«Жизнь на грани»

Жизнь на грани (fb2) - Жизнь на грани 2976K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Антон Сергеевич Задорожный

Антон Задорожный Жизнь на грани

От автора

Началось все с того, что в детстве родители привили мне интерес к чтению. Мальчишкой я прочитал «Сияние» Стивена Кинга, и это – без преувеличения – перевернуло мою жизнь, побудив заниматься литературным творчеством. В итоге я там, где я есть сейчас. Не знаю, где окажусь завтра, но хочу сказать спасибо моему хорошему другу и редактору Илье Попенову, работающему со мной все эти годы, и научному руководителю Виктору Михайловичу Сорокину. Именно эти два человека настаивали на том, чтобы я прекратил писать в стол. И вот перед вами сборник современной литературной готики, в авторском ее понимании. Я имею в виду смесь психологического реализма и мистики, слегка приправленную постмодернизмом.

Вообще, готическая проза – известное явление в мировой литературе, зародившееся в XVIII веке (пожалуй, с «Мельмота Скитальца» Чарльза Метьюрина). Можно сказать, что готическая проза стала основой для литературы сверхъестественного ужаса, хорошо знакомой многим по произведениям Стивена Кинга, Говарда Лавкрафта и других мастеров жанра.

Будучи крайне популярной не только в Англии и Франции (упомяну «Поворот винта» Генри Джеймса, рассказы Амелии Эдвардс или «Эликсир долголетия» Оноре де Бальзака), она имела успех и у нас, по преимуществу в царской России, возбудив умы именитых писателей той поры. Было бы неправильно умолчать о таких бриллиантах, как «Блаженство безумия» Н.А. Полевого и «Штосс» М.Ю. Лермонтова. Мне легко вспоминаются «Вий», «Нос» и «Шинель» Н.В. Гоголя, «Пиковая дама» А.С. Пушкина. С удивлением нашел у И.С. Тургенева готические произведения («Призраки», «Песнь торжествующей любви», «Рассказ отца Алексея»). Уверен, каждый из вас может продолжить этот список.

Все три рассказа и три повести, составляющие мою дебютную книгу, занимают особенное место в сердце. Они были написаны с 2011 по 2014 год. В работе над книгой помогли и личный опыт, и профессиональные психологические знания в сочетании с жизнелюбием. Я не всегда знаю, чем закончится история и куда придет ее герой на последней странице. Но знаю, что прекрасные иллюстрации Дениса Араева привнесли иное, визуальное измерение в каждую из них. Считаю себя литератором, а не нахожу слов, чтобы выразить всю благодарность художнику. Равно как и тем, кто меня любит и поддерживает все эти годы.

«Историю, рассказанную человеком средних лет» меня побудила написать потеря близкого друга, ушедшего из жизни в 2009 году (если вы любите английские ghost stories, то заметите, что все исполнено по канонам жанра). С последующими своими творениями я начал искать собственный стиль, экспериментируя с композицией и не стесняясь выносить к обсуждению злободневные темы. В их числе проблемы взаимоотношений в семье (повести «Измена» и «Ответ», касающиеся запретной любви), дискриминации социально незащищенных слоев населения («Жизнь на грани»), влияния СМИ на массовое сознание и последствий употребления наркотиков молодыми людьми (рассказ «Карикатура»).

За десять лет творческой деятельности я пришел к выводу, что автор занимается творчеством, когда не представляет без него своей жизни. А оно, на мой взгляд, – диалог человека с человеком посредством произведений искусства. На этом заканчиваю предисловие, и потом мы посмотрим, как написанное отзовется в ваших душах.

История, рассказанная человеком средних лет

1

Что касается жизни в интернате (если и начинать эту историю, то именно с рассказа о ней), она… достаточно своеобразна. Не знаю, учились ли вы в таких местах, но на мою долю выпало жить в таком, какой лучше всего сравнивать с тюрьмой. Почему?

Во-первых, за тобой наблюдают. Контроль воспитателей, большинство из которых пожилых лет и не имеют педагогического образования, что оправдывает их схожесть с тюремными надзирателями. Контроль медсестер (которым больше негде работать, видимо) местного изолятора (в шутку мы прозвали это место «карцером»), в который мы попадали с высокой температурой и лечили себя преимущественно силой духа. Контроль нянечек, которые дежурили по ночам, чтобы в спальнях была тишина (а на этаже видимость порядка). Внешне несвободны мы были точно. Чтобы выйти за территорию школы, приходилось отпрашиваться у воспитателей. Но, разумеется, уходили и без спроса.

Во-вторых, наличие распорядка дня, что обычно для школ такого уклада. Необычно то, что любое событие – будь то обед, перемены или подъем, – отмеченное в распорядке дня, сопровождалось громким звоном звонков, расположенных по всей школе, уж простите за тавтологию. Собственно, в этом и состояли обязанности вахтера – следить за порядком на первом этаже, давать вовремя нужные звонки, делать, даже когда не следует, ненужные (не помогающие) замечания непослушным детям, выдавать сотрудникам ключи от кабинетов и прочих помещений и «сидеть на телефоне». «Сидеть на телефоне», впрочем, отнюдь не означало табу на использование его в своих целях.

К слову, о вахтерах. Самому молодому из них, мужчине, было слегка за тридцать, а остальные, женщины, чем старше, тем неадекватнее. Что логично. Одна из таких бабушек, как говорили о ней те, кто жил с ней по соседству и опять же работал в этом богобоязненном месте, несмотря на свой преклонный возраст, имела нескольких любовников, причем большинство из них она свела в могилу. Я сказал «большинство», интересно, а сколько их у нее тогда вообще было? Правда это или нет, но говорили, что она – Дон Жуан в женском обличье (сравнили так сравнили!), и один из ее мужиков повесился, другой – утопился, а что самое пикантное – от третьего она в халате из Нового Петергофа в Старый Петергоф пешком босиком ушла. Босиком, в халате, в начале января. «Credo quia absurdum est»[1], – сказал бы на это Тертуллиан[2]. И, вне зависимости от того, поверите вы мне на слово или нет, был бы прав.

Да, и пока помню. Сама школа располагалась в П-образном трехэтажном здании из белого кирпича. Три крыльца. Парадные окна центральной части дома выходили на маленькое футбольное поле. Вокруг этого поля была дорожка, по ней мы начинали бег вокруг школы на уроках физкультуры. Ограждение, правда, без колючей проволоки, – говорящий позволил себе улыбнуться, – а за ней парк, к которому мы еще вернемся, железнодорожная станция и шоссе, ведущее в город.

В-третьих, школа напоминала тюрьму еще и тем, что еда казалась что в интернате, что «за решеткой» примерно одинаковой. Мы так подозревали (кто «мы»? мы – это «мое окружение + я»). Потому что, может, кому-то и нравилось, как его кормили, но не мне. Но есть было можно. А кормили всем чем ни попадя – на утро обязательно каша (за исключением воскресенья – тогда по оригинальной традиции нам готовили омлет), булка с маслом и какао; на второй завтрак – бутерброд с сыром или колбасой или творог со сметаной и чай; на обед – суп на первое и что-нибудь на второе; а ужин был апофеозом всего дня. Вот приходишь ты с «прогулки по распорядку дня» в столовую, а там… в худшем случае тебя ждут селедка и винегрет или резиновые оладьи, а в лучшем – макароны с сыром или гречка с сосисками. Ну, не мне вам объяснять.

Вы можете посчитать, что все эти подробности лишние и несущественные для той истории, которую собрались от меня услышать, но уверяю вас – они необходимы. Так или иначе, постараюсь закругляться с описаниями и перейти к делу.

Хотя, когда вспоминаю все, о чем говорю в этой комнате вам спустя все это время, – до сих пор мурашки по коже, и еще понимаю, что все бы отдал порой за то, чтобы никогда не вспоминать тот абсурд, в котором я оказался. Потому что время ничего не меняет. Это меняемся мы, становясь старше, стареем, думая, что что-то значим для других.

Сидящие в комнате люди переглянулись, кто-то занервничал, начав ерзать на стуле. «Интересно, вот рассказываю я им это, вижу их наверняка в последний раз, они это все понимают, но придают ли этому значение? Или воспримут мою историю как простую байку и продолжат жить как раньше?» – думал рассказчик, прервавшись.

– Все… нормально. Мы слушаем. Я, по крайней мере, точно, – сказал невысокий парень лет двадцати пяти. Выглядел он слегка уставшим, но это была скорей мистическая усталость, – его загорелое лицо (загар его старил), светлые волосы и внимательный грустный взгляд намекнули бы вам на это.

Иногда намеки – это все, что у нас есть. И иногда их уже достаточно, чтобы понять правду. Остальные едва заметно кивали головами – либо они были заинтересованы, либо просто стеснялись уйти отсюда.

И тут, как раз вовремя, один мужчина лет сорока из присутствующих в комнате неуклюже зевнул, встал со своего места, сказав что-то вроде: «Под Амелию Эдвардс[3] косишь, с ее рождественскими историями? О-очень по-южному! Скука тут у вас, лучше спать пойду» – и был таков.

Куда этот гражданин отправился, непонятно, учитывая, что за окном шел проливной дождь (и заканчиваться, видимо, не собирался), но из комнаты отдыха его как ветром сдуло. Может, и правда – вернулся в свой номер да спать лег.

Женщина пенсионного возраста слегка усмехнулась, но слушать историю осталась. Как и остальные – парень и еще две девушки, его ровесницы.

С этими двумя все было ясно – им бы только нервы пощекотать. Но реплика парня сыграла свою роль, и человек, сидящий за столом возле окна, но так, чтобы всех было видно, продолжил:

– Все эти сравнения с тюрьмой я сделал лишь для того, чтобы вы понимали всю ту атмосферу, в которой я находился. В которой мы находились… Все, кто там был. Но не все ее чувствовали. Ужасно чувствовать все это, но, с другой стороны, не чувствовать еще хуже. Это как идти к пропасти, не зная, что ты слепой. Так можно думать, что пропасти-то и нет. А самое страшное – это усомниться в том, что все это было на самом деле. Ведь прошло уже после всех этих событий больше двадцати лет. Насчет столовой, прибавьте к неординарной пище то, что нужно дежурить, накрывая на столы, а раз в месяц ее всем классом подметать. Прибавьте к этому, что в качестве наказания – за двойку или плохое поведение – мы мыли там полы, и поймете, каково нам жилось. – Он на пару мгновений замолчал, собираясь с мыслями. В голове крутилось слово «метафизика». – Все знают, что такое метафизика? – спросил он у собравшихся.

– Ну да… Это философское, – сказала одна из девушек. – То, что над физикой, как бы не ограничивается ею.

– Да, именно. Молодец. Из того, что я сейчас рассказал о школе, где все это произошло, метафизического ничего и нет. Вроде. Атмосфера мне не нравится, ну и что дальше? А дальше ни одного слова впустую. Только не перебивайте. Сказки – и те рассказывать бывает не просто, а такое так вообще…

Все согласились, и вот тут-то и началась его настоящая история.

2

Артур при своей кажущейся немногословности всегда был очень общительным. Мы любили с ним сидеть напротив вахты и говорить о том о сем: то о девочках, то об обстановке в школе, почти никогда о политике – только если смотрели вместе телевизор, – ну и обо всем остальном. Разумеется, когда он был свободен от работы. Мой друг жил в Кингисеппе, а работал компьютерщиком в школе. Кингисепп далековат от Петербурга, и потому ему, как хорошему сотруднику, предоставили комнату на втором этаже интерната, в спальном блоке мальчиков. А раньше, до работы в школе, он тут еще и учился.

– Раньше здесь было многое по-другому, – сказал он мне однажды, когда время уже шло к отбою, в одной из первых наших с ним бесед. Помню, что это зимой было. В тот раз мы встретились совершенно случайно, возле изолятора, и сели поболтать на лавку. Так, чтобы видеть черную лестницу, просматривать коридор столовой. В общем, чтобы обзор был. – У нас был коллектив. А у вас сейчас – одно название. Все иначе. Индивидуальностей по школе человек двадцать, которые и вправду способны на что-то хорошее. И на дружбу.

Я понимающе кивнул:

– Как Вася и Миша?

– Ну если говорить о дружбе, то да. Они считаются. Всегда думают друг о друге. Не то чтобы педики…

Мы засмеялись.

– Хотя кто знает? – продолжил шутку я.

И мы снова серьезные. Как Фрай и Лори в том старом шоу, в котором они еще шпионов играли.

– А насчет Николаевича… Понимаешь, я сейчас учусь жить двойной жизнью. Для начальства я один, а на самом деле я другой. Очень полезно. И это дает тебе преимущество.

Этот трюк был для меня не нов, но я уважал начинающее крепнуть доверие Артура ко мне и не стал говорить, что эта тема мне уже знакома. Я только добавил в знак согласия:

– Время…

– Да, и время. Что делает Николаевич в школе, я уже начинаю потихоньку понимать. И здорово, что он не догадывается об этом.

Николаевич был у нас в школе завучем и параллельно учителем информатики. Как человек он был неплохой, но со своими странностями. Так что говорили о нем всякое. Вот и у меня были свои догадки о его персоне. Я, честно сказать, не знаю, чем мы все будем заниматься после того, как закончится сей рассказ, но запомните, пожалуйста, одно навсегда: правда начинается с сомнения. Думаю, когда-то человека обманули. Впервые. Он засомневался и с тех пор ищет правду. Что-то я опять ухожу в сторону. Так вот. В Николаевиче я сомневался. Я всегда доверял своей интуиции, а ей казалось, что он не был искренним. И после этого я в нем засомневался. Ну и из-за своего любопытства я хотел докопаться до истины. Загадку разгадать удалось. Если правда то, что я услышал от одной молодой учительницы (а может, вся та история – вымысел ее скверного характера?), то он периодически домогался новых сотрудниц школы. И ее тоже. В любом случае это банальщина и не мое дело.

Поэтому тем вечером Артуру я ничего об этом не сказал. Да мы и так, чтобы вы знали, понимали друг друга все лучше и лучше. Что-то нас сплачивало. А что – не могу понять до сих пор.

– А что он, по-твоему, делает? – спросил я своего друга, слишком резко, как тогда показалось. Бывают такие вопросы, которые кажутся бессмысленными, но задать их надо, чтобы разговор продолжился.

– Потом, – отмахнулся он от меня, – может, сам все узнаешь. Всему свое время. Не просто так об этом говорится…

– Ладно, как скажешь, – ответил я ему.

– Единственное, о чем я начал жалеть, так это о том, что Черникова научил как надо разговаривать с Ниной Олеговной, чтобы при любом раскладе получить желаемое.

Черников – местный мажор, сирота, выпускавшийся в тот год из школы. А Нина Олеговна – это директор того интерната. И когда я туда попал, она там уже работала. Кстати сказать, кое-кто из ребят говорил, что до нее директором был другой человек. И мужчина. По тому, что мне удалось о нем узнать, создавалось впечатление, что его любили и дети, и работники образовательного учреждения.

– А… Это из-за того, что он может теперь намеренно или нет понаставлять тебе палки в колеса?

– Типа того. Я всегда говорю, что «настоящее образование – это самообразование». Но и о воспитании забывать не надо. Мы же в школе. А Черников может об этом позабыть. Хотя, если что, ситуацию я, конечно, выправлю.

– Да, Толик, он проблемный, тут и к бабке ходить не надо… – сказал я и посмотрел на часы. Было без десяти десять.

– Щас тебе попадет, – понимающе, но не одобрительно сказал мне Артур.

– Да. А вообще странно, что меня уже не ищут. Обычно Маринка более мобильна. – Мы встали с лавки. Маринкой мы называли Марину Александровну. Как воспитательница она была просто цербер. Ну и ума не особо далекого, вы уж простите, что даю ей оценку.

– Ясно. Пойду я тогда к Нине Олеговне в кабинет. Надо ее компьютер перебрать. Пока, Алексей. Рад, что тебе не страшно со мной общаться. – Он улыбнулся, и мы пожали друг другу руки.

– А чего страшного? С тобой интересно. Пока, Артур, – ответил я, и мы разошлись в разные стороны.

Тем вечером мне так и не попало. Удачно отмазался тем, что якобы сперва ждал медсестру в изоляторе, а потом полоскал горло.

Дни в школе шли своим унылым чередом: уроки, перепалки со сверстниками, прогулки, выпивон. Понедельник-вторник, подъем-отбой. Словом, вроде ничего нового. Иногда, конечно, происходили истории из ряда вон: типа той, когда Маринина зарядила ночной няне в глаз с кулака, а за что, уже и не помню. Да это и не важно. Важно то, что среди одноклассников первое время мне было тошно, и поэтому я общался с ребятами постарше. И мозгов у них было побольше. Но время идет, и вот они все повыпускались. Характер мой закалился, я поумнел (лучше бы наоборот) и стал общаться с одноклассниками, и все бы ничего, да только скучно. И если бы не наша с Артуром дружба, тогда бы точно вся эта рутинная школьная жизнь меня поглотила…

Как можно понять, в школе Артур находился на особом положении и был наделен некоторой властью. Властью, которая отчасти обязывала его быть лояльным школе даже тогда, когда это было лишним. Поэтому как друг я был ему очень кстати. Весь этот коллектив предсказуемых воспитателей, «коллег», работающих друг против друга… Окружение, из которого ему было не вырваться. Это мешало ему жить. И обо всем (хотя не обо всем, конечно) он мог мне рассказать. Исходя из этого мы делали свои выводы, и нам обоим становилось легче.

Но разве он не мог уволиться?

На этом надо остановиться чуть подробнее. Артур, как человек, который практически являлся Атаманом кабинета информатики и был примерно наших с вами лет (ему было тридцать), находился в центре внимания ребят. То есть одинок он не был. По выходным с ребятами из школы он нередко катался в кино или по магазинам или ездил к себе домой. Там, как я потом узнал, у него жила мама. И две кошки: Муся и Дуся.

С людьми он легко находил общий язык, кому-то помогал, кому-то нет. «Я доверяю людям», – говорил он. А еще у него были принципы. Он был очень обязательным, честным перед собой человеком, который интересовался новинками кинематографа и еще… любил думать.

Прежде чем уволиться, надо бы сначала найти новую работу и желательно не хуже этой. Артур это понимал.

«С его тремя высшими образованиями ему-то не найти?» – думал я.

– Ну и как поиски? – спросил я его однажды в кабинете информатики.

– Ничего хорошего, – ответил он уверенно-спокойным голосом Крутого Уокера.

– А почему? Нет интересных вакансий?

– Требования высокие… – Требования, как потом оказалось, были слишком высоки… Поэтому очень хорошо, что не все мы видим будущее. Иначе какой интерес жить?

С другой стороны, какой бы школа ни была – работалось Артуру тут не так уж плохо: оператор и инженер ПК, плюс раз в неделю дежурства на этаже и подъем, плюс «урок-замена» в случае необходимости.

– А правда, что Костя сказал типа ты увольняться собираешься?

– Уходить думаю, как ты помнишь, не в первый раз… Здоровье немножко подправлю, летом в Египет слетаю, а там видно будет.

– Круто! – обрадовался я за него. – Но ты смотри, я же в этом году выпускаюсь, а еще в октябре у «Paradise Lost»[4] новый альбом выходит, так что я буду рад с тобой встретиться.

– Где?

– Хоть где: в Питере, или к тебе туда приеду.

– М-м-м. В августе я буду работать на вахте плюс ко всему, приезжай, конечно! Там разберемся…

На том и порешили… Но решить можно все что угодно, а происходит не обязательно так, как нам хочется. И всегда что-то одно.

3

Алексей, словно очнувшись, посмотрел на людей вокруг себя, убедился, что его слушают, и продолжил, выдержав паузу:

– Нет смысла грузить вас лишними событиями, поэтому сразу представьте, что наступила весна. И тут начало происходить то самое, из-за чего весь мой треп становится необычным: в парке неподалеку от школы убивают школьную инструкторшу ЛФК. Как нам было сказано – банальная кража денег. Спустя пару недель по дороге на станцию попадает под машину наша математичка, но не насмерть, а выживает.

Потом Гриша, нормальный здоровый мальчишка, хулиганистый слегка – вешается в этом самом парке на березине. Вот что видел, то видел – сам смотрел, как его снимали… В кармане нашли записку. Точного содержания не знаю, но смысл такой: «ухожу из жизни, ибо этот мудак физрук меня изнасиловал». Какие у меня этому доказательства? Да никаких. Но что произошло – то произошло. Впрочем, общий слух о написанном подтверждает то, что физрука уволили на следующий же день. На него бы точно не подумал… Уж не знаю, что потом с ним стало… Я ведь не зря начал с разговора о гнетущей школьной атмосфере. Понимаете, она… как живая, что ли.

Случайность это или нет, или в парке дело, но сам по себе он меня пугал с самого начала. Все эти деревья, коряги и тропинки… Неуютно мне там было. А с другой стороны – в Питер нужно, в школе сидеть сил нет, да и выпускной скоро – вот и ходил парком. Иногда и вдоль шоссе, но скоро понял, что одно и то же чувство страха со мной как тень, где бы я ни шел. И да, это не мания преследования – в городе, в гостях у друзей или дома меня отпускало, будто и не было ничего. – Он говорил все быстрей и быстрей, постепенно теряя спокойствие:

– А в январе до всех этих событий я лежал в больнице со сломанной ногой. Катался в инвалидной коляске, общался с ребятами, весело проводил время. Узнавал новое, начал писать стихи. Созванивался с Артуром, познакомился с девушкой, с которой достаточно тесно потом общался и всякое такое. Что вам нужно знать, так это то, что однажды ночью (когда я еще лежал в больнице) мне приснился сон. Настолько яркий, четкий, необычный и реальный, что я не мог его забыть, проснувшись. Даже если бы захотел. Сон был такой: я вижу вахту, стенд с надписью: «ЭТО АКТУАЛЬНО» с информационными листками и всякой фигней. И тут замечаю, что к нему прикреплена какая-то фотография Артура, причем явно распечатанная на принтере. Удивляюсь, что бы это значило, но ответа не нахожу. Потом какие-то еловые ветки, и тут вижу незнакомое мне место. По памяти: вроде лето, светло, несколько автобусов. Дорога, и угол незнакомого мне дома. По высоте здания понимаю, что этажей шесть или восемь. Много людей, и их все больше и больше. Какой-то ящик. Все это я вижу издалека. На этом сон заканчивается, и я просыпаюсь.

Пару дней ломал голову – неужели мне снилось, что Артур умер? Потом оставил это сновидение в покое. Он же жив. Не буду ему об этом говорить. Пришло время возвращаться после выписки из больницы. Далее вынужденное расставание с девушкой, родной город которой не Питер, а Кисловодск, и затем – мое возвращение в интернат. Все очень закономерно, поверьте на слово. В каждом событии есть смысл, даже если мы его не видим.

С Артуром общаться мы продолжили как ни в чем ни бывало, пару раз ночью играли с ним и с мальчишками в «Warcraft III», заказывали себе пиццу и неплохо проводили время. Параллельно я сознательно стал с ним говорить о религии – интерес к разговору был искренним, как всегда, но мне хотелось как-то приобщить его к вере, духовно его развить, что ли. Переживал я о нем. Так или иначе – мне это удалось. К тому же, начиная с февраля к нам в школу приходил проповедовать батюшка. Алексей его звали, как меня. Я посещал его проповеди каждый раз, и Артуру, конечно, становилось все интереснее и интереснее – «а что если реально ТАМ что-то есть и не всегда надо руководствоваться логикой?» У него появились вопросы, ну и в итоге пару таких мероприятий мы посетили вместе.

К этому моменту произошли уже известные вам весенние происшествия. И где-то в это время Артур внезапно лег в больницу. В Питере, подлечиться. Он и раньше так делал, но в этот раз на фоне всей этой «чумы» мне показалось, что больше я его никогда не увижу…

Вместе с этим весной произошло еще кое-что.

На этот раз хорошее. Ведь не бывает так, чтобы все было плохо, верно?

Школой был нанят плиточник, потому что понадобился ремонт кабинета кулинарии. Прежнюю мебель и прочие предметы вынесли, и парень лет двадцати пяти прекрасно делал свою работу на данном ему объекте. Мы с ним сдружились. Стали общаться так же хорошо, как с Артуром, но за меньший период времени. Ну, не суть.

Звали его Олег. На время работы он проживал за задним двором школы, там, где находились гаражи. В одноэтажке, больше похожей на казарму. В соседней такой же обитал местный сапожник, звали его Юра. А за всеми этими гаражами и казармами находился районный Психоневрологический интернат. Предугадывая ваши возможные вопросы, скажу сразу: нет, там я не лежал.

Так вот. Сам Олежка был родом из России, брат его служил моряком в Мурманске. Брат в России так и остался, а Олег переехал жить на Украину. А через какое-то время отправился в мой родной Питер на заработки:

– Да ну, Леха, это не жизнь! Заколебало! С моим-то опытом и качеством работы я получаю мизер! Меня друзья в Чехию к себе зовут жить, в Украине я получал бы сейчас за каждый квадратный метр больше, чем у этого Вовы. Надо бросать на него работать. Это раньше он платил достойно. А щас – хоть вой, – говорил он мне. Слава богу, через пару лет после всех этих событий он уехал к себе домой. С тех пор больше мы не виделись. А жалко, конечно. Мы с вами сейчас сидим в этой Одессе, дождь не перестает, а он живет в Каховке. Жил, по крайней мере. Таких людей я давно не встречал. Он был очень позитивным, исполнительным, веселым и добрым.

Кстати, я успел познакомить Артура с Олегом…

С этим рабочим у нас немало веселого происходило! В него там одна девочка влюбилась, но это все неважно. Сперва я просто ему помогал чем мог, потом уже начал ходить к нему в гости – по утрам, раньше подъема и по вечерам – в казарму. Сидели выпивали или просто чай пили да общались. Дело развернулось так, что в шкафу того сарая, где он жил, мы нашли мешок с металлом, разбирали его с парой ребят в течение месяца и сдали в итоге в приемный пункт. На вырученные деньги посидели на д Мая… Помню, я тогда водку впервые пил, поэтому с пивом мешанул, а потом в березках на заднем дворе долго валялся. Смешно было! Пока пьяный был. Происходящее на трезвую голову таким мне не казалось. И Олегу, как я понял потом, тоже.

Немного о том, как мы к такому пришли.

Пристанище Олега изнутри ничего изысканного из себя не представляло: две кровати, горячие водопроводные трубы, туалет, раковина, шкаф, какой-то мусор, пара стульев, стол и географическая карта. Нас это всегда забавило – видимо, вещам не все равно, где находиться. По обыкновению, после обеда в школе был «тихий час». Понятно, что чем старше мы становились, тем менее хотелось спать, поэтому отмазывались от него как угодно. Или просто занимались своими делами. Я или книжку читал, или уроки делал. Но когда мы обнаружили в том шкафу мешок с этим металлом, повод, который устраивал и воспитателей, и меня, нашелся сам собой.

Для меня были важны не сами эти деньги, которые мы в итоге получили за свой труд, а общество Олега. Вместе с нами в этом деле присутствовало еще два паренька – Саша и Тема. Тема оказался хитрым гопником и однажды разворотил дверь в комнату Олега, взяв у него без спроса ключи от казармы («Что он этим хотел сказать? Что он Рембо!?» – воскликнул мне на это О лежка, когда увидел, что с ней стало). Артема мы неплохо тогда отпинали, и больше он с нами не водился. А про Санька не скажу ни плохого, ни хорошего.

Металл разбирали все свободное время. Нам это действительно нравилось. К тому же успевали и выпить, и на объекте поработать, и уроки сделать. Словом, все было гармонично. Об Артуре я не забывал, и в один из тех вечеров позвонил ему, сидя в своей спальне.

Поговорили буквально минуты две. Я рассказал ему, что пишу стихи, которые все лучше и лучше, поинтересовался о его здоровье и сказал, что хочу на днях к нему приехать в гости. «Я не знаю, наверное, меня к тому моменту уже переведут», – сказал он. Так что мы договорились созвониться попозже. Напоследок он сказал мне, что я молодец и, цитирую: «параллельные миры – реально». Либо – побывал, либо – поверил в Бога. В любом случае я за него обрадовался, да и мне удалось совершить задуманное!

На следующий день все было спокойно. Первые два урока. На третьем, на уроке истории, нам сказали, что Артур умер. Во сне. Перед этим те люди, кто ему звонил, говорили, что ему все хуже, и вот такая вот логичная и неприятная концовка.

Помню, как я удивился. Сразу начал вспоминать сон. О чем еще думал, уже не скажу суверенностью, но точно – не об истории СССР…

Спустившись после истории на первый этаж, чтобы пойти в столовую на второй завтрак (не потому, что есть хотелось, а по привычке), я посмотрел на информационный стенд. Надо ли говорить, что то, что я увидел в так запомнившемся мне сне, совпало в точности с тем, что я увидел своими глазами. Кстати, к стене был приставлен маленький круглый деревянный стол, на котором лежал декоративный венок из еловых веток. Этого стола во сне я не видел, и поэтому наличие веток мне казалось странным.

Знаете, я думаю, что четыре вещи показывают истинное лицо любого человека – смерть друга и его к этому отношение, сильная пьянка, любовь и какая-нибудь кризисная и опасная для жизни ситуация. Вот эти четыре момента и показывают нам, с кем мы общаемся. Не скажу, что кому-то полегчало, когда Артура не стало, но некоторые не то чтобы очень расстроились.

Ну да ладно. Все остальные события складывались так, что на похороны своего друга попасть я никак не мог: был составлен список тех, кто на них побывает, и меня там не оказалось. Я недоумевал – ведь во сне я видел похороны – теперь ошибки быть не может. Сон воплощается в реальность. «Значит, это было Видение?» – спрашивал себя я.

Вечером того же дня ответ был найден. Мой одноклассник, Олег Щ., вечером сказал, что договорился с Николаевичем, чтобы я тоже поехал на похороны друга. Причем завуч сам обо мне вспомнил, узнав, что мы близко общались с умершим.

Когда пришло время, двинули на похороны. На школьных автобусах. В Кингисеппе нас ждали еще несколько – но это были одноклассники Артура и его родные. Кто-то ехал туда своим ходом, из морга.

Всю дорогу я смотрел за окно: чем ближе к месту назначения, тем трава зеленее и небо – безоблачнее. Со стороны все это выглядело довольно абсурдно. Когда выходили из автобуса, я увидел вторую часть Видения наяву. Сон полностью сбылся.

Простившись с другом, мы отправились в его родную школу, в которой он отучился несколько классов, на поминки. Я познакомился с его одноклассниками и знакомыми. Общались, произносили речь… Пил, не обращая ни на кого внимания.

Вернулись в интернат к одиннадцати вечера. Впрочем, циферблат штука коварная. Никогда не верьте стрелкам на своих часах до конца.

Я помылся и пошел спать.

4

Знаете, я до сих пор не могу объяснить, как со мной произошло то, о чем я вам говорю, но после того дня не могу отвыкнуть от ощущения, что каждый раз, когда я просыпаюсь, я просыпаюсь не по-настоящему, а только от «сна во сне», как Ди Каприо в том фильме…[5]

Наутро я просыпаюсь оттого, что одна тетка… по правде старуха, воспитательница чужого класса… – мужчина на секунду умолк, взглянув на пожилую женщину, обратился к ней со словами: «Вы, наверное, считаете меня циником? Не хотел вас задеть» и продолжил. – Да мы все просыпались от ее воплей… Все крыло! Оттого что она орала раньше времени свое: «Мальчики, встайом, подйем». Пять минут сна погоды не сделают, это ясно, но настроение было испорчено у всех нас на несколько часов минимум – это точно. В итоге мы ее материли, она злилась, и в следующий раз все повторялось. Все это как замкнутый круг. Вся моя история. Пр-росто это поймите… – сказал он, сглатывая комок и справляясь со своими эмоциями.

Подруга той умницы, которая рассказала собравшимся о том, что такое метафизика, протянула говорящему стакан лимонада, он выпил и как ни в чем ни бывало продолжил рассказ:

– Нас в спальне было семеро пацанов, я уже толком и не помню. И вот мы все проснулись, а она в дверях стоит и что-то нам «втирает». В голове крутится ее тирада: «Я сиротам помогаю безвозмездно! Вашей Маше, например! А смысл мне это делать?» И был такой парень, Никин Дима. Так он ей и говорит: «Чем вы ей помогли? Таблетку от молочницы купили?» Мы все как давай хохотать. Ну в итоге сходили на так называемую зарядку, на второй этаж в физкультурный зал, которая обычно длилась минут десять. И польза от нее, честно, сомнительная. Потом умылись, пошли накрыли на стол. Самое обычное утро. Завтракаем… И тут я им говорю:

– А жалко все-таки, что Артур умер, правда?

А они:

– Ну да, жалко. А о ком ты вообще?

– Как о ком? Артурчик… На днях же умер. Чем вы шутите, народ?! – вопрошал я, понимая, что со мной начинает происходить что-то странное. Голова кружилась точно.

– Ильин, ты сколько вчера выкурил?

Хохот. Я бью однокласснику в глаз, он рыпается на меня. В общем, нас разнимают. Оскорбления, как обычно. Успокоились.

Выходя из столовой, говорю:

– Пойдемте, посмотрим с вами. Фотку-то еще не убрали, – зову я их с собой к стенду, а подойдя к нему вижу, что ошибаюсь. На стенде не было и в помине никаких фотографий Артура. Ничего с ним связанного. Ни упоминаний о дате его смерти, ни слова сожаления о его утрате.

Может, я все это придумал? А единственное опасное сомнение – это сомнение в самом себе…

– Ну ты, Лех, точно идиот! – вынесли мне вердикт мои товарищи и пошли по своим делам. Я же этим не удовлетворился. Сердце билось как никогда раньше учащенно, в глазах потемнело, и тут меня стошнило. Прямо на вахте. Возле парадной лестницы. Доковылял кое-как до изолятора. Объяснил, что что-то не то съел, и неважно себя чувствую. Мне поверили и положили полечиться. Сказал бы правду – положили бы в другое место… Психбольница называется. Да и какая она – правда? Артур – такой реальный, как я сам, не существует? Что за чушь! Я не мог и близко подпустить мысль об этом. Что еще тогда было не правдой? Была ли у меня сломана нога? Существует ли Олег? Кто тогда настоящий компьютерщик в школе? И вправду ли произошли все эти жестокости в парке и около него?

Эти вопросы меня страшно изводили. Напрямую спрашивать у одноклассников не мог. Поэтому я начал звонить другим своим друзьям, помладше классом. Для них я был кем-то вроде бога, они меня любили, и я был в них уверен. Саша был одним из таких. Сейчас его уже нет, к сожалению, в живых – умер от рака, но тогда он с удивлением и охотой ответил на все мои вопросы.

Да, мол, правдой было все, кроме Артура. Типа, за компьютерщика у нас Николаевич. И нога у меня, слава богу, срослась. И в парке все происходило на самом деле. Я, видимо, перенервничал после этого. «Тебе же скоро экзамены сдавать», – так он мне сказал. Сказал, чтоб я не грузился, и в итоге дал понять, что вечером меня навестит.

Навестил. Но это не относится к делу. «А если эпизоды из парка реальны, если у меня поломанная нога, тогда наоборот – Артур тем более реален! Ведь он ходил с нами в парк в то время. И когда я лежал в больнице, мы с ним созванивались», – думал я. «Или может, все это – один гигантский, невероятный сон? Все эти дни, беседы, то, что я познакомил Олежку с ним?»

Выйдя из изолятора, я направился к Олегу. Олег, – говорю, – так и так. Смеяться он бы не стал и в психушку сдавать меня тоже. Вот и рассказал ему все как есть. А он матюгнулся и говорит: «Леха, ну конечно я его ВИДЕЛ!» И как только до нас с ним дошел смысл его слов, стало не по себе.

Оказалось, Артура он действительно видел и знал о нем и его похоронах все, что знаю я. И про то, что его похороны мне снились, и что этот сон сбылся. Сбылся, а Артур лежит в земле на одном из кладбищ своего родного города.

Обсудив произошедшее, мы подумали: значит, мы прогнозируем собственное поведение не только в обычной жизни, но и во снах такое предвосхищение тоже возможно. Время в них пластично, и когда мы спим, это заметно с особой отчетливостью.

Верное мы нашли объяснение или нам просто кажется?

Всю оставшуюся неделю я продолжал искать аргументы и контраргументы к обеим версиям происходящего. Быстро вымотался, зашел в тупик и признал поражение. Потом начались экзамены, вся эта суматоха… Выпускной… И где-то уже после экзаменов, но еще до выпускного меня осенило – а что если спросить еще у Николая с вахты? Он же нормальный вроде мужик. Да и компьютер когда покупал не так давно – с Артуром (если он, конечно, реален) консультировался насчет данного приобретения.

Дождавшись его смены, я отправился к нему и буквально выбил из него правду. Олежек был со мной, и вечером, когда мы были на вахте совсем одни, Коля просто произнес несколько фраз:

– Конечно, я его видел. Мне было сказано молчать, иначе я потеряю эту работу. А я идиот – нет чтоб сразу уволиться, прикипел да остался. С призраками на вахте трепаться.

Затем он от нас отмахнулся. Мы не ушли, и он сказал, что Артура видит еще один человек – школьный главный врач. Весело, правда?

Прежде чем я завершу свою историю, дайте мне сказать вот что. Мне кажется, мы спасаемся от непонятного бегством, когда считаем, что хоть в чем-то можем быть уверены. Опираемся на науку, на факты, на здравый смысл. Прогнозы погоды, гороскопы, газеты, близкие люди. Но как я для себя понял – нельзя быть уверенным ни в чем. Даже в том, что мы здесь и сейчас сидим вместе с вами. Все, что у нас есть, – это мнения, вера и личный опыт. И мы можем только считать, что уверены в чем-то. И это будет самое правильное.

А сбывающиеся сны о будущем мне так и снятся до сих пор. К примеру, самое свежее из приснившегося мне заранее, – это тот мужик, который вышел из комнаты отдыха, сказав, что моя история – это рождественская сказочка для детишек… Если так, спасибо, что выслушали! – Алексей поднялся из-за стола, хлопнув себя по коленям.

– Постойте, ну а что было дальше? Что сказал главврач? К чему вы сами склоняетесь? – начала засыпать его вопросами пожилая дама.

– Ох… Ну если вам интересно… Артура я больше не видел. Думаю, все, что ему было нужно, – это дружба. Полагаю, когда он умер во второй раз, то как духовное существо наконец освободился от своеобразного школьного рабства и перенесся в мир иной. По крайней мере, теперь я уверен, что за Гранью есть что-то еще.

– Так, а главврач? – спросил парень.

– Мы решили оставить с Олегом в покое все как есть. Но не получилось. Кулинарию он ремонтировал несколько месяцев, почти полгода. Работал на совесть и, если бы не моя помощь, в одиночку. То есть я уже выпустился, а потом приехал к нему в школу, и как-то все само собой обнаружилось. А именно: мы знали, что нужный нам доктор являлся супругом директрисы школы. Ну и однажды он зашел посмотреть, как идут у Олега дела с ремонтом… а тут появляюсь я. Каким-то местом Олег понимает меня и говорит нашему Айболиту: «Валерий Михайлович, а пойдемте-ка выпьем втроем?» Ну и он не отказался, и в итоге мы заперлись до вечера в той самой кирпичной каморке и так его напоили, что он не мог нам не ответить на все наши неудобные вопросы.

– И в чем же разгадка? – спросили в голос две девушки.

– В том, что когда главврач пришел сюда на работу. То есть не сюда, а в интернат, извините. Когда он туда пришел, его будущей супруги там еще не было. Они и в глаза-то друг друга не видели. Но потом в школе появился новый мальчик… Угадайте кто? Тот самый Артур, верно! Мальчик рос, рос. И вот когда он пошел в восьмой класс, директором школы стала Нина Олеговна. Прямо с первого сентября. А второго числа Артур, поднимаясь по лестнице после баскетбола к себе в спальню – помыться да переодеться, наверное, хотел, – споткнулся (или ему плохо стало). В общем, нырнул он с лестницы, да через перила… Так что насмерть и разбился…

Дело замяли… Нина Олеговна хорошо общалась с мамой Артура. О плохом, как видно, решили не вспоминать. Значит, хоть все произошло вроде как случайно, сдается мне, совесть им спать мешала. Боялись репутацию учреждения запятнать… Ладно, это уже все – мои никчемные рассуждения… Не будем портить общее впечатление, может, лучше начнем расходиться? – предложил Леша слушателям, помедлил и сказал напоследок:

– С годами я все больше проникаюсь теми словами из Библии, что все, что мы знаем о нашем или том, другом мире, видится не иначе как через… через мутное стекло. Стекляшку индивидуального восприятия. Полжизни позади, а я только и могу сказать, что сумел посмотреть на крохотный участок этого стекла, свободный от пыли.

22.01.11. Суходолье

Жизнь на грани

Глава 1

Помни: сила рыцаря-джедая – это сила Вселенной; но помни: гнев, страх – это все ведет на темную сторону силы. Как только ты сделаешь первый шаг по этому пути, ты уже не сможешь с него свернуть.

Группа «Кирпичи». Джедаи

1

Лет сорок тому назад Литовский проспект представлял собой не что иное, как русский вариант Гарлема[6]. Сегодня это место выглядит благородно и изящно – под стать большей части нынешнего Петербурга, а в ту пору, когда город этот еще именовался Ленинградом, все было иначе.

Если гражданин хотел остаться целым и невредимым, то после девяти часов вечера он не выходил на улицу, чтобы погулять по Лиговке. Это сейчас, конечно, влегкую можно без особой опаски выйти из какого-нибудь модного бутика, подышать свежим воздухом и насладиться красотой проспекта. А в те дни по Литовскому еле-еле ползли, будто усталые слизни, слепые трамваи, в которых даже кондуктор не мог обойтись без того, чтобы вытереть пот со лба и пожелать поскорее проплыть мимо.

Стоило только последнему трамваю в плохо скрываемом ужасе скрыться в тумане, как в местном кабаке случался аншлаг – может быть, оттого, что пойти достопочтенным господам на ночь глядя было больше некуда, а может, оттого, что публика в этом заведении была слишком далека от скисших сливок общества советской интеллигенции. Не буду утомлять предположениями, добавлю только, что в этом популярном местечке каждый вечер кого-то лупили, а утром местные жители вылавливали, словно заправские рыбаки, из кустов очередное безжизненное тело. Иногда это был труп участкового.

Погрязшая в этом сером месте, будто в болоте, жила себе тихонько молодая семейная пара: он – инженер, а она – продавец. И, как это обычно случается с людьми, которые встречаются и живут вместе, у них родился сын, которого назвали Павлом. Паша, как и положено здоровому подростку, быстро научился жизни на улице, узнав многие ее прелести и опасности не со слов родителей или школьных учителей, а на личном опыте.

Добропорядочная советская общеобразовательная школа, как истинно казенное учреждение с авторитарной властью, научила Павлика писать на стенах всякий срам, стукачить и, что называется, закладывать за воротник. Особенно это дело было хорошо матерой зимой – на улице холодно, зато внутри обжигающе горячо. Как ни странно, перед выпуском из школы мальчик решил, что с него хватит, – перестал выпивать, ябедничать, огрызаться и прогуливать уроки, разрисовывая стены с дружками и мучая кошек. Не поверите, но он даже с удовольствием посещал кружок юного радиотехника и имел там успех, ему даже доверили вести школьную дискотеку и ставить музыку на выпускном вечере.

Честь, оказанная тем самым выпускнику, им самим всерьез не принималась: не то чтобы Паше было интересно развлекать ребят песнями, под которые они танцевали, – просто ему стало скучно, и, пройдя, как ему казалось, все круги ада (сколько этих кругов, он не знал, потому что в ад тогда не верил), он посчитал, что понял жизнь. И поэтому отстранился как мог от всех – от учителей, от родителей, от одноклассников – за тем, что теперь мы можем с вами назвать диджейским пультом. Короче говоря, без пяти минут выпускник – парень, который дома получал строгое воспитание и не так уж много тепла, а в школе максимум скучных знаний, но зато немало внимания со стороны девушек, – он полагал, что теперь стал взрослым. А взрослым, как мы знаем, все позволено. Или, точнее сказать, можно то, чего нельзя детям и подросткам.

Другое дело, что подростки все равно втихомолку собирают сладкие запретные плоды.

Жаль только, что, когда ты повзрослел и кажется, все приелось и пора на пенсию, – тогда оказывается, что жизнь только начинается. А для ребят самонадеянных это весьма обидно.

2

Когда ты пребываешь в уверенности, что сам себе хозяин, жизнь может весьма ловко вмешаться в твои планы, испортить тебе малину и спутать карты. Все для того, чтобы ты не возгордился и понимал, что руководишь этой жизнью, этим миром и людьми вокруг ровно настолько, насколько они руководят тобой.

Вмешивается она в твои дела, чтобы ты помнил, что никогда не знаешь, где найдешь, а где потеряешь, и жил не только для себя, ради благ в далеком будущем, но и для других.

В общем, по опыту Паши, лезет куда не надо жизнь предельно просто – дает тебе пня под зад. И чем мощнее полученный поджопник, тем сильнее ускорение, которое тебе придали обстоятельства, тем сильнее боль от пинка – та, от которой ты стремишься избавиться. Тогда-то ты и понимаешь, что если и знаешь что-то о жизни, то безумно, безумно мало. Тогда-то, когда кажется, что земля ушла из-под ног и уже летишь в пропасть, ты с опозданием понимаешь, что нет ничего глупее, чем, едва выйдя за школьный порог, кичиться тем, что уже познал все на свете, в том числе геенну огненную…

Герой истории, которую я собираюсь вам рассказать, оказался вовлечен в цепочку событий, которые лучше всего назвать мистическими. Если я допущу где-то погрешность или неточность, заранее прошу прощения, слишком много я сегодня выпил в нашей дружной компании. Впрочем, вполне достаточно, чтобы продолжить эту историю и довести ее, как я и надеюсь это сделать, до конца.

То, что вы сейчас услышите, если вообще захотите принимать любимого препода в расчет, я расскажу так, как вижу собственными глазами. Оно и понятно. Но все-таки хочу оговориться сразу – я знал Павла лично, и, как вы легко можете догадаться, он и рассказал мне эту историю. Так что получится пересказ. А раз так, ясное дело, истории этой не удастся избежать новых подробностей и влияния моих фантазий. Но вижу, что сказал я уже немало, а толку от всего этого меньше, чем ноль. Так что поехали.

3

Еще несколько слов о том, каким был мой друг. При всем своем уме, который удачно сочетался с чувством юмора, на тех, кто не имел возможности и желания узнать его поближе, он все же производил впечатление дуболомного Иванушки-дурачка: коренастый, ростом под два метра, он предпочитал ходить облаченным во все черное, отчего его считали либо рокером, либо гопником.

К счастью, Павел представлял собой нечто среднее из этих двух: все потому, что он жил в опасном районе. Об этом я тоже упоминал, но все-таки. Я бы хотел, чтобы вы понимали, что он жил в районе, где, выходя на прогулку, ради собственного блага было бы полезным прихватить прут строительной арматуры, который можно удачно спрятать в рукаве своей кожанки. И нет чтобы изменить свою внешность и предпочтения в одежде, – нет, Пашу устраивало, что он отпугивает девушек. «Всех отпугивать невозможно. Как раз такие, каким я неприятен, мне меньше всего нужны», – частенько говорил мне он, и ведь был прав, засранец! Не скажу, что Паша слыл донжуаном, но если он и не пользовался у девочек бешеной популярностью, то спросом пользовался точно. Несмотря на свои шмотки, причесон и прочую мишуру.

Какое-то время я пытался с ним спорить, привести его в порядок, но потом смирился с его самонадеянностью и дерзким имиджем. Тот факт, что в выпускном классе мой друг круто изменил свою жизнь, дает мне право, как я считаю, встать на его сторону: как знать, может быть, его наглость была следствием той опасной атмосферы прежней Лиговки, которую он впитал, что называется, с молоком матери, когда некоторых из вас и в проекте-то еще не было.

При всем при этом Паша никогда не знал проблем со своими родителями. Да, он не купался в их любви, а скорее плавал в океане их опаски за его будущее – конец девяностых, перестройка позади, но кто там знает, что нам всем принесут нулевые. Ну ладно, речь не о том, да и беспокоиться за своего ребенка в смутное время нормально. Даже если чадо давно уже выросло. Ну, что-то меня понесло…

На чем это я? Так вот… Жизнь с родными Павла устраивала не во всем, но и проблем особых он с этим никогда не испытывал.

Разве что однажды он не поступил в институт, после чего отец сказал ему: «Сын, или ищи работу, или катись из нашего дома в армию». В армию сынок не захотел и назло отцу удачно нашел и работу, и девушку. После двух лет совместной жизни они расстались. Знаете, как бывает: ты ее еще любишь, а для нее уже все закончено? Ну вот, что-то мне подсказывает, что и у Паши была такая же, как вы говорите, тема. И вот он пакует вещи, чтобы переехать из уютной квартиры на «Приморской» в незамысловатую комнату одной из коммунальных квартир на «Садовой». Там-то все и началось…

Глава 2

Однако мы думаем, что ничего плохого, кроме хорошего, не произойдет. И, быть может, счастье еще озарит нашу горестную жизнь.

Михаил Зощенко. «Голубая книга»

1

Квартиру, на порог которой ступил Паша, можно легко назвать трущобой. Впрочем, я лично за то, чтобы называть вещи своими именами. Если описать одним или несколькими предложениями все, что предстало перед его глазами, то можно сказать так: обстановка в лучших традициях худших советских времен.

Недолго думая, молодой человек оставил свои вещи в коридоре коммуналки. Хотелось отдышаться после подъема по лестнице, осмотреться, а потом уже морально готовым зайти в комнату, в которой придется провести бог знает сколько времени.

На двери невзрачного туалета, потолок которого, видимо, время от времени протекал, какой-то остроумец написал: «Портал в иной мир».

Знакомство с апартаментами Павел начал с кухни, на единственном столе которой стояла советская электрическая плитка на две конфорки. Под этой плиткой с романтичным названием «Мечта» местные тараканы, которых тут было в изобилии, любили греться долгими зимними вечерами. Чу! Смотрите-ка, вот один из них выбежал на секундочку из-под крыши своего теплого пристанища, чтобы в знак приветствия помахать новому жильцу парой своих усов. Позже Паша узнал, что жильцы квартиры их называют этих милых созданий Арсениями.

«Мда, Смакаревич был бы здесь точно в почете», – усмехнулся Павел. Вспомнив программу «Смак», он продолжил осматриваться вокруг. В левом углу кухни с облезлыми желтыми стенами стоял древний еле работающий холодильник, а в правом – гладильная доска, которой, судя по всему, никто не пользовался. Вся эта картинка вгоняла Пашу в ступор. Он смотрел на фурнитуру, а фурнитура, казалось, смотрела на него. Чтобы сохранить свой рассудок и уберечь себя от мыслей о собственной ненормальности, Паша прошел из кухни в ванную комнату. Она, как вы понимаете, была под стать кухне и в чем-то, если вы хотите знать мое мнение, даже выигрывала. Что я имею в виду? Ну, если кухня оставляла нас с вами желать ей лучшего, то ванная напоминала место преступления.

В первую очередь обращали на себя внимание истеричные стены, оклеенные картоном кроваво-красного цвета. Ванна была чугунная и хромая, без одной ножки. Протезом для хромой бедняжки служили перевернутая вверх тормашками раковина да пара одиноких кирпичей. Словно пара атлантов, они хмуро и печально выполняли изо дня в день свой сизифов труд, который был таким потому лишь, что его никто здесь не ценил. Вдоль ванны, поверх картона, были прибиты листы фанеры, обтянутые как попало черным полиэтиленом.

Удивительно, но в этом месте была, помимо холодной, и горячая вода. Правда, самого крана для ванной не было предусмотрено: шланг душа врастал в трубу, так что о том, чтобы принять ванну, не могло быть и речи. Сам душ ничем не закреплялся, и если держался, то, как говорится, на соплях или на честном слове.

«Все бы ничего, – думал молодой человек. – Ванна хотя и хреновая, но ведь и я не сахарный, не растаю».

Да вот только позднее парню открылось знание вселенской величины: вылезать из ванны было неудобно, потому что ты рисковал попасть ногой в грязную мокрую тряпку, которой с одинаковой периодичностью подтирались то лужи, то коридор квартиры. При попадании туда ногой не возникало ничего, кроме отвращения, скользкого и омерзительного. Приходилось мыть пятки по новой, а по периметру ванной передвигаться прыжками и перебежками, как в зоне боевых действий. Чтобы не влипнуть в лужу еще раз. Еще в ванной комнате находились две стиральные машинки. Одна, новая, но сломанная и не подлежащая ремонту, стояла здесь просто так. А вторая была общая, старенькая и советская – из тех, что с пропеллером внизу. Как оказалось, стирала она отлично. Процесс этот достоин особенного упоминания: с характерным хрустом махина пережевывала ваше белье, выплескивая на пол море пены, словно какой-нибудь эпилептик, у которого случился очередной припадок.

Удручающую композицию завершали три ряда протянутых из одного конца ванны в другой веревок, на которых обреченно сохла постиранная эпилептоидной машинкой одежда.

– Вам, как мне было бы приятно думать, не приходится надеяться, что лампочки в коммуналке имели облагороженный вид, будучи одетыми в плафоны. Что это за излишество? Лампы – это лампы, и если они дают свет, то ты уже можешь быть счастлив… А голые лампочки по-своему сексуальны, вы не находите?

Итак, помывшийся, чистенький и свеженький, ты отпирал, как обычно для этого места, фанерную дверь, которая в буквальном смысле трещала по швам. Открыл и видишь перед собой единственную на пять комнат квартиры кухонную раковину. В ней, за неимением альтернативы, не стыдно было и руки помыть, и посуду, и носки постирать.

Увидев все это перед собой, Павел понял, что обитатели этого места давным-давно смирились с жилищными условиями. Никто не хотел ничего менять – вот какая истина витала в воздухе, словно табачный дым, который сложно было не уловить – накурено было везде.

Павлик, как вы помните, был домашним мальчиком из полной семьи. Тем не менее с годами он проводил все больше времени во дворе или в гостях у друзей и отдалялся от родных. Думаю, поэтому он давно уже не чувствовал ни тени стеснения при желании наладить контакты с людьми. Так что познакомиться с соседями – такими же жильцами, как и он сам, – было не сложно, а может быть, даже в радость.

О, не стоит полагать, что Паша был из тех, кто стоит над душой и навязывается, – наоборот, ему было комфортно в роли одиночки, но между делом – по дороге из комнаты в туалет, из туалета на кухню и тому подобное – он с удовольствием общался с людьми.

В дальнейшем он увидел, что этот дом вобрал в себя самую разношерстную, потрясающую своей пестротой компанию. В первой комнате – той, что напротив кухни, жили две подруги: обе студентки-первокурсницы, прилетевшие из Новосибирска в Питер на учебу; девушки – будущий дизайнер Алина и экономист Марина – показались нашему герою веселыми и дружелюбными оторвами. К тому же он напомнил им, что они забыли выключить плитку, и в знак благодарности подруги угостили его арбузом.

– Мне-то что? Пофигу, что чуть не сгорели. А вот за тараканов, тараканов-то обидно! – иронизировал Павел. – Теперь кому-то из них придется вставать в очередь на льготы и проходить утомительные экспертизы. Вдруг какой-то обожженный только притворяется инвалидом?

Вторая комната была той самой, в которой жили Паша и его соседка, с которой ему не терпелось познакомиться. Чтобы попасть туда, нужно было зайти за комнату подружек – сразу за ней вам бы открылся живописный и узкий, как тамбур старой электрички, обшарпанный коридор. Можно даже предположить, что в царские времена, когда дом был еще молод и хорош собой, этот скромный коридор был связующим звеном между прислугой и ее господами.

В комнате номер три – то есть за стенкой комнаты, в которой придется жить Павлу, обитала удмуртка Вика со своей дочерью лет одиннадцати.

Наш герой поначалу, кстати, не понял, училась ли эта девочка в школе, но, спросив у соседской дочки совок, чтобы подмести в комнате пол, он был очарован ее ответом: «Собаки у нас нету».

В четвертой комнате зависали молдаванка лет тридцати пяти и украинка, которой было под пятьдесят. Женщины проживали в этой квартире, как оказалось, дольше всех – целых два года.

Последнюю комнату делили между собой два человека: непонятного вида старуха, которая выходила на свет божий крайне редко и все боялась, что ее выселят, – как позже узнал Павел, ее звали Клавдия Васильевна, – и парень, который был не прочь обняться с бутылкой горячительного.

Но все это открылось Павлу позднее, а пока, пошарив по квартире и познакомившись со всеми, кто был дома, он собрал манатки и вошел в свою комнату, не надеясь увидеть внутри ничего сколь-нибудь приличного. Особой радости или облегчения, оказавшись на новом для себя месте, молодой человек пока не испытал. Волоча на себе пожитки, он шаг за шагом шел к своей комнате. Пара секунд, и он откроет картонную дверь с дужками для замка, который был тут не как средство безопасности, а скорее как элемент интерьера, – перед тем как войти, Паша заметил, что эту дверь легко снять с петель, всего лишь приподняв.

– Ай, какая мне разница. Все, что мог, я уже потерял, – сказал он себе, вспоминая расставание со своей бывшей девушкой. – И почему я порчу хорошие отношения, а из плохих стараюсь вылепить конфетку? – выдохнул Паша, пнув ногой дверь в новую, казавшуюся не радужной жизнь.

2

Павел ввалился в комнату, почти как Вовочка на урок к Марье Иванне в том анекдоте:

«– Вовочка, а ну выйди вон из класса и зайди в него как положено. Так, как это делает твой отец.

– Что, не ждала, сука?! – крикнул школьник, пнув ногой дверь».

Оказавшись внутри, он почувствовал себя неуклюжим слоном. Хотя эта сцена заняла от силы секунд десять, наш «Вовочка», раскрыв рот, смотрел на свою соседку.

Хотя он вошел довольно громко, она, казалось, не обратила на его появление никакого внимания. Девушка сидела за своим ноутбуком и слушала «Fleur»[7]. Повернувшись лицом к своему новому соседу, она, слегка улыбнувшись, сказала ему: «Здрасьте» – и какое-то время смотрела на него с любопытством, сгоревшим быстро, словно спичка.

Кстати, о спичках. В комнате, которую Паша резонно пока не хотел одаривать своим взглядом, витали клочья сигаретного дыма. Девушка сидела на стуле в по-домашнему простой и почти что вульгарной позе – пятка одной ноги спрятана под попу для большей мягкости, а вторая вытянута под столом. Сигаретный дым струйками шел из импровизированной пепельницы, роль которой выполняла банка из-под кофе.

Итак, она смотрела на него. Он, в свою очередь, смотрел на нее. Странно, но я помню, как Павел говорил, что в тот момент время для него словно перестало существовать. И в тот момент Паша почувствовал сердцем, что в этом доме, в этой комнате произойдет что-то такое, что изменит всю его жизнь начисто. Интуитивное понимание этого пришло к нему легко и непринужденно.

Наряду с этим наш новый жилец продолжал жадно запечатлевать черты лица незнакомой, но уже милой ему соседки. Помню, он рассказывал, что, пока он на нее смотрел, казалось, что он был самым счастливым на свете – словно не было в его жизни тяжелого багажа проблем, с которыми он дошел до этого места. Вижу, вам интересно услышать, какой же она была? Что ж…

«Я бы сказал, что телосложение у тебя спортивное, да и видон соответствующий. – думал Павел, смотря на девушку, одетую в розовый балахон и голубые спортивные штаны. – Странно, что ты куришь… Хотя это придает твоей красоте глубины. Была спортсменкой? Потом надоело, или что-нибудь плохое с тобой произошло, и с тех пор ты перешла на какой-нибудь боулинг или бильярд – бьешь редко, но метко».

У нее были правильные черты лица. Глаза ее были большими, но не огромными; губы чувственными, но без всякого намека на пошлость. Казалось, на щеках девушки изредка мог заиграть румянец; во взгляде ее читалась странная грусть, такая, словно кто-то в свое время больно задел струны ее души, а потом, наигравшись, оставил расстроенный инструмент в сторонке. Сравнение этой утонченной девушки с гитарой неуместно, впрочем, считать, что она ангел, Павел не видел смысла. Фигура? Что надо, все на своем месте. Она не то что хорошенькая, а просто-напросто – офигенная! Тьфу ты, она что, одноногая?!

«М-да уж, и это моя соседка. Еще и курит», – чуть было не чертыхнулся Павел, но промолчал.

Впрочем, как говорил Ганнибал Лектер[8], люди не всегда говорят то, что думают, и я где-то слышал, что эмоции, написанные на наших лицах, далеко не всегда удается скрыть. Так и на этот раз. Одноножка, как мысленно окрестил ее Паша, вмиг распознала на лице своего двуногого сожителя смесь удивления и отвращения – тот коктейль, пригубить который он явно был не готов.

Так, начало их знакомству и сожительству было положено не самое подходящее. Я вот, например, пытаясь представить, как бы это было, окажись я на месте Павла, так и вижу, как глаза соседки вновь наполняются грустной отрешенностью, теряя интерес к вошедшему, чтобы не было больно.

Простое слово «привет» Павел проговаривал сперва с улыбкой радости и восхищения, а затем уныния и разочарования:

– При-вет, – сказал он, обрушив на паркет ворох своих вещей.

– Привет. Меня зовут Кристина, – бросила она новому соседу и повернулась к монитору, чтобы ненароком не расплакаться.

– Меня Павел. Очень приятно.

– Я вижу, – холодно, почти безучастно ответила девушка и уткнулась в компьютер.

– И все? – спросил молодой человек, не понимая, что происходит и как ему быть дальше.

Кристина проигнорировала вопрос, и он, недовольно бормоча, начал раскладывать свои вещи туда, где находил для них место: два пакета с бельем в покосившийся, будто старое дерево, шкаф. Сумку с консервами, посудой и прочим – под столик (не тот, за которым сидела Кристина, а другой, поменьше). Минутой позже его кожаная косуха была брошена на стул, глядя на который можно было подумать, будто он ровесник этому дому; а вторая и последняя сумка были поставлены на шкаф.

– Вот как-то так. Надеюсь, не развалится, – сказал Паша нарочито непринужденно, стесняясь признаться себе, что чувствовал себя неловко перед Одноножкой.

«А ведь не прошло и десяти минут. Ох как же я удивлюсь, если мы продержимся вместе как соседи хотя бы пару месяцев», – думал он с улыбкой, как после кислого лимона.

– Чаю хотите? – Кристина закрыла крышку своего компа, оборвав нежный голос Ольги Пулатовой на середине песни.

– Эм-м, ну, если вы изволите. То есть да, я был бы рад.

– Сейчас организуем, – ответила она и, нажав на кнопочку дешевенького чайника (вроде тех, которые покупают студенты на распродажах в супермаркетах), в два прыжка оказалась на своем диване.

– Спасибо, – произнес Павел со сдержанной благодарностью в голосе. Он знал, что ему, мягко говоря, придется потратить некоторое время, чтобы привыкнуть к жизни с Одноножкой. Чтобы попытаться принять ее если не за полноценную сверстницу, то хотя бы за девушку второго сорта.

Пока кипятился чайник, Паша присел на красное кресло, которое можно было раскинуть, чтобы превратить в одноместную кровать. Сняв ботинки, которыми он наследил в комнате, как свинтус, Паша надел тапки.

Поставив ботинки под шкаф, он вернулся на прежнее место и посмотрел в окно рядом со своей койкой. На улице падали хлопья густого снега и было видно, что там правит бал холодный ветер. Но несмотря на то, что комната была далеко не первой свежести, а дом, мягко говоря, староват, в помещении было тепло – батареи грели отлично. К тому же тепло в доме было еще и потому, что, как Паша вспомнил, в подъезде со ступеньками, рассыпавшимися от времени, над головой торчали трубы теплоснабжения.

– Забавно, но даже у ветхости есть свои плюсы, – поделился он своей мыслью с Кристиной, которая расположилась с книжкой на своем диване.

Через какое-то время, за кружкой чая, они начали понемножку привыкать друг к другу.

Но после восьми вечера произошло кое-что неожиданное для них обоих. В хлипкую дверь их комнаты громко застучали, но шпингалет выдержал, не давая двери распахнуться.

Первая мысль Павла была, что это к ним стучатся менты, – к тому вечеру он уже знал, что дом, который он отыскал для съема жилья, – расселенный. Отсюда и цены у этой комнаты такие демократические: семь тысяч в месяц, то есть по три с половиной тысячи с человека. Впрочем, если быть честным, то Паша и тысячи рублей за эту комнату бы не отдал.

– Ой, не парься. Это, наверное, Ольга, – сказала ему Кристина и поскакала открывать ей дверь. Пока она прыгала, Паша с удивлением смотрел, как из стороны в сторону болтался конец штанины, заправленный вокруг обрубка Кристининой ноги, чтобы не мешать ей передвигаться.

«Что же с тобой произошло и почему ты не носишь протез?» – думал он, наблюдая, как девушка разговаривала с пожилой украинкой.

– Передай своему соседу, чтоб через час был на кухне! Проведем собрание и обсудим порядок. А то достало меня это все, – сказала украинка по имени Ольга, благодаря своему трудолюбию и напористости пользующаяся здесь авторитетом, и пошла оповещать остальных.

– Это что, у вас тут каждую неделю проводятся утренники, да? – изумленно спросил Паша Кристину.

– Не знаю. Два месяца тут живу, но никогда такого не было.

Когда пришло время, ребята вышли на кухню. На этот раз в кухне, озаренной желтым светом горящей лампочки, было что-то привлекательное. Паша начал думать, что привыкает к происходящему.

Впрочем, позже он понял, что рано начал радоваться.

Стоя опершись спиной на дверной косяк, Паша с интересом изучал новые лица, возникшие перед ним: «Ага, вот тот парень алкогольного вида, а вот и наша соседка-удмуртка, о которой говорили мне девочки, когда я хрумкал арбуз».

Как бы там ни было, заинтересованность в том, что говорила Ольга, казалось, испытывала лишь она сама. Паша помнил, что в тот вечер она показалась ему строгой и наглой пенсионеркой, которая считает себя тут королевой:

– Мы с Викой, – Ольга взмахнула рукой, будто занеся топор над головой Вики, – живем тут с самого начала, а вы, – обращалась она к остальным, – живете тут как попало и каждые несколько месяцев сматываете удочки…

– С момента основания, что ли? – прошептал Павел и увидел улыбку Алины, услышавшей его вопросец.

– Что смешного-то? – рассердилась Ольга. – Я, собственно, о вас с Мариной и говорю. Где это видано, чтобы по ночам на кухне носки стирать?

– Да не стирала я тут носки, с чего вам так думается? – спросила Марина, отражая атаку.

– Вы знаете, я на людей не наговариваю. Пошла в туалет ночью, выхожу – а ты тут в темноте дрочишься.

– Понятно… – махнул Паша рукой, поняв, что оказался на собрании колхозниц. Перед тем как пройти в комнату, он услышал, что надо каждому выключать за собой свет (а не то Алевтина Эдуардовна, хозяйка этого места, выселит), и обратил внимание на график уборки квартиры – каждая комната по очереди должна делать уборку в свою неделю.

Когда тем же вечером на кухне он чистил зубы, ему удалось переговорить с Мариной, ожидающей своей очереди в ванную.

– Да эта дура реально не в себе, – говорила она об Ольге. – Я голову в раковине мыла, а не носки стирала. Ты только ей об этом не говори, ладно?

– Если честно, тут, как я посмотрю, все не слава богу. Стирать носки в ванне, по-моему, ничуть не лучше. Так что не парься.

– А вот за это спасибо.

– Пожалуйста, – улыбнулся он ей, а затем принялся полоскать рот, думая о том, что первый день самостоятельной жизни «на грани добра и зла» позади.

Глава 3

У человека можно отнять все, кроме одного: последней свободы человека – выбирать собственное отношение к любым обстоятельствам, выбирать собственный путь.

Виктор Франкл

1

Мало-помалу Паша привыкал к своей отстойной жизни маргинальной богемы, как он в шутку себя прозвал. Собственно, все как всегда: работа – дом, только никакой личной жизни и комфорт ниже среднего. Он чувствовал себя крысой, которая находится гораздо ниже ватерлинии тонущего корабля. Но пока что выбирать не приходилось.

После работы он приходил домой, ложился на кровать и плевал в потолок, думая о прошлом, которое он похерил. Так он лежал и, онемев, ныл, обвиняя себя во всех ошибках человечества. Наверное, ему нравилось страдать, считая, что он оказался в дерьме. Как бы там ни было, первую неделю Павел провел, закрывшись от всех и вся. Когда Кристина возвращалась с работы, он делал вид, что все у него хорошо, хотя она понимала: что-то у него в жизни не в порядке.

Как-никак, а сюда, в этот дом попадают люди не от хорошей жизни, верно? Кристина чувствовала, что она нравится своему соседу, и искренне пыталась с ним подружиться. Но, по всей видимости, это был тот случай, когда наш герой обжегся на молоке и поэтому дул на воду.

Но даже самый унылый мизантроп может заскучать от презрения к себе и к окружающим. Потихоньку он начал общаться с соседями, а уже через месяц почувствовал, что он в этой квартире – как рыба в воде.

Впрочем, кроме этого, произошло еще кое-что…

…Из серии: «Только привыкнешь, что жизнь прекрасна, как она повернется к тебе одним местом», чтобы ты не расслаблялся.

Рано или поздно любой снимающий комнату или квартиру имеет радость познакомиться с ее хозяином. Бывает это по-разному. Но иногда все происходит крайне необычно. Так, Паша вышел на Алевтину Эдуардовну по «наводке» своего друга, который снимал у нее же комнату в коммуналке дома на «Гостином дворе»[9].

Паша помнил, как обратился к этой женщине, когда, что называется, приспичило, и она, начав с того, что место на Вознесенском проспекте хорошее, а цены приемлемые, сказала, что на данный момент все каморки заняты («Ах, как неловко»). Несолоно хлебавши Паша начал искать жилье другими путями. Но варианты, которые ему попадались, не подходили или в денежном, или в территориальном отношении. И когда он встал перед необходимостью экстренно съезжать хоть куда-то или отправляться служить Родине, руки сами набрали номер Алевтины Эдуардовны.

Договорились, она вошла в его положение и показалась поначалу здравой теткой. Деньги за первый месяц проживания он отнес охранникам, которые находились в будке рядом с аркой, – сторожили ворота и следили за двором, который был утыкан камерами видеонаблюдения.

Но важно не это, а то, что впервые он увидел эту женщину, занимающуюся благотворительностью, лишь спустя полтора месяца. За несколько дней до этого вся квартира переполошилась, превратившись в сумасшедший дом: сыр-бор начался после того, как стало известно: теперь жильцам нужно платить по две тысячи в месяц за электричество.

Разумеется, пролетарии, и наш Паша в том числе, были не согласны с новым порядком оплаты.

Паша попытался разрулить ситуацию для них с Кристиной:

– Алевтина Эдуардовна, но ведь мы с вами договаривались, что семи тысяч на двоих будет достаточно. Что, если нам просто нечем платить?

– Ну, Павел, вам не повезло…

– Поймите, пожалуйста, когда я жил с родителями, мы за трехкомнатную квартиру платили по счетам всего четыре тысячи в месяц. А тут за свет – две. Я не спорю, комната классная, но у нас тут нет сварочного аппарата.

– Тогда могу вам предложить вернуться к родителям. Вы же к этому готовы, верно?

– Речь не об этом, а о том…

– Паш, поймите теперь вы: то, что было раньше, это… это были каникулы… А теперь пора снова в школу. Тем более что я этот дом ремонтирую, с ребятами… Мне ваших денег не нужно. Поэтому вы их и отдаете охране. С меня ведь тоже за этот дом спрашивают, ясно вам?

– Хорошо, Алевтина Эдуардовна, ясно.

– Хм… Тогда, может, вот что… Может быть, я деньги за аренду попрошу у охраны обратно, чтобы они вам отдали, а вы на них купите немного краски и стройматериалов и приведете всем скопом подъезд в порядок? – спросила Алевтина Эдуардовна очень сладко и вкрадчиво, как спрашивает Лиса, прежде чем заманить Колобка себе в пасть. – Вы только остальным соседям об этом не говорите, и все будет хорошо

– Ох… – смекнул Павел. – Я бы рад, но времени нет, работаю пятидневку. А Кристина, сами понимаете…

– Господи! Что за люди?! Вам стараешься, стараешься. Ваша квартира – одни предъявы, а как что-то попросишь, так начинаются капризы… Вы поймите, на меня повесили долги за этот дом. И их надо выплатить. Поэтому мы тут сели и посчитали. Вот и вы попробуйте сосчитайте себе в уме количество квартир и комнат в доме и разделите на шестизначную сумму. Как, нравится? Так что, Паш, ваши деньги идут не мне. Примите это во внимание.

Услышав эту пламенную речь, Павлу хватило ума прекратить качание прав и угомониться. Девять тысяч на двоих – это еще не так уж и плохо, успокаивал он себя, втайне жалея, что оказался здесь.

Но что сделано, то сделано. Позже Ольга попыталась обратить внимание хозяйки, что можно оплачивать свет по счетчику, на что Алевтина Эдуардовна легко и непринужденно съехала с темы, сказав, что в их квартире счетчик не работает.

– Пусть не пиздит! Все работает! – в бешенстве вопила во всю ивановскую Ольга.

Затем порешили обратиться в местный ЖЭК или в «Ленэнерго», но, как только дошло до дела, энтузиазма у жильцов квартиры № 25 поубавилось. Бунт был подавлен, так и не начавшись…

О, и было еще кое-чего. Подкопив, Паша и Кристина решили приобрести бэушную стиральную машинку-автомат, чтобы не пользоваться советским «пропеллером». Это приобретение послужило одновременно и поводом для попытки хоть как-то узаконить отношения между съемщиками второй комнаты и хозяйкой.

Телефонный звонок. Гудки. Предложение заключить договор, чтобы забрать машинку, когда придется съехать. «Какой договор?! Вы в каком мире живете? Получится полгода прожить – пожалуйста, живите! Получится год – здорово, нет проблем!»

Вот и поговорили. Примерно такой же разговор состоялся между ними троими неделей позже, после того как соседи – да, даже тогда они были далеки от того, чтобы дружить – вывели клопов, найдя какого-то парнишку в газете бесплатных объявлений.

Молодые люди, уважая себя, решили попросить у хозяйки тысячу рублей «за клопов» обратно. На что был получен однозначный ответ:

– Клопов не было! – При этом Алевтина Эдуардовна смотрела преимущественно на Кристину как… как на таракана. «Господи, если я не люблю инвалидов, то как назвать это?» — вопрошал Павел, пытаясь охарактеризовать тот надменный, ледяной и одновременно испепеляющий взгляд, с которым смотрела на Кристину хозяйка – женщина лет пятидесяти пяти, с дорогой косметикой на лице и весьма неплохим вкусом в одежде. Так, пожалуй, смотрят на нелюбимого мужа или ненавистного приемного сына, которого не смогла полюбить бездушная мамаша.

При других условиях он бы посчитал эту даму милой и воспитанной женщиной средних лет – бизнес-леди или преподавательницей.

Но в тот момент она казалась ему работником Гестапо. Тем, который днем шагал выполнять свою жестокую работу, а вечером, придя домой, мог искренно плакать, слушая Моцарта, сидя за бокалом розового шнапса и ненавидя войну и себя.

Казалось бы, мелочь, но две первые встречи, помноженные на неприязнь к Кристине как к инвалиду и симпатию к ней как к девушке, стали для Павла краеугольным камнем всей этой истории.

И да – это только начало…

2

Чем больше Павел жил в этом старом доме с почтенной историей, тем больше ощущал, что живущие здесь находились в незримом водовороте едва уловимых парадоксов.

Одним из таких для Паши явился тот факт, что алкоголик из последней комнаты взял и съехал. Странность заключалась в том, что съехал он по собственному желанию. И это притом, что выглядел он плачевно, чтобы не сказать – непотребно.

Оказалось, что он приехал в Петербург из Твери не так давно, в начале лета.

– В ваш город я приехал на заработки. Халтурил ей тут – крышу чинил, окна красил в подъездах дома, пока тепло было, и все такое, что мог руками делать, – рассказывал Паше спившийся двадцатилетний парень, который от портвейна «777», именуемого в народе «Три топора», выглядел старше лет на пятнадцать.

– И как, платила хоть?

– Ага. – Парень затянулся сигаретой и, приложившись к бутылке, схватился за пошаливающее сердце. – Ф-у-у-х… Да, платила. Первые два дня так, как договорились, а потом по пятьсот рублей в день.

– И что ты сделал? – спросил Павел, полагая, что тот просто послал ее в долгое пешее путешествие.

– Съехал.

– Да ладно?

– А что ты думал, если я пьян, то, значит, ни на что не годен?

– Но а че ж ты тогда вернулся?

– Понимаешь… – Парень выдохнул дым и затушил сигарету об опустевшую пачку «Честерфилда». – Это место заставляет возвращаться.

Они взглянули друг на друга, и Павел, при всем своем снисхождении к алкоголической молодежи, заметил в глазах собеседника такой страх и такую… запредельную, если не сказать «загробную», мудрость, – ту, которую он бы не сумел постичь, даже если бы очень захотел, – что сразу поверил бывшему постояльцу.

– Так значит… ты еще вернешься?

– Бог мой! Что угодно лучше, чем это!

– Но разве тебе есть куда идти?

– Не совсем верный вопрос, мой друг… Дело не в том, куда я уйду, а в том, отчего я запил…

С этими словами они пожали друг другу руки, а затем паренек взял свою сумку и еще один баул и был таков.

– Но, черт побери, откуда вам известны такие подробности?

– Тише-тише. Кто понял жизнь, тот не торопится. Слушайте, дорогие мои, и не перебивайте, а то пропустите самое интересное, или я собьюсь с мысли, и вся малина будет испорчена.

После чего рассказчика не перебивали.

3

– Доча, каждый в жизни должен иметь свою цель. Иначе зачем рождаться на свет? Дворник должен убираться, преступник – воровать и убивать, а полицейский его ловить, чтобы он понес наказание. Каждый делает свою работу: ты делаешь, я делаю – мы все это делаем. И прежде чем ругать ту систему, частью которой ты, равно как и я, являешься, подумай, почему в народе шутят, что «тормоза придумали трусы», и говорят, что, если ты не нарушал ПДД – значит, вообще не садился за руль.

– Но ведь таким путем оправдать можно что угодно. Да, конечно, есть черное, а есть белое, и есть еще оттенки, но…

– Да. Так что все мы нарушаем правила. Потому что правила – это туфта. У России исторически сложился свой, особый путь, и как бы тебе ни было смешно, идеал чиновника – это достигнуть такого дзена, после которого можно делать все и совершенно безнаказанно. Не веришь?

Девушка покачала головой из стороны в сторону. Скорей бы мама довезла ее до института. Учеба всяко лучше, чем подобные разговоры. Мама продолжила:

– Ну подумай: какой-нибудь Вася Пупкин вкалывает на заводе по сорок часов в день, и все, что ему хочется, – это получить свои копейки, прийти в свой выходной и набухаться перед телеком. Те, кто поумнее, располагают большим количеством свободного времени и поэтому пишут книжки, снимают кино или ходят в театры. Режиссеры имеют власть над зрителями, писатели – над читателями, ну и так далее. Власть – вот на чем держится мир!

– И деньги, – ехидно, как бы между делом, обронила дочь Алевтины Эдуардовны.

– Да, к сожалению, и без них не обойтись, – вздохнула мама. – Сейчас-то демократия, делай что хочешь. Знаешь, скольких я видела ребят твоего возраста, которые приезжали в Питер учиться или работать, а потом оставались без всего или были кем-то облапошены? В результате человек потерян, и чем ему остается заниматься? Нет, ты скажи, чем? Порножурналы автомобилистам раздавать? А где секс, там и наркотики. И хана мальчишке. Вот как это все работает. Поэтому я и организую людям жилье в расселенках.

Анна молча слушала маму. Нехотя приходилось признать, что и в ее циничных словах было зерно истины.

– И конечно, все мы устаем, – продолжала Алевтина Эдуардовна. – Думаешь, мне не тяжело? Думаешь, я считаю, что тебе легко? Каждому нужен отдых, Анют. Вот только характер отдыха зависит от уровня развития – кому-то достаточно пивка перед телевизором, кому-то поплакать в зрительном зале, а кому-то нужно отдохнуть в Эмиратах. Все эти вопросы решают деньги: и не важно, покупаешь ты билет на самолет или в кино. Власть – это чудесное средство заработка. Ведь когда ты все контролируешь, тогда ты можешь расслабиться и не переживать. К тому же, если от тебя зависят люди, это приятно – потому что ты знаешь, что ты им нужна. К чему это я? Можно говорить, что я ворую. Ладно. Но подумай о хорошем – я даю рабочему классу кров! И надеюсь, что они это все-таки ценят. Я не всесильна и не могу решить всех их проблем. Но квартирный вопрос для этих ребят хотя бы временно разрешен. Не так ли?

– Но почему бы тебе не уступить хотя бы раз этой девушке на костылях и тому парню новенькому? Всего одной комнате?

– Потому что я уже поняла: если ты начинаешь относиться к этим людям с уважением, то они сядут тебе на шею так, что потом не отвертишься, – сказала она, остановившись рядом со входом в вуз. – Хорошей тебе учебы!

– Спасибо, мам. И тебе хорошего дня! – ответила Аня с нотками усталости в голосе, которые не понравились Алевтине Эдуардовне.

Дверца «Опеля» захлопнулась, и сквозь затемненное стекло машины мама смотрела, как дочка засеменила на крыльцо института.

«Что ж, может, она и права», – подумала Алевтина Эдуардовна и продолжила движение.

Глава 4

Без дружбы никакое общение между людьми не имеет ценности.

Сократ

1

Пятничное «утро в деревне» началось с того, что Паша поежился под одеялом, проснувшись от холода. «Как я мог забыть закрыть на ночь форточку?» – подумал он, шмыгнув носом. Заболеть, когда зима на подходе, ему хотелось меньше всего.

Кристины традиционно не было дома – девушка просыпалась в семь утра, чтобы к девяти появиться на работе. Впрочем, за все то время, что они сожительствовали, он так и не удосужился поинтересоваться, кем она вообще работает.

Раз уж проснулся, значит, надо выпить чаю и собираться на работу. Парень почесал ногу и включил чайник, думая о том, что просыпаться раньше обычного не так уж плохо хотя бы потому, что ванная будет свободна, – Ольга и остальные женщины вставали в шесть утра и уходили на работу – убирать пентхаусы и салоны красоты людям. Богачи, как был уверен Паша, в жизни не знали, что такое коммунальная квартира.

– Стоп. Не понял, что за фигня? – сказал Паша как чайник чайнику. Спросонок он смотрел, как на приборе не загорался индикатор включения, и не мог понять, что света нет. Он щелкал кнопкой туда-сюда, но чайник так и не заработал.

– Просто мистика, – шепнул он сам себе, рассмеявшись. Когда же до него дошло, в чем дело, он уныло побрел в ванну. Помывшись, он открыл небольшой холодильничек, купленный по объявлению в Интернете, и, достав оттуда упаковку кефира, сделал пару глотков.

По утрам он пил кефир без сахара, а перед сном, наоборот, с сахаром – так, как это было в его счастливом детстве, когда он с мальчишками оказывался в пионерлагере и пил сладкий кефир с вафелькой. Все это называлось в те времена поздним ужином.

«Поздний завтрак» не удался. Выпив кефиру, он встревоженно позвонил хозяйке:

– Алевтина Эдуардовна, доброе утро.

– Доброе утро, Паш, что у вас? – Как ни странно, в ее голосе он услышал участие.

– У нас кина не будет – электричество кончилось.

– А-а-а… Не волнуйтесь. Во всем вашем подъезде нет. Появится ближе к середине дня.

– Хорошо, спасибо.

– Да было бы за что.

На работу ему надо было к часу дня. Взглянув на настенные часы, ход которых, слава богу, не зависел от электроэнергии, он отметил, что уже половина двенадцатого.

Павлу было жаль, что не получится разогреть приготовленный с вечера завтрак на портативной Кристининой комфорке. Вспомнив забавный демотиватор из социальной сети, молодой человек подумал, что действительно ходит на работу не ради денег, а ради бесплатного туалета, чая и воды из кулера.

Одевшись, он взял свои ключи, сняв их с вбитого в шкаф гвоздика, и вышел из комнаты. Закрыв дверь, он щелкнул навесным замком и пошевелил дверью из стороны в сторону, чтобы проверить, захлопнулся ли замок.

Иллюзия безопасности создана. Ритуальная пляска сплясана, поэтому можно идти дальше.

На пороге квартиры ему повстречалась Алина. Он любил общаться с этой немногословной одинокой девушкой. Обладательница больших сисек и красивых глаз, она, как настоящий художник, не чуралась использовать минимум, чтобы выжать из него максимум.

Это касалось всего, что ее касалось: начиная от комнаты, в которой они с Мариной сделали ремонт – ободрали дерево со стен, постелили на пол ковер; стены и половину мебели покрасили в черный цвет, другую половину – в белый; кроме того, везде, где могли, девчонки оставили отпечатки своих ладоней, вымочив их в белой краске, – и заканчивая Алининым внешним видом. Этим утром на ней была надета простая черная майка, из тех, которые made in china, но штука была в том, что теперь на этой майке было нарисовано дерево с белым стволом и кровавыми лепестками. Под деревом была надпись: «I wanna see you cry, bitch»[10].

– Bay, как ты классно выглядишь! – восхитился Паша.

– Миу, спасибки. Ты на работу?

– Так точно!

– Ну удачи, – сказала ему соседка, наклонившись так, что часть ее тела скрылась на мгновение за дверью. – Стой. Смотри, кто теперь с нами живет. – Верхняя часть туловища Алины вернулась на место, и девушка вышла в темный коридор с мохнатым живым комочком в руках.

– Котика завели? Какой классный. Откуда?

– Да вчера в подъезде нашли. Небось какая-нибудь алкашня выгнала. Помыла его, начинает осваиваться.

– Как назвала?

– Бендером.

– В честь того робота из «Футурамы»?[11]

– Нет, в честь моего бывшего.

– И тут у тебя креатив прет.

Девушка рассмеялась.

– Не знаешь, чего света нет?

– Знаю, вот, держи, – ответила Алина, сбегала в комнату и, шмыгнув обратно, отдала ему бумажку от «Петроэлектросбыта».

Вышли на дневной свет, падающий из окна в кухне.

– Написано, что дом отключен по причине расселения. Звонила по их номеру?

– Нет. – Застеснявшись, Алина вперила глаза в пол. Бендер мяукнул.

– А чего?

– Мне нельзя туда звонить. И тебе нельзя.

– Почему?

– Так хозяйка сказала. Это вам с Кристиной хорошо, а на нас и так Ольга зуб точит.

– Ладно. Дашь мне бумажку?

– Да, держи. – Алина протянула ему квитанцию.

– Все будет хорошо, не грусти.

– Лучше некуда, – зевнула она и отправилась с Бендером в свою комнату.

Спускаясь на улицу, Паша в очередной раз позвонил хозяйке:

– Алевтина Эдуардовна, это снова я. Я тут вышел в подъезд и нашел под дверью бумажку об отключении электричества. Там сказано…

– Паша, разорвите эту бумажку и выкиньте. Жорик придет и все сделает.

– Серьезно?

– Серьезнее не бывает. Я вас не брошу.

Паше хотелось на это надеяться, но в свете последних событий он не очень верил ее словам.

2

Оказавшись на свежем воздухе, Павел увидел охранников, покуривающих на выходе из своей комнаты. Поздоровались, разговорились. Пора было брать быка за рога.

Паша решил действовать:

– Ребята, вы в курсе, что в случае чего вы станете крайними?

– Почему?

– Не прикидывайтесь… Потому что, если подумать, получается, что ни жильцы, ни хозяйка к дому отношения никакого не имеют. И, случись что, она скажет, что оказалась тут проездом и вообще ни при чем.

– Что ж ты предлагаешь? Горячая твоя голова… Или ты тут живешь, или вали по холодку.

– Я не мент и не стукач, но если даже вы с ней заодно или каждый в этом доме сам за себя, – пораскиньте мозгами, что тут начнется, случись какая-нибудь губернаторская проверка или еще что-нибудь крупное. В масштабе города, не района.

– Ладно, ладно. Давай иди, а то договоришься…

– Не вопрос, мужики. Я уже исчезаю и надеюсь, что мы с вами не вспомним об этом разговоре, когда увидимся вновь.

– Успехов!

Так, надеясь, что ему удалось зародить в головах охранников сомнение в правильности того, что они тут делают, наш протестующий благодетель отправился остужать горячую голову в свой офис.

3

Вечер пятницы ознаменовался бурной ссорой между Кристиной и Павлом. В тот день, возвращаясь домой с работы, Паша чувствовал себя измотанным и уставшим. Настолько, что даже приближающиеся выходные нисколько его не прельщали.

Кроме того, на улице была мерзопакостная слякоть. Выпавший днем снег теперь таял, и Павел скользил по нему – ощущение не из приятных. Он забыл, что с утра не было света, и поэтому, придя домой, не выказал ни радости, ни удивления, когда его дали.

К тому же эта соседка лезет со своими учтивыми: «Как дела?» и прочими вопросами в том же духе.

Его бесило, что она смотрит, как он разогревает на плите свою вчерашнюю еду, а ее раздражало, что он пользуется ее конфоркой без спроса.

Напряжение росло, и когда молодые люди погасили свет, чтобы лечь спать, слово за слово завязалась беседа, имевшая печальные последствия.

Для него все началось как игра, но для нее это было всерьез…

– Хочешь знать, как у меня на работе? Если вкратце, то цитирую стишок, не обессудь:

«Товарищ, нервы зажми в узду! Придя на работу – не ахай. Выполнил план – посылай всех в пизду, Не выполнил – посылай на хуй».

– Кошмар какой, – прокомментировала соседка.

– Я думал, ты хотя бы рассмеешься.

– Прости, но для меня это все не весело.

– И че?

– И ниче! – сорвалась Кристина. – Шизик голимый, я устала от тебя и от твоего дерьма. Здоровый кабан, а строишь из себя всеми покинутого чмошника.

– Плакать, надеюсь, не будешь?

– Пошел ты!

– Все мы своего рода шизофреники: говорим одно, а делаем другое, – проговорил в задумчивости Павел, наслаждаясь тем, как причиняет боль своей соседке. Будет знать, как выводить пахана из себя. – На людях мы приличные, или наоборот – плохиши, но наедине с самими собою можем быть как извергами, так и непонятыми святыми. История доктора Джекила и мистера Хайда[12] – не она ли лучше других иллюстрирует то, что может произойти, доведи мы самих себя до крайней степени раздвоения? Вот она, картина того, что такое внутренний конфликт на полную катушку. После триумфального шествия «Доктора Хауса» по планете уже ни для кого не секрет, что все врут. А зачастую вранье, как показывает этот сериал, необходимо. Но… можем ли мы назвать двойную жизнь эдакой безопасной формой шизофрении? И если да, то как долго она безопасна? Есть ли у тебя об этом какие-то мысли? – забалтывал он Кристину, чувствуя, как хрустят ее нервы под тяжестью его слов.

– Да, есть, – сухо и не без гордости сказала она, пребывая в странной для Павла задумчивости.

– Какие же?

– Ну, ты б к психологу сходил, что ли.

– Хе-хе. Дорогая ты моя, пусть лучше гора идет к Магомету, а не наоборот, – презрительно бросил он, думая, что эта уродка никуда от него не денется. Боже, каким самонадеянным был Павел в ту минуту. – И, если уж на то пошло, я тут поговорил с ребятами насчет тебя, и вот тебе ответный укол: скажи, мог бы твой горячо любимый муженек принять тебя такой, какой ты стала, или хотя бы притворяться, что способен на это? А?

– Скотина! Урод! – взвизгнула Кристина, будто получила оргазм, но на самом деле получила нож в спину.

«Господи, какое коварство… Делить со мной кров, не считая меня за человека. Но ладно это, но чтобы интересоваться втихомолку моей личной жизнью! Нет, завтра я съезжаю», – думала девушка в сердцах, чувствуя, что вот-вот заплачет.

Тут раздался стук в стенку. Вика то ли проснулась, то ли не могла заснуть оттого, что эти двое выясняли отношения там, где никаких отношений и не было вовсе.

Недолго думая, Паша постучал в стенку, что называется, «в обратку» – ему явно было сейчас не до этой обезьяны, которая, видите ли, не могла уснуть. Если говорить начистоту, то ему не нравился ее обезьяний стрекот, который раздавался уже часов в семь утра.

Но что-то много чести для удмуртки. Пора возвращаться к Кристине:

– Ты так говоришь, потому что знаешь, что нет! – кричал Павел. – Он, может, и пытался, но не смог обманывать ни тебя, ни себя. И это пора признать! Так что кто из нас строит всеми обиженного и оскорбленного, это большой вопрос.

– Знаешь, наверное, ты прав. Давай закончим все это.

– Звучит, как будто мы тут устроили реалити-шоу, – сказал Павел, чувствуя, что запахло жареным. Но было поздно.

– Завтра я отсюда уеду, и тебе больше некому будет говорить гадости. Сможешь жить как хочешь, сколько тебе влезет, – сказала она, расплакавшись.

Концерт был окончен.

– Ну и в путь. Вещички помочь собрать? – спросил Павел, пытаясь скрыть шок от услышанного.

– Спокойной ночи, сосед.

Утром, ни свет ни заря, она собрала вещи и, ни у кого не попросив помощи, ковыляя на костылях, ушла. Куда, он не знал, но понимал, что ей придется возвратиться хотя бы еще раз – за остатками вещей. Просидев всю субботу, ожидая возвращения Кристины и упрямо не желая позвонить ей, чтобы попросить прощения, Павел лег спать в полном одиночестве.

Завтра он прогуляется по городу, зайдет развеяться к какому-нибудь корешу, а в понедельник уже и думать забудет о своей экс-соседке.

4

Паша давно заметил, что чем беззаботнее и слаще сон, тем обиднее будет реальность. Так и следующим утром: ему снилось, что они с Кристиной вместе и, мало того, что она нормально ходит на двух ногах, так и на улице не зима, а лето.

Но когда-то нужно просыпаться, верно? Ведь если ты не просыпаешься, значит, ты уже мертв. Как бы там ни было, очнулся молодой человек в комнате, в которой было все как всегда. Разве что не было ни чайника, ни конфорки, ни Кристины – да-да, ему ее не хватало.

Еще вчера он бил себя пяткой в грудь, что у него будет классный воскресный денек, но, когда этот денек наступил, Паша вдруг почувствовал себя ленивым стариком. Впервые за всю свою жизнь он буквально заставил ноги отнести себя в ванную. И если позавчера он мылся без света потому, что Жорик еще не протянул провода с соседнего дома на этот, то сегодня Павлу просто не хотелось включать свет.

Как назло, вылезая из ванны, Паша поскользнулся и упал. Нога заболела, но он счел, что так ему и надо.

Глава 5

– Сволочь вы!

– Лично я вылечил больного. А ты?

– Как можно просто так взять и бросить Уилсона? Ведь знаете, что вы ему нужны! То, что он сделал неправильный выбор, – он просто не хочет жить в боли.

– Жизнь – это боль! Я просыпаюсь каждый день с болью, хожу на работу с болью. Сказать, сколько раз мне хотелось послать все к черту, свести счеты с жизнью?!

Из сериала «Доктор Хаус»

1

«Так, где я? – напряженно думал Паша. – Ага. Палата. Утро. Странно, что один. О, руки-ноги шевелятся. Траванулся, видать. Жаль, что не насмерть. М-м-м, хорошенькая. Попробуем не терять лица и выбраться отсюда поскорее».

– Ну как, я небось похож на алкаша, уставшего от жизни?

– Похож на дурака, который пытается наделать ошибок, которые потом будет не исправить.

– О, так это как раз то, что мне нужно!

– Молодой человек, зря вы себя губите. У нас таких, как вы – пачками, то после сала с водочкой, то после «Ягуаров» вперемешку с коньячком и энергетиками. – Невысокая медсестра многозначительно посмотрела него своими карими глазами, давая понять, что второй вариант – это как раз его случай. – Если вы хотите произвести на врачей впечатление, то уж будьте добры, извольте лечиться.

– Интеллигентка чертова! – бросил он хорошенькой медсестре, покраснев от стыда и вместе с тем улыбнувшись.

– Как знаете. Сейчас лечащий придет, вот тогда вы и поговорите с ним на одном языке, – подмигнула ему девушка, поставив капельницу.

– Ай, больно же!

– Ну, я рада.

– Садистка!

– Напротив. Раз вам больно, значит, вы еще живы. Не дергайтесь… – мгновенно посерьезнев, приказала она. От флера вчерашней школьницы не осталось и следа. – Если иголка съедет, тогда крикнете. После диализа будете как новенький, – улыбнулась пациенту медсестра, вновь став похожей на какую-нибудь из его вчерашних подружек.

– Это вы как опытная врачиха, недавно закончившая фельдшерский колледж, говорите?

– Смотри, остряк. Шутку про «Боржоми» помнишь? Так вот, печень не вечная. И жизнь нужно ценить. Только у таких, как ты, это приходит с опытом.

– Телефончик свой оставишь?

Вместо ответа она показала ему средний палец и, поправив свои черные волосы, пошла на пост.

«А может, пить чай или обслуживать очередного больного», – подумал Павел и, поняв, что скоро останется здесь совсем один, решил извиниться.

– Эй! – поперхнувшись от сухости во рту, окликнул ее молодой человек. – Спасибо, что побыли со мной, и за помощь!

– Стараемся… – ответила она, вложив в это слово столько преданности сестринскому делу, сколько смогла.

– Ты хорошая, – мяукнул он едва слышно от нахлынувшей слабости.

Услышала похвалу медсестра или нет, но, как отметил Паша, формы у нее были что надо!

С ее уходом он вновь ощутил вкус к жизни. «Но почему, чтобы понять ценность чего-то, нужно это самое почти потерять? – безмолвно спросил он себя и загрустил. – Неужели все будут уходить от меня так же, как эта медсестра? Как… Кристина? Не хочу этого больше. Зря ее обидел».

По венам из пакета шел непонятный раствор. Испугавшись, что иголка выскочит, а он в это время уснет и не проснется, а значит, не попросит у Кристины прощения, Павел постарался не шевелиться и, застыв, ощутил, как в него хлынул поток головной боли. Тем временем голова все тяжелела и тяжелела, а он, сам того не заметив, уснул.

2

Очнулся он уже в другой палате, причем чувствуя себя гораздо лучше. Ни капельницы, ни медсестры у постели больного не было. Только пара красных точек, покрывшихся коричневой коркой, – следов от уколов, – напоминали о процедуре.

«Ага, прочистили организм, который я засрал», – решил Павел, приподнимаясь с кровати. Казалось, он проспал всего несколько часов, потому что комната была залита дневным светом, сквозящим через занавески больничной палаты.

– Эй, парень! – обратился он к мальчику по соседству, игравшему в PSP. – Сколько времени и какой сегодня день?

– Три часа дня. Утром был четверг, чувак, – ответил геймер и, выключив переносную игровую приставку, задремал под звуки музыки из MP3-плеера.

То, что услышал Паша, пробудило его похлеще любого энергетика. Ничего себе, проспать здесь целых четыре дня! «Так дело не пойдет. Где моя одежда?» – подумал он и в одних трусах и тапочках вышел в коридор.

– Молодой человек, вам кто разрешил вставать?! – Раздался громоподобный голос медсестры средних лет. Стрижка ее была короткой, а щеки отвисшими, как у мопса.

– А что если мне нужно нужду справить, тоже разрешения придется спрашивать?

– Трое суток писял в утку и ничего, а тут осмелел. Плавали, знаем, – заткнула парня за пояс тетка в зеленом халате.

Проглотив оскорбление, Павел настойчиво попросил свою одежду и потребовал выписки. Медсестра сходила в подсобку сестры-хозяйки, откуда вынесла молодому человеку его вещи, небрежно засунутые в рваный продуктовый пакет.

– Про выписку – это не ко мне.

– А к кому?

– Моя смена закончилась пятнадцать минут назад, – сказала тетка, протянув пакет с вещами. – Сейчас зайду в ординаторскую, позову лечащего врача. Пообщаетесь насчет выписки. Марш в палату!

– А куртка где?

– В гардеробе поищи, – сухо ответила женщина-мопс.

Покорившись приказу, наш страдалец вернулся в палату. В дверях он столкнулся с человеком, о котором подумал, что это сменщик медсестры.

– Ой, извините.

– Взаимно.

Обменялись любезностями. И только когда Павел лег в кровать, укрывшись шерстяным одеялом, до него дошло, что в руках у вежливого медбрата оказался MP3-плеер спящего крепким сном парнишки.

«Приватизировал. Скоммуниздил. Увел. Вот гандон!» – скрипя зубами думал Павел. В следующую секунду он выскочил в коридор, но медбрата и след простыл.

– Куда вы все носитесь, вернитесь на место! – приказал непоседливому пациенту мужчина, приближающийся к палате Павла. В руках его была история болезни и бумаги на подпись.

Выписка маячила на горизонте, но Пашу теперь больше занимала судьба мальчишки, который еще не знал, что лишился вещи.

Одевшись и подписав необходимые для выхода на волю документы, наш борец за правду зашагал по холлу больницы, стараясь не отставать от доктора. Доктор, по представлениям Павла, должен был разобраться в ситуации и прищучить засранца…

3

Но не тут-то было.

– Ну что же мне поделать? Не пойман – не вор, – развел руками доктор, всем своим видом показывая, что не является супергероем.

– Но я же видел!

– Учту.

– И только?

– А чего вы хотите?

– Справедливости, наверное, – не слишком уверенно ответил Паша, заметив, как мимо прошел… священнослужитель. Было около четырех часов дня, а значит, тихий час в отделении подходил к концу. Расписание на стене возле сестринской указывало, что с четырех часов по распорядку шел полдник.

«Все понятно. На очереди пища духовная…» – со свойственным ему цинизмом пациент объяснил появление священника в рясе.

– Для кого справедливости? Для себя или для того парня? – задал вопрос доктор, продолжая беседу.

– Не морочьте мне голову… Я вам повторяю, медбрат украл плеер у соседа по палате. Вы же завотделением. Пойдемте с ним на разговор… или устройте летучку… – Паша начал заметно раздражаться.

– Тише… тише. – Доктор, держа в руках историю болезни, сделал два легких шага навстречу Павлу и, приобняв его по-отцовски, проговорил: – Давайте мы присядем вот здесь, я вам кое-что расскажу.

Двое сели в мягкие кресла посреди коридора. Напротив одного из них стоял телевизор. Выключенный, он будто пребывал в коме.

– Сказку? – с притворным удивлением молодой человек вскинул брови.

– Афоризм, – улыбнулся ему доктор, хотя глаза остались внимательными и не потеряли серьезности. – Когда я был в вашем возрасте или около того, то услышал такую вещь: «Жизненный опыт – это масса ценных знаний о том, как не надо себя вести в ситуациях, которые никогда больше не повторятся».

– Ага, то есть вы не будете реагировать на кражу плеера у больного, потому что жизнь так устроена? – спросил Павел, наблюдая за тем, как старик пошел в процедурный кабинет получить укол, дождавшись своей очереди. Другой – тот, который вышел из кабинета с улыбкой, потирая ваткой со спиртом вену на локте после капельницы или забора крови, улыбнулся другу и сказал:

– Расслабься и получай удовольствие, Петруха!

Далее раздался смех сидящих в коридоре. Под занавес Петруха прошел в кабинет, и больше Павел его не видел.

«М-да, тут, похоже, действительно никак без чувства юмора и терпения – всем на тебя наплевать», – подумал Паша и в ту же секунду услышал ответ врача:

– Нет. Скорее потому, что в нашей больнице и так работать некому. А хороших врачей и того меньше. Но даже плохой персонал может быть полезным на побегушках. Хотите справедливости? Я тоже хочу. Но приходится радоваться тому, что есть, и стараться, чтобы не было хуже.

– Это все понятно. Мне вот только интересно, как вы до такого дошли? Вы же тут главный, так поработайте со своими подчиненными. Или побойтесь Бога, что ли.

– Плеер-шмеер… – Завотделением оправил очки. – Молодой человек, мы тут людей лечим, а не разводим руками тучи. Мне жаль, что такое произошло. Я вам верю, но помочь здесь не могу. Скажите, я вам достаточно понятен?

– Да. Но не в полицию же идти… Сегодня плеер, а завтра что?

– Завтра будет завтра. А не дай бог попадете к нам еще раз подлечиться – тогда вот и поговорим. И если вам будет плохо, или я, прости Господи, не справлюсь, или откажусь вам помочь (боже упаси), вот тогда вам будет что мне предъявить, и я за все отвечу, сняв перед вами шляпу. Чувствуете разницу?

– Что ж… Спасибо, что нашли время все объяснить. В таких местах это, думаю, бывает важно.

– Будьте здоровы, – ответил врач совершенно искренне и так же искренне недоумевая, как порой люди могут быть настолько недалекими и дотошными.

На этом беседа двух господ была закончена, и один, занеся историю болезни на медицинский пост, направился в сестринскую, а второй, думая о несправедливости мира, поспешил к выходу.

4

Медбрат с довольной ухмылкой выбежал на улицу. «Больные на то и больные, подождут. Пора бы мне сбегать за кофе да покурить», – подумал он, наполняя легкие свежим воздухом с улицы. Ну то есть относительно свежим. С каждым шагом запах медикаментов, окружающий больницу аурой смерти, становился все незаметнее, а вернее, перебивался запахом шавермы из кафешки через дорогу. Туда он и бежал в своих кроссовках. Разумеется, тех, в которых он блуждал в отделении – статус дает тебе преимущество игнорировать правила и находить свои лазейки.

«Столько работы, трудно найти минутку для себя. Вокруг эти скрипящие бабки, инвалиды и прочие. Определенно, себя тоже надо беречь», – думал он, скользя к пешеходному переходу по первому снегу, который сперва растаял, а потом, превратившись в лужу, замерз.

Не обращая внимания на загоревшийся на светофоре красный свет, а вернее, пребывая в уверенности, что с ним ничего не случится, медбрат ускорил бег и, задумавшись о том, каким хорошим музыкальным вкусом обладает больной, у которого он взял послушать плеер, не заметил, как оказался под колесами «капсулы смерти», за рулем которой сидел гость из Средней Азии.

В последнюю момент, уже стукнувшись головой об асфальт и ощутив боль в руке, за секунду до отключки он услышал визг колес, которые продолжали тормозной путь. Звук этот, пробиваясь сквозь музыку в его ушах, доносился откуда-то со стороны…

Как же хорошо вновь выйти на улицу из этого мрачного места! Павел не мог нарадоваться такому банальному, казалось бы, событию. «Как же много можно пережить за один такой день», – думал он, как вдруг крики и чей-то визг обратили на себя его внимание. Повернул голову он как раз вовремя для того, чтобы увидеть, как человек в знакомом ему белом халате и сине-зеленых штанах полетел на бордюр, стукнувшись о передок маршрутки.

Не помня ни себя, ни своей недавней радости от долгожданной свободы, Павел что было сил побежал к пешеходному переходу, удивившись, как быстро замедлилось время. Вдруг до него дошло, что происходит, и он, на полпути остановившись, понесся обратно в больницу, а оказавшись там, сорвался на крик и все же объяснил, что медику нужна помощь.

– Задавили?

– Да. Задавили! Сам видел!

– Так, сейчас все решим. Ребята, там кого-то из наших, говорят, переехало…

Немного отдышавшись, Павел побежал на место происшествия. Время вновь обрело привычный ход, тогда как движение машин на дороге остановилось.

«Удивительно, как много можно уместить в одну секунду», – додумал Павел свою недавнюю мысль, оказавшись в гуще событий.

Народ, собравшийся на дороге, вел себя довольно прилично и активно. Бедному водителю маршрутки хватило ума не уходить от аварии, и тем не менее лоб его покрылся потом, и он не знал, что делать. Кто-то вызывал полицию, раздавались крики о том, что нужна «скорая». Пассажиры смешались с прохожими, автомобилисты иногда сигналят. В общем – абсурд на ровном месте.

– Вот тебе на!.. Он жив? – спросил Павел, узнав в пострадавшем того самого гада, который наглым образом украл плеер у мальчишки в палате.

– Черепушка вроде бы цела, но ободрался рукой неслабо, – ответил ему кто-то.

Но что это? Посмотрев под ноги, наш герой заметил перед собой валяющийся MP3-проигрыватель.

– Вот тебе на! Из-за такой мелочи… Даже наушники на месте… Надо его отнести, – пробормотал себе под нос молодой человек и, подняв с дороги устройство, получил толчок в спину.

– Мужчина, отойдите! Ой, извините.

Бригада «братьев по оружию» загребла пострадавшего и поспешила отнести в больницу. Эти ребята знали, что делать и что каждая секунда дорога.

Сориентировавшись, Павел догнал врачей и положил в карман одного из них гаджет.

– Вы что, совсем?! Не лезьте под руку!

– Я-то как раз в норме! Ваш коллега украл этот плеер у парня из семнадцатой палаты, в отделении на третьем этаже! Я только что оттуда, выписался. Верните мальчику его игрушку, очень прошу. А этот, скорее всего, просто музыку заслушался. Понимаете?

Но тех и след простыл. И даже если они его услышали, то ничего в ответ не сказали. Потому что понимали: время – конструкция гибкая, с каждым может произойти все что угодно, и одно мгновение может обойтись кому-то очень дорого.

Плюнув, что называется, в сердцах, Павел пошел прочь. Нужно было добраться до метро, а оттуда обратно на Вознесенский…

– Это ж надо! Да и Кристины нет дома. Боже, что же я наделал со своей жизнью?! Зачем испортил жизнь ей?

Совершенно раздавленный и даже сожалеющий об участи медбрата, который справедливо получил по заслугам, Павел собрался с духом и продолжил свой путь.

* * *

В тот же день медбрат пришел в сознание в реанимации родной больницы и увидел злополучного священника. Раньше, как и Павел, он не видел в нем надобности в стенах учреждения здравоохранения, а теперь, к своему удивлению, относился совсем иначе. Вот так, в одну секунду – только придя в себя. Он понимал, глядя на мужчину с добрыми карими глазами и все в том же зеленоватом балахоне с крестом на груди, что жалок, и расплакался.

Священник спустя пару минут подошел к нему и, оценив состояние, сказал, что может понять его чувства и не видит в его слезах ничего постыдного.

Уже от одного этого медбрату стало легче. Обретя речь и совладав со слезами, вызванными не столько ломотой и нытьем ватного теперь тела, а угрызениями нечистой совести, молодой человек поблагодарил священника и с грустью повернул голову к тумбочке у изголовья кровати.

– Никогда бы не подумал, что окажусь на месте пациента. Думал, что не так-то им и тяжко, – сглотнул комок покалеченный собственным высокомерием парень. От этого легче не стало, ибо рядом с ним лежал украденный плеер. В очередной раз разрыдавшись и стараясь не смотреть от стыда в светлые глаза батюшки, он сказал: – Помню, в училище мне казалось, что этика – это несерьезная болтовня об идеальном, не имеющая никакого отношения к реальности, – проговорил воришка, вновь посмотрев на украденный им девайс.

Сотрудники не поверили словам Павла о краже и оставили «игрушку» попавшему в переделку товарищу. «Если это правда, пусть сам решает, как распорядиться тем, что ему не принадлежит», – негласно решили они.

– Прошу, отнесите плеер в семнадцатую палату к тому мальчишке с заботливой мамой. Они наверняка ищут. Скажите, что это я его спер, – говорил и говорил медбрат, тогда как батюшка, поняв его с полуслова, взял гаджет и, глядя на разбитый экран, попытался его включить.

– Все работает, даже музыка играет. Экран слегка пошкрябан. Но это поправимо, да и у вас все заживет. Дайте себе время, и сами себе удивитесь, уверяю вас, – сказал он и в благотворной тишине, заполнившей палату, удалился искать владельца «мптришки». Остаток дня ему хотелось размышлять о вечном и жизненных коллизиях, сопровождающих все бренное…

Глава 6

Любовь – вещь идеальная, супружество – реальная; смешение реального с идеальным никогда не проходит безнаказанно.

Иоганн Вольфганг Гете

1

Поднимаясь по лестнице в двадцать пятую квартиру, Паша чувствовал странный трепет предвосхищения – так бывало, когда ребенком ожидал подарков от Дедушки Мороза под еще пахнущей лесной жизнью елкой.

Тем временем в подъезде пахло не елочкой, а борщом и жареной картошкой – вот он, русский дух.

– Любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда, – проговорил Павел сам себе избитую вещь, вставив ключ в дверной замок. «Интересно, – подумал молодой человек, – я столько убивался о прежних своих отношениях, а стоит потерять из виду Кристину, так эта моя потеря кажется совсем невосполнимой. Хотя мы всего-навсего соседи. Были», – закончил внутренний монолог парень.

Дверь отворилась, и он вошел в квартиру.

Как ни странно, он был рад возвращению домой. Оно и понятно – это куда лучше, чем смотреть на аппетитных и заботливых медсестричек, которые тебе никогда не достанутся, или видеть, как сбивают человека на дороге, а время растягивается, будто жвачка.

Даже какашка Бендера, на которую он чуть не наступил, не испортила ему настроения.

– Дом, милый дом. Вот и объяснение моему радостному возбуждению, – сказал он, попытавшись включить свет в коридоре.

Но не тут-то было.

– Можешь не стараться, лампочка сдохла. Здравствуй, – сказала ему Вика, собиравшаяся, как видно, готовить на «Мечте» свою вонючую рыбу.

– А, Вика, здравствуйте.

– Где ж ты был?

– Ой, не спрашивайте. Болел, – ответил Паша, стараясь поскорее уйти от разговора и просочиться к себе в комнату.

По-прежнему находясь в приподнятом настроении, он зашагал к вожделенному жилищу. Павел уже видел, как вскоре приведет его в соответствие со своими вкусовыми пристрастиями: на стене появится плакат с молодыми ребятами из «Black Sabbath» – разумеется, в оригинальном составе, где на вокале старина Оззи Осборн; Алину он попросит нарисовать ему какой-нибудь рисунок, а обои он возьмет и переклеит…

И больше никакой бабьей фигни по типу халатиков на гвоздике, косметичек и целой стайки самых разных шампуней для одних и тех же волос. Но что это, музыка? Неужели, пока его не было, Алевтина Эдуардовна поселила кого-то в его комнату?!

Не зная, что думать, Паша открыл дверь и обомлел, когда увидел за ней Кристину.

– Сюрприз! – сказала она первой.

– Еще какой. Ты как здесь?

– А я вернулась. Приехала и смотрю, а тебя нет. Только пустые банки из-под «яги». Звонить тебе не стала, да и не могла, потому что номер твой, естественно, удалила.

– А дальше?

– Дальше спросила у ребят, где ты вообще, а они говорят, что не знают и что вообще ты взялся бухать и ушел куда-то. А где ты был, кстати?

– В больнице. Перепил, – вымолвил Павел, вспоминая, как бывший алкоголического вида сосед говорил, что это место заставляет возвращаться обратно. – Я скучал по тебе. Прости, что обидел. Ты была права во всем.

– Ну, не во всем… – помялась Кристина. – Так и будешь стоять? Садись.

– Ща… – ответил Павел и, не раздумывая, взял да обнял свою соседку.

Несколько секунд она недоверчиво сопротивлялась, а потом оставила попытки и потянулась навстречу.

– Эй, ты чего? Хотя знаешь, мне приятно. Я уже забыла, каково это.

– Вот и здорово, а теперь можно и посидеть. Удивительная неделя была, ей-богу!

– Когда ж тебя накрыло-то?

– В воскресенье. Нажрался только так.

– Из-за меня?

– Да, и из-за того, что сам себе был противен.

– Чайку? – предложила Кристина.

– А то! – Паша улыбнулся. – Классно, что ты вернулась. Хоть покушать можно себе приготовить теперь нормально.

– И не говори. Вот, значит, для чего я тебе нужна, – ответила Кристина, после чего оба рассмеялись.

2

Чайник вскипел быстро.

– Знаешь, мне всегда трудно говорить на какие-нибудь личные темы. Будто бы несмелый девственник, но я правда рад, что ты вернулась.

– Спасибо, а то я не заметила, – подмигнула девушка, довольно улыбнувшись.

– М-да. Ну так вот. Я, когда поднимался домой сегодня, чувствовал так… офигенно, что ли. Думал, это от радости, что я дома, а теперь знаю, это потому что ты тут.

– Ты прям как вдохновенный поэт.

– Видела бы ты меня в воскресенье… Тогда бы сказала, что я одинокий спившийся поэт. – Он кисло улыбнулся. – Понимаешь, мне было стыдно за ту боль, что я тебе причинил. А позвонить извиниться духу не хватило. – Паша рассмеялся. – Ты чего? – спросила Кристина, подумав, что он ржет над ней и вся его пафосная речь – это очередной прикол.

– Да просто вспомнил, как мы начали ругаться и ты назвала меня шизофреником. Иной раз я и правда думаю, что мне пора бы к психологу. Помнишь, ты меня отправляла?

– Было дело. А чего не сходишь, дело-то хорошее?

– Предвзято я к ним отношусь, понимаешь ли. Я ведь сам учился на психолога пару лет и…

– И?

– И потом бросил.

– Потому что понял, что это не твое? – предположила собеседница, поправив сережку.

– Скорее понял, что правда никому особо не нужна.

Помолчали.

– В общем, болтовня про подсознание и проникновение в чужие извилины не для меня, – продолжил Павел. – Да и психиатры те еще ребята. Нет, я за них рад, что они врачи и лечат людей, берегут их мозгушки от галлюцинаций и все такое, но ведь то, что видят больные люди, в их восприятии так же реально, как мы с тобой друг для друга. Все эти симптомы, синдромы и надежда на то, что мифическая универсальная таблетка исправит ситуацию…

– То есть психов можно даже и не пытаться вылечить, так, что ли?

– Я не так сказал. И с каждым годом дела в медицине идут все лучше, но ведь, посмотри, прогресс науки не означает автоматического улучшения нашей с тобой жизни. Конечно, можно говорить, что мы сами куем свое счастье, – это да, но также верно и что мы те, кто мы есть. И поэтому, как ни старайся, я не куплю себе яхту, а у тебя… не отрастет твоя нога.

– Что есть, то есть, – кивнула Кристи и посмотрела в окно, уставившееся в освещенное светом фонаря фиолетовое небо. Снежные хлопья сыпали гроздями. Одни прилипали к поверхности, пока вторые падали дальше. Третьи напоминали прохожих, заглядывающих с любопытством в стекло, за которым скрывалась чужая жизнь.

Молодые люди продолжили разговор:

– И все эти открытия, изобретения, факты и объяснения… неужели их достаточно, чтобы понять мир? Даже самый чуткий, гениальный ученый способен совершить ошибку. Потому что и он тоже – человек. Если наука будет считаться за истину в последней инстанции, то это неизбежно скажется на всех нас. На искусстве, на религии..

– Но также можно сказать, что популяризация религии ни к чему хорошему не приведет.

– Котреарх перил?

– Не совсем… Если включить НТВ, то можно с радостью узнать, где открылась очередная секта и на каком кладбище какие подростки-сатанисты насаживают кисок на крест.

– Правильно. И поэтому искусство, наука и религия должны идти рука об руку в изучении происходящего. Чтобы понять мир, недостаточно изучать человека, природу или технику. Нужно изучать жизнь. Вот чего никак нельзя упускать.

– Проблема в том, что она так же неуловима, как бозоны Хиггса, – дополнила мысль соседа Кристина, расстилая себе постель. Наблюдая за ней, Павел нашел, что есть очарование в том, как ловко она прыгает на одной ножке.

– Однако это все, что у нас есть. И говорим сейчас с тобой об этом, а не о чем-то другом. Почему мы? Почему здесь? – спросил он подругу, разглаживая ей непослушный уголок простыни.

– Да ты, оказывается, философ!

– Ага, экстра-класса, – засмеялся Паша. – Я просто узкий специалист.

Когда оба улеглись каждый на своем месте, он выключил свет. Комнатка погрузилась в приятный полумрак, разбавленный ромбовидными отблесками света на стенах.

3

Им не спалось и хотелось общаться.

– А почему вы расстались? – через какое-то время спросила Кристина.

– Москва не сразу строилась. Плюс спешка, ну и, наконец, я играл не свою роль.

– Как понять?

– У нас все было искренне. Но при этом для меня знакомство с ней, а затем и переезд к ней для совместной жизни было таким чудом, такой новинкой, что я не вполне был к нему готов. И, за недостатком опыта, последовало, что я играл того мужчину, портрет которого она себе нарисовала, увидев его черты во мне.

– И что, все это время ты ей врал?

– Нет, я же сказал, все было от души. Но при этом я старался быть для нее таким, каким она меня видела, а не самим собой. Понимаешь? Я сам загнал себя в угол, ведь если любишь, то не надо подстраиваться под того, кто любит тебя. Живя вместе, вы учитесь уважать друг друга такими, какими есть.

– Но разве это не отмаза для того, чтобы сидеть на попе ровно?

– Почему?

– То бишь: не меняй меня, я такая, какая я есть. Не умею готовить, ну и что? Такова моя уникальность и т. п.

– А-а-а, вот ты о чем. Не, люди в паре развивают друг друга.

Если ты уважаешь мое пространство, то я буду уважать твое. И эта атмосфера доверия поможет захотеть меняться в лучшую сторону для того, кто тебе важен. При условии, что все взаимно. Но, что бы я тебе ни болтал, факт остается фактом: я – социальный дебил, с которым лучше не иметь дела.

– Ха-ха-ха! С чего бы это?

– Просто я неуживчивый, агрессивный и раздражительный чел. Притом, заметь, я без высшего образования и работаю в колл-центре. Прямо скажем, экстра-класса работник!

– Как ты самоласково!

– Ну, от вас-то ласки не дождешься… – намекнул парень игриво.

– …сказал социальный дебил, возжелавший стать изгоем, – подколола его соседка.

– Да, и правда забавно. И все-таки оно так и есть.

– Сомневаюсь… Если тебе не удалось справиться с агрессивностью, значит, это та часть тебя, которая тебе полезна. Сейчас сужу по себе, без обид.

– Да не вопрос. Что ты хочешь сказать?

– По твоей же логике, отношения – это штука обоюдная. Так что себя винить ни к чему. Когда больно, то все выглядит иначе: начинается нытье – ужас, Господи помоги. Но стоит тебе только стать счастливым, как эйфория заставляет жить легко и просто – только для себя. И сразу нет дела ни до того, что другим может быть нужна помощь, ни до того, что сам можешь оказаться в жопе сию секунду.

– Стремная картинка, но идея ясна…

– Да?

– Да. Ты же о себе начинаешь говорить, так?

– Ну да.

– Расскажи, если можно, как ты тут оказалась и что с ногой?

– А утром опять будешь ругаться, что я Одноножка, которая мешает спать?

– Может, да, а может, и нет, – усмехнулся Паша. – А только что говорила, что агрессивность мне на пользу. Что поделать, попробую очеловечиться и быть добрым.

– Играть роль?

– Нет. Ты не создаешь мне рамок, не делаешь запретов. Так что я сам этого хочу.

– Но если не получится… – Заволновалась соседка, собираясь с мыслями.

– Рассказывай уже, – подбодрил парень. – Мне не терпится уснуть под твою безумно интересную историю.

– Ладно. Тогда слушай…

История Кристины была проста и не нова. Разве что кончилось все чуть более трагично, чем у тех семей, которые просто развелись, погрустили и начали жить заново. Попав в аварию, девушка потеряла ногу. А затем и мужа.

Слушая ее голос, Павел пытался перенестись с ней на пять лет назад, в то время, когда она была здоровой и счастливой. По ее словам он понял, что Кристина была девушкой, которая любила раз и если не навсегда, то всерьез, искренне и надолго. Слезы, которые катились по ее щекам, доказывали это, и когда он захотел ее утешить, девушка отвернулась и попыталась успокоиться сама:

– Мне пока сложно принимать ласку… Став инвалидом, учишься надеяться только на себя.

«Как будто остальным не приходится этому учиться», – подумал про себя Павел, чувствуя, что если беседа продлится в подобном ключе, то он сам вскоре заплачет.

– Ничего, ничего. Если хочешь, расскажешь потом…

– Суп с котом. Встречаться мы начали еще в школе. Потом поступили в Политех. Понимаешь, это было… так, будто мы были реально созданы друг для друга.

– Бывает, – ответил с тяжестью в голосе Павел, обрадовавшись, что темнота скрыла его слезы от девушки, лежавшей совсем рядом… Но все же на своем диване.

– Между сессиями знаешь, как было здорово, – объездили всю Россию. Помню, он мне подарил карту, и мы решили, что к тому времени, когда у нас появится ребенок, на ней хотелось бы оставить минимум нехоженых мест. Закончив учебу, мы поженились. Пару лет вместе, а потом эта фигня случилась, и все так жестко обломалось.

– Представляю…

– Как? Ты что, был женат?

– У меня тоже были свои надежды, которым не суждено было сбыться. И мне тоже было больно.

Кристина опять тихонько заплакала. Не удержавшись, он погладил ее по голове, провел рукой по волосам.

– Ведь он же неплохой был… я не понимаю, как так можно. Десять лет вместе… и все из-за ноги..

Павел тоже не понимал, как можно было бросить любимую женщину, особенно когда знаешь ее со школьной скамьи. Он пытался представить себе Кристину шестнадцатилетней школьницей, которая в те дни жила и не парилась, не зная, что с ней произойдет лет так через десять.

– А сейчас тебе сколько, двадцать шесть?

– Двадцать семь. Исполнилось недавно.

– А сама как думаешь, он тебя реально бросил чисто из-за травмы или это было поводом от тебя отмахнуться?

– Не знаю… Мне только кажется, что я бы, окажись на его месте, себе такого не позволила. Может, он тогда уже и не хотел ничего.

– Или просто испугался. Он же столько времени знал тебя совсем другой, а тут такое… и это на всю жизнь.

– Ох, не знаю… – в очередной раз вздохнула она.

– Так, а потом, вы стали общаться?

– Нет. Это он дал понять мне четко, мол, привет семье, а тебе всего хорошего.

– Так почему же тебе до сих пор грустно?

– То есть как почему? Потому что все было хорошо, а потом все так же резко оборвалось и стало плохо.

– Но ведь семейная жизнь не гарантирует тебе счастья.

– Пожалуй… Но вся эта случайность с аварией. Из-за такой мелочи такие последствия!

– Ой, да ладно тебе. Не верю я в случайности. Вон, смотри, в свое время военные психологи составили портрет Гитлера, чтобы спрогнозировать, как он будет себя вести и понимать, чем война кончится.

– И что теперь? – спросила Кристина с некоторым вызовом.

– Да то, что стало ясно, что этот парень покончит с собой. Нам сейчас легко об этом говорить, а ты попробуй предсказать это тогда, когда этого еще не произошло. Я тебе больше скажу, дай такой прогноз какая-нибудь Ванга, прикинь, все бы сошлось – получилось бы, что и наука, и непонятная бабка разными путями пришли бы к одному и тому же. Весело?

– Но ко мне-то это как относится, не пойму?

– Мне просто кажется, что случайности не случайны. И у каждого человека по определению готово свое будущее, которому нужно только дать время, чтобы оно произошло. А иначе человечество – всего лишь бессмысленный муравейник, в котором каждый развлекает себя как может, а для чего – непонятно.

– М-м-м. – Кристина задумалась. – То есть у меня нет гарантии, что, не попади я в аварию, муж не ушел бы от меня позже?

– Вот именно!

– Хорошо… – задумчиво согласилась она, как бы пробуя его вывод на вкус.

– Знаешь, я вот лежу тут и сравниваю две наши истории. Сравниваю, чтобы убедиться, что я был мудаком, который недостаточно старался для счастья любимого человека. Таким дурнем, что теперь не хочется вспоминать даже то хорошее, что у нас было.

– Ставить крест на своем прошлом? Очень умно. – Девушка проплакалась и пришла в себя.

– Точно, лучше жить в прошлом, перечеркивая самой себе возможность быть счастливой в будущем? – парировал Павел. – Я не хочу думать о том хорошем, что с нами было, потому что мы больше никогда не будем вместе. Надо отвыкать. Посмотри в окошко: снежок, ноябрь. В прошлом году мы с ней лежали рядышком, и за окном был тот же снег и тот же месяц. А знаешь, как нелегко ходить одному там, где мы гуляли вдвоем? Так что да: иной раз лучше не вспоминать. И знаешь, такое странное состояние… Ходить по тем местам, где мы вместе гуляли, – вот ты тут есть, а ее рядом нет. Или едешь в метро по привычной ветке, а потом раз – и совсем в другую сторону. Конец отношений – это маленькая смерть. И когда начинаешь сравнивать в новой для себя ситуации то, как было и как стало, то понимаешь, каким ты был мудаком и как тебе было хорошо.

– Я понимаю тебя.

– Спасибо. Теперь дослушай, к чему я клоню. В свое время я думал, что нельзя требовать от человека больше, чем даешь сам. А теперь я думаю, что требовать чего бы то ни было – именно в отношениях – это вообще бред. Кто-то недостаточно старается, кто-то вообще ничего не делает, а кто-то ищет повода, чтобы сбежать. Твой муж точно так же был не готов к произошедшему, как и ты. Может быть, поэтому и ушел?

– Он оставил меня одну!

– Мы все одиноки!

– Нет…

– Серьезно? Что-то мне подсказывает, что именно из-за одиночества мы сейчас и болтаем. Иначе все намного прозаичней и мы зря потратили время.

– И вообще-то сейчас мы говорим о тебе, – напомнила Кристина. – Так что не меняй тему.

– Мы расстались, и пора бы наконец признать, что прошлого уже не вернешь, а обвинять себя толку мало, хоть я и люблю это дело. И знаешь, кажется, я начинаю этому радоваться. Честно. Взять хотя бы сегодняшний день…

– Фу ты ну ты, опять начал подлизываться.

– Ничуть.

– Надеюсь. И спасибо тебе за то, что обнял. Это мило.

– Пожалуйста. И не бойся остаться одной. Хорошо, когда ты вместе с тем, кто тебя любит, но лучше, когда ты счастлив сам по себе, а не из-за кого-то. Сладких снов?

– Сладких снов. На этот раз точно.

Сложно сказать, как долго Павел не спал после этого замечательного разговора…

Он фантазировал, как могло бы быть, повстречай он ее в то время, когда она была замужем. Подумав, он решил, что тогда их дорожки бы разошлись и ему не на что было бы претендовать. «И, черт возьми, она ведь и правда была счастливой и уверенной в себе. Это видно и по ее позам на фотках, и по живой лучезарной улыбке. Можно ли вернуть ее озорной блеск глаз, интерес к жизни? Эх…»

* * *

И пока Павлу в голову лезли глубокие мысли, в голове хозяйки пребывали мыслишки несколько иного порядка. Пока жильцы квартиры № 25 общались каждый о своем, что позволяло отмахнуться от беспокойных мыслей о том, что они ежедневно находятся на грани, Алевтина Эдуардовна разглагольствовала о высоком под шум плазменного телевизора, транслирующего кабельное в HD:

– Честно говоря, как бы ни гналась Россия-матушка за модными трендами, все равно мы отстаем от просвещенного мира. Давным-давно понятно, что первые лица компаний если и спят на стороне, то не с секретаршами, а с другими – не менее перспективными, респектабельными и приятными людьми, – такими же, как они. А у нас откроешь похабный журнальчик с анекдотами – а там до сих пор шутят либо про Штирлица, либо про тупых бизнесменов, либо про политику.

– А тебя это что, задевает? Зачем тогда такую ерунду читать? – спросил ее супруг, повернувшись на другой бок. Оба лежали на роскошном диване, но ему он начал казаться неудобным. Ко всему привыкаешь, и все приедается. Уровень!

– Меня задевает? Хорошо подумал, нечего сказать. Это я тебе иллюстрирую свою гениальную мысль, – ответила жена, выключив телевизор. – Слушай, к чему я веду… Ну не модно это уже, замах не тот. А какой-нибудь замдиректора сейчас сидит и потрахивает секретаршу, считая, что добился в жизни успеха. Понимаешь мою печаль? Во всем мире уже совсем другая кухня. Но суть, скажу я тебе, не меняется: либо трахаешь ты, либо трахают тебя. Честные люди трахаются по любви. Успешные с себе подобными. Но только богатые могут трахать собственный народ, да и вообще кого угодно в свое удовольствие – потому что они не просто богаты, но вместе с этим и успешны, и честны.

– Давай и мы с тобой потрахаемся, – попробовал переломить ход разговора супруг.

Алевтина Эдуардовна вяло зевнула, игнорируя приставания мужа.

– Поздно уже, спать пора.

– Для секса никогда не поздно.

– Ладно, на, только не плачь, – распахнулась она, отвечая на его поцелуи.

Та ночь была одной из последних в жизни Алевтины Эдуардовны, когда можно чувствовать себя хозяйкой собственной жизни, и притом в безопасности. Будущее уже вторгалось в ее жизнь, разбавляя буржуазное высокомерие собственными планами на судьбу предпринимательницы.

Глава 7

зарыв воскресшего исуса народ под строчкой реет ин пис на гробовой доске добавил на бис Порошок от Анатолия Баклагова

1

Две вещи должны были произойти, чтобы жизнь в квартире изменилась к лучшему. Ими были въезд Павла в эту самую квартиру, а затем неудачная попытка договориться с хозяйкой об уменьшении платы за свет. Так или иначе, вскоре Павел понял, что идеально вписывается в коллектив. Дом, казалось, ждал его появления. Короче говоря, несмотря на то, что настроение после расставания с девушкой у Паши было ниже среднего – поднять его не помогали ни выпивка, ни прогулки, ни крепкий сон, – он начал привыкать к жизни на новом месте. Среди людей, совершенно ему чуждых, он вдруг понял, что способен с ними уживаться, что они не такие уж и плохие, глупые люди третьего сорта, за которых он принимал их почти три месяца.

– Пообщавшись с ними, он понял, что несчастлив не из-за людей вокруг, а из-за самого себя. Остальные только усугубляли его положение или, напротив, усиливали радость от жизни, – пояснил преподаватель, осушив очередную порцию алкоголя.

Всю свою жизнь, пусть она была у него небольшой, Паша боролся с реальностью: все старался что-то доказать остальным, влезть не в свое дело, да и вообще, могло показаться, был белой вороной. Но или расставание и разлад в семье наложили свой отпечаток, или он понял, что оказался около той невидимой и ощутимой черты, переступив которую не будет дороги назад, но Павел решил, что может стать лучше, чем есть.

Тяжелей всего было думать, что дома его не ждут, понимать, что отношения с некогда любимым человеком исчерпали себя, хоть и не без его вины. В нем жила боль, которую он намеренно переваривал в одиночку.

И только единственный раз Алина увидела на его лице всю грусть и печаль, какую только возможно увидеть, когда молодой человек возвращал ей молоток, который брал, чтобы повесить на гвоздь картину. Девушка отчего-то ласково погладила его по голове. «Что с тобой?» – спросила она, на что он ответил ей сухим и холодным голосом: «Спасибо за молоток» – и, отстранившись, ушел к себе в комнату. Никто так и не узнал, что он в тот вечер немало поплакал.

А наутро, по дороге на работу, да и вообще весь день, его сопровождала череда приятных мелочей. И тут-то Паша понял, что нет смысла тосковать по тому, что прошло. Несмотря на боль в ноге, которая день ото дня становилась сильнее, но в то же время пока что оставалась терпимой, он продолжал возвращаться к жизни, и во многом помогла ему с этим Кристина.

2

Он помнил, как в конце ноября ему остро захотелось побыть одному и погулять по Санкт-Петербургу. И вот парень вышел на улицу в последний день ноября. Ходил по родному городу, казалось бы, без всякой цели, рандомно. Вот он у Петропавловской крепости, а вот Смоленское лютеранское кладбище на Васильевском острове.

Павел любил «Ваську» – много старых домов, глядя на которые он отправлялся на корабле своего воображения в далекое прошлое города либо вспоминал страшилки, которые читал или слышал от товарищей еще в детстве, – простые, незамысловатые, но самое главное – пугающие.

В пасмурные деньки, вне зависимости от времени года, Васильевский остров был безысходно мрачен. Задуманный как часть Северной Венеции, он превратился в один большой шрам на теле Петербурга. Во всяком случае, так казалось Павлу, когда ему приходилось бывать в этой части города, даже если погода оставляла желать лучшего.

Например, он помнил, как чуть не умер со страху, когда работал промоутером. Да, вроде бы чего тут сложного – Большой проспект, Средний проспект, Малый проспект Васильевского острова, и дальше всего лишь линии Васильевского острова – каналы, которые, по задумке Петра Великого, должны были быть заполненными водой. Но к черту Петра, – Васильевский остров известен тем, что в нем невозможно заблудиться. Ходи себе да листовки раздавай.

Павел считал иначе…

Ну и натерпелся он тогда, шагая наугад в сильнейший дождь! Мало того что он тогда промок с головы до ног, да еще и транспорт не ходил. Может, все дело было в его впечатлительности – ведь тогда он был всего-навсего четырнадцатилетним подростком, но Господь свидетель – в тот раз Паша не просто потерялся, он затерялся среди линий Васильевского острова, как теряется из виду какой-нибудь инструмент, затаившись за грядкой на бабушкином огороде.

Тот случай был знаменателен для мальчишки еще и тем, что он опоздал с доставкой документов. Ну и огреб же он тогда, что называется, по полной! И все-таки с тех пор, как это ни странно, Васильевский остров будто бы заколдовал его своим флером готичности. К тому же Паша был не прочь пройтись в прекрасный летний денек самых длинных в году каникул через весь остров, по мосту Лейтенанта Шмидта – прямиком к Марсову полю, Эрмитажу или к Исаакиевскому собору – в Питере всегда есть что посмотреть.

Если Васильевский остров прельщал тем, что был способен пощекотать его нервы – это заставляло задуматься, а не взаправду ли произошла история, рассказанная Пушкиным в «Уединенном домике на Васильевском», то Петроградку он любил по другой причине.

Достаточно было пройтись от метро «Петроградская» до «Горьковской», чтобы ощутить себя Алисой, осматривающей жилой квартал в Стране чудес. Истинно, если «Васька» с его церквями, путаными узкими улочками и кладбищами был для Павла обителью всего готического, то Петроградка с ее красивенькими, будто бы сказочными домиками-дворцами была пристанью для всего, с чем он связывал сюрреализм.

Сходства со страной, в которую попала Алиса, проникнув в кроличью нору, добавляли не только дома, напоминающие своим радужным видом съедобные фигурки на праздничном торте, но и хотя бы сквер Дмитрия Лихачева, войдя в который можно увидеть скульптурную композицию, выполненную в стене дома: какая-то православная икона, следом за ней лицо Даниила Хармса (горло которого, как слышал Павел, бредит бритвою), вписанное в восклицательный знак; после чего следует множество лиц Сальвадора Дали (не выражающих ничего хорошего); затем – Шостакович среди своих нот (похожий в очках, впрочем, на Элвиса Пресли) и, наконец, Дмитрий Лихачев, задумчиво взирающий на тебя из стены дома.

Миновав этот интересный сквер, шагая по прямой минут пятнадцать или около того, можно оказаться внутри Петропавловской крепости. А там… забраться на одну из ее стен и, неторопливо по ней проходя (впрочем, как же тут поторопишься, когда нога отваливается), смотреть на панораму Санкт Петербурга.

Слушая экскурсовода, Павел приходил к выводу, что, может быть, Алевтина Эдуардовна не такая уж и ужасная женщина, – в свое время Меншиков и компания неплохо наворовались, а все равно Петр I любил своего товарища.

– Может быть, по ходу истории меняются лишь ее действующие лица? – размышлял Павел. – И если триста с гаком лет назад «Парадиз» на костях ценой боли, крови и пота воздвигли те же самые чиновники и олигархи (только назывались они иначе), то пора смириться и успокоиться? Что тут говорить – любая современность стареет. Когда-нибудь и это все покроется пылью, забудется в кладовке. Ценность превращается в хлам. То, что для одного – золото, для другого грубая подделка.

Желая наказать себя за свои крамольные мысли, которые он – вот богохульство! – высказал вслух, Павел решил сделать крюк и от «Горьковской» пройтись пешком до «Спортивной».

Честно говоря, политика его интересовала в последнюю очередь – в тот долгий день, проводимый на свежем воздухе, он гулял, не обращая внимания на жителей культурной столицы. Эти, как истинные петербуржцы, просто обязаны не падать в грязь лицом, а если же кто из прохожих спотыкался и падал, то они мигом помогали подняться. Уровень культуры здесь был нереально высок – то тут то там Павлу слышалось: «простите, пожалуйста», «господа хорошие, пропустите великодушно» или даже «сударыня, извольте, я возьму вас за руку и переведу через дорогу – вижу, что вы слепы», и прочее, прочее, прочее.

Вот уж куда ни глянь – Петербург был для Павлика в тот день образцом порядочности, добра и красоты. «Парадиз» Петра Великого действительно был раем, функционирующим исключительно по всем законам добра и красоты.

Какой Зощенко со своей сатирой на советскую жизнь и ментальность?! Какой Достоевский, специализирующийся на психологичной «чернухе»? В топку их книжки – мир прекрасен.

Настолько, что Павлу хотелось поскорее выйти из нескончаемой эйфории, и поэтому весь день он молчал и ни с кем не заводил светских бесед и околонаучных споров – просто шел и думал о России, слушая музыку через наушники, подключенные к телефону.

Так он и шел – в обычный осенний день, который заговорщически прятал свою подружку-зиму, как девицу, которую стеснялся показать вошедшим так не вовремя в его комнату родителям. Но за занавесью кружившихся в серости золотых листьев, мученически затоптанных прохожими в грязь, и за блестящем желтизной солнцем на небе все равно виднелись очертания холодной женщины, которая, подобно проститутке, отстраненно сделает дело, возьмет свое и уйдет, оставив после себя разочарование.

Вместе с тем с уходом зимы придет весна. И может быть, тогда…

Павел улыбался, глядя на взъерошенную стайку голодных голубей, пикирующих на бабку, которая, разинув беззубый рот от праведного удовольствия, кидала наземь кусочки прошлогодней буханки хлеба.

Будто бы вторя его улыбке, огнем в груди отзывалось сердце. И он, и оно – оба связывали радостные надежды с появлением в их жизни Кристины. «Все бы ничего, все можно вынести. Лишь бы нога не болела», – думал он, неожиданно для себя отметив, что оказался совсем рядом с митингующими за «социальную справедливость» людьми.

Судя по всему, после событий на Болотной площади выражать свое недовольство существующим порядком в стране стало так же модно, как бухать и жаловаться на свою не годную ни к чему хорошему жизнь. Молодой человек устал замечать, что народ обвыкся каждые новые выборы рассусоливать, какие они грязные.

Павел, оставаясь в стороне, с интересом смотрел на толпу. Состоящая в основном из нескольких сотен людей в возрасте от двадцати до шестидесяти лет, она была бы заурядна и посредственна, если бы не придурковатая кучка молодых ребят, горлопанящих что есть силы «Кто здесь власть?! Мы здесь власть!».

Пожилой народ со все большим воодушевлением вторил молодежи, повторяя этот лозунг, как мантру. Все смешалось. Павлу казалось, что среди митингующих были все кому не лень: фраера, бывшие военные, зевающие девушки, неформалы и крестящиеся в немом экстазе бабушки. Все они, все как один, хотели социальной справедливости. Объединенные ненавистью к Путину и «Единой России», эти митингующие бастовщики (или бастующие митинговщики), забыли и думать, что справедливость у каждого своя.

Всю эту вереницу политически активных граждан сопровождало несколько рядов ОМОНа и полиции, которую с брызжущими во все стороны слюнями вожделения спешили сфотографировать журналисты из провокационных интернет-газетенок. В какой-то момент все это даже понравилось нашему герою.

Но он громадным усилием воли отказался от участия в этом протестном шабаше.

До метро дошел без приключений, и никто так и не узнал, что сталось с бабушкой, решившей покормить голубей. Равно как и с той процессией, которая шла стройными рядами, дабы высечь огнем и мечом недовольства искру справедливого светлого будущего в умах тех, кому и так живется неплохо.

3

Кристина… То, что он чувствовал к ней, было для него таким новым, таким свежим, таким радостным, что у него не находилось слов для выражения собственных чувств.

Рядом с ней ему действительно хотелось жить, а не проживать жизнь (отстойное существование парень в расчет не брал, понимая, что себя надо уважать, и памятуя, что не место красит человека, а человек место).

Если бы он был писателем, пожалуй, Кристина стала бы его вдохновительницей. Он вспоминал с улыбкой счастливые солнечные дни, когда он впервые увидел эту девушку и сдуру окрестил ее Одноножкой. Тогда захотелось втайне сравнить все ее ранимое существо с расстроенной гитарой.

Если бы он был музыкантом, то – Павел твердо знал это – ему бы хотелось играть только на этой гитаре. Но говорить и хотеть можно все что угодно, а кроме того – все, что происходило вокруг него в этом доме на Вознесенском проспекте, позволяло острее почувствовать необратимость жизни. Да, жизнь необратима, и поэтому остается уважать то, что было, и ценить то, что есть.

Иными словами, Павел не верил в «если бы», но хотя бы старался наладить струны Кристины.

Сам того поначалу не замечая, он срастался с этим бытом, с этим петербургским домом, с этими соседями и этой комнатой. Если у этого здания и была некая мистическая темная сторона, то она ему пока еще была недоступна, и слава богу.

Прижившись здесь, он ощутил себя рыбой, плавающей в водах родного озера: постепенно он начал общаться с людьми для себя неприемлемыми и иначе устроенными (во всяком случае, такими они ему казались в первые дни).

При ближайшем знакомстве с ними он понял, что они не так уж плохи, и каждый тут – со своими проблемами, странностями, замашками и достоинствами. А у кого их нет?

И как только он начал узнавать их ближе с живостью любопытного ребенка, берущегося за интересное дело впервые, они перестали быть для него статичными марионетками, эдакими идиотами априори.

Впрочем, не следует полагать, что все в те дни было радужно до невозможности – нет. И как бы он ни подружился с соседями, а все равно люди – это ровно те, кто они есть. Поэтому, как ни крути, а людской идиотизм из жильцов двадцать пятой квартиры никуда не девался. Изменилась лишь его точка зрения на их способность альтернативно мыслить.

Например, Вика по-прежнему визжала как обезьяна и беспощадно жарила свою вонизменную рыбешку – удмуртка, она и в Питере чукча, – но теперь он относился к этому гораздо спокойнее и даже дипломатичнее.

Так, когда Вика попросила его и Кристину вести себя потише на ночь глядя, он в свою очередь попросил ее вести себя вежливей с Кристиной.

– Но ведь она громко прыгает, будит мне дочку!

– Знаете, я бы не пожелал ни вам, ни вашей дочери оказаться на месте этой девушки. И если вы не готовы уступать своим соседям, то не ждите, что они уступят вам. Ни один коллектив не любит игру в одни ворота, если вы понимаете, о чем я.

Да, соседи соседями, но в центре его внимания была Кристина. И он был готов гласно или негласно встать на ее защиту.

4

А был день, когда вся молодежь: он, Кристина и Ал инка с Маринкой – вот так романтично и спонтанно взяли да пошли поиграть в боулинг.

Понятное дело, Кристина упрямилась, страшно волнуясь, говорила, что по нынешним временам она плохо играет, и все такое прочее, но Павел ее поддерживал до тех пор, пока она не выбила страйк, а там, когда это произошло и девушку все похвалили, она совершенно раскрепостилась и продолжила играть, забыв о своей физической инакости.

– Так что никогда больше не говори мне, что ты теперь чего-то не можешь. Ты любила боулинг тогда, и тебе никто не помешает играть в него и теперь, – сказал он ей после сочного и свежего, как снег в морозную рождественскую ночь, поцелуя. Его он помнил до конца своих дней.

«Боже, – думал он, – если это не любовь, тогда я не знаю, что она есть вообще такое. Все же она окрыляет, не любит ни зависти, ни жадности, но почему ее так легко потерять? Разве не жестоко придумано – любить до определенного срока, а потом что, ненависть, грусть о былом и смерть? Нет уж, будьте-здрасьте, я отказываюсь в это верить. И будь добр обеспечить нам с Кристинкой номер люкс на небесах».

Относился ли он к этим своим мыслям серьезно? Да, до безумия. Были ли они своеобразным вызовом небесам? Вполне. Имел ли весь этот бред смысл? Для него – да, а остальное было неважным.

Если же отставить в сторонку весь этот романтизм, то можно сказать, что и он, и она боялись как потерять друг друга, так и обсудить их отношения.

Проще было жить, плывя по течению, и верить, что и дальше все будет хорошо. В то же время оба предчувствовали, что подобная метода эффективна лишь на определенный период. Оба знали, наученные горьким опытом, что эта светлая полоса вскоре просто обязана вновь смениться не просто на темную, а на кромешно-черную. И там – дай того Бог, чтобы выплыть со дна на свет.

Тревожный звоночек прозвенел, быть может, еще в тот день, казавшийся ему ныне далеким, когда он подвернул ногу, вылезая из ванны.

– Ты чего такой? Сходи лучше в травму, – советовала Кристина.

– Погоди, само пройдет. Если бы был перелом, то я бы не смог передвигаться.

– Твои страдания никому, кроме тебя, не нужны, Паш, зачем ты так?

Паша на это не нашел что сказать, а вернее, рискуя быть непонятым, скрыл правду. Ответ на вопрос дорогой ему девушки состоял в том, что боль в ноге была ему нужна, чтобы на собственном опыте попытаться пережить, каково это для Кристины – быть без ноги.

– Ну ты же знаешь мужиков, как в том анекдоте про грязь на сапоге поручика Ржевского: «А это, сударь, говно-с, само отвалитса-с». Так и мы, ждем, когда все само заживет.

– Слушай, обещай, что если станет невмоготу, то ты отправишься в травмпункт. Иначе, поверь, мы с тобой… будем только соседи.

– Хорошо.

Будь Павел человеком разумным, он, пожалуй, сходил бы на рентген еще тогда, когда был в больнице со своими почками. Но тогда ему было не до того.

Теперь же, спустя без малого пару недель, он понял, что промедление опасно если не для его жизни, то для ноги – точно.

Глава 8

Разбитое сердце страшнее разбитого тела.

Из фильма «Моя левая нога»

1

Алевтина Эдуардовна никогда не была суеверной и слабой женщиной. Она не любила все эти дешевые гороскопы, предсказания и прочее, чем захламляли народу мозги сплошь и рядом. Точно так же она не любила избитые фразочки и речевые штампы типа «Утро добрым не бывает». Хотя, будьте уверены, за свою жизнь она повидала многое.

– При таком подходе, – говорила она – можно вообще ничего не делать. Проснулся? Одевайся и пошел на кладбище.

Утро, когда Павел решил-таки позаботиться о себе и пойти на рентген, чтобы сделать снимок и посмотреть, что вообще такое с его ногой, было для хозяйки действительно недобрым.

Она проснулась на несколько часов раньше обычного из-за ночного кошмара и пребывала в глубоком ужасе от того, что прикоснулась к чему-то необъяснимому. Хозяйка по опыту знала, что если заняться делом, то дурным мыслям не найдется места в голове. Отказываясь испытывать к себе непонятную жалость, после полудня женщина отправилась в двадцать пятую квартиру – нужно было уладить оставшиеся вопросы с квитанциями по оплате коммунальных услуг.

На сей раз воспоминания о дурном сне не выветрились. Все стало только хуже… А когда не увенчалась успехом и попытка убедить себя, что это всего лишь сон, Алевтина Эдуардовна позвонила дочери.

– Привет. Я хочу с тобой поговорить, – начала она, как только вернулась домой.

– Что-то случилось? – Для Ани фраза: «Я хочу с тобой поговорить» была сигналом тревоги. Стоило произнести эти слова, и ей начинало казаться, будто ракеты в «летающую тарелку» НЛО уже пущены и инопланетянам нужно экстренно ретироваться обратно в недра космоса. Вопит сирена, кабина корабля озаряется оранжевым светом, а пилоты лихорадочно дают обратный ход, чтобы уйти от ракеты.

– Да вроде ничего, но, по-моему, все-таки да, – ответила мама, не понимая, куда делась ее железная принципиальность и жесткая убежденность в собственной правоте.

– Мама, что ты хочешь сказать? Я просто могу вечером подъехать, чтобы мы поговорили спокойно.

– Нет-нет, не надо. Просто слушай. Если ты умная и красивая, при этом добилась всего сама, то, конечно, ты будешь злиться на тех, кому все досталось обманом, на халяву или просто так. Ведь я все могу сама, а значит, я лучше. Но если твои бабушки жили в страхе, который передался мне буквально с молоком матери, то перестройка научила меня добиваться своего любой ценой, чтобы выжить. Это сейчас мы с папой думаем, что надо было не лезть в общественные дела и в недвижку, а зарабатывать, продавая компьютеры, но пойми: идея была в том, чтобы жилье для таких, как все эти ребята, было доступным.

– К чему ты оправдываешься сейчас? Я все равно тебя люблю. И, если честно, мне не очень удобно говорить сейчас…

– Короче, мы с твоим папой хотели и пытались вести бизнес честно, но в России рука руку моет. Анют, тебе сейчас это будет непонятно, но я должна успеть рассказать тебе, что у меня на душе. Не перебивай. Я сама не до конца понимаю, что испытываю последние недели, но я чувствую, что для меня скоро все закончится, и это будет расплатой за все зло, что я натворила.

– Мам… Я и слышу… – Пока Аня пыталась попасть в паузу, в ее воображении крутились картины того, как Алевтина Эдуардовна попадает в тюрьму. Может быть, ушлый журналист напишет об этом в своей газетенке, якобы для народа, а на самом деле – ради собственной минуты сомнительной славы. Это будет громкая статейка, что-нибудь вроде: «Резиновые метры – чиновники набивают свои карманы». «Я просто предоставляю людям жилье, – говорит преступница».

– Я не верю в Бога, и не важно, верим мы с тобой в судьбу или нет, но то, что должно произойти, обязательно случится. Понравится мне то, что произойдет, – дело десятое. Трагедия в том, что даже при моем желании измениться жизнь не всегда спросит моего мнения.

– Мам, что, по-твоему, должно произойти? – спросила ее взволнованная дочь, искренне не понимая, что за бред несет ее мама. – Тебя собираются посадить?

– Ох, что ты, нет… Просто я тут столкнулась с Кристиной, о которой мы с тобой спорили, потому что… ну, это сложно объяснить, но я просто очень удивилась тому, что…

– Мам, я тебя не понимаю.

– Понимаешь, на днях мне приснилось, что из-за меня упадет с лестницы твоя любимая Кристина. Так сегодня и произошло.

– Погоди, ты насчет платежей за воду туда поехала сегодня, верно ты мне говорила? – решила проверить себя дочка.

– Все так. Вот такое хреновое начало дня, – сокрушенно подвела итог хозяйка.

– Да ладно тебе, а потом?

– Я не знала, что думать, и, желая извиниться, не стала брать с девочки и ее соседа денег за воду – позвонила ей потом и мы договорились.

– Ну и хорошо… В чем проблема? Ты же извинилась.

– А вот в чем. Этой ночью мне приснился гнетущий кошмар, что я под Новый год зачем-то иду в эту проклятую двадцать пятую квартиру, рядом охранники, все как всегда, но чувство, что если я открою дверь и войду внутрь, то обратного пути уже и не будет.

– Мама! – попыталась остановить ее дочь.

– Что?

– Это может быть правдой, а может и не быть. Давай ты просто отдохнешь немного и перестанешь делать акцент на деньгах.

– Ага, ты считаешь меня дурой?

– Нет, я считаю, что тебе себя не жалко. Ты устала, делаешь дела, а их меньше не становится. Ты не можешь помочь всем. А сны – это просто сны. Как по мне, так лучше верить в Деда Мороза, чем в такое. Ой, ну все, пока, у меня тут Герман в холодильник залез.

И пока маленький внук Алевтины Эдуардовны исследовал мамин холодильник изнутри, а сама хозяйка пыталась привести себя в порядок после первой за всю жизнь попытки исповедаться, Паша ковылял к метро «Садовая» в супермаркет и пытался отвязаться от необычного собеседника:

– Все хорошо, братишка! Держись, партизан! – говорил ему чумазый ветеран трэша и угара, подбадривающе вознося свой сжатый кулак вверх, к серому небу.

– Неужели достаточно моей хромоты и боли в коленях, чтобы ты принял меня за своего? – Брезгливо, но не без улыбки спросил Павел мужика лет пятидесяти, который выглядел так, словно только что вышел из кочегарки.

– Командир, нет чужих на свете, – ответил ему кочегар и, сплюнув под ноги, начал искать своими внимательными глазами добродушного прохожего.

Павел хромает дальше и видит в конце следующего дома попрошайничающую согбенную старушку. В руках у нее был одноразовый пластиковый стаканчик. К обеду, по всей видимости, желательно, чтобы он был заполнен деньгами доверху. И тогда уже точно будет не важно, наполовину этот стакан пуст или он, напротив, наполовину полон.

Вообще говоря, Паша не любил таких людей, как эта бабка. Собственно, такие как она, пожалуй, и вылепили в его сознании образ ужасного инвалида – того, который каждый раз, как впервые, причем по неизменно грустным и трагическим поводам («Помогите, умерла мама», «Добавьте псу на еду», «Болеет ребенок» и пр.) ходит по вагонам электричек и собирает копейки. Причем делает это так, чтобы ты не проходил мимо и поучаствовал в его жизни.

Расчет у таких страждущих бродяг и отщепенцев, по Павлу, был прост до гениального: если ты прошел мимо, не дав ни копеечки, то взял грех на душу (страна-то православная, пропитанная христианской моралью), а уж ежели денег дал, то сделал доброе дело.

Как в таких случаях выходил из положения Павлик? Опытным путем: «Собираешь на еду? На вот тогда пирожок». Не сложно догадаться, что дальше представители бомж-сообщества воротили нос от столь желательной пищи.

В итоге большинству просящих от Паши доставалась не блестящая кругляшка номиналом в пять рублей, а какой-нибудь фантик из-под шоколадки. Цинично? Простите!

Логика, которая тут скрывалась, была железной: если ты стоишь на улице за мелочевкой каждый день, значит, для тебя это своего рода способ заработка – работа, а не необходимость. Что ж, можно взять ноги в руки, привести себя в порядок и пойти торговать в ларьке, разве нет?

Павел неуклонно приближался к бабушке. Бабушка изнуренной годами трудной жизни походкой брела ему навстречу. И когда он уже собирался метафорически плюнуть ей в рожу – пройти мимо, – заметил, что она протянула ему горсточку десятирублевых монет.

Но как?! Наш циник годами думал о людях ее уровня хуже, чем о червях, а тут…

– Да нет, бабушка… Оставьте себе, – захлебываясь в своем стыде, словно виноватый школяр-переросток, ответил на ее жест доброй воли молодой человек.

Стараясь не смотреть ей в глаза, он пошел прямо, ускорив шаг и тем самым усилив свою боль настолько, что его лоб покрылся испариной.

Эта, казалось бы, заурядная встреча красной нитью связала между собой бусинки всех последующих событий. На протяжении всего оставшегося дня у парня не укладывалось в голове, каким образом за один короткий путь из точки А в точку Б его миропонимание может если не перевернуться вверх дном, то существенно пошатнуться.

2

Когда молодой человек был физически здоровым, он добирался до метро минут за пятнадцать. Нынче обстоятельства немного изменились, и теперь ему приходилось тратить на свой путь вдвое больше.

«Какая странная штука это здоровье: пока можешь бегать и прыгать, воспринимаешь его как данность, а когда его нет, то начинаешь надеяться на врача, как на Бога», – думал Павел, минуя в который раз Юсуповский сад. Парень не заметил, как город накрыла зимняя темнота и пошел мокрый снег с дождем. Исторические места, прежде воодушевляющие, теперь напоминали ему кладбище.

Ощутив на спине холодок, вызванный отнюдь не ветром, Павел насколько мог ускорил шаг и страшно обрадовался, когда мрачная ограда Юсуповского сада осталась позади.

В несколько минут промочив ноги, Павел подумал, что сегодня не тот день, когда от прогулки можно получить удовольствие.

– Бедная Кристина… – сказал себе Паша, наблюдая, как желтые фары автомобилей разрезают потоки дождя. Хлюпая ногами по тротуару, молодой человек вспоминал, как пару дней назад, когда он ехал на работу, в вагоне метро стоял инвалид с костылем, который он тихонько прибрал, чтобы не мешать остальным.

Он был, как показалось Павлу, примерно одного с ним возраста. Посторонившись у выхода из вагона, инвалид ждал своей остановки. На очередной станции в поезд вошла орава старух. Павел помнил, как одна из них – специально или нет – сильно толкнула парня, а когда тот угрожающе махнул ей костылем, она живенько извинилась.

– То есть, если бы у него не было палки, то толкаться было бы можно? Типа, раз здоров? – спросил Павел старуху, не сумев скрыть раздражения, вызванного болью в своей ноге и помноженного на боль инвалида, стоявшего рядом с ним.

Бабка не нашлась, что сказать, и, похлопав ушами, пробралась внутрь вагона, который ее с радостью поглотил. Так Павел шел к магазину и думал, отчего так сложилось, что его бесят все – старики, ветераны, инвалиды и кавказцы? Как ни странно, его попытка понять Кристину через самоистязание увенчалась успехом.

Побывав так близко, как мог, в ее шкуре, он осознал, что инвалид – не монстр, а просто такой же, как и все, который отчего-то вынужден быть иным. Приближаясь к магазину, Павел задавался вопросом: если допустить, что каждому бывает плохо, то сколько же могут вынести и перетерпеть люди с ограниченными возможностями?

Собственно, чем больше он общался с Кристиной, тем больше он открывал в ней страннейший для себя источник смирения и доброты – тот, который позволял ей, надломившись, все же не сломаться целиком и сохранить себя. И в ту секунду, когда он, не найдя ответа на предыдущий вопрос, задавал себе следующий – почему тогда он, будучи здоровым, был гораздо хуже как человек, чем больная Кристина? – его окликнул парень лет двадцати в куртке с капюшоном и с диктофоном в руках.

Очередная парадоксальная ситуация органично вписалась в узор судьбы Павла.

– Чего тебе? – спросил Павлик. Юнец оказался студентом-журналистом из Москвы. Не думая дважды, студент попытался под дождем показать Павлу свой студенческий билет.

– Убери, давай отойдем под арку, – предложил он юнцу. Странно, но слова сами собой сходили с его губ.

Студент охотно согласился. Объяснив Павлу, что он здесь, потому что «их» отправили на практику делать опрос насчет «Дневника писателя» и о творчестве Достоевского в целом, будущий журналист принялся задавать Павлу вопросы:

– Сколько тебе лет, как зовут, на кого учишься?

– На психолога.

– Почему?

– Потому.

– Ладно. Достоевского читал?

– Читал.

– Что больше всего нравится?

– «Преступление и наказание».

– Что тебя интересует в творчестве Достоевского? – не унимался ньюсмейкер.

– Личность Достоевского, которую он выкладывает на страницы своих отличных книг…

– Как это?

– А так, что, если лично тебя коснется то, о чем пишет автор, тогда твоя жизнь станет чуточку лучше. И меняют сознание людей не социальные опросы на бессмысленные темы, а искусство. Но творить не всякий горазд, тут уж извини – зависит от личности.

– А можешь ли ты рассказать о каком-нибудь таком случае из своей жизни, когда ты был на грани?

– Тебе нужен конкретный пример или отвлеченный?

– Конкретный, – потребовал студент.

– В восемнадцать лет я полюбил сексозависимую алкоголичку и чудом остался жив-здоров…

– Я не знаю, что тут можно сказать…

– Ну все, тогда я пошел?

– Не-не, погоди. Ну а ты… перешагивал черту, как Раскольников?

– Убивал ли я старушек?

– Нет, ну воровал, например?

– Давай ты сделаешь об этом выводы на основании того, о чем я тебе уже рассказал, хорошо? Кстати, насчет «Преступления и наказания» я бы сказал, что идеал нашего времени – это «Преступление без наказания». Назревает у меня такая идея в последние дни.

– Это как?! – Глаза журналиста выпучились от недоумения. Оно было столь сильным, что он не стал скрывать эмоций.

– Ну смотри. Допустим, ты живешь в расселенном доме, который тебе сдает коррумпированная чиновница. Так? Идем дальше. Как гражданин ты можешь действовать по закону и сдать ее ментам, подставиться, чтобы сделать мир лучше, но сперва надо определиться, что это принесет – больше вреда или пользы? Понимаешь?

– Не совсем. А можешь более простой пример насчет твоей идеи?

– Вижу, что не совсем. Эм-м… Ну вот девушка стоит. Обычно ты ее не ударишь. А если она побежит на тебя с ножом и без шуток?

– Не знаю…

– Так вот, ты либо защитишься и отнимешь нож, либо она тебя убьет. Я говорю о том, что не нужно создавать себе лишних ограничений, когда четко видно, где добро, а где зло, но берегись, если одно не может существовать без другого. Самозащита не делает из тебя преступника. Тем более, наша судебная система строится на том, что ты можешь доказать. Вроде бы Федор Михайлович иллюстрировал эту тему, тебе не кажется?

– Ясно… Ну а вот ты говорил про ту свою девушку. Думал ли ты когда-нибудь совершить самоубийство?

– Как это соотносится с Достоевским? – разочарованно спросил Павел, отметив, что интервьюер преследует свои задачи, а на смысл ответов парнишке наплевать.

– Ну, он же в «Дневнике писателя» затрагивал тему самоубийства… – не слишком уверенно пояснил студент.

Собравшись с мыслями, Павел решил, что эта реплика станет последней в этой неожиданной и затянувшейся словесной перестрелке:

– Честно говоря, каждому из нас бывает плохо. Настолько, что хочется послать все к черту. Но сила человека определяется в такие дни тем, ради чего он остается жить, – ради детей, ради тех, кому еще хуже, чем тебе, ради того, чтобы написать книгу. А если мы спустимся на землю, то сейчас вежливость удерживает меня от того, чтобы послать тебя на хрен, а вообще – я хочу зайти в магазин за продуктами, так что давай на этом закончим. Иначе, того и гляди, поймешь на себе суть моей идеи в полной мере.

– Хорошо, я понял. Давай, – коротко согласился парень и ушел в туман.

Снаружи Павлу было холодно, а внутри себя больно и злобно. Превосходя бурю внутри, неровно шагая, он двинулся в комнатку на Вознесенском – убогую, но такую уютную и теплую.

3

По пути в мещанское гнездышко молодой человек заскочил в магазинчик, где взял молока и десяток яиц. «Яйца, потому что сытно и быстро. Молоко в самый раз к кофе», – нашептывал он сам себе, стоя у витрины. Прошел на кассу, но, вспомнив о Кристине, вернулся в отдел, где продавалось печенье.

Продавщица недовольно цокнула, закатив глаза.

– Я отвлек вас от игры в телефоне, понимаю. Не скучайте, я скоро вернусь, – бросил он ей и поскакал за сладким к чаю.

– Эй, ты чего такая? – спросил Паша соседку. Он смотрел на ссадины, поселившиеся на ее руке, скрывая свое нездоровье и махнув рукой на покупки, которые надо было распаковать.

– Ты прямо как я уже стал, – с усмешкой парировала Кристина, оценив его состояние. Ловкий ход, если не хочется отвечать на больной вопрос.

– Почти. И все-таки? – настаивал он, машинально то поднимая, то опуская на пол пакет с едой.

– Да просто… руку поцарапала.

– Покажешь?

– He-а, только если так, – мельком показала повреждения девушка, поспешно спрятав руку под свитер.

– Бедняжка, кто это тебя так? – обеспокоенно уточнил Паша. Глаза его выражали сочувствие.

– Не важно… – не хотела грузить парня Кристина. Неравнодушие грело и отпугивало одновременно.

– А по-моему, важно, – говорил Паша, переобуваясь и снимая куртку. – Кто-то из наших?

– Не-а, – мяукнула девушка, зачарованная его ловкостью. Когда-то раньше и она могла переобуваться так же быстро, невзначай.

– На улице упала?

Кристина отрицательно покачала головой, поджав губы.

– Хозяйка? – продолжал допрос молодой человек, чувствуя подвох.

– Да.

Павел ничего не ответил. Добившись своего, он ждал продолжения.

– Когда проснулась, тебя уже не было. Собралась на выход, все как обычно – лестница… Я спускалась, а она поднималась. И нет чтобы посторониться, а она, задумавшись вдруг глубоко о своем, взяла да и пошла прямо на меня. Ну я ногу согнула, задницей ступеньку поймала и вперед.

– Сильно ободралась?

– Нет, только запястье. Правда, шрам теперь останется.

– М-да уж, не сильно, а шрам останется. А она что?

– Извинилась, вся сама не своя, и в квартиру пошла. Я как раз, увидев ее внизу, дверь на ключ закрывать не стала.

– М-м-м… А зачем приходила?

– А ты сейчас удивишься. Она приходила, – стуча пальчиками по столу, Кристина изобразила барабанную дробь, – чтобы предупредить, что всем теперь придется платить по триста рублей за воду.

– Господи, теперь еще и за воду?

– Ну ты чего такой? Всем, кроме нашей комнаты.

– Сделала нам поблажку, значит. Тебя пожалела, да?

– Видимо. А может, в качестве извинений.

Тем временем Паша, сделав пару шагов, убрал провиант в холодильник. «Вот оно, преимущество маленькой комнатки, – думал он. – Все рядом».

– А печенюхи нам к чаю.

– Спасибо. Сколько с меня?

– Забей, мы же соседи, – отмахнулся он удивленно. Ему бы и в голову не пришло задаться подобным вопросом. «Насколько же она приличная! А может, просто не доверяет», – мелькнула мысль.

Девушка улыбнулась его ответу, и он в очередной раз отметил ее красоту.

Когда вскипел чайник, Паша продолжил разговор:

– Сказать, что сегодня было?

– Скажи.

– Я ходил в травматологию. Сделал рентген, перелома нет, все хорошо – только растяжение. Потом за мазью и в магазин. И пока мотался туда-сюда, по дороге попался мне бомжик один и еще бабушка – из тех, что милостыню просят.

– И чего?

– А ты знаешь, я всю жизнь считал, что я выше таких, как они, что они мне чужие. И прикинь, первый мне сказал, что чужих друг другу на свете не бывает, вроде как даже удачи мне пожелал, а вторая мне хотела своих денег дать – пожалела меня, что я хромаю… А мне раньше и в голову не приходило, что я могу быть почти что вот в таком же положении, что они. Так что… теперь я лучше могу понять, что значит это для тебя.

– Спасибо тебе. – Она пододвинулась к нему ближе, и затем они поцеловались.

– Ух ты, ни фига себе, сказал я себе!

– Нравится?

– Ну еще бы! Только знаешь, я соврал…

– Насчет чего это? – приготовилась выпустить иголки Кристина.

– Ни на какого психолога я не учился. Ты, наверное, уже поняла, что у меня в семье не все в порядке. Да и у тебя, я вижу, тоже. За столько дней ни одного гостя.

– Чего ж ты соврал?

– Боялся показаться смешным, – пожал плечами сосед.

– Так какой же ты на самом деле? – Кристина откусила печенье, внимательно разглядывая собеседника.

– Точно тот же самый социальный дебил, каким и был, сколько ты меня знаешь, – отвечал он, разливая кипяток по кружкам. – Только теперь мое эго подспущено, как дырявый мяч, и я могу тебе сказать, что ушел из дома, потому что не хочу в армию.

– Ох, думаешь, здесь тебя не найдут? – спросила Кристина.

– Не знаю… Любят же расселенные дома беглые зэки, – хихикнул Паша. – По крайней мере, здесь у меня есть время отсидеться и подумать, как быть дальше.

– Ясно, – согласилась девушка и пожаловалась на то, что голую кожу щиплет от соприкосновения руки со свитером.

– Ничего… Все пройдет, ведь ранка свежая. – Павел погладил ее по голове, успокаивая. – Появится корочка, и не останется никаких шрамов. – Закончил мысль и сам стал спокойнее.

Его губы помнили недавний поцелуй, но он стеснялся просить большего. «Пускай все идет как идет», – решил он.

Приятные впечатления разбавлял чай с сахаром. С каждым новым глотком парень чувствовал, что все становится как надо.

Вечер покатился по знакомой колее.

Глава 9

Пациент приходит к психотерапевту и говорит: «Доктор, у меня проблема общения с людьми и совсем нет друзей. Может быть, ты мне поможешь, старый, жирный, лысый придурок?»

Медицинский анекдот

1

Впервые после травмы Кристина захотела близости с парнем. Пускай этот человек совсем не похож на нее, грубоват, но зато умен и по-своему заботлив. А еще эта девушка, замученная преотвратностями жизни, сама не заметила, как привыкла к своему соседу. Никогда раньше она бы и не подумала, не заметила, насколько важны реальные добрососедские отношения, а не показушные, официальные вещи типа женитьбы, «давай дружить?» и всякого такого.

Да, муж, дети – все это мечты, которым не суждено сбыться, пока люди не узнают друг друга поближе и пока жизнь не решит, можно ли им быть вместе.

Но чтобы жизнь посмотрела в твою сторону, нужно, чтобы ты сам начал что-то предпринимать. Нет, решено. Вечером она постарается поговорить с Пашей. Даже если из этого ничего не выйдет, она все равно попробует. И не важно, если все получится, будут их отношения значить что-то большее или просто «на одну ночь», – Кристина чувствовала, что ей пора хорошенько психануть и встряхнуться. Быть может, при его поддержке она вновь встанет на ноги…

И как же все-таки горько не знать, что ждет впереди… Но ладно. Если жить, то сейчас. Потому что другого варианта у нее и нет. И сейчас она мечтала о том, чтобы переспать с Павлом. Вот бы он ее обнял и поцеловал. Нет, точно поцелует, как это уже бывало! Им будет хорошо вместе.

– И если скоро весь этот дом развалится ко всем чертям, то что поделаешь. Будем жить дальше и помнить друг о друге, – сказала она себе, удивляясь собственной храбрости. – Тихо сам с собою я веду беседу, – вспомнила Кристина шуточку из школьных времен, а затем разразилась звонким жизнерадостным хохотом, который окружающими был бы понят как безумие.

Просто сегодня у нее вновь было хорошее настроение, так что на память пришла еще одна шутка о ванильках.

– Вот уж точно, «она сидела у окна, курила и думала о нем». Потому что его «трудно найти, легко потерять и невозможно забыть». – Докурив сигарету, девушка собрала в пакет то, что нужно для душа, и пошла купаться.

С полотенцем на шее она поскакала в ванную. Выйдя за дверь комнаты, девушка почувствовала отрезвляющий запах мочи и лекарств. «Вот, значит, как пахнет старость», – подумала она, наблюдая, как, шелестя в почти прозрачной марле в дальнюю комнату, словно узник, проходящий свою зеленую милю перед казнью, шаркала мелкими шажками Клавдия Васильевна.

– Добрый день, – просвистела Клавдия Васильевна, завидя девушку, имени которой она даже не знала.

– Добрый день, – вторила ей Кристина, заметив, что запах мочи причудливо смешался с запахом табачного дыма.

Словно вагон, нагруженный углем и неспешно катящийся под откос, бабка продолжила движение в комнату с хищно приотворенной дверью. Было в тот момент в ней что-то такое, что сближало ее с камерой смертников.

Хотя Кристина не имела ни малейшего понятия о том, как на самом деле выглядит эта самая камера смертников, она вдруг явственно ощутила нездоровую атмосферу всего этого дома.

Запах старости в ее восприятии сменился запахом смерти. Ощутив в себе еще большее, чем прежде, желание помыться, девушка, прикрыв за собой дверь в их с Павлом комнату, скрылась за углом коридора.

И тут произошла весьма неожиданная и в чем-то даже комичная встреча: Алевтина Эдуардовна замерла в темноте с пакетом продуктов, а в шаге от нее застыла Кристина, не знающая, что сказать хозяйке.

– Здравствуйте, Кристина.

– Ага, добрый день. Не ожидала вас увидеть…

– Я знаю. Не бойся, пожалуйста. Я тут Клавдии Васильевне продуктов принесла. Аты… мыться?

– Есть такое.

– Простите меня, если сможете, за мое хамское к вам отношение. Сама не понимаю, отчего я так зачерствела.

– Ничего… – ответила Кристина, тронутая словами хозяйки, которая оказалась не такой уж и жестокосердной.

Как видно, надо было расходиться.

– Давайте я вас пропущу. – Хозяйка учтиво попыталась слиться со стеной

– Спасибо большое, мне бы хватило места, – улыбнулась ей Кристина, и женщины разминулись.

Годы спустя, вспоминая эту несмелую, но такую естественную в своей доброте попытку подружиться, которую предприняла Алевтина Эдуардовна в своеобразной попытке искупления своей вины, Кристина пришла к выводу, что эта женщина была не такой уж и плохой.

2

Под горячими струйками воды Кристина почувствовала успокоение. Тяжелое предчувствие непонятных, но неумолимых в скором будущем перемен если не исчезло полностью, то ушло далеко на задний план.

Вода расслабляла девушку, придавая ей бодрости и окуная в океан приятных мечтаний.

Намыливая неторопливыми и ласковыми для самой себя движениями грудь, Кристина думала о Павле. Сдержанно улыбаясь, она вспомнила, как он, еще до проблем со здоровьем и их крупной ссоры, убивался, говоря о любви:

– И если это ужасное чувство, то, после которого остается столько послевкусие и приятные воспоминания о человеке, который становится далеким и оттого чужим и неприятным, – если эта дрянь зовется всеми вокруг любовью, то на фиг оно надо.

Теперь она понимала его позицию четко и ясно – зная по себе, как тяжело расставаться, если правда дорожишь человеком и пережил с ним немало общего и интересного.

Но с ним, в этот раз, она надеялась, что все будет иначе – без расставаний.

Так думала девушка, и от одних этих мыслей ей уже становилось легко и приятно, хотя нога не отросла, а крылья не появились за спиной. Пожалуй, счастье в том, чтобы принимать себя такой, какая ты есть, и не бояться быть счастливой, несмотря на груз прошлого, который сама на себя взвалила.

И как только девушка с хрупкой душой пришла к этому выводу, ей полегчало. Казалось, она стоит не в ржавой ванной, а где-то в горах, вдали от всех, наблюдает за прекрасным видом, который открывается ее взору, и наслаждается тем, что видит. Вот внизу течет река. Немного поразмыслив, Кристина берет и сбрасывает с себя походный рюкзак, набитый вещами, словно вонючий мешок с мусором. Проходит какое-то время, и весь этот ненужный груз шлепается о воду и идет на глубину.

«Паша был прав, – думала она, вернувшись из своего мысленного путешествия, – от прошлого никуда не деться». Но заложницей давно минувших дней ей тоже быть ни к чему.

3

Удмуртка Вика, смех которой, как рассказывал мне Паша, был чем-то среднем между воплями обезьяны и хохотом Сатаны, посмеявшись над шутками Петросяна, выключила телевизор, пожелала своей любимой дочке спокойных снов и приготовилась навестить Морфея в его царстве. Но перед сном она подумала о том, как тяжело и нелепо сложилась ее жизнь. О том, что от нее ушел жених, едва только стал отцом для ее ребенка; о том, что она ни в ком из мужчин не может быть уверена, отчего в душе, несмотря на всю ее доброту и кажущуюся строгость, зияла пустота…

Студентки из Новосибирска размышляли тоже каждая о своем. Алина думала о том, как она устала от Марины – девушки, с которой они никакие на самом деле не подруги. Оказалось, что они учились в одной школе, а потом вышло так, что на короткий срок их интересы совпали, вот они и оказались в одном городе, в одной квартире и в одной комнате. Алина, эта девочка-дизайнер, мечтала при первой удобной возможности съехать от своей соседки, потому что та, эта жирная наглая корова, тянула из нее деньги: на еду, на одежду, на шампунь. А когда Алина отказывалась делиться своими честно заработанными, Марина называла ее жадиной. Ситуацию обостряло то, что у Алины вот-вот могли начаться проблемы с документами. Это означало, что ей придется в скором времени уехать в родной Новосибирск уладить бумажные дела и, таким образом, не превратить временный отъезд к родным в отъезд постоянный.

Марина, как вы понимаете, была в курсе. Ее от природы хитрый ум в сочетании с наглостью, вошедшей в привычку, диктовал ей грамотные ходы. Одним из таких ходов было давление на Алину, как то: «Если ты мне не вышлешь деньги, когда приедешь к себе домой, я съеду, и поминай свои вещи как звали».

И пока Марина видела десятый сон за ночь, Алина тихо плакала, уткнувшись в теплый и мохнатый животик своего котенка, который ровно мурлыкал, как миниатюрный трактор…

4

Клавдия Васильевна, эта рассыпающаяся на части дама, прочитав на ночь несколько молитв, легла спать. Молитвы помогали ей спать спокойно, отгоняя от постели призраков, которые витали под потолком, стоило престарелой только погасить свет на ночь. О ее, скажем так, друзьях никто не знал. Можно сказать, она уже давно к ним привыкла. Старушка, право слово, не имела бы ничего против таких скрытных соседей, если бы они, эти призраки, не мешали ей спать.

«Чур, чур меня! Пошли прочь», – шипела на них бабка, а потом, одержав над ними очередную, пускай временную, победу, проваливалась в сон. Если хотите знать мое мнение, то я бы сказал, что призраки особенно беспокоили старушку тогда, когда у нее болела голова и поднималась температура. Ведь галлюцинации могут возникать от гипертермии, например, если вы больны гриппом. Впрочем, иной раз жара у нее не было. Старость не радость, и частенько бывало, что сон Клавдии Васильевны был не крепок. Поспит-по-спит – проснется, а они – под потолком, и все кружатся, кружатся. Ну она на них цокнет, сходит в туалет (как всегда, в своей марле на голое тело), вернется и спит уже крепко до самого утра.

Ночами ей снились разные чудеса и Царствие небесное. Сон, как она считала той частью своего разума, которая еще сохраняла за собой привилегию хоть что-то трезво соображать, был теперь уже той единственной частью жизни, которая приносила ей хоть сколько-то по-детски беззаботной радости.

Итак, большую часть свой старости бабушка проводила, блуждая по сказочным тропкам подсознания. Во сне она могла быть как молодой, так и старой; во сне она могла быть за тридевять земель или в местах ее детства. Просыпаясь, она едва ли их припоминала, но покуда она спала своим трухлявым, зыбким и шатким сном, память ее обретала новую жизнь: вот Клавдия Васильевна отчетливо видит и деревню в послевоенные годы, и завод, на котором работала потом, переехав в город, и вновь переживает первую любовь… Первую любовь и еще кучу всего того, чего на самом деле с ней никогда и не бывало.

По пробуждении ее сон… нет, не становился явью, увы, нет. Наоборот, в те редкие часы, когда старушка просыпалась утром и не мучилась от витающих по комнате привидений, похожих на пар от чайника, она становилась той, какой сделало ее время и она сама: ослепшей на один глаз рухлядью, напоминающей самой себе обветшалую занавеску. Тюль, изъеденный молью, но еще висящую на перекладине эшафота (или довисающую последние дни).

Единственный плюс от того, что она еще жива, заключался, как ей казалось, лишь в том, что к полудню призраки отступали. Они таяли как лед, оказавшись в плену лучей солнечного света.

Да иной раз к ней заходила Алевтина Эдуардовна и приносила продуктов: овощей, фруктов, молока, хлеба да колбаски. Хозяйка сочувствовала умирающей старухе и оказывала такую гуманитарную помощь.

Женщина ясно понимала, как страшно жить в государстве, где правительству все равно на удел пенсионеров и больных людей. А еще она не хотела бы оказаться на месте Клавдии Васильевны и доживать последние дни в нелегально заселенном доме, ремонт которого приносил столько страданий.

Обе женщины даже и не предполагали, что сегодняшняя их встреча окажется последней. Лишь призраки, шуршащие в паутине потолка, намекали, что у обеих был куплен билет в один конец, а последняя остановка уже виднелась на горизонте.

Существовал, однако, совершенно особенный страх за старушку. Страх, который Алевтина Эдуардовна замечала в себе с каждым визитом к дряхлой бабушке, списанной со счетов жестокими детьми, выпавшими на акушерский стол из ее раздувшегося, как ватрушка, живота больше пятидесяти лет назад. Подобное беспокойство вы испытываете, зная, что произойдет что-то плохое, к которому сколько ни готовься, все равно не будете готовы: смерть близкого человека, предательство, терминальная болезнь, мировая война или финансовый кризис, длящийся в России со дня основания.

Короче говоря, каждый раз, заходя в комнатку Клавдии Васильевны, хозяйка замирала, боясь, что старушка мертва. Правда, нам не известно, отчего, если она так за нее переживала, женщина не положила бабку в больницу? Благотворительность ограничивалась продуктами да обрывками вежливых фраз. «Живы, значит, стерпится, держитесь», – говорила Алевтина Эдуардовна старушке, помогая ей присесть за стол и почистив ей апельсин.

Старушка благодарно кивала головой. По комнатке разносился запах апельсиновой цедры, таящий в себе воспоминания о подготовке к встрече Нового года в кругу семьи: ящики мандаринов, конфеты «Ананасные», лепка пельменей. Все для того, чтобы сдохнуть в одиночестве. Дети заезжали раз в месяц, завозя деньги на оплату жилья.

Хуже всего то, что они получали пенсию Клавдии Васильевны по доверенности.

Побеседовав десять минут и разглядев что-то манящее к себе на потолке («Ах, нет, показалось»), Алевтина Эдуардовна покинула коммунальную квартиру. Благодетельница вздыхала спокойно, убеждаясь, что старушка еще не двинула кони, но на пути домой ей не становилось легче.

Глава 10

Есть вещи, которые надо прежде видеть, чем в них верить; и есть другие, в которые надо прежде верить, чтобы их видеть.

Пьер Буаст

1

Следующие несколько дней были для Павла одними из лучших в его тогдашней жизни. Несмотря на все прежние неприятности и напасти, никуда не годные условия для проживания, злодейку хозяйку, которая предоставляла им всем тут «жилье», и все такое прочее, он неожиданно для себя решил, что все может быть иначе и что жизнь в его руках.

Он отчетливо помнил, как посреди этой недели проснулся в неожиданно хорошем настроении и зашагал бодрым шагом мимо Юсуповского сада, озаренного лучами зимнего солнца, в сторону работы. А потом, когда он неплохо поработал, Павлу свезло оказаться в самом центре тусовки у девочек-соседок из Новосибирска. Выпивали, шутили, интересовались друг другом совершенно искренне, понимая, что все тут на птичьих правах. К Алине и Марине пришли друзья, так что скучно никому не было. Из колонок играли песни фанерщиков «Би-2», но никто не был против. А под конец один хипповый парень, собирающий на автозаводе запчасти, разорвал отношения со своей девушкой, которая нажралась и вместо него обнимала батарею.

Вышли покурить на лестницу, и новый знакомый рассказал:

– Мы встречались полгода. Смотрю, начала сидеть на бутылке. А летом она уехала отдыхать в Турцию, и потом я нашел диск с порнухой – как она с арабом трахается… Так что не, на фиг. Иногда разлука – это такое дело, что надо радоваться, что человек от тебя отлепился, а не наоборот.

Тем не менее этот герой-страдалец что-то да недоговаривал и, получив порцию общественного осуждения со стороны женской половины компании, был выгнан за дверь.

Следующие несколько дней Паша сидел дома в творческом отпуске. Но быть без работы не значит быть без дела. Как-то так вышло, что он познакомился с молдаванином Гришей, и вместе они и раковину починили, держащуюся на палке от швабры, и поменяли смеситель в ванной. Словом, стало можно жить!

После этого соседка-удмуртка его зауважала, ну и все путем. Вышло так, что, несмотря на расставание с бывшей девушкой, он зажил полной жизнью и со всеми, с кем мог, сдружился.

В общем, ненапряжная и во всех смыслах удивительная была неделя.

* * *

И пока Павел занимался ремонтом и возвращался, что называется, к жизни, Алевтина Эдуардовна в другом подъезде этого же дома устраивала творческий вечер. Ребята, живущие в остальных коммуналках дома на Вознесенском проспекте, декламировали собственные стихи. И пускай сценой для них являлся большой и длинный, крепко сбитый такой бильярдный стол, а зрительным залом – комната с большим потолком, который протекал, всем было хорошо. На полу были расставлены свечи, а обшарпанные стены были облеплены картинами и рисунками художественно одаренных ребят.

Народу было что-то около сотни, и никто не скучал. Девчонки фоткались с мальчишками и все в таком духе. На полу стоял притащенный каким-то энтузиастом самовар, и можно было угоститься чаем с печенинкой. А если найдется одноразовый пластиковый стаканчик и хватит шампанского, то попроси, и собрат нальет тебе немножко.

Алевтина Эдуардовна и ее дочь сидели на стульях, обитых розовой тканью, в окружении незнакомых им ребят. Стулья, казалось, рассыплются, но на безрыбье и рак щука.

Короче говоря, Алевтина Эдуардовна с некоторых пор решила, что отдавать иной раз приятней, чем брать, и мало-помалу меняла свое отношение к людям. Не последнюю роль в этом сыграла дочь Аня, наставившая маму на путь истинный. Долой коррупцию! Даешь благотворительность!

«Ведь правда, у этих людей особых денег нет. Ни ворованных, ни честных. Дом и так на ладан дышит. Может, она и права, что надо поменьше брать за электричество. Хотя бы с тех ребят из двадцать пятой», – думала эта женщина с золотыми волосами. На лице ее сияла улыбка, несмотря на усталость в глазах. «Всему этому нужно посвятить время. А еще с внуком надо посидеть», – прошептала она самой себе еле слышно и продолжила наблюдать за происходящим на сцене.

И все же пока ей было тяжело быть благодушной ко всем страждущим, которые ее окружали. Да и эта девчонка-полуножка вызывала пока что в ней какую-то брезгливость, ей самой не очень понятную.

Но, может быть, со временем удастся все разрулить… А пока можно поесть ананаса и пригубить малость советского шампанского. Конечно, не по-чиновничьи… но ей нравилось.

Да, знал бы об этом благотворительном вечере Павел, был бы он здесь, возможно, ничего плохого бы не произошло…

– А чего ты не идешь с ребятами на творческий вечер? Алевтина Эдуардовна устроила, – спросила Павла удмуртка.

– А-а-а… э-э-э-э… – растерялся молодой человек. – Ну-у, наверное, потому, что раковину с Гришей прикручиваем к дранке.

– Молодец. Подходи если что, мы с дочкой щас туда двинемся, – позвала его соседка, а он все же покрылся мурашками от ее голоса. «Жаль, что она по-прежнему звучит как обезьяна», – подумал Паша про себя, а вслух спросил у Гриши:

– А что ты думаешь про хозяйку? Вечера там… Акции для обездоленных. А сама денег с нас за электричество берет, будто у нас в комнате сварка идет полным ходом. Да и Кристину она гнобит. Мне вот она не нравится.

– Не судите, да не судимы будете. Помнишь, откуда это?

– Перед Рождеством тренируешься? – Паша попробовал срезать мужика.

– Нормальная она тетка, я тебе говорю. Сперва кажется… – новый знакомый на несколько секунд замялся, обдумав, говорить собеседнику об этом или нет, – …мутной, а потом понимаешь..

– Что она не злая, а просто народу тут много? – Несмотря на то, что Павел не любил, когда его, что называется, учат жизни, он был достаточно гибким, чтобы изменить мнение о человеке, если он этого достоин.

– Да, точно. Чтоб никто не выделывался. Так что, – сказал Гриша, чихнув, – не все такие чудовища, как можно сперва посчитать. Подумай об этом.

– Аминь.

Слова местного сантехнических дел мастера не вполне убедили Павла. В его сознании все крепче становилась мысль о том, что Алевтина Эдуардовна, эта коррумпированная дрянь, которая не очень держит людей за человеков, заслуживает смерти…

Впрочем, за эти несколько дней он понял, что несчастлив не из-за нее, а из-за себя. «А может, обойдется и без радикальных мер», – подумал Павел и с болью и негодованием вспомнил, как сильно оскорбило Кристину отношение хозяйки к ее здоровью.

– Грих, может, ты и прав. Но я думаю, что некоторые вещи прощать нельзя, а горбатого только могила исправит. Не терпеть же это?

– Ну, смотри сам. Меня она устраивает, деньги, хоть и небольшие, платит. О, вот и все. Мы молодцы! – Воскликнул молдаванин с добрыми глазами и хрипотцой в голосе о раковине, держащейся теперь не на соплях.

– Спасибо за помощь!

– И тебе спасибо. Не благодари. Ты позвал, а подсобить здесь – это моя работа. С ванной-то справились. Ну и здесь все оказалось решаемо, – ответил Гриша, собирая инструменты.

– Доброй ночи.

– И тебе.

2

Спал в ту ночь Павел очень беспокойно.

Молодому человеку приснился сон, очень четкий и конкретный. Прямо скажем, реалистичный. Вот Петербург, Сенная площадь. Люди снуют туда-сюда. А вот и знакомый Вознесенский проспект, 33. Двор дома, в котором живут они с Кристинкой. Зима, снежок сыплет и настроение такое… новогоднее, как в детстве, когда ждешь чудес и Деда Мороза. Все крайне приветливо, и, несмотря на морозец, на улице хорошо и уходить не хочется. Но Павла зовут друзья на творческий вечер в арт-пространстве дома. Как говорится, бьют – беги, а зовут – иди.

Куча народу, приятные все лица. Тусовка, массовка. Ананасы и советское шампанское. Кисло, но на халяву все вкуснее. А потом раз – пространство дома изменяется и вместо нынешнего уютного постсоветского андеграунда превращается в пародию на автомобильную парковку, смешанную с кладбищем. Паника, крики, звон. Страх берет! Павел стоит, смотрит на все это дело и пошевелиться не может. А народ бежит прямо на него. Потом раз – и все куда-то исчезают. Все как один.

Только в ушах остается звенящая тишина и больше ничего. Кроме чувства всепроникающего одиночества, от которого никуда не скрыться. Но что это? Дом вновь залит солнечным светом. И пусть внутри стены его местами обшарпаны, а удобства оставляют желать лучшего, с тоской вспоминая о временах своей молодости, раньше, казалось бы, от этой неприкрытой простоты и бедности веяло теплом и безопасностью. Но теперь, во сне, все вроде бы то же самое – тот же дом, те же стены и обстановка. Вот только уюта нет. Одна лишь пустота, и солнечный свет не греет и не позволяет тебе надеяться на лучшее, а только леденит душу, оставаясь к тебе безучастным.

Пустые комнаты и никого нет рядом: броди где хочешь, словно ребенок, играющий в какую-то приключенческую игру в своем собственном мирке пульсирующего яркими красками воображения, ведь знаешь, что это сон. И ходишь, но без удовольствия, пусть даже чувствуешь себя здесь хозяином. Хотя это только снится, а все равно – страшно. Спишь и видишь, что не ты хозяин этого дома, а он владеет тобой. Тем более, когда ты с ним один на один. «Я твой, делай со мной что хочешь», – говорит он, приглашая тебя войти в очередную комнату. Но затем становится ясно, что это все – насмешка, ведь дом бесполезен, а ты в нем – взаперти.

Проснулся Павел сам не свой, свой не сам. На лбу холодный пот, даже наволочка мокрая. Хотел было отшутиться перед самим собой – мол, «пить меньше надо», но вместо этого шумно выдохнул, чем разбудил Кристину.

– Пах, ты чего кряхтишь… Все о’кей? – Девушка была явно встревожена, но ее тревога действовала на него успокаивающе.

Придя в себя, он с удовольствием отметил, что ее лицо, пусть и тронутое сном, так же красиво, как и днем.

– Да, Кристиш, все отлично. Во сне бывает, дернулся и саданулся локтем, – ответил Павел, заметив, как по щеке присевшей вдруг на его кровать соседки скользнул белой полоской свет дворового фонаря.

Классный момент был испорчен мыслями о кошмаре. Молодой человек был частью сновидения, как зритель становится частью захватывающего фильма, и это пугало больше всего. Парню захотелось съехать с темы и не думать, что сны хранят в себе мир – другой, но не менее реальный.

– Фигасе ты резвая! В два прыжка до меня добралась. С чего бы это? – улыбнулся он, надеясь не рассказывать ей, что произошло на самом деле.

Но Кристина была умна и из лучших побуждений спросила, легонько положив свою молочного цвета руку ему на плечо:

– Серьезно, дружок. Что за фигня?

Тут эта парочка, оба два расхохотались так, что разбудили даже Вику, которая поспешила что есть силы постучать им об этом в стенку.

– Ладно, все. Давай успокоимся, – сказал Паша, стукнув удмуртке в ответ.

– Ха-ха, а чего ты заржал? Не, ну серьезно. Кошмар приснился?

– Почему тебе не все равно?

– Мы живем вместе. Ты меня поддерживаешь. Этого мало?

– Да не, нормально. Ну… – Павел вдохнул поглубже, ныряя в воспоминания о кошмаре, и, вынырнув из них, ответил: – Я не все уже помню, да и сон, в общем-то, ниче особенного. Но в общем он примерно такой. Представь себе Питер. Наш дом. Всякие люди с улицы через арку в него заходят, а обратно не возвращаются. Так, словно внутри и нет никого. И не было никогда. Будто бы дом совсем пуст. Ну, или он, не знаю… проглотил их, что ли. Похоронил их в себе. Потом бац – смотрю, а я уже в доме нашем. А он и правда весь такой пустой. Большой и весь сквозь окна залит солнечным светом, и как будто живой, но все-таки мертвый, потому что в нем никого нет, кроме меня. А потом раз, откуда ни возьмись, куча народа – безликие и какие-то разномастные молодые ребята, и все толпой бегут за мной, бегут и вдруг – нет никого. – Парень сделал очередной вдох и оценивающе посмотрел на девушку.

– Я слушаю, слушаю, – сказала она так нежно, что он ощутил себя самым счастливым на свете.

После небольшой паузы он закончил:

– А я опять один. И только пустота везде и тишина, от которой звенит в ушах. И такой испуг меня взял, такой, словно я навсегда тут останусь один. Как попал сюда – не знаю, а выбраться нет возможности. И эта вечная звенящая тишина, от которой бегут мурашки. Вот после такого я и проснулся. Глупо очень и по-детски, знаю. Поэтому и не хотел тебе говорить. А сколько ваще времени?

– А тебе есть до него дело? И ваще — передразнила его соседка, – можно… я лягу с тобой рядом?

Вот так поворот!

– Эм… Конечно, если ты хочешь. Но почему?

– Неужели тебе всегда нужны объяснения? А просто принять мое желание как оно есть можешь?

– Конечно! – вдруг расслабился Павел и, подвинувшись, отвернул одеяло за краешек, так, чтобы подруга смогла прилечь к нему.

– Ложись так, чтобы обоим было удобно, – сказал он с теплотой в голосе и ощущая приятное возбуждение во всем теле. И когда она легла к нему лицом, он автоматически, без всякой неловкости обнял ее за талию. После чего она потянулась за его рукой, и он тут же решил ее отдернуть.

– Не-не, наоборот, обними меня покрепче, – попросила она, вернув его лапищу на место.

Обнявшись, они уснули, словно беззаботные и счастливые дети. А истинный кайф для обоих был в том, что в эту ночь они были одним целым, даже без секса – не то чтобы не хотелось, было и так хорошо.

Глава 11

Ища существованья смысыл Внутри себя любовь ища Пойми что счастье ведь не завтра А ща Порошок от violator

1

– Давай потанцуем. – Паша сделал руками приглашающий жест.

Кристина посмотрела на него, почувствовав себя бревном. Он что, издевается?

– С кем?

– А ты видишь тут еще кого-то третьего? Разве что Арсении, – вспомнил он тараканов, живущих на кухне, – но они не в счет.

– Как это будет выглядеть? Смеешься? – сомневалась девушка.

– Ну ты и трусиха. Все будет выглядеть очень хорошо, отвечаю. Греби давай сюда уже, – улыбнулся он так открыто и по-доброму, что она не смогла устоять. – Вспомни, как мы играли в боулинг.

– Уговорил.

2

– Кем же ты работаешь?

– О, вряд ли можно это назвать подобным образом.

– Почему?

– Скорее дорабатываю.

– Из-за..?

– Да, из-за всего этого. И из-за ноги, и из-за развода.

Поняв, что если развивать разговор в подобном направлении, то он разовьется в ярмарку соплей и преувеличенных страданий, с

которыми она пока не готова была справиться, Паша спросил Кристину:

– Ладно, давай это опустим. Ну а в школе ты какой была?

Кристина рассмеялась.

– Вот уж не думала, что бывают такие простые вопросы. А то все спрашивают, что у меня с ногой, и начинают жалеть. Какой я была в школе? Обычной нормальной девочкой. Здоровой. Хотя чего я тебе не договариваю?

– В смысле?

– Я была ботаничкой. Вернее, я ей стала. Потому что «Кристина, тебе надо учиться». И чтобы дочка «не позорила семью», она грызла гранит науки.

– Не повезло с родителями?

– Что ты! В целом мне нравилось делить с ними жизнь. Но после некоторых вещей уже не будешь прежней… Стоило мне принести дневник с четверкой или, не дай бог, тройкой, как папа устраивал «разговор». Говорил он со мной в таких случаях с помощью ремня. И, как правило, не слушал моих объяснений. А, вот еще что часто было: прихожу домой, а они сидят на кухне обсуждают, какая я плохая и вся такая непокладистая. Угукают, пыкают, мыкают. Переговоры. А потом я захожу на кухню. «Привет, мам, привет, пап», все дела. И они сразу радужно так улыбаются, как ни в чем ни бывало.

– Солнышко…

– Короче, школу я закончила с золотой медалью. По иронии, в выпускном классе мне пятерки ставили автоматом…

– Ясное дело. – Паша представил, как девочка, из которой родители постарались вылепить образцово-показательное продолжение себя, с одной стороны, грызет гранит науки, а с другой – становится для одних – заучкой, а для других – показателем их великолепного учительского мастерства.

– …Ведь «Кристиночка у нас идет на золотую медаль». Как-то все проглядели, что в конце концов я опустилась на уровень своих одноклассников и тусовалась с ними одно время где ни попадя.

– И как?

– Знаешь, пошло на пользу. В какой-то момент я поняла, что с этими ушлепками мне надежнее, чем дома. К тому же среди них были очень неплохие ребята. И все-таки выбралась я из всего этого благодаря спорту, уже когда пошла в институт, – бег, футбол, туризм с друзьями. Все, что дает свободу от родителей, которых не выбирают. Помню, как папа мне разок ляпнул, типа: «Доча, ты не кипишуй. Делай все как мы говорим, и все будет хорошо».

– А сейчас он где?

– На бороде.

– То есть?

– Когда ему стукнуло сорок два, он пошел гулять по бабам, да так и не вернулся.

– Видимо, понял, что полжизни прожито, а дальше его ждут не дождутся старость, болезнь и смерть, вот и побежал развлекаться, чтобы любовь в голову ударила.

– Наверное. Я по нему не скучаю. А все-таки хочется думать, что он хороший. Очухается, найдет меня, приедет и извинится за все.

Молодые люди шли по дорожке вдоль пруда, и тут Павел заметил, как одна бабка с недоверием зыркнула на инакость Кристины. «Откуда же берутся такие существа? Вернее, как старушки такими становятся?» – подумал он и, чтобы, не дай бог, Кристина не заметила бабкиной неприязни, заполнил едва возникшую паузу.

– Ну, у тебя хоть голова не пустая, а я вообще много времени провел в сомнительных компаниях, понимаешь ли… А после школы поступила в институт, говоришь. Пошла в юристы?

– Ха-ха, не, ты что? Наверное, это судьба, что свою дальнейшую жизнь я связала с дебетами и кредитами.

– Цифры засели в голову после воспитательных мер папаши?

– Типа того. Привыкла, наверное, преодолевать трудности.

– Не жалеешь, что стала бухгалтером?

– Уже не знаю. Меня мало кто об этом спрашивает. Ну а ты что о себе расскажешь… жареного?

– Ха-ха. Ну-у, даже не знаю. Я заучкой не был и не знаю, какой ценой медалисты достигают пятерок. Так, шарился то там, то сям и не представляю из себя ничего особенного.

– Да ты прямо загадочный альфонс!

Посмеялись.

– Альфонс, который в детстве задыхался в приступах астмы по ночам и боялся, что умрет.

– Да ты что?!

– Да ничего. Было и было. Главное, что сейчас этого нет.

Оставив зоркую бабку позади в ее гордом одиночестве, наша пара какое-то время просто стояла рядышком друг с другом и, легонько обнявшись, смотрела на пруд Юсуповского сада, который чудесным образом оказался покрыт тонкой корочкой льда.

Тут же откуда ни возьмись высыпала армия маленьких детей с «поджопниками» для катания с горок, санками и коньками. А где ребятишки подобной категории, там же и орда чересчур заботливых бабушек, которые напоминали скорее пастушек, стерегущих овечек от волков.

Кто на коньках, кто на чем бросились кататься по свежему льду. Детишки-то легонькие, им хоть бы что, но вот бабушки – эти, как тяжелая артиллерия, бомбочкой падали в воду, не желая закрывать купальный сезон, а может, боясь за внучат.

– Как быстро летит время, когда мы вместе! – восторженно и не без пафоса сказал Павел.

– И не говори. Осенью познакомились, а уже декабрь на дворе… Как думаешь, сколько мы проживем… так? – Девушка качнула головой в сторону дома на Вознесенском проспекте.

– Не знаю. Хотелось бы подольше.

– И мне тоже.

– Знаешь… Меня очень удивило, что ты решила проявить участие вчера ночью.

– Это хорошо или плохо? – мгновенно напряглась Кристина, отчего в чертах ее лица появилось что-то властное и прогрессивное. Предпринимательское. Даже, скажем так, что-то от Петра I.

– Это отлично! А больше всего меня удивило, что ты решила прилечь ко мне.

– Ну вот, видишь, все-таки и для тебя это что-то мерзкое.

– Нет, наоборот. И пока у меня по жести болела нога, до меня прекрасно дошло, что ты можешь испытывать изо дня в день, выполняя самые обычные дела. Не знаю, что там у тебя на работе происходит, но даже дураку типа меня ясно, что ты там мучаешься.

– Что ж, надо держаться… Терпеть.

Терпеть? Паша вспыхнул, вспомнив оскорбления, которые Кристина терпеливо сносила от хозяйки. Сколько их было до него и сколько еще будет?

– Кристиш, никто не обязан терпеть издевательства. А ты тем более. Если я отношусь к тебе нормально, то и другие есть такие же!

– Но я не найду другой работы, если уволюсь. Меня там держат по старой памяти.

Паша промолчал, попытавшись справиться с собой, чтобы не превратить эту прогулку в «разборку по-питерски».

– Ладно, наверное, ты прав.

– Я верю, что ты найдешь хорошую работу. Но этого не будет, пока ты не начнешь снова уважать себя и перестанешь строить из себя жену декабриста. Мне нравится жить там, где мы живем сейчас… нравится жить с тобой, но нашу хозяйку я ненавижу и вообще реально уже готов ее убить за то, что она со всеми нами делает.

– Шутишь ты или нет, но давай ты обойдешься без этого.

– А кто тебе поможет, Путин?

– Он тоже человек, – сказала она, подметив, что кандидат в ее молодые люди поставил себя на один уровень с президентом России.

«Это может быть опасно», – смекнула Кристина, насторожившись.

– Некоторые считают, что Путин – это Христос, – надменно парировал Павел.

– Ай, давай не будем на эту тему… Оставим это Малахову, вот там – пусть так и говорят.

– М-да, что-то я раскочегарился, – заметил Паша, улыбнувшись.

– А мне, наоборот, похолодало…

Поняв намек, молодой человек решил выправить ситуацию:

– Прости. Пойдем чаю попьем?

– Всегда готова!

Ничего не имея в карманах, эти двое воспользовались роскошью не спеша выйти за пределы Юсуповского сада. И пока они шли в свою скромную обитель, Паша размышлял о том, что лет двести назад Питер был совершенно другим. Какой-нибудь «типограф» из разряда Юсуповых имел все. Быть может, не без удовольствия играл с Пушкиным в карты и спал с хорошенькой девицей, в то время как его супруга балдела на очередном пышном балу, изнанка которых так хорошо подмечена в чеховских рассказах.

А в это самое время какой-нибудь из людей попроще играл не в карты с поэтом, а в ящик, угробленный чахоткой. «Нет, все-таки не очень-то и много изменилось с тех пор. Что ж, подставим-с одну щеку, потом другую-с, а потом возьмем и радикально ударим обидчика по обеим», – думалось Павлу под влиянием романтической прогулки.

– Страдания тех лет ужасны, – говорила Кристина. – Но мне кажется, не стоит забывать о бесстрашии и героизме тех, кого они коснулись. Ты так не считаешь?

– А мне кажется, что ты слишком добра и поэтому необъективна. Вспомни, сколько говорилось о ГУЛАГе и политических заключенных, о раскулаченных и репрессированных…

– Это-то да. Но я скажу так: мне одинаково не хотелось бы жить ни во времена сталинизма, ни в гитлеровской Германии. А если бы все-таки мне пришлось бы там оказаться, то я бы постаралась быть примером для остальных. И тогда не важно, гореть мне в крематории Освенцима или восстанавливать Ленинград после блокады… А взрывы царей – это все голимый терроризм, который ни к чему хорошему, по твоей же логике, не привел.

– Чтобы построить что-то новое, нужно сперва разрушить старое.

– Ага. Почти сто лет делали вид, что что-то строили, – снисходительно фыркнула Кристина, удивляясь, как обычно проницательный Паша не замечал очевидных вещей.

Казалось, он ее совсем не слушал.

– …Революцию, – говорил молодой человек, – невозможно привнести снаружи. Она назревает изнутри.

– Ты для чего это говоришь сейчас? Так уж тебе плохо живется?

– А тебе, что ли, хорошо?

– Мне плохо, но я не собираюсь идти на крайние меры, которые к тому же не улучшат ситуацию. В конце концов, мы сами решили здесь жить. Захотим – съедем, – сказала Кристина, поежившись. Ей вдруг стал неприятен этот разговор. И она боялась, что если ее кавалер не заткнется, то и он станет ей противен…

Перемена, которая незаметно произошла в Павле, была для нее очевидна. Кристине она не нравилась. Она чувствовала: ей необходимо догадаться, что произошло с молодым человеком. Отчего такого эдакого он, месяц назад утверждавший, что в мире все происходит по ряду каких-то причин и поэтому наполнено смыслом, теперь занимал варварскую, почти экстремистскую позицию отчаянного парня, забывшего о том, что такое доброта?

В то же время ей было страшно думать в этом направлении, доводить свою невеселую мысль до логического конца. Мысль, которая не давала ей покоя в ту минуту, разрывая мозг, словно свинцовая пуля, сводила все к следующему тревожному вопросу: что, если Павел всегда таким был?

– Сбежать? – удивился он. – Н-е-ет. Давай уж сидеть на попе ровно, – ответил парень, в потемках своей души вынашивая безумную идею наказания Алевтины Эдуардовны.

«Пусть так. Говорить еще не значит сделать, верно? – думала Кристина, избегая ссоры. – Ну и что, что мы с ним разные?» – спрашивала она сама себя, выветривая из своей души неприятный осадок от разговора о политике и жуликоватой тетке.

При всем при этом оба в эту минуту были счастливы и, несмотря на все плохое, что им выпало в прошлом, наслаждались друг другом. И в этом есть величайшая радость жизни и в то же время самая глубокая ее трагедия, ибо через какие-нибудь десять минут все может измениться до неузнаваемости, и ничего с этим не поделаешь.

Глава 12

Ненависть делает то, что не может добро, Ненависть строит дворцы и казематы, Ненависть взрывает дома, остановки метро. Ненависть. Не важно зачем, главное надо! Леха Никонов – из песни «Ненависть»

1

Игнорирование проблемы не означает ее разрешения. Как раз наоборот, иллюзии – это самое страшное, что у нас есть, и пребывание в них может обойтись очень дорого.

Натерпевшись от мужчин, в которых она разочаровалась, Вика нашла спасение для себя и своего ребенка в клоповничке на Вознесенском. О взаимоотношениях с мужиками она рассказывала Паше: «Самое страшное, что никогда не знаешь, когда он тебя предаст» и «Если он тебя бросает, то после этого остается пустота, которую ничем не заполнить».

Вика отдавала всю себя своей девочке и впахивала как проклятая на трех работах, чтобы обеспечить ребенка всем необходимым для успешной учебы в школе. Больше всего она волновалась за свою дочурку, так что неудивительно, что она позволяла себе стелиться под Алевтину Эдуардовну, редко будучи недовольна ею – на словах, а чаще всего – только в мыслях.

Начало дня не предвещало ничего плохого. Собрав ребенка в школу, Вика вновь улеглась спать. Дочка спешила на занятия с радостью, потому что после школы ее ждала в гости подруга, как это часто бывало по пятницам.

– Ну давай тогда, беги. Только аккуратно, а то скользко, – напутствовала мать, поправляя воротник у пальто ребенка.

– Конечно, конечно, а как же? Вечером увидимся. Пока! – бросила ей девочка и убежала.

Закрыв за дочкой дверь в комнату, Вика вновь заснула. Раз в месяц можно же позволить себе отдохнуть от работы, считала она.

Выспавшись, она пошла, извините за подробности, справить нужду. Чертыхнувшись, что потолок туалета опять протекает, она села на унитаз.

Дальше она услышала было смех Паши и Кристины, которые пришли домой с улицы и хлопнули дверью. А потом произошло кое-что живописное: потолок туалета просто-напросто обрушился на голову бедной женщины, обвалив тем самым шкафчик со всяким хозяйственным добром и расколов не только череп самопровозглашенной матери-одиночки, но и сам толчок. Так что если она и успела крикнуть, то никто ее в общем хаосе звуков не услышал.

– Да и потом, кому нужна эта дикарка, отчаянно пытавшаяся очеловечиться в цивилизованном обществе? – сыронизировал рассказчик, отвлекшись на аудиторию, представшую перед ним в неформальной обстановке. В каждой из острых сатирических шуток – доля правды, и он знал, что ее распознают. – Все это дело уместилось в десяток секунд, хотя вряд ли кто-то из жильцов всерьез думал это сосчитать, – обратился он вновь к студентам. Некоторые уже разбились на парочки и обнимались, мечтая о своем. Другие по-прежнему слушали. По стенкам бокалов с исчезающим янтарным пивом слезала пена. – Так или иначе, Паша и Кристина были первыми, кто увидел душераздирающую картину, открыв дверь туалета, – продолжил он.

Израненная соседка наших молодых людей лежала мертвой, перекинувшись спиной через треснувший, как больной кариесом зуб, унитаз. Один глаз, судя по всему, вытек, а ранее человеческое лицо, к сожалению, теперь напоминало больше в прямом смысле обезьянью морду. С потолка по стенам хлестала вода, которую нужно было категорически срочно перекрыть, иначе будет совсем плохо, ну и кровища растеклась по грязному кафелю, смешалась с бетонной пылью и бог знает чем еще.

Увидев все это, Павел впал в ступор. Но после того, как закричала Кристина, он мгновенно очнулся и отправил ее в комнату. Надо было что-то решать. Понимаете, наверное, его мысли, да? Они крутились вокруг одного: надо вызвать «скорую».

«По-хорошему так и надо поступить. Но мы живем тут нелегально. А не вызывать означает попасть в тюрьму», – лихорадочно соображал Павел.

– Пиздец! – матюгнулся он и, трясясь, как в похмелье, набрал номер Алевтины Эдуардовны. «Главное разговаривать с ней спокойно, – убеждал он себя, слушая гудки. – Сейчас решим, что делать с Викой, а потом, будь уверена, я доберусь до тебя. Тут уж будь уверена».

Наконец женщина взяла трубку и с неожиданным любопытством в голосе спросила:

– Павел, вы? Как дела?

– Дел-л-а? Вика умерла! – завизжал он в ответ. Контраст между ними был столь разителен, что он не смог сдержать эмоций.

– Что Вика?! Серьезно?! – недоумевала Алевтина Эдуардовна со звуком проносящегося поезда.

– Нет, бля, шучу! Тут в туалете потолок рухнул, все ей на голову. Вот мы с Кристиной только что домой зашли, и понеслась!

– Так, так, так. Погоди, счас подумаем… – говорила хозяйка, будто трактор, двигатель которого не хотел работать. Урчал, чтобы вновь заглохнуть.

Павел боялся, что она прекратит разговор и даже повесит случившееся на него. Типа, не туалет ее убил, а он, Паша.

– Думайте, думайте, – подгонял ее молодой человек, стараясь в шоке оценить происходящее. – Тут вода хлещет. Опять соседи заливают. Но то, что она мертва, это очевидно. Я вызываю «скорую».

– Нет, какая «скорая», погоди. Сейчас подъедет Палыч и все уладит. – Надо отдать должное Алевтине Эдуардовне, ее жесткость, природная или приобретенная, позволяла ей моментально принять решения. Не важно, сработают они или нет, но от одних ее слов сейчас Паше становилось легче.

– Каким образом?

– Отвезет ее… к врачу. Сейчас позвоню ему и потом сантехникам.

– Но почему?! – вскипел Павел, услышав намек на очередную несправедливость, с которой он ничего не мог поделать.

– Да потому! – Голос женщины неожиданно стал скрипучим, каркающим, как у вороны. – Хочешь в тюрьму? Я – нет. Сейчас твоя задача – пытаться держать все под контролем, – взорвалась хозяйка автоматной очередью дерзких слов так, что Павел, с одной стороны, оказался смертельно ранен и ощутил себя униженным рабом, а с другой – понял, что Алевтина Эдуардовна больше ни под каким предлогом не переступит порог квартиры № 25.

Во всяком случае, до тех пор, пока все не уляжется. Хотя им обоим за минуту этого разговора стало ясно, что вещи уже не будут прежними.

– Какой уж тут контроль! – выдохнул Павел, отметив про себя, как сильно он дрожит всем телом, но хозяйка уже положила трубку.

Точка невозврата пройдена. «Если все кончится благополучно для меня, – думалось ему, – тогда будь уверена, что все кончится плохо для тебя». Вот так, глядя на ту биомассу, в которую превратилась Вика из-за халатности Алевтины Эдуардовны (или жильцов? А может, никто не виноват?), Павел решил довести свою идею «преступления без наказания» до ума.

Зная, что развязка близка, он шагнул в руины туалета, чтобы взять тело Вики и отнести его в ванну.

– Не зря же она всегда напоминала мне гроб, – кисло усмехнулся молодой человек, даже не обратив внимания, что плачет.

2

Протестные настроения в душе Павла разрастались, заполняя все его личное пространство, как семена, которыми усеяли поле.

В попытке найти управу на хозяйку, руководствуясь принципом «лучшая защита – это нападение», он позвонил Ольге. Той самой, которая устраивала по вечерам «утренники» на тему уборки.

Она подняла трубку сразу, и Паше стало ясно, что она уже в курсе происходящего – ведь, как гласит другая поговорка, «кто предупрежден – тот вооружен».

– Удивляюсь, и где ж ваша сознательность, Оль? – спросил он, нервно умывая руки после того, как перенес тело Вики. Прижимая мобильник головой к плечу, он пустил их под струю воды. – То вы боретесь за чистоту в квартире, воюете с девочками, которые по ночам моют голову в раковине, а тут не хотите вмешиваться?

– На себя посмотри, урод! – ответила она предельно кратко.

– И что, побежите к ментам? Посмотрим, как они обрадуются, узнав, что у очередной украинки нет временной регистрации.

– Все, давай, пока, – бросила Ольга со злобой.

Так Павел понял, что значит, когда говорят «рука руку моет».

– Тьфу ты! – плюнул он, наконец-то отмывшись от чужого сранья, пыли и крови. – «Хорошо хоть, куртку догадался в комнате снять, а то бы вообще была… песня», – подумал Паша и, шмыгнув носом, поспешил к Кристине.

3

Комната выглядела недружелюбной, когда он туда вошел. Кристина, увидев Павла, вскочила с кровати и кинулась ему на шею.

Обнялись. Он считал, что сейчас это не к месту, и отстранил ее.

Единственная девушка, которой он верил как себе, умоляла его, как может умолять только та, которая любит:

– Пашечка, давай уедем.

– Когда?

– Вот прямо сейчас. Ну правда, тут ведь уже ничего не осталось! – убеждала она с надрывом, изредка всхлипывая. – Там жизнь, а не тут, где мы.

– Все бросим и уйдем куда глаза глядят, как Бонни и Клайд?

– Мы тут и так на птичьих правах. Если останемся, то это кончится плохо. Неужели ты не понимаешь? – Девушка изменила тон, вновь взяв себя в руки.

С минуту Паша думал. Когда он въезжал в эту комнатушку, у него не было ничего, а теперь у него… если и не появилось больше друзей, то во всяком случае появилась Кристина. Девушка, которая даже в этот безумный момент сохраняла трезвость ума и сердечность…

Что-то внутри него говорило, что она права и надо бежать куда глаза глядят, потому что ситуация не просто аховая, она нелепа и ужасна до абсурда. И дело не в том, что Паша оказался в игре, участником которой запрещалось быть по закону, а хозяйка не сможет прикрывать их вечно – своя рубашка ближе к телу, – а в том, что социум того и гляди пережует и его, и Кристину. Затем лишь, чтобы выплюнуть.

Да, ему было страшно, и рациональной своей частью он сознавал, что надо валить, но иррациональная часть сознания Павла, – та, в которой слишком долго закипала вулканическая лава ненависти, – жаждала прорваться наружу, чтобы хоть что-то изменить в этом жестоком мире.

По правде говоря, Павел хотел отомстить бессердечной хозяйке. Поэтому, затаив эту мысль глубоко в себе, он сказал:

– Если хочешь, то уезжай. А я пока… нужен здесь.

– Что ты такое говоришь?! Кому ты нужен? Кому мы нужны?

– Я обещаю, что мы съедем, но попозже. Все получится, вот увидишь.

Девушка, силясь не плакать, с болью смотрела то в окно, то на молодого человека. В комнате не был включен свет, и поэтому их уютное гнездышко, которое они успели полюбить, выглядело теперь заброшенным, словно ветхая кладовка с пыльными детскими игрушками – детство кончилось, и игрушки теперь не нужны. Она любила Павла, а он любил ее. Оба это знали.

Стараясь справиться со своими страданиями, которые прорывались наружу, девушка подошла к окну. Она знала, что делает неправильный, возможно, ужасный выбор, который наверняка поломает ей жизнь, но уйти сейчас было для нее предательством.

– Хрен с ним, – произнесла она, сглатывая комок в горле.

Павел подошел к Кристине. Он уже жалел, что обманул девушку, и хотел было ее отговорить, но…

– Я останусь с тобой, – прошептала она. – Кроме тебя, никого у меня нет. А хуже не будет.

– Почему?

– Потому что хуже уже некуда.

«Make your point», – обычно говорят англичане в случае недопонимания. Действительно, сейчас им следовало объясниться. Прояснить позиции. Даже самые близкие люди, понимая друг друга с полуслова, подчас вынуждены поговорить о самом главном, хрупком и дорогом для них.

– О’кей. Но почему ты остаешься на самом деле? – спросил он, памятуя, что everybody lies[13].

– Ты же знаешь почему. По правде говоря, я уже не знаю, где здесь здравомыслие, когда вокруг творится такое. Наверное, по-хорошему, мне нужно взять тебя сейчас, как маленького мальчика, за руку и вывести вон из комнаты или уйти отсюда одной и больше никогда о тебе не вспоминать, но не могу.

– Спасибо… Но все же, может, нам и правда лучше сбежать? – попытался пойти на попятную молодой человек.

– Глупый… Я же вижу, что ты все решил. Если требуешь честности от меня, то и сам смотри правде в глаза.

Опять молчание. Обоим говорить тяжело, будто к языку привязаны здоровенные камни. Снова абсурд. Что тут вообще скажешь? Павел заглядывал по ту сторону положительного себя… на плохую, жестокую свою часть. Ту, что хотела крови и желала возмездия. Сейчас она была сильнее, и ни к чему обманывать ни Кристину, ни самого себя.

Облизнув губы, Павел спросил:

– Если у меня все получится, неужели ты сможешь смотреть на меня прежними глазами? Жить с тем, у кого руки в крови?

– Поживем – увидим. С тобой я поняла, что все, что есть у человека, – это настоящее. Но все-таки вспомни, не ты ли говорил, что всегда можно иначе, что самое важное в человеке то, как он справляется со своими проблемами?! Так как, как ты справишься со своей? Убив хозяйку?

– А если ты или я были бы на месте Вики?! Что тогда?! Как бы ты тогда заговорила?! – спросил Павел, впав в настоящее бешенство. Таким Кристина его никогда еще не видела, и не дай бог увидеть девушке его таким еще раз…

«Take it or leave it», – порой говорят жители туманного Альбиона после горячего обсуждения сложного вопроса. Прими это или оставь это.

– Ты видишь, я прав. И я не хочу, чтобы сейчас ты осталась со мной через силу, чтобы потом винить меня в том, что я совершил. Или в том, что я испортил тебе жизнь.

Пару минут молчали. Стояли, смотрели в окно комнаты и слушали, как какой-то мужчина, видимо, Палыч, заходит в ванную. Повозившись там с полминуты, он уносит Вику (наверное, в каком-нибудь мешке из-под сахара или картошки, словно старый матрас с клопами) в никуда.

Входная дверь захлопывается, и Кристина произносит:

– Я остаюсь здесь. С тобой. – Подумав над словами Павла, девушка вернулась в свои подростковые годы и вспомнила, как однажды в летнем лагере переспала с хорошим мальчиком, с которым они проводили много времени вместе.

Ей сложно было судить теперь о том, как бы все было, продолжи они тогда свои отношения. Кто знает, возможно, ей бы не пришлось сейчас стоять здесь, пережив аварию, развод с супругом и бог знает какие еще превратности жизни? Павел никогда не спрашивал, а она так никогда ему не сказала, что авария, после которой она лишилась ноги, случилась по вине мужа – он был пьян.

Не удивительно, что Кристина запрятала воспоминания о счастливых отношениях с тем мальчишкой так далеко, – ей не хотелось думать, что она, возможно, поспешила с замужеством.

Так или иначе, Павел прав, и произошло то, что произошло. И для нее теперь важнее всего в жизни было не лишиться этого молодого человека, оставив его в этой комнате одного и навсегда – как того парня в лагере, с которым она даже не попрощалась, укоряя себя за то, что позволила себе вольность.

– Но если у тебя не получится сделать то, что задумал, то мы съезжаем. И, будь уверен, что, если ты окажешься в тюрьме, я не буду тратить свою жизнь и ждать твоего возвращения. Что скажешь?

Теперь пришел черед решать Павлу. Вены на его шее вздулись, голова болела, а виски горели так, словно вместо мозгов в черепе была аджика из перца чили.

Если и был момент, чтобы все исправить, то он был сейчас. Подумав о чем-то своем и что-то для себя взвесив, Павел ответил:

– Идет.

Хотя он знал, что в ту минуту мог сказать любимой: «Идем отсюда», он решил пойти на риск. Потому что в этом мире жестокость бьет через край. И быть может, если он перекроет – пусть ценой своей свободы или даже жизни – хоть один кран, через который льются корысть и бессердечие, то мир станет лучше.

Так что да, он решил, и совесть его была спокойна. Алевтина Эдуардовна получит по заслугам, а дальше будь что будет. Но по крайней мере, он отомстит за Вику и за все унижения, которые пришлось перенести Кристине.

Глава 13

Неявная симпатия к подонкам, которая всегда жила во мне, свидетельствует, кажется, о тонком созвучии в душевной глубине. Игорь Губерман. Иерусалимские гарики

1

Жизнь – это такая круговерть, в которой бывает, что не находишь себе места, или, напротив, место-то есть, но тебе кажется, что оно не твое. И тогда хочется быть кем-то другим, думая, что «вот там» – там было бы здорово. Но на самом деле все мы слегка потерявшиеся. Люди, живущие по принципу неопределенности Гейзенберга и законам Бора…

Все относительно, у всего есть вероятность, но почему тогда все складывается так безукоризненно правильно или, наоборот, несправедливо? Так, что потом приходишь к выводу, что случайности не случайны.

Добираясь на работу, Кристина вспоминала о том, как ее бывший муж, будучи юристом, уладил дела после аварии, а затем коварно и легко ушел от ответственности за свою супругу. За нее. За ту, которая его любила. И которая злилась на него все это время, пряча эту злобу в себе, а может, даже обращая этот гнев против себя – иначе как объяснить это затворничество в коммуналке?

Да, конечно, она злилась. Естественно, ей было больно. Она хотела спрятаться от всех, сделать вид, что ей никто не нужен, да и сама она себе не нужна, чтобы кто-то сумел разубедить ее в обратном. Этим кем-то удалось стать Павлу. Тому, который попытался растолковать, что поступки ее бывшего – это его дело, а ее жизнь – в ее руках. Так и должно быть. И так было всегда.

Но пока его не было, Кристина мало-помалу смирилась с произошедшим, стараясь не думать о том, как так вышло, что она оказалась никому не нужна. А еще были дни, когда она отчетливо понимала: жизнь висит на волоске, словно у парикмахера в ножницах, готовых сомкнуться. Бывали и такие дни, когда Кристина сперва даже не испытывала желания сходить в душ, приготовить себе бутерброд или поменять трусы.

Разумеется, девушка знала, что существуют психотерапия и антидепрессанты, но, с одной стороны, – она не относила себя к участницам клуба «Химия и жизнь», считающим, что счастье заключается в волшебных пилюлях, употребление которых избавит ее от желеобразного состояния души и тела; а с другой стороны, после аварии, предательства и развода Кристина стала настолько недоверчива, что могла бы не выдержать неосторожную попытку врача-психотерапевта, возомнившего себя детективом, вывести ее на чистую воду.

Было время, когда ей казалось, что она нашла себя в этом мире и начала проживать обычную женскую судьбу, но когда она лишилась почти всего, ей стало понятно, что полагаться на других означает отдавать себя на волю случая.

Кристина помнила, как однажды волею этого самого случая очнулась на больничной кровати после операции и без ноги. Она понимала, что, быть может, врачи были в этом не виноваты и, наоборот, сделали все, чтобы сохранить привычную конечность, но в тот день она была жутко на них обижена, даже пыталась с ними царапаться, хотя как их достанешь, когда тошнит от наркоза и слабость во всем теле?

– Где моя нога?! За что?! – пыталась кричать она, не замечая своих слез, но с губ слетали лишь обрывки слов, подобных шелесту сухих осенних листьев, которые они с ребятами сжигали в урнах на уроках труда в школе. Голоса не было просто потому, что хотелось пить.

Нутром чувствуя пробуждение Кристины, в палату прибежала медсестра и дала пострадавшей воды, заботливо окунув в пластмассовую больничную кружку трубочку, из которой раньше девушка если и пила, то только коктейли.

Аварию Кристина помнила смутно. Помнила только, что ее муж тогда был за рулем. Когда она пришла в себя после операции, ее не сразу посетила мысль о том, почему его сейчас нет с ней рядом.

Когда Кристина лежала в больнице, она чувствовала себя нагой и беззащитной. Ей было страшно, и меньше всего хотелось быть выставочном экспонатом для студентов-медиков.

– Только подойди ко мне, убью! – в ярости процедила она сквозь зубы своему «лечащему врачу», когда он пришел ее «посмотреть». Она и сейчас, в эти дни, порой вспоминала его светлые, внимательные к ее боли и переживаниям глаза. Наверняка если бы не этот докторишка лет тридцати пяти, с короткой стрижкой и в очках, Кристина наложила бы на себя руки.

Первые дни после ампутации она желала себе смерти, потому что оказалась кинута в болото одиночества, как якорь безумного корабля-призрака. Но молодой доктор уважал девушку, и ей хватило нескольких его предложений: «Поверь, в жизни бывает и не такое. Сейчас тяжело, но ты справишься. К тому же, пока ты в больнице, у тебя есть время помедитировать».

Шутка в этих обстоятельствах казалась девушке циничной, но Кристина позволила себе рассмеяться. Смех, конечно, был нервным и несмелым, но зато искренним, как улыбка ее врача. В ту секунду Кристина решила, что она будет жить, несмотря ни на что. Докторишку она запомнила как человека, от которого веяло теплотой. Теплотой, которой теперь она была лишена не меньше, чем отнятой ноги. И фантомные боли, которые иногда причудливо щекотали отсутствующую ногу так, будто она была там же, где и всегда, были ничтожны в сравнении с фантомными болями по ее прошлой здоровой жизни, в которой она была жизнерадостной, спортивной и улыбчивой «чиксой».

Вот так Кристина сняла розовые очки и увидела мир, которого не замечала прежде. Мир, в котором даже самый близкий человек способен на низкий поступок, мир, в котором юристы врут, а злых хирургов хлебом не корми – дай только отрезать ногу…

Хуже этого было только то, что Кристина, оказавшись в те первые, самые важные и болезненные дни без поддержки супруга, почувствовала себя пустым местом, пробелом, отделяющим до от после. Белым пятном на листе бумаги, исписанным вдоль и поперек, частичкой, которую если и заметят, то только лишь для того, чтобы заштриховать, – как они с ребятами иногда делали, изрисовывая лица серьезных ученых, уткнувшись взглядом в учебник на скучном уроке химии.

Она шла мимо людей, торопящихся по своим делам, словно молекулярные частицы. Мимо одних и тех же старых и не очень домов – гостиницы, салонов мобильной связи, продуктовых магазинов и арок, за которыми виднелись дворовые помойки.

Шла на работу одним и тем же привычным для себя маршрутом, автоматически и без интереса к происходящему вокруг. Почему-то сегодня ей хотелось думать о том событии, все мысли о котором она раньше от себя отгоняла.

Отгоняла, пребывая в глубоком ужасе.

До аварии она мечтала о другой, обычной жизни – той, в которой все просто и без излишеств, но в которой можно почувствовать себя женщиной. А что, рожай себе, сиди дома с ребенком, а потом воспитывай, как эти, суетливо мечущиеся по улице пешеходы – сборище мам и пап, занятых своими делами, каждое из которых кажется им самым важным на свете.

Вот было бы здорово познакомиться с тем же самым Павлом где-нибудь на совместной тусовке или, наоборот, в новом для себя месте – там, где никто бы не знал ее имени, и она бы всех присутствующих тоже видела впервые. Конфетно-букетный период, совместная жизнь, создание семьи.

Не спать по ночам, оттого что у малыша болит животик, а когда он подрастет – отводить его в садик. Потом самой – бегом на работу, часов до четырех, чтобы забрать сына по дороге домой. Дальше готовка, а вот и муж домой пришел. Ссоры? Ну да, а у кого их нет. У всех есть свои взлеты и падения… В этой простой семейной жизни их трудности преодолевались бы, а все хорошее, что происходило, можно было бы потом рассортировать, словно наполняя новый фотоальбом свежими снимками. Вот бы ей жить так, чтобы на старости лет мысленно перелистывать альбом приятных воспоминаний и знать, улыбаясь, что прожила свою жизнь правильно.

Всего бы этого ей хотелось. Но хотеть и мочь – это разные вещи, а жизнь у каждого одна.

После аварии ее стало тошнить от этой обычной, приземленной жизни хуже, чем после медицинской наркоты, выключившей ее сознание. Какие дети?! Тем более теперь, когда она – такая? Немудрено, что девушка поглядывала на свой протез с отвращением – неужели этот аппарат сможет заменить ей ногу? Уж лучше тешиться фантомными болями, чем притворяться, что жизнь может быть прежней. Особенно когда люди, которые ее не знали и не обязаны были знать, смотрели на нее иногда с грустью, иногда с ненавистью, а иногда даже предлагали деньги – «На, поешь», «Девушка, купите себе что-нибудь».

К этому она привыкла на удивление быстро. А вот к тому, что большинство прежних друзей и коллеги смотрели на нее теперь примерно так же, как обычные незнакомцы, Кристину изводило до смерти.

«Поэтому, – считала она, – нечего удивляться, что я его полюбила». Ведь это он, Павел, прошел путь от неприязни до доверия и смог стать ее другом. Он показал Кристине лучше всякого отражения в зеркале, что она умеет нравиться мужчине, и самое главное, что неважно, сколько у нее ног, – она остается человеком.

Как можно было об этом забыть? И если Павел способен пойти на убийство, которое считает справедливым, потому что верит, будто умерщвление даже такой… суховатой женщины, как Алевтина Эдуардовна, сделает жизнь девушки лучше, то нечего удивляться, что и она решила постоять за себя. Приняв себя такой, какая она есть. Теперь плевать, что у нее в жизни было раньше. Главное, что она продолжается.

Кристина шагала к офису в необычно приподнятом, боевом настроении. Она даже поймала себя на мысли, что, умей она бегать как прежде, то побежала бы вперед, не думая дважды.

Всему этому она не удивлялась. А вот посмотреть на удивленные лица своих коллег, которых она сегодня собиралась послать далеко и надолго, – этого ей хотелось, и даже очень.

Кристина замечала, что ей было легче прощать своих обидчиков, в то время как Павел с его обостренным чувством справедливости, напротив, обид не прощал. Когда она смирялась, он бил в кость, когда она извинялась, даже если была не виновата, то он, наоборот, предъявлял претензии, даже понимая свою вину. И если Кристина ответы на свои вопросы нашла в смирении, то Паша, наоборот, видел целью бунт.

Что ж, она выразит свой гнев, перестанет быть «терпилой», освободится от своего рабского положения, чтобы начать все заново. Давно пора плюнуть в рожу хамью, с которым ей приходилось работать. С тех пор как Кристина лишилась ноги, в офисе она чувствовала себя негласным членом касты неприкасаемых. И все же терпеливо сносила насмешки, стеснение и презрение своих знакомцев, оставаясь работать и делая вид, что все как раньше.

Глупо? Она была согласна. И теперь было пора положить этому конец. Авария аварией, но это Кристина, а не ее бывший муж, позволила коллегам так с собой обращаться.

И если свое унизительное положение Кристина компенсировала терпением и добротой, понимая, что всем бывает больно, то Павел, придя к такому же выводу и уяснив, что «нет плохих на свете», решил заявить о себе. Словом, он был реформатором, тогда как она оставалась консервативной.

Все же они составляли бесподобную, уникальную пару из двух людей, непохожих друг на друга. Но есть ли у них будущее? И как насчет вчерашнего разговора о мести Алевтине Эдуардовне? Вопрос не в том, достойна ли эта женщина жить или нет, а в том, смогут ли эти двое после задуманного спать спокойно.

В ту секунду девушке было невдомек, что никто никого не убил. Во всяком случае, пока. Она чувствовала: произойдет что-то нехорошее.

Она понимала, что Павел не юрист, чтобы избежать наказания, но это ее и трогало – «левый» человек в ее жизни любит настолько, что готов убить за нее обидчицу, притом что знает – дело кончится тюрьмой. Такая самоотдача с его стороны была ей лестна, но неужели можно любить настолько, что нельзя обойтись без убийства, служащего доказательством чистоты и искренности чувств?

2

До поры до времени Кристине удавалось откреститься от ответов на этот вопрос. Оказавшись на первом этаже бизнес-центра, она с удивлением отметила, что стоит и ждет, когда лифт, который она же сама и вызвала, распахнет двери и впустит ее внутрь.

Когда его двери открылись, из лифта выскочила уборщица.

Автоматически Кристина обронила:

– Здрасьте.

В глазах уборщицы была – нет, не насмешка над девушкой, – а радость от встречи, причудливо сочетающаяся с испугом. Молча кивнув, женщина поспешила к выходу.

Эта короткая сценка таила в себе что-то необычное и заставила девушку отвлечься от размышлений. Пока она поднималась на нужный этаж, до нее дошло:

– Шуба! На ней была норковая шуба начальницы производственного отдела, – сказала она сама себе изумленно. Конечно, вот откуда взялись испуг и спешка, препятствующие мимолетной радости от встречи с Кристиной.

Неожиданная догадка насмешила девушку как ребенка. Вот что случается, когда в офисе нет камер наблюдения! Что ж, так ей и надо.

Сосредоточившись и приободрившись, Кристина нажала на кнопку домофона. Пора было браться за дело. Секунда – и секретарша с ресепшена открыла ей дверь офиса. Офиса, входя в который Кристина не чувствовала себя нужной. Пора было закончить этот мазохизм.

– Вы как всегда вовремя, – ядовито заметила секретутка и помчалась по своим делам.

Кристина пропустила колкость мимо ушей. Обижаться было некогда. Оказавшись внутри, девушка не знала, как поступить, но точно понимала, что пришла сюда, чтобы больше здесь ни за что не появляться вновь. Она думала, что, приняв решение об увольнении, наконец-то берет жизнь в свои руки – мол, остается лишь действовать по ситуации, но и тут ситуация вышла из-под контроля: кругом все было заставлено коробками, из которых торчали папки с отчетностью. Ресепшн был заставлен горшками с цветами, и, конечно, туда-сюда сновали ее коллеги.

Никто с ней не поздоровался, ни один человек не улыбнулся, поглядев в ее сторону. Конечно, нет, а зачем? Ведь она всего лишь пустое место. Призрак, который мешает… мешает чему – переезду? Или фирма закрывается, превратившись, словно по мановению, в однодневку?

Внезапно Кристина почувствовала в себе такой сильный гнев, что, казалось, если она не выскажется, то сожжет себя изнутри костром, который полыхал в ней все сильнее.

– Эй, тараканы! Я увольняюсь! – крикнула, удивляясь накатившей на нее смелости, ампутантка, как ее называли за глаза.

Казалось, в следующие несколько секунд в офисе все затихло. Секретарша, которая закончила распихивать документацию по коробкам и несла в руках последний цветок, ранее стоявший на подоконнике, выронила его, картинно ахнув.

Горшок разбился, и шестеренки вновь завертелись.

– Ну и дура, – усмехнулась Кристина и, опершись на костыль, чигнула коробку с бумагами от себя подальше. Даже с одной ногой можно быть самодостаточной и счастливой. – А теперь пропустите инвалида в отдел персонала! Ну что, непонятно сказала?

С этими словами в офисе как по щелчку воцарилась тишина. Кристина была удивлена и воодушевлена тем, что по-прежнему способна влиять на людей, в какой-то степени владеть ими, подобно тому, как она могла в прежние дни вить веревки из мальчишек, умело подводя их к нужным поступкам. Все только оттого, что она – девушка. И если грамотно себя преподнести, то рано или поздно выстроится очередь из самцов, которые, если очень сильно постараются, смогут рассчитывать на добавку.

В животе приятно защекотало. Черт возьми, и почему она раньше не могла набраться решительности?

Вот так, в образе довольной собой и самоуверенной девушки, Кристина прошла мимо лживых зарослей офисного планктона. Коллеги расступались сами, возможно оттого, что ее лицо приобрело серьезный вид и заостренные черты, подобные лезвию газонокосилки.

Не прошло и минуты, как она без всякого стука, без тени сомнения и со сталью в голосе вошла в кабинет менеджера по персоналу и с ходу заявила:

– Я увольняюсь.

После секундного замешательства Галина Николаевна, женщина сорока лет, а если проще – тетка с советским мышлением, безосновательно возомнившая себя представительницей среднего класса (впрочем, ее умственные способности явно находились на этом уровне), сперва покраснев, потом побледнев, позеленев и посинев, поправила свой костюм и проговорила:

– С какой стати?

– В городе много хороших бухгалтеров безо всяких ограничений по здоровью.

– Милочка, я вас не рассчитаю.

– Чем очень порадуете трудовую инспекцию.

– Мы ведем дела честно, – промямлила кадровый менеджер фразу, каждое слово в которой было ложью. Обе это знали.

– Ага, и поэтому вот так неожиданно переезжаете? – Бухгалтер нанесла очередной удар.

– Мы… – Вопросы Кристины, этой серой мышки, которую она считала тупой, но исполнительной, пригвоздили представительницу среднего класса к стенке, которая была тупиком.

Деваться было некуда. Поражение было очевидным.

– Букву забыли, Галина Николаевна? Вы пока вспоминайте, а я схожу за своей зарплатой, распишусь в ведомости и не дай бог к моему возвращению на вашем столе не будет моей трудовой книжки!

В душе уже празднуя победу, Кристина с достоинством вышла за дверь. Только теперь она почувствовала, что по офису растекся запах краски. Это снова навело ее на мысли о переезде офиса: чем он вызван, желанием сэкономить на аренде? Расширением площадки? Перепланировкой и ремонтом помещения?

По каким бы причинам контора ни паковала чемоданы, ее все это не касалось. Войдя в кабинет директора, девушка увидела нескольких работяг, красящих стены в черный цвет с тупым усердием. Она не знала, чью прихоть исполняют эти странные люди, но ей казалось, что этот некогда приличный кабинет после обновления будет походить на комнату для допросов.

Ладно, хватит. Главное, что сейф на месте. Добравшись до него, Кристина ввела код, нажала кнопку, и дверца ящика с деньгами открылась, слегка пискнув, будто закончившая разогревать еду микроволновая печь.

Согласно ведомости, которую она заткнула себе за джинсы, Кристине за две недели работы в этом месяце причиталось двадцать тысяч рублей. Но кто верит цифрам на скучных деловых бумажках? Не моргнув глазом и удивившись своей невесть откуда взявшейся хладнокровности, девушка взяла из сейфа – потомка волшебного сундучка из народных сказок – на десять тысяч больше. Стыда она при этом не испытала – надо же было хоть как-то восполнить моральный ущерб, который она кротко сносила все это время.

– Будем считать это отпускными, – сказала она рабочему, который недовольно на нее поглядел.

Поняв, что прозвучавшие слова мало касаются ремонтника, продолжавшего осуждающе смотреть на девушку своими честными глазами, она интуитивно воспользовалась тем, что в народе называют женской логикой, и не стала закрывать сейф.

– Ребят, если что, сейф открыт, – обронила она с безучастным видом эксперта, констатирующего некий факт, и, направляясь к выходу, неловко зацепила костылем банку черной краски. Некогда красивые досочки, несмотря на разбросанные по полу газеты, начали превращаться в озеро, покрытое пленкой нефти.

– Ох, простите. Это не я, это все моя инвалидность, – кокетливо извинилась Кристина, и в ту же секунду честный рабочий поставил полупустую банку краски в прежнее вертикальное положение. Несмотря на его молниеносную реакцию, пол был испорчен.

Этого было достаточно для того, чтобы двое других мужиков взяли из сейфа сколько позволит совесть и как ни в чем не бывало продолжили свой труд.

Оказавшись за дверью директорского черного кабинета, девушка отчего-то подумала, что любого человека можно испортить вот так, как она только что испортила паркет.

Захотелось вернуться, извиниться перед всеми и положить назад деньги. Но Кристина оказалась сильнее своих желаний. Да и в зимней куртке прыгать по офису было безумно жарко. Пора было валить отсюда подобру-поздорову, пока запал бунтарства не иссяк.

Заявление на увольнение писала молча. Галина Николаевна стояла к ней спиной и смотрела в окно, опираясь на подоконник.

Когда Кристина забрала свою трудовую книжку – о чудо, с ней и другие документы – и раздумывала, стоит ли дожидаться подписи генерального директора или проще расписаться за него самой, Галина Николаевна обернулась и неслышно подошла к уже бывшей сотруднице.

– Я хотела бы перед тобой извиниться.

– Извините, но ваши извинения ничего не изменят.

– Это не важно. Прости меня.

Кристина заглянула в глаза Галине Николаевне всего на мгновение, но мигом отвела взгляд, ужаснувшись искренности этой женщины. По ее глазам, в которых не было ничего, кроме сожаления, было видно, что коллега извинялась не из страха перед трудовой инспекцией, а просто так, от души.

«Господи, какой кошмар. Что же я натворила?» – сокрушенно подумала Кристина и, легонько пожав руку менеджеру, удалилась из кабинета.

3

Тем временем офис стремительно пустел. Компьютеры и прочая офисная техника были погружены молодыми людьми на служебные машины, а мебель и кухонная утварь разобраны и отнесены в «Газель», которая терпеливо ждала отправления.

С каждой минутой Кристине все больше казалось, что помещение, такое знакомое ей прежде, умирало – выключался свет, снимались жалюзи, словом, ребята сматывали удочки. Интуитивно бухгалтер воспринимала происходящую перестановку как знак или сигнал, предвещающий скорые перемены в ее жизни.

Офисную агонию разбавляли лишь крики секретутки и беготня генерального директора Николая Николаевича – мужика, как ни странно, неплохого, в меру мягкого и даже порядочного, – оба искали шубу.

– Кристиночка, привет. Вы часом не видели шубу Яночки?

– А что, пропала? – с притворным удивлением и с усталостью на лице Кристина взглянула в лицо секретарше.

Бедная девушка производила жалкое впечатление.

– Да, и как видно, она уже сделала ноги, – стукнул каблуком своих дорогих туфель генеральный.

«Никогда не понимала, зачем «вешалкам» такая дорогая одежда», – хотела уколоть напоследок Кристина, но сдержалась. Вместо этого она произнесла:

– Знаете, я устала от работы и я увольняюсь.

– Как? Мы же с вами рука об руку столько времени… – недоумевал начальник, расстроившись от услышанного гораздо больше, чем от пропажи Яночкиной шубы.

«Ага, значит, тебе надоело ее трахать», – со злобным удовлетворением подумала Кристина.

– Простите, но это очень долго объяснять, – отвечала она. – Заявление у Галины Николаевны. Подпишите, пока оно не потерялось, пожалуйста. – Слово «пожалуйста» Кристина постаралась подчеркнуть, намекнув всем своим видом, что будет, если этого не произойдет.

По правде, она была мокрой от пота, уставшей от этой кутерьмы, которую сама разожгла лишь сильнее, и не собиралась никуда жаловаться, несмотря на то что ей, как любому бухгалтеру, было чем козырнуть перед проверяющими организациями. Так что Кристина блефовала, но ей было уже все равно, поверит он в ее ненавязчивую угрозу или нет.

– Ну хорошо, – ответил Николай Николаевич, и она вдруг поняла, что его ей тоже жалко.

– Николай Николаевич, я не хочу ни на что намекать, но сейф в вашем кабинете не был закрыт, а рабочие еще там и красят стены…

– Просто ужасно! – спохватился бизнесмен и, забыв как о Яночке, так и о Кристиночке, понесся в свой бывший кабинет.

Испытывая невыразимую смесь из отчаяния, чувства вины и удовольствия от причиненных этим людям страданий, девушка вышла за дверь организации, в которой проработала немало.

Пока она спускалась в лифте на первый этаж, ее стошнило. Она ощущала себя грешницей, и это было хуже всего. Казалось, она сама себя изнасиловала и потеряла чувство собственного достоинства.

Срочно был необходим свежий воздух.

На свежем воздухе судьба подарила девушке разговор, который усугубил ее чувство вины и испорченности. Вероника, единственная подруга Кристины, которая не только не отвернулась от девушки с момента аварии и развода, но всегда была готова поддержать в трудную минуту.

Вероника была, что называется, жгучей красавицей – стройной рыжей бестией со светло-голубыми глазами, о которой так приятно думать на сексуальные темы, но которая, к сожалению многих мужиков, не оправдывала ярлыка шлюхи.

Одна проблема – Кристина с трудом принимала помощь своей любимой подруги. Она слишком ее ценила и боялась причинить Веронике массу неудобств. Обе понимали, что нужны друг дружке, но никогда не признавались в этом. Подруги были близки настолько, что, будь они членами «розового сообщества», конечно, переспали бы не раздумывая. Но, как это часто бывает у представителей обоих полов, когда в жизни Кристины появился Павел, Вероника начала чувствовать напряг в их отношениях, понимая, что теперь они общаются не так часто и не так тепло, как раньше.

Да, Кристина ничего не сказала о Павле своей подруге. Отчасти боясь ссоры с ней, а отчасти боясь признаться себе, что с Павлом все может кончиться так же быстро, как и началось.

Кристина не любила ни сленг, ни мат, но находила и первое и второе очень емким способом самовыражения в ситуациях, необычных настолько, что по-другому не сказать. Завидев жопу Вероники, топающей к своей машине с коробкой в руках, девушка пожалела, что не умеет испаряться или становиться невидимой по щучьему веленью и собственному хотенью.

Минуту назад ей казалось жизненно важным выйти на свежий воздух, а оказавшись на свежем воздухе, Кристине понадобилось избежать разговора с Вероникой.

– Вот ведь жопа! – чертыхнулась еле слышно Кристина. Но этого оказалось достаточно, чтобы Вероника почувствовала, что позади нее вне себя от стыда и страха не знает, куда себя деть, ее подруга.

Обернувшись к Кристине и поставив коробку на землю, Вероника сказала просто:

– Привет!

– Привет.

– Не бойся. Что, даже не приблизишься?

– Ну, о’кей, – неохотно согласилась Кристи.

– Ждешь, что я буду тебя ругать? – улыбнулась подруга.

– Насчет чего? – прикинулась дурочкой Кристина, отводя глаза в сторону.

– Насчет того, что ты отжигала сегодня в офисе.

– Да нет…

– Ждешь-ждешь и правильно делаешь, – усмехнулась Вероника, закурив тоненькую сигаретку с ментолом.

С удивлением Кристина вспомнила, что уже неделю не курила.

– У тебя есть?

– Конечно!

Угостив Кристину сигареткой и огоньком, Вероника начала рубить правду-матку:

– Человек без доброты превращается в животное.

– Доброта открывает твою душу нараспашку, – парировала Кристина. – Ты стараешься для людей, а они в ответ на твои благие намерения плюют и на тебя, и на твою душу. Садятся на шею, так что…

– Что же с тобой стало?

– Ничего.

– Ничего? – Вероника пристально всмотрелась в усталые, чуть покрасневшие от недосыпа или слез глаза и не увидела в них ничего. Ничего, кроме боли, спрятанной под коркой напускной жестокости. – Ну ты ваще-е… А у тебя кто-то есть? – неожиданно спросила Вероника.

– Какое это имеет значение? – ощетинилась Кристина, дав понять, что та своим вопросом попала в цель.

– Я не знаю какое, но я знаю, что раньше ты бы ни за что не стала корчить из себя беспощадную стерву. «Добрым людям садятся на шею», вся херня… Кристи, тебе почти тридцать, и раньше ты никогда себя так не вела.

– Как так?

– Жопой об косяк. Пришла, всех разметала, устроила дестрой и свалила…

– Ты мне не мама. И я сделала так, как посчитала нужным.

– Неужели? Не ты ли говорила, что смысл человеческой жизни в том, чтобы сохранить себя, несмотря на попытки остальных смешать тебя с грязью, а? Вспомни, разве не ты мне об этом говорила?

Нахохлившись, Кристина как будто бы набрала в рот воды. Возникла пауза, пророчащая скорую развязку и прощание.

– Значит, решила?

– Да-да-да! – взорвалась Кристина. – Неужели по мне не заметно?

– Ну, раз так, то ничего не поделаешь.

От такой реакции своей подруги Кристина опешила. Ни с того ни с сего она будто бы превратилась в обиженную маленькую девочку, которой так тяжело и одиноко, что хочется плакать.

Но она не могла себе этого позволить. Усилием воли Кристина сдержала едва не нахлынувшие слезы.

Так или иначе, этой немой сцены, незаметной ни для кого, кроме двух подруг, хватило для того, чтобы Вероника как бы невзначай предложила:

– Вот что, если тебе будет плохо… или даже если будет совсем… хорошо, то позвони мне, и мы все решим. О’кей?

– Нет. Этого не будет. Ничего уже не будет по-прежнему.

– Ну смотри, далеко пойдешь. Когда вляпаешься, не обижайся – вытаскивать тебя не буду, – крикнула Вероника, устав наставлять одноногую идиотку на путь истинный, и пошла прочь, взяв в руки коробку со своим офисным барахлом.

Глава 14

Люди более моральны, чем они думают, и гораздо более аморальны, чем могут себе вообразить.

Зигмунд Фрейд

1

После разговора с Вероникой Кристине вновь стало тошно. Тошно от того, что она из-за своей дурацкой гордости кинула еще один камень в огород человека, который не желал ей ничего дурного.

А кроме того, девушка понимала, что подруга не ошибается. Кристина дала слабину, и, если она продолжит идти по неправильному пути, добром это не кончится. Сгорая от стыда, вновь безразличная к себе и людям, девушка меньше всего хотела обернуться и взглянуть на здание бизнес-центра, с которым, как ни крути, ее связывало так много.

Жалела ли она, что бросила работу? Нет. Она жалела о том, каким образом она этого добилась. Забывшись, Кристина ускорила шаг, словно здоровая девушка, и в следующую секунду чуть не расшиблась, поскользнувшись.

«Так мне и надо», – встряхнулась Кристина, решив во что бы то ни стало взять себя в руки.

Хуже всего было то, что грустные, страшные и правдивые мысли, нахлынувшие на нее утром, никуда не делись. По-прежнему с большой неохотой, все еще сопротивляясь пониманию своего реального положения, Кристина в очередной раз попыталась взглянуть в глаза горькой правде.

Вслух, не отдавая себе об этом отчета, девушка задавала себе прежний вопрос:

– Можно ли разделить свою жизнь с преступником?

Она не знала четкого ответа, но сомневалась, что если Павел по отношению к другим лютый зверь, то по отношению к ней сможет быть белым и пушистым. Медведя можно держать в клетке и даже выдрессировать как полагается, но если он голоден, то в один миг вся твоя муштра падет перед его восставшей звериной дикостью.

Можно ли идти по дороге жизни вдвоем с человеком, который однажды убил? Делить с ним невзгоды, радоваться успехам… И если представить, что у них когда-нибудь будет ребенок, где гарантия, что он не пойдет по отцовским стопам?

Ответы на неприятные вопросы настойчиво лезли в ее голову, стучались в мозг, будто разъяренные крестьяне, готовые поквитаться с феодалом. Воображаемая дверь сорвалась с петель, и толпа уставших от рабского положения, ликующих сельских жителей ворвалась в залу властителя…

Итак, если и можно, то эта любовь не для нее. Еще вчера она искренне считала, что останется с Павлом при любом раскладе, а сегодня уже не знала, куда его девать. Или куда деться от него.

Они любили друг друга, но казалось, что это было давным-давно. И опять – вопросы вертелись в голове, а однозначного ответа у нее вновь не было. Стоило ей решить, что она развернется и уйдет от этого человека, как становилось страшно.

И главное, может ли она считать Павла моральным уродом, мудаком и преступником, если сегодня доказала всем вокруг, а в первую очередь себе, что сама далеко не святая и тоже может быть стервой? Ковылять пешком, как она проделала этот финт утром, не было ни сил, ни настроения. На обратном пути девушка села в автобус. Никто не уступил ей места, да она и не хотела садиться. Проехав пару остановок, Кристина почувствовала, как кто-то положил ей руку на плечо.

Обернувшись, девушка увидела коротко постриженного и немного смуглого седого мужика с седыми же усами. Он слегка улыбнулся Кристине и, посмотрев на нее сосредоточенным взглядом своих живых глаз, спросил:

– Болеешь?

– В каком смысле?

– Присесть хочешь? Давай, забирайся. Я уступлю. – Старик спрыгнул с высокого пассажирского места и помог девушке запрыгнуть на сиденье. – Эй, молодняк! – обратился он к людям лет двадцати-тридцати, которые рассредоточились по периметру салона, разбавляя пенсионеров. – Мне через два месяца стукнет семьдесят лет! Уступите мне место! Сдохну – уступать будет некому, – расхохотался он, почесав усы, которые прекрасно гармонировали с хлопьями снега, кружащего за стеклами автобуса.

Постояв у двери, мужик вернулся к Кристине.

– Видишь, ублюдки. Сидят, смотрят. И пока в мире вручают Нобелевские премии, ищут ядерное и химическое оружие, у нас в автобусах сидят самые настоящие бомбы замедленного действия. Кстати, у меня у самого протез. Так что ты тоже носи, не стесняйся.

– Спасибо, – ответила девушка.

– Ты еще и вежливая. И это правильно. А эти, видимо, добрых книжек не читали. Не впитали в себя ничего хорошего. Но это все я, конечно же, шучу. Черный юмор.

– У нас белого не бывает.

– Не исключаю и такого. Мне через два месяца стукнет семьдесят, – повторил он.

– Поздравляю.

– Спасибо. Жизнь прекрасна, живите и радуйтесь! – пожелал ей старик, который больше походил на молодого паренька, и, поправив шапку, задорно прыгнул в раскрывшиеся двери автобуса.

2

Эта незатейливая и веселая встреча в автобусе придала Кристине сил и вернула хорошее настроение.

«У меня все будет хорошо. Пускай этот наш разговор будет мне добрым знаком, – думала она, ощутив себя счастливой. – Быть доброй гораздо круче», – размышляла она беззаботно. Казалось, ничто не в силах сгустить краски.

Но стоило ей оказаться во дворе знакомого дома на Вознесенском, как стало не по себе. Уже под аркой она ощутила сильное недомогание. Хотелось лечь и уснуть, но расстояние до желанной кровати, эта лестница, по которой только предстояло подняться, – все это отчего-то внушало страх.

Впервые в жизни Кристина решила, что у нее шарики за ролики. «А что подумает Павел, если узнает?» – пошатнувшись, думала девушка.

Во дворе, как ни странно, было тихо. Ни души. Каждый шаг давался ей очень тяжело. Это состояние не было похоже на обычную усталость, нет. Она передвигалась с таким трудом, словно… словно была гигантским магнитом, который притягивало к земле.

Чем не сюжет для телевизионных страшилок в духе «Необъяснимо, но факт»? Шутки шутками, но в дюйме от двери в подъезд Кристина ощутила себя путником в пустыне, которому оставалось несколько шагов до источника воды. Чувствуя себя ветхозаветной старушкой, девушка оперлась о ручку входной двери, чтобы избавиться от одышки, и… упала, получив ожог!

– Вот черт! – засмеялась она истерически, не смея пошевелиться от боли. На ладони вскочил пузырь, который лопнул, стоило прислонить его к грязному, но зато холодному снегу. Кристина понимала, что смеется как безумная. Наверное, это уже и было безумие, но, с другой стороны, если бы она не смеялась, то оставалось бы рыдать, а там того и гляди, что крыша поедет.

Двор по-прежнему пустовал. Не было ни охранников, ни одаренной молодежи из соседней парадки – никого. Помаленьку к девушке вернулась сила ума и ясность мысли. Поднявшись на ноги, Кристина стала отряхиваться – слабость исчезла – и уставилась на дверную ручку как баран на новые ворота. И было отчего: железяка светилась бело-оранжевым цветом. Было очевидно, что она достигла температуры плавления – шел дым, стекала краска, сходил лак.

– О боже! – Девушка не верила своим глазам, но они видели то, что видели. Она столкнулась с тем, что было за гранью обыденных представлений о мире. И нельзя сказать, что такое столкновение приходилось ей по вкусу.

Остатки здравомыслия и инстинкт самосохранения говорили ей: «Если хочешь спастись, то беги сейчас», но совесть тянула девушку в противоположную сторону, твердя: «А как же Павел? Неужели ты не возьмешь его с собой?»

Действительно, может быть, ей все это только кажется? Решительно толкнув полыхающую дверь костылем, Кристина вошла внутрь и… ничего не произошло.

– Слава Богу! – с удовольствием крикнула она в пустоту подъезда. Дурацкая дверь позади, что бы это ни было, это не по-настоящему.

«Но как ты объяснишь себе ожог на руке?» — спросил ее внутренний голос.

– Не знаю, – ответила она ему, а вернее, самой себе. – Не хочу об этом думать, а то снова станет страшно.

Это было правдой, и внутренний голос отстал. Кристине хотелось всего лишь доползти до кровати, убедиться, что с Павлом все в порядке, и поговорить с ним.

– Делов-то, делов, – улыбнулась девушка, преодолев лестничный пролет.

«Ну конечно…» — прошептал внутренний голос.

Открыть дверь, когда одной рукой опираешься на костыль, а вторая с ожогом, было непросто, но Кристина справилась.

Беспокойство и страх отступили, когда она оказалась в квартире. Несмотря на расквашенный «толчок» (н недавнюю смерть Вики, не забывай), здесь было безопасно.

Из их с Павлом комнаты доносилась музыка. Это хорошо, значит, он дома.

Помедлив перед комнатой в темноте несколько секунд, Кристина набралась храбрости, вспомнив, как Вероника начинала болезненные и непростые разговоры – с места в карьер, – и решила последовать ее примеру.

Отворив дверь в комнату, она сказала Павлу напрямик:

– Я бы хотела поговорить с тобой… о нас и о том, что ты задумал.

– Опять? Мы же вчера обо всем поговорили.

– Да, но… Некоторые вещи оправдать нельзя. Я сегодня весь день этим занималась, но все равно мне не удалось принять твою сторону.

– Почему? Стой… Это ты так со мной поздоровалась, да? Кристи, что это у тебя с рукой, где ты так умудрилась?

– Нигде, потом объясню… – отмахнулась она от его псевдобеспокойства, целью которого была попытка сбить ее с основной темы разговора. – Так вот, есть вещи, которым нет оправдания. Потому что… без доброты человек – это просто животное, которое может зарабатывать, строить дома, рисовать картины и всякое такое. – Перед глазами девушки вновь появился уже не раз возникающий сегодня образ медведя, загнанного в клетку городского зоопарка.

– Но ведь я хочу это сделать для тебя. За то, что она сделала тебе больно, и за то, как она ко всем нам относилась в эти дни. Посмотри на свою руку, до сих пор не зажила. – Он взглянул на перевязанную несколько дней назад руку со странной надеждой.

Так смотрит утопающий на спасательный круг, который вырвало у него ураганным ветром.

– Паш, оставь это. Даже я уже ее простила. А остальным просто все равно.

– А мне не все равно, – спокойно, но жестко ответил Павел, так, что в его лице появилось что-то медвежье. Глаза его выражали тепло, грусть и добро, которое жестокие посетители зоопарка не хотели принять, но нутром оба чувствовали, что Павлом движет что-то хищническое. То, с чем он не может или не хочет справиться.

Кристине стало страшно.

– Пожалуй… Пожалуй, нам пора… мне пора проветриться.

– Если уходишь, то давай насовсем.

– Я же сказала, проветриться…

Далеко уходить Кристина не стала. Отправилась на кухню, стояла у окна и, по иронии, думала о нем.

Девушка понимала, что их отношения если когда и были здоровыми, то теперь дали трещину. Она знала, что сомнения – это путь к неверию, и все же хотела выиграть время, а заодно – проверить серьезность намерений Павла. А еще ей просто было страшно: ее пугал этот дом, перемена в поведении своего соседа, который временами превращался в медведя, и еще много того, что нельзя было объяснить логически, если считать, что она еще не выжила из ума.

А что, ее сумасшествие здорово объясняет и странности, и глюки, и… «Не-е-т, тут что-то другое, ты же понимаешь», – подумала девушка про себя, вспомнив, как совсем недавно ее обожгла живая дверная ручка – злобная и горячая. Худшей мыслью из приходящих ей на ум была следующая: «Что если я в своем уме и этот дом портит людей, развивая в них пороки? Что если он однажды меня проглотит, настроив против меня Павла?»

Не зная, как прийти в норму, впервые за долгое время Кристина как умела помолилась Богу. Она не знала, поможет это или нет, но заметила, что в конце концов ей полегчало.

Думая о Веронике и о дядьке из сегодняшнего автобуса, вспоминая, каким Павел был раньше, она приободрилась и понадеялась, что у него хватит сил остановиться и быть таким, каким был прежде.

По крайней мере, она поняла, что быть стервой – это не для нее. Она попробовала, и ей это не подошло.

Немного погодя и отдышавшись, девушка вернулась в комнату.

– То, что ты хочешь сделать, жестоко и не сделает тебя героем. Но, может быть, такова твоя природа. Может быть, моя доброта сыграет со мной злую шутку, но все-таки я тебя люблю. И знаю, что другого тебя у меня не будет.

– Но за что же тогда тебе меня любить? – развел руками Павел. Поднятые вверх брови выражали недоумение, глаза – радость, что все не так уж и плохо, а печальная ухмылка на губах – грусть от того, что вдруг стал противен сам себе.

– Потому что тебе было на меня не все равно с самого начала. Это только потом до меня дошло, когда ты начал рассказывать, что на работе приходилось проводить опросы инвалидов города…

– …и слушать, как безрукие мужики злятся, что годами приходится проходить освидетельствование – вдруг рука отрастет, а бабушки плачут о том, что за справку об инвалидности просят взятку. Я понял, не напоминай больше… – Павел говорил, не собираясь лукавить. Все эти телефонные разговорчики пулей пронеслись в его памяти.

Внезапно, вспомнив множество диалогов с инвалидами Петербурга, он почувствовал, будто его шарахнуло током – с такой силой, с какой бьет электричество неосторожного мальчишку, потянувшегося в трансформаторную будку за попавшим туда футбольным мячиком.

Тем временем Кристина продолжала:

– За твою непринужденность в общении, за то, что ты учил меня уважению к себе, и все такое прочее. Просто люблю и все. Сложно мне говорить на эти темы.

– Да, и мне обычно тоже.

– Кстати, вот еще, я заметила, что мы все-таки очень похожи. Тебе было больно, когда ты расстался, и мне тоже, когда меня бросили. И оба мы примерно в одинаковом положении, на периферии…

– Если не сказать, на дне общества.

– Пусть так, но я и сейчас стремлюсь к свету. Во многом благодаря тебе.

– Но когда все закончится… Я боюсь, ты поймешь, что всего, что ты перечислила, – этого мало, чтобы быть со мной, и скажешь «гудбай». Я слишком плохой для тебя. Кто еще пустится во все тяжкие во имя любви?

– Знаю. Но и в этом мы похожи.

– Да?! – Брови Павла в очередной раз устремились вверх.

– Я сегодня бросила работу и поняла, что, возможно, ничем не лучше тебя. Или даже не так. Мне казалось, мое смирение – это мое все, а в итоге, когда я постояла за себя, мне это… понимаешь…

– Даже понравилось, так?

– Ага.

– Здорово.

– Но осадок-то остался… Понимаешь, мне не подходит быть такой, как ты. Вот и получается, что тебя бесит, что я хорошая, а меня – что ты плохой. Представь, каково может быть тебе?

– Не парься. От меня не убудет.

– Как так? – удивлялась девушка. – Мы говорим об убийстве, а ты так спокоен и не видишь в нем ничего плохого. Неужели ты настолько черств?

– Малыш, я не говорю, что поступлю хорошо, если проверну задуманное, но я знаю, что поступлю правильно. Представь, что это как на войне.

– Ой, хватит! Тоже мне, герой-партизан.

– Сказала мать Тереза. Давай прекратим спорить… Пойми, ты способна прощать всех и вся, а я не могу даже и подумать о том, чтобы такие, как она, были безнаказанными. Если так подумать, то после того, что я перетаскивал Вику с толчка в ванну, я уже – одной ногой в тюрьме, а другой в сумасшедшем доме. Если так, то я попробую напоследок заявить о себе.

– Ты уже всем все доказал. Зачем тебе быть жестоким? Неужели я не делаю тебя добрее?

– Делаешь. Но… я не знаю, что тебе еще сказать.

Павел и правда не знал. Но она почувствовала, что он засомневался – а стоит ли игра свеч, – стоит ли их счастье убийства какой-то современной процентщицы?

– Побудь со мной, – попросила Кристина.

– Ты же знаешь, мне пора, – вновь заколебался Павел.

– Я тебе неприятна?

– Что ты, напротив. Просто мне тоже нужно проветриться. Слетаю за сигаретами и обратно.

– Только будь осторожен. И еще, Паш, мы же съедем отсюда?

– Конечно, съедем. Я скоро буду, не грусти. – Он поцеловал девушку и вышел вон.

Корочка льда, которой покрылись их сердца, казалось, треснула. Кристина чувствовала прежнюю теплоту от молодого человека.

3

Выходя из дома, Павел думал о том, что заставляет человека причинять боль другому. Он знал, что существуют люди, находящие в боли удовольствие, – от мазохистов, которые растворяются в наказаниях того, кто ими владеет, до истязающих себя сектантов. От хамства друг другу в вагонах метро и на улицах города до голодовок и войны – что сближает человека с животным? Что радовалось в Павле тогда, когда он мучил Кристину своими насмешками? И куда это неведомое делось, стоило им только подружиться друг с другом?

Другими словами, если и есть баланс между эгоизмом и альтруизмом, злостью и добротой, то что его нарушает, что заставляет накрениться чашу незримых, но порой ощутимых внутренних весов в пользу желания причинить другому боль? Вместо того, чтобы способствовать заживлению очередной раны…

Ответ Павел находил в том, что, придя в этот дом, он не чувствовал ничего, кроме злости, обиды, одиночества и боли. Да, ему было больно. Настолько, что горечь, оставшаяся после отношений, закончившихся между ним и его бывшей девушкой, не позволила ему в те дни почувствовать сладость новой жизни. О, ему было так больно, грустно и плохо, что казалось, будто бы Павел страдал как Иисус. Где же этой безногой соседке понять его чувства? Ему больно, что ж, пускай и ей будет так же.

Вот почему молодой человек обижал Кристину – девушку, которую потом так сильно, хрупко и неожиданно полюбил. Глупец. Он считал, что циничная злоба страдальца, которую он надел на себя, словно подходящий костюм, дает ему право быть выше остальных. В особенности таких, как Кристина. В своих муках он сам не заметил, как переборщил и, заигравшись, извратил свое «Я». Как он мог! И вообще, любит ли он ее на самом деле? Или обманывает ее, а заодно и себя?

Но в чем же смысл боли? Павел вспомнил, как ребенком, бегая по улице, он грохался, запнувшись обо что-то ногами, плакал, поднимался и шел дальше; вспоминались ему и те дни, когда он дрался во дворе и, даже если проигрывал бой, чувствовал, что стал сильнее; его память восстанавливала несколько расплывчатые картины его первой школьной любви…

Позже, когда ему отказала возлюбленная, он искал оправдания вроде: «Я же еще маленький» или даже: «Она мне и не нравилась», но в ту минуту, когда она бросила ему в лицо рисунок, который сама же и попросила нарисовать – сердце, пронзенное стрелой какого-то там Амура, – ему было очень больно. Разорванное на части художество, которое он принялся рисовать с готовностью наивного четвероклассника, превратилось стараниями этой мелкой пафосной твари в комок. Комок, стукнувший мальчика легонько по лбу и отскочивший на пол.

И пока он смотрел, как бумажный колобок прятался под парту, в голове ребенка звучало звонкое: «Слишком долго!», которое высказало существо, сразу переставшее быть в глазах Паши любимым.

Выходило, что боль учит людей меньше обжигаться. Боль учит ребенка не играть с огнем. А если ему вдруг так сильно хочется поиграться со спичками, то пусть не плачет, когда сгорит в пламени пожара, вызванного им же самим.

Страшно было отвечать на вопрос, заданный самому себе. Любит ли он Кристину? Посмотрев впереди себя отсутствующим взглядом, парень утвердительно кивнул головой.

Он боялся, что запрет Кристины на убийство Алевтины Эдуардовны превратит его девушку в то самое существо из младшей школы, оскорбившее его нежные чувства.

Но этого, слава богу, не произошло. Кристина простила хозяйку и не желает ей ни зла, ни тем более смерти.

И если что-то в нем самом желает хозяйке смерти, то пусть это что-то подвинется и не морочит голову. Как он позволил себе дойти до мысли, что убить Алевтину Эдуардовну – это нормально? Откуда в нем взялось столько жестокости? Как же Паша все-таки рад, что жизнь выстроила все таким образом, чтобы разрушить его представления о своей сверхчеловеческой избранности, снеся волной всех последних событий его уверенность в том, что он лучше других, как сносит волной песочный замок.

На улице Павел заметил, как невесть откуда взявшиеся рабочие танцуют свой хаотический шабаш – одни, встав на припорошенную снегом стремянку, выкрутив лампочки, откручивали от стены дома фонари. Другие грузили в «Газельку» сантехнику, третьи бережно переносили антикварную мебель в грузовик, раскрытый борт которого напоминал скорее высунутый псом язык.

Философские мысли о потаенном канули в небытие. Пришло время действовать.

Павел уже собирался подойти к охранникам, чтобы поинтересоваться, какого черта теперь тут происходит, как вдруг один из них его окликнул и знаком подозвал к себе.

Отошли поговорить.

– Чего такое? – спросил Павел, отвернувшись от пробирающего до костей зимнего петербургского ветра.

– Рейдерский захват. Пока у нас отжали два вот этих подъезда. Видишь, спасаем вещи. Народ берет ноги в руки – и вперед.

– А куда?

– А хрен его знает, куда.

– А дальше что? – спросил Павел, не найдя в своей голове вопроса поумнее.

– Не знаю.

Оставалось разводить руками.

– Тогда нам надо съезжать.

– Тогда, видимо, надо, – ответил охранник, стукнув одним ботинком о другой. – Ты был прав насчет Алевтины Эдуардовны.

Услышанное заставило Пашу вспомнить о Кристине. Девушка, которая настолько любила людей, что для нее не существовало хачиков, а были лишь одни темненькие. Девушка, которая называла кулер с водой водогрейкой и, как не раз думал Павел, делала его лучше. В конце концов, она будет ему благодарна…

Около минуты он взвешивал за и против. После чего согласился на предложение охранника. Если у Павла и была возможность все предотвратить, то он ее не использовал.

Недавний разговор с Кристиной, обещание, данное ей, а затем самому себе – выходя на улицу, – все это казалось теперь несущественным. Пагубная идея мини-революции, которую он только-только отбросил, вновь забралась в его голову и продолжила властвовать. Возможно, будь у него чуть больше времени, он смог бы остыть, окончательно привести свои мысли в порядок, а там – послать дядьку, подстрекающего на убийство, куда подальше, но… хватит строить догадки!

В конце концов, разговор с охранником обеспечил Павлу карт-бланш. Нечего грустить, если все складывается так, как он планировал. Что до Кристины, то, как ни крути, а его поступок проверит глубину их чувств друг к другу.

В этом безумном зимнем хороводе никто, разумеется, не заметил, как дом изменил свои очертания: окна превратились в глаза, хищно смотрящие на копошащихся в снежной суматохе бедняков, а двери стали подозрительно похожими на обезображенный рот курильщика, улыбка которого обнаружила убитые пародонтозом зубы.

И пока дом на Вознесенском зловеще улыбался, а двое мужчин пожимали друг другу руки, Кристина терзалась нехорошим предчувствием…

Глава 15

Я чувствую присутствие любви Она приковывает мое внимание Она истязает меня Создает и формирует из меня Человека, которым я должен быть Или того, кем я могу стать Ничему меня не сломить Ничему, я вижу, что Тебе меня не потрясти Тебе меня не взять Так что отпусти Dave Gahan feat. Soulsavers – Presence of god

1

Решив, что может быть неправа, Алевтина Эдуардовна поехала на ночь глядя встречаться с жильцами злополучной квартиры № 25.

Удивительно, но весь день ее мутило, а в голове копошились непослушные мысли, вызывающие непонятную тревогу и безотчетный страх.

– Так всегда бывает, когда идешь на уступки.

– Да ладно тебе, ма! Они тоже люди. Ты себя накручиваешь, потому что начала их уважать, признайся. – Анна сушила волосы после душа и пыталась перекричать шум фена.

Услышав меткие слова дочери, мама раскраснелась, как школьница, которую одноклассники подозревают в чувствах к учителю.

– Хорошо, попалась, – выдохнула хозяйка с усталой улыбкой, и на какое-то время ей действительно стало легче.

«А может, и правда, я сама себя пугаю? Все, что делается впервые, страшно, потому что не знаешь, как правильно, а если и знаешь, то не обязательно, что получится», – подумалось женщине.

И вроде бы все как всегда: обычные дела, рутинные встречи, теневые сделки, а еще надо приготовить обед своей уборщице – 28-летней женщине из Казахстана, сбежавшей от мужа, который ее поколачивал. Но за всем этим красной нитью прослеживалось неочевидное, интуитивное понимание, что она делает это в последний раз.

Пульс жизни в ее организме внезапно превратился в пульсацию смерти, раздирающую виски на части. Эту трансформацию нельзя было объяснить. Ее можно было только чувствовать.

К вечеру страх усилился. Но раз она уже согласилась на встречу, надо было ехать. К тому же эта поездка будет попыткой посмотреть страху в глаза и узнать, чего она на самом деле стоит.

В половине десятого она села в свой автомобиль, но не в качестве водителя, а в качестве пассажира. Присутствие водителя в этот вечер придавало ей сил. Личный водитель – это атрибут власти, нечто, возвышающее тебя над другими. В тридцать одну минуту десятого иномарка тронулась с улицы Рубинштейна на Загородный проспект.

Удостоверившись, что все идет по плану, Алевтина Эдуардовна прикрыла глаза и позволила себе вздремнуть…

Машина хозяйки промчалась мимо молодого человека, который задавал неудобные вопросы Павлу дождливым вечером на Садовой. Честно сказать, автомобиль чуть не задавил его. Но начинающий журналист не имел никаких претензий – заметив боковым зрением мчащуюся на него машину, он рефлекторно отпрянул обратно на тротуар.

Рот его открывался и закрывался, как у рыбы, только что снятой с крючка.

– Нет, вы это видели? – обращался парень к прохожим, которые спешили по своим делам, из вежливости кивая головой или крутя пальцем у виска.

Петербуржцы ничего не замечали. Тогда как журналист, прибывший, как мы помним, в град Петра наводить справки о творчестве Достоевского глазами современной читающей молодежи, своими собственными глазами видел, что Федор Михайлович покинул место своего памятника – черт, да он же сам памятник! – и, размяв старые кости, пошел вслед за скрывающимся из виду автомобилем Алевтины Эдуардовны.

Больше журналист в Санкт-Петербурге не появлялся.

2

Алевтина Эдуардовна не заметила, как уснула. Ей снилось, будто она наблюдает, как Кристина вместе со своей подругой утешают ее дочь, которая отчего-то плакала.

«Она плачет обо мне», – подумала женщина, мигом проснувшись. По ее щекам текли слезы, что было не удивительно. Удивительным было то, что в машине не было водителя.

– Где ты, мать твою за ногу?! Пошел взять себе шаверму? – спросила, истерически хохотнув, чиновница.

Прошло около минуты, прежде чем до нее дошло, что водительская дверь настежь раскрыта, а включенный зачем-то поворотник заметно ее нервирует своими размеренными щелчками. Сумочка лежала нетронутой на кресле водителя, тогда как сама Алевтина Эдуардовна оставалась пристегнутой.

«Дура старая, возьми себя в руки! Не имеет значения, где водитель. Выключай двигатель и выходи из машины», – успокаивала она себя, вытирая слезы. Что бы тут ни произошло, это ее не касалось.

Выйдя из автомобиля, Алевтина Эдуардовна попыталась дозвониться до дочери, но, прежде чем раздался первый гудок, телефон предательски разрядился.

– Ладно, все равно я уже поняла, где нахожусь, – сказала она, смотря на знакомые огни вечерних фонарей Садовой улицы. – Идти три минуты. Тем более, они ждут.

И только пройдя дом или два, женщина наконец поняла: что-то не так. Инстинкт самосохранения убеждал идти – нет, бежать! – к метро, до которого было рукой подать, но она понимала, что там ее не ждет ничего хорошего.

Ей хотелось жить.

– Я не боюсь умереть! – зачем-то закричала Алевтина Эдуардовна на всю улицу, но никто ей не ответил и некому было обратить внимание на ее крик.

Тишина на Садовой, представляете? Ни таксистов, с хищными глазами выжидающих своих клиентов; ни автобусов, неторопливо развозящих усталых работяг по домам; ни хамоватой и шумной молодежи в широких штанах, балахонах и наушниках, из которых обыкновенно доносится непонятная речь, называемая у них рэпом. Пустота.

В пустоте исчез ее водитель. В пустоте исчезнет и она, если сделает хоть один шаг к метро.

Как бы в доказательство этому фонари, свет в окнах магазинов и вообще все, что помогало отличить вечер от ночи, потухло, стоило ей посмотреть в сторону спасительной лестницы подземного перехода, ведущего к электричке. Представление было даже забавным: вначале потухли главные фонари, затем погас свет в окнах. По очереди. Как в принципе домино.

– Ладно, я поняла, – прошептала Алевтина Эдуардовна, и свет тут же появился в обратной последовательности – сначала зажглись лампочки в окнах, а затем в рекламных щитах и фонарях.

Шагая вдоль домов и терзаясь головной болью – вечной спутницей нехороших предчувствий, – женщина догадывалась, что и там ее может не ждать ничего хорошего.

А еще было очень непривычно идти по тротуару знакомой улицы, видеть свои ноги, понимать, что ты сегодня на каблуках, чувствовать эту обувь пятками, но не слышать звука шагов.

Одно это сводило с ума. Чтобы не потерять сознание и почву под ногами, она начала вспоминать вчерашний разговор с этим мудаком охранником, который уговорил ее встретиться с этими уродами.

– Я все понимаю, Алевтина Эдуардовна, но мы с вами не хотим проблем, не так ли? – спрашивал мужик, которому она, как ей казалось раньше, доверяла.

– Да, но я не обязана к ним ехать. Не хотят платить – пусть съезжают.

– Куда они без вас? Или вы их… испугались?

– Не надо мне такого говорить…

– Или у вас ценник для этой коммуналки – дело принципа?

– Знаешь что, не обеднею. Скажи им, что завтра вечером я буду.

– Вот! Вот это вам к лицу. Благородно.

– Ой, иди ты. До завтра.

– До завтра.

О, как ей теперь хотелось взять свои слова обратно! Во второй раз за этот странный день Алевтина Эдуардовна почувствовала себя школьницей. Той, которую «взяли на слабо», а потом нагло поимели.

Рассказать родителям – стыдно, ведь школьница сама позволила себя обмануть. Молчать – больно. Остается или наложить на себя руки, или жить и идти дальше.

С каждым новым шагом нараставшая было тревога стала сходить на нет, как вдруг… к ней подошел человек в поту, с бегающими глазами.

Прежде чем она увидела в его руке топор, в глаза бросилась старомодность этого…

– персонажа… – проговорила она себе еле слышно, догадавшись, кто перед ней стоит.

– Ох, здравствуйте! Алевтина Эдуардовна? Вижу, вы меня признали, благодарю.

Человек пожал дрожащую руку женщины, затем поправил волосы и, прихорошившись, представился:

– Раскольников!

– Да, я узнала.

– Но как?

– Чи-та-ла.

Персонаж картинно удивился, выпучив глаза и подняв брови вверх елочкой, а потом рассмеялся:

– Это популярность! – расхохотался он, театрально взмахнув топором.

Алевтина Эдуардовна отшатнулась, испугавшись не занесенного над ней одним махом топора, а того, что с его лезвия капала кровь.

– Не пугайтесь, это не от вашего водителя. Процентщица о себе напоминает, знаете ли. Призраки прошлого. От них ведь не уйдешь, как и от судьбы.

– А водитель… где?

– Вон в той столовой, мамзель.

– Спасибо, – ответила она сглотнув и пошла дальше.

Гамлета волновал вопрос «быть или не быть», а ее волновал вопрос куда попроще. И сводился он в общем-то к великому и могучему русскому:

– Что за херня?!

Но ответа на этот вопрос как не было, так и нет. Оставалось идти дальше. Вывеска столовой «Вилка и ложка» странным образом преобразилась в жернова, огонь и вилы. По законам нормального мира, по знакомой ей логике вещей, столовая уже должна быть закрыта, но то, что она увидела в окнах заведения, проходя мимо, не поддавалось никакому описанию.

Существа, находящиеся по ту сторону оконного стекла, трапезничали. Некоторые из них были людьми. Каких-то она даже смутно припоминала, других видела впервые. Все они ели сырое мясо, неприлично себя вели, хохотали и были полностью или почти полностью обнажены.

В ту секунду, когда она постаралась на негнущихся уже ногах ускорить шаг и пройти мимо, все посетители этой ранее обычной столовой одарили ее своим вниманием. Их знакомые лица обросли шерстью, из пасти торчали клыки. Одна из девушек (чертей?) вульгарно встала на стол и положила свое копытце на плечо черту, подозрительно напоминающего хозяйке…

– Моего мужа…

С каким-то детским интересом, как ребенок впервые подглядывает, как моется девушка, и притом боится, что его застукают, она замерла и стала смотреть дальше, не в силах сделать шаг.

Мужчина – женщина отказывалась всерьез думать, что это ее муж, ведь все это бред – улыбнулся и начал облизывать копыто своей обольстительницы, а дальше… Дальше Вика – а вернее то, что от нее осталось – воткнула вилку в ногу водителю хозяйки.

– Алевтина Эдуардовна, хотите кусочек? У нас для вас есть здесь место, не стесняйтесь, садитесь рядом. Вашу прислугу вы же кормите. А я чем хуже? Давайте, может, я вас покормлю. Нельзя же жить в долг – все равно найдут и взыщут.

– Нет, я не верю в вас. Вика была хорошей. Это я плохая. С ней произошла случайность… – шептала Алевтина Эдуардовна еле слышно, но понимала, что они-то все слышат.

– Случайность?! – вскинулись черти, прервавшись от блуда, еды и веселья. Похотливая «женщина» на столе перестала отвечать на ласки «мужчины» с таким видом, будто хозяйка обломала ей весь кайф.

– Ах… Простите. Я всегда понимала, что случайностей не бывает, но искала себе оправдание.

Алевтина Эдуардовна не успела понять, как это произошло, но в следующую секунду интересная публика, состоящая в основном из чертей и умерших, исчезла в темноте, а вывеска столовой приобрела обычный вид.

– Но это не означает, что вас там нет. Просто вы от меня отстали, – сорвалось у нее с губ.

Пять минут спустя – хотя вряд ли в эту ночь время существовало в его привычном понимании – Алевтина Эдуардовна прошла под арку дома на Вознесенском.

Вроде бы все стало на свои места.

3

Охранник, увидев хозяйку в монитор единственной камеры, которую удалось отстоять, открыл ей калитку, щелкнув на кнопочку пульта охраны. Затем он, немного волнуясь, но решительно встал и открыл ей дверь.

Она поздоровалась с ним холодно, но не ощутила от него ни испуга, ни уважения. Все ясно. Она была жертвой.

Первым, что ей захотелось сделать, увидев охранника, – это плюнуть ему в рожу. Но в следующую секунду в ее горле пересохло, а голову пронзила яркая вспышка. Несколько секунд спустя он уронит на пол кружку с кофе. А потом они будут говорить… о чем? О «рейдерском захвате» и «обязательствах».

Да, вроде это ей снилось некоторое время назад. Об этом кошмаре она пыталась рассказать дочери. Только это не банальный кошмар, а самая настоящая реальность.

Выходит, она была не жертвой, а овечкой, которая сама притопала на заклание.

– Я все знаю, – сказала она охраннику, отчего он словно проснулся и неловким движением руки смахнул кружку на пол. – Чашка кофе располагает пообщаться, не так ли? – передразнила она мужика.

– Дело не только в тебе и жильцах. Это конец. Сегодня произошел наезд. Смена власти. Рейдерский захват. Гуляй, Вася. – После каждой фразы он нервно моргал и махал руками, будто голубь крыльями.

– Понимаю. И сейчас самый лучший момент всех распустить и расстаться на хорошей ноте.

– Но обязательства…

– Тянут на дно…

Внезапно охраннику стало жалко эту женщину. Он почувствовал себя одновременно и заложником ситуации, и соучастником преступления.

Ни с того ни с сего он обнял ее за плечо и повел за собой.

– Пойдем к ним. Ребята ждут. Это единственный подъезд, где люди не стали обрубать свет.

И они пошли. Шаг. Еще один. И еще.

«Господи, если мне так тяжело идти на своих двух, то каково же Кристине?» – успела подумать хозяйка, прежде чем войти в подъезд.

«А вот и знакомая лестница. Шаг. Еще один. И еще. В какой-то момент я споткнусь, а потом увижу Кристину».

Поднявшись на первые десять ступеней, она вдруг подумала, что ей это все привиделось. Например, от усталости – с кем не бывает. И ничего страшного не произойдет. Но это был самообман, потому что ночной кошмар уже начал сбываться.

Она чувствовала, что соприкасалась с чем-то, находящимся за гранью воли, сознания и любого произвола. И несмотря на то, что ничего еще не предвещало беды, «глюки» ушли, а головная боль перестала беспокоить, Алевтина Эдуардовна предчувствовала, что развязка близка. Путь в квартиру казался ей восхождением на Голгофу.

Сделав очередной шаг на ступень вверх – «Боже, как тяжело, это старость», – дама провалилась каблуком в ямку разбитой ступеньки. Чуть не подвернув ногу, но удержавшись, Алевтина Эдуардовна в ужасе заметила, как столкнулась с Кристиной и…

…сказала то, что не хотела, но должна была сказать:

– Я, конечно, понимаю, что вам тяжело, но нельзя ли меня пропустить?

…Сон продолжает сбываться.

– Понимаете?! Судя по вашим словам, инвалид вы, а не я! – восклицает Кристина.

Нехотя присутствуя при этой сцене, охранник, полминуты назад испытывающий жалость к женщине, которая дала ему работу, в очередной раз ощутил к ней ненависть. «Моя бы воля, мочканул бы тебя сам», – подумал он.

– Проходи, пожалуйста, не обижайся на нее, – говорит мужчина девушке и предлагает помочь спуститься, но та гордо вырывается и прыгает вниз, как ей удобно.

Алевтина Эдуардовна, наблюдая за этим спуском, ошарашенно припоминает, что будет дальше. Перед глазами мелькают острой вспышкой образы ближайшего будущего: «Мы поднимемся, откроем дверь, и я увижу полиэтилен и пакеты, расстеленные повсюду».

…Вот как формируется реальность.

«Затем я обращусь за помощью к охраннику, и он меня вырубит».

Но сейчас не это было важно. Алевтина Эдуардовна позволила себе остановиться («Как будто я решаю») и, опешив, заметила, сколько боли и негодования отразилось на лице девушки, которую она нехотя обидела.

Не в первый раз за сегодня, но, пожалуй, впервые по-человечески ощутила собственную ничтожность и беспомощность. Вот что, оказывается, быть виноватой.

В один миг она вдруг ощутила всю ненависть к себе и поняла, за что ее ненавидят другие. На глазах этой сухой женщины вдруг выступили слезы, и она захотела обнять всех и каждого в треклятой двадцать пятой квартире.

Оставались секунды до того, как Кристина спустится и выйдет во двор. Секунды, чтобы принести извинения. Женщина собрала последние силы, чтобы… но ничего не произошло.

Незримая пленка из обрывков затянувшегося кошмара, сохранившихся в памяти женщины, обретала материальное, реальное воплощение. Алевтина Эдуардовна хотела остановиться, но ноги несли ее впереди себя. То, что должно быть сказано, произнесено, а благородство и прочие поэтические вольности не допускаются, потому что это не твой сценарий.

Кристина выскочила на улицу, и когда за ней хлопнула дверь, Алевтина Эдуардовна нашла внутри себя что-то тягостное и гнетущее, то, что намекало ей: раскаяние пришло слишком поздно, и примирения уже не произойдет. Что-то подталкивало, помимо воли, невидимая сила говорила: «Ты такая, какая есть, вот и доигрывай свою роль, сучка».

Шаг. Еще один. И еще.

Во всем происходящем было что-то неисправимо ужасное, но она была… довольна. Бешено колотилось сердце, лоб покрылся мелкими капельками пота, которые было не скрыть от охранника (кстати, он едва заметно улыбнулся или ей это кажется?). «Впрочем, а ну эти мысли к лешему. Я променяю испуг на принятие, и посмотрим, что ждет меня за этой дверью», – подумала про себя хозяйка, отчего стало легко как никогда, и женщина поняла, что все идет правильно, а потом вновь похолодела, чтобы поддержать многолетний имидж.

Все внутри нее трепетало. Не от страха, а от предвкушения чего-то большего и от грусти по этому миру.

Хуже всего было понимание того, что она стала заложницей собственных нравов и мнений. Всю свою жизнь она была послушным винтиком той системы, которая в один миг была готова обрушиться против нее.

За секунду до того, как открыть злополучную дверь, – «почему злополучную и как научиться любить то, что тебе светит?» – Алевтина Эдуардовна вспомнила ссору, произошедшую между ней и дочерью по дороге на учебу, и мысленно отправила Ане тысячу извинений.

Ощущая себя марионеткой в руках Бога, она подумала, что, если за дверью все сбудется, то ее грехи – это и не грехи вовсе, а смерть послужит ей избавлением.

Ключ в замке повернулся, дверь распахнулась, и точка невозврата была пройдена.

– Ой, это вы? Заходите, мы вас так ждали! – взвизгнул Павел с улыбкой.

Последним, что она увидела, были черные пятна полиэтилена, а затем охранник вырубил ее сильным ударом в затылок.

Он надеялся, что она умрет сразу.

3

– Э не-ет, дорогая вы наша благодетельница. Так легко вы из наших гостей не уйдете, – говорил Павел с ядовитой ухмылкой. – Видите ли, в чем дело. Позвольте, я вам объясню. Есть такая штука, кредиты называется.

Алевтина Эдуардовна извивалась как змея, но зрелище больше напоминало трепыхания перевязанной нитками докторской колбасы.

Когда Павел склонился над ней, стало ясно, что отсюда она не выберется. Слева на стуле сидел охранник. Ей показалось, что он выглядит виноватым.

Помощи ждать неоткуда. Паша продолжил, склонившись над своей заложницей:

– Кредиты бывают разные. Ну, ипотечный никому из здесь присутствующих не потянуть. Даже в складчину, как вы любите говорить. Так что я вам сказку расскажу про другой кредит – кредит доверия называется. Суть в чем – о человеке судят по его словам и делам. И когда одно противоречит другому… – крякнув, молодой человек сделал вид, что проверяет веревки на ее ногах, дернув их на себя, но хозяйке было понятно, что он просто любит смотреть, как ей становится больно. Ведь она в его власти.

Глаза женщины наполнились слезами, она дернулась головой вверх, как жук, опрокинутый на спину. И – все. «Самое страшное – это ограничение свободы, – подумала она, ощутив, как саднят губы, издевательски замотанные скотчем. – Я для него чучело».

– О, хорошо. – Окинув Алевтину Эдуардовну взглядом от ног до головы, как оценивает парень девушку, воспринимая ее как привлекательный сексуальный объект, он погладил женщину по бедру.

– Бля, Паш! Это-то на хера?! – попытался воспрепятствовать облапону охранник.

– Тебя забыл спросить! – огрызнулся защитник сирых и убогих и нехотя продолжил свою мысль: —…и когда одно противоречит другому, это настораживает, согласитесь. А тут, в нашем с вами случае, нет ни слов, ни дел. Одна только ненависть к больным людям и желание в очередной раз посмотреть сверху вниз на нас, бедненьких.

– Ты-то чем лучше? – услышал Павел вопрос. Он не понял, кто это говорил. Сейчас это его не волновало.

– Я чем лучше? Я просто лучше! У всего есть предел, преступив который надежда на благополучный исход – то же самое, что плевок против ветра – не только бессмысленна, но и вредна.

– Но, может быть, и правда лучше остановиться? – снова зазвучал голос.

– Питер – это, конечно, столица, но не настолько культурная.

Опешивший охранник наблюдал, как сумасшедший квартирант отвечал на собственные реплики. В трусливой попытке прекратить издевательство он обратился к мстителю:

– Ты же сам учил на всю Ивановскую, что пользы от поступка должно быть больше, чем вреда…

– И это именно тот случай. – Молодой человек поднялся с колен и взял с кухонного стола заранее приготовленную крестовую отвертку. Не вилку, не нож, а именно – отвертку. Для глаз.

На плите стояла огромная кастрюля с закипающей водой. Скоро будет супчик.

Алевтина Эдуардовна замычала, уже не пытаясь плакать от бессилия.

– Так вот, заканчивая о кредите доверия. Чтобы люди поверили, когда вы обманули их к себе доверие, нужно бегом делать пластическую операцию, менять документы и получать новые ФИО… И вот тогда, может быть, если вы никогда не столкнетесь вновь с прежними людьми – теми, кого обманывали и унижали, у вас появится шанс создать себе хорошую репутацию. Так сказать, с нуля. – Павел улыбнулся, питаясь страхом своей жертвы. Он чувствовал, что дом поможет ему завершить начатое. – Этим мы сейчас и займемся.

Павлу было невдомек, что Алевтина Эдуардовна мычала молитву. Хищным движением руки он воткнул отвертку ей в глаз. Затем – так быстро, как мог – проткнул ей второй.

Он не знал, умерла она уже или нет, но чувствовал, что ей было больно. И пока ей больно, можно поорудовать ножом. Она теперь не более чем мясо.

Алевтине Эдуардовне было безумно больно. Судороги были ужасной силы. Но потом все пропало и на смену безумному страданию пришли небеса. Она вдруг почувствовала себя семилетней девочкой, с удивительной легкостью плывущей в небо, к облакам. Последним, что она помнила, было то, что полет был приятным.

«Все это правда», – подумала она восхищенно и ощутила себя счастливой.

4

И пока в квартире дома на Вознесенском проспекте вершилось действо, торжественное в своей кощунственности, Кристина, справившись со слезами, в тихой и лживой, умершей вместе с Алевтиной Эдуардовной, надежде возвращалась домой.

Парадоксальным образом Кристина понимала тем вечером, что душа ее стала чище, а она сама стала сильнее. И еще хотелось верить, что Алевтина Эдуардовна сейчас в мире, который, как думала девушка, лучше, чем этот.

Одно она знала наверняка – с Пашей она не останется ни за какие коврижки. Он повел себя как хладнокровный убийца, которого она теперь при всем желании не смогла бы полюбить. Вдруг она со всей ясностью прочувствовала, что жизнь и смерть в реальности переплетены настолько, что все попытки отделить одно от другого бессмысленны. Ей вспомнился афоризм из ее школьных времен: «Пока ты жив – ее нет, когда она есть – тебя нет». Теперь, когда девушка давным-давно оставила школьную скамью, Кристина не находила в этом изречении ничего глубокого и гениального. Подумаешь, обычная констатация факта, призванная отрицать смерть, – живи легко, не думая о ней, потому что один хрен сдохнешь.

Да, может быть, о смерти не стоит задумываться больше обычного и все мы сдохнем, но ведь вопрос-то в том, как прожить ту жизнь, которая тебе дана. После того, что произошло с ней, когда в ее жизни появился Павел, Кристина остро ощутила, что за этим материальным миром – миром ей знакомым, надоевшим и причинявшим боль, – есть другой.

А еще за последнее время, на примере Павла, до Кристины дошло наконец, что психологически можно умереть задолго до того, как начнется умирание физическое. Вспоминая, как долго она не могла вернуться к полноценной жизни, почувствовать ее вкус после развода – однажды она узнала, что еще Фрейд указал, что конец отношений подобен отмиранию той части личности, которая была проникнута близким человеком, – девушка чувствовала, что переродилась. Удивительно, но теперь ей было легко, хотя еще полчаса назад она в ужасе плакала о том, кого полюбила.

Приняв решение уйти от Паши по-настоящему, она, как феникс, возродилась из пепла. Теперь остается только сжечь мосты. Впрочем, Павел уже сделал это, убив аферистку.

Только где гарантия, что эта самая аферистка стала заниматься этими делами сугубо для себя, а не ради обеспечения деньгами любимого ребенка?

Теперь Паша был для нее не предметом обожания и не идолом, которому она внутренне поклонялась, – нет. Теперь она понимала, что он на самом деле похож на расписную матрешку. Раскрашенную столь ярко и утонченно, что кажется, будто она живая. Но на самом деле вся эта живость – нечто показное и фальшивое. Павел – это саркофаг, внутри которого труп. Труп того, кого она любила. Когда это было? Казалось, много веков назад.

Каким он был тогда? Тогда он был живым. Теперь же все в очередной раз перевернулось вверх дном: физически он жив, но духовно, психологически – уже мертв. Но если Павел сродни древним мумиям, Кристине ближе была роль бабочки, которая вот-вот выскочит из кокона и полетит в мир.

Девушка понимала, что остаться с Павлом означает погубить себя, подобно тому, как губит себя глупый светляк, отправляясь в огонь. Возможно, таким светлячком оказался Павел, охваченный огнем безумной идеи справедливости ради равенства и братства, которое принципиально недостижимо в любом обществе и при любом раскладе, поскольку все мы разные.

И тут ее обдало теплой волной, взявшейся буквально из ниоткуда. Кристина не испугалась, но почему-то подумала, что беременна. Интуитивно. Если это так, то пускай.

Возможно, Бог требует нашей к Нему любви, потому что Ему тоже одиноко. Что ж, она даст эту любовь своему сыну. Пусть даже он от Павла…

Возвращающаяся домой в радостном волнении, девушка увидела, как мимо пронеслась карета, из которой высунулся Нос майора Ковалева.

Будущей маме так никогда и не стало ясно, был ли это оживший персонаж Гоголя или какой-нибудь обман зрения из-за смешанных чувств и мыслей.

Вскоре после этих событий проживающие добровольно унесли ноги из коммуналки, оставив новым постояльцам «подарок» в виде тела Клавдии Васильевны.

– Очень умно жар загребать чужими руками… – Один из подвыпивших слушателей икнул и обратился к преподавателю. – Он же маньяк! Ментам его надо, на такое же растерзание, как по мне.

– Эх, Михаил, вы невнимательно слушали, – покачал головой рассказчик. – Да и если пофантазировать, то нет гарантии, что ее не загребли бы в тюрьму за компанию.

– Ну, может, – согласился выпускник. Примирительно воздев к небу руки, он икнул, и все рассмеялись.

– Погодите вы ржать, – осек шумных друзей дотошный студент, старавшийся осмыслить услышанное. – А дальше-то что было, расскажите.

– Так вы же сами лезете поперек батьки в пекло, коллеги… – с улыбкой ответил препод.

– Чудесным образом их подъезд никто не трогал. Об Алевтине Эдуардовне с тех пор никто из жильцов так и не вспомнил. Павел ушел в армию, а Кристина стала жить вместе со своей подругой и сумела выносить и родить ребенка. Она любила свое дите, несмотря на пакости отца. Несколькими годами позже, когда на Украине разгорелась гражданская война, Кристина повстречала Александра, который, соответственно значению его имени, оказался этой женщине опорой и поддержкой. Хочется думать, что они счастливы, – закончил рассказчик, взглядом ища официанта, и посмотрел на часы, словно идеально вовремя завершил лекцию.

Эпилог

Преступление, не предвиденное кодексом законов, – нелегальное?

Станислав Ежи Лец. «Непричесанные мысли»

1

– Что, и все? – возмутились молодые люди, отказываясь завершать встречу.

– А разве этого мало? – спросил психолог, обрадовавшись новой волне их любопытства.

– Но картинка-то не складывается.

– Пить надо меньше.

Студент выжидательно и даже грозно посмотрел на рассказчика…

– Ну ладно… Будет вам эпилог. Верьте не верьте, а в ту ночь в дверь раздался звонок. Что думают наши люди в таких случаях?

– Менты. Шухер.

Вновь раздался здоровый студенческий смех.

– Правильно.

– А потом?

– А потом было еще смешней, – сказал преподаватель с едва уловимой грустью в голосе, допив последний стакан.

* * *

Паша чувствовал себя мучеником, дарующим спасение людям, хотя отмучилась на самом деле хозяйка.

Покушав супчика из своего заклятого врага и выжрав немалое количество водки, он ничуть не волновался о том, кто может звонить, стоя за дверью.

Окосев и вальяжно подойдя к двери, лишь на секунду он вспомнил здоровой частью своей личности о существовании Кристины. Той, которую он когда-то любил. Казалось, он откроет ей дверь, а затем она все увидит и поймет. Он будет виноват, ничтожен, растоптан. Поэтому, если это пришла она… что ж, ему придется избавиться и от нее.

Но для остальных воображаемых зрителей, залихватски присвистнув, он сказал: «Небось Федор Михайлович пожаловал!»

В комнатах раздались жиденькие смешки. Дом, казалось, затрясся от страха.

Каково же было удивление Павла, когда порог переступил самый настоящий Достоевский, только оловянный, или уж не знаю, из чего он там был отлит…

Павел спросил:

– Вы, часом, не ко мне?

– К тебе. Преступления без наказания не бывает. – Руки живого памятника сомкнулись на шее убийцы. Таким образом, Кристина была спасена.

В баре возникла небольшая пауза. Компания студентов, собравшаяся вокруг любимого преподавателя, несколько поредела, хотя пару минут назад никто не хотел уходить. Кто-то спал, кто-то писал в Твиттер.

Но самый дотошный еще слушал:

– Да вы издеваетесь!

– Ничуть.

– Как же такое возможно?

– Сам не знаю. Не хочешь – не слушай.

– Послушайте, нам интересно, что там реально произошло дальше.

2

Павел проснулся в холодном поту, радуясь, что выскочил из самого кошмарного сна на свете. По странному стечению обстоятельств Кристина собирала вещи, а его шея страшно болела.

– Неужели не приснилось? – ощупывал он себя в недоумении.

– Как ты мог… – поглядела на Павла его бывшая девушка. – Ур-р-од. Я уезжаю отсюда. И не дай бог тебе вот сейчас или когда-нибудь позже ко мне приблизиться.

– О’кей. Но почему же тогда ты уходишь? После всего этого?

– Потому что это мой выбор. И свой ты уже совершил.

– Но куда ты пойдешь, как будешь жить?

– А это тебя уже не касается. Думай о себе и своей жизни, а не обо мне. Я тебе… я тебе не Бобик!

На эти слова Павел хотел разозлиться, но не смог этого сделать. «Если я совершил то, что считал нужным, то почему же она не может ответить тем же?» – кольнула его в самое сердце пронзительная мысль, полная раскаяния и сожаления. Он был сражен наповал ее гневом и слезами, которых раньше так хотел не допустить.

Секунду, видя его негодование и расстройство, девушка сомневалась, правильно ли она делает, уходя от него в никуда, но потом вспомнила счастливого старика из автобуса. Вспомнила, что ее ждет подруга. Лицо ее будто озарилось, и, несмотря на боль и грусть, Кристина стала еще прекраснее.

– Ты был хороший, и ты поступил, как поступил. Но я хочу лучшей жизни, и этим все сказано.

– Я… я понимаю. Но неужели не начать все сначала?

– Как?! Попить чай, потрахаться разок-другой, а потом ты кого-нибудь снова убьешь? Мне вставать в очередь?

– И все-таки…

– Нет! – твердо ответила Кристина, вспомнив произошедшую с ней, казалось бы недавно, аварию. – И ты знаешь, почему.

А еще она с неприязнью подумала о том, какой же этот Паша на самом деле тупой. Странно, ведь совсем недавно он казался ей таким умным.

– Потому что после некоторых поступков мир никогда не будет прежним…

– Да. И я хочу, чтобы ты… чтобы ты понимал, что сделал для меня очень важную вещь. Ты дал мне понять, что надо выходить замуж не за тех, кого любишь, а полюбить того, с кем оказываешься рядом. Что наша жизнь, как дом, который когда-нибудь будет снесен. Дом, полный коммуналок, в которой каждый из нас сосед, и творит черт-те че, не понимая, что жизнь… – Кристина щелкнула пальцами, будто это поможет ей вспомнить необходимое слово, – есть только сейчас, а не когда-нибудь потом.

– Но я изменюсь…

– Только потому, что я этого прошу? Не пытайся мне понравиться. Я все решила.

– Прости.

– Ничего, – только и смогла вымолвить в ответ Кристина, утирая последние соленые капли с лица.

– Давай хотя бы вещи помогу спустить.

– Ну… Давай.

3

Хотя по коммуналке разносился запах вкуснейшего супа, из кухни тянуло тухлятиной и смертью.

– Я не могу на это смотреть, – сказала Кристина, и ее вырвало перед входной дверью.

Отличное начало переезда.

– Ничего, я все уберу, – заверил Павел, как будто это что-то меняло. Он помог девушке переступить порог на волю.

В его руках были все ее вещи.

Когда они вышли, на улице светило осторожное солнышко. Было прохладно, но в свежести ветра угадывалась теплота будущих дней. Снежинки падали, как игрушечные, оставаясь на прохожих какое-то время, отчего те были похожи на елочные игрушки, облепленные блестками.

Не зная, что говорить, Павел переминался с ноги на ногу.

– Ты на автобусе? – все-таки спросил он.

– Нет. Подруга сейчас приедет.

– Подождем.

Затем произошло кое-что непредвиденное…

…Их встреча длилась полминуты и для каждого стала неожиданностью. Кристина понимала, что перед ней стоит дочь Алевтины Эдуардовны, а та, в свою очередь, узнала ее. Внезапно девушка с костылем поскользнулась, и Аня попыталась ее подхватить. В этом не было нужды, потому что Павел был наготове, но все же Анина рука коснулась руки Кристины, и это едва заметное соприкосновение позволило ей понять, что на самом деле произошло с мамой. Но что это за странное чувство тревоги, учащенное сердцебиение и четкое знание того, что будет дальше? Откуда это? Аня попыталась сопротивляться будущему, самой себе, но все равно с ее губ сорвалось лишь: «Аккуратней, не падайте больше». Все трое за эти секунды, казалось, узнали друг о друге все. Было нелепо спрашивать, какими судьбами здесь оказалась Аня, поскольку все понимали, кого она хотела найти.

– Анна, у вас все хорошо? – обратилась к ней Кристина.

– Ага, – кивнула девушка, закрыв лицо красными перчатками и поспешив отвернуться.

Когда она в коричневом пальто скрылась за углом дома на Вознесенском, скрывая свою боль от тех, кого должна была считать убийцами, но не могла относиться к ним соответствующе, в арку въехал «Ауди», из которого вышла Вероника, подруга Кристины.

– Здрасьте! – игриво начал льститься парень.

– Здрасьте… – поздоровалась Вероника. Причем тоном, по которому он понял, что лучше здесь не задерживаться.

«Эта баба видит меня насквозь», – подумал он, растерявшись.

– Привет, дорогая моя!

– Привет, кисуль! Ну как, едем? – чмокнувшись в щечки и пообнимавшись, девушки обернулись к Павлу за вещами и обомлели: сумки и пакеты были на месте, а мятежника уже след простыл.

– Что ты будешь с ним делать?

– С ним-то? – Кристина переспросила в недоумении. – Павлик мужчина самостоятельный. Хочет – страдает как Раскольников, не хочет – спасает мир, борясь за правду.

– Значит, в прошлом?

Кристина улыбнулась вместо ответа, похорошев от верного решения. Расхохотавшись, подруги начали грузить вещи в автомобиль.

Когда обе оказались в салоне, Кристина добавила:

– И еще, кажется, перемены к лучшему.

«Ауди» завелся сразу, как бы намекая, что надо нестись вперед, невзирая ни на что.

4

Не помня себя от эмоционального отупения, дочка убитой хозяйки возвращалась к себе домой. Ей было мерзко даже подумать о том, чтобы войти в ту квартиру, где, как она теперь знала, ее мать издала последний вздох.

– Что я там увижу? Кожу да кости? И кого винить. Зачем? – шептала она сама себе, шагая по грани безумия. В голове мерцало чередой вспышек то, как Алевтина Эдуардовна совсем недавно пыталась предупредить дочку о своей участи. «А я, глупая, не слушала. Все отговаривала: мам, не парься…» – думала она, безуспешно вытирая слезы. Эта догадка, как и озарение в момент прикосновения к Кристине, не давала Анне покоя. Она шла домой, и посторонним казалось, что очередную девушку бросил молодой человек…

Один «рыцарь» решил проявить участие и подбежал с ненужными утешениями. С места в карьер:

– Девушка, милая. Вы еще очень молоды. Другого найдете, – начал советчик, предлагая рассмотреть его кандидатуру.

– Да откуда вы знаете, что у меня произошло? Идите прочь! – рявкнула она на жиголо и расплакалась еще больше.

– Дура, – сказал он и, оскорбившись, закурил сигарету. «Что она думает, я бабник?! Хочешь как лучше, а получается как всегда», – незнакомец продолжил путь с мыслями о том, что больше никому не предложит свою помощь. Анна, в свою очередь, нервно хохотнула. Ей казалось смешным, как далеки бывают люди от истины, наивно считая, что все знают.

И только вечером, справившись со слезами и злостью, Анна поняла, что утренняя встреча была предопределена. Да и все остальное тоже.

Аня не помнила, как включила телевизор, а там передавали новости про финансовый кризис, изнасилованного ребенка, и в завершение выпуска показали репортаж об открытии нового детского дома для счастливых сироток. «Наверное, чтобы зрители надеялись на лучшее, отходя ко сну», – подумалось ей, после чего Аня выключила телевизор и в который раз за день расплакалась в приступе негодования и вселенской жалости к себе.

Весь день из головы Анны не выходила встреча с Кристиной и Павлом. Хотелось понять, какова ее роль в происходящем и для чего это все нужно. Да и потом, терять близких людей невыносимо тяжело. Потерять маму, так неожиданно и скоро, тем более… Но было ли это неожиданностью? А что если в глубинах ее души личные демоны довольно потирают руки, жаря сердце на открытом огне? Довольные, потому что знают: втайне она рада тому, что осталась без родительницы. С минуту девушка взвешивала эту нелегкую мысль, но отринула прочь как явный вздор. «Как тут можно радоваться, когда человека уже нет?» – спрашивала она себя. Выгод она не видела никаких. Тем более что мама не обделила ее ни деньгами, ни жильем.

Выключив вслед за телевизором свой мобильник, чтобы никто не мешал справиться с собой своими силами, Анна налила очередную чашку чая и, уставившись прямо перед собой немигающим взглядом, будто бы лишившаяся чувств корова на лугу, продолжила свои раздумья. Необычная сцена тайного познания, имевшая место в первой половине дня, не давала ей покоя. Доказывая, что времени не существует, она вновь появилась в голове.

«Вдруг мама пыталась сказать что-то очень важное, а я от нее отмахивалась? Этого я не узнаю уже никогда. Вот только что же это было со мной за… прозрение, когда я увидела тех двоих? Клянусь, в те секунды я знала наперед, что будет дальше и как не стало мамы. Но кто этому поверит и какие у меня доказательства? Никаких. Я не могу понять происходящего, но это не отменить, с ним просто приходится смириться. Да, все идет своим чередом, иначе жизнь не имеет ни заданности, ни смысла, а мир устроен совсем не так, как я привыкла думать».

Все эти мысли лились в угрюмой голове медленным потоком, тяжелым и тягучим, как цемент. И правда, что наша жизнь, если не строительная смесь, которая вот-вот обретет форму, чтобы превратиться в очередной этаж небоскреба, который мы называем подсознанием? Строй, лепи, дерзай. Но не жди, что у тебя получится Тадж-Махал…

Несмотря на ту железобетонную тяжесть, с которой эти мрачные думы опускались на фундамент ее внутреннего мира, девушка проговаривала их вслух. Впрочем, этого она не сознавала, равно как и того, что расцарапала палец на руке в кровь, вот так просто, сидя за чашкой чая.

– И ведь людей учат… воспитывают… они с этим сталкиваются и сами знают, что так делать нельзя, – говорила Анна самой себе, думая об убийствах и прочем таком. – Но все равно это делается. Почему так происходит?

Оставим это высоколобым теоретикам. Живем же в городах, в которых десятки тысяч зданий. В них – сотни квартир. В каждой квартире свои тайны и скелеты в шкафах… А если никому, кроме нас, они не интересны, то картинка получается не ахти.

Скажем лишь, что бедная девушка только сильнее утвердилась в своем решении не хоронить то, что осталось от мамы. Иногда гораздо лучше сохранить добрую память в своем сердце. На следующий день она обратилась в полицию с заявлением о пропаже человека без вести.

– «Все лучше, чем объяснить им как есть. У виска покрутят пальцем, и привет!» – полагала она, и лично я ее не осуждаю, – вздохнул рассказчик, хлопнув рукой по столу. – Засим извольте откланяться. История закончена, – сказал он, глядя, как официант выставляет им счет.

5

Когда остатки компании заплатили по счету и высыпали на улицу, тепло поблагодарив и распрощавшись с любимым преподавателем, в историю которого они вряд ли поверили, один из студентов неотступно шел за хранителем высшего знания, чтобы тот закончил свой интеллектуальный эксгибиционизм:

– Что, пойдемте-ка до метро?

– Пойдем.

– А что случилось с Павлом потом, после?

– Он уехал добровольцем на Донбасс.

– Искупление?

– Вероятнее всего, хотел сам себя наказать, – ответил мужчина, спрятав руки в карманы.

– Значит, не вернулся?

Отрицательно покачав головой и выпятив губу, как бы в расстройстве, пожилой человек произнес:

– Его ранило при обстреле школы, и это последнее, что мне известно. Спасая других, погиб сам.

– Мужской поступок… – поморщился студент, как бы взвешивая убийство немолодой женщины и принесение самого себя в жертву, искренность которой он ставил под сомнение. «Одно не отменяет другого», – подумал студент, и от этого вывода ему стало зябко и кисло.

– Чего раскис-то? Маньяк на войне – чем тебе не тема для исследовательской работы? Да не смейся ты, только вдумайся.

– Ну да, это еще круто, что он под пули полез, – хохотнул собеседник. – А то мало ли…

Прошлись. Молодой человек задал очередной вопрос:

– Как же тогда быть со всей этой мистикой?

– Отдай на растерзание психиатрам, ну или спиши на употребленный рассказчиком градус.

– Но вы ведь его и употребили лишь потому, что трезвым такое рассказать просто невообразимо.

– И тут ты прав. Самый лучший мой ученик.

Студент запомнил эти слова на всю свою жизнь.

– О как! И как же все-таки быть с мистикой? – не успокаивался студент.

– Вот ты пристал со своей мистикой! – захохотала авторитетная фигура. – Ты психолог или фантаст? А впрочем, одно дополняет другое: вера и знание, факты и мнения…

Лиговский проспект, прохладный и спокойный, неспешно просыпался, покуда эти двое и не думали отходить ко сну. В этом несоответствии студенту мерещилось что-то чудесное. Нарушив молчание, он спросил, помявшись:

– Ну а эти «сбывающиеся сны», туда-сюда?

– Так вот этим и займись. – Преподаватель ткнул будущего аспиранта пальцем в грудь.

– Значит, вы для этого рассказали эту историю, да? – На лице парня разыгралась радость догадки.

– Каждый будет видеть в ней свое, ведь смыслы индивидуальны. В конце концов, к ней можно относиться как к легенде. А такие вещи склонны обрастать лишними подробностями… – Учитель взглянул на ученика, и они поняли друг друга без лишних слов.

Двери только что открывшегося метрополитена распахнулись, и коллеги не раздумывая пропали за их стеклами. Пахнуло теплым воздухом подземки. Кто-то покупал жетоны. Привычная жизнь, ничего нового.

«Пусть так все и остается», – с этой мыслью студент пожал руку преподавателю.

В голове кружились мысли об аспирантуре и всякая возвышенная чепуха. Очередное утро в большом и таком разном городе, куда деваться? Деваться некуда. Остается жить, и иногда эта жизнь – существование на грани, шагая по которой человек способен открывать неведомые миры, преодолевать себя или сдаться.

В следующее мгновенье они разошлись каждый по своим делам.

Послесловие

Дорогой читатель!

Как известно, Санкт-Петербург – шикарный город с богатой историей. Как же удивительно порой пройтись по Невскому проспекту и представить, что этот город был, рос и развивался, как ребенок, когда нас еще не было… Задумываешься об этом и понимаешь, что чудеса спрятаны рядом – они только и ждут, когда мы разыщем их, сокрытых покрывалом готического романтизма. А ведь и правда, каждая улица, двор, дом и переулок имеет в Северной Венеции свою историю, подобно тому как каждый горожанин имеет свою биографию, а с ней и набор своих тайн и секретов – тех скелетов в шкафу, которые легко спрятать от соседей, закрыв дверь квартиры.

Коммуналка, быт которой блестяще описан на страницах произведений Зощенко, Булгакова и многих других, становится исключительным случаем, когда тайное становится явным. Там чудес выше крыши! Во многом благодаря ее жильцам. А как иначе? Ведь главное сокровище Петербурга – безусловно, люди, его населяющие. Мы, жители культурной столицы, как никто другой, стараемся помогать ближним в любое время дня и ночи с истинно русским размахом. Если же на нашу долю выпадают страдания и иные испытания, то мы их стоически претерпеваем, продолжая свято верить в лучшее будущее, свет которого озаряет наши счастливые лица все ярче. Встретится на нам на пути что-то нехорошее – не беда, мы все же понимаем, что хорошего на нем больше.

Автор выражает особую благодарность всем, кто специально или случайно помог в создании этой истории. В первую очередь хочется сказать спасибо В.М. Сорокину, замечательному преподавателю и творчески настроенному психологу, во время одной из лекций которого мне и пришла на ум идея этого произведения.

Как сейчас помню, стимулом для написания повести послужила небольшая история Виктора Михайловича о том, как он однажды ехал по Лиговскому проспекту со своим клиентом – участником войны в Афганистане, подорвавшимся на мине и потерявшим там зрение.

О чудесах, о настоящей дружбе и взаимовыручке, умении протянуть руку помощи в трудную минуту и рассказывалось в данной повести. Именно об этом. Вовсе не о темной стороне человеческой личности, нарушении ею (или отсутствии) нравственных запретов, проблемах инвалидности, коррупции и фатализме…

Ноябрь 2012 – декабрь 2014, Санкт-Петербург

Карикатура

Корабли без капитана, капитан без корабля. Надо заново придумать некий смысл бытия На фига? Гр. «Агата Кристи», «Два корабля» Не дай бог пережить близких… На одной их руке сосчитать. Лучше первым уйти по-английски, Чем в тоске свои дни доживать. Видеть мир серо-зеленым, Отчужденно, безрадостно пить, Сердцем мертвым стучать отстраненно, Старым псом на цепи выть. Не дай бог пережить близких, Это дикость – себя хоронить! Лучше я уйду по-английски, Улыбаясь, а вам дальше жить! Лесьяр, 7.10.11

1

Счастья нет. Добра и зла нет. Ничего нет.

Все люди рождаются с равными возможностями – вранье. Чтобы быть успешным, надо много трудиться – лажа. И т. д. и т. п. Абстрактное общество навязывало ему гнусные социальные фикции – конфетные обертки, в которых сокрыта пустота. Иллюзии, подобные с виду здоровому дереву, которое достаточно пнуть ногой, и оно без труда развалится в труху. Жизнь тратится на общепринятые стандарты и нормативы. А все для чего? Чтобы ты в один прекрасный (читай: «неизвестный») день скукожился, чтобы отправиться в домок из шести досок, будто чучело, отслужившее свой век. СССР нет, а Вождь до сих пор в мавзолее. Тогда как рядовые мертвецы, если повезет, отправляются на кладбище. Единственная истинная социальная гарантия – все там будем. Одно неясно: там – это на кладбище или в другом, лучшем мире?

Глубины Космоса. Планета Земля. Окружающий их мир. Его квартира. Все это антураж, декорации, среди которых они разыгрывали свои роли. Эти двое – вот что составляет ядро новой живописной истории. Какими они были?

Он – мужчина, уставший гнаться за любовью женщин, беспристрастных к нему; можно сказать, мазохист, решивший уйти в отставку. Дезертир, бежавший с любовного фронта, которому надоело выдавать желаемое за действительное. Она – гуттаперчевая девушка (не в смысле «резиновая баба», а в смысле «несгибаемая жизнью»), студентка, боящаяся смерти, но в то же время уставшая от жизни.

Оба лежат на кровати в обнимку и смотрят то в потолок, то в окно, то друг на друга – глаза в глаза.

Вова говорит ей:

– Не надо бояться смерти. Посмотри внимательно и увидишь, что она всегда рядом.

– Знаю. Жизнь убивает нас, – отвечает она, лениво выпуская изо рта сигаретный дым.

Она устала надрываться на почте – работать на износ, дабы помочь родителям. Людям, которых она искренно и безмерно любила, несмотря на заморочки, которые присутствовали в их семье. Как-то: тяжелое детство (она сменила семь школ, потеряла много друзей), наркотики (употреблять которые она перестала, поняв, что ступила на неверный путь), забота о сестре (наивной в своей жажде общения наркоманке, иной раз напоминавшей ей инфантильную зверушку).

Лена устала заботиться об остальных и уже была готова наложить на себя руки, как вдруг появился он, решивший проявить к ней заботу и тепло – те метафизические, призрачные для нее вещи, которые с его появлением стали реальными.

Он устал надеяться на любовь, а она устала заботиться, потому что «так надо». Усталость их объединила.

В итоге оба пришли к выводу, что любовь – фикция. Миф, лопающийся как мыльный пузырь, стоит тебе до него дотронуться. Поэтому она никогда не говорила ему, что любит его, а он… он был не против. Оба как-то раз неожиданно осознали: нет смысла выходить замуж и жениться на тех, кого любишь, гораздо круче – полюбить тех, кто рядом, и держаться друг друга, что бы ни было.

Он рассказывал ей о своих «кошмарненьких» снах:

– Сплю и вижу, что живу в особняке и все у меня есть. Чур, и выхожу во двор, а меня окружили танки, тягачи и БТРы всякие. Вот ведь как новостями про переполох на Украине голову мне засрали. Или вот еще. Снилось однажды, что люди вокруг – это те же муравьи, хорошие и плохие, черные и красные, свои и чужие. Заразные и здоровые. Стенка на стенку. Плохих становилось все больше и больше. Они уничтожали хороших как ни в чем ни бывало. Люди прячутся, кто-то отбивается, а потом все равно становятся как они. Тут у меня звонит городской телефон, дисковый такой. Поднимаю трубку. Слышу, Владимир Владимирович обращается: «Ты должен взять ситуацию под свой контроль». Как тут откажешь? Хоп – и в следующую секунду я уже среди каких-то каруселей, собранных из живых, здоровых людей. Тут, как стало голодных свиней в загон, вбегают злые люди-муравьи и откушивают наших по частям. Я пытаюсь бороться, но тут же оказываюсь сам винтиком в очередной карусели. Сон заканчивается тем, что я без боли и страдания отмечаю, как меня раздирают на куски.

– Же-есть, – протянула она с печальной улыбкой. Его сны напомнили ей о том, как она убежала от прежнего молодого человека. Не потому, что он ее бил, пил или еще что-нибудь. Нет, он просто над ней издевался, стоило им остаться один на один, тогда как на публике он был чуть ли не святой. – В итоге однажды вечером я тихой сапой кусила его за кадык, да так, что выдернула его на хрен. Он тут же взял, захлебнулся кровью и помер, свистя и пыхтя, как сапог, шагнувший в грязную лужу, полную земли.

– М-да. Одним козлом в этом идеальном мире стало меньше. Не удивляюсь, что тебя не поймали.

– Правильно, меня и не собирались искать, потому что не собирались ловить. Или наоборот.

2

Эти двое понимали, что глупо отрицать смерть, неоднократно сталкиваясь с ней вживую, а не в новостях по телевизору. Лене было знакомо страшное чувство всепоглощающей тревоги и абсолютной беспомощности, когда она едва не умерла от простого, казалось бы, гриппа. Затем, когда все обошлось и она стала старше, ей приходилось наблюдать за тем, как угасают ребята, жизни которых выжгла дотла когда-то приятная, а затем уже ставшая жизненно необходимой привычка употреблять наркотики. Привычка, которая заставляет тебя умереть, стоит тебе разок пойти у нее на поводу. Слава богу, от опиатов у Лены случались панические атаки – в результате рукой Всевышнего на героиновой зависимости был поставлен крест. И лишь потому, что она сумела отказаться попробовать.

– А почему «рукой Всевышнего»? – спросил Вова.

– А потому что атеизм не срабатывает, а значит, что-то там да есть. Иначе были бы мы как животные – пожевал, поспал, потрахался и умер. С точки зрения эволюции, сознание – это бред. А мы все считаем, что это здорово… На что смотришь?

– На вон того чертенка. – Вова мотнул головой в сторону малыша, с любопытством исследующего при помощи палки подернутую льдом лужу. Парень отчего-то подумал, что для ребенка на улице эта лужа может быть целым озером.

– И о чем задумался?

– О том, что у детей голова еще не замусолена правилами и предписаниями. Они еще могут быть свободными, – выдохнул Вова. – И еще о том, что между человеком и животным не такая большая разница, как это принято считать. Видишь ли, в науке принято считать нас «венцом творения», а животных чем-то второсортным – на класс ниже, пожиже, только потому, что они не могут отчитаться, что у них в голове.

– Откуда ты знаешь, ты же двоечник? – удивилась Лена.

– Именно потому что я двоечник, я и не разучился размышлять. Все гении нарушали норму: Чехов, Пушкин, Толстой писали свое чтиво не так, как это было принято по тем временам. Глинка как композитор тоже отклонялся от нормы. Уинстон Черчилль бухал коньяк и немало прожил на такой диете. Сказал бы ему кто-нибудь о здоровом образе жизни, ха-ха! Нормальный человек – это обыватель, человек, всячески удобный обществу, – винтик, которого все устраивает. Нормальным быть классно и полезно. Но ориентируются потом на чудаков, деяния которых превращаются в классику.

– Эти-то понятно, – зевнула Лена. – А ребенок-то что?

– Ребенок? А как по мне, и котенок, играющий с каким-нибудь кузнечиком, и этот ребятенок, играющий палкой с лужей, покрытой коркою льда, очень похожи и одинаково прекрасны. И можно сколько угодно галдеть о нашей сознательности, прямохождении и большом пальце обеих рук, бравировать всеми этими особенностями, но по факту мы просто другие.

– Я где-то читала, типа речь животным не нужна, потому что им и так неплохо живется.

– Иногда я им завидую. Так, и что там было дальше?

– Поняв, что наркотики – это реальное зло, я смогла сойти с кривой дорожки и вернуться на прямую.

В довесок ко всему смерть была ей знакома еще и оттого, что не раз приходилось вынимать из ванной посиневшую и окровавленную сестру, жаждущую совершить суицид, пока кайф не кончился.

– Если бы я могла, то я бы посвятила свою жизнь заботе о себе, – признавалась Лена.

Но жалость к сестре, кровное родство (а может быть, Что-то еще, высоко над облаками) говорили: «без тебя она сгинет». К тому же Лена винила себя за тот образ жизни, который теперь вела ее сестра. Или как раз за то, что он закончился.

– Возможно, я бы давно перечеркнула свою жизнь, не будь у меня Ксюшки, о которой я забочусь как о трудном, очень болезненном и своенравном ребенке. Я за нее отвечаю. Я за нее порву.

– А если ее вдруг не станет?

– Тогда… мне будет очень жалко, но вместе с тем полегчает.

Случались дни, в которые на хрупкие плечи этой сильной духом девушки наваливалось столько трудностей, что забота о сестре казалась ей сизифовым трудом. Бывало и такое, когда Лене приходилось носиться по районам и закоулкам города, по тем гнойникам и потаенным местам Санкт-Петербурга, о которых нет упоминания ни в одном путеводителе или справочнике, – все, чтобы отыскать Ксюшу, пока родители в депрессии. Поиски, уборка, стирка, готовка. Пара часов сна – и все заново.

– Это ужасно – просыпаться с мыслями о том, а наступит ли завтра. Не зарежет ли меня какая-нибудь «шестерка» наркодилера, пока я буду играть в детектива, и все такое, – рассказывала Лена.

А потом в ее жизни появился Вова.

Что до него, Вове с самого детства казалось наивным и глупым не замечать того, что жизнь и смерть шагают рука об руку, дополняя друг дружку. Да что там говорить, его детство прошло в те самые лихие девяностые, когда людей стреляли на улице, словно птах, народ пил стеклоочистители, словно воду, а реанимационные отделения были переполнены героинщиками. Рос он в квартире, в одной из комнат которой до сих пор на полу виднелись капли крови. Они служили напоминанием о том, как, будто походя, один сутенер взял да избавился от двух проституток:

– Откуда я знаю, почему он это сделал? – говорил Вова. – У богатых свои причуды. Не угодили ему девочки, я-то что поделаю. Старожилы поговаривали, что этот парень сжег бедняжек во дворе, устроив fire show в мусорном контейнере. Вот так, прям у всех на виду. Нет, я, конечно, сам этого не видел, был мелкий. Но уши не закроешь, а глаза видят кровь, спрятанную под ковром. Да и папе квартирка оттого и досталась подешевке.

3

Больше всего они любили вести умные и неторопливые разговоры о жизни в этом бренном мире. Они упивались беседами и были рады тому, что могли проявлять интерес друг к другу, в том числе и с помощью слов.

– Мир устроен совсем не так, как мы о нем думаем. Людям кажется, что они должны получить то, чего заслуживают. Чаще же выходит так, что мы получаем то, что получаем. Я помню двух своих подруг. Первая – умница, красавица и пять лет была одна. А когда же, в надежде найти прекрасного принца, стала знакомиться с мужиками, она в ужасе сообщила мне: Вов, все дерьмо Санкт-Петербурга стекается ко мне. Другая подруга – заурядная внешность, умом не блещет тоже, но есть в ней что-то такое, от чего все мужики балдеют. Только официально она была замужем восемь раз! Мы обижаемся на жизнь, считая, что она нам должна, а на самом деле забываем или не хотим понимать, что взяли ее взаймы. Помню еще одну бабенку, так та честно поставила перед собой цель: найти красивого, обеспеченного мужика и выскочить за него замуж. А началось все знаешь с чего? С обиды и самонадеянного эгоизма. «Вон у Люськи-то муж яхту имеет. А я-то чем хуже?»

– Да ничем она не хуже. Просто другая.

– Но ей этого было не понять. Три года она превращалась из обычной девушки в леди. Реально перевоплотилась. Нашла себе мужика, реально получила себе яхту.

– И?

– И новые проблемы в придачу. «Я тебя обеспечиваю? Обеспечиваю. Поэтому сиди дома. Через неделю уматываем в Париж». А у нее дети в интернате, воспитателем она там работала и очень это дело любила. Я это все к тому, что у каждого в голове своя иллюзия того, как надо жить и как должно быть. Но происходит всегда по-другому. И поэтому самое важное – не гнаться за счастьем, а научиться принимать жизнь такой, какая она есть, чтобы быть счастливым здесь и сейчас, а не когда-то потом, завтра.

– Потому что завтра может не быть, – сказала она, вспоминая свое мрачное прошлое.

– Точно, – подтвердил Вова и продолжил: – Так вот, чтобы ты меня лучше понимала. Моя философия выглядит следующим образом. – Он стал загибать пальцы. – Первое. Человеческие представления о мире – это всего-навсего карикатура на ту жизнь, которая течет своим чередом, пока остальные думают, страдают и на что-то рассчитывают. Они наблюдают со стороны, вместо того, чтобы жить. Второе. У каждого в голове есть свой, персональный Таракан. И третье. Если верно, что жизнь – это школа, то, чтобы ты чему-то научилась, жизнь будет ставить тебя в такие условия, чтобы ты встретилась лицом к лицу со своим Тараканом. Если на протяжении всей жизни ты совершаешь одни и те же ошибки или влипаешь в примерно то же самое говно, то это неспроста. Чтобы идти дальше, надо уметь меняться.

– К примеру?

– Ну… Раньше я носился за девчонками с голодными глазами и брызгал слюною – мол, полюби меня. Когда меня воспринимали чисто как сексуальный объект, я предпочитал обманываться и не замечать этой очевидной, но горькой и болезненной правды. И когда… когда отношения заканчивались, я все время думал что-то вроде: «Капец. Ведь я же ее люблю. Почему же мы не остались вместе?» Заламывал руку, кусал губу и ныл, считая, что жизнь несправедливо устроена.

– А потом?

– А потом до меня дошло, что любовь – это не дорогие подарки и красивые слова. Это забота, желание понять и поддержать. Дать пинка, если ты не права, или быть рядом, или дать тепла, когда тебе холодно. Короче говоря, очередным пунктом моей философии будем считать следующее: не надо рассчитывать быть всю жизнь с тем, кого любишь. Люди предают. Гораздо важнее полюбить того, кто с тобой рядом. Вот, например, помнишь наши первые дни, когда мы хотели с тобой погулять, а потом ты позвонила, и «обрадовала», что застудила шею?

– Ага.

– Я тогда не обиделся, скорее расстроился. А потом сижу такой и думаю – я расстроен оттого, что не получилось так, как я рассчитывал, или оттого, что тебе плохо? И следующая мысль: «Вовчик, оттого, что ты грустишь, Ленка быстрее не поправится».

– О! Я поняла, – захохотала вдруг девушка.

– Чего?

– И ты вдруг стал безудержно веселиться, чтобы мне скорее полегчало. – Лена уже была красная от смеха, как редиска.

– Да ну тебя! – засмеялся Вова в голос с Леной..

Отсмеявшись, он договорил свою мысль:

– Когда любишь, ты понимаешь, что находишься в жизни на своем месте. Любовь – это самоотдача и принятие. Все хотят, чтобы их любили такими, какие они есть. Поэтому умение любить – это редкий дар, а если тебя любят, то это вообще сокровище. Вместо этого люди начинают ругаться из-за всякой фигни, переделывать одного под другого, подстраиваться, убегать или находить кого-то на стороне. Любовь – это уверенность в другом человеке. В том, что он тебя не кинет, если ты из богатого превратишься в бомжа, из здорового превратишься в больного и так далее. А люди обижаются на жизнь. Вон, у него яхта, так он небось красную икру ложками жрет, а я такой простой – всего лишь хлеб с маслом и немножко колбаски. А ты, дурак, радуйся, что жив-здоров и есть что пожевать. Яхта, икра… Известность, деньги. В одну секунду все может перевернуться вверх дном, и никто от этого не застрахован. Тебе плохо? Посмотри на Жанну Фриске. Так и хочется сказать: «Ну что, дружище, кому из вас двоих хуже?»

Оба они были пессимистами, закалившими характер. Будь Сартр современником этой сладкой парочки, он наверняка написал бы статью «Пессимизм – это реализм». Оба понимали, что мир устроен как-то криво и по-дурацки, и чувствовали, что это сделано не просто так. Оба при этом сохраняли в своих душах огонек детской непосредственности. В их сердцах жила надежда на лучшее и еще теплилась вера. Да, они были странной, но очень хорошей парой.

4

А потом все пошло в тартарары. Однажды и, как это водится, весьма неожиданно умерла Ксюша.

– Отмучилась, – многозначительно вздохнула на похоронах ее бабушка. Лена молча плакала, а Вова ее утешал.

Как говорят наркоманы, героин умеет ждать. И они не ошибаются. Попробовав его однажды, побывав там, в совершенно другом, своем мире, ты уже не хочешь быть здесь. А потом и не можешь. Впрочем, героин уже не в моде. В сознании Вовы появилась картина: спортивный бег на короткие дистанции. Наркоманы – те же спринтеры. Бегуны. Пока они бегут, героинщики передают эстафету метадонщикам. Метадон нынче модный.

Вова понимал, что ему необходимо встряхнуться, отвлечься от этого болота грязных мыслей, но он не мог этого сделать. Человек умер, и не важно, какой она была. Она – сестра той, которая ему близка. Точка. Молодой человек утопал в этой грязи ментального безумия с каждой новой мыслью, тостом или фразой, брошенной одним из гостей.

Когда Вова думал обо всем этом, его вдруг охватило чувство глубочайшей бессмысленности всего. И, если ему так тяжело, то каково ей? Ей – девушке, для которой Ксюша не только и не столько наркоманка, сколько родной и близкий человек. Сестра, с которой у нее волей-неволей было одно детство на двоих. Или даже, можно сказать, одна жизнь на двоих.

Вова терпеть не мог, когда женщины плакали. Его это пробирало до костей. Когда он видел на лице Лены разводы от размытых слезами теней и прочей косметики, чувствовал на своем плече ее мокрое, печальное тепло соленых капель скорби тающей души, ему хотелось остановить время и послать весь мир к чертям.

– Я думала, что мне полегчает, но я ошибалась. Боже, я и не знала, что может быть так больно, – сказала она через какое-то время. Видимо, тогда, когда на плач не осталось сил.

Наблюдая горе своей любимой, Вова будто бы пропитался им сам. Слушая смешные и не очень истории из их с Ксюшей прошлой жизни – светлые и радостные истории детства, грустные опыты юношества, – он изумился, до какой степени сильно в его голову было вдолблено общественностью, что наркоман равняется убогому нолю без палочки, – не способный ни на что хорошее мерзавец, которого нужно сжечь на костре. Слушая Лену, перенимая ее страдания, он не заметил, как тихо плачет вместе с нею об ушедшей из жизни Ксюше. В рассказе Лены он нашел для себя, что Ксюша была доброй и чистой девочкой, которая, однажды замаравшись, не смогла очиститься.

– Общество видит в наркоманах только торчков. Оно не думает, что у них есть или были свои семьи, братья и сестры, для которых они – часть себя. Просто падшие люди, которых или втаптывают в грязь, или же они сами спешат в пропасть. У нас в школе, на входе в спортивный зал висела растяжка со словами: «СОЗДАЙ СЕБЯ САМ!». Господи, какой же это бред! Я не просила рождаться на свет. А Ксюша? Ей-то это за что? Грехи отрабатывает? Карма плохая?

– Малыш, ты была с ней до последнего, – пытался успокоить ее Вова. – И все делала правильно. Ты любила ее, а теперь ее не стало. А зачем и почему так – этого мы не узнаем никогда…

– Ах вот как ты заговорил? Молчи! Заткнись, падла! – набросилась на него Лена, раздирая его одежду, царапая в бессильном гневе его кожу, избивая его своими ладонями. А потом вдруг успокоилась и в очередной раз разрыдалась.

И он тоже плакал – в пику большинству мужчин, которым плакать не положено по определению. Молчал и нежно гладил Лену по голове, вдыхая запах ее русых волос.

На поминках произошел конфуз: кто-то из присутствующих, говоря речь, обмолвился о каком-то мужике:

– Был у меня один товарищ. Поехали мы с ним в апреле на речку. Было холодно, но он накатил водочки, и ему стало тепло. Захотел искупаться. «День рождения у меня – говорит. – Значит, можно!» Ну, я его удерживал, удерживал, а потом думаю – я ж ему не папа. А он прыг в воду. Плыл, плыл, околел да умер. Вот такой подарочек на день рождения… Так о чем я. Вот…

Больше говорящего никто не видел. Возможно, его распяли на кресте за крамольную речь. Родители Лены были буквально убиты горем. Казалось, в один миг она лишилась всего и всех, кто был ей дорог. Оставался один только Вова.

5

Уход Ксюши из жизни для него был очередным доказательством бессмысленности этого мира. Для Лены все было по-другому. Для нее тот момент, когда Ксюша канула в Лету, стал поворотным пунктом рассказа. Ксюша умерла, и смысл жизни для Лены был утрачен. Создавалось впечатление, что она живет зря.

– Как ты? – спросил парень, наливая Лене крепкий сладкий чай.

– Была у психолога, – ответила ему дорогая, отстраненно и одновременно весьма сосредоточенно.

– А он что? – Вова испытывал живой интерес, но его воображение рисовало неприглядные картины: профессиональный «моральный урод», не понимая состояния клиентки, считает, что лечит ее душу, тогда как на самом деле режет скальпелем по живому. Так, как извращенцы изучают женщин или маленькие дети поджигают котам хвосты или обрывают мухам крылышки. Животное любопытство без человеческого понимания своих действий – вот что определенно движет дикарями такого рода.

Приготовившись слушать, Вова уныло хлебнул свой чай. Напиток обжег губы. Вот и хорошо. Хотя бы это заставило его проснуться.

– Она, – уточнила Лена. – Я ей говорю, у меня сестра умерла. Плачу. А она мне: «В глубине души каждый из нас думает, что он вечен. Это нормальная защитная реакция». Сидели с ней в кабинете, как два придурка, – только я слепая, а она глухая.

– Тише-тише. В следующий раз, если к ней соберешься, то не молчи. Пойдем вместе, и я ей плюну в рожу.

– Не будет никакого следующего раза, – ответила ему Лена, поставив жирную точку над «Ь>.

Сказала как отрезала. Обрубила. Пресекла на корню. Он уже тогда все понял. Но все же переспросил для проформы:

– В смысле? – Вопрос прозвучал глупо, но зато вежливо. Молодой человек подумал, что такого рода «ритуальные пляски» никогда не потеряют своей актуальности. В этом смысле высокотехнологичный двадцать первый век ничем не уступает каменному веку. Вот они – издержки хорошего воспитания, помноженные на нежелание осознавать то, что ранит душу.

– В прямом. Я жить больше не хочу. Каждый из нас вечен… В глубине души… Один хрен – сдохнешь! Ты сдохнешь, я сдохну. Какой в этом смысл?! – взвизгнула Лена, сверкнув нездоровым блеском своих уставших глаз.

– Ленуш, надо быть сильнее… – Все же Вова сделал последнюю попытку выцепить девушку из цепких лап депрессии. Он считал, что вместе они справятся, но не учел, что Лена хотела, чтобы их пьеса закончилась по-другому. Когда он проговорил свои слова, парню показалось, что он будто ворошит тлеющие головешки кочергой. Оба чувствовали, что скоро все будет кончено.

Как мужчина, он здраво считал, что надо быть сильным и преодолевать трудности во что бы то ни стало. Но для нее все было иначе. Для Лены жизнь теперь представляла собой основную трудность. И трудность эта стояла костью в ее горле.

Перед тем, как ответить своему молодому человеку, она вспомнила дурацкий анекдот из «Аншлага» – юмористической передачи, которую вела Регина Дубовицкая. Сидишь, бывало, ешь какую-нибудь дрянь за неимением лучшего, и шутки, доносящиеся в этот момент из телевизионной передачи, кажутся не смешными, а наоборот – издевательскими. Как бы там ни было, анекдот, как припоминала Лена, звучал следующим образом.

Больной заходит в аптеку.

– Доктор, у вас есть что-нибудь от головы?

– От головы? Посмотрим-с. Средство от головы – топор!

Гомерический хохот в зале. Занавес.

Такой вот привет из детства – того времени, которого давным-давно не стало; напоминание о тех днях, когда Ксюша еще была жива и здорова.

Борясь с желанием в очередной раз расплакаться, думая о том, что Смерть будет лекарством от болезни под названием Жизнь, Лена выпалила:

– «Сильнее»… Для чего? Чтобы однажды я проснулась, а тебя нет рядом? Или ты того, тю-тю? Нет уж, пошел ты на фиг со своим «сильнее»!

– Но что я могу для тебя сделать? – До него дошло, что он неправильно поставил перед ней вопрос, но слово и правда не воробей.

– Да ничего не надо делать! Я вправе сама распоряжаться своей жизнью!

– Извини, я не об этом хотел сказать. Я тебя не отговариваю. Мне-то что тут без тебя делать? Я вот о чем. Об этом, обо мне ты подумала?

– Нет… – Лена вновь раскисла, опешив не меньше, чем Вова.

Возникла нездоровая, враждебная, напряженная тишина. Чтобы молчание не сыграло с ними злую шутку, вместо войны обе стороны заключили мир.

Искать компромисс? Нет, это не про них. Она негласно пришли к соглашению, которое обоих устраивало. Затем ночью долго занимались любовью, а после – болтали о том о сем. У обоих было ощущение, что они не только открывают друг друга заново, но и готовятся сотворить что-то великое. К утру уснули и проспали до середины следующего дня.

– Чему ты улыбаешься? – спросила у него Лена, сладко зевнув.

– Герои Достоевского бунтовали понарошку. А мы с тобой будем протестовать по-настоящему. Ты ведь не передумала?

– Нет.

– Тогда я буду рядом. И похоже, у меня есть план. – Молодой человек загадочно улыбнулся.

План был адски прост в своей безбашенной импровизированности – найти машину, найти человека, который снимет происходящее на камеру для потомков, разогнаться и улететь в Неву с моста.

– Вот уж будет эпичный финал у этой почти фантастической истории.

– Гений!

– А то ж! Ты вчера когда сказала, что ничего не надо делать, я тут же смекнул, куда ты клонишь, и решил, что пойду с тобой до конца. – Вова не врал. Он лишь не договорил, беспокоясь о хрупком душевном равновесии Лены (не поздно ли?), что готов был ходить по потолку, лезть на стену и прыгать в окно, стоило им пару дней не видеться.

По существу, он принял решение тогда, когда понял, что если он не может протянуть без нее и дня, то чего думать о всей оставшейся жизни? И только потом, когда они плотно (и в последний раз) позавтракали, когда начали собирать свои скромные накопления – даже сегодня им понадобятся деньги, – до парня дошло, что, пожалуй, Лене так же тяжело представить свою жизнь без Ксюши, как и ему свою собственную без нее.

– Спасибо тебе за это.

– Пожалуйста.

6

Машину нашли легко. Просто зашли в ближайшую «шавермочную». Там уговорили гостя из Средней Азии. Затем он кому-то позвонил, и через полчаса к кафе подъехала ржавенькая «Лада».

– Сойдет! – сказал Вова, переглянувшись с Леной. Машину пообещали вернуть к вечеру. Для надежности оставили свои паспорта и пять тысяч рублей.

Затем поехали искать режиссера, оставив азиатов ломать голову и пытаться умом понять Россию, аршином которую не измерить. Рестораторы думали-думали и в итоге пошли да оформили на паспорта Лены и Вовы сим-карты, купленные в переходе метрополитена – бизнес по-русски. Капитализм.

Вова и Лена нашли режиссера почти так же легко, как и автомобиль. Мальчик стоял на набережной и торговал лицом (точнее, раздавал никому не нужные флаеры).

– Эй, чувак, как сам? – завязал разговор Вова.

– Да ничего.

– Деньги нужны?

– Нужны, поэтому и работаю. Только их все равно нет.

– Странная вещь эти деньги.

– И не говори, – согласился мальчик.

– А хочешь, фокус покажу?

– Нет уж, спасибо.

– Нет уж, смотри фокус. – Тут Вова взял да и достал из кармана очередную бумажку в пять тысяч рублей. – Когда я был маленький, мы смотрели «Сам себе режиссер». И там была рубрика «А вам слабо?»…

– Так вот, если тебе не слабо, то нам нужно, чтобы ты снял, как мы сейчас развернемся, потом отъедем, разгонимся и вмажемся в ограду, – прервала Вову Лена, дабы он не пустился в свои длинные объяснения.

– Чтобы улететь с моста в речку, – добавил Вова. – Понимаешь?

– А, это типа как у Чудаков. Трюк? – спросил мальчик.

– Да, кино снимаем.

– Если ты согласен снять видео и выложить все это дело на «Ютуб», тогда вот эти вот бабки – твои. Если же нет, то можешь дальше раздавать свои рекламки. Бумага хорошая.

– В натуре? – Парень удивленно вскинул брови.

– Натуральнее некуда.

– И всего-то, только выложить в сеть?

– Да. Ты согласен? Или мы идем искать другого… более смелого парня?

– Ладно тебе, пошли, – поторопила Лена. – Он же мелкий.

– Не, ребята. То есть да, давайте, – остановил их мальчик.

Обсудив детали, втроем выбрали точку съемки. Убрав деньги в карман джинсов, школьник какое-то время смотрел вслед паре, шагающей к автомобилю. Он видел, что они смеялись и нежно держались за руки, которые он им только что пожимал. Эта жизненная картина так тронула мальчика, что он мысленно пожелал ребятам счастья. Отложив флаеры в сторонку, он приготовил смартфон к съемке.

7

На старт. Внимание. Марш! На похоронах Ксюши Вове мерещились бега, а теперь он участвовал в гонках.

– Давай поговорим последний раз? – Предложила ему Лена.

– Давай, только о чем? И думаешь, успеем?

– Все, что было можно, мы с тобой уже успели. Будем считать, что это у нас такое интервью. Ответы на вопросы, о которых никто никогда не узнает, самые честные. Ты всегда любил говорить, а мне так нравилось тебя слушать, – произнесла она, вздохнув о прошлом. Она не жалела, нет. Но ей было интересно, что будет дальше.

Проехав квартал, Вова развернул «телегу» и взял курс к мосту.

– О'кей. Скажите, а есть ли в нашей стране справедливость? – Девушка посмотрела на него с деланным любопытством.

Машина набирала скорость. Они ехали умирать как на праздник. Они жили недолго, но счастливо, и главное, что они умрут в один день. А остальные – что бы они ни подумали, – увидят, что смерть реальна и отрицать ее глупо.

Но надо было отвечать на вопрос. Интервью так интервью. Времени мало.

– Ну как вам сказать, чтобы не обидеть? Помню, ехал я однажды в электричке (вид транспорта такой, знаете ли), а в тамбуре со мной заговорил мужичок. Закурили, и он рассказал, что недавно вышел из тюрьмы. Поделился радостью. Я спросил: «А за что посадили?» А он мне: «Старичок, я однажды вышел вот так же в тамбур перекурить. Смотрю – пьяненький пацик молодуху насилует, а она визжит, охрипла уже. И народ в вагоне сидит как ни в чем ни бывало. Ну я его беру за шкварник и выбрасываю из вагона на подходе к Мурино». Я спрашиваю: «А что, дядя, было дальше?» А он и отвечает: «А дальше оказалось, что я выбросил из поезда сына начальника Финляндского вокзала. За это и посадили». Так я, ей-богу, и не понял после услышанного, есть ли справедливость на свете или она всего лишь очередная из моря выдумок.

– Скажите, а что было дальше? – спрашивала Лена голосом пафосной журналистки. Мост был прямо по курсу. Вокруг визжали прохожие, сигналили автомобилисты. Все они превратились в точки – атомы, прыгающие туда-сюда, до тех пор, пока не наступит Абсолютный Ноль.

– А дальше мы с ним докурили, посмеялись над тем, что в тюрьме у него было много времени помедитировать и исправиться, и разошлись каждый в свою сторону.

Свет. Камера. Мотор!

Ржавая «девятка» разгонялась и дрожала всем своим железным телом, как наркоманка, нанюхавшаяся «speed’oB». Удивительным образом машины разъезжались в стороны. От греха подальше. А им было совсем не страшно. Им было весело. В зеркало заднего вида было видно, что от машины отлетел локер. Лишние детали.

– А вообще все озвученное становится чепухой. Превращается в шелуху. Стирается в пыль, за которой нет ничего, что похоже на реальную жизнь, – говорил Вова, вдавив педаль газа в пол. Он не собирался убирать свою ногу. – Стоит тебе разок высказаться публично, и твоя мысль может десять раз переиначиться другими уже оттого, что каждый из сказанного слышит то, что хочет услышать.

– М-да. Выскажи правду, и ее превратят в ложь. Замолчи, и она скиснет в тебе, не найдя выхода наружу…

У обоих бешено колотились сердца – чувствовали, что свобода была близка. Ручьями стекал пот, но этого молодые люди уже не замечали.

– Жизнь – это сон. И смерть – всего лишь пробуждение от этого кошмара.

– Только ведь они этого не поймут.

– Да и хрен с ними. Главное, что ты рядом, – сказал Вова и круто повернул руль вправо. Все завертелось, закружилось, посыпалось с ног на голову – мостовая, стекла, ржавчина. Вот ремень безопасности лопнул и улетел в Неву, извиваясь как змея. А вот паренек мужественно снимает их падение, раскрыв рот от ужаса. Или онемев от восхищения.

– Снимай-снимай, парень! Когда еще такое увидишь! – прокричала начинающему режиссеру Лена. Школьник готовил шедевр российского кинематографа. Документальный фильм-катастрофа. Новое слово в искусстве.

Последним, что увидел Вова, была улыбка Лены, державшей его за руку. И вновь они понимали друг друга без лишних слов. В следующую секунду автомобиль (или то, что от него оставалось) нырнул под воду и пошел ко дну. По ветру разлетались рекламные листовки.

Стоп. Снято.

8

По телевизору показали об этом репортаж… Престарелая бабушка, оказавшаяся одной из свидетельниц происшествия (видимо, особенно выгодно смотрящаяся в кадре в своем удивлении под фатой старческого слабоумия), каркала: «Молодежь совсем от рук отбилась». Показали также какого-то врача, напоминавшего скорее студента театрального кружка, который с серьезным видом утверждал, что случившееся было явным «альтруистическим самоубийством». Заснять удалось даже маму и папу Вовы, которые говорили, что все произошло из-за несчастной любви.

Итогом видеосюжета почему-то стало заявление о том, что в произошедшем виновата несправедливая социальная политика властей. Подтекст был таков – жизнь дерьмо, но завтра будет лучше.

И только один недобитый романтик, абсолютно трезвый в тот день алкоголик, полюбовался прекрасным полетом влюбленной пары в разлетающемся вдребезги автомобиле. Позднее он хотел было сказать, что на самом деле произошло с молодыми людьми, но потом решил, что они обойдутся без его показаний. Не поверят – скажут, интерпретировал. А что его слушать? Алкаш, да и только.

Промоутер, размазывая сопли по носу и плача не то от горя, не то от радости, честно выполнил возложенную на него миссию – загрузил видео на «You Tube» до того, как приехали журналисты.

Через пару часов ролик взорвал Интернет, собрав полмиллиона просмотров. Отклики превысили все возможные ожидания. Настолько, что вскоре Сеть перестала существовать как класс.

Смеркалось.

* * *

Бог проплакал всю ночь:

– Этого не должно было случиться, – утирал Он слезы, испытывая вселенское чувство вины.

Оно было настолько сильным, что на следующий день Господь стер человеческий мир в прах – бах, и вселенское чувство вины привело к новому Большому Взрыву. Внеплановый конец света.

Бог, как ребенок, разбросавший по всей комнате кубики, из которых строил домик. Проявил милосердие.

Передохнув, он начал стройку заново. В этот раз Всевышний будет умнее. Не только люди учатся на своих ошибках.

26 марта – 4 апреля 2014, Санкт Петербург.

Измена

Предисловие

Каждый человек – немножко психолог. С другой стороны, разница между психологом-любителем и специалистом в этой области огромна. Что касается скептиков, не воспринимающих это науку всерьез, – оставим их в покое.

Ганс Селье[14] определил работу как труд по обязанности, а досуг (хобби) как труд по желанию. Для меня психология – всегда нечто большее, чем наука и область деятельности, равно как и творчество – нечто большее, чем хобби. Я говорю, вернее, пишу это в предисловии потому, что удовольствия человеку для полноценной жизни недостаточно. Человек по-настоящему удовлетворен и счастлив тогда только, когда жизнь его осмысленна. А когда все, что он делает, имеет смысл, тогда он не может быть разочарован своим существованием.

Скажу больше. Всякое научное знание начинается с обыденного, ежедневного – культура двигает науку и vice versa[15]. Я всегда любил читать книги, что называется, от корки до корки и поэтому никогда не пропускал (и не пропускаю) предисловия от автора. Мне кажется, оно задает тон всему произведению (или сборнику) и позволяет человеку, читающему эти страницы, узнать автора поближе. Но еще мне не очень нравится, когда писателя спрашивают, о чем его книга. Я считаю, что спойлеры все портят. Чем больше точек зрения о произведении, тем лучше, ведь у каждого свой, личный опыт, своя жизнь и свое понимание происходящего.

Я решил написать «Измену», размышляя о тех, чья семейная жизнь разрушилась из-за обмана, предательства, основанного на недопонимании и эгоистичности. В попытке не оправдать, но исследовать супружескую измену как часть совместной жизни ряда людей, которых так просто одарить ярлыком шлюхи или бабника.

Зачастую произведение перерастает свой первоначальный замысел. Каждый из вас может определить, достигнута ли поставленная мною цель.

Что касается этикеток и стереотипов – они тоже нужны, ведь облегчают нашу жизнь, экономя время и силы, что мы тратим на обработку информации.

Психологи хорошо знают, что одно и то же явление в изменяющихся условиях «здесь и сейчас» способно нанести личности как вред, так и пользу. Одно и то же поведение может быть продиктовано совокупностью различных факторов – внешних и внутренних.

В обычной жизни мы все любители объяснить поведение другого так, как нам заблагорассудится. Жизнь слишком многогранна и не всегда такая, какой мы ее себе представляем, а потому односложных ответов на все вопросы, готовых рецептов и руководств «как жить?» быть не может.

Глава 1 Прощание

1

Сегодняшнее прощание было с самого начала противоречивым.

– Нет-нет, не надо со мной в вагон. Давай постоим тут, – поспешно сказал он, когда они добрались до нужного места.

– А почему? Ты больше не хочешь, чтобы я была с тобой рядом? – спросила она, чуть не плача. Его слова ее явно обожгли, несмотря на зимнюю стужу, и она от него отстранилась на несколько шагов.

«Господи, что я наделал! Почему я приношу ей несчастье?» – подумал он про себя, а вслух сказал:

– Солнышко, ну что ты. Посадка уже началась, три минутки до отправления. Я хочу запрыгнуть в вагон последним и провести это время с тобой, а не в поисках нужного купе.

– Не пугай меня больше так, – попросила она.

– Хорошо, я все время забываю, какая ты чувствительная. Прости, – ответил он с улыбкой, и она вновь к нему приблизилась так, что он снова смог ее обнять.

– Мне не нравится, как на нас смотрит эта проводница. И еще мне не хочется, чтобы ты уезжал.

– Все будет хорошо. Все в порядке, – утешал он девушку, прижав к себе и ласково проводя рукой по ее волосам..

– Ты вернешься? – с надеждой спросила она.

– Я надеюсь, что мы еще увидимся. – Ответ получился промежуточным, размытым, будто в тесте: не «да» или «нет», а именно «нечто среднее». Так всегда бывает, когда сомневаешься. С другой стороны, золотая середина считается не такой уж и плохой. – Мне и самому неохота уезжать, но придется, – добавил он, желая быть более убедительным.

В горле комок у обоих. У нее – от грусти и тяжести нависшей над ней необходимости ожидания, а у него – потому что он ее любил, но обманывал. Ему казалось, что он не может больше быть с ней рядом. Все это нелепое и неизбежное прощание было невыразимым сочетанием боли, счастья и отчаяния. Этакий сильнодействующий коктейль… После такого отделаться одним лишь похмельем не удастся.

Подобное смешение чувств можно испытать, когда вы провожаете любимого человека на самолет, зная, что эта встреча может стать последней, – пока существуют самолеты, вероятность того, что они разобьются вдребезги со всеми пассажирами на борту существует тоже. Смерть всегда рядом.

Простая случайность, воплотившись в жизнь, может стать грандиозной трагедией для любящего человека. В жизни очень важны мелочи – те, которых мы обычно не замечаем или, замечая, не придаем им значения, забывая, что у каждого поступка есть последствия.

Вот и здесь. Они прощаются, и времени все меньше, чтобы сказать все, что хочется, что, может быть, потом сказать и не удастся, но молодой человек сдерживает себя в словах, пытаясь убежать от судьбы. Невысказанное остается при нем, и он, понимая это, втайне от любящей девушки оправдывается перед собой: «Я все скажу ей, но потом. Не сейчас, а попозже. Это потерпит».

– Не плачь, пожалуйста, милая… Зима же, – говорит молодой человек девушке, вытирая ее глаза от слез, внутренне содрогаясь при этом от красоты ее глубокого и пронзительно искреннего взгляда.

«Она смотрит мне в душу, не иначе. Что она там хочет увидеть? Господи, она прекрасна, как я могу ее обижать?» – думал он, опять ощутив себя душегубом. Происходящее казалось ему цирком, проводница на выходе из вагона – львом, а он сам себе – печальным клоуном. Печальный клоун продолжил:

– Через недельку увидимся, обещаю. Скоро все закончится, вот увидишь.

Девушка улыбнулась и с радостью его поцеловала. Она поверила, а он врал. Врал так хорошо, что на секунду сам поверил, что все получится.

«Может быть, и правда, если не струсить? Я же еще и не пробовал», – успел подумать он, после чего проводница проворчала, что пора уже заходить в вагон и что никто его ждать не собирается.

– Пока, Алиса! – еле выдавил он из себя, стараясь выглядеть как можно непринужденнее.

– Пока, милый!

На этом двое попрощались, и мужчина, накинув на плечо сумку, запрыгнул в вагон.

2

– Ну, как ты съездил? – поинтересовалась Даша.

– Полезно! – сказал он жене, повесив куртку в шкаф и шмыгнув носом. – Правда, не отдохнул ни фига. Завтра понедельник, день рабочий.

– Кушать хочешь? – заботливо спросила супруга.

– Ага. Ну иди сюда, давай обнимемся, – позвал он жену к себе и, увидев, как она неожиданно для себя самой улыбается, понял, что никуда не уйдет от нее: она же его любит. И он тоже. Ее. Просто по-своему.

Обнявшись, они прошли на кухню. Пока Даша наливала ему суп и разогревала картошку с котлетой, он помыл руки. Она налила себе чая. Болтали о том о сем, и Костя с удивлением отметил, что ему и правда интересно с женой. «Неужели я соскучился?» – думал он, слушая ее рассказы про то, что она успела сделать по дому, пока его не было, кого видела и что себе купила.

В такой миролюбивой обстановке прошло около часа. А потом все вернулось к привычному уровню отстойности. Старт этому положила смс-ка, пришедшая Косте. Ему было ясно, что это пишет Алиса, и Даша непонятно как поняла, что это никакой не «товарищ по работе» и не «Лешка, ты его не знаешь», а какая-то посторонняя баба…

«Неужели он мне изменяет? Или это я себя накручиваю? История повторяется…» – думала она будто в коме, а вслух пыталась бить доводами, оскорбляя мужа и выпрашивая у него телефон, чтобы прочитать, «что там тебе пришло».

Телефон он ей не отдал, а смс-ку удалил, объясняя все тем, что «опять тебе мерещится». И это только усиливало ее подозрения.

– Мне все это надоело, – устало бросила Даша. – Врешь ты, не врешь ты… Я тебе честно скажу, что все чаще думаю о том, чтобы нам разойтись. Подать на развод не так сложно, как мне поначалу казалось.

Показывая, что не шутит, она пошла сидеть «Вконтакте», оставив Костю одного.

Это было то время, когда их брак начинал трещать по швам, грозя вот-вот развалиться. Ответив Алисе что-то невнятное вроде «Добрался хорошо, устал. Спасибо, что написала» и прихлебывая без всякого желания свой чай, он начал вспоминать, с чего все началось…

3

Почва для наших будущих поступков подготавливается заранее – нами или другими людьми, а также в какой-то степени условиями, в которых они реализуются в дальнейшем…

Если говорить о супружеской измене, ключевым словом является «принятие». И здесь оно рука об руку с притворством.

Или ты любишь и не стесняешься этого, живешь счастливой жизнью с тем, кто рядом и, как говорится, нужен как воздух, делишь с ним трудности и радуешься успехам.

Или, например, так. Сначала врешь, что любишь, чтобы не остаться одному. Потом врешь, чтобы скрыть измену, понимая, что правда любишь супругу и совершил ошибку. Затем врешь любовнице, что все расскажешь супруге: «лучше скажу, что разлюбил, чем она узнает о нас. Не обижай ее, пожалуйста». Другой путь – это путь притворства.

И с каждым разом искренность все больше и больше сжимается тисками лжи, тем больше и трагичней потери в конце отношений. Где ложь – там трусость. Мы боимся рассказать о себе правду там, где есть место социальной желательности; мы боимся говорить правду, так как «горькая правда» обидит тех, кто нам дорог. Ложь человека социальна, и чаще всего за вскрытием обмана следует разрыв отношений, воспринимаемый человеком как наказание свыше. Вот почему, наверное, «не прелюбодействуй» является одной из заповедей Божьих.

Муки совести, сомнения – вот что приводит здесь к ошибкам. Бессовестность и честность становятся крайностями, ведь одним из ключевых моментов в отношениях между мужчиной и женщиной является доверие друг к другу, забота и демонстрация силы, как бы дающая понять: «смотри, со мной безопасно».

– Молодой человек, какая у вас красивая девушка! – обратился к нему подвыпивший, как видно, мужичок бомжеватого вида.

– Спасибо, сударь, я в курсе, – улыбнулся Костя.

– А не хотите ли вы пойти со мной выпить пива?

На секунду Костя задумался над предложением, а потом отказался. Даша рассмеялась и сделала то же самое без промедления.

– Вы понимаете, в чем дело… – не отставал мужичок. – У меня жена уехала в санаторий на 45 дней. Это же больше месяца! А мне, естественно, одиноко.

– Очень познавательная история, спасибо, но мы спешим, – торопливо сказал Костя. Ему не очень-то нравилось общество этого человека. – Молодые люди, тпру-у-у! Стоп! Вот. – С этими словами мужичок вынул из кармана куртки кошелек и достаточно комично достал оттуда юо рублей. – Я готов вам заплатить, лишь бы вы составили мне компанию.

– Сто рублей, конечно, большие бабки с учетом инфляции, – Константин попытался отшутиться. – Не, дядя, спасибо.

С этими словами пара зашагала к дому. Мужчина, тем не менее, не хотел отставать:

– Девушка, а девушка! Вот посмотрите, какая вы красивая! А вы знаете, что самая желанная женщина – это всегда чужая? Вы к этому готовы?

– Простите, я не вполне поняла, о чем вы, – ответила Даша, чуть сбавив шаг.

– Я вам повторю: самая желанная женщина – это всегда та, которая уже занята. Вы к этому готовы? Я имею в виду, готовы ли вы к изменам?

– Дядя, ты начинаешь заговариваться. Тебе не кажется? – попытался пресечь этот малоприятный диалог Костя.

– Не вопрос… Понял. Спрошу иначе: готовы ли вы к изменам вашего любимого, если они будут, конечно?

Двое мужчин остановились и с интересом стали наблюдать за реакцией девушки. Оба ждали ответа. Девушка, между тем, смущенно улыбнулась. Бегающий взгляд выдавал ее неуверенность. Наконец Даша вполне серьезно сказала, что, да, мол, готова. Потому что уверена в своем молодом человеке как ни в ком другом.

С этими словами девушка сжала руку своего спутника сильно, тут даже больше подходило слово «многозначительно».

Константин ответил ей на это яркое прикосновение довольной улыбкой, обнял Дашу и поцеловал. После этого мужичок, нарисовавшийся как будто из ниоткуда, последний раз предложил им пойти с ним в кафе, а потом, получив отказ, откланялся.

Молодые люди, удивленные этим необычным персонажем, довольные жизнью и собой, зашагали домой, обсуждая эту неожиданную встречу..

– Так, а если по правде, то что ты думаешь о его вопросе? – спросил Костя.

– То и думаю, что сказала. Я потому тебя и выбрала, что знаю, что ты мне не изменишь, – сказала она радостно.

Улыбка, мелькавшая на лице парня до этой поры, стремительно исчезла. Он сумрачно произнес:

– Что, только поэтому?

– Да ну нет, что ты, – рассмеялась Даша. – Христос с тобой!

– Ну, будем надеяться, – пожал плечами Костик.

«Как печально, что она все решила за меня. А ведь я даже и не знаю еще, способен ли на измену или нет? В конце концов, я отличаю любовь от простого секса. Все это часть человеческой природы», – подумал он отстраненно, находясь в другой галактике, за тысячи световых лет отсюда. В эту секунду он был наедине с самим собой. И так же быстро вернулся он к Даше.

В тот день грусть ушла, и семейная пара весело провела время.

Но это было, казалось, так давно. Без преувеличения можно сказать – в другой жизни.

Глава 2 Костя

1

В детстве мальчик был не понят родными, рос стеснительным, боялся привязываться к людям; боялся отношений. Мама говорила, что мир ужасен, и он ей верил. Быть может, ему стоило намного раньше пошатнуть авторитет матери в собственных глазах, а не слепо ей доверяться все то время, пока он превращался из ребенка в подростка. Но то ли слов не хватало, то ли выглядел он далеко не всегда убедительно – неуверенность Кости в себе росла вместе с ним самим.

Подростком он мечтал об отношениях, но ничего не делал, чтобы мечты стали реальностью. Первый опыт общения с девочкой был таким ужасным, что лучше бы его не было. Наверное, остальные бы на его месте посмеялись да пошли играть в мячик или плеваться бумажными шариками в одноклассниц через трубочку от ручки. Кто угодно бы сделал то же самое. Но только не Костик. Воспитанный на книжках про жестокое, но романтичное средневековое время, и вообще окунавшийся в мир книг, которые читал, этот мальчик грезил дружбой, теплом, общением – всем тем, с чем ему не везло и чего так не хватало.

Поэтому первая попытка общения с подружкой, вернее, ее провал, была не то что обычным делом, рядовой неудачей, совсем нет. Это было трагедией, мысли о которой погружали его в уныние не на пару минут, а на пару часов или дней.

Так он привык быть один. Он мог, конечно, пообщаться или даже погулять с соседскими мальчишками, но особой радости ему это не доставляло. Когда ты один, очень хорошо подружиться с самим собой. В какой-то момент мальчик перестал бояться одиночества, и оно тут же перестало ему мешать.

Воспитываясь в строгости и вместе с тем в навязчивой заботе, как будто без права на самостоятельность, он учился только тому, что правильно. Потому что так сказали взрослые, а его мнение здесь почему-то ничего не стоит. Мир, который родители создавали своему ребенку в стремлении обезопасить его от той ужасной действительности, которую видели вокруг себя, был миром, в котором нет места нелепицам и ошибкам.

Естественно, порой мальчишке и впрямь казалось, что он живет в сказке. Тем обидней было очнуться от сна о воздушных замках в те моменты, когда с тобой обращаются жестоко и несправедливо в школе, дома, во дворе.

И после всего этого он видел, что родители отмахивались от своего неудобного ребенка, говоря знакомым: «Что выросло – то выросло». Все это заставило его хорошенько призадуматься: «А зачем вообще нужно быть добрым и честным, если я ничего от этого не получаю, кроме страданий? Потому что так правильно?»

Эта мысль была первым самостоятельным шагом жалкого мальчишки к жизни, к которой он всегда тянулся и которой, как ему казалось, он был лишен на веки вечные.

Очень скоро Костя сообразил, что никто не идеален – ни он, ни его родители, ни дворовый пес, который лает по утрам на мужика на велосипеде и мешает спать. А раз никто не идеален, то «правильно» и «неправильно» у каждого свое, и никак иначе.

После этого его как подменили, и он стал с каждым днем проходить те уроки жизни, которые остальные уже давным-давно прошли. Оказалось, он был способным мальчишкой и в итоге догнал своих сверстников и в принципе удачно влился в коллектив.

К шестнадцати годам у него появилась первая девушка. Это случилось в летнем лагере. Оставив страх в стороне, он стал общаться с ней так оригинально и непринужденно, так смело, как только мог себе представить. Это дало хороший результат: сперва они общались, вместе гуляли, проводили время, а потом природа взяла свое, и они начали встречаться. И все это запомнилось ему очень надолго, потому что это было то время, когда он впервые ощутил, что свободен и действительно счастлив. С ней он лишился девственности, но если бы этого и не произошло, то он все равно вспоминал бы каждую минуту, проведенную с ней.

Девушка его любила, доверяла ему и поэтому пошла на секс, и он ее любил, но не ожидал, что будет так больно и настолько тяжело пережить расставание, о котором совсем не хотелось думать, покуда они были вместе. Причем как такового разрыва отношений не было, так как они договорились продолжать общение. Пребывание в лагере закончилось, и им пришлось разъехаться.

Но все закончилось только тогда, когда он захотел этого. Он оставил ее, предательски перестав писать ей смс-ки, не отвечая на ее звонки, выключая мобильник, подаренный ему родителями. Причем сразу после этого боль от вынужденной разлуки ушла, будто ее и не было. Он избавился от девушки и тем самым избавился от боли расставания. И все же теми ночами, в которые ему не удавалось уснуть, он скучал по своей первой любви и винил себя за предательство.

Становясь старше, он начал оттачивать свое умение общаться с людьми, добиваясь успеха как на работе, так и в учебе. Он развивал те способности, которые нашел в себе самом, и чем дальше он шел этим путем, тем легче ему жилось.

На фоне этого он женился. Встреча с будущей женой была уготована ему судьбой: в тот день он стоял на остановке, ожидая свой автобус, как вдруг увидел, как два подвыпивших верзилы пристают к девушке и пытаются отнять у нее сумочку, а заодно и изнасиловать. Прямо там. Вокруг были люди, но никто ничего не замечал. Все вдруг словно ослепли. Все, кроме Кости.

Пока один из двух пьяных мужиков отнимал у девушки сумочку, Костя заехал другому в ухо и припечатал ему в живот с ноги, да так, что тот вылетел на дорогу и едва не был задавлен маршруткой.

Костя не боялся второго громилы с сумочкой и уже поборол было его, как вдруг в руке мерзавца засверкал нож, которым он и пырнул Константина. Последнее, что Костя увидел, прежде чем потерять сознание, – это бегство противника от греха подальше. Кто-то вызвал «скорую». Девушка была спасена.

Очнулся он уже в больнице. Врачи прооперировали его живот, а через какое-то время Костю навестила та самая девушка, которая была обязана ему своим спасением. Ее звали Дашей. Провалявшись несколько недель в больнице и восстановившись после ножевого ранения в живот, Костя вернулся к привычной жизни. Выписка ознаменовалась пышной свадьбой. Родители, с которыми он всегда не очень-то и ладил, гордились своим сыном.

Жизнь становилась чудесней, чем когда бы то ни было. Все в его руках, а это не может не радовать. Но вот досада – если ты одерживаешь победы, то, радует тебя это или нет, знай: будут и поражения.

Иными словами, в череде дней спокойной и размеренной семейной жизни нашего героя произошла одна вроде бы незначительная мелочь, которая очень его раздосадовала.

Жена категорически запретила ему изменять ей. Было бы странно, конечно, если бы все произошло иначе, но этот отказ засел у него в мозгу словно заноза, которую никак не вытащить. Заноза, которая постоянно причиняет боль. Потому что он знал, что если он изменит жене даже «по ошибке», она не простит ему этого. Он не хотел разрешения на измену. Костя только хотел знать, что Даша его понимает так же, как и он ее. Сам он сказал жене, что если выйдет так, что когда-нибудь она ему изменит, он найдет в себе силы простить. Тем было обиднее, что жена не разделяла его мнения по этому вопросу.

Этим дело не кончилось. Наоборот, все только началось. Мы все не очень-то любим, когда нас контролируют или что-то нам запрещают. Подобные вещи вызывают в нас протест, причиняют некоторый дискомфорт. Так и в его случае. Только вслед за дискомфортом появились идеи измены. Запретный плод, как известно, сладок. Даже если на самом деле окажется, что райское яблочко – кислая антоновка.

После того разговора со своей супругой он, конечно, старался жить как обычно. Костя пробовал не думать об измене и даже пытался внушить себе, что изменять нельзя и все это нехорошо. Но помогало как-то не очень. Почва гармоничной семейной жизни с этого момента стала уходить из-под ног.

Мучаясь идеями измены и не имея в этом деле ни малейшего опыта, а только зная чужие мнения по этому вопросу, он старался продумать все варианты. Вроде: «измена – за и против» и тому подобное.

Чем больше он пытался разобраться в этом вопросе, тем интереснее ему становилось сделать попытку изменить и посмотреть, что из этого получится и каково это на самом деле. Таким образом, он по собственной воле попал в замкнутый круг, который не пытался разорвать. Чем больше он подливал масла в огонь, тем больше думал об измене, тем жарче становилось ему на сковородке.

Добавим, что мысли об измене и все эти невысказанные желания не были однозначно приятными, ведь в голове периодически всплывали воспоминания о том, что его ждет, если измена произойдет.

После всей этой интеллектуальной жвачки он решил наконец-то от греха подальше отойти от всех этих соблазнов и посвящать все свое время жене, как и раньше. Но как только Костя становился на праведный путь, его что-то останавливало и он начинал думать, что без самих этих мыслей об измене ему вдруг станет скучно жить с женой под одной крышей всю оставшуюся жизнь. Получилось, что он сам ограничил свою свободу: настоящая жизнь его стала чем-то неискренним, а мысли, жалящие его воображение, в то же время доставляли ему некоторое удовольствие, сродни мазохистскому.

Так продолжалось достаточно долго, причем все это время он трусливо не предпринимал ничего конкретного – ведь ему и так вполне комфортно. «А зачем решать проблемы, если пока еще терпимо», – оправдывался он сам перед собой.

В итоге он пошел еще дальше: решил уйти от проблемы, сделав вид, что ее не существует. Самоустранившись от невзгод, он начал терпеливо ждать, пока в него кто-нибудь влюбится. Предпочтительно, чтобы этот «кто-нибудь», конечно, оказался обаятельным и привлекательным существом женского пола.

По его воззрениям, если в него влюбятся и у него наконец-то случится долгожданный секс на стороне, за измену это считаться не будет. Да даже если и будет считаться, то, по крайней мере, это будет новый опыт, который так ему нужен, чтобы разнообразить его скучную жизнь. Позиция, которую он занял, как можно понять, была для нашего героя очень удобной. «Попробую и, если не понравится, то забуду все как страшный сон. А если понравится, то буду честным перед женой, и мы расстанемся», – рассчитывал он.

Все это очень походило на демагогию и вроде бы красивые, но лживые лозунги вроде: «Мы воюем ради мира!»

2

Затея обернулась успехом. Наверное, ничего удивительного, что когда дело дошло до реальных действий, он испугался. Костя чувствовал небольшой страх с привкусом недоверия к девушке, с которой он вот-вот переспит. Удивительно, но почти сразу же она почувствовала его тревогу и стеснение.

– Представь, что ты никому ничего не должен и что сейчас есть только мы, – сказала она ему. – Ты не обидишь ее хотя бы потому, что она ничего не узнает, так что не бойся. Просто расслабься и будь наконец со мной.

Она была подругой Даши. И звали ее Ольгой.

Ее понимание было удивительным. «В конце концов, она права. Я же сам этого хочу», – подумал он. После этого Костю отпустило. Лежа в ванной, он наблюдал за тем, как подруга его жены – а теперь и его любовница, – сбрасывает халатик со своего нежного тела.

– Чего ты заулыбался? – спросила Оля.

– Без одежды ты просто прекрасна! Ничего лишнего, – сказал он ей с еще большей улыбкой.

– Ах ты засранец! – игриво прикрикнула она. – Ну сейчас я тебе дам!

– Ага, дашь, – рассмеялся он. В ответ на это девушка грациозно потянулась за душем и, включив холодную воду, окатила ею парня.

– Нравится? – смеялась Оля.

– Ай, ладно тебе, перестань. Иди лучше ко мне, – сказал он ей, отмахиваясь от холодных брызг, которые были так некстати. «Ух, ну она и бестия!» – подумал Костя, впрочем, беззлобно, и неожиданно для девушки поднялся на ноги, обнял ее и отнял душ.

– Все, попалась! – произнес он победно, а затем максимально бережно опустил подругу в воду. Осторожность была напрасна – ванна все равно вышла из берегов, прямо на пол и намочила паре тапки.

– Ах, как неловко! – Ольга картинно взяла руки в замок и с придыханием поднесла их ко рту, будто бы и правда была расстроена этим казусом.

Оба прыснули со смеху, а затем предались страстным желаниям друг друга.

3

Полученный опыт был и правда чудесным. Даже больше, чем он для себя ожидал. Но все же его мучило, что жена не знает о произошедшем, потому что она продолжала занимать значительное место в его жизни. Странно, правда?

«Нормальный мужик изменял бы и помалкивал или не изменял бы вовсе, а этому все что-то неймется – совестливый», – возможно, подумает читатель и будет прав.

Костя также не учел, что с отношениями на стороне жизнь его изменится настолько сильно и существенно. А ведь и правда – любимых, или хотя бы дорогих тебе женщины, уже не одна, а две. Плюс приходится иначе планировать свое время, оставаясь при этом нежным и убедительным с супругой и искренним по отношению к другой. Ну и отговорки от времяпрепровождения с женой каждый раз приходится придумывать новые. А это особенно сложно, пока вранье не стало твоим хобби.

Оглядываясь назад, Костя соглашался с самим собой, что ему всегда везло, и особенно с девушками. (Кроме печальных детских лет и подростковых попыток понравиться тем, кому ты даром не нужен.) Перебирая в памяти свои годы в выпускных классах школы и то, что было после оных, мужчина радовался, что не превратился в забитого ботаника и вышел «из грязи в князи». Девушки давали ему все, что ему было действительно нужно. Проблема была в том, что они хотели быть с ним до конца, а он им не верил. Это, кстати, и было его первой фатальной ошибкой. Он задавался вопросом, а была ли их с Дашей совместная жизнь ошибкой номер два, и не мог найти ответа.

Возможно, ничего хорошего из этого не выйдет. Может быть, он и сам в скором времени все испортит. Но, общаясь с девушками, испытывая к ним чувства и получая от них взаимность, он жил по-настоящему. В этом-то и было все дело. Поэтому он не любил, когда ущемляется его свобода, и считал, что даже если у него есть жена, то это ничего не меняет. Он контролирует ситуацию, и жизнь – это игра по его правилам.

«Ну дало твоим правилам, ага. Посмотрим, чем сейчас дело кончится, – терзал его насмешливый внутренний голос. – Чем ты думал, придурок, перед тем как изменить с Олей? Это подруга твоей жены, ты знал об этом и все равно решил получить бесценный опыт. Тебе повезет, если дружба Оли и Даши не сделает из тебя холостяка. Первый блин комом».

Как бы вы себя чувствовали, если бы к вам с женой домой пришла ваша общая подруга? Общая в прямом смысле слова – дружба ведь бывает разная. Для тебя как примерного мужа она любовница, а для ничего не подозревающей жены – школьная подруга. По крайней мере, он познакомился с Олей чуть позже, чем с Дашей.

Что же сблизило Костю и Ольгу до такой степени, что оба рискнули, каждый своим: она – дружбой с подругой, а он – семейной жизнью? Все было просто до банального. Ольга уже полгода как была в разводе. Конечно же, ей было грустно, и она очень постепенно возвращалась к жизни. Училась жить без своего супруга. Ее бывший муж был не сахар, к тому же начал пить и поднимать на нее руку, но поначалу казался Ольге просто идеальным. В итоге она нашла силы выдворить его из своей квартиры и жить для себя. У нее были все данные: модельная внешность, отсутствие понтов, ум и своя квартира. Когда ей было одиноко, особенно после развода, когда еще не знаешь до конца, правильно ли поступила, стерев с лица земли свою прежнюю жизнь, Оля приходила в гости к Дашке и Костику.

Они были замечательной парой, и она за них искренне была рада. Костя был хорошим, добрым человеком, и они с Дашей были вполне счастливы. А потом в их с Дашей отношениях что-то произошло. Оля поняла это потому, что Костя с Дашей начал вести себя более сдержанно, а порой и закрыто. Но Даша этого не замечала, а Ольга считала, что не стоит лезть в их семейную жизнь только потому, что ее собственная не заладилась.

И вот однажды Ольге привезли новую мебельную стенку. Она хотела полюбоваться ею побыстрее, да и материалами был заставлен весь коридор, а потому позвала Костю на помощь. Костя не отказался и сделал все за один день. В итоге она сэкономила несколько тысяч и главное, ей не пришлось ожидать несколько недель, пока приедут сборщики мебели.

Короче говоря, там-то, в день сборки мебели между этими двумя друзьями и проскочила искра. Ольга, будучи очень чуткой и наблюдательной, поняла, что Костя хоть и дорожит Дашей, но чувствует себя ущербным и ущемленным, так как хочет, но боится ей изменить, а Костя нашел в ней родственную душу, которая не так давно пережила развод. Он понимал, что она прошла через то, что, возможно, предстояло и ему. В том случае, если его брак развалится.

И вот теперь, после всех этих событий Даша, Костя и Оля, как обычно, собрались, чтобы попить чай да поделиться друг с другом новостями.

За болтовней на кухне, казалось бы, беспечной и дружной, он чувствовал себя неуютно. Хотелось куда-нибудь уйти, сгинуть, исчезнуть. Увести отсюда или жену, или Олю, а лучше – провалиться сквозь землю самому.

Он не смог убедительно скрыть свой страх, хотя ему и удалось спрятать в себе от собеседниц его причины. Вернее, удавалось ему это до тех пор, пока Оля не поняла правильно, что с Костей не так. По иронии, Даше хватило несчастной доли секунды, чтобы сообразить, как много она не знает о людях, которые ей близки. Тайное стало явным.

И хотя к концу встречи трех преданных друзей все вроде бы сгладилось, а когда ненадолго Оля и Костя остались одни и он сказал, что все хорошо и что он совсем не волнуется и доверяет ей, было ясно: между ними теперь пропасть и он сам в этом виноват.

Через несколько дней, после череды досадных скандалов с женой, которая так и не вывела его на чистую воду, он пришел домой к Оле и через минут десять уже зашагал из ее квартиры обратно. Не домой, а в офис – то ли видеть жену не хотелось, то ли нужно было отсидеться, пока гроза не закончится, и привести свои мысли в порядок.

Что произошло за эти десять минут наедине с Ольгой? Ничего особенного: сначала она прямо сказала, что не хочет его видеть, а затем, впустив все-таки к себе и выслушав череду отговорок, извинений и оправданий, объяснила одну простую вещь.

Закурив сигарету и сидя на подоконнике своей комнаты, со слезами на глазах она достаточно серьезно и решительно, но все же с сожалением сказала:

– Ты не плохой человек, и я тебя ни в чем не обвиняю. Но ты трус, и тебе надо научиться с этим справляться. Мне хотелось, чтобы мы были вместе, пойми. Все, чему я пыталась тебя научить, – это умение доверять. Но это провал. Второго такого эксперимента не будет. Иди, я за тобой закрою.

После этого она проводила его до двери. Он ничего не смог ей ответить напоследок, слова были не нужны – он признавал ее правоту и свое малодушие.

Радовало только то, что у Даши пока еще хватало терпения на то, чтобы не разрывать отношения так, как только что сделала это Оля.

«А если бы у нас были дети? Вот бы я попал!» – сокрушался Костя в сердцах, сознавая всю неприглядность своего положения.

Глава 3 Настя

1

Очередной его любовницей стала молодая и перспективная девушка, находившаяся у нашего героя в подчинении. Настя считала себя нонконформисткой, любила трип-хоп[16] и тусовки, а что самое главное – недавно окончила институт. В общем, вся жизнь впереди!

С такими мыслями и в надежде, что она получит желаемое место работы, девушка пришла на собеседование, после которого встретила Костю. Ей было сказано, что с ней свяжутся, дабы сообщить, приходить ей работать или нет, но именно Константин Владимирович, который занимал в этой фирме должность начальника транспортного отдела и был в хороших отношениях с менеджерами отдела персонала, намекнул ей, что все будет в порядке.

«Не волнуйтесь, подход у нас к подбору персонала скорей психологический, нежели формальный», – сказал он ей после собеседования.

Девушку эта новость очень обрадовала, и спустя несколько дней она начала свою карьеру в компании с должности младшего ассистента. Статус звучал уничижительно, но ее это не волновало, ведь, как известно, кто как работает, тот так и ест. Быть младшей ассистенткой – это не беда. Это только начало.

К тому же большим плюсом для новенькой стало то, что среди остального штата офисного планктона она, с одной стороны, умела выделяться, а с другой – была умна настолько, что ярлык «белая ворона» ей не грозил.

Может показаться, что Косте она приглянулась еще в тот день, когда он пролистал ее резюме и рассказал о психологическом подходе, легонько погладив ее по руке. Но было все немножко не так…

Реальный, живой интерес к ней появился тогда, когда Косте начало казаться, что если бы в их компании был немой, то и он бы не постеснялся говорить о Насте. Тогда он и начал к ней присматриваться не только в рамках рабочих взаимоотношений.

Что его в ней привлекло? Что всех в ней привлекало, а тех, кого не привлекало, заставляло шептаться за спиной?

Помимо старательности, с которой эта девушка бралась за любую работу, люди ценили в ней умение быть позитивной. В то же время она умела дать сдачи, так что не подумайте, что она была простодушной дурочкой, весь день работавшей на благо страны, а ближе к ночи вместо сна или отдыха читавшей сказки в приюте для детей-сирот.

Дурочкой она никогда не была. Широко известно мнение, что чем красивее девушка, тем она глупее, но даже если это и так, то случай Насти – это исключение. И действительно, она могла грамотно себя преподнести, умело используя свои внешние данные, однако, глядя на нее, можно было вспомнить, что одно другому не мешает.

Видели бы вы ее! Настя была не слишком высокой, стройной, но не худой девушкой с черными волосами по плечи. Иногда она носила волосы, не делая из них хвостик, но Косте, конечно же, нравилось видеть ее с этим милым хвостиком. Ее челка была подстрижена по моде наискосок, что заставляло обратить внимание на ее синие глаза. Юбкам она предпочитала платья либо удобные джинсы, высоким каблукам – туфли или удобные кроссовки.

Когда на дворе стояло лето и каждому было жарко и лениво работать несмотря на то, что центральная часть офиса обдувалась вентилятором, а в потолок были встроены два кондиционера, Настю можно было отличить по топику группы «Paradise Lost», который подчеркивал ее красивую грудь. В более холодное время года она надевала строгого вида свитер. Когда же ей приходилось встретиться с одним из заказчиков услуг их компании, одевалась она совсем по-деловому. Блузка, брюки и, если надо, пиджак.

Что важно, она не была испорчена своей красотой настолько, чтобы высокомерно полагать, что всем мужчинам нужен от нее только секс. Поэтому любому из тех, с кем она хотела общаться, было довольно легко найти с Настей много общего.

Кроме этого, ее старательность в работе приносила свои плоды, иначе непонятно, почему гендиректор так скоро назначил ее заместителем начальника транспортного отдела.

Все шло своим чередом. И вот уже мы видим, как знакомые нам герои занимаются решением вопросов более приятных, нежели деловые. Сексуальные отношения Кости и Насти возникли после перехода девушки на новую должность. Она быстро смекнула, что он готов и что это все не просто так, и самое интересное – была не против. Вряд ли их более близкое знакомство стало бы возможным, останься девушка в подвале здания под собственной карьерной лестницей. В свои двадцать два Анастасия понимала, что ее достижения и неудачи зависят от нее самой, и это знание в сочетании с хорошим воспитанием и сексуальностью было залогом ее успеха.

2

Их служебный роман длился несколько месяцев и был наполнен радостью, страстью, по большей части комичными ситуациями и взаимовыручкой. Все портил только тот факт, что Константин Владимирович скрывал от жены, что у него есть настолько близкая подруга, а от Насти прятал скелет в шкафу, на котором висела табличка с надписью: «понимаешь, я женат».

Отношения с женой обострялись с большой скоростью, и после ссор, подозрений, вызванных прежде всего сбоем в интимной жизни супругов, речь впервые зашла о разводе. До этой поры Костя был силен, смел и брутален настолько, что умело вытирал о жену ноги, скрывая истинное положение дел.

«Какого черта?» – возмутится любой читатель, кому хоть немного знакома офисная кухня, а также умение некоторых персон плести интриги (читай: «портить другим жизнь»).

И действительно, почему же никто не доложил о Косте с Настей начальству или даже его жене? Разве у нашего героя не было врагов?

Правила поведения в компании были прописаны от и до, тем не менее люди чувствовали себя более или менее комфортно, а единственным табу были как раз служебные отношения. Остальное зависело от настроения в коллективе и от позиции начальства.

Короче говоря, если кто-то и догадывался о том, что происходит между молоденькой девочкой и респектабельным семьянином, то держал свои мысли при себе, а язык за зубами. Потому что в случае чего можно было перегнуть палку и остаться без зубов и еще потому, что Настя многим была симпатична, а Константин Владимирович, хоть был персоной неоднозначной, считался и, наверное, был справедливым начальником. Так что сочувствующие его жене и завистники-коллеги даже если и могли насолить Константину, то, во всяком случае, не сделали этого.

Мужчина, как известно, либо остается мужиком и живет хорошо, либо дает слабину и спивается, либо теряет осторожность, и это приводит к печальным последствиям, если ему есть что скрывать.

Однажды Косте удалось упросить Настю заняться любовью в разгар рабочего дня и не «где-то там», а в обычном офисном мужском туалете, ибо там чистенько, хоть и тесновато. Ну что поделаешь, не приспособлены уборные для забав подобного рода, и приходится иметь дело с тем, что есть. Тогда им было хорошо, но немногим позже все стало совсем иначе…

Вскоре их отношения закончились. Может, Настя захотела быть супругой своего начальника, а может, дело в том, что Костя захотел сохранить семью и постараться в сложившихся условиях вернуть своей жене счастье. Как всегда, истина где-то рядом. Другое дело, что не все хотят ее найти, потому что иной раз правда недостаточно хороша.

– Ты не говорил, что женат! – не то сказала, не то крикнула Анастасия, оказавшись в кабинете у своего теперь уже бывшего начальника.

– Опять ты за свое, – устало выдохнул Костя. – А оно было надо? Все все знают. Могла бы поинтересоваться у ребят. Но ты не хотела. Потому что тебе все нравилось, пока не переросло в нечто большее, чем служебный роман. Да и мне ведь нравилось… все, что мы с тобой делали, как проводили время и работали, но не больше чем в тех рамках, которые мы для себя установили. Поэтому возник конфликт, и я тебя уволил, а ты стоишь тут и ревешь, хотя вроде бы пришла получить расчет в бухгалтерии…

– Как ты можешь! – вскрикнула Настя. – Дело не в деньгах…

– Ты согласна, что всем есть что скрывать? – хладнокровно спросил Константин.

Она кивнула, как видно, понадеявшись, что в его объяснении будет хоть что-то человеческое.

– Ну вот поэтому посмотри и увидишь, что все изменяют, – продолжал он. – Это нормально. Каждый вертится как может, в соответствии со своими интересами. Ты же, наверное, не думаешь, что мужчины изменяют больше, чем женщины? Нет, я, конечно, понимаю, что вы – существа более утонченные по сравнению с нами, дикарями, но суть-то у всех одна.

Закончив, он стал спокойно наблюдать за тем, как она справляется с той болью, которую он ей причинил.

В этот момент в дверях оказался Леша – забежал взять пакет бумаг для курьера:

– О, Настя! Привет.

«Блин, ну что ж ты так не вовремя…» – подумал, начиная раздражаться, Костя, а сам сказал другу:

– Зайди через пару минут, Леш. Мы тут прощаемся.

Оценив ситуацию, Леша вышел за дверь, а тем временем девушка, утерев слезы, с ненавистью сказала человеку, сидящему в кресле, что он сволочь и что больше никого не станет трахать в туалете.

Настя, высказав ему то, что он не хотел в себе признавать, сделала последнюю попытку достучаться до его души. Она не понимала, как можно было встречаться с ней, искренне дарить подарки, помогать в работе и иногда провожать домой, а потом вот так в один миг все испортить. А может, все, что было – это одна большая ложь? Или она и вправду сама виновата, что узнала то, что он несвободен? Кто ее просил лезть не в свое дело?

Человек, сидящий в кресле, воспринял громкие тезисы Насти невсерьез, хотя, надо добавить – напрягся. Оба пункта внушали ему страх, который отдавался звоном в ушах. Надо быть дураком, чтобы не понимать, что раз она может во всеуслышание высказаться о нем самом в его кабинете, это значит, что ей терять особо-то и нечего. А это значит, что она способна на большее. Тогда жди беды. Лишь бы она не заметила его тревоги. За время искренних отношений с Настей Костя научился искусно обманывать свою жену и скрывать эмоции и поэтому как мог хладнокровно припечатал:

– Личная жизнь сотрудников – это дело каждого. А личная жизнь бывших сотрудников – тем более. Не надо было путать роли. – Костя развел руками.

– Ах да. Роли. У нас же психологический подход, понимаю, – сказала девушка отстраненно и вышла из кабинета, чем и осчастливила своего бывшего любовника.

«То, что я сволочь, понятно. Но то, что я больше ни с кем в туалете – это спорно», – подумал он и, взяв нужные бумаги, отнес их Алексею.

В это время Настя пошла к директору, но его на месте не оказалось, что не удивительно. Тогда ей ничего не оставалось, кроме как пойти к девчонкам за расчетом и забрать трудовую книжку. Роман с Настей закончился жестким разрывом, но, как оказалось, история эта имела продолжение.

Что до Кости, первые несколько недель с момента их последней встречи он «ждал беды»: боялся, что Настя пойдет к его жене и все ей расскажет. Тогда развод был бы неминуем. Сколько раз ему приходилось видеть в дурацких «детективных» сериалах по телевизору, как любовница, которая почему-то всегда «хочет большего», подставляла проходимца и тем самым разрушала его семью? Много.

В телевизионных сериальчиках такого пошиба все неизменно заканчивалось хорошо – муж с женой примирялись и жили долго и счастливо. Но что-то подсказывало Косте, что в жизни такая ситуация не разрешится так радужно, словно ничего и не было.

Он любил свою жену и всерьез боялся ее потерять.

3

Прошло больше месяца с тех пор, как он говорил с Настей в последний раз. Ее было не слышно и не видно, и поэтому он совсем выбросил мысли об этой девочке из головы.

Костя понял, что гораздо проще и удобнее сконцентрироваться на отношениях с женой – там было над чем работать… Ломать не строить, это понятно.

Что до его непосредственной работы – скажем так, она устраивала и мешала Косте одновременно. Ему нравилось, что на работе он отдыхает от жены, решает немаловажные вопросы, его радовал достойный и стабильный доход, но не нравилось то, что приходится отвечать за свои решения и работать с подчиненными. Такая вот оказия.

С другой стороны, не так уж просто быть менеджером его отдела: все эти «холодные звонки», работа с документацией, встречи и удовлетворение запросов клиентов разного уровня, заключение договоров – та еще работенка… Иногда приходилось быть в офисе до девяти-десяти вечера, но кому сейчас легко? Зато после разрыва с Настей как же все-таки прийти уставшим домой к любящей его супруге – он правда старался и надеялся, что еще не все потеряно.

Радовало, что полтора часа в день (если не было аврала) давалось на обед, который, конечно, оплачивался.

Вот и сегодня был неплохой денек, спокойный. Костя даже жене с радостью позвонил, поговорили как ни в чем не бывало – самому приятно стало. Но под вечер случилось кое-что непредвиденное…

Сейчас ему уже не вспомнить, с чего начался тот разговор «за жизнь» под конец рабочего дня, завязавшийся с одним из его лучших друзей, но сам диалог остался в его памяти надолго.

С Лешей (тем самым, который заглядывал в кабинет за курьерскими бумагами) говорили в тот вечер про многое. Начали с политики: поговорили о дне сегодняшнем и о прошлом страны. Леша упрекнул Костю в аполитичности, на что Костя рассказал, как его дедушку посадили в тюрьму на двадцать лет, когда кто-то «стуканул», что он случайно проткнул ножкой курицы газету, в которую та была завернута. Обычное дело в необычное время, а все потому, что куриная ножка разорвала лик Ленина, изображенного крупным планом. «Новостей в Советском Союзе не было, поэтому любовались на картинки вождей», – закончил свою историю Константин.

И после этого взбрело ему в голову поделиться с Лехой раздумьями о жене и любовницах. Выслушав его, Алексей все-таки не поддержал своего друга, и это ему не понравилось:

– А тебе не кажется, что мужчина может любить двух женщин, а не только обманывать, как всем легче считать? – вопрошал Костя. – И ты не пробовал додуматься до того, что иногда мужику нужно изменять просто потому, что нужно? Нужно попробовать, посмотреть, каково это, понять, что это плохо, и вернуться к супруге, врубившись, что она – одна-единственная, которая лучше всех на свете.

– Пробовал, – кивнул Леша. – И тут я согласен, и если бы изменил – ни за что бы не признался в этом любимой, а тихонько сделал бы свои выводы и успокоился. Но ты у нас другой, особенный… Обычный лицемер. Если бы тебе нужен был просто новый опыт, чтобы снова убедиться в любви к своей супруге, то ты бы давно не мучился и не продолжал бы идти по лезвию, но ты не останавливаешься, потому что думаешь, что способен на все, и изменять у тебя в привычке. Но когда-нибудь тебе придется надеяться на чудо, но чуда не произойдет. И что ты будешь делать дальше?

– Да ну тебя! – разозлился Костя. – Ты просто не прав. Увидишь, все будет иначе.

– Да, именно поэтому я и увольняюсь. Мне не интересно, что будет. К тому же ты изменился и уже далеко не тот парень, с которым было так классно общаться и работать.

– Ты… – Костя был ошарашен. – Ты уволился?!

– Да, и мой последний рабочий день здесь закончился десять минут назад. Это твоя жизнь, вот и иди по ней дальше, но уже без меня. – С этими словами Алексей поднялся из-за стола, накинул на себя пиджак, взял портфель и вышел из офиса.

– Тебе не кажется, что ты говоришь неестественно и напыщенно, как телка, которую я использовал и потом бросил? – Крикнул Костя вслед ушедшему экс-другу, дабы скрасить этот неожиданный момент.

Случившееся было для него, мягко говоря, не самым приятным событием.

Передохнув после разрыва с Настей недельки две, Костя с удивлением заметил, что не так-то сложно пойти на сторону, как ему казалось это раньше. А если тебе везло долгое время с одной, то почему бы не попробовать начать все заново с другой?

«Если представить, что секс на стороне – это игра, то страх уходит», – думал он. – Если я смог избежать неприятностей с Настей, то и дальше все получится. Одно другому не мешает. Только бы Дашку не обидеть. Ну что ж, я буду осторожнее», – говорил он сам себе, искреннее веря в то, что его на всех хватит.

Какое-то время ему потребовалось на то, чтобы сориентироваться в Фейсбуке – зарегистрироваться, оформить свою страничку, привыкнуть к своей роли. Затем, несколько дольше, он переписывался с девушками. Одна из них приглянулась ему по-настоящему. То, что жила она не в Питере, а в Москве, погоды не испортило – доехать до столицы недолго и недорого. Даше можно повторить сказку про очередное повышение, рассказать о командировке…

Глава 4 Глазами алисы

Подобно тому, как я не нарушаю законов, установленных против воров, когда уношу то, что принадлежит мне, или сам беру у себя кошелек, и не являюсь поджигателем, когда жгу свой лес, точно так же я не подлежу законам против убийц, когда лишаю себя жизни.

Мишель Монтень[17]

1

В тот день ей было безумно одиноко. Хотя почему «безумно»? Лучше сказать: «безумно одиноко, как обычно».

Зима – самое холодное и неприветливое время года, особенно в России. Но у нее есть как минимум две положительных стороны. Во-первых, много выходных дней, а во-вторых, подспудно, втайне от других, надеешься на волшебство: на то, что в такой холод обязательно найдешь того, кто будет с тобой рядом просто потому, что ты есть.

Ведь чудеса иногда случаются! Даже в наше жестокое время. Внезапно и непредсказуемо в ее жизни появился Константин. И не где-то, а в социальной сети, постучавшись в друзья. Переписка была интересной и забавной, но, конечно, она не ожидала от нее многого – нормальных людей, как она считала, почти не осталось, но это «почти» в сочетании с надеждой быть любимой давало о себе знать.

Несколько раз эта самая переписка неожиданно прерывалась, а затем повторялась вновь. Тогда Алиса не могла понять, почему, да и незачем было задумываться. Главное, что при таком прерывистом общении она начала скучать по своему собеседнику, удивляясь его манерам вести диалог, интриговать и исчезать из жизни, так, по сути, еще и не появившись в ней по-настоящему.

Около двух недель Алиса думала о том, как же ей завладеть его вниманием, и не находила ответа.

Даже одиночество надоедает. И Алиса, как девушка, которая привыкла жить с этим чувством, нисколько его не страшась, была честна перед собой и перед теми, кем она дорожила. При всех трудностях, которые встречались на ее жизненном пути, она никогда не сдавалась и шла вперед, подобно светлячку, которого манит яркий свет губительного пламени. Итак, Алиса отличалась бескорыстной способностью любить, умением быть честной и не сдаваться перед трудностями.

Все эти качества были нужны ей, чтобы выжить. И они же сыграли с ней теперь злую шутку. Но это она поняла только теперь, сидя в ванной, а тогда, скучая по нему, она не стала изматывать себя тоской и призналась ему, что постоянно думает о нем, отправив сообщение в Фейсбуке.

Удивительно, но это возымело поразительный эффект – ее загадочный интернет-друг, напоминающий призрака, вдруг как будто бы «оттаял» и проникся к Алисе доверием. В чем это проявлялось? Он перестал сопротивляться, пропадать и стал переписываться с ней все дольше, теплее и искреннее.

Наконец они встретились. Он приехал к ней в город, провел с Алисой несколько дней, подарил красивейший букет роз, казавшийся ей тогда волшебным. После этого она не могла его не хотеть. И она хотела его настолько сильно, как никогда и никого раньше. Почему? Наверное, она успела по нему соскучиться, общаясь по интернету. Общаясь с Костей, она отдыхала душой от всех этих проблем, от одиночества и людского равнодушия. К тому же Костя был таким милым, при этом не теряя своей загадочности. Как ему это удавалось, было не вполне ясно. Но некоторые вещи знать и не требуется, главное, что они были вдвоем, объятые пламенем страсти. Поэтому в первую же ночь после его приезда у них случился бурный секс. Иначе и быть не могло. Закономерный финал? Нет, это было лишь начало.

Через несколько недель он приехал к ней опять. И опять все прекрасно. Только после того, как в этот раз они занялись сексом, он заявил, что женат.

– Но зато у меня нет детей, – сказал он Алисе поспешно, видя, как у нее на глаза наворачиваются слезы. На гнев в ту ночь сил не хватило. До утра она плакала на кухне, не подпуская к себе этого лжеца. А утром, собираясь выдворить его вон, поняла, что любит и не хочет его потерять.

Костя провел бессонную ночь в муках совести. «Это же надо: сказал правду и так ее ранил! – удивлялся он. – Какого лешего!? Признаешься, что женат, – плохо, не признаешься – тоже плохо».

Наутро Костя выглядел уставшим и виноватым. Он встретил ее в коридоре. Он был уже одет и собрался уходить.

– Я только хотел извиниться перед тобой, – сказал он ей тогда, уже стоя на пороге. – Я подумал, что лучше будет, если ты будешь знать правду, но, видимо, ошибся. – С этими словами Костя вышел за дверь, ощутив, какой он козел, в полной мере. Совершенно растерявшись и чуть не плача от досады, горе-любовник вызвал лифт и стал дожидаться, когда тот его проглотит. Москва вдруг стала ему донельзя противной. Он возненавидел всех, и больше всех – себя.

Только лифт открыл свою пасть, как вдруг что-то увлекло мученика в сторону, обратно в чужую квартиру. Сомнений быть не могло – это была Алиса.

Да-да. Она его простила. Приняла таким, какой он есть, увидев его раскаяние. Идеальная любовница, мечта любого оступившегося мужчины. Наступил ее черед оттаивать. Переломный момент, казалось, был позади, а кризис пережит.

Они решили забыть о произошедшем. Он твердо пообещал, что не бросит ее, а она согласилась «исходить из того, что есть».

Прощание на Ленинградском вокзале оказалось в очередной раз тяжелым для обоих. Он был «расклеившимся» и немного странным, а она понимала, что часто «в командировки» ездить у него не получится… Наконец он уехал, а она отправилась в свою квартиру. Легко сказать, что все получится, но как же тяжело воплотить замыслы в жизнь…

Остаток дня Алиса проплакала в своей комнате, прогуляв рабочий день. И все-таки она была счастлива. Они были вместе.

И, как иногда случается, у этой интересной пары вскоре появился шанс увидеться вновь. Ей и сейчас больно было вспоминать о его жене, но что поделаешь? Если бы Даша (так вроде ее зовут) не решила уехать на Рождество к своим родителям в Псков, то у Алисы не получилось бы в это самое Рождество оказаться в Северной столице с Костиком. Он предложил Алисе приехать, и она поспешила принять это предложение и осуществить желаемое.

Они встретились на Московском вокзале. Он ждал ее в зале ожидания, и как только она его увидела – сразу бросилась ему на шею, радуясь как дитя встрече, обнимая его и плача. Наверное, она и была ребенком в своей невинности и красоте.

Даже для такого, как он, это все было крайне трогательно.

После долгих объятий они отправились к нему на квартиру, потом целый день гуляли по Питеру, потом вернулись домой, а наутро, которому выпало стать рождественским, все повторилось. Ночью же, после кафе, или просто потому, что так должно было произойти, у молодых людей зашел разговор на высокие темы: о тонких материях, бытии человека, о религии…

2

Суть их разговора, который ей врезался в память на всю жизнь и от воспоминания о котором она хотела избавиться, плача сейчас в своей ванной, состояла в следующем.

Религия запуталась сама в себе: верующие сомневаются в предмете веры, теологи, сами того не замечая, работают друг против друга, разучившись договариваться. Церковь сейчас совсем не та, что была раньше. Господь из предмета поклонения и нравственной основы для человечества превратился в товар. А что, ведь надо идти в ногу со временем.

Человек поумнел настолько, что не верит в россказни о лучшей жизни «где-то там, на небесах»: кто-то духовный поиск и не начинал, а кто-то, недовольный религиозными фанатиками и распрями между истово верующими людьми, напротив, мучается вопросами о смысле жизни до конца своих дней. Люди есть люди. Одни не забивают себе этими вопросами голову и живут реальной жизнью, вторые уходят с головой в фантазии о потустороннем. Уходят и уже не возвращаются. Кто-то не ищет ответы на извечные вопросы о жизни и смерти, потому что страшно, другие зарабатывают на всех перечисленных деньги. А между тем Бог, как и жизнь после смерти (если она есть), – величайшая загадка для умов человечества. Порой кажется, что от решения этой загадки пытаются отмахнуться ученые: наука так резво устанавливает все новые и новые факты как будто для того, чтобы человек, развиваясь технически, не потерял почвы под ногами. И все же идти против науки неправильно, потому что некоторые мудро понимают, что одно другому не мешает.

Никто из нас не идеален. Каждый автомобилист хотя бы раз говорил за рулем по телефону, хотя это дело карается штрафом; каждый подросток крал соседские яблоки из сада, отдыхая летом у дедушки в деревне, или делал что-то еще в таком духе. Мы все не ангелы, и те, кто считает себя лучше остальных, – может, и не ошибаются, но если будут доказывать это окружающим, наживут себе проблем. Понимая это, многие становятся одиночками. Жизнь сложная штука, и простых ответов на сложные вопросы не бывает, хотя как же иногда хочется, чтобы наоборот!

Сколько вокруг хорошего, столько же и плохого. Важно только знать, на что обращать внимание и понимать зачем. «Грешники» бьют себя кулаком в грудь и, кажется, с радостью шагают в пропасть, а «праведники» святы настолько, что в своем глазу не одно бревно предпочитают оставить без внимания. Очевидно, что в вопросах веры нет правых или виноватых, если есть такая категоричность.

Жизнь, любая, какой бы она ни была, – наполнена смыслом, даже если самому человеку, ее проживающему, она такой не кажется. Это нечто вроде глобального эксперимента. Съемочная площадка, на которой каждый из нас играет свою роль или выполняет свою функцию. И не важно, как это выглядит в глазах других, если ты что-то делаешь – ты должен был это сделать, ведь если из множества событий, которые каждый день с тобой происходят, что-то бы не сложилось, то ситуация, в которой ты в данный момент находишься, была бы совсем другой. Другими бы были ее последствия и выводы, которые ты, может быть, для себя сделал. Но все складывается определенным образом – лежишь ты на диване или предпринимаешь более активные действия.

Люди привыкли верить себе или все подвергать сомнению. Знание – сила, но сила эта может быть полезной, только если ее правильно использовать. И хотя все это звучит не столь позитивно, как хотелось бы, свет в конце туннеля есть. Только дойти до конца надо каждому интуитивно, самостоятельно, пользуясь тем, что преподносит нам жизнь изо дня в день. Была затронута тема борьбы за жизнь и отказа от нее.

Самоубийство – не принимая во внимание все эти клише и табу – никакой не грех, а всего лишь способ смерти, один из множества вариантов того, как закончить свою жизнь. Кто-то идет на этот шаг сознательно, кто-то не в своем уме. Некоторые – чтобы избавить себя от той боли и страданий, с которыми сталкиваются, а кто-то для того, чтобы «быть ближе к Богу». И те и другие могут ошибаться, а могут быть правы. С одной стороны, если хочешь, то лишай себя жизни, все равно умрешь, а с другой – если смерть все равно неизбежна, то зачем торопиться ей навстречу?

Что бы ты ни выбрал, как бы ни жил, если ты родился, то не зря. Представь, что тебя бы не было. Вместо тебя был бы кто-то другой, жил своей жизнью, делал свои открытия, ошибки и промахи, радовался чему-то или огорчался, или не было бы никого. Надо понять и принять то, что жизнь всегда идет своим чередом – с тобой или без тебя. Ты – актер, но можешь сымпровизировать, и это скажется на всех участниках театральной постановки. Но чтобы актера, сыгравшего эпизодическую роль, заметили, нужно иметь талант. К тому же всегда найдутся люди, которые не любят искусство такого рода…

3

Если бы они не взялись все это обсудить спонтанно, то Алиса до сих пор могла бы, наверное, и не знать о натуре человека, которого она, казалось бы, любила. Пока вода набиралась в ванну, она перебирала в памяти те осколки разговора, которые впивались в ее существо как самое настоящее стекло. Каждый из осколков причинял боль, но она надеялась, что ей хватит сил, чтобы все их вырвать и выбросить…

* * *

– Да кому это надо? – говорил Костя, стремясь убедить Алису в своей правоте. – Все эти Пасхи, Рождество… Ну скажи мне, кто верующий? Заметь, я не прошу тебя показать мне Бога или еще что-то типа того. Просто вряд ли надо такое на всю страну распространять. Пусть вон у себя там, в церкви и празднуют. Посмотри, на каких «мерсах» они катаются. Искренне веришь – ходи пешком или в метро спустись, как в Преисподнюю.

Его точка зрения была ей понятна, но чужда – хотя бы потому, что как-то некрасиво противопоставлять свои более правильные, как кажется, мнения и миропонимание мнению других людей, отрицать саму возможность того, что и среди православных есть искренние люди, живущие по совести в соответствии со своими убеждениями.

С минуту девушка молчала. Скорее всего, пыталась убедить себя, что все в порядке, и сберечь тепло к тому, кто лежит рядом. Доводы в пользу ее любовника были всякие. Среди них и то, что нынешний патриарх поддерживает власть, пытаясь уверить людей, что жить-то в стране хорошо, надо только поменьше верить тому, что пишут блогеры в интернете. Мол, а зло-то, оно вот где – в Сети, развращает умы читающих.

Действительно, религия в России стала напоминать Алисе товар. Причем такой, какой любят подделывать. Народ все равно купит, ибо нуждается. И все же, как бы религия себя ни дискредитировала, люди во все времена продолжают верить в Бога.

Все эти мысли стремительно мелькали в ее голове, дабы спасти ситуацию. Но себя обмануть не удалось – ведь есть все-таки нормальные, искренние священники, названные за это батюшками, и неправильно категорично считать всех вокруг лицемерами, которые боятся смерти – она это знала. «Да и к чему бояться неизбежного? Никто не доказал, что кладбище это конец всему, ну а вера дело добровольное», – думала тогда Алиса, слушая Костю.

Человек, как существо свободное, идет по жизни с тем, что хранит в своей душе. И никто у него этого не отнимет, если он сам от этого не откажется.

Решающим аргументом, чтобы предпринять что-то, стала банальная самоирония Кости: «А чего ты желала от мужика, который хочет с тобой секса? Мало того что он женатик, так и ты тоже лицемерка. Нашла о чем порассуждать перед сексом. Даже и не думай оставаться».

– Знаешь, спасибо тебе, что сказал, что хотел, – неожиданно жестко обратилась девушка к нему. В голосе ее звучала обида. – Теперь мне понятно, что мы разные. Живи с женой как живешь или разводись. Мне все равно.

– Ну почему? Котенок, что не так? Если я обидел тебя и не соглашаюсь с твоими убеждениями, это же не повод расходиться, верно? – С этими словами он попытался к ней прильнуть, тут же смекнув, к чему все идет. Хотя правильнее было бы употребить слово «прилипнуть». Обнять девушку не удалось: она с неудовольствием, которое, впрочем, не пыталась скрыть, отпрянула от него и стала одеваться.

В отличие от своего обожателя она не собиралась притворяться. Он же, наоборот, разозлился и хотел оскорбить ее побольнее, но сдержался и стал молча наблюдать, как она собирается.

Через несколько минут она уже была полностью готова к выходу, а он даже и не пошевелился. Что ж, тем лучше для нее.

– Счастливого тебе Рождества, Ромео! – крикнула ему Алиса, оказавшись в дверях. Фраза хоть и предсказуемая, но оказалась как раз кстати.

После этого она исчезла. Как только раздался сильнейший в его жизни дверной хлопок, Костя улыбнулся, а злоба его, казалось, ушла вместе с девушкой. «Хоть дверь за собой закрыла. Подниматься не придется», – только и подумал он.

Глава 5 Новость о поездке в лондон

1

Как только он узнал, что его срочно отправляют в Лондон, чтобы встретиться там с одним из заказчиков, все, что произошло в последнее время: этот нелепейший разрыв с Алисой, банальные претензии и домыслы Даши в его адрес, – все это стало очень незначительным и далеким. Ему и раньше не хотелось обращать на эту чепуху внимание, а уж теперь…

Взрослый вроде человек, а радовался как мальчишка – если бы вы его только видели!

Получив свои билеты на самолет и командировочные, суммой которых он остался очень доволен, Константин еле дождался конца рабочего дня, чтобы отправиться домой, сбор в дорогу – это процесс недолгий, но скрупулезный и приятный, особенно когда воображение уже вовсю рисует очаровательно яркие картины того, как же хорошо ему будет в «Lundun’e». Телом он был еще в России, но всем остальным – за границей. Дело было в пятницу, а сам вылет был запланирован на понедельник.

2

Немного о том, как это произошло. В пятницу после двенадцати часов Костя был вызван к Ивану Николаевичу. Нельзя сказать, что он был со своим начальником на короткой ноге, но общались они хорошо. Хотя Ивану Николаевичу было за шестьдесят, годы были ему к лицу. Он был в хорошей форме: крепко сбитым и загорелым человеком.

– Заходи, Костя, присаживайся, – начал он, обратив внимание на вошедшего в кабинет подчиненного. – Я знаю, ты хороший сотрудник…

– Да ну что вы, Иван Николаевич… – засмущался Костя перед своим начальником, решив ему польстить. Получилось у него или нет, но он присел на одно из кожаных кресел. Как же он любил тут находиться, среди всего этого богатого интерьера… Красота, но без излишеств, и настраивает на деловой лад.

– Серьезно. – Иван Николаевич взмахнул своей рукой, как будто провел волшебной палочкой по воздуху. – Кто бы что там о тебе ни говорил, ты один из лучших. Так вот, я считаю, ты подходишь для того, чтобы отправиться в Лондон. В заключении сделок у тебя опыт небольшой, но есть, к тому же ты общителен. Любого расположишь к себе. Человек, с которым тебе надо будет встретиться, выбрал нашу компанию из сотен других. Рассказал мне, что заказывал у своих аналитическую справку на каждую фирму – «прежде чем с кем-то дела вести, надо проверять, хорошо ли у него самого дела идут», так он мне сказал. Бывший КГБшник. Живет в Лондоне, как я понимаю, без семьи. Фирма, в которой он занят, большая, серьезная и… многосторонняя.

– В смысле? – спросил Костя немного встревоженно, но виду не подал. – Что-то криминальное?

– Да нет, никакого криминала, я думаю, – спокойно произнес Иван Николаевич. – Куда людям типа него можно податься? Ты представь – бывший сотрудник КГБ теперь начал новую жизнь в Лондоне. Подобное тянется к подобному. Даже если он отошел от дел, какими занимался у нас в России, то там делает нечто похожее. Как он мне сказал, у них есть отдел работы с теми, кто плохо работает или работает против организации, в которую внедрился: выслеживают негодяев, взяточников и шпионов.

Здесь Константин непроизвольно напрягся, уколовшись предчувствием того, что в Англии произойдет что-то для него самого очень нехорошее и что все это не случайно. «Бред какой-то. Дослушай лучше начальника», – подумал он, желая избавиться от странных мыслей, ворвавшихся в его голову.

– Ну и я не знаю, кто над ним стоит, но этот мужчина объяснил мне, чего хочет, и по идее мы можем ему это дать, – продолжал начальник. – Понимаешь, о чем я? Партнерские отношения…

– Да, это все хорошо и шоколадно, но все-таки – почему он вышел на нас, а не на кучу других организаций? Лондон как-то далек от того, чтобы быть деревней.

– А вот ты съезди и узнаешь. Думаешь, я просто так тебя в командировку отправляю?

3

Такое положение дел заставило Костю быть в подвешенном состоянии. Проще говоря, он был очень рад, что полетит в командировку, но ему было непонятно до конца – зачем, а виднеющийся на горизонте потенциальный партнер не внушал доверия. Но вскоре он перестал волноваться, и с каждым шагом в сторону своего дома его уверенность и хорошее настроение возвращались.

Как только Даша открыла ему дверь, он с радостью обнял супругу, так тепло и нежно, как давно уже не обнимал. Картина была занятная, ведь объятия, как оказалось, нисколько не помешали ему снять нога об ногу уличную обувь. Ощутив, что он стоит на полу, Костик позволил закрыть жене за собой дверь и в этот же момент с улыбкой начал:

– Солнышко мое, привет. Ты не поверишь! В понедельник я вылетаю в Лондон, пробуду там всего два дня – встреча с заказчиком. Вернусь с фотографиями и подарками. Чего бы ты хотела?

– Полететь туда с тобой, чего же еще? – мечтательно ответила супруга.

– М-да, вот это единственный минус… – немного задумчиво ответил Костя. – Я просил насчет тебя, чтобы мы полетели вместе, но Иван Николаевич был непреклонен. Сказал, что «в отпуске – пожалуйста, бери жену, детей, овчарку – кого хочешь. Но не в командировку». Ты же знаешь, какой он принципиальный… Начальство везде одинаковое.

– А не часто ли ты по командировкам шатаешься?

– Это так прозвучало, будто я каждую командировку гуляю по бабам. Дашуль, ты же знаешь, что это все не так.

И тут прогремел взрыв:

– Езжай, лети, плыви, катись куда хочешь… Я уже и не знаю, чему поверить и верить ли тебе вообще. Достал ты меня со своим дерьмом. Скрытный мелочный трус, и чего только я с тобой вожусь. Неужели вы все такие – первые полгода хорошие, чуть ли не ангелы, а потом расслабляетесь, и начинается самое интересное. То, что мы могли бы в вас увидеть заранее, если бы не любовь-морковь!?

Она проговорила это стальным, сильным голосом, который выражал ее уверенность и показывал, что она способна за себя постоять. Но все же ее голос дрожал, и слезы ждали своей очереди, стоя в глазах, словно актеры за сценой перед выступлением. Дрожал, потому что все-таки она была и оставалась ранимой любящей женщиной, угасающей как свеча, догорающая во тьме.

Даша ждала от мужа любого эмоционального ответа, хоть какого-то, который мог бы намекнуть, что ему не безразлична их семейная жизнь.

Наконец, после небольшой заминки, слова прозвучали.

– Спасибо, что отпустила, – ответил он и, смущенно отвернувшись, поспешил пройти в свою комнату. Таким был ответ, ни больше ни меньше. Он понимал, что жена права, что он ее обидел, и не хотел видеть, как она плачет. Ей же не хотелось видеть его, этого лживого ублюдка, и поэтому она заперлась в ванной, где дала волю своим слезам.

Сборы, будь то в поход или в поездку, как уже отмечалось, – это процесс долгий и приятный. Правда, в случае с нашим героем все было наоборот. Мысль о предстоящем полете по-прежнему радовала, но омрачало праздник то, что вернется оттуда он уже не к жене, а к холодной равнодушной к нему женщине, которая будет непреклонна в желании развестись.

«Все будет иначе, только если произойдет чудо», – думал он, собирая вещи, чтобы отвлечься от происходящего.

Глава 6 В лондоне

1

До лондонского аэропорта Хитроу самолет долетел неплохо, а посадка была просто идеальной. Удивительно быстро получив свой небольшой багаж, Костя предпочел регистрации в гостинице пройтись по улицам нового для него города – да и спать не хотелось, какой уж тут сон. Встреча с потенциальным клиентом, «виновником торжества», была запланирована на 15 часов, а сейчас было без двадцати одиннадцать. Он знал, что времени хватит на все, потому что хорошо ориентировался даже в незнакомых местах и был, в общем-то, пунктуален.

«Ну ладно, по крайней мере, когда мне куда-то нужно, я не опаздываю», – думал он в подземке, стоя в очереди за «Остер Кард» – карточкой на проезд. Очередь была небольшой, а вестибюль – просторным. Словом, все продолжало радовать.

Вырвало из мира грез его следующее событие: темнокожая женщина пыталась достучаться до кассира, который за чем-то отлучился. После того как он вернулся, дело миром не кончилось – он по каким-то неведомым нашему герою причинам отказался продлевать даме проездной, на что она сказала ему: «Fuck you! See уа later, prick!»,[18] показав при этом средний палец (международный жест, означающий «извините, вы очень не правы»).

Женщина уже уходила, продолжая оживленно жестикулировать, и, казалось, история закончилась, но тут кассир не выдержал – выскочив из своей конуры, работник метро крикнул ей вслед: «Оревуар», вознеся при этом руки к небу, точнее, к потолку. Извинившись перед всеми, кто остался, он спокойно вернулся на свое место.

Еще несколько минут – и вот уже этот энергичный кассир, итальянец лет тридцати пяти, обратился к Косте с улыбкой и спросил, на сколько зон оформлять проездной билет.

– Наверное, на четыре. Поездки на автобусах считаются?

– Безусловно, сэр. Вот ваша карточка. С вас 60 фунтов.

«Вот где собака зарыта», – подумал, вспыхнув, россиянин, но тут же себя успокоил – он же не какой-то там туристишка, а… бизнесмен все-таки!

– Да, вот, пожалуйста! – протянул Костя деньги кассиру с искусственной улыбкой а-ля Дейл Карнеги…

«Меньше в пабе выпью. Для здоровья полезно», – решил он.

Оказавшись в вагоне электрички, Костя некоторое время разглядывал схемку метро, которую захватил с информационного стенда, а затем стал смотреть по сторонам. Когда все это ему наскучило, пришла пора выходить, и через некоторое время он оказался на Оксфорд-стрит – одной из самых крупных торговых улиц Лондона. Пройдясь по ней (так ему показалось лучше всего добраться до Гайд-парка), он купил вкуснейший сэндвич в «Pret a Manger»[19] и местную сим-карту, чтобы позвонить жене.

В магазине в подарок к сим-карте ему дали две простенькие пивные открывалки и леденец. Леденец он отдал бомжу с собачкой, играющему на гармошке, а открывалки решил оставить себе, хоть они и были розового цвета. Посреди улицы шел ремонт, по сторонам сновали самые разные люди, светило солнце, а потом неожиданно пошел дождь, и минут на пятнадцать Косте пришлось спрятаться в каком-то магазине женской одежды.

Это было смешно – в том смысле, что он почувствовал себя ребенком, который сам по себе и радуется приключениям. «Сам по себе», пожалуй, ключевая фраза, иначе как объяснить то удовольствие, с которым он вспоминал, как ловко ему удалось наврать Даше, что он пытался уговорить непреклонного Ивана Николаевича разрешить ему взять жену с собой! Ведь, во-первых, никакого разговора об этом у них не было, а во-вторых, при желании Костя спокойно мог достать супруге билет на самолет туда и обратно – деньги позволяли, и виза была открыта у обоих, просто желания брать супругу с собой не было.

Еще минут через двадцать-двадцать пять он оказался на территории Гайд-парка: вход в него располагался через дорогу от «Marble Arch»[20] (арки у очередной станции метро, которых в заморской столице, судя по всему, было полным-полно).

Примечательно, что у входа в парк собралась толпа не то зевак, не то прихожан церкви или приверженцев какого-то религиозного учения. Они стояли и слушали проповедника, цитировавшего Священное Писание зычным голосом и срывая время от времени аплодисменты дружной публики. Возле декламатора на своеобразном пьедестале были установлены самодельные доски с рисунками о семи смертных грехах и надписями об ужасах загробной жизни в случае непокаяния и похабной жизни в этом славном (и притом почему-то падшем) мире. Эти доски успешно привлекали внимание прохожих и, наверное, радовали глаз, но Косте они напоминали стенгазеты из советских времен.

«Бог с вами. Пусть каждый верит во что хочет», – сказал себе русский в Лондоне и, махнув на людей рукой, продолжил свой путь.

Гайд-парк поразил своей масштабностью: всюду парочки лежали на зеленой траве, обнимая друг друга и попивая газировку, студенты играли в футбол, а старики прогуливались, придерживая друг друга за руки и непринужденно болтая о погоде. Насколько он был огромен, настолько он был и ухоженным.

Вскоре зеленые просторы разнообразились озером Serpentine Lake, на противоположной стороне которого можно было увидеть башенный кран – что-то строили. Недалеко от этого озерца стояли лежаки. Впрочем, люди предпочитали пробежаться по дорожке около озера, прокатиться на роликах или просто покормить уток.

Утки утками, а девушки девушками. Да-да, вы все правильно поняли, ему стало вдруг резко не хватать женского тепла. «Какие красавицы тут только не бегают, боже мой!» – думал он, вожделея тела молоденьких девушек, следящих за своей фигуркой.

Мечты мечтами, а реальность реальностью – надо было позвонить жене.

Набрав номер супруги, мужчина некоторое время слушал гудки, а потом даже подумал, что, пока Даша не взяла трубку, лучше скинуть и написать ей смс-ку – дешевле будет. Но тут его супруга подошла к телефону:

– Але, Костик, это ты?

– Да-да, это я, я долетел. В Лондоне нравится. Погулял чуть-чуть. Соскучился. Решил дать знать, что все в порядке. Сейчас в Гайд-парке… Да, сфоткаю, конечно! Нет, не спал еще, не хочется. Скоро на встречу. Да, уверен, все получится. От этого многое зависит в дальнейшем. Ну все, солнце, целую! Не унывай! Ах да, там в номере наверняка интернет будет платным, поэтому до встречи дома… Конечно, что-нибудь куплю. Пока!

Вот такой вот вышел разговор. Закончив сие подобие искреннего общения, Костя почему-то представил себя в роли кота, который поймал голубя и с удовольствием его сожрал, пуская перья наружу.

«Ешь ананасы, рябчиков жуй!» – припевал он тихонько, поглядывая на аппетитные фигурки девушек поблизости. Он был в хорошем настроении – поездка началась как надо и обещала быть еще лучше. Впрочем, пора было ехать на встречу – как говорится, если тебя ждут – задержись, и тогда тебя заметят, ну а с другой стороны, точность вроде как вежливость королей.

Особенно здесь, в Великобритании…

2

Встреча прошла хорошо. Настолько, что ему хотелось употребить выражение: «на высшем уровне». Но, конечно, скромность всегда была отличительной чертой Кости – обойдемся без изысков.

Теперь, попивая ирландский кофе в одном из рядовых для заморской столицы заведений, Костя чувствовал себя человеком, который может все. Ну прямо ангел! А если серьезно, то как же здорово было сидеть под навесом на открытом воздухе, наблюдать за остальными и запоминать каждое мгновение этого чудесного дня!

Теперь проблемы не то чтобы были решены – их будто бы не существовало. Предоставленный самому себе, он меньше всего хотел думать о своей жене, о разваливающейся семейной жизни и прочей мути, которая «не доставляет». У него было не так много времени в столице, а ведь ему так хотелось провести оставшийся срок в этом городе по полной!

Мысли о прошедшей сделке перемешивались с мягким вкусом кофе, с сигаретным дымом, плывущим к Косте от итальянца за соседним столиком, с гудками автомобилей, красными двухэтажными автобусами, прохладным ветром и приветливыми лицами людей, которых он видит первый и последний раз.

«Интересно, а применимо ли слово «иномарка» здешним тачкам?» – подумал он, допивая кофе и уже собираясь уходить, как вдруг увидел, как красивая брюнетка лет двадцати пяти ищет, куда приземлиться в ожидании своего заказа.

Мгновенно сориентировавшись, Костя встал из-за стола, легонько отодвинул свободное плетеное кресло и, улыбнувшись незнакомке, жестом пригласил ее присесть напротив. Она обрадованно согласилась. Нетрудно догадаться, что между двумя людьми завязалась непринужденная, но при этом наигранно вежливая беседа. Так бывает: видишь ты интересного тебе человека, знакомишься, а дальше уже как пойдет, это лотерея – ты общаешься, боясь ожидать большего, но втайне все-таки ждешь и радуешься каждому новому слову, моменту, улыбке.

Девушку звали Сьюзи. Костя узнал, что она родилась и жила в Австралии, потом переехала с молодым человеком сюда, в Лондон. Какое-то время они прожили вместе, а потом расстались, и она приняла решение остаться тут, потому что поняла – «здесь мое место».

Заказ девушки состоял из сэндвича и бокала пива, что очень удивило Костю. Хотя чего удивляться – красотка явно жила полной жизнью, и ей это нравилось. На ней была черная футболка с какой-то надписью, которую нельзя была разобрать, того же цвета джинсовая куртка, пара декоративных колец на пальцах, пирсинг на подбородке, в носу и на левой брови. Костя не был любителем лишних дырок на теле, и ему поначалу даже мерещилось, что Сьюзи все это не идет. Он решил, что своим видом она скрывает персональные проблемы, но потом вспомнил о собственных и… мысленно умолк на этот счет.

Вежливо и немного уклончиво он рассказывал о себе, но потом, когда увидел, что девушке уже пора, что ее ничего не держит и вообще-то она сюда перекусить зашла, а тут нагловатый русский нежданно-негаданно прицепился, Костя плюнул на свои же принципы и решился в целях экономии времени быть честным.

Он рассказал, что женат, что все это довольно-таки ужасно и, видимо, дело идет к разводу (ах, как же это выгодно звучит, господи!); поспешил рассказать, что вообще-то в Лондоне он по делу, обрисовал ситуацию в общих чертах.

«Между нами, девочками, – напомнил о себе внутренний голос, – у тебя же остался осадок от этого дельца, не правда ли? Разве тебе не приходит на ум, что вся твоя поездка в Лондон – это чистой воды абсурд, везение, которого ты не стоишь? И вообще ты помнишь, как вы с ним говорили? Как он выглядел?»

Чем больше Костя слушал свой пугающе вкрадчивый внутренний голос, тем больше он от него отмахивался, тем больше ему хотелось говорить с той, что сидела напротив.

В глазах его была искренность и что-то еще. Он даже поймал себя на мысли, что, выйди девушка сейчас из-за стола, он бы пошел бы за ней, объяснил бы, что он здесь один и что хотел бы, чтобы кто-то был рядом с ним, показал ему этот громадный город.

Возможно, почувствовав это, а может, заинтересовавшись, Сьюзи втянулась в разговор и дала понять, что у нее есть еще немного времени, чтобы посидеть с таким ретивым собеседником. Он поспешил заказать ей и себе по пиву, но Сьюзи отказалась и сделала выбор в пользу чая. Немного досадно, впрочем, к чему расстраиваться? Девушка рассказала, что она работает в фирме, которая по роду деятельности связана с Россией. В частности, у нее есть пара клиентов из Санкт-Петербурга, но она там никогда не была, зато знает о Великом Новгороде немножко, а из истории – об Иване Грозном.

– В наши жестокие времена такие персоны не перестают быть популярны! – сказал ей Костя, беззаботно шутя. Он настроился на новую знакомую, и это его радовало.

Хорошо, что она не знает обо всех этих проблемах в его жизни – об изменах, о его малодушии. А еще интересно, как бы она отнеслась к тому, что, пока они обсуждают Ивана Грозного, он рисует у себя в воображении картины, нет, целые пейзажи или даже устраивает выставку картинной галереи с полотнами, на которых запечатлены сцены их горячего секса? Имеется в виду не секс с русским царем, давно покойным, а Кости с этой миловидной англичанкой австралийского происхождения. Он «раздевал» ее глазами, уже обожая эти сине-зеленые глаза, улыбку, пирсинг, потом смущался и «одевал» ее обратно, и так несколько раз подряд.

«Извращенец чертов», – окрестил он себя. Помогло, ведь он услышал ее ответ, очнувшись от приятных миражей:

– Типа того! Помню, я впервые увидела его на той картине, где он грохнул своего сына.

– Припадочный был мужик. Но от этого никуда не деться. История дает нам знать, как было до нас и как мы пришли к тому, что имеем сейчас, – ответил черноволосой девушке Костя, допивая пиво. – А чем ты обычно занимаешься?

– Кроме работы я развлекаюсь… Концерты, клубы, тусовки. А почему ты спросил?

– Я не знаю, как бы это понятно изложить, – начал Костя чуть смущенно, – но… в общем, я бы хотел провести остаток времени здесь с кем-то, кто будет рядом. Я понимаю, что это наивно и что я не идеален, но я не знаю ни города твоего… ничего такого. Можно твой телефон?

Улыбнувшись, а потом рассмеявшись, Сьюзи сказала, что мобильник она ему не отдаст, а вот телефон он может записать, что Костя и сделал. Подозвали официанта, рассчитались.

Он сказал девушке спасибо, потом они легонько обнялись и разошлись. Пару раз он оглядывался и смотрел ей в след – вот она идет по улице, а вот переходит дорогу… Все это было как в кино, и он с грустью подумал, что они вряд ли увидятся и завтра все будет совсем иначе – это просто сейчас он веселый на фоне успешно проведенной встречи.

«Успешной? Да ты там чуть в штаны не наложил! Причем ты испугался этой встречи еще у Ивана Николаевича в кабинете. Да, и почему ты не хочешь посмаковать свою «победу», повспоминать сделку в деталях раз уж ты такой весь из себя непобедимый?»

Внутренний голос (или голос внутри его головы?) был прав. Направляясь в отель, Костя вспоминал внешность человека, из-за которого он здесь, его раздражающий и такой мягкий баритон и прочее, прочее, прочее… Например, до сих пор он затруднялся описать его внешность – внешность того мужчины была настолько приятной, насколько она была отталкивающей. Вроде вот он – заказчик, партнер, клиент – как угодно его назовите, хотя разница огромная, конечно, – сидит перед Костей как на ладони, а вот возьмешься его описать, и сразу лицо пропадает, расплывается. Что за наваждение? Или, может, это сам Костя на ладони перед партнером?

Фразы эти еще дурацкие: «подпишете ли вы договор?», «конечно, наше сотрудничество будет взаимовыгодным и продолжительным», идеально ухоженный внешний вид – все это вместе настораживало, намекало на что-то ужасное и невероятное, о чем рассудок Константина не хотел догадываться, в то время как лоб его покрывала испарина.

«Нет, нет, – успокаивал он себя. – Это пиво, это стресс. Да и кроме того, кто после кофе будет пить алкоголь? Перелет – это тоже нагрузка, не забывай. Сейчас надо кончить ныть и просто идти в гостиницу. Там проспаться, а завтра будет новый день. И грустить нечего. Может, и правда со Сьюзи все получится», – думал Костя, охваченный желанием как можно быстрее попасть в отель и проспаться.

Вечерело. Было уже около семи, и стало заметно, что город готовился к ночной жизни – люди оккупировали рестораны, пабы, повсюду можно было найти кучку-другую веселых ребят, в то время как солнце еще стояло в небе, как бы сомневаясь, закатываться ему за горизонт или нет. Но Косте до всего этого не было дела, он просто валился с ног от усталости.

Пройдя процедуру регистрации в «Хилтон Лондон Метрополь» и получив пластиковую карту для входа в номер, он поспешил исполнить свою мечту и после минутных приготовлений свалился спать без задних ног.

А пока мужчина спал, Лондон стремительно погружался во тьму. Казалось, этот разномастный город представляет собой живое существо из двух частей, каждая из которых не знает наверняка, но догадывается о существовании другой. В то время как одна часть этого существа днем оживлялась, вторая, наоборот, словно умирала ночью.

Иными словами, Лондон был потрясающим и доброжелательным к людям ровно настолько, насколько мрачным и тоскливым – словно человек, который всю жизнь проработал на кладбище. Но все это Косте было неведомо. Ему еще предстояло пережить завтра много разного, чтобы вынести из этой командировки такой урок, который запомнится ему на всю оставшуюся жизнь…

Глава 7 День вдвоем

1

Разбудила ли его горничная? Принесли ли ему завтрак в постель? Нет и еще раз нет. Костя проснулся сам по себе, даже не по будильнику, и, еще немного повалявшись, все же решил вставать.

Вчера у него было время, но из-за непомерной усталости напрочь отсутствовало желание осмотреться в номере, зато сегодня он не без удовольствия огляделся. Обычный номер, без излишеств, но вместе с тем просторный и уютный. Огромный стеклопакет простирался от одной стены до другой так, что с высоты, на которой находился Костя, можно было разглядеть многое из того, что происходит на улице. Город пробуждался – ага, вот метро, а вот какие-то кофейни, там вдалеке виден шпиль готического собора, а здесь – стоянка для автомобилей, школьники перебегают дорогу… И над всем этим простирается молочно-серое небо.

Эх, Лондон! Громадный по своему масштабу, полный туристов интернациональный город со своими секретами и сюрпризами отражает все то, что перенесла, сохранила и приобрела Англия за время своего богатого событиями существования.

В архитектуре ли домов, юморе горожан, эти дома населяющих, или просто в нередко пасмурной здесь погоде было можно найти много сходства… с Россией. Это и удивляло, и радовало одновременно.

Пока Костя всматривался в то, как все идет своим чередом в этом чужом, но таком дорогом ему городе, его охватила грусть – он знал, что совсем скоро придется уехать отсюда, а вот о том, что будет дальше, он не знал или если и догадывался, то старался не думать о будущем. Чтобы тоска его отпустила, он прошелся по номеру прямиком к ванной, мимо очаровательного стеклянного столика, за которым, как ему представлялось, можно с удовольствием почитать книгу или газету.

Ванная комната располагалась слева от входной двери. Справа от нее стоял немаленький такой шкаф – судя по всему, недорогой, но зато высокий и симпатичный. Заглянув внутрь, Костя не обнаружил ни единого скелета, но зато заметил гладильную доску и утюг. Утюг, казалось, стыдливо смотрел на открывшего дверь незнакомца, чем напомнил Косте любовника в шкафу, которого только что обнаружил муж изменницы.

– Кто о чем, а вшивый о бане. Иди лучше под душ сбегай, – сказал мужчина сам себе и был таков.

Освежившись под холодным душем и приведя себя в порядок, Костя вышел на улицу. Дело шло к полудню – неудивительно, что он проголодался. Дабы исправить положение, Костя какое-то время потратил на поиски приличной закусочной, кафешки или ресторанчика. Сначала то, что он встречал на своем пути, было не по душе, а затем, еще через некоторое время, у него разбегались глаза от всевозможных вариантов.

В какой-то момент ему даже показалось, что все эти заведения дурят его своим изобилием и разномастностью. Хотя, наверное, все было проще – он просто обманывал сам себя, не зная, чего он хочет поесть.

Так бы он и ходил вокруг да около, вот только мысль о возможной встрече со Сьюзи заставила Костю взять себя в руки, захватив его воображение целиком и полностью. В результате мужчина забежал откушать в пиццерию, а откушав, сел на автобус и без особых приключений добрался до Оксфорд-стрит – надо же все-таки купить подарков Даше. Интересно, что сегодня эта массивная и длинная улица казалась ему еще больше и даже шире, чем вчера. Купив подарков для своей супруги, Косте взбрело в голову погулять по Сохо[21], и он так загулялся, что остановился он только у Лестер Сквер.

И чего только он тут забыл?

Пора было заканчивать. Для этого Костя отправился положить денег на телефон и набрался смелости позвонить своей английской подруге-металлюге.

Гудки, звенящие у него в ушах, чем-то напоминали поцелуй холодной шлюхи – они словно говорили: «Она не возьмет, клади трубку, лузер». Только он хотел сделать это, как раздался ее голос (нет, не холодной шлюхи, а девушки, с которой он вчера начал знакомство):

– Привет! – поприветствовала Сьюзи русского друга.

– Привет! Узнала?

– Узнала. Пойдем гулять, не передумал?

– Что ты, вовсе нет! – обрадовался Костя. – Как раз хотел спросить, как у тебя со временем, где встретимся и куда пойдем?

– А куда бы ты хотел? – спросила англичанка.

– Не знаю, всего не обойти. Может, в какой-нибудь музей или еще куда-нибудь…

– Хм… Музей – это скука, – протянула Сью. – Мог бы уже побывать там до нашего разговора. Пойдем лучше погуляем, я тебе рок-рынок покажу. Ты, кстати, блэк-метал слушаешь? А то у меня есть идея одна, – спросила она его.

– Блэк-метал[22]… – прожевал задумчиво в ответ Костя. – Я только «Burzum»[23] знаю.

– «Burzum» – это круто. Только давай-ка мы с тобой пойдем на «Alcest»[24], – предложила Сью. – Есть тут один клуб… Думаю, ты будешь доволен.

– Ничего себе! – удивился Костя.

– Думаешь, так не бывает? Хотел экскурсию – получай. Если нет, то погуляешь и один прекрасно. Что тебе до меня, ленивой коровы? – иронизировала девушка.

В каждой шутке лишь доля шутки, и Костя это понимал:

– Я боялся, что мы не успеем. Давай, конечно, сходим. Кстати, я тоже ленивый, до супермена мне далеко.

– Ну хорошо. А где встретимся?

– Я сейчас на Leicester Square.

– Ух ты, а что ты там забыл. Заблудился? – смеялась Сью.

– Нет… загулялся! Давай я вернусь в гостиницу, переоденусь и подъеду, куда скажешь. Идет? – предложил он, промолчав про подарки для жены.

– Конечно. Я как раз дела доделаю. Ну все, извини, у меня клиент пришел, – сказала она, и разговор был окончен.

На том и порешили. Присвистнув, в хорошем настроении Костя спустился в метро и предпринял путешествие до отеля. Здорово, что в Лондоне так много станций подземки – не заблудишься.

2

Сьюзи показала ему свой город. Вернее, ту часть Лондона, которую можно раскрыть и донести до то ли туриста, то ли делового человека из России, когда у него в запасе всего несколько часов. Куда более важный вопрос, видит ли Костя то, чем она с ним решила поделиться.

– А я тебе говорила, что раньше ни с одним русским не общалась вживую? – спросила она Костю, пока они гуляли по рок-рынку в Камден Тауне.

– Нет, не говорила. Что, правда? – удивился россиянин. – Я их тут повсюду встречаю. Разница между хамьем типа меня, русскими, которые уже обосновались в городе, и теми, кто живет здесь давным-давно, очевидна. – Костя рассмеялся. Он действительно так считал. Гуляя по Лондону, общаясь с продавцами, со случайными людьми и наблюдая за жизнью горожан, он видел уважительное отношение к людям с ограниченными возможностями, к детям и старикам. Словом, все то, чего не хватало в России. В Лондоне Константин чувствовал другим человеком – тут не было места для неприкрытого хамства или презрения к людям противоположного пола или отличной от тебя национальности, что говорило о другом уровне культуры. Гуляя со Сьюзи, он думал: «Вот как должно быть! Вот к какой жизни нужно стремиться. Тогда и за свою страну будет не стыдно».

– Правду говорят, что у вас люди не успевают умереть от курения, потому что спиваются от водки? – неожиданно спросила Сьюзи.

Костик впервые о таком слышал, но охотно ответил:

– Смотря где. Мне кажется, в деревнях или в провинциальных городках это более чем правда, а в больших городах, где можно найти работу и другие занятия, кроме распития алкоголя, все достаточно хорошо.

– Ясно, – улыбнулась девушка. – Я бы хотела когда-нибудь побывать в твоем городе. Некоторые мои друзья считают Россию крутой страной, а русских – странными людьми. Кто-то даже боится туда ехать.

– Я, кажется, понимаю, – ответил Костя. – Это из-за медведей на улицах?

– А они правда там ходят?

– Нет, – рассмеялся Костя, – только те, которые специально этому научены. Развлекуха для туристов. Так из-за чего они боятся?

– На You Tube ерунды понасмотрелись.

– Да уж. Не самая хорошая реклама, хотя от этого никуда не денешься. Лично я придерживаюсь мнения: «лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать». Те немногие, кто бывал в Питере по делам или на отдыхе – я имею в виду ребят отсюда или из Штатов, – удивляются нашей жизни, но вместе с тем восхищаются, испытывая нереальный культурный шок.

– Круто, если так. Тогда точно однажды туда доберусь, прежде чем покинуть этот жестокий мир.

Они шли мимо лавочек с музыкальными дисками, мимо магазинов одежды для рокеров и им подобных, мимо ларьков и палаток, напоминающих овощной рынок в России. Повсюду сновали люди, каждый что-то выбирал для себя. В маленьком баре на территории рок-рынка местная группа играла кантри, чуть дальше, в большом здании, похожем на ангар, из динамиков раздавалась электроготика. Было шумно и, несмотря на богатый выбор всякой ерунды, выбирать было не из чего. Поэтому парочка поспешила уйти в более тихое место.

– Ну как, тебе тут понравилось? – спросила она его легко, но вместе с тем с пристрастием.

– В целом да, – сказал Костя после небольшой паузы. – У нас в Питере молодежи особо негде тусоваться, и всю одежду подобного рода люди придумывают себе сами. Либо такие вещи не востребованы, в чем я лично сомневаюсь, либо сказывается политика администрации города. Во многом мы только начали делать первые шаги. Ну, ты понимаешь…

– Понимаю. – Сьюзи сочувственно посмотрела на своего русского друга. – Что, ни одного рок-рынка?

– Насколько я знаю – ни одного, – пожал плечами Костя. – И что, теперь расхотела съездить в Питер? Не расстраивайся… Зато есть клубы, в которых хороший звук и коллективы. Этим и здорово жить в Петербурге, если ты любишь хороший металл.

– Иисус Христос, спасибо! – воскликнула девушка, радуясь, что в далеком городе все не так плохо, как она начала думать.

– А, ну так вот, – Костя продолжал. – В целом мне понравился рынок. Интересное место, с размахом. Но для меня, честно говоря, все это довольно необычно. Я ж тут ни разу и не был. Поэтому мне все интересно, а с тобой – тем более.

– Ах, только не говори, что ты потом будешь все это вспоминать.

– Почему? – удивился Костя

– Просто не нужно. – Девушка вмиг сделалась серьезной.

– Это из-за того парня, с кем ты сюда перебралась?

– Он был мудак.

– Тогда проехали.

И вот здесь, как-то не сговариваясь, они замедлили шаг, затем Костя легонько и очень осторожно обнял Сьюзи. Сорвав с ее губ отличный поцелуй, он ощутил, что все не так уж плохо.

– Знаешь… – шепнула она.

– Что именно?

– Твой английский все лучше и лучше.

Костя улыбнулся и немного покраснел:

– Очень рад, спасибо. Мы можем еще поработать над… твоим русским, если хочешь.

– Посмотрим, – сказала она и лукаво подмигнула. – Ну, нам пора спешить, а то пропустим концерт!

И они побежали в клуб…

3

Достаточно экстремально добравшись до места, ребята отдышались. Внутри было классно. Проверяющие на входе были очень строги. По совету Сьюзи, который был дан очень вовремя, Костя надел на себя шутливую футболку «Hitler European Tour», неряшливые штаны, которые купил недалеко от гостиницы, и пару модных аксессуаров. В костюмчике его просто-напросто выгнали бы. Да и сейчас было такое ощущение, что Костя попал внутрь благодаря своей подружке, которая выглядела очень современно и столь же фривольно.

Место, куда пара попала, называлось «Антихрист» – эксцентричный ночной клуб, в самый раз для похоти и веселья, сдобренного хорошей музыкой и уникальным интерьером.

Сьюзи сказала:

– В Лондоне много всякого, куда туристам вход не то что воспрещен, нет – они просто не знают о существовании таких мест. Я частенько здесь бываю. Это, пожалуй, самый большой клуб в городе для людей типа нас, фетишистов и готесс.

– Впечатлен! – крикнул ей Костя, справляясь с закружившим их вихрем музыки.

«Alcest» выступил хорошо. Музыканты сыграли ряд новых песен, сдобренных чистым вокалом и более мягкими мелодиями, характерными для post black metal[25]. Сьюзи знала их материал гораздо лучше, чем Костя, но это не помешало ему насладиться концертом. Сцена была достаточно маленькая, вся в красном свете; прожекторы освещали публику сине-зелено-белыми лучами. Все это напоминало причудливый бал-маскарад, учитывая, что зрители были самого разного возраста и стиля одежды: готы, панки, парни в кожаном и девочки, которые, напротив, были почти без одежды, но зато с обилием косметики.

– Ааааа! – проорался какой-то парень и вылетел за ограждение. Он был поднят секьюрити и выведен из зала с заломанными руками. Его уводили, но пацана это не смущало. Напротив, ему нравилось, что его заметили, и на лице его была идиотская улыбка, свидетельствующая о крайней степени его альтернативно-одаренной и многогранной личности.

Было весело. Костя уяснил для себя, что это время он запомнит надолго, хотя Сьюзи об этом знать совсем не обязательно. После того, как концерт закончился, кто-то заиграл индастриал и девушка провела мужчину по подземельям. Все выглядело очень стильно, мрачно и… отталкивающе. Это была какофония. Казалось, Костя попал на шабаш.

Потанцевав на одной из площадок и посидев в уютном Chillout’e[26], Сьюзи и Костя отправились в комнату для игрищ.

– Я знаю, что ты меня хочешь, – сказала она ему горячим шепотом.

– Не хочу показаться странным, но думаю, что это не секрет, – улыбнулся он, прижимая девушку к себе.

– Да, но если вдруг ты захочешь подрочить, то тебя вышвырнут в одну секунду и я не смогу ничем помочь. Поэтому пойдем-ка со мной!

– Пойдем, – с готовностью, но все же пребывая в недоумении, согласился он. И вот так внезапно они занялись сексом. Такого с ним еще не было.

Он не верил своим глазам, но глаза его и не спрашивали. Они просто смотрели за тем, как Сьюзи скользит по его телу, становясь все горячее и горячее. Она была дьявольски соблазнительна и чертовски хороша. Костя хотел сказать ей что-то, объяснить, как ему замечательно и что Сьюзи очень много для него значит, но его речевой аппарат отказался говорить – слова были лишними.

Когда все закончилось, он обнял ее крепко-крепко, и они немножко полежали рядом.

– Спасибо тебе за все это время, – произнес Костя, который в ту минуту был счастлив. – Я говорю это не из-за нашего классного секса, а просто, чтобы ты знала. – Он провел рукой по волосам и увидел на ее лице улыбку.

– И тебе спасибо. Правда. Я не забуду, – только и сказала она.

А потом обоим стало очень пусто и грустно – оттого, что все это мимолетно и быстро, а хотелось бы еще. Оттого, что он живет не просто в другом городе, а в другой стране и, видимо, они больше никогда не увидятся.

В тот момент они понимали друг друга без слов. Глаза говорили больше. Когда все стихло, Сьюзи оделась и сказала, что сейчас вернется – «никуда не уходи».

И он не ушел. Он послушно ждал ее. И с каждой минутой ожидания стучащая в виски тревога давала знать – Сью больше не придет. Мир будто раскололся надвое, если не натрое. Костя ощущал себя ребенком, о котором позабыли родители, оставив его одного.

«Сью, где же ты?» — скулил Костя, прокручивая в голове мысли о том, как все хорошо начиналось…

Она не пришла ни через пять, ни через двадцать пять минут. Так что Косте ничего не оставалось, как под надзором благожелательного сопровождающего пойти на выход.

Без Сьюзи клуб предстал перед глазами Кости как нечто уродливое и непристойное. Он смотрел на извивающиеся тела стриптизерш и ощутил неприязнь, которая заставила его отвернуться от этой похабной красоты.

Глава 8 Обратная сторона медали

1

На свежем воздухе стало легче. Звонить дорогой девушке он не видел смысла – понимал, что толку не будет. Он также знал, какие чувства она сейчас испытывает, и никак не мог обвинить ее в том, что она ушла. Ей просто было очень больно понимать, что еще немного – и придется распрощаться на веки.

«Вот уж точно ушла по-английски» – с горечью Костя оценил всю иронию. В мыслях он желал Сьюзи счастья и надеялся, что она не будет винить себя за то, что между ними произошло. Много лет спустя, когда в своих воспоминаниях Костя мысленно возвратился к Сьюзи, он понял со всей ясностью, что, не попрощавшись с ним, девушка, хотела она того или нет, показала ему, какие страдания он приносил тем женщинам, которых бросал. Кроме того, Сьюзи научила его преодолевать эти муки и жить дальше. Но это все будет потом, а сейчас каким-то чудом он пришел в себя и нелепейшим образом, минуя мрачные дворы, наугад вышел к метро.

Но по дороге с ним случилась еще одна неприятность. Он шел в тени деревьев под серым небом. Начинался дождь, и редкие прохожие спешили скрыться по своим норам. Увидев табличку, возвещавшую о том, что метро совсем рядом, Костя обрадовался, но очень вяло. Он был в смятении. Казалось, ему было все равно. Из смятения его вывела кошка, которая прыгнула на Костю из кустов и вцепилась прямо в шею. Сложно сказать, что боль была нестерпимой, – испуг от такого налета был гораздо сильнее.

– Ах ты падла! Сука черная! – в шоке кричал он на эту черную тварь, почувствовав-таки боль. Его трясло, но одной рукой он схватил кошку за шкирку, а потом швырнул мордой об асфальт.

Истошно завизжав, животное бросилось наутек, но пинок придал процессу больше динамики. Вскоре зверь скрылся из виду.

Странно, но эти кошачьи глаза были очень знакомы Косте. «Откуда? Что за бред?» – спрашивал он сам себя, пытаясь унять кровь.

Удивительно, но к нему подошел пожилой джентльмен и предложил свой платок и пластырь.

– Спасибо вам большое, сэр! – поблагодарил старика Костя.

– Не за что, сын мой, – ответил джентльмен и ушел.

Когда боль начала стихать, а рана была приведена в порядок, Костя нырнул в метро.

2

Шея до сих пор болела после кошки, напрыгнувшей на него ниоткуда. Если поначалу Лондон казался Косте чуть ли не раем на земле, то теперь краски сгущались, и все было совсем не так радужно. Да и погода была теперь, наверное, более типичной для Англии. Хмурые небеса пепельно-серого цвета изливали на прохожих дождь. Лишь иногда, будто чтобы подразнить, вылезало из-под одеяла облаков солнце. Толка от него было бы побольше, если бы противный ветер перестал кусать холодом спину.

Наверное, впервые в жизни он очень хотел домой, к жене. Костя сам себе казался ребенком. Маленьким мальчиком, стыдливо прячущимся от родителей, наказавших его за что-то. И это что-то заставляло его ненавидеть себя.

Но может, все было проще? Мокрые ноги, усталость, расцарапанная шея – этого достаточно, чтобы чувствовать себя плохо.

Город на самом деле не терял своей привлекательности и очарования. Более того – каким он был, таким он и остался. Изменился Константин.

Оказавшись в шикарном вестибюле гостиницы, Костя, лавируя среди вновь прибывших и выписывающихся из отеля, миновал ресепшн. Дальше, дальше – вперед, по коридору – мимо сувенирных магазинов, спортбара, служебного помещения. Вот и лифты. Дождавшись своего, Костя отправился на восьмой этаж. Подъем был недолгим, но с остановками – одни люди выходили, появлялись новые. Особенно ему запомнились два человека. Вроде уборщики, из обслуживающего персонала гостиницы. Один вез тележку с грязным бельем, а второй держал в руках ведро и швабру. Было видно, что эти двое давно дружат и работают вместе.

Заметив, что на Косте была надета кепка с символикой группы «Paradise Lost», парни похвалили его стиль. Один из них спросил, не затерялся ли Константин в раю. Костя ответил, что нет. В ответ он услышал: «Пока нет, мой друг, пока нет». С этими словами уборщики вышли из остановившегося на их этаже лифта и поспешили по своим делам.

«Занятные ребята», – думал он, понимая, что хочет спать и ему не по себе от усталости.

Вернувшись в номер, сменив носки и поставив сушиться обувь, мужчина из России рухнул на кровать и минут на двадцать выпал из жизни. Потом, отлежавшись, он пощелкал телевизор. Арабский телеканал заставил рассмеяться – ну и забавные у них ведущие новостей. С горем пополам раскачавшись, Костя поставил греться чайник и пошел набирать себе ванну.

Пока вода набиралась, он стал готовиться к завтрашнему вылету домой. Вещей было немного. Прибавился только настенный ковер с Бобом Марли, очень компактно свернутый, пара футболок и подарки для супруги – кружка «I love London» и дорогое издание книги «Унесенные ветром». На большее фантазии не хватило.

– Ну и мудак же я, – с грустью сказал он сам себе, понимая, как ужасно обходится с женой даже сейчас, когда они совсем не рядом и, как обычно, далеки друг от друга. Удивительно, но Косте удалось сообразить, как это для нее тягостно и больно – дарить тепло любимому человеку, когда оно ему совсем не нужно.

Вскипевший чайник заставил мужчину отвлечься от правдивых мыслей. Реальное положение дел его совсем не устраивало, но ничего другого у него не было. Заварив себе чай, Костя позвонил по телефону – надо было заказать такси до аэропорта. Телевизор при этом он выключил, чтобы нормально договориться о машине и убедиться, что его услышали и поняли. Поначалу он мечтал прокатиться до аэропорта в лондонском кэбе, но теперь ему было все равно, на чем убраться из этой страны – хоть на «Оке». Как бы там ни было, дело оставалось за малым – в три часа ночи он выпишется из отеля, сдаст карточку от номера и начнет свой путь домой.

Выпив чай и раздевшись, мужчина полез было в ванну, но тут раздался стук в дверь. Он понял, что это обслуживание в номерах.

– Нет-нет, пожалуйста, приходите завтра. У меня более-менее чисто и все в порядке. Хорошего вечера! – крикнул он в сторону стучащей в дверь горничной. – К черту всю эту роскошь. Простого уюта будет достаточно, – сказал он себе уже спокойно и по-русски, а затем погрузился в воду.

3

Под водой, очевидно, долго не продержишься, если ты, конечно не водоросль и не рыба. Во всяком случае, вынырнув из ванны, Костя удивленно осознал, что оказался непонятно где. Все, что он видел вокруг, было темнотой. Темнота была живой и ощутимой.

Парень хотел позвать на помощь, узнать, где он и что произошло, но понял, что лишился дара речи. Испугавшись того, что он не может вымолвить и слова, Костя не заметил, как из темноты возникла женщина.

Лишенный собственного голоса, он услышал женский, и только тогда впервые заметил говорящую:

– Так для чего, скажи мне, скажи самому себе, ты цинично обрываешь мечты и надежды людей вокруг тебя? – обратилась она к нему. – К чему ты рассуждаешь о том, что религия прогнила, заявляя даже не то, что Бога нет, а то, что Рождество должны праздновать церковники, как дети в детском саду должны спать после обеда?

Эта женщина, которая только казалась женщиной, существо, которое было на самом деле непонятно чем – фантазией, бредом, привидением, – смотрела на него, не отводя взгляда. Граница между вымыслом и реальностью перестала существовать.

Казалось, что она приближается, хотя она стояла на месте. Голова шла кругом. Он боялся, что женщина убьет его с минуты на минуту (или он сам помрет от страха?), как вдруг до него дошла крамольная мысль: «А вдруг я уже мертв?» Если это правда, то худшего финала представить себе просто невозможно. Женщина продолжила:

– Разве то, что у вас зовется цинизмом, дает тебе больше уверенности в завтрашнем дне? Неужели тебе кажется, что ты лучше остальных?

«Почему она задает вопросы, если знает, что я не могу ответить?» – вопрошал он молча.

Дама сказала:

– Говори, ты все можешь.

С удивлением Костя промямлил:

– Да-а. А еще мне страшно. Я… я хочу все это закончить, остановить весь этот кошмар. Такая херня! – скулил он.

Тут же раздался оглушительный и притом раздражающий своей нежностью смех.

– Кто еще, кроме тебя, может его остановить, если ты его начал? – ответила ему собеседница. И только в этот момент, пока она говорила, Константин обратил внимание, что у нее нет зубов, в глазах – пустота, а во рту – бездна. Красота ее стройного тела начала не то что увядать – нет, она начала стираться.

Наконец до Кости дошло, что перед ним предстала Смерть. «Оказывается, она и правда многолика. И косы никакой в руках нет», – думал он, справляясь с дрожью и тошнотой. Если он был в сознании, то ему очень хотелось упасть в обморок, чтобы избавиться от всего этого.

– Гляди сюда. Не бойся, – взмахнула своей рукой Смерть, изобразив элегантный пригласительный жест. – Сейчас увидишь, что ты натворил.

Костя не понял, что от него нужно, потому что кругом была одна только тьма – обволакивающая и непроглядная, но вдруг там, куда Смерть обратила свой взор, образовалась некая воронка, в которой начало происходить что-то знакомое.

Там, куда они смотрели, бездна отступала и стали появляться привычные фигуры и предметы. И тут Костя увидел плачущую Алису с кухонным ножом в руке. Было ясно, что она сидела, освещенная тусклым светом лампочки, на краю ванны и плакала. Голая, в одних трусиках, она была по-прежнему прекрасна. Успокоиться она или не могла, или не хотела, и слезы текли по ее щекам, пропадая непонятно где. Было слышно, как шумела вода – девушка набирала ванну – и как неподалеку пищал что-то невнятное мобильный телефон, проигрывая какую-то мелодию.

Костя попробовал дотронуться до Алисы, погладить по голове, успокоить – настолько ему было ее жалко, но не мог. Он был только зрителем и понимал, что его сейчас ждет.

В ужасе он наблюдал, как от горя и от какой-то пока непонятной ему тоски девушка задыхалась и колотила руками все подряд, в истерике, как птица в клетке. Еще через некоторое время она легла в ванну и почти сразу порезала свою руку так, что у него не осталось сомнения – она не жилец на этом свете. Тут же его затрясло так, что он понял – он чувствует всю ту боль, что чувствовала сейчас Алиса. Через полминуты всю затихло, и снова стало темно, словно ничего и не было.

– Я не хотел, чтобы так было… – начал оправдываться он.

– Хотел или нет, ты всегда думаешь о себе, даже сейчас, когда не веришь своим глазам. Почему ты не любишь говорить правду? Не ту, которая кажется тебе таковой, а ту, которую ты о себе знаешь? О том, что ты мелочный человек, ничем не примечательный, кроме своего стремления всех обманывать и жить вопреки остальным, не признавая за собой никакой ответственности? Почему ты врешь даже мне, хотя я знаю, что тебе было наплевать на Алису и что ты даже и не предполагал, что она покончит с собой?

И тут Константин осознал весь ужас ситуации и банально по-детски расплакался.

Женщина-Смерть тем временем продолжала:

– На ее месте должен был быть ты, тебе не кажется? Ты настолько самонадеян, что тебе все сходит с рук. Не кажется ли тебе теперь это несправедливым? И прежде чем я что-то от тебя услышу, вот еще что: ты будешь жить. Ровно столько, сколько сможешь. Мучайся или нет, но знай – за тобой присматривают. Так всегда было.

А потом в секунду все вернулось на свои места – ванная отеля, знакомая обстановка, ощущения, пространство. Мир стал прежним, как только Костя открыл глаза.

«Закончилось? Или показалось?» – занервничал Костя и, выскочив из воды, посмотрелся в зеркало. Выглядел он не очень – словно ходячий труп. Впечатление от увиденного (во сне, не иначе!) оставалось по-прежнему очень сильным, хотя то, что он увидел, объяснить было очень легко – просто распарился и уснул в ванной.

– Это ж надо, такие наркотические сны, как в фильмах Джонни Деппа. А я ведь ничего не принимал, – разговаривал мужчина сам с собой, намыливая тело.

В это самое время он почувствовал, что что-то явно не так. Спрятавшаяся глубоко внутри тревога вновь стала нарастать, причем угрожающими темпами. В комнате что-то шумело. Костя прислушался. «Это че такое? Английская речь, музыка, радостные голоса. Неужели реклама?! Но я же выключал телек, точно помню», – парень не знал, что делать, и понял, что боится. Инстинктивно он начал быстро домываться, и тут, когда ему нужно было дотянуться до полотенца, замерцал свет. Причем он был какой-то другой – с лампочками было все в порядке. А вот воздух воздух, излучал непонятное сияние. Оказавшись в недружелюбной темноте, Костя закричал, отмахиваясь от зеленых искр, которые кружились вокруг него, переливаясь словно блестки. Пол ванной комнаты начал разлагаться, напоминал какое-то желе. Все вокруг было неестественного цвета в этом кислотно-зеленоватом, постоянно меняющемся свечении. Обстановка комнаты была такой же, какой он ее запомнил. Все было на своих местах, но казалось каким-то нежилым, ненастоящим, не таким, как раньше: свет в комнате горел, но не освещал номер, по телевизору показывали одну и ту же рекламу, а за окнами не было видно ничего.

Впрочем, разглядывать, что там за окном, было некогда. Костя понял, что если сейчас не убраться из отеля, то потом будет поздно. Стремглав он стал одеваться. Напялил штаны, надел футболку, как назло в ней запутавшись. Накидывая пиджак, он услышал шаги, раздающиеся по коридору. Судя по звуку, они не были человеческими, но это его уже не удивляло. Какой-то частью своего естества Костя понял, в чем дело, – то, что он видел, находясь в ванной, было взаправду и, дав ему последний шанс, Смерть обиделась, что он списал произошедшее на бредовый сон.

Звучало абсурдней некуда, но другого объяснения у него не было, да и времени на раздумья тоже – привычные рамки прежней жизни были изломаны, раздавлены, вывернуты наизнанку и горели в костре творящегося вокруг бардака. О, как бы он хотел сейчас вернуть привычные проблемы, привычное самобичевание, секс на стороне и любовь своей жены… Наверное, нет ничего страшнее пытки страданием тогда, когда ты еще не знаешь – пан ты или пропал. Все, что тебе остается в такие моменты, – это сделать выбор – сдаться и сгинуть либо стать лучше…

Схватившись за чемодан и уже собравшись уносить отсюда ноги, Костя в ужасе отпрыгнул от двери: под дверь прополз странного вида таракан, мерцающий зелено-черными точками. Не то чтобы Костя боялся тараканов, но этот двигался угрожающе.

Психанув, Костя вышвырнул его из номера и снова закрыл дверь, трясясь как осиновый лист. Дальше под дверь удивительным образом начала просачиваться кошка. Именно «просачиваться» в самом буквальном смысле этого слова! Ничего не соображая,

Костя все же понял, что это та самая кошка, которая его поцарапала. Не помня себя от страха, дрожащими руками, а может быть, ногами, он лупил кошку, защищая себя и не давая ей пройти, вернее, просочиться в номер. Ему было дико страшно, страшно как никогда; он хотел, чтобы все закончилось, но жить он хотел больше.

Видимо, для кошки это было большой неожиданностью, ибо она поспешила вернуться на ту сторону двери.

«Вот оно! Вот возможность бежать… Бежать, чтобы спастись», – подумал человек, ощутив, что страх мобилизовал его и придал сил, чтобы постоять за себя.

Комично, но в момент столкновения со сверхъестественным, со Смертью, Костя справился со своей трусостью. Иначе как еще объяснить это безумное, немыслимое противоборство?

Рванув в коридор с чемоданом, Костя понесся к выходу. Идеально чистый холл, стены других номеров, интерьер и отделка гостиницы производили впечатление чего-то мертвого – забытого и покинутого.

То и дело оглядываясь по сторонам, по-прежнему переживая за себя, Костя бежал к выходу.

– Господи, я не так хочу, чтобы все закончилось. Я не могу умереть так\ — внезапно для себя крикнул Костя. Он понял, что иногда расплата за свои ошибки слишком высока. Особенно она высока тогда, когда их уже не исправить. И не абсурдно ли теперь просить у Господа внимания?

Параллельно, спотыкаясь на бегу, гремя ботинками, Константин думал – бежать ему вниз по лестнице или использовать лифт? А вдруг как в тех фильмах ужасов – какая-нибудь лестница без конца и края или лифт-ловушка?

Наверное, бывает так, что не думать гораздо полезнее, во всяком случае, Костя увидел, что стены начали плыть, растекаться по сторонам. За его спиной раздался рев, и до него задним числом дошло, что это рев медведей с картины в комнате. Шум позади нарастал. По мере того как Костя приближался к лестнице, он становился все громче и громче. Едва не вывернув себе шею, мужчина заметил, что та самая черная кошка превратилась в Сьюзи, а таракан (опять он откуда-то взялся!) в Настю.

Это все выглядело очень ужасно, особенно потому, что лица девушек были холодными и безжизненными. Как будто марионетки на ниточках, они неспешно и немного дерганно шли за своей жертвой.

«Ужас! Этого мне только не хватало. Неужели это Сьюзи и Настя? Черт!» – пробормотал Костя, открыв лбом дверь на лестницу. Последним, что он увидел в том коридоре, была толпа самых разных зверей, которые не были животными, и людей, которые не были людьми. Вот такой каламбур. Глядя на эту, скажем так, толпу поклонников, он вспомнил о том, как Дэйв Гэхан[27] рассказывал в одном из интервью, что на одной из своих квартир в наркотическом угаре он стрелял в большие мягкие игрушки, которые разделяли с ним кров. Дескать, эти игрушки по ночам его пугали, дергали и всячески мешали спать.

Жалко только, что у Кости не было с собой пистолета, – он бы застрелился, и что он не был наркоманом, тоже было жаль – ведь тогда все эти видения были бы обоснованы. Надуманы и нереальны.

Казалось, он перепрыгивал несколько лестничных пролетов один за другим. Впоследствии, когда все закончилось, Костя не столько удивлялся тому, что беспрепятственно спустился на первый этаж в ту ночь, сколько тому, что ему удалось не расшибиться где-то посередине, что называется, между небом и землей.

Оказавшись на первом этаже, он, понятное дело, мечтал только о том, чтобы снаружи было по-другому, по-нормальному. Так, чтобы вышел на улицу и увидел перед собой улицы заграничного города. Подышал воздухом, а потом прыг в такси – и поминай как звали.

Преодолев холл с сувенирными магазинами и барами, по которому он уже не раз топтался, Константин наконец оказался прямо возле входной двери. Но тут его остановил недовольный уборщик и попросил нашего героя выписаться из гостиницы как положено.

Спорить было опасно, и поэтому он согласился. После всех процедур, когда магнитный ключ уже был в руках у служащего за стойкой, Костя поспешил к выходу.

– Жаль, что вы от нас так скоро… Надеемся, что вам у нас понравилось, не так ли? – сказал ему швейцар вкрадчиво-вкрадчиво, вежливо-вежливо. Настолько, что любого бы дрожь проняла – до такой степени сильная исходила от этого швейцара угроза.

– Спасибо, очень. Все может быть, – ответил Костя уклончиво и вышел вон, отвернувшись от неприятного лица, на котором тут же возникла довольная улыбка.

Выйдя из «Хилтона», Костя почувствовал себя человеком. Пусть тем же, что и был – мерзким существом, изменяющим своей жене, но все-таки – живым. Ночь была человеческой, звуки вокруг были простые и знакомые. И темнота такая радостная и приятная, вроде той, когда в детстве не можешь уснуть, потому что ждешь, когда наступит утро. Ведь как только рассветет, ты возьмешь свои вещи и поедешь с родителями на первом же поезде в деревню к бабушке – на лето.

Мечтать Косте суждено было недолго – он испугался того, что никакое такси за ним не приедет. Не приедет, а он останется здесь один-одинешенек. Придется вернуться в гостиницу, а там эти сожрут его заживо. И наверное, чем грешнее он жил, тем вкуснее будет их трапеза.

Неизвестно, чем бы все закончилось, но такси все-таки приехало. Костя не был забыт и, как полагается, доехал до Хитроу. «А все почему?» – может, спросите вы. А потому, наверное, что снаружи все и правда по-нормальному…

Глава 9 Возвращение домой

1

Полет домой был полной противоположностью полета в Лондон. Все это было невыносимо. Костя до сих пор был на пределе, и пожалуй, невозможно описать всю ту гамму чувств, которые он испытывал. Удивительно, но именно Даша оставалась тем островком света, который держал молодого человека на плаву в океане безумия. Она была его спасением в том смысле, что, пытаясь избежать мыслей о том, участником чего он стал, Костя думал о своей супруге. Об этой милой, любимой девушке, которая поверила ему, как и все остальные, но при этом была рядом и чаще прощала, чем кто-либо еще. Теперь, после того, что произошло и чего он не мог объяснить даже теоретически и все-таки пытался осмыслить, мужчина грустил от того, что не дал жене знать о времени своего прилета.

Это значило, что она его не встретит. При всем при этом вряд ли она этого хотела. Вспоминая, как скомканно и нарочито нежно он с ней общался последний раз, стоя в Гайд-парке, Костю тошнило. Он чувствовал, что это было последней каплей, и понимал, что все кончено. И все-таки, казалось, он остался жив только потому, что хотел ее увидеть.

В остальном положение было еще более незавидным. Костя замечал, как стыдливо от него отводили глаза пассажиры, которым он напоминал наркомана, у которого вот-вот случится ломка. Лоб его покрывала испарина, а сам он вздрагивал от любого шума и движения. Половину пути он лихорадочно хлебал минералку, чтобы оставаться в сознании. О сне, понятно, не могло быть и речи – Костя боялся закрыть глаза, потому что не хотел снова увидеть, скажем так, своих новых «лондонских друзей», с которыми, как он надеялся, удалось распрощаться навсегда. Тем не менее очнулся он за сорок минут до посадки, разбуженный стюардессой, которая с профессиональной лаской и настороженностью спросила, все ли в порядке и не хочет ли он воды.

Сориентировавшись, Костя выдавил стюардессе, что все неплохо, и попросил стакан воды, который та поспешила ему принести. Родной Петербург был близко. За окном было видно Россию.

2

Оказавшись в городе, уже по дороге домой, Костя, пересилив себя, позвонил начальнику и отчитался. Он объяснял, что все прошло замечательно, но в голосе его были неуверенность и страх, причины которого Иван Николаевич постичь был не в силах. Босс терялся в догадках, не обманывает ли его подчиненный и что вообще произошло, тактично требовал, чтобы Костя появился сегодня в офисе, отчитался подробно и просто поговорил – обычное дело, но менеджер отказался и повесил трубку, а затем и вовсе выключил телефон. Даша, он знал, трубку не возьмет, а вот начальник беспокоить будет – тут к бабке не ходи, и так ясно.

Подходя к дому, Константин боролся с тем, чтобы не заплакать. Он понимал, что сам виноват в том, что случилось, и знал, что у каждого человека есть свой предел. Он представлял, как сейчас войдет в квартиру, расскажет Даше обо всех сверхъестественных вещах, что с ним произошли, извинится перед ней за все, и все встанет на свои места, но понимал, что это лишь его фантазии. Потому что перед поездкой в Лондон Даша была близка к точке кипения. После того, как она узнала, что Костя поедет в аэропорт один, а потом поняла, что он не дал ей даже и шанса, чтобы она могла его встретить сегодня утром, – после всего этого Костя догадывался, что Даша справедливо решила вычеркнуть его из своей жизни.

Он не стал звонить в дверь – чувствовал, что жены нет дома, и поэтому сразу открыл дверь ключом. Войдя внутрь, он убедился с первых секунд, что квартира пуста и он был прав – Даши тут не было. Свет включать не хотелось. Закрыв дверь, в чем был прошел на кухню – в холодильнике им была оставлена бутылка пива. Сделав пару глотков, Костя заставил себя подняться со стула и пойти разуться, помыть руки и разобрать вещи после приезда.

В комнате он обнаружил записку от Даши, смысл которой был в том, что она хочет с ним развестись в самое ближайшее время при минимуме встреч и дальнейшего общения. Записка была относительно короткой, ровной, серьезной. Грустно было осознавать, что вот так все закончилось.

Общаясь с другими девушками, сближаясь с ними, Костя неизбежно отдалялся от той, которая всегда была рядом. Ирония была в том, что, когда ему перестала быть нужна измена, он сам стал не нужен жене. Горю его, конечно, не было предела, но после того, что произошло с ним в Лондоне (в который он больше ни ногой), этот человек понял, что иногда приходит такая пора в жизни, когда надо принимать взвешенные решения и брать на себя ответственность за ход своей жизни.

Он не мог назвать себя ни атеистом, ни верующим, но все же всегда, как говорят, «нутром чуял», что есть что-то свыше; он был далек от богословия, но теперь сообразил, что страдать и мучиться, пользуясь плодами своего греха, – не есть искупление. Раскаяние и искупление будут таковыми лишь тогда, когда ты признаешь свои ошибки, примешь их и откажешься от той корыстной выгоды, которую получаешь, греша одним и тем же каждый раз.

И вот ведь странное дело – ему было так плохо, так больно и одиноко, что хотелось застрелиться, и в то же время он страстно хотел жить. Так сильно, как он никогда раньше не хотел. То ли дело в том, что Костя осознал, что смертен, то ли наоборот, понял, что бессмертие вполне реально, но в конце концов он решил жить по-другому, не так как раньше и непременно – здесь и сейчас. А что до ошибок – ну да, он причинил много зла своей жене, видимо, бывшей, и любовницам, но ведь он приносил также немало добра и счастья всем этим женщинам.

Короче говоря, несмотря на все случившееся и теперешние проблемы, ему не хотелось ни выпить, ни побыть одному, ни быть сердитым на весь мир. «Что ж, развод так развод. Это будет верным, как бы горько потом ни будет, я переживу, и Даша будет счастлива. Дану меня все сложится», – так думал он, раскуривая сигарету на балконе и посматривая на то, как закат лениво растекается по стеклам соседних домов.

Его не волновала даже седина, появившаяся на голове как-то раньше обычного – в тридцать-то лет! «Ну если что, можно и покрасить волосы», – решил он. Самое главное, что он был жив и вроде бы остался в своем уме. А остальное вполне себе решаемо.

И вдруг Костя швырнул окурок вниз, стукнул рукой по перилам балкона и… тихо, с надрывом расплакался. Он был благодарен Boiy, что остался жив, и сожалел, что Алиса умерла. Умерла из-за него. Понимание этого ужасающего, сжирающего изнутри факта убивало. Пожалуй, впервые за всю свою жизнь Константин решил совершенно искренне помолиться. Вот так – на балконе, стоя в трусах и футболке, не зная ни молитв, ничего из того, что вроде бы положено знать.

Через какое-то время он услышал звонок в дверь. «Неужели это Даша? Надо открыть», – пронзила его мысль. Бегом через всю квартиру, перепрыгивая через кровать, маневрируя между предметами мебели, Костя в минуту оказался перед дверью.

Открыв, он действительно увидел перед собой ее – целую и невредимую, но такую подавленную.

– Привет! – бросился он ее обнять, даже не дав толком переступить порог.

– Привет, – сказала она устало. – Нет, нет. Пожалуйста, не трогай меня.

Пришлось прекратить объятия. Это было очень досадно. И как же раньше он мог не замечать всей Дашиной красоты?

«Поезд ушел, ту-ту!» — издевался внутренний голос.

– Ах да, извини. Проходи, пожалуйста. Ты как, надолго? – спросил он с надеждой.

– Я фен забыла, так что… ненадолго. Ты, – секундная пауза, после того как девушка увидела гримасу грусти на его лице, – записку видел? Короче, давай разведемся.

– Да, видел. – Костя отвернулся и прошел в комнату. Разговаривать расхотелось, но он понимал, что надо договорить. Подарки для жены, которые лежали в пакетике на кровати, казалось, смотрели на него уныло и презрительно.

Даша зашла в комнату. Он поспешно сказал:

– Вот, смотри, что у меня для тебя есть. Я не особо наделен фантазией и воображением, ну, ты знаешь, аутизм дает о себе знать. Ну, надеюсь, тебе понравится. – Он протянул Даше пакет, стараясь не смотреть в глаза. Все это было излишне манерным и каким-то ненатуральным.

«Такое чувство, как если бы кто-то умер, а в соседней комнате началось веселье по этому поводу. Просто не к месту», – думал он, смотря на жену, наблюдая за тем, как она рассматривает подарки, и в то же время избегая встретиться с ней глазами.

– Спасибо за подарки.

– Не нравится – можешь выкинуть, – бросил он ей и второпях исправился: – Вернее, пожалуйста. Насчет развода. Даш, я думаю, что развод – это будет лучшее, что я для тебя сделаю за всю нашу жизнь вместе. Нет, серьезно. Я сам до всего этого довел, был мелочным и эгоистичным. И ты бы знала, как много я об этом думал в последние дни. Прости, что не дал тебе меня проводить и встретить…

– Костя, а ты что седой? – встревожено спросила Даша. – У тебя виски седые. Что случилось?

– Да так, ничего не случилось, – отмахнулся он. – Не напоминай. Дай мне досказать. Короче, последние месяцы я тебе изменял и врал, что не изменял. Аты все понимала, просто доказать не могла. И от этого становилось все больнее. Я надеюсь, что в дальнейшем ты не будешь обижена на мужчин. Но, пожалуйста, пойми, что изменяют друг другу все. В той или иной форме, хотя бы раз. Далеко не всегда это плохо.

– Опять оправдываешься? – спросила она, вертя кружку в руках и опустив глаза.

– Вовсе нет. Моя идея была в том, что отношения на стороне нередко более искренни, чем в семье между супругами. И даже если я заблуждаюсь, посмотри – мы живем не просто с теми, кого любим, а с теми, кто принимает нас такими, какие мы есть. А правда, любовь и брак – вещи несовместимые. Особенно тогда, когда у тебя есть кто-то третий. Так что оправдываться мне нечего. На днях все уладим с документами. Забавно, я ведь даже не в курсах, что надо делать, чтобы развестись.

– Извини, я сейчас, – сказала Даша и отправилась в ванную, пряча лицо так, чтобы Костя не видел ее слез и поплывшей косметики.

Через какое-то время она вернулась в комнату и он протянул ей фен:

– Вот, это твое. Хочешь, пойдем попьем чаю?

– Нет, спасибо, – вздохнула она. – Я, пожалуй, пойду.

– Ну хорошо, конечно. Дай мне пару дней, а потом созвонимся и поставим все точки над «Ь>.

– Пожалуйста. Делай как тебе удобно.

После этого он постоял посмотрел, как она одевается, а потом молча закрыл за ней дверь.

Чтобы не раскисать, надо было что-то делать. И кажется, он знал что.

3

Как вы, наверное, догадались, в планах Кости было заглянуть на работу, отдать документы и отчитаться перед боссом, получить заслуженный нагоняй и сочувствие по поводу седин, а затем – поездка в Москву, на квартиру к Алисе…

На работе все прошло достаточно легко. Даже очень.

«Не ври, друг мой любезный, – вновь напомнил о себе его внутренний голос, самый преданный и беспристрастный собеседник. – Лучше расскажи, как Настя тебя поимела за то, что ты в свое время отымел ее. Ты думал, что она не опасна? Что она молодая дурочка? Или что она побежит плакаться к твоей жене? Только отомстила тебе девочка по-взрослому. Дура бы не догадалась потребовать у охраны запись с камер слежения. Ту самую, на которой видно, как вы любите друг друга в туалете. Ай-я-яй. И как ты думаешь, уволит тебя Иван Николаевич или пожалеет? Будешь ли ты под ним прогибаться? Подумай об этом, советую». – Костя врал сам себе, а голос говорил правду. Разговор с начальником был ужасным, просто пытка, а не разговор. Пока он был в командировке, Ивана Николаевича навестила Настя, с сюрпризом. Интересно получилось – вроде бы его с Настей уже ничего не связывает, он даже не знает, где она и как поживает (да и не особо хочется), а последствия их разрыва налицо.

В тот день, когда Настя зашла к Косте на разговор перед тем, как забрать трудовую книжку, она, как рассказал Иван Николаевич, не найдя его в своем кабинете, спустилась к охране и, уговорив ребят (женщины это умеют), получила видеозапись. Костино хамское поведение по отношению к Насте было бомбой с часовым механизмом. Бомба спустя положенный ей срок разорвалась.

Иван Николаевич получил компромат на Константина в тот самый день, когда он беззаботно гулял со Сьюзи по Лондону. Видеозапись с таким содержанием начальнику пришлась, мягко говоря, не по вкусу. Костя не знал, как у того с личной жизнью, но зато понимал, что былого авторитета не вернуть. Строгий выговор получен, и о следующей премии можно и не мечтать.

Так что внутренний голос злился на Костю неспроста. Но его проблемы на работе совсем не беспокоили. Гораздо важнее, думал Костя, узнать, что теперь произошло с Алисой.

Он боялся думать, что ее нет в живых.

* * *

Несколько раз он звонил ей в дверь. Сначала никто не открывал, потом тоненький голосок сказал, что мамы нет дома. И тогда, онемев от удивления и не зная, что думать, Костя топтался возле двери, посматривая между делом на лифт и вспоминая, как здесь же он чуть не плакал.

Минут через сорок она появилась перед его глазами.

– Как вас зовут? – кинулся мужчина к девушке в ноги, в то время как та поднималась по лестнице, да еще и с продуктами в руках – лифт-то сломан.

– Слышь, дядя, иди-ка отсюда лесом, – грубо ответила она. – Не смотри, что я девушка.

– Постойте, я вас знаю.

– Ничего страшного. Я вот тебя впервые вижу.

Девушка подошла к двери, и тут все сомнения вылетели в трубу – это была Алиса.

– Алиса, это ты? – спросил Костя.

– Ну я. А вы-то, простите, чьих будете?

– Погоди, погоди, а как насчет самоубийства? Просто ответь, пожалуйста.

– Друг дорогой, – обратилась она к нему не то снисходительно, не то иронично, – самоубийство – это трусость. Мне некогда себя жалеть, потому что я знаю, для чего живу.

– И для чего же? – спросил он Алису, как только нашел в себе силы прийти в себя.

– Ну если не вдаваясь в подробности, то в свое время я немало настрадалась, и это страдание…

«Сделало из тебя мужика?» – подумал вдруг Костя и чуть не засмеялся. Шутка была что надо, но вслух он ее не озвучил, постеснялся. Он понимал, что его остроумие – лишь реакция на шок: не каждый раз сталкиваешься с потусторонними вещами, альтернативной реальностью и прочими необъяснимыми явлениями. Юмор делает жизнь легче, а мир – добрее, именно поэтому он и выступает как одна из психологических защит.

– …многому меня научило, – продолжила Алиса. – Это глупо – обсуждать все это с незнакомцем перед собственной дверью. Поэтому пошли внутрь.

«Да, на нее прежнюю это и правда непохоже», – отметил про себя Костя и, поблагодарив хозяйку, вошел в квартиру. Он взял у девушки пакеты с продуктами, пока она закрывала за ними дверь.

В коридоре его ожидал новый сюрприз: девочка лет шести с радостью кинулась встречать мамочку.

– Привет, золотце мое. Я пришла. У тебя все хорошо? – спросила Алиса, погладив дочку по голове.

Девочка молча закивала головой, а потом спросила, что это за дядя с пакетами, показывая на Костю.

Костя и Алиса переглянулись. Поняв, что он потерял дар речи, Алиса ответила:

– Этот дядя говорит, что мы знакомы, хотя я его совсем не помню. Поиграешь в комнате, пока мы с ним попьем чай, хорошо?

Ребенок с улыбкой согласился и был таков.

Раздевшись, Алиса и ее старый новый друг прошли с продуктами на кухню. Через какое-то время Костя расслабился, и они стали нормально общаться, сидя за чаем.

– А, ну так вот. Я тебе говорила про страдания. Ничего особенного не произошло, казалось бы… – начала она издалека и почему-то задумчиво. – Я росла без родителей и воспитывалась бабушкой. Если бы не она, то я бы и не знала, что такое быть доброй и как это – быть любимым ребенком. Денег у нас было мало, и поэтому ходила я по школе как оборванка, мало с кем общалась. Мне это было не нужно. Поступила на бюджет в универ, а дальше с горем пополам начала наверстывать упущенное и познакомилась с Витей.

– А Витя, это? Папа… – начал догадываться Костя.

– Да, папа Катьки.

– И где он?

– Умер от меланомы, – спокойно и грустно произнесла Алиса.

– Вот херня…

– Не выражайся, доча у меня ушастая. У Вити была ксеродерма пигмента.

– То есть?

– Это значит: «на роду написано».

Дальше Костя по большей части молчал и слушал. Отвечал только, если Алиса интересовалась чем-либо из его жизни.

Девушка рассказала, как они с Витей познакомились, как она ему доверилась и как много он дал ей понять за те семь лет, что они были вместе:

– Он был для меня примером и всегда им останется. Как муж, друг и просто хороший парень. Он всегда разбирался сам, если кто-то на него наедет, всегда сам рвался заработать денег. Такой, знаешь, реалистичный оптимизм. В нем это сквозило. Он верил в Бога, и, когда рак начал ухудшаться, он сказал, что «умереть не страшно, если жил хорошо. У меня есть вы, и хотя каждый наш день может стать последним, есть что-то кроме. Кроме вот этой больничной койки, палаты, болезни, меня и тебя». Я никогда не верила в Бога – надеялась на себя и в принципе была разочарована в жизни. До того, как с ним познакомилась. А потом Витя все изменил. Я не верила, а он верил. Но без фанатизма. Его вера была настоящей, без понтов и показухи. Она делала его тем, кого я любила. И поэтому я не мешала ему верить. Ну и вот, когда он все это мне выдал, лежа в палате… Это было за несколько дней до его смерти. Я сказала, что не понимаю, о чем он, и спросила, чего же здесь не хватает. На что он мне ответил, что, «верю я в Провидение или нет – не важно. Жизнь – это как мозаика. Она абсурдна и сложна, пока не начнешь пытаться ее собрать. А когда видишь всю картину – недостающее встает на свои места. Надо только найти этот упавший на пол, потерянный фрагмент», – процитировала его Алиса и глотнула чаю. – И тогда до меня дошло. После этих слов я перестала плакать и волноваться (как бы это ни звучало) и просто была с ним столько, сколько могла. Рак нам не помеха.

– Да, я понял, о чем ты, – кивнул головой Костя, нисколько не сомневаясь в искренности Алисы. Ему не показалось странным, что она сказала: «рак нам не помеха», как будто Витя до сих пор жив-здоров и просто задерживается на работе, а не умер от рака. Он жил в ее сердце. Костя был рад, что Алиса была счастлива в недолгом браке со своим мужем. Он с грустью понял, что лучше ей не знать о ее альтернативной жизни. Той жизни, в которой у нее не могло быть ангельского вида доченьки. Жизни, в которой она была лишь замученной неурядицами добродушно любящей Костю девушкой с открытым людям сердцем.

– Рада, что до тебя дошло. Так что, когда кто-то говорит мне хоть что-то про самоубийство, я или косо на него смотрю, или в лицо плюю.

– Спасибо за рассказ.

– Да не за что. А у тебя что произошло? Ты так молодо выглядишь, а уже седой.

– Если кратко, – начал Костя, – то я идиот. Мне не понравилось, что жена не хотела, чтобы я ей изменял, потому что я был свободолюбивым, и в итоге мы разошлись. А если честно, то я был не свободолюбивым, а безответственным. Недавно вернулся из Лондона. И там… – Костя на мгновение смолк, но это мгновение казалось для него длиннее вечности. – …со мной произошли всякие необъяснимые вещи, после которых я понял, что не всемогущ, не всесилен, смертен и что Бог существует. Хотя я его и не видел.

– А я-то тут при чем? – Новая Алиса смотрела на него так, что он понял – от ответа ему не отвертеться.

– А ты… Извини за подробности, но раз ты спросила, то… ты была моей любовницей, – сказал Костя смущенно и испуганно, ожидая удара кулаком в лицо от этой, казалось бы, хрупкой девушки. Но она просто ахнула. Она ждала продолжения.

– Думаешь, чего я приперся. Квартира почти не изменилась. Выглядишь ты менее ранимой, более самостоятельной и все такой же красивой. Ну чего смотришь? Не веришь – могу уйти, а ты пока звони в дурдом, – сказал он ей вызывающе, ибо теперь не он, а она оцепенела.

– И как мы познакомились? – спросила Алиса, наконец очнувшись от шока.

– В Сети. Мне нравилось с тобой общаться. И ты меня любила. Но в итоге я испугался потерять все и сбежал.

– Я знаю, что это было не со мной, но знаешь, я тебе верю, – неожиданно твердо проговорила девушка. – Если все правильно поняла, то ты пришел извиниться?

Вот здесь Костя молчал довольно долго. И было отчего.

– Тебе правда нужен ответ?

– Правда, – сказала она уже не так уверенно и даже слегка испугавшись его сомнений.

– Ну тогда… Дело в том, что из-за меня ты умерла. Пошла на суицид.

И опять Костя понял, что не всегда нужно отвечать правдой на вопрос – как бы настойчиво человек не хотел получить от тебя ответ. Слезы Алисы доказывали правильность его мысли. Успокоив девушку, он неловко извинился перед ней за все, что натворил:

– Извини, пожалуйста, что все так вышло. Не вини себя за то, что произошло, ладно?

– Ладно, – сказала она нехотя и со злобой.

Костя понимал, что нельзя оставлять ее такой, несмотря на то, что она стала сильной и самодостаточной. Он больше не хотел быть душегубом. Хватит…

– У тебя раньше не было дочки, когда был я, – нашелся Костя. – Значит, произошло чудо. Раньше ты была одинокой и слабой девушкой, которую некому было научить справляться с трудностями и поддержать в трудную минуту. А потом появился я, но и я обошелся с тобой ничем не лучше остальных. Сейчас все иначе. Ты жила с тем, кто был с тобой до конца. Этого достаточно, чтобы не сдаваться. Ничего не бывает зря, вспомни о Вите, а не обо мне.

– Ты прав, – признала она и уже без притворства улыбнулась.

– Ну, я пойду?

– Да, давай. Только знаешь…

– Чего?

– Если ты умеешь признавать свои ошибки, то не стоит себя за них осуждать. Они всегда будут. Я рада, если нам вместе было классно. В тот раз. Спасибо, что приехал.

– И тебе, Алиса, – сказал он, сглотнув комок. Слезы были на его глазах, но это были слезы не отчаяния, а трогательной радости.

Он чувствовал, что стал лучше и получил искупление.

Вернувшись домой, Костя по-настоящему обрадовался, что жизнь его стала такой же невзрачной, какой она была до отъезда. Даже горе становится поучительным, когда понимаешь, что и оно обогащает твою жизнь. Костя был настолько воодушевлен тем, что с ним произошло, что немедленно написал Ивану Николаевичу письмо, в котором ясно дал ему понять: пришла пора уволиться и искать другую работу. Месть Насти вкупе с чудом, свидетелем которого он стал, заставила переоценить свою жизнь.

Отправив письмо, Костя подумал с улыбкой, что Настя была права и, пожалуй, он больше не станет ни с кем заниматься сексом в туалете.

Перед сном он поблагодарил Бога за то, что Алиса жива. Этого хватало, чтобы быть счастливым.

Глава 10 Новая жизнь

1

А потом настало утро. Обычное вроде бы утро, но, проснувшись, он увидел рядом с собой ее. Настю? Олю? Сьюзи? Алису? Нет, свою жену.

Костя был в шоке. «Как это возможно?» – думал он, протирая глаза так, будто это поможет Даше опять скрыться из виду. В ту минуту самым тяжелым для него было перебороть искушение разбудить ее и спросить: «Привет, дорогая. Извини, а ты что, вернулась?».

«Ну-ну. Будет круто, когда она проснется и начнет тебя допрашивать в духе: «ну-ка, ну-каа куда это я уходила, а?» – раздалась в голове его внутренняя речь. И опять голос прав. Косте даже стыдно стало – вчера он радовался чудесам и ощутил божественное присутствие в своей жизни, а сегодня сомневается, как такое возможно. Смешно. Потому что все это кажется невозможным. И если бы оно так и было, то он давно был бы в местах не столь отдаленных – с санитарами и лекарствами, запертый в четырех стенах желтого дома и только и делал бы, что мыл полы по графику за сигареты да глотал лекарства.

Переплевавшись от радости, Константин хаотично перекрестился и стал тихонько одеваться – лишь бы не разбудить любимую жену. Прошмыгнул как мышка в ванную – почистить зубы и умыться. Взглянув на себя в зеркало, он увидел, что седины, которой быть не должно, теперь и правда нет. Похоже, что все чудесным образом наладилось. Значит, он заслужил. Он почистил зубы, умылся и, надев спортивную кофту, вышел на улицу (надо было видеть, как бесшумно он закрывал за собой дверь).

«Теперь надо добраться до цветочного магазина», – сказал он сам себе, радуясь тому, какая хорошая погода на улице. Даже жар-ковато. Недалеко находился универсам, и поэтому парень немного изменил свой курс – купить попить.

В очереди за пожилым мужчиной Костик стоял перед кассой и улыбался в ожидании глотка «Пепси». Судя по тому, как на него посмотрела продавщица, выглядел он полным дураком. «Если даже и так, ну и ладно. Только бы Дашенька не проснулась, пока меня нет, а то сюрприза не будет», – размышлял он, наблюдая за тем, как пенсионер просит себе сигарет вдобавок и расплачивается.

– Здравствуйте, пакет нужен? – спросила Костю хорошенькая кассирша. Тем временем любитель сигарет уже вышел из магазина, и продавщица вместе с нашим героем обнаружили, что он забыл свою пачку «Оптимы». Улыбка Кости стала еще шире.

– Пакет, говорите? Нет, спасибо. И часто вам такие покупатели попадаются… забывчивые?

– Да уж, не часто, – улыбнулась она. – Тридцать один девяносто, будьте добры.

– Вот, пожалуйста. – Костя передал ей деньги мелочью. – А вы сами-то курите?

– Я нет.

– Правильно, вот и не курите, – ответил Костя, открывая свою газировку. – Всего хорошего! – пожелал он девушке на кассе и, перед тем как выйти из магазина, заметил, что теперь на ее лице заиграла лучистая, настоящая улыбка.

Все счастливые выглядят идиотами и все идиоты стараются казаться умнее, чем они есть. Тем ценнее становится простая человеческая радость, которая кроется в едва заметных простых мелочах, которые пытается скрыть от нас повседневность.

Выпив за полминуты свои пол-литра газировки, Костя пробежал несколько домов до цветочного магазина и купил большой букет роз.

Пора было возвращаться домой. Он это чувствовал.

2

Что-то едва уловимое заставило его осмотреться.

На скамейке недалеко от его дома сидела и плакала девушка. Костя подошел к ней и присел рядом.

– Что с тобой? – спросил он.

– Муж… – сказала она, вытирая слезы.

– А у меня жена, – проговорил Костя. – Что твой муж?

– Меня не любит.

– Поэтому надо посидеть поплакать, – сказал Костя утешающее, но в то же время немножко иронично. – Вот оно – средство решения всех проблем!

– А в чем же оно? – встрепенулась девушка. – Ну назовите, раз знаете.

– Пожалуйста. Только еще мне пару вещей скажи. Муж тебя бьет?

– Не бьет.

– На ребенка руку поднимает?

– Нет. – Она отрицательно покачала головой. – Потому что у нас детей нет.

– Ага, то есть он тебе изменяет?

– Он мне?! Если бы вы его видели, то точно так бы не сказали, – с насмешкой сказала она. Слез как ни бывало.

– Ну тогда у меня есть ответ, – спокойно сказал Костя.

– Очень интересно, и какой же? – спросила девушка, с вызовом посмотрев собеседнику в глаза.

– Простой. Если ты не за того вышла замуж или разлюбила супруга, то это твое личное несчастье. За жалостью можно к кому угодно обратиться, с твоей красотой ты достаточно заметна… Но винить, кроме себя, тебе некому.

– Да вы… вы не понимаете! – Вызова в ее глазах и след простыл. – Просто он мне надоел. Я хочу чего-нибудь нового, свежего, яркого.

– Любовника? – догадался он.

– Ну, пожалуй.

– А я как, по-твоему, симпатичный? – игриво спросил он, ожидая ответа.

– Скорее да, чем нет, – сказала она улыбнувшись.

Этого Костя и ожидал.

– Знаешь, дорогая, шутки в сторону. – Лицо его вмиг стало серьезным.

– Вы о чем вообще, мужчина?

– Я о том, что не совершать глупостей лучше, чем потом расхлебывать последствия своего идиотского поступка. Когда прижмет и ты потеряешь все, что есть, надеяться будет не на кого. Разве что на чудо и на Бога. Это знаешь, как врачи – даром не нужны, пока не сломаешь ногу или не окажешься одной ногой в могиле. – С этими словами он взглянул на девушку. Она внимательно и даже задумчиво его слушала, и поэтому он продолжил: – Вот этот букет, которым я сейчас машу из стороны в сторону… Он для моей любимой женщины. Если бы твой муж тебе изменял, в чем мы оба сомневаемся, то даже в этом случае он бы не был хуже меня. Понимаешь ли, все познается в сравнении. И до сегодняшнего дня я был таким бабником, каких ты еще не видела. Я много раз изменял жене, так что в итоге почти потерял ее. Это не хорошо и не плохо, но в конечном счете я понял, что оно того не стоило. И слава Богу, что мы сейчас вместе! А у кого-то может быть и по-другому. Ладно, много трепа с плаксами. Хочешь – разводись, хочешь – изменяй, но помни, что никто не идеален и твоя жизнь в твоих руках. – С этими словами Костя поднялся со скамейки и пошел прочь от этой дамочки.

– Эй, погодите! – услышал он ее окрик.

Костя обернулся и с вопросом посмотрел на девушку.

– Я хотела сказать вам спасибо.

Помахав ей рукой, мужчина запрыгнул в подъезд и поднялся по лестнице в свою квартиру – очень уж ему не терпелось увидеть Дашу.

3

Пожалев, что сейчас придется нашуметь, открывая дверь ключом, и раздеваясь на ходу, он как можно тише пробрался внутрь.

«В свою квартиру – и на цыпочках… Вот угар! Раньше бы я себе такого не позволил», – проплыла мысль у него в голове, и вслед за ней он с улыбкой подумал, что как же хорошо иногда просто расслабиться и получить передышку, чтобы потом начать жить, преодолевая трудности так, словно по-другому и быть не могло.

Войдя в спальню с букетом, Костя с удовольствием отметил, что его жена спала как ребенок. Солнце ей больше не помеха, ведь перед уходом в магазин он заботливо зашторил окна, и теперь занавески светились непонятным теплым цветом, сдерживая солнечный свет.

Раздевшись, он лег в кровать, а потом, бессильный заснуть снова, поцеловал свою супругу. Девушка с улыбкой потянулась к нему, чтобы ответить на ласку, и открыла глаза, смешно при этом жмурясь.

– Привет! – улыбнулась она.

– Привет, как спалось?

– Хорошо. В смысле, я выспалась. А сам сон… Прикинь, мне снилось, будто бы мы развелись.

– Это когда ж мы успели? – засмеялся Костя, умело скрыв свое удивление.

– Ну, ты типа в командировку улетел в Лондон, на меня забил и вообще был таким противным, что прямо не верится, – сказала она несколько обеспокоенно, как бы ощущая остатки сна на кончике языка.

– Хорошо, что это только сон, – ответил ей Костя и незаметно вручил девушке букет цветов.

Она была настолько удивлена, что сон сразу выветрился из головы. Для нее он остался нелепым кошмаром, а для него все, что произошло, было большим уроком. И он, как ему показалось, его неплохо выучил.

– Ну ты даешь! – обрадовалась Даша и засмеялась. – Это мне?

– Постой… – сказал он, как бы задумавшись, – наверняка здесь должен быть кто-то еще. – Костя сделал вид, что осматривает комнату в поисках любовника.

– Спасибо большое, мне очень приятно! Ну ты шустрый! Иди сюда, шутник, я тебя поцелую, – сказала она так ласково, что он даже опешил.

– Так ведь круто же. Смотри, как ты довольна, – ответил ей муж, приблизившись за поцелуем.

– Костя… – начала она настороженно, так, что он даже напрягся. – Ты ничего от меня не скрываешь? – Даша пристально посмотрела своему мужу в глаза.

– Ну… то, что я тебя люблю, ты уже знаешь, – ответил он, готовый провалиться сквозь землю. – А еще я уволился.

– Что, ты уволился?! – Даша раскрыла глаза и открыла рот от удивления. Она была довольна, что такая проницательная. «Вот знала ведь, что он что-то скрывает!» – похвалила она себя. – Костя, зачем? Когда ты успел и почему ты мне раньше не сказал?

– Солнце, если скажу, что это было в другой жизни, то ты все равно не поверишь. – Импровизация – это отличный способ уйти от темы, дабы жена не вспомнила, что он был в Лондоне, а затем они развелись. Кроме того, он знал, как расстроил теперешнюю Алису новостью о ее прошлой жизни. – Забудь. Главное, что эта работа вредила нашей семье. – Костя говорил серьезные вещи, но это не помешало ему продемонстрировать обезоруживающую улыбку. К черту Дейла Карнеги! Теперь он улыбался искренне. – Я считаю, что если ты заканчиваешь что-то, то заканчивай это бесповоротно, чтобы не было искушения повториться. Понимаешь? Я могу быть лучше, чем я есть. Это и есть новая жизнь.

– И что мы будем делать?

– После того, как я найду работу, ты имеешь в виду? Радоваться жизни. – Он ее поцеловал. – Устраивает?

– Ну конечно, устраивает, любимый, – ответила Даша. – Только скажи, а мы съездим как-нибудь за границу?

– Почему нет, – с готовностью сказал Костя. – А куда бы ты хотела?

– Погоди… – Даша посмотрела на него, потом на потолок, нахмурилась, что-то вспомнила и опять посмотрела на Костю. – Мы же хотели в Лондон. Давай?

Костя внутренне содрогнулся. Хочет ли он туда? Будет ли эта поездка хорошим отдыхом?

«Съезди, покажи себе, что тебе нечего бояться… – проснулся его внутренний голос. – Если ты не врешь, что исправился и можешь измениться, конечно. Порадуй ее, в конце-то концов. Ты мужик или где?»

– Без проблем! Собираем документы и вылетаем, как только сможем. Давно у нас не было отпуска, как я посмотрю. Пора наверстывать.

– Ловлю на слове на три желания!

– Лови на здоровье. У нас все получится, – сказал Костя и поцеловал любимую супругу. Он был честен в своих намерениях и знал, что за пазухой у Бога.

Эпилог

Все так и вышло. В конце августа муж с женой отправились в Лондон и провели там две счастливых недели, ради которых Косте стоило выжить и побороться во время той самой командировки. Стоило только молодой паре вернуться с отдыха, как Даша забеременела, а в известный срок родила Косте девочку. Уволившись по собственному желанию, Константин Владимирович не только нашел лучшую работу, но и стал хорошим отцом для своего ребенка.

Высшие силы Костя больше не гневал, с дьяволом заключать сделки не брался, и смерть его до назначенного времени благодушно не беспокоила. Короче говоря, круг замкнулся, а иначе и быть не могло.

Когда понимаешь, что другого раза может и не быть, что однажды прожитый день, брошенное на ветер слово, потраченные деньги или время назавтра будет уже не вернуть, начинаешь жить иначе.

1 января – а июня 2012 года, Петербург

Необычное дело

Годами я молчал о том, что собираюсь сейчас рассказать на этих страницах. Молчал, потому что сам до конца не верил в правдивость событий. Но, похоже, иногда молчать – дело если и не подсудное, то неблагодарное, а некоторые секреты должны быть преданы огласке.

Прежде чем приступить к повествованию, хотелось бы посвятить эту историю всем тем, кому пришлось (или было суждено?) пережить утрату в своей жизни. Также замечу, что каждый имеет полное право относиться к описанному так, как считает нужным, но я свое мнение составил и поделюсь им в конце этого рассказа.

Рассказывать любую историю надо уметь – весьма непросто не навешать чепухи, не добавить от себя лишнего, не надумать своего. Но раз уж я задался целью дать вам знать о тех событиях, свидетелем которых я оказался в прошлом, то не отступлюсь, пока не выполню этой своей задачи. И хотя я уже пенсионер, должен сказать: бывших следователей не бывает. А следователь должен уметь ставить себя на место свидетелей, преступников и потерпевших, чтобы восстановить логику произошедших событий – умение прогнозировать и анализировать в нашем деле является профессионально важным качеством. Я не знаю, как сейчас, но раньше мы или работали с тем, что есть, и постепенно «разматывали клубок», или наоборот – шли по следу, как «по ниточке», а иногда – и то и другое. Далее я постараюсь попробовать себя в роли писателя, но при этом быть максимально близким к правде, чередуя факты биографии главного героя этой истории, которые стали мне известны по ходу этого необычного дела, с догадками о его внутреннем мире и жизни в целом.

1

Решение было принято, и поэтому оставшееся время Василий намеревался провести в мыслях о Ней. Он сидел в своей комнате, пил пиво и одновременно пребывал где-то там, внутри себя…

* * *

Чудесный летний день был в самом разгаре! И дело не только в том, что сессия сдана на заслуженные пятерки и теперь можно немного расслабиться и отдохнуть, но и в том, что они были вместе и теперь гуляли в городском парке.

Стайки детей с мороженым в руках бегают по территории парка со смехом и радостными криками, а мамы пытаются утихомирить своих непослушных чертят, вопя все чаще и громче (орать – очень действенный метод воспитания ребенка, если вы не знали). Шелестящие, будто хохочущие от щекотки ветра листья деревьев, пруд с кувшинками и, конечно, желтое солнце, ярко светящее и как будто равнодушное к происходящему.

Вот что окружало их в тот день.

– Слушай, пойдем-ка отсюда, а? – предложил он.

После чего они рассмеялись, поняв друг друга с полуслова.

Шла вторая неделя их общения и, боже, как же им было хорошо вместе!

– Пошли, а то я тоже уже устала от…

– От меня, да? Вот ты, значит, какая на самом деле… – Он шутливо прищурился и посмотрел на Нее с той хитрой улыбкой влюбленного человека, какая отличает хороших парней с плохим характером от плохих парней с хорошим характером.

«Шутка удалась», – думал Вася, любуясь радостью на Ее прекрасном лице, чуть тронутом веснушками.

– Дурак! – смеется Она. – Не от тебя, а от этих вопящих извергов и мамаш.

– A-а, вот ты о чем, – отвечает молодой человек, взяв руку любимой девушки в свою.

Затем они поднялись со старой белой парковой скамейки, на которой прежде лежали, и пошли по асфальтированной дорожке, мимо маленького ребенка, убегающего от своей родительницы.

– Так-то и уходить не хочется, хоть и жарко… С тобой можно общаться бесконечно, но, блин… – Она взмахнула рукой в сторону пробегавшей мимо «парочки» и продолжила, ласково и многозначительно посмотрев на Васю. – Эти черти…

– Да-да, Настен. Еще бы чуть-чуть, и я бы повесился на этом дереве. – Он показал на высокий тополь, стоящий справа от них, как раз около пруда, после чего аккуратно обнял Настю, и они в молчании пошли к выходу из парка.

Это было самое счастливое лето в его жизни.

* * *

Вася позволил себе немного очнуться от воспоминаний и спуститься на землю. Ненадолго. Сделал это он не просто так. Ему нужно было вдохновиться теми предметами, которые напоминали об их отношениях, – некоторые из тех вещей, которые он мог окинуть сейчас взглядом, были безмолвными свидетелями его счастливого прошлого. Их с Настей прошлого.

Он заново, наверное, с одному ему понятным особенным внутренним чувством осматривал каждый предмет своей комнаты. Наличие личных вещей в комнате говорит о характере личной жизни ее владельца.

Так и у него – на столе из красного дерева стояли старинные часы. Антиквариат, доставшийся ему от деда. Дедушке, в свою очередь, они были оставлены в наследство от Николая Игнатьевича, прадеда Василия. Николай Игнатьевич был дворянином и жил в Тульской губернии, в своем имении. А дед героя нашей истории любил поохотиться. И раньше эти часы с деревянной отделкой и серебряными вставками находились в его охотничьем домике. Но это было давно, поэтому сейчас благозвучнее употребить слово «дача».

Вот такую богатую историю таил в себе этот предмет. Происхождение часов объясняет дороговизну стола, на котором они сейчас находились. Так Вася отдавал дань уважения своим корням. Все его родственники были чудесными людьми и уходили из жизни «на ногах», а не будучи забытыми и покинутыми. Они не умирали в собственных постелях и нищете, как многие старики, доживающие свой век в наши дни…

Ну что ж, пусть он и выбивается из числа своих родственников, но в грязь лицом перед смертью никак не ударит.

В остальном комната представляла собой следующее: стеклопакеты, занавески в теплых тонах, на подоконнике герань и кактусы. В левом углу большой, массивный шкаф – книги по экономике, предпринимательству и аналитике, художественная литература, отделение для документов, а также ящик под фотоальбомы и прочие мелочи. На небольшом журнальном столике стоит кофеварка.

В углу справа – тумбочка, на которую он установил телевизор. Как все же приятно было лежать с Настей в обнимку и смотреть какой-нибудь фильм. Или, что чаще – делать вид, что смотришь, а на самом деле любоваться Ее волосами, плечами, фигурой…

Господи, как же все-таки Она прекрасна!

На телевизоре статуэтка молодого Ильича, которую Она ему подарила на день рождения – ему тогда исполнилось двадцать лет. Вот смеху-то было, ведь статуэтка с молодым Ильичом – это такое старье! Но для Васьки она была напоминанием о том, что не все то золото, что блестит – тогда, и о том, что западная экономика многое взяла из идей Ленина и Маркса – теперь.

Все же, как бы ни здорово было в СССР, но он-таки развалился, и не без причин. В царской России тоже, конечно, не все было идеально, но когда тоталитаризм проникает в жизнь любого гражданина, а смерть миллионов становится не геноцидом, а статистикой, – красное знамя становится олицетворением кровопролития…

Прямо напротив тумбочки располагался диван-книжка. В том случае, когда приходилось готовить документы или до утра писать письма партнерам, общаясь при этом с коллегами по Скайпу, этот диван очень и очень выручал. Василий без труда оставался столько, сколько нужно, в своей комнате, зная, что жена спокойно спит в их спальне.

Порой он жалел, что не является каким-нибудь клерком в миллионной компании, но все же любил работу и свой коллектив. Искренне. Это был трудоголизм, потому что родители, научив сына работать, не научили его отдыхать, а без работы Василий начинал себя плохо чувствовать.

Но у всего ведь две стороны, правда? Так что мужчина относился к этому философски. Он не без гордости вспоминал, что свой первый заработок получил за скошенную траву – будучи мальчишкой, отдыхая в деревне. Труд стал образом жизни, ну а раз так сложилось – почему бы не добиться успеха?

И он добился. Вернее, они с женой сделали это вместе, и за это он был ей признателен.

«Ящик», который Вася и Настя смотрели от случая к случаю, давно уже выброшен. Ему на смену пришел «JVC», а его сменила плазменная панель «PHILIPS».

Но белую статуэтку с Лениным, читающим книжку, он оставил. И даже тогда, когда его жена попыталась ее выбросить, он закатил ей скандал и (вы не поверите) впервые за их совместную жизнь хотел в сердцах ее стукнуть. Обошлось. Но в кабинет после этого инцидента он долгое время пускал ее с опаской.

Шутка ли – не зная о Насте, супруга случайно посягнула на чуть ли не священную для него вещь. Кстати, ему было комфортно работать в этих стенах – одна любимая женщина дома, вторая – в его душе, а эти вещи не дают о ней забыть, лишний раз напоминают.

С тех пор как они – Настена и Василий – в последний раз проводили вместе время и занимались любовью здесь, в этой квартире, многое изменилось. Два ремонта – новые обои, занавески, шкаф. Теперь его комната не напоминала крепость, которую доблестно сторожит и отважно защищает почти любой молодой человек от вторжения своих родителей.

Теперь это была комната-кабинет состоявшегося финансового директора. И не важно, что у них с женой не было детей. Наверное, именно поэтому они были так счастливы.

Ну или почти счастливы.

Все заработано своими руками, честно. Да и с женой ему повезло. Так бы подумал каждый, кто оказался бы на его месте. Во всяком случае, они прошли за эти пятнадцать лет через очень многое и всегда вовремя выручали друг друга. Идеальный брак. Но он считал иначе.

Знаете, как ворчат иногда старики с ностальгической хриплостью в голосе? Они говорят: «раньше было лучше» или что-то вроде этого.

Вася был в самом расцвете сил и в любой другой день, пожалуй, отогнал бы подобные рассуждения как старческое нытье. Но

сегодня тридцатипятилетний мужчина чувствовал нечто подобное вышеупомянутому «раньше было лучше»…

Как бы проникнув в прошлое, заглянув в тайники своей памяти, он снова ощутил то счастье и гармонию, ту радость жизни, которую он испытывал каждый раз, каждую секунду, каждый миг, когда они были вместе.

2

Они были вместе полгода. Смехотворно короткий срок, как он сейчас это представлял, но сколько всего произошло за это время. Перестройка была на носу, чувствовался ветер перемен – не слишком хороших, как ему представлялось. Именно поэтому, из принципа, он не стал сдавать свой партбилет – оставил на память. И все же юношеский максимализм, уверенность в себе и любовь – вот что поддерживало его в тот период.

В то время Василий был человеком-противоположностью. Ну или близко к тому: при всей своей отнюдь не напускной серьезности он мог быть, как сейчас говорят, безбашенным. Проявлялось это в том, что он пил все, что горит, и в больших количествах, но вместе с этим не курил. Сейчас наоборот: дымил как паровоз, но уже лет десять не принимал внутрь не капли. До сегодняшнего дня.

На одной из дискотек в местном Доме культуры, располагавшемся в здании местной церкви, он встретил Настю. Он никогда не судил о книге по обложке, но Настя была потрясающе красива тогда, и такой же она представлялась ему и теперь: во-первых, каким-то образом на ней были надеты джинсы, во-вторых, она была рыженькая, а в-третьих, эрудированная.

Ну и пошло-поехало.

Полгода. Всего полгода вместе.

Эта мысль сдавливала виски и затрудняла дыхание – в горле появлялся комок, а в глазах блестели слезы.

Но зато какие это были полгода! Почти все дни напролет они проводили вместе, хотя сейчас это ему казалось более чем невозможным – а как же учеба, практика, общественные работы, отдых в деревне? При любом удобном случае он приезжал на попутках к ней в город, а несколько раз Она проделывала тот же финт и неожиданно приезжала к нему в деревню… Они были как Ромео и

Джульетта. Разве что более хулиганистые и мозговитые – ни он, ни она ядом не отравились, зато тайком занимались сексом, катались на «запорожце», лазали по крышам городских гаражей и ходили на речку купаться.

Кто бы знал, что финал этих чудесных отношений будет неожиданно ужасен?

Впрочем, предоставим Василию самому рассказать его версию произошедшего.

3

Хотя язык у него был подвешен, Василий не представлял, как начинают писать свои книги именитые писатели. К черту книги, к черту писателей! Ему предстояло написать предсмертную записку. Он знал, что уйдет из жизни, осталось только рассказать почему, но он не знал, с чего начать.

Подростком он писал стихи. Затем, студентом, курсовые работы. Позже – объяснительные и служебные записки. И только теперь – предсмертную записку. Какой она должна быть? Что написать, голую причину ухода из жизни?

Одной строчки мне мало. Не получится.

Он представил, как домой вернется жена, движимая нехорошим предчувствием, что произошло что-то непоправимое (как это бывает в кино); представил, как она найдет его тело и как будет переживать… О ее боли он не мог не думать без гримасы сожаления на своем лице, но во всем остальном он был уверен. Он не мог знать, что будет после его смерти. После его смерти здесь. Да и что будет т а м, он тоже не мог знать наверняка. В таких вопросах уверенности, что мы правы, придает вера. Поэтому мужчина еще несколько секунд строил догадки, давая волю воображению, а потом начал свое сочинение с простого слова. «Привет!». Этот человек шагал навстречу своей мечте. Но не затем, чтобы кануть в Небытие, а затем, чтобы войти в Вечность.

Далее читатель, если ему угодно, может представить, как человек пишет каждое слово на нескольких листах бумаги своего немаленького, но стильного ежедневника, и догадаться, что он чувствует, сидя за столом в своей комнате в абсолютной тишине, а я лишь приведу всю записку ниже так, какой я впервые прочел тогда, когда приехал, как мы говорим, в адрес. Оригинал, безо всяких исправлений и купюр:

«Привет! Мы уже несколько дней общаемся лучше некуда, и, быть может, ты меня обманываешь и совсем не у Гали дома, но я не собираюсь тебя обвинять в любом случае. Это, возможно, будет звучать чересчур печально и иронично, когда мое тело будет валяться здесь на полу, а ты будешь читать и плакать и трясущимися руками вызывать ментов в наш дом. А может, до этой записки тебе дела совсем не будет, и первыми ее обнаружат слуги закона. Было бы глупым писать тебе письма, когда можно тебя просто увидеть или позвонить. Но я намеренно отключил мобильный и хочу написать именно это (судя по всему) письмо или, вернее, предсмертную записку. Извини за банальность, но когда ты вернешься – меня уже не будет в живых. Я бы попросил тебя не брать то, что произойдет, на свой счет, но это будет полуправдой. Пожалуйста, постарайся дочитать до конца. Во всяком случае, я бы этого хотел.

Правда в том, что за пару месяцев до нашего с тобой знакомства я был в жуткой депрес… – (зачеркнуто) —…в жутком состоянии. Так вышло оттого, что я повстречал Девушку, и мы с Ней крепко полюбили друг друга. Вот только зачем, чтобы расстаться? С разлукой пришла депрессия. Я расскажу тебе, как все было, и, если ты постараешься меня понять, тогда я не зря пишу.

Не злись и, ради бога, не сравнивай Ее с собой! Она – как часть моего любимого прошлого, была моим единственным от тебя секретом. Секретом, о котором теперь я не могу умолчать… Суть в том, что мы с Ней были счастливы как никто другой на земле. А потом Она просто исчезла.

В привычном для всех смысле причины для Ее исчезновения не было. Как я выяснил позже – Ее не убивали, Она не уехала тайком за границу. Короче, исчезла без причины. Бред, конечно. Особенно, когда ты сейчас это читаешь, а где-нибудь неподалеку валяется мертвый муж. Но единственная причина, которой можно было бы объяснить Ее исчезновение, – это то, что Ее не существует и никогда не было. Да-да, как во всех этих сказочках! Забавно все получается – возможно, ты теперь будешь избегать мужчин, стесняясь того, что скоро произойдет. Ну да, как же тут с кем-нибудь познакомишься:

– Слушай, а ты… сейчас одна?

– Ну… – протянешь ты задумчиво, и твой джентльмен подумает, что ты что-то от него скрываешь. – Я вдова.

– Ах, прости. Сожалею о твоей утрате, – говорит он, может быть, вполне искренне.

Тут ты чувствуешь себя вруньей (хотя между враньем и умалчиванием большая разница). Воспоминания о моей трагичной кончине весьма некстати развязывают тебе язык. Секундой позже ты уже заметно нервничаешь и в жалкой попытке отшутиться сбалтываешь лишнего:

– Ничего-ничего, ведь мой покойный муж – чертов пациент психиатра. Подумаешь, со многими случается. Эй, постой! Куда же ты? Быть замужем за психически больным все ж лучше, чем быть матеръю-одиночкой. Ах, ну и иди к черту…

(Извини за сарказм – так я пытаюсь справиться с возбуждением, которое меня вдруг охватило. Знаешь, никогда не думал, что, будучи финансовым директором, в свои 35 лет, 15 из которых мы прожили с тобой, я буду с таким нетерпением ждать момента собственного самоубийства. То, что я сейчас ощущаю, сродни детской радости после беспечного хулиганства, которое осталось незамеченным родителями и придало тебе уверенности в том, что ты всесилен, а не ничтожный мальчишка в окружении взрослых, которые иногда думают только о себе.)

Так вот, продолжаю свою «бредовую» историю.

Я съездил даже к Ее родителям (они были людьми замечательными и приятными, боготворили наши отношения, что редкость в наше время) – в их доме проживали совсем другие люди, которые о Ней и не слышали. Я попытался найти Ее брата – и оказалось, что мужчина, который наиболее подходил на его роль, оказался больным раком человеком. Он отрицал всякое с Ней родство и в итоге отказался со мной разговаривать, а через несколько месяцев умер. Но даже это могло объясняться моими выдумками и его болезнью.

Все наши фотографии куда-то пропали. Представляешь, каково мне было?

Наверное, мое состояние тогда похоже на твое – теперь.

Словом, с Ее исчезновением почти все реальные доказательства наших с Ней отношений испарились, будто бы я все это выдумал.

Думаешь, я не пытался в то время быть рациональным? О, я боялся того, что, может быть, у меня всего-навсего поехала крыша. Временами, наоборот., я надеялся, что все это лишь выдумка, фикция рассудка, и собирался к психиатру. Но что-то меня держало.

Какой-то частью своего сознания я понимал, что здоров, – ведь я жил точно так же, как и раньше: ходил в институт, параллельно работал. При всей моей общительности мало кто заметил странностей в моем поведении. Кругов под глазами. Моей тоски, которая порой так накатывала, что никуда не деться.

Именно поэтому – спасаясь от тоски – я начал жестоко пить. Этот период был недолгим и очень скоростным. Алкоголь мой – друг мой! Сперва меня это устраивало, потому что помогало забыться, но потом я очнулся, когда понял, что еще немного – и потеряю работу, и бросил дружить с бутылкой. Я едва не потерял все: в институте появились долги, и хотя я и учился на бюджетке (это сейчас попробуй получи бесплатную и качественную «вышку»!), родители начали интересоваться моим благополучием как-то больше обычного. Еще чуть-чуть и, я больше чем уверен, я бы занимал место в Степана Скворцова[28] или лечился в Клинике неврозов…

Психиатры, я верю, хорошие ребята, знающие свое дело. Они должны помогать людям, а не внушать страх. В то же время разве здоровый человек будет бояться этих людей в белых халатах? Вор же, какой-нибудь карманник-непрофессионал, неспроста боится встретиться с внимательным покупателем глазами или поймать на себе радостный взгляд охранника – вдруг схлопочет.

Окажись я у врача, уверен: лечение бы помогло. Я жил бы так, словно Ее никогда и не было. И все-таки Она исчезла, а ведь мы были парой!!!

Так что да, терапия бы помогла, я бы перестал Ее видеть и помнить. Но я склонен считать, что не Ее образ бы затерся, а я сам утратил бы «дар» Ее наблюдать. И если ты до сих пор мне не веришь, то подумай о том, насколько легко (и легко ли?) забывать о тех, кого мы любим и с кем мы вынуждены расстаться, потому что… ну вот так сложилось.

Как бы тебе понравилось, окажись ты на моем месте? Мое самоубийство, когда я допишу это письмо, будет фактом. Я же, напротив, доказать истинность того, что все было так, как пишу, не могу. В этом вся разница. И пускай это прозвучит грубо, но тебе будет легче осознать произошедшее. Я искренне надеюсь, что ты простишь меня и, смирившись с потерей, двинешься дальше. Так сделал я, когда мы с тобой встретились. Я решил: буду жить заново, больше не вспоминая о Ней. Пропала и пропала – что с того? Каждый день люди уходят из жизни: без вести пропавшие, убитые, измученные болезнью… Это так же верно, как то, что каждый день в этот мир приходят новые дети, живут и умирают. И вообще, что если наша мораль, наша культура – это нечто вроде занавески, попытки убежать от смерти, которая всегда рядом? Подумай: день сменяется ночью, а зиму сменяет весна. Все умирает и возрождается. Новый день никогда не заменит тебе тот, что был вчера, а эта зима может быть только похожа на прошлогоднюю. Зная это, я и попросил тебя не сравнивать Ее с тем, что из себя представляешь ты. Вы разные, и поэтому в моем сердце всегда существовали ты и Она – обе отдельно. Я надеялся, что такая сепарация сработает, но, как видишь, не вышло. Впрочем, не спеши расстраиваться. Сперва дочитай. Смерть… мы забываем, что жизнь и смерть дополняют друг друга. С малых лет нас учат молчать о смерти, бояться ее, замалчивать, противопоставляют ее как черное – белому. Как, по-твоему, правильно ли?

Итак, да: мы встречались, а затем Она пропала без следа. Все, что у меня оставалось, – это память. Конец любых отношений – это тоже маленькая смерть: ты общаешься с человеком, делишь с ним прекрасное и печальное, а потом бац – и все заканчивается. Не так важно, кто виноват, – просто ты понимаешь, что больше вы никогда не будете вместе. С моей смертью умрет часть тебя. И чем быстрее ты это признаешь, тем быстрее избавишься от гнетущей пустоты. Но мертвые живы с нами постольку, поскольку мы продолжаем о них помнить, а смерть – кто знает, вдруг она не менее хороша, чем жизнь. Ведь кто скажет, что рассвет лучше, чем темень? Может, и так, но, по-моему, дело вкуса.

Ты помнишь, как не стало моей мамы? Позволь, я расскажу об этом и здесь, ибо это пример по-настоящему красивого, достойного ухода из жизни. Она прожила долгую, полную труда жизнь. Ее любили ученики. А для учителя, наверное, это высшее счастье и лучший показатель того, что он хорошо справляется со своей работой и прожил не зря. Даже без моих просьб ее могила в одной из деревень Новгородской области всегда ухоженная и прибранная. Последний раз, когда мы там были вместе (ты помнишь), как много цветов лежало у надгробия с ее портретом…

Она ушла из жизни в возрасте 87 лет. Рак уничтожал ее, но она держалась смело и достойно. Ушла из жизни в полном сознании, продиктовав доктору номер моего телефона голосом, в котором слышалась материнская любовь и спокойствие, которое присуще, пожалуй, только мудрой христианке, всю жизнь прожившей в согласии со своим сердцем и совестью.

Когда я на следующий день приехал в больницу и спросил у врача (помню, как тяжело я поднимался по лестнице на деревянных ногах – в таких случаях верно, что «в ногах правды нет») о том, как прошли ее последние минуты, он сказал только: «Такого случая бесстрашия перед смертью я не встречал ни разу за всю свою практику».

По его глазам я понял, что он не врет и, более того – до сих пор под впечатлением от того, что увидел.

Мысль о том, что я не знаю, что с Ней, что никогда Ее больше не увижу, меня убивала, но я мог это пережить. А вот объяснить себе, как Ее родители и брат исчезли или перестали быть теми, кем они являлись, когда мы с Настей были вместе, я не мог, и это подталкивало меня все ближе и ближе в жадную пасть безумия.

Судьба подарила мне тебя. Спасибо. Иначе не знаю, где бы я тогда был… Как видишь, сама того не зная, ты вытащила меня из ямы. Или на самом деле все это сумасшествие, я болен и уже лежу в психушке, а вас двоих нет и не было никогда?.. Но это нереально, потому что бессмысленно.

На этом тебе лучше перестать читать. Впрочем, я закончу, а ты думай сама.

Сказать по правде, некоторое время назад у нас с тобой все пошло наперекосяк. Ты и сама это знаешь. Я старался закрыть глаза, что-то поменять – как и ты, не спорю. Получилось или нет, ты увидишь вечером, когда вернешься. Но опять же, не принимай все на свой счет, как бы тупо это ни звучало.

Неделю назад, на фоне всей нашей неразберихи и ссор, я опять пьяный гулял по тому парку, где мы с Ней вдвоем частенько проводили время. Была ночь, ты давно спала, и тут я увидел Ее!!!

Мы с Ней говорили. Она просила прощения! Я к Ней прикасался, мы обнимались, оба плакали. И были, как раньше, рады тому, что находимся так близко и можем общаться… Абсурд, но это выглядело так, будто мы просто не виделись некоторое время. О чем я думал тогда, не помню, но помню, что мы проговорили с Ней около получаса. Она попросила меня не напиваться и позвала с собой. Я только и спросил Ее: «Скажи, куда?» А Настя только лишь посмотрела на меня и через несколько мгновений буквально растворилась в воздухе. Половину ночи я сидел на скамейке как потерянный… Было ясно, что Она – привидение. А еще – мне стало как-то спокойнее на душе. Меня почти отпустило. Я начал понимать, как мне быть дальше. И если честно, мое сердце сейчас бешено колотится при одной мысли о том, что я буду с Ней рядом. Я надеюсь, что не ошибусь.

После всего этого, наверное, ты заметила во мне какие-то перемены на днях и, не найдя причины (видишь, как и я тогда), уехала к Гале. Или ты, скорее всего, посчитала, что я тебе изменяю. А что наиболее вероятно, «Галя» – это какой-нибудь мужик, который «не такой, как я, и просто оказался рядом в нужный момент».

Но если я прав, то не держу на тебя зла. И ты, наверное, уже понимаешь почему… Если, конечно, не бьешься сейчас в истерике.

Настенька… С Ней мне было для кого жить. С тобой – я одинок. Наверное, это самое ужасное: двое любящих друг друга людей состоят в официальном браке, живут мирно и счастливо, а потом – раз, и все уходит. А куда и почему – не понятно.

Мы с Ней доверяли друг другу. Мы с тобой доверяем только самим себе. Признайся. Да, ты мне не изменяешь, да, нам хорошо вместе, но разве ты меня любишь? Ты доверяешь мне, когда речь идет о необходимости, когда тебе нужен совет и помощь в чем-то разобраться, но в конечном итоге – ты все делаешь по-своему, а я остаюсь виноватым. А еще ты безумно любишь спорить… И в такие моменты я вижу, что ты мне чужая. Вот почему в последнее время я возвращался домой пьяным или пропадал на работе. Но я не могу больше ощущать себя предателем, не предавая тебя на деле – я имею в виду физическую измену. Да, я тебе не изменяю в этом смысле, и мне нравился секс с тобой – но одного его мне мало. И обо всем этом мне ужасно противно писать, но я перетерплю. Хотя, может, дело в моем эгоизме… Но все, чему я тебя научил, ты запомнила и ты знаешь, что главное – не физическая измена, а измена эмоциональная. И в этом смысле мне и неспокойно. Сейчас. Вернее, было неспокойно. Пока я не принял решение уйти из жизни.

Самым «простым» и неприглядным для большинства людей способом. Мы с тобой никогда не обсуждали это, но я дам тебе знать свое мнение. Самоубийство – всего лишь способ смерти, но для меня это нечто большее. В конечном счете, покончив с собой, я, вероятнее всего, оказал тебе услугу, разве нет?

До сегодняшнего дня я молчал, скрывая все, что меня мучает, глубоко в себе – как любой другой семейный человек, ведь если раньше браки чаще строились на любви, то теперь – чем крепче брак, тем больше супруги врут один другому. Так и я: молчал, потому что хотел продлить твое счастье. Потому что я хотел, чтобы тебе было хорошо. И даже когда мне стало плохо рядом с тобой…

Когда я понял, что то, что у меня возникло к тебе, – это любовь, да, но она настолько бледна и призрачна по сравнению с теми чувствами, которые я втайне продолжаю переживать к Ней, что я больше не могу. Я не могу иначе…»

(Этот абзац оказался зачеркнут, потому что, видимо, Василий понял, что сбился с мысли и перестал ясно излагать то, что хотел передать своей супруге.)

Отступив ниже, он начал заново. Интересно, что с этого момента его почерк стал более резким, быстрым, размашистым. Мне представляется, что он заторопился, потому что побоялся, что супруга приедет раньше времени. Или же просто увидел, что в ежедневнике осталось не так много места. Он закончил свою «предсмертную записку» на предпоследней странице со словами:

«Не так давно я осознал, что то чувство, которое я к тебе испытываю, – любовь (да, я продолжаю тебя любить, хоть тебе это и не будет понятным, когда ты все это прочтешь). Я также понял и то, что эта моя любовь к тебе ужасно бледна и призрачна по сравнению с той, которую я втайне продолжаю переживать к Ней. И эта моя любовь к Ней – она взаимна… Моя любовь к тебе… Впрочем, ты и так все понимаешь. Я не виню тебя за эту эмоциональную – сейчас точно во мне говорит эгоизм – бедность, но мне не хочется обманывать ни тебя, ни себя.

В жизни всему своя цель, время и место. И у нас с тобой были хорошие дни. Но они прошли, и не надо закрывать на этот безрадостный факт глаза. Пожалуйста, поверь мне на слово. Ты можешь это сделать? И постарайся оклематься и найти свое счастье. Если бы я тебе врал – мы бы ограничились разводом или оставили бы все как есть, или я бы не назвал тебе истинной причины своей смерти, но теперь ты ее знаешь. И поэтому я заканчиваю марать бумагу.

Не жалей ни о чем.

Твой муж».

«Объелся груш», – подумал я, когда впервые прочел этот монументальный труд. Как следователь не буду утруждать вас лишними профессиональными подробностями. Скажу только основное. Глупо, наверное, считать эту историю правдой, но я, поразмыслив, пришел к выводу, что все сказанное в записке – чистая правда. Впрочем, все может быть куда проще – я уже немолод и, чем ближе я к состоянию «вечного сна», тем ближе я к тому часу, когда «проснется» мой страх смерти.

С годами я все больше и больше согласен с тем, что описанная в записке история – быль и что Вася – не просто очередной запутавшийся в себе идиот. Жена Василия (теперь уже бывшая) в момент самоубийства мужа и правда была у своего любовника. К ее чести надо заметить, что в тот день она с ним порвала и, поняв, как любит своего супруга, решила вернуться. Измене она предпочла измениться самой и начать все сначала, но было поздно. Такая вот ирония. Безумец Вася или нет, но финал он предугадал мастерски…

Сейчас, уже став пенсионером и отойдя от дел, я продолжаю размышлять, вспоминать о том, как приехал в тот день на место происшествия, где обнаружил тело этого тридцатипятилетнего человека и его записку. Подумать только, финансовый директор, успешный, отзывчивый и добрый человек решил вот так уйти из жизни. Помню, как билась в истерике жена, обнимая сначала мертвого мужа, затем врача «скорой помощи», а потом психологов.

Я совсем не специалист в области психиатрии, но мне кажется крайне необычным то обстоятельство, что Васе удавалось столь долго и уверенно (если не сказать «мастерски») скрывать свою болезнь. Если это, конечно, всего лишь болезнь. И бывают ли столь сложные галлюцинации настолько живыми и подробными?

Еще меня, видавшего виды волка, выросшего в детдоме сироту, поразила до глубины души история Василия о смерти его матери…

Это должно быть действительно (и Василий опять прав) примером для остальных. Потом, уже после всей этой мороки, я спросил специалистов о том, что с супругой теперь. Тогда мне рассказали, что «теперь она в стрессовой для себя ситуации, которая заставляет как бы заново пережить этот психотравмирующий опыт – вспомнить самоубийство мужа, хватает того, кто с ней в этот момент рядом, за руку. Так иногда делают дети, когда боятся, что их бросят родители». Тем не менее я не выпускал ее из виду, пока она не вышла замуж. Насчет детей уже не уверен, но по-моему, теперь они у нее есть.

Она начала жить заново. После такого понимаешь, что человек всегда может пойти вперед, несмотря ни на какие сложности: ни на возраст, ни на вдовство – главное желание жить лучше, чем сейчас.

Из всего того, чем мне приходилось заниматься, служа в органах, эта история запомнилась мне острее всего. Жалко, что я не научился не думать о плохом. Мне скоро на тот свет, но теперь я, как и Вася, не боюсь этого. С годами, кстати сказать, я становлюсь все больше похожим на него. Видимо, все мы бываем такими Васями, когда перестаем жить настоящим и живем прошлым…

Единственный вопрос, который мучает одинокого старика вроде меня, теперь звучит примерно так: если все так и было, то кто знает, чем бы все закончилось, решись Василий довериться своей супруге? Вдруг призрак бы отступил?

Я не знаю. Произошло то, что произошло, и добавить мне нечего, да и рассказчик из меня не ахти какой. Все, что я здесь изложил, больше похоже на бред пьяного следователя в отставке. А ежели вы все-таки прочтете то, о чем я рассказал, значит, мне хватило духу не предать эту историю забвению.

Делайте выводы сами.

4

А пока обретали форму эти слова, образуя главы одной общей на всех истории, в небе показалась луна. Мир опять сменил день на ночь. Что, разумеется, еще одно заблуждение.

Вот тот самый парк. Пруд до сих пор справа от громадного дерева, там же, где и был, да и скамейка на своем месте, только краска еще больше облупилась по прошествии времени. Луна смотрит на себя в зеркало из водного пространства под собой, боясь, наверное, упасть в воду с такой высоты. Но не будем о ней. Обратим лучше внимание на молодых людей, сидящих в обнимку в дружном молчании на той самой белой скамье.

Может, это просто двое студентов-романтиков или молодая супружеская пара, наслаждающаяся мгновением, но что-то подсказывает, что это именно те влюбленные – Настя и Василий.

«Как же нам узнать правду?» – возможно, зададитесь вопросом вы.

Если вы им задались, то отвечу на него, приведя фрагмент диалога Алисы и Кота из «Страны чудес» Льюиса Кэрролла:

«– Но я не хочу быть в числе безумцев, – заметила Алиса.

– Ох, тут ничем не поможешь, – сказал Кот. – Мы все здесь сумасшедшие. Я сумасшедший. Ты сумасшедшая».[29]

Впрочем, то ли мы слишком спешим домой от страха перед сгустившимися сумерками, то ли мы до того пьяны, что не можем сделать и шага навстречу молодой паре и разглядеть их поближе. А может, нам просто показалось? В любом случае, секунду назад эта пара была здесь – и вот они уже исчезли.

Собственно, поэтому и заканчивается эта история.

9 апреля 2011 – 22 июня 2012 Суходолье – Санкт-Петербург

Ответ

Посвящается тем мамам и папам, которые встали перед необходимостью воспитывать своих детей в одиночку.

цените радость и утраты не повторяется на бис соединяющий две даты дефис «Порошок» от Татьяны Качаловой

1

Вся его жизнь была полна весьма странных, если не сказать необычных, приключений. Или лучше сказать, что это его жизнь была необычна, а приключения с ним случались самые что ни на есть заурядные? А может, правильнее будет считать, что он проживал необычную жизнь, будучи самым обычным человеком?

«А-а-а, к черту эти вопросы. Надо хотя бы постараться поспать», – подумал Антон, пытаясь убедить себя, хотя заведомо знал, что сегодняшней ночью этого он не добьется.

Несмотря на свои странности, Антон был обычным «парнем, не лишенным простоты», как пел в одной из своих песен Майк Науменко. А где-то даже и раздолбаем.

Оценивая прожитые годы (а их было почти что сорок пять), Антон приходил к выводу, который не часто посещает головы среднестатистических россиян мужского пола (оно и понятно – когда четверти населения сверхдержавы с каждым годом жить становится все лучше, остается смотреть «Малахов +», жевать минтай и пить водку).

Как бы там ни было, вывод он делал следующий: все, что происходило с ним за эти годы, произошло с ним потому, что иначе и быть не могло. В те редкие дни, когда он мог позволить себе отдохнуть от работы и провести время с дочерью, жизни без которой он себе давно уже не представлял, Антон пытался ответить себе на один вопрос: так ли это на самом деле?

И в конце концов, неужели нельзя просто жить, не пытаясь строить из себя победителя «Поля чудес»? Одним из тех редких людей, которые считают себя настолько умными интеллигентами, что не могут смириться с тем, что достойны своего выигрыша.

Как оказалось, можно.

2

Этой ночью он вспоминал школьные годы. Каким он был в ту пору? Обычным подростком – немножко коммунистической начинки а ля марксизм-ленинизм, красные галстуки и прочие атрибуты советского детства. Вместо веры в светлое будущее позитивная жизнь в бедном настоящем.

Но, видимо, на то годы детства и юношества и даны – ты раскрашиваешь хмурые дни теми цветами, какими тебе хочется, и пока еще не думаешь ни о чем таком, что заботит работяг и стариков. Первыми в голову лезут мысли о том, как бы прокормить близких и получить путевку в санаторий, а вторыми о том, как бы умереть так, чтобы не было страшно, – Бога ведь никакого нет, есть только научный атеизм и безграничные возможности человека. Посмотрите на Юру Гагарина.

– Каких высот он достиг! Я тоже хочу! – били себя кулаком в грудь такие, как Антон, совсем не думая, что чем выше забрался, тем ниже падать.

Да, дети и правда цветы жизни. Ребенком не задумываешься о том, что ты – очередной цветок на могиле своих родителей. Смерть – это скучно. Лучше вертеться в карусели жизни, какой бы она ни была. А кроме того, пока ты ребенок, мир живет по твоим законам. Ты еще не думаешь, что будет дальше, живешь сегодняшними мелочами, ценность которых понятна только тебе и твоим сверстникам. Каждый день что-то новое – ведь так много следует открыть для себя!

Вот его первая рыбалка в деревне у бабушки (он тогда чуть не упал в речку, испугавшись того, что поймал рыбу). Вот и его первая прочитанная книжка (сказки Маршака).

Дед Мороз не тает, а в Африке негритята танцуют, радуясь жизни и мечтая о коммунизме (совсем не голодая и не умирая от СПИДа).

Мир полон добра, и всем живется лучше некуда. Быть ребенком здорово – в глаза бросается все хорошее, все удивляет, заставляет собой интересоваться и радует. Плохое же, наоборот, если и существует, происходит с кем угодно, кроме тебя. А какую бурю радости он испытал, оказавшись впервые в школе! Куча ребят, таких же, как и он. Учатся чему-то новому и интересному. Всего-то и нужно – слушаться учителя и приносить пятерки. Тогда мама испечет пирог, а папа сходит с тобой в зоопарк. Впервые.

Антон помнил, как, став постарше, они с мальчишками разбили окошко на школьной лестнице – решили посмотреть, что из этого выйдет, а может быть, просто спешили на физкультуру и на радостях кинули мяч так, что десятки осколков, блестящих в лучах солнца, словно золото Эльдорадо, посыпались дождем на их головы.

Он живо помнил, как смеялся в ту минуту – радовался, что успел спрятать голову от кусочков стекла.

– Фу-у-ух, меня не задело, – выдохнул он. Улыбаясь, Антон убрал руки от своего лица и открыл глаза, гордо выпрямив спину. В ту же секунду он увидел вокруг себя лужу крови и, забыв о товарищах, сиганул на первый этаж – в кабинет к медсесестре. Он забыл, что по пятницам медсестра не работала.

Ну что ж, надо пойти умыться. Стоя перед зеркалом в туалете, он впервые в жизни испугался. Испугался самого себя. Все лицо в крови, и вот что-то такое непонятное произошло с носом, так что его кожа свисает, как резиновая сопля красного цвета, а на переносице торчит кость.

Ничего себе зрелище! Но мгновением позже испуг прошел. Было только небольшое сожаление, что придется пропустить физкультуру и идти домой бинтоваться. Боли тогда тоже не было – она пришла, только когда Антон понял, что мама очень расстроится и ей будет не до пирога. А значит, и папе не до зоопарка.

Минуту спустя боли как не бывало. Скорей, скорей на улицу – там хотя бы свежий воздух, да и уроки уже поднадоели.

Несясь по коридору, Антон чуть не врезался в Татьяну Сергеевну, которую едва не хватил Кондратий, когда она увидела, что с лицом у ребенка.

– Антош, ты куда? – спросила учительница, охнув.

Посмотрев на нее, как на дуру, мальчишка ответил:

– Как куда? Домой, перевязываться.

– Ка-ако-ой домой. Тп-п-р-р-у! – ответила она, схватив мальчонку за шкирку.

Короче говоря, через полчаса он уже ехал в больницу. В «скорой» его забинтовали как мумию. Затем почему-то он оказался у окулиста. Размотав бинты, врач внимательнейшим образом осмотрел школьника и спросил, не скрывая своего удивления, почему его сюда привели.

– Глаза-то у тебя в порядке, – пожал врач плечами.

– Не знаю, – мальчик ответил ему тем же.

Пришлось забинтовываться снова, после чего самому добираться в отделение челюстно-лицевой хирургии – в соседний корпус, где его зашили уже основательно. И если в старшей школе он слыл «серым кардиналом», то в институте хулиганил по полной. Как он успевал учиться да притом быть отличником, Антон не понимал, но самое интересное было то, что ему все волшебным образом сходило с рук. Зато именно в ту золотую пору он учуял запах девочек, выпивал портвейн, играл на гитаре, а когда его неожиданно, прямо перед самой сессией отчислили из института, он отправился в геологическую экспедицию, в которой покуривал «Беломор» (непременно Ленинградский, только от фабрики Урицкого) и продолжал наслаждаться жизнью. Оно и понятно, ведь осенью придется пойти в армию (направили в Сызрань), отслужив в которой предстояло вернуться в институт и закончить учебу.

Так все и вышло. Учебу он закончил в девяностом году. Перестройка шла полным ходом. Октябрь 1993-го разорвали танки, стрелявшие по Дому Советов в Москве, и Ельцин, который тогда нравился всей стране (выбирать особенно было нечего, да никто и не спрашивал), взял власть в свои руки.

К тому времени Антону уже было страшно – за страну (Борис Николаевич был настоящим борцом, но плохим стратегом), за себя («что будет со мной завтра?») и за своих близких (в то время как мама с папой переживали за него). Это в те дни ему попались на глаза строчки Губермана:

Мы вчера лишь были радостные дети, но узнали в награду за дерзание, что повсюду нету рая на планете, и весьма нас покалечило познание.

Ребенком он понял, что жизнь устроена проще, чем кажется. Став старше, он дошел до мысли, что стоит копнуть жизнь поглубже, как сразу земля уходит из-под ног.

Из этого он сделал два вывода: первый гласил, что думать вредно, а второй говорил, что при всей простоте жизнь понятна только дуракам.

С тех пор Антон начал задавать себе множество вопросов и искать на них ответы. Но в то же время до маразма было далеко.

Чудом устроившись на работу (в этом ему помог любимый преподаватель), совсем уже не мальчик принялся учиться жить в новой стране, как и тысячи других, оказавшись в таком же, как он, «интересном положении».

Но и тогда он нашел выход. Он заключался в том, чтобы, став взрослым и найдя себя в некоторых аспектах жизни, оставаться по-детски непосредственным и жить, как и некоторое количество лет назад, здесь и сейчас.

Воспоминание о том, что детям не страшно, давало Антону надежду на то, чтобы принять жизнь такой, какой она есть. Ведь, конечно, бытие определяет сознание – как ты живешь, так ты и мыслишь. Но вскоре он понял, что верно и обратное – как ты мыслишь, так ты и живешь.

«Так что, – решил он, – мир будет таким, каким я хочу, чтобы он был. И все у меня получится».

Говорят, что самый главный поступок – это мысль. Ведь если ты по-настоящему принял решение, то тебя никто не собьет с пути, который ты выбрал. Как только Антон принял решение, дела пошли в гору.

А в 1998 году, когда страна встретила дефолт, он встретил свою будущую супругу. Тем не менее обоим было по двадцать пять лет, оба имели свою голову на плечах и вскоре поженились, поняв, что времена нелегкие, а вместе проще. Тем более, когда по любви, а не брачному договору.

Доказательством этого послужило рождение на свет хорошенькой дочки, которую молодые люди назвали Машечкой.

Он любил их двоих, и так было всегда.

Если же вспоминать о более прозаичных вещах, то работал Антон руководителем службы экономической безопасности на одном из заводов города. Прежние люди, занимавшие ранее ту же должность, что и он теперь, были сплошь из органов: бывшие эмвэдэшники, омоновцы, а может даже, и эфэсбэшники. Он ничего не имел против этих людей, кроме того, что им больше подходило выбивать мозги и показания, чем ловить воров внутри завода и, отслеживая спорные моменты в договорах, разбирать ситуации с поставщиками.

У них на этом поприще был один метод – силовой. Заключался он в том, чтобы разговорить подозрительного работника, а затем, используя шантаж, заставить его сотрудничать. Проще говоря – провинился, значит, стучи на тех, кто приворовывает. А если не хочешь информировать («стучать» это неполиткорректный термин в нынешней демократичной матушке Руси, хотя употреблять его можно – ведь «свобода слова»), тогда, как говорится, гуляй, Вася.

Антон же, напротив, никогда не играл в подобные игры. Родители его были интеллигентными людьми, учителями, привившими ему культуру воспитания высшей пробы. Его подход к работе кардинально отличался от того, который применяли его предшественники. Так что дела его не могли не пойти в гору. Но успех пришел к нему не сразу.

Вернее, это он шел к успеху, просто стараясь работать хорошо и наслаждаясь процессом. Он никого не подсиживал и не подставлял. Это заметили, и спустя год он уже был свой среди своих. А все потому, что умел договариваться с коллегами. В каждом из них он изначально видел не преступника или лоботряса, а человека. Честный взгляд на вещи помогал отделять зерна от плевел. Но и тут было новшество: отделение одних от других происходило на идеологической основе.

Хотя бы для того, чтобы у изначально хорошего работника заранее не тряслись ноги при входе в информационный отдел, где Антон был королем, которого не пытались свергнуть с трона его подданные.

Например:

– Мы с вами в одной связке. Ведь оба заботимся о благополучии завода, так?

– Точно так.

– Да бросьте, я же не бывший мент. Так вот, раз мы хотим, чтобы наше предприятие процветало… – и так далее.

Все это позволяло быть, как говорит молодежь, в теме, и знать, в какую сторону дует ветер (а не конкретных провинившихся за счет информации, полученной раскаленными клещами, щипцами или чем-нибудь эдаким).

Но и без того работы, что называется, хватало. Одно согласование договоров чего стоило. Антон помнил, как однажды ему прислали менеджера-новичка, по всей видимости, неопытного, который утверждал, что он и есть тот, кто ему нужен.

Примерно так:

– Вы уверены? – спрашивал Антон, слегка прищурившись и отложив свои очки в сторону.

– Да.

– А вы вправе принимать решения?

– Ну… я, это мой договор, – выдавил из себя менеджер, разведя руками.

– Ну… я… и хата не моя, – язвительно передразнил Антон. – Вы ведете этот договор, разница понятна?

– Очевидна.

– Тогда не тратьте свое время, мой друг. А в интересах нашего завода, – Антон сделал небольшую паузу для пущего эффекта, – и вашего руководства согласовать стоимость по вот этим трем позициям. В противном случае визы своей я не поставлю, – закончил начальник, имея в виду, что договор, который он только что вертел в руках перед лицом молодого человека, дальше не пойдет, если он не поставит свою подпись там, где ее очень и очень ждут.

Так что, как ни крути, а своей работой Антон был доволен. Он старался делать свое дело и беречь при этом свой нос, и его за это уважали. А кроме того, угорев на новогоднем корпоративе, Антон (как вам такое понравится?), как и многие начальники, изменил своей жене с секретаршей.

Первый и последний раз.

Рождество было скандальное: супруга сидит за компьютером и видит на одной из фоток его, пьяного и довольного, уткнувшегося в красивую грудь сотрудницы. Улыбка до ушей, глаза в разные стороны, как у Гомера Симпсона. Одной рукой обнимает раскрасневшуюся девицу, а другой пытается удержать початую бутылку «Чинзано Асти».

Антон тем временем, ничего не подозревая, входит в комнату и, мгновенно сориентировавшись, что одно неверное движение – и он труп, пытается побороть удивление и сказать Ольге: «Хэллоу».

На его приветствие жена оборачивается, и он понимает, что вся зловещая магия вуду, кризисы, теракты одиннадцатого сентября и бог весть еще какие ужасы – ничто в сравнении с его супругой, напоминающей ему в тот момент китайский танк.

Сексуальный, надо сказать.

– Антон, это что?! – ледяным голосом произнесла Ольга.

– Ты о чем?

– Фото…

– А, это… Это меня подставили.

– Да кому ты нужен! В «Газпроме», что ли, работаешь?

– Наша служба и опасна, и трудна, – улыбнулся он, пропев известную строчку.

– И давно ты с ней?

– С ней?! Ты что, смеешься? Тьфу, тут же плюнуть не на что. Это не я, это все «Фотошоп». Ребята, видимо, прикололись. Давай удалю.

– Пошел ты! – Она ударила по рукам потянувшегося к компьютерной мышке мужа.

И тут их дочка, эта милая Машенька, видимо, почувствовав запах жареного, прибежала, как Чип и Дейл, на помощь своему папочке:

– Мама, мама! – нырнула она в комнату в два прыжка так, что Оля спешно попыталась свернуть фотографию с рабочего стола. Не получилось, и поэтому она просто нажала кнопку на мониторе. Экран погас.

Маша тем временем прижалась к папе:

– Вы ругаетесь?

– Дочка, а ты как думаешь?

– Зачем. Она ведь и правда страшная. Папа бы не тронул эту селедку.

Так можно сказать, что его дочь спасла их брак. Преувеличив, конечно, – до развода и без ее участия не дошло бы, они были хорошей семьей.

3

И вот теперь, после всего, что произошло с ним за эти годы, мужчина в самом расцвете сил упорно старался понять, мог ли он поступить иначе. Вернее сказать, он пытался не вспоминать, а раз не вспоминать это невозможно, игнорировать тот факт, что его жена умерла. Который год он вдовец? Ага, шестой. Даже почти седьмой уже идет. Не прикидывайся, что припоминаешь. Некоторые вещи, хочешь не хочешь, сидят в мозгу если не как гвозди, то точно – как занозы.

И конечно же, как бывает в плохих сериалах, страшная правда заключается в том, что «его дочь» – это его падчерица. Да, вот так. Люди любят недоговаривать о себе… Кажется, что в этом такого? Подумаешь, кое-где немножко привирать, искажая легонько факты собственной биографии.

Но если быть честным перед самим собой (ведь только так, похоже, можно расхлебать кашу, которую сам заварил), стесняться особо и нечего. Пока нечего. Но раз уж он проводит очередную бессонную ночь в поисках ответов на вопросы и попытках понять, как быть дальше, то чем раньше он взглянет правде в глаза, тем лучше.

Тем более, когда осталось пару часов до рассвета, а там уже пора и на работу идти. Совсем не спавши. Странно, но его нервная система справлялась с нагрузкой. Временами он спал вполне себе порядочным мужицким сном. Но явно не в эту ночь… Лучше не отвлекаться!

Действительно, они с Ольгой познакомились в 1998 году, и все было точно так, как он подумал пару минут назад, за исключением того, что тогда у Ольги уже был на руках семилетний ребенок, дочка от бывшего мужа, который ушел из семьи тремя годами ранее. Причина была веской – в то время, как надо было искать средства к существованию, он предпочел отправиться на поиски спиртного.

Пристрастившись к спиртному, он так никогда и не вернулся в семью. Ольга знала, что у бывшего мужа есть комната, но не горела желанием разыскать его, чтобы наведаться в гости.

– Лучше всю жизнь быть одной, чем дружить с алкашами, – перефразировала Ольга слова Максима Горького, когда ей было совсем уже несладко.

Но потом она встретила Антона и вновь почувствовала вкус жизни, вновь поняла, что может любить и быть любимой… а жизнь продолжается. Тем более когда такой мужчина рядом.

В свое время Оля любила вспоминать их незатейливые, но снимающие напряжение разговорчики вроде этого:

– Вот и говори потом, что все мужики козлы.

– Что поделаешь, милая. Наверное, я не козел, а поросенок. Если не сказать «свинья».

– Не верю!

– Хрю.

– Собака какая!

– Гав!

О, эти двое стоили друг друга!

Глядя на них, становилось ясно – все возможно, если у тебя есть поддержка и повод посмеяться в лицо трудностям. Потому что все люди одинаковы. Разница только в том, как они справляются со своими проблемами. Вот она где, демократия…

Шутки шутками, но, как бы там ни было, он был достаточно открыт Маше, чтобы она потянулась к нему навстречу. А когда это произошло, он понял, что не может разделить дочку по грубому признаку «моя\не моя».

«Ну и в чем тогда вопрос?» – мог бы с недоумением спросить услышавший эту историю, если бы она не была потоком воспоминаний мужчины, предоставленного в эту ночь самому себе. Впрочем, как и во многие другие ночи с тех пор, как Ольги не стало.

Да, в эту ночь Антон, безусловно, был главным на сцене театра одного актера имени себя. Да, его жена была хорошей. Но вся соль этой истории в том, что с некоторых пор Антон очень и очень любил свою дочь (поправка: падчерицу) как женщину.

«Да-да, наконец-то ты себе в этом признался!» — воскликнул внутренний голос, но тут же замолчал под напором здравого смысла.

– Нет, все-таки дочь, и я ее правда люблю. Как отец, – прошептал мужчина, обратив внимание, как в утреннем тумане летали каркающие вороны.

«Но ведь одно другому не мешает. Это же не инцест, черт тебя дери!» — вновь попытался оставить за собой последнее слово голос внутри Антона. – «И признайся, тебе нравится, к чему все идет, а?»

– Наверное, ты прав. А я просто боюсь это признать, – шепнул Антон, лежа на кровати в пустой комнате и думая о том, что закон есть закон, а жизнь есть жизнь, и самые прочные рамки правил и предписаний трещат по швам, даже если ты не хочешь сделать ничего плохого.

А еще он думал о своей девочке – семнадцатилетней юной красавице, до сих пор девственно чистой и беззаветно любящей своего отца. И вот это-то и было тем самым важным, что происходило между ними все эти шесть лет. Они любили друг друга, и временами обоим казалось, что так может быть всегда. Пускай у каждого на этот счет были свои причины думать подобным образом.

И Антон был довольно-таки возбужден.

«Так, хватит спать», – подумал он, попытавшись посмеяться над собой, чтобы отвлечься от нахлынувших эротических фантазий.

«Правильно, все равно не уснешь, – одобрил внутренний голос. – Давай умывайся, на пробежку, а потом в душ. Как раз успеешь справиться к завтраку. Не забудь только ей его погреть».

– О’кей, босс. Меня устраивает твой план, – ответил Антон своему внутреннему Я, впервые за долгое время не ощутив ненависти к себе, и встал с кровати, распахнув одеяло волевым движением.

Сегодня он с собой справился. И так будет продолжаться столько, сколько понадобится. А если нет… Что ж, видит Бог, он старался.

4

Нельзя сказать, что он не считал биологического отца Маши за человека. Относился к нему снисходительно? Да. Какое-то время презирал? Было и такое.

Но неприязнь к «алконавтам» у него сложилась задолго до того, как он остепенился…

…Дело было в войсковой части в Сызрани, когда он с ребятами служил в армии. Пить спирт наскучило, и поэтому решили покурить травки. Эффект показался слабым, и тогда решили заварить ее на молоке. В литр молока насыпали два пакетика травы. Варили до тех пор, пока литр не превратился в стакан.

Попробовали это зелье только самые мужественные джедаи вооруженных сил страны, и их было трое. Каждому хватило по одной чайной ложке этого бронебойного варева.

Первый, кто его попробовал, сперва начал страшно хохотать, катаясь по полу, будто бешеный кабачок, а затем забился под кровать, считая, что его избивают.

Вышли на улицу от греха подальше. Антон отчетливо помнил, как второй начал показывать фокусы, вертя на пальце связку с ключами. Та в итоге оказалась на дереве. Сослуживец полез за ключами, и кончилось дело тем, что он упал на спину, распоров себе пах от трусов до пупка, что выглядело крайне непривлекательно.

Третий же – у этого парня было большое будущее, как потом оказалось, – недолго думая, разделся догола и начал маршировать на плацу, считая, что он «главный алкоголик всех времен и народов».

Все трое оказались, как не трудно догадаться, в медсанчасти. Но история эта имела продолжение.

Много лет спустя оказалось, что «главный алкоголик всех времен и народов» весьма метко предсказал свое место в жизни. Прошло лет десять после демобилизации, когда Антон услышал от одного из своих товарищей, что «главный алкоголик» убил свою жену, затем дочь, а потом и себя, поймав алкогольный бред ревности.

Вернее, случилось интереснее: жену он убил, заподозрив ее в очередной измене; дочку, чтобы она не осталась сиротой; а сам застрелился, исходя из оставленной записки, «чтобы защитить честь мундира».

Но и это еще не все. Технически все было сделано грамотно: пуля пущена в висок, так, что с одной стороны головы небольшое входное отверстие диаметром в пять рублей, а с другой стороны – дырка, обеспечившая мозгами добрую половину стены в ванной комнате.

Исход должен был быть летальным. Но, как бы там ни было, дуракам везет, а стране нужны в том числе и такие «Иванушки». Когда стали разбираться, оказалось, что пуля лишь немного задела мозг, а затем, доказав тем самым, что она – дура, вышла оттуда, откуда ей и полагается.

Мужчина выжил, и о нем говорили, что он достоин звания Рэмбо. Ребята так никогда и не узнали, понял ли «Иванушка», что лишил жизни своих жену и дочь.

Короче говоря, Антон не считал алкоголь злом, но по опыту знал – все хорошо в меру, а тем, кто выбрал алкоголь и наркотики (то есть сделал из себя раба своих страстей), верить в 99,9 % случаев нельзя. И тем не менее биологическому отцу своей дочери можно было дать эту самую 0,1 процента доверия – вдруг он не так уж плох и хочет исправиться?

Впоследствии, вспоминая свои хождения по мукам, Антон удивлялся тому, насколько черствым и циничным он был – особенно по отношению к этому алкоголику. А ведь его, как-никак, можно было понять, можно было пожалеть. Но в целом это ничего не меняло. Да и потом, спасение утопающих – дело рук самих утопающих. И вот почему:

– Да, я алкаш, – говорил Игорь, этот лысеющий седой дядька, похожий на Путина, только с глазами подобрее. – Я алкаш, это самое. И ты прав, ведь мне так привычно. Я, знаешь, мог бы не бухать и встать на ноги. Но мне грустно вспоминать, что я потерял жену, забив на дочь. – На этом моменте, в который раз пересказывая Антону свою историю, Игорь старался не плакать. – Будешь? – протягивал он собеседнику рюмку водки.

Мягким жестом тот отказывался и в который раз спрашивал:

– Но, может быть, ты не виноват, что так вышло? Неужели нельзя хотя бы извиниться и попытаться начать заново?

– Да хэ его знает, – смотрел он на Антона глазами виноватого пса, который не вполне понимал, как оказался на улице и вернется ли за ним хозяин.

Все это действо происходило в комнате Игоря, одной из многих в этой коммуналке, довольно-таки приличной, если не считать, что у соседей в комнатах был порядок, а у биологического папы Маши – словно в окопе во время боев Великой Отечественной. Ну или несколько позже оной: разваленный диван, матрас валяется на полу. Рядом – подушка, стул и микроволновка. Шкаф, ноутбук, телевизор. Много мух, мусора, и спиртное, спиртное, спиртное…

Пустые бутылки из-под «Арсенального» в одном углу комнаты, грязная посуда и тара, в которой не так давно были закупорены напитки покрепче, – в другом.

Иной раз чувства переполняли Игоря, и он просил Антона найти свою дочь «Вконтакте».

– Последнее время плохо видеть стал. И то капаю «Нафтизин», чтобы с красными глазами на работу не ходить. Можешь найти? – вопрошал биологический отец.

– Могу, – говорил естественный отец Игорю.

И они искали. Ясное дело, тут Антон лицемерил, но что поделаешь, ведь папаша порой ошибался в имени собственного ребенка! Но все же Антон жалел его, понимая, что пока еще здоровая часть Игоря помнит и любит ту девочку, которую любил и он.

Поэтому Игоря надо убить. Вернее, ускорить процесс самоуничтожения. Ведь, по большому счету, того все устраивало – поработает в троллейбусе контролером, вернется «уже хороший» домой и поставит ставок на футбол через тотализаторы вроде «БалтБет».

К чести Игоря, он соображал, на что и когда делать ставки. Но в целом это ничего не меняло: выиграй тот хоть пять тысяч, потратит все на выпивку.

Поэтому Игоря надо убить. И еще потому, что со смертью Ольги ребенка суд отдаст законному отцу. А этого никак нельзя допустить, размышлял Антон. Закон, конечно, есть закон, и логика его Антону была ясна: сначала прими ребенка, раз обязан содержать, а уже потом, если надумаешь, пиши отказ. При таком раскладе шансы Антона остаться с дочерью, даже если она этого хочет, малы, ведь она всего лишь одиннадцатилетняя, то есть не достигшая совершеннолетия.

К тому же для органов опеки и им подобных Антон после смерти дорогой Оли меньше, чем никто, так как у него нет даже опекунства. Это значит, что отнять девочку у него могли при первой же возможности.

Например, раздастся звонок из школы куда следует:

– Да, вы совершенно правы. Ольга Викторовна, к сожалению, умерла. А это значит, что Машу воспитывает ее муж. Но вы же знаете, какие сейчас мужчины. А чтобы быть хорошим отцом-одиночкой, нужно не только хорошо зарабатывать, но и любить приемного ребенка как своего. Да, вы знаете, вряд ли он на это способен. В школе-то бывал раза три. Правда, на машине. Но представьте, что будет, если он, не подумав, сядет пьяным за руль и угробит ребенка. Так что я его, конечно, не осуждаю, но вы понимаете…

Нет, этого не будет. Антон категорически не хотел об этом думать. Да и потом, вопрос опекунства решаем. Это пока что его нет. Но все хорошее требует времени, а оно пока что есть. А чтобы поторопить события, надо подкинуть дров в топку Игорю.

Мучила ли Антона совесть в ту пору? Первые недели да, а затем он окончательно убедился, что имеет исключительное моральное право совершить задуманное.

Во-первых, потому что он делал это ради Машиного благополучия – любовь требует жертв (или жертвоприношений), а во-вторых, Игорь и не пытался бороться. Иногда Антон спрашивал:

– Игорюх, но ты же понимаешь, что если бы не твоя работа, которая держит тебя на плаву, то ты давно бы уже сдулся и издох?

– Согласен, – отвечал биологический отец естественному, закладывая очередную стопку за воротник. – Но меня и так все устраивает.

«Ну раз так, то пей на здоровье», – думал Антон, все меньше и меньше жалея алкоголика, от выпитого и интоксикации организма временами покрывавшегося испариной и красными волдырями.

«Пей, а я буду добавлять тебе таблеточек в водочку, деньжат на «Охоту» добавлю тоже. Хотя нет, лучше буду покупать тебе это сам – для надежности», – продолжал свою мысль Антон, наблюдая, как неделя за неделей его конкурент угасал. Равно как и его любимая супруга.

До сих пор грустно вспоминать, но в те дни он чувствовал себя участником аттракциона «Смерть близких: у кого нервы сдадут быстрее».

Когда он думал об этом, в его голове возникал Андрей Малахов. Ведущий «Большой стирки» с задорным рвением продолжал предыдущую мысль Антона, говоря в воображаемый телеэкран:

– Ответ на этот вопрос мы узнаем после рекламы. Не переключайтесь.

Возможно, чтобы не сдаться и не опуститься ниже плинтуса, Антон и зачерствел. С другой стороны, хвала Игорю – он был для Антона тем, в кого нельзя превращаться, если не хочешь потерять всех, кто тебе дорог. Потому что из некоторых мест обратного хода нет.

Так длилось почти полгода. Заходя к Игорю раз в неделю на протяжении этих мрачных дней, Антон окончательно отстранился от того, с кем имеет дело. Игорь, в общем-то неплохой мужик, угасал, все больше матерясь, писаясь под себя, заговариваясь и теряя сознание все чаще…

Бывший спортсмен, а затем – диспетчер одного из железнодорожных вокзалов, заработавший себе сам на квартиру (ту самую, которую он подарил Ольге, кстати), сгорел как свеча в своей коммуналке.

С блестящим талантом выживания в комнате, походившей все больше и больше на хлев, пропахший спиртом и потом, Игорь не раз показывал Антону мастер-классы по выпиванию сырых яиц столетней давности.

Это зрелище, на которое нельзя было смотреть без содрогания, фокусник-алкоголик сопровождал следующими словами:

– Притом, что они уже давным-давно стухшие, меня это не берет. Может, и есть какие-то болячки, но я их не чувствую. Видишь, как проспиртовался.

– Может быть. Но ты только не думай, будто стал Кощеем Бессмертным. В России с легкостью подделывают лекарства. Как думаешь, это посложнее, чем подделывать пивко?

– Да х… его знает. – Из уст Игоря вырвалось грязное ругательство. – Ой, извини.

– А я вот в курсах, что у нас огромное количество алкогольных психозов и прочих бед именно из-за паленой продукции. Не удивлюсь, если молдавские виноградники орошают дустом. Да и вообще, цифры говорят, что…

Но тут, отвлекшись от своей праведной тирады, Антон замечал, что Игорь уже крепко спит, завернувшись в занавеску, словно младенец в пеленку.

И конечно, Антон не знал, сколько бы прожил Игорь без знакомства с ним, но фактически биологический папа Маши завернулся в саван, как уже говорилось, за полгода пьяного угара.

Может, оттого, что, как говорят, печень провалилась в трусы, – ведь под конец у этого алкоголика глаза приобрели красно-желтый цвет, отчего светились, будто волчьи. А может, оттого, что люди так устроены: в меру эгоистичны, агрессивны, жестоки.

Разок споткнулся, и не дай бог, тебе не помогут подняться. Тут уж или борись до конца, или виси на краю пропасти. Жди, когда тебя подтолкнут к падению в ад. А если уж решил выбраться из канавы, то иди вперед, кто бы ни попадался тебе на пути. Если же тебе не дорога жизнь («днем раньше – днем позже, ведь все равно сдохну»), тогда не обижайся – жди, когда тебя закопают, раз сам протягиваешь людям лопату.

* * *

Вот так сгинул биологический отец Маши. Не было особой проблемой оставаться инкогнито для соседей по коммуналке: переоделся в машине, оставленной за два дома до жилища Игоря, и вперед – играть свою роль собутыльника. Тем более что Ольге становилось все хуже, а это не могло не изматывать нашего героя. Так что, можно сказать, он мастерски вошел в образ…

Короче, подтолкнуть Игоря к прыжку в бездну небытия (без всякого парашюта в виде веры в afterlife[30]) было довольно легко. Все потому, что, когда знаешь зачем, то как – не вопрос, согласно известному высказыванию. Но Игорь был и сплыл, и понимание того, что его любимая супруга, все больше похожая на ожившую деревяшку с головой усохшей куклы, завалявшейся в пыли на чердаке, едва не сделало из самого Антона уставшего от жизни пьяницу, сломленного под тяжестью испытаний (или пыток) Судьбы…

Если и можно считать, что ему стало легче, когда жена умерла, то только оттого, что она перестала страдать. С ее уходом, как ни странно, страдания Маши и Антона тоже ослабели: ее поезд ушел в Рай, тогда как паровоз для них еще не подоспел, застопорившись на одной из станций в ожидании очередных пассажиров…

Парадоксально, но когда память волей-неволей окунала его в омут тех мрачных дней, вязких как топь, Антон с благодарностью вспоминал Игоря – не будь его в то время рядом, наверняка он бы не выдержал напряжения и разорвался меж двух огней…

Но Игоря уже не было, а Антону еще предстояло пережить утрату любимой женщины, и сделать это так, чтобы его любимая падчерица не потеряла веры ни в себя, ни в afterlife, ни в человечество.

Масштабная задача, не правда ли?

5

В начале августа Игоря не стало, а в конце октября, когда на улицах уже чувствовалось холодное дыхание приближающейся зимы, ушла из жизни Ольга. Антон живо помнил тот день, когда он шагал домой к жене из магазина, неся ей упаковку любимого грейпфрутового сока.

Это было ранним утром, в пятницу.

Дороги были подморожены, а на траве возле детского садика напротив их дома блестел иней. Застывшая в этом серебре трава цвета квашеной капусты напоминала прическу школьника, который впервые воспользовался лаком для волос.

Морозный воздух был по-зимнему влажным, и в этой свежести для Антона было что-то от запаха спелых арбузов, которые достала из холодильника заботливая мама. Он шел домой к жене и старался не заплакать, понимая, что следующую осень Ольга не встретит.

«Да и эту, если честно, не переживет», – сочувственно, но твердо сообщил ему внутренний голос. Голос был прав, и они оба это знали.

При этом Антон позволил себе напомнить две позитивные вещи, которые придавали ему сил: Машечка проводила выходные у подружки, а значит, он мог сконцентрироваться на помощи своей жене. Вторым маленьким утешением служило уже то, что сегодня Оля смогла улыбнуться и, будучи почти в таком же хорошем настроении, как и до болезни, попросила его сходить за соком.

Антона эта просьба тронула до глубины души. Оба понимали, что жить ей оставалось всего ничего и из больницы ее выписали умирать. Провести последние дни дома было желанием Оли, и оно было исполнено.

К тому же Антон не знал, как лучше повести себя с Машей: с одной стороны, он хотел оградить ее от горя и смерти любимой мамы, а с другой понимал, что в одиннадцать лет его дочь – нет, их дочь – способна сама кое-что решить. И здесь, мягко говоря, было бы некрасиво ее ограничивать в общении с Олей.

Мысли об этом противоречии раздирали его голову еще и оттого, что он помнил – воскресным вечером он встретит Машу в метро, чтобы они вернулись домой вместе – как это обычно бывало, если она проводила выходные у своих друзей.

«Ладно, хотя бы два дня наедине с Олей», – подумал Антон, вздохнув. И тут же в голову закралась мысль: «А что если Маша не успеет проститься с мамой?» Не обращая внимание на тяжелое предчувствие и появившийся ком в горле, он оставил свой вопрос без ответа… ускорив шаг.

– Думай о Маше, думай о хорошем. Да и врачи ведь тоже иногда ошибаются, – сказал он себе, зная, что ключевым словом здесь было «иногда».

Что до Маши, она действительно все больше становилась тем лучиком (или светом из темноты), который помогал ему идти вперед и не сдаваться. Маша была его радостью, и вероятно, она тоже чувствовала, как сильно ему нужна ее поддержка. Маша, Оля и Антон – у них были хорошие, здоровые отношения, и вопроса о взаимовыручке в их семье не существовало. Она просто была.

Услышав, как пропищало из динамика, когда он приложил «таблетку» от домофона куда надо, Антон с пакетом покупок в руках поднялся по лестнице. Он спешил к любимой жене, и оттого провозился с замком возле двери дольше обычного.

Сердце стучало так бешено, что готово было разорвать грудь. Войдя, он выпрыгнул из ботинок. Швырнув куртку на тумбочку, Антон взял сок и прошел в комнату к умирающей женщине.

Женщине, которая даже сейчас для него была родной и привлекательной, несмотря на почти полный паралич, вызванный рассеянным склерозом (аж три крупных очага – один из которых поселился на мозжечке). Женщине, которая одним взглядом своих голубых глаз была способна разжечь в нем огонь и в ту же минуту затушить это пожарище. Несмотря на ее нынешнее состояние, Антон по-прежнему относился к ней как к той женщине, с которой они познакомились в магазине будто бы совсем недавно.

Он помнил, как в тот зимний день что-то побудило его без всякой задней мысли помочь ей донести покупки до дома, а потом они просто пили чай и общались. Спустя час он ушел и, честно говоря, не планировал возвращаться. Но что-то было сильнее него, и спустя неделю он примчался по адресу, который запомнил, и с замиранием сердца позвонил в дверь – откроет ему Ольга или нет?

Она открыла, держа на руках хихикающую Машу. Девочка добродушно дергала маму за волосы и, посматривая на незнакомого дядю, спросила, а кто он такой.

Мама ответила, что он ее друг, и впустила внутрь гостя.

…Теперь же огонек в ее голубых глазах медленно затухал. И ничего с этим поделать было нельзя. Но все равно он был рад ее видеть даже такую, потому что она была жива и по-прежнему с ним.

– Привет. Как ты себя чувствуешь? Я тут принес тебе сока. Сейчас, погоди, налью. – Антон, открутив крышку, наполнил стакан, стоявший на столике около их кровати.

«Боже, как же сложно налить ей соку так, чтобы она не заметила дрожь в руках. Прямо «Миссия невыполнима», черт побери», – подумал он, поднося сок к ее губам.

– Вот… Тихонечко… Попей, – сказал он супруге, заботливо поддерживая ее за спину.

– Спасибо, – ответила она сухо, попытавшись изобразить на своем лице улыбку. Болезнь ей не позволяла. Паралич схватил ее мертвой хваткой так, что никакой генфаксон уже не помогал, и было ясно – это конец.

Они смотрели друг на друга. Она с замиранием сердца, а он едва сдерживался от того, чтобы не оглохнуть – настолько сильно, казалось, раздавались удары в его груди.

Внезапно, видимо, ценой чудовищных волевых усилий, у нее дернулась правая рука.

Мгновенно поняв, что это значило, Антон нежно взял ее руку в свою. Он не знал, чувствовала ли она его прикосновение, но готов был поклясться (хотя, конечно, ему показалось), что она попыталась сжать пальцы.

Последним, что он увидел в ее глазах, была благодарность. Затем она умерла.

По иронии, выходные прошли в подготовке к похоронам. Вероятно, на фоне стресса (когда Антон решил откупорить стоявший «чисто для красоты» в серванте «пузырь» водки) ему примерещился Игорь.

Взяв его за плечо, он посмотрел на Антона своими виноватыми собачьими глазами и сказал:

– Хочешь быть, как я? Тогда вперед, выпьем вместе. – С этими словами жалостливые глаза превратились в волчьи, а в качестве закуски Игорь предложил отведать свою распухшую печень. – Гляди какая. Вся в дырках, будто сыр. Так что ты был прав. – Сказав это, Игорь исчез.

Больше он его не видел. Но и бутылку водки разбил, разрыдавшись от боли и страха. Вот уж действительно, не та картина, которую достойна увидеть их дочь…

Два дня было потрачено на приготовления: гроб, сборище родственников и друзей, цветы и венки. Шторы в кухне и их комнате были заменены на черные.

Выходные пролетели быстро.

* * *

Однажды, когда Антон с Машей шли в «Пятерочку» через городской парк, им попалась девушка-подросток с пшеничными волосами и грустью в зеленых глазах. На ней были грязные джинсы черного цвета, кроссовки-«патрули» и майка с надписью: «Русский – значит трезвый».

Девушка, прошагав по гравию, перегородила им дорогу так, что папа, отведя Машу к скамейке и оглядевшись, подошел к ней и спросил, в чем дело. Та ответила, что у нее СПИД, но так как она уроженка Украины и необходимых в России документов не имеет, то и лечение здесь получить не может.

Объяснив ситуацию, девушка натурально заплакала. Она была не похожа на обычных попрошаек, наркоманов и алкоголиков, у которых каждый прохожий, витающий в облаках, становится «братишкой», «командиром» или «сестрой».

– Помоги мне, – попросила она Антона.

– Но… я не знаю как. Я не врач и не Бог.

От его растерянности страдание девушки усилилось.

– Пап, а чего она плачет? – подбежала к нему обеспокоенная дочка. – Ей плохо?

– Да, очень, – ответила девушка вместо него и постаралась успокоиться, вспомнив, что слезами горю не поможешь.

– Неужели ей никак не помочь? – переминалась Маша с ножки на ножку, взяв папу за руку.

– Разве что деньгой, – немного подумав, ответил папа и, раскрыв кошелек, вынул оттуда тысячу рублей. – Тебе же это поможет? – спросил он у девушки, стыдливо утирающей слезы. Она не смогла ответить, и он протянул ей деньги. – На вот, возьми. Купи себе поесть… Или, не знаю, найди центр помощи какой-нибудь… как это называется? А, да, благотворительный.

Кивнув, девушка сказала спасибо и, несмело взяв деньги, села с пустым видом на скамейку.

Антон и Маша пошли дальше. Он знал, что скоро начнутся вопросы о том, что произошло, и формулировал в голове подходящий ответ, когда Машечка спросила:

– Разве бывает так плохо, что сидишь в парке и просишь о помощи?

Подумав, что бывает и не такое, Антон ответил так спокойно и ласково, как только смог:

– Я не знаю, как тебе это объяснить, но думаю, что ты поймешь. Штука в том, что иногда плохое случается даже с хорошими людьми.

– Как снег на голову, папа?

– Да, Маш, как снег на голову, – ответил он, и они вышли за пределы городского парка.

Магазин был все ближе и ближе.

Вот и в тот вечер, когда он встретил радостного ребенка на выходе из метро, которого придется расстроить тем быстрее, чем меньше останется идти до дома, Антон вспомнил о той больной СПИДом украинке и решился начать трудный разговор:

– Машуль, скажи, помнишь, как ты была маленькой и мы пошли с тобой в магазин. Мы тогда еще встретили девушку, которой было нехорошо, и дали ей денег, когда ты ко мне подбежала, да?

– Помню, помню, – улыбнулась она ему, но, когда не получила улыбки в ответ, начала понимать, что произошло что-то очень необычное.

Отец был напряжен, и ей передалась его напряженность. Улыбка детского любопытства исчезла с ее лица хотя бы на какое-то время.

– Молодец, – сдержанно похвалил он ее серьезный вид. Антон заметил, что если бы Маша вдруг расплакалась, то и он не смог бы сдержать своих слез. – Ты теперь довольно взрослая, так что я постараюсь с тобой поговорить насчет… Короче, последнее время твоей маме было тоже не очень хорошо, как той девочке.

– Я видела. А сейчас как, за выходные она отдохнула и ей полегчало?

– А сейчас она умерла. Это как уснуть и проснуться в другом мире. Понимаешь?

– Да… Это значит все, она не шевелится, как те люди из новостей по телеку и наша бабушка?

– Да, – только и смог сказать он. Ну а что тут было добавить?

Какое-то время они шли домой в гробовой тишине. Казалось, все вокруг опечалилось и побледнело вместе с ними. Отец думал, что он теперь один на один со всем этим жестоким миром, и ему придется сделать все, чтобы Маша была счастлива, а дочь вспоминала отрывки из своего раннего детства, те его сцены, на которых, словно на фотографиях, она запечатлела моменты грусти своих родных. Скорбь и смерть были ей тогда совсем непонятны, но в те дни она чувствовала, что с бабушкой произошло что-то такое, что одних пугает, а других заставляет приобрести мистическую торжественность. Смерть бабушки была для нее в тот день странным, мрачным, но все-таки праздником. И если Маша и плакала о бабушке в день похорон, то она этого не помнила.

Теперь же она повзрослела и понимала, что плакать об умерших близких не только не стыдно, но бывает нужно – не потому, что так просят, а только если сама захочешь. Украдкой она поглядела на папу.

«Если он не плачет, значит, все обойдется. Значит, не так все и страшно», – подумала она и вскоре спросила:

– А что будет дальше? Ты тоже умрешь? Будешь, как она?

– Все мы умираем. Так положено, – ответил Антон, до боли прикусив губу. – Но я буду с тобой столько, сколько смогу. И уж точно не брошу. И мама тоже.

– Просто в другом мире?

– Да, просто она в другом мире.

– А какой он, этот другой мир?

Антону вдруг захотелось сказать что-нибудь циничное, в духе Жана-Поля Сартра, о том, что мир убог, несправедлив и нескладен. Вспоминая слова этого пессимистичного философа, отец-одиночка захотел психануть и сказать, что Бог не то что оставил людей в сторонке и пошел по делам, а реально не существует вовсе (так, как ему пытались привить эту идею в его советском детстве).

Но Антон сдержался. Что-то невыразимое едва коснулось его души в эту секунду, и он понял, подумал, почувствовал, что, как бы мир ни был несправедлив, но Земля до сих пор вертится. И если все это существует столько лет и до сих пор работает, значит, есть что-то, что в разы больше и глубже, чем те страдания, которые он сейчас испытывал.

– Я не знаю, солнышко. Но хочется верить, что он лучше, чем тот, в котором мы живем.

Он мудро промолчал, оставив при себе крамольные мысли, что, может быть, все человечество для Бога – нечто похожее на клоунов в цирке, призванных Его развлекать. Клоунов, которых Он выбросил на Землю, как выкуренную сигарету, которой остается лишь тлеть.

Вполне себе, надо думать, по-сартровски… Не иначе как поэтому философ в свое время проникся коммунистическими идеями – теми, в котором вместо Бога выступали вожди, а беспорядок существования упорядочивался общественно-полезным трудом?

Что ж, может, Сартр и считает человека «тщетным» созданием, бегущим от свободы, таящей в себе одиночество – то, которое обязывает человека брать жизнь в свои руки, потому что он никому не нужен. Может, даже Жан-Поль в чем-то прав, но что если не убегать от свободы? Если человек и правда имеет свободу воли, свободу выбора, то почему же их не использовать на благо себя и своих родных?

И, повинуясь внезапному душевному порыву, Антон мигом остановился и обнял своего ребенка, который теперь был для него дороже всех на свете. Вулканом ли, водопадом, бурей – этих двоих взяли штурмом теплые слезы.

Но ни отец, ни дочь не боялись поплакать. Пожалуй, им одним было понятно, что горе может объединять, а если существует загробная жизнь, то любая боль будет зачтена.

6

Как бы там ни было, Антон изо всех сил пытался отследить, вычислить и вспомнить тот момент, когда его перемкнуло, заклинило или, как еще говорят о таком – щелкнуло в голове. Пытался, но не сумел. В общем, если он и страдал навязчивой идеей и в том была какая-то психологическая разгадка, то, наверное, она состояла в том, что, если быть честным, у Антона не особо клеилось с женщинами…

У него были друзья, были подруги. Было немало секса с самыми разными партнершами, но все эти партнерши были не совсем теми, каких ему хотелось бы. Вернее, они были не идеальными. Хотя они его сексуально возбуждали, удовлетворяли и нередко были приятными собеседницами и добрыми приятельницами – за дур он их не держал, но всегда (месяцем раньше, месяцем позже) вдруг находил, что они не идеальны. После этого все, что было, становилось наваждением, а поэтому – с глаз долой, а из сердца вон. Точнее, его сердце тошнило от ранее привлекательной для него женщины.

Временами Антон шутил (чуть не плача), что по нему плачет электрический стул, и пытался припомнить, подбрасывал ли его папа в детстве так, что он стукнулся головой. Потому что папа забыл его подхватить при падении. Задумывался он и о том, что дело в его тонкой душевной организации. Поэтому некоторое время он честно работал над собой в паре с психологом. Тот, кстати, отработал на совесть, высветив те стороны жизни, которые Антон старался в себе не замечать. Исключив навязчивые состояния, специалист пожелал Антону удачи, напомнив, что жизнь устроена таким образом, что мы далеко не всегда получаем то, чего бы нам хотелось.

Иначе говоря, хочешь падчерицу – хоти молча. Найди себе женщину, таскайся по проституткам или перетерпи это словно грипп, но табу создавались не просто так. И Антон искренне старался. Воздержание сменялось периодами сексуальных игрищ и даже непродолжительных романов, но в итоге он понял, что все куда глубже, и, стремясь не наломать дров, он убегает от себя. Падчерица – это все-таки хоть и родной ему человечек, но не состоящая в кровном родстве с ним девочка. А значит, речь не об инцесте, а скорее о нарушении табу и совращении малолетних. Впрочем, его родной котеньке уже исполнилось семнадцать…

Устав раскачивать маятник половой жизни из стороны в сторону, Антон успокоился и, разобравшись в себе, понял, что его желание хотя бы отчасти нормально. Другая же часть этого желания с горечью опускала глаза и говорила, что если он лишит свою девочку невинности, то нанесет ей тем самым много вреда. Того, последствия которого будут непредсказуемы для ее дальнейшей жизни. Как мужчина он хотел ее, но как родитель – искренне любил и боялся причинить боль.

– Если все мы ошибаемся, то какая разница? Ошибкой больше, ошибкой меньше. Мир и так несправедлив. Дети страдают, любимые люди уходят из жизни. Все катится к чертям… – С этими словами Антон чикнул пальцем докуренную сигарету, словно козявку. Спикировав наземь, она оставила после себя струйку вьющегося дымка, который очень скоро рассеялся, будто бы его и не было. Остался только шелест деревьев в синеве летнего вечера.

– Дети страдают. А она., она идеальна. В отличие от взрослых. От таких уродов, как я. Прекрасна и чиста. Для сверстников – тупая белая ворона, а для меня – божество. Вот бы… – Здесь он в который уже раз предался своим сексуальным фантазиям. Он плыл в их океане легко и свободно, как в тех детских снах, когда спишь и летаешь. В его фантазиях она, со своей прелестной белой кожей, с родинкой под правой грудью, с улыбкой и милыми зеленоватыми и слегка грустными глазками, с русыми волосами была его. В своих фантазиях он… они были одним целым, без стыда и страха. Он представлял, как она двигается все быстрее и быстрее. Он в ней, а она на нем. Обоим становится жарко и хочется еще. А потом…

Открыв глаза и прикусив губу, Антон прерывисто выдохнул. Кончив, он прошептал ее имя. А потом, будто ребенок, видевший счастливый сон, после которого его ждет унылый детский сад, он ощутил волну ненависти к себе. Такой силы, что вдруг захотелось сигануть вслед за сигаретой. Чтобы все закончилось. Покраснев как ребенок, он захотел плакать и шагнуть в воздух.

В который уже раз сдержав свой саморазрушительный порыв, Антон глубоко вдохнул, взглянув в небеса не то с грустью, не то с ненавистью. Выдохнув, он устало улыбнулся, подумав о Маше.

– Нет, выход в окно не для меня. Тем более, если я суицидну, что будет с ней? И где гарантия, что она не поступит так же? Будем жить, – сказал он сам себе, подтерев за собой, и пошел готовить ужин. Дочка скоро должна была вернуться домой.

Так и вышло, что Антон испробовал все известные ему средства, чтобы не «испортить жизнь» своему ребенку: вел сексуальную жизнь с женщинами, ходил к психологу, работал до одури и даже перечитал кучу книжек: от «Лолиты» Набокова (над которой проплакал, как ребенок) до «Тропика Рака» Генри Миллера.

После всех этих мер он понял, что у него два пути – стреляться или лечиться не пойми от чего, или хотя бы поговорить о том, что у него на душе, с самой Машей.

Странно устроены люди: когда еще несколько лет назад психолог предложил ему обсудить проблему с Машей, он покрутил пальцем у виска и прервал терапию. Слава Богу, специалист успел исключить насильственные мысли и предупредить Антона, что он может делать так, как считает нужным, но никто ему не скажет, как поступить правильно, а отвечать потом придется перед судом:

– Возраст согласия у нас, если ничего не путаю, с шестнадцати лет. Кроме того, по достижении ею совершеннолетия чисто юридически вы имеете право не заботиться о своей дочери, так как она перестает быть ребенком. Но примиритесь ли вы с моральной стороной вопроса?

– Наверное, это пошло и цинично, но что-то мне подсказывает, что у нас с ней может получиться. Звучит как сексуальное использование, я понимаю. Но все же хочется попробовать.

– Примите, пожалуйста, во внимание, что чисто технически, если вы намереваетесь «попробовать» свою падчерицу в ближайшее время, то мое положение обязывает сообщить об этом в полицию.

– Но конфиденциальность…

– Не должна превращаться в покрывательство, перечитайте наш с вами контракт.

Помолчали. Затем специалист продолжил:

– Антон Николаевич, мы не всегда получаем то, чего хотим, и это нормально. А вот если очень хочется, то тут уж смотрите сами – тюрьмы же никто не отменял… Только, прошу вас, представьте себе на секундочку, каково вам будет, стоит оказаться в тех стенах. Подумайте также, сколько людей по стране испытывают похожие затруднения… Как и о том, скольким из них удается не то что быть счастливыми после совершенного, а выйти сухими из воды. Какой вы находите для себя ответ на эти мои вопросы?

Молчание было консультанту ответом.

По опыту он знал, что в такой тишине готовится буря или назревает небольшой инсайт. Так, один из служивших в Афганистане мужчин во время очередной аффективной вспышки швырнул в «мастера человеческих душ» стул, а другая женщина, у которой была идея о том, что двойные стандарты в любовных отношениях – это нормально, неожиданно расплакалась, поняв, что перегибает.

«Клиенты могут вести себя как угодно. Не забывай и сам не перемудри», – напомнил психолог сам себе. Интуитивно уловив, что пора продолжить речь, потому что иначе ему больше не представится такой возможности, специалист продолжил:

– Надеюсь, вы простите мне эту поэтическую вольность. Как бы там ни было, решение за вами, но долг родителя – действовать в интересах ребенка… – Он видел, что клиент будто бы не понимал, как отреагировать на его слова.

Краска на лице Антона Николаевича временами сменялась бледностью, в то время как глаза наполнялись соленой влагой, и клиент старался смотреть в пол. «Самое грустное, что мужик и правда страдает. Жаль. Надеюсь, он правда выкарабкается», – подумал про себя молодой человек в белом халате, глядя на клиента.

Затем продолжил:

– Антон Николаевич, я понимаю: то, что я вам сейчас говорю, может казаться далеким или даже оскорбительным (вы же хороший отец, и доказывать это никому не приходится), но все-таки помните, что это только у нас в стране «секс – не повод для знакомства». И ворох прочих романтических вольностей на грани фола в придачу. Я уверен, вы помните и о том, что обязательное условие всех сексуальных отношений – это добровольность, верно? Кроме того, позвольте усомниться в том, что задуманное вами сохранит психику вашего ребенка… девственно чистой, не извратив при этом ее понимание мужчины и не сформировав у вашей девочки неприятие роли женщины. Но будем надеяться, что до этого не дойдет, как и до того, чтобы родной вам человек, который, судя по всему, вас действительно любит, пошел и накатал на вас заявление об изнасиловании.

Чувствуя себя подростком, которого застали врасплох за мастурбацией, Антон хотел в тот момент убить этого умника. Но, с другой стороны, психолог говорил по делу и заслуживал уважения.

Все же, чтобы «сохранить свое лицо», Антон, стараясь прийти в норму, попытался изобразить из себя сначала быка, готового вот-вот ринуться на красную тряпку, а когда это не подействовало, решил состроить из себя печального Пьеро из сказки про Буратино.

Когда же не сработала и эта Антонова хитрость, то он просто взял и по-детски, с каким-то истеричным визгом послал психолога куда подальше. Впрочем, тот все же успел порекомендовать ему несколько дельных вещей: не держать эмоции в себе, проговаривать то, что кажется важным, и обратиться к психотерапевту:

– Иначе, учитывая историю вашей семьи и ваши личные особенности, можно предположить, что, мучаясь от чувства вины или от ненависти к себе, вы заработаете себе минимум невроз, а максимум – какую-нибудь язву или даже рак… Зачем вам держать себя в стрессе?

Гораздо позже описанных выше событий Антон пришел к выводу, что правильный ответ на последний вопрос звучал бы коротко и ясно: «Потому что она того стоит, и я ее люблю».

Все так. Но прерывать терапию было глупо.

«Так же, как и говорить, что она того стоит, хотя все ваши плотские отношения – это всего лишь твои приятные фантазии. Иллюзии, от которых ты не хочешь уходить. И так будет до тех пор, пока ты не поговоришь со своим ребенком», – напомнил ему о своем существовании внутренний голос.

Так что пусть страшно, быть может – ненормально, но чем держать в себе всю эту бурю эмоций, завтра же, прямо с утра, он поговорит с ней. А после – будь что будет.

7

Если спросить у Маши, то ей не до друзей, когда папе плохо. Хотя порой он сам настаивал, чтобы она не стеснялась, не тратила время и общалась со сверстниками. Может быть, он был прав, и Маша прекрасно понимала, что умела нравиться мальчикам, но они все были ничто в сравнении с ее отцом, который временами гулял по дамам.

Она понимала, что это все оттого, что ему не хватало мамы, и не обижалась на него. Папа для нее был самым хорошим, самым добрым, сильным и привлекательным. Несмотря на редкие ссоры и принципиальные запреты, она знала, что он на ее стороне, и не дай бог что – угробит любого.

Так, в районе был целый скандал, когда Васька Макаров попытался ее изнасиловать, за что и он, и его отец получили в нос от Антона.

До суда не дошло – просто потому, что по всем законам добра и красоты этого мира биологически неродной, но эмоционально близкий папа девушки сделал все, что от него зависело, чтобы отец этого мерзавца Васьки вылетел вон с завода, на котором работал. Завода, на котором так кстати пришлась власть, которую пустил в ход Антон, дабы не ударить в грязь лицом перед коллегами, городом, самим собой, но главное – доченьки. Макаров, по слухам от «четких дворовых пацанчиков», был вознагражден за свое поведение охапкой крепких тумаков, после которых пол месяца писался кровью и не мог заснуть от боли. Узнав о его ситуации, Антон, хотя и посочувствовал Ваське, не мог не порадоваться, что негодяй получил по заслугам. Он знал по опыту и из газет, что подростки – самые жестокие существа на свете, особенно если их не воспитывать и не задавать направление тому ветру, который раздирает их на части во время взросления. Но ничуть не жалел о случившемся с парнем, который не умел ухаживать за девушками по-спокойному. Что ж, включил «самца» – получи урок. Пожалуй, это был единственный раз, когда Антон воспользовался бонусами своего служебного положения.

Хотя Маша не была отшельницей или белой вороной в том смысле, что отвергала сверстников или те не принимали в коллектив ее – нет, этого не было, – девушка охотно шла на общение со своими, но спокойно жила и без него.

Она любила все, что любила современная школьница, но при этом не курила и не злоупотребляла алкоголем. Ей были противны те из одноклассниц, которые с пафосом обсуждали гадкий анальный секс с мужиками, у которых они живут. Одноклассницы говорили, что у них «отношения», но в воздухе витало понимание того, что это некий подпольный вариант проституции. Той, когда школьница, почувствовав себя взрослой, начинает использовать свои интимные места как средство заработка.

Маше были противно их хвастовство новыми мобильниками, куртками, билетами на концерт. Она хотела быть с тем, кто ее реально любит. Но такого пока не находила. Впрочем, нельзя сказать, что Маша была в каком-то активном поиске. Она, скорее, была в пассивном поиске.

Скучая по маме, она тем не менее была способна радоваться жизни и тому, что может делить свою жизнь с Антоном, который был для нее единственным отцом.

Черт возьми, он реально был хорошим человеком, который действительно ей дорожил. И чего греха таить, стесняясь своей девственности (вроде рано, а вроде бы и пора уже ее лишиться), Маша с интересом заметила, что подумывает о том, как было бы хорошо переспать с ним. К тому же, он и так был первым человеком, представляя ласки которого она впервые испытала оргазм, неуверенно кончив.

И пускай он часто пропадал на работе, а чем старше она становилась – чаще ночевал у женщин, которых никогда не приводил домой, – он ни на секунду о ней не забывал, и она это знала.

Конечно, ей были приятны вечеринки у друзей или школьные походы с ребятами под предводительством физрука. В последнем их таких Анька Лисичкина, перебрав с алкоголем, получила весьма пикантную травму. В тот момент, когда все сидели около костра и по традиции пели песни под гитару, Лисичкина пошла в туалет так, что закончилось все криком:

– Бабы, я на йел-л-ку села-а-а! – в сердцах крикнула одноклассница, получив неожиданно столь нереальный сексуальный опыт.

Пришлось в целях реабилитации и обезболивания дать Лисичке еще сто грамм.

Но ближе всего Маше были поездки на великах со своим отцом (наперегонки, разумеется), разговоры о ситуации в стране и глоток холодного «7 up» аккурат после мятной таблетки «Рондо».

Кроме того, папа не препятствовал ее поступлению в художественное училище, а там она делала успехи. Вот и сейчас она тайком рисовала портрет своего любимого отца, чтобы подарить ему на день рождения.

И даже, может быть, признаться ему в любви.

8

Порнофильмы Антон не любил. Он предпочитал реальный секс. А те из роликов, которые он время от времени посматривал в интернете, когда после смерти дорогой жены был не готов к очередным интимным отношениям, скорее смешили его, чем вызывали возбуждение.

Ему были смешны трехметровые «сосисоны» порномужчин и накрашенные, словно на парад, лица порноженщин; смешно ему было также и то, когда в самый ответственный момент девушка старалась изобразить на лице улыбку и смотреть в камеру даже тогда, когда у внимательного наблюдателя создавалось впечатление, что ей самой противно то, чем она занимается; наконец, всякую охоту отбивало отсутствие сюжета в том порно, которое заявлялось как сюжетное: оказалось, что все эти видео можно было свести к двум или трем категориям. В категорию номер один Антон включал видео, где ученик приходит к учительнице домой поделать уроки (то есть потрахаться). Во второй категории у него оказывались ролики, в которых как бы брат заходит к моющейся в ванной как бы сестре, и они моются вместе (поправка: трахаются). Наконец, в третьей категории были видео, в которых полицейские не пойми зачем входят домой к развратной домохозяйке. Женщина недолго думая оплачивает свои штрафы за неправильную парковку натурой.

Антон, конечно, понимал, что секса хочется всем в своей мере. Но, насмотревшись таких видео, ему начало казаться, что всем хочется только секса.

Ему как зрителю полагалось получать удовольствие от происходящего в мониторе его компьютера, а он все чаще отвлекался на то, что ученик был похож на школьника, только если был так умен, что оставался в каждом классе по два года подряд. Или на то, что спальня домохозяйки походила на карикатурную пародию пряничного домика из жуткой детской сказки: казалось, весь интерьер комнаты был сделан из гипсокартона. А настоящая кровать, на которой рано или поздно разворачивалось все действо, лишь подчеркивала ненатуральность декораций.

Первые дни Антон искренне наслаждался всеми этими роликами, но не прошло и недели, как он понял, что еще чуть-чуть – и деградация будет неизбежна. Кроме того, Антону с его развитым аналитическим умом экономиста-управленца очень скоро стало просто скучно удовлетворяться подобным образом. Его скорее интересовало, как много денег приносит этим деятелям порноиндустрия и как много девушек и мальчиков получают от занятий сексом на камеру удовольствие.

Ему почему-то казалось, что если и получают, то не очень долго – любая работа рано или поздно становится просто работой. Если так, то будьте любезны – секс отдельно, а чувства отдельно. А хуже всего было, как он считал, то, что данная продукция обесценивала любовь, превращая женщину в товар, а мужчину – в самца, покупающего секс, который, в свою очередь, переставал существовать как нечто дарящее радость и приносящее удовлетворение. Секс как услуга превращался в недостижимого «сферического коня в вакууме».

Придя к такому противному для себя выводу, он бросил смотреть «порево». Времена года сменяли друг дружку, и вдовец постепенно вернулся к жизни. Заводил романы. Некоторые из них были действительно с хорошими женщинами. Другие были «отношениями на одну ночь». В итоге он понял, что все его новые отношения рушатся, так как он хочет видеть в новых женщинах любимую Ольгу, а кроме того, он недвусмысленно и отчетливо осознавал, что с каждым днем все больше и больше любит Машу.

В конце концов, живем мы (минимум) один раз, ведь никто не знает не только того, что будет после смерти, но и того, когда она позовет тебя за собой. Миллионы лет его не существовало. И вот, он прожил сорок пять лет, чтобы максимум еще через сорок пять обратиться в прах.

Ничтожная в сравнении с миром частичка, обладающая своими особенностями, надеждами, достоинствами и недостатками. Его не станет, а мир будет жить дальше. Как это будет происходить – непонятно, но время идет только вперед и не спрашивает, хочешь ли ты отмотать свою жизнь назад. Чтобы, положим, исправить прежние ошибки или пережить приятные моменты вновь, как впервые. Или, наоборот, сделать то, на что в свое время пойти не решился, а теперь вот жалеешь…

Поэтому, чтобы не жалеть, Антон, будучи навеселе после поздравлений с сорокапятилетием, решил с пакетом подарков от коллег вернуться домой и, обнаружив там Машу, выложить ей все как на духу. В крайнем случае все можно будет свести в шутку.

Она же, в свою очередь, целый день испытывала необычное для себя волнение и трепет, понимая, что у отца сегодня важная дата. Пропустив школу, она осталась дома, чтобы накрыть на стол, прибраться и вообще создать атмосферу праздника. Но если бы вы спросили Машу, что она сейчас делает и чувствует, она бы ответила, что и сама этого не знает. Ее, казалось, просто влекло делать так, а не иначе.

Особенно Машу радовало, что она успела написать папин портрет. Мало того что ей удавалось месяц прятать от него холст и держать все в секрете, так она еще была довольна конечным результатом.

Вообще говоря, Маша не очень любила портреты – они зачастую казались ей статичными и тусклыми, даже когда речь шла о классике. Но, вероятно, девушка вложила в мазки и краски всю свою душу, так что портрет получился жизнерадостным и игривым. На картине отец сидел за кухонным столом, улыбался и смотрел вперед. Он был в своем деловом костюме цвета голубой стали, который очень любил. На картине виднелась бордово-желтая полоска галстука. Костюм был расстегнут на несколько пуговиц. «Так что, – думала Маша мечтательно, – папочка поймет, что я нарисовала его вернувшимся с работы». Отец смотрел на нее с холста своими голубыми глазами, одной рукой опираясь на спинку стула – это надо, чтобы было видно его широкие плечи и красоту его сильных рук. На окне стояли цветы, и уличный свет, пробивающийся сквозь окно, освещал его загорелое лицо и русые волосы.

Маша хотела нарисовать и рабочий портфель отца, но подумала, что перегрузит картину деталями. Она и так допустила вольность, ведь знала, что папа, вернувшись с завода, в костюме за стол не садится. Исправлять было поздно, и к тому же ей показалось, что это придавало рисунку своеобразия.

Сдув попавшую на глаза челку, Маша поправила волосы и, взглянув с испугом на часы, попрыгала как белочка по коридору.

Вот уж в чем она себе отдавала отчет в тот день, так это в том, что вела себя как дура. Но девушка ничего не хотела с собой поделать – она была влюблена в папу, который с минуты на минуту вернется домой.

Напрыгавшись, она решила упаковать драгоценный холст в коричневую бумагу, но когда поняла, что от волнения у нее мало что получается, выскочив на лестничную площадку, выкинула бумагу в мусоропровод.

Отправив хлам в тартарары, Маша услышала, как кто-то вызвал лифт, и поспешно заскочила внутрь квартиры. Она нутром чувствовала, что это отец.

Все произошло неожиданно для них обоих. В этом было что-то театральное. Так бывает, когда смотришь хороший фильм или новый спектакль – с замиранием сердца, переживая за героев, как за себя самого, и при этом забывая, что сидишь в театре или в кино. Удивляясь тому, что все идет весьма гладко, словно по маслу, Антон в очередной раз почувствовал, что так должно было произойти. И это его «должно было» выходило за рамки логики, будучи необъяснимым.

Ведь сколько раз бывает, когда утром распланируешь себе день, а потом глядишь, что какие-то вещи не удается довести до ума. Здесь – кто-то что-то не успел, а вот тут – ты сам опоздал, а вот это, это и еще вот это – не могло получиться по определению, потому что всего учесть невозможно, вокруг тебя люди, а в сутках – стабильно двадцать четыре часа.

В их же с Машей связи (Антон не имел в виду секс) присутствовало все эти годы после смерти Ольги (а может быть, и раньше) что-то настолько объединяющее и интимное, что-то, что чувствовали оба. И поэтому все складывалось так, что иначе и быть не могло.

Поняв, в чем тут дело, Антон довольно долгое время провел счастливо, отодвинув в сторону свои самообвинения и привычку расставлять все по полочкам. Впрочем, если бы он этого не сделал, крыша бы поехала сама собой. Ибо уже на пороге он обратил внимание, сколь сильно она была рада его приходу, а кроме того, был приятно удивлен, с каким воодушевлением она прыгнула на него, повиснув на плече.

– Стой, Машуль, у меня ж пакет с подарками! – опешил отец, ощутив на себе ее мягкое женственное тело.

– Подарки – это здорово! – слегка игриво и отчего-то с хитрецой, как показалось Антону, посмотрела на него Маша.

«Удивительно, как же она повзрослела. Странно, что я раньше этого не замечал», – подумал Антон, пока она продолжала на него смотреть, грациозно отпрыгнув и подобрав в одну секунду пакет с подарками.

Возникла небольшая пауза. С каждой новой секундой она становилась все больше, и когда она уже готова была растянуться до размеров вечности и лопнуть как мыльный пузырь, Антон, набрав в себя как можно больше воздуха, сказал:

– Я люблю тебя.

Но почему его голос прозвучал так… двойственно? Или ему это послышалось? Действительно, сегодня творилось что-то странное с его слухом. И только еще через несколько мгновений до него дошло, откуда взялось эхо, – оба сказали одно и то же в одну и ту же минуту.

После этого они оба замялись и не знали, как быть дальше. Он смотрел, как глубоко дышала его взрослая дочь, так, что своей грудью поднимала и опускала всем известную футболку с Фиделем Кастро (вот счастливчик!). Было не вполне понятно, что произойдет в следующие несколько минут – Маша убежит и расплачется, посчитав, что праздник любимому папе испорчен, или еще что-нибудь эдакое, поэтому, не помня себя, Антон с какой-то странной и неподвластной ему уверенностью подошел к девушке, и они поцеловались.

– Нет. Давай лучше пойдем в мою комнату, – потащила она его за собой, и он послушался, мигом поняв смысл ее просьбы – Маша не хотела быть с ним в той комнате, где Антон занимался этим с ее мамой.

– Неужели ты тоже меня хочешь? – взволнованно спросил отец, пытаясь вспомнить, закрывали ли они за собой входную дверь.

– Конечно, и давно, – ответила она, когда они приземлились на кровать. А дальше, собственно, эти двое прекратили разговоры, так как они были не к месту.

Оба до самых последних дней своей жизни помнили, как Маша не то мурлыкала, не то стонала, пока его руки ласкали ее бедра и то, что между ними, такое теплое и манящее.

Когда они продолжили целоваться, он с облегчением подумал, как хорошо, что на работе он выпил всего-навсего пару рюмок коньяка, после чего добрался до дома на маршрутке. Если бы он выпил что-нибудь вроде водки, то от него бы не слишком сексуально пахло, а если бы он отправился сегодняшним утром на работу не на общественном транспорте, то мог бы и не вернуться домой, оставив любимую девушку сиротой.

Антон знал о пристрастии дочки к мятным леденцам и таблеткам вроде «Рондо» – иногда ему мерещилось, что она, проглатывая их одну за другой, избавляется от привычки курить – хотя Маша дружить с сигаретами и не начинала, но только при очередном поцелуе заметил, какими сладкими становятся ее губы и насколько освежает она его своим ментоловым дыханием.

– Прикольная у тебя конфета.

– Я старалась, – проговорила она ему, близкая к удовлетворению.

Направив его пальцы, Маша позволила проткнуть свое девственное драгоценное местечко (то, которое столько ребят пытаются взять силой и ведут себя потому как дикари, считая, что выглядят брутально) и, дернувшись от боли, смешанной с удовольствием, прикусила губу.

– Ай! – вскрикнула девушка, отметив, что ноги задрожали от наполняющей ее неги. – И больно, и щекотно, – рассмеялась она тихонько, аккуратно прижавшись к мужчине.

– Ты хочешь пройти весь этот путь до конца? – спросил Антон с заботой и необыкновенной преданностью, которой она раньше не слышала в его голосе. Вопрос казался обоим излишним, но он чувствовал, что его необходимо задать.

– Да. Теперь ты знаешь, – в спокойном ожидании подтвердила она.

– Но у нас могут быть проблемы. Я не хочу испортить тебя.

– Дурачок, ты делаешь меня лучше, – сказала Маша ласково, впервые употребив грубое слово в адрес своего отца.

– Тогда я согласен, – сказал он не без волнения. И в следующие минуты обоим стало тепло и хорошо в объятиях и ласках.

* * *

Когда их первый раз был окончен, они около часа дремали. Он испытывал невероятную легкость во всем теле, немножко стыда и чуть больше любопытства, а она была довольна произошедшим и еще тем, что по-настоящему стала девушкой или даже – женщиной.

Легонько поднявшись с кровати, он прошел в ванную. Она тем временем накинула на себя футболку и надела свежие трусики. Скатав белье, оказавшееся в крови, Маша сперва не поняла, откуда это, а потом, довольная собственной наивностью, расхохоталась.

– Машуль, ты чего? – крикнул ей Антон, одной ногой стоя в ванной так, будто бы готовился зашнуровать ботинок. Он боялся, что сломал доче психику и она впала в безумную истерику.

– Да я тут ржу, какая я дура. Стою и думаю, такая, что это тут все в крови, а она, оказалось, моя.

– Рад, что до тебя дошло, – отозвался довольный Антон.

– И не говори! – подыграла ему Маша, поняв его шутку.

С наслаждением включив воду, которая полилась на него из душа, Антон отметил, что этот день рождения, пожалуй, лучший в его жизни.

Когда мужчина вернулся из ванны, грязное белье уже стиралось в машине. Маша, заметив отца, сказала:

– С легким паром и с днем рождения!

– Спасибо!

– Рано еще спасибо, – ответила она, раскрыв дверцы шкафа и достав оттуда холст. – Алле-оп, вот теперь можешь и поблагодарить. Это тебе, папа, с праздником!

– Офигеть, и долго же ты старалась для меня? – Посмотрев на картину с разных сторон, будто в зеркало, он чмокнул девушку в подставленную щечку. Тут же в голове пронеслась мысль о том, что в отличие от «отца» набоковской Лолиты Антон хотя бы не лишил свою дочь полноценного детства. Эта мысль показалось ему добрым знаком.

– Секрет фирмы. Нравится? Ну скажи, что похож.

– Похож! Надо было только подрисовать на стол бутылку водки. Чтобы, если кто зайдет к нам в гости, поняли, что я алкаш без страха и упрека – с работы прямо в пиджаке и на кухню, – расхохотался он, после чего получил от своей семнадцатилетней дочки кулачком в живот.

– Какой ты, оказывается, жестокий папка, – говорила она ему, в шутку нанося удар за ударом.

– Ай, не смеши, а то забьешь батьку до смерти, – смеялся он, пытаясь от нее увернуться.

Следующие полтора года прошли на удивление тихо и мирно. Никто из их знакомых и друзей ни о чем не догадывался, а если кто и догадывался, то почему-то молчал. Видимо, эта история показывает, что бывает, когда боги шутят над людьми.

Но как же все-таки здорово, когда люди могут взять и рассмеяться богам в ответ, помахав руками в небо, подобно тому, как ребенок машет руками самолету, рассекающему лазурь под солнцем.

9

Для Антона друзья – это всерьез и надолго. Так было всегда. Он не был одним из тех добродушных и недалеких людей, которые позволяют себя использовать первому встречному, будь то приятель, прохожий или собеседник в очередной компании.

Конечно, все это пришло с опытом. Положа руку на сердце, Антон признавал, что все мы не без греха. Он был согласен с выражением «дружба дружбой, а табачок – врозь», но временами все же хотел руководствоваться принципом «не имей сто рублей, а имей сто друзей».

Разумеется, надо было выбирать что-то одно или быть предельно гибким, ибо жизнь всюду вносит свои коррективы. Антон понимал, что с ребенком на руках не будешь даже и мечтать о гулянках и прочих увеселительных мероприятиях – надо обеспечивать Машу.

Чем старше становилась его дочь, чем больше он набирался опыта в качестве отца-вдовца-одиночки, тем ответственнее он становился. Тем больше он ценил тех друзей, которых насобирал, как ягоды в лесу, за все годы, что пережил. Если же в жизни Антона появлялся кто-то лучше или умнее его самого, то он был только счастлив что-то перенять от своего старшего товарища.

Что касается дружбы, то своих он не бросал и был рад, когда они отвечали ему тем же.

В общем, он был общительным, умел заводить всяческие знакомства и налаживать контакты. Друзья – от детсадовского горшка до сегодняшних дней. С одними он в юности поднимался в горы Кавказа – оттуда закат СССР был особенно хорош, с другими – впервые выпил сто грамм, с третьими – не стал терять связь после службы в армии.

Но, как всякий невротик, даже в этом аспекте своей жизни он имел некоторое раздвоение: с одной стороны, он жаждал общения, а с другой – ему комфортно было одному.

Жизнь внесла свои коррективы так, что пришлось найти некоторое подобие золотой середины между сотней рублей и сотней друзей. Он благодарил Бога за то, что может кайфовать с Машей (во всех смыслах), и был от этого счастлив, но, с другой стороны, он также был глубоко несчастен, понимая, что все хорошее когда-нибудь заканчивается.

У него закралось предчувствие, что в их истории кончится все не слишком хорошо. И Антон хотел если не исправить ситуацию в корне, то хотя бы минимизировать будущий ущерб.

А значит, надо взять и выговориться. Но не тому психологу, которого он посещал на протяжении года после смерти жены, а другу.

Когда он представлял себя в кабинете у «мозгоправа», Антону виделась следующая картина:

– Понимаете, я трахаюсь со своей дочерью, – говорил Антон Николаевич почти шепотом, то краснея, то бледнея, то зеленея.

– Ясно. И как вы себя при этом чувствуете?

– Знаете, классно! Но… блин, понимаете…

– Что именно?

– Что…

– Что ваша психологическая защита не может срабатывать вечно. И когда стенка между тем, что Маша – ваша падчерица, и тем, что в то же время любите-то вы ее, как настоящий отец любит дочку, рухнула, вы перестали понимать, как быть дальше?

– Да… Похоже на то.

– И зачем же вы ко мне пришли?

– Чтобы… – Антон не замечал, как ерзал на стуле, в рубашке, прилипшей к мокрой от пота спине. – Чтобы вы сказали, как поступить правильно.

– Что ж. Не буду лгать, я и сам не знаю, как правильно. Психолог – не священник, не судья и не адвокат. Так что вы-то какое решение видите?

– Ну, мне бы хотелось, чтобы мы поженились… Но это нереально, и я все больше переживаю, что заслоняю собой ей дорогу к нормальным сверстникам и созданию здоровой семьи. Но ведь и секс с ней мне тоже очень нравится. Мне нравится быть с ней как с женщиной. Разве это плохо?

– Может быть, и неплохо. Но все хорошо в меру. Подумайте, что произойдет, когда вы остановитесь. И Маша для вас, она все же дочка или падчерица? Вы же не думаете, что получится всю жизнь усидеть на двух стульях, да?

…И прочий бред. Поэтому Антон не пойдет к специалисту. А лучше дождется проверенного друга, которому можно будет выговориться, а затем получить совет.

«Ведь на самом деле тебе страшно идти к психологу, потому что тогда придется разбираться в себе и выбрать что-то одно. Будет больно, и поэтому легче получить поддержку и оправдание от близкого друга. Хитер», – появился из ниоткуда внутренний голос Антона.

Чтобы не думать над словами своего внутреннего собеседника, Антон убил две кружки темного пива. Да и время в ожидании приятеля пролетит быстрее. Пригубив третью порцию пива, как раз в тот момент, когда из динамиков над головой перестал петь Михаил Круг, Антон Николаевич узрел, как в бар зашел Виталий Осипович.

Автоматически улыбнувшись и подняв руку в знак приветствия, Антон с радостью отметил, что с момента их последней встречи пару месяцев назад Виталик совсем не изменился.

Слегка похожий на Гошу Куценко, лобастый, коротко стриженный блондин в очках, голова которого по форме напоминала яйцо, тем временем на ходу расстегивал свое пальто и убирал шарф в карман.

Еще пара шагов, и наконец мужчины обменялись рукопожатиями:

– Здорово!

– Привет!

– Давно сидишь?

– Ну, с полчаса.

– Понятно, – ответил Виталик, отметив про себя, что дело плохо, раз Антон стыдливо отодвинул две пустые кружки из-под пива. Остатки пены на их прозрачных стенках напоминали человеческую слюну.

– Тебе взять? – спросил Виталика Антон, пока тот вешал пальто на спинку стула.

– Не, не. Сиди, я сам. А то опять назло мне темное закажешь, – ответил друг улыбнувшись.

Не прошло и пяти минут, как они начали разговор:

– Ну, что у тебя?

– Не знаю. Мне кажется, я не справляюсь с обязанностями отца. – Стесняясь рассказать правду, Антон начал издалека.

– Господи, кто ж с ними справляется.

– Не думал, что одному будет так сложно.

– Семейная жизнь – это лотерея. Никогда нельзя быть готовым к браку. На мой холостяцкий взгляд, это как зайти в незнакомую комнату, в которой темно, – ты можешь попытаться включить свет, но не факт, что дверь не будет заперта снаружи. Того и гляди, окажешься в безвыходном положении. Поэтому я и не женюсь. И ты все же вытянул счастливый билет и был счастлив, чувак. Это похвально, и я лично тебя уважаю.

– Это да. Спасибо. – Антон хлебнул напитка, засмущавшись. Уже не хотелось рассказывать о себе. Просто напиться и… уснуть вечным сном. Казалось, так сильно он устал от всего.

– Так найди себе какую-нибудь девочку, – предложил Виталик, глотнув пива.

В ответ Антон залился краской, и Виталик решил, что сморозил глупость. «Он все еще тоскует по Оле», – решил друг и поспешил извиниться, пока Антон стыдливо подумал, что буквально вчера Маша была в ударе в постели. После чего сказала, что никого не любила так сильно, как его, и уснула, закинув на него свою ножку…

Стыд и возбуждение – интересная смесь. Антону захотелось пойти в туалет, чтобы сбросить напряжение (англичане про это говорят «shake a snake» – потрясти змею).

«И, черт побери, как же сложно быть честным даже с одним из самых близких друзей! Даже при условии, что мы живем в России, а ее умом не понять», – подумал Антон отвлеченно, и тут наконец вновь стал способен слушать Виталика:

– …Я просто не думал, что это тебя заденет. Хотя, может быть, тебе уже пора начать новую жизнь, а? Все же в курсе, что вы с ней были парой, каких теперь мало.

«Ага, все в курсе. Что бы эти все сказали, узнав о нас с Машей?» – усмехнулся про себя Антон.

– Понимаешь, все сложнее… – Антон сделал паузу, взглянув на молоденькую официантку без всякого любопытства, обычного для мужчин его лет. – А как на самом деле, я даже тебе сказать не могу. Просто посиди со мной, и давай побазарим.

Услышав эту просьбу, Виталик удивленно взглянул на друга.

– Что, ты подумал, типа я превратился в гомика? – спросил Антон, после чего оба, совершенно не сговариваясь, расхохотались на весь зал так, что семья за соседним столом попыталась испепелить их своим взглядом.

Судя по нескольким литрам пива, которые любовно обнял мужчина в центре того стола и подаркам, которые ему подарили друзья и жена, – у этого самца был день рождения.

Но примечательным было то, что его малолетний сын лет девяти с отсутствующим видом аутичного верблюда посасывал пиво. Одно это для Виталика было оскорбительным. Поэтому розовая трубочка, через которую тянул алкоголь ребенок, была для Антонова друга чудовищной насмешкой, подчеркивающей безобразие, с которым ничего нельзя было поделать…

– Что, он думает, что это молочный коктейль?! – раздраженно обратился Виталик не пойми к кому. Ленивым жестом он махнул в сторону семейки.

– Вижу, – кивнул Антон.

– Вот, похоже, кто гомик и не справляется со своими обязанностями, – вздохнул Виталик устало, допив свое пиво. – Если бы ты знал, как они меня все бесят! – Виталик небрежно сматерился, покраснев и заморгав глазами с безумной улыбкой.

«Девчонки без ума от таких парней! Именно поэтому Витя – холостяк», – подумал Антон, нервно хихикнув. Он знал, что если вы слышите цепочку отборного мата, то значит «Остапа понесло», и поэтому с минуты на минуту этот специалист по социальной работе выдаст очередную жареную историю.

Так и вышло.

10

– Бесят? – переспросил собеседника Антон как ни в чем не бывало.

– Конечно! Ты глянь этого дауна. Празднуют они… Заметил, что ребенок в себя пол-литра засосал? Ну вот, так что не загоняйся, что плохой отец.

Тут Антон вспомнил, как однажды они с Машей наперегонки пили пиво. Было весело, но теперь Антон не знал, хорошо ли это или плохо.

Виталик продолжал:

– Меня достало, если так посмотреть, что наши забыли о здоровом образе жизни. Есть, конечно, спортсмены, которые не курят и не пьют, но…

– Их меньшинство.

– Ага. Да и те какие-нибудь националисты, бьющие после «Русских пробежек» хачье.

– Звучит так, словно ты устал от работы.

– Да как сказать, работа-то мне нравится, потому что есть динамика. Не нравится мне в ней то, что все не очень-то и понятно.

– Это и мне не по душе. В чем же дело?

– Помнишь, я тебе рассказывал, как в начале лета «вышел» на очередной «бичатник»[31]?

– Да, припоминаю… – с интересом согласился Антон, вспомнив, как в прошлый раз Виталик похвастался, что скоро разберется с очередной новоявленной и крайне неблагополучной семьей. – Свежие новости? – спросил он, вкусив кусочек гренки с сыром.

– О-о-о, вагон и маленькая тележка. Короче, рассказываю.

И Виталик начал излагать свою историю, в правдивости которой Антон сомневался меньше всего.

– В том расселенном доме, на который я этим летом наткнулся, оказалось, есть семья из трех человек. А именно: мама, ее сын, девочка плюс собака. Мальчику одиннадцать, живенький такой, а девочке пятнадцать и она не разговаривает, хотя умеет. В школу они уже третий год, как оказалось, не ходят, но не суть.

– А как ты эти дома находишь?

– Да просто запоминаю, в какой части города есть опасные заброшки или здания, который год на ремонте. Ну и вот, поспрошал во дворе у местных (тех же прохожих, алкашни, бабушек спросил), кто чего подозрительного видел и все такое. Одни говорили, что видели какую-то женщину, вида крайне непотребного, другие называли ее Наташей…

– А дальше-то что? – Антон начал разочаровываться в новой истории Виталика.

– Ну, в тот раз я по дому походил и ничего особо необычного не нашел: есть следы бомжей, но в остальном – заброшка как заброшка. Потом как-то сидим мы с коллегой в машине и наблюдаем. Бац – и рожи эти в окне засветились. Мы побежали в дом – одна дверь закрыта, вторая. На чердак тоже не пройти – подперли проход шкафом. Репу почесали и ушли.

– И что же вы тогда сделали?

– А мы нашли тогда в этом доме другого бомжа, по имени Сабир – уроженец Ульяновска, регистрации не имеет. Сабир за две банки пива, которые мы ему из машины принесли, – тут Антон не смог удержаться от смеха, – подсказал, что да, есть такая Наташа и живет она на чердаке – под крышей дома. Провести нас к ней он отказался, и через неделю мы снова оказались у этого дремучего дома.

– Ммм… – разочаровавшись в рассказе своего друга, протянул Антон.

– Слушай, давай покушать закажем, и потом я дорасскажу?

– Не вопрос. А я пока в туалет забегу.

Когда перерыв закончился, Виталик продолжил:

– Попался нам тогда другой бомж – Андрей, ранее судимый. Он помог нам пройти в подъезд с черного входа. И то он это сделал потому, что мы представились операми из уголовного розыска.

– Да ладно?!

– Ну а как ты еще его разговоришь? Он раньше людей убивал, а ты ему морали начнешь читать? Таким вот образом выявили семью. Наташа, как Человек-паук, попыталась уйти от нас через подвал, полузатопленный такой. Она оттуда своим детям воды набирала.

– М-дауж…

– Ну и вот, коллега бежит за ней по говну, а я пока фоткаю помещения, беру в охапку бедных детей, и мы идем в машину. Эмиль, напарник мой, затаскивает в «Газельку» мамашу, и мы едем в 22-й отдел полиции, где инспектор берет с нее объяснительную. Та лепит горбатого, что приехала в гости к Шакиру с детьми, и живут они на другом краю города. Их, конечно, отпускают. – С этими словами Виталик отхватил добрую половину аппетитной рыбной котлеты и, прожевав ее, продолжил. – Это то, что было летом.

Дальше я вступаю в официальную переписку с властями – пишу в администрацию, органы опеки, в прокуратуру: мол, давайте разберемся. Съездите, посмотрите, что там за люди живут. На эту переписку уходит месяц, так как они приезжают на место, не могут найти вход, уезжают и пишут, что ничего не нашли. Пришлось встретиться и провести внутрь. Штука вся в том, что полиция с лета ничем не занималась по этому адресу, и дождались, что дочку Наташи той – ай-яй-яй, изнасиловали.

– То есть как?! Откуда об этом стало известно?

– Смотри. Кроме Сабира, Шакира и Андрея, там есть некий Дамир. Дамиру она доверяла, и поэтому оставила на него детей, а сама пошла жрачку «коммуниздить».

– Интересно… – Антон задумался о том, как живут люди, подобные Наташе и ее компании. «Сколько их повсюду, и как мало мы обращаем на них внимания из-за того, что хотим их не замечать. Будто призраки…» – думал он в некотором замешательстве от новых подробностей о том мире, который был для него теневым. Он сидел и пытался понять, что должно произойти с человеком или до какого уровня он должен опуститься, чтобы существовать, словно живой труп, и считать, что все в его семье хорошо. Все равно, что нет ни света, ни горячей воды, повсюду мусор, и с каждым новым днем такой образ жизни все привычнее.

– А как ты хотел? Думал, они в «METRO cash & carry» закупаются? А она вдобавок и алкоголичка, так что кушают они, пожалуй, не часто.

– Где же она бухло доставала?

– А вот молодец, что спросил. Штука в том, что она запускала через чердак к себе героинщиков. Устроила им, короче говоря, социальную гостиницу для наркоманов.

Тут Антон в очередной раз расхохотался.

– Отвечаю, – продолжал Виталик. – Там в одной комнате столько же шприцов, сколько же дерьма. Матрасы всякие. Все условия, чтоб они покайфовали в тишине, посрали и ушли. А взамен они ей приносили водки и пива.

– Своеобразный бизнес.

– Еще бы.

– Ну и вот, об изнасиловании… Дамир изнасиловал дочку, мать в это время вернулась домой и не постеснялась выбежать на улицу, а оттуда на дорогу. И прикинь, поймала машину с ОМОНом. Вот так просто, среди ночи. Круто, да?

– Да, неслабо, – только и смог ответить Антон, представив, как бомжиха вылезла на дорогу и пустым беззубым ртом прошелестела ребятам с автоматами наперевес, в чем суть дела.

– Те вызвали «скорую», а затем сопроводили ребенка на «скорой» конвоем до нашей Центральной городской больницы.

– Даже так?!

– Голливуд отдыхает. Было это все в пять утра. Гляди, сейчас копию заключения от гинеколога покажу, – произнес Витя и достал из своего кейса серый скан документа. – Видишь, поступила в 5:04 утра, пятое-десятое.

– Вижу. – Антон посмотрел на серый лист бумаги, заметив внутри себя рвотные позывы. «Посидели хорошо, нечего сказать», – шутил он про себя молчаливо, надеясь, что шутка успокоит организм. После того, как он отвлекся, стало легче.

– А самое интересное здесь в том, – Витя загадочно улыбнулся, – что обо всем этом мы узнали только тогда, когда Наташа пришла в офис нашей организации.

– Но как? – недоумевал Антон.

– Атак: «Здравствуйте, Наталья Зелимхановна? Меня зовут Виталий, я звоню вам из организации «Добрый мир», которая занимается поддержкой социально незащищенных семей без места жительства»… И так далее. Она, конечно, спросила, откуда мы знаем ее номер, а я ей: «У вас же, видимо, были приводы в милицию?» И Наташа мне, замявшись: типа, нуда, были. Так что в очередной раз с помощью вранья мы заманили это быдло к себе. Предупредили органы опеки, нашу администрацию. Она даже отзвонилась перед приходом, прикинь?

Антон промолчал.

– И вот мы сидим два часа в темной комнате, слушаем всю ее ахинею, а потом ее осеняет, и она выдает: «Ой, у меня же дочь вчера изнасиловали. Мне нужно в больницу, извините».

– Удивительно, что она вообще вспомнила.

– Ага. Так что вот такая история. Инспектор, которая летом с них отписку брала, взяла в рот воды и говорит, что я к ней семью эту не приводил даже. А сама надо мной смеялась: «Тоже мне, специалист по соцработе – за призраками гоняется». А могла бы еще тогда определить детей в больницу. Не думай, что их только криминал должен интересовать.

– Весело тебе. А что с детьми?

– Сейчас как раз в больнице. У психолога в кабинете видел их в последний раз, так они дрожали, как зайчата под осиновым кустом. Захожу, спрашиваю, где дети, а она мне показывает в угол, где они за шкаф прячутся, будто овощи.

– М-да уж.

– И я не удивлюсь, если Наташа та свою дочь как подстилку и под других абреков подкладывала. Когда я с ней говорил, она пыталась меня уверить, что они – хорошая семья.

– Кошмар! – Антону снова стало не по себе. Вдруг что-то позволило ему спросить у друга: – А много ли таких, которые спят со своими детьми? Ты их видел?

– Ну да, встречались… А чего?

– Да просто… представил, как она использовала ребенка в своих целях.

– Ну попадались. Обычно в алкоголизированных семьях мать говорит по-тихому, что ее муж или отчим с дочуркой развлекаются.

– Неужели? И ты сам как к этому относишься?

– Как-как. Шестнадцать лет у нас – возраст согласия, если речь про падчерицу. Ну трахаются они по тихой грусти, и что с того? – Виталик вдруг внимательно посмотрел в глаза Антону так, что он почувствовал себя Раскольниковым во время допроса.

– Понятно. Слушай… что-то меня блевать тянет.

– Ааа, то-то я и смотрю, ты позеленел. Раньше ты и не таких историй слушал.

– Не бери в голову. У них тут, наверное, пиво с димедролом, – ответил Антон и пошел удовлетворять просьбу организма.

Когда Антон вернулся, Виталик хлопнул его по плечу:

– Встряхнулся?

– Точно так.

– Отлично. И вот тебе мораль сей басни – не парься. Я парился, парился, а потом понял, что такой подход ни к чему не приведет. Поверь, я уже понял: выше головы не прыгнешь. Мне тоже хотелось бы, чтобы жизнь была такой, какая она в теленовостях или в красивых книжках. Но по факту получается, когда смотришь эти репортажи, будто снимают их на Марсе, предполагая о том, как живут эти странные земляне, то бишь мы. А когда поймешь, что выше головы не прыгнуть, тогда и жизнь, какой бы она странной и кривой бы ни была, станет проще. Потому что ни я, ни ты, в общем-то, ничего не решаем.

Подозвали официантку. Пока Антон обдумывал эту мысль, их рассчитали за горячее.

– Приходите еще!

– Обязательно, – сухо ответил Виталик и толкнул дверь вперед. Зазвенели колокольчики, и когда дверь захлопнулась, а друзья оказались снаружи, Антон спросил:

– А что стало с тем Дамиром?

– С Дамиром? О, этого негодяя поймали. По «трубе» местоположение его нашли.

– Ничего себе…

– В полиции и это умеют, когда захотят. А вообще, видишь ли, у них в базе эта Наташа как бомжа числится с 2007 года.

– Все это время они ничего не делали?

– Именно. Потому что лучше промолчать, иначе приедут с какой-нибудь проверкой из Москвы (и будет, как у Гоголя в «Ревизоре»), или Следственный комитет их «чпокнет». Атак…

– Сами сдохнут.

– Это я и хотел сказать.

– Ну у тебя и работенка.

– Вот-вот. Так что у вас семья нормальная. И отец ты хороший. А странности… – Виталик о чем-то поразмыслил, остановившись, чтобы закурить, – …они у всех бывают. Что до нормальных семей, то я верю, что они есть, но по долгу службы мне попадаются другие.

10

Все истории, даже самые удивительные и счастливые, когда-нибудь заканчиваются. И не обязательно, что эта будет одной из тех, которая закончится хорошо. Впрочем, не будем торопиться с выводами и посмотрим, что было дальше.

Однажды весной Антону приснился сон о том, как Дамир изнасиловал дочку Наташи, о которой ему пару лет назад, зимой, рассказывал Виталик.

Проснулся Антон в холодном поту, и почему-то ему пришли на ум слова психолога. «Можно знать о вреде курения, но осознать этот вред при этом только тогда, когда легкие в одно место провалятся. То есть, поймите меня правильно, осознание существенно шире, чем знание», – говорил тогда молодой человек.

Но во сне было не только это… Собственно, если вспоминать его полностью, то в нем Антон ходил по заброшенному зданию, среди призраков, которые без всякого стеснения витали вокруг него там и сям, то сгущаясь, как туман, то рассеиваясь, как дым от сигарет. Вот, без сомнения, те самые матрасы, на которых ночевали героинщики, а вот собачья миска с кормом.

– У нас в семье все хорошо! – услышал Антон голос Наташи и, испугавшись до чертиков, захотел проснуться, но не смог. Делать нечего – оставаясь во сне, он обернулся навстречу голосу. Он ожидал увидеть невзрачную бомжиху, но вместо этого увидел перед собой раскачивающееся взад-вперед тело человека, повешенного на крюк, державший раньше потолочную лампу. Веревка, похожая на канат, скрипела, раскачиваясь из стороны в сторону.

– Меня зовут Андрей. И меня повесили такие же, как я, за то, что я совершил доброе дело, – прошептал повешенный, вытаращив на Антона свои мутные глаза. В темноте они казались фиолетово-черными.

– Мне жаль… Но я-то тут при чем? – спросил Антон мертвеца, чувствуя, как холодок пробежал по спине. Хорошо, что это всего лишь сон.

В ответ добрый бомж Андрей опустил глаза и вперил взгляд в гнилой паркет под своими ногами. Вдруг Антон увидел, как к нему ползет рак. Еще один и еще.

– Раки – вещь, которая блестяще подходит к пиву, – шепнул Андрей, а затем веревка, в петле которой он все это время раскачивался, порвалась.

Он рухнул на пол, и только после этого Антон проснулся.

– О боже… Надо же… Наверное, я старею, – прошептал он сам себе, посмотрев в окно. Посидев так с полминуты, он лег поближе к Маше и, укрыв ее получше, вновь уснул…

Прошла неделя, и вроде бы все так же хорошо, как и раньше. А кроме того, Антон получил повышение на работе. Завод крепко встал на ноги. Маша по-прежнему была с ним и успешно училась в институте, но…

«Ты сам-то знаешь, что означает этот твой кошмар?» – мужчина вновь услышал голос внутри себя. Тот, который давным-давно его не беспокоил, но ошибался очень редко, если не сказать почти никогда.

Он, кажется, догадывался, что означает сновидение, но боялся ответить честно на прозвучавший вопрос.

Удивительно, но тут же привычный уклад их жизни начал меняться. Маша чувствовала странную напряженность, возникшую между ними, и, горько об этом переживая, считала, что папа ее разлюбил.

Несколькими днями позже Антон обнял ее и, решившись, произнес:

– Солнышко, нам нужно поговорить…

– Ох., я знала, что это произойдет. Отцепись, – сказала она ему, нервно отдернувшись.

– И все же, коть… Мне кажется… – сердце Маши, казалось, остановилось. – …что у меня проблемы со здоровьем… и даже, может быть, рак.

– С чего это ты решил? Пап, ты чего это? – Маша вдруг ощутила себя той испуганной одиннадцатилетней девочкой, какой она была, когда маму вдруг сковал миниатюрный паралич, так, что она шла-шла и упала, а затем поползла к креслу, надеясь, что Маша не услышит ее падения. Папа был на работе, и одна не хотела пугать другую.

Но произошло то, что произошло, и, перепугавшись за мамочку, Маша вызвала врачей, а затем помогла Оле подняться.

– Ничего, дочь. Не пугайся, пожалуйста. Просто мне сегодня не очень хорошо. Мама приболела, понимаешь?

Доча понимала. Наверное, впервые после смерти бабушки она почувствовала, что смерть может быть внезапной, а может быть долгой и мучительной, но неизбежно – касается всех.

– Ну просто сон мне был, Михалыч. Стоишь ты в красных труселях и манишь меня, манишь, – процитировал Антон как мог фразу из «Нашей Russia». Он высказался, и уже от одного этого полегчало.

– Ой, пап, да ну тебя! – обиженно, но все-таки с облегчением фыркнула девушка. – Вот не будет у нас с тобой секса.

– Дорогая, ты так жестока, – пошутил Антон, разрядив в очередной раз атмосферу.

– А пойдем гулять?

– Сдурела? Уже полдесятого, а у тебя завтра пары с утра.

– Забей, сам же был студентом.

– Схватила меня за язык, – ответил Антон своей девушке, и они вышли на улицу.

Вечер был прекрасен. Для нее он был хорош сам по себе, а ему напоминал те вечера, в которые он ребенком катался на велосипеде в деревне у бабушки.

Поболтали о том о сем. Затем Маша сказала:

– А я-то уж думала, что ты меня разлюбил. Чувствовала, что что-то тебя мучает, и не знала что.

– Я же говорил, что этого не произойдет, – ответил он ей и украдкой поцеловал, спрятавшись от кучки прохожих за ствол ясеня. – И все-таки я старше тебя и боюсь, что с нами будет, когда я буду старым… начну творить детские неожиданности…

– Не спеши. Раз уж я не накатала заяву ментам, как тебе пророчил твой психолог, то и дальше буду рядом.

– Ты меня любишь?

– Люблю.

– Это хорошо… А что будем делать, если у меня рак? – спросил Антон, вспомнив, как психолог «пророчил» ему не держать в себе чувства и работать над чреватым онкологией чувством вины.

«Например, за то, что ты помог Игорю отправиться на тот свет. Или за то, что ты занимаешься любовью со своей дочкой втайне от своей супруги. Носит же земля…» — проснулся внутренний голос, вновь испортив Антону ставшее хорошим настроение.

– Как что… Во-первых, рака у тебя не будет, а во-вторых, даже если он есть, то мы его вылечим.

– Не поспоришь, – ответил Антон, приободрившись. Хотя он был далеко не стар, но в ту минуту понял, что завидует Маше и таким же, как она, за ту легкость, с которой они смотрят на жизнь.

– А теперь обними меня.

– Маш, мы же договаривались… Сколько ты видела на улице отцов, лапающих своих детей за талию?

– Ой, так и знала, что тебе слабо…

Антон не отреагировал.

– Ну пожа-а-а-луйста! – пролепетала Маша с детскими нотками в голосе. Девушка знала, что папа не сможет перед ними устоять.

– Ну хорошо. Только чур, пойдем в дом. А то поздно ляжем, и у обоих день будет через одно место – опозоришь батьку, получив двойку, и все такое.

11

Рак все-таки оказался… неоперабельным, ибо находился близко к стволу мозга.

Жить Антону оставалось как максимум – несколько месяцев, а как минимум – никто не знал сколько…

Маша настояла (да он и сам был не против), чтобы он оставался в больнице да последнего:

– Вдруг лечение поможет. Бывают же случаи исцеления, – говорила она.

И чем хуже Антону становилось, тем меньше она навещала его. В те часы, когда у него никого не было, кроме его собственной душераздирающей слабости и одиночества, он думал о том, что же значит для него смерть.

С одной стороны, она была для этого мужчины жертвой во имя будущего своей дочери, а с другой – он не хотел бросать Машу, еще надеясь, что все будет как раньше.

Но время шло, часики тикали, а лучше ему не становилось. Так что Антон собрал все свои силы и посмотрел правде в глаза: улучшений нет, а Маша его разлюбила.

Впрочем, он не винил свою дочь – ведь она, так или иначе, всегда оставалась для него ребенком. «Ей, наверно, тяжело видеть меня таким», – думал он.

Лежа в кровати и устав размышлять о том, объяснения чему он вновь не находил, Антон уже приготовился было умирать, как вдруг… в палату вбежала милая, любимая Маша.

Казалось, они не виделись целую вечность, хотя она не приходила всего-то четыре дня. Эти дни были для него пыткой. И все это время он молил Бога, чтобы после того как он умрет, она долго не мучилась и начала жить заново.

– Привет, папочка! – сказала Маша, стараясь не плакать. – Прости, что я не приходила. Не думай, что я тебя бросила…

– Все в порядке.

– …ты же знаешь, какую дуру из меня вырастил, – договорила она и, когда оба устало рассмеялись, наклонилась его поцеловать по-взрослому.

В это самое время в палату заглянула постовая медсестра и, задумавшись, что работать двое суток подряд вредно для здоровья, тихонько закрыла дверь и пошла записываться к психиатру.

Антон заметил, что Маша была почти без макияжа. Только губы накрашены да на ресничках синяя тушь.

«Переживает, ей не до косметики… Бедная», – подумал он и спросил:

– Солнышко, какой был смысл начинать то, что закончится, даже если я этого не хочу?

– Не бойся, папа. Я люблю тебя и ни о чем не жалею.

– Правда?

– Да, – ответила она ему со всей честностью, обратив внимание на то, как сильно его состарила болячка.

«И все равно ты для меня красивый», – подумала она.

– Но разве так бывает?

– Почему ты перестал верить мне? – вновь расплакалась Маша.

– Я тебе верю. Просто жалко уходить от тебя.

– Вспомни, что ты говорил, когда не стало мамы: что она уснула и проснулась в лучшем мире.

– Да, я знаю, что она нас там ждет, – твердо и уверенно произнес он слабеющим голосом. – Но я не хочу быть там без тебя. Обидно.

– Ты же сам учил, что не надо переживать о том, чего не в силах исправить.

– Верно.

– Поцелуй меня, последний раз.

– А если там ничего нет?

– Ну, тогда нет и нет. Главное, что мы были, – проговорил он, чувствуя, как теряет дар речи. – Пожалуйста, береги себя, мой нежный цветочек. И не торопись к нам на тот свет. Помнишь, что я тебе говорил: кто понял жизнь, тот не торопится.

– Постараюсь… – Всхлипнув, девушка попыталась сдержать слезы. Было очевидно, что настало время прощаться, а как много ей хотелось ему в очередной раз сказать! – Пап, ты… для меня лучший отец в мире. И я буду скучать и всегда любить тебя.

Едва заметная улыбка осветила его лицо. Минутой позже Антона не стало. Звенящий гул в ушах сменился тишиной, а затем он ушел в лучший мир, так и не успев сказать ей спасибо за то, что благодаря ей он ответил на все свои вопросы, которые так долго его терзали, и прожил столь удивительную жизнь.

А что Маша? Спустя два года после смерти папы она нашла себе молодого человека. Он сделал ей предложение, и они поженились. По большей части в ее глазах он был противоположностью отца, возможно потому, что подсознательно она понимала – таких отношений, как с ним, и такого, как он, уже никогда больше не будет.

Девушка никому не рассказывала о том, что между ними было. И когда у них с мужем родилась девочка, а затем и мальчик, она была очень рада, назвав сына в честь отца. Своего. Естественного, а не биологического, о котором она никогда и не вспоминала.

Если же вместо праздника на ее улице выдавались мрачные дни (а у кого их нет?), то она с любовью смотрела на тот портрет своего отца, который подарила ему на день рождения.

И хотя она искренно любила своего супруга и с годами все больше окуналась в свою собственную семейную жизнь, перед тем как уснуть и невзирая на любые обстоятельства, она вспоминала отца и мысленно желала ему доброй ночи.

Эпилог

– Ну что, Господь Бог, скажешь? – обратился Сатана к седеющему старику после того, как они досмотрели жизнь Антона.

– Все хорошо, что хорошо заканчивается. Вот только чем ты думал, когда дал ему заболеть раком? Не жалко дочку?

– Сам виноват, со своей свободной волей. Хочу верю, хочу не верю, и вообще – что хочу, то и делаю. К тому же, твоего парня предупреждали об опасности его получить. Кто ж знал, что он у тебя такой сознательный.

– Ну, – развел руками с деланно виноватым видом Бог, – что поделаешь. – И в следующий миг Господь на пару с Сатаной взорвался смехом так, что в Африке пошел снег, а в Сирии взорвался вертолет.

– Ой не могу! Тише, тише! – хохотал Сатана, пытаясь отдышаться.

– Потому что… – пытался взять себя в руки Господь Бог, утирая слезу, – все дороги все равно ведут к нам.

– Ну а если серьезно?

– То история и правда замечательная.

– Но ты же понимаешь, что это единичный случай?

– Конечно. Таких, – Бог довольно расхохотался так, что мужчина из Рязани нашел по дороге домой несколько тысяч евро, – больше не выпускают. Отмучился.

– А то ад… рай. Гостя принимай! – скаламбурил Сатана, подумывая, что ад для некоторых начинается и заканчивается там, на Земле. Неужели не жестоко задумано? Они там страдают, пока мы здесь шутки шутим.

– Но все же, – сказал старец, – посмеялись и хватит. Ты же знаешь, что я не играю в кости, а значит, все варианты учтены. И еще, помни, что его дочка попадает под мою протекцию, и чтоб ни-ни.

– Ой, я вас умоляю! Это и так ясно, что вся эта семья никак не мои клиенты. Что их дергать-то? – ответил Сатана с деланно равнодушным видом. Вот она, тактика искусителя.

Зная своего comrade[32] вдоль и поперек, Бог задумчиво и уже без улыбки произнес:

– Ox, mon cher[33], хоть мы с тобой и водим дружбу, как дипломатичные товарищи, но я никогда не любил твоего лукавства.

В ту же секунду снег в Африке прекратился, так что его почти не заметили. А те, кто заметил, посчитали, что им показалось.

– Ты же знаешь, что это полуправда… – с грустью ответил Сатана, думая о своем. После чего оба исчезли в густом белом облаке, на котором прежде сидели и наблюдали за происходящим.

Одному было пора встречать Антона, а второму деликатно оповестить жену о прибытии супруга.

19.12.2013 – 29.12.2013,

Санкт-Петербург

Примечания

1

Верую, ибо абсурдно (лат.) (здесь и далее примеч. авт.).

(обратно)

2

Квинт Септимий Флоренс Тертуллиан – выдающийся раннехристианский писатель и богослов, живший во II–III вв. и. э.

(обратно)

3

Амелия Эдвардс (1831–1892) – английская писательница, работавшая в основном в русле английского рассказа о привидениях и готической прозы.

(обратно)

4

Paradise Lost (с англ. – «Потерянный рай») – метал-группа из Великобритании, основанная в 1988 году. Общепризнанной является точка зрения критиков, согласно которой музыканты являются зачинателями стиля «Gothic Metal», под которым понимается мелодичный «дум-дэт» с вкраплениями клавишных и женских вокальных партий. Всерьез повлияли на музыкальное становление таких групп, как Katatonia и Anathema (равно как и на творчество ранних The Gathering). Имеется в виду альбом 2009 года.

(обратно)

5

Х/ф «Начало», 2010, реж. К. Нолан.

(обратно)

6

Гарлем (англ. Harlem) – часть верхнего Манхэттена, исторически – с 1658 г. – освоенная афроамериканским населением граждан США. Остается центром афроамериканской культуры, одним из их деловых районов. В середине XX века значительное количество средств было выделено на повышение уровня жизни жителей Гарлема, однако без особого эффекта. Из-за бедности и криминальных инцидентов многие переехали в более спокойные для жизни места. Вновь развиваться Гарлем начал с 1990-х гг. На данный момент там проживает менее половины темнокожих от общего числа жителей в этой части Нью-Йорка.

(обратно)

7

Украинская музыкальная группа, основанная в 2000 году поэтессой Ольгой Пулатовой и Еленой Войнаровской. «Fleur» обладают самобытным звучанием, в котором сочетаются неоклассика, рок и поп стили музыки. Внимание слушателей в творчестве одесского коллектива привлекают мультиинструментальные аранжировки композиций, эмоциональная лирика и разнообразный женский вокал исполнительниц.

(обратно)

8

Психиатр и маньяк-интеллектуал, герой книг писателя Томаса Харриса («Молчание ягнят» и других). Людоед, обладающий особым мировоззрением, Ганнибал Лектер в массовой культуре обрел славу известного злодея, не в последнюю очередь благодаря эталонному актерскому исполнению сложной роли Энтони Хопкинсом.

(обратно)

9

Имеется в виду станция метро в Петербурге, вестибюль которой расположен в здании торговых рядов (много лет эти площади занимает универмаг «Большой Гостиный двор»), выстроенных по проекту Ж.-Б. Валлен-Деламота в 1785 году. Исторически является популярным местом торговли, расположенным в центре города, на Невском проспекте.

(обратно)

10

С англ.: «Я хочу видеть твой плач, сука».

(обратно)

11

Futurama – американский мультсериал Мэтта Гроунинга, автора не менее известного мультсериала «Симпсоны». В «Футураме» рассказывается о приключениях команды из города New-New York, занимающейся межпланетными грузоперевозками. Действие мультфильма разворачивается в будущем.

(обратно)

12

Отсылка к готическому произведению Роберта Стивенсона на тему раздвоения личности. «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда», опубликованная в Лондоне зимой 1886 года, глубоко проникла в массовую культуру, неоднократно экранизируясь и обыгрываясь на театральной сцене. Оззи Осборн в альбоме «Ozzmosis» 1995 года выпустил песню «Мой Джекил не прячется».

(обратно)

13

«Все врут» – фраза, нередко повторяемая главным героем медицинского сериала «Доктор Хаус».

(обратно)

14

Ганс Селье (1907–1982) – выдающийся канадский врач, родившийся в Вене. Первым разработал т. и. теорию стресса и считал стресс ответной реакцией организма на любое воздействие.

(обратно)

15

Наоборот (лат.).

(обратно)

16

Трип-хоп – стиль электронной музыки, появившийся в начале 1990-х годов в Великобритании. Смесь соула, регги и хип-хопа, видоизменяющаяся с годами. Трип-хоп стал популярен настолько, что быстро распространился в США. Основоположниками считаются группы Massive Attack и Portishead.

(обратно)

17

Мишель Эйкем де Монтень (1533–1592) – французский писатель, философ эпохи Возрождения, основоположник жанра эссе.

(обратно)

18

Пошел ты! Увидимся позже, хер (англ, сленг).

(обратно)

19

«Pret a Manger» – здесь имеется в виду популярная в Лондоне сеть сэндвичных, открытая в 1986 году. Славится натуральными и свежими ингредиентами продуктов (сэндвичи, лимонады, кофе, супы и др.), а также наличием собственных мини-пекарен.

(обратно)

20

Здесь и далее повесть изобилует названиями лондонских станций метро.

(обратно)

21

Сохо (Soho) – торгово-развлекательный квартал района Вестминстер.

(обратно)

22

Black metal — (блэк-металл, блэк), направление в тяжелой музыке, характеризующееся грязным звуком низко настроенных гитар, быстрым ритмом барабанов и скоростью гитарных партий. Основоположники стиля – группы Venom и Bathory.

(обратно)

23

Burzum — проект норвежского музыканта Варга Викернеса, оказавший серьезное влияние на норвежский блэк-метал.

(обратно)

24

Alcest — французская музыкальная группа, основанная в 2000 году. Музыка отличается менее экстремальным и более мелодичным звучанием, чем у многих групп блэка. В настоящее время коллектив играет post-black metal.

(обратно)

25

Имеется в виду музыкальный альбом «Les Voyages de l’Ame» (2012).

(обратно)

26

В данном случае чил-аут означает зону отдыха, где можно уединиться тет-а-тет. Чил-ауты в современных клубах оборудованы уютными диванчиками. Нередко эти зоны комфорта используются для раскуривания марихуаны или гашиша. Второе значение этого слова обозначает спокойную, расслабляющую музыку.

(обратно)

27

Дэйв Гаан (Dave Gahan) – вокалист группы «Depeche Mode». Записал несколько сольных альбомов и сотрудничал с группой «Soulsavers» (альт-кантри из США). Итогом плодотворного сотрудничества стала совместная работа «The Light The Dead See» (2012).

(обратно)

28

Речь идет о городской психиатрической больнице № 3 имени И. И. Скворцова-Степанова – бюджетном учреждении Санкт-Петербурга, в котором оказывается помощь соответствующей категории нуждающихся. Это верно и для Клиники неврозов, городской психиатрической больницы № 7 имени академика И. П. Павлова. (Здесь и далее примечания автора).

(обратно)

29

Оригинал отрывка из «Алисы в Стране чудес» звучит следующим образом:

– But I don’t want to go among mad people, – Alice remarked.

– Oh, you can’t help that, – said the Cat: – we’re all mad here. I’m mad. You’re mad.

(обратно)

30

Afterlife (англ.) – загробная жизнь.

(обратно)

31

Бичатник (сленг.) – место, которое облюбовали «бичи», т. е. бомжи.

(обратно)

32

Comrade – товарищ, друг (англ.)

(обратно)

33

Mon cher — мой дорогой (фр.)

(обратно)

Оглавление

От автора

История, рассказанная человеком средних лет

Жизнь на грани

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Эпилог

  Послесловие

Карикатура

Измена

  Предисловие

  Глава 1 Прощание

  Глава 2 Костя

  Глава 3 Настя

  Глава 4 Глазами алисы

  Глава 5 Новость о поездке в лондон

  Глава 6 В лондоне

  Глава 7 День вдвоем

  Глава 8 Обратная сторона медали

  Глава 9 Возвращение домой

  Глава 10 Новая жизнь

  Эпилог

Необычное дело

Ответ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg