«Русский акцент»

Русский акцент (fb2) - Русский акцент 2079K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Самуил Наумович Ходоров

С. Н. Ходоров Русский акцент

© Ходоров С.Н., 2017

© Издательство «Инфра-Инженерия», 2017

* * *

Дорога в Израиль идёт через поиски Бога, По братским могилам погибших в неравном бою, На свете одна существует такая дорога, И всё-таки каждый туда выбирает свою. (Александр Городницкий) Ах, как бы нам за наши штуки Платить по счёту не пришлось. Еврей! Как много в этом звуке Для сердца русского слилось! (Игорь Губерман) Согнувшись в виде запятой, Гонимые судьбой треклятой, Мы все ходили под пятой И под графой ходили пятой. Покинув тело, гордо рея, Возносится душа еврея. Не грех счастливой быть и гордой, Навек простясь с жидовской мордой. (Юрий Солодкин)

Глава 1. Поехали!!!

Борис стоял у раскрытого окна и нервно курил. Сквозь сизые кольца сигаретного дыма, рассекающие розоватые блики восходящего солнца, он задумчиво глядел на пепельный фрагмент пустыни Негев. Каменистые холмики пустыни виднелись не где-то за дальним горизонтом, а начинались прямо у четырёхэтажного дома, стоящего на южной окраине Беер-Шевы. В полусотне метров от подъезда горделиво высился облезший верблюд, привязанный к пальме длинной верёвкой. Весь этот тускло-серый ландшафт резко контрастировал с ракурсом, открывающимся из окна огромной трёхкомнатной московской квартиры Бориса. Он родился и вырос в одном из старинных зданий на Арбате, чуть позже воспетым Булатом Окуджавой. Собственно там он и прожил 42 года, вероятно, большую и, наверняка, лучшую часть своей жизни. Ещё неделю назад он, как и сегодня, стоял у окна и курил свои любимые московские сигареты «Ява» за 40 копеек пачка. Только тогда из окна, в противовес сегодняшнему, открывалась не столь величавая, как пишут в туристских путеводителях, сколь будничная и ежедневно привычная для Бориса, панорама столичного Кремля и увенчанный православным крестом купол Храма Воскресения Словущего. Узорчатый крест на шпиле церкви прославлял Христа Спасителя. Для обывателя, в отличие от Бориса, древний Кремль являлся неизменным атрибутом гипотетической сердцевины СССР, а религиозная обитель – символом русского православия. Так уж получилось, что сегодня волею судьбы Борис оказался в Израиле, на родине того самого Христа, который символизировал купол старой церкви на Арбате. Символическим являлся также и факт, что Храм Воскресения после войны с французами в 1812 году был дарован Иерусалимскому патриарху, а сама церковь получила название Иерусалимского подворья. Парадокс заключался в том, что буквально через несколько дней Борис побывает на Русском подворье в Иерусалиме. Теперь же предстояло узнать, сможет ли выполнить уже почти не иллюзорный Христос, возложенные на него функции Спасителя, на святой и обетованной земле, на которой Борис, если быть точным, оказался не совсем уж по воле случая или судьбы.

Говорят, что случайность есть не что иное, как глубоко скрытая закономерность. Похоже, совсем не случайно наступил 1990 год, который, набирая свои лихие обороты, докатился до светлого ландышевого мая. Именно в этот год руководство СССР и КПСС в последний раз приветствовало с трибуны Мавзолея первомайскую демонстрацию. Впервые за многие годы парад неожиданно превратился в митинг протеста, зазвучали антикоммунистические лозунги, появились самодельные плакаты с требованиями отставки советского правительства и Президента СССР М.С.Горбачёва. В этот день светлое майское утро, вопреки заезженному социалистическому шлягеру, «красило стены древнего Кремля» совсем не нежным цветом. В его оттенках чудились суровые тёмные тона необузданной и неизвестно куда ведущей реалии. Объявленная несколько лет назад М.С.Горбачёвым гласность и перестройка с недозволенной скоростью неслись в никем не обозначенный тупик. Борис понуро наблюдал из окна за кумачовой окраской нестройно движущейся демонстрации с надоевшими транспарантными клише: «Солидарность, Мир, Труд, Весна, Май».

Вообще-то он любил этот светлый майский праздник, с детских лет любил, сидя на крутых отцовских плечах, вслушиваться в торжественные звуки духового оркестра и в слова ликующего народного пения «Кипучая, могучая, никем непобедимая, страна моя, Москва моя, ты самая любимая». Только сегодня на глазах Бориса кипучая, могучая и любимая страна рассыпалась в клочья, которые никто не собирался воссоединять. Именно в эти минуты у него в висках явственно прозвучал какой-то неведомый колокольчик, возвещающий, как в песне Юрия Кукина, вопрос: «Что же, что же не так, не так, что же не удалось?». А в это время захлебнувшийся от майского торжества хмельной и гуляющий народ продолжал привычно напевать, по-прежнему не утруждая себя задуматься над смыслом забытой песни Лебедева-Кумача: «Бьют часы кремлёвской башни, гаснут звёзды, тает тень, до свидания, день вчерашний, здравствуй новый светлый день!». Борис почему-то задумался и, не без основания, решив про себя, что, если вчерашний день не завершился ничем существенным, то и новый день вряд ли сулит в текущий момент какие-то эпохальные изменения к лучшему. Скорее даже совсем наоборот, именно текущий момент навевал совсем безрадостные мысли о бесперспективности мрачного будущего. В противовес думам Бориса, проходящие мимо Мавзолея праздничные колонны подвыпивших москвичей неуверенно громко кричали «Ура-а-а!». И тут его пронзило, как будто током ударило, внутренний голос как будто спрашивал Бориса:

– А что, собственно, Вы тут делаете, Борис Абрамович, на чужом празднике жизни? Да и Ваш ли это праздник? Да и жизнь ли это вообще?

Гнетущие мысли Бориса прервали звонкие голоса его дочерей, семиклассницы Светланы и первоклассницы Наташи, они в унисон, перебивая друг друга, верещали:

– Папочка, мама зовёт пить кофе, она приготовила в честь праздника твои любимые эклеры, а для нас – мороженое.

Борис в знак одобрения согласно кивнул головой, а всё тот же внутренний голос продолжал нашёптывать ему:

– А что, дорогой Борис Абрамович, ожидает твоих ненаглядных дочерей в стране, где они появились на свет?

Борис, увидев в открытое окно шатающегося мужика с початой бутылкой чернильного портвейна с жёлтой этикеткой, на которой красовались рельефно выделенные три семёрки, подумал про себя:

– А что, чёрт побери, их может ожидать, кроме как разброда и шатания, всепоглощающей неуверенности и чувственного смятения, душевной неопределённости и внутренней необустроенности.

Из настежь открытого окна дома напротив, как будто по заказу, из затёртой магнитофонной ленты доносился хриплый голос Александра Кальянова, который пел:

За кордон, за кордон, далеко за кордон, Где ни бурь, ни зимы не бывает, Далеко за кордон с перебитым крылом Улетает, мой друг, улетает.

В голове Бориса какие-то невидимые молоточки продолжали выстукивать мелодию этой песни, рефреном вбивая в его мозговые извилины слово «за кордон». Пока он дошёл до кухонного стола, на котором красовались нежные заварные эклеры и маленькие чашечки с дымящимся кофе, это слово навязчиво трансформировалось в слово эмиграция. Борис, обжигаясь горячим кофе, смотрел на своих дочерей и, переведя взгляд на жену, неожиданно для себя потребовал:

– Танюша, неси быстрее рюмки и коньяк. Сегодня какой-никакой, хоть и с пролетарским оттенком, но всё-таки праздник.

Когда девочки удалились в свою комнату, Борис налил себе в рюмку живительную армянскую влагу под названием «Арарат», привезенную из командировки в Ереван, и залпом осушил её. Затем закурив сигарету, он дрожащим голосом проговорил:

– Послушай, Таня! Буквально несколько минут назад в моих ещё трезвых мозгах щёлкнул какой-то выключатель, который развернул моё мировоззрение на сто восемьдесят градусов.

– Что ещё за выключатель ты придумал, Боря? – проворковала Таня, убирая пузатую бутылку «Арарата» от греха подальше на другой край стола.

Борис привстал, потянувшись к убранной от него бутылке, налил себе ещё одну рюмку и буквально влил её в себя, совсем не наслаждаясь, как это бывало прежде, вкусовым букетом выдержанного коньяка. Он посмотрел немигающим взглядом на жену и отрывисто отчеканил:

– Понимаешь, Танюша, только сегодня до меня дошло, что наша страна на недозволенной скорости въехала на рельсы каких-то хаотических и необратимых процессов. Куда ведут эти рельсы даже богу вряд ли известно. Скорее всего, они протянулись к какой-то тупиковой станции.

– Боря, немедленно прекрати пить свой коньяк, – перебила его жена, – что за высокопарный бред ты несёшь в праздничный день? Что ещё за рельсы ты придумал? О какой такой станции ты говоришь?

Борис, не обращая ни малейшего внимания на реплику жены, неистово продолжал:

– Я не хочу мчаться к этой станции. Не остаётся нам, Танюша, ничего другого, как на полном ходу спрыгнуть с этого быстро несущегося поезда.

– Боренька, дорогой, ты часом не заболел, – забеспокоилась Татьяна, – может всё-таки ты переведёшь свои аллегории и иносказания на простой человеческий язык.

Борис снова потянулся к рюмке, которую Татьяна предусмотрительно отодвинула на недосягаемое для него расстояние, то же самое она проделала с открытой пачкой сигарет. Тогда он, резко привстав из-за стола, порывисто выкрикнул:

– Всё, дорогая Танечка, мы уезжаем, мы эмигрируем в нормальную страну, называемую Израиль. И никаких запятых. Сегодня я ставлю жирную точку, разумеется, с твоего искреннего согласия.

Борис рассеянно смотрел на свою жену. От его блуждающего взгляда не ускользнуло, как судорожно вздрогнули её плечи, как сквозь выступающие слёзы в её зелёноватых глазах выразилось полное недоумение и беспросветная растерянность. Нервно постукивая нежными пальчиками по жёлто-красным яблокам, изображёнными на натюрмортной клеёнчатой скатерти, она чуть слышно выдавила из себя:

– Во-первых, в Израиль не эмигрируют, а репатриируются, точнее, туда евреи возвращаются на историческую родину. На иврите этот процесс называется коротким словом «алия».

– Откуда такие энциклопедические познания, – удивился Борис, перебивая жену.

– А во-вторых, Боренька – продолжила Татьяна, – я не верю своим ушам. Ты ли это? Ты разве не помнишь, какой скандал ты мне закатил при знакомстве с тобой, когда я только заикнулась о переезде в Израиль?

– Так это было лет пятнадцать назад, – вспылил Борис, – время было другое, да и момент инакомыслия тогда ещё не наступил.

– Ишь, как заговорил сейчас, – повысила голос Таня, – всю жизнь свою свято верил в учение Маркса и Ленина, считая его всесильным и верным. Да и искренней любви к советской родине у тебя было, наверное, больше, чем у всех членов Политбюро ЦК КПСС вместе взятых. Что случилось, Боря? Может, сходишь на приём к психиатру?

– К чёрту психиатров и психоаналитиков, – замахал руками Боря, – я здоров, как никогда. Просто, Танечка, изменились жизненные коллизии. Изменилась объективная реальность. Я, действительно, никогда не был антисоветчиком и диссидентом, я всегда считал, что не существует общества идеальнее, чем коммунизм. По правде говоря, я и сейчас так думаю. Только сегодня я понял, что построить такое общество невозможно.

– И что из этого следует? – спросила Таня, импульсивно наливая в рюмки оставшийся коньяк.

– Танюша, дорогая, снова повторяю тебе, что этот безумный мир изменился. Давай, пока мы ещё относительно молоды, попробуем начать жизнь с чистого листа.

– Борис, ты хоть себя слышишь? О каком таком чистом листе ты говоришь? Ведь у нас здесь есть всё: прекрасная квартира в центре Москвы, твой высокий социальный статус и очень-очень приличная зарплата. Ты многого добился, благодаря своим профессиональным знаниям, неуёмной энергии и бешеной настойчивости. Что же ты ещё хочешь?

– Танюша, я вижу, ты не понимаешь, это, как ты называешь, всё, что у нас есть, рухнет в одно мгновение. Уже рухнуло. Ты просто в силу своей природной близорукости пока этого не замечаешь. Что я ещё хочу? Да, пожалуй, только одного: чтобы ты и я, чтобы наши замечательные девочки без оглядки чувствовали себя свободными гражданами свободной страны.

– Боренька, милый, я понимаю, что ты способный человек. Но, как ни странно, этих самых способностей к иностранным языкам, даже вооружённым, взглядом, у тебя не просматриваются. А иврит, насколько я понимаю, совсем не простой язык. Найти работу без знания языка просто нереально. Как и с чего мы будем начинать и в соответствии с этим, на что будем жить?

– Будем, дорогая, учиться осваивать новую профессию, профессию эмигранта или, как ты говоришь, репатрианта. Точно так же, как я учился быть астрономогеодезистом, работая в экспедициях в тундре и в тайге, в горах и в степях; учился писать диссертацию и быть учёным, учился руководить, мною же созданной, большой инженерной фирмой.

– Боря, я страшно боюсь, я боюсь изнуряющей израильской жары, я боюсь змей в пустыне Негев, а ещё я боюсь арабских террористов и что мы с тобой пополним армию нищих и безработных.

– Танюша, родная моя, не забывай, что я рядом с тобой, а вместе мы не пропадём ни на какой географической широте и на долготе тоже. Ты мне только скажи одно слово – поехали. И тогда в самое ближайшее время мы пересечём границу нашей многострадальной страны и, минуя дугообразные параллели и меридианы, окажемся на своей обетованной исторической родине.

Татьяне ничего не оставалось, как встряхнуть свои длинные угольные волосы, тяжело вздохнуть и отрывисто, как Юрий Гагарин перед первым полётом в космос, вскрикнуть:

– Поехали!!!

С этого момента душевное состояние Бориса стало напоминать большой раскрытый чемодан, в который надлежало сбросить всё накопленное за четыре десятилетия его жизни. Собирать его было совсем непростым делом. Речь шла не о том, чтобы скинуть в кожаное вместилище фарфоровые сервизы, атласное постельное белье, замысловатую кухонную утварь и книги, которые красовались разноцветными корешками в двух просторных шкафах. Прежде всего, надлежало надёжно спрятать прошлое в самые потайные уголки душевной сердцевины. Под прошлым подразумевались картинки далёкого детства. Их нельзя было спрятать даже в самый огромный баул. Это ярко-красный грибок в песочнице детского сада в вытянутом переулке с красивым названием Сивцев Вражек. Это и незабвенные годы, проведенные в старинной, тускло-пепельного цвета, школе в Староконюшенном переулке, и блаженное время учёбы в столичном институте инженеров геодезии и картографии. Это также альпинистские восхождения в высокогорьях Кавказа, Памира и Тянь-Шаня. Следовало также утаить в этой сердцевине любимую работу инженера-геодезиста в голубой сибирской тайге Забайкалья и полярной тундре Чукотки, аспирантуру, защиту диссертации и преподавательскую деятельность в должности доцента кафедры космической геодезии. Ещё надлежало не забыть первые робкие и дрожащие поцелуи с рыжей длинноногой одноклассницей Люськой и, опять-таки первый, сумбурный будоражащий секс в палатке со скалолазкой Ниной в ущелье Безенги на Кавказе. А разве можно предать забвению неожиданное знакомство с Таней, их бурный и скоротечный роман, завершившийся закономерным скреплением подписей во Дворце бракосочетаний. Никак не может улетучиться из памяти и эпохальные моменты рождения дочерей Светочки и Наташеньки, которые стали любимыми неразрывными элементами его повседневья. Подсознание Бориса навязчиво твердило ему, что практически на все события, проходившие в прошлом, был наклеен гипотетический ярлык «впервые». Теперь, похоже, этот же экслибрис будет приурочен к предстоящей эмиграции. Ведь перелёт за кордон, за пределы железного занавеса, за пределы СССР или, по образному выражению президента США Рональда Рейгана, «империи зла», Борис со своей семьёй совершит впервые.

Глава 2. Разбитое корыто

Бедуин в белой с красным орнаментом куфие отвязал верблюда и величаво прошёл мимо окна, возле которого стоял Борис. Верблюд медленно повернул голову к окну, внимательно посмотрел на него и, как показалось Борису, подмигнул ему своим большим треугольным глазом, словно пытаясь промолвить:

– Привет, дорогой, добро пожаловать в наши Палестины, будем жить дружно!

Борис отпрянул от окна, мысленно посылая длинношеего «корабля пустыни» в те самые отдалённые места, откуда он приплыл. Он хотел пройти на кухню и заварить себе утренний кофе, но споткнулся о чемодан, который ещё не успели распаковать. Его падение на, покрытый керамической плиткой, пол и вызванное этим протяжное ругательство разбудило Татьяну:

– Боря! Что случилось, – просыпаясь, забеспокоилась она.

– Случилось то, что вместо кисельных берегов обетованной земли, мы оказались в жаркой пустыне, – про себя подумал Борис.

Татьяне он озвучил первое, что пришло ему в голову:

– Да что-то не спится, дорогая. Да и надо идти очередь занимать в «мисрад клита» (министерство абсорбции).

Борис наспех выпил чашечку нехитро приготовленного кофе, который здесь называли странным словом «боц», переводимое как «грязь», что в принципе соответствовало действительности, так как в чашку засыпался натуральный кофе, который после залития его водой превращался в тёмное месиво. Пешеходная часть магистральной улицы столицы Негева Беер – Шевы, по которой Борис быстро продвигался к конторе, занимающейся новыми репатриантами, тоже была покрыто месивом, только не кофейным, а песчаным. Расхожее клише, что у природы нет плохой погоды, здесь явно не срабатывало. Сегодня в Израиле бушевало не очень приятное явление, называемое хамсином, что являло собой жаркий ветер с примесями пустынного песка, который дует с Африки. Сероватая мгла, разбавленная сорокаградусной жарой, буквально поглотила мыслительный тонус Бориса.

Тягостные думы о бренности чуть ли не африканского бытия растворились в, удручающей самодостаточность Бориса, беседе с чиновницей министерства абсорбции. Немиловидная женщина с ярко выраженной семитской внешностью черновицкого пошиба без предисловий спросила его:

– И откуда же вы к нам прибыли, какое у вас образование и на какую работу вы претендуете?

Борис, вежливо улыбаясь, быстро пробарабанил:

– Я из Москвы, кандидат технических наук, инженер-астрономогеодезист, хотел бы работать по специальности.

Чиновница почему-то, как показалось Борису, издевательски улыбнулась, обнажив при этом золотистые коронки передних зубов, и не без пафоса в картавящем голосе радостно произнесла:

– Ну, вот понаезжали тут столичные профессора с докторскими степенями и думают, что я их обеспечу достойной работой.

– Во-первых, степень у меня не докторская, а кандидатская, – перебил её Боря, – а во-вторых, непонятно какую работу вы называете достойной.

Отворачивая голову к окну и не глядя на него, служительница ведомства, призванного помогать репатриантам, мрачно пробубнила:

– В Израиле, как и во всех несоциалистических странах, нет кандидатов в науку, поэтому вы автоматически становитесь доктором наук. С другой стороны, поскольку вы не знаете иврита, могу вам предложить работу на стройке, уборщиком улиц или в качестве бонуса подобрать вам работу сторожем.

Это был удар ниже пояса. До этого разговора у Бориса не было ни малейшего сомнения, что он легко найдёт работу в соответствии со своей квалификацией. При выходе из здания все его сомнения в одно мгновение развеял пузатенький мужчина в интеллигентных роговых очках с огромной метлой в руках. Попросив у Бориса сигарету, он оценивающе взглянул на него и грустно промолвил:

– Сдаётся мне коллега, что и вы получили от ворот поворот.

Не дожидаясь ответа, он продолжил:

– Разрешите представиться, профессор Каценельсон, доктор физико-математических наук, бывший заведующий кафедрой высшей математики.

Перехватив удручающий взгляд Бориса, устремлённый на метлу, профессор подмигнул ему и неистово прошептал ему на ухо:

– Я, можно сказать, перековал мечи на орала, аппроксимировав эллиптические интегралы и трансцендентные функции в орудие по уборке улиц.

Борис и святым духом не ведал, что такая же судьба постигла и более именитых учёных из Советского Союза. Подметали улицы израильских городов доктор технических наук, лауреат Государственной премии СССР, создатель реактивных двигателей для истребителей МИГ Ефим Беккер и доктор технических наук, профессор, создатель двигателя для стратегического бомбардировщика Т-22 Абрам Франк. Мыли подъезды жилых домов крупные специалисты в области конструирования самолётных двигателей доктора технических наук, заслуженные изобретатели СССР Александр Равич и Геннадий Сверников. А вот доктор технических наук, специалист по газовым турбинам Рафаэль Приампольский, похоже, не смог устроиться даже дворником. Но, видимо, Всевышний на святой земле проникся такой симпатией к дворникам с учёными степенями, что усилиями ещё одного бывшего советского профессора Давида Лиора создал инженерную компанию, костяк которой составили эти учёные. При этой компании был создан небольшой заводик, на котором в скором времени были произведены новейшие двигатели для беспилотных самолётов. Аналогов этим двигателям по мощности, экономичности и массе просто не существует. Американцы предложили семь миллионов долларов за переезд этого заводика в США, но профессор Лиор отказался покидать обетованную землю. В ответ те же американцы намерены произвести крупные инвестиции в строительство завода, который будет выпускать в Израиле уникальные двигатели, созданные бывшими дворниками.

Уникальность ситуации здесь состояла и в том, что такое количество именитых учёных-евреев практически одной специальности успешно работали в научно исследовательских институтах СССР. С одной стороны, при наличии пресловутой «пятой графы», устроиться в престижное научное учреждение было совсем не просто. А с другой стороны ещё в 1950 году секретарю ЦК ВКП (б) Суслову М.А. была направлена служебная записка с заголовком «О подборе и расстановке кадров в Академии наук СССР». В ней сообщалось, что в отделе теоретической физики, руководимом академиком Ландау, все руководящие научные сотрудники – евреи, к тому же все они беспартийные, что, якобы он, академик Ландау, подбирает своих сотрудников не по деловым, а по национальным признакам. В руководимом им семинаре по теоретической физике нет ни одного русского сотрудника, в тоже время подотчётная ему расчётная группа, возглавляемая профессором Мейманом Н.С., наполовину укомплектована лицами еврейской национальности. Схожая ситуация налицо и в академическом институте физической химии: в лаборатории, которая занималась важнейшими разработками по специальной тематике, евреи составляли 80 %, все теоретики института (Мейман, Левич, Волькенштейн, Тодес, Олевский) – евреи, заведующий конструкторским отделом и учёный секретарь также евреи. За период с 1943 по 1949 год под руководством директора института академика Фрумкина и профессоров Рогинского и Ребиндера подготовили докторские и кандидатские диссертации 42 человека: из них 37 евреев. Аналогичное положение в Физическом институте имени Лебедева: здесь из 19 заведующих лабораториями русских 26 %, а евреев 53 %. К тому же в оптической лаборатории, руководимой академиком Ландсбергом, русских 33 %, евреев 67 %. В академическом Институте экономики из 20 докторов наук только 7 русских. Следует отметить, что среди теоретиков сложилась монопольная группа: Ландау, Леонтович, Фрумкин, Гинзбург, Лившиц, Гринберг, Франк, Компанеец, Мейман и др. Все теоретические отделы физических и физико-химических институтов укомплектованы сторонниками этой группы, представителями еврейской национальности. История умалчивает, что предпринял тов. Суслов М.А., ставший при генсеке Брежневе Л.И. главным идеологом КПСС, по прочтению этого документа, который иначе чем доносом и не назовёшь. Точно так же, как и в записке умалчивается о величайших научных достижениях, перечисленных в ней носителей «пятой графы». Думается, что ни один из них не был уволен: в противном случае (товарищ Суслов М.А., надо понимать отчётливо осознавал это), советской науке был бы нанесён непоправимый ущерб.

Как бы там ни было, но сегодня Борис понял, что корыто, к которому он приблизился, грозило оказаться разбитым. Следовало немедленно придумать нечто экстраординарное. Но, как назло, аналитический разбор ситуации не приводил к решению трудоустройства, к проблеме, которая на сегодняшний день являлась не просто насущной, а жизненно необходимой. В реальности оказалось, что груз этой проблемы взвалила на себя Татьяна. Жизнь лишний раз подтверждала, что женщины в пограничных ситуациях оказываются намного боеспособнее и практичнее мужчин. Таня с отличием окончила первый медицинский институт в Москве и работала в больнице врачом-неврологом. Чтобы продолжить врачебную деятельность в Израиле, всем приехавшим докторам из СССР надлежало сдать сложный квалификационный экзамен для получения разрешения на работу. Оценка выставлялась в баллах (от 1 до 60). Сдавшими, как правило, считались соискатели, получившие максимальную оценку в 60 баллов. Это касалось врачей, имеющих стаж работы до 14 лет. Татьяне не повезло, ко времени приезда в Израиль её врачебный стаж составил 13 лет и семь месяцев. Знать бы заранее, она бы приехала на полгода позже. Конечно же, нестыковка со стажем расстроила Таню, но не выбила её из колеи. Она тут же записалась на шестимесячные курсы по подготовке к этому исключительно сложному экзамену, который практически охватывал пятилетнюю программу предметов, изучаемых ею в институте в Москве. Совсем не просто человеку, закончившему почти пятнадцать лет назад институт, нежданно-негаданно пройти экзаменационный тест за весь период обучения.

До открытия курсов оставалось ещё несколько месяцев, а пока что она с Борей изучала иврит в школе по изучению языка, называемой на местном наречии «ульпаном». По форме ульпан представлял собой здание школы, в которой репатрианты штудировали иврит после обеда, когда основные обитатели учебных апартаментов покидали его. По содержанию он меньше всего напоминал языковые курсы. Скорее он являл собой некий театр пантомимы, в котором выступал лишь один актёр в роли учителя семитской словесности. Им оказалась вальяжная дама, коренная израильтянка, которая, не зная русского языка, объясняла перевод слов с иврита исключительно путём движения тела, мимикой и жестами. Как ни странно, эта парадоксальная методика работала. Не столько, правда, по причине её эффективности, сколько из-за безысходности и неимения другой. Иврит Татьяне давался легко, несмотря на отсутствие привычной кириллицы, латиницы, гласных букв и на нетрадиционное написание справа налево. Уже через две недели она довольно сносно объяснялась в магазине и в поликлинике. Дошло даже до того, что сумев прочитать на иврите объявление о предложении работы, она взяла на себя смелость пойти на интервью с израильским работодателем. Таня понятия не имела, что в стране имеются специальные курсы по подготовке к интервью. Однако на интуитивном уровне, владея начальными азами иврита, она вела себя безукоризненно, обладая способностью из совсем небогатого лексикона ивритских слов, строить вполне цельные и грамотные фразы. Да и речь, в общем-то, шла не о вакансии атташе какого-нибудь посольства, а о месте кассирши большого супермаркета. Не обошлось, правда, и без курьёзов. Директор торгового заведения, приятной наружности высокий брюнет, был в дорогих солнцезащитных очках. По этой причине Татьяна, с трудом конструируя простые обороты на пока ещё чужом для неё языке, не могла видеть выражение глаз собеседника как реакцию её ответов на его вопросы. Она, набравшись смелости, попросила его снять очки. Тривиальную, в общем, ситуацию обострило сходство фонетического звучания слов ««очки» и «брюки», которые на иврите произносились соответственно как «мишкафаим» и «михнасаим». У Тани на слуху почему-то крутилось второе слово, что в, конечном итоге, выстроилось во фразу:

– Не будете ли вы так любезны, снять свои брюки.

Огорошенный директор не без эротического интереса взглянул на наивное лицо очаровательной визави и, догадавшись, что виной построения недвусмысленного предложения являлся языковой барьер, весело расхохотался. Надо ли говорить, что Татьяна тут же была принята на работу.

Работа кассира была несложной. В значительной степени её облегчала электронная система кассовых аппаратов, которая к тому времени уже была внедрена во всех супермаркетах Израиля. Требовалось только проводить купленный товар по считывающему устройству, прочитать на мониторе итоговую сумму и выдать покупателю сдачу, которая в цифровом виде тоже высвечивалась на экране. Работа монотонная, не предусматривающая образования вообще и высшего в частности, однако требующая сосредоточия и должного внимания. Всё вышеназванное у Тани имелось, однако, в конце каждого рабочего дня, когда производилась сводка всех продаж, у неё почему-то итоговая сумма выходила больше номинальной. Получалось, что она брала с покупателей больше, чем это было обозначено ценником. В тоже время никто из покупателей не жаловался на незапланированный обсчёт. В советском гастрономе такое экономическое чудо наверняка бы приветствовалось, там больше всего боялись недостачи. Как бы там ни было, начальник отдела отчитывала Татьяну якобы за нерадивую работу. Со временем всё наладилось, и дипломированный врач вносила свой материальный вклад в прокорм своей семьи.

Со временем Татьяна стала опознавать постоянных клиентов. Среди них особо выделялся высокий, профессорской внешности, мужчина с серебристой проседью в чёрных волосах. При оформлении покупки он заговаривал с Таней, оказывая ей признаки внимания, интересовался её образованием и специальностью, сожалел, что у него нет связей в мире медицины, чтобы помочь ей в трудоустройстве. Саги, так звали Таниного клиента, действительно, оказался профессором, он преподавал в Беер-Шевском университете ядерную физику. Когда он узнал, что муж Татьяны имеет докторскую степень по геодезии, он, недолго думая, записал на обороте кассового чека телефонный номер и имя Даниэль. Оказалось, что Даниэль Вассерман, родной брат Саги, тоже был профессором, но уже не Беер-Шевского университета, а Хайфского Техниона. Даниэль читал там курс лекций по математической и физической геодезии. Саги, расплываясь в радостной улыбке, скороговоркой произнёс:

– Пусть твой муж позвонит Даниэлю, я почти уверен, что он что-нибудь подыщет для него. Такие специалисты не должны пропадать в еврейском государстве.

Когда за ужином Таня протянула Борису листок с номером телефона и поведала ему с чем это связано, он, едва не подавившись куском жареной говядины, вскочил из-за стола, подбежал к любимой супруге и неистово закричал:

– Танюша, родная, ты даже не представляешь, что ты для меня сделала. Считай, что я уже работаю в Технионе. Нам придётся переезжать в Хайфу.

– Боря, ты случайно не перегрелся на солнце, – осадила его пыл Татьяна, – с чего ты взял, что тебя уже зачислили на кафедру.

– Таня, ты ничего не понимаешь, – продолжал верещать Борис, – мне сказали, что в Израиле при устройстве на работу главное – это протекция. А она твоими усилиями, дорогая, уже у меня в кармане.

Таня не очень разделяла совсем не оправданный оптимизм своего мужа. В тоже время ей очень не хотелось понижать пробудившийся в нём жизненный тонус. Поэтому она, уже не переча ему, тихо спросила:

– Боря, а что означает слово Технион?

Технион, – воодушевился Борис, – это не что иное, как политехнический или технологический университет. Он расположен на склоне живописной горы Кармель в Хайфе, насчитывает около 100 учебных и служебных корпусов и имеет полсотни научно-исследовательских центров.

– Ничего себе, – протянула Таня, – даже в Москве, в институте инженеров геодезии, аэрофотосъёмки и картографии (МИИГАиК), где ты работал, не было такого количества корпусов.

– Ну, какая Москва, Танюша, – взъерошился Борис, – у нас было всего два учебных корпуса. Но дело, разумеется, не в их количестве.

– А в чём же тогда, – посмотрела Таня на разгорячившееся лицо мужа, – по каким критериям, Боря, ты недооцениваешь родную столицу и свою альма матер. Неужели израильское периферийное учебное заведение, о котором я никогда ничего не слышала, имеет такой авторитет.

– Представь себе, – отчеканил Борис, – что израильский Технион занял седьмое место в рейтинге лучших университетов мира. Мало того, он оказался и единственным университетом за пределами США, попавшим в первую десятку этого престижного списка. Перед ним – только легендарные американские университеты Принстон, Гарвард, Стэнфорд, Массачусетсе и ещё два университета. Это ведь о чём-то говорит.

Глава 3. Хождение по работодателям

На следующее утро Борис уже сидел в рейсовом автобусе, следующего из Беер-Шевы в Хайфу. За окном быстро проносился почти безжизненный, залитый уже горячим утренним солнцем, пустынный декор. Когда, проехав половину пути, миновали плоские, уставленные солнечными бойлерами, крыши Тель-Авива, заоконный ландшафт стал приобретать зеленые оттенки. Это означало, что автобус въехал на приморскую равнину, окаймляющую Израиль с севера на юг. Здесь, наконец, проявилось Средиземное, самое что ни есть голубое, тёплое и ласковое море, окаймлённое золотистыми песчаными дюнами. Эксклюзивный пальмовый коллаж за окнами автобуса неожиданно прервался малахитовым горным поднебесьем, венчающим въезд в северную столицу Израиля город Хайфу. Ещё через полчаса, слегка вспотевший от влажного морского бриза, Борис размеренно шагал по территории студенческого кампуса. Около входа в него он увидел две пальмы, которые отличались от остальных тем, что были посажены ещё в 1923 году великим Альбертом Эйнштейном во время его визита в Палестину. После образования еврейского государства именно он высказал мысль, что Израиль может выиграть сражение за выживание только благодаря разработке специальных знаний и технологий. Отыскать нужный корпус, где располагалась кафедра геодезии, оказалось совсем непростым делом. По сути дела Технион располагался на громадной, более 300 гектаров, территории, представляющей собой национальный парк, оформленный в лучших стилях садового искусства. В лабиринтах этого во многих местах нерукотворного сада рассыпались учебные корпуса, лаборатории, здания общежитий, спортивные комплексы, амфитеатр, поликлиники, магазины, кафе и даже синагога для религиозных преподавателей и студентов. Прошло немало времени, прежде чем Борис нашёл здание факультета гражданского строительства, одной из специальностей которого была геодезия и картография.

Профессор Даниэль Вассерман, после того, как Борис, путая несколько ивритских слов, которые ему удалось выучить, с не множеством английских, всё-таки представился, усадил его в кресло против себя и предложил чашечку кофе. Для постороннего наблюдателя их беседа напоминала театр мимики и жестов. Профессор говорил с ним на хорошем английском, но заметив, что Борис, не понимает его, начал невпопад размахивать руками и крутить головой в трёх плоскостях, надеясь, что эти телодвижения придадут его британскому наречию необходимое понимание со стороны собеседника. Борис, в свою очередь, пожимал плечами, вращая их из стороны в сторону или сверху вниз, в зависимости от интонации профессора, и мысленно проклинал нерадивых преподавателей, которые так и не смогли обучить его английскому языку. По правде говоря, дело было не столько в учителях, сколько в методике, которую их заставляли брать на вооружение. Суть её сводилась к тому, чтобы не научить языку, а то, мол, не дай бог, поедут за границу и выдадут самую страшную тайну СССР, где находится его столица, город-герой, Москва. Говорят, что ещё лично Иосифом Виссарионовичем Сталиным было отдано распоряжение переработать программы по иностранным языкам в школах и вузах так, чтобы граждане СССР говорить них не могли. Что касается Бориса, то для него указание «вождя народов» было полностью выполнено. Разговор с профессором не сложился, да и он, учитывая отмеченное, не мог получиться даже теоретически. Профессор, понимая этот неопровержимый факт, загадочно улыбнулся, обнял Бориса за плечи и препроводил в другой кабинет, на котором красовалась чёрно-белая вывеска с надписью «dean». Это английское слово было созвучно русскому, поэтому, Боря скорее догадался, чем понял, что внутри кабинета размещается не кто иной, как декан факультета. Профессор, указывая декану на Бориса, проговорил несколько фраз на иврите и вышел из кабинета. За полуовальным письменным столом сидел немолодой седой человек, который, не глядя на Бориса, обстоятельно просматривал его документы. Прошло не менее десяти минут прежде, чем он стремительно для его грузной фигуры вскочил из-за стола и, протянув Борису руку, чуть ли не выкрикнул на достаточно сносном русском языке:

– Ну, здравствуйте, Борис Абрамович! Добро пожаловать на родину ваших предков. Давайте знакомиться. Меня зовут Хаим, отчество в Израиле называть не принято, фамилия Браверман, учёное звание – профессор, должность – декан факультета гражданского строительства.

Борис вздрогнул от обилия русских слов, которые не ожидал услышать в стенах израильского храма науки, и нелепо пробарабанил:

– Шалом, товарищ профессор!

Хаим усмехнулся и, неожиданно подмигнув Борису, весело протянул:

– Товарищи, Борис, это у большевиков, а у нас, как вы понимаете, все господа.

Он, выдержав паузу, уже с серьёзным видом продолжил:

– Я внимательно ознакомился с вашими документами и пришёл к выводу, что вы подходите нам практически по всем критериям.

У Бориса от внезапно нахлынувшей эйфории закружилась голова. Вот ведь как, не успел приехать в чужую страну, как его уже берут на работу, и не куда-нибудь, а в один из самых досточтимых университетов мира. Однако через минуту оказалось, что радоваться было рано. Профессор Браверман, сочувственно улыбаясь, заунывно промолвил:

– Тем не менее, уважаемый Борис, имеется у вас в наличии параметр, который меня категорически не устраивает. Все лекционные курсы, как вы догадываетесь, у нас читаются на иврите. Иногда мы приглашаем профессоров из Европы и США, которые ведут свои курсы на английском языке. Но вы Борис, к моему великому сожалению, не знаете ни иврита, ни английского.

– Что же прикажете мне делать, – расстроился Борис, – идти разнорабочим на стройку или подметать улицы.

– Приказывать Вам я не имею права, а вот посоветовать могу, – воскликнул Хаим Браверман, – я ведь тоже не получил должность декана по приезду из СССР. Родился я в Вильнюсе, потом оказался в Челябинске, позже был долгий путь репатриации в Израиль через Польшу. На стройке я, правда, не работал, зато чистил коровники и конюшни, работал на сельскохозяйственных работах под изнуряющим солнцем в кибуце на Мёртвом море. Это продолжалось несколько лет, пока я не понял, что иврит стал моим чуть ли не родным языком.

– Я понял, профессор, что моя программа-минимум-учить иврит, – удручённо промямлил Борис.

– Именно так, молодой человек, – перебил его Хаим, – только в этом случае вы сможете достичь и программу-максимум, которую сами себе выстроите.

– Ну что ж, господин профессор, – с трудом выдавил из себя Борис, – спасибо за напутствие, кто знает, может быть, ещё и встретимся.

– А вот в этом не сомневайтесь, – радостно провозгласил декан, – в Израиле не так много геодезистов с докторскими степенями, мы ещё обязательно столкнёмся на нашей совместной научной тропе. Борис уже было схватился за дверную ручку, чтобы покинуть кабинет, как Хаим поспешно выкрикнул ему, чуть ли не вслед:

– Вот ещё что, Борис, я просмотрел достаточно обширный список ваших научных трудов и увидел, что ваши публикации охватывают разнообразный диапазон исследований.

– Да, профессор, – сказал Борис, отходя уже от приоткрытой двери, – у меня имеется ряд разработок, как в области геодезической астрономии, так и в плане учёта влияния ошибок измерений, вызванных рефракцией.

– Я обратил внимание не только на актуальность ваших статей, – усмехнулся профессор, – но и на их количество. У вас напечатано 35 статей. У нас не каждый профессор сможет похвастаться таким числом изданных работ.

– Количество не всегда переходит в качество, – скромно потупился Борис.

– Будем надеяться, что всё-таки перерастает, – заверил его Хаим, – да и уважаемые московские издательства вряд ли выпустят в свет научную несусветность.

– Вероятность этого события, к сожалению, приближается к нулю, – мрачно подытожил Борис.

Он ещё и святым духом не ведал, что уже через два года в одном из именитых американских научных журналов будет переведена на английский язык и опубликована его статья об оптимизации измерений в геодезических сетях. Борис опубликовал её в Москве во всесоюзном журнале «Геодезия и картография» пятнадцать лет назад, когда он только начал готовить материал для диссертации. Сей факт неуклонно свидетельствовал, что выполненное им исследование до сих пор не потеряло актуальность. Тем временем профессор Браверман, крепко пожимая Борису руку, жизнерадостно заключил:

– Не отчаивайтесь, коллега, всё образуется. А пока что я записал на своей визитной карточке телефон своего друга, профессора Левитана. Он как раз работает в Бер-Шевском университете, позвоните ему от моего имени, возможно, он поможет вам в трудоустройстве.

Сказать, что Борис был расстроен результатом своего визита, означало сказать ничего. Однако его натура была сложена из крепкого, не поддающегося незначительным нравственным коррозиям, материала. Он прошёл суровую школу альпинистских восхождений. Там в горах совсем близко от него исходил шум грозных лавин, там грохотал камнепад и летели искры от вклинивающего в снежный фирн ледоруба. А тут, подумаешь, не вышло, что мимолётом пригрезилось, простое желаемое не превратилось в действительное. Правильно говорил его руководитель диссертации профессор Соломонов, что отрицательный результат – это тоже результат, а отсутствие результата – это стимул к его достижению. Именно поэтому, для того чтобы двигаться дальше, буквально на следующее утро, Борис позвонил профессору Левитану. К его огромной радости профессор тоже говорил на русском языке. Ссылка на профессора Бравермана сработала чётко, уже через два часа Борис сидел в кабинете Левитана. Оказалось, что по поручению министерства науки, можно сказать с прямой санкции правительства, профессору Левитану надлежало создать ряд технологических теплиц. Целью этих теплиц являлась реализация и внедрение идей новых репатриантов с учёными степенями, обладающими инженерными и научными знаниями высокого уровня. Другими словами, вновь прибывшим кандидатам и докторам наук предоставлялась возможность претворить свои идеи и опыт в жизнь. Правительство финансировало этот проект, поэтому участвующим в нём учёным гарантировалась зарплата. Что могло быть лучше этого: продвигай свои разработки в жизнь и получай за это деньги. Однако в случае Бориса концепция «отрицательного результата» продолжала своё никем неутверждённое право на существование. Профессор Левитан равно, как и его коллега из Техниона, принял Бориса весьма гостеприимно. Вместе с тем, просмотрев документы Бориса, он совсем невесело подвёл черту, сообщив ему следующее:

– Должен вас огорчить, Борис, но вы совсем не виноваты в том, что геодезия не попадает в список фундаментальных наук. Кроме того, создаваемым теплицам предписано функционировать в следующих областях: электроника – 32 %, программное обеспечение – 22 %, химия и материалы – 23 %, медицинское оборудование – 9 %, остальное – 14 %.

– Как я понимаю, в оставшихся 14 % геодезия тоже не числится? – с надеждой в голосе спросил Борис.

– К сожалению, коллега, – скаламбурил профессор, – науки на букву «г» в список не входят. Как видите, здесь нет даже геологии, хотя, как вы понимаете, Израиль, в первую очередь, остро нуждается разведке полезных ископаемых, а не в измерениях земной поверхности.

– Не скрою, профессор, что я разочарован концовкой нашей беседы, – жалобно пробормотал Борис, – но, как говорится, на нет и суда нет.

– Суд, может быть, и будет, – продолжал иронизировать Левитан, – только никто не знает когда. Впрочем, Борис, вот вам моя визитная карточка, на которой я написал номер телефона директора ОРТ (а), попробуйте поговорить с ним о вашем трудоустройстве, сославшись на меня.

– Страна визитных карточек и протекций, – подумал про себя вконец расстроенный Борис, выходя из кабинета.

С другой стороны, Бориса радовало, что он не стоит на месте, всё-таки, как говорил ренегат Каутский «Конечная цель – ничто, а движение – всё». В отличие от Каутского, от конечной цели, нахождения работы по специальности, он отказываться не желал, но в любом случае продолжение движения означало физическое состояние, отличное от состояния покоя, состояния крайне опасного. Поэтому, выйдя из здания университета, Борис незамедлительно позвонил и уже через час был приглашён на беседу с директором ОРТ (а). Борис не знал, что слово ОРТ, которое своеобразно писалось на иврите, на самом деле, являлось русской аббревиатурой, расшифровывающейся не иначе как «Общество ремесленного труда». Разумеется, что история его создания была связана с Россией. Деньги на первые школы сети ОРТ жертвовали известные богачи дореволюционной России железнодорожный магнат Самуил Поляков и банкир барон Гораций Гинцбург. Большевики окончательно закрыли эту систему школ в 1938 году. Зато она нашла своё достойное продолжение в Израиле. Эти школы, в отличие от общеобразовательных, кроме академического образования, дают ещё и достаточно востребованные профессии.

Всё это на хорошем русском языке объяснил ему директор Яков Резник, который приехал в Израиль в 1972 году из украинского города Черновцы. Складывалось впечатление, что половина Израиля говорит по-русски. Если сегодня это ещё не совсем соответствовало действительности, то уже через какие-то несколько лет, в связи с более чем миллионной репатриацией советских евреев, каждый пятый житель страны будет являться носителем великого и могучего тургеневского языка. Старожилы помнят, что в первые годы образования государства Израиль в Кнессете (парламент) преобладал русский язык. Да и к людям, которые говорили на иврите с русским акцентом, относились с уважением. Постепенно иврит вытеснил русский говорок, однако, уже с 1990 года, года массового исхода евреев из СССР, он получил своё второе рождение. В стране стали издаваться более десятка русских газет, появились две русские радиостанции (одна из них государственная) и даже телевизионный канал, транслирующий свои программы на языке Пушкина.

Яков Резник, добродушный толстячок с умными и выразительными серыми глазами, работал по специальности. В Черновцах он занимал должность заместителя директора техникума МОД по учебной работе. Аббревиатура МОД не имела никакого отношения к одежде и расшифровывалась как «механическая обработка древесины». В любом случае получалось, что направление работы Якова в Израиле практически не изменилось. Услышав, что Борис имеет докторскую степень, он, довольно потирая руки, радостно воскликнул:

– Прекрасно, получается на ловца и зверь бежит.

– Получается, что вы ловец, а я выходит зверь, – без особого энтузиазма заключил Борис.

– Выходит да, – рассмеялся Яков, – но в хорошем смысле этого слова. Видите ли, Борис, в связи с приездом большого числа репатриантов с учёными степенями, которые в прошлом работали преподавателями в школах и институтах, министерство образования приняло решение за их счёт укрепить кадровый состав ОРТ (ов).

– Но, простите Яков, – смутился Борис, – я преподавал специальные дисциплины, которые вряд ли имеются в ваших учебных заведениях.

– А вот это как раз не имеет решающего значения, – заверил его Яков, – ведь вы, как следует из ваших документов, кандидат технических, повторяю технических, а не каких-нибудь там филологических наук и, надо полагать, хорошо знаете физику и математику. Вот что главное.

Математику Борис знал достаточно хорошо, ведь, по сути дела, вся геодезия базируется на математике. Больше того, математика зародилась из геодезии, а не наоборот. Борис глядел на пальмовые ветви, нахально вторгающиеся в кабинет Якова, и подумал:

– А почему бы и в, самом деле, не попробовать сеять разумное и доброе в области математики, раз другого выхода нет. Теребя в кармане зажатую в руках сигарету, которую сиюминутно хотелось выкурить до последнего тлеющего уголька в ней, вслух он озвучил Якову следующее:

– Как же я, простите, буду преподавать, когда мне, вряд ли, представится возможность в ближайшее время перепрыгнуть через барьер, называемый языковым.

– За это, уважаемый Борис, не надо беспокоиться, министерство образования организовывает для соискателей полугодичные интенсивные курсы по изучению иврита, так что оставляйте свои документы и ждите вызова, – заверил его на прощание Яков.

Вызов не замедлил прийти уже через неделю. Только как по форме, так и по содержанию это был не вызов от слова вызывать, а скорее отзыв от слова отозвать. В коротеньком письме вместе с пожеланиями дальнейших успехов сообщалось, что он, Борис Буткевич, не может быть принят преподавателем в системе ОРТ ввиду отсутствия у него диплома педагогической направленности. Коротко, однозначно и более чем понятно. Непонятно только зачем Яков Резник из эксклюзивного города Черновицы морочил Борису и без того забитую мрачными мыслями голову. Впереди снова маячило продолжение марафона, по дороге окутанной густым туманом.

Глава 4. Стрелецкая водка

Временно рассеять эту миражную дымку неожиданно удалось соседу по этажу израильскому аборигену по имени Нисим. Аборигеном Нисим являлся не всегда. В Израиль он репатриировался маленьким ребёнком вместе с родителями из африканской страны с экзотическим названием Марокко. Это государство долгое время была французской колонией, поэтому представителям ашкеназской общины Нисим представлялся выходцем из Франции с целью приблизить своё родство поближе к Европе. Ведь Африка во все времена представлялась европейцам некой, мягко говоря, мировой глубинкой. Борис только сейчас понял, что, по большому счёту, всё еврейское сообщество в Израиле делится на ашкеназов и сефардов. По теории, ашкеназ – это еврейское наименование Германии, а Сфарад – название Испании. На практике, всех евреев, рождённых в Европе, называют ашкеназами, а большинство переселенцев из арабских стран – сефардами. Борис, будучи два месяца в стране, ещё не понял, что между ашкеназами и сефардами существует заметное даже невооружённым глазом противостояние. Дело в том, что ашкеназы, прибывшие в Палестину ещё задолго до образования государства Израиль, по сути, создали все государственные институты и по сегодняшний день контролируют большинство аспектов политической, экономической, финансовой, социальной и культурной жизни страны. В целом они относятся к наиболее зажиточной части общества, занимая в нём ключевые должности. Исторически сложилось, что сефарды с первых дней их появления в Израиле были унижены и дискриминированы ашкеназами. Отголоски этого, прямо скажем, не совсем этичного явления имеют место быть и сегодня.

Несмотря на все эти отголоски, коренной москвич, европеец, а теперь ещё и ашкеназ Борис Буткевич сблизился с Нисимом, соседом по этажу, уроженцем небольшого городка, расположенного в Северной Африке. Невзирая на огромную разницу в образовании, разделяющую их (Борис всё-таки относил себя к разряду учёных, а Нисим работал простым сантехником), они сдружились. Этой, более чем странной, дружбе двух ровесников с диаметрально противоположным менталитетом не мешал даже языковый барьер. А началось с того, что в туалете у Бориса засорилась канализация. По всей квартире распространилось зловонное амбре, с запахом фекалий на канализационных отстойниках. К тому же это произошло за час до наступления «шабата». Шабат по форме является, начиная с воскресения, седьмым днём недели, который у евреев, по сути, является праздником. Уже за день до его наступления евреи желают друг другу «шабат шалом». В дословном переводе это переводится как «здравствуй суббота», а на самом деле означает пожелание «мирной субботы». По содержанию «шабат» – это остров спокойствия в круговороте волнений, забот, хлопот и суеты, который характеризует повседневную жизнь в течение остальных шести дней недели. Главное правило «шабата» – человек в этот день не должен работать. Каждую неделю страна замирает: закрыты все бизнесы, не работают практически все учреждения и магазины, автомобили стоят в гараже, городской транспорт не функционирует, заботы материальной жизни скрываются за пеленой забвения. Так, по крайней мере, выглядел «шабат» до приезда советских евреев. Уже через несколько лет после приезда миллионной армии репатриантов из СССР, подавляющее большинство которой по укоренившейся привычке даже религию иудаизма считали опиумом народа, в основные каноны «шабата» были внесены существенные коррективы. Бывшие жители одной шестой части суши, невзирая на запретные каноны, свободно передвигались по стране на своих авто из точки А в точку В. В крупных городах по субботам начали работать небольшие русские продуктовые магазины, переросшие со временем в крупные супермаркеты. Это, однако, ни в коей мере не относилось к религиозному Нисиму, который весь пятничный вечер и большую часть субботнего дня посвящал молитвам в синагоге.

Так случилось, что примерно за час до наступления «шабата», он проходил мимо квартиры Бориса, учуяв естественно неблагородный запах, доносившийся оттуда. Так случилось, что Нисим долго не раздумывал, вооружившись инструментом сантехника, принялся за нелёгкую работу очистки канализационной трубы. Ему удалось найти неисправность в самой трубе, внутри которой каким-то образом оказался железный уголок, препятствующий стоку жидкости. По версии жильцов дома это было специально проделано арабскими рабочими, которые строили этот дом. Если у Владимира Высоцкого «всего лишь час дают на артобстрел, всего лишь час в пехоте передышка», то у сантехника Нисима всего лишь час был, чтобы освободить квартиру Бориса от зловония. За этот час надо было сделать разрез в чугунной трубе, откачать из неё грязь и снова залатать трубу. Нисим справился за час и пятнадцать минут. Борис не то чтобы видел, а буквально осязал душевные страдания Нисима в последние четверть часа работы, которые уже были отведены Господом для субботнего ритуала. Уже вечером Нисим сообщит Борису, что синагогальный раввин сказал ему, что он совершил богоугодное дело и, поэтому, здесь нарушение «шабата» не усматривается. Только потом Борис узнает, что за устранение такой крупной неисправности частный сантехник взял бы с него не меньше, чем тысячу шекелей, в то время, как Нисим даже словом не обмолвился о какой-либо плате за проделанную работу.

Всё-таки в виде малой толики какого-либо вознаграждения Борис подарил Нисиму бутылку крепкого русского напитка. Честно говоря, он и не думал презентовать соседу этот образец советской ликероводочной промышленности, на этикетке которого было написано «Стрелецкая горькая настойка, цена 2р.38 коп, без стоимости посуды». Она была названа в честь военного подразделения времён Петра 1. Стрелец, изображённый на водочной наклейке, был вооружён ружьём, а в другой руке он держал закруглённую режущую металлическую пластину на длинной ручке, напоминающую топор. Поэтому, горькая настойка получила второе народное название. Одни представители пьющего народа называли её «мужик с топором», а другие – «человек с ружьём». Борис не причислял себя к обществу как анонимных, так и легальных алкоголиков. Да и потреблял он по случаю совсем не водку, а исключительно марочный коньяк. Но бутылка «Стрелецкой» оказалась в его израильской квартире вовсе не случайно. Ещё в Москве он бросил её в багажный чемодан не в качестве маленького русского сувенира, а скорее как мрачное напоминание об эпизоде, который он тщетно пытался предать забвению.

Это произошло в середине семидесятых, через год как они с Таней поженились. Жили они тогда у Бориных родителей, где в большой трёхкомнатной квартире им выделили комнату. Местом постоянной встречи Татьяны с матерью Бориса являлась просторная кухня. Вот здесь-то и находила коса на камень. Неизвестно, кто являлся косой, а кто камнем, но именно кухня являлась местом постоянных разборок и конфликтов между Татьяной и мамой Бориса, Брониславой Григорьевны. Мать неизменно жаловалась на молодую невестку, а Таня – беспрерывно на свекровь. Что самые любимые Борисом женщины не могли поделить на этой самой кухне, было выше его мужского понимания. В один далеко не самый прекрасный вечер выяснение отношений между двумя женщинами переросло в громкий скандал. Бронислава Григорьевна обвиняла Таню в полном неумении приготовить мужу обед, а она, в свою очередь, инкриминировала матери Бориса деспотизм и непочтение к себе. Самым неутешительным во всём этом являлся факт того, что обе женщины возлагали на Бориса функции третейского судьи. Но он был не просто третьим лицом, а человеком, горячо любившим свою мать и искренне боготворившим молодую жену. По этой веской причине в третейские судьи Борис ну никак не годился. Разбушевавшийся конфликт принёс ему нравственные страдания, заныло сердце от бессилия разрешить эту непростую ситуацию. Обозлённый и убитый свалившейся напастью, он не нашёл ничего лучшего как хлопнуть дверью и покинуть родительский дом. Ему казалось, что он шёл по узким замоскворецким переулкам в направлении, куда глаза глядят. Но глазам, почему то приглянулся бар под романтическим названием «Метелица». Здесь крепкие спиртные напитки продавали не оптом, а на разлив. Борис увидел за стойкой бара молдавский коньяк «Белый аист». Выгребая свою денежную наличность из карманов, он обнаружил, что её сумма соответствует только лишь стакану относительно дешёвой настойки «Стрелецкая». Борис не знал, что алкогольная голь России окрестила эту настойку непристойным названием «Стервецкая». Справедливость этой народной идиомы он ощутил уже через час после принятия этого чуда-напитка. Единственное что всё-таки удалось его производителям, это достичь полного соответствия его названию. Внутри у Бориса простреливался весь организм, через каждые четверть часа его тошнило, и он останавливался, чтобы в очередной раз опорожнить накопившуюся в недрах своего тела едва переносимую гадость. Наиболее отягощающим последствием «стрелецкого» возлияния была практически полная потеря ориентации, как в пространстве, так и во времени.

Борис пришёл в себя только утром, проснувшись в чужой постели. Над ним склонилась какая-то невероятно красивая женщина, которая, протянув ему стакан с прозрачной жидкостью, приказала немедленно опустошить его. Содержимое стакана наяву оказалась водкой. Борис, поперхнувшись ею, хотел отбросить ненавистную посудину, но белокурая красавица не дала ему это сделать, заставив допить её до конца. Прошло ещё четверть часа, прежде чем краски объективной реальности стали проявляться в глазах Бориса. Интерьер комнаты, в которой он находился, показался ему знакомым. А когда пышногрудая блондинка снова подошла к нему и нежно проворковала:

– Доброе утро, Борисочка! Эту ночь, дорогой, я не забуду никогда. Я всегда предполагала, что ты эротичный мужчина. Но сегодня поняла, что ты прямо сексуальный мачо, жеребец, который может соблазнить любую женщину.

Только через какое-то время Борис, сквозь просеивающийся перед глазами туман, опознал в ней свою сокурсницу Наташку Соколову.

– Наташка, что происходит, почему я здесь и как сюда попал? – заикающимся голосом пробубнил Борис.

– Да, Борисочка, ночь была с ливнями, а секс был совсем нескучный, – продолжала гнуть свою линию Наташа.

Борис стремительно выпрыгнул из постели, чтобы взглянуть в окно и проверить, изменился ли окружающий мир с его пробуждением, однако, обнаружив себя в положении, в чём мать родила, вынужден был снова спрятаться под одеяло. Под заливчатый хохоток Наташи он, заикаясь, чуть ли не по слогам, несмело спросил:

– Наташка, ты не шутишь, между нами, в самом деле, что-то было?

– Ещё как было, и надеюсь, Борисочка, не в последний раз, – обнадёжила его Наташа, – никогда не думала, что мне будет с тобой так хорошо.

Выпитые полстакана водки, как ни странно, привели Бориса в более-менее пристойное состояние. В первый и, пожалуй, в последний раз жизни он ощутил, что такое похмелье. После большой чашки чёрного кофе, который мастерски приготовила Наташа, Борис окончательно пришёл в себя. Наташа предстала перед ним не только в роли искусительницы, а и вселенской спасительницы, рассказав как она, представившись его женой, буквально вырвала его из рук двух милиционеров, ведших его к патрульной машине.

– Видишь, Борисочка, вместо холодного вытрезвителя, порядочная женщина предоставила тебе кров и постель, в которой ты, хоть и пьяный, показал истинные чудеса Камасутры, – чуть ли не промурлыкала она, нежно взирая на Бориса.

Перехватив её томный взгляд, Борис понял, что всё-таки в постели он не лежал неподвижным бревном. Вот ведь как бывает, когда почти вся мужская половина курса домогалась Наташки, когда на геодезической практике он остался с ней вдвоём и страстно желал её, она абсолютно никому не давала ни малейшего повода или намёка на близость с ней. Да и вообще Наташа слыла на факультете не то чтобы недотрогой, а просто неприступной принцессой, предназначенной для реального принца, который уже спешил к ней на белом коне. А сегодня получилось, что в роли принца выступил Борис, которого Наташа волокла к себе домой, чуть ли не на руках и отнюдь не на белом коне.

– Наташенька, спасибо тебе за всё, – пролепетал Борис, – пусть это останется нашей маленькой тайной и надеюсь, что это больше никогда не повторится.

– Что не повторится, – внезапно нахмурилась Наташа, – что ты больше не будешь так напиваться и напрашиваться в гости в вытрезвитель или делить со мной мягкую постель.

– И то, и другое – боязливо пролепетал Борис, не смея взглянуть в голубые Наташины глаза.

– Да не бойся, Борисочка, рассказывали мне, как ты любишь свою жену, – успокоила его Наташа, – впрочем, уже через месяц я уезжаю заграницу, выхожу замуж за арабского шейха, который учился в Москве, так что вероятность повстречаться, равна нулю.

В эту минуту Борис не ведал, что вероятность это всего-навсего теория, а практика, как правило, намного достовернее. Борис и подумать не мог, что ему ещё предстоит встреча с Наташей в той самой загранице, куда она собирается ехать. Сейчас же его беспокоило совсем другое, его тревожило, что же он скажет матери и Танюше. Так ничего не придумав путного и, понадеявшись на импровизацию, которая всегда спасала его, он не без боязни открыл своим ключом входную дверь. Войдя на кухню, которая, собственно, и являлась предвестником всех его вчерашних злоключений, он увидел заплаканные глаза матери, встревоженную Татьяну и отсвет кухонного абажура в очках отца. Мама бросилась ему на шею, слёзы чуть ли не водопадом брызнули из её глаз, Таня прижалась своей головкой к его плечу и только отец, протирая свои очки, тихо спросил:

– Где же ты пропадал всю ночь, сынок.

В этот раз Борису даже не пришлось импровизировать потому, что никто и не ждал от него ответа. Мама, вытирая слёзы из заплывших краснотой глаз, шептала ему на ухо:

– Всё, Боренька, поверь мне, больше никогда не буду ссориться с Танечкой.

А любимая жена напевала ему во второе ухо:

– Обещаю тебе, милый, что больше никогда не услышишь дурного слова, сказанного маме.

Фактически получалось, что для того чтобы восстановить статус-кво в семье, Борису необходимо было напиться до безобразия и как следствие этому, против своей воли, переспать с посторонней женщиной. Символом всего этого безобразия являлась незабвенная бутылка с надписью «Стрелецкая горькая настойка», которую Борис и подарил Нисиму.

На самом деле Борис вовсе не собирался дарить Нисиму эту злосчастную бутылку с гадким алкоголем. Просто ему совершенно случайно удалось перехватить его немигающий взгляд, который пристально смотрел на незабвенную «Стрелецкую». Борис понял, что соседа заинтересовала не столько содержимое бутылки, сколько стеклотара, в которой оно находится. Когда он презентовал Нисиму бутылку, тот пригласил его в гости. Следует отметить, что на третьем этаже ветхого дома, одну из квартир которого арендовал Борис, помещались ещё две трёхкомнатные квартиры. У Нисима была большая семья: он, жена, черноволосая марокканская красавица Мирьям, две дочери и два сына. Все они ютились в небольшом салоне и двух крошечных спаленках одной из квартир. Когда Борис переступил порог второй квартиры, куда позвал его Нисим, он пришёл в состояние, близкое к шоковому. Борис просто обомлел, удивлению его не было конца. Стенные перегородки, разделяющие салон, кухню, спальни, туалет и ванну были снесены. Всё пространство полностью открытого уже нежилого помещения занимали стеклянные шкафы, секретеры и буфеты. На всех полках этой нестандартной, выполненной, видимо по специальному заказу, мебели размещались различной конфигурации и ёмкости разнообразные бутылки, заполненные водкой, коньяками, бренди, виски, джином, мартини, винами, ликёрами и другими алкогольными напитками. Цветовая гамма этикеток на этих бутылках, подсвечиваемая светло-розовыми и салатовыми лампочками, создавала совершенно неповторимое фантастическое зрелище. У Бориса создалось впечатление, что он попал в какой-то волшебный ликероводочный Эрмитаж. Нонсенс увиденного никак не вязался с тем, что хозяин оригинального алкогольного музея, достойного внесения в книгу Гиннеса, никогда не пробовал даже йоты алкоголя. Тем не менее, Нисим, достав из запасника бутылку с бледно-зеленоватой наклейкой, открыл её и наполнил фужер со словами:

– Это тебе, Борис. Попробуй. Я налил тебе водку, которую пьют практически во всех арабских странах. Изготавливается она из масла, получаемого на основе аниса. Пей, Борис, пей. Это очень качественный напиток.

Борис понял, что Нисим, как и подавляющее большинство его соотечественников, был убеждён, что для вновь прибывших русских водка является таким же незаменимым продуктом, как хлеб и картошка. Поэтому, чтобы не посрамить отечество, он всё-таки заставил себя сделать первый глоток. Борису показалось, что горло его разорвалось на части от необычайной крепости этого арабского самогона, он сразу ощутил во рту мерзкий запах микстуры от кашля, которую его заставляли пить ещё в раннем детстве. Учитывая приобретённый опыт потребления «Стрелецкой», он, к великому удивлению Нисима, не стал испытывать судьбу вторично и отодвинул предложенный фужер на средину стола, опорочив, таким образом, отчизну. Но даже стыд от не выпитой водки не смог затмить неразумение того, как такой добропорядочный семьянин как Нисим заставлял ютиться своё семейство в тесной квартире в обмен на прекрасный, но никому не нужный музей, который он соорудил на жилплощади, в которой остро нуждались его домочадцы. Поистине, страсть, азарт и фанатизм Нисима как коллекционера не знали границ.

Глава 5. Судный день

Ближе к вечеру следующего дня Борис ощутил какую-то неестественную тишину за окном. Выглянув из окна салона, которое выходило на шоссе Бер-Шева – Тель-Авив, он обнаружил, что оно пустое. Обычно загруженная бесконечным потоком легковых и грузовых машин, рейсовыми и туристскими автобусами междугородняя трасса сегодня выглядела как узкая серая лента, медленно сползающая за хорошо видимым горизонтом в пустынную негевскую бесконечность. Не успел он придумать причину этого явления, как кто-то позвонил в дверь. На пороге стоял Нисим, облачённый в парадные чёрные брюки и белую рубашку, на голове у него темнилась круглая шапочка, называемая кипой. Он, не давая Борису опомниться, водрузил ему на голову, поспешно вынутую из брючного кармана, такую же кипу, схватил его за руку и чуть ли не силком потащил в синагогу. По дороге он объяснил ошеломлённому Борису, что сегодня не совсем обычный день, что сегодня в Израиле наступил Судный день, который в иудаизме считается неординарной датой. В принципе, этот день считается днём покаяния и отпущения грехов. Именно в этот день, согласно Талмуду, Господь выносит свой вердикт, оценивая деятельность человека за весь прошедший год. В этот день религиозные евреи соблюдают пять основных запретов: нельзя есть, пить и курить, нельзя умываться и принимать душ, нельзя пользоваться косметикой и парфюмерией, нельзя носить кожаную обувь, нельзя заниматься сексом. Относительно последнего запрета народная молва даже сложила анекдот:

– Скажите, ребе, – спрашивает раввина еврей, – можно ли в Судный день иметь половую близость с женой.

– Если это, действительно, необходимо, – отвечает задумчиво раввин, – то в виде исключения можно.

– А можно ли, ребе, – продолжает еврей, – делать тоже самое с любовницей.

– Категорически недопустимо, – рявкнул ребе, – богоугодный еврей не должен получать в этот день удовольствие и блаженство.

На самом деле в Судный день интимные отношения не допускались ни с женой и ни с любовницей. Всё это объяснил Борису на чистом русском языке один из молящихся в синагоге мужчин, к которому подвёл его Нисим. Фима, так звали толстого низкорослого мужчину, одетого в таллит: ритуальное мужское одеяние, напоминающее плащ, вышитый из белой ткани с голубыми полосами. Борис обратил внимание, что на флаге Израиля присутствуют цвета и полосы этого таллита. Фима вручил Борису толстый, чёрного цвета молитвенник, правая сторона каждой страницы которого была написана на иврите, а левая – на русском языке и спросил:

– Извини, Борис, твои родители живы?

Когда Борис ответил, что и мать, и отец покоятся на одном из московских кладбищ, Фима открыл молитвенник на нужной странице и прошептал:

– Минут через десять в синагоге закончат читать Тору, после чего начнётся поминальная молитва по умершим.

Главная часть этой молитвы заключается в том, что молящийся даёт про себя обещание сделать пожертвование в честь покойного, совершая тем самым доброе дело в этом материальном мире. Считается, что тогда душа покойного получает дополнительную заслугу и духовное вознесение. Борис, слегка покачиваясь, впервые в жизни читал про себя текст молитвы, вспоминая при этом мать и отца. Перед ним, как в замедленной киносъёмке, прокручивались кадры его, действительно, счастливого детства. Перед его закрытыми глазами из поднебесья выплывали до боли знакомые родные лица мамы и папы. За несколько минут почти полного отрешения от реального мира он вспомнил громадное количество эпизодов, связанных с покойными родителями. Маловероятно, что в суете будничного повседневья с ним бы произошло это таинство проникновения в прошлое, связанное с самыми родными людьми. Борис чувствовал какое-то лёгкое головокружение, ощущение какого-то внезапного погружения в завуалированную мистерию не покидало его всё время нахождения в синагоге. Получалось, что бывший председатель пионерского отряда, бывший секретарь комсомольской организации факультета провёл этот день не только в полном согласии со своей духовностью, а как подспудно подозревал Борис, в гармонии с самим Господом. Он испытал давно забытые чувства счастья, глубокой радости, необычайной лёгкости и свободы. Здесь у входного портала бер-шевской синагоги он поклялся каждый год соблюдать Судный день со всеми его запретами, тяготами и лишениями. Вразумительного толкования этой неординарности своего решения Борис вряд ли смог бы истолковать кому либо, не сумел бы он объяснить это даже самому себе.

Буквально на следующий день на пороге квартиры Бориса снова проявился Нисим. В руках у него развевалась раскрытая газета. Взбудораженный Нисим громко выкрикнул:

– Вот видишь, Борис, Господь всемогущ, он всё видит. Ты помолился вчера в синагоге, а он уже и работу для тебя приготовил.

Нисим ткнул свой указательный палец в маленький чёрный квадратик газетного объявления, которое гласило, что бер-шевской мэрии требуется на работу начальник инженерно-геодезического отдела. Он, вручив Борису листочек бумаги с написанным телефоном, менторским голосом возвестил:

– Здесь телефон Фимы, с которым я тебя вчера познакомил в синагоге. Обратись к нему, он поможет тебе заполнить документы.

Борис был в смятении, прежде чем позвонить Фиме, он, выкурив две сигареты подряд, старался представить себя в роли шефа геодезической службы учреждения, направление и профиль работы которой он не представлял себе даже на русском языке. Конкретная визуализация всего этого, которую пытался вырисовать себе Борис, как-то не складывалась. Все его сомнения в одночасье развеял Фима.

– Не робей, Боря, – успокаивал он, – ты же всё-таки доктор наук. Разберёшься, где наша не пропадала.

Не прошло и двух часов, как Фима заполнил все необходимые бланки, вложил их в большой конверт и они отправились на почту.

Уже через неделю Борис радостно кружил по комнате Татьяну, после того, как она, вооружившись словарём, перевела текст короткого письма из бер-шевской мэрии. Борис не верил своим ушам, заставляя жену несколько раз проверить правильность перевода слова «принят». Из канцелярского эпистолярия следовало, что он, доктор Борис Буткевич, принят на работу в муниципалитет Беер-Шевы на должность начальника инженерно-геодезического отдела с трёхмесячным испытательным сроком. Уже потом он узнал, что претендентом на эту должность он являлся в единственном числе, по документам он более чем соответствовал предъявляемым критериям отбора и поэтому, предписанного всеми правилами, конкурса решили не устраивать. Да ещё с большой долей вероятности можно было предположить, что никто из членов комиссии не обратил внимания на малый срок его пребывания в Израиле. Что сулил Борису завтрашний день, было известно только Всевышнему, а сегодня он праздновал победу. Сегодня он заставил себя забыть, что финансовой помощи от государства для полноценного бытия было недостаточно, а небольшая подработка Татьяны позволяла только разнообразить и улучшить качество поглощаемых продуктов, что в их доме был введён строжайший режим расходования денежных средств. Ведь, кроме покупки продуктов, надлежало платить немалые деньги за аренду квартиры, за коммунальные услуги (вода, электричество, газ, муниципальный налог), вносить помесячные платежи за взятые в кредит холодильник, стиральную машину, телевизор и газовую плиту. В соответствии с введенными Борисом экономическими ограничениями, которые он называл, по аналогии с НЭП, ВЭП (временная экономическая политика), предписывалось на продукты питания тратить не более ста шекелей в месяц. Сегодня, в честь получения хорошей должности, которая, надо полагать, позволит отменить эту самую ВЭП, он сам себе санкционировал покупку недешёвого израильского бренди. Сегодня, уложив дочерей спать, он с Татьяной позволил себе на самую малость абстрагироваться от трудностей репатриантского бытия, превратив поздний ужин в маленький семейный праздник.

Время до вожделённого завтра тянулось целую вечность. Борис не спал всю ночь, прикидывая возможные варианты своей будущей работы. Он хорошо понимал, что мэрии требовались специалисты по инженерной геодезии, которой, по большому счёту, он никогда не занимался. Московский институт инженеров геодезии готовил специалистов по трём специальностям: инженерная геодезия, аэрофотогеодезия и астрономогеодезия. Борис являлся выпускником последней, самой престижной и, как он считал, наиболее интересной специальности, в программе которой трёхсеместровый курс инженерной геодезии, изучаемой прикладниками, не значился. Поэтому, он правильно полагал, что в предлагаемой работе ему может не хватить знаний и опыта, не говоря уже о том, что ко всему ещё и требовалось руководить. С другой стороны, внутренний голос утешающе нашёптывал ему:

– Да брось ты волноваться, Борис, ты всё-таки доктор наук, диссертация твоя затрагивает и аспекты прикладной геодезии, разберёшься, не боги горшки обжигают.

Заглядывающая в окно жёлтая луна подмигивала ему прожилками своих кратеров, а розовая ленточка, вспыхнувшая на ободке горизонта, напомнила, что завтра уже наступило, незаметно превращаясь в сегодня.

Борис медленно шёл по старому городу. Он рано вышел из дома, не в силах усидеть в замкнутом пространстве. До начала рабочего дня оставался ещё целый час. Впереди показалась чёрная решётчатая оградка, окаймляющая историческую реликвию города, колодец праотца Авраама, который, как упоминается в Танахе, выкопал его. По одной из версий таких водяных скважин было семь. Собственно, этот недоказанный факт и дал название городу, словосочетание Бер-Шева переводится как семь колодцев. Продолжая свой путь, Борис, неторопливо обойдя арку, выполненную в стиле турецкого моста и примыкающую к ней старую мусульманскую мечеть, приблизился к ветхой, выстроенной ещё турками, железнодорожной станции, к кирпичному фасаду которой прилепился допотопный паровозик. Запутанный лабиринт узких улочек вывел Бориса к бедуинскому базару, который, несмотря на раннее утро уже утопал в шумовом громыхании пёстрого восточного рынка. Возле огромного торгового центра он обнаружил маленькую кофеюшку, в которой приветливый молодой бедуин всего за один шекель сварил ему кофе. Борис с удовольствием отхлёбывал из маленькой чашечки пахнущий кардамоном кофе, закусывая его глубокими затяжками самых дешёвых израильских сигарет под названием «Ноблес». Рука, держащая сигарету, заметно подрагивала, Борис нервничал, до начала работы оставалось всего четверть часа. Лихорадочно затушив почти истлевший окурок, он поспешил к белеющему современному зданию бер-шевского городского совета.

Без особого труда разыскав нужный кабинет, он с усилием приоткрыл входную дверь. Навстречу ему, ослепляя блеском огненно-рыжих волос, поднялся высокого роста пожилой человек. Приподняв очки и в упор глядя на Бориса, он радостно проговорил:

– Шалом адон Буткевич! Барух аба вэ бэ шаа това!

Что в переводе означало:

– Здравствуйте, господин Буткевич! Добро пожаловать и в добрый час!

Борис, ничего не поняв из этой короткой тирады, кроме своей фамилии, на всякий случай улыбнулся, приветливо кивнул головой и в ответ, без всяких дополнительных второстепенных членов предложения, произнёс стандартное и короткое:

– Шалом.

Постигнув, что новоявленный начальник отдела говорит на иврите гораздо хуже, чем он на китайском, т. е. вообще не говорит, рыжеволосый, которого величали Мартин Шварц, перешёл на вполне сносный русский язык. В этом плане Борису везло, куда бы он ни приходил, везде ему попадались люди приемлемо говорящие по-русски. Рыжеволосый оказался начальником этого отдела, правда, уже бывшим, уходящим на пенсию. Выяснилось, что он родился и получил образование в Румынии, в которой изучение русского языка в то время являлось обязательным. И, видимо, есть бог на свете, если не дал ему забыть то, что учил несколько десятков лет назад. В течение нескольких минут Мартин уяснил, что у Бориса не существует проблемы изъясняться на иврите по причине, что он его вообще не знает. Вслух же, он широко улыбаясь, предложил следующее:

– Давайте, Борис, я пока не буду представлять вас коллективу отдела поскольку, не сомневаясь в том, что сказать вам этому коллективу есть что, совсем не уверен, сможете ли вы это выразить на иврите.

Борис покорно кивнул головой, устремив свой взгляд на портрет премьер-министра Израиля Ицхака Шамира.

– Вот, видите, даже сам премьер министр со мной согласен, – рассмеялся Мартин, перехватив его немигающий взгляд.

– Знаете что, Борис, – невесело усмехнулся он, – я, в принципе, уже нахожусь на заслуженном отдыхе и сегодня я пришёл сюда только для того, чтобы передать вам дела. Но, честно говоря, не знаю, как это сделать. Ведь вся документация, все проектно-изыскательские материалы составлены на иврите. Не могу же я каждое слово переводить на русский язык, да и кто будет это делать, когда вы останетесь в этом кабинете один.

Борис чувствовал себя маленьким зверьком, загнанным в большую клетку. Вроде бы совсем неплохо, корм не надо добывать, его приносят три раза в день, места много, есть где побегать, тем не менее, чего-то всё же не хватает. Умом он понимал, что не достаёт всего навсего какой-то мелочи – знания иврита. Эта мелочь в данной ситуации совершенно правомерно превращалась в фактор, сводящий на нет все его усилия получить работу, которую он был достоин по всем остальным предъявляемым критериям. Однако сердце Бориса, находящееся сегодня в противоречии с его умом и в дисгармонии с формальной логикой, отказывалось принимать противоречия желаемого и действительного. Мартин, по-видимому, догадываясь, что творится в душе его визави, неожиданно предложил некий компромисс:

– Сегодня, Борис, я ради вас остаюсь на работе и буду совершенно бесплатно исполнять свои прежние обязанности. Вы же, уважаемый, будете сидеть возле меня, будете слушать, смотреть, наблюдать, постигать и задавать вопросы. У нас в распоряжении восемь с половиной часов рабочего времени, времени вполне достаточного для такого инженерно грамотного человека как вы, чтобы понять или, возможно, не понять, что происходит в отделе. Согласны?

Борису ничего не оставалось, как в очередной раз, не давая монологу Мартина перейти в диалог, криво улыбнуться и неопределённо пожать плечами. Не успел он прийти в себя, как в кабинет ввалилась целая группа молодых людей, которые оказались архитекторами, составляющими генеральный план строительства нового жилого квартала. Они развернули крупномасштабные карты, что-то оживлённо обсуждая и показывая Мартину. Это стало понятно Борису только тогда, когда после их ухода Мартин объяснил ему, что архитектурное управление выдавало техническое задание отделу для топографической съёмки, необходимое для вертикальной планировки местности. Борис знал, как пользоваться картой крупного масштаба, как делать топографическую съёмку, что такое вертикальная планировка. Единственное, что он не знал, как понять пришедших архитекторов, как понять, что они хотят и как передать это своим подчинённым. Это перечёркивало как всё предыдущее, так и всё последующее. Вслед за архитекторами в кабинет вошли строительные подрядчики, которые добивались разрешения на строительство. О чём идёт речь, Борис не совсем сумел взять в толк даже после перевода Мартина. Речь шла о том, что геодезисты неправильно определили красные линии застройки и получалось, что участки строительства оказались за этой линией, что запрещено законодательством. Взамен строительной геодезии Борис изучал в институте теоретическую и практическую астрономию, небесную механику, физику земли, гравиметрию и теорию фигуры земли. А ведь когда-то друзья уговаривали его перейти с астрогеодезии на прикладную, мотивируя это практической ценностью последней. Сегодня он остро пожалел об этом. Не успел Борис переварить этих визитёров, как кабинет заполнила пышнотелая брюнетка. Она представляла беершевский филиал земельного управления Израиля, занимая там должность юриста. Она высыпала перед Мартином целую кучу каких-то листочков, которые были испещрены таблицами, насквозь заполненные колонками цифр. Она долго и безудержно что-то тараторила на иврите, пока Мартин не развернул перед ней карту, указывая на обозначенные там контуры. Здесь Борис при всём своём желании разобраться что к чему, даже на картографическом материале не понял ровным счётом ничего. Только, когда Мартин объяснил, что перед ним земельнокадастровая карта и что речь шла о парцелляции, т. е. о разделении земельных участков между их владельцами, Борис, осмыслив услышанное, пришёл к выводу, что здесь налицо пробел в его высоком образовании. Земельный кадастр в СССР являлся понятием теоретическим, поскольку там существовали два вида собственности на землю: государственная и колхозная, которая, по сути, тоже находилась в собственности государства. Вследствие того, что частная собственность на землю в стране Советов отсутствовала, необходимости в разделении земель не было, равно как и юридическое и геодезическое её сопровождение.

Время подходило к обеду, и Мартин пригласил Бориса пройти с ним в столовую с тем, чтобы набрать силы для продолжения рабочего дня. Вконец расстроенный и опечаленный Борис не нашёл ничего лучшего как грустно пробубнить:

– Вы уж извините меня, Мартин, какой может быть обед, когда аппетита нет ни малейшего. Это всё потому, что я потерпел полное фиаско в работе, которую уже считал у себя в кармане. Да, видимо, карман оказался маленьким. Спасибо вам за участие.

Мартин протянул Борису какой-то бланк, в котором он должен был расписаться в том, что отказывается от должности, полученной по результатам проведенного конкурса, крепко пожал ему руку и провозгласил ему то же самое, что и профессор Браверман из Техниона:

– Учите иврит, молодой человек, направьте на это все ваши усилия и, поверьте, всё у вас будет хорошо.

Борис согласно кивнул головой и мрачно прошептал про себя:

– Вот тебе, Боренька и Судный день!

Глава 6. Работа не волк

Вернувшись домой, вместо того, чтобы схватить ульпановский конспект и с удвоенной энергией взяться за изучение языка, который должен стать ему родным, Борис взялся опустошать полбутылки оставшегося после ужина бренди. Только вчера этот напиток являлся символом победы, а сегодня представлялся уже алкогольным логотипом глобального поражения. Наверняка он бы допил этот то ли символ, то ли логотип до конца, если бы ему не помешала Татьяна. Уставшая, она вернулась с врачебных курсов в надежде застать мужа в добром здравии и приподнятом настроении. Вместо этого пришлось лицезреть его бледную, измученную от несостоявшейся перспективы, покрасневшую от алкоголя, физиономию. Таня сразу всё поняла и, не задавая ненужных вопросов, тут же прониклась искренним сочувствием к Борису.

– Как же ему тяжело, бедному, перенести очередное поражение в длинной цепочке уже свершившихся провалов, – подумала она про себя.

А ведь именно сейчас ей захотелось поделиться радостью от того, что сегодня на курсе объявили результаты внутреннего экзамена, который является близким аналогом того, что должен быть в действительности. Она получила отличную оценку. Этот факт вселял большие надежды в том, что ей удастся подтвердить свою квалификацию врача. Однако Таня понимала, что сейчас не время выставлять напоказ свои успехи перед уязвлённым мужем. Она догадывалась, что Бориса расстраивает и просто добивает неопровержимый факт того, что его милая жена не просто работает, тем самым кормя семью, а ещё и успевает профессионально учиться. Придав лицу беззаботное выражение, Татьяна беспечно всплеснула руками и весело прикрикнула:

– А кто это здесь выпивает, и по какому поводу, и почему без меня?

– Нам не нужно довода, чтобы пить без повода, – неожиданно для себя в рифму скаламбурил Борис.

– А. ведь, повод, дорогой Боренька, действительно есть, – торжествующе улыбнулась Таня, – и довод к нему тоже. Ты совсем забыл, что у твоей дочки сегодня день рождения.

Борис побледнел, мгновенно покрывшись пунцовой краской, и тихо пробормотал:

– Как же так, Танюша, как я мог забыть день рождения Наташки. Что-то со мною не так, надо взять себя в руки и не поддаваться панике.

– Вот это уже слова не мальчика, а мужа, – подбодрила его Татьяна.

– А я, кажется, и есть твой муж, – задорно выдохнул Борис, – и его обязанности ещё никто не отменял.

– Вот и исполняй их, как подобает настоящему мужчине, – весело рассмеялась Таня.

Несостоявшийся начальник отдела встрепенулся, быстро подбежал к жене и, крепко обняв её, чуть ли не силой потащил в спальню.

– Боренька, милый, – тщетно отбивалась от него Татьяна, – я вовсе не это имела в виду.

То, что она не имела в виду, продолжалось не менее часа. Борис и Татьяна обессиленные, но счастливые лежали, прижавшись друг к другу, на покосившейся хозяйской кровати в съёмной квартире в окрестностях израильской пустыни Негев. Борис нежно поглаживал руку любимой жены и думал, что, как ни странно, этот необременительный секс в сочетании с неостывшими чувствами любви разгрузил его тревожное состояние и даст ему силы продолжить поиски задуманного.

В Москве день рождения дочерей в семье Буткевичей традиционно и неукоснительно отмечался в ресторане. Кому-то из начальства столичного общепита пришла в голову совсем неплохая идея: в субботнее утро устраивать в ресторанах «День сладкоежки». Маленькая Наташа до сих пор цитирует слова ведущей, что открывала детский праздник в ресторане: «Очень часто говорят, дети любят мармелад, шоколадные конфеты тоже важные приметы, торты, слойки и печенье, крем домашнее варенье, и хрустящие орешки, – они просто сладкоежки». В этом взрослом шикарном ресторане, временно переоборудованном под детское кафе, имелись в наличии лимонадные фонтаны, дворец пломбирных фантазий, замок карамельных радостей и зефирно-мармеладная крепость. Это был настоящий детский праздник, где поедаемые сладости не только приносили удовольствие маленьким желудкам, а и создавали такую же сладостную атмосферу. Сегодня о такой атмосфере никто даже не заикался, денег на неё катастрофически не хватало, да и отыскать такой ресторан в негевской столице было невозможно, как, впрочем, в Иерусалиме и Тель-Авиве. Но традицию надо было соблюсти, если не по содержанию, то хотя бы по форме. Однако и форму найти было нелегко. Лишь в огромном торговом центре набрели на небольшое кафе-кондитерскую. Молодая официантка принесла меню, Борис долго вчитывался в названия блюд, названия которых он не мог перевести. Против каждого такого названия стояла цена. Перечень этих цен ошеломил Бориса. Небольшой кусок шоколадного торта и стакан чая с лимоном стоили больше, чем килограмм куриного мяса в супермаркете. Борис был в смятении, дефицит платёжного баланса не позволял заказать увиденное в меню. Шутка ли сказать, Наташкино угощение по стоимости тянуло на обед на всю семью. Если в прошлой жизни он делал заказ в ресторане, не заглядывая в меню, то сегодня формат затрат существенно изменился. Зарплата доцента в институте составляла 320 рублей, к этой немаленькой в СССР зарплате добавлялись ещё 120 рублей за руководство хоздоговорной научно-исследовательской темой. И это при средней зарплате в стране в 150 рублей. При таком раскладе доцент Буткевич мог позволить себе если не всё, то многое из этого всего. Во всяком случае, не было никаких проблем на день рождения сводить любимую малышку в ресторан. Сейчас же Борис радовался только одному, что его не видит никто из московских знакомых. Картина складывалась неприглядная: за столиком в кафе под пальмой восседала дружная семья: Борис, Татьяна и их дочь Наташа. Перед ребёнком стоял небольшой кусок торта с оставшимися палочками бенгальских огней, которыми официантка украсила его, узнав, что за столом сидит именинница. Борис и Татьяна сидели по обе стороны от неё, молча наблюдая, как их ребёнок с удовольствием уплетает пирожное, запивая обыкновенным чаем. Печальнее всего, что именно этот, а не московский день рождения маленькая Наташа запомнит на всю жизнь. Через пятнадцать лет, в день своей свадьбы, она со слезами на глазах скажет Борису:

– Папочка, а ты помнишь моё восьмилетие в кафе в Беер-Шеве, помнишь, как здорово было.

Борис помнил эти именины ещё и потому, что именно в этом маленьком кафе он поклялся себе, что свернёт любые горы лишь бы не допустить такого безденежья, такой неопределённости в статусе и такого отчаяния, до которого он довёл себя тогда.

Горы, которые надо было покорять и сворачивать, не замедлили проявиться уже на следующий день. Продавец бакалейной лавки, где Борис отоваривался сигаретами, несколько дней назад спросил, кто он по профессии. И вот сегодня этот скромный и добродушный бакалейщик скороговоркой выпалил ему:

– Слушай, Борис, ты же знаешь, работа не волк, в лес не убежит, надо только отыскать место, откуда она не сможет исчезнуть. Я, кажется, нашёл для тебя это место. Мой сосед, он геодезист, я ему говорил о тебе. Он желает с тобой переговорить.

С этими словами он протянул ему клочок бумаги с адресом места работы соседа. Уже буквально через полчаса Борис входил в геодезическую контору, которая помещалась в двухкомнатной квартире обыкновенного жилого дома. В салоне здесь размещались два письменных стола с компьютерами, огромный графопостроитель для автоматического вычерчивания планов и карт и книжные шкафы, заваленные техническими документами, картами различных масштабов и строительными чертежами. Вторая комнатушка, бывшая спальня, служила рабочим кабинетом хозяину фирмы. В ванной комнате, в которой купальная кювета была выброшена за ненадобностью, размещались теодолиты, нивелиры, красно-чёрные шашечные рейки, бело-красные вехи, штативы и другой геодезический инструментарий. Взирая на эти геодезические приспособления, Борис вспомнил вдруг свою производственную практику в Бакинском предприятии Главного управления геодезии и картографии СССР. Таких предприятий в стране было всего шестнадцать. Все они были строго засекречены. Под расписку о неразглашении ему дали адрес: Баку, проспект Нариманова, 80. Он без особого труда отыскал проспект Нариманова, дом 80 тоже обнаружился легко. Только вот незадача, это был обыкновенный жилой дом с двумя подъездами. Борис не менее часа крутился вокруг этого дома по всему его периметру, но так и не смог отыскать то, что с большой буквы на бумаге именовалось Геодезическим Предприятием. Неизвестно сколько времени он бы ещё прокрутился на этом проспекте, если бы к одному из двух подъездов не подъехал грузовик. Когда борта его приоткрыли, Борис как раз и увидел там те самые бело-красно-чёрные вехи и рейки для геодезических измерений, сообразив тем самым, что он находится в нужном месте. Кто же мог подумать, что засекреченное предприятие занимает нижний этаж шестиэтажного дома. В Беер-Шеве всё было гораздо проще, на квартире № 2 первого этажа красовалась причудливая медная табличка с надписью «Инженер-геодезист Бени Арад». Интервью с Бени заняло ровно две минуты. Борис без труда сумел понять, что ему предписано завтра в шесть утра быть на месте, и он с ещё двумя работниками поедут на полевые работы. Так оно собственно и произошло.

На следующий день его усадили в старенький, видавший виды, «Форд», который проехав около полусотни километров, остановился возле огороженной в пустыне территории. За забором оказался котлован, который вырыли, судя по его размерам, для строительства объёмного сооружения. Сопровождавшие Бориса работники оказались арабами. Об этом нетрудно было догадаться по цветастым куфиям, которые покрывали их головы. Борис ещё не знал, что арабы, проживающие в еврейском государстве, делятся на израильских арабов и арабов из палестинских территорий. Израильские арабы являются полноправными жителями Израиля, имеют политическое право голоса, право на социальное и медицинское страхование, могут свободно исповедовать ислам, свободно передвигаться по стране и учиться в университетах Израиля. Разумеется, что арабы, живущие на территориях, такими правами не обладают. Азам и Натур оказались арабами из Израиля и показались Борису неплохими ребятами. Они угостили его крепко заваренным кофе и как бы, между прочим, поинтересовались его образованием. Борис уже находился в стадии понимания «уличного» иврита и кратко отвечал на вопросы ребят. Он не смог не обратить внимания, как потускнели их взгляды, когда они узнали, что он обладает не только второй, а ещё и третьей учёной степенями по геодезии. В тоже время Борис не догадывался, что арабы, которые имели первую степень престижного Техниона, сразу почуяли в нём опасного конкурента. Для любого человека хорошо оплачиваемая постоянная работа это – благо. Что же касается арабского населения, это не только благо, это и достаток, и обеспеченность и, если хотите, даже процветание и даже состоятельность. Недолго думая, Азам подмигнул Натуру и, подозвав к себе Бориса, весело промолвил:

– Значит так, Борис, будем делать топографическую съёмку площадки под строительство. Я буду стоять у теодолита, Натур будет ставить рейку, где я ему укажу, ну а ты будешь мне записывать результаты измерений в полевой журнал.

Не успел Борис оглянуться, как Азам стал диктовать ему отсчёты по шкалам прибора, причём строчил он их с такой скоростью, что опытный пулемётчик мог бы ему позавидовать. Диктовка производилась примерно в таком формате: горизонтальный угол – триста двадцать восемь градусов пятьдесят шесть минут тридцать девять секунд, вертикальный угол – восемьдесят восемь градусов двенадцать минут десять секунд, расстояние – тридцать пять метров двадцать три и четыре десятых сантиметра, высота наводки – один и двадцать пять сотых метра. За рабочий день Азам взял более полутысячи таких отсчётов. Понятно, что мириады этих цифр произносились на иврите, да если бы даже они проговаривались на русском языке, вряд ли бы Борис успевал бы их записать. Через несколько минут этого издевательства, Азам небрежно оттолкнул его в сторону и приказал ему носить измерительную рейку. А это уже являлось не столько издевательством, сколько форменным надругательством над образованием Бориса и глумлением над его самолюбием. Ведь измерительную рейку в экспедициях таскали рабочие самой низкой квалификации. Чуть ли не закономерный итог его первого и последнего рабочего дня прозвучал в голосовом резюме Бени, который довёл до его сведения, что он не берёт его на работу по причине полного незнания геодезических приборов. Тех самых, надо сказать, приборов, с которыми Борис успешно работал на таёжных просторах Сибири и тундровой полосе заполярной Чукотки. Так уж получится, что Борис встретится со своим однодневным хозяином через шесть лет и тот расскажет ему, что арабы оговорили его, сообщив, что Борис не имеет элементарных навыков работы с геодезическими приборами. Надо отдать должное инженеру Бени Араду, что он оплатил Борису отработанный рабочий день, выписав ему чек на сумму, составляющую сто десять шекелей. На эти деньги Татьяна купила Наташеньке недостающие школьные принадлежности.

Борис по натуре был самодостаточным и здравомыслящим человеком. Он хорошо понимал, что в объективных реалиях всё скомпенсировано, полоса неудач обязательно должна прерваться светлыми очертаниями, которые материализовались в утреннем заливчатом телефонном звонке. Борису показалось, что он был насыщен каким-то весёлым тембром, поэтому, он, отставив в сторону чашку с утренним кофе, поспешил снять телефонную трубку. В ней послышался уверенный женский голос, который жизнерадостно возвестил:

– Алло, это Борис Буткевич? Вас беспокоят со службы трудоустройства. Если вас ещё интересует работа инженера-геодезиста, попрошу немедленно приехать к нам.

Он тут же вспомнил, что месяц назад оставлял свои данные в этой службе. Опытные люди говорили ему, что эффективность работы этого трудоустроительного заведения крайне низка. А тут вот получается, что, кажется, чтоб не сглазить, сработало. Как оказалось впоследствии, действительно, получилось. Буквально через полчаса тот же самый телефонный голос, вложенный в уста очаровательной брюнетки, к тому же ещё и говорящей на русском языке, радостно сообщил:

– Поздравляю вас, Борис, похоже, что у вас будет работа, тут один солидный работодатель очень заинтересовался вашим резюме.

Борис сердечно поблагодарил девушку, пообещав засыпать её ноги цветами, если всё сбудется, и помчался домой, зажав в руке визитную карточку хозяина фирмы. Таня, к его счастью, оказалась дома, и они вместе стали составлять текст разговора с работодателем, не забывая при этом записывать ивритские фразы русскими буквами. Словно перед боем, выкурив сигарету, Борис дрожащими пальцами набрал нужный номер. Для страховки Татьяна прослушивала разговор по параллельному аппарату, чтобы при необходимости подкорректировать мужа. После серии протяжных гудков в трубке послышался басовитый мужской голос:

– Геодезическая компания «Максимум» слушает.

Не успел Борис прикинуть про себя, что ничего себе фирма, если работает по максимуму, то ли представляемых услуг, то ли по своей производительности, как тот же голос нетерпеливо пробасил:

– Говорите, вас внимательно слушают.

Борис, как мог, представился и на корявом иврите сообщил, что он ищет работу геодезиста и в службе трудоустройства ему дали этот телефон.

– О кэй, господин Буткевич? – ответили на другом конце провода, – дело в том, что моя компания базируется в Тель-Авиве. По оказии завтра я буду в Беер-Шеве, и чтобы вы не преодолевали стокилометровое расстояние туда и назад, давайте встретимся в центре города возле кафе «Кипарис» в полдень. Не забудьте захватить с собой документы. До встречи!

Ровно в двенадцать пополудни, когда полоска тени исчезла с центрального городского проспекта, Борис стоял возле кафе «Кипарис», действительно, расположенного в кипарисовом просвете, отвоёванного у белесого тротуара. Из-за столика, покрытого красной скатёркой, поднялся высокий мужчина, одетый в нарядные светлые брюки и голубую рубашку, и помахал Борису рукой. Это и был хозяин геодезической компании «Максимум». Подходя к столику, Борис успел подумать про себя:

– Этот вальяжный, со вкусом одетый, холеный мужчина меньше всего напоминает мне геодезиста.

В его представлении, и это было правдой, геодезисты являли собой мужественных волевых людей, с обветренными и загорелыми лицами, а не ухоженных с аккуратно подстриженными усами мужчин. Как потом оказалось, Борис был недалёк от истины. Игаль Дотан, так звали хозяина фирмы, не имел геодезического образования, что не мешало ему открыть совсем не маленькое, по израильским масштабам, инженерное предприятие, в котором работало около полусотни работников. Оказывается, в Израиле хозяин не обязательно должен быть специалистом, ведь буквально через несколько дней Борис познакомится с руководителем крупной зубоврачебной клиники, который в своё время окончил строительный техникум. В компании Игаля Дотана трудилось двенадцать полевых бригад, каждую из которых возглавлял квалифицированный инженер-геодезист. Чуть позже Борис узнает, что руководитель одной из бригад эмигрировал в Канаду (оказывается в Израиль не только приезжали, а и выезжали из него) и освободившееся место предназначалось для него. Хозяин компании протянул Борису свою мягкую руку и не без пафоса воскликнул:

– Говорят, точность вежливость королей. Заметно, что человек прибыл из Европы, а не с азиатских просторов. В Израиле в подавляющем большинстве приветствуется восточная ментальность. А Восток, как известно, дело тонкое.

Борис далеко не всё понял в непростой тираде Игаля, однако тот, не давая ему опомниться, продолжал:

– Тонкое, не тонкое, но посредством вашей миллионной армией репатриантов мы будем двигаться на Запад, а пока, Борис, давайте посмотрим ваши документы.

Борис протянул ему диплом о получении квалификации инженера астрономогеодезиста в Московском институте инженеров геодезии и картографии, диплом о присвоении учёной степени кандидата технических наук, аттестат присвоении учёного звания доцента, а также уже израильские свидетельства члена инженерной гильдии страны и третьей учёной степени доктора наук. В дополнение он предоставил переведенную на иврит трудовую книжку, из которой следовало, что её предъявитель являлся не только преподавателем и научным сотрудником, а успел поработать также рядовым инженером на полевых геодезических работах. Игаль молниеносно просмотрел документы, его взгляд едва задержался на бумагах, свидетельствующих об учёных степенях, и буквально на полминуты приостановился на трудовой книжке. Бросив недоумённый взгляд на Бориса и, перестав улыбаться, он, неожиданно понизив голос, процедил:

– Ты, Борис не в Гарвард и не в Кембридж на работу поступаешь, а на чисто практическую работу в непростых полевых условиях израильского солнцепёка, поэтому скажи-ка лучше, умеешь ли ты работать с дистоматом?

В СССР прибор под таким названием в геодезическом обиходе не значился. Борис скорее догадался, чем понял, что речь идёт об инструменте, призванном измерять расстояния на местности. Лишь по прошествии некоторого времени он узнает, что слово «дистомат» в Израиле носило сленговую окраску, на самом деле он являл собой многофункциональный измерительный прибор, представляющий собой электронный теодолит на компьютерной основе. Советский Союз, который в то время запускал спутники с космонавтами и, как говорят, даже в области балета был впереди планеты всей, относительно современной геодезической техники скромно плёлся в хвосте той же планеты. Исходя из этого, бывший доцент головного геодезического ВУЗа страны электронного теодолита никогда не видел. В данной ситуации Борис хорошо понимал, если он скажет, что никогда не работал на этом приборе, то, по совершенно понятным причинам, ему откажут в приёме на работу. Борис был воспитан в духе неприятия обмана, хитрости и фальши. С другой стороны логический склад ума как бы закулисно нашёптывал ему:

– Боря, в пограничных обстоятельствах следует быть более гибким. Теодолит, он ведь, и в Африке теодолит. Зрительная труба, горизонтальный круг, уровни, геометрические оси – всё то же самое, только электроникой начинено. Никуда не денешься, разберёшься.

Полуминутное размышление неожиданно для самого Бориса вслух выразилось небрежной и чуть ли не мажорной фразой:

– И дистоматом тоже приходилось работать.

После чего Игаль, аккуратно сложив документы Бориса в конверт, торжественно объявил:

– Ну, раз так, то с завтрашнего дня начинаешь работать в моей фирме в должности руководителя группы. Надеюсь, что всё будет хорошо, и мы сработаемся.

Молоденькая стройная девушка-официантка, мило улыбнувшись, поставила перед ними два красненьких подноса, на которых из такого же цвета чашечек дымился кремового цвета капучино, приготовленный на основе эспрессо с добавлением сладкой молочной пенки. По неизвестной причине этот кофе в дословном переводе с иврита называли «обратный кофе». В данном случае для Бориса не имело никакого значения прямой этот напиток или полярный. Важно, что он был приятный и вкусный, а ещё важнее, что перед ним открылись очередные ворота для въезда на рынок труда.

На следующий день в шесть утра, как и было договорено, к дому Бориса подъехал «Рено пикап», который и повёз его на объект. Объект представлял собой окраину небольшого городка Офаким, расположенного в сердце негевской пустыни, у которой был украден квадрат со стороной, равной одному километру. Воочию этот квадрат являл собою бездыханный и выгоревший под жгучим солнцем каменистый грунт, на котором по замыслу архитекторов должен быть воздвигнут новый жилой квартал с прилагающейся к нему инфраструктурой. В одном из углов этого виртуального абсолютно пустого квадрата белел фанерный барак, внутри которого во всех видимых плоскостях выглядывали полки, заваленные строительными чертежами, картами, схемами и журналами измерений. Под полками громоздился стол, больше похожий на верстак, чем на конторский инвентарь, предназначенный для инженерных расчётов. Когда Борис зашёл в этот барак, который почему-то называли караваном, он не сразу заметил небольшого роста лысоватого мужчину. При виде нового работника он торопливо приподнялся и, щурясь от бивших прямо в глаза солнечных лучей, ворвавшихся через приоткрытую дверь, чуть ли не подбежал к Борису и, протянув ему руку, сердито выкрикнул:

– Иосиф, будем знакомы.

Не давая Борису опомниться, Иосиф, приподнявшись на цыпочки и заглядывая ему прямо в глаза, грозно спросил:

– Ты, в самом деле, приехал с России?

Это потом старожилы Израиля привыкнут, что в качестве репатриантов из СССР к ним прибыли культурные, в подавляющем большинстве своём, образованные и интеллигентные люди. А поначалу они смотрели на русских евреев как на людей, прилетевших с другой галактики. Что же касается женщин, в большей степени это касалось обладательниц белых и русых волос, то все они без исключения считались проститутками. Какая-та доля правды в этом присутствовала, так как представительницы самой древней профессии из России, действительно, разрушили этот нелегальный бизнес тёмных еврейских девушек, корни которых уходили в Марокко, Йомен или Ирак, заняв в иерархии торговли женским телом первые места. Однако, справедливости ради, эти русские жрицы вряд ли составляли больше, чем сотые процента от числа всех приехавших из СССР женщин. Понятно, что Борис в глазах Иосифа не примыкал к категории проституток. Иосиф родился в Болгарии и в отличие от выходцев из восточных общин не думал, что в российских городах по улицам прогуливаются медведи. Зато он безоговорочно верил, что все, без исключения, русские евреи пьют водку в чудовищных количествах. Это уже потом ему расскажут, что многие чисто русские или украинские девушки стремились выйти замуж за еврейского юношу хотя бы за то, что он вообще не выпивал алкогольных напитков и, как следствие этому, приносил всю зарплату домой, не избивая при этом жену и детей. Но об этом Иосиф узнает потом, а сегодня он, призывно глядя на Бориса, спросит его:

– Скажите, пожалуйста, вы водку пьёте?

Борис вздрогнул от неожиданного вопроса. Всё выглядело как-то нелепо, вместо того, чтобы поинтересоваться, какие виды работ он может исполнять или выдать задание на сегодняшний день, его спрашивают, потребляет ли он спиртные напитки. Ну не будет же он растолковывать Иосифу, что водку он, мягко говоря, не пьёт, а предпочитает рюмку хорошего коньяка. Кроме того, выстроить такую фразу на иврите для него было бы непросто. Поэтому, на минуту задумавшись, он с трудом сконструировал ответ:

– Я пью, Иосиф, только по праздникам.

На что тот, ни на минуту не задумавшись, скаламбурил:

– А вы знаете, Борис, у нас в Израиле каждый день праздник.

С этими сакраментальными словами Иосиф резко вытянул правую руку к противоположному краю стола. Только сейчас Борис заметил, что там покоилась удлинённая матовая бутылка с красивой этикеткой «FINLANDIA». Иосиф, переводя взгляд с бутылки на Бориса, а затем в обратном направлении, ловким движением фокусника достал из ящика два пластиковых стаканчика. Раздались аплодисменты, кто-то громко хлопал в ладоши. Борис обернулся, он и не заметил при входе в караван, что позади него на стульях сидят трое чернявых молодых людей, которым было суждено стать его рабочими и помощниками. Ребята с нетерпением ждали продолжения спектакля, режиссёром которого являлся Иосиф, который, на самом деле, являлся не представителем какой-то богемы, а руководителем геодезических работ на этом объекте. Богемный геодезист тем временем привычным жестом откупорил водочную бутылку и наполнил стаканчики, один из которых протянул Борису. Новоиспечённый работник попал в непростую ситуацию. Кто бы мог подумать, что здесь в Израиле, в стране, где 90 процентов населения не знают вкуса спиртного, первый рабочий день придётся начинать с алкогольного возлияния. Если бы этот эпизод происходил в России, то понятно, что отказ от выпивки означал бы тотальное неуважение к собутыльнику или, ещё больше, на отказнике было бы поставлено вечное и нестираемое клеймо человека, которого надо остерегаться. Но в том то и дело, что события развёртывались в северной части еврейской пустыни Негев. Конечно же, Борису не представляло особого труда одним залпом осушить предложенный ему тридцатиграммовый стопарик. Но термометр при входе в караван показывал тридцать восемь градусов, и это в семь часов утра. Но не это являлось главным: Борису очень не хотелось идти на поводу у кого-либо, пусть даже у своего будущего начальника. Тем временем, Иосиф выжидающе смотрел на него и, увидев, что Борис не собирается брать в руки стопку, ухмыльнулся и не без издёвки спросил:

– Скажи мне, пожалуйста, ты, в самом деле, из России?

Не дождавшись ответа, он язвительно заключил:

– Нет, Борис, похоже, что ты приехал не из России, а из какого-нибудь Кувейта, где живут одни мусульманские трезвенники.

Борис и на этот раз счёл за благо промолчать, а Иосиф, как залихватский забулдыга из российской глубинки, коснулся своим стаканчиком стопки Бориса и со словами «Барух аба, Борис, лехаим!» выпил свою дозу качественной финской водки. Микротост, произнесенный Иосифом, в русской транскрипции звучал как «Добро пожаловать, Борис, твоё здоровье!». Иосиф счёл за должное повторить свою краткую здравицу в честь новоприбывшего и осушить при этом вторую стопку. Ребята, сидевшие при входе, громко зааплодировали, видно это входило в утренний ритуал, а Иосиф, закусив выпитое куском хлеба с намазанным на нём хумусом, подозвал к себе Бориса и развернул перед ним карту. Он долго и детально объяснял ему, вставляя изредка в ивритские фразы русские слова (похоже, что в социалистической Болгарии, где он родился, тоже изучали основы русского языка), какие измерения надлежит сделать за сегодняшний день. С Бориса сошло, должно быть, не семь, а все четырнадцать потов, и, видимо, не столько от жары, сколько от огромного напряжения понять, что растолковывает ему Иосиф. Когда он закончил, Борис был вне себя от радости: он постиг практически всё, что говорил ему начальник. Это была уже маленькая победа. Исполнение инженерного задания, указанного начальником, являлось уже делом техники. Однако, составной частью этой техники являлся электронный геодезический прибор под пресловутым названием «дистомат», который Борис не видел даже во сне и на котором, как он заверил хозяина, работать у него нет никаких проблем. Как бы там ни было, помощники усадили его в то же «Рено» и повезли к месту дислокации, где предстояло вынести в натуру (на местность) оси проектируемых дорог. Во время поездки он познакомился с ними. Высокого темнокожего атлетически сложенного парня, родители которого в своё время приехали в Израиль из Ирана, звали Самир. Другого пониже ростом загорелого коренастого крепыша величали Моше, родственные корни этого помощника Бориса происходили из Египта. Третий, светловолосый, не похожий на своих друзей, совсем молоденький юноша с величественным именем Ричард переселился в еврейское государство из Аргентины. Налицо был полный Интернационал иудейского происхождения, возглавить который предстояло коренному москвичу Борису Буткевичу.

Тем временем Рено притормозил у какого-то дерева, похожего на саксаул. Ребята выпрыгнули из машины, а Ричард вытащил из багажника пластмассовый ящик ярко-оранжевого цвета. Оказалось, что именно в нём и размещался этот самый дистомат. Борис перехватил у Ричарда дистомат и привычным движением при помощи станового винта прикрепил его к штативу, услужливо и во время подставленному Самиром.

– Похоже, что мои помощники знают своё дело, – подумал Борис, осматривая неизвестный ему оранжевого цвета прибор.

– В принципе самый что ни есть обыкновенный теодолит, – отметил он про себя, – только красивее советских, недаром в Японии сделан. Единственное новшество это – навороченный на лимбе миникомпьютер с зеленоватым дисплеем.

Но именно электроника и являлась в данном случае притчей в языцех. Борис беспорядочно нажимал на какие-то кнопки этого устройства, но маленький монитор лишь издевательски подмигивал ему едва заметными красноватыми отблесками. Бывший доцент находился в состоянии, близким к отчаянию.

– Это же надо так опозориться, – тревожился он, – надо начинать измерения, а прибор предательски препятствует этому.

На самом деле, сопротивлялся, конечно же, не инструмент, а просто незнание простого электронного алгоритма, неосведомлённость в каком порядке какие кнопки нажимать. Это просто большая удача, что рядом нет хозяина Игаля или Иосифа. Эти бы точно хохотали бы со словами:

– Вот приезжают тут инженера из Советского Союза с купленными дипломами, а потом не знают с какой стороны подойти к обыкновенному измерительному прибору.

Надо было срочно что-то предпринимать. Его работники настороженно смотрели на него, не понимая, чего он ждёт, а он тупо всматривался в жёлтый ящик, из которого вытащили дистомат. Неожиданно для себя Борис заметил, что на дне этого раскрытого ящика горячий ветерок развевал какую-то синюю брошюру. Он не поленился достать её и обнаружил, что эта было не что иное, как инструкция для пользователя. В данный момент эта обретение было сопоставимо разве что с находкой Робинзона Крузо на необитаемом острове, когда он нашёл ящик корабельного плотника, который бы не отдал бы и за корабль, наполненный золотом. Несмотря на то, что руководство было составлено на английском языке, Борис с помощью рисунков и чертежей в течение получаса разобрался в алгоритме измерений. Настроение тут же быстро поползло к плюсовой отметке, и он сразу же приступил к измерениям. Однако и тут его ждали подводные рифы, хотя воды в радиусе пяти километров видно не было. У него, как и помощников, были радиотелефоны, работающие в километровом диапазоне, который позволял ему оперативно отдавать ребятам необходимые распоряжения. Но не тут было, снова начались языковые проблемы. Ну, казалось, что может быть проще, чем сказать работнику, стоящему с отражателем в пятистах метрах от тебя, что ему надо перейти по направлению к тебе примерно на двадцать метров. Но выстроить на иврите простую фразу:

– Самир, пожалуйста, продвинься на меня на двадцать метров, – было выше как физических, так и духовных сил Бориса.

Он потел не только от сорокаградусной жары, он парился, прежде всего, от бессилия руководить своими работниками на иврите. Борис нервничал, психовали и его помощники от того, что не понимали руководителя группы и поэтому двигались не в ту сторону и, как следствие, им приходилось в этом пустынном пекле возвращаться, преодолевая по скалистому грунту двойное расстояние. В конце концов, Борису удалось решить и эту проблему, разработав вместо слов «вперёд, назад, направо, налево» систему жестов, указывающих направление движения.

Время до обеда пролетела, как одна минута. Тонкая хлопчатобумажная рубашка Бориса напоминала влажное полотенце после стирки в кипящей воде, трусы буквально прилипли к пятой точке, как казалось, на всю оставшуюся жизнь, голова сильно кружилась, а перед глазами мелькали какие-то розовые кружочки. За пять часов работы Борис не выпил не грамма воды, хотя ребята неоднократно предлагали ему. Когда он вошёл в караван, Иосиф с первого взгляда понял, что его новому работнику угрожает обезвоживание. Он вытащил из шкафчика небольшую солдатскую флягу, наполнил её водой из трёхлитровой бутылки и прошептал Борису на ухо:

– В израильской армии каждый солдат на утреннем построении должен перевернуть флягу горлышком вниз, чтобы продемонстрировать командиру, что в ней присутствует вода. А ты, Борис, должен сейчас сделать в точности, наоборот, повернуть флягу вверх и выпить воду.

Борис согласно кивнул головой и отпил несколько глотков. Иосиф коснулся его подбородка, чуть приподняв его вверх, и гневно прокричал:

– Бог простит, Борис, что «Финляндию», предложенную мной, ты пить не захотел. Но воду не менее литра выпить сейчас ты просто обязан, если, конечно, не захочешь через час оказаться в реанимационном отделении израильской больницы.

– С больницей знакомиться не желаю, – промямлил Борис, снова прикоснувшись к фляге.

– Ну, вот и правильно, – похвалил его Иосиф, – знакомиться надо с красивыми женщинами, и запомни, дорогой, что в Израиле ты не должен, а просто обязан, как минимум, выпивать два литра воды.

Борис вдруг вспомнил, что ранним утром перед покорением покрытой ледниками вершины высотой более шести километров в горах Памира, бывалые альпинисты настоятельно рекомендовали во время чуть ли не дневного восхождения не брать в рот не капли воды. А тут в Израиле выходит каждые полчаса даже, когда не хочется пить, надо заливать в своё нутро живительную влагу. Придя через четверть часа в себя, Борис заметил, что его подчинённые достали из сумок свёртки, в которых находились бутерброды. Он тут же вспомнил, как провожая его на первую работу, Татьяна, вложив в пакет какую-то снедь, весело изрекла:

– Сдаётся мне, что в пустыне Негев, ещё не додумались открыть кафе и рестораны, поэтому, Боря, я тут тебе приготовила всякую всячину.

Всячиной оказалась круглая, слегка поджаренная пита, внутренность которой Татьяна наполнила разными овощами, соленьями, варёной колбасой и скандинавским сыром. Борис почувствовал приятный запах съестного, притуплённый ранее обезвоживающим эффектом пустынного региона. Он жадно набросился на еду. Вдруг он заметил, что Самир и Моше, почему-то подталкивая друг друга в спину, недоумённо смотрят на него. Перехватив их не то огорошенные, не то угрожающие взгляды, Борис понял, что смотрят они не столько на него, сколько на питу, из которой выглядывали аппетитные кусочки крупно нарезанной свиной буженины вперемежку с желтоватыми пластинами прокопчённого сыра. Самир, не отводя взгляда от питы, подошёл к Иосифу и что-то прошептал ему на ухо, после чего последний, обратился к Борису:

– Ты уж извини меня, Борис, но у себя дома ты можешь поедать всё, что только твое душе заблагорассудится. Но в Израиле существуют определённые правила, даже не то, чтобы правила, а, можно сказать, запреты.

– Я что-то не так делаю, – поинтересовался оживший Борис, не отрываясь от своей пикантной питы.

– Послушай, дорогой, – назидательно продолжил Иосиф, – ты нарушил сразу два вето. Первый из них: в Торе провозглашён запрет на употребление свинины. Понимаешь, хоть это и не совсем так, но в еврейской культуре свинья считается грязным или, как говорят, некошерным животным.

– А что же это за второй запрет, – спросил Борис, опуская свою злополучную питу в сторону.

– Второе табу, – язвительно усмехнулся Иосиф, – это не что иное, как разделение всех продуктов животного происхождения на мясные и молочные, совместное употребление которых строго запрещается.

– Теперь всё понятно, – покраснел Борис.

– Не думаю, дорогой, что тебе всё ясно, – заключил Иосиф, – что касается меня, то можешь запивать свою свинину свежим молоком. Но возле тебя сидят твои рабочие, ты, наверное, не обратил внимание, что у них на голове.

Борис перевёл взгляд на своих помощников и вдруг увидел, что их головы прикрыты кипой, традиционным еврейским головным убором, непредвзято указывающим на их религиозную сущность. Он невнятно пробормотал: «хаверим, слиха», что означало, что он просит прощения за допущенную бестактность. Самир шутливо погрозил ему указательным пальцем, а Моше приветливо помахал ключом зажигания от машины, приглашая тем самым продолжить полевые измерения.

День пролетел незаметно. Вернулся домой Борис до того вымотанным, что отказался от ужина. Он, даже против обыкновения, не поинтересовавшись, как прошёл день у Татьяны и дочерей, тут же завалился спать. Просто счастье, что следующий день оказался «шабатом» (субботой), так как проснулся Борис ровно в полдень. Он никогда бы не подумал, что жара может так изматывать. Ведь приходилось выполнять измерения даже в Заполярье, где было жутко холодно, ветер пронизывал до самых костей, обмораживались уши, плевок, не успевая долететь до земли, превращался в ледышку. Несмотря на всю эту жуть, он никогда так не уставал, как вчера от этого пекла. Да и от холода, хоть частично, можно было спастись утеплённым одеянием. От зноя спастись было невозможно ни при каких обстоятельствах и никакими подручными средствами. К нему надо было просто привыкнуть. Горячие мысли Бориса перебила Татьяна.

– Ну что, Боренька, выспался, похоже, досталось тебе вчера на орехи, – смешливо заверещала она, – ты так и не рассказал, как прошёл твой первый рабочий день на земле обетованной.

– Было не холодно, – успокоил её Борис, – а досталось мне не только на орехи, а даже на шампанское с мороженым. Говорят в день, я буду получать около ста шекелей.

– Да мы теперь почти миллионеры, – радостно воскликнула Таня, – это ведь в два с половиной раза больше, чем моя зарплата в супермаркете.

– Получается, что так, – амбициозно подтвердил Борис, – потирая обожжённое солнцем плечо.

– Ну, если так, – обрадовалась Таня, – то немедленно беги за шампанским, мы с тобой сегодня идём в гости.

– Какие ещё гости, Танюша, – жалобно заныл Борис, – мне надо отдохнуть.

– Наотдыхался уже, муженёк, – воспротивилась Таня, – пора уже на люди выходить, хватит уже вариться в собственном соку.

Глава 7. Уезжают русские евреи

К вечеру Татьяна с Борисом уже переступали порог небольшого патио, который снимали Аркадий и Нина, обучавшиеся с Татьяной на курсах. Он представлял собой крошечную двухкомнатную лачужку, изюминкой которой являлся внутренний дворик, вымощенный керамической плиткой. Над двориком красовалась цветастая пергола, вдоль которого вились виноградные лозы. Поперёк всего этого были высажены небольшие деревца с растущими на них лимонами и гранатами. Таня незаметно подтолкнула Бориса в бок и прошептала ему на ухо:

– Боря! Ты только посмотри какая экзотика! Я тоже хочу такую.

Не успел Борис ответить ей, как радушные хозяева пригласили их к покрытому зелёной скатёркой журнальному столику, приютившемуся в центре двора. На столике стояли несколько вазочек со средиземноморскими фруктами, розетки с арахисовыми и миндальными орешками, раскрытая коробка конфет и пустые бокалы, к которым Борис присовокупил бутылку купленного шампанского. Аркадий представил ему ещё одну пару, которая уже сидела за столом: это были Семён и Лариса. Аркадий поставил на стол какую-то зелёную бутылку без этикетки и, заметив вопросительный взгляд Бориса, как бы ответил ему:

– Мы летели в Израиль через Будапешт, там я и получил этот маленький презент от венгра, своего бывшего пациента, которого несколько лет назад благополучно прооперировал у себя в больнице в Москве, удалив ему раковый полип в толстой кишке.

– Извини меня, Аркадий, – рассмеялся Борис, – но в данный момент меня больше интересует, что находится внутри этой бутылки, чем то, что помещалось в толстой кишке у твоего пациента.

– Вполне релевантный вопрос, – весело отпарировал Аркадий, – отвечаю: в этом зелёном флаконе помещается венгерская водка под жгучим названием «Палинка» крепостью около шестидесяти градусов.

Заметив боковым зрением, что Борис недовольно поморщился, в разговор вклинился Семён:

– Знаете, мужики, с учётом стресса, который мы все сейчас испытываем на святой земле, возможно, этот эксклюзивный напиток внесёт хоть какое-то просветление в наши, забитые привыканием к новой жизни, головы.

– У тебя, Семён, – возразил ему Борис, – наверное, имеется огромный опыт в этом деле.

– Ещё какой, – подтвердил он, – я работал врачом-реаниматологом в военном госпитале в Ленинграде. За ночное дежурство иногда приходилось восстанавливать жизненные функции, а если по-простому, то откачивать от инфаркта сразу нескольких больных. Потом же приходилось откачивать самого себя, и в этом святом деле мне всегда помогала внутренняя стограммовая инъекция чистого спирта.

– Делу время – потехе час, – прервал всех Аркадий, разливая дамам шампанское, а джентльменам палящий напиток в небольшие рюмки, – и давайте, потехи ради, выпьем за удачную абсорбцию на земле, которую принято называть обетованной.

Все дружно чокнулись своими стопками и в один присест опустошили их содержимое. У Бориса созревало и крепло ощущение, что к концу вечера компания не только споётся, а ещё и сопьётся. Так оно и случилось, только не концу встречи, а уже к её средине. Порукой тому, профессиональная общность: Татьяну, Аркадия и Семёна объединяла клятва Гиппократа, а Нину и Ларису – торговая сеть. Нина работала заведующей секцией мужской одежды в московском, известном на всю страну, ГУМ (е), а Лариса – товароведом в, не менее, известном, ленинградском универмаге Гостиный двор. Только Борис со своим инженерным образованием как бы не очень вписывался в этот клановый врачебно-торговый пятиугольник. Когда после четвёртого тоста рвущаяся наружу ностальгия прорезалась в вокале «Слушай Ленинград, я тебе спою задушевную песню свою», переходящий в напевные слова «Как мне дороги подмосковные вечера», Семён, резко отбросив в сторону гитару, прорычал:

– И какого только чёрта мы приехали на этот азиатский край света, в эту жёлто-ядовитую пустыню с наших европейских цивилизаций.

Ему вторила вальяжная пышнотелая, похожая на мадам Грицацуеву, его жена Лариса:

– Мы потеряли наш высокий статус, стабильную работу, прекрасную квартиру на Фонтанке.

Заунывную тональность Ларисы продолжила Нина, которая, срываясь на фальцет, проверещала:

– А этот, режущий мой музыкальный слух, гортанный иврит, который я никогда не выучу и эти невоспитанные люди, которые не говорят, а орут, как сумасшедшие.

– Да всё у них, как ни у людей, – снова вмешалась в разговор Лариса, – читают, видите ли, справа налево, работают в воскресенье, новый год встречают не первого января, а в сентябре, причём дата каждый год меняется.

– Да уж, от этого языка у меня прямо в глазах темнеет, – согласился Аркадий, – прямо не знаешь, с какой стороны книжку открыть, а эти иудейские иероглифы просто вызывают интоксикацию всего организма.

– Интоксикация, дорогие эскулапы, это надо понимать заражение, – не выдержал Борис, – интересно, чем же? Да, что вы и в, самом деле думаете, что вам всё одноразово на блюдечке с голубой каёмочкой должны преподнести. Не существует, господа, в объективной реальности такой идеальной посудины.

– Ишь ты, как заговорил, – возмутился Семён, – а ты хоть на минуту представляешь себе, что такое эти унизительные поиски работы, когда в каждом месте тебе дают от ворот поворот.

– Да уж кто-кто, а он пережил это на собственной шкуре, – заступилась за него Татьяна, – однако, тем не менее, всё-таки нашёл работу и даже по специальности.

– Да чёрт с ней с этой работой, – чуть ли не взвизгнула Нина, – а, что прикажете делать с ностальгией, она меня не просто достала, а прямо всю душу выворотила наизнанку.

– Вы знаете, коллеги, – плаксиво заканючила Лариса, – иду я по этой задрипанной Беер-Шеве, и за каждым каменистым холмиком на дальнем горизонте мне грезится шпиль Адмиралтейства и контуры Исаакиевского собора.

– А очертания легендарного крейсера Аврора тебе не мерещатся, – не без злорадства спросил её Борис.

– Ну, зачем же вы так, Борис, – чуть не заплакала Лариса, – мне ведь и в самом деле плохо. Я ведь понимаю, что не всё сразу, но жить по-человечески хочется уже сегодня.

– Завтра, Лариса, обязательно наступит, – ободрил её Борис, – только для кого-то это будет, действительно, завтра. Для кого-то, возможно, послезавтра, а для кое-кого через несколько лет.

– Простите, Боря, а вы всем раздаёте успокоительные индульгенции, – поинтересовался вдруг Аркадий.

Таня заметила, что хвалёная Аркадием венгерская «Палинка» уже давно ударила её мужу в голову и, зная его характер, не выбирая средств, доказывать свою правоту, положила свою руку ему на плечо. Ей совсем не хотелось, чтобы Борис рассорил её с друзьями, с которыми ей ещё два месяца предстояло учиться. Он же деликатно убрал её руку, не забыв при этом галантно прикоснуться к ней губами, привстал со стула и сказал:

– Друзья мои! Индульгенция, это, по-моему, что-то похожее на грамоту, которую я вовсе не собираюсь раздавать. А вот сказать я собирался много, но лучше меня об этом написал всем вам известный Владимир Владимирович Маяковский в стихотворении, которое было напечатано в еврейской петербургской газете «Восход» в далёком 1913 году. Я его выучил на память и, чтобы рассеять все сомнения, прямо сейчас прочитаю:

Евреи! Достаточно для человечества Вы отдали сил в суматохе дней. Страна Палестина Твоё отечество, Туда езжай, Если ты еврей. Куда ни глянь, Кругом евреи, Спешите все Туда поскорее. Евреи, оставьте Россию немытую, Идите туда, где не будете битыми, Туда, где не взыщут на вас вины, Туда, где руки ваши нужны.! Только не жди – не поможет бог, Если себе ты помочь не смог. Во имя будущих поколений – Езжайте быстрей в Палестину, евреи!

Борис закончил, за столом воцарилось длившееся несколько минут молчание. А потом все, не сговариваясь, дружно зааплодировали. Нина, молча, разливала по маленьким чашечкам подоспевший кофе, а Аркадий патетически произнёс:

– Спасибо тебе, Боря, что ненавязчиво напомнил, во имя чего мы оказались сегодня в наших Палестинах.

– Да ничего я никому не собирался напоминать, – огрызнулся Борис, – просто до сих пор помню, как в детском саду, когда мне было всего шесть лет, светловолосая девочка, которую я обожал, назвала меня жидом пархатым. Я, признаться, тогда и понятия не имел, что такое жид и, тем более, не ведал значения слова пархатый.

– А ведь и мне говорили, – вмешался в разговор Семён, – что ты, мол, хороший еврей, а для всех остальных есть одно средство – погром.

– Хватит, господа о пятой графе, именуемой зловещим словом жид, – оживился вдруг Аркадий, – давайте лучше выпьем, но перед этим я, как бы подыгрывая Борису, тоже хочу прочитать стихотворение на тему дня поэтессы Риммы Казаковой, творчество которой я очень люблю:

Уезжают русские евреи, Покидают отчий небосвод, Потому-то душу, видно, греет Апокалиптический исход. Уезжают, расстаются с нами, С той землёй, где их любовь и пот. Были узы, а теперь узлами, Словно склад, забит аэропорт. Уезжают… Не пустить могли ли? Дождь над Переделкиным дрожит. А над указателем «К могиле Пастернака» выведено: «Жид»…

После прочтения этих стихотворных строк рукоплесканий уже не было, кто-то выкрикнул допризывное «Лехаим» и компания, дружно чокнувшись, опустошила содержимое своих рюмок.

Глава 8. Трудовое повседневье

Борис и сам не заметил, как впрягся в рутинную череду трудового повседневья. Оно укладывалось в ставший привычным трафарет: ранний подъём, старенькое «Рено», поджидающее у подъезда и, наводящий невесёлые мысли фрагмент негевской пустыни, где он проводил топографо-геодезические изыскания. Борис работал аккуратно, старательно и достаточно быстро. Последнее вызвало недовольство и раздражение Игаля, который на повышенных тонах без обиняков заявил ему:

– Ты, Борис, пожалуйста, приостанови свой рабочий пыл и очень прошу тебя, сбавь скорость своих измерений, на этом объекте за быстроту больше денег не платят, сделай милость, работай помедленнее.

Борис не то, чтобы расстроился, а был просто озадачен: он просто напросто не понимал, какой интерес хозяину приостанавливать продвижение работ на объекте, когда им, геодезистам, буквально на пятки наступают проектанты и строители. В конце, концов, он приехал из страны развитого социализма в страну не менее развитого капитализма, при котором, по его понятиям, повышение производительности труда должно быть на первом месте. Ларчик открывался более чем просто, и приоткрыл его Иосиф. Он довольно внятно объяснил Борису, что между строительной фирмой и геодезической компанией существует письменный договор, в котором указывается, что фирма выплачивает геодезистам деньги не за объёмы выполненных работ, а в соответствии с затраченными рабочими днями. По всему выходило, что чем больше времени геодезисты находятся на строительном объекте, тем больше финансов им выплатят. Ну, скажите, пожалуйста, это ли не типичный социализм?

И всё-таки, это был другой строй, в чём Борис лично убедился двумя месяцами позже. Приехав утром на объект, он увидел там кучу людей, по выражению лиц которых совсем нетрудно было догадаться, что они представляют собой начальство разных рангов и категорий. Борис был недалёк от истины: это были начальники отделов местного муниципалитета, владельцы проектных и архитектурных компаний и строительные подрядчики, ведущие вертикальную планировку и дорожные работы. Посреди всей этой компании стоял хозяин Бориса Игаль Дотан, на которого были устремлены взгляды всех начальничков. Цвет лица Дотана походил то ли на колер переспелого помидора, то ли на оттенки сочного, только что отрезанного, арбуза. Начальственный народ размахивал руками, чем-то возмущался, воздух разрывали тирады, среди которых слышались нецензурные слова, не входящие в обиход интеллигентного человека. Пониманию и произношению этих слов Бориса научили его рабочие. Он, например, понятие не имел, как на иврите будет звучать слово «прерогатива» или «трансцендентный», зато, благодаря добровольным усилиям своих помощников, он без труда мог послать любого индивидуума в места не столь отдалённые. Иосиф по этому поводу всегда говорил:

– Вот попадёт Борис на работу в приличное место: в академию или университет и тогда, боюсь, его там просто не поймут.

Зато его хорошо понимали базарные торговцы. Когда один из них, рассердившись на Бориса, что он не хочет покупать у него некондиционные овощи, резко послал его возвращаться в Россию, то получил в ответ такую порцию, выдержанной во всех традициях жанра, ивритской непристойности, что вынужден был просить у него прощения. Сейчас же уже почти четверть часа почти непрерывные кванты этой нецензурщины получал Игаль Дотан. Борис понимал, что стряслось что-то неординарное, что-то важное вышло из-под контроля. Однако он даже близко не мог предположить, что вся эта нештатная ситуация связана, прежде всего с его инженерной деятельностью. Когда начальство расселось по своим автомобилям и уехало восвояси, Игаль подскочил к Борису, глаза его горели неприкрытой злобой, а лицо выражало ожесточение и неприязнь. Он схватил Бориса за ворот рубашки и громко прокричал:

– Ты инженер или уборщик туалетов? И чему вас учили в вашей грёбаной несчастной России? Чёрт бы тебя побрал, ты хоть понимаешь, что ошибся то ли в измерениях, то ли в расчётах высоты точек ровно на два метра.

Дотану вторил Иосиф, который в унисон с ним верещал:

– Да ничего он не понимает, один бог знает, где он купил свои инженерные и докторские дипломы.

Игаль, будто это было отрепетировано заранее, когда Иосиф заканчивал своё последнее слово в предложении тут же стремглав подхватывал его и, не давая Борису передохнуть, неистово, захлёбываясь в крике, продолжал:

– И вот эта твоя двухметровая ошибка привела к тому, что прибыла бульдозерная техника, и вместо того, чтобы делать выемки, они стали сооружать насыпи. Машины уже работают шестой день. Ты представляешь, сколько лишней земли они насыпали? Ты хотя бы на минуту улавливаешь, какие убытки я понесу?

Борис ничего не улавливал и ровным счётом ничего не понимал. В своё время он изучал теорию ошибок измерений и понимал, что когда допускается миллиметровая или даже сантиметровая ошибка, то отыскать её в большом объёме измерений чрезвычайно трудно. Но, когда речь идёт об огромной погрешности, равную двум метрам (а такую ошибку в теории называют грубой), найти её, как правило, не представляет труда.

Тем временем Игаль продолжал надрываться:

– Даю тебе, Борис, два дня, за которые ты должен обнаружить эту ошибку, найти место, где она произошла, и попробовать совершить невозможное – доказать, что наша фирма не виновата в совершении этой грубой неточности.

Не в меру взволнованный Борис тут же начал совершать это невозможное, но осуществить его на практике было не так легко. Шутка ли сказать, на этом объекте все выполненные им измерения расположились в сорока журналах, в каждом из которых было пятьдесят страниц. На каждой странице помещались не менее тридцати измерений вместе с вычислениями. Вот и получалось, что проверить надлежало не менее 60 000 параметров. Фактически Борис сидел не только два отведенных ему дня, к ним он прибавил ещё и две ночи. Он проверил всё и вся: ошибки не было. Тем не менее, ошибка где-то спряталась. Борис услышал, как возле каравана взвизгнули тормоза, он выглянул в окошко и увидел остановившуюся там белоснежную «Тойоту» Игаля, тот ворвался в помещение, забыв даже закрыть дверцы своей «японки», и вопросительно взглянул на Бориса. Он, разводя руки в стороны, удручённо промолвил:

– Могу сказать абсолютно точно, что ошибки в моих измерениях и вычислениях нет.

– К чёртовой матери твоя уверенность, – взорвался Игаль, – где же тогда эта дьявольская ошибка?

– Думаю, что где-то в исходных данных, – мрачно откликнулся Борис, тупо уставившись в таблицу высот исходных реперов, написанных от руки и висевших над рабочим столом Иосифа.

Вдруг по наитию его озарила экстраординарная догадка, он вихрем бросился к книжной полке и достал оттуда каталог координат и высот, отпечатанный типографским способом и официально изданный геодезическим ведомством Израиля. В этом каталоге были помещены высоты тех же пунктов, что и в таблице, висевшей над столом на стене. Борис быстро открыл нужную страницу и сравнил её с написанным в таблице. Высота одного из исходных пунктов в каталоге отличалась от табличного ровно на два метра. Лицо Бориса озарила счастливая улыбка, он резко повернулся к своему шефу и беспечным голосом спросил:

– Скажите, Игаль, а кто переписывал высоты из каталога в таблицу, да ещё и таким корявым почерком.

– А какое тебе, собственно, дело до этого, – грубо оборвал его хозяин, – я и переписывал.

– Да просто маленькая неувязочка здесь приключилась, – чуть ли не прошептал Борис, – при переписке вы ошиблись ровно на два метра, вместо «пятёрки», что в каталоге, тут написана «тройка», отсюда и все беды.

Игаль побледнел, как полотно, и поспешно покинул караван. В мгновение ока он вскочил в свою «Тойоту» и умчался в неизвестном направлении. На следующий день Иосиф проинформировал Бориса, что строительные подрядчики предъявили Игалю Дотану иск на несколько сотен тысяч шекелей. Однако, бизнес его был застрахован по всем арбитражным правилам и, в конечном итоге, он отделался лёгким испугом. А ещё через день Игаль лично позвонил Борису домой, долго и красиво извинялся, пообещав ему повышение в должности. Уже в следующем месяце он прибавил ему зарплату на восемьсот шекелей, что на то время по курсу составляло почти четыреста долларов. Для нового репатрианта это были совсем немаленькие деньги.

Так уж складывалось, что на первых порах жизнь Бориса в новой стране была лишена ореола романтики, по крайней мере, вместо высокой поэзии, которую он очень любил, она окутывала его серой прозой, рутиной и обыденщиной. Каждое утро одна и та же строительная площадка, изрытая котлованами, контурами будущих проездов, испещрённая колышками с красными и голубыми ленточками, означающими насыпь или выемку по трассе проектируемых дорог. Каждый день теодолит или нивелир, зрительные трубы которых надо было поворачивать на визирные цели, каждый вечер необустроенная съёмная квартира с окнами, выходящими в пустыню, и неудобный диван, на который он падал обессиленный после тяжёлого полевого дня на изнуряющей жаре. Удовлетворение приносила лишь разумная зарплата, которая, впрочем, позволяла только нормально кормить семью, оплачивать аренду квартиры и коммунальные услуги. В прошлой жизни Борис по результатам своих исследований писал статьи в научные журналы, разрабатывал методические указания для студентов, читал лекции по нескольким большим и сложным курсам, вёл учебную практику и руководил дипломными проектами. За год до отъезда Борис даже открыл научно-технический кооператив. Он успел насладиться вкусом предпринимательской деятельности, вникнув параллельно в тонкости коммерции и бизнеса. За это Борис был благодарен отцу перестройки Михаилу Горбачёву, открывшему ему путь в свободное плавание. Сегодня, выполняя топографическую съёмку на строительной площадке, он вспомнил, как он открывал свой геодезический бизнес в Москве. Именно сегодня, в это жаркое, насыщенное высокой влажностью утро, эти воспоминания навели его на вполне закономерное резюме:

– А почему бы, Борис, тебе бы не открыть свою геодезическую фирму здесь в Израиле. Страна всё-таки – демократическая, да и создание малых и средних бизнесов в стране всячески поощряется. Будешь ты, бывший доцент, сам себе хозяин и не будешь зависеть от всяких там Игалей Дотанов.

Следующие несколько дней были посвящены размышлениям по поводу открытия своего бизнеса. Борис отдавал себе отчёт, что этот процесс будет архисложным. Но ведь и в Москве было нелегко. Поначалу в кооперативе, который он создал, вместе с ним работали только трое работников (ещё два доцента с его кафедры). Уже через год его детище превратилось в предприятие, в котором трудилось сто пятьдесят человек и он стал его генеральным директором. Однако в Москве у Бориса были наработанные за многие годы устойчивые связи среди работодателей. Стоило ему утром около часа провести у телефонного аппарата, как минимум с десяток заказов оказывалось у него в портфеле. Борис безумно гордился не столько тем, что возглавляемое им предприятие имело миллионный оборот в год, а тем, что ни разу, никогда и нигде не дал ни кому не единой взятки, что однозначно не было присуще новым российским бизнесменам. Здесь же на новой родине всё было по-другому: он никого не знал и его не знали, вдобавок он почти не владел языком, который, безусловно, являлся важным инструментом в бизнесе. Но, несмотря на это, Борис всё ближе и ближе подбирался к окончательному решению – создать свою фирму. Сказано – сделано! Мозги Бориса были устроены так, что в момент, когда решение принято, уже ничто не могло его повернуть назад. Вначале он воспользовался тем, что новые репатрианты, имеющие высшее образование, имели право на бесплатный курс. Он взял трёхнедельный курс, название которого «Основы предпринимательской деятельности в Израиле» в точности соответствовало принятому решению. Курс вели экономисты, бухгалтеры, адвокаты и налоговые инспекторы. Несмотря на то, что все лекции читались на иврите, Борису, который уже немножко продвинулся в иудейской словесности, всё-таки удалось схватить стержень излагаемого на лекциях и значительно обогатить свои знания в бизнесовой сфере. Следующим шагом явилась встреча с советником по коммерческим вопросам. Беседа велась на иврите, но и здесь Борис понимал чуть ли не восемьдесят процентов рекомендаций, полученных от специалиста по бизнесу. Главным итогом встречи являлось одобрение советником всех начинаний, предложенных Борисом по созданию своего дела. Именно от него он узнал, что необходимо составить бизнес-план, чтобы получить в банке ссуду. Это было совсем непростым, чтобы не сказать чрезвычайно сложным действием. Следовало скрупулёзно учесть многофункциональность затрат, необходимых для начала работы фирмы.

Во время работы над этим планом Борис отчасти пожалел, что не прислушался к пожеланиям своей матери, которая работала юрисконсультом в Академии наук СССР, поступать на юридический факультет Московского университета. На сегодняшний день в Израиле насчитывалось около тридцати тысяч адвокатов, их количество на душу населения – самое высокое в мире. Рост числа адвокатов в стране значительно опережает рост населения, на каждые двести израильтян, включая детей, приходится один адвокат. Тем не менее, Оля Левина, дочка маминой подруги, которая тоже была юристом, послушалась маму и получила высшее образование по юриспруденции. Оленька, с которой Борис вместе посещал и ясли, и детский сад, всего девять месяцев находилась в Израиле. За это время она, подтвердив свою квалификацию юриста, успела сдать очень сложные экзамены на право работать в этой области и открыла в Тель-Авиве свою адвокатскую контуру. Практически сразу появилась и клиентура: это были новые репатрианты, которым гораздо легче было оформлять юридические сделки по аренде и покупке квартиры у русскоязычного адвоката, чем у её ивритоязычных коллег.

Но чем, скажите, пожалуйста, Борис был виноват, если ещё со школьного возраста любил географию, астрономию и математику, являющиеся основой геодезической науки. Адвокату для открытия конторы следовало арендовать помещение для офиса, закупить письменный стол, несколько стульев, книжные полки и компьютер. В переводе на денежную наличность, тут можно было уложиться в сумму две тысячи долларов. Когда же Борис стал подсчитывать свои расходы на открытие бизнеса у него не то чтобы закружилась голова, он просто стал медленно сходить сума. Калькулятор выдавал немыслимые цифры. Выходило, что для успешной работы двух групп геодезистов (меньше было никак нельзя) необходимо два автомобиля, два электронных теодолита, два нивелира, различное вспомогательное геодезическое оборудование, два компьютера, принтеры и графопостроитель для вычерчивания карт и т. д. и т. п. Это не считая аренды просторного помещения и зарплат шести сотрудников. Всё это тянуло на астрономическую сумму не менее пятидесяти тысяч долларов и это в расчёте на то, что, с учётом погашения выплат по ссуде, оборот его фирмы в месяц составит не менее тридцати тысяч шекелей. Но даже Всевышний на небесах не мог гарантировать Борису постоянные заказы, тем более, что он находился не в белокаменной русской столице, а на юге Израиля, где об инженере-геодезисте Борисе Буткевиче никто из заказчиков не подозревал. Если даже подумать о рекламе начала своей деятельности, то маловероятно, что все строительные подрядчики, архитекторы, проектировщики и специалисты по земельному кадастру дружно выстроятся в очередь к нему для размещения своих заказов. Тем не менее, Борис решил рискнуть, справедливо полагая, что всё-таки не Боги горшки обжигают и, в тайниках души надеясь, что тот же Господь будет к нему милосерден в обмен на то, что каждую субботу он надевает кипу и заходит на полчаса в синагогу, как приучил его сосед Нисим. Но похоже, что ангелы на небесах не заметили Бориса среди постоянных прихожан еврейского молельного дома. Просто банковский служащий скрупулёзно изучил его бизнес-план, проверил в компьютере историю поступления денежных средств на его счёт и вышел, как потом оказалось, к директору филиала за утверждением. Когда он вернулся на своё рабочее место, по его кислому выражению лица, Борис однозначно понял, что в выдаче ссуды ему было отказано.

Глава 9. Курсы геодезистов

Расстроенный Борис мрачно вышагивал по осенней Беер-Шеве. Только осень была какая-то смешная, совсем не европейская осень. Отсутствовала жёлто-багряная краска октябрьского увядания природы в моросящих каплях заунывного дождя. Наоборот, ярко светило солнце, его светлые лучи кокетливо скользили по лицу Бориса. Но настроение у него всё равно было осеннее. Подумать только, столько времени угробил на этот утопический бизнес, и все эти чёртовы начинания в один момент разбились вдребезги. Он остановился на мгновение у афишной тумбы прикурить сигарету. Вдруг его внимание привлёк большой листок ватмана, который отличался от других объявлений своим размером и тем, что текст был написан красным фломастером на русском языке. Объявление гласило, что Беершевский технологический колледж объявляет приём из числа новых репатриантов, имеющих высшее образование в области геологии, геофизики и географии, на курсы геодезистов. Как стало известно Борису позднее, речь шла о переквалификации перечисленных выше специальностей в сферу геодезических изысканий, поскольку эти отрасли в Израиле были почти не востребованы. И тут Бориса осенило, а почему бы и ему, несмотря на то, что он считается специалистом в геодезии, не записаться на эти курсы ради одной возвышенной цели – выучить во время занятий геодезическую терминологию на иврите. Курс проводился в вечернее время, поэтому не было ни каких преград для его посещения. На следующий день он отправил в колледж свои документы. Буквально через неделю его вызвали на интервью и он предстал перед комиссией в составе пяти неизвестных ему людей. Председатель комиссии, седовласый пожилой мужчина, вытащив из папки документы Бориса, откашлялся и негромко промолвил:

– Прошу прощения, но мы должны отказать вам в приёме на этот курс.

– Бесконечная череда отказов продолжается, если не в пространстве, то, во всяком случае, в текущем времени, – счёл нужным предположить про себя Борис.

– Вы уж, пожалуйста, не обижайтесь на нас, – извинилась перед ним моложавая женщина в синих джинсах и такого же цвета блузке, – но курс этот предназначен для желающих изучить геодезию, а не для тех, кто её знает.

– Из ваших документов, Борис, видно, – снова обратился к нему седовласый, – что у вас имеется докторская степень по геодезии, поэтому, – сделав многозначительную паузу, продолжил он, – мы предлагаем вам преподавать на этих курсах.

– Мы долго искали преподавателя на этот курс, – снова вступила в разговор женщина в джинсах, – и, кажется, нашли, если вы, конечно, не возражаете.

Ошарашенный Борис, не веря своей удаче, хвост которой замаячил на горизонте, озадаченно спросил:

– Простите, господа, вы и в самом деле, думаете, что я осилю преподавать не простой курс на сложном для меня иврите?

Все без исключения члены комиссии загадочно заулыбались, а один из них, который оказался президентом колледжа, торжественно сообщил:

– Да в том-то и дело, что мы попросим вас читать лекции на русском языке, который вы, наверняка, знаете лучше нас.

Джинсовая женщина радостно подтвердила:

– Это, надеюсь, будет лучше не только для вас, а и для ваших слушателей, которым воспринимать излагаемый материал будет намного легче на знакомом им языке, чем на иврите.

– Ещё хотелось добавить, – присовокупил к сказанному президент колледжа, – что для нас большая честь предоставить аудиторную кафедру доктору наук из Москвы.

Борис, краснея до самых ушей, смущённо промямлил:

– Так что, получается, что все мои студенты бывшие граждане СССР?

– Именно так, доктор Буткевич, – подтвердил он, – так вы согласны или нет?

Бориса ещё никто и никогда не называл словом доктор, и это приятно щекотало нервы и даже льстило, да и звучало как-то более солидно, чем сухое слово доцент. Он отчётливо ощущал, что абсолютно все члены комиссии смотрели на него с неподдельным уважением, с почтением не конкретно к нему, а к некому индивидууму, получившему учёную степень в российской столице. Так что Борису ничего не оставалось как горячо поблагодарить всех за доверие и радостно выкрикнуть:

– Конечно же, я согласен и готов обучать своих соотечественников геодезической науке.

В коридоре Бориса догнал один из членов комиссии, коренастый с толстеньким животиком пожилой мужчина. Он, слегка прикоснувшись к его плечу, заметно преодолевая боязнь обратиться к нему, стеснительно пробормотал:

– Извините, Борис, но мне поручили побеседовать с вами. Меня зовут Авраам Шварц, если вас не затруднит, пройдёмте ко мне в кабинет.

Там Авраам напоил Бориса кофе и сообщил ему, что они вместе будут вести этот курс. Он будет читать лекции и вести практические занятия по инженерной геодезии, а Борис будет вести лекционные курсы по высшей и математической геодезии, включая теорию фигуры Земли, астрономию и гравиметрию, понятно, что он Авраам на иврите, а он, Борис, на русском языке. Авраам ознакомил его с программами курсов и, как бы невзначай, подсунул ему листочек бумаги с начерченной там геометрической фигурой. Заискивающе улыбаясь, Авраам попросил его решить задачку. Только потом до Бориса дойдёт, что, по сути дела, это было, что называется тестом на вшивость, т. е. самая что ни есть настоящая проверка его профессиональных знаний. Борис трижды попросил Авраама повторить условие задачи, пока он не понял, о чём всё же говорится в ней. А когда понял, внутренне похолодел, в глубинных недрах мозговых извилин всё напряглось, подобно натянутой тетиве лука. Подобной задачи он никогда в жизни не видел, проблема, лежащая в её основе, была не столько геодезической, сколько кадастровой. А земельный кадастр в Советском Союзе в то время являлся наукой теоретической, никто и никогда в практической плоскости его нигде не рассматривал. Поэтому, у Бориса задрожали руки, когда он дочитал врученный ему листок до конца. Как и всегда во всех экстремальных ситуациях, он тут же включил свой внутренний аутотренинг, с помощью которого быстро приказал взять себя в руки, успокоиться и сосредоточиться на искомой проблеме, отгоняя в сторону все остальные. Через несколько минут психологическая установка возымела своё действие, и Борис направил свой мозговой штурм на решение задачи. Справедливо полагая, что в этом случае следует неведомое каким-то образом превратить в известное, он сумел свести кадастровую задачу в задачу математическую. Остальное уже являлось делом техники. Однако, несмотря на то, что математику Борис знал почти профессионально, техника решения оказалась не такой уж и простой. В конце концов, после составления системы уравнений ему удалось отыскать то, что просил Авраам. Весь процесс занял более получаса, и всё это время Борис спинным мозгом ощущал его острые взгляды. Когда же, наконец, он протянул Аврааму несколько, исписанных мелким почерком, листочков, то уловил в его взоре неподдельное изумление. Тот нервно перевернул эти страницы, не удосуживаясь даже заглянуть в них, и, только дойдя до последней, сверил, полученный Борисом ответ, с записанным в его блокноте. Авраам несколько раз произвёл сравнение результатов и, убедившись, что они совпадают с точностью до миллиметра, ошеломлённо выдавил из себя:

– Ты смотри, всё безупречно. Как это у вас так получилось, доктор Буткевич? Что это за новый, неведомый мне, метод решения вы изобрели?

– Да ничего нового здесь нет, – смутился Борис, – просто так сложилось, что кадастровых методик я не знаю, а математический аппарат спасает практически всегда.

– Теперь я вижу, что вы настоящий доктор наук, – чуть ли не выкрикнул потрясённый Авраам, – а наговорили тут, что у всех русских, прибывших, к нам купленные дипломы.

Борис не знал, что Авраам, если называть вещи своими именами, вообще не имел никакого образования. Просто более сорока лет назад, когда еврейское государство только зародилось, он окончил двухгодичные курсы по геодезии, которые по объёму излагаемого материала соответствовали советскому профтехучилищу. Однако у Авраама был огромный стаж практической работы и он, по сути, инженер-самоучка, дослужился даже до начальника геодезического отдела в крупной строительной компании. Если с практикой у Авраама всё обстояло просто замечательно, то с теорией всё обстояло не совсем гладко. Однако, видимо, кто-то из руководства всё-таки попросил Авраама время от времени контролировать Бориса. В один из дней, когда Борис вёл лабораторное занятие по математической обработке геодезических сетей, Авраам прямо в средине занятия вдруг бесцеремонно вошёл в аудиторию и с важным видом водрузился за стол. Он, разумеется, ни слова не понимал из объяснений Бориса, но по тем формулам и чертежам, которые были изображены на доске, должен был, если и не осмысливать, то, по крайней мере, догадываться, о чём идёт речь. Судя по выражению его лица, он всё же улавливал то, что объяснял Борис. Но в какой-то момент всё его лицо покрылось краской, глаза загорелись каким-то свирепым оттенком, а правая рука судорожно вытянулась вперёд. Затем, уже не в силах удерживать себя, он вприпрыжку, как молодой козлик, на всех парах помчался к доске. Не владея собой, он схватил красный мелок и безудержно, одним рывком, перечеркнул всё, что было написано белым цветом на доске. С громовым воплем «коль зэ лё нахон», что в переводе означало «всё это неправильно», он бросил раскрошившийся мел на пол и стремглав выбежал из аудитории. Борис оцепенел, ему потребовалось несколько минут, чтобы прийти в себя. Ещё никто и никогда в жизни не проделывал с ним такие немыслимые трюки. Если даже с большой натяжкой предположить, что Борис писал на доске форменную галиматью, что даже теоретически не могло произойти, то даже элементарная, не только преподавательская, а просто человеческая этика никоим образом не предписывала то, что совершил сейчас его израильский коллега. Жаль, что у Бориса в лексиконе не было такого запаса слов на иврите, чтобы доступно объяснить это Аврааму. Когда он в перерыв зашёл в преподавательскую, пурпур на лице его коллеги превратился в анемичную белизну: он настырно вонзал палец в открытую страницу учебника, приглашая Бориса взглянуть на неё. Несмотря на то, что текст учебника был написан на иврите, набранные курсивом формулы подсказали ему, что они выражают. Через мгновение Борис понял, чего добивается Авраам. В учебнике был подробно описан коррелатный метод уравнивания измеренных величин, он же на лекции объяснял студентам более эффективный и более простой параметрический способ. И тот, и другой, разумеется, приводили к идентичным результатам. Но откуда было это знать недоученному Аврааму. Когда Борис предложил ему сравнить его результат вычисления со своим, и тот увидел, что они абсолютно одинаковы, он искренне извинялся, долго держал его руку в своей и невнятно бормотал:

– Виноват, доктор Буткевич, бес попутал, просто хотел показать московскому профессору, что и мы здесь не лыком шиты, но не сложилось, простите.

Больше инцидентов между ними не возникало, они даже подружились, и каждую субботу Борис и Татьяна были желанными гостями на шикарной вилле Авраама, расположенной в негевском оазисе, окружённом вечнозелёными кипарисами и пальмами.

Настроение Бориса в последние дни с крайне негативной отметки поползло вверх, неуклонно приближаясь к положительной. Ещё бы, ведь он теперь не месил своими кроссовками непролазное грязище на строительной площадке, а стоял за лекторской кафедрой и сеял, как говорится, разумное, доброе и вечное. Если по поводу доброго и вечного у Бориса всё-таки имелись некоторые сомнения, то разумное зерно в его лекциях точно содержалось. По крайней мере, он чувствовал, что, если бы в колледже деятельность преподавателя разрешали бы оценивать аплодисментами, то он, с большой долей вероятности, заслужил бы их с выкриками «браво». Истины ради, Борис радостно отмечал про себя, что у него ещё никогда не было таких толковых, сообразительных, а главное рациональных студентов. Правда всему этому предшествовала своя подоплека. В то время как в Москве его студенты являлись вчерашними школьниками, то здесь все без исключения уже были дипломированными специалистами в таких сложных областях как геофизика и геология. Если для московских студентов в стенах альма матер будущая профессия казалась призрачной и неосязаемой, то рационализм нынешних заключался в приобретений новой специальности как жизненно необходимой. Работать с такой аудиторией было легко и приятно. Они молниеносно схватывали изучаемый материал и также быстро и успешно применяли его на практических занятиях. В Москве Борис, будучи доцентом, не проводил практических занятий: для их реализации у него было два ассистента. Здесь же никаких помощников ему по штату не полагалось. Возможно, что в этом был свой смысл. Только сейчас он осознал, что для большей эффективности обучения лекционный материл и лабораторные занятия должен вести один человек, это, выражаясь философским языком, обеспечивает чуть ли не абсолютное единство теории и практики. В этом плане, имелся ещё один немаловажный для Бориса аспект. Учебных часов на лабораторные занятия выделялось в два раза больше, чем на лекционный материал. Поскольку он работал не на ставке, а почасово, то получалось, что благодаря практическим занятиям, его зарплата увеличивается в два раза, что для него было совсем немало важно. Сам факт присутствия Бориса в реальном времени на своём месте приносил ему не только какие-то денежные дивиденды, а и огромное морально-психологическое удовлетворение. Впервые за первый год пребывания в Израиле он почувствовал материальную независимость, уверенность, как в себе, так и в завтрашнем дне.

Ну а завтрашний день не замедлил наступить. «Omnia tempus habent», что в переводе с латыни означает «Всему – своё время». Подоспело время окончания курса, студентам в торжественной обстановке выдали дипломы, а Борис, соответственно, получил уведомление, что в его услугах технологический колледж больше не нуждается. Его благосклонно приняли на временную работу, извлекли из него, что требовалось для успешной подготовки студентов и без всяких аплодисментов выпроводили на исходные позиции. Теоретически исходной точкой считалась работа в компании Игаля Дотана. Когда Борис сообщил Игалю о своём переходе на преподавательскую работу, тот, не долго думая, схватил его за отворот тенниски и решительно заявил:

– Послушай, Борис, я понимаю, что у тебя докторская степень, но тебе не место в академии.

– А где же, Игаль моё место? – полюбопытствовал Борис.

– Зачем ты спрашиваешь, – повысил голос Игаль, – разве ты не знаешь, где оно? Конечно же, в моей фирме. Я тебя никуда не отпускаю.

– Игаль, ну нельзя же так, – спокойно возразил ему Борис, – я люблю вести учебный процесс, боготворю научную работу, так что извини, пожалуйста, я не останусь.

– Нет уж, это ты извини меня, я тебе ещё не всё сказал, – замахал руками Игаль, – я повышаю тебе зарплату на тысячу шекелей и это, во-первых. А во-вторых, через несколько месяцев Давид уходит на пенсию и ты, обещаю тебе, займёшь место главного инженера.

– Спасибо за доверие, – улыбнулся Борис, – но я своих решений не меняю.

– Ты ещё пожалеешь, Борис, – угрожающе промолвил Игаль, – такими предложениями не разбрасываются. Учти, потом будешь проситься назад, не возьму.

Сегодня, стоя у главного входа в колледж, который в душе он окрестил разбитым корытом, он, вспомнив прощальные слова Игаля, понял, что обратная дорога к нему отрезана.

Единственным светлым пятном во всей этой истории был гонорар, который Борис получил за два месяца работы в колледже. Он составил ни мало, ни много двадцать четыре тысячи шекелей. Такую цифру не грех было поместить в учебник по астрономии. Игаль Дотан платил ему две тысячи четыреста шекелей в месяц. Простое арифметическое вычисление показывало, что, проработав всего два месяца в колледже, он получил зарплату, тождественную десяти месяцам работы у Дотана. Получалось, что даже из самых, что ни есть меркантильных соображений, несмотря на кратковременность работы, стоило преподавать в колледже. Когда Борис принёс домой банковский чек, Татьяна радостно всплеснула руками и, не отрывая восхищённого взгляда от выписанной в чеке суммы, спросила:

– Боренька, что же мы будем делать с такими большими деньгами?

Борис понимал, что деньги были, действительно, немалые. Ведь подавляющее число репатриантов получали пять шекелей в час, т. е. примерно сорок шекелей в день или около тысячи шекелей в месяц. В то же время у Бориса не было никаких сомнений по поводу расходования этих денег. Он не был приучен откладывать их на чёрный день или, как учили его израильтяне, вкладывать на специальные программы в банке с целью получения процентов. Поэтому, Борис без лишних раздумий и колебаний ответил жене:

– Я думаю, Танюша, ты не будешь возражать, если на эти деньги мы приобретём новый автомобиль, ты ведь знаешь, что новым репатриантам положена пятидесятипроцентная скидка.

Татьяна понимала, что машина ни есть предмет первой необходимости, видит бог, что в Москве прекрасно обходились без неё. Но она хорошо знала своего мужа, если он, что задумал, то не отступится. Словно угадывая мысли жены, Борис жалобно проканючил:

– Танюша, ну я понимаю, что есть вещи поважнее, но, с другой стороны, если не сейчас, то когда? Да и машина, которую я присмотрел, стоит, с учётом скидки, ровно двадцать четыре тысячи шекелей, ровно столько я и заработал.

– Ну что с тобой делать, Боря, – опечаленно проворковала Татьяна, – может ты и прав, ведь другой возможности у нас не будет.

Борис ещё не знал, что впоследствии он будет менять машины каждые пять лет. Но в тот день он отправился в автосалон и оформил покупку белокрылой «японочки» под названием «Субару» и уже через неделю новенькая машина стояла у далеко непарадного подъезда его обветшалого дома, где они снимали квартиру.

Глава 10. Автопробег в Эйлат

Чтобы как отвлечься от грустных мыслей по поводу потери работы и доставить своей семье хоть какой-то «экшен», Борис решил прокатить их в Эйлат, существовавшего ещё в эпоху царя Соломона. Разумеется, совсем не поиски останков древнего иудейского царя являлось целью поездки. Смысл её Борис видел в расслабляющей нирване под нежными лучами яркого солнца у тёплого и экзотического Красным моря, где между коралловыми рифами плавают дельфины. Однако расстояние между Беер-Шевой и Эйлатом составляло около трёхсот километров. Проделать такой путь даже для опытного дальнобойщика было непросто. Для Бориса, опыт вождения которого исчислялся двумя десятками часов на курсах вождения в Москве, это было просто нереально. Но он жаждал адреналина, который возникает у водителей, выехавших на автостраду. Татьяна совершенно справедливо говорила ему, что одно дело, когда он в поисках этого адреналина, карабкался на крутые ледопады и остроконечные скалы, подвергая риску только себя. Совсем другой ракурс вырисовывается, когда опасность претерпевают его жена и любимые дочери. Таня, как всегда, была права, а Борис, в свою очередь, клятвенно заверил её, что будет максимально осторожен, понимая, какой драгоценный груз он везёт. Он с величайшей осмотрительностью выехал на междугороднюю трассу и тут же пристроился в правый, как он считал, самый безопасный ряд. Дорожный знак предписывал максимально разрешённую скорость, равную девяносто километров в час. Для продвинутого японского авто эта скорость была сопоставима с передвижением черепахи. То и дело мимо Бориса в левом ряду проскакивали машины со скоростью, как минимум в полтора раза, превышающую разрешённую. Оказывается общеизвестный слоган «Какой русский не любит быстрой езды» вполне соответствовал стилю езды еврейских водителей. Не успел славный экипаж новоиспечённой, ещё приятно пахнущей заводской краской, «Субару» преодолеть первые двадцать километров, как началась экзотика: прямо перед капотом машины появились два верблюда, которые торопливо пересекали шоссе. Борис еле успел затормозить, понимая, что столкновение с пятисоткилограммовой массой этого «корабля пустыни» ничего хорошего не сулит. Зато Светлана и Наташа захлёбывались от радостного смеха. Больше всего этой необычной поездке радовались они. Татьяна молча сидела возле Бориса, не мешая ему, ни в пример другим женщинам, сосредоточиться на вождении. Она напряжённо вглядывалась в окно, за которым со скоростью, указанной на спидометре, проплывала безлюдная, пустынная и, в какой-то степени, загадочная местность под названием Негев.

В какой-то момент Татьяна попросила Бориса остановить машину. Они находились на смотровой площадке самого большого в мире кратера Рамон. Именно здесь можно было прикоснуться к вечности, ведь этому уникальному природному памятнику более двухсот миллионов лет. Борис, Татьяна и девочки заворожено смотрели на совершенно не реальную сюрреалистическую картину. Вокруг царило просто фантастическое безмолвие и умиротворение. Со всех сторон открывался великолепный космический пейзаж кратера. Борису рассказывали, что побывать на этом земном кратере следует ночью. Ведь когда в полной темноте вспыхивают яркие звёзды, а луна как бы весело подмигивает им, местная пустыня превращается в эксклюзивный таинственный холст, на котором не чудятся, а видны фантасмагорические углубления, которые мы наблюдаем на лунной поверхности. Хотя с другой стороны, побывавший на нашем естественном спутнике американский космонавт Армстронг, заявил, что этот пейзаж более лунный, чем на самой Луне.

Проехав ещё полсотни километров, пустыня неожиданно поменяла свой равнинный пейзаж на горный. По мере продвижения к Мёртвому морю Иудейские горы всё время меняли свою окраску: с белого цвета на жёлтый, с жёлтого на коричневый, а в некоторых местах преобладал даже, немного пугающий, чёрный колер. Под стать рельефу автострада из двухрядной линейки неожиданно трансформировалась в затяжной однополосный серпантин, круто спадающий вниз. С левой стороны, как в калейдоскопе, мелькали вырубленные на прилегающих скалах цифры +400, +300, +200. Борис скорее догадался, чем понял, что они обозначают высоту над уровнем моря. Через несколько минут показалась нулевая отметка, фиксирующая этот уровень, уровень Средиземного моря. Ну а дальше за окном промчались уже отметки со знаком минус, означающие, что мы спускаемся в самое низкое место на Земле с высотой четыреста двадцать пять метров ниже того самого уровня. Борис остановил машину на смотровой площадке, откуда открывалась величественная панорама на самый солёный водоём в мире. Когда же он объяснил дочерям, что в этом море невозможно утонуть потому, что необычно высокая концентрация соли позволяет, не прилагая малейших усилий, удивительно легко держаться на воде, Наташа и Светлана в один голос закричали:

– Папочка! Мы очень хотим не прилагать усилий, мы страшно хотим искупаться в этом необыкновенном море.

– Тихо девочки, – задорно прикрикнул на них Борис, – десять минут безмолвия и гладь самого солёного в мире моря будет держать вас в своих объятиях.

Что касается объятий, то с ними, как раз, вышла неувязочка. Как только их дружная семейка ступила на песчаный пляж самого мёртвого в мире моря, маленькая Наташа в мгновение ока скинула с себя одежды и, оставшись в одних трусиках, стремительно нырнула в солёную воду. Буквально через секунду она пулей с душераздирающим воплем выскочила оттуда. Ведь солёность воды в этом уникальном море достигает тридцати пяти процентов и можно себе представить ощущения ребёнка, которому эта соль въелась прямо в глаза. Тут же из будки выскочил израильский спасатель и со словами:

– Опять эти русские прыгают в воду, не спросив, что находится в этой воде, – подхватил Наташу на руки и быстро побежал с ней к ближайшему душу, где в течение пяти минут аккуратно промывал ей глаза, пока Наташа не выкрикнула:

– Ой, спасибо, дяденька, я уже всё вижу, а можно я всё-таки попробую полежать на воде, папа сказал, что в этом море я не утону.

– Не утонешь, девочка, конечно же, не утонешь, – заверил её усатый спасатель марокканского происхождения, – ты только не забудь напомнить своему папе, чтобы в следующий раз не разрешал тебе нырять в море с открытыми глазами.

Борис, понятно, чувствовал себя виноватым, улавливая на себе укоризненные взгляды Татьяны. Однако не он, а именно Наташа запомнит этот эпизод на всю жизнь и, когда через много лет ей придётся сопровождать делегацию бизнесменов из России, то по прибытию на берег Мёртвого моря она не забудет предупредить их, что при погружении в воду необходимо закрывать глаза. Наскоро перекусив полюбившимися девочкам питой (арабской лепёшкой), заполненной хумусом, салатами и фалафелем, и запив это ледяной кока-колой, экипаж машины боевой тронулся дальше. Через некоторое время штурман автопробега Татьяна Буткевич приказала всем, кроме водителя, повернуть голову направо. Там тянулся многокилометровый хребет причудливых остроконечных гор, образованный из чистой соли. Где-то здесь находился библейский Содом, уничтоженный вместе с Гоморрой за грехи тяжкие. Татьяна указала дочерям на высокий соляной столб, который назвали «женой Лота», именно она и была превращена в этот столб всего навсего за то, что хотела подсмотреть, как уничтожаются эти два библейских города. Постепенно горные массивы сошли на нет, плавно перейдя в занудный пустынный ландшафт. Девочки задремали, а Татьяна, не давая Борису последовать их примеру, развлекала его весёлыми рассказами из своей врачебной практики.

Неожиданно серо-бурая панорама, маячившая за ветровым стеклом, сменилась светло-зелёной окраской. Это был небольшой оазис, называемый сто первый километр. Для Бориса как бывшего москвича, это числовое клише означало лишить права советского человека жить в столичном мегаполисе. В советской действительности на 101-километр выгоняли бывших зэков, тунеядцев, диссидентов и уголовников. В сегодняшней реалии сто один километр означал всего навсего расстояние до Эйлата. И, разумеется, ни у кого даже в мыслях не было высылать туда каких-либо изгоев, отверженных властями. В тоже время своё название этот райский уголок в аравийской пустыне получил вовсе не от километража. Он являлся данью памяти героям воинской части № 101, погибших в сражении с арабами за независимость Израиля. Проснувшиеся девочки с удовольствием бродили по этому экзотическому островку в безжизненной пустыне, наблюдая в живом уголке за двухголовыми мутантами черепахой и змеёй, за диковинной жабой, которая пьёт, не раскрывая рта, а также за крокодилами, обезьянами и питонами. Дальнейшая часть пути представляла собой однообразную дорогу, слева от которой тянулись покатые холмы, находящиеся уже в государстве Иордания. Унылый пейзаж оживляли только протяжённые массивы финиковых пальм. Но вдруг из-за очередного поворота неожиданно снова показались горы. Выглядели они настолько презентабельно, что казалось, что какой-то художник именно к нашему приезду выкрасил их в красный цвет. Тут же нарисовался дорожный указатель, на зелёном фоне которого было написано EILAT. Белоснежная «Субару» въехала на территорию самого большого израильского курорта, расположенного на юге пустыни Арава. Борис приоткрыл окно автомобиля и торжественным голосом бывалого гида возвестил:

– Уважаемые дамы! Прямо перед вами простирается экзотическое Красное море. Слева от вас на расстоянии менее одного километра, за прерывистой линией роскошных пальм вы видите Иорданию, а справа за дугообразной подковой уже виден Синайский полуостров, на территории которого находится Египет. И если вы продлите свой взгляд по морской акватории, то на её изгибе уже простирается Саудовская Аравия.

– Как здорово! – восторженно воскликнула Татьяна, – подумать только за полдня мы побывали на берегах двух диковинных морей: Мёртвого и Красного.

– Мамочка! – восторженно вторила ей Светлана, – ты не представляешь, что ещё в Москве на уроках географии нам рассказывали про эти моря и эти страны и мы искали их на карте, а сейчас я вижу всё это наяву.

Но больше всех радовалась Наташа, когда в тот же день всё семейство посетило подводную обсерваторию. На шестиметровой глубине через стеклянные стены она с восхищением любовалась одной из главных красот Эйлата – коралловым рифом, наблюдая за экзотическими обитателями морских глубин в их естественной среде. А разве можно было забыть заповедный аттракцион дельфинов, морскую прогулку на яхте со стеклянным дном, морской велосипед и водный катамаран и даже дайвинг (подводное плавание с аквалангом). Два дня, проведенных в Эйлате были для Бориса отдушиной от нелёгкой повседневности, незабываемым праздником души и тела, проведенным вместе с семьёй.

Глава 11. Вадим и Вера

По приезду из Эйлата «Субару» Бориса притормозила, немного не доезжая до их беершевской обители. Остановиться возле дома мешала большая фура, из которой выгружался всякий домашний скарб. Стройная блондинка, прогибаясь чуть ли не до тротуара, волочила неподъёмный баул. Борис, поравнявшись с ней, помог дотащить этот груз до раскрытой двери квартиры на третьем этаже, расположенной напротив его съёмных «хоромов». Оттуда послышался сочный мужской баритон:

– Верочка! А куда запропастился чемодан с моими монографиями?

Не успел Борис подумать, что, сколько же нужно сделать научных исследований, изложенных в книгах, называемых монографиями, чтобы их содержимое поместить не в портфель или сумку, а в большой чемодан, как появился обладатель баритона, высокий представительный мужчина средних лет с роговыми очками на переносице.

– Спасибо за помощь моей жене. А вы, наверное, наши соседи, – радостно воскликнул он, увидев, идущих за Борисом Татьяну с дочерьми.

Татьяна, не отрывая взгляда от больших полиэтиленовых пакетов, заполненных какими-то чертежами и схемами, оживлённо пропела:

– Похоже, что да. Давайте знакомиться, меня зовут Таня, моего мужа Борис и наши девочки: Светлана и Наташа.

Блондинка тут же радостно откликнулась:

– Очень приятно! Я – Вера, а мой благоверный – Вадим. Маклер, который помог снять нам эту квартиру, говорил, что в качестве компенсации за неказистую квартиру у нас будут интеллигентные соседи из самой Москвы.

– Этот же маклер сообщил, что нам повезло не только с соседями а и с самой квартирой, поскольку это последняя квартира в Беер-Шеве. Все остальные уже арендованы новыми репатриантами, – весело добавил Вадим.

В это время из кухни выскочил рыжий кокер-спаниель. Вера, погладив его по холке, ненавязчиво приказала:

– Ада, ну-ка быстро беги знакомиться с девочками, смотри какие они симпатичные.

Рыжая Ада быстро подбежала к Свете и Наташе, подав каждой из них свою мохнатую лапу. С этого момента эти три особи женского пола стали неразлучными, впрочем, как и семьи Буткевичей и Шендерович.

Уже буквально через неделю получилось так, что Борис и Вадим вместе вернулись домой. Вадим пригласил соседа выпить какой-то особый чёрный кофе, зёрна которого он по случаю купил на арабском базаре. Когда они вошли в квартиру Вадима, их взгляду открылась картина, напоминающее небезызвестное полотно живописца Василия Перова «Охотники на привале». В роли охотников в данном случае выступали Вера и Татьяна. Они лежали в обнимку на диване и нестройными голосами пели отрывок из хита Аллы Пугачёвой «Всё могут короли, всё могут короли, но что не говори, жениться по любви не может ни один, ни один король». На столе, на фоне тарелки с крупно нарезанной кошерной колбасой и маринованными огурцами сиротливо маячила на три четверти опустошённая матовая бутылка водки «Кеглевич», пользующаяся большим спросом у репатриантов. Если бы у Бориса была бы вставная челюсть, она, наверняка бы, выпала бы в тесное пространство кухни, где он находились в настоящий момент. Ещё ни разу в жизни ему не приходилось видеть свою Танюшу в таком расслабленном, мягко говоря, состоянии, ведь она на дух не переносила крепкие спиртные напитки. А сейчас она, пошатываясь из стороны в сторону, нетвёрдой походкой подошла к Борису и раскатисто выкрикнула:

– Боренька, как здо-о-оро-о-ов-о-о, что ты не ко-о-ро-о-ль и женился на мне по любви.

Вадим пристально посмотрел на свою жену, улыбнулся, схватил водочную бутылку и, разлив остатки крепкого напитка, медленно, подбирая слова, провозгласил:

– Давай, Борис, в качестве аперитива перед обещанным кофе, выпьем за наших жён. Не знаю, что явилось поводом для этого женского бенефиса, надеюсь, завтра мы об этом узнаем.

На следующий день, когда только первый розовый блик утренней зорьки заглянул в окно, Татьяна разбудила Бориса и стала рассказывать ему о том, какая Вера прекрасная женщина, что между ними возникла небывалая химия, позволяющая не то чтобы с полуслова, а пожалуй с полувзгляда понимать друг друга.

– Всё хорошо, Танюша, – перебил её Борис, – но как это связано с тем, что вы с Верой напились.

– А вот это я даже, как врач, который лечит нервную систему, объяснить не могу, – обиженно оправдывалась Татьяна.

– Понимаешь, Боря, – продолжила она, – так получилось, что я стала вспоминать старый Арбат, Чистые Пруды и Садовое кольцо, а Вера – Невский проспект, Мойку и Фонтанку. И такая нас захлестнула ностальгия по местам, где родились, выросли, учились и работали, что сами не заметили, как на столе оказалась эта водка, которую Вера держала для компрессов и растираний.

– Да уж нечего сказать, – согласился с ней Борис, – а мы с Вадимом, после того, как уложили тебя и Веру спать, ещё долго сидели и разговаривали, правда, без алкогольных возлияний.

– Я уверена, что Вадим тоже хороший человек, – прервала его Татьяна, – не знаю, кто он по специальности, но создаёт впечатление очень образованного и интеллигентного мужчины.

– К тому же ещё и очень скромного, – добавил Борис, – ты только представь себе: мы уже три недели знакомы, а он не более, как вчера, не то, чтобы сказал, а просто проговорился, что он профессор, доктор технических наук.

Борис поведал жене, что, на его просвещенный взгляд, есть просто профессора и есть настоящие профессора, понятно, что Вадима следует отнести к последним. Оказалось, что кроме перечисленных регалий, он был начальником исследовательской лаборатории одного из крупных Ленинградских НИИ, заведующим кафедрой и деканом факультета, председателем специализированного Учёного Совета по защите диссертаций на соискание учёноё степени докторов наук.

– Помнишь, Таня, когда мы помогали переносить им вещи, – вспомнил Борис, – Вадим спрашивал Веру о каком-то чемодане с его монографиями.

Ты понимаешь, – взволнованно продолжил Борис, – именно вчера я и спросил Вадима, сколько монографий поместилось в его чемодане. Оказалось немало немного – всего двенадцать.

– Боря, а что, собственно, означает слово монография, – тихо спросила Татьяна, – наверное, что-то от слово «моно» – одно.

– Монография, Таня, это не что иное, как научный труд в виде солидной книги с углублённым изучением, как ты правильно подметила, именно одной темы. Иногда это может быть изложение очень серьёзной и значимой диссертации.

Борис продолжал объяснять Татьяне, что написать двенадцать монографий это, как минимум, сотворить столько же диссертаций, связанных, если и не с глобальными, то с важными для науки исследованиями и диссертациями. А ведь подавляющее число соискателей пишут только одну диссертацию, что даёт им право носить звание профессор всю оставшуюся жизнь, не превознося больше ничего в теорию и практику своей научной деятельности. Борис не мог вспомнить ни одного профессора с института, где он преподавал, написавшего более трёх монографий. Причём все они были написаны в соавторстве и один из них, как правило, ректор или проректор, получал за это почётное звание «заслуженный деятель науки и техники СССР» или «заслуженный работник высшей школы СССР». По понятным причинам Вадим Михайлович Шендерович этих званий не удостаивался. Тем не менее, он был известным, чтоб не сказать, именитым учёным в своей области и пользовался заслуженным авторитетом среди коллег в СССР и за рубежом.

– Что меня поразило, Танюша, – чуть ли не сорвался на фальцет Борис, – что такой учёный, можно сказать, с мировым именем, бросает все свои почётные и хорошо оплачиваемые должности и едет в какой-то Израиль.

– Боря, милый, что с тобой, ты ли это, – вспыхнула Татьяна, – ты как-то неадекватно выражаешься, что значит какой-то?

– Таня, ты сама подумай, – повысил голос Борис, зардевшись краснотой на лице, – в Советском Союзе при двухсотмиллионном населении было всего пятьдесят тысяч докторов наук, что составляет менее трёх сотых процента от всего населения. Если отбросить из этого числа профессоров исторического материализма, научного коммунизма, истории КПСС, всяких филологий и лингвистик, то названная мною цифра вообще будет стремиться к нулю.

– И что с этого, – спросила Татьяна, – как это соотносится с каким-то, как ты выразился, Израилем?

– А так и соотносится, – возразил ей Борис, – что при таком, представь себе, раскладе Вадим мог бы работать в лучших университетах США и Старого Света, а ни в какой-нибудь Беер-Шеве.

– Я не совсем поняла, – взглянув в упор на мужа, осведомилась Татьяна, – разве Вадим преподаёт в университете? Но ведь он совсем не знает иврита, даже ты владеешь языком лучше его.

– Видишь, Таня, скромность Вадима не знает границ, – заверил её Борис, – только вчера он рассказал мне, что читает свой курс на английском языке. Кроме того, ему доверили возглавить комиссию по приёму студентов-репатриантов без экзаменов в Беершевский университет, которые проучились в институтах СССР два или три года.

Среди прочего, Вадим поведал Борису, что решающим критерием для принятия решения о зачислении является, в каком именно ВУЗ (е) учился студент. Если это были институты Москвы или Ленинграда, то соискатель безоговорочно принимался для продолжения учёбы. В случае, если он обучался в Ташкенте, Баку, Черновцах или Хабаровске, то практически всегда получал отказ.

– Вадим, ты, конечно, извини меня, – вспыхнул Борис, когда услышал это, – но здесь, чуть ли не дискриминацией попахивает.

– Не мне тебе рассказывать, – возразил ему Вадим, – ты же был преподавателем столичного института. Но ты никогда не был в провинциальных вузах. Мне пришлось как-то при проверке учебного процесса в Бакинском университете спросить у одного доцента кафедры математического программирования, какие он знает алгоритмические языки. И он, представь себе, ответил, что знает русский и азербайджанский. Выявилось также, что подавляющее число студентов, обучающихся на мехмате, больше знакомы с матом, чем с математикой.

– Ну а, как же быть с Ломоносовыми из провинции, – полюбопытствовал Борис.

– За свою бытность здесь, – констатировал Вадим, – я, к великому сожалению, с таковыми не встречался.

– Прости меня, Вадим, – перескочил на другую тему Борис, – мы не так давно знакомы, но мне жутко интересно, почему ты, если уже покинул Ленинград, то не поехал в Кембридж, Принстон или Гарвард?

– Вопрос не так однозначен, – после долгого раздумья ответил Вадим, – я далёк как от иудаизма, так и от идей сионизма. Не знаю, поверишь ли ты мне, но ещё в Ленинграде меня обволокло неведомое биополе, призывающее приехать в вечный город, золотой Иерусалим. Это звучит мистически, но этот город снился мне каждый день и призывно манил в свою таинственную ауру.

– Почему же ты живёшь в Беер-Шеве, а в не израильской столице, – поинтересовался Борис.

– Ответ довольно тривиальный, – поспешно ответил Вадим, – кафедра, по которой я специализируюсь, имеется только в университете города Беер-Шева. Еще, будучи в Ленинграде, я списался с ними и, получив от них письменное обязательство, что они принимают меня на работу на полную ставку профессора, решил репатриироваться в Израиль.

– Выходит это является единственной причиной твоего приезда в Израиль, – подытожил Борис.

– Не совсем, это, можно сказать, третий фактор – отозвался Вадим.

– Что же представляют собой предыдущие факторы? – спросил Борис.

– Первый и, пожалуй, самый главный, это то, что я всё-таки позиционирую себя как лицо еврейской национальности, – отреагировал Вадим, – будешь смеяться, Борис, что профессор говорит такие глупости, но мне снился сон, что мой дедушка, а он был раввином в Бердичевской синагоге, настоятельно призывал меня вернуться в страну исхода.

– А ты, конечно, не мог ослушаться еврейского священника, – засмеялся Борис.

– Зря иронизируешь, Боря, – грустно промолвил Вадим, – во-первых, старших надо слушаться, а во-вторых, я и сам полагаю, если исторически так сложилось, что евреи во все эпохи были разбросаны по всему миру и жили в изгнании и если та же история предоставила им возможность жить в своей стране, то эту значимую реальность надо использовать.

– Как то слишком уж риторически ты всё это излагаешь, – неожиданно для себя перебил его Борис, – а что же делается со вторым фактором?

– Что же касается второго фактора, – не глядя на Бориса, промолвил Вадим, – то здесь я буду ещё больше амбициозен: надоело жить в стране, где верхи не знают и не понимают, что надо делать, а низы, поругивая власть, в свою очередь, не хотят ничего свершать, продолжая верить в доброго царя.

В этом месте Борис всеми фибрами своей души почувствовал, как его мысли перекликаются с концепцией, изложенной сейчас Вадимом. Если до сих пор его, на фоне непрекращающейся ностальгии, ещё одолевали сомнения, правильно ли он поступил, переезжая на историческую родину, то Вадим, сам того не сознавая, в одночасье сумел развеять их. Бориса ещё долго грело осознание факта, что если такие люди, как профессор Вадим Шендорович, с большой радостью получили израильское гражданство, то ему, бывшему доценту Борису Буткевичу, нечего роптать и следует воспринимать обретение новой родины как долгожданный и свершившийся факт. Тем не менее, он как-то нерешительно спросил Вадима:

– А что же, всё-таки прикажешь делать с таким ёмким, въевшимся во все мозговые извилины, понятием – Родина, с тихой гладью Москвы реки или Невы, с пахнущим осенней хвоей Сосновым бором или белесым оттенком плачущих берёз в Летнем саду, с традиционными курантами на Спасской башне Кремля или монументальным Зимним дворцом?

– А ты ещё спроси, Борис, – воскликнул Вадим, – что делать с незаслуженной двойкой по истории КПСС, когда меня с первого раза не приняли в аспирантуру или с моей докторской диссертацией, результаты которой сегодня применяют в США, Германии и даже в Австралии. Так вот эту диссертацию несколько лет под благовидными предлогами не принимали к защите, а когда она с невероятными трудностями и преградами, расставляемыми чиновниками от науки, всё-таки была защищена, её направили, так называемому, «чёрному оппоненту», у которого хватило совести написать, что она не актуальна и не представляет практической ценности. С невероятным напряжением сил, в конечном итоге, мне удалось доказать обратное на экспертном Ученом Совете Высшей аттестационной Комиссии при СМ СССР. Что с этим прикажешь делать?

– Да ничего я не хочу и не буду приказывать, – согласился Борис, – просто ностальгия замучила, жить по-человечески, разумеется, можно только в том месте, где мы сейчас с тобой находимся. Но как бы там ни было, хотим этого или не хотим, мы всё же своими корнями остаёмся кровинками России, и никуда от этого не денешься.

Глава 12. Институт геодезии

Кровинки эти проявились в письме от лучшего друга Саши Архангельского, который сообщал, что в Москве творится нечто невообразимое, которое иначе как вселенский бардак не назовёшь. Зарплату не платят, вновь избранный президент обещает реформы, но они то ли пробуксовывают, то ли вообще не состоятся. Народ плетётся в плену химерных иллюзий своего правительства, продолжая верить в своего царя Бориса. Нет, нет ни Годунова, а Бориса Ельцина. Верят, разумеется, чисто традиционно и иллюзорно. На самом деле уже никто ни во что и ни в кого не верит. Советские люди, ещё недавно выкрикивая лозунг «Долой господ», теперь называют друг друга не товарищ, а не иначе как господин, но суть совковой ментальности от этого, конечно же, не меняется и вряд ли изменится в ближайшее десятилетие. Далее Саша, словно почувствовав тоску Бориса по есенинским берёзкам, с прискорбием сообщал, что народ мечется и дёргается из сторону в сторону, выискивая мельчайшие зацепки для выезда за кордон. Русские немцы стремятся в Германию, украинцы страстно желают присоединиться к своей диаспоре в Канаде, а азербайджанцы усиленно ищут родственников в Турции. Истинные, тайком крещёные в детстве, россияне, ищут в запутанном своём генеалогическом древе еврейских бабушку или дедушку со светлой целью покинуть беспредельную одну шестую часть суши. Славянские индивидуумы, которые отчаялись найти иудейские корни в своей пресловутой древесине, ищут еврейских невест или жениха как некий подвенечный пропуск для выезда в Израиль. Тем же, кому этот трюк не удаётся, норовят любыми способами получить заграничную визу в любую страну Европы с тем, чтобы работать там «беби-ситтер» по уходу за детьми, по присмотру за стариками и инвалидами, подметальщиками в отелях и рабочими на стройках. Коллеги по кафедре, писал Саша, не без чувства белой зависти, передают ему, Борису пламенный научно-преподавательский привет, со стопроцентной уверенностью, что он работает профессором в университете, получая при этом высокую зарплату.

Скупые слезинки наворачивались у Бориса при прочтении этого письма от друга. По Сашиным словам выходило, что чуть ли не вся столица рвётся за рубеж, а он тут, понимаешь, места себе не находит, страдает и терзается тоскливыми мыслями по покинутому отечеству. Надо было немедленно брать себя в руки и ринуться в дорогу, которую, говорят, осиливает только идущий. В это знойное утро эта дорога привела Бориса на арабский базар, где он за бесценок купил себе кроссовки, являющимися хорошей подделкой модной спортивной фирмы «Адидас». Здесь на базаре кто-то окликнул его со словами:

– Шалом, Борис! Рад тебя видеть, как дела?

Знакомый голос принадлежал Иосифу, бывшему начальнику Бориса, который, пожав ему руку, с лёгкой иронией продолжил:

– Что господин профессор ищет на столь дешёвом рынке? Почему он не находится в своём офисе, в котором открыл частный бизнес по геодезии?

Борис от удивления об осведомлённости Иосифа в его делах едва промямлил:

– Откуда тебе, Иосиф, известно, что я пытался открыть своё дело?

– Ты, Борис, вижу, ещё в недостаточной степени абсорбировался в стране, – усмехнулся Иосиф, – Израиль – государство маленькое и здесь при желании каждый знает о другом гораздо больше, чем о себе. Впрочем, приглашаю тебя на чашку кофе, там всё и расскажу.

В прибазарном кафе Иосиф заказал себе рюмку водки, а Борису маленькую чашечку арабского кофе. После традиционного возгласа «Лехаим» Иосиф поведал, что советник по открытию малого бизнеса, консультирующий Бориса, направил ему для проверки бизнес-план, составленный неудавшимся олигархом.

– Кстати, должен отметить, Борис, – пробасил Иосиф, выпивая вторую рюмку огненной воды, – что план составлен безукоризненно, чувствуется профессорская хватка.

– Но при всём этом, – пригорюнился Борис, – мне отказали в ссуде.

– И правильно сделали, – обрадовался Иосиф, подзывая официанта для заказа очередной порции водки, – видимо, всё таки кто-то хранит тебя на небесах.

Опустошив третью рюмку живительной для него влаги, заметно повеселевший Иосиф поведал Борису, что произошло, если бы банк выдал бы ему кредит. Оказалось, что для производства геодезических работ в Израиле, независимо от наличия первой, второй или даже третьей академической степени, необходимо было иметь лицензию для проведения топографо-геодезических изысканий. Понятно, что такого документа у Бориса в наличии не было. Для его получения Борису, по словам Иосифа, необходимо было сдать три экзамена. После некоторого раздумья растерянный Борис едва нашёл в себе силы спросить:

– Где же и кто, Иосиф, принимает эти экзамены?

Раскрасневшийся от переваренного алкоголя Иосиф, вытащил из кармана блокнот, что-то быстро записал на оторванном из него листке, и приятельски обняв Бориса за плечи, торжественно выкрикнул:

– Благодари всевышнего, Борис, что я у тебя есть. Вот тебе телефон, позвони. Там тебе всё расскажут более подробно.

– Где это там? – на всякий случай поинтересовался Борис.

– Там, это национальный институт геодезии, картографии, расположенный в славном городе Тель-Авиве, – ответил Иосиф, – кстати, там же можешь поинтересоваться и по поводу своего трудоустройства.

Борису, несмотря на трезвое состояние, хотелось тут же расцеловать Иосифа. Ведь, благодаря ему, он получил архиважную информацию. Во-первых, она открывала ему дорогу к экзаменам для получения лицензии, которую он, чего бы это ему не стоило, обязан заполучить. Во-вторых, и это самое главное, появлялся дополнительный шанс для обретения работы по специальности в государственной структуре. Такие перспективы, обретённые, вероятно, по воле небес, приведших его на арабский базар, упускать было никак нельзя.

Борису повезло, номер, который написал ему Иосиф, оказался прямым телефоном генерального директора института Рона Адлера. Только потом он узнает, что единственным путём дозвониться ему являлся телефон его неприступной и вальяжной секретарши Орит, которая, как правило, переводила своему босу один из десяти звонков по своему высочайшему усмотрению. Со стопроцентной вероятностью можно было предположить, что звонок Бориса она бы сочла малозначительным и оставила бы без внимания. Где Иосиф отыскал прямой телефон высокопоставленного государственного служащего, история умалчивает. Но в это очередное солнечное утро Борису посчастливилось, минуя секретаршу, услышать в телефонной трубке солидный голос генерального директора:

– Доктор Рон Адлер слушает.

Борис с трепетом в голосе пролепетал первое предложение домашней заготовки:

– Доброе утро, вас беспокоит доктор геодезии Борис Буткевич.

– И что же желает доктор Буткевич, – приветливо пробасил господин Адлер.

Стараясь, во избежание лишних ошибок, объясняться, по выражению классика, чтоб мыслям было широко, а словам тесно, Борис кратко изрёк:

– Я, доктор Адлер, ищу работу по специальности.

– Знаете, господин Буткевич, – весело промолвил директор, – далеко не каждый день мне звонят доктора наук, которые ищут работу в институте, которым я руковожу. Если не возражаете, то жду вас завтра в десять утра у себя в кабинете.

На следующий день уже в восемь утра Борис выходил из автобуса на центральной автобусной станции в Тель-Авиве. До неприличия жаркое октябрьское солнце бесцеремонно освещало один из самых грязных и беспокойных районов южного Тель-Авива. Небольшие улочки и переулки, окружающие автобусную станцию «города без перерыва» (такое нарицательное имя Тель-Авив получил за беспрерывно неугомонную и кипящую в течение 24 часов жизнь в своём нутре), являли самую бедную и совсем небезопасную часть города. До здания института, который размещался в центральной части мегаполиса, было чуть более двух километров. Борис заранее вооружился картой, чтобы не потеряться в хаотичной городской топологии и безошибочно, никого не спрашивая, отыскать нужное место. Он не спеша проходил, захламленные притонами и публичными домами, грязные кварталы, которые иначе как еврейским Гарлемом назвать было трудно. Места дешёвого сексуального удовлетворения даже близко не напоминали «роскошную, залитую разноцветным неоном, улицу «красных фонарей» в Амстердаме, в котором Борис побывает через несколько лет. Эти места ютились под замызганными многолетней грязью вывесками «массажный кабинет». Не успел Борис вообразить, какого же вида массаж предоставляют в этих заведениях, как из одного из них буквально выпорхнула неопрятного вида молодая женщина, одетая в черную, едва прикрывающие нижнее бельё, клеёнчатую юбку. На языке Толстого и Достоевского она надрывно выкрикнула в сторону Бориса:

– А вот и мой первый клиент. Заходи, мальчик, заходи, сделаю тебе хорошо.

Борис вздрогнул и не нашёл ничего лучшего, как перейти на другую сторону улицы, облепленной обветшалыми домами, первые этажи которых были приспособлены под выносные лотки, торгующими пёстрым ширпотребом низкосортного качества. Их сменяли различного рода закусочные, предлагающие фалафель, шаурму, хумус и прочий ближневосточный разносол. Примерно через полкилометра нищета задворок южного Тель-Авива стала сменяться солидными зданиями, витринами роскошных бутиков, красочными рекламными стендами, большими окнами различных банков и раскрытыми дверями многочисленных баров, кафе и ресторанов. Ещё через четверть часа Борис, сверяясь с картой, ступил на улицу Линкольн, на которой и размещался Национальный институт геодезии и картографии. Похоже, что эта улица совсем не случайно была названа в честь шестнадцатого президента США, поскольку последний в юности работал землемером, что сегодня отождествляется с геодезией. К тому же в здании, в котором сегодня располагается институт, уже в 1930 году, задолго до создания государства Израиль, во времена Британского мандата дислоцировался картографический департамент. На проходной Борису выдали временный пропуск, и через несколько минут он попал в приёмную генерального директора в, далёко не распростёртые, объятия секретарши Орит. По правде говоря, это были совсем не объятия, скорее совсем наоборот: огненно-рыжая секретарша сомкнула руки, всем видом показывая, что ему следует немедленно покинуть помещение, порог которого он переступил. Вспотевшему от жары и от волнения Борису пришлось до предела напрячься, чтобы суметь вытащить из своего совсем небогатого ивритского лексикона слова, объясняющие, что ему назначено в десять утра быть здесь. Орит, спросив фамилию Бориса, неистово накрутила телефонный диск и, проговорив что-то в трубку, выдавила на своих ярко раскрашенных губах некое подобие улыбки и пригласила его пройти в кабинет.

Когда Борис переступил порог кабинета, навстречу ему поднялся невысокий явно европейской наружности уже немолодой человек. Впоследствии выяснилось, что Рон Адлер, действительно, родился в Англии, там получил образование и защитил докторскую диссертацию по геодезии. Он протянул Борису руку и, указывая на старинное кресло у продолговатого журнального столика, пригласил присесть. Тут же, поменявшая свой надменный облик на обворожительное выражение лица, рыжеволосая Орит поставила перед ними две чашечки ароматного кофе с маленькими печеньями.

– Не скрою, доктор Буткевич, – начал разговор Рон Адлер, – что мне очень приятно принимать у себя учёного-геодезиста из Советского Союза. Перед тем, как я просмотрю ваши документы, пожалуйста, расскажите о себе. Какой университет вы окончили, где работали, какая тема вашей докторской диссертации, какова область научных исследований и в каких журналах вы публиковали свои работы.

Воодушевлённый тёплым приёмом, Борис обстоятельно рассказывал о своей производственной и научно-педагогической деятельности в области геодезии. Доктор Адлер внимательно слушал его, делая скидку на ошибки в его ивритском речитативе. Когда Борис закончил, он, отстраняя свою руку от кофейной чашки, весело всплеснул ею и радостно воскликнул:

– Доктор Буткевич, где же вы были раньше, вы даже не представляете, какая вы находка для нашей организации. Несмотря на то, что у нас уже работают несколько докторов из СССР, нам такие люди как вы не то, что нужны, а просто необходимы. Я предлагаю вам пока должность ведущего специалиста в фотограмметрическом отделе. Будете заниматься обработкой аэрофотоснимков и изготовлением на их основе картографического материала. Через полтора года начальник отдела уходит на пенсию и у вас будут все шансы занять его место.

Борис вспомнил, как по окончанию полевого сезона в Заполярье в зимний период всех инженеров перевели в фотограмметрический отдел, как он сидел за окуляром стереографа, монотонно вычерчивая на фотоснимках рельеф отснятой местности. Это была поистине рутинная работа, и он, обратившись к главному инженеру, сказал тогда:

– Я понимаю, что я не вправе отказываться от консервативной и шаблонной работы, но режьте меня на куски, её я выполнять просто не в состоянии.

Тогда технический руководитель экспедиции проявил понимание и определил Бориса в проектно-вычислительный отдел, где он занимался творческой работой по проектированию геодезических сетей и математической обработкой данных измерений. И вот сейчас, поистине, история развивается по спирали: ему предлагают работу такого же плана, можно сказать, производственную казёнщину. Пока Борис предавался давним воспоминаниям, генеральный директор, заметив, что радужные оттенки лица его собеседника приобрели бледноватые блики, осторожно промолвил:

– Простите, доктор Буткевич, я что-то не так сказал.

– Да всё так, – встрепенулся Борис и неожиданно для себя выпалил, – только аэрофотогеодезия это не моя стихия, хотелось бы, если можно, заниматься проектированием и математической обработкой данных.

– Я что-то не понял, господин Буткевич, – удивился генеральный директор, – вы, что отказываетесь от перспективы в ближайшее время стать начальником одного из ведущих отделов института.

– Видите ли, доктор Адлер, – вспыхнул Борис, – я, наверное, не из той страны приехал, да и, похоже, ментальность у меня другая. Но, с вашего позволения, я предпочитаю, с одной стороны, заниматься тем, что мне интересно, а с другой, работать в той области, где смогу принести наибольшую пользу, если это, разумеется, возможно.

– Ментальность у вас, конечно не израильская, – согласился доктор Адлер, – у нас люди думают, прежде всего, о карьерном росте. Но ваши аргументы заслуживают внимания. Думаю, что изыщем возможность определить вас в проектно-вычислительный отдел. Надеюсь, что сумеете навести там должный порядок. Ну а карьера, возможно, догонит вас по пути вашей успешной деятельности в нашем институте.

В то время, когда лицо Бориса засветилось неприкрытым ликованием, генеральный директор по громкоговорящей связи приказал секретарше вызвать своего заместителя по кадрам. Через несколько минут в кабинет вошёл худощавый мужчина со следами былой воинской выправки. Оказалось, что он отставной подполковник Армии Обороны Израиля, а сейчас возглавлял службу общих вопросов института. Рон Адлер, указав ему на Бориса, приказным, не требующим отлагательства, тоном тут же распорядился:

– Значит так, господин Дойчер, знакомься, доктор Борис Буткевич. Немедленно оформляй его на работу в проектно-вычислительный отдел нашего института.

Шимон Дойчер внимательно взглянул на своего шефа и скороговоркой выпалил:

– О каком оформлении может идти речь, господин Адлер, когда у нас в штатном расписании ни одного вакантного места.

Радостное выражение лица Бориса мгновенно сменилось тоской и унынием. В прежней жизни ему не приходилось в поисках работы обивать пороги столь значительного количества кабинетов управляющего персонала, как здесь. Однако, известный Борису из математической статистики, закон больших чисел в его случае почему-то не срабатывал и не приводил к положительному результату. Вот и сейчас в атмосфере представительного офиса повеяло дежурным фиаско. Пока Борис готовился взять себя в руки, чтобы пережить очередное поражение, генеральный директор, прервав затянувшуюся паузу, резко выкрикнул в сторону своего заместителя:

– Послушай меня внимательно, Шимон, получается, что в твоём штатном расписании имеются места только для бездельников, слоняющихся по институту в поисках места, где можно отлынивать от работы, а для достойного человека даже щёлочки не находится в этом твоём пресловутом табеле рабочих мест.

– Выходит, что не имеется даже маленькой дырочки, – сокрушённо подтвердил Дойчер.

– Я тебе покажу дырочки, – неожиданно взорвался Адлер, – знать ничего не знаю, тебе государство платит совсем не маленькую зарплату за то, чтобы ты обеспечивал наш институт кадрами, а не праздношатающимися лентяями.

– А куда мне прикажете девать этих праздношатающихся? – перебил Адлера его зам, – вы же сами понимаете, что нет никакой возможности освободить их от занимаемых должностей.

Борис ещё не знал, что в государственной службе Израиля существовало печально известное понятие «квиют», что в переводе с иврита означало «постоянство» на работе. Похоже, что такой термин не присутствует ни в одной стране нашей голубой планеты. Бытует он в Израиле только в предприятиях государственного и общественного сектора. Смысл его сводится к тому, чтобы гарантировать невозможность увольнения работника. Уволить могут только разве что в каких-то экстраординарных случаях, граничащих с преступлением. Но даже и здесь, при увольнении такого «квиютчика», государство обязано выплатить ему огромную компенсационную сумму для дальнейшего безбедного существования. По сути дела, с получением «квиюта» государственный служащий становится в большинстве случаев полностью безнаказанным и может превратиться в пассивного, безынициативного и созерцательного работника. При определённых обстоятельствах «квиют» это некая индульгенция на пожизненное безделье. Разумеется, это относится не ко всем работникам, получившим это пагубный, прежде всего для государства, статус. Однако, даже «квиютчики», которые по складу характера желают проявить элементарную ответственность или активность в своей рабочей деятельности, на фоне всепоглощающего пофигизма и недобросовестности по отношению к своим служебным обязанностям, вынуждены смириться с атмосферой должностного беспредела. «Квиют» является злостной напастью не только для государства, а по большей части для его главной составляющей: для народа. Зачастую в государственных учреждениях процветает вседозволенность чиновников, их бесцеремонное, порой граничащее с неприкрытым хамством, по отношению к посетителям, поведение. При этом как народ, так и сами чиновники прекрасно понимают, что никого и никогда за все эти глумящиеся провинности не уволят, благодаря всё тому же «квиюту». Вместе с тем далеко не все представители всё того же народа догадываются, что всё это «квиютное» чиновничество, на самом деле, функционирует за их счёт. Ведь, в конечном итоге, оно, в подавляющем большинстве случаев, ничего не производит и, поэтому, не получает никакой прибыли, часть которой могла бы стать их зарплатой.

Фактически зарплата государственных служащих формируется за счёт налогоплательщика, т. е. за счёт того самого народа, над которым они сплошь и рядом измываются. Больше того, за счёт народа, когда они выходят на не вполне заслуженный отдых, они получают совсем не маленькие, так называемые, бюджетные пенсии. Но и это ещё не всё, государственные служащие имеют ещё целый каскад льготных прерогатив, которые даже не снятся работникам частных фирм и компаний. На их языке это называется социальными льготами. К ним, в первую очередь, относится фонд повышения квалификации работника. Для работника, имеющего «квиют», организация за свой счёт каждый месяц отчисляет десять процентов от его зарплаты в этот фонд. В реальности никто этот фонд по целевому назначению, т. е. для повышения своей квалификации, не использует, а по прошествии шести лет спокойно можно без налога получить на руки, накопленные за счёт государства, деньги. При зарплате близкой к средней, эта сумма может достигать 50-60 тысяч шекелей. И так каждые шесть лет. Совсем неплохо получать такой подарок за полубезделье. Кроме этого совсем неплохого в денежном отношении подарка, работники государственного сектора ежегодно получают фиксированные суммы, которые могут превышать пять тысяч шекелей, на оздоровление и приобретение одежды. Причём никого не интересует, куда будут расходоваться эти деньги: на покупку лекарств, на одежный шопинг или поездку заграницу. Ещё одна составляющая социальной льготы – это, так называемый, «канонут». В русском звучании это слово означает «готовность». Спрашивается: готовность к чему? Вопрос, действительно, правомерный. На него существует мотивированный ответ: готовность к непредвиденным или экстренным событиям, которые могут произойти. В более простом изложении – это прибытие служащего на работу во внеурочные часы, если это непредвиденное всё-таки произойдёт. Для подавляющего большинства работников за десятки лет производственной деятельности ничего непредсказуемого в организации не происходило, что в никоей степени не мешало получать им каждый месяц прибавку к зарплате, порой превышающую тысячу шекелей, только за вероятность их появления на место не существующих событий. Кроме перечисленного им оплачивают расходы за пользование личным автотранспортом, что включает в себя оплату страхового полиса, техобслуживания и затрат на бензин. Вдобавок государственное предприятие финансирует своим работникам пользование личным телефоном. К преимуществам государственной службы следовало отнести ещё и такие, в общем-то, значительные мелочи, как не очень дешёвые обязательные подарки на весенний праздник «Пейсах» (Пасха) и осенний – «(Рош Ашана») еврейский Новый год. Нельзя не упомянуть и специальный банк «Яхав» для государственных служащих, который, по сравнению с другими банками, оказывал своим клиентам существенные скидки при проведении различных операций. В особой степени это касалось в предоставлении льготных, по сути дела, практически беспроцентных ссуд, что являлось существенным подспорьем для приобретения автомобиля, ремонта квартиры, поездки за границу и т. д. Таким образом, получалось, что при всех обстоятельствах, практически любая должность на госпредприятии являлась, чуть ли не элитной по сравнению с частным сектором.

Но Борис ещё не знал об этом. В текущий момент до его слуха донеслась только высокая тональность голоса Рона Адлера, направленная в сторону своего заместителя по кадрам:

– Итак, Шимон, знать ничего не хочу, через две недели доктор Буткевич должен начать работать в нашем институте.

– Но, позвольте, господин директор, – заканючил Шимон.

– Не позволю, – оборвал его Адлер, – я вдруг вспомнил, что мне ещё месяц назад звонил из Техниона профессор Браверман и настоятельно рекомендовал принять русского учёного на работу. Речь тогда шла именно о докторе Буткевиче. Так что, Шимон, никаких отговорок, действуй.

Надо отдать должное отставному подполковнику Шимону Дойчеру: он действительно начал действовать, видимо, в израильской армии его научили находить выход из нестандартных ситуаций. Господин Дойчер догадался позвонить в министерство абсорбции, которое занималось новыми репатриантами. Именно там ему подсказали, что для учёных репатриантов, имеющих учёные степени кандидата или доктора наук, существует специальный фонд Шапиро, названный так по имени его инициатора. Из этого фонда выделяется специальная стипендия, которая выплачивается в виде зарплаты, при условии, что они находят работодателя. Последнее являлось самым сложным, поскольку совсем непросто было убедить организацию призвать в свои ряды людей, занимающихся научно-исследовательской работой. При этом немалая часть учёных, прибывших из СССР, в прежней жизни преподавали абсолютно бесполезные для Израиля дисциплины: историю КПСС, марксистско-ленинскую философию, научный коммунизм, политэкономию социализма, научный атеизм, русскую и украинскую филологию. Многие учёные были узкими специалистами в машиностроении, металлургии, станкостроении и горнодобывающей промышленности. Вероятность использования, как первых, так и вторых в израильской науке или в народном хозяйстве была равна абсолютному нулю не только теоретически, а и чисто в практическом спектре. В этом плане Борису просто классически повезло: геодезия в Израиле была востребована как в научном, так и прикладном плане. Уже через две недели ему позвонил Шимон Дойчер и пригласил его в отдел кадров заполнить документы.

Это оказалось не таким уж простым делом и не только из-за трудностей с ивритом. Советская анкета или листок по учёту кадров просто блекли перед внушительной стопкой разноцветных листков, испещрённых нескончаемым каскадом колонок, граф, табличек и строк. Всё это предстояло заполнить убористым почерком без помарок и описок на семитском языке. В одной из строк этого образца неженатому соискателю рабочего места предлагалось даже сообщить адрес и телефон любовницы, при условии, разумеется, если таковая имелась в наличии. Кроме того требовались трое физических, реально существующих, лиц, с указанием номеров их паспортов, домашнего адреса и телефона, рекомендующих претендента на указанную должность. Борис до конца жизни не справился бы с угнетающим потоком этой канцелярщины, если бы не сердобольная работница отдела кадров по имени Ирис, которую родители привезли в Израиль двадцать лет назад в возрасте девяти лет и которая успела в закарпатском городе Мукачево закончить два класса русской общеобразовательной школы. Понятно, что за это время она успела забыть даже то, что знала и что её фразеологический словарь русского языка вряд ли превышал лексикон Эллочки Людоедки из бессмертных «Двенадцати стульев». Тем не менее, в какой-то степени она понимала, что говорил Борис на своём смешанном русско-ивритском наречии. Не прошло и трёх напряжённых часов, как ему с помощью обаятельной Ирис всё-таки удалось одолеть этот бумажно-бюрократический бастион. Борису всё время казалось, что премьер-министру, равно, как и его министрам, при приёме на эти высокие должности приходилось заполнять гораздо меньше документов. В финале выполненной работы он уже начал было испытывать чувство глубокого удовлетворения, соизмеримое разве что с ощущением после сдвига огромного валуна с высочайшей горы, но тут Шимон протянул ему ещё ворох каких-то листочков с красочным грифом «Министерство абсорбции (стипендия Шапиро)». Он попросил в течение двух дней заполнить их и прислать ему.

Когда уже дома, после просмотра этого образца израильской бюрократии, до Бориса дошло, что требуется подробно описать все его научные исследования, изложенные как в диссертации, так и в статьях, у него волосы встали дыбом. Даже Татьяна, тихо радующаяся что её Боря, наконец-то, нашёл желанную работу, не могла не обратить внимания на изменившееся выражение его лица.

– Что случилось, Боря? – встревожено спросила она.

– Да, понимаешь, Танюша, эти черти, просят меня прислать описание всех моих научных исследований, сделанных мною за пятнадцать лет.

– И не стыдно тебе, Боря, – чуть не расплакалась Татьяна, – те, кого ты называешь чертями, предоставляют тебе работу, о которой, по твоим же словам, и мечтать не мог, а ты в одночасье проклинаешь их.

– Ты, как всегда права, дорогая, – огрызнулся Борис, – но что, прикажешь мне делать с моими научными трудами.

– Кто же виноват, – рассмеялась Татьяна, – что ты написал так много научных статей, вот теперь сам и расхлёбывай всю свою науку. Я уверена, что ты, как всегда, что-то придумаешь.

Борис не придумал ничего лучшего, как взять себя в руки, купить русско-ивритский словарь и засесть за перевод автореферата своей кандидатской диссертации. За два отведенных ему дня он, конечно же, не управился. Необратимый и трудоёмкий процесс перевода занял у него полторы недели при двенадцатичасовом рабочем дне. Но дело было сделано. Качество перевода, попросту говоря, было никаким. Ведь изъять необходимые слова из словаря было совсем не сложно, а вот составить из них искомое предложение представлялось более тяжёлым, чем выполненные им теоретические изыскания, которые он переводил. Бумаги были отправлены в Министерство абсорбции, и поскольку никаких рекламаций на них не поступало, Борис понял, что там их, скорее всего, никто так и не удосужился прочесть.

Глава 13. Ещё два интервью на работу

Когда вопрос о новой работе Бориса был практически решён, он наткнулся в израильской газете сразу на два объявления. Одно из них уведомляло о том, что беер шевскому филиалу Земельного управления Израиля требуется на работу начальник отдела кадастровых измерений. Второе – возвещало, что Электрическая компания ищет инженера-геодезиста. Вот так оно бывает, когда надо – ничего, а когда не очень, то всё сразу. Борис послал своё резюме сразу по двум объявлениям скорее даже из спортивного интереса, чем из реальной необходимости, мол, посмотрим, что из этого выйдет.

Первое из них сработало утром следующего дня: приятный мужской голос представился лицом, отвечающим за геодезию в Земельном управлении. Он тут же спросил Бориса, может ли он приехать вечером в Тель-Авив для предварительного интервью. Борис не возражал. Показалось странным только, что его приглашают для переговоров не в офис фирмы, а, по-видимому, в частную квартиру. Частная квартира оказалось вовсе не квартирой, а трёхэтажной белокаменной виллой в северном Тель-Авиве. Борис и Татьяна, которую он взял с собой, по его же выражению, для «поддержки штанов», ещё не знали, что именно северная, а не центральная, не южная и не восточная, часть Тель-Авива является самой престижной и элегантной частью города. Именно в северном Тель-Авиве нашла свой жилищный приют наиболее богатое сословие израильских семей высокого достатка. Когда супруги Буткевичи, смущённо переминаясь с ноги на ногу, переступили входную, резную дверь этого боярского, по русской терминологии, терема, у Татьяны случился не такой уж и лёгкий шок. Прерывая напряжённое дыхание, она всё-таки успела шепнуть супругу:

– Ты посмотри, Боренька, живут же люди. Может, если ты получишь место у этого богатого работодателя, то и у нас будет такой дворец.

Сегодняшняя реалия складывалась так, что до неба было гораздо ближе, чем до белого дворца. Тем временем в огромном холле гостей усадили за ручной работы журнальный столик, на котором стоял эксклюзивный кофейный сервиз, какие-то невиданные пирожные и средиземноморские фрукты. Татьяна обратила внимание, что всё было выставлено с изысканным вкусом, который не столько поражает взор, сколько ласкает и привлекает его. Зэев и Орит, так звали хозяев виллы, оказались не только интеллигентными, но ещё и приятными людьми. Оказалось, что их родители приехали в Израиль ещё в прошлом веке из Литвы. На русском языке они не говорили, однако ивритское имя Зэев переводится как волк, что созвучно русскому имени Володя. Именно поэтому, многие приехавшие из СССР Владимиры по приезду в Израиль, сменили своё имя на коротко звучащее Зэев. После распития традиционного кофе, чтобы не мешать мужу перейти к сути дела, Орит увлекла Татьяну наверх показывать свои роскошные апартаменты. Интервью, которое длилось не более четверти часа, больше напоминало дружескую беседу, в которой один дружелюбно задавал интересующие его вопросы, а другой не спеша отвечал на них. Ознакомившись в заключении с документами Бориса, Зэев осторожно подвёл итоговую черту своего интервьюирования, сказав:

– Судя по всему, вы подходите нам и я буду рад с вами сотрудничать. Однако прежде чем сказать, что вы приняты на работу, я должен представить вас нашему генеральному директору, такой у нас порядок.

Зэев крепко пожал Борису руку, сообщив на прощание, что он ждёт его завтра в десять утра в Иерусалиме.

На следующее утро в назначенное время Борис приехал в Иерусалим в Земельное управление. Он догадывался, что это управление ведает всеми землями, принадлежащими государству, а также земельными участками, переданными во владение государства. По этой более чем веской причине управление земельными ресурсами являлось в системе государственного позиционирования чуть ли не самой важной структурой. Когда Зэев представлял Бориса директору управления, было заметно, что генеральный куда-то торопился по своим неотложным делам. Он мельком взглянул на Бориса и рассеяно протянул ему руку. Когда Зэев сообщил ему, что он представляет кандидата на должность начальника геодезического отдела в их филиале в Беер Шеве, генеральный, вскользь просмотрев документы Бориса, коротко спросил:

– Ты проверил, Зэев, господин Буткевич подходит нам.

Зэев также коротко, почти по-военному, ответил:

– Я, наконец, нашёл специалиста, которого так долго искал.

Генеральный директор поставил свою подпись на какой-то бумаге, поданной ему Зэевом, и, снова протянув Борису руку, радостно возвестил:

– Поздравляю! В добрый час! Можете завтра приступать к работе.

На следующий день Борис явился в Земельное управление в, уже родной ему, Беер-Шеве. Директор филиала уже был наслышан о новом работнике, репатрианте из Советского Союза. Он радушно встретил Бориса и вместо традиционного «Шалом» попытался сказать даже русское «Здравствуйте». Московские филологи вряд ли были бы в восторге от его семитского произношения, но важно было, что контакт между ними был налажен практически сразу. Директор препроводил Бориса к своему заместителю, который в течение нескольких часов вводил его в курс дела. После этого вводного курса Борис вышел на перекур с головной болью. Ну, никак он не мог ожидать, что геодезическая работа в отделе составит от силы 20 %, а остальные 80 % приходится на долю земельнокадастровой юриспруденции, которую он не знал, и которую надо будет познавать в процессе. Учитывая, что Земельный кодекс Израиля написан не на русском языке, а на иврите, это представлялось совсем нелёгкой задачей. Непонятно было только почему его, нового репатрианта, с начальным уровнем иврита рекомендовали на эту работу. В итоге Борис, как заправский экстрасенс, послал в свои мозговые извилины мысленную установку:

– Думай, доктор Буткевич, нужна ли тебе такая работа? Вопрос даже не в том, справишься ли ты? Если захочешь, ты осилишь всё, я в тебя верю. Дилемма в другом: нравится ли тебе такая работа, захочешь ли ты посвятить ей оставшуюся жизнь? Сможешь ли принять нелюбимую работу как постоянный атрибут своего бытия? Вот в чём вопрос, думай, хорошо думай, доктор Буткевич!

Принцип «всё или ничего» продолжал проявляться в повседневье Бориса применительно к своей первой части «всё сразу». Когда он вернулся из Земельного управления, дома его ждало письмо, из текста которого следовало, что завтра его ждут на интервью в Электрической компании в Тель-Авиве. Спортивный интерес Бориса к своему трудоустройству стал перерастать в нечто большее, в нечто похожее на необузданную страсть или ничем не подтверждённый азарт. Он даже подумал, что если ему случится когда-нибудь писать роман о своей абсорбции, то первая часть его будет называться «Поиск работы в Израиле», а вторая – «Работа в Израиле». Да и в этом нет ничего удивительного, ведь именно работа является неотъемлемым атрибутом в деятельности любого человека и занимает главную часть его жизни. И нет, наверное, большего счастья в жизни, исключая составляющую семьи и детей, когда работа является любимой. И нет большего блаженства и удовлетворения в жизни, если желание прийти на работу и с удовольствием проработать там положенное время совпадает с желанием вернуться домой к любимым жене и детям. Обо всём этом размышлял Борис, сидя за рулём своей белоснежки «Субару», по дороге в Тель-Авив, пока не подъехал к многоэтажному, из стекла и бетона, офисному зданию электрической компании.

Борис много слышал о национальной электрической компании Израиля, которая была создана ещё в 1923 году в подмандатной Палестине по прямому указанию Уинстона Черчилля, который тогда был министром колоний Великобритании. Основал её инженер Пётр Моисеевич Рутенберг, получивший образование в Петербургском технологическом институте. Сегодня компания превратилась в одно из самых крупнейших промышленных предприятий Израиля, в монополию, которая производит, передаёт и распределяет практически всё электричество, используемое в стране. Именно поэтому ходили слухи о высоких зарплатах и привлекательных условиях работы в этом концерне.

Буквально через несколько минут Борису предоставлялась возможность проверить достоверность народной молвы. И вот он в роскошном кабинете начальника геодезического отдела компании. Высокий сухопарый мужчина средних лет сразу не понравился Борису. Он небрежно кивнул ему и, даже не пригласив его присесть на стоящее рядом кресло, попросил Бориса документы об образовании. Изучал он их не менее десяти минут, и всё это время доктор Буткевич стоял перед ним, как молодой новобранец перед видавшим виды сержантом, который вот, вот начнёт муштровать его. Муштровать своего визитёра Пинхас (так звали начальника отдела), понятно, не стал, но характер задаваемых вопросов слегка насторожил Бориса. Прежде всего, он, протирая запотевшие очки, спросил:

– Скажите, Борис, есть ли у вас родственники, друзья или знакомые, которые работают в нашей организации?

– Мои родственники и друзья остались в стране, которая называется СССР, – отрывисто произнёс Борис, – и, поэтому, никоим образом не могут работать в вашей организации.

– Тогда, как вы сюда попали? – искренне удивился Пинхас.

Вместо ответа Борис вытащил из кармана помятую газету и показал ему, обведенное красной ручкой, объявление.

– Странно, – ещё раз удивился Пинхас, – как правило, мы не даём объявление в газеты, не знаю даже, откуда оно появилось.

– Простите, – начал раздражаться Борис, – но, похоже, это не мои проблемы. Возможно, это ошибочное объявление, тогда я, с вашего разрешения, покину ваш кабинет.

– Ну, что вы, что вы, – замямлил Пинхас, – нам нужен инженер-геодезист, просто меня не предупредили, что поиск будет вестись через газету.

Он снова уткнулся в документы Бориса, неизвестно что выискивая там. После продолжительной паузы, возникшей из-за долгого распития кофе, которым даже не удосужились угостить Бориса, Пинхас промолвил:

– А почему вы, Борис, имеющий десятки научных трудов, имеющий докторскую степень обращаетесь к нам, а не в академию.

– Да потому что в Израиле, к моему великому сожалению, – гневно отчеканил Борис, – слово «академия» просто не существует, а состав кафедры геодезии в Технионе насчитывает целых четыре преподавателя. Так что прикажете делать, господин начальник, с голода умирать?

– Да, это, правда, – незамедлительно согласился Пинхас, надменно посмотрев на Бориса, – у нас в стране существует проблема трудоустройства учёных.

– Что касается правды, то в ногах её точно нет, – процедил Борис сквозь зубы, удивляясь, как он сумел на иврите выстроить такую фразу, – я, с вашего разрешения, всё-таки присяду.

– Да, конечно, конечно, – смилостивился Пинхас, – но, всё-таки, мне хотелось бы узнать, как вы кабинетный учёный и аудиторный лектор собираетесь работать в полевых условиях, если мы примем вас на работу?

– Да будет вам известно, – чуть ли не выкрикнул Борис, – что до того, как стать учёным, я много лет проработал и в Заполярье, и в Сибири, и в горах Тянь-Шань и Памира в условиях, которые, слава богу, израильским геодезистам просто не снились.

– Я понял вас, Борис, – сухо кивнул головой Пинхас, – и разобрался в вашей трудовой биографии. В принципе вы подходите нам, но есть одно «но».

Борис, не ожидая услышать такой вердикт от Пинхаса, улыбаясь, проговорил:

– Если только одно, то это поправимо.

– Да, вообще-то не очень, – отрезал ему Пинхас, – в нашей замечательной компании есть одно правило: мы принимаем на работу людей до 35 лет. А вам, как я понял, Борис уже 44 года.

– Раз в вашей замечательной фирме не требуются люди с достаточным опытом работы, – разочарованно протянул Борис, – то разрешите откланяться, пойду искать работу в дом престарелых.

– Подождите, Борис, – изобразил что-то наподобие улыбки Пинхас, – дом престарелых подождёт, я ещё не всё сказал.

– Хотите ещё чем-нибудь особым порадовать нового репатрианта старческого возраста, – ожесточился вдруг Борис.

– Именно особым, – обрадовался Пинхас, – смотрите, Борис, я беру вас на работу, но с одним условием.

Борис выжидающе посмотрел на Пинхаса, мобилизовав своё эго выслушать его требования. Они оказались более чем простыми. Пинхас озвучил их на прощание в своей заключительной тираде:

– По документам, Борис, вы подходите нам даже больше, чем на 100 %. Но я не очень доверяю бумагам, надо проверить, кем вы являетесь воочию. Поэтому, я беру вас с годовым испытательным сроком. Если вы будете удовлетворять поставленным требованиям, то через год получаете статус постоянного работника. Если же нет, то, как говорят у нас в Израиле, идёте домой. Согласны?

– Я должен подумать, – медленно растягивая слова, проговорил Борис.

– Борис, вы меня не поняли, – нахмурился Пинхас, – когда предлагают высокооплачиваемую работу в такой элитной фирме, как у нас, тут же, не раздумывая, дают положительный ответ.

– Я, всё-таки, с вашего позволения, – заупрямился Борис, – хочу проанализировать нашу беседу и только потом дать либо положительный, как вы сказали, либо отрицательный, который вы не допускаете, ответ.

Пинхас поднялся из-за своего массивного письменного стола, всем своим видом показывая, что аудиенция закончена, и небрежно бросил на прощание:

– Ну, ну, доктор Буткевич! Несмотря на наше неполное взаимопонимание, всё-таки буду ждать вашего ответа, надеюсь положительного. Даю вам на ваш экспресс-анализ один день.

Когда Борис покинул кабинет вальяжного чиновника и вышел в хорошо освещённый коридор, его кто-то окликнул:

– Борис! Подождите минуточку, я хочу с вами поговорить.

Перед ним стоял круглолицый с хорошо заметным брюшком небольшого роста мужчина.

– Меня зовут Авраам Бронштейн, – проговорил он на русском языке, – давайте пройдём в кафетерий, чтобы никто не помешал нашей беседе.

Удивлённый Борис последовал за ним, и через несколько минут они зашли в, поместившееся в кипарисной и пальмовой тени, уютное кафе. Когда молоденькая девчушка-официантка поставила перед ними дымящийся кофе эспрессо, Авраам без всяких предисловий сказал:

– Так получилось, Борис, что дверь кабинета моего шефа была приоткрыта, и я невольно подслушал всю вашу беседу.

Борис настороженно всматривался в доброжелательные глаза Авраама, ожидая продолжения.

– Понимаете, Борис, я, в отличие от вас, живу в Израиле уже 20 лет. Из, так сказать, Еврейской автономной области СССР переселился в еврейское государство Израиль в 1972 году. Мне повезло: почти сразу после приезда меня взяли на работу в Электрическую компанию. В те времена это было не так трудно, как сейчас.

Борис молчал, и, допивая свой кофе, с нетерпением ждал, что же Авраам скажет дальше. Как будто чувствуя это, бывший житель советского Биробиджана торопливо продолжил:

– Я хочу, чтобы вы поняли, Борис, что компания, в которой я работаю, действительно, элитарная и престижная. Все, кто находится вне стен этой организации, возмущаются, что её работники получают непомерно высокие зарплаты, завидуют необычно хорошим условиям труда, негодуют, что услуги за отопление и электричество в домах сотрудников бесплатное.

Авраам на мгновение остановился, как-то по-отечески глянул на Бориса и добавил:

– А ещё в нашей компании в дополнение к базовой зарплате и социальным условиям получают различные надбавки за стаж, за руководство, за усилия, за непропущенные рабочие дни, за ранний завтрак, за работу в смены, за неиспользование больничных и многое другое.

– Скажите, Авраам, – рассмеялся вдруг Борис, – вы рассказываете мне всё это для того, чтобы убедить меня идти на работу в вашу компанию.

– Извините, Борис, – перебил его Авраам, – как раз наоборот, несмотря на рай небесный, который я вам обрисовал, я хочу, чтобы вы тысячу раз подумали перед тем, как выйти на предложенную вами работу.

– В принципе, я так и сказал начальнику отдела, – оправдался Борис, – но над чем, собственно, я должен особо задуматься?

– Именно об этом, – обрадовался Авраам, – я и хочу вам рассказать.

Авраам поведал Борису, что именно в Электрической компании, как нигде в других местах, в небывалых масштабах процветает фавор, протекция и покровительство. Он говорил, что достаточно глянуть на список работников компании, чтобы увидеть там великое множество связок одних и тех же фамилий, свидетельствующих, что они принадлежат одной и той же семье. Понятно, что в 99 % из всех возможных случаев на работу в компанию устраиваются исключительно по знакомству.

– Так вот, уважаемый, Борис, – заключил Авраам, – на основании отмеченного, хочу сказать вам только одно: если у вас нет никакой другой работы, немедленно соглашайтесь и, дай вам, бог остаться у нас до самой пенсии.

– Что же делать, Авраам, – взволнованно спросил Борис, – если у меня имеются хорошие шансы попасть на другую работу?

– Собственно, поэтому, я и вызвал вас на этот разговор, – отозвался Авраам. – Просто я хочу, чтобы вы зарубили себе на носу, что даже если вы покажете себя с самой, что ни есть лучшей стороны, то это может не решить проблему в случая появления протеже кого-либо из начальства. В этом случае, через год вместо постоянства вам вручат письмо об увольнении. Вероятность этого события не так мала, как кажется непросвещённым. Вы показались мне симпатичным человеком, поэтому именно об этом я хотел вас предупредить, несмотря на то, что был бы рад, если бы нам пришлось работать в одном отделе.

На прощание Борис от души поблагодарил Авраама за напутственный экскурс и, вспомнив некрасовское двустишье, сказал:

– Когда б таких людей, ты иногда не посылала миру, заглохла б нива жизни. Это о тебе, дорогой Авраам, огромное спасибо!

Последние два дня поистине выдались беспокойными. Их закономерным итогом явилось непростое уравнение с тремя неизвестными. В роли неизвестных «х», «у», «ζ» здесь выступали три возможных места будущей работы Бориса, это соответственно: Национальный институт геодезии и картографии Израиля (Тель-Авив), Национальная электрическая компания (Тель-Авив) и Земельное Управление Израиля (Беер-Шева). Если бы таких уравнений было три и если бы наряду с неизвестными величинами там были бы и известные параметры, то в математическом плане такая система решалась бы очень просто. Но фишка в том и заключалась, что известных размерностей в этой системе не было как в математическом аспекте, так и в аспекте жизненно-реальном. Получалось, что справиться с этой задачей кандидату технических наук по советским меркам, а по израильским – доктору Борису Буткевичу было не под силу. Пришлось вспомнить, что в семье проживает и здравствует ещё один доктор, доктор Татьяна Буткевич. Когда Борис посвятил её во все тайны так называемого «Тель-авивского двора», Татьяна, долго не размышляла. Она, чмокнув своего супруга в запотевшую щеку, весело пропела:

– Боренька, милый! Да тут и думать нечего! В электрическую компанию, несмотря на неземные блага, которые тебе там сулят, ты не пойдёшь. Рисковать нет никакого смысла.

– Но, Танюша! – попытался сопротивляться Борис, – там такой «Клондайк», огромная зарплата, куча всяких льгот.

– Не нужен нам твой гипотетический «Клондайк», – перебила его жена, – разве Авраам, которого тебе сам Всевышний с небес послал, не объяснил тебе доступно, что к чему?

Борис молчал, в душе соглашаясь с доводами жены. А Татьяна тем временем продолжала добивать своего супруга, нежно шепча ему на ухо:

– По поводу работы в Земельном управлении: здесь ты мысленно сам уже решил, что эта работа тебе не подходит, это совсем не те горизонты, которые ты ищешь и которые тебе нужны.

Борис послушно кивал головой в такт словам своей любимой женщины, поражаясь, как она строит свои умозаключительные цепочки. А Татьяна, забравшись на колени к Борису, огласила свой завершающий вердикт:

– Исходя из сказанного выше, ты, дорогой мой муженёк, завтра же, поблагодарив работодателей из Электрической компании и Земельного управления за высокое доверие, извинишься и откажешься от их прекрасных предложений.

Борис хотел было что-то возразить Татьяне, но она, на мгновение опередив его, приложила к его губам свой наманикюренный пальчик и тоном, не допускающим возражения, подытожила:

– Таким образом, моя непревзойдённая женская логика, основанная на поразительной моей врачебной интуиции, говорит, что, независимо от твоего сознании, придётся тебе, Боренька, двигаться в направлении института геодезии и картографии, который полностью соответствует твоей квалификации и, главное, желанию работать там.

Борис нежно прижал Татьяну к себе и долго не отпускал её из своих объятий.

Глава 14. Новый год

В свалившейся на Бориса суете сует он и не заметил, как наступил последний день уходящего 1991 года. В это утро Татьяна, возвращаясь из магазина с покупками, протянула ему конверт с логотипом национального института геодезии и картографии Израиля. Она, помахивая этим почтовым отправлением, весело пропела:

– Ну-ка, Боренька, быстро вскрывай конверт, тогда и поймём: на щите мы или, надеюсь, со щитом. Думается мне, что тебе, всё-таки, в соответствии с хорошими вестями, придётся танцевать.

Боря, не имея терпения и достаточного запаса душевных сил аккуратно открыть конверт, порывисто разорвал его. Оттуда вылетела маленькая, в четверть стандартного формата, бумаженция. Даже словаря не понадобилось, чтобы перевести достаточно простой, но знаменательный для Бориса текст. Из него явствовало, что он, Борис Буткевич, зачислен в штат института с 2.01.1992 года. Когда прочитанное долетело до слуха Татьяны, она захлопала в ладоши и радостно заверещала:

– Боже милостивый, это же надо, какой новогодний подарок. Я же говорила, танцевать, слышишь, Боренька, немедленно танцевать.

Борис торопливо подошёл к магнитофону, отыскал запись любимого блюза из кинофильма «Крёстный отец» и, обняв Татьяну за плечи, плавно и не спеша закружил её в такт лирической мелодии. Она прижалась к нему и, приподнимаясь на цыпочках, поцеловала его. А затем, заглядывая в его карие глаза, прошептала:

– Ты, как всегда, победил, всё у нас будет хорошо, с наступающим тебя Новым годом!

Новый 1992 год встречали в недавно открывшемся в Беер-Шеве русском ресторане с нерусским названием «Лехаим» в компании с всё теми же врачами с Таниных курсов. Борис долго противился этой встрече, но когда Татьяна чуть не плача произнесла:

– Боренька, да мы так совсем одичаем, надо всё-таки бывать на людях, тем более в праздник, тем более в Новый год, который, говорят, как встретишь, таким и будет, – он неожиданно согласился с условием, что пригласит на празднество и соседей: профессорскую семью Вадима и Веру. Таким образом, врачебная компания была разбавлена двумя научными работниками в лице Вадима и Бориса. По дороге в ресторан лёгкий ветерок с пустыни Негев обдувал радостные лица русских израильтян, термометр на городской мэрии, возле которой они проходили, показывал двадцать градусов со знаком плюс. На предпраздничное настроение наплывал лёгкий оттенок грусти. Причиной тому являлось отсутствие привычных узорчатых снежинок, покрывающих городские мостовые. Мягкий морозец не пощипывал порозовевшие щёки, плечи не придавливала меховая тяжесть пальто, а руки не обтягивали кожаные перчатки. В окнах домов не отсвечивали разноцветные гирлянды на вечнозелёных ёлках. Коренные израильтяне празднуют свой еврейский Новый год (Рош А-Шана) осенью, а первое января, которое является обычным рабочим днём, для них просто начало нового календарного года. Они называют его Сильвестром, не догадываясь, что первый римский папа с таким именем умер 31 декабря 336 года: день его кончины и почитается как день святого Сильвестра. Однако не пройдёт и несколько лет, как усилиями новых репатриантов в Израиле уже в конце ноября заработает целая новогодняя индустрия. Будут продаваться искусственные ёлки и ёлочные игрушки к ним, включая деда Мороза и Снегурочку. Традиционное советское шампанское появится не только в русских магазинах, а и в израильских супермаркетах. Сегодня же в Беер-Шеве эта русская новогодняя атрибутика ещё не существовала. Однако при входе в ресторан все сразу обратили внимание на праздничные столы с привычными для новогоднего взора салатами-оливье, селёдкой «под шубой», красной икрой и даже гусём с яблоками. Оркестр играл ностальгическую мелодию «Пять минут» из незабвенной «Карнавальной ночи». А когда до Нового года, в самом деле, осталось пять минут, оркестр неожиданно замолк, сделав трёхсот секундную паузу, по окончанию которой заиграл достопамятный Гимн Советского Союза. И тут случилось непредвиденное. Услышав бравурные звуки совдеповского панегирика, бывшие евреи Страны Советов как один дружно повскакивали со своих мест и вытянулись по стойке смирно. Это неуклонно свидетельствовало об укоренившейся, как в мозговых извилинах, так и в позвоночных дисках, советской ментальности обладателей «пятой графы» в незабываемом молоткастом и серпастом паспорте.

Пока потомки незабвенных революционеров пытались вспомнить слова бессмертной советской «марсельезы», сочинённой одиозным мэтром Сергеем Михалковым, кто-то обратил внимание, что часы показывают не полночь, а только лишь Пчасов вечера. Оказывается гимн заиграли в честь Нового года, который в эту минуту наступил в Москве и международный Санта Клаус до Израиля ещё не добрался. Зато на ресторанных подмостках появился доморощенный, российских корней, свой еврейский Дед Мороз. В полном соответствии со своими корнями он уже находился в алкогольном тонусе, что, однако, в пальмово-кипарисном пространстве придавало ему деревенский шарм средней полосы России. Начал он с анекдота, который заканчивался новогодним пожеланием:

– В аэропорту «Бен – Гурион» завершает посадку лайнер израильской авиакомпании «Эль-Аль». Командир корабля обращается к пассажирам: «Прошу вас не отстёгивать привязные ремни, не вставать и не включать мобильные телефоны до полной остановки самолёта. Тех, кто остался сидеть, поздравляем с Рождеством и желаем приятного визита в нашу гостеприимную страну! Тех, кто стоит в проходе и разговаривает по мобильным телефонам, поздравляем с Ханукой, добро пожаловать домой! А тем пассажирам, кто лежит в креслах и лыка не вяжет, экипаж желает счастливого Нового Года, дорогие товарищи!»

Затем израильский Санта Клаус довольно удачно процитировал Михаила Жванецкого, начав с придуманного им объявления во всё том же международном аэропорту Бен-Гурион:

– Не думай, что ты самый умный. Здесь все евреи…

А затем озвучил ещё один афоризм знаменитого одессита, высказывание точное, ёмкое, но не в формате праздничного веселья:

– Евреи в любой стране в меньшинстве, но в каждой отрасли в большинстве. Взять шахматы – в большинстве. Взять науку – в большинстве. А среди населения – в меньшинстве. Многие не понимают, как это происходит, и начинают их бить…

– Желаю Вам, дамы и господа, – продолжал беершевский Дед Мороз, – никогда не быть битыми, впрочем, на земле, где родился Иисус Христос, Вам это не угрожает.

– Кстати, об упомянутом Иисусе, – не унимался ресторанный шут, – когда тому же Мише Жванецкому утвердительно говорили:

– Вы еврей, еврей!

Он, шутливо отмахиваясь, заключал:

– Иисус Христос тоже евреем был, а кем стал!

Дед Мороз посмотрел на часы и, взмахнув своим посохом, приглашая тем самым официантов разливать шампанское, надрывно завопил:

– До Нового года осталось десять минут, и чтобы поднять Вам, дорогие друзья, настроение до полуночной апогеи, предлагаю Вашему вниманию последний анекдот уходящего года: умирает старый еврей, приходит раввин, открывает большую толстую книгу и начинает читать над ним молитву.

– Ребе, – говорит старик, – а ведь мы учились с вами в одном классе.

– Да, да. Но не надо сейчас об этом. Подумай лучше о своей душе.

– А помните, ребе, у нас в классе училась Сара?

– Да, но не будем сейчас об этом.

– А помните, ребе, эта Сара была такая эффектная?

– Помню, но подумай лучше о душе, о жизни загробной.

– Так вот, ребе, один раз я её уговорил, и мы пошли на сеновал, но там было слишком мягко, и ничего не получилось.

– К чему сейчас эти греховные мысли?

– Так вот, ребе, я думаю: вот если бы тогда положить Сарочке под её задние полушария эту вашу толстую книгу!

– Таким образом, дорогие друзья, – завершал свой конферанс Дед Мороз, – желаю Вам в Новом году толстых книг, ведь говорят, что евреи – народ Книги, будьте здоровы и благополучны!

Малая и большая стрелки ресторанных часов слились на цифре двенадцать. Не было мажорного боя кремлёвских курантов, на экране телевизора не мельтешило лицо генерального секретаря с заученным поздравлением советскому народу, только крики многократного русского «Ура!» шумного еврейского люда приглушали порывы сухого и тёплого ветра из негевской пустыни, залетающего в раскрытые ресторанные окна. Не успели друзья пригубить шампанское, как неуёмный доктор-реаниматор Семён, весело ухмыляясь, воскликнул:

– Ну а теперь предлагаю худшей части нашего столика замечательный коктейль, который в ленинградских барах наливали из под полы по большому знакомству. Называется он «Белый медведь». Обещаю вам быстрый, благородный и устойчивый алкогольный синдром на всю новогоднюю ночь.

С этими словами Семён сдвинул розовые фужеры мужчин и налил в них в равной пропорции еврейскую водку «Голд» (переводится как золото) и серебристое шампанское. Борис, вспомнив венгерскую «Палинку» из предыдущей встречи с врачами, решил отнестись к медвежьему напитку с осторожностью. Однако, заметив, что все мужики без признаков особого недовольства, уже осушили содержимое своих бокалов, решил всё-таки очередной раз искусить судьбу. И она, эта судьба, не замедлила тут же отозваться. Напиток оказался приятным на вкус, оказалось, что искринки шампанского плавают не только в бокале, они проникли глубоко в нутро и буквально через несколько минут, зацепившись, очевидно, за нервные рецепторы, вызвали в головном мозге гамму непередаваемых эмоций.

Доктор Семён оказался прав, указанный им синдром возымел действие практически мгновенно. Не успел Борис, как следует разобраться в своих ощущениях, как эти самые ощущения повергли его в глубокое смятение. Боковым зрением он вдруг заметил на ресторанной эстраде полураздетую высокую блондинку, которая под звуки популярной детсадовской песни «В лесу родилась ёлочка» уже практически завершала своё оголение, стягивая с себя атласные розовые трусики. Борис не верил своим глазам, его зацепило не столько само стриптизное зрелище, сколько сам факт его свершения. Сначала ему показалось, что это срабатывает обещанный ленинградским реаниматором алкогольный синдром с вытекающими из него эротическими галлюцинациями. Но когда полностью обнажённая красавица соскочила с эстрады и начала своё дефиле по ресторанному залу и, наконец, подошла к столику, за которым сидел Борис, не замедлив при этом прижаться своими упругими грудями к его лицу, он растерянно вскочил со своего стула и выбежал на улицу. Борис не родился на известной площади Пигаль в Париже, никогда не бывал в квартале «Красных фонарей» в Амстердаме, а в белокаменной столице советской империи стриптизов никогда не показывали. Поэтому Борис не понимал, как он должен был отнестись к произошедшему: то ли как к омерзительному зрелищу вечно загнивающего капитализма или же как к своего рода специфическому искусству, преподносящего красоту женского тела. Первое резюме, исходящее из пропитанных «Белым медведем» мозговых извилин Бориса, навязчиво указывало на то, что омерзительным назвать это зрелище было ну никак нельзя. Пока он, закурив сигарету, раздумывал, что же ему делать со всем этим, откуда – то сбоку послышался певучий женский голосок, просящий у него сигарету. Борис обернулся и увидел ту самую стриптизёршу, которая четверть часа назад прикоснулась к нему эрогенными частями своего тела. Борис угостил её сигаретой: при свете зажигалки, которой он чиркнул, перед ним высветилось насколько красивое, настолько же простое и усталое лицо обыкновенной русской женщины из какой-нибудь Вологодской губернии. Они молча курили, поглядывая друг на друга. Самодеятельная актриса ню-жанра, жадно затягиваясь сигаретой, неожиданно, не глядя в глаза Борису, произнесла:

– Счастливый вы, мужчина, встречаете с женой Новый год, а я вот на работе.

– Что же это за работа такая у вас? – нервно выпалил Борис.

– Да какая уж и есть, – разоткровенничалась блондинка, – не я её выбирала, а она меня. Если сможете предложить мне другую, где столько же платят, то обязательно пойду.

Борис беспомощно теребил потухший окурок, не зная что ответить, а белокурая девушка продолжала:

– Не знаю, зачем вам это рассказываю, я ведь окончила университет по специальности структурная лингвистика, а жизнь повернулась так, что, как вы заметили, приходится осваивать другие структуры.

– Неужели не нашлось другого выхода, – неуверенно промямлил Борис.

– Да понимаете, мужчина, – дрогнувшим голосом чуть ли не выкрикнула она, – говорят в Израиле Всевышний помогает. Только вот не успели мы воспользоваться его услугами, за неделю до вылета мой муж погиб в автокатастрофе. Вот и осталась я с двумя маленькими детьми, которых надо кормить, одевать и воспитывать.

Борис поник головой и от безысходности закурил ещё одну сигарету. Он и в самом деле не знал, как помочь несчастной девушке, которая коснулась его во время своего оголённого выступления. Сам не зная почему, он написал на сигаретной пачке свой номер телефона и протянул его девушке со словами:

– Будет совсем трудно, позвоните. Кто знает, может быть, мы с женой что-нибудь и придумаем.

Она спрятала пачку в сумочку и, приветливо помахав Борису рукой, пропела:

– Пути господни и в самом деле неисповедимы, может и позвоню, а пока мне надо бежать, у меня сегодня выступления ещё в трёх ресторанах. С Новым годом!

Когда Борис вернулся к столику, заметно повеселевшая компания дружно зааплодировала. Плотские мысли, сидевшие у всех в подсознании, озвучил Аркадий словами:

– Кто бы мог подумать, что у нашей Танечки такой сексапильный муж, что именно его выбрала эта гламурная блондинка.

Ему вторила его жена Нина, самая красивая (по её собственному определению) продавщица московского ГУМ (а):

– Да он, конечно же, был фаворитом всех своих студенток у себя в институте и, наверняка, соблазнённые девушки оставались довольными.

Если бы все эти шутливые прибауточки звучали в другое время и в другом месте, Борис, наверное, подыграл бы насмешникам или искусно бы перевёл разговор в другое русло. Но сегодняшнее новогоднее бытиё находилось под воздействием всё того же «Белого медведя», который, собственно, и определял его сознание. Пристально взглянув на залившуюся пунцовой краской Татьяну, он привстал из-за стола и, сжимая пальцы в кулак, подбежал к Нине. Оркестр как раз закончил играть медленное танго, и за столом повисла удручающая тишина. Побледневший Борис вздрогнул и, волевым усилием заставив себя разжать кулак, гневно прокричал:

– Послушайте, мадам «универмаг», если в вашем торгашеском пространстве московского ГУМ (а) считалось нормой заниматься, с позволения сказать, таким низменным «гуманизмом», который оскорбляет чувства других, то я не позволю это делать по отношению к себе.

Вадим что-то шепнул на ухо Татьяне, и та с первыми аккордами нового танца подскочила к Борису и буквально поволокла его на танцевальный пятачок. Расфуфыренная певица старательно фальшивила актуальную для негевской пустыни песню Майи Кристалинской «А снег идёт», а Татьяна, положив руки на плечи Бориса, словно в караоке, вслед за солисткой пела ему на ухо:

«Мой самый главный человек, Взгляни со мной на этот снег, Он чист, как то, о чём молчу, О чём сказать хочу»

Оттаявший Борис прижался к жене и нежно прошептал:

– Что же ты хочешь мне сказать, милая?

Не успела Татьяна ответить ему, как между ними буквально вклинилась Нина и, целуя руку Бориса, плаксиво пробормотала:

– Прости меня, Боренька, великодушно, бес попутал. Я не имела в виду ничего плохого. Новый год всё-таки, нельзя нам никак ссориться из-за пустяков.

– Ладно, Нина, порядок, – тихо проговорил Борис, – Бог простит.

– Ты для меня сегодня Бог, – всхлипывала Нина, – прости.

– Да уже простил, Ниночка, – воскликнула Татьяна, утирая ей слёзы и уводя на свежий воздух.

На перекур, несмотря на то, что злоупотреблял табаком только Борис, вышла вся компания. Ночной холодок с пустыни, окружающей город изломленным овалом, приятно освежал. Сквозь пальмовые кроны несмело пробивались желтоватые блики располневшей луны. Семён, неторопливо протирая запотевшие очки, мечтательно протянул:

– Эх, покататься бы сейчас на санках, поиграть бы в снежки или, в крайнем случае, слепить бы снежную бабу и любоваться на неё всю ночь.

– Ты лучше посмотри на свою бабу, – задорно оборвал его Аркадий, – взгляни только, что вытворяет.

Все дружно повернулись в сторону Ларисы. Из раскрытых окон ресторана доносилась более чем ритмичная мелодия популярного ещё в 60-годах прошлого столетия озорного и заводного танца «Твист», возникшего на волне увлечения запрещённым тогда рок-н-роллом. Бывший товаровед ленинградского «Гостиного двора», которая также успела вкусить приличную дозу «Белого медведя», разухабисто выпевала:

«А на далёком диком севере сидел босой чувак на дереве, А под ним толпа голодная костями била в барабан,

А укуси меня за голову, а укуси меня за грудь,

Перед тобой танцую голая, ну укуси за что-нибудь».

Она, лихо покачивала на счёт раз-два располневшими бёдрами и, совершая вращательные движения пятками, подобно Евгению Моргунову из фильма «Кавказская пленница», ловко тушила окурок, неосторожно брошенный Борисом. Хирург Аркадий, мрачно взирая на эту полупьяную выходку жены своего коллеги, мрачно прографоманил:

Евреи – избранный народ,

Танцуют что-то в Новый год.

Сделав небольшую паузу, он тут же отбарабанил анекдот в тему. Горбачев спрашивает у Жванецкого:

– Михал Михалыч, скажи мне честно, евреи – избранный народ?

– Да, Михаил Сергеевич, избранный!

– А почему он избранный?

– Потому что, когда ищут виновного, всегда евреев выбирают!!!

Тут же последовала поспешная реплика его жены. Нина не имела счастья вкусить чудотворный коктейль Семёна, что, однако, ничуть не помешало ей насмешливо выкрикнуть:

– Какой же, Аркадий, к чёртовой матери, избранный? Это, в каком же, с позволения сказать, округе мы баллотировались, и кто нас всё-таки избирал?

– В каком округе, не знаю, – откликнулся Аркадий не без агрессии в голосе, – думаю, что в небесном. А выбирал видимо сам Всевышний.

– Я не очень силён в теологии, – вступил в беседу Вадим, – а всего лишь профессор, связанный с вычислительной техникой, но знаю, что еврейский народ удостоился быть избранным по причине того, что его праотцы Авраам, Ицхак и Яаков первыми в мире открыли Творца. Они были первопроходцами в служении Богу. Прав Аркадий, евреи сами себя не избирали и не выделяли, их избрал Бог. Об этом написано в Торе.

До сих пор молчавшая Вера неожиданно встрепенулась и завопила:

– Послушай, муженёк, от твоих слов прямо каким-то расизмом веет. В Америке тебя бы давно изгнали бы из университета и лишили бы профессорского звания.

– Ну, дорогая, во-первых, – отозвался Вадим, – лишить меня учёного звания может только Учёный Совет, который мне его присуждал, а во-вторых, если бы не было еврейского народа, то и не было бы Евангелия и Нового Завета, и, в-третьих, Иисус был евреем равно, как и все его ученики.

– А ты оглянись вокруг, дорогой, – вспыхнула Нина, – сколько дураков вокруг тебя, как орут торговцы на рынке, как обманывают тебя в различных частных офисах, как наживаются на тебе бизнесмены и как нагло и лживо ведут себя религиозные люди, отрастившие пейсы и облачённые в чёрные лапсердаки. И что характерно, все они евреи, которых ты причисляешь к избранному народу.

– Послушайте, Ниночка, – вклинился в спор Аркадий, – в противовес тому, что вы сказали, хочу привести небольшой реестр того, что придумали, открыли или изобрели дураки-евреи:

Альберт Эйнштейн – теорию относительности,

Зигмунд Фрейд – теорию психоанализа,

Джеймс Максвелл – теорию электромагнитного поля,

Кристофор Колумб – Америку,

Карл Маркс – коммунизм,

Борис Розинг – телевидение,

Леви Страус – джинсы,

Казимир Панк – витамины,

Грегори Пинкус – противозачаточные таблетки,

Фердинанд Кон – микробиологию,

Уильям Фокс – киностудию «XX век фокс»,

Норберт Винер – кибернетику,

Марсель Марсо – современную пантомиму,

Клара Цеткин – 8 Марта,

Леонид Утёсов – советский джаз,

Илья Мечников – современную микробиологию,

Моше Нострадамус – загадочные предсказания,

Эдвард Теллер – водородную и атомную бомбу,

Макс Борн – квантовую механику,

Александр Фридман – современную космологию,

Берг Пор – генную инженерию,

Иосиф Шкловский – современную астрофизику,

Исаак Зингер – швейную машину,

Людвиг Заменгоф – эсперанто,

Айзек Азимов – законы робототехники,

Густав Герц – квантовую механику,

Лев Ландау – теория сверхтекучести гелия,

Александр Лурия – нейропсихологию,

Барух Спиноза – этическую философию,

Нильс Бор – теория ядерных реакций.

Самуил Морзе – телеграфный аппарат и азбуку Морзе,

Милтон Фридман – монетарную экономическую теорию,

Александр Ферсман – геохимию,

Михаил Миль – вертолёты серии «Ми»,

Леонид Канторович – линейное программирование, теория оптимального планирования,

Август Вассерман – метод диагностики сифилиса под названием «реакция Вассермана»,

Бете Альбрехт – источник энергии звёзд,

Рихард Вальтштеттер – химическую структуру алкалоидов,

Гавриил Илизаров – метод сращивания костей,

Семён Лавочкин – самолёты серии Ла и крылатую ракету «Буря»,

Михаил Гуревич (совместно с Микояном) – истребители МиГ,

Генрих Альтшуллер – теорию решения изобретательских задач,

Эмиль Кио – фокусы.

– Разумеется, Ниночка, – продолжал Вадим, – при желании и даже при его отсутствии этот список можно продолжить.

Нина, не дав Вадиму договорить, протестующее замахала руками и грустно выдавила из себя:

– Всё хватит, убедили! Но всё-таки дураков и идиотов среди евреев тоже хватает.

Неизвестно сколько бы ещё продолжалась дискуссия об элитарности евреев, если бы в неё не вклинился один из них, некто, облачённый в подобие красной шубы. Это был Изя Розенштейн, новый репатриант, бывший артист музыкального еврейского театра в Биробиджане, плотно сжившийся сегодня с ролью Деда Мороза. Он схватил Ларису, Нину и Веру за руки и, увлекая за собой Аркадия и Семёна, хороводом потащил их на танцевальный пятачок, где подсоединил к зигзагообразному кругу, образованному вокруг новогодней ёлки.

Борис хотел было тоже войти в этот танцевальный серпантин весёлых граждан, поющих не совсем трезвыми голосами новогодний детский шлягер «в лесу родилась ёлочка», но Вадим, приостанавливая его, неожиданно спросил:

– Прости, Борис, за бестактность, но очень уж любопытно мне узнать, ты, что, и в самом деле, не спал ни с одной из своих студенток.

Борис остолбенел, от кого, от кого, но услышать подобное от профессора Вадима Шендеровича, он никак не ожидал. Он в упор взглянул на Вадима, как бы проверяя серьёзность его намерений, но ничего кроме блестящих вёсёлых проблесков в его глазах не уловил.

– Понимаешь, Вадим, – отворачивая свой взгляд в сторону желтеющей луны и медленно складывая слова в намеченную фразу, пролепетал Борис, – если бы я, действительно, вступал в интимную связь со своими студентками, я бы не на шутку рассердился и посчитал бы твой вопрос оскорбительным. Ведь мужчина, который рассказывает другому, где, как и каким образом у него происходил интим, вряд ли заслуживает уважения.

– Ради бога, Борис, – встревожился Вадим, – меня меньше всего заботят скабрезные подробности. Просто, у меня не укладывается в голове, как можно отказать обаятельной студентке, если, разумеется, от неё такое предложение поступает.

– Ты хочешь сказать, – испуганно произнёс Борис, – что у тебя такие обращения были, и ты от них не отказывался.

– Представь себе, что были, и никому я даже не думал ответить отказом, – безапелляционно заявил Вадим, – только не надо, Боря, про моральный облик советского преподавателя. Мораль моралью, а человеческие чувства зачеркнуть нельзя.

– Какие же это чувства, – заорал Борис, – когда это просто бурление гормонов, вызванное избытком тестостерона.

– Боря, пожалуйста, отбрось в сторону медицинскую составляющую, – пробасил Вадим, – есть вещи, которые называются взаимным влечением между мужчиной и женщиной, некая обоюдная амурная химия.

– Какая, к чёртовой матери, химия, – вспылил Борис, – когда, если называть вещи своими именами, речь идёт о тривиальной купле-продаже: положительная оценка на экзамене в обмен на секс с молодой и красивой девушкой.

– Ты хочешь сказать, Боря, – заговорщицки подмигнул ему Вадим, – что ты ни разу не изменял своей жене.

– Представь себе, что нет, – поспешно заверил его Борис, – хотя было один раз.

– Ну вот, наконец-то, – улыбнулся Вадим, – в конце концов, слышу речи не мальчика, а мужа.

– Видишь ли, Вадим, – опустил голову Борис, – вряд ли это можно считать изменой, поскольку всё прошло помимо моей воли и моего сознания.

– Это уже тема для увлекательного женского романа, – расхохотался Вадим, – не понимаю, как можно соблазнить женщину, выключив сознание.

Пришлось рассказать Вадиму эпизод, который Борис долгие годы тщетно старался стереть из своей памяти, случай, когда он оказался в постели со своей однокурсницей Наташкой Соколовой после эпохального распития водки под названием «Стрелецкая». Затем, не останавливаясь, на одном дыхании он поведал Вадиму о казусе, который произошёл с ним буквально в первые дни его работы на кафедре. Так получилось, что первыми его студентами были заочники. На перерыве в курительной комнате к нему подошёл его студент, солидный мужчина лет на десять старше Бориса. Между ними состоялся диалог примерно следующего содержания.

– Борис Абрамович, – обратился он к преподавателю, который, собственно, дебютировал в этом новом для него амплуа, – у меня есть к вам конструктивное предложение.

– Я вас внимательно слушаю, – ответил Борис, выпуская колечки дыма в потолочное пространство.

– Видите ли, Борис Абрамович, – продолжил студент, – я буду предельно откровенен с вами, полагая, что вы с пониманием отнесётесь к моей просьбе.

– Разумеется, я постараюсь помочь вам, если это в моих силах, – тут же откликнулся Борис.

– Конечно же, это в ваших силах, – радостно отреагировал студент. – Суть дела заключается в том, что надо поставить положительную оценку на экзамене одной супер красивой студентке (была названа фамилия) по вашему предмету, который она, мягко говоря, не знает.

Когда до Бориса дошёл смысл сказанного, он густо покраснел и отрывисто промолвил:

– Вы что не понимаете, что это криминал, по меньшей мере, это просто аморально.

– Простите, Борис Абрамович, – растерянно пробубнил студент, – я ещё не всё сказал. Сегодня вечером эта женщина будет ждать вас в гостиничном номере, там будет накрыт стол и, разумеется, расстелена кровать. Ну, вы понимаете…

– Да вы отдаёте себе отчёт, – заорал Борис, – что вы мне предлагаете. Категорически не могу согласиться на ваше, как вы изволили выразиться, конструктивное предложение. А эта студентка, простите, осведомлена, что вы ведёте переговоры со мной по поводу её персоны.

Визави Бориса внимательно посмотрел на него уничтожающим, полным сожаления, взглядом и отчеканил:

– Конечно же, она в курсе дела, иначе бы я с вами и не разговаривал. Однако, в любом случае, придётся обратиться к вашим коллегам по кафедре. Наверняка, я найду у них больше понимания, чем у вас.

Впоследствии оказалось, что некоторые из моих коллег широко пользовались подобными услугами.

– Вот видишь, Борис, – перебил его повествование Вадим, – оказывается, я не одинок в неравнодушии к своим курсисткам. Да и пойми ты меня, в конце концов, как мужчина мужчину. Не я выдумал различие полов и страсть между ними.

– Получается, – мрачно констатировал Борис, – что командиры могут безнаказанно соблазнять своих подчинённых женского пола, директора – своих работниц, врачи – медсестёр, а профессора – своих студенток.

– Получается, что могут, – согласился Вадим, – при условии, что это происходит по обоюдному согласию. Ты же знаешь, Борис, что я более чем серьёзный человек, но, когда вижу обольстительные очертания понравившейся мне студентки, за которыми скрываются неизведанные мне ископаемые, я превращаюсь в геолога, стремящегося их разведать.

– Вот что я тебе скажу, Вадим, – слегка заикаясь от волнения, проговорил Борис, – я ведь тоже как бы слеплен из мужского теста, да и мне ничего человеческое не чуждо. Так вот после разговора в курилке, я вошёл в аудиторию, где среди других студентов восседала женщина, изъявившая желание принять меня вечером в гостиничном номере.

– Похоже на то, – перебил его Вадим, – что, как в той песне поётся, ты увидел её и погиб.

– Почти угадал, – тихо промолвил Борис, – я никогда не проверял посещаемость студентов, жаль было тратить на это драгоценное лекционное время, но на этот раз любопытство взяло вверх. Очень уж хотелось посмотреть в глаза женщине так никчемно продававшей себя за экзамен. Когда я назвал её фамилию, с первой парты привстала не то чтобы симпатичная, а просто поразительно красивая молодая жгучая брюнетка.

Борис замолчал, прикуривая очередную сигарету, а Вадим с нетерпением ждал продолжения рассказа, подогревая Бориса наводящим вопросом:

– Что же произошло после такого ослепительного созерцания?

– Понимаешь, Вадим, – понизил голос Борис, – получалось, что не я смотрел на неё, а наоборот, её прекрасные серые глаза, не мигая, глядели на меня. В их насмешливом взгляде я уловил не то сожаление, не то досаду, а, скорее всего, полное непонимание происходящего.

– Вот, вот, – с пафосом подтвердил Вадим, – если женщина хочет, ты надежды её не лишай.

Пропустив мимо ушей слова, сказанные Вадимом, Борис продолжал:

– Я, забыв, что мне надо читать лекцию, забыв обо всём на свете, смотрел на эту обворожительную и эффектную женщину. Какой-то навязчивый червь сомнения внезапно пронзил моё мужское начало, словно спрашивая, правильно ли ты поступил, решительно и бесповоротно отвергнув то волшебное и, как ты сказал, неизведанное, что прямой наводкой шло в твои руки.

– Кажется, в конечном итоге, мы приходим к закономерному общему знаменателю, – заключил Вадим.

– Знаменатель совсем не общий, профессор Шендерович, – торжественно провозгласил Борис, – за время преподавания в московском вуз (е) у меня было ещё несколько подобных предложений. В отличие от некоторых своих коллег и в отличие от тебя, Вадим, я ни разу не пошёл на поводу этих лёгких и призрачных искушений. И отнюдь не потому, что являюсь каким-то пуританином и соблюдаю принципы не писаного кодекса чести.

– Значит, имеются более веские причины, – осведомился Вадим.

Причина более чем серьёзная, – продолжил Борис, – заключается она в том, что лежать в одной постели, пусть даже с самой очаровательной женщиной в мире, и при этом осознавать, что эта дама спит с тобой только ради положительной оценки, которую ты после всего запишешь в её зачётную книжку, не доставляет истинного блаженства в интиме и не приносит удовольствия ни тебе и не ей.

– О кей, о кей, Боря, – вымученно улыбнулся Вадим, – мы с тобой в полном соответствии с диалектическим законом единства и борьбы противоположностей обнажили проблему, разобрали её и каждый из нас остался при своём мнении. Имеем право, это же диалектика.

– Согласен, – усмехнулся Борис, – а теперь, вспомнив, что сегодня Новый год и что ёлочка, стоящая в зале родилась всё-таки в лесу, а не в пустыне, давай присоединимся к ресторанному хороводу.

Глава 15. Квартира в Натании

В первый день наступившего года Татьяне и Борису выспаться не удалось. Когда вся Европа праздновала Рождество, а трудящиеся бывшего СССР только возвращались с весёлого новогоднего бордальеро, в Израиле начался обычный рабочий день. Девочки, собираясь в школу, подняли такой шум, что Татьяне и Борису пришлось оставить постпраздничное досыпание на лучшие времена. Просто счастье, что первый рабочий день у Бориса выпал на второе января. В противном случае его новым сотрудникам пришлось бы воочию созерцать не похмелившийся облик новичка. Слово «похмелье», равно как и его реализация, не имело к Борису никакого отношения. Тем не менее, после чашечки крепкого кофе, в его мыслительном аппарате наступило заметное просветление, и он вдруг заявил супруге:

– Танюша! Послушай, дорогая, расстояние от Беер-Шевы до Тель-Авива более, чем сто километров, это около двух часов езды на автобусе, плюс время, затраченное на то, чтобы добраться от дома до автовокзала и от него до работы.

– Получается, дорогой, – в тон ему ответила она, – что на поездки на работу и с работы займут у тебя не менее пяти часов. Практически чуть ли не ещё один рабочий день. Это просто немыслимо.

– Танюша, ты, видимо, забыла, – напомнил ей Борис, – что народ добирался на работу в Москву в радиусе более чем двести километров от столицы. И ничего не случилось с этим неунывающим народом. Да и в Америке, насколько мне известно, расстояние от дома до места, где трудящийся получает зарплату, часто составляет более ста километров.

– А ты, Борисочка, тоже забыл, что наш дом, в той же Москве, находился в десяти минутах метрополитеновской езды от твоего института, – возразила ему Татьяна, – и твоя персона, по крайней мере, в этом плане, сильно отличалась как от советских, так и от американских трудоголиков.

– Таня, а Тань, – взмолился Борис, – что ты конкретно предлагаешь.

– Я предлагаю простой и логичный выход, – провозгласила она, – немедленно ехать в Тель-Авив и искать там съёмную квартиру. Правильно говорят израильтяне, где нашёл работу, там и надо жить. Чай не в Америке живём.

– Чай не водка, много не выпьешь, – пробормотал Борис и пошёл заводить свою «Субару»

Сказано – сделано, уже через полтора часа он уже парковался в центральной части Тель-Авива около знаменитого рынка «Кармель». Попасть на улицу Алленби, где помещались маклерские конторы по продаже и съёму жилья, можно было, только пересекая этот базар. Разумеется, Татьяна и Борис не упустили эту возможность. Они моментально окунулись в весёлый шум восточной толкучки, во всевозможные ароматы различных специй, копчёностей и свежей рыбы, в радужную палитру овощей и фруктов. Если по энергетике тель-авивский рынок напоминал одесский Привоз, на котором, как говорили одесситы, «можно было купить всё и ещё немного», то по колоритности ему явно уступал. Жители Тель-Авива по аналогии с украинцами шутили, что у них на рынке тоже можно купить всё, но при этом подчёркивали: от иголки до атомной бомбы. Бомбу, правда, супруги так и не обнаружили, но зато, побродив четверть часа по рынку, с удовольствием вкусили знаменитый бедуинский кофе с натуральным кардамоном, повысив тем самым жизненный тонус перед поиском недорогого жилья в деловой столице Израиля. Это оказалось не таким простым делом. В первом же риэлтерском офисе выяснился астрономический привкус цен на аренду трёхкомнатных квартир, стоимость такой аренды просто залетала за облака. Если съём такой квартиры в Беер-Шеве обходился им в 250 долларов, то стоимость аналогичного жилья в Тель-Авиве превышала 500 долларов. За половину этой суммы можно было арендовать разве что нечто подобное на сарай, находящийся в южной части города в так называемом еврейском Гарлеме. Приобретённый после выпитого кофе тонус, моментально упал и стремился достичь нулевой отметки. Запланированная Борисом экскурсия по Тель-Авиву была тут же отменена. Татьяна и Борис присели за неубранный столик в заурядной фалафельной, чтобы обсудить создавшуюся ситуацию и заодно перекусить. Татьяна, как всегда, мыслила рациональнее Бориса.

– Свет клином не сошёлся на этом Тель-Авиве, – утверждающе заявила она, – я видела, что на карте Израиля вокруг него полукруглым каскадом вьются города с населением, явно превышающем сто тысяч человек. Наверняка, цены там более умеренные.

– И что это, с позволения сказать, за городки, – несмело спросил Борис.

– Названия тебе всё равно ни о чём не скажут, – ответила Татьяна, – ну, например, Ришон Лецион, Раанана, Кфар Саба, Герцлия, Натания.

Борис удивился такой дотошной географической осведомлённости супруги и тут же проронил:

– Постой, постой, ты сказала Натания. Там, кажется, живёт друг моего детства, мы учились в одном классе, и у меня даже его телефон записан.

– Вот и прекрасно, – похвалила его Татьяна, – свяжись с ним, пусть разведает обстановку по поводу аренды. Натания совсем неплохой вариант, считается курортным городом на берегу моря.

– Да уж, – мечтательно протянул Борис, – было бы совсем неплохо сменить сухой ветер с пустыни на морской бриз.

– Ты, Боря, всегда любил горы и море, – улыбнулась Татьяна, – горы не обещаю, а вот морем будешь любоваться каждый день.

Борис начал было разглагольствовать, как он будет ходить на рыбалку и водить дочерей на пляж, но жена, прервав его, погрозила ему пальцем:

– Ты посмотри, как размечтался, вот напротив телефон-автомат, быстро звони своему дружку.

Борис покопался в своей потрёпанной, ещё с московских времён, записной книжке и, отыскав в ней нужную запись, мгновенно накрутил искомый номер. Когда на другом конце провода ответил абонент в лице его одноклассника, он радостно промолвил:

– Сашка, привет! Сколько лет, сколько зим!

После долгих оханий и аханий, Борис всё-таки изложил основную причину своего звонка. Когда он, наконец, положил трубку, Татьяна вопросительно посмотрела на него. Борис вначале стушевался, ему стало неудобно за долгую, якобы не по теме, беседу, но потом нервно подытожил:

– Какой всё-таки Саша молодец и человек дела, понял меня с полуслова. Сказал, что через десять минут перезвонит.

– Как это перезвонит? Куда перезвонит? Мы же не дома находимся, – забеспокоилась Татьяна.

– Докторам-неврологам не мешало бы знать, что все израильские таксофоны имеют свои номера, – не без иронии в голосе произнёс Борис.

И, в самом деле, ровно через десять минут таксофон, возле которого они стояли, неожиданно зазвонил. Борис во время разговора утвердительно покивал головой и, что-то записав в записной книжке, протяжно провозгласил:

– Громадное спасибо, Саня! Уже выезжаем, скоро будем!

Уже через четверть часа белоснежная «Субару» выехала на приморское шоссе и помчалась в направлении Натании. Хотя автострада называлась приморской, море в ветровом стекле не просматривалось, несмотря на то, что до береговой линии было чуть больше километра. Его заслоняли многоэтажные строения тель-авивских городов-спутников. Татьяна тем временем снабжала Бориса информацией, черпаемой из карты Израиля, развёрнутой у неё на коленях. Борис усвоил, что город Натания был основан в 1929 году выходцами из Восточной Европы и был назван в честь американского бизнесмена Натана Штрауса, пожертвовавшего крупную сумму на развитие города. В нём проживает около ста пятидесяти тысяч жителей, сообщалось также, что длина пляжной зоны (9 пляжей общей протяжённостью 13,5 км) превосходит другие города Израиля, включая Тель-Авив. На этом экскурс Татьяны закончился, предоставляя дальнейшие сведения о городе получить при личном его обзоре. Она хотела было спросить Бориса, далеко ли ещё ехать, как он, протянув руку в открытое окно, не без пафоса произнёс:

– Смотри, Танюша, кажется, приехали, видишь крупные массивы зданий, окрашенных в молочный цвет. Это, по-моему, и есть Натания, как ты сказала, средиземноморская жемчужина Израиля. Спидометр показывал, что от тель-авивского рынка «Кармель» они проехали всего 28 километров за какие-то всего навсего полчаса. При въезде в город Борис приостановил автомобиль у тротуара, чтобы определить по карте, как проехать к центру города, где их должен был встретить Саша. Выходило, что до места встречи в центре города оставалось всего три километра. Когда Борис приблизился к площади Ацмаут (Независимости), у огромной вывески, венчающее кафе под романтическим названием «Ренессанс», он увидел, поджидающего его Александра.

– Место встречи изменить нельзя, – радостно выдохнул Саша, прижимаясь к Борису. Обнять его по настоящему у него не было никакой возможности, ибо две руки у него были заняты: в одной из них он держал бутылку коньяка с изображением императора Наполеона, а в другой – букет свежих гвоздик. Саша издал нечто похожее на радостный вопль и, перефразировав известное клише Анатолия Папанова, торжествующе выкрикнул:

– Итак, дамы и господа, бабе, простите, леди Татьяне – цветы. Ну а мужикам – марочный алкоголь, который мы немедленно разопьём.

Татьяна, отыскав место непокрытое бородой, чмокнула его в щёчку, не забыв произнести:

– Спасибо, Саша, ты, как всегда, настоящий джентльмен. Только вот забыл сказать, что детям – мороженое.

– Не вижу здесь детей, – ликующе парировал Александр, – но если леди желает мороженое, она его немедленно получит. Итак, шагом марш за мной в кафе.

Таня и Боря, как только что призванные в армию солдаты, послушно зашагали за ним. Боря пытался было объяснить другу, что у них мало времени и что они приехали сюда не в кафе сидеть, а быстро найти съёмную квартиру. Саша понимающе закивал головой и, протестующе размахивая руками, игриво заявил:

– Дамы и господа, во-первых, вы у меня в гостях, а, во-вторых, всё продумано, пока вы сюда ехали, я успел договориться с маклером по недвижимости, через полчаса он приедет сюда, посадит вас в машину, и вы поедете смотреть эту самую недвижимость.

Борис из-за спины Татьяны в знак одобрения поднял вверх большой палец и через несколько секунд они уселись за свободный столик. Александр тут же подозвал официантку, которая, понятно, говорила по-русски. Понятно потому, что красивым девочкам, приехавшим из необозримого СССР, можно было платить чуть ли не в два раза меньше, чем не менее красивым аборигенкам. Борис и Татьяна и святым духом не ведали, что буквально через какой-то месяц их дочь Наташа будет официантить в этом же кафе. Тем временем, юная блондинка принесла друзьям чашечки с дымящимся кофе, а перед Татьяной поставила вазочку с мороженым. Саша, используя московские навыки нелегального потребления алкоголя в запрещённых местах, тщетно пытался вскрыть бутылку коньяка. Борис, заметив возню друга с наполеоновской бутылкой, попридержал его и зашептал ему на ухо:

– Саша, дорогой, оставь свои манипуляции, я за рулём, и поэтому пить не буду.

Александр с видимым сожалением посмотрел на портрет Наполеона на этикетке и с иронией в голосе протянул:

– Прошу прощения, товарищ Бонапарт, надеюсь, что встретимся с вами в более достойные времена.

Борис, обняв своего друга за плечо, неожиданно спросил его:

– Послушай, Саша, мы почти полчаса колесили по Натании, а самого Средиземного в мире голубого моря, о котором мне все уши прожужжала Танюша, я так не увидел. Где вы его скрываете?

– Борис, дорогой, Средиземное море занимает в мировом пространстве гораздо большую площадь, чем небольшой городок Натания, расположившаяся на его побережье и я тебя с ним обязательно познакомлю.

Не успели друзья допить кофе, как перед ними выросла долговязая фигура с дартаньяновскими усами, которая представилась агентом по недвижимости по имени Роберт. Оказывается Роберта с Д'Артаньяном роднили не только усы. Он удосужился родиться в той же французской провинции Гасконь, где появился на свет знаменитый мушкетёр. Правда вышеупомянутое герцогство в его сознании не очень-то и зафиксировалось, поскольку родители репатриировались в Израиль, когда Роберту было всего три года. Однако, французскую галантность, учтивость и такт он видимо впитал с молоком матери и поэтому галантно под руку провёл Татьяну к своему бежевому «Пежо», учтиво приоткрыв дверь автомобиля. Она грациозным движением вписала свою хорошо сложенную фигуру в авто, красноречиво взглянув при этом на Бориса. Взгляд её выражал мысль, которую он тут же расшифровал не иначе как:

– Учись, Боренька, как надо обращаться с красивыми женщинами.

На что ему хотелось с французским прононсом ответить:

– «Бонжур мадам, мерси боку», но мы с вами в данный момент не на Елисейских полях, а в Израиле, где в общественном транспорте позволено курить, где одеваться можно как бог на душу положит. Вы же мне тут посылаете немые флюиды о культуре поведения.

Но Борис промолчал, уткнувшись в подобранную с сидения газету, напечатанную на иврите, в которой из десяти выбранных слов он, в лучшем случае, понимал только лишь одно. Молчание нарушила Татьяна, она, нежно прикоснувшись к нему, едва слышно выдохнула:

– Боря, ты только посмотри… Перед нами море… Какое оно величавое и большое.

Роберт не только услышал, а и догадался о причине восхищения Татьяны, может быть потому, что на французском слово «море» было созвучно русскому произношению. Он, приглушив радио, радостно завопил:

– La mar, la mar, madam!

Ему, безусловно, было сподручнее выразить свои чувства на иврите, а не на французском, который он основательно подзабыл. Но на еврейском наречии слово «море» переводилось как слово «ям», что в русском обиходе звучало менее романтично, чем на языке бывших галлов и кельтов.

Восхищение морским пейзажем длилось недолго, оно в одночасье затушевалось рутинным осмотром квартир, предложенных Робертом. Квартиры были разные: большие и маленькие, обставленные мебелью и абсолютно пустые, недавно побеленные и неблагоустроенные. Однако минимальная цена приемлемой для нормального проживания квартиры равнялась 400 долларов в месяц. Финансовая раскладка семьи Буткевичей вряд ли выдержала такой расход. Роберт, вымученно улыбаясь, беспомощно разводил руками и тупо смотрел в свой маклерский кондуит. Вдруг лицо его просветлело и он, обращаясь к Татьяне, которая, видимо, понравилась ему больше, чем Борис, радостно проворковал:

– Мадам Таня, имеется ещё одна квартира по цене 350 долларов, давайте посмотрим её.

Мадам, однако, устала и не столько от тягостного процесса поиска, сколько от его, как она поняла, бесперспективности. Но Роберт настойчиво, чуть ли не силой, заставил её согласиться. Когда они вошли в салон этой квартиры и Борис через огромное окно, которое в раскрытом виде превращалось в балкон, увидел на расстоянии около трёхсот метров панорамный вид на море, он радостно воскликнул:

– Танюша, делай со мной всё, что хочешь, но отсюда я уже никуда не уйду.

Всё остальное, что находилось в квартире, Бориса не интересовало. Только по настоянию Татьяны он обратил внимание, что салон, посреди которого стояла бетонная колонна, имеет какую-ту странную форму, которая не описывается никакой их известных Борису геометрических фигур. Контур довольно немалого холла насчитывал семь углов и три закругления. Увидев это, он воскликнул:

– Танюша, ну что ты, в самом деле, ты посмотри как оригинально, во всём этом есть даже какой-то шарм.

Услышав из уст Бориса французское слово «шарм», Роберт расправил свой мушкетёрские усы и что-то сказал хозяину квартиры, стоявшему рядом с ним. Тот внимательно посмотрел на Татьяну и одобрительно кивнул головой. Роберт тут же схватил её под руку и, отводя на кухню, тихо прошептал:

– Смотри, Таня, квартира обставлена, есть шкафы, мягкая мебель, кровати, столы, стулья. В наличии кухня, большой холл, две спальные комнаты, прекрасный вид на море. Что тебе ещё нужно?

Татьяна хотела что-то возразить Роберту, но он, прервав её, горячо выпалил:

– Я тут сказал хозяину, что вы приехали из СССР без единого доллара в кармане и попросил сделать вам скидку и, в конце концов, мы договорились об окончательной цене в 320 долларов в месяц. Это хорошая сделка, Таня, соглашайся.

– Нехорошо обманывать хозяина, – улыбнулась она, – всё-таки 600 долларов у нашей семьи было, президент Горбачёв выдавал на человека по 150 долларов.

– Это ещё не всё, госпожа Таня, – не дал ей закончить Роберт, – вы же знаете, что все посредники по найму жилья получают от квартиросъёмщика гонорар в сумме, равной месячной стоимости аренды, в нашем случае это – 320 долларов. Так вот, учитывая нелояльность президента Горбачёва в оплате выезда евреев и, главным образом, моё восхищение твоей красотой и обаянием, я тоже делаю вам скидку в пятьдесят процентов.

Татьяна залилась краской, а Борис продолжал восторженно вглядываться в морской горизонт, видимо, не сумев перевести на русский язык комплимент, отвешенный его жене Робертом. Татьяна взяла руку Бориса в свою руку и прошептала ему на ухо:

– Всё, Бориска, ты хотел получить море, так бери его в свои руки.

Борис встрепенулся, отгоняя от себя романтический привкус маринистического пейзажа из окна, и воскликнул:

– Ура-а-а! Мы будем жить на берегу синего моря!

С этими словами он подхватил Татьяну на руки и закружил её по комнате, уловив по пути неприкрыто завистливый взгляд Роберта. Тут же составили договор об аренде, который Саша заверил в качестве гаранта, и Борис выписал Роберту чек, покрывающий сумму его гонорара. Хозяин тут же вручил Борису ключи, добавив, что они даже сегодня могут заселяться в его квартиру. После всего этого официоза Александр подхватил Татьяну и Бориса под руки и, как маленький ребёнок, завопил:

– Ну вот, наконец, дошло дело до моего коньяка. Немедленно ко мне. Будем обмывать удачную сделку, к которой я тоже приложил руку.

Александр снимал квартиру недалеко от моря в центральной части Натании. Волны Средиземного моря из окон его квартиры не просматривались, зато из них можно было увидеть плоские крыши старых потрёпанных временем домов, на которых громоздились совсем не эстетичного вида затрапезные бочки водонагревателей. На фоне этого архаичного пейзажа выделялись стеклянно-бетонные высотки современных отелей. Когда подъезжали к дому Александра, он, приложив палец к губам Татьяны во избежание возражений с её стороны, жизнерадостно промолвил:

– Значит так, дамы и господа, сейчас состоится торжественный ужин в честь высокопоставленных гостей из затерянного в пустыне городка под названием Беер-Шева. Ночёвка также включена в предоставленный сервис.

Когда Борис услышал слова своего друга, он от неожиданности нажал на педаль тормоза, создав при этом небезопасную ситуацию для машины, следующей за ним. Придя в себя, он возмущённо промолвил:

– Саня, ты в своём уме! Какая к чёртовой матери ночёвка? У меня завтра первый рабочий день на новой работе. Мне надо привести себя в порядок, переодеться.

– Да и у нас девочки сами остались дома, я очень беспокоюсь за них, – вторила ему Татьяна.

– Слушай меня внимательно, дорогой Борис Абрамович, – менторским голосом повелел Саша, – сейчас мои бесценные и противоударные часы «Командирские» показывают девять часов вечера. До своей легендарной Беер-Шевы тебе ехать минимум два часа и это только для того, чтобы завтра уже в шесть утра выехать оттуда в Тель-Авив. И это вместо того, чтобы нормально выспаться в славном городе Натания и после приличного завтрака, которым тебя накормит моя жена, в течение получаса добраться до Тель-Авива.

– Боря, ты знаешь, это логично, – неожиданно поддержала Александра Татьяна, – дело в том, что как раз завтра у меня занятия в тель-авивской больнице «Ихилов», которая находится совсем недалеко от места твоей будущей работы. Вот мы вместе и доедем до пункта назначения, а вечером вернёмся в Беер-Шеву.

– Да ещё и вдобавок и меня подвезёте, – обрадовался Саша, – я ведь работаю в Герцлии, это перед самым въездом в Тель-Авив.

Уже через четверть часа экс московские друзья сидели за столом, который в спешном порядке сервировала Сашина жена Инна. Они познакомились во время учёбы в Московском институте физкультуры. Саша был мастером спорта по вольной борьбе. Его лучший результат – бронзовая медаль на чемпионате СССР. Перед отъездом в Израиль он был старшим тренером спортивного общества «Локомотив». Инна, мастер спорта по художественной гимнастике, как и её муж, была бронзовым призёром Спартакиады народов СССР, работала главным тренером одной из столичных детских спортивных школ. Их старшая дочка Леночка довольно серьёзно занималась спортивной гимнастикой, в свои 12 лет ещё в Москве выполнила норматив первого разряда. Поистине, как и в телевизионной программе, получалось «Папа, мама, я – спортивная семья». Александру, как и Борису, уже исполнилось сорок четыре года, а Инна две недели назад отметила свой тридцать девятый день рождения. Возраст у супругов был далеко не преклонный, но быть в новом отечестве действующими спортсменами не позволял. История поисков работы очередной раз доказывала, что женщины действуют гораздо рациональнее мужчин, отыскивая кратчайшую линию для достижения цели. Инна довольно быстро освоила основы иврита и уже через три месяца поступила на тренерские курсы в израильском институте спорта имени Вингейта, параллельно подтвердив степень магистра по физической культуре, полученной в Москве. Результат не преминул сказаться: уже через год Инна тренировала юных гимнасток в секции при муниципалитете Натании и работала инструктором в тренажёрном зале, являясь при этом основным финансовым добытчиком в семье. Её муж Саша умел хорошо бороться на ковре, но борьба в достижении жизненных ценностей получалась у него менее успешно. Вероятно, поэтому вместо тренерских лавров он добился рабочего места в мясном отделе огромного супермаркета, где работал под руководством старожила, родственника жены, дяди Изи, приехавшего в Израиль ещё в семидесятые годы из молдавского города Бельцы. Если в Бельцах, да и в самой столице должность мясника считалась не только доходной, а и даже в какой-то степени престижной, то в Израиле специалист по рубке мяса входил в когорту обычных продавцов торгового сервиса. В любом случае Александр сохранял здоровый оптимизм, мечтая тренировать сборную команду Израиля по борьбе, не прилагая, однако, для достижения этого никаких заметных усилий. Тем временем обозначенные усилия приложила Инна для приготовления ужина для гостей. Она весело прощебетала:

– Сегодня, друзья, венцом моей домашней заготовки является блюдо израильской кухни под названием «меурав йерушалми», что в вольном переводе с иврита означает «иерусалимская сборная солянка».

Борис взглядом гурмана, каковым, на самом деле, он не являлся, окинул накрытый стол, но ничего кроме традиционной, ставшей для него привычной, средиземноморской еды не заметил. На столе прелестно сочетались хумус и фалафель, тхина и шаурма, соления и соусы на фоне радужной палитры овощей, бобовых и обилия различной зелени, приправленной оливковым маслом. Он на секунду приостановил Инну, хаотично суетившуюся вокруг стола, и без назидания в голосе промолвил:

– Инесса, милая, довожу до твоего сведения, что понятия «израильская кухня» не существует. Все блюда, что мы видим на столах ресторанов, кафе и домашних хозяек, попали на Землю Обетованную с еврейскими репатриантами из разных стран Европы, Азии, Африки и Америки.

– А вот и нет, – мажорно воскликнула Инна, – именно иерусалимская солянка, которую я поднесу чуть позже, как раз и является единственным блюдом, рождённым в Израиле.

Инна рассказала, что некто по имени Хаим Пиро открыл в Иерусалиме мясную закусочную, решив подавать там жареное мясо, которое поначалу не пользовалось особым спросом у посетителей. Хаиму стало жаль, что все сорта мяса, которые он приготовил, пропадают. В какой-то момент ему захотелось поесть, и он положил себе по небольшому кусочку от каждого сорта. В этот момент в закусочную вошли несколько посетителей и, спросив у Хаима, что он ест, заказали себе. Через несколько дней у дверей нового заведения стояла очередь.

– Иннуля, дорогая, – радостно взвизгнула Татьяна, – я сгораю от нетерпения, немедленно подавай эту иерусалимскую смесь на стол.

Под звуки незабвенного, весьма актуального для иудеев, марша «Прощание славянки», который насвистывал Саша, и бурные хлопки в ладоши Татьяны и Бориса, Инна внесла огромное блюдо, внутри которого возвышались розовые обжаренные куриные грудки, сердечки, печёнки и пупки, окружённые полукольцами фиолетового лука. Всё это заправлялось мелкими дольками чеснока, паприкой, куркумом и другими диковинными специями.

– Под такую закуску, – задорно воскликнул Саша, – даже Всевышний благословит нас, если мы, наконец, вскроем нашего «Наполеона».

Он тут же, как заправский бармен, откупорил бутылку коньяка, разлил её содержимое по пузатым бокальчикам и провозгласил:

– За встречу на святой земле!

Марочный французский коньяк благодатным теплом проник во все телесные клетки Бориса. Ему вдруг захотелось прижать Татьяну к себе, посадить её на белый пароход и долго, долго сидеть с ней на палубе и смотреть в голубую морскую бесконечность. Коньячный мираж прервал певучий голосок Инны. Жена его одноклассника, очаровательная блондинка с чуть подкрашенными зелёными глазами держала вновь заполненный коньяком бокал. Когда Александр познакомил Инну с Борисом, это было почти четверть века тому назад, он даже близко не мог предположить, что она принадлежит к иудейскому племени. Пришлось ей показать свой паспорт, в пятой графе которого значилась национальность, ненавистная антисемитам всего земного шара. В этом же документе каллиграфическими завитушками канцеляристки из паспортного стола было выписано: Пейсахович Инна Моисеевна. Но судьбы господние и, в самом деле, неисповедимы. После женитьбы на Саше её фамилия и имя стали начинаться на одну букву: просто в одночасье Инна Пейсахович стала Инной Ивановой по причине, что её мужа величали Иванов Александр Иванович и поэтому его национальность у юдофобов раздражения не вызывала.

– Танюша, Боренька, – прервав воспоминания Бориса, нежно проронила Инна, – я пью за ваше новое гнёздышко, чтобы в нём было всегда тепло, уютно и чтобы все, живущие в нём, были здоровы. Я вас обнимаю и люблю.

Не прошло и четверти часа, как превосходная иерусалимское «жаркое» под хвалебные дифирамбы, поглощающих её, исчезла со стола. Инна тут же сбегала на кухню и на небольшом подносе принесла несколько красноватых поджаристых стейков.

– Я вас очень прошу, попробуйте, – уговаривала она, – это моя новая подруга научила меня, мы вместе работаем, она приехала в Израиль из Аргентины, из самого Буэнос-Айреса.

– Стейк по-аргентински, – довольно пробурчал Саша, – это совсем неплохо, но так, пожалуй, и коньяка не хватит.

Послушай, Саня, – засмеялся Борис, – я вижу с мясом у вас всё в порядке. Как говорится, что делаю на работе, то и ем.

Саша не обиделся на почти язвительную реплику Бориса, а тут же проронил:

– Боря, ты будешь смеяться, – с грустью в голосе сказал он, – но как-то в автобусе одна женщина, сидевшая рядом со мной, спросила, кем я работаю. Я ответил, что служу в супермаркете мясником.

– А вы и в Союзе были мясником, – справилась она.

– Да, я работаю по специальности, – покривил я душой, – в Москве я работал в мясном отделе Елисеевского гастронома.

– Ты, представляешь, Боря, – возмутился Саша, – она тут же попросила меня достать ей кусок мяса. Это наглядный пример укоренившейся ментальности «совкового» человека. Ты ж понимаешь, что мясо в Израиле не дефицит и десятки его сортов продаются в различных торговых сетях. Однако, бывшей советской женщине будет спокойней на душе, если это мясо ей достанется по знакомству.

– Саня я всё понимаю, – вспыхнул вдруг Борис, – я только не понимаю, почему профессиональный спортсмен и дипломированный тренер должен продавать мясо, а не готовить израильских борцов к олимпийскому пьедесталу?

– Боря, я прошу тебя, – обиженно прошептал Саша, – пожалуйста, не сыпь соль на раны и не наступай на старые грабли. Так получилось, что я не ходил в ульпан, не учил иврит, а пошёл работать, чтобы обеспечивать семью и оплачивать учёбу своей жены.

– Забудь, Саня, про старые грабли, – участливо посоветовал Борис, – а лучше возьми старую лопату и начинай действовать. Всё в твоих силах.

– Боря, ну, в самом, деле, – заныл Александр, – ты же знаешь, я чисто русский человек, мало, что Иванов, так ещё и Иванович. Ну не могу я, как евреи, быть во всём первым.

– Это в чём же они были первыми? – удивился Борис.

– А то ты не знаешь, – буркнул Саша, – кто-то сказал, что в связи с репатриацией, по количеству Героев Советского Союза, Героев Социалистического Труда, лауреатов Ленинской и Государственной премий СССР по-прежнему на втором месте после Израиля.

– Может ты и прав, – откликнулся Борис, – действительно, евреи повсюду первые. Расскажу тебе по этому поводу, уж не знаю, как назвать, то ли притчу, то ли анекдот.

…1980 год, 31 декабря. В московских газетах появляется объявление, что в Елисеевском гастрономе будет в свободной продаже чёрная икра по 67 копеек за килограмм. Тут же выстраивается очередь протяжённостью до самого Кремля. Очень холодно. Люди мёрзнут, но стоят. Иногда устраивают переклички. В 10 часов утра выходит директор гастронома и говорит:

– Товарищи! Евреям икра отпускаться не будет.

Толпа одобрительно гудит, а евреи уходят, проклиная антисемитов.

2 часа дня. К замёрзшей толпе снова выходит директор и говорит:

– Икра будет отпускаться только лицам с московской пропиской.

Часть людей уходит, а вслед им несётся:

– Понаехали тут!!!

6 часов вечера. К совершенно окоченевшей от холода толпе снова выходит директор и говорит:

– Икра будет отпускаться только ветеранам Великой Отечественной войны 1941-1945 годов.

Остаётся несколько десятков человек. В 9 часов вечера выходит директор и объявляет:

– Икра будет отпускаться только ветеранам Отечественной войны 1812 года.

Народ разбредается по домам. Но перед магазином остаётся один практически замёрзший старичок. Директор заводит его к себе в кабинет, наливает рюмку водки и спрашивает:

– Отец, вы – коммунист?

– Да! – отвечает окоченевший старикашка.

– Тогда вы должны понять, что никакой икры, на самом деле, нет. Но мы должны провести акцию, чтобы показать всему миру, что у нас в свободной продаже есть чёрная икра! Вы понимаете меня?

– Я всё понимаю, – говорит старичок, я только не понимаю, почему евреев первыми отпустили?

Все захохотали, а Борис продолжил:

– Саша прав, евреи, действительно, повсюду были первые: и в революции, и в науке, и в искусстве. Однако, не надо забывать, что именно их первыми и громили в черте оседлости и именно их первыми сжигали в печах фашистских концентрационных лагерей. Ещё Марк Твен писал, что «все народы ненавидят друг друга, и все вместе они ненавидят евреев». Вот в этом, Саня, наверное, и состоит их первенство или превосходство.

– Бог его знает, ребята, – включилась в беседу Татьяна, – евреев, действительно, истребляли везде и повсюду, но именно они только совсем недавно дали людям то, без чего сегодня жизнь просто немыслима.

– Что ты имеешь в виду? – спросила Инна.

– Да всего и не упомнишь, – наморщила лоб Татьяна, – ну, например, маленькие помидорчики «черри», которые в Перу позиционировались как дикие, израильским агрономам в результате селекции удалось получить их новый сорт, и именно с их лёгкой руки во всём мире начался бум их разведения. А ещё всего несколько лет назад в одном из кибуцев Израиля был разработан первый в мире эпилятор для удаления волос с тела.

– А вы слышали про капельное орошение, – спохватилась Инна, – говорят, благодаря именно этой израильской разработке, на удивление и зависть всего мира в пустыне растут отборные овощи и фрукты. Сегодня этот патент используется во многих странах.

– А ещё, из лекций в медицинском институте мне доподлинно известно, – подытожила Татьяна, – что вакцину от чумы и от холеры разработал русский еврей, биолог Владимир Аронович Хавкин. Вакцину от полиомиелита – американский еврей, вирусолог Джонас Солк, вакцину против гепатита – ещё один американский еврей, доктор Барух Самуэль Бламберг, немецкий еврей, бактериолог Пауль Эрлих – вакцину от сифилиса и, наконец, американская еврейка, фармаколог Гертруда Элайон разработала лекарства для лечения лейкемии, подагры и герпеса. Невозможно даже осознать и представить сколько человеческих жизней спасли только эти пять лиц еврейской национальности.

Друзья ещё долго сидели за столом, обсуждая актуальные проблемы своего бытия, пока Инна не загасила свет в салоне, загоняя всех к уходу в мир сновидений.

Глава 16. Первый день в институте

В Израиле более 320 солнечных дней в году, что составляет около 88 %. Однако, второй день только что наступившего года явно входил в оставшиеся 12 процентов. Он ознаменовался чуть ли не ураганным ветром и ливневым дождём. Дворники не успевали сметать дождевые капли с ветрового стекла, машину Бориса всё время отбрасывало к кюветной части приморского шоссе. Татьяна, сидящая рядом с ним, тщетно пыталась определить их текущее местоположение, а Саша, чтобы рассеять тревогу друзей, насвистывал шофёрскую мелодию из фильма «Там, где кончается асфальт». Но асфальт, хвала Всевышнему, не заканчивался, а только отражал дождевые брызги от колёс проезжающих машин. Александру всё-таки удалось опознать место своей высадки, после которой при въезде в Тель-Авив они попали в бесконечный и плотный поток автомашин, стремящихся доехать к месту работы. Борис нервничал, ему казалось, что пешком, пусть даже под проливным дождём, добраться до места назначения было бы гораздо быстрее. Успокаивал только грустный позыв Юрия Визбора, несущийся с автомобильной магнитолы: «Милая моя, солнышко лесное, где, в каких краях встретишься со мною». Милая в лице Татьяны сидела рядом с ним, а вот встретиться с солнышком в первый его рабочий день Борису явно не светило. Отыскать больницу «Ихилов», куда уже опаздывала Татьяна, было несложно, так как впереди него мчались четыре медицинских амбуланса, торопящихся в эту же больницу. До института, в котором Борису предстояло сегодня дебютировать, оставался всего лишь километр. Тем не менее, он добирался до него почти столько же, сколько предыдущую часть пути. Дело в том, что в руках у него была мелкомасштабная карта, на которой крохотная улица Линкольн, на которой помещался институт, обозначена не была. Несмотря на своё топографическое образование, Борису пришлось изрядно попотеть прежде, чем ему удалось в лабиринте узких переулков отыскать улочку, названную в честь 16-го президента США.

Автомобильные часы показывали половину девятого утра, Борис изрядно волновался, что в первый рабочий день он безнадёжно опаздывает. Однако оказалось, что тревога его была напрасной, у государственных служащих Израиля был гибкий и очень удобный порядок прихода на работу: с 6 до 9 утра. Пропускной индикатор на проходной считывал время твоего прихода, после чего «белому воротничку» оставалось добавить к нему восемь с половиной часов, чтобы знать, когда покинуть рабочее место. Но и это ещё не всё, время работы не всегда совпадало с делами житейскими: иногда требовалось нанести визит к врачу, возникали бытовые проблемы, связанные с покупками, посещениями административных учреждений, со школьными проблемами детей и т. д. В СССР, чтобы отлучиться с работы для реализации личных дел, требовалось разрешение начальства, зачастую связанное с унижением, стеснением и неким психологическим дискомфортом. Здесь же всё решалось более чем просто, чтобы не сказать разумно и логично: не надо было ни у кого отпрашиваться, можно было практически в любое время покинуть рабочее место, не забыв при этом провести своим пропуском по упомянутому устройству на проходной. Компьютер фиксировал время ухода с работы, а затем – момент прихода, и в результате промежуток отсутствия вычитывался из рабочего времени как не подлежащий оплате. Гибкость системы заключалась в том, что работник мог отработать недостающие часы в любое удобное для него время. Борис ещё не знал всех этих премудростей и топтался на проходной, не зная к кому обратиться, чтобы пересечь пост охраны. Черноусый выходец из Ирака, представитель службы безопасности Менаше, тщетно пытался узнать у Бориса, что является целью его визита на охраняемый им объект. Тот же в свою очередь на своём «лёгком иврите» с бронебойным русским акцентом безуспешно пытался втолковать бывшему жителю древней Месопотамии, что он тут работает и что ему нужен генеральный директор. Неизвестно чем бы закончился этот не очень вразумительный диалог между представителями двух разных диаспор, если бы его не прервал небольшого роста, с добродушным выражением лица европейской внешности, мужчина. Пытливо заглянув Борису в глаза, он мягко спросил:

– «Оле хадаш?» (Новый репатриант?)

Получив утвердительный ответ, он на всякий случай осведомился:

– «Ми Руссия?» (Из России?).

Борис снова кивнул головой. Тогда его визави уже на чисто русском языке поинтересовался:

– А откуда конкретно из России?

Борис, уловив у собеседника своим около музыкальным слухом тягучесть слов с буквой «о» и замену их на звук «а», что присуще коренным москвичам, весело воскликнул:

– Похоже, уважаемый, мы с вами из одной и той же белокаменной столицы.

– Меня зовут Марат, и, похоже, уважаемый, вы не ошиблись, – в тон ему ответил он, – я, действительно, ещё какие-то 22 года назад был прописан по адресу: Москва, Большой Николопесковский переулок.

– Так это на Старом Арбате, возле театра Вахтангова, – радостно выкрикнул Борис, – надо же так случиться, что были соседями.

После нескольких минут оживлённой беседы, прерываемой похлопываниями по плечам и рукопожатиями, выяснилось, что Борис стригся в прославленной на весь Арбат парикмахерской, которой заведовал отец Марата дядя Яша. Дальше – больше, Марат оказался коллегой Бориса по профессии, закончив тот же геодезический институт, только на четырнадцать лет раньше него. Он тут же схватил Бориса под руку и буквально силой потащил в сторону, противоположную к входу в институт.

Борис и глазом не успел моргнуть, как они оказались в тесном помещении одной из многочисленных фалафельных, разбросанных в этой части города, как игровые кругляшки на шашечной доске. Несколько пустовавших покрытых красным пластиком столиков ещё не успели принять своих посетителей. Первыми их них оказались Борис с Маратом. Не прошло и несколько минут, как на их столике оказалась разложенные в фигурной тарелочке дымящиеся обжаренные в оливковом масле шарики, называемые фалафелем. Этот затейливый ближневосточный натюрморт в закусочной деловой части Тель-Авива дополнили около десятка небольших розеток, наполненных разноцветными салатами и соленьями. Венцом этого скромного, но аппетитного средиземноморского яства являлась неизвестно откуда появившаяся бутылка израильской водки «Кеглевич», полюбившаяся русским репатриантам не столько из-за качества народного напитка, сколько по причине её исключительной дешевизны. Марат, отработанным годами, жестом заправского бармена откупорил бутылку и разлил её по прозрачным пластиковым стаканчикам, услужливо преподнесенными хозяином заведения.

– Ну, что ж, уважаемый коллега, – торжественно воскликнул он, приподняв пластиковую тару, – за успешное начало инженерной карьеры на святой земле.

Борис растерянно смотрел на него, теребя в руке свой пластик с бесцветной жидкостью. За стеклянной дверью моросил затяжной дождик, сопровождаемый всхлипами ветра с тель-авивской набережной. Погода по советским понятиям была явно нелётной, а ещё по тем же самым понятиям Борису, как никогда ранее, остро захотелось алкоголя. И совсем не потому, что, как говорят выпивохи, трубы горят. Внутри организма, в самом деле, что-то, если и не горело, то, по крайней мере, тлело, навевая несусветную грусть по уже сожженным мостам и по тому, что уже никогда не вернётся. А тут ещё за пальмовой ветвью, нахально спустившейся к самой двери, чудились тополиный пух, устилавший арбатские переулки в начале лета и багряные кленовые листья – поздней осенью. Борис не был столь сентиментален, чтобы в тайниках души думать о уже почти позабытых тополях и клёнах. Но ведь бывает, что и в этих тайниках что-то застопорится. Из душевного застоя его вывел, долетевший из какого «далёка» громкий баритон Марата:

– Боря! Ну, что ты там застрял? Я уже и второй тост подготовил: «За тель-авивскую прописку москвичей», а ты ещё и за первую здравицу не выпил.

Борис напряжённо вглядывался в карие глаза Марата и затем недоумённо покачал головой, будто стараясь понять, где он находится, резко взмахнул рукой вверх и вместо залпового глотка едва пригубил содержимое стаканчика. Марат протестующе замахал руками и сердито выкрикнул:

– Ну, нет, земляк! Так дело не пойдёт! Разве так пьют бывшие москвичи? Разве так куражатся настоящие геодезисты?

– Послушай, Марат, – едва слышно вымолвил Борис, – во-первых, настоящие геодезисты в данный момент не пьют, а работают. А во-вторых, ты меня просто закодировал своим радушием, и я на мгновение забыл, что у меня сегодня первый рабочий день. Разве могу я начать его в нетрезвом состоянии.

– Что сказать, – расстроился Марат, – ты, пожалуй прав. Тебя могут неправильно понять. Пойдём, Борис, проведу тебя в институт и помогу оформить необходимые формальности. С одним только условием: вечером, после работы, «Кеглевич» должен быть всё-таки распит во имя твоего же здравия.

Уже через четверть часа Борис получил постоянный пропуск, и Марат вводил его в кабинет с табличкой «начальник проектно-вычислительного отдела». Когда он представил Бориса хозяину кабинета, из-за стола приподнялся высокий грузный мужчина и, приветливо улыбаясь, протянул ему руку со словами:

– Шалом, доктор Буткевич! Мы с нетерпением ждали вашего прибытия. Добро пожаловать.

Борису, с одной стороны, льстило, а с другой, немного коробило, когда его называли «доктор». Ему почему-то казалось, что его с кем-то путают, вдобавок, при таком обращении он думал, что его по ошибке принимают за врача, каковым, на самом деле, он никогда не являлся. Слово доктор в данном случае являлось производным от докторской степени, которой Бориса в Израиле наградили взамен присуждённой в СССР учёной степени кандидата технических наук. Тем не менее, там, в Москве, никто не обращался к нему со словосочетанием кандидат Буткевич, да и учёное звание доцент Буткевич встречалось больше в официальных бумагах, чем в устной речи. А здесь, понимаешь, заладили: доктор, доктор и ещё раз доктор. Самое страшное, что это уважительное обращение надо будет не только оправдать, а и доказать на деле, что ты на все сто процентов соответствуешь ему.

– Вы знаете, доктор Буткевич, – снова резанул слух Бориса голос его нового начальника, – я, надеюсь, что у меня, да и у всех нас, будет чему поучиться от вас.

Алекс Зильберштейн, так звали начальника отдела, оказался на редкость приятным собеседником. Почему-то его иврит оказался для Бориса лёгким для восприятия. К тому же выяснилось, что родился Алекс в Польше в городке Сарны, который на сегодняшний день располагается на западной Украине. История его прибытия в Израиль в искажённом виде, с характерными для художественного произведения вымыслами, выдумками и измышлениями, была описана в романе американского писателя Леона Юриса «Эксодус». В прямом переводе с греческого это слово переводится как «эмиграция». Массовый выход евреев из Египта в современном понимании тоже, своего рода, эмиграция, которая описана во второй книге Торы и Библии под названием «Исход». Именно так и назывался корабль, предназначенный для переправки еврейских беженцев в Палестину. Взяв на свой борт более четырёх с половиной тысяч пассажиров, 11 июля 1947 года он отплыл с берегов Франции. Большинство из этих пассажиров были оставшиеся в живых после Холокоста беженцы, у которых не было разрешения на въезд в Палестину от мандатных властей. После выхода из французских территориальных вод судно стали сопровождать шесть британских военных кораблей, которыми впоследствии оно было атаковано. Захваченный британскими солдатами пароход был доставлен в порт Хайфы. Английский министр иностранных дел принял решение отправить уже достигших святой земли пассажиров обратно во Францию. Сообщив депортируемым, что их везут в лагерь для интернированных на Кипр, их разместили в антисанитарных условиях в железных каютах без окон и элементарного проветривания на транспортных британских кораблях. 30 июля 1947 года корабли вернулись во Францию, причалив недалеко от Марселя. В знак протеста против депортации пассажиры отказались подчиниться приказу сойти на берег. Информация о происходящем попала в прессу и стала известной всему миру. 22 августа корабли с беженцами покинули Марсель и к началу сентября прибыли в Гамбург, где английские власти, применив силу, высадили беженцев с кораблей и переправили их в лагеря для перемещённых лиц. В конце концов, через несколько месяцев большинству пассажиров «Исхода» путём тягот и лишений по поддельным документам удалось перебраться в Палестину. Среди этих пассажиров был шестнадцатилетний еврейский мальчик с польского местечка Сарны, которого звали Алекс Зильберштейн, который в данный момент и рассказывал Борису эту страшную историю.

Перескакивая с событий более чем сорокалетней давности к нашим дням, Алекс, пряча широкую улыбку в усы, проронил:

– Я ведь не зря сказал, доктор Буткевич, что мне надо будет учиться у вас. Мне не очень удобно об этом говорить, но я руковожу отделом, который называют мозговым центром нашего института, не имея на это достаточного образования.

– Что вы имеете в виду, Алекс? – недоумённо пожал плечами Борис.

– Дело в том, – оправдывался Алекс, – у меня всегда были способности к точным наукам. Но по приезду в Израиль денег на учёбу в Технионе у моих родителей не было. А тут прямо напротив моего дома открылось вполне приличное учебное заведение под названием «высшая геодезическая школа», проучившись в которой три года, я получил квалификацию геодезиста.

Борис, тут же прикинув про себя, что по советским понятиям полученное Алексом образование соответствует топографическому техникуму, вслух произнёс:

– Мне представляется, Алекс, что вы получили не такое уж и плохое образование. А недоученные теоретические премудрости при желании можно добрать и при самостоятельном изучении.

Алекс благодарно взглянул на Бориса, который сам того не сознавая, негласно утвердил то, чем он руководствовался в ежедневной работе и спросил:

– Ну, так что, доктор Буткевич, если нет вопросов, пойдёмте я вас представлю работникам отдела.

– Извините меня, Алекс, есть только одна просьба – смущённо пробормотал Борис, – очень прошу вас, не называйте меня, пожалуйста, доктор Буткевич: у меня есть имя – Борис.

– Как вам будет угодно, – улыбнулся Алекс, – договорились!

Дверь из кабинета Алекса выводила в огромный холл, больше напоминающий лобби звёздочной гостиницы, чем офис инженерного назначения. Борису казалось, что где-то он уже видел подобное. Чуть позже он вспомнил, что это помещение сильно смахивает на статистическую контору, подсмотренную им в рязановском фильме «Служебный роман». Только там сотрудники ютились в огромном зале в хаотичном порядке, чуть ли не касаясь друг друга локтями. Здесь же холл разделялся стеклянными перегородками на вместительные отсеки, в каждом их которых были встроены четыре удобных стола, на которых помещался компьютер и другая оргтехника. Борису казалось, что по замыслу авторов этого современного интерьера, лёгкие натяжные потолки, продуманное мягкое освещение, современный дизайн мебели, матовая цветовая окраска должны были поддерживать у сотрудников деловой настрой в течение всего рабочего дня. В одном из отсеков собрался весь отдел, все дружески улыбались, пожимали Борису руку и желали удачи. Самым парадоксальным оказалось, что из двадцати двух работников отдела двадцать говорили на русском языке, все они были новыми репатриантами и все были приняты на работу менее года назад. Один из них, невысокого роста с короткой стрижкой коренастый мужчина, подошёл к Борису вплотную и, глядя на него в упор, спросил:

– Если не ошибаюсь, передо мной товарищ Буткевич собственной персоной? Не узнаёте своего коллегу?

Борис никак не мог вспомнить, где он встречался с ним, пока тот укоризненно не произнёс:

– А ведь я присутствовал в Москве на защите вашей диссертации. Как сейчас помню, прекрасная была работа. Недаром же за вас единогласно голосовало 15 из 15 членов Учёного Совета.

То что он не получил ни одного чёрного шара на своей защите, Борис помнил хорошо, а вот этого человека не припоминал. Тогда тот, игриво подмигнув ему, патетически воскликнул:

– А натуральную блондинку Сонечку Сергееву из солнечной Одессы помнишь.

Глава 17. Защита диссертации

Южную красавицу из «жемчужины моря» Борис помнил отлично. Они защищали свои диссертации перед одним и тем же столичным Учёным Советом в один день: он утром, а она после обеда. Соня приехала в Москву за неделю до защиты, и Борис помогал ей оформлять ворох различных документов, требуемых от соискателей учёной степени. Поскольку защищались они в один день, то вместе ездили на московские вокзалы и аэропорты встречать приезжих членов Учёного Совета с последующим устройством их в гостиницы. Дело это было достаточно хлопотным, требовало сноровки и расторопности, хорошего знания столичной атрибутики и наличия необходимых связей. Борис, впитавший с самого рождения московские нормы и заповеди повседневного функционирования, неведомые приезжим, легко ориентировался в этой сложной урбанистике. Однако, когда в аэропорту Внуково они встретили седовласого профессора из Киева и привезли его в гостиницу «Москва», где для него был забронирован номер, случилось непредвиденное. Администратор, вальяжный, одетый в идеально отглаженный чёрный костюм, представительный мужчина, сообщил расстроенному Борису, что в Москве начался очередной съезд КПСС, и все номера заняты партийными работниками, съехавшимися со всей страны. Борис моментально осознал, что в момент сходки высшей партийной власти государства спорить с администратором и качать свои права просто бесполезно. Как на грех, это не понял киевский профессор. Он судорожно швырнул свой портфель на стойку гостиничного «ресепшн» и благим матом заорал:

– Вы, что себе позволяете, товарищ! Да вы знаете, кто стоит перед вами? Я доктор технических наук, профессор, проректор Киевского университета, депутат горсовета и, к тому же, ветеран Великой Отечественной войны.

Перечисленные регалии взволнованного профессора не произвели на администратора никакого впечатления. Делегат партийного съезда, секретарь какого-нибудь провинциального райкома партии в текущий момент значил для него больше, чем киевский учёный. Он, не меняя холодного и надменного выражения лица, взглянул в его паспорт и небрежно пропел:

– Единственное, что я могу сделать, уважаемый профессор, это зарезервировать для вас номер в одной из гостиниц комплекса ВДНХ (выставка достижений народного хозяйства).

Профессор видимо знал, что гостиничный комплекс ВДНХ, в отличие от элитной гостиницы «Москва», из окон которой была видна Красная площадь, находился далеко от центра и представлял сервис на несколько порядков меньше. Поэтому, навязчиво теребя красный галстук администратора, он продолжал голосить:

– Участника войны выгоняют из забронированного номера! Я буду жаловаться!

Администратор, вежливо улыбаясь и отстраняя руку профессора от своего галстука, холодно отчеканил:

– Пройдите, пожалуйста, к выходу, я вызвал такси, которое отвезёт вас на ВДНХ.

И тут произошло нечто, незапланированное протоколом. С кресла поднялась стройная, ноги от ушей, элегантная блондинка, каковой являлась Соня Сергеева. Она взяла под руку презентабельного администратора и что-то горячо зашептала ему на ухо. Борис не слышал, что говорила Соня, зато ему было хорошо видно, как по продвижению её страстного речитатива трансформировались оттенки лица администратора, сменяясь с ядовито бледных на устойчиво красные. В финале этой неотрепетированной заранее мизансцены, как в пристойном театре, администратор чуть ли не со слезами на глазах вручает профессору ключи от номера. Позже Соня расскажет Борису, что уже и сама не помнит, какую абракадабру наговорила администратору. Она безапелляционно уверяла его, что она дочь посла СССР в Ватикане и лично знакома с римской папой, что профессор близкий друг первого секретаря московского городского комитета КПСС и что, в конце концов, она приглашает его ближе к полуночи на бокал шампанского в удобном для него месте. Последнее, пожалуй, сыграло решающую роль в получении профессором заветных ключей от номера. Когда же ошарашенный Борис спросил:

– Соня, ты что, в самом деле, собираешься в ночь перед защитой диссертации пить шампанское с этим клерком?

Она, приложив наманикюренный пальчик к губам Бориса, обиженно буркнула:

– Ещё чего не хватало? Какие же вы, мужчины наивные. И, вообще, как говорят у нас в Одессе, не делай мне, Боря, беременную голову: я личность творческая, хочу – творю, хочу – ытворяю.

– Понял, – почему-то обрадовался Борис, внося чемодан профессора в завоёванный номер, – значит, шампанское ты будешь пить со мной.

– Конечно, дорогой, – засмеялась Соня, – но только после защиты.

– Никаких после защиты, – неожиданно запротестовал профессор, услышав последнюю фразу Сони, – шампанское будем пить сейчас.

Не успели Борис с Соней переварить сказанное, как киевский проректор вытащил из недр своего портфеля бутылку шампанского и одним махом откупорил её. Они хотели было отказаться от искрящегося напитка, мотивируя это неординарностью события, предписывающего доказать Учёному Совету актуальность, научную новизну и практическую ценность научных исследований, которые они произвели в течение нескольких лет. Но профессор не унимался, требуя выпить с ним «Советское игристое». Пока он разливал благородный напиток, Соня успела шепнуть Борису на ухо:

– Боря, делать нечего, надо пить, он ведь член Совета, ведь нам защищаться, а не ему.

Дальше события развивались, как в киностудии при ускоренной съёмке. Через несколько минут бутылка шампанского сиротливо отливала своей пустотой на узком гостиничном столике. Профессор же продолжал демонстрировать свою креативность в неординарности свершаемых деяний. Он снова стал что-то торопливо искать в своём портфеле, затем, потеряв терпение, перевернул его вверх дном. Оттуда высыпались какие-то брошюры, книги, блокноты, чертежи и таблицы и, наконец, выкатилась бутылка коньяка, которая и являлась предметом его поиска. Меньше минуты потребовалось ретивому профессору, чтобы разлить её по фужерам. Дело принимало уже не шутейный оборот. Борису пришлось робко выдавить из себя:

– Простите, профессор, мы больше пить не будем. Вы сами понимаете у нас завтра защита и нам надо быть в форме.

– Всем надо быть на защите, – ухмыльнулся профессор, – только вас, молодой человек, никто и не держит, а вот эта милая блондиночка остаётся со мной в номере, который я заслужил не без её усилий.

Борис взглянул на Соню, её зелёные газа в миг приобрели темноватый оттенок, однако она справилась с собой и, сделав подобие вымученной улыбки, весело проворковала:

– Ой, не надо меня уговаривать, как говорят у нас в Одессе, я и так соглашусь.

– Вот это другое дело, – засмеялся киевский учёный, – будет хорошо сегодня, будет хорошо и завтра.

– Вы меня не поняли, профессор, – надрывно крикнула Соня, – я сказала, что соглашусь, но не сегодня, может завтра, а может и никогда.

– А вот это вы зря, милочка, – заверещал профессор, – мне ещё никто не отказывал.

Он крепко схватил Соню за руку и чуть ли не поволок её вглубь комнаты. Борис, который до этого не понимал, как себя вести, вдруг встрепенулся, ударил профессора по руке и потащил Соню к выходу из номера. Вдогонку им вторил разгневанный голос профессора:

– Завтрашний день, молодые люди, вы запомните на всю жизнь, это будет день провала вашей защиты.

– Ой, Боря, даже не знаю, что сказать, – сквозь навернувшиеся слёзы выдохнула Соня, когда они вышли на улицу, – ты просто спас меня, вырвав из лап этого сексуально озабоченного академика.

Борис просто поразился произошедшей в ней метаморфозе: из дерзкой, весёлой и немного циничной одесситки она в одночасье превратилась в простую женщину, над чувствами которой хотели надругаться.

– Боря, это хорошо, что ты вызволил меня, – продолжала всхлипывать Соня, – но что же будет с нами завтра.

Не успел Борис придумать, что они будут делать завтра, как к ним подошёл небольшого роста симпатичный мужчина, который тут же, вытащив из кармана носовой платок, стал утирать Соне слёзы.

– Молодой человек, – обратился он к Борису, – что произошло с моей аспиранткой? Что случилось? Почему за полдня до защиты я вижу у неё слёзы на глазах?

Он схватил Соню за руку и, поманив за собой Бориса, завёл их в близлежащее кафе, где заказал для всех кофе и заварные пирожные. Там Борис, предварительно представившись, и поведал ему о том, что произошло в гостинице «Москва». Его собеседник нахмурился и, на мгновение задумавшись, отрывисто провозгласил:

– Вот видишь, Соня, толковал же я тебе, что написать диссертацию в нашем отечестве – это только полдела, её ещё и необходимо подготовить к защите. Получается, что любую хорошую диссертацию можно успешно провалить, а любую плохую, не менее успешно, защитить.

Эдуард Абрамович Гомельский, так величали руководителя Сониной диссертации, доктор технических наук, профессор, заведующий кафедрой геодезии Одесского инженерно-строительного института, не оставляя Борису времени на размышления, порывисто пророкотал:

– Значит так, молодые люди, в данный момент будем мыслить категориями не научными, а житейскими. Ситуация скверная, но не критическая. Будем работать на опережение.

Пришедшая в себя Соня, нервно улыбаясь, тихо спросила:

– Кого же мы будем опережать, Эдуард Абрамович?

– Как это кого, – воскликнул он, – твоего несостоявшегося ухажёра. Я хорошо знаком с ним, он и в научном плане очень бесчестный и подлый человек, способный на любые гадости.

– Послушайте, Борис, – спохватился Гомельский, – в афише о вашей защите диссертации, которую я читал сегодня, написано, если я не ошибаюсь, что ваш руководитель, это ректор института, который одновременно является председателем Учёного Совета. Я с ним хорошо знаком. Что если мы, не теряя времени, вместе пойдём к нему и всё расскажем.

Уже через час Борис и Эдуард Абрамович выходили из кабинета ректора, который заверил их, что нет поводов для беспокойства, и он гарантирует, что на защите не будет места ненужным эксцессам.

Глава 18. Конгресс геодезистов

С тех пор прошло восемь лет, и вот сегодня профессор Эдуард Абрамович Гомельский встречает доктора Бориса Абрамовича Буткевича в национальном институте геодезии и картографии Израиля в качестве своего будущего сотрудника.

– Ну что ж, Борис, лиха беда начало, – не без патетики провозгласил он, – начинаем работать вместе на благо молодого еврейского государства. Поскольку мы с тобой выпускались двумя ведущими вузами СССР в области астрономогеодезии, ты – московского, а я – новосибирского, то именно в этой области и будем продвигать израильскую науку.

На самом деле о науке пришлось на некоторое время забыть. Просто, когда по мере ознакомления с работой, Борис разработал методику, которая позволила в два раза ускорить процесс обработки геодезических измерений, его начальник, Алекс Зильберштейн обнял его за плечи и, стараясь не обидеть, мягко пробубнил:

– Послушай, Борис, я понимаю, что ты человек науки, но здесь у нас не академия, а производство. Если я дам команду внедрить твоё новшество, то половина людей останется без работы. А это, дорогой, не нужно ни тебе, ни мне, ни, тем более, высшему начальству.

Алекс не сказал Борису, что его коллега Эдуард Гомельский буквально забросал заместителя генерального директора своими идеями, дающими возможность значительно усовершенствовать производственный процесс. Все они так и остались без внимания, а их описания, похоже, будут пылиться на книжной полке в кабинете замдиректора ещё долгое время. Дело усугублялось ещё и тем, что в отделе, кроме Эдуарда и Бориса, работали ещё шесть кандидатов технических наук. Все они получили геодезическое образование и защитили кандидатские диссертации в СССР. Просто превосходно было находиться с ними в одной производственной связке. Этому находилось более чем простое объяснение: все они были выпускниками совсем не виртуальной, а вполне реальной школы, которая называлась «советская геодезия». Такой внушительной и мощной геодезической школы в Израиле просто не существовало. Да и откуда ей было взяться, если государство было основано только в 1948 году. До этого времени здесь господствовал британский мандат. Так назывался период, в течение которого на части территории распавшейся Османской империи на Ближнем Востоке был установлен режим управления Великобританией. Если в геодезическом аспекте англичане оставили хоть какой-то зримый след в развитии этой отрасли измерений, то, пришедшим на смену им израильтянам, пришлось учиться этому заново, не имея на это традиционной базы и кадров, обладающими необходимыми знаниями. И тут случается чудо: через сорок лет после появления Израиля, эти кадры посыпались, как из рога изобилия. Развивающееся еврейское государство получило этих специалистов совершенно бесплатно, не вложив ни копейки, точнее ни одного шекеля в их подготовку и образование. Это за него совершила страна развитого социализма. Надлежало только правильно распорядиться полученным подарком. Одним из них был Юрий Эпштейн, выпускник Свердловского университета, по специальности астрономогеодезия. Астрономогеодезия, кроме вышеперечисленных Московского и Новосибирского институтов, а также геодезического факультета Львовского политехнического института, входила как специальность физико-математического факультета Ленинградского и Свердловского университетов. Кандидат физико-математических наук, старший научный сотрудник Юра Эпштейн влился в израильский коллектив русских геодезистов, занимаясь непростыми вопросами магнитометрических и гравиметрических измерений. Ещё один член этого коллектива, однокашник Юрия, бывший свердловчанин, кандидат технических наук, старший научный сотрудник Аркадий Друх, занялся в Израиле разработкой алгоритмов и программного обеспечения для решения различных геодезических задач. В дружную семью израильских геодезистов, говорящих на русском языке, удачно вписался кандидат технических наук, астрономогеодезист, бывший доцент Львовского политехнического института, Михаил Фельдман. И ещё один кандидат технических наук, ещё один бывший доцент, заведующий кафедрой инженерной геодезии Новочеркасского политехнического института Илья Левинский, занимался здесь разработкой параметров новой геодезической сети. В отделе функционировала также секция программирования: в ней выделялись два выходца из СССР, кандидаты экономических наук Анатолий Пастернак и Виктор Штейн. В реалии получалось, что в небольшом отделе Национального института геодезии и картографии собрался, если и не весь цвет, то, по крайней мере, пышное соцветие советской геодезической науки.

Буквально через год произошло то, что должно было произойти. Так случилось, что, принимавшего Бориса на работу, генерального директора Рона Адлера проводили на пенсию и вместо него назначили отставного полковника израильской армии Ицхака Пелед. Полковник Пелед по образованию был инженером-геодезистом, получив первую академическую степень в Хайфском Технионе. Прослужив четверть века в израильской армии, полковник Пелед отошёл от геодезической науки, что не помешало ему, вступив в должность генерального директора геодезического института, буквально в считанные месяцы вторгнуться в непростой круг проблем института. Отдав на откуп решение различных инженерных вопросов своим заместителям, он без промедления занялся проблемами управленческими, что собственно и требовалось от руководителя института. Он сразу обратил внимание на обилие научных кадров, прибывших из СССР. В руководимом им институте докторские степени имели ещё два сотрудника: потомственный израильтянин, начальник отдела земельного кадастра Яир Гринвальд и выходец из Венгрии, руководитель отдела фотограмметрии Иосиф Шварц. Получалось, что вместе с ними в институте работало десять геодезистов с докторскими степенями. На первом же совещании Ицхак Пелед заявил:

– Вы только посмотрите, господа, что у нас творится. Мы имеем научный потенциал в составе десяти докторов, который по своему количеству в два раза превышает состав кафедры геодезии в Технионе. Уверен, что этот потенциал не уступает израильской академии и в качественной составляющей.

Один из его заместителей несмело возразил:

– Ну, это ещё надо проверить, на что способны доктора из СССР. Говорят, что у большинства из них дипломы куплены за деньги.

Глаза Ицхака сверкнули злобным огнём и он, сорвавшись на фальцет, гневно выкрикнул в сторону своего зам (а):

– Это тебя в первую очередь надо проверить. Я работаю здесь всего два месяца, однако за это время совсем несложно было обратить внимание, да, в принципе, и внимания не надо было обращать, это просто бросается в глаза. Из ста человек, что работают под твоим началом, пять-шесть человек, действительно, являются специалистами и занимаются делом, ещё столько же крутятся возле них, чтобы чему-то научиться, а остальные, мягко говоря, прохлаждаются, слоняясь из угла в угол.

На совещании повисло гробовое молчание. Все заместители, начальники различных служб и отделов предпочли держать язык на привязи, осознавая, что генеральный директор прав.

– Что же касается русских докторов, у них это почему-то называется кандидаты в науку, – продолжал бушевать Ицхак, – так ведь, на самом деле, это вы все кандидаты уж не знаю во что, а они полноценные специалисты.

Обозванные генеральным «кандидаты», продолжали хранить молчание в важном споре, хотя и спора-то никакого не было, все утвердительно кивали головой в такт резким взмахам рук полковника в отставке, который участвовал в нескольких войнах Израиля. А он, несколько поостыв, уже спокойным голосом сказал:

– Так вот, господа, начальники, я просмотрел личные дела всех наших русских докторов. У каждого из них – огромное количество публикаций в различных научно-технических сборниках и выступлений на многочисленных научных конференциях, семинарах и симпозиумах. В них отражены научные исследования, часть из которых можно и нужно внедрить у нас. Возможно, кто-то скажет, что и это они купили за деньги. Разумеется, нет. Часть статей, переведенных на английский язык, я отдал на рецензию нашим профессорам из Техниона. Все они получили высокую оценку: ими был отмечен высокий профессионализм, научная состоятельность и практическая направленность исследований. Если вы по-прежнему считаете, что и это куплено за деньги, то вам не место в этом кабинете.

Как и следовало ожидать, никто не осмелился покинуть кабинет. Тогда Ицхак Пелед, завершая заседание, заявил:

– Несколько дней назад я беседовал с министром и аргументировано доказал ему, что наш институт получил, дарованный сверху, презент в виде мощного ресурса, которым обладают прибывшие к нам русские доктора. Он отнёсся к этому с пониманием и вот сегодня в ответ на мою просьбу нам утвердили должность главного учёного, о которой мы раньше и мечтать не могли.

Все дружно зааплодировали. Ицхак Пелед, прерывая аплодисменты, продолжил:

– Конечно же, на эту должность следовало назначить одного из русских, например, профессора Эдуарда Гомельского. Но, принимая во внимание, что главный учёный, кроме кропотливой научной работы, должен представлять наш институт во всех организациях и ведомствах нашей страны и в научных сферах за рубежом, что автоматически требует хорошего знания, как иврита, так и английского языка, я счёл необходимым предоставить этот пост доктору Иосифу Шварцу.

По замыслу Ицхака Пелед доктор Шварц должен был составить и координировать программу научных разработок, которые бы перевели инженерную деятельность института на качественно новый уровень. Надо сказать, что ему удалось это сделать. Уже через несколько месяцев на ежегодной конференции Всеизраильского общества геодезистов все русские доктора выступили с докладами по актуальным проблемам современной геодезии.

Борис в своём докладе замахнулся на святая святых, на инструкцию о проведении геодезических работ в государстве Израиль, утверждённой самим премьер-министром страны. Да и не в том дело, что документ утвердил глава государства, а, прежде всего в том, что все предписания инструкции являются руководящими и обязательными для всех геодезических организаций и юридических лиц, имеющих лицензию на производство топографо-геодезических работ в стране. И надо же так случиться, что при переводе этой инструкции с иврита на русский язык, Борис обнаружил там кроме ряда неточностей, грубую ошибку при установлении точностных допусков измерений. Да, собственно, произошло, как подчеркнул Борис в выводах своего доклада, то, что неизбежно должно было произойти при сложившейся в Израиле практике выпуска инструкции в свет. Если в развалившемся СССР подобный документ разрабатывался учёными отделов и подразделений ЦНИИГАиК (центральный научно-исследовательский институт геодезии, аэросъёмки и картографии), то здесь его составлением занимался, по сути дела, один человек, доктор Яир Гринвальд, занимающий должность начальника отдела земельного кадастра и впоследствии ставший заместителем генерального директора по геодезической части. Доктор Яир Гринвальд был человеком не без искры божьей: как нельзя лучше его характеризовал ярлык «талантливый учёный». Однако один в поле не воин. Яир соглашался с этим постулатом, однако в душе считал, что воинов просто не было в наличии, так как не существовало поля, в котором они должны были сражаться. С этим суждением трудно было не согласиться, по причине низкой квалификации кадров, работающих в институте. Начальник Бориса Алекс Зильберштейн рассказывал ему, что если кто-то из сотрудников приводил на вакантную должность геодезиста человека, имеющего аттестат о школьном образовании, то этого сотрудника многократно благодарили и чуть ли не возводили на пьедестал для подражания. Как-то Борис наткнулся на ведомости вычислительной обработки измерений, в которых была непонятная ему абракадабра числовых символов, например: 1+3-5/4-2. Оказывается, этими цифрами была закодирована формула с тригонометрическими и логарифмическими выражениями. Лица, ведущие обработку, разумеется, эту формулу и в глаза не видели. Специально для них и была разработана процедура, которая позволяла не задумываясь выполнить вычисления, в данном случае, к первому числовому выражению надо было прибавить третье по счёту, от полученного результата вычесть член с порядковым номером пять, полученное разделить на выражение с номером четыре, ну и так далее. Здесь комментарии излишни: истолковывать просто нечего. Исходя из отмеченного, получалось, что составленную Яиром инструкцию обсуждать было не с кем. Вообще говоря, это не совсем соответствовало истине, поскольку в стране имела место быть геодезическая общественность, с которой можно было, по крайней мере, обговаривать спорные вопросы. С другой стороны, Яир Гринвальд, по всей вероятности, считал себя той же истиной в последней инстанции. Борис поведал ему, что в стране, откуда он приехал, отшлифованная в стенах научно-исследовательского института инструкция рассылалась практически во все университеты и институты, где была кафедра геодезии и во все геодезические и картографические предприятия для чуть ли не всенародного обсуждения, а затем, в соответствии с замечаниями, в неё вносились многочисленные поправки. На что Яир Гринвальд, недовольно пожав плечами, пробурчал:

– Мы, слава Богу, живём в демократическом государстве, а не при коммунистическом режиме.

Какое отношение имеет демократия, а вместе с ней коммунистический режим к разработке геодезической инструкции, Борис так и не понял, однако счёл нужным промолчать, чтобы не вступать в бессмысленный спор. Всё недосказанное, он выразил в своём докладе, пользуясь не политическими лозунгами, а строгими математическими формулами.

Конгресс геодезистов проходил на приморской набережной Тель-Авива в одном из престижных пятизвёздочных отелей. Современный декор, мягкое освещение и добротная акустика конференц-зала создавали какую-то заметную церемонность и ненужную праздничную патетичность. В просторном и светлом холле гостиницы был устроен фуршет. Участников конференции потчевали лёгкими канапе и нежными круассанами, к которым подавались кофе, чай и прохладительные напитки. Несмотря на чуть ли не болезненное неравнодушие к кофе эспрессо, Борису хотелось выпить что-нибудь покрепче. Он заметно нервничал, от волнения на лбу выступили бисеринки пота. В Москве ему неоднократно приходилось быть докладчиком на симпозиумах различного уровня, и надо сказать, что такой взвинченности нервных клеток он там никогда не испытывал. Да и немудрено, там, в Москве он являлся носителем великого, могучего русского языка. Причём этим языком он владел настолько профессионально, что редактировал монографии, статьи и диссертации всем сотрудникам кафедры, лекции и доклады всегда читал без шпаргалок, конспектов или другого вспомогательного материала. Эта уверенность в себе однажды сослужила ему плохую службу.

Так получилось, что перед поточной лекцией, когда в аудитории сидели сто пятьдесят студентов, на кафедре праздновали день рождения одного из доцентов. Борис позволил себе в честь этого выпить рюмку коньяка, пагубное влияние которой он почувствовал чуть позже. Лекция была непростая, достаточно сказать, что при её прочтении он не менее двух десятков раз вытирал, исписанную интегральными формулами, трёхметровой длины доску. Для Бориса это было совсем не сложно, поскольку получение конечной формулы базировалось на построении логически связанных между собой математических цепочек. Однако в средине процесса вывода формулы (где-то на пятидесятой минуте лекции) эта логическая связка прерывалась по причине ввода некой математической подстановки, представляющей собой дробь, в числитель и знаменатель которой входили тригонометрические выражения с соответствующими числовыми коэффициентами. Борис всегда хранил эту злополучную дробь в голове и без особого труда по памяти писал её на доске. Но в этот раз не сложилось, видимо всё-таки маленькая доза коньяка затронула извилину, отвечающую за хранение в памяти нужной информации, и когда Борис в своей лекции произнёс добротно заученную фразу:

– А теперь, товарищи студенты, введём в предыдущее выражение подстановку, прошу записать её в ваших конспектах… – он неожиданно осёкся, с ужасом осознавая, что даже приблизительно не помнит этого подстановочного выражения.

Что было делать? Как он не старался, но вспомнить этот алгебраический многочлен просто не представлялось возможным. Впервые в жизни он пожалел, что никогда не писал конспект своих лекций. Впервые в жизни ему пришлось слукавить и сказать своим слушателям:

– Товарищи студенты! Я попрошу вас сохранять тишину, меня вызывает декан, я через несколько минут вернусь.

Борис быстро спустился с третьего этажа на второй к себе на кафедру, подсмотрел в учебнике забытое выражение и быстро вернулся в аудиторию. Окрылённый содеянным, он бодрым голосом протрубил:

– Итак, товарищи, продолжим, введём подстановку…

В этот момент он с неподдельным ужасом отдал себе отчёт, что и на этот раз не помнит элементы нужной формулы. Сказать студентам, что на сей раз его вызывают в ректорат, партком, в министерство образования или в организацию объединённых наций было равносильно объявить себя персоной «нон грата» у себя в институте. Полторы сотни студентов выжидающе смотрели на своего доцента, который, стирая обильные капли пота на лбу, тихим голосом промямлил:

– Скажу вам честно, коллеги, что числовые коэффициенты подстановки просто выветрились у меня из памяти, и я просто вынужден освежить её, заглянув в учебник.

Коллеги засуетились и, заметив его волнение, один из них прокричал:

– Да что вы переживаете, Борис Абрамович, большинство преподавателей читают нам менее сложные лекции, не отрывая взгляда от своего конспекта. Вы же всегда приходите на лекцию с пустыми руками, но зато ясно и доходчиво всё объясняете.

Другая студентка, злорадно улыбаясь и хитро поглядывая на Бориса, спросила:

– А, если я на экзамене забуду эту формулу, что будем делать, Борис Абрамович?

Борис молниеносно отреагировал:

– Что делать и кто виноват, это излюбленные вопросы русской интеллигенции, к которой, видимо, вы себя относите. В данном же конкретном случае, уважаемая, виноват я, доцент кафедры высшей геодезии и астрономии, Борис Абрамович Буткевич. Это по поводу, кто виноват. Теперь относительно, что делать? Ответ более чем простой: на экзамене при выводе этой формулы разрешаю пользоваться конспектом.

В унисон с прозвеневшим звонком громогласное «Ура-а-а!» потрясло стены аудитории, а Борис не спеша спускался к себе на кафедру, попутно задумываясь о превратностях судьбы, бренности бытия и о рюмке хорошего коньяка.

Сегодня бренность бытия разворачивала судьбу совершенно другой стороной. Симпозиум посвящался актуальным вопросам современной геодезии, поэтому в большинстве докладов рассматривались вопросы спутниковых измерении в системе GPS и разработки алгоритмов географической информационной системы GIS. Исследования Бориса заключались в получении новой формулы вычисления погрешности площадей земельных участков на основе метода теории ошибок. Борису удалось доказать, что предельная ошибка, вычисляемая по формуле, помещённой в инструкции, занижена, по крайней мере, на два порядка. На практике это означало, что все площади земельных угодий, зарегистрированные в государственной земельнокадастровом реестре, имеют значительные погрешности и, если их переизмерить современными методами, то ошибки будут достигать существенных величин. Перед Борисом стояла совсем непростая задача, на языке иврит, которым он владел весьма посредственно, чётко и логично сформулировать представительной аудитории основные положения своих исследований. В этом плане профессор Эдуард Гомельский всегда говорил:

– Знаешь, Боря, мы с тобой говорим на иврите примерно так, как выражались на русском языке продавцы апельсин, приехавшие из грузинской деревни.

Чтобы устранить подобный языковый дефект, Борис совершил своего рода подвиг, сделал то, что в прошлой жизни его естество категорически отрицало: он выучил свой доклад, который перевёл ему на иврит его московский земляк Марат, наизусть. Когда четверть часа, отведенные для выступления, истекли, а Борис только приблизился к половине своего изложения, председатель пленарного заседания, профессор из Техниона, который никому не давал более минуты сверх установленного времени, не глядя в зал, произнёс в микрофон:

– Продолжайте, пожалуйста, доктор Буткевич, у вас времени ровно столько, сколько потребуется для освещения всех вопросов, которые вы подготовили.

Это означало, что доклад, по крайней мере, заинтересовал как маститого профессора, так и слушателей. Когда Борис закончил, в зале установилась тишина, сравнимая с той, которая устанавливается при похоронах на кладбище. Взволнованный докладчик, вытирая носовым платком струйки обильного пота, стекающего со всех сторон, подумал:

– Ну вот, кажется, и всё, отрапортовался! Сейчас все мои идеи погребут или, ещё хуже, закопают в околонаучную яму.

Его мысли прервал шквал аплодисментов, которые не утихали несколько минут. Председатель, подняв правую руку вверх, призывая к тишине, а левой, указывая на Бориса, торжественно пробасил:

– Уважаемые коллеги! Только что вы прослушали доклад доктора Буткевича, который прозвучал на иврите с хорошо заметным русским акцентом. Однако русский акцент доносился не только из говора докладчика, он буквально прогромыхал в самом стиле доклада, подчёркивая при этом, возможно, характерный почерк русской исследовательской школы.

Выступлению профессора вторила речь председателя общества геодезистов Израиля Шмуэля Ашкенази, который без обиняков прямо заявил:

– Вы только посмотрите, коллеги! Уже больше десяти лет мы живём с утверждённой премьер министром инструкцией, и никто из нас не обратил внимания на имеющиеся там погрешности. Для этого потребовался приезд московского учёного, который, слава Всевышнему, сегодня является полноправным гражданином нашей страны.

В кулуарах конференции на перерыве, после того, как Борис ответил на многочисленные вопросы, к нему подошёл уже немолодой седой мужчина. Он, слегка смущаясь, обратился к нему:

– Извините, доктор Буткевич, я инженер-геодезист, меня зовут Бени Арад. Хочу поблагодарить вас за науку.

– Простите, Бени, – смутился Борис, – за какую ещё науку вы меня благодарите.

– В своём докладе вы в пух и прах раскритиковали мою формулу расчёта точности измерений, которую я считал незыблемой. После вашего доклада я понял, что мне просто не хватило математического аппарата, чтобы довести выражение, которое я получил, до единственно правильного, которое получили вы.

Лицо Бени Арада показалось Борису знакомым, где-то он явно видел его.

– Мне кажется, мы уже встречались, – проронил он, пристально вглядываясь в серые глаза господина Арада.

Зрительные ассоциации никогда не подводили Бориса, если кто-то когда-то запечатлелся в его памяти, то через какое-то время эти ассоциации бумерангом возвращались назад. Сегодня на это возвращение понадобилось всего три минуты, по прошествии которых он опознал в Бени Арад своего бывшего работодателя, у которого проработал всего один рабочий день.

– Бени, вы действительно, не помните меня, – непроизвольно выкрикнул Борис, – а я ведь работал у вас и вы уволили меня по причине полного, как вы изволили выразиться, незнания геодезических приборов, поверив оговору свои арабских работников.

– Вы уж простите меня великодушно, – смутился Бени, – я очень сожалею, что потерял такого работника. Но сами видите, что время меняет свои приоритеты и расставляет всё по своим местам. Вчера я, пусть по недосмотру, но, можно сказать, выгнал вас с работы, а сегодня вы стоите на несколько ступенек выше меня, если и не по социальному, то, уж точно, по инженерно-техническому статусу.

Конференция завершалась обедом в гостиничном ресторане. Борис сидел за столиком в окружении Эдуарда и двух молодых женщин, которые работали с ними в одном отделе. Одна из них, Юля Гуревич, закончила, как и Борис, московский институт инженеров геодезии. Она неоднократно напоминала ему, что хорошо помнит, как он, Борис, на втором курсе был у неё руководителем учебной геодезической практики. Самое интересное, что вторая соседка по столу, Марина Рабинович училась у Эдуарда. Мало того, так случилось, что ввиду своих чертёжных талантов, Марина вычертила Эдуарду все плакаты на защиту, красиво оформила рисунки и вписала формулы в оригинал его диссертации. Это было, пусть в недалёком, но в безвозвратно ушедшем прошлом. А сегодня два бывших университетских преподавателя сидели за ресторанным столиком с двумя своими бывшими студентками в качестве служащих одного и того же отдела израильского геодезического института. За окном в пальмовом окаймлении простиралась тель-авивская набережная, пляжные разрывы которой упирались в голубую бесконечность Средиземного моря. Взгляд Бориса умиротворённо блуждал по молочным гребням накатывающихся волн, пока вдруг не наткнулся на не очень-то и одинокий белый парус прогулочной яхты. Привкус добротного сухого вина, чуть приглушённая мелодия джазового блюза, морская идиллия из ресторанного окна и мелодичные голоса двух молодых брюнеток за столиком создавали давно забытый привкус невыдуманной романтики.

Глава 19. Настя из детского сада

Приятную расслабленную истому Бориса прервало густое женское контральто. Вздрогнув от неожиданности, он увидел перед собой, округлый гитарный изгиб тела красивой женщины. Пышные возбуждающие очертания незнакомки, теснившейся возле окна, закрыли от Бориса морскую панораму, предоставляя возможность взглянуть на эротический ландшафт убористых грудей, вырывающихся из более чем компактного невидимого бюстгальтера. Сошедшая чуть ли не со страниц романов Оноре де Бальзак, привлекательная женщина, пристально заглянув Борису в глаза, томно проворковала:

– Я, наверное, не ошибусь, если скажу, что вы приехали из Москвы.

Получив утвердительный ответ, она, прижав наманикюренный ярким лаком пальчик к своим пухлым губам, манерно спросила:

– А вы случайно в юном возрасте не посещали детский садик № 95?

Борис, разумеется, не помнил номер дошкольного заведения, в которое каждое утро отправляла его мама, зато улица, где оно размещалось, в его памяти сохранилась, что он и озвучил своей собеседнице, сообщив, что его детский сад находился на улице Гоголя.

– Всё сходится, – радостно хохотнула бальзаковская женщина, – вас зовут Борис, а меня – Настя. Впрочем, мы познакомились много лет назад в детсадовской группе, в которой вместе и находились.

Настя бесцеремонно схватила Бориса за руку и увлекла за собой к выходу из гостиницы. Борис и оглянуться не успел, как оказался на кожаном сидении в роскошном белом «Мерседесе» рядом с Настей.

Всё произошло настолько быстро, что Борис плохо понимал, что происходит. В противовес ему Настя соображала стремительно, поведав ему, что она, истинная русачка, крещёная в деревенской церкви под Москвой, вышла замуж за лицо еврейской национальности. Надо сказать, что это лицо, которое звали совсем не русским именем Арон, было обворожительное. Было бы большим преувеличением сказать, что она безоглядно полюбила его. Полюбила, но с оглядкой на возможность с выездным Ароном покинуть просторы СССР. Последнее было определяющим в решении выйти за него замуж. Учитывая, что Арона необъятные прелести русской женщины очаровали несравненно больше, чем показная скромность еврейских девушек, сделать это было совсем нетрудно. В 1987 году цельная молодая, но смешанная по национальному признаку, пара выехала на постоянное место жительства в Израиль. Буквально через несколько месяцев после приезда психика Арона сдвинулась по фазе в сторону религиозного мракобесия. Он примкнул к одному из течений ортодоксального иудаизма со всеми вытекающими атрибутами в нём: отрастил пышную бороду, закрывающую всё лицо, носил одежду только чёрного цвета, пытался соблюдать 613 заповедей Торы, выполнению которых чуть ли не круглосуточно обучался в религиозных заведениях, называемых «ешивами». Всё это означало полный отказ от привычного уклада жизни, объявлению, можно сказать, импичмента благам цивилизации. Чашу терпения Насти переполнило требование Арона выполнять «кошерный» секс через дырку в простыне в соответствии с заповедями Торы. По мере изучения этого святого писания Арон понял, что, в сущности, иудаизм – это единственная религия, которая разрешает заниматься сексом ради удовольствия, а не ради зачатия. Несмотря на то, что некоторые раввины рекомендуют проводить половой акт в полной темноте и без полного обнажения, Арон удостоверился, что пресловутое отверстие в постельном белье является не более, чем вымышленным мифом. Однако было уже поздно, Настя без особых раздумий и угрызений совести бросила Арона, оставляя его на бесповоротное заклание на иудейский религиозный алтарь.

Белокурая «гойка», так называли неевреек в Израиле, осталась одна без каких-либо средств к продолжению бытия на чужой земле, названной кем-то святой. Всего через несколько месяцев Настя убедилась, что земля, на которой она пребывает в настоящее время, и, в самом деле, божественно заповедна. В московской жизни она, будучи не воинственной атеисткой, никогда даже близко не ощущала прикосновений Всевышнего. Здесь же, в своём иерусалимском бытие, проживая на расстоянии считанных сотен метров от Стены Плача, величайшей святыни всех иудеев мира, Настя каждое утро явственно осязала, как какие-то космические блики неторопливо пробегают по её обнажённому телу. Скорее всего эти невидимые вселенские посланники исходили от священных камней построенного царём Соломоном Первого Храма, частью которого являлась Стена Плача. Через несколько месяцев эти посланники проявились в лице солидного черноволосого господина, которого звали Давид Коэн.

Позднее Настя узнала, что носители еврейской фамилии Коэн являются потомками священников, служивших когда-то в Иерусалимском Храме. В представлении евреев именно они являются в некотором смысле иудейскими аристократами, с одним из которых она познакомилась на своём рабочем месте.

Так получилось, что с большими трудностями Настя устроилась на работу горничной в один из самых престижных отелей Иерусалима под названием «Кинг Давид». Менеджер гостиницы с удовольствием брал на эту совсем нелёгкую работу русских женщин по двум причинам. Во-первых, они в лучшую сторону отличались от смуглых израильтянок светлыми тонами симпатичных лиц, от которых исходил европейский шарм. А во-вторых, и это, пожалуй, было главенствующим, им выплачивалась зарплата в два раза меньшая, чем старожилам страны. Если учесть, что последние девять лет Настя работала начальником лаборатории в столичном научно-исследовательском институте физико-химической биологии, то работа горничной вряд являлась прыжком вверх по карьерной лестнице. Скорее совсем наоборот, это было стремительное падение вниз по ступенькам этой же лестницы. Чтобы подняться по ней, надо было владеть ивритом на достаточно высоком уровне или хотя бы знать английский язык так, чтобы с полным пониманием читать описание различных химических процессов. Но выпускница химического факультета Московского государственного университета Анастасия Морозова в списке полиглотов не числилась, а без знания этих языков о работе химика можно было и не мечтать. Зато работа горничной этих знаний не требовала, разговаривать с пылесосом, метлой и моющими средствами не предполагалось даже на родном русском языке. Настя никогда не думала, что уборка гостиничных номеров подчинена определённой технологии и осуществляется по предписанному алгоритму. Эта была тяжёлая и рутинная работа, монотонность которой просто выводила Настю из душевного равновесия. Наибольшую трудность представляла застилка постели. Чего только стоила инструкция по заправке одеяла под матрас по неизвестно кем придуманному методу под иноземным названием «au carre». В соответствии с ним следовало развернуть неподъёмное покрывало вместе с одеялом так, чтобы центральная складка была ровно посредине кровати, затем заправить его со стороны ног, подвернув и разгладив верхний край. На следующем этапе этого алгоритма нужно было взять одеяло за свисающий кончик и приложить его к верхней грани матраса. Вслед за этим, придерживая кончик одеяла на краю матраса, полагалось заправить оставшуюся часть одеяла вместе с его кончиком под матрас. Вот так непросто, не больше и не меньше. Самое интересное, что во всём этом стагнационном процессе, чуть ли не как в заводском цехе, существовала своя норма: каждой горничной за смену предписывалось убрать 12 комнат. По окончанию уборки этой поистине чёртовой дюжины номеров Настя попросту валилась с ног от усталости, и единственным её желанием было добраться до своей постели и укрыться одеялом, которое уже не надо было заправлять по ненавистному методу «au carre».

В один из дней, когда Настя занималась уборкой в номере категории «Люкс», туда зашёл высокий мужчина, облачённый в чёрную одежду религиозного еврея. Зашёл в тот самый момент, когда Настя нагнулась, чтобы включить пылесос, обнажив при этом свои стройные длинные ноги, плавно переходящие в широкие округлые бёдра, заканчивающиеся наползающими на них узкими светло-розовыми трусиками. При виде, неожиданно открывшейся перед ним, эротической панорамы, обитатель этого номера, Давид Коэн, просто остолбенел, впадая при этом в шоковый ступор. Из оцепенения его вывел возмущённый голос Насти, которая обернувшись к Давиду, перехватила его восхищённый взгляд и громко крикнула:

– И не стыдно, вам мужчина так пристально рассматривать моё нижнее бельё.

Настя была уверена, что подглядыватель её женских прелестей не понимает по-русски и поэтому, срываясь на фальцет, продолжила:

– А я-то думала, что религиозных евреев обнажённое женское тело совсем не волнует, а тут смотри, какой вуайерист попался.

Настя и не подозревала, что Давид родился на знаменитой Молдаванке в Одессе в том же году в том же месяце и даже в тот же день, что и она. В 1969 году он вместе с родителями эмигрировал в США, где (опять совпадение судьбы) закончил химический факультет Принстонского университета. На сегодняшний день он являлся председателем совета директоров крупной фармацевтической компании. В Израиль Давид прилетел с целью проинспектировать филиал своей компании, которую он открыл в прошлом году. В настоящий момент от бизнесовых мыслей его отвлекли оголённые ноги русской блондинки Насти. Отойдя от плотского потрясения, Давид на добротном русском языке смущённо пробормотал:

– Да никакой я не вуайерист, впрочем, созерцание прекрасного у красивых женщин религиозными канонами не запрещено и никакого прелюбодейства они в нём не усматривают.

– Да вы я смотрю, – засмеялась Настя, – ещё и специалист по комплиментам.

– Да никакой это не комплимент, – покраснел Давид, – а чистейшая правда.

Настя, продолжая выскабливать невидимую пыль с коврового покрытия, задела шнуром пылесоса, непонятно как оказавшуюся на полу, бутылку вина. Содержимое бутылки красным ручейком растеклось по ковру и пунцовыми разводами улеглось на голубом халате.

– Ну вот, приехали, – рассердилась она, – кто же ставит так вино? Вы, что потребляете его лёжа на полу? Впрочем, что сказать, вот она израильская культура.

– Вообще говоря, – смутился Давид, – культуру я приобрёл в Америке. Вы же знаете, что янки не стесняются выкладывать свои нижние конечности на стол. Вот и с вином также.

Он быстро отвёл обескураженный взгляд от Настиных грудей, которые частично вырвались наружу из под шёлковой ткани служебного халата, и виновато пробормотал:

– Вы уж простите меня великодушно и разрешите в знак некоторой компенсации за причиненный ущерб пригласить вас вечером на ужин в ресторан.

– А вы, что в каждой гостинице, в которой останавливаетесь, – удивилась Настя, – приглашаете горничных в ресторан.

– Да это, пожалуй, в первый раз, – тихо промолвил Давид, – сам не знаю, как это у меня получилось, но очень уж хотелось сделать вам приятное.

Настя взглянула в голубые глаза Давида: они излучали какую-то юношескую растерянность, и вместе с этим из них исходило тепло, обволакивающее её естество. Она неожиданно для себя выпалила:

– Знаете, что милостивый господин: а я согласна поужинать в компании такого обходительного мужчины, как вы, с которым знакома всего пять минут и даже имени которого не знаю.

В жаркий сентябрьский вечер Настя и Давид сидели на открытой террасе ресторана отеля «Кинг Давид». Вечерний зной заметно скрадывал прохладный ветерок, накатывающийся с покатых иерусалимских холмов. Многочисленные гости ресторана обращали внимание на пышную блондинку, цвет волос которой гармонично контрастировал с вечерним чёрным платьем. За несколько лет пребывания в Израиле Настя надела его впервые. Просто сегодняшний вечер предоставил ей повод для некой парадности и церемонности. А ещё очень уж хотелось произвести впечатление на аскетичного мужчину, в строгом взгляде которого Настя прочитала какую-то необъяснимую загадочность. По правде говоря, у Давида гораздо больше эмоций вызвал её голубой халатик и всё, что ему случайно удалось подсмотреть под ним при уборке номера. Но об этом настоящие мужчины особо не разглагольствуют и поэтому Давид, чтобы нарушить затянувшееся молчание, неожиданно провозгласил:

– Знаешь, Настя, я не претендую на роль пророка Нострадамуса, но боюсь, что не очень ошибусь, если предположу, что горничная – это не ваша специальность.

– Знаешь, Давид, – в той же тональности ответила она, – боюсь сказать, что моя профессия совпадает с одним из занятий упомянутого тобой Мишеля Нострадамуса: ведь он, кроме своих пророчеств и астрологических прогнозов, был ещё врачом, фармацевтом и алхимиком.

– Так, значит ты врач, – почему-то обрадовался Давид, – и, наверное, акушер-гинеколог.

– Почему ты вдруг решил, что я именно гинеколог, – возмутилась Настя.

– Да потому, что ещё в номере я обратил внимание на твои руки, – мягко произнёс Давид, – именно в такие нежные руки, в моём понимании, и должны в первый раз попадать новорождённые.

– А я-то была уверена, – засмеялась Настя, – что ты обратил внимание на мои ноги.

– Прости меня, Настя, – стушевался Давид, – несмотря на то, что очертания твоих ног никак не могли пройти мимо моего зрения, но, вряд ли, об этом стоит напоминать религиозному мужчине.

– Теперь уж ты извини меня, Давид, – улыбнулась Настя, – не хотела обидеть тебя, просто, я по природе циник.

– По природе ты просто красивая женщина, – возразил ей Давид, – а вот по профессии, если не врач, то, видимо, фармацевт.

– Опять не угадал, – усмехнулась Настя, – я закончила химический факультет МГУ по специальности биоорганическая химия.

Она хотела добавить, что более 15 лет проработала по этой специальности в столичном научно-исследовательском институте, но вдруг заметила, как побледнело лицо Давида. В его голубых глазах отражались красные язычки пламени субботних свечей, выставленных на ресторанном столике. Он молниеносно отбросил стул, на котором сидел, подбежал к Насте и, порывисто схватив её руку, прикоснулся к ней своими губами. Настя вздрогнула от неожиданности и, отрывая руку от уст Давида, тихо спросила:

– Господи, что происходит? Разве так ведут себя религиозные мужчины в обществе скромной женщины?

Справедливости ради, до скромности Насте было намного дальше, чем Давиду до Всевышнего. Но именно Всевышний, по признанию Давида, предопределил их встречу.

– Знаешь, Настя, – признался ей Давид, – сегодня утром я молился у Стены Плача и вложил в расщелину стены записочку, в которой просил Создателя помочь мне найти компетентную сотрудницу, которая будет моей наместницей во вновь созданной израильской компании.

– И что, – спросила она, вознося руку вверх, – он услышал тебя?

– Похоже, что да, – ликующим голосом возвестил Давид, – волею Господа были найдены две точки, которые он соединил прямой линией.

– Ничего не понимаю, – огорчилась Настя, – какие точки, какая прямая, что ещё за геометрию ты придумал, Давид.

– Понимаешь, Настя, – неуклюже размахивал руками Давид, – если во Вселенной хаотично блуждают точки, которым суждено встретиться, то Творец связывает их прямой, которая, как известно, является кратчайшим расстоянием между ними. Именно по его воле мы с тобой в роли этих точек и оказались в одной гостинице.

– Послушай, Давид, – вспыхнула Настя, – я полагаю, что Творец немного ошибся. Меня, воспитанной по принципу «религия – опиум народа», и тебя, апологета иудейской религии, вряд ли соединит придуманная тобой прямая.

– Во-первых, Творец никогда не ошибается, – возразил Давид, – а во-вторых, Настя, выражаясь простым языком, я хочу пригласить тебя на работу в свою компанию в качестве директора филиала.

Настя, которая в этот момент запихивала в рот, обжаренный залитый тхиной фалафель, неожиданно поперхнулась и долго не могла прийти в себя, откашливаясь и прокручивая в голове, сказанное Давидом. Ей хотелось выкрикнуть почему-то на английском языке:

– Yes, Yes!!! – и уже на русском добавить:

– Да, чёрт побери, да! Есть бог на белом свете, неважно, иудейский или христианский, есть Стена Плача, в конце концов, похоже, существуют в реальной жизни даже точки и прямые, про которые твердил Давид.

Настя закрыла лицо руками, чтобы Давид не заметил, как крупные слезинки стекают с её зелёных глаз, потом вдруг стремительно соскочила со стула и, уже никого не стесняясь, налила, стоящее на столе красное густое, похожее на кагор, «шабатное» вино в большой стакан, предназначенный для воды, и залпом осушила его. Из-за соседних столиков раздались громкие аплодисменты: это религиозные евреи, встречающие в ресторане наступление субботы, одобрительно рукоплескали Насте. Она же, не обращая на них никакого внимания, подбежала к Давиду и, обняв его шею руками, горячо целовала в лоб, щёки и в губы. Оторопевший Давид, мгновенно опьяневший от Настиных жарких поцелуев, едва слышно шептал:

– Настя, перестань, пожалуйста, перестань, ведь люди смотрят, у евреев не принято так.

За соседними столиками уже никто не хлопал в ладоши, а только с укоризной смотрели на Настю, которой в тот момент было всё равно, кто, когда и что скажет: она не стала уточнять, что же не принято у евреев, и попросила пробегающего мимо официанта принести ей рюмку водки. Крепкий напиток, смешанный с вином, не прибавил Насте опьянения, напротив, самодельный «ёршик» лишь отрезвил её и привёл мысли в порядок. Она долго и безотрывно смотрела в глаза Давиду пока, наконец, не решилась спросить:

– Послушай, Давид, всё произнесенное тобой, это не шутка. Мне это не приснилось? Я уже могу уволиться с должности горничной?

– Всё это более, чем серьёзно, – откликнулся Давид, – только у евреев не принято в шабат говорить о делах, все детали обсудим завтра. Я жду тебя у себя в номере в девять утра. Принеси все документы, мы должны быстро всё оформить, потому что уже вечером я улетаю в Нью-Йорк.

Ровно в девять утра окрылённая Настя уже была в номере Давида. Об их вчерашнем знакомстве напоминали только красные пятна от пролитого вина на голубом паласе. Насте казалось, что это было не вчера, а сто лет назад. Боясь взглянуть Давиду в глаза (ведь перед ней за гостиничным столиком-бюро восседал не какой-нибудь никому не известный постоялец отеля, а её будущий босс), она выложила свой университетский диплом биохимика, выписку из зачётной ведомости, в которой указывались количество часов по каждому изученному курсу и оценка, полученная на экзамене. В дополнение она предоставила Давиду тезисы докладов, с которыми она выступала на различных семинарах и конференциях и, самое главное, перечень научных исследований, в разработке которых принимала участие. Давид внимательно ознакомился со всеми документами, попутно задавая вопросы по неясным позициям, вникая во все детали. В эту минуту он уже не очень походил на человека, отдающего часть своей жизни служению Всевышнему, скорее он напоминал профессора, который пытается на основании изученного прийти к какому-то логическому заключению. В общем, так оно и было: закончив просматривать Настины документы, он, подняв вверх большой палец правой руки, широко улыбнулся и мажорным голосом воскликнул:

– Фантастика! Просто потрясающе! Настя, вы просто не представляете, как вы вписываетесь во все требования, которые я предъявляю к директору израильской фирмы. Я рад, что нашёл именно тебя, будем сотрудничать.

Настя смотрела в раскрытое окно, откуда виднелись Яффские ворота и открывался фантастический вид на Старый город, потом перевела свой взгляд на Давида. Она всё ещё не верила в реальность происходящего. Ей казалось, что, если сказанное Давидом, действительно, реально, то он должен был безотлагательно броситься к ней, сорвать с неё все одежды и унести в расположенную в двух шагах от письменного стола широкую тахту, на которой без промедления заняться с ней любовными утехами. Но ничего подобного не происходило. Они стояли в полуметре друг от друга и многозначительно молчали. Настя не понимала, что происходит: то ли Давид разыграл какой-то малопонятный фарс, то ли она не та женщина, которая должна вызвать у Давида всплеск мужских гормонов, а, скорее всего, у него проблема с тестостероном и он, просто, импотент. Пока Настя, вместо того, чтобы шумно радоваться происходящему, пыталась разобраться в причинах понижения либидо Давида, он протянул ей ворох бумаг, на которых она должна была поставить свою подпись. Все документы были на английском языке, и Давид обстоятельно объяснял ей, под чем она расписывается.

– Прости, Давид, – наконец нарушила молчание Настя, – а почему вчера ты, ещё не видя моих документов, поверив на слово, что я специалист по биохимии, безоговорочно принял меня на работу.

– Хочешь, верь, а хочешь нет, – молитвенно прошептал Давид, поднимая голову вверх, – на всё воля Божья, и небеса подсказывали мне, что я делаю правильный выбор, в чём сегодня воочию и убедился.

– Впрочем, Настя, у нас мало времени, – продолжил Давид, – вечером я улетаю, а мне ещё надо познакомить тебя с персоналом, показать офис, да и вообще ввести в курс всех дел компании. Давай поторопимся, машина уже ждёт нас.

По дороге Давид рассказал, что им предстоит полуторачасовая поездка на Мёртвое море. Офис фирмы размещается в заповеднике Эйн-Геди, который находится на холме Тель-Горен на краю Иудейской пустыни в нескольких сотнях метров от берега Мёртвого моря. Давид довольно образно объяснил Насте, что Мёртвое море мертво только для обывателя, но никак не для химика. Несмотря на то, что в нём нет органической жизни, в его, как бы неживой воде, содержатся миллиарды тонн хлористого натрия, кальция, калия и бромистого магния. Всё это несметное богатство – Клондайк для химиков, которые понимают, что из хлористого калия делают химические удобрения, а бром употребляется в медицине и для извлечения золота из руды. Далее Давид описал, что его компания занимается созданием на базе химических элементов, доставляемых водами Мёртвого моря, новых препаратов, замедляющих процессы старения и разрушения организма людей. Собственно, именно разработка современных высококачественных биотехнологий для успешного лечения суставных и ревматических болей, целлюлита, псориаза, дерматита, экземы, артрита составит основную деятельность команды, которую возглавит Настя. Команда насчитывала 25 молодых девушек – израильтянок, которые имели статус техников-лаборантов, полученный после окончания колледжа. Настя тут же прикинула, чтобы успешно руководить этим ближневосточным коллективом, ей придётся выучить иврит на надлежащем уровне. По дороге назад, в Иерусалим, Давид, как бы невзначай, проронил:

– Да, Настя, сразу видно, что ты прибыла из страны недоразвитого социализма. Уже почти сутки прошли, как я предложил тебе работу, полдня прошло, как ты подписали рабочий контракт, а ты даже словом не обмолвились спросить, какое же у тебя жалование.

– В нашей недоразвитой стране, – отозвалась Настя, – нас, Давид, если помнишь, учили: раньше думай о Родине, а потом о себе.

– В США, да я думаю и в Израиле, – отреагировал Давид, – Родина думает о человеке, а сам человек, при всей своей любви к Отечеству, думает о собственном благосостоянии.

– И что же я должна думать о своей зарплате, – улыбнулась Настя.

– Сколько тебе платили за уборку номеров в отеле, – поинтересовался Давид.

– Около тысячи шекелей в месяц – ответила Настя.

Давид поднёс к газам свои наручные часы, в которые был вмонтирован микрокалькулятор, что-то там покрутил и удручённо сказал:

– Получается сумма, чуть больше 300 долларов, у нас в США, кажется, пособие по безработице намного больше.

– А у нас в Израиле, это зарплата высокообразованных репатриантов, прибывших, как высказался ваш президент Рейган, из «империи зла», из СССР.

– Значит так, Настя, – заключил Давид, – в соответствии с контрактом твой начальный оклад будет составлять 25 тысяч шекелей.

– Боже праведный, – чуть не зарыдала Настя, – не надо так издеваться надо мной, у нас премьер-министр столько не получает.

– Не знаю и не хочу знать, сколько получает ваш премьер, – разозлился Давид, – но подчёркиваю, Настя, это оклад начальный. Если твоя деятельность будет приносить нашей компании заметные прибыли, то и зарплата твоя будет значительно повышаться, вплоть до того, что станешь нашим акционером.

Поменяв половую тряпку и моющие средства на кресло под кондиционером в современном офисе, Настя развила там такую кипучую деятельность, что уже через год сумела увеличить доходы фирмы в два раза. Она не сомневалась в своих профессиональных способностях в области биохимических технологий, но никогда и святым духом не ведала, что может преуспеть в проведении различных финансовых и коммерческих операций, став, по сути дела, бизнес-леди в своей отрасли. Мало кому из русских репатриантов удалось достичь таких высот в израильском бизнесе. Уже через два года она по праву стала одним из акционеров компании, увеличив свою зарплату в два раза. Праведник Давид не ошибся в Насте, а она, в свою очередь, не ошиблась в себе.

Белый «Мерседес» в котором сидели Настя и Борис довольно долго крутился по узкому серпантину тель-авивских улиц, пока, наконец, не попал на приморское шоссе. Проехав по нему несколько километров, машина резко свернула в сторону и въехала в зелёный оазис, состоящий из сплетений пальмовых и кипарисных деревьев. На зелёном фоне дорожного знака, который Борис заметил через ветровое стекло, белыми буквами было написано «KFAR SHMARYAHU». Это было название населённого пункта, куда они въехали. В дословном русском переводе оно звучало как деревня Шмарьягу. На самом деле эта деревня меньше всего напоминала какое-нибудь село в средней полосе России. Своей роскошной субтропической растительностью она скорее напоминала Гурзуф или Коктебель в Крыму, но поразительно отличалась от них своей урбанистикой. Между пальмами, кипарисами и живыми изгородями, опоясанными цветами всех оттенков радуги, выглядывали бордовые крыши роскошных вилл и белоснежные фасады помпезных особняков. Борис не знал, что именно в этом посёлке живёт элита израильского общества: высокопоставленные чиновники правительственного уровня, крупные бизнесмены и артистические знаменитости. А ещё Борис не ведал, что его детсадовская подружка в прошлом, а сегодня, быстро разбогатевшая бизнесвумен Настя Морозова, арендует скромный коттедж в этом эксклюзивном посёлке. Когда она припарковала машину у шикарного двухэтажного коттеджа и, подхватив Бориса под руку, провела его в огромный салон с камином, ажурными фонтанчиками и дивной мягкой мебелью, ему показалось, что он находится в каком-то заморском дворце. Вдобавок ко всему в доме находилась красочно оформленная кухня, джакузи, пять спален, три туалета, две ванные комнаты, небольшая сауна, бильярдная, кабинет и два балкона. Такого жилищного декора Борис не видел даже в кино. Он как-то боязливо заглянул в Настины зелёные глаза и также робко спросил:

– Прости, Настя, но не хочешь ли ты сказать, что живёшь в этих царских хоромах совсем одна.

– Представь себе, Боренька, что одна, одинешенька, – подтвердила она улыбаясь, – и при этом совсем не чувствую себя заброшенной. Не верится, что ещё какие-то пять лет назад я жила в нашей белокаменной столице в однокомнатной «хрущёвке».

Пока Борис раздумывал о превратностях быстротекущей жизни, Настя выставила на роскошный журнальный столик, украшенный инкрустацией и ажурным бронзовым ободом, маленькие канапе, покрытые зернистой красной икрой, и небольшие рюмочки, к которым прилагалась запотевшая бутылка водки с красной наклейкой и белой курсивной надписью «SMIRNOFF». Борис чувствовал себя более чем скованно в причудливых светлицах этого израильского терема, ему казалось, что он присутствует на великосветском рауте в посольстве какого-то иноземного государства. Намного комфортнее было на малогабаритной московской кухоньке распивать с друзьями обыкновенную российскую поллитровку и закусывать каким-нибудь малосольным огурцом и куском бородинского хлеба, густо помазанным отечественной кабачковой икрой.

– Ну что ж дружок моего незапятнанного детства, – прервала его размышления Настя, – давай, наконец, выпьем за это самое незапятнанное, что объединяет нас.

Не давая Борису опомниться, Настя налила вторую рюмку и снова не без пафоса предложила выпить за чистое и непорочное в их совместно проведённом младенчестве. Под ненавязчивым Настиным руководством темп потребления импортного «SMIRNOFF» продолжал нарастать, Борис и оглянуться не успел, как дно бутылки уже отчётливо просматривалось. Борис смотрел на пышную, кровь с молоком, роскошную блондинку, сидящую напротив него, и ему совсем не верилось, что их вместе высаживали на горшки в дошкольном заведении № 95 города Москвы. Словно угадывая направление его раздумий, Настя присела рядом и раскрыла потрёпанный видавший виды, украшенный виньетками альбом. Пролистав его пожелтевшие страницы, она указала Борису на чёрно-белую фотографию образца 50-х годов прошлого столетия. На фотографии хорошо просматривалась новогодняя, украшенная разноцветными игрушками, ёлка. Под ней сидела искрящаяся белая девочка-снежинка и милый надутый карапуз в облике серенького зайчика. Надев очки и взглянув на снимок более внимательно, Борис опознал в зайке, как бы сошедшего с напева незабываемого новогоднего шлягера «В лесу родилась ёлочка», себя, Бориса Абрамовича Буткевича. Что касается сказочной Снежинки, то кроме белесых волосиков, выбивающихся из-под ободка самодельной короны, ничто на схожесть с Настей не указывало. В знак подтверждения, что Снежинка на фото это именно она, Настя кокетливо прикрыла своё лицо руками, оставив на обозрение Борису только глаза, нос и губы. Поразительно, но сомнений быть не могло: подобие было полным.

– Ой, Боря, я такая пьяная, у меня кружится голова, – неожиданно прошептала Настя, прильнув своей головой к его плечу. Она обвила руками шею Бориса и, прикрыв ярко подкрашенные глаза, на несколько мгновений застыла. Затем, словно стряхивая давно забытые детские воспоминания, встрепенулась, взобралась Борису на колени и стала безотрывно и беспорядочно целовать его. Её пухлые и жаркие губы буквально впивались Борису в щёки, в нос, в глаза и в шею, пока не достигли, наконец, его губ. Тут уже Настя без всяких сантиментов бесцеремонно проникла своим язычком ему в рот и стала медленными круговыми движениями прикасаться к его языку, одновременно лаская и массируя его. Теперь голова уже закружилась у Бориса: изрядная доля алкоголя в совокупности с мастерски исполняемыми женскими ласками сделали своё, может быть, не такое уж и грязное дело. Но как бы там ни было, нервные окончания, отвечающие за половой инстинкт и сексуальное желание, были поражены неотразимыми прикосновениями Насти. Так уж бывает у мужчин: сначала при таких обстоятельствах срабатывает либидо, которое, безусловно, тормозит всё связанное с рациональной оценкой происходящего. Борис импульсивно ответил на нежности Насти и, крепко прижав её к себе, приподнял её лёгкое платье и стал поглаживать её упругие и аппетитные ягодицы. Всё это продолжалось несколько минут, пока вдруг Настя не отстранилась от него, прошептав на ухо:

– Боренька, пройди, пожалуйста, в спальню, а я приму душ и немедленно вернусь.

Боренька в спальню не пошёл: спален в доме было пять, и в какую из них зайдёт Настя, он не знал. Пока он ждал появления своей детсадовской подруги из душа, сексуальный туман, окутавший его мозговые извилины, стал потихоньку рассеиваться. Сквозь заслоны водочного опьянения в мозгах стали появляться зёрнышки осознанного здравомыслия. Борису с большими усилиями удалось переключить умственный рубильник в положение «анализ». Виртуальная стрелка мозговой аналитики неуклонно цеплялась за вопрос:

– Зачем Настя так скоропостижно ворвалась в душевую и зачем отослала его в спальную комнату?

Подсознательно Борис понимал, что это не вопрос для дяди, приближающегося к полувековому юбилею, впрочем, на него с лёгкостью, без особого напряжения мог бы ответить даже пятнадцатилетний отрок, подступивший к половому созреванию. Боря понимал, что душ принимают, как правило, утром или вечером, а спальней пользуются, по большей части, если не для сна, то, по крайней мере, для индивидуального возлежания в постели или, в особых случаях, для времяпровождения вместе с партнёром. Похоже, именно сегодня рассматриваемый случай и являлся особым. До Бориса, наконец, дошло, что у него имеются две взаимоисключающие опции: либо позорно сбежать с поля боя, называемого спальней, либо проникнуть на это поле, которое, в этом случае, уже будет называться сексодромом. Он уже было привстал с бордового кожаного кресла с целью незаметно уйти по-английски, чтобы, как говаривал один его приятель, не дождаться, когда тебя пошлют по-русски. Но в этот момент из ванной комнаты выпорхнула Настя, белокурые волосы её были распущены и кокетливо спадали на оголённые плечи, а ярко-зелёные глаза горели каким-то неестественным лихорадочным блеском. Не оставляя Борису ни малейших шансов на отступление, она схватила его за руку и буквально поволокла за собой в опочивальню. Не давая ему опомниться, она поспешно сбросила с себя коротенький халатик, предоставляя Борису лицезреть свою прекрасную наготу. Его взору открылись соблазнительные формы зрелой женщины. Чуть толстоватые, но стройные ноги Насти доходили до аппетитного круглого зада, который рассекала возбуждающая промежность, незаметно касающаяся гитарообразной талии. Маленький, окаймлённый чёрным пушком, треугольник между её ног смотрел на Бориса, словно призывая как можно быстрее войти в него. И снова у него, уже второй раз за сегодняшний день, взыграли мужские гормоны, которые однозначно скомандовали:

– Что же ты ждёшь, Боря? Ты только посмотри, какая привлекательная женщина стоит перед тобой. Ты же мужчина, бери её всю, она твоя.

Настя быстро юркнула под одеяло, маня Бориса пальчиком следовать за ней. В этот самый ответственный момент, когда он, находясь на пике возбуждения, стал расстёгивать ремень на брюках, ему почудился голос его Татьяны, которая откуда-то издалека горячо шептала ему на ухо:

– Что же ты делаешь, Боренька, ты ведь изменяешь не только мне, своей жене, ты изменяешь, в первую очередь, себе, своим взглядам и своему неизменному кредо – любить только меня.

Борис вздрогнул, поднял упавшие на пол брюки и, повернувшись к Насте спиной, стал быстро натягивать их. Не поворачивая к ней головы, он виноватым голосом хрипло изрёк:

– Прости меня, Настя, я, наверное, виноват перед тобой, но меня ждёт дома другая женщина, моя жена, которую я очень люблю.

Борис поспешно ретировался из элитного терема, а вдогонку ему неслись проклятья не на шутку рассерженной Насти, которая грозно выкрикивала:

– Дурак ненормальный, импотент несчастный, ты не мужчина, а тряпка.

А Борис бежал с поля боя, повторяя про себя:

– Да, я, действительно, дурак, возможно, даже ненормальный, может быть даже и тряпка. Единственное в чём ты не права, Настя, я счастлив, что всё-таки остался мужчиной, остался им потому, что сумел найти в себе силы не изменить любимой жене.

Глава 20. Экзамен на лицензию

Утро следующего дня началось с того, что Бориса и Эдуарда вызвал к себе генеральный директор. В Москве приглашение в кабинет высокопоставленного шефа именовалось на сленге как «вызов на ковёр». В Израиле в кабинетах руководителей ковров почему-то не было, поэтому проникновение в директорский офис не считалось чем-то из ряда вон выходящим. Когда они вошли, Ицхак Пелед поднялся из-за массивного письменного стола, подбежал к ним и вместе с рукопожатием произнёс:

– Я благодарю вас, господа, за интересные и содержательные доклады на конференции. Это не только моё мнение, об этом говорят практически все, кто вас слушал.

Эдуард, выразив признательность генеральному директору, удивлённо сказал:

– Знаешь, Ицхак, на моей бывшей Родине ректор университета ни разу не вызвал меня, чтобы поблагодарить за выступление на совещании. Так что мы с Борисом очень растроганы.

– Ну, в самом деле, Эдуард, – улыбнулся Ицхак, – что ты сравниваешь громадный Советский Союз с маленьким Израилем. Там же совсем другие масштабы: у ректора большого университета гораздо больше дел, чем у директора такого небольшого, по российским понятиям, института, в котором мы находимся.

Пока Эдуард собирался с мыслями, что ответить Ицхаку, тот продолжил:

– Однако, честно говоря, я вас вызвал не для того, чтобы раздавать комплименты. Причина совсем другая: я поручаю вам, Эдуард и Борис, возглавить абсолютно новое направление работы нашего института, которое заключается в переходе с наземных методов измерений к спутниковым технологиям. Так что, господа, немедленно приступайте к новой работе. Удачи!

Когда они вышли из кабинета, Борис заметил, что у Эдуарда на лице выступили скупые мужские слезинки. Он, не глядя на Бориса, плаксиво пробормотал:

– Вот, Боренька, и закончилась наша астрономогеодезия. Мы с тобой читали курсы сферической и практической астрономии, а я ещё вдобавок и курс небесной механики, а теперь всё это кануло не то чтобы в Лету, а безвозвратно укатилось неизвестно куда.

– Да уж, – согласился с ним Борис, – взлетели мы с тобой с Земли, с поверхности которой производили высокоточные измерения астрономической широты и долготы, на самые что ни есть небеса, где 24 американских спутника системы GPS бороздят просторы Вселенной.

– Ладно, Боря, где наша не пропадала, – не без грусти резюмировал Эдуард, – изучать новые технологии измерений с помощью спутниковой системы это всё-таки лучше и намного интереснее, чем переквалифицироваться из дворников в управдомы.

Прежде чем начать переквалификацию, Борису и Эдуарду пришлось посетить общую службу безопасности Израиля «Шабак», куда их вызвали на так называемую «проверку на вшивость». «Шабак», по сути дела, относится к системам спецслужб Израиля и занимается контрразведывательной деятельностью и обеспечением внутренней безопасности. В сущности, организация «Шабак» по своему функционированию сопоставима с известными спецслужбами американской ФБР и советской КГБ. Поэтому Борис, несмотря на то, что шпионской деятельностью не занимался даже во сне, не без внутреннего содрогания переступал порог здания контрразведки Израиля.

В то же время Борис понимал, что когда в период с 1990 по 1993 год миллион евреев репатриировался в Израиль, славный комитет государственной безопасности (КГБ) не мог не воспользоваться возможностью заслать туда своих агентов. Да что греха таить, когда ещё в 1956 году советские спецслужбы внедрили в Израиль своего агента, бывшего рижанина, Вольфа Гольдштейна, которому удалось быть принятым на работу, немало немного, в Министерство иностранных дел Израиля, который передавал советской разведке важную информацию по внешнеэкономической политике Израиля. А уже в 1961 году был арестован и приговорён к 15 годам тюремного заключения за шпионаж в пользу СССР полковник израильской армии Исраэль Беер. Разведывательная деятельность полковника была более чем успешной. Достаточно сказать, что какое-то время он был даже военным советником самого премьер-министра Израиля Давида Бен-Гурион. Понятно, что Исраэль Беер имел доступ к любой сверхсекретной информации молодого еврейского государства, которую передавал компетентным структурам СССР, за что и был приговорён к 15 годам тюремного заключения. Такой же срок в израильской тюрьме отсидел бывший житель страны Советов, учёный эпидемиолог Маркус Клинберг, считавшийся самым опасным советским шпионом. Буквально за несколько лет до массовой репатриации советских евреев был арестован житель Израиля, агент КГБ, Шабтай Калманович, а ещё через год была раскрыта целая сеть первого главного управления того же КГБ в составе Романа Вайсфельда, Григория Лондина и Анатолия Гендлера. Получалось, что у израильской контрразведки имелись все основания проверить Бориса не столько на педикулёз, заболеванием, связанным с наличием вшей, сколько на чистоту его биографии с точки зрения контрразведки Израиля.

Опасения Бориса были напрасны. Следователь подчёркнуто доброжелательно говорил с ним на русском языке, предварительно подчеркнув, что он с Борисом беседует, а не допрашивает. С другой стороны, по форме на беседу это вовсе не походило, а по содержанию больше напоминало некое выведывание, если хотите, выспрашивание или даже докапывание. Диалог со следователем длился около трёх часов, причём ряд вопросов, которые были заданы в начале беседы, периодически повторялись в течение её продолжения вероятно с целью сличить впоследствии идентичность ответов. Разумеется, Борис не получил эстетического удовольствия от общения с сотрудником контрразведки. Тем не менее, уже через несколько дней получил официальное разрешение на право определения местоположения методами глобального спутникового позиционирования.

Рабочие будни пролетали, как одно мгновение, и всё это время Борис и Эдуард посвящали изучению спутниковых систем для измерений земной поверхности. Было непросто. Научной литературы на русском языке просто не существовало по причине отсутствия изучаемых систем в СССР. Да и квалифицированной помощи искать было негде по причине полного вакуума специалистов в области GPS-систем. Приходилось штудировать литературу на английском языке, в котором Борис испытывал огромные трудности. Было сложно, головоломно и вместе с тем невероятно интересно. Уже через несколько месяцев они с Эдуардом достаточно глубоко изучили эксплуатацию приёмников спутниковых сигналов и, главное, научились грамотно производить непростую математическую обработку спутниковых измерений. Уже через несколько месяцев они возглавили проверку всех геодезических работ в стране, выполняемых методами спутниковой геодезии.

Солнце в Израиле светит достаточно ярко во все времена года, возможно, поэтому будни здесь, в отличие от московского повседневья, не казались серыми и почти всегда отливали светлыми оттенками. Именно в такое солнечное утро к Борису и Эдуарду подошёл Алекс Зильберман и шутливо обвинил их в том, что они поднялись в заоблачные спутниковые выси, позабыв, что геодезия, как и другие науки с приставкой «гео», относятся к наукам о Земле.

– А если серьёзно, мои милые доктора, – перестал улыбаться Алекс, – то пришло время вам получить почётный для каждого геодезиста титул «модед мусмах», что в дословном переводе означает не что иное, как «специалист по геодезии, имеющий лицензию на право производства геодезических работ в стране».

– Да не нужны нам, Алекс, лишние сложности, – выкрикнул экспансивный Эдуард, – министерство образования Израиля утвердило нам третью докторскую степень, так что обойдёмся без вашей лицензии.

– Послушай, Эдуард, – возмутился Алекс, – при всём моём уважении к вашим докторским степеням, лицензия ни в коем разе не заменяет их. Если даже ты не будешь заниматься частной геодезической практикой, впрочем, работникам государственных предприятий она категорически запрещена, то наличие этой лицензии в обязательном порядке учитывается при продвижении на более высокую должность.

– Кроме того, – продолжил Алекс, – вы с Борисом проверяете и утверждаете работы частных геодезистов, которые имеют эти лицензии. Спрашивается, корректно ли, что лицо ведущее инспекцию за деятельностью лицензионных специалистов, этой лицензией не обладает?

Пока Эдуард переваривал сказанное его шефом, Алекс подробно втолковывал ему основополагающие принципы работы института. Из его объяснения выходило, что основным устоем деятельности их организации как раз и является государственный надзор за геодезическими работами в стране.

Борис понимал о чём говорит Алекс Зильберман и в то же время до него не доходило, как штат института, численностью более трёхсот человек, занимаются одним лишь надзирательством, не производя при этом никакой продукции. Да и контроль этот, как выяснилось позже, осуществлялся не над всем геодезическим сектором государства, а только над его небольшой частью, именуемой земельнокадастровой геодезией, составляющей в лучшем случае 30 % от всего сектора. Остальная же его часть, которая охватывает геодезическое обеспечение инженерного проектирования различных сооружений и промышленно-гражданское строительства, остаётся бесконтрольной. Поэтому Борис написал проект положения о государственном геодезическом контроле Израиля, положив в его основу концепцию Госгеонадзора СССР. Положение регламентировало процедуру всеобъемлющего геодезического контроля в стране. Написание этого документа заняло у Бориса почти месяц, немало усилий стоило перевести его на иврит. Когда он предоставил его на суд генеральному директору, тот, внимательно прочитав дюжину страниц этого текста и подняв большой палец вверх, одобрительно воскликнул:

– Молодец, Борис! Просто замечательно! Но есть одна неувязка. Скажи мне, пожалуйста, насколько надо расширить штат сотрудников, чтобы осуществить такой действенный надзор, который ты предлагаешь?

– Честно говоря, – растерялся Борис, – этот вопрос меня волновал меньше всего, поскольку он выходит за рамки моей компетенции.

– Зато, уважаемый доктор Буткевич, – перешёл на официоз Ицхак Пелед, – это входит в границы моих полномочий.

– Чтобы ответить на этот вопрос, – покраснел Борис, – я должен выполнить непростой расчёт затрат трудовых ресурсов. Но, так навскидку, понадобится не менее 10-15 человек.

– Всё, доктор Буткевич, фенита ля комедия, – отрывисто выкрикнул директор, опрокинув стул, с которого он привстал, – Управление государственной службы, которое возвышается над всеми правительственными организациями страны, не выделит мне даже одного работника сверх уже утверждённого штата.

– Но, Ицхак, – повысил голос Борис, – вы же понимаете, что мы делаем это не для личной корысти, а именно для государства, которое этой службой якобы управляет.

– Вот именно, что якобы, – сорвался на не присущий ему фальцет Ицхак, – ты, Борис, в отличие от меня, никогда не имел, да и дай тебе бог не иметь, с этим Управлением никаких отношений. Я заранее уверен, что у меня, как и других директоров, просто не хватит аргументов, чтобы доказать этой обюрокраченной структуре целесообразность того, что ты сконструировал в своём добротном и нужном для страны документе. Возможно, доводы и резоны всё-таки найдутся, но вероятность события, что они будут поняты, восприняты и утверждены, равна нулю.

– Но, Ицхак, – попытался возразить ему Борис, – наверное, всё-таки можно изыскать работников для комплектования новой службы из внутренних резервов. Мягко говоря, далеко не все наши работники загружены на полную катушку.

– Гляди, какой умник нашёлся, – не на шутку разозлился Ицхак, – я и сам об этом знаю, но на изменение структуры института опять-таки нужно разрешение Управления. Допустим даже, что мне с невероятными усилиями удастся решить этот вопрос. Но дело то всё в том, что эти люди, которые ты, Борис, называешь внутренним резервом, на самом деле никаким резервом не являются. Вряд ли они будут способны решать задачи, описанные в составленном тобой документе.

Борис молчал, потрясённый тем, что его детище призвано лететь по направлению к урне. Не менее уязвлённый от невозможности внедрить разработку своего подчинённого директор, успокаивал Бориса:

– Не огорчайся, доктор Буткевич. Может быть ещё что-нибудь придумаем, а пока лучше сосредоточься на подготовке к экзамену на лицензию, который начнётся через полгода. Это сейчас важнее и нужнее тебе.

Далее Ицхак Пелед почти слово в слово повторил, что говорил ранее его начальник Алекс Зильберман. Борис понял, что прежде чем покорять дальние подступы, нужно захватить ближние горизонты. Таким горизонтом являлся упомянутый экзамен на лицензию. В отличие от Эдуарда у Бориса не было никаких сомнений о целесообразности получения лицензии. Он ещё не полностью перечеркнул мысль об открытии своего бизнеса в области геодезии. Кроме того, в этой жизни всякое может случиться. Борис знал, что в Израиле ни одно предприятие не гарантировано от закрытия. Справедливости ради, у государственной фирмы таких шансов было несоизмеримо меньше, чем у частной. Но кто может дать гарантию? Надо было начинать готовиться к этим экзаменам.

Их было три, и они были не простые. Достаточно сказать, что первый из них, по геодезическим измерениям и их математической обработке для составления топографической карты, растягивался на три восьмичасовых дня, второй, по землеустройству, проходил в течение девяти часов и только третий, по земельному законодательству Израиля, занимал всего три часа. От первого экзамена освобождались геодезисты, имеющие стаж работы более пяти лет. Так что Борису оставалось пройти только два. Второй из них особых затруднений не вызывал, поскольку его основу составляли стандартные геодезические расчёты, а вот с третьим были проблемы. По сути дела, это был экзамен по юриспруденции применительно к земельному кодексу Израиля. Учебника никакого не было, да если бы даже он существовал в природе, то вряд ли бы Борис осилил иврит, на котором бы он был бы написан. Вместо учебника начальник кадастрового отдела, с плохо запрятанной ехидцей, вручил ему в качестве учебного пособия несколько толстенных фолиантов, которые иначе как гроссбухами не назовёшь. В них, опять-таки на иврите, содержалось земельное право государства Израиль с соответствующими статьями, параграфами и комментариями. Борису легче было подняться на неприступный ледоскальный Эверест, чем осилить этот законоведческий Олимп. Перед экзаменом возле аудитории столпилось полтора десятка экзаменующихся. Среди них были и коренные израильтяне. Они, откровенно посмеиваясь над Борисом, не без сарказма спрашивали у него:

– Ты случайно не заблудился, уважаемый, здесь не сдают экзамен по русскому языку, это Тель-Авив, а не Москва.

Борис стойко переносил насмешки, в душе соглашаясь с ними и волевым усилием сдерживая позывы сбежать отсюда восвояси. Возможно, он так бы и поступил, если б в этот момент не вышел экзаменатор, приглашая всех зайти в аудиторию. Через месяц объявили результаты экзамена. Оценка Бориса была просто ошеломляющей: он получил 92 из 100 возможных баллов. Эта был лучший результат, а вот некоторые из родившихся здесь еврейских аборигенов, подтрунивавших над ним, вообще провалили этот экзамен. Когда Бориса спрашивали, как ему удалось достичь такого результата, он коротко отвечал:

– Секрет более чем простой, любой экзамен требует выбора правильного метода подготовки к нему. Мне это удалось.

Борис помнил, как будучи ещё студентом на экзамене по небесной механике ему попался вопрос, квинтэссенцией которого был длиннющий вывод сложной интегральной формулы. Тогда, выписывая на листе бумаги последовательные цепочки сложных математических выражений, он умышленно пропускал некоторые из них, провоцируя тем самым экзаменатора задать вопрос, как он получил то или иное выражение. Таким образом, получалось, что он отвечал на заранее подготовленные вопросы, избавляя преподавателя от необходимости опрашивать его дальше.

Что касается сдачи экзаменов, то Борису удалось разработать в своё время ещё один трюк. Перед защитой диссертации ему предстояло пройти кандидатский экзамен по немецкому языку. Основным требованием этого испытания являлся перевод за 45 минут незнакомого текста по геодезии объёмом 1500 знаков (страница книжного текста). К этому времени родилась младшая доченька Наташа. В этот ответственный для защиты диссертации период Борис, как мог и сколько мог, помогал Татьяне по уходу за детьми. Заняться как следует немецким языком он просто физически не успевал. За неделю до экзамена удалось достать монографию на немецком языке, посвящённую математической обработке геодезических измерений. Единственное, что удалось успеть до экзамена, так это открыть эту книгу посредине и с помощью словаря перевести по пять страниц по обе стороны от середины монографии. Борис ещё не знал, что на уровне подсознания он нащупал правильную методику подготовки к непростому экзамену. Переведя за оставшуюся до экзамена неделю десять страниц, Борис изучил практически всю геодезическую терминологию на немецком языке. Надо ли говорить, что на 130 непереведенных страницах она всё время повторялась. Сам экзамен напоминал хорошо разыгранный водевиль. Повезло, что на консультации перед экзаменом каждого попросили принести свою книгу для перевода. В последний момент, на каком-то неосознанном экстрасенсорном уровне, как бы предвидя действия экзаменатора, Борис догадался перегнуть свою книгу, которая, к счастью, была выполнена в мягком переплёте, ровно посредине, откуда, собственно, и вёлся отсчёт переведенных им страниц. Дальнейшие события показали, что стратегия была выбрана правильно. Когда Борис протянул экзаменатору свою книгу, он, перелистывая её, под влиянием неминуемо действующей силы тяжести, открыл её точно посредине. Отсчитав на всякий случай три страницы назад, он указал Борису искомый лист. Понятно, что перевод знакомой страницы не вызвал у него особых затруднений и, как следствие этому, в экзаменационном формуляре засияла отличная оценка.

Вот и сейчас Борису удалось выбрать более чем правильную методику для подготовки к экзамену по земельному законодательству. К его счастью, вопросы экзаменов предыдущих лет были сгруппированы в брошюре, которая была в открытой продаже. Купив этот бесценный материал и бегло просмотрев его, он пришёл в дикий ужас, почувствовав как вздыбились волосы на голове. Из десяти слов текста Борис в лучшем случае понимал лишь одно. Ещё хуже он себя почувствовал, когда открыл многостраничный свод Законов о земле. Да оно и понятно: это был не уличный и даже не научный иврит, а специфический язык юриспруденции. Борис вдруг вспомнил, что когда ещё в Москве ему вручили на подпись договор о купле дачного участка, он несколько раз перечитывал одни и те же предложения, написанные заковыристым юридическим языком, чтобы понять, о чём идёт речь. А ведь документ был составлен на родном русском языке. Сегодня же речь идёт о многостраничном тексте на семитском языке, с всё ещё непривычными буквами, напечатанными справа налево. Может быть и прав Эдуард? К чёртовой матери это земельное законодательство, кому нужна эта дьявольская лицензия, добытой ценой издевательства над самим собой. Поборов минутное замешательство, Борис попытался найти в этих законодательных сборниках ответ на один из вопросов, вычитанных в купленной брошюре. Сначала ему это не удалось. Однако, чем больше он всматривался в ивритские слова, формирующие вопрос, чем чаще с помощью словаря вникал в смысл вопроса, тем легче и быстрее находил ответы в юридических первоисточниках. Уже через месяц он без особого напряжения ориентировался в этих юридических талмудах. Это отнюдь не означало, что он досконально понимал всё, что там написано. Зато это знаменовало факт того, что Борис знал где, в каком месте, в какой статье или параграфе следует искать ответ на искомый вопрос. Собственно это было всё, что и требовалось доказать. На экзамене разрешалось пользоваться книгами, в которых размещались различные законодательные акты и другие нормативные документы. На этом этапе всё искусство заключалось в поиске нужного параграфа в соответствующем юридическом сборнике с тем, чтобы из многословья, приведенного в нём, отсеять второстепенное и выбрать главное предложение, которое служило бы основой ответа на поставленный вопрос. С этой задачей Борис справился, и уже через несколько месяцев генеральный директор в торжественной обстановке вручал ему диплом лицензионного геодезиста, имеющего право подписи на всех документах и чертежах составленных им.

Глава 21. Пикник

Событие не прошло незамеченным в глазах коллектива, в котором работал Борис. Все его от души поздравляли и, поскольку отдел состоял исключительно из бывших граждан одной шестой части суши, настойчиво попросили его это событие «обмыть». Понятно, что эта чисто русская идиома на иврит не переводилась равно, как и на другой любой иностранный язык. Спорить было бесполезно, так как Борис отчётливо осознавал, что ещё по советским понятиям (а понятия эти крепко укоренились в сознании как бывших, так и настоящих жителей необъятной страны Советов), если он откажется от сабантуя, то ему обязательно скажут: ты нас не уважаешь. Своих же сотрудников Борис больше, чем уважал. В той доизраильской жизни ему приходилось работать в экспедициях, проектном институте, на институтской кафедре, но нигде не было такого сплочённого и дружного коллектива, как сегодня. Это отнюдь не потому, что он состоял исключительно из лиц еврейской национальности. Ведь в Москве у Бориса было много друзей, и все они были русские, украинцы, белорусы, даже узбеки и татары были, и ни одного из них он не променял бы на иудея. Но так сложилось сегодня, что в отделе подобрался коллектив единомышленников, а мышление в одном направлении, прежде всего, предполагало общность взглядов, если не на все аспекты текущего бытия, то на большую его часть. Понятно, что в коллективе работали не одни доктора наук. Их не то, чтобы дополняли, а работали с ними наравне инженера и программисты. Борис помнил, что как только начал работать здесь, Эдуард, поочерёдно указывая ему на будущего товарища по работе, не без пафоса произносил:

– Вот это Лёня Горовец, талантливейший программист, окончил школу с золотой медалью выпускник мехмата Днепропетровского университета. Возле него сидит Марина Абрамова, обладательница красного диплома по специальности «Прикладная геодезия» в Криворожском горнорудном институте. Чуть левее находится стол Дины Рудштейн, математик, из стен Вильнюсского университета.

Разумеется, это далеко не все, что хотели отпраздновать получение им лицензии.

Он вдруг вспомнил, что, когда ещё в Москве, родилась младшая Наташка, он радостный и возбуждённый пришёл на кафедру со словами:

– Поздравьте, у меня снова родилась девочка!

Не прошло и пяти минут, как его вызвал заведующий кафедрой. Когда Борис зашёл к нему в кабинет, там уже собрался весь коллектив. Кто-то держал самопальный, на скорую руку, сделанный плакат, на котором было выписано:

– Дамский наш мастер, так уж и быть, Среднюю дочку надо обмыть.

Это было время, когда он работал ассистентом, зарплата его составляла всего лишь 125 рублей в месяц, Татьяна не работала, сидя дома со, слабой здоровьем, Светланой. Поэтому, растроганному Борису ничего не оставалось, как выкрикнуть своим коллегам:

– Спасибо, конечно, но поверьте на «обмыть» у меня нет пока никаких ни моральных, ни, тем более, материальных возможностей.

На тираду Бориса дружная кафедра космической геодезии скинулась по три рубля, благодаря чему уже через час был накрыт стол для празднования радостного события.

Сегодня у Бориса были все возможности, чтобы отметить свой успех. Но в Израиле как-то не очень было принято накрывать столы в рабочее время, что он и попытался популярно выразить своим друзьям. Однако и здесь отыскалось своё решение. Кто-то подал идею в субботу всем отделом выехать на природу, на пикник. Сказано – сделано. Тем более, что к этому времени почти все уже успели обзавестись новыми автомобилями, купленными по 50 % скидке, положенной новым репатриантам. Решили посетить израильский Север, который был окружён невысокими горами, наполовину покрытыми лесами. Не Памир, не Тянь-Шань и не Кавказ, конечно, где приходилось бывать Борису, и даже не тайга, но всё-таки не лысая пустыня Негев. В раннее субботнее утро кавалькада, состоящая из двенадцати машин, выехала на приморское шоссе, взяв курс на холмы и горы Галилеи. Приёмники спутниковой навигации и мобильные телефоны в то время ещё не были в обиходе водителей, поэтому Эдуард выдал путешественникам следующую директиву:

– Нам, дамы и господа предстоит проехать более, чем двести километров по незнакомой дороге. Колонну буду возглавлять я, а замыкать Борис. Все должны дружно следовать за мной. Самое сложное – это светофоры. Если все машины не успеют проскочить на зелёный свет, будем поджидать друг друга на обочине шоссе, другого выхода нет.

Эдуард закончил свой речитатив пафосным клише, заимствованным по этому случаю у Ильфа и Петрова:

– Так ударим, дорогие друзья, нашим автопробегом по бездорожью и разгильдяйству.

Ни бездорожья, ни, тем более, разгильдяйства на израильских автострадах обнаружено не было. Поэтому, сначала всё шло по плану. Но, когда приблизились к уникальному озеру Кинерет, которое находится на 213 метров ниже уровня мирового океана, Эдуард по ошибке направил колонну, в один из четырёх святых для евреев городов, в город Тверия. Своё название город получил от имени римского императора Тиберия. В своё время, после изгнания евреев из Иерусалима, это место стало главным духовным центром страны. В считанных километрах от Тверии, где из озера Кинерет вытекает река Иордан, находится предполагаемое место крещения Иисуса в водах этой священной реки. Лидер автопробега бывший профессор Эдуард Гомельский в эту минуту меньше всего размышлял как о месте крещения Христа, так и о самом Создателе. Через лобовое стекло он напряжённо вглядывался в старые из чёрного базальта дома, нависающие над узкими и извилистыми улочками древнего города, и думал только об одном: как вывести свой автомобильный обоз из этого городского лабиринта. Через полчаса незапланированной экскурсии колонна остановилась. Борис, как замыкающий колонну, увидел возле синего «OPEL KADETT» Эдуарда синие блики мигалки машины дорожной полиции. Оказалось, что профессор решил, не мудрствуя лукаво, спросить у проезжавшей мимо полиции дорогу к горам Хермона. При этом он не забыл сообщить полицейскому, что прокладывает путь двенадцати машинам, в которых восседают совсем свежие репатрианты из Советского Союза. Как видно полиция Израиля, также как и милиция СССР, бережёт своих граждан. Поэтому, полицейская машина, включив свои красно-синие проблесковые сигналы, с рёвом помчалась по улицам Тверии, прокладывая дорогу дюжине машин с коллегами Бориса. Встревоженные жители города, наверняка, гадали, что это за VIP-персоны задумали посетить их историческое захолустье, нарушая святость субботы.

Пока жители Тверии строили свои догадки, обозначенные выше «очень важные персоны» с помощью доблестной израильской полиции выкатили на автостраду, которая протянулась параллельно береговой линии голубого Кинерета. Через четверть часа они достигли его конца и, когда повернули на восток, перед ними открылись Голанские высоты. Эти высоты представляют собой горное плато вулканического происхождения, высшей точкой которого является гора Хермон с высотой 2236 метров. У её подножья отыскалась большая живописная поляна, окружённая сосновым лесом. Повсюду клубился синеватый ароматный дымок над тлеющими мангалами, вокруг которых восседали любители провести субботний досуг на природе. Большинство почитателей пикников говорили на русском языке. Порой у сегодняшних обитателей лесной поляны проскальзывала даже неформатная лексика, как неотъемлемая часть великого и могучего языка. Вообще, пикник, составной частью которого являлось поджаривание мяса на огне, считался в Израиле чуть ли не национальным видом спорта, прежде всего, из-за его массовости и любви к пропахшим огнём вкусностям. Некоторые специалисты по этой части утверждают, что недалеко то время, что он будет включён в программу Олимпийских игр. Но для русских израильтян, прежде всего, важен был принцип «ни хлебом единым», определяющим для них являлся ни «хлеб», а весёлое и искреннее общение на природе. Конечно, не обходилось без возлияний, но небольшие порции водки, виски или сухого вина потреблялись не столько как закуска к поджаренному мясу и соленьям, сколько представлялись не таким уж и плохим подспорьем к пикниковым оживлённым беседам и разговорам. Припевом к первой здравице за экзаменационный успех Бориса в получении лицензии, явилась песня, которую запел Эдуард, перебирая струны видавшей виды шестиструнной гитары. Все дружно подхватили слова незатейливой мелодии:

– Когда пылает костёр горячий, Для песен мало так нужных слов, Мы беспокойный народ бродячий Геодезистов-полевиков.

У Бориса, то ли от сизого дымка, тянущегося от мангала, то ли от нахлынувших воспоминаний, на глазах выступили скупые слёзинки.

– Что случилось, Боря, – с тревогой спросила Татьяна, заметив мокроту на ресницах у мужа.

– Понимаете, друзья, что происходит – растроганно проговорил он, – эту песню мы пели в таёжных дебрях Забайкалья, болотистой тундре Чукотки, на заснеженных вершинах Памира и Кавказа, и кто мог подумать, что этот же напев расползётся на святой земле, где родился Иисус Христос и где его же и распяли.

– Происходит, Боря, то, – вступил в беседу Юрий Эпштейн, – что мы, неважно, геодезисты, математики, доктора или сантехники, были рассеяны в различных уголках не только Советского Союза, а и всего мира. При этом именно мы, евреи, постоянно подвергались преследованиям и гонениям. Сегодня нас никто не притесняет, а гонит нас только свежий ветерок, дующий с Хермона, гонит, чтобы закончить наш геодезический гимн:

– О нас не пишут стихи, поэмы, И даже песни не пропоют, Споёмте сами, ведь мы не немы, Про наш нелёгкий и нужный труд.

– Ты знаешь, Юра, – неожиданно воскликнул Миша Фельдман, – тему гонений и притеснений евреев отлично описал в своей незабвенной формуле ещё Альберт Эйнштейн.

– Что это ещё за формула, которой я не знаю, – занервничал Лёня Горовец, – мы в наших университетах таких выражений не изучали.

– Мы много чего не проходили в наших университетах, – философски заметил Эдуард, протягивая Мише несгоревший прутик с мангала с тем, чтобы он написал эту формулу.

– Да вы все её знаете, – засмеялся Михаил, выводя на земле известное выражение: Е=МС2, где Ε-еврей, М-«мазл», С-«-цурес», мазл и цурес в переводе с идиша обозначают соответственно удачу и беду.

– Это совсем не смешно, – растерянно пробормотал Толя Пастернак, – ведь из-за всех этих «цуресов» евреи СССР вынуждены были менять свои фамилии, тем самым отказываясь от родословной своих отцов. И таких немало, особенно публичных людей.

– Да, что там говорить, – поддержал беседу Аркадий Друх, – у отца моего друга Виктора была типичная для анекдотов про евреев фамилия Абрамович. Во время войны, когда в паспортных отделах страны царил хаос и беспорядок, ему удалось поменять эту фамилию на Абаев, заодно в паспорте вместо «еврей» записали «осетин». В конструкторском бюро, где работал Виктор, все прекрасно знали, что он принадлежит к иудейскому племени, и поэтому время от времени спрашивали у него, как называется столица Южной Осетии. А он бедный никак не мог выучить её название – Цхинвал и всегда под раскаты всеобщего смеха краснел, тушевался и отвечал невпопад.

– По этому поводу, – вмешалась в разговор Дина Рудштейн, – я прочту вам стихотворение неизвестного мне автора:

Не грузины, не армяне И, конечно, не славяне – Юдофобами гонимы, Лишь евреи псевдонимы Стали дружно принимать И фамилии менять. Броневой был Факторович, Герд Зиновий – Храпинович, А Михоэлс – тот и вовсе Переделался из Вовси, (Что сменилось для еврея? – Хрен, ведь, редьки, не вкуснее). Танич – бывший Танхилевич, Инин – раньше был Гуревич, Стал Утёсовым Вайсбейн Лебенбаум – Воробей. А потомственный еврей Сёма Альтов был, ребята, Аж Альтшуллером когда-то. Карцев – Кац, Бернес – Нейман, Долина, та – Кугельман, Водяной был Вассерман. Исключенье – Мулерман, Потому что у Вадима Просто нету псевдонима. Никакого нет резона Псевдоним иметь Кобзону. Хоть стреляй из томогавка – Не сломаешь Валю Гафта. И скажите, мне на милость, Мастерство их изменилось? Не заставить молодцов Отказаться от отцов! Ладно, Троцкий был Бронштейн, По другому он не мог. Но, ведь, Горин был Офштейн, А Арканов был Штейн бок. Они за это не в ответе, И их судить я не берусь, – Так повелось на белом свете В стране, что звать Святая Русь!

Тем временем шашлычная отдушина на природе продолжалась, и кто-то предложил выпить за Святую Русь, откуда произрастали корни всех присутствующих.

– Ну, вот, что это ещё за здравица, – фыркнула Марина Абрамова, – не буду я пить за страну, где умным и талантливым людям для достойного бытия приходилось отказываться от фамилий своих предков. В совсем не лиричном мадригале, который прочитала Дина, упомянуты далеко не все псевдонимы, на самом деле, их, наверное, тысячи. Приведу только некоторые из них, которые у всех на слуху:

Илья Ильф – писатель – Иехиель Арьевич Файнзильберг,

Михаил Светлов – поэт – Михаил Аркадьевич Шейнкман,

Агния Барто – поэтесса – Гетель Лейбовна Волова,

Анатолий Рыбаков – писатель – Анатолий Наумович Аронов,

Маргарита Алигер – поэтесса – Маргарита Иосифовна Зейлигер,

Александр Володин – драматург – Александр Моисеевич Лифшиц,

Александр Галич – поэт, бард – Александр Аронович Гинзбург,

Давид Самойлов – поэт – Давид Самуилович Кауфман,

Анатолий Алексин – писатель – Анатолий Георгиевич Гоберман,

Леонид Зорин – драматург – Леонид Генрихович Зальцман,

Юлиан Семёнов – писатель – Юлиан Семёнович Ляндрес,

Григорий Бакланов – писатель – Григорий Яковлевич Фридман,

Эдуард Тополь – писатель – Эдуард Владимирович Топельберг,

Борис Акунин – писатель – Григорий Шалвович Чхартишвили,

Владимир Кунин – писатель – Владимир Владимирович Фейнберг.

Когда Марина закончила оглашать весь список элитарных евреев русского покроя, Эдуард воскликнул:

– Ничего себе, понятия не имел, что все перечисленные являются, как говорил незабвенный Горбачёв, лицами еврейской национальности.

– Так именно в этом и состояла фишка советских аппаратчиков: народ ни в коем случае не должен был отождествлять любимых поэтов, писателей и артистов с их иудейским происхождением.

– Но мне известна и обратная картина, – заговорил до сих пор молчавший Борис, – когда мой сосед Владимир Медведев, репатриировавшийся из Одессы, поменял своё имя и фамилию на Зэв Бардов. Он дал на это разумное объяснение: во-первых, Зэв с иврита переводится как волк, а слово Владимир созвучно этому хищнику, во-вторых, медведь переводится с английского как «бар», а с иврита – «дов», вот и получилось словосочетание Бардов, да и окраска фамилии не была искажена.

– А знаете ли вы, друзья, – заулыбалась Марина, – мне рассказывали, что фамилия первого мэра израильского города Ришон-Лецион, в котором я живу, была Доброшклянка, что в переводе то ли с польского, то ли с украинского означает «хороший стакан». Конечно же, по приезду в Палестину ему пришлось поменять фамилию.

Вокруг столика, нагруженного свежими овощами, соленьями и традиционным хумусом с тхиной, воцарилось затяжное молчание. Все методично пережёвывали хорошо прожаренное мясо, поглядывая на голубой ручеёк, извивающийся между стройными соснами.

– Вы уж извините, господа геодезисты, – прервал недолгое затишье Лёня Горовец, – но пришло время выпить за наших очаровательных жён.

Когда все дружно опустошили свои пластиковые стаканчики, Леонид продолжил:

– Возможно, не все знают, но в русском политическом истеблишменте существовало такое понятие как «еврейские жёны».

Лёня раскрыл, вынутую из кармана, потрёпанную записную книжку и стал читать, что жену главного теоретика марксизма Г.В.Плеханова звали Боград Розалия Марковна. Еврейских жён известного российского политического деятеля С.М.Кирова – Мария Львовна Маркус, члена ЦК РКП (б) Н.И.Бухарина – Эсфирь Исаевна Гурвич, незабвенного Председателя ВЧК Ф.Э.Дзержинского – Софья Сигизмундовна Мушкат, кровавого генерального комиссара безопасности Н.И.Ежова – Соламиф Соломоновна Хаютина, а жену крупного советского военачальника КЕ. Ворошилова – Голда Горбман. Еврейками были: жена (Жемчужина Полина Семёновна) одного из высших руководителей КПСС В.М.Молотова, жена (Коган Евгения Соломоновна) секретаря ЦК ВКП (б) В.В.Куйбышева, жена (Н.Розенталь) первого наркома просвещения А.В.Луначарского, жена (Амалия Израилевна Мальц) первого заместителя председателя Совета Министров СССР М.Г.Первухина, жена (Хазан Дора Моисеевна) члена Политбюро ЦК ВКП (б) А.А.Андреева, жена (Юдифь Исааковна Мельцер) сына «вождя всех времён и народов» Якова Джугашвили, жена (Металликова Бронислава Соломоновна) личного секретаря вышеуказанного вождя А.Н.Поскрёбышева.

– Если уж продолжать тему русского еврейства, а если точнее, то, наверное, еврейского русизма, – вклинился в разговор Юрий Эпштейн, – то нельзя не упомянуть о русской литературе.

Юрий обратил внимание, что в 19 веке появились два знаковых поэта еврейской национальности: Семён Надсон и Афанасий Фет. Первый из них писал: «И в час уныний, в час скорбей, я чувствую, что я еврей». 20 век ознаменовался рождением ещё трёх великих русско-еврейских поэтов: Борис Пастернак, Иосиф Бродский и Осип Мандельштам, причём первые два стали лауреатами Нобелевской премии из пяти в СССР, награждённых в области литературы. Всем известны имена маститых советских писателей-евреев Ильи Эренбурга, Василия Гросмана, Василия Аксёнова, Анатолия Алексина, Владимир Войнович, Михаил Жванецкий, Вениамин Каверин, Эммануил Казакевич, Анатолий Рыбаков, Юлиан Семёнов, братья Стругацкие, Александр Чаковский, Евгений Шварц, Лев Шейнин. Юрий ещё не знал, что в 2007 году лауреатами российской национальной премии «Большая книга» станут, смешно говорить, две писательницы-еврейки Людмила Улицкая, живущая в Германии и Дина Рубина, обосновавшаяся в Израиле.

Больше того, в 2013 году Дину Рубину назначат автором текста «Тотального диктанта», своеобразной образовательной акции по проверке владения русским языком. Обозреватель «Комсомольской правды» Ульяна Скойбеда в своей статье «Почему нас русскому языку учит гражданка Израиля» пишет, что Дина Рубина, являясь ярчайшей и талантливой писательницей, имеет статус гражданки другого государства, называемого Израиль. Журналистка «Комсомолки», возможно, не без оснований, справедливо вопрошает:

– Что, у нас в России своих писателей нет? Зачем показывать, что лучше всех русский язык знает эмигрантка с двадцатитрёхлетним стажем? Уехала, и теперь нас будет учить?

А может впору, и спросить скандальную, с привкусом антисемитизма, журналистку:

– Почему же в предыдущие года авторитетная комиссия поручила написать тексты этого же тотального диктанта писателям-евреям Борису Стругацкому и Дмитрию Быкову? Разве мало уважаемых и достойных литераторов не евреев в Союзе писателей России?

А ещё хотелось бы справиться у незабвенной Ульяны Скойбеда:

– Почему так случилось, что каждый второй школьник, обучавшийся в 50 – 70 годах прошлого столетия, скажет вам, что преподавателем русского языка и литературы у него была еврейка?

Похоже, что бедовая Ульяна Борисовна Скайбеда из Москвы не знает, а вот рав Элиягу Эссас из Иерусалима более информирован. Уважаемый рав подтвердил, что в странах бывшего Советского Союза среди преподавателей русского языка и литературы и сегодня немало евреев. На его взгляд объяснение этого феномена кроется в том, что евреям вообще свойственен повышенный интерес к высоким материям – поиску Истины и справедливости, интерес к проблемам этики и морали и т. д. Рав Эссас указывает, что если еврей погружён в традиционную еврейскую жизнь – он посвящает себя изучению Торы, Талмуда и других книг, содержащих Мудрость Творца. В них он ищет жизненные ориентиры и черпает духовную энергию, идеалы и истинные ценности. Далее раввин акцентирует на том, что в последние 100-150 лет многие евреи оказались оторванными от еврейства: они родились в семьях, оторванных от еврейских традиций. Но, так или иначе, и у еврея, отдалившегося от своего народа и Торы, всё равно остаётся заложенный в него Свыше духовный потенциал. Спрашивается, чем ему утолять духовный голод в нееврейской среде, в которой он пытается раствориться? Рав Элиягу Эссас сам же и отвечает на этот вопрос: в нееврейском мире некой заменой духовности, к которой еврей внутренне устремлён, может служить, прежде всего, литература прошлых веков, которую принято называть классической. Вот и получается, что евреи, живущие «сами по себе», вне традиционной еврейской общины, зачастую реализуют свой духовный потенциал, занимаясь литературоведческими исследованиями и преподаванием. Трудно сказать, примет ли, не совсем уважаемая нами, Ульяна Скайбеда такое сложное, но по-своему понятное и логичное, объяснение еврейского богослова, но справедливость его слов нам кажется очевидной.

Всем казалось, что на этой оптимистической ноте экскурс будет закончен. Однако сквозь шум прорезался мелодичный голос Татьяны, которая заявила, что в приведенном списке русско-еврейской элиты отсутствуют известные художники Исаак Левитан и Марк Шагал, композиторы Исаак Дунаевский, Оскар Фельцман, Марк Фрадкин, Владимир Шаинский, Александр Журбин, шахматисты Михаил Ботвинник, Давид Бронштейн, Ефим Геллер, Гарри Каспаров, Виктор Корчной, Михаил Таль, Леонид Штейн. Ей вторила Дина, которая заявила, что незаслуженно забыли советско-еврейских артистов. Среди них: Аркадий Райкин и Ефим Березин (Штепсель), Леонид Агутин и Анжелика Варум, Лариса Долина и Олег Газманов, Тамара Гвердцители и Максим Леонидов, Лолита и Жасмин, Борис Моисеев и Михаил Шуфутинский, Клара Новикова и Елена Воробей, Максим Галкин и Аркадий Укупник, Владимир Винокур и Роман Карцев, Ефим Шифрин и Геннадий Хазанов, Михаил Жванецкий и Леон Измайлов.

Наверное, Дина продолжила бы свой список еврейских артистов, если бы её не перебил Эдуард, который отрывисто выкрикнул:

– Всё, товарищи, стоп машина, хватит прославлять еврейские таланты, не для этого мы здесь собрались. Все понятно, что евреи самые умные, самые изворотливые, возможно, даже самые хитрые и, конечно же, самые мудрые. Но это всё, так сказать, на душу населения. Можно подумать, что у русских не было среди писателей Толстого и Достоевского, среди поэтов Пушкина и Лермонтова, среди шахматистов Александра Алёхина и Анатолия Карпова, среди композиторов Сергея Рахманинова и Дмитрия Шостаковича, а среди эстрадников Аллы Пугачёвой и Михаила Задорнова. А где же, позвольте спросить, евреи – колхозники, сантехники, слесари и строители? Куда делись глупые евреи, которые в средней школе получали неуды и не могли решить простой арифметической задачки? В общем, достаточно, закрыли тему, и, если, не забыли, зачем мы приехали в этот лес, то давайте снова выпьем за Бориса, который первый из нас стал лицензированным израильским геодезистом.

Под громкое и протяжное «лехаим» компания дружно прикончила остатки спиртного и девушки стали разливать заготовленный в термосах ещё тёплый чёрный кофе. Но так уж получилось, что наполненному кофе суждено было остыть. Просто внимание всех обитателей пикниковой поляны привлёк бородач, стоявший на высоком пеньке. Раскачиваясь на нём по дугообразной амплитуде, в немалой степени, вызванной парами выпитой русской водки из наполовину опустошённой бутылки в его руках, он зычным голосом оглушительно вопил:

– Внимание, евреи, с вами говорит Яша Кацман. Я приехал к вам из США, из самого Бруклина, в котором находится знаменитый Брайтон Бич. Чтоб всем было так хорошо, как мне там. Но хочу сказать, что здесь, у вас в гостях, мне ещё лучше. У нас в Америке есть всё, но у нас нет такой еврейской дружбы, как у вас. У нас есть «барбекю», где у мангала хлопочут максимум четыре человека, но у нас нет такого тесного соприкосновения, такого тёплого контакта, как у вас.

Бородач поднял руку с водочной бутылкой вверх и раскатисто выкрикнул:

– Русские евреи! Я завидую вам, я люблю вас! Лехаим!

Борис ещё не знал, что когда через пять лет он приедет к своему другу Володе в Нью-Йорк, тот будет праздновать свой день рождения. В этот день у него соберутся гости, его друзья, русско-американско-еврейского покроя. Первое, что поразило Бориса там, это купленная им в славном городе Атлантик-Сити бутылка прославленной шведской водки «Абсолют». Когда гости уже сидели за столом и наперебой расхваливали качество американских продуктов и спиртных напитков, Володина жена Галя пальцем поманила его на кухню и спросила:

– Послушай, Боря, зачем ты привёз водку из Израиля. Мне как-то неудобно ставить её на стол.

– А что случилось, Галя, – растерянно спросил он, ещё не признаваясь, что алкоголь куплен в специализированном американском магазине.

Галя молча вынула бутылку из холодильника: она вся была покрыта снежным наростом. Жена его друга была по образованию химиком и хорошо знала, что хорошая водка замерзает в холодильнике только при очень-очень низкой температуре, но никак при существующей в – 5 градусов. Вывод напрашивался один: водка была разбавлена. Борису осталось показать Гале случайно сохранившийся у него чек, свидетельствующий, в каком магазине была приобретена бутылка.

Но ещё больше поразило Бориса то, о чём говорили за американским столом его земляки. Вроде бы и общество было приличное, все собравшиеся, как и его друг, работали программистами в серьёзных фирмах, получая там солидную зарплату, а беседа велась, в сущности, о том, что измеряется в денежном эквиваленте. Вначале каждый расхваливал свой автомобиль: Кадиллак, Понтиак, Бьюик или Шевроле, не забывая прихвастнуть о его стоимости, разумеется, считалось, что чем выше цена, те престижнее машина. Потом обсуждению подверглись купленные дома, и здесь высшим мерилом являлись заплаченные за них деньги. Далее разговор вёлся об интерьере домов, проговаривались все детали мебельного декора комнат и кухни. Борис попивал свой коньячок и многозначительно переглядывался с Татьяной, они как бы говорили друг другу:

– Теперь ты понимаешь, о чём говорят русские «янки»? Вот тебе и американская мечта.

Вдруг кто-то из присутствующих вспомнил, что за столом сидят гости из Израиля и Борису предоставили слово для здравицы в честь именинника. Он же, чувствуя себя не в своей, как говорят, тарелке, обвёл всех каким-то пристрастным взглядом и, подняв свой фужер с недопитым коньяком «Хеннесси», начал свою тронную речь:

– Уважаемые леди и джентльмены! Я сижу за этим столом уже более часа, и всё время слышу фразу «у нас в Америке». Это похвально, что вы превозносите мощную державу, в которую имели счастье эмигрировать. Я же никогда не говорю «у нас в Израиле», в который в отличие от вас не эмигрировал, а репатриировался, как, в сущности, и подобает лицу еврейской национальности. Но сегодня я просто вынужден сообщить вам, что, если уже на то пошло, то «у нас в Израиле» в супермаркете разбавленную водку, каковую мне отпустили «у вас в Америке», не продают.

Татьяна, почувствовав, что её муж теряет контроль над собой и сейчас наговорит гостям кучу дерзостей, дёрнула его за отворот рубашки и прошептала так, чтобы услышали все:

– Боря, ты не у себя на кафедре. Лекцию прочитаешь потом, пора уже поздравить виновника торжества.

Похоже, что ей удалось бы разрядить обстановку, если бы кто-то, из успевших обидеться, гостей гневно не воскликнул:

– Ничего не скажешь, Владимир, грамотный к тебе друг приехал из какой-то задрипанной Израиловки нас, американцев, уму разуму учить.

Борис выстрелил свинцовым взглядом в сторону произнесшего эту тираду, неожиданно улыбнулся, снова приподнял свой фужер и быстро проговорил:

Владимир! За тебя, дорогой! Может быть, даже и за Америку, президент которой никогда бы не позволил себе пренебрежительно назвать дружественное ей еврейское государство, благодаря которому большинство из вас и оказалось здесь, Израиловкой.

Борис не спеша, с видимым наслаждением, допил свой коньяк и позволил себе продолжить:

– Вы уж простите меня еврейского провинциала, но у нас, как вы изволили выразиться, в Израиловке в день рождения не говорят о ссудах, дорогих автомобилях, бассейнах при доме и том, кто лучше устроил свой быт.

– И о чём же у вас говорят, если не о делах, связанных с финансами, – перебил его кто-то.

– Да о том, чем можно поделиться с друзьями, о детях, которые служат в израильской армии или учатся в школах и университетах, о террористических актах и войнах, в конце концов, о женщинах, в рамках дозволенного, и весёлых историях, которые порой приключаются с каждым.

Кто-то из гостей снова прервал Бориса и проникновенно сказал:

– Ты уж прости нас, Борис, никто из нас не хотел тебя обидеть и тем более оскорбить Израиль, которому мы, действительно, должны быть признательны, хотя бы за то, что он есть на белом свете. Я поднимаю тост за процветание этой милой и дорогой нам страны. Лехаим!

Тем временем пикник друзей-геодезистов подходил к концу. После сумбурного, но презентабельного выступления американского соотечественника на лесном пеньке настроение у всех было благодушно-весёлое. Но так уж принято у тех, кто родился на необъятных русских просторах: на работе говорить об отдыхе, а на досуге обсуждать рабочие будни. Юра Эпштейн вдруг вспомнил, что вчера объявили конкурс на замещение вакантной должности начальника отдела, в котором они работали. Просто всеми любимый Алекс Зильберштейн, которого в институте называли отцом русских репатриантов, через несколько недель уходил на пенсию или, как говорят, на заслуженный отдых. Алекс был для русских, если и не настоящим отцом, то полновесным еврейским пастырем, который вёл их по нелёгкой дороге абсорбции, по тяжёлой тропе устройства в незнакомом пространстве. Его рабочий день начинался с хождения по кабинетам начальства, целью которого было улучшение материального положения его русскоязычных работников. Кому-то он выбивал оплату проезда на работу, кому-то содержание автомобиля или покрытие телефонных разговоров по домашнему телефону, но самым главным его достижением являлось получение «постоянства» для всех русских работников отдела, который он возглавлял. Он неоднократно подходил к Борису и буквально заставлял его заниматься совершенствованием иврита, приговаривая при этом:

– Твоя карьера, твоё продвижение в израильской жизни – это знание иврита. Я, как начальник, разрешаю тебе выделять ежедневно полчаса из твоего рабочего времени для занятий: просто берёшь газету и переписываешь, именно переписываешь, какую-нибудь статью, а затем переводишь её с помощью словаря.

Уже через несколько месяцев Борис ощутил прок от методики, предложенной Алексом: он был в состоянии, пусть не бегло, но читать ивритские газеты, а главное понимать, о чём пишется в них.

Сам же Алекс совершенствовал свои знания в подзабытом русском языке. Через короткое время, когда его сотрудники затруднялись выразить мысль на иврите, он подсказывал им на их родном языке. Да что говорить, если сам премьер-министр занялся изучением русского языка: да и в самом деле скоро выборы, а в их преддверии неплохо было бы обратиться к миллионному русскому электорату вместо приветствия «шалом» с традиционным русским «здравствуйте». В последние дни перед выходом на пенсию Алекс зазывал Бориса в свой кабинет: на его рабочем столе лежала карта Украины. Он, указывая ему на, изображенную на карте, железную дорогу, со слезами на глазах говорил:

– Вот, смотри, Борис, здесь украинский город Ровно, а вот там, севернее, маленький городок Сарны, где я родился. Их соединяет железная дорога. Прошло полвека, как я уехал оттуда, но поверь мне, я помню, нет, нет, не на карте, а в натуре, каждый изгиб железной дороги, станционные постройки, пролетающие в окне поезда озёра и реки, помню даже развесистый жёлтолистный клён, стоявший у края железнодорожной насыпи.

И вот через несколько недель отдел должен проводить Алекса на пенсию. Свято место, разумеется, пусто не бывает. Как полагается в таких случаях, был объявлен конкурс на замещение должности, которую занимал Алекс.

Многие русские репатрианты поговаривали, что среди работников государственной службы Израиля якобы существует некая объективность и непредвзятость в перемещении сотрудников по управленческой вертикали посредством объявления конкурсов, что не практиковалось в организациях СССР. На самом деле, конкурс объявляли и в Советском Союзе, но это, почему-то, практиковалось только в институтах и в университетах, и называлось конкурсом на замещение вакантной должности, например, доцента кафедры геодезии. Этот конкурс проводился периодически, каждые пять лет. Теоретически он предполагал, что происходит некая независимая и справедливая ротация профессорско-преподавательского состава высшего учебного заведения. Практически же дело обстояло так, что не было никакой справедливости и независимости. Больше того, в подавляющем большинстве случаев, де-юре не было и никакой ротации, называемой в данном случае замещением. Де-факто, если искомый доцент, проработав свою пятилетку на упомянутой кафедре геодезии, не совершил уголовного преступления, не разругался с ректором и не переступил дорогу декану, он автоматически переизбирался на объявленную в конкурсе должность. При этом совершенно неважно, справлялся ли он как следует с чтением лекций, были ли написаны статьи, в которых излагались его научные исследования и разработки, принимал ли он активное участие в воспитательной работе среди студентов. Бывали, конечно, исключения из неписаных правил. Борису рассказывали, как в одном из вузов доцент выставил на экзамене, который сдавали 25 студентов, 19 неудовлетворительных оценок. После чего на Учёном Совете ректор, гневно колотя очками по трибуне, за которой он стоял, возмущённо голосил:

– Вы посмотрите, что у нас вытворяют некоторые преподаватели: они позволяют себе проваливать на экзамене всю группу. Разве такое возможно в советской высшей школе? Таких доцентов поганой метлой надо гнать из университета. Таких преподавателей мы не будем проводить по конкурсу.

Конечно же этого справедливого доцента таки не переизбрали на следующий срок.

Конкурсная Фемида в израильских государственных организациях также была бесконечно далека от беспристрастности. Конкурс, целью которого являлось выявить наиболее достойного претендента на объявленную должность, на деле превращался в далеко не театральный фарс. Внешне всё выставлялось более, чем прилично. Претенденты заполняли более чем громоздкую анкету, в которой среди прочего излагались все ступени их образования, перечень профильных курсов, которые они прошли, практическая деятельность по специальности и рекомендации авторитетных лиц. По своей форме конкурс мог быть как внутренним: то есть в нём могли участвовать только сотрудники данного предприятия, так и внешним: если по каким-то причинам комиссия приходила к выводу, что никто из этих сотрудников не подходит на заявленную должность. В этом случае в нём мог принимать участие любой специалист извне, удовлетворяющий требованиям, указанным в сообщении о конкурсе. Комиссия, как правило, состояла из четырёх человек: в неё входили председатель комиссии – представитель организации (как правило, кто-то из её руководства), представитель Управления государственной службы, представитель Объединённого израильского профсоюза и представитель Всеизраильской организации женщин (если в конкурсе участвует слабый пол). Итак, внешне всё отлично, подавай документы на конкурс и выигрывай его, в случае, если комиссия признает тебя достойным.

В чём же проявлялся фарс или, если называть вещи своими именами, цинизм внешне пристойного мероприятия? Да, прежде всего, в том, что конечный результат конкурсного спектакля в подавляющем большинстве случаев был предопределён заранее. Этот результат, как водится, определяла не, как казалось на непросвещённый взгляд, авторитетная комиссия, а генеральный директор предприятия, где проводился конкурс, или его заместители. Хорошо, если по их выбору и определению в конкурсе побеждал, действительно, специалист, подходящий под указанные в конкурсе критерии. Однако далеко не всегда это соответствовало реалиям. Зачастую, предпочтению отдавались субъективные факторы, связанные с протекцией, личным расположением руководства, кумовством и пособничеством. Разумеется, всё перечисленное не афишировалось и тщательно скрывалось. Собственно конкурс заключался в том, что претендент представал перед глазами комиссии и отвечал на стандартные вопросы: рассказать о своей работе и высказаться о том, что он предполагает улучшить, заняв искомую должность. Почётная миссия председателя комиссии заключалась в том, чтобы убедить остальных членов комиссии, мало что понимающих или вообще не разбирающихся в специальности испытуемого, дружно проголосовать за заранее намеченного ими кандидата.

Само собой разумеется, что русские репатрианты понятия не имели о подводных рифах надвигающегося на них конкурса. Поэтому, по простоте душевной подвыпившее пикниковое сообщество решило взвалить выбор нового начальника отдела на свои плечи и в соответствии с этим определить, кто из них будет участвовать в конкурсе. При обсуждении руководствовались, известным принципом демократического централизма – подчинение меньшинства большинству. После бурного обсуждения у догоравшего мангала, которое заключалось в неистовых выкриках, азарте шумного спора и экспансивных дебатах, были выдвинуты две кандидатуры: Эдуарда и Бориса. Кто-то предложил, как когда-то на комсомольском собрании, выставить назревший вопрос на голосование. Тем самым принцип демократического централизма был соблюдён: с разницей в два голоса победу одержал Эдуард. Аркадий, разливая на посошок остатки спиртного, предложил выпить за успех Эдуарда. И невдомёк было всем, что вопрос выбора будущего начальника отдела решается не на пикнике, даже не на самом конкурсе, а в кабинетах администрации предприятия.

Глава 22. Конкурс

Эдуард в силу своей кулуарной близорукости уже видел себя в кресле начальника. Он торжественно обещал всем реорганизовать работу отдела, придав ему научную окраску, и направить его деятельность на решение тех насущных задач, которые до сих пор не были реализованы. Результат пикниковых выборов он принял за истину в последней инстанции, справедливо полагая, что, если в конкурсе участвует один претендент, то ему и обеспечен успех. Дополнительной предпосылкой к этому являлось безупречное научно-инженерное досье профессора Эдуарда Гомельского. Однако вопреки здравой логике, скрытно от всех, документы на конкурс подал инженер отдела Сёма Ротенберг. И это несмотря на то, что на импровизированных выборах в лесу Сёма голосовал за Эдуарда. Послужной список Семёна резко отличался от трудовой биографии Эдуарда. Профессор Гомельский прошёл практически все этапы геодезической деятельности. Он начал её с рабочего в геодезической партии в сибирской тайге. После окончания института работал инженером на Памире, главным инженером экспедиции на Колыме. Затем аспирантура, защита кандидатской, а через несколько лет и докторской диссертации. Занимал должность доцента кафедры высшей геодезии и астрономии в Новосибирском институте инженеров геодезии, профессора кафедры прикладной геодезии в Криворожском горнорудном институте и заведующего кафедрой инженерной геодезии Одесского инженерно-строительного института. Трудовое прошлое Семёна выглядело гораздо скромнее. После окончания Московского института инженеров геодезии был призван в армию, в которой недолгое время прослужил в качестве офицера топографической службы. После увольнения в запас, не понятно, каким образом, попал на работу в Центральное статистическое управление СССР, где и проработал оставшиеся годы советской жизни, причём большую её часть занимал там должность начальника отдела в вычислительном центре, занимаясь там административной работой. Понятно, что проработав многие годы по специальности, весьма далёкой от геодезии, Семён к моменту приезда в Израиль успел ощутимо подзабыть землемерную науку.

За два дня до конкурса Бориса вызвал к себе генеральный директор. Без всяких предисловий он спросил:

– Почему, доктор Буткевич, я не вижу ваших документов среди подавших на конкурс?

– Простите меня, господин директор, – ответил ему Борис, – я считаю кандидатуру доктора Гомельского более достойной, чем моя.

– Чья кандидатура более подходящая, – оборвал его Ицхак Пелед, – не вам решать, а конкурсной комиссии. Вам же, доктор Буткевич, я настоятельно советую делать карьеру, а не заниматься рассуждениями и демагогией.

– Но, господин директор, – возразил ему Борис, – поймите, я был ещё аспирантом, а Эдуард уже профессором, руководителем диссертации соискательницы, которую он привёз в Москву на защиту.

– И что это меняет, Борис, – улыбнулся директор, – впрочем, это значит только одно: что прошло время, вы заметно выросли в профессии и можете конкурировать с уважаемым профессором. Так что не валяйте дурака, господин Буткевич, ещё есть три дня, вы успеете подготовить документы на конкурс.

– Нет, господин директор, – отрезал ему Борис, – в израильской жизни Эдуард стал ещё и моим другом, а друзьям дорогу не переступают.

– Причём здесь друзья, причём здесь дорога, которую почему-то нельзя переходить, – недоумённо пожал плечами Ицхак Пелед, – когда речь идёт о продвижении по служебной лестнице, о значительном повышении должности, об изменении статуса, в конце концов, о росте материального положения. Разве этого мало?

– Мало, господин директор, – выдохнул Борис, – в жизни есть ценности поважнее материальных.

– Ну, никак не пойму я ваш русский менталитет, – сокрушённо пробубнил Ицхак Пелед, – вы свободны, доктор Буткевич.

Покинув кабинет директора, в коридоре Бориса чуть не сбил с ног Эдуард. Вид у него был более чем взбудораженный. Озабоченность и взвинченность Эдуарда невольно переметнулась на Бориса.

– В чём дело, Эдик, – взволнованно осведомился он, – надеюсь, что никто не умер.

– Да слава Всевышнему никто, – отозвался он, – но есть, Боря, одна проблема, которую надо немедленно обсудить. Я тебя уже полчаса ищу, где ты был.

– Был у генерального, – мрачно пробубнил Борис, – который, кстати, чуть ли не в приказном порядке, предложил мне подать документы на конкурс. Я, правда, совсем не уверен, что это кстати…

– Ты не поверишь, Боря, – вспыхнул Эдуард, – но это как раз очень кстати. И что ты ответил директору?

– Разумеется, я не согласился, мотивируя это тем, что не хочу создавать конкуренцию своему другу.

– Боря, дорогой, – воскликнул Эдуард, – спасибо, конечно, за поддержку, но это именно то, что сейчас необходимо сделать, создать противоборство. Я тебя очень прошу, у нас есть ещё три дня, немедленно подавай свои документы на конкурс.

– Послушай, Эдик, – встрепенулся Борис, – я ровным счётом ничего не понимаю, ты можешь внятно объяснить, что происходит.

– Внятно не могу, – понуро отозвался Эдуард, – а вот сумбурно и запутанно попробую.

– Ну, давай, Эдик, запутывай, – согласился Борис.

Эдуард сообщил ему, что боготворившая его женщина, Клара Гофман, которая занимала должность председателя профсоюза в институте, предоставила, чуть ли не секретную информацию, в соответствии с которой явствовало, что на конкурс подал ещё один человек из отдела, где они работали. Единственное, что Клара могла сообщить, что у него нет докторской степени, а имеется только вторая.

– Понимаешь, Боря, – мрачно продолжал Эдуард, – мне кажется, что за моей спиной плетётся какая-то непонятная интрига.

– Эдик, если кажется, – провозгласил, смеясь, Борис, – то говорят, что креститься надо. Но это у христиан, а у нас, евреев, возможно, надо делать обрезание.

– Ты зря издеваешься надо мной, Борис, – возмутился Эдуард, – я об этом никому не говорил, но так получилось, что я, когда приехал в Израиль, в свои пятьдесят три года сделал то, что ты называешь обрезанием.

– Эдик, у тебя, вообще-то, все дома, – покрутил указательным пальцем у виска Борис, – не думал я, что ты настолько религиозен.

– Да знаю я, Боря, что религия-опиум народа, – жалобно проговорил Эдуард, – это я ещё в Одессе в школе проходил. Но я очень хотел, чтобы мой девятнадцатилетний сын, живя в Израиле, всё-таки ощутил себя хоть немножко евреем. Он, однако, упирался, и не хотел этого делать. Пришлось затащить его в больницу и на личном примере показать, что отец, несмотря на профессорское звание, и вопреки своим атеистическим воззрениям, готов сделать этот древний обряд.

– Ай да профессор, – захохотал Борис, – жаль, что здесь не дают медаль Герой Израиля. Будь я премьер-министром, я бы тебя обязательно наградил ею.

– Хватит ухмыляться, – перебил его Эдуард, – давай лучше вернёмся к нашим баранам. Получается, что по неизвестным мне причинам кто-то заинтересован провести на должность начальника нашего отдела своего человека.

– Допустим твоя версия, – предположил Борис, – имеет право на существование, но какое это имеет отношение ко мне, почему я должен противодействовать тебе.

– Послушай, доцент Буткевич, – рассердился Эдуард, – суть идеи заключается в следующем: одно дело, когда на конкурс подают два человека, из которых один доктор, а другой инженер, шансы у них выиграть конкурс почти «фифти-фифти», поскольку речь идёт о руководстве инженерным отделом, а не научно-исследовательской лабораторией.

– Пока не вижу здесь никакой логики, – прервал речитатив Эдуарда Борис.

– Перехожу непосредственно к логике, – продолжил своё умозаключение Эдуард, – видишь ли, Боря, дело принимает совсем другую окраску, если в конкурсе будут участвовать два доктора (ты и я) против одного инженера. Думается, что у комиссии не хватит наглости прокатить двух докторов, у которых к тому же блестящие резюме.

– Если я правильно понял тебя, Эдик, – подытожил Борис, – я тебе нужен, если можно так выразиться, для подстраховки.

– Можно и так выразиться, Боря, – подтвердил Эдуард, – однако, в любом случае, победа будет за нами. Кто-нибудь из нас, если и не я, то ты, обязательно выиграет этот конкурс.

После такой, близкой к железной, логике Борису ничего не оставалось как подать свои документы на конкурс. Он проходил в кабинете начальника отдела кадров института. Первым вызвали туда Эдуарда. Ровно через пятнадцать минут пригласили Бориса. Позже выяснилось, что оба произвели на комиссию неотразимое впечатление. Когда Борис выходил из кабинета, он лицом к лицу столкнулся с Сёмой Ротенбергом.

– А ты что здесь делаешь, Сёма, – удивился Борис, – часом не заблудился.

– То же что и ты, доктор, – не без издёвки прикрикнул Сёма, – думаешь только тебе позволено участвовать в конкурсе, мы тоже не лыком шиты.

Борис расставил руки в стороны, как бы препятствуя ему зайти в кабинет. Однако Сёма изворотливо пригнулся и под руками Бориса ловко прошмыгнул в комнату, где заседала комиссия. Результаты конкурса не объявляли несколько дней. Ни Борис, ни Эдуард святым духом не ведали, что все члены комиссии обсуждали только их кандидатуры. Логика Эдуарда оказалась правильной: о господине Ротенберге никто даже не заикался. Спор разгорелся только на предмет кому отдать предпочтение: Эдуарду или Борису. Только один из членов комиссии молчал и не участвовал в обсуждении. Это был её председатель, заместитель генерального директора, главный учёный Иосиф Шварц. Когда его спросили, что он думает по поводу этих двух соискателей, он, объявив, что у руководства института есть другое мнение, предложил назначить на должность начальника отдела Семёна Ротенберга. Чем мотивировал главный учёный решение руководства остаётся тайной за неизвестным количеством печатей. Когда же он вызвал в свой кабинет троих претендентов и объявил, что конкурс выиграл господин Ротенберг, экспансивный и раскрасневшийся от волнения Эдуард, выбежал из кабинета, успев на ходу прокричать в сторону Иосифа Шварца:

– Какой ты к чёрту главный учёный, да ты и вообще не учёный, все твои статьи сплошная галиматья и плагиат, ещё надо разобраться, кто тебе присвоил докторскую степень. Да я вижу тебя насквозь: ты просто напросто побоялся иметь конкурентоспособного доктора в роли начальника ведущего отдела института.

Этот, в кавычках, панегирик Эдуарда в адрес главного учёного института не мог не ранить последнего и не оставить в месте увечья мстительного шва. Расплата не замедлила свершиться буквально через несколько месяцев, когда был объявлен конкурс на заместителя начальника отдела, в котором работали Эдуард и Борис. Когда стало известно, что на конкурс подала Эстер Фишман, которая являлась долгожительницей отдела, проработав в нём 15 лет, то русским дебютантам подразделения, вкусившим горечь предыдущего конкурса, стало понятно, что она является очередным ставленником администрации. Продолжительный стаж работы Эстер, безусловно, шёл ей в актив. Однако, в пассиве было отсутствие высшего образования, ни первой и, тем более, ни второй академической степени у неё не было. Борис, наученный горьким опытом прошлого фиаско, решил не участвовать в грязной лотерее. Амбициозный Эдуард и на этот раз надумал поиграть в израильскую рулетку, подав документы на этот конкурс. Если в русской рулетке, по теории вероятности, всё-таки сохраняется шанс остаться в живых, то в её израильском варианте твоя жизнь не подвергается опасности, но, при этом, перспективы преуспеть равнялись нулю. Конкурс Эдуард в очередной раз проиграл, жизнь сохранил, правда, в её изрядно подпорченном варианте. Но эта самая жизнь имела тенденцию продолжаться, а сам Эдуард был склонен продолжать борьбу, если и не за место под солнцем, то, по крайней мере, за место зам начальника отдела.

Он пишет гневное письмо в «Гистадрут» (управление израильского профсоюза), в котором пытается обжаловать решение конкурсной комиссии во главе с главным учёным института Иосифом Шварцем. Квинтэссенцией этого письма являлась его заключительная фраза, в которой вопрошалось «что мне, инженеру с многолетним опытом работы, доктору наук, профессору, автору нескольких десятков научных статей необходимо сделать, чтобы достичь уровня человека, закончившего шестимесячные курсы чертёжниц и выигравшего этот конкурс?». В СССР профсоюзы считались гипотетической школой коммунизма, в Израиле профсоюзы справедливо называют защитниками трудящихся, особенно тех, кто работает в государственном секторе. Говорят, что по своей мощи Гистадрут вполне сопоставим с армией, израильские профсоюзы считаются, чуть ли не самыми боевыми в мире. Порукой тому, что они неоднократно буквально парализовывали народное хозяйство страны всеобщими массовыми забастовками, длящихся порой более двух недель. Что касается, чуть ли не кассационной жалобы Эдуарда, то он буквально через три дня, получил стандартный ответ, что его вопрос тщательно изучается и в ближайшее время по нему будет вынесено решение. Привыкший к советским бюрократическим отпискам, Эдуард решил, что его письмо будет успешно захоронено в канцелярских анналах всеми уважаемого Гистадрута. История умалчивает, что конкретно изучали и предприняли профсоюзные чиновники, однако уже через неделю его вызвал генеральный директор и в присутствии понуро улыбающегося главного учёного поздравил его с назначением на должность заместителя начальника отдела. Это была небольшая по форме победа Гистадрута и огромный по содержанию успех Эдуарда в деле борьбы с произволом, царящим в израильских конкурсных перипетиях.

Однако праздник длился недолго, всего полгода. Именно такое время отводилось на испытательный срок индивидууму, победившему в конкурсе. Справедливости ради, никто об этом, включая Эдуарда, не знал, ибо за многолетнюю историю существования института не было случая, чтобы кто-то не выдержал испытательный срок. Такой прецедент удалось создать только для Эдуарда, разумеется, не без продуманных усилий главного учёного Иосифа Шварца. Производственное преступление Эдуарда состояло в том, что он якобы вместо административной работы направил работу отдела на разработку никому не нужных новаций. Административную деятельность, которая заключалась в регистрации поступающих на контроль геодезических работ, выполняемых в частном секторе, и написании писем с замечаниями по их производству, Эдуард отдал на откуп той самой Эстер, которая являлась его соперницей в конкурсе. Сам же он занялся разработкой современной методики спутникового нивелирования, за которую впоследствии получил патент на изобретение. Вместе с этим, именно Эдуарду удалось реорганизовать работу отдела, направив его творческий потенциал на научные исследования, которые дополняли ежедневную инженерную рутину. Именно это главный учёный называл никому не нужными новациями, именно этим должен был заниматься он сам в соответствии со своей должностной инструкцией, именно это и послужило никчемным поводом признать Эдуарда не прошедшим полугодовое испытание. Единственный человек, кто вместе с главным учёным праздновал победу, была Эстер Фишман, которую вернули на должность зам начальника отдела, и которая была искренне убеждена, что справедливость восторжествовала.

Все эти конкурсные передряги Борис переживал не меньше Эдуарда. Он, как только мог, успокаивал его, приговаривая:

– Да плюнь ты, Эдик, на все эти напасти, жизнь иногда бывает несправедливой. Занимайся наукой в своё удовольствие, ведь это у тебя никто не отнимет.

Примерно тоже самое сказал ему генеральный директор. На одном из совещаний в присутствии всех своих замов он открытым текстом произнёс:

– Послушай, Эдуард, я лично разрешаю тебе продолжать свои научные исследования, об их результатах докладывать не главному учёному, а лично мне. А я уже позабочусь об их внедрении.

Надо сказать, что слова генерального не расходились с делом. Буквально через неделю он, чтобы как-то загладить свою вину перед Эдуардом, вызвал его к себе в кабинет и представил, гостившему в Израиле, главе геодезического ведомства Австралии и порекомендовал ему внедрить исследования Эдуарда у себя в стране.

Через неделю в институте был объявлен очередной конкурс на замещение должности начальника отдела, занимающегося геодезическими измерениями для земельного кадастра. Эдуард упорно подталкивал Бориса, подать документы на этот конкурс, приговаривая:

– Жаль, конечно, расставаться с тобой, вместе мы мощный тандем, но пора и тебе подумать не столько о карьере, сколько о повышении зарплаты. Ты же знаешь, жизнь устроена так, что лишних финансовых средств в ней не бывает.

Это, пожалуй, Борис знал лучше Эдуарда. Он по сей день помнит, как переходил с экспедиции, где получал приличную зарплату, на работу в институт ассистентом кафедры высшей геодезии с окладом всего 125 рублей в месяц. К этому времени уже успели родиться две малышки, которые так сильно болели, что Татьяне пришлось уволиться с работы. На деньги, которые зарабатывал Борис, прожить было невозможно. Поэтому ему приходилось подрабатывать. В выходные дни он укладывал в рюкзак маленький теодолит, складные штатив и рейку, садился в рейсовый автобус и колесил по всему Подмосковью, производя то там, то здесь топографические съёмки. Эти, так называемые, «халтурки» в сумме в два раза превышали его денежное жалованье в институте. Борис не брезговал ничем во имя великой цели прокормить семью. Он делал контрольные работы по математике для заочников из соседнего вуза, курсовые работы и даже дипломные проекты. Сегодня, оглядываясь назад, он с трудом понимает, как ему удавалось совмещать это с основной работой, где каждый день шесть часов приходилось вести лабораторные и практические занятия. А ведь надо было ещё писать методические указания, статьи в журналы, готовить доклады на конференции и, самое главное, работать над кандидатской диссертацией. Самое удивительное, что когда Борис стал кандидатом технических наук, доцентом, руководителем хоздоговорной научно-исследовательской темы и зарплата его составляла более 400 рублей (почти в четыре раза больше), денег почему-то всё равно не хватало.

Приверженцы диалектического материализма уже давно провозгласили, что материя первична, а сознание вторично. И это самое вторичное сознание привело Бориса к мнению, что материальное – это всё-таки нечто осязаемое и тем самым побудило подать документы на конкурс. Сей факт вызвал немалое удивление его сослуживцев, которые считали его, если не теоретиком, то научным работником, способным лишь к кабинетным исследованиям. Конкурсная должность же предполагала руководство полевым отделом, производящим геодезические работы на открытой местности, в непростых условиях израильского солнцепёка. Тем не менее, подсознательно думая, что зарплата его увеличится на 40 процентов, Борис говорил сам себе:

– Ничего страшного, старик, осилим, ведь работал же ты в своё время и в тундре, и в тайге, и в горах. Здесь же придётся руководить этими работами, в основном, сидя в кабинете, и лишь время от времени выезжать в поле.

Прикидывать зарплату было преждевременно, ведь кроме Бориса в конкурсе участвовали ещё три кандидата. Когда Борис зашёл в кабинет, где проходил конкурс, в глазах у него потемнело. За председательским местом у длинного стола заседаний гордо восседал всё тот же главный учёный института господин Иосиф Шварц.

– Кажется, приехали, – прикинул мысленно Борис, стараясь сохранять самообладание.

Понятно, что Шварц, зная, что Борис – это лучший друг Эдуарда, автоматически причислял его к своим врагам. Это, во-первых, а во-вторых, идеи, которые изложил Борис совсем недавно генеральному директору, как бы существенно преуменьшили реноме главного учёного. Всё это, разумеется, было в пассиве. В активе, по сути дела, было только одно: произвести на комиссию неотразимое впечатление. Хотя, как показал предыдущий конкурс, это отнюдь не являлось залогом успеха. Как всегда, Борис основательно подготовился, как всегда, промоделировав возможные вопросы на конкурсе, проделал свои домашние заготовки, а главное, некоторые проходные фразы на иврите даже выучил на память. Он аргументировано ответил на все вопросы комиссии, а затем обстоятельно проинформировал всех присутствующих, как он собирается коренным образом изменить работу отдела в сторону улучшения качества контроля геодезических работ в стране. Причём, удачно вклинивая речевые обороты домашних заготовок, он старался строить фразы настолько просто и доступно таким образом, чтобы даже членам комиссии, которые не были специалистами в геодезии, было понятно, о чём идёт речь. Буквально через несколько часов было объявлено, что доктор Борис Буткевич стал новым начальником отдела. А ещё через несколько дней просочилась информация, что на этот раз главному учёному, несмотря на все его старания, не удалось забаллотировать Бориса. Все члены комиссии, как один, настояли, чтобы победителем конкурса оказался он. Что ж, и на старуху бывает проруха, в том смысле, что хорошо отлаженный механизм субъективного протекционного конкурсного отбора в государственных предприятиях иногда к недовольству начальства пробуксовывает.

Учитывая печальный опыт Эдуарда, который якобы не выдержал испытательного срока, Борис более чем внимательно изучил должностную инструкцию и старался внимательно следовать ей, ничего не упуская. Но он зря волновался, главный учёный не решался вставлять Борису палки в колёса, зная особое расположение генерального директора к нему. С технической точки зрения новая должность никаких трудностей не вызывала. Но производительные силы, как известно, включают в свою систему, кроме вещественных элементов (техника) ещё и субъективные составляющие (человек). Вот таких «человеков» в отделе было 32, и ими надо было руководить. Для этого, прежде всего, надо было выстраивать с ними отношения. Да, да, именно те производственные отношения, о которых упоминает марксизм, и которые возникают между людьми в процессе совместной работы. В израильских реалиях это было совсем не просто. Если раньше Борис находился в коллективе русских соотечественников, с докторскими и инженерными степенями, то сейчас перед ним предстали люди, подавляющее большинство которых составляли коренные израильтяне и образование которых, по большей части, ограничивалось школьным аттестатом. Борис не имел опыта руководящей работы и никаких курсов по управлению производством не заканчивал. Действовать пришлось по наитию, которое подсказывало ему, что не надо ничего выдумывать, а просто быть самим собой. Поэтому, Борис строил свои отношения с людьми на основе доверия и уважения к ним, а также объективного подхода к проблемам, возникающим у них, чем, вполне заслуженно, снискал авторитет и признание.

Глава 23. Несостоявшийся тендер

Бывший полковник, генеральный директор института Ицхак Пелед за долгие годы безупречной службы в израильской армии, конечно, подзабыл землемерную науку, которую изучал в Технионе. Однако геодезическое чутьё никогда не подводило его в принятии правильных решений в профессиональном аспекте. Но в большей степени Ицхака Пеледа отличал несомненный талант в непогрешимом урегулировании различных управленческих вопросов. Примером тому являлось создание новой государственной инструкции на геодезические работы. У его предшественников её написание занимало многие годы. Ицхак решил эту проблему в течение недели более чем оригинальным способом. Он не пожалел финансовых средств для аренды трёх десятков номеров респектабельной гостиницы в иерусалимских горах, куда созвал ведущих специалистов института. Пригласил он их отнюдь не для релаксации и праздного времяпровождения. Каждое утро после завтрака он созывал их в гостиничный конференц-зал, усаживал за столы, а входную дверь закрывал на ключ. Таким образом, коллектив специалистов, с небольшим перерывом на обед, весь день безостановочно работал над инструкцией. Когда Борис и Эдуард хотели выйти покурить, он грозно прикрикнул:

– Курить, пить и заниматься любовью будете после того, как инструкция будет написана.

Получилось, что, как и задумал Ицхак, через неделю основные положения инструкции были готовы, а Эдуард даже бросил курить. Трудно сказать, как обстояло с любовью у сотрудников после написания инструкции, но памятуя слова генерального, сказанные Эдуарду и Борису по поводу питья, юрисконсульт института Веред Розенберг водрузила на стол две бутылки вина и радостно проворковала:

– Я неделю назад вернулась из Парижа, где гостила у своих родителей. Вот и привезла оттуда прелестное, кто понимает, бургундское вино. Предлагаю выпить в честь успешного завершения нашего дела.

Все, даже те, кто не разбирался в ароматном букете бургундского, радостно зааплодировали. Заминка возникла только тогда, когда предстояло открыть запечатанные плотной пробкой бутылки. Штопора в карманах геодезистов не оказалось. Тогда Ицхак Пелед восторженно провозгласил:

– Господа! Мы совсем забыли, что среди нашего коллектива присутствуют русские люди. Я ещё в армии видел, как один капитан, рождённый в Одессе, мгновенно распечатал бутылку с помощью подвернувшегося под руку шурупа. Пожалуйста, доктор Буткевич, не стесняйтесь, докажите, что вы выросли в России.

Борис тут же покраснел и засмущался. Он почему-то вспомнил, как чувство стыда пронзило его, когда Татьяна привела его знакомить с будущей тёщей. Мать Татьяны, которая работала искусствоведом в Третьяковской галерее, была интеллигентом, чуть ли не в третьем поколении. За ужином она, пожаловавшись, что в их доме штопор в посудном инвентаре не значился, попросила Бориса откупорить бутылку сухого «Ркацители», предварительно осведомившись, потребляет ли он спиртные напитки. Чтобы произвести пристойное впечатление на будущую родственницу, он конфузливо пробормотал, что, мол, даже не помнит их вкуса. Тем не менее, бутылку положено открывать мужчине. Борис вспомнил, как в экспедиции на таёжных просторах Сибири открывали бутылки без штопора и в то же время забыл, что он, якобы, человек непьющий. Он, недолго думая, о чём пожалел ровно через минуту, не без холодного трепета в душе, схватил бутылку и изо всех сил стукнул её донышком об приподнятый каблук своего ботинка. Следуя писаным законам физики, пробка из бутылки достопочтенного грузинского вина резко взлетела вверх и совершенно бессовестно опустилась на высокую причёску кандидата в тёщи Бориса. Потом Татьяна со смехом рассказывала ему, что мама сказала ей, что кандидатура Бориса в женихи дочери даже не рассматривается.

Сегодня Борису решительно не хотелось опростоволоситься повторно и поэтому, он поспешно пробубнив:

– Простите, господа, мне не хотелось бы открывать секрет своего патента прилюдно, – выбежал из зала и, увидев вдруг дверь с вывеской «кафе», заскочил туда и попросил бармена освободить бутылки от пробок. Операция заняла не более двух минут. Когда он вернулся в зал, все одобрительно зарукоплескали, а Ицхак Пелед воскликнул:

– Я же говорил, что русские талантливы не только в науке. Впрочем, друзья давайте всё-таки поднимем наши пластиковые стаканчики и выпьем за блестящий результат того дела, которое вы все вместе удачно завершили.

Вечером, когда Борис с Эдуардом мирно беседовали в гостиничном баре, запивая небольшую порцию коньяка ароматным кофе, к их столику приблизились Ицхак Пелед и главный учёный Иосиф Шварц. Иосиф, заметив Эдуарда, прошёл к соседнему столику, а Ицхак попросил разрешения присесть к ним. Завязался разговор, связанный с внедрением новых спутниковых технологий в современные измерения. Неожиданно для себя, Борис, обращаясь к директору, проронил:

– Мне не понятно, почему наш институт, обладая такой мощной приборной и компьютерной базой, таким основательным составом специалистов наделён только контрольными функциями, а сам ничего не производит.

– Всё более, чем просто, Борис, – отрывисто заключил директор, – мы – государственное предприятие и государство финансирует нас именно за надзор в рамках этой самой государственности.

– Извините, Ицхак, – вспыхнул Борис, – вот вы говорите государство, государство, а почему всё-таки держава должна кормить нас, а не мы свою страну. Я понимаю, когда государство субсидирует полицию, налоговое управление, институт национального страхования, больницы и не понимаю, почему оно должно держать на своей шее высокотехнологичный институт, когда этот самый институт может сам зарабатывать немалые деньги.

– Вам, господин Буткевич, надо премьер-министром быть, а не инженером, – прервал его Ицхак, – а всё-таки, интересно, как, по вашему мнению, наш институт может заработать деньги.

– Да не вопрос, – ответил Борис, – вот, например, известно ли вам, что Международный валютный фонд и Всемирный банк выделили деньги России и Украине на проведение различных земельнокадастровых программ.

– Непонятно, как это связано с добыванием денег, – чуть ли не шёпотом спросил у него Ицхак.

– Связано и ещё как связано, – быстро проговорил Борис, – дело в том, что Всемирный банк объявляет тендеры, в которых может участвовать и наш институт.

– Извините, господин Буткевич, – снова перебил его Ицхак, – а что разве Россия и Украина не могут самостоятельно разработать такие программы?

– Да, похоже, что нет, – улыбнулся Борис, – ведь земельный кадастр в России в условиях общенародной собственности являлся понятием чисто теоретическим. А в Израиле, например, методы геодезического и юридического обеспечения земельного кадастра давно наработаны. Наш институт был бы вполне способен создать для России современную компьютерную базу земельнокадастровых данных.

– А откуда, Борис, у России найдутся финансовые средства оплатить такие дорогостоящие, требующие длительного времени, работы? – осведомился у него Ицхак.

– В том-то и весь фокус, – радостно заключил Борис, – что тендер финансирует Всемирный банк. Стоимость такого тендера составляет около 50 миллионов долларов. Такие же тендеры проводятся и в других странах: Болгарии, Румынии, Польше и т. д. Достаточно нашему институту выиграть два таких конкурса, и мы включаем в свой актив годовой бюджет нашего института, который ему выделяет государство из своей казны.

– Постой, постой, Борис, – заволновался Ицхак, – если все наши работники выедут за пределы Израиля, кто же будет делать за нас работу, очерченную нашим правительством.

– Второй фокус заключается в том, – буквально выпалил Борис, – что выехать придётся всего нескольким сотрудникам, по условиям тендера все работники набираются в той стране, где проводится конкурс.

Ицхак долго молчал, переваривая информацию, сказанную Борисом. Затем импульсивно вскинул руку вперёд, схватил рюмку с недопитым Борисом коньяком и мгновенно осушил её до конца. Четверть часа пришлось пережидать, когда бравый полковник доблестной израильской армии придёт в себя после пятидесяти грамм марочного французского алкоголя. Запив его литром минеральной воды, бывший полковник обрёл дар речи и, резко повернувшись к главному учёному, сидевшему за соседним столиком, грозно пророкотал:

– Ну, что скажешь, Иосиф? Надеюсь, ты слышал, о чём мы здесь говорили? И почему я должен слышать это всё от Бориса, а нет от тебя, с позволения сказать, главного учёного? Учись у него, как надо мыслить по-государственному. Даю тебе неделю времени для проверки всего, что изложил Борис и жду твоих рекомендаций по этому поводу.

Через месяц генеральный директор вызвал Бориса к себе в кабинет. По его взгляду, который он всё время отводил в сторону, он понял, что ничего путного с его идеей не получилось. Ицхак Пелед, мрачно взирая на портрет недавно избранного премьер-министра Биньямина Нетаниягу, сквозь зубы процедил:

– Вчера был на приёме у министра, подробно посвятил его в проект, предложенный тобой. Честно говоря, он даже не дослушал меня до конца, когда уловил, что мы хотим самостоятельно зарабатывать деньги, да ещё и за границей. Суть его вердикта состояла в следующем: мы – не частная фирма, а государственное предприятие и должны работать на свою страну, а не на чужие державы.

– И, что никакие доказательства в преимуществе предлагаемого в расчёт не принимались, – поинтересовался Борис.

– Знаешь, Борис, – уныло парировал Ицхак, – говорят, что спорить с женщиной – себе дороже, а возражать министру – дешевле, тем более, не будет.

Борис никогда не разговаривал с министрами и не знал, сколько надо платить за возражения им. Генеральный директор в свою очередь не знал, что Борис был более, чем основательным человеком. Надеясь, что его институт всё-таки будет участвовать в тендере, он позвонил в Москву своему давнему приятелю Виктору Малахову. С Витей он учился в одном классе, затем они поступили в институты, которые находились, чуть ли не на одной улице вблизи станции метро «Курская». Борис учился в МИИГАиК (институт инженеров геодезии), а Виктор в МИИЗ (институт инженеров землеустройства). Стараниями Виктора они вместе стали писать диссертации у одного и того же руководителя, профессора Соломонова. Тема Бориса звучала как «Разработка современной концепции геодезического обеспечения землеустроительных работ». Так получилось, что концепция у Бориса никак не разрабатывалась. Точность измерений для определения площадей земельных участков в СССР в условиях общенародной собственности на землю особо никого не волновала. Борис понял, что предмета для исследования просто не существует, и поэтому, поменял тему будущей диссертации. В этой связи пришлось сменить и руководителя. Борис не забудет слова профессора Соломонова, который, когда он объявил о своём решении, гневно кричал ему вдогонку:

– Вы ещё пожалеете о своём решении. Вы просто не понимаете, что, если бы сумели раскрыть тему, которую я вам дал, вам бы сразу присвоили звание не кандидата, а доктора наук. А ещё, Борис, помяните слова старого профессора, хотите вы этого или не хотите, но вам придётся работать в области земельного кадастра.

Похоже, предсказания профессора начали сбываться. Регрессия, выстроенная им, трансформировалась в нынешнюю должность Бориса: он стал начальником кадастрового отдела. А пока Борис разговаривал по телефону с Виктором об участии израильского института в земельнокадастровом тендере. Виктор Малахов сумел сделать головокружительную карьеру. Через несколько лет после защиты диссертации он, как и Борис, получил учёное звание доцента. Только должностной рост Бориса на этом остановился, а Виктор, как ракета, мчался по служебной лестнице. Как в калейдоскопе мелькали должности: заведующий кафедрой, декан факультета, проректор по научной работе. Сегодня Виктор занимал должность заместителя министра сельского хозяйства России и курировал вопросы, связанные с земельными ресурсами. При всём этом, для Бориса Виктор Малахов оставался всё тем же Витюней из 8-Б класса, с которым они дружили много лет. Тендер по земельному кадастру, который объявил мировой банк, также находился под патронажем Виктора, который пообещал Борису, что постарается посодействовать тому, чтобы конкурс выиграл его институт. Таким образом, дело осталось за малым, подать документы на конкурс. Но как раз этому малому и не суждено было произойти.

Глава 24. Случай в пустыне

Так сложилось, что географию Израиля Борис изучал не по учебнику. Геодезические измерения институт проводил по всей стране. Приходилось выезжать на контроль своих работников и на север страны (Голанские высоты с горой Хермон), и на юг (пустыни Арава и Негев), и на Мёртвое море и озеро Кинерет, расположенные на отрицательных высотах, и на, протянувшееся с севера на юг, Средиземноморское побережье. Борису запомнился случай, когда он с одной из бригад поехал в пустыню, прилегающую к Мёртвому морю. Целью поездки являлось нанести на карту небольшой источник, который отсутствовал на ней. Утром за ним заехали его работники Ариэль Леви и Менаше Битон. В какой-то момент, когда свернули со скоростной трассы на грунтовую дорогу, а потом с неё на пустынное бездорожье, перед ветровым стеклом мощного джипа «Isuzu» появился скалистый сухой каньон. С трудом преодолевая его каменистые россыпи, джип натужно продвинулся вдоль пересохшего ручья ещё несколько километров, пока путь ему не преградила скальная гряда. Дальше ехать было невозможно. Сверившись с картой, определили, что до источника было около пяти километров. Ариэль, участливо взглянув на своего шефа, предложил ему остаться в джипе, где работал кондиционер, а с радиотейпа неслись трогательная мелодия джазового блюза. Борис сходу отклонил его предложение и, надевая за спину маленький рюкзачок с литровой бутылкой воды, весело проговорил:

– Ребята, быстро собираемся, и в путь, в дорогу. За меня не переживайте, я не в первый раз в горах, приходилось покорять вершины высотой более чем 5000 метров, так что всё будет хорошо.

Как оказалось впоследствии, все хорошо не было. Борис не учёл два фактора. Во-первых, когда он покорял вершины Кавказа, Памира и Тянь-Шаня, ему было не полсотни лет, как сегодня, а всего двадцать. Во-вторых, все горные пики были покрыты ледниками, и температура воздуха при восхождении была отрицательной. Здесь в азиатской пустыне острые снежинки не падали на обветренное лицо, в противовес им, его покрывали горячие лучи жаркого солнца. Температура воздуха в тени достигала сорока градусов, разумеется, со знаком плюс. Однако, вначале когда тронулись в путь, едва заметная, сложенная из камней, тропа петляла в направлении спуска. Борис размеренно, следя за дыханием, как учили его в альпинистском лагере, шагал по скальному каньону. За ним шли его работники: Ариэль напевал про себя какой-то модный израильский шлягер, а религиозный Менаше, чуть покачивая, покрытой чёрной кипой, головой шептал про себя псалмы из молитвенника, который держал перед собой. Борис двигался легко и непринуждённо, грациозно обходя громадные валуны, которые то и дело, преграждали дорогу, тем самым заслужив комплимент Ариэля, который сказал:

– Я вижу, босс, вы, действительно, не первый раз в горах, шагаете, как заправский альпинист.

Лучше бы он этого не говорил. До источника добрались в течение часа. Определить его координаты при помощи спутниковой аппаратуры заняло не более десяти минут. Произведя необходимые измерения, не став дожидаться, когда испепеляющее солнце достигнет зенита, тут же двинулись в обратный путь. Вот тут-то всё и началось. Обратный путь уже представлял собой крутой скальный подъём. Пройдя первый километр горного взлёта, Борис вначале почувствовал лёгкое головокружение. Ещё через несколько сотен метров крутого горного повышения ноги начали наливаться свинцовой тяжестью, а прерывистое дыхание вызывало пугающие хрипы. Сквозь застилающую пелену обволакивающего пота в голове у Бориса крутилась удручающее сплетение словес:

– Что же, чёрт побери, со мной происходит, даже на заледенелых шеститысячниках Памира я чувствовал себя хорошо, а тут высота вряд ли зашкаливает за тысячу метров.

А ещё внутренний голос стыдливо укорял его:

– Что же скажут о своём начальнике мои подчинённые, которые ещё час назад хвалили его за физическую выносливость. Надо же, какое позорище!

Невдомёк было Борису осознать, что порукой этого позорища был не только его полувековой возраст, а долгие десятки лет злоупотребления табаком. Но главной причиной являлись, всё-таки, непознаваемый ранее, привкус израильской пустыни, обжигающие лучи непомерно низкого солнца и нарушение водного баланса организма. Он вспоминал, как на Памире, ранним утром, руководитель их альпинистской группы перед восхождением на вершину инструктировал, что пить надо как можно больше воды сейчас, а в пути не разрешалось пить ни капли. В пустынном мареве пить следовало, если и не каждую минуту, то, по крайней мере, каждые полчаса. Борис знал это, но как на грех, литровый запас воды был исчерпан ещё час назад.

В какой-то момент Борис помимо своего сознания, которое назойливо подсказывало ему, что этого делать нельзя, присел на первый, попавшийся на извилистой тропе, валун. Он уже не замечал, простиравшегося во все стороны горизонта, поистине фантастического марсианского пейзажа. Резные отвесные стены остроконечных каменистых пиков, разноцветная палитра скальных разрезов и нагромождение огромных валунов уже не волновали его потухшее воображение. Борис думал только о том, как найти в себе силы подняться и пойти дальше. Ариэль и Менаше, взволнованно вглядываясь в бледное лицо Бориса, обсуждали между собой, как вызвать к месту их дислокации вертолёт с целью его вызволения из жаркого каменного плена. Услышав слово вертолёт, Борис, едва успев подумать:

– Вот только этого ещё не хватало! Прославиться на всю еврейскую державу! Чтобы потом, падкие до сенсаций, израильские газеты раструбили, как спасали с простого маршрута, который зачастую и школьники проходят, начальника полевого отдела, – невероятным усилием воли заставил себя поднятья и медленно, едва переставляя отяжелевшие ноги, продолжить изнурительный подъём.

Как ни странно, но именно этот, совсем не гипотетический, шанс опозориться перед всеми и, прежде всего, перед самим собой, придал ему заряд, неизвестно откуда, найденных сил двигаться дальше. Шаг за шагом он медленно, следовал по узкому змеистому каньонному проходу, и каждый раз ему казалось, что уже видно их красный джип, оставленный ими у скального бастиона. Через полчаса хода джип, наконец-то, проявился уже наяву. А ещё через полчаса он остановился у небольшого киоска на перекрёстке дорог, где Борис отоварился двухлитровой бутылкой минеральной воды, которую тут же без остатка влил в свой почти иссохший организм.

По приезду в институт Борис хотел было рассказать о своих злоключениях в горной пустыне, всё-таки Эдуард был не просто профессором, а, ещё и, мастером спорта по альпинизму. Его имя неоднократно упоминалось в ежегодниках советского альпинизма «Побеждённые вершины». Но тот, не дав ему не вымолвить ни слова, увлёк его за собой и торопливо проронил:

– Собирай, Боренька, свой походный кейс, завтра по распоряжению директора мы с тобой едем в Амман.

– Эдик, у тебя все дома, – покрутил пальцем у своего виска Борис, – ты часом не злоупотребил сегодня алкоголем. Или может ты забыл, что Амман – это не что иное, как столица Иорданского королевства, которое является арабским и враждебным Израилю государством.

– Ты уж прости меня грешного, Борис, – оборвал его Эдуард, – но это ты забыл, что буквально несколько месяцев назад Иордания стала второй после Египта арабской страной, заключившей мирный договор с Израилем. Именно в этой связи и должна быть установлена окончательная граница между двумя государствами.

– А причём здесь мы с тобой, Эдик, – смущаясь, спросил Борис.

– Притом, дорогой, – улыбнулся он, – что я как представитель проектной службы, а ты как руководитель полевого отдела должны с нашими иорданскими коллегами разработать совместную программу координирования границ, которая, как меня информировали, будет проходить посредине реки Иордан.

Глава 25. Командировка в Иорданию

Борис вдруг вспомнил, что в прошлом году, когда работники института выезжали на экскурсию на север Израиля, он впервые увидел реку Иордан, которая берёт своё начало в Верхней Галилее, протекает через озеро Кинерет и впадает в Мёртвое море. Ему казалось, что это река, в водах которого проходило крещение Иисуса Христа, является полноводной настолько, насколько священной и значимой для христиан всего мира. Никто не спорит, что эта река поистине является праведной и божественной. Что же касается вопроса полноводности её русла, то он кажется риторическим. Ширина Иордана в большинстве мест такова, что хорошему легкоатлету под силу её перепрыгнуть. Когда Борис со своей сотрудницей Тоней Перельман сплавлялись по ней на каяке, их догнала лодка, где сидели инженеры фотограмметрического отдела, коренные израильтяне, родившиеся здесь. Они, повернувшись к белокурой Тоне раскрасневшимися от жгучего солнца лицами, радостно и в тоже время гордо вопросили:

– Ну, Тонечка, как тебе нравится наш Иордан?

Тоня, которая родилась в одном из волжских городов, с ироничной ухмылкой ответила:

– Да, действительно, святая река. Правда, в России реки такой величины даже названия не имеют. Да и ширина Волги, на берегу которой я родилась, больше длины вашего Иордана.

На самом деле длина Иордана составляла 250 километров, а ширина Волги около 28 километров, но всёже не 40 метров, как Иордана в самом широком месте.

Встреча с иорданскими геодезистами состоялась в нижнем течении того самого Иордана на границе между арабским и еврейским государством. Никакой нейтральной полосы, упомянутой в незабвенном шлягере Владимира Высоцкого, с цветами необычайной красоты на ней, конечно же, не было. По обе стороны библейской реки простиралась необозримая и безжизненная пустыня Арава, о которой упоминал ещё пророк Моисей. Геодезисты обоих стран произвели рекогносцировку местности вдоль границы, обсудили спорные вопросы и наметили программу измерений. Ночевали в столице Иордании Аммане. Восточный и шумный город поразил Бориса своей белизной, которая являлась результатом использования в строительстве белого известкового камня. Бориса и Эдуарда поселили в пятизвёздочном отеле, который по превратности судьбы назывался «Jerusalem Palace».

Насмешка судьбы, которая, похоже, решила покуражиться над Борисом в этот вечер, состояла не только в еврейском названии арабского отеля. Вечером, мирно попивая в баре иорданский кофе с кардамоном, Борис вдруг заметил на себе острый взгляд высокой женщины, одетой в чёрного цвета «хиджаб». Иорданские приятели ещё раньше объяснили ему, что хиджаб есть не что иное, как одежда женщины, скрывающей всё её тело. Чуть позже Борис поймёт, что, в сущности, эта одежда есть забрало, которое скрывает красоту, мягкие очертания, стройные ноги и прекрасное лицо любой женщины. Это «чуть позже» наступило, когда эта, одетая в чёрную завесу, арабка, подпиравшая своим одеянием мраморную колонну гостиничного лобби, в очередной раз, прострелив Бориса призывным взором, поманила его пальцем. Он оглянулся по сторонам, чтобы убедиться, что зовут именно его, а не кого-нибудь другого. По всем видимым признакам выходило, что манящий пальчик предназначался именно его персоне. Продолжая растерянно озираться по сторонам, он уставился в зеркальную витрину, за которой пестрели разноцветные этикетки прохладительных напитков, и вдруг на мгновение ему пригрезилось в зеркальном отражении личико в парандже, принадлежащее Гюльчатай, одной из героинь популярного советского фильма «Белое солнце пустыни». Тем временем иорданская Гюльчатай, так и не дождавшись, когда Борис осмелится приблизиться к ней, подошла к стойке бара, где он сидел с Эдуардом и, торопливо обронив перед ними, сложенный в квадратик листочек бумаги, стремительно удалилась восвояси. Эдуард, не заставив себя долго ждать, быстро развернул записку. В ней, чуть ли не как в давно забытой школьной прописи, на русском языке было каллиграфически выписано:

– Борисочка, здравствуй! Жду тебя в номере 815 на восьмом этаже.

Эдуард от удивления присвистнул:

– Ну, ничего, себе, Борисочка! Ты помнишь мою аспирантку, блондинку Соню. Так помнится, ещё она мне рассказывала, что ты произвёл на неё неотразимое впечатление. Но то была коренная одесситка Сонечка. Но чтобы вот так сразу влюбить в себя мусульманку неизвестной наружности! Ай да, Бориска! Ай да, жук!

Борис тупо уставился в отобранную у Эдуарда записку и мучительно вспоминал, кто называл его когда-то Борисочка. Как назло ничего путного на ум не приходило. Эдуард тем временем продолжал глумиться над ним, приговаривая:

– Чего же ты сидишь, Борисочка? Немедленно беги в номер 815. Крепи еврейско-арабскую дружбу! Хотя, постой, мусульманкам посторонние связи запрещаются как Аллахом, так и Кораном.

Борис продолжал пребывать в отрешённом состоянии. Он отказывался понимать, откуда эта арабская аборигенка знает русский язык и откуда ей ведомо его имя да ещё в таком фамильярном обращении. Понимание этого никакой логике не подавалось. Он привстал со своего места, намериваясь проследовать к лифту, чтобы подняться на восьмой этаж.

Эдуард схватил его за плечи и, усадив на место, уже серьёзным голосом проговорил:

– Послушай, Боря, не сходи с ума, даже не думай подниматься туда. Кто его знает, а вдруг это провокация. Ты что забыл, как начальник службы безопасности института инструктировал нас быть крайне осторожными и бдительными в этой не очень дружественной к нам арабской стране.

Боря же, не слушая назидания друга, стремительно помчался к лифту и вскочил в него сквозь уже закрывающиеся двери.

Отыскав дверь с номером 815, Борис несколько минут постоял перед ней и нерешительно постучал. Дверь открыла та самая арабка, которая манила его мизинцем. Она провела его в комнату, присела на диван и на чисто русском языке, с неким даже московским прононсом, тихо прошептала:

– Ну, вот и встретились, Боренька! Ты не представляешь, как я рада тебя увидеть.

Остолбеневший Борис несколько минут не мог прийти в себя, он немигающим взглядом вглядывался в бесформенный балахон «хиджаба», скрывающий облик невидимого визави, и отрешённо вымолвил:

– Простите меня, пожалуйста, но откуда вы знаете, что я Боренька или, как изволили выразиться в записочке, Борисочка? Кто вы вообще такая и что вы от меня хотите?

– И не стыдно тебе, Борисочка, – прервала его женщина в парандже, – не признавать женщину, с которой ты лежал в одной постели?

Лоб Бориса покрылся влажной испариной. Он вспомнил, что в аспирантуре учился вместе с арабом из Сирии по имени Рахим. Борис помогал ему писать диссертацию и даже редактировал её, помогая с русским языком, которым тот владел далеко не в совершенстве. Бывало, он засиживался с ним в общежитии до поздней ночи, и тогда Рахим угощал его ужином, который они ели, чуть ли не с одной тарелки. Не известно знал ли он, что Борис по национальности еврей или нет. Но абсолютно точно известно, что после защиты своей диссертации Рахим долго обнимал Бориса, благодаря за помощь и участие в его судьбе. В какое-то время просочилась информация, что Рахим якобы возглавляет геодезический департамент в Сирии. Поскольку между Израилем и Сирией нет дипломатических отношений, и вряд ли они появятся в обозримом будущем, то вероятность встречи с ним равняется нулю. Вспомнив про Рахима, Борис прикидывал, связано ли каким-то образом его сомнительное знакомств с этой арабкой с именем Рахима.

Не успел Борис просчитать, как и при каких обстоятельствах он мог оказаться с гражданкой мусульманского государства в одной постели, как она, сбросив с себя «хиджаб», прильнула к нему и крепко, почти взасос поцеловала его. Оторопело отпрянув от неё, Борис заглянул в её уже, неприкрытое хиджабом, красивое лицо. На него с ироничным прищуром уставились небесной синевы глаза невероятно красивой белокурой женщины. Её натуральный цвет волос и вздёрнутый носик не оставлял сомнений в нулевой вероятности того, что она каким образом принадлежит к мусульманскому сословию. К тому же, когда она произносила, ключевое, в данном случае, слово постель, Борису послышалось в нём характерное московское аканье. Борис ещё раз протёр свои, заплывшие от удивления, глаза, ещё раз внимательно взглянул на «псевдоарабку» и перед ним стали явственно проступать очертания хорошо знакомой женщины, пока, наконец, он не признал в ней свою однокурсницу, общепризнанную институтскую красавицу Наташку Соколову. На какое-то мгновение у Бориса закружилась голова, он, не владея собой, подбежал к ней, крепко прижал к себе и беспорядочно растасовывал свои поцелуи в её головку, в щёки, в лоб и в губы.

– Наташка, ты просто чудо небесное, – воскликнул он, – похоже, что какой-то иорданский муэдзин сбросил тебя с высокого минарета и приблизил ко мне.

Борис отстранился от Наташи, и только сейчас заметил, что она, сбросив свой хиджаб, который сиротливо валялся на гостиничном диване, стояла перед ним в белых ажурных трусиках и такого же цвета бюстгальтере, лишь наполовину прикрывающим её упругие груди. Перехватив его фривольный взгляд, Наташа приоткрыла дверь спальной комнаты, в ней чуть ли под самым потолком на высоких резных ножках громоздилось некое восточное ложе под балдахином, который спускался своими тяжёлыми золотыми шнурами с кистями к самому полу.

– Ну, что, Борисочка, повторим нашу незабываемую московскую ночь. Я так соскучилась по настоящему русскому мужчине, который когда-то потреблял незабываемую «Стрелецкую».

– Послушай, Наташенька, – взволнованно пробубнил Борис, – во-первых, я не совсем русский, а во-вторых, ты уж извини, у меня был очень насыщенный день, я очень устал. В-третьих, мы сегодня с тобой, ты уж извини, находимся в разных, если можно так выразиться, геополитических пространствах.

Про себя же он подумал:

– Боже милосердный, что же происходит со мной, неужели я похож на какой-то секс-символ? То одногруппница Настя из детского сада предлагала свои постельные услуги, а сейчас вот однокурсница Наташа призывает меня под свой балдахин.

– Послушай, Борисочка, – растерянно промямлила Наташа, – какую, к чёртовой матери, геополитику ты ещё придумал, да какая разница русский, еврей или араб? Мы с тобой вылетели, можно сказать, из одного гнезда. И никто, слышишь, никто не может запретить нам провести вместе несколько счастливых мгновений.

С этими словами Наташа схватила Бориса и потащила его в свою мусульманскую спальню.

Трудно сказать, как бы развивались события дальше, если бы вдруг не раздался громкий требовательный стук в дверь. Наташа, резко отстранившись от Бориса, как солдат по боевой тревоге, в мгновение ока натянула свой хиджаб и со словами:

– Кто это может так настойчиво стучать, мой муж должен вернуться только завтра вечером, – бросилась к входной двери.

Когда она отворила её, на пороге возникла фигура Эдуарда. Он, резко оттолкнув Наташу, вбежал в комнату и, не заметив своего друга, который в этот момент находился в спальном алькове, повернулся к ней и гневно, почему-то на английском языке, спросил:

– Where is my friend Boris?

На что, не на шутку перепуганная Наташа, автоматически на английском ответила:

– So here is your Boris, alive and well.

Испуганный Эдуард уставился на Наташу, как революционный матрос на буржуя, поглощающего апельсины и рябчики. Пришедшая в себя Наташа, перед которой вместо ожидаемого арабского шейха в лице своего мужа, предстал невысокий шатен, который сидел с Борисом в баре, сбросив с себя платок, насмешливо спросила:

– А, что вам, собственно, надобно, мужчина? Впрочем, может быть, вы принесли своему другу стрелецкий напиток, который он когда-то очень любил. Сейчас он ему явно не помешает для смелости.

Ошарашенный Эдуард, на глазах которого предполагаемая арабская «шахидка» превратилась в шикарную блондинку, говорящую на русском языке, не очень-то понял о каком таком напитке идёт речь. Поэтому, он не нашёл ничего лучшего, как сказать:

– Нет проблем, если хотите пить, я принесу вам из бара какой-нибудь прохладительный напиток.

– Лучше бы, конечно, алкогольный, – заключила Наташа, – пока мой аксакал не вернулся.

Эдуард хотел было вернуться в бар, но вдруг заметил, что Борис из-за спины Наташи жестами показывает ему, что им надо вместе ретироваться из этого номера. Всё-таки Эдуард был не просто Эдиком, а профессором: он сумел догадаться, что надо вызволять Бориса из этого плена. Он, недолго думая, стукнув себя рукой по лбу, торопливо проронил:

– Вы уж, девушка, простите, я, собственно, совсем забыл, зачем так бесцеремонно ворвался в ваш номер. Только что звонила жена Бориса, уж не знаю, что там случилось, но она просила его срочно позвонить ей.

Борис пулей вылетел из комнаты и, не дожидаясь Эдуарда, вскочил в раскрывшиеся двери подоспевшего лифта. Уже у себя в номере Борис, вскрывая маленькиё коньячный «мерзавчик», чуть ли не со слезами на глазах благодарил Эдуарда:

– Спасибо тебе, Эдик, ты просто не представляешь, как ты меня выручил.

– Да, уж, – саркастически улыбался Эдуард, – мчался спасать тебя от арабской террористки, а вызволил из объятий восхитительной женщины. Сейчас это называется выручать товарища.

Глава 26. Шедевр Ады

По возвращению в Израиль Борис поехал на несколько дней в командировку на юг Израиля в Эйлат. Там предстояло проверить правильность установления границ участков для строящихся пятизвёздочных отелей на берегу Красного моря. Несколько бригад геодезистов под руководством Бориса координировали кадастровые точки с помощью спутниковой измерительной аппаратуры GPS. Во время измерений к Борису неожиданно подскочила средних лет, одетая в короткие сиреневые шорты и ярко-жёлтую тенниску, белокурая женщина. Без всяких предисловий, еле переведя дыхание, как будто за ней кто-то гнался, она, бесцеремонно тронув Бориса за плечо, буквально выдохнула из себя:

– Ты говоришь по-русски?

Борис вспомнил, что как-то в автобус, который отправлялся из Тель-Авива в Натанию, вошла женщина и обратилась к водителю, явно марокканского происхождения на русском языке. По её разумению все жители Израиля должны были говорить на языке Фёдора Достоевского. Водитель автобуса, уловив, что эта особа, похоже, не является его землячкой, объявил по микрофону, есть ли здесь пассажиры, говорящие на русском языке. После чего чуть ли не все пассажиры поднялись, чтобы помочь женщине объясниться с водителем. Затем она присела на свободное место рядом с Борисом и буквально за четверть часа рассказала ему, если и не про всю свою жизнь, то, наверняка, про большую её часть. Среди прочего она, фамильярно схватив Бориса за руку, с радостью воскликнула:

– Вы представляете, мужчина, я купила квартиру в Натании. Да что говорить, я и в Советском Союзе жила в большом городе и в Израиле буду жить в крупном культурном центре.

Борис вяло поинтересовался:

– Вы, наверное, приехали из Москвы или из Ленинграда?

– О чём вы говорите? Какая Москва, какой Ленинград? – обиделась незнакомка, – я жила на Украине в городе Жмеринка.

– Если мне не изменяет память, – откликнулся Борис, – то именно Жмеринку впридачу с Мелитополем обожал Шура Балаганов.

Собеседница Бориса, видимо, не увлекалась фолиантами Ильфа и Петрова и, заподозрив Бориса в неком неуважении к её родословной, поджав губы, ответила:

– Не знаю, кто такой ваш Шура Балаганов, а моя Жмеринка, действительно, большой город.

Уже, выйдя из автобуса, Борис подумал про себя:

– А ведь, действительно, если учесть, что население стольного града Жмеринки составляет около сорока тысяч человек, а количество жителей Натании – почти двести тысяч, то последняя, поистине, представляется громадным городом.

Сейчас же снова какая-то незнакомка, беззастенчиво прикоснувшись к плечу Бориса, запросто обращается к нему на «ты». Поэтому Борис не очень почтительно отреагировал:

– Да, пока что ещё говорю по-русски. Но, разве мы с вами знакомы, что вы называете меня на «ты».

– Какая разница, на «ты», на «вы», – обрушилась на него собеседница, – это только коммунисты «выкали» друг другу, а в Израиле нет этих условностей и местоимение «вы» в иврите просто отсутствует.

Борис хотел было сказать, что в данный момент они всё-таки говорят на русском языке, но она, опередила его, разразившись тирадой:

– Да брось строить из себя интеллигента, ты я вижу геодезист, а все геодезисты простые люди.

– Похоже, драматург Островский был прав, – парировал Борис, – когда сказал, что «на каждого мудреца довольно простоты».

– Послушай, мудрец, – перебила его незнакомка, – меня зовут Ада Фишер, я тоже геодезистка. В своё время заканчивала инженерную геодезию в Новополоцком политехническом институте в Белоруссии. Скажи мне сейчас, как твоё имя и фамилия?

Борис, оторопев от такого бешеного напора, машинально выпалил:

– Меня величать Борис Абрамович Буткевич, прошу любить и жаловать.

– Любовь мою надо ещё заслужить, – игриво улыбнулась Ада, – а вот пожаловать можно.

Она вытащила из сумочки толстую тетрадь и стала перелистывать в ней страницы, пока, наконец, не воскликнула:

– Всё правильно, Борис Абрамович, вы, действительно, геодезист, кандидат технических наук, доцент. Приехали из Москвы и, конечно же, значитесь в моём кондуите.

Удивлённый Борис едва нашёл в себе силы произнести:

– Каким, таким образом, я удосужился попасть в ваш чёрный список.

– Это совершенно не важно, – затараторила Ада, – важно, что я потратила кучу времени и энергии, чтобы составить его. В моём каталоге размещены более полутысячи инженеров-геодезистов, приехавших из СССР. И самое удивительное, что 90 % их них работают по специальности.

Борис вспомнил, как его друзья, поступившие в престижные московские вузы на энергетические, механические, химические и физические факультеты, посмеивались над ним, мол, что это за специальность ты такую выбрал – «геодезия». Да и мало кто знал, что, вообще означает это слово. В израильской реалии оказалось, что все эти электрики и энергетики, физики и механики сидят без работы и подметают улицы еврейских городов, а вот геодезисты успешно трудятся на своём удачно выбранном поприще.

– Скажите, Ада, – оторвался от своих дум Борис, – а зачем вам понадобилось составлять этот длинный, так называемый, прайс-лист.

– Вот, наконец, мы и добрались до сути дела, – обрадовалась Ада, – против каждой фамилии в этом, как вы выразились прайс-листе, есть графа, где каждый индивидуум должен расписаться.

– Что-то я не совсем понимаю, Ада, – удивился Борис, – под чем и во имя чего я должен расписаться?

Ада протянула Борису лист бумаги, на котором на русском языке был отпечатан текст под заголовком «Обращение геодезистов-репатриантов из Советского Союза к премьер-министру государства Израиль господину Ицхаку Рабину».

– Ничего себе, – поразился Борис, – похоже, что эта Ада не такая простая штучка раз обращается ни мало, ни много к самому главе правительства.

Однако чем дальше он читал это самопальное обращение, тем больше хмурился и раздражался. Его злила не только неудачная форма и ошибочная стилистика изложения, а сама его сущность. Получалось, что после весьма нелогичной и запутанной преамбулы, бывшие советские геодезисты чуть ли не в ультимативной форме категорически требовали от премьер-министра разрешения сдавать экзамены на получение лицензии на геодезические работы не на иврите, а на русском языке. И не только требовали, а ещё и угрожали, что в случае отказа они незамедлительно вернутся в страну, где родились и получили это самое геодезическое образование. Подчёркивалось, что раз уж так сложилось, что Израиль бесплатно получил высокообразованных геодезистов, то он безоговорочно должен сделать то, что они просят и чего они, безусловно, заслуживают.

– Скажите, Ада, вы сами сочинили этот шедевр? – спросил Борис, протягивая ей прочитанные листочки.

– А что, понравилось, – самодовольно рассмеялась она, – это, действительно, моё творение. Моя, можно сказать, песнь песней.

– Так вот, уважаемая Ада, продолжайте петь свою песню в гордом одиночестве, – процедил Борис сквозь зубы, – не буду я подписывать эту несуразную петицию.

– Вы что и в самом деле не будете, – удивилась Ада, – а что, собственно, вас покоробило. Вы же сами назвали это письмо шедевром.

– Ваш шедевр, извините, – чуть ли не выкрикнул Борис, – это полное непонимание того, что вы требуете.

Далее Борис спросил у Ады, что произойдёт, если евреи, прибывшие из Англии, Франции, Аргентины, Индии или Марокко будут требовать сдавать экзамены на своём языке. Он также поинтересовался, видела ли она в Израиле геодезическую, строительную или земельнокадастровую документацию на русском языке. В заключение он не преминул добавить Аде, что он уже полгода является обладателем этой лицензии и что экзамен для её получения он успешно сдал на иврите, государственном языке Израиля.

Самое интересное, что примерно через полгода после знакомства с Адой Бориса вызвал генеральный директор. На его рабочем столе лежало это самое злополучное «Обращение». Оно таки побывало в канцелярии премьер-министра, после чего было благополучно переправлено министру строительства, а теперь по инстанции было спущено в свой конечный пункт – в институт геодезии и картографии. На финише этого пробега оказался Борис Буткевич, которому генеральный директор и поручил подготовить отрицательный ответ. Причём текст ответа в несколько расширенном варианте полностью соответствовал тому, что Борис говорил Аде ранее.

Глава 27. Доктор Татьяна

В то время как Борис с головой окунулся в свою геодезию, вторая, как и подобает красивой женщине, более привлекательная половина семьи Буткевичей заканчивала более чем сложную учёбу по переподготовке врачей. Этот курс без всякого преувеличения можно было назвать феноменально тяжёлым. Для сдачи трёх экзаменов на геодезическую лицензию Борис потратил на подготовку три недели. Конечно же, время на учёбу исчислялась не в днях, а в часах, поскольку он уделял самостоятельным занятиям несколько часов в вечернее время после работы. У Татьяны всё было намного экстремальнее. Во-первых, следовало попасть на специальные курсы, где надо было пройти что-то похожее на кастинг. Длительность курса при этом составляла около десяти месяцев. Во-вторых, обучение проходило в одной из лучших израильских больниц, где лекционный курс читали профессора и ведущие специалисты клиники. Занятия, естественно, велись на иврите, что было совсем не естественно для русских врачей. Постигать и запоминать услышанное было ох как нелегко. В-третьих, курс не предусматривал на разделение врачей по специальностям. Совершенно неважно, был ты гинекологом, урологом или хирургом, для всех читался один и тот же материал, охватывающий кардиологию, пульмонологию, гастроэнтерологию, педиатрию и т. д. и т. п. Понятно, что для врача-специалиста в определённой области, более десяти лет назад закончившего медицинский институт, переварить и осмыслить такое интегральное изобилие было затруднительно.

В дополнение к отмеченному, израильская медицина, как по форме, так и по содержанию, существенно отличалась от советской. Она строилась по американской модели, которая работала по методу математической статистики, т. е. на основании глубокого и масштабного анализа количественных данных выводилась чуть ли не глобальная концепция лечения. Это напоминало, как конструкторское бюро в инстатуте разрабатывает проект какого-нибудь блока, который после многочисленной апробации получает статус типового и изготавливается всеми заводами отрасли. Получалось, что больной как бы кувыркался на медицинском конвейере, который на стандартной основе выдавал рецепты для его лечения. Несомненно, американская модель имела свои преимущества. Однако она не учитывала, что конкретно взятый больной далеко не всегда представлял собой среднестатистический прообраз. Совсем наоборот, он, практически всегда, был индивидуален. Советская медицина, по крайней мере, пыталась поймать эту индивидуальность при лечении. Точечность советской медицины заключалась не столько в чётком определении диагноза пациента, сколько в индивидуальном отношении к нему. Недаром, когда через несколько лет израильские клиники наводнили бывшие советские врачи, коренные жители восторженно отмечали, что с русским врачом и поговорить можно, он внимательно выслушает все твои жалобы и подробно объяснит, что необходимо предпринять. В противовес ему, израильский эскулап тупо всматривается в компьютер и на основании всё той же статистической информации, которую выдаёт монитор, назначает лечение. Хотя, с другой стороны, Татьяна хорошо помнит, что при написании своей дипломной работы она поместила туда много страниц с графиками температуры больных. Когда Борис случайно увидел это, он, не долго думая, на основании приведенных данных составил статистическое уравнение регрессии, которое одной формулой учитывала всё, что было написано на многочисленных страницах. Впоследствии Татьяна яркой красной гуашью вписала эту формулу в плакат, который среди прочих висел на стенде во время защиты. Именитый профессор, один из членов государственной комиссии, обратив внимание на этот плакат, воскликнул:

– Да вы посмотрите, что делается, товарищи! Дипломантка применила в своей работе методы математической статистики. Это замечательно! Она, безусловно, будет превосходным доктором!

Сегодня этот превосходный доктор чувствовала себя не так уж и превосходно. Она испытывала непомерно большее волнение, чем в день, когда в Москве защищала свой врачебный диплом. Именно сегодня наступил день экзамена на врачебную лицензию, когда ей надлежало подтвердить лестную оценку столичного профессора. Татьяна знала, что по данным Минздрава Израиля этот экзамен с первого раза сдают менее 30 % врачей, т. е. по теории вероятности шансы на успех были менее одной трети. Экзамен включал в себя 220 вопросов по всем разделам современной медицины. При этом для успешной сдачи необходимо было ответить на 60 % всех вопросов. Дополнительную трудность создавала непривычная для советских врачей американская система, в соответствии с которой из пяти ответов на вопрос необходимо было выбрать один, единственно правильный. Огромным преимуществом являлся факт, что экзамен был на русском языке. В то же время это преимущество несколько и усложняло правильное понимание вопроса. Причина крылась в недоброкачественном переводе с иврита на русский. Татьяна готова была голову оторвать невидимому переводчику, которой, видимо, не в совершенстве владел то ли ивритом, то ли русским языком, а, скорее всего, и тем, и другим. Ведь пятёрка ответов на вопрос составлялась так, чтобы они были похожи, и неточный перевод нюанса мог повлечь провальный ответ. Четыре часа экзамена пролетели, как одно мгновение. Татьяна вышла из зала, где сидели никак не меньше чем две тысячи соискателей израильской врачебной лицензии, опустошённой и надломленной. Она не помнила, как добралась домой. Хорошо, что Борис был на месте. Увидев разбитую и измученную жену, он чуть ли не силой заставил её раздеться, выпить стакан крепкого чая, куда тайком налил немного коньяка, и, подхватив на руки, отнёс в кровать.

Результат экзамена должны были сообщить только через месяц, в течение которого Татьяна ощущала себя в какой-то странной реалии. На самом же деле окружающий мир совсем не изменился. Рано утром по-прежнему вставало солнце, часа через полтора после его восхода Татьяна просыпалась, готовила завтрак, провожала Бориса на работу, а детей в школу. Затем шла в дом престарелых, где де-юре работала санитаркой, а де-факто исполняла обязанности медсестры, где за изматывающую работу со стариками получала мизерное жалование, которое, худо-бедно, позволяло ей покупать себе недорогую одежду и косметику. Все остальные затраты на содержание семьи обеспечивал Борис, зарплата которого уже достигала средней по стране, в этом смысле он вплотную приблизился к уровню жизни старожилов. Другими словами, то, чем занималась Татьяна в ежедневье, образовывало внешний контур её бытия. Однако внутри этого контура высвечивался незримый круг, который существовал только в её сознании. В центре этого круга всё время мерцало слово «экзамен».

Это слово мельтешилось в подсознании до тех пор, пока в один прекрасный понедельник Борис не вытащил из почтового ящика конверт, на котором краснел логотип «медицинская ассоциация Израиля». Не надо было иметь семь пядей во лбу, чтобы понять, что внутри конверта прячется ответ на слово, которое светилось фосфором в мыслях Татьяны. Когда Борис начал вскрывать конверт, Татьяна стремглав бросилась на диван, несмотря на жару, закуталась в плед, закрыла глаза и прикрыла раскрасневшееся лицо руками. Борис хладнокровно вытащил из конверта удлинённый, сложенный в прямоугольник, белый листок и нарочито медленно, чуть ли не по слогам, стал читать напечатанные предложения. На самом деле, текст состоял лишь из одного предложения. Из него явствовало, что уважаемый доктор Татьяна Буткевич успешно сдала экзамен и получает временную лицензию на право работы врачом в Израиле. Когда Борис прочитал это короткое сообщение, в комнате воцарилась мёртвая тишина, которую нарушил тоненький голосок Татьяны:

– Боренька, милый, я что-то не совсем поняла, прочитай, пожалуйста, ещё раз.

Борис нарочито громовым голосом, уже на русском языке, повторил прочитанное и от себя торжественно заключил:

– Теперь милая Танюша в нашей семье два израильских доктора: доктор геодезии Борис Буткевич и доктор медицины Татьяна Буткевич.

С этими словами он стремительно подскочил к жене, вызволил её из пледа, схватил на руки и закружил по комнате. Татьяна, вытирая выступившие слёзы, заливчато смеялась. На шум прибежали перепуганные Наташа и Светлана. Они в один голос вскрикнули:

– Папа, что случилось? Почему мама у тебя на руках? Почему она плачет и смеётся одновременно?

– Потому что, девочки, ваша мама снова стала доктором. Быстренько приводите себя в порядок, мы сейчас же отправляемся ужинать в ресторан.

– На самом деле, я ещё не совсем, доктор, – улыбнулась Татьяна, соскакивая с рук Бориса, – я получила только временную лицензию. Но бог даст, через год получу постоянную.

Однако Создатель не очень-то спешил раздавать всё в один момент. Обладатель временной лицензии должен был трудоустраиваться самостоятельно. Поэтому, сотни бывших советских врачей искали работу в совсем немногочисленных израильских больницах. Все израильские клиники были заполнены по регламентированному штатному расписанию, которое вовсе не являлось резиновым. За две недели Татьяна побывала во многих медицинских учреждениях, но везде заведующие отделениями сочувственно разводили руками, жалуясь на отсутствие свободных мест. Она была в отчаянии. Получался просто какой-то нонсенс: потратить год на подготовку к экзамену, успешно сдать его и не найти работу. Но не зря говорят, что дорогу осилит идущий. Татьяна изо дня в день продолжала ходить по дорожкам, соединяющие больничные корпуса, пока на одной из них её чуть не сбила ярко красного цвета «Мицубиши». Машина резко затормозила, чуть ли не у самых ног Татьяны, из неё выпорхнула рыжеволосая женщина и разразилась бранью на иврите. В вольном переводе её тирада означала, что, мол, бродят здесь мечтающие русские женщины, думают неизвестно о чём и лезут прямо под колёса движущегося транспорта. Рыжеволосая при ближайшем рассмотрении оказалась, со вкусом одетой, неопределённого возраста, симпатичной или, как говорят, породистой женщиной. Она внимательно посмотрела на Татьяну и вдруг, уже на чисто русском языке, промолвила:

– Простите, девушка, похоже, что вы учились в Москве во втором медицинском институте.

Теперь уже Татьяна, всматриваясь в лицо рыжеволосой, вдруг признала в ней доцента кафедры госпитальной терапии Брониславу Григорьевну Нейман, которая читала им курс лекций по внутренним болезням.

– Ой, Бронислава Григорьевна, – радостно воскликнула Татьяна, – неужели это вы. Вот уж не ожидала встретить вас на земле обетованной.

– Я самая, – согласилась она, – и нечего удивляться, извините, не помню вашего имени, просто по воле Всевышнего все евреи, рано или поздно, должны встретиться на земле своих предков.

– Наверное, именно он, – не без волнения согласилась Татьяна, – и предопределил эту встречу.

– Ну, раз наше свидание не спонтанное, а запрограммировано свыше, – заключила Бронислава Григорьевна, – то я приглашаю вас на чашечку кофе.

Ещё до того, как официантка принесла дымящийся кофе с круассонами, бывший доцент Нейман поведала Татьяне, что по настоянию мужа они покинули Москву ещё в конце 70-х годов. Поскольку у неё был приличный стаж работы во врачебной медицине, экзамен на лицензию ей сдавать не пришлось, и она практически сразу приступила к работе в медицинском центре «Тель а Шомер», на территории которого они сейчас и находятся. В данный момент она уже заведует отделением и читает лекции на медицинском факультете. Когда Бронислава Григорьевна узнала о трудностях Татьяны с поиском работы, она, отставив в сторону недопитый кофе, схватила её за руку и повела к выходу из кафе.

Они шли по огромной территории медицинского центра, которая представляла собой плотно застроенный квадрат со стороной не менее одного километра. Бронислава Григорьевна рассказывала Татьяне, что центр включает в себя 150 различных подразделений и клиник. Здесь для сотрудников и пациентов открыты два крупных торговых центра, восьмиэтажный гараж для парковки автотранспорта, имеются две гостиницы, отделения банков и многочисленные кафе и буфеты. Больничный комплекс рассчитан на 1700 пациентов, в нём работают 7500 сотрудников (1400 из которых – врачи).

– Простите, Бронислава Григорьевна, – прервала её Татьяна, – могу я узнать, куда мы так торопимся.

– Разумеется, можешь, – улыбнулась она, – я очень хочу, чтобы моя студентка стала 1401-ым врачом этой самой большой на Ближнем Востоке клиники.

– Вы, конечно, шутите, Бронислава Григорьевна, – испуганно спросила Татьяна, – кто же меня возьмёт сюда?

Она, пропустив вопрос Татьяны мимо ушей, деловито справилась:

– Надеюсь, что все необходимые документы у тебя при себе.

Получив утвердительный ответ, Бронислава Григорьевна скороговоркой произнесла:

– Я веду тебя к профессору Моше Регев, который заведует неврологическим отделением больницы. Попытаюсь определить тебя к нему, очень надеюсь, что он не откажет в моей просьбе.

У Татьяны на глазах выступили крупинки слёз, она с трудом выдавила из себя:

– Надо же, как мне повезло встретить вас на больничной тропинке.

– Понимаешь, Таня, – откликнулась Бронислава Григорьевна, – во-первых, все мы призваны помогать друг другу. А во-вторых, в Израиле, впрочем, как и везде, но в Израиле особенно, протекция играет, пожалуй, первостепенную роль при приёме на работу.

Через какие-то десять минут они уже сидели в кабинете профессора Моше Регев. Когда они вошли, профессор чуть ли не подбежал к Брониславе Григорьевне и как-то по старомодному поцеловал ей руку. Позже выяснится, что профессор родился в польском городе Краков, где было принято целовать пани ручки. Бронислава Григорьевна не стала тянуть быка за рога, а без всяких предисловий представила ему Татьяну. Она объяснила профессору, что госпожа Буткевич её бывшая студентка, и не просто бывшая, а лучшая студентка. Закончила она свою тираду словами:

– Поверьте мне, профессор, если вы не возьмёте её врачом в своё отделение, то израильская медицина потеряет блестящего специалиста.

Татьяна, смущённая и огорошенная, сидела в кресле у стола профессора. После заключительной фразы Брониславы Григорьевны красный пурпур покрыл её лицо и от стыда она закрыла его руками. Профессор в это время молча просматривал документы Татьяны. Оторвавшись от их прочтения, он, обращаясь к Татьяне, весело спросил:

– Почему, госпожа, Буткевич, все доктора-женщины, приехавшие из России такие красивые. Неужели в московском мединституте сумели вывести какой-то новый генотип русской докторши.

При этих словах Татьяна стушевалась, не зная, что ответить. На неё, немигающим взглядом в лице профессора, смотрел симпатичный мужчина брюнетной внешности, недавно разменявший шестой десяток. Смущённая Татьяна, боясь взглянуть профессору в глаза, смотрела в раскрытое окно, куда нахально заглядывали раскидистые ветви финиковой пальмы. Положение спасла Бронислава Григорьевна, которая, чуть ли не подмигнув профессору, кокетливо выпалила:

– Я уверена, профессор, что неотразимые внешние данные доктора Татьяны Буткевич полностью сочетаются с её добротными знаниями по её медицинской специальности. Нет сомнений, что она будет гордостью вашего отделения.

Татьяне показалось, что профессор посмотрел на неё не заинтересованным взглядом заведующего неврологическим отделением престижной больницы, а каким-то алчным взором мужчины, ищущего доступных ему сексуальных развлечений. Дальнейшие события покажут, что женское чутьё не подвело её. Пока же профессор весёлым голосом сказал:

– Вы даже не представляете, Таня, сколько врачей из СССР побывали здесь в поисках работы, и всем я вынужден был отказать. Отнюдь не потому, что я не люблю русских докторов, а из-за отсутствия свободных ставок.

– Вы хотите сказать, – робко перебила его Татьяна, – что и сегодня положение не изменилось.

– Нет, Таня, я хочу сказать, – рассерженным тоном заключил профессор, – что для вас я эту ставку добуду из так называемого резерва больницы.

– Ой, спасибо, профессор, – прощебетала Татьяна, – вы даже не представляете, что вы для меня сделали.

– Надеюсь, что у меня ещё появится возможность представить это, – рассмеялся профессор, бесцеремонно разглядывая Татьяну сверху вниз, при этом надолго задерживая испытующий взгляд на её стройных ногах.

Татьяна, перехватив профессорский взгляд, густо покраснела, у неё появилось ощущение, что она участвует в каком-то отборе моделей, которые должны дефилировать на подиуме. Тем временем профессор, продолжая разглядывать её всё тем же раздевающим взглядом, продолжал:

– А благодарить, милочка, надо не меня, а уважаемого мной доктора Нейман. Так что, Таня, прямо сейчас вас ждут в отделе кадров, а завтра к восьми утра выходите на работу.

Утром следующего дня Борису пришлось изменить привычный маршрут поездки на работу. Теперь он выезжал из дому вместе с Татьяной. Больница располагалась в одном из городов-спутников, прилегающих к Тель-Авиву, под названием Рамат Ган. Конечно, делать крюк в часы утренних заторов не вызывала у Бориса большого оптимизма, однако тоскливое пребывание в дорожных пробках с лихвой компенсировалось радостным чувством, что он везёт доктора на работу и этим доктором является его любимая жена. Первый мажор, что она влилась в элитные ряды израильских эскулапов, довольно быстро сменился больничными буднями. Татьяне приходилось нелегко, в первую очередь от того, что методика работы израильской клиники значительно отличалась от советской. В неврологическом отделении больницы в 12 палатах размещались 36 пациентов, которых лечили 14 врачей. Заведующий отделением вмешивался в работу докторов только в экстренных случаях, когда необходимо было принимать неординарные решения. Руководство лечением осуществляли три старших врача, остальная врачебная десятка выполняла рутинную работу. Именно к этой десятке и подключили Татьяну. Для начала ей поручили составлять документы для больных, которые подлежали выписке. Казалось бы, ничего сложного, однако здесь надо было изучить весь материал, касающийся лечения пациента, проверить результаты анализов, кардиограмм и других обследований и написать правильное заключение. К тому же весь этот медицинский опус следовало составить на языке иврит. В отделении работал один русский врач, приехавший в Израиль из Киева. Он то и помог справиться Татьяне с этим не простым деянием, предоставив образец такой выписки, который он когда-то составил для себя в стандартизированной форме на все случаи жизни. Заполнив несколько таких документов, Татьяна довольно быстро освоила эту премудрость, чем вызвала похвалу старших врачей.

Профиль неврологического отделения в больнице считался не самым лёгким. Здесь лежали уже немолодые люди с расстройствами сосудов головного мозга, с рассеянным склерозом, болезнями Альцгеймера и Паркинсона. Большинство из них получали необходимые лекарства внутривенно. Для этого в вену вставлялся пластиковый катетер с маленькой иголочкой внизу. Эту процедуру, которую Татьяна никогда не выполняла, по израильским канонам делала не медсестра, а врач. Чтоб не причинить больному излишних страданий, следовало мгновенно вонзить иголочку катетера в вену. Понятно, чтобы проделать это требовался большой опыт, которого у Татьяны не было. Роль подопытного кролика выпала на долю Бориса. В один прекрасный вечер Татьяна принесла домой несколько десятков таких катетеров. Борис, никогда в жизни не видевший этих пластмассово-игольчатых штучек, в шутку спросил:

– Танюша, не собираешься ли ты втыкать их в стену для подвески красочных постеров, которые купила недавно.

Он и святым духом не ведал, что уже через полчаса ему будет не до шуток и что эти штучки окажутся не в стене, а в венах его рук. Татьяна с рвением принялась за свою катетерную экзекуцию. За это время немало крови истекло из вен Бориса, он извивался, кричал, ругался и проклинал весь белый свет, но, тем не менее, продолжал терпеть медицинские истязания своей супруги. На следующий день в 35-градусную жару Борис вынужден был надеть рубашку с длинными рукавами, дабы народ не видел следов кровоподтёков на его руках. Но цель оправдывала средства, в том смысле, что уже на следующий день старший врач, увидев, как Татьяна вставляет катетер пациентке, довольно воскликнул:

– Вы посмотрите на нового доктора, она всего несколько дней в отделении, а вставляет катетер лучше многих из нас.

Время летело незаметно. Прошло всего несколько месяцев с начала её работы в больнице, а Татьяна чувствовала себя уже настоящим врачом, способной профессионально решать возникающие проблемы в лечении пациентов. Характерной особенностью медицинских будней в Израиле являлась постоянная учёба врачей. Постоянная работа над повышением квалификации обретала различные формы. Несколько раз в месяц заведующий отделением профессор Регев делился с коллегами новинками в лечении неврологических заболеваний, раз в неделю один из старших врачей делал детальный обзор по какой-то конкретной теме, раз в квартал обязательно проводилось заседание всех неврологов страны, где обсуждались актуальные проблемы. Кроме того, каждый месяц устраивались семинары и конференции, где ведущие врачи делились передовыми технологиями в лечении. Врачей, у которых было, что сказать своим коллегам, часто посылали на международные симпозиумы, а молодых врачей, которым ещё нечем было делиться, отправляли на те же симпозиумы с целью послушать ведущих специалистов и вписать передовые методы в свою методику лечения больных. Кроме того, каждому врачу вменялась в обязанность хотя бы раз в неделю просматривать в библиотеках медицинскую периодику, в которых освещались научные исследования, выполненные за последнее время. Каждый год для врачей всех специальностей проводились профессиональные курсы по актуальным проблемам лечения различных болезней. Таким образом, практически каждый израильский врач по своим знаниям тянул, по советским меркам, на научное звание, если не на профессора, так уж точно на доцента. В соответствии с отмеченным, Татьяна с головой ушла в работу, как практикующего врача, так и доктора, вкрапляющего в свою деятельность самые новые научные исследования в своей области.

Спустя десять лет, когда Татьяна отдыхала с Борисом на горном курорте в Австрии, они познакомились с дружелюбной семьёй из Москвы. Глава семейства, узнав, что Татьяна работает в Израиле врачом, спросил её:

– Почему израильская медицина более успешная и прогрессивная, чем российская?

Он рассказал ей, что у него были большие кардиологические проблемы. Его лечили именитые московские профессора, на которых он потратил уйму денег. Эффективность лечения приближалась к нулю. Кто-то посоветовал ему поехать в Израиль. Там он попал к опытному врачу, который за две недели решил все его проблемы. Врач, без профессорских регалий, оказался его земляком: он приехал в Израиль из Москвы. В заключении он, не без риторики, спросил:

– Так почему израильский доктор, имеющий диплом одного и того же мединститута, что и московский профессор, сумел в противовес последнему, вылечить меня.

Сначала Татьяна хотела с пафосом ответить земляку речитативом:

– Да потому, дорогой, что врач, подаривший тебе здоровье, принадлежит к избранному еврейскому народу.

Однако, усомнившись в правильности этого тезиса, она озвучила следующее:

– Я работала в московской клинике и продолжаю заниматься врачебной деятельностью в Израиле. На самом деле, российские врачи не такие плохие. Но есть один пунктик: израильские врачи постоянно учатся, учатся каждый день, а уважаемый московский врач, по всей вероятности, закончил обучение в день получения врачебного диплома.

Тем временем рабочие будни полностью втиснули Татьяну в далеко не самую приятную, но ставшей привычной, больничную атмосферу. Татьяна вспомнила, как отец противился её поступлению в медицинский институт. Он говорил:

– Танюша, доченька! Ну, зачем тебе сдалась эта медицина? Всю сознательную жизнь находиться среди больных и вбирать в себя их нездоровую энергетику. Не лучше ли тебе стать экономистом, я слышал, что в университете открыли новую специальность – «экономическую кибернетику». Вот это, действительно, интересно.

Но Татьяна, которая ещё в раннем младенчестве лечила своих кукол всякими пластмассовыми штучками из детского «айболитовского» набора, мечтала стать только врачом. Не зря после окончания школы она два года трудилась санитаркой, занимаясь самой грязной работой по уходу за больными, ради того, чтобы заработать стаж для поступления в институт. Все эти два года после тяжёлой работы она садилась за учебники и до полуночи, без репетиторов, истязала себя подготовкой к вступительным экзаменам. Видимо, есть бог на свете, если строгим экзаменаторам хватило духу не снизить ей, лицу еврейской национальности, отличные оценки по химии и по физике. Первые годы работы только подтвердили любовь Татьяны к медицине. А теперь, в одной из самых больших клинических больниц Израиля, эта любовь к профессии постепенно трансформировалась в истинный профессионализм.

Все старшие врачи отделения признали в ней настоящего специалиста, о чём почти ежедневно докладывали профессору Моше Регеву. Порукой признания Татьяны как хорошего специалиста послужил факт, что ей доверили ночные дежурства. Дежурный врач во время своей ночной вахты, по сути дела, являлся главным врачом отделения, с той лишь разницей, что командовал он не другими врачами, а самим собой. Командовать самим собой было намного труднее, чем коллективом. Дежурный врач все решения принимал самостоятельно. Зачастую эти решения касались спасения жизни пациента. Совсем непросто работать ночью, когда в активе у тебя три медсестры, а в пассиве 36 больных, за жизнь которых ответственен только ты. На первое такое дежурство Татьяна шла, как на эшафот. Старшие врачи, как могли, подбадривали её. Им нравилась Татьяна и как врач, и как красивая женщина. Наверное, поэтому, они, уходя домой, оставляли ей номеpa своих телефонов с тем, чтобы в каких-то сложных случаях звонить им. Один из них, шутливо пригрозив ей пальчиком, поспешил заявить:

– Не переживайте, госпожа, Таня. Если что, не раздумывая, звоните. Я мгновенно примчусь, даже если буду в постели не с женой, а с любовницей.

Единственное чему изнеможённая Татьяна радовалась после изнурительного первого дежурства, это то, что ей не пришлось вытягивать своих медицинских мэтров из объятий своих жён и любовниц и что все возникающие у больных проблемы ей удалось решить самой.

Постепенно Татьяна привыкла к таким дежурствам и бремя страха и ответственности уже не так сильно давило на неё. В тоже время такие дежурства хорошо оплачивались, поэтому Татьяна старалась заполучить 5-6 ночных смен в месяц. В одно из таких дежурств в отделении неожиданно появился профессор Регев. Он величественно зашёл в кабинет дежурного врача, когда стенные часы, висевшие там, показывали десять вечера. Вежливо поприветствовав Татьяну, он торжественно заявил ей:

– Вы знаете, Таня, а ведь ваша знакомая, доктор Броня Нейман, была права. Вы за короткий период времени, действительно, стали хорошим врачом.

– Спасибо, профессор, – скромно потупилась Татьяна, – я очень стараюсь оправдать ваше доверие.

– Это очень хорошо, что стараетесь, – одобрительно согласился профессор и, резко приблизившись к Татьяне, обнял её и притянул к себе. Через лёгкую ткань голубого халата профессор ощутил упругость её, по-девичьи сохранившихся, грудей. Профессор также почувствовал, как задрожало всё естество его подопечной, как учащённо забилось её сердце. Приняв всё это за приметы зарождающегося оргазма, профессор быстро вонзил свои губы в уста Татьяны, стараясь втиснуть свой язык между её зубов. Татьяна просто оторопела от неприкрытой наглости профессора и поэтому на некоторое время впала в какую-то прострацию. Ей казалось, что всё происходящее есть не что иное, как страшный сон и что вот сейчас она проснётся и этот ужас останется в мире страшных сновидений. Никогда в жизни чужой мужчина не прикасался к ней так нагло, насильственно и цинично, как этот профессор, в котором она души не чаяла. Несколько минут понадобилась Татьяне, чтобы отойти от всеобъемлющего шока и прийти в готовность мыслить невиртуально. За это время профессор успел на вытянутых руках отнести её на топчан, который служил для осмотра больных, и начать освобождать её от бюстгальтера и трусиков. Брюки его в этот момент были приспущены и он, по всей вероятности, был готов на медицинском ложе совершить то, что проделывают на ложе супружеском. Когда профессор склонился над ней, готовясь реализовать свои самые низменные желания, Татьяна сгруппировалась, как когда-то в детстве учили её в секции спортивной гимнастики, выпростала полусогнутую ногу и нанесла ею удар в самое уязвимое место любого мужчины. В это время в незакрытую дверь кабинета буквально ворвалась медсестра, которая выкрикнула:

– Доктор, в палате № 9 больному плохо… – и тут же осеклась, увидев полураздетую Татьяну и, лежащего на полу нечленораздельного стонущего, профессора.

Татьяна, стремительно накинув на себя халат, снятого с неё бравым профессором, побежала вместе с, огорошенной от увиденного, медсестрой в палату № 9. Когда она вернулась в кабинет, профессора там уже не было, а на топчане сиротливо белел лифчик, который профессор успел сорвать с Таниной груди.

Вернувшись с этого чудовищного дежурства, Татьяна собиралась всё рассказать Борису. Но потом, зная крутой нрав своего мужа как борца за справедливость, передумала, отчётливо осознавая, что он убьёт этого профессора и одно из лучших отделений больницы останется без руководителя. Несмотря на усталость, Татьяне не спалось. Она быстро приняла душ и, выпив чашку чёрного кофе, не придумала ничего лучшего, как поговорить со своей наставницей, Брониславой Григорьевной Нейман. По дороге к ней Татьяна старалась объективно промоделировать создавшуюся ситуацию. Получалось, что де-факто, профессор, по сути дела, пытался изнасиловать свою работницу. Де-юре выходило, что этот же профессор, по истечению года её работы в больнице, должен был написать ей хорошую характеристику. Только в этом случае временная лицензия на врачебную деятельность будет заменена на постоянную. Год Татьяниного пребывания в больнице истекал буквально через три недели. Ни у кого из сотрудников отдела даже мыслей не возникало, что Татьяна может быть уволена. Формальная логика диктовала, что для восстановления хоть какого-нибудь статус-кво, она должна немедленно отдаться профессору, и чем раньше, тем лучше для неё. Однако именно этот путь она отвергала подчистую. Доктор Татьяна Буткевич готова была остаться без характеристики, без лицензии и даже без работы, но никоим образом не стать женщиной, которая продаётся за блага, выраженные материально.

Когда Татьяна рассказала, что произошло сегодня ночью своей покровительнице, та всплеснула руками и заявила:

– Я так и знала, что это произойдёт. Я видела, как он осматривал твою фигуру, вглядывался в твои ноги, и понимала, что рано или поздно случится это.

– Что же мне делать в этой ситуации, Бронислава Григорьевна, – едва слышно прошептала Татьяна.

– Знаешь, милочка, – загадочно улыбнулась она, – с мужчинами, от которых каким-то образом зависишь, надо быть более гибкой и деликатной, а не пинать их ногой в запретные места.

– А как, по-вашему, я должна была поступить, – сквозь слёзы пробормотала Татьяна, – когда он набросился на меня, как лютый зверь.

– Ну, не знаю, дорогуша, не знаю, – снова заладила Бронислава Григорьевна, – надо, видимо, просить прощение за нетактичное поведение. Ты должна решить, что для тебя важнее, постоянная работа или понятие мнимой девичьей чести.

Татьяна молчала, тупо уставившись в стену, на которой висели дипломы доктора Нейман об образовании и окончании различных курсов.

– И перестань мне здесь слёзы лить, – продолжила своё нравоучение Бронислава Григорьевна, – помни, что каждый нормальный мужчина, тем более, если он руководитель, видит в тебе, в первую очередь ни врача, ни специалиста, а красивую женщину, с которой неплохо было бы и переспать.

Татьяна продолжала молчать, да и собственно возразить доктору Нейман ей было нечего. А та, продолжая методично добивать свою протеже, выговаривала:

– Ты думаешь, я бы защитила в Союзе свою кандидатскую диссертацию и стала бы доцентом, если бы не переспала со своим научным руководителем. Конечно бы, нет. Это происходит не только в Советском Союзе, а и в США, во Франции и Великобритании, в принципе сиё не зависит от географической широты и от долготы тоже. Половые отношения между мужчиной и женщиной существуют объективно, независимо от твоего и моего сознания.

Татьяна порывисто соскочила со стула и выбежала из кабинета, не дослушав окончания тирады доктора Нейман. Её сознание, неважно объективно или субъективно, противилось принимать, казалось бы, правильные доводы Брониславы Григорьевны. Она, не разбирая дороги, бежала по парковой аллее больницы пока чуть не сбила с ног какого-то прохожего. Подняв, голову вверх она опознала в мужчине, на которого наткнулась, злополучного профессора Моше Регев.

– Доброе утро, госпожа Таня, – беспечным голосом, как будто сегодняшней ночью ничего не произошло, поздоровался с ней профессор, – на ловца, пожалуй, и зверь бежит.

– Это кто же из нас зверь? – грозно поинтересовалась Татьяна.

– Конечно же, вы, мадам Буткевич, – ответил профессор, – так ударить человека, как вы это сделали вчера, может только зверь.

Татьяна хотела было сказать:

– Нечего было накидываться на меня по-звериному, – как профессор, не дав ей проговорить это, подняв руку вверх, с пафосом произнёс:

– Вы, госпожа Татьяна, замечательный врач, но, к моему великому сожалению, совсем не отзывчивая, с коммунистической ментальностью, и мало что понимающая в жизни женщина. Я, признаться, не люблю строптивых женщин и не собираюсь держать их в своём отделении. Поэтому, через три недели я даю вам хорошую характеристику знающего и грамотного врача, что позволит вам получить постоянную лицензию врачебной деятельности. Вместе с характеристикой получите увольнительное письмо. Не в моих правилах держать в отделении женщин, не подчиняющихся мне. Удачи!

Три оставшихся недели пролетели, как одно мгновение. В последний день своего пребывания в больнице Татьяна принесла торт и пирожные, в перерыве между обходами весь персонал собрался, чтобы попрощаться с ней. С лёгкой руки, а точнее, с изворотливого языка медсестры Ханы, так своевременно заглянувшей тогда в кабинет дежурного врача, по отделению распространились слухи о произошедшем инциденте между Татьяной и профессором. Все сочувствовали Татьяне, однако вслух ничего не обсуждали, боясь возмездия заведующего отделением. Все говорили о том, какой она чудесный врач и желали успехов на новом месте. На месте, которое не высвечивалось даже на самом далёком горизонте.

В день, когда Татьяна, наконец, получила постоянную лицензию на врачебную деятельность, в доме у неё зазвонил телефон. Звонок был какой-то особенный, весёлый и переливчатый. Казалось, что кто-то хочет сообщить Татьяне нечто чрезвычайно важное. Так оно и оказалось: приятный женский голос, удостоверившись, что на противоположном конце провода находится доктор Татьяна Буткевич, спросил, может ли она срочно подъехать в реабилитационный центр «Левинштейн», где с ней хотят переговорить по поводу работы. К счастью Борис в это время был дома, и они тут же помчались в Раанану, в ухоженный городок между Тель-Авивом и Натанией, где размещалось это медицинское учреждение. Через полчаса Борис уже парковал свою «Субару» возле ворот этой больницы.

Татьяна ещё не знала, что медицинский центр «Левинштейн» является крупнейшим в стране автономным реабилитационным учреждением. Здесь проходят восстановительное лечение после повреждения опорно-двигательного аппарата и нервной системы пациенты не только из Израиля, а и из многих стран мира. В этом месте помогают преодолеть последствия травм и повреждений спинного и головного мозга. Пациентами центра являются люди, пострадавшие в результате военных действий, террористических актов, дорожных и других аварий. В девятиэтажном здании, где могут быть одновременно госпитализированы 300 больных, трудятся врачи-реабилитологи, физиотерапевты, психиатры, неврологи и др. В центре работают семь специализированных отделений, в одном из которых Татьяна должна сейчас пройти интервью. В переводе с иврита оно называлось отделение неврологической реабилитации после повреждений спинного мозга и периферической нервной системы.

Отделение оказалось на седьмом этаже и, выйдя из лифта, Татьяна легко отыскала кабинет заведующего. На дверной табличке было написано «доктор Авива Шварцман». В голове у Татьяны молнией пробежала мысль:

– Слава богу, что руководитель женщина, уже хорошо.

Но она тут же одёрнула себя, подумав:

– Тебя ещё никто не принял на работу сюда, а ты уже делишь начальников по половому признаку.

Приведя свои сумбурные мысли в маломальский порядок, Татьяна робко постучала в двери. Никто не отзывался, выждав несколько минут, она несмело дёрнула за никелированную ручку. Дверь слегка приоткрылась, в глаза Татьяны неожиданно брызнул поток солнечного света, исходящего из окна кабинета, находящегося против двери. Солнечный спектр рельефно выделял великолепную фигуру черноволосой женщины в фиолетовой юбке и белоснежной блузке. Она стояла спиной к дверному проёму и, медленно вращая рукой, свободной от телефонной трубки, давала какие-то указания невидимому собеседнику. Закончив говорить, она повернулась лицом к двери, взглянула на часы и, заметив Татьяну, с доброжелательной улыбкой сказала:

– А вы, наверное, доктор Таня Буткевич. Потрясающая точность прибытия, люблю пунктуальных людей.

Не успела Татьяна подумать, что несколько положительных баллов уже заработала, как их количество тут же удвоилось. Просто доктор Шварцман, осмотрев Татьяну, вписанную в чёрную юбку такого же фасона, как у неё и почти такую же светлую блузку с одобрением воскликнула:

– Провожать по уму будем потом, а одеты вы скромно, но со вкусом. Я это тоже ценю.

Доктор Шварцман ещё раз взглянула на Татьяну и неожиданно спросила:

– Скажите, Таня, вы приехали в Израиль из России?

– Да, доктор Шварцман, – наконец-то заговорила Татьяна, – я приехала из Москвы. А что это так плохо и имеет какое-то значение?

– Наоборот, милочка, это просто замечательно, – успокоила её она, – я предпочитаю работать с русскими врачами, они, как правило, способные, безотказные и понимающие люди, всегда готовые помочь всем и во всём.

Таким образом, Татьяна, ещё не успев присесть на предложенный стул, получила солидную фору перед предстоящим профессиональным собеседованием. Впрочем, интервью как таковое не состоялось. Вместо предполагаемого диалога практически всё время доминировал монолог доктора Авивы Шварцман. Первое, что она сообщила Татьяне, что отделение срочно нуждается во враче-неврологе. Тот доктор, который занимал это место, неожиданно женился на американской еврейке и уже вчера улетел на новое место работы в Лос-Анджелес, поэтому, Татьяна уже завтра может выходить на работу в отделение. Ошеломлённая доктор Буткевич, едва ворочая онемевшим от волнения языком, осмелилась выдавить из себя:

– Простите меня, доктор Шварцман, вы, даже не взглянув на мои документы, берёте меня на работу.

– А зачем мне смотреть ваши бумажки. Я и так про вас всё знаю. Знаю, что окончили московский медицинский институт, знаю, что получили постоянную лицензию, а главное, знаю, что вы талантливый врач.

– Институт, лицензия, это понятно, – тихим голосом чуть ли не прошептала Татьяна, – но почему вы решили, что я талантливый врач?

– Да потому, что сам профессор Моше Регев звонил мне, – воскликнула Авива Шварцман, – и настойчиво рекомендовал принять вас на работу в моё отделение. Вы, наверное, ещё не поняли, что в Израиле приём на работу на хорошую должность в большинстве случаев осуществляется по протекции, тем более, если за вас просит лучший невролог страны.

У Татьяны вдруг закружилась голова, ей казалось, что она находится в каком-то виртуальном запределье, в каком-то фантастическом лабиринте, из которого нет выхода. Подумать только, профессор, который месяц назад раздевал её и которого она безжалостно пнула ногой, неожиданно позаботился об её профессиональном становлении, об её будущем.

– Ау, доктор Буткевич, вы со мной или витаете в облаках, – донёсся до неё голос Авивы Шварцман, – я так и не поняла, вы согласны у меня работать или нет.

– Простите, меня, пожалуйста, – встрепенулась Татьяна, – что-то меня, действительно, занесло в другое пространство. Да, конечно же, я согласна, сочту за честь работать в вашем отделении. Обещаю, что не подведу ваше доверие. Громадное спасибо!

– Ну, если так, – улыбнулась доктор Шварцман, – то немедленно в отдел кадров, а завтра наши врачи введут вас в курс дела и очертят круг ваших обязанностей.

Глава 28. Недвижимость в Ашдоде

На просторном паркинге медицинского центра Татьяна с трудом нашла машину, за рулём которой мирно дремал Борис. Когда она разбудила его, он, взглянув на улыбающуюся супругу, шутливо спросил:

– Девушка, такси заказывали, куда изволите ехать?

Татьяна с серьёзным видом, голосом, не допускающим возражения, приказала:

– Пожалуйста, в город Натания, в русский ресторан «Золотая тропинка».

Борис недоумённо посмотрел на жену и полюбопытствовал:

– Девушка, вы не ошиблись, вы, в самом деле, хотите в ресторан.

– Да, конечно, хочу, милый мой таксист, хочу шампанское, хочу напиться, имею право. Сегодня меня приняли на работу в качестве настоящего врача в отделение с длинным названием, ключевым словом в котором являлась слово «неврология».

Борис расцеловал Татьяну, включил зажигание и белоснежная «Субару» помчалась на север в город Натания.

Когда в честь преддверия врачебной деятельности Татьяны был выпит первый бокал шампанского, и официантка принесла традиционную «Котлету по-киевски», к столику, где она сидела вместе с Борисом, неожиданно подскочила пышная брюнетка в голубых, плотно стягивающих её полноватую фигуру, джинсах и бросилась обнимать Татьяну со словами:

– Танька, милая, откуда ты взялась, сколько лет, сколько зим?

Татьяна от неожиданного напора, чуть не опрокинув бокал с недопитым шампанским, привстала и, пристально вглядываясь в симпатичную толстушку, вдруг признала в ней свою подругу Аллу, с которой вместе училась в Москве в мединституте.

– Аллочка, ты ли это? – растрогалась Татьяна, – надо же какая неожиданная встреча.

– Послушай, подруга, – пылко заговорила Алла, – в Москве, после окончания института, мы практически не встречались и надо же после стольких лет, что не виделись, столкнуться в израильском ресторане.

– Пути господние неисповедимы, – встрял в беседу Борис, – оказывается, все пути ведут не в Рим, а в израильский город Натания.

– А я ведь тут оказалась случайно, – весело защебетала Алла, – мы с мужем возвращаемся из Тверии, и заехали по дороге в Натанию перекусить.

– Аллочка, скажи, пожалуйста, – неожиданно спросила у неё Татьяна, – ты работаешь врачом?

– О чём ты говоришь? Каким ещё врачом, – криво улыбнулась Алла, – экзамен я успешно провалила, и нет у меня больше никаких сил и желания пересдавать его. Похоже, что на врачебной деятельности я ставлю большой жирненький крестик.

Татьяна сочувственно молчала, она постеснялась рассказать подруге, по какому поводу она с Борисом пьёт шампанское. А неунывающая Алла бодрым голосом продолжила:

– Да ладно, Танюша, не в профессии наше бабье счастье. Зато я вышла замуж за чистокровного израильтянина. Он крупный строительный подрядчик. Вот он-то своей профессией и зарабатывает огромные деньги. Так что вместо того, чтобы лечить стариков от Паркинсона и Альцгеймера, я живу полной жизнью, которую оплачивает мой Биньямин.

С этими словами она привстала из-за столика и призывно выкрикнула на хорошо поставленном иврите:

– Беня! Подойди, пожалуйста, сюда. Я познакомлю тебя со своими московскими друзьями.

Беня оказался грузным лысоватым, представительского вида, мужчиной. Одет он был совсем не по-израильски, в одежде не было никакой, свойственной коренным жителям, небрежности. Буквально через несколько минут знакомства он сразу стал своим человеком в их сообществе. У Бориса сложилось впечатление, что они знакомы, по крайней мере, несколько лет. По мере продвижения как бы ничего не значащей беседы, Беня неожиданно спросил Бориса:

– «Кама зман ата ба арэц?»

В переводе на русский этот вопрос, ставший в Израиле почти риторическим, означал не что иное как:

– Сколько лет ты в стране?

Риторическим он стал потому, что он созвучен вопросу:

– Как твои дела?

На самом деле, спрашивающего совершенно не интересуют, что ты ответишь. Некоторым этот ритуальный вопрос напоминает:

– Сколько тебе осталось служить, – если дело происходит в армии, или же:

– Сколько тебе осталось сидеть, – если ты находишься в тюремной зоне.

В отличие от многих, задававших этот тривиальный вопрос, Беню, действительно, интересовало, сколько лет семья Буткевичей находится в Израиле. Борис односложно ответил ему:

– Да уже почти три года.

Муж подруги картинно всплеснул руками и воскликнул:

– И вы, конечно, как и подавляющее число новых репатриантов живёте на съёмной квартире?

Борис утвердительно кивнул головой. На что Беня, привстав из-за стола, торжественно провозгласил:

– Считайте, что сам Всевышний послал меня к вам в лице ангела, который прямо сейчас преподнесёт вам подарок.

При этих словах Татьяна перестала перешёптываться с Аллой и с интересом взглянула на Биньямина. Тот же, недолго думая, быстро раскрыл свой кейс, и вытащил оттуда какой-то красочный проспект, на лицевой стороне которого было нарисовано колоритное высотное здание. Когда Беня раскрыл его, все увидели внутри какую-то аккуратно вычерченную схему.

– Что это за чертёж такой? – улыбаясь, полюбопытствовала Татьяна.

– Это не просто чертёж, Танюша, – почему-то обрадовалась Алла, – это план новой квартиры, в которой ты будешь жить.

– Какой ещё квартиры, и почему новой? – удивилась Татьяна.

– А потому что мой Биньямин настоящая умничка, – обрадовалась Алла, – какой же он молодец, что предлагает вам купить четырёхкомнатную квартиру в доме, который он же и строит. Этот дом будет находиться в новом районе приморского города Ашдод.

– Именно так, дорогие друзья, – подтвердил Беня, – я продаю эти квартиры по ретроактивной цене, и, учитывая, что вы близкие друзья моей супруги, сделаю вам ещё и десяти процентную скидку.

Борис красноречиво посмотрел на Татьяну. Его взгляд означал:

– Ну что скажешь, дорогая?

Дорогая, оказавшись намного прагматичнее своего суженого, тут же спросила:

– И во сколько эта квартира обойдётся нам?

– Всего навсего в пятьдесят шесть тысяч долларов, – не моргнув глазом, ответил Биньямин.

Цена была, действительно, привлекательной. В Натании такие же квартиры стоили никак не меньше, чем девяносто тысяч долларов. Борис молчал, не зная, что сказать, а Татьяна, нарушив наступившую тишину, тихо произнесла:

– Аллочка, Биньямин, мы сегодня вечером устроим с Борисом семейный совет, а завтра скажем вам своё решение.

На прощание Беня сопроводил поднятие своего бокала шампанского коротким спичем:

– Ваше здоровье! Надеюсь, что оно значительно улучшится в бурно развивающемся городе Ашдоде!

Когда допили остатки шампанского, Беня счёл своим долгом на прощание поучительным тоном сказать:

– Не знаю, друзья, чем закончится ваш семейный совет, но помните, что вы не в Советском Союзе, и квартиры не раздаёт государство, а покупают за свои наличные деньги, делая тем самым весомый и нужный вклад в покупку недвижимости, который впоследствии увеличивается в цене, являясь, своего рода, вашей инвестицией.

Вечером Борис стоял у любимого окна, с которого открывалась средиземноморская гладь, и, выпуская колечки табачного дыма в эту бирюзовую пучину, думал о предложении строительного подрядчика. Через несколько минут к нему присоединилась Татьяна. Борис накинул ей на плечи лёгкий плед, спасая тем самым от накатывающегося прохладного бриза, и тихо спросил:

– Так что, Танюша, будем покупать недвижимость? Честно говоря, как говорят в народе, с одной стороны, хочется, а с другой, очень уж колется.

Татьяна, прильнув к мужу, почему-то шёпотом, чуть ли не в полголоса, пропела ему в самое ухо:

– Ты знаешь, Боренька, очень и очень хочется уже иметь свою собственность, свой угол.

– Ничего себе угол, – встрепенулся Борис, – сто двадцать метров жилой площади с двумя туалетами и с двумя ванно-душевыми комнатами, да и ещё с большим балконом впридачу.

– Ты знаешь, Боря, – парировала Татьяна, – во-первых, надоело жить в чужой квартире, где нельзя даже в стенку лишний гвоздь забить и создать домашний уют по собственному разумению, а во-вторых, рано или поздно надо обзаводиться собственной квартирой. Все старожилы в один голос твердят, что чем раньше это сделать, тем лучше.

Татьяна ни на йоту не представляла, насколько она, как и старожилы, была права. Буквально через какие-то полгода квартира в том же самом доме, который им предлагал Биньямин, будет стоить уже не 56, а 70 тысяч долларов. А ещё Татьяна не знала, что эту самую квартиру, которую они всего лишь через час всё-таки решат покупать, они через пятнадцать лет продадут уже за триста тысяч долларов. Сегодня это представлялось какой-то несусветной фантастической феерией, несовместимой с экономическими законами. Но не следовало забывать, что Израиль живёт не только в соответствии с политическими, социальными и экономическими канонами, во многих случаях он функционирует вопреки им, по законам, с большой долей вероятности, диктуемым самим Всевышним.

До положительного решения о покупке квартиры оставался один час. А пока что Борис не без тревоги в голосе мрачно спросил:

– Послушай, Танюша, мы всё же не корову покупаем, где мы возьмём деньги на квартиру? Да у нас, по правде говоря, и на корову денег нет.

– Как это где возьмём? – в свою очередь спросила Татьяна и тут же сама ответила, – конечно же, в банке.

– Таня, побойся бога, – чуть ли не прорычал Борис, – в твоём банке у нас в распечатке возле каждой обозначенной в ней суммы стоит знак минус.

Вообще говоря, словосочетание платёжный минус имеет нарицательный оттенок, оно является феноменальным изобретением израильских банкиров. Наверное, ни в одной стране нашей планеты нет такого чуда. Если, например, некто покупает товар, который стоит 15000 шекелей, а на счёту у него всего 10000 шекелей. В соответствии с установившимся израильским менталитетом житель Тель-Авива, Иерусалима, Хайфы или любого другого израильского города без долгих раздумий выписывает чек или даёт кредитную карту. Да и в самом деле, что тут думать, плательщик особо не беспокоится, ведь у него в банке имеется разрешённый минус, который составляет 20000 тысяч шекелей. Понятно, что за этот пресловутый минус надо платить проценты, и совсем немалые. Но это уже совершенно другая история, главное, что необходимый товар куплен ни завтра, ни послезавтра, а именно в тот момент, когда это захотелось клиенту.

Исходя из отмеченного, Татьяна довольно спокойно ответила на рык Бориса следующей тирадой:

– Успокойся, Боренька, не мне тебе объяснять, что минус есть не что иное, как маленький, премаленький такой кредит. А на покупку квартиры мы возьмём с тобой ссуду немножечко побольше.

– Татьяна, ты вообще соображаешь, что говоришь, – вспылил неожиданно Борис, – речь идёт об огромных деньгах, а ты здесь растекаешься своими уменьшительно-ласкательными словечками. Кроме того, ни один банк не даст тебе 100 % кредита на полную стоимость квартиры.

– Борис, послушай, – перебила его Татьяна, – с твоим глобально-аналитическим подходом к покупке недвижимости мы эту самую недвижимость никогда не купим.

В разгар дебатов в салон впорхнули Светлана и Наташа, которые подслушивали прения между папой и мамой. Светлана, не очень разбираясь в банковской терминологии, спонтанно выпалила:

– Ура-а-а! Теперь у каждой из нас будет своя комната.

Борис взглянул на ликующих дочерей и, погрозив им пальцем, отрешённо проронил:

– Ну, вот и приехали! А где, скажите, пожалуйста, будет мой кабинет? В ванной комнате или, может быть, в туалете.

– Папочка, милый, – наперебой заверещали девочки, – мы видели, что у тебя на работе есть большой и просторный кабинет, а дома тебе надо отдыхать.

– Устами наших не таких уж и маленьких девочек глаголет истина, – торжественно заключила Татьяна, – а это значит, что мы решили квартиру покупать.

Следующая неделя была посвящена хождению по банкам. Ни один из них не хотел давать ипотечную ссуду, превышающую 80 % стоимости квартиры. В один из дней, находясь в центре Тель-Авива по делам службы, Борис вдруг увидел тёмно-зелёную, привлекающую внимание, вывеску банка «Дисконт». В этом банке он ещё своего счастья не испытывал. Подумав про себя, что слово «дисконт» в переводе с английского означает скидка и что оно созвучно слову уступка, Борис решительно толкнул карусельную дверь, пропустившую его в помещение банка. Когда он жалостливо попросил у сотрудницы банка выдать ему ипотеку в размере хотя бы 90 % от стоимости квартиры, привлекательная жгучая брюнетка посмотрела на него, как на инопланетянина. Она скороговоркой пропела:

– Да вы с ума сошли, ни один банк не выдаст вам такого кредита.

Девушка и не подозревала, что через какие-то четверть часа она собственноручно оформит Борису ссуду, на условиях, которые он просил. По правде говоря, и сам Борис этого не ожидал. Просто, когда девушка попросила его предъявить удостоверение личности и он доставал его из бумажника, оттуда неожиданно прямо на стол чиновницы выпала небольшая фотография. На фотографии был изображён доктор Борис Буткевич в обнимку с самим министром строительства Израиля Ариэлем Шароном.

В Москве, несмотря на то, что Борис жил в считанных сотнях метров от Кремля, он никогда не видел живьём ни одного члена правительства. А в Израиле, так уж случилось, что месяц назад министр строительства посетил институт, в котором работал Борис. Главным образом, министра интересовало, как интегрируются в израильском производстве учёные и инженеры из СССР. Директор института счёл своим долгом представить министру именно Бориса, подчеркнув при этом, что совсем свежий репатриант дослужился уже до начальника отдела. При этих словах бывший прославленный генерал израильской армии, который через несколько лет будет избран премьер-министром, по-отечески обнял Бориса и пожелал ему дальнейших свершений. Именно это мгновение и остановил фотограф своей камерой. И надобно тому случиться, что собственно в эту фотографию пристально всматривалась симпатичная чиновница банка. Она оторопело смотрела на фото, синхронно переводя взгляд с него на Бориса и обратно, и, придя в исходное состояние духа, чуть заикаясь, спросила:

– Это вы вместе с Ариэлем Шароном?

Борис, сам не понимая, как это у него получилось, небрежно ответил:

– Да, он мой родственник по материнской линии.

Обескураженная девушка схватила фотографию и паспорт Бориса и умчалась в неизвестном направлении, как потом выяснилось к директору банка. История умалчивает, о чём она говорила с ним, однако, факт, что Борису тут же была выделена ссуда в размере 92 % от стоимости квартиры. Так министр строительства Израиля, сам того не ведая, помог купить семье Буткевичей новую квартиру. Квартиру, которую они, благополучно прожив в ней 15 лет, продадут уже за 300 000 долларов, за сумму в шесть раз превышающую, что они заплатили при покупке. Так что строительный подрядчик Биньямин оказался прав, говоря, что сама недвижимость не движется, зато цены на неё стремительно растут.

Через пятнадцать лет, семья Буткевичей купит двухэтажный коттедж, утопающий в субтропической зелени одного из небольших городков недалеко от Ашдода. Но эти годы предстояло ещё прожить в череде калейдоскопически меняющихся будней. А полгода, оставшиеся до вселения в новую квартиру, пролетели, как одно мгновение. Грузовая фура, наполненная небогатым домашним скарбом Буткевичей, в течение часа перевезла его из приморской Натании в приморский город Ашдод, который вскоре назовут героем-героем из-за ракетных атак, осуществляемых палестинскими террористами из сектора Газа. Но до этого ещё надо было дожить, а потом и пережить. В момент переезда Ашдод считался провинциальным израильским городом с населением шестьдесят тысяч жителей. Цветущей и престижной Натании он проигрывал буквально во всём. Борис, как только мог, успокаивал Татьяну, которая переживала, что в обмен на дешёвую квартиру они получили непривлекательный и захолустный город, с населением, которое по интеллектуальному цензу, ни шло, ни в какое сравнение с жителями Натании. А Борис всё приговаривал своей жене:

– Ничего, Танюша, прорвёмся. Увидишь, через четыре года здесь будет город-сад.

Никакого сада через четыре года, конечно, не выросло. Однако Борис и сам не ожидал, что уже в срок, чуть больший, чем в десять лет, Ашдод превратится в один из самых красивейших городов Израиля, в город с более чем двухсоттысячным населением. По числу жителей Ашдод станет, после Тель-Авива, Иерусалима и Хайфы, четвёртым городом страны, оставив позади себя такие элитарные, по старым меркам, города, как Натания, Ришон Лецион и Холон. Надо ли говорить, что бурное, во всех отношениях, развитие города происходило благодаря притоку новых репатриантов. Если государственным языком Израиля являлся иврит, то городским языком Ашдода был язык Александра Пушкина. Может быть, поэтому в Ашдоде жил известный советский композитор Владимир Шаинский, там живёт лауреат Государственной премии РСФСР, бывший блистательный солист Мариинского театра Валерий Панов. Кто мог подумать, что в небольшом, по российским меркам, израильском городке будет воздвигнут памятник классику белорусской литературы Янке Купале, здесь же в Ашдоде его именем назовут одну из городских площадей. На одной из его улиц поставят памятник русскому писателю Владимиру Короленко. Маловероятно, что в одном из российских городов увековечат память израильского писателя, лауреата Нобелевской премии Шмуэля Агнона. А в израильском Ашдоде дело, иногда, доходило до некого филологического консенсуса. В одном из новых районов города улицы носили имена русских писателей: Льва Толстого, Фёдора Достоевского, Ивана Тургенева и т. д. Нелепо выглядел почтовый конверт, на котором улица адресата в Москве и отправителя из Ашдода имела одно и то же название «улица Антона Чехова». Смех в кинозале вызвал эпизод из израильского фильма, в котором таксист, въехавший в Ашдод, на вопрос диспетчера, где он находится, самым что ни есть серьёзным голосом, без всякого намёка на иронию, ответил:

– Я нахожусь на территории малой России.

Да и. на самом деле, слова таксиста из фильма были, отнюдь, не малой правдой, а самой что ни есть большой реалией. Заместитель мэра Ашдода – родился в славном городе Черновцы, около 40 % жителей города говорят на русском языке, треть городского совета составляют русскоязычные, вывески магазинов и ресторанов на русском языке и т. д. и т. п. На улице, где строительный подрядчик Биньямин в течение трёх лет построил десять 9-этажных домов, Борис не знал ни одного коренного израильтянина. Новый жилой квартал разговаривал и ругался исключительно на русском языке.

Борис долгое время не мог понять, почему его сотрудник Авраам, еврей, выходец из братской Румынии избегает его и не хочет разговаривать с ним. Пока в один прекрасный день он откровенно не выговорил Борису:

– Я думал, что приеду в еврейское государство, а попал в самое настоящее русское гетто. Ну, скажите, пожалуйста, почему всё для русских? У них свой канал телевидения, две радиостанции, с десяток газет и журналов. Ещё немного и русский язык вытеснит язык наших предков – иврит.

В словах Авраама была немалая доля правды. Понятно, что русский язык никогда не заменит иврит. Но факт остаётся фактом, жителям Ашдода, разменявших шестой десяток, государственный язык страны, в которой они находились, был, как говорится, не на слуху: они им, практически, и не пользовались. А чего греха таить, зачем нужно, чтобы иврит отскакивал от зубов, если в поликлинике врач говорит на русском языке, на том же языке говорят с тобой продавцы в супермаркете и чиновники в банке, носителями великого и могучего являются абсолютно все соседи твоей многоэтажки. Ну, а если уже совсем припечёт, то всегда найдётся добровольный переводчик из толпы твоих земляков. Известен случай, когда выходец из Грузии, бизнесмен, не говоривший на иврите, но построивший в Израиле парк «Суперленд», однажды сказал крылатую фразу:

– Если у тебя есть миллион долларов, то банк будет говорить с тобой на том языке, каком ты захочешь.

Не установлено, сколько миллионов долларов было у этого бизнесмена, но доподлинно известно, что банк Израиля говорил с ним на русском языке.

За два дня до вселения Борис приехал в Ашдод принять квартиру от застройщика. В приёмный акт следовало вписать замеченные им огрехи и недостатки в строительстве. Борис почему-то вспомнил, как помогал принимать своему другу, полученную им от предприятия, новую квартиру на окраине Москвы в Новых Черёмушках. Недостатков там было хоть пруд пруди, все они просматривались невооруженным, даже совсем непрофессиональным, взглядом. Однако исправлять их никто и не собирался. Другу Бориса было предложено два варианта: или подписать акт приёмки или отказаться от квартиры. Но кто же откажется от квартиры, подаренной государством. Собственно, на этом и строился расчёт строителей, которые, по сути, и являлись представителями того самого государства. Акт приёмки друг, конечно же, подписал при том, что ещё полгода самостоятельно устранял все недоделки. Сейчас же Борис стоял в совершенно пустой и девственной, своей собственной квартире и старался найти в ней хоть какие-нибудь огрехи. Но невооружённым взглядом таковые не находились. Тогда Борис стал всматриваться в оголённые, выкрашенные добротной белой краской, стены более пристально. С большим трудом емуудалось обнаружить на потолке небольшое чёрное пятнышко, на подоконнике небольшую царапину, а в рукоятках регулировки душа отсутствие красных и синих кружочков, обозначающих горячую и холодную воду. Всё это он аккуратно вписал в акт. Самое интересное, что, когда через два дня они вселялись в квартиру, все эти совсем незначительные огрехи были устранены.

Ещё более интересным, в некоторой степени, даже забавным являлся факт, что 120-ти метровая квадратура новой квартиры была абсолютна пустая, пустая до стерильного неприличия. Но, честно говоря, было не до забав, смеяться совсем не хотелось. Этот пока ещё нежилой вакуум надо было чем-то заполнять с тем, чтобы он приобрёл, если и не уют домашнего очага, то хотя бы маломальский казённый вид. Вся мебель, которой они пользовались в Натании, была собственностью хозяев съёмной квартиры. Хорошо, что друзья снабдили Бориса двумя раскладушками, на которых спали девочки и большим матрасом для него и Татьяны. Единственное, что являлось их собственностью, это электротовары, купленные за средства, выданные им, как и всем новых репатриантам, государством Израиль. В эти электротовары входили жизненно необходимые: огромный холодильник, стиральная машина, газовая плита и телевизор. Чтобы там ни было, квартиру надо приводить в божеский вид. Но Всевышний не очень торопился снабдить их финансовыми средствами для достижения этого вида. Борис был, все-таки, каким ни каким учёным и обладал аналитическим складом ума. Он всегда старался решать проблему глобально, а не в каком-то частном разрезе. Поэтому, после долгих раздумий, сидящий в мозговых подкорках внутренний навигатор направил его в банк. Это был не просто банк, а банк для государственных служащих, для которых существовали определённые льготы. На этот раз, в отличие от банка «Дисконт», его обслуживала уже не брюнетка, а, самая что ни на есть натуральная блондинка, приехавшая в Израиль из Канады. Она была сама любезность и просто сияла широкой улыбкой офисного клерка. На сей раз он не стал испытывать судьбу, роняя снимок, на котором он сфотографирован с министром, а просто рассказал девушке свою проблему. Блондинка, не снимая с намакияженного лица свою трафаретную улыбку, без всяких проволочек оформила Борису ссуду в 20000 шекелей, которые уже на следующий день поступили на его банковский счёт. Не медля ни минуты, Борис усадил Татьяну в свою «Субару» и прямым ходом, без промежуточных остановок, поехал в мебельный магазин. Перед входом он, как старшина новобранцу, сформулировал Татьяне задачу в следующей редакции:

– Значит так, дорогая! Наш приход составляет 20000 шекелей. Именно в эту сумму мы должны уложиться, полностью меблировав наше жилое гнёздышко. Варианты итальянской, швейцарской и другой импортной мебели не рассматриваются. Разбогатеем, купим и её. А пока – всё самое необходимое и, разумеется, самое дешёвое.

Несмотря на то, что у Татьяны был несколько другой, чисто женский взгляд на, поставленные мужем задачи, она вынуждена была согласиться с неоспоримо правильной логикой его решения проблемы. Они долго бродили по громадному магазину, подбирая мебель для гостиной, для комнат, предназначенных для дочерей, для своей спальни и кухни. Однако уже через два часа уставший Борис выписывал чеки хозяину магазина, оформляя все покупки. А ещё через неделю купленная мебель была доставлена по назначению и квартира стараниями Татьяны приобрела вполне презентабельный вид.

Вселения в новую квартиру совпало с большим иудейским праздником Песах (в русском написании – Пасха). У евреев этот праздник связан с важным историческим событием – исходом из Египта и избавлением от рабства. Библейские тексты повествуют, как Моисей по велению Бога выводил еврейский народ из Египта. Ветхий завет трактует, что он водил евреев по пустыне 40 лет, пока не привёл на землю обетованную. По этому поводу израильтяне иногда сожалеют, что не вывел их в какую-нибудь Швейцарию или Италию. В любом случае, весь народ Израиля празднует Песах. Жильцы седьмого этажа, где находилась квартира Бориса, решили не отставать от своих соотечественников. Они ещё не были знакомы друг с другом, и это тоже являлось поводом сесть всем вместе за празднично накрытый стол. На этаже было шесть квартир и их обитатели представляли почти всю карту Советского Союза. Водитель-дальнобойщик Фима с женой Галей приехали из заснеженного Якутска, директор торговой базы Марик с супругой Фирой из дальневосточного Биробиджана, доктор наук, математик Максим с женой Раей – из новосибирского Академгородка, врач-уролог Миша с женой Света – из знойного Ташкента, скрипач Яша с женой Риммой из Вильнюса. Замыкали праздничную группу бывшие москвичи Борис с Татьяной. Поистине, Союз нерушимый, которому суждено было разрушиться. В результате недолгого совещания, было решено праздничные столы поставить на нейтральной территории – в коридоре между квартирами, благо его габариты позволяли сделать это. Сказано – сделано, не прошло и получаса, как столы были уже накрыты. Несмотря на приличную разность географических широт и долгот бывшего местожительства гостей, невзирая на различие в областях профессиональной деятельности, вопреки разнице в возрасте, всех новосёлов объединяло в данный момент даже не столько одна и та же национальность, не столько общие сложности абсорбции в новом отечестве, сколько необычная атмосфера знаменательного праздника и момент приобретения новых квартир, которые соединяет общий коридор.

Первый пасхальный вечер называется Седер. Проведение Седера скрупулёзно регламентировано и состоит из множества элементов. Один из них заключается в том, что каждому еврею положено читать Пасхальную Агаду (рассказ об исходе из Египта). Разумеется, тщательное выполнение всего процесса занимает много времени, поэтому нерелигиозные новосёлы исполнили всё по укороченной программе. А ещё во время Седера существует обязанность выпить четыре чаши вина. Эту традицию обитатели седьмого этажа нарушать не стали и даже в какой-то мере растянули её. Понятно, что эта мера не ограничилась предписанными четырьмя чашами. Число бутылок с водочными, коньячными и винными этикетками, красовавшимися на пасхальном столе, никто не считал, равно, как и количество чаш выпитого алкоголя, которое в известной мере крепило узы новосёлов, располагая их к непринуждённой и откровенной беседе. Как бы там ни было, именно этот пасхальный Седер сдружил всех соседей по этажу и соединил их чуть ли не братскими отношениями. В дальнейшем это позволяло не только в нужный момент одолжить головку лука или несколько картошек, а поделиться самым сокровенным или получить ощутимую и бескорыстную помощь в то время, когда она, действительно, была необходима.

Глава 29. Преподавание

Ашдодский период семьи Буткевичей совпал с призывом старшей дочери Светланы в славные ряды израильской армии. Вообще говоря, симпатичная девушка в солдатской форме с автоматической винтовкой в руках неотъемлемая часть того, что видит израильский гражданин на улицах своего города каждый день. Сначала Бориса эта картина, выхваченная из повседневной израильской жизни, просто умиляла. Когда же он узнал, что участие еврейских женщин в обороне Израиля исходит от библейской героини Деборы, с оружием в руках защищавшей свою страну, то живой образ израильской солдатки стал для него своего рода символикой. Но, когда его нежная и изящная Светланка предстала перед ним в полной военной амуниции с настоящей винтовкой в руках, у Бориса невольно сжалось сердце, а придуманная им символика улетела в поднебесье. По лицу Татьяны градом катились обильные слёзы, когда Светланка, облачённая в солдатскую форму, произносила слова присяги:

– Я клянусь отдавать все силы и даже пожертвовать своей жизнью для защиты Родины и Свободы Израиля.

На протяжении всей церемонии принятии присяги Борис был взволнован не меньше Татьяны. Так получилось, что в Советской Армии ему служить не пришлось, так как в институте была военная кафедра, и священный долг его защиты Отечества ограничился двумя месяцами военных сборов, где ему было присвоено офицерское звание лейтенанта военно-топографической службы. Светлана до офицерского звания в израильской армии не дослужилась, однако закончила своё солдатское бытиё в звании старшего сержанта. Жертвовать своей жизнью в армии ей, слава Всевышнему, не привелось, однако она честно и добросовестно отдала свой воинский долг стране, которую искренне полюбила всеми фибрами своей души ещё до призыва.

Вернувшись с военной базы, Борис засел с Наташей решать математические задачи, которые ей задали в школе. Он терпеливо объяснял дочери принцип решения простейших уравнений. Его педантичное разжёвывание, к ликованию дочери, прервал настойчивый телефонный звонок. Когда Борис поднял трубку, в ней прозвучал хрипловатый голос, почивающего на пенсии, Алекса Зильберштейна:

– Борис, добрый вечер! Как дела? Надеюсь, что не очень помешал?

– Да вот, в данный момент пытаюсь преподавать своей младшей дочке азы, самой что ни есть, элементарной математики.

– Именно по этому поводу я и звоню, – почему-то обрадовался Алекс, – тебе, наверное, за это обучение деньги не платят.

– Знаете, Алекс, моя Наташка, – удивился Борис прозвучавшему вопросу, – на частного преподавателя пока денег не заработала.

– Вот я и предлагаю тебе, – восторженно заявил Алекс, – заняться преподавательской деятельностью, которая будет достойно оплачиваться.

– Что-то я не очень понимаю, – изумился Борис, – на какую такую деятельность вы меня направляете?

В ответ Алекс проинформировал Бориса, что в пригороде Тель-Авива уже долгое время функционирует геодезическая школа, которая после годичного обучения выпускает техников-геодезистов. Ему, Борису, предлагается вести там практические занятия по геодезии, которые включают в себя изучение геодезических приборов и методов измерений в полевых условиях. Конечно же, проведение практических занятий являлось явным понижением статуса, как учёного звания Бориса, так и его квалификации. В московском институте, где он преподавал, для проведения такого рода занятий, у него были два ассистента. Причём это было в высшем учебном заведении, где Борис преподавал цикл сложнейших теоретических дисциплин. А тут ему предлагают какую-то геодезическую бурсу, сопоставимую по советской градации с ремесленным училищем.

С другой стороны, это была своего рода подработка, связанная с преподаванием, с деятельностью, которой он занимался большую часть своей жизни. Это было первое. Во-вторых, Борис справедливо полагал, что в процессе работы со студентами ему удастся в значительной мере продвинуть знание иврита. В конце-концов, в-третьих, в результате этой, не такой уж плохой и нужной, работы, у него появится существенный довесок к зарплате, что в условиях погашения взятой ипотеки было совсем немаловажным. Ещё одним плюсом являлось то, что ему совершенно не надо было готовиться к занятиям: устройство и работу с геодезическими приборами он знал лучше, чем ученики ортодоксальной ешивы нужные им разделы Торы и Танаха. К тому же, очень удобно было, что занятия в школе начинались в четыре часа пополудни, в то время, как Борис заканчивал работу у себя в институте в половине четвёртого, а поездка на машине до места назначения не превышала четверти часа. Платили по университетским меркам не так уж и много: всего тридцать шекелей в час. Но учитывая, что Борис должен был преподавать два раза в неделю, по четыре часа в день, в итоге помесячно набиралась сумма, равная почти в тысячу шекелей, которая даже немного превышала размер выплаты по ссуде. И это в то время, когда многие репатрианты брались за любую неквалифицированную, чтобы не сказать, грязную, работу по тарифу в пять шекелей в час.

Борис помнил, как он с Эдуардом взял, в виде так называемой «халтуры», подработку, которая заключалась в топографической съёмке местности. Мало того, что местность являла собой мусорную свалку, так работа производилась ещё и в субботу, в шабат, святой для евреев день, когда всеми канонами иудаизма, работа в этот день категорически запрещалась. Счастье, что идеологи того самого иудаизма, свалку в этот, равно, как и в другой день, не посещают. Два доктора наук проигнорировали теологические запреты, вдыхая при этом не совсем парфюмерное амбре пищевых и прочих отходов, занимались картографированием дурно пахнущего объекта. Мажорно настроенный Эдуард уже прикидывал, как он обставит свою спальню новой мебелью, купленной на заработанные деньги. На поверку, за работу, реальная стоимость которой тарифицировалась не меньше, чем в пять тысяч шекелей, предприимчивый работодатель заплатил Борису и Эдуарду по двести шекелей. Жаловаться было некому, так как по своей неопытности они никакого письменного договора не составляли. Таким образом, преподавательская работа, которая в терминологии новых репатриантов формулировалась как чистая, имела неоспоримые преимущества.

Во всей этой геодезической «шабашке» имелся ещё один скрытый нюанс, который мог обернуться как для Бориса, так и для Эдуарда огромными неприятностями. Оказалось, что государственным служащим Израиля было категорически запрещено выполнять работы по специальности в частном секторе. Игнорирование этим запретом каралось вплоть до увольнения с государственного предприятия и с невозможностью работать в нём в дальнейшем, т. е. получением, своего рода, «волчьего билета». Получение такого звериного удостоверения никоим образом не входило в планы Бориса и Эдуарда. Просто они и понятия не имели о существовании этого табу. Работа же в учебном заведении, особенно в должности преподавателя, не только разрешалась, а даже и, в некоторой степени, поощрялась. Считалось, что ведущие специалисты различных инженерных, экономических и финансовых служб, совмещая свою работу с преподавательской деятельностью, внесут весомый вклад в повышение уровня учебного процесса. Для окончательного оформления всех формальностей требовалось только разрешение управления государственной службы, которое Борис получил без всяких излишних проволочек.

Сказать, что в свой преподавательский дебют в Израиле (преподавание на курсах в Бер-Шеве не шло в актив, т. к. там оно велось на русском языке) Борис паниковал и нервничал, означало сказать ничего. Он стоял в небольшой аудитории перед тремя десятками своих студентов: при этом у него дрожали руки, холодела спина и ощущалась сильная вибрация в коленях. Бывший доцент столичного института, на поточной лекции у которого в многоступенчатой аудитории восседали полторы сотни студентов, сейчас чувствовал себя явно не на высоте, несмотря на то, что лекторская трибуна, за которой он стоял, несколько возвышала его в аудиторном пространстве. Ситуацию обострял ещё и факт того, что в дополнение к плановым студентам его слушателями являлся ряд сотрудников его института, которые за год обучения получали базовые знания по геодезии, которые были им нужны для общего понимания, правильной оценки ситуации и принятия необходимых решений в своей работе. Как правило, это были работники отдела кадров, бухгалтерии, информационной службы и др. Борису, прежде всего, не хотелось опозориться именно перед ними, перед людьми, с которыми он вместе работал. Оскандалиться не в умении нести разумное, доброе и вечное, не в профессионализме учительствовать, а в неспособности и в некой беспомощности правильно выразить излагаемое на иврите.

Опасения были совсем не беспочвенны. Так получилось, что из института в школу он ехал на машине вместе со своим сотрудником, которого звали Шевах. Он приехал в Израиль двадцать лет назад из Вильнюса, в котором закончил исторический факультет университета и работал в институте сотрудником архива. Во время поездки Борис от всё более и более подступающего волнения перед первым занятием забыл, как именуется на иврите слово, определяющее тему занятия. На русском языке оно означало не что иное, как «нивелирование». Не долго думая, Борис решил спросить об этом у Шеваха, который знал иврит не хуже русского языка. Шевах подошёл к ответу на вопрос более чем скрупулёзно. Прежде всего, он сказал Борису, что слово «нивелировать» переводится на иврит как «леазен». Тут же обстоятельный Шевах счёл своим священным долгом добавить:

– Послушай, Борис, только упаси тебя бог, вместо слова «леазен» произнести «лезаен».

Лучше бы Шевах не провозглашал бы этого логоса. Когда в СССР шёл незабвенный сериал «Семнадцать мгновений весны», Шевах уже жил в Израиле. Поэтому, он не мог слышать голос Копеляна за кадром, который возвестил: «Штирлиц знал, что лучше всего запоминается последняя фраза», поэтому и оказал Борису услугу, которую иначе, как медвежьей не назовёшь. Дело в том, что последнее, сказанное им, слово «лезаен» означало в культурном переводе не что иное, как «совокупляться» или в современной трактовке этого понятия «трахаться». Так или иначе, но взволнованный Борис решил вначале назвать своим студентам тему занятия. Он хотел сказать:

– Сегодня, леди и джентльмены, мы должны пронивелировать….

Поскольку по ошибке он употребил, второй вариант слова, от которого предостерегал его Шевах, то в его устах фраза прозвучала следующим образом:

– Сегодня, леди и джентльмены, мы должны совокупляться…

Занятие только началось и в аудитории ещё не стих шумок, продолжающийся обычно после перемены. Прошло несколько секунд после того, как Борис произнёс, ставшее потом нарицательным по отношению к нему, предложение. Шум стих, и в аудитории установилась настороженная тишина, которую через мгновение взорвал всплеск оглушительного хохота, который не прекращался не менее пяти минут. В какой-то момент один из студентов, сидящий в конце аудитории, сквозь конвульсии прорвавшегося смеха громко прокричал на гортанном иврите:

– Но это делают только ночью.

На что, не понимающий причину громового смеха, будучи уверенный, что речь идёт всего навсего о нивелировании, растерянный Борис ответил:

– Ничего страшного, мы проделаем это сейчас.

Разумеется, эта устрашающая фраза вызвала новый приступ веселья, которое не стихало, пока со своего места не поднялся начальник планового отдела, который сквозь выступающие слёзы, не объяснил студентам, что уважаемый лектор в силу недавнего пребывания в стране ещё не прочувствовал разницу между схожим фонетическим звучанием слов «леазен» и «лезаен».

Оставшиеся часы занятий прошли плодотворно, во многом благодаря полученному заряду бодрости. Борис уверенно объяснял студентам устройство приборов, рассказывал о принципах измерения и обработке их результатов. Однако слух о казусе, произошедшего с ним во время первого занятия, мгновенно разлетелся по институту. Дошло до того, что даже генеральный директор при встрече дружески потрепал его по плечу и не без улыбки сказал:

– Ну, Борис, ты просто молодец! Я знал, что ты талантливый человек, но только сейчас понял, что не только в области геодезии.

В общем, про этот полуанекдотичный инцидент Борису вспоминали ещё много лет, что, однако, не помешало ему в будущем снискать славу хорошего преподавателя.

Когда Борис работал в Москве, на кафедре у них ходило крылатое выражение, что, мол, хорошо преподавать в университете при условии, чтобы там не было студентов. На самом деле, Борис любил своих студентов, отдавая себя без остатка делу их качественного обучения. По этому поводу, на факультете в Москве шутили:

– Когда преподаёшь какую-то дисциплину, то начинаешь понимать то, чему ты учишь.

Как и в каждой шутке, и в этой есть доля правды, причём не малая. Правда состоит в том, что, обучая других, ты глубже вникаешь в предмет, докапываясь до таких невидимых подводных течений в нём, что, практически приводит к всецелому осмысливанию того, что ты преподаёшь. В преломлении к преподавательской деятельности в Израиле, Борис совершенствовал не столько своё педагогическое мастерство, которое за годы работы в Москве освоил достаточно хорошо, сколько изложение своих мыслей на иврите. Процесс шёл не так быстро, как хотелось. Поэтому, он в начале каждого учебного года при знакомстве с новым набором учащихся совершенно искренне говорил им:

– Друзья мои! Давайте сразу договоримся, я буду помогать вам осваивать премудрости геодезической науки, а вы, в свою очередь, будете помогать мне в совершенствовании изучения иврита.

Надо сказать, что предложенная Борисом схема работала совсем неплохо. Иврит, действительно, оттачивался и шлифовался. Однако, не обходилось без казусов. На одном из занятий Борис намеривался сказать фразу «измерить фасады». На иврите это звучало как «лимдод хазитот». Вместо «хазитот» Борис ошибочно произнёс «хазиёт». Последнее слово означало не что иное, как обнажённая женская грудь или, в другом, значении – бюстгальтер. Понятно, что реакция аудитории была адекватна предыдущему ляпсусу Бориса. Дело закончилось тем, что один из продвинутых студентов на перемене подошёл к Борису и, не без задора в сияющих глазах, саркастически произнёс:

– Вы знаете, учитель, мне, наконец-то, стало понятно, что мы, на самом деле, должны измерять.

Так получалось, что лекционный курс студентам читал доктор Дан Ширман, а Борис ходил у него как бы в подмастерьях, т. е. проводил практические занятия. Дан преподавал в Технионе, и работа в геодезической школе являлась для него подработкой, которая на русском сленге именовалось словом «халтура». Если для Бориса это слово расшифровывалось как хороший побочный заработок, то для доктора Ширмана, по оценке его же студентов, оно означало небрежную работу и недобросовестное отношение к своим обязанностям. Бориса буквально передёрнуло, когда он услышал в приоткрытую дверь аудитории, что на вопрос студента по существу того, что рассматривалось на лекции, чванливый доктор геодезии, без лишних обиняков, громогласно заявил:

– Я пришёл себя не для того, чтобы отвечать на ваши глупые вопросы.

Лишь после этого Борис, наконец, понял, почему во время его занятий, которые следовали сразу после лекции Дана, студенты задают ему множество вопросов, вытекающих из материала, который объяснял его недобросовестный коллега. Студенты всегда чувствуют тёплое отношение к ним. Поэтому они не только уважали Бориса, а просто любили его за искренность, неравнодушие и готовность всегда прийти им на помощь в противовес доктору Ширману.

Сам же доктор Ширман в один из дней, положив на стол Бориса огромную стопку, содержащую не менее трёх сотен отпечатанных листов, с кривой улыбкой проронил:

– Я тут, коллега, малость потрудившись, написал учебник. Не сочтите за труд прочесть его и написать рецензию, разумеется, положительную.

Прочитать учебник на иврите составлял для Бориса огромный труд. Тем не менее, он не стал отказывать коллеге, справедливо посчитав, что и эта работа сослужит ему пользу в деле совершенствовании иврита. В процессе чтения, которое заняло два месяца, иврит свой Борис, действительно, улучшил. Однако почти сразу стало ясно, что всё изложенное в книге является компиляцией других учебников по геодезии. Другими словами, автор самым беспардонным образом списывал целые разделы из разных книг. Чтобы каким-то образом скрыть проделанное, доктор Ширман переставлял слова в предложениях, некоторые из них заменял синонимами, причём всё это у него получалось не самым лучшим образом. Текст учебника был напичкан каскадами сложных формул, из-за дебрей которых часто не было видно сути вопроса. Объяснения по ходу изложения вообще отсутствовали, а обилие запутанных чертежей препятствовало нормальному пониманию прочитанного. Вдобавок, добрую треть учебника составляла государственная инструкция по геодезии, которую Дан Ширман самым бессовестным образом вклинил в учебник, который должен чему-то научить. Исходя из всего этого, в один не самый прекрасный день Борис вернул автору его опус со словами:

– Я прошу прощения, Дан, но рецензию я писать не буду. Потому что, если я её всё-таки напишу, то она будет отрицательной и никоим образом не будет рекомендована к изданию. Ваша книга, к сожалению, трудна для прочтения даже тем, кто знает геодезию.

Лицо доктора Ширмана покрылось пунцовой краской, в глазах появился злобный огонёк и он громким голосом прорычал:

– Да кто ты такой, чтобы давать мне замечания, кто, вообще, дал тебе право критиковать меня? Тебе ещё надо дорасти до моего уровня.

Бориса больно задел непозволительный тон Дана Ширмана, но он, отбросив волнение в сторону, взял себя в руки и спокойно произнёс:

– Во-первых, не я вас, а вы меня просили прорецензировать ваш, с позволения, сказать учебник. Во-вторых, по учёной степени, я такой же доктор наук, как и вы.

– Мне мою учёную степень присуждали в Тель-Авиве, а не в какой-то Москве – гневно выкрикнул Дан, – надо ещё проверить, не купили ли вы там свой диплом.

На этом он оборвал свою злобную речь, осознав, видимо, внутри себя, что переступил красную черту. Но было поздно, теперь настала очередь Бориса побагроветь, теперь уже его лицо зарделось гневом. Не помня себя от ярости, он закричал не своим голосом:

– Значит я, по вашему, купленный доктор? Отлично! Просто превосходно! Чтобы доказать обратное, я таки напишу, обоснованную рецензию на ваш бездарный учебник и отошлю её, прежде всего, в ваш Технион и, возможно, в другие университеты. Пусть все ознакомятся с творчеством доктора Дана Ширмана и пусть скажут, что московский доктор не прав, что он не разбирается в геодезии и что он купил свой диплом.

Дан Ширман побледнел, потускневший взгляд упёрся в выложенный керамической плиткой пол, и он с большим усилием выдавил из себя:

– Извините меня, доктор Буткевич, не знаю, что на меня нашло, отдайте мне, пожалуйста, мою рукопись и, очень прошу вас, не пишите никаких рецензий.

Не прошло и двух месяцев, как студенты пожаловались Борису, что доктор Ширман заставляет каждого из них купить свой учебник, угрожая при этом:

– Кто не приобретёт мою книгу, на экзамен может не являться, ему там просто не на что надеяться.

Следовательно, пресловутый учебник таки вышел в свет. Наивный Борис не мог взять себе в толк, как это могло произойти. Как издательство могло взять на себя ответственность выпустить такой безграмотный учебник. Ларчик открывался более чем просто. Оказывается никакого издательства не было. Доктор Дан Ширман являлся сам по себе издательством. Он сам отпечатал свою книгу, заказал в типографии обложку, а затем сделал нужное количество копий. Оставалось только сброшюровать полученные страницы. Таким образом, «самиздат» обошёлся доктору в копейки или в израильском понимании в «агороты» (агора – израильская разменная денежная единица, сотая часть шекеля). Зато славный доктор не стеснялся продавать это своим студентам по цене в 60 шекелей, обеспечивая себе тем самым суперприбыль.

Подобная модель издания учебника в СССР просто не имела права на существование: как юридического, так и морального. Там, прежде всего, необходимо было предоставить в издательство развёрнутый план будущего учебника, который рассматривался компетентными инстанциями. Любой учебник должен был обязательно получить гриф Министерства высшего и среднего специального образования. Готовая рукопись обязательно посылалась на рецензию ведущим специалистам по профилю учебника, и только после этого готовилась к изданию. Здесь, в Израиле, к неимоверному удивлению Бориса работала простая формула: что хочу, то и пишу, что желаю, то и издаю. Вообще говоря, он дал себе слово в дальнейшем разобраться, насколько законно действовал доктор Ширман в части издания своего учебного опуса.

В один из дней, когда Борис находился в школе, он зашёл в преподавательскую. Назвать эту комнатку преподавательской было большим преувеличением, так как она представляла собой небольшую каморку, в которой находились маленький столик, несколько табуреток и полочка на которой стояли электронагреватель, несколько чашек и баночки с кофе, чаем и сахаром. Преподаватели, а их, кроме Бориса и Дана, было ещё трое, подзаправлялись здесь бодрящими напитками: чаем и кофе. В момент прихода Бориса в комнате царил вопиющий беспорядок: пол был замусорен, посуда была не помыта, а столик не прибран. На, действительно, грязном столике белела записка, в которой полуразборчивым убористым почерком было написано:

– Доктор Буткевич! Прошу вас потрудиться сделать уборку помещения и навести в нём порядок.

Записка была подписана доктором Ширманом. Похоже, что, неуважаемый Борисом, доктор продолжал ему мстить: мелко, заурядно и оскорбительно. По правде говоря, зайдя в комнату и, заметив беспорядок, Борис намеривался частично прибрать там, несмотря на то, что это не входило в его обязанности. Однако унизительный текст записки отбил у него всякое желание делать это. Он тут же схватил подвернувшийся под руку красный фломастер и на обороте записки размашисто написал:

– Доктор Ширман! Довожу до вашего сведения, что, во-первых, меня принимали на работу в качестве преподавателя, а не уборщика помещений. Во-вторых, кто вы такой, чтобы давать мне подобные указания, не имеющие ни малейшего касательства к учебному процессу. В-третьих, непонятно в каком лесу вы выросли, чтобы не иметь элементарного понятия о культуре обращения.

Понятно, что смысл и стиль записки оставили необратимый след в мелочной душонке доктора Ширмана. Очередная месть не заставила себя долго ждать. Правда на этот раз она была совсем не мелкая. Изменившиеся обстоятельства позволили на этот раз доктору Ширману сыграть по крупному. Дело в том, что директора геодезической школы доброжелательного и отзывчивого Хаги Гринберга проводили на пенсию. В это же время ушёл из Техниона на пенсию Дан Ширман, которого и назначили новым директором. Буквально через несколько дней он вызвал к себе Бориса и деланно сочувствующим голосом сообщил:

– К великому своему сожалению и с прискорбием, доктор Буткевич, должен вас уведомить, что я принял решение освободить вас от преподавательской работы в школе. Официальное письмо об увольнении вы получите почтой через несколько дней.

Для Бориса это сообщение было, как гром среди ясного неба. Он отрешённо глянул в окно: там сквозь развесистую пальмовую крону виднелся голубой небосклон, который пронизывали белесые лучи яркого солнца. Никаких громовых раскатов не предвиделось и Борис подумал про себя:

– Всё-таки отомстил мне этот неуважаемый доктор! Может это и к лучшему, работать с ним в одной упряжке, себе дороже.

Вслух же он отрывисто выговорил следующее:

– Вам не кажется, доктор Ширман, что вы немного поторопились. Две недели назад старый директор вручил мне договор, в котором чёрным по белому написано, что срок моей работы продлён ещё на один год и этот срок начался не далее, как вчера. Договор скреплён двумя подписями: моей и директора. Так что, как де юро, так и де факто вам придётся потерпеть меня ещё один год.

От внимания Бориса не укрылось, как напряглось лицо Дана, как у него то ли от испуга, то ли от растерянности подкосились ноги так, что он вынужден был присесть на подвернувшееся кресло. Чтобы окончательно добить своего оппонента, Борис буквально выпалил:

– У меня нет ни малейших сомнений, что, если я обращусь в суд, то судья будет на моей стороне. А, если к иску я приложу письмо студентов, то можете не сомневаться, на чьей стороне будет суд.

Доктор Ширман молчал, понимая, что правота на стороне Бориса, напугавшего его не столько судом, сколько письмом студентов. У него не было ни малейших сомнений, о чём его ученики могут написать в этом письме. Взглянув исподлобья на униженное выражение лица Дана, Борис, повернувшись к нему спиной, медленно растягивая слова, процедил:

– Исковое заявление в суд я, разумеется, подам, но работать с вами вместе больше не собираюсь. Так что извольте прислать мне увольнительное письмо.

Никакого иска в суд Борис, конечно, не подавал, несмотря на то, что почти с 100 % вероятностью мог выиграть тяжбу. Но оказалось, что, кроме мирового суда, существует ещё и небесный, что называется «Божий» суд. Дело в том, что новые студенты не прыгали с небес, чтобы попасть в геодезическую школу. Они даже не догадывались об её существовании. Для реализации набора студентов старый директор проводил огромную работу. Он давал броскую рекламу на радио, в периодическую прессу, и даже брал на себя труд ездить по школам, проводя, так называемую, профориентацию и рассказывая будущим ученикам о профессии геодезиста. Предпринимаемые директором действия не пропадали даром: как правило, к началу учебного года на его рабочем столе лежало не менее трёх десятков заявлений. Доктор Ширман, с высоты своего директорского статуса, считал, что не к лицу такому великому учёному, как он, заниматься всякими приземлёнными делами. В результате он получил то, что и должен был получить: на учёбу прибыли только четыре студента. Содержать школу и преподавателей ради мизерного количества обучающихся не имело никакого смысла, и буквально через неделю министерство образования вынуждено было закрыть геодезическую школу. Как потом оказалось навсегда. Таким образом, получилось, что вальяжный доктор Дан Ширман уволил с работы сам себя.

Горевать о потерянной подработке Борису долго не пришлось. Буквально через несколько дней в дверь его кабинета кто-то тихо постучал, чему он был в немалой степени удивлён: просто у них в институте принято было входить в рабочее помещение без какого-либо стука. После возгласа Бориса:

– Войдите! – в дверях показалась сутулая фигура Алекса Зильберштейна. Чуть ли не с порога, без всяких предисловий, он тут же протянул Борису какие-то бумаги и тоном, не терпящим возражений, скомандовал:

– Быстренько заполняй эти документы, мне сказано, что уже через два часа они, вместе с тобой, должны быть в деканате.

– Позвольте, Алекс, какие документы, какой деканат, – поразился Борис.

– Борис, нет времени, – перебил его Алекс, – делай то, что я говорю, а я, тем временем, введу тебя в курс дела.

Если бы у евреев существовало понятие «крёстный отец», то Алекс, без всякого сомнения, был бы наделён этим почётным титулом. Он сам по себе относился к категории неравнодушных и отзывчивых людей. Что же касается Бориса, то в его судьбе он принимал самое, что ни есть, заботливое и, без всякого сомнения, отеческое участие. Вот и сейчас, пока Борис вчитывался в, принесенные им, бумаги, Алекс взволнованно говорил:

– Наслышан я, приятель, о твоих трениях с доктором Ширманом. Но давай не будем об этом. Нашёл я тебе другую, как мне кажется, ещё лучшую подработку в области преподавания. На сей раз это будет технологический колледж в Тель-Авиве. Как я сказал ранее, через два часа у тебя интервью с деканом.

Борис хотел было что-то возразить, но Алекс снова прервал его:

– Послушай, доктор Буткевич, мне совсем не интересно, что ты об этом думаешь, давай лучше я помогу тебе заполнить анкеты.

В обусловленное время Борис сидел уже в кабинете декана строительного факультета тель-авивского технологического колледжа Эхуда Перец. Несколько минут тот изучал документы посетителя, после прочтения которых, удовлетворительно кивнув головой, встал из-за массивного стола и, протянув руку Борису, не без пафоса сообщил:

– Ну что ж, доктор Буткевич, если вы не возражаете, завтра же можете приступать к работе. Судя по вашим документам, вы нас более чем устраиваете. Посмотрим, что будет в действительности.

Секретарь деканата объяснила Борису, что по окончанию учёбы в колледже студенты получают звание младшего инженера. По советским понятиям это соответствовало квалификации выпускника строительного техникума. Борис также получил документ под незнакомым названием – «силлабус». Это слово ещё не было известно бывшим преподавателям советских высших учебных заведений, в то время как в Израиле, в США и, наверное, в Европе оно было на слуху у студентов. В переводе с латинского оно означало не что иное, как перечень. В академическом понимании этот термин подразумевал сжатое описание учебного курса. Такой силлабус каждый студент получал перед началом изучения конкретной дисциплины. Он позволял ознакомиться с тем, что же он, собственно, будет изучать, сколько часов это займёт, какие виды учёбы (лекции, семинары, лабораторные и практические занятия и т. д.) ему будут предложены, какие работы или проекты он должен предоставить для проверки, из чего будет складываться (зачёт, экзамен) конечная оценка его знаний. Ознакомившись с содержанием этого учебного документа, Борис понял, что ему предстоит преподавать инженерную геодезию строительного профиля. На этот раз он должен был, и читать лекции, и вести практические занятия, т. е. в одном лице выполнять функции лектора и его ассистента. Курс инженерной геодезии до этого Борис никогда не читал, в общем-то, он в прошлой жизни читал более сложные курсы по космической и астрономической геодезии. Тем не менее, к этому новому курсу надо было тщательно готовиться, а времени на подготовку практически не было, уже завтра у него была первая лекция.

Когда на следующий день Борис вошёл в аудиторию, он подумал, что ошибся дверью: создавалось впечатление, что он попал в модельное агентство. За столами сидели одни девушки во всём своём многообразии. Просто напросто секретарша декана забыла проинформировать Бориса, что у него будут две группы студентов: одна из них по специальности – гражданское строительство, а вторая – ландшафтная архитектура. В данный момент четыре десятка блондинок, брюнеток и шатенок, которые пытливо осматривали своего нового преподавателя с ног до головы, как раз относились к последней группе. Борис мысленно поблагодарил Татьяну, что погладила ему брюки и приготовила свежую рубашку, а сам он не забыл начистить свои любимые, светло-бежевые сандалеты. Именно на них почему-то и устремила свой взгляд ослепительная брюнетка, которая, похоже, приехала в Израиль то ли с Ирака, то ли с Иомена. Она же вдруг смешливо, но так, чтобы все слышали, громко проронила:

– Сразу видно, что профессор приехал к нам из России.

Борису, по всем правилам этики следовало промолчать, но любопытство взяло вверх над здравым смыслом, и он спросил у брюнетки азиатского происхождения:

– А почему вы решили, что я из России, а не из Болгарии или Румынии?

– Да потому, что только те, кто приезжают из Сибири, – фыркнула азиатка, – прежде чем вставить свои ноги в летнюю обувь, надевают на них носки.

Если бы Борис был бы более внимательным, то он, обернувшись по сторонам, вряд ли бы обнаружил на улице мужчин, у которых бы сандалии или босоножки были надеты на носки. А, если бы и заметил такового, то со стопроцентной вероятностью это был бы выходец из СССР. Однако тема сегодняшней лекции никоим образом не касалась этикета напяливания носков. Поэтому, Борис не очень плавно всё-таки перешёл к изложению учебного материала. Девушки не переставляли сводить с нового преподавателя оценивающего взора. В какой-то момент Борису показалось, что он стоит не на кафедральном возвышении, а на подиуме, и что через несколько мгновений его заставят совершить невиданное дефиле. Мысли его неожиданно спутались, и он вместо словосочетания «абсцисса точки» написал «абсцисса дочки». Девушкам слово «абсцисса» было незнакомо, поэтому одна из них, кокетливо откинув в сторону прядь смолистых волос, спросила:

– Неужели вашу дочку зовут Абсцисса. Я и не знала, что у русских женщин есть такое имя.

В аудитории раздалось негромкое хихиканье по совсем ничего ни значащему поводу. Борис всё-таки был опытный преподаватель, он понимал, что первое впечатление студенток о нём может оказаться решающим. Поэтому он не стушевался, и, перечеркнув красным мелом написанное на доске, обвёл всех строгим взглядом и не спеша промолвил:

– Совсем забыл вам сказать, уважаемые дамы, что читаемый мною курс заканчивается совсем непростым экзаменом. Вопросы, которые я задаю на нём, требуют не запоминания и не зазубривания. На экзамене я проверяю всего лишь один параметр: как вы понимаете основные аспекты геодезии.

Борис заметил, что в аудитории тут же установилась мёртвая тишина и, чтобы снять с себя, несмываемое впоследствии, клеймо преподавателя-зверя, тут же решил разрядить обстановку, рассказав девушкам одну из историй, случившихся при приёме экзамена. Он довольно непринуждённо начал:

– Как сейчас помню, одной из моих студенток попался простой вопрос «Единицы мер, применяемые в геодезии». Следовало ответить, что расстояния измеряются в метрах, а углы в градусах. Ну что может быть проще. С одной стороны, для девушки это было высшей материей, а с другой, материала, из которой была пошита её мини юбка, было явно маловато.

Борис на минуту прервался и вдруг заметил, что его рассказ о мини юбке интересует девушек гораздо больше, чем понятие об абсциссе искомой точки. Он уже пожалел, что начал рассказывать об этом. Но сказ о студентке надо было завершать, и Борис продолжил:

– Так вот я и спросил студентку, сколько нужно материала, чтобы пошить её юбку. Она, не на секунду не задумавшись, ответила: полметра. Тогда я попросил перевести это в доли километра. Ответ на этот вопрос я так и не получил. Спрашивать же её, как перейти от градусной меры измерения угла к радианной, я просто постеснялся.

– И какую оценку вы ей поставили? – спросил кто-то из студенток.

– Понятно, что неудовлетворительную, – улыбнулся Борис. – Правда, когда я спросил, свободна ли она сегодня вечером, и, краснея и бледнея, та ответила, что совершенно случайно ничем не занята, я предложил ей внимательно прочитать учебник и попытаться завтра пересдать экзамен.

Девушки восторженно смотрели на Бориса: они по достоинству оценили его несколько двусмысленный рассказ, не ведая того, что настоящая фривольность с его стороны их ожидает впереди. Пока же на лекции установилась полная тишина, и девушки внимательно слушали преподавателя, который за какие-то полчаса сумел произвести на них не самое плохое впечатление.

Никто из друзей и знакомых Бориса никогда бы и не подумал назвать его Казановой или, тем более, Дон Жуаном. Даже в далёкие школьные годы он не слыл тем, что на отроческом сленге именовалось «бабник». Да и вообще Борис не был падок на особ женского пола в вульгарном понимании этого слова. Единственная женщина, к ногам которой он преклонился, когда делал ей свадебное предложение, была его любимая Татьяна. Но сегодня Борис в душе проклинал и называл себя не иначе как сексуальным маньяком. Причиной тому в очередной раз стал, ставшим уже почти родным, семитский язык иврит в его разговорной адаптации.

После первой лекции в колледже по расписанию шло практическое занятие по геодезии, которое также надлежало проводить Борису. Похоже на то, что он не забудет его до конца жизни равно, как и его симпатичные студентки. На занятии предполагалась работа с геодезическими приборами, называемыми теодолитами. Штативы, на которых надлежало закрепить эти оптические приборы, лежали на земле: их ножки были связаны кожаным ремешком. Борис попросил девушек освободить эти штативы от ремешков. Он понятия не имел, что слово штатив переводится на иврит как «хацува», зато ему пришлось неоднократно слышать, что все израильские геодезисты называют его «регляим». Только по мере более глубокого изучения иврита Борис уразумел, что второе ивритское слово обозначает треножник, а первое – штатив. Вот так оно и получилось, что Борис сказал своим студенткам в ивритском звучании: «ани меод мевакеш ляхем ливтоах регляим», что в русском дословном переводе воспроизводилось как «я очень прошу вас открыть (расставить) ноги». Борис понимал сказанную фразу как просьбу раскрыть ножки штатива, а раскрасневшиеся, а потом захлебнувшиеся от смеха девушки восприняли это по-своему. Будущие архитекторши успокоились только тогда, когда всё та же экзотичная азиатка радостно не воскликнула:

– Ну, теперь нам ясно, что надо раскрывать, чтобы выучить инженерную геодезию.

К счастью, Борис не поняв ивритской интерпретации этой более чем саркастической фразы, призвал девушек к спокойствию и продолжил занятие, которое докатилось до логического завершения уже без каких-либо эксцессов.

Однако очередной такой эксцесс был не за горами. Как-то в ивритском издании учебника по геодезии Борис обнаружил, что один из углов треугольника на чертеже обозначается маленьким квадратиком с точкой посредине. Судя по всему, это был прямой угол, но он не был уверен в этом потому, что в советских учебниках такой символ не применялся. При встрече с преподавательницей по высшей математике Борис не постеснялся спросить её об этом. Каково же было его удивление, когда эта рыжеволосая вальяжная дама, скривив свои тонкие, густо накрашенные губы, поверх которых прорывались хорошо заметныё усики, надменно пророкотала:

– Я предполагала, что эти русские профессора ничего не знают, но не до такой же степени, чтобы не знать, что такое прямой угол.

Извратив вопрос Бориса и превратив его просто в немыслимый абсурд, она тут же продолжила:

– Теперь понятно, как коммунисты присуждают своим учёным докторские степени.

Веред, так звали математичку, ещё не догадывалась, что перегнула палку в своих никчемных высказываниях и, напряжённо всматриваясь в удивлённые лица своих коллег и, полагая, что они одобряют её слова, заключила:

– Полагаю, что надо ставить вопрос перед руководством колледжа об изгнании русских профессоров из нашего коллектива.

– Чёрт побери, ну и формулировочки, у этой, сорвавшейся с цепи, мегеры, – подумал про себя ошарашенный Борис. Последние слова этой экзальтированной особы привели его в бешенство. Однако он нашёл в себе силы сдержать накопившиеся эмоции и с невозмутимым видом спросил у Веред:

– Вы уж извините меня, с позволения сказать, уважаемая, ну бывает, что и профессора не знают, что такое прямой угол, принимая его за тупой, каковым, кстати, вы и выставляете меня. Случается и такое, виноват.

На лицах окружающих преподавателей появилась неопределённая улыбка: они с интересом наблюдали, чем же закончится эта перепалка между заурядной математичкой и русским доктором наук. Борис не обманул их ожиданий, выдержав многозначительную паузу, он, чуть ли не покладая на плаху голову, которую неизбежно должны отрубить, невинно спросил:

– Если вы, Веред, обладаете такими поистине энциклопедическими знаниями, что умеете правильно обозначать прямой угол, то не будете ли так любезны, подсказать доктору наук, чему равен интеграл от ? А то знаете, что-то запамятовал.

– Да нет ничего проще, профессор, – злорадно прошепелявила Веред, не чувствуя подвоха в заданном вопросе – берёте отдельно интеграл от sin χ и отдельно от х, получаете табличные интегралы, которые знает любой школьник.

– А, по-моему, если и не любой школьник, то каждый студент знает, – громко расхохотался Борис, – что этот интеграл в элементарных функциях не берется, а решается он только в функциях трансцендентных. Теперь же впору поставить вопрос не о моём пребывании в колледже, а вашем, Веред, служебном несоответствии. Причём решать его я буду не завтра и не послезавтра, а в сию минуту. Я немедленно иду к декану и спрошу у него, чему может научить студентов такой, мягко говоря, неквалифицированный преподаватель, как вы.

Все присутствующие при этом инциденте бурно зааплодировали. В свою очередь, реакция Веред была просто непредсказуемой. Она сначала покраснела, потом посинела, затем побледнела и, в конце – концов, подбежала к Борису и вцепилась почему-то в его в его брюки с такой силой, что ремень не выдержал и треснул, а брюки чуть не оказались на полу. На глазах у всех она из высокомерной и амбициозной дамы превратилась в жалкую тётку, которая, навзрыд рыдая, жалобно просила:

– Простите меня, пожалуйста, Борис. Я вас очень прошу, не ходите к декану. Если меня уволят с работы, я этого не переживу.

Борис, конечно, Веред не простил за её чванливость, надменность и высокомерие, но и к декану не пошёл, считая ниже своего достоинства жаловаться на кого-то даже, если на то есть объективные причины. Зато, как подозревал Борис, к декану, похоже, тайком ходила Веред. Неизвестно, что она наговорила ему, но буквально на следующий день декан пришёл к Борису на лекцию. Приход руководителя факультета на лекцию для преподавателей колледжа являлся своего рода нонсенсом: в израильских учебных заведениях это не было принято. В противовес этому, в советских университетах это считалось нормой и являлось проверкой качества работы преподавателя. Борис привык, что в Москве один раз в месяц заведующий кафедрой сидел у него на лекции, раз в квартал это делал декан или его заместитель, доходило до того, что раз в год на лекцию к какому-нибудь профессору или доценту являлся сам ректор или один из проректоров. Практиковались также и взаимопосещения: это когда к тебе на лекцию является вся кафедра и по её окончанию делается тщательная разборка и анализ твоих ляпсусов и ошибок, незамеченных студентами. Безусловно, всё это имело огромное значение для повышения эффективности работы преподавателя.

Декан просидел у Бориса на лекции не более получаса. Его непроницаемое лицо ничего не выражало и только желваки, играющие на щеках, выдавали неудовлетворение тем, что происходит в аудитории. Через несколько дней он вызвал Бориса к себе и, не глядя ему в глаза, вымолвил:

– Иврит ваш, мягко говоря, Борис, не очень совершенен. В некоторых местах вашей лекции, я, честно говоря, вообще не понимал, что вы хотите сказать. В общем, по сравнению с коренными израильтянами иврит ваш скуден, невыразителен и малопонятен. Должен вам признаться, что ещё вчера я хотел вручить вам письмо об увольнении. Но, слава богу, не успел.

– Наверное, Господь вступился за мою скромную особу, – печально обронил огорчённый Борис.

– Всевышний здесь ни при чём, – улыбнулся декан, – вы должны благодарить в первую очередь себя, а во вторую, ваших студентов.

– Не понял, – с дрожью в потухшем голосе отозвался Борис, – за что себя и за что студентов?

– Понимаете, Борис, – отводя глаза в сторону, сказал декан, – когда я был на вашей лекции, я, видимо, из-за вашего не очень совершенного иврита, не разглядел, вернее, не расслышал, что вы идеально владеете методикой просто и доступно объяснять непростые вещи. Вот за этот талант вы и должны благодарить себя.

– Это, господин декан, не дар божий, – едва слышно возразил ему Борис, – а просто большой опыт работы со студентами.

– Вот именно, что со студентами, – согласился декан, – они оценили вас как самого лучшего преподавателя факультета.

Борис не знал, что в университетах и в колледжах Израиля студенты анонимно оценивают качество преподавания каждого лектора. Им раздаются специальные анкеты в виде таблиц, в графах которых именуются параметры оценивания. Среди них доступность изложения, умение поддержать интерес к изучаемому предмету, умение снять напряжение и усталость студентов во время лекции, ориентация на использование изучаемого в будущей профессиональной деятельности, заинтересованность в успехах студентов и т. д. Оценка производится по десятибалльной системе. Когда Борис увидел вопросы анкеты, он с удовлетворением отметил про себя, что вполне удовлетворяет поставленным требованиям. Ещё большее внутреннее ликование он получил, когда декан растерянно сообщил ему, что по результатам анкетирования он получил очень высокую оценку – 9,82 балла, добавив при этом, что такого рейтинга нет не у кого из преподавателей.

– Вы знаете, коллега, – смущённо признался декан, пожимая Борису руку, – результат просто ошеломляющий. Теперь я склонен думать, что полноценное знание языка не самое главное в преподавательской деятельности. Есть у вас, Борис, внутри, наверное, нечто такое, что позволяет вам донести до студентов знания даже с ошибками в языке, посредством которого вы это осуществляете.

Между тем время, в соответствии с законами диалектики, стремительно летело вперёд и докатилось, таким образом, до экзаменационной сессии. Это означало, что Борису предстояло слепить экзамен. В Москве он никаких экзаменов не ваял, поскольку они проводились в устной форме. Оценивались они по пятибалльной системе. Так как оценка «единица» числилась только номинально, а «двойка» ставилась в исключительных случаях, то правильнее было назвать эту систему трехбалльной. В Израиле оценочная шкала достигала не 5 и даже не 10 баллов, а равнялась всего навсего 100 баллов. Борису впоследствии пришлось приложить немало усилий, чтобы привыкнуть к этой слишком уж дифференцированной, на первый взгляд, оценке знаний. По большому счёту Борис не любил сидеть за экзаменаторским столом и выслушивать, в большинстве своём, унылые и однообразные ответы студентов. Он предпочитал лучше стоять у доски и объяснять изучаемый материал. Всевышний услышал то, о чём Борис даже, и мечтать не мог. Теперь никто не стоял у него над душой, никто не протягивал перед ним дрожащие руки, пытаясь вытащить экзаменационный билет с вопросами, не надо было, как цербер, следить за порядком, чтобы студенты не списывали друг у друга.

Последнее, вообще не входит в обязанность преподавателя. На письменный экзамен в группу студентов из 25 человек приглашаются 2-3 посторонних человека, которые зорко следят за порядком, главным образом, за тем, чтобы экзаменующиеся между собой не общались. Мало того, что, если студент, в силу естественных надобностей, пожелает посетить туалет, то проверяющий (проверяющая) сопровождают его туда, предварительно проверив, чтобы там у него не было контактов с другими людьми. Надо ли говорить, что все эти проверяющие и сопровождающие не являются бессребрениками, а получают за свою, не совсем благородную, с точки зрения студентов, работу соответствующую зарплату.

С одной из таких проверяющих Борис столкнулся в нелицеприятном разговоре. Дело в том, что во время проведения письменного экзамена самому преподавателю отводится второстепенная функция. Единственное на что он имеет право, так это во время своего же экзамена войти в аудиторию и ответить на вопросы студентов: на вопросы не по существу дела, а касающиеся общего характера построения экзаменационного листа. Например, студенту не понятно, как написана конкретная буква или цифра или ему кажется, что в текст вопроса вкралась какая-то ошибка и т. д. Наверное, в тюрьмах конвоиры менее бдительно следят за арестантами, чем проверяющие за подопечными студентами. Вероятность списывания друг у друга, таким образом, сводится к нулю, причём к нулю абсолютному. Вместе с тем, на одном из экзаменов к Борису подбежал его студент и, чуть ли не со слезами на глазах, пожаловался, что проверяющая не пустила его в туалет. Когда, по образному выражению студента, последняя капля грозила переполнить чашу, он был вынужден самовольно покинуть аудиторию. Когда он вернулся, счастливый и полный необузданных надежд успешно завершить экзамен, проверяющая категорически отказалась впускать его обратно, вынося тем самым вердикт о полном провале экзамена. Борис, по простоте душевной, попытался помочь своему студенту, не подозревая, что, согласно уставу, преподаватель не имеет право вмешиваться во внутренний распорядок проведения экзамена. Он, отыскав нужную аудиторию, подошёл к проверяющей и миролюбивым, возможно, даже заискивающим тоном попросил её:

– Сделайте, пожалуйста, одолжение, разрешите моему студенту продолжить экзамен. Это один из моих лучших учеников, который, извините, по естественным надобностям должен был выйти, сами понимаете куда.

– Не знаю куда, и не хочу знать куда, – злобно выкрикнула проверяющая, – да и потребности это не естественные, а самые, что ни есть низменные.

Последнюю часть своей тирады она произнесла уже на русском языке, по причине незнания, как выстроить каскад своих, как ей казалось, умных слов на иврите, предварительно определив по акценту Бориса, что и он является носителем великого и могучего. Борис понял, что спорить с этой не столь даже чопорной, сколько просто глупой дамой бесполезно и поэтому почтительно проронил:

– Я, конечно, понимаю, что порядок есть порядок и его надо соблюдать. Но всё же, очень вас прошу вас, сделайте, пожалуйста, исключение и откликнетесь на мою просьбу.

Проверяющая заслонила своей добротной фигурой дверь в аудиторию с таким видом, будто охраняла кабинет президента в вашингтонском Белом доме или в московском Кремле и яростно рявкнула:

– Да кто вы такой, чтобы мне здесь указывать? Я здесь отвечаю за всё и про всё. Уезжайте туда, откуда приехали и там устанавливайте свои законы.

– Мы с вами, кажется, приехали из одной страны, – всеми силами стараясь не сорваться, проговорил Борис, – только я из Москвы, а вы из какого-то захолустного Урюпинска, где, по всей видимости, работали завучем в провинциальной восьмилетке, где не столько учили детей уму и разуму, сколько воспитывали согласно своим деревенским мировоззрениям.

Видимо, Борис попал в точку, угадав внутренним чутьем, как её родословную, так и бывшую профессию, потому что дородная дама неожиданно завизжала:

– Немедленно убирайтесь отсюда! Я сейчас же вызову полицию!

Но Борис уж был в конце длинного коридора и слышал только отголоски её фальцетного голоса. Только лишь несчастный студент, молчаливо стоявший в коридоре, затравленно вслушивался в недоброжелательную тираду злосчастной дамы, не понимая русских слов, прозвучавших в ней.

Очередной раз Борис претерпел удивление, когда в экзаменационном отделе получил письменные работы своих студентов для проверки. Да, да, в каждом университете или колледже существовало структурное подразделение, которое занималось организационными вопросами проведения экзаменов. В нём работало никак не меньше десяти человек, которые занимались этими вопросами, а вместе с проверяющими число работников там достигало несколько десятков. Поразился Борис ещё и тому, что на титульном листе каждого из экзаменов не писалась фамилия того, кто собственно экзаменовался. Вместо неё ставился закодированный числовой индекс, расшифровку которого знал только один человек, секретарь деканата. Таким образом, первый раз в своей преподавательской жизни Борис проверял анонимные экзамены, и тем же самым образом практически полностью исключалась необъективность, тенденциозность или какое-нибудь пристрастие при проверке. Похоже, что он боялся где-то признаться самому себе, что в Москве при приёме экзаменов он иногда, независимо от своего сознания, повышал оценку студентке, которая выставляла свои стройные ноги из-под короткой мини юбки или студенту-отличнику, который на этот раз не совсем соответствовал этому определению. А бывало, что греха таить, что декан просил никоим образом не снижать оценку своему протеже или заведующий кафедрой физкультуры просил вытянуть своего спортсмена, которому надо было ехать на какие-то ответственные соревнования. При зашифрованной системе опознания экзаменующегося всё перечисленное выше просто исключалась.

Надо признаться, что в меньшей степени в Москве, а в большей – на периферии бывшего СССР, может быть и не в глобальной степени, но всё-таки существовал протекционизм при конкурсных экзаменах поступления в высшие учебные заведения. В Израиле осуществить подобное был не просто пустой номер, это было просто невозможно. И это при всём том, что евреи считаются во всём мире, если и не самой умной, то уж точно самой, что ни на есть, хитрой нацией, всегда ищущей путей обхода того, что принято по закону. Как-то под конец уходящего года (31 декабря) Борис задержался на работе до вечера, вместе с ним остался только профессор из Техниона Моше Каплан, который являлся консультантом их института по научным вопросам и один раз в неделю работал в его отделе. Когда Борис уже собрался уходить домой, профессор Каплан окликнул его и радостно провозгласил:

– Доктор Буткевич! Если не возражаете, я задержу вас ещё на несколько минут. Сегодня наступает гражданский новой год, мы с вами тесно и плодотворно сотрудничаем. Давайте проводим уходящий год.

С этими словами профессор вытащил из портфеля бутылку водки, маленькие канапе и две маленькие пластмассовые рюмочки. Увидев, что Борис внимательно рассматривает этикетку на водочной бутылке, профессор Каплан счёл своим долгом пояснить:

– Это, Борис, не что иное, как польская водка под названием «Wyborowa», выработанная из ржаного спирта высшего качества. Мои родители успели произвести меня в панской Польше, может быть, поэтому я в малых количествах пью только эту водку.

Они выпили, как полагается, за здоровье и успехи в наступающем году. Профессор Каплан был не только успешным учёным, а и приятным собеседником, поэтому задержаться всего на несколько минут не получилось. Они обсуждали с ним различные темы израильского бытия. Борис уже не помнит, как это получилось, но он, почему то, задал профессору не очень корректный по своей сути вопрос:

– Скажите мне, Моше, если бы ваш сын поступал на учёбу в Технион, смогли бы вы, как профессор, который много лет работает там, как заведующий кафедрой и как бывший декан факультета обеспечить своему сыну протекцию при сдаче экзаменов.

Профессор Каплан посмотрел на Бориса то ли рассеянным, то ли странным взглядом и едва слышно спросил:

– Я что-то не очень понял, доктор Буткевич, что вы спрашиваете.

Борис уже пожалел, что задал такой неэтичный вопрос, но деваться было некуда, и он не нашёл ничего лучшего, как оправдаться:

– Наверное, из-за ошибок в моём «замечательном» иврите вы неправильно поняли, что я хотел сказать.

– Как раз в грамматическом ракурсе ваша фраза на иврите была выстроена правильно. Только я не совсем понимаю, какая связь между словами экзамен и протекция.

Борис, скорее догадался, чем постиг, что профессор Каплан просто не то, что не понимает, а просто не допускает даже малейшей вероятности, что поступление в Технион может произойти по какому-либо знакомству. Когда он всё-таки объяснил профессору суть своего вопроса, он развёл руки в сторону и строгим голосом сказал:

– Борис! Я понимаю, что вы свалились на святую землю не с Луны и не с Юпитера, а, можно сказать, с тоталитарного государства. Тем не менее, запомните, у нас в Израиле такие вещи, как вы спросили, не могут быть по причине, что просто не могут быть. В нашей стране, как и в других странах, порой имеет место быть, так называемое, «протеже» при устройстве на работу. Этот процесс, к великому моему сожалению, происходит почти легитимно, и ничего с этим не поделаешь. Иногда выявляются случаи коррупции в высших эшелонах власти, за что даже члены правительства попадают за решётку. Но я уже четверть века преподаю в Технионе и ни разу не слышал, чтобы у нас в Технионе, равно, как и в других университетах, имели место такие случаи. Это просто невозможно!

Похоже, что профессор Каплан был прав. Это было, действительно, невозможно. Однако, после того, как Борис проверил свои закодированные экзамены и были опубликованы их результаты, именно его обвинили в пристрастном отношении к студентам. И сделала это не кто-нибудь, а заместитель декана доктор Илана Вайс. Дело в том, что в группе архитекторов, в которой преподавал Борис, учились три девушки, которые приехали из Москвы. Так сложилось, что эти девушки закончили в российской столице с отличием физико-математическую школу. Геодезическая наука же с древнейших времён базируется на математике. Так получилось, и это было вполне закономерно, что все три эти русские девушки получили на экзамене у Бориса самую высокую оценку – 100 баллов, в то время как средний оценочный балл всей группы был всего навсего – 75. Вообще, по официальной градации считалось, что 95-100 баллов соответствовали оценке «превосходно» или «отлично», 85-94 балла – оценке «очень хорошо», 75-84 балла – оценке «хорошо», 65-74 балла – оценке «почти хорошо», 56-64 балла – оценке «удовлетворительно», оценка ниже 56 баллов тарифицировалась как «неудовлетворительно» и означала провал экзамена. Исходя из этих показателей, средний балл группы был не такой уж и плохой. Но доктор Илана Вайс без всяких предисловий в резкой форме заявила Борису:

– И не стыдно вам, доктор Буткевич, своим русским ставить превосходные оценки, а коренным израильтянам – посредственные. Просто дискриминация какая-то получается.

От такой тирады замдекана у Бориса дух перехватило, он просто остолбенел. Илана же, приняв молчание Бориса за признание своей вины, тут же решила добить его, провозгласив:

– Не было у нас в колледже такого случая, чтобы русские сдавали экзамены лучше израильтян.

Борис в это время уже успел прийти в себя, он только мысленно, как опытный гипнотизёр, посылал в свой головной мозг установку:

– Спокойно, доктор Буткевич! Не срываться, взять себя в руки и сохранять выдержку и хладнокровие!

Немного успокоившись после проделанной медитации, Борис медленно, чуть ли не по слогам, продиктовал:

– В отличие от вас, доктор Вайс, президент и премьер-министр нашей страны не делят народ Израиля на собственно израильтян и русских.

Илана хотела перебить Бориса, но он не дал ей это сделать и уже более уверенно продолжил:

– А ещё, доктор Вайс, не далее как вчера, когда я заявил одному, следуя вашей расистской терминологии, то ли марокканскому, то ли иракскому, то ли эфиопскому, но сто процентов не русскому израильтянину, что он слабо знает математику, знаете, что он ответил мне. Лучше вам этого не знать. Он с напускным презрением заявил мне, что он не русский, чтобы так хорошо знать математику.

Доктор Вайс подняла вверх руку и хотела снова прервать Бориса, но он, не обращая ни малейшего внимания на её жесты, продлил свою, можно сказать, тронную речь:

– Теперь, доктор Вайс, по существу вашего несостоятельного обвинения в мой адрес. Вы можете созвать авторитетную комиссию самого высокого профиля, которая вместо меня проэкзаменует этих девушек. У меня нет ни малейшего сомнения, что они получат ту же самую высокую оценку, которую поставил я.

Борис повернулся в сторону декана, который присутствовал при этом разговоре, и нервно выпалил:

– Учитывая, госпожа Вайс, что при проверке экзамена я никоим образом не мог знать, это русские девушки или марокканские, да и, по правде говоря, я не мог даже подозревать, какой пол я проверяю: мужской или женский – вы же знаете лучше меня, что все экзамены закодированы. Исходя из этого, я имею полное право подать на вас исковое заявление в суд за клевету и оскорбление. Я обещаю вам, что я взвешу своё решение самым тщательным образом.

До сих пор, сохраняющий молчание, декан повернулся к Илане Вайс и гневно проронил:

– Я полностью и бесповоротно согласен с доктором Буткевичем. Не знаю, Илана, как вы будете вымаливать прощение у него, чтобы он, действительно, не довёл дело до суда, который вы, безусловно, проиграете.

Доводить дела до суда у Бориса не было времени, да и, честно говоря, желание пропало. Однако он понимал, что доктор Илана Вайс наезжала на него не из-за личной неприязни к нему. Он догадывался, что она просто напросто ненавидит русских репатриантов. К сожалению, среди коренного населения Израиля она была не одинока: некоторые старожилы страны не то чтобы ненавидели, а просто невзлюбили русских репатриантов. Недаром последние любили повторять фразу, перешедшую потом в расхожее клише: там (в СССР) нас называли евреями, а здесь (в Израиле) – русскими. Правда, премьер-министр Израиля Биньямин Нетаниягу, высоко оценивая влияние русской эмиграции на развитие страны, сказал:

– Вклад выходцев из бывшего СССР в экономическое, политическое и культурное развитие нашего государства настолько огромен, что без него нынешнего Израиля просто бы не существовало.

По результатам социологического опроса 68 % жителей страны считают вклад, прибывших из СССР русских евреев, в развитие страны более чем значительным. Надо полагать, что доктор Илана Вайс входила в оставшиеся 32 %, которые обвинили русских в резком росте преступности, распространении алкоголизма среди молодёжи и возрастающей трудности нахождения работы. Отчасти треть (согласно опросу) израильтян, невзлюбивших русских репатриантов, была права. Действительно, русские проститутки были вне конкуренции и пользовались большим спросом у израильтян, возможно, и у входящих в эту треть. Спрос ликероводочных изделий в израильских супермаркетах возрос на порядок по сравнению со временем, когда репатрианты ещё не добрались до Израиля. Да и что греха таить, в стране практически не было нарушений дорожных правил, связанных с потреблением алкоголя: полицейские из автоинспекции просто не понимали, что такое запах вина или водки. Что же касается работы то, несмотря на огромные трудности её нахождения, во многих областях производства русские составили конкуренцию старожилам. Никто не предполагал, что уже через десять лет количество действующих врачей в Израиле, говорящих по-русски, составит 41 %, а число медсестёр перевалит за 50 %. Ни для кого не секрет, что 35 % преподавателей математики и физики – это евреи из Советского Союза. Этот список можно было бы продолжить, однако становится понятным, что доля русских евреев в любой отрасли хозяйства Израиля довольно значительна. Большая часть приезжих из СССР являются обладателями университетских и инженерных дипломов, многие имеют учёные степени кандидатов и докторов наук, то есть, русская репатриация – образована, интеллигентна и культурна и именно поэтому является конкурентоспособной на рынке труда. Похоже, что именно это, если и не пугало, то, по крайней мере, расстраивало и сильно удручало доктора Илану Вайс.

Впрочем, свет, а тем более маленький Израиль, не сошёлся клином на таких индивидуумах, как Илана. Порукой тому, что буквально через месяц, с разницей в несколько дней, Борису позвонили из двух различных по географии мест: одно находилось к северу от Тель-Авива, другое – к югу. Это были инженерные колледжи, находящиеся в Рупине и в Беер-Шеве. Оттуда поступили два предложения, сводящиеся к одной и той же просьбе: преподавать там инженерную геодезию. На сей раз, покровитель Бориса был уже ни при чём: просто площадь Израиля всего в 1000 раз меньше площади СССР и поэтому слух о том, что на его небольших просторах появился талантливый преподаватель геодезии быстро распространился в нужных кругах. Добрая слава, или, как говорят французы, «реноме», о Борисе попала и в круги, охватывающие эти колледжи. Он не стал отказываться от этих предложений, тем более, что учебная программа в них была практически одинакова.

Теперь рабочий день Бориса значительно уплотнился. Приходилось работать, если и не от зари до зари, то уж точно от восхода солнца до позднего вечера. Он бы счёл за сумасшествие и форменное безумство, если бы в Москве ему сказали, что он будет вставать в пол пятого утра, в шесть начинать работу у себя в институте, а уже в четыре часа пополудни будет спешить в колледжи на занятия, которые будут подходить к финишу в девять вечера. Там, в Москве, привлекательная незамужняя секретарша деканата была неравнодушна к Борису и при каждом удобном случае, без всякого стеснения, прямым текстом говорила ему:

– Борис Абрамович! Я от вас хочу только одного, сделайте мне таких же красивых девочек, как ваши милые дочки.

Борис всякий раз краснел, бледнел, покрывался испариной и смущённо отвечал:

– Вы, знаете, Анжела, даже у племенного быка-осеменителя бывают осечки, в результате которых получается некондиционное потомство. Поэтому, вы уж извините, не могу взять на себя такую ответственность.

Так вот эта Анжела от нерастраченной и безответной любви к Борису составляла расписание таким образом, что лекции у него никогда не начинались раньше десяти утра. Что говорить, там он чувствовал себя белым человеком.

Нельзя сказать, что в Израиле его вдруг перекрасили в чёрный цвет, но факт остаётся фактом: в Москве его годовая преподавательская нагрузка составляла около 900 часов. Причём в советских учебных заведениях эта, так называемая, нагрузка делилась на учебную, методическую, научно-исследовательскую и идейно – воспитательную. Если последние три вида нагрузки предполагали разработку различных методических указаний и пособий для студентов, проведение научных исследований, написание статей в журналах, участие в семинарах, подготовку докладов на конференции и симпозиумы, кураторство в студенческих группах, то первая (учебная) означала аудиторную работу, т. е. собственно преподавание или, как называли её на сленге, часы у доски. Учебная нагрузка у Бориса тогда составляла менее 300 часов. Поскольку здесь в Израиле он не входил в штатный состав кафедры, а числился «почасовиком», то выходило, что он выполнял только работу в аудитории у доски. Когда Борис посчитал свою годовую учебную нагрузку в трёх колледжах, что он преподаёт, он пришёл в ужас: она составила более 800 часов, почти в три раза больше, чем в Москве, при всём том, что всё-таки его основная работа была в институте в должности начальника отдела, где он отнюдь не прохлаждался.

Когда Борис в первый раз приехал в строительный колледж в Рупин, он, как всегда, перед тем, как зайти в аудиторию, решил выкурить традиционную сигарету. И тут он невольно подслушал оживлённую беседу декана факультета с миловидной блондинкой среднего женского возраста. Судя по акценту, Борис безошибочно определил, что она приехала из «страны берёзового ситца». Разговор оказался настолько интересным, что Борису пришлось, докурив свою предлекционную сигарету, достать из пачки ещё одну. Декан был небольшого роста, поэтому он смотрел на белокурого педагога, которая, как выяснилось позже, преподавала строительную механику, снизу вверх. Возможно, от этого его несколько суетливый взгляд упирался не в её слегка подкрашенные голубые глаза, а скользил вдоль её стройных и почти нескончаемых ног. Голос декана сумбурно вторил:

– Всё-таки я никак не могу взять в толк, как вы, практически не владея ивритом, смогли добиться такой высокой оценки при опросе студентов.

От этой услышанной фразы Борис чуть было не поперхнулся дымом от своей сигареты.

– Надо же, – сказал он самому себе, – ты посмотри, Боря, получается та же картина, что и у тебя.

Борис всё-таки не зря занимался научными исследованиями. Он тут же, проэкстраполировав создавшуюся ситуацию, пришёл к выводу, что если двух преподавателей русского происхождения, которые не очень-то в ладах с новым для них языком, студенты оценивают наилучшим образом, значит, речь идёт о чуть ли не систематическом явлении. И этот, с позволения сказать, феномен является не чем иным как ярким свидетельством качественной методики преподавания, которую иначе, чем русской школой не назовёшь.

Тем временем беседа блондинки с деканом продолжалась. Она, грациозно откинув светлые волосы с обаятельного лица, не без лукавства в голосе, ответила декану:

– Вы, понимаете, что происходит, господин декан, мой словарный запас языка иврит ощутимо ограничен. Поэтому, я, как загнанный зверь, нахожусь в некой фразеологической клетке, вырваться из которой нет никакой возможности. Поэтому, я говорю только по сути дела, ни шага вправо и ни даже полшага влево. Работаю по принципу, как сказал один наш писатель, «чтоб мыслям было широко, а словам тесно».

– Похоже, – перебил её декан, – студенты это чувствуют.

– Не только чувствуют, – согласилась блондинка, – а и воспринимают. Я никогда не думала, что в некоторых случаях бессловесный контакт с аудиторией может заменить речевое общение. Иногда я, почти на подкорковом уровне, буквально осязаю незримую связь между собой и моими студентами.

– Парапсихология какая-то, – беспомощно пожал плечами декан, – но при этом в ваших словах есть большая доля правды. Должен вам сказать, что я уволил с работы трёх преподавателей, коренных израильтян, которые в отличие от вас ивритом владели идеально, но настолько плохо знали свой предмет, что, вместо необходимого по программе курса, рассказывали студентам анекдоты, говорили о футболе, о моде, о чём угодно, только не по изучаемой теме. Вместо них я принял новых преподавателей из бывшего СССР, едва говоривших на иврите, и, знаете, дело пошло.

Борису не довелось услышать, чем закончилась их беседа, так как уже опаздывал на свою лекцию. Однако по её окончанию, когда выходил из аудитории, он открывшейся дверью чуть не сбил с ног ту самую блондинку, которая разговаривала с деканом.

– Чёрт побери, – выругалась она на русском языке, инстинктивно схватив Бориса за плечо, чтобы не упасть.

– Простите меня, ради бога, – виновато пробормотал Борис, – и кто это придумал, чтобы дверь открывалась не вовнутрь, а наружу.

– Ой, вы говорите по-русски, – смутилась блондинка, – извините за ненормативную лексику, не думала, что здесь, кроме меня, ещё кто-то понимает по-русски.

– Ещё как понимают, – улыбнулся Борис, – в этой стране язык Феди Достоевского знают гораздо больше людей, чем мы думаем. Да и само государство Израиль основали выходцы из России.

– Зачем же так фамильярно, – обиделась блондинка, – вы называете моего любимого классика.

– Вот видите, как, получается, – рассмеялся Борис, – сначала чуть ли не сшиб вас с ног злополучной дверью, а потом ещё и обидел. В знак примирения приглашаю вас выпить чашку кофе.

Через несколько минут доктор Борис Абрамович Буткевич уже сидел с доктором Ниной Михайловной Могилевской, так звали блондинку, в кафетерии колледжа. После первых же глотков кофе выяснилось, что Нина (в Израиле не принято называть по отчеству) работала доцентом кафедры строительной механики Московского инженерно-строительного института. Когда Нина узнала, что Борис тоже москвич и что его фамилия Буткевич, она всплеснула руками и радостно промолвила:

– Ой, я хорошо знала в Москве доктора Татьяну Буткевич, которая лечила моего дедушку от болезни Паркинсона, она случайно не ваша родственница.

– Совершенно случайно, доктор Танечка Буткевич, – весело откликнулся Борис, – моя очень близкая родственница, это моя законная жена.

– Как интересно, – воскликнула Нина, – надо же так встретиться.

В беседе двух бывших столичных доцентов обнаружилось, что Нина тоже живёт в Ашдоде и, конечно же, Борис предложил Нине место в своей машине.

По дороге Борис и Нина очень живо обсуждали наболевшие аспекты преподавательской деятельности в Израиле.

– Представляете, Борис, – тихо жаловалась ему Нина, – до сих пор не могу привыкнуть. Я понимаю, что в этой стране не принято приветствовать преподавателя всеобщим приподниманием с места, на котором сидишь. Но когда я вхожу в аудиторию, никто даже не смотрит на меня, у студентов даже в голове нет оказать элементарное уважение тому, кто их учит.

– Да уж, эти нравы, – вторил ей Борис, – там, в Москве, доцент, который вёл лекционный курс, был для студентов бог и царь. Тут же дистанция между студентом и преподавателем сокращена до минимума.

– А может быть это и хорошо, – отозвалась Нина, – может быть, это и есть то, что мы называем демократией.

– Да какая к чёрту может быть демократия, – возмутился Борис, – когда прямо сегодня в разгар лекции студент резко обрывает меня и просит объяснить ему элементарную формулу.

– Интересно, как ты вышел из этой ситуации? – спросила Нина.

– Я пытался объяснить этому малоинтеллигентному студенту, что нельзя прерывать преподавателя в средине лекции и что на перемене я отвечу на его вопрос, который, вообще, говоря, изучают ещё в школе.

– И как он отреагировал? – полюбопытствовала Нина.

– Ты даже представить себе не можешь, – гневно процедил Борис, – он злобно выкрикнул мне, что его родители платят большие деньги за обучение и по этой веской причине я должен ему объяснять материал ровно столько времени, пока его светлость не поймёт его.

– Чем же закончился этот инцидент? – осведомилась Нина.

– Да пока ничем, – выдавил из себя Борис, – я попросил его покинуть аудиторию, посоветовав ему вдогонку воспользоваться услугами частного репетитора.

– Похоже, что ты прав, Борис, – согласилась Нина, – эта демократия до хорошего не доведёт. Сегодня на лекции два молодых студента вместо того, чтобы слушать, излагаемый мною, материал, стали в упор рассматривать мои ноги.

– Прости меня, Нина, – рассмеялся Борис, – но, по-моему, ни уголовным и никаким другим кодексом это не запрещается.

– Нет уж, это ты меня прости, Борис, – яростно выпалила Нина, – эти израильские парни, как, впрочем, и их папы, рассматривают русских женщин, особенно у которых белый цвет волос, как проституток. И это, несмотря на то, что я читаю им не лекции по половым отношениям, а довольно не простой курс «строительная механика».

– Подожди, Нина, подожди, – прервал её Борис, полагая в душе, что будь он студентом, то, как и они, вряд ли бы не обратил внимания на геометрическую стройность Нининых ног, – в той прежней московской жизни качество работы преподавателя оценивалось по академической успеваемости его студентов. Не так ли?

– И что из этого следует? – взволнованно спросила Нина.

– А то, уважаемая коллега, – менторским голосом провозгласил Борис, – что в новой, уже израильской, жизни надо менять ориентиры.

– И как их прикажете менять, доктор Буткевич? – иронично справилась Нина.

– Смотрите, достопочтенная доктор Могилевская, – в тон ей ответил Борис, – итог нашей работы здесь подводится исключительно на основании того, что скажут о нас те, кого мы обучаем.

– И ты считаешь, что это правильно? – возмутилась Нина.

– Объективно это или субъективно, демократично или не демократично, – откликнулся Борис, – не нам судить. Это то, что есть, и мы с тобой должны принимать это как должное.

– Так что прикажешь смириться с этим, – вспылила Нина, – и идти на поводу у своих же студентов, наступив при этом на горло собственной песне.

– Прошу тебя, Ниночка, – улыбнулся Борис, – побереги, пожалуйста, своё горло. Ну, а если серьёзно, здесь надо выбирать середину, которую принято называть золотой.

– И, как же найти это самое золото? – деловито осведомилась Нина.

– Да не так уж и сложно, я, например, – ответил Борис, – выбрал для себя, широко применяемую в педагогике, политику кнута и пряника. Кнут мой заключается в том, чтобы строго, жёстко и объективно, без всяких послаблений, без ни какого попустительства оценивать знания студентов.

– А что тогда включает в себя пряник и как сделать, чтобы он не раскрошился? – спросила Нина.

– А это уж совсем просто, – просветлел Борис, – надо быть со студентами доброжелательным и отзывчивым, чувствовать, что они хотят от тебя и всегда быть готовым прийти к ним на помощь.

Так сложилось, что уже на следующий день хвалёным пряником чуть ли не накормили Бориса. После лекции в тени кипарисового дерева его поджидал один из его студентов, лицо которого, если и не выражало мировую скорбь, то, по крайней мере, демонстрировало страдание и печаль.

– Что с тобой, Шимон, случилось что-нибудь, – сочувственно спросил у него Борис.

– Случилось, ещё как случилось, – плаксиво заканючил он, – я получил на вашем экзамене оценку 38 (соответствует несокрушимой «двойке» по советской градации).

– Это неприятно, – согласился с ним Борис, – но от этого ещё никто не умирал.

– А вот я непременно, если и не умру, – продолжал хныкать Шимон, – то получу неизлечимую травму.

– Кто же это собирается тебя избивать, – невпопад рассмеялся Борис.

– Да вы ничего не понимаете, – не на шутку рассердился он, – отец, когда узнает о моей оценке, то непременно выгонит меня из дому.

Борис замолчал, собираясь с мыслями, чтобы ответить своему расстроенному собеседнику. Однако он, не давая Борису времени на раздумья, продолжал:

– Отец тяжело работает, чтобы оплачивать мою учёбу, а я вот взял и провалил первый же экзамен.

Ну а дальше пошли уже стандартные, свойственные студентам всего мира, которые не сдали экзамен, благие заверения:

– Да поймите, Борис, я весь семестр посвятил себя изучению геодезии, я, действительно, учился, не ходил на дискотеки, не играл в футбол и даже не встречался с девушками.

– Чем я могу вам помочь в этом случае? – участливо спросил его Борис.

Уловив в голосе своего преподавателя нотки слабины, Шимон тут же проронил:

– Да вам ничего не стоит исправить поставленную мне оценку на положительную.

– Послушайте, меня, милейший, – резко оборвал его Борис, – даже, если бы я очень захотел исправить вам оценку, которая как в компьютерном, так и в бумажном виде фигурирует во всех документах, это невозможно сделать.

– Как это невозможно, – хитровато улыбнулся Шимон, – в нашем деле ничего невозможного нет. Вы забыли, что по существующим правилам студент может подать апелляцию на полученную оценку.

В его словах была весомая доля правды. Дело в том, что в Израиле в отличие, от приказавшего уже долго жить, СССР, где преподаватель был всегда прав, студент имел полное право обжаловать оценку, выставленную ему на экзамене. Здесь не следует забывать, что экзамен письменный и все замечания преподавателя – прозрачны. Учителя не инопланетяне, которые свалились с неба, а обычные люди, которые имеют право на ошибку и иногда эту ошибку допускают. Другими словами, если студенту удаётся доказать, что преподаватель не прав, то последнему не остаётся ничего иного, как исправить, поставленную ранее, оценку. И это признаётся вполне легитимным действием. Борис, тронув Шимона за плечо, осторожно спросил:

– Вы полагаете, что я неправильно выставил вам оценку?

– Да нет, что вы, всё правильно, – усмехнулся он, – просто я подам апелляцию, а вы поставите мне 56 (проходная оценка), сделав вид, что ошиблись при проверке.

До Бориса не сразу дошёл смысл того, что предлагал ему Шимон. По сути дела это был самый настоящий подлог, а, если называть вещи своими именами, то такой подлог называется служебным преступлением. Приняв паузу в разговоре за колебания Бориса, Шимон, чтобы укрепить своё предложение, приблизился к нему и что-то запихнул в нагрудный карман его рубашки. Прошло несколько секунд, прежде чем обескураженный Борис обнаружил в своём кармане ассигнацию в пятьдесят шекелей, что равнялось примерно 15 долларам. Первая мысль, которая молнией пронеслась в голове у Бориса, была:

– Да, к сожалению, за взятку в особо крупных размерах этого молодчика в тюрьму не посадишь.

Потом в глубине души мелькнула сентенция, которая вторила ему:

– Что же это за безобразие такое происходит? Вроде бы это не сон, а реалия. И это в то время, когда ему постоянно твердят, что в университетах Израиля полностью отсутствует мздоимство.

В московский период своего сеяния доброго и разумного Борис вспомнил только один случай, когда какой-то студент заочник хотел задобрить его перед экзаменом бутылкой коньяка. И сделал он это не напрямую, а через кафедральную лаборантку. Пришлось тогда послать нерадивую лаборантку вместе с заочником в очень уж отдалённые места. А здесь, понимаешь, стыд и позор, тебе нагло суют денежную купюру прямо в карман. Прошло несколько мгновений, прежде чем Борис пришёл в исходное состояние. Но это состояние, уже не являлось отправным, и, поэтому, Борис дал полную волю раздражению и гневу. Может потому, что не знал крепких ругательств на иврите, а может от нахлынувшего бешенства просто забыл, где находится, он разразился крепкой бранью, которую вряд ли можно было назвать цензурной, на русском языке. Да и, по правде говоря, не похоже, что с русской ненормативной лексикой могли бы конкурировать ругательства на любом другом языке.

Перед ним стоял бледный и огорошенный студент, который, не понимая слов, с реактивной скоростью вылетающих изо рта Бориса, со стопроцентной вероятностью догадывался, что они означают. Последнее, что выкрикнул Борис уже на иврите, были слова:

– Благодарите бога, что я не передаю то, что вы сделали, в полицию. Но, я непременно напишу письмо вашему отцу, в котором красочно опишу ваш подсудный проступок. Пускай он решает, выгонять сына-преступника из дому за плохую учёбу или за совершённый им криминал.

Через неделю Бориса вызвал декан. По простоте душевной он подумал, что причиной предстоящей аудиенции у главы факультета стала просочившаяся информации о попытке вручения ему пресловутой взятки. Причина крылась, однако, совсем в другом. Вид у декана был достаточно суровый, и он незамедлительно приступил к делу проговоренной тирадой:

– Я то думал, доктор Буткевич, что вы квалифицированный преподаватель, но, видимо, ошибался. Тут на вас поступила жалоба от одной студентки и, на мой взгляд, достаточно аргументированная.

– Чёрт знает что, – подумал Борис, – то взятку пытаются всунуть, то жалобы пишут. Ничего, даже близко похожего на это, в Москве не происходило. Чтобы там студент жаловался на преподавателя, просто «нонсенс» какой-то, иначе и не назовёшь.

Декан, уловив замешательство на лице Бориса, продолжил:

– Видите ли, доктор Буткевич, эта студентка пишет, что вы читаете лекции на упрощённом, чтобы не сказать, примитивном уровне. Позволяете себе избегать сложных формул, и ваша трактовка излагаемого материала напоминает ей разжёвывание элементарных вещей в начальной школе.

Борис даже в страшном сне не смог бы предположить, что кто-то пожалуется на него по причине того, что он изо всех сил старается доходчиво объяснять студентам непростой для них материал. В приличных заведениях за это, если и не возносили на пьедестал, то, по крайней мере, хвалили. А тут, понимаешь, целое дело шьют. Он, гневно сверкнув глазами, чуть повысив голос, выдавил из себя:

– Думаю, я не ошибусь, господин декан, если напомню вам, что основной целью любой учебной лекции и любого практического занятия является донести до студента знания. Я полагаю, что у каждого лектора имеется своя методика доставки этого знания студентам. Если вам или ещё кому-либо не нравится, что конечная цель моих лекций выполняется, и студенты в полной мере, с полным пониманием получают то, что предписано программой курса, можете меня уволить. С меня не убудет, я работаю начальником крупного инженерного отдела в большом институте и буду продолжать эту работу.

Декан собрался было перебить Бориса, но того, как всегда бывает в экстремальных ситуациях, остановить уже было невозможно. Он распалялся всё больше и больше и уже не говорил, а почти кричал:

– И не моя вина, господин декан, что ваш колледж принимает на учёбу студентов, которые не знают элементарных школьных формул и теорем. Мне приходится тратить половину лекционного времени на объяснение того, что они должны были знать ещё, когда учились в восьмом или девятом классе. Что прикажете с этим делать? Курс, который я читаю, полностью зиждется на математике, которую большинство из них не знают, Как их приняли в колледж, я не знаю и не хочу знать, это уже ваша забота, господин декан.

Декан хотел было что-то возразить ему, но в последний момент недовольно поморщился и решил отделаться молчанием. Борис тем временем продолжал высказываться на заданную тему. Он яростно заявил:

– А хотите, господин декан, я скажу вам, кто написал эту кляузу на меня: это, без всякого сомнения, Рахель Мирман.

Борис не ошибся, это была именно она. Не очень миловидная женщина, кибуцница, в возрасте 35 лет (как минимум на 10 лет старше остальных студентов), довольно толковая и эрудированная, обладатель первой академической степени бакалавра по ландшафтной архитектуре, безукоризненно знающая все разделы как элементарной, так и высшей математики.

Декан в знак согласия кивнул головой. А Борис в очередной раз, не позволяя ему вступить в беседу, приглушённо сказал:

– У меня в аудитории сидят 55 студентов, Ну никак не могу я, господин декан, при чтении своей лекции ориентироваться на многоуважаемую госпожу Мирман с тем, чтобы остальные 54 человека сидели с полным непониманием того, что я им объясняю.

Декан, наконец-то, бесцеремонно прервал Бориса и довёл до его сведения, что он никоим образом не намерен увольнять Бориса, но при этом заявил:

– Вы понимаете, доктор Буткевич, при всём том, что вы мне объяснили, хочу обратить ваше внимание, что наш колледж является одним из лучших инженерных колледжей Израиля. Поэтому, настоятельно призываю вас читать всё-таки ваши лекции на университетском уровне, надеюсь, вы меня поняли.

– Ну, если призываете, – философски заметил Борис, – так тому и быть. Поверьте, что так для меня даже легче, чем растолковывать, вдалбливать и разжёвывать.

На очередную лекцию всегда приветливый и доброжелательный Борис вошёл с мрачной и угрюмой маской на лице. Без всяких предисловий он сердито сообщил студентам:

– Я прошу вас сосредоточиться, сегодняшнюю лекцию, как, впрочем, и все последующие я буду читать вам так, как их преподносят в университетах. Вопросов во время лекции не задавать, непонятные вопросы не обсуждать, возражения не принимаются, не шуметь, не роптать, жаловаться можно только декану, как это на днях очень мило совершила одна их ваших коллег.

Борис краем глаза заметил, как Рахель Мирман, опустив голову, закрыла своё лицо руками. Но в данный момент её реакция уже меньше всего интересовала Бориса. Лекционный материал был более чем сложным, и он полностью сосредоточился на его изложении. Речь шла о непростом математическом переходе от сферических координат к прямоугольным. За полтора часа лекции Борис не менее семи-восьми раз вытирал трёхметровую по длине доску с тем, чтобы продолжить вывод необходимых формул. Сначала аудитория погрузилась в непривычную, несколько настораживающую, тишину, которой иначе, как затишьем перед бурей, не назовёшь. Предвестником бури явился недовольный ропот студентов, который постепенно перерастал в несмолкаемый гул, прерываемый шквалом недовольных выкриков студентов. Возмущение аудитории сводилось к всеобщему тезису: никто ничто, написанное на доске, не понимает. Борис усилием воли заставил себя не обращать даже малейшего внимания на все эти выкрики. Лишь один раз он оторвал крошащийся от напряжения мел от доски и, повернувшись к жалобщице на него, спросил:

– Я прошу прощения, госпожа Мирман, но не будете ли вы так любезны, пояснить мне, почему геодезические линии, образующие треугольник на эллипсоиде, изобразятся в виде кривых, обращённых выпуклостью от оси абсцисс?

Умная Рахель Мирман не знала ответа на этот вопрос, несмотря на то, что он полностью базировался на предыдущем объяснении Бориса, которое она должна была принять к сведению. Но университетская быстроходность, проводимой Борисом, лекции не оставляла ей никаких шансов понять излагаемое и тем более ответить на заковыристый вопрос. Поэтому, она, сгорая от стыда, не нашла ничего лучшего как подняться со своего места и с невероятной скоростью покинуть аудиторию. Несмотря на то, что посещение занятий в Израиле является обязательным для всех студентов, к концу лекции у Бориса в аудитории сидело всего несколько самых выносливых слушателей.

Как и следовало ожидать, происшедшее имело своё продолжение в кабинете у декана, куда Борис был снова приглашён через несколько дней. Лицо декана не выражало ничего, кроме растерянности и озабоченности. Он как-то криво улыбнулся и нарочито вежливо произнёс:

– Я должен извиниться перед вами, доктор Буткевич, за то, что просил вас перейти на, недоступный для наших студентов, университетский стиль преподавания. Перед этим у меня была одна жалоба, а сегодня – более пятидесяти. Похоже, что русская методика преподавания сильнее израильской. Продолжайте работать так, как считаете нужным. Удачи, и ещё раз извините!

Глава 30. Визит министра

Жизнь, тем не менее, продолжалась, а года, составляющие это житиё, в, пока ещё незаметной, своей спешке изобиловали текущими мелкими инцидентами, событиями и явлениями. Одним из таких событий в институте, где трудился Борис, был очередной визит министра строительства. Именно по этому поводу его и вызывал генеральный директор, так, по крайней мере, сообщила ему секретарша. Борис не понимал, какое отношение он имел к высокопоставленному чиновнику правительства Израиля. Но генеральный директор Ицхак Пелед разбирался в этом вопросе гораздо лучше Бориса.

Ларчик открывался очень просто: пост министра строительства занимал бывший соотечественник Бориса – Натан Щаранский. Истины ради, следует отметить, что в советском паспорте нынешний израильский министр писался под той же фамилией, но с именем отчеством – Анатолий Борисович. Именно его, Анатолия Борисовича, самое справедливое правосудие в мире, обвинило в измене Родине и антисоветской агитации. Представителем этого самого правосудия, Верховным судом РСФСР, Щаранский был осуждён на 13 лет лишения свободы. Наказание Анатолий Борисович отбывал сначала в знаменитом Владимирском централе, а потом в сибирской колонии строгого режима. Примерно половину срока он провёл в одиночной камере и в штрафном изоляторе. В этих чудовищных условиях даже в самом радужном сне вряд ли господину Щаранскому могло присниться, что он будет министром строительства государства Израиль. И, конечно же, не грезилось Анатолию Борисовичу, получившему простое еврейское имя Натан, что до этого высокого поста он будет занимать не менее высокие должности, вначале министра промышленности и торговли, а чуть позже – министра внутренних дел еврейского государства. И опять-таки, не чудилось и не мерещилось, тогда ещё Анатолию Борисовичу, сидевшему в застенках Лефортово, что он как вице-премьер Израиля будет встречаться со своим коллегой, министром МВД России Владимиром Рушайло, в ведении которого находятся те самые тюрьмы, колонии и зоны, где он «отдыхал» столь продолжительное время.

– Скажите, доктор Буткевич, вы знакомы с Натаном Щаранским – произнёс, вместо приветствия, директор Ицхак Пелед, едва только Борис переступил порог его кабинета.

– Лично не имел чести быть представлен великому русскому сионисту и отказнику, – улыбнулся в ответ Борис, – его портрет знаком мне только из газет и телевизионного экрана.

– Как же так, – обиженно надул губы Ицхак Пелед, – ведь он, насколько мне известно, как и вы жил в Москве.

– Извините, господин директор, – уже откровенно рассмеялся Борис, – вы на минуточку забыли, что в Москве проживает более 10 миллионов человек и, разумеется, я физически не мог быть знаком с каждым из жителей столицы России. К тому же в те времена господин Щаранский не являлся членом правительства, да и к тому же большую часть своей сознательной жизни он провёл не в Москве, а в тюремных изоляторах Сибири.

– Извините, доктор Буткевич, – усмехнулся Ицхак Пелед, – я совсем забыл, что население Москвы чуть ли не в два раза превышает население Израиля.

– Тем не менее, – продолжил директор, – я бы хотел, чтобы вы выложили мне всё, что вы знаете о нынешнем министре строительства.

– Зачем вам это нужно, господин директор? – удивился Борис.

– Не забывай, Борис, – не без пафоса воскликнул Ицхак Пелед, – что я всё-таки полковник израильской армии, в которой прослужил четверть века. Нас учили познавать не только психологию неприятеля, а и быть в курсе дел подчинённых тебе командиров. Сегодня я применяю это к вышестоящему начальству. Ведь понятно, чем больше я знаю о своём министре, тем быстрее найду с ним общий язык и тем эффективнее смогу востребовать всё необходимое для успешной работы нашего института.

С этим трудно было не согласиться, и Борис стал выкладывать своему директору всё, что ему было известно о бывшем советском диссиденте. Он точно знал, что Натан Щаранский его ровесник (1948 года рождения), что среднюю школу он окончил с золотой медалью, что учился в Московском физико-техническом институте. Здесь Борис сделал паузу, чтобы пояснить своему шефу, что поступить лицу еврейской национальности в столичный вуз было совсем не простым делом. Быть же принятым в такой элитный институт как МФТИ, который по уровню подготовки не уступал даже Гарварду или Оксфорду, для советского иудея было почти несбыточной мечтой. Если Натану удалось стать студентом этого вуза, то это свидетельствует только о его совсем незаурядных, чтобы не сказать, исключительных способностях к точным наукам. Борис намеривался продолжить свой рассказ, но Ицхак Пелед попросил его говорить помедленнее, так как он тщательно конспектировал всё услышанное. Затем Борис проинформировал директора, что Натан Щаранский довольно успешно занимался шахматами, и что даже его дипломная работа в МФТИ была посвящена теории шахматной игры. Это сообщение вызвало живой интерес Ицхака Пеледа, поскольку он тоже любил эту древнюю игру. Дальнейшая судьба нынешнего министра была мало известна Борису. Он знал, что логическим концом правозащитной деятельности Щаранского в СССР стал его арест в 1977 году и только в результате политических перемен, в период перестройки под давлением международной общественности в 1986 году он был освобождён и сразу же депортирован из Советского Союза в Израиль.

– Дальнейшая деятельность Натана Щаранского, – продолжил Борис, – должна быть вам известна, господин директор.

– Что же, доктор Буткевич, по вашему мнению, является квинтэссенцией его функционирования в Израиле? – поинтересовался директор.

– Всем известно, – неожиданно для себя пустился в рассуждения Борис, – что любая политическая партия – это группа людей, которых объединяет, как правило, политические, экономические и социальные интересы.

– Послушайте, Борис, – перебил его Ицхак Пелед, – какое отношение к вашему философствованию имеет Натан Щаранский.

– Самое, что ни есть, прямое, – вспыхнул Борис, – именно талантливый Щаранский, как в шахматной партии, просчитал, что четверть населения Израиля составляют «русские евреи». Исходя из этого, им была создана, чисто этническая, «русская» партия, построенная исключительно на принципе так называемого «землячества». Именно благодаря этому общинному электорату семь русских репатриантов получили статус депутатов Кнессета (парламента), из которых двое стали министрами.

– А что вас собственно так раздражает в этом? – попытался осадить его пыл Ицхак Пелед.

– Господин директор, – продолжал волноваться Борис, – вы разве слышали об, скажем, ирландской партии в США или, допустим, татарской или кабардино-балкарской партии в той же России. Представьте себе, что будет в Израиле, если марокканские, англосакские или эфиопские евреи также организуют свои партии по общинному принципу.

– Ладно, ладно, хватит об этом, Борис, – примирительно заявил директор, – в государственных предприятиях не принято обсуждать политические проблемы. Громадное тебе спасибо за ценную информацию, благодаря тебе я составил мнение о предстоящем госте и в соответствии с этим подготовлюсь к завтрашней встрече.

В заключении генеральный директор Ицхак Пелед вдохновенно произнёс:

– В любом случае, человек, который, находясь менее десяти лет, по сути, в незнакомой стране, сумел поочерёдно возглавить три разных министерства и стать вице премьером государства, несомненно, заслуживает самого глубокого уважения и признания.

Когда ранним утром следующего дня Борис переступил проходную института, он не узнал прилегающего к зданию двора, который по геометрии представлял собой вытянутый г-образный прямоугольник. По всему периметру была расставлена геодезическая техника. Причём сервировка измерительных приборов была выполнена с дизайнерским вкусом и напоминала добротно обставленный выставочный стенд под открытым небом. Красочно отражали солнечные лучи зрительные трубы современных электронных теодолитов, выкрашенных в оранжевый и красный цвет. На треножниках возвышались дигитальные высокоточные нивелиры, а по углам доминировали антенны спутниковой навигационной аппаратуры GPS. Между приборами в правильном порядке на теодолитных штативах была выставлена картографическая и фотограмметрическая продукция, производимая институтом. Борис оценил работу, произведенную генеральным директором. Это, несомненно, была его идея: идея показать министру, великолепно разбирающемуся в физике и прекрасно играющему в шахматы и мало понимающему в геодезии, товар лицом. Ицхак Пелед сопровождал министра Щаранского, демонстрируя ему этот товар, давая в нужных местах необходимые пояснения. По просьбе директора Борис тоже находился в эскортирующей его свите на случай, если тот не поймёт что-то на иврите и будет необходимость сказать это на русском языке. Министр медленно прохаживался по двору, рассматривая выставленный топографический инструментарий. И надо ж было тому случиться, что остановился он не у сияющего своей желтизной спутникового приёмника GPS, a возле приютившегося в приасфальтовых кустах ветхого деревянного столика, державшегося на небольшой, видавшей виды, треноге. Натан Щаранский спросил генерального директора:

– А что ещё за супер прибор?

Ицхак Пелед за спиной министра развёл руки в сторону, всем видом показывая, что он не знает даже названия этого прибора. Он посмотрел в сторону Бориса и сказал:

– У нас в институте есть специалист по антиквариату, это доктор Борис Буткевич, кстати, он, как и вы, проживал в Москве.

– Вряд ли, доктор Буткевич, – улыбнулся министр, пожимая руку Бориса, – жил в московском Лефортово.

– Что такое Лефортово, господин министр, – смущённо спросил Ицхак Пелед.

– Лефортово – это, прежде всего, название района в центре Москвы, – скороговоркой ответил министр, – и это же название носит следственный изолятор, где мне пришлось побывать продолжительное время до суда. Израильским аналогом такого изолятора служит тель-авивская тюрьма «Абу Кабир».

Борис провёл указательным пальцем по древнему прибору и, поневоле перебив министра, негромко пояснил:

– Этот супер прибор, господин Щаранский, называется мензулой. В переводе с латинского означает не что иное, как столик, каковым собственно она и является. Это древний, можно сказать, даже примитивный геодезический инструмент, изобретённый баварским астрономом Иоанном Преторием ещё в 17 веке.

Ицхак Пелед и Натан Щаранский одновремённо с уважением посмотрели на Бориса. Он же, не обращая внимания на их восхищённые взгляды, продолжил:

– Не хочу вдаваться в тонкости работы с мензулой, но считаю своим долгом обратить ваше внимание, что почти все крупномасштабные топографические карты, как России, так и Израиля вплоть до середины 20 века были созданы посредством именно этого прибора.

Министр что-то шепнул на ухо своему секретарю и тот, подойдя к Борису, спросил:

– Извините, доктор Буткевич, но министр попросил меня записать ваш номер рабочего и домашнего телефонов, а также прислать по факсу, который я вам сообщу, ваше резюме.

– Простите, а зачем министру понадобились мои тактико-технические данные, – невольно удивился Борис.

– Ну, наверное, не для того, чтобы засадить вас в Лефортово, – рассмеялся референт.

Буквально через несколько секунд Борис увидел уже министра Щаранского на трибуне, с которой он выступил с программной речью перед коллективом института. А ещё через час, когда чёрное «Вольво» увезло министра из Тель-Авива в его резиденцию в Иерусалим, генеральный директор пожал Борису руку и при этом радостно провозгласил:

– Спасибо, доктор Буткевич! Вы мне очень помогли. Не без вашего участия министр пообещал мне выделить дополнительные финансовые средства для развития новых направлений работы института и увеличить премиальный фонд для поощрения работников.

Через неделю после визита министра в рабочем кабинете Бориса раздался телефонный звонок. Борис в это время проводил совещание с руководителями групп своего отдела и поэтому он, чтобы не останавливать заседание, приподнял телефонную трубку и снова опустил её на рычаги аппарата, прерывая тем самым установленную связь. Но буквально через несколько секунд телефон зазвонил снова, причём ещё более настырно, чем в первый раз. Пришлось извиниться перед подчинёнными и снять телефонную трубку. В ней проявился звонкий женский голос:

– Вас беспокоят из канцелярии министра строительства. Это доктор Борис Буткевич?

Получив утвердительный ответ, тот же приятный заливчатый голос продолжил:

– Дело в том, что вы находитесь в списке трёх претендентов на должность помощника министра строительства. Министр просит вас участвовать в конкурсе на соискание этой должности. Большая просьба в течение недели заполнить все необходимые документы для участия в этом конкурсе.

У Бориса глаза полезли на лоб, а уши не поверили в то, что услышали. Он тут же, сделав знак своим работникам, что совещание закончено, уткнулся в телефонную трубку и тихим голосом переспросил:

– Простите, девушка, вы ничего не перепутали, вы предлагаете мне занять должность помощника министра строительства, я вас правильно понял?

– Почти, – сквозь смех ответила незнакомая абонентка, – только не занять, а пока что претендовать, но скажу вам по секрету, что шансы у вас предпочтительные потому, что из трёх соискателей только у вас докторская степень.

В голосе отзывчивой собеседницы явственно прослушивался русский акцент и когда Борис, уже на русском языке, спросил у неё, какое жалование получает помощник министра, словоохотливая телефонная визави незамедлительно ответила:

– Точно не знаю, доктор Буткевич, но, во всяком случае, больше, чем 25 000 шекелей в месяц, а может быть и больше. Это не считая личного автомобиля, секретарши и других льгот, положенных лицам, работающим в управленческой структуре министерства.

Борис прикинул, что обещанная ему зарплата, если и не превысит, оклад его генерального директора, руководителя крупной государственной структуры, то уж никак не меньше его. Кроме того, это почти вдвое больше того, что он получает как начальник отдела. В общем, получалось, что было над чем подумать. Борис вдруг вспомнил, как референт Натана Щаранского записывал его координаты и прикинул про себя:

– Чёрт возьми, видно, что чем-то я всё-таки зацепил министра, ведь это предложение участвовать в конкурсе исходит не от обаятельной телефонной девушки, а, похоже, от самого министра.

Продолжая анализировать ситуацию, Борису пришло в голову, что ему предлагают быть не помощником министра геодезии (такого министра, правда, в природе и не существовало), а министра промышленного и гражданского строительства, в котором он, по правде говоря, не очень-то и разбирался.

– Однако господин Щаранский тоже не оканчивал строительный институт, – оппонировал самому себе Борис, – а ведь руководит строительной отраслью, и говорят весьма успешно.

– С другой стороны, – рассуждал Борис, – Натан Щаранский не просто министр, а политический деятель. Собственно это и является первичным, именно это является базисом, а министерская должность – это уже надстройка.

Именно с этой, так называемой другой, стороны Борис не понимал, да, честно говоря, не очень-то и хотел понимать, как строительной отраслью может руководить не строитель, энергетическим министерством не инженер-энергетик, министерством иностранных дел не дипломат и, в конце концов, министерством обороны не военный. Борис в душе соглашался, что он мыслит отнюдь не политическими категориями, а чисто технократскими догмами. Тем не менее, он был убеждён, что место политика в парламенте, а не у штурвала инженерной отрасли. Так спрашивается, в чём конкретно, он, доктор геодезии, Борис Буткевич, будет помогать министру строительства, когда геодезические работы в общей смете проектирования и строительства объекта не превышают 1 %. На логически правильные мысли, крутящиеся в голове Бориса, накатывались чисто обывательские или даже коньюктурные соображения.

– Видно надо всё-таки принять в расчёт, – думал он, – такие, совсем не субъективные, параметры, как высокая зарплата, социальный статус, нужный имидж, связи с высокопоставленными чиновниками. Всё это можно получить, находясь на должности помощника министра.

Размышления Бориса прервала мощная фигура Геннадия Глузмана, неожиданно проявившаяся в дверном проёме его кабинета.

– Шалом, доктор, – приветствовал он Бориса, выставляя на стол четвертушку коньяка «Хеннесси», приобретённого по сходной цене в «дьюти фри» международного аэропорта имени Бен Гуриона.

– Гена, ты, что с ума сошёл, – одёрнул его Борис, – ты не у себя на стройплощадке, а в приличном израильском заведении. Здесь не принято распивать спиртные напитки, даже если это французский коньяк.

– Да брось ты, Боря, интеллигенцию из себя корчить, – разозлился Геннадий, – забыл что ли про свои российские корни, запамятовал, что приехал из страны бездорожья, дураков и его величества самогона-первача. Давай закрывай дверь на ключ, продегустируем марочный коньяк и поговорим о смысле бессмыслия текущего момента.

Геннадий Глузман в своё время учился в Харьковском инженерно-строительном институте, по окончанию которого вернулся в родные Черновцы, где последние десять лет перед приездом в Израиль работал главным инженером крупного строительного треста. Он был поистине талантливым инженером. Доказательством этого была головокружительная карьера в еврейском государстве: за считанные годы пребывания в Израиле он стал начальником комплексного отдела городского проектирования и строительства того же министерства, где работал Борис. Их объединял совместный надзор за строящимися объектами, геодезическую часть которого проводил отдел, возглавляемый Борисом, а строительную – служба под руководством Геннадия. Инженер Глузман совсем не походил на захудалого низкорослого еврея, выросшего в провинциально-захолустных Черновцах. Косая сажень в плечах при росте 192 см придавала Геннадию скорее вид «терминаторного Рембо», чем бывшего жителя небольшого города, где в 70-х годах прошлого столетия не только евреи, а и русские, и украинцы говорили на языке «идиш». Борис помнит, как мама в шутку пугала его:

– Вот будешь, Боренька, себя плохо вести, отвезу тебя в Черновцы и женю на местной еврейской девушке.

Похоже, что мама страшила своего сына знакомством с малообразованной провинциальной с местечковыми наклонностями черновицкой иудейкой. На самом деле всё было не так уж страшно. Уже, будучи в Израиле, Борис познакомился со многими бывшими жительницами Черновцов: все они были симпатичными и достаточно образованными женщинами. Что же касается жены Геннадия, то его Лариса на конкурсе красоты репатрианток из СССР заняла первое место. Познакомившись с ней, Борис в тайниках души пожалел, что мама не наказала его и не повезла в Черновцы.

Что ни говори, но, похоже, Геннадия с его «Хеннесси» сам Всевышний прислал в кабинет к Борису. Не успели пролететь и четверть часа, как марочный коньяк из Франции был распит под разрезанный апельсин, валявшийся в ящике письменного стола Бориса. Геннадий мрачно взглянул на пустую бутылку элитного напитка и с грустью изрёк:

– И не стыдно знаменитым французам выпускать свою коньячную прелесть в такой малогабаритной упаковке.

Он взял бутылку в руки, прокрутил её вокруг своей оси и задумчиво произнёс:

– Знаешь, Боря я к тебе, вообще-то, не коньяк пришёл пить, а посоветоваться по важному и весьма щекотливому вопросу.

– Что-то случилось, Гена? – участливо спросил его Борис.

– Пока ещё ничего, но в ближайшее время вполне может произойти, – философски ответил Геннадий.

– А нельзя ли, Гена, побольше конкретики и по существу, – поторопил его Борис.

– Ещё и часа не прошло, Боря, – взволнованно начал Геннадий, – как мне позвонили из канцелярии министра строительства…

– И предложили участвовать в конкурсе на должность помощника министра, – закончил за него тираду Борис.

– Ты что экстрасенс или прорицатель? – справился Геннадий, подозрительно уставившись на Бориса.

– Да никакой я не Оракул и даже не Нострадамус, – усмехнулся Борис, – просто таким же звонком из той же канцелярии был удостоен твой покорный слуга.

– Ничего себе-е-е, – протянул Геннадий, – жаль коньяк закончился, так что будем делать, Борис?

– Честно говоря, и хочется, и колется пойти на эту должность, – тихо проговорил Борис, – хочется потому, что зарплата большая, а колется, поскольку эта работа, связана с политикой, если даже не с политиканством, которым я заниматься не умею, не люблю и не хочу.

– Послушай, Боря, а ты не знаешь, кто третий претендент на эту должность; – полюбопытствовал Геннадий.

– Не знаю и знать не хочу, – огрызнулся Боря, – да и какая разница, эта информация для нас избыточная.

– Вот что, Борис, – отозвался Геннадий, – давай промоделируем ситуацию и постараемся мыслить рационально. Что мы имеем в настоящий момент?

– В текущий момент, – продолжил за него Борис, – мы с тобой возглавляем крупные отделы в государственной структуре Израиля и получаем зарплату выше средней по стране. К тому же имеем не самый худший статус в инженерной иерархии, теоретически есть ещё возможность для разгона, т. е. для продолжения карьеры в этой области и, самое главное, неизвестно, что нас ожидает на новой должности.

– Вот это, как раз известно, – откликнулся Геннадий, – прежде всего полная деградация в инженерном созидании, административная, чтобы не сказать, канцелярская работа, связанная с бюрократическим бумаготворчеством и как награда за это, за потерю квалификации – высокая зарплата.

В диалоге наступила затяжная пауза, которую, действительно, не мешало бы заполнить уже выпитым коньяком. Вместо него, Борис заказал две чашки кофе, который буквально через несколько минут должны были принести из институтского буфета. Геннадий рассеянно придавил в пепельнице неприкуренную сигарету и с решительным видом заявил:

– Ко всем чертям зарплату, статус, секретаршу и личный автотранспорт. Не пойду я на этот конкурс.

– Таким образом, вероятность моего попадания на конкурсную должность из 33 % перерастает в 50 %, – не очень весело подытожил Борис.

– Боря, ты только грешным делом не подумай, что я тебя отговариваю, – извинительным тоном выпалил Геннадий, – но здесь мы с тобой забыли рассмотреть ещё один немаловажный ракурс.

– Что ещё за новую перспективу ты придумал, Гена? – отозвался Борис.

– Это ты правильное слово подобрал – «перспектива», – одобрил его Геннадий, – а заключается она в том, что её-то, по сути дела, и не существует.

– Это, в каком таком смысле не существует? – переспросил его Борис.

– А в самом что ни есть прямом, приятель мой, – поморщился Геннадий, – ты же умный человек, Боря, подумай сам. Должность помощника министра имеет политический привкус, я бы сказал даже вкус. И если на очередных выборах господин Щаранский не будет избран в парламент или даже, если будет избран, но получит новое министерство, что, кстати, уже имело место быть три раза, что тогда мы с тобой, уважаемый доктор, будем делать? Новый министр всегда набирает себе новых помощников, как сейчас это делает, чтоб он был здоров, уважаемый товарищ Щаранский.

– В этом случае, Гена, – перебил его Борис, – с большой долей вероятностью мы с тобой останемся без работы.

– Не с большой, – поправил его Геннадий, – а со стопроцентной, и можешь быть уверен, что обратно на те должности, которые мы занимаем сегодня, нас уже никто не возьмёт.

– Похоже, что от добра добра не ищут, – тяжёло вздохнул Борис, – спасибо тебе Гена за безупречную логику рассуждений, с меня причитается. Я тут знаю на тель-авивской набережной место, где нам нальют, пусть не французский коньяк, но первоклассное израильское бренди.

Буквально через несколько месяцев мрачные предсказания Геннадия стали реальностью: прошли очередные выборы в Кнессет, после которых Натан Щаранский лишился поста министра строительства и занял должность министра без портфеля.

У Бориса даже в мыслях не было афишировать информацию о том, что его пригласили быть претендентом на должность помощника министра строительства. Об этом знали только Татьяна и ещё один соискатель на эту должность – Геннадий Глузман. Однако когда на очередном институтском собрании генеральный директор Ицхак Пелед отметил лучших работников, среди прочих он назвал и Бориса Буткевича. При этом он с пафосом упомянул:

– Вы, только посмотрите, господа, что делается. Доктору Буткевичу предложили должность помощника министра, от которой он отказался во имя продолжения своей плодотворной работы в нашем институте.

Все зааплодировали, а сам Борис безуспешно искал места, куда спрятаться от незаслуженной, по его мнению, похвалы.

Глава 31. Новый директор

Это собрание, которое проходило в начале 2002 года, запомнилось Борису ещё и потому, что в конце своего доклада Ицхак Пелед сказал, что он наметил очень важные вехи развития новых стратегически важных направлений в работе института. Затем, полушутя полусерьёзно, подчеркнул, что в нынешний год Водяной Лошади, восточный календарь предсказывает ему в первое полугодие сплошную полосу препятствий. Зато ко дню его рождения, к концу августа, тот же гороскоп пророчит, что все задуманные планы, о которых он даже боялся мечтать, осуществлятся. Этими словами, полными оптимизма и веры в будущее, 53-х летний Ицхак Пелед и закончил своё выступление.

Однако никто из присутствующих на собрании и даже сама Водяная Лошадь не предполагали, что боевой полковник в отставке Ицхак Пелед до своего 54-го дня ангела не доживёт. Гороскоп умалчивал о том, что должно было произойти 31 марта 2002 года. Это был шабат (суббота) последний день пасхальных каникул, когда страна завершала празднование Пейсаха (Пасхи). Так получилось, что праздник совпал с разгаром интифады, начавшейся ещё в 2000 году. Поводом для её начала послужило посещение тогдашним лидером оппозиции и будущим премьер-министром Израиля Ариэлем Шароном Храмовой горы в Иерусалиме. Под словом «интифада» понимается практически непрерывное совершение террористических актов со стороны палестинских арабов против мирного населения Израиля. Пик кровавого террора пришёлся как раз на 2002 год. Главным оружием этого арабского вооружённого восстания являлись теракты смертников. Всем сотрудникам института, которых Ицхак Пелед встречал перед уходом в пасхальный отпуск, он давал одно и то же напутствие:

– Не переживайте, мы выстоим! Израиль переживал и более тяжёлые времена. Весёлого Вам праздника! Однако не забывайте, что все мы на линии фронта. Будьте осторожны и бдительны! Да хранит вас Бог!

Так получилось, что Всевышний сохранил всех сотрудников института, кроме его генерального директора. Так случилось, что 31 марта 2002 года в ресторане «Маца» в Хайфе прозвучал взрыв невероятной силы, осуществлённый подрывом террориста-смертника. Помещение ресторана было полностью уничтожено, 16 человек погибли и более 40 получили тяжёлые ранения. Буквально через полчаса место теракта показали в телевизионных новостях. Ещё через пять минут Борису позвонил один из работников его отдела и сообщил, что заметил, что возле разрушенного ресторана была припаркована исковерканная машина с номером, принадлежащим их директору. А ещё через несколько часов выяснилось, что среди погибших числятся Ицхак Пелед, его сын Офер и дочь Анат. Жена Ицхака Кармит осталась жива, получив тяжёлое ранение. Вот так трагически закончился семейный обед семьи Пелед, так трагически оборвался жизненный путь боевого офицера, полковника армии обороны Израиля, участвовавшего в боевых действиях Шестидневной войны и войны Судного дня. На кладбище в день похорон Ицхака Пеледа собралась многотысячная толпа. Государство Израиль потеряло талантливого военачальника, институт потерял одарённого руководителя и остался без чуткого, отзывчивого и очень хорошего, всеми любимого, человека. Стоя возле его свежевскопанной могилы, Борис вспомнил, как Ицхак Пелед, узнав, что Борис, как и он, родился в 1948 году, похлопал его по плечу и радостно возвестил:

– Мы родились с тобой в год образования государства Израиль, являемся, так сказать, ровесниками прекрасной и молодой страны. Будем работать вместе, и, даст Бог, вместе уйдём на пенсию».

Но Бог не дал. Через несколько минут Ицхака Пеледа должны были предать земле, а он Борис остался дорабатывать до своей пенсии уже без любимого директора. После этих страшных похорон Борис перестал верить в гороскопы, восточные календари, предсказателям и экстрасенсам. Да и к самому Всевышнему, по большому счёту, он стал относиться с известной долей скептицизма.

Во дворе института, где когда-то Борис показывал министру строительства допотопную мензулу, установили красно-белую геодезическую веху, которая символизировала вклад Ицхака Пеледа в картографическую летопись страны и одновременно являлась памятным знаком в его честь. Некоторое время институт просуществовал без генерального директора. Но не прошло и полгода, как объявили конкурс на вакантное место. На конкурс подали два заместителя генерального директора, имеющих докторские степени, и шесть человек со стороны. В итоге оказалось, что среди соискателей были три человека с третьей академической степенью, четверо – со степенью магистра (вторая степень) и один бакалавр (первая степень). Весь коллектив института с интересом следил за этой конкурсной схваткой. Хотя, если называть вещи своими именами, то и сражения как такового не было. Председателем конкурсной комиссии был сам министр строительства. Конкурсная схема работала по стандартным правилам. Победитель определялся не по результатам беседы со всеми соискателями и не по принципу отбора наиболее достойного, а на основе кулуарного решения высшего руководящего лица, закулисного выбора ещё до начала проведения конкурса. По мнению большинства работников института, место генерального директора должен был праву занять его заместитель по геодезической части доктор Яир Гринвальд. Во-первых, он много лет находился на должности «заместителя» и как никто другой знал все нюансы и тонкости в управлении институтом. Во-вторых, Хайфский Технион по достоинству оценил его талант учёного, присудив докторскую степень. Борис вспомнил, как на одном из совещаний покойный Ицхак Пелед спросил его:

– Как ты думаешь, Борис, кто у нас лучший геодезист в стране?

Борис знал в лицо почти всех геодезистов, занимающих ключевые позиции, знал не только понаслышке, а по результатам их инженерной деятельности, которую он призван был контролировать по долгу службы. Несмотря на это, ему трудно было так сразу назвать имя наилучшего. Ицхак Пелед, с улыбкой наблюдая за морщинами, выступившими на лбу у Бориса, громогласно заявил:

– Да тут и думать нечего. Лучшим и самым заслуженным геодезистом Израиля по праву является доктор Гринвальд.

Несмотря на то, что личные отношения Бориса с Яиром Гринвальдом не всегда складывались наилучшим образом, он был бесповоротно согласен с директором. По мнению Бориса конкурса вообще не стоило проводить, а без всяких проволочек назначить доктора Яира Гринвальда генеральным директором института. Но Израиль по всем канонам является государством демократическим, а конкурсное назначение на должности является необходимым элементом этой самой демократии. Правда демократия, похоже, нарушается внутри состязательной системы: поскольку именно элементы объективного судейства в соревновании не присутствуют. Неизвестно, кто принимал решение в этом конкурсе: сам министр или кто-то из его приближённых. Но итог был просто ошеломляющий: победителем стал претендент с первой академической степенью. В состоянии близком к шоковому находились не только все работники института, а и практически вся геодезическая общественность страны. Первые ратовали, что незачем вкладывать время, деньги и энергию для получения высоких академических степеней, когда для получения «хлебных» должностей нужны не столько обширные знания, сколько наличие протекционных связей, именуемых в просторечии коротким словом «блат». Вторые, которые являлись руководителями небольших, созданных ими, фирм и которые в подавляющем большинстве своём являлись обладателями первой степени, на каждом углу голосили:

– А чем мы хуже выигравшего конкурс. Мы тоже можем быть генеральными директорами и диктовать политику современной геодезии в стране.

Справедливости ради, надо сказать, что как первые, так и вторые были не далеки от истины. Да и в самом деле, ещё несколько дней Ури Векслер, так величали нового молодого (44 года) генерального директора, руководил частной фирмой, в которой работали целых три человека. Ещё несколько дней назад он, как и его коллеги, носился с теодолитом и нивелиром по городам и весям Израиля, производя стандартные топографические и кадастровые работы. Сегодня же, получив от государства высокую должность, которая в русском наречии выражалась шутливым клише «не по Сеньке шапка», Ури Векслер знакомился с работой головного института по геодезии и картографии в стране, чтобы на длительное время возложить на свои плечи нелёгкие задачи по его управлению.

Уже через неделю он проводил совещание, на которое собрал всех начальников отделов. Он ознакомил присутствующих с направлениями работы института, в которых Борис ничего принципиально нового не усмотрел. Словно почувствовав это, Ури Векслер внимательно посмотрел на него и, усмехаясь, произнёс:

– Вот справа от меня сидит доктор Буткевич, который в данную минуту чему-то мечтательно улыбается. А ведь я хорошо помню, как уважаемый доктор при проверке кадастровой работы, которую я делал в испепеляющий зной несколько дней, придрался к нескольким величинам, которые немного отличались по точности от инструктивных. И что вы думаете, господа? Он заставил меня переизмерить весь объект. Было такое или не было, доктор Буткевич?

– Честно говоря, не помню, господин директор, – раздражённо ответил Борис, – таких случаев в моей практике было немало. Но уверяю вас, что я и в дальнейшем буду самым строгим образом следить за тем, чтобы измерения, выполненные при кадастровых съёмках, соответствовали не моим капризам, как пытается представить это Ури, а требованиям государственных инструкций. Извините меня, господин директор, но я работаю в институте не от своего имени, а от имени государства, а в государстве должен быть порядок.

– Иначе оно из демократического, – смеясь, продолжил Ури, – мгновенно превратится в анархию.

Борис хотел было что-то возразить директору, но почувствовал, как заместитель по геодезии доктор Яир Гринвальд прикоснулся к его плечу и шепнул на ухо:

– Борис, прошу тебя, не вступай с первых же минут в конфронтацию с новым руководством, вряд ли тебе это пойдёт на пользу.

В этот момент Ури Векслер, пожелав всем хорошего дня, закончил совещание. Когда все начали с шумом расходиться, он громко возвестил:

– А вас, доктор Буткевич, попрошу задержаться на несколько минут.

– Я тебя предупреждал, Борис, что твои высказывания против начальства добром не закончатся, – бросил ему на ходу Яир Гринвальд, – теперь держись!

Когда Борис остался один в пустом кабинете, в котором ещё витал дух Ицхака Пеледа, Ури ненавязчиво спросил его:

– Вы какой кофе пьёте с молоком или чёрный эспрессо?

– Предпочитаю, эспрессо с французским коньяком, – улыбнулся Борис.

– Что касается коньяка, – оживился Ури, – то по этой части, равно, как и с курением, я слабоват. Признаюсь вам, Борис, что за всю свою жизнь я ни разу ни вкусил алкоголь и не выкурил даже четверти сигареты.

– Неужели и с женщинами то же самое, – расхохотался Борис.

– Женщины – это совсем другое, – ухмыльнулся Ури, – ими бог наградил нас пожизненно, от них не отказываются, ими дорожат.

– Так чем могу быть полезен, – настроился на серьёзный лад Борис, – по правде говоря, я думал, что мне после ваших слов надо готовиться к увольнению и искать новую работу.

– Да вы с ума сошли, Борис, – возмутился Ури, – я просто хотел извиниться за неправильно прозвучавшие обвинения в ваш адрес. Уверен, что будем жить дружно и очень надеюсь на вашу поддержку в вопросах, которые требуют научного обоснования.

Глава 32. Главный геодезист

Однако быть консультантом по науке у нового директора Борису так и не пришлось. Буквально через неделю тот вызвал его к себе в кабинет и со смущённой улыбкой произнёс:

– Так получилось, доктор Буткевич, что главный геодезист Министерства строительства попал в больницу. Врачи определили его состояние как тяжёлое и не берутся определить, когда он вернётся в строй.

Борис удивлённо смотрел на директора, в его взгляде сквозил вопрос:

– Чем я могу помочь заболевшему человеку?

Ури Векслер, словно прочитав этот вопрос, тут же ответил:

– Смотрите, Борис, уволить живого человека в Министерстве не могут, а его работу выполнять крайне необходимо. Поэтому, министр и попросил меня найти знающего специалиста, который мог бы на полгода заменить заболевшего. Я подумал, что лучшей кандидатуры, чем вы, я вряд ли найду и поэтому решил рекомендовать вас на эту высокую должность.

– Я так и знал, господин директор, что вы при первом же удобном случае попытаетесь избавиться от меня, – горько усмехнулся Борис.

– О чём вы говорите, Борис, – поспешно перебил его Ури Векслер, – поверьте, многие мечтают о такой карьере. Зарплата ваша существенно увеличится, не говоря уже о статусе. К тому же формально вы продолжаете числиться в штате нашего института, откуда, пока я здесь, вас никто не посмеет уволить. Кроме того, это моя личная просьба. Я не хочу опозориться перед министром, поэтому уверен, что лучшей кандидатуры мне просто не сыскать. Соглашайтесь!

Неожиданно для себя, Борис привстал со своего кресла и смущённо промолвил:

– Будь, что будет, Ури! Я согласен! Люблю менять обстановку и род деятельности, тем более, что приставки «главный» в названии моих должностей никогда ещё не было.

– Вот и славно! – воскликнул Ури, – главный инженер министерства ждёт вас завтра в десять утра в своей резиденции в Иерусалиме.

Ранним утром следующего дня Борис выехал из Ашдода в Иерусалим. Погода была совсем не израильская и вовсе не средиземноморская. Дождь струился из почерневшего небесного ведра, а резкий ветер разбрызгивал его крупные капли по ветровому стеклу автомобиля так, что дворники едва успевали смахивать их. Неожиданно взгляд Бориса выловил из дождевого мрака стройную женскую фигуру, стоявшую у бровки шоссе под ливневым потоком без зонта. Он, пожалев промокшую насквозь женщину, тут же притормозил возле блондинки в белом плаще и, приоткрыв дверцу автомобиля, пригласил её в кабину. Выяснилось, что женщине тоже нужно было попасть в Иерусалим. Борис был на 100 % уверен, что блондинка является репатрианткой из России. Однако оказалось, что есть белокурые женщины, которые родились и в Израиле. Едва усевшись в кресло рядом с Борисом, незнакомка, безошибочно определив в водителе русские корни, без всяких предисловий на ивритском наречии спросила:

– Ты с России, с Украины или с Грузии?

Тональность, в которой был задан вопрос, показалась Борису несколько бесцеремонной, поэтому он нехотя буркнул:

– Нет, вы ошиблись, я приехал из Таджикистана.

На что развязная пассажирка, положив свою руку на колено Бориса, разухабисто промурлыкала:

– В жизни не слышала такой страны, но это не важно, я очень люблю таджикских мужчин.

При этом её рука, лежавшая на колене Бориса, уверенно двинулась вверх и, зацепившись за молнию ширинки его джинсовых брюк, попыталась сдвинуть её вниз. Борис вздрогнул и от неожиданности резко затормозил так, что сзади идущий автомобиль чуть ли не врезался в него. Незнакомка расхохоталась и надрывно воскликнула:

– Что ты боишься, таджик, я всего навсего хотела обласкать тебя за то, что ты подобрал меня и бесплатно везёшь в Иерусалим.

Борис нервно передёрнул плечами и гневно выкрикнул:

– Я вас очень прошу, если хотите добраться до святого города, то ведите себя прилично, иначе окажетесь снова под дождём.

– Ты посмотри, какой нервный, – нахмурилась блондинка, – у вас, что все таджики импотенты или ты один такой там уродился.

– Постойте, девушка, – окончательно разозлился Борис, – или вы немедленно прекращаете свои нелепые выходки, или я немедленно высаживаю вас. У меня через час важная встреча и мне совсем неинтересно выслушивать ваши нагловатые фразы.

Девушка, пропустив мимо ушей слова Бориса, повернула к себе водительское зеркало заднего вида и принялась подводить помадой свои итак более чем густо накрашенные губы. Борис просто оторопел от такой неприкрытой наглости, однако не успел он и рта раскрыть, как его пассажирка как в ничём не бывало, продолжила:

– Я тоже очень спешу на работу. Она у меня, я признаюсь тебе, очень ответственная. А знаешь, кем я работаю?

Борис, повернув своё зеркало на законное место, прерывисто выкрикнул:

– Я не хочу знать, как вас зовут, не хочу знать, откуда вы свалились на мою голову и меня совсем не интересует, кем вы работаете.

Белокурая попутчица, в очередной раз не обратив внимания на тираду Бориса, развязно промурлыкала:

– У меня, таджик, непыльная работа, моя профессия нужна всем мужикам, а занимаюсь я проституцией. Вот такая я, маленькая симпатичная, простититуточка. Понял, таджик, так что давай поворачивай быстро направо, а потом на втором светофоре – налево.

Борис, резко нажав на тормозную педаль, уже во второй раз в течение получаса создал аварийную ситуацию. Он и не заметил, как они въехали в Иерусалим. В его планы вовсе не входило плутать на автомобиле по незнакомому городу и подвозить неизвестно куда неизвестно кого. Поэтому он, никуда не сворачивая, остановил машину в первом же разрешённом месте и, повернувшись к жрице древней профессии, неучтиво пробормотал:

– Всё, госпожа, приехали. Было очень приятно познакомиться. Успехов в вашей благородной работе.

Блондинка, даже на миллиметр, не соизволив сдвинуться с места, презрительно глянула на Бориса и нагло процедила:

– Нет уж, таджик, ты уж, пожалуйста, довези меня до дома, а там поднимемся ко мне, выпьем кофе и займёмся работой, не пожалеешь. Я с репатриантов дорого не беру, сделаю тебе скидку. Положишь на стол 50 шекелей и прямиком в постель. Поехали!

Борис стремительно выпрыгнул из машины и, обойдя её, резко распахнул дверь со стороны, где сидела новоявленная проститутка, и со звериной гримасой на лице, грозно пророкотал:

– Если вы немедленно не выйдете из машины, я тут же вызываю полицию.

Блондинка, бегло взглянув на него, поняла, что он не шутит. Она быстро выскочила из машины и, отбежав от неё метров на десять, скорчила мерзостную гримасу и брезгливо прокричала на иврите:

– Бен зона! Лех тиздаен!

В русском переводе эта более чем неприличная фраза означала:

– Сукин сын! Иди к… матери!

Борис был готов бежать ещё дальше, лишь бы избавиться, наконец, от своей спутницы. От пережитого волнения он отклонился от маршрута, который тщательно изучил на карте ещё дома, и оказался в восточной части Иерусалима, которая заселена арабами. В институте Бориса предупреждали, что именно в эту часть города попадать не следует, так как еврейскому населению находиться там не то, чтобы небезопасно, а просто рискованно. В лучшем случае могут закидать машину камнями, ну а в худшем вставить в спину нож. Борис, тревожно вглядываясь в ветровое стекло, видел красно-клетчатые куфии на головах арабских мужчин, которые провожали его автомобиль неодобрительными взглядами. Борис мчался по дороге в надежде, что она, рано или поздно, выведет его в еврейскую часть города. Не прошло и четверти часа езды по лабиринту узких, поражающих своей грязнотой, улиц, когда, наконец, машина вывернула на чистый проспект, вдоль которого виднелись магазины и офисы с табличками, испещрёнными ивритскими буквами. Он облегчённо вздохнул, осознав, что попал в еврейскую часть города, успев при этом подумать:

– Чёрти что. Получается, что едешь по столице Израиля с трясущимися поджилками не без опасения за свою драгоценную жизнь.

Спросив у высокого хасида, облачённого в меховую шапку и в чёрное одеяние, где находятся правительственные учреждения, уже через какие-то полчаса Борис припарковался у здания Министерства строительства. Найти свободную автостоянку в этой части города было практически невозможно, но секретарша Ури Векслера заранее позаботилась о том, чтобы на имя Бориса был выписан пропуск на паркинг министерства. После тщательного осмотра и проверки, охранник без проблем пропустил его автомобиль на территорию правительственных учреждений.

Когда Борис, с трудом отыскав кабинет главного инженера, переступил его порог, из-за массивного письменного стола поднялся грузный лысоватый мужчина и, протянув Борису руку, приветливо пробасил:

– Шалом, доктор Буткевич! Добро пожаловать в наши владения! Как доехали?

В планы Бориса вовсе не входило рассказывать незнакомому человеку, который к тому же являлся высокопоставленным чиновником министерства, о своих злоключениях в дороге. Однако бесстыжая блондинка до сих пор витала в его подсознании. Возможно, поэтому Борис, сам не зная почему, на одном дыхании и выпалил главному инженеру о том, что произошло в дороге. Будущий босс Бориса даже прослезился от искреннего смеха и, протягивая Борису стакан холодной воды, весело проронил:

– Это, вы, доктор Буткевич, ещё хорошо отделались. Мне известны случаи, когда вот такая милашка садилась в машину, рвала на себе одежду, вплоть до нижнего белья, а потом вызывала полицию с жалобой, что вы хотели её изнасиловать. И тогда уже вашему адвокату пришлось бы доказывать мировому судье, что вы не виноваты.

Отвлечённая тема разговора сразу же настроила собеседников на дружеский лад. Витающая в таких случаях парадно-церемонная тональность беседы была автоматически снята. Даниэль, так звали главного инженера, ненавязчиво и в тоже время конкретно и вразумительно вводил Бориса в круг новых обязанностей. Получалось, что сейчас он в рамках министерства будет руководить всеми геодезическими работами в стране. Практически работа заключалась в разработке условий и проведении тендеров на производство геодезических работ на крупных строительных объектах с последующей их проверкой и приёмкой. Разумеется, что эта работа была далека от научных изысканий и при её полном освоении носила рутинный характер. При её выполнении Борису приходилось подписывать счета, в нижней части которых стояли итоговые цифры, выражающиеся в сотнях тысяч шекелей. Иногда эти суммы даже зашкаливали за миллион. Ответственность была огромная, правда реноме и статус Бориса вырос несоизмеримо. Теперь фамилию Буткевич знали практически все геодезисты Израиля. Если бы сейчас ему пришлось открывать свою компанию, то у него, похоже, не было бы ни каких проблем с заказами. Получалось, что вопреки большевистскому лозунгу, не «кадры решают всё», а это «всё» в значительной степени определяется деловыми связями.

Полгода работы в министерстве пролетели незаметно. В один из дней его вызвал к себе главный инженер и торжественно заявил:

– Вот что, Борис, я хотел вам сказать. На должность, которую вы занимаете, мы объявляем конкурс. Заполняй необходимые документы, а я уже позабочусь о том, чтобы ты его выиграл. Вы показали себя грамотным, честным и добросовестным работником и должны по праву занять место человека, который по состоянию здоровья уходит на преждевременную пенсию.

– Благодарю вас за доверие, Даниэль, – задумчиво произнёс Борис, – но я возвращаюсь к себе в институт.

– Да вы с ума сошли, Борис, – возразил ему главный инженер, – должность, на которой вы сейчас работаете и оплачивается лучше и по статусу несоизмеримо выше.

– Далеко не всё, Даниэль, измеряется статусом и деньгами, – грустно заметил Борис.

– Не понимаю, что же еще тогда подлежит измерению, – полюбопытствовал главный инженер.

– Не хочу, Даниэль, претендовать на истину в последней инстанции, – продолжил Борис, – но в жизни существует такие понятия как интересная работа, творчество, наука, хороший коллектив единомышленников. Это именно то, чего не хватает мне здесь. Всё перечисленное, вы уж извините, имеет для меня гораздо большее значение, чем статус и зарплата.

Борис видел, что Даниэль смотрит на него непонимающими глазами точно так, как когда-то смотрел на него покойный Ицхак Пелед, когда он отказался конкурировать с Эдуардом на конкурсе.

Когда через неделю Борис вернулся в институт и вошёл в свой кабинет, его сразу же поприветствовал звонок телефона на письменном столе. Генеральный директор, будто почувствовав, что Борис возвратился, весело поздоровался с ним и радостно провозгласил:

– Во-первых, добро пожаловать, во-вторых, спасибо за службу, в-третьих, вчера получил письмо, подписанное самим министром, в котором он выражает благодарность мне за помощь, а вам за квалифицированную работу.

– А в-четвёртых, – перебил Ури Векслера Борис, – вы, наверное, снова нашли мне какую-то работу за пределами института.

– Вот и не угадали, – рассмеялся Ури, – с завтрашнего дня вы со своего маленького кабинета переселяетесь в более просторный. С завтрашнего дня вы начинаете работать в более высокой должности, в должности начальника комплексного отдела по надзору за геодезическими работами.

– Я не понял, господин директор, – испуганно произнёс Борис, – вот так сразу, без конкурса, я получаю повышение по службе.

– Видите ли, доктор Буткевич, – притихшим голосом проронил директор, – в каждой управленческой структуре есть свои маленькие секреты. Один из них гласит о том, что, если у претендента на искомую должность имеется третья академическая степень, то директор имеет право конкурс не проводить. Поскольку вы попадаете под эти критерии, то таким правом я и воспользовался с тем, чтобы назначить на неё достойного претендента.

– Не знаю, что и сказать, – растерянно пробубнил Борис, – кроме слов благодарности и признательности.

– Это я, Борис благодарю вас за службу, – воскликнул директор, – желаю успехов на новом поприще.

Глава 33. Стеклянный потолок

Полоса удач, в которой размещалась производственная карьера Бориса, продолжала расширяться и в научном аспекте. Его приглашают преподавать сразу в два университета городов Хайфа и Ариэль. Причём в первом из них он читал курс лекций «Основы геодезии и картографии» для соискателей второй академической степени магистра по специальности «Оценка земельной недвижимости». Это уже бы совсем другой уровень и существенный скачок от техникумов и колледжей к университетской кафедре. Борис не только получил ступенчатую аудиторию, места которой устремлялись так далеко вверх, что он едва различал лица студентов, сидевших на задних рядах. Борис начал работать со студентами, которые были заряжены большим потенциалом накопленных ранее знаний и мотивацией получить новый багаж информации по изучаемым дисциплинам. Если в колледже он входил в аудиторию и без всякой подготовки начинал занятия, то здесь каждой лекции, которую он читал, предшествовала домашняя репетиция. Да и вообще, совмещать руководящую работу в институте с преподаванием в университетах было совсем нелегко. Однако Борис был счастлив, что рабочие дни, несмотря на полную загрузку, пролетают мгновенно, лишний раз, подтверждая справедливость грибоедовской фразы «счастливые часов не наблюдают».

Время же, как обычно, имело тенденцию двигаться только вперёд. Вот уже два десятка лет пролетело с тех пор, как он на лайнере «Аэрофлота» взлетел с московского аэропорта Шереметьево, который благополучно приземлился в тель-авивской воздушной гавани «Бен Гурион». Два десятка лет пробежало, как он обменял серпастый и молоткастый советский паспорт на израильское гражданство. Почти четверть века минуло, как в графе «инициалы», вместо, выписанного кириллицей «Буткевич Борис Абрамович», ему вставили в израильское удостоверение личности, его же имя, но начертанное семитским шрифтом. Несмотря на то, что израильское гражданство, которое Борис получил буквально через считанные минуты по прилёту в страну, давало ему право быть избранным в высшие органы власти, он не стал ни премьер министром, ни президентом, ни членом парламента. Однако за время пребывания в Израиле Борис сделал, если и не головокружительную карьеру, то вполне достойный подъём по иерархической карьерной лестнице. Но главным достижением он считал не успехи в профессиональной сфере, первостепенным и определяющим являлся факт комфортного ощущения «своим среди своих» в свободной стране.

Несмотря на добротное образование Бориса, обширные знания в своей специальности, деловые качества, настойчивость и целеустремленность, без всякого преувеличения, можно предположить, что ему сопутствовало немало везения в карьерном росте. Ведь по статистическим данным, полученным рядом израильских институтов, треть новых репатриантов из стран бывшего СССР с третьей академической степенью заняты работой, не имеющей никакого отношения к их специальности, а 50 % русских репатриантов с высшим образованием вообще не работают по специальности. Несмотря на то, что носители русского языка составляют, чуть ли не четверть населения Израиля, всего лишь 2 % из них работают в государственной службе. Похоже на то, что львиная доля из этих двух процентов прописалась в учреждении, где работал Борис. Когда в 1991 году он переступил порог института, русскоязычных работников там можно было пересчитать по пальцам. Уже через восемь лет на одном из совещаний заместитель генерального директора по кадрам привёл ошеломляющие цифры: он доложил, что из 400 работников института 210 являются выходцами из бывшего СССР. Руководство института вполне могло гордиться такой статистикой, противоречащей средней по стране, и, конечно же, могло доложить правительству, что сумело успешно интегрировать русских репатриантов в производственную и научную сферы.

В противовес статистическим показателям можно сказать, что более десятка русских репатриантов сумели стать членами израильского парламента, а Натан Ширанский, Софья Ландвер, Авигдор Либерман и Стас Мисежников даже выбились в министры израильского правительства. К этому можно было добавить, что Марк Басин третью каденцию занимает пост мэра израильского города Бней-Аиш, Эли Бронштейн исполняет обязанности мэра города Димоны, Маша Новикова избрана заместителем мэра Иерусалима, Борис Гитерман – заместителем мэра Ашдода, Юлия Штрайм – заместителем мэра Хайфы. Таких русскоязычных заместителей мэров израильских городов можно насчитать ещё не менее двух десятков. По незлой иронии судьбы, если в СССР заместителями, русских по национальности, директоров серьёзных предприятий и организаций зачастую были евреи, то в Израиле у еврейских руководителей заместителями стали русские, правда, тоже евреи по национальности. Чтобы ещё раз нарушить всезнающую статистику можно упомянуть и от том, что бывший житель Киева Алекс Вижницер возглавлял Управление по водоснабжению и канализации Израиля, был генеральным директором национального дорожного управления Израиля и сегодня является председателем совета директоров национальной водной компании. Нельзя не упомянуть и об уроженце Свердловска профессоре Михаиле Зиниград, который стал ректором Ариэльского университета. Надо сказать, что и у себя в институте Борис не был единственным русским начальником отдела, кроме него различные службы и структурные подразделения возглавляли ещё не менее десяти человек, приехавших из Донецка, Ленинграда, Львова, Минска и других весей необъятной одной шестой части суши.

Однако противовес противовесом, а реальность, отражаемая социологическим опросом, остаётся реальностью. Всё-таки де факто в Израиле имела место быть преграда, называемая русскими израильтянами «стеклянным потолком». Израильский журналист Александр Грайцер дал образное объяснение этому явлению. Он писал, что «потолок потому и стеклянный, что он неразличим, ни если смотреть на него снизу – он сливается с небом, ни если смотреть на него сверху (со стороны высокого начальства) – он сливается с землёй. И только, когда ты лично утыкаешься в него, и он не пускает тебя дальше, ты можешь узнать, что он действительно существует». Как бы там ни было, подавляющее большинство русских репатриантов может подтвердить, что этот пресловутый потолок существует не только де факто, а и де юро. Похоже на то, что кто-то вверху, издал негласный указ не пускать русских «на верх». Разумеется, это ни в коем случае не присутствует в законодательной форме, равно, как и в Конституции СССР не было записано, что запрещается принимать евреев на учёбу в элитные вузы и на работу в престижные организации. А ведь не принимали, не допускали и не разрешали, вопреки той самой Конституции. В Израиле нет Конституции, в Израиле 75 % евреев, а всё равно не принимают и не допускают, правда, только русских евреев. Несомненно, в самое ближайшее время этот «стеклянный потолок» будет пробит мощным ударом, если и не самих русских репатриантов, то уже подросшим поколением их детей, которые уже говорят на иврите гораздо лучше, чем на русском языке.

Но спасение утопающих – дело рук самих утопающих. В этом плане Борис, сам того не сознавая, стал своего рода спасателем для русских репатриантов, которые безуспешно искали работу. Конечно, это касалось тех, кто обладал инженерным дипломом геодезиста. Борис никогда не подсчитывал, скольким людям он помог трудоустроиться. Однако, без всякого сомнение их число составляло не менее пяти десятков. Дошло до того, что весть о его благородных деяниях долетела до Министерства абсорбции, правительственного учреждения, которое как раз и призвано оказывать всестороннюю помощь репатриантам. Надо же так случиться, что именно из этого ведомства позвонили на рабочий телефон Бориса. Когда он поднял трубку, в ней послышался мелодичный женский голос, который спросил:

– Это служба трудоустройства?

Получив отрицательный ответ, тот же приятный голос продолжил:

– Но я говорю, с доктором Борисом Буткевичем?

– Совершенно верно, девушка, – подтвердил он, – но я не имею никакого отношения к службе трудоустройства.

– Как же так, – разочаровалась телефонная собеседница, – нам сказали, что вы всех устраиваете на работу.

– Ну, во-первых, не всех, а кого могу, – согласился Борис, – а во-вторых, только геодезистов.

– Вот здорово, – обрадовалась собеседница, – передо мной как раз сидит молодая женщина с геодезическим образованием, можно я передам ей трубку, она сама всё расскажет о себе.

В результате разговора выяснилось, что она выпускница Московского института инженеров геодезии и что хорошо помнит, как Борис читал им лекции по космической геодезии. К его разговору со своей бывшей студенткой внимательно прислушивался начальник отдела земельного кадастра, который как раз по каким-то делам зашёл в кабинет. Родители привезли его маленьким ребёнком из Украины, и он немного понимал по-русски. Поняв, что кто-то из знакомых Бориса ищет работу, он, вклиниваясь в их телефонную беседу, поспешно проговорил:

– У меня в отделе есть свободная вакансия инженера, пусть завтра приходит с документами на собеседование.

Что сказать, уже через две недели Света Глузман начала работать в государственной фирме, вход в которую для русских репатриантов якобы ограничивался всё тем же «стеклянным потолком».

Похожая ситуация сложилась с ещё с одной бывшей студенткой Бориса Инной Альтерман. Гуляя как-то с Татьяной по средиземноморской набережной Ашдода, он услышал, как кто-то окликнул его:

– Борис Абрамович! Неужели это вы. Рада вас видеть на святой земле!

Борис от неожиданности вздрогнул: он уже отвык, чтобы его называли по имени отчеству. В Израиле, как и во многих других странах, принято называть только по имени. Перед ним стояла черноволосая красивая женщина. Татьяна подозрительно смотрела на своего мужа, а он, пристально вглядываясь в, не лишённый женственной пышности, силуэт, старался угадать, кто стоит перед ним, пока этот самый силуэт весело не прощебетал:

– Борис Абрамович! Неужели не узнаёте. Я – ваша студентка, Инна Альтерман, по сей день благодарна вам за то, что спасли меня от неудовлетворительной оценки по физкультуре.

И тут Борис вспомнил, где он видел эти пышные формы. Оборачиваясь к жене, он обрадовано воскликнул:

– Представляешь, Танюша, более десяти лет назад подходит ко мне вот эта Инна и с лицом, будто у неё кто-то умер, просит меня:

– Борис Абрамович! Выручайте! По окончанию семестра мне грозит двойка по физкультуре.

Здесь следует упомянуть, что Инна Альтерман была совсем не рядовой студенткой, отличница учёбы, ленинская стипендиатка, секретарь комсомольского бюро факультета. Но вот с физкультурой у неё получился прокол. Неизвестно по какому такому высокому распоряжению, но студентки на урок физкультуры должны были являться в купальниках. Инна Альтерман, как и полагалось еврейской девочке из интеллигентной семьи, была далеко не худенькой комплекции. Больше того, фигура её была бесконечна удалена от размеров 90*60*90 и, можно даже сказать, многократно превышала указанные габариты. Этот, неутешительный для неё, факт, являлся, по её мнению, достаточным, чтобы стесняться появляться на занятиях по физической культуре. По этой, отнюдь не уважительной, причине неявки на уроки ей и была выставлена вполне заслуженная «двойка».

– Представляешь, Таня, – вспоминал Борис, – стоит передо мной пышная красивая девушка и заливается горькими слезами.

– Ну что было делать, – продолжил Борис, – надо было спасать отличницу учёбы да и стипендия горела.

Он обратился к преподавательнице физкультуры, мастеру спорта по спортивной гимнастике, Раисе Петровне со словами:

– Раечка! Сделай одолжение. Надо одной моей студентке поставить зачёт по физкультуре.

– Без проблем, – ответила Раиса Петровна, – для тебя, Боря, всегда готова. Сделаем! Как фамилия твоей возлюбленной?

– Побойся бога, Раечка, – смутился Борис, – какая возлюбленная, просто жалко портить оценочную ведомость отличнице учёбы незачётом по физкультуре.

Когда же Борис назвал фамилию Альтерман, благожелательная Раиса Петровна неожиданно нахмурилась и процедила сквозь зубы:

– Альтерман! Этой жирной корове! Никогда!

Борис скорее догадался, чем понял, что Раису Петровну больше смутила неформатная для России фамилия, чем неспортивная фигура носительницы этой фамилии. В этой ситуации ему меньше всего хотелось унижаться перед преподавательницей с антисемитским душком, тем более, что формально она была права. Но тут, как всегда бывало в таких случаях, Бориса обуяли гнев и возмущение. Поэтому, он не сдержался и озлоблённо воскликнул:

– Послушай, Раиса Петровна, разве я тебе когда-нибудь отказывал, когда ты просила поставить своим баскетболистам, гимнастам и другим архаровцам зачёт. Так выполни, хоть раз в жизни, мою просьбу.

Понятно, что десять или больше лет назад в Москве Инна Альтерман по ходатайству Бориса получила не очень заслуженный зачёт по физкультуре, а сегодня, благодаря усилиям того же преподавателя, была устроена в израильскую государственную фирму, в институт геодезии в отдел фотограмметрии.

В целом Борис, в большинстве случаев, не помнил даже лиц тех, кого он устроил на работу. Но один из этих случаев всё-таки врезался в память. Как-то поздно вечером, когда Борис уже лежал в постели, готовясь отойти в царство сонных грёз, раздалась трель телефонного звонка. Часы показывали полночь: так поздно никто из родственников и знакомых никогда не звонил.

– Не иначе случилось что-то из ряда вон выходящее, – не без тревоги подумал Борис.

Когда он снял трубку, в ней послышался жизнерадостный мужской голос, который раскатисто воскликнул:

– Борис Абрамович! Добрый вечер! Извините за поздний звонок, но у меня к вам срочное дело.

– Простите, – возмутился Борис, – но какое может быть срочное дело в полночь, для этого, бог даст, наступит завтрашнее утро. Я надеюсь, что у вас никто не умер, все живы здоровы?

– Дело, действительно, не требует отлагательства, – не согласился с Борисом телефонный оппонент, – мне надо, чтобы вы срочно устроили меня на работу геодезистом.

– Послушайте, господин геодезист, – оторопел от такой наглости Борис, – кто вы такой вообще, вы даже не соизволили представиться.

– Ой, простите, Борис Абрамович, – заволновался неизвестный абонент, – меня зовут Юрий, фамилия Левин, мне, действительно, срочно нужна работа. Я приехал в Израиль с женой, с двумя маленькими детьми и с больными стариками-родителями. Вы же понимаете, что их надо поить, кормить и обеспечивать всем необходимым.

– Сколько месяцев вы находитесь в Израиле? – спросил его торопливо Борис.

– Каких месяцев? – громогласно отозвался Юрий, – я три часа назад прилетел сюда из Москвы, в данный момент ещё нахожусь в аэропорту.

– Ничего себе, пострел, – подумал про себя Борис, – самолёт едва успел выпустить шасси для посадки, а ему уже работу подавай на блюдечке с голубой каёмочкой.

Вслух же он произнёс клише, которым все старожилы напутствуют новоприбывших:

– Послушай, меня внимательно, Юрий. Прежде всего, подыщи своей семье жильё, потом запишись в ульпан, выучи хотя бы азы разговорного иврита. На это уйдёт, примерно, полгода. А уже потом позвони по этому телефону, постараемся тебе подыскать что-то приемлемое.

– Борис Абрамович! – чуть ли не заплакал Юрий, – Христом Богом молю, сжальтесь надо мной, у меня, кроме вас, здесь никого нет. Найдите мне работу.

– Молиться, Юрий, будете у Стены Плача, – философски заметил Борис, а пока, возьмите себя в руки, и постарайтесь сделать то, что я сказал.

– Я буду жить в Иерусалиме, мне там обещали снять квартиру – плаксиво протянул Юрий, – и там уже обязательно пойду к Стене плача, только устройте меня на работу.

Неизвестно чем закончился бы этот ночной разговор, если бы на финише своей горестной тирады Юрий не заключил:

– Ой, Борис Абрамович, совсем забыл вам сказать, что у меня есть к вам рекомендательное письмо.

– И кем же оно подписано? – удивился Борис.

– Рекомендацию мне дал профессор Виктор Александрович Ярмоленко, – тут же отреагировал Юрий, – он очень просит вас помочь мне.

– Это несколько меняет дело, Юрий, – осторожно заметил Борис, – попробуем что-нибудь предпринять, позвоните мне через неделю.

С Витей Ярмоленко Борис познакомился много лет назад на конференции в городе Вильнюсе. Они оба были аспирантами, темы их диссертаций были схожи, поэтому им было о чём поговорить. Жили они в одной комнате в маленькой уютной гостинице в центре литовской столицы. Поскольку оба были молоды, темы их разговоров не ограничивались только научной стезёй. Несмотря на то, что Борис относился к иудейскому племени, а Виктор, родившийся в прикарпатском селе на Западной Украине, был чистокровным украинцем, которых даже в те времена уже называли «бандеровцами», между ними возникло то, что на современном сленге называется «химией». Борис с удовольствием смаковал «Украiнську горiлку», привезенную Виктором, не забывая закусывать её тонкими ломтиками бледно-розового сала. Виктор же, усилиями Бориса, учился пить марочный коньяк с слегка засахарёнными дольками лимона вприкуску.

Борис даже был на свадьбе у Виктора. Он до сих пор помнит, почти, как у Тараса Шевченко, «садок вишневий коло хаты», а в нём – длинные деревянные столы с бревенчатыми скамьями возле них. На столе – различные разносолы с запотевшими бутылями традиционного самогона. А ещё Борис запомнил, как один из выпивших гостей, услышав, что он говорит на русском языке, злобно выкрикнул:

– Я чую, що хтось тут говорыть на москальскiй мовi, гнаты iх потрiбно поганою палкою.

Когда мать Виктора, которая была титулованной колхозной дояркой, Героем Социалистического Труда, случайно услышала эти слова, она, приказав на несколько минут замолчать, состоящему из нескольких скрипок и гармошек, самодеятельному оркестру, сказала:

– Всем, чего я достигла, я обязана Советской власти. Высшее образование и учёную степень кандидата наук моему сыну дала та же самая власть, которую только что назвали «москальской». Поэтому, на этой свадьбе русский язык не запрещается. Кому не нравится, может уходить, а мы продолжим веселье.

Свадьба переводится с украинского как «веселье», которое продолжалось до самого утра, и больше никто не посмел упрекнуть Бориса, что он, единственный из гостей, говорил на русском языке. Тогда ещё Борис подумал про себя, интересно, что сказала бы мать Виктора, если бы знала тогда, что он является ещё и лицом еврейской национальности.

Виктор, как и когда-то Борис, работал доцентом кафедры космической геодезии, только еврей Буткевич в Москве, а украинец Виктор на геодезическом факультете Львовского политехнического института на уже независимой Украине. Надо же так случиться, что прошло более двадцати лет, и вот Виктор подал весточку о себе через такого напористого репатрианта. Только оказалось, что сегодня Виктор никакой уже не доцент, а доктор наук, профессор. Больше того, он занимает сейчас, ни мало, ни много, должность ректора института. К рекомендации ректора, к тому же и старого доброго приятеля, как представлялось Борису, надо было прислушаться.

Так в этой жизни иногда получается, что на гонца и зверь бежит. В роли зверя оказался руководитель одной из крупных израильских геодезических компаний Шимон Рубинштейн, который на следующее утро пришёл Борису сдавать завершённую работу на юге страны. Памятуя о том, что Юрий, вчерашний ходатай из Львова, остановился в Иерусалиме, а компания Рубинштейна также располагается в святой столице Израиля, Борис незамедлительно спросил его:

– Скажи, пожалуйста, Шимон, тебе случайно не нужны на работу инженеры-геодезисты.

– Ещё и как нужны, – мгновенно отреагировал Шимон, – и совсем не случайно, а даже срочно. А что, Борис, ты можешь кого-то предложить? У тебя есть кто-то на примете?

– В общем-то, есть один молодой человек, – замялся Борис, – только есть одна проблема.

Борис с некоторых пор стал бояться рекомендовать на работу людей, которых не знал. А так как он лично не знал практически никого из своих многочисленных протеже, то, как мог, старался, хоть как-то, проверить тех, за кого просит. Обжёгся он несколько лет назад, когда нашёл его бывший студент, которого Борис не помнил в лицо, заявивший, что является обладателем красного диплома. Диплом революционного цвета, как правило, говорил сам за себя, говорил о том, что его предъявитель является грамотным специалистом. Порекомендовав этого молодого человека в одну из геодезических компаний, Борис уже через неделю выслушивал претензии возмущённого хозяина:

– Кого ты ко мне посылаешь? Извини меня, но эти геодезисты из России ни черта не умеют.

После таких, совсем не восторженных, слов в адрес своего протеже, Бориса буквально передёрнуло. Он терпеть не мог, когда на примере небольшой выборки делают глобальные выводы, как в научном плане, так и в человеческом аспекте. Сдержав нахлынувшее беспокойство, он тихо спросил, чем не угодил израильскому боссу русский геодезист. Тот, размахивая руками, продолжал орать:

– Этот ваш ставленник даже не знает с какой стороны к теодолиту подойти. Такое впечатление, что он никогда в поле не работал.

К большому сожалению Бориса, израильтянин оказался прав. Его бывший студент, действительно, окончил институт с красным дипломом, после чего попал на работу в доблестную советскую милицию, где и проработал следователем до выезда в Израиль. В области геодезии он не проработал ни одного дня. Внятно объяснить это жалующемуся было просто нереально.

Именно из-за этого он и сказал Шимону Рубинштейну, что есть проблема. Когда Шимон, едва ли не словами «вождя всех народов» И. Сталина, сказал:

– Проблем нет только тогда, когда нет человека. В чём, всё-таки загвоздка, Борис?

– Понимаете, Шимон, – возразил ему Борис, – затруднение всё же есть. Человек прилетел в Израиль только вчера и знает на иврите только слово «шалом», это, во-первых. Во-вторых, я совсем не знаком с ним. Знаю только, что он заканчивал тот же институт, что и я.

Тут Борис немного покривил душой, просто не хотелось объяснять Шимону ненужные детали, что, мол, в СССР геодезические институты были в Москве, Новосибирске и в Львове. Да и, вряд ли, ему необходимо было принимать к сведению лишнюю информацию. Однако он совсем не ожидал, что в ответ на это получит от Шимона нежданный дифирамб. Он улыбнулся, обнял Бориса за плечи и мягко промолвил:

– Знаешь, если этот парень окончил тот же институт, что и ты, то я беру его на работу, а там посмотрим.

Так получилось, что Борис снова встретился с Шимоном на Всеизраильской конференции геодезистов только через год. Он, пожав Борису руку, быстро проронил:

– Борис, ты даже не представляешь, какого работника ты мне дал.

Надо сказать, что Борис, с большим трудом вспомнив, кого он ему дал, побледнел, подумав про себя:

– Ну вот, начинается, сейчас снова начнутся нарекания, что подсунул ему безграмотного бездельника.

Шимон, не обращая внимания на озабоченное выражение лица Бориса, продолжал:

– Лишний раз убедился, что русские готовят отличных специалистов. Этот твой Юрий, без всякого преувеличения, знает всё. Полевые измерения – пожалуйста, современные приборы – нет лучше специалиста, вычислительную обработку никто у меня в фирме не знает лучше его, даже компьютерная подготовка у него на уровне. Через несколько месяцев я назначу его главным инженером своей компании. Спасибо тебе, Борис!

Глава 34. Симпозиум

Получалось, что рекомендация профессора Виктора Ярмоленко что-то да значила. Буквально через неделю в субботнее утро, лёгкий на помине, профессор позвонил Борису. Дрожащая мембрана телефонной трубки чуть искажала басок Виктора, который, вклинивая в свою русскую речь украинские слова, рокотал:

– Доброго ранку, Борис! Скiлькi рокiв не виделись? Через месяц у нас в Львове – международный симпозиум по геодезии и картографии. Обовязково приезжай с докладом. Я заготовил для тебя место в президиуме. Сегодня же вышлю тебе приглашение. Буду тебя с нетерпением ждать. До побачення!

В прошлой жизни (так репатрианты называли период своего бытия в СССР) Борис постоянно ездил на научные конференции, совещания и симпозиумы. Здесь, в Израиле, несмотря на то, что он находил время для исследовательской работы, написав с десяток научных статей, выехать за границу было не просто. На это имелось две причины. Первая заключалось в том, что фонд заграничных командировок был ограничен, и поэтому в Европу и Америку выезжало, в основном, руководство института. Вторая была более существенна: доклады необходимо было делать на английском языке, а с последним, как и у большинства советских учёных, у Бориса были более чем напряжённые отношения. В приглашении, которое он получил через неделю от Виктора, указывалось, что доклады можно было делать на русском, украинском, польском и английском языке. Было бы глупо не воспользоваться такой оказией, чтобы не поехать в бывшее отечество, пусть не в Москву, а в Украину, но всё-таки в пенаты, которые принято называть родными. Борис тут же обратился к своему директору с просьбой разрешить ему выехать за границу. Ури Векслер, услышав, что тема его доклада звучит как «Особенности геодезического обеспечения земельного кадастра в Израиле», без всяких предисловий утвердил ему поездку в Украину, заметив при этом:

– Я уверен, доктор Буткевич, что вы в своём докладе сумеете достойно преподнести достижения израильской геодезии, поэтому и отпускаю вас. Успехов!

В государственной фирме документы на поездку за границу оформляются не за один день. Осталась всего неделя до отлёта, как Борис оказался возле здания украинского консульства в Тель-Авиве, где ему предстояло получить визу. Он просто обомлел, когда увидел огромную очередь у хохляндского форпоста в Израиле. Когда Борис спросил, кто последний в этой нескончаемой очереди, ему указали на обрывок бумажного листа, прикреплённого к колоннообразному стволу раскидистой пальмы. Число записей на этом листе переваливало за сотню. Сразу же стало понятно, что этот клочок земли возле консульства являет собой не Израиль, а именно суверенную Украину. Похоже, что за двадцать лет после отъезда Бориса ничего не изменилось. Какой-то мужчина в цветастых шортах, признав в Борисе новичка на этой территории, ненавязчиво посоветовал ему:

– Вы что с луны свалились, товарищ, сюда надо приезжать ночью, чтобы вставить свою фамилию в список, тогда к концу дня, возможно, и попадёте на приём.

Бориса уже давно никто не именовал товарищем, однако по всему выходило, что к рекомендации израильского «камрада» стоило прислушаться.

На следующий день уже в пять утра «Субару» Бориса припарковалась возле здания украинского консульства. Каково же было его удивление, когда фамилия Буткевич, которую он вписал в пальмовый листок, оказалась под номером 34. Должно быть 33 богатыря, записавшиеся перед ним, не спали всю ночь. Не думал Борис, что ему придётся преодолевать такие мытарства, чтобы получить украинскую визу. Однако до приобретения документа, разрешающего въезд в Украину было ещё далеко. Консульство принимало посетителей в этот день только до полудня. Борису несказанно повезло, он зашёл в заветную дверь последним из страждущих: часы показывали без пяти двенадцать. Однако на этом везение закончилось: русоволосая чиновница, взглянув на документы Бориса, мелодично пропела:

– Всё в порядке, пане Буткевич! Приходите через неделю за визой.

Борис просто оцепенел, не поверив своим ушам. Прошло не менее двух минут, как он, переведя дух после услышанного, пришёл в исходное состояние. Он с трудом нашёл в себе силы выговорить:

– Позвольте девушка, как через неделю? У меня же послезавтра начинается симпозиум. Билет на самолёт уже приобретён.

– Ничего не знаю. Такой у нас порядок, – канцелярским голосом отрезала девушка, – да и вообще мы уже закрываемся, так что не мешайте работать и приходите через неделю за вашей визой.

Раскрасневшийся от волнения Борис хотел было покачать свои права и более настойчиво потребовать визу. Но вовремя спохватился, поняв, что находится на территории другого государства и что в чужой монастырь со своим уставом не ходят. В это время к светловолосой чиновнице подбежала её сослуживица и, обняв её, радостно проговорила:

– Оксанка, дорогая, с днём рождения! Я нашла тут на набережной симпатичный русский ресторан со страшным названием «Баба Яга». Пойдём туда и отпразднуем твои четверть века.

Борис, тут же сориентировавшись в создавшейся ситуации, вдохновенно протрубил:

– Оксаночка! С днём рождения вас! Жаль, что не прихватил с собой букет цветов, чтобы поздравить вас.

– А не надо цветов, – игриво взглянула на Бориса она, – стишок в мой день ангела можете сочинить, один только куплетик, мне никто никогда не посвящал стихотворений.

– Считайте, что вам повезло, – смущённо пробормотал Борис, – сейчас будет готово.

– Вы и в самом деле напишите, товарищ Буткевич, – кокетливо проворковала Оксана, – но у вас только пять минут. Творите!

Борис не считал себя поэтом, но иногда грешил тем, что ко дню рождения своих близких и друзей посвящал им незатейливые вирши. Сегодня настал момент тряхнуть стариной. Борис сосредоточился, и эта старина соизволила откликнуться. Через несколько минут он уже читал симпатичной сотруднице украинского консульства что-то наподобие поздравительной оды:

«Из романов Мопассана появилась здесь Оксана, Многогранна и желанна наша девушка Оксана, Симпатичная дивчина, ей гордится Украина, Уважая женский пол, её любит сам посол, Консул, даже атташе Оксану любят в неглиже, Но всё же зря мы лясы точим, Вас с днем рожденья, между прочим!»

– Белиберда, конечно, – подумал Борис, вручая Оксане написанное, – но другого выхода нет.

Оксана, прочитав неприхотливо составленный в её честь стишок, ликующе захлопала в ладоши и, привстав со своего служебного кресла, скрылась за дверью, на которой было написано «консул». Из-за неплотно притворенной двери Борис хорошо слышал голос Оксаны, которая говорила консулу:

– Вы понимаете, Николай Иванович, там, у товарища мать на Украине в тяжёлом состоянии. Ему необходима срочная виза.

Бориса передёрнуло от слов Оксаны, он не слышал, что ответил консул, продолжая терпеливо ждать. Через несколько минут она выпорхнула из кабинета и, протянув Борису зеленоватый бланк, задорно провозгласила:

– Вот ваша виза, товарищ Буткевич. Заработали! Очень понравилось ваше стихотворение. Спасибо! Только в неглиже я ещё ни перед кем не появлялась, тем более перед консулом и атташе.

– Да, конечно, нет, – немедленно согласился с ней Борис, – это просто под рифму получилось. А, если серьёзно, Оксана, то ещё раз от души с днём рождения. Всех вам благ! Спасибо!

Через несколько дней Татьяна, которая совсем недавно получила водительские права, привезла Бориса в аэропорт Бен-Гурион. Короткое прощание, жаркий поцелуй и он в, бурлящей от многоголосого людского потока, аэровокзальной утробе. Ожидая посадку на свой рейс, он сидел у панорамного стеклянного проёма, с удовольствием смакуя двухдолларовый кофе. Он очень любил эти предполётные минуты. Ему нравилась суета и хаос воздушной гавани, в которой всё-таки царил предначертанный порядок. Борис любил наблюдать за взлетающими самолётами. Ему всегда казалось, что он сидит на их покачивающихся крыльях, которые вот-вот унесут его в заколдованную поднебесную даль. В тайниках души Борис надеялся, что там, в этом всевышнем и бирюзовом раздолье, он окунётся в долгожданную нирвану, где сбудутся все его желания. Его вожделённые грёзы прервал камертонный голос аэровокзального диктора, который объявил посадку на Киев.

В полдень Борис благополучно приземлился в столице Украины. На паспортном контроле, который без задержки размеренно проходили все пассажиры тель-авивского рейса, Бориса неожиданно остановили. В этом аспекте ему всегда в кавычках везло.

Так, например, ещё до появления Евросоюза, они с Татьяной путешествовали по странам Бенилюкса. Когда они пересекали границу между Бельгией и Голландией, из кавалькады, состоящей из сотни автомобилей, именно машину, за рулём которой сидел Борис, остановили и попросили проехать на таможенную площадку. После тщательного осмотра багажника они ещё полчаса ждали, пока проверят их заграничные паспорта. В заключение не очень приятной процедуры голландский офицер извинился за представленные неудобства и, пожелав счастливого пути, с улыбкой сказал на прощание ивритское слово «Шалом». Оказалось, что, в конечном итоге, подозрение вызвало то, что в израильских паспортах Бориса и Татьяны местом рождения значился совсем не израильский город Москва.

Тот же паспортный контроль несколько лет назад Борис и Татьяна проходили в нью-йоркском аэропорту имени Джона Кеннеди. Толпа пассажиров беспрепятственно пересекала турникет. И опять, теперь уже полнотелая негритянка в синей форме служительницы аэропорта, преградила путь Борису, что-то невнятно пробормотав скороговоркой своим низким гортанным голосом. Он, не поняв ни единого слова из её тягучей английской рулады, переспросил её, что она от него хочет. Смуглая служительница аэропортного сервиса протянула ему какой-то бланк и снова что-то заверещала на непонятном наречии. Стоявший в очереди позади Бориса израильтянин с его рейса, участливо сказал ему:

– Простите, я тоже далеко не всё понял, что сказала эта тёмная красотка. Но, похоже, что вы не всё заполнили в бланке, который она вам дала.

В это время упомянутая красотка слегка оттолкнула Бориса и Татьяну в сторону, чтобы они не мешали проходить другим пассажирам. Борис взглянул в декларацию, которую он держал в руках. Он вспомнил, что заполнял её во время полёта. Причём с пониманием всех строк этой анкеты у него никаких проблем не возникло. Он без труда ответил на все вопросы. Борис снова подошёл к аэровокзальной смуглянке, Она, в очередной раз уничтожающе взглянув на него, показала ему незаполненный пункт в злополучном бланке. В нём всего навсего спрашивалось, где и по какому адресу будет останавливаться гость. Борис умышленно не заполнил адрес своего друга Владимира по той причине, что просто не знал его. Их общение производилось исключительно телефонными звонками или посредством электронной почты. В этот сумасшедший век современных технологий никто телеграмм не посылал и писем не писал. Именно поэтому Борис понятия не имел ни о почтовом индексе своего друга, ни о названии улицы и номера дома, где он проживает. После недолгого размышления он, не мудрствуя лукаво, выхватил из наружного кармана пиджака авторучку и, написав в пустующей графе «Dostoevsky Street, New York, USA», протянул бланк чиновнице. Та, без секундного раздумья, тут же приоткрыла турникет, со словами «Please, ladies and gentlemen» пропустила по ту сторону заветного барьера. Оказавшись там, Борис подумал:

– Чёрт его знает, может быть и прав был Михаил Задорнов, обвиняя в своих скетчах американцев в тупости. Ведь, наверное, вероятность того, что в Нью-Йорке отыщется улица Фёдора Достоевского, равна чуть ли не абсолютному нулю.

Татьяна же, словно прочитав мысли своего супруга, в свою очередь нравоучительно проговорила:

– Порядок есть порядок, в этом смысле нам есть чему поучиться у американцев.

Сейчас же, в Киеве, история преодоления аэровокзальной «Security» как бы возвращалась на круги своя. Представитель службы безопасности потребовал у Бориса заполненную декларацию. Если при полёте в Нью-Йорк стюардессы раздали всем пассажирам соответствующие бланки, то в киевском рейсе никто даже и не подумал это сделать. Поэтому, Борис сказал:

– Извините, но никто мне декларации, которую вы требуете, не давал. Да и у пассажиров, которые прошли передо мной, вы почему-то её не просили.

Служитель проверочного культа хмуро взглянул на Бориса и ожесточённо ответил:

– А у вас, гражданин хороший, потребую. Это моё право, а не ваше.

С этими словами он вручил Борису несколько листков какой-то анкеты, составленной к тому же на украинском языке. Борис хотел было возмутиться и попросить бланки, написанные на русском языке, но его тронул за плечо пассажир, стоящий за ним. Он оказался израильтянином, прилетевшем в украинскую столицу по делам бизнеса. Ему также выдали декларацию на украинском языке. Он попросил Бориса, объяснить чиновнику, что он не понимает ни по-русски, ни по-украински, и поэтому ему нужны бланки на английском языке. Борис вежливо объяснил служителю, указанного выше, культа, что и он не очень-то понимает по-украински, а его попутчик вообще объясняется только по-английски. На что аэропортный чиновник без всякого смущения заявил, что бланки на русском и английском языках закончились. Спорить, а, тем более, качать какие-то права было бесполезно. Да и, в самом деле, не улетать же назад в Израиль, не солоно хлебавши. Всё-таки украинский язык похож на русский, поэтому Борису удалось заполнить анкету не только себе, а и своему израильскому соотечественнику. Удивлённому чиновнику ничего не оставалось, как пропустить их, выжав из себя по-украински:

– Ласкаво просимо в Украину! – а потом по-русски, – Добро пожаловать!

Однако первые минуты пребывания в Украине выдались не очень добрыми. До пересадки на самолёт, который летел во Львов, оставалось полчаса, и Борис попросил чашечку эспрессо в красиво оформленном аэровокзальном кафе. Когда улыбчивая барменша в эксклюзивной украинской вышиванке, подавая ему чашечку дымящегося кофе, весело пропела ему:

– С вас двенадцать долларов, – у Бориса вытянулось лицо.

Он смущённо пробормотал:

– Девушка, вы случайно не ошиблись или, может быть, я ослышался, двенадцать долларов за кофе? Совсем недавно я пил кофе в центре Парижа, и он стоил два доллара.

– Так езжайте себе в свой Париж за своим дешёвым кофе, – дерзко парировала девушка, – а у нас тут такая цена.

– За такие деньги, – возмутился Борис, отставляю чашку в сторону, – сами пейте свой кофе.

– Нет, господин хороший, – разозлилась барменша, – раз вы уже заказали, то должны немедленно оплатить, иначе я вызову милицию.

– Да вызывайте хоть премьер-министра, – рассердился Борис, – пусть посмотрит, как украинские граждане при средней зарплате, едва превышающей 100 долларов, пьют кофе за 12 долларов.

Борис прошёл на посадку в самолёт, улетающий во Львов, так и не выпив вожделённый кофе. Через час он уже выходил на небольшую пустынную площадь, прилегающую к неказистому зданию львовского аэровокзала. Странно, что дюжина пассажиров, которая летела с ним в миниатюрном ЯК-40, как будто растворилась в мелком бисерном дожде, заливающем предаэропортный майдан. Белые влажные гроздья расцветающих каштанов навязчиво выделяли одинокую фигуру высокого мужчины. Несколько минут потребовалось Борису, чтобы опознать в ней своего старого приятеля, новоявленного профессора Виктора Ивановича Ярмоленко. После продолжительных объятий и, следующих за ними, взаимных вопросов:

– Как ты? Сколько лет? – а затем идиом типа:

– Смотри, поседел! Пивной животик появился! А, вообще, выглядишь молодцом! Вижу, есть ещё порох! – Виктор схватил Бориса за руку и буквально потащил под густую крону старого каштана. Там моросящие капли затяжного дождика уже не доставали их, и Виктор вынул из кармана своего плаща небольшую, серебристого цвета, флягу и заполнил её содержимым две пластиковые рюмочки.

– Ну, Боренька, за встречу, с перерывом в более чем два десятка лет. Будем здоровы!

Напиток оказался всё той же «Украiнськой горiлкой», от которой благодатное тепло разлилось по всему телу и проникло в душевные протоки, радующиеся этой встрече.

– И не стыдно профессору, да ещё и ректору, – неожиданно рассмеялся Борис, обнимая друга, – распивать спиртные напитки в общественном месте.

– Так же нiхто не бачить – расхохотался в свою очередь Виктор, – а менi приемно згадати нашу молодiсть. Ты не хвилюйся, Борис, мы с тобой ещё не один раз посидим в эксклюзивных львовских ресторанах.

Ранним утром следующего дня Борис стоял у гостиничного окна, из которого открывался великолепный вид на центральную часть древнего, в полном смысле слова, европейского города. Повсюду виднелись, выстроенные в австро-венгерский период, небольшие трёхэтажные дома. Справа красовался сероватый фронтон одного из красивейших оперных театров Европы, а за ним по всему видимому из окна горизонту рассыпались золотые купола церквей и шпили костёлов.

Обозревать панораму очаровательного города Борис оставил на потом. Через час он должен был находиться в автобусе, который должен был доставить участников симпозиума в живописный лесной пригород Львова. Надо было успеть побриться, принять душ и выпить привычный утренний кофе. Но именно с этим возникли проблемы. Началось с того, что Борис не отыскал в ванной комнате полотенца. Когда он спустился на «ресепшн» и сообщил о проблеме, миловидная женщина в ответ широко улыбнулась и мягким голосом проговорила:

– На що вам, сударь, здався той рушник, колы в отелю немае воды.

Как ни странно, звучало это вполне логично: для чего нужно полотенце, если из душа вода не капает. Когда Борис поинтересовался, когда же, всё-таки, появится вода, ему не без радушия ответили:

– Та хто ж його знае. В мiськiй радi кажуть, що водопровод в центрi мiста застарiв, а на новый немае фiнансiв.

Бориса, конечно же, меньше всего интересовало, что говорят в городской мэрии по поводу воды, поэтому, он тихо спросил:

– А за что же позвольте спросить, уважаемая госпожа, я плачу в вашем гранд-отеле 60 долларов в сутки?

Вразумительного ответа он, разумеется, так и не дождался. Спорить и качать права было бесполезно, поэтому неумытый Борис решил немедленно приступить ко второй части задуманного, получить удовольствие от чашечки хвалёного львовского кофе. Да не тут-то было. Оказалось, что ресторан при отеле работал только вечером. Пришлось выйти на улицу и там искать какую-нибудь кофеюшку. Их в центральной части старого города было великое множество, но все они, к сожалению, в это раннее утро были закрыты. Борис уже хотел было возвращаться в гостиницу, как вдруг увидел малоприметную «стекляшку», через витрину которой виднелся кофейный аппарат. Она, к счастью, оказалась открытой. Но и здесь его ожидал сюрприз. Когда Борис попросил пышную барменшу с розовой ленточкой в белокурых волосах долгожданную чашку кофе, она удивленно взглянула на него и с едва скрытым сарказмом прошипела:

– С какой крыши вы свалились, гражданин? Откуда приехали? Какой ещё кофе? Повернитесь и посмотрите, что пьют нормальные люди.

Борис обернулся и посмотрел. Оказалось, что нормальные люди в полвосьмого утра пили ни эспрессо или латте, ни капучино или мокко, как это делают в европейских городах. В этой части Европы, близкой к её центру, люди, которых барменша обозвала нормальными, пили исключительно водку. Пили не рюмочками, ни маленькими стопочками, а большими, заполненными почти по верхнюю каёмку, гранёными стаканами. Пили перед началом рабочего дня, когда ранним апрельским утром только что проснувшееся солнце заливало, начавшиеся распускаться, фиолетовые и белые гроздья сирени своими ещё не горячими лучами. В какой-то момент Борису показалось, что не солнечные лучи, а водка, которая лилась в этом заведении ни маленькой речкой, а огромным океаном, затопит и эту распустившуюся сирень, и белую черёмуху, и, вообще, всё живое вокруг. Он поспешно глянул на часы: надо было поторапливаться, буквально через четверть часа автобус должен был отправиться от здания политехнического института.

Получалось, что это неудавшееся утро вряд ли будет способствовать своим продолжением формированию удачного дня. В автобусе царило какое-то необычное оживление. Как только автобус тронулся с места, многие научные сотрудники, доценты и профессора приоткрыли свои пухлые портфели и стали доставать из них бутылки далеко с не безалкогольными крепкими напитками. К ним ненавязчиво добавлялась, выложенная из этих же портфелей, разнообразная снедь, от которой исходили запахи всяких маринадов и копчёностей. Рядом с Борисом сидел грузный представительный мужчина, который оказался профессором, заведующим кафедрой геодезии Ивано-Франковского института нефти и газа. Он протянул Борису маленький стограммовый стопарик и быстро, словно ожидая, что он откажется, налил в него белую жидкость. Проделав то же самое со своим стаканчиком, он протянул ему маленькое канапе с кусочком белеющего сала и весело воскликнул:

– Христос воскрес!

Украинский коллега выжидающе и подозрительно глянул на Бориса, которому показалось, что от него ждут какого-то ответа. Буквально через секунду выяснилось, что ему вовсе не показалось. Профессор ещё раз внимательно посмотрел на Бориса и, смешивая украинские слова с русскими, промолвил:

– Извините, я бачу, що вы приiхалы не з Украiни. У нас сегодня велыке свято, называеться Пасха. Тому вы повыннi ответить мне – «Воистину воскрес!».

– Вообще-то, не знаю воистину или нет, – ответил Борис, – но Христос воскрес на иерусалимском холме Голгофа. А я живу совсем не далеко от этого места.

– Ох, как интересно, – оживился профессор, – значит вы прыiхалы з Израилю.

– Так точно, – поддержал беседу Борис, – я доктор Борис Буткевич, представляю Национальный институт геодезии Израиля.

– Чудово! – заключил украинский профессор, которого звали Тарас Петрович Буцько, – вы живёте ближе к Всевышнему, поэтому он, наверное, вас так бережёт.

Борис не успел подумать, что в словах профессора есть большая доля правды, как он, подняв свой стопарик, снова провозгласил:

– Христос воскрес!

Борису ничего не оставалось, как сказать:

– Воистину воскрес! Все мы, в общем, под одним богом ходим!

После нескольких рюмок такого причастия неумытый и не позавтракавший Борис порядочно опьянел. Однако настроение в это светлое пасхальное утро заметно улучшилось. Когда автобус подкатил к сероватым домикам, разместившимся в окружении стройных сосен и берёз на огромной поляне, жизненный тонус его пассажиров приближался к максимуму.

Симпозиум проходил на территории бывшего учебного центра Прикарпатского военного округа. В то время как большинство участников из Украины и России размещали в комнатах, переоборудованных из солдатских казарм, заграничных гостей старались поместить в жильё получше. Борису досталось что-то похожее на люксусовый апартамент, состоящий из кухни, салона и спальни. Так получилось, что профессор Буцько пригласил его к себе в номер, в котором размещались пять кроватей, взятых, очевидно, ещё из старой солдатской казармы. В комнате размещались ещё четыре сотрудника профессора. Когда Борис вошёл туда, его поразила картина, похожая на известное полотно художника Перова «Охотники на привале». Только здесь это была не картина, а реальная натура. В роли охотников выступали преподаватели кафедры геодезии во главе с её заведующим, профессором Буцько. Привал являл собой небольшую паузу перед началом пленарного заседания конференции. Ну а функцию привального покрывала с картины материализовала небольшая доска, положенная между кроватями. Она же и заменяла стол. Трофеи, изображённые на картине русского художника, были несравненно скромнее еды, накрытой на импровизированной доске. В её центре в противовес еврейской маце возвышался пасхальный кулич, обрамлённый крашенными в разные цвета яйцами, которые почему-то называли писанками. Умопомрачительный запах исходил от домашней копчёной колбасы, буженины и различных огуречных, помидорных и грибных засолов. Разумеется, все эти яства окружал каскад бутылок, наполненных то ли водкой, то ли, более дешёвым, самогоном. Когда Борис увидел этот живописный натюрморт, которому приличествовало название «В тесноте да не в обиде», он не выдержал и предложил:

– Господа! Ну, зачем же так стеснять себя, приглашаю всех к себе в номер. У меня там и стол, и стулья, посуда, в общем, всё, что необходимо для пасхального торжества.

На это уважаемые господа чуть ли не в один голос произнесли:

– Спасибо, дорогой, за приглашение. Но, поверь, нам так удобнее и привычнее. Извини, но как-то не привыкли мы ещё к хоромам и большим гостиным.

Удивлению Бориса не было предела, однако монастырь был чужой и соваться туда со своим уставом не следовало. Впрочем, на раздумья время Борису никто не оставлял, а профессор Буцько его даром не терял. Он приподнял свою чару и проникновенно сказал:

– Я хочу, чтобы мы выпили за нашего дорогого гостя из Израиля, за нашего коллегу, доктора Буткевича!

У Бориса кружилась голова от ещё автобусного возлияния, часы уже показывали двенадцать пополудни, а он ещё ничего не ел. Дальнейшее потребление пасхального алкоголя грозило обернуться неприятностями. С другой стороны, Борис не родился вчера, он всё-таки вырос в государстве, которое называло себя союзом советских республик, одной из которых являлась Украина. Поэтому совершенно ясно отдавал себе отчёт, что вслед за его отказом от выпивки неизменно последует тирада одного из присутствующих, примерно следующего содержания:

– Это что ж получается, доктор Буткевич? Получается, что вы нас не уважаете, не уважаете украинский народ, не уважаете наш пасхальный праздник.

Борис даже очень уважал украинский народ и все приличествующие ему атрибуты. Однако в этот день, когда за раскрытым окном доносился праздничный колокольный звон близлежащей церквушки, его нутро уже не было способно принимать спиртосодержащие напитки.

Он вдруг вспомнил свою поездку со студентами на уборку картошки в Подмосковье. Тогда, более четверти века назад, председатель колхоза, которому будущие геодезисты помогали убирать урожай, пригласил Бориса на пикник, который он устроил в колхозном профилактории. В этот вечер это заведение служило гостям отнюдь не для лечебно-профилактических мероприятий. Среди присутствующих была вся сельская интеллигенция: главный агроном, главный бухгалтер, главный механик, заведующий фермой, не забыли пригласить председателя сельсовета и секретаря парткома. Всё это устраивалось в честь московского доцента Буткевича. Борис видел, как из председательского внедорожника, незабвенной «Нивы», наряду со съестными яствами выгрузили два ящика водки. Не надо было владеть интегральным исчислением, чтобы определить, что на человека приходилось, чуть ли не три бутылки пол-литрового водочного напитка. По опыту подобных застолий было известно, что на таких оздоровительных мероприятиях еда на столе может остаться, но спиртному такая участь не грозила никогда. Профилакторий находился в сосновом лесу, запах лечебной хвои в котором никоим образом не сочетался с перегаром спиртного. Все здравицы в основном произносились в честь высокого московского гостя. Наступил момент, когда нутро Бориса до предела заполнилось 40-градусным зельем. Он не вёл счёта количеству выпитых чарок, но, похоже, что по объёму оно приближалось к литровой отметке. В лесу было довольно темно, и маленькая лампочка, которая запитывалась от небольшого генератора, не могла осветить весь стол. Когда, всё ещё соображающему, Борису налили очередную порцию, он не придумал ничего лучшего, как потихоньку слить водку из наполненного стакана на землю. На его беду плеск выливаемой бесценной жидкости донёсся до чуткого слуха главного механика. Повернув своё раскрасневшееся лицо к Борису, он, протянув руки к небесам, воскликнул:

– Вы только посмотрите, люди добрые, что делается! Благородный напиток проливается на землю! Пусть божья кара настигнет того, кто это делает!

Ошибается тот, кто думает, что Борис не получил бы этого наказания господнего в виде крутых кулаков уже хорошо проспиртованных колхозных специалистов. По их разумению нет большего в жизни проступка, чем умышленное уничтожение спиртовой жидкости: неважно коньяк это VSOP или элитная водка, самодельный буряковый самогон или дрожжевая домашняя бражка. Разумеется, в этот критический момент все бы молниеносно забыли, что доцент Буткевич уважаемый человек, московский учёный и что именно в его честь и потребляли тот бесценный напиток, который он так необдуманно предал земле. Спас Бориса наполовину трезвый секретарь парткома, который, можно сказать, собственной грудью прикрыл своего гостя, защищая его от побоев. Он прерывисто орал:

– Приказываю немедленно прекратить мордобой! Вы что против линии коммунистической партии? Вы что хотите, чтобы студенты уехали, так и не собрав урожай? Убью каждого, кто прикоснётся к доценту!

Похоже, что пьяные руководители колхоза, даже в подвыпившем состоянии, не посмели идти против линии партии и в их затуманенных мозгах что-то просветлело. Таким вот образом, волки в их лице остались сытыми (надо понимать хмельными) да и, в данном случае, одинокая овца в образе Бориса осталась жива.

Говорят, история развивается по спирали. Теперь эта спираль совершила свой очередной виток на западной Украине. Схожесть ситуации была очевидной, только действие развивалось не в лесу, а в комнате. Ну, в самом деле, не проливать же было водку на пол. Здесь, однако, до божьей кары дело не дошло. На этот раз нежданное спасение подоспело от его друга Виктора, который не вошёл, а, в полном смысле слова, влетел в комнату. Профессор Буцько тут же наполнил рюмку и протянул её Виктору. Тот, будто не заметив его намерений, бросился к Борису и, обняв его, торопливо проговорил:

– Боря! Дорогой, куда ты подевался, я повсюду разыскиваю тебя. Через четверть часа начинается пленарное заседание. Мы с тобой сидим в почётном президиуме. Побежали!

Профессор Буцько удивлённо выпучил на них глаза и ошеломлённо пробормотал:

– Виктор Иванович! Вы что знакомы с израильским гостем?

– С израильским профессором, – рассмеялся Виктор, – я знаком ещё с поры, когда он был московским аспирантом. Нас связывает с ним многолетняя дружба. Но об этом потом, сейчас мы торопимся.

По дороге в зал заседаний Борис спросил у Виктора:

– Объясни, пожалуйста, почему меня все называют здесь профессором?

– А ты, что разве не профессор? – удивился Виктор.

– Да, конечно же, нет, – почему-то разозлился Борис, – никто мне этого высокого звания не присуждал.

– Тогда мы и присудим, – расплылся в улыбке Виктор, – ты же всё-таки доктор наук, значит тебе положено.

– Послушай, Виктор, – взорвался Борис, – во-первых, по советским понятиям, я кандидат технических наук, а доктором стал автоматически по израильским канонам. А, во-вторых, что означает твоё «положено» и твоё «присудим»?

– Теперь, Боря, послушай, что я тебе скажу, – в тон ему ответил Виктор. – Начнём с того, что мы давние друзья, это главное и это, во-первых. Во-вторых, понятия, которые ты называешь советскими, давно исчезли, как и сама страна Советов. В-третьих, ты из кандидата наук превратился в доктора не по израильским, а международным канонам. Это только у нас, в странах СНГ, сохранилась никому не нужная двухступенчатая система учёных степеней.

– Не понимаю, Витя к чему ты клонишь, – запальчиво перебил его Борис.

– А к тому и клоню, – рассмеялся Виктор, – что я как председатель специализированного Учёного Совета сделаю всё возможное, чтобы тебе присудили профессорское звание.

Борис недоумённо смотрел на своего приятеля, а тот, не обращая ни малейшего внимания на его растерянность, спросил:

– Скажи, мне дорогой, сколько статей составляет твой список научных трудов?

– Да, бог его знает, Витя, – оторопело пробубнил Борис, – никогда не считал. Наверное, штук шестьдесят будет.

– Вот и прекрасно, Боря, – обрадовался Виктор, – если предположить, что каждая статья составляет более пяти страниц, то, как минимум получим более трёхсот страниц. А это уже больше, чем стандартная монография.

– Что-то я не понимаю тебя, Виктор, – удручённо поинтересовался Борис, – к чему вся эта арифметика.

– А к тому, доктор Буткевич, – мгновенно отреагировал профессор Ярмоленко, – всё, что от тебя требуется, это собрать все свои публикации, сброшюровать их в одну книгу и прислать в Совет, который я пока возглавляю. Остальное – дело техники, за которое ответственен я. Поверь мне, через полгода получишь аттестат профессора.

– Неужели всё так упростилось, – не поверил Борис, – раньше, чтобы получить звание профессора, надо было хорошо потрудиться.

– Упростилось, облегчилось, – передразнил его Виктор, – просто всё изменилось, страна преобразилась, и люди перестроились, пока не знаю в какую сторону. Всё, буквально всё, если не деформировалось, то уж точно трансформировалось. Аспирантура пустая, все хотят быть бизнесменами и олигархами, банкирами и менеджерами. Никто не мечтает заниматься наукой и стать профессором, отсюда и упрощение.

– Виктор, ты настоящий друг, я тебе очень благодарен, – со слезами на глазах пробормотал Борис, – но не нужно мне звание профессора, да я, наверное, и не очень достоин его. Учёное звание доктора геодезии, которому я соответствую, меня вполне устраивает.

– Ладно, Борис, – перебил его Виктор, – занимай своё место в президиуме возле меня, зал уже почти заполнен, через несколько минут я открою этот симпозиум.

В президиуме, за столом, покрытом атласной, бордового цвета, скатертью, кроме Виктора и Бориса, восседали ещё девять человек. Это был начальник главного управления геодезии и картографии Украины, председатель астрономо-геодезического общества Украины, генеральный директор государственного института инженерно-геодезических изысканий и несколько профессоров из Польши, Чехии, Болгарии и Венгрии. Хоть симпозиум презентовался как международный, этот статус поддерживали только немногочисленные представители стран бывшего социалистического лагеря. Именно поэтому персоне Бориса как представителю, неведомого украинским учёным, Израиля уделялось особое внимание, и ему было забронировано место в президиуме. Профессор Ярмоленко, как и положено председателю оргкомитета симпозиума, произнёс краткую вступительную речь. Затем слово предоставили руководителям государственных геодезических ведомств. После чего всё тот же Ярмоленко, бросив на Бориса недвусмысленный хитроватый взгляд, не без торжественного апломба, провозгласил:

– В заключение нашего первого заседания я с удовольствием предоставляю слово нашему уважаемому гостю из Израиля, доктору Борису Абрамовичу Буткевичу.

После не очень тонизирующего пасхального утреннего алкоголя голова у Бориса раскалывалась, и казалось, что кто-то тупо бьёт по его мозговым извилинам увесистым молотком. Поэтому, буквально краем уха услышав свою фамилию, он не сразу понял, по какому поводу она была произнесена. Виктор скорее догадался, чем понял, что до его друга просто не дошёл смысл сказанных им слов и, направив микрофон в сторону Бориса, повторил:

– Борис Абрамович! Вам слово, прошу вас!

Под нестройные аплодисменты присутствующих озадаченный Борис прошёл к трибуне. Вместо того чтобы по ходу движения придумать, что сказать собравшемуся форуму, в голове его, сквозь всё те же стучащие молоточки, прорывалась только одна мысль:

– Ай да Виктор, ай да прохиндей, надо же так удружить, мог ведь предупредить. Так нет же, устроил сюрприз.

Подстраивая микрофон под свои габариты, Борис ещё не знал, что скажет переполненному залу. Но профессиональная установка опытного лектора уже начала срабатывать. Она вторила ему:

– Боря, немедленно собраться. Тебе есть, что сказать. Представь, что перед тобой твоя Татьяна, и ты ей хочешь что-то рассказать. Главное, быть не кем-то, а самим собой.

Прежде чем начать свою тронную речь, Борис достал из кармана платок, чтобы вытереть, выступивший от волнения, пот. При этом оттуда вылетел какой-то предмет, который со звоном ударился об паркетный пол. Борис быстро поднял его, это оказался оберег, который он привёз Виктору в качестве презента. Теперь он знал, с чего начать своё выступление. Слова как-то само собой выстраивались в отшлифованные фразы, речь текла складно, без пауз и задоринок. Если бы кто-нибудь записал его выступление, то её стенограмма выглядела бы следующим образом:

– Уважаемые коллеги, дорогие друзья! Сегодня я представляю маленькое демократическое государство Израиль. В этот солнечный пасхальный день в руках у меня оберег, своего рода талисман, который я привёз со Святой Земли. Признано, что он отталкивает отрицательные и вредные воздействия и направлен на достижение желаемого в материальном мире. Этот оберег, изготовленный из святого оливкового дерева, излучает только положительную энергию, способную защитить вас от горя и опасных ситуаций. Сейчас я вручаю этот христианский талисман, который содержит Святую Землю из Иерусалима и Святую Воду из реки Иордан, председателю оргкомитета нашего симпозиума, моему другу, профессору Ярмоленко с уверенностью, что он обеспечит нашему собранию плодотворную работу, а всем присутствующим здоровье и удачу. Вместе с тем, хотелось бы отметить, что так уж получилось, что в Израиле работают сотни геодезистов, которые получили достойное образование в высших учебных заведениях постсоветского пространства. В этом плане хочу вас заверить, дорогие друзья, что все они высоко несут знамя советской, в том числе, и украинской геодезии, достойно применяя полученные знания на практике. Дипломы московских, новосибирских, киевских и львовских вузов оказались конкурентоспособными и являются в Израиле гарантией высококачественного образования. Спасибо вам за это, уважаемые коллеги!

Резонанс на выступление Бориса последовал незамедлительно. Все, как один, сидящие в зале, встали со своих мест и долго рукоплескали. Некоторые, как по окончанию аншлагового спектакля, даже выкрикивали «Браво! Бис!». Понятно, что повторять свою речь Борис не стал, хотя, похоже, что многие из присутствующих были бы не против. Взволнованный Виктор на перерыве обнял Бориса и воодушевлённо протянул:

– Ну, Боря, ты и выдал! Знал, что ты хороший лектор, но никогда не думал, что ты ещё и работаешь в театре одного актёра. Сегодня ты, несомненно, герой дня, можно сказать, украшение нашего симпозиума.

На следующий день Борис выступал со своим докладом. Как и каждому выступающему, на это отводилось четверть часа. Борис рассказывал своим коллегам о геодезическом обеспечении земельного кадастра в Израиле. Во время выступления им овладело странное чувство: ему казалось, что слушатели не понимают, о чём он говорит. Это было более чем парадоксально. На конференциях в Израиле он докладывал результаты своих исследований на иврите, и всегда все его прекрасно понимали. Здесь же Борис говорил на русском языке, на родном наречии всех присутствующих, и всё равно, как опытный лектор, читал в глазах своих коллег множество невидимых вопросительных знаков. По окончанию доклада, как он и предполагал, посыпался целый шквал вопросов. По их характеру Борис понял причину нарушения контакта с аудиторией. Просто на Украине ещё не был принят Закон о земле, а отдельные пункты временного законодательства просто не работали. На святой земле, где земельный кодекс чтится не меньше, чем Тора, кадастровые работы организовывались на другой основе. Отсюда и возникло недопонимание. Борис с удовольствием отвечал на многочисленные вопросы, рассказывая о мониторинге и принципах геодезических работ, производимых отделом, которым он руководил. Единственное, что в немалой степени смутило его, что на вопросы он отвечал в течение полутора часов и остальным докладчикам времени на выступления практически не оставалось. Поэтому, председательствующий, всё тот же профессор Буцько, сердечно поблагодарив Бориса за содержательный доклад, извинился перед остальными и перенёс работу секции на завтра.

В перерыве к Борису подошла светловолосая красивая женщина. Левее декольтированного выреза её голубого платья красовался нагрудный знак, на котором было написано «D-r Alina Jonas, Switzerland». Несколько вопросов, нанизываясь один на другой, крутились у него в голове:

– Интересно, каким ветром занесло сюда эту сексапильную даму? Неужели она тоже доктор геодезии? Да и каким ветром её занесло сюда из благополучной Швейцарии?

Тем временем загадочная блондинка на хорошем русском языке спросила:

– Если не ошибаюсь, вы доктор Буткевич?

– Он самый, – согласился Борис, – вы, наверное, запомнили эту фамилию из моего нетрадиционного выступления на пленарном заседании.

– Оно и, в самом деле, было оригинальным, – вежливо улыбнулась представительница альпийского региона, – но знаю я вас по публикации в американском журнале.

– И что же привлекло ваше внимание, – задумчиво произнёс Борис, пытаясь вспомнить, о чём же говорилось в его статье.

– Я вообще не геодезист, – неожиданно смутилась она, – кажется, вы писали там что-то о кадастровых измерениях. Но я обратила внимание, что вы исследуете там возможность применения различных современных электронных приборов при таких работах.

– А вы, – перебил её Борис, – имеете какое-то отношение к геодезическому приборостроению.

– Самое что ни есть прямое, – расплылась в улыбке Алина Джойс, – я представляю здесь швейцарскую фирму «Leica Geosystems».

Что скрывать, кроме яркой и располагающей внешности собеседницы, Бориса крайне заинтересовала компания, где работает Алина. Ведь эта фирма являлась мировым лидером по выпуску геодезической техники, её бренд был известен геодезистам всех частей света. Борис ещё не знал, что после этого знакомства будет приглашён Алиной в небольшой швейцарский городок Санкт – Галлен, в котором располагается главный офис компании и в котором он приобретёт новейшие приборы GPS для своего института.

Борис и Алина разговаривали на лесной лужайке недалеко от здания, где проходил симпозиум. Нежданно-негаданно небо почернело, и из него тут же опрокинулся матовый массив проливного дождя. Борис, не задумываясь, схватил Алину за руку и увлёк за собой в сторону коттеджа, где проживал. Когда они вошли в его апартамент, Алина неожиданно покраснела и, смущаясь, произнесла:

– Извините, а это удобно, что мы с вами так уединились на частной территории.

– Это, может быть, в вашей чопорной Швейцарии гостиница именуется частной территорией, – расхохотался Борис, – а я, можно сказать, затащил вас сюда, чтобы уберечь от дождя и продолжить нашу, надеюсь, конструктивную беседу. Кроме того, выпить кофе в этой лесной зоне можно только у меня в номере.

Алина с удовольствием смаковала заваренный Борисом кофе, отказавшись от, предложенной им, рюмки коньяка. Когда Борис, заметил, что плечи её слегка подрагивают от холода, он снова протянул уже заполненную рюмку со словами:

– Первая рюмка, по выражению, небезызвестного вам Штирлица, расширяет кровеносные сосуды. Пригубите, пожалуйста, вам станет теплее и комфортнее.

После такой ненавязчивой рекламы коньяка новая знакомая позволила себе несколько небольших глотков. Борис в очередной раз убедился в привораживающем волшебстве французского алкоголя. Всего пятьдесят грамм этого чудесного напитка понадобилось, чтобы тепло проникло не только в тело Алины, а и добралось до её души. Она неторопливо рассказала Борису, если и не про всю свою жизнь, то, наверное, про большую её часть.

Выяснилось, что родилась она в центре древнего города Киев, в одном из старинных и тихих переулков, вливающихся в каштановую горизонталь Крещатика. Девичья фамилия Янковская, которую она наследовала от отца, восходит к знатному польскому роду, в котором присутствовали графские титулы. Мать её Лолит Погосян, тоже из княжеского армянского сословия.

– Так что, – смеясь, проговорила Алина, – я горючая смесь, в которой течёт, если и не голубая, то уж точно, благородная кровь.

– Да это видно невооружённым взглядом, – неожиданно польстил ей Борис, – думаю, что нет смысла брать её на лабораторный анализ крови.

Алина зарделась румянцем от неуклюжего комплимента Бориса, а он, как бы продолжая медицинскую тему, тихо спросил:

– Если вы не имеете отношение к геодезии, то, возможно, работаете в вашей фирме врачом.

– А вот и не угадали, – почему-то опечалилась Алина, – я мечтала стать врачом, но отец был против. Он постоянно твердил, что, если всю жизнь трудиться среди больных, то и немудрено и самому заболеть.

– А что, ваш отец работал доктором и имел несчастье в этом убедиться, – тихо спросил Борис. – Извините, за нетактичный вопрос, но у меня жена уже много лет работает врачом.

– Так вы женаты? – почему-то вздрогнула Алина.

– А что я произвёл на вас впечатление неженатого мачо? – игриво полюбопытствовал Борис.

Пропустив фразу Бориса мимо ушей, Алина, потупив взгляд в пол, неожиданно попросила налить ей ещё немного коньяка. Они выпили без сопутствующих спичей, после чего в комнате воцарилось долгое молчание, пока Борис, нарушив его, не спросил:

– Так, вы, Алина, доктор, каких таких всё-таки наук?

– Да, что вы заладили, доктор, доктор, – повысила свой нежный голос Алина, – мы с вами уже выпили по две рюмки коньяка, а вы тут какой-то докторат устроили в обращении. Я Алина, вы Борис, быстренько запомнили и переходим на ты.

– Так, может быть, мы в честь этого ещё третью рюмку «на брудершафт» выпьем, – внезапно вырвалось у Бориса.

– А почему бы двум симпатичным докторам не укрепить своё знакомство, – весело откликнулась Алина, – наливайте, Боря, больно всё-таки у вас коньяк хороший.

В душе Борис упрекал себя за столь фривольный выпад, но отступать было поздно, да и, честно говоря, некуда. Он в очередной раз заполнил рюмки, они с Алиной опустошили их, скрестив руки, и тут же прильнули губами друг к другу. Борис предполагал, что он только на долю секунды прикоснётся к устам Алины. Да не тут-то было. Доктор неизвестных наук прильнула своими нежными губами к его рту. Она нежно втягивала его губы в свои, слегка покусывая их, а затем проникла своим бархатным язычком вглубь и стала ласково и шелковисто касаться им его нёба, дёсен и зубов пока не зацепилась за его язык, задевая его своими вращательными медленными прикосновениями. От такой эротической анестезии сознание Бориса притупилось, он впал в какую-то диковинную нирвану. Неизвестно куда бы завела его блаженная эйфория, если бы в этот момент не открылась незапертая дверь, и в комнату не вошёл профессор Ярмоленко. Увидев открывшуюся перед ним мизансцену, он сначала остолбенел, а когда Алина поспешно отпрянула от Бориса, смущённо промямлил:

– Хорошо сидите, товарищи! Просто здорово, что два заграничных представителя продолжают симпозиум. Замечательно!!! Смею предположить, однако, что всё идёт по плану, ибо словом «симпозиум» в древней Греции называли дружескую пирушку в весёлой и непринуждённой обстановке.

При этих словах нежные щёки Алины мгновенно залились нестираемым пурпуром, она вскочила из-за стола и, оттолкнув Виктора, всё ещё стоявшего в дверях, бросилась прочь.

Бледный Борис не нашёл ничего лучше как промямлить:

– Витя, ты только ничего не подумай, я не виноват, она сама это начала.

Профессор Ярмоленко просто зашёлся от нахлынувшего на него и смеха и сквозь конвульсии, пробегающие по его лицу, еле выдавил себя:

– Ну, Борис Абрамович! Я же говорил тебе, что ты актёр, но не знал, что такой многоплановый. Ты сейчас мастерски воспроизвёл фрагмент из фильма «Бриллиантовая рука», когда проститутка Анна Сергеевна голосом Светланы Светличной кричит «Не виноватая я! Он сам пришёл!».

Борис молчал, оправдываться было бессмысленно, да и незачем. Ещё полчаса назад он и предположить не мог, что попадёт в такую нелепую ситуацию, в то время, как друг продолжал добивать его. Он громовым своим голосом рокотал:

– Я и не знал, Борис Абрамович, что вы так падки на чужих женщин. Кстати, во вкусе вам не откажешь, Алина, просто очаровательная блондинка. В принципе, она могла бы с успехом украсить глянцевую обложку престижного гламурного журнала.

Борис, продолжая помалкивать, налил себе очередную порцию коньяка. Виктор посмотрел на него более внимательно и, продолжая глумиться над своим другом, прикрикнул:

– Боря! Ну, прояви хоть минимум гостеприимства в своей эротической келье, налей и своему другу.

Борис заполнил чарку Виктора и, чтобы хоть как-то перебить его насмехательство, спросил:

– Скажи мне, пожалуйста, а доктором, каких наук является Алина.

Профессор с видимым удовольствием пригубил налитый коньяк и сказал:

– Алина в своё время училась на факультете иностранных языков Киевского государственного университета, потом окончила аспирантуру и защитила кандидатскую диссертацию. Доктором филологических наук она, как и ты в Израиле, стала уже в Швейцарии. Её специализация – немецкий язык.

– А чем же доктор филологии может заниматься в компании, выпускающее геодезическое оборудование? – продолжал интересоваться Борис.

– Тебе, Боря, уместнее было спросить замужем ли Алина, – снова ухмыльнулся Виктор, – а, если, да, то кто её муж.

Бориса действительно распирало любопытство по поводу семейного статуса Алины. Но он, сохраняя паритет в разговоре с Виктором, предпочёл безмолвствовать, будучи уверен, что тот сам всё расскажет. Ожидания не обманули его. Виктор, словно разоблачённый преступник следователю, выложил ему всё, что знал. Оказалось, что, когда Алина уже была доцентом кафедры иностранных языков и должна была участвовать в конкурсе на замещение вакантной должности заведующего, неожиданно подвернулась какая-то конференция в Швейцарии. Там она и знакомится со своим будущим мужем, коренным жителем этой страны. Претендент в мужья, геодезист по образованию, состоит, немало немного, в совете директоров компании «Leica Geosystems», которая, как тебе известно, занимается производством оборудования и инженерных решений для измерительных геодезических задач. Похоже, что любовная искра, которая пробежала между ними, возгорелась, как говорили старые большевики, в яркое пламя. Они поженились, и, как следствие этому, Алина пренебрегает своей научно-преподавательской карьерой в Киеве и уезжает в Швейцарию на постоянное место жительства. Там новоявленный супруг устраивает её на работу в свою фирму в должности начальника то ли информационного, то ли патентного отдела. Так как Алина великолепно знает немецкий язык, никаких проблем на работе у неё не возникло. Похоже, что она довольна своей работой, как и зарплатой, которая, вероятно, на порядок превышает заработок доцента украинского вуза. На наш симпозиум она приехала, чтобы разрекламировать продукцию своей фирмы, а также вскружить голову и совершить адюльтер с такими красивыми мужчинами, как ты, доктор Буткевич.

Борис не спал всю ночь. Сомкнуть глаза не давала будоражащая мысль: ну, почему так получается, что на него, ни дающего ни малейшего повода для какого-либо эроса или интима, зачастую, сломя голову, бросаются посторонние женщины. Неужели у него в глазах высвечивается какой-то таинственный, неведомый ему, огонёк, который привлекает совсем небезобразных миссис, мадам и фрау. В любом случае в его планы вовсе не входило выстраивать роман ни со швейцарской подданной, ни, тем более, с представительницей любого другого княжества ил герцогства.

Однако человек предполагает, а бог располагает. Завтра был последний день работы симпозиума, и Борис намеривался вечером уехать во Львов, чтобы побродить по узким средневековым улочкам древнего города. Но, нет тут-то, было. Он мог только предполагать. Оказалось, что в реальной жизни располагает всё же не бог, а профессор Ярмоленко. В тот момент, когда вещи были почти уложены в сумку, в комнату зашёл Виктор. Увидев, что Борис собирается уезжать, он немедленно вытряхнул всё, что так тщательно было уложено, и воскликнул:

– Вы, что себе позволяете, Борис Абрамович? Это Европа, а не ваша Азия в Израиле. Через час начинается банкет. Так что надевайте праздничный фрак с бабочкой, а я, как говорится, буду ждать вас за столиком.

Столиком оказался громадный, покрытый красной скатёркой, дубовый стол, стоящий чуть выше остальных. Ясно было, что за ним будет восседать президиум почтенного собрания. В реальности так оно и оказалось. Восемь мест за этим столом занял народ, который принято называть начальством. Рядом с ректором института Ярмоленко сидели начальник Главного управления геодезии и картографии Украины, председатель Всеукраинского астрономо-геодезического общества, генеральный директор Украинского государственного института инженерно-геодезических изысканий, генеральный директор научно-исследовательского института землеустройства Украины. Только два человека за этим президиумным столом не относились к правящей геодезической верхушке. Это были два бывших жителя нерушимого Союза: доктор Борис Буткевич (Израиль) и доктор Алина Джойс (Швейцария), места которых то ли по протоколу, то ли по велению Виктора оказались рядом. Алина выглядела просто потрясающе. Понятно, что именно она, а не вся эта начальственная элита, являлась истинным украшением стола. Впрочем, ее привлекательность была бы заметна и на каком-нибудь президентском приёме. Она наклонилась к Борису и, несколько фамильярно прикоснувшись к его плечу, смеясь, прошептала на ухо:

– А почему уважаемый доктор явился на раут без галстука? Может, забыл, как его вывязывать? Так я могла бы подсобить.

Борис, вспомнив, как час назад его друг что-то упоминал про фрак с бабочкой, стушевался и пробормотал в ответ что-то невнятное. Да и, в самом деле, стоит ли объяснять новоявленной жительнице этикетной и идиллической Швейцарии, что в сумбурном и жарком Израиле галстук носит разве что премьер министр, да и то только на официальных приёмах и заседаниях. Борис настолько привык ходить у себя в стране в рубашке с расстёгнутыми верхними пуговицами, что даже и не подумал, что Украина, всё-таки, европейская страна и там надлежит придерживаться принятого дресс-кода. Он вдруг вспомнил, что как-то ещё в Москве явился на лекцию без галстука, который в утренней спешке не смог отыскать в шкафу, за что и получил устное порицание от декана. В тоже время в Израиле он ни разу не видел университетских лекторов в костюме и в галстуке.

В банкетном зале столы красовались различными разносолами, салатами, различными копчёностями и свежеприготовленными мясными блюдами. Между тарелками, салатницами, селёдочницами и розетками на каждом столе громоздилась батарея бутылок с одной и той же этикеткой «Хортица». Под ней скрывалась 40-градусная украинская водка, названная в честь острова на Днепре вблизи города Запорожья. Борису поведали, что самые яркие страницы Хортицы связаны с казачеством Запорожской Сечи, воспетой ещё Гоголем. После нескольких рюмок этого казачьего напитка Борису стало казаться, что вот, вот из очередной откупоренной бутылки выскочит сам Тарас Бульба и начнёт разборку со своими сыновьями Остапом и Андреем. Тосты следовали за тостами, содержимое бутылок опустошалось с запредельной скоростью. Однако от этого их количество на столе не уменьшалось. Похоже, что официанты банкетного зала работали чётко, согласно принятому в этих местах ритму замены пустых бутылок на заполненные. Борис вдруг вспомнил банкет на международном симпозиуме в Хайфе, гостями и участниками которого были геодезисты из Америки, Канады, Австралии и других стран всех континентов. Только там его почему-то называли французским словом «фуршет». Прямо на зелёной лужайке в парке Техниона был расставлен длинный стол, на котором разместились миниатюрные канапе и разноцветные бутылки с напитками, из которых к алкогольным причислялось только шампанское. Гости выпили прохладительные напитки, чуть перекусили, обменялись мнениями по интересующим вопросам и через часа полтора разошлись. Здесь же всё только начиналось. Атмосфера в зале была не то, чтобы непринуждённая, а просто угарная.

Когда Борис вышел на свежий воздух покурить, к нему подскочил толстоватый чернявый мужчина и, схватив его под руку, потащил в сторону автостоянки. При этом он скороговоркой буквально прострекотал:

– Шалом, профессор из Израиля! Простите, позабыл вашу фамилию. Мне очень понравился ваш доклад о земельном кадастре вашей страны. Я, Михаил Феер, главный инженер проектного института землеустройства в Ужгороде. Может быть, слышали, есть такой город в Закарпатье.

– А куда, собственно, вы меня тащите, господин главный инженер, – поинтересовался Борис, не без усилия отрывая свою руку.

– Да к своей машине, – откликнулся он, открывая дверцу багажника знаменитого советского внедорожника «Нива».

В полутьме можно было разглядеть здоровенный ящик, в котором громоздились плетёные корчаги. Михаил, вытащив наружу одну из них, откупорил её и протянул Борису. Тот недоумённо смотрел на неё, не понимая, что ему надлежит сейчас совершить.

– Да пейте уже, пан профессор! – умоляющим голосом воскликнул Михаил. – Я угощаю вас нашим лучшим вином, называется «Троянда Закарпатья». В переводе с украинского слова «троянда» обозначает роза. Пейте, уважаемый профессор, насладитесь настоящим винным букетом.

Насладиться розовым букетом даже самого замечательного вина после полдюжины рюмок казацкой «Хортицы» вряд ли представлялось возможным. В то же время Борис, родившийся в стране, где народ глубоко уважал алкоголь в любых формах его изготовления, отдавал себе отчёт, что отказ от предложенной выпивки означает неуважение к человеку. Он уже было собрался глотнуть розовый напиток, как вдруг услышал голос Виктора:

– Борис! Где тебя носит? Тут все тебя ждут.

Прошептав про себя:

– Всё-таки, есть бог на свете, – он извинился перед Михаилом и присоединился к Виктору, спешившему в зал.

За столом его уже ждали. Виктор поспешно наполнил рюмки, взял в руки микрофон и провозгласил:

– Дорогие друзья! На правах председателя оргкомитета симпозиума я хотел бы поблагодарить всех участников за плодотворную работу. Особая признательность тем, кто прибыл к нам из-за рубежа. Отдельное спасибо моему другу доктору Борису Буткевичу вообще и за его, по единодушному признанию всех присутствующих, интересный доклад.

Под шквал аплодисментов Борису пришлось осушить до дна очередную порцию «Хортицы». Начальник главного управления геодезии и картографии страны, изучающе глядя на Бориса, неожиданно спросил:

– Скажите, коллега, моя должность приравнивается к должности министра, министра геодезии, если бы такое министерство существовало на самом деле. Моя зарплата составляет на сегодняшний день 650 долларов.

Борис внимательно посмотрел на подвыпившего министра без портфеля и спросил:

– Простите меня, ради бога, а зачем вы мне рассказываете про свою зарплату? Научного интереса она в никоей мере не представляет.

– Кроме научных, уважаемый коллега, – почему-то возмутился геодезический начальник, – есть ещё и другие интересы, которые принято называть, простите за выражение, шкурными. Поэтому, хотелось бы знать, сколько получает министр геодезии в Израиле?

Вопрос, заданный Борису, не относился к разряду тактичных. Бывший начальник Алекс Зильберман учил, что в Израиле не принято афишировать свою зарплату и тем более интересоваться зарплатой других. Но одно дело Израиль, а другое дело Украина. Советская педагогика наставляла, что любой поставленный вопрос ждёт своего ответа. Ждал его сейчас собеседник Бориса. Что оставалось делать? Надо было отвечать.

– В Израиле, как и у вас на Украине, нет министра геодезии, – сказал он, – его функции выполняет директор института, в котором я работаю. Его месячная зарплата составляет около 35 тысяч шекелей, что соответствует девяти тысячам долларов.

Борис осёкся на половине фразы, заметив, что его визави чуть не подавился куском прожаренного мяса, которым он закусывал водочный напиток. Он уже пожалел, что честно ответил на поставленный вопрос. Чтобы как-то сгладить неловкость, Борис не нашёл ничего лучшего как невнятно пробормотать:

– Вы уж извините, цифры, которые я привожу, весьма приблизительные. Просто у нас не принято обнародовать свою зарплату. Так что я могу ошибаться.

– Ничего страшного, доктор Буткевич, – успокоил его коллега, – будем надеяться, что Украина в скором времени оправится от экономического кризиса. Тогда и зарплаты наши существенно повысятся.

– Я вам совершенно искренне и от всей души этого желаю, – произнёс Борис, пожимая руку этому большому начальнику.

Пока Борис разговаривал с высокопоставленным геодезическим чиновником, стол, за которым они сидели, опустел. Оркестр играл ритмичные мелодии и учёный люд, заметно подняв свой тонус после возлияний и трапез, ринулся танцевать. Борис только сейчас обратил внимание, что добрую треть участников симпозиума составляли женщины. Большую часть из них составляли весьма привлекательные особы. Однако по красоте ни одна из них не могла сравниться с Алиной Джойс. Только Борис подумал об этом, как, раскрасневшаяся от выпитого вина, Алина схватила его за руку и потащила его на танцевальный пятачок, весело приговаривая при этом:

– О времена, о нравы! Мадам чуть ли не насильственным путём должна приглашать синьора на танец.

– Увы, мадам, – в тон ей пролепетал Борис, – синьору медведь наступил не только на ухо, но и на обе ноги.

В это время роковая музыка сменилась голосом оркестровой солистки, которая, подражая Софии Ротару, запела:

– Червону руту не шукай вечорами, ти у мене едина, тiльки ти, повiр. Бо твоя врода – то е чистая вода, то е бистрая вода синiх гiр.

Алина, не давая возможности Борису отстраниться от неё, мягко положила свои руки ему на плечи и продолжила:

– Кавалер не имеет права отказывать даме, тем более я очень люблю эту мелодию. Обожаю эту, можно сказать, брендовую песню самостийной Украины.

Она прижалась к нему своим разгорячённым телом. Сквозь тонкое платье Борис явственно ощущал соблазнительное прикосновение упругих грудей. Да и стройная нога её, которая как бы невзначай застревала во время танца между его ног, вносила свою лепту в сексуальность момента. У Бориса кружилась голова, то ли от чрезмерной дозы пресловутой «Хортицы», то ли от непринуждённой сексапильности Алины. Она, прислонившись своей щекой к его лицу, шептала ему на ухо:

– Понимаешь, Борис, сегодня у нас последний вечер, который сменится последней ночью, и хорошо было бы, чтобы она, эта ночь, запомнилась бы нам двоим.

Левым полушарием мозга он понимал, что Алина предлагает ему незабываемую ночь, в которой он как мужчина не вправе ей отказать. Правое же полушарие настойчиво взывало к благоразумию и возможному последующему раскаянию от того, что хочет Алина. Вместе с тем оба полушария вместе суматошно твердили:

– Ах, какая женщина, ах, какая женщина, мне б такую.

Пока единство мозговых извилин Бориса безуспешно боролось с их противоположностью, неординарность создавшейся ситуации, сам того не ведая, в очередной раз разрядил Виктор Ярмоленко. Он, мягко разъединяя их временный тандем и перекрикивая неслабый голос певички, протрубил:

– Боря! Прошу тебя, извинись перед дамой. Ты должен срочно отлучиться. Тебя разыскивает директор института из Одессы, который, вроде бы, хочет подписать нечто похожее на договор о содружестве между геодезическими институтами Украины и Израиля.

– А у ваших директора, Виктор Александрович, – встрепенулась не в меру возбуждённая Алина, – не нашлось другого места и другого времени для подписания архиважных документов.

Профессор Ярмоленко умоляюще взглянул на Алину, пожал плечами, ещё раз извинился и потащил Бориса за собой.

Директор сидел в вестибюле банкетного зала за длинным журнальным столиком. Увидев Бориса, он привстал и протянул ему пухлую, далеко не мозолистую руку. Внешне он походил на своего знаменитого земляка Михаила Жванецкого. Похоже, что с чувством юмора у одесского директора проблем тоже не было. Он усадил Бориса в кресло и начал наливать в пустой бокал одновременно из двух бутылок коньяк и шампанское. При этом, не останавливая чудодейственный разлив, он, широко улыбаясь, громогласно заявил:

– Отведайте, пожалуйста, Борис Абрамович, нашу одесскую микстуру. Говорят, очень эффективна для мыслительного аппарата и поможет нам сосредоточиться на геодезическом взаимодействии двух стран.

Ещё несколько минут назад мозговые полушария Бориса были сосредоточены совсем на другом и, по правде говоря, совсем не хотелось переключаться и локализовать свои мысли на каком-то мистическом взаимодействии в области измерений земной поверхности. Вслух он выразил это фразой, которая вряд ли пришлась по душе его собеседнику:

– Простите меня великодушно, но я уже принял достаточную дозу вашего добротного украинского лекарства, мой семейный врач в Израиле вряд разрешит мне продолжить эту «хортицу-терапию».

Иван Иванович Абрамович, так звали директора Одесского института инженерно-геодезических изысканий, подняв большой палец вверх, оценил аллегорию Бориса, заметив при этом:

– Да, к сожалению, лучшие врачи Одессы уехали в Израиль, нанеся тем самым большой урон медицине города-героя. Да что там говорить, даже в нашем институте заметно отсутствие еврейских инженеров.

– Знаете, Борис Абрамович, раз мы уже заговорили об этом, – продолжил он, – то, говорят, что в СССР было 3 категории людей с неформатной пятой графой в паспорте. Врачи, учителя, инженеры – их называли евреями. Продавцы, дантисты, кладовщики – их называли жиды. Учёные, писатели, художники, артисты – их называли гордостью русского народа.

Борис рассмеялся, не зная, то ли сочувствовать директору, что его покинули еврейские кадры, то ли радоваться, что эти самые кадры обосновались на обетованной земле. Иван Иванович, не дожидаясь Бориса, залпом осушил бокал своего ершистого напитка и, в упор, глядя на него, чуть ли не отчеканил:

– Вам, наверное, непонятно, Борис Абрамович, откуда у Ивана Ивановича взялась фамилия героя еврейских анекдотов, фамилия Абрамович. Да, честно говоря, я и сам не знаю.

– А, может, имеет право на существование другая версия, – усмехаясь, предположил Борис, – откуда у Абрамовича чисто русское имя отчество Иван Иванович?

– Похоже, что эта версия ошибочна, – не согласился директор, – фамилия унаследована мною от отца, который был чисто русским человеком. С одной стороны, я точно знаю, что моя фамилия происходит от еврейского имени Авраам, что в переводе с иврита означает «отец многих народов». А с другой стороны, мне известно, что на территории Восточной Европы фамилия Абрамович встречалась не только у евреев, а во многих случаях среди польского, украинского и белорусского населения.

– И что, ваша фамилия так сильно влияет на вашу жизнь, – полюбопытствовал Борис, – я смотрю, что она не помешала стать вам директором крупного института.

– На самом деле проблемы были. Не всё шло, как по маслу, – сокрушённо отозвался Иван Иванович. – И вот что интересно, фамилия моего главного инженера была Орлов, что в немалой степени позволило ему занять этот пост. А по имени отчеству он был Самуил Израилевич.

– Что, на самом деле, бывают такие превратности судьбы? – рассмеялся Борис.

– Ещё как бывают, – подтвердил Иван Иванович. – Иногда мы выпивали вместе, и я говорил ему:

– Самуил Израилевич, давайте меняться фамилиями, вам-то всё равно достаётся на орехи. А я-то за что страдаю.

После затяжного смеха директор Абрамович, сменив тему разговора, неожиданно спросил:

– Ну и как, Борис Абрамович, чувствует себя еврейская геодезия в Израиле.

– Вы, Иван Иванович, как-то неудачно сформулировали свой вопрос, – сдержанно ответил Борис, – нет еврейской геодезии, как и не существует еврейской физики или еврейской лингвистики. Но, если всё-таки пользоваться вашей терминологией, то геодезия в Израиле, пожалуй, носит русский оттенок.

– Почему так? – удивился директор.

Да потому, что половина инженеров института, который определяет геодезическую политику страны, – гордо заявил Борис, это – люди, получившие геодезическое образование в СССР. В тоже время не менее половины лицензионных геодезистов, работающих в частных геодезических компаниях и фирмах, также составляют лица, работавших ранее на геодезических предприятиях Советского Союза.

– Выходит, что государство Израиль получило бесплатный подарок от страны развитого социализма, – заключил господин Абрамович, наливая себе очередную порцию коньячной микстуры.

Выходит, что так, – согласился Борис, – и это касается не только геодезии, а и других отраслей и специальностей. Вы даже не представляете, Иван Иванович, какой огромный вклад внесли репатрианты из СССР в расцвет еврейского государства.

– Представляю, представляю, – не возражал директор, – у вас есть чему поучиться, поэтому и предлагаю договор о содружестве между нашими предприятиями.

– Вы, Иван Иванович, подготовили проект такого договора? – поинтересовался Борис.

– Ещё не успел, – огорчённо сказал директор, – он пока созревает у меня в голове.

– Знаете, Иван Иванович, – воскликнул Борис, – Израиль страна, наверное, более бюрократическая, чем Украина и Россия вместе взятые. Поэтому, без бумажки мы с вами сами знаете кто. Кроме того, в отличие от вас, я не директор института и не вправе подписывать договор. Так что присылайте составленный вами проект договора, а я представлю его нашему руководству. Полагаю, что вряд ли будут иметь место какие-то препятствия, чтобы он не был подписан.

Глава 35. Доктор Алина

Утром следующего дня авто профессора Ярмоленко возвращалось с места проведения симпозиума во Львов. Его пассажирами были Борис и Алина. Когда Виктор притормозил возле апартаментов, где проживал Борис, Алина уже сидела в машине.

– Вот тебе и очередной сюрприз, – мысленно обругал он Виктора, – складывается впечатление, что мой украинский друг делает всё возможное, чтобы соединить нас.

Однако Борис ещё не знал, что это не финал коварного замысла Виктора. Когда они въехали в центр города, машина мягко притормозила у элитного пятизвёздочного отеля «Цитадель». Виктор, как заправский таксист, резво выпрыгнул из машины и, подбежав к дверце, у которой сидела Алина, грациозно приоткрыл её. Когда и Борис вышел из машины, он, радостно потирая руки, небрежно проронил:

– Ну, что ж, господа иностранцы, настало время прощаться. После обеда я уезжаю в Варшаву, где в Политехническом институте читаю лекции по физической геодезии. А вы покидаете нашу, надеюсь гостеприимную, Украину завтра. А сегодня я забронировал вам места в отеле. Отдыхайте, развлекайтесь и не поминайте лихом!

У стойки администратора на «ресепшн» Бориса неожиданно охватило волнение, он подумал:

– А не снял ли вдруг, не в меру находчивый Виктор, им один номер на двоих.

Его опасения развеял портье, который с улыбкой протянул ему и Алине ключи от разных номеров, которые находились один против другого.

Значит так, Борис, – безапелляционно заявила Алина, когда лифт доставил их к месту дислокации, – полчаса на душ и переодевание, и я покажу вам сказочный европейский город. Это вам не азиатский Тель-Авив и даже не полуазиатская белокаменная Москва, которую ещё в наши времена называли большой деревней.

– Вообще-то, Алина, – замялся вдруг Борис, – мы с женой четверть века назад были в Львове.

– Так это ведь с женой, – звонко расхохоталась Алина, – а сегодня – со мной, и это, как говорили в Одессе, две большие разницы. Уверяю тебя, Боря, это будет совсем другой ракурс.

Усилием воли Борис заставил себя не задумываться, какой же такой ракурс собирается показать ему Алина. Однако доктор Джойс оказалась потрясающим гидом. Она заводила бывшего москвича в такие уголки древнего города, куда вряд ли проторила бы дорожку стандартная экскурсия и о которых скромно умалчивали путеводители. Они с трудом протискивались через лабиринты изогнутых переулков, покрытых чернеющей брусчаткой, чтобы потом попасть в серпантин, веером расходящихся от старой ратуши, узких средневековых улочек, куда почти не проникали солнечные лучи. На небольших площадях вдруг появлялись величественные храмы, костёлы и церкви, принадлежащие всем христианским конфессиям: православным, католикам и униатам. Алина сумела на несколько часов вырвать Бориса из будничной реальности и стремительно внедрить его в сказочную атмосферу магического и загадочного города, в котором готика причудливо соединилась с барокко, а ренессанс увязался с ампиром.

В центре старого города на площади Рынок Алина завела Бориса в кафе со странным названием «Крыивка». Перед входом она поведала Борису, что это скандально известный ресторан, который занимает первое место на Украине по посещаемости. Непонятное слово «Крыивка» в переводе с украинского означало лесную землянку, которая служила укрытием для бойцов УПА (украинской повстанческой армии). В подъезде архаичного здания Алина постучала в деревянную дверь. В её проёме открылось окошко и постовой, облачённый в форму бандеровца, грозно спросил:

– Пароль?

На что Алина без запинки ответила:

– Слава Украине!

Постовой ответил:

– Героям слава! – и открыл перед гостями дверь.

Ритуальная преамбула на этом не закончилась. Они прошли небольшой коридорчик, который заканчивался большим книжным шкафом, возле которого стоял свирепый дядька в такой же форме со «шмайссером» в руках. С его уст снова прозвучал контрольный вопрос:

– Москали (прозвище русского человека в речи жителя Западной Украины), жиды, коммунисты есть среди вас?

Алина, пронзительно взглянув на Бориса, поспешно ответила:

– Нет! Не имеются!

Борис хотел было признаться, что он гость из Израиля, но Алина, предугадывая его желание, посчитала целесообразным прикрыть его рот своим наманикюренным пальчиком. Она справедливо полагала, что последствия откровенного ответа Бориса могли стать, не то чтобы необратимыми, а просто нежелательными для их двоих. Тем временем церемония пропуска в ресторан продолжалась. Всё тот же «бандеровский» дядька протянул им две небольшие чарки с медовухой, крепость которой составляла не менее 60 градусов. Ему пришлось долго вытирать слёзы, нахлынувшие на глаза Алины, после потребления этого ритуального напитка. Доморощенный боец УПА внимательно посмотрел на головы Бориса и Алины, после чего через замаскированную в шкафу дверь препроводил их к ступенькам, ведущим в ресторан. По пути Алина успела шепнуть Борису, что дядьку – охранника интересовали их лбы, на которых, если они солгали (относительно москалей, жидов и коммунистов), должна была проявиться красная звезда. Как бы там ни было, помещение ресторана, действительно, напоминало бункер, бункер не гитлеровский, а бандеровский. Весь настенный интерьер, украшенный символикой украинской повстанческой армии, навязчиво внушал посетителям, что не забыт её подвиг во время второй мировой войны. Однако, Борис читал, что именно бандеровцами в первые дни войны, именно в Львове, при попустительстве нацистов был организован погром еврейского населения города. Вспомнив это, Борис схватил Алину за руку и торопливо повёл её к выходу, приговаривая:

– Пойдём отсюда! Подыщем для обеденной трапезы более скромное заведение.

Такое ресторан отыскался буквально через несколько минут. Пройдя буквально сотню метров, Борис обнаружил табличку с названием улицы «Староеврейская». Всезнающая Алина объяснила ему, что именно в этом месте евреи поселились ещё в середине 14 века. Уже тогда они имели право жить в своеобразном гетто, только внутри квартала, ограниченного одной из этих улиц. Когда они прошли дальше по этой древней улочке, Борису бросилась в глаза вывеска, написанная на иврите. Он оторопел. Текст на фасаде старинного здания гласил, что здесь находится ресторан, который имел двойное название «Золотая роза» и «Галицкая жидовская кнайпа». Алина не спеша втолковывала Борису, что в Галиции (Западная Украина) слово «жид» не воспринималось как ругательство. Больше того, исторически известно, что в 1919 году ЗУНР (Западно-Украинская народная республика) готовился провозгласить ЖНР (Жидовская народная республика). В этот период даже были напечатаны первые в Европе «жидовские деньги».

– Да уж, – подумал про себя Борис, – этот загадочный город, действительно, полон самых необычных контрастов. Похоже, что Алина права: Москва, по сравнению с ним, больше смахивает на азиатский мегаполис. Вряд ли в Израиле поверят, что внуки бывших «ОУНовцев» гуляют в истинно «бандеровском» ресторане, а буквально через дорогу от него при входе в еврейский ресторан мужчина в хасидской шляпе с кучерявыми пейсами говорит «Шалом» и угощает стопкой изюмной водки. Что и говорить, альтернативность такого бытия создаёт неизгладимое впечатление, ощущение того, что ты попал в правильный город.

Интерьер еврейской кнайпы в отличие от повстанческого бункера был украшен менорами (семисвечниками), древнейшим символом иудаизма, а также антикварными скрипками и старыми швейными машинками. Стены ресторана были декорированы фресками, еврейского художника Бруно Шульца, жившего в Львове до войны. Алине и Борису предложили отдельный столик на уютной террасе. Перед тем, как сделать заказ, Борис перехватил, пробегавшего мимо официанта, и попросил принести 300 грамм французского конька. Не прошло и двух минут, как услужливый гарсон поставил перед ними небольшой графин, коньячные фужеры и даже керамическую тарелочку с нарезанными дольками лимона.

– Что, Борис, так нутро горит после вчерашней «Хортицы», что ты заказываешь выпивку перед едой? – участливо поинтересовалась Алина.

– Да это просто аперитив, – покраснел Борис, – ну, а если честно, то перевернул мне всю душу этот чудотворный город. Так разволновался почему-то, что захотелось немедленно выпить.

– Ладно, – рассмеялась Алина, – швейцарская подданная поддержит компанию и с удовольствием выпьет с гражданином Израиля в еврейском ресторане древнего западноукраинского города.

Когда Борис разлил коньяк по бокалам, Алина насмешливо взглянула на него и патетически спросила:

– Я полагаю, Борис, что на этот раз ты вряд ли горишь желанием выпить с дамой на «брудершафт»?

– Алина, – смутился Борис, – разве такая просвещённая дама, как ты, не знает, что на «брудершафт» с одной и той же женщиной пьют только один раз.

– Неправда, – запальчиво выкрикнула Алина, – признайся, что это ты сам сейчас придумал.

– Придумал, не придумал, – примирительно заключил Борис, – но я хочу выпить за прекрасную женщину, которая показала мне не менее прекрасный город. Спасибо тебе за всё!

Алина привстала со своего стула и указала пальцем на свою щеку. Что оставалось делать Борису, он быстро нагнулся к Алине и торопливо чмокнул её в щёчку. В этот момент Алина стремительно схватила Бориса за плечи, прижалась к нему и буквально впилась своими мягкими и податливыми губами в его пересохшие уста. У Бориса тут же перехватило дыхание, и слегка закружилась голова.

Неизвестно сколько длился бы этот, мастерски исполненный Алиной, засасывающий поцелуй, если бы к плечу Бориса не прикоснулся официант со словами:

– Не знаю, кто вы по национальности, господа хорошие, но у евреев сначала принято хорошо перекусить, а потом уже заниматься работой или утехами.

– А вы, господин хороший, поймите, – звонко рассмеялась Алина, – что у этого сударя, который, кстати, приехал к вам из Израиля, – понятие трапеза неразделима как с трудом, так и с забавами.

– Если вы, и в самом деле, из Израиля, – улыбнулся находчивый официант, – то вы для нас VIP-персоны и я, с вашего позволения, покормлю вас по своему усмотрению. Поверьте, я знаю, что любят израильтяне.

Через десять минут стол был накрыт. Удивлению Бориса не было предела, когда на столе появилась настоящая пасхальная маца, сырная нарезка под смешным названием «Гуцульский шалом», жареный карп «Галичина обетованная», деруны с эксцентричной заставкой «Тель-а-Львов». Под такую добротную еврейскую закуску марочный французский коньяк разошёлся в мгновение ока. Пришлось заказывать ещё один графин. Впридачу к нему принесли фаршированную рыбу и израильский хумус и фалафель. Алина уплетала все эти еврейские яства за обе щёки, приговаривая при этом:

– После традиционных сыров и швейцарского фастфуда еда, которую мы сейчас поглощаем, просто кажется вершиной кулинарного изыска.

Очевидно, коньяк возымел, присущее ему, действие и на Алину. Она чуть ли на клеточном уровне ощущала, что нервные окончания перестали контролировать соблюдение надлежащего статус-кво в неприличных мыслях об интиме. Когда принесли, прекрасно заваренный в турке на раскалённом песке, знаменитый львовский кофе, Алина не выдержала и, прикоснувшись своей рукой к лицу Бориса, ласково проворковала:

– Послушай, Боренька, взгляни, пожалуйста, в окошко. Видишь, как солнце касается шпилей старинного собора. Через полчаса будет темно. Я тут знаю один элитный ночной клуб. Предлагаю посетить его.

– Алина, милая, побойся бога, какие могут быть ночные бдения, – воспротивился Борис, – наш с тобой самолёт на Киев вылетает в шесть утра, а в аэропорту надо быть ещё раньше.

Алина невнятно пробормотала что-то наподобие:

– Если женщина хочет, бабье лето её торопить не спеши. Я, Боря тороплюсь жить. Я не хочу приближаться к своему бабьему лету. Я очень хочу, чтобы никогда не кончалось моё настоящее лето. Понял или нет? А ты, Боря, плохой мальчик, не хочешь выполнить простого желания женщины, которой ты очень нравишься.

Ошеломлённый словами захмелевшей Алины, Борис размышлял, как же всё-таки отодвинуть от Алины надвигающееся на неё бабье лето. Напряг разрядил вездесущий официант, который, заметив, что господа выпили свой кофе, вежливо спросил, можно ли принести счёт за еврейскую трапезу. Получив утвердительный ответ, он протянул Борису бланк, испещрённый колонками цифр. В нижней его части зияла, отпечатанная жирным курсивом, итоговая сумма, состоящая из пятизначного числа украинских гривен. Борис быстро прикинул, что это составляет более 600 американских долларов. У него потемнело в глазах, на такой дорогой обед он совсем не рассчитывал. Пришлось попросить меню, чтобы удостовериться в правдивости предоставленного счёта. Официант с, плохо скрываемой, саркастической улыбкой протянул Борису красивый кожаный буклет, внутри которого помещалось красочно оформленное меню, которое, по сути дела, представляло собой литературный альманах, рассказывающий историю львовских евреев. К своему, удивлению, он не обнаружил, как это было принято по стандарту, против названия блюд их стоимость. Весёлый официант, увидев недоумение на лице Бориса, непринуждённо расхохотался и, выделяя каждое сказанное слово, отчеканил:

– Вы, милостивый сударь, видимо, настолько были увлечены вашей очаровательной спутницей, что не заметили, что было написано при входе в наш ресторан.

– И что же там было написано? – переспросил его огорошенный Борис.

– Читайте сами, – улыбнулся официант, – текст находится на первой странице меню.

Алина вырвала у Бориса буклет и, открыв титульную страницу, прочитала вслух:

– Уважаемые дамы и господа! Особенностью нашего меню является отсутствие цен. Это даёт возможность посетителю и официанту, чисто по-еврейски, торговаться за стоимость заказанных блюд.

Алина, позабыв о том, что хочет женщина, позабыв о бабьем лете, тут же взяла инициативу в свои руки. Торги с шутками, каламбурами и прибаутками длились не менее получаса. Их результатом стала сумма, исчисляемая 25 долларами вместо первоначальной в 600. На шум оживлённых торговых препираний выскочил удивлённый директор ресторана, который, ознакомившись с результатами публичной торговли, тут же пригласил Алину на работу в должности официантки. Хозяин экзотического заведения, виновато усмехаясь, удручённо пробормотал:

– За трёхлетний срок существования ресторана никому из посетителей не удалось переубедить ни одного из моих официантов хотя бы на гривну изменить предоставленный счёт.

Он удивился ещё больше, когда узнал, что Алина вовсе не является носительницей еврейской национальности.

Когда они вышли из ресторана, ублаготворённый Борис, посмеиваясь про себя, выпалил Алине:

– Ну, девушка, спасла ты меня от финансового краха. Не ожидал от тебя! Не думал, не гадал, что в твоей польско-армянской душе произрастают такие еврейские торговые способности.

– Да я и сама не предполагала, – смутилась Алина, – это, наверное, чудотворное воздействие твоего французского коньяка.

– А может, Алина, бросишь ты свою рутинную переводческую работу, – продолжал смеяться Борис, – и откроешь в своей безмятежной и тихой Швейцарии ресторанчик, похожий на тот, из которого мы только что вышли.

– Борис, ты со своим рестораном, кажется, решил всё-таки приблизить моё бабье лето, – отмахивалась от него Алина.

– Я когда-то был у вас в Швейцарии в альпийской деревушке Церматт, – вдруг вспомнил Борис. – Потрясающее впечатление. Никогда не забуду, как мы с женой сидели там, в уютном кафе, из которого открывался просто фантастический вид на пирамидальную гору Маттерхорн. Вот там в самый раз и открыть еврейский ресторанчик. Поверь, от посетителей отбоя не будет.

– Чудненько! – неожиданно быстро согласилась Алина, – только при непременном условии, что вы, доктор Буткевич, будете моим партнёром по этому заманчивому бизнесу.

Бориса такая перспектива не очень прельщала, он перестал улыбаться и замолчал. Алина, почувствовав перемену в настроении, взяла его под руку и указала на зелёный холм, неожиданно выступивший перед ними через прорехи окружающих его домов. Она менторским тоном заправского гида отчеканила:

– Это, Борис, конечно, не швейцарский красавец, четырёхтысячник Маттерхорн, его высота всего 413 метров, но есть в нём своё очарование. Называется он Высокий Замок. Мы сейчас совершим восхождение на его вершину, на которой оборудована смотровая площадка. С неё открывается великолепная панорама на древний город. Там, можно сделать прекрасные фотографии с тем, чтобы навсегда запомнить седой Львов и молодую красивую женщину Алину на его фоне.

Не очень крутой подъём по, вьющейся вокруг горы, серпантинной тропе занял не более четверти часа. В награду со всех сторон 360-градусного диска вершинного плато открылся обзор на сказочный город, названный ещё в 13 веке князем Данилой Галицким в честь своего сына Льва. Весенний воздух был наполнен сладким запахом прелого валежника и благоухающим ароматом только что распустившейся сирени. Сквозь россыпь ватных облаков просвечивались розоватые блики подступающей вечерней зорьки. Всё это вместе взятое создавало какую-то неописуемую благодать. Давно уже Борис не чувствовал себя так возвышенно и романтично. Похоже, что, окутавшая Бориса благостная нирвана, невольно передалась и Алине. После спуска они присели на парковую скамейку. Алина, против обыкновения своего, притихла, положив голову на плечо Бориса. Несколько минут молчания под сенью, распустившихся уже, белых свечек векового каштана показались Борису вечностью. Короткое затишье нарушила Алина. Призывно заглядывая ему глаза, она кротко попросила:

– Боря, пожалуйста, обними меня, если можно, покрепче, а то мне что-то зябко стало.

Заходящее солнце своим нижним краем уже коснулось горизонта, а из-за соседней Княжьей горы, и в самом деле, подул холодный ветерок. Притихшая Алина на секунду отпрянула от плеча Бориса и, не без едва уловимого кокетства, спросила:

– Боря, скажи мне откровенно. Я тебе, действительно, не нравлюсь или ты просто прикидываешься холодным и неприступным мужиком.

Если бы в этот момент парковая скамейка, на которой сидели они, перенеслась бы на театральные подмостки, то возникшую паузу режиссёр назвал бы не иначе, как немой сценой. Борис молчал. Его безмолвствие, как и подобает в подобных сценах, получилось затяжным. Алина, сама того не подозревая, ударила его ниже пояса, как в прямом, так и в переносном смысле этого слова. В прямом потому, что, несмотря на свою докторскую степень, она была женщиной сексапильной, которая возбуждала мужчин помимо их воли и сознания. Переносный смысл трактовался ещё сложнее, который Борис не мог объяснить даже самому себе. С одной стороны он внутренне соглашался, что такие женщины, как Алина, просто не могут, да, и по правде говоря, просто не имеют права не нравиться. Это, может быть, о них незабвенный Бендер говорил – «мечта поэта». Борис не был поэтом и, тем более, мечтателем. Он считал себя более чем прагматичным человеком. Тем не менее, Алина являлась конгломератом не только красоты и женского очарования, а и талантливого, во многих ипостасях, человека. Конечно же, на прямой вопрос Алины он просто обязан был ответить:

– Да, конечно, милая моя, ты мне очень нравишься!

Но Борис не сказал этого и продолжал молчать потому, что, с другой стороны, он боялся Алину, как боятся прикосновения к ярко пылающему костру, от которого можно получить ожог. Он чувствовал, что она неравнодушна к нему, что она, называя вещи своими именами, хочет затащить его в свою постель. Как там ни крути, по половой принадлежности Борис являлся мужиком, каковым его и обозвала Алина. Кому-кому, а себе лично Борис мог бы и признаться, что совсем не против провести последнюю украинскую ночь в номере у Алины. Больше того, он даже желает этого, отдавая себе отчёт в том, что эта ночь может стать просто незабываемой. Но именно этого Борис боялся просто панически. Он помнил и хотел помнить в дальнейшем только одну женщину, которая является матерью его детей, свою ненаглядную Татьяну, которую любил даже не в самый подходящий для этого момент. Всё-таки истинным кредом Бориса как учёного являлся аналитический разбор ситуации. Эта самая аналитика напоминала ему «золотое правило механики»: «выигрываешь в силе, проигрываешь в расстоянии и наоборот». В данной ситуации Борис не хотел как выигрывать, так и проигрывать. Тем самым мысленный разбор полётов был закончен.

Тем временем, Алина снова прижалась к Борису и томно протянула:

– Так нравлюсь или не нравлюсь, Боренька?

– Послушай, Алина, если я скажу, что не нравишься, то я явно покривлю душой. Ты вызываешь у меня огромную симпатию и импонируешь мне. Я рад нашему знакомству. Но…

– Вот этого не надо, – бесцеремонно перебила его Алина, – никаких но. Ты говоришь, словно выступаешь на заседании Учёного Совета. Я знаю, ты сейчас скажешь, что безумно любишь свою жену. Ну и продолжай любить её на здоровье. Но какое это имеет отношение к нашему маленькому роману?

От такой концепции, изложенной Алиной, Борис неожиданно вздрогнул и, решительно отстраняясь от неё, еле слышно спросил:

– А ты, Алина, любишь своего мужа?

– Люблю ли я своего Леона? – тихо переспросила Алина, – хороший вопрос. Не знаю, что и сказать. Здесь на лицо некая неоднозначность. Если и да, то совсем не так, как Татьяна Ларина любила своего Женечку Онегина.

– А вот с этого места, – оборвал её Борис, – если можно, поподробнее.

– Ладно, Борис, – решила вдруг Алина, – исповедоваться, так исповедоваться, – может быть, отпустишь грех мой.

– Вообще то, я не священник, не епископ и даже не раввин, – запротестовал Борис, – грехов не отпускаю и индульгенций не выдаю.

– Да и не надо, – согласилась Алина, – лучше послушай мою исповедь. Как тебе известно, родилась я в стольном граде под названием Киев как раз в том году, когда тогдашний генсек Никита Хрущёв на каком-то там съезде партии торжественно провозгласил, что «нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме».

Борис всё-таки не зря сдавал экзамен по истории КПСС при поступлении в аспирантуру. Он, мгновенно вычислив, что Алина на чёртову дюжину лет младше его, перебил её и сказал:

– Если мне не изменяет память, это было в 1961 году на 22-м съезде КПСС.

– Ну вот, пожалуйста! Ты, Борис, случайно не был знатоком в передаче «Что, где, когда», – неожиданно разозлилась Алина, – девушка хотела скрыть свой возраст, а тут такая эрудиция в, никому не нужной, политологии.

Борис хотел было извиниться, но Алина, не обращая на него никакого внимания, продолжила:

– До коммунизма никто из нынешнего, равно, как и из грядущего поколения не дожили. Зато мне, слава Всевышнему и Горбачёву, удалось дожить до перестройки. Родители мои, как писали тогда в анкетах, относились к категории служащих, по-нашему, интеллигенция. Отец работал учителем математики в обыкновенной школе, мать преподавала в техникуме немецкий язык. Сам понимаешь, заработки их были более чем скромные. Поэтому, моё пионерское детство не было избаловано марципанами. А я с детства мечтала о роскошной жизни, если не в королевских дворцах, подсмотренных в фильмах-сказках, то, по крайней мере, в фешенебельном коттедже у лесной реки.

Алина вырвала изо рта Бориса только что зажжённую сигарету и жадно затянулась ею, выпуская ему в лицо клубочки сизого дыма.

– Так твоя мечта о доме у реки осуществилась? – поинтересовался Борис, воспользовавшись паузой в рассказе Алины.

– Представь себе, что да, – закашлялась она от вдыхаемого табачного дыма, – я, и в самом деле, живу сейчас, в вилле, построенной моим мужем на лесной поляне. Но до этого надо было ещё дожить.

– Это, случайно, не являлось одним из пунктов твоего брачного контракта? – загадочно улыбнулся Борис.

– Нечего ухмыляться, товарищ знаток, – разгневалась Алина, – но об этом чуть позже, до этого ещё надо было дойти. Впрочем, в проницательности, тебе, Боря, не откажешь. Эта, действительно, была одна из причин моего замужества за совсем небедного уроженца Швейцарии.

– Алина, ты, кажется, окончательно продрогла, – встрепенулся вдруг Борис, – поехали в гостиницу, там у меня припасена бутылочка бренди, выпьешь чуть, чуть и сразу согреешься.

– Не бутылочкой, Боря, надо греть замёрзшую женщину, чтобы она оттаяла, – рассмеялась Алина, – да что с тебя взять, однолюба странного?

Через полчаса, разомлевшая от рюмки крепкого бренди и закутанная в гостиничный плед, Алина неторопливо продолжала свой рассказ.

– Ты понимаешь, Боря, – признавалась она, – я и в аспирантуру-то пошла, как говорят, не по велению сердца, не за хрустальной мечтой заняться наукой, а потому, что знала, что аспирант рано или поздно становится доцентом, который получает шикарную по тем временам зарплату, превышающую три сотни рублей.

– Как бы там ни было, Алина, – прервал её Борис, – но для этого всё-таки надлежало написать диссертацию, совместимую с научным трудом.

– Да без особого напряжения написала я эту диссертацию, но никогда бы не защитила её, если бы не переспала со своим научным руководителем, более чем именитым членом-корреспондентом Украинской Академии наук, – сквозь слёзы проронила Алина.

Борис молчал, не зная, как успокоить Алину. Он ведь и сам был аспирантом и до него доходили слухи, что для аспирантов женской национальности пропуском для защиты диссертации является совместная постель с их руководителем. Но он не особо верил этим слухам, этим кривотолкам, не представляя, как именитые профессора, которых он чтил и уважал, могут склонять своих диссертанток к половой близости. Грустные думы Бориса снова прервала Алина. Она, отпивая из рюмки очередной глоток бренди, продолжила своё покаяние:

– В конце-концов, я стала кандидатом наук, получила учёное звание доцента. Но тут грянула гласность, перестройка, Горбачёв, Ельцин и прочая трахамудия, связанная с необратимыми процессами в обществе. Весомая ранее зарплата доцента в одночасье превратилось в то, что в народе называют «пшик». Вот с этим «пшиком» я и промучилась несколько лет, не имея возможности купить себе даже кое-что из косметики. Но тут неожиданно подфартило. Цепь неудач прервалась неожиданной поездкой на симпозиум в Цюрих. В то время выехать заграницу было нонсенсом, сплошным везением.

– Это, как в том анекдоте, – перебил Алину Борис.

– Мария Петровна! Ну, как вам, заслуженному человеку, коммунистке, члену парткома удалось стать валютной проституткой?

– Ну, как, как?.. Просто повезло!

– Браво, Борис! Сущая правда! – вырвалось у Алины, – вот так и мне повезло. Только не стать проституткой, а связать себя семейными узами с богатым, надёжным и симпатичным гражданином сказочного государства под названием Швейцария.

– Мне не послышалось, Алина, – полюбопытствовал Борис, – что на первое место ты поставила эпитет богатый, и только потом все остальные.

– Нет, ты всё правильно понял, – понизила голос Алина, – когда я принимала решение выходить за него замуж, во главе угла стоял его счёт в знаменитом Национальном банке Швейцарии. Я своими глазами видела, что итоговая сумма составляет там несколько миллионов франков.

– Похоже, что как в финансах, так и в романсах, у тебя нет проблем, – философски подытожил Борис.

– В денежной наличности я, действительно не нуждаюсь, – подтвердила Алина, – но проблема остаётся. Она состоит в том, что в качестве приданого я принесла своему Леону не свой острый, аналитический и рациональный ум, не свои способности к научным исследованиям и даже не свой талант мягкой, покладистой и доброй женщины, воспринимающей жизнь таковой, какой она является на самом деле. Из всех моих добродетелей, лежащих на предсвадебном алтаре, он принял только естественно-белый цвет моих волос, голубые глаза и другие женские прелести, которые, полагаю, не прошли и мимо твоего внимания.

– С финансами ясно, – согласился Борис, – а что же всё-таки с романсами?

– А вот с романсами дело дрянь, – грустно заметила Алина, – серенады под балконом моего коттеджа мне, конечно, никто не поёт. Проблема состоит в другом. Нет романтизма в моих отношениях с мужем, нет какой-то искры, которая должна поддерживать повседневное пламя, если и не любви, то хотя бы страсти, обожания и неравнодушия.

Алина хотела налить себе ещё немного бренди, но бутылка была пуста. Борис, взволнованный её повествованием, незаметно для себя, выпил бутылку не столь зелёного, сколько коричневого змия.

– Боря, – жалобно попросила Алина, – я так разжалобила сама себя, что хочу ещё выпить.

– Если женщина хочет, – рассмеялся Борис, – то приглашаю её разбудить бабье лето в гостиничный бар.

В баре царил полумрак, едва заметно рассекаемый радужной подсветкой у эксклюзивной стойки, имитированной под красный кирпич. Невидимый саксофон томно выводил грустную мелодию популярной джазовой композиции «Осенние листья». Борис заказал себе неизменный коньяк, а Алине – ярко-зелёного цвета коктейль «Мохито». Печальная и немного отрешённая джазовая мелодия слегка теребила нервные окончания и создавала благостный душевный комфорт. Алина, неспешно потягивая свой тонизирующий «лонг-дринк», прикоснулась разрумяненной щекой к лицу Бориса и мягко проговорила:

– Спасибо тебе, Боря, что привёл меня сюда. Мне хорошо в этом баре, мне хорошо с тобой.

Борис зарделся пунцовой краской и, не зная, что ответить, неожиданно для себя, выпалил:

– Алина, скажи мне, только откровенно, ты любишь своего Леона?

– Ну, Боря, вопрос, прямо скажем, не очень-то мужской, – возмутилась Алина, – но, я тебе отвечу. Если и люблю, то, как сказал поэт, странною любовью, и совсем не так крепко, как ты любишь свою жену.

– Значит, твой брак основан на холодном и беспристрастном расчёте, – заключил свои рассуждения Борис.

– Можно и так сказать, – усмехнулась Алина, – но лучше, если бы моим мужем был Борис Буткевич.

– Но, почему? – растерялся Борис, – чем я заслужил такую высокую должность?

– Во-первых, потому, что ты мне нравишься, – шепнула Аина ему на ухо, – а, во-вторых, нет, это, пожалуй, даже, во-первых, потому, что мы единомышленники, люди одной ментальности, говорим на одном языке, не только по фонетике, а и по иносказаниям и различным, одним нам понятным, сленгам, жаргонам и феням.

– Но ты же великолепно знаешь немецкий, – перебил её Борис, – он же, в конце-концов, является неотъемлемой частью твоей специальности.

– Всё это так, – отрезала Алина, – но ты не представляешь себе, как ликует моё сердце, когда я иногда слышу в говоре своих швейцарских соотечественников русский акцент.

– Я понимаю, Алина, – поддержал её Борис, – что для тебя, как, впрочем, и для меня, русский акцент это понятие не столь орфографическое, лингвистическое или этимологическое, сколько некий образ, который напоминает нам о грибке в детском саду, звуке горна в пионерском лагере или об ученической ручке с пером № 11 в первом классе.

– А ещё это пионерский галстук, белый школьный передник и комсомольский значок, – воодушевилась Алина, – а также конфеты подушечки и бисквитный торт в кондитерской, докторская колбаса и килька в томатном соусе в гастрономе, стакан газированной воды с сиропом крюшон и пирожки с ливером за четыре копейки. А ещё было бы уместно присовокупить сюда есенинскую берёзку, уральскую рябинушку и киевские каштаны.

– Да этот список можно продолжать до бесконечности, – продолжала Алина, – но, в конечном итоге, русский акцент мы впитали с молоком матери, неважно в Москве, в Киеве, в Биробиджане или в каком-нибудь Урюпинске.

– А ещё важно, – менторским тоном провозгласил Борис, – что, наверное, русский акцент в нашем с тобой контексте – это не просто речевая принадлежность к русскому народу, а, надо полагать, духовная общность людей, родившихся в одной стране.

– Боря, очнись, пожалуйста, – затормошила его Алина, – ты не на симпозиуме, а в ночном баре. Давай, лучше, выпьем за русский акцент, где бы он ни звучал, в Нью-Йорке или в Париже, в Берлине или Лондоне, в Иерусалиме или в Цюрихе. Давай, Боря, выпьем на прощание. В Львове говорят «Будьмо!», а в Тель-Авиве «Лехаим!».

К обеду следующего дня Алина и Борис прощались в киевском аэропорту «Борисполь». Они сидели в кафе международного терминала «А», где неделю назад Борису пытались всучить эспрессо за 12 долларов. Сегодня они пили его бесплатно, барменшей оказалась бывшая одноклассница Алины. Пути господние поистине неисповедимы, тем более в аэропорту, где на заоблачной высоте пересекаются трассы, ведущие во все уголки голубой планеты. Борис ещё не знал, что уже к концу года одна из таких аэрониточек приведёт его в другой аэропорт, где в швейцарском городе Берн его будет встречать белокурая красавица Алина, в руках у которой вместо традиционного букета цветов будет хромированная чёрная фляжка, заполненная его любимым коньяком «Courvoisier VSOP». Борис, прилетит туда на выставку геодезической приборов, организованной швейцарской фирмой «Leica Geosystems», где работают Алина и её муж Леон. Он своими глазами увидит их роскошный дом на зелёной лужайке, где ему будет предоставлена комната, в которой он проживёт несколько совсем не тягостных дней. Венцом поездки станет приобретение Борисом для своего института суперсовременного GPS-приёмника по небывало низкой цене, устроенной Алиной. Но всё это будет потом.

А сейчас Алина, забыв про остывший кофе, грустно смотрела в окно на взлетающие самолёты и тихо напевала строчки из забытой уже песни Вахтанга Кикабидзе:

«Вот и всё, что было, вот и всё, что было, ты, как хочешь это назови, для кого-то просто лётная погода, а ведь это проводы любви. По аэродрому, по аэродрому, лайнер пробежал, как по судьбе, и осталась в небе светлая полоска, чистая, как память о тебе».

– Боря, до твоих ушей долетело, что я пропела? – едва слышно спросила Алина.

– Конечно, докатилось, – отрывисто подтвердил Борис, – что-то невероятно грустное, щемящее сердце и очень осеннее, а ведь сейчас весна.

– Ну, слава Богу, кажется, дошло, – тягостно вздохнула Алина, – а ведь это те самые слова, которые я хочу сказать тебе на прощание.

Борис не был сентиментальным мужчиной, но сейчас неожиданно для себя растрогался, и хотел было сказать Алине, что он не заслужил этих, саднящих душу, слов. Но тут раздался звонко-дребезжащий голос аэродромного диктора:

– Уважаемые пассажиры! Объявляется посадка на самолёт авиакомпании «Эль Аль», следующий рейсом 0714 по маршруту Киев – Тель Авив.

Борис, забыв обо всём на свете, порывисто обнял Алину, прикоснулся своими устами к её пухлым губам, и не в силах оторваться от них отпрянул в сторону и, не оборачиваясь, побежал в сторону паспортного контроля.

Глава 36. Контрольный выезд

Когда через несколько часов шасси «Боинга» коснулись посадочной полосы тель-авивского аэропорта имени Бен-Гурион, Борис облегчённо вздохнул и торжественно сказал самому себе:

– Ну вот, я и вернулся домой!

Примерно также он говорил, когда возвращался в Москву из восхождений на горные вершины Кавказа, Памира и Тянь-Шаня или с геодезических изысканий, проводимых в Сибири и на Чукотке. Но это было совсем другое. Там домом называлась его квартира на Арбате, а здесь под родными пенатами подразумевалось столь крошечное, сколь и независимое государство Израиль.

Едва Борис успел переступить проходную своего института, как на первом же лестничном пролёте столкнулся с директором. После краткого:

– С приездом, Борис, рад тебя видеть живым и невредимым, – он тут же пригласил его к себе в кабинет.

Даже, не соизволив задать традиционный вопрос:

– Как было? Как прошёл доклад? – Ури Векслер без всяких предисловий пророкотал:

– Всё, доктор Буткевич, праздник закончился, симпозиумы, научные выступления, статьи в толстых журналах – всё в сторону. Начались производственные будни.

Борис понял, что директор совсем неспроста так возбуждён. Наверняка, на то были причины, и Ури Векслер не преминул тут же их выложить.

– Понимаешь, Борис, – повысил голос директор, – до меня дошли слухи, что практически все работники твоего отдела не соблюдают трудовую дисциплину.

– В чём, господин директор, это выражается конкретно, – поинтересовался Борис, – и, если можно, не по слухам, а по фактам.

– Фактов у меня, к сожалению, нет, – снова повысил голос Ури Векслер, – но информация поступила от людей, которым я склонен доверять.

– Доверяй, но проверяй, господин директор, – улыбнулся Борис, – так, по крайней мере, мере поступал руководитель революционной контрразведки Феликс Дзержинский.

– К чёртовой матери вашего Дзержинского вместе с его русской контрразведкой, – сорвался на фальцет директор, – у меня тут своих шпионов хватает, вашего, кстати, русского происхождения.

Здесь Ури Векслер имел в виду главного специалиста отдела программирования Мишу Пельцера, который, действительно, совершил невиданный до сих пор служебный подлог. Это был супер талантливый во всех отношениях инженер, с широким кругозором и необозримой эрудицией, выпускник Московского физико-технического института. Вышеупомянутый Миша часть своего безграничного таланта направил на то, что директор только что назвал подлогом. Назвал неправильно. То, что сделал умный Михаил, на языке юриспруденции называется преступлением, суть которого заключалась в следующем.

Все работники института при приходе на работу отмечали свой пропуск на электронном устройстве на проходной. Это устройство автоматически фиксировало время прихода и ухода с работы и считывало фамилию, имя и номер удостоверения личности каждого работника. В конце каждого месяца посредством компьютерной техники полученные данные передавались в бухгалтерию для начисления зарплаты. Фишка заключалась в том, что всеми этими компьютерными прибамбасами как раз и заведовал умный мужик Миша Пельцер. Его инженерный фарс заключался в том, что он как грамотный программист, совместимый с современным понятием хакер, нашёл шифр для вхождения в засекреченный файл, где помещались все данные о передвижении работников через проходную. Остальное было уже делом техники, техники не компьютерной, а умения Михаила отметить в этом конспиративном файле своё прибытие и убытие с работы, не переступая при этом проходную института. Миша, конечно, не особо злоупотреблял своей инженерной рационализацией, но семь дней в течение месяца позволял себе уходить в незаконно оплачиваемый отпуск. Совсем несложно подсчитать, что каждый год как минимум за 80 дней Михаил получал незаработанные деньги. Сколько лет продолжался этот подлог не известно даже Всевышнему. Однако, finite la commedia, что в переводе с итальянского означает «концерт закончен». Импровизированный Мишей Пельцером концерт закончился совершенно неожиданно как для него, так и для всех окружающих, когда в городе случились перебои в подаче электроэнергии и электронный прибор на проходной целый день не работал. Работникам было временно предложено отмечать своё убытие и прибытие на специальном бланке, который потом передавался в отдел кадров. Когда на следующий день после возобновления подачи электроэнергии одна из работниц этого отдела вручную вносила записи из этого бланка в память компьютера, у неё на дисплее высветилась только фамилия Михаила, которую он собственноручно внёс через час после прекращения подачи электричества. На такую мелочь компьютерный гений господин Пельцер не обратил внимания в своём хитроумном плане, что и явилось поводом судебного разбирательства. В конечном итоге, усилиями хорошего адвоката, Михаил отделался отнюдь не лёгким испугом, не таким большим денежным штрафом в казну государства и увольнением с работы с запретом работать в государственных институтах. Самое страшное, что своей противозаконной рационализацией Михаил Пельцер наложил совсем не маленькое пятно на репатриантов из стран СНГ, многих из которых израильский истеблишмент без всякого повода относил к русской мафии.

После не очень лирического отступления на тему русских шпионов Ури Векслер продолжил:

– Так вот, господин Буткевич! Мне доложили, что твои люди вместо того, чтобы находиться на полевых объектах пустыни Негев, Голанских высотах, горах Самарии и Иудеи или хотя бы на средиземноморской равнине, неоднократно были замечены в торговых центрах и кофейнях Тель-Авива, и это в полдень, в самый разгар рабочего дня.

Несмотря на работающий кондиционер в просторном директорском кабинете, лицо Бориса покрылось испариной. В чём-то директор был, конечно, прав. Дело в том, что отдел, который возглавлял Борис, отличался от других структурных подразделений института своей спецификой. Ведь рабочий день его подопечных проходил не в, охлаждённых кондиционером, кабинетах института, а при 40-градустной жаре на раскалённых от испепеляющего солнца весях Израиля. Они не обязаны были отмечать свой пропуск. Их проходной являлись скалистые горы и жаркие пустыни, приморские дюны и солончаки Мёртвого моря. Один раз в неделю в каждое воскресенье все полевые работники приезжали в институт на своих джипах-внедорожниках. Для Бориса это был тяжёлый день. Он выдавал своим подопечным технические задания на неделю. Всего их было тридцать человек, распределённых по десяти бригадам. По получению работы все они разъезжались по объектам, отдалённость которых составляла в среднем 100 – 150 километров от института. Зная всё это в деталях, Борис, будто бы оправдываясь, сказал:

– Видите ли, господин директор, я вполне допускаю, что некоторые из моих работников могли иногда в разгар рабочего дня посетить кафе. Но поверьте, при всём моём желании, проконтролировать, где в данный момент находится каждый из них, я не могу просто физически, да и, честно говоря, просто не хочу.

– А вы всё-таки постарайтесь, – гневно проронил директор, – ведь, в конечном итоге, вы несёте полную ответственность за них.

– Не за них, господин директор, – поправил его Борис, – а за качество и своевременность работ, которые они выполняют. Я ни в коем случае не буду устраивать слежку за своими кадрами, выполняя, не свойственные моему статусу, полицейские или того хуже надзирательные функции. А ещё я не хочу уподобляться Юрию Андропову, по указанию которого работники компетентных органов средь бела дня останавливали людей на улице и спрашивали, почему они не на работе.

– Простите, Борис, – заинтересовался Ури Векслер, – а кто такой, собственно, Юрий Андропов?

– Это не кто иной, как бывший председатель КГБ СССР, – саркастически улыбнулся Борис, – который после смерти Леонида Брежнева стал генеральным секретарём ЦК КПСС, руководителем советского государства.

– Брежнева, помню, Горбачёва помню, Ельцина помню, Путина сегодняшние газеты не дают забыть, – рассмеялся Ури Векслер, – а вот Андропова не припоминаю.

– Это, наверное, потому, – заметил Борис, – что он находился у власти менее двух лет, будучи очень больным человеком. А вот советским людям того поколения он запомнился очень хорошо.

– Чем же, если не секрет? – полюбопытствовал директор.

– Как раз тем, что вы пытаетесь мне навязать, – недовольно отрезал Борис.

– Вы только представьте себе московский кинотеатр, находящийся чуть ли не у самого Кремля, – продолжал Борис, – часы на его башне показывают полдень. К кинотеатру, вместимостью в несколько сотен мест, подкатывается с десяток автобусов, откуда выскакивают милиционеры. Они перекрывают все выходы из кинозала, в котором внезапно зажигается свет и всех, испуганных и ничего не понимающих, зрителей под руки выводят из зала и насильно сажают в автобусы, которые отправляются в отделения милиции.

– Очень увлекательно рассказываете, Борис, – перебил его директор, – и что же дальше стало с арестованными людьми, и какое, простите, отношение ко всему этому имею я?

– Самое прямое, господин директор, – насупился Борис, – у всех у них отобрали паспорта, спросили, где они работают и что делают в рабочее время в кинотеатре. Покойный генсек, как и вы, господин директор, хотел навести порядок в трудовой дисциплине.

– А знаете, Борис, с одной стороны, возможно, этот ваш Андропов был прав, – поднял директор в знак одобрения вверх большой палец, – а с другой, это противоречит принципам демократического государства, каковым СССР всё-таки считался.

– Вот именно, что считался, – возразил Борис, – в основном, в тезисных программах его коммунистического руководства.

– Я вот, что подумал, Борис, – уже миролюбиво сказал Ури Векслер, – чёрт с ней с этой демократией. Давайте мне список ваших работников с указанием мест, где они сегодня находятся, и мы с вами вместе совершим проверку их присутствия на объекте и посмотрим качество выполнения работ. Не забывайте, что на должность директора я упал не с неба, а именно с того места, что в геодезии называется «полем». Так что в этом я кое что понимаю.

Когда Борис принёс директору список, он несколько минут внимательно изучал его, а затем ткнул пальцем в графу, где было написано «бригада № 9, руководитель инженер Аркадий Исаков, помощники Леонид Сахаров и Олег Шарнопольский, город Хайфа, кадастровая съёмка.

– Вы, что специально выбрали бригаду, где говорят на иврите с русским акцентом, – удивился Борис.

– Именно так, – подтвердил директор, – искал фамилии с окончанием «ов», чтобы не ошибиться. Хочу посмотреть, как работают именно русские геодезисты.

– С тем, чтобы удостовериться, – мрачно констатировал Борис, – что именно русские нарушают трудовую дисциплину и наносят урон государству Израиль.

– Да о чём вы говорите, – прервал Бориса директор, – всем известно, что именно русский акцент превалирует в разговорной речи многих израильтян, именно русская диаспора – самая большая в Израиле, именно русские репатрианты создали это государство и на сегодняшний день именно, благодаря ним, наша страна расцветает. Да что там говорить. Мой дед родился в Белоруссии в городе Витебск, где, кажется, жил известный художник Марк Шагал. Получается, что я тоже из русских. Ладно, Борис, некогда оправдываться, поехали!

Когда директорская «Мазда – Лексус» въехала в Хайфу и приблизилась к объекту, Борис облегчённо вздохнул: ещё издалека он заметил желтоватого цвета верхнюю головку антенны GPS-приёмника. Это означало, что его работники были на месте. Ури Векслер учтиво поздоровался с ними и, попросив не обращать на него внимания, стал наблюдать за их работой. Борис хотел было дать им некоторые указания, но директор прервал его:

– Уважаемый доктор Буткевич, вас здесь нет. Видите, за кипарисами, в метрах двухстах отсюда, виднеется красный тент. Это кафе под названием «Мандарин», где готовят замечательный кофе. Ждите меня там, я буду через четверть часа.

Минут через двадцать Ури Векслер подошёл к столику, за которым сидел задумчивый Борис: он, конечно, переживал за своих, которым, без всякого сомнения, Ури сделает сложный тест для проверки их профессионализма. Посмотрев на своего директора в упор, Борис не заметил на его улыбающемся лице какого-либо разочарования. Он, не выдержав паузы, спросил:

– Какое впечатление произвели на вас мои ребята?

Ури Векслер расплылся в благожелательной улыбке и, потирая почему-то руки, радостно воскликнул:

– У твоих работников, Борис, имеется только один существенный недостаток, который напрямую на качество их работы не влияет: они просто ужасно говорят на иврите.

– Это, действительно, чудовищно, – пришлось согласиться с директором Борису, – а что же касательно самой работы?

– Тут вопросов нет, – улыбнулся Ури Векслер, – изумительные ребята. Знают, что делать, понимают, как делать, а главное, как я заметил, делают свою работу с удовольствием.

– Значит, это правильно, господин директор, – обрадовался Борис, – что я требую от своих работников высокого качества работ и выполнения её в срок, и, ни в коем случае, не занимаюсь слежкой и надзором за тем, в каком кафе они находятся.

– Ладно, Борис, убедил! – согласился директор, – облаву по кинотеатрам и ресторанам устраивать не будем, а сейчас приглашаю тебя на обед в один уютный ресторанчик, на склоне горы Кармель.

Выражаясь языком дипломатов, обед проходил в более чем дружественной обстановке. Сначала Ури Векслер долго убеждал бросить Бориса курить и таки вырвал у него слово в ближайшее время сделать это, пообещав, что сделает всё, чтобы торжественно отметить это событие, если оно, конечно, произойдёт. Самое парадоксальное, что именно усилиями директора, а не врачей, которые давно предписывали ему бросить пагубную привычку, Борис нашёл в себе силы покончить с ней. Ещё интереснее, что месяца через два после этого неординарного события, Борису позвонила секретарша директора и попросила срочно пройти к боссу. Когда он переступил порог кабинета, то увидел, стоящего во главе стола, директора с бокалом кока-колы в поднятой руке и всех его заместителей. Все в один голос дружно выкрикнули Борису «Мазл тов» (в переводе с идиша «мазл» означает везение, удачу или счастье, а «тов» – хороший, добрый). Ури Векслер, как и обещал, не забыл отметить такой неординарный поступок Бориса, пригласив для этого всё руководство института. Мелочь вроде бы. Ну, подумаешь, человек бросил курить. Так нет, поздравили, как говорится, прониклись и выпили по этому поводу безалкогольные напитки. Когда Борис рассказал об этом Татьяне, она втайне от него узнала номер телефона Ури Векслера и без всяких колебаний позвонила ему и горячо поблагодарила за содеянное. Она, буквально сквозь слёзы, говорила ему:

– Миллион благодарностей вам, Ури, за то, что вы сотворили чудо, которое я не смогла свершить ни как врач, ни как жена. Громадное спасибо! Я ваша должница!

– Ну, если должница, – рассмеялся директор, – то запишите меня к себе на приём. Борис говорил, что вы чудесный врач-невролог. В последнее время нервы у меня совсем расшалились.

– Я должна вам признаться, Ури, – нарочито серьёзным тоном проговорила Татьяна, – что я не только доктор, а ещё и, в некотором роде, экстрасенс. Даже сквозь телефонную трубку чувствую вашу ауру, я вижу, что с нервами у вас всё в порядке. Но, если случится что-то экстраординарное, я всегда к вашим услугам.

Тем временем, обед затягивался. Виной тому была нескончаемая вереница салатов, фалафеля, тхины и других закусочных блюд, которые смуглый официант хаотично разметал на многочисленных маленьких тарелочках по всей поверхности стола. Не завсегдатаю этого эксклюзивного арабского ресторана, живописно вписавшегося в горную террасу с видом на морской залив, могло показаться, что стол накрыт на дюжину человек. Посетители, впервые оказавшиеся здесь, по неопытности не дотягивают до основных мясных блюд: шаурмы из бараньего сала или дивного кебаба, приготовленного из всё той же свежей баранины. Но была ещё одна причина того, что Ури и Борис задержались в этом ресторане.

Глава 37. Женская репатриация

Всё началось с того, что директор, как бы невзначай, спросил:

– Борис, не можете ли вы приоткрыть мне одну тайну. Почему большинство русских женщин, работающих у нас в институте, разведены? Я читал, что количество разводов в русской общине в четыре раза превышает аналогичную статистику среди коренных израильтян. Почему?

– Господин директор, – чуть не подавился шаурмой Борис, – я не социальный работник, а геодезист, мне трудно сказать, почему так сложилось у нас в институте. А почему вы спрашиваете?

– Ну, знаешь, Борис, – воспламенился Ури Векслер, – руководитель должен знать своих работников не только по их производственным показателям.

– Смотрите, я докторат на эту тему не писал, хотя, возможно, кому-то из социологов следует взяться и за эту тему, – проговорил Борис, – вместе с тем её следует разделить на две составляющие.

Относительно первой из них Борис рассказал, что насколько ему известно, часть женщин из СНГ приехали оттуда вдовами: у одной муж погиб в аварии буквально за неделю до её выезда в Израиль, ещё у двоих мужья скончались в молодом возрасте после тяжёлой и неизлечимой болезни. Приехавших из СССР одиноких женщин в статусе разведенных не так много. Да и в стране победившего социализма лицам слабого пола было принято держаться за своих мужей. Доходило до того, что, если супруг вёл себя неподобающим образом, то жена ходила жаловаться на него в партком по месту работы.

– А что такое партком, – перебил Бориса Ури Векслер, – это такое специальное место, где можно распускать нюни, изъявлять неудовольствие и предъявлять претензии.

– Да не совсем, – отмахнулся Борис, – это что-то вроде нашего рабочего комитета, только с громадными полномочиями решать, что надо, а в большинстве случаев, что не надо.

– Получается, – рассмеялся Ури Векслер, – что в наш рабочий комитет приходят жаловаться на своего директора, а в ваш партком на своих мужей.

– Так получается, – не стал возражать Борис, – но я бы хотел обратить ваше внимание на вторую составляющую, которая свидетельствует, что подавляющая часть разводов наших женщин состоялась уже здесь в Израиле, после их репатриации.

– Наверное, после сибирских холодов, – предположил Ури Векслер, – жаркое израильское солнце растопило сердца русских красавиц.

– Не знаю, как влияет солнце на статистику разводов, – пожал плечами Борис, – но здесь, как мне кажется, причины более глубокие. Переезд в новую страну всегда связан с трудностями, бытовыми сложностями и многочисленными крупными и мелкими проблемами. Не все семьи это выдерживают.

Борис объяснил, что проблемы, связанные с кардинально новым укладом бытия влекут за собой необратимые процессы в изменившемся самосознании женщин.

– Я не понял, что подразумевается под процессами, которые ты называешь необратимыми? – полюбопытствовал Ури Векслер.

– Это, прежде всего, – мрачно заметил Борис, – потеря статуса их мужей, работа которых на прежней родине являлась залогом материального уровня семьи.

Он поведал своему директору, что его сосед, в возрасте 52 лет, который в чине полковника занимал должность начальника финансового отдела военного округа, вбив себе в голову, что никогда не выучит иврит, уже несколько лет работает в ешиве (ортодоксальное еврейское религиозное учебное заведение) в должности уборщика. Здесь имеет место не только потеря высокого положения, своеобразного падения с Олимпа на грешную землю, а и существенное изменения уровня материальных благ. Жена этого полковника, хорошо сохранившаяся для своих 45 лет, статная и видная блондинка, убежала от своего бывшего финансиста к материально обеспеченному израильскому бизнесмену. Борис привёл ещё одно подтверждение правильности своего суждения. Сотрудница его жены, врач-рентгенолог, уже не блондинка, а жгучая брюнетка с Украины, разводится со своим мужем, работавшим в Челябинске главным инженером металлургического комбината. По советским меркам зарплата у него там была более чем высокая, не говоря уже о положении в обществе, которое он занимал. Но вся беда в том, что в Израиле нет металлургических комбинатов, и бывший главный инженер, в подчинении которого было, как минимум, несколько тысяч работников, в одночасье становится охранником в супермаркете. Его эффектная жена не заставила себя долго ждать, и как только на её пути появился разведенный профессор-ортопед, тут же выскочила за него замуж.

– Поймите, господин директор, – заявил Борис, – это только те примеры, которые я знаю. А их, поверьте мне, по стране великое множество, которые, в конце концов, в своей совокупности превращаются в тенденцию.

Ури Векслер молчал, задумчиво помешивая ложечкой кофе, в который он забыл положить сахар. А Борис тем временем продолжал излагать свою экспресс-версию, о причинах, почему русские женщины разводятся со своими мужьями.

– Понимаешь Ури, – взволнованно говорил он директору, – ты, наверное, слышал, что в России на душу населения выпивают около 16 литров спиртных напитков в год, в то время, как в Израиле этот показатель составляет 2.5 литра. Если одно разделить на другое, то получится, что в России пьют в шесть с половиной раз больше, чем на Святой земле. Это, так сказать, по официальной статистике, что же касается России, то там выпивают гораздо больше, чем публикуется.

– Постой, Борис, – остановил его директор, – зачем ты мне всё это рассказываешь, какое это имеет отношение к нашей теме?

– Самое, что ни есть прямое, – взволнованно отозвался Борис, – я уверен, что чрезмерное потребление алкоголя среди репатриантов неизбежно потянуло вверх кривую разводов среди русских.

– Тебе, Борис, и в, самом деле, пристало писать докторат на тему разводов, – скривил своё лицо в улыбке директор.

– Никакого доктората я писать не собираюсь, – отрубил Борис, – а по поводу далеко не анонимных русских алкоголиков скажу ещё несколько слов.

Борис объяснил, что именно потеря статуса, резкое понижение материального уровня и привело к повышению алкогольных возлияний. Благо русский человек, а, если даже и не русский, то, по крайней мере, родившийся в России, привык своё утешение искать не в церкви или в костёле, не в мечети или в синагоге, а в бутылке, наполненным 40 градусным напитком, придуманным русским химиком Менделеевым. Благо в этом плане для русского человека Израиль казался настоящим Клондайком: бутылку водки в то время можно было купить по цене меньше трёх шекелей, в то время, как килограмм курицы стоил более десяти шекелей. Борис знал, человека, большая часть жизни которого прошла в Заполярье. Он знал, когда в близлежащем супермаркете был, так называемый, «discount» и цена бутылки снижалась ровно до двух шекелей. Этот израильский полярник покупал два ящика этой самой водки, так сказать оптом и впрок. Понятно, что быстрое опустошение содержания этих ящиков не проходило бесследно, как для бывшего жителя тундры, так и для других потребителей. Пьянство – не самое лучшее, что придумало человечество несколько сотен лет тому назад. Закономерным его следствием являлось, что искавший весь жаркий день работу и в очередной раз, не найдя её, русский репатриант заполнял себя дешёвыми спиртовыми парами. А дома жена, которая не имела ни малейшей возможности купить себе даже дешёвую косметику, не говоря уже о модной одежде, тратит последние деньги на дешёвую колбасу, чтобы сделать детям бутерброды в школу. Тут в образе законного мужа является, едва держащееся на ногах, создание. Просто замечательно, если это пошатывающееся приведение, буркнув что-то непонятное, отправляет себя спать. Но большинству потребителей дешёвого напитка хочется продолжать функционировать, что в их затуманенном понимании означает глумиться и издеваться над собственными домочадцами и, в большинстве, таких случаев колотить собственных детей и жену. В СССР далеко не все жёны обращались по этому поводу в партком, подавляющее большинство вынуждено было терпеть пьяные выкрутасы своих нетрезвых мужей. Здесь, в Израиле, в демократическом государстве, женщины обрели второе дыхание, избавляясь от неугодных и ненужных им половинок через развод.

– Послушай, Борис, – похвалил его директор, – тебе не зря присудили докторскую степень. Ты мне всё очень доходчиво объяснил. Но тут есть ещё одна сторона медали. Согласно основному закону природы: если в одном месте что-то уменьшается, то в другом – обязательно прибавится и наоборот.

– Я не очень понимаю, что вы имеете в виду, господин директор, – растерялся Борис.

– Я полагаю, – воодушевился Ури Векслер, – что если, так сказать, на брачном рынке появляется больше свободных и, надо сказать, симпатичных женщин, чем было раньше, то неизбежно должен уменьшиться поток свободных мужчин, которые хотят создать новые семьи.

– Браво, господин директор, – радостно воскликнул Борис, – вы правы, всё сходится. Только должен внести в ваши умозаключения одну, но существенную поправку. В подавляющем большинстве русские женщины во второй раз выходят замуж за коренных израильтян, внося тем самым свой посильный вклад в быструю интеграцию русских репатриантов в израильское общество.

Ури Векслер был прав: Борис был вполне способен написать диссертацию на тему: «Влияние проблем репатриации русских женщин на изменение их семейного статуса». Однако даже он не ожидал от себя неких экстрасенсорных способностей, дара, который можно назвать ясновидением. Просто не прошло и месяца после беседы с директором, как в институте стали происходить события, которые иначе, как чудотворными не назовёшь.

В картографическом отделе института работала уроженка города Киева, симпатичная женщина, в возрасте, приближающемся к бальзаковскому. Ирина Мильман, так звали стройную, с узкими плечами, но с крутыми бёдрами сероглазую шатенку, которую невозможно было не заметить даже в толпе людей. Столкнувшись с ней, в узких коридорах института любой мужчина, по крайней мере, четверть часа не мог себя заставить думать о работе. Ирина причислялась к категории разведённых женщин. Поговаривали, что муж у неё в прошлой жизни был профессором, специалистом по русской лингвистике. Учёные по славянскому языкознанию в Израиле не требовались, и по слухам, витающим в институте, муж Ирины то ли спился, то ли вернулся в Киев. Так случилось, что у заместителя директора доктора Яира Гринвальд от онкологического заболевания скоропостижно скончалась жена. Надо сказать, что Яир ещё при жизни жены положил глаз на обольстительную репатриантку. Но сохраняя верность жене и производственную субординацию, он прикасался к ней только во снах, которые, справедливости ради, были вовсе не платоническими. Буквально через несколько месяцев, когда переживания от безвременной потери супруги немного угасли, сотрудники института выехали на уик-энд в Эйлат. Когда поздним вечером Гринвальд в одиночестве прогуливался по опустевшей эйлатской набережной, он заметил в фиолетовых бликах стойки почти безлюдного бара одинокую женщину в белом платье. Приблизившись к столику, где она сидела с бокалом какого-то зелёного коктейля, Яир Гринвальд с удивлением и радостью узнал в ней свою работницу Ирину Мильман. Попросив разрешения присесть, он не поднимался из-за столика часа полтора. Затем они до полуночи бродили по живописной набережной, которая протянулась вдоль нескончаемой цепочки зелёных пальм, современных многоэтажных отелей, многочисленных ресторанов и баров. Ощущение вечного праздника жизни придавала здесь радужная палитра фонарей и гирлянд, которые отражались своим многоцветьем в подступающей совсем близко чернеющей пучине Красного моря. Сегодня Гринвальду казалось почему-то, что именно Красное, а не Средиземное и, конечно же, не Мёртвое море станет отправной точкой перемены его текущей жизни.

Так оно и случилось. Несмотря на пятнадцатилетнюю разницу в возрасте, Ирине нравился Яир Гринвальд. Таких мужчин называют породистыми. И совсем не потому, что у них, как у собаки, есть какая-то особая родословная, а в силу того, что они являются носителями особой внешности. Что касается Гринвальда, то он отличался высоким ростом и прямой осанкой, узкой талией и широкими плечами. В сочетании с высоким интеллектом, нетривиальными способностями и одарённостью в точных науках он позиционировался в глазах женщин чуть ли не как идеальный мужчина. Маловероятно, что Ирина, словно несмышленая девчонка, влюбилась в него, сомнительно также, что он являлся для неё долгожданным принцем, прискакавшим к ней на белом коне. Нет и ещё раз нет. Не было ни никакого, ни белого, ни розового коня. Был солидный белоснежный «Мерседес», в который в один прекрасный день Яир усадил Ирину и повёз к своему нотариусу подписывать брачный контракт. История умалчивает, из каких конкретно пунктов состоял этот документ, однако подругам стало известно, что против ожидания жениха, умная Ирина внесла туда ряд существенных изменений. Дальнейшие события неуклонно свидетельствовали о том, что этот гражданский брак бывшей жительницы Украины и коренного в нескольких поколениях израильтянина был всё-таки браком по расчёту. Причём с обеих сторон. Если Ирина делала ставку на значительное повышение материального уровня своей жизни, то Яир строил свою выгоду на обладании привлекательной женщины, базирующееся на вспыхнувшей любви к ней. Вряд ли уместно из-за этого кидать булыжники в их огород, который они создали строго на паритетной основе. Каждый получил желаемое. Порукой тому, стало стремительное повышение по службе новоявленной супруги заместителя генерального директора. Ирина Мильман выделялась среди сотрудниц броскими внешними данными, но вряд ли превосходила их знаниями в производственной сфере. Однако это не помешало Гринвальду при первой же возможности сделать её начальником отдела, а через год назначить её директором филиала института, находящегося в Хайфе. И разве можно здесь предъявлять какие-либо претензии первому заму генерального директора доктору Яиру Гринвальду? На эту должность претендовали шесть, пусть не таких симпатичных, как Ирина, но вполне грамотных в области картографии женщин. Но разве можно вычеркнуть из списка претендентов женщину, которая вполне успешно выполняет в постели, предписанные брачным паритетом, надлежащие ей функции, женщину, которая является твоей гражданской женой? Конечно же, нет, и ещё раз нет! Кто же осудит за это Яира Гринвальда? Никто! А, если и найдутся таковые, то, рано или поздно, поймут, что можно бороться за равенство, за свободу, бороться против мракобесия и против войны. Однако бесполезно тратить усилия, чтобы обуздать явление, называемое протекцией. Это понятие не то, что имеет право на существование, просто, так уж сложилось: оно всегда было, оно имеет место быть в настоящем времени и, маловероятно, что оно перестанет существовать в будущем.

Так что, в конечном итоге, цели, поставленные партнёрами по этому браку, осуществились, и всё у них сложилось путём. Дошло даже до того, что, не особо уделявший внимания своей одежде, Яир Гринвальд перестал ходить на работе в мятой рубашке и в сандалиях на босу ногу, и, благодаря усилиям своей молодой жены стал одеваться по-европейски. Когда же в частной беседе кто-то невзначай неодобрительно отозвался о русских репатриантах, тот же Яир Гринвальд, который ранее позволял себе, несовместимые с этическими нормами, критические замечания по поводу всего, что имеет русские корни, резко обрывал его и гневно выговаривал:

– Если кто-нибудь ещё раз в подобном тоне выскажется о репатриантах из России, будет иметь дело со мной со всеми вытекающими из этого последствиями!

Таким образом, миловидная Ирочка Мильман внесла огромный вклад не в мнимую, а в истинную интеграцию между прибывшими русскими евреями и иудеями, родившимися на Святой земле.

Почин замужества за израильтянами подхватила энергичная Ларочка Школьник. Она тоже решила внести свою инвестицию в дело укрепления семейных уз между русскими женщинами и израильскими мужчинами. В качества своей жизненной опоры она выбрала главного бухгалтера института. Так получилось, что здесь история развивалась не совсем по спирали, а даже совсем наоборот: она совершала одни и те же витки, как бы по уже накатанной дорожке. Трагизм накатанного пути состоял в том, у Авигдора Фриша, так же, как и у Яира Гринвальда, безвременно ушла из жизни жена и тоже от рака, от этой чумы 21 века. А фарс заключался совсем не в комизме ситуации, а в том, что эту самую ситуацию Ларочка хотела переломить в своё благо.

Лариса Школьник, которая уже разменяла свой пятый десяток, начала носить статус свободной женщины не так давно. Всего два года назад она выгнала своего мужа из дома за беспробудное пьянство, которое уже была не в силах переносить. Она любила своего, крещёного в одной из православных церквей Воронежа, похожего на Ален Делона, красавца Ивана Вавилова. Ещё до свадьбы этот холеный Купидон позволял себе являться на свидание к Ларисе подвыпившим. Но она не придавала этому должного внимания. В Воронеже под её бдительным надзором Иван почти не позволял себе алкогольные излишества. Здесь же, в Израиле, настолько распоясался, что дня не проходило, чтобы не приходил навеселе. Виной тому, необустройство на родине Христа, неумение переквалифицироваться из тренера по лыжным гонкам на другую специальность. Лариса понимала, что лыжные гонки в Израиле это всё равно, что регата в Заполярье. Но, однако, по её мнению, Иван, кроме тренера, должен был быть ещё и мужчиной. Возможно, когда-то он им и был, но здесь из сильной половины человечества превратился в безвольную тряпку. Вот так и получилось, что она терпела, терпела и не выдержала, подав в один прекрасный день на развод.

58-летний Авигдор Фриш слыл в институте человеком независимым. В первую очередь потому, что в отличие от всех работников института относился ни к Министерству строительства, а к Министерству финансов, от которого и получал совсем не маленькую зарплату. Здесь следует заметить на полях, что подобная новация, в отличие от советских предприятий, практически полностью изолировала распорядителя финансов института от его подчинения директору. Кроме этого, Авигдор носил на почти лысой голове вязаную кипу, что говорило о нём как об умеренно религиозном человеке. Именно поэтому, женщины, своей внешностью похожие на Ларису Школьник ему не снились даже в эротических снах, если, конечно, такие видения у Авигдора были вообще.

Лариса не относилась ни к блондинкам, ни к брюнеткам и даже ни к шатенкам. Лара была просто рыжей, не по окраске, а именно естественно рыжей. Огромные выразительные глаза у неё, как и у всех рыжеволосых бестий, были тоже зелёные. На самом деле, Лара ни в коем случае бестией не являлась. Она просто была активной, весёлой, в меру бесшабашной и полностью самодостаточной женщиной. Гороскопы с известной долей вероятности утверждают, что такими же чертами рыжеволосые женщины наделены и в сексуальной жизни. Применительно к Ларисе, это утверждение было правильным хотя бы потому, что жизнь в постели означала для неё естественное продолжение обычной жизни в миру. Но бухгалтеру Авигдору Фришу ещё только предстояло в этом убедиться. Всю свою сознательную жизнь Авигдор успешно сводил дебет с кредитом, в этом плане у него всё было в ажуре. В бухгалтерском понимании это слово означало, что учётные работы выполняются в установленные сроки. Лариса же плела свой ажур, что в переводе с французского, означает узор или кружево. Причём, она свивала это кружево, таким образом, чтобы простодушный Авигдор непременно попал в сплетения, образуемые узелками её психологического макраме. Вместе с тем, в отличие от Ирочки Мильман Лариса не была меркантильной. Она не жаждала производственных карьер, ей не нужен был белоснежный «Мерседес», просто она остро нуждалась в мужчине, который стал бы ей надёжной опорой в её дальнейшей жизни. Совсем не страшно, что на его голове зияла огромная лысина, а на носу, как и положено заправскому бухгалтеру, прочно внедрились очки. Лару даже не очень пугало, что он относил себя к умеренно религиозным людям. Она справедливо полагала, что лучше всё-таки верить во Всевышнего, чем оказывать всепоглощающее внимание «зелёному змию», как это делал её голубоглазый красавчик Иван.

Лариса не пользовалась услугами свах и не заглядывалась на брачные объявления в газетах. Она редко появлялась на людях, и поэтому радиус поиска жениха был бесконечной малой величиной, а его вектор своим направленным концом неизменно упирался в институтские кулуары. Однако в штатном расписании производственного закулисья свободные мужчины не числились. Но недаром в народе говорят, «не было бы счастья, да несчастье помогло». Это было несчастье, которое постигло Авигдора в связи с кончиной его супруги. В планы Ларисы вовсе не входило строить своё счастье на чужом несчастье. Но разве она виновата, что счастье Авигдора ушло в мир иной. Разве это такой уже грех утешить обездоленного человека и попытаться внести в его жизнь новые искорки, не забывая при этом и устроить свою личную жизнь.

Лариса и Авигдор не гуляли по набережной Красного моря, не сидели вместе в эксклюзивном ресторане и даже не были вместе на премьерах тель-авивского театра «Габима». Просто так уж сложилось, что в первую неделю после похорон жены Авигдора именно Лариса, а не кто-нибудь другой, взвалила на свои плечи организационные заботы по приёму людей, которые приходили в дом, чтобы в постигшем горе выразить своё соболезнование. Именно Лариса, а не кто-нибудь другой, готовила убитому горем Авигдору обеды, кормила его и убирала квартиру. Так прошло несколько месяцев, пока Авигдор не пришёл в себя и не понял, что Господь прислал ему то ли с небес, то ли с истинно русского города Воронежа чудную женщину, которая скрасит ему оставшуюся жизнь, определённую всё тем же Всевышним. Ещё через полгода Лариса и Авигдор стояли под хупой во время церемонии своего бракосочетания. Вот такая получилась интеграция.

Глава 38. Делегация из СНГ

Тем временем эта самая интеграция имела тенденцию продолжаться, только на этот раз между русскими израильтянами и русскими «русскими». Просто в один прекрасный день Борис получил по электронной почте сообщение от генерального директора, в котором он увидел письмо на английском языке с припиской: «Доктор Буткевич! Прошу разобраться, подготовить и организовать встречу». Борису оторопел, ему даже не понадобился словарь, чтобы понять, о чём идёт речь в английском тексте. В нём, ни много, ни мало, сообщалась, что делегация учёных-геодезистов из стран СНГ просит принять их для ознакомления с основными принципами геодезического обеспечения земельнокадастровых работ в Израиле. Прилагался список из девяти профессоров из России, Украины и Белоруссии. Среди них значилась фамилия украинского профессора Ярмоленко и трёх профессоров из России, с которыми он работал в Москве. С одним из них, с Игорем Ивановичем Масловым, который сейчас занимал должность проректора по научной работе, Борис не только работал на одной кафедре, а и учился ещё в одной студенческой группе.

– Ничего, себе делегация, – радостно, но в тоже время озабоченно, подумал он про себя, – мне предстоит основательно подготовиться, чтобы встретить не столько даже коллег по профессии, сколько старых друзей и единомышленников.

Ровно через две недели русская делегация переступила порог института. Улыбающийся Борис по этому поводу даже надел, ставший уже ненавистный галстук. Правда, с последним пришлось повозиться. В прошлой жизни, в Москве, он завязывал его каждый день. Сегодня же окончательно забыл, как это делается. Пришлось воспользоваться услугами ГУГЛ. К своему непомерному удивлению он обнаружил на интернетовских сайтах 85 вариаций узлов галстука. Только через полчаса, выбрав самый простой из них, он сумел покончить с этой, кажущейся простой, процедурой. Так что в этот жаркий августовский день, когда термометр в тени показывал 34 градуса, Борис, как космонавт в скафандре, был задрапирован в тёмный костюм, который чудом отыскался в шкафу, и в светло-розовую рубашку с ярко-синим галстуком поверх. Так что этот чёртов дресс код, или по-простому – этикет, был соблюдён по всем параметрам.

С приветственным словом к прибывшим гостям обратился генеральный директор института Ури Векслер. Борис переводил его речь, если и не синхронно, то достаточно быстро, не забывая вставлять в свой перевод, если это было к месту, чисто русские идиомы. По окончанию выступления, Ури поблагодарил его за ретрансляцию своей речи и, улыбнувшись, прошептал ему на ухо:

– А я и не знал, Борис, что ты так хорошо говоришь на русском языке.

Борис перевёл собравшимся и эту фразу директора. Все дружно зааплодировали, оценив по достоинству шутку директора. После этого было уже не до шуток. В своём вступительном слове Борис проникновенно сказал:

– Дорогие коллеги! Когда два десятка лет тому назад я покидал свою доисторическую Родину (моей исторической родиной, как вы догадываетесь, является Израиль), у меня были все основания полагать, что мы расстаёмся навсегда. Кто мог подумать, что границы наших государств раздвинутся так, что наша сегодняшняя встреча состоится. Кто мог допустить, что одна из площадей Иерусалима будет называться площадью Москвы, а в израильский город Нетания приедет президент России В.Путин открывать, возведённый там мемориальный комплекс в память о бойцах Красной армии, победивших нацизм.

Затем израильскими докторами русского пошиба были сделаны пять докладов на родном языке гостей из СНГ. По сути дела, это были даже не доклады, а небольшие лекции об особенностях израильской геодезии. Это был доверительный диалог коллег, получивших высшее геодезическое образование и научные степени ещё в СССР, а теперь по воле, неисповедимых Всевышним, судеб оказавшихся в разных геополитических зонах.

Понятно, что для русских профессоров были организованы многочисленные экскурсии по стране. Последней точкой их пребывания в Израиле стала пятизвёздочная гостиница на Мёртвом море. Ранним субботним утром Борис и Татьяна выехали из Ашдода в сторону Эйн-Бокек, где располагался отель. По русским канонам, неважно к кому ты ехал в гости, профессору или сантехнику, надлежало в качестве презента взять что-нибудь из спиртного. Заехав в ближайший русский деликатесный магазин, Борис, несмотря на недовольство Татьяны, прикупил, не русскую, а шведскую водку «Абсолют» ёмкостью в 1,75 литра и закуску к ней в виде буженины, ветчины, бекона и разных солёностей. Разместиться у кого-нибудь в номере дюжине людей было не комфортно. Кто-то предложил устроиться в гостиничном лобби, где вокруг большого журнального столика стояло множество кресел и стульев. Обитатели гостиницы удивлённо взирали на шумную компанию, которая на непонятном им языке живо обсуждала какие-то проблемы, не забывая при этом, в паузах между диалогами, запивать их водкой. В какой-то момент украинский профессор Буцько, осмотрев критическим взглядом, наспех накрытый, столик с яствами, принесенными Борисом, неожиданно воскликнул:

– Шановнiдрузi! Та хiба то закуска, зараз я прынесу то, чым закусують на украiнськых просторах.

Через несколько минут уважаемый профессор из украинского города Ивано-Франковска водрузил на стол, вынутые из чемоданного запасника две бутылки самогона и что-то прямоугольное, завёрнутое в серебристую фольгу. Когда он развернул свой пакет, взору, сидевших за столом, представился белоснежный брикет, мягкого, как масло, настоящего украинского сала. Такой огромный шмат украинского наркотика заметили и проходящие мимо люди, живущие в гостинице, которые недоумённо поглядывали на русско-украинских богохульников. Спохватившись, Борис, прикрывая искомый шмат, всё той же фольгой, смущённо пробормотал:

– Извините, господа! У нас, у евреев, как-то не принято есть сало, по крайней мере, вот так в открытую, чтобы все видели.

– Так это у вас не принято, а мы люди посторонние, нам разрешается, – пролепетал заплетающимся языком уже подвыпивший профессор.

– Смотрите, господа, – снова вступил в беседу Борис, – в Израиле есть всего несколько кибуцев, где разводят свиней. Но даже там их выращивают на специальном помосте, чтобы не осквернять святую израильскую землю некошерными животными.

Завязался диспут на тему, почему в Израиле свинья считается нечистым животным. Горячий спор прервал однокашник Бориса профессор Маслов, которой, собственно, и возглавлял делегацию. Он торопливо свернул «свинские» дебаты, и со словами:

– Мы должны с уважением относиться к любой религии, – попросил профессора Буцько отнести свой серебристый свёрток в то место, откуда он был взят.

Маслов взглянул в окно, за которым в пальмовом просвете дымчатой пеленой простиралось Мёртвое море, и грустно промолвил:

– Послушай, Боря, ты помнишь наши капустники в общежитии, помнишь, как весело мы жили в нашем студенческом братстве, как в складчину с трудом наскрёбывали 1 рубль 62 копейки, чтобы купить бутылку вина под названием «Портвейн белый таврический».

– Да, конечно, помню, Игорь, – задумчиво ностальгировал Борис, – помню даже как мы, окутанные парами этого чернильно-убойного портвейна, чуть не подрались из-за Наташки Орловой.

– Да, уж, суперкрасивая была девушка, – тут же оживился Маслов, – я прилагал тогда титанические усилия, чтобы добиться её взаимности, а она симпатизировала тебе, которому её томные взгляды были до лампочки.

– Да, что там говорить, – сокрушался Борис, – это была наша молодость, её не вернёшь. А сейчас надо жить не прошлым и, по возможности, даже не будущим, а сугубо настоящим.

– Если говорить о настоящем, – тихо проговорил Игорь, – то в Москве сейчас жить совсем непросто. Моя зарплата составляет чуть больше 1000 долларов, и это, с учётом того, что я не только профессор, а и проректор. Наша белокаменная столица сегодня является супердорогим городом. Но на моё жалованье особо не разживёшься.

– Ну, Игорь Иванович, это ещё по-божески, – встрепенулся вдруг профессор Ярмоленко, – я, как ректор института, получаю всего 650 долларов.

Он вдруг вытащил из портмоне свою визитную карточку и протянул Борису со словами:

– Прочти, пожалуйста, чтобы все слышали, что здесь написано.

Борис надел очки и взглянул на красочно оформленную визитку своего друга. Такого он ещё не видел, всё видимое поле карточки было испещрено мелкими типографскими буквами. В частности, в заголовке там было написано: «Национальный университет «Львовская политехника», институт геодезии». Посередине было выведено: Ярмоленко Виктор Иванович. Ниже инициалов начиналось самое интересное, там перечислялись его должности: ректор института, доктор технических наук, профессор, академик Академии строительства Украины и Академии наук высшей школы Украины, заслуженный работник образования Украины, почётный геодезист Украины, почётный землеустроитель Украины, депутат Верховной Рады Украины.

Видавшие виды профессора ахнули, один из них в сердцах прокричал:

– Да за такие звания надо не русскими и белорусскими рублями, и не украинскими гривнами, а чистым золотом платить.

Борис молчал. С одной стороны, переживал за своих коллег, а с другой, думал, как всё-таки правильно он поступил, уехав в Израиль. Профессор Маслов, словно прочитав мысли Бориса, потупил глаза в недопитую рюмку водки и осторожно спросил:

– А ты, Боря, наверное, больше меня получаешь? Я понимаю, вопрос не очень тактичный, но на правах старого друга интересно знать, сколько получает профессор в Израиле.

Борис вспомнил, что такой же вопрос задавал ему один из начальников на конференции в Львове. Тогда ему было очень неудобно констатировать огромную разницу между окладами директора израильского института геодезии и главного геодезиста Украины. Теперь история повторялась. Видя, что Борис замешкался с ответом, профессор Маслов проронил:

– Если в моём вопросе содержится военная тайна государства Израиль, то можешь не отвечать.

– Игорь, пойми меня правильно, – возразил ему Борис, – никакого секрета здесь нет. Просто не хотел тебя расстраивать.

– Да, сделай милость, пожалуйста, – разрешил профессор Маслов, – огорчи уже старого друга.

– Смотри, Игорь, я не работаю в должности профессора, – уклончиво ответил Борис, – и поэтому не знаю, сколько он получает. Могу сказать только про своё жалованье.

– Ну, говори уже, Боря, – выкрикнул Игорь Иванович, – будь так добр, не мучай меня.

– Моя зарплата в институте составляет три с половиной тысячи долларов, – нехотя провозгласил Борис, – а за каждый академический час преподавания в университете мне платят около ста долларов.

Игорь отвёл свой молчаливый взгляд в сторону недопитой водки, приподнял её вверх и торопливо произнёс:

– Давай, Боря, выпьем за твою историческую Родину. Страна, где труд специалиста оценивается по достоинству, заслуживает самой высокой похвалы.

Профессор Маслов разлил себе и Борису очередную водочную дозу и с усилием просто выжал из себя следующее:

– Понимаешь, за две недели до нашего приезда у вас в Израиле была война. Мы с тревогой следили, как террористы «Хамаса» выпустили из сектора Газа на мирные города Израиля более 500 ракет и, по правде говоря, боялись ехать к вам. Но за такую зарплату, как у тебя, я лично готов был бы работать и под ракетными обстрелами.

Борис, неожиданно для самого себя, вздрогнул. Слова Маслова сначала чуть покоробили его, а потом обволокли гордостью за страну, где он живёт. Сказанное им можно было рассматривать как комплимент Борису, мол, смотри, чего добился наш парень. На самом деле, это было восхваление государства Израиль. Именно так расценивал это Борис.

– Знаешь, Игорь, – неожиданно рассмеялся он после продолжительной паузы, – как говорится и смех, и грех. Когда ракета летит в сторону Израиля, в населённом пункте, где ей предстоит приземлиться, звучит сирена. Населению предстоит в считанные секунды добежать до укрытия. В здании, где я проживаю, на каждом этаже в качестве такого укрытия в коридоре предусмотрена специальная бетонированная комната. В ней и укрываются все жители этажа, когда звучит сигнал воздушной тревоги.

– А почему ты рассказываешь об этом со смехом, – перебил Бориса Игорь, – по-моему, это совсем не смешно.

– Да потому, что такой уж народ израильтяне, что смеются над всем, – философски заметил Борис, – а ещё и потому, что сигнал тревоги застал мою молодую пышнотелую соседку в душе. Она в тревоге набросила на себя полотенце и выбежала в коридор. Только в панике и в испуге она или не обратила внимание, или просто забыла, что накинутое полотенце прикрывает только верхнюю часть её соблазнительного тела, а его нижняя часть была неприхотливо выставлена на обозрение всем желающим. А желающие полюбоваться, конечно же, нашлись, особенно среди соседей мужского пола, которые тут же забыли о сигнале воздушной тревоги. Таким образом, оказалось, что ракетные обстрелы Израиля и ненавязчивый женский стриптиз события вполне совместимые.

– Да, что там говорить, Игорь, – продолжил Борис, – именно в этот период, когда ракеты террористов появлялись в небе Ашдода чаще, чем птицы, со мной тоже произошёл курьёз.

– Что, ты тоже выскочил из своего джакузи в неглиже, – встрял в разговор профессор Ярмоленко.

– Нет, Виктор, – отмахнулся от него Борис, – мой стриптиз вряд ли вызвал бы такие положительные эмоции окружающих, как от моей гламурной соседки.

Он рассказал, как у себя в Ашдоде, утром пятничного дня пошёл в супермаркет за покупками. По дороге в его смартфоне в режиме реального времени зазвучал сигнал «красный цвет» (так называют в Израиле сигнал воздушной тревоги). Поскольку пять дней в неделю Борис находился в Тель-Авиве, то оповещение в телефоне было настроено на этот город. Вся беда заключалась в том, что он забыл переключиться на Ашдод, в котором находился в данный момент и, разумеется, подумал, что сигнал предназначается для ашдодцев. Когда же человек не успевает добраться до укрытия, штаб гражданской обороны предписывает лечь на землю, закрыть голову руками и в таком положении пролежать десять минут. Борис выполнил всё в соответствии с указаниями многоуважаемого штаба и спокойно отдыхал себе на тротуаре, пока не услышал над собой шум каких-то голосов. Подняв голову, он увидел группу, сгрудившихся над ним, людей. Кто-то уже собирался вызывать скорую помощь, думая, что с человеком что-то случилось. Только какое-то время спустя Борис понял, что сигнал тревоги прозвучал не в Ашдоде, а в Тель-Авиве. Единственное, что пострадало в этой неординарной ситуации, так эта белая тенниска Бориса, которой он плюхнулся, на влажный от недавнего дождя, тротуар.

– Вот такие у нас, у израильтян, совсем нетривиальные будни, – закончил свой рассказ Борис.

– Да, совсем непросто жить в вашей маленькой стране, – прервал затянувшуюся паузу профессор Буцько, – сало потреблять запрещается, по улице ходить опасно: если и ракета не упадёт на голову, то того и гляди какой-то невоспитанный мусульманин воткнёт нож в спину.

– Знаете, мужики, – задумчиво сказал Борис, – если без высокого слога, если по-простому, то жить в этой стране, действительно, непросто. Неотъемлемыми компонентами этой, порой экстремальной, жизни здесь являются практически непрекращающиеся теракты, изнуряющая жара и высокая влажность, заоблачные цены на недвижимость. Да мало ли что ещё.

– Раз такое дело, Борис, – чуть ли не обрадовался профессор Маслов, – возвращайся в Москву, место доцента ждёт тебя на твоей же кафедре, через год аттестуем тебя на профессора.

– Спасибо, Игорь, за доверие, но, поверь, не тянет меня под кремлёвские звёзды, – возразил Борис, – и не потому, что они красиво сияют, а плохо освещают дорогу в будущее, и не потому, что здесь я зарабатываю больше.

– А что же, прости великодушно, – вклинился в разговор профессор Буцько, – держит тебя на этой пороховой бочке, готовой в любой момент взорваться?

– Бочки взрываются теперь не только в Израиле, – не согласился с ним Борис, – а и в Москве, Париже и Барселоне. Но не в этом даже дело. Не знаю, как это объяснить, но просто на этом крошечном святом кусочке земного шара я чувствую себя невероятно комфортно. Мне хорошо здесь дышится, прекрасно работается, у меня появились много надёжных, если и не друзей, то, по крайней мере, единомышленников и, в конечном итоге, я здесь свой среди своих.

– Ты имеешь в виду, – едва слышно спросил кто-то из проессоров, – что ты здесь еврей среди евреев и что это является для тебя определяющим.

– Вовсе нет, – сорвавшись на фальцет, выкрикнул Борис, – поверьте, у меня в Москве осталось много друзей русской национальности. К ним я причисляю и чистокровного украинца, профессора Ярмоленко, который сейчас находится среди нас. Я совсем не покривлю душой, если скажу, что каждого из них я не променяю на десяток евреев. Больше того, если иногда недалёкие люди в Москве меня называли обидным словом «жид», то здесь в Израиле даже интеллигентные люди величают меня вполне любезным и пристойным словом «русский».

– Тебя это обижает, Борис, – полюбопытствовал профессор Маслов.

– Когда моего внука в детском садике, – пожал плечами Борис, – какой-то, марокканского происхождения, сверстник обозвал «русской свиньёй», это не дало мне повода для ликования. Но, когда мою дочку в школе презрительно не назвали, а обозвали «русской», она торжественно заявила мне:

– Ты знаешь, папа, я горжусь, что я «русская», я счастлива, что родилась в России!

Борису не дали продолжить, прервав его аплодисментами. Все встали со своих мест, подняли рюмки и опустошили их под кем-то выкрикнутый тост:

– За русский акцент! За Израиль! За Россию! За Украину! За Белоруссию! За дружбу! «Лехаим!».

Глава 39. Свадьба Светланы

Русский акцент присутствовал и на бракосочетании старшей дочери Светланы. Свадьба праздновалась в русском ресторане. Жених и невеста не стояли под традиционной хупой. Мать жениха, очаровательная Таисия Алексеевна, была русской по национальности. По этой причине Светланин избранник Владимир, с которым она училась в университете, несмотря на то, что его отец, с бабелевским именем Беня, был чистокровным иудеем, не считался галахическим евреем. По этой причине он не мог подняться под белый балдахин, называемой хупой. До приезда в Израиль Владимир проучился восемь классов в одном из самых неблагополучных городов Подмосковья, в городе Люберцы, в котором ему на всю жизнь вбили в голову, что «религия – опиум народа». Посему, если бы кто-то и произвёл бы Владимира в чистокровные евреи, он всё равно отказался бы от религиозного обряда бракосочетания. Поскольку институт гражданского брака в Израиле не существует, Светлана и Владимир поехали регистрировать его на Кипр.

За время их отсутствия Борис написал сценарий празднества, который согласился вести известный израильский журналист, диктор русскоязычной радиостанции. В соответствии с ним жених и невеста должны были открыть свадебный вечер сольным танцем под бессмертную романтическую мелодию «Love Story» – «История любви». В последний момент жених отменил, задуманное Борисом. Он стремительно подбежал к оркестру и что-то шепнул его руководителю. Буквально через минуту солист ансамбля запел «Как упоительны в России вечера, любовь, шампанское, закаты, переулки, ах, лето красное, забавы и прогулки, как упоительны в России вечера». Светлана в белом платье и Владимир в светлом костюме вступали в семейный союз под упоение российских вечеров в ресторане, окна которого выходили на израильский берег Средиземного моря. В этом усматривалась, возможно, не совсем уместная в этот момент, русская символика. Когда Борис спросил Володю, чем ему не угодил лирический интим всемирно известного напева «История любви», который, как нельзя лучше, подходил к данному празднеству, тот ответил:

– Понимаете, я родился в России, я очень люблю Россию, и, вообще, я люблю всё русское, поэтому хотелось, чтобы в знаменательный момент моей жизни прозвучало, что-то, действительно, русское, а не мелодия французского композитора.

На свадьбе присутствовало более 300 человек, из которых много людей было с работы Татьяны и Бориса. Директор Бориса Ури Векслер тоже был в числе приглашённых. Он-то, поздно вечером покидая ресторан, будто вторя зятю Бориса, благожелательно произнёс:

– Всё, доктор Буткевич, спасибо! Мне решительно всё понравилось. Русская еда, русская музыка, русская водка и русский стиль празднования. Свадьбу своего сына непременно буду делать только в русском ресторане.

Однако Ури Векслер очень глубоко заблуждался, если думал, что изучил русский стиль бракосочетания до конца. Он и святым духом не ведал, что в России издавна считалось, что без драки на свадьбе жизнь молодых не будет счастливой. Фраза, «какая же свадьба без драки» считалась нарицательной. Но Борис никогда не думал, что это нарицание может быть применимо к свадьбе его дочери, которая происходит не на российском приволье, а на святой земле иудеев.

Одной из составляющих свадебной атрибутики считается обильно накрытый стол. Устроители торжества стараются, чтобы гости не только насытились, но и были слегка возбуждены от потреблённого алкоголя. Именно с этим слегка и перестарались, водочных изделий было в избытке. Хозяин ресторана уговаривал будущего зятя Бориса, что одной бутылки водки и бутылки вина вполне достаточно на столик, за которым сидят шесть человек среди которых, как правило, три женщины. Но, похоже, что над Владимиром довлели, ещё не забытые им, люберецкие понятия о количестве спиртного. В соответствии с ними на каждом столе появились по две бутылки 40-градусного напитка, чем и не преминула воспользоваться часть неуёмных гостей. Одному из них не очень понравилось, когда хозяин ресторана сделал ему замечание по поводу его не очень адекватного поведения. Он, недолго думая, ударил ресторанного служителя кулаком в подбородок. Завязалась драка со всеми вытекающими. Борис с большим трудом уговорил ресторанное начальство не вызывать полицию. То самое начальство, от которого молодожёны получили свадебный подарок: пользование рестораном бесплатно в любое время дня и ночи – навечно. Правда, хозяин ресторана, зная, что молодожёны будут жить в Натании, совершенно логично полагал, что не будут они каждый день ездить 80 километров в Ашдод на утренний ланч. Но здесь он явно просчитался: завтракать и обедать ежедневно Светлана и Владимир, конечно, не ездили, но в конце недели на уик-энд приезжали обязательно с целью то ли проведать родителей и заодно посетить ресторан, то ли наоборот.

После свадьбы новые сваты Беня и Таисия уговорили Бориса и Татьяну отметить бракосочетание детей поездкой в Таиланд. Когда туристский автобус из аэропорта направлялся в таиландскую столицу Бангкок, гид поочерёдно вызывал представителя каждой пары к водительскому месту и давал микрофон, предлагая рассказать о себе, для знакомства с группой. Когда дошла очередь до Бориса, он, недолго думая, ляпнул:

– Уважаемые дамы и господа, я представляю здесь две пары, которые приехали в этот сказочный Сиам в свадебное путешествие.

Продолжить Борису уже не дали, все восторженно захлопали, удивлённо вглядываясь в Бориса, Беню, Татьяну и Таисию, явно перешагнувших пятидесятилетний рубеж.

Когда аплодисменты стихли, опешивший Борис поспешил добавить:

– Извините, дамы и господа, я не совсем корректно выразился, мы, действительно едем в путешествие, посвящённое свадьбе наших детей…

И опять ему не дали досказать, все снова зааплодировали, раздались возгласы «Мазл тов», «Поздравляем», «Это надо отметить». Что вы думаете, не отметили? Ещё как отметили. Беня вытащил из дорожной сумки бутылку коньяка, приобретённого в «дьюти фри», и лично обошёл всю автобусную публику, наливая каждому в маленькую пластмассовую рюмочку. Так что празднование свадьбы Светланы и Владимира продолжалось без них уже на широте близкой к экваториальной.

Глава 40. Карьера дочерей

Прошло несколько лет. Младшая дочка Бориса вслед за сестрой отслужила армию, которая прошла без особых тягот и лишений, предписываемых Уставами Советской Армии. Службу в армии она, по примеру старшей сестры, успешно сочетала с работой официанткой в ресторане. Дочери Бориса категорически отказывались брать у него карманные деньги на развлечения, предпочитая зарабатывать их собственным, не таким уж и лёгким, трудом. Уволившись в запас, Наташа продолжала трудиться в приморском кафе. Возвращалась домой поздно, после полуночи. Татьяна и Борис постоянно твердили ей, что надо серьёзно готовиться к психометрическому тесту, чтобы поступить в университет. Но Наташка всё время отмахивалась, и как-то раз спросила:

– Папа, скажи, пожалуйста, сколько денег ты зарабатываешь в день у себя в институте?

Борис, разделив мысленно свой месячный оклад на количество рабочих дней, ответил:

– Примерно, 500 шекелей в день, нетто. А почему ты спрашиваешь?

– А потому, папочка, – весело прощебетала Наташа, – что я зарабатываю 600 шекелей в день, и это чистыми деньгами, которые я кладу себе в карман.

Борис присвистнул про себя, изумился и подумал, конечно, что его кровинушка, преувеличивает. А его милая Наташка тем временем продолжала:

– Видишь, папуля, ты окончил школу, университет, аспирантуру, вся эта, никому не нужная, трахамудия заняла у тебя около двадцати лет. В финале получил ты докторскую степень. Я всем подружкам хвастаюсь, вот у меня папа – профессор. А толку с этого? Его маленькая дочурка со школьным аттестатом, который вовсе не является здесь критерием, получает больше сверх образованного отца.

Эта броская тирада родной дочери сразила Бориса наповал. Он настолько был поражён её словами, настолько уязвлён, что в первый момент даже не знал, что ответить. Характерно, однако, и то, что второй и даже третий момент тоже не наступил. Момент истины наступил через несколько дней, когда в Тель-Авиве Борис случайно встретил там Анатолия, сына своего старого приятеля Александра. В Москве Наташа и Толик не только ходили в один детский сад, а и, до отъезда в Израиль, два года учились в одном классе. Толик, который сменил своё имя на израильский аналог – Таль, после службы в армии работал в полиции в отделе по борьбе с организованной преступностью. Неофициально это называлось «русским отделом». Во-первых, потому, что в нём, включая начальника, работали люди, говорящие на русском языке. А во-вторых, все понимали, что под организованной преступностью подразумевалась «русская мафия». Таль пригласил Бориса на чашку кофе в кафе на улице Дизенгоф, одной из центральных и самых длинных улиц Тель-Авива, которую когда-то называли даже израильскими Елисейскими Полями. Борис вспомнил, что в этой связи, как объясняла им учительница в ульпане, в иврите появился новый глагол «ледизангеф», который означал не что иное, как прогуляться. На этой прогулочной улице Борис и Таль сидели в уютном кафе. За беседой Таль случайно проговорился. Оказывается, Наташа под большим секретом рассказала ему, что работает официанткой в подпольном казино. Борис знал, что в Израиле запрещены азартные игры. Отчасти, наверное, это было связано с тем, что в Талмуде говорится, что само стремление выиграть деньги, то есть получить их не за свой труд, противоречит идее жизненного устройства на земле, противоречит задаче, которую ставит перед человеком Творец. Наташа понятия не имела о целях Всевышнего и не знала, что её детсадовский приятель работает как раз в том полицейском отделе, которого такая информация очень даже заинтересует. Буквально через несколько дней полицейская облава накрыло подпольное казино на одной из тихих тель-авивских улочек. Хозяев заведения арестовали, а Наташе погрозили пальчиком и отпустили, вырвав с неё обещание больше в подобных заведениях не появляться. Как потом удалось выяснить Борису, солидные и богатенькие завсегдатаи казино, действительно, оставляли официанткам далеко не десятипроцентные, как это принято, чаевые. Подношения клиентов иногда превышали даже стоимость заказа. Так что, похоже, Наташа не врала, когда говорила о 600-шекелевом заработке за вечер.

Однако всё хорошо, что хорошо кончается. Поскольку, у его Наташи не было сокровенного желания стать балериной, модельером или адвокатом, и сама она не знала, какая профессия ей по душе, Борис, не мудрствуя лукаво, чуть ли не силой, посадил её в новенькую «Мазду» и повёз в университет города Беер-Шевы. Там, не давая своей строптивой дочке опомниться, он, мгновенно проанализировав ситуацию, куда по своим школьным баллам она может пройти, тут же определил её на факультет управления бизнесом. Борис так стремительно проделал заранее продуманную операцию, что ошарашенная Наташа, придя в себя, едва нашла в себе силы пробормотать:

– Похоже, папочка, что история повторяется. Ты и со Светланой такой же трюк проделал.

Это была сущая правда, история, действительно, повторялась. Светланка тоже никак не могла определиться в выборе профессии. В то время в Израиле ситуация в науках нетехнического профиля складывалась таким образом, что название специальности имело второстепенное значение, значимо было получить первую академическую степень. По получению диплома перед соискателем открывался широкий спектр рабочих мест в различных областях. Закончив экономический факультет Тель-авивского университета, Светлана устроилась в крупную компанию по продаже израильских овощей и фруктов за границу. Поскольку она владела ивритом, английским, а, главное, русским языком, её назначали менеджером по странам Восточной Европы. Главными объектами деятельности Светланы стали Россия и Украина. В Москву она летала, по меньшей степени, 10 раз в год. При первом посещении города, в котором родилась, Светлана, успевшая уже посетить многие европейские столицы, сказала Борису:

– Папочка, ты не представляешь, какая стала наша Москва. Она похожа, по внешнему виду, на Париж и Лондон с той лишь разницей, что все говорят по-русски.

Борис взволнованно слушал свою дочку и не очень понимал, покоробило его или, наоборот, обрадовало, что Света сказала «наша Москва». Получалось, что для девочки, родившейся в русской столице и прожившей там всего до пятнадцати лет, которая затем успешно абсорбировалась в Израиле, отслужив там армию и получив высшее образование, сохранилась незримая связь с людьми, говорящими на русском языке. Получалось, что Светлана, говорившая на иврите с ярко выраженным русским акцентом, находясь в Москве, разговаривала на русском языке с небольшим акцентом, происхождение которого никто из московских собеседников определить не мог.

Но и это ещё не всё. Когда трудами Светланы и Владимира у Бориса родилась первая внучка Николь, то с первых дней родители говорили с ней только на русском языке, справедливо полагая, что иврит она выучит самостоятельно. Когда же Нике исполнилось семь лет, ей наняли частного репетитора по русскому языку. А уже в десятилетнем возрасте она едет в Международный детский центр «Артек», где все окружающие её дети и взрослые даже предположить не могут, что её родным языком является иврит и что, вообще, она родилась и живёт в Израиле. В этом плане, Борис очень гордится, что в двенадцать лет его любимая внучка участвует во Всеизраильской олимпиаде по русскому языку. Звучит как-то необычно и совсем неординарно. В этой олимпиаде Николь занимает первое место в возрастной группе 12-16 лет и награждается грамотой и медалью с изображением А.С. Пушкина. Для Бориса эта медаль значит даже больше, чем получение аттестата профессора, который он получил совсем не по протекции друзей из Московского или Львовского университетов, а университета города Хайфы. Этой медалью своей внучки Борис кичился ещё и потому, что большинство детей новых репатриантов из СНГ, рождённых в Израиле, или вообще не говорят по-русски, а если и разговаривают, то на таком невообразимом русско-ивритском сленге, что и вовсе трудно что либо разобрать.

Наташа, в свою очередь, через четыре года получила первую степень по менеджменту и не без труда, в конечном итоге, получила приглашение на работу в банк. Неизвестно, как в других странах, но в Израиле работа в банке считается престижной и хорошо оплачиваемой. Наташе пришлось пройти, по её метафорическому выражению, несколько «кругов ада», прежде получить эту работу. На самом деле, никакого ада не было, но было несколько туров квалификационных экзаменов. На десять банковских мест претендовали более тысячи соискателей. Получалось, что образовавшийся конкурс составлял ни мало, ни много – 100 человек на одно место. Наташе повезло, она выиграла этот конкурс. Выиграла не только потому, что была умной девушкой и обладала широким спектром необходимых знаний. Своей победой она была обязана хорошему знанию русского языка. Когда семейство Буткевичей проживало в Беер-Шеве и Натании, Наташе было девять лет, и она почти не говорила на русском языке: всё её окружение составляли школьные учителя и дети, говорящие только на иврите. Борису и Татьяне, чрезмерно перегруженными на работе, заниматься русским языком с Наташей было некогда. Но опять-таки повезло. В школах Израиля, как правило, изучаются два иностранных языка, из которых английский является обязательным. Вместе с тем, в качестве второго языка, репатрианты их СНГ, вместо французского, немецкого или арабского, зачастую выбирают русский язык. Именно так поступила и Наташа. Фортуна улыбнулась ей тем, что в качестве наставника ей попалась бывшая москвичка, заслуженная учительница СССР, Бэла Моисеевна Гринберг. Благодаря её усилиям, Наташа не только отлично говорит, но и читает, и пишет по-русски. Вот так и получилось в семье Буткевичей, что как Светлане, так и Наташе устроиться на работу помог всё тот же, ставший неотъемлемой частью израильского многоголосья, русский акцент.

Глава 41. Русский язык

Только один раз русский язык поставил Бориса в не очень приятное положение. Когда с Татьяной первый раз выезжали за границу в Германию, сотрудники предупредили:

– Будьте осторожны, на иврите, по возможности, не говорите. Это небезопасно. Впрочем, вам хорошо, в отличие от нас, вы можете говорить на своём родном русском языке. Так и поступайте, пусть думают, что вы приехали не из Израиля, а из России.

На поверку оказалось, что именно родной язык, а не иврит сослужил Борису нехорошую службу. Так случилось, что поздним вечером он с Татьяной приехал на арендованной машине в небольшой германский городок Гармиш-Партенкирхен в Баварии, где сняли «циммер» на ночлег. Когда вечером они гуляли по этому живописному альпийскому городку, Борис захотел пить. По дороге им попался небольшой пивной бар, в который и зашли, чтобы отведать национальный пенистый напиток. В какой-то момент к ним за столик подсел, уже хорошо подвыпивший, молодой человек из аборигенов. Свирепо взирая на Бориса, он отрывисто спросил:

– Вы оттуда здесь взялись в наших краях?

У Бориса были проблемы с английским языком, но на немецком, который учил в школе, институте и аспирантуре, он говорил, если и не бегло, то вполне сносно. С доброжелательной улыбкой Борис, как его и учили сослуживцы, ответил, что они приехали из Москвы. Не знаю, что было бы, если бы он сказал, что они – из Тель-Авива, но когда полупьяный баварец услышал, что они из российской столицы, лицо его покрылось красными пятнами, он вскочил со своего стула и глухо пророкотал:

– А ты знаешь, что я сейчас тебя буду убивать!

Понимая, что немец совсем не шутит, Борис тоже привстал из-за стола и, стараясь сохранять спокойствие, тихо спросил:

– За что же ты меня собираешься убивать, за то, что я у тебя в гостях или за то, что я говорю со своей женой на русском языке?

– И за то, и за другое, – злорадно прокричал житель Гармиша-Пантеркирхена, – а главное за то, что твой дед убил моего деда под Сталинградом!

– Ах, вот оно что, – поразился Борис, – а позвольте узнать, что твой дед делал под Сталинградом, отдыхать приехал или убивать?

При этих словах, баварец окончательно вышел из себя и набросился на него с кулаками. Неизвестно, чем бы закончилась эта потасовка, если бы собутыльники дебошира не скрутили его и вежливо не попросили как можно быстрее покинуть бар.

В любом случае, в современном мире русский акцент стал звучать, как в европейском, так и в американском многоязычие. Когда речь заходила о том, что иммигранты из бывшего СССР даже на новой родине должны изучать и не забывать русский язык, Борис всегда приводил в пример своего давнего московского приятеля Марка Коганова, который эмигрировал в США ещё в 1975 году. Поселился Марк не в Бруклине на Брайтон Бич, где русский язык звучал намного чаще, чем английский, а в штате Пенсильвания в городе Питтсбурге. В этом, провинциальном по американским масштабам, городке до слуха местных аборигенов русский язык ещё не долетел. Несмотря на абсолютную занятость, Марк находил время заниматься со своей дочуркой Инной русским языком. Зачем он это делает в городе, где говорят исключительно на английском, Марк не мог вразумительно объяснить даже самому себе. Но видимо Всевышний, действительно, всё видит, раз воздал сторицей за труды Марка. В начале 90-х годов его дочка Инна поступает на работу в крупную американскую компанию, которая на гребне перестройки находит взаимовыгодных партнёров в Москве. С партнёрами надо разговаривать на их языке, желательно без переводчика и совсем неплохо, если этим языком владеет работник фирмы. Кто же в многотысячном коллективе компании может знать русский язык? Только один человек, которым и оказывается Инночка Коганова. Так сложилось, что контакты американцев и русских оказались долговременными. Почти весь бизнес американцев строился исключительно на основе российских проектов. Через некоторое время, когда Инна успешно закончила учёбу в Принстонском университете, её назначали заместителем директора фирмы. Осталось только догадываться, то ли это назначение произошло благодаря Принстону, то ли вследствие знания великого, могучего, правдивого и свободного русского языка. Насчёт правдивого и свободного, возможно, классик Иван Сергеевич слегка перегнул палку. Ведь недаром какой-то анонимный автор написал то ли в Facebook, то ли в Twitter: «велик и могуч наш русский язык, правдив и свободен, как птица, я к русскому просто с детства привык, – на нём так легко материться». Во всяком случае, в величии и могуществе русского языка можно было в данном случае не сомневаться, так как выпускников Принстона в фирме работало немало, а высокую должность получила всё-таки носительница русской словесности.

Если говорить о словесности в Израиле, то она, если верить Википедии, представлена 39 языками и наречиями. Ведь недаром, когда у анекдотичного Вовочки спросили, слышал ли он что-либо об Израиле, тот, не задумываясь, ответил:

– Конечно, слышал! Израиль – это многонациональное еврейское государство.

Да и, в самом деле, в еврейском государстве говорят на английском, русском, амхарском, испанском, французском, румынском, польском и других языках. Тем не менее, официальными языками Святой земли считаются иврит и арабский язык. Вместе с тем, почти четверть населения страны говорит на русском языке. Поэтому, в прессе то и дело раздавались призывы законодательно, наряду с ивритом, признать русский государственным языком Израиля. Несмотря на то, что эти обращения даже не рассматривались в Кнессете де юро, де факто русский язык в сионистском государстве всё-таки приобрёл статус официального языка. Во всяком случае, число публикуемых на нём книг, журналов, газет и рекламных буклетов приближается к тому, что выходит на иврите. На русском языке вещают две радиостанции, одна из которых имеет государственный статус. Русские израильтяне, нажав на девятую кнопку своего телевизионного пульта, имеют возможность смотреть трансляцию канала «Израиль Плюс» на родном языке. В последнее время, даже инструкции к таблеткам и лекарствам стали писаться также на великом и могучем.

В Ашдоде на кириллице красовались вывески магазинов, кафе, баров и ресторанов, в супермаркетах на этикетках многих продуктов выписывались их русские названия, в банкоматах в обязательном порядке все их функциональные опции тоже были на языке Достоевского. В одной из крупных тель-авивских больниц, Борису в глаза просто врезалась вывеска, на которой крупными буквами на русском языке было выведено «Отделение для туристов из России и Украины». Борис вспомнил, что менеджер одной из клиник рассказывал ему, что когда он провожал одну из российских женщин, которой израильские врачи спасли жизнь, в аэропорт Бен Гурион, она, от избытка чувств, произнесла:

– О Боже! Ну почему такая несправедливость? Израилю ты дал всё, а нам ничего.

Потом, оглянувшись вокруг, она продолжила:

– Какая всё-таки замечательная страна Израиль. Всё в ней есть: медицина, продукты, уход, услуги. Но почему всё это досталось евреям?

Не успел Борис тогда подумать, что вряд ли в московских больницах имеется табличка «Отделение для туристов из Израиля», как в него буквально упёрлась молодая женщина. Её миловидное лицо выражало крайнюю озабоченность, было видно, что она очень волнуется. Она фамильярно положила свою руку Борису на плечо и скороговоркой вымолвила:

– Молодой человек, вы уж извините меня великодушно, вы случайно не говорите по-русски.

– Ну, во-первых, я уже не такой молодой, как вам кажется, – улыбнулся Борис, – а, во-вторых, как вы слышите, пока ещё говорю.

– Замечательно, – похвалила его русоволосая дама, – а на иврите вы тоже говорите?

– Похоже, что да, – ответил Борис, – я живу в Израиле уже почти двадцать лет.

– Ой, как здорово, – воскликнула она, – я вас очень прошу, помогите мне, уже пришёл профессор, а я ни слова не понимаю на иврите.

По дороге во врачебный кабинет Аня (так представилась Борису русская туристка) рассказала, что она приехала в Израиль из Москвы на консультацию по своим медицинским проблемам.

– А что, московская профессура не берётся решить ваши проблемы? – поинтересовался Борис, – чай не на периферии живёте, а в столице.

– Берётся, то берётся, – тяжёло вздохнула Аня, – только вылечить никак не может. Вы не представляете, сколько денег уже потратила, а всё без толку. Добрые люди подсказали, что у вас, в Израиле, моё заболевание можно вылечить.

Когда Аня и Борис вошли в кабинет профессора, навстречу им поднялся высокий стройный мужчина с умными проницательными глазами. Он крепко пожал Борису руку и представился:

– Профессор Илан Эпштейн, заведующий гинекологическим отделением больницы «Ихилов». А вы, значит, переводчик?

Борис кивнул головой, а профессор начал рассказывать Ане, что обнаружилось в результате анализов и обследований, сделанных ранее. Пока он употреблял в своём медицинском рассказе фразы, не имеющие прямого отношения к врачебной терминологии, Борис без труда и почти дословно переводил, сказанное им. Но, когда дело дошло до лекарских идиом типа: дисфункция яичников, маточные трубы, вульвовагинит, эндометриоз и т. д., он замешкался. Медицинские обороты на иврите Борис познавал только по мере накопления своих болячек. Понятно, что недугов в области акушерства и гинекологии у него не было. Профессор, заметив, что он иногда делает длительные паузы в переводе, спросил:

– Господин переводчик, я вижу, у вас есть проблемы? В чём дело?

– Видите ли, профессор, – сконфузился Борис, – я, по правде говоря, не стажировался на врача-гинеколога…

– С этим мы справимся, – не дал договорить ему профессор, – поскольку у меня лечится много женщин из России, то все слова, которые вам трудно переводить, я выучил на русском языке.

Борис облегчённо вздохнул и продолжил свою переводческую деятельность. В заключение он сказал Ане, что профессор должен сделать ей операцию, после которой гарантирует полное выздоровление и что ей это обойдётся в сумму, составляющую 28 тысяч долларов. Не успел Борис перевести последние слова профессора, как Аня раскрыла свою сумку, порывисто вытащила из них пачку зелёных купюр и стала отсчитывать. Ошарашенный профессор протестующе замахал руками, едва найдя в себе силы промолвить:

– Госпожа, деньги надо платить в банке.

Не менее озадаченный Борис перёвёл его фразу по-своему:

– Анечка, помилуйте, вы не у себя в Москве на Тишинском рынке, а в государственной больнице. Есть определённый порядок оплаты за лечение.

Аня обиженно вздохнула, спрятала деньги в сумку и, кивнув ему в знак благодарности, покинула врачебный кабинет.

Глава 42. Свадьба Наташи

Борис тоже не стал задерживаться в больнице, ему предстояло заняться более приятными делами. Через полчаса он должен был быть в зале торжеств, где повара устроили для семьи Буткевичей так называемый «пробный стол». Этот, уже далеко не медицинский, термин подразумевал следующее. Для тех, кто устраивал торжество, хозяева ресторана накрывали стол, на котором размещались все яства, которые предлагают для гостей с тем, чтобы заказчики могли внести критические замечания по качеству и количеству блюд, включённых в меню. Что же касается самого торжества, то оно означало не что иное, как свадьбу младшей дочери Бориса.

Избранником Наташи оказался молодой человек, которого звали Виталий. Первые 12 лет своей жизни он прожил в белорусской столице в городе Минске, а следующие 16 лет – уже на исторической родине своих предков, в Израиле. За эти годы он успел отслужить армию в элитной бригаде «Голани», получить первую академическую степень Тель-авивского университета по специальности «юриспруденция», начать проходить стажировку в престижной адвокатской фирме и стать кандидатом в мужья дочери Бориса. Правда, соискателем он был совсем недолго. В отличие от Светланиного люберецкого жениха Владимира, Виталий, как и подобает будущему адвокату, оказался более дипломатичным и обходительным. В один из знойных летних вечеров он в сопровождении Наташи переступил порог квартиры Буткевичей, не забыв поцеловать Татьяне руку и вручить её букет из экзотических орхидей. Борис тоже не остался без внимания, получив от претендента на статус будущего члена семьи Буткевичей, наверное, по навязчивой подсказке Наташки, бутылку марочного французского коньяка. Изумлённый Борис спросил Виталия:

– Чем обязаны столь неожиданному визиту? Неужели я что-то пропустил и запамятовал, какой сегодня праздник?

– Во-первых, это не вы обязаны, а я, – робко ответил Виталий, – а во-вторых, у меня сегодня, действительно, праздник.

Борис посмотрел на настенный календарь и сказал:

– В данный момент мы находимся в середине июля, вроде бы в этот день нет ни революционных, ни религиозных праздников.

– Нет, Борис Абрамович, – взволнованно произнёс Виталий, – это мой личный праздник. Сегодня я сделал Наташе предложение стать моей женой, а сейчас я прошу у вас руки вашей дочери, которую очень люблю.

У Бориса перехватило дыхание, он хотел было сказать Виталию:

– Подожди, дорогой, не так быстро, надо обсудить, зачем спешить, – как вдруг послышался звон разбитого стекла. Оказалось, что это Татьяна от избытка нахлынувших чувств выпустила из рук хрустальную вазу, в которую хотела вставить подаренные орхидеи.

– Мамочка, милая, – воскликнула Наташа, – не переживай, это на счастье.

Ошеломлённый Борис, придя в себя и глядя в упор на взволнованную Татьяну, тихо проговорил Виталию:

– Ну, если это, действительно, на счастье, если Наташа также крепко любит тебя, как ты её, то, наверное, стоило разбить эту вазу.

С подкрашенных глаз Татьяны катились крупные слезинки, она, переводя взгляд с хрустальных обломков на полу на дочку и будущего зятя, едва слышно промолвила:

– Совет вам и любовь, мои дорогие!

Радостный Виталий, говоривший на иврите гораздо лучше, чем на русском языке и поэтому, не зная его фразеологических тонкостей, разрядил обстановку вопросом:

– Почему любовь? Понятно! Но причём здесь совет? Может быть, дорогая тёща будет нам что-нибудь советовать всю жизнь?

От этой фразы своего жениха Наташа просто покатилась со смеху, а Татьяна на полном серьёзе пояснила Виталию, что в данном случае русское слово совет означает не что иное, как жить в согласии и взаимопонимании. Пока Татьяна объясняла им филигранность русской лингвистики, Борис, чтобы не утратить торжественность момента, быстро раскупорил подаренный коньяк, разлил его по рюмкам и провозгласил:

– Смотри, Виталий! Раньше родители невесты давали приданое, некое имущество, выделяемое родителями невесты.

Виталий с удивлением уставился на Бориса, глаза его расширились, и он еле выдавил из себя:

– Оставьте, Борис Абрамович! Об этом не может быть и речи, я сам заработаю на…

– Вот и я об этом, – оборвал Борис жениха на полуслове, – но приданое, Виталий, ты всё-таки получишь. Им является красота, доброта, ум, воспитание и верность моей дочери. Прошу тебя, только об одном, береги это приданое, как зеницу ока. Ещё раз: совет вам и любовь!

В отличие от свадьбы старшей дочери это торжество проводилось уже не в русском ресторане, а по еврейским канонам брачной церемонии. Главным её символом являлся белый, под цвет подвенечного платья, балдахин, который назывался «Хупа». Перед тем как встать под хупу, невеста должна пройти процесс омовения, которое в данном случае означает очищение. За день до свадьбы, как и предписывается каноном, Наташа под руководством жены раввина окунулась в специальный ритуальный бассейн, называемый «миквой», где, надо полагать, стала стерильно чистой не только в телесном, а и в духовном плане.

Возможно, что не израильская школа и даже не израильская армия, а, именно, эта самая «миква» и сделала Наташу настоящей израильтянкой. Когда через несколько лет на Ашдод, в период террористических атак из сектора Газа, летели десятки ракет, и одна из них разорвалась в нескольких метрах от дома, где жили Наташа с Виталием, взволнованный Борис не выдержал и сказал своему зятю:

– Знаешь, Виталий, может вам стоит подумать о переезде в другую, более спокойную страну, где живут на земле, а не на пороховой бочке.

Ненавязчивый совет тестя суперактивный Виталий принял как руководство к действию. Он, дипломированный юрист, тут же связался с адвокатами, которые в течение года за немалый гонорар, составляющий 25 тысяч шекелей, сделали ему, Наташе и их дочке Даниэль официальную въездную визу в Канаду. В последний момент, когда уже надо было паковать чемоданы, заплаканная Наташа заявила своему мужу:

– Всё, фенита ля комедия, я никуда не еду. Несмотря на то, что я родилась в Москве, я – израильтянка, я ем на завтрак питу с хумусом и тхиной, я соблюдаю пост в Судный день. Я – израильтянка, я прихожу в театр не в вечернем платье, а в обтягивающих джинсах и адидасовской футболке, я кайфую от лунного пейзажа пустыни Негев, дымчатой пелены Мёртвого моря и затягивающих в свою зелёную бездну шипучих волн Средиземного моря. Я – израильтянка, я стреляла из автомата «Узи» и, как огня, боюсь заблудившегося таракана на кухне. Я – израильтянка, я стою по стойке «смирно», когда звучит сирена в день поминовения павших в Холокосте, а буквально через день радуюсь той же сирене в День Независимости. Я – израильтянка, я никуда не еду. Я не оставлю свою страну, как и не оставлю своих родителей.

Это был не показной фарс или пафос, это был крик души его любимой дочки. Всё это было уже после свадьбы, а пока предстояло окунуться в свадебный ритуал.

Он начался с подписания «ктубы», документа, в котором излагаются обязательства супругов. Этот религиозный трактат не столько по форме, сколько по содержанию напоминает современный брачный контракт. Главным условием «ктубы» является то, что в браке муж получает право на супружеские обязанности жены, а не на её личность и обязуется заботиться о ней, уважать её, кормить и одевать и т. д. и т. п. Здесь же описывается, что получит жена в случае развода. В этом месте начался как бы в шутку совсем нешуточный торг между женихом и невестой. Наташа требовала десять миллионов шекелей, жених настаивал на 500 000 шекелей. В конце концов, остановились на сумме в один миллион, что и было скреплено подписями брачующихся и их свидетелей. Какую юридическую силу имеет «ктуба» не смог объяснить даже седобородый раввин, присутствующий при её подписании.

Свадебная церемония продолжилась с шествия жениха и невесты под хупу. Это был волнующий момент, когда сквозь живой коридор, образуемый тремя сотнями гостей, Борис и Татьяна ввели свою младшую доченьку под хупу, где её уже ждал жених. Шлейф подвенечного платья Наташи правой рукой поддерживала трёхлетняя дочка Светланы Ника, которая свободной левой рукой доставала из корзиночки лепестки розы и осыпала ими путь к белому святому пологу. Там их уже ждал раввин, тёмная одежда которого резко контрастировала с белым цветом хупы и подвенечным платьем невесты. Его чёрная шляпа, чёрный костюм, чёрный галстук и чёрные туфли в сочетании с чёрной бородой и усами создавали величие и неординарность сегодняшнего события. Порукой тому было его благословление над бокалом вина:

– Благословен Ты, Господь, Владыка мира, создавший плод виноградной лозы. Благословен Ты, Господь, Бог наш, Царь Вселенной, освятивший нас своими заповедями и предостерегший нас от кровосмешения, запретивший нам невест и разрешивший их нам лишь после того, как они станут нашими жёнами посредством хупы и кидушин (церемонии бракосочетания под хупой). Благословен Ты, Господь, освящающий народ Свой, Израиль, с помощью хупы и кидушин!

По окончанию благословления Виталий и Наташа отпили из бокала вино, причём Наташа от волнения чуть не осушила бокал залпом до конца. Татьяна, обратив внимания, что её супруг находится в каком-то оцепенении, слегка подтолкнула его плечо и прошептала ему на ухо:

– Боря! Ты где? Опустись на землю. Посмотри на свою дочку.

Борис встрепенулся и увидел, как Виталий надевает на указательный палец его дочери обручальное кольцо, произнося при этом:

– Этим кольцом по закону Моше и Израиля ты посвящаешься мне в жёны.

– Танюша, милая, – спросил Борис у жены, – Виталий, похоже, надевает кольцо не на тот палец, перепутав указательный с безымянным.

– Боря, всё в порядке, – успокоила его Татьяна, – пора бы уже и знать, что по еврейской религии в соответствии с Талмудом кольцо надевается на указательный палец. Потом, после кидушин его можно переместить на другой палец.

В завершение церемонии под хупой, жених должен разбить ногой стеклянный бокал, из которого пили вино. Этот обычай призван напомнить каждому о разрушенном Храме. В Талмуде рассказывается, что когда один мудрец в разгар свадьбы сына увидел, что его гости развеселились сверх всякой меры, принёс баснословно дорогой кубок и, разбив его на глазах у всех, приостановил разбушевавшееся веселье. Такова традиция. Следуя ей, дома Виталий, в качестве тренировки, разбил не один бокал. Считалось, что, если жених не разобьёт посудину, то это как бы может привести к неудаче. Под хупой Виталий не опозорился, с первой же попытки он лакированным штиблетом вдребезги разбил бокал, завёрнутый для безопасности в золотистую фольгу. Со всех сторон послышались возгласы «Мазл тов! Мазл тов!» С этого момента Виталий и Наташа стали законными мужем и женой.

После этого религиозный ритуал мгновенно трансформировался в светское веселье. Был первый танец жениха и невесты, который Наташа и Виталий репетировали в течение месяца под руководством профессионального хореографа. В зале были установлены экраны, на них гости смотрели фильм, сценаристом, режиссёром и исполнительницей главной роли в котором была Наташа. Фильм снимался в приморских дюнах Ашдода. По её замыслу в этих песчаных барханах обитали древние племена, к одному из которых принадлежал жених, а к другому – невеста. Чтобы заполучить в жёны невесту, Виталий, без участия и подстраховки каких-либо каскадёров, прыгал с высокого утёса в Средиземное море, сражался в нём с надувной серебристой акулой, рубился на шпаге с богатырями соседнего племени и всё ради того, чтобы тёмной ночью выкрасть свою любимую. В заключительных кадрах фильма показывается, как мужественный и облачённый в набедренную повязку Виталий шагает по лунной дорожке в бурлящих морских волнах и несёт на руках, ряженую в цветастые лохмотья Наташу. Тут же этот кадр меняет другой, где Виталий в парадном фраке и с чёрной бабочкой на голубой рубашке вместе с Наташей в белоснежном платье и в фате стоят у штурвала эксклюзивной яхты, которая пришвартовывается в старом порту Яффо. Когда фильм заканчивается, на экране появляются фотосессии жениха и невесты с их младенческого возраста и до сегодняшнего дня.

Борис иногда баловался сочинением «виршей», так он называл свои стихотворения, которые иногда посвящал в памятные даты жене, дочерям, а потом и внукам. Старшей дочери на свадьбу он разработал сценарий, большая часть которого была составлена в стихотворной форме. Наташиной же свадьбой руководил штатный тамада. Поэтому Борис решил написать ей не сценарий, а проникновенное стихотворение. Но Муза почему-то покинула его. В это время по телевизору звучала давно забытая мелодия «Green Fields» (Зелёные поля). Это, в сущности, песня-ностальгия об ушедших временах, когда поля были зелёными, небо синее, а солнце ласковое. Видимо, задушевная музыка коснулась глубоко запрятанных чувственных струн Бориса таким образом, что он буквально за четверть часа написал пять куплетов. Чуть позже он обнаружит, что написанные им строки чётко ложатся на мелодию «Зелёных полей». Тогда Борис решил, что на свадьбе написанную им песню споёт солист или солистка оркестра. Но тут его постигло нежданное разочарование. За неделю до свадьбы оказалось, что никакого оркестра не будет. Наташа сказала, что это не современно, и они с Виталием пригласили ди-джея. По правде говоря, это слово совсем не было знакомо Борису. Пришлось Наташе популярно объяснить любимому папочке, что ди-джей – это в сущности человек, который манипулирует разнородными музыкальными фрагментами для создания единой целостной композиции. Борис жутко расстроился, заготовленный для дочки сюрприз проваливался. Реализацию написанного мужем воплотила в жизнь Татьяна. Она обняла супруга за плечи и ласково проворковала:

– Не переживай, Боренька! Где наша не пропадала? Споёшь своё произведение самостоятельно. У тебя обязательно получится.

– Танюша! Ты издеваешься надо мной? – замахал руками Борис, – с моими вокальными данными знаешь только где можно петь?

– Конечно, знаю, – не моргнув глазом, ответила Татьяна, – на свадьбе у своей любимой дочки.

– Послушай, женщина, – не своим голосом заорал Борис, – если бы я даже решился петь перед аудиторией в три сотни человек, так там же всё равно нет оркестра, нет аккомпанемента.

– Минуточку, Боря, всё это поправимо, – заговорщически усмехнулась Татьяна, – ты забыл, что живёшь в 21 веке. Я тебя отведу в такое место, где даже из немого сделают вокалиста.

Сказано – сделано, не прошло и четверти часа, как Татьяна посадила Бориса в машину и повезла в центр города. Там она завела его в современный офис, где в одном из кабинетов располагалась студия звукозаписи. Стены кабинета были задрапированы тёмно-красным, вероятно, звукопоглощающим материалом, в его центре размещались непонятные компьютерные и акустические устройства, сигнальные процессоры которые призывно мигали разноцветными лампочками. Бориса завели в специальную кабину, вручили микрофон, надели на него наушники и предложили петь. С одной стороны он ощущал себя космонавтом, парящем в замкнутом пространстве, а с другой, знаменитым певцом, то ли Иосифом Кобзоном, то ли Львом Лещенко, записывающих свой очередной диск. Несколько раз звукооператор давал ему соответствующие указания по изменению тональности и тембра голоса. Остальное волшебство совершала высокочувствительная аппаратура, которая сглаживала, поправляла или вообще исправляла места, где Борис ошибался в нотном воспроизведении своей песни. Не прошло и получаса, как ему вручили диск с записанным ремиксом. Когда они с Татьяной покинули студию, потрясённый Борис, сжимая в руке кругляшек полученного диска, озадаченно спросил:

– И что же, Танюша, прикажешь мне со всем этим делать?

На что улыбающаяся Татьяна буквально протараторила:

– Не волнуйся, Боренька, всё под контролем. Я договорилась с ди-джеем, он вставит диск в аппаратуру и ты будешь петь.

– Не понял, – взорвался Борис, – кто будет петь, мой голос, записанный на диске или мой голос живьём.

– Я не понимаю, Боря, кто присудил тебе докторскую степень, – разозлилась Татьяна, – разве ты никогда не слышал, что такое фонограмма?

– Постой, постой, Танюша, – вдруг осенило Бориса, – ты хочешь сказать, что я должен буду только делать вид, что пою, т. е. каким-то образом синхронизировать свои движения и мимику в соответствии с тем, что записано на диске.

– Ну вот, наконец-то, умненький ты мой, – похвалила его Татьяна, – будешь, как настоящий современный артист, петь под свою же «фанеру».

Борис хотел было что-то возразить, но осознав, что дело уже сделано, неопределённо взмахнул рукой и пошёл к машине.

Когда на свадьбе гости приступили к банкетной части, тамада объявил:

– Уважаемые гости! На израильской свадьбе не принято произносить торжественных тостов. Во время нашей танцевальной программы все желающие получат микрофон для кратких пожеланий в адрес молодожёнов. Единственное исключение я делаю для отца невесты, который хочет исполнить вокальное посвящение своей дочери Наташе. Борис Абрамович, пожалуйста, мы ждём вас у микрофона.

Борис, облачённый в белый костюм, который Наташа чуть ли не силой заставила его приобрести, поднялся на сцену. Ему казалось, что во время защиты диссертации он волновался меньше, чем сейчас. Когда ди-джей вставил диск и полился проигрыш романтической мелодии, гости, сидящие за столами, перестали есть, пить и разговаривать. В зале, где присутствовали три сотни гостей, установилась полная тишина. Фонограмма сработала, и голос Бориса буквально окутал всё помещение. Он вдохновенно пел, вернее, артистически имитировал свою запись в студии. Но никто не замечал этого, все вслушивались в проникновенные, идущие от самого сердца, слова, сочинённые Борисом:

Жёлтые листья в саду шелестят, Детство уходит в ночной звездопад, Ты повзрослела осенней порой, Ты в белом платье стоишь под хупой, Ты в белом платье стоишь под хупой. Небо пронзила ночная заря, Замуж выходит дочка моя, Сердце трепещет под белой фатой Была невеста, а стала женой, Была невеста, а стала женой. Над синим морем чайки летят, Падают звёзды на белый наряд, Звёзды шальные падают вновь, Так, моя дочка, приходит любовь, Так, моя дочка, приходит любовь. Искры играют ночного костра, Ласковым светом сияет луна, Утро вбивает серебряный гвоздь, Пусть же хранит твоё счастье господь, Пусть же хранит твоё счастье господь. Блеск обручальных семейных колец, Любит Наташу счастливый отец, Жёлтые листья осенней порой, Дочка родная, горжусь я тобой, Дочка родная, горжусь я тобой.

Когда затих последний аккорд студийной аранжировки этой волнующей мелодии, зал обуяло странное безмолвие, которое буквально через минуту взорвалось шквалом аплодисментов. Все привстали со своих мест и рукоплескали Борису, который обнимал прильнувшую к нему Наташу. Рядом с ним стояли счастливые Татьяна, Светлана и маленькая внученька Николь. Чуть позже к Борису подошли заплаканные подруги Наташи, которые сказали ему:

– Ой, дядя Боря, это было так трогательно, волнительно и романтично, что слёзы выступили у нас из глаз. Спасибо.

Но самый приятный комплимент Борис получил от своего директора. Ури Векслер, обняв его за плечи, торжественно промолвил:

– Смотри, Борис! В песне, которую ты пел на русском языке я не понял ни одного слова. Но, то ли, хватающая за душу, мелодия, то ли интонации твоего голоса позволили мне догадаться, что речь идёт о твоей любви к дочке. Браво, Борис! Это было очень сентиментально.

Может быть потому, что в отличие от свадьбы Светланы, у Наташи венчание осуществлялось под хупой, обошлось без традиционной драки, которые бывают на русских свадьбах. Господь распорядился, чтобы всё завершилось тихо и мирно. В три часа ночи умиротворённые Татьяна и Борис легли спать, а уже в восемь часов утра их разбудил телефонный звонок. Звонила Наташа, её счастливый нежный голосок вещал в телефонную трубку:

– Папочка, привет! Ты можешь нас забрать с нашего бунгало? Мы уже выспались и хотим домой переодеться. Уже через несколько часов нам надо быть в аэропорту.

Борис совсем забыл, что они с Татьяной купили жениху и невесте в свадебное путешествие недельный круиз по Средиземному морю, который начинался в Барселоне. А ещё он вспомнил, что хотел снять номер в пятизвёздочном отеле в Тель-Авиве, где Наташа и Виталий проведут свою первую ночь после свадьбы. Однако молодожёны категорически отказались, ссылаясь на то, что сами устроят себе послесвадебный ночлег. И вот сейчас, стряхивая остатки сна, Борис тихо спросил:

– Наташенька, а можно поинтересоваться, где находится ваше это самое бунгало?

– Ты, папочка, подъезжай, пожалуйста, к кибуцу, где была свадьба, а там, где заканчивается асфальт, идёт грунтовая дорожка, она и приведёт тебя к нашему бунгало.

Через час Борис уже ехал по указанной грунтовой дорожке, по обе стороны которой тянулись оливковые деревья. Проехав по ней около двух километров, дорога уткнулась в едва видимый зелёный, под цвет деревьев, забор. Борис притормозил, обводя взглядом окружающую местность, но никакого строения так и не обнаружил. Он набрал Наташкин номер по мобильному телефону. Она сразу же откликнулась вопросом:

– Папочка, где ты, ты случайно не заблудился?

– Послушай, родная, – ответил Борис, – я доехал до какого-то странного, стоящего посреди леса, забора, не обнаружив при этом никакого бунгало.

– А ты, папочка, – пропела Наташа, – возле дерева, прислонившегося к забору, отыщи маленькую красную кнопку и нажми на неё.

Когда Борис надавил на найденную кнопку, в заборе вдруг обнаружились створки ворот, которые немедленно открылись, как бы приглашая его проехать через них. Борис так и сделал, паркуя машину под какой-то навес. Выйдя из машины, Борис услышал странный звук. Оказалось, что на номер его машины упала полиэтиленовая плёнка. Только чуть позже он поймёт, что это означало. Отойдя от машины, Борис увидел двухэтажный белый коттедж. Подняв голову вверх, он заметил на балкончике Наташу, которая крикнула ему:

– Папочка! Доброе утро! Поднимайся на второй этаж, вторая дверь налево.

Когда Борис приоткрыл указанную дверь, его взору представилась весьма эксклюзивная картина. Посреди довольно просторного будуара громоздилась огромная кровать, которую иначе, как «ложе» назвать было трудно. Возле неё алело, обложенное красной керамикой, овальное джакузи. С другой стороны кровати стоял стеклянный журнальный столик, на котором хрусталились фужеры, а из посеребренного ведёрка со льдом выглядывало золотистое горлышко бутылки шампанского. И постель, и гидромассажная ванна были обсыпаны лепестками чайной розы. По всей комнате были разбросаны охапки свежих цветов. Эту будуарную диораму дополняли, валявшиеся по всему периметру комнаты, сотни разорванных конвертов и денежные ассигнации, хаотично покрывшие постель. Борис хотел было сказать молодожёнам:

– С первым супружеским утром, дорогие дети!

Но Наташа перебила его:

– Вот, папочка, считаем наш свадебный приход.

– Разве с этого следует начинать ваш первый послесвадебный день, – удивился озадаченный Борис.

– С этого, с этого, Борис Абрамович, – пробасил Виталий, – шампанское мы с Наташенькой уже вкусили, а теперь занимаемся материальным. Вы же знаете, первично не сознание, а материя.

Борис меньше всего хотел пускаться в пререкания с зятем, поэтому не нашёл ничего лучшего, как сказать:

– Ладно, заканчивайте быстрее свою инвентаризацию, а я выйду покурить и буду ждать вас в машине.

Выйдя на зелёную лужайку перед коттеджем, Борис жадно затянулся зажжённой сигаретой и задумался. Ему было явно не по себе. Понятие любви у него никоим образом не ассоциировались с материей. Здесь превалирующим всегда являлось сознание. Борис вспомнил вдруг свою скромную, чуть ли не комсомольскую, свадьбу, которая проводилась в тесной столовой общежития медицинского института, где училась Татьяна. Вместо хупы и раввина было районное управление ЗАГС (запись актов гражданского состояния), где чиновница именем Закона Российской Советской Федеративной Социалистической Республики объявила их мужем и женой. Не было фейерверков и ди-джеев, огромного ресторанного зала, видеосъемки и такого огромного количества гостей, роскоши и шика. Зато были искренность и обилие чувств, была любовь и верность, которая, наверное, именем того же закона РСФСР, теплится уже 40 лет.

Размышления Бориса прервал мелодичный женский голос, который проговорил:

– Извините, господин, здесь курить строго запрещается.

Уловив в голосе молодой женщины, которая занималась уборкой веранды, русский акцент, Борис, уже на её родном языке, примирительно сказал:

– Слушаюсь, девушка, я немедленно покидаю это место, а куда можно пойти докурить?

– А здесь и ходить нигде нельзя, можно только находиться в своей комнате.

– Я что-то не понял, – не поверил своим ушам Борис, – курить нельзя, ходить нельзя, я, что в тюрьме нахожусь?

Девушка как-то подозрительно взглянула на Бориса и спросила:

– Вы что, в самом деле, не знаете, где находитесь?

– Да я приехал забрать своих молодожёнов после свадьбы, – в сердцах воскликнул Борис.

– Вот как, – расхохоталась девушка, – после свадьбы значит. В первый раз слышу про такое в нашем заведении.

– Да скажите же мне, наконец, – чуть ли не выругался Борис, – что это, чёрт побери, у вас за контора такая?

– Ну, уж точно совсем не шарашкина, – продолжала смеяться девушка, – а если называть вещи своими именами, то эти коттеджи именуются местом для дискретных или, если по-простому, то для интимных встреч.

С третьей попытки объяснений симпатичной уборщицы до Бориса дошло, что он попал в своего рода вертеп, где желающим, невидимого для постороннего глаза, интима за умеренную плату сдаются шикарные комнаты. Сдаются по желанию клиентов на час, на два или на ночь с тем, чтобы провести время в статусе инкогнито с любимой женщиной или мужчиной втайне от мужа или жены. Именно по этой причине при парковке машины её номер закрыла специальная плёнка. Даже такая мелочь была предусмотрена. Девушка, глядя в расширенные от услышанного зрачки глаз Бориса, протянула ему визитную карточку и проворковала:

– Ну, теперь вы адрес знаете, милости просим, приезжайте!

Борис хотел было сказать:

– Нет, уж лучше вы к нам приезжайте, – но тут же осёкся, подумав, что девушка ещё и, в самом деле, приедет, произнёс:

– Спасибо, конечно, но я уверен, что в этом месте я нахожусь в первый и последний раз.

Глава 43. Судебное разбирательство

Когда машина Бориса въехала в Ашдод, его остановил полицейский. Он указал ему на шкалу радара, на которой зелёными цифрами высвечивалось число «63», указывающее скорость передвижения его автомобиля. Уловив в глазах Бориса немой вопрос, инспектор назидательно пояснил ему, что он движется по городу, где максимально разрешённая скорость 50 км/час. Борис хотел было возразить, что он ехал по улице, где только с одной стороны было три полосы движения, что даже на автостраде нет такого количества полос. Но Наташа успела шепнуть ему на ухо, что он не заметил дорожный знак «въезд в город» и спорить бесполезно. Полицейский уже начал выписывать Борису квитанцию о штрафе, как из-за поворота вынырнула быстро мчавшаяся жёлтого цвета «Хонда». Радар полицейского показывал скорость 87 км/час. Инспектор оторвался от квитанции Бориса и тут же своим чёрно-белым жезлом остановил яркую «Хонду». Она резко затормозила, чуть не врезавшись в машину Бориса. Из неё выпорхнула ярко крашеная расфуфыренная брюнетка, в которой Наташа опознала одну из самых популярных израильских певиц. Надо полагать, что инспектор тоже узнал её. Он долго расшаркивался перед ней, рассыпался в комплиментах и, в конце концов, отпустил, позабыв, разумеется, покарать штрафом. Борис, конечно, не сдержался и сказал полицейскому:

– Простите меня, господин инспектор! Вы справедливо наказали меня штрафом за превышение скорости. Но почему такая же участь не постигла эту дамочку, которая ехала с гораздо большей скоростью, чем я. Может быть, потому, что она известная певица. Но, мне кажется, что закон для всех один.

Полицейский внимательно взглянул на Бориса и, уловив решительный настрой в его глазах, разорвал недооформленную квитанцию, не преминув заметить при этом:

– Счастливого пути! Надеюсь, что это ваше последнее нарушение.

На это напутствие Борис возражать не стал. Он быстро сел в машину и поехал в сторону дома, который находился всего в километре от места благополучно закончившегося происшествия.

На поверку оказалось, что полицейский зря надеялся, что Борис нарушает правила последний раз. Правда, он как бы и не совсем их нарушил, но полицейский протокол зафиксировал обратное. Дело происходило почти на том же месте, что и в прошлый раз. При въезде в Ашдод надо было миновать железнодорожный переезд. Когда машина проезжала открытый автоматический шлагбаум, Борис взглянул в зеркало, чисто механически отметив, что вслед за ним промчались ещё, как минимум, 5-6 автомобилей. После спуска с моста машину остановил полицейский инспектор. Усатый, выходец из солнечного Марокко, полицейский тут же обвинил его в том, что он пересёк железнодорожные пути, когда шлагбаум уже закрывался. Борис, ни слова, ни говоря, указал инспектору на до сих пор открытый шлагбаум. Полицейский, не обращая внимания на реплику Бориса, спросил:

– Похоже, что вы приехали в Израиль с Украины?

– Вообще-то, я приехал из России, – отрывисто ответил Борис, – но какое это, в данном случае, имеет значение?

– Из России, говорите, – ухмыльнулся полицейский, – так это ещё хуже. Давайте ваши права.

Борис не стал выяснять, почему с России это ещё хуже, чем с Украины, а лишь потребовал объяснить, почему полицейский обвиняет его в нарушении, когда шлагбаум до сих пор открыт и никаким поездом даже не пахнет.

– Поезд уже прошёл, – отмахнулся от него инспектор, – вы просто не заметили, совершив грубейшее нарушение правил, и поэтому я забираю у вас права.

Что было делать Борису? Оспаривать свою правоту перед несправедливым полицейским, который в данном случае являлся представителем власти и, похоже, любил выходцев из России ничуть не больше, чем собаки обожают кошек. Свидетелей вопиющего пристрастия инспектора у него не было. Единственное, что догадался сделать Борис, незамедлительно сфотографировать камерой своего смартфона место, где его остановили. Понятно, что автоматически было зафиксировано и время. Впоследствии адвокат Бориса предъявит на суде фото с указанием времени пересечения переезда, после чего окажется, что в получасовом диапазоне поезда этот переезд вообще не пересекают. Суд будет выигран. Однако, до суда надо было ещё дожить, он должен был состояться чуть ли не через год. Для Бориса прожить год без машины было катастрофой. Надо было ездить на работу в Тель-Авив, на работе надо было разъезжать по весям Израиля с целью контроля своих работников, кроме того следовало добираться и до двух университетов и колледжа, где он преподавал. Совершать это всё на общественном транспорте было просто нереальным.

Оказалось, что возможен вариант возвращения прав до суда. Для этого надо было подать прошение, что Борис незамедлительно и сделал. Через неделю состоялся промежуточный суд, который рассматривал возможность вернуть проштрафившемуся права до основного суда. Когда Борис в назначенный день переступил зал правосудия, у него потемнело в глазах. Там сидели не менее пяти-шести десятков человек, и все они были вызваны по одному и тому же вопросу: возвращению прав до суда. Намётанным глазом Борис тут же определил, что практически все приглашённые в зал суда являлись выходцами из бывшего СССР. Практически у всех права были отобраны за вождение автотранспорта в нетрезвом состоянии и никому из них, судья, симпатичная женщина средних лет, права не вернула. Борис понял, что в ближайший год вероятность управлять своим автомобилем неуклонно приближается к нулю.

Рядом с ним сидел тучный лысый, с пивным брюшком, багровым лицом и красным носом, мужчина. От него и сейчас попахивало чем-то алкогольным. Когда судья спросила его, как он, будучи вдребезги пьяным, соизволил сеть за руль, он ответил:

– Госпожа судья! За свою 40-летнюю жизнь я ни разу не пробовал, ни водки, ни коньяка, ни даже пива.

Судья не без отвращения посмотрела на него (за километр было видно, с кем она имеет дело) и спросила:

– Как же так получилось, что экспертиза определила в вашем организме почти 100 % содержание алкоголя?

– Да очень просто, госпожа судья, – усмехнулся красномордый ответчик, – в ресторане, где отмечался мой день рождения, я налил себе в бокал, вы знаете, такой, прозрачного цвета, напиток под названием «Спрайт».

– И что из этого следует? – продолжила допрос судья.

– А то и следует, ваша честь, – невозмутимо воскликнул он, – что мне подменили бокал, подсунув посудину с налитой водкой.

– Я что-то не поняла, – удивилась судья, – вы, что не могли с первого глотка определить, что это не «Спрайт», а крепкий алкоголь.

– Да в том и дело, что нет, – деланно рассмеялся кандидат в общество анонимных алкоголиков, – я просто привык все напитки пить «залпом».

Огорошенная переводчица с трудом подобрала мало-мальски похожий синоним, чтобы правильно перевести на иврит слово «залпом». А обаятельная служительница Фемиды постановила:

– Что ж, молодой человек, продолжайте «пить залпом», только уже без водительских прав, которые я вам не возвращаю.

Когда очередь дошла до Бориса, в зале уже никого не осталось. Он был последний. Блюстительница правосудия так никому права и не вернула. То ли потому, что все они были мужчинами, которых она ненавидела, то ли потому, что все они были пришлыми «русскими» из СССР, которые по какой-то причине были ей несимпатичны. Она в упор глянула на Бориса уставшим взглядом и поспешно проговорила:

– Господин Буткевич, из всех здесь судимых, как следует из документов, вы, пожалуй, единственный были трезвый. Так за что, всё-таки, у вас забрали права? Ваша версия. Только кратко, можно сказать, залпом.

Борис ещё не успел собраться с мыслями, как со своего места вскочил представитель полиции и благим матом заорал:

– Госпожа судья! Прошу принять во внимание, что, несмотря на то, что он был трезвый, у него, из всех здесь собравшихся, самое злостное нарушение правил движения на дороге.

Борис понял, что его дело далеко не в шляпе и что, похоже, не видать ему своих прав в ближайшее время. Ещё он понял, что судья устала, и поэтому сократил свою домашнюю заготовку в два раза и буквально в нескольких словах изложил свой взгляд на случившееся. Судья внимательно посмотрела на него и спросила:

– Скажите, господин Буткевич, вы приехали из России?

– Ну вот, и она туда же, – подумал Борис, вспомнив усатого полицейского.

Вслух же он произнёс:

– Разве это имеет какое-то значение для вынесения вашего вердикта, ваша честь?

– Ещё как имеет, – подтвердила она, – вы знаете, господин Буткевич, я возвращаю вам права до следующего суда. А знаете, почему?..

– Я протестую, ваша честь, – перебил её представитель полиции.

Судья подняла руку вверх и, отчеканивая каждое своё слово, произнесла:

– Господин майор, я призываю вас к порядку и не перебивать меня. В этом зале приговор выносит правосудие, а не полиция.

Затем, обращаясь уже к Борису, она продолжила:

– Я возвращаю вам права, во-первых, потому, что вы единственный из ваших соплеменников пришли без адвоката и не так уж и плохо защищались сами, а во-вторых, единственный явились без переводчика и весьма прилично изъяснялись на иврите. Пожалуйста, решение суда получите в секретариате.

Обрадованный Борис, как пробка из-под шампанского, вылетел из зала суда, забыв даже от ликующего волнения поблагодарить судью. А через год заключительное судебное заседание, правда, уже не без помощи адвоката, окончательно оправдало его.

Глава 44. Юбилей

Таким образом, в ресторан на свой юбилей Борис пришёл не пешком, а приехал на своём авто. Юбилей знаменовал собственное 60-летие. Было совсем непросто прожить все эти годы, из которых 18 лет пришлись на бытие на Святой земле. Было сложно, было тернисто, но вместе с тем было интересно. Он родился у стен древнего Кремля в белокаменной столице, как оказалось, вовсе не нерушимого Союза социалистических республик. Там, в Москве, получил образование, познакомился с Татьяной и женился на ней, там родились его кровинушки Светлана и Наташа. Здесь в Израиле он обрёл вторую родину, которая, вообще-то, по библейским канонам считается родиной его предков. Здесь в Израиле родились его внуки, выстроив в этом плане полную симметрию. У Светланы родилась девочка Николь и мальчик Максим, и у Наташи родилась девочка Даниэль и мальчик Дэвид. В итоге, вполне возможно, что не окончательном, у Бориса и Татьяны появилась великолепная четвёрка замечательных и горячо любимых внуков. Спрашивается, какой итог может быть прекраснее этого. Но резюме было подводить ещё рано. До пенсии оставалось ещё семь лет. А пока, родственники и многочисленные друзья отмечали его юбилей в ашдодском ресторане «Эрмитаж». По этому поводу Борис сочинил 45-куплетную поэму, которую назвал автопосвящением, т. е. посвящением самому себе. В ней он попытался отразить свой 60-летний марафон по волнам своего жизненного моря. Среди прочих строк там были и такие:

Был институт, о святотатство, Девчонки, сессии, кино, Студенческое было братство, Походы, песни и вино. Был траверс трудный, был фарватер, На спусках даже был подъём, Был эдельвейс и альма-матер, Я твёрдо шёл своим путём. Я помню горные вершины, Патрон в заряженном стволе, И след предательской лавины На крутой заснеженной скале. Было страшно, скрипела кремальера, Отсчёт углов светился на шкале, И надеждою плыла куда-то вера, Как рефракция в оптическом стекле. Скажем так, на пройденном этапе, Что благодарен я своей судьбе. Судьба играет, значит, дело в шляпе, А я, друзья, играю на трубе. Судьба моя: из искры – пламя, Поспоришь разве со своей судьбой, С небес свалилась дева Таня, Она же стала верною женой. Причина, следствие, а может подоплека, Я с места взял такой крутой разгон, Что более уже, чем четверть века Шагаем мы по жизни в унисон. Как хорошо, спокойно жить на свете, Когда с тобой – красавица жена, Когда с тобой взрослеют твои дети, Когда вино допито до конца. И плыло время, такое быстротечное, А я за ним, как древний Одиссей, Я сеял доброе, разумное и вечное В аудитории студенческой своей. Мелок крошился на доске игриво, И формулы ползли куда-то вверх, А синусоида, как пена в кружке пива, Предначертала первый мой успех. А жизнь в предрассветные туманы Неслась, как искромётный водевиль, И я, собрав пустые чемоданы, С семьёй уехал прямо в Израиль. Здесь, на святой земле Христоса, Мы свой создали прецедент, Простите нас, что быстро и без спроса Внедрили русский северный акцент. Скажу я в качестве отчёта, Что редко я кривил душой, Людей всегда любил, любил без счёта, Старался быть всегда самим собой. И вот сейчас стою я перед вами В свой этот незабвенный юбилей, Я был всегда силён, силён друзьями, Нет в мире этом ничего сильней. Года бегут в своём вояже, Судьба проносится моя, В ашдодском нашем «Эрмитаже» За вас я пью, мои друзья! Диезом пусть гремят литавры, Богатство – все мои года, Зажглися в зале канделябры, «Лехаим» – дамы, господа!

Литавр в ресторанном оркестре, разумеется, не было. Вместо него громкоголосое «Лехаим» раскатистым эхом разнеслось по всему залу. Все привстали со своих мест с возгласами: «За тебя, Боря!», «Многие лета!», «Здоровья и потенции во всех начинаниях!», «Творческих успехов!». А когда Татьяна выбежала на сцену, народ дружно закричал «Горько!». Борис никогда не произносил своей жене возвышенных слов, а тут не сдержался и, с неохотой оторвав свои губы от уст Татьяны, подбежал к микрофону и торжественно произнёс:

– Дорогие друзья! Своим рождением, воспитанием и образованием я обязан своим незабвенным родителям. Всему, чего я достиг, после женитьбы – это заслуга моей жены. Это же не я выносил и родил двух очаровательных дочерей, а Татьяна; это не я написал и защитил диссертацию, а Татьяна создала мне все условия для этого; это не я сделал себя здоровым и счастливым, а моя милая жена. Поэтому, богатством своих лет я обязан исключительно своему драгоценному доктору, который носит мою фамилию Буткевич. Поэтому, дорогие друзья, прошу считать этот мой юбилей нашим общим с Татьяной днём рождения.

Борис поднял руку вверх, и официанты, как и было условлено заранее, выкатили специальный столик с розовой подсветкой. На нём возвышалась пирамида, состоящая из двухсот, ровно по количеству присутствующих гостей, фужеров, которые окутывались голубоватым туманом, исходящим из серебристых ведёрок. Шампанское, которое разливали официанты, пенилось и шипело, эффектно переливаясь по многоэтажной пирамиде из яруса в ярус. Прошло ещё несколько минут пока фужеры с искристым шампанским попали в руки присутствующих, и тогда оркестр заиграл государственный Гимн Израиля «Атиква», что означает «Надежда». Трудно сказать, помнил ли кто-то из присутствующих Гимн Советского Союза. Но подавляющее большинство гостей запело на иврите израильский гимн. Лишь чеканный русский акцент напоминал об огромной одной шестой части суши, из которой они совершили восхождение на обетованную землю Израиля. Оркестр продолжал исполнять тягучую мелодию гимна, а гости допевали его значимые слова – «Ещё не погибла наша надежда, надежда, которой две тысячи лет: быть свободным на своей земле, стране Сиона и Иерусалима».

Чуть позже хозяин ресторана скажет юбиляру:

– Послушай, Борис, я уже почти двадцать лет держу это заведение, но ничего подобного никогда не видел. Во-первых, никогда не наблюдал на днях рождения такого скопления друзей. Во-вторых, твои друзья превратили застольный банкет то ли в театрализованное представление, то ли в литературный салон.

Хозяин «Эрмитажа» был прав. Друзья Бориса преобразовали заурядную пьянку в блистательный капустник. Тут были и стихи, посвящённые юбиляру, и сценические водевили и скетчи, испещрённые смешными куплетами и весёлыми рассказами в адрес именинника, а также ремиксы, переложенные на ретро-мелодии. Апофеозом всего этого стал, внесенный в зал, трёхметровый щит, на который были наклеены три листа ватмана. На каждом из них при помощи компьютера были отпечатаны цветные географические карты. На первом листе карта Москвы, где родился Борис, на втором – подборка карт Кавказа, Памира, Чукотки и Сибири, где юбиляр работал в экспедициях и совершал горные восхождения, а на третьем – карта Израиля, где он прожил почти двадцать лет. Вдоль всех этих картографических листов была нарисованы железнодорожные шпалы, а над ними крупными, пурпурного цвета, буквами было написано «Трансмагистралъ Бориса Буткевича». На всех листах были наклеены, выбранные Татьяной, наиболее значимые фотографии, характеризующие 60-летнюю поступь супруга. Под каждым снимком помещались четверостишья, с юмором комментирующие данное изображение. Борис потом скажет, что в жизни не получал такого обалденного и роскошного подарка. Эта, действительно, эксклюзивная склейка ещё долгие годы провисит в его кабинете.

Глава 45. На пенсию

Годы тем временем бежали своим чередом, точнее не бежали, а стремительно мчались вперёд так, что обернуться в прошлое не было никакой возможности. Оглянулся назад Борис только тогда, когда на торжественном банкете, посвящённому его уходу на пенсию, генеральный директор Ури Векслер вручал ему памятный настольный знак. На нём внутри прозрачного куба высвечивалась карта Израиля, а на красивой мраморной подставке было выгравировано «Доктору Борису Буткевичу на память от работников института геодезии и картографии». Ури Векслер произнёс в адрес Бориса более чем проникновенные слова, он сказал:

– Я выступаю здесь как бы в качестве истца, но не с тем, чтобы выставить претензии Борису, а наоборот, выразить глубокую признательность за его немалый вклад в развитие израильской геодезии. Знаю, что нет незаменимых работников, но всё равно мне лично будет не хватать доктора Буткевича не только как ценного специалиста, а и как доброго приятеля, с которым мы подружились.

– Если уж уважаемый Ури Векслер выступил здесь в роли истца, – сказал в заключительном слове Борис, – то мне ничего не остаётся, как быть ответчиком. А отвечаю я за качество, работ произведённых под моим руководством. Кто, как не вы, знаете, что брак геодезических работ порой может обнаружиться и через несколько лет. Гарантирую, что брака не будет. Это, во-первых. А во-вторых, так сложилось в моей жизни, что я проработал во многих местах, во многих коллективах, но поверьте, такой дружной, такой искренней и такой тёплой команды, как у нас в институте, не встречал нигде. Спасибо вам за это, дорогие друзья!

Борис вдруг вспомнил, как на первом курсе института (это было почти полвека назад), на экзамене по истории КПСС, ему попался вопрос «Постановление ЦК КПСС о пенсионном обеспечении трудящихся» (в то время решения съездов и пленумов коммунистической партии в обязательном порядке входили в экзаменационные билеты). Тогда слово «пенсия» ему казалось чем-то очень далёким где-то за пределами галактики. И вот, пожалуйста, эта далёкая галактика приблизилась вплотную. Причём расстояние это измерялось не в космических парсеках, а в земном интервале времени, которое пролетело, как один миг. В активе остались учёба в институте, аспирантура, защита диссертации, плодотворная трудовая и исследовательская деятельность, более полусотни научных публикаций, руководящие должности и учёные степени и звания. Однако наиболее весомым активом являлась любимая жена Татьяна, две очаровательные дочери: Светлана и Наташа, две прелестные внучки: Николь и Даниэль и два неотразимых внука: Максим и Дэвид. В пассиве обрела зримые очертания пенсия под затёртым названием «заслуженный отдых». Борис знал, часть этого отдыха займёт продолжение «сеяния» пусть и не вечного, но, уж точно, разумного и доброго в университетах и колледжах, которые он даже не думал оставлять. Оставшуюся же часть времени он планировал посвятить внукам, вложить в них то, что не успел из-за своей занятости дать своим дочерям.

Так получилось, что выход Бориса на пенсию совпал с 25-летием Большой алии из СССР. Слово алия в переводе с иврита означает восхождение. Идиома «Большая алия» подразумевает массовую репатриацию евреев СССР в Израиль, начавшуюся в 1990 году. За этот период Страну Советов покинуло более одного миллиона лиц еврейской национальности. Борис был включён в список приглашённых на празднование этого, значимого для страны, события. Когда он вошёл в холл зала, где должен был проходить праздничный вечер, ему бросились в глаза пять ярких панно. На одном из них, красного цвета, большим курсивом были выписаны строки из стихотворения российского писателя, москвича, Аркадия Хайта:

«Евреи, русские таланты, разбросанные по земле, Мы все немного эмигранты: в Берлине, Праге и Орле. Мы всюду дома, как не дома, И каждый вновь бежать готов, едва услышит всем знакомый Привычный возглас «Бей жидов!». Про нас легенды распускают: Что мы неправильно живём, Что всех на свете презираем, Что Русь Масонам отдаём… Твердят про нас, что Золотому мы поклоняемся Тельцу, Что по ночам сидим мы дома и добавляем кровь в мацу. Во всём всегда вина евреев: что нету масла, сыр пропал, Что плохо греют батареи И что автобус опоздал. Идёт ли снег, иль дождик мочит, Иль не приходит коммунизм, Иль кто-то выпить сильно хочет… Всегда виновен сионизм. Евреи, русские таланты, Житомирцы и москвичи, Учёные и музыканты, Пенсионеры и врачи. Давайте жить на свете будем Красиво, долго и всерьёз! А, если кто-то нас не любит, Ну, что ж «А гиц ин Паровоз!». Не будем никого бояться И просыпаться по ночам, А будем весело смеяться Назло различным сволочам! И в эти времена лихие Я повторяю всей душой, Спасибо вам, что вы живые! Спасибо вам, что вы такие!»

На втором панно, уже зелёного цвета, тем же курсивом приведены высказывания российского писателя Михаила Веллера:

«Смешные… эти евреи… У него, у этого народа, всё с ног на голову – не как у нормальных людей:

– Они читают справа налево,

– Они не косят от армии,

– Они предупреждают врага о своей бомбардировке,

– Они за одного своего отдают тысячу врагов,

– Они предписывают своим военным при попадании в плен сдавать всю информацию, только чтобы выжить,

– Они прикрывают собой чужих детей,

– Они обороняются, а их упрекают в насилии,

– Они живут по закону, а не по понятиям,

– Они не пьют с тридцать первого на первое. А если и пьют, то первого идут на работу,

– Они из пустыни сделали Эдемский сад,

– У них парламент место для дискуссий. А вместе с ним и весь Израиль,

– В субботу их семьи вместе едят и поют,

– У них офигенно дорогой бензин, а по утрам страна стоит в пробках,

– У них, чем выше должность, тем труднее отмазаться от суда,

– Их, чем больше давишь, тем они живучее,

– Израиль – слишком неправильная страна, потому что нигде больше так не ценят человеческую жизнь.

На, синего цвета, третьем панно приводились высказывания, ныне живущего в Иерусалиме, российского литератора Марьяна Беленького:

«– Родина – это там, где ты сказал первые слова.

– Родина – это там, где услышал комплимент: «Ты – хороший жид, а всех остальных поубивать надо.

– Родина – это там, где тебе впервые вывели жирную двойку на приёмных экзаменах, хотя ты отвечал лучше всех.

– Родина – это там, где слово «еврей было неприличным, а разговоры «на идиш» приравнивались к мату.

Невзирая на всё это, – по-русски бьются наши сердца и в русском ритме мы любим своих женщин, и весь спектр своих эмоций мы выражаем с помощью русской народной мантры из трёх слов, и сеансы групповой психотерапии нам с успехом заменяет рюмка водки в хорошей компании. Мы хотим, чтобы наши дети и внуки сохранили русский язык и русскую культуру, но чтобы они не знали слово «жид». Россия всегда была, есть и будет великой страной с великой культурой. Я многого мог бы достичь, если бы остался в России. Если бы был жив, живя там. В чём я не так уж уверен. Среднюю продолжительность жизни в России я уже давно перекрыл. До израильской мне ещё лет двадцать. Мы стали израильтянами, но нам до сих пор снятся сны по-русски. Мы вздрагиваем, услышав «жидовская морда». И просыпаемся с чувством облегчения. Слава Богу, МЫ ЗДЕСЬ. Мы дети России, где бы ни жили. Но пусть она лучше останется в воспоминаниях. Родина – родиной, а жить хочется по-человечески».

Наконец, на четвёртом, оранжевого цвета, панно красочными буквами приводился следующий текст:

«Что такое еврей?

Еврей – это святое существо, которое добыло с неба вечный огонь и просветило им землю и живущих на ней.

Еврей – родник и источник, из которого все остальные народы почерпнули свои религии и веры.

Еврей – первооткрыватель культуры.

Еврей – первооткрыватель свободы.

Еврей – символ гражданской и религиозной терпимости.

Еврей – символ вечности.

Он, которого ни резни, ни пытки не смогли уничтожить, ни огонь, ни меч цивилизации не смогли стереть с лица земли,

Он, который первый возвестил слова Господа,

Он, который так долго хранил пророчество и передал его всему остальному человечеству, такой народ не может исчезнуть.

Еврей вечен, он – олицетворение вечности».

Под этим текстом помещалась, выведенная золотистыми буквами, небольшая приписка: «Эти слова принадлежат не лидеру международного сионистского движения легендарному Теодору Герцлю, не президенту государства Израиль и не его премьер-министру, а истинно русскому человеку, одному из величайших писателей мира, ещё при жизни признанному главой русской литературы Льву Николаевичу Толстому, написанные им ещё в 1891 году». Более чем через сто лет графу Льву Толстому вторил римский папа, понтифик Франциск, который сказал:

– Каждый христианин должен побывать на Святой Земле в Израиле, так как там всё началось, там небеса спустились на землю, там можно ощутить, что нас ждёт в будущей жизни в Небесном Иерусалиме.

На последнем панно была приведена чёрно-белая таблица. В ней красовались следующие показатели:

Хотелось бы обойтись без комментариев, но выглядит впечатляюще. Борис, глядя на эту статистику, тут же прикинул, что основной расцвет Израиля пришёлся как раз на годы, когда в страну прибыли евреи из СССР. Вместе с чувством гордости за свою страну, внезапно охватившего его, он справедливо полагал, что в мощи и величии современного Израиля присутствуют несколько капель и его четвертьвекового труда.

Что касается экспорта, приведенного в таблице, то Борис знал, что Израиль поставляет в Голландию – тюльпаны, а в Украину и Белоруссию – картошку. Но недавно он прочёл в газете, что Россия закупила у Израиля машины для искусственного снега, необходимого для Олимпиады в Сочи. Ну, разве не нонсенс? Как замечает автор очерка, осталось только наладить экспорт самоваров в Тулу и пива в Баварию. Может быть, именно по этой причине по количеству Героев Социалистического Труда, лауреатов Ленинской и Государственной премий Россия по-прежнему на втором месте после Израиля. Получается, что именно усилиями русских евреев, которые в начале двадцатого века прибыли из России, в 1948 году было создано государство Израиль. А новый выброс иудеев уже из страны победившего социализма, сначала в 70-х, а потом в 90-х годах принёс молодому государству небывалый расцвет. На этой земле никто не удостаивал их высоких званий Героев и лауреатов, однако, в полночь под Новый год на экране телевизора появился премьер-министр Израиля Биньямин Нетаниягу, который в своём новогоднем обращении к выходцам из России сказал:

– Вы привезли с собой образование, искусство, науку и стремление к достижениям! Ваш вклад в развитие израильского общества огромен. Сегодня я не могу себе представить развитие государства Израиль, укрепление его безопасности и его будущего без вашего участия. Много радости вам, членам вашей семьи и всему народу Израиля!

Маловероятно, что президент США или канцлер Германии скажет подобное эмигрантам из России. Однозначно и не вызывает сомнения только одно: блестящее образование, значительные достижения в науке, интеллект и культура новых жителей Израиля с русским акцентом взросли не на пустом месте, всё это родилось у них и экспортировано ими из России. Огромное спасибо за это незабываемой Родине под умершим уже названием – СССР!

В каждый свой приезд в Иерусалим Борис, как бы он не был занят, в обязательном порядке посещал Стену Плача, которая в течение многих веков является символом веры и надежды многих поколений евреев, местом их паломничества и молитв. Миллионы паломников и туристов со всего мира прибывают в Иерусалим для того, чтобы оставить записку с просьбой к Творцу в расщелинах между камнями этой священной стены. Сюда приводят президентов и премьеров из разных стран во время их визитов в Израиль. Здесь, надев на голову еврейские кипы, вкладывали свои записки и нынешние президент США Барак Обама и президент России Владимир Путин. В марте 2000 года у Стены Плача молился даже римский папа Иоанн Павел Второй, который тоже вложил туда свою записку. Сегодня она выставлена в библиотеке Ватикана. Записка состоит из двух фраз: «1.Господь, прости нас за беды и лишения, которые причинили мы Израилю, брату нашему старшему. 2. Израилю, брату нашему старшему, от нас христиан – почёт, уважение и братство в дороге его к добру вечному».

Борис сам по себе не был религиозным человеком, но в тоже время он и не причислял себя к воинствующим атеистам. Как человек, мыслящий научными категориями, он понимал, что доказательств существования Всевышнего не предоставлено. Но в тоже время нет никаких подтверждений и аргументов его отсутствия. Как бы там ни было, но когда он прикасался к камням этой плачущей стены, на него внезапно обрушивалась такая мощная энергетика, что начинала сильно кружиться голова, а в висках постукивало так сильно, словно кто-то забрался внутрь его черепной коробки и сдавливал её невидимыми клещами. Через четверть часа боль утихала и сменялась аутогенным, почти нирванным, состоянием души, когда легко дышалось, явственно возникали образы любимых людей и, главное, находились ответы на вопросы, которые раньше по какой-то причине не разрешались. Так было и в этот раз. Когда Борис почувствовал, что приближается к фантасмагорической эйфории, он быстро выхватил из кармана карандаш, заранее приготовленный, блокнотный листок и мелким почерком вывел на нём:

– Прошу ТЕБЯ, ГОСПОДЬ, мира народу Израиля! Прошу ТЕБЯ, ВСЕВЫШНИЙ, здоровья моей жене, моим дочерям, всем моим внукам и мне! Прошу ТЕБЯ, ТВОРЕЦ, дальнейшего процветания и благополучия Святой Земле!

Удовлетворённый внутренним очищением у Стены Плача, Борис медленно зашагал к, подсвечиваемому розоватыми лучами заходящего солнца, иерусалимскому холму Голгофа, повторяя крёстный путь Иисуса Христа.

Оглавление

Глава 1. Поехали!!!

Глава 2. Разбитое корыто

Глава 3. Хождение по работодателям

Глава 4. Стрелецкая водка

Глава 5. Судный день

Глава 6. Работа не волк

Глава 7. Уезжают русские евреи

Глава 8. Трудовое повседневье

Глава 9. Курсы геодезистов

Глава 10. Автопробег в Эйлат

Глава 11. Вадим и Вера

Глава 12. Институт геодезии

Глава 13. Ещё два интервью на работу

Глава 14. Новый год

Глава 15. Квартира в Натании

Глава 16. Первый день в институте

Глава 17. Защита диссертации

Глава 18. Конгресс геодезистов

Глава 19. Настя из детского сада

Глава 20. Экзамен на лицензию

Глава 21. Пикник

Глава 22. Конкурс

Глава 23. Несостоявшийся тендер

Глава 24. Случай в пустыне

Глава 25. Командировка в Иорданию

Глава 26. Шедевр Ады

Глава 27. Доктор Татьяна

Глава 28. Недвижимость в Ашдоде

Глава 29. Преподавание

Глава 30. Визит министра

Глава 31. Новый директор

Глава 32. Главный геодезист

Глава 33. Стеклянный потолок

Глава 34. Симпозиум

Глава 35. Доктор Алина

Глава 36. Контрольный выезд

Глава 37. Женская репатриация

Глава 38. Делегация из СНГ

Глава 39. Свадьба Светланы

Глава 40. Карьера дочерей

Глава 41. Русский язык

Глава 42. Свадьба Наташи

Глава 43. Судебное разбирательство

Глава 44. Юбилей

Глава 45. На пенсию Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg