«Симона и Грета»

Симона и Грета (fb2) - Симона и Грета 575K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Елена Александровна Доброва

Елена Александровна Доброва Симона и Грета

© Доброва Е.А., текст, 2016

© Димитрюк Г., рисунок, 2016

© Суслина А. Л., оформление

* * *

1

– С кем ты живешь?

– С мамой и тетей.

– А отец там, бабушки, дедушки?

– Дедушка умер, когда меня еще на свете не было. Бабушка – пять лет назад. А отца своего я никогда не видела.

– Что, разошлись?

– Да нет. Я так думаю, что мама не была замужем. У них был роман, и я родилась. А он остался в своей семье.

– Ты так спокойно об этом говоришь?

– А что делать? Я знаешь, решила, что лучше я буду об этом прямо говорить, чем стесняться. Чего стесняться-то? Я ни в чем не виновата, мама тоже. Она хотела ребенка от любимого человека. Ей уже было сорок. Он не мог уйти от семьи. И мама решила, что все равно меня родит. Ты, кстати, почему спрашиваешь?

– Просто так. Интересно.

– То есть тебе просто интересно? Любопытно, да?

– Ну, просто обычный вопрос.

– А ты вот не подумал, что этот вопрос может быть бестактным? Думаешь, мне приятно первому встречному все рассказывать про свою семью?

– Я же не первый встречный.

– Я так и знала, что ты так скажешь. А кто ж ты? Второй встречный? И все равно – зачем тебе это нужно? Какая тебе разница с кем я живу?

– Да я просто спросил. Мне без разницы. Я думал, ты скажешь – мать, отец, бабушка, брат…

– Да не думал ты. Если б думал, то тебе бы пришло в голову, что не у всех есть отцы, братья и прочее, и может, кому-то неприятно об этом говорить.

– Но ты же спокойно рассказала…

– Да. Потому что меня уже спрашивали такие, как ты, и мне уже было неприятно. Как будто больше не о чем спрашивать. И я решила говорить, как есть – прямо, мне так легче. И вопросы сразу отпадают. И потом, все равно все знают. Или узнают. Но я действительно считаю, что здесь ничего стыдного – неполная семья, нет отца, что за невидаль. Но вопрос-то все равно бестактный, потому что в принципе кому-то может быть неприятно. А тебе было бы приятно, если б тебя кто-то начал спрашивать что да почему, да где отец. Разошлись, умер или бросил?

– Вообще, наверно было бы неприятно.

– Правильно. А почему?

– Ну, не люблю, когда лезут.

– Вот именно. Теперь понял?

– Понял, понял. А то я думаю, чего ты вдруг разозлилась? Сначала все спокойно рассказала, а потом разозлилась.

– Да. Разозлилась. Мне просто стало досадно, что ты сам не додумался.

– Ладно, не злись.

– Не злюсь. У меня характер хороший.

– У меня тоже неплохой.

– А что ты должен теперь сделать?

– Поцеловать тебя?

– Сдурел?! При чем тут поцеловать? Ты должен мне о себе что-нибудь рассказать в ответ на мою откровенность.

– А-а. Ну что рассказывать? Все обычно – мать отец. Я, кот. Дед с бабушкой, два комплекта.

– Понятно.

– Видишь, ничего интересного.

– Ну, все-таки что-то. А кот какой? Серый?

– Можно сказать, серый.

– Смешно! Что значит «можно сказать»? А на самом деле?

– На самом деле серый. С белым.

– Васька? Барсик? Тимофей? Мурзик?

– Стасик.

– Шутишь?

– Да нет, правда. Стасик. А чем плохо?

– Чудно! И он откликается?

– Конечно. Он знает, что он Стасик.

– Ну, ладно, Никит. Спасибо, что проводил. Увидимся.

– Ты когда бываешь в институте?

– Да каждый день практически.

– Я тоже.

– Ну вот. Я ж говорю – увидимся. Может, когда-нибудь прогуляем вместе какой-нибудь семинар. Тебе далеко отсюда?

– Да нет. Мне отсюда пешком минут семь.

– Надо же! Соседи! Ну, все тогда. Пока.

– Пока.

– Эй!

– Чего?

– Привет Стасику!

– Ладно, передам.

– Пока.

– Пока.

2

Почтальоны уже привыкли, а случайные прохожие недоверчиво удивлялись, попадая в кривоватый, с просевшими асфальтовыми заплатами, протяженностью не более полкилометра Ларчиков переулок: нечетная сторона здесь начиналась номером пятым, затем шел дом номер девять, затем пятнадцать и пятнадцать «в» дробь один. На четной стороне была похожая картина – дом номер шесть, шесть «а», двенадцать и восемнадцать. Этим постройкам повезло – их не успели снести, и теперь, запоздало зачисленные в памятники архитектуры, они с благородной укоризной ветшали в ожидании реставрации.

Больше всех повезло трехэтажному дому под номером шесть «а». Его вполне можно было бы отнести к концу девятнадцатого века, если бы не было достоверно известно, что он построен в первой четверти двадцатого. Поэтому он пока еще не был включен ни в какие списки на капитальный ремонт. Зато в начале девяностых годов некий преуспевающий художник приобрел себе в собственность весь третий этаж и нежилой первый, где оборудовал себе студию. Таким образом, жители второго этажа получили прекрасного соседа, который за свои деньги произвел капитальный ремонт всего здания, а кроме того, украсил подъезд и лестничные клетки своими произведениями. Самое главное, что жильцы перестали волноваться, что их переселят, и в графе «адрес» вместо Ларчикового переулка будет что-то вроде улица Даши-Люси-Вали Николаевой.

Квартира под номером три раньше принадлежала профессору-офтальмологу. В эту квартиру он и его жена впоследствии прописали свою дочь с семьей: мужем и дочками Симоной и Гретой.

Огромная квартира начиналась с раздольной прихожей, переходившей в длинный коридор, упиравшийся в дверь, за которой находились туалет, ванная и маленькая кладовочка. По этому коридору Симона и Грета в детстве любили бегать наперегонки.

Первой всегда финишировала Симона. Зато Грета, не добегая до конца, тут же поворачивала в обратную сторону, и получалось, что теперь она обгоняла сестру. Симона злилась и доказывала, что это нечестно.

По правой стороне коридора находилась огромная комната площадью около пятидесяти квадратных метров с тремя окнами, выходящими во двор. Наверно, изначально это был зал для приемов и праздников. Эта комната имела два входа – один ближе к прихожей, а второй – ближе к кухне. Треть этой комнаты, дед-офтальмолог превратил в кабинет-библиотеку, а большая часть была отдана внучкам. После смерти деда кабинетом стал пользоваться отец Симоны и Греты, который переместил туда свой массивный стол-бюро, а дедов письменный стол передвинулся к окну. Никаких других изменений библиотека с тех пор не претерпела, и только иногда служила комнатой для гостей – когда в Москву приезжал кто-то из Риги, откуда был родом дед-офтальмолог. В комнате сестер сейчас жила Галя, дочка Симоны.

Повернув направо в конце коридора, вы попадали на кухню, при которой имелся чулан, а он в свою очередь вел в шестиметровую комнатку с маленьким окном во двор и крохотным санузлом. Эта комнатка имела выход на черную лестницу, и когда-то она предназначалась для прислуги.

Массивная двустворчатая дверь в середине левой стены коридора вела в овальную гостиную, которая называлась так благодаря эркерному окну, выходившему на Ларчиков переулок. По обе стороны гостиной симметрично располагались две большие прямоугольные комнаты, окна которых также выходили на Ларчиков переулок. Одна из комнат в свое время принадлежала деду и бабушке, другая – их дочери и зятю. Теперь – их разделили между собой Симона и Грета. Гостиная была проходной – попасть в коридор из комнат можно было только через гостиную.

Если бы кто-то захотел, как Шерлок Холмс, по характеру обстановки составить представление о нынешних обитателях квартиры, то это оказалось бы задачей с подвохом. Смена поколений не слишком явно отразилась на интерьере, словно это была не обычная квартира, а квартира-музей, жильцы которой обязаны сохранять для истории дух прошлого.

Когда Грета вернулась домой после расставания с мужем, она неожиданно остро ощутила, что время все-таки властно над тем, что казалось незыблемым. Например, огромное мягкое дедушкино кресло. Когда-то они с Симоной любили, забравшись на него вдвоем с ногами, рассматривать гравюры в старых книгах. Грета машинально плюхнулась в родное кресло и… «Боже, как неудобно, сядешь – и проваливаешься словно до пола, колени на уровне ушей. И встать невозможно».

На круглом столе в гостиной была все та же бронзовато-шелковая скатерть с какими-то сказочными птицами, но часть бахромы была оторвана и растрепана.

Черный кожаный стул у стены, весь в золотых шляпках гвоздей, напоминавший чиновника, застегнутого на все пуговицы, по-прежнему стоял на кухне у стены. Когда-то это был самый крепкий и надежный стул, на него становились, когда нужно было достать что-то с антресолей или поменять перегоревшую лампочку. А сейчас он рассохся, некоторые гвозди потеряли свои блестящие шляпки и остро торчали, грозя поцарапать все, что за них зацепится. Кожаная обивка на спинке стула была сильно потертой и местами прорвалась.

Да, изменилось то, что в памяти казалось неизменным. Так бывает, когда посещаешь, например, лесную поляну своего детства. «Я помню это дерево! А вот наш любимый пень!» Правда, дерево выросло, а пень, наоборот, теперь кажется совсем невысоким. И горка не крутая. «Неужели мне было страшно с нее съезжать?»

Грета решила для себя, что не будет сохранять на память обломки стульев, разбитые чашки или куски старого покрывала. Она будет их помнить, но не хранить.

В отличие от Греты Симона никогда не покидала квартиру, в которой она выросла. Поэтому ей не бросалась в глаза ветхость окружавших ее вещей. А если даже она это замечала, то все равно не считала, что старые вещи нужно списывать со счетов. У нее скопилось множество коробок, ящиков и пакетов со старьем, и она искренне верила, что когда-нибудь у нее «дойдут руки», чтобы все это починить, склеить и реставрировать. На самом деле Симона просто никогда не задумывалась о том, чтобы что-то поменять. И даже не потому, что шкаф был бабушкин, пианино старинное, а стулья и стол – память о родителях. Конечно, это тоже имело значение, тем более, что старая любимая мебель исправно служила до сих пор, но ей даже не приходило в голову, что можно захотеть что-то изменить. Симона не любила перемен, возможно, она их опасалась, и комфортно ей было только среди своего добротного, дубового и уже почти антикварного интерьера.

Понятно, что этот порядок несколько раз неизбежно нарушался – например, в комнате ее дочери-студентки Гали на старом столике с инкрустацией стоял новейший ноутбук с принтером, на стене, вместившись между авторскими акварелями висел жидкокристаллический телевизор, а на двери с внутренней стороны был прикреплен огромный постер с портретами каких-то рок-певцов. Да и у самой Симоны на большом круглом столе, за которым она работала, стоял старый пентиум, перешедший ей в наследство от дочери. Сначала Симона просто не разрешила его выбросить, спасла, потом научилась набирать на нем тексты, запоминать и править, и ей уже стало казаться, что он вполне вписывается в ее обстановку. Когда дочь однажды начала убеждать ее, что компьютер устарел – «мам, давай купим тебе новый» – Симона категорически ответила – «меня этот устраивает». В кухне рядом со старинным буфетом стоял холодильник «шарп». Нет, конечно, было бы неправильно называть ее абсолютным противником современных достижений и удобств, но приобретать их, считала она, надо лишь по мере их доказанной острой необходимости, не отказываясь при этом от того, что уже в течение многих лет служило верой и правдой и еще вполне могло послужить лет десять.

Симона любила порядок, и любое его нарушение вызывало в ней протест и болезненную потребность тут же привести все в норму. Но поскольку главным источником беспорядка была Галя, Симона воспринимала это как наказание себе за какие-то грехи, а ликвидацию беспорядка – как способ искупления этих грехов. Увидев заплесневевший огрызок от яблока, прилипший к старинной лакированной столешнице или мейсенскую чашку с неопрятным осадком позавчерашнего испарившегося чая, или разбросанные по комнате туфли, или упавшую на пол книгу, Симона со стоическим молчанием начинала наводить порядок. Однажды Галя застала ее за этим занятием.

– Мам, ты что делаешь?

– Убираю.

– Зачем?

– Что значит – зачем? У тебя тут такое…

– Я бы сама убрала!

– Что же ты не убрала?

– Мне было некогда. Все, теперь я сама буду этим заниматься.

Через какое-то время Симона не выдержала и вновь убрала в комнате Гали. Не дождавшись реакции, она спросила за ужином:

– Ты ничего не заметила в своей комнате?

– Ой, да, так чисто! Мам, ты просто гений чистоты! Спасибо огромное!

Вскоре уборка Галиной комнаты Симоной стала привычным делом для обеих.

– Мам, куда ты положила такую желтую тетрадь? Она упала под стол, и я знала, что она там. А сейчас ее нет.

– Она на первой полке слева. Там все тетради.

– Ты бы хоть предупреждала!

– А ты бы сама убирала!

– Но ты меня всегда опережаешь! Только я задумаю убрать – уже все чисто!

Или:

– Мам! Ты не видела мою футболку с цветами?

– Видела. Она валялась на стуле, и я ее положила в грязное. Но еще не стирала.

– Почему в грязное?!

– Потому что она уже несвежая.

– Вполне еще можно было разок поносить.

– Значит, вешай в шкаф, а не швыряй на стул.

– Ой, мам, как ты любишь создавать проблемы из ничего!

– По-моему, это ты создаешь проблему.

– Нет, ты. Это тебе надо все раскладывать по местам, по полочкам. А я к этому отношусь проще.

– Тогда возьми свою майку из ящика с грязным бельем и носи, сколько хочешь.

– Нет уж. Теперь нет, придется что-нибудь другое придумать. А я хотела эту майку!

Симона не любила эти препирания. Она укоризненно вздыхала и замолкала. Потом она приучила себя относиться к беспорядку в Галиной комнате философски. Она сказала себе, что эта Галина черта – вовсе не неряшество, а проявление качества, которого ей, Симоне, всю жизнь не хватало – независимости от власти порядка. Симоне было легче подчиниться существующему порядку, особенно если он не казался ей неразумным, чем проявить какие-то собственные пожелания и предпочтения. Она не умела хотеть. Привыкла принимать то, что есть, и считать это своим. И хотя ее не тяготила эта черта собственного характера, но в глубине души она была рада, что дочь может сказать – а я этого не хочу. Я хочу то-то и то-то.

Другое дело сестра. Симона не любила заходить в комнату Греты, потому что там от любой мелочи исходил дух анархического неповиновения устоям. И хотя она понимала, что Галюша унаследовала свою независимость именно от Греты, но почему-то Гретину самостоятельность Симона воспринимала как вызов, как демонстративное желание сделать по-своему назло ей, Симоне.

Сестра была моложе ее на семь лет, немало, но и, казалось бы, не так уж много. Вроде, воспитывались вместе и должны все воспринимать одинаково. Но какие же они разные! Даже внешне, не говоря уже о характерах. Симона – высокая сухощавая темная шатенка с короткой стрижкой и зелеными глазами, которые под массивными очками казались скорее карими. Она предпочитала всегда фисташковые, болотные и коричневые тона, носила юбку и блузку с бантом или английским воротником, обувь покупала по принципу удобства и функциональности, не на высоком, а на удобном каблуке, практически не пользовалась косметикой, имела две пары серег – парадную и на каждый день. Иногда, крайне редко, она надевала кольцо с маленьким брильянтом.

Грета, ее родная сестра, была среднего роста, полноватая, светловолосая, голубоглазая. Она любила придумывать себе разные прически, менять имидж, не жалела денег на косметику и парфюмерию, обожала украшения – от классики «под старину» до самой смелой современной авторской бижутерии.

Грета разошлась с мужем после двенадцати лет брака, но поскольку она вышла замуж довольно рано, то развод пришелся на самый лучший женский возраст – тридцать два года. А сейчас ей уже за пятьдесят, и она по-прежнему не замужем, хотя у нее было несколько долгосрочных романов, и постоянно крутятся какие-то мужчины – любовники, кандидаты в любовники, поклонники и приятели. Детей у Греты не было.

Симона никогда не привлекала внимания мужчин, в их присутствии держалась скованно и суховато. В отличие от Греты, которая кокетничала со всеми, даже с инспектором Мосгаза и сантехником, Симона предпочитала говорить по существу, не принимая игривый или шутливый тон. Как-то раз Симона на правах старшей сестры сказала Грете, что не все мужчины стоят того, чтобы с ними заигрывать, вернее, что не стоит заигрывать со всеми мужчинами без разбора. На это Грета ответила, что, во-первых, она уже достаточно взрослая, чтобы самой решать, как с кем себя вести, а во-вторых, кокетство – это естественное проявление женского начала при общении с противоположным полом, но поскольку это не всем дано, то не все могут это понять. Сестры чуть не разругались, потом помирились, но Симона больше никогда не заводила подобных разговоров, соблюдая границы личного неприкасаемого пространства. Сестры даже в детстве не были очень близки в смысле откровенных шептаний, обсуждений сокровенных тайн и тому подобных девичьих отношений, но при этом они все же были сестры. Поэтому, когда Симона в тридцать девять лет вдруг объявила родным, что ждет ребенка и собирается растить его одна, Грета безоговорочно поддержала ее. Кто был отцом ребенка, никто точно не знал. Ходили разные версии – то о романе с женатым сослуживцем, то о курортном романе, то о чисто деловом соглашении с кем-то генетически здоровым. Когда Симона родила Галю, Грета очень ей помогла – и в выхаживании, и в гулянии, и в покупке всяких детских вещей и в бессонных ночных бдениях, когда ребенок болел. Редко кто получает такую поддержку от родственников, а Симона имела возможность даже высыпаться. Она понимала, конечно, что Грета тоскует из-за отсутствия собственного ребенка, но эта тема не обсуждалась.

Бабушка, их мать, тоже старалась быть полезной, но самочувствие не давало ей возможности в полную силу помогать старшей дочери. После развода Грета вернулась в старую квартиру и много времени проводила с племянницей. Так что Галю сестры вырастили фактически вдвоем. Симона понимала, какую неоценимую поддержку оказала ей Грета, и была очень благодарна ей. Все вместе они были семья. Правда, душу Симоны где-то очень глубоко внутри изъедала некая ржавчина. Она не могла объяснить, что это было, потому что никогда не признавалась в этом чувстве даже самой себе. Может, это была глухая ревность, поскольку Галя и Грета были очень близки, и Симона иногда думала, что Галя привязана к Грете больше, чем к ней, Симоне. «У меня две мамы». Грета всегда смеялась, когда Галя так говорила, Симона тоже смеялась, но немного неискренне.

3

Симона возвращалась домой на полчаса позже обычного в некотором возбужденном волнении. У нее на это была неожиданная причина. Она нетерпеливо открыла дверь ключом и с порога позвала сестру:

– Грета ты дома?

– Да, дома.

Слышно было, как Грета выключила телевизор.

– Обед готов.

– А Галюша еще не пришла?

– Нет еще. А ты хочешь ее ждать?

– Да нет, наверно. Она тебе не звонила?

– Нет.

– Мне тоже. Ладно. Слушай, Гретка, тут такое дело… даже не знаю, как сказать…

– Ну, Сим, говори как есть. Что-то случилось?

Симона постаралась не заметить «Симу», хотя она терпеть не могла, когда сестра ее так называла.

– Нет, ничего не случилось. Понимаешь, я зашла в мебельный магазин…

– Что?! Не может быть!!! Симона, ты? Зашла в магазин? Мебельный? Ты здорова?

– …и увидела там стулья. Мне они очень понравились.

– Так… Дай прийти в себя. И в чем проблема?

– Но нам же не нужны стулья. У нас есть стулья.

Грета рассмеялась.

– Симона, ты все-таки удивительное существо! Раз в жизни тебе захотелось купить, и ты еще раздумываешь! Нашим стульям сто лет, почему не купить новые современные?

– Они как раз сделаны под старину. Даже чем-то похожи на наши.

– А сколько стоит один стул?

– Дорого.

– Ну и ладно! Давай купим, Сим! Я буду в этом участвовать. Давай пополам.

– Я же тебе не из-за денег рассказала…

– Да, я понимаю. Тем более, давай купим. Хоть сейчас!

– Ну, сейчас уже поздно. Понимаешь…Я уже давно на них смотрю… вернее… я уже туда однажды заходила…Может, они тебе и не понравятся. Там есть и другие стулья… И подешевле…

– Симона! Давай завтра. Я – с удовольствием!

– Ты знаешь, даже не пойму, почему вдруг… Но я их тогда заприметила и подумала – красивые стулья. А сегодня иду мимо, дай, думаю, зайду, наверное, их уже раскупили. Но нет, стоят, ждут. И так мне захотелось… ну, можно и обойтись, конечно…

– Симона!

– Короче говоря, лучше, чтобы ты на них взглянула.

– Ну конечно! О чем разговор! Мы же договорились!

Грета, подперев щеку рукой, смотрела, как сестра аккуратно доедает второе. Симона часто говорила в таких случаях: «Перестань смотреть. Дай поесть спокойно», на что Грета отвечала: «Мне нравится смотреть, как ты ешь». На самом деле Грету с детства изумляла некая дисциплинированность Симоны в отношениях с едой. В отличие от самой Греты, которая вечно добавляла себе то приправы, то гарнира, излишки которых потом оставались на тарелке, или доливала полчашки чая, который потом оставался недопитым, Симона принимала предложенную порцию еды как приказ, не подлежащий обсуждению, и распределяла гарнир или приправу таким образом, что их хватало на все блюдо. Ложечка горчицы, к примеру, длилась до окончания второй сосиски. Кусок торта продолжался в течение всей чашки чая.

Вот и сейчас Симона отправила в рот последний кусочек курицы в сопровождении предназначенной для него завершающей дозы пюре, сделала финальный глоток яблочного компота и с легкой усмешкой обратилась к сестре.

– Хватит смотреть. Вкусно! Спасибо тебе за обед.

Грета кивнула.

– Грет, ты не забыла, о чем мы говорили?

– Нет, конечно. Завтра идем за стульями.

– А куда мы старые денем?

– Посмотрим. Некоторые выкинем.

– Жалко!

– А куда их! Их уже не починишь.

– Да… такие хорошие стулья.

– Были.

– Были. А сейчас… они уже…допотопные.

– Какие-какие? – со смехом переспросила Грета.

– Допотопные.

– Та-ак. Понятно…Привет от Никиты!

– А при чем тут Никита?

– А помнишь, он как-то сказал, что ему нравятся наши столы и стулья, потому что они такие допотопные.

Голос Симоны стал ледяным.

– Послушай, Грета, во-первых, я этого не помню. Во-вторых, неужели ты думаешь, что слова какого-то мальчишки… мне совершенно все равно, что он думает!

– Да дело не в нем. Просто после того, как он так сказал, ты вдруг заметила, что стулья допотопные.

– Если бы их можно было починить…Но ты сама говоришь… Послушай, я так редко чего-то хочу. Имею я на это право? Я увидела что-то очень симпатичное. И подходит нам по духу. Так что твой Никита совершенно тут ни при чем.

– Ну, хорошо, хорошо. Никита ни при чем. Хотя я не понимаю…

– Грета!

– Успокойся, Симона, нет так нет. Какая разница!

Несколько минут сестры молчали.

– Ладно, я пойду к себе.

– Тогда я тоже. Пойду досматривать фильм.

4

Симона уселась за стол, на котором были разложены ее черновики и выписки. Стул под ней заскрипел. Сколько им лет? Страшно сказать. Два стула уже «вышли в тираж», на них нельзя сидеть, отваливаются спинки. Надо бы реставрировать. Но дороговато. Конечно, Симона помнила, как Никита назвал стулья допотопными. Но она не поэтому зашла в мебельный. А потому что она сама подумала, что, может быть, действительно, пора купить новые. Но когда Грета так бесцеремонно об этом заговорила, да еще с усмешкой, Симона очень рассердилась. Именно за ее тон. За эту усмешку… Никакого такта. Симона подошла к окну. Потрогала землю в цветочных горшках – сухая. Надо полить.

Никита! Дикость какая-то! Сказать такую чушь!

При чем тут он? Только и слышно последнее время – Никита, Никита. Как мы жили раньше без Никиты? Откуда он взялся вообще?

Она вспомнила, как Галя однажды пришла домой после института.

* * *

– Что так поздно?

– У нас было несколько сдвоенных семинаров. Потому что на той неделе преподаватели куда-то уезжают. И они нам сделали трижды по две пары! Представляешь? Мы уже вообще ничего не соображали.

– Безобразие! – возмутилась Грета. – Они не имеют права так делать. Дети с утра без обеда, без отдыха…

– Да нет, мы там кофе попили. С булочкой.

– Правильно, скоро у вас у всех гастриты начнутся. Надо обедать вовремя и регулярно.

– Но я же не могла одна встать и сказать – знаете, мне надо пообедать.

– Почему не могла? Вот встала бы и сказала – и уверяю тебя, многие бы тебя поддержали. А если вы, как овцы, подчиняетесь – ну и нечего потом возмущаться.

– Ладно. Забей.

Симона передернулась. Грета усмехнулась.

– Кстати я там встретила одного парня из нашей школы. Представляете, он тоже на втором курсе, только на другом факультете.

– Что за парень?

– Парень как парень. Обычный. В школе мы почти не общались – он из «Б», а я из «А». Так, на дискотеках, на линейках. Но никаких контактов. Я его, правда, раньше уже видела в институте – смотрю, рожа знакомая. Но он меня то ли не заметил, то ли не узнал. Ну, я думаю – мне-то что. Пошел к такой-то маме.

– Галя!

– Ну, хорошо. Пошел к черту! Так тебе легче?

– Зачем вообще ругаться?

– Я не ругаюсь, я просто рассказываю. Ну вот. А тут вдруг он ко мне подходит – слушай, откуда я тебя знаю?

– А ты что?

– Я ему говорю, я к тебе в снах являлась. А он: нет, серьезно? Мне кажется, что я тебя знаю. Ты меня знаешь, говорю, но плохо. Ну, так, слово за слово, он вспомнил, где меня видел.

– А ты бы сразу сказала, что вы в школе вместе учились.

– Во-первых, не вместе. Во-вторых – зачем? Я вполне могла его не помнить.

– Зачем эти игры, Галь?

– В женщине, мама, должна быть тайна. Пусть разгадывает.

– Ой, Галя, Галя. Ну и дальше что?

– Ничего. Шли домой вместе, болтали. Он тут недалеко живет.

– Где?

– Не знаю. Я не интересовалась. Также не знаю его телефона, размера ботинок и любимого блюда.

– А свой телефон ты дала ему?

– А он спрашивал? Я сказала, что мы еще увидимся.

– А он тебе понравился?

– Ну мам, не знаю. Ничего так, вроде бы. Высокий, по крайней мере, выше меня. Светленький. Но искры он не высек.

Симона переглянулась с сестрой.

– Понятно. А как его зовут?

– Никита.

– Ну, что ж. Никита так Никита. Надо бы его как-нибудь пригласить к нам.

– Ну да. Конечно. До дому провожал, разговоры разговаривал – женись!

Все трое рассмеялись.

– Девочки. Не гоните волну! Может меня еще кто-нибудь когда-нибудь проводит – так я к вам их всех скопом приволоку.

5

– Мама, Грета, я вам привела гостя. Это Никита. Он хочет чаю с вареньем.

Симона неожиданно для себя растерялась.

– Да…Конечно… Сейчас… Пойду поставлю чайник.

– Хорошо, что молодой человек хочет чаю. А не коньяка, например, – вмешалась Грета – Но подожди, Симона, давай-ка с ним познакомимся сначала. Молодой человек ведь не умирает от жажды?

Молодой человек улыбнулся.

Симона тогда подумала, что у него хорошая улыбка. Позже Грета сказала то же самое, прибавив, что у него смеющиеся глаза и море обаяния.

– Если честно, то именно умираю от жажды. Но минут пять я продержусь.

Грета подняла брови. Она ждала, что он смутится «Да, конечно. Что вы. Не нужно никакого чаю». Уверен в себе, раскован. Естественен.

– Обычно, когда умирают от жажды, кричат «воды, воды».

– Да я и хотел воды. Но понимаете… Киоск почему-то был закрыт, а Галя предложила мне зайти к ней. И вот я здесь. А насчет чая – это целиком Галина импровизация.

– Нехорошо возлагать всю ответственность на девушку.

– Да. Вы правы. На самом деле, вина целиком на мне. Я хитростью проник в ваш дом, специально чтобы попробовать варенья… – В это время Грета уже протянула ему полный фужер минеральной воды без газа, и он в несколько глотков почти осушил его… – о котором мне доверчиво рассказала ничего не подозревающая Галя. – Он уже спокойно допил последние капли. – Ух, спасибо большое. Это было прекрасно. Буду жить!

«Он совершенно не смущается в чужом доме», – подумала Симона.

«В этом парне что-то есть», – подумала Грета.

– Так я ставлю чайник? – спросила Симона.

– Ну, на самом деле это необязательно. Я пойду. Спасибо за чудесную воду, – он улыбнулся в сторону Греты. – Сберегите для меня мою порцию варенья. В следующий раз, если вы меня, конечно, пригласите, я принесу какое-нибудь печенье.

– Это совершенно лишнее. А без чая вы от нас не уйдете. Я вас не отпущу.

– Ставь, ставь, мам, не слушай его. Мы ведь голодные, как псы.

6

Никита стал бывать у них довольно часто. Они с Галей приходили после занятий, Симона или Грета их чем-нибудь кормили. Иногда они сидели у Гали в комнате, и слышно было, как они о чем-то спорят или смеются.

* * *

– Галь, а как он учится?

– Чем он интересуется?

– О чем вы разговариваете?

– Кто его родители? Какие у него с ними отношения?

– Есть у него друзья?

Все эти вопросы Симона и Грета задавали Гале, потому что им необходимо было знать побольше о Галином мальчике – а они не сомневались, что Галя и Никита – это пара, и в телефонных разговорах с немногочисленными родственникми упоминали Никиту именно в таком качестве – «Галюшка с Никитой были в театре…» или «сейчас Галя с Никитой придут, я их покормлю и после этого могу быть свободна…»

Симоне и Грете Никита нравился. Они часто заводили с Галей разговор о том, какой он остроумный и веселый.

– Да это он только с вами такой, – отбивалась Галя. – А в жизни он довольно вялый и незаметный.

Их беспокоило, что Галя не ценит его замечательных привлекательных качеств, которые были очевидны для них. Симона говорила:

– Галя, он незлой, неконфликтный, внимательный.

– В нем есть мужское начало, и со временем он будет шикарным мужчиной, – вторила Грета.

– Вот когда будет, тогда поговорим. И вообще, что вам дался этот Никита?

Галя уверяла, что кроме дружеских чувств их ничего не связывает и что именно поэтому их отношениями можно дорожить – потому что дружба – явление более редкое, чем любовь.

– Ты, Галюша, не права. Будешь локти кусать, если упустишь такого парня.

– Слушайте, мне он нравится. Но не так, как вам хочется. Что я могу сделать? Мы дружим.

Сестры переглядывались и пытались выяснить, в чем дело – может, с ним что-то не так?

– Да нет же, он замечательный. Он умница-остроумница и все такое, но мне он как мужчина не нравится. Это понятно?

– А он за девочками ухаживает? Есть у него кто-то?

– За девочками он не ухаживает, потому что сейчас вообще никто ни за кем не ухаживает. Сейчас другое время. Сейчас встречаются, ходят вместе в кино, в кафе.

– Это и называется ухаживать.

– Ну не знаю. Вроде бы у него никого нет. Хотя другим девчонкам он нравится. Не могу сказать, что он институтский кумир, но думаю, некоторые были бы непрочь. Но он ни одну из них особо не выделяет. Хотя со всеми мил.

– Потому что он влюблен в тебя?

– Мам! Разве он похож на влюбленного в меня? Еще раз повторяю, мы друзья. И личная жизнь каждого не мешает этой дружбе.

– Какая же у него личная жизнь?

– Ну мало ли, какая.

– Но ведь он большей частью торчит у нас.

– Может, ему с вами интереснее, чем с нами.

– Почему все-таки? Может, он синий?

Галя прыснула, Грета расхохоталась.

– Мама! Какая ты у меня продвинутая, оказывается! Во-первых, не синий, а голубой.

– Какая разница!

– Во-вторых, он не голубой. Иначе он торчал бы не у нас, а где-то в гей-клубе. Но он – натурал.

– Натурал?

– Ну да, если уж ты разговариваешь в современных терминах. У него была трагическая любовь. И после нее он пока никого не может полюбить. Должно пройти время.

– А в чем трагедия? – поинтересовалась Грета.

– Грет, не могу рассказать, это его тайна.

– Но ты знаешь?

– В общем, да.

– От него?

– Да. Он сам мне рассказал. Только просил не трепаться на эту тему.

– «Не трепаться!» Как вы выражаетесь!

– Любопытно. Что там могло быть? Он не похож на человека, пережившего трагедию.

– Грета! Не пытайся меня расколоть. Я обещала.

– Да я и не пытаюсь. Я просто рассуждаю вслух. По крайней мере, я думаю, что это не история Ромео и Джульетты.

– Ну, мало ли какие бывают трагедии. Не обязательно с летальным исходом.

– Может, безответная любовь? – предположила Симона.

– Да нет, Симона, не похож он на человека страдающего. Он не пишет стихов о бессмысленности жизни. Он весел, уравновешен, в нем нет надрыва.

– Грета, кончай анализировать! А то ты сейчас докопаешься. И получится, что я его выдала. Он никогда не поверит, что ты сама догадалась.

– Да я же еще не догадалась. А если догадаюсь, то ты не говори мне, что я права. Вот и все.

– Ну да, не говори. Ты все равно меня раскусишь.

Грета рассмеялась.

– Хорошо. Не буду больше докапываться. Хотя кроме романа со школьной учительницей мне ничего больше в голову не приходит.

– Ну вот. Я же говорила!

– А-а, так вот оно что!

– Неужели у него был роман с учительницей? – поразилась Симона. – Но с кем же? Я практически всех ваших учителей знаю.

– Мам, значит, ты не всех знаешь. И потом, ничего такого не было. Просто ему нравилась учительница, а поскольку он хорошо учился, то она его хвалила. И он принял это за любовь с ее стороны. Вот и все.

– А в чем трагедия?

– В том, что его мечты оказались иллюзиями. Но он ее не может забыть.

– Странно. Детский сад какой-то. Как-то не вяжется…

– Но я надеюсь, ты не будешь у него уточнять подробности?

– Нет, конечно. Ладно. Я вас оставлю. Пойду к себе.

Когда Симона прикрыла дверь, Грета спросила:

– Речь идет о химичке?

– Да. А как ты догадалась?

– Я как-то была на родительском собрании вместо Симоны. Из всех учительниц она самая … с живыми глазами. И что же, мужу учительницы стало известно об этом романе?

– Вот именно. И был большой скандал..

– А ты об этом знала?

– Нет, все прошло мимо меня.

– А ее не уволили?

– Она сама ушла.

– Н-да. Вот вам и Никита. Но все равно здесь что-то не то. По нему не скажешь… Хотя…

– Знаешь, мне не очень удобно у него спрашивать подробности. И честно говоря, не особенно интересно.

– Ну ладно. В конце концов, что нам до этого? Правда?

– Да, Грет, только ты ничего не знаешь.

– Не волнуйся. Конечно, я ничего не знаю.

* * *

Похоже, Галя говорила правду. Часто, когда они все сидели на кухне и обедали, ей кто-то звонил, и она выходила с трубкой в другую комнату разговаривать. Симона чувствовала страшную неловкость.

– Никит, ты извини ее.

– Да ради бога, – отвечал Никита, – пусть разговаривает.

– А кто это звонит, ты не знаешь случайно? – осторожно интересовалась Грета.

– Ну, поклонник очередной, наверное.

При этом он вел себя как всегда раскованно, и видно было, что Галины дела его ничуть не задевают и не влияют на настроение. Видно было также, что он с искренним удовольствием приходит к ним в дом и никакие звонки Галиных поклонников не портят ему этого удовольствия.

7

Вскоре Симона и Грета так привыкли к его приходам, что когда его не было несколько дней, они начинали беспокоиться – все ли с ним в порядке.

Однажды Симона, придя домой, увидела в гостиной два пустых стула перед работающим телевизором, на столе – две чашки с чаинками на дне. Одновременно она услышала Никитин голос, оживленно что-то рассказывающий.

– Галюша! – позвала она. – Можно тебя на минуту!

– Ее нет, – отозвалась Грета из своей комнаты, и тут же появилась вместе с Никитой.

– Нет? – удивилась Симона. – А где же она?

– У нас сегодня разное расписание. У них четыре пары, а у нас три. У меня никого дома сейчас. А я забыл сегодня ключ. И поэтому явился к вам без Гали.

– Правильно сделал. Есть хочешь?

– Уже. Меня накормили и напоили.

– То, что напоили, я вижу, – сказала Симона.

– Симона, не ворчи! Помою я эти чашки. Просто мы заговорили о Дали. И я показывала Никите тот альбом, помнишь? Который я привезла из Фигераса.

– А-а, замечательный альбом! Тебе нравится Дали, Никита?

– Очень!

– Ты можешь приходить, когда хочешь, пожалуйста. Независимо от Гали. У нас разные есть альбомы, если ты интересуешься живописью – ради бога, мы будем рады. Правда, Грета?

– Я ему то же самое сказала.

– Если честно – я вам очень благодарен! Я воспользуюсь вашим разрешением.

– Ну конечно. Приходи.

8

Грета услышала звонок в дверь, отложила журнал и пошла открывать.

– Привет, Никита. Заходи. Ты один?

– Да. Можно?

– Можно, конечно. А где девушка?

– У девушки какие-то дела. Она сказала, что я могу прийти один и подождать ее. И кстати, сказать вам, что она задержится.

– Ну, понятно, – усмехнулась Грета. – А где она задержится?

– Где-то по делам. По моему, у нее какая-то встреча. Важная.

– Важная? С кем же?

Никита замялся.

– Никит, у нее что – роман?

– По-моему, что-то вроде того.

– А ты как к этому относишься?

– Я не знаю, честно говоря.

– А какие у вас с Галей отношения?

– Мы друзья.

– А она тебе нравится?

– Она хорошая девчонка. С ней можно нормально общаться.

– Но вы не влюблены друг в друга?

– Боюсь, что нет.

Грета рассмеялась.

– Дипломат ты мой!

– Нет, мне она нравится, но…

– Да не оправдывайся ты, я просто задала прямой и не очень тактичный вопрос. А ты прекрасно ответил. А она с тобой делится своими секретами?

– Ну, кое-что, она мне рассказывает.

– А ты ей?

Никита улыбнулся.

– Я стараюсь не рассказывать.

– А есть что?

– Да не очень-то.

«В нем чувствуется мужчина. А то ли еще будет… Эх, Галка, Галюшка!»

– Слушай, Никита. Мне нравится с тобой разговаривать. Ты ведешь себя по-мужски.

Никита покраснел.

– Да не смущайся, все хорошо. Чаю хочешь?

– Да, можно.

– Я, пожалуй, тоже с тобой выпью, только не чай, а кофе.

– А можно мне тоже кофе?

– А может, ты тоже кофе?

Эти две фразы они произнесли одновременно и оба рассмеялись.

– Да, ловко получилось. Тебе кофе со сливками?

– А вы?

– Я – черный.

– Тогда и я черный.

– Не будь мартышкой. Пей, как тебе хочется.

– Черный.

Грета усмехнулась глазами.

– Ладно, будет тебе черный.

– А это ваш журнал?

– Да. Я как раз читала, когда ты позвонил. А что?

– Ничего. Интересно.

– Хочешь почитать?

– А что вы читали?

– Там есть одна критическая статья, мне она показалась любопытной. Я дочитаю, и потом можешь взять, если тебе интересно. Договорились?

– Договорились.

9

Однажды Никита пришел, когда Грета и Галя о чем-то спорили. Галя открыла ему дверь и кивнув, продолжила начатый до него разговор.

– Я не могу. Понимаешь?

– Но мы же заранее договаривались!

– У меня изменились планы!

– Но так не делается.

– Грета, ну пойми ты, наконец, что для меня эта встреча важна!

– Важнее, чем поход со мной?

– Грета, да! Важнее! Я все равно буду думать только о том, как сбежать. Может, у меня вся жизнь разрушится.

– Ну как хочешь.

– Грета, ну не обижайся, пожалуйста! Слушай, пойди с Никитой.

Никита все это время сидел и читал журнал. Тут он поднял голову.

– О чем речь?

– Понимаешь, у Греты билеты на выставку японской графики. Я обещала пойти, но не могу. И у Греты пропадает билет. Может, ты хочешь пойти?

– Я бы с удовольствием. Но… может быть, Грета Вольдемаровна хочет пойти еще с кем-то…

– Да нет, Никита, мы договаривались с Галей. Но я с удовольствием возьму тебя.

– Ура! А сколько стоит билет?

– Да нисколько. У меня приглашение на два лица.

Никита схватил Галю в охапку и закружил в шуточном танце по комнате.

– Кто скажет, что я не счастливчик? Есть приглашение на элитную выставку, на два прекрасных лица. И одно из них – мое!

– Никитка, твое чувство юмора спасет мир! – закалывая растрепавшиеся волосы, смеялась Галя.

– В этом доме, – с улыбкой уточнила Грета.

10

– Что же это за выставка такая, что вы на ней весь день проторчали?

– Да сама-то выставка небольшая. Три зала. Великолепная графика. Старинные и современные гравюры. Книжные иллюстрации. Выставка изумительная. Так что мы походили вволю. Потом обсуждали. А потом решили по другим залам пройтись, раз уж все равно в музее. Но я тебе скажу – Никита всерьез интересуется живописью и, похоже, соображает. Он четко может сказать, что ему нравится и главное, почему. Я говорю – а вот этот натюрморт как тебе? Он говорит, это очень манерно, неискренне. Понимаешь? Из него бы хороший искусствовед вышел. Так что мы решили, что ликбез надо будет продолжить.

– Понятно.

– Ну вот, а потом мы зашли в кафе. И пили кофе.

– Что ж ты его не привела домой? Пообедали бы нормально.

– В том-то все и дело, что это он настоял на кафе. Я говорю, Никит, пойдем, нас дома обед ждет. А он – нет, я хочу пригласить вас в кафе. И так он это сказал, что я поняла – не пойду – он обидится. Это вроде, как ответ на приглашение в музей. И представляешь – он не разрешил мне заплатить. Вот так.

– Ну что ж. Вполне по-взрослому.

– Я бы сказала – вполне по-мужски.

– Да. Только денег-то у него нет.

– Ну, знаешь, я ведь это понимаю. Я выпила чашку кофе с маленьким пирожным. А он – с мороженым. Так что затраты он понес минимальные.

– Ну ладно. Значит, ты практически голодная?

– По идее, да. Но знаешь, я совсем не хочу есть.

11

– Никит, расскажи о себе.

– Что рассказывать?

– Что хочешь.

– Да ничего интересного.

– Печенье? Вафли?

– Все равно. Печенье.

– Кто твои друзья?

– У меня есть пара друзей, но последнее время я как-то с ними мало общаюсь.

– Это школьные друзья?

– Да, мы всю школу продружили. А сейчас как-то разошлись.

– Почему? Тебе с ними неинтересно?

– Нет, интересно. Но с вами мне интересней.

– Да, я заметила. Есть еще конфетки. Вкусные! Но это не потому, что у тебя нет друзей-сверстников?

– Нет, конечно. Но с ровесниками мне как-то и говорить не о чем. Я могу поддержать разговор, но … могу и не поддерживать.

– Слушай Никит, ты извини, что я вторгаюсь в личное пространство, а девушки? Ты с ними контачишь?

Никита усмехнулся.

– С Галкой вашей контачу.

– Давай еще чаю. А то остыл совсем. А с другими? Тебе кто-нибудь из них нравится?

– Там есть симпатичные. Но так, чтобы мне кто-то особенно нравился… такого нет.

– А почему?

– Не знаю.

– А ты им нравишься? Такой интересный парень …

– Некоторым, наверное, нравлюсь. Но уж больно они …настырные. Я таких не люблю.

– Ты попробуй сыр с медом! Не бойся, макни. А в школе кто тебе нравился? Мне Галка говорила, что ты в школе был популярен у девчонок.

– В школе мне… кое-кто нравился.

– То есть, первая любовь была в школе?

– Ну да.

– Вкусно? То-то же! И с джемом тоже хорошо! И что же?

– Ничего.

– А после школы вы общаетесь?

– Нет, после школы мы не общаемся.

– Понравилось? Ладно, в следующий раз будет абрикосовый джем. Приходи! Мы тебе всегда рады.

– Я тоже всегда рад к вам приходить.

Надо же, не раскололся. Что ж, это вполне мужская черта.

* * *

– Никит, а твои родители?

– Они мной почти не интересуются. У них свои проблемы. Они их всю жизнь решают. Меня вечно отвозили то к одним дедушке-бабушке, то к другим. И я уже привык быть сам по себе.

Вот почему он к нам прилепился!

– То есть, никто не возражает и не беспокоится, что ты часто бываешь у нас?

– Нет, никто не беспокоится. А я вам мешаю?

– Что ты! Просто иногда родители могут даже приревновать своего ребенка к чужим, а я бы не хотела, чтоб у тебя были сложности с родными. Вот и все. А мы к тебе так привыкли, что когда тебя нет, мы уже скучать начинаем – где ты, куда пропал.

12

Грете стало жалко парня, который в отличие от Гали, получавшей двойную дозу заботы, вообще был никому из родных не интересен. Она решила быть к нему повнимательней, чтоб как-то компенсировать эту нехватку тепла. Она часто беседовала с ним, незаметно выясняя, что он любит, чем интересуется, и подспудно формируя его жизненные устремления. Короче говоря, у Греты появилась забота, которой она уделяла все больше и больше времени. Грета теперь часто брала Никиту с собой в музеи, на выставки, на открытие галерей. Кроме того, она покупала ему книги по истории живописи, учебники по композиции и снабжала его всем, что, по ее мнению, могло оказаться для него полезным.

Симона с усмешкой спрашивала ее:

– Что ты с ним носишься? Ему это все совершенно безразлично, он ходит с тобой просто из вежливости.

– Что ты глупости говоришь! – взрывалась Грета, – он талантливый мальчик, но если я ему не помогу сейчас, то его талант пропадет. Не реализуется. А так он найдет себе хорошую работу. Потому что талантливых искусствоведов мало. Я чувствую в нем искру и раздуваю ее, как могу.

Во время совместных походов Грета разговаривала с Никитой на самые разные темы – порой весьма далекие от живописи. Она расспрашивала его о нем самом, о его пристрастиях, настроениях, часто их беседы начинались с вопроса «а как ты думаешь?» И она заставляла его думать. Или «как бы ты поступил в ситуации…» И они проигрывали эти ситуации, словно проживая их наяву. Для него это была забавная игра, а Грета, как заботливая куропатка, искренне старалась привить подкидышу-птенцу навыки вспархивания, не зная, цыпленок он, утенок или журавленок.

Никита с искренним удовольствием ходил по выставкам и вернисажам. Ему действительно было интересно, и он на самом деле проявлял способности в этой области. Но возможно, что он с таким же интересом ходил бы на концерты или на спортивные тренировки.

Он иногда приглашал Грету после музея в кафе. Со временем это превратилось в обязательный элемент похода – после музея или выставки они заходили в кафе, пили кофе и обсуждали картины. Грете часто говорили – какой у вас интересный сын. Она смеялась в ответ, ей нравилось, что все так думают. А однажды кто-то из знакомых сказал «сейчас модно иметь молодых поклонников. Вы прекрасно смотритесь». Они оба рассмеялись, и впервые у Греты екнуло сердце – она вдруг увидела Никиту со стороны и поняла, что в принципе… можно и так подумать, глядя на них. Она была очень оживлена в тот день, и в душе ее проснулись какие-то потаенные весенние мотивы.

13

Симона открыла буфет.

– Грета, откуда у нас пирожные?

– Я купила к чаю.

– Мы что-то отмечаем?

– Нет, просто захотелось.

– Можно взять?

– Ну конечно, Симона, что за вопрос!

– Ты мне не составишь компанию?

– Вообще-то я уже пила чай, но с тобой посижу.

– А где наша молодежь?

– Я думаю, они могут быть или на занятиях или еще где-то.

Симона улыбнулась.

– Логично!

– На самом деле еще рано. Часа через два явятся.

14

Симона сидела перед телевизором, когда услышала, наконец, звук открываемой двери.

Она вышла в коридор. Галя и Никита повесили куртки на крючки, и теперь Галя стаскивала с себя высоченные сапоги без молнии, а Никита снял кеды и не глядя, привычно сунул ноги в «свои» тапки.

– Здрасте, Симона Вольдемаровна!

– Мам, привет, это мы!

– Привет, привет. Вижу. Как ваши дела? Успехи есть?

– Успехов особых нет, но все нормально.

– Хорошо. Обедать?

– Мам, можно попозже? Мы сейчас не хотим.

– Пожалуйста.

– Грета дома?

– Она у себя.

– Отлично. Потом все вместе будем пить чай. Пошли, Никит.

Они отправились в Галину комнату и закрыли за собой дверь.

Симона вернулась в гостиную. Вышла Грета.

– Пришли?

– Да, пришли. Обедать не стали.

– Значит, не голодные. Потом чаю попьем.

Из-за двери слышен был приглушенный разговор и смех.

– Как ты думаешь, что они делают?

– Не знаю. Но думаю, ничего плохого.

– Меня немного смущает закрытая дверь.

– Симона! Ну, перестань! Наверняка у них есть темы для разговора, в которые они не хотят посвящать других.

– Но мы же не слушаем их разговоры!

– Не слушаем, но можем случайно услышать. А они не хотят. Имеют право.

Симона с сомнением покачала головой.

– Симона, если ты боишься, что они занимаются любовью…

– Грета!

– …ну, что они в постели… я уж не знаю, как еще деликатней сказать… то я тебя уверяю, что это не так. По крайней мере, этого не будет, пока мы с тобой дома, в соседних комнатах.

– Грета! Что ты говоришь такое!

– Но если, скажем, им захочется поцеловаться, то это будет удобнее делать при закрытых дверях.

– Ох, Гретка!

– А что такого? Галка уже взрослая девочка. И хорошенькая при этом. И я допускаю, что не только Никита захотел бы ее поцеловать…

– Нет уж, пусть лучше Никита.

– Милая моя, она нас не будет спрашивать, с кем ей целоваться.

– Да, ты права, – вздохнула Симона.

– Так что, не волнуйся. Все в порядке. Все в норме. И позови меня, когда будет чай.

15

– Смотрите, что у нас сегодня к чаю!

– Ух ты, Никитка, это же твои любимые пирожные! – воскликнула Галя. – Он может мимо любых сладостей пройти, но когда он видит эклер, обсыпанный крошкой и пудрой…

Никита улыбнулся и взглянул на Грету. Грета поймала его взгляд и расхохоталась.

«Пойдем кофе пить? – Пойдем! – Ты что будешь? – А у них есть эклеры с обсыпкой? – Есть. – Ну, если есть эклер с обсыпкой, можно меня не спрашивать, я другого не захочу».

– Я рада, что у меня есть единомышленник. Я сама обожаю эти эклеры.

Симона подняла брови, но ничего не сказала.

16

– Грета, мне надо с тобой пообщаться.

– Ну давай, Галюш, заходи. Что случилось?

– Не знаю, с чего начать.

– Начни с конца.

– Грет, у меня роман с взрослым дядькой.

– Та-ак. Что значит роман? И насколько дядька взрослый?

– Роман самый настоящий. Понимаешь?

– То-есть, у вас близкие отношения?

– Да, очень близкие.

– И давно?

– Средне. Две недели.

– Средне! Это совсем ничего! Ну и как?

– Неплохо.

– Ответ наглый и самонадеянный. Что неплохо?

– То, что ты спрашиваешь.

– Галюш, я не спрашиваю тебя – каков он в постели. Потому что тебе на этот вопрос нечего мне ответить.

– Почему нечего?

– Потому что тебе не с чем сравнивать. Сам факт первой взрослой связи для молодой девушки уже является чем-то эдаким. А когда приходит опыт, ты понимаешь, что может быть и иначе, и лучше, и прекрасно по-настоящему.

– Тогда что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду – как он к тебе относится и что он себе думает? И что ты думаешь? И не будет ли неожиданностей от этого романа?

– Он говорит, что любит меня.

– Ну, это понятно. А чем он тебе так понравился кроме того, что он сказал эту волшебную фразу?

– Он очень интересный, он похож на моего любимого актера. Он всем девчонкам нравится. Он умный. Он…

– Так. Это один из ваших преподаватедей?

– Грета! Ну как ты угадываешь? Откуда ты узнала?

– Галочка, это не сложно. Сколько ему лет-то?

– Сорок семь.

– Да… а тебе двадцать. Нормально. Сколько у него жен?

– Сейчас вторая. Но он жутко интересный.

– Дети у него есть?

– Есть. Двое.

– Слава богу.

– Почему?

– Потому что он не захочет еще детей. Его инстинкт отцовства удовлетворен. И что он тебе предлагает?

– Он говорит, что давно не видел, чтоб красивая девушка была одновременно такой умной.

– Галка! Ну как ты можешь вестись на такие элементарные, тривиальные вещи? А где вы встречаетесь?

– На квартире его друга.

– Что за друг?

– Не знаю. Я его ни разу не видела. Наверное, он в командировке.

– Галь, послушай меня. Ни в какой он не в командировке. Просто у них договоренность – когда кому-то надо переспать с кем-то, они пользуются этой квартирой. Это чья-то холостяцкая квартира, вот и все. И поверь, что они часто приводят туда девиц. В том числе глупых студенток, которые клюют на их фальшивую наживку. Или тех студенток, которые таким образом отрабатывают зачет. Галюш, если тебе он так нравится – что я могу поделать. Тем более, что ты уже с ним якшаешься. Но прошу тебя, не принимай это близко к сердцу. Не воображай, что это любовь, это просто первый сексуальный опыт. Вот и все. Поняла? Тогда тебе будет проще с ним расстаться дней через десять, и ты избежишь душевной травмы, когда застанешь его с другой девчонкой. Кстати, ты ведь и пришла ко мне потому, что уже что-то не так. Правильно?

– Ну, я просто не знаю, как быть дальше. Я вдруг подумала, что если он разведется с женой, то хочу ли я за него замуж?

– Ой, Галка, ну какой же ты ребенок! Он даже не думает разводиться. Ты пойми, он просто окружен соблазнами в лице многочисленных молоденьких студенток. Стройненьких, свеженьких, неискушенных, для которых он что-то из себя представляет. И он знай выпендривается перед вами! А потом едет домой, и там жена заставляет его выносить мусор, проверять уроки у детей, покупать хлеб, картошку и все такое. Кстати, ты санитарные нормы соблюдаешь? А то можно подцепить какую-нибудь пакость от этой массовки. Любовь без гигиены не любовь. Надо соблюдать гигиену.

– Грет! Ты такой циник. Но с тобой хоть можно обо всем поговорить. Ты представляешь, что было бы с мамой, если б она узнала?

– Нет, не представляю! А Никита?

– Что – Никита?

– Он знает?

– Да, он единственный, кто в курсе.

– А он как к этому относится?

– Не очень одобрительно, он не может понять, что я нашла в этом Степанцове.

– Так он еще и Степанцов!

– А что плохого? Ведь не Тютюськин же!

– Еще не хватало! А тебе Никита совсем не нравится?

– Грет, я ж тебе уже говорила – он для меня мал.

– Что ты понимаешь! Поверь мне, Галюш, он будет очень интересным мужчиной, по-настояшему интересным и по-настоящему мужчиной. И ты будешь очень жалеть, что его упустила.

– Пусть он сначала станет таким, а потом я посмотрю.

– А потом будет поздно, может быть.

– Грета, мне он не нравится.

– Но зато ты ему нравишься.

– С чего ты взяла?

– А чего ради он стал бы ходить сюда, как привязанный? Его же, как магнитом, сюда тянет.

– Если уж на то пошло, то я тут совершенно ни при чем. И ходит он не ко мне, а к тебе.

– Ну, правильно, он приходит, а тебя нет. Я же не могу его гнать. Мы сидим, разговариваем, ждем, когда ты заявишься.

– Между прочим, Грет, мне последнее время кажется, что он приходит именно ради тебя.

– То есть?

– Ему нравится с тобой общаться, ходить по всяким вернисажам. Вообще, он так на тебя иногда смотрит…

– Как он смотрит?

– Ну, так… горящим взором.

– Что ты несешь, Галка?

– Нет, правда. Он, наверное, влюбился в тебя. Во всяком случае, мне несколько раз уже это приходило в голову.

– Ну что ж, завести на старости лет роман с внучонком…

– Каким внучонком, Грета! Ты еще молодая женщина!

– Ты знаешь, сколько мне лет? Пятьдесят три! О чем ты говоришь!

– Тебе не дашь столько.

– Это другое дело. Но факт остается фактом.

Грета вдруг начала смеяться.

– Ты что, Грет? Что смешного? Ну скажи, почему ты смеешься?

– Ой, не могу! – Грета отдышалась, откашлялась – Мы с тобой два сапога, стоим друг друга.

– Почему?

– Ты в двадцать лет завела роман с сорокасемилетним балбесом. А я в пятьдесят – соблазню двадцатилетнего мальчика. Нормально!

– А что, Грет, потом махнемся! Знаешь, как в полонезе или там мазурке…

Они себе представили, как выполняют танцевальные па – Галя со Степанцовым и Грета с Никитой. И потом звучит команда – переход партнеров. И они с многозначительными улыбками и чинными кивками обмениваются кавалерами.

Они уже обе – Грета и Галя – хохотали, придумывая все новые смешные детали.

– А представь себе…хахаха… по… хахаха… по…хахаха…

– Что – по? Хахаха!

– По… по-о-ольку… – рыдая от смеха, смогла произнести Галя. И эта картина – как они скачут, руки наперекрест, в ритме польки, – вызвала такой взрыв хохота, что Симона с беспокойством приоткрыла дверь и заглянула – что у вас происходит? И с изумлением наблюдала, как тетка и племянница, согнувшись пополам, захлебывались хохотом, хлюпая носами и вытирая мокрые от слез лица.

17

Вообще-то Грета и сама замечала, что молодой человек иногда смотрит на нее восхищенными глазами. Но она отдавала себе отчет, что это восхищение относится к ней постольку, поскольку она является частью того мира, куда он, по-видимому, мечтал попасть, а может быть – даже и не мечтал, но попал, благодаря ей. Никите было явно интересно и лестно знакомство с людьми, имевшими магически звучащие знаки отличия от остальных – например, «главный редактор такого-то журнала», «режиссер такого-то фильма», «автор учебника по художественной композиции» и так далее. Возможно, знакомство с ними подпитывало его молодое честолюбие. А возможно и то, что крупный план позволял ему обнаружить у знаменитости черты, свойственные простым смертным, и это придавало ему уверенности и в своих собственных силах.

* * *

– Привет, подруга!

– Генрих!

Поцелуй дружеский и весьма пылкий. Он – потому что Грета хорошо выглядела, и раз она здесь – значит на плаву, в деле.

Она – потому что рада возможности продемонстрировать, что она еще на плаву.

– Шикарно выглядишь!

Благодарный молодой смех.

– Как тебе новый шедевр века? Видела?

– Нет еще. Как раз идем.

– Ну-ну, – с усмешкой. – Посмотрите, посмотрите. – Взгляд на молодого человека – зорко, но без интереса – раз он с ней – то значит свой. Будущий конкурент. Пусть пока что радуется, что стоял рядом с мэтром.

* * *

– Это знаешь кто? Это Генрих Коробов, член академии художеств.

* * *

– Грета!

– Мартина!

– Как ты? Что-то тебя давно не видно, я даже спрашивала – где Грета, никто не знает?

– Да я тоже думала – куда ты делась?

– Я уж испугалась…не ушла ли ты из редакции.

– А я удивлялась – после выставки – тишина.

– Значит, мы просто не совпадали!

– Да. По фазе.

Дружный женский смех.

– Ну ладно, – быстрый оценивающий взгляд на Никиту. – Надо будет как-нибудь…

– Да, да обязательно!

Многозначительно, с нажимом:

– Нам есть о чем поговорить!

– Вот именно! Ну, пока, дорогая!

– Увидимся!

* * *

– Это Мартина Федорова, жена владельца галереи «Два в кубе», зимой устраивала выставку своих инсталляций.

* * *

– А я все думаю – почему эта великолепная женщина меня игногигует?

Целует руку.

– Виктор Самуэлевич, как я рада вас видеть!

Самодовольный смешок.

– Как вы, догогая?

– Да по-всякому.

– А что такое? – на лице фальшивая озабоченность, рождающая секундную иллюзию на возможное участие в судьбе.

– Нет-нет, все нормально. – Грета уже давно не поддавалась на эти фантомы. – Просто хочется чего-то лучшего.

– Ну, моя догогая, кому не хочется…А этот юноша…

– Это мой племянник.

– То-то я смотгю — для сына он стаговат. У такой молодой особы не может быть такого взгослого сына.

Взрыв светского смеха Благодарно-веселый смех Греты. Самодовольный – Виктора Самуэлевича. Немного смущенный, скромный – пока еще – Никиты.

– А чем он интегесуется?

– Живописью. Он будущий знаменитый эксперт.

– А-а! значит, наш человек?

– Наш!

– Ну что ж, молодой человек, вы в хогоших гуках! желаю удачи!

* * *

– Ты его узнал? Нет? Это же критик Вольпин, у него колонка в журнале «Живопись и графика». Говорят, он всю жизнь учился не выговаривать «р». На самом деле, у него нормальная дикция.

– Грета Вольдемаровна, здравствуйте!

– Здравствуйте!

– Вы мою статью редактировали…

– Да-да. Я помню.

– Очень приятно вас встретить.

– Спасибо. Взаимно.

– Я бы хотела в вашем журнале еще две своих статьи опубликовать. Поможете?

– Это не совсем ко мне…Это к главному…

– Ну скажите, мол, старый автор…Когда позвонить?

– Насколько я знаю, портфель переполнен. Вы уточните у секретаря…

– Я позвоню, скажу с Гретой Вольдемаровной разговаривала. Это ваш сын? А я вот своего никак не могу затащить на выставку.

– Может насильно и не надо тащить… Всего вам доброго.

* * *

Это какая-то авторша. Напрочь не помню ее имени.

* * *

– Грета! Приветствую!

– О, привет, Володь! Как ты?

– Нормально! Идем к о дн у! Да нет, шучу, шуч у! Твой? – кивок в сторону Никиты.

– Мой.

– Нормально! Ты не в курсе, кого выбрали – Истомина или Кесарьяна?

– Я не знаю.

– Не так отвечаешь. Надо сказать «а я знаю?» Помнишь, как в анекдоте – «Рабинович, а вы знаете, почему подушка моей жены пахнет вашим одеколоном? – А я знаю?»

– Володь, ну откуда ты берешь все эти анекдоты?

– А я знаю? Ну, ладно. Давай! Си ю!

– Бай-бай!

* * *

Это художник-график Владимир Крупин. Он книги оформляет.

* * *

– Гре-ета!

– Ло-ора!

– А я думаю – ты или не ты?

– Я! Неужели я так изменилась?

– Ты очень изменилась, но ты знаешь, к лучшему!

– Ну, Лорик, я тебя умоляю!

– Да правда, ты помолодела, прямо как двадцать лет назад! Гретка, ты очень хорошо выглядишь, красотка!

– Лорка, дорогая! Как я рада! Сколько же мы не виделись?

– Года четыре, я думаю.

– Неужели уже четыре года?

– А ты думала? Время летит! Какой у тебя сын красивый! А я сначала подумала, что у тебя такой молодой поклонник.

– Лорик, не смущай мальчика!

– Да их сейчас разве смутишь! Правда ведь? И потом, чего тут смущаться! У такой женщины, как твоя мама, вполне может быть…

– Лорик, как ты-то сама?

– А я уже бабка!

– Ну да?!

– Да! Уже два года три месяца. Сейчас, подожди. – роется в сумке. – Вот, смотри мы какие!

– Ой, какое солнышко! Зайчик! Глазки какие умненькие!

– Да, весь в меня! – смеется. – Настюха уже собирается выходить на работу, так что будем помогать – когда мы с Алешкой, когда те бабушка с дедушкой. Они хотят еще няню, но знаешь, так трудно сейчас найти хорошую няню… но пусть ищут. А то я на пенсию все-таки не хочу выходить. Еще хочу поработать. Ой, погоди, кто-то звонит. Алло!

Грета воспользовалась паузой:

– Ну, Лорик, счастливо тебе! Мы пойдем!

– Алло, сейчас. Не клади трубку, – прикрыла трубку рукой. – Гретка, счастливо, рада была повидаться. Пока-пока. Не пропадай! – Да, алло. Так что ты говоришь?

* * *

Грета отметила, что Никита ни разу не сделал попытку сказать что-то наподобие «нет, нет, я не сын. Я просто…» Очевидно, ему тоже было приятно казаться ее сыном. По крайней мере, не было неприятно. Правда однажды ей пришло в голову что никто из ее знакомых имеющих сыновей не ходил с ними ежедневно в музеи и не пил кофе в кафе. Ладно. Пусть думают что хотят. Я ведь ничего ужасного не делаю. Я просто вожу мальчика по музеям и просвещаю его – что здесь плохого?

Намеки на молодого поклонника… Это было лестно и немного возбуждало – как глоток шампанского. Против этого он тоже, между прочим, не возражал. Возможно, и ему это было забавно. Во всяком случае, он принял игру.

Да… из этого мальчика со временем получится настоящий мужчина. В нем есть это. Эх… Если бы он был постарше, иногда думала она, не позволяя себе другой, более беспощадной формулировки – если бы я была моложе… Ну что ж, какой-нибудь девчонке жутко повезет.

18

Однажды Грета увидела натюрморт: белый кувшин и тарелка с вишнями. Вишни были все словно только что с дерева, некоторые черенки с листочком. Пара вишен свесилась с тарелки на салфетку под кувшином, несколько ягод скатились с тарелки прямо на стол. Грета вспомнила, как они с Никитой ходили на выставку фаянса и фарфора. Она обратила его внимание на белый кувшин начала тридцатых годов.

– Смотри. Какой чудесный белый кувшин!

– Да, правда, замечательный!

Никите так понравился этот кувшин, что он долго вокруг него вертелся, все не мог отойти, снова возвращался, любовался.

– Этот кувшин вкусный. Теплый. Вот, казалось бы – он просто белый, но он будет хорош в любом сочетании – на темном окне, рядом с зеленой глиняной миской. С букетом любых цветов. И форма у него классическая. Именно таким должен быть настоящий кувшин.

Грета была в восторге от Никиты. Она очень жалела, что никто не слышит, как он это говорит, и она уже представляла, как будет рассказывать Симоне о его чувстве цвета, формы, понимании подтекста. Он мог бы стать не только искусствоведом, но и сам писать. Может надо попробовать его учить живописи?

– Ну пойдем, Никит. К сожалению, это не выставка-продажа, так что прощайся со своим любимым кувшином.

– Да. Если бы у меня был такой кувшин…

– То что?

– Я бы налил в него вишневый компот.

Грета рассмеялась.

– Какой ты смешной, Никитка!

– Я смешной?

– Ты замечательный! – в голосе Греты звучала нежность.

* * *

– Грета, сколько стоил этот натюрморт? – спросила Симона.

– Какая разница!

– Нет, ну все-таки?

– Тысячу.

– Грета!

– Ну хорошо! Несколько тысяч. Мне скинули пару сотен.

– Несколько тысяч! Зачем ты это делаешь, я не пойму?

– Симона, мальчик очень талантливый!

– Хм…

– Да-да, не усмехайся. Талантливый, непосредственный, искренний! Ты бы видела, как он радуется! А ведь никто им не занимается. Пройдет еще пара лет – и он может все это утратить, огрубеть, а я хочу, чтоб он раскрылся!

– Но тебе это зачем?

Грета помолчала и сказала с грустью:

– Я сама не знаю.

19

Никита громко захлопнул дверь, бросил на пол рюкзак.

– Я пришел.

Немного подождав, он снова сказал:

– Я дома.

Тишина.

– Я дома. Я пришел. Но меня никто не ждет. Никому я не нужен. – Последнюю фразу он произнес по-театральному манерно и сам рассмеялся.

– Ну что ж. Может, это не так уж плохо. Может, это и к лучшему.

Он вспомнил, как однажды сказал эти же слова в какой-то совершенно незначительной ситуации – кажется, выставка закрывалась в шесть, а не в восемь, и у них с Гретой было меньше часа на то, чтобы быстро пробежаться по залам.

– Ну что, Никит, у нас меньше часа. Успеем или придем в другой раз?

– Я думаю, успеем.

– Давай попробуем. Как же я перепутала время? Мне казалось, что она до восьми!

– Может, это не так уж плохо. Может, это и к лучшему.

Потом они зашли выпить кофе, и Грета вернулась к этой фразе.

– Скажи, откуда у тебя эта фраза? Ты ее где-то вычитал или у кого то слышал?

– Не помню. Просто я так время от времени говорю.

– Ты знаешь, эти слова несут в себе большую философскую мудрость. И очень многие вещи благодаря им могут быть преодолены гораздо легче, чем без них. Так что ты вполне можешь сойти за мудреца, если будешь уместно пользоваться ими.

– Но все-таки, мне кажется, не я их придумал.

Грета от души рассмеялась.

– Никита, ну какой же ты правдивый и наивный! Конечно, не ты их придумал. Этой мудрости многие тысячи лет чужого опыта. Есть такая поговорка «нет худа без добра». Слышал? Это практически то же самое. Но твоя фраза звучит более элегантно, более емко. Говорящий эту фразу выглядит выигрышно. Что ты так смотришь? Не понятно?

– Не очень.

– Поясняю. Поговорка – это готовая формула, которая не требует особого напряжения мысли. Если ты часто будешь использовать набор поговорок, цитат и прочего – заработаешь репутацию человека, говорящего штампами. А если ты, в той же самой ситуации скажешь что-то вроде этой своей фразы «Может, это и хорошо. Может, это к лучшему», то это будет как бы сиюминутным, свежим выводом в результате обдумывания, что само по себе производит благоприятное впечатление. А думающий мужчина – явление не столь частое, как кажется самим мужчинам. Теперь понятнее стало?

– Да, теперь понятнее. То есть, получается, что благодаря таким фразам можно изобразить думанье?

Грета громко рассмеялась, и, спохватившись, приглушила смех – на них обернулись.

– Изобразить думанье легко, милый мой мальчик, а притвориться умным невозможно! – она легонько похлопала его по руке. – А ты, Никит, большая умница! Я о-бо-жаю тебя! За это.

– Может, это не так уж плохо? Может, это к лучшему?

* * *

Никита вспомнил, как они смеялись в кафе. Что-то в ней есть такое… Она ведь ровесница его матери, может даже старше. Но по ней никогда не скажешь… она держится иначе. Даже когда она что-то объясняет или рассказывает, он не чувствует разницы в возрасте. Он вообще иногда забывает об этом … Она – женщина! В этом все дело. И ведет себя с ним… Иногда она как посмотрит, их глаза встретятся, и … Это длится меньше секунды, а он потом никак не может прийти в себя. А она – как ни в чем ни бывало. И он думает – что это было? И было ли? Она ведет себя с ним как с мужчиной. Это точно.

Она ведет себя, как женщина с мужчиной, который ей нравится. Но возможно ли это? Или ему только кажется?

* * *

Никита прошел на кухню. О, теплые оладушки! Значит, бабушка ушла недавно, и подумала о нем перед уходом. Значит, не так все плохо!

Никита вспомнил, как Грета при самой первой встрече, когда Галка привела его попить воды, сказала «хорошо, что юноша не хочет коньяку. А только чаю!» И он тогда ответил что-то остроумное. Галя потом спрашивала – что с ним случилось, «ты совершенно не стушевался. Я тебя никогда таким в институте не видела». А он сразу почувствовал себя легко в их доме. И ему не хотелось уходить.

Грета… красивое имя. Она вообще-то, Маргарита. Маргарита Вольдемаровна. Ее сестру зовут Симона Вольдемаровна – тоже красиво. Но Грета… Он уже несколько раз обращался к Грете просто по имени, и она не заметила, по крайней мере, не поправила его. Приятно произносить – Грета, Грета…

Никита взял кружку с чаем и пошел в свою комнату. В одном из ящиков стола лежал конверт со всеми билетами на выставки, которые они посещали вместе. От конверта шел еле уловимый запах ее духов. В его памяти всплыли эпизоды их совместного времяпрепровождения: вот они обмениваются взглядами на выставке современной скульптуры. Вот они медленно идут по аллее, и она вдруг останавливается и смотрит на птицу – «Это что за птица?». Вот они спорят, и она делает свой характерный жест рукой – «нет-нет-нет». Вот она видит скамейку «давай посидим, пока никто не занял». От этих воспоминаний у Никиты голова пошла кругом. Он взял лист бумаги и попытался несколькими штрихами набросать ее портрет. Овал лица. Локоны. Очертание правой щеки, бровь… Этих нескольких черт оказалось достаточно, чтобы он смог мысленно воспроизвести ее лицо так ясно, словно она была перед ним. Но он боялся докончить набросок, так как не доверял своей руке – одна неточность, и все, потеряется сходство. Он все же попытался добавить еще что-то к рисунку – и все испортил.

– Вот черт, ведь знал же, зачем было все портить! – он попытался ластиком снять неверную линию, но только размазал карандаш, все загрязнилось, ушла легкость и дух случайно пойманного сходства.

Досадуя на себя, Никита взял другой лист и стал рисовать ее, стремясь поймать ее жест, поворот, общий облик. Вот она как будто стоит вполоборота, лица нет, но это ее фигура, ее плечи… И тут его обожгло – он должен нарисовать ее грудь. Если только обозначить – это как случайно притронуться. А нарисовать – это не просто коснуться, а взять всей ладонью. Иначе не нарисуешь, не придашь объем.

С женской грудью у Никиты было связано два самых сокровенных воспоминания детства. Он жил на даче, которую на лето сняли его тетка с мужем. Из детей там были их дочь – двоюродная сестра Никиты – с подругой. И сам Никита. Считалось, что девочки – а им было по двенадцать лет – будут опекать пятилетнего мальчишку. Они действительно о нем заботились, брали его с собой на речку. Собирали землянику. Раскрашивали картинки, лепили из пластилина, а перед сном – рассказывали ему сказки или читали книжки. Они все спали в одной большой комнате. Никитин диванчик находился слева от окна, а девочки спали у противоположной стены, где гуськом стояли две узкие железные кровати. Между кроватями и диванчиком прямо у окна стоял большой деревянный письменный стол. Обычно, уложив Никиту, девочки шли на веранду, а потом часа через два-три приходили и ложились спать. В один из дней Никита почему-то проснулся, когда они пришли. Но он себя не выдал и лежал с закрытыми глазами. Девочки зажгли настольную лампу и тихо шептались. Никита улавливал отдельные слова из их шептания «а он что?» «а давай завтра ему скажем, что нас уже Вовка позвал», «а если она расскажет ему, что тогда?»

Никита чуть-чуть приоткрыл глаза и в свете настольной лампы увидел девочек, стоящих у письменного стола. На них не было ничего, кроме трусов – белых в какие-то цветочки на сестре Кате, и синих в белую полоску на ее подруге Тане. Но главное, что его потрясло – это их уже вполне сформировавшиеся груди. У сестры они были остренькие, как два тугих колпачка, смотрящих чуть-чуть в разные стороны. А у Тани – круглые, как яблоки, и крупнее, чем у Кати. Девочки погасили свет. Так что Никитино видение продолжалось лишь несколько мгновений, но и в темноте он видел как светится их кожа, которая на груди была намного светлее, чем на спине или на руках. Хотя тогда, в пять лет он не понял, что именно его так поразило, но чувство ошеломленности увиденным не просто врезалось в его память, а стало частью сознания, того тайного сознания, которое открывается каждому человеку в период взросления и остается на всю жизнь паролем для включения механизма страсти.

Родители мало вникали в проблемы Никитиного взросления, а бабушка с дедушкой тем более не обсуждали с ним вопросы, актуальные для переходного возраста. К счастью для Никиты, он был достаточно уравновешен и обладал врожденной способностью к рассуждениям. Промучившись какое-то время от ночных эротических видений, он прочитал в книгах, что это нормальное явление, имеющее научное название и физиологическое обоснование. Он перестал бояться самого себя и у него, в отличие от многих его сверстников, не возникло острой, почти невротической потребности «попробовать» поскорее и самоутвердиться в своем мужском предназначении. Он ждал, когда ему выпадет случай испытать то потрясение, которое как эталон, было заложено в его память. Ему в школе нравились девочки. Одна из них как-то после физкультуры, которая была последним уроком, зазвала его в раздевалку и сказала что-то вроде «хочешь потрахаться». Она уже обнажила «низ», а ему нужно было увидеть ее грудь. И только в случае, если бы эта грудь вдохновила его, он бы решился сделать «это» даже в раздевалке, хотя это было бы не так романтично, как в его мечтах. Поэтому он ответил, что не против потрахаться в принципе, но не сейчас и не с ней. Одноклассница отреагировала на это спокойно – «ну, не хочешь – как хочешь, больше тебе не предложу». Другая девочка сначала разрешила ему расстегнуть ей блузку, но потом, видя, что он задерживается в районе блузки, стала ему помогать. Она взяла на себя активную навигацию, говоря ему, как и что надо сейчас делать. Никита потом вспоминал об этом эпизоде с весельем – девчонка явно насмотрелась дешевых фильмов, и ее «опыт» опирался на десяток однотипных порнушек, где героини методично двигаются и издают равномерные стоны, и время от времени произносят «не останавливайся, прошу тебя».

Однажды на уроке химии он увидел, как учительница под синим «химическим» специальным халатом поправляет бретельку бюстгалтера, сползшую с ее плеча. Он почувствовал знакомый укол в груди, от которого стало горячо в животе. С тех пор он стал наблюдать за учительницей, и уже скоро знал, что у нее часто спадают бретельки, и она их поправляет. Он ждал этих моментов. Один раз ему удалось увидеть, что бретелька черного цвета. Он понял, что больше не может терпеть. После уроков он подошел к ней и попросил ее ненадолго остаться. Она согласилась. Конечно, она видела, что подросток пожирает ее глазами, и возможно, ей это даже льстило. Ей было чуть за тридцать, и следовательно, она была достаточно молода, чтобы благосклонно принимать любое мужское поклонение. Но вряд ли ей приходило в голову, что не она сама, а ее машинальное движение вызывает бурю страстей у молодого человека.

– Никита, – хлоп, бретелька свалилась. – Что у тебя за проблема? – рука пошла под халат. – Вроде ты у меня один из лучших, идешь на твердую пятерку, – бретелька на месте.

Никита собирался сказать многое, вплоть до нахального – «дайте я сам поправлю эту бретельку». А еще лучше «не надо ее поправлять, дайте я лучше спущу вторую». И после этого он увидит ее грудь, и подставит ладони под их тяжесть… А она…

Но он заробел, не смог. Он стоял, смотрел на нее. И молчал. И не мог вымолвить ни слова.

– Никит! Ты в порядке? – она повела плечом, пытаясь удержать бретельку. Но безуспешно.

– Что случилось, Никита? – бретелька на месте.

Она подошла к нему близко, от ее халата пахло реактивами. Она положила ему руки на плечи – он был выше ее на голову.

– Никит. Ты хотел мне что-то сказать?

Он кивнул.

– Но передумал?

Кивок.

– А потом когда-нибудь скажешь?

Кивок.

– Обещаешь?

– Да. Обещаю.

– Ну, иди тогда.

Он был уже у двери, когда она спросила:

– Но это ничего срочного? Это может подождать?

– Может.

Очевидно, она решила, что мальчик влюбился в нее, и кому-то сболтнула. А возможно, кто-то заглянул в класс, когда они стояли рядом и ее руки лежали на его плечах. По школе поползли слухи. На каждом уроке химии он следил, как она поправляла бретельки, и не сводил с нее глаз. Она с многозначительной улыбкой вызывала его к доске. Обращалась к нему, спрашивала с места, хвалила его и прочила ему карьеру в химической науке. Скоро все только и говорили о том, что у химички роман со старшеклассником. Никита об этом не знал, потому что с ним никто про это не говорил, а романа-то никакого и не было. Где-то с конца апреля она перестала появляться в школе. На вопросы учеников завуч отвечала, что учительница отсутствует по семейным обстоятельствам.

Он решил, что на выпускном вечере он с ней объяснится и может быть тогда… Он ждал этого выпускного, и фантазировал, как он будет ее целовать, и как он расстегнет ее платье или блузку или что там будет на ней надето… И спустит, наконец, с ее плеч эти черные бретельки… И овладеет ею где-то в пустом классе. А лучше, в саду, в аллее. И она будет обнимать его за плечи и говорить «не останавливайся, прошу тебя».

На выпускном вечере ее не было. Были все учителя, кроме химички. Потом выяснилось, что ее муж приходил к директрисе, о чем-то с ней скандалил, после чего химичка уволилась и куда-то уехала.

Никита переживал, страдал. Для него это было первым ударом, первой любовной потерей. После этого он утратил интерес к девочкам своего возраста. Его стали привлекать женщины постарше.

Интерес к химии тоже угас. Ему было все равно, куда поступать Он подал документы в институт иностранных языков и прошел без особых трудностей. Учился ровно, но без лишнего рвения.

Однажды он увидел в троллейбусе женщину лет тридцати пяти. Она была в свободном трикотажном балахоне. Черный низ балахона кверху плавно светлел и переходил в серый, а самый верх и рукава были белого цвета. И сквозь белые рукава и белый верх просвечивали черные бретельки бюстгальтера.

Никита вышел за женщиной и следовал за ней, не отставая. Наконец она обернулась.

– Молодой человек, что вам надо? Почему вы меня преследуете?

– Я не преследую. Я просто иду за вами.

– Это и называется преследовать.

– Меня зовут Никита. Я могу показать свои документы.

– Это не имеет никакого значения. Мне не нужны ваши документы. Я прошу отстать от меня. Не идите за мной.

– Я не могу.

– Что значит «не могу»? Вы что, маньяк?

– Да нет, какой маньяк. Просто, я вас увидел в троллейбусе и понял, что должен с вами познакомиться.

– Какая глупость!

– Почему глупость? Вы мне очень понравились.

– Молодой человек, вы мне в сыновья годитесь!

– Возраст не имеет значения.

– Найдите себе девушку помоложе.

– Вы молодая и очень красивая!

– Хорошо. Я красивая. Что дальше?

– Назначьте мне свидание.

– Вы все-таки немного не в себе. Я замужем. И я не встречаюсь с незнакомыми мальчиками.

– Но если мы познакомимся, то я уже не буду незнакомым. Скажите мне ваше имя.

– Не хочу!

– Но я же не прошу вас сказать мне адрес и даже фамилию. Вы можете назвать любое имя, и я даже не узнаю, ваше ли это имя на самом деле.

– Хорошо. Анна.

– Анна! Я теперь буду думать о красивой женщине по имени Анна. Я буду вспоминать о вас и придумывать разные красивые любовные истории.

– Послушайте, Никита, если вы действительно Никита…

– Я действительно Никита. Вот мой студенческий билет. У меня и паспорт есть. Хотите?

– Да нет же. Мне надо идти, понимаете. Меня ждут. И мне будет очень неприятно, если тот человек, который меня ждет, увидит меня с вами. Вы же не хотите мне неприятности, правда?

– Да, не хочу. Но я уверен, что тот человек не так к вам относится, как я мог бы. Ведь у него не захватывает дыхание, когда он на вас смотрит. И он не пошел бы за вами, выйдя из троллейбуса, чтобы не потерять вас. Я ехал по своим делам, но когда увидел вас, то все бросил. Анна, назначьте мне свидание.

– Никита, но это смешно.

– Почему? Что здесь смешного? Все женщины мечтают о том, чтобы их боготворили. Чтобы нашелся человек, который восхищался бы ими и готов был на все ради них. Но когда такой человек находится, то женщина не верит ему и отказывается с ним встретиться. Чего вы боитесь, Анна? Ведь вы можете и не приходить. Или придти и издали смотреть, как я вас жду. Вам нечего бояться. И вы ничем не рискуете. Я-то приду обязательно, и буду вас ждать. Назначьте мне встречу. Когда хотите.

– Хорошо. Через неделю в три часа дня.

– Где?

– Ну… скажем, на выходе у метро Новослободская. А теперь, мы с вами расстанемся, и вы за мной не пойдете.

Она пришла на свидание. Они ходили по улицам, потом сидели в каком-то сквере, разговаривали. Потом зашли в кафе и ели мороженое. Потом расстались, но договорились встретиться снова. На десятой встрече исполнились все Никитины мечты и фантазии – прошлые и настоящие. Через два месяца бурных встреч он немного устал от нее, а она стала устраивать ему сцены ревности. Когда ее ревность стала зашкаливать, он понял, что эти отношения себя исчерпали – романтика кончилась, а к бытовому сожительству он был не готов. Он расстался с ней без сожаления, хотя понимал, что ей тяжелее, чем ему, и даже вполне искренне ей сочувствовал. Но для себя решил бесповоротно – все, это конец. У него сохранились великолепные воспоминания об их свиданиях, опыт, приобретенный в общении с Анной, оказался чрезвычайно ценным. Никита стал чувствовать себя уверенно. Ему теперь было известно, что он может понравиться настоящей – то есть взрослой – женщине. Часто Никита ловил на себе заинтересованные женские взгляды. Он сам иногда смотрел на девушек и пытался представить, как повела бы себя та или другая в кафе, на улице или в постели. Это была занятная игра. Кроме того он обязательно бросал взгляд на грудь потенциальной избранницы. Хотя эта часть женского тела утратила свою абсолютную власть над ним, но она оставалась первым неписаным условием Никитиного отбора. Несколько раз он сам заговаривал с женщинами на улице, и каждый раз они достаточно быстро соглашались в ним встречаться. Он сделал еще один ценный вывод – разным женщинам можно было говорить одно и то же. Каждой из них Никита сказал примерно тот же текст, что и при первой встрече с Анной. Результат тоже был похожий. Никита решил для себя, что не будет разбрасываться. Ему хотелось встретить женщину, которая поведет себя иначе и заставит его потрудиться и пострадать, прежде, чем он добьется своей цели. К тому времени, как Никита обратил внимание на Галю в институте и подружился с ней, уже прошло почти полгода, как он расстался с Анной. И у него за спиной было шесть или семь типовых краткосрочных любовных историй.

* * *

Никита сидел на кухне и пытался набросать на бумаге силуэт Греты. Он поймал себя на том, что до сих пор ему ни разу не приходила в голову мысль «какая у нее грудь?» Может быть, он излечился от детского наваждения? Сейчас достаточно было произнести мысленно ее имя, и он чувствовал, как его охватывает какое-то радостно-лихорадочное беспокойство, похожее на ожидание новогодней ночи в детстве. Грета…

20

Рукопись, которую Симоне надо было отредактировать к концу месяца, уже целых два часа лежала открытой на двадцать девятой странице. Работа не шла. Всякий раз что-то отвлекало ее, и она с готовностью позволяла себе отвлечься. – то подошла к окну посмотреть, что за шум на улице; то решила сначала попить чаю с ванильным сухариком, а потом уже сесть и окунуться в работу; то ей показалось, что скрипнула входная дверь. Пошла проверять. Дверь была закрыта, но в коридоре на комоде она обнаружила целую стопку неразобранных бумаг – рекламных буклетиков и конвертов. Что за беспорядок! Она стала просматривать бумаги. Оказалось – все ненужное, кроме нескольких телефонных счетов, которые она положила в соответствующий ящик, где уже приготовленные к оплате остальные счета ждали своего часа. Затем Симона вернулась к письменному столу. Уселась поудобнее, взяла карандаш, пробежала глазами страницу – где я остановилась? вздохнула. «Надо поработать. Что это я застряла на этой книге, в самом деле». Она начала читать, сделала несколько пометок на полях. «Сейчас восемь. До десяти я прочитаю страниц… хорошо бы страниц тридцать. Может, даже побольше». Через пару строк она опять отвлеклась. «Неужели уже восемь часов! Быстро прошел день. Интересно, а где все? Галюшка сегодня звонила только один раз, да и то днем. И Греты нет. Опять она с этим своим подопечным. Что она с ним так носится? Что в нем особенного? Он, в общем-то конечно, неплохой, даже умненький. Но Галюшка уверяет, что он ей совсем не нравится. Почему, непонятно. Зачем тогда она его сюда привадила? Хотя, что я говорю? Если они дружат…Может, со временем, что-то получится. Он такой тихий, вежливый. Спокойный такой. Может, Грета его потому и взяла под крыло, чтобы не упустить? А то Галка потом одумается, а все – Никиту уже выхватили. Сейчас ведь девицы такие – ушлые. А он скромный». Симона вспомнила, как он появился в их доме. «Хотя держится свободно, не стесняется… он тогда сразу повел себя довольно уверенно. Может, он и не такой уж тихоня. Кто его разберет». Но Грета… прямо совсем его усыновила. Везде с ним, на все выставки. С Галкой вообще перестала ходить, только с этим Никитой. Меня хоть бы раз позвала. Ей даже в голову не придет с сестрой сходить на выставку. А я бы, может, с удовольствием пошла бы. Надо ей все-таки сказать. А то я сижу тут. Не помню уже, когда куда-то из дома выходила. Кроме работы. А они каждый день развлекаются». Симона почувствовала, как ее захлестывает обида. Но что-то в этой обиде было еще – острое, царапающее, нетерпимое. Она встала из-за стола и в раздражении заходила по комнате.

– Нет, в самом деле, – уже вслух говорила Симона. – Что происходит? Почему надо каждый день посещать какие-то выставки, музеи и все такое? Почему нельзя когда-то посидеть спокойно дома? Дома тоже есть дела, между прочим. И где это написано, что везде надо появляться с этим мальчишкой? Она забывает, сколько ей лет! Ей пятьдесят три года! Скоро все будут смеяться, что она всегда таскает за собой двадцатилетнего парня. Тоже мне. Сыночек!

Тут Симона немного опомнилась. «Может, и вправду, она к нему как к сыну относится. Ведь у нее нет детей. Тогда еще как-то понятно». Но через минуту раздражение опять взяло вверх.

«Но он же не сирота. В конце концов, у него родители. Семья, дом. Даже неудобно перед родителями. Ей бы надо с ними познакомиться, поговорить, объяснить. Что, мол, у вас способный сын. Я хочу ему помочь. Развить эти способности. А то она его взяла в оборот. Парень минуты свободной не имеет. Он же молодой. Ему, может, спортом охота заняться. С девочкой погулять. А он должен при Грете состоять. Тоже мне, королева нашлась».

Симона замолчала и в ту же минуту поняла, что дом ожил. Из коридора проникал свет и доносились оживленные голоса и смех. Галя и Грета.

Она вышла в коридор.

– Пришли, наконец?

– Пришли, пришли. А ты с кем?

– Я ни с кем. Одна.

– А мне показалось, что ты с кем-то разговариваешь.

– С кем я могу разговаривать?

– Ну, Симона. Я не знаю. Мало ли с кем. Может, по телефону.

– Да, я разговаривала по телефону.

– А кто звонил?

– Какая разница!

Грета и Галя переглянулись.

– Мам, что-нибудь случилось? – осторожно спросила Галя.

– Нет, ничего не случилось. Все абсолютно в порядке.

– А почему ты такая…

– Какая?

– Ну, не знаю. Вздрюченная.

– Какая я?!

– Симона, скажи, что не так? – вступила Грета. – Тебя что-то вывело из колеи?

– Нет. Просто вместо того, чтобы мне спокойно работать, я должна нервничать, что вы где-то допоздна пропадаете…

– Мам, сейчас еще девяти нет…

– Все равно. Позвонить и сказать – я там-то и там-то, это что, большой труд?

– Но я тебе звонила…

– Это было в два часа дня. А сейчас…

– А я должна каждые полчаса отмечаться? Ты можешь, кстати, сама мне позвонить, если тебе неспокойно.

– Я никогда не знаю, где ты и с кем. Вдруг я тебе помешаю.

– Мам, что за чепуха!

– Галя!

– Нет, ну в самом деле! Что вдруг за приступ деликатности! Притворной! Послушай, мама, если ты позвонишь в неудобный момент, я скажу – мамочка, извини. Я тебе перезвоню чуть позже. И все дела.

– Галюш, мама просто беспокоилась о тебе, – примирительно сказала Грета.

– Не надо ей объяснять, если она сама не понимает, – не приняла протянутую руку Симона.

– Почему же не надо, – пожала плечами Грета. – Просто иначе действительно непонятно, почему ты нас встречаешь в таком настроении. Ведь, наверное, я-то не должна тебе звонить и сообщать, где я?

– Ты – не должна.

Все замолчали.

– А где вы были? – после паузы спросила Симона.

– Мы? Мы были в разных местах.

– Но вы же пришли вместе.

– Мы просто встретились около дома. Случайно.

Симоне показалось, что это не так.

– Не хотите, можете не говорить.

Галя, процедив сквозь зубы «бред какой-то!», быстро прошла в свою комнату и довольно громко закрыла дверь.

– Знаешь, Симона, я пойду тоже к себе, переоденусь. Ты… мы немного остынем и потом поговорим. За чаем. Хорошо?

– Хорошо, – поджав губы, ответила Симона.

* * *

– Га-алюш, ты будешь пить чай?

– Не-ет, я не хочу.

– Не хочет – не надо.

– Да перестань, Симона. Все нормально. Га-аль! Приходи попозже!

– Ла-адно!

– Как твоя рукопись?

– Плохо. Тяжело идет. Не могу сосредоточиться. А мне уже скоро сдавать.

– Сколько там страниц?

– Триста с хвостиком.

– А сколько уже готово?

– Тридцать.

– Ну все-таки… Десятая часть. Я могу помочь?

– Нет, не можешь. Там такой текст дурацкий. Я сама.

– Ну смотри. Если что…

– Я успею. Должна успеть.

– Успеешь, конечно. Не нервничай ты из-за этого.

Они помолчали.

– Так где же вы были все-таки?

– Насколько мне известно, Галка была в кино… со своей компанией, – предупредила Симонин вопрос Грета. – А мы с Никитой посетили одну потрясающую выставку…

«Мы с Никитой» вновь резануло Симону, как будто гвоздь попал на старую царапину. Но она сказала:

– А мне показалось, что вы с Галей были где-то вместе.

– И почему бы мы должны были скрыть это от тебя?

– Вот я и удивилась, почему вы это скрываете.

– Сестрица, тебе психиатра вызвать?

– Спасибо, не надо. Представь, я целый день сижу над этой проклятой книгой, работа не идет. И тут вы приходите такие довольные, веселые и не хотите мне сказать, где вы были. – Симона уже сама поверила, что именно это ее обидело.

«Это ревность», – поняла Грета. – «Она ревнует Галку ко мне».

– Нет, Симона, ты не права, – спокойно сказала Грета. – Она действительно ходила в кино, и мы действительно встретились около дома.

– Ну, значит, я действительно старая дура.

– Симона, ты сгустила краски. Выбери что-то одно: «старая, но не дура» или «не старая, но дура».

Симона невольно рассмеялась.

– Да, ты умеешь успокоить!

Она отпила остывший чай. Взяла пару печений. Настроение у нее явно улучшилось, и она готова была поговорить о Никите.

– Ну, хорошо. Расскажи, где вы были-то.

– Ой, Симона! Мы были в таком потрясающем месте! Это маленький подвальчик, там один художник устроил показ своих картин. Выставка такая …практически неофициальная. Он снял этот подвал на какое-то время и развесил там свои работы за последние три года. Я тебе скажу… очень интересный художник. По крайней мере, я ничего подобного ни у кого не видела. А я все-таки неплохо знакома с этой сферой…

– А как ты на него вышла?

– Мне несколько человек о нем говорили. «Ты должна сходить на него».

– Как его фамилия?

– Потапов. Владимир Потапов.

– Мне это ни о чем не говорит.

– Ну конечно, не говорит – пока. Но поверь мне, со временем скажет. Очень даже. Он особенный. Его заметят обязательно – не здесь, так там, как это часто бывает.

– Может, тебе его взять под крыло?

– То есть? Ты что имеешь в виду? Под какое крыло?

– Ну, начни его рекламировать, поддерживать, продвигать. Создай ему имя.

Грета почувствовала подтекст, но, секунду поразмыслив, решила сделать вид, что не заметила этого.

– Я бы с удовольствием. Но к сожалению, у меня нет таких возможностей, чтобы помочь раскрутить кого-то.

– Ну почему же нет? Ты могла бы везде с ним появляться, приглашать его с собой на разные мероприятия, где ты сама бываешь. Знакомить его с теми, с кем ты сама знакома. Это тоже немало.

Грета ощутила, что в ней начинает закипать раздражение, «все-таки с моей сестрой никогда нельзя расслабляться. От нее всегда надо ждать пакости», но все же сумела не проявить этого, хотя внутренне уже приготовилась давать отпор..

– Симона! Я прекрасно понимаю, на что ты намекаешь, – холодновато-спокойно произнесла Грета. – ты намекаешь, что я могу вместо Никиты заняться этим Володей Потаповым. Ты ведь это хотела сказать?

Симона усмехнулась и не ответила.

– Я только не понимаю, Симона, что ты имеешь против Никиты?

– Я против Никиты ничего не имею. Просто мне не очень нравится, что ты тратишь на него кучу времени, полностью занята его проблемами и пытаешься их решить, хотя он в этом, может быть, не нуждается.

– Симона, я трачу на него свое время, понимаешь, свое, а не твое или еще чье-то. Нуждается он в чем-то или нет – не тебе судить. И мне совершенно все равно – нравится тебе то, что я делаю, или не нравится. Это тебя не должно касаться. Я же не говорю тебе, нравится мне, как ты живешь, или нет. И ты прекрати судить обо всем со своей колокольни. Она у тебя не настолько высока, чтобы ты могла видеть все и понимать правильно. Кстати, если тебе не нравится, что я провожу много времени с Никитой, зачем ты мне предлагаешь делать то же самое с Володей Потаповым?

– На Никиту ты тратишь время впустую. А этого Потапова ты могла бы раскручивать с пользой для него и для себя. И для общества, если он такой замечательный художник.

– Слушай, Симона, не надо изображать, что ты беспокоишься об обществе. Тебе просто почему-то не хочется, чтобы я общалась с Никитой.

– Да ради бога, общайся на здоровье. Делай, что хочешь.

– Симона, мне не требуется ни твое разрешение, ни запрет, ни одобрение. Я в любом случае буду делать то, что сама для себя сочту нужным. Если мне понадобится твой совет, я к тебе обращусь. Но и в этом случае я совсем не обязана буду ему следовать. Пожалуйста, постарайся это понять.

Грета перевела дыхание и продолжила:

– Так вот, что касается Никиты. Никиту я не раскручиваю. Я помогаю ему раскрыть самого себя. Когда я его узнала поближе, я увидела, что он способный мальчик, в частности – к живописи. Я чувствую в нем искру и раздуваю ее, как могу У него зоркий глаз, он вообще очень неглупый. Его родители им совершенно не занимаются. Он учится в институте, который его мало интересует. И если я ему не помогу сейчас, то его талант пропадет. Не реализуется. А так – он найдет себе хорошую работу. Потому что талантливых искусствоведов мало. Или он сможет стать экспертом, например. Тоже прекрасная профессия. И я тебе неоднократно все это уже говорила.

– Да, говорила. Но я тебе тоже много раз на это отвечала, что мне кажется, что он ходит с тобой на все эти выставки и вернисажи просто из вежливости. Я не спорю – возможно, ему это интересно, и он на самом деле проявляет способности в этой области. Но не исключено, что если б ты задумала приобщить его к чему-то другому, он с таким же интересом ходил бы на корт или в бассейн или на танцплощадку. И подавал бы надежды как спортсмен или танцор.

– И что? Даже, если так? – Грета на миг упустила нить разговора.

– Ничего. Просто ты его идеализируешь, придумываешь. А он значительно проще, он обычный. Хороший, милый, но не такой, каким ты его видишь.

– Допустим, что так. Но я не могу ему помочь ни в спорте, ни в танце. Я могу помочь только в одной области. И поскольку он демонстрирует здесь интерес и способности, постольку я готова помочь в их реализации. А танцы и спорт – пусть тоже будут, но это без меня. На здоровье.

– А почему ты должна вообще ему помогать? Для чего тебе это надо? Кто он тебе?

– Знаешь, Симона, в этом вопросе – вся ты. Да, он мне никто. Он просто приятель моей племянницы. Ну и что? Где написано, кому надо помогать и кому не надо? Ты считаешь, что помогать надо только родственникам? У тебя вот есть дочь. Ты ей много помогаешь? У меня никого нет – значит, и помогать некому?

– У тебя есть сестра.

– Разве я тебе не помогала? И не помогаю? Кстати, у тебя тоже есть сестра.

– Вот я и пытаюсь тебе помочь.

– Послушай, Симона, если ты поставила своей целью вывести меня из себя, то я не доставлю тебе такого удовольствия. Я только не понимаю, зачем ты этого добиваешься?

– Да с чего ты взяла? Я правда хочу тебе помочь.

– И в чем же эта помощь?

– Я пытаюсь раскрыть тебе глаза…

– На что? Что ты видишь такого, чего не видно мне?

– Например, мне кажется, что твое рвение по отношению к Никите чрезмерно. И ты могла бы освободить кучу времени…

– …и сидеть дома с тобой?

– Ну почему же? Ты могла бы заниматься своими делами, а он бы смог тоже заняться тем, что ему на самом деле интересно.

– Послушай меня, Симона. Я хочу предложить тебе заниматься своими делами. Понимаешь, своими! А не чужими! Вот у тебя есть твои рукописи – сиди и редактируй! Это твое дело, в котором у тебя есть некий опыт. В отношении меня, Никиты, даже Гали – тебе не дано никакого морального права советовать и поучать. Твой жизненный опыт, Симона, настолько убог, что ты просто не можешь знать, что для кого лучше или хуже, что кому надо или не надо. Ты никогда никого не любила, кроме себя, может быть. Ты никогда никому не помогала, ты никогда ничем не жертвовала ради кого-то. Ты ничего не теряла. Ты не ошибалась. Ты не совершала необдуманных поступков. Не напивалась даже! И ты начинаешь меня учить, как жить! Все люди разные. Твоя модель – сидеть в норе. У меня – другая модель жизни. Я не заставляю тебя жить по-моему. Сидишь в норе – сиди. И не мешай другим жить так, как они считают для себя правильным. Но ты высовываешь нос и начинаешь поучать – так неправильно, так нельзя, так плохо. А ты сама пробовала? Откуда ты знаешь, что это неправильно? С чего ты решила, что это плохо? И почему вообще ты берешься судить о чем-то? А я тебе скажу, почему! Ты вдруг увидела, что все твои жизненные истины, позиции, заповеди оказываются не такими уж абсолютными. Ты из своей норы замечаешь, что те, кто умудряются жить не так как ты, вполне веселы и довольны. И ты понимаешь, что все эти годы сидения в душной норе – ошибка. Но ничего уже нельзя ни поправить, ни изменить. Можно только признать – но от этого не легче. Но признавать ошибки – это не твое. Ты ведь не ошибаешься. И вместо этого ты начинаешь отравлять жизнь другим. Но твоя горечь не станет от этого слаже, поверь, хотя тебе, наверное, кажется…

Грета вдруг увидела, что у сестры дрожат губы. И она остановила свою запальчивую речь на полуслове.

Симона сидела, не шевелясь, с глазами, полными слез. Она пыталась крепко сжать рот, чтобы не позволить губам дрожать и кривиться. Когда слезы вышли из берегов, Симона закрыла лицо руками и беззвучно заплакала.

У Греты упало сердце. Ей сразу стало жалко Симону «сидит за своими рукописями, всю жизнь одна, никому не нужная. И видит, как проходит жизнь, все мимо, мимо. У других что-то случается. А у нее – ничего…»

Грета придвинула стул вплотную к Симоне, положила ей руку на колено.

– Симона, Симон. Не плачь, пожалуйста.

Симона не ответила, только плечи ее затряслись сильнее.

– Послушай, Симона. Я не хотела тебя обидеть. То, что я говорила – это очень тяжело и неприятно слушать, но ведь это правда. Если бы я знала, что тебя это так больно заденет, то я бы промолчала. Но ведь ты сама не боишься кому-то сделать больно, когда говоришь все, что думаешь.

Симона не ответила.

– Ну, давай, я буду с тобой ходить на выставки – на какие захочешь. Мы можем и втроем ходить тоже – и ты увидишь, что Никита не такой уж плохой. А нет – так вдвоем. Давай?

– Ничего мне не нужно, никаких выставок, ничего, отставьте меня все в покое, – сквозь ладони прорыдала Симона и, вскочив, побежала в свою комнату.

Грета, обессиленно ссутулившись, осталась сидеть за столом. Услышав шорох за спиной, она обернулась. В проеме двери, прислонившись к косяку, стояла Галя.

Грета вопросительно взглянула на Галю.

– Я все слышала.

– Зря я, наверное…как-то жалко ее.

– Жалко, конечно. Но по сути, ты, Грет, права.

– Да, но все равно жалко. Ну что, чай будешь?

– Какой там, на фиг, чай! Я бы покурила!

– Не выдумывай! Ты что, куришь?

– Ну, так, не всерьез.

– Не кури, Галка, не втягивайся. Это ничего не дает, кроме неприятностей.

– Ла-адно. Тогда по койкам?

– По койкам. Утро вечера…

* * *

До утра было очень далеко, и ночь обещала быть бессонной. Грета улеглась на тахту и положила под щиколотки валик.

«Ноги стали отекать, больше никакого чая на ночь. И нервничать поменьше». «По сути, ты права» – вспомнила Грета Галины слова. Милая моя Галочка, права-то я права. Но не совсем. Симона задала вопрос – зачем ты так рьяно помогаешь Никите? Зачем ты его таскаешь по всем выставкам и вернисажам? А ведь и правда – зачем?»

Грета помассировала затылок, который начал тяжелеть от знакомой тупой боли. «Ой, как мне это сейчас не нужно! Полежу тихо, подремлю, может, пройдет». Она прикрыла глаза. Несмотря на боль, голова работала четко, и мысли крутились вокруг недавней ссоры с сестрой.

«Допустим, она спросила без всякого подтекста. Но даже если и был подтекст – как бы я ответила, если бы действительно помогала какому-то способному мальчику? Разве я стала бы говорить все то, что я наговорила Симоне? Я бы без всяких эмоций объяснила бы, что делаю доброе дело. Выступаю в роли доброй феи и так далее. Сказала бы спокойно – «да, может ты и права. Но он такой растяпа, сам ничего не делает, а с другой стороны – способный, и мне захотелось реализовать в нем то, что я сама не сумела» – и все. И никаких истерик. И она была бы сыта. И я цела…

А если быть уж совсем честной – я бы, конечно, так не усердствовала. Я бы рекомендовала ему пойти туда, посмотреть то, почитать это. Но с Никитой совсем иначе. Я его таскаю с собой, потому что мне так хочется. Мне нравится с ним бывать где-то. И Симка это приметила. Поэтому и спросила. А я своей бурной речью выдала себя с головой. Я ей показала, что это мое личное дело, моя жизнь…

А с другой стороны – что я такого ужасного делаю? Хожу с молодым человеком по музеям? И что тут плохого? Почему нельзя?»

От нагревшейся подушки Грете стало трудно дышать. Она перевернула подушку прохладной стороной к себе. Вроде стало легче, но через минуту новая волна головной боли заставила ее застонать. Уши заложило. «Господи, как же болит башка! Надо что-то делать, а то хлопнусь тут! Мне этого не надо».

Грета ювелирно, без резких движений «видел бы меня сейчас кто-нибудь из поклонников!» встала, приняла две таблетки и, передумав возвращаться на тахту, подошла к окну и настежь распахнула раму. Свежий ночной воздух, в сочетании с лекарством, подействовал – боль не прошла, но словно отступила, и Грета, облокотившись на подоконник, стала медленно и глубоко дышать, словно делая ингаляцию запахом прохлады и лип.

* * *

Симона не спала. Она не могла успокоиться после той сцены, которая произошла вечером в гостиной. Симоне не стало легче после слез, наоборот, ее пробивала крупная злая дрожь от одной мысли, что Грете удалось вывести ее из равновесия. Она разъяренно металась по комнате и придумывала изощренную словесную месть сестре за пережитое унижение. Мало того, что ей пришлось выслушать столько злых слов, так еще и Галя, наверняка, все слышала. А может, они не раз уже обсуждали это за ее спиной?

Симона подошла к раскрытому окну и глубоко затянулась прохладным воздухом улицы, как курильщик с наслаждением вбирает в себя запах табака. Немного постояв, она, стараясь не наступать на скрипучие места паркета, прошла через гостиную в коридор, озираясь, как взломщик, открыла дверь, спустилась вниз и вышла из подъезда.

Обычно Симона избегала оказываться на улице после десяти вечера. Ночь таила в себе мало ли какие опасности. Однажды – ей было лет девять – Симона с отцом возвращались вечером из театра, и вдруг на их глазах пьяный соседский дядя Леша ударил кулаком прохожего. Отец Симоны попытался вмешаться и урезонить дядю Лешу, но тот схватил его за пиджак и свирепо орал: «Сейчас и тебе достанется, гад! Хочешь в морду?» «Отойди, Симона», – сказал ей отец. А она стояла и лепетала: «Папочка, давай уйдем, папочка, давай уйдем». С тех пор Симона панически боялась пьяных, и ей казалось, что ночью за каждым углом таится страшный разнузданный пьяный.

Сейчас, неожиданно для самой Симоны, ночная прогулка стала той необходимой экстремальной мерой, которая могла затмить ее состояние после ссоры с Гретой.

Кривые пустынные переулки в рассеянном свете фонарей были похожи на театральные декорации, оставленные на сцене для нового представления. Старые дома, притворяясь сонными, зорко поблескивали черными стеклами окон. Смутные силуэты парочек вдруг возникали и исчезали в только им известных подворотнях. Внезапные громкие голоса невидимых подвыпивших компаний, женский смех, попытки затянуть песню. Когда Симона слышала такое, находясь дома, она всегда с содроганием думала, что не дай Бог встретиться с ними на улице. А сейчас она сама находилась внутри этой темной яви, объединявшей всех неспящих.

«Видел бы кто-нибудь, что я гуляю по улицам ночью одна». Ощущение опасности будоражило Симону, но это был не кураж, а скорее, животный страх. Она продолжала шагать, с обостренным напряжением прислушиваясь к темноте, хотя и старалась, чтобы со стороны это было незаметно.

* * *

Пройдя благополучно несколько улиц, Симона немного успокоилась «ну что ж, в общем, ничего страшного», когда услышала за спиной несколько подвыпивших голосов.

– Смори, смори. Баба, что ль?

– Где?

– Да вон. Ща доггоним. Девушка, а девушка, подожди нас.

Симона шла, не оборачиваясь, и судорожно пыталась не паниковать.

– Куда бежишь-то? Стой! Че, не слышишь? Глухая? А?

Трое парней догнали ее и окружили. Они были сильно навеселе.

– Хе-хе-хе, мамаша, мы-то вас за девушку приняли, – сказал один из них, с усилием фокусируя на Симоне оба глаза.

– А че ж…тпф…пусь с нами…тпф… Че ж… – проговорил другой, через каждое слово сплевывая набегающую слюну.

– Пойзем с нами, посизим, выпьем. Выпить-то… – еле ворочая языком, предложил третий.

– Да куда ж мне с вами, я вам в матери гожусь, – изобразила простодушие Симона, поражаясь своей находчивости и бесстрашию.

– Вы не старая, это с-се не так, возраст – это с-се не то, – философски возразил первый, безуспешно пытаясь сделать отрицательный жест рукой.

– Пойзем, выпьем. Выпить-то…

– Ребята, я не пью. Вам молодую компанию надо.

– Да пойзем, ты, че ты, твою так…

– С-семыч, ты это…давай не это…Ну что, с-с-согласны?

– Нет-нет, спасибо.

– В-вам спассибо! Хор-роший человек. Пошли с нами! Что скажешь?

– Нет, я домой. Я вам желаю найти молодых, красивых…

– Спассибо!

– Счастливо вам!

– Эх. Жалко! Хор-рошая ты …баба. Посидели бы! Выпили…

Еле отделавшись от парней, Симона повернула назад, опасаясь, что они могут за ней вернуться. Ночная прогулка моментально потеряла налет порочной романтики. За кого они меня приняли? Чудовищно! Она торопилась и уже не обращала внимания на подъезды домов, причудливо выхваченные тусклым светом, редкие вывески давно несуществующих магазинов типа «скобяные товары». Она уже хотела как можно скорее очутиться, наконец, дома. Однако совсем рядом с родным Ларчиковым переулком Симону ожидало еще одно приключение.

Она буквально нос к носу столкнулась с мелким неопрятным мужичонкой, скорее всего – бомжом, от которого шел пронзительный запах мочи.

– Ну что, Мар-руся? – обратился к Симоне бомж и затем произнес что-то нечленораздельное – то ли «ботинок», то ли «пойти некуда».

– В чем дело? – резко спросила Симона. – Что тебе надо?

– Ты что, глухая? Говорю, полтинник.

– Нет у меня денег. Ни копейки!

– Дура! Пойдем, говорю, за полтинник. Больше ты не стоишь.

– Что-о-о? – Симону охватила такая ярость, что она забыла про все свои страхи. – А ну пошел отсюда, подонок, гаденыш, ничтожество! Я тебя сейчас придушу, растопчу, прирежу, понял? Не попадайся мне на глаза никогда, умри, исчезни – на счет два. Повторять не буду!

Мужичонка ошалело сжался и молча исчез, словно действительно растворился в воздухе, испуганный Симониным натиском.

Подойдя к дому, Симона решила, что нужно немного успокоиться. Она зашла во двор и уселась на скамейку под липой.

* * *

Грета не спала. Головная боль почти прошла, но затылок был тяжелый. Она честно пыталась заснуть, лежала не шевелясь, с закрытыми глазами, но сон не шел, а вместо него шли мысли, которые как раз и не позволяли мозгу расслабиться. Она встала, снова подошла к окну – и вдруг увидела Симону, подходившую к дому.

«Странно. Что она делала на улице в такое время? Где она была?» Входная дверь не щелкнула. Грета зашла на кухню и выглянула в окно, выходящее во двор. Симона сидела на скамейке в полной задумчивости.

Грету вновь кольнула жалость. «Ходила одна по темным улицам, наверно думала – пусть я заблужусь, пусть со мной что-нибудь случится, раз я тут никому не нужна».

Потом Грете пришла в голову другая мысль: «А вдруг она с кем-то встречалась? Ведь я толком ничего не знаю про нее. Вдруг у нее встречи по ночам?» «Нет», – возразила она себе, – «все-таки, нет. Надо знать Симону». С другой стороны, куда-то же она ходила? Значит, при всей ее боязни и трусости она может их ради чего-то преодолеть. Ради мужчины? Но почему ночью? И почему тайно? Ведь она не девчонка, чтобы ночью бегать по свиданиям. Может она ловит мужчин? Симона – проститутка? Чушь! Полная чушь!

Да… Интересно… А может быть, она тайно встречается по ночам с …любовницей? Может, она у нас лесбиянка? Но у нее ни подруг, ни сотрудниц, ни учениц. Она ни с кем близко не общается. И потом за все годы это уже как-то проявилось бы, вылезло наружу. Симона всегда по вечерам дома, смотрит телевизор или читает. Или редактирует свои рукописи. Нет, конечно, нет, это полный бред, моя больная фантазия. У нее нет никого. Вообще никого. Если бы кто-то был, она бы не устраивала таких сцен, как сегодня. Она бы терпимей относилась к другим в этом смысле. Она бы чувствовала, что кому-то нужна. А так ей кажется, что она лишняя, что ее все бросили.

* * *

Симона сидела на скамейке и медленно приходила в себя.

Ну и ночь! Чуть не попала в руки к пьяным хамам! Слава Богу, удалось от них избавиться! А потом еще этот! «Полтинник!» Скотина! Мерзкая, вонючая скотина! Ничтожество! Она содрогнулась от омерзения и возмущения. Но в глубинах мозга промелькнула мысль, острая, как жгучая перчинка, попавшая на язык – ее захотели как бабу.

Симона устыдилась сама себя и попыталась превратить эту мысль в шутку – Да уж! На старости лет попользовалась успехом у ночных пьяниц! Даже никому не расскажешь! Грете бы можно было… и тут Симона вдруг осознала, что ночные события напрочь вытеснили из ее памяти ссору с Гретой. Ведь она для этого и отправилась гулять по улицам, чтобы забыть эту безобразную ссору. А сейчас все вернулось на место. Симона вспомнила слова, сказанные Гретой в ее адрес. И обида начинала оживать. Эта обида была больнее слов вонючего бомжа и приглашения пьяной компании. В конце концов, они ничего плохого ей не сделали. Им разве могло прийти в голову, что тетка, гуляющая в одиночестве по ночам, не ищет подобных предложений? Они ее восприняли по своему разумению. И какие могут быть к ним претензии? А вот Грета… она била по больному. Знала, где побольнее. Знала, где слабые места. И за что? Что я такого ужасного ей сказала? Что не надо столько времени уделять этому парню? Но ведь и правда не надо. Это просто глупо. И ему это все не нужно. Что он ей дался, этот Никита? Носится с ним как с писаной торбой. Только и слышишь «мы с Никитой», «Никита то, Никита се». Талантливый! Какой он, к лешему, талантливый! Обычный парень. Хороший, ничего не скажу. Но обычный. И Галя от него не в восторге. Неужели у Греты на старости лет проснулся материнский инстинкт? Вообще-то, да, наверное так. Иначе ничем не объяснишь эту привязанность. Ей уже мало Гали, потому что Галя все-таки моя дочь. Да! И меня она называет мамой, а ее Гретой. А Грете хочется безраздельного владения кем-то. Ей хочется, чтобы все думали, что это ее сын. В принципе я ее понимаю. Может, зря я ей так резко сказала про Никиту? Да, наверное, надо было не так. Как-то иначе.

* * *

«Что все-таки так ее задевает на самом деле? Может, ей и вправду обидно, что она сидит дома одна, а мы проводим время где-то без нее? Галке с ней, конечно, будет не интересно. И потом начнется воспитание – Галя, не ходи, не говори, не маши руками. А мне… тоже интересней с Никитой. Хотя иногда можно бы и ее пригласить куда-то. Но… представляю, как она начнет назидательно читать Никите лекции. И он будет изнывать и думать, как поскорее улизнуть.

«Интересно, за что Симона его невзлюбила? Ведь сначала он ей очень понравился – нам обеим. И мы в один голос уговаривали Галку обратить на него внимание. Что же произошло? Почему она теперь хочет оградить Никиту от моей опеки? «Ты его слишком опекаешь»! Боже мой, – осенило вдруг Грету, – она злится, что Никита предпочел общаться со мной, а не с ней. Она злится, что ему со мной интересней! Симона, направь свой телескоп в другую сторону! Где твоя материнская интуиция? У твоей дочери роман с преподавателем!

* * *

Интересно, а если б Грета была со мной, эти пьяницы на кого бы обратили внимание? На меня или на нее? И эта тварь? Наверное, тоже на нее. Но почему? Чем я хуже? Почему на меня никто так не смотрит, как на нее? Она всегда оказывается в центре внимания. И она не позволяет ни одному мужчине отвлекаться на кого-то другого. Вот даже эта история с Аркадием….

* * *

Почему Симона никогда не нравилась мужчинам? Ведь она совсем не уродина, я бы сказала, она даже интересная – зеленоглазая шатенка, стройная, высокая. У нее хорошая фигура, даже сейчас, в возрасте. Но чего-то в ней нет, не хватает изюминки. Нет в ней женского начала. Одевается всю жизнь блекло, уныло. Скучно. А ведь если бы ее накрасить и одеть броско – очень даже ничего было бы! Но почему она так зажата? Всегда рассудочная, холодная. Может, я чего-то не знаю? Но нет, не похоже, чтобы Симону обуревали страсти.

А с этим, как его? – Аркадием, какое посмешище она тогда устроила!

* * *

Грета услышала в прихожей голоса, – кажется, Симона разговаривает в прихожей с мужчиной.

– Спасибо, Аркадий Семенович, большое спасибо!

– Ну, что вы, Симона. О чем разговор! Я рад, что сумел вам помочь!

Пауза.

– Ну, что же. Я, наверно, пойду…

– Ну, смотрите…я понимаю…Еще раз спасибо…

Грета поспешила в прихожую.

– Здравствуйте! Я Грета, сестра Симоны. Я услышала голоса…

– Очень приятно! Аркадий. Симона редактирует мою книгу…

– Да, Аркадий Семенович любезно предложил подвести меня домой. А у меня еще сумки с продуктами…

– То-то я слышу – спасибо большое, спасибо большое! Теперь понятно! Симона, а что у тебя в сумках?

– Продукты.

– Какие?

– Творог, хлеб, гречка…

– Так. Замечательно. А вкусное есть?

– Печенье, зефир.

– Это то, что надо. Аркадий, давайте снимайте свой плащ, и пошли пить чай.

– Но…

– Давайте, давайте. Вы везли целый пакет вкусных вещей, и вы заслужили чай с зефиром!

За чаем Аркадий говорил о своей книге, о том, какой замечательный редактор в лице Симоны ему достался, о том, какой вкусный чай заварила Грета. Грета поддерживала разговор, стараясь вовлечь Симону в общую беседу, но та почти весь вечер ничего не произнесла, хотя Грета видела, что сестра довольна присутствием Аркадия.

– Слушай, Симона, какой симпатичный этот Аркадий! – сказала Грета после его ухода. – И ты ему явно нравишься.

– Перестань, Грета.

– Я могу перестать, но это совершенно очевидно.

– Я редактор его книги.

– Это я уже слышала. Но одно другому не мешает.

– Грета, хватит об этом.

– Но почему, Симона? Что ты ведешь себя, как монашка? Или ханжа. Что плохого в том, что ты понравилась мужчине, который к тому же симпатичный?

– Я не монашка и не ханжа. Если он тебе так понравился, то я очень рада. Бери его себе.

– А тебе он разве не понравился?

– Он просто помог мне с сумками.

– И ты не хотела, чтоб он зашел?

– В первый же вечер?

– Господи, Симона, что за церемонии! Тебе же не шестнадцать лет. И потом ты же не в постель его приглашала, а на чашку чая.

– Я его не приглашала. Это ты его пригласила.

– Но я-то для тебя это сделала. Я увидела – хороший человек, ты ему нравишься, почему же не пригласить его зайти?

– Если ты для меня его пригласила, то зачем ты весь вечер с ним щебетала, как синица?

– А я должна была сказать – «вы пейте, а я вас оставлю»? Вот это как раз было бы нарочито. Но если хочешь, в следующий раз я не буду с вами сидеть.

Аркадий пришел через неделю снова. Грета приветливо его встретила, снова организовала чай, но потом, сославшись на занятость, ушла в свою комнату.

– Почему ты нас оставила в разгаре чаепития? – недовольно спросила потом Симона. – мы должны были тупо сидеть, молчать и ждать, когда ты явишься.

– Симона, скажи, чего ты хочешь? Я не знаю, как тебе угодить. Мне он не нужен. И я ему тоже, поверь. Ему явно нравишься ты. И я не хочу, чтобы ты своим глупым поведением его отвадила.

Аркадий стал заходить к ним время от времени. Он любил поболтать с Гретой, они заводили бесконечные полушутливые споры на разные темы, но при этом он то и дело обращался к Симоне за поддержкой против Греты, хвалил Симонины бутерброды и варенье, время от времени касался ее руки и всякими другими способами давал понять, что именно Симона является предметом его интереса и причиной его визитов. Например, узнав, что Симона любит герберы, он приходил именно с этими цветами.

Однажды Грета обмолвилась, что у них на кухне что-то сломалось. Он воскликнул – давайте я починю! И обратился к Симоне (а не к Грете!) – что же вы, Симона, молчите. Мы же с вами друзья! Я с удовольствием готов помогать вам.

И тут Симона совершила свою потрясающую, чудовищную, глупейшую, необъяснимую ошибку.

* * *

Симона вспомнила, как Аркадий вызвался починить что-то из утвари. Он тогда сказал: «Симона, мы ведь друзья, не так ли? Я думал, что вы меня считаете своим другом. Я могу для вас сделать все, что угодно, и уж конечно, с радостью починю этот утюг». И тогда Симона совершила ужасную глупость, но виновата в этом Грета. Потому что она так откровенно смотрела и подбадривала Симону. Чуть ли не подмигивала, а Симона этого терпеть не может. Симона не нуждалась в ее поддержке, во всяком случае, такой нарочитой. И вообще не нужны были эти разговоры «втроем». Грета должна была понять это и выйти под любым предлогом, а не вести себя, как откровенная сводня.

* * *

Симона, вместо того, чтобы от души поблагодарить Аркадия за его помощь, сказала:

– Аркадий, у вас нет ли какого-нибудь знакомого, чтоб он был полным импотентом?

Аркадий поперхнулся чаем и уставился на Симону. Он решил, что ослышался. Потом посмотрел на Грету – что это значит? Но Грета была шокирована не меньше его.

– Симона, я не понял, зачем вам мой знакомый – импотент?

– Я бы вышла за него замуж, чтобы он нам все тут чинил, помогал в хозяйстве…

– Но почему же импотент? – пыталась превратить все в шутку Грета, – если тебе нужен мужчина в доме, пусть он будет мужчиной.

– Нет, как мужчина он мне не нужен, – упорствовала Симона.

– Тебе не нужен, так может мне сгодится.

Аркадий натянуто засмеялся. Вскоре он попрощался и ушел. Больше он у них не появлялся.

* * *

После его ухода Грета накинулась на нее:

– Ты что, спятила? Что на тебя нашло?

– А что такого? Ничего ужасного я не сказала.

– Ты что, не понимаешь? Вместо того, чтобы сказать, какой он замечательный, как ты ему благодарна и все такое – ты заявляешь, что тебе нужен какой-то импотент для работы по дому.

– Чтобы он не подумал, что я хочу кого-то для других целей.

– А зачем тебе это? Ведь он только что сказал, что готов все делать, что ты попросишь.

– А пусть не думает…

– Знаешь, Симона, если б тебе было пятнадцать лет, ты могла бы себя так вести. Но в пятьдесят – извини… Он больше не придет Ты повела себя как…дура.

– Не придет – и не надо.

– Ты кому хуже сделала? Себе!

– Не знаю.

– Не знаешь? И теперь не узнаешь!

– Грета! Вечно ты у меня под ногами путаешься. Если б не ты…

– Так это я виновата, что он ушел?!

– Просто ты меня сковываешь. Твои ужимки, шутки…

– Да если б не я, ты бы рта не раскрыла. Я ведь для тебя старалась.

– А я тебя не просила.

– Ладно, Симона. Все. Больше не буду тебе помогать, как будет, так будет.

– Вот это самое лучшее.

* * *

Да, если б не Грета с ее вечными шутками и кокетством, все было бы иначе. Правда, он был женат – вроде бы, но ведь приходил к нам явно ради меня, а не ради Греты. Я, конечно, тогда сглупила. Что вдруг меня понесло? Захотела показать свою раскованность в вопросах секса.

Симона помнила, как ей хотелось так же легко шутить на пикантные темы, как это делала младшая сестра. Никто – ни Грета, ни Аркадий – тогда не поняли, что это была отчаянная, натужная попытка кокетства, что она, Симона, фактически перегнула себя, почти сломала, чтобы исторгнуть эту фразу, она думала, что будет игриво, а получилось топорно и неуместно. Она проклинала себя, но было поздно – уже сказала.

Да, все это произошло из-за Греты. Слишком много было Греты. Надо было ей вести себя потактичней, держаться на втором плане. Но нет, она не может на втором плане. Как же! Кто у нас прима! Помочь она хотела! Лучше бы не лезла. Она тогда сказала – больше не буду тебе помогать. А больше и не пришлось. Больше не было случая, чтобы Симона кому-то понравилась. А у Греты постоянно крутились поклонники. Что они в ней находят? Почему к ней все липнут?

* * *

Господи, боже мой! Я, кажется, знаю! Она мне завидует! С самого детства. Я младшая, я была хорошенькая. Я вышла замуж за интересного мужчину. Хоть мы и расстались, но все-таки двенадцать лет мы прожили. И потом у меня были другие романы – ерунда, конечно, так, ни уму, ни сердцу. Но ведь были. Да и сейчас кое-что тянется. Ее, наверное, это бесит. И на Никитку она мне завидует. Да, мы часто везде бываем, все думают, что это мой сын. А кое-кто принимает его за молодого поклонника. Ох, опять голова заболела! Увидел бы меня сейчас молодой поклонник!

* * *

И Никита, младенец, туда же. Ходит за ней как привязанный. Тоже мне, художник! Сыночек нашелся! Кавалер!

* * *

В Симоне опять разгоралась обида. Она стала думать, что бы такое сказать Грете, чтоб ее задеть побольнее.

Скажу, что все это выглядит так, будто она влюбилась в мальчишку. Скажу, что она смешна. Да, точно! Ее это очень заденет. Ну, смотри у меня, Грета! Лучше теперь меня не трогай!

* * *

Грета видела, как Симона встрепенулась, усмехнулась каким-то свои мыслям, затем встала со скамейки.

Грета торопливо прошла в свою комнату – Симона не хотела бы, чтобы кто-то был в курсе ее ночных бдений.

Интересно, как они будут общаться завтра? Как ни в чем не бывало? Непростой вопрос! Ссора была серьезной.

Тихо щелкнула входная дверь. Грета услышала быстрые шаги. Все, слава Богу, Симона дома, цела, невредима. Ладно, утро вечера мудренее. Никаких надутых рож. Как ни в чем не бывало. Хотя она-то наверняка будет держаться подчеркнуто сухо. Но потом это пройдет, все забудется, затмится, все будет как обычно. Да, решено. А теперь спать. Спать.

21

Если бы сестры были ближе, то Грете достаточно было бы признаться Симоне: «Знаешь, мне нравится этот мальчишка, и я не могу с этим справиться». А Симона бы ответила «я понимаю, но учти, что это бросается в глаза, и я не хочу, чтобы ты выглядела глупо. И, кроме того, это бесперспективно». Разговоры с сестрой на эту тему, скорей всего, помогли бы Грете преодолеть свою фантазию. Однако у сестер с детства не было привычки откровенничать и облегчать друг другу трудности судьбы. Грета, например, не задумывалась о том, тяжело ли Симоне быть одной, и никогда не приглашала сестру в свою компанию, чтобы предоставить ей хоть какие-то шансы на расширение круга знакомств. В случавшихся словесных перепалках, когда старшая сестра упрекала младшую в чрезмерном легкомыслии, Грета безжалостно отвечала: «А ты вообще ни одному мужчине не нравишься». Симона хмуро замолкала и думала про себя: «Зато у меня есть ребенок». Эта мысль придавала ей силы. Симона держала ее про запас, как гранату в кармане, на случай, когда уже станет невмоготу терпеть Гретины колкости.

* * *

В их семье, сколько Грета себя помнила, не принято было в открытую проявлять обычные человеческие эмоции и настроения. Симона легко восприняла этот квази-пуританский стиль как естественное поведение, а Грета со своим непосредственным характером никак не могла понять, почему нельзя хохотать, когда очень смешно, или почему «неприлично показывать слезы». Ей был абсолютно чужд искусственно-скупой способ общения, где словом «жаль» выражалось сочувствие любого рода без попытки помочь или хотя бы узнать, в чем дело, а формула «рад за тебя» – служила одновременно похвалой и высшей оценкой всевозможных жизненных удач. Со временем Грета нашла более или менее достоверное объяснение сложившимся отношениям – тактичность, доведенная до абсурда. Беспокоиться о ком-то означало «лезть в душу», а «изливать душу» – обременять других своими заботами и проблемами.

Однажды сестры – одна уже была студенткой, а другая заканчивала восьмой класс – застали мать плачущей в кухне за столом. Симона сказала «давай скорей уйдем, чтоб она не знала, что мы ее видели». А Грета бросилась к матери «мамочка, что с тобой? Не плачь!» и … напоролась на ледяной взгляд без единой слезинки. «Иди к себе, Грета. Все в порядке». О том, что мать только что плакала, говорили лишь ее покрасневшие веки. Грета на всю жизнь запомнила этот урок. Но лишь для того, чтобы сказать себе – я так жить не хочу и не буду. Однажды она обнаружила, что не все статьи их семейного кодекса подвергались ограничениям: например, любое недовольство, несогласие или расхождение во мнении высказывались напрямик, в полной мере, с прокурорской убежденностью и по-медицински беспощадно. Взаимное упорство превращало все объяснения в ожесточенные споры и выливалось в затяжные ссоры. Способ примирения, конечно, существовал, но был весьма своеобразен. Основную роль тут играло время: каждый день ссору забрасывало ворохом новых событий, пока она полностью не исчезала из виду, как острая кочка под опавшими листьями. Взаимоотношения за это время проходили несколько стадий: после демонстративно-холодного безучастия наступал этап «дипломатической» вежливости. Затем стороны начинали вести себя подчеркнуто обычно. Высшей точкой разрешения конфликта было совместное обсуждение пустяковой нейтральной темы, где мнения сторон полностью совпадали.

«Представляешь, как плохо будет, если закроют нашу булочную! – Это будет ужасно! У них такой вкусный черный хлеб! – Да, я тоже его люблю».

Явным плюсом такого порядка было то, что каждая из сторон сохраняла внутреннюю убежденность в своей изначальной правоте, а тайным минусом – что застарелые обиды никуда не исчезали – они накапливались в пластах души, как избыток нитратных удобрений, и постепенно отравляли самый ценный слой почвы.

22

Симона давно уже, почти сразу после той ссоры, стала наблюдать за сестрой. Не то, чтобы наблюдать, но присматриваться. Молча, без комментариев. Просто, чтобы кое-что уяснить для себя. Она отметила, что у Греты появились новые вещи. На ее полочке в ванной то и дело прибавлялись кремы, маски, эксфолианты и тоники. Она снова поменяла духи. Все чаще звучал ее смех, низковатый, с легкой хрипотцой, который заставлял думать совсем не о том, над чем она смеется. Симона хорошо знала – сестра так смеялась, когда у нее намечался очередной роман. Но что это значило сейчас? Никита?! Это безумие. Это неприлично. Надо ее остановить. Нельзя бездействовать или делать вид, что ничего не происходит. Нельзя позволить этому роману развиться. Симона уже несколько раз собиралась высказаться на эту тему, но откладывала, не зная, как начать разговор.

Грета отчаянно сопротивлялась. Она создала версию о своей просветительской миссии и готова была биться за нее, как фанатик за веру. Версия безотказно срабатывала при встречах с многочисленными знакомыми. Грете, правда, не приходило в голову, что им, в общем-то, безразлично, с кем и как часто Грета бывает на выставках – с сыном, племянником или молодым поклонником.

А вот Симоне было не безразлично, и обмануть ее не получилось.

Симона учуяла Гретину тайну и взяла след.

* * *

Незаметно подступила середина декабря. Галя и Никита сдавали зачеты. Симона срочно доканчивала очередную редактуру. У Греты на работе не было запарки, и она могла себе позволить походить по магазинам в поисках новогодних подарков. Она всегда относилась к этому, как к серьезному делу, составляла список – кому что, стараясь не забыть ни медсестру, ни почтальоншу. Симона не одобряла Гретиных стараний, видя, сколько сил и времени Грета тратит на эту чепуху.

– Ты что, дед мороз? Или миллионерша? Или тебе больше заняться нечем? Купи всем по шарику блестящему. И нет проблем.

– Но это как-то… слишком обычно… и формально… Хочется какого-то праздника…

– Праздника? А о тебе кто-нибудь думает? Что-то я не замечала, чтобы тебе несли подарки под новый год.

– Да, – вынуждена была соглашаться Грета, – но я же не… При чем тут это? Я просто… я получаю удовольствие…

Симона скептически пожимала плечами:

– Ну, смотри. Твое дело.

Как ни странно, Галя в этом вопросе скорей поддерживала Симону.

– Грета, не бери себе в голову. Кому это надо? Кто это ценит? Позвонишь, поздравишь, кого считаешь нужным. И они будут вполне довольны. Этого достаточно, поверь!

– А тебе что подарить?

– Мне? Что-нибудь хорошенькое!

– Вот видишь!

– Ну, так это же я!

Тридцать первое декабря было, как обычно, переполнено огромным количеством неотложных и важных дел, которые надо успеть сегодня, потому что завтра они уже станут совершенно необязательными. Постоянно звонил телефон. Симона с невозмутимостью секретаря поднимала трубку. «Да-да! Спасибо. Вас также. И вам всего наилучшего. Сейчас, одну минуту. Грета, возьми трубку, пожалуйста». Грета говорила кому-то в мобильный «Ну все, целую. До встречи в новом году» и переключалась на городской телефон «Алло! Спасибо, мой хороший! Я тебя тоже. И всех твоих! И чтоб все-все-все исполнилось…» и так до следующего вызова по мобильному.

Где-то в середине дня Грета отправилась на встречу со своим нынешним поклонником – «буду часам к восьми», Галя еще раньше убежала по каким-то своим делам «девочки, я пошла, все хорошо, все замечательно, до вечера!»

Симона с соседкой сидели на кухне, пили кофе и обсуждали новогодний стол.

– Салатов у нас будет три. Достаточно? – Более, чем. – Можно сделать еще морковку с чесноком и грецким орехом. – Да, можно, это быстро. И вкусно. Все любят. – Так, что еще? – Кулебяка. Буженина. Рыбка соленая. И еще в маринаде. – Может, не надо столько? – Да я уже сделала. – Ну, ладно. Овощи, зелень, соленья – это само собой. Горячее будем? – Давай! Можно утку, или телятину с грибами. – Нет, утку долго. Давай телятину. – Ладно. Что еще? – Я думаю, достаточно. Ведь еще сладкий стол. – Ну, да, наверно, хватит. А то потом остается, не знаешь, куда все это девать. – А сколько народу будет? – Мы с Мишей – двое. Глуховы зайдут – это пятеро. Пашковы – семеро. Вас трое – вот тебе уже десять человек. – Ну, да. В общем, как всегда. – Слушай, а этот мальчик-то Галин будет? – Никита? Не знаю. – А что, у них…не ладится? – Да вроде все в порядке… Кто их поймет? – Я его чаще с Гретой вижу, чем с Галей. – Она считает, что у него способности к живописи, таскает его по выставкам… В общем, не знаю. Придет – накормим. Не придет… так и будет. Ну, хорошо, кулебяка моя, телятина твоя. А то ведь можем и не успеть.

* * *

В девять часов все собрались, чтобы проводить старый год.

– Какой стол! Сейчас тут весь Ларчиков соберется – такие запахи!

– Ничего, всех накормим! Тут на десять Ларчиковых еды хватит!

– Садимся!

– А подарки когда?

– Подарки потом!

– Галь, а Никита где же?

– А он дома, со своими.

– Понятно. Тогда не ждем!

Показалось Грете или нет, что в глазах сестры мелькнуло что-то, похожее на усмешку? Скорее всего, показалось.

* * *

В начале второго, когда новый год был в разгаре, явился Никита. Он принес гирлянду с подарками в виде маленьких брелочков, а для Греты подарок был особый – ее портрет. Все восхищались, хвалили Никиту. Грета несколько раз пыталась встретиться взглядом с Симоной, но ей это не удавалось.

В полчетвертого Галя объявила, что покидает компанию, потому что ее ждут в другом месте.

– Никита, ты уж там за ней присмотри, – сказала Симона, не оставляя никому сомнения в том, что «дети» уходят вместе.

– Никита, если ты хочешь остаться здесь, то я не возражаю, – сказала Галя, делая веский нажим на слова «хочешь», «остаться», «здесь» и «не».

– Ну, что ему за интерес сидеть тут со стариками, – загалдели все гости. – Конечно, молодежь, идите, веселитесь.

– Да-да, потанцуйте, развлекитесь, какие разговоры! – сказала Симона.

– Я тоже так думаю, – с улыбкой сказала Грета.

* * *

В пять гости разошлись.

– Давай все, что нужно, спрячем в холодильник и поспим, – предложила Грета.

– А посуда?

– Посуду завтра.

– Ну, ладно. Пожалуй, я бы тоже прилегла. Хорошо сегодня было, правда?

– Очень! Стол замечательный! Одно вкуснее другого!

– И правильно, что ребята ушли вместе. Глупо было бы, если б Никита остался.

– Конечно! Понимаешь, у нас-то с ним есть темы для разговора. Но о чем ему с вами говорить до утра? Не представляю!

* * *

В марте Галя была включена в группу на стажировку по языку и уехала на три месяца во Францию.

Никита по-прежнему часто бывал у них дома. Они втроем пили чай в гостиной, Грета улыбалась и помалкивала, Симона спрашивала, как дела, что слышно в институте, общается ли он с Галей. Никита с удовольствием рассказывал, обстоятельно и с юмором отвечал на вопросы, но потом выяснялось, что они с Гретой идут на очередное мероприятие. Симоне как-то пришло в голову, что когда она на работе, они никуда не уходят, а сидят в комнате у Греты. Грете иногда казалось, что Симона стала чаще брать работу на дом и возвращаться раньше обычного.

23

Однажды – в середине мая – Никита пришел, хромая.

– Что произошло? – обеспокоенно спросила Грета.

– Упал с велосипеда.

– Что-то с ногой?

– Нет, нога в порядке. Просто ушиб. А вот рука…

– В каком месте?

– В локте. И выше.

– Да, вижу. Рукав разодран в клочья. Можешь снять рубашку? Давай помогу. Аккуратно. Так. Не бойся. Ничего себе! Как же ты так неосторожно!

Локоть правой руки опух, все плечевая часть представляла собой сплошную глубокую ссадину, в которую забился песок. Рана уже воспалилась.

– Так, Никита. Тебе придется потерпеть. Сейчас промоем, а то загноится. Будет неприятно, учти.

– Ладно, потерплю.

Перекись водорода шипела и пенилась. Никита морщился, но молчал.

– Потерпи, мой хороший, потерпи. Раз так шипит, значит, уже инфекция туда попала. Надо ее убить, понимаешь?

– Понимаю.

– Теперь я обработаю твою рану антисептиком, а потом наложу повязку.

Он кивнул.

– Ну, что, мой мальчик? Терпишь?

Она расстелила на столе стерильную салфетку.

– Положи руку. Вот так. Больно?

– Больно.

– Ну, потерпи еще. Сейчас подсохнет, станет легче. Потерпи.

Грета стала легонько дуть на руку. По-мальчишески тонкая, но по-мужски сильная, чуть смугловатая рука, словно сохранившая тень прошлогоднего загара. Грета наклонилась так низко, что ощутила запах его кожи. И тут в ее сознании, помимо воли, возникло томительное эротическое видение – эти руки обнимали ее, ласкали, требовали, подчиняли ее себе. Ее накрыло мощной волной чувственного желания. Дышать стало нечем. Ей казалось, что вместо крови по всем ее сосудам потек крутой кипяток. «Что ты делаешь? Ты хочешь его отпугнуть?» Эта мысль мгновенно разрушила наваждение, словно в мозгу Греты сработал аварийный блок. Она молниеносно взяла себя в руки. Подув еще раз на рану, Грета подняла голову.

– Ну, вот так. Легче тебе? Что ты молчишь? Тебе легче?

– Да… вроде бы.

– Хорошо. Сейчас я наложу тебе повязку. Не волнуйся, это замечательное средство. Перуанский бальзам. Должно помочь. И снимет боль.

Она аккуратно забинтовала руку.

– Не туго? Нормально? В принципе, ничего страшного. Но если сильно опухнет, то придется идти в травмопункт. Ну, что молчишь?

Никита смотрел на нее, словно не слыша. По его расширенным зрачкам и некоей ошарашенности можно было предположить, что он уловил ее состояние в тот миг и тоже кое-что испытал. Но Грета как будто не замечала этого. Она уже полностью овладела собой. «Жаль, что нельзя», – предательски мелькнуло у нее в голове, – «но все правильно».

– Так. А что все-таки с ногой?

– Ушиб.

– Ты уверен, что нет трещины?

– Н-нет. В смысле – да.

– Вот так не больно? – Грета несильно нажала на ногу пониже колена.

Никита помотал головой.

– А чашка коленная в порядке?

– Нормально.

– Ты ведь хромал.

– Нет, сейчас уже легче.

– Знаешь, Никита, ты пока больше к велосипеду не подходи.

– Хорошо…не буду…

– Ты голодный?

– Н-нет, я совсем не голодный…

– Ты хочешь домой?

– Н-нет.

– Да не хорохорься. Я же вижу. Иди и полежи сегодня. Сам дойдешь? Может проводить тебя?

– Нет, нет, я дойду.

– Ну, смотри. Позвони мне, когда придешь. А то я буду волноваться.

Закрыв за Никитой дверь, Грета направилась к себе и в гостиной наткнулась на Симону.

– Ты дома? – изумилась она.

– Я дома, – сухо ответила Симона.

– Давно?

– Достаточно давно.

«Надо же, а я не слышала, как она пришла».

– У тебя что-нибудь случилось?

– У меня? Нет. Но мне надо с тобой серьезно поговорить.

«Та-ак. Начинается».

– Да? Ну, давай.

Грета села за стол в гостиной. Симона тоже. Потом встала, походила по комнате. Подошла к окну, снова села.

«Интересно, о чем она хочет поговорить? Выглядит она довольно раздраженной».

– Может, не сейчас? Позже? – осторожно спросила Грета.

– Нет, не позже. Сейчас.

– Это так важно?

– Да.

– Хорошо.

Симона не ожидала, что именно сегодня настанет момент для разговора с Гретой. Но после того, что она сегодня увидела, стало ясно, что больше откладывать нельзя. Они даже не заметили, что она вошла! Подумать только!

Симона пыталась приспособить одну из заготовок разговора к возникшей ситуации.

– Симона, я тебя внимательно слушаю, – напомнила о себе Грета. Симона опять потеряла нужную фразу, и разговор потек по стихийному руслу.

– Грета, ты что творишь, а? Ты вообще соображаешь, что ты делаешь?

– Ты о чем, Симона? Я что-то не понимаю…

– Не понимаешь? Ты все прекрасно понимаешь!

Грета обеспокоенно смотрела на сестру.

– Симона, я правда не…

– Хватит притворяться! Я все видела! Ты смешна, понимаешь? Тебе нравиться выглядеть посмешищем?

«Что она видела?»

– Что ты видела, Симона? Почему я смешна?

– Ты еще спрашиваешь? Я видела, как ты целовала руки этому мальчишке! Ты готова была…не знаю! Это вопиюще! Ни в какие ворота! Ты совершенно голову потеряла с этим Никитой! И меня ты не обманешь! Я давно заметила…У тебя с ним … что? Он … ты… Это же вообще….

* * *

Грета сидела у стола, подпирая правую щеку ладонью. Речь Симоны вызвала у Греты сначала вспышку яростного стыда, который знаком, наверно, каждому, кого застигали врасплох. Но сейчас у нее не было настроения вести долгий изнурительный спор, отвечать, объяснять, доказывать. То, что Симона оказалась дома раньше времени, не удивило Грету, но раздосадовало. После ухода Никиты Грета мечтала поваляться на диване, прийти в себя после задушенного на корню эмоционального всплеска. Ей нужно было обдумать, действительно ли он что-то почувствовал, не изменилось ли в худшую сторону его отношение к ней, – вдруг он испугался страстной вспышки своей наставницы? Или не испугался? Или вообще ничего не заметил?

Слова Симоны мельтешили в ее сознании как хлопья ваты, имитирующие метель. «Пусть говорит. Пусть все выскажет. Я не буду реагировать. Она весь свой запал растратит и выдохнется. И вот тогда я ей отвечу. Но спокойно. Она не заставит меня нервничать. У меня и так давление повышено. Я должна себя беречь. Для молодого любовника, да, Симона?»

– Так, Симона, ты закончила свою речь? Успокойся, пожалуйста, и послушай теперь меня. И постарайся не перебивать. Ведь я терпеливо выслушала… весь твой бред.

Грета перевела дыхание и продолжила.

– Во-первых, Симона, если ты забыла, я хочу тебе напомнить, что воспитанный человек стучит в дверь, прежде, чем заходить к кому-то в комнату. Мало ли с кем я могу там быть. Может, действительно с любовником. Прошу это усвоить на будущее!

Теперь второе. Никита свалился с велосипеда и очень сильно ободрал руку. Плечо, локоть, предплечье – всю правую сторону. Я промывала ему рану перекисью и спиртовым раствором. Это очень болезненно, понимаешь? И я дула на рану, чтобы не так больно было. Дула на рану! А не целовала ему руки! Это же надо такое придумать! А потом я наложила ему повязку с перуанским бальзамом и забинтовала. И сказала, чтоб он шел домой. Я хотела даже его проводить, так как он вдобавок ушиб ногу и хромал. Вроде перелома нет, надеюсь, что трещины тоже. Просто сильный ушиб. Он сказал, что сам дойдет. Вот он как раз звонит!

– Ты уже дома? Дошел нормально? Ну, хорошо, Никит. Отдохни. Полежи. Позже созвонимся.

Грета положила телефон на стол и покашляла, прочищая горло.

– Да, так вот! На чем я остановилась? На ноге. Кстати, я щупала его ногу от колена и ниже, но это никак не связано с тем, что твое больное ханжеское воображение могло тебе нарисовать.

Что касается всего остального… Да, мне интересно общаться с незаурядным человеком, хотя он очень молод. Не знаю, что здесь смешного. Но вот ты как раз безобразно смешна со всей своей слежкой и борьбой за мою нравственность. Хватит меня воспитывать, Симона! Тебе это понятно? Мы, кажется, уже говорили на эту тему. Я больше не хочу это повторять. Мне надоело выслушивать твои выговоры. Я живу, как хочу, как мне нравится, как я сама считаю нужным. Я не вмешиваюсь в твою жизнь. И ты не лезь ко мне. Оставь меня в покое. Все. Разговор окончен.

Симона сидела нахмурившись, с плотно сжатыми губами. Фиаско. Полное. Безоговорочное. Унизительное. И самое обидное, что так бездарно был израсходован главный козырь, который Симона берегла, чтобы уязвить Грету. Нет, не уязвить, а излечить. Образумить. Показать ей, как выглядит со стороны ее чрезмерное увлечение этим Никитой. «Ладно, хочет быть посмешищем – пожалуйста. Но последнее слово все-таки будет за мной».

Грета была уже у своей двери, как вдруг услышала:

– Тебе нравится с ним общаться не поэтому. Какой там незаурядный! Обычный средний мальчишка! Просто он похож на Георгия, вот и все. И тебя к нему как магнитом тянет.

– Что-о?! – резко обернулась Грета.

– Грета, не надо прикидываться, что ты этого не знаешь!

– Симона! Мне н и к о г д а не приходило в голову, что Никита похож на моего бывшего мужа. Это дикость! Это ни в какие ворота…

Симона усмехнулась.

– Что ты усмехаешься?! – взорвалась Грета. – Знаешь, Симона, это не я смешна, а ты! Только это уже не смешно! Это уже тревожно. Это почти клиника. Займись с о б о й!

Симона продолжала насмешливо смотреть на сестру. Наконец-то ей удалось вывести Грету из себя!

Да, удалось! Грета чувствовала, что ее охватывает ярость, ей хотелось ударить Симону по щеке, чтобы той было унизительно и больно. Стиснув зубы, Грета рванулась в свою комнату.

* * *

Симона сидела за столом, вертя в руках карандаш. Уголки ее губ были напряжены, словно насильно удерживали на лице тень победной улыбки. Да, разговор получился неудачный. Даже ссоры нормальной не вышло из этого разговора. «Дула на раны»! Выкрутилась! Надо придумать что-нибудь такое, чтоб она не смогла выкрутиться… Она ведь обманывает. И знает, что обманывает. И знает, что я ее раскусила… А этот и вправду похож на Георгия. Как она взвилась! Столько лет прошло, а она все не может его забыть. А ведь у нее были любовники. Что они в ней находят? Один был очень интересный, как его звали? Валерий, кажется. Да-а… А этот? Ходит за ней, как щенок. Он хоть соображает, что происходит? Но она ему – зачем? Что, у него нет сверстниц? Девчонок молодых?

Симона вспомнила, как Грета наклонилась над его рукой. Может, она и вправду дула на рану. Но он, похоже, был очень… взволнован.

Симона хотела подумать «возбужден», но ее передернуло даже от мысленного произнесения этого слова. Кошмар! С ума посходили! Разница в тридцать лет! Однако, она видела собственными глазами, как он смотрел на Грету… «Стучаться надо!» Вообще-то, я никогда не вхожу без стука. Впервые сегодня, даже не знаю, почему. Но зато увидела… лучше б не видела!

Симона встала, встряхнула головой, словно прогоняя навязчивое наваждение, и решительно направилась к себе.

* * *

– Это ж надо такое придумать! – Грета хлопнула дверью и рухнула на тахту. Она один за другим пережила три сильных стресса. Сначала с Никитой. Ведь она действительно чуть было не кинулась целовать его руку. И вообще неизвестно, куда бы ее занесло! А в это время в комнату заходила Симона! Какой ужас!

– Ну и ну! Как же мы не заметили, что она вошла! Главное, без стука! Она следит за мной!

Виски начали пульсировать, затылок налился тяжестью, и холодная тупая боль стала медленно заполнять мозг. Грета прикрыла глаза.

– Надо прекратить нервничать. А то так сдохну в расцвете лет. И тогда – прощай, Никита. Нет, сестрица, не дождешься.

«А ведь он действительно похож на Георгия. Манера говорить. Мимика. Даже некоторые жесты.» Грета мысленно создала коллаж – она в объятиях мужчины, это муж, но руки – молодые, тонкие, уверенные мужские руки…Ох… Она опять ощутила прилив желания, но сильная боль в затылке мешала полностью насладиться мечтаниями. «Какое счастье, что я сумела с собой справиться. Он еще слишком молод, чтобы обрушивать на него такие страсти. Был бы поопытнее, сразу бы понял, что к чему. А так – я бы его точно отпугнула. Или стала бы ему неприятна. Или смешна. Нет, только не это».

24

Галя тихонько поскреблась в дверь Греты.

– Это я! Можно к тебе? Ты не спишь?

– Ну конечно, можно! Что ты спрашиваешь!

Галя забралась с ногами на Гретину тахту.

– Грет, я скучаю по Парижу.

– Правда скучаешь?

– Правда скучаю.

– Ты там прожила три месяца.

– Всего три! Грет, а я могу сойти за парижанку?

– Честно? Не уверена.

– А у меня там часто дорогу спрашивали – как пройти туда, как пройти сюда. Думали, что я местная.

– Это, наверное, были приезжие из России. Они не могут отличить истинных парижан от фальшивых.

– Гретка! Ну почему ты не можешь сказать мне приятную вещь?

– Галюш! Я хочу избавить тебя от комплекса провинциалки.

– То есть?

– Скажи мне, что отличает москвича от жителя Древнегорска?

– А есть такой город?

– Ну, какая разница? Пусть будет – Новогорска. Я условно говорю.

– Речь, манера одеваться…

– Галь, это не главное. Москвичу не надо доказывать, что он москвич. Понимаешь меня?

– Боюсь, что да.

– Не бойся. Просто не надо стремиться казаться парижанкой. Ты согласна?

– Согласна. Только все равно хочу опять в Париж.

Грета с улыбкой посмотрела на племянницу.

– Одно другому не противоречит. Но скажи мне, ты хочешь снова увидеть Лувр или что-то, более одушевленное?

Галя расхохоталась и ткнулась лбом в Гретино плечо.

– Как же я люблю тебя, тетка моя умнейшая!

– Неужели! – усмехнулась Грета, но по ее глазам видно было, что она растрогана. – Ну, так что же там в Париже?

– Познакомилась кое с кем.

– Та-ак! Жан? Жак? Пьер?

– Представь себе, Шарль!

– Ах, Шарль!

– И Франсуа.

– Шарль-Франсуа! Это два в одном?

– Нет, это два в двух. Шарль и Франсуа.

– И..?

– Один студент. Другой тоже, но подрабатывает в хардрок-кафе. Мне нравятся оба.

– Отлично! А как наш Степкин? Степашкин? Или как его?

– Фу, не напоминай мне о нем! Как я могла!

– А Никита?

– А что Никита? Никита есть Никита. Он меня не рассматривает как объект поклонения. По-моему, у него кто-то есть.

Сердце Греты сделало скачок и ударилось о грудную клетку.

– Да? И кто же?

– Не знаю. Он не рассказывает. Но видно по нему, что у него тайный роман.

– Ну, почему бы нет? Мне Симона на днях сообщила, что видела Никиту в компании молодых девиц.

– Ха-ха! Эти девицы знаешь, кто? Машка-кругляшка и Света Громова из нашей школы. Мне Никита рассказывал, что он их встретил. Тут ни тайного, ни явного. Слушай, Грета, а мне показалось или нет, что мама как-то неприязненно стала относиться к Никите? О чем бы мы ни говорили, у нее через каждое слово «Никита», и знаешь, так пренебрежительно и даже злобненько – «этот юнец», «Гретин питомец», «будущий гений от искусствоведения» и в таком духе. Я у нее спросила – мам, в чем дело? Ты почему Никиту разлюбила? А она говорит – «мне не с чего его разлюбливать. Я к нему отношусь объективно». Я подумала, что спрошу как-нибудь у тебя.

Грета не была уверена, стоит ли посвящать Галю в подробности. С другой стороны, Симону ведь не остановит Галино присутствие, если она вздумает снова… К тому же Галя единственный человек, с которым можно хоть как-то поговорить о Никите…

– Галюш, я не хотела с тобой это обсуждать, но она мне тут пару раз такие сцены устраивала из-за Никиты!

Галя подняла брови.

– То есть? Тебе? Сцены?

– Она считает, что я его совращаю. Представляешь?!

– Ты?! Каким образом?

– Не знаю. Таскаю его по выставкам, по музеям. Учу его всяким жизненным тонкостям. А тут я ему как-то руку перекисью обрабатывала – он с велосипеда свалился, прилично расшибся. Я ему говорю – потерпи, Никитушка, и стала дуть, чтоб не так больно было. Так Симона потом меня обвинила, что я ему руки целовала.

– Как в детстве – «давай поцелую, пройдет»?

– Вот-вот! «Где у нас бо-бо?»

– Да-а, матушка моя что-то совсем плохая на голову стала. Вроде как еще рановато…

– Это я на голову плохая стала. Часто так болит голова, что терпеть невозможно.

– Грета! А к врачу?

– Надо бы, конечно…

– И сейчас болит?

– Ты пришла – перестала.

– Слушай, Грета, а ведь оч-чень даже может быть, что Никитка и вправду запал на тебя.

– «Запал на меня»?!

– Да, мне давно уже показалось, что он к тебе испытывает нечто такое… особенное…

– Ты имеешь в виду духовную близость поколений?

– Исключительно духовную. Он всегда был склонен к духовной близости с женщинами постарше.

– Ты понимаешь разницу между «постарше» и «старше на тридцать лет»?

– Если есть духовная близость, это уже не имеет значения. Так что, похоже, ты и есть его тайный роман.

– Ну, мне-то об этом ничего не известно.

– Не знаю, не знаю… Совратила ребенка!

– Галка! Ты настоящая мамина дочь.

– Нет, я тетушкина племянница.

Они посмотрели друг на друга, прищурившись, и рассмеялись.

– Грет, а хочешь, я выведаю у Никиты…

– Не вздумай, Галка! Я серьезно прошу тебя этого не делать! Я не знаю, насколько он влюблен, но я не хочу, чтобы он меня возненавидел! Так что, пожалуйста…

– Ладно, не волнуйся. Но если что, ты мне скажи. Кстати, если Шарль и Франсуа приедут в Москву, то ты с ними познакомишься.

– А они собираются?

– Я их приглашала.

– Смотри, отобью у тебя юношей!

– Одного мне, одного тебе. Поровну!

– А Никиту куда?

– А Никиту бросишь.

Грета расхохоталась.

– Да-а, слышала бы тебя сейчас Симона!

– А что такого? Вполне домашнее воспитание.

– «Марья Гавриловна была воспитана на французских романах…»

– Это откуда?

– Есть такой великий писатель по фамилии Пушкин, по имени Александр Сергеевич…

– Так он же вроде великий поэт?

– Он и поэт великий, и писатель. Это из его повести «Метель».

– Да? Не помню. Надо перечитать.

– Вообще, Галка, такие вещи надо знать.

– Я же сказала: перечитаю! А насчет французских романов… Ах, Шарль! Ах, Франсуа! Как они мне нравятся оба!

25

Симона поставила сумку, повесила пальто на плечики, села на сундучок, служивший скамейкой, и стала стягивать сапоги, когда до нее донеслись знакомые голоса.

– Ну, все-таки, куда он мог деться? – спрашивал Галин голос.

– Ума не приложу, – отвечал голос Греты.

– Но ведь не мог он вот так взять и исчезнуть!

– Вообще не мог, но ведь исчез!

– Мы все осмотрели?

– По-моему, все!

– Давай еще поищем!

– Давай!

– Надо подумать, где он может быть? Теоретически.

– Теоретически – везде.

– А практически?

– И практически везде.

– Грета! Что делать?

– Может, в коридоре?

– Если только в прихожей.

– Ну пойдем еще раз посмотрим.

Грета и Галя вышли в коридор, где их с нескрываемым интересом дожидалась Симона.

– Что это вы так усердно ищете?

– Ну…одну вещь.

– И что за вещь?

– Так… ничего особенного…

– Большая?

– Н-не очень.

Они выглядели настолько смущенными, что Симона даже не рассердилась, что они скрывают от нее что-то. Забавно, что Грета была даже больше смущена, чем Галя.

– И все-таки?

– Ну, мам, ничего такого…

– Может быть, я могла бы поучаствовать в поисках? Это что-то важное?

– Н-нет. Ничего значительного.

Симона пожала плечами.

– Как знаете. Я хотела помочь.

– Спасибо, Симона, но понимаешь… – слабо попыталась спасти ситуацию Грета.

– Да нет, ради бога. Не хотите, как хотите, – Симона не стала слушать сестру и прошла в свою комнату.

– Ты есть бу… – запоздало спросила Грета в момент, когда дверь уже закрылась.

Галя и Грета молча, но выразительно смотрели друг на друга. Получилось страшно неловко, причем на ровном месте. Но главное, что проблема не решена, и еще предстоит…

Вдруг из комнаты Симоны раздался ее громкий вопль: «Это что такое?!» Послышались быстрые шаги, дверь распахнулась, и Симона с металлом в голосе произнесла: «Зайдите ко мне. Обе».

На кровати Симоны, застеленной зеленоватым клетчатым исландским пледом, растянувшись во всю свою маленькую длину, спал серый котенок.

– Что это значит? Вы можете мне ответить?

– Это…котенок. Сенечка …

– Сенечка?! Почему он у меня на кровати?

– Мы не знаем.

– Вы, что, издеваетесь надо мной?

– Мама, прекрати разговаривать, как на допросе!

– Правда, Симона, у тебя такой тон, как будто мы…

– Мне кажется, я имею право узнать, откуда у меня на кровати…

– Понимаешь, он был у меня в комнате, и все было в порядке…

– Давно?

– Уже три дня. И вдруг он пропал. Мы обыскали всю квартиру…

– А-а-а, так вот что вы искали! Действительно, незначительная вещь!

– Мама!

– И как же он попал ко мне?

– Мы правда не знаем. Твою дверь мы не открывали. И нам в голову не приходило искать его у тебя.

– Понятно. Скажи, Грета, а у тебя форточка открыта?

Грета всплеснула руками.

– Конечно! Как я не догадалась! Он выпрыгнул в форточку, прошел по карнизу и потом запрыгнул к тебе.

– Правильно! И не нашел ничего лучше, как улечься на мой плед!

– А чем плох твой плед? Теплый, уютный.

– Так, хорошо, и что дальше? Что мы будем с ним делать?

– Симона, ну что можно делать с котенком? Будем его кормить. Поить. Растить.

– А почему вы со мной не поговорили? Или меня нужно ставить перед фактом?

– Мы думали, что сначала ты будешь категорически против. А потом, когда ты уже его увидишь, то не сможешь сказать «нет». Он такой хороший, умный, серенький …

– И кто же будет за ним ухаживать? Кормить-поить-растить?

– Мы, – в один голос воскликнули Грета и Галя. Они были рады, что реакция Симоны оказалась гораздо спокойней, чем можно было ожидать.

– А где вы его взяли вообще?

– Его принес Никита. Понимаешь, у него умер Стасик, он очень переживал, и потом нашел Сенечку, а его бабушка сказала, что это невозможно, и он чуть из дома не ушел, а потом у бабушки была скорая…

При упоминании Никиты Симона нахмурилась.

– Остановись, Галя. Хватит тараторить. Кто такой Стасик?

– Это Никитин кот. Он умер, ему было пятнадцать лет.

– И он решил взять другого кота?

– Он не собирался, но потом увидел бездомного котенка и решил его спасти. Стасик тоже был найден когда-то.

– И его родители отказались?

– Родителей месяцами нет дома. А бабушка не разрешила, потому что она старая и ей тяжело ухаживать.

– И он тогда решил, что можно его притащить к нам?

– Да. А что здесь плохого?

– Я не позволю, чтобы Никитин кот…

– Симона, при чем тут Никитин или не Никитин? Дело же в самом котенке. Если бы Галя его нашла, то можно? А если Никита – то нельзя?

– С его родителями надо считаться. С его бабушкой – тоже. А с нами – не надо. Никита хочет – значит, так и будет. Хочет котенка – будет котенок. Может, он хочет стать главным редактором? Сделаем! Что еще он хочет? Все сделаем! Может, он сюда свою бабушку притащит? Будем за ней тоже ухаживать!

– Мама, что ты говоришь!

– А что такого я говорю? Вы обе попали под влияние этого мальчишки. Он прямо околдовал вас. И молодую, и старую. Галя, представь себе, что ты нашла котенка, и тебе запретили его оставлять дома. Ты, что, к Никитиной бабушке его понесешь?

– Но ведь Никита привязался к вам с Гретой, вы его пригрели, тоже, как котенка…

– Не надо, Галя, не придумывай. Он не бездомный котенок, и мы его пригрели, потому что думали, что он твой друг.

– А он и есть мой друг. И я ему тоже друг. И он, между прочим, считает тебя, мама, и Грету тоже своими друзьями.

– Дружба должна быть взаимной. С Гретой у него свои отношения. Я об этом не хочу сейчас говорить. Но я лично его своим другом не считаю.

– Знаешь что, мама? Ты и мне тогда не друг, понятно?

– Галя! Ты думай, что говоришь!

– Я думаю! И если ты против котенка, то я тебе этого никогда не прощу!

– Это шантаж! Тебе котенок дороже матери! Только потому, что его принес Никита!

– Мама, ты готова выкинуть котенка на улицу? Скажи!

– Я не собираюсь выкидывать его на улицу. Я считаю, что Никита должен его куда-нибудь пристроить.

– Вот он и принес его к нам.

– Нет. К нам его не надо носить. Пусть найдет другое место.

– Хорошо. Дай сюда Сенечку. Больше ты его не увидишь. А Никите ты сама объясни, почему ты не разрешаешь его у нас оставить.

* * *

Галя не оставила своей затеи выведать у Никиты подробности его сердечных тайн и затем позабавить Грету «страданиями юного Никиты». Ей не приходило в голову, что для Греты это могло быть хоть сколько-нибудь важно, и уж тем более, что Грета сама могла испытывать к Никите какие-то другие чувства, кроме материнской заботы. Поскольку Галя не воспринимала его всерьез, она была совершенно убеждена, что это вообще невозможно. Если ей, Гале, Никита не кажется интересным, то как он может быть интересен кому-то? Галя удивилась бы и не поверила бы даже самой Грете, если б та призналась бы ей в своих фантазиях. Она бы решила, что Грета таким образом пытается заставить Галю обратить на него внимание. Гретин возраст был для Гали запредельно несовместим с реальными любовными помыслами. Она знала, что у Греты был опыт в отношениях с мужчинами, даже сейчас существует какой-то поклонник. Они ходят в театр, в ресторан, еще куда-то. И это держит Грету в тонусе. Но постель…секс… В их-то возрасте? Бред! Поэтому Симонины обвинения воспринимались Галей как зло в чистом виде, направленное на любимую тетку за ее веселый нрав и правильное понимание проблем молодежи. Она любила разговаривать с Гретой исключительно о себе, не предполагая у Греты каких-либо собственных любовных переживаний. Она никогда ни о чем не спрашивала у Греты. И вовсе не из деликатности. Просто ее это абсолютно не занимало.

* * *

– Никит, слушай. Я хочу тебя кое о чем спросить.

– Хорошо. Давай, спрашивай.

– Ты…вообще… как? В порядке?

Никита удивленно уставился на Галю.

– А ты?

– Нет, понимаешь… мне кажется, ты какой-то не такой…задумчивый… Может тебя что-то мучает? Угнетает?

– И давно тебе это кажется?

– Не очень. Может ты тайно влюбился?

– И что тогда?

– Ну… ты можешь со мной поделиться.

– И что будет?

– Просто станет легче. Я же тебе все рассказываю.

– Дорогая моя Галочка! Обещаю, что когда мне приспичит с кем-то поделиться своими проблемами, ты будешь первой! Но сейчас мне нечего на тебя взвалить. Прости меня за это!

– Не прощу! Я так хотела узнать, в кого ты влюбился!

Никита рассмеялся и обнял ее за плечи.

– Давай лучше зайдем куда-нибудь. Хочешь кофе?

– Я буду коктейль.

– Любой каприз!

– Никит, а ты к нам придешь сегодня?

– Да, но попозже. Грета будет дома?

– Будет.

– Хорошо. Кстати, мне иногда кажется, что я немного надоел твоей маме. Она ничего не говорила?

– Насчет того, что надоел – ничего.

– А что тогда?

– Да, чушь всякую порола.

– Галя! – Никита воспроизвел Симонину укоризненную интонацию.

– Ну, например, что Грета тебя совращает с пути истинного.

– Ничего себе! Так и сказала?!

– Да, именно так. Что ты вовсе не настолько увлечен живописью и искусством. Что у тебя могут быть другие интересы. И что Грета тебя насильно таскает по всем музеям и выставкам, а тебе неудобно отказаться.

– А Грета что?

– Ругалась с ней отчаянно, говорила, что ты талантливый и все такое.

– Понятно…

– Никит, послушай, если ты действительно не хочешь столько времени тратить на походы в музеи…

– Галь! Я – хочу, и не считаю это тратой времени.

– Тогда ты как-нибудь скажи об этом Грете, а то она иногда начинает думать, что вдруг она тебя и правда совращает. Только не говори, что это я тебе сказала.

26

Никита давно пытался понять, почему Симона перестала быть с ним приветлива. Было и еще кое-что, над чем стоило задуматься. Ему все чаще стало казаться… он даже не решался сформулировать это ощущение… потом он говорил себе, что это вообще невероятно и невозможно… но потом снова и снова… И наконец он убедился, что отношение к нему Греты перешло грань материнско-преподавательской опеки. Он видел ее взгляды, чувствовал ее учащенный пульс. И он понимал, что это значит. Он вполне отчетливо представлял себе, чего она хочет от него и что он может с ней сделать. Его отношение к Грете тоже стало меняться. Благоговение уступало место… чему? Оказаться в постели с Гретой? Невероятно было думать на эту тему. Он спрашивал себя – хочу ли я переспать с Гретой? И отвечал себе так – я мог бы. Наверное. Но… Что дальше? Вместо музеев – любовные свидания? Где? В ее комнате? Нет, это бред! И вообще – зачем это?

Никита на самом деле был выбит из равновесия. «Падение» Греты с пьедестала вызывало в нем ощущение, похожее на разочарование и даже некоторое внутреннее отчуждение. И одновременно – сознание того, что он «покорил такую женщину», льстило его самолюбию, будоражило воображение, возбуждало и притягивало. Когда он приходил к ней или они куда-то отправлялись вместе – а это по-прежнему продолжалось – ему начинало казаться, что именно с ней он хочет быть, несмотря ни на какие препятствия в виде возраста или чьих-то косых взглядов.

Оставаясь один, он говорил себе, что добился того, чего вовсе не собирался добиваться, и не мог придумать, что теперь делать. Как дать понять Грете, что не надо на него так смотреть? Может, реже бывать у них? Или не так часто ходить с Гретой на выставки? А где бывать? Куда деваться? В зал? В кино? Ходить одному? Глупо. Хотя… со временем можно с кем-то познакомиться… Злая Симона в чем-то права… Надо подумать…А Грета? Остаться без Греты? А Галя? Потерять возможность приходить к ним в дом? Нет! Но тогда как же?

Никита не признался бы никому, кроме самого себя, что он был немного рад услышать от Гали о причинах неприязни к нему Симоны. Он, конечно, понял, что Симона имела в виду, говоря о «совращении его Гретой», и какого рода скандалы были между сестрами. Может быть, Симонина проницательность принесет какую-то пользу? Поможет разрядить обстановку? Надо только, чтобы Симона перестала травить Грету.

27

Симона сидела за столом в гостиной и читала журнал. Ей было слышно, как Никита разговаривает с Галей и Гретой. Она, правда, не различала слов, но прекрасно представляла, о чем они ему рассказывают. Сейчас он сюда явится. Пусть явится. Она ему все объяснит, спокойно, доходчиво, она не монстр. Просто он должен знать границы…

В дверь постучали.

– Можно?

– Да-да, конечно, можно, – Симона, к собственному удивлению, почувствовала, что ей вполне удался естественный спокойный тон.

Никита вошел с котенком на руках.

– Здравствуйте.

– Здравствуй, Никита.

Никита сел за стол напротив Симоны. Симона ждала, что он что-нибудь скажет, но он сидел молча, поглаживая котенка по голове. Котенок жмурился и урчал.

Симоне пришлось самой начать разговор.

– Никита, ты хочешь мне что-то сказать?

– Я думал, вы хотите…

Симона была несколько озадачена. Она не так себе все представляла. Но она решила не упускать инициативу.

– Скажи, пожалуйста, почему ты не поговорил со мной? Я ведь тоже живу в этой квартире…

– Симона Вольдемаровна, я прибежал сюда в таком настроении… Вас не было дома… Я рассказал о ситуации Грете…Вольдемаровне… и Гале. Я не мог его выбросить опять на улицу. Я не думал, что вы… будете против. Честное слово. Мы его искупали… высушили… он чистый… Мы его покормили…Грета устроила ему лоток. Вольдемаровна – поправился он прежде, чем Симона успела поймать его на непозволительной вольности. – …в ее комнате…

– Но понимаешь… – Симона не знала, что сказать дальше.

Никита подождал немного, потом мягко сказал:

– Симона Вольдемаровна, я очень виноват, что не согласовал с вами… Но можно вас попросить… Я обязательно его пристрою. Но пока…можно он побудет у вас? Просто иначе…

Вот это да! Ловко он меня обработал! Мат в два хода, даже в один!

Симона была обескуражена, но она старалась не показывать этого, притворяясь, что выдерживает многозначительную паузу. Вариантов не было.

– Ладно, Никита. Пусть побудет у нас. Пока ты не найдешь хорошие руки.

– Правда?! Ура! Сенька! Ты спасен!

Никита вскочил и, прижимая котенка к груди, взял левой рукой его правую переднюю лапку и изобразил что-то вальсообразное.

Симона пыталась сохранить суровый вид, но невольно улыбнулась. Что за мальчишество!

– Симона Вольдемаровна! Спасибо! Вы замечательная! Вы…

– Ладно, Никит, ну что ты, в самом деле, – неловко отмахнулась Симона.

Оставшись одна, она неожиданно для себя тихо рассмеялась – впервые за долгое последнее время.

* * *

Через пару дней Симона пришла домой с работы и обнаружила у себя на кровати мирно спящего Сенечку.

– Так! Ты опять!

Котенок приоткрыл глаза, потянулся и улегся поудобнее.

Симона села на край кровати.

– Тебе же сказали, нельзя тут спать. У тебя должно быть свое место, коврик какой-нибудь. Иди к себе. Иди, иди.

Котенок и не думал слушаться. Он перевернулся на спину, доверчиво подставив Симоне чуть свалявшееся светло-серое брюшко. Симона нерешительно протянула руку и дотронулась до него.

– Ой, какой ты тепленький, мягкий!

Она осторожно подсунула ладонь ему под спинку и приподняла. Котенок тут же перебрался с ее руки к ней на колени. На пледе от него осталась легкая нагретая вмятинка.

– Ну и что мне с тобой делать?

Симона взяла его за лапку – тонкая, невесомая, с нехоженными подушечками. «Сенечка…» Симона легонько почесала пальцем маленький треугольный подбородок. Котенок тут же заурчал. Симона наклонилась к нему и почти что уткнулась носом ему в макушку. От котенка пахло чем-то непонятным – наверно, котенком, вперемешку с недавним детским шампунем и еще, еле уловимо – Никитиной туалетной водой.

28

Сказать, что все в их доме было сосредоточено только на взаимоотношениях Греты и Никиты – нет, вовсе нет. Если бы не «тема Никиты», то жизнь, вроде, шла, как обычно, во всех своих житейских проявлениях. Будь сестры поближе, ничто не мешало бы превратить эту тему из тайной и значимой в забавную и шутливую. Достаточно было рассмотреть Гретин роман с Никитой в перспективе на пять лет, и ситуация сошла бы на нет сама собой. Но возведенное в канон «прайвеси» приводило к чрезмерной концентрации мыслей о Никите в головах обеих женщин. Грета придумывала себе пылкого поклонника, а Симона в азарте праведности создавала в своем мозгу картины, которые удваивали ее стремление уличить, разоблачить и пресечь.

29

Однако, то ли ссоры с Симоной не прошли даром, то ли время сыграло свою неизбежную роль – но Грета… как бы это сказать поточнее… – она, что называется, перегорела. Можно сколько угодно говорить о неисповедимых путях страсти, но Грета абсолютно точно знала, как и когда это произошло. Во-первых, ее назвали бабулей. Вертлявый мальчишка лет четырех на весь троллейбус опознавал проезжавшие мимо машины – «мелседес», «шевлоле», «глузовик». Его мать время от времени бесцветно повторяла «ты замолчишь или нет, сказала». «Противненький ребенок», – подумала Грета, а мальчишка, словно почуяв внимание к себе, указал на Грету пальцем и громко возвестил троллейбусу: «бабуля!».

Ах ты, маленький…гадкий…негодяй…, вспоминала его Грета. А с другой стороны… Мне сколько лет? Вот именно. Ребенок не врет. Он видит шевроле – кричит «шевроле». Видит меня – кричит «бабуля».

Вторым тревожным сигналом была встреча с молодой сотрудницей журнала «Акварель» на одной из выставок.

– Здравствуйте, Грета Вольдемаровна! – молодая стильная шатенка с откровенным интересом смотрела на Никиту.

– Здравствуйте, Ира, – сдержанно ответила Грета.

– Вы все уже посмотрели? Как вам тут?

– Мы еще смотрим.

– Тут ничего интересного. В третьем зале два неплохих Барова, а в пятом очень хорош Корчеев – как всегда, лодки и еще два этюда. И собственно, все. Хотите, провожу?

– Спасибо, Ира, мы обязательно посмотрим. Но я люблю сама решать для себя, что интересно и что нет.

– А ваш…сын… Вы любите акварель? – ничуть не смутившись, с улыбкой обратилась Ира к Никите, глядя ему в глаза.

– Я люблю акварель, – усмехнувшись, в тон ей ответил Никита.

Ирина достала из сумочки визитную карточку и протянула ее Никите.

– Позвоните мне в редакцию по этому телефону, когда … появится настроение. Всего доброго, Грета Вольдемаровна!

Грета была в ярости, ей очень не понравилось, как Никита отреагировал на эту нахальную девицу. И вдруг она осознала, что ее ярость бессильна против любой такой иры, насти, даши, просто потому, что молодость дает им больше прав на Никиту, чем все ее, Гретины, старания. Ярость погасла, Грета остыла и устала.

– Выставка действительно никакая. И Корчеев этот тоже ничего особенного, – сказала Грета часа через полтора. – Или тебе понравилось?

– Кое-что неплохо, но я согласен, что ничего выдающегося здесь не представлено.

Грета кивнула.

– Мы будем куда-то заходить?

– Да, конечно. А что? – удивился вопросу Никита.

– Нет. Ничего. Но долго сидеть не будем. Ладно?

– Ладно. Не будем.

* * *

Вскоре после этого, Грета услышала на улице обрывок разговора нескольких молодых парней. «Ей за полтинник…прикинь …а туда же…я не мог бы…да я сблюю тут же, как увижу ее дряблую… ни за какие… миллион? Не-е! за два – еще подумаю». А ведь это вполне могло быть про меня, содрогнулась Грета. Последние воздушные шарики, которые волокли ее над землей, вдруг разом сдулись, и она тяжело стукнулась ступнями о твердую почву, но при этом ощутила непривычную устойчивость.

30

– Грета, это ты?

– Я, я.

– Все в порядке?

– Да, все замечательно.

Грета вошла в гостиную.

– Чай пьешь?

– Да. С коржиками. Будешь?

– Вообще-то…Да, пожалуй, буду. Сейчас переоденусь и приду.

– Я налью тебе, пусть немного остынет.

Грета надкусила коржик.

– Вкусно! Откуда коржики?

– Марина Глухова угостила.

– У них какое-то событие?

– Да нет, вроде бы.

Сестры помолчали.

– Как выставка?

– Неплохая. Неровная немножко. Но в целом неплохо.

– Понятно…

– Слушай, Симона, мне Никита не звонил?

Эффект был рассчитан правильно. Симона уставилась на Грету, думая, что ослышалась.

– А ты… разве не с Никитой была?

– Нет. Я была с Груммом.

– С кем?

– С Борисом Груммом, я тебе о нем рассказывала.

– Я не помню.

– Он театральный художник, сделал несколько последних спектаклей в экспериментальном театре у Дрожева. Между прочим, он из Риги. Но уже лет восемь работает в Москве.

– Хм… Хорошо. У тебя с ним роман?

– Нет, какой роман! Мы как-то встретились. Потом снова, и решили, что хорошо бы пообщаться о том, о сем, о разном. Без спешки. Вот и все.

– У него семья?

– Ну, да. Конечно. Точно я не знаю, но, по-моему, у них дом в Майами. Там и его дочка, и внучка, и жучка.

– Ну что же… молодец… но ты мне о нем не рассказывала. Я бы запомнила.

31

Дверь в комнату Греты была открыта, и Симоне было слышно, как Грета говорит по телефону.

– Юрий Маркович? Юрочка, привет, дорогой. Да, я. Узнал? Ха-ха-ха. Я и так богатая! Юр, я насчет пригласительных билетов. Есть один. Это точно. Второй – может быть, но пока не сто процентов. Понимаю! А ты скажи ей, что там будет скучно и нудно. И уйти раньше времени не дадут. Шучу, шучу! Ладно, Юр, я тебя бросаю. Увидимся. Не за что. Я тебя тоже. Пока.

– Здравствуйте, Реваз Николозович! Это Грета. Не узнали? Отлично! Буду богатая! Реваз Николозович, у меня образовался один лишний билет, я подумала о вас. Вы тогда говорили… А-а, уже не нужно. Ну, я очень рада. Просто я вспомнила, что вы… Да, я буду. Обязательно! Привет Тамрико!

– Будьте добры Федор-Кириллыча! Федь, привет, это я. Я тоже рада, но я по делу. Есть лишний билет на открытие. Ты как? Тысячу долларов! Ну, конечно, бесплатно! Начало в двенадцать. Нет, опаздывать неприлично. И нет смысла. Подумай, но недолго. Пять минут. Хорошо. Перезвони мне.

– Игорь Леонидович, здравствуйте, это Грета. А Маша дома?…

«Ей даже в голову не приходит предложить билет мне. Я бы, может, и не пошла бы. Но почему бы и нет? Я так давно нигде не была. Сижу целыми днями одна. Сказать ей?»

Грета вышла из комнаты и внимательно посмотрела на сестру.

– Что-то случилось?

– С чего ты взяла?

– У тебя расстроенный вид.

– Нет. Все в порядке.

– Представляешь, никак не могу пристроить пригласительный билет на открытие выставки для узкого круга. Есть такой художник – Глеб Мешков, он очень талантливый, но немного не в себе. Не смотрит чужих работ, сам нигде не выставляется годами. Но иногда его жена устраивает такой закрытый показ. Некоторые считают, что это все пиар. Не знаю. Он все-таки странноватый. Но талантливый. Слушай, Симона, а может, ты хочешь пойти? Это будет послезавтра в двенадцать.

– Нет, спасибо. Я… занята в это время. Если бы она сразу мне предложила, я бы, конечно, пошла, а так – напоследок, когда все отказались – нет, не хочу.

– Жаль, тебе было бы интересно. Ладно, на крайний случай, остался Никита. Но если надумаешь, скажи мне, а я сейчас буду дальше звонить.

Что значит – на крайний случай? Она, что, идет без Никиты? Что происходит?

– Я не поняла, Грета, ты идешь без Никиты?!

– Да. А что?

– Ну, это как-то…непонятно.

– Ну, почему? Это все-таки необычная выставка, для узкого круга. Никита пока еще не искусствовед, не эксперт. Я бы очень хотела, чтобы он стал таким высоким профессионалом, но пока еще этого нет. И не очень прилично вести его на закрытый показ.

32

Симона вышла из стеклянного магазина «Продукты», открывшегося вместо старой любимой булочной, и неторопливо направилась домой. Последнее время она все чаще предпринимала такие прогулки. Они создавали видимость необходимости выйти на улицу. Симона давно никуда не ходила, нигде не бывала, а работу она в основном брала на дом и поэтому резче ощущала свою изоляцию, свою оторванность от жизни. Она медленно шагала по знакомому маршруту, намеренно растягивая его. «Что там у нее случилось с Никитой? Ведь явно что-то изменилось. И он уже несколько дней не заходит. И на выставки она его не берет. Может, она разочаровалась в Никите? Но с чего вдруг?» У Симоны было ощущение явного подвоха, как бывает, когда смотришь карточные фокусы. Если бы Грета сказала – знаешь, Симона, ты была права, я в Никите разочаровалась и не хочу больше быть посмешищем – Симона бы все поняла и… была бы рада. Рада за нее. Но Грета вела себя так, словно она сама пришла к этому решению, и не было никаких разговоров с Симоной, никаких ссор и скандалов. Ученик усвоил урок, и теперь это его знания, его ум. А учитель вроде бы ни при чем. Так не поступают. Это некрасиво по отношению ко мне. Непорядочно. Неблагодарно.

Симона была раздосадована. Ей было жалко расставаться со своей правотой. Мучительно жалко. Как-то все складывается… не так…

И Никиту совсем не обязательно отдалять… надо просто знать меру во всем. А то сначала его вознесла на вершину, а теперь – «он еще не эксперт». И этот …как его? Грумм. «Я тебе говорила». Ничего она мне о нем не говорила. И наверно, опять затевается роман. И конечно, у него семья. «В Майами!» Вот именно, что в Майами! Как же у нее это получается? Что они в ней находят? Ведь старая уже…баба! А я… у меня никого, сижу целыми днями дома. Только соседки заходят. У всех своя жизнь. Галю вообще не вижу сутками. Мама, привет – мама, пока. Спрашиваю, как дела – все нормально. А у меня как дела? Почему никто не спросит? Что я думаю, что я делаю? Как я себя чувствую, наконец? Может, у меня что-то болит. Это никому не интересно. Я совсем одна. Скоро день рождения – некого пригласить. Нет друзей. Даже перед соседями неудобно. Тяжело. Ну, ничего не поделаешь…Ох, Сеньке забыла купить корм. Ладно, на сейчас хватит. Вечером куплю.

33

Никита встретил своих одноклассников, которых не видел с момента окончания школы. Неожиданно для себя он был рад встрече. Они зашли в кафе-бар, выпили пива, а потом гуляли по улицам, вспоминали учителей, девчонок, рассказывали о себе. Никита на вопрос «ты сейчас с кем?» ответил уклончиво «есть кое-кто».

– Слушай, чувачок, а мне тут вроде говорили, что тебя видели чуть ли не в обнимку с одной престарелой мадам… А?

Все парни заинтересованно смотрели на Никиту.

Он усмехнулся.

– Что «а»? Гон все это.

– Да ладно! Гон! Сам не гони! Кто она?

– Да у нас с ней …деловые отношения.

Парни загоготали.

– Знаем мы твои деловые отношения! Препод, что ли?

– Да какой препод! Она редактор в одном журнале. Она клевая. Но это не то, что вы думаете.

– А сколько ей? Ну, в смысле возраста?

– Много.

– Сороковник?

– Какая разница? Больше.

– Больше?! Ну, ты даешь! Че ты с ней делаешь-то?

– Ладно, пацаны, забейте. Как-нибудь в другой раз.

Никита не был готов к разговору с парнями о Грете. Ему почему-то до сих пор не приходило в голову, что их могут увидеть его знакомые. В компании ее коллег Никита не смущался, к тому же Грета была на короткой ноге со многими известными людьми, и быть рядом с ней было престижно и даже лестно. Но в кругу его сверстников Грету никто не знал. И конечно, в их глазах это выглядело дико – Никита из бывшего 11»Б» и льнущая к нему немолодая холеная дама, по возрасту старше их матерей.

У него все же было ощущение, что он каким-то образом предал Грету. А что я сделал? Сказал про ее возраст? И что такого? Почему я должен был скрывать? И ведь на самом деле мы никакие не любовники. Нет, ничего плохого не произошло – он вовремя прекратил разговор, распрощался с парнями. Она же не хотела бы, чтобы он наплел парням невесть что. Никита вообще не любил рассказывать о себе. А здесь и рассказывать нечего. Но даже если б было…

Если б было – что?!

Никита присел на скамейку, почувствовав, что его обдало испариной. Он понял, что был всего в шаге от того, чтобы переспать с очень…немолодой женщиной. И впервые внятно сказал себе – не хочу! Хотя Грета умеет привлечь, конечно… Но нет! Надо найти девчонку…или лучше женщину лет тридцати… А Грета… нет, пусть она останется мечтой…

34

– Никитка!

– Галка!

– Никитушка! Как я рада! Куда ты делся?

– И я рад! Пошли пить кофе!

* * *

– Сколько мы не виделись?

– Сто лет! Ты почему пропал? Как ни зайду, спрашиваю про тебя, а Грета говорит – нет, не приходил.

– А ты, что, там теперь не живешь?

– Ой, да ты же ничего не знаешь! Представляешь, сколько мы в разлуке!

– Ну, расскажи, что у тебя, где ты, с кем…

– Помнишь, я была во Франции? Я там познакомилась с двумя парнями. Они мне оба нравились, и мы подружились. Я их пригласила в Москву. В общем, приехал Шарль, и тут такое закрутилось!

– Он у вас останавливался?

– Сначала да. Ему предоставили кабинет дедов. Но в первую же ночь, сам понимаешь…Мама нас выследила и хотела устроить скандал, типа, я не позволю, чтобы в моем доме… Но со мной эти номера не проходят. Я сказала – хотя это мой дом тоже, но мне не нравится тут жить. Я предпочитаю жить отдельно. Короче, я уехала с Шарлем знаешь куда? На дачу! А что, у нас зимняя дача, со всеми удобствами. Там, правда, давно никто не жил, дом довольно старый. Но мы с Шарлем его привели в порядок. Он такой оказался умелый – все может починить, и печь даже топил. Там у нас газ, но и печь есть, и камин. Я в этом толком не разбираюсь. Но сама я печь не топлю, конечно. Я пользуюсь газом.

– А он навсегда тут остался?

– Он не остался. Он уехал домой, во Францию. А я вот не вернулась домой и живу на даче.

– Одна? И не боишься?

– Да что ты! Там народу полно. Многие круглый год там живут. Это вполне элитный поселочек, дача-то дедова. Там все такие – врачи, профессора, вернее, их семьи. Меня там знают с детства. Иногда кто-нибудь до Москвы подвозит на машине. А в основном на электричке или на маршрутке – очень удобно, двадцать минут и ты в Москве.

– А в институте ты бываешь?

– Бываю, но редко. У нас французский теперь в другом здании, так что мы с тобой не совпадаем. Слушай, Никит, приезжай ко мне в гости! Все сам увидишь, захочешь остаться, отдохнуть, пожить – пожалуйста, дом большой. Можешь даже не один приехать…

– То есть?

– Ну, мало ли… С девочкой какой-нибудь. Противной.

– Почему противной?

– Ну…все-таки мне будет чуть-чуть досадно, что ты с девочкой. Значит, мне она будет противна.

Никита рассмеялся.

– Галка! Ну, какие девочки сравнятся с тобой!

– Правда, Никит, приезжай!

– Ладно! Приеду как-нибудь. Без девочки.

– А у тебя есть кто-нибудь?

– Знаешь, так, время от времени – но ничего серьезного.

– Понятно. Слушай, Никит, а почему ты перестал с Гретой общаться? Вы поругались?

– Да как тебе сказать…нет, конечно, как мы могли поругаться?

– Ну как? Она тебе устраивала сцены ревности, а ты однажды не выдержал, хлопнул дверью и – все.

Никита пристально посмотрел на Галю.

– Ты… что имеешь в виду?

– Никитушка, друг мой. Я имею в виду то, что ты слышал. Не знаю, что у вас было на самом деле, но выглядело это, как самый настоящий роман.

– Галка!

– Да мой дорогой, колись уже!

– Слушай, давай закажем что-нибудь посерьезней!

– Давай! Но и поесть тоже, а то мы с тобой тут под стол свалимся.

– Галь! А ты когда…

– Если честно, то сначала я думала, что ты влюбился в мою тетушку, как романтичный юноша, и грезишь о ней в ночи. А потом я стала замечать, что тетушка сама ведет себя как влюбленная по уши телочка…

– Галь! Грета – телочка!

– Ты прямо как моя мама! Кстати, она-то как раз и раскусила Грету самая первая. И стала ее регулярно доводить – мол, ты с ума сошла, образумься, сколько тебе лет и так далее.

– Да, я помню, ты мне рассказывала.

– Вот-вот. Грета с ней такие разборки устраивала, что я думала, они друг друга… не знаю… прирежут. А потом вдруг ты исчез. Так что случилось?

* * *

Выслушав рассказ Никиты, Галя задумчиво произнесла:

– Знаешь, по-моему, правильно, что вы расстались. Это никуда бы не привело. И хорошо, что ничего не было. Все правильно.

– Я согласен.

– Между прочим, у Греты есть поклонник, довольно симпатичный дядька. А мать, как ни странно, часто о тебе вспоминает – куда ты пропал, почему перестал бывать. Сама же травлю устроила, и сама же скучает по тебе.

– Надо же! Никогда бы не подумал! Вообще-то я тоже скучаю.

Галя допила вино, потянулась за салфеткой, и вдруг глаза ее загорелись.

– Никитка! У меня идея! Я знаю, что надо сделать!

– Что? Какая идея?

– Идея шикарная. Пойдем, я тебе по дороге расскажу!

* * *

В квартире пахло выпечкой, свежими огурцами, тушеной телятиной с баклажанами и болгарским перцем, и этот восхитительный дух вырывался за пределы входной двери на лестничную клетку и устремлялся вверх, вниз, на улицу и далее, в остальной мир, вызывая у прохожих томительно-мечтательный вздох.

Симона возбужденно носилась из гостиной в кухню и обратно, добавляя на стол мисочки с салатами, паштетами и прочим угощением.

– Так, что еще?

– Да уже все, угомонись, стол шикарный, уже ставить некуда, – увещевали ее гости.

– Нет-нет, что-то еще было! Я себе потом не прощу! Ну, конечно! Рулетики!

– Все, садимся! Я больше не могу смотреть на эту роскошь! Я хочу ее нарушить!

– Да, да садимся!

– Симона, не забудь снять фартук!

– Ой, да, спасибо! Я, конечно, забыла бы!

* * *

Симона была в новом платье, которое накануне ей вручили Галя и Грета в качестве подарка и, преодолев ее отчаянное сопротивление, заставили примерить и убедиться, что оно ей идет. Темно-зеленое, с серебристым шелковым отливом, оно в точности соответствовало цвету ее глаз и сочеталось с темно-каштановыми волосами. До этого Галя также насильно отвела мать в салон, где ей сделали совершенно модную стрижку – ежик, почти под мальчика. «Что вы со мной сотворили!» – вскричала Симона, увидев себя в зеркале, после того как мастер разрешил ей надеть очки. – «Я же не призывник и не уголовник! Вы бы вообще наголо меня побрили!»

Она была страшно огорчена и удручена, настолько, что даже не могла возмущаться. Тем более, что сколько ни возмущайся – уже ничего не изменишь. Теперь нужно несколько месяцев ждать, пока они отрастут!

– Мама, ты напрасно расстраиваешься, – утешала ее Галя. – У тебя самая модная, крутая прическа. Она молодит тебя на двадцать лет! Правда, посмотри на себя в зеркало! Ты такая стильная!

Но Симона только вздыхала и безнадежно махала рукой. Ладно, придется пережить и этот удар судьбы. Обидно, что перед самым днем рожденья…

Каково же было ее изумление, когда на нее посыпались комплименты – «Симона Вольдемаровна! Вы такая интересная!», «Симона! Вы прекрасно выглядите!», «Ой, Симоночка Вольдемаровна, как вам хорошо с новой стрижкой!», «Симона, у кого ты стриглась? Там по записи?», И просто – «Ух ты!», «Класс!», «Потрясно!».

Рассудив, что совершенно разные люди не могут участвовать в сговоре, и значит, никто над ней не смеется, она почувствовала себя уверенней и перестала стыдиться своего нового имиджа. Неожиданно у нее началась хорошая полоса – дали премию, позвонила двоюродная сестра Эльза и сказала, что будет в Москве с дочерью на Симонин день рождения. Наконец, в метро какой-то мужчина задержался на ней взглядом. Симоне захотелось праздновать.

– Так, садимся! Садитесь, пожалуйста! Дорогие гости! Прошу к столу!

– Куда прикажете?

– Куда нравится. Места не расписаны. Кто где сядет.

– Я поближе к пирожкам!

– Не волнуйтесь, пирожков много!

– Симона, ты сама-то сядешь?

– Да-да, сажусь!

В это время раздался звонок в дверь.

– Симона! Звонят! Кто-то еще пришел!

– Да… Кто же? Это наверно, Марина. Пойду, открою.

– Не задерживайся, Симона!

– Нет, нет, вы начинайте, я сейчас.

Симона распахнула дверь и…потеряла дар речи. На пороге стоял Никита с огромным букетом роз.

– Никита?!

– Симона Вольдемаровна, это вам.

– Никита! Откуда ты…Ты помнил?

– Да. И я подумал…

– Никита, это так трогательно! Спасибо тебе! Прекрасный букет!

– Я рад…

– Проходи скорей, ты как раз вовремя. Мы только сели.

– Нет, что вы… Я просто хотел…

– Так, молодой человек, без разговоров! Пойдем!

* * *

– Друзья, смотрите, кого я вам привела!

– Никита! Привет, привет!

– Здравствуй, давненько не видели!

– Молодец, что пришел!

– Садись скорей, опоздальщик!

– Так, – распорядилась Симона, – Никита, пойди-ка, принеси себе стул – такой, допотопный, ты знаешь, какой и где.

Никита усмехнулся.

– Да, конечно, сейчас.

– Никитка, тащи стул и садись рядом со мной, я тебя целый век не видела, – требовательно заявила Галя.

* * *

От Симоны не укрылось, как блеснули Гретины глаза, когда она увидела Никиту. Неужели она позвала его на Симонин день рождения, разыграв «сюрприз»? Но он сказал, что сам вспомнил. И потом, зачем Грете сейчас Никита, когда у нее разгар романа с Борисом Груммом? Может, Никита захотел увидеть Грету? Но глупо встречаться вот так прилюдно, ведь он мог это сделать в любой день – позвонить, договориться и встретиться, если уж ему действительно хотелось. Значит, не очень-то… Галя? Нет, вряд ли. Он ей никогда не был нужен. А в конце концов, почему мне кажется невозможным, что он действительно пришел поздравить меня?

* * *

Грета торжествовала. Не то, чтобы она сильно скучала по Никите или страдала от того, что кончилось это наваждение. Хотя немного все-таки скучала. Но по-настоящему скучать должен был он. Ее задевало, что он так легко, без сопротивления, без попытки выяснить причины согласился с ее решением завершить их отношения. Это ведь было ее решение, она однажды сказала себе – все, надо с этим покончить, хватит смешить людей. А он покорно принял ее холодность и демонстративную отчужденность. И исчез с горизонта. И невозможно было наблюдать, как сильно он страдает, – а не страдать он не мог, ведь ему дала отставку женщина, которая ему безумно нравилась, а она, поиграв с ним, как кошка с мышкой, предпочла ему другого, маститого, состоявшегося мужчину.

И поэтому, увидев Никиту на дне рождения Симоны, Грета поняла, что он не выдержал, придумал повод… Грета нисколько не сомневалась, что Никита явился ради нее. Ну, не ради Симоны же, в самом деле! Он понятия не имел о ее дне рождения… А кстати, откуда он узнал? Может, Симона сама его пригласила? Нет, не похоже, она выглядела удивленной его приходом. Галка? Зачем он ей? Тоже не похоже. В общем, этот момент непонятен. Пришел, а она с Борисом…Ну что ж… Интересно, он еще явится? Или понял, что его карта бита?

* * *

Никита был доволен. Ему было все это время неприятно осознавать, что он выглядел как-то неблагодарно по отношению к людям, которые так тепло к нему отнеслись и впустили в свой дом и свою жизнь. Галин план позволил ему восстановить в некоторой степени – именно в той, которая была оптимальной, не больше – взаимоотношения с Симоной и Гретой. Он убедился, что у Греты есть поклонник, что там вроде бы все протекает достаточно активно, значит, Грета не будет отвлекаться на него, Никиту. Вот и хорошо. Выглядит она, конечно, шикарно. Что-то изменилось…Прическа, что ли, другая…

Никита сидел за столом почти напротив Греты и то и дело поглядывал на нее. Она этого не замечала, но несколько раз перехватила его взгляд, и ему показалось, что в глазах ее промелькнула улыбка. Вообще-то, Грета, конечно… очень притягательная…

Никита поймал себя на том, что первый раз думает о Грете только как о женщине, без каких бы то ни было примесей благодарности или благоговения. Но… лучше не надо…

* * *

Галя сама не знала, зачем она это все придумала. Но получилось неплохо. Мать убедилась, что Никита вовсе не молодой распутный монстр, к тому же он держался очень спокойно и сдержанно. Грета со своим Груммом тоже вне подозрений. Галя восстановила дружбу с Никитой – что весьма ценно, такими друзьями не бросаются, такой друг – на любой случай жизни. И все довольны.

35

– Ну и что ты скажешь? По-моему, получилось очень мило.

– Да. Просто отлично. А ты сначала не хотела ничего устраивать. Мне потом все говорили, какой чудесный был твой день рождения – как никогда.

– Да, мне тоже они звонили. И хорошо, что Эльза приехала.

– Да, очень удачно. Ее девочка такая взрослая!

– Ей уже пятнадцать?

– Будет в ноябре.

– Надо не забыть послать ей подарок.

– Обязательно!

– А как тебе сюрприз?

– Ты имеешь в виду Никиту?

– Да. Представляешь, я думала, что это Марина пришла, наш корректор. Я ее приглашала, но она сказала, что у нее дома какие-то обстоятельства. И вот я открываю – бог ты мой, Никита! Откуда он узнал? Ты не говорила ему?

– Нет. Я с ним давно уже не общаюсь, не звоню. Да и он тоже. Я решила, что ты его пригласила.

– Я? Не-е-ет, что ты!

– Может, Галюха ему сказала?

– Не думаю. Ты видела, как она обрадовалась, что он пришел? И потом она сказала, садись со мной, я тебя сто лет не видела.

– Да, правда. Ну, значит, он действительно помнил. Сам.

– Это очень приятно. Неожиданно, но приятно. Я ему сказала – «Идем к столу». Он – «Нет, нет. Что вы!» А я говорю – не выдумывай и не спорь со мной.

– Ну, правильно. Как же можно было его не пригласить к столу, тем более такому вкусному. Это было бы крайне невежливо с твоей стороны.

– Грета, меня не надо учить хорошим манерам.

– Я не учу. Я просто говорю.

– Это было бы уместно, если бы я не позвала его.

– То есть ты допускаешь, что могла бы и не позвать?

– Нет, конечно!

– Тогда и говорить не о чем!

– Интересно, он теперь опять начнет приходить?

– Не знаю. Наверное, ему хочется снова у нас бывать. Ведь он много потерял…

– Согласна! Он много времени тут потерял!

Грета хотела промолчать, но не сдержалась.

– А ты считаешь, что он много приобрел, перестав тут бывать? На что он тратит свое время, которого у него стало много?

– Откуда я знаю? Он свободен! На что хочет, на то и тратит. Как все!

– Вот именно! Как все! Если б он был так доволен, то не явился бы сюда!

– Хотел бы – давно бы явился. А он пришел меня поздравить!

– Симона, не обольщайся, это всего лишь предлог!

– А зачем ему предлог? Взял и пришел!

– Симона, это у тебя все просто. А в жизни все сложней.

– Но если б я не настояла, он бы ушел! Он остался только потому, что я не отпустила его. И поэтому…

– Ой, Симона, ради бога, не начинай занудство! Ты считаешь, что он пришел тебя поздравить? Пожалуйста! Остался по твоему настоянию? На здоровье! Пусть так будет! О чем разговор?

– А ты думаешь, что он пришел из-за тебя?

– Не знаю. Я-не-зна-ю! И не думаю на эту тему. Это ты начала разговор, а не я. И вообще, последнее время от тебя только и слышно «Никита, Никита». Что это значит? Ты себя не спрашивала? Как-то подозрительно!

– Ничего подозрительного! Я не скрываю, что мне не безразлично, как он там живет и что делает. Мне он с самого начала понравился, он хороший добрый мальчик. Но когда я увидела, что происходит…

– То есть? Что ты увидела?

– Я увидела, что ты… увлеклась им. И я не могла этого допустить. А сейчас я боюсь, что опять все начнется.

– Что начнется?

Секунду поколебавшись, Симона ответила:

– Твоя просветительская деятельность.

Грета невольно рассмеялась.

– Нет, не начнется. Эпоха просвещения закончилась.

– Ну и правильно. Иначе потеряешь своего Грумма.

Это было уже недопустимым вторжением на чужую территорию. Смех мгновенно сменился холодным выражением глаз.

– О чем ты?

– Грета, перестань притворяться. Ты же все прекрасно понимаешь. Слава богу, ты хоть поздно, но меня послушала.

– Симона, я поступила так, как я хотела, и тогда, когда я сочла это необходимым. Ты ведь знаешь, что я не люблю, когда мне что-либо велят.

– Да, знаю. Но я должна была тебя остановить.

– Симона, это не ты меня остановила. Я сама приняла решение!

– Если бы не я, ты бы не остановилась. И ничего хорошего из этого бы не вышло.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю.

– А почему ты думаешь, что сейчас все замечательно?

– Потому что в любом случае роман с Груммом лучше, чем роман с мальчишкой. И я не допущу, чтобы опять… Я ведь видела, как вы переглядывались!

– Мы не переглядывались. Он смотрел, а я его не замечала.

– Это ты кому-нибудь другому расскажи. Но не мне! Ну, посуди сама, Грета, ведь он тебе в сыновья годится!

Грета уже хотела сказать «хорошо, я согласна, Грумм лучше. А Никита пусть приходит к тебе, и беседуйте с ним на здоровье! Я вам мешать не буду!» и таким образом шуткой прекратить этот разговор, который вдруг потек по опасному руслу. Но последние слова Симоны вывели ее из себя.

– Послушай, Симона, что я тебе скажу. Знаешь, почему ты не можешь жить спокойно? Потому что тебя изводит зависть, что у меня роман с Груммом. А тут еще Никита, который явился поздравить тебя, а смотрит, не отрываясь, на меня! И поэтому ты говоришь мне гадости и строишь из себя праведницу! Но не волнуйся – я помню, сколько мне лет, и знаю, что у меня нет детей. И не надо мне напоминать об этом. Это самое больное место. И ты специально бьешь по нему под видом заботы. Да, я старше Никиты больше, чем вдвое. Но в сыновья он мне не годится. И знаешь почему? Потому что сыновья не смотрят на матерей так, как он смотрит на меня! Это взгляд мужчины… Так смотрят на женщину, которую хотят и на которую готовы тратить время. Но ты этого понять не можешь. И хватит учить меня, как себя вести с мужчинами. Я сама знаю, кто для меня лучше. Это мое дело! А ты… смотри фильмы!

Грета распалилась от собственной речи и тяжело дышала. Ее щеки горели. Шея и грудь покрылись красными пятнами.

Симона сидела бледная, сжав губы, стиснув ладони. Опять наяву все происходит не так, как она себе представляла. Вместо благодарности – злые глаза и ледяной тон. Грета совершенно не умеет держать себя в руках. Но зато она умеет обидеть! Как она безжалостна! «Смотри фильмы!» И опять Симона не смогла ничего ей ответить. Но почему? Почему так получается? Что мне ей сказать такое, чтобы больше никогда…чтобы она не смела меня унижать. Чтобы больше она никогда…

И вдруг, словно лазерный луч высветил на дне океана что-то сверкнувшее, – нашла! И времени на размышление не было.

– Грета, – с легким нажимом сказала Симона, – Я хочу ответить. Я не завидую тебе на твоих поклонников, поверь, мне ни один из них не нужен. Мне обидно, конечно, что я не пользуюсь успехом у мужчин, хотя мне кажется, я не уродина. Ну, не нравлюсь – что делать. Но я не праведница, это точно, и у меня в жизни был один… эпизод, был роман с мужчиной, и все, что ты описываешь, у меня было. И роман этот был такой, такие сильные чувства у меня были к этому человеку, что больше я никогда никого не встретила, кто вызвал бы хоть какую-то, хоть самую малую симпатию. Да, у меня в жизни был только один мужчина, и сейчас я, наверное, жалею об этом. Тяжело быть ненужной. Но у меня есть дочь, и значит, все это мне не приснилось, я ничего не выдумала. Была любовь. Взаимная. Но пожениться мы не могли, на это была очень серьезная причина. И встречаться становилось все труднее. После Галкиного рождения мы несколько раз еще виделись, первое время. А потом – все. Пришлось расстаться. Он помогал мне материально, просто переводил деньги на счет. Но без встреч. Галка так и выросла, не увидев отца. И я никому никогда не говорила, кто он. А знаешь, почему? Это был… Георгий. Твой муж.

36

Симона бесцельно бродила по квартире. Она машинально отмечала, что на книжных полках собралась пыль, что на полу валяется какая-то бумажка, что фарфоровая «девушка, читающая письмо» стоит не на месте, что картина на стене висит криво… Впервые в жизни Симона не бросалась немедленно устранять все эти безобразия, а равнодушно проходила мимо, словно что-то освободило ее от обязанности заботиться об этих неблагодарных вещах. «Ты упала – ну и валяйся», «Ты не на месте – так и будет. Мне все равно», – мысленно обращалась она к предметам, с каким-то злорадным безучастием оставляя за спиной их удивленное разочарование. Симона ходила из комнаты в комнат у, в кухню, гуляла по коридору. «Какая у нас большая квартира», – сказала она себе, как будто раньше ей это не приходило в голову. Квартира была пуста, тиха, и Симоне чудилась в этой тишине какая-то скрытая враждебность.

Первую неделю своего одиночества она этого не ощущала. Без конца звонил телефон – соседи, знакомые, Гретины сослуживцы. Симона никогда столько не общалась, но сейчас ее это не утомляло. «Да, представляете, рано утром. По скорой. Обширный инфаркт. Нет, нет. Навещать нельзя. Она в реанимации. Ну, пока сложно сказать. Конечно, будем надеяться. Спасибо вам большое! Да нет, что вы, какое беспокойство! Звоните, конечно!»

Симона без устали рассказывала одно и то же разным людям. Она невольно стала центром внимания и объектом сочувствия. Сколько людей выражали свое беспокойство о Грете! И оказывается, все они знали, что у Греты есть сестра… и даже имя ее было им известно!

Однажды Галя услышала, как Симона рассказывает кому-то по телефону новости о состоянии здоровья Греты.

– Мама! Ты сама только что от меня это узнала, а говоришь так, словно днюешь и ночуешь в больнице. Они, наверно, так и думают.

– Они спрашивают, и я отвечаю то, что знаю. Или я должна давать ссылку на тебя?

– Нет, просто ты изображаешь такое…

– Я ничего не изображаю. Я действительно волнуюсь.

– Да? А что же ты ни разу сама с врачом не поговорила? Ты хоть знаешь, в какой больнице она лежит? На каком этаже?

– Галя, как тебе не стыдно!

– Мне? Стыдно? За что? Между прочим, если бы я тогда не приехала случайно рано утром, то вообще… врачи сказали, что…еще пару часов и…нашей Гретки… – у Гали задрожал голос.

«Как она ее любит! Интересно, если б со мной что-нибудь…»

– Галя, а если б со мной что-то случилось, ты бы тоже переживала? – не удержалась Симона.

– Мама, что ты говоришь!

– А что я такого говорю? Я просто спрашиваю.

– Хорошо. Я бы тоже очень переживала. Но хочу заметить, что и Грета бы переживала. Не так, как ты.

А ведь и правда, Гретка бы переживала. Впервые у Симоны что-то кольнуло душу. А я бесчувственная.

– Скажи, мама, Грета накануне нормально себя чувствовала? Она не жаловалась на сердце?

– Нет, не жаловалась.

– Просто непонятно, что могло спровоцировать…

– А врачи что говорят?

– Врачи как раз и спрашивают.

– А Грета?

– Она ничего не отвечает. Ладно, мам, я побегу.

– Ну, беги.

Звонков стало заметно меньше. Наверное, все теперь звонили Гале. А может, немного успокоились, привыкли к новости. И к тому же, у всех свои дела. И вот Симона осталась одна в тишине пустой квартиры, и в душе ее, как в забродивших консервах, шел беспокойный процесс осознания вины, и одновременно с этим нарастал мутный, как тошнота, страх разоблачения.

А вдруг все узнают? Что тогда? Будут говорить – мы ей сочувствовали, а она… И если им станет известно, что я сказала…Это будет кошмар. Я представляю их реакцию… И я не смогу объяснить… А Галя…Нет, не-ет!

Симона застонала вслух. Она ведь потребует… она ведь захочет все…она начнет расследовать… Она мне не простит… Но…нет, Грета никому не расскажет. Из гордости. А я… тоже никому не расскажу. А перед Гретой извинюсь. Да, надо будет извиниться. Хотя…как? «Извини, что довела тебя до инфаркта». Глупо! Но я ведь не хотела ей ничего плохого. Я и не думала, что это так подействует. Я просто защищалась. Но как это объяснить? Она, может, и видеть меня не захочет. Как же быть?

Симона зашла в комнату Греты, подошла к зеркалу. Некоторое время стояла лицом к лицу со своим отражением. Горько спросила себя – что делать-то?

На столике возле зеркала стояли шкатулки, коробочки, корзиночки. Симона с интересом вытащила из высокого стакана темно-коричневый карандаш для глаз, попробовала его на руке, сняла очки и легонько подвела глаза. Поставила карандаш на место. «Какая глупость! Что я делаю!».

Она вышла из комнаты в гостиную, села за стол, на котором с утра стояла чашка с недопитым чаем. Симона машинально отпила глоток. Я же не хотела, чтобы так вышло. Я просто защищалась. Я не думала, что это так сильно подействует.

Звучало неубедительно. Она не верила самой себе, хотя знала, что именно так и было на самом деле. Я защищалась. Я столько лет терпела удары. И вот решила, что больше терпеть не могу. И…не рассчитала… А она не ожидала, что в этот раз я отвечу. Все жалеют Грету! Но если б кто-нибудь знал, как мне было плохо! Всегда! Кому бы это рассказать, объяснить… чтоб он смог понять и потом сказал бы – ты не виновата…

Симона медленно пролистывала записную книжку.

Некому. Никого.

37

Никита сидел за столом и вопросительно смотрел на Симону. Она, словно не замечая его взгляда, говорила всякую чепуху:

– Сейчас, сейчас. Ты можешь подождать еще минуту? Он обычно так быстро закипает. Тут у меня было печенье. Или ты хочешь что-нибудь более существенное? Есть сыр.

– Нет, Симона Вольдемаровна, я правда совершенно не голоден. И чая никакого не надо.

– Но он будет уже через минуту. Или ты убегаешь?

– Нет, я не убегаю. Просто…

– Иди, если надо. У тебя ведь дела, наверное.

Никита сидел, не понимая, что происходит. Но, конечно, что-то произошло, если она позвонила и попросила прийти. Он не поверил своим ушам, когда в трубке раздался голос Симоны.

– Никита! Здравствуй…Это…

– Симона Вольдемаровна?!

– Ты меня узнал? Извини, что я тебя беспокою… Наверно, не следовало…

– Что-то случилось?

– Да, в общем, кое-что… Послушай, если ты сейчас не очень занят…Или я тебя оторвала от чего-то?

Никита собирался пойти в зал, но ответил:

– Нет, нет, я не занят.

– Ты… мог бы зайти к нам… сейчас? Ненадолго. Мне надо с тобой поговорить.

– Да, конечно, конечно. У вас все в порядке?

– Ненадолго. Приходи, пожалуйста.

– Хорошо, хорошо!

Не прошло и десяти минут, как на лестнице раздались его быстрые шаги. У Симоны мелькнула мысль «может, не надо было»…Но он уже стоял у дверей.

Ожидание становилось напряженным. Симона не могла заставить себя начать разговор, вернее, она не знала, как его начать. Она не умела откровенничать, тем более с мальчишкой… Еще немного, и она готова была сказать ему – извини, уходи, не обращай внимания…

Хотя глупее ситуации нельзя было бы придумать…

Положение спас кот. Он, потягиваясь, вышел из комнаты Симоны и уставился на Никиту.

– Сенечка! Какой ты стал котяра! Иди сюда, узнал меня?

Кот подошел, принюхался и прыгнул к Никите на колени.

– Ах ты, котишка! Узнал! Симона Вольдемаровна, он меня узнал!

– Еще бы он тебя не узнал! – Симона улыбнулась. Напряжение спало.

– А помните, как вы разрешили его оставить, пока мы не найдем хорошие руки?

– Помню! – перед ее глазами встала картина – «Сенька, ты спасен!»

– Может, вы хотите его отдать?

– Я?! Сенечку?! Ты что говоришь такое!

Никита рассмеялся.

– Симона Вольдемаровна, я по-шу-тил.

– Пошутил! Ох, Никита, мне сейчас не до шуток!

– Что случилось, Симона Вольдемаровна?

– Понимаешь, во-первых, Грета в больнице…

* * *

Никита сидел и слушал, а Симона сбивчиво, перескакивая с мысли на мысль, вдаваясь в ненужные подробности, изливала ему душу.

– И меня не оставляет чувство, что это я виновата во всем, что случилось с Гретой. Да, я виновата, потому что… Понимаешь, мы часто ссорились, вернее спорили по разным поводам. И часто говорили друг другу обидные вещи. Я обижала ее, а она меня. И когда мы были детьми, было то же самое. Но наказывали всегда меня. Хотя это было очень несправедливо. Но дело не в этом. Иногда она мне говорила такое… ужасное, очень плохое… а я не могла ответить, потому что это было бы еще хуже, чем то, что она сказала. И я молчала, а получалось, что мне нечего сказать. А на самом деле я просто… Ну, конечно, я тоже ей кое-что говорила… специально, чтоб ее уязвить. Но сначала не поэтому, а потому что я действительно считала, что она… ну, неправа. Я ведь старше… А она злилась и вскипала. И говорила, что я не могу ее понять, потому что я никогда не испытывала никаких чувств… Но неважно, не в этом дело. Понимаешь, накануне вечером, мы с ней тоже… у нас был разговор… сначала все было спокойно, а потом… Слово за слово…Получилась крупная ссора. Она мне сказала опять… не буду повторять, но очень обидные вещи. А я не стерпела… и ответила. И это тоже были очень обидные вещи. Для нее. Но она не ожидала, что я буду защищаться. Вообще, что я могу защищаться. И очень обиделась. Потому что не привыкла терпеть. А я привыкла. Но не смогла стерпеть. Понимаешь, не смогла. И вот теперь, я казню себя, что из-за моих слов у нее случился инфаркт. И я пытаюсь себе сказать, что я не хотела этого. Но все равно я виновата. И я не знаю, что теперь делать… Мне очень тяжело…

Никита слушал ее и думал: «Зачем она меня позвала? Просто рассказать все это? Но для чего? И почему именно меня?»

Когда Симона замолчала, он осторожно спросил:

– Симона Вольдемаровна, чем я могу помочь? Вы хотите, чтобы я… пошел к Грете и рассказал, что вы… волнуетесь, переживаете…

– Нет-нет, что ты! – испугалась Симона, – ни в коем случае! Не вздумай! То есть, ты можешь, конечно, ее навестить, когда врачи позволят, но не надо ничего ей говорить от моего имени. Нет, нет, нет! Ничего не надо говорить! Ты понял?

– Хорошо, хорошо, я не буду! Я понял. Но тогда…что я могу сделать? Я могу как-то помочь?

Симона тяжело вздохнула.

– Никита, ты, наверно, сидишь и не понимаешь, зачем ты тут. Вот я тебя позвала, рассказываю все это. Тебе, мальчику. Молодому человеку. И правда, зачем? А ты можешь себе представить, что у меня нет никого, с кем я могла бы откровенно поговорить. Иногда ведь это нужно. А мне не с кем. Галя почти не приходит. Она меня осуждает. И я не уверена, что она бы все восприняла правильно. А ты…все-таки свой. Хоть сейчас ты у нас не бываешь, но … И кот у нас…общий, – с горечью улыбнулась Симона. – Вот и все. Никаких других причин.

– Знаете, Симона Вольдемаровна…как бы это выразить… все люди ссорятся, даже друзья, родители. И говорят друг другу всякое. И такие обиды наносят! А потом мирятся, в конце концов. А если кто-то проглатывает обиду, то это хуже. Это длится, длится… и все равно потом он ответит, только еще больнее. Я по себе знаю. В детстве пару раз стерпел. А теперь – нет. В общем… вы знаете, я очень… Грета замечательная… но вы не должны себя винить. Вы не виноваты.

Что-о-о?! Неужели он это сказал?

– Никита! Ты действительно так думаешь?

– Я действительно так думаю. Вы же не хотели… Так сложилось. Несчастный случай.

Если б он знал… Но он не узнает. Да, это несчастный случай.

– Никита… Ты даже не представляешь… Спасибо тебе.

Никита не нашел, что ответить.

– Давай попьем чаю, и ты пойдешь!

– Вообще-то…

– Ты торопишься? Я тебя задержала!

– Не-ет, что вы! Я…

– Ладно, Никита. Иди. В следующий раз накормлю тебя вкусно.

В коридоре Никита поднял с пола листок бумаги.

– Симона Вольдемаровна! Какой-то очередной счет за газ!

Симона сняла очки и развернула листок.

– Почти угадал. Очередной счет за телефон… В чем дело, Никита? Почему ты так смотришь?

– Симона Вольдемаровна, у вас…зеленые глаза!

* * *

Поход в больницу оказался неудачным. Никита вообще-то не собирался навещать Грету в больнице, но Симона сообщила, что посещения разрешены, и не пойти уже было неудобно. Поднявшись на пятый этаж в отделение кардиологии, Никита вспомнил, что не спросил у Симоны номер палаты. Он неуверенно шел по длинному коридору, по которому прохаживались женщины в домашних халатах и мужчины в спортивных костюмах. Туда-сюда с деловым видом сновали медсестры. На него никто не обращал внимания. Где же Грета? Спрашивать у сестер ему не хотелось, а заглядывать в каждую палату… Мимо него провезли каталку, он успел заметить бледную руку, вытянутую вдоль тела, в изгибе локтя была прибинтована трубка капельницы, которую держала вторая сестра. Лица больной Никита не разглядел, лишь мелькнули светлые волосы… Это – Грета? Никита, конечно, знал, что у нее инфаркт – разрыв сердца. Но он не ожидал, что Грета может так выглядеть. Он вообще никогда не задумывался о том, как человек выглядит в больнице, во время тяжелой болезни. Мысль о том, что на каталке была Гретаа, вызвала у него ощущение болезненной брезгливости, которая сразу отозвалась слабостью в коленях. От диафрагмы к гортани поползла муть, ладони и ступни стали влажными и закоченели. Никита, не дожидаясь лифта, вышел на лестницу и, держась за перила, стал спускаться вниз. На улице он долго медленным шагом брел к метро, стараясь привести себя в норму. Он не был готов поменять романтико-эротический образ Греты, который по-прежнему занимал свое место в его любовной летописи, на видение слабой дрябловатой руки, в широкой не по размеру пройме больничной ситцевой рубашки.

* * *

Галя вошла в гостиную и от удивления открыла рот.

– Никита?! Что ты тут делаешь?

– Вообще, это не самый вежливый вид приветствия, – суховато ответила Симона.

– Нет, Никит, я очень рада тебя видеть, но это как-то неожиданно.

Никита встал из-за стола навстречу Гале, которая подошла и чмокнула его в щеку.

Меня не поцеловала, отметила Симона.

– Я зашел рассказать Симоне Вольдемаровне… я был в больнице…

– Ты? Каким образом? Когда?

– Я сказала Никите, что Грету перевели из реанимации в палату и что ее разрешили навещать.

– Понятно. И? Ты ее видел?

– Видел. Только она об этом не знает.

– Ты, что, в замочную скважину подглядывал? Или на дерево залез?

– Галя! Почему ты так разговариваешь с Никитой?

– Мам, подожди, пожалуйста. Я нормально разговариваю. Никит, а почему ты со мной не связался? Я, в отличие от мамы, бываю у Греты почти каждый день.

– А почему он должен связываться с тобой? Ты даешь визы на посещение Греты?

– Я не даю визы, но я знаю, когда и кому можно ее посещать. Например, всем своим поклонникам она категорически запретила приходить, потому что не хочет показываться перед ними не в лучшей форме. Некоторых женщин она тоже не желает видеть, чтоб не радовались.

Симона побледнела.

– Ты кого имеешь в виду?

– Ну, разных там сотрудниц…Так как же ты ее видел, что она об этом не знает?

– Понимаешь, я был в коридоре. А ее в это время провезли на каталке. С капельницей.

– Да? Когда это было?

– Сегодня около пяти, может чуть позже.

– Никитушка, друг мой! Или ты там не был, или ты ошибся.

– Ну как это не был! Я был!

– Никит, я в это время сидела у Греты, и мы разговаривали. Ни на какой каталке ее не возили. Если б ты заглянул в палату…

– А я не знал, в какой она.

– А если б ты позвонил мне…

– Галя! Оставь Никиту в покое! И меня тоже! Мы ничего плохого не имели в виду. Я не думала, что Грета никого не хочет видеть. Хотя зная Грету, можно было это предположить.

– Вот именно!

– Ну, пожалуйста, не ссорьтесь, все получилось удачно! – примирительно сказал Никита. Он был откровенно рад, что женщина с капельницей оказалась не Гретой.

– Да, Никит, действительно удачно. Ты не обижайся, ладно? И не приходи больше. Пока что.

– Хорошо, я понял. Не приду! Но ты передай ей большой привет, скажи, что мы с Симоной Вольдемаровной сидим тут, переживаем за нее. Пусть скорей приходит в форму!

38

Никита стал снова бывать в Ларчиковом переулке. Симона всегда угощала его чем-нибудь вкусным. Они сидели в гостиной, Симона рассказывала Никите случаи из своей редакторской практики, кое-что из истории их семьи. Осторожно спрашивала у Никиты про его родителей, про его планы на жизнь. Если он задерживался, она нервничала – а вдруг он не придет? Почему? Что случилось? Стояла у окна и высматривала его. Волновалась, не замерз ли он, не устал ли. Ожидание Никиты стало для Симоны важным делом в последние месяцы. К его приходу она старалась хорошо выглядеть, быть веселой – чего с ней не было, по крайней мере, последние пять лет. Она любила вспоминать, как он сказал «у вас зеленые глаза». В тот день перед сном она увидела себя в зеркале ванной и только тогда поняла, почему он вдруг это сказал – дело в карандаше! От подводки глаза казались ярче! Перед следующим приходом Никиты Симона долго колебалась, а затем решительно вошла в комнату Греты и взяла коричневый карандаш. Да, у меня зеленые глаза! Потом этот карандаш перекочевал в ванную в стаканчик с ее зубной щеткой. Она стала чаще улыбаться, а иногда даже смеяться. Ей пришло в голову, что у нее приятный смех. Она представляла, как Никита ей говорит «Симона Вольдемаровна, у вас приятный смех».

Однажды она попросила Никиту починить ей кофемолку, которая «как-то плохо мелет кофейные зерна». Он с готовностью взялся за это, хотя признался, что никогда в жизни не чинил кофемолок. А если честно, то и вообще ничего не чинил. Они сидели за столом в кухне.

Никита разложил на белом льняном полотенце все детали кофемолки.

– Так, сейчас посмотрим. Ага…

– Ты что-нибудь понимаешь?

– Я как раз пытаюсь понять, как она работает. Ну что ж, попробуем ее собрать. Есть маленькая отвертка?

Никита сосредоточенно вкручивал крохотные винтики, насаживал лопасти. Симона терпеливо наблюдала за ним.

– Ну вот, Симона Вольдемаровна, все в порядке. Сейчас она должна заработать.

– Никита, смотри, а это что?

На полотенце лежали два винтика.

– Хм, странно… Я ведь полностью все собрал. А-а, понял! Они были лишние, и именно поэтому она не работала.

– Ты думаешь?

– Почти уверен.

– Ну что, попробуем?

– Да. Давайте засыпайте кофе.

Симона насыпала порцию зерен, закрыла крышку.

– Можно я сам?

– Ну, давай.

Никита нажал кнопку, и кофемолка сначала издала звук, похожий на басистое жужжание осы, потом нескольких ос, потом целого осиного роя. Звук становился все громче.

– Никита, мне кажется, что она сейчас улетит в космос, – сказала Симона, еле сдерживая смех..

Никита взглянул на нее и хотел что-то ответить. Но внезапно кофемолка затряслась, как будто она попала в зону турбулентности.

– Держи ее! Держи!

Никита попытался схватить кофемолку, но в этот момент крышка кофемолки взлетела вверх, словно ее выстрелили из воздушного пистолета, и вся кухня оказалась усыпана кофейным порошком, а также целыми и наполовину перемолотыми зернами. Глядя на Никитино выражение лица, Симона хохотала так, как, наверное, не хохотала за всю свою жизнь. Никита, постепенно выходя из ступора, тоже начал смеяться. В таком состоянии их застала Галя. Она с подозрением зашла на кухню и некоторое время молча с недоумением смотрела на них, а также на пол и стены, усыпанные кофе.

– Что происходит? – наконец спросила она.

– Ни… Ни…Никита чи… чинил кофемолку, – сквозь смех выговорила Симона.

Узнав подробности ремонта, Галя посмеялась вместе с ними. Но больше всего ее поразило другое – она впервые видела мать хохочущей.

39

Галя заметила, что Симона очень изменилась. Она стала иначе держаться, иначе говорить, не так дотошно следила за порядком, реже раздражалась по пустякам. Больше того, Симона начала следить за собой, у нее появилось несколько новых вещей, и она даже пользуется косметикой! Что это с ней на старости лет? Галя удивлялась, но одобряла такие перемены. Странно только, что все это началось после болезни Греты. Что мешало ей раньше? Представляю, как было бы весело, если б характер Симоны был похож на Гретин. Но между ними что-то произошло. Мама ни разу не навестила Грету. А Грета ее не зовет и не спрашивает о ней. Ни одного привета. Здесь явно что-то не то. Спросить? Или не надо? Интересно, как там Грета в своем санатории? Кажется, ее опекает какой-то профессор-кардиолог. Да, Грета есть Грета. Этот – как его? Грумм? – убыл к семье, в Майами. Ну и ладно. А у Гретки – профессор! А мама… тоже могла бы кого-то найти. В принципе. Ей не дашь ее возраста. Она такая…стройная. И … вообще… Эх, если бы она раньше за себя взялась!

* * *

– Мам! Ты очень изменилась! В лучшую сторону. – Да? Разве?

– Очень! Как только тебе стукнуло… не будем говорить, сколько…сразу помолодела!

– Ну, спасибо!

– Мам, а можно один вопрос?

– Один? Хорошо, давай.

– Тебя Грета подавляла?

– Э-э-э…не поняла. В каком смысле?

– Ну, ее нет – и ты расцвела. И я подумала…

– Знаешь, в каком-то смысле, может это и так. Но все гораздо сложнее.

– Мам, а вы с Гретой накануне ее болезни поссорились?

– Да, – после некоторой паузы ответила Симона. – Мы поссорились.

– Я так и думала. И у нее из-за этого…

– Мы многое друг другу наговорили. Но кто мог предположить…Я этого не хотела.

– Ну, ясно, что не хотела. А что же такое вы друг другу наговорили?

– Галя! Я не буду с тобой обсуждать эту тему. Я не знаю, что тебе Грета…

– Нет, Грета ничего не рассказывала. Никаких деталей. Но, похоже, что-то ее сильно задело. Мне было странно, что она ни разу о тебе не спрашивала. И инфаркт на пустом месте не бывает. Ты-то ведь знаешь, что могло так подействовать?

– Я…предполагаю. Но еще раз повторю – я не хотела такой реакции. И поверь – мы обе были не сдержанны.

– Н-да-а… тайны мадридского двора.

– Я очень переживала. Я даже думать боялась… Но надеялась, что все будет хорошо.

– Правда?

– Правда.

– Слава богу, все обошлось. Кстати, по-моему, там за ней один профессор ухлестывает…

– Галя!

– Да ладно тебе! Увивается. Не исключено, что после санатория она вернется не сюда, а на свою прежнюю квартиру, чтоб он там мог… за ней осуществлять уход.

– Галь, ну что за цинизм!

– Мама, не будь синим чулком!

– Я не чулок. Ты лучше скажи, зачем ты обидела Никиту?

Галя вытаращила глаза.

– Я?! Никиту?! Когда?!

– А помнишь, ты сказала, чтобы он не ходил больше в больницу, потому что Грета не хочет его видеть?

– Мама! Все не так! Грета не хочет, чтобы ее видели! Она абсолютно не в форме. А что, Никита обиделся? Вот идиот!

– Я не знаю, обиделся ли он. Но думаю, что обиделся.

– Что я слышу! Мама защищает Никиту! Бедному мальчику сказали не приходить! Тебе за него обидно! Что вообще творится?

– Ну, если ты считаешь, что ничего страшного…

– Поверь, что ему даже в голову это не пришло. Никита не такой ранимый, как ты думаешь. И вообще, при чем тут Никита?

– Хорошо. Все. Вопрос исчерпан.

* * *

После этого разговора Галя подумала, что Никита опять внедрился в жизнь их семьи. Имя Никита звучало постоянно по разным поводам.

* * *

– Ты не знаешь, какая завтра погода?

– Никита сказал, что обещали дождь.

* * *

– Что ты думаешь об этом?

– Я считаю то-то и то-то, но вот Никита…

– Опять Никита! Я не спрашиваю, что он думает. Меня интересует твое мнение!

* * *

– Никита принес…

*** – Надо показать Никите…

* * *

– Никита обещал…

* * *

– Никита забыл…

* * *

– Никита где-то читал…

* * *

– Может, Никита знает…

Когда бы Галя ни приехала с дачи, она либо заставала Никиту сидящим с Симоной за столом в гостиной, либо он недавно ушел, либо должен был скоро быть. Как-то Галя услышала, что Симона напевает в кухне.

– Мама, ты врешь мотив!

– Ой, Галюш, я не слышала, как ты вошла.

Симона была явно в хорошем настроении. На всех конфорках что-то варилось, жарилось и томилось.

– Мам, ты ждешь гостей?

– Нет.

– А что это за пир горой?

– Я просто готовлю обед. Никита придет, а больше никто. Ты вот зашла, очень удачно.

– То есть ты ждала только Никиту? И это все для него?

– Не только. Я тоже человек.

– Но для себя одной ты бы не готовила?

– Для себя одной не готовила бы.

– Ты даже для меня так не готовила.

– Галя! Во-первых, ты не права. К твоему приходу всегда был готов обед. Когда ты жила тут.

– Это не ты готовила, а Грета.

– Какая разница. Иногда я, иногда она. Кто был дома, тот и готовил. Но сейчас я никогда не знаю, когда ты явишься. Готовить на всякий случай я не могу. Если будешь сообщать заранее, я буду готовить к твоему приходу.

– А Никита всегда сообщает?

Симона внимательно посмотрела на дочь.

– Галя, в чем дело? Я что-то не пойму…

– Мам, это я не пойму. Никита, Никита. Дня не проходит без Никиты. С чего это ты его вдруг полюбила?

– Галя, не будь такой злой.

– Почему это я злая? Я просто спрашиваю. То ты его готова была вообще на порог не пускать, а теперь обеды ему готовишь.

– Никита повел себя как друг, когда мне было очень трудно. Я была совсем одна. Он мне помог. И я такие вещи ценю. И помню.

Симона помолчала. Голос ее приобрел холодноватый оттенок.

– Тебе не удастся испортить мне настроение. Но я прошу больше со мной в таком тоне не разговаривать.

40

«Может, губы накрасить?»

Симона стояла перед зеркалом.

«Нет, это слишком. Красиво, конечно, но это не я. Интересно, что он скажет».

Никита пришел с этюдником, сангиной и коробкой пастели. Он договорился с Симоной, что попробует нарисовать ее портрет. Не настоящий, конечно, но так, набросок. Если получится. Общение с Гретой не прошло бесследно. Никита захотел уметь рисовать. Он купил себе небольшой настольный мольберт, акварельные краски, уголь, сангину и набор пастели. Опыт с акварелью оказался неудачным – ему не хватало ни знаний, ни терпения, ни наития. С мелками было проще. У него уже было несколько зарисовок, которые нравились ему самому. Лучше всего получился портрет Греты, который он подарил ей на новый год. Однажды, глядя, как Симона, погруженная в очередную рукопись, вертит в руке карандаш, он подумал «хороший бы получился портрет».

– О чем ты сейчас подумал? – Симона как дремлющая кошка, зорко контролировала момент.

Никита не умел рисовать с натуры, и тем более, писать портреты.

«Ну, хочешь – давай попробуем», – предложила Симона.

* * *

Симона удобно устроилась на стуле и готова была позировать, не шевелясь, сколько потребуется. Никита уселся прямо перед ней и долго всматривался в ее лицо, стараясь сообразить, что именно нужно запомнить, чтобы поймать сходство. Конечно, глаза. Редкий цвет. Чистая темная зелень. Так. Овал лица. Может, слегка повернуть? Но не в профиль, а чуть сбоку. Хороший ракурс. Выигрышный. И я это умею.

Симона в это же самое время всматривалась в его лицо. Хорошие черты…нос, губы…Брови хорошие. Она наблюдала, как он раздумывает. Он умный. Он умеет думать. Когда он серьезный, то кажется взрослее. А когда улыбается – мальчишка. Она посмотрела на гладковыбритые щеки. Нет, он не мальчишка. Он мужчина.

Их глаза вдруг встретились, и оба вздрогнули от неожиданности.

– Симона Вольдемаровна, простите, я задумался. Я думал, что у вас очень интересное лицо и совершенно необычные глаза. Редко бывает такой зеленый цвет глаз. Вы очень красивая и нестандартная.

– Никита, я даже не знаю, как реагировать. Мне никогда такого не говорили.

– Но это правда. Чем больше я смотрю, тем больше… Я боюсь, что не смогу передать это в рисунке. Испорчу просто-напросто.

– Не бойся. Это же не жизнь сломать. Это всего лишь рисунок. Не получится – не страшно. Другой нарисуешь.

«Эх, представляю, какая она была в молодости…Черт подери! Что за семейка колдовская!» Никита усмехнулся своим мыслям.

Он встал, подошел к Симоне.

– Симона Вольдемаровна, можно вас попросить немного повернуться. Как будто вы не прямо на меня смотрите, а чуть сбоку. Нет, так много. Чуть-чуть.

Он взял ее за плечи и слегка развернул.

– Вот так. Ладно?

– Да. Хорошо.

В мозгу Симоны промелькнуло «Грета хотела поцеловать его руки». А сейчас эти же руки коснулись ее собственных плеч…

41

Галя подкараулила Никиту на улице, изобразив случайную встречу.

– Никитушка, друг мой! Ты ли это?

– Галушка, подруга моя, это ты ли? – Никита поцеловал ее в щеку.

– То ли я ли, то ли ты ли!

– То ли вы ли, то ли мы ли!

– Кто выл? Что мыл?

Оба рассмеялись.

– Ты куда?

– Так, по делам. А ты?

– Я была дома. А еще мне надо кое с кем встретиться, но у меня есть свободный час.

– Тогда пошли пить кофе. Я надеюсь, ты не перебьешь себе аппетит?

* * *

– Ну, как ты? Что у тебя?

– Да все вроде нормально. А у тебя?

– Так… всяко разно…

– Как твой парижанин?

– Мы контачим. Но это все не то. У меня есть кое-кто. Но тоже не совсем то. А у тебя?

Никита всыпал в чашку пакетик сахара, размешал, сделал глоток.

– Есть.

– Я так и думала!

Никита развел руками.

– Неужели?

– Да! И что-то мне подсказывает, что я ее знаю.

– Все может быть. Мир тесен.

– Даже слишком. Скажи, она старше тебя?

– А зачем тебе это?

– Ты можешь ответить? Или это секрет?

– Галь, что-то ты не в ту степь…

– Скажи!

– Хорошо. Да, старше.

– Понятно.

– Что тебе понятно?

– Что она тебя старше.

– И что такого? Тебя-то это как касается?

– А разве меня это не касается?

– Никаким боком.

– Да? И кто она?

– В каком смысле?

– Ну, хотя бы, чем занимается?

– Дизайном.

– Дизайном?! Надо же! А как ее зовут?

– Какая тебе разница? Ира.

– Ира? Правда?

– Правда.

– Странно… И какая она? Блондинка? Брюнетка?

– Симпатичная. Шатенка.

– И насколько она старше?

– На три года.

– У вас бурный роман?

– Самый разгар.

Галя замолчала и несколько минут внимательно разглядывала Никиту.

– Ты правду говоришь?

– Слушай, Галь, кончай этот допрос. Достала.

– Черт! Обидно! Грета предупреждала!

– О чем?

– Что ты со временем будешь то, что надо. Но все равно ты для меня слишком молод.

– И ты для меня.

– Так что будем дружить, как раньше.

– Да. Что нам мешает?

– Мы с тобой редко видимся.

– Я бываю у вас дома довольно часто. Чаще, чем ты…

Ха-ха, сам затронул нужную тему.

– Да, но ты же общаешься в основном с маман. Для меня уже времени не остается.

– Галка, не дури!

– Я не дурю. Надо сказать, что мама от тебя без ума. Никита то, Никита се. Я уже слышать не могу слово «Никита». В хорошем смысле. О чем ты можешь с ней так много разговаривать?

– Много о чем. Она, правда, интроверт, тяжело раскрывается. Но очень незаурядная личность.

– У нас в семье все такие.

– Да? Ты разве тоже из этой семьи?

– Никита! Сейчас врежу! А как вообще получилось…

– Представляешь, она мне сама позвонила.

– Мама? Тебе позвонила?

– Да. Она попросила меня приехать ненадолго. Сказала, что ей очень плохо. Не в смысле самочувствия, а надо поговорить. И я каким-то образом ей помог.

– Каким образом?

– Не знаю. Но после разговора она повеселела. И сказала, что я могу приходить в любое время, она будет рада. Вот и все.

– А о чем вы говорили?

– Да я уже не помню.

– Понятно. Не хочешь рассказывать?

– Нет, правда не помню.

– А ты приходишь, потому что она зовет или сам?

– Когда как. В основном, она зовет. А иногда сам. Когда есть минута.

– А ты для чего приходишь? Мне хочется понять…

– Ну как – для чего? Ни для чего. Пообщаться.

– Я видела в гостиной мамин портрет.

– Да? Она все-таки повесила его? Зря!

– Почему зря?

– Мне кажется, у меня не получилось.

– Нет, ну почему же, сразу понятно, кто на портрете.

– Но дело же не только в сходстве.

– Ну, не знаю. Маме нравится.

– А тебе?

– Портрет как портрет. В целом – неплохо.

– А в частности?

– А в частности я не специалист по портретам. Наверно, тоже неплохо. Скажи, Никит, ты к моей маме … испытываешь что-нибудь… такое?

Никита несколько секунд смотрел на Галю, словно пытаясь осмыслить ее вопрос.

– Галь! Ты в себе?

– Могу спросить иначе. Испытываешь ли ты сексуальное влечение к моей матери?

– Что за бред! У тебя с мозгами…вообще… как?

– А что такого…

– А то! Думай, что несешь! Хоть иногда!

– А чего ты так разозлился?

– От дурости твоей!

– По-моему, я задала очень четкий осмысленный вопрос. И тебе надо так же четко на него ответить. Или это трудно?

– Знаешь, твоя мама очень…. нетривиальная. С ней интересно общаться, просто интересно, и больше ничего. Ты можешь это понять?

– Но ведь с Гретой было не просто интересно.

– При чем тут это?! Тебя это вообще не касается!

– Почему не касается? Грета – моя тетя, между прочим. У тебя с ней чуть ли не…

– Галя, закрой свой рот. Я ведь могу по-настоящему обидеться.

– Вот мне и захотелось узнать – может, ты теперь решил на старшую сестру перекинуться…Может, у тебя…

– Послушай, ты! Я не собираюсь с тобой обсуждать эту тему! Грета – настоящая женщина, возраст на это не влияет. А твоя мама – совсем другая, но тоже необыкновенная. Они обе не похожи ни на кого. А ты… не похожа на них. Ты стала обычная. Заурядная. Ты никакая.

Галя хотела его ударить, но Никита перехватил ее руку.

– Ты уже сейчас злобная. А в старости – вообще будешь… И от тебя любой сбежит, долго никто не выдержит.

Он отпустил ее руку, как отбрасывают грязную тряпку.

– Все! Иди! Ты меня бесишь. Катись на свою встречу.

42

Симоне показалось, что в квартире кто-то ходит. Она выглянула в коридор, зашла на кухню – там вообще было темно. Симона постояла, прислушалась – никого. «Если это призраки, то они мне не мешают. Пожалуйста». И вернулась в гостиную.

Ночью Симона проснулась от ощущения чьего-то присутствия. Ей снова послышались шаги. Она накинула халат, и вышла в коридор. В кухне горел свет. Удивляясь тому, что ей не страшно, Симона тихо подошла к кухне и увидела Галю, которая стояла перед распахнутым холодильником и сосредоточенно изучала его содержимое.

Симона, не произнося ни слова, ожидала, когда Галя ее заметит. Галя достала несколько свертков, развернула – ага, колбаса, а это что? сыр, нет, не хочу, вынула масленку. Отрезала несколько ломтей хлеба. И…вздрогнула, увидев Симону.

– Ой, господи! Ты меня напугала!

– А ты не ожидала меня здесь увидеть?

– Нет, просто…я думала, ты спишь.

– Ты думаешь, я ложусь в восемь вечера?

– Почему в восемь вечера. Сейчас два часа ночи.

– Я слышала, когда ты пришла.

Галя была немного обескуражена.

– Да? И почему же ты не вышла?

– Я решила, что ты не хочешь, чтобы я выходила. Объяснить, почему?

– Не надо, – хмуро ответила Галя.

– Может, ты поешь что-то более существенное, чем бутерброды?

– Ночью?

– А бутерброды ночью можно?

– Я хочу бутерброд с колбасой.

– Пожалуйста.

Галя налила себе чай.

– Ты будешь?

– Нет.

Симона села за стол напротив Гали, которая старалась избегать ее испытующего взгляда.

– Что у тебя случилось?

– С чего ты взяла?

Симона пропустила эту реплику мимо ушей.

– И все-таки – что?

– Ничего ужасного.

Симона молча ждала.

– Задержалась в Москве, опоздала на маршрутки, решила не ехать на электричке и переночевать дома.

– Это ты правильно решила. Но я спрашиваю, что случилось?

– Ничего.

Симона хотела сказать «Хорошо. Ничего – так ничего», но все же оставила дочери еще один шанс на откровенность.

– Хорошо. Завтра поговорим. Иди, спи.

Галя со вздохом вылезла из-за стола и направилась к двери.

– Галя! – окликнула ее Симона. – Кто тебя так плохо воспитывал, что ты не знаешь, как прощаться перед сном?

– Ты! – сквозь хмурость невольно улыбнулась Галя. – Спокойной ночи!

– Спокойной ночи! Утром разбужу рано!

– Ладно, – пробурчала Галя, направляясь в свою комнату.

* * *

Что же у нее произошло? Опять с кем-то рассталась? Если с этим, последним, то и слава Богу. Он мне сразу не понравился. Видно было, что это не надолго. Но ей же слова не скажи. Он идеальный, он то, что надо, он самый лучший. И Грета такая же была в молодости. Да и сейчас тоже… Да, Грета меня не простит. А Галя похожа на нее характером. Интересно, а от меня она что-нибудь взяла?.. Или может, она с ним просто поссорилась. Или застала его с другой девушкой. Все возможно. Ой, Галя, Галя. Не умеешь ты держать удар. Ну ладно, утро вечера мудренее… завтра поговорим.

* * *

Да, утром она меня выпотрошит. Что ж ей сказать-то? Скажу, что поссорилась с Никитой. Хотя нет, она начнет пытать – что да почему. А вдруг он еще придет сюда! Да, наверняка придет! Нет, нет, нет. Это не годится. Может, сказать, что я решила расстаться с Антоном? Она обрадуется – правильно, давно пора, я всегда говорила. Нет, тоже не вариант. И потом мы же не расстаемся. По крайней мере, сейчас. Но он что-то крутит. Врет. Я чувствую. И никуда он не уехал, а просто мне наврал, что уехал. А сам в Москве. Но как его заловить?.. Надо, что ли, с Олегом пару раз встретиться. Он ничего такой, парень, вполне. И брат у него симпатичный… Что же сказать-то? Скажу, что поругалась со всеми девчонками, потому что они мне всякие гадости про Антона рассказывают, а ему про меня. Да, пожалуй, это то, что надо. И проверить невозможно. А Никитка – сволочь. «Ира»! «Дизайнер»! Видеть его не хочу! Тоже мне, друг! И Шарль… Наверно, нашел там какую-нибудь…курицу. Ну и ладно. Пошли они все! Надоели! Вот уеду и забуду про них про всех… Да…

43

Никита был потрясен ссорой с Галей. Он вообще никогда не ссорился с девушками, даже когда расставался. А тут такая пошлая, сварливая ссора! Уж от кого-кого, но от Гали он этого не ожидал. Раньше она была не такая. Или он не замечал? А он-то ей доверял, и про Грету ей рассказывал. Идиот! Но собственно, что там было рассказывать? Хорошо, что это вовремя кончилось… ничем. Потому что Симона все это просекла! Молодец Симона! Но только она и правда как-то очень уж активно взялась за меня! Никита приди, Никита не уходи! Хотя она тоже прикольная, не хуже Греты. Странно, две сестры, и такие разные. У Греты глаза сине-голубые. А у Симоны зеленые, как у змеи. Грета когда смеется – в них искорки. А Симона как прищурится – ух! Да, трудно, наверно, было выбирать между ними, когда они были молодые. Но что же они на меня-то свои глаза прекрасные кладут? Что я им дался, этим старушкам? Вьются вокруг меня, что одна, что другая…Я не могу, дорогие мои… Вы уж извините… но… Правда, Симона ничего такого не предпринимает. На мою честь не покушается. Но Галя-то, дрянь, не зря мне все это наговорила. Если действительно со стороны кажется, что я и Симона… Фу, нет! Спасибо, не надо. Но Гале-то что? Что она лезет в чужие дела? Занимайся своими французами, итальянцами, да хоть папуасами. Нет, с Галей дружба закончена. Все! Сама виновата. Если встречу ее у них дома, то…никак. Привет – и все. Вообще, хватит уже. Но… Ладно, посмотрим…

44

– Представляешь, – рассказывала Симона Никите, – я слышу, что кто-то ходит…

– И что оказалось?

– Галя! Она поругалась со всеми своими подругами, потому что они какие-то гадости говорили Антону про нее, а ей про него. Она опоздала на электричку и решила переночевать дома.

– Понятно. Симона Вольдемаровна, я…

– Подожди, Никита, я ведь тебя не зря позвала! У меня в жизни событие! Я сошла с ума! Но я не могла иначе! И если ты меня не поймешь, то никто не поймет! Сейчас, подожди минутку! Это не займет много времени! Жди здесь!

– Хорошо, жду, – заинтригованно согласился Никита.

Через несколько минут Симона появилась в гостиной с крохотным черным котенком на руках.

– Что это?! – вскочил Никита. – Откуда?

– Я его нашла, он плакал…Он такой маленький…Я не смогла…

Никита погладил котенка.

– Симона Вольдемаровна! Вы – чудо!

– Это он – чудо! Посмотри, какой он хороший!

– А как же Сенька?

– Сенька? Он умница! Ты бы видел, как он заботится об этом черненьком. Он его вылизывает, и спит с ним в обнимку. Это такая картина!

– А кстати, это мальчик или девочка?

– Не знаю. Он такой маленький, что непонятно.

Никита рассмеялся, взял котенка на руки.

– Мальчик! Симона Вольдемаровна, посмотрите, какие у него глаза!

– Зеленые?

– Да!

– Ну, конечно, он весь в меня. А у Сеньки…

– Глаза мои!

Они оба расхохотались.

– Нет, они голубые! Как у Греты!

– Ладно, тогда у Сеньки мои уши! И лапы!

Симона сияла.

– Никит, а как мы его назовем?

– Может быть, Чертик?

– Чертик?

– Ну да, он такой черненький.

– Вообще, звучит хорошо, если бы не …

– А что такого? Черный кот – вполне Чертик.

– Ну, давай еще подумаем. Хотя Чертик мне нравится.

45

Галя медленно шла по улице, и на ее лице было написано недовольство всем вокруг: улица узкая, погода мерзкая, голуби глупые, прохожие – уроды. Все было плохо. Дурацкая черная полоса все ширилась и ширилась, и непонятно было, когда это кончится. Все, что Галя придумала про Антона, оказалось правдой. Он действительно ее обманул самым пошлым образом, а сам никуда не уезжал и прекрасно проводил время со своей тусовкой. Зачем нужно было врать? Сказал бы – занят. И все дела. Самое обидное, что она встретилась с Олегом и, конечно, попалась на глаза Антону. И он начал – кто, да что, да почему. А Галя от неожиданности чуть было не стала оправдываться, а потом вспомнила, что он ей наплел про свой отъезд, и накинулась на него! Такой скандал закатила, сама от себя не ожидала! Короче, разругались вдрызг. Да пошел он к черту! Но что же придумать? Никита? Нет, отпадает. Я с ним больше не общаюсь. Грета тоже хороша! Я понимаю, инфаркт и все такое! Но сейчас-то ей уже лучше. Почти все в порядке. И я очень рада, по-настоящему. Но нельзя же только о себе думать. Я уже не могу больше слушать про утреннюю кардиограмму, про вечернюю кардиограмму. Ночную, дневную. Все разговоры только об этом. Я ей про себя, она мне про кардиограмму. «Плюнь на Антона»! Легко сказать! И потом мне надо сначала отомстить ему, а потом уже плевать. Не знаю, что делать.

Как ни медленно Галя шла, но, в конце концов, оказалась около дома, куда она собственно и направлялась, пытаясь изобразить самой себе, что шла никуда и здесь очутилась случайно.

Явиться незаметно не удалось. Симона сразу услышала звук открываемой двери.

– Галюш, ты? Хорошо!

– Можно подумать, что мне тут рады! – проворчала Галя, влезая в тапки. «Грета бы сейчас сказала – рады, не рады, куда денешься!». Симона промолчала. Она не поддерживала шутливый тон такого рода.

– Что у тебя? – спросила она.

– У меня – ни-че-го. В прямом смысле этого слова. И в переносном тоже.

– Ты обедала?

– Я не хочу есть. Хотя… – Галя повела носом, – пахнет чем-то вкусным…

– Иди, помой руки, – спокойно сказала Симона.

* * *

– …В общем, меня бесит, что он оказался подонком. И мне надо что-то придумать, что бы он помучился как следует…

Галя никогда раньше не делилась с матерью своими проблемами. Но сейчас так получилось, что Галя все рассказала до последней подробности. Ей надо было выговориться, а Симона готова была выслушивать все, что угодно, лишь бы закрепить контакт с дочерью.

– Ну что я тебе могу сказать, Галюша… Я не поняла, ты к нему как относишься, к этому Антону?

– Что значит «как»? Мы встречались…

– Но ты считаешь, что это любовь твоей жизни?

– Мам! Какая любовь жизни? Нет, конечно!

– Тогда что ты расстраиваешься? Подумаешь, какой-то Антон! Сколько еще будет встреч на твоем пути, пока ты найдешь того, кого ищешь!

– Мам! Ты такая идеалистка!

– Почему, я как раз реалистка. Я считаю, что незачем тратить нервы на случайных знакомых. Встретились – расстались. И все.

– Ну, вообще-то да…

– И я тебе больше скажу. Хорошо, что он встретил тебя с этим… вторым мальчиком.

– Почему?

– Потому что он увидел, что ты не сидела-слезы лила-его ждала, а у тебя есть, с кем проводить время. Он тебя обманул? Он тебя упустил. Так что, считай, ты ему ответила. Той же монетой.

– Мам! Точно! Пошел он ко всем чертям!

– Ну, чертыхаться все же не стоит!

– Да, ладно тебе! Это выражение радости! А то у меня было чувство, что мне дали по морде, а я не дала сдачи.

Это я могу понять! – подумала Симона. А вслух сказала:

– Галя! «По морде»!

– Хорошо, по личику! А я не позволю! Мое слово последнее!

– Да, правильно! И кто он такой, чтобы ты из-за него страдала!

– Никаких страданий! Он никто, он ничто! Он пустое место!

Симона была рада, что ей удалось найти для Гали слова утешения и что дочь повеселела.

– Галь, я тебе сейчас такое покажу! Подожди минутку!

Симона зашла к себе и вынесла сонного черного котенка.

– Ой, какой хорошенький! – заверещала Галя. – Это чей? Откуда?

– Я нашла. И решила его усыновить.

– Вот это да! Ничего себе! Ушам не верю! Значит, у тебя теперь будет два кота?!

Она сказала «у тебя», а не «у нас» – кольнуло Симону, но она отогнала эту мысль.

– Да, Сенечка не возражает.

– Мама, ты просто… нет слов! Слушай, давай мы с тобой куда-нибудь сходим! Например, в кино. Давай?

Сколько лет Симона ждала этих слов! Но прозвучали они сегодня, именно сегодня… а сегодня должен был зайти Никита…

– Галка! Какое кино?

– Ну, любое, какое хочешь. Сейчас столько всего идет. Везде.

– Я очень давно не была в кино. Но мне не хочется смотреть, что попало.

– А мы пойдем на хороший фильм, не на дерьмо какое-нибудь.

– Галя!

– Мам, ну пожалуйста, я тебя очень прошу! Ну, соглашайся! А потом зайдем в кафе, попьем кофе с мороженым, давай, мам!

Ладно, позвоню Никите, скажу, что занята. Перенесем.

– Ну, хорошо, давай сходим.

– Ура-а! Я сейчас уточню, какой сеанс. По-моему, в семь тридцать.

Как раз в это время…

– Ну иди, уточни.

Оставшись одна, Симона несколько раз набрала Никитин номер, но он был недоступен. Позвоню позже, только бы не забыть.

Симона зашла в свою комнату и стала выбирать, в чем пойти. «Надо что-то модное, чтоб Галке не стыдно было». Через двадцать минут Симона в новом жакете, с подкрашенными глазами, в парадных серьгах, и кольцом на пальце уже была готова к выходу. Никитин номер по-прежнему не отвечал. Симона быстро набрала текст «Я сегодня занята», нажала на «отправить» и присела за стол в гостиной.

– Га-аль, – громко позвала она через некоторое время, – я готова.

Галя вышла из своей комнаты. Она выглядела немного смущенной.

– Мам, понимаешь, какое дело… Мне позвонил… Антон… Он хочет со мной о чем-то поговорить… Я сказала, что нам не о чем разговаривать, но он очень просил… В общем… мы договорились встретиться через сорок минут… Мне просто интересно, о чем он будет говорить …Мам, не обижайся, пожалуйста,! Пожалуйста! Я постараюсь побыстрее освободиться, и потом мы с тобой… … что ты молчишь?

– Галь, иди, конечно. Я не обижаюсь. Иди. Можешь не торопиться.

Как глупо… И Никиту отменила…

Симона сидела за столом в гостиной, в парадном жакете, в серьгах… Как глупо…ну, что ж… как есть… Она вздохнула, заставила себя подняться и пошла к себе. Подошла к зеркалу, постояла, горько усмехнулась, скинула жакет, вылезла из узкой юбки и стала стягивать с себя шелковую блузку. «Сбросила чужую кожу», – подумалось ей.

Сенечка спрыгнул с кресла и стал тереться об ее ноги. Симона наклонилась и благодарно погладила кота. Вслед за ним с кресла скатился и черненький. Симона взяла его на руки. «Что б я без вас делала!»

Неожиданно зазвонил телефон.

– Симона Вольдемаровна! Что случилось? У меня пять ваших непринятых звонков!

– Никита! Ты получил мое сообщение?

– Нет. Не получил. Только непринятые звонки. У вас все в порядке?

– Да, да, в порядке! Приезжай поскорее!

46

Идиотка! Форменная идиотка! Дура! Надо было послать его как следует! Надо было сказать, что он не стоит того, чтобы вообще…надо было сказать «надоел ты мне, не звони, делай, что хочешь, мне все равно». Вот тогда бы он начал названивать! А я как последняя дура, купилась на дешевку! «О чем ты хотел поговорить? – Да я уж не помню. – Но ты же сказал… – Просто скучно было. Решил поприкалываться. А ты что подумала? – Я подумала, что ты хочешь извиниться, например. – Серьезно? Не-а. Не хочу. Что делать будем? О, Колян на проводе! Привет, Колянчик! Да я здесь, в «Букете». Ни с кем, практически. Ну ты как раз…А я сижу, думаю…А кто еще будет? Окей, заметано! Я ему щас наберу. Он позже подвалит. Ну все, давай! – Колян звонил, мы тут это… давай, мы с тобой как-нибудь… Ну, давай, пиши-звони!»

Галю вновь передернуло, когда она вспомнила все это. Какая же я дура! Боже мой! Поперлась! Пошел он… ненавижу! Что теперь делать? Грета! Да, это правильно!

* * *

– Хорошо, что ты позвонила. Купи по дороге хлеб, фрукты, творог. Что-нибудь к чаю. И еще, Галь, зайди в аптеку, мне там нужно ….

– Хорошо.

– Чем ты недовольна? Если тебе трудно, то не надо. Я попрошу Эмиля…

– Да не трудно мне. Просто мне надо с тобой посоветоваться…

– Вот приезжай и посоветуешься.

– Я как раз и хотела…

* * *

– Я считаю, что ты зря поехала с ним на встречу. Не надо было. На что ты рассчитывала? Что он на коленях будет молить о прощении? Ты ему высказала свое недовольство, хлопнула дверью и… что? Полетела по первому зову. Это неправильно.

– Послушай, Грета, я уже сама поняла, что не надо было. Зачем сто раз мне это повторять!

– Но ты же хотела моего совета!

– Но это не совет! Ты мне скажи, как теперь себя вести?

– Забыть и не думать о нем!

– Тоже мне совет! Легко сказать!

– Галь, поверь мне, это все такие пустяки!

– Для меня не пустяки!

– Да не нужен он тебе! И ты ему не нужна. Ты одна из многих. И поэтому постарайся выкинуть его из головы.

– Ну, почему, почему у меня все так плохо?

– А что у тебя так плохо? Просто очередное приключение исчерпано. Кстати, как Шарль?

– Никак Шарль. Существует. Пишет. Но все как-то…так… без огня…

– Галюш, вечный огонь только…ты знаешь, где. Тебе всего двадцать, о чем речь!

– Мне двадцать два!

– Не смеши! Ты что, замуж хочешь?

– Причем тут замуж! Я хочу, чтобы в меня кто-нибудь влюбился по-настоящему!

– По заказу это не бывает! И хватит ныть! Ты бы лучше спросила, как любимая тетушка себя чувствует. Или тебя это не интересует?

– Грет, меня это интересует. Но ты мне уже все про себя рассказала. Последняя кардиограмма хорошая. Отеки прошли. Температура нормальная. Давление не повышено. Пульс ровный. Эмиль заботится. Я что-то упустила?

– Я не заметила, чтобы ты как-то реагировала.

– Грета, а как надо реагировать? Прыгать и хлопать в ладоши? Я рада, что тебе лучше. Но я хотела поговорить с тобой о своих делах, а не только о твоих.

– По-моему, мы как раз о твоих делах и говорим. Я тебе дала совет. Если он тебе не подходит…ну, извини. Но, кажется, я тебе еще не давала плохих советов. А там, решай сама.

Галя ничего не ответила, только мрачно смотрела в стену.

А она становится эгоисточкой. Из-за какого-то ничтожного парня…

– Хорошо, расскажи, как ты живешь вообще? С кем видишься помимо Антона? – спросила Грета.

Она, наверное, хочет узнать про Никиту.

– Да ни с кем особенно. Никита стал снова у нас бывать.

– Да? Хм…Вот и дружи с ним. Я тебе всегда говорила…

– Грет, во-первых, я живу на даче и редко приезжаю домой. Во-вторых, мне он как не нравился, так и не нравится. В-третьих, я с ним поругалась.

– Подожди, что-то я не пойму. Если ты живешь на даче, то…

– Да в том-то и дело, что он ходит к маме, а не ко мне. Как ни приду – он у нас. Сидят в гостиной, беседуют, чай пьют. Мама вообще преобразилась, ждет его, обед готовит, глаза подкрашивает, представляешь?

Галины слова попали в точку. Грета была уязвлена, и видно было, что ей стоит труда сохранять безразличный вид.

– Нет, не представляю. Не могу представить… и не особенно хочу… А что еще интересного?

Галя начала рассказывать про соседей, про свою учебу.

– Неужели Симона…красит глаза? – перебила ее Грета.

– Да, подводит их карандашом, ей идет, между прочим. Никита нарисовал ее портрет, она его в гостиной повесила. Но он считает, что портрет неудачный. А ей нравится. А как-то я прихожу…

– Галь, извини. Я устала. У меня все-таки был инфаркт. Мне надо отдохнуть. А то сейчас придет Эмиль, мне придется выслушивать его новости. Так что давай-ка прощаться. Приезжай на неделе, хорошо? Захлопни дверь как следует.

«А она разозлилась, явно совершенно. Ну, ничего, Греточка, я тебе дам совет – постарайся выкинуть его из головы! Забудь и не думай! Может, с моей стороны и нехорошо, что я ей все это рассказала. Но пусть не будет такой эгоисткой! А то все о себе да о себе!»

Мелкое злорадство в отношении Греты немного отвлекло Галю от собственных любовных страданий. «Сейчас придет Эмиль…» Как он только выносит ее капризы? Он целый день на работе лечит чужих больных, а потом приходит и начинает вертеться вокруг нее. Что он в ней нашел? Но ведь, наверное, что-то нашел, если он ее терпит. Как ей это удается? Всегда вокруг нее мужчины, и она ими командует, а они и рады. Они любят капризных. Вот так с ними и надо. В этом смысле она молодец. Надо у нее учиться! Но как? Если бы я могла с Антоном так обращаться… А я с ним, как квашня последняя. Вот и получила. А Грета ведь не любит этого Эмиля. Но тут я ее понимаю. Что там любить-то? Старый дядька, наверное, старше мамы. Это тебе не Никита! Да, а вот на Никиту как раз наша Грета и запала! Но что она в нем-то усмотрела? Он никакой! Тихий, но – себе на уме. Маму охмурил! Это же надо! На него девчонки не смотрят, поэтому он на пожилых кидается. Ира-дизайнер! Да врет он! Нужен он ей, как же! Надо еще посмотреть, что за Ира. Как я раньше с ним дружила? Но он вроде был нормальный. А сейчас обнаглел».

Пока Галя шла, погруженная в свои мысли, наступил поздний вечер. Ей навстречу то и дело попадались обнимающиеся, целующиеся и просто смеющиеся парочки, и это снова заставило ее остро ощутить свое одиночество. «Ну почему такая несправедливость? Ведь я лучше этих девок. А у меня даже компании нет, чтобы потусить! Так и жизнь пройдет!»

На дачу ехать было поздно. «Придется опять дома ночевать. Буду сидеть перед телевизором и состарюсь, как мама…Ой, я же маме обещала… Она сидит там, ждет… Сколько времени? Двенадцатый час! Куда уж теперь идти! Ладно, завтра днем можно будет куда-нибудь сходить. Непонятно, зачем, правда. И смешно – все парами, а я – с мамой. Но днем еще можно. А вечером…Нет уж, лучше никуда… Я предложу, а если она откажется, ну что ж, так и будет. В другой раз».

Галя представила себе, как Симона одиноко сидит за столом, гладит котенка… Она прибавила шаг. «Сейчас приду, попьем чаю. Скажу, давай нарушим диету и попьем чаю с печеньем!»

Зайдя в подъезд, Галя услышала на втором этаже голоса и смех. Голос Симоны!

– Смотри, не заблудись!

– Я постараюсь!

Никита?!

Послышались быстрые упругие шаги – кто-то сбегал вниз. Галя нырнула под лестницу и прижалась к стене.

Услышав, что входная дверь захлопнулась, она осторожно вышла из укрытия. Сердце ее колотилось, как бешеное. «Так вот, значит как! Мамочка вовсе не скучает, не сидит одна, а проводит время с молодым человеком! А я-то, дура…»

Войдя в квартиру, Галя повесила куртку на крючок и пару секунд раздумывала – пройти на кухню или сразу к себе. Ей не хотелось видеть Симону, но с другой стороны ее душил гнев, который требовал выплеска.

Чуткое ухо Симоны уловило движение в прихожей. Она вышла, веселая, в хорошем настроении.

– Галюша! Ну как ты? Все в порядке?

– У меня – нет, не все в порядке. Зато у тебя, я смотрю – полный порядок!

Симона непонимающе и озабоченно ждала пояснения.

– Что у тебя не в порядке?

– Все! У меня все плохо! А ты тут развлекаешься вовсю!

– Галя! Что случилось? Ты же сказала, что пойдешь на встречу с Антоном, и поскольку тебя долго не было, я решила…

– Ты решила, что можно позвать этого придурка и веселиться с ним!

– Галя! – голос Симоны стал холоднее. – Ты что себе позволяешь?

– Я?! Это ты что себе позволяешь? Ты что, совсем потеряла голову? Ты влюбилась на старости лет в этого урода, извращенца, который любит охмурять пожилых старух «вы так прекрасны!» и потом потешается, что они клюют на его дешевые приемы. Ты посмотри на себя – ты же просто посмешище! Ты для него глаза стала красить в шестьдесят лет, всю жизнь не красила, а тут – пожалуйста! Обеды для него, ужины при свечах! Портрет повесила! Небось, все соседи смеются – сначала одна сестра с ума сходила по этому уроду, теперь вторая спятила!

Галин возбужденный голос был наверняка слышен во всем доме, и в переулке тоже.

Симона, бледная, несколько раз пыталась ее остановить:

– Замолчи! Замолчи немедленно!

Но Галя ее не слышала.

– Ты что себе вообразила? Что ты ему нужна? Да подумай сама, на что ты ему? Влюбленная старуха! Он уже не знает, как от тебя избавиться! Он приходит, а сам думает, как поскорей уйти! Не веришь? Он мне сам рассказывал, что он ничего к тебе не чувствует, что ты ему звонишь без конца, а ему неудобно тебя послать! Ты ведь ему первая позвонила, когда Грету забрали? Как ты думаешь, откуда я это знаю? «Приходи, Никита, мне очень плохо!» Было такое? Было! И еще я тебе скажу – у него есть девица, у них роман в разгаре. Это тоже он сам мне сказал, поняла? Не веришь, спроси сама! Ее зовут Ира. И он ее обожает! А она – его! А ты, старая кляча, не нужна ему! Не нужна! Не нужна! Не нуж…

В этот момент Симона размахнулась и ударила Галю по щеке. Пощечина была такой силы, что у Симоны заболело плечо и онемела ладонь, а Галя, задохнувшись от неожиданности, рухнула на сундучок, который стоял за ее спиной, и только потом схватилась за щеку, которая сразу распухла и горела огнем.

* * *

Вынести пакет с мусором не заняло у Никиты и пяти минут. Он удивился, что дверь закрыта – он точно помнил, что просто прикрыл ее, зная, что сейчас же вернется. Никита уже собрался позвонить в дверь, как вдруг услышал: «…в этого урода, извращенца, который любит охмурять пожилых старух…» Никита застыл на месте. Душа рухнула вниз. Ему было слышно все, что говорилось в прихожей. Он не знал, как быть. Тихо уйти? Но в квартире остался его рюкзак с кошельком, паспортом… «…он уже не знает, как от тебя избавиться!.. он мне сам рассказывал…» Никита почувствовал, что у него дрожат колени, и прислонился спиной к двери. Его сердце билось прямо об дверь, словно он колотил по ней кулаком. Ему казалось, что они там слышат эти удары.

Подлая Галя! Что же делать? Что делать?

Если бы Никита был постарше, если бы у него было побольше опыта, если бы он точно знал, чего он хочет и чего не хочет, – он не стоял бы под дверью, замирая от ужаса с бессильным вопросом. Он бы громко, кулаком постучал в дверь или требовательно нажал бы звонок, он бы решительно вошел в квартиру и гневно прорычал бы «что здесь происходит?!» И дальше, обратившись к Гале, уничтожил бы ее морально, заявив, что она нагло врет, что ничего он ей не говорил, что будь она мужчиной, она бы уже получила от него по морде, а сейчас – прекрати истерику и марш к себе, но сначала извинись перед матерью! Громче! И потом сказал бы Симоне… все, что угодно, чтобы она поверила в то, во что сама хотела верить – в его искренность, в его … ну и так далее. «Я виноват, что тебе пришлось пережить эти неприятные минуты… Прости меня…» И даже если встречи теперь придется прекратить, пусть она не думает о нем плохо…и если он ей когда-нибудь понадобится, то по первому зову…

Но Никита был молод, трусоват, и его пока никто не надоумил, как защищать свое «приватное пространство»

от чужой правоты, и он не знал, как объяснить, зачем он «играл в эти игры».

Поэтому он стоял, замерев, затаив дыхание, у двери и ждал…

Внезапно дверь открылась, и он увидел сидящую на сундучке, хлюпающую носом Галю, которая держалась рукой за распухшую левую щеку, и Симону с посеревшим лицом и больными глазами.

Он вошел.

Возможно, Симона ждала от Никиты каких-то слов, но он мучительно молчал, боясь даже просто взглянуть Симоне в лицо. Если бы он поднял глаза, то увидел бы как меняется взгляд Симоны – боль уходит в глубину, а глубина затягивается сплошным беспросветным зеленоватым льдом. Симона без единого слова протянула Никите рюкзак. Он взял его и продолжал стоять, умирая от пытки стыда и по-прежнему не зная, как вести себя дальше. Симона развернула его лицом к двери, сухим колким движением немного подтолкнула, и он оказался за чертой. Дверь закрылась, щелкнул замок.

Эпилог

Прошло несколько лет.

Грета полностью поправилась после своего инфаркта. Но у нее появилась привычка говорить «мне нельзя из-за сердца», «боюсь, что сердце не позволит», «как бы на сердце это не отразилось». Иногда она этим пользуется, когда ей чего-то не хочется делать. И ничего не возразишь – был ведь инфаркт…

У ее поклонника Эмиля, – заведующего отделением в одном из крупных кардиологических центров – умерла жена, и он через некоторое время предложил Грете оформить их отношения. Грета без энтузиазма отнеслась к этому предложению. «Знаешь, я могу быть не в форме и не хочу, чтобы ты меня такой увидел…». На самом деле она уже привыкла к свободе, ее устраивало встречаться раза три в неделю, а не думать каждый день – что сготовить на ужин? Он был удивлен и даже обижен, но не подал виду. Вскоре Грета обратила внимание, что ему довольно часто звонит его сотрудница, анастезиолог лет сорока. Грета призадумалась и поняла – нужно укреплять позиции. Она сначала хотела воспользоваться «слабым сердцем», но потом сообразила, что это не будет преимуществом по сравнению с молодой и здоровой соперницей. Она испытала муки «собственности», которые выступили в роли мук ревности, и осознание, что она может упустить Эмиля, заставило ее ощутить некую привязанность к нему. Он некрасив, но ей-то под шестьдесят…Он тоже, прямо скажем, не мальчик. В таком возрасте не начинают все сначала. А они вместе уже… сколько? Три года, как-никак… И он завотделением… Она решила быть к нему повнимательнее и даже чуть-чуть ревновать – самую малость – к «этим молодым врачихам, которых интересует только его положение и деньги», в то время, как сама Грета абсолютно бескорыстна, и это доказано ее ответом на его предложение, потому что ей не хотелось стать для него обузой со своим больным сердцем… Через некоторое время Грета отвоевала то, что могла иметь без борьбы, и оказалась в стане законных жен.

Она продолжает работать в своем журнале, сейчас она уже заместитель главного редактора, ведет колонку в интернет-версии. Она много сделала для успешной раскрутки художника Владимира Потапова.

Время от времени Грету навещает Галя, с которой они теперь «коллеги» – Галя стала секретарем художника, владеющего третьим этажом их дома. С Симоной Грета не общается, хотя иногда, особенно, когда у нее в гостях родственники Эмиля, и они все вместе сидят за столом, у Греты возникает мысль «она там одна…» Но она никогда не спрашивает про Симону у Гали, которой не приходит в голову самой затронуть эту тему.

* * *

Галя первое время жила дома, но вскоре перебралась на проспект Мира, где сейчас и обитает. Пожилые супруги, уехавшие к детям в Чехию, не захотели сдавать свою квартиру чужим и предпочли предоставить ее на время своего отсутствия подруге их дочери, при условии, что она будет платить за квартиру и обязательно поливать цветы.

Галя ничего не знает о матери и старается не думать о ней, хотя бывает, что ее мучит совесть. Но она приглушает муки совести, реанимируя воспоминание о пощечине, и успокаивает себя мыслью, что «если бы что-то случилось, то ей бы сообщили».

Художник, который занимает третий этаж их дома, как-то пригласил Галю «попозировать» ему в качестве модели. После пары «сеансов», узнав, что она племянница Греты, он предложил Гале должность своего секретаря. Таким образом, Галя оказалась приобщенной к кругам околобогемной «элиты» и вскоре полностью растворилась в толпе ухоженных гламурных девиц. Художник, смеясь, сказал ей как-то: «ты пока еще не светская львица, ты – светская рысь». Она зорко присматривает себе перспективную партию, но пока ничего, кроме нескольких постельных приключений, ей не подвернулось. Постоянного поклонника у нее нет, и она в душе завидует замужним приятельницам.

Французский язык ей почти не пригождается в ее теперешней жизни, она взялась за английский и испанский. Время от времени ей удается промелькнуть в кадрах светской хроники.

Иногда Галя вспоминает о Никите, мстительно представляя себе, что он увидел ее на экране среди известных лиц.

* * *

Никита после института попытался устроиться экспертом живописи в оценочную комиссию, но ему отказали. После смены нескольких мест работы – оператором в турагентстве, менеджером в салоне сотовой связи, младшим продавцом отдела иностранной литературы в книжном магазине, – его, наконец, взяли за вполне сносные деньги преподавать французский язык в английской спецшколе, где французский был вторым иностранным по выбору. В свободное время он водит экскурсии по Москве для франкоязычных гостей.

Никита живет с престарелой бабушкой, с приятелями встречается редко, да их у него и нет. Девушки проявляют к нему интерес, но он ни с кем не завязывает прочных отношений.

Он много думает, пытается писать прозу. Часто сидит в социальных сетях, в которых помещает свои размышления под псевдонимом.

Ларчиков переулок он обходит стороной, опасаясь неожиданных встреч. Иногда реставрирует мысленно известные события, хотя не любит себя в них, считая, что повел себя неправильно. Пытается понять, как нужно было себя повести в той ситуации. Сделал для себя железный вывод, что нельзя ни с кем быть откровенным, особенно с девушками. О Грете вспоминает спокойно, о Гале – с содроганием и неприязнью. Единственный человек, о ком Никита почему-то думает с теплотой, несмотря на чувство собственной непрощаемой вины – это Симона. Но где она? Куда она делась? Если б можно было это как-то узнать…

* * *

Симона вышла на пенсию, но иногда берет редактировать тексты в частном порядке.

Семейные потрясения кардинальным образом повлияли на сознание Симоны. Она никогда не призналась бы в этом Грете, но сама себе четко сказала – да, служение семейным устоям заменило мне собственную жизнь. Пережитое унижение отрезвило Симону навсегда от возможных иллюзий, но испытанные ею живые эмоции изменили ее характер. Она решительно объявила Гале, что на даче теперь будет жить она, Симона, и оставила родительскую квартиру, не взяв ничего с собой, кроме самых насущных вещей и двух котов. Через год она приютила еще четырех котов, брошенных дачниками, потом подобрала трех пищащих котят, которых она выкормила детской молочной смесью из пипетки. Сейчас у нее двенадцать котов, все – найденные на улице и спасенные. Помимо постоянных питомцев, к ней отовсюду приходят разные «временно приблудившиеся», которые появляются и исчезают по собственному усмотрению.

Симона ведет аскетический образ жизни, мало ест, много двигается, и никогда не подходит к зеркалу. Ее губы всегда плотно сжаты, брови слегка нахмурены, холодные глаза теплеют только при взгляде на котов.

У нее есть телевизор, компьютер, книги. Она не скучает без людей, минимально общается с соседями, старается, чтобы ее коты не доставляли никому неудобств.

Симона изредка звонит своей сестре в Ригу, передает привет ее дочке. От нее же она знает кое-что о Грете и Гале. Главное, они здоровы, и у них все в порядке.

Она любит топить камин и может часами смотреть на огонь.

Бывают периоды, когда ей становится невыносимо тяжело и грустно, но об этом никто не знает, и спасают ее все те же коты, которые прыгают к ней на колени, урчат, ластятся, и она их гладит и разговаривает с ними.

Однажды ей показалось, что недалеко от ее забора стоит молодой человек и смотрит на дом. Он ей напомнил Никиту, но она отбросила эту мысль.

* * *

Старая огромная квартира пуста. Столы, стулья, картины и полки покрыты бархатным слоем пыли. Откуда она берется, непонятно. Наверно, иссушенный закрытыми окнами воздух распадается на крошечные серые молекулы.

Иногда в квартире что-то поскрипывает, потрескивает – то ли паркет, то ли обои на стене пересыхают от времени.

Нельзя сказать, что квартира заброшена. Зимой в ней греются батареи, в люстрах все лампочки годные, краны исправны, телефон включен – Симона по-прежнему аккуратно оплачивает счета. Как многие покинутые дома, квартира готова в любую минуту опять стать жильем. Но это как раз самое неопределенное в ее судьбе.

Галя не хочет жить в этой квартире, которая с детства подавляет ее своей старомодной планировкой, обстановкой и невозможностью все изменить. Гале нужно современное жилье, а не музей истории Москвы.

Грета еще в больнице сказала, что не вернется и будет жить в своей двухкомнатной на Соколе. А сейчас она сдает ее чете из Тулузы, потому что у них с мужем прекрасная трехкомнатная квартира в престижном доме недалеко от метро Кропоткинская. Грета даже вспоминать не хочет о той комнате, где с ней случился инфаркт, а также о другой комнате, где произошел разговор, ставший причиной инфаркта.

Симона на даче окончательно обрела свободу духа, впервые в жизни обустроив свое жилье так, как ей, и только ей, было удобно. Конечно, она часто думает о старой квартире, но о том, чтобы вернуться туда, даже речи нет.

У Гали не раз возникала мысль, что если продать квартиру, она могла бы купить себе вполне приличное современное жилье и еще осталась бы куча денег. Но квартира принадлежала Симоне и Грете, а Галя могла только унаследовать ее от матери … но Грета ведь тоже была наследницей Симоны… А Симона была Гретиной наследницей, если бы что-то случилось с Гретой. И неизвестно, оставила бы Грета завещание на Галю. Ведь у нее теперь муж, а он наследник в первую очередь. Так объяснил Гале юрист, с которым она однажды консультировалась на эту тему. Можно, конечно, продать эту квартиру уже сейчас, и деньги разделить «на троих». Тоже было бы немало! Но этот вариант требовал обсуждения с Симоной и Гретой. А как это сделать, если Галя уже три года не общается с матерью, а Симона – с Гретой. Так что остается жить и не думать…не ждать. Просто жить.

Они и живут – каждая своей жизнью. У каждой из них своя версия правды, свое белое и свое черное. Это едкое свойство, уцелевшее в крушении семейных устоев – единственное общее для всех троих. Пожалуй, есть еще кое-что, но это совсем уж мелочь: на вопрос шутливой анкеты «ваше нелюбимое мужское имя» они ответят одинаково.

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42

43

44

45

46

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg