некоторых товарищей, эти условия у нас. Не с парашютами же мы прыгаем, а значит – что тут особенного? Любая проверка – это стресс, а тем более под флагом лишения тебя части благосостояния. А тем более у подводников с их ранимыми и нежными душами – им же стресс вообще противопоказан по медицинским показаниям и с точки зрения всеобщего гуманизма на планете.

– Так, – сказал командир, вернувшись из штаба, – в штабе по результатам проверки всё плохо, сейчас приедут к нам. Книгу выдачи оружия посмотри, верхнего профилактически выеби заранее, вахтенные пусть пломбы по отсекам пробегут посмотрят, ну и… Да не знаю, короче, проверь всё, что успеешь. И это, побриться бы тебе не мешало, дружок!

– Вот ещё, – говорю, – жиголо я, что ли, каждый день кожу свою насиловать?

– Как Толкунова приезжала, так аж синий был!

– Ну так то ж Толкунова, а то – два майора из Москвы, тоже мне – невидаль!

– Два майора и полковник! Ладно, я у себя, позовёшь, как появятся…

– Центральный – верхнему! УАЗик дивизийный к пирсу причалил!

– Тащ командир, приехали, встречать пойдёте?

– Кто? Я? Ты дурак, что ли? Я – командир атомного ракетоносца – пойду клерков штабных встречать? Вот уж хуй!

– Так, – говорю дежурному трюмному, – чувствую, что командиру они не нравятся, а значит, что? Правильно! Значит, нам они тоже не нравятся! Как наверх поднимусь, переборки закрой в центральный и клапана вентиляции тоже – пусть наддуется отсек, чтоб встреча порадушнее вышла!

Ну там пилотку надел правильно, поубавив военно-морского шика, куртку застегнул до подбородка, повязку «Рцы» напялил чуть не до подмышки – картинка, в общем, а не солдат! Правда, портупея уже от старости разложилась вся и держится между собой только благодаря проволоке, но это ничего – так боевее выглядит даже.

Торжественно поднимаюсь наверх и выхожу к трапу. На пирсе стоят московские офицеры – их сразу видно, непуганые какие-то и лощёные. Но не то что нормальным лоском от солёного ветра, пыли и языков пламени, а как будто мастикой натёртые просто – тьфу, срамота!

Верхний вахтенный их под прицелом держит.

– Вы зачем, – говорю, пока спускаюсь по трапу, – товарищ верхний вахтенный на офицеров автомат наставили?

– А они на корабль пытались прорваться, товарищ дежурный!

– А отчего не стрелял тогда, как положено по инструкции? – подбавляю я в голос гнева.

Верхний растерянно хлопает ресницами и молчит. Главное, чтоб сейчас стрелять не начал.

– Товарищ полковник! Дежурный по кораблю капитан-лейтенант Овечкин! Кому и как о вас доложить?

Все трое мне честь отдают. Не, ну точно не местные.

– Товарищ дежурный, мы с проверкой к вам из штаба вооружённых сил. Вам должны были довести.

Ну чудак-человек, честное слово. Ну нет в уставе других слов, для приветствия незнакомых полковников, ну должен же знать, ну.

– Разрешите ваши документы!

Показывают. Достаю список из кармана и сверяю – всё сходится.

– Всё нормально? Можно проходить? – интересуется полковник.

– Никак нет, товарищ полковник! Не могу пустить вас без дозиметров – запрещено! Вам должны были на СРБ выдать!

– А, это вот эти вот штучки? – и один из майоров достаёт из саквояжа (боже, какие милашки, с саквояжиками, прям как в кино) три дозиметра.

– Именно они! Будьте добры, на одежде разместите их у себя!

Ну, прицепили кое-как. Побежали наверх, вернее, я побежал, а они сзади тяжело дышат. Не, они в нормальной физической форме, ничего такого, но беготня по морским трапам – это особое искусство и постигается только многократными тренировками, а это они ещё вертикального трапа не видели.

– Вот, – показываю рукой вниз, – будьте добры!

– Может, мы после вас?

– Нет, – вру, – мне положено последним.

А потому что смотреть, как штабные офицеры в зелёной форме спускаются в рубочный люк – это удовольствие особого сорта. Между горящим огнём, текущей водой и ползущими по трапу крокодильчиками лично я выбрал бы крокодильчиков.

Спустились они втроём, толкутся прямо под трапом, грубо нарушая корабельный устав, за что я одному из них на плечо наступил. В центральный можно спуститься через перескопную площадку через почти обычную железную дверь, но нет, я обязательно должен повести их в обход, через девятнадцатый отсек – через трап и две переборки.

– Товарищи офицеры, прошу! – и показываю на первую переборочную дверь, всем своим видом демонстрируя, что и сюда мне нельзя впереди них ползти.

Свистит давление опять же из девятнадцатого. Подергали они за кремальеру туда-сюда, быстро разобрались в устройстве шестерёнчатого затвора и ну переборку толкать, а она не толкается, дрянь такая! Они сильнее – ноль реакции. Со всей силы – приоткрылась, и оттуда давление радостное прыг им навстречу – фуражки долой, волосы врастопырку, приятный страх в глазах, и переборка потом ка-а-ак жахнется – они же её со всей силы давят, а давление пять секунд и сравнялось.

– Товарищ майор, прошу прощения, но нужно нежнее с переборочным люком – нельзя так, нам же в море потом ещё ходить.

Майоры краснеют оба и с фуражками подмышками вслед за полковником лезут в девятнадцатый, потом враскоряку сползают по трапу и – вуаля! Ещё одна, мать её, переборка.

– Товарищ дежурный, давайте всё-таки вы, может быть?

– Есть! – бодро отвечаю я и двумя пальчиками (давление-то уже выровнялось) нежно и плавно открываю люк в центральный пост. – Прошу!

В центральном командир, старпом, секретчик Саня и мичман, ответственный за спецсвязь. Полковник попросил ему документацию прямо сюда принести, чтоб не ходить никуда, за что старпом погрозил мне кулаком, а майоры ушли с секретчиком и связистом проверять секретность и спецсвязь.

Как обычно, всё у нас оказалось из рук вон плохо – там не так прошнуровано, там росписи помощника не хватает, там пластилин не того цвета, там ещё хуйпоймичего. Старпом, в основном, вяло оправдывался, а командир молча поскрипывал зубами. Так, подумал я, что-то мне совсем не хочется быть свидетелем всему вот этому вот, и приказал тихонько вызвать мне подсменного верхнего вахтенного.

– И вот тут! – никак не унимался полковник, глядя в свои записи. – Вот тут за вами «Марьята» следила, а где написано в вахтенном журнале, что вы акустический портрет искажали? Почему вы вообще позволили ей за собой следить?

– Так! – не выдержал командир. – Позвольте, я расставлю некоторые точки над «ё». Если после выхода секретной лодки по секретному плану в секретный полигон нас там ожидает «Марьята», то это вы, товарищ полковник и ваши коллеги, позволяете ей за нами следить, очевидно, не совсем хорошо выполняя свою работу по охране секретов! А я, если во время манёвра уклонения и сдачи задачи не записал в вахтенный журнал, что запустил компрессор и два насоса, то пидорас, конечно, но, прошу заметить, высококвалифицированный, хорошо обученный и на отлично выполняющий свою задачу пидорас! И, товарищ полковник, не знаю, как у вас в штабе в городе-герое Москва, но у нас, возле сохи, так сказать, не принято делать замечание начальнику при его подчинённых!

Все дружно покраснели, за исключением командира; командир сел обратно в кресло и с деланным равнодушием уставился в потолок.

– Прошу разрешения, тащ! Вызывали? – в центральный заскочил подсменный верхний матрос. Если матрос и удивился такому обилию незнакомых людей в центральном посту, то буквально на секунду – был он уже дембелем, и зелёные полковники совсем не возбуждали в нём страха.

– Тащ командир, – встал я по стойке «почти смирно», – время выдавать оружие и менять верхнего вахтенного, не могли бы вы попросить посторонних убыть из центрального поста?

Верхний вахтенный, который сменился полтора часа назад и должен был заступать только через шесть с половиной часов, сделал то, что всегда делают матросы в таких ситуациях – впал в ступор. Что, кстати, абсолютно правильное решение – не имея достаточных исходных данных для решения проблемы всегда лучше сначала впасть в ступор, обнулить мозг, а потом уже разбираться. Да шучу я – вы же не матросы, откуда у вас возьмутся такие ситуации?

– Я в салоне, – сказал командир и вышел.

– Товарищи офицеры, – вступил старпом, – прошу в салон командира!

– А чо мне заступать-то? Я ж тока сменился? – забубнил матрос, почувствовав себя без посторонних как рыба в воде.

– Не паникуй, полосатый, иди спи. Так, для кордебалета тебя вызвал.

– Так они же будут выходить, увидят, что старый стоит вахтенный!

– Уатсон, вы правда думаете, что московские штабные офицеры вас в лицо различают? Я вас умоляю, спите спокойно, дорогой товарищ!

Сидим с трюмным мичманом в тишине центрального. Неловко, конечно, в тишине, но и обсуждать тут нечего – надо же подождать, пока напряжённость спадёт. Звонит бортовой телефон, который дивизийный.

– Восемьсот шестой Овечкин! – докладываю в холодный чёрный пластик.

– А восемьсот седьмой где? А восемьсот пятый? Да, блядь, комиссия же на борту высокого полёта, можно же нормально представляться?

– Тащ контр-адмирал, так они в салоне у командира.

Это наш командир дивизии, пожалуй, самый суровый из всех командиров дивизий, которых я знал.

– Ну? И что там происходит?

– Ну… так… всякое… То не так, это не этак.

– Чо мямлишь-то, давай, нормально рассказывай!

– Да, тащ контр-адмирал, какие-то они вообще… не знаю!

– Ну, давай, давай, поплачь в мое могучее плечо!

– Я не могу в дивизию прибежать, я же дежурным стою по кораблю!

– А ты в трубку плачь! А я из неё твои слёзы на плечо себе лить буду!

– Не, ну как – я в центральном, три мичмана, матрос, а они командира тут пытаются в журналы носом тыкать. Ну ё?

– Согласен. Какие-то непуганые! Надо, блядь, постоять за честь! Как я зол! Вот ты видел меня злым когда-нибудь?

Да тыщу раз только за прошлую неделю! У нас он так, бывало, ругался, что даже офицеры краснели – сильно болел за своё дело, только поэтому. «Кто сказал, что я грязно ругаюсь матом? Мой мат – чист, как простыня Шахерезады, светел как рассвет, прозрачен, как слеза младенца и остр, как меч самурая! И вообще – это не мат, а грубый военно-морской юмор!»

– Никак нет, тащ контр-адмирал, ни единого разочка!

– Ну вот сейчас я зол, как никогда! Ладно, отбой!

Провожать офицеров штаба пошёл старпом, а я рассказал командиру, что звонил комдив и обещал разобраться.

– Да? Жаль, что не удастся этого увидеть! Уж больно сочен, гад, когда в гневе – глаз не оторвать!

– Сан Сеич! – докладывает сверху старпом. – УАЗика нет, они пешком в дивизию двинулись. Но вижу, что, вроде как комдив за СРБ стоит, ждёт их. Вернее, как стоит, – нервно ходит кругами.

– Да ладно? Штурман – бинокль! – и командир рысью метнулся наверх. – Эдуард! – кричит уже из-под люка. – Бинокль мне наверх! Живо!

СРБ не очень далеко от нас, и с нашей-то высоты и так всё видно, но в бинокль-то, понятно, лучше. Эх, как жаль, что не слышно! Но судя по тому, как чайки в ужасе разбегаются по заливу, забыв про крылья, там концерт ещё тот. Было видно только, что на фоне белой рубашки и белой фуражки лицо у комдива краснее кирпича и разговаривает он строго короткими словами, складывая их в короткие предложения. Иногда он тыкал в офицеров штаба пальцем, но не так, что прямо тыкал, а так, когда палец за миллиметр до одежды останавливается.

– Красавец! – удовлетворённо хмыкал командир. – Смотрите, сейчас фуражкой махать начнёт!

И тот правда снял фуражку, махал ею в сторону губы Большая Лопатка, тряс ею над головой и в итоге грохнул ею о землю.

– Вот сейчас в Китае-то тряхануло, да, тащ командир?

– Да как бы цунами Японию не смыл.

Избиение младенцев продолжалось не очень долго по флотским меркам: минут пятнадцать, может, или двадцать. К его концу даже дежурные из ЗКП флота повылазили и тихонько сидели за маскировочной сеткой, учась, я не сомневаюсь в этом, командному языку и убедительности выражений. А потом штабные побрели в сторону дивизии, а комдив побежал к нам. Я заранее ждал его на трапе, выпятив грудь и сложив руки по швам.

– Сми-и-и-и-ирна! – рявкнул я, когда комдив побежал по трапу со всей возможной придурью в голосе.

– Чо орёшь, как сумасшедший?

– Рад вас видеть, тащ контр-адмирал!

– С каких это пор?

– А вот с этих вот самых, но вообще всегда!

– Так. Тоже смотрел, что ли?

– Так точно!

– А кто разрешал?

– А я забыл спросить, так всё быстро произошло – мы прям растерялись все!

– «Же не манж па сис жур», добавь ещё, чтоб мне вас жалко стало!

Когда комдив спустился в центральный, командир со старпомом ему аплодировали стоя в прямом смысле этого слова, а он опять покраснел:

– Отставить подъёбывать старшего начальника!

– Мы от чистого сердца, вы что! Я такого даже в цирке не видел! А что вы так завелись-то?

– А сами виноваты! Я сначала хотел их так просто взъебнуть за то, что они дозиметры не сдали, а эта охуевшая рожа полковничья у меня, у контр-адмирала, спрашивает, а, мол, почему УАЗик за нами не прислали? Нет, ну, блядь, я – командир дивизии – пешком пришёл, а за ними машину слать нужно было? Я, конечно, сначала вежливо поинтересовался, а не позволят ли они мне их на собственных руках в дивизию отнести, чтоб пылью нашей недостойной не осквернять их ботинки. Так это мурло мне говорит, что он и это в рапорте отразит! Сука, не, ну вот те крест, не собирался я так котлы разводить, Саша… Но, блядь, доколе, я вас спрашиваю? Так же от стресса и полысеть можно! А ты хули за перископом спрятался, думаешь, я тебя не вижу?

– Так точно! – выхожу я из-за выдвижных. – Думал, что не видите!

– Почему не брит?

Молча надеваю пилотку.

– Пилотку нахуя надел?

– Ну чтобы сразу ко второму пункту перейти, тащ контр-адмирал! По первому виноват!

– Саша, ты их мало пиздишь, я тебе говорю!

– Да я их вообще ни разу, тащ контр-адмирал! Предлагаю для снятия стрессу пройти в салон!

– Ну дык, а чего, ты думаешь, я к тебе прискакал? В губы целоваться? Конечно же, стресс снимать! Пошли, а то так орал, что аж в горле пересохло!

Не знаю даже, чем закончилась та проверка и дошли ли до нас её результаты. В скором времени мы в очередной раз стали собираться на стрельбу полным боекомплектом и не до этого было, стрессы и нервотрёпки от проверок ушли на второй план, выпустив на первый бульканье воды в цистернах, плеск волн, дельфинов и развевающийся потрёпанный белый флаг с синим крестом, – то есть именно те вещи, которые и придавали смысла существованию в то время.

А любой стресс, и я это точно знаю, пройдёт, как проходит и всё остальное, оставив только смутные воспоминания о себе на коре головного мозга, заменив себя на что-то приятное. Главное – правильно его снять.

Со всей пролетарской ненавистью

Саша купил себе рыжие ботинки «катерпиллер» за целых шестьдесят рублей, что по тем временам составляло ровно одну третью часть его зарплаты, и гордо объявил об этом после отработки вахты.

– Ну, неси, заценим!

Ботинки были ничего такие с виду, но некоторые детали указывали на то, что сшили их всё-таки в лучшем случае в одной поднебесной стране, а то и вовсе в подвале на соседней улице. Да и вероятность купить на рынке в городе Мурманск-150 фирменные ботинки этой марки в тысяча девятьсот девяносто пятом году равнялась тому, что чайник Рассела действительно существует.

– Чо, – прошептал мне Андрюха на ухо, пока Саша хвалился ботинками в другом конце центрального, – скажем ему, что слово «гусеница» на английском языке пишется через «си», а не через «кей» и с двумя «эл»?

– Ты дебил? А если шкертанётся с горя?

– Ну, заебись, котлет хоть на поминках пожрём!

– Не, давай лучше на обмыв его разведём!

– А и то правда! Александр! Говно ваши ботинки, и развалятся за два месяца!

Саня густо покраснел и выпучил глаза:

– Ты… чё, Андрюха?

– А через плечо, Александр! Не знаю, как у вас, электриков, а у нас, военных моряков, считается, что вещь, которая не обмыта с товарищами не может приносить радости хозяину и экспоненциально теряет свои эксплуатационные качества!

– Андрюха, дык это же просто ботинки!

– Дорогие ботинки, заметьте, Александр! И ну и что, что ботинки? Когда я купил себе просто машину, тебе не помешало это два дня из-за стола у меня не вылезать!

– Не, ну ребята, так-то я не против, чо. Давно не собирались! Давай на пятницу это… запланируем, не вопрос.

– Ага, то есть я в пятницу заступаю на вахту, Эд в субботу на дежурство – заебись, Александр Хитрожопович, спасибо, чо!

– Ну я не подумал, чего вы сразу-то? Ну, давайте завтра, как сменимся!

– Во-о-от! Абсолютли другой разговор! Абсолютли! И, Александр, со всей пролетарской ненавистью обмывать будем! Чтоб и в гроб тебя потом в этих же ботинках и укладывали!

– Что, – говорю, – Андрюха, котлет-то всё равно хочется?

– Просто нестерпимо!

А пока мы будем достаивать вахту, я расскажу вам кое-что как бы про ботинки, но не совсем про них. В те времена мы у Родины были натуральными пасынками – и я просто констатирую факт. Нас не любили так, как лётчиков, и скудную форму одежды выдавали крайне редко и неохотно. А ботинки (обычные военно-морские ботинки чёрного цвета) пропали вообще года на два. То есть, придя на вещевой склад, можно было получить пилотку нового образца, которую называли, если ласково, то «буйновкой», а если от души, то «пиздой», шинель нового образца, носить которую считалось признаком дурного тона и абсолютной безвкусицей, и погоны, в основном, парадные. И всё. Поэтому офицерский корпус подводных сил считал своим святым долгом, покупая обувь за свой счёт, выбирать только коричневый, синий или зелёный цвета. Какой угодно, в общем, только не чёрный. Чтобы на очередном строевом смотре доложить очередному адмиралу, что стоит офицер в коричневых ботинках не потому, что он клоун, а потому, что ботинки ему не выдают, а за свои деньги он считает возможным покупать обувь только того цвета, который требует его душа. Правда, ботинки эти цветные надевали только на строевые смотры, а так-то ходили в чёрной обуви, потому что не клоуны же, в самом-то деле.

А ещё вот что удивительно, если об этом задуматься с точки зрения здравого смысла: гражданскому человеку холодно – он оделся, тепло – разделся. Как так можно жить вообще? То ли дело у военных – вышел приказ о переходе на летнюю форму одежды, значит, тебе тепло и доставай белую фуражку вместо зимней шапки. Хорошо хоть шинель снимать не заставляют, форма одежды «гвоздь» называется. Холодно, пиздец, первые пару недель, но потом уши отмерзают и привыкаешь.

Проводил как-то у нас штаб флотилии очередной строевой смотр как раз в этой форме. А на улице холодно, как в аду, то ли дождь, то ли лёд с неба сыплется, дует, как из кочегарки, только холодом, и даже хмурые тучи бегут по небу стадами в Швецию от этого беспросветного майского дня. Ну, офицеры штаба флотилии ходят вдоль строёв, спрашивают у всех про ботинки и статьи Устава, а наши командир дивизии с заместителем за спинами у нас стоят:

– Саша! – гомерическим шёпотом зовёт командир дивизии нашего командира. – Иди сюда!

– Тащ. Так строевой смотр же!

– Скажем, что я лично тебя осматриваю! Иди сюда, ну!

Осторожно, бочком, командир переместился к их дуэту и теперь они стояли довольно колоритным трио.

– Во, смотри, что мне замполит дал! – и комдив вытащил из кармана сложенную вырезку из газеты. – Перечень формы одежда контингента НАТО в скандинавских странах.

– И чо там?

– Пятьдесят семь наименований формы одежды, включая шерстяной ремешок для часов и шерстяной коврик, чтоб под жопу его стелить, если резко захотелось сесть на природе.

– Это ж вот тут, за углом у нас, надо же!

– Саша, не надо делать из меня большего дурака, чем я есть, – я знаю, где находятся скандинавские страны!

– Та-а-ащ контр-адмирал, да это я рисанулся, что тоже знаю, где они находятся! Не, ну коврик – это пять, конечно! У нас, если ты захотел резко сесть, то тебя обязательно кто-нибудь выебет за то, что тебе так нечем заняться, что ты не то что бегом на полусогнутых не передвигаешься, а ещё и сидишь!

– Чуть не измена Родине, да! Ну а так-то бедные они, да? То ли дело у нас – застегнул шинель на все пуговицы – носишь зимой, расстегнул две верхние – носишь летом. Высшая степень торжества универсальности для этой части Вселенной! От этого меня восторг наполняет до самых кончиков волос!

– Так вы же того… лысый.

– Ну и что? Рассказать тебе, где у меня волосы растут?

– Не-не-не! Я боюсь, что не вынесу этаких пошлостей!

– Ага. Внесёшь только. Не, я, знаешь, чего не понимаю: а как они там вообще организацию свою поддерживают в работоспособном состоянии? Вот ты сказал, например, Павлову: пиздуй, мол, Павлов в штаб и принеси мне оттуда документ особой важности. Надел Павлов шинель, фуражку, пиздец холодно – у меня уши сейчас отваляться, хорошо, что мозга нет в голове уже, кость-то и не мёрзнет, пошёл в штаб и принёс тебе бумажку. А у них? Аналогичный Павлов только собираться два часа будет, пока там коврики все упакуешь, а вдруг присесть захочется, ремешки и батарейки в стельки вставишь – мы же их завоевать уже успеем!

– А вам бы только завоевать кого, да, тащ контр-адмирал?

– Ага, сейчас особенно хочется и желательно штыковой атакой! Завоевать, может, и не завоюю, но хоть согреюсь. Мне уже кажется, что если я сейчас высморкаюсь, то тебе в ботинок сосулька воткнётся!

– А вы в платок же, тащ.

– Саша. Вот у тебя не зря башка такая здоровая и лысая. Ты же гений, Саша, ты в курсе? Я-то всё думаю, на кой хер я двадцать лет с собой платки в карманах таскаю, а оно вон оно что, оказывается. Да-а-а…. Век живи – век учись! Только слёзы им до этого вытирал, когда в моря тебя провожал, ну и один раз в штабе флотилии, когда меня ебли за то, что ты «Марьяту» обнаружил раньше, чем она тебя.

– А ебли-то за что?

– Дык от этого я и заплакал в итоге, что они внятно и сформулировать не могли, за что же они меня ебли.

– А командиру-то «Марьяты», небось, крест железный выдают имени кого-нибудь там святого покровителя, когда он нас обнаруживает.

– Не, Саша, они же гражданские там. Автомобиль, наверное, дарят – «вольву» там или «сааб».

– Фу. То ли дело я, кандидат в Герои Российской Федерации, на штабном УАЗике на работу езжу, когда на него солярку находят, чтоб заправить!

– Ну. Я-то на нём ссу ездить, если честно, – на бербазе документы на него подняли, а он мой ровесник!

– Ну вы-то получше сохранились!

– Это-то да, не сравнить! Ладно, пошли в строй – заканчивают, вроде.

Сменились мы с вахты, помылись-переоделись и дружным квартетом пришли к Саше домой. На столе было богато: коньяк (три бутылки), водка (две бутылки), вино (одна бутылка), шоколадка (две штуки), лимон (судя по всему – один, порезан и посыпан солью).

– О, бабы будут! – обрадовался Андрюха.

– Да нет, не будет, с чего ты взял?

– А вино ты кому купил?

– Да я давно его купил – всё никак не выпьет его никто, надоело уже!

– А закуски-то, закуски-то! По-богатому ботиночки обмывать будем!

– Да я не успел. Что в холодильнике было – то и выложил, давайте хлопнем по стописят да на рынок сбегаем!

– Ну, давайте!

Под две шоколадки мы выпили весь коньяк, а под лимон – бутылку водки.

– Ну что, побежали!

– А что брать-то будем?

– Там по ходу и определимся!

Определялись мы дольше, чем пили коньяк. В итоге взяли мяса на шашлык, помидоров, баклажанов, огурцов, какого-то сыра, кетчупа, майонеза, ещё коньяка и ещё водки. Во дворе быстро развели мангал, пока был огонь, пожарили на нём баклажаны (внутри – сало от мяса) с помидорами и отправили самого трезвого (определяется по чёткости выговаривания слов «сиреневенький», «тупорыловатый» и «с подвыпердотом» – возьмите на заметку) резать салат, а сами под коньяк, естественно, зажарили мясо. Под реальные басы из бумбокса «Панасоникс» мы обмывали ботинки так, как не все и свадьбы-то празднуют. Но этого всё было мало, требовалось чего-нибудь эдакого, для души. И где-то за полночь кто-то спросил:

– А не пойти ли нам в «Северное Сияние»?

– Точно! Пошли в «Северное Сияние»!

И мы пошли в «Северное Сияние» – так называлась гостиница, на первом этаже которой была столовая, в которой вечером опускали шторы, в три раза поднимали цены и называли это уже рестораном. Всё, что вам нужно знать об этом ресторане, – это то, что самым красивым и оригинальным в нём было его название. И сейчас тут был сарказм, потому что назвать ресторан за Полярным кругом «Северное сияние» – это, пожалуй, самое неоригинальное, что я встречал в жизни.

– Мы чё, пешком пойдём? Стоять, я сейчас такси вызову!

– Саша, он через дорогу, какое такси?

– Похуй, где он! Не главное быть, главное – слыть!

– Ладно, мы пошли тогда, а ты потом на такси подъезжай.

– Не, ну чё вы?

– Не, ну Саша, мы там дорожку красную постелем, оркестр построим, лепестков роз в корзины наберём, ну чтоб уж слыть тебе и слыть!

Короче, пошли пешком. Там плясали, помню, до упаду. Пили, само собой. В конце чуть не побили диджея за то, что он нам отказался ставить в восемнадцатый раз какую-то песню, мотивируя это нелепыми отмазками, типа у него закончился рабочий день. Тоже мне – причина! Тут люди ботинки обмывают, а не просто так! От обиды мы не оставили на чай и зачем-то украли одну чайную ложку, хотя даже непонятно, откуда она вообще взялась – чай мы точно не пили. У Саши дома мы на ход ноги допили последнюю водку и собирались уже расходиться по домам спать, когда кто-то заметил:

– Полшестого утра. Ни фига себе – только сели же!

– Ха! – обрадовался Саша, доставая бутылку вина из холодильника. – Я знал, что пригодится! Как раз допьём, переоденемся – и на службу!

Так и сделали, службе-то всё равно, что мы ботинки обмывали, её же нужно служить невзирая на.

– Эд, – подошёл ко мне Саша вечером, – долгани десятку до получки?

– Здрасьте, так тока же получка была!

– Ну дык шестьдесят на ботинки и сто двадцать на их обмыв – вот и вся тебе получка!

– Ну, долгану, чо! Зато ботинки так обмыли, что ноги по колено стопчешь, а ботинки как новенькие будут!

Ровно через два месяца эти ботинки и развалились.

Из этого и нескольких аналогичных случаев я сделал для себя выводы, что крепость и срок существования чего-либо не зависит от того, с каким размахом и помпезностью вы это празднуете и сколько гостей при этом присутствует. Что не лишает праздники смысла, конечно, но, с другой стороны, и не заставляет искать для них каких-либо формальных поводов типа свадьбы, дня рождения или покупки другом новых ботинок. Глубокая мысль, да?

P.S. Размеры денежных средств (и их номиналы в то время) вспоминать откровенно лень, поэтому привожу цифры просто в их пропорциях, которые стопроцентно соответствуют действительности.

Друг человека

– Эдик, а что ты делаешь сегодня вечером?

– Игорь, нет.

– А чо, я уже спрашивал у тебя сегодня?

– Два раза спрашивал и один раз пытался уговорить.

– И что ты?

– Послал тебя в жопу. Ну могу и ещё раз, если ты ещё не дошёл.

Дружба – понятие непрерывное и круглосуточное, это понятно. Другу нельзя отказать, когда он тебя о чём-то просит, ведь тогда какой ты ему друг? Тут главное – что? Чтобы ваши «нет» совпадали по времени и глубине чувств, и ваш друг не заставлял бы вас говорить ему «нет», чувствуя, что вот тут-то и пролегает тонкая граница вашей взаимоотдачи. Ну, и вы его, соответственно, тоже.

– Э-э-эдик, ну мы же друзья! – всё-таки попытался ещё раз Игорь.

– Игорь, отъебись! Как друг тебе говорю! Не мешай мне заполнять вахтенный журнал!

В центральный зашёл, напевая что-то себе под нос, дежурный по ГЭУ, армянин Олег. Олег мало того, что был Олегом, что несколько странно для армянина, согласитесь, так он ещё был за два метра ростом, с русыми волосами, голубыми глазами и кулаками размером с голову комсомольца. Да, родом он был из Армении. Понятно, что щенки, родившись в конюшне, не становятся лошадьми, но то, как Олег варил хаш, делал шашлык и всякие там салаты на гриле из экзотических фруктов типа баклажанов, делало его в наших глазах армянином полностью. Увидев свежую жертву, Игорь сразу переключился:

– Олег, а что ты делаешь сегодня вечером?

– Зависит от того, что ты хочешь предложить.

– Я хочу предложить тебе бутылку водки! – сразу зашёл с козырей Игорь.

– Знаешь, Игорь, я, конечно, человек безбашенный, но когда одесский еврей предлагает мне бутылку водки, то вековая боль угнетённых народов начинает тихонько подвывать в моём нутре и требует у меня спросить с тебя подробности!

– Олег, да вообще ни за что! Я собаку свою потренировать хочу на защиту, ты с палкой на меня будешь нападать на площадке, а я ей команды буду давать «фас»!

– Ты дебил?

– Да что такого-то? Я же поводок крепко на руку намотаю – вообще безопасно всё!

– А тебя на хуй кто-нибудь посылал уже сегодня?

Я молча поднял руку, секунду подумал и поднял другую.

– Не, ну ребята, ну вы что? Собака же – друг человека!

– Это ты, Игорь, друг человека, – отрезал Олег, – а собака твоя – это мутант, тупиковая ветвь развития крокодилов и полный израиль!

И погодите-ка цокать языками, мол, какие подводники ссыкуны. Я сейчас расскажу вам про некоторые слабости Игоря. Или увлечения – не всегда можно разделить два этих понятия, настолько размыты границы их определений. Вот, например, если человек увлекается алкоголем, то это называют слабостью, а если имеет слабость к коллекционированию марок, то это уже увлечение. Но если подумать, это же одно и то же, с точки зрения высших сил, которые тоже тут знатно передёргивают, утверждая, что только увлечение ими не является слабостью, а вовсе и наоборот – силой. Хотя любое увлечение делает человека слабее, а, следовательно, сил ему точно не придаёт в жизни, если не брать в расчёт узкоспециализированные мероприятия, на которых все похожи на него. Но такие мероприятия в расчёт брать не следует, естественно, потому что если вы, вполне себе нормальный, устойчивый и блондин, попадёте на сборище махровых брюнетов-шизофреников, то кем они вас будут считать? Вот то-то и оно.

У Игоря, при всей общей гармоничности его натуры, были две слабости – это собаки невообразимо свирепого нрава и бойцовских качеств, а также сгущёнка. В данный момент у него жила московская сторожевая – огромный кобель с не помню каким именем. Жил кобель в полуторакомнатной (большая комната – проходная) квартире Игоря и позволял жить вместе с ним самому Игорю, его жене и двум их детям. Когда, а вернее, если бы Игорь, довольно высокий и крупный мужчина, встал бы на четвереньки, то в холке он был бы значительно ниже своего пса и смотрелся бы на фоне его сущим щенком.

Однажды пёс был за что-то наказан суровой Игоревой женой и сидел привязанным к батарее центрального отопления в большой комнате. «Что за жизнь такая, собачья!» – наверняка думал пёс, потому что по показаниям жены он постоянно вздыхал, а когда Игорь пришёл со службы, то пёс так обрадовался ему, что оторвал от стены эту злополучную батарею, сжигаемый острым желанием лизнуть хозяина и наверняка же спасителя. После этого Игорю и пришла в голову идея, что неплохо бы пса воспитать, конечно. Имея системный подход к решению любых вопросов, Игорь сходил в библиотеку, выписал себе книгу по дрессировке собак и взялся за дело. Пёс оказался не промах и быстро выучил команды «сидеть!», «лежать!», «ко мне!» и «апорт!». Ну, «апорт!» не совсем выучил, но почти да.

Правда, знакомые, видя Игоря с псом на поводке, спешно заходили в какой-нибудь магазин или резко меняли свой курс на противоположный, или за угол прятались – пёс знал всех их наизусть и считал своим долгом поздороваться, поставив лапы на плечи и лизнув в лицо, несмотря ни на какие команды «рядом!» или «сидеть!». Воспитанным, судя по всему, был животным, а воспитание – штука посильнее приобретённых навыков будет. Окрылённый успехами в дрессировке, Игорь решил, что пора уже переходить на более сложный уровень и научить собаку защищать его тело от посягательств всяких хулиганов (которых, правда, до этого момента в посёлке замечено не было, но хулиганы – они же коварные, ну вы меня понимаете).

– Ну, я тогда третьим буду! – сказал Олег, посмотрев на обе мои руки.

– Да нет, пожалуй, пятнадцатым, – вздохнул Игорь, – что делать-то? Как воспитать пса?

– А ты лейтенанта заставь, Игорёха! Лейтенанты же тебя боятся – ты каплей, с пузом, и зачёты по турбине им не подписываешь! Вот ты и пообещай – одна тренировка – один зачёт!

– Ух ты! – обрадовался Игорь и начал загибать пальцы, подсчитывая количество лейтенантов и помножая его на количество зачётов по ПТУ и ППУ. – Это мы так и до спасения на водах дойдём!

– А бутылку водки – мне!

– За что это?

– За идею, брат! За идею.

Игорь не любил откладывать дела в долгий ящик, потому как ящик он этот никогда не открывал, и если уж что отложил в него, то, будьте уверены, навсегда, и поэтому сразу побежал отлавливать лейтенантов, чтоб, так сказать, ковать их, не отходя от кассы. Первым ему попался трюмный лейтенант Дима, который, ничего не подозревая и считая, что находится в полной безопасности, гулял по седьмому отсеку, изучая привязку оборудования по шпангоутам.

– Дмитрий! – строгим голосом скомандовал Игорь.

– Да, Игорь Юрьевич!

– А ты почему зачёты по турбине мне не сдаёшь? А по паропроизводящей установке?

– Ну-у-у И-и-и-и-игорь Юрич! – запел лейтенант народную лейтенантскую песню на флоте. – Да когда тут сдавать-то? В нарядах через день стою береговых, дома не бываю, Антоныч ебёт за специальность и издевается… Ну как тут до турбины-то дойти, а?

– А хочешь сдать быстро и практически безболезненно?

– Ну-у… Да-а.

– Иди сюда, есть дело!

Лейтенант Дима не был у Игоря в гостях и как-то, видимо, не встречал его на улицах, а Игорь, применив тактическую хитрость, умолчал о некоторых деталях предстоящей операции. И Дима попался на крючок, то есть согласился.

В назначенный срок вечером Дима прибыл на заранее оговоренное место (относительно ровную площадку) с заранее заготовленной палкой потолще (условие Игоря). На площадке ему радостно махал рукой сам Игорь и с любопытством смотрел пёс, который в положении сидя был как раз Диме по грудь. Дима был, конечно, отчаянным парнем. Ну, во-первых, потому что иначе как бы он оказался на флоте во второй половине девяностых, а, во-вторых, достаточно и этого «во-первых». Но отчаянность тоже штука, знаете, интересная: когда она подкреплена логикой, точными расчётами и правильной оценкой своих сил – тогда она отчаянность, а когда нет – форменное безумство. Дима не был безумцем, о чём у него даже и справка имелась: он посмотрел на Игоря, на лохматого медведя у его ног, на такую ставшую вдруг тоненькой и коротенькой палочку, которую сжимали его тоненькие и коротенькие пальчики, и принял единственно верное решение.

– Да ну нахуй! – сказал Дима и выбросил палку. – Что там учить-то? Ну турбина, ну реактор, подумаешь!

И побежал.

– Стой! Трус! – закричал Игорь и побежал как бы за ним, но на самом деле в другую сторону, потому что пёс решил выполнить команду «апорт!». – Ты же офицер!

– Да какой я офицер! – доносилось уже издалека. – Так, лейтенантишка! Что тут офицерского-то!

– Зачёты! Зачёты не сдашь!

– Да и хуй с ними! Зато снег! Снег так скрипит! И звёзды! Какие дивные, оказывается, здесь звёзды!

На следующее утро Олег подошёл к Игорю перед построением:

– Ну как? Подрессировал лейтенанта?

– Сбежал трус! Никакой отваги нынче нет в офицерах!

– Зато не дурак, очевидно! Лейтенант! – крикнул Олег Диме. – Подойдёшь после построения, проведу с тобой занятие в турбинном отсеке!

– Спасибо, дядя Олег! А за что?

– Ну как за что? Ты же этот, как его?.. друг человека, хоть и лейтенант!

– Да козёл он, а не друг человека! – пробубнил Игорь.

После этого оглядел хищным взглядом строй и выловил в нём следующего:

– Максим! Иди-ка сюда! А ты почему зачёты по турбине не сдаёшь?

Внезапная проверка

Вот вы, например, когда делаете дома генеральную уборку, сколько на это тратите времени? Причём не просто уборку, а по поводу: ну там тёща любимая приезжает, свекровь, а может, даже и вовсе министр какой-нибудь пожелал на ваше жильё посмотреть. И как у вас уборка эта считается – процессом или событием?

Процесс – для синхронизации нашей терминологии – это то, что можно начать, но нельзя закончить. Процесс может только протекать и подходить к своему, казалось бы, завершению, но в конце всегда поставит запятую или многоточие, как бы вы ни старались впихнуть в него хотя бы вопросительный знак. А событие – это то, что началось и закончилось, хотите вы того или нет. И более того скажу, событие закончится даже в том случае, если вы не будете прилагать к нему ровно никаких усилий. Например, любая неприятность в вашей жизни – это событие, и поэтому нет никакого смысла волноваться по поводу того, что оно случится, – если оно ещё не случилось, то волноваться ещё не о чем, а если уже случилось, то в любом случае разрешится и волноваться уже не о чем. Чувствуете всю глубину? Процесс же – совсем другое дело.

– Большая приборка – это процесс! – говаривал наш старпом. – Это вам не реакция деления ядер урана или ещё какая мелочь! Это то, что можно начать, но окончить это можно только на время всяких ненужных мероприятий по боевой подготовке и, прости-меня-хосподе, какого-то отдыха, будь неладен тот, кто его придумал! Вот поэтому не надо у меня спрашивать, отчего мой голос дрожит, когда я объявляю окончание большой приборки! Это как рвать зуб живьём для меня – мучительно больно!

Если вы что-то делаете или участвуете в процессе, то должны это делать с удовольствием, а иначе зачем вообще это делать? Удовольствие можно получить от любого процесса без исключения практически, главное – иметь богатую фантазию, которая не сдерживается условностями и рамками приличия.

Одна проверка у нас была настолько внезапной, что было решительно непонятно, как к ней готовиться. А на флоте, если не знаешь, что делать – делай большую приборку! Такой морской закон наравне с «кто последний – тот и папа» и «поел – посуду за борт!» Внезапные проверки бывают, конечно, но они довольно редкое событие. В основном это всегда плановые мероприятия, когда заранее известна дата и план проверки, ну, или если приезжает проверка после какого-то несчастного случая, то тоже понятно, что будут проверять – несчастные случаи доводятся сразу, а бюрократическая проверочная машина довольно неповоротлива и пока раскрутит свои маховики, все уже ко всему готовы: журналы инструктажей заполнены на пять лет в обе стороны, огнетушители проверены, и все флаги зашиты и постираны. То есть боеготовность выше, чем звезда Пласкетта, примерно раза в два.

– К нам едет внезапная проверка из ГШ ВМФ! – объявил командир на подъёме флага. – К сожалению, денег на самолёт у них нет и выезжают они на поезде. На сутки их обещал задержать командующий флотилией в своей бане, то есть у нас они будут… Старпом, какой сегодня день недели по гражданскому календарю? Среда? Значит, у нас они будут в пятницу.

– Тащ командир, а почему «к сожалению»? – не выдержал старпом.

– Что «к сожалению»?

– Ну, вы сказали, что, к сожалению, денег на самолёт у них нет.

– А. Ну как по мне, так приехали бы вот прямо сейчас, отодрали нас да умотали в свою златоглавую. А с нас и спроса вроде как никакого – времени же на подготовку не было.

– Так, а сейчас что, у нас время есть? Два дня же всего.

– Не два дня, а двое суток! А это в два раза больше, чем два дня!

– В любом случае будет по-ихнему! – не выдержал замполит и вставил свои пять копеек.

– Не будет.

– Почему же?

– А потому же, что нет такого слова в русском языке! Всем вниз, командирам боевых частей собраться в центральном!

Командиры боевых частей с ещё красными от мороза лицами, но уже переодетые в уютное РБ и дырявые тапочки собрались с блокнотами и ручками, как положено, чтоб конспектировать ценные указания.

– Та-а-а-ак, – начал выдавать ценные указания командир, – чего они едут, непонятно, поэтому готовить будем всё. Значит, проверить и откорректировать тетради боевой подготовки команд и групп, журналы боевой подготовки боевых частей, журналы инструктажей по технике безопасности, журналы эксплуатации технических средств, журналы проведения ППО и ППР.

В этом месте механик перестал записывать.

– Проверить конспекты по самостоятельной подготовке офицеров… – продолжал командир. – Проверить…

– Конспекты по воспитательной работе! – гордо вставил замполит.

Командир молча посмотрел на него, потом посмотрел на старпома – старпом молча пожал плечами. Командир продолжил:

– …конспекты по воспитательной работе проверять не надо, откорректировать контрольные листы, проверить ход выполнения плана обучения и результаты предыдущего. Старпом, что там у нас ещё?

– Эх, – вздохнул старпом, – вот бы в море сейчас сходить!

– Чего это?

– Чувствую, как оно без нас волнуется, Сан Сеич. Душа не на месте прямо.

– Ну, в море не в море, а проверку проходить надо как-то. И поэтому – что, Сей Саныч?

– Да не успеть нам всё подготовить, тащ командир.

– И какие будут предложения? Забить вообще?

– Большая приборка, и ужу понятно!

– Хм. Большая приборка в смысле «Большая Приборка»?

– Да. Чтоб прямо вот, знаете, блестело всё у нас, как у скота яйца после бани! Чтоб вот прямо зашли офицеры Главного штаба на борт и ослепли от этой нестерпимой красоты подводного крейсера!

– Это мечта твоя, да?

– Давно хотел, да, а тут такой повод – грех не воспользоваться!

– А механик это знал и поэтому меня не конспектировал?

– Нет, тащ командир, он просто хитрожопый!

Командир подумал, посмотрел в подволок, пожевал губами.

– Да. Давай так и сделаем, Сей Саныч, заодно хоть и крейсер отдраим. И это, боцманам скажи, чтоб концы белые повытаскивали и перевязались, чтоб выглядели мы, как телега на свадьбу с высоты птичьего полёта!

– Так! – старпом встал со своего кресла и даже, кажется, стал выше ростом. – Раз я сейчас за главного тут, писать ничего не надо – учите наизусть! Два часа даю на подготовку, после этого дробь с ходу, всех строю, считаю, унижаю и начинаю Большую Приборку. Прибираться будем с одиннадцати ноль-ноль и до послезавтра с короткими перерывами на еду! Вопросы? Вопросов нет, и не надо тут рты раскрывать, что вы тут мне пантомиму «рыбы» показываете? Не надо – я далёк от высокого искусства, как свет в конце тоннеля от вашей беспросветной жизни. Время пошло!

Ровно через два часа (и как он столько выдержал?) старпом объявил «большой сбор», построил всех на ракетной палубе (заодно помогли боцманам белые концы вынести), пересчитал, проинструктировал, сказал: «Поехали!» и взмахнул рукой.

Приборку на подводной лодке делают абсолютно все, невзирая на ранги и выслугу лет. «На моём корабле один «годок», и это – я!» – железная поговорка нашего командира была. Негде прибираться только операторам пультов, поэтому они, то есть я и управленцы, во время приборок сидят на своих пультах и протирают их ветошью. И хоть «Молибден» довольно большой пульт, но протирать его два дня – занятие, конечно, не пыльное, но и мало увлекательное. Остальные же взялись за дело с размахом. Первым делом свинтили и помыли все плафоны всех систем освещения, поменяли все лампочки, для чего распотрошили запасы на соседних кораблях, потом всё завинтили обратно и всё включили, чтоб горело.

– Е-е-е-е-еба-а-а-ать! – не выдержал такой подсветки недостатков прошлых приборок старпом. – В полутьме-то всё намного приличнее выглядело! Пожалуй, придётся отменить короткие перерывы на приёмы пищи!

Потом взялись за стены и борта, для чего незаконно слили часть запасов из системы пожаротушения ВПЛ (воздушно-пенной) – уж больно хорошо ею всё отмывалось. Отскребли все стёкла на манометрах до хрустальной прозрачности, надраили всё, что можно было надраить, кое-что подкрасили красным, в черновую помыли проходные палубы и взялись за «трюмб». Трюмы… Не знаю даже, как объяснить, что такое трюм на подводной лодке и с чем таким сравнить, чтоб вы поняли, что такое «Убрать трюма под ветошь, и если хоть каплю воды там найду – лучше сразу бегите от меня в закат!» И ладно там ещё трюм первого отсека – его можно вообще не убирать, в него не то что проверяющие из ГШ ВМФ не знают, как попасть, но и не каждый член экипажа обладает этим сакральным знанием. А седьмой? Там же ход в трюм – вот он, чуть не прямиком с проходной палубы, и каждая тварь норовит туда залезть и картинно ужаснуться открывающейся картине экономики и социальной сферы страны на диораме, которую тут кто-то зачем-то изобразил. Но и трюмы вылизали так, что хоть чебуреки с них прямо ешь голыми руками без брезгливого отряхивания. Под конец надраивали проходные палубы вчистую. Это уже вторые сутки шли, я дежурным по кораблю заступил, и прямо вот стыдно мне стало, что не принимаю я участия во всей этой задорной битве с хаосом и энтропией на отдельно взятой подводной лодке. Мой боевой товарищ, командир седьмого, спит, натирая палубу щёткой, а я вроде как и не устал даже: чо там, пару стихов всего написал.

– А чего у него глаза-то закрыты? – спросил старпом у старшины отсека, удивлённо махая рукой перед лицом человека, который в это время водил шваброй туда-сюда вдоль стенок кают.

– Да уснул, бедолага. Полчаса уже так.

– Так вставьте ему спички в глаза! Всему вас учить надо!

– Вставляли, Сей Саныч, ломаются!

Как же, думаю, внести мне свою толику в общее дело прохождения этой проверки? Не придумав ничего лучше, я вызвал двоих подсменных верхних вахтенных, постелил простынку на планшете БИП и приказал начисто отдраить и обильно смазать автоматы, пистолеты, стереть пыль с патронов, приклеить на пластилин головки у пуль, которые поотваливались, и убрать паутину из пирамид с оружием. Даже выпросил у штурмана кусочек красивого красного пластилина, чтоб пирамиды потом опечатать. Всё, чем мог, в общем-то.

Из флотилии поступил сигнал «Едут!»

Командир оставил в центральном за старшего старпома и убыл к себе в салон читать журнал «Вокруг света». Первым на борт прискакал командир дивизии:

– Где командир? У себя? Концы белые повязали, ну очковтиратели!

Комдив выскочил из центрального, что-то проорал в девятнадцатом отсеке и минуты через три вернулся обратно:

– Я не понял! А что происходит-то? Куда я попал? Где мой любимый, уютный крейсер полутёмно-полугрязного состояния? Вы что тут, два дня приборку ебашили?

– Да прям там, – отмахнулся старпом, – так, за часок палубы проходные протёрли.

– Ну. Ага. Рассказывай мне, Ганс Христиан, рассказывай, ну очковтиратели! Такое ощущение, что вы на парад на Красную площадь собрались. Честное слово, аж противно!

– А вы в корму, в корму сходите. В трюмы поспускайтесь, например.

– В седьмой, ещё скажи.

– Всенепременно в седьмой! Именно в него в первую очередь!

– Заманчиво, но нет! Поберегу своё слабое сердце от таких потрясений!

Проверка состояла из двух вежливых и прилично одетых офицеров с красными полосками на погонах. Офицерам было тяжело после вчерашней бани – их изнеженные московские печени, видимо, плохо восприняли северное гостеприимство, но они старались держаться и выдыхать в себя. Старпом им предложил пройти в салон, но они вздрогнули и робко предположили, что, может, потом, а сначала дело? Пока офицеры доставали дрожащими пальцами бумаги из своих портфелей и раскладывали их на столе, командир с комдивом пришли в центральный. Все друг с другом раскланялись, поинтересовались, всё ли в порядке в семьях и на службе, и перешли к проверке.

– Что будете проверять? – вежливо поинтересовался командир.

– Оружие! – бодро доложили офицеры.

– Оружие? Какое оружие? Торпед у меня нет на борту, с ракет головы сняты…

– Стрелковое оружие. Мы прибыли с целью проверить содержание стрелкового оружия на кораблях.

Комдив с недоумением посмотрел на командира, командир с недоумением посмотрел на старпома, старпом с недоумением посмотрел на помощника, помощник охуевшими глазами посмотрел на меня.

Эх, ребята, да что вы знаете о Звёздном Часе? Вы когда-нибудь чувствовали себя крутым, как Клинт Иствуд, ловким, как Джеки Чан, и уверенным, как Арнольд Шварценнегер? Я надел пилотку так, чтоб кокарда была аккурат промеж бровей, расправил повязку, чтоб всем сразу стало понятно, кто тут сейчас будет звездить, и покрутил на пальце ключи от пирамид с оружием (хотел, конечно, пистолет покрутить, но побоялся, что могут неправильно оценить ширину этого жеста):

– Я готов!

Офицеры поразбирали автоматы и пару пистолетов, посветили фонариками вглубь пирамид, понюхали смазку и сказали:

– Хорошо! Очень хорошо! Вот вчера в другой дивизии проверяли лодку – там намного всё хуже. А у вас вот прямо хорошо!

– Тогда в салон? – предложил командир.

Офицеры жалобно посмотрели друг на друга, горестно вздохнули и кивнули.

– Слушай, Серёга, – комдив даже завис на секунду, что для него было крайне нехарактерно, – первый раз на моей памяти из Москвы приезжают люди, чтоб посмотреть на наши два автомата и три пистолета! В чём подвох-то? Проверять больше нечего?

– Да какая в жопу разница? Главное же, что всё хорошо!

– На удивление. Как так вышло-то? Как ты додумался автоматы в порядок привести?

– А они у нас всегда…

– Ой, всё! Не пизди мне больше одного раза за сутки! По-хорошему прошу! – и комдив убежал в салон.

– Эдуард, – старпом переключился на меня, – как так вышло-то?

– Не знаю, Сей Саныч! Как-то неудобно стало – все работают, а я на обочине опять груши околачиваю!

– А, так вот где у тебя кнопка. Ладно, потом с тобой разберусь.

Не наказал даже, добрейшей души человек потому что! А корабль сиял некоторое время, как кремлёвская ёлка, что делало его даже несколько неуютным и неродным – от нас до Кремля как до большого Магелланова облака было. Не, вру, ещё дальше, пожалуй. Как до малого.

Плацебо

А вы как переносите те моменты, когда вам нечем заниматься? Не те моменты, когда вы, оставив свои дела в состоянии «аль денте», прокрастинируете, втыкая в интернет, а когда вот реально нечем себя занять? Маетесь, небось? А если вам нечем заняться день, два, десять, сорок, пятьдесят, восемьдесят?

Вот и подводники маются, хотя вроде бы всё время чем-то заняты в своих автономных плаваниях. Но тут, понимаете, какая штука получается – как со звуком. Определённый уровень стабильного шума ваш мозг устаёт обрабатывать и проводит возле него черту, подписывает её словом «тишина» и – вуаля! Шум есть, а вы его не слышите. Так и с монотонными занятиями, которые повторяются изо дня в день и из месяца в месяц, видимо. Мозг в конце концов подводит черту, пишет «бездельничаю» и – вуаля! Начинается маета и придумывание всяческих развлечений из подручного реквизита.

Проводят, например, дни специалиста – это такой военно-морской КВН без Верника в жюри. Каждая боевая часть придумывает что-нибудь смешное, типа частушек на злободневные темы, сценок художественной самодеятельности или видеомонтажа и развлекает этим остальные боевые части, собранные с недовольными рожами старшим на борту в кают-компании. Потом подводят итоги и тем, кто выиграл, выдают приз – пирог пекут яблочный и хлопают в ладоши. Мы как-то выиграли такой пирог своей боевой частью, но я его так и не попробовал – что там того пирога: метр на полметра на семьдесят человек? Отдали матросам.

Или эстафеты боевых смен. Вот посмотрел бы я в глаза тому, кто это выдумал – наверняка ведь замполит какой. Суть этих соревнований заключается в том, что на каждой из трёх боевых смен по кораблю ходит комиссия с секундомером и командует в первом отсеке открыть вручную клапан осушения отсека, во втором – клапан вентиляции ЦГБ (вручную, естественно) и так далее до девятнадцатого. Потом сравнивают результаты по таблице и какую-то смену объявляют лучшей, что никаких преимуществ ей не даёт. В принципе, вообще нормально и по жизни в нашей стране – объявили тебя лучшим, так хули тебе ещё надо, правильно? И после каждого вот этого прохода командир дивизиона живучести проползает все девятнадцать отсеков и проверяет, а привели ли всю матчасть в исходное и не задели ли туловищами какие-нибудь соседние клапана и манипуляторы. Потому что, бляди такие, постоянно это делают, а так-то лодка в море и вместо залихватского всплытия с дифферентом на нос и креном, стремящимся к нулю, вполне себе можно всплыть, как каракатица раком, что является форменным позором для моряка-подводника и поводом впасть в уныние не менее чем на шесть минут! Ещё, конечно, шаталась по флоту традиция лепить пельмени. От гремучей смеси злости из-за недосыпа и желания подъебнуть товарища почти не требовалось для пельменей фарша – хватало пуговиц, гаек, болтиков, лампочек и какой-то непонятной хрени, которую турбинисты из своих турбин выколупывали. Ох, и бульончик получался! Но так как это занятие самое бессмысленное и неоправданное, то у нас от этой традиции быстро отказались, а то чуть не бунт назревал, страшно сказать, из-за лепки пельменей.

За первых два месяца все эти мероприятия проходят и прекращаются, что от истерик КДЖ, что от назревающих бунтов, что просто исчерпав себя, и наступает последний – третий месяц.

К третьему месяцу организм уже привыкает почти ко всему с точки зрения физиологии – и к опреснённой воде, и к постоянному шуму, и к чёрт пойми какой кормёжке, и к зацикленному на вахты режиму дня, и к режиму питания (завтрак в три часа утра или вечерний чай в полпятого опять же утра), и к недостатку женского внимания, и к недостатку кислорода в воздухе. Вот, казалось бы, можно и начинать жить, как люди, но нет – на первый план, гордо выпятив свою плоскую грудь, выходит госпожа Скука.

И сигареты. Почти у всех кончаются сигареты. Вы курили когда-нибудь фотобумагу, заварку или вату, вымоченную в чае? Вот и я не курил, да. Хорошо ещё, если начхим в экипаже хитрый (сами начхимы предпочитают произносить это слово как «опытный», что, по-моему, сути не меняет, но сильно опресняет её) и «бычки» с первых месяцев не выбрасывал за борт, как положено по инструкции, а аккуратненько трамбовал в дуковский мешок. Золотые люди они, такие начхимы, доложу я вам! Мало того, что трубы вентиляции от никотиновой смолы чистят, так ещё и жирными «бычками» могут угостить. Самые интересные, конечно, последние две недели, когда задачи уже выполнены, и все просто начинают ждать, когда же уже домой. Именно из-за этих двух последних недель подводникам и не выдают ласты, а то они ими грести начали бы, чтоб домой быстрее прискакать. А те ласты, которые положены по штату лёгким водолазам, хранятся под замком в сейфе. Опечатанном печатью КДЖ.

В амбулатории царили тишина и порядок. Ярко горели лампочки, в банке плавал аппендикс и в тумбочке на второй полке были разложены в хронологическом порядке вырванные зубы.

Доктор Андрей вздохнул:

– Ну хоть бы кто зуб вырывать пришёл, а? Не, ну чего они здоровые такие?

– Здрасьте, так-то моя очередь зуб рвать, обознатушки вышли, коллега! – и доктор Саша перевернул страницу опостылевшего ему романа про какую-то непонятную тягомотину с убийством наследника. Роман был скучный, пресный и не увлекал за собой далее третьей страницы, но всё остальное было прочитано и приходилось себя заставлять.

Фельдшер Володя промолчал: он нашёл себе занятие и сидел довольный, наматывая вату на палочки. Если бы вы его спросили, зачем он это делает и кому нужны ватные палочки в таком количестве, то фельдшер Володя пожелал бы поставить вам пятилитровую клизму для снятия давления с мозга. Он и сам не знал, короче. В амбулаторию поскреблись. Доктора встрепенулись, как тетерева на току. Скрипнула дверь, и вошёл киповец Вова. Нет, ну дверь на самом деле не скрипела, конечно: это же подводная лодка, а не изба бабы Любы в деревне Малые Глухари, но так звучит лучше, чем «Дверь открылась», поэтому вы читайте, что она скрипнула, но знайте, что просто открылась.

– Привет, айболиты!

– Здорово, животное!

– А чё это я животное?

– Классику читать надо, Владимир! Айболит был ветеринаром!

– А, не, ну я так… Задобрить вас чтобы, и всё такое.

– Ну, задобрил. Говори.

– Блин. Спать не могу вообще, ребята.

– Опять золотого корня нализался, алч безвольный?

– Да не, вы что! Один раз было, два месяца уже ни капли в рот!

– А чего не спишь тогда?

– Да откуда я знаю? Спать хочу, а не спится, хоть ты тресни.

– Ты тока тут не трескайся, а то мыть потом долго за тобой придётся. Ладно, так и запишем: пациент с жалобами на инсомнию.

– На что с жалобами? Не, у меня бессонница просто!

Доктора вздохнули и переглянулись.

– Ну ясно, дадим тебе снотворного, – Андрей выдвинул ящичек, в котором были насыпаны бело-зелёные капсулы.

– Подождите, коллега! – остановил его Саша. – Вот так вот, не измерив физического состояния пациента!

– Да я на глаз его состояние вижу.

– А жаль. Хотелось бы поразвлекаться. У вас, Владимир, может, живот побаливает, или там спина, например?

– Нененене, ребята! Всё нормально у меня вообще! Только спать не могу. Два дня уже. Даже на вахте.

– Ладно, – Андрей насыпал горсть пилюль в пакетик, – принимай за полчаса до предполагаемого сна по одной таблэтке! Не больше, Вова, ибо препарат сильный, не то что второе, но и третье пришествие проспишь! И на вахте не спать! Спать только в положенное время!

– Ой, да один раз было, чо пристали-то? Один раз – не адидас!

И довольный Вова ускакал, прижимая к груди заветный кулёк со спасением от помешательства.

– Эх, ребята! Третий день, как младенец сплю! – хвалился потом Вова.

– То-то воняет так по ночам в каюте… младенцами! А что тебе доктор прописал? – поинтересовался трюмный Борисыч.

– Не знаю, секретные какие-то капсулы. Разработка одного секретного НИИ – только на подводные лодки выдают!

– А покаж-ка?

– Во-о-от они, мои спасители.

– Странно, – хмыкнул Борисыч, – у меня намедни несварение пищевода приключилось, запор по-нашему, по рабоче-крестьянскому, так мне доктор точно такие же пилюли и выдал. А с какой шуфлятки он их тебе доставал? Да и мне с той же самой. Чую, что нас где-то наёбывают, а где – понять не могу. Надо разобраться.

Борисыч постелил на столике листик бумаги, раскрыл капсулу и высыпал из неё белый порошок.

– Странно.

– Что странно?

– Да блестит он странно, порошок этот, – Борисыч послюнявил палец и ткнул его в горстку.

– Борисыч, ты чего? Раз в капсуле, значит горькое пипец, доктор предупреждал, чтоб сразу глотать, а то, говорит, и блевануть можно!

– Не ссы, моряк! Мы трюмные, если и блюём, то внутрь себя!

– Это как?

– Станешь трюмным – узнаешь, – и Борисыч слизнул порошок с пальца, – ага. Ну-ка попробуй, Вова.

– Да ну… чот как-то я опасаюсь!

– Не ссы, говорю, пробуй!

Володя попробовал:

– Сахар!

– Бля буду! Сахар!

– Чувствую, надо с кем-то поговорить, да Борисыч?

– Да. Побежали в амбулаторию! Кто последний – тот минёр!

Да, в некоторых отсеках на «Акуле» можно бегать, если вы, конечно, знаете, в каком месте надо пригнуться, чтоб не отшибить себе рога, и где нужно повернуться бочком, чтоб не выбить плечо. Главное в беге на подводной лодке – не хлопать переборками, но подводники и так ими не хлопают, потому что инстинкт. По этому самому инстинкту закрывания переборок сразу понятно, сколько времени человек провёл на борту. Если первый раз закрывает переборку, то обязательно ею лязгнет, и все окружающие на него посмотрят, как на облезлую выхухоль, а командир отсека покажет кувалду и вкрадчивым голосом с бархатными оттенками скажет:

– Друг. Ещё раз…

Потом человек начинает закрывать переборку медленно и двумя руками – она же тяжёлая, железная и с защёлкой, которую нужно защёлкнуть, иначе не повернётся кремальерное кольцо. И все на него такие смотрят (командир отсека уже кувалду приготовил, улыбается во весь рот) и думают: «Ну. Родишь ты уже или нет, а?».

«А как вы закрываете переборки одной рукой, и они не лязгают?» – спросил меня однажды один учёный капитан.

«Вот так», – говорю. И показываю.

«Не, ну я вижу, а как?»

«Ну вот. Так!» – снова показываю.

«А объяснить можешь?»

«Это нельзя объяснить, друг! Можно только показать! Хочешь, ещё раз покажу?»

Добежали до амбулатории вместе – прослыть минёром никому не хотелось. Доктора как раз пытались расписать пулю с пресными лицами – расписывать пулю на одних и тех же людей три месяца подряд удовольствие сомнительного рода, так как повадки уже изучены, блеф невозможен, а так, просто перекладывание карт.

– О! Механоиды! – обрадовались доктора. – Болит что?

– Пока нет, – сурово сказал суровый Борисыч. – Андрей, это что?

И показал бело-зелёную капсулу.

– Таблетка. И коню понятно.

– От чего она?

– А чья она?

– Моя.

– Значит, от запора.

– А эта? – показал Вова точно такую же таблетку.

– А эта чья?

– А эта – моя.

– Значит эта – от бессонницы. Что вы такие взволнованные-то, не понимаю? Автономку на месяц продлили?

– Хуже, Андрей! Намного хуже! Нас наёбывают!

– Это кто?

– Это ты!

– Это как?

– В них сахарная пудра!

– И что?

– В смысле «и что»?

– Наебал-то я вас как? У тебя запор прошёл? Прошёл. Ты спишь? Спишь. Так в чём наёбка-то?

– Дык ты нас сахаром лечишь!

– И что? Вы мусульмане, может? Вам сахар нельзя в этом месяце употреблять?

– Не, ну Андрюха…

– Ну что «Андрюха»? Я вот когда к вам в сауну иду мыться, я у вас спрашиваю, откуда там берётся тепло и вода морская в бассейне? Нет? Так какого хуя вы в мою матчасть лезете? Что за детское любопытство, я вас спрашиваю, и нарушение корабельных инструкций?

– Клизмы приготовить? – встрял фельдшер Володя.

– Дык это… – замялись Борисыч с Вовой, – а как оно так-то выходит?

– Научный метод такой. Плацебо называется. Глянь, Саня, прибежали тут дартаньяны меня педерастом называть, ну ты видал, а? Меня, блядь, врача! Психиатра, терапевта, стоматолога и невропатолога эти мазуты кормовые учить будут, как мне их лечить! Час штрафного преферанса за недоверие к доктору!

– Ну ладно… ты это… не кипятись, раздавай тогда, что ли.

– И по банке компота!

– Ладно.

– С каждого!

– Да поняли.

– Каждому! – добавил Саша.

Ну, несли потом им компот, конечно, за недоверие расплачивались. Кто ж с докторами на подводной лодке ругаться станет? Как вообще этим вот всем можно заниматься, спрашивают меня некоторые люди. Да заниматься вообще чем угодно можно, в принципе. Желательно при этом любить то, чем занимаешься, тогда всё происходит легко, естественно и доставляет удовольствие. Можно, конечно, и не любя заниматься чем-то, но один вопрос останется нерешённым при этом – зачем? Ну вот в чём тогда смысл жизни? Работать, работать, работать, ныть как тебя заебала эта работа, опять работать, потом снова работать, потом вспоминать про эту работу, притворяясь саркастичным циником, а на самом деле, чувствуя пустоту в некоторых уголках своей души и удивляясь, когда соберешься умирать: «Погодите, ребята, а жить-то когда?». А некогда жить-то: в этом и есть самое неразрешимое противоречие существования. Так зачем тогда заниматься тем, что не любишь? На вторую серию надеясь? Ну-ну, ну-ну…

Здоровый образ жизни

Этот рассказ наполнен грубым мужским сексизмом по самую горловину, и читать его следует с соблюдением определённых мер предосторожности – во избежание расплёскивания оного на колени.

Константин Вениаминович явился на утреннее построение без переднего зуба. Ну, явился и явился – кому его зубы-то нужны на подводной лодке? Меньше зубов – меньше съест, через что окружающим только сплошная польза, удовольствие и никаких потерь в плане реализации боевой подготовки.

Но, как назло, на корабле проходил месячник борьбы за здоровый образ жизни, придуманный замполитом, чтоб показать свою неординарность и нестандартное мышление в разрезе воспитания личного состава. Как и любое другое мероприятие по воспитательной работе, месячник здорового образа жизни старательно игнорировался личным составом с упорством, приложение которого к проблемам освоения космоса давно бы уже решило проблему заселения Марса. Комплекс мероприятий, как гордо называл их зам, был разработан им же и включал в себя ежеутреннюю и ежевечернюю зарядку у матросов срочной службы (которая тут же похерилась, потому что сам зам был «ужасно занят», помощнику «делать, что ли, больше нехер?», командирам боевых частей «за это не плотют», а дежурному по кораблю, на которого, в итоге, всё это свалили, недосуг и так), отсутствие малейших перегаров на утренних построениях, целостность частей тел подводников, их опрятный внешний вид (что и так положено по уставу) и строгий запрет на курение на ходовом мостике (на котором и так курить запрещено). Месячник уже подходил к концу и никаких ярких событий на своей тушке не принёс, что ещё больше подчёркивало его бесполезность. А тут стоит на построении целый капитан-лейтенант и без переднего зуба щерится на яркое солнце! Вот в какие это ворота лезет?

– Константин, а где ваш зуб? – спросил старпом после того, как зам что-то долго шептал ему в ухо.

– Нету, Сей Саныч!

– Ну слава те оспаде, а то я уж думал, что привиделось. А где он?

– Хулиганы в подъезде выбили!

– Хулиганы?

– Ага.

– Тебе?

– Так точно!

– А где ты взял хулиганов в нашем селе? С собой из отпуска в чемодане привёз?

– Скорее в контейнере, – буркнул зам, – на такого лося чемоданные не полезли бы!

Кастет, а так в миру называли Константина Вениаминовича, действительно был похож на лося, только был прямоходящим (до одного и трёх десятых литра, во всяком случае) и не носил рогов, так как давно уже развёлся. Жил он с видеомагнитофоном и музыкальным центром в собственной однушке, чрезвычайно ценил свою свободу, и единственной его слабостью была слабость к слабому полу.

– Сей Саныч, можно вот честный вопрос вам задам? – поинтересовался Кастет.

– Свистит, да, Сей Саныч? – поинтересовался зам.

– Подсвистывает, да, ну задавай, отчаянная душонка!

– А чего вот вы до меня доебались с этим зубом? Вот вам больше доебаться не к кому?

– А у меня в плане сегодня до тебя доебаться.

Старпом помусолил страницы своего блокнота и показал Кастету:

– Вот, видишь, так и написано: «Проснуться. Почистить зубы. Позавтракать. На утреннем построении доебаться до Константина Вениаминовича».

Старпом, вот прямо сейчас, знатно пользовался невозможностью нормального человека прочитать его почерк. Его почерк мог читать только он и специальная внештатная корабельная комиссия в составе секретчика, мичмана СПС и помощника командира. Любым неподготовленным человеком любая написанная старпомом фраза, хоть даже и «Мороз и солнце! День чудесный!» вполне могла прочитаться как «На утреннем построении доебаться до Константина».

– Да-да, конечно, Сей Саныч, я же со вчера на корабле служу, почерк-то ваш не видел ни разу. Хулиганы, товарищи капитаны вторых рангов! Хули. Ганы.

– Не стыдно врать-то старпому? – поинтересовался на всякий случай старпом.

– Никак нет!

– А замполиту? – поинтересовался замполит.

– Никак нет!

– Стас, – старпом развернулся к замполиту, – а по какой это логике ему может быть не стыдно врать старпому, но стыдно врать замполиту?

– Серёга, ну понятно по какой. По обычной. Ты – главный по службе, а я – по душе, что как бы намного выше в системе человеческих ценностей: вот и может быть, что тебе врать не стыдно, а мне – стыдно! – и замполит гордо выпятил грудь.

– Што-о-о-о? Так, все вниз, по суточному плану! А вас, Станислав Анатольевич, я попрошу остаться!

По суточному плану проходил ППО и ППР материальной части, и время до обеда пролетело быстро за подкручиванием, смазыванием, протиранием, заменой и проверками. Ремонт корабля – это же не план воспитательной работы: его не проигнорируешь! Было интересно на обеде попытать Кастета, что же это за антонио бандерасы появились в нашей дыре. Кастет был несколько мудаком в бытовой составляющей своей жизни (со сложным характером, как любил отмечать он сам), но уж больно здоровым мудаком. Я бы на месте хулиганов к такому без гранаты не полез попросить закурить, а то можно было за пару минут на всю жизнь накуриться.

А обедали мы в те времена так: ставили в проходе второй палубы восьмого отсека две РДУ, на них ложили (ну или клали – когда как получалось) каютную дверь, застилали её штурманскими картами, посредине ставили специальный заварочный чайник на два литра (в остальное время он был прибором из системы контроля качества воды) и метали вокруг всё, кто что принёс. А потом, за беседами, планомерно уничтожали принесенное. Торопиться было некуда – обед в военно-морском флоте длится два часа, включая в себя, кроме приёма пищи, так называемый адмиральский час – время для отдыха.

Разложив на столе сосиски, пироги, селёдку, картошку, тушёнку, сгущёнку и печенье, четыре пары глаз уставились на Кастета.

– Чего вы на меня вылупились-то? Молитву прочитать?

– Руки от сосисок убрать и рассказывать!

– Да чо рассказывать-то?

– Да про зуб рассказывать!

– Ай, ну там с дамой связано…

– Да коню понятно, что с дамой! С чем же ещё у шкафа увечья могут быть связаны!

– Не, ну ребята, ну давайте поедим сначала, а? Есть хочется.

– Нет, Константин – вам есть не хочется! Вам хочется рассказать друзьям душещипательную историю о том, как боевой офицер лишился зуба в борьбе полов!

– Не, ну мы там особо не боролись…

– Не-не-не! Давайте, Константин, с самого начала!

– Ну ладно, только вы тоже не жрите тогда! Родился я…

– Сейчас кто-то уйдёт отсюда плакать в трюм своего отсека! Не настолько с начала!

– Блядь, какие же вы приставучие! Короче. Вчера вечером пригласил я ту официантку к себе…

– Какую ту? Ту вот толстую?

– Да это чувство прекрасного у вас толстое! Какая же она толстая? Она – фигуристая! Сиськи – во! Жопа – во!

– Фу, Константин! Здесь, между прочим, офицеры сидят, и еда лежит! Что за слова! Вы же потом этим ртом есть станете!.. А как ты её в берлогу-то свою заманил? Она же всё отказывалась?

– Ой, да просто мне раньше не сильно хотелось! Что там манить-то? Побрился там…

– Там?

– Нет, на лице, это просто слово-паразит у меня! Хватит меня перебивать! И не жрите, ждать меня! Короче, побрился на лице, одеколоном побрызгался везде и там тоже. Купил на рынке видеокассету с какой-то новой мелодрамой, выбирал ту, на которой картинка помелодраматичнее. Ну и в ресторан зашёл, кассетку такой на столик положил и жду её, значит…

– Небрежно?

– Что небрежно?

– Ну, ждёшь – небрежно?

– Нет, блядь, копытами по полу стучу! Конечно, небрежно – плавали же уже, знаем, как их ждать-то надо. Подходит такая, как каравелла, и интересуется: «Вам, как обычно, Константин Вениаминович?» – «Отнюдь, – говорю, Аврора Артёмовна, – чаю, будьте добры…»

– Так её правда Аврора, что ли, зовут? Тогда она крейсер получается, а не каравелла!

– Вот ещё раз меня кто-нибудь перебьёт!..

– Да ладно, ты уж завёлся – мы даже если и уйдём, ты всё равно рассказывать будешь! Не трогай пирог! Давай дальше трави!

– Ну так вот. Будьте добры, говорю, чаю мне подать и пирожные какие-нибудь, желательно с масляным кремом и розочками поверху. Она такая спрашивает, хорошо ли я себя чувствую и не мучают ли меня желудочные колики, раз я ни водки, ни коньяка не заказываю, да ещё не пытаюсь её за жо… корму схватить своими загребущими лапами. Вот же, думаю я себе, пиз… коза нестроевая! Сама-то как у меня на коленках прыгала в состоянии алкогольного аффекта, так ничего, а как я её один разик по чистой случайности потрогал, так теперь каждый раз вспоминает. Но виду не показываю, конечно, что крайне возмущён этим гендерным шовинизмом и неравноправием полов: посмотрим, думаю, как ты из моего капкана-то сейчас вырвешься!

– Минного заграждения!

– Чего?

– Ну если она каравелла или там крейсер, то из минного заграждения: кто же крейсера на капканы ловит?

– Это – детали, но пусть, согласен. И говорю ей, что, мол, очень тронут такой трогательной её заботой о своих посетителях, но со здоровьем у меня всё в порядке, просто вот приобрёл себе новую мелодраматичную киноленту и желаю просмотреть её в трезвом рассудке – уж больно её мои товарищи расхваливают.

– Какие товарищи?

– В данном случае – мифические. А она меня, значит, спрашивает, неужели прямо так вот хорош этот новый фильм? Ага, думаю, клюёт, но пока терплю – не подсекаю, пусть, думаю, заглотнёт…

– Фу, Константин! Здесь люди едят, между прочим!

– Наживку! Я про наживку же, пошляки! И чё вы едите-то?

– Такая история увлекательная, что вот прямо слюнки текут, никакой возможности удержаться! Вы продолжайте, Константин, мы вот отложили здесь пайку вашу.

– Ну ладно, чаю хоть налейте!

– Да нет уж, Константин, после того, как Аврора Артёмовна вам чаю вчера налила, вы её походу того… Так что сами. Сами себе чай наливайте.

– И говорю ей так небрежно, знаете, только тросточки не хватало в руке, чтоб её покрутить, но вместо этого по кассетке ногтиком постукиваю, что не могу огласить ей своего мнения вслух, так как сам кинофильм ещё не смотрел, но, по слухам, все с него плачут. «Прямо вот плачут, Константин Вениаминович?» – «Да, говорю, Аврора Артёмовна, не то что плачут, а прямо-таки рыдают с заламыванием рук и вырыванием волос». Хмыкнула она и пошла мне за чаем, а сама, смотрю, ютом-то своим виляет по более широкой амплитуде. Ну, думаю, поздравляю вас, Константин, – у вас сегодня явно будет секс! Выпил чай, съел одно пирожное, второе ей оставил, говорю, от всей души примите за хорошее обслуживание, и так ме-е-едленно собираюсь к выходу.

– Рисковый ты!

– Не, всё было грамотно рассчитано! Она говорит мне до свидания, приятного мне просмотра… А я так, знаете, смотря на звёзды, отвечаю ей, что не знаю даже как один-то смотреть его стану, ведь даже и слезинку мне вытереть некому, не то что поцелуем, но даже платком. И вздохнул так. Полной грудью. Она вся покраснела и говорит, что уж если я так страдаю от перспективы смотреть эту прекрасную картину в полном одиночестве, то вот через буквально часик у неё смена заканчивается и она могла бы, в принципе, зайти ко мне, но только кино посмотреть и никаких вольностей. Я сделал крайне удивлённое лицо и спросил, отчего же она предполагает, что офицер военно-морского флота будет себе какие-то вольности позволять при просмотре кинофильмов. Она затушевалась, даже извиняться начала…

– Вот ты сука-то, а!

– …и, испросив мой адрес, на всякий случай, так как она должна ещё подумать, потому, что вообще она не такая и к малознакомым мужчинам не ходит на квартиры обычно, упорхнула. Я, как бизон по кукурузе, ломанулся домой, быстро там убрался: ну, носки под диван закинул, освежителем попшикал, лампочки повыкручивал в зале и свечку поставил…

– От геморроя?

– Нет, на стол. Потом метнулся в магазин, купил вина, винограда и презервативов…

– Вот тебе ебаться-то хотелось, да?

– Не стану скрывать – аж зубы ломило! Приходит такая, раскрасневшаяся вся, взволнованная, и кофточка на ней такая, знаете, с молнией посерединке, и сиськи такие (тут Кастет развёл руки размер на шестнадцатый) прямо вываливаются в свободное пространство моей жилплощади…

– Константин, ну вы же про даму, ну какие сиськи-то, а? Вот молока сейчас захотелось от ваших этих натуралистических описаний!

– Ну ладно, бушприт пусть будет или форштевень… бак?

– Не, не подходит под описание и функциональность!

– А что тогда? Капсулы ГАК подойдут?

– Подойдут, а чего их две-то?

– Ну, стерео-ГАК пусть будет – техника, так сказать, будущего! Заходит, в общем, и толчётся в коридоре. А отчего, спрашивает, у вас, Константин Вениаминович, темно так в основном помещении и музыка какая-то играет эротической направленности? Отчего же, говорю я, эротической – просто сборник попсовых и блюзовых исполнителей зарубежной эстрады – Криса де Бурга, Фрэнка Дювала, Криса Нормана и Гарри Мура, вот этими вот самыми руками составленный. А света нет оттого, что неожиданно перегорели лампочки, а хозяйственный магазин уже закрыт, и что если она сомневается в чистоте моих намерений, то я вполне могу и один распить бутылочку массандровского портвейна, заедая его гроздьями спелого винограда сорта «Кардинал». Ну она, конечно, помялась для порядка ещё секунд тридцать и говорит, наклоняясь, чтобы обувь снять: «Ну хорошо, Константин Вениаминович, по всему видно, что человек вы порядочный…»

– Ох, и ей-то хотелось, видимо! Это ж ты подумай – Кастета порядочным назвать!

– … а я отвечаю, что, безусловно, порядочность моя не может вызывать сомнения в любых обстоятельствах, а сам в капсулы ГАК ей заглядываю сверху и на корму и про себя думаю: «Не сейчас, не сейчас, Константин! Терпеть! Терпеть, блядь!». Ну, она разулась, руки помыла и говорит, что можно приступать к просмотру кинофильма, так как она полностью готова. Да, конечно, думаю я, как же ты готова, если до сих пор на шею мне не бросаешься и даже тяжело дышать не начала! А вслух говорю, что некоторая накладочка вышла – сосед попросил кабель от видеомагнитофона, чтоб детишкам мультики перед сном показать…

– Вот же ты сука, и детей соседских привлёк в свою половую авантюру!

– … так что с просмотром кинофильма придётся несколько обождать, буквально полчаса-час, а пока можно вина попить и про жизнь поговорить, ну чтоб потом, во время просмотра, на эти глупости не отвлекаться. Сидим, выпиваем, разговоры всякие разговариваем, коленками друг дружку трогаем, глазами поглаживаем и вздыхаем по очереди, и я предлагаю ей потанцевать для, так сказать, того, чтоб размять конечности перед просмотром. Танцуем. Глажу её по лёгкому корпусу…

– Это по где?

– Ну, по спине, ну! Если ГАК спереди, а корма сзади, то спина же лёгким корпусом получается, правильно? Ну вот. Глажу, подбираюсь к жо… к корме, дышу ей в ушко горячим паром, прижимаюсь к ней поплотнее и такой шепчу ей в ухо выдохом: «Авро-о-о-ора-а-а» и за жо… корму её хвать обеими лапами. Эй, ну хватит есть-то уже! Вы же всё сожрёте сейчас!

– Не, ну вот нормальный ты человек? К самому апофеозу подошёл и про еду думает! Давай дальше-то, рассказывай, как она тебе в зубы двинула!

– Да дураки вы? Чего она мне в зубы-то двинула бы? Мы начали сосаться…

– Фу! Тут люди едят, между прочим!

– Какие вы нежные, прямо оторопь берёт! Ладно… начали… ээээ… обмениваться информацией на ультракоротких волнах. Ну, по-французски там, по-итальянски…

– А по-итальянски – это как?

– Ты правда хочешь, чтоб вот этот человек нам сейчас начал это показывать? Продолжайте, Константин!

– Ну вот, целуемся, значит, я по жо… корме её глажу и чувствую, что пора уже переходить к наступлению, так сказать, на основные бастионы и окончить его тараном, нет, торпедированием же, да? Так как руки у меня заняты, а корма там что надо, поверьте мне на слово – так просто руки не оторвёшь, хватаю её зубами за застёжку на молнии, чтоб капсулы ГАК её освободить от оков ненужной одежды, а она мне шепчет, Константин Вениаминович, обождите немного… а чего тут ждать-то? У меня на двенадцать ужё, чётко, ну чего вот ждать, скажите мне на милость? Хватаю зубами застёжку эту покрепче, она там что-то лепечет, а я ка-а-ак дёрну со всей силы! И вот – застёжка на месте, зуб долой, кровища хлещет, рот болит, торпеда на полшестого! Бросаю свою крепость по имени Аврора и бегу в ванную оказывать себе медицинскую помощь! Эта мечта поэта бежит за мной следом, умоляет меня её простить и не держать зла. Я ей, сквозь полоскания холодной водой, отвечаю, что моряк на женщин и детей зла не держит, а про себя начинаю лихорадочно соображать, какие ещё нереализованные сексуальные фантазии у меня остались.

– Так ты что, ещё и вдул ей потом?

– Не, ну а чё, зря я приборку дома шуршал и зуба лишился? А её и в…

– Нет-нет, Константин, оставим эти подробности из жизни животного мира! Мы же на боевом корабле находимся, не стоит этого забывать! Зуб-то чего у тебя вывалился?

– Чего это вывалился? Обломался! Оказывается, у неё утром кофточка на сиськах расходилась – не держал этот хилый замочек всего объёма прелестей, вот она и подшила его ниточкой аккуратно под замком. И нет бы команду мне чёткую дать «Стоп дуть!» или ещё какую – ей, видите ли, неудобно было в этом признаваться, а мне теперь без зуба ходить – удобно!

– Трагическая история! А зуб-то нашли?

– Нашли. Она его себе на память забрала, сказала, что в кулоне на шее носить будет…

– А муж?

– Какой муж?

– Ну, у неё же будет когда-нибудь муж? И дети будут. Вот что она им скажет по поводу зуба неизвестного животного на своей груди?

– Да откуда мне знать-то? Ну, скажет, может, что на сафари в молодости ездила, льва какого подстрелила.

– Ты, значит, лев у нас, да?

– Ну, выходит, что лев!

– А своим детям что скажешь, если они у тебя заведутся?

– Скажу, в бою осколком снаряда выбило.

– Это не логично же – тогда и губа была бы разрезана!

– Это у вас, трусов, нелогично, а у меня всё логично – я же смеюсь в лицо опасности и осколкам снарядов во всю ширину своего рта! Так что у нас тут осталось ещё съедобного?

– А кино-то как?

– Какое кино?

– Ну, которым ты её заманил.

– А. Это кино? Да говно какое-то, я минут через пятнадцать заснул. Она там что-то носом хлюпала и в бок меня толкала, чтоб я не храпел. Зря только деньги выкинул: сотру потом, запишу туда что-нибудь!

После обеда в центральном меня поджидал старпом:

– Давай, докладывай!

– Э… ну ППО и ППР проходит по плану, замечаний нет…

– А в глаз?

– А чо такого-то?

– Про зуб докладывай!

– А, про зуб. Да рвал он зубами одежду на самке человека, вот зуб у него и сломался!

– Так я и думал! Ладно, работайте – пойду командиру расскажу!

– Это как бы секрет, Сей Саныч!

– Не, ну понятное дело! Поэтому я по общекорабельной трансляции и не объявляю! А из уст в уста, по секрету чтобы всё было! Будешь учить тут меня, перхоть пупковая, как во флоте с секретами обращаться!

Кастета после этой истории ещё больше зауважали народные массы. Только замполит выразил удивление, что это же, не дай Маркс, так хотеть спариться, что аж зубы отлетают. А старпом сказал, что зато какую грамотную тактическую операцию провёл офицер – в учебниках расписывать можно, не то что некоторые месячники борьбы за здоровый образ жизни проводят: ни тебе задора, ни огонька!

Любовь зла

Что является главным и непременным условием для того, чтобы оркестр с количеством членов более двух считался музыкальным коллективом? Чтобы все музыканты играли по нотам, правильно? А чтоб они же считались профессионалами и могли ходить на корпоративы в Газпром? Кроме чёрных фраков, белых манишек и ровных ногтей – это умение играть экспромтом. Если кто не в курсе, то экспромт – это когда саксофон Николай, замечтавшись на глубокое декольте вон той дамы за первым столиком, начинает нажимать клавиши, представляя, что это не клавиши, а, ну вы понимаете, что. Заметив это, контрабас Виктор, ударник Вячеслав и клавишник Йосеф вместо того, чтобы погрустнеть профилями, кричат задорное «Йуху-у-у!» и, подрыгивая вот так плечиками, пытаются словить эти необычные ноты, непрерывно подмигивая публике и всем своим видом показывая, что вот, мол, каковы мы гуси, полюбуйтесь. Как вы понимаете, научиться экспромту невозможно, во всяком случае, без долгого созерцания глубоких декольте.

Самым шиком в создании шутки на флоте считается именно розыгрыш экспромтом, когда все люди, вовлечённые в её реализацию, подыгрывают не то что не сговариваясь, а и вовсе не зная нот, не видя партитуры и не представляя конечной цели.

«Заместителю командира в/ч 45741 по воспитательной работе капитану 2-го ранга Такомуто С.А. от техника гидроакустической группы мичмана Такогото А.А.»

ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ ЗАПИСКА

По поводу нашего конфликта, имевшего место вчера в кают-компании мичманского состава, могу пояснить следующее.

Две недели назад старший мичман Такойто Сергей Васильевич, старшина команды, меняя меня с вахты, спросил, отчего я какой-то квёлый, ведь я, зелёный дрищ и гузка баклана, отслужив на флоте меньше года, уже успел побывать на Северном полюсе, совершить кругосветное плавание[1] и ебануть ракетой по Архангельску из западного полушария, причём выпустив её из приполюсного района, поправ полярную систему координат силой военно-морской мысли, и всё это должно наполнять меня такой гордостью, что грудь надо стягивать ремнями, чтоб не лопнула, а я хмурый, как взгляд Горгоны с похмелья. На это я ему ответил, что нет, мол, всё хорошо и вообще, только вот бабу бы мне для полного, так сказать, счастья и морального удовлетворения всех моих физических потребностей. После чего старший мичман уточнил, а чем же меня не устраивают Зина и Жанна, я не понял и переспросил. Старшина команды сделал удивлённые брови и уточнил, как я, блядь такой, вообще зачёты сдал и кто меня допустил к самостоятельному выходу в море, если я даже не знаю, что нам в автономку выдают секретную разработку секретного саратовского НИИ резино-технических изделий под кодовыми названиями «ЖРБ-Бл Жанна» и «ЖРБ-Бл Зина» для, так сказать, сброса избыточного давления в фановых системах организмов подводников. Если по-простому, по-рабоче-крестьянскому, по-моему, как уточнил старшина, то двух резиновых баб.

Зная склонность старшего мичмана к издевательским шуткам над молодым личным составом, а также его любимую пословицу «Пиздеть – не мешки ворочать, спина не болит», я ему не поверил, но на всякий случай решил уточнить эту информацию у старшего помощника командира, который находился тут же, в центральном посту.

Старший помощник тоже удивился тому факту, что я мало похожу на человека, сдавшего зачёты, а также поинтересовался, всё ли у меня в порядке со здоровьем, хорошо ли я сплю, не мучают ли меня кошмары и не бился ли я головой в последние дни о выступающие из ландшафта клапана и трубы. И он при этом ещё подчеркнул, что не старается меня унизить этими вопросами, хотя ему очень хочется, а просто не может понять, как я, с виду довольно взрослый парень с усиками, которые вот-вот проклюнуться из-под корки молока на моей верхней губе, могу думать, что целое стадо здоровых мужиков три месяца живёт без баб. Ну не дебил ли я после этого, спросил старпом, но потом сжалился и посоветовал обратиться к доктору, так как за резиновых баб отвечает непосредственно он, и он же выдаёт их в пользование.

Поужинав, я направился в амбулаторию. Начальник медицинской службы внимательно меня выслушал, вызвал заместителя начальника медицинской службы, и они внимательно меня выслушали уже вдвоём. Потом они поинтересовались, хорошо ли я сплю, не мучают ли меня ночные кошмары и головные боли, а также не ударялся ли я головой о какие-нибудь железяки и какой у меня стул, после чего посветили в глаза, посмотрели горло, постучали по коленкам и посетовали на то, что у них нет хоть самого завалящего томографа. Доктора объяснили мне, что да, резиновые женщины у них действительно имеются, но вот какое дело произошло – одну из женщин порвали минёры, и она отдана в третий дивизион для заклейки, вулканизации и проведения ходовых испытаний. Но испытания явно затягиваются, и поэтому по приказу командира одну оставшуюся женщину выдают только отличникам боевой и политической подготовки, и мне необходимо написать рапорт на имя командира, поставить на нём визу помощника о том, что я отличник БП и ПП, после чего, если командир мой рапорт одобрит, они поставят меня в очередь. Даже выдали мне лист бумаги, ручку и помогли составить рапорт с использованием специальных медицинских терминов.

С этим рапортом я обратился к помощнику командира. Помощник командира прочитал мой рапорт и спросил, не мучают ли меня головные боли, не снятся ли кошмары и не ударялся ли я где-нибудь головой, после чего посетовал на то, что отличником БП и ПП я по факту не являюсь, хотя служу хорошо и в принципе, как кандидат, вполне подхожу, только вот слишком молод и никак себя не успел проявить. После чего выразил готовность войти в моё тяжёлое положение, так как одному на корабле без бабы тяжело, и написал резолюцию, что он не возражает против того, чтоб включить меня в очередь на удовлетворение естественных надобностей в связи с моей перспективностью.

После этого я пошёл спать и к командиру подошёл на следующих сутках. Командир почитал мой рапорт, резолюцию помощника на нём, после чего поинтересовался, как вообще у меня идёт служба, не обижают ли всякие раклы и нормальные ли порции еды накладывают вестовые, затем он позвонил в амбулаторию и спросил у доктора, а не он ли помогал мне составлять рапорт, потому как мичман-гидроакустик первого года службы априори не может знать слов «цито», «верте» и прочих, а тем более писать их на латыни. Немного подумав, командир сказал: ну ладно, раз помощник рекомендует, написал: «Доктору – поставить в очередь на общих основаниях» и пожелал мне удачи.

Я отнёс рапорт в амбулаторию. Доктор, посмотрев в какие-то свои журналы, что-то в них написал и сказал, что очередь моя подойдёт через две недельки примерно, так как женщина у него одна, а желающих на неё, как я должен понять, не я один. Ещё он посетовал, что то ли дело у америкосов – там на каждую боевую часть по женщине выдают, не то что у нас, скряги, всего двух на двести человек, и то он их еле как выбил в центральном военно-морском госпитале города Североморска, оставив там кучу нервов и «шила».

Ободрённый таким лёгким разрешением моего вопроса, а также зауважав всех моих старших товарищей за то, что пошли мне навстречу, следующие две недели я провёл в предвкушении. Я расспросил своих сослуживцев, как это вообще происходит, потому что опыта общения с резиновыми женщинами я ещё не имею, да и с настоящими, если честно, не очень. Мне рассказали, что заранее я должен их оповестить, и они освободят мне каюту, чтоб, так сказать, не смущать нас с Жанной и не завидовать вслух тому, как мы будем пыхтеть с ней на койке. Так же они посоветовали мне настоять, чтоб доктор мне выдал вместе с женщиной два стакана «шила» – один для куража, а второй для последующей дезинфекции женщины: это положено по штатному расписанию и записано в обязанностях доктора в ТКР. Но доктора – скряги знатные и «шило» обычно пытаются зажать или разбавить водой, особенно практикуя это на неопытных ловеласах типа меня.

Через две недели я опять направился в амбулаторию и мне показалось странным, что заместитель начальника медицинской службы удивился, увидев меня и услышав вопрос про очередь. Он позвал начальника медицинской службы, и они удивились вдвоём, что я пришёл за положенной мне женщиной. Пока они полушёпотом разговаривали, обращаясь друг к другу «коллега» и сетуя на то, что эти сраные гуманисты отменили такую чудесную профилактическую меру, как трепанация черепа, я решил, что доктора просто зажали мне выдавать «шило», о чём я им и сообщил. Доктора согласились, что «шило» им выдавать действительно жалко, но дело не в том, в общем, а в том, что старший мичман Василич женщину не вернул в положенное время и вопрос я должен решить с ним. Как раз объявили ужин нашей боевой смене, и я прямо в кают-компании спросил у Василича, почему тот не возвращает женщину, ведь уже подошла моя очередь. Василич сначала поперхнулся супом, а потом поинтересовался, для чего мне такая срочность, уж не хотел ли я предварительно даму на ужин сводить, как полагается в приличных обществах, а то у него есть кассета с кинофильмом «Легенды осени», и он может мне её дать, чтоб я с ней ещё и кино посмотрел. А остальные за столом посетовали, что одно херово: нельзя на подводной лодке свечей зажечь и очень трудно достать лепестков роз, а то бы у нас вообще всё по вышаку вышло. Я твёрдо ответил, что, несмотря на то, что я самый молодой в боевой части мичман, я такой же, как они, полноправный член экипажа и мне положены те же привилегии, что и Василичу, и вообще не их дело, что я с ней буду делать. Для придания твёрдости своим словам, я ударил рукой по столу, случайно попав по вилке, на которой случайно лежала тефтеля, которая случайно отлетела и случайно попала Вам на рубашку, когда Вы случайно вошли в кают-компанию. Товарищ капитан 2-го ранга! Я искренне раскаиваюсь в содеянном и прошу меня извинить – я не хотел оскорбить Вас, я вообще Вас очень уважаю, потому что Вас уважают все мои старшие товарищи, которые служили с Вами, когда Вы ещё были командиром нашей боевой части. В качестве извинений я готов выстирать и отгладить Вашу рубашку и даже восстановить конспект по воспитательной работе! Я не виноват, товарищ капитан 2-го ранга! Виновата любовь!

Мичман Такойто.

Ниже резолюция замполита:

«Щенок! Да что ты знаешь о любви! Как же мне надоели эти подводники, кто бы знал!!! Как стенгазету нарисовать или сценку какую придумать, так у них нет творческого потенциала, а как над мичманом молодым издеваться, так искрят, бляди, как высоковольтные трансформаторы!!! Как конспект по воспитательной работе завести – так у них нет времени, а тут сплели заговор с вовлечением высшего командного состава корабля и время нашли, ты подумай, а! Ну, долбодятлы, дождётесь у меня! Дайте только в базу вернёмся – на следующем строевом смотре петь у меня будете так, что седые адмиралы плакать начнут! Плясать! Плясать будете, идя строем мимо трибуны, не ломая шеренг!!! А некоторые, как я погляжу, и баяны у меня в руки возьмут! Покажу вам кузькиного отца!»

Ниже корявым почерком трюмного Борисыча:

«Строен, хмур, подтянут, Крепко в теле сбит, Твёрд он, как бакаут[2], Могуч, как монолит. Но пусть вас не пугает Этот грозный вид — Это ведь не монстр, Это – замполит!»

Ниже командир: «Станислав Анатольевич, ну что ж Вы так людей-то пугаете, что они в Вас котлеты мечут и стихи пишут? Нежнее же надо с личным составом, нежнее и ласковее! Трюмного вон напугали – как теперь в туалет ходить будете? Борисыч, какого ты пишешь раньше командира резолюции свои, совсем нюх потерял?»

Ниже Борисыч: «Тащ командир, так он валяется тут рапорт этот два дня в центральном, я думал он и не нужен никому!»

Ниже Антоныч: «Что значит ”думал”? Ты же офицер военного морского флота! Не ожидал от тебя, Андрюха, не ожидал!»

Ниже замполит: «Прекратить вакханалию на официальном документе, что это за нахуй такой, а!!!»

Ниже Борисыч: «Есть прекратить вакханалию!»

Ниже Антоныч: «Вакханалия прекращена! К сожалению. Командир дивизиона живучести, капитан 3-го ранга Такойто». И подпись.

Ниже командир второй трюмной группы (тоже Андрей): «Э, так я не понял, что там с бабой-то? Чем история закончилась?»

Ниже Антоныч: «Один наряд вне очереди за нарушение приказания прекратить вакханалию!»

Ниже командир второй трюмной группы: «Есть один наряд вне очереди! А что там с испытаниями второй бабы, почему я не в курсе? Опять в первую группу отдали? За что им такие привилегии?»

Ниже Борисыч: «А послужи с моё сначала, дрищ, а потом привилегии себе требуй!»

Ниже, замполит: «Антоныч, и ты туда же? Вот не ожидал от тебя!»

Ниже Антоныч: «Да куда же, Стас? Я же за тебя бьюсь, ты видишь? Совсем молодняк оборзел – давай их по самые помидоры накажем твоей властью!»

Ниже командир второй трюмной группы: «А я уже наказан, а два раза по уставу не положено! Так что Борисыча ебите!»

Ниже Борисыч: «Фига, Андрюха, ты дерзкий! Вообще страх потерял!»

Ниже Антоныч: «Борисыч! Это ты ещё не слышал, что он про тебя говорил, когда мы его давеча с вахты меняли!»

Ниже замполит: «Да идите вы все в жопу!»

Ниже старпом: «Стас, ну ты же воспитатель! Что так примитивно и грубо: ”идите в жопу”? Как в детском саду, честное слово! Надо же по-вашему, по-воспитательскому: ”А ну заткнулись, уёбки косорылые, а то расхуярю вам челюсти в труху, до конца жизни через трубочки бифштексы сосать будете!”»

Ниже командир: «В бальную залу вошёл старпом. Оркестр замолк, гусары вышли курить, на плюмажах поникли перья, а потом старпом открыл рот, и в зале погасли канделябры. Дамы поняли, что бал окончен и, восхищённо хлопая ресницами, стали толпиться вокруг старпома».

Ниже старпом: «Не, ну могу, да: из песни слов не выкинешь!»

Дерзкий

Да. Пожалуй, это и есть то самое слово, которое каждый моряк с готовностью приложит к своей характеристике и будет гордо носить, показывая всем подряд по поводу и без. Не стоит, однако, путать его с таким похожим, но отличным в нюансах словом «наглый», которое, скорее, может быть применено к бойцам сухопутных направлений типа пехоты, танкистов и прочих лётчиков – нюансы здесь есть.

Я думаю, что если бы морякам дали право называть свои корабли так, как они хотят, то «Дерзких» было бы больше всего на флотах – процентов 80, не меньше.

– Вызывали, товарищ Верховный Главнокомандующий?

– Да! Заходите, товарищ Главком ВМФ! Вот, смотрите, построили вам новый корабль! Он лечше, чем старые корабли, в нём нанотехнологии, не дымит солярка и маленький заводик по производству нательных крестиков, чтоб даже пленным врагам хватало! Рояль в кают-компанию из Уссурийска привезли на поезде. Вот картинки: смотрите, красивый какой! Ну? Красивый же? Красивый? Как думаете назвать?

– Ну… раз такой красивый, то думаю назвать его «Дерзкий»!

– «Дерзкий»? Позвольте, Вениамин Аристархович, но у вас на каждом флоту уже есть «Дерзкий»! Может какое-то другое название?

– Можно и другое, отчего же обязательно это. «Очень», например!

– Что «очень»?

– «Очень Дерзкий»!

– Два таких: вот на ТОФе, смотрите, и на ЧФ!

– Тогда «Крайне Дерзкий»!

– Три таких.

– «Чрезвычайно Дерзкий»?

– Восемь.

– Ну-у-у, я не знаю, такие задачи вы ставите, право слово… Я и не готовился. «Вообще Дерзкий»?

– …

– А можно чаю у вас тут заказать? Я, понимаете, волнуюсь прямо! Это же корабль, а не ребёнок – его как попало не назовёшь! Тут думать надо!

Пьёт чай, раздувая щёки. Смотрит на башни Кремля и шевелит губами. Просит разрешения позвонить. Звонит и орёт на кого-то шёпотом, склонившись под стол, в итоге надевает фуражку, оправляет тужурку, густо звякая орденами и, прокашлявшись, докладывает:

– «Невыносимо Дерзкий»! Вот, товарищ Верховный, самое подходящее название для этого чуда инженерной мысли, отлитой в металле и сплавах!

Верховный барабанит ногтями по лакированному столу из византийского тика.

– Послушайте, ну право слово, ну столько вот названий красивых: «Князь Владимир», «Владимир Красно Солнышко», «Владимир Мономах», «Святой Владимир». В конце концов, я не знаю, «Владимирский Централ»… А нет, простите, это ко мне министр культуры заходил сейчас. «Иван Грозный» какой-нибудь… Ну что вы всё вот с этими названиями… расстраиваете меня прямо!

– Ну понимаете, нам же плавать на этом потом… не хочется. Нам же ходить положено, выполнять, так сказать, задачи в бассейнах и всё вот это вот. Как там у классика, помните: «Как вы яхту назовёте, так она и поплывёт»!

– Конечно, помню, изучал классиков, да.

– Ну вот. А кроме того, у нас же договор – вы строите, а мы называем и нагибаем, так что вот. «Невыносимо Дерзкий». Так и запишите.

Нет, ну были бы и другие названия в оставшихся двадцати процентах: «Смелый», «Отважный», «Забияка» и «Баловень Судьбы», а ещё непременно бороздил бы просторы крейсер «Пиздецъ» (именно с «еръ» на конце, потому что без этой буквы он был бы неполным), как минимум один, если бы морякам дали право называть корабли так, как они сами этого пожелают. Но так как права такого морякам никто не даёт, видимо, несколько опасаясь за лицо государства в разрезе международной политики, то что им, бедным, остаётся делать с этим своим любимым словом?

В Северодвинске ранняя осень, и красота от этого факта невыносимая. Ноздри сами собой сосут воздух из жёлтых листьев и посылают в мозг разрозненные сигналы к немедленному бегству на свободу из железной бочки, пришвартованной у плавкрана. Но – нельзя. Категорически запрещён сход на берег с борта подводной лодки – завтра прямо по утреннему холодку выход, а командир знает всех как облупленных и, при всей степени доверия, тем не менее, ну нас всех в жопу – потерпим, не такая уж и необходимость для военного организма эта самая свобода.

Ну да, так и есть. Жаль только первые десять минут, а потом суета и повседневная круговерть всё равно затягивают с головой. Но не всех, не всех.

– Степан Алексеевич? – командир изумлённо обращается к заму.

А зам так неуместен в центральном в наглаженной форме, белой рубашке и при галстуке среди чертей в РБ и ватниках, что вот прямо притягивает к себе любопытные взгляды.

– Александр Сергеевич!

– Что «Александр Сергеевич»?

– А что «Степан Алексеевич»? Я думал, вы так поздоровались со мной, тащ командир!

– Да здоровались уж сегодня. Что за торжественный вид, смею ли спросить? Никак, партсобрание сейчас объявлять будете?

– Никак нет, тащ командир, я же с фуражкой, а кто же на партсобрания с фуражкой ходит? На берег пойду, надо зайти тут к знакомым ребятам поклоны от коллег передать и по делу.

– По делу? Проверять прямоту линии партии будете, никак? По спецзаданию Центра?

– И выпрямлять в случае необходимости!

– Степан Алексеевич. Только из уважения к вашим личным заслугам готов сделать такое исключения в своём распоряжении о запрете покидать корабль! Но попрошу запомнить – завтра утром выход. И простите за банальность, но вынужден попросить не опаздывать.

– Ну о чём вы, Александр Сергеевич! Я и опаздывать – это разные стороны объективной реальности!

– Я с самого ранья! Как штык! – это уже зам кричит с перископной площадки. – Не сомневайтесь даже!

– Да пофиг, – бормочет командир, – уж без этого-то штыка я в бою точно обойдусь.

– О, – с мостика, потирая руки, спускается Антоныч, – дробь на сход отменили?

– С чего бы это? И кто это? И почему я не в курсе? – так и сыплет вопросами командир.

– Ну зам вон ускакал в кровавый закат, да так торопился, что фуражку два раза уронил!

– А, не. Он по заданию партии. Выпрямлять пошёл.

– Кого выпрямлять?

– Курс.

– Чей?

– Партии, чей же ещё.

– А он тут… того… искривился?

– Ну есть такие подозрения, вот партия и послала боевого красного комиссара.

– Всё ясно. Ну ладно, зато кто-то сегодня две котлеты за ужином съест! «Голова повязана, кровь на ру-у-укаве-е-е-е…»

И вахта потекла дальше, привычно поглотив заунывную песню Антоныча, котлеты, Северодвинск и линию партии – монотонность и не то ещё способна поглотить.

Безусловно, матёрый читатель к этому моменту уже раскусил основную интригу произведения – зам на корабль опоздал, а иначе о чём бы был этот рассказ? То ли линия партии была искривлена сильнее, чем предполагалось, то ли ещё какие неотложные дела материализовались из непростой общественно-политической обстановки в городе Северодвинске, но – опоздал.

Получив утром добро от дежурного по базе на выход, командир сыграл тревогу для приготовления к бою и походу, потом «По местам стоять со швартовых сниматься» и начал проведение необходимых мероприятий, среди которых в обязательном порядке и подсчёт личного состава на борту.

Подсчёт личного состава на борту производится на подводных лодках следующим образом:

– старшины команд считают количество людей в командах, докладывают командиру группы;

– командир группы суммирует число людей в командах, прибавляет инженеров групп, себя и докладывает командиру дивизиона;

– командир дивизиона суммирует группы, прибавляет себя и докладывает командиру боевой части;

– командир боевой части суммирует дивизионы, прибавляет к ним прикомандированных из числа гражданских, себя (и «младшего» замполита, если он командир БЧ-5 на 941 проекте) и докладывает старшему помощнику;

– старший помощник суммирует все доклады и сверяет показания командиров боевых частей со штатно-численным списком вышедших в море. Если совпадает – докладывает командиру, что все на борту, если нет – даёт команду пересчитывать заново, и так до тех пор, пока численность не сойдётся или не выяснят, кто отсутствует и по какой причине.

Успели уже задремать? А я вот не зря так подробно описал эту процедуру, а для понимания вами, что потеряться на подводной лодке довольно сложно, – такой подсчёт производится как при отходе от пирса, так и при каждом погружении ПЛ в море. Но это если вы не замполит.

Про замполита на корабле никто не заботится – он, как Орфей у подножия горы Олимп, сам по себе поёт свои песни и путается у всех под ногами – выполняет свои служебные обязанности, как он сам вам об этом скажет. В его обязанности по приготовлению корабля к бою и походу входит принести в центральный пост магнитофон (у нас был красный двухкассетник «Интернешенал» – уловили метафору, да?), включить на нём запись, произнести торжественным голосом: «Товарищи, попрошу меньше материться – я записываю!» и никому не мешать. Ну можно, конечно, постоять на мостике, покурить и потравить анекдоты командиру, чтоб он крепко не засыпал там, но это уже не обязательно.

И так как у нас зам этот был хорош, вообще без всяких нюансов – хорош со всех сторон, то все и привыкли, что он где-то здесь крутится. Ну просто настолько молодец, что даже и не мешает никому, понимаете?

Ну и вот, стоят все, кому положено, на мостике, щурятся от дыма дизелей, делают вид, что смеются над анекдотами, которые травит командир дивизии, и уже в предвкушении: буксиры у борта, швартовые отдаются, винты крутятся – эх, ка-а-ак стартанём сейчас в морской простор!

– Ну что, командир, давай по местам стоять, к проходу узкости и поплыли! – радуется командир дивизии.

По проходу узкости у зама вообще обязанностей никаких нет, в отличие от «комсомольца» (заместителя командира БЧ-5 по воспитательной работе) – тот выполняет чрезвычайно важную функцию и следит за бурунами от винтов и системы активного управления, сидя в специальном лючке-не-скажу-для-чего («голубятня» её называют в народе) в кормовой оконечности рубки. Рубка у «Акулы» длинная и широкая, и командир, стоя на мостике, не может визуально контролировать работу винтов, а должен – вот, через комсомольские глаза он это и делает.

– А ты чего тут? Дорогу на боевой пост забыл? – удивился командир, когда увидел эти самые глаза внизу. Глаза моргали в его сторону и явно хотели, но не решались что-то сказать.

– Тащ командир, Степана Алексеевича ещё нет на борту!

– Как нет?

– Кого нет? – встрепенулся комдив. – Зама? Да и хуй с ним! Поплыли уже, поплыли! Я весь горю в жажде подвигов!

– Тащ командир, – продолжал тянуть преданный старшему товарищу «комсомолец», – давайте подождём, он вот-вот же уже должен быть!

– Что сделаем? Подождём? Я даже не знаю, как оценить степень безумия человека, который предлагает тяжёлому атомному подводному крейсеру стратегического назначения подождать! Ты представляешь вообще, как у нас тут всё организовано? Оперативный дежурный дал нам добро на выход, указал точное время отхода от пирса, на маяках и командных постах связи сидят десятки людей в готовности обеспечивать нашу проводку, два буксира жгут соляру по тонне в минуту, рыбаки и прочие гражданские шаланды разогнаны из узкости и матерят нас за задержку в плавании, а я такой, по-твоему, сейчас должен что делать? Связаться с дежурным и попросить отложить выход минут на семь-восемь, а лучше пятнадцать?

– Ну… я не знаю…

– А я – знаю! Центральный – мостику! По местам стоять! К проходу узкости!

И отвернулся от комсомольца вдаль. Подчёркнуто демонстративно.

Печально вздохнув, «комсомолец» побрёл в свою голубятню, потому как команды на корабле касаются всех, включая представителей партии.

И пока маленькие (на фоне) буксирчики, сопя изо всех сил, разворачивали дремотного левиафана, задиристо пихая его покатые черные бока, на голове этого самого левиафана сидел человек-«комсомолец» – и страдал. С одной стороны, понимаете, ответственность какая – подменить падшего (это не ошибка, ну все же понимали, куда бегал зам) старшего товарища, а с другой – просто головокружительная возможность ускорения карьеры! Это же можно себя проявить! Показать, так сказать, что тоже способен, несмотря на! Но как себя проявить, служа замполитом на подводной лодке? Ну вот как, а? Но с другой стороны, и ответственность не такая уж и ответственная, так что выходит, как ни верти это обстоятельство, всё равно не пан. Хотя и не пропадешь тоже. И кто придумал, что в жизни всё должно быть так неоднозначно? И главное – зачем?

Степан Алексеевич поначалу шёл на родной пароход не спеша, соблюдая необходимую степень солидности, расшаркиваясь с работниками и особенно с работницами завода: по его собственным, невесть как выведенным, расчетам, успевал он легко и, мало того, с запасом минут в тридцать. Как же он удивился, увидев тающий в дымке хвост корабля! И куда только делась давишняя неспешность?

Здесь, для понимания дальнейших мотивов, следует сделать небольшое отступление. Зам был опытным бойцом, знал, что в экипаже его уважают и отставание это от корабля не грозило бы ему ничем, кроме, разве что, тонны-другой насмешек и подколок. Но. Понятие офицерской чести (прикладной её составляющей) не допускало двоякого толкования данной ситуации и путей выхода из неё. Это был косяк, а вернее, даже залет, и исправить офицер его должен был своими силами.

Перемахнув через забор, чтоб не бежать до проходной, зам выскочил прямо на гражданскую дорогу и бросился под колёса первого попавшегося автомобиля.

– Шеф! На косу! Два счётчика!

– Да нет у меня счётчика, я вообще не таксист.

– Брат, выручай, от корабля отстал!

Универсальное заклинание плюс тревога в голосе и мольба в глазах подействовали. Ну и белая рубашка с погонами капитана второго ранга тоже, наверняка.

Но, вообще говоря, решающую роль в следующих событиях и благополучном их разрешении сыграло то, что зам наш, как я уже не раз говорил, был не из племенных сортов замполитов, которых ковали в те времена в училище балалаечников города Киева, а из выращенных прямо на железе, а конкретнее – в боевой части семь, из командиров которой и стал замом Степан Алексеевич, моментально удвоив этим решением свой оклад и переведя свои обязанности из осязаемого реального мира в метафизический мир душ строителей коммунизма.

Прибежав на край косы, зам начал с того, чему его учили в его нормальном военно-морском училище: взял пеленг на крейсер, вычислил его курс и прикинул скорость, потом, на песке пальцем начертив схему, вычислил собственный курс, чтоб столкнуться с кораблем в расчетной точке, двигаясь с определённой скоростью. Раздевшись до трусов, он аккуратным узлом упаковал форму и, подняв её над головой, поплыл расчетным курсом, отчаянно молотя по Белому морю оставшимися свободными конечностями.

Была ли холодной вода? Да уж и не сомневайтесь даже.

– А вода холодная сейчас, Саша? – спросил комдив, буравя биноклем береговой рельеф.

– Ну смотря для чего. Градусов пятнадцать. А что?

– А плывет к нам кто-то по морю. И в руке что-то держит.

– А это зам мой плывет, как пить дать.

– Отсюда не видно, с чего ты так уверен?

– А я бы поплыл, если бы отстал, значит и он поплывет. Можем поспорить, если желаете.

– На коньяк опять?

– Не, коньяк вы мне прошлый ещё не отдали, давайте на что другое, а то совсем в долгах запутаетесь.

– Как это не отдал? А вчера?

– А на стол поставить и отдать это две большие разницы, знаете ли. Ну так как, спорим, что это зам мой плывет?

– Да ну тебя, вдруг вы с ним заранее сговорились?

– Сговорились, чтоб он проплыл два километра в холодной воде за бутылку коньяка? Можно подумать, тащ контр-адмирал, что коньяк у вас лично Наполеон Бонапарт в бутылки разливал. Трехлитровые. Золотые. И то я не поплыл бы.

– Слушай, а правда он ведь! Точно он! Как думаешь, догонит?

– Тащ, может я сейчас перепутаю «во-первых» и «во-вторых», но вы уж сами там расставьте в желаемом порядке. Во-первых, что значит – догонит, если он наперерез идёт, видно же, что курс рассчитал, и, во-вторых, если мы его видим, то, блядь, откуда этот вопрос у вас вообще в голове взялся?

– Да сам не знаю. Узкость же, останавливаться тебе нельзя, курс менять нельзя, вот мне и интересно, как ты выкручиваться будешь.

– Выкручиваются девки у фокусников в ящиках, а я сейчас мало того, что зама подберу, так ещё и два учения на зачёт проведу!

И провёл, а как вы себе думали: сначала задорное и искрометное «Отражение нападения ПДСС» с условной стрельбой по заму из всех видов стрелкового оружия, метанием гранат и засасыванием его винтами, а потом уже не такое разухабистое «Человек за бортом». Причём, что самое удивительное, оба с оценкой «хорошо», что, конечно, классический парадокс.

Как ни старался зам, а одежду он всё равно намочил: плыл долго, да и гранаты со спасательными кругами потом порядочные брызги образовывали. Но это ничего – опытные командиры швартовых команд вышли спасать страдальца с запасными кальсонами, валенками и овчинным полушубком с белой звездой на спине. В таком виде (ещё и с сигаретой в зубах) он и пробрался на мостик.

– Товарищ командир! Прошу разрешения подняться на борт!

– Фу, сколько пафоса, – аж передёрнулся комдив, – я вниз пошёл, разбирайтесь тут… сами.

– Хоть коньяка-то бутылку выиграли у него? – простучал зубами зам.

– Да с него и выиграешь, так хрен получишь. Тот ещё. Ты чего опоздал-то? Сильно кривая оказалась?

– Да не-е-е, вообще не кривая. Ой, а вы про что?

– Про линию партии, про что же ещё. Ты же её выпрямлять ходил?

– А. Ну да. Само собой. Ну так я пойду, оденусь хоть прилично да чаю попью.

– Иди-иди. У всех своя личная жизнь на корабле: чай пьют, костюмы переодевают, один я, как дуб учёный, живу на мостике этом, корни уже пустил.

– Да я сейчас вернусь, тащ командир, чаю даже вам принесу. С баранками.

– С маком хоть?

– И зефир.

– Ну ладно. Прощён, считай.

А Северодвинск уже растаял в мареве, и буксиры, бибикнув на прощание, развернулись и, махая промазученными флагами, торопились назад: может, у них там дела или просто на рыбалку, нам этого уже точно не узнать.

Кто в этой истории дерзкий, возможно, спросите вы, и в чём это более всего проявляется? А все – ну я же именно для этого так подробно всё и расписывал. Особенно буксиры.

Пластилиновая пуля

Пластилин всем хорош: мягкий, пластичный, красивый и податливый, когда тёплый. Но у пластилина есть и существенные недостатки: он мягкий, пластичный и податливый, лишь когда тёплый – чёртов дуализм, и здесь не может оставить в покое бедных людишек! Несмотря на всю эту запутанность, пластилин необычайно полезен для боевых кораблей: им же можно опечатывать.

Опечатываются двери, опечатываются сейфы, опечатываются приборы, опечатываются отдельные кассеты в стойках оборудования, опечатываются папки, опечатываются чемоданы, опечатываются ключи и опечатываются печати: всё, на чём можно оставить малейшую плюшку этого вещества, подлежит опечатыванию. По здравому рассуждению, следует признать, что, вероятнее всего, так и принимается решение о необходимости опечатывания чего-либо на корабле: можно налепить пластилин – значит опечатыванию подлежит; нельзя – ну ладно, не такое уж оно и секретное.

Для чего точно не подходит пластилин, так это для изготовления из него пуль. Вот, значит, про один случай из жизни воспитателей на флоте я вам сегодня и расскажу.

Один выход в море оказался у нас настолько обыденным и скучным, что заскучал даже зам. И это, на секундочку, человек, который с лёгкостью способен был вертеть, на сами понимаете чём, скуку в течение трёхмесячной автономки! И настолько он маялся, что, не поверите, решил даже поработать свою непосредственную работу. Сначала, конечно, с сожалением вспомнил, что теперь он не замполит, а воспитатель и хоть по прежнему является заместителем командира, но, как раньше, уже не устроишь проверку конспектов по марксизму и ленинизму и не побубнишь на партсобрании об итогах двадцать второго съезда партии по вырезке из газеты «Правда». А ведь надо что-то придумывать для воспитания личного состава… А воспитание это вам не просто так, если вы не знали.

Повертев в руках все имеющиеся на тот момент первоисточники по организации воспитательного процесса (Макаренко «Педагогическая поэма», Спок «Книга для родителей» и Дзержинский «Избранные произведения в двух томах») он понял, что для текущего положения дел вещи эти малопригодны. Матросы всё равно признают только один рычаг воспитания – отсрочка дембеля, а с мичманами и офицерами так и вовсе запутаешься: угрожать им нечем и к каждому нужно искать индивидуальный подход, а это требует такого приложения сил и времени, что намного проще и приятнее выглядит перспектива свихнуться от скуки.

Но. Замполиты не таковы, чтоб сдаваться перед первым попавшимся препятствием. Правда, в большинстве своём и не таковы, чтобы искать способы его преодолеть, но вот обходной путь найти – это да, это вполне себе.

Зам думал во время ужина, думал во время вечерней дрёмы, думал во время вечернего чая, думал в парилке и, наконец, идея пришла в его голову, когда он прыгнул в ледяной бассейн.

«У-у-у-ух, бля! – подумал зам, обжёгшись. – О! Точно! Будем бороться с матом!».

Принимая душ Шарко, лёжа в солярии и бегая трусцой на беговой дорожке, зам перебрал в голове средства борьбы, известные военной психологии, начиная от шпицрутенов и заканчивая презрением Родины. В итоге остановился на самом эффективном из доступных в цивилизованном обществе: боевой листок.

Боевой листок… Ох, не поверите, но даже вот слеза сейчас на глазу навернулась от воспоминаний об этом, безусловно гениальном, изобретении военного отдела КПСС. Судите сами: по сути дела, боевой листок, это устройство, заменяющее бойцу телевизор, театр, радио, газету, маму, папу, любимую девушку и весь пласт классической литературы человечества. Боевой листок несёт на себе функцию развлекать воина, доводить до него нужную информацию, просвещать его и направлять все его помыслы в нужное русло.

«О! Что же это за устройство такое! Копайте! Копайте глубже: мы должны его отыскать!» – воскликнут далёкие потомки, если раскопают где-нибудь в светлом будущем этот рассказ. И даже, знаете, не хочется сейчас им правду рассказывать, чтоб не позориться. Но ладно уж – где мы, а где светлое будущее, правильно?

Боевой листок – это бумажный прямоугольник серого, желтовато-коричневого или белого цвета с размерами 21 на 29,7 сантиметров с заранее отпечатанной на нём «шапкой». На «шапке» изображения бывают разные, но обязательно с толикой пафоса и максимально патетичные: там могут быть пушки, лавровые венки, корабли, памятники, звёзды, серпы с молотами, герои прошедших войн. Но чаще всего – матрос с обязательно строгим взглядом, направленным вдаль, прямо вот в это самое ваше светлое будущее. Матрос непременно красив, строг, славянской внешности в белых перчатках и с автоматом на груди, ленточки бескозырки вьются так, что сразу понятно, где стоит матрос – на бушприте или непосредственно перед ним. Вот уже самим своим видом этот матрос обязан настроить вас на правильную волну, осталось только что-то написать на чистом поле. А, чуть не забыл! Для того, видимо, чтоб уберечь хрупкую психику мирного населения, боевые листки запрещено выносить за пределы воинской части. На каждом так и написано: «За нашу советскую Родину! Из части не выносить!».

Стопку вот именно этих метафизических бомб повышенной мощности и положил перед собой зам и, засучив рукава, начал. Начал, естественно, с перекура. Потом выпил чаю. Потом, от внутреннего напряжения, захотелось есть, и он сходил на завтрак со второй боевой сменой, хотя приписан был к третьей. Опять покурил. От отсутствия вдохновения решил прогуляться по отсекам и в трюме седьмого (куда он спустился из-за криков вестовых, которых били трюмные за то, что те макароны в цистерну грязной воды пихали) его осенило: стихи! Это должны быть непременно стихи! Вот уж где он зажжёт глаголом и местоимением сердца – к чёрту эти казённые фразы про стыд и недопустимое разложение нравов!

Фломастеры – вот, тушь – вот, листки – вот. Итак, приступим!

Но, блин, оказалось, что писать рифмой не такое уж и простое занятие, да и Пушкин этот забил всё стихотворное пространство своими чудными мгновеньями и прочими нянями с кружками: что ни начнёшь писать – всё в пушкинизм скатываешься. И кто это придумал, что у замполитов лёгкая работа? Но потом пошло: бутылочка «Арарата», как всегда, выручила.

Минёр! Используешь слово «хуй»? Ты не минёр – ты обалдуй! Мат из речи ты исключи! Торпеды тебе – не кирпичи!

«Отлично!» – подумал зам. – Вот первая и готова!» В запале творческого экстаза он не заметил, что нарисованный матрос даже немного покраснел скулами – в его нарисованной Вселенной «За нашу советскую Родину!» не использовали таких слов отродясь.

Ракетчик! В руках твоих Родины щит! Враг от тебя везде трепещит! А ты используешь слово «блядь»! Ну как не стыдно так поступать!

«Ха-ха! – подумал зам. – Пожалуй, что я сейчас рожаю новый вид воспитательной поэзии! И надо же: практически без мук!»

Управленец! На вахте бди! Не пей чаи и на пульт гляди! Электрику не говори, что он пидорас! За это я лично дам тебе в глаз!

«Пожалуй, надо будет ребятам в штаб флотилии отнести подборочку! Пусть перенимают, так сказать, передовой опыт с линии фронта!»

И зам застрочил дальше:

Электрик – на лодке ты бог почти! Листовку эту два раза прочти: Не смей в корму кричать слово «пиздуй»! Ты же витязь, а не холуй!

Все, абсолютно все специальности (по крупным своим группировкам) были охвачены горящим глаголом: было и про акустиков, о том, что море не выносит слова «заебался», и про трюмных, хоть и кажется на первый взгляд, что вот им-то точно можно, но вот нет – нельзя. И боцмана, и штурманские электрики, и связисты, и даже один-одинёшенек секретчик – и тот не ушёл от разящей длани рифмованной сатиры.

Процесс длился до самого утра, сон в почтении отступил от организма и покорно ждал в сторонке: спасибо, что отнесся с пониманием, чего уж тут! Утром – что по лодочным понятиям дело довольно условное, но раз уж на вахту заступала третья боевая смена, то в астрономической составляющей быта было восемь утра – зам прошёл лично собственными ногами по всем отсекам и развесил листовки: где на скотч, где на пластилин, где на кнопки. А у минёров так и вовсе пришлось лист плексигласа откручивать от фанерки и помещать под него призыв к культуре в быту.

Повисели боевые листки минут пять, а может, десять – никто толком и проникнуться не успел (на боевые листки мало кто обращал внимание, если их не рисовал трюмный матрос Вася) – на беду воспитательного процесса старпом решил сходить в центральный пост. На проходной палубе седьмого отсека он с удивлением обнаружил призыв к трюмной братии исключить из лексикона фразы «в пизду» и «ебись оно всё конём!», на секунду завис, а потом со словами:

– Да совсем охуели уже, ну! – сорвал листок со стены.

– Серёга! – из восьмого с таким же листком к нему вышел старпом по БУ. – Ты глянь, что творят, вахлаки!

– Так. Всё ясно. Это бунт! На-ка, отнеси мою документацию в центральный, я сейчас подойду туда рвать и метать – передай пусть начинают бояться!

Старпом сразу всё понял и побежал по отсекам – в каждом он снимал боевой листок и нёс их все аккуратной стопочкой под мышкой. В семнадцатом, чтоб не возиться с плексигласом, снял весь щит и волок его за собой.

– О, вы сегодня «кум скуто», Сей Саныч! – обрадовался комдив-три появлению в центральном предельно злого старпома.

– Всё шуточки шутим, да? – старпом хлопнул об стол стопкой боевых листков. – Собрать командиров отсеков!

– Всех?

– Нет, блядь, двух соберите! Всех! Всех до единого!

– Серёга, а ты чего злой такой с утра пораньше? – из штурманской выглянул командир.

– Тащ командир, я вам потом расскажу, ладно? А то боюсь, что от праведного гнева вы нам курс не туда проложите!

– Да? Ну ладно, занимайся. Только не бей никого – мы же экипаж высокой культуры и быта!

Командиры отсеков собрались на всякий случай с отсечной документацией и малоорганизованной кучкой толпились в центральном – ждали. Старпом тоже ждал.

– Так, – начал он, когда ожидание достигло пика и уже даже начало скатываться вниз, – что это за организованный демарш на подводной лодке? А?

Все переглянулись для порядка, с удивлением вспоминая, когда это они демарш организовать успели, – вот минуту назад его не было, а сейчас на тебе: есть, старпом же зря говорить не станет.

– Вы о чём, Сей Саныч?

– Я о чём? Нет уж, будьте добры, расскажите мне о чём это вы!

– Мы?

– Вы-вы! И вот вы, и вы, и вы тоже! А от вас-то я вообще этого не ожидал!

– Этого?

– Этого-этого! Вот этого вот!

Старпом похлопал по стопке и пнул ногой щит из семнадцатого.

– А что это, Сей Саныч?

– Я не понимаю, кто здесь кому вопросы задаёт! Я вас спрашиваю, что это такое?!

– Ну… это боевые листки, очевидно же! – не выдержал минёр этой пикировки одинаковыми вопросами.

– Та-а-ак! Уже лучше продолжай, раз решил облегчить себе участь чистосердечным признанием!

– Участь? Признанием?

– Какое из этих слов ты не понимаешь? А? Я что, слишком сложно с вами разговариваю? Или, может, мне на ваш, так сказать, глубоко народный язык перейти? А!

– Что за шум, а драки нет? – в центральный вошёл довольный зам. И, знаете, он прямо светился изнутри, как светится человек, только что обредший своё предназначение и только что его изящно исполнивший.

– Блядь, вот точно! Тебя же забыл позвать! Ты погляди! Погляди, что эти маралы устроили! На боевых листках! На боевых постах! В боевой подводной лодке! В боевом полигоне! На вот, на – почитай! Смотри: тут тебе и «хуй», и «пизда», и вот это вот слово, даже не слышал такого раньше! Смотри – вон матрос даже этот на боевом листке раньше с гордостью смотрел на окружающий его мир империализма, а теперь вон как погрустнел! О-ху-ел, я не побоюсь этого слова, даже нарисованный матрос!

Зам очень густо покраснел и даже позволил себе растеряться на пару секунд, чего раньше за ним не замечалось. С одной стороны, эффект от его воспитательного процесса по бурности превысил самые смелые ожидания, а с другой – имел диаметрально противоположный знак.

– Ну! Чего ты молчишь? Ты же воспитатель! Давай: ну-ка, воспитай мне их немедленно!

– Серёга. Это я написал.

Командиры отсеков облегчённо выдохнули и начали переминаться с ноги на ногу более расслабленно.

– Ты?!!

– Я.

– С какой целью?

– С целью борьбы с матом на корабле.

– С целью борьбы с матом на корабле, ты выпустил листовки с матом?! То есть, ты матом решил бороться с матом? Это что, вам методички такие новые разослали?

– Сам придумал. Ну а как с ним ещё бороться, чтоб доходчиво и эффективно?

– Киянкой по башке, может, или пинками под жопу, может, подзатыльниками… Я не знаю, я же не воспитатель! Я – боевой конь! Я могу кусаться, лягаться, скакать, тащить и везти. Иногда ржать. А как воспитывать – это уж твоя стезя.

– Ну вот я так решил. Воспитать. Ну чтоб доходчиво.

Старпом взялся за голову. Из штурманской опять выглянул командир:

– Ну что, Серёга? Караешь уже или предварительные ласки пока?

– Ложная тревога, тащ командир! Это я спросонья. Не разобрался!

– Ну, ничего страшного! Запиши как профилактическую порку. Профилактика-то тоже нужна, правильно я говорю, тащ замполит?

– Так точно, тащ командир! – ответил зам, хотя вопрос «прав ли я?» из уст командира на корабле имеет оттенок риторичности и предполагает всего два ответа: «абсолютно прав» и «как всегда прав». Поэтому командир и ответа не стал выслушивать, скрывшись в штурманской рубке.

– Так. Все свободны! А вас, товарищ капитан второго ранга, я попрошу остаться!

– Слушай, – продолжил старпом, когда командиры отсеков разошлись, – вот ты же золотой человек у нас! И в бою на тебя можно положиться, и в быту. Но как возьмёшься за свою работу, то вот как пуля из говна – вроде и по форме похожа, и по размеру, а врага не разит!

– Ну чо сразу из говна-то, а?

– Ну да, простите, не подумал. Из пластилина пусть будет! Вот если так посмотреть, то пуля, а если начать использовать – пластилин!

– Ну я думал… как лучше.

– А ты, как я: ты не думай! Зачем думать-то – всё же в руководящих документах расписано!

– Да у нас сейчас, Серёга, того, с руководящими документами. Нет их, в общем, почти совсем, а показатели требуют и отчёты.

– Да, нелегко вам! То ли дело штурман или связист, или вот, к примеру, электрик – вообще зря свой хлеб едят, я считаю! Слушай, а вот это вот, что за слово ты написал? Первый раз такое слышу.

– Я тебе это… потом расскажу, ладно?

– Ладно. Ох, слушай, вот устал прямо от этого воспитательного процесса! Вот только начал и уже устал! Надо, пожалуй, к боевой подготовке срочно вернуться – отдохнуть в бою!

– Слушай, знаешь, что подумал сейчас? – крикнул старпом вслед заму. – Это как же, оказывается, хорошо, что ты рисовать не умеешь!

Потом к старпому прислали делегацию с просьбой выдать боевые листки для ознакомления, а то стресс же все пережили и дрожали поджилками от страха, так хоть в качестве компенсации и чтоб не зря. Какой далеко идущий вывод мы можем сделать из этого случая? А такой, что из пластилина нужно лепить, а пулями нужно стрелять, а если из пластилина слепить пулю, то стрелять ей нельзя, хотя с виду будет очень даже похоже.

И поэтому, прежде чем применять каждую свою черту характера и каждую свою особенность организма на практике, внимательно присмотритесь: а точно ли она подходит для данной цели, а то вдруг?

Мечты, мечты, где ваша сладость?

Сегодня давайте поговорим о традиционных ценностях. Традиционные ценности, отметим для общего знаменателя, – это хорошо! И поэтому, если любого из вас подловить в минуту душевного расслабления с приступом искренности, то на вопрос «Хочешь быть царём?» каждый из вас без сомнения ответит «Да!».

Ладно, давайте царя трогать не будем: во-первых, он один, а во-вторых, цари на Руси частенько плохо кончали. Давайте просто возьмём бояр, дворян и всяких князьёв с графьями – вот где именно то, о чём каждый из вас думает, когда слышит фразы «Традиционные ценности» и «Свой, особый путь!» Так ведь? Тут мало кто в этом сможет вас упрекнуть, и уж я точно не стану этого делать. Быть графом приятно, удобно, духовно и полезно для здоровья: блеск канделябров, шорох портьер, скрип карет и звон шпор на ботфортах, а также борзые с крепостными крестьянами, которым можно вот так вот запросто грязным сапогом и прямо в морду – аж дух захватывает от избытка романтики!

Но лишь одним вопросом мало кто задаётся, и я, пожалуй, тоже не буду, так только, вскользь, его коснусь: где на нас на всех наберут крепостных? Ну, вот встречали вы хоть одного человека, который мечтал бы быть крепостным? Вот и я – нет. Наверное, их специально завезут в страну откуда-нибудь; на этом и остановимся.

Случай этот произошёл с замполитом буквально накануне его увольнения в запас. И так и сяк покрутив эту историю, я склонен считать, что именно этот факт и послужил решающим, и если бы не он, то наш тёртый калач (он же стреляный воробей) ни за что в жизни не попался бы в такой очевидный капкан. Капкан расставили связисты, и ловили они не зама, а так, кого-нибудь попроще да поглупее, а то и вовсе никого не ловили, а от безделья руки чесали.

Связист в море важен, но так, знаете, как сабля в полномасштабной войне: вытащил из ножен, по врагу рубанул и опять на пару лет в ножны засунул. И с одной стороны, без сабли в атаку не сходишь, но с другой – предмет этот сугубо узок по спектру своего применения в масштабах войны.

Так и связисты: нужны они только для связи, что можно понять из названия их профессии, а для всего остального мало пригодны – наряды несут только свои, сидят в секретной рубке, как сычи в болоте, и ходят по кораблю важные, как павлины, со своими докладными папочками. Идёт такой после сеанса связи, ты ему: «Ну что там, братан, каковы наши дальнейшие планы? Углублять будем или наоборот – расширять?», а он: «Не положено тут каждому подряд рассказывать! Сначала надо старшему на борту показать, потом остальным по нисходящей и уж потом до сермяжного большинства доводить!».

Ну вот кто он после этого? Ты же ему гидравлику грузил, клапана притирал, электричество, в конце концов, подавал, тушу его от избыточного давления берёг и в душ воду организовывал, а он? Ну какой он после этого брат? Разве что двоюродный – так бы и пнул гада, честное слово.

Кроме боевой обстановки в округе нахождения корабля, прогноза погоды и дальнейших планов использования, связистам передают и последние новости с Большой Земли. Ну не все прямо новости, а только те, которые смогут укрепить боевой дух, а желательно и вовсе его повысить. В отличие от секретных донесений, которые идут не скажу как, новости лупят по почти открытым каналам, и принимает их устройство, похожее на телеграф с большой бобиной, на которой намотана тоненькая (шириной в одну заглавную букву 8-м кеглем) бумажная лента. Приёмник строчит, бобина разматывается, ленточка смешно клубится по палубе рубки связи: связисты смотрят на неё с вожделением – наконец-то работа!

Ленточку потом надо прочитать, разрезать ножничками на слова, наклеить предложениями на лист бумаги и – после утверждения новости старшим на борту (да-да, даже новости мировой геополитики перед вывешиванием на боевом корабле должен предварительно утвердить старший на борту!) – вывесить для ознакомления в седьмом отсеке.

Простые подводники новости смотрят редко и так, мельком: не началась ли какая война, и не повысили ли оклады денежного содержания – всё остальное суровым мужчинам в РБ малоинтересно. Зам – тот да, новости читает внимательно: профессия обязывает.

Ну и вот, значит, эти рогатые исполнители азбуки Морзе ключом и кнопкой от нечего делать распотрошили свою мусорку с обрезками ненужных новостей и склеили следующий текст:

«Командирам частей и соединений Северного флота! В целях возрождения традиций Императорского военного флота и повышения престижа воинской службы на флоте приказываю:

– выделить старшим офицерам и лицам, особо отметившимся по службе, земельные наделы от 6 до 12 га на полуостровах Рыбачий и Средний;

– старшим офицерам на полученных наделах построить родовые имения с оплатой расходов на строительство за счёт МО РФ;

– имеющим подтверждённые факты дворянского происхождения предоставить их в отделы по воспитательной работе частей и соединений для восстановления титула;

– не имеющим подтверждённых фактов будут присвоены начальные титулы «помещик» с возможностью их повышения впоследствии;

– желающим получить земельные наделы подать рапорта в штабы частей и соединений в срок до 16 ноября.

ГК ВМФ»

Ну почитали, все поржали, естественно, потому как и дураку понятно, что это лажа: такое распоряжение должен подписывать минимум МО РФ, а то и Сам – какой, в жопу, ГК ВМФ?

Но вот зам почему-то смеяться не стал, а молча снял этот листок, пока (как он думал) никто его не видел, аккуратно сложил и положил себе в карман, а после этого начал обильно волноваться.

И было за что, конечно: аккурат 16 ноября мы и должны были вернуться в базу по плану, но тут вот какая штука – выход в море всегда по плану, хоть камни с неба валятся, а вот возвращение… Можно и на день застрять, можно и на два, и на десять. И не волноваться в такой ситуации решительно невозможно – ведь это же легендарный Рыбачий! Ну и о поместье, конечно, не стоит забывать.

Зам сделался необычайно рассеянным и каким-то странно отрешённым: его стали часто замечать у рубки связистов, и он постоянно спрашивал у них:

– Ребята, ну что там с планами БП? Не изменились ли? Волнуюсь я, знаете ли… за планы БП.

А те удивлённо ему отвечали, например, что откуда они знают, если мы в подводном положении находимся? У них хоть оборудование и на пике прогресса семидесятых годов, но не настолько же!

Или вот у командира он спрашивал:

– Ну что там, Сан Сеич? Когда в базу? Шестнадцатого всё ещё?

А командир обхватывал своими лапищами его голову и внимательно заглядывал в глаза, а потом в них же и кричал:

– Товарищи инопланетяне! Надо внимательнее быть, когда земных особей подменяете своими андроидами! Нюансы, товарищи! Вас с головой выдают нюансы!

Это потому что о том, что мы заходим в базу шестнадцатого, можно было инвариантно узнать именно шестнадцатого и никак иначе!

А ещё он начал немного зависать: разговаривает так, знаете, а потом резко обрывается, глаза туманные, и в себя и губами так медленно шевелит, как будто жуёт что-то, а вокруг него прямо вот аромат хрустящей корки круассана непременно на сливочном масле и свежесмолотого кофе, и все такие: «О, откуда это круассанами потянуло? Уж не из чьих-то мечт?».

Хотя я лично его прекрасно понимаю: о чём ещё может мечтать отставной морской волк, как не о доме на Рыбачьем? Настоящий, я имею в виду, морской волк, по призванию.

Я бы, например, на месте зама мечтал о родовом гнезде на мысе Гремящая Пахта, непременно с маяком, и каждый вечер ходил бы туда зажигать огонь, а днями выезжал бы на Цып-Наволок в двуколке, укутав ноги пледом и куря трубку, щурил бы старческие глаза в сторону открытого моря на проходящие мимо боевые корабли и подводные лодки, а совсем впав в маразм, наверняка махал бы им вслед платком. Хозяйство бы там завёл знатное: на лугах – коровы, в прудах – осетры, в полях и лесах – крестьянки. И рыболовецкая флотилия с круглосуточным режимом работы – там же трески и селёдки больше, чем воды, вокруг этого Рыбачьего. Норвегов гонял бы, конечно, оттуда, для этого приобрёл бы списанный пограничный катер и покрасил бы его позадиристее. Потом пришлось бы заводик ставить по переработке рыбы, а излишки её посылать на Большую Землю в помощь бедным и нерадивидым офицерам. И уже хорошо выходит, а это мы ещё не дошли до залежей нефти, газа и минералов, я прошу заметить! Тут уж впору и аэропорт будет открывать. Да. Тяжело мечтать.

Ну вот примерно об этом зам и думал, и грело его всё в этих мыслях: начиная от крестьянок и заканчивая тёплым, как котёнок, Нордкапским течением.

А мечты, они, знаете ли, имеют какие-то свои, пусть и странные, рычаги воздействия на реальный мир, и в базу на этот раз мы пришли именно шестнадцатого.

Не то что пришвартоваться, а на траверз пирса ещё встать не успели, как зам в шинели, шапке и с папочкой наверх вылез. А наверху же напряжение от подготовки к швартовому удару и сплошные тулупы, пятнистые от соли, с валенками и рукавицами по локоть. Да, блин, офицеры походного штаба ещё наверх не выходили!

– Валерий Феофанович! А позвольте-ка поинтересоваться, куда это вы с таким срочным лицом?

– Мне в штаб, тащ командир! Срочно вызывают!

И нагло убежал.

– Как его вызывают-то? Серёга?

– Да я откуда знаю? Может, чайку почтовую прислали из политотдела? Вообще не гребу, тащ командир!

– Ну, какую чайку-то? Это же невероятно!

– А от каждого по способностям, каждому по потребностям – вероятно, по-вашему, да?

– Ну… по-моему, нет…

– А вот по их учению – да. И причём во всём обитаемом мире! На этом фоне, знаете, почтовые чайки не так уж и удивительны! Ну что, я швартанусь на этот раз?

– Ну швартанись, а я просто рот пооткрываю – вон начальник штаба с пирса строго глядит. Опять тут накосячили, небось, пока мы бороздили.

Растолкав швартовую команду, зам спрыгнул на пирс вместе с бросательным концом быстрее, чем борт лодки о него ткнулся. Отмахнувшись от начальника штаба, растолкав оркестр и бродячих собак, он побежал в штаб.

– Бежит, Серёга, смотри! Бежит!

– Ага, и полы шинели так красиво вьются за спиной, да?

– Да. А ты хоть раз видел, как он бегает?

– Да вы что! Он даже нормативы по физо не сдавал со всем экипажем, сказал, что комиссарам положено бежать только в атаку на врага.

– Так что это сейчас: пиздец нашему штабу получается? А офицеры-то вон на пирсе и ничего не знают. Сиротинушки.

Командир дивизии внимательно выслушал зама, прочёл его ходатайство, прочёл связистскую утку, покачал головой, посмотрел в окно, выпил стакан воды из графина, прокашлялся и сказал:

– Да. Конечно, Валерий Феофанович. Если не вам, то кому же?

И написал на ходатайстве о выделении участка хотя бы в восемь гектаров:

«Категорически ходатайствую по существу рапорта капитана 2 ранга Такогото».

Подумал. Дописал: «Настаиваю на увеличении участка до 12 га» и расписался.

– Вы в политотдел теперь ступайте, они там этим у нас занимаются, сами понимаете. А по дороге, будьте так любезны, зайдите к флагманскому связисту и попросите его немедленно ко мне явиться.

Что делал комдив с флагманским связистом – неизвестно, но на корабль тот прибежал часа через полтора. И сразу в рубку – шасть.

Уж как он там орал! У них же дверь толстая, снарядонепробиваемая, но даже подходить к ней не надо было, чтоб слышать, как она дрожит.

– А что там происходит? – спросил командир, уже красивый и в шинели. – Армагеддон?

– Флагманский связист.

– Фигасе, а я и не знал, что он так может – таким интеллигентишкой прикидывался, а тут смотри-ка ты: по три суффикса в одном слове! Пригласите-ка его в центральный!

– Сергей Анатольевич! Это мои связисты! Это я на них ору и всячески унижаю и именно потому, что они мои, понимаете? А если уж вам так охота на них поорать, что вполне естественно, при вашей-то высокой должности, то будьте так любезны рассказать, где они так успели провиниться? Я, может, тоже вот хочу на них поорать, а повода не нахожу!

– А вы вот полюбуйтесь!

И флагманский связист хлопнул на стол новостной листок.

– Да я это видел! Ну да, согласен, вот эти вот ошибки в словах: вот здесь, и здесь, и здесь ужасно огорчают, но я даже не догадывался, что вы так за синтаксис русского языка переживаете!

– Да зам-то ваш! Зам! Как узнал, что шутка это – час стоял на крыльце штаба и в залив смотрел пустыми глазами! Мы его и за рукава дёргали, и по имени звали, и в лицо брызгали, а он только бормочет что-то себе под нос и стоит!

– «Подите прочь, холопы!»

– Не понял?..

– Ну бормотал он наверняка именно это.

– Вам что, совсем его не жалко?

– Отчего же. Жалко, конечно, но сам виноват-то: расслабился к закату своей карьеры, вот и нюх потерял. Вот, помнится, в былые годы… Э-э-эх, волчара был, а тут? Нет, ну посмотрите, Главкомом ВМФ приказ подписан, ну блин, ну матросы ведь даже не повелись! И что? До сих пор там стоит?

– Нет, уехал уже.

– Ну вот и ладненько. Тогда и я, пожалуй, того. Поеду.

На следующий день командир построил весь экипаж и долго ходил перед строем молча.

– Я буду краток! Над замом вслух смеяться не сметь! Я не буду вас в этом убеждать или просить, я просто приказываю: не сметь смеяться над замом по поводу полуострова Рыбачий! Если узнаю… Все вниз, по плану!

Зам пришёл на корабль дней через пять после этого и, знаете, даже и сам шутил по этому поводу, чем продемонстрировал полную свою адекватность. Хотя шутил он вообще после того случая мало, а всё больше грустный ходил и часто стал бывать задумчив: стоит и смотрит так вдаль, как вроде за горизонт заглянуть ему хочется, и в глазах огоньки поблёскивают, – наверняка отсветы маяка с мыса Гремящая пахта на острове Рыбачьем. В грусти этой никто ничего необычного не находил: все люди перед увольнением такие ходили и, бравируя на словах своей скорой свободой и радужными перспективами гражданской жизни, тем не менее, были всё-таки явно грустны, часто вздыхали, много курили и растерянно смотрели на суету повседневной жизни боевого корабля вокруг них. Все копошатся, как муравьишки, иногда бегают, локальные вихри и смерчи создают, а они, как колоссы – вроде и внутри их, но в общем движении не участвуют. Стоят возле своих боевых постов и то кнопки потрогают, то просто борт погладят и с какой-то, что ли, надеждой смотрят вокруг.

И мечтают, конечно. И вы мечтайте обязательно: не важно, что мечты не всегда сбываются и даже иногда могут вызвать смех окружающих – какое вам до них дело? Главное, чтоб не плакали над вами – вот это вот уже хуже.

Жили у бабуси…

Лейтенанты прилетают на флот косяками, прямо как гуси, только, в отличие от умных гусей, которые к осени летят на юг, лейтенанты отправляются на Север или Камчатку. Там уже, на месте, они (лейтенанты, а не гуси) собираются в кучки и держатся вместе первое время, чтоб проще и несколько безболезненнее проходил очередной виток естественного отбора и новые, доселе невиданные, условные рефлексы приобретались быстрее. А процесс вживления в тело военно-морского флота тяжёл, напряжён и очень богат стрессами – прямо как сопки клюквой по осени. И не все его проходят до конца. Далеко не все.

Лейтенанты Ваня и Саня прибыли в дивизию парой из одного училища: обоих назначили в минёры и прикомандировали к нам в экипаж для набора ума-разума (как будто это минёрам зачем-то нужно) и отработки навыков в море. Ваня приехал с женой, а Саня – с двумя чемоданами, но поселились они вместе: Ваня, Саня, жена и чемоданы.

– А кто из вас женат, напомните-ка мне? – спрашивал командир на построении, снимая с Саниной шинели длинный белый волос.

– Я! – бодро докладывал Ваня.

– Да? А зачем твоя жена волосы не на ту шинель вешает?

– Разберусь!

– Ага. Смотри не забодай обоих: мне ЧП в экипаже не нужны.

Саня и Ваня, как оказалось позже, дети Северов. У обоих родители были военными, и росли они в закрытых военных городках. Оттуда же и поступать в училище поехали, что, конечно, давало им определённые преференции перед остальными лейтенантами. Северные дети ассимилировались намного быстрее, так как к аскетизму в быту, специфическому юмору и показной грубости начальства были приучены с раннего детства, отчего казались несколько туповатыми (что в корне неверно) и не по-интеллигентному дружелюбными (что в корне верно).

Папа Вани служил командиром подводной лодки, и вот, например, такую историю Ваня про него рассказывал: в выпускном классе школы от избытка тяги к великим свершениям Ваня как-то выбрил себе на затылке слово «RAP» («Ну дебил был, да», – как говорил сам Ваня) и в таком прекрасном виде явился домой.

– Батюшки! – всплеснула руками мать. – Что же теперь будет-то?

– Да ты что, мама! Что будет-то? Это же красиво! Да я уже взрослый!

– Горюшко ты моё, сходи хоть поешь быстренько, пока отец со службы не пришёл.

Пришёл со службы отец.

– Что так тихо в гнезде? Отчего траур в воздухе? – прорычал он с порога, отряхивая снег с рукавиц.

– Да всё хорошо у нас! Как у тебя на службе? Есть будешь? У меня макароны по-флотски и борщ!

– Мать. Ну ты вот когда суетишься так, то с потрохами его сдаёшь. Женщина, ну когда ты уже научишься делать вид, что всё в порядке, а? Иван?

– Да, папа! – в прихожую выскочил Ваня.

– Что опять?

– Ничего, папа.

– Ничего – это пустое место, а ты – будущий морской офицер!

– Это мы ещё не решили! – вступилась мать.

– Вы, может, и не решили, да я вас спросить забыл! Ну неси дневник, раз так не признаешься. А чего это ты бочком, как краб ходишь? А ну-ка: кру-гом! Та-а-ак. Понятно.

– Да всё нормально, Саша, ну что ты! Ну волосы же. Отрастут. Ну дети, ну что с них взять?

– Мать, да что ты суетишься-то, а? Конечно же, всё нормально, кто бы спорил? Постой-ка, Ванюша, в коридоре, я сейчас.

Отец медленно снял шинель, аккуратно повесил кашне и, убрав ботинки в тумбочку, прошёл в ванную.

– Мать, а где моя бритва-то, та, старая, ржавая, которую ты всё выбросить собиралась? А, вот, нашёл!

– Саша, ну что ты в самом деле задумал? Ну, Саша!

– Мать, да что ты всё мельтешишь? Пойди пока борщ погрей, не путайся тут под ногами. Иван! Ко мне.

Папа берёт Ваню (метр девяносто пять роста и шириной с двустворчатый шкаф) за голову, наклоняет его, зажимает голову между колен и медленно бреет его шею сухой бритвой с лезвием «Нева» (которое ещё видело Устинова с Черненко по телевизору) до самой что ни на есть макушки. «А я стою, – говорит Ваня, – слёзы текут, злость такая рычит в нутрях, но рыпнуться не смею – батя авторитет у меня».

– Ну вот! – удовлетворённо хмыкает батя. – Теперь почти на человека похож стал! Пошли, сынок, борщеца похлебаем!

– Он сыт! – зло бурчит мать с кухни.

– Гусь не ссыт – и он пусть не ссыт! Он же будущий морской офицер!

Папа Сани был мичманом, но тоже унижал сына достаточно для того, чтоб тот вырос приличным человеком.

И вот чем этих детей можно было сильно удивить или расстроить по сравнению с детьми педагогов, механизаторов или библиотекарей? Только обухом по голове.

По времени врастание в экипаж происходит по-разному, от двух месяцев до года или уже никогда. Ваня и Саня управились быстро и уже почти принимались на равных – только некоторая осторожность по отношению к ним ещё сохранялась (больше на всякий случай, чем по необходимости), когда и произошёл тот случай, о котором я вам сегодня хочу рассказать.

Начинался и развивался он банально и серо, но вот концовка его вышла за обычные рамки, чем он нам и интересен в разрезе находчивости, справедливости и вообще.

В морях мы тогда валандались-валандались, да зашли в город Северодвинск пот на лбах подсушить и что-то где-то подремонтировать заодно. Зашли, как всегда, ненадолго, дня на три-четыре, и вот уж перед самым отходом, часа за три до него, кричит сверху вахтенный:

– Сентральный! Верхни вахтеннай матрос Абакулов!

– Что орёшь-то как муэдзин с минарета?

– Тут эта! Милиция приехала на бобике! Требуют командира наверх!

– Что делают?

– Они гаварят, что просят и чтоб я не выдумывал, что требуют!

– Аа-а-а. Ну раз просят – сейчас позовём.

– Товарищ командир – центральный.

– Ну?

– Товарищ командир, тут наверху милиционеры какие-то.

– Ну?

– Просят вас подняться к ним!

– Я их не вызывал и вообще сплю. У меня межвыходовый отдых, мне в море рулить скоро: Родину стеречь и всё такое. Не до них мне, короче, так и передайте. И вообще я, как офицер, могу себе позволить сдаться только военной прокуратуре. Так им и передайте.

– Есть так им и передать! Верхний – центральному!

– Есть верхний!

– Милиционеры меня слышат?

– Аткуда я знаю?

– Так спроси, блядь!

– А! Слышат, да!

– Командир говорит, что без военного прокурора не сдастся! И вообще он к выходу в море готовится!

– … сентральный?

– Что?

– А мне что делать?

– Абакулов. Вахту несть!

– Ееээсть!…

– Сентральный!

– Ну!

– Они говорят, им очень надо ненадолго и пажалуста!

– Товарищ командир – Центральному!

В ответ щелчок и грустный вздох.

– Товарищ командир?

– Ну что – не слышно, что я включил и грустно вздыхаю? Что ты командиркаешь?

– Ну, положено же это… ответ получить.

– Положено? Надо же какие мы приличные в среду, а? А в краткосрочном увольнении вчера тоже положено тебе было напиваться до скотского состояния? А?

– Ну тащ командир…

– Что «тащ командир»?

– Они не уходят и говорят «пожалуйста»…

– Кто «они»?

– Милиционеры.

– Какие милиционеры?

– Ну которые вас звали!

– Меня звали? Куда? Ты пьяный, что ли, всё ещё?

– Ну тащ командир!

– Да ладно, шучу я. Сейчас поднимусь – зубы только почищу, а то вдруг целоваться полезут, а у меня зубы не чищены. Правильно? Красивые хоть?

– Кто?

– Кони в сапогах и пальто! Милиционеры, или там ещё кто тела командирского домогается?

– А я откуда знаю? Я наверх не выходил, Абакулов там их сдерживает у трапа.

– Абакулов?

– Так точно!

– Ну тогда я ещё чайку хлебну – пусть постоят там и проникнутся Абакуловым.

Минут через десять появляется в РБ и лысине (на улице ещё не совсем кончилось лето и тянет на такие, знаете, дерзкие поступки, как, например, выйти наверх без головного убора, что для военного считается практически голым).

– И не подсматривать тут! – строго наказывает командир.

– Есть! – соглашается штурманёнок Слава, который дежурит по кораблю, и тут же переобувается из ботинок в тапки, чтоб не стучать по трапу, когда будет лезть подсматривать. Спускается вниз быстро, минут через десять, буквально.

– Ну что там?

– Ментов двое было – один точно майор, другого не разглядел. Расшаркались друг с дружкой, лапы пожали, те что-то нашему говорили, он молча стоял, потом какую-то бумагу ему вручили, ещё раз лапы пожали и укатили.

– Мутно как-то всё…

– Есть такое ощущение!

Спустился командир.

– Ты почему подглядывал, если я велел не подглядывать?

– Тащ командир! Да я тут вот сидел, спросите у ребят!

– Чтоб и они свои души скормили лжи, защищая твою шкуру от моего праведного гнева?

– Та-а-ащ командир…

– Ой, всё! Ты в ботинках был, когда я выходил, а теперь в тапках. Я что, слепой, по-твоему, или дурак?

– ….

– Ты не можешь решить слепой я или дурак?

– Никак нет!

– Можешь?

– Никак нет!

– Чо ты неткаешь? Заклинило тебя?

– Никак… тьфу ты!

– Ладно. Всех офицеров собрать в кают-компании через тридцать минут. Вахтенным замениться мичманами и тоже присутствовать.

Офицеры собрались быстро и сидят, волнуясь, потому как неожиданный сбор офицеров – это всегда несколько волнительно и сулит неизвестно что. Ладно там планово: на подведение итогов, расстановку задач или партсобрание какое – тут всё понятно, а вот так, не пойми с чего, да ещё и из центрального рассказали, что милиция приезжала. Те, кто вчера не сходил на берег, глядят уважительно на тех, кто сходил, а те, кто сходил, мучительно перебирают в памяти события и недоумевают. Входит командир.

– Товарищи офицеры! – командует старпом и все уважительно встают.

– Товарищи офицеры, – разрешает командир всем сесть обратно.

Садится и сам во главе своего стола, кладёт перед собой газету – в газете что-то лежит. Обводит всех взглядом – все дерзко и смело смотрят в ответ (положено так).

– Двое из минного ларца, одинаковые с лица! – обращается командир к минно-ракетному столу.

Ваня и Саня встают – они и правда похожи: размерами, цветом волос, причёсками и стальными глазами.

– Встаньте-ка, будьте добры, вон там вон, на раздаче, чтоб на вас всем любоваться было сподручнее. Ну – рассказывайте!

– Что рассказывать-то? – это Ваня. Саня смотрит в пол молча.

– Рассказ. Ну ладно, тогда я начну: жили у бабуси два весёлых гуся. Один – серый, другой – белый: оба…. кто?

– Пидарасы? – пытается угадать замполит.

Он минут сорок назад вернулся на корабль, и от него не то что перегаром, а вот прямо свежаком обильно пахнет. Он лежит на стуле, свесив с него все конечности в пол, и пытается придать серьёзное выражение своему лицу губами – остальные мимические мышцы его не слушаются, и оттого выглядит он смешно и даже отчасти умилительно.

– Минёры! – укоризненно смотрит на зама командир. – Мочили гуси клювики в ресторане уютненьком…

– Так себе рифма! – комментирует зам.

– Ну так придумайте получше – вы же артист у нас разноплановых жанров, – и этим предложением командир подвешивает зама на некоторое время. Ну, гуси, что? Дальше сами продолжите?

Командир встаёт и подходит к минёрам – бить, что ли, будет? Смотрит в глаза обоим по очереди, те в ответ слегка краснеют. Первым вступает Саня:

– Мы гулять вчера пошли – ну проветриться там и ноги размять. Погода же хорошая была, тепло…

– Хорошее лирическое вступление, но давайте ближе к сути – у нас выход в море на носу.

– Ну вот. Значит. Зашли в ресторан. Там обстановка такая уютная, оркестр опять же играл. Живой. Взяли салаты себе…

– Водки?

– Коньяку.

– Это правильно. И?

– Ну и захотелось мне потанцевать. С женщиной. Давно не танцевал просто. С женщинами.

. – Понятно, что не с кошками – меньше слов-паразитов.

– По… дд… дд… ддерживаю! – вступил замполит три раза споткнувшись на двойной «дэ».

– Ну, и там, пошёл одну пригасить.

– Красивую?

– Ага. Но она с мужем сидела, как оказалось.

– Что значит «оказалось»? Он под столом сидел до того, как ты подошёл?

– Что муж, оказалось. Так-то сидит мужик какой-то с ней и сидит себе, куру кушает, а тут говорит: я, мол, муж, не хотите ли у меня разрешения спросить? А я ему говорю: что за буржуазные замашки такие под закат двадцатого века? У нас женщины давно обрели свободу и равноправие с остальными людьми и вполне способны сами решать, хотят они потанцевать с красивым моряком или очень хотят. Да и вообще, институт брака – это отнюдь не институт исполнения наказаний, чтоб на всё разрешения спрашивать у каких-то непонятных личностей, которые даже вилку не в той руке держат…

– Так-так…

– Ну и тут она говорит, да ладно, Вася, ну что ты, в самом деле: что плохого случится, если я с парнем потанцую один танец? И пошли мы поближе к оркестру, те как раз «Сиреневый туман» играть начали…

– Ну и?

– Ну и танцуем, а тут он ни с того ни с сего ка-а-ак бросится на меня с кулаками!

– Прямо вот ни с того ни с сего?

– Ну практически!

– А точнее?

– Он её за жопу хватать начал, – не выдержал томительного молчания Ваня.

– За жопу? Александр. Как это за жопу незнакомую даму можно хватать голыми руками? Я и жену-то свою лишний раз, бывает, стесняюсь.

– Ну вот… что-то… как-то… так получилось…

– Как получилось? По какой причине?

– Больно уж жопа у неё красивая была!

– Да ты опасен! – командир резко отошёл на шаг назад и посмотрел себе за спину. – У меня-то хоть не красивая?

– Некрасивая, тащ командир! – поспешил его успокоить замполит. – Не волнуйтесь!

– Сергей Анатольевич! Я вот за вас волноваться не могу перестать! Вы, может, отдохнуть в каютку сходите на пару часов? Или там словарь рифм полистать – у вас же есть словарь рифм? На вас же командирское поручение висит по подбору рифмы к слову «клювики».

– Ни-и-икак нет, тащ командир! Как я могу отдыхать, когда тут такое возмутительное пэпр… папр… пыпр… попрание моральных устоев! Я должен присутствовать, я щетаю!

– Ну ясно, да. Ну так что там дальше было, гуси?

– Ну и мужик ейный не выдержал, конечно, надругательство над своей собственностью…

– Это ты про жопу сейчас?

– Про жену. И кинулся Сане в морду дать…

– Логично! И?

– Ну и мы же боксёры с Саней…

– Это заметно, да.

– Саня хоп – сгруппировался, оп – уклонился, чик – стоечка, хук справа – на! И муж в барабанной установке. А с аккордеоном чувак вскакивает и такой: «Да вы охуели инструменты ломать!», а я ему: «Да ты охуел матом ругаться: тут же женщины и люди в зале!» и в лоб ему – на! И тут началось: люди откуда-то набежали – кто музыкантов бьёт, кто нас, кто друг друга…

– То есть битва началась?

– Ага. Ну нормальная такая, благородная, без ножей и бутылок всяких – руками и стульями все бились…

– А женщины?

– А женщины в сторонке стояли и волновались.

– А потом?

– А потом облава: милиция, ОМОН, крики, ругань и кавардак…

– Стоп! Товарищи офицеры! Внимание: теперь вы знаете преамбулу в деталях и уже представляете себе последствия, да?

– Да! – загудели все в ответ, а зам всхрапнул.

– А вот и нет!

Командир решительным шагом идёт к своему месту, разворачивает газетку и достаёт из неё… почётную грамоту.

– Вот! – трясёт ей над головой. – Зам начальника ОВД лично привёз! Зачитываю: «ОВД города Северодвинска выражает благодарность лейтенантам Такомуто и Такомуто и просит командование войсковой части поощрить их за оказанную помощь в задержании нарушителей общественного порядка и погрузку их в дежурную машину наряда милиции. Начальник ОВД Такойто. Подпись. Печать».

Командир помолчал пару минут, чтоб все точно усвоили, что он только что прочитал, и спросил:

– Ну?

А все молчат: что «ну» – то? Что тут скажешь? Ну, охуеть поворотик, да.

– Ну что? Какие будут предложения? Что делать с этими танцорами?

– На-ка-зать! – встрепенулся зам. – По всей строгости! С занесением! И вынесением! И в боевой листок их! И в личную карточку записать!

– Позвольте! – не выдержал старпом. – За что же их наказывать? Да и на каком основании? Кто мы такие, чтобы спорить со слугами закона! (старпом поднял вверх палец). Написано: «поощрить», значит надо поощрять! И никаких гвоздей! Каждый! (старпом встал и обвёл всех взглядом) Каждый может попасть в такую ситуацию! Но! Чтоб так из неё выпутаться! Это надо в школе преподавать. Детям!

– Ой, да не обращайте на него внимания, – махнул командир в сторону зама, – ну вы же видите: он в параллельной Вселенной сейчас и неизвестно чем там вообще занимается. Хорошо ещё, что про партийную характеристику не вспомнил!

– Да вот! – вспомнил зам. – И в партийную характеристику! Занести!

– Кого?

– Вот это вот!

– Что вот это вот?

– Вот это вот всё! Возмутительное!

– Так отменили же партийные характеристики уже лет пять как!

– Да?

– Борода! Ну, так расскажите нам, гуси, как вы дело-то развернули в такое неожиданное русло?

– Да как-то само вышло. Ну менты кричат: «Стоять! Не двигаться!» Мы с Саней стоим, не двигаемся, – команды же надо выполнять. А эти… гражданские, ну, дёргаются что-то, хамят. Ну мы одного, второго успокоили, менты – остальных. Потом они говорят в машину всем проследовать, и мы опять же следуем, а те опять ерепенятся, а нам же в море, нам же надо по-быстрому, чтоб успели задержать нас, оформить, то да сё, в комендатуру, а там уж и вы бы нас забрали: некогда, короче, тянуть. Ну мы с Саньком быстро там всех в машину и запаковали, а следом и сами лезем, а нам главный там ихний говорит: «А вы куда, ребята, вас до порта подбросить, что ли?» А мы говорим, да мы как бы тоже… дрались же и порядок нарушали. Общественный. А он наши данные переписал и говорит: «Любой может подраться и порядок нарушить, но вот помогать органам его восстанавливать – это сознательность иметь надо, и не каждый на такое способен! Эх, все бы такие были хулиганы, как вы!». И ещё, ступайте, говорит, или вас подбросить до порта?

– Ну и что вы?

– Ну подбросились, да. И спать потом легли на пароходе уж. Вот, собственно, и всё.

– Да-а-а. Всякое я видал, а ещё больше слыхал, но такого… как так можно-то?

– А потому что минёры могут! – это наш родной переполнился гордостью.

– Минёр. Вот на кой хрен ты напоминаешь мне о своём существовании, а? Ладно, все свободны, через десять минут приготовление к бою и походу.

– А с этими-то что решили?

– Да пусть живут пока, а там посмотрим.

А позже и Саня уже женился, и посторонние жопы его стали привлекать намного меньше. Во всяком случае, до драк больше дело не доходило.

Как говаривал в своё время товарищ Чингизхан, настоящий мужчина должен обладать двумя критически важными для него способностями: уметь повелевать и уметь подчиняться. И вот видите, ведь не зря же говорил – вон как некоторых это в жизни спасает. Единственное, о чём Чингизхан умолчал, так это как определять на глаз ситуации, в которых надо повелевать, а в которых подчиняться. Но это уже каждый сам для себя должен уметь решать, правильно?

Как приобрести друзей и не потерять мясо

Даже не раскладывая карт Таро, я могу смело предположить, что каждый из вас попадал в неловкие ситуации. Например, решив первый раз в жизни проехать в общественном транспорте без проездного билета, нарывался на контролёров. Либо, придя знакомиться с родителями своей будущей жены и сняв лаковые туфли, обнаруживал приветливо торчащий наружу большой палец из носка, который полчаса назад был абсолютно цел. То есть вам всем легко будет представить некоторую степень неловкости и что вы при этом испытываете. А теперь попробуйте представить, что неловкость эта длится не несколько минут, а месяц (может, два), и, мало того, в этой своей неловкости вы умудрились попасть в ещё одну неловкость. Представили?

Завели у нас в экипаже такой обычай: давать возможность молодым офицерам представиться всему экипажу и сделать это торжественно, но вместе с тем приятно. Потому что вот приходит молодой ракетчик Серёга, например, и смотрит на всех, как голодный кот на сметану, а в ответ сто семьдесят пять незнакомых мужчин вокруг расхаживают с отстранёнными выражениями на надбровных дугах и внимания на него не обращают по собственной инициативе. Кто знает, что это за Серёга и надолго ли он пришёл; может, так вообще за заваркой к товарищу… И вот что делать Серёге, если (а по-другому и не бывает) он хорошо воспитан и приучен уважать уставы чужих монастырей? Не ходить же, заглядывая всем в глаза и спрашивая, не желают ли с ним познакомиться? На перекурах приходится стоять несколько в сторонке – при нём, вроде как, говорить и не стесняются, но и в беседу активно не вовлекают, и поневоле тут начнёшь искать компанию себе среди таких же, как ты, юных, но алчущих. И водиться приходится чёрт знает с кем на первых порах: с грубыми механиками, спесивыми штурманами, агрессивными минёрами и, может быть, даже с офицерами береговой базы – от отчаяния, а хочется-то со своими, с родными ракетчиками! Ну вот.

Несколько проще в этом отношении докторам: их по штату не семьдесят, как механиков, а всего трое. Коллектив маленький, сплочённый и обособленный; а в свой влился – дальше легче идёт. А ещё примерно в это же время на корабль приходят приказы о присвоении очередных воинских званий – этим людям положено товарищам об этом торжественно объявить за столом? Положено. Значит, и их решили к молодым офицерам присоединить и назвать это всё вливанием в экипаж: «Представление вновь прибывших офицеров» по официальному отчёту заместителя командира по воспитательной работе.

Изо всех атрибутов приятной торжественности для нас доступны были:

1. Природа – бесплатно.

2. «Шило» (спирт) – бесплатно.

3. Мясо – бесплатно (доставал интендант, и все предпочитали не спрашивать где, как и кто это в тушах).

4. Овощи – сущие копейки.

5. Аудиозаписи для танцев при пересчёте на лицо – тоже почти бесплатно.

6. Женщины для танцев – дорого, конечно, но раз уж они жёны, то не оставлять же их без мяса и свежего воздуха?

И что у вас получилось при смешивании этих компонентов? Вот всеобщий выход на шашлыки мы и устраивали.

Продукты загодя свозились на корабль, и там виновники торжества их готовили: всё, кроме салата. Салат всегда готовил армянин Олег (два пятнадцать, голубые глаза, русые волосы) и выходило у него, стоит заметить, отменно: точного рецепта не помню, но знаю, что накануне он готовил баклажаны, фаршируя их солью и обрезью от мяса, а потом всё (баклажаны, помидоры, перец) жарил на открытом огне, натирал на тёрке, засыпал специями, зеленью и подавал – и я до сих пор не могу найти вкуснее гарнира для шашлыка. И шашлык он всегда жарил сам, потому как мы, косорукие и кривоглазые европеоиды, к этому не имели никаких задатков. А так как он был мало того, что высоким, так ещё и здоровым, как конь, то спорить с ним можно было лишь в теории, но никто не рисковал.

Мясо мариновали в двух железных лагунах с крышками.

– Сколько тут? – уточнил старпом, который, естественно, был ответственным за мероприятие.

– Килограмм шестьдесят.

– Телёнок маленький – на всех не хватит! Больше хлеба берите!

А потом поставил Мишу «сторожить мясо». Хоть предложение это и звучит сурово своей короткостью, но нет, не в качестве наказания, а чтоб не путался под ногами. Был Миша молодым доктором, который только пришёл на корабль, и докторов, по традиции, грязной работой не нагружали, а тут же задор такой, ну никак не усидеть в амбулатории – все готовятся к праздничному мероприятию, приятно суетятся и жужжат, как муравейник, а делать доктору ничего не позволяют, берегут пальцы его, будто он скрипач или пианист какой, а сами же всё делают не так (ну вы меня понимаете): не так режут мясо, не так шинкуют лук, не так фаршируют баклажаны, не так моют руки даже! Ну как тут усидишь в амбулатории?

– Так! – не выдержал старпом. – Выносите мясо на пирс! И доктора!

– Выносить?

– Поставить сторожить, на всякий. Пост номер один у тебя будет, Михаил! Чувствуешь, как суставы наливаются ответственностью?

– Это возле знамени?

– Это возле мяса!

Мог ли предположить доктор, обрадованный, что наконец и ему нашлось дело в общем муравейнике, что именно это станет в его жизни первым, тем самым, воспетым многократно предпоследними романтиками моментом, когда вся жизнь его проскользнёт в сознании за пару минут? Правильный ответ – нет, но давайте поподробнее с этого места.

Мясо и доктора вынесли на корень пирса, куда Алексей (тот самый, которого папа не пускал домой без зачётного листа) уже подогнал отобранную по случаю у папы красную «шестёрку».

– Э! – крикнул доктор вслед убегающей обратно ватаге. – Так давайте загрузим сразу в машину!

– Ключи же у Лёши! Сейчас мы его пришлём! – ответили из ватаги.

«Ну и ладно», – подумал Миша, отлично зная, что слово «сейчас» в военно-морском флоте означает абсолютно произвольные отрезки времени сроком до трёх месяцев.

На дворе как раз робко вступала в права ранняя осень, сопки только-только начали краснеть от смущения за полноту свою грибами и ягодами, солнцу разрешили уже немного поспать ночью, и, подобрев от этого, оно не палило нещадно, насыщая воздух вязкими испарениями болот и озёр, а только ласково поглаживало скулы и даже разрешало не щуриться, когда смотришь на море. Чем не идеальная пора, чтоб посидеть на капоте и подумать, нежась на вкусном воздухе из моря, гранита и мха? А подумать было о чём, вот хоть, например, о том, с какой-такой целью его, врача-дерматовенеролога назначили на лодку вторым врачом в помощь первому, который по специальности был психиатром? Вот исходя из какой такой логики и преследуя какие цели? Или он чего-то не заметил, каких-то особенностей именно этого экипажа?

Миша был редким добряком и улыбался, думая даже такие научные мысли, когда почувствовал, что его спину сверлят.

С любопытством обернувшись, Миша увидел стаю животных, предположительно из отряда лохматых млекопитающих: не то маленьких медведей, не то больших росомах количеством, как ему показалось, около пятидесяти (на самом деле – четверых), которые, выстроившись клином, бесшумно к нему приближались. Ну не к нему, конечно, а к запаху мяса и не клином, а «свиньёй», потому что из построения «свиньёй» окружать удобнее, но приставка «м/с» к званию старший лейтенант давала Мише право и не знать точные названия построений колонн пехоты. От чего, собственно, в данный момент Мише было не жарче и не холодней.

Животные были настроены явно недружелюбно, и единственным положительным чувством в их взглядах было недоумение от того, зачем это этот человечек стоит на пути к их обеду. А так у них всё было готово: клыки – пожалуйста, слюна – пожалуйста, голодные взгляды – пожалуйста!

– Ну, вы это, – улыбнулся Миша животным, – давайте! Идите отсюда!

И добродушно махнул на них рукой.

Животные оказались плохо воспитаны и на команду среагировали только прижиманием ушей, рычанием и опусканием голов ниже к земле. Видимо, голод на их весах сильно перевешивал страх и почтение к человеку.

Каждый военный в душе в той или иной степени готов умереть: никто из них не живёт в уверенности, что наше оружие – самое оружейное в мире и наши полководцы – самые полководческие, и все знают, что точно придётся периодически проигрывать бои и оставлять позиции. Но одно дело – погибнуть в бою, прикрывая собой знамя полка, в чине ну хотя бы майора, например, и совсем другое – быть съеденным собаками, когда ты только старшего лейтенанта получил! Это же как после этого в глаза потомкам смотреть? И абсолютно непонятно, с какой степенью гордости можно будет им рассказывать о гибели во время защиты экипажных шашлыков! Поэтому вариант героической гибели Миша сразу отмёл и решил принимать меры.

– Эй! – крикнул он в сторону верхнего вахтенного. – Иди сюда! Быстро! Мне нужен твой автомат!

Верхний вахтенный, славный сын татарского народа, лениво бродивший по пирсу в ожидании дембеля, до которого оставалось всего-то чуть больше года, оценил ситуацию ещё быстрее Миши:

– Мне не положено, тащ! Мне в будке стоять положено!

И немедленно убежал к трапу в будку верхнего вахтенного, откуда периодически выглядывали только его любопытные ноздри.

– Ну, собака! Ну, погоди! Придёшь ко мне за таблетками! – погрозил ему Миша и приступил к выполнению «плана Б».

Собаки, которые наступали на Мишу, были, пожалуй, самой колоритной стаей из тех, которые периодически появлялись в дивизии. Очевидно, что все они были родственниками и произвелись точно от овчарки и ещё какой-то, может быть, хаски или лайки – позже, этой же зимой Миша наблюдал, как они за пять миллисекунд съели кота из медпункта дивизии, не оставив от него не то что ушей и хвоста, а даже и капельки крови на снегу. Охраняя мясо, Миша ещё не знал, конечно, этой истории, но согласитесь: человек, который семь лет получал высшее образование, способен оценить степень опасности млекопитающих и без наблюдения разрывания котов, а просто смоделировав развитие ситуации, исходя из размера клыков, обильности слюны, а также взглядов и поз. И, смоделировав, Миша кристально чётко понял, что его вот-вот начнут есть, а значит, нужно применять любимый приём военных, врачей, военных врачей и правительств любой страны – отвлечение внимания. (Сдачу продовольствия врагу, как вариант выхода из ситуации, Миша не рассматривал вообще: как потом в глаза товарищам смотреть?)

Покопавшись в первом лагуне, доктор выудил из него кусок жилы с салом и, широко размахнувшись, забросил собакам за спины. Затем, выполнив упражнение «толчок», закинул первый лагун на крышу машины и потянулся было ко второму, но с изумлением отметил, что собаки уже успели догнать жилу, подраться за неё, съесть и восстановить свою рекогносцировку.

– Врёшь, не возьмёшь! – Миша вытащил кусок из второго лагуна и зашвырнул его ещё дальше.

Закинув наверх и второй, Миша расслабился – ну хоть мясо-то теперь точно не пропадёт, будет экипажу чем помянуть его на природе! Собаки изумились такому невиданному коварству со стороны врача: они немного повздорили между собой, выясняя, видимо, кто из них более виноват в таком повороте событий, но сдаваться так быстро не желали.

Стая реденьким омутом кружилась вокруг – собаки явно прицеливались, откуда лучше на машину запрыгивать, когда из лодки выскочил почти голый (здесь: без пилотки) старпом и, чуть позже за ним, Алексей.

– Так! Ну-ка, блядь! – рыкнул старпом на собак, и те, поджав хвосты, убежали в сопки есть чернику. (На флоте даже последняя собака знает команду: «Так! Ну-ка, блядь!» и трактует её всегда безошибочно в контексте ситуации.)

– Сергей Александрович! Спасибо вам, родной! Спасли меня! – заулыбался ещё шире Миша.

– Да я вообще-то мясо бежал спасать. Мне заместитель командира дивизии позвонил и спросил, проверял ли я доктора своего нового, то есть тебя, на нормальность, а то он, то есть ты, достаёт из лагунов наше мясо и кормит им бродячих собак, за чем весь штаб в окна и наблюдает! А я говорю, позвольте, но правильнее говорить ваше мясо, а не наше! А он мне говорит, что, мол, тогда и машина его, а не наша и нечего в ней наше мясо возить, но, впрочем, если мы ещё минут пять поперепираемся за точность местоимений, то вопрос об их притяжательности снимется автоматически за отсутствием предмета притяжения, то есть мяса.

– Бля, Миша! – Алексей прибежал и уже стаскивал лагуны на землю. – Ты батьке машину поцарапал!

– Ну Лёша, ну иначе меня бы съели тогда!

– И у нас всё равно остался бы тогда второй доктор, а машина-то одна!

– Ой, что ты корпускулируешь тут, – вмешался старпом. – У меня есть красный пластилин, никто и не заметит! (Так и получилось в общем-то: не заметил сначала.)

Потом всё двинулось по отработанному плану. Наказанные за недостойное поведение остались нести вахту. Остальные, числом слегка за сто человек, двинулись сначала в посёлок, там подобрали жён, детей и домашних животных. Навьюченные припасами, побрели в сопки, где покрасивше и ручей. Там сначала костры, гитары, «Спит девятый отсек…», потом слегка дрожащими голосами, поочередно: «Лейтенант Такойто! Представляюсь по случаю назначения…», а потом уже юмахо-юмасо, танцы и братание со всеми смежными специальностями.

И, может, кто на месте доктора Миши и заикался бы после этого случая всю оставшуюся жизнь, а он вот – нет. Таким же улыбчивым добряком и остался. И оптимистом, что тем более странно, при его-то профессии и умении отбивать мясо у собак.

Придёшь к нему, бывало, раненым дельфином:

– Доктор, смотри, что у меня вот тут появилось.

– О. Так это же, братишка, перниозис фоликулярис на фоне эритермо пернио! Надо же, невидаль какая…

– Это ты сейчас Вельзевула на помощь себе вызвал? Говори прямо – что теперь со мной будет?

– Ты умрёшь!

– …

– Не знаю когда и от чего, но точно умрёшь. А от этого могу дать тебе йод или зелёнку.

– Поможет?

– Нет, но успокоит нервы и будет смешно выглядеть. А так лечения не требуется – чаю выпей и свитер тёплый надень.

– Тьфу на тебя!

– Тьфу на тебя тоже!

Одно слово – масон! Потому что как ни крути, а врачи – это отдельная каста, военные – отдельная каста, а военные врачи так и вообще кастовая каста в касте получается. Мозг сломаешь, пока осознаешь! И ведь замечательные ребята какие, несмотря на вот это вот всё: сколько людей спасли или от смерти, или просто от увечья и моральной деградации – счёту не подлежит.

Неизлечимая болезнь старпома

Случилось однажды так, что Александр Никифорович заболел.

«Ну и тоже мне завязка для беллетристики, – возможно, подумает в этом месте читатель. – Вон сколько людей болеют, а некоторые так и вовсе делают из этого факта себе флаг и размахивают им во всех общественных местах без разбору!» Оно-то да, безусловно, но хочу заметить, что всё, что касается обычных людей, не совсем примеряется к старшему помощнику командира по боевому управлению подводным крейсером.

Тут одно название должности чего стоит, а если к нему учесть ещё и отношение Александра Никифоровича к больничным, то тут-то точки над «ё» и встанут в дружный ряд. А отношение его было следующим: Александр Никифорович считал, что всего три записи в больничном листке моряка дают ему право манкировать своими должностными обязанностями:

1. Отсутствие головы вследствие попадания в неё снаряда.

2. Отсутствие ног (выше, чем по колено) вследствие попадания в них осколка бомбы.

3. Полное умственное помешательство – и то, тут ещё надо думать, потому как в минёры вполне ещё может и сгодится.

В отличие от большинства (но далеко не всех) воинских начальников, Александр Никифорович мало того что декларировал эти причины как минимально необходимые для увиливания от выполнения долга, но и сам их неукоснительно соблюдал. О том, что он в данный момент болен, можно было узнать лишь по трём признакам: надетый под РБ водолазный свитер из верблюжьей шерсти в случае простудных заболеваний, следы зелёнки и бинты в случае физических травм и легкий запах перегара в случае травм душевных.

Вполне обыденная ситуация лечения старпома выглядела так:

– Докторила! Где у тебя зелёнка? Лей сюда вот!

– Александр Никифорович! Да у вас кость торчит! Надо в госпиталь! Надо снимок! Надо шить!

– Да что ты елозишь, как хер по стекловате! Дай сюда пузырёк! Вот, учись: сюда нальём и сюда, а то как же там они без меня на швартовке? Поубиваются ведь, косорукие!

– Да кто поубивается? Вон они обратно топают уже!

Старпом выскакивает из амбулатории половиной корпуса и подаёт команды сразу в двух направлениях:

– Доктор, бинтуй здесь, пока я минёров ебу! Минёры! Куда пошли, блядь? Что значит «кончили», а? Не понял? Что за чахлые ростки неполовозрелой демократии на моём любимом флоте, я вас спрашиваю! Кончили – это когда я сказал, что кончили! А ну оверштаг и обратно на палубу! Забинтовал? Ну, нюхни тут нашатыря, а то бледный вон весь – совсем тебя служба измотала. Может, с нами? На воздух? К плеску парусов и скрипу палубы? Знаешь хоть, что парусов у нас нет на лодке? Ладно, потом тобой займусь!

И – концы перетягивать, шлаги перекладывать, коренные петли в другую сторону крутить! И марки кто так вообще накладывает, а, бля?! А не, это не краска, тащ командир, это кровь. Не, никого не убил пока, это мои душевные раны замироточили опять. Да нет, что вы, ну как можно? Я же сегодня старшим на борту остаюсь: никакого алкоголя! Тащ командир, мы же с вами не один пуд съели. Вот вам оно надо: пачкать наши высокие отношения этими чёрными подозрениями без оснований? Да один раз всего было – разве же это основание? Ой, ну три раза, подумаешь! Да прям там восемь – вы их будто считаете! Да и какие могут быть между нами счёты – я же сказал: ни капли в рот, ни сантиметра в… ну вы поняли! До свидания, да, тащ командир! Смирррррна! Вольно! Лёня, ты дебил? Что ты мне машешь своим полотенцем с мостика? Ты не видишь, что я с командиром разговариваю? Ты буркалы-то свои раззявь наконец, а! Очнитесь, Лёня, вы на флоте! Что значит «и так знает»? Откуда он знает? Как это он видел, что ты заносил? А ты бы сказал ему, что это на ужин мне. Ну и что, что лук и хлеб – я, может, Буратино в душе, только с хлебом на десерт. Ты мне напомни через пару дней, чтоб я тебя всего лишил по самые помидоры, ладно? И так всего лишён? Ну, ничего, всё равно напомни: я умный – я придумаю что-нибудь.

Работу свою Александр Никифорович любил, знал хорошо и выполнял всегда до последнего оборота плюс ещё один контрольный, на всякий случай, за что штабное начальство его в душе уважало, но виду не показывало – ну кто будет открыто благоволить человеку, который с вами спорит, дерзит и смеётся на замечания, хоть бы даже они и правда смешные? А над несмешными шутками начальства, наоборот, – не смеётся.

– Ты чего не смеёшься, Саша? – шепчет ему замполит. – Начальник штаба пошутил же сейчас. Видишь: и я смеюсь, и офицеры штаба смеются!

– А мне похуй: я прикомандированный, – бурчал в ответ Александр Никифорович, хотя, временно прикомандировавшись в наш экипаж, служил в нём уже года три.

Внешняя суровость характера Александра Никифоровича (а на самом деле он был добряком и даже любил аквариумных рыбок) довольно успешно подкреплялась и суровостью наружности: был он высок, крепко сбит, кряжист, с руками, похожими на грабли, огромными чёрными усищами, с глазами, которые очень удачно умел делать навыкат, и с гулким басом за крупными белыми зубами. Одно слово – титан.

И вот этот самый титан захворал и зачем-то решил поболеть дома, в чём командир, более лояльный по отношению к недугам, совсем и не стал ему препятствовать, а зря, как оказалось. За себя старпом пообещал посадить на корабль помощника командира без схода, на что, конечно, командир удивился – он и так думал, что помощник в посёлок ездит только за бумагой для принтера.

Супруга Александра Никифоровича, Александра Прокофьевна, как и любая женщина в этом мире, ничем особенно и не занималась: работала в школе учителем, воспитывала двоих детей, добывала продукты, мыла, стирала, гладила, убирала, готовила, ухаживала за тремя (как она выражалась) недорослями, всех собирала, за всем следила, вела домашнюю бухгалтерию, планировала досуг, хорошо выглядела, всем уделяла внимание и была всегда во всём виновата. Ничего такого этакого, как вы сами можете видеть: ни защиты рубежей, ни подвигов, ни тягот и лишений. А, впрочем, какой с женщины спрос, правда ведь?

Решению мужа поболеть дома она должна была обрадоваться: за десять лет совместной жизни они виделись, может, года два, ну от силы, три в общей сложности. Родина как зарядила Александра Никифоровича в обойму в Гремихе, так всё и отказывалась его оттуда вынимать, руководствуясь простым принципом: чтобы корова давала больше молока, её надо чаще доить.

Не в силах оставить службу совсем, хоть и на несколько дней, Александр Никифорович набрал с собой домой всё, что мог из корабельной документации, с которой ему нужно было поработать, включая ну как бы секретную, но не то что вот совсем уж очень.

– Ты зачем домой этот хлам притащил?

– Молчи, женщина! – и, ловко увернувшись от чумички, Саша (а в домашней обстановке давайте будем называть его вот так вот запросто) шмыгнул на кухню с ревизией.

– Что ты там гремишь? – его жена убрала за ним ботинки на место, повесила шинель и взяла с места шапку и варежки – посушить.

– Ищу что-нибудь вкусненькое, Саша!

– Саша, для того, чтоб в холодильнике появилось что-нибудь вкусненькое, его надо сначала купить, а потом, ты не поверишь, ещё и приготовить! А я только с работы пришла! Ты чего так рано-то?

– А вот решил тебя проверить! – и Саша выглянул из кухни, как ему показалось, с хитрым и суровым видом.

Но, блин, ребята, жуя кольцо краковской колбасы, нельзя выглядеть хитро, а уж тем более и сурово.

– Любовников твоих тут погонять или застать тебя врасплох за другим каким пустым времяпрепровождением!

– Так а чего ты в холодильник-то полез любовников искать? В шкафу бы посмотрел, под кроватями: ну какой ты беспомощный! Всему тебя учить надо! Так чего так рано-то?

– Да приболел что-то, – закусывая колбасу эклером, доложил Саша. – Слабость какая-то, ломит кости и хвост… а, нет же хвоста у меня! Ну и командир домой меня сослал болеть, чтоб я остальных не заражал.

– Так! Ну-ка продукты на место, руки мыть и на осмотр! У нас полколлектива на больничном – грипп лютует со страшной силой, а ему лишь бы пожрать!

Измерив температуру, осмотрев горло и лёгкие (старпом шипел на холодный фонендоскоп и жаловался, что никакой ласки и внимания больным в этом доме), Александра Прокофьевна вынесла вердикт:

– Постельный режим!

– Хоспаде! Ты услышал мои молитвы!

– Чё ты в зал-то побежал?!

– Так тут же телек! – ответило из зала глухим, завёрнутым в плед голосом. – Чайку, может, принесёшь?

– А может, и борща ещё, сибарит?

– И котлетку! Ты ж сама сказала: постельный режим!

Ворсинки пледа уютно щекотали ноздри, вкусно пахло съестным с кухни, и дети, придя из школы, ходили тихо и говорили вполголоса, строго предупреждённые матерью. За окном подвывало, но внутрь жилища проникало только звуками. «Эх, – подумал даже Александр Никифорович засыпая, – жаль, долго не проболею!».

На следующий день грипп не отступил.

И на следующий за следующим – тоже, зато от лежания начали болеть все кости, и Александр Никифорович принялся дерзко нарушать постельный режим, пока жены не было дома. А на третий начавшиеся осложнения болезни в виде тепла, уюта, заботы и любви чуть было и вовсе не угробили Александра Никифоровича. Лежать было совсем невмочь, хотя налитые ленью суставы и требовали их уложить, укутать, а не таскать по квартире. Мозг стремительно терял свою остроту, и принесённый тюк с документами так и остался стоять в прихожей практически нетронутым – домочадцы, не приученные к такому долгому пребыванию главы семьи в семье, не знали, что с ним делать, и предпочитали вежливо и мягко игнорировать, чтоб не нарушать привычного для себя течения событий. Не специально, конечно, и не назло, но тем не менее.

И Александр Никифорович начал маяться.

Он шатался по квартире завёрнутым в плед привидением, ныл, жаловался, стенал, путался у всех под ногами, бесцеремонно вмешивался в уклад и в ультимативном порядке требовал к себе внимания, потому как, судя по всему, жить ему осталось недолго, и хоть напоследок очень уж хочется искупаться в семейном тепле.

– Ну что? – булькал он соплями в детской. – Что делаете?

– Уроки, папа.

– А что за уроки?

– Ну вот… математику.

– А давайте я помогу, что ли?

– Да не, мы сами справимся, спасибо.

– А потом, может, в шашки на вылет партеечку?

– Нет, потом ещё английский, физика и литература.

– Ну во-о-от…

Потом умирающим голосом вопрошал на кухне:

– Ну как? Как тут дела?

– Делаются!

– Может, помочь чем? Пробу там снять или посолить?

– Саша, я же тебе постельный режим велела соблюдать! Зачем ты ходишь и бациллы свои по всей квартире разносишь?

– Худо мне, Саша, совсем мочи нет, как разморила меня болезнь эта. Помру, небось, так будете жалеть потом про свою чёрствость!

– Ты в туалет в пледе ещё раз зайди, так точно помрёшь!

На четвёртый день жена не выдержала и позвонила командиру:

– Здравствуйте, Саша! Это Саша, жена Саши!

– Здравствуйте Саша, я узнал! Ну как там Саша?

– Ой, совсем плохо, болен неизлечимо – не знаю, что и делать!

– А что у него?

– Температура 38, насморк…

– И?

– И всё, Саша. И всё. Но если он ещё дома пару дней просидит, то боюсь, что мы разводиться начнём или я его прибью! А без меня он точно пропадёт – ну вы же его знаете! Придумайте что-нибудь, Саша, прошу вас!

– Так. Сейчас кладём трубки, и я перезваниваю как бы по своей инициативе. На корабль его утащу – надо спасать семью!

Александра Прокофьевна аккуратненько положила трубку и прошмыгнула на кухню, через пять минут аппарат зазвонил.

– Саша! – крикнула она мужу. – Возьми трубку, я занята!

– Да это всё равно тебе из школы звонят, я-то кому нужен? Никому я не нужен!

– Саша, блядь!

– Да ползу уже, ползу! И помереть спокойно не дадут! У аппарата! О, здра желаю, тащ командир! Ну как вы там без меня? Да-а-а? Настолько вот прямо? И когда? И что? А как? Это да, тот не потянет! Нет, ну конечно, я готов, тащ командир, ну о чём речь! Да пять минут на сборы, ну десять, конечно. Да не за что, вы что, я же, ну вы же, ну мы же, вот это вот всё, тащ командир!

Кладя трубку, Александр Никифорович сиял.

– Вот! – сказал он громко кому-то невидимому в прихожей. – Нужен ещё старпом-то, а! Три дня не был, а всё рушится на борту! Старый конь борозды не испортит!

– Но глубоко и не вспашет! Чего разорался-то, Саша?

– Вызывают на пароход срочно, Сашенька, не дают помереть спокойно, гады, задачи новые – никто не в силах поднять, акромя меня! Ни! Кто!

– Александр, а вы ведь подпрыгиваете прямо, судя по голосу, а давеча помирать собирались, я помню!

– Да хватит орать-то, мешаете же, ну! – из комнаты высунулась дочь, но, получив радостный щелбан от отца, юркнула обратно.

– Некогда помирать, Александра! Вишь и помереть не дадут!

Александра Прокофьевна выглянула из кухни и обомлела: старпом стоял уже одетый по форме номер пять подтянутый, собранный и даже, казалось, умытый, побритый и со сталью в глазах.

– Ого. Ты диван-то хоть убрал за собой в зале?

– Да щас! Мужик ейный на войну собирается, а она ему за диван мозг канифолит! Ну, одно слово… ладно, не при детях!

– Когда ждать-то?

Но дверь уже захлопнулась и по лестнице в подъезде затопотали бегом вниз.

В центральный старпом спускался, напевая «А волны и стонут и плачут» и сверх необходимого поглаживая поручни трапа. В центральном настойчиво пахло праздником.

– Не понял? – рыкнул старпом на дежурного. – А ну-ка, дыхни!

– Александр Никифорович, ну вот креста на вас нет – я ж дежурным стою!

– Кому сказал – дыхни! Да. Три бутылки кольского позавчера. И правда не ты… Кто в центральном сейчас ходил?

– Механики курить ходили.

– Кто из механиков?

– Да все из механиков. И химик с ними.

– А чего они тут все на борту вечером делают?

– Здравствуйте! День инженер-механика же сегодня!

– Ха! Попались голубчики!

– И химик.

– Что и химик?

– И химик тоже попался, получается.

– Вот я им передам, как ты про них пошутил! Маклауд ты наш, доморощенный! Ну ладно, пиши пока прощальное письмо, а я пойду шалман их накрою.

Но вышло ровно наоборот: шалман при виде старпома загудел ещё радостнее и быстро влил в него штрафную, потом догонную, потом уважительную, а потом и вовсе назначил его тостующим, накрыв с головой, и когда ночью воздух в центральном нюхал командир, то дежурный докладывал уже про механиков, и химика, и старпома.

– А, ну со старпомом-то ладно, со старпомом-то пусть. А химик-то там что делает?

– Ну… родственная душа. Сочувствующий, так сказать.

– Ага. Где «шилом» пахнет, там у дуста и сочувствие.

К вечеру следующего дня старпом звонил домой с докладом, а стоит сказать, что несмотря на всю свою суровость и авторитет, с женой он всегда разговаривал как нашкодивший школяр и, кто бы мог подумать, авторитет от этого ни капельки не страдал.

– Да, Сашенька, ты знаешь, значительно лучше, да. Вот прямо как заново рождаюсь, и насморк почти прошёл, и суставы не ломит, и хвост… а нет же у меня хвоста!.. Нет, Сашенька, ну как же я пил, ты что! Меня же командир вызвал к задаче готовиться – ты же сама свидетелем была, по своей инициативе, да, пропадаю, говорит, без тебя, спасай, брат, а ты говоришь «пил»! Сегодня там повеселитесь ещё, а завтра я уж нагряну – наведу там порядок у вас, да – смотрите там у меня! Ну всё, люблю, целую ручки, адьё!

Если вам когда-нибудь казалось, что мужчины абсолютно не умеют болеть, то уверяю вас, всё это потому, что величина масштабов их предназначения просто не умещается в этот вот весь сопливый быт и скука с тоской по прериям или волнам гнетёт их сильнее, чем какие-то там вирусы или бактерии. Но порой выносить болеющих мужчин невозможно, это да, даже если они старпомы по боевому управлению подводным крейсером, а под руками, как назло, не оказывается группы механиков. И химика.

Андрюха и секстант

От скуки и беспросветной тоски от длительного пребывания в подводном положении, в которые решительным образом не помещалась вся широта его души, штурман решил сделать приборку в штурманской рубке. Это совсем не означает, что штурман никогда до тех пор не убирался в своей рубке, но одно дело – просто приборка, а другое дело – Приборка! Понимаете меня, да? Да и вообще, подумать о таком свинстве, как неопрятная штурманская рубка, в сторону штурмана может только человек, далёкий от морского дела вообще.

Штурмана – это особый тип людей, и пишу я о них мало только по причине классовой зависти к их профессии. Ведь штурман – это именно та специальность, о которой мечтают (но ещё не знают точно по неопытности) все мальчики, собираясь на флот. Именно штурмана и есть те самые мифические персонажи на мостике с биноклем у прищуренных глаз, остро отточенными карандашами, рейсфедерами, транспортирами, параллельными линейками и ворохом карт с загадочными названиями проливов, заливов и островов. Именно они обладают сакральным знанием о том, что ветер дует в компас, а течение истекает из него, именно они ходят в белых кашне круглый год и шьют шинели в индпошиве из сукна, купленного за неприличные деньги, чтоб их ненароком не путали с механиками или минёрами, именно они знают семафорную азбуку, показательно бузят в ресторанах и домах отдыха, умеют определять размер груди женщины в бинокль и со спины лишь по её походке, срубать горлышки бутылок шампанского кортиками (от чего современные кортики натуральным образом гнутся) и писают в любой шторм, не сходя с мостика. Работа их чистая, но тяжёлая: все эти привязки, невязки, пеленги, курсы, сносы и лоции могут основательно свести с ума, если не подходить к делу с некоторой бесшабашностью. И, кстати, штурмана – это единственные из представителей семейства гоминид, которые не обижаются, когда на них орут: «Штурман, место!» Конечно же, у них в штурманских рубках порядок.

– Срач у вас тут какой-то! – резюмировал командир трюмной группы номер два Андрей, зайдя в очередной раз в штурманскую рубку. – Вот как есть срач!

Маясь от подводного положения, кто чем ни занимался, а трюмный Андрей любил захаживать в штурманскую рубку проверить курс, пеленги и работу гирокомпаса.

– Почему посторонние в рубке?! – крикнул штурман Вова своему помощнику Славе, который стоял с ним у прокладчика локоть к локтю.

– Это не посторонние, – буркнул Слава, – это Андрей, и он ничей. Он тут всё время ходит, и нечего на меня орать, раз сами его давеча чаем угощали!

– Да, – согласился Андрей, – приманят трюмного сахарком, а потом ну на него вопить, как заполошные. А чем вы тут занимаетесь в моё отсутствие?

И встал третьим локтем к штурманам.

– Андрей, там на дверях висит список лиц, допущенных в штурманскую рубку. Ты есть в том списке?

– Есть, – ответил за Андрея Слава, – он себя туда карандашом на той неделе дописал.

– Это ужасно. И куда только смотрит особист?

– А особист – дрищ! – вступил Андрей. – Я у него в училище командиром отделения был. Пусть только вякнет!

И Андрей показал штурманам, как он ладонью делает леща особисту. Штурман вздохнул и взял в руку переговорное устройство:

– Центральный – штурману.

– Есть центральный! – ответило из центрального.

– Завалить ногу лага!

– Э… так оператор «Молибдена» же у вас.

– А вот это уже не мои проблемы, где ходит ваш оператор вашего «Молибдена»!

– Козлы, – вздохнул теперь уже Андрей и вышел в центральный.

– Нога лага завалена! – бодро доложили из центрального через пару секунд.

– Отвалить ногу лага!

– … есть!.. отвалена нога лага!.. Да он понял, говорит, что вы заняты, хватит через него моторесурс вашей матчасти уменьшать, это ранит его инженерную душу. А ещё говорит, что у него в трюме чище, чем у вас в штурманской. И язык показывает.

Штурман только отмахнулся, но слова про беспорядок в штурманской всё-таки запали ему в голову, и, промариновав их там два дня для верности (а вдруг пройдёт?), штурман решил: «А что? Кому ещё внеплановая большая приборка мешала?», да и скучновато в подводном положении, опять же.

Собрав всю боевую часть на дневной вахте второй боевой смены, штурман быстро распределил обязанности и засучил рукава. Прибирались по классической схеме сверху вниз, разобрав даже систему кондиционирования и сняв плафоны всех видов освещения, выскребали, драили, чистили, выносили или просто сбрасывали в гиропост; тёрли, скребли, протирали и полировали часа три. Нашли много интересных и давно забытых вещей, например ватник штурмана, который напрочь был им утерян, но мирно и тихо лежал всё это время в диване, а ещё (это и послужило поводом для рассказа) нашли самый что ни на есть настоящий секстант. В коробке. Вернее, сначала нашли коробку и подумали: «О, а что это у нас тут? Может, что-то интересное, а, может быть, даже и ужасно загадочное», а уже вскрыв её (первый раз с момента приёмки корабля в заводе), обнаружили в ней новёхонький, блестящий и пахнущий южными широтами, абордажем и немножко цингой, китовым жиром и стеклянными бусами секстант.

– Надо же, – и штурман уважительно подбросил в руке это эхо из прошлого, – а я и не знал, что он у нас есть!

– Конечно, есть, в актах приёма-передачи всё время за него расписываемся!

– Ну мало за что мы там расписываемся! Но вот чтоб так, в объективной реальности и живой секстант! Надо же.

– О! Секстан! – обрадовался, будто увидел старого знакомого, заглянувший в рубку командир, называя его по-старорежимному, без твёрдости в конце. – Будет чем орехи теперь колоть! Фу, как у вас неуютно стало от чистоты! Противно прямо! – и захлопнул дверь.

– Зато трюмному Андрюшке понравится! – как бы оправдался в закрытую дверь штурман.

– Фу! Как в операционной! – резюмировал трюмный, заглянув в штурманскую на ночной смене с кружкой чая в руке. – Вот куда мне теперь кружку свою ставить прикажете? Вот здесь вот кружок был от её донышка, а теперь что? Безобразие!

– Я его убью, – заскрипел зубами штурман и схватил секстант, которым оказалось очень удобно прижимать стопку карт.

– О, афигеть какая штуковина! А что это такое? – и, плеснув чаем на секретную карту Гренландского моря, Андрей выхватил секстант у штурмана. – Афигеть какая штуковина! Говорила мне мама, иди, Андрюха, в штурманы, вот отчего я её не слушал? Вот дурак же был, а? Такие штуки у вас крутые! Ну, скажите – дурак же?

Штурмана с ним спорить не стали, хотя бы оттого, что секстант и правда был красив и очень щекотал воображение. Трюмный офицер вертел секстант восхищёнными пальцами, гладил его, робко трогал детали, заглядывал в крошечные зеркальца и даже попытался дунуть в трубочку.

– А что это? А зачем это? А это ваше? А как им пользоваться? А вы им пользуетесь? А мне дадите? А раньше вы где его от меня прятали? А подарите? А что вы сопите?

– Отчего же, – и штурман устало протёр глаза, – не все обезьяны стали эволюционировать до человека, а споткнулись о ступень с названием «трюмный»? Вячеслав, покажите нашему меньшему брату, как пользоваться этим прибором – он от нас тогда отстанет на день, а если повезёт, то и на два, пока все углы в центральном промерит.

– Старшему, я попросил бы! – уточнил Андрей.

– Что «старшему»?

– Старшему брату. Если я обезьяна, то я ваш старший брат получаюсь, а не младший: логика, мать её! Но откуда вам про логику знать, собственно? Вячеслав, приступайте к обучению, слышали, что Вам старший начальник приказал? Обучайте меня!

Про два дня штурман загнул, конечно. Что там того центрального поста? Когда в нём были промерены все углы относительно всех возможных плоскостей и промеры (как положено со временем) были занесены в книгу учёта нагрузки по воде и гидравлике, секстант перекочевал в восьмой отсек, и трюмные мичмана с матросами (компрессорщики, гидравлисты и водяные) с упоением осваивали смежную (для банальных людей) специальность. Расписавшись вначале за технику безопасности, относились к прибору необычайно вежливо, полагая (со слов командира трюмной группы), что в случае выхода из строя навигационного комплекса, только в нём и будет их спасение. А учились старательно оттого, вняв увещеваниям, что, случись выйти из строя и всей живой силе штурманской боевой части (а это вполне вероятно по причине алкоголизма, неумеренности в еде или случайного морского боя с неприятелем), только на них, на трюмную группу номер два, и будет молиться весь оставшийся экипаж.

Зам даже позволил себе ужаснуться вслух от того, сколько пользы мог бы принести Андрей, если бы направил всю свою энергию в русло воспитания личного состава, а не на эту хиромантию. И его возмущение было легко понять, особенно после того, как трюмный, влюбившись в это чудо инженерной мысли первой половины восемнадцатого века, начал носить его с собой на приёмы пищи.

Это безобразие, как и любое другое в трюмном дивизионе, прекратил Антоныч на утренней постановке задач (проходила она ежеутренне в девятнадцатом отсеке, но я на ней никогда не присутствовал – только крики оттуда и колыхали мои волосяные покровы).

– Люк восьмого! – сказал Антоныч и многозначительно посмотрел на своё войско.

– Я! – ответил старшина восьмого отсека.

– Головка от буя! Почему он капает до сих пор?

– Не могу знать! Тёмные силы гидродинамики! В ВСК – сухо, в камере – сухо, только с клапана и капает, а откуда берётся – неясно. Может конденсат?

– Меня, конечно, до самой глубины печени впечатляет, что старший мичман из села Безлюдовка выучил слово «гидродинамика» и произносит его без ошибок, но какие меры приняты против течи?

– Я плафон снизу подвесил, чтоб на палубу не капало.

– Я там твой рот завтра повешу, если продолжит капать! Вот чем вы вчера занимались, а?

– Секстант изучали.

– Штобля?

– Секстант. Это прибор такой для…

– Я знаю, что такое секстант! Какого хера? А?

– Они корабль угонять собираются, я тебе говорю, Антоныч, – встрял случайно проходивший зам, – вот узнает особист, так будет им!

– Да я особиста этого… – начал Андрей, приготовившись показать ладонью «леща».

– Так. Стоп дуть! Меня абсолютно не интересуют, Андрей, твои случайные половые связи в позднем препубертатном периоде! Меня интересует течь из люка восьмого отсека на глубине восьмидесяти метров в холодном, глубоком и крайне неуютном Гренландском море! Исправить! Немедленно! А секстант сдать штурману и прекратить! Немедленно!

Тут эта история могла бы и закончиться. Я бы, конечно, написал ещё, как Андрей грустил и скучал по очень ему приглянувшемуся прибору и как, вот поглядите, иногда бывает, что человек неожиданно находит своё предназначение совсем не там, где он его ищет, но история эта получила неожиданный разворот и чуть было не привела к самой нетипичной и головокружительной карьере в военно-морском флоте тогда ещё молодой Российской Федерации.

Командир дивизии обнаружил в штурманской рубке секстант, когда мы уже направлялись в сторону родных земель и всплыли в надводное положение пополнять запасы ВВД и проветривать отсеки солью и йодом. Контр-адмирал обрадовался своей находке как ребёнок и немедленно потащил его на мостик – поиграться. Наигравшись, бросил его у пеленгатора и мирно задремал у окошка, когда на мостик вышел принимать смену минёр – вахтенный офицер номер три.

– А что это за хуйня у вас тут валяется? – спросил минёр у штурмана, тыча пальцем в секстант.

– Та-а-ак, – встрепенулся командир дивизии, – а ну-ка, доложите мне, товарищ торпедист, а что это за хуйня тут у штурмана валяется!

– Это? Ну это это. Ну как его. Ну этот, ну вы поняли. Ну вот этот вот который…

– Астролябия, – шепнул подлый штурман.

– Астролябия! – доложил минёр, хотя он, несомненно, знал, что это секстант и вот-вот бы уже вспомнил его название, но привычка, знаете ли, не думать, а пользоваться лёгкими подсказками не всегда бывает полезна.

– Чтоблия? – комдив аж вскочил со своей скамеечки.

– Астролябия!

– Это секстант! – не выдержал издевательства над морскими терминами старпом.

– Точно! Секстант же, ну! Я знал, тащ комдив! Просто временно забыл!

– Ты как мой пёс, – поддержал минёра старпом, – всё знаешь, но ничего не говоришь. Ну невозможно тебя не любить!

– Погоди, Серёга, вставай в очередь за мной на минёрское вымя! Минёр. А как им пользоваться?

– Ну как, как. По инструкции, как же ещё!

– Точно! А я думал по обструкции, может, или по конструкции! Вот же амнезия, ты посмотри, совсем одолела! Давай. Показывай!

– Что показывать?

– Гусары, молчать! Как пользоваться секстантом по инструкции, показывай! Остальное потом покажешь.

– Э… ну да. Ну… сейчас.

Минёр завертел прибор в руках так же, как давеча вертел его трюмный, только разве что в трубку не дул. В теории-то он знал, как им пользоваться, надо было только подумать, как применить эту самую теорию к практике.

– Прошу разрешения подняться на мостик! – это, сменившись с вахты, вышел тот самый трюмный Андрей. Курить он не курил, но любил выйти размять булки и проветрить ушные раковины с целью нагулять аппетит (как он сам выражался).

Не дожидаясь, пока ему разрешат, но понимая, что раз на мостике нет криков и воплей по поводу расхождения с целями, то, конечно же, можно. Андрей протиснулся наверх по правому борту.

– Дай позырить! – оттолкнул он штурмана от пеленгатора. – Ну и что ты там видишь?

– Да хер пойми что, но окуляр нагрет штурманским глазом: сразу чувствуется, что не зря вахту стоит!

И тут Андрей заметил своего знакомого в корявых руках минёра. Нотка ревности кольнула в сердце.

– Что ты делаешь, бля? Дай сюда! Смотри: даёшь команду штурману: «Штурман, засечь время измерения!» («Есть», – устало ответил штурман, обречённо глядя за горизонт, как будто там висели часы). Дальше смотришь сюда, совмещаешь, поворачиваешь, замеряешь, командуешь штурману внести поправку на параллакс, измеряешь второй раз, по второму светилу и, вуаля! Штурман, ну что там? Где мы? Далеко ли до Таллина?

Изо рта командира дивизии выпала недокуренная сигарета, и от неё занялся тлеть мех на воротнике его тулупа: комдив морщился на дымок, но из стопора выйти был не в состоянии.

– Тащ комдив, вы дымитесь! – доложил старпом.

– Я не только дымлюсь, Серёга, я весь теку!

– Центральный – мостику! – крикнул он в переговорное, нажав его тангету валенком: встать до сих пор был не в силах.

– Есть Центральный!

– Скоммутируйте с КПС!

– КПС – мостику ответьте!

– Есть КПС!

– Говорит старший на борту! Срочно отбейте в штаб первой флотилии телефонограмму следующего содержания: «Прошу отозвать запрос флагштурмана военно-морских классов тчк Нового флагштурмана дивизии нашёл траверсе островов Большевик и Октябрьской Революции вскл учитесь зпт кораси (через «о» обязательно – так и запишите) вскл целую зпт Домнин вскл».

В ответ покашляли.

– Что вы кашляете там? КПС? Как приняли?

– Тащ адмирал, а как передавать-то?

– Руками, блядь, передавать, как же ещё?

– А по каким каналам связи? Тут же как-то слишком неформально всё: и целую, и кораси через «о». И в какой сеанс передавать будем? У нас же вот только прошёл, надо следующего теперь ждать. У нас план же связи, вы же сами знаете и порядок в радиоэфире.

– Тьфу, быть такими скучными! – и комдив убрал валенок с тангеты. – Ну вот как с вами установишь мировое господство, а? Что у вас тут дымом воняет? Горим, что ли?

Андрей долго потом гордился этим своим почти назначением и рассказывал истории о том, как он чуть было не стал флагманским штурманом восемнадцатой дивизии, но отказался от назначения добровольно, потому что не всем же пассажирами на лодке кататься, надо её кому-то и в движение приводить. А если по совести, то кому же, как не ему? Хотя, как он на посту командира трюмной группы приводил её в движение, всегда оставалось непонятным.

А в том выходе он изготовил себе бирку из куска ватмана, на которой аккуратно написал «Ф-1. 18 ДиПЛ» и, вешая её на канцелярские скрепочки поверх своей пришитой «КТрГр2», входил в штурманскую, открывая дверь ногами (в чём приходилось знатно изгаляться – открывалась она наружу) и спрашивал: «Ну что тут у нас? Штурман – доложить обстановку!»

Штурмана терпели, да сами же были виноваты в том, что научили его пользоваться секстантом, а чужие знания и умения на флоте принято уважать, даже если знания и умения эти могут пригодиться только для странных вывертов карьерного роста, а в практической плоскости бесполезнее, чем сигнал «Стоп» на заячьей тропе.

И хочу я вам вот что сказать: любые знания и умения, которые попадаются на пути, вы должны немедленно осваивать со всеми доступными рвением и упорством, пусть даже на первый взгляд умения эти и покажутся вам никак не применимыми к текущей ситуации. Ну вот откуда вам знать, в какой момент ваша в общем скучная и монотонная жизнь насытится событиями до такой степени, что в спасательном плоту именно на вас и секстант в ваших руках будут смотреть влажными глазами сильные мужчины, прекрасные женщины и милые дети и спрашивать, лелея надежды голосом: «Ну, так куда нам грести, капитан?»

Система

Благодаря прошлой истории мы с вами убедились, что любые знания и умения должны вами впитываться, как вода сухой губкой, но, чтобы довести убеждение это до логического конца, нам необходимо рассмотреть ещё аспект практического применения полученных знаний.

Командиру в/ч 45741 капитану 1-го ранга Богачёву А.С.

Служебная записка

Мной, заместителем командира по воспитательной работе, к2р Такимто, по устному поручению флагманского ракетчика 18 ДиПЛ проведено служебное расследование по факту срыва занятий по специальности трюмной группой № 2.

В результате расследования мной установлено, что флагманский ракетчик, кап 2 р Такойто, направляясь в мою каюту, услышал нехарактерные для обстановки занятий по специальности (которые в тот момент проводились согласно суточному плану) звуки веселья и смеха из трюма восьмого отсека…

– А чем звуки веселья отличаются от звуков смеха? – решил в этом месте уточнить командир.

– Тащ командир, так смех – это когда смеются, а веселье – это когда другими звуками идентифицируют своё безделье.

– Это ты решил особо подчеркнуть?

– Нет, это флагманский ракетчик так сказал, а я уже в целях объективности.

– Ладушки, читаем дальше.

…Спустившись в трюм восьмого отсека, флагманский ракетчик обнаружил личный состав группы, который всячески (позами и жестами) демонстрировал полную свою бездеятельность и явно отдыхал, а не занимался повышением собственного профессионализма…

– И жестами?

– Тащ командир, да переходите уже к сути.

– Нет, ну отчего же – затравка тоже довольно интересна! Ну ладно.

…Командир группы в трюме отсутствовал, и, зная по опыту, что спрашивать у мичманов и матросов, отчего они не занимаются, бессмысленно, потому что в этом и есть суть командиров групп – заставлять их заниматься, а оставленные без присмотра они всегда склонны к разложению и деградации, флагманский ракетчик направился в каюту командира группы.

В каюте командира группы он обнаружил самого командира группы и киповца ОКС, которые пили чай, разложив (для вида) на столе какие-то схемы и документацию. При этом киповец мало того что пил чай, так ещё и сидел на диване.

– Логично! Там же сидеть больше негде! Как он вообще дверь открыть умудрился к ним в каюту, если там кто-то на стуле сидел? А отчего он решил, что схемы для вида разложили?

– А вы дальше читайте, там это как раз и указано.

– Хорошо, уговорил, сладкозвучный.

На заданный флагманским специалистом вопрос, что за бардак тут происходит, офицеры ответили, что удивлены такой странной интерпретацией событий целым капитаном второго ранга и разве он не видит, что они изучают эксплуатационную документацию, так как планируют отремонтировать систему, вышедшую из строя. На вопрос, что же за систему они ремонтируют, кап 2 р Такойто получил ответ, что ремонтируют они систему полива и роста растений в зоне отдыха сауны. Флагманский ракетчик возмутился такой наглой ложью – он сказал, что не дурак, несмотря на то, что ракетчик, и хоть, возможно, не знает устройство корабля на зубок, но уж точно знает, что такой системы на корабле быть не может в принципе…

– Как это не может, если она есть! – возмутился механик.

– А у нас что, сауна на корабле есть? – удивился командир.

…Далее флагманский специалист попытался забрать документацию, чтоб уличить офицеров во лжи, но те вежливо (что подчеркнул флагманский специалист), но довольно дерзко ему отказали, ссылаясь на то, что документация находится под грифом «секретно» и если он желает повысить свой технический уровень, то ему необходимо обратиться в секретную часть, а они не первый год замужем и на такие разводы не попадаются.

– Молодцы! – прокомментировал старпом. – Моя школа! Секретной документацией не разбрасываются! Не понимаю, что тут расследовать: корабль – чинят, секреты – берегут.

– Ну давайте дочитаем, не зря же зам старался и расследовал.

…Возмущённый их дерзостью, флагманский специалист походного штаба пришёл ко мне и поручил мне провести служебное расследование по факту срыва занятий в трюмной группе № 2. Методом опросов и сопоставления фактов мне удалось выяснить:

– система полива и роста растений в зоне отдыха сауны существует;

– документация по этой системе действительно секретная;

– система находится в заведовании у командира группы автоматики;

– командир группы автоматики узнал о существовании системы на втором году службы и был возмущён тем, что она не работает, а должна, и ему об этом до сих пор никто не сказал;

– основываясь на том, что система находится в восьмом отсеке, командир группы автоматики красноречием и хитростью склонил командира трюмной группы № 2 помочь ему разобраться с ней;

– командир трюмной группы № 2 не смог отказать товарищу и включился в процесс, посчитав, что это важнее, чем проводить одни и те же занятия с одними и теми же людьми для создания вида напряжённости боевой подготовки, так как программа теоретической подготовки им проведена полностью и он не виноват, что их не могут вовремя вернуть в базу;

– оба офицера утверждают, что они добились значительных успехов на пути к ремонту данной системы и вот-вот уже её починят, что будет означать победу разума и упорства над бездушной техникой…

– Вот заживём-то, да, товарищи? – спросил командир у командиров боевых частей, которым он и зачитывал этот рапорт.

Товарищи закивали головами. Старпом, однако, заметил, что остаётся непонятным одно: куда складывать всё то счастье, которое на них вот-вот свалится.

Выводы:

– за срыв занятий по специальности предлагаю наказать командиров группы автоматики ОКС и трюмной группы № 2;

– в случае починки ими системы полива и роста растений – взыскание снять, но офицерам походного штаба об этом не говорить, чтоб не дразнить их самолюбие;

Заместитель командира по воспитательной работе капитан 2-го ранга Такойто.

– Мне их наказать, Харисыч? – спросил командир у механика.

– Не, я сам, тащ командир, своей властью!

Командир пишет на рапорте: «КБЧ-5 разобраться и наказать своей властью! ЗКВР прекратить приглашать к себе на чай офицеров походного штаба – пусть пьют чаи у себя и не ходят по кораблю без дела». Отдаёт рапорт механику. Механик спрашивает у комдива три:

– Антоныч, мне их наказать?

– Не, я сам: я свою сестрёнку Лиду… ну вы в курсе.

Механик пишет на рапорте: «КДЖ разобраться и наказать своей властью. Впредь срывов занятий по специальности не допускать!». Комдив три пишет на рапорте: «Офицерам поставлено на вид о недопустимости впредь срывов занятий по специальности либо каких-то других мероприятия суточного плана. Объявлен устный выговор обоим» и отдаёт бумагу механику. Механик – командиру, командир – замполиту.

– А мне она зачем? – удивляется замполит.

– Подшей в отчёт с пометкой, как грамотно и витиевато провернуть дело, которое не стоит даже выеденного яйца. Пусть потомки учатся.

А дело-то как было? Ничего не предвещало беды. Выход в море на «пару неделек, буквально макнуться и обратно» растянулся уже почти до месяца и плавно перетёк в разряд нудных: задачи все сдали, пересдали и начали сдавать ещё раз, чтоб не расходовать зря ядерную энергию, но запал уже потух и у нас сдавать, и у офицеров штаба – принимать.

А осень – море тоже нудное, серое, волнуется и никого в гости не ждёт, но терпит нас, хотя и с трудом: мы же с ним не первый раз видимся. Но только всплывём, начинает ворчать и хлопать нас по резиновым бокам руками: что вы тут, мол, болтаетесь, как бельма, ну-ка внутрь, щенки, не щекочите мне шкуру! И какой бы ты ни был морской волк, а, вернее, тем более, если ты он и есть, то море ты будешь уважать и слушаться: это только у теоретических романтиков море представляется в виде ласкового котёнка, когда на самом деле море – это зверь. Красивый – да, иногда спокойный – да. Но всегда зверь. И, разозлив его, спасения, конечно, не видать. И поэтому всплывали редко: даже запасы сжатого воздуха пополняли через шахту РКП. А скучно же одним и тем же заниматься: никакого азарта и определённости будущего нет, всё уже всем понятно, а тут целая система и не работает! И пусть я узнал о ней абсолютно случайно, но узнал же, и зажгло это серу у меня в сами знаете где.

– Андрюха, – говорю командиру трюмной группы № 2, – вот мне кажется странным, что ты борешься за звание лучшего командира группы, а у тебя в твоём же отсеке не все системы и механизмы исправны!

– А я борюсь?

– Ну наверняка же, а иначе в чём смысл твоего существования, если ты не борешься? Люди должны бороться!

– Это кто сказал? Ленин?

– Нет, это сказал Дарвин.

– А что за система у меня неисправна?

– А вот система полива растений у тебя в отсеке неисправна!

– Тоже мне система! А что, есть такая?

– Есть.

– А где она и из чего состоит?

– А вот это нам и предстоит выяснить, если ты не спасуешь, конечно, перед трудностями и препонами неизвестности!

Так и не решив, с чего начать изучение, мы отправились к Антонычу – если кто и знал про эту систему, то только он.

– Вам что, заняться нечем?

– Ну у нас по плану…

– По какому плану, кто его утверждал?

– Ну по плану занятий, Антоныч, вы же и утверждали!

– Я утверждал? Блядь, сто раз себе говорил – смотри, что утверждаешь! Ну есть такая система, да. Работала минут пятнадцать после схода со стапелей, а потом понесла от тяжести свалившихся на неё задач и ушла в бессрочный декретный отпуск, и если она секретная, то вам повезёт и вы найдёте её описание, а если нет, то пардоньте. Но где её стойка, я вам ещё покажу, но дальше – не впутывайте меня в это безнадёжное предприятие! Вот эта стойка! – Антоныч привёл нас в восьмой отсек.

– Надо же, – почесал затылок Андрей, – а я и не знал, что она у меня чуть не на проходной палубе отсека.

– Очень хитро при начальнике расписываться в собственной профнепригодности!

– Не, ну я видел, что там торчит что-то…

– Всё, не усугубляй своё положение! А то я сейчас тебе зачётный лист выдам по второму кругу!

Секретчик долго хлопал на нас глазами и не мог врубиться, что мы от него хотим, но потом профессиональная гордость взяла верх: он долго рылся в недрах секретки и, наконец, вытащил на свет божий фолиант, на котором впору уже было садить картошку в плотно окутавший его слой пыли.

– Вот он, голубчик! – секретчик протянул нам тонюсенькую книжицу и зачем-то дунул.

Отчихавшись от северодвинской (а может быть, ещё и питерской) пыли, мы засучили рукава и взялись за дело. Система, несмотря на свою кажущуюся неподготовленному пользователю простоту, оказалась мудреной, автоматической по самое не могу и сделанной по принципу «пихаем компоненты куда пихается». Кроме одной стойки управления, в её состав входили наливные и сливные трубопроводы с автоматически управляемыми клапанами (мы так и не выяснили, откуда она берёт воду), всякие шланги, трубочки, датчики влажности и температуры, нагреватели, вентиляторы и даже лампочки с ультрафиолетом и обычным светом, которые включались и выключались тоже по программе. А ещё в состав системы входил какой-то прибор, который ионизировал воздух и дул им в распаренных подводников.

В лотках и горшках насыпаны были какие-то (на цвет и вкус – керамзитные) шарики, в которых цветы и должны были расти. «Дураки вы, – сказал Антоныч, – и сами керамзитные, а шарики эти из абсолютно секретной вулканической породы с покатых склонов камчатских вулканов».

– Ну что там? Когда всё забулькает и задует? – спросил Антоныч на вечерней вахте.

– Сегодня ночью тестовый запуск системы! Ну алес, конечно, в каких неожиданных местах у неё арматура! Там даже крысы не пролезут, где мы с Андрюхой побывали! Прям дрожь и оторопь от первооткрывания таких мест на подводной лодке! А ещё у нас и ЗИП, оказалось, на борту есть – чуть нашли!

– Вот всегда я знал, чем занимается кот, когда ему делать нечего. Теперь знаю, чем занимаются трюмные.

– Ну прям-таки! Мы же благородное дело делаем!

– И в чём его благородство заключается?

– Ну как. Кто сейчас за цветами ухаживает?

– Доктор.

– Ну вот. А так – система будет!

– А доктор тогда чем будет заниматься?

– Ну как чем – больных лечить!

– Каких больных? Откуда тут больные, это же подводная лодка, а не санаторий! Нет тут больных! Не веришь мне?

– Да верю, верю…

Но Антоныч уже завёлся.

– Амбулатория – Центральному!

– Внематочно!

– Слушай, Андрюха, а у нас больные есть?

– Абсолютно и прямо на корню ложный постулат! Больным здесь могу быть только я!

– Почему?

– Потому что только я знаю все симптомы заболеваний, а для остальных у меня есть бинт, аскорбиновая кислота и добрые слова: «Заебал сюда ходить – иди работай!»

– Золотой ты человек, доктор!

– Ноблес оближ!

– Это латынь?

– Если сказано вслух два слова и до сих пор не пахнет серой, то это точно не латынь! Отбой, некогда мне: я тампоны в спирте замачиваю!

– Видишь? А я тебе что говорил? Херней вы страдаете!

– Цыплят по осени считают!

– Да, да, да. Плавали, знакомы уже с вашими цыплятами.

Ночью мы с Андрюхой систему запустили. Система радостно забулькала водой и умерла окончательно. Но тогда-то мы ещё не знали, что она умерла. Сбегав в зону отдыха, обрадовались, как шевелятся шарики от струек воды и улыбаются гортензии, бильбергии и тёщины языки от полившихся на их спины потоков живительного ультрафиолета.

– А дышится-то как, да?

– Да, Андрюха, сразу чувствуются потоки положительных ионов. Прям ноздри трепещут от удовольствия!

– Молодцы мы всё-таки! Пошли взыскания снимать!

– Да ладно «запустили»? – не поверил Антоныч и пошёл лично проверять. Потрогал воду, понюхал воздух и уточнил: – А чего вода не сливается?

– А там цикл такой, двухсуточный. Торжество науки, мать её, во всей красе!

– Ну ладно. Будем посмотреть. Пока впечатляет, конечно, но смутные сомнения терзают, не скрою, а я приучен им доверять даже больше, чем постановлениям пленумов партии!

Через два дня вода не слилась. Она должна была начать сливаться через день, этапами, но мы всё уговаривали себя, что да, явно убывает, на глаз видно, что уровень меньше, хотя он был нихера не меньше, а стоял как вкопанный. Через три дня вода не слилась. И через пять. А через неделю начала невкусно пахнуть.

– Не могу отказать себе в удовольствии сказать: «Я же говорил!» Я же говорил!

– Антоныч, ну что делать-то теперь?

– Сосать, ребята! Только сосать! Мало вам было планов боевой подготовки? Нет, это правильно, это я приветствую! Офицер флота не должен ограничиваться формальностями в самосовершенствовании! Офицер должен уметь находить себе геморрой и поебаться на ровном месте! Горд вами! Взыскания снимаю, но к завтрашнему утру, чтоб было сухо, а то шкуры с вас спущу и скормлю рептилиям в трюме седьмого!

Ну пришлось сосать, конечно, а куда деваться? С помощью двух резиновых шлангов отсосали мы с Андрюхой вонючую жижу из лотков, которые не доставались, в обрезы; из горшков вылили так, потом сушили эти ебучие керамзитные шарики и проветривали зону отдыха освежителями воздуха «Морской бриз» и «Альпийские луга», потом складывали обратно шарики и высаживали грустные цветы обратно. И доктор. Куда только делся его богатырский сон? Всю ночь качался в кресле-качалке и издевался над нами, как мог, подонок: читал лекции об отличиях кружки Эсмарха от усов Бисмарка и как изобретение клистирной трубки способствовало развитию медицины до современных непостижимых нашим скудным мозгам высот и позволило им, докторам, продлять наши пустые жизни, хотя для какой цели – это ещё медицинская наука не выяснила.

И это хорошо, что мы ещё не успели на весь пароход раструбить о своей победе на фронтах научно-технической практики: незаметно почти прошло.

Так вот, собственно, что я хочу вам сказать: ни за что и никогда не показывайте своих умений, пока вас об этом не попросят как минимум два человека или один, но стоя на коленях, ну или от их применения критически зависит жизнь какого-нибудь хорошего человека! И не вздумайте трогать ничего, что не работает, но никто кроме вас этого не замечает!

Знания и умения хорошо иметь, это да, но греться собственной ловкостью и образованностью лучше и с практической точки зрения намного полезней в полной тишине и одиночестве. Прямо как пельменями.

Арбуз

Слава проснулся прежде будильника. Сон (какой-то приятный, длинный, полный приключений в тропиках и триумфальных побед) растаял моментально, и как ни цепляйся за него, а вспомнить себя не позволял, оставив лишь послевкусие, которое медленно заменялось лёгкой горечью. Под одеялом было тепло, но открытые глаза почти сразу начали стыть. До подъёма оставалось десять минут, но лежать уже было невмочь. Сунув ноги в корабельные тапочки с подмятыми задниками, Слава пошёл в туалет.

– Блин, ну честно, – бормотал Слава вниз, – ну вот нельзя потерпеть десять минут, да? Вот горело, да? Ты в туалете неделю не был? А в четыре утра чего не пошёл? Хоть бы поспать ещё можно было! Представь, скока я из-за тебя в год не досыпаю вот так вот по пять-десять минут, это же решительно возмутительно!

В ответ привычно молчали.

Сонное тепло постепенно уходило, и становилось зябко, мурашки выбегали дружными стайками по спине и рукам. Когда Слава получал эту однушку (целых четырнадцать с половиной метров почти собственной жилплощади!), некоторые ему даже завидовали. Ну как же: отхватил себе еврейский второй этаж! А о том, что квартира располагалась прямо над входом в подъезд никто и не подумал, включая самого Славу, а зря: зимой полы в ней были ледяными, и как ни конопать окна, хоть до состояния полной герметичности, в ней почти всегда было холодно. Кто удумал строить здесь дома по такому южному проекту? Наскоро одевшись, Слава побежал чистить зубы и с некоторым огорчением заметил, что полотенцесушитель опять холоднее сердца красавицы, но расстраиваться из-за этого не стал – конец двадцатого века на дворе! Забросив сырые носки в микроволновку на пять минут, насыпал себе кофе в кружку и, не желая ждать, пока нагреется электрическая плита, залил его кипятком из крана.

Зазвенел будильник.

– Да я уже встал, припадошный! – крикнул ему Слава.

Пару лет назад Слава развелся с женой, и поэтому он давно уже привык разговаривать с вещами в квартире – осознание собственной лёгкой придурковатости бодрило, и от этого становилось веселее. Хотя стоит сказать, что от одиночества Слава не страдал вовсе: служил он на лодке доктором, а во время отпусков и затиший по службе обычно просился в госпитали или больницы поработать для опыта, в чём ему не отказывали – дефицит хирургов был почти везде. Он иногда только ездил домой проведать маму и искренне удивлялся, что все ему пытались то сосватать кого-то, то просто подсунуть для временного сожительства: в одиночестве своём он находил массу полезных плюсов и практически ни одного минуса. «А что мне девушка! – обычно отмахивался он на расспросы про свой холостяцкий быт. – Хочу кисель пью, хочу на этом, как его, трамзистроре играю!»

Сделав несколько глотков кофе (обжёгшись на первом и смешно дуя после этого в кружку), закурил первую сигарету. Опять же, с семьёй дома как курить? А первая сигарета – она у Славы была традиционно самая важная; это потом весь день можно курить или у себя в гальюне, или на бегу, или в строю в рукав, а первую надо было обязательно расслабленно, сидя на кухонном диване и попивая кофеёк.

В окно шлёпнулся снежок. Две чёрные фигуры стояли неподалёку в сером рассвете, и одна из них крикнула:

– Докторила! Ты на работу идёшь?!

– Дебилы! – крикнул Слава в окно. – Что вы орёте! Люди же спят! Фигуры переглянулись: одна из них пожала плечами, а вторая крикнула в ответ:

– А сам чо орёшь тогда, умник? Давай выходи, а то сейчас зайдём к тебе и весь кофе выпьем!

– И марципаны съедим! – добавила первая, которая до этого жала плечами.

– Иду! – махнул им Слава в окно и достал носки из микроволновки.

Те были чуть сыроваты, но ничего, досохнут на ногах. Наскоро докурив («Вот скоты, и покурить спокойно не дали!»), одевшись, прихлёбывая на ходу кофе, Слава проверил, что выключил везде свет, плиту, воду, и выскочил из стылой квартиры на бодренький морозец.

– Здравия желаю, товарищи коллеги!

– И ты не болей!

Сняли рукавицы, пожали руки, двинулись к сопкам.

– Блин, а я дверь-то закрыл?

– Слава, не начинай, а! Сходи уже к психиатру!

– Да это не лечится – я узнавал.

– Ну вот и греби дальше – подумаешь, вынесут твой «Рубин», Сегу и микроволновку!

– Книги же!

– Давай-давай, только вперёд – тебе сегодня тропу топтать, не коси!

Эту особенность Славиного организма знали все, кто с ним дружил, – ему всегда казалось, что он забыл что-то важное: выключить плиту, закрыть дверь или форточку. Утомившись всё время возвращаться, он даже однажды завёл себе на карманном куске электрокартона контрольный лист по покиданию квартиры: там была нарисована таблица, в которой он ставил галочки карандашиком в графах «Выключить плиту», «Закрыть воду», «Закрыть дверь» и так далее, но это абсолютно ему не помогло. Выйдя на улицу, он смотрел в лист, бормотал: «Вот я тормоз, дверь не закрыл, а галочку поставил!», после чего бежал обратно, и дверь всегда оказывалась закрытой.

Он вообще ничего никогда не забывал, но всё время думал, что что-то забыл; по этому поводу над ним дружелюбно подтрунивали и обычно от дома уводили под руки, а в таблицу, коварно выкрав из кармана, дописали: «Поссать. Не забыть стряхнуть», «Дать денег в долг Саше и забыть об этом», «Любить Родину» (писал штурман тушью, так что табличку пришлось выбросить и мучиться дальше уже без неё).

На корабле была приятная предновогодняя суета. Вроде все занимались повседневностью, но в предновогоднем приподнятом настроении, непонятно откуда взявшемся, так как денег опять не выдали, и командир, разругавшись со всем штабом и пообещав сжечь бербазу, выбил более-менее нормальный паёк из тушёнки, селёдки, серых макарон и яичного порошка вместо всего остального, а потом долго ругался с кем-то, в одиночестве бродя по пирсу. Говорил тихо – слов было не разобрать, но по струйкам пара чётко угадывалось, где были сложноподчинённые предложения, а где короткие междометия с восклицательными знаками.

Но чрезвычайно вредное, зато так крепко вбитое с детства ощущение ожидания чуда проникало и в прочный корпус, заражая собой всех вокруг без разбора чинов, рангов и проблем. Не обошло оно и Славу, несмотря даже на то, что он по натуре в общем-то был довольно циничен и доктор. И Слава тоже предвкушал: проведя заранее подготовку, он договорился с давно примеченной медсестричкой Любой из гарнизонного госпиталя. За коньяк и конфеты с ананасами она уговорилась встретить Новый год с ним и почти наедине, что однозначно предвещало секс, но вот что удивительно: замечтавшись на запах мандарин в амбулатории, Слава уже представлял, куда Люба будет размещать свои вещи в его квартире и как расставит пузырьки с косметикой в ванной. А туфли? У неё же наверняка куча обуви, и вот куда её деть в прихожей метр на метр? Шкафчик купить, что ли, придётся? Или вообще лучше к ней переехать будет? Интересно, а у неё шторка в душе есть или она на пол воду льёт? От сосредоточенности мыслей даже мокрота под ногами почудилась. Что, в общем, и привело доктора в чувство.

– Да ну нафиг! – отряхнул он голову от шальных мыслей и вышел прогуляться по проходным палубам, посмотреть, как там личный состав без него загибается, и отдохнуть от мечтаний.

Личный состав не страдал абсолютно, вырезая снежинки и развешивая мишуру по стойкам секретного оборудования, создававшегося с целью уничтожения всей разумной жизни на Земле, что не могло не радовать врачебную душу – убивать Слава не любил, а спасать очень даже нравилось. Но тут, как назло, хоть бы палец кто защемил: так и зелёнка вся скиснет с этими бороздителями!

В шестом Славу взяли в оборот его давешние попутчики: штурманёнок Саша и акустик Артём.

– О, докторишка! А ты с кем Новый год встречать будешь: с правой рукой или повысишь остроту ощущений с дерзкой левой?

– Ой, вот вы петросяны, конечно, где вас только выстругивают в таких количествах?

– Не, ну серьёзно? Мы с женой к Андрюхе в гости идём, Артём с Венькой своим встречает, а ты опять одиноким волком?

– Скажу, так от зависти лопнуть можете! С одной там… из госпиталя. А чего ты с Венькой? Где половина твоя?

– Да психанула и к мамке в Питер рванула на последние деньги, а Венька, ну ты в курсе, сказал: буду с папой и ниибёт – сама ехай в свой Питер!

Венькой звали пятилетнего сынишку Артёма. Был он необычайно живым, улыбчивым мальчиком, но с такой твёрдостью характера, что все диву давались, откуда такая в неугомонном живчике. Год назад у Веньки вылезла паховая грыжа, он часто мучился от болей, не мог толком присесть, и Слава в итоге провел операцию, заодно вырезав и аппендикс, а потом помогал выхаживать малыша. С тех пор тот был в него влюблён восторженной детской любовью с примесью обожания и на каждый праздник требовал отвести его к дяде доктору для вручения собственноручно изготовленной открытки. Визиты эти вызывали двоякие чувства у Славы: с одной стороны, детей он любил, да и Веня был достаточно самостоятельным малышом и нянчиться с ним не требовалось – тот вполне умел занять себя сам, и с ним было приятно беседовать, а с другой стороны, после этих визитов особенно остро чувствовалась пустота маленькой квартирки, и всегда нечем было себя занять от внезапно нахлынувшей тишины.

– Ну ты во сколько на случку-то убегаешь, а то Венька тебе и открытку уж изготовил, ждёт, что мы к тебе зайдём накануне.

– Да часов в девять пойду, раньше смысла нет – до Нового года можно и не дотянуть, так что часов в шесть и заходите: Венька в «Сегу» погоняет, мы с тобой по стопарику!

– Ну закусь тоже с тебя, а то у меня шаром покати. Вот (и Артём показал пакет) у интенданта риса выпросил, а то Венька макароны не ест эти, думаю, тефтелей ему на Новый год настряпать!

– И чо – он тебе риса дал?

– Мало того! Даже шоколадку добавил и мандаринок! Ну в шесть тогда жди: приберись там хоть, ёпта!

– Вот ты и приберёшься, раз такой умник, пока мы в «Сегу»!

Говорили долго. Взаимное подкалывание (скорее традиционное) быстро сошло на нет (когда никто не реагирует должным образом, что толку метать стрелы сарказма и иронии: колчан-то не бесконечный). Обсудили то да сё, как жить будут после Нового года, хотя понимали, что, скорее всего, так же, но планы строили громадные. Договорились, как водится, встретиться у ёлки на площади после нолей, но Артём сказал, что если только Венька не уснёт, а Слава, что если только Люба к этому времени не разденется. Потом завалились все в амбулаторию, долго пили чай, нашли аскорбинку в тумбочке и отдали её Артёму – на том и разошлись.

Прибежав домой, Слава схватился за большую приборку в квартире: была вероятность, что удастся затащить Любочку к себе, что было бы более предпочтительно для Славы – на своей территории лев более решителен и видит меньше преград, что сулит, как вы понимаете, некоторые выгоды в борьбе полов.

К шести приехали на саночках Веня с Артёмом, и Веня торжественно вручил Славе огромную открытку с ужасно корявой, но тщательно заштрихованной чёрным карандашом подводной лодкой, украшенной гирляндой и надписью смешными буквами «С Новым годам! Щастя тибе дядя Слава!» и только после этого дал себя раздеть и отвести в комнату погреться. Поговорили о делах из детского сада и как вообще настроение, а потом, включив Вене приставку, ушли на кухню отметить приближение. Артём, когда был с Веней, никогда не напивался, а употреблял только для запаха и то – категорически не при сынишке. Проверив чистоту унитаза, ванной, кухонной плиты и стола, Артём остался доволен приборкой и уверил Славу, что медсестра теперь никуда не денется – в такой чистоте он и сам уже почти готов отдаться, но Славе не повезло потому, что при Вене Артём не напьётся до такой кондиции, чтоб посчитать Славу хотя бы симпатичным. На что Слава ответил, что, пожалуй, он даже уверен в том, что оторвётся сегодня на медсестре по полной – в теории-то всё должно сходиться: денег он припас как раз на нужную сумму, а коньяк с шампанским да под ананасы с шоколадом в чьём хочешь сердце лёд растопят, а Любочка и так, вроде как, не против…

– Что-то Венька грустный у тебя. Вроде улыбается, а глазки-то грустят.

– Да он из-за мамы расстроился, конечно, поплакал даже немножко, но сейчас отходит потихоньку.

– Вот сука же, Артём, ну сука же.

– Не надо так Слава, тяжело ей тут, понимаешь.

– А Сашиной жене? А Костиной? А Антоныча с пятью детьми? Всем, блядь, легко, только твоя, как декабристка, ходит!

– Проехали, Слава, ладно?

Посидели пару часов и чёрт знает даже о чём говорили: вроде и ни о чём, но время улетело. Когда зашли звать Веньку в комнату, то постояли ещё и подождали: тот так увлечённо гонял маленького львёнка между антилопами, что сразу отрывать было жалко.

– Идём, да? – заметил их наконец малыш.

– Да, Вениамин Артёмович, пора нам, а то дяде Славе ещё на рынок надо успеть сходить.

– Спасибо, дядя Слава! С Новым годом!

И пока Артём запаковывал сына в зимнюю одежонку, закутывая в шарф и шапки, Слава незаметно наблюдал за ними – ему нравился Артём, ему нравился Венька, ему нравились их отношения, и да, ему было немного завидно, и вот тут и был тот единственный минус одиночества: детей Слава любил и иногда очень хотел, чтоб они у него были.

– Слушай, Венька, – очнулся Слава, – а забирай себе эту приставку насовсем! Она у меня без дела почти всё равно стоит!

Глаза Веньки загорелись, но он, прежде чем ответить, посмотрел на отца: тот отрицательно качнул головой, и Венька со вздохом отказался. Слава показал Артёму кулак за спиной ребёнка и не отстал:

– Ну тогда возьми к себе на время поиграться, а потом отдашь, как наиграешься, договорились? Договорились-договорились, и нечего на отца своего смотреть – это же не подарок, а так, на время и по дружбе, а по дружбе можно! Только давайте быстрее, ребята, а то я на рынок не успею!

До рынка тащили санки с Венькой вдвоём, бежали быстро и пели про трёх белых коней. Венька сидел в обнимку с пакетом и заливисто смеялся; всюду попадались нарядные люди, знакомые и незнакомые, которые с укутанными в целлофан блюдами салатов, тортов и закусок парами, стайками и группами спешили кто куда: все махали друг другу и поздравляли с наступающим. У рынка распрощались, Слава заскочил внутрь, и тут его накрыло той пустотой, которая всегда поджидала в моменты расставаний.

Сразу стало тихо внутри, хотя на рынке было ещё довольно людно, песня про декабрь, январь и февраль ещё вертелась в голове, но была уже так не к месту своим безудержным весельем, что скорее печалила и опускала вниз только что поднятое настроение. Слава рассеянно бродил по рынку, как будто забыв, за чем он сюда зашёл, или как будто зайдя просто погреться. Постоял у коньяка, повертел в руках бутылки: продавец в красном колпаке что-то говорил, но Слава его едва слышал. Пошёл к фруктам, решив сначала взять бананов или мандарин, и там очнулся от того, что увидел: на прилавке, поблёскивая натёртым покатым боком, лежал, а вернее, возвышался, как царь, над прочей мелочью, большой красивый арбуз. По цене как не совсем подержанный автомобиль отечественного производства. Это был первый год, когда стали появляться арбузы зимой, до тех пор купить их можно было только в конце лета.

– Это что у тебя, арбуз? – прозвучало, конечно, глупо.

– Он самый! Из Испании, видал какой красавец! Сладкий как мёд!

И продавец приветливо засверкал золотыми фиксами.

– Понятно, что красавец – за такую цену его и сусальным золотом покрыть можно!

– Не, ну а как ты хочешь, дорогой: на Новый год арбуз и не дорогой!

– Ну да… погоди уходить – сейчас схожу покурю и вернусь.

– Да не спеши, дорогой, я часов до десяти точно буду! – продавец сдвинул кепку на затылок и почесал лоб с явно проступающими залысинами по краям.

У входа на рынок Слава закурил. Откуда взялась эта мысль, он не понимал, но Веньку ему было немного жалко всегда: живёт в этой дыре на краю света, ходит в детский сад, сделанный из нескольких квартир на первом этаже жилого дома, выезжает отсюда редко – отцу платят отвратительно мало и ещё не всегда; мать, которая вечно психует на плохо устроенную жизнь и периодически уезжает в Питер к родителям, а потом, будто одумавшись, возвращается. «Тварь, – неожиданно зло подумалось, – ну как на Новый год бросила ребёнка, мужа, укатила, ну что, блядь, за скотство? И ещё трындят мне – женись, создавай семью! А попадётся такая, влюбишься, как дурак, так и свет в копеечку станет».

Пересчитал деньги – на арбуз чуть не хватало, но это мелочи, тут он договорится, без сомнений.

– Так. Вот, всё что есть, отдашь арбуз? – протянул Слава, вернувшись, продавцу деньги.

– Да нормально, возьму, ну праздник же! Забирай, он твой!

– Смотри, будет плохой – принесу обратно!

– Не вопрос, брат, неси!

Схватив арбуз под мышку и, подгоняемый каким-то странным всплеском хорошего настроения, Слава побежал догонять Артёма с Венькой, но те были уже дома – в подъезде у батареи с саночек даже стёк снег и блестел лужицами под полозьями.

– О, а ты чего? – удивился, но несомненно обрадовался Артём.

– Зови Веньку!

Но Венька и так уже выбежал на стук и улыбался, выглядывая из-за спины отца.

– Веник! – торжественно начал Слава.

– Я не веник, мной ничего не подметают! – деланно надулся Веня.

– Не суть! Веник! Новый год же! Я же тебе гляди, что купил! Забыл отдать вам, балда, вот бежать пришлось!

– А-а-а-арбу-у-у-уз! – глаза малыша чудом не вываливались, так он их выпучил. – Арбуз! Арбуз!!! – малыш убежал в комнату и было слышно как он там прыгает по дивану, креслам, хлопая в ладоши. – Ура-а-а-а! Самый лучший Новый год!!!

– Славик, это что такое? Он стоит сколько?

– Артём, отстань! Мне он ничего не стоит – рыночник должен там мне был, вот и рассчитался арбузом. Не косись, слушай, мне на твою строгость во взглядах плевать – я хирург, а не акустик, меня строгими взглядами не запугать!

– Слава.

– Артём.

– …

– Пошли курнём, да я пойду.

Курили сначала молча.

– Слушай, Слава, ну врёшь же, что так взял? Ну, все деньги ведь отдал?

– Отъебись, чудище морское.

– А как же Любочка твоя? Месяц же слюни глотаешь? Чем брать теперь будешь?

– Чертовским обаянием, красотой, умом и искромётным юмором!

– А где возьмёшь-то ты их? В гости кого позовёшь для этой цели?

– Уписаюсь сейчас от юмора. Ну ладно, пошёл я, давай!

– Слушай! – кричал ему Артём уже вниз между поручнями. – Ты к нам приходи! У нас тефтели, мандарины и арбуз! Вместе встретим! Слышишь? Приходи!

Дома Слава долго не решался позвонить Любе, тянул время всячески, репетировал речь и даже переоделся в парадные джинсы и белую рубашку. Наконец, решился и набрал номер.

– Слава! – Люба, казалось, была рада. – Ну, ты где? У меня уже всё готово – только ты и коньяк с фруктами остались!

– Люба… тут такое дело, понимаешь, деньги кончились у меня неожиданно, думал есть, а их нет, оказалось. Не удалось мне ни коньяка, ни шампанского, ни фруктов купить. Только чертовское обаяние и осталось!

Слава немного засомневался, уместна ли эта бравада в конце, но притворяться виноватым он всё равно не собирался.

– Ну как же так? Ты же обещал, я на тебя рассчитывала и не брала ничего, а как сейчас? Как мы Новый год встречать будем?

– Ну так и будем, не знаю, чаю попьём, телевизор посмотрим.

– Чаю?

Чёрная, уже нагретая ладонью трубка из толстой пластмассы немного помолчала, а потом запикала короткими гудками.

«Вот тебе и вся любовь», – подумал Слава и аккуратно положил трубку на аппарат.

Слава неспешно, плавно растягивая движения, переоделся в домашние треники, старый, связанный мамой свитер, выключил свет, увидел, что горит в кухне, но махнул на это рукой и лёг на диван. Закрыл глаза. За окном слышались суета, шум голосов, хруст снега и хлопки салютов от самых нетерпеливых.

«Уснуть бы», – подумал Слава и чему-то заулыбался.

Примечания

1

После всплытия на Северном полюсе ТК-20 за несколько минут пересёк все меридианы, что, по сути, и является кругосветным плаванием))

(обратно)

2

Бакаут – особо ценная порода дерева, отличается повышенной твёрдостью, прочностью и весом. Используется в некоторых элементах линий валов.

(обратно)

Оглавление

От автора

Естественный отбор

Немного о дружбе

Технический прогресс в отдельно взятой воинской части

Небрежность – признак мастерства

«Китайцы»

Как я вступал в ЛДПР

Жопа

У природы нет плохой погоды

Осенняя пуля

Кувалда и субординация

Любишь кататься? Люби и с санками… заниматься!

Оксюморон

Короли говна и пара

Про онанизм на подводных лодках

В умелых руках

Не препятствуй!

Бедный рыцарь

Месть

Нюанс

Воин

Царь зверей

Дыра в штурманских штанах

Честность города берёт!

Стресс

Со всей пролетарской ненавистью

Друг человека

Внезапная проверка

Плацебо

Здоровый образ жизни

Любовь зла

Дерзкий

Пластилиновая пуля

Мечты, мечты, где ваша сладость?

Жили у бабуси…

Как приобрести друзей и не потерять мясо

Неизлечимая болезнь старпома

Андрюха и секстант

Система

Арбуз Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg