«Общество мертвых пилотов»

Общество мертвых пилотов (fb2) - Общество мертвых пилотов 874K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Николай Викторович Горнов

Николай Горнов Общество мертвых пилотов

Траектория взлета. Зима. 1982

Из лифта пилоты-высотники попадали сначала в бронированный стакан, где их ждал первый пост внутренней охраны. В конце приемной галереи был второй пост. А ближе к ангарам – еще один, третий. И на каждом суровый взгляд прапорщиков и старшин, сдвинутые на брови пилотки, и на каждом нужно продемонстрировать пропуск, допуск, подтвердить идентичность отпечатка своего большого пальца отпечатку на матрице…

Беляков нервно одернул китель и подмигнул Кашину – командиру своей «двойки». Издержки секретности его все еще раздражали. Хотя за три года службы Беляков притерпелся ко многому. Хорошо хоть за секретность пилотам-высотникам надбавка полагалась, вместе с которой денежное довольствие, если считать со «звездочками», «пайковыми» и «полярными», выливалось в очень даже приемлемую сумму. Белякову, во всяком случае, хватало. Нет, если бы он женат был, как Кашин, тогда бы тоже постоянно нудил: денег нет, денег нет, а в конце каждого месяца планировал над родной частью в поисках десятки. А так ему удавалось изредка даже откладывать рублей по пятьдесят на сберкнижку. …

– Григорий, сбрось обороты, – проворчал Кашин. – У нас еще десять минут в запасе…

– Извини. – Беляков и сам не заметил, когда прибавил шаг. Видимо, в продуваемой сквозняками Центральной галерее, где по стенам ленивыми змеями висели толстые пучки силовых кабелей, а от каждого шороха поднимались волосы на загривке. Этот отрезок пути ему всегда хотелось проскочить как можно быстрей. Но и длинная галерея, и кривые внутренние переходы с их мертвым белым светом матовых плафонов остались, к счастью, позади. Уже слышны были успокаивающие звуки Стартовой зоны. Беляков приободрился. Оставалось свернуть налево, миновать короткий переход, а там и до первой линии ангаров недалеко, где будет многолюдно, как всегда, и в нос ударит острый запах канифоли…

– Здравия и благополучия, товарищ самый большой майор! – Беляков вытянулся и с показной гусарской лихостью прищелкнул стоптанными каблуками. Главному механику второй эскадрильи он всегда был искренне рад. Если на боевом посту смена майора Ковалева, никаких проблем точно не предвидится.

Седой майор, до этого увлеченно дирижировавший работой техников-сверхсрочников, неспешно развернулся к пилотам всем корпусом.

– Гриша, сокол ясный, ты сегодня не опоздал. Я потрясен. Не случилось ли чего?

– Еще как случилось, – вклинился в разговор Кашин, отразив на лице глубокую скорбь. – Не далее как позавчера попал наш Гриша под горячую руку комполка. И Железный Феликс ему такого пистона вставил, что лейтенант Беляков теперь по всей части летает на реактивной тяге. Еще ни разу никуда не опоздал. Не поверишь, Андреич, он даже на политинформацию вчера вовремя пришел.

– Попал под лошадь, товарищ майор. – Гриша улыбнулся, разводя руками. – Супротив стихии…

– Так вот, значится, как, – покачал головой Ковалев и с демонстративной суровостью сдвинул брови. – Ладненько, голуби мои, не задерживайте мне тут очередность. И не прохлаждайтесь долго в медблоке. Мне сразу за вами еще три «двойки» запускать. Нынче не понедельник, случаем?

– Понедельник! – хором подтвердили пилоты.

– Так и знал… Чую, веселье только начинается…

Медицинский допуск непосредственно перед взлетом – явная глупость. Никакой надобности в этой процедуре Беляков не видел. Если пилот здоров и уже прошел через длинную шеренгу белых халатов, то вряд ли с ним что-то может произойти за предполетные полчаса. Подписали бы допуск один раз, да и расслабились. Так нет. Ни собственного времени им не жаль, ни чужого. Впрочем, такие мысли Беляков вслух не высказывал. Даже когда бывал не в духе. С военврачами вообще шутить было опасно. Чувство юмора у них атрофировалось за первые полгода службы…

Давление у Белякова осталось в норме – сто двадцать на восемьдесят один. И пульс тоже не подкачал, так что фельдшер на него вообще не отреагировал. И даже взгляд не оторвал взгляд от журнала допусков. Отчего Гриша неожиданно огорчился. Казалось бы, совершенный пустяк. Подумаешь, не захотел с ним фельдшер поговорить. Но скрученные предполетным ожиданием нервы натянулись уже до предела. А тут еще подоспел новый повод для огорчений – лопнула боковая шнуровка высотного костюма…

– Вот же… – Гриша опустился на скамью и с раздражением грохнул кулаком по стальной дверце персонального шкафчика. От нее сразу отлетел кусок вздувшейся краски. – Как чувствовал, зараза! С самого утра день не по резьбе пошел!

– Не бери в голову, – посоветовал привычный к перепадам Гришиного настроения Кашин.

– Хорошо тебе, а у меня третий раз шнуровка лопнула в этом месяце. Да еще об ступеньку с утра споткнулся, когда из общаги выходил. Чуть нос не расквасил… Ты, кстати, особиста нашего давно видел?

– Давно, – насторожился Кашин. – А что?

– Ну, так… Из любопытства поинтересовался, – хмыкнул Беляков.

– Гриня, ты заканчивай эти свои фильдеперсы. По два круга сделаем – и на базу. Плохие приметы сегодня не принимаются… А со шнуровкой, если хочешь, могу помочь.

– Сам справлюсь…

Когда пилоты вернулись к ангарам, техники уже отбуксировали две угловатые высотные машины в Стартовую зону. Беляков огляделся, украдкой трижды сплюнул через левое плечо, автоматически пересчитал ступеньки трапа – их было десять, как всегда – и покосился на Кашина. Тот придерживался своего ритуала. Сначала подныривал под тяжелое брюхо высотной машины, стучал три раза по стальному фюзеляжу и только после этого возвращался к трапу, оглядывался на техников, смотревших на привычные манипуляции пилотов равнодушно – и смачно сплевывал через плечо. Трижды.

А на трап Кашин всегда запрыгивал трижды. Первый раз двумя ногами…

Откинув фонарь кокпита, Беляков втиснулся в кресло. Поворочался. Отрегулировал, не спеша, высоту подголовника, потом плотно нахлобучил шлем и пристроил датчики во все гнезда разъемов – два штыря в шлем, четыре в костюм. Провести восемь часов в неподвижности, да еще в узкой металлической норе – это не просто. Очень важно, чтобы ничего при этом не мешало. И чтобы все рычаги управления удобно лежали под руками. И мочеприемник высотного костюма не давил. И не соскочил при этом. Если наденешь патрубок слишком плотно, несколько дней будет болеть промежность, а если слабо – конфуза потом не оберешься. Оба варианта Гриша уже испытал на себе во время первых полетов. Его успокаивало лишь то, что через подобный конфуз прошли практически все пилоты из самого засекреченного полка советской стратегической авиации. Это как прописка. Оконфузился пару раз – и служи себе дальше спокойно…

Техники трудились сосредоточенно. Слышно было лишь легкое бряцанье магнитных ключей. Беляков закрыл глаза, потянулся, вытянув ноги по максимуму – насколько позволяла кабина. Бывало Грише даже нравилось это почти неуловимое ощущение предполетной подготовки. Вроде еще не на Высоте, но уже и не на земле. И окружающие это тоже понимают, оттого относятся к тебе совершенно иначе. Но сейчас каждое мгновение до взлета растягивалось какой-то бескрайней грязно-зеленой лентой. И еще раздражал острый запах жженой резины…

Старший механик смены распрямился и продемонстрировал Грише сцепленные кисти рук: «папа-мама». Значит, соединение силового кабеля с боевой машиной уже проверено. В ответ Гриша два раза медленно качнул головой и потянул на себя рукоять блока питания. Кабина ожила. Осветилась разноцветными шкалами. По бокам зелеными, а впереди и сверху – ярко-лимонными. Руки привычно забегали по всей ширине консоли. Первым делом проверили подачу энергии на все бортовые цепи. Если напряжение поступает как от главного, так и от дублирующего генератора, то все основные узлы и агрегаты к работе готовы. Замкнув оба контура электромагнитной изоляции и проверив все цепи еще дважды, Гриша по-пижонски выбросил вверх правый кулак с оттопыренным большим пальцем. И только после этого подключился к линии внутренней связи.

– «Башня», я – «Семнадцатый», вышел на стартовую готовность.

– «Башня» – «Семнадцатому», даю пятиминутный отсчет, – мгновенно откликнулся диспетчер из динамика шлемофона.

Вот и все.

Сердце замерло на долю секунды и рванулось вперед с удвоенной скоростью.

Беляков ухватился за рифленую рукоять и резко дернул ее на себя. Когда с громким щелчком зафиксировались боковые замки фонаря, почти все звуки остались снаружи. Еле слышно закрутились приводы транспортера, и тяжелая боевая машина плавно двинулась по короткой рулежной дорожке. Проплыла мимо желтых проблесковых маячков, нырнула под арку и с легким рывком затормозила в красном квадрате. За спиной упал трехслойный электромагнитный экран, и Беляков невольно поднял голову, оглядев сферический свод. Там, сверху, без малого тридцать метров земли и бетона. Вокруг трехметровые бетонные стены, выкрашенные в унылый серый цвет. Кричи, не кричи – абсолютно бесполезно. Все, что было до этой секунды, осталось в другой жизни. И в такие мгновения Грише с особенной ясностью представлялись средневековые склепы, где покойников находили совсем не в тех позах, в которых хоронили…

– «Башня» – «Семнадцатому», подтвердите готовность к взлету.

– «Башня», я – «Семнадцатый». Готовность к взлету подтверждаю, – бодро отрапортовал Беляков.

Сердце понеслось в галоп. Ладони в перчатках мгновенно вспотели…

– «Башня» – «Семнадцатому». Взлет разрешаю.

– «Семнадцатый» – «Башне». Вас понял. Взлетаю!

Штурвал на себя. Легкий гул генератора переходит в вой. Еще секунда. И еще… Что же так тянется время?

Щелчок автопилота. По телу прокатывается первая взлетная волна. Пальцы ног начинает сводить судорогой. Беляков быстро зажмуривается и начинает проваливаться в пугающее Ничто.

* * *

Тела как будто нет…

Вообще ничего нет…

Даже времени…

Объяснить, как это, когда ничего нет – практически невозможно. Беляков много раз пытался записать свои ощущения словами. Из любопытства, конечно. Но ничего у него не получилось. Две тетради исписал, измучился, но так и не нашел подходящих слов. Первое, что приходило в голову, – смерть. Но Грише, по трезвому размышлению, подобная аналогия пришлась не по душе. Во-первых, он еще ни разу не умирал, поэтому не мог точно знать, как приходит смерть. Во-вторых, мысли о смерти пилоту-высотнику были совсем некстати. И Гриша старался гнать их подальше…

Когда появляется время, то начинаешь осознавать тело. Оно пока еще невесомо. Его еще не ощущаешь, но уже понимаешь, что оно есть. А потом приходят темнота и тошнота. Уже чувствуются руки и ноги. Ими уже можно двигать. Правда, медленно и с трудом, словно плаваешь в парафине. И так продолжается неизвестно сколько. Множество долгих секунд. Или минут. Или часов. Точно определить невозможно.

А потом приходит паника…

Впрочем, опытный пилот с паникой справляется довольно быстро. Еще до того, как на горизонте разгорается светлая точка. Потом, свет становится все ярче. И вот он уже такой яркий, что глаза начинают слезиться, ты почти слепнешь, но ослепнуть на самом деле не успеваешь. Буквально в тот же миг весь мир словно выворачивается наизнанку, и ревущим водопадом обрушиваются на тебя и цвета, и звуки, и запахи. Значит, взлетный коридор остался позади. Пилот поднялся на свою Высоту…

На Высоте Белякова было лето и раннее утро. Зимой он всегда тосковал по пыльной жаре, а как только скромное северное лето набирало силу, его сразу начинало тянуть к снежной прохладе сугробов. Но сейчас над расположением части все проявления разумной жизни подавлял сорокаградусный мороз, и Гриша с удовольствием вдохнул остатки душной ночи пополам с терпким запахом выгоревшей на солнце травы. В узком проходе между старыми корпусами университета новое здание аспирантского общежития. Он тихо проскочил мимо заснувшего на вахте студента и поднялся к себе на второй этаж. Привычно поддал коленом по хлипкой двери, с хрустом провернул ключ и по хозяйски оглядел двенадцать квадратных метров казенной жилплощади.

Не разбежишься, конечно, но самые необходимые вещи поместились. Имелись в наличии и скрипучая кровать, и тумбочка без дверцы, и кургузый письменный стол, и самодельная вешалка из деревянного бруска, и чемодан под кроватью, заменявший книжный шкаф. А главное, что всему этому великолепию Беляков был единоличным хозяином. Студентом ему приходилось жить и в худших условиях, где почти в такой же маленькой комнатке четверо ютились официально, а еще один – нелегально, скрываясь от коменданта в шкафу.

Один такой после отчисления из института ухитрился прожить в Гришиной комнате почти год. Был он, правда, тих и беззлобен, совершенно не приспособлен к реальной жизни, и у сердобольных сокурсников просто рука не поднималась его прогнать. Да и куда? В родные Апатиты? Отец, по его словам, не перенес бы такого позора. Звали нелегала, кажется, Вовой, и найти другой угол он тоже не мог. По определению. Его даже в дворники не брали. Так и дрожал Вова целыми днями в шкафу, в ожидании регулярных комендантских налетов, а выползал из убежища исключительно по ночам. Обитатели общаги знали, что ночью Вова выходит на поиски пищи, поэтому открывать ему двери не спешили. Бывало, что часов до пяти утра бродил Вова по коридорам, пока очередная добрая душа, измученная вздохами и стонами, ни выставляла под дверь кастрюлю с остатками картошки. Вова в рекордный срок уничтожал пищу и сразу отправлялся назад – в шкаф, где затихал до следующей ночи…

Отогнать неуставные воспоминания помогала обычно рутинная работа, и Гриша заставил себя расправить покрывало на кровати, потом тщательно отмыл в ржавом умывальнике чашки, которые он с прошлого вылета так и оставил в тумбочке грязными, подмел пол в комнате худым веником, а грязь с коврика по старой привычке стряхнул в общий коридор. Время между пятью и шестью часами утра в любом общежитии – самое спокойное. Отчаянные любители ночной жизни уже разбредались по койкам, а рано встающие еще не успевали поднять свои спортивные тела. Гриша всегда любил это время. Можно было в относительной тишине набрать в чайник воды, дождаться, поклевывая носом, пока она закипит на старой электроплитке, а потом насладиться крепким ароматом чая…

Ближе к половине седьмого общежитие наполнилось звуками, которым не мешали тонкие перекрытия и перегородки. В Гришину комнату с бульканьем, ворчаньем, шорохом и скрипами стала пробиваться повседневная жизнь. Но Гриша был ей рад. На своей Высоте ему нравилось все. И плевать, что на Высоте на самом деле не было ни этого общежития, ни этой комнаты, ни мебели в ней. Не было и пыли, которую Гриша полчаса назад с таким усердием сметал веником. Все это появлялось только в тот момент, когда на Высоту поднимался именно он, Григорий Беляков, гвардии лейтенант двести двадцать седьмого отдельного полка группы стратегической авиации «Север» Военно-воздушных сил Советского Союза.

Высота Кашина, например, выглядит иначе. Эту тему они между собой никогда не обсуждали, но Беляков и так знал, что первый номер их «двойки» сейчас полулежит, втиснутый двукратной перегрузкой в кресло своей любимой многоцелевой «Сушки». Судя по международной обстановке, его боевая машина, обвешанная ракетами типа «воздух-земля» и «воздух-воздух», барражирует сегодня где-то в полутора десятках километров над границей между дружественным Афганистаном и враждебным Пакистаном. Кашин крепко сжимает штурвал и очень этим доволен. Он тоже может сейчас все. Вернее, почти все. У пилотов-высотников есть и ограничение. Оно единственное, но существенное. Сам пилот подняться на Высоту не может. Физически он остается на земле – в кокпите сложнейшего летательного аппарата, созданного руками талантливых советских инженеров из НПО «Энергия».

Впрочем, над этими странностями Беляков задумывался редко. После традиционной уборки в комнатке он придвигал свою скрипучую кровать поближе к подоконнику и, прихлебывая чай, следил одним глазом за тем, что происходило снаружи. Можно, конечно, вести наблюдение и лежа, глядя на потолок, но Грише привычнее было смотреть в окно. В отличие от большинства пилотов-высотников, Беляков пришел в полк с «гражданки», и все еще оставался для них чужим. И поэтому, видимо, получал от отцов-командиров самые простые полетные задания – наблюдение за объектами. Хорошо это было или плохо – Беляков тоже не задумывался. Ему просто нравилось непередаваемое и необыкновенное ощущение полной свободы, которое могла дать только Высота. А все остальное уже не имело значения…

Дробный стук в дверь застал Белякова врасплох.

– Гриша, немедленно откройте. Я вас прошу. Не прячьтесь, я таки знаю, что вы там!

Беляков скривился. Ему сейчас только господина Гольдберга не хватало…

Этот лысоватый, пижонского вида моложавый мужчина объявился в общежитии месяц назад.

– Хай, зовите меня Боб, – представлялся он всем и каждому, протягивая далеко вперед круглую розовую ладошку. – Я из Чикаго, Иллинойс. По обмену стьюдент-с.

На взгляд Гриши, Гольдбергу было никак не меньше сорока, и был он похож не на студента, а на сотрудника Центрального разведывательного управления. Впрочем, свое основное место работы Гольдберг и не скрывал. Наоборот, делал всем весьма прозрачные намеки, постоянно что-то вынюхивая и выспрашивая. И как только американец поселился в соседней комнате, Гриша потерял всякий покой. Его тихий персональный мирок стал сразу трещать по швам. Конечно, Гриша пытался избавиться от назойливого соседа, но все эти попытки оказались безуспешными. Отселить Гольдберга даже на другой этаж Грише так и не удалось. Комендант над ним только посмеялся…

После очередной серии глухих ударов в косяк Беляков сдался.

– Вам кого? – с демонстративной вежливостью поинтересовался он, приоткрыв дверь. Всего на пару сантиметров. Но этого хватило, чтобы американец смог воткнуть в образовавшуюся щель носок крепкого ботинка.

– Здравствуйте, Гриша. Не вы ли мне рассказывали, что все русские очень гостеприимны? – Гольдберг продемонстрировал свою зубастую улыбку.

– На свою беду… – Беляков вздохнул. – Знал бы, не рассказывал…

– Ой, Гриша, не преувеличивайте. Усталый еврей из Чикаго всего лишь хочет выпить стакан воды. Неужели мне и в такой невинной просьбе будет отказано? Пригласите меня, а я вам нашепчу что-то по большому секрету…

Воспользовавшись паузой, Гольдберг протиснулся в комнату, плотно прикрыл за собой дверь и развалился на кровати. Гриша поморщился, но нацедил ему воды из-под крана.

– Что это? – подозрительно поинтересовался Гольдберг.

– Вода, – с сарказмом пояснил Беляков. – Вы же пить хотели?

– А почему она такая… э-э-э… белая?

– Потому что лето. В это время года в водопроводную воду усиленно добавляют хлор, который убивает все вредные микроорганизмы.

– Если бы я был менее доверчивым, Гриша, то мог бы подумать, что под вредными микроорганизмами вы имеете в виду меня… – Гольдберг брезгливо отставил стакан в сторону. – И все же вы, советские – удивительный народ. Никто не смог бы выжить в таких условиях.

– Свои провокационные выводы, господин Гольдберг, оставьте при себе. Идите, идите, у меня и без вас много работы!

– Вы еще молоды, Гриша, поэтому прислушайтесь к совету того, кто прожил больше. Сейчас ваша работа – это я.

– С какой, интересно, стати?

– Да с такой! – передразнил Гришу Гольдберг. – Надеюсь, вас учили в вашем КГБ, что задачей первостепенной важности для любого разведчика является вербовка агентов вероятного противника. И вот он я, здесь, перед вами. Сам пришел, заметьте. На меня никто веревку не набрасывал. Почему же вам, Гриша, не сделать хотя бы попытку?

– Я не из КГБ. Я – аспирант кафедры сопротивления материалов. Сколько раз вам это нужно повторить, чтобы вы запомнили?

Гольдберг расхохотался.

– Все советские работают на КГБ, Гриша. Даже аспиранты. И даже те, кто никогда не выезжал дальше своего Сарапула. Только, увы, не многие об этом догадываются. Вот скажите мне: как отреагировал ваш босс, когда вы написали в отчете о нашей первой встрече?

Беляков отвернулся к окну и почувствовал, что краснеет.

Гольдберг заволновался.

– Что такое, Гриша? Вы скрыли наши встречи от КГБ?

– Ну, не совсем…

– Ой, я не могу, мне плохо! – запричитал Гольдберг, схватившись за голову. – Вы же закапываете себе могилу, Гриша! Или откапываете? Впрочем, какая теперь разница. Нет, я категорически отказываюсь вас понимать!

Еще несколько минут Гольдберг пребывал в несвойственной для него задумчивости, потом со вздохом встал, пнул ногой ни в чем не повинный табурет, и молча покинул комнату. Судя по выражению его лица, впереди Гришу ожидали лишь неприятности. И в это почему-то верилось…

* * *

– «Семнадцатый» вызывает «Башню». Посадку завершил… – Распухший от жажды язык слушался Белякова с большим трудом…

– «Башня» – «Семнадцатому». Вас понял. Посадку подтверждаю. Готовьтесь к транспортировке.

Под боевую машину завели крюк транспортера и по рулежной дорожке вытащили из Пилотажной зоны. У ангара ждали два техника. После восьмичасовой неподвижности все конечности пилота сильно затекали, и редко кому удавалось покинуть кокпит самостоятельно.

– Дальше я сам, – попросил Гриша, рывком стащил с головы шлем и на негнущихся ногах поковылял в медблок. Боль была везде. Но сильнее всего страдали ноги. В ступни будто кто-то заколачивал гвозди. И эти последние три сотни метров дались Белякову не просто…

– Как самочувствие? – вяло поинтересовался фельдшер. – Помощь требуется?

– Обойдусь, – буркнул себе под нос Гриша и первым делом опустошил три стакана с теплой водой из графина.

Вскоре показался и Кашин. Был он бледен сильнее обычного, но глаза горели, как два прожектора. Беляков с намеком прищурился. Кашин хмыкнул, жадно наполнил стакан водой, лихо опрокинул его в себя и украдкой оттопырил большой палец. Большего он сообщить и не мог. Все сведения о Высоте были строго секретны. Под грифом хранились и личные отчеты о боевом патрулировании, которые каждый пилот составлял собственноручно и тут же сдавал в секретную часть. Кто потом их читал – тоже секрет…

В этот раз Беляков закончил отчет всего за полчаса. Даже переписывать ничего не пришлось, как это бывало с ним неоднократно. Разгоряченный успехами, он решительно растолкал задремавшего секретчика – старшего прапорщика Куклю.

– Что, уже? – удивился тот и протяжно зевнул. – Чё так быстро?

Беляков пожал плечами и молча бросил на стол два листочка, густо исписанных аккуратным, но очень мелким почерком. Кукля суетливо подколол их в папку, прошил, расписался, подышал на печать и поставил синий оттиск. Папку сразу спрятал в сейф и закрыл дверцу на два замка. Гриша невольно проследил за всеми его манипуляциями, потом обернулся и вопросительно посмотрел на Кашина. Тот в ответ наморщил лоб и прикусил кончик шариковой ручки. Значит, дожидаться не имеет смысла. Дальше им не по пути. Кашина ждут дома, а Гришу ждет только темное офицерское общежитие, где даже лампочка перед входом позавчера перегорела…

Старшина-дневальный даже не попытался встать на тумбочку. Только покосился на товарища лейтенанта и молча приложил палец к носу. Беляков чертыхнулся. И когда только успел отморозить? И мороз-то плевый, не ниже тридцати пяти. Впрочем, это не важно. Поболит – и перестанет. Разве что кожа сойдет, но это невеликая потеря. Хуже, что опять вернулась жажда. Так бывает. Иногда Белякову еще почти сутки после приземления с Высоты неудержимо хотелось пить…

Свет в своей комнате он зажигать не стал, чтобы не разбудить соседа – лейтенанта Путинцева. Стакан и графин можно и в темноте найти. Трудно промахнуться и мимо кровати. Вся комната – двенадцать квадратов на двоих. Впрочем, соседство с Путинцевым Гришу устраивало. Витя – парень уравновешенный и неболтливый. Потомственный военный. Отец вышел в отставку из морской авиации. В транспортной авиации служит до сих пор его дядя. Да и старший брат, окончив в свое время то же Качинское летное училище, взлетает и садится сейчас на мысе Шмидта. В общем, лейтенант Путинцев родился за штурвалом самолета. Оттого, наверное, Высота не вызывала в нем никаких неуставных эмоций…

Гриша растянулся на своей койке и прикрыл глаза. Из головы никак не шел Гольдберг. Отсутствовал тот не долго. Не больше часа. А потом опять стал барабанить в дверь. Пришлось снова впустить.

– Гриша, я знаю, как нам все устроить, – заявил Гольдберг с порога.

– Кому – нам? – равнодушно уточнил Беляков. – Лично меня с вами ничего не связывает.

– Не придирайтесь к словам, Гриша. – Гольдберг заговорщицки подмигнул. – Нам, вам, им, – какая разница? Давайте сядем и соберем вместе факты. Что мы имеем на сегодняшний день? А имеем мы, я вам скажу, довольно непростую в своей сути ситуацию. Собственному руководству, как вы догадываетесь, я регулярно докладываю о наших контактах. Вы, по неизвестным мне причинам, о таковых категорически умалчивали. Вы спросите меня: и что? А я вам отвечу. Рано или поздно в вашем КГБ все это сопоставят и сделают необходимые выводы. Да, да, сделают, можете не сомневаться. Я вас уверяю, Гриша, не нужно никого недооценивать. Любая, даже самая секретная информация, имеет свойство просачиваться сквозь стены. И толщина этих стен не имеет ровно никакого значения. Я знаю массу примеров, когда люди засыпались на еще больших мелочах. Могу даже рассказать вам несколько. Впрочем, нет. Не стану отнимать ваше драгоценное время и расскажу только одну поучительную историю. Анекдот, по-вашему. Хотите?

– Не хочу.

– А я все равно расскажу. – Гольдберг хихикнул. – В этой истории есть очень великая доля правды. Вы слушайте, слушайте, не отворачивайте лицо. Этой историей однажды решили повеселить нашего Ронни, так с тех пор он ее повторяет как заведенный на всех своих брифингах для прессы. Было, в общем, так. Приехал однажды агент из Нью-Йорка в Ирландию. Но ему успели передать лишь, что местного агента зовут Мэрфи. А еще успели сказать пароль: «Какой хороший день, но вечер будет лучше». Заходит он, значит, в паб ирландского городка, заказывает виски и осторожненько так интересуется: а где я могу найти некоего Мэрфи? Бармен наливает ему порцию и говорит: если вам нужен Мэрфи-фермер, то он живет в двух милях по дороге за юг; если Мэрфи-сапожник, то он живет в соседнем доме; да и моя фамилия, кстати, тоже Мэрфи. Агент понимает, что выхода нет, залпом выпивает виски и произносит как бы в потолок: хороший сегодня день, но вечер будет еще лучше. Бармен развел руками и говорит: а-а, понял, это вам нужен Мэрфи-шпион… И что вы смотрите на меня так грустно, Гриша? Вам не смешно?

– Не очень, – признался Беляков. – Анекдот у вас с длинной бородой. В смысле, старый. У нас есть очень похожий.

– Про агента КГБ?

– Нет, про агента ЦРУ. Только не в Ирландии, а в Советском Союзе. У нас его спустили с лестницы. А пока он катился, то узнал, что ошибся адресом. Шпион Вася жил этажом выше.

– Видите, как много общего у наших народов! – усмехнулся Гольдберг. – В общем, я думаю, Гриша, что прятать голову в песок совершенно глупо. Но и сознаваться во всем спустя месяц тоже глупо. Что вы скажете своему КГБ? Там же ни на секунду не усомнятся, что я вас уже перевербовал. Вас даже слушать не станут, Гриша. Сразу отправят на лесоповал.

Белякову стало вдруг душновато. Такой вариант развития событий ему в голову почему-то не приходил. Ну почему, действительно, он не упомянул о Гольдберге? Надеялся, что разберется с настырным американцем самостоятельно. Не получилось. А теперь Гольдберг, похоже, прав. Рано или поздно, ему придется отвечать за свою самодеятельность. По всей строгости, как говорится, советских законов. Какова на самом деле их строгость Гриша представлял довольно слабо, но догадывался. Не вчера родился…

– Вы только не волнуйтесь, Гриша, – успокаивающе закудахтал Гольдберг. – Давайте, мы сделаем вид, что встретились только сегодня. И сегодня вы сможете смело доложить своему КГБ о том, что в зоне вашей ответственности объявился некий подозрительный человек. Зовут – Боб Гольдберг. Уверяет, что студент из Чикаго. А я, со своей стороны, гарантирую изъятие и уничтожение всех своих прежних донесений. Вас устраивает такой вариант?

– С какой это радости вам разрешат уничтожать документы?

– Ну, так делается иногда. В редких случаях. Для того, например, ну… скажем, чтобы обеспечить прикрытие…

У Белякова сразу обозначились скулы, и Гольдберг поспешил уточнить:

– Я вовсе не собираюсь вербовать вас, Гриша. Завербовать и как бы завербовать – это, поверьте, совсем не одно и то же. Я прекрасно все понимаю, и знаю про ваши, Гриша, высокие идеалы коммунизма, хотя, лично мне, например, мои идеалы не мешают поддерживать хорошие отношения с департаментом внешней разведки в правительстве государства Израиль. Я уже так долго живу, Гриша, что видел много того, о чем вы даже не догадываетесь. И в вашей Москве я тоже бывал. У меня вообще, если говорить откровенно, сложилось такое впечатление, что Советы долго не протянут. Еще лет десять. Максимум – пятнадцать… Не сочтите, Гриша, мой прогноз за пропаганду, но дальше – мрак. Все просто рухнет.

– А вы-то чему радуетесь? – Беляков хмыкнул. – Тому, что останетесь без работы?

– Э-э-э, Гриша, тут вы опять не правы. Я без работы никогда не останусь. Меня просто переведут на другое направление. На Ближний Восток, например. – Гольдберг криво ухмыльнулся. – Не льстите себе, Гриша. СССР – это еще не весь мир. И на мою жизнь его точно хватит…

Разговор вышел длинным. Еще почти час Гольдберг пытался втолковать Белякову, в чем именно состоит его предложение. Но Гриша так и не понял, кто кого и зачем, главное, будет водить за нос. Гольдберг говорил сбивчиво и запутанно. Почему-то он был уверен, что КГБ обязательно попытается «сыграть в игру», а Гришу попытаются использовать в качестве «наживки». То есть, сначала Беляков должен будет сделать вид, будто собирается завербовать Гольдберга для работы на КГБ, а потом под давлением обстоятельств должен будет согласиться на предложение о сотрудничестве с ЦРУ. На якобы сотрудничество, естественно. А на самом деле, как уверял Гольдберг, он никому и ничего не будет обязан…

Беляков улыбнулся и смущенно пожал плечами.

– Я не понимаю…

– Ладно, не огорчайтесь, – отступился Гольдберг. – Вы, главное, не старайтесь понять все сразу. Для начала я буду думать за нас обоих. Можете мне поверить, мы оба, ничего особенного не предпринимая, останемся на хорошем счету у своих боссов. А потом, вполне может быть, даже ордена получим. За какое-нибудь мужество. Вы хотите орден за мужество, Гриша?

Беляков устало кивнул. Хотя никакого ордена он на самом деле не хотел. Всем орденам он бы предпочел самую обычную и очень спокойную жизнь…

* * *

Когда загромыхал старенький будильник «Слава», Белякову показалось, что он задремал всего несколько минут назад. Но он заставил себя открыть глаза, подняться и включить свет. Кровать Путинцева уже была аккуратно заправлена. Морщась от головной боли, Беляков завис над умывальником. Отражение в зеркале ему совсем не понравилось. Обвисшие щеки, припухшее лицо, красные глаза, пучки черной щетины. Краше в гроб кладут. Пришлось разжевать две таблетки цитрамона и вяло поскрести по двухдневной щетине тупым лезвием «Нева». Настроение было и без того отвратительным, а тут еще вспомнилось, что вечером заступать в караул. Значит, еще почти сутки на ногах. А потом – очередной вылет. Но к тому моменту, когда Белякова нашел дневальный и сообщил, что «товарища лейтенанта срочно вызывают в штаб полка», он уже успел привести себя в относительный порядок…

Гольдберг оказался прав. Реакция на последний отчет была быстрой. И хотя Белякову никак не хотелось верить в истории о всесильном и всемогущем КГБ, раскинувшем свою сеть над всем Советским Союзом, но, как назло, первым же офицером, встреченным в штабном коридоре, оказался особист. Капитан Терещенко целеустремленно перемещался в собственный кабинет. Когда Беляков понял, что избежать лобового столкновения никак не удастся, то набрал в грудь максимальное количество воздуха и выплюнул привычное:

– Здржелаю, тырщ капитан!

Терещенко притормозил, раздувая ноздри, как конь перед неожиданным препятствием.

– А-а, это вы, лейтенант.

– Так точно, тырш капитан! – Гриша, преданно поедал глазами начальство. Бывшему аспиранту кафедры сопротивления материалов было очень не просто вникнуть во все нюансы и тонкости армейской службы. Но со временем он приспособился. И даже вывел универсальную формулу для расчета предельного сопротивления младшего офицерского состава на растяжение и изгиб. Другу, оставшемуся на гражданке, эта формула показалась весьма любопытной…

– М-м-м, – задумчиво протянул Терещенко. – Разговор к вам есть, товарищ лейтенант. А давайте пройдем ко мне, чтобы никто не мешал…

В кабинете особиста Грише бывать до того не приходилось. Присев на предложенный стул, он осторожно осмотрелся. Обстановка, впрочем, оказалась стандартной: стол, несколько стульев, металлический сейф в углу. Хотя капитан Терещенко и слыл в полку сибаритом, но по кабинету догадаться об этом было невозможно. Видимо, отсутствие комфорта на работе тот компенсировал особым домашним уютом.

– Как служба, лейтенант? – поинтересовался Терещенко. – Родителям, надеюсь, письма пишете? Как у них со здоровьем и вообще?

– Пишу. – Беляков кивнул. – Матери. У меня только мать, тырщ капитан. Отца не помню. Он давно нас бросил. А у матери все нормально со здоровьем. Скоро мне очередной отпуск полагается, вот и проведаю.

– Эт хорошо, когда все нормально…

Особист заметно нервничал. Побарабанив пальцами по крышке стола, он потянулся к пачке ленинградского «Космоса». И только в этот момент Гриша догадался, что с его личным делом капитан Терещенко все еще не успел ознакомиться. Видимо, только собирался.

– Знаете, зачем вас в штаб вызвали, лейтенант?

– Никак нет, тырщ капитан. Затрудняюсь с ответом.

Несколько долгих секунд Белякову пришлось вытерпеть пристальный взгляд Терещенко. Взгляд у капитана был холодным и колючим, как полярный ветер за окном, и проникал в Белякова почти до пяток. Какой-то очень не капитанский взгляд… Впрочем, настоящего звания особиста не знал никто. С таким же успехом тот мог быть и полковником. На его общевойсковом кителе красовались лычки инженера-связиста. По соседству, через забор, стоял батальон радиоразведки, так что капитан-связист ни у кого из посторонних подозрений вызвать не мог…

– Затрудняетесь, значит? – Терещенко сильно затянулся сигаретой. – А сегодня утром из штаба армии пришел приказ об отстранении вас от полетов, лейтенант. Почему бы это?

Беляков проследил взглядом за неспешным полетом облачка сизого дыма и подумал, что начинают сбываться предсказания Гольдберга. Впрочем, точность этих предсказаний Гришу совсем не радовала. Пока он ощутил только слабое движение воздушных масс. Но скоро ветер станет сильнее. Потом, если ничего не сделать, его втянет в самый центр циклона. А сделать он уже ничего не мог…

Длинную и пространную речь Терещенко Гриша выслушал в пол-уха, просто кивая в такт его словам. Он и так знал все, что мог ему сказать особист. В интересах государственной безопасности лейтенант Беляков должен сделать то-то и то-то. И, главное, не должен упускать возможных контактов с этим самым Гольдбергом. А всю информацию, которая касается Гольдберга, совсем не обязательно вносить в отчеты о боевом патрулировании. Лучше обо всем немедленно докладывать лично капитану Терещенко. И это можно считать приказом…

На политзанятия Гриша, естественно, опоздал.

– Что произошло у вас на этот раз, товарищ лейтенант? – едко поинтересовался замполит Чернышев.

По рядам офицеров прокатился смешок. Все знали, что регулярные взбучки, которые получал за свои опоздания Беляков, воспитательного эффекта почти не имели. Полковнику Чернышеву бравый лейтенант оказался не по зубам.

– Виноват, товарищ полковник! – Гриша решил, что подробности замполиту знать не обязательно. – Разрешите присутствовать на политзанятиях?

Чернышев демонстративно посмотрел на свои часы.

– Вольно, лейтенант. Так и быть, садитесь. Но за свое очередное опоздание вам придется подготовить две политинформации для личного состава второй эскадрильи. То есть, завтра и послезавтра. Вам все ясно?

– Так точно, – отчеканил Гриша и незаметно подмигнул Кашину. Полковника в очередной раз ожидает суровый северный облом. Следующим утром Гриша будет в карауле, а послезавтра – на Высоте.

– Докладываю специально для опоздавших, – Чернышев прокашлялся и поверх очков сурово посмотрел на Белякова. – Сегодня мы продолжаем обсуждение материалов октябрьского пленума ЦК КПСС. Тема нашего занятия: «Роль и место Вооруженных Сил на современном этапе, в условиях полной и окончательной победы социализма». Как я уже докладывал вам, товарищи офицеры, защита отечества была и остается важнейшей внешней функцией социалистического государства. Необходимость этой функции обусловлена существованием в современном мире агрессивных империалистических сил и опасностью военного нападения на страны социализма…

Дальше замполит прочувствованно поведал о том, что и сам знал только понаслышке. О том, как правильная и дальновидная политика марксистко-ленинской партии Союза Советских Социалистических Республик позволяет поддерживать на должном уровне оборонную промышленность, которая производит в достаточном количестве современные виды оружия, являющегося одним из решающих факторов военной мощи всех государств социалистического содружества. Не забыл упомянуть и о том, что в современной войне большое значение имеет моральный дух народа и его армии, а Вооруженные Силы по-прежнему стоят на переднем крае обороны социалистического отечества. А роль их на современном этапе состоит в том, чтобы защищать мирный, созидательный труд народа, который уже построил социализм и в настоящее время продолжает строить коммунизм…

Беляков затосковал уже через пять минут. Похоже, конспект лекции Чернышев опять списал из учебника по научному коммунизму. Из того же самого, по которому Гриша сдавал когда-то госэкзамены в Ленинградском инженерно-строительном институте. Убаюкивал Белякова и монотонный голос замполита. С трудом поборов зевок, Гриша перевернул общую тетрадь на обратную сторону. Пока есть время, можно написать несколько строк для матери. А то последнее письмо отправлял еще в прошлом месяце. Спасибо капитану Терещенко – напомнил…

«Дорогая мамочка», – аккуратно вывел в тетради Беляков. Потом перечеркнул и написал ниже: «Любимая моя мамочка». Вздохнул, вычеркнул слово «моя», и задумался. На этом, походе, его фантазия иссякла. А о чем, собственно, писать? В принципе, каждую неделю все события повторялись. В личной жизни никаких изменений тоже не происходило. О службе писать вообще нельзя. Военная цензура каждую строчку обнюхает…

– Чего такой смурной? – шепотом поинтересовался Кашин.

– Хотел письмо матери отправить, – так же шепотом пояснил Беляков. – И понял, что писать-то и не о чем…

* * *

Когда две запланированные встречи с Гольдбергом сорвались, капитан Терещенко занервничал. А Гриша успел понадеяться, что американца неожиданно перевели на другое направление и все как-то само уляжется и образуется, но надеялся он, естественно, напрасно. На третий раз Гольдберг объявился. И пришел не один, а в обнимку с большой квадратной бутылкой.

– Что отмечаем? – хмуро поинтересовался у него Беляков. – Удачную вербовку?

– Не надо быть таким подозрительным, Гриша, – уклончиво ответил Гольдберг. – К нашим делам моя сегодняшняя радость не имеет никакого отношения. Кстати, о наших делах. По вашему лицу я вижу, что события развиваются в нужном направлении. Вы уже получили добро от КГБ на мою вербовку?

– Пока только на наблюдение, – признался Беляков.

– Отлично. – Гольдберг хитро прищурился. – Тогда и мы не будем торопиться. Вы, Гриша, сможете отныне наблюдать за мной, сколько вам будет угодно. Я открыт для контактов. Но для начала, чтобы наблюдать вам было легче, предлагаю вместе выпить вот это.

Гольдберг потряс своей бутылью, выудил из Гришиной тумбочки два пыльных стакана и щедро наполнил их янтарной жидкости.

– Я пить не буду, – поморщился Гриша, решительно отставляя стакан.

Гольдберг пожал плечами и быстро опустошил оба стакана сам.

– А я вот, сознаюсь, иногда употребляю односолодовое виски. И настроение он него поднимается, и последствий для организма никаких…

– На Высоте алкоголь действует сильнее. Нам медики объясняли…

– На какой еще Высоте? – удивился Гольдберг.

– Как это – на какой?

– Ах, да, простите. Высота…. Ну конечно, как я мог забыть, что ваши стратеги из Генштаба так называют астральный уровень. – Гольдберг хмыкнул. – Но звучит, действительно, красиво. Высота! Вот только на счет алкоголя, Гриша, не верьте вашим медикам. Они тоже из КГБ. Им что прикажут, то они и говорят. Вам когда-нибудь приходилось пить во сне русскую водку? Неужели оттого, что вам снилось, как вы ее пили, то утром вы просыпались пьяным? Вот и здесь точно так же. Это как сон, Гриша. Только во сне вы не можете полностью чувствовать и контролировать свое тело, а здесь – пожалуйста. В общем, не будем тянуть. Возьмите стакан. Мне очень хочется выпить. И я предлагаю поднять эти ваши стаканы за хорошее начало нашей очень большой дружбы.

У Белякова нервно дернулось левое веко.

– Знаете, Боб, я выпью с вами позже. А сейчас мне бы хотелось определиться с моей… э-э-э… как бы вербовкой. Ведь ваше начальство считает, что вы меня завербовали по-настоящему?

– Ну, – добродушно подтвердил американец. – И что?

– Значит, теперь я должен буду передавать вам какие-то секретные сведения. А если я их вам сообщу, то какая же это «как бы вербовка»?

– Ой, Гриша, давайте не будем волноваться раньше времени, – отмахнулся Гольдберг. – Вам же нравится бывать на этой самой, как вы сказали…

– На Высоте? Да, нравится. И какое это имеет значение?

– Самое прямое. – Гольдберг сделал внушительный глоток из стакана, закинул ноги на тумбочку и радостно заржал. – Если я правильно все рассчитал, то теперь ваше КГБ по собственной инициативе начнет снабжать вас такой секретной информацией, что вам останется только сущая безделица – передавать ее мне. А я, в свою очередь, буду передавать ее своему руководству. Очень просто, Гриша. И все участники этого процесса останутся очень довольны друг другом… А вообще, не ломайте себе голову, Гриша. Разведка – это очень запутанное дело. Лучше держитесь ближе от меня… Или ко мне? В смысле, я вас в обиду не дам…

Еще полчаса Гольдберг искренне веселился, пересказывая Белякову курьезные случаи из личной жизни президента. А когда выдохся, подвел итог:

– Все-таки, американская демократия пришла в тупик. Вы только представьте, Гриша, сегодня любой американец может прийти к Белому дому с плакатом, где написано «Долой Рейгана». И ничего ему за это не будет! Согласитесь, такая терпимость к чужому мнению совершенно непредставима в вашей стране.

– Не соглашусь, – возразил Беляков. – У нас тоже любой человек может выйти на Красную площадь с плакатом «Долой Рейгана». И ему тоже ничего за это не будет.

Гольдбергу такая версия демократии понравилась настолько, что он свалился от смеха с кровати. И подняться он уже не смог. Так и заснул на полу. И все Гришины попытки его разбудить ни к чему не привели. Американец хрипел, мычал, бормотал что-то невразумительное и мужественно брыкался. В итоге Гриша смог только освободить подходы к кровати. На большее рассчитывать уже не приходилось. Чтобы не терять время даром, Беляков выключил свет и придвинул табурет поближе к окну. Сосредоточившись, он опять попытался разглядеть траекторию взлета Гольдберга. Но у него опять ничего не вышло. Она потерялась где-то во мраке. Там же, видимо, потерялась и точка входа Гольдберга на Высоту. Все это Грише очень не нравилось. Так не бывает, чтобы в одно мгновение американца на Высоте еще не было, а в следующее мгновение он уже здесь. Траектория взлета в любом случае должна была остаться…

Поводив по влажному стеклу пальцем с обкусанным ногтем, Гриша нарисовал непроизвольно опрокинутую восьмерку бесконечности и задумался. Судя по намекам и оговоркам, Гольдберг знал его личную историю весьма подробно. А почему, вообще, американцы искали встречи именно с ним? Чем же так отличился лейтенант Беляков? В Ленинградском инженерно-строительном институте, куда занесла судьба новоиспеченного выпускника средней школы № 3 города Барабинска, он не выделялся ровно ничем. Учился хорошо, да, но и звезд с неба не хватал. Честно тянул лямку общественной жизни, но тоже не чрезмерно, ограничиваясь кругом обязанностей комсорга своей группы. Был, в общем, как все. Даже девушки им особо не интересовались. Выделили Гришу только перед самым распределением. И тут ему неожиданно повезло. Руководитель преддипломной практики предложил место лаборанта с перспективой аспирантуры.

Впрочем, это везение тоже можно считать относительным. Не польстись он на то место, в аспирантуре, не сидел бы сейчас в Заполярье. Мог же он, кстати, изменить судьбу и позже, когда вызвали в Москву на третью медкомиссию. Нужно было не ходить по врачам, а сразу рвануть к матери в Барабинск. И отсидеться у нее хотя бы полгодика. Но он знал, что может за такие фокусы вылететь из аспирантуры, от того и ходил честно, куда посылали. А посылали его долго. Больше недели Белякова подключали к каким-то незнакомым приборам, кололи какие-то препараты с незнакомыми названиями, что-то измеряли, снимали энцефалограммы. А после той комиссии Гришу удостоил вниманием сам военком Ленинградской области. Именно в приемной облвоенкома Беляков и начал понимать, что пропадает. Он еще пытался сопротивляться судьбе, даже успел оформить перед отправкой в Заполярье двухгодичный академический отпуск, но правда, которую он узнал через год, обрушила последние надежды. Отпускать его обратно «на гражданку» никто и не собирался. Пилотов-высотников давно уже не хватало. Их искали всюду: среди танкистов, артиллеристов, связистов, подводников, и даже среди офицеров запаса. Но крайне редко встречались кандидаты, которые по своим психофизическим показателям подходили так идеально, как бывший аспирант ЛИСИ Григорий Беляков.

* * *

Недели проносились мимо одна за другой. Все уже начинали строить планы на новогоднюю ночь, только Белякову было не до праздников. С одной стороны его зажимал Терещенко, а с другой – Гольдберг. Результаты были весьма скудными, и с каждой неделей особист нервничал все сильней, а Гольдбергу, судя по всему, просто нравилось игра на нервах.

– Не волнуйтесь, Гриша, все идет по плану, – постоянно твердил он. – Скоро ваш капитан начнет действовать еще активнее. Завтра, думаю, он спросит вас вот о чем…

После таких слов следовали подробные инструкции. Гольдберг любил расписывать сценарий встреч с Терещенко подробно, по ролям, продумывая монологи не только за Гришу, но и за особиста. И почти ни разу не ошибся, как ни странно. Любой шаг Терещенко американец просчитывал на два хода вперед.

– Слишком просто. Так не бывает, – высказывал иногда сомнения Беляков.

– Что вы, Гриша, простоты в нашей работе никакой нет. Дело в том, что этот офицер КГБ, с которым вы контактируете, – скаут первого года обучения. Но он по каким-то причинам решил, что уже готов отправиться в поход без своего скаутмастера. А настоящий рок-н-ролл начнется, когда к нашей операции КГБ подключит «гусей». В смысле юношей из Первого главного управления. Хотя, я допускаю, конечно, что капитан решил подольше поиграть, чтобы втянуть нас в свою собственную игру. Может, он тоже орден хочет получить? В общем, терять бдительность я вам не советую. А еще я не советую вам, Гриша, затевать собственные игры. Даже если такие мысли вас посещали, то гоните их. Дилетанты-одиночки в нашей профессии не выживают…

Мысли такие Гришу действительно посещали. Но он уже легко выдерживал пристальный взгляд Гольдберга, и даже мог сделать вид, что вообще не понимает о чем идет речь. Обучался он быстро. И очень многое стал замечать только теперь. Резкие перемены, происходившие на его глазах с отцами-командирами, например. Железный Феликс, с которым Беляков постоянно сталкивался в узком штабном коридоре, когда направлялся на доклад к Терещенко, вяло прикладывал руку к папахе в ответ на Гришино уставное приветствие и быстро отводил взгляд в сторону. Лицо начальника штаба при виде Белякова вообще превращалось в восковую маску. А замполит Чернышев за весь месяц вообще не сказал Грише ни слова. Правда и Гриша старался больше не опаздывать на политзанятия. И еще он замечал, что полетные задания становились для него с каждой неделей все более скупыми, пока вообще не превратились в формальность.

Впрочем, вскоре у Белякова возникли такие проблемы, на фоне которых все предыдущие уже выглядели досадными неприятностями. Сначала куда-то пропал Гольдберг. Гриша трижды безрезультатно прождал его на Высоте, и перед четвертым взлетом решил для себя: если и в этот раз американец не объявится, то пора давать задний ход. И плевать на Терещенко с его амбициями, и на ЦРУ с КГБ вместе взятыми. Да на взлете в тот день все пошло вкривь и вкось. Сначала у Белякова отказала часть бортовых приборов. Техники непонимающе развели руками. Мол, сигнал не проходит. Без всякой видимой причины. А потом так же неожиданно и без видимой причины заработали.

На Высоте он большую часть времени прослонялся из угла в угол, не зная чем себя занять. С тоской оглядывал неприбранную постель, измятые простыни и толстый слой пыли на подоконнике, но как только заставил себя взять в руки веник, с легким звоном задрожало оконное стекло. Потом еще раз. Гриша осторожно, на цыпочках, приблизился к подоконнику, но не смог увидеть за окном только тугие клубки темноты. Нехорошие предчувствия, преследовавшие Белякова с самого взлета, усилились опять. Но в этот момент в стекло прилетел еще один камень.

– Да кто же там, вашу мать?! – Беляков в ярости распахнул оконные створки и тут же замер. Раньше ему даже в голову не приходило, что это окно можно вообще открыть…

– Застрял? – прозвучал равнодушный вопрос откуда-то снизу. Гриша осторожно перегнулся через подоконник и заметил под окном темное пятно. Еще через пару секунд пятно стало приобретать четкие контуры, и оказалось, в итоге, мужчиной в темном костюме.

– Вы ко мне? – Беляков был так удивлен происходящим, что даже испугаться не успел.

– Давай, давай, прыгай вниз, доходяга. Ждут тебя.

На вид мужчина в костюме был не старше Белякова, только на голову выше и килограммов на двадцать тяжелей. Пиджак на его крепких плечах сходился едва-едва. По таким приметам не трудно было опознать «своего». Да еще такого «своего», с которым лучше вообще не спорить…

Прыгать со второго этажа было высоковато, но Беляков хорошо сгруппировался и приземлился почти без потерь. Разве что пятку немного ушиб. Там, где должны были стоять два корпуса института, оказался почему-то большой парк. Туда они и направились по узкой прямой аллее. Шли, как показалось Грише, довольно долго. Остановились у аккуратной деревянной беседки над небольшим прудом. Внутри беседки дремал старик в светлой рубашке и нелепой летней шляпе из соломки. Гришин провожатый в беседку заходить не стал. Остановился рядом и почтительно произнес:

– Леонид Ильич, вот…

Старик встрепенулся и внимательно оглядел Белякова.

– Кого ты опять привел, сиськи-масиськи?

Без парадного маршальского мундира Гриша узнал Генсека не сразу, но характерный тембр голоса и густые брови не оставляли места для сомнений.

– Мы нашли… Это… Того самого, Леонид Ильич, – пояснил Гришин провожатый. – Про которого, ну…

– А-а-а… – Старик вяло взмахнул рукой. – Долго искали… Но нашли… Это хорошо… А чего ты тогда встал, если уже нашли? Иди, иди, подыши воздухом. Хороший здесь воздух – полезный для здоровья…

Сдвинув шляпу на затылок, Генсек покосился на Белякова и похлопал морщинистой ладонью по темному дереву скамьи.

– А ты садись, если ты тот самый. Не стой, понимаешь, столбом…

– Здравствуйте, Леонид Ильич, – с трудом выговорил Беляков и нерешительно опустился рядом.

– Ну и чего, спрашивается, вы все заладили, как попугаи: Леонид Ильич, Леонид Ильич… Тебя как зовут?

– Григорием. Можно Гришей называть. Я привык.

Генсек хитро прищурился.

– Ну а меня, Гриша, можешь называть запросто: Ильич…

Мой папа – летчик. Весна. 2016

Автомобильная река долго двигалась короткими и нервными рывками, а ближе к метромосту движение вообще встало. Токарев бездумно просканировал все местные FM-станции и, не обнаружив ничего, что заслуживало бы внимания, откинулся на сиденье служебного «Шевроле-Волга». Его водитель нерешительно разминал сигарету.

– Не возражаете, Александр Петрович?

– Тебе что, выхлопов мало? – У Токарева, давно бросившего курить, даже мысли о табаке вызывали с некоторых пор раздражение. – Хочешь травиться, приоткрой форточку…

– Светофор еще со вчерашнего вечера не работает. По «Милицейской волне» с утра передавали, – не вовремя поделился своими познаниями водитель.

– Если ты все знал, так почему не поехал по другому мосту? – Раздражение Токарева уже стало выплескиваться через край.

– Здесь же ближе, Александр Петрович? Не хотелось вас кругами возить…

– Вот и жди теперь, пока пробка рассосется, а я пешком дойду!

Токарев решительно толкнул тяжелую дверь, выбрался из машины и закашлялся. Над дорогой нависала бензиновая гарь. И было очень холодно. Токарев поежился, запахнулся плотнее в светло-серое пальто из тонкой телячьей кожи и поднял повыше воротник, отороченный мехом куницы. Несмотря на весенние приметы, морозец стоял еще основательный. Днем снег раскисал на солнце, а за ночь холод успевал схватить верхний слой снежных сугробов толстой ледяной коркой, серой и неприглядной. Можно было, конечно, перемахнуть через ограждение, но Токарев не хотел измазать пальто и до ближайшего светофора пробирался вдоль дороги, от края до края забитой фыркающими авто. Идти пешком было странно и непривычно. Каждый день он проезжал по этой улице, но никогда не замечал чемоданной однотипности новых офисных и торговых центров, выполненных в одинаковой стилистике с заплатками из сине-зеленых витражей. Сквозь тонированные стекла его автомобиля урбанистический пейзаж выглядел более благородно, чем в натуре.

На дорогу к станции метро у Токарева ушли почти двадцать минут, хотя расстояние, на самом деле, было небольшим. Тонкая кожаная подошва его легких туфель постоянно проскальзывала на ледяных проплешинах тротуаров, и дважды он чуть не растянулся на льду. Зато в метро оказалось пусто. И от станции до офиса было совсем недалеко – всего пять минут пешком, так что Токарев зашел в свою приемную уже в относительно нормальном настроении. Он коротко кивнул секретарю. Девушка по имени Алла, на лице которой совсем не отражался ее значительный интеллект, незаметно кивнула в ответ и взглядом показала на первых посетителей, чтобы Токарев успел просочиться в свой кабинет как можно незаметнее. Он уже давно привык, что перед его дверью всегда кто-нибудь да стоит. Когда занимаешься таким хлопотным и непростым бизнесом, как ритуальные услуги, то ко всему привыкаешь быстро.

Еще десять лет назад Токарев был простым похоронным агентом при небольшой фирме «Анубис». А потом сумел убедить начальника областной Судмедэкспертизы в выгодности этого направления и для государственной структуры. Сначала был организован небольшой коммерческий отдел, который Токарев и возглавил, а со временем отдел расширился, разделился на три самостоятельных подразделения, стало развиваться собственное производство и Токареву предложили создать коммерческую службу при Судмедэкспертизе. Люди продолжали умирать и дела, в общем-то, шли у него неплохо…

Первым, растолкав посетителей, в кабинет прорвался его новый помощник – Артур. Традиционный отчет Токарев выслушал в пол-уха. Опять столярный цех не справляется с объемами, приходилось добирать гробы их на стороне, а это упущенная выгода, как ни крути. Токарев поморщился. Больше всего ему хотелось прямо сейчас выгнать Артура, упасть в глубокое кресло и запить утреннюю депрессию большой чашкой крепкого кофе…

– Сколько за ночь клиентов? – прервал своего помощника Токарев. – Я же просил: начинайте всегда с главного!

– Двадцать семь, – отрапортовал Артур.

– В этот раз твои девушки не пропустили ни одного скорбящего родственника!

– Обижаете, Александр Петрович. Правда, один «безнадежный» есть. Кроме пособия там ничего не ожидается. Я уточнил. Родственники разбежались, похоже, уже давно. Много лет один проживал… – Артур замялся.

– Что такое. Проблемы? – поинтересовался Токарев.

– Умер он странно. Просто сел на диван, ну и… в общем… на предмет отравления из милиции уже дважды приходили. Уговаривали наших патологов, чтобы они болезнь какую-нибудь выявили. Те только руками разводят и пытаются отбиться от внутренних органов.

– Как фамилия? – неожиданно для себя спросил Токарев.

– Я сейчас в журнале нашем проверю, – пробормотал Артур. – Боюсь ошибиться. И фамилия, помню, какая-то простая, но запамятовал…

Когда Артур исчез за дверью, Токарев облегченно вздохнул и разрешил пропустить к себе первого посетителя. Пожилая женщина долго всхлипывала и сбивчиво пыталась ему что-то рассказать. Токарев кивал, что-то обещая, но не особо вслушивался в просьбу. Из головы почему-то не выходил покойник, поступивший в морг прошлой ночью.

Звякнула трубка на столе. Это был Артур.

– Вы просили узнать фамилию вчерашнего, Александр Петрович, – напомнил он. – Так вот, его фамилия Беляков.

– А имя?

– Беляков Г. С. Может, Геннадий Сергеевич? Нет, простите, здесь ниже есть расшифровка. Григорием Семеновичем его звали. Поступил вчера в 23–47. Если вам интересно, адрес тоже имеется. Сейчас… Ага. Парковый проезд, 15–21. – Артур помолчал в трубку. – Вы его знали, Александр Петрович?

– Это отец моего школьного приятеля… – Токарев помолчал. – Ты вот что, Артурчик, держи меня в курсе, лады? Говоришь, родственники Григория Семеновича разбежались?

– Так соседи говорят. – Артур словно оправдывался. – Говорят, много лет никто у него не появлялся. Там участковым бодрый паренек, успел даже свидетелей опросить, пока ждал труповозку…

Токарев по инерции принял еще трех посетителей. Всех рассеянно выслушал. Всем пообещал помочь. Потом предупредил секретаря, чтобы никого к нему не пропускала. Вообще никого. Даже Артура. Токареву нужно было некоторое время побыть в одиночестве. Когда они, еще совсем мелкие пацаны, довольно часто забегали к Вадиму в гости, дядя Гриша, как они его называли, всегда был дома и всегда был им искренне рад. Занимательные истории рассказывал, учил вязать морские и «мертвые» узлы. А еще в шахматы учил, в шашки, в «Монополию», «Воздушный бой». Потом пристрастил всю их компанию к японской игре со странным названием «Го»…

Покопавшись во всех ящиках стола, Токарев нашел несколько потрепанных записных книжек. Но телефона Вадима Белякова нигде не обнаружил, как ни странно. Пришлось обзванивать бывших одноклассников. Пятеро сразу сказали: извини, Саша, ничем помочь не можем. Один, правда, вспомнил, что в последний раз слышал о Вадиме лет пять назад. Тот, якобы, куда-то перебрался из Омска. Куда – неизвестно. И тут Токарев вспомнил про девочку Свету, которая была к Вадиму неравнодушна с седьмого класса. Она, конечно, уже давно была не девочка, и двоих детей уже родила, но старая любовь, говорят, не ржавеет. Так и оказалось, собственно. Номер Вадима она нашла сразу. Как будто он был у нее всегда под рукой.

Токарев набрать короткую цепочку цифр и услышал в ответ частое дыхание.

– Заяц, это ты? Привет.

– Кто это?

Голос в трубке звучал раздраженно.

– Токарев моя фамилия…

– А, Санек, извини, не узнал. – Голос стал чуточку мягче. – А чего вдруг вспомнил обо мне? Только не говори, что соскучился.

– Тут такое дело, Заяц… не знаю, как и сказать… В общем, Беляков Григорий Семенович, отец твой, умер вчера вечером. Он сейчас в нашем морге…

Вадим молчал.

– Эй, Заяц, слышишь меня? – уточнил Токарев.

– Он мне не отец.

– Не понял… – удивился Токарев.

– Слушай, все так запутано, что сразу не объяснишь. Я вообще сейчас в Барселоне. До Омска, сам понимаешь, путь не близкий. А нельзя, чтобы мой папаня в вашем морге пару недель полежал, пока я тут с делами разберусь?

– Ну, не знаю, если честно. Посмотрим, что можем сделать… – Токарев такой реакции не ожидал и немного растерялся. – Может, матери твоей позвонить? Я сам все вопросы решу с похоронами, если тебе никак…

– Нет, матери ни в коем случае не звони, – попросил Вадим. – Сань, короче, я завтра к вечеру прилечу. И мы спокойно все обсудим. Самый край – послезавтра утром…

Услышав короткие гудки, Токарев отпихнул мобильник на край стола. Несколько минут покрутился в кресле. Механически включил ноутбук, убедился, что в ящик насыпался только спам и поднял взгляд к потолку. В глаза бросилась бракованная плитка, которую он давно хотел поменять.

– Хренотень какая-то! – пробормотал Токарев.

Недоумение после разговора с Вадимом сменилось глухим раздражением. Отношения отца и сына Беляковых – это их личное дело, в конце концов. А он лишь хотел помочь школьному другу. Если помощь не требуется, так бы сразу и сказал. А то: прилечу – не прилечу…

Дверь тихо приоткрылась. В кабинет осторожно заглянула Алла.

– Александр Петрович…

– Нет меня! – рявкнул Токарев. – Ни для кого нет! И дверь закройте!

– Я хотела вам кофе предложить, – спокойно продолжила Алла.

– Да, точно, сварите мне кофе. И кружку возьмите самую большую, которая только есть в этой конторе!

Дверь закрылась. В ближайшие полчаса его уже точно никто не побеспокоит…

* * *

Настойчивый утренний звонок вытряхнул Токарева из постели. Быстро схватив трубку, пока не проснулась жена, он переместился в кухню. Судя по часам, это мог быть только Вадим. Как раз в это время приземлялись утренние рейсы из Москвы.

– Сань, извини, если разбудил… – Это действительно был Вадим. – Хочу такси в аэропорт вызвать, но не знаю куда ехать. Скажи мне адрес вашего офиса.

Токарев продиктовал адрес, злорадно представив, как Вадим возьмет такси, благополучно доберется до Судмедэкспертизы, а потом еще пару часов будет топтаться перед закрытой дверью. Стрелки кухонных часов показывали половину шестого. Рабочий день начинался с половины девятого. Впрочем, решил Токарев, пусть это послужит Вадиму небольшим уроком. И с этой мыслью он включил кофеварочный агрегат и долил в него воды. Ложиться в постель уже не имело смысла. Все равно скоро опять вставать…

Вадим действительно проторчал перед крыльцом Судмедэкспертизы не меньше двух часов. Гламурная серая курточка с россыпью мелких кармашков если и была хороша для теплой зимней Барселоны, то от холодной сибирской весны ее условный мех защитить никак не мог.

– Ч-черт, подзабыл уже, какие в Омске холода бывают в марте, – первым делом пожаловался Вадим, высунув синий нос из-под капюшона.

– Продрог? – с преувеличенным участием поинтересовался Токарев.

– Слабо сказано – продрог! – Вадим не заметил сарказма. – У меня, ч-черт, уже зуб на зуб уже не попадает. Я ведь в чем был, в том и прилетел. Замерз, как бродячая собака. Не сообразил, что у вас с шести утра никто не работает. Можно было сначала к матери заехать, а потом уже к тебе. У нее бы точно нашлись для меня вещички потеплее…

– Пройдемте, друг мой, в кабинет. – Токарев поколдовал с кодовым замком и гостеприимно распахнул дверь. – Буду тебя отогревать, а то как-то ты не очень. Прямо скажем. У меня в ассортименте есть коньяк, виски, абсент, мартини, граппа. Испанких напитков не держим. Или ты русскую водку предпочитаешь?

– Я предпочитаю не замерзать, – проворчал Вадим, но от рюмки коньяка не отказался. Долго грел золотистый напиток двумя руками, забившись в угол кожаного дивана. Не так давно Токарев пристроил к своему кабинету комнатку для почетных гостей. Там они и присели, перебрасываясь хмурыми взглядами. Известное дело, чем больше не видел старого друга, тем сложнее начать разговор.

Первым не выдержал долгой паузы Беляков.

– Как дела?

– Как-то все сложно. В трех словах и не расскажешь, – отозвался Токарев.

Вадим пригубил коньяк и ссутулился еще сильней…

Друг детства, как отметил про себя Токарев, почти не изменился. Остался таким же худым и длинным, будто складной метр. Хотя внешнего лоска он поднабрался, отрицать нельзя. Что-то неуловимо европейское проявляется и во взгляде, и в одежде, и в манере держаться…

– Санек, извини! Ну, дурость я тогда сболтнул по телефону. Просто растерялся от неожиданности… Похороны и вообще… Я ведь не малейшего представления не имею, как все это делается…

– Все сделаем, – успокоил друга Токарев. – Организуем и похороны, и поминки. Вот только с деньгами надо вопрос решить. Можно, конечно, на пособие похоронить, но не лежит у меня душа к таким мероприятиям. Дядю Гришу ведь будем хоронить, а не бомжа подзаборного. Если у тебя проблемы с наличностью, ты так и скажи. Могу занять. Рассчитаешься, когда жизнь проще станет.

Вадим отрицательно помотал головой.

– Нет, деньги есть. У меня с собой Visa. Сегодня же найду банкомат, сниму наличность и отдам, сколько скажешь. Пусть все будет как положено: цветы, венки, оркестр… А ты военный оркестр, кстати, сможешь организовать?

– Попробуем…

– Было бы здорово, честное слово. Трам-пам-пам и всякие там «Прощания славянки». А какие бумаги мне нужно заполнить?

– Мы все подготовим, а ты просто распишешься. Думаю, никаких проблем не возникнет. Все сложности с установлением факта смерти мы еще вчера утрясли… Слушай, Заяц, а мать-то твоя хотя бы в курсе?

– Я по телефону не стал ей ничего говорить. Сказал, что приеду. И все расскажу.

Токарев помолчал, прокрутив в голове исходные данные.

– Тогда вот как мы сделаем. Завтра с утра привезем твоего отца домой, чтобы люди успели с ним попрощаться, а вынос тела на двенадцать назначим. Не забудьте только ключи от его квартиры забрать. Они должны быть в милиции – у участкового. И сразу про кладбище у матери уточни. Если ее «Южное» не устроит, то спроси, какое предпочтительней. И сразу мне отзвони. Понимаешь, все городские кладбища, кроме «Южного», давно закрыты дл захоронений. Если твоего отца законно подхоронить не к кому, то нам потребуется дополнительное время на поиск места. Да и земля еще мерзлая. Могилу трудно будет копать… Но я все сделаю, ты не беспокойся…

С похоронами, как Токарев и предполагал, проблем особых не возникло. Организацией он попросил заняться лично Артура. Тот провел все мероприятие по высшему разряду. Беляков-старший возлежал в оббитом бархатом гробу, а военные оркестранты блестели аксельбантами и начищенной медью инструментов, печально шествуя за пожилым тамбурмажором. Правда, народу на похоронах собралось совсем мало. Подтянулись поплакать старушки-соседки. Да некоторое время постояла у гроба парочка помятых личностей со следами хронического алкоголизма на лицах. Коллеги, видимо, подумал тогда Токарев. Последние годы Григорий Семенович работал грузчиком в расположенном по соседству супермаркете.

Мать Вадима убитой горем не выглядела. Так, всплакнула слегка, когда гроб с бывшим мужем в землю опускали. Вадим тоже отстоял у гроба c каменным лицом. А вот на поминках неожиданно раскис. Сначала опрокидывал в себя водку рюмку за рюмкой, а под конец, когда почти собравшиеся уже разошлись, чуть не полчаса бился в истерике. Закончилось тем, что Токарев просто взял Вадима в охапку и почти насильно сунул в такси. Вадим сопротивлялся, брыкался, выскакивал из машины, делал неоднократные попытки вернуться в кафе, так что вызванному по телефону таксисту пришлось тройной тариф заплатить за терпение.

Со всеми этими похоронными хлопотами Токарев так вымотался, что когда вернулся вечером домой, то вздохнул с искренним облегчением. Совесть его была теперь чиста.

– Где носило? – вяло поинтересовалась супруга.

– На поминках был.

– Значит, не голодный, – сделала свой вывод супруга, выключила телевизор и удалилась в спальню.

На этой оптимистической ноте день и закончился.

С утра Токарева закрутили новые дела, и проблемы Вадима быстро вылетели у него из головы. Только один раз он вспомнил о нем, да и то без напряжения. Просто вспомнил – и все. Но дней через пять Вадим вновь напомнил о себе. Позвонил. Долго мычал в трубку что-то невразумительное, пытался, видимо, извиняться за неприятный инцидент на поминках. Токарев устал его слушать уже через пару минут.

– Заяц, я не глухой. Не нужно мне все повторять по три раза. Я все уже понял.

– Сань, ну клянусь, даже не понимаю, что нашло на меня в том кафе…

– Все, все, закрыли тему, – отрезал Токарев и поморщился. Жена демонстративно прибавила громкость телевизора в гостиной.

Но Вадим не унимался. Что-то начал опять путано объяснять, потом принялся уговаривать Токарева встретиться. Прямо сейчас. Оказалось, что он уже час сидит в кафе «Акапулько». Токарева не успел придумать подходящего повода, чтобы отказаться, да и забегаловка эта была совсем рядом, буквально по соседству с его домом, поэтому пришлось набросить старый пуховик, спуститься с четвертого этажа и пройти несколько минут по морозному вечернему воздуху к автобусной остановке. В этом «Акапулько» он ни разу не был, но светящуюся вывеску на грязном павильоне помнил хорошо. Очень уж она дисгармонировала своим романтическим названием с мрачноватым окраинным пейзажем.

Небольшой зал, как и ожидал Токарев, был полупустым. Вадим занял место на двоих за столиком у окна. Рядом с его столиком уже выстроилась шеренга из пустых пивных бутылок. На столе ожидали своей очереди на открытие еще несколько.

– Можешь считать меня полным идиотом, – сразу сообщил Вадим. Был он мрачен и слегка пьян.

Токарев хмыкнул, подвинул к себе бутылку незнакомого темного пива, внимательно осмотрел этикетку, дернул крышку за кольцо, потом вытянул из подставки бумажную салфетку и брезгливо протер липкую от пива столешницу. За соседним столиком громко рассмеялись. Токарев непроизвольно обернулся. Смеялись не над ним. У компании, которая состояла из трех мужчин в грязных куртках и потертой дамы в короткой юбке, лисьей горжетке и нелепых в это время суток темных очках, были, видимо, свои поводы для веселья.

Токарев и поискал взглядом стакан. Не нашел и по примеру Вадима отхлебнул пиво из горлышка. Теплый напиток бурно запенился, вырвался из бутылки и оставил на поверхности стола еще один липкий след.

– Санек, ты пойми, кроме тебя у меня в этом городе никого и не осталось. – Вадим икнул и слишком резко откинулся на спинку пластикового стула, едва его не опрокинув. – Ну, почти никого. Мне даже посоветоваться не с кем…

– Ты круги не нарезай. Рассказывай о проблеме. И не тормози, у меня времени мало, – предупредил Токарев.

– Можешь съездить со мной к отцу? В смысле, не на кладбище, конечно, а к нему на квартиру.

– Что, прямо сейчас? – Токарев тремя большими глотками прикончил бутылку и поставил ее рядом с остальными.

– Ты только сразу не отказывайся, – заторопился Вадим. – Мы вызовем такси, быстренько смотаемся и сразу вернемся. Много времени я у тебя не отниму, честное слово. Удостоверимся, что там все… ну, в смысле…

– В каком таком смысле? Говори яснее. Не люблю загадок, – оборвал Токарев. – Пока не объяснишь, никуда не поеду. И не надейся.

– Так я и пытаюсь это… объяснить. Ты детективы любишь?

– Ненавижу.

– И правильно, – согласился Вадим, зачем-то оглядываясь по сторонам. – Было время, когда я эту заразу буквально пачками проглатывал. Стрелецкая, Левандовская, Потанина, Козлова. Их в магазинах давно на метры продают. Особенно Левандовская была плодовита. Она сначала работала какой-то там воспитательницей в приюте, а потом взялась детективы строчить. И настрочила за десять лет не меньше сотни. Представляешь?

– Ты меня о литературе позвал поговорить? – Токарев уже стал разражаться.

– Нет, Сань, ты не сердись, это я просто к слову. Понимаешь, во всех этих дамских детективах главные герои – это всегда особо тупые идиоты. Они живут себе спокойно и вполне благополучно лет до тридцати, а потом обязательно влипают в неприятности. Приезжает, например, такой герой на отдых, а там – труп в фонтане. Или садится он в поезд, а в купе на него сверху падает, сам понимаешь, кто.

– Ты что, у отца в квартире труп нашел? – потерял терпение Токарев.

– Да нет. – Вадим поморщился. – Про труп – это я условно.

– А ты не условно, а конкретно говори.

– Хорошо, хорошо, – закивал Вадим. – Только ты меня не перебивай.

Токарев демонстративно посмотрел на часы, открыл еще одну бутылку пива и вытянул ноги. Он уже понял, что застрял надолго.

– Ладно, слушаю тебя внимательно.

Видимо, Вадиму нужно было сразу сказать именно это. Во всяком случае, он тут же перешел к сути. Оказалось, с утра ему что-то срочно понадобилось в квартире отца. Он открыл дверь своим ключом, минут десять потоптался, потыкался по всем углам, нужной вещи не нашел и вышел подышать свежим воздухом на балконе. Дышал не долго, минуты две, а когда вернулся в комнату, то услышал звук, похожий на щелчок закрывающегося дверного замка…

– Хочешь сказать, в квартире кто-то был? – уточнил Токарев. – А слуховыми галлюцинациями ты раньше никогда не страдал?

Вадим смутился и подергал себя за мочку уха.

– Сказать по правде, я все варианты перебрал. А вдруг…

– Вдруг – это как? – с деланным равнодушием поинтересовался Токарев, прихлебывая из бутылки. – Я очень плёхо понимайт по-русски…

– Все, больше не стану тебя уговаривать, – сказал Вадим, складывая в пакет неоткрытые бутылки. – Либо сейчас, либо никогда. Поехали. Там и пиво допьем…

Он достал из кармана телефон, набрал номер такси и шепотом поинтересовался:

– Какой адрес у этого мексиканского притона?

– Улица Алтайская. Номера я не помню. Скажи: кафе на остановке «Хлебозавод»…

* * *

Более запущенной квартиры, чем у Белякова-старшего, Токареву не приходилось видеть уже давно. Из всех углов буквально сквозило нищетой – давней и отчаянной. По стенам длинными лоскутами свисали отставшие и выцветшие обои. Половые доски, длительное время не знавшие краски, рассохлись так, что в некоторых местах зияли щели в два пальца. Центр пыльной комнаты занимал большой стол с ветхой скатертью. Когда-то, вероятно, его полировали лаком, но сейчас это были уже дрова. Как, впрочем, и диван у стены. Из мебели в комнате имелся еще покосившийся одежный шкаф, а в углу пылились грязная раскладушка. Не густо с мебелью было и на кухне. Стояли лишь самодельный столик и пара трехногих табуреток. Остальные места для сиденья были выполнены из подручных материалов – деревянных ящиков. И всюду царила грязь. В комнате, в коридоре, над ржавой газовой плитой. На окрашенных бурой эмалью стенах расползались многослойные потеки липкого желтого жира…

Токарев распахнул все форточки и даже приоткрыл балконную дверь. Ему хотелось выветрить из квартиры запахи, которые у нормального человека мгновенно вызывают приступ отчаянной тоски. Вадим, не обращая на него внимания, потерянно ходил кругами.

– Заяц, ты смотри по сторонам внимательней, раз уж мы приперлись в такую даль, – напомнил о себе Токарев.

– Куда смотреть? – рассеянно отозвался Вадим.

– На вещи смотри. Вдруг, пропало что-то. Вдруг, это бывшие коллеги твоего отца на огонек забредали: выпить по-тихому, перекусить. Мало ли, кому он ключ мог дать. Например, любимой девушке Люсе из соседней подворотни.

– Легко сказать: смотри, – проворчал Вадим. – Я последний раз был здесь шесть назад. Да и то не дальше кухни. Чаю с ним выпил и сразу сбежал. Откуда я могу знать, какие у него были вещи?

– Нормальный ход! – возмутился Токарев. – Ты ничего не знаешь, я ничего не знаю. Зачем тогда мы вообще приехали? Лично я с трудом верю, что кому-то могла прийти в голову мысль забраться в эту квартиру с целью чего-нибудь отсюда украсть. Заяц, здесь и брать-то нечего. Полная разруха. Я не знаю, что за кошка между вами пробежала, но пару раз в году ты вполне мог присылать ему по сотне евро из своей Барселоны. Даже такие деньги твоему отцу были бы кстати.

– А ты думаешь, я полная сволочь, да? – Было заметно, что Вадим искренне огорчился. – Он вообще не хотел получать мои переводы. Категорически. Просто игнорировал. А деньги мне каждый раз назад возвращались…

– Ладно, проехали, – заключил Токарев. – Извини. Не будем углубляться в эту болезненную и непростую тему.

Вадим опустился на колени перед кухонным подоконником и приоткрыл дверцы шкафчика.

– Кажется, здесь всегда что-то стояло, – сказал он. – А сейчас пусто. И одна полка на книжном стеллаже, кстати, тоже пустая. Подозрительно…

– Нет, ну что может прятать в своей квартире грузчик из супермаркета? Особо секретную чугунную сковородку?

– Зря ты так. Про грузчика… – Вадим ногой придвинул к себе табурет, уселся на него и угрюмо уставился в черную прореху окна. В узком дворике, зажатом между двумя старыми пятиэтажками, не светился ни один фонарь.

– Нас такси ждет, – напомнил Токарев.

Вадим промолчал.

– Ну ладно, глупость я сказал про грузчика, – неохотно признался Токарев. – Извини. Я сегодня уже пятнадцатый раз извиняюсь. Все нормы перевыполнил. Принимаешь очередное извинение?

Вадим кивнул с печальной задумчивостью. Внимательно оглядел пол, потолок и стены.

– Сань, а как он умер?

– В смысле? – Токарев опустился на второй табурет. – Легко умер, если тебе хотелось услышать именно это. Заснул – и не проснулся. Патологоанатом написал: остановка сердца.

– А почему у него сердце остановилось? Он же не болел почти никогда. На редкость здоровым мужчиной был мой папаня. И далеко не старым. Ему только шестьдесят на днях исполнилось…

– По этому поводу ничего сказать не смогу. Я не врач, Заяц. Знаю, что вскрытие делали тщательно, поскольку некоторые сомнения у милиции имелись. Но ничего не нашли. Так что можешь быть уверен, твой отец умер сам. Отравление или какой-то другой способ насильственной смерти можно исключить. А почему у него сердце остановилось – не ко мне вопрос. Мало ли как в жизни бывает…

– Давай мы хоть чаю выпьем, – предложил Вадим.

Токарев скептически посмотрел на ржавеющий в мойке чайник.

– Может в другой раз?

– Как скажешь, – согласился Вадим. – Между прочим, папаня мой только в последние годы сдал так сильно. Уж ты наверняка должен помнить, каким он был орлом. Мать рассказывала, он в военной авиации служил. В каком-то секретном подразделении ВВС…

– Ясен перец, – кивнул Токарев. – Служил, конечно. Только ты не бери это близко к сердцу. Помнишь Леху Кольцова, которого к нам в пятом классе перевели? Он еще с бабкой жил. И всем рассказывал, что родители у него разведчики. Пали, мол, смертью храбрых, выполняя секретное задание в Экваториальной Африке. А потом выяснилось, что на самом деле никакие они не разведчики, а деревенские алкоголики, лишенные родительских прав. Но Леху я могу понять. Ему было двенадцать лет. А нам с тобой Заяц, сейчас далеко не двенадцать. И какая нам теперь разница, кем наши отцы были на самом деле – летчиками, космонавтами, разведчиками или простыми работягами? Вот мой, например. Он всю жизнь на заводе имени Октябрьской Революции гайку точил. И что мне теперь делать? Обижаться, что он никакой героической профессией не овладел, а прожил всю свою жизнь на городской окраине, выращивал на даче огурцы и капусту, а по вечерам тупо пялился в телевизор, регулярно употребляя водку «Сибирская»?

– Да я не про это говорю, Сань. – Вадим поморщился. – Я своего настоящего отца и не видел никогда. А Григорий Семенович меня с малолетства воспитывал. Что он мне не родной, я и подумать не мог. Вот и хочу правду узнать. Хотя бы теперь. Если он служил в секретном подразделении, так это многое меняет…

– Ничего уже изменишь на самом деле. Но если тебе это так важно, пусть дядя Гриша будет хоть самым секретным космонавтом. Лично мне для него и для тебя ничего не жалко. Только я, пожалуй, домой поеду. Меня жена сегодня точно загрызет. Ушел на полчаса – и пропал.

– В детстве меня мать предупреждала, чтобы я никому про отца не рассказывал. – Вадим покрутил в руках бутылку пива, но открывать не стал. – Говорила, что это, типа, информация не для посторонних… Смешно теперь вспоминать. Даже тебе, Санек, я ничего тогда не рассказал, а ведь ты мой лучший друг был. Помнишь? Хотя иногда меня так и подмывало похвастаться. Это потом, когда я повзрослел, а они развелись, то мать стала говорить, что никаким летчиком мой папаня и не был. Обманывала, говорила, только тебе во благо. Чтобы мог ты гордиться своим отцом. А вообще-то, он даже не твой биологический отец. Прикинь? Меня как поленом по голове стукнули… Я только сейчас, когда он умер, начал сопоставлять и размышлять. И не могу, Саня, прийти к однозначному выводу. Я так и не понимаю, когда она мне правду говорила. А вдруг она после развода мне намеренно соврала, чтобы папане отомстить?

Вадим медленно разжал кулак и выложил на стол полупрозрачный стеклянный шарик.

– Ты такую штуку видел когда-нибудь?

Токарев приподнял шарик двумя пальцами. Обычное стекло. Только с черными вкраплениями неправильной формы.

– Это что?

– Это панорамная камера. Очень качественная. Одна из последних разработок ведущего мирового производителя – сингапурской компании «Кристалл». С очень высокой чувствительностью и большой разрешающей способностью. Снимает практически в темноте и может передавать видопоток на частоте в три гигагерца на расстояние до двух километров. Поскольку такой камерой управляют дистанционно, то она часто применяется для систем скрытого наблюдения. Ставишь ее в люстру, например, и вся комната перед тобой как на ладони. Я с такими изделиями сталкивался, когда веб-дизайном на жизнь подрабатывал. А теперь спроси меня: где я ее нашел?

– Где? – послушно отозвался Токарев.

– В этой квартире. Сегодня. Когда осматривал коридор. Она в щель между досками закатилась. Я думаю, что таких камер здесь было несколько. Срезать их успели, а хвосты не все замели. Некачественно работают ребята, если даже я заметил…

– Заяц, у тебя с головой порядок? Есть такая болезнь, не помню, как называется, когда одним пришельцы из космоса спокойно жить не дают, другим – спецслужбы, а третьим – спутники-шпионы и глобализация экономики. Но заканчивают все эти люди одинаково плохо. Их помещают в тихие палаты с войлочными стенами, где за ними действительно ведут круглосуточное наблюдение.

– Да, интересная болезнь, – согласился Вадим. – Я ее знаю. Мне, кстати, на днях один дядька из Штатов звонил. Отцом интересовался. Вопросы разные задавал: как умер и все такое. Сказал, что он психотерапевт, что его зовут Роберт Хольберг и что он, якобы, с моим отцом знаком очень давно. Представляешь, давний знакомый из Штатов? Да за такие дела двадцать лет назад можно было в зону загреметь! Или не двадцать? В общем, не важно. Главное, я не пойму как этот американец номер моей мобилы узнал.

– А-а, теперь я понял, – хмыкнул долго молчавший Токарев. – Как, говоришь, фамилия этой писательницы, которую метрами продают?

– Левандовская, – подсказал Вадим.

– Точно. Только я уже говорил, что не люблю детективов. Ни женских, ни мужских, ни детских, ни иронических, ни шизофренических. Так что без меня, лады?

Токарев сдернул куртку со стены вместе с кособокой вешалкой, чертыхнулся и громко хлопнул за собой дверью. Вадим нагнал его уже возле такси. Всю обратную дорогу они не проронили ни слова. Вадим крутил между пальцами стеклянный шарик. Токарев, прикрыв глаза, слушал музыку. Таксист попался молодой и предпочитал всем станциям TOTAL-FM, где в ротации была лишь клубная музыка. Но в тот момент Токареву было наплевать на стили и направления. Он сильно подозревал, что Вадим просто прихватил с собой стеклянную бусину и зачем-то разыграл перед ним драматическую сцену. Спрашивается – зачем?

Впрочем, скоро и этот вопрос перестал его занимать. В голове осталось только сожаление о напрасно потраченном времени. А мог ведь пораньше лечь спать. Или газеты пролистать. Их целая пачка уже накопилась – непрочитанных. Так нет же, убил вечер совершенно бездарно. Теперь придется еще выслушать длительные нотации от дражайшей супруги. Она успела уже четырежды позвонить, а он регулярно на ее звонки не отвечал. А когда она не отреагировала на писк домофона и даже не вышла из спальни его встретить, что было демонстрацией высшей формы презрения, то настроение у Токарева испортилось окончательно.

– Машенька, у тебя все в порядке? Как на работе? – на всякий случай поинтересовался он через дверь.

Но лучше бы не спрашивал. В ответ услышал лишь ее нелицеприятное мнение о тех мужчинах, настоящих подонках, для которых друзья всегда дороже жен. В пятиминутный регламент она не уложилась, как обычно, так что Токареву пришлось дослушивать пламенную речь супруги уже сидя на кухне. Он жарил себе яичницу с ветчиной, поскольку другой еды не предвиделось, и одним глазом посматривал в сторону телевизора. В вечерних новостях все было как обычно. Поезда сходили с рельс, автобусы взрывались от зарядов мусульманских террористов, ракеты пролетали мимо цели, а беглые солдаты родной армии брали в заложники своих же сограждан…

Одиннадцать лет назад, когда они только поженились, Маша была для него всем. Привлекательная, яркая брюнетка. Мимо такой не пройдешь, как говорится. Не без недостатков, естественно, но у кого их нет. Жаль, что за прошедшие годы взяли верх ее не самые лучшие качества. Нет, былая красота не улетучилась. При небольшом усилии она еще могла произвести приятное впечатление на посторонних мужчин. Зато Токареву оставался только негатив. Он терпел, понимая, что на характер жены сильно повлияла невозможность иметь детей после третьего аборта. Однажды он даже предложил ей воспользоваться услугами суррогатной матери. Но в ответ выслушал только очередную порцию обвинений. И все чаще теперь наступали такие моменты, когда семейная жизнь казалась ему совершенно невыносимой.

* * *

– Заяц, ты еще здесь? – искренне удивился Токарев, когда ранним утром, две недели спустя, увидел Вадима на крыльце Судмедэкспертизы.

– Такие дела. – Вадим шмыгнул носом и натянул глубже модную меховую кепку. – Никак не могу расстаться с Родиной. Уже и сам не рад, что приехал. Несколько раз порывался все бросить и улететь. Даже билет дважды покупал. Но не смог, веришь? Как будто держит что-то. Может, сходим вечерком куда-нибудь? Посидим, о делах почирикаем, пивка попьем…

– Извини, сегодня никак, – замотал головой Токарев. От былой дружбы, как он уже понял, не осталось и следа, а сегодняшний Вадим вызывал у него одни только приступы раздражительности.

– Сань, да ты не нервничай. Я же все понимаю. Знаю, что надоел тебе по самое это самое. Ты только помоги мне в последний раз. А потом я уеду, честное слово. Обещаю пропасть бесследно. И больше не мозолить тебе глаза по гроб жизни.

Токарев откашлялся, опустил взгляд на носки своих итальянских туфель из бугристой кожи какой-то диковинной рептилии. Чувствовал он себя неловко…

– Заяц, ты только не подумай, что я сволочь. Нет, я – сволочь, отрицать не стану. Но ты говори, что нужно. Я попытаюсь помочь. Но не сегодня вечером. Сегодня у меня действительно нет времени. Супруге давно обещал в театр…

Вадим бросил быстрый взгляд по сторонам, оттащил Токарева к той стене, которая плохо просматривалась камерами видеонаблюдения, и поинтересовался жарким шепотом:

– У тебя в органах концы есть?

– В каких органах? – так же шепотом переспросил Токарев.

– Тех самых.

– А тебе зачем?

– Глупо, конечно, но я бы информацию об отце хотел получить.

Токарев задумался.

– На сто процентов не обещаю. Сам понимаешь…

– Понимаю. Я заплачу по любому прайсу.

– В твоих деньгах я точно не нуждаюсь, – слегка обиделся Токарев.

– Но и расходы лишние тебе ни к чему, – миролюбиво пояснил Вадим. – Информация, Саня, это товар. А за товар я привык платить. В общем, торопить не буду, не беспокойся…

На нужных людей Токарева вывел как всегда Артур, чей клуб знакомств был настолько обширен, что не поддавался ни учету, ни анализу, ни тем более систематизации.

– Артур, это личная просьба, – сразу предупредил его Токарев. – Исключительно добровольное задание…

– Какой разговор, Александр Петрович! Вы говорите, что нужно, а я все делаю в лучшем виде.

– Нужна информация об одном человеке. Информация не простая. Она может быть только в Конторе.

– Это в той, которая всегда начеку?

Токарев кивнул. Артур наморщил лоб, полюбовался мгновение на матовый подвесной потолок и просветлел лицом.

– Да, шанс есть. Правда, я этот канал уже давно не использовал и в его актуальности не уверен. Все будет зависеть от человека, о котором нужна справка. Это Беляков Григорий Семенович?

Токарев расплылся в довольной улыбке. С такой внимательностью к мелочам и цепкой памятью Артур имел все шансы стать незаменимым в качестве помощника.

– Я приложу все усилия, – заверил Артур.

И действительно приложил. Некий человек позвонил Токареву буквально на другой же день. Представился Сергеем Валентиновичем. Сначала, как положено, они обменялись несколькими вежливыми фразами. Потом Сергей Валентинович недвусмысленно намекнул, что всякий труд почетен и достоин вознаграждения. Токарев его заверил, что намек понял правильно и без вознаграждения никто не останется. Но уточнил сроки исполнения заказа. Сергей Валентинович на счет сроков выразился весьма туманно, но оставил номер телефона для связи и попросил перезвонить на него примерно через три дня.

Когда назначенное время подошло, на том конце линии Токарев услышал лишь длинные гудки. Он терзал телефонный аппарат весь вечер и весь следующий день. Но неведомый Сергей Валентинович не отвечал. Пришлось опять подключать Артура. Тот выслушал, что-то коротко записал, кивнул и исчез на целый день. Вернулся только поздним вечером. С большим недоумением на лице.

– Ничего не понимаю, – развел он руками. – Что за страна? Ни на кого нельзя положиться. Даже на спецслужбы. Везде бардак, короче…

Сергея Валентиновича, как оказалось, не удалось разыскать даже Артуру. Зато Артур нашел его жену. Всю в слезах. Она переживала внезапное расставание с супругом, который отбыл в срочную командировку на Северный Кавказ. Да так быстро отбыл, что даже вещи не успел толком собрать. Причины отбытия она объяснить Артуру не смогла. Сама толком ничего не знала. Получил, мол, приказ. И точка.

– Мог бы и предупредить, подонок! – искренне возмущался Артур. – Мой телефон знал, ваш тоже.

– Видимо, не мог, – задумчиво сказал Токарев.

Сначала эта видеокамера, которую Вадим нашел в бывшей квартире отца, теперь неожиданная командировка Сергея Валентиновича. И как раз в тот момент, когда он начал собирать информацию о Белякове-старшем. Совпадение? Вполне возможно. Северокавказские автономии вспыхивают одна за другой – по цепочке. Уже много лет федералы ловили партизан по всему Дагестану. В прошлом году поднялась на дыбы Осетия, а теперь вот в Кабарде стало опять неспокойно. В Нальчике почти ежедневно случались перестрелки. Контора отправляет туда своих людей регулярно. Токарева смущала только чрезвычайная срочность отъезда неведомого ему Сергея Валентиновича. И чем дольше он размышлял на эту тему, тем меньше верил в простые совпадения…

– Не огорчайтесь, шеф, нового исполнителя найдем.

– Нет, не нужно. Спасибо тебе, Артурчик. Общая картина мне ясна. Как говорится, заказ снимается…

Разыскать Вадима по телефону Токареву не удалось. От матери тот давно съехал и поселился в квартире отца. Но телефон молчал и там. И мобильник Вадима был почему-то вне зоны доступа. Токарев даже забеспокоился слегка. Пришлось тащиться на окраину лично. Ни один фонарь в кварталах по-прежнему не горел, и пока Токарев выискивал по памяти дом, где когда-то проживал Беляков-старший, успел несколько раз влететь в лужи. И даже когда нужный дом был найден, то Вадим отозвался далеко не сразу. Только после третьего нажатия на кнопку домофона.

– Кого еще черт принес, – недружелюбно спросил Вадим.

– Заяц, быстрей открывай. Это я, – прошипел Токарев, склонившись к самому микрофону. – Холодно на улице, между прочим. А я промочил ноги и очень по этому поводу расстроен.

Когда личность Токарева была опознана, впущена в теплый подъезд и встречена на лестничной площадке открытой дверью, он не преминул поинтересоваться:

– Скрываешься от кого-то?

– Участковый не в меру активный попался, – вяло оправдывался Вадим. – Звонит постоянно по телефону, ходит ко мне каждый день как на работу. Уже все проверил неоднократно: визу, регистрацию, паспорт. Даже в унитаз нос сунул. Хотя его, конечно, тоже можно понять. Не в каждой квартире на его участке проживают иностранцы…

– Ты теперь у нас иностранец? – ехидно уточнил Токарев. – Впрочем, можешь не отвечать. Это простое любопытство.

– Я теперь, Саня, чистокровный грек. Чище не придумаешь. Спасибо первой жене. Так что зови меня не Вадимом, а Вадисом Костакисом.

– По первой жене? Славно. – Токарев бросил куртку на крючок вешалки, отметив попутно, что Вадим приколотил ее крепко. И вообще в квартире Белякова-старшего за две недели произошли разительные перемены. Она не то чтобы сияла чистотой, но Вадим как-то ухитрился большую часть грязи отскоблить. Щелястый пол в комнате был застелен толстым ковровым покрытием, порванные обои на стенах спрятаны под драпировкой. Ткань, конечно, приспособлена на скорую руку, но все равно получилось довольно интересно. Исчезла и вся старая мебель. Вместо нее появился широкий ортопедический матрац, брошенный без лишних комплексов посреди комнаты. Но самое удивительно, что поперек этого матраца растянулась на животе жгучая брюнетка в коротком ультрамариновом топе и рискованном мини.

Брюнетка обернулась, равнодушно скользнула взглядом по Токареву, сказала: o-la-la, и сразу вернулась к просмотру какого-то анимационного сайта на своем изящном ноутбуке.

– Здрас-с-сьте, – удивленно выдавил из себя Токарев и повернулся к Вадиму. – Мог бы и предупредить, юноша, что ты сегодня будешь не один. Я галстук дома оставил. Так неловко получилось!

– Чаю хочешь? – Вадим кивком указал на новенький хромированный электрочайник в углу. – Специально для тебя купил.

– Может, для начала представишь меня своей даме?

– Попробую, – без энтузиазма сказал Вадим и произнес лаконичную фразу по-испански. Женщина ответила ему еще более лаконично. И даже не повернула головы.

– Извини, Санек. Фокус не удался. Вообще-то она гостеприимная, но сегодня не в духе. Она думала, что Сибирь – это как Северная Германия. Вот и примчалась позавчера на крыльях любви. А тут, оказывается, еще снег по колено. И холод собачий. Сунула моя дама нос на улицу и сразу впала в меланхолию…

– Давай тогда на кухню пойдем, – предложил Токарев. – А то неудобно как-то.

– Не беспокойся. Мануэла по-русски ни слова не понимает.

– Она испанка?

– По паспорту – испанка. По национальности – баск. У них, у этих басков, чувство независимости какое-то гипертрофированное. Абсолютно все считают, что живут не в Испании, а в собственной стране. Есть такая территория – Страна Басков. На местном языке – Эускади. Туда входят три испанских провинции – Бискайя, Гипускоа и Алава, а еще небольшой кусочек Франции. Чудесные места, кстати. Север Испании – это тебе не юг Западной Сибири.

– Что-то мне подсказывает, что здесь она долго не протянет. Увозил бы ты свою жену поскорей в более теплые места…

Вадим усмехнулся.

– Ничего. Мануэла Сороа – девушка крепкая, хотя и аристократических кровей. Да и с чего ты решил, что мы женаты? Пока она официально считается моей невестой. Впрочем, наиболее точно суть наших взаимоотношений отражает другое слово – спонсор. В смысле, она меня спонсирует, а не я ее.

– Сегодня у нас вечер удивительных открытий. Так ты еще и альфонс-любитель?

– Почему любитель? Бери выше – профессионал. Альфонс в некоторых странах – это весьма уважаемая и доходная профессия. В Европе просто сумасшедшее количество несчастных женщин, которым и нужно-то совсем чуть. Правда, с Маней у меня вышел прокол. Сначала все было как надо: туда-сюда, сунул-вынул, любовь-морковь. А сейчас, как видишь, уже и сам не рад. Честно тебе скажу: не могу отвязаться. Сама она меня не бросает, а я инициативу проявить боюсь. У нее, понимаешь, есть три веселых братца. Один – старший, и еще два – младшие. И они мне очень недвусмысленно дали понять, что найдут и посадят на кол, если я от их любимой сестрички слиняю…

Чайник забурлил и с громким щелчком отключился. Мануэла обернулась на звук, и Токарев понял, что с возрастом девушки он несколько погорячился. В заблуждение ввела некоторая легкомысленность в ее одежде. На самом деле ей было никак не меньше сорока. Правда, за собой она следила тщательно и выглядела весьма и весьма.

– Как же ты достала меня, цветочек мой аленький! – лучезарно улыбнулся ей Вадим и прибавил длинную фразу по-испански. Мануэла послала ему в ответ воздушный поцелуй и снова уткнулась в экран ноутбука.

– Разболтался я. Это не к добру, – сделал вывод Вадим и расположился на полу, подвинув поближе чайник и кружки. В кружки он кинул по два пакетика и жестом пригласил Токарева присоединяться. – Давай, не томи, рассказывай, что узнал. Органы не раскололись?

Токарев рассказал все, как было, стараясь не драматизировать. Но Вадим воспринял информацию подозрительно спокойно. Словно ожидал, что все получится именно так.

– У меня созрела по этому поводу мысль, – признался Токарев. – Нужно тебе валить из страны пока не поздно. Какая-то явная замуть вокруг дяди Гриши крутилась, это точно. Но он умер. Стоит ли теперь раскапывать эту помойку?

Вадим долго молчал, глядя в одну точку.

– Подозрительно большое количество людей жаждет моего отъезда. Все советуют: уезжай. Как можно быстрей и как можно дальше…

– Меня ты тоже посчитал?

– Не посчитал. Ты искренне советовал. Но вот отчего моя матушка твердит мне каждый день про отъезд – не понимаю. Участковый все время интересуется: когда уезжаю. На этой неделе вызвали в какую-то тупую милицейскую структуру. Не помню, как она называется. Слишком много букв. Что-то там про миграцию или эмиграцию. Короче, пообщались мы душевно с одной тетенькой в погонах капитана. И она мне ласково так говорит: а напоследок мой вам совет: уезжайте. Слишком много намеков, ты не находишь?

– Я нахожу, что такие намеки игнорировать опасно, – заметил Токарев.

– А почему, собственно? – с наивным видом поинтересовался Вадим, отхлебывая чай из пурпурного цвета кружки. – Вот возьму и всем назло останусь в Омске навсегда. А какие проблемы? Визу мне продлевать не нужно. Она у меня особая – пожизненная. Это госпожа Костакис для меня постаралась, дай ей Бог здоровья. Ее первый муж был партнером России по нескольким газовым проектам. Не поверишь, визу мне выдали за неделю. Причем, по личному распоряжению президента. Так что отобрать такой документ будет сложно. Деньги меня тоже не поджимают. У нас с Мануэлой единый счет. А у клана Сороа в банке такая кредитная линия, что ее мне хватит до апокалипсиса. Дедушка Мануэлы оставил наследникам сталеплавильный заводик в Бильбао. Не такой, конечно, как Магнитогорский комбинат, но тоже нормального размера. Они его удачно продали, а вырученные средства разместили в ценных бумагах. Еще у них имеется самая большая туристическая контора в Барселоне. Есть даже судоверфь. Атомный ледокол на таких стапелях не заложишь, но для небольшого сухогруза места вполне достаточно. Я так думаю: если у клана Сороа хватает денежных знаков на многолетнюю поддержку партизан из Национального фронта, которые всю жизнь только и делают, что бегают от полиции по склонам Кантабрийских гор, то для родной дочери их тоже хватит. Так что я могу еще долго в Омске отдыхать, пить, спать, книжки читать. Видел, сколько книжек мне от папани осталось? Большое наследство. Я их только перелистывать два года буду…

Токарев вытянул ноги и скривился. От непривычной позы они слегка онемели. Мануэла оторвалась от компьютера и посмотрела на него с некоторым подозрением. Токарев натянуто улыбнулся в ответ и шепотом поинтересовался у друга:

– Заяц, а твоя боевая подруга не из партизан? Смотрит уж очень профессионально…

– Не, сейчас у нее вполне мирная профессия – психолог. Или психоаналитик. Точно сказать не могу, поскольку сам разницы не вижу. А в студенческие годы она вполне могла и по горам бегать. Что-то я такое слышал от нее про восстание басков в Барселоне. В то время был очередной всплеск их национальной гордости. Так что она даже в студенческом братстве «1936» успела побывать. Но подробностей не знаю. Слушал ее рассказы невнимательно. Знаю только, что братство было названо так в память о времени, когда Страна Басков получила автономию от Республиканского правительства. А потом пришел к власти генерал Франко и все опошлил. В смысле, вернул взад…

Токарев поднялся, подошел к книжным стеллажам, которые Вадим перетащил из узкого коридора в комнату, провел пальцем по пыльным переплетам. Библиотека Белякова-старшего не могла не удивить. Никаких детективов, триллеров, фантастики и прочей беллетристики. Одной только практической магией занято несколько полок. Да и на остальных стояли исключительно тома эзотерического и теософского содержания. Токарев не считал себя большим знатоком в этой области, но некоторые звучные фамилии знал. С целью блеснуть эрудицией при надобности.

– Да, любопытная библиотека, – согласился он, когда наткнулся взглядом на пухлые репринты начала прошлого века.

Вадим как-то механически кивнул.

– Он их не только хранил, но и читал. Я проверил. Во всех книгах закладки. У многих даже переплеты слегка надорваны от частого использования… Похоже, знал он намного больше, чем я думаю. Знал даже то, чего и они, судя по всему, не знают. А теперь и не узнают никогда. Да?

– Ты о чем? – не понял Токарев.

– Да черт его знает о чем. Но одно могу сказать точно: кто-то сейчас сидит в своем кабинете и гадает на кофейной гуще: успел ли папаня перед смертью рассказать кому-нибудь о Главной Военной Тайне или не успел? А вдруг это он мне пытался намек какой-то оставить в своей квартире? На этих полках, например. И мне теперь нужно правильно растолковать его послание…

Свет несколько раз мигнул и погас. В полной тишине Мануэла произнесла что-то по-испански. Даже не зная языка, Токарев легко уловил ее недовольство. Оно легко читалось и на ее скуластом лице, подсвеченном ярким экраном ноутбука.

– Без паники, – скомандовал Вадим громким шепотом. – Ничего особенного не случилось. Просто выбило пробки. Дом-то старый. Проводка здесь ни к черту…

– А кто сказал, что мы паникуем? – так же шепотом поинтересовался Токарев. – Нам-то чего паниковать. Мы-то понимаем, что все это простое совпадение. Жизнь вообще наполнена большим количеством случайностей.

– Именно случайностей, – согласился Вадим. – Помнится, в прошлом году, когда застрял на пересадке в Ганновере, я приобрел в лавке книжку, чтобы время как-то убить. Романчик оказался полной фиговиной. Ни автора уже не помню, ни названия. Типичная макулатура. Но мысль, которую высказал один из персонажей, почему-то задержалась. Она как раз о совпадениях. Мол, у вице-президентов Авраама Линкольна и Джона Кеннеди была, как ни странно, одна фамилия – Джонсон. Обоих президентов – Линкольна и Кеннеди – избрали в год, заканчивающийся на число 60. При этом Линкольна убили в театре Кеннеди, а Кеннеди – в автомобиле «Линкольн». И что, мол, доказывают эти совпадения? Да ровным счетом ничего!

– Впечатляет, – хмыкнул Токарев. – Так кто пойдет смотреть пробки?

– А угадай с трех раз. Или у тебя есть другие кандидатуры?

– Других нет, – с готовностью согласился Токарев. – Лично я рисковать собой не намерен. Я обещал супруге вернуться домой к ужину живым и невредимым. В противном случае тебе придется объясняться лично с ней, чего я тебе искренне не желаю.

Вадим с кряхтением приподнялся.

– Стой, – встрепенулся Токарев. – Ты ничего не слышал? Какие-то странные звуки из коридора.

Вадим прислушался.

– Не, это не из коридора. Из-за стены. У меня соседка нервная. Чуть что, сразу начинает в стенку долбить тяжелым тупым предметом.

– Надеюсь, головой?

– Не похоже. Голову она бережет для потомков. Или инопланетян. Я еще не понял, с кем она на связь выходит периодически. А в стенку кидает, думаю, шар для боулинга…

– Может, позвоним диспетчеру, чтобы дежурного электрика прислал? – предложил Токарев.

– Издеваешься? Считай до ста. Если я за это время не вернусь, то хватай Мануэлу и прячьтесь под кроватью.

– У тебя кровати нет.

– Действительно. – Вадим вздохнул. – Это реальная проблема. Как же я забыл, что у меня в наличии только матрац. Значит, в случае опасности вам остается только одно – накрываться с головой одеялом. Но только смотри мне – без вольностей. Руки не распускай. Помни, что у Мани три очень нервных брата…

Условный горизонт. Лето. 1982

– Даже и не знаю, что с тобой делать, лейтенант…

Комполка хмурился. Гриша стоял, опустил взгляд в пол. В кабинете Железного Феликса он оказался уже второй раз за неделю. И оба раза по неприятным поводам.

– Товарищ полковник, не избивал я Куклю, – упрямо повторил Беляков.

Комполка привычным движением поправил галстук.

– Вот его рапорт, лейтенант, у меня на столе. Хочешь сказать, что это не ты был вчера вечером в ресторане «Север»?

– Я, – уныло подтвердил Гриша. – В ресторане «Север» был я. Но старшего прапорщика не избивал…

– Уже понятнее. – Комполка усмехнулся. – А драку кто затеял?

– Это была не драка…

– А что это было, черт подери, лейтенант?! Танец маленьких лебедей из балета «Лебединое озеро»? – Кулак Железного Феликса опустился на стол, и тяжелое пресс-папье подлетело в воздух сантиметров на пять.

– Я только ударил его по щеке, – еле слышно произнес Гриша. – Не удержался, простите…

– Что значит: «простите», лейтенант Беляков? Ты кто – боевой пилот советских военно-воздушных сил или институтка какая-нибудь, дочь купца третьей гильдии Калашникова? Отвечать по уставу!

Гриша поднял взгляд. По круглому лицу комполка уже строем шли красные пятна. Верный признак, что Железный Феликс рассержен не на шутку. Но Грише нечего было сказать. Он действительно не знал, какая сила толкнула его вчера под руку. В «Севере» они сидели с Путинцевым. Хорошо сидели, никого не трогали. У обоих был законный выходной, да и остатки денежного довольствия в карманах завалялись, вот и решили два лейтенанта посидеть в культурном месте. И только присели за столик, заказали по шашлыку, приняли на грудь по пятьдесят граммов водки, как занесла нелегкая в «Север» старшего прапорщика Куклю.

– Виноват, товарищ полковник! – Беляков опять вытянулся по стойке смирно. – Готов понести заслуженное наказание!

– Понесешь, не волнуйся, – кивнул тяжелой головой Железный Феликс. – Но я все равно не понимаю. Ты же, вроде, интеллигентный человек, лейтенант. В аспирантуре, говорят, учился. В Ленинграде…

– Так точно, товарищ полковник, учился!

– И драки в ресторанах затеваешь…

– Причина была веская, товарищ полковник.

– И какая причина? – живо заинтересовался комполка. – Женщина?

– Никак нет, товарищ полковник. Женщин там не было. Товарищ старший прапорщик рассказывал нам анекдоты о Генеральном секретаре ЦК КПСС, товарище Леониде Ильиче Брежневе. За это он и получил от меня… пощечину…

Рассказывать анекдоты Кукля любил. Но не умел совершенно. Причем, как назло, вспоминал только самые глупые. Вот Беляков и не удержался. О чем, в принципе, успел уже неоднократно пожалеть. Ведь понимал же, что Кукля – человек на редкость подлый и пакостный. И догадывался, что утром тот первым делом побежит с рапортом…

– Не понял. Какие еще анекдоты? – Комполка слегка растерялся.

– Разрешите не повторять их вслух, товарищ полковник?

В кабинете повисла предгрозовая тишина. Впервые в жизни Железный Феликс не знал, что ответить своему подчиненному…

– Рапорт! – хрипло выдавил он из себя. – Хотя, нет. Отставить, рапорт. Сам разберусь, без рапорта…

Через секунду на пороге кабинета вырос помощник комполка – капитан Любимов.

– Старшего прапорщика Куклю! Ко мне! Срочно!

– Разрешите идти? – Гриша подскочил как на пружине.

– Да иди уже, лейтенант. Глаза бы мои вас не видели, защитничков Отечества, – проворчал на прощание Железный Феликс.

Гриша обогнул плац, на котором комендантская рота оттачивала подходы к командиру и отдание чести, огляделся по сторонам, убедился, что никто его не видит, и только после этого просочился в узкую щель между баней и столовой. Здесь дорога в гарнизонный поселок была намного короче. Если идти по ней все время прямо, а потом у трех березок взять левее, то через некоторое время упрешься в Объект. Отсюда его не видно, естественно. Он весь под землей. Сверху только невысокое бетонное строение, в котором за десятимиллиметровой броневой сталью затаился пост охраны.

Если Объект обогнуть и пойти еще дальше, то через пару километров будут два ряда колючки. Еще дальше – двухметровый бетонный забор Периметра, вдоль которого равномерно расставлены вышки. Ну а если все эти непреодолимые препятствия мысленно преодолеть и пойти еще дальше – уже за территорию части, – то обязательно выйдешь к Реке. Она приблизительно в двадцати километрах. В другую сторону от части – Город, куда ведет единственная дорога с твердым покрытием. И хотя городом поселок при Комбинате стал совсем недавно, да и состоял он, преимущественно, из щитовых бараков, но все же там была цивилизация, что ни говори…

Беляков ослабил галстук и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Ему не нужно было ни к Реке, ни в Город. Его цель – квартира Кашина – располагалась намного ближе, хотя по непривычной для этих мест жаре и такое расстояние преодолеть оказалось совсем не просто. На его счастье, Кашин оказался дома.

– Где супруга? – осторожно поинтересовался Гриша.

– С утра в Город умчалась. – Кашин подмигнул. – Заходи не бойся, уходя – не плачь! Извини, что я в таком затрапезе…

Старлей показал на растянутые на коленях спортивные штаны. Голый волосатый живот он прикрывал фартуком, испачканным в муке.

– Здрасьте, дядя Гриша!

Из-под руки Кашина выпорхнула его шестилетняя дочь Дашка.

– Привет, привет, стрекоза-дереза. – Беляков вынул из кармана заранее припасенную шоколадную конфету. – Вот тебе «Белочка» от Деда Мороза.

Дашка прыснула в кулачок.

– Дедов Морозов летом не бывает! Я уже не маленькая, дядя Гриша, и ты меня теперь так легко не обманешь, – гордо сообщила она.

Но конфету, подтаявшую от жары, цепко сжала в кулачке. И сразу скрылась в дальней комнате. Гриша стянул ботинки и протиснулся в кухню, где на узком столе Кашин пытался раскатывать тесто.

– Вот, пирог решил испечь, – смущенно пояснил Кашин. – С рыбой…

Гриша присел на табурет и тут же вымазал локоть в муке.

– Слушай, у тебя выпить есть?

– Вообще-то есть. А с чего вдруг? – удивился Кашин.

– Тоска-кручина, понимаешь, охватила. Обещала насмерть придушить.

– Завтра вылет, – напомнил Кашин. – Комполка на тебя и так волком смотрит. Малейший прокол – и не видать тебе, Гриня, третьей звезды…

– Наплевать. Пусть хоть вообще спишут! – Беляков помрачнел. – Все надоело. Не могу больше…

Кашин покопался в маленьком шкафчике, нашел между банок с вареньем бутылку без этикетки, взболтнул прозрачную жидкость и наполнил два шкалика.

– Если по чуть-чуть, то не считается, – напомнил Беляков.

Рюмки они опрокинули одновременно. Гриша занюхал серой корочкой, обнаруженной в хлебнице. Кашин крякнул, но закусывать не стал.

– Никакой сивухи. Двойная очистка. И горит, я проверял…

– Еще по одной? – оживился Гриша. – За автора этого изумительного продукта.

– За автора можно, – согласился Кашин. – Только это не я, а супруга. И научилась же! Специально рецепт какой-то мудреный с родины привезла. Только ты это… смотри, чтобы никому…

– Да как ты мог такое подумать?! – возмутился Гриша. – Да что бы я хоть слово!

Со спиртным в части было не то, что плохо, а совсем плохо. Водку в гарнизонный магазин завозили исключительно по личному разрешению комполка, и то по самым большим государственным праздникам. В остальные дни приходилось либо мотаться за ней в Город, либо как-то выкручиваться. Вот и выкручивались. Потому-то самым покупаемым продуктом в гарнизонном магазине круглогодично оставался дешевый сахар, произведенный союзниками с жаркого Острова Свободы…

– На пирог-то останешься? – Кашин кивком показал на раскатанное тесто и разлил по третьей. – Не бойся, жена только к вечеру вернется. Не раньше восемнадцати ноль-ноль.

– А с чего ты взял, что я боюсь. Я не боюсь. Просто опасаюсь немного…

Кашин рассмеялся.

– Хороший ты парень, Гриня, честное слово. Только попал, как говорится, не по адресу. Защитил бы свою диссертацию, преподавал бы сейчас сопромат… Эх, жизнь-жестянка… А ты в Ленинграде, кстати, давно был?

– Давно… – Гриша шмыгнул носом и улыбнулся уголками рта.

Они выпили по четвертой. Потом по пятой. Поговорили о жизни. Без соплей поговорили – по-мужски. А тут и пирог подоспел…

Со своими вечными вопросами на кухню периодически забегала веселая и довольная Дашка. Она любила, когда к ним в гости кто-то приходил. И Гриша постепенно расслабился. После седьмой рюмки все его проблемы показались ему мелкими и не заслуживающими внимания.

– А спой нашу, любимую, – попросил вдруг Гриша.

Кашин отнекиваться не стал. Приволок из комнаты гитару, откашлялся, тихо перебрал пальцами струны и затянул приятным баритоном:

Кожаные куртки, брошенные в угол, тряпкой занавешенное низкое окно. Бродит за ангарами северная вьюга, в маленькой гостинице пусто и темно. Командир со штурманом мотив припомнят старый, голову рукою подопрёт второй пилот, Подтянувши струны старенькой гитары, следом бортмеханик им тихо подпоет…[1]

На последнем аккорде Гриша всхлипнул и уронил внезапно потяжелевшую голову на стол. Почему-то она категорически не хотела держаться вертикально…

* * *

Фельдшер на Стартовом уровне осматривал Белякова долго и задумчиво. Кашин тоже покачал головой с явным осуждением. В отличие от Гриши, Кашин был свеж и бодр. И пахло от него французским одеколоном «Тет-а-тет». Беляков же отошел от вчерашнего веселья только на Высоте, когда под куцее ватное пальтецо стал забираться легкий морозец…

На вахте в этот раз дежурила симпатичная второкурсница, и Гриша с удовольствием притормозил.

– Привет, красавица. А для Белякова есть что-нибудь?

– Ой, – сказала девушка и покраснела, отложив в сторону учебник по теоретической механике. – Буквально две минуты назад к вам заходил мужчина. Он еще записку оставил. А вы разве не столкнулись с ним на улице?

Гриша развел руками, как бы от огорчения и уточнил:

– Высокий, широкоплечий, коротко стриженый?

Девушка робко кивнула. Но Гриша и так знал, что кроме Коли Боброва никто ему записку оставить не может. Белый листок из школьной тетради в косую линейку, сложенный вчетверо, Гриша не глядя сунул в задний карман брюк. Все равно тот был пуст. Сигналом служила сама записка. Чтобы Беляков, как только окажется у себя в комнату, первым делом подошел к окну…

Коля Бобров уже нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Гриша сверху помахал ему рукой и поинтересовался:

– Ждет?

Коля сделал круговое движение головой, словно разминал боксерскую шею.

– Как обычно…

Генсека они застали в тенистой беседке. Он перелистывал свежий номер газеты «Правда». Рядом лежали стопочкой «Известия», «Труд», «Советская Россия», «Сельская жизнь», «За рубежом». Все, как обычно. Менялись только беседки. Но при этом они обязательно стояли либо над обрывистым берегом тихой речки, либо неподалеку от маленького пруда. В пруду обязательно плавали карпы размером с футбольный мяч, а в беседке дожидалась своего часа длинная удочка из вьетнамского бамбука. На тот случай если Генсеку захочется выудить себе на обед парочку зеркальных рыбок, лениво шевелящих плавниками.

Услышав шаги, Генсек поднял глаза.

– Что пишут? – привычно поинтересовался Беляков.

– Ерунду пишут, – так же привычно проворчал Генсек, снимая с носа очки. Газета полетела на пол. – Вот скажи мне, Гриша, ты «Правду» читаешь?

– Иногда, – уклончиво ответил Беляков.

– Не поверю, что кто-то еще читал эту газету, кроме самого Суслова, пусть упокоится его душа. Это уже не газета, а какой-то памятник развитому социализму. Вот у французских коммунистов «Юманите» – это газета. А у нас…

Беляков благоразумно промолчал. Он вообще предпочитал открывать рот поменьше. Впрочем, Генсек при более близком общении оказался вовсе не таким бронзовым, каким казался Грише раньше. А уж старым маразматиком точно не был. Соображал куда быстрей многих молодых, и далеко не всякий смог бы угнаться за хитросплетениями его творческой мысли. Мог поддержать разговор почти на любую тему и не выглядеть при этом глупо. Хорошо реагировал на юмор. При случае и над собой мог пошутить.

В еде был неприхотлив. Разносолам предпочитал самые простые блюда: отварные макароны с котлетами или жареное вымя с гречневой кашей. Любил борщи, щи и рассольники. И обед никогда не занимал у него больше восьми минут. Говорил, что такая, мол, привычка у него еще с войны. Единственным экзотическим кулинарным предпочтением был у него кумыс, к которому Генсек привык еще в пору своего секретарства в Казахстане…

– Бандероль на месте, – подтвердил Беляков. – Два дня назад поступила…

На толстый конверт Генсек даже не взглянул, и быстро сунул его под стопку газет. Гриша почувствовал себя заправским разведчиком на встрече с резидентом. Что было в конверте, Гриша не знал. Такие конверты незаметно вскрыть было невозможно. Делались они не из бумаги, а из сверхпрочного тканого материала, который использовали только для транспортировки диппочты. В огне такие конверты не горели, в воде не промокали, закрывались специальной водонепроницаемой застежкой и могли пролежать в земле, в реке или на дне озера много лет.

Собственно, ради этих конвертов Гриша и встречался с Генсеком. Он получал их от американцев, лично от Гольдберга, и передавал лично в руки Генсеку, усыпив перед этим бдительность персональной высотной охраны в лице Коли Боброва. Нужные моменты Гриша вычислял интуитивно, и ни разу не попался. Хотя, конечно, Коля был стреляным воробьем и вполне мог ему просто подыгрывать. В высотном управлении Генштаба откровенного идиота держать не стали бы. Тем не менее, первое время Гриша сильно волновался. И никак не мог взять в толк: зачем он вообще стал «курьером». Генсек ведь даже не настаивал особо. Ну, вроде как попросил. Гриша и согласился. И только спустя месяц сообразил, в какой он угодил серьезный переплет. Ведь одним только прикосновением к гостайне он сразу отсек себе все пути к возможному отступлению…

В этот раз Генсек был явно чем-то расстроен и меланхолично смотрел по сторонам. Багровое солнце опускалось за верхушки старых кленов, Генсек хмурил свои знаменитые на весь мир брови, а его любимая светлая панама – подарок Эрнесто Гевары – валялась забытая на полу беседки. Периоды плохого настроения повторялись у него все чаще. Гриша уже научился определять их без труда.

– Прогуляемся? – Генсек и покосился на тропинку, по которой ушел Коля Бобров. Беляков непроизвольно обернулся, но Колю Боброва не разглядел. Видимо, тот залег в кустах где-то неподалеку. Соблюдая все правила маскировки.

– Конечно. Почему бы нет… А можно мне задать один личный вопрос?

– Валяй, – разрешил Генсек.

– Анекдоты эти… ну, которые… – Гриша с трудом преодолевал смущение. – Вы про них знаете вообще?

Генсек некоторое время шел молча, думая о чем-то своем. Чувствовалось, что сегодня прогулка дается ему тяжелей, чем обычно.

– Про меня что ли анекдоты? Да у меня, поди самая большая коллекция набралась.

– И вам не противно? – удивился Гриша.

– А чего? – Генсек вскинул брови. – Некоторые очень смешные. Талантливые есть бойцы у Андропова…

– Их что, специально сочиняют? – еще больше удивился Гриша.

– А где же, по-твоему, они берутся? Или ты думал, что это устное народное творчество? – Генсек скептически оглядел Белякова. – Устал я сегодня, Григорий. Нездоровится мне. Давай-ка присядем, дадим старику отдышаться…

Генсек с кряхтеньем пристроился на трухлявом стволе поваленной березы.

– Хочешь, я расскажу тебе свой любимый анекдот про меня?

Гриша рассеянно кивнул.

– На заседании Политбюро дело было, – важно начал Генсек. – Достаю я, значит, из кармана пиджака бумажку и читаю: уважаемые товарищи, пора, наконец, поставить в повестку дня вопрос о старческом маразме. С этим, товарищи, явлением нужно что-то решать. Дело, товарищи, зашло слишком далеко. Вот вчера, например, на похоронах товарища Косыгина… Оглядываю притихших членов политбюро и удивляюсь: что-то я не вижу сегодня товарища Косыгина… Так вот, вчера, на его похоронах, когда заиграла музыка, только я один догадался пригласить даму на танец…

Гриша выдавил из себя натужную улыбку.

– Разве не смешно? – живо поинтересовался Генсек.

– Смешно. Только как-то… не знаю… Даже пугает немного…

– Весь юмор, Гриша, в том и состоит, что иногда в анекдотах реальные случаи встречаются. А порой в таких анекдотах и государственные секреты разглашаются. Вот с этим нездоровым явлением, в смысле, с разглашением государственных тайн, мы должны бороться. Ну а если перевирают, то пусть. Помню, случай был с Громыко. Он убедил Политбюро помочь революционному правительству африканской республики Буратиния. Иди Южной Замбурании? В общем, не помню, какой точно республике, да и не важно это. Важно, что отправили мы туда два парохода с гуманитарной помощью африканским товарищам. Загрузили их по полному списку: гаубичной артиллерией, установками залпового огня, автоматами Калашникова, минами противопехотными. А эти, понимаешь, коммунисты оружие расхватали – и в лес. Мы вместо денег получили кукиш, а Громыко отхватил себе государственную награду этой самой республики – золотое кольцо в нос… Так он отказался, понимаешь, приезжать на вручение. И чего, спрашивается, отказался? Ну а позже, когда анекдот пошел в народ, всю славу мне приписали. Вроде как я эту награду должен был получать. А мне она на кой, если подумать? У меня своих уже вешать некуда… Или вот еще случай был…

Гриша замялся.

– Леонид Ильич, мне пора на базу…

– Ну, если пора, тогда конечно. Военная дисциплина, разве ж я не понимаю? Сам служил. А про тот, другой случай я тебе в следующий раз… ага… Доскажу… Только напомни. Я ж теперь без бумажки, сиськи-масиськи, дверь гостям забываю открыть…

Генсек бросил на Гришу хитрый взгляд из-под клочковатых бровей и жизнерадостно расхохотался. Настроение у него уже явно улучшилось…

* * *

Беляков выждал, когда все покупатели в гарнизонном магазине разойдутся, прикрыл дверь, сделал глубокий вдох, поправил пилотку и бочком придвинулся к прилавку. Анжела шевелила губами, перебрасывая костяшки на счетах, и ничего, казалось, вокруг не замечала. Тогда Беляков сделала еще шаг вперед.

– Гри-и-ишенька, ми-и-илый! – Анжела растянула губы в фальшивой улыбке и кокетливо поправила белый беретик. – Почему не заходи-и-ил так до-о-олго, проти-и-ивный?

С некоторых пор в каждом ее движении и в каждом слове Гриша стал замечать фальшь, как в игре актера-любителя из жэковского театра.

– Да вот, только что сменился в карауле, – пробормотал он.

– Гриша, не ври мне!

Беляков непроизвольно напрягся. Эти же слова, и даже с похожей интонацией часто говорила его мама. Не самая, в общем, приятная ассоциация…

Анжела внимательно посмотрела на Белякова снизу вверх, улыбнулась уже мягче и лениво потянулась за прилавком, как сытая кошка.

– Я так соску-у-училась!

Беляков оглянулся на дверь.

– Через подсобку успеешь выскочить, – деловито пояснила Анжела. – Да и с каких пор мы стали такими пугливыми, а?

Анжела обогнула прилавок, одной ладошкой прикрыла Грише рот, а вторую запустила ему в брюки. Гриша вздрогнул. Волна приятной теплоты мгновенно поднялась от живота и ударила в голову.

– Пойдем, милый, – жарко зашептала ему на ухо Анжела.

Гриша послушно побрел за ней в подсобку, протискиваясь за полку, где лежали коробки с тушенкой и мешки с мукой, накрытые картоном. От губ Анжелы пахло клубникой, и у Гриши от этого любимого с детства запаха сразу закружилась голова. Даже если бы он попытался сопротивляться, руки бы уже не послушались. Они с треском расстегивали пуговицы на халате, освобождая из тесного плена грудь Анжелы – мягкую, теплую, шелковистую на ощупь. Анжела опрокинулась на мешок с мукой, крепко обхватив Гришу двумя ногами.

– Давай, милый, давай…

После первых неловких движений Гриша приноровился, нашел нужный угол наклона и сразу же увеличил темп. Теперь в голове у него не осталось ни единой мысли, словно весь он превратился в движение. И только перед самым взрывом откуда-то из глубины сознания всплыл тревожный сигнал: «Что же ты, гад, делаешь?», но и этот сигнал был почти неразличим, как послание из далекой галактики…

– Тебе продуктов никаких не нужно? – поинтересовалась Анжела, когда уже отдышалась и одернула сбившуюся на бок юбку.

– Обойдусь…

– Милый, надо кушать, а то ты совсем исхудал. Кожа да кости…

На долгую секунду Анжела прильнула к нему всем своим податливым телом и звонко чмокнула в щеку.

– Какой ты колючий сегодня. Как ежик. Вся исцарапалась об тебя…

Беляков автоматически провел ладонью по своей щеке. В караульном помещении чисто побриться не получилось, и к вечеру опять стала пробиваться клочковатая щетина.

– У тебя водка есть? – как бы невзначай поинтересовался он.

– Водка? – Анжела ненадолго задумалась. – Кажется, перед праздником я спрятала парочку «мерзавчиков». А что, очень нужно?

– Еще как, – честно признался Гриша.

– Тогда забирай, – великодушно согласилась Анжела.

Один стограммовый «мерзавчик» Беляков приговорил сразу. Не отходя от дверей подсобки. Пустой желудок встретил обжигающую жидкость глухим бурчанием. Зато в голове сразу разошлись тучки, и выглянуло долгожданное солнышко. А еще ему хотелось упасть на койку и просто выспаться. И не думать о том, что приходил к Анжеле не за коротким удовольствием в подсобке. Он хотел сказать, что у нее есть муж, а у него – другая женщина, на которой он скоро женится. Но опять проявил малодушие. Не смог произнести простые слова. И что делать теперь? Раньше и Анжела была хотя бы осторожнее, а теперь совсем страх потеряла. По части уже поползли откровенные смешки. Над Куклей и так две недели весь полк потешался после той драки в ресторане. А когда Кукля узнает, что его жена развлекается в подсобке с тем самым Беляковым, то последствия вообще будет трудно предсказать…

В общаге Гришу покинули последние силы, и он почти рухнул на свою кровать.

Путинцев оторвал голову от подушки и отбросил потрепанный сборник уставов.

– А, это ты… Привет…

– Витя, ты не заболел? – удивился Беляков.

– Не обращай внимания. Тут Железный Феликс пять минут назад пробегал по коридору. Вдруг, думаю, заметит, что я даром время не теряю…

– Даром время терять нельзя, – согласился Гриша и выудил из кармана второй «мерзавчик». – Ты как?

– Резко отрицательно. И тебе не советую. – Путинцев принюхался. – По-моему, ты сегодня уже принял. Не дай бог, комполка увидит…

– Как знаешь, как знаешь, – пробормотал Беляков и прикончил вторую бутылочку в два глотка. – Было бы предложено…

Путинцев покопался в тумбочке и протянул Грише яблоко.

– На, закуси хотя бы.

Гриша принял яблоко с благодарностью, но съесть его так и не смог. То ли оно было не слишком сочным, то ли сам он слишком устал. В голове у Белякова уже начинали кружиться яркие огни праздничной карусели, что было верным признаком подступающей тошноты. В профилактических целях Гриша уткнулся лицом в подушку и почти мгновенно отключился. А когда проснулся, было уже утро. Он посмотрел на себя в зеркало, решил, что на политзанятия, пожалуй, не пойдет, и опять провалился в сон.

Как ни странно, с медкомиссией затруднений не возникло. А когда Беляков прошел через все линии охраны Объекта и оказался на Стартовом уровне, то был уже полностью в рабочей форме. Никаких неуставных эмоций…

– «Башня», я – «Семнадцатый». Разрешите взлет.

– «Башня» – «Семнадцатому». Взлет разрешаю!

Генераторы взвыли. Все, как обычно. Вот только взлетать Гриша решил на этот раз без автопилота. Решил, что хватит с него автоматики. Хотя бы раз попробовать, а там будь что будет…

Прежде чем Гриша ощутил свежий порыв ветра, прошла, как ему показалось, целая вечность. На взлете его крутило так, что чуть не размазало по всему взлетному коридору. Но расчетную траекторию Беляков все же удержал. Почти удержал. Выбросило его километрах в трех от расчетной точки входа. Почти рядом…

Беляков выбрался из сугроба и тщательно отряхнул пальто. Город заметало снегом. Мимо по своим делам спешили люди, кутаясь в длинные шарфы. На Гришу никто не обращал внимания. Только маленькая девочка что-то закричала своей маме, показывая на Гришу пальцем. Мама вжала голову в плечи и быстро увела дочь. Беляков слепил большой снежок и приложил его ко лбу. Лицо горело. Без автопилота ощущения от Высоты оказались другими. Вроде отличия небольшие. Но все контуры, если приглядеться внимательней, стали менее четкими. И снег какой-то более прозрачный, что ли…

Из-за обильного снега, кстати, и таксист на стоянке согласился отвезти Белякова в общежитие далеко не сразу. И еще несколько раз недоверчиво уточнял: а точно ли этот странный клиент заплатит ему два счетчика?

– Заплачу, – твердо пообещал Гриша. Другого выхода у него не осталось. Он уже начинал подмерзать в своем легком пальто, и никак не мог сообразить, в какую же сторону двигаться. Хотя, на самом деле, общежитие было рядом. Таксист домчал до него за пять минут. Гриша отдал два рубля и добавил великодушно:

– Сдачи не надо!

Таксист остался доволен. Гриша, в общем, тоже. В комнате у него была электроплитка, которая помогла согреться.

В этот раз за окном плавали унылые зимние сумерки. Там было то ли раннее утро, то ли поздний вечер. За Васильевским островом из тумана медленно показалась застывшая стрелка Невы. Беляков сдернул с себя шарф и присел на скрипучую кровать. Картинка за окном подернулась легкой дымкой. Но городской пейзаж не исчез. Только еще быстрее замелькали питерские набережные. В последнем отпуске Гриша побывал и в реальном Питере. Остановился, как всегда, у институтского приятеля. По привычке зашел и в бывший свой институт. Там ему не обрадовались. Похлопали, конечно, по плечу, посочувствовали, но как-то очень неискренне. Про возвращение в аспирантуру никто даже не вспоминал. Впрочем, Гриша и сам понял, что дороги назад уже нет. И Питера, который он любил студентом, тоже нет. И если даже занесет его судьба еще раз в славный город Ленинград, то нужно будет ограничиться прогулками по улицам и музеям…

Пол под ногами качнулся. Беляков резво вскочил с кровати, уперся плечом в стену и тут только заметил, что шкаф начал оплывать по углам. Сквозь полупрозрачные дверцы уже видна была одежда. Он сфокусировал взгляд, и шкаф опять приобрел прежнюю твердую форму. Правда, стал при этом чуть ниже. Но на такие мелочи Грише было уже наплевать. Все равно его эксперимент можно было считать удачным. На ручном управлении он чувствовал себя намного увереннее и даже немного свободнее. Да и Гольдберга заодно заставил поволноваться. Тот появился встрепанный, с каким-то слегка перекошенным лицом.

– Гриша, где вы были? – Гольдберг явно пропустил момент, когда Гриша поднялся на Высоту.

– Заблудился на взлете. А что такое? – ехидно поинтересовался Беляков, неспешно вынимая из тумбочки серый конверт. – Вы куда-то торопитесь?

– Эх, Гриша, Гриша… – При виде конверта Гольдберг сразу повеселел. – Неужели, Гриша, вы не испытываете ко мне ни капельки добрых чувств? Или таки вы антисемит?

– Только вот этого не надо! – отрезал Беляков. – Ваша национальность, Роберт, меня интересует в последнюю очередь. Я – интернационалист. Просто меня раздражает ваша привычка постоянно врать…

– Вы опять про старое, Гриша…

– Да, я все о том же, – согласился Беляков. – Я все еще уверен, что водить меня за нос не было никакой необходимости. Обо всем нужно было говорить прямо. И тогда мне не пришлось бы тогда разыгрывать этот дурацкий карнавал с участием полкового особиста.

– Разве тот капитан из КГБ вас все еще беспокоит, Гриша?

Беляков промолчал. Терещенко действительно исчез из его жизни незаметно и без всяких последствий. Бах – и нет Терещенко. Даже странно. Поговаривали, что его перевели в другую часть, но даже если так, то этот перевод все равно был каким-то подозрительно поспешным. А новый особист, прибывший в полк на смену Терещенко, делал вид, что Гришу вообще не замечает.

– Таки да или таки нет? – продолжал допытываться Гольдберг. – Может, я не все знаю?

– Все вы прекрасно знаете, – пробормотал Беляков. – Забирайте ваше послание и проваливайте…

Гольдберг возражать не стал. Бережно взял серый конверт и попятился. Правда, перед уходом все же успел подбросить шпильку.

– Кстати, – сказал он, уже стоя в дверях. – Исключительно хороший и последний на сегодняшний день совет: не увлекайтесь русской водкой. Такое хобби, Гриша, очень вредит и здоровью, и карьере…

Вернулся Гольдберг через час. И опять был предельно краток. Передал Белякову очередной конверт, внимательно проследил, как тот сунул его в специальный внутренний карман и глубокомысленно поднял к потолку палец.

– Мой вам совет, Гриша…

– Вы же обещали, что предыдущий совет будет последним, – перебил его Беляков.

– Тогда считайте, что это самый последний из последних на сегодняшний день советов. Если вам очень интересно, что там внутри, то попытайтесь об этом не думать. Берите пример с меня. Взял, принес, передал. И никаких вопросов. Вы же понимаете, о чем я?

– Понимаю…

Гольдберг покачал головой и направился в конец коридора, где он обычно спускался вниз по пожарной лестнице. Но на улице он так и не появился. Гриша специально прождал у окна в коридоре почти полчаса. Гольдберг исчез. Причем, где-то в общежитии. Точность, с какой американцы работали на Высоте, не могла не впечатлять. Советские высотные машины такую точность пока не обеспечивали. Даже на «Стратосферах», которые только в прошлом году начали поступать на вооружение, Гриша не рискнул бы подняться на Высоту в непосредственной близости от здания. А тем более не рискнул бы задать координаты точки входа внутри массивного объекта. Малейший сбой – и окажешься вмурованным в капитальную стену.

Впрочем, технологическое отставание от американцев Гриша, как и другие пилоты-высотники стран Варшавского блока, считал лишь временным явлением. Неужели в компании «Локхид Аэроспейс» работали лучшие инженеры, чем в советском НПО «Энергия»? Нет, конечно. Просто американцы продвинулись вперед в одном направлении, а наши в другом. «Стратосферы», которые американцы прозвали «Черной молнией», были куда как мощнее всех американских машин. И защита у «Стратосфер» надежней, и полетный ресурс больше, и взлетали они почти на десять процентов быстрее лучших американских высотных аппаратов класса «Челленджер». К тому же, как поговаривали техники в части, НПО «Энергия» уже приступило к испытанию опытных образцов еще более мощной машины класса «Космос», которая вообще была рассчитан на двух пилотов. Так что еще посмотрим, кто останется на обочине…

Конверт Беляков спрятал сначала в тумбочку, но после некоторого раздумья перепрятал в шкаф – под стопку белья. Потом вспомнил, что его мама самые ценные вещи в доме тоже прятала под стопкой постельного белья. Пока ей соседка не рассказала, что все квартирные воры первым делом ищут деньги и сберкнижки именно в бельевых шкафах. Вывод: если хочешь что-то надежно спрятать, то положи это на самое видное место. Гриша – после короткого раздумья – бросил конверт на кровать. А потом еще пару часов нервно измерял шагами комнату. Коля Бобров не подавал о себе никаких известий. Такого с ним еще ни разу не случалось. И когда снизу все же прилетел в стекло камешек, Грише уже хотелось кинуть сверху в Колю Боброва чем-нибудь тяжелым. Но он сдержался…

В этот раз знакомая беседка оказалась в типичной для средней полосы березовой роще. Никакой речки, никакого пруда, как ни странно. И Генсек выглядел даже хуже, чем в прошлый раз. Правда, крепился он изо всех сил и даже остроумно шутил по поводу своего здоровья.

– Недавно еще один анекдот появился. Не слышал еще? – поинтересовался Генсек. – Политбюро ЦК КПСС и Совет Министров с прискорбием сообщили, что после долгой и продолжительной болезни, не приходя в сознание, вернулся к работе Леонид Ильич Брежнев…

На лице Коля Бобров застыла каменная маска. В этот раз он не отходил от Генсека ни на шаг. И сразу бросался на помощь. Даже если нужно было подать газету или подлить в стакан «Нарзан». Беляков запаниковал. Если Колю не отвлечь, то обмен конвертами может вообще не состояться…

– Я к чему веду, – продолжал Генсек, словно не замечая Гришиных затруднений. – К тому, что змея укусила себя за хвост. Подтекст в этом тексте чувствуешь? Я ведь и на самом деле большую часть времени провожу здесь. И работаю тоже здесь. Не приходя, так сказать, в сознание. А что мне прикажете делать там, внизу? Лежать целыми днями под капельницей? Но это, сам понимаешь, – большой государственный секрет. А они его разнесли под видом анекдота на весь белый свет. В общем, опростоволосились. Вчера Андропов собрал своих сочинителей и лично всех разогнал. Мне Щелоков потом рассказал, как дело было. У него, естественно, не одна группа была, а несколько. Одни сочиняли, другие распространяли, третьи контролировали. Вот они и переругались между собой…

Генсек замолчал, задумавшись.

– Вы устали, Леонид Ильич? – напомнил о себе Коля Бобров. – Вас Виктория Петровна не потеряет?

– Дай же мне с умным человеком поговорить, остолоп! – рассердился Генсек. – Никто меня не потеряет. А потеряют, так сразу разыщут…

Конверт Гриша все же ухитрился передать. Воспользовался моментом, когда Коля отошел на полшага и отвернулся всего на полсекунды, поднимая и отряхивая любимую панаму Генсека. Этого времени Белякову хватило. Он сунуть один конверт под стопку газет и вытащить оттуда другой. Когда Коля Бобров повернулся, сжимая в руках панаму Генсека, довольный Гриша уже делал вид, будто отряхивает штанину. И благодарный взгляд Генсека был ему наградой.

* * *

Короткое северное лето заканчивалось. В такую погоду Белякову даже усилий никаких не требовалось, чтобы заснуть. Стоило ему только повернуться на бок, как глаза закрывались сами собой. Да еще и медсестра регулярно вкатывала в обе ягодицы по пять кубиков, после чего он засыпал еще лучше. За одну прошлую неделю Гриша отоспался как за предыдущие полгода. Палата хоть и была двухместной, но вторая койка оставалась все время свободной. Медсестра заходила нечасто, при этом она всегда держалась вежливо и внимательно. Изредка заглядывал и сам начальник санчасти – майор Егоров. Полковой начмед заканчивал, как оказалось, военно-медицинскую академию в Питере, так что им было о чем поговорить-вспомнить.

Правда, неожиданно стал досаждать новый особист, словно он наверстывал упущенное время. Приходил каждый день. Интересовался всем. В том числе, и техническими моментами. На что Гриша только пожимал в ответ плечами. Почему в его боевой машине не работало реле, которое переводит оборудования в режим автоматического пилотирования? А откуда он знает, как вообще работает это чертово реле? Особист морщился, делал заходы с разных сторон, но так и не смог ничего добиться. Несколько раз он приводил какого-то настырного офицера, который выспрашивал Белякова про мать, про детство, про всех родственников и их болезни. Оживился, узнав, что у троюродного племянника тетки матери был брат, который выбросился с балкона девятого этажа. Это было где-то в конце пятидесятых, в Перми. Точнее вспомнить Гриша не смог. Тем не менее, старлей все тщательно записал: и фамилию этого родственника, и город, где произошло печальное событие. С тех пор он заходить перестал.

Два раза побывал у своего «ведомого» и Кашин. Первый раз, когда Гриша только очнулся после неудачного приземления. Тогда Кашин просидел рядом почти два часа. Смотрел глазами грустного ослика, вздыхал и повторял, как заведенный:

– И как же тебя угораздило, а?

– Не помню, – честно отвечал ему Гриша. – Как взлетал, помню. А потом будто провал. Очнулся уже в санчасти. Может, хоть ты мне расскажешь, как меня вытащили. Ни от кого невозможно ничего добиться!

Но Кашин и сам знал не много. На взлете никто ничего необычного не отметил. Все оборудование работало в штатном режиме. Кашин свое полетное задание выполнил и вернулся в срок. Но когда откинул фонарь, сразу почувствовал какое-то напряжение в ангаре. А когда уже доковылял до медблока и не обнаружил там Гришу, то сразу все понял и бросился назад. В Стартовой зоне уже и сирена выла, и все техники бегали с квадратными глазами. Хорошо еще, что на тот день выпала смена майора Ковалева. Тот быстро всех успокоил. За пару минут и построились, и оборудование обесточили, и дружно подняли вручную защитный экран.

Как Белякова доставали из кабины, Кашин не видел – не смог прорваться через оцепление. Да и техники, которые обслуживали Гришину машину, ничего внятного сказать не смогли. Только и твердили на допросах, что готовили машину к вылету очень тщательно. Никаких неисправностей, мол, не было. Всю машину проверяли несколько раз. Особенно силовую часть. В общем, аварийная посадка лейтенанта Белякова так и осталась загадкой. Железный Феликс был в ярости. Грозился всех уволить в запас…

Побывал у Белякова и майор Ковалев. Присел у Гришиной койки, посмотрел на него долго и пристально, а потом угрюмо поинтересовался:

– Больно было?

– Еще как больно, – признался Гриша. – Как под прессом побывал.

– Так-то вот…

Гриша понимал, что майор пришел к нему не о погоде поболтать, и терпеливо ждал, пока тот сам заговорит о главном.

– А я на Высоте никогда не был, – продолжил майор со вздохом. – Уже тридцать лет, считай, служу, а так и не могу понять: чем она вас так приманивает? Только честно говори, сокол ясный. Меня не обманешь. Не получится.

– А я и не пытаюсь, – смутился Гриша.

– Так чем?

– Свободой…

– Ну конечно, как я сам не догадался!? – Майор фыркнул и покосился на дверь. – А что такое свобода, лейтенант? Это, если помнишь классика, осознанная необходимость. Так что давай договоримся. Ты тут полежишь, подумаешь. И больше не пытайся меня убедить, что не знаешь причину, почему автоматика не сработала. Ты ее и раньше уже отключал. И в этот раз тоже сам отключил.

Беляков почувствовал, что краснеет. Врать Ковалеву он не мог, но и на признание не хватало сил. Он опять почувствовал себя семиклассником, который случайно выбил в школьном коридоре стекло. На Гришу тогда никто и не подумал. Обвинили во всем известного школьного хулигана Сеню Стручаева. Тот сначала запирался, а потом обиделся и махнул рукой. Мол, валите все на меня, ладно. Потом пришел в школу папа Сени, вставил стекло и провел с сыном воспитательную работу при помощи садового шланга. А Гриша так и не смог признаться. Хотя и видел, что наказан был невиновный…

В палату заглянула медсестра. Ковалев поднялся со стула и покачался с пятки на носок.

– В общем, нотаций я тебе читать не собираюсь, лейтенант. Не за тем пришел. В рапорте я напишу какую-нибудь хреновину про ненормативный износ реле главного навигационного блока. Но только при условии, что ты, голубь мой сизокрылый, с сегодняшнего дня все свои эксперименты заканчиваешь.

– Железный Феликс вас съест…

– Переживу, – отмахнулся майор. – А еще одной звездочки мне и так не дождаться. Старый я стал…

Через неделю Белякова выписали. Но от полетов на всякий случай отстранили. Комполка никак не хотел верить в эту историю про отказ оборудования. Слишком давно он служил с Ковалевым, к тому же и сам всю высотную технику чувствовал селезенкой. Но Ковалев стоял намертво. И даже после многочисленных «бесед» с Железным Феликсом ни в чем не признался. Пришлось комполка отступить. Да и в самом деле: пилот на здоровье не жалуется, машина не пострадала, проверена, к дальнейшим полетам готова, и какой смысл продолжать разбирательство? Ковалев получил очередное взыскание по партийной линии, а дело через месяц спустили на тормозах.

Зато Гришина жизнь после аварии изменилась довольно сильно. За время, пока его не допускали к полетам, он успел жениться. До того бегал к Татьяне почти год, но все никак не мог решиться на предложение руки и сердца, а тут не выдержал. Были у него, конечно, опасения. Уж слишком они разные. Он – бывший аспирант. Она – учетчица с обогатительной фабрики с незаконченным средним. Решающим аргументом стал Вадик – двухлетний сын Татьяны от первого брака. Гриша прикипел к мальчугану всей душой и уже давно относился к нему как к собственному сыну.

Никаких особенных торжеств по поводу своего бракосочетания Беляковы не устраивали. В ЗАГСе по настоятельной просьбе Гриши брак зарегистрировали вне очереди, и в тот же вечер в ресторане «Север» собралась вся немногочисленная родня Татьяны. Из сослуживцев Беляков пригласил на свадьбу только Кашина с супругой, да Путинцева с подругой. Гришину мать решили не беспокоить. Слишком уж дальняя дорога. Договорились, что молодые супруги сами заглянут к ней в гости в первый же совместный отпуск.

Заминка вышла только с жильем. Когда Беляков огорошил зама по тылу своим заявлением на квартиру, тот лишь развел руками. Свободной жилплощади в части на тот момент не имелось. Подполковник пообещал что-нибудь придумать, но тут же добавил: ждать придется полгода как минимум. Так что вроде и женился Гриша, но как бы и не совсем. Он остался жить в офицерском общежитии, а Татьяна коротала вечера в своей маленькой комнатке в старом бараке на окраине Города. Соединялась семья только по выходным. Но Гриша старался не унывать. Татьяна тоже. А когда Белякова через месяц допустили к полетам, то жизнь вообще наладилась.

И первым хорошую весть принес именно Ковалев. В тот вечер майор зашел в гости неожиданно, когда Беляков сменился в карауле и уже собрался спать. Ковалев плотно прикрыл за собой дверь и внимательно оглядел Гришину комнату.

– Привет, сокол ясный. Где сосед?

– Здрас-сьте, – удивленно поздоровался Гриша и стал суетливо собирать разбросанные по комнате вещи. – В карауле сосед. А что?

– Ничего. Так просто спросил. Новости у меня. Как обычно, одна хорошая, а вторая – сам понимаешь…

– А мне плохие новости не нужны. Я от них ночью засыпаю плохо.

Ковалев хохотнул.

– И как такого пугливого в летчики-то взяли?

– Сам удивляюсь. Из нашей деревни всех пацанов в танкисты забирали, а меня вот – в летчики.

– Ну, ты вот что, летчик-налетчик… – Лицо у майора стало серьезным. – Слушай меня в оба уха. Дважды повторять не стану. Первая новость, что с завтрашнего дня тебя допускают к полетам.

Гриша облегченно вздохнул.

– А я думал уже все – отлетался. Спасибо вам!

– Благодарности принимаю после трех, каждый второй понедельник месяца. Мое условие еще помнишь?

– Помню. Никакой самодеятельности. Честное пионерское!

– Так-то, сокол ясный. Так сосед, говоришь, в карауле? Это хорошо. Никто не помешает. Но и ты не перебивай вопросами. Я и сам собьюсь, когда надо будет…

Первое серьезное ЧП в полку запомнилось Ковалеву прочно и навсегда. Было это 17 января 1954 года. Всего два месяца отработал Ковалев механиком третьей эскадрильи, когда погиб самый опытный пилот-высотник Андрей Чижов. Когда Чижова доставали из боевой машины, на него, говорят, даже страшно было смотреть. По сути, от него остался скелет, обтянутый кожей. А буквально через месяц произошло еще одно ЧП. И опять аварийная посадка. И опять погиб один из самых опытных пилотов – Сергей Суровый.

Конечно, пилоты-высотники гибли и раньше. Особенно в конце 20-х, когда молодая Красная Армия только осваивал Высоту, и пилоты летали на машинах из десятислойной фанеры, наспех покрашенной в черный цвет. Первые пилоты-высотники их так и прозвали – «Черный ворон». И по форме эти высотные машины подозрительно напоминали гробы, да и стали они для многих именно гробами. Но в 20-х причины гибели пилотов были вполне объяснимы. Несовершенная техника отказывала часто. Практически любой подъем на Высоту мог закончиться аварийной посадкой. Кто-то погибал, кто-то оставался инвалидом на всю жизнь. И ошибки пилотирования были тогда не редкостью. Но причин гибели Чижова и Сурового понять не мог никто.

Ошибка пилотирования исключалась. Они оба, не смотря на молодость, были настоящими асами. Бывшие летчики-испытатели, Герои Советского Союза. И машины их оказались исправными, Тогда автопилотов еще не существовало, но и вслепую уже не летали, как в 30-х. Перед войной товарищ Сталин осознал всю стратегическую важность высотной авиации, и на разработку новой техники были брошены лучшие конструкторские силы страны. Боевые машины в войсках обновили в течение трех предвоенных лет. И хотя немецкие конструкторы тоже не стояли на месте, но своего подавляющего превосходства на Высоте немцы все же лишились. Как и англичане…

После аварийных посадок Чижова и Сурового весь полк перевернули вверх дном, отработали десятки версий, но ни одна так и не нашла подтверждение. А тут снова ЧП – еще один пилот приземлился с Высоты мертвым. Третий случай за два месяца. Такое замять просто невозможно. Пришлось докладывать Верховному. Тот немного подумал, стукнул кулаком по столу и приказал отменить все полеты на Высоту вплоть до полного выяснения причин. Папахи и партбилеты полетели как во время листопада – сверху вниз. Главком ВВС дожидаться не стал и застрелился сам. Министр обороны тоже, как говорят, примеривался к именному «Браунингу». Но когда на стол Верховного уже лег проект приказа об очередных отставках, удалось выяснить причину гибели пилотов…

– Догадываешься, где собака зарылась? – поинтересовался Ковалев у Гриши. – Сначала никто не верил. Но факты – штука упрямая. Выяснилось, что пилоты сами не захотели возвращаться с Высоты…

– Как это? – Беляков почувствовал холодок, пробежавший от лопаток к пояснице. – Остались на Высоте? Как остались? Где остались? Ничего не понимаю…

– Тебе лучше знать, где они остались, – хмыкнул майор. – Сам-то я ни разу на Высоте не был. И что там происходит – не ведаю. Но с тех пор, как видишь, многое изменилось. В 1954 году на всех машинах установили систему автоматического пилотирования. Чтобы машина приземлялась сама, если вашему брату в голову придут неуставные мысли. И случаи массовой гибели пилотов с тех пор не фиксировались…

– А если автоматика откажет? – живо поинтересовался Гриша и тут же смутился откровенности своего вопроса.

Ковалев в ответ усмехнулся:

– Не откажет. Она надежная. Автопилот – это еще не все. Его, как ты уже знаешь, можно отключить. Пару защитных реле выкрутил – и все дела. С такой задачей и до тебя справлялись разные умники. Не ты первый, не ты последний, кто считал, что запреты для того и пишутся, чтобы их нарушать. Но на этот случай в 56-ом, если не ошибаюсь, на всех высотных машинах установили дублирующую систему автоматической посадки – «Катапульта». Ее без специальных знаний отключить невозможно. Три степени защиты. Контрольное время срабатывания – шестьсот секунд. Если пилот задерживается на Высоте сверх норматива хоть на секунду, эта штука посадит его в аварийном режиме…

Майор некоторое время помолчал, разглядывая пыльную лампочку на потолке.

– Прессует она, конечно, вашего брата по полной программе. Если пилот «катапультируется» два раза подряд с небольшим промежутком во времени, то в лучшем случае отделается инсультом. Отнимутся руки, например. Или ноги. И придется такому бедолаге до самой смерти на инвалидной коляске раскатывать. А после трехкратного «катапультирования» – кома. Насколько я знаю, испытания проводились только один раз, в том же 56-ом. И смертность среди испытателей оказалась на уровне 95 %…

– Я вас понял, товарищ майор.

– Вот и славно. Хорошо, что ты понятливый. И запомни мои слова так, чтобы ни в коем случае… – Ковалев кивнул на фото, которое заметил на тумбочке у кровати. – У тебя теперь и жена молодая есть, и сын. Не рискуй ты больше своим здоровьем, сокол ясный…

Бон вояж. Осень. 2016

Вагон задергался, загромыхал колесными парами и истерично задребезжал пластиком. Поезд набирал ход. От окна сразу потянуло холодом. Вадим перевернулся на другой бок. Не помогло. Сон пропал уже окончательно. Повторяя про себя весь джентльменский набор нецензурной лексики, Вадим медленно спустил ноги на пол и приподнял плотную шторку, стараясь не скрежетать металлическими держателями, чтобы не разбудить Мануэлу, свернувшуюся калачиком на противоположной полке. Сквозь пыльное окно в купе проник желтый конус железнодорожного света, в котором мелькали последние строения какой-то узловой станции. Когда закончились станционные фонари, в купе опять потемнело.

Мануэла спала беспокойно. Но хотя бы спала. А Вадим только проваливался в неглубокую дрему, почти сразу просыпался, а потом не мог заснуть до самого рассвета. Первую ночь он как-то перетерпел. Вторая ночь была уже хуже. А третью иначе как пыткой и назвать нельзя. А впереди ожидалась еще перецепка в Северобайкальске, после которой еще почти сутки пути. И такая перспектива его не радовала. Просунув мокрые от пота ноги в прохладные тапочки, Вадим выглянул в тускло освещенный коридор, плотно прикрыл за собой дверь купе, и оперся на хлипкий поручень. Раздвинул белые полотняные шторы с игривыми волнами, протер ладонью запотевшее окно и прислонился горячим лбом к черному стеклу.

Трансконтинентальный экспресс «Москва-Лена» разрезал мокрую чернильную ночь стремительным брассом. Снаружи в стекло бились тяжелые капли сентябрьского дождя. Там было холодно и сыро. А в вагоне наоборот – светло, тепло и в какой-то степени уютно. Это вам не пассажирско-багажный поезд Одесса-Джанкой, в котором наличие билета не гарантирует даже свободной полки…

– Чё, не спится земляк?

Вадим обернулся. Рядом остановился мужчина с грязным полотенцем на шее. Видимо, сел на последней станции и решил перед сном освежиться. Вадим подвинулся и уступил ему часть окна.

– Перекурим? – предложил попутчик.

– Не курю, – сказал Вадим.

– Бросил?

– И не начинал.

– Что так?

– Здоровье берегу.

Пустой треп Вадима уже начинал раздражать.

– А куда путь-дорогу держишь, земляк?

– Далеко. В Солнечногорск.

– Да, Солнечногорск – это далеко. – согласился попутчик и причмокнул, словно попробовал город на вкус. – А я вот в Северобайкальске схожу. Но в Солнечногорске мне тоже приходилось бывать, ты не думай. Где меня в этой жизни только не мотало – и на всех Северах я побывал, и на всех Югах. Монтажники высшей квалификации везде требуются…

– Слушай, монтажник, – не выдержал Вадим. – Умываться шел? Вот и иди. Пока туалет не заняли.

– Так бы сразу и сказал, а то не курю, не курю!

Разочарованный попутчик удалился и нарочито громко хлопнул тамбурной дверью. Вадим сделан несколько глубоких вдохов-выдохов и ткнул пальцем в свое отражение в стекле. И за что ему такое наказание? Вроде бы никогда не трогал никого, а все равно не удается проскочить мимо этих людей. Обязательно какой-нибудь клещ да прицепится. И не отвалится до тех пор, пока крови не напьется вдоволь…

В купе Вадим сделал еще одну попытку пристроить ноги на короткой полке. Тщательно поправив матрац, взбодрил кулаком подушку, закрыл глаза и попытался оживить в памяти приятные воспоминания. Прошлым летом, например, ему было очень хорошо на скалистом побережье Бискайского залива. Но в этот раз воспоминания о шепоте ночного океана не помогли. Только заныл правый бок. Да еще из соседнего купе стали доноситься характерные звуки: звон стекла о стекло, невнятное бормотание, придушенный женский смех. Вадим покосился на часы. По Омскому времени было уже три часа ночи. По универсальному для всей железной дороги московскому времени уже наступало утро. А для аборигенов, судя по их оживленным разговорам, едва полночь миновала. И от какой точки вести отсчет в этом вагоне – совершенно непонятно. По дороге на Восток как никогда остро чувствуешь относительность времени…

Разбудил Вадима дурманящий запах свежего кофе. Он открыл сначала один глаз и увидел низкое серое небо, нависающее над окном. Мануэла уже умытая и причесанная восседала на своей полке, поджав под себя ноги, обеими руками крепко сжимая стакан с любимым напитком. Второй стакан – для него – ароматно дымился на столике, слегка позвякивая об подстаканник. Рядом лежала развернутая плитка горького шоколада.

– Утро, – сказала Мануэла без всякого выражения.

– Вижу, – сказал Вадим и открыл второй глаз.

С кряхтением переместил центр тяжести на левый бок, одним рывком придал телу вертикальное положение, дотянулся до своего стакана, сделал несколько глотков, встряхнул головой и поинтересовался:

– Откуда кофе?

– От про-вод-ни-цы…

С проводницей Мануэла повздорила в первый же вечер. Ей показалось, что она имеет на Вадима какие-то матримониальные планы. Мол, слишком откровенно смотрит и слишком фривольно улыбается. А когда вагон чуть качнуло, имела неосторожность коснуться ладонью колена Вадима. В этот момент темперамент уроженки Страны Басков взыграл по полной программе. Мануэла с улыбкой накрутила на кулак волосы потенциальной соперницы, а потом на ломаном русском обрисовала сопернице всю бесперспективность любых взаимоотношений со своим бойфрендом.

Проводница при первой же возможности ретировалась в сторону своего купе, нео вскоре, правда, вернулась. И уже не одна. А в сопровождении бригадира состава и скучающего сотрудника транспортной милиции.

– Галя, спокойно, не нервничай, Галя, – придерживал ее за локоть бригадир.

– Вот она, вот! – Проводницу трясло от обиды. – Пока не арестуете, я отказываюсь работать! Это что же получается, люди дорогие? Теперь каждая, понимаешь, курица может человека за волосы таскать, да еще и обзываться при этом?

Мануэла сохраняла ледяное спокойствие. Она даже головы не повернула на шум. Спокоен был и Вадим. Свидетелей конфликта нет. И все правонарушение тянуло, по его расчетам, максимум на сто евро.

– Боря, утихомирь своего работника, – попросил милиционер, обращаясь к бригадиру. – Галя, да замолчи же ты, наконец. Работать мешаешь! Предъявим документы, граждане пассажиры.

Вадим с Мануэлой переглянулись и дружно залопотали по-испански.

– Не понял? – опешил страж порядка. – Галя, это у тебя иностранцы?

– Какие там иностранцы. Засранцы они, а не иностранцы. Прикидываются, – отмахнулась проводница, но на всякий случай притихла, пока озадаченный милиционер с помощью жестов и английского в рамках школьной программы пытался выяснить гражданство двух пассажиров.

– О, е-е-е, – быстро закивал Вадим, переходя с испанского на английский. – Грис, спэниш…

Милиционер несколько раз внимательно пролистал паспорта. Действительно, иностранцы – Мануэла Сороа и Вадис Костакис. Она – гражданка Испании. Он – гражданин Греции. Визы на первый взгляд были в порядке. Но Галя продолжала настаивать, что «эта вот гражданка» основательно испортила ей прическу, обзываясь при этом нецензурно. Иностранка нервно лопотала по-испански. Что именно она пыталась сказать, русский милиционер понять никак не мог, но в том, что испанка может хорошо владеть русской нецензурной лексикой, он все же усомнился.

– Галя, ты ничего не попутала? – Сняв фуражку, милиционер вытер лоб рукавом форменной рубашки. – Смотри, доведешь ты нас до международного конфликта.

– Чего это я попутала? Говорю же, вцепилась в меня, как макака в банан, и давай головой об дверь прикладывать. Вот, смотри, у меня царапина осталась посреди лба!

Бригадир озадаченно переводил взгляд с одной женщина на другую и только покрякивал:

– Во, блин, дела!

Впрочем, как Вадим и предполагал, все закончилось миром. Бригадиру, отведенному в сторонку, жестами было предложено за урегулирование конфликта сто евро. Бригадир воспринял предложение более чем благосклонно. Проводницу Галю, чтобы тоже не таила обиды, Вадим отблагодарил отдельно – двадцаткой. А когда все разошлись, Мануэле доходчиво объяснил, что в общественных местах силовыми методами проблемы не решают. Она все поняла правильно, и уже к вечеру две женщины нашли общий язык. С тех пор в вагоне был мир. А когда Вадим добавил Гале еще одну купюру в двадцать евро, та в благодарность всю дорогу никого к ним в купе не подселяла. А теперь и хороший кофе для своих иностранных пассажиров где-то ухитрилась раздобыть.

Вадим сделал еще один большой глоток и зажмурился, смакуя вкус зерен венской обжарки. Мануэла подперла кулачком подбородок и с задумчивым любопытством смотрела в пыльное окно, где в серой дымке был русский пейзаж. Он не менялся уже вторые сутки. За окном величественно проплывали одинаково бескрайние степи, мелькали редкие шеренги деревьев, россыпи кустарников, бетонные и деревянные заборы, мусорные кучи и умершие своей смертью дома.

– О чем задумалась, красавица? – улыбнулся Вадим. – Я же тебя предупреждал. Поменьше смотри в окно. Если два дня непрерывно смотреть на русские поля и перелески, такая экзистенциальная тоска закрутит, что мало не покажется…

– Говори медленно. Я не понимаю…

– Извини. Хочешь, я расскажу тебе русскую народную сказку. Про сестрицу Аленушку и братца ее Иванушку. Или про лису и медведя.

– Не надо. Потом. Расскажи не сказка, а про жизнь. Про мама и папа.

Еще полгода назад она не понимала по-русски ни слова. Теперь даже говорила довольно сносно. И просила Вадима разговаривать с ней только по-русски. Впрочем, Вадим и не возражал. Если уж решила Мануэла обрусеть, то обрусеет. Упорства баскской аристократке было не занимать…

– Про жизнь мне не очень интересно. Что я могу о жизни рассказать? Я о ней и не знаю ничего. О себе разве что рассказать? Да и то нечего. Родился. Вырос, как видишь. Выучился в университете. Потом работал. Как все…

– Нет, не как все. Каждый своя жизнь. Мы сейчас едем смотреть твой Родина. Это интерес.

– Да уж, интерес! – Вадим хмыкнул, поправил скатерть и непроизвольно покосился в окно. – Ничего интересного там нет, на моей Родине. Ты даже не представляешь, какая это дыра… Ладно, птичка моя, давай-ка не будем грустить раньше времени, а просто в ресторан сходим. Еда – это лучший способ разогнать дорожную тоску…

Но вагон-ресторан оказался закрыт. Вадиму удалось найти только полусонного официанта, сосредоточенно пускающего сигаретный дым в потолок тамбура. Он и сообщил, что повар только недавно заснул, поэтому раньше обеда не проснется.

– У нас нефтяники почти до утра гуляли, – добродушно рассказал официант. – Обслужить-то я вас могу, но сразу предупреждаю, что из горячего – только шницель.

Вадим взглянул на Мануэлу и согласно кивнул. Пусть будет шницель. Себе он попросил чай, пакетик чипсов, плавленый сырок и булочку, которая оказалась весьма черствой. Зато в ресторане в этот утренний час было пусто, и никто не лез под руку с идиотскими вопросами.

Мануэла поковыряла вилкой клейкий рис и подняла грустный взгляд на Вадима.

– Ты меня любить?

Глаза у нее черные, пронзительные. И смотрит, как очередью стреляет…

– Почему молчал? – Мануэла нахмурила густые южные брови.

– Я обдумывал твой вопрос, – отозвался Вадим. – Конечно, я тебя люблю. И не вижу никакого повода для сомнений.

– Я совсем не похоже на русская девушка?

Мануэла улыбнулась. Она не умела долго хмуриться.

– Русские девушки тоже разными бывают, – философски заметил Вадим. – Просто мне не стоило тащить тебя в такую даль. Улетела бы спокойно в свою Барселону. Там красиво и тепло. Там у тебя есть работа, клиенты. А я бы через пару недель к тебе прилетел.

– Без тебя никуда не уеду. – Мануэла от волнения перешла на испанский. – Мы вернемся в Барселону вдвоем. Я не могу оставить тебя здесь одного даже на сутки. Я очень боюсь. Вокруг тебя происходит что-то странное. Я ничего не понимаю, и это меня пугает. Мне не нравится в вашей России. Мне не нравятся люди, с которыми ты встречаешься. Единственный раз я оставила тебя на неделю. И что? Когда вернулась, то нашла тебя уже в больнице с переломанными ребрами и разбитым носом. Вот скажи: это нормально?

Вадим в ответ пожал плечами. Его предупреждали. Он не послушался и получил по заслугам. Столкнулся со стайкой пацанов, которая расположилась у подъезда, прихлебывая дешевое пиво из пятилитрового «снаряда». Сначала, как водится, они попросили закурить. А там слово за слово и пошло-поехало. Как его повалили на грязный снег, Вадим еще помнил. Помнил, что старался прикрывать лицо. А дальше полная темнота. Обрыв пленки. Хорошо еще соседи услышали шум и спугнули шакалят. И хорошо, что вовремя вызвали «скорую». В результате Вадим отделался только месяцем на больничной койке. Могло быть хуже…

– Я знала, что у вас большая страна, – грустно сказала Мануэла. – Но даже представить себе не могла, насколько она большая…

* * *

В Солнечногорск состав прибыл с опозданием. Стоянку, которая и так-то не превышала пяти минут, сократили до минимума. Вадим с Мануэлой успели только спрыгнуть на узкий перрон, засыпанный крупным щебнем, а багаж пришлось снимать уже на ходу.

– Неужели доехали? – удивился Вадим. Набрал полную грудь воздуха, перемешанного с запахами нефти и разогретого металла, он огляделся. Там, где перрон заканчивался тусклым фонарем, начинал клубиться вечерний туман. Путь к вокзалу перекрывал длинный товарняк. Будь Вадим один, он выбрал бы самую короткую дорогу и спокойно нырнул под грязную цистерну, как это сделали другие пассажиры. Но с Мануэлой придется идти к старому виадуку, который уже с трудом угадывался в осенних сумерках.

– Где мы? – немного испуганно спросила Мануэла.

– Дома, – пояснил Вадим. – Это Четвертая дистанция пути. И только не спрашивай меня, что это значит. Я и сам не знаю. Помню только, что сразу за поворотом начинается территория Комбината. А до города отсюда еще километров десять. Его построили с другой стороны от месторождения. А когда железку тянули, то довели ее только до ворот Комбината. Дальше, говорят, рельсов не хватило.

– Я плохо тебя понимаю, – растерялась Мануэла. – Слишком быстро…

– Извини, я тебе потом все объясню, – перешел Вадим на испанский. – В двух словах трудно рассказать обо всех нелепостях российской жизни. Если что-то покажется тебе странным или нелогичным, просто не обращай внимания. Никакой логики здесь нет. И не было никогда, к сожалению…

Завибрировал мобильник. Вадима отпустил сумки и потянулся к карману. Но телефон ухитрился как-то проскользнуть между пальцами и шлепнулся клавиатурой в грязь. Вадим наспех вытер его об траву и брезгливо поднес к уху.

– Да, – буркнул он недовольным голосом и сразу переменился в лице. – Ой, прости, мам… Нет, нет, у нас все нормально. Да точно тебе говорю: все нормально. Я уже собирался сам тебя набрать. Мы всего пару минут назад сошли с поезда… Мануэла? Конечно, у нее тоже все в порядке. Мам, ты что, мне не веришь? Говорю же, все нормально. Ну, конечно, я передам тетке Нине привет. Все, все, мам, пока. Все, говорю, пока!

Мануэла замерла, обхватив себя руками и затравленно озираясь по сторонам.

– Похоже, нам туда, – Вадим показал на далекий путепровод и подобрал сумки.

Впрочем, дорога к путепроводу оказалась короче, чем предполагал Вадим. Да и на привокзальном «пятачке» он без труда сговорился с таксистом. Запросы у местных «бомбил» оказались более чем скромными. Так что через полчаса разбитая «десятка» уже петляла по памятным Вадиму закоулкам.

– 3-я Молодежная, 15, – напомнил он.

– Будь спок, командир. Не подведу! – Таксист обернулся, блеснув желтым металлом улыбки. – Доставим по наивысшему разряду. В гости к нам или как?

– Или как… – Вадим нахмурился. – Комбинат-то жив еще?

– Да жив, что ему сделается, – привычно заворчал таксист. – Вот только в прошлом году опять пришли новые хозяева. Из какого-то Росцветмета. И первым делом стали опять народ сокращать. Слово какое-то мудреное под это дело подвели – оптимизация. Совсем, блин, озверели олигархи. Сами с жиру бесятся, уже и не знают, как свои миллионы смешнее истратить, а рабочему человеку и податься некуда…

Вадим нащупал локоть Мануэлы и ободряюще накрыл его своей ладонью. Он понимал, какое впечатление может произвести на неподготовленного человека неосвещенная улица, с двух сторон придавленная темными строениями. Чтобы не испугаться, здесь нужно родиться, как минимум…

– Приехали… – Таксист скептически кивнул на темные провалы окон. – Я могу подождать. Не похоже, что здесь кто-то еще живет…

– Спасибо, нас ждать не нужно, – сказал Вадим. Свой барак он узнал сразу. Даже не глядя на табличку с номером. По едва уловимым чертам, которые всегда выделяли его среди соседей-близнецов. Хотя за прошедшие тридцать лет дом почти до окон врос в землю, но многое осталось здесь прежним. Даже запах узнаваемый – пряный, травяной, с еле уловимой горчинкой…

Шум отъезжающего автомобиля разбудил пса. Выскочив из темной ловушки палисадника, он со звонким лаем бросился на защиту родной калитки. Почти сразу приоткрылась дверь в торце длинного барака.

– Это кого там принесло в такую поздноту? А ну-ка, идите куда шли, а то милицию счас вызову!

– Это мы, теть Нин, – крикнул в ответ Вадим. – Не пугайся.

– Кто – мы? Много вас тут ходит, племянничков!

– Теть Нин, да я это – Вадим Беляков. Пусти погреться!

– Вадик, деточка, господи ты боже ж мой! – пожилая женщина всплеснула руками, заохала и грузно засеменила к калитке. – Сейчас, сейчас, погодь, деточка, я только Шарнира в будке запру. А ведь посылала мне Татьяна телеграмму, я и забыла вовсе, что ты приехать собирался. Старая совсем стала, дурная. Ну, не топчитесь на пороге, в дом заходьте!

Первые полчаса, как полагается в таких случаях, ушли на охи, ахи, родственные обнимания с поцелуями и причитания с расспросами. Тетка сильно постарела, но осталась такой же жизнерадостной. Носилась по комнате ураганом, пытаясь найти лучшее место для дорогих гостей.

– Ой, чего ж это я, вы же голодные, – охала она. – А у меня как раз картошечка подоспела.

Вадим даже не успел ничего сообразить, как стол был уже накрыт. Из общей кухни была доставлена кастрюлька с рассыпчатой вареной картошкой, сдобренной маслом и обильно присыпанной душистым укропом. Рядом появились огурчики, помидорчики, капусту, грибы. А завершающим штрихом тетка водрузила на стол початую бутылку водки.

– За приезд, – подмигнула она Вадиму. – По русскому обычаю. Я-то уж не можу компанию поддержать, а вам в самый раз будет. С устатку…

– Теть Нин, – смутился Вадим. – Водку-то откуда взяла?

– У соседки заняла. Она эту гадость для компрессов припасает. Ну, ничего, завтра куплю – отдам. Да ты ее помнить должен – соседку мою, Марью Сергевну, которая учительницей работала в школе. Она да еще Степанида – вот и все мои соседи теперь. Остальные разбежались кто куда. А мы так и кукуем здеся. Втроем на десять комнат. Почитай, уж лет пять. Кто в город подался, а кто и на Большую Землю. Сейчас покупателя на такие хоромы не найдешь, так они позакрывали свои комнаты и разъехались. Да вы ешьте, деточки мои, ешьте, не стесняйтесь…

Тетка Нина с ловкостью фокусника разложила еще дымящуюся картошку по тарелкам и наполнила две граненые стопки. Глядя на мигом запотевшее стекло, Вадим не стал особо сопротивляться. Опрокинул в себя пятьдесят граммов почти ледяной жидкости, закусил хрустким огурчиком и покосился на Мануэлу.

– Ты не стесняйся меня, деточка, – приободряла ее тетка Нина. – Не смотри, что водка, она почитай как лекарство. Прими – и сразу легче станет. А потом и спать. Хотите, я вас здесь устрою – на диванчике, а сама к соседке уйду. Или могу вас к соседу в комнату определить. Он мне свой ключ доверил, когда уезжал. Присматривай, говорит, Нинок, за моим имуществом. А имущества того, смешно сказать, шкаф и топчан. Правда, широкий топчан. Как раз на двоих будет…

Вадим предпочел топчан. Он отодвинул его подальше от двери и помог тетке застелить доски старыми матрасами. Получилась вполне сносная двуспальная кровать. Пару недель точно выдержит. А на больший срок Вадим и не рассчитывал.

– Теть Нин, а не в этой ли комнате мы когда-то жили?

– Точно тут, – подтвердила тетка. – Тока после вас еще трое хозяев здесь поменялись.

– А комод наш, который в углу стоял, он куда делся? – неожиданно для себя поинтересовался Вадим.

– Да на чердаке, поди. Надо глянуть.

– А другие вещи тоже сохранились?

– Так я, почитай, и не выбрасывала ничего. Как вынесли все на чердак, так я и не заглядывала туда ни разу. А тебе эта рухлядь зачем? – забеспокоилась тетка.

– Да и незачем, вроде, – успокаивающе улыбнулся Вадим. – Так, ностальгия. Тетка оглянулась на Мануэлу. Та уже ни на что не реагировала. Просто стояла, подперев спиной пыльный косяк.

– Вадик, деточка, а жена у тебя и вправду нерусская? Мне когда мать твоя в письме написала, так я ей и не поверила даже. Ну, думаю, опять Татьяна что-то напутала. У нее это обычное дело. Как удумает чего, бывало, так втроем потом не разберешь…

– Как есть – не русская! – Вадим рассмеялся. – Она из Испании, теть Нин.

– То-то я смотрю, все молчит и молчит. По-нашему не понимает?

– Понимает немного. За полгода подучилась. Только с ней нужно помедленней говорить…

На улице заворчала собака. Сначала глухо, вполсилы, а потом все громче и громче. Вадим насторожился. Ему показалось, что под окном кто-то прошел.

– Разбрехался мой Шарнир, – проворчала тетка. – Пойду, успокою кобеляку.

– Подожди, теть Нин, – остановил ее Вадим. – К тебе никто не должен был зайти?

– Ко мне? – удивилась тетка. – Да кого же понесет в такую темень?

Вадим покосился на часы. Стрелки подходили к двенадцати. Как-то неожиданно заныли поломанные ребра.

– Лучше я сам Шарнира успокою, – предложил Вадим. Мануэле он коротко бросил несколько слов по-испански. Она скривилась, но промолчала.

– Теть Нин, ты останься пока с Мануэлой. Только не говори ей ничего.

– Что не говорить? – удивилась тетка.

– Вообще ничего не говори. Если спросит, куда я пошел, скажи, что в уборную, мол. Скоро вернется.

Когда Вадим проходил по длинному коридору, прихватил с собой на всякий случай отломанную ножку стула, давно пылившуюся в углу. У входной двери выключил единственную тусклую лампочку и осторожно выглянул во двор. Где-то вдалеке мелькнула дальним светом фар проезжающая машина. Собака уже молчала, забившись в будку. Оттуда раздавалось только тихое бренчание цепи. Вадим медленно досчитал до десяти и сделал глубокий вдох. Потом еще один. За это время глаза успели привыкнуть к темноте. Пересилив себя, он подошел к калитке. Немного постоял, прислушиваясь к звукам за низкой оградой, проверил запор и заставил себя дважды обойти вокруг барака. Ничего подозрительного не заметил. Только исцарапал лицо сухими ветками боярышника. Следов, которые незваные гости непременно оставили бы на мокрой земле, он тоже не обнаружил, сколько ни светил себе под ноги экраном мобильника.

– Черт! Полный бардак! – тихо выругался Вадим и с раздражением отбросил ножку стула. – Не могло же мне показаться?

* * *

– Спишь? – шепотом спросила Мануэла. – Хочешь знать, как я думаю?

– Ты думаешь, как тебе здесь не нравится, – сонно пробормотал Вадим. – Но я тебя честно предупреждал…

– Нет. Я думаю, как тебе приходят в голову плохие мысли. Я про тебя все чувствую. Расскажи мне о них.

– О ком? – не понял Вадим.

– О мыслях. Ты только что вспоминал своего папа, да?

– Не совсем. – Вадим заложил руку под голову, протяжно зевнул и посмотрел в окно. В открытую форточку вползала полная луна. Значит, поспать не удастся. В полнолуние Мануэлу всегда страдала от бессонницы.

– Ты думаешь как? – не отставала она.

– Я думаю, что уже наступила осень. – Вадим вздохнул. – А если осень, то очень, очень скоро здесь будет зима. А когда наступает зима, то мне иногда кажется, что она уже не закончится никогда. Смотришь в окно, а вокруг только снег. Очень белый. А ты сидишь и смотришь. Вроде бы красиво. А у тебя нет денег. И тебе больше не хочется жить…

– Это страшно…

– Первый раз страшно, да. А потом привыкаешь…

– Когда тебе первый раз не захотелось жить?

– Лет десять назад. Когда просидел без работы несколько месяцев…

Вообще-то увольнение не было для Вадима неожиданностью. Он чувствовал, что рано или поздно именно так и произойдет. Фирма, куда он пристроился экспедитором, медленно загнивала, и в его услугах не нуждалась совершенно. А впереди маячила перспектива расчетов за съемную квартиру. Вадим целыми днями думал только о деньгах. И даже ночью думал, когда ворочался в постели, пытаясь уснуть. В минуты почти полного отчаяния он шел к ближайшему киоску «Роспечати», покупал какую-нибудь газету типа «Ищу работу», а потом с фломастером в руках подолгу изучал все вакансии.

По некоторым телефонам он звонил. Чаще всего на другом конце линии трубку снимала вежливая девушка из агентства по найму. Выслушивала сбивчивую речь Вадима и вежливо просила прислать резюме по факсу. У Вадима не было ни факса, ни резюме. Как не было и малейшего шанса приглянуться рекрутерам. Всем требовались торговые представители или агенты, с хорошими коммуникативными навыками, а угрюмые неврастеники, окончившие факультет иностранных языков и ничего толком не умеющие, не требовались, как ни странно, никому. Пришлось обращаться за помощью к друзьям. Первым отозвался более успешный однокашник Вадима – Коля Бабиков.

– Тебя точно любая работа устроит? – спросил Коля. – Может пожелания или предпочтения какие-то выскажешь?

– Любая, – твердо сказал Вадим. – Кроме оказания интимных услуг и сетевого маркетинга.

Коля немного подумал.

– В компьютерах нормально разбираешься?

– Как чайник, – признался Вадим.

– Это ничего – натаскаешься, – заключил Коля. – Ты умный. Главное в поисках работы что? Держись уверенно, юноша!

Коля дружески хлопнул Вадима по плечу и растворился в вечерних сумерках. Но уже на следующий день Коля повел Вадима на «смотрины» к потенциальному работодателю по имени Алексей. Тот держал большую компьютерную лавку на первом этаже торгового комплекса.

– Вот здесь, так сказать, самое важное и происходит, – деловито пояснил Коля. – А самое важное у нас что? Продажи! Предупреждаю сразу: текучка у Алексея большая. Дольше трех месяцев ни один продавец у него не задерживается. С другой стороны, ты взгляни на этих людей за прилавками. У них же на лицах написано, что они дегенераты. Умного человека Алексей оценит, я тебя уверяю. Так что перспектива есть. Зарплата зависит от продаж. Он платит полтора процента от оборота. Поначалу, пока не привыкнешь, придется туговато. Минус еще в том, что все недостачи продавцы покрывают поровну. Ну что, идем знакомиться с Алексеем?

– Погоди, не суетись. Дай мне в себя прийти, – попросил Вадим, нервно сглатывая густую слюну.

Несмотря на раннее утро, плотный поток зевак уже таращился на стеклянные витрины, обтекая их с двух сторон. Вадим живо представил, как он будет стоять за этим стеклянным прилавком целый день, с девяти утра до восьми вечера, отвечая на глупые вопросы покупателей и присматривая за коллегами, чтобы они не стащили какой-нибудь дорогостоящий процессор, стоимость которого вычтут потом из его зарплаты, а по вечерам будет возвращаться домой, без сил падать на диван, чтобы хоть немного отдохнуть перед тем, как на следующее утро опять бежать к своему прилавку. И стало ему так тоскливо, что даже голова слегка закружилась.

– Может, пойдем отсюда, а? – пробормотал Вадим. – Не могу. Как-то неожиданно все, понимаешь?

– Понимаю, – закивал Коля. – Ты не огорчайся. Другую работу поищем. Была бы шея, как говорится, а ярмо всегда найдется…

Вторая вакансия от Коли, действительно, не заставила себя долго ждать. Через неделю он нашел для Вадима место контролера в Энергосбыте. Работа, по его словам, была непыльной, времени много не отнимала, особой трудности не представляла и довольно хорошо оплачивалась. Только и дел, что ходи себе по предприятиям и выписывай всем квитанции на оплату. А кто не желает платить, того отключай. Какие отношения были у Коли с директором Энергосбыта, Вадим так и не понял. Но секретарь в приемной его встретила приветливо. Правда, перед дверью, украшенной табличкой «Баскаков Александр Иванович», Вадиму пришлось просидеть почти четыре часа. Совещания в кабинете директора шли сплошной чередой. Только заканчивалось одно, как сразу начиналось другое. Люди выходили, заходили, опять выходили – уже переругиваясь, а кабинет Баскакова уже всасывал новую порцию служащих. Но многие, как и Вадим, попасть туда не могли. И тогда они тоже присаживались в приемной и начинали тихо обсуждать друг с другом непонятные Вадиму проблемы.

Постепенно заполнились уже все свободные стулья. Вадим устал от жары и спертого воздуха, ему давно стала понятна собственная наивность, и несколько раз он даже порывался встать и уйти. Но каждый раз секретарша Баскакова повелительным жестом усаживала Вадима на место.

– Когда Александр Иванович освободится, вы зайдете первым, – говорила она ему довольно убедительно. И не обманула. Вот только Вадим от долгого ожидания совсем скис. И когда он все же попал в кабинет, то оробел и стал даже заикаться.

– Мне бы…э-э-э… то есть… я… п-п-понимаете… по в-в-вопросу…

– Где работали? – уточнил Баскаков, не поднимая головы.

Вадим вытащил из кармана трудовую книжку.

– Там все написано…

– Это хорошо, что написано, – сказал Баскаков, не глядя на трудовую книжку. – А вы попробуйте своими словами мне пересказать: где, когда, кем?

Вадим сосредоточился и смог выдавить из себя короткую на тот момент трудовую биографию. Александр Иванович выслушал Вадима, глядя на него с усталой задумчивостью сильно занятого человека, которого непонятно зачем оторвали от больших и важных дел, и сказал после некоторого раздумья:

– Да, я могу взять вас на работу. Но мне почему-то кажется, что работа контролера не для вас. Вы вообще-то представляете, чем наши контролеры занимаются?

– В общих чертах, – промямлил Вадим, чувствуя, как обливается потом.

– Может, возьмете недельку на раздумье?

– Да, да, конечно… я возьму… обязательно… подумаю… – пробормотал Вадим, оглядываясь на дверь.

– А если надумаете, то приходите на следующей неделе, – заключил Баскаков, возвращая Вадиму трудовую книжку.

Больше Вадим в Энергосбыте не появился. Ни через неделю, ни через месяц. Но Баскакова, как ни странно, запомнил надолго. И еще запомнил девушку по имени Веронику, на работу к которой его пыталась пристроить однокурсница – умная и раскованная девушка Даша. По версии Даши, эта Вероника занимала должность редактора в газете. И этой газете, которую возглавляла Вероника, требовался журналист. Вадим был не прочь попробовать себя в этой роли, а Вероника, по словам Даши, готова рассмотреть кандидатуру Вадима. Правда, название газеты Даша вспомнить не смогла, но от подобных заманчивых предложений отказываться не принято, поэтому уже на следующее утро Вадим встал пораньше, то есть раньше обеда, и отправился на собеседование.

От улицы Богдана Хмельницкого он два раза свернул налево, как предупреждала Даша, и через сто метров уперся в огромную яму с водой. За искусственным водоемом был старый двухэтажный дом из красного кирпича. Над единственной дверью имелась потертая табличка: «Рекламное агентство «СтендИнфо». Вадим в некотором недоумении покрутил головой, в поисках редакции газеты, но других зданий рядом попросту не было, поэтому он зашел. На первом этаже было тихо. Вадим поднялся по скрипучей лестнице на второй этаж. Но и там на него никто не обратил внимания. Тогда он собрался с духом, поймал за рукав какого-то молодого парня и спросил наудачу:

– Не подскажете, где мне найти Веронику?

– Веронику? – Парень ненадолго задумался. – Вам какая, собственно, Вероника нужна: Брейтенбихер или Токарева?

– А которая из них редактор газеты?

– Обе. Только они в разных газетах.

На этот раз задумался Вадим. Логика подсказывала, что Дашиной креатурой обязательно должна быть дама с наиболее звучной фамилией.

– Брейтенбихер, – уверенно произнес Вадим.

– Тогда вы правильно пришли. Она вон там, в дальнем углу сидит…

Вероника оказалась девушкой лет двадцати пяти. Низкого роста, угловатая, чернявая, вертлявая, с короткой стрижкой, неправильными чертами лица и слишком крупными зубами. В общем, впечатление она не производила. Скорее, наоборот…

– Беляков? – манерно переспросила Вероника и с любопытством оглядела Вадима с головы до ног. – Что-то припоминаю. Извините за беспорядок в кабинете. Вы присаживайтесь и подождите, когда я освобожусь. Мы только вчера получили из типографии свежий номер. Еще не закончили его развозить. Все в работе. Буквально зашиваемся…

Вадима смутило, что кабинет редактора Брейтенбихер состоял лишь из стола, который стоял у окна и был доверху завален бумагами, но он все еще не терял надежды, поэтому присел на пыльный стул и стал терпеливо ждать. Мимо них пробегали озабоченные люди. Два раза, чуть не наступив на Вадима, проскочил тот самый молодой человек, у которого он спрашивал дорогу.

– Кстати, это наш дизайнер, – подняла глаза Вероника. – Его зовут Костя. Пока в штате газеты нас только двое. Вот и приходится самой весь номер заполнять. А выходить мы стали еженедельно. Представляете, как я устала за последний месяц?

– Представляю, – посочувствовал Вадим.

– В ближайшее время мы намерены расширять штат. Я уже поставила этот вопрос перед директором, – пояснила Вероника. – Если он хочет выпускать нормальную газету, то без журналиста нам никак не обойтись. Я ему прямо так и сказала: не обойтись. И он обещал подумать. Кстати, вы не хотите посмотреть нашу газету?

– Хотелось бы, – кивнул Вадим.

Номеров вышло всего четыре. Каждый на восьми страницах небольшого формата. Примерно три четверти каждого номера отводились под незатейливые рекламные объявления типа: куплю, продам, сниму, сдам, заберу и отдам. На оставшихся страницах – кроссворды, гороскопы и анекдоты. В одном номере Вадим нашел статью, в которой автор пытался дать полезные юридические советы домохозяйкам, покупающим квартиру. В другом номере этим же домохозяйкам рекомендовали не ошибиться в выборе юридической консультации. К концу четвертого номера Вадим уже понял, что в своих мечтах он поднялся гораздо выше границ суровой реальности. Но убежать от Вероники оказалось не так просто.

Через двадцать минут она уже прониклась к Вадиму доверием, поведала ему о своих стихотворных увлечениях, потом намекнула, что учредитель газеты и директор рекламного агентства «СтендИнфо» законченный идиот, и сама она в этом клоповнике не стала бы работать никогда, но ей как раз сейчас просто позарез нужны деньги для продолжения заочного образования в Литинституте. Поэтесса, редактирующая бесплатную рекламную газету, – это было слишком даже для такого сумасшедшего месяца. И Вадим понял, что не унесет ноги прямо сейчас, то просто сойдет с ума. До самой остановки он бежал не оглядываясь. А когда доехал домой, упал на диван и проспал до самого вечера. Даше он позвонил уже на следующее утро.

– Даша, скажи честно, ты знала, что Вероника пишет стихи и учится в Литинституте? – угрюмо поинтересовался он.

– Конечно, – сказала Даша. – Я ей помогала делать курсовую по постмодернизму. А стихи она пишет очень даже недурственные. А что?

– Так, ничего, – сказал Вадим и повесил трубку. Даша его все равно бы не поняла. Ведь она искренне считала Веронику Брейтенбихер поэтом…

Через несколько лет Вадим услышал о Веронике Брейтенбихер еще один раз. Она хоть и завершила свое заочное писательское образование, но по-прежнему хваталась за любую работу. Пыталась даже юбилейную книгу о группе компаний «Омская свинина» написать. В сроки, естественно, не уложилась. Свиноводы сделали пару попыток добиться от Вероники хоть какого-то связного текста, но потом ответственные за проект люди просто махнули на нее рукой, выданный аванс списали в убыток, а книгу отдали на откуп приезжим пиарщикам…

– Она тебя бросила? – спросила Мануэла, когда Вадим замолчал.

– Кто? Вероника? – опешил он. – Да я видел ее, слава Богу, только один раз в жизни. И ближе двух метров к себе не подпускал.

– Я говорю о той женщине, с которой ты жил. Ты ведь для нее старался заработать деньги. И она тебя бросила, да? Как ее звали?

– Я… черт, с чего ты вообще решила, что у меня тогда была женщина?

– Женское сердце не обманешь. Расскажи мне о ней. Как ее зовут?

– Варвара, – неохотно признался Вадим. – Она ушла за день до того, как нас выселили из квартиры. Я так и не смог тогда найти денег на аренду. И на работу не смог быстро устроиться… Мы с тех пор ни разу не виделись…

– Тебе это трудно, да? Ты ее любишь до сих пор?

– Ну не говори ерунды! – запротестовал Вадим.

Некоторое время Мануэла лежала молча. Потом фыркнула и отодвинулась от Вадима на самый край самодельной постели.

– Ты что, обиделась? – удивился Вадим и попытался ее обнять. – Знаешь, сколько лет с тех пор прошло?

– Не прикасайся ко мне. Я тебе мешать жить счастливо. Завтра проводишь меня в аэропорт. Я улечу домой. И больше не стану для тебя помеха…

* * *

– Вы ведь к Тимуру Рашидовичу? – в третий раз уточнил дежурный прапорщик.

– Да, я к нему, – в третий раз подтвердил Вадим, старательно сохраняя невозмутимость.

– Тимур Рашидович еще не освободился. Ожидайте.

От стены до стены – три метра. И еще два с половиной метра от двери до пропускной «вертушки». Эти расстояния Вадим измерил шагами не меньше сотни раз. Присесть было негде. То ли не догадались стулья поставить, то ли специально. Ну а кто, на самом деле, будучи в здравом уме и твердой памяти, добровольно захочет ждать столько времени, чтобы оказаться на территории управления Федеральной службы безопасности по Солнечногорскому району? Добровольно сюда рвались разве что пациенты психиатрических лечебниц, а они вполне могут постоять…

Вадим сделал еще три полных круга и прислонился спиной к стене, обшитой панелями из светлого дерева в стиле социалистического арт-деко. Похожие панели ему уже доводилось видеть в кабинетах начальников средней руки, которым эти кабинеты доставались в наследство от других начальников, занимавших некогда верхние ступени командной лестницы. Памятники эпохи, которая ушла, казалось, навсегда. Но она, как оказалось, и не собиралась уходить. Только затаилась на время. Ждет своего часа. И когда этот час настанет, то опять понадобятся и панели светлого шпона, и массивный черный телефон с килограммовой эбонитовой трубкой, хищно притаившийся на стене…

Вадим ослабил ворот рубашки. Ему захотелось на воздух.

Через «вертушку» за это время прошло только двое. Оба в неотличимых черных куртках и одинаково невыразительных костюмах с темными галстуками. Каждый из них внимательно взглянул на Вадима. Вполне вероятно, что один из них и был Тимуром Рашидовичем, встречи с которым Вадим безрезультатно добивался уже второй день. Впрочем, ждать он привык. Ждать и догонять за эту неделю в Солнечногорске ему приходилось часто. Гораздо чаще, чем хотелось бы…

Не выдержав, он все же вышел на крыльцо. Потом немного прогулялся вдоль фасада. Приземистое четырехэтажное строение в стиле ампир до сих пор оставалось одним из самых высоких зданий Солнечногорска. И оплотом правоохранительной системы всего Солнечногорского района. От нечего делать Вадим опять стал считать шаги. Между крыльцом управления ФСБ и крыльцом УВД – 113 шагов. Оба крыльца отделаны похожим серым мрамором, но у федералов мрамор качественней. А самая красивая входная группа была с торца здания. Ничего удивительного – районное управление Службы исполнения наказаний во все времена отличалось высокой эффективностью. На него практически бесплатно работали десятки тысячи заключенных…

Вадим дошел до угла и повернул назад. Наискосок через главную городскую площадь, продуваемую всеми ветрами, располагался еще один символ власти – здание бывшего райкома КПСС. В советские времена в нем помещался весь аппарат управления, а теперь, как говорят, не помещается даже половина администрации нового главы. На ту же главную площадь города выходили и три главных транспортных артерии: улица Коммунистическая, улица Индустриальная и проспект Красных Металлургов. Весь остальной Солнечногорск, растянувшийся к северу почти на 40 километров, представлял собой нагромождение рабочих окраин, натыканных без всякой системы вокруг трех карьеров и Комбината.

В отношении Солнечногорска Вадим иллюзий не питал. Он прекрасно понимал, что все города и городки ранней юности, первой любви и босоногого детства хороши только в воспоминаниях. В реальности они всегда убоги, в них живут плохо одетые и угрюмые люди, еле сводящие концы с концами и от того слишком много пьющие. И вовсе не обязательно было тащиться за четыре тысячи километров, чтобы лично в этом убедиться. Но люди едут. Приехал и он. Может, это инстинкт? Как у лососей, например, которые всегда возвращаются на нерест только в те речушки, где они когда-то сами вылупились из икринок?

Мысль о лососях показалась Вадиму весьма забавной. И он даже представил себя в виде большой серебристой рыбы, которая забилась с косяком таких же больших рыб почти в верховье узкой, мелкой и очень холодной речки. Ему не хватает воздуха, он устал, острые камни царапают брюхо, но он все равно плывет, повинуясь инстинкту. Все выше и выше по течению. Навстречу собственной гибели…

В дверях управления ФСБ Вадим вежливо пропустил вперед женщину средних лет. Тряхнув головой в мелких кудряшках, она подскочила к телефону на стене и нервно набрала знакомый Вадиму трехзначный номер. Судя по разговору, женщина тоже хотела встретиться с Тимуром Рашидовичем. На том конце ей тоже порекомендовали ждать. Значит, все не так плохо. Не мог же этот опер обмануть сразу двоих. И с этой мыслью Вадим переместился в угол и первым занял стратегически выгодную позицию. А что – имеет право. Он здесь уже давно. Или недавно? Вадим взглянул на часы. Стрелки вообще двигаться перестали. Может, они уже умерли.

– Кто тут из газеты? Вы?

– Я из газеты, я! – встрепенулся Вадим.

– Хорошо, – равнодушно произнес молодой парень с перебитым носом и выразительными азиатскими скулами. Кивком он указал Вадиму на вертушку и протянул прапорщику бланк на серой бумаге.

– А вы Тимур Рашидович? – уточнил Вадим.

– Пройдемте…

Слово «пройдемте» неприятно резануло слух. Еще Вадиму не понравилось, что его вопрос остался без ответа. Пока они шли длинными коридорами и необычно широкими лестничными пролетами, сопровождающий не произнес ни слова. Хотя шли они довольно долго. Отдел экономической безопасности располагался, как оказалось, в самом дальнем и «непрестижном» крыле здания, поэтому оба окна в кабинете выходили на север, в узкий дворик, где солнце даже днем не задерживалось дольше двух часов. Тимур-Тамерлан делил этот кабинет еще с пятью оперативниками, и в нем было там так тесно, что между шестью столами Вадиму пришлось буквально протискиваться.

– Располагайтесь, – сказал Тимур.

Тембр его голоса стал чуть дружелюбнее. Хотя, Вадиму это могло только показаться. Он выложил из кармана диктофон и примостился на краешке стула.

– А без этого нельзя? – помрачнел Тимур.

– Можно. – Спрятав диктофон, Вадим вынул из кармана блокнот с ручкой. – Я вам звонил, если помните.

– Помню.

Тимур сосредоточенно изучал шероховатую поверхность своего рабочего стола.

Вадим откашлялся.

– Я, собственно, по поводу Комбината, – напомнил он. – Мне сказали, что для встречи с его руководством мне нужно сначала получить разрешение у вас.

– Кто это вам так сказал? – усмехнулся оперативник.

– Ну… – Вадим замялся. – В службе безопасности или как ее… не помню…

– С какой целью вы хотите попасть на Комбинат?

– С целью подготовки статьи, разумеется.

– Из какой вы газеты, извините?

Вадим вздохнул. Он уже давно барахтался в этой дурной бесконечности и слегка подустал…

– Я же вам все рассказывал вчера по телефону. Я представляю газету «Либерасьон экономиста». Это уважаемое во всем мире деловое еженедельное издание. Выходит на четырех языках: испанском, английском, немецком и русском. Вот мое журналистское удостоверение…

Пока Тимур внимательно рассматривал пресс-карту в упругом пластике, Вадим быстро огляделся по сторонам. Оперативники за соседними столами сразу сделали вид, что занимаются своими делами. По поводу своего документа Вадим не беспокоился. Он выглядел как настоящий. Когда-то он действительно опубликовал в газете «Либерасьон экономиста» несколько статей. И с тех пор дружил с редактором отдела журналистских расследований. Тот всегда подтвердит, что Вадим его внештатный сотрудник. Пусть проверяют, если захотят…

– Вы весьма хорошо говорите по-русски, господин Костакис. Где учили язык? – Тимур посмотрел на собеседника с этаким профессиональным прищуром.

Вадим хмыкнул и спрятал ноги под стул, чтобы не сразу бросалась в глаза грязь на ботинках.

– Вообще-то я родился в этом городе. А язык учил в Омске. В средней школе № 45, если вам это интересно.

– Понятно, – коротко кивнул Тимур и вернул Вадиму его пресс-карту. – Только, боюсь, ничем не смогу вам помочь, господин Костакис. Комбинат – организация не государственная. Комбинат принадлежит акционерной компании «Северпромметалл», так что никаких государственных тайн его хозяйственная деятельность не содержит. А коммерческие тайны, извините, не в нашей компетенции. Вас, вероятно, кто-то ввел в заблуждение.

– Да, да, конечно, я понимаю… – Вадим часто и мелко закивал, как и положено придурку из газеты. – А вы и философией, как я вижу, интересуетесь?

Он уже давно приметил на столе Тимура-Тамерлана толстую книгу, частично заваленную рабочими бумагами. И очень удивился, когда прочел на корешке имя автора: Иммануил Кант.

– Это я на досуге. – Тимур неожиданно смутился и локтем сдвинул внушительный томик на край стола.

– А если я напишу, что на Комбинате мне отказались предоставить даже открытую информацию, которую все акционерные общества обязана публиковать, согласно российскому и международному законодательству о ценных бумагах? – поинтересовался Вадим.

– Не нужно это писать.

– Почему?

– Потому что не нужно, – отрезал Тимур. – А то ваш брат журналист напишет, а нам потом разгребай. Вы когда статью подготовите, то дайте мне прочесть до того, как она будет опубликована. Это обязательное условие…

– Спасибо, что уделили время. – Вадим медленно поднялся. – Надеюсь, меня выпустят внизу?

– Я вас провожу…

Обратно они шли тем же порядком. Тимур впереди, Вадим – на два шага сзади.

– Мне кажется, вы еще что-то хотели спросить, – сказал оперативник уже на лестнице.

– Да, – признался Вадим. – А как вы догадались? Впрочем, не суть… Я хотел спросить: когда вы отзовете своих людей? Честно говоря, мне уже надоела слежка.

– Какая слежка? – Тимур остановился.

– Обычная. На белой машине с госномером «Ф066СБ». Ваши люди даже не скрываются…

– Это что, шутка? Надеюсь, вы понимаете, что у нас не может быть машины с таким номером?

Удивление оперативника выглядело искренним, и Вадим подумал, что этот Тимур-Тамерлан, в сущности, неплохой человек. Просто работа у него такая…

– В моем положении было бы странно шутить…

– Понятно…

Тимур показал взглядом на боковой коридор. Тот был коротким, всего в пять дверей.

– Вас ведь Вадимом зовут, если не ошибаюсь? Так вот, Вадим, по поводу машины я действительно ничего не знаю. Обратитесь с заявлением в милицию. И не увлекайтесь детективными расследованиями. Не надо этой самодеятельности. Так всем спокойнее будет…

– Прямо не знаю, чем вас и отблагодарить, – сказал Вадим с усмешкой и демонстративно почесал в затылке. – Вот только по поводу милиции я не совсем понял. Это приказ или рекомендация? А если я не стану обращаться?

– Дело ваше, – равнодушно сказал Тимур и больше не проронил ни слова до самой «вертушки». Вадим кивнул на прощание прапорщику, прокрутил тугой механизм, толкнул коленом массивную входную дверь и только после этого с облегчением выдохнул.

Небо опустилось еще ниже. Стало почти темно. Но после блужданий по серым и кривым коридорам управления Вадиму и такая погода была в радость. Несколько минут он просто стоял, подставив лицо мелкому дождю, и только потом натянул кепку и до горла подтянул молнию на куртке.

В лужах на проспекте Красных Металлургов пузырилась дождевая вода. Вадим поднял руку. Буквально сразу рядом затормозила полосатая от грязи вазовская «двенадцатая». Вадим упал на заднее сиденье и только после этого назвал адрес и цену. Водитель поморщился, но возражать не стал. Дорога к теткиной окраине была разбитой, Вадим и сам это знал, но не слишком длинной. Да и двести рублей, судя по всему, были для «бомбилы» совсем не лишними.

Откинувшись на спинку продавленного сиденья, Вадим прикрыл глаза и поморщился от слишком сильного запаха химических специй для быстрорастворимой китайской лапши. На него уже начинало давить ощущение очередного пустого дня. А еще грызла досада. Глупо он «засветился». Очень глупо. Даже если допустить, что местные наследники чекистов о нем действительно ничего не знали, то теперь уж наверняка подняли всю его родословную до десятого колена. И совершенно непонятно, что делать теперь. Куда идти? Что за машина, черт подери, постоянно висит у него на хвосте? Вадим даже приблизительно не знал, где искать ответы на эти вопросы. Да и сами вопросы, как он подозревал, были совсем не теми, над которыми имело смысл задумываться. Но что-то не вполне осознанное продолжало подталкивать его вперед, периодически вспыхивая и выжигая все мысли и эмоции.

Первый такой пожар случился ярким солнечным утром, когда Вадим проснулся и вдруг совершенно четко осознал, что отца он не увидит уже никогда. А ведь «никогда» – это не пять, десять или даже пятнадцать лет. «Никогда» означало только одно – никогда. И сразу вспомнилось, что слишком редко он заходил к отцу, пока тот был еще жив. Ведь нет, казалось бы, ничего проще, чем просто зайти в гости к человеку, присесть с ним на кухне, выпить чашку чая и выслушать его хотя бы раз. Молча выслушать, не перебивая. И отчего-то Вадиму показалось, что будь он неподалеку, то смог бы отцу помочь. Может, и прожил бы он дольше, останься Вадим в Омске. Пусть хоть на два года, но дольше. Или хотя бы на год…

Запотевшее боковое стекло Вадим протер рукавом куртки. Если рассыпающаяся «двенадцатая» не застрянет в какой-нибудь раскисшей колее от КАМАЗа, то минут через десять он увидит Мануэлу. С тех пор, как Вадим объявил ей о категорической невозможности вылета из Сонечногорска в Барселону, они больше не перебросились ни словом. И даже не смотрели друг на друга. Тем не менее, Мануэла терпеливо училась у тетки Нины готовить любимые блюда Вадима. Позавчера, например, довольно успешно испекла сладкие пирожки со щавелем. А с утра взялась за пельмени, чем полностью деморализовала тетку Нину, которая и так-то была на ее стороне и со всей родственной прямотой норовила украдкой показать Вадиму кулак. Мол, смотри, какое золото имеешь, а не ценишь вовсе.

Конечно, тетка была права. Впрочем, Вадим еще хорошо помнил то время, когда вообще не мог надолго оставаться с Мануэлой наедине. Потом их отношения как-то устоялись, вошли в привычку. И только недавно он поймал себя на странной мысли, что жить без нее уже не смог бы. Видимо, Мануэла дала ему то, что не смогла или не захотела дать мать – бескорыстную любовь. Вот и получается, что перед Мануэлой он тоже виноват. Он виноват кругом. И что ни делай, все равно кому-то будет плохо. Если не отцу, так матери. Не матери, так Мануэле. И не вырваться из этого круга. В Омске потерял полгода в поисках неизвестно чего. Теперь непонятно зачем приехал в Солнечногорск. И опять пустота…

Хотя, нет. Кое-что все же удалось обнаружить на чердаке. В старых вещах оказался архив отца. Небольшой. В основном там были старые журналы. Но в стопке «Науки и жизни» за 83-й год Вадим приметил потрепанную картонную папку с пачкой пожелтевших листочков, исписанных незнакомыми Вадиму формулами. Почерк был явно отцовским. И сам факт, что отец все эти формулы когда-то знал, Вадима приятно удивил. А когда он разобрал почти выцветшую надпись на папке, то удивился еще больше. Хрупкие листочки оказались черновиком отцовской диссертации. Это была еще одна страница семейной истории, которую Вадим не знал. Тетка Нина, когда он спросил ее напрямую о папке с недописанной диссертацией, как-то подозрительно быстро отвела взгляд. Из чего нетрудно сделать вывод: она определенно знает больше, чем говорит.

Не до конца еще проверен и вариант с Комбинатом. Если перед отъездом в Омск отец несколько лет отработал на этом предприятии, то можно узнать, кем именно он там работал. В отделе кадров могла сохраниться и написанная им собственноручно автобиография. Обязательно нужно поискать личное дело. Сегодня уже поздно, а завтра, прямо с утра, нужно двигать на Комбинат. И пусть лопнет от злости служба безопасности в полном составе, но он проскочит на территорию Комбината. А уж там он найдет способ, как выяснить в отделе кадров все интересующие его подробности…

Автомобиль резко сбросил скорость, но на повороте машина все равно пошла юзом. Вадима бросило вперед. Он ощутимо приложился лбом о боковую стойку и выругался.

– Все, дальше не повезу. И не просите, – угрюмо сказал водитель. – Грязь по брюхо.

– А я и не прошу, – не стал спорить Вадим. – Отсюда вполне пешком доберусь. Протянув водителю несколько купюр, он прибавил, как обычно, полтинник сверху. Проводив взглядом такси, едва успел отпрыгнуть с дороги на обочину. Мимо, совершенно неприлично виляя задом, пронеслась белая «Тойота» с заляпанными грязью номерами. Вадим вздохнул, но даже не попытался отряхнуть брюки, по которым расплылись жирные разводы грязи.

Небо нависало почти над головой. Скоро опять пойдет дождь…

Точка невозвращения. Зима. 1983

Вокруг спящего главного корпуса института петляла пыльная дорожка, по которой Беляков исходил столько, что запомнил, кажется, каждую трещинку в асфальте. В этот раз он не стал срезать угол. Ему хотелось побыть еще некоторое время в одиночестве. Голова после взлета на ручном управлении была ватная, зато в теле появилась непривычная и необыкновенная легкость. Такая легкость, что, кажется, оттолкнись от земли и сразу взлетишь над корпусами. Прямо в безоблачное ультрамариновое небо…

Когда Политбюро ЦК КПСС официально объявило о смерти Генсека, Гриша первое время вообще не понимал, что с ним происходит. Поднимаясь на Высоту, он постоянно слышал за спиной знакомое покашливание, в лицах прохожих постоянно видел знакомые черты. И даже шаркающая походка идущего по другой стороне улицы старика казалась ему настолько знакомой, что Гриша не выдерживал и бросался следом. Грише уже начинало казаться, что он сходит с ума…

Перед смертью Генсека они встречались намного чаще. И все эти вылеты слились для Гриши в какую-то сплошную линию, которая состояла из молниеносно коротких встреч с Гольдбергом, необычно толстых конвертов из плотной ткани мышиного цвета, долгих разговоров с главой государства и не совсем приятных возвращений на базу. Настроение Генсека менялось стремительно. Он был то хмур и неразговорчив, то наоборот – подчеркнуто дружелюбен. А в периоды особо хорошего настроения любил прогуляться с Гришей по аллеям очередного осеннего парка. Под подошвами хрустели сухие листья берез и кленов, они неспешно ходили и разговаривали практически обо всем. О жизни, о смерти, о времени, о безвременье, об эмпирической теории познания, о коммунизме. Иногда говорили даже о Ленине и Марксе.

– Нет, я категорически не могу согласиться с английскими умниками! – искренне возмущался Генсек. – Они заявляют, Гриша, что все творческое наследие Маркса – это смесь гегельянства с английскими экономическими концепциями! Кто бы мог подумать, а? Да, Гегель первым заявил, что историческое развитие неизбежно, но ведь он до самой смерти верил, что движением истории управляет какой-то там мистический дух. На само деле Маркс не просто дополнил учение Гегеля, он в корне модернизировал всю его теорию. Именно Марксу принадлежит идея о том, что движущей силой человеческой истории является материя. Понимаешь, Гриша? Материя и только материя! Даже если бы Маркс сделал только это открытие, то и тогда его имя осталось бы в веках…

Гриша, впитавший марксистко-ленинское учение о справедливом общественном устройстве как догму, слушал Генсека не очень внимательно. Диалектические и прочие исторические материализмы, вызубренные им в студенческие годы, не вызывали у него особого восторга. Хотя и отторжения тоже не вызывали тоже. Гриша весьма спокойно принимал постулат о первичности материи и вторичности духа, и материя в роли движущей силы его тоже не раздражала. Вполне устраивала и перспектива, когда от каждого по способностям, а каждому по потребностям. И в изобилие духовных и материальных благ, которое должно неизбежно наступить в результате одухотворенного труда всего общества в целом, он вполне искренне верил. А разве можно было сомневаться в таких простых понятиях? Класс собственников, вне всякого сомнения, обречен на вымирание в ходе социальной эволюции, а прибавочная стоимость, конечно же, должна справедливо делиться между теми людьми, кто ее создает. О чем тут вообще можно было спорить?

В остальных вопросах Гриша соглашался с Генсеком не во всем. И даже пытался возражать, когда речь заходила, например, о задачах фундаментальной науки. Любил Ильич поразмышлять о ее роли в деле построения коммунизма. И даже весьма неплохо разбирался в темах, над которыми трудились советские биологи. Особенно интересовался достижениями в тех областях, которые были связаны с продолжительностью человеческой жизни. Зато к работам иностранных генетиков и биоэкологов Генсек относился с явным пренебрежением. И довольно часто поругивал их за откровенный идеализм.

– Вот, прочел тут на днях, – начинал обычно Генсек ворчливым тоном, и Гриша сразу понимал, что сейчас пойдет критика буржуазной научной мысли. И не ошибался, как правило.

– Ищут они, понима-а-аеш, в геноме спусковой механизм, отвечающий за старение организма. И чего? – В ответственных местах Генсек всегда выдерживал театральную паузу, многозначительно поигрывая густыми бровями. – Физическое бессмертие им подавай. Но никто же, сиськи-масиськи, даже не задается вопросом: а может ли существовать общество из людей, которые живут вечно? Вот ты сам, как думаешь: будет польза человечеству, если отдельный индивид получит возможность вечной жизни?

Гриша в таких случаях мычал в ответ нечто совсем невразумительное: если, мол, с этой стороны посмотреть, то можно сказать по-разному, а если с той, то и совсем даже наоборот. Генсек выслушивал его сбивчивый бред, не перебивая, прокашливался в кулак и к теме бессмертия в следующий раз возвращался не скоро. Почему и зачем он вел все эти разговоры – Гриша тогда не понимал. А теперь, после его смерти, Беляков уже не сомневался – научные дискуссии Генсек затевал неспроста. И вопросы задавал очень конкретные. Видимо те, на которые сам пытался найти ответы. Вполне вероятно, что и темы были как-то связаны с той активной перепиской, которую Генсек вел через Гришу и Гольдберга с американским президентом. Жаль, что правды уже не узнать…

В комнате, не смотря на хорошую погоду, было прохладно. Гриша поежился и взглянул в окно. Серебристых точек в тумане заметно прибавилось. Издалека они напоминали недоделанные кометы – яркое ядро и тусклый длинный шлейф.

– Совсем натовцы с дуба рухнули, – возмутился Гриша. – Всех своих резервистов подняли…

Сделав себе короткую пометку в блокноте, Беляков отхлебнул остывший чай из любимой фаянсовой кружки с отбитой ручкой и опять надолго задумался. Теперь он был свободен от всех обязательств. Вот только такая свобода почему-то не радовала. Даже наоборот. И последняя встреча с Генсеком, как ни странно, запомнилась ему плохо. Словно его внутренний киномеханик никак не мог отрегулировать резкость изображения на экране. Гольдберг тогда не приходил – это точно. Еще Гриша помнил, что заходил к соседям-аспирантам, чтобы переброситься новостями о новом альбоме группы «Пинк Флойд». Потом вернулся к себе, послушал из-за стены песенку из очередного телевизионного мюзикла. Что-то про звенящую снежную даль, куда уносят три белых коня – декабрь, январь и февраль.

А вот дальнейшие события восстанавливались в памяти только фрагментами. Сначала, как он помнил, общежитие стало вдруг раскачиваться, наклоняться то влево, то вправо, а потом его комната вообще потеряла геометрическую стройность линий. Все звуки стали невероятно звонкими, как будто он оказался в большой пещере, и со всех сторон обрушилось многократное эхо. До того Беляков ни разу не попадал под ментальную атаку и никакого опыта обороны у него, естественно, не было, тем не менее, Гриша успел понять, что происходит, частично «закрылся», рухнул на пол и заполз под кровать, сжимая уши руками.

Почему он решил, что под кроватью самое безопасное место – непонятно. А может, ему просто повезло. Ментальная атака оказалась короткой. Секунд через пять его комната уже приобрела прежние очертания. Выждав еще пару минут, Беляков выбрался из-под кровати и осторожно выглянул в окно. Там был настоящий природный катаклизм. Тугие струи дождя падали с неба почти вертикально, потоки воды закручивались водоворотами и неслись вниз – сначала к забору, а потом еще дальше, в Неву. Если бы не вспышка молнии, то он бы и не разглядел человека, который стоял под окном. Тот был одет в темный армейский брезентовый плащ с капюшоном. Гриша подумал, что это Коля Бобров, приоткрыл створку и чуть не оглох от очередного безумного раската грома.

Человек взмахнул рукой. Из-за шума дождя Гриша не смог разобрать ни слова, и, проклиная Колю последними словами, спрыгнул вниз. Естественно, что через несколько секунд он вымок до нитки. Первый же порыв ветра превратил зонт в бесполезную тряпку. сразу вывернул купол зонта наизнанку, и зонт обвис в руках бесполезной тряпкой. Пока Гриша пытался спрятать голову под пиджаком, Коля Бобров почти скрылся за углом общежития. Оскальзываясь и чертыхаясь, Гриша бросился за ним следом и даже не сразу заметил, как стена дождя вместе с городом Ленинградом осталась позади. Он выскочил на солнечную поляну, с трех сторон окруженную молодым сосняком, щедро расточавшим терпкий запах хвои.

Человек обернулся и снял капюшон. Беляков опешил. В этот раз вместо Коли за ним пришел Генсек.

– Здравия желаю, товарищ маршал Советского Союза!

– Приятно слышать настоящий командный голос. – Генсек улыбнулся. – Молодец, старлей. А знаешь, кстати, почему мне генералиссимуса не присвоили? Побоялись, что я свое звание выговорить не смогу…

– У вас что-то случилось, Леонид Ильич? – забеспокоился Беляков.

– Случилось? – Генсек в задумчивости пошлепал губами. – С чего ты взял?

– Ну, погода сегодня не подходящая для прогулок. И вообще…

– Да, погода лихая, сиськи-масиськи, – проворчал Генсек. – Но мы в войну и не такое видали. Помнится, когда под Новороссийском стояли, вот тогда был ливень так ливень. И ничего, не раскисли…

Генсек сбросил плащ, покрутил в руках мокрый ком брезента, а потом положил его прямо на траву. Некоторое время они шли молча. Солнце с трудом пробивалось сквозь густую сосновую крону. На тропинке было сумрачно. Еще не осень, но уже и не лето. Градусов двадцать максимум. Как в конце августа или в начале сентября. Гриша непроизвольно поежился. Мокрая одежда липла к телу, и в тени она не высыхала.

– Передохнем? – поинтересовался Беляков, перехватив взгляд Генсека. Тот остановился и с явным облегчением опустился на кучу опавшей хвои. Беляков присел на корточки. Мокрые брюки и сухая хвоя – не самое удачное сочетание.

– Просьба у меня к тебе будет… кх-м, – сказал Генсек, откашлявшись. – Учти, никто знать ничего не должен. Мы с тобой вообще сегодня не виделись. И ни о чем, естественно, не говорили. Разумеешь?

– Разумею, Леонид Ильич.

– Молодец. Значит, не ошибся я в тебе.

Генсек достал из кармана плотный пакет из знакомой непромокаемой ткани и протянул его Белякову.

– Только так спрячь, сиськи-масиськи, чтобы ни одна живая душа его не нашла. Сможешь?

– Постараюсь, – смутился Гриша. Но все же не удержался и спросил: – А что там?

– Смерть моя, – криво усмехнулся в ответ Генсек. – Сам-то как думаешь?

Гриша понял, что лучше ему сейчас вообще ничего не думать, и промолчал.

Генсек трясущимися руками выудил из кармана нераспечатанную пачку сигарет «Новость», с трудом достал сигарету и долго разминал ее между пальцев. Понюхал высыпавшийся табак, тяжело вздохнул.

– Новый анекдот слышал про мою речь на 7 ноября? Нет? Зря. Достаю я, значит, свою бумажку из кармана пиджака и начинаю читать: «Коммунистическая партия и весь советский народ глубоко скорбят по поводу кончины нашего незабвенного Леонида Ильича…». Кладу бумажку назад, достаю из второго кармана. Откашливаюсь и опять читаю: «Весь советский народ глубоко скорбит…». Все в недоумении. Но молчат. Я достаю из внутреннего кармана третью бумажку, а там опять: «Весь советский народ глубоко скорбит…». Вот черт, говорю, неужели мы с Андроповым опять пиджаками случайно обменялись?..

Дальнейших событий Гришина память по каким-то причинам не сохранила. Ему вспоминалось только ощущение сильной усталости. Словно он прошагал в тот день километров пятнадцать по пересеченной местности. Еще он помнил, как намаялись техники, пока вынимали его из машины. А потом всей стране официально объявили, что всеми горячо любимый Генсек умер. И это случилось в тот день, когда Гриша встречался с ним на Высоте…

* * *

В первый день, когда Беляков узнал о смерти Генсека, его чуть не стошнило прямо на пороге столовой. Весь второй день он пил только горячий чай с сухарями, но тут произошел новый конфуз – диарея. Причем, такой силы и частоты, что даже в санчасть за таблетками Белякову пришлось лететь пулей. Естественно, его сразу отстранили от полетов, хотя весь полк приказом Министра обороны был приведен в состояние повышенной боевой готовности. В дни всенародного траура боевую вахту на Высоте несло такое количество пилотов, что командиру полка пришлось задействовать все резервы. Часть боевых машин, по настоянию зампотеха, даже сняли с консервации, чтобы генераторы успевали «остывать» между вылетами.

Расконсервированные машины часто отказывали на взлете, были тяжелы в управлении, и пилоты приземлялись в поту и мыле. Технические службы сбивались с ног, не успевая с ремонтами и техобслуживанием. Дежурные техники не спали сутками. Но никто не роптал, все понимали, что ситуация нештатная. Хотя натовские пилоты, судя по всему, тоже получили приказы не поддаваться на провокации вероятного противника и старались держаться корректно, но нервы сдавали у всех. И призрачная граница между войной и миром стала в одночасье еще более призрачной. А в некоторых местах она и вовсе не ощущалась…

К похоронам, которые целый день транслировались по радио и по обоим телевизионным каналам, Гришин кишечник уже перестал чудить, а желудок хоть и с трудом, но уже принимал пищу. В итоге начмед пошел ему навстречу и разрешил покинуть санчасть досрочно. Все время трансляции Беляков молча просидел у телевизора, внимательно вглядываясь в мутный черно-белый экран. Когда похоронная процессия стала неумолимо приближаться к Красной площади, он попытался разглядеть лицо Генсека в заваленном траурными цветами гробу, но операторы упорно избегали крупных планов, и Гришу никак не отпускала мысль о том, что все происходящее – не более чем плохо отрепетированный спектакль. Когда гроб неуклюже съехал в сторону, сорвался с крайних канатов и ухнул в могилу с гулким грохотом, Беляков встал и ушел. В тот момент он даже не сомневался, что к Генсеку, которого он знал лично, торжественные похороны не имеют никакого отношения…

Путинцев, недавно вернувшийся с боевого дежурства, уже спал, и Гриша не стал зажигать свет. Нашел в темноте свой меховой бушлат и вышел с ним на улицу. В свете редких фонарей красиво кружил сухой снег. Температура, по всем ощущениям, опустилась уже ниже двадцати градусов, но холода Гриша не испугался. Наоборот, морозный воздух принес облегчение. Побродив без всякой цели между двухэтажными домиками гарнизонного городка, он спустился к маленькому ручью, где заканчивалась единственная улица гарнизона, а потом среди множества светящихся окон безошибочно выбрал одно. Мозг не успел еще принять решение, а ноги уже сами вели Белякова в нужный подъезд, остановили у нужной двери. Когда рука сама нажала на кнопку звонка, в глубине квартиры раздалась мелодичная трель, Гриша предусмотрительно вжал голову в плечи, но дверь, на его счастье, открыла Анжела.

– Ты? – Анжела даже растерялась в первую секунду от такой наглости. – Совсем идио-о-от, да? У меня же му-у-уж дома!

Она попыталась захлопнуть дверь, но Гриша упрямо схватился за ручку.

– Помоги, – шепотом попросил он. – Мне сейчас очень плохо.

– Солнышко, кто там? – раздался в глубине квартиры голос прапорщика Кукли. Анжела побледнела. Это было заметно даже в тусклом свете коридорной лампочки.

– Не беспокойся, милый, это Надя, – откликнулась Анжела, потом воровато обернулась через плечо и процедила сквозь зубы: – Подожди меня на улице. Я сейчас.

Некоторое время Гриша еще постоял перед закрытой дверью, примериваясь к кнопке звонка, но здравый смысл победил. Испытывать судьбу вторично и нарываться на неприятности – не хотелось. Оставалось ждать. И надеяться. А удобней всего было ждать и надеяться на первом этаже, в темном закутке между тамбуром и батареей.

Бродячий пес поднял тяжелую голову, посмотрел на Белякова слезящимися глазами и протяжно зевнул.

– Вот так-то брат, – сказал ему Гриша, присаживаясь рядом. – Будем соседями. Уж извини за вторжение…

Анжела появилась ровно через двадцать две минуты.

– Я предупреждала, кажется, чтобы ты не отирался в подъезде. – Она презрительно поджала губы. – Ладно, иди за мной. Только не приближайся…

Она шла быстро. Не оглядываясь. Перед домом, где жила, как вспомнил Гриша, ее подруга Надя, Анжела свернула на узкую тропинку, которая упиралась в длинный ряд деревянных сараев. В них гарнизонные жены по старой традиции хранили припасы солений-варений. У сараев Анжела остановилась.

– Как семья, как дети? – поинтересовалась с ухмылкой. – Все ли здоровы?

– Спасибо, не болеем. – Гришу трясло уже крупной дрожью. – Анжелка, а можно я тебя о серьезной вещи спрошу?

– Ну.

– Вот как ты думаешь, для чего мы все живем?

– Гри-и-иша, ты пьяный, да? А ну-ка дыхни!

– Как стекло, – удрученно сказал Беляков. – Клянусь! Просто день был тяжелый… Анжелка, честное слово, если сейчас не найду водки, то взлечу прямо в космос, как ракетоноситель «Восток».

– Ты что, приперся ко мне среди ночи за водкой? – насторожилась она.

– Да, – признался Беляков. – А больше мне некуда пойти.

– Ах ты… – Анжела чуть задохнулась от возмущения. – Нет, ну разве ты не сволочь, Гришенька? Да ты не просто сволочь, а сволочь редкостная. Такая сволочь, каких еще поискать!

– Так есть у тебя поллитровка лишняя или нет? – уточнил Беляков.

– Ты меня слышишь вообще, летчик хренов?! Подсказать направление, куда лететь, или сам по компасу определишься? Иди ты… Короче, к бабе своей иди. Прямо сейчас и шагай. И морочь ей голову своими разговорчиками про смысл жизни. Она все равно не поймет. А у меня, между прочим, высшее педагогическое образование…

Анжела отвернулась, обиженно засопев.

Беляков сделал робкую попытку ее обнять. Она, как ни странно, не стала сопротивляться. Но когда Гриша прижался к ней сильнее и почти нашел ее губы, она уперлась кулачками ему в грудь и сильным резким движением толкнула его в сугроб.

– Ты совсем меня проблядушку держишь, да? – истерично взвизгнула Анжела. – Меня Кукля и так уже достал своей ревностью. Только успокоился на прошлой неделе, а тут опять ты. И опять со своими закидонами. Нет, ну есть на свете справедливость, а?

Гриша поднялся, молча стряхнул с бушлата снег и обессилено прислонился к стенке деревянного сарая. А что тут скажешь? Она права. Не нужно было ему приходить…

Анжела сделала несколько шагов по узкой тропинке, нерешительно остановилась и вернулась назад.

– Ладно. Не грусти, летчик. Найду я тебе горилку. У Надьки займу. Но только с условием, что это будет наша последняя встреча…

Беляков благодарно закивал, и через пять минут уже получил в руки теплый газетный сверток. Догонять Анжелу он благоразумно не стал, а сразу направился к себе, в общагу. Подмигнув дежурному сержанту, Гриша поднялся в комнату, нашарил в тумбочке карманный фонарик, с нетерпением развернул газету и замер, уткнувшись взглядом в портрет Генсека. Тот смотрел на Гришу из траурной рамки на первой странице устало и немного удивленно. Словно тоже не понимал, что за ерунда такая вокруг происходит. Гриша несколько минут задумчиво походил кругами, но нехитрую закуску из хлеба и остатков копченого сала разложить на газете не решился. Положил закуску рядом, быстро сорвал зубами пробку с бутылки и сделал жадный глоток прямо из горлышка.

– Нет, так дело не пойдет, – фыркнул он, покосившись на фото Генсека. – Мы же культурные люди, Леонид Ильич. У нас ведь и стакан есть…

На пыльный стакан Беляков сначала подышал, потом тщательно протер его рукавом, наполнил почти до краев и опустошил тремя большими глотками. Бутылку с остатками водки он надежно закупорил закруткой из куска газеты, спрятал под кроватью, и с чувством честно выполненного долга, упал на кровать. В этот раз Беляков спал без всяких сновидений. А утром он уже почувствовал себя вполне сносно.

– Проснулся? – с явным укором поинтересовался у него Путинцев.

Гриша приоткрыл глаз. Одна щека у Путинцева была еще в мыле, вторая – гладко выбрита.

– Так точно, – пробормотал он и с удивлением оглядел свой помятый китель.

– Ты, Гриня, допрыгаешься, точно тебе говорю. Спишут по здоровью, куда потом пойдешь?

– На «гражданке» люди тоже живут, – философски заметил Беляков, выуживая из-под кровати второй носок. Его мысли уже полностью занимал начмед. Без подписи главного медика комполка к полетам его точно не допустят, а Гриша проснулся с твердым намерением как можно быстрей оказаться на Высоте, чтобы поискать разгадку в пакете, который оставил ему Генсек. Но начмед, как Беляков и опасался, проявил редкое упрямство. И даже разговаривать на эту тему не пожелал. Пощупал пульс, оттянул веки, покачал головой. Какой, мол, допуск, полежи еще в санчасти три-четыре дня, а там посмотрим. Но Гриша не успокоился. Побежал к Железному Феликсу. Но тоже услышал категорическое: нет. В общем, на Высоту Беляков попал только спустя неделю после похорон…

После длительного перерыва взлетать было трудно. Гришу даже вырвало желчью в сугроб, чего с ним не случалось уже давненько, с первых учебных вылетов. По пути в свою комнату Беляков даже по сторонам не смотрел. С кем-то мимоходом здоровался, кому-то улыбнулся, с кем-то шутил на ходу. У себя в комнате он торопливо снял пальто, повесил его в скрипучий шкаф, нашел там припрятанный конверт, и в этот момент вся былая решительность его покинула. Вскрывать пакет расхотелось. Гриша повертел его в руках и отложил в сторону. Генсек просил конверт спрятать подальше, значит, так тому и быть. Совать нос в чужие тайны было не в Гришиных правилах. Самое лучшее – спросить обо всем самого Генсека. Вот только где его искать? Этого Гриша не знал. И даже не представлял, с чего следовало начать поиски. На Высоте не было расстояний. Не было и времени в привычном понимании этого слова. Не существовало прямых путей и простых решений. И расстояние от точки «А» к точке «Б» никогда не совпадало на Высоте с расстояниями от «Б» до «А»…

Беляков решительно отдернул плотную штору. Густая темнота за окном закручивалась в тугую спираль и уходила куда-то в перспективу. На горизонте показались слабые вспышки света. Гриша сосредоточился. Точки стали медленно приближаться. Гриша терпеливо ждал. Свет становился ярче. В левом виске запульсировала боль. Гриша зажмурился и выждал пару минут. А когда открыл глаза, то увидел за окном длинную аллею из пирамидальных тополей, на которую тихо опускались тихие вечерние сумерки. Аллея вела к старому фонтану. По сторонам узкой дорожки стояли низкие деревянные скамьи. И все вокруг – скамьи, дорожка, фонтан – покрывал ровный слой рыжей пыли…

Гриша покинул комнату привычным способом – через окно. С рассеянным видом побродил по аллее, загребая листья носками тупоносых ботинок, заглянул в неглубокую и давно высохшую чашу фонтана, где серый мрамор уже давно раскрошился по краям. Гришу что-то смущала. Видимо, тишина. Она была здесь какой-то странной, неспокойной. И тополя стояли слишком правильными рядами. И вообще этот парк даже отдаленно не напоминал те места, где они регулярно встречались с Генсеком. Впрочем, после нескольких безуспешных попыток ему все же удалось найти слегка похожий парк. Нашел Беляков и беседку над невысоким речным обрывом. Но она, к его разочарованию, оказалась пустой и была весьма запущенной. Вокруг все так густо заросло травой, словно никто в этих местах не появлялся лет двадцать как минимум…

Беляков спустился к реке. От воды тянуло тухлятиной. Снизу беседка показалась ему еще более старой. Берег частично сполз, а почерневшие от времени балки угрюмо нависали над обрывом. Отчего-то Грише не хотелось проходить мимо этой беседки еще раз и он, рискуя заблудиться, направился вниз по течению. Ботинки он снял сразу, поскольку в некоторых местах над берегом слишком низко нависал ивняк, и там приходилось брести буквально по пояс в воде. Гриша почему-то был уверен, что такой путь короче. И ошибся, естественно. Но эта ошибка оказалась для него спасительной. Люди, которые его ждали, не подумали, что Гриша уйдет по топкому берегу.

Еще Белякову повезло, что он вовремя заметил этих людей. Их было много. Больше десятка, во всяком случае. В руках они сжимали короткие серые трубки с черными рукоятками, а их одинаковый грязно-серо-зеленый камуфляж не оставлял никаких сомнений в том, что эти люди рассредоточились по местности не в поисках ягод и грибов.

О существовании таких специальных высотных подразделений, Гриша, затаившийся в кустах боярышника, раньше не знал. И даже не думал, что они вообще могут быть. Но в том, что он столкнулся с опытными бойцами, сомневаться не приходилось. Следовательно, шанс уцелеть был у него очень невысок. Примерно один из тысячи. Да и этот единственный шанс тоже был чисто теоретическим, поскольку его давала территория, которую Беляков знал чуть лучше, чем они. Но в то мгновенье, когда Беляков уже набрался решимости, чтобы вскочить и бежать, ближнего к нему бойца с тихим хлопком вывернуло наизнанку. Как это произошло, Гриша увидеть не успел. Просто секунду назад неподалеку от него в кривой ствол березы вжимался человек, а теперь на этом месте шевелилось страшное кровавое месиво из внутренних органов. Что случилось с остальными бойцами отряда, Беляков тем более не мог увидеть. Когда отовсюду стали раздаваться похожие хлопки, он вскочил и побежал. Уже не скрываясь. Похоже, гнаться за ним было теперь некому…

* * *

Настырный белый голубь, вальяжно расхаживающий по ржавому карнизу, периодически долбил клювом в поцарапанное стекло и даже не собирался, похоже, улетать. Беляков демонстративно взмахнул веником, но наглая бестия не испугалась. Только наклонила голову и внимательно посмотрела на Гришу черными глазами-бусинками. Тогда Беляков свернул птице международную фигуру из трех пальцев и отступил на прежнюю позицию. Через секунду к белому голубю присоединились два пестрых. Белый распушил хвост, и у них началась борьба за лучшее место на карнизе.

– Совсем страх потеряли, пернатые, – проворчал Беляков.

Сначала у него под окном приспособился торчать один натовский пилот, гадя куда ему вздумается. Теперь их стало уже трое. Если дела пойдут такими темпами, то к концу месяца целая стая под окном поселится. Того, который «белый», Гриша узнал почти сразу. Это был Генрих ШУЛЬЦ – мастер-пилот из сто тридцатой высотной бригады Бундесвера. Сами себя они называли «Нибелунгами». Беляков научился распознавать этих парней в любых обличьях. А вот с «пестрыми» сложнее. Вроде, оба новенькие. И оба, похоже, итальянцы…

Беляков вздохнул и подумал о рогатке, которой ему сейчас очень не хватало. Вот бы погонять этих «голубков» с ветки на ветку. Но нельзя. Попробуй их только тронь. Сразу международный скандал. Не зря Железный Феликс каждый день твердит на разборах, чтобы не поддавались на провокации. А как не поддаваться, если со всех сторон наседают? Все пилоты стонут – на каждого минимум по два натовца…

Дверь со скрипом приоткрылась, и в щель просунулась голова Валеры Чернакова, бывшего аспиранта с биофака.

– Привет, Григорий. Где пропадал?

Беляков чертыхнулся. Он опять забыл набросить крючок на дверь.

– Слышь, это… Тебя там к телефону… – Чернаков был задумчив, чего за ним никогда не водилось. – И на шахматы вечерком заходи, не забудь. Может, хоть сегодня партию доиграем…

Гриша спустился вниз, на вахту, к единственному на всю общагу телефонному аппарату. Прижал к уху трубку. Духи эфира громко выли, щелкали и скрипели зубами.

– Слушаю вас, алло. Беляков на проводе! – Он сказал это намеренно громко, и при этом демонстративно подмигнул коменданту.

– Алло, – ответила трубка голосом Василия. – Не опаздывай. Буду через час на том же месте.

– Ну ладно, ладно, только не надо на меня кричать… – Гриша обернулся к коменданту и пояснил: – Из деканата. Опять требуют отчет о научной работе. А я его месяц назад сдал, между прочим…

Комендант понимающе закивал.

– Я им что, мальчик, чтобы по деканатам бегать? – возмущаться Беляков. – У меня что, дел других нет?

Продолжая для виду ворчать, Гриша поднялся на последний этаж, забрался по шаткой лестнице на чердак и спрятался за пожарным ящиком с песком. Процесс создания фантомной проекции он не любил. В это время сознание раздваивается, и приходится смотреть на мир сразу двумя парами глаз. И очень трудно понять, в какой именно точке пространства находишься именно ты. Правда, эффект двойного зрения довольно быстро проходил. Быстро восстанавливалась и координация движений. Зато когда фантомная проекция начинала жить своей, независимой жизнью, то сразу отвлекала на себя автоматику боевой машины. Вот только «выдувать» качественных фантомов Гриша так и не научился. Все его творения сохраняли целевую структуру не дольше трех часов. Но и этого времени ему вполне хватало, чтобы незаметно отлучиться из общаги по собственным делам. Хватало времени и для встреч с Василием. Собственно говоря, Василий и научил Белякова этому фокусу. И не только этому. После знакомства с ним Гришина жизнь изменилась очень круто…

С первого взгляда они друг другу не понравились. Вернее, Гриша не понравился Василию. А сам Беляков узнал о существовании Василия намного позже. Но когда узнал, тоже не смог сдержать негативных эмоций. А как он, собственно, должен был отреагировать, если какой-то идиот постоянно таскается за ним по пятам? И не прячется по кустам, а прогуливается под самыми окнами общежития. Или развалится, гад, на лавочке перед входом и лижет свое эскимо. Сначала, конечно, Гриша подумал, что этого типа подослала к нему американская разведка. Но после недолгих раздумий такую версию Беляков отбросил как малореальную. Уж слишком Василий был нелеп. Не мог агент ЦРУ быть таким заметным. И однажды Беляков не выдержал и спросил Василия прямо:

– Слышь, дуралей, ты вообще кто такой?

«Дуралей» выбросил недоеденное мороженое в урну, вытер руки грязным носовым платком, поправил на носу очки с кривыми дужками, в трех местах обмотанных изолентой, и сказал, надувая щеки:

– Ехал Грека через реку, видит Грека в реке рак, сунул Грека руку в реку, рак за руку Греку цап!

– Ты больной что ли? – опешил Беляков.

– Больной, – с готовностью согласился Василий.

– Ну и гуляй в другом месте, если больной, – рассвирепел Гриша. – Чего здесь расселся? Вали отсюда! У вас, психов, специальные места для гуляния должны быть.

– Быдло! – негромко и без всякого выражения произнес Василий, как бы ни к кому конкретно не обращаясь, потом поднялся и спокойно ушел. А Гриша остался скрипеть зубами. После того короткого разговора кулаки у него чесались еще долго. И хотя он никогда, в общем-то, не считал себя агрессивным и даже в глубоком детстве старался решать конфликтные ситуации путем переговоров, а к грубой силе прибегал лишь в экстраординарных случаях, но этому наглецу хотелось дать по роже. Причем, не просто дать, а именно зарядить. Да еще с оттяжкой. А потом – под ложечку. И еще разок – кулаком по затылку. Сверху вниз. А потом еще толкнуть резко на землю, наклониться к перемазанному кровью и грязью лицу и увидеть в глазах наглеца боль и мольбу о пощаде…

Через неделю парень опять был на своем посту – на лавочке перед входом в общагу. Но Гриша уже смог взять себя в руки. Проходя мимо, он просто присел рядом. Некоторое время они так и сидели молча. Василий доедал мороженое и делал вид, что Гришу вообще не замечает. Гриша смотрел на облака, которые кучно перемещались с запада на восток.

– А имя у тебя какое-нибудь есть? – первым нарушил молчание Беляков.

– Есть. Василий Александрович.

– И что тебе от меня нужно, Василий Александрович? – вкрадчиво поинтересовался Гриша.

Василий криво усмехнулся:

– Карл у Клары украл кораллы, а Клара у Карла украла кларнет!

– И как же это прикажете понимать?

– А как хотите, – ответил Василий с наглой усмешкой и развернул обертку следующего эскимо.

Дальнейшую часть беседы Беляков посчитал бессмысленной, поэтому сразу ушел, пожав плечами. Вскоре исчез и Василий. Довольно продолжительное время он держался от Гриши на большой дистанции. Не то чтобы не мешал совсем, но и на глаза откровенно не попадался. Но скоро раздражение на Василия сменилось у Белякова любопытством. Он понял, что парень совсем не прост. И тогда стал сам искать встреч, и после нескольких не совсем удачных попыток, общение у них стало вдруг налаживаться.

Василий не имел, конечно, никакого отношения ни к разведке, ни к вооруженным силам вероятного противника. Противостояние двух политических систем ему тоже было до фиолетовой звезды. По образованию Василий был культурологом. Окончил Восточное отделение Московского университета. Жил и работал в Ленинграде. При этом умел подниматься на Высоту совершенно свободно, оставался на Высоте практически на любой срок, и никакие высотные машины ему для этого не требовались. Нет, Беляков догадывался, что такие люди существуют, хотя ни в уставах, ни в боевом наставлении по высотному пилотированию о них не было ни слова. Но недостаток официальной информации всегда с успехом восполняло устное творчество пилотов-высотников.

Сами себя эти люди именовали Адептами. Пилоты придумали им свое название – «торпеды». И хотя Беляков не знал никого, кто хоть раз столкнулся с «торпедой» лично, зато знал многих, кто готов был, закатив глаза и понизив голос до шепота, часами рассказывать о случаях таких встреч, которые произошли с «одним очень хорошим пилотом». В устном народном творчестве «торпеды» воплощали в себе если не все мировое зло, то уж значительную его часть это точно. Конечно, под некоторыми слухами, которые вольно или невольно распространялись среди пилотов, почва была. Изредка Адепты действительно наводили на пилотов страх. Но значительная часть рассказов бывалых высотников оказывалась на поверку банальной страшилкой.

Чаще всего Адепты старались держаться в стороне от любых официальных структур. А тем более от военных. С пилотами-высотниками они контактировали только в редчайших случаях. Беляков неоднократно пытался выяснить, почему Василий сделал исключение для него, но так ничего и не узнал. Василий этой темы старательно избегал. В итоге Гриша отступил. Тем более что для разговоров у них и без того хватало тем. Василий буквально заново открывал ему окружающий мир. И границы этого мира расширялись так стремительно, что у Гриши первое время постоянно кружилась голова, как у человека, много лет прожившего слепым, ничего не знавшего о своей слепоте, а потом неожиданно прозревшего. Впрочем, успокаивал его Василий, в начале Пути тяжело приходится всем. Разве легче, например, бывалому путешественнику, который прошел пешком все пустыни мира, а потом впервые в жизни оказался в тропическом лесу? Как описать увиденную картину, где нет песка, зато есть тысячи различных деревьев, кустарников, лиан, трав, разнообразные минеральные ресурсы, великое множество насекомых, земноводных, птиц и зверей?

В детстве, когда Гриша впервые узнал о бесконечности Вселенной, то долго пытался представить себе, как выглядит эта бесконечность, а когда не смог, то испытал культурный шок. Не меньший шок он испытал и теперь, когда узнал от Василия, что и Высота – это всего лишь малая часть одного из нижних уровней практически бесконечной психосферы. Адепты делили ее на шесть-семь уровней, кому как больше нравилось. Все уровни с шестого по четвертый, по словам Василия, имели много общего с миром физическим, и жизнь там почти ничем не отличалась от земной. Но уже при подъеме к третьему уровню сущность психосферы довольно сильно менялась.

Подкупала Гришу и сугубо материалистическая теория этого мира, которой придерживались многие Адепты. Психосфера или астральный мир, как иногда называли ее некоторые Адепты, согласно этой теории, состояла из особой материи, которая являлась одновременно энергией в мире физическом. И эта астральная материя, по их мнению, была схожа по многим свойствам с материей физического мира. Она тоже имела атомарную структуру, то есть состояла из элементарных частиц, и также испытывала на себе различные взаимодействия: сильные, слабые, электромагнитные, гравитационные. Материя психосферы имела и разную плотность. На низших уровнях ее плотность была наивысшей, а по мере подъема к высшим уровням плотность сильно снижалась.

Когда Василий научил Гришу создавать фантомы, которые вводили в заблуждение автоматику боевой машины, они стали встречаться еще чаще. И всегда в разных местах. Это были и подвалы, и тесные питерские котельные, и продуваемые всеми ветрами чердаки, где они по-хозяйски рассаживались на прелых матрасах посреди мебельного хлама и птичьего помета. Но Гриша окружающую обстановку не замечал. Он жадно впитывал новые знания. И пытался вникнуть даже в самые сложные понятия.

– Зачем тебе вся эта космологическая муть? – удивлялся порой Василий.

– Как зачем? – в свою очередь удивлялся Беляков. – Интересно ведь. А разве нет?

Василий вздыхал, пожимал плечами, но продолжал терпеливо разъяснять Белякову многочисленные теории психосферного пространства-времени. Рассказывал и об астральной поляризации, и о положительных и отрицательных Астральных Лучах, чье уравновешенное движение навстречу друг другу Адепты называли Астральным Светом, и о теории Астрального Вихря, согласно которой психосфера не была статичной, а постоянно вращалась с такой огромной скоростью, которую невозможно было охватить даже воображением. Рассказывал о коренных обитателях психосферы – астросомах, в которых астральная материя конденсировалась по тем же законам, по которым в воздухе, насыщенном электричеством, происходило образование шаровых молний. Самое любопытное, что в астросоме процесс привлечения и выделения молекул не прекращался никогда. И если между молекулами астросома и той областью психосферы, где он оказывался, разница потенциалов была слишком велика, то астросом мог получить пробои в оболочке и раствориться в окружающей его материи.

Именно поэтому, как говорил Василий, обитатели психосферы перемещались в пространстве в пределах исключительно своей полярности. Все уровни психосферы, как оказалось, были довольно густо нашпигованы разнообразными обитателями. Вначале Беляков пытался их как-то классифицировать, но когда понял, что количество астросомов не поддается никакому учету, бросил это пустое дело. Так что классификация получилась у него довольно условной. Всех обитателей этого мира Гриша попросту разделил на три больших группы. К первой отнес всех людей, как живых, так и не живых. Живыми по психосфере могли путешествовать не только различные Адепты, Колдуны, Маги или те, кто мог воспользоваться специальным оборудованием для перемещений. На нижних уровнях хватало и вполне обычных спящих, даже не осознающих, где они на самом деле находятся. Астральные тела покойников, по разным причинам надолго застрявших в астральном мире, Гриша тоже отнес к первой группе. Сюда же он записал многочисленные агонизирующие останки астральных тел, покинутые их владельцами, поскольку они еще могли создать иллюзию жизни и даже совершали простейшие действия, если им удавалось зацепиться за разум медиумов.

Вторую группу составляли те обитатели психосферы, которые не относились к людям, но имели все же естественное происхождение. Это были астральные тела различных животных, существующие очень непродолжительное время, а так же особая субстанция, которую Василий именовал почему-то «первоначальной эссенцией». Разобраться в ее природе и в особенностях ее поведения Беляков так и не смог, как ни пытался. Но самой многочисленной была все же третья группа – всевозможная нежить. То есть, обитатели психосферы, порожденные мыслями и желаниями людей. Поскольку таких астросомов очень много, и все они так же разнообразны, как и человеческие мысли и желания, то Белякову пришлось разделить третью группу еще на две категории. Первая – это астросомы, созданные человеком бессознательно. Вторая – существа, созданные намеренно и с определенной целью.

Конечно, у большинства людей все желания подспудны и не очень выражены, поэтому и существа, которых они производили, могли существовать непродолжительное время – от нескольких минут до нескольких часов. Но когда одна и та же мысль повторяется часто или желание человеком овладевает максимально сильное, то и искусственное существо, созданное таким желанием, может прожить намного дольше – пару дней как минимум. К сожалению, наиболее сильные эмоции и желания редко несут в себе положительный заряд, то и нежить чаще всего получается опасной. И чем дольше эта нежить существует, тем сильней она становится. А когда она уже может обойтись без своего создателя, то становится опасной втройне.

Впрочем, как Беляков узнал позже, в психосфере хватало опасностей и кроме нежити. Запросто можно было получить, например, критическую пробоину в оболочке, если оказаться даже ненадолго в зоне другой полярности. Печально могла закончиться для новичка встреча с вампиром. Ничего хорошего не сулило даже простое столкновение с пустыми скорлупами покинутых астральных тел, которые бесцельно дрейфуют по всем направлениям Астральных Лучей. И если Гришина высотная проекция до сих пор не получила ни одного серьезного повреждения, то лишь оттого, что находилась под защитой психополя, поддерживаемого генератором его высотной машины…

* * *

– Офигеть! – восторженно выдохнул Василий, глядя длинный ряд крыш, утопающих в серой дымке.

Беляков посмотрел в ту же сторону, пожал плечами и с раздражением стянул мокрую от пота рубашку.

– Как-то здесь жарко!

– Не плачь, сейчас нас ветерком обдует. – Василий спустился ниже, сел и с видимым удовольствием перекинул ноги через водосток. – Сегодня свежий ветерок – с залива. Давай, давай, двигай ко мне. Не упади только. Насмерть не расшибешься, конечно, но с непривычки будет больно.

Гриша нехотя пристроился рядом, стараясь не смотреть вниз.

– Для меня новости есть? – поинтересовался он.

Василий кивнул.

– Хорошие?

– Так сразу и не скажешь. Шла Саша по шоссе и сосала сушку… С твоим Генсеком вообще сплошные загадки… В смысле, извини, с нашим Генсеком…

Василию Гриша единственному рассказал о своих встречах на Высоте с главой государства. Во-первых, хотелось хоть с кем-то поделиться. Во-вторых, Василий, с его способностями, мог оказать вполне реальную помощь. Грише никак не давала покоя мысль о том, что Генсек все еще жив…

– Не тяни, – поторопил Гриша.

– Среди живых, во всяком случае, я его не нашел… – Василий опять замолчал, ковыряя острой палочкой ржавую жесть водостока.

– Точно?

– Несколько раз перепроверил. Даже в таких местах искал, где и Макаренко своих телят не пас.

– Значит, умер… – Беляков огорченно вздохнул.

– Среди мертвых я тоже искал. Но и там нашего Ильича нет.

– Не понял, – растерялся Гриша.

– А что тут непонятного? Нет его. Ни среди живых, ни среди мертвых. Даже если он так быстро смог бы подняться на первый уровень, чего не может быть по определению, то скорлупа все равно должна остаться. У других, понимаешь, пустые скорлупы годами болтаются, а тут вообще ничего. Никаких следов. Ни на одном уровне.

– Ничего не понимаю, – огорчился Беляков. – А попроще говорить можешь?

– Да я бы рад, но и сам ничего не понимаю. Корабли лавировали, лавировали, да не вылавировали…

Гриша посмотрел на далекие кварталы в стороне залива и поежился. Ветерок стал уже слишком свежим. Пришлось опять натянуть на себя рубашку. Благо она успела просохнуть…

– А ну-ка, фулиганье, быстро слазьте! – долетел снизу отчаянный крик.

– Кто это там у нас буянит? – Василий поболтал ногами в воздухе и протер очки краем растянутой футболки. – Ну вот, так и знал. Марьванна. Собственной персоной. Идейный борец за свободу всех индейцев и лично товарища Леонарда Пелтиера.

Гриша осторожно посмотрел вниз и увидел женщину, которая полчаса назад выносила ведро с мусором. Теперь она стояла под глухой стеной, задрав голову вверх, щурилась от солнца и грозила им своим микроскопическим кулачком.

– Вот только посмейте мне там нафулюганить, так я милицию вызову! – продолжала бушевать Марьванна. – Привадились! Тюрьма по вам плачет, проклятущие!

– А вот обзываться нехорошо, – прокомментировал Василий. – Ты не думай, Гриша, она тоже была когда-то интеллигентным человеком. И даже детей учила в школе добру и справедливости. А теперь, как видишь, стала бросаться на людей без всякого повода. Мы ведь никому не мешаем, так зачем же она кричит на весь двор? Как думаешь, не отстанет?

– Не отстанет. Придется переползать на соседнюю крышу.

– Оттуда вид не такой интересный, – грустно сказал Василий. – Но ты прав, мой бледнолицый брат, Марьванна нам не оставила выбора. Эта гордая женщина не успокоится, пока не увидит наши прокопченные черепа нанизанными на кол…

Они перелезли через высокий выступ брандмауэра, отошли подальше от края и растянулись на горячих листах волнистого шифера. Василий снял очки и сунул их в карман штанов.

– Эх, люблю, когда жарко, – сказал он, лениво жмурясь на солнце. – Жаль, что в Питере такая погода бывает не часто.

– Да, – согласился Беляков. – А как там вообще, в Питере? Давненько я в Питере не бывал…

– В Питере-то? По-разному в Питере… – Василий поморщился. – Всю прошлую неделю было холодно. А позапрошлую – очень холодно. А прямо сейчас за моим окном висит какая-то белая муть…

– Так ты можешь прямо сейчас в свое окно посмотреть?

– Отчего не могу? Я как глаза закрываю, так сразу свою комнату и вижу. Слева у меня кресло стоит, в углу – диван. На нем я сейчас лежу. А напротив – окно с занавеской. Для меня в астрал выйти – это, понимаешь, как подремать после обеда.

– Ты и тело свое можешь чувствовать? – не поверил Беляков.

– Конечно. Встать не смогу, будет тяжело, но пальцами рук, если напрягусь, пошевелю. Вот, сейчас я большим пальцем пошевелил. А что?

Гриша представил как он лежит сейчас в коконе высотного костюма, плотно утрамбованный в кресло управления боевой машины, которая, в свою очередь, замурована в железобетонной ячейке Пилотажной зоны на глубине примерно тридцати трех метров, над головой у него железобетонный купол, а еще выше – очень много земли пополам с железобетоном, и стало ему как-то грустно…

– Заснул что ли? – Василий толкнул его в бок и подпер голову рукой.

– А я могу стать Адептом? – неожиданно для себя спросил Гриша.

– Плевое дело, мой бледнолицый брат. Найти себе учителя, пройди Обучение, потом выдержи обряд Посвящения…

– А у меня точно получится?

– Шли сорок мышей, несли сорок грошей, две мыши поплоше несли по два гроша… – Василий рассмеялся. – Не знаю. Чес-сс слово, не знаю. Кому-то с рождения такие дела легко удаются, а кому-то и целой жизни для подготовки к Посвящению не хватает.

– Но попробовать-то я могу?

– Приезжай ко мне в гости и попробуешь. Сам же говорил, что по Питеру соскучился…

Судя по солнцу, время приближалось к полудню. Шифер стал в отдельных местах горячим как сковорода. Время функционирования Гришиного фантома заканчивалось. Скоро его начнет «плющить».

– Так и не научился дуриков лепить? – лениво поинтересовался Василий, словно прочел Гришины мысли. – Ну, тогда поторопись. Если что, звони, пиши. И спускайся осторожно. Крысе в лапы не угоди. Если покусает, то придется уколы от бешенства ставить…

Но Марьванна на Гришино счастье куда-то запропастилась. Повезло ему и на остановке. Буквально сразу подъехал полупустой трамвай. Гриша выбрал уютное место в конце вагона, где меньше всего сквозило, и угрюмо уставился в большое окно. Разморенные непривычным зноем горожане передвигались по улицам с опаской, короткими перебежками от тени к тени, и выстраивались в длинные очереди у автоматов с газированной водой. Трамвай звякал на рельсовых стыках. А Гришины мысли в это время потерянно бродили по закоулкам сознания.

О самом главном он у Василия опять забыл спросить. Выбила из колеи история с Генсеком. Даже Василию, похоже, она пришлась не по душе. А Грише тем более. Ему теперь и сама Высоте не казалась такой привлекательной, как раньше. Как ни странно, но чем больше Гриша узнавал о Высоте, тем меньше ее понимал. Если раньше Беляков твердо знал, что он здесь как минимум Царь Горы, потом понизил себя в статусе до простого адмирала, то теперь окончательно запутался. Кто он на самом-то деле?..

Не добавила оптимизма и неожиданная встреча с Гольдбергом. Тот нервно прохаживался по коридору общежития и бормотал под нос что-то неразборчивое.

– Не меня ждете, мистер Гольдберг? – окликнул его Беляков.

– О, Гриша! – Лицо Гольдберга осветилось добродушием, но во взгляде промелькнула искорка раздражения. – Я действительно вас жду. Уезжаю к себе в Чикаго. Зашел попрощаться…

Гриша развел руками, как бы в оправдание за свое короткое отсутствие, а сам старательно прислушивался к звукам из-за фанерной двери. Очень хотелось думать, что к приходу Гольдберга фантом уже «сплющился» и не откликнулся на стук в дверь.

– В магазине были? – с участием поинтересовался Гольдберг, внимательно разглядывая Гришины пыльные ботинки.

Беляков автоматически кивнул. И только потом сообразил, что держит в руке авоську с нарезным батоном, консервированной килькой в томате и трехлитровой банкой кваса. И когда успел все это купить?

– Закончилась, Гриша, моя стажировка в СССР, – заохал Гольдберг. – Вы даже себе не представляете, Гриша, как я буду скучать по СССР в этом забитом машинами Чикаго. И по вам, Гриша, буду скучать, и по городу Ленинграду…

Не замолкая ни на секунду, Гольдберг пробежался взглядом по углам и скромно присел на самый краешек кровати.

– Вы что-то ищете? – перебил его Гриша.

Гольдберг осекся и посмотрел на Белякова честными и очень грустными глазами. И была в этих глазах, помимо удивления, вся мировая скорбь.

– Вы, Гриша, меня опять в чем-то подозреваете? Нет, и не пытайтесь убедить меня в обратном, хотя вы еще будете потом вспоминать еврея Гольдберга, который был с вами всегда и во всем честен, я вас уверяю.

Гриша вздохнул.

– Я думал, что наши с вами общие дела завершились три месяца назад.

– Я тоже так думал, Гриша. Но как я мог не зайти к вам перед отъездом? Уж так я к вам привязался, Гриша, за это время, так привязался…

Американец вскочил с кровати и энергично прошелся по комнате. От него пахло приятным и, судя по всему, очень дорогим одеколоном, к которому примешивался едва уловимый запах виски. Гольдберг заметно нервничал. Раньше за ним такого не наблюдалось. И Грише стало даже интересно.

– Ищите быстрей, – поторопил он, – времени мало. Мне скоро возвращаться.

– Видите ли, Гриша, – начал Гольдберг. – Только не перебивайте меня, молодой человек. У меня тоже мало времени, но я не могу оставить без внимания один, как говорится, щекотливый момент… У нас есть сведения, что вы последним видели известное нам обоим лицо…

– Последний раз с известным вам лицом мы встречались, когда я передавал очередное сверхсекретное послание от другого известного вам лица. Говорю вам со всей комсомольской прямотой, у меня нет никаких оснований считать, что я был последним, кто его видел. А теперь, будьте так любезны, мистер Гольдберг, покиньте мою комнату.

– Зачем так спешите, Гриша, я вас умоляю. Подумайте хорошенько. Вспомните тот день. Это и в ваших интересах тоже. Вы просто не понимаете, во что ввязались. Давайте будем откровенны. Вы должны были передать нам пакет, но по какой-то причине забыли это сделать.

– Все, что мне давали, я без всякой задержки вручал вам лично в руки. Тайна – есть тайна. Я же понимаю специфику. И не надо морочить мне голову, Боб.

Гольдберг поморщился.

– Вы не понимаете, Гриша…

– Я действительно не понимаю. Так и передайте своему начальству. Ищите свои потери в другом месте…

В общем-то, Беляков даже не особо кривил душой. Пакета у него действительно не было. После истории с таинственными бойцами и чудесным спасением в тихом осеннем парке, Гриша стал осторожнее. Он, конечно, сразу догадался, что интерес к нему может быть вызван только одной вещью – пакетом, который оставил Генсек. Этот пакет Гриша в тот же день завернул в старую газету и сунул в щель между стеной и фановой трубой в женском туалете на третьем этаже. Потом выбрал время и благополучно закопал его в безлюдном месте старого парке. Прямо под неработающим фонтаном. Упаковочный материал мог довольно длительное время храниться в земле, поэтому Гриша особо не церемонился. Просто выкопал ямку, положил туда ценный груз, забросал сверху землей и замаскировал сухими листьями. А чтобы как-то пометить место хранения, нацарапал на сухой чаше фонтана первые две цифры, которые пришли ему на ум, – 6 и 9. О том, что вместе они символизируют мандалу, Гриша тогда не догадывался. Как не догадывался и о сложностях, с которыми столкнется, когда спустя много лет станет разыскивать и этот фонтан, и этот парк…

Американец побарабанил пальцами по столу, сухо попрощался и уже в дверях бросил:

– Надеюсь, Гриша, когда вы узнаете хоть что-то, то немедленно сообщите. Вам достаточно будет подумать обо мне, Гриша, а я вас сам найду…

Беляков выждал, пока Гольдберг спустится по лестнице, и занял выгодную тактическую позицию у окна, где хорошо просматривался выход из общежития. И хотя Гольдберг на улице опять не появился, Белякова в этот момент больше беспокоило другое. Его занимал смысл прощальной фразы. Что значит: «вам достаточно будет подумать обо мне»? В растерянности Гриша спустился на вахту, попросил телефон и наугад накрутил несколько цифр. Сами цифры не имел ровно никакого значения. Главное, чтобы их сумма равнялась семнадцати.

– Алло, – произнесла трубка голосом Василия.

– Это я… – Гриша покосился на девушку, которая сидела вместо коменданта. – Я только что разговаривал с одним человеком. Его зовут Боб Гольдберг. Ты его знаешь?

– Так сразу и не смогу сказать. Нужно память освежить.

– У меня осталось в запасе только пятнадцать минут.

– Я попробую…

Но ответного звонка Беляков так и не дождался. Через пять минут он вернулся назад к телефону и набрал Василия сам.

– Ничего не понимаю, – признался Василий. – У тебя что, все друзья такие? Как, говоришь, его зовут?

– Боб, – медленно произнес Гриша. – Роберт Гольдберг.

– Поздравляю. Такого парня тоже никто не помнит – ни живые, ни мертвые.

Гриша нажал на рычаг и натянуто улыбнулся девушке, которая делала вид, что совсем не интересуется чужими телефонными разговорами.

Белякову стало страшно. Сначала Генсек. А теперь вот Гольдберг. Такие совпадения случаются очень редко. Если вообще случаются…

Мертвый сезон. Весна. 2017

Ботинки хваленого итальянского производителя, склеенные на безымянной фабрике в жаркой Бразилии, испытание суровыми условиями русской зимы явно не выдержали. От перепадов температур и географических широт почти сразу заглючила высокотехнологичная мембранная подошва. Сначала перестала «дышать», как обещала многочисленная реклама, а потом еще и стала жадно всасывать воду из всех встречных луж, производя при этом звуки, напоминающие хрюканье молочного поросенка, потерявшего сосок свиноматки. И это раздражало Вадима даже сильнее, чем отчаянная сырость и порывистый мартовский ветер Санкт-Петербурга.

Вместе с вечерними сумерками незаметно подкрался и холод. Вадим вспомнил, что не прихватил с собой шапку, резко прибавил шагу и еще раз сверил направление движения с бумажкой, которую держал под рукой, в заднем кармане джинсов. Он хотел появиться без предупреждения. В неожиданности есть свои преимущества. Если позвонить заранее по телефону, сказать, что собираешься нанести визит, то обязательно нарвешься на невнятное бормотание: ой, я сегодня очень занят, приходите завтра, молодой человек. А лучше когда-нибудь на днях. И не отказали, вроде. Но и не пригласили…

Из нужного Вадиму подъезда вышла женщина с ребенком. Он быстро рванул в приоткрывшийся проход. Не дожидаясь лифта, поднялся на четвертый этаж. Замер у стандартной железной двери со стандартным китайским замком, поморщившись от всепроникающего запаха кошек, и коротко нажал на кнопку звонка. Потом выждал минуту и нажал еще несколько раз. Уже более решительно.

Дверь приоткрылась. В темном проеме, перечеркнутом толстой стальной цепочкой, мелькнула сначала лохматая голова, а потом блеснул внимательный глаз.

– Что нужно? – равнодушно поинтересовался обладатель глаза. – Я ничего не заказывал и ничего у вас покупать не буду.

– Извините, а можно мне для начала войти? – спросил Вадим. – У меня к вам серьезный разговор.

– Какой еще разговор? Вы кто?

– Видите ли, разговор конфиденциальный. Я не торговый агент. И мне бы не хотелось говорить с вами через дверь. Моя фамилия Беляков. Вадим Григорьевич Беляков. Вам ни о чем не говорит эта фамилия? Мне нужен Василий Александрович. Это вы?

– Уходите, нет здесь такого!

Дверь захлопнулась. На взгляд Вадима, подозрительно быстро. Все это позволяло предположить, что с искомым Василием Александрович он и разговаривал только что. И Василий Александрович был чем-то напуган. Или расстроен. Но Вадим учитывал эти варианты, поэтому ничуть не удивился. Человек с той стороны двери, кем бы он ни был, явно заинтересовался нежданным гостем. Некоторое время он будет следить за Вадимом через глазок, а потом любопытство пересилит осторожность. И дверь опять откроется. Вадиму остается только терпеливо ждать. А на такой случай у него были с собой наушники и карта памяти с кучей пиратских аудиокниг…

Когда замок щелкнул снова, Вадим непроизвольно взглянул на часы. Прошло всего пятнадцать минут. Не так уж плохо.

– Что вам нужно, молодой человек? – В этот раз хозяин квартиры не воспользовался цепочкой и распахнул дверь широко. – Если другого способа избавиться от вас у меня нет, то проходите. Я вас слушаю. – Я много времени не отниму, – торопливо сообщил Вадим и переступил порог.

– Раздевайтесь. Тапочки в углу, – ворчливо предупредил хозяин. Был он не настолько стар, сколько потерт временем. Сутулая спина, сморщенное лицо, волосы, давно не видевшие парикмахера, шаркающая походка. Только взгляд, пожалуй, не соответствовал внешнему облику. Взгляд у старика был для его возраста слишком живым…

Вадим пристроился на краешке потертого дивана и старался смотреть только на хозяина, который устроился в кресле. Но все равно успел непроизвольно просканировать взглядом единственную комнату. И сразу отметил чистоту. Не демонстративную, а повседневную, рядовую. Все вещи стояли на своих местах: диван, шкаф, одно кресло, рабочий стол. Ничего лишнего. На стенах недорогие, но новые обои в неширокую и неяркую полоску. И всюду книги. На полу, на стульях, на столе. Стопки неаккуратные. Видно, что к книгам в этом доме часто обращаются…

– Моя фамилия Беляков, – напомнил Вадим, прерывая затянувшееся молчание.

– Я пока хорошо слышу, спасибо. И память меня еще тоже не подводит. Стоял поп на копне, колпак на попе, копна под попом, поп под колпаком…

– Василий Александрович – это вы?

– Допустим. А зачем он вам сдался?

– Он был другом моего отца, – ответил Вадим, сделав ударение на слове «был».

– И это дает вам право тревожить старика, буквально врываться в его квартиру? Вас что, отец послал старые долги собирать?

– Нет, о долгах речь не идет. – Вадим смутился. – Деньги меня не интересуют. Просто, понимаете, мой отец умер. И я хочу написать о нем книгу. На основе рассказов его друзей. Поэтому и приехал в Санкт-Петербург. Друзей у него, на самом деле, не очень много. И мне обязательно нужно поговорить с каждым. Тем более с Василием Александровичем…

Старик, который до того сидел нахохлившись, как пингвин, неожиданно резко откинулся на спинку кресла и задорно расхохотался. Вадим растерялся.

– Я сказал что-то смешное?

– Нет, нет, – заверил его старик. – Не принимайте на свой счет. Я старый анекдот вспомнил. Очень старый и очень неприличный…

Потом помолчал и добавил уже грустно:

– Не помню я вашего отца, мил человек. Может, когда-то мы с ним действительно встречались. Может, даже дружили. Спорить не стану. Только стар я уже, как видите. И память на фамилии у меня плохая. Беляков, Шмеляков, Кошельков – нет никакой разницы. Кем был ваш отец, и где мы с ним могли пересечься – даже не представляю. И с чего вы вообще решили, что я его знал?

– Мне доподлинно известно, что вы были друзьями, – настаивал Вадим.

– Доподлинно? – удивился старик. – Это он сам вам сказал?

Вадим смутился. Однозначного ответа на этот вопрос у него не было. Говорить неправду он не хотел. А сказать правду не мог. Старик мог посчитать его сумасшедшим. Ну а что еще можно подумать о человеке, который примчался из Барселоны после того, как ему приснился отец, попросивший во сне разыскать своего старого друга? Расскажи Вадиму такую историю кто-то другой, он бы тоже не поверил. Но именно так все и произошло. Причем, отец не только попросил Вадима посетить Питер, но еще и продиктовал домашний адрес своего товарища, его имя-отчество и даже телефон. И объяснил, как лучше к нему добираться. Странный был сон. Очень реальный. И проснулся Вадим с полным ощущением, словно он действительно разговаривал с отцом. Что можно сказать на это? Так не бывает. Но совпало все: имя, квартира, дом. Именно так Вадим и видел во сне этот дом в центральной части Питера с недавно отремонтированным фасадом, проходным двором, гламурными магазинами на первом этаже и обвалившейся штукатуркой в подъездах…

– Откуда вы приехали, молодой человек? – поинтересовался старик.

– Из Барселоны, – не стал скрывать Вадим.

– Издалека, да… – Старик пошлепал губами и сочувственно покачал головой. – Но помочь ничем не смогу…

– Не страшно. Я к вам только попутно заскочил, – соврал Вадим. – В Санкт-Петербурге проходит международный конгресс по глобальной урбанистической концепции в современной градостроительной политике.

– Вы, значит, архитектор?

– Скорее, культуролог…

В принципе, Вадим не соврал. То есть частично сказал правду. В конференц-зале отеля «Достоевский», где он остановился, действительно проходил международный конгресс. С утра там начались пленарные доклады. А среди аккредитованных участников конгресса действительно есть некий Вадис Костакис – уже далеко не бездельник, а честный гражданин Испании, официальный муж Мануэлы Сороа, а еще советник правления Фонда культурного развития Барселоны. Эта общественная организация получала ежегодно довольно приличные взносы от клана Сороа, так что получение ни к чему особо не обязывающего мандата не стало для Вадима проблемой. Но определенный статус этот мандат тоже давал. Да и повод для посещения Санкт-Петербурга показался всему семейству Сороа весьма убедительным. Наконец-то их непутевый зять занялся хоть чем-то полезным. Пусть, мол, поработает в Фонде, заодно и проследит, на что расходуются их семейные денежки…

Василий Александрович дотянулся до ящика стола, вытащил курительную трубку и причудливо вышитый бисером кисет, разложил на столешнице какие-то хромированные приспособления, не торопясь набил трубку душистым табаком и красивым жестом прикурил от большой зажигалки в форме пирамиды майя. Все манипуляции старик выполнял молча. Вадим тоже молчал. Его раздирали противоречивые желания. С одной стороны он понимал, что тема исчерпана, и самое время уходить. С другой стороны – уходить не хотелось. Старик явно валял дурака. В то, что он не может вспомнить Григория Белякова, Вадиму не верилось. Неубедительно вел себя старик. Все он прекрасно помнил, видимо. Но…

– Вы, молодой человек, я думаю, впервые в нашем городе, – глубокомысленно произнес Василий Александрович, пуская в потолок тонкую струйку сизого дыма.

В комнате стало совсем темно. Старик включил, не вставая с кресла, видавший виды торшер с тканевым абажуром. Торшер качнулся от легкого толчка, и по стенам заплясали причудливые тени.

– Впервые, да, – подтвердил Вадим. – Хороший город. Отец тут жил, когда учился в институте и аспирантуре. Много о нем рассказывал…

Разговор потек чуть легче. Они обменялись мнениями о Санкт-Петербурге, о весенней погоде, которая именно в этом году выдалась особенно слякотной, хотя, слякотной она, если быть честным, теперь выдается не только каждую весну, но и каждую осень, и даже зиму. Поговорили о таянии полярных льдов и новом цикле потепления климата в Европе, а так же о сыром ветре с Финского залива – предвестнике утомительных приступов ревматизма. Потом, как водится, обсудили отдельные острые моменты во внутренней политике государства российского и глобальные тенденции политики мировой.

Вадим вежливо согласился с собеседником в том, что Соединенным Штатам Америки пора оставить в покое арабскую часть Азии и Восточной Африки. И с тем, что дальнейшее присутствие частей и подразделений американского экспедиционного корпуса в отдельных странах мусульманского мира приведет в итоге к эскалации насилия. Ради приличия Вадим поинтересовался у старика предназначением большой стеклянной колбы с ярко-оранжевой стрелкой внутри, об подставку которой он несколько раз цеплялся рукавом пуловера. Функционально колба напомнила ему компас, но подрагивающая стрелка, как обратил внимание Вадим, показывала куда угодно, только не в сторону географического Севера.

– Вы правы, молодой человек, это действительно компас. – Старик улыбнулся. – Но он не для нашего мира, поэтому полярность у него иная.

Видимо на лице Вадима отразилось сильное недоумение, поэтому старик пояснил:

– Я имею в виду, что это в нашем материальном мире компасы показывают направление на плюсовой полюс планеты Земля, совпадающий с географическим Северным полюсом. А мой компас ориентирован на плюсовой полюс Астрального мира, поэтому его стрелка указывает направление, в котором движется в данную минуту Астральный Вихрь.

– А зачем вам такой компас? – удивился Вадим.

– О-о, это крайне полезная вещица. Без знаний о точном направлении Астрального Вихря психосферная навигация бывает весьма затруднительной.

– Понятно, – кивнул Вадим. Хотя ничего ему, конечно, не было понятно: то ли старик и в самом деле с катушек съехал, то ли продолжает над ним издеваться. И Вадим решил перевести разговор в менее опасную плоскость. Он встал с дивана и приблизился к картине, висевшей на противоположной стене. Там в пламени большого пожара погибал город. А сверху, с горы, на гибнущий город смотрели чумазые ангелы с опаленными крыльями. Они стояли тесной группой и смотрели вниз. Художник изобразил всю мизансцену так, словно находился рядом и чуть позади…

Картина была небольшого формата – примерно в два стандартных листа писчей бумаги, но золоченая рама и почетное место на стене говорили о том, что старику она дорога.

– Копия? – спросил Вадим с видом знатока. – Надпись, если не ошибаюсь, на иврите…

Старик медленно поднялся с кресла и встал возле Вадима, попыхивая трубкой.

– Это оригинал, – произнес он, наконец. – Работа знаменитого художника и моего большого друга Глеба Портнова. Глеб умер десять лет назад. Как водится у настоящих художников, в полной нищете. А сегодня любую его картину на аукционах рвут буквально из рук. На прошлой неделе через «Сотбис» были проданы его «Потерпевшие». Какой-то коллекционер, пожелавший остаться неизвестным, отдал за эту работу два миллиона евро. Вот бы Глеб удивился…

– А как называется эта картина? – Вадиму не столько хотелось узнать подробности, сколько растормошить старика.

– Нет у нее названия, – буркнул Василий Александрович. – Глеб ее нарисовал лично для меня. В подарок. Незадолго до смерти. И назвать не успел. Или не захотел…

– Почему? – удивился Вадим.

Старик вздохнул и покачал головой.

– Здесь изображен один из эпизодов неканонической Книги Еноха. Вернее, его вольная трактовка. А надпись Глеб сделал по моей просьбе. Она не на иврите, кстати, а на арамейском. Это цитата из двенадцатой главы Книги Еноха: «И позвали меня – Енох, писец – и сказали мне: «Енох, ты писец праведный, пойди, объяви Стражам, которые оставили Высшее Небо, святое вечное место, и осквернились женщинами, и поступили, как поступают сыны человеческие, и взяли себе жен: «Вы вызвали великое разрушение на земле. И не будет у вас ни покоя, ни прощения грехов: и как они радовались о своих детях, погибель своих возлюбленных увидят они, и о смерти детей своих плакать будут, и будут вечно умолять, но не добьетесь вы милости и мира». Здесь Глеб запечатлел двадцать первых Стражей во главе с их главарем по имени Семиаза. Впереди, понятно, сам главарь. За ним остальные зачинщики небесного бунта, которые рангом пониже: Аратак, Кимбра, Саммане, Донейэль, Ареарос, Семиэль, Йомиэль, Хохариэль, Езекиэль, Батриэль, Сафиэль, Атриэль, Тамиеэь, Баракиэль, Анантан, Фониэль, Рамиэль, Асеал, Ракейэль, Туриэль.

– И в чем был бунт? Извините, я не слишком силен в Священном Писании.

– Цитирую по тому же источнику, – еще более сухо сказал старик. – «И когда сыны человеческие умножились, случилось, что в те дни родились у них прекрасные и миловидные дочери. И Сыны небесные, увидели их и возгорелись к ним страстью, и сказали один другому: «Придите, давайте выберем себе жен из детей человеческих, и родятся у нас дети». И Семиаза, бывший их лидером, сказал им: «Боюсь, в действительности, вы не согласитесь совершить дело сие, и мне одному придется расплачиваться за этот великий грех». И все они ответили ему и сказали: «Пусть каждый даст клятву, и все обяжем себя взаимными проклятиями не оставлять этот замысел, но совершить сие дело». Затем поклялись они все и обязали сами себя взаимными проклятиями в этом; сошедшие в дни Яреда на вершину горы, которую назвали они гора Ермон, потому что на ней поклялись они и обязали себя взаимными проклятиями». На картине Глеб изобразил вид с этой самой горы Ермон. А внизу, в пламени Вечного Проклятия, горят земные возлюбленные Стражей, которых они не смогли спасти…

Василий Александрович замолчал, опять сел в кресло и укутался коротким шотландским пледом. Вадим не составило труда догадаться, что сеанс связи окончен. А еще он понял, что со стариком придется повозиться несколько дольше, чем он планировал.

– Мне уйти? – уточнил Вадим, еще на что-то надеясь.

– Окажите мне такую любезность, юноша. С замком вы, надеюсь, справитесь. Защелка сама закроется. Идите, идите, я устал…

В темноте прихожей Вадим натянул свои влажные ботинки, захлопнул за собой дверь и спустился вниз по тускло освещенной лестнице. Но на улице не удержался и оглянулся на окна старика. Сначала они были темными. Видимо, тот успел выключить торшер. Но потом стекла озарились яркой вспышкой, а по стенам метнулись длинные тени. Вадим вернулся назад. Почти минуту он слушал длинные гудки вызова из динамика домофона, и с каждым следующим гудком тревога только нарастала. Тогда он позвонил в соседнюю квартиру, представился врачом из скорой помощи. Но на громкий стук в дверь старик тоже не отозвался. Зато на лестничную площадку выглянула озабоченная соседка в засаленном переднике.

– Что-то случилось, – живо поинтересовалась она.

– Позвоните в милицию, – попросил Вадим. Ему показалось, что из-за двери идет запах гари. – Только срочно. Пожилому человеку плохо. Придется, видимо, взламывать.

Пока соседка соображала, что от нее требуется, старик открыл сам. Сначала кивнул женщине: мол, не нужно никуда звонить, мол, все в порядке, а потом с укором посмотрел на Вадима.

– Я от вас избавлюсь, наконец, молодой человек? Или это у нынешней молодежи хобби такое – надоедать пожилым людям?

– Я никуда не уйду, пока вы мне не объясните, что происходит, – решительно заявил Вадим. Но выражение лица у Василия Александровича было спокойным, а в глазах застыло лишь удивление.

– Может, мне и вправду милицию вызвать? – поинтересовалась соседка. – Пусть они выяснят в отделении, кто таков. А то мало ли. Время сейчас неспокойное…

– Спасибо, Виктория Глебовна. Я пока и сам в состоянии справиться с пустяками…

Когда Вадим вернуться в гостиницу, он чувствовал себя так, словно его отжали в барабане стиральной машины. Не было сил ни говорить, ни думать. Вадим смог только дотянуться до пульта большой телевизионной панели и пробежаться по тридцати доступным каналам. Подавляющую часть телеэфира занимали ток-шоу. На одном канале мелькнули новости, на другом – кадры смутно знакомого черно-белого фильма. Вадим вяло попытался понять смысл происходящего на экране, но не смог. Глаза стали сами собой слипаться, а в памяти опять всплыли туманные контуры Солнечногорска. Последнее время город детства стал приходить к Вадиму во сне слишком часто…

* * *

Всю тяжесть переговоров с Янтарем сразу взяла на себя тетка Нина. Вадим смог только выдавить из себя пару невнятных фраз, да и то, судя по всему, не в тему…

– Тарик, я же не просила отвезти Вадика на Материк, – искренне возмущалась тетка. – Сам посуди, разве твоей матциклетке сто пятьдесят километров – это крюк? И не крюк вовсе, а так – забава одна. Мы же тебе и за бензин отдельно оплатим…

Вадим поймал на себе цепкий взгляд Янтаря и с готовностью кивнул. Конечно, мол, заплатим, какой разговор. И за бензин, и за беспокойство, и за все остальное. По самому выгодному тарифу…

– Ну что, Тарик? – продолжала наседать тетка Нина. – Заодно и поохотишься. Ты же сам давеча говорил, что трех лис где-то в тех местах подстрелил. Еще парочку подстрелишь – и то дело…

Янтарь молчал, с шумом отхлебывая душистого варева из огромной кружки с надколотой ручкой. Смуглое и скуластое лицо молодого охотника оставалось непроницаемым. Сколько Вадим ни вглядывался, так и не смог понять, о чем тот думает. По годам они были почти ровесниками, а по виду этого нельзя было сказать. Выглядел Янтарь заметно моложе Вадима.

На странном имени – Янтарь, настоял, как рассказывала тетка Нина, его дед. Из каких глубин подсознания малограмотный эвенк-охотник выудил столь мудреное для здешних мест слово – никто не понял, но возразить главе большого рода не посмели. Так и записали в свидетельстве о рождении сына – Янтарь Михайлович. Правда, соседи к его чудному имени привыкнуть так и не смогли, поэтому пользовались более легким для слуха сокращением – Тарик.

– У него одёжа имеется? – Охотник презрительно покосился на пуховую куртку Вадима. – В такой шкурке околеет, поди, через полчаса, а отвечать мне…

Тетка с готовностью закивала.

– Я тулупчик в дорогу снаряжу, Тарик. Ты не думай. Что я ему, не родная что ли? Племянника, поди, не заморозить хочу. Значит, договорились?

– Куды ж вас деть, теть Нин, – проворчал парень и уставился в угол.

Вадим непроизвольно посмотрел туда же, но ничего особенного не заметил. Угол, как угол…

– Пущай с самого утра ко мне приходит. Лучше на рассвете. Надо пораньше выдвигаться, чтобы до темноты успеть…

Вадим облегченно вздохнул и разжал, наконец, кулак. Примета его опять не подвела. Если держать правую руку крепко сжатой, то все задуманное обязательно сбудется…

– Спасибо, теть Нин, – поблагодарил Вадим, когда они уже шагали по скользкой дороге к дому. – Меня сегодня совсем заклинило. Трех слов связать не мог…

– Может, так оно и лучше. – Тетка закуталась в серую шаль из козьего пуха. – Ты не думай, Тарик – парень хороший. Но тараканов у него в башке не меньше, чем у него же за печкой. Все один, да один, как бурчук какой. Сколько ему говорили: женись, женись. А он уперся – и ни в какую. Чужих он сильно не любит…

Дорога к теткиному дому была короткой, но цепкий ветер успел пощипать лицо. Вадим опустил подбородок и приподнял шарф. Осень в Солнечногорске оказалась короткой. В этих широтах вообще все времена года, кроме зимы, долго не задерживались. Еще только весна началась, а тут, смотришь, уже и лето на пороге, которое без лишних предисловий переходит в осень, за которой опять наступает зима – долгая и мучительная как европейское средневековье со всеми своими войнами, интригами, пандемиями и редкими проблесками античности, собранными в монастырских библиотеках…

– Задумался-то чего? – поинтересовалась тетка.

– Да вот, думаю, надоели мы тебе, хуже горькой редьки, – усмехнулся Вадим. – Мало того, что сам свалился нежданно-негаданно, так еще и Мануэлу с собой притащил. Уже больше месяца хороводимся. Все никак уехать не можем…

– Вадик, деточка, грех великий мне так думать, но если вы и на год у меня задержитесь, я только рада буду. Ведь, почитай, последний разок-то и видимся. Сколько ты не приезжал?

– Да лет двадцать пять, – признался Вадим.

– А я что говорю? И в другой раз уже не приедешь – это точно. Что вам городским здесь делать, в нашей сторонке? Сюда и сам Господь Бог лишний раз не заглядывает, прости меня, Господи, грешную, за такие слова! – Тетка украдкой перекрестилась, повернувшись в сторону далеких маковок местной церквушки.

Вадим представив, как отреагирует Мануэла, если он засобирается сюда второй раз, и хмыкнул. Суровые реалии глубокой российской провинции с ее извечными бытовыми неудобствами выдержать было не просто. Даже ему. А каково Мануэле – можно было только догадываться. Причину отсутствия в городе международного аэропорта ей еще можно было хоть как-то объяснить. Как и тот странный факт, что ближе ста километров здесь нет ни одного гипермаркета. Но в необходимость существования деревянного клозета с квадратной дырой в полу, щелястого, кривого, продуваемого зимой всеми ветрами, она, похоже, так и не смогла поверить. Вадим постарался, конечно, максимально утеплить отхожее место, заткнув все щели старыми одеялами, поскольку другого варианта не оставалось, но Мануэла все равно отказывалась верить, что таким сооружением многие русские пользуются всю сознательную жизнь…

– Теть Нин, как ни крути, другого варианта нет. Пора тебе в Омск перебираться, – заключил Вадим. – Даже если не уживешься с матерью, так в отдельную квартиру заезжай. Мне отец ее оставил. И она сейчас все равно пустая стоит. Там будешь сама себе хозяйка.

– Куда мне отсудова? – отмахнулась тетка. – Я ж говорю: дом мой тут. А кому я нужна в этом вашем Омске?

– Да какой здесь, к чертям, дом! – Вадим сплюнул от огорчения. – Одно название, а не дом. Он же завалится скоро. В лучшем случае, еще пару зим простоит. Омск – тоже не Европа, конечно, но гораздо ближе к цивилизации… Теть Нин, двадцать первый век давно, а в Солнечногорске люди так живут, будто только вчера крепостное право отменили. С матерью, кстати, мы уже обсудили этот вопрос по телефону… Она двумя руками «за». Она говорит, что мне лучше забрать тебя с собой. А то, говорит, ты потом передумаешь. Да и Мануэла ультиматумы постоянно ставит. Не хочет тебя здесь оставлять. Так это… в общем… с нами поедешь? Да?

Но тетка опять ушла от прямого ответа. И весь вечер просидела в рассеянной задумчивости. Вадим даже испугался: а не перегнул ли он палку этим своим напором, не обидел ли ненароком? В ее возрасте решиться на изменения не просто. А тут не только место жительства предстоит сменить, но и весь образ жизни. И с этой мыслью Вадим провалился в очередной беспокойный сон. И когда подскочил от звонка будильника, то с удивлением узнал, что проспал, без проблем, почти шесть часов. Проснулась от звонка и Мануэла. Не слушая протесты Вадима, она завернулась в теплый халат, прошлепала на кухню, борясь с зевотой, настрогала горку бутербродов с ветчиной, сыром и майонезом. Парочку Вадим честно съел, остальные, которые не смог впихнуть в себя, Мануэла запаковала в бумажный пакет и сунула в рюкзак. Туда же полетел и термос с горячим кофе.

– Зачем? – поморщился Вадим.

– Не помешает, – кротко сказала Мануэла и подперла щеку кулачком, глядя на Вадима глазами преданной собаки, понимающей, что хозяин опять оставляет ее одну.

Вадиму стало тоскливо.

– Ну чего ты? Я же туда и обратно. Я быстро.

– И что там потерялось? – не сдавалась Мануэла.

– Еще не знаю, – признался Вадим. – Но надеюсь узнать…

Версия с Комбинатом окончательно завела его в тупик. Если тупиком окажется и последняя тропинка, то поездка в Солнечногорск вообще будет бессмысленной. Но пока оставалась хоть маленькая надежда, Вадим отступать не хотел…

Про воинскую часть в окрестностях города старожилы Солнечногорска вспоминали неохотно. Да и воспоминания эти были путаны. Одни утверждали, что когда-то там стояла точка ракетчиков, приводя тому массу доказательств в виде ярких воспоминаний молодости, другие уверяли, что это были связисты. Третьи категорически настаивали на летчиках. Правда, ракет, самолетов или даже самой захудалой и маломощной РЛС никто вспомнить не мог. Но сходились все в одном – часть за городом была секретной. Отсюда, видимо, и вытекали все предположения. Кого еще в СССР можно было засекречивать, кроме ракетчиков, связистов или авиации? Не стройбат же, в самом деле, прятать в высоких широтах от вражеских спутниковых систем?

На многое Вадим, конечно, не рассчитывал. Часть вывели или расформировали. Это произошло еще в середине 80-х. С тех пор тридцать лет, как минимум, прошло. Да и отступали военные по всем правилам фортификационной науки. Даже «бетонку», которая вела к части, разобрали. Остались только рытвины и колдобины, чтобы и желания не возникало в ту сторону смотаться у разных любознательных личностей. Секреты свои, надо полагать, военные надежно похоронили еще и направленными взрывами. Один почти глухой и полуслепой дед смог вспомнить, что весной 87-го несколько дней с той стороны доносились подозрительные звуки. Мол, сегодня от имущества военной части остались лишь рожки да ножки. …

Но было некое «но», которое и не давало Вадиму покоя. Никто из тех, с кем он говорил, лично этих «рожек и ножек» не наблюдал. Все знали, что там ничего не осталось, но чего именно не осталось – не знал никто. Как-то ловко все эти старожилы уходили от ответа даже на прямо поставленные вопросы. Складывалось такое впечатление, что не хотели отвечать. Вот и Янтарь упирался до последнего, хотя сам-то он бывал в тех местах неоднократно. В общем, Вадим был готов ко всяким случайностям. И даже если бы поездка в самый последний момент сорвалась, то не удивился бы ни сколько. Мало ли уважительных причин можно придумать. Снегоход сломался, например.

Но Янтарь не подвел. Пока Вадим, чертыхаясь, брел в предрассветных сумерках к его дому, тот уже выгнал из сарайчика «матциклетку», заправил бак и ожидал Вадима, в полной боевой готовности. К удивлению Вадима, Янтарь оказался владельцем не истекающего маслом транспортный механизм с облупившейся краской и треснувшим лобовым стеклом, а новенькой «Снежной атаки» из прошлогоднего модельного ряда. Судя по внешнему виду, снегоход был укомплектован четырехтактным двухцилиндровым движком мощность в сотню лошадиных сил и независимой задней подвеской из армированного титаном углепластика.

– Двухсотая? – уважительно поинтересовался Вадим обходя снегоход вокруг. Возле одного такого он застрял практически на час, пока обсуждал все ее достоинства с молодым дилером – фанатом зимних моторизованных прогулок на свежем воздухе. Кончилось все тем, что Мануэла чуть ли ни силой вытащила Вадима из магазина…

– Не, трехсотая, – гордо пояснил Янтарь.

Вадим непроизвольно присвистнул. Значит, еще тысяча евро плюсом. На такой «матциклетке» можно летать по заснеженным просторам земли русской на скорости в двести километров. Если хватит, конечно, духу…

– Чего встал? Замерз? – проворчал Янтарь. – Бросай торбу в багажник.

Вадим не успел даже устроиться толком на пассажирском месте, как Янтарь резво тронулся с места, лихо развернулся на обочине и бросил машину вперед, по свежему накату дороги. Ухватив покрепче дугу пассажирского держателя, Вадим загляделся на яркие цифры спидометра. «Снежная атака» шла мягко и неправдоподобно тихо. Скорость практически не ощущалась, хотя Янтарь и успел разогнаться до пятидесяти километров в час. Вадим в очередной раз пожалел, что в Испании некуда ездить на снегоходе. Нужного количества снега там и за всю жизнь не дождешься…

Минут через десять накат закончился, и Янтарь направил снегоход по снежной целине. Вадим обернулся и залюбовался тем, как из-под задней подвески вырастает и растягивается в длину длинный снежный столб. Скорость уже явно перевалила за сотню.

– Нравится? – спросил через плечо Янтарь.

– Очень, – сознался Вадим.

– Нам еще час пилить через пустошь, а потом вдоль реки еще четверть часа. Еще насмотришься. Даже надоест…

Вадим откинулся на короткую спинку вполне комфортного пассажирского сиденья. Снегоход чуть покачивало. И если еще чуть прищуриться, то действительно возникало ощущение полета над белоснежной равниной. Он даже не заметил, как закончилась пустошь, и впереди выросла сплошная стена леса. Минут десять Янтарь рулил вдоль нее, потом выскочил на бугор и сбросил скорость, направил снегоход по узкой просеке. Вдалеке мелькнули приземистые строения.

– Это она и есть – военная часть? – поинтересовался Вадим.

– Она самая, – подтвердил Янтарь и пробормотал что-то неразборчивое. Снегоход шел уже накатом. Причем, чем ближе был военный городок, тем медленнее двигался Янтарь. А метров за двести вообще остановился.

– Не далековато нам пешком? – удивился Вадим.

– Где-то здесь был старый забор из колючки, – пояснил Янтарь. – Его снегом запорошило. Боюсь, что трак порвем…

– Пешком, так пешком, – согласился Вадим, но только наступил на снег, как сразу провалился почти по пояс.

Янтарь рассмеялся.

– Залазь обратно. Сейчас в сторонку откачу. Найдем стоянку.

Место для парковки Янтарь выбирал долго и придирчиво. По каким именно критериям он это делал, Вадим так и не понял, а сам Янтарь объяснить не потрудился. Он стал еще более неразговорчив. Впрочем, после посещения гарнизонного городка хорошее настроение Вадима тоже улетучилось. Трехэтажные дома, где жили офицеры с семьями, никто, судя по всему, не трогал, а сами они разрушиться не успели. Так и стояли, зияя пустыми оконными проемами. Вадим не удержался и заглянул в первый же дом. Но ничего интересного не увидел, лишь набродился по холодным и темным углам, запинаясь о наплывы льда и снежные наносы. В пустых комнатах было тихо. И только ветер все никак не мог угомониться, без устали терзая остатки бумажных обоев на стылых стенах.

– Ну и как? – поинтересовался Янтарь. Охотник в пустые дома заходить категорически отказался.

– Если бы знать… – Вадим растерянно огляделся по сторонам. – А дальше, вон там, что за строения?

– Казармы, плац, штаб… – с видимой неохотой ответил Янтарь. – Там тоже пусто. Здесь вообще никаких ценностей нет. Только развалины…

– Я ценностями не интересуюсь! – раздраженно сказал Вадим. И тут же удивился сам себе: с чего это он на парня взъелся?

– Я просто понять хочу, – пояснил Вадим уже спокойнее, – что за часть здесь стояла. Понимаешь, у меня отец служил где-то здесь. Мать говорила, что в стратегической авиации. Сам-то он вообще ничего не рассказывал, а когда они с матерью развелись, то и она вдруг в отказ пошла. Мол, выдумывала все, чтобы ты своим отцом мог гордиться. Но я и сам кое-что помню. Когда мы в Солнечногорске жили, отца неделями дома не бывало…

– Мало ли кто и где служил, – хмыкнул Янтарь. – У меня батя тоже служил. На пограничном катере по Амуру ходил.

– Да нет, я не о том… – Вадим смутился. – Как бы это объяснить… Мой уже умер. Спросить его я ни о чем не могу. Ему и шестидесяти не исполнилось. А он крепкого здоровья был… и не болел ничем… странно все это…

– Наверху ты точно ничего не найдешь, – уверенно сказал Янтарь.

– Ну да, столько лет прошло, – согласился с ним Вадим. – Местные мужики и без меня все растащили…

– Нет, они не растащили. Они сюда бояться приезжать.

– Чего они бояться? – встрепенулся Вадим. – Остаточного излучения, биологических материалов, токсичных отходов?

Янтарь пожал плечами.

– Так сразу и не объяснишь. Здесь такая жуть иногда находит, что сил нет…

– Какая жуть? На кого находит? – Вадим понял, что напал на след и не хотел его упускать. – А ты тогда почему не боишься? Радиоактивный фон здесь, кстати, в пределах нормы, я уже проверил…

Вадим продемонстрировал шкалу миниатюрного прибора, закрепленного на запястье, на которую Янтарь даже не взглянул.

– А ты почему не боишься?

– Я тоже боюсь, – признался охотник. – Не боятся только чёкнутые, а у меня с головой порядок. Просто я знаю, когда здесь безопасно. В другое время и не суюсь. Но страшно здесь не всегда. Иногда еще ничего, терпеть можно, а иногда так накатит, что не знаешь куда спрятаться. Старики говорят, черный ход здесь… в эту… в преисподнюю…

– Здрас-с-сьте, приехали… – криво усмехнулся Вадим. – Нет, мистики мне не надо. Давай-ка, брат, рассказывай мне все. И, желательно, по порядку. Что было, что будет, чем сердце успокоится…

На самом деле Вадиму тоже было страшновато. Но он старался ничем не выдать своего волнения, прекрасно понимая, что у любого страха есть физическая причина. Даже у беспричинного…

– Да я и так все рассказал, – нахмурился Янтарь. – А больше я и не знаю ничего.

Охотник поковырял тупым носком армейского ботинка ближайший сугроб.

– Сверху нет ничего – это точно. Сверху только поселок, где офицеры и вольнонаемные жили. Еще казармы здесь стояли для комендантской роты. Все остальное они под землей прятали. Говорят, целый город туда закопали…

– Так-так, – подбодрил Вадим. – Вот это уже действительно интересно. Как бы нам туда попасть – в этот подземный город. Есть дорога?

– Не знаю… – Янтарь шмыгнул носом. – Саперы здесь поработали…

– А ты сам проверял?

– Говорили…

– Тьфу, ты – говорили! – возмутился Вадим. – Да мало ли сказок вам местные бабки рассказывают. Давай, прямо сейчас и проверим. Что-то мне подсказывает, что вход в это драконье логово должен остаться. Где он? Показывай!

– Видишь, вон там бетонную кубатуру? – Янтарь махнул рукой в направлении чуть левее казармы. – Приземистая такая. Она еще самую малость над землей приподымается…

– Точно, вижу, – подтвердил Вадим. – Это что, вход? Да, нормально замаскировали. И не догадаешься сразу…

Снегоход Янтарь заводить отказался категорически. Пришлось тащиться пешком. Причем, сначала они сделать крюк, чтобы захватить фонарь из багажника, на чем потеряли не меньше получаса. Еще столько же времени отняла дверь. Сдвинуть с места броневой лист оказалось совсем не просто. Как Вадим на него не наседал – и справа, и слева, но ничего не помогало. Янтарь тоже пытался. Или делал вид, что пытается. В итоге Вадим обозлился, оторвал стальной пруток, который можно было использовать в качестве рычага, и так навалился на преграду, что дверь чуть вообще не вывалилась из крошащегося бетоном проема. Так и повисла на одной нижней петле…

– Зараза! – уважительно сказал Янтарь, замеряя ладонью толщину стального листа. Дышал он тяжело и регулярно смахивал рукавом камуфляжной куртки сосульки, застывающие над верхней губой. – Может, не пойдешь?

– Пойду, – упрямо сказал Вадим.

– Тогда ты это… не задерживайся. Там нельзя долго…

– Почему?

Вадим тоже не мог никак отдышаться. Давно он так не трудился. Даже голова немного кружилась.

– Много чего про это место говорят, – уклончиво ответил Янтарь.

– Ну и пусть говорят. Разговорчивые. Пусть они все в жопу идут со своими разговорами!

Вадим решительно преодолел пару лестничных пролетов и включил фонарь. Под ногами скрипел ржавый мусор. Всюду валялась какая-то бетонная крошка. Влажные стены чернели грибковыми разводами.

– Эге-гей! – хрипло крикнул в темноту Вадим и спустился еще на несколько пролетов. Звук его голоса шарахнулся от черных стен и заметался под сводами большого и гулкого помещения. Луч фонаря выхватил темный проем. За ним открылась новая лестница, круто уходившая вниз. Прежде чем спуститься, Вадим сделал несколько замеров. Радиационный фон оказался чуть выше, чем снаружи, но не выходил за допустимые пределы. Вадим приободрился.

Правда, далеко ему пройти все равно не удалось. За вторым поворотом лестница ушла в воду. Вадим нащупал рядом с собой камешек и бросил вперед. По маслянистой поверхности воды пошли цветные разводы. Пристроив фонарь на ступеньке, Вадим опустился на корточки. Вблизи вода была не такой уж черной. Вадим бросил еще один камешек – уже потяжелей. Маслянистая поверхность качнулась и выбросила нервные щупальца. Вадим инстинктивно поджал ноги, чтобы не намочить унты, и засмотрелся на ближние ступеньки, плавно уходившие в мрачную глубину. В голову лезли неприятные мысли. Ни о чем-то конкретном, а так – обо всем понемногу. Вадим огорчился, что его путешествие в подземный мир закончилось, даже не начавшись. Если внизу и были какие-то тайны, то вода сохранит их надежней любого запора. А воды здесь, судя по всему, хватит на целое озеро…

Из паутины раздумий Вадима вырвал ритмичный звук. Он прислушался. Звук раздавался сверху. Словно кто-то ударял металлом о металл. С равными интервалами раздавались три удара: бум-м-м, бум-м-м, бум-м-м. Потом следовал короткий период тишины, а после еще три удара. И в этой тишина Вадиму послышался человеческий голос. Он произносил его имя. Нет, скорее выкрикивал. Кричать мог только Янтарь – больше некому. Вадим вскочил, подхватив фонарь, и только в этот момент сообразил, что пятно света стало тусклым. Сколько же он просидел на ступеньке?

– Куда пропал? – набросился на него Янтарь и стал оттаскивать от двери. – Почти два часа тебя зову. Охрип уже.

– Сколько? Два часа? – не поверил Вадим и автоматически взглянул на циферблат своего хронометра. Ему показалось, что он отсутствовал не больше пятнадцати минут. Но секундная стрелка почему-то не подавала признаков жизни.

– Странно, – растерялся Вадим. – Батарейка у часов села…

– Да на четыре часа ты пропал. Что там можно делать столько времени? – возмутился Янтарь. – Там же сплошная вода…

– Так ты знал про воду? – У Вадима от огорчения опустились руки. – А почему молчал? Ты, Дерсу, блин, Узала?!

– Знал, не знал – какая разница… – Янтарь вжал голову в плечи, но продолжал упрямо оттаскивать Вадима подальше от входа.

– Одна дает, другая дразнится – вот и вся разница! – От возмущения Вадим стал закипать. – Сколько я тебе за эту прогулку обещал – пятьсот евро? Вот получишь только половину, тогда и посмотрим, какая будет разница!

Но Янтарь даже бровью не повел, словно и не он перед поездкой так отчаянно торговался за каждый евро.

– Потом, все потом. Уходить нам надо. Быстро уходить, – забормотал Янтарь. – Дыра открывается. Я чувствую…

Янтарь взглянул на горизонт и совсем помрачнел.

– Какая дыра? Ты можешь нормально объяснить? – продолжал возмущаться Вадим.

Но Янтарь словно и не слышал Вадима. Он тащил его за рукав и бормотал как заведенный:

– Солнце уже садится. Бегом надо. Быстро, быстро бежать.…

* * *

Телефонная трель звучала долго. Но пока Вадим разгонял остатки сна, наполненного останками Солнечногорских миражей, пока соображал, где он вообще находится, звонки прекратились. Оказалось, заснул он в кресле. Вадим выругался, тяжело сполз на серый гостиничный ковролин и вытянулся во весь рост. От неудобной позы сильно болела спина. А правая рука так онемела, что и не чувствовалась вовсе. Онемели и ноги. Через несколько минут, когда кровообращение в конечностях стало восстанавливаться, Вадим поднялся, охая и кряхтя, с трудом привел себя в чувство, разделся и залез под душ. Массаж тугими прохладными струями принес некоторое облегчение.

Телефон больше не зазвонил. Вадим раздвинул плотные шторы. На часах было семь утра. Отель «Достоевский» понемногу просыпался. Из коридора доносились голоса и звуки лифта. Народ, видимо, потянулся в ресторан на завтрак. Вадим поборол сонное настроение, натянул новые джинсы и тонкий хлопчатобумажный свитер без горла, который не мялся в дороге. Такой гардероб удачно дополнили забытые предыдущим постояльцем солнцезащитные очки с дымчатыми стеклами. В утренних сумерках очки выглядели нелепо, зато хорошо скрывали мешки под глазами.

Пока дежурный администратор при входе в ресторан считывал карточку гостя, Вадим поискал взглядом свободный столик. К счастью, таковой обнаружился. Правда, не в углу, а в самом центре большого зала. Но выбирать не приходилось – желающих позавтракать в преддверии трудового дня, в котором опять будет мало солнца и много сырости, было более чем достаточно. У мясной части «шведского стола» произошел небольшой затор, поэтому Вадим начал обход с кофейного автомата. Вторую остановку он сделал у механической соковыжималки. Длина хромированного рычага его несколько смутила, но с процессом он справился. А когда к стакану апельсинового сока добавились мягкий сыр с плесенью, несколько плодов киви, горка фруктового салата с кусочками манго, три круассана и вторая большая чашка кофе, Вадим вполне примирился с утренней питерской хмуростью.

Настроение улучшилось уже настолько, что он стал украдкой посматривать на окружающих. Бывшие соотечественники хищно сгребали к себе в тарелки все виды мясной нарезки, всевозможные сосиски, стейки, тефтели, котлеты, вареные яйца, жареную и отварную рыбу, мясные салаты. Не меньший аппетит проявляли иностранные гости Северной Пальмиры. И глядя на это пиршество, Вадим задумался над очевидной нелепостью окружающей жизни: почему люди сначала усердно поглощают такое количество пищи, а потом так же усердно пытаются бороться с лишним весом?

У лифта он столкнулся с небрежно одетым господином. Тот несколько смутился и забормотал что-то по-итальянски. Лицо итальянского сеньора показалось Вадиму знакомым. Очень выразительные брови, глаза чуть навыкате, да и кривой нос с горбинкой, как у бывшего боксера – такие лица легко запоминаются. Впрочем, поводов для паники пока нет, успокоил себя Вадим. Итальянец мог приехать на тот же конгресс урбанистов и на открытии сидеть, например, в соседнем кресле. Могло такое быть? Вполне…

На ручку двери Вадим сразу повесил табличку «Не беспокоить», чтобы не рвалась к нему горничная, и рухнул на кровать. Силы опять иссякли. После завтрака его потянуло в ленивый сон, и все планы на день показались какими-то нелепыми. Но Вадиму удалось справиться с апатией. Он, конечно, не станет слушать доклады на конгрессе – это глупо. Но и остаться в номере было бы не меньшей глупостью. Спать можно и дома. А в Санкт-Петербурге следует гулять, слушая город и осматривая архитектурные достопримечательности. Пока он одевался и пытался высушить стельки – после вчерашних столкновений с талой водой они были еще влажными, – Вадим вдруг поймал себя на мысли, что слово «дом» почему-то не вызывало у него никаких ассоциаций. Вообще никаких. Слово как слово. Не хуже и не лучше других. Хотя, обычно оно имеет какие-то привязки к местности. Когда человек думает о доме, то вспоминает, как правило, нечто конкретное. Пусть хотя бы одну деталь, один образ, но вспоминает. У Вадима не мелькнуло ничего…

Погода со вчерашнего дня в лучшую сторону не изменилась. Под ногами все так же была снежная каша. Разве что лужи на потрескавшемся асфальте Владимирского проспекта стали чуть меньше. И вчерашнее серое небо стало чуть светлей. Вадим вздохнул и просто двинулся вперед. Без всякой цели. Никуда не торопясь. Если он будет двигаться прямо, как сказал портье, то через пять минут окажется на Невском проспекте. К счастью, Вадим не перепутал стороны и никуда не свернул. И действительно вышел на Невский. Слева от него изгибался Аничков мост. Справа – Лиговский проспект. А прямо стоял большой газетный стенд.

– У вас есть что-нибудь для туристов, которые впервые в Санкт-Петербурге? – вежливо поинтересовался Вадим у девушки, одетой в ярко-красную накидку с надписью «Еженедельные Ведомости».

Поджав губы, продавщица ткнула пальцем в сторону невзрачного буклета «Санкт-Петербург для чайников».

– Сто пятьдесят рублей!

– Звучит заманчиво. – Вадим улыбнулся. – Пожалуй, я возьму.

Девушка фыркнула и почти выхватила из рук Вадима две протянутые купюры. Вадим с недоумением отошел. Ему не очень хотелось выяснять, кого же именно так ненавидела женщина, торгующая газетами, туристов как таковых, или только тех, кто в Санкт-Петербурге впервые. По инерции он прошагал еще пару кварталов, а там уже поймал такси.

– Куда едем? – поинтересовался таксист.

– К Неве! – решил Вадим. – Пора, наконец, взглянуть на эту реку живьем.

Таксист кивнул и лихо перестроился в средний ряд.

– Нет, погодите, – попросил Вадим. – А можно сначала на канал Грибоедова?

Таксист опять кивнул. Вадим несколько секунд разглядывал густой поток машин, а потом опять встрепенулся.

– Ой, нет, я передумал, лучше отвезите меня сначала в Эрмитаж.

Таксист добродушно хмыкнул.

– Откуда вы, если не секрет?

– Солнечногорские мы, – неожиданно для себя сказал Вадим.

– Даже и не знаю, где это, – признался таксист.

– Как бы вам объяснить… – Вадим не секунду задумался. – Если, например, провести прямую линию между северной оконечностью озера Байкал и городом Якутском, то наш город будет примерно на середине этой воображаемой линии.

– Далеко… – согласился таксист.

Вадим поймал в зеркале его внимательный взгляд.

– Вы не волнуйтесь, сейчас нам все равно в одну сторону, – пояснил таксист. – У вас еще есть время, чтобы с адресом определиться. Только не слишком тяните, чтобы потом не пришлось кругом возвращаться. В центре теперь сплошное одностороннее движение…

– А куда у вас туристы ездят? – тут же поинтересовался Вадим.

Таксист пожал плечами.

– По-разному. Кто-то в Летний сад или Петродворец. Некоторым на Васильевский остров позарез нужно или к Исаакиевскому собору. А другие на Невский торопятся. Есть еще экскурсии разные: Петербург Пушкина, Гоголя, Белого, Достоевского…

– На Невском я был, – заключил Вадим после короткого раздумья. – Летний сад, я полагаю, лучше всего выглядит летом. А что, крейсер «Аврора» сейчас совсем не в моде?

– Нет, – рассмеялся таксист. – «Аврора» давно из моды вышла.

– Тогда мы сделаем так. Мы сначала поедем к «Авроре», а потом вы меня высадите в начальной точке маршрута «Петербург Достоевского». Не зря же я в отеле «Достоевский» остановился. Это знак.

Таксист быстро перестроился в другой ряд. Потом не выдержал и поинтересовался:

– В знаки верите?

– Приходится…

Вадим откинулся на спинку заднего сиденья и покрутил в руках только что купленный буклет. На форзаце была карта города. Это хорошо.

Открыв небольшой томик наугад, Вадим пробежался глазами по строчкам.

«Условный наблюдатель, если его поставить у главного входа в Адмиралтейство, только по трем основным перспективам сможет одновременно увидеть на шесть километров. Таким же было бы дальновидение наблюдателя, поставленного в створе Невского и Лиговского проспектов. Наблюдателю, стоящему на Троицком мосту, ближе к Адмиралтейской стороне, видно по речной глади не менее чем на семь километров, а в створе Московского проспекта и Обводного канала наблюдатель увидит еще дальше – на десять километров. И, наконец, с западных границ Крестовского, Петровского, Васильевского и Канонерского островов дальновидение наблюдателя было бы практически неограниченным. Такой большой коэффициент «просматриваемости» объясняется большой длиной и прямизной улиц города. Но с точки зрения преследуемого человека, петербургская ситуация крайне невыгодна, а сам преследуемый крайне уязвим: он видим издалека и, часто, сразу с нескольких разных сторон…»

Последняя фраза вызвала у Вадима необъяснимую тревогу, и он быстро захлопнул буклет.

– Почти приехали, – сказал таксист. – Через пару минут прямо по курсу у нас будет крейсер «Аврора», флагман революции. Как заказывали.

– Какой-то маленький у вас крейсер, – удивленно заметил Вадим, выбираясь из машины. – И очень печальный. Но если приехал, то надо по любому осмотреть корабль. Как думаете?

– Думаю, что надо, – с преувеличенной серьезностью кивнул таксист.

Вадим прогулялся для начала вдоль печального крейсера. Потом поднялся по широкому трапу на борт. «Аврора» со стилизованных картинок, виденных в детстве, производила куда более приятное впечатление. В натуре же боевой крейсер, несмотря на свежую краску, щедро разлитую на все, до чего дотянулись руки реставраторов, выглядел как картонный и крайне подержанный музейный экспонат. В трюм-музей Вадим спускаться уже не стал. Только постоял несколько минут на носу, где три разновозрастных чада, опекаемых рассеянной мамой, тщетно пытались оседлать главный калибр.

Улицы Достоевского Вадима тоже не впечатлили. Как и весь район, примыкающий к Сенной площади. Подкованный таксист высадил его на Вознесенском проспекте и сказал:

– Не пропустите главные достопримечательности. Прямо будет улица Гражданская. Если пройдете по ней, то попадете к дому Раскольникова. Это на углу со Столярным переулком. А если пойдете по набережной Грибоедовского канала до пересечения с Казначейской улицей, то упретесь в дом Сони Мармеладовой. Заблудиться здесь трудно…

Но таксист явно недооценил способностей Вадима. Все его рекомендации он с успехом позабыл уже через пять минут. В результате вместо Казначейской улицы каким-то образом оказался на улице Казанской. Потом долго бродил по переулкам и с большим трудом выбрался на Сенную площадь, где какой-то сердобольный петербуржец непрезентабельного вида вызвался показать ему верное направление. И только тогда Вадим понял, что на самом деле все это время ходил по кругу. Единственное, что Вадима действительно порадовало, так это кафе «Раскольников» в полуподвале того самого дома на углу Гражданской и Столярного переулка.

В кафе заманчиво пахло едой. Там было тепло, относительно чисто и до странности пусто. Так пусто, что даже официантов не было заметно. Вадим выбрал столик у окна, а дом Сони Мармеладовой решил уже не искать. В тот момент он даже сочувствовал Раскольникову, которому приходилось ежедневно ходить по этим улицам. Еще немного и Вадим сам бы охотно вооружился топором и отправился на поиски старушек, нещадно эксплуатирующих человеческие слабости. Тем более что процентщиков и процентщиц в этом районе с тех пор не поубавилось. Навскидку он вспомнил, что за два часа увидел десяток банковских офисов и еще полтора десятка валютных «обменок»…

– Что заказывать будем? – вкрадчиво поинтересовался неожиданно возникший из-за спины официант.

– Еду, – сказал Вадим. – А к ней бутылку минеральной воды «Боржоми».

Официант сделал короткую пометку в своем блокноте и опять исчез. Перестал подавать признаки жизни и бармен за стойкой. Вадим поискал глазами заветный угол, где можно было помыть руки, но ноги так загудели, что и вставать сразу расхотелось. Черт с ними, с руками, подумал Вадим, вытаскивая из кармана телефон. Пока принесут заказ, можно успеть помыть их трижды, да еще и скачать интерактивную карту Питера. Почему мысль о карте не пришла ему в голову раньше? Как можно заблудиться, имея при себе аппарат, который интегрирован во все глобальные навигационные системы – совершенно непонятно.

Пока грузилась карта, Вадим успел несколько раз набрать номер Василия Александровича. Но в ответ услышал лишь длинные гудки. Вадиму стало тревожно. С самого утра он ни разу не вспомнил о старике. Куда он мог подеваться? Почему не снимает трубку? Подавив сильное желание немедленно куда-нибудь бежать, Вадим огляделся по сторонам и опять открыл наугад купленный на лотке буклет.

«…Следовательно, и сам Петербург метафорически можно считать фабрикой смерти. Перевес смертности над рождаемостью был огромен. Так в 1872 году число умерших на треть превышало число родившихся. Если города Западной Европы поддерживали рост населения «изнутри», тогда как Петербург рос только за счет пришлых. Даже в 1900 году количество пришлого элемента было еще неоправданно огромным – более шестидесяти девяти процентов. При этом уровень заработной платы в Петербурге в полтора раза превышал средний ее уровень по России. Аномалией Петербурга была и необыкновенная скученность населения. В 1910 году на один дом в Петербурге приходилось семьдесят человек, в то время как в Лондоне – восемь, в Париже – тридцать пять, в Берлине – сорок восемь. Аномалией можно назвать и явное преобладание в Петербурге мужчин, устойчиво сохранявшееся до войны и революции. В год смерти Пушкина женщины составляли лишь тридцать процентов от общего населения города. Да и в 1906 году на каждую тысячу мужчин приходилось восемьсот сорок три женщины, тогда как в других европейских столицах женское население заметно преобладало над мужским. Следствием этого перекоса был огромный процент безбрачных и бездетных мужчин в нижнем и, отчасти, в среднем сословии (зачастую на одного женатого мужчину приходилось четверо холостяков). Это с одной стороны, а с другой стороны – такой перекос способствовало сильному развитию проституции, что еще больше уменьшало процент потенциальных жен и матерей…»

– Скучаем?

Вадим неохотно оторвал взгляд от страницы. Кресло напротив заняла девушка, нацелив на Вадима острые коленки, обтянутые перламутровой «лайкрой». Взгляд Вадима непроизвольно поднялся от коленок вверх и застрял в зоне декольте. Девушка понимающе улыбнулась. На вид ей было не больше двадцати.

– Я вас знаю? – поинтересовался Вадим.

– Когда узнаешь, уже точно не забудешь…

Незнакомка потянулась и демонстративно медленно закинула ногу на ногу. Юбка при этом укоротилось так, что вообще потеряла первоначальный смысл.

– Фирма гарантирует каждому клиенту улет по полной программе.

– Поня-я-ятно, – протянул Вадим, стараясь больше не смотреть на ее коленки. – А вас, случайно, не Соней зовут?

– А-а, так тебе Сонька нужна… – Девушка наклонилась поближе, и Вадим едва не утонул в приторном запахе дешевого парфюма. – Нету сегодня Соньки. У нее критические дни. А я – Вика. Типа, Виктория. Что в переводе означает «Победа». Что, совсем не подхожу?

Вадим вздохнул и развел руками.

– Значит, бабла нет, – сделала свой вывод Виктория и надула губы. – А как на счет специального предложения: каждому третьему клиенту минет с пятидесятипроцентной скидкой. Ты как раз третий. И быстрей решайся, малыш, пока я сейчас добрая. На мой минет еще никто не жаловался!

Вадим облегченно вздохнул, когда девушка перепорхнула за соседний столик, дождался, пока бармен взглянет в его сторону, и заказал двойной эспрессо. Итальянская кофе-машина добросовестно гудела и булькала, но сам напиток Вадима разочаровал. Отставив недопитую чашку подальше, Вадим проверил соединение с сетью. Закачка интерактивной карта завершилась. Тогда он проверил все входящие сообщения на своем ящике. Большая их часть оказалась, как всегда, спамом. Но несколько новых писем поступили и от Мануэлы. Она посылала ему новые сообщения по три-четыре раза в день. Он их читал, как правило, один раз. И ответ отправлял тоже один…

На улице, напротив кафе, столкнулись две машины, практически перегородив и без того неширокую улицу. Пока Вадим наблюдал за растущей на глазах пробкой, успел написать для Мануэлы бодрый отчет о прошедшем дне. У Виктории, за которой Вадим продолжал искоса следить, дела никак не складывались. Еще один потенциальный клиент, который с ходу сообщил, что зовут его Федором Михайловичем, но при этом разрешил называть себя Федей, упорно делал вид, что не понимает, чего добивается от него представительница постиндустриального сегмента интим-услуг.

На вид Феде было больше пятидесяти. И внешность его показалась Вадиму знакомой. Рваные жесты, потертые лацканы старомодного пиджака, аккуратный пробор на правую сторону, высокий лоб с залысинами, тонкий нос, впалые щеки, пегая, неопрятная и довольно длинная борода, скрывавшая нижнюю половину лица. Если не православный священник в длительном отпуске, то уж точно ярый поборник слияния церкви со всеми государственными институтами. Нервно сплетая и расплетая длинные пальцы рук, он что-то вещал, слегка откинув голову назад. Виктория делала вид, что слушает, но при этом явно скучала. И украдкой бросала призывные взгляды по сторонам.

Из долгих странствий вернулся официант с заказом. Заворожено глядя на дымящийся глиняный горшок, Вадим даже не стал уточнять, где тот пропадал почти час. Не поинтересовался он и судьбой бутылки «Боржоми». Густое варево с крупными ломтями картошки в желтом пузыре жира и резаными шампиньонами было, судя по виду и запаху, вполне съедобным. А этого, как оказалось, вполне достаточно для счастья…

Когда Вадим покинул уютное кафе, на улице уже темнело, и в сумерках он опять чуть не заблудился в пустынных и пропахших мочой проходных дворах. Выручила навигационная система. Постоянно сверяясь с картой, Вадим все же выбрался к набережной Мойки. Там было уже многолюдно. Ярко светили желтые ртутные фонари. Кто-то прогуливал собак, кто-то спешил по своим делам. Подняв воротник, Вадим присел на узорную чугунную решетку и сделал вид, что завязывает шнурок. А сам в это время быстро оценил обстановку. Пока он петлял по тупикам, ему показалось, что за ним опять следят.

После того как Вадим пролежал почти месяц в больнице, физически его никто не трогал. Но редкий день он не сталкивался с подозрительными людьми. А бывало, что знакомые лица встречались ему по нескольку раз за день. Память на лица у Вадима была хорошая. Если имена, фамилии и другие анкетные данные он забывал почти мгновенно, то на зрительную память не жаловался никогда. Однажды увиденное лицо застревало, бывало, в голове на долгие месяцы, а то и на годы. Впрочем, эта его способность не помогала Вадиму понять, кто именно за ним следит и с какой целью. Об этом можно было только догадываться. Или вообще не обращать на слежку внимания. Что, собственно, Вадиму удавалось часто. Но не всегда.

Впрочем, если по-крупному, то нервы сдали у него лишь раз. В Солнечногорске. Когда невзрачного и щуплого на вид молодящегося мужчину, который проходил за ним следом почти целый день, он подкараулил на выходе из магазина. Пропустив «топтуна» вперед, Вадим сделал вид, что споткнулся, потом обхватил преследователя сзади за шею, слегка придушил и задал прямой вопрос: ты кто? Пойманный изобразил на лице неподдельный испуг, побледнел и как-то обвис. Но стоило Вадиму всего на полсекунды ослабить хватку, как к «топтуну» сразу вернулись силы. Лихо извернувшись, он освободился от захвата и припустил бегом. Вадим, увы, не придумал ничего лучшего, как броситься за ним в погоню с победным кличем индейцев Сиу. Это был тот еще позор. В плотном потоке шарахающихся пешеходов мужчина бежал молча, поэтому на него обращали внимания гораздо меньше, чем на улюлюкающего Вадима. Хорошо хоть наряд милиции по дороге не попался, а то бы точно не избежать объяснений в городском УВД. Еще и за хулиганское нападение могли бы привлечь…

– Сигаретки не найдется?

Вадим поднял голову. Двое молодых людей в модных кроссовках на толстой каучуковой подошве переминались с ноги на ногу.

– Не курю, – максимально нейтральным тоном сообщил Вадим.

Подростки что-то буркнули в ответ и ушли. Вадим долго провожал их взглядом. Явной опасности они не представляли, но с такими зверьками лучше всегда держать нос по ветру. Бабахнут кирпичом по затылку – и прощай, Северная Пальмира!

В домах вдоль Мойки стали зажигаться окна. Местные жители возвращались с работы. Пора было в гостиницу и Вадиму. Он еще раз сверился с картой и понял, что проще всего дойти пешком до Исаакиевской площади, а там уже поймать такси. Но успел сделать только пару шагов. Дома вдруг качнулись, а яркие окна поплыли куда-то вверх. Вадим сгруппировался и попытался прикрыть голову руками. Но уже через секунду понял, что опасности никакой нет. Просто не заметил ледяную плешку и банально растянулся на мостовой. Со всеми бывает…

Кто-то из прохожих заохал. Кто-то подал руку. Вадим поблагодарил за помощь и за коллективную попытку отряхнуть с него грязный снег. А когда взглянул на человека, который помог ему подняться, то к своей радости узнал Василия Александровича…

* * *

Старый трамвай громко вздыхал, громыхая ржавой жестью. Вадим пытался разглядеть через грязное стекло вечерний город. Старик угрюмо сидел рядом. Василий Александрович выглядел вполне здоровым. И уже это было хорошо. Последний год Вадиму приходилось опасаться не только за себя, но и за людей, в которых он так или иначе был заинтересован…

– От топота копыт пыль по полю летит, – первым делом сообщил старик Василий, когда помог Вадиму очистить куртку и джинсы. – Ты должен пойти со мной. Только ни о чем не спрашивай. Сам все узнаешь, когда прибудем к месту назначения. Андестенд?

Вадим кивнул. Некоторое количество вопросов старик снял уже одним своим появлением. Значит, Белякова Григория Семеновича он не только знал, но и прекрасно помнил. Иначе бы не стал искать встречи с его сыном.

– Вот и замечательно, – заключил старик Василий. – Меньше вопросов, больше смысла…

Сначала они вышли на какую-то пустую остановку. Минут десять ехали в автобусе. Потом прошли несколько кварталов и уже на другой улице сели в трамвай. Судя по всему, Вадим напрасно волновался за здоровье старика. Тот легко двигался впереди, и Вадиму даже приходилось слегка напрягаться, чтобы не отставать. Конечно, Вадиму было любопытно, куда они направляются. Но каждый раз, как только он открывал рот, старик прикладывал палец к губам, вскидывал густые брови и округлял глаза. Мол, обещал молчать, значит выполняй. Вадим только вздыхал и опять отворачивался к мокрому окну.

Трамвай медленно катился вдоль узких улочек, которые и рассмотреть было невозможно в свете редких фонарей. На частых остановках заходили и выходили невзрачные люди с сумками и пакетами. На одной из остановок в вагон заскочила шумная стайка подростков. Девочки демонстративно хихикали, мальчики намеренно громко обсуждали планы на текущий вечер. Судя по всему, компания уже изрядно запаслась пивом «Невское» и имела намерение оттянуться по полной программе.

– Выходим! – негромко скомандовал старик Василий.

Вадим поднялся, послушно вышел за ним в темноту и чуть не наткнулся на две металлические подпорки с пластиковым навесом. Рядом с остановочным павильончиком пролетал поток машин, ослепляя Вадима светом фар. Они пересекли улицу по пустому и гулкому надземному переходу, а на другой стороне углубились в мусорные проходные дворы. Вскоре уперлись в кривой забор из волнистых листов оцинковки. За забором темнел фасадом старый дом.

– Петрович! – громко позвал старик Василий. – Открывай.

– А, это ты, Александрыч, – откликнулся из-за забора невидимый в темноте Петрович. – Слышу, слышу тебя. Заходи, не стесняйся. Гостям я всегда рад…

Вадим с трудом протиснулся в приоткрывшуюся узкую калитку. На пороге строительного вагончика их встретил тулуп. Из него торчала очень лохматая ушанка. Внизу угадывались валенки. Внутри тулупа должен был находиться человек, поскольку самостоятельно тулуп не смог бы курить сигарету, но вот лица этого человека Вадиму разглядеть так и не удалось.

– Знакомься, Петрович, внук ко мне погостить приехал. – Вадима был предъявлен, как вещественное доказательство. – Пустишь нас?

– Отчего не пустить? – Тулуп извергнул из своих недр табачный дым. – Хорошее дело. Молодежи нынче наплевать на все. И на нас наплевать, и на то, что было нами сделано. Верно, говорю, Александрыч?

– Верно, верно, Петрович, – закивал старик Василий. – Ну, так мы пошли?

– Давайте, шагайте. Только по черной лестнице идите. Она не заперта. А от парадной мне ключи долго искать. И осторожней там. Темнотища кругом…

Впрочем, старик Василий темноты не испугался. Он заранее запасся фонариком. Света тот давал вполне достаточно, чтобы разглядеть ступени.

– Ты уже понял, надеюсь, что когда-то я здесь жил. – Старик обернулся к Вадиму. – Дом этот еще пять лет назад собирались снести, чтобы построить на его месте офисную высотку. Да вот не получается как-то. Сперва разрешение на строительство получить не могли, а теперь, понимаешь, с этажностью у них заминка вышла. Район тут исторический, и главный архитектор воспротивился строительству высотки. Нельзя, говорит, облик исторического центра разрушать. Видать, мало они ему на лапку дали…

– Не вы ли поспособствовали? – поинтересовался Вадим. – В смысле, с задержкой в строительстве.

– Между нами говоря, я. Отпираться не стану. – Старик Василий хихикнул. – Сшит колпак, да не по колпаковски… Ребятки те были слишком дерзкие. Пришли, нагрубили. Наседать стали. Права качать. Мы-то все переехали, не стали цепляться за коммуналки. Но и тем юношам с тех пор сплошная непруха… Ага, вот и моя драгоценная комнатка. Как говорится, добро пожаловаться…

Все двери в квартире давно унесли. Полы в общем коридоре вздулись и ходили ходуном. Штукатурка со стен осыпалась, обнажив деревянную дранку. Как Вадим ни старался ступать осторожно, известковая пыль, покрывавшая полы толстым слоем, поднималась облаком и оседала на джинсах. Вадим поморщился. Очистить штаны от извести будет довольно трудно. Проще выбросить…

– Вот здесь я и прозябал много лет. – Старик обвел руками помещение в три метра на четыре.

В комнате был относительный порядок. Даже диван стоял. Старик присел на него сам и жестом пригласил присесть Вадима.

– Хороший диван, – заверил он, выключая фонарь. – Старше меня по возрасту, но сохранился, как видишь, лучше. Вот только переезда он бы никак не выдержал. Пришлось здесь бросать старичка. Хотя жаль было расставаться, конечно…

Вадим непроизвольно поежился. В помещении оказалось даже холодней, чем на улице. Да и длинный экскурс в историю уже начинал ему надоедать.

– Если хотел у меня об отце узнать, то потерпи еще немного, – успокаивающе сказал старик. – Словами объяснить будет трудно. Ты сам все увидишь. Но для начала закрой глаза и постарайся расслабиться. Ничему не удивляйся и внимательно слушай все, что я тебе скажу…

Вадим хмыкнул, но глаза послушно закрыл. Время все равно потеряно. Еще пять минут сидения в темноте и холоде уже ничего не изменят…

– Ты на море бывал? – неожиданно поинтересовался старик.

– Приходилось…

– Тогда представь, что ты заплыл ночью в море так далеко, откуда и береговых огней почти не видно. Ты лег на спину и тебя качает легкой теплой волной. Над тобой небо без звезд, под тобой настоящая морская глубина, а ты всего лишь пылинка на стыке двух стихий…

Представить подобную ситуацию Вадиму было не трудно. Однажды он действительно оказался ночью вдалеке от берега. И ощущение отчаяния, которое охватило его на гребне черной волны, забыть было трудно. Спасло его только чудо. И еще острое желание жить. Оно было намного сильнее даже самого глубокого отчаяния.

– Можешь открыть глаза, – сказал старик. – Видишь что-нибудь?

Как ни странно, но и с открытыми глазами Вадим увидел только темноту. До этого в комнату проникал снаружи свет от прожектора на сторожке, а теперь не было и его. Вадим оглянулся и не увидел дивана. Не увидел он даже темного контура старика, который должен был сидеть с ним рядом. Вадим хотел встать, но в этот момент понял, что он и так уже стоит. И вокруг была только темнота.

– Что такое, почему я ничего не вижу? – удивился Вадим. Он вытянул руку в том направлении, где раньше была стена. Но рука утонула в пустоте. И хотя испугаться Вадим не успел, но все же растерялся слегка.

– Эй, вы где?

– Голова кружится? – уточнил старик.

Вадим обернулся на голос. Там тоже была темнота.

– Кружится, – неохотно признался он.

– Здесь я, здесь, не паникуй. А головокружение скоро пройдет. Ты парень крепкий, как я посмотрю…

Вадим опустился на колени и нащупал руками пол. Правда, вместо шершавых досок под ногами оказалась абсолютно гладкая, слегка пружинящая поверхность, похожая на каучук или какой-то застывший гель.

– Я что, ослеп? – спросил Вадим.

– Не думаю. Видишь впереди светлое пятно?

Вадим поднялся и опять покрутил головой. Теперь темнота показалась ему уже не такой густой. И он действительно увидел яркую точку. Судя по всему, она была далеко. Хотя, истинное расстояние до яркого объекта в темноте определить практически невозможно. С одинаковой вероятностью это мог оказаться и прожектор в пятнадцати километрах, и маленький огонек в вытянутой руке старика.

– Вижу какой-то свет, – подтвердил Вадим.

– Отлично. Вот и иди прямо на него.

– Долго идти?

– Сам поймешь.

– Что еще за хренотень, в конце концов? – возмутился Вадим. – Почему я не вижу вас? И какого вообще лешего мне нужно куда-то переться? Давайте сядем и обсудим все, как нормальные люди!

Старик хихикнул. Вадим начал злиться уже всерьез.

– Вы издеваетесь, да?

– Нет, не издеваюсь, – уже без смеха сказал старик. – Но выбора у тебя, юноша, уже нет. Остается только идти вперед. И ничего не бояться…

– Либо вы мне все объясните, либо я шагу отсюда не сделаю! – решительно заявил Вадим.

Старик промолчал.

– Очень хорошо! – Вадим сел, скрестив ноги в позе нераспустившегося лотоса. – Можете и дальше молчать. Я подожду, мне торопиться некуда. До пятницы я абсолютно свободен!

Но мертвую тишину Вадим выдержал не дольше пятнадцати минут.

– Хорошо, вы победили. – Без движения ноги у него стали затекать. – Я иду. Слышите меня? Аллё, гараж!

Старик не отвечал.

– Значит, продолжаем играть в молчанку? Тогда счастливо оставаться.

Вадим взял ориентир на яркую точку, которая блестела над самым горизонтом. Сначала он шел медленно, пробуя неведомую поверхность на прочность. Но черный гель оказался весьма удобным покрытием. Он даже приятно пружинил под ногами. Вадим увеличил темп. Вскоре он двигался уже своим обычным быстрым шагом, и старался вообще ни о чем не думать. Гадать о том, куда он попал, было бесполезно, а остальные мысли в голову не приходили. Еще он старался не злиться на старика. Просто шел вперед и слушал свое сердцебиение. Потом к толчкам сердца добавилось едва слышное поскрипывание подошв. И даже музыка стала откуда-то доноситься.

Вадим узнал музыку, как только с печальной и тихой ноты вступил мужской хор. Там, там, татам… Голоса теноров поддержала медная секция – мрачноватый фагот и торжественный тенор-тромбон. После нескольких полифонических тактов вступили скрипки. Некоторое время хор и музыкальные инструменты звучали в унисон, темп все нарастал и нарастал, пока не сорвался на высокой ноте в тишину, из которой победно вырвался одинокий тенор. Музыка Вадиму она очень нравилась. Она была гениальна. Иногда она звучала совсем тихо, почти не угадываясь, иногда – громко и вполне отчетливо. Но всегда издалека…

Почувствовав, что начал уставать, Вадим сбавил темп. Вокруг по-прежнему была одна лишь темнота. Одно успокаивало, что светлая точка на горизонте становилась все ярче и ярче. А еще примерно через полчаса, когда однообразное передвижение его совсем утомило, он узрел, наконец, и свою цель. Зарево, видимое с далекого расстояния, давали, как оказалось, горящие факела, вереницей растянувшиеся вдоль дороги. Эта дорога начиналась прямо у ног Вадима и заканчивалась у Врат. Именно так Вадим и обозначил их для себя сразу – Врата. Причем, с большой буквы. Сооружение действительно напоминало некие ворота. Только было уж очень большим. Вадим смог рассмотреть лишь его массивное основание, подсвеченное множеством факелов, а вершину, уходящую в небо, как ни пытался, разглядеть не смог. Свет туда не добирался.

– А это что еще за карнавал? – удивился Вадим. На подходе к Вратам с двух сторон от дороги он заметил группу людей в черных балахонах. Каждый в одной руке сжимал факел, а в другой – длинное копье.

– Чего застыл? Двигайся! – раздался над ухом голос старика.

– Давненько вас было не слышно…

– А что говорить? Ты и без меня справлялся. Давай, давай, не сломайся на последней миле. Купи кипу пик…

– Мультипликация, – пробормотал Вадим. – Полный бред. Куда я иду? Что я здесь вообще делаю?

Но наконечники копий, которые уткнулись ему в грудь, вовсе не выглядели нарисованными…

– Стой! – рыкнули на Вадима два черных балахона одновременно. – Зачем следуешь через Врата, человек?

Вибрирующие голоса охранников чем-то напомнили Вадиму собачий лай. Да и под низко надвинутыми на глаза капюшонами он разглядел неправдоподобно длинные челюсти.

– Ну и что я им должен ответить? – тихо поинтересовался Вадим у старика Василия.

– А ты скажи этим псоголовым, что не их это собачье дело, – посоветовал старик и опять хихикнул.

Вадим благоразумно не последовал совету и наудачу сделал короткий шажок вперед. Челюсти охранников лязгнули, стальные наконечники пик снова уткнулись Вадиму в грудь. Вадим снова отступил назад, растер грудь и поморщился. Не смотря на всю нереальность происходящего, боль он ощущал вполне реальную.

– Шутки кончились, Василий Александрович. Не пора ли закругляться?

– Они давно кончились, если ты еще не понял. А Испытание тебе придется пройти до конца, юноша. И тут я тебе не помощник.

– Что еще за Испытание?

– Не знаю. Каждый в это слово вкладывает свой смысл.

– Интересное кино, – проворчал Вадим. – Я не знаю, где оказался, а вы меня сюда притащили и говорите при этом, что тоже ничего не знаете. А кто тогда знает?

– Князь Тишины, – мрачно сказал старик и опять замолчал.

Вадим задумался. Сюда он шел на ориентир. Возвращаясь, пришлось бы идти наудачу. Да и что ему делать там, в полной темноте? В общем, дорога была только одна – через Врата…

Набрав воздуха, Вадим зажмурился и сделал решительный шаг вперед.

– Стой, – гавкнул один охранник. – Зачем следуешь через Врата, человек?

– Кобра не в торбе, в коробе кобра? – клацнул челюстью другой.

– Кобра не в торбе, в коробе торба, – автоматически повторил Вадим и с облегчением почувствовал, что острые наконечники его уже не сдерживают. Псоголовые как по команде расступились. Из открывшихся Врат вырвался яркий свет. Причем, его яркость Вадим ощутил даже с закрытыми глазами…

– Вадик, ты чего такой взъерошенный?

Вадим открыл глаза и от удивления едва удержался на ногах. Никаких Врат уже не было. Он стоял в дверях кухни старой однокомнатной квартиры отца. За маленьким кухонным столиком сидел сам отец. Перед ним дымилась клубничным ароматом чайная чашка. Его любимая – с отбитой ручкой. А рядом с отцом сидел старик Василий.

– Чаю налить? – спросил отец.

– Налей, – согласился Вадим и без сил прислонился к дверному косяку. – Я сплю, да? Как же я сразу не понял – это просто сон такой.

Беляков-старший переглянулся с Василием.

– Ну, это не совсем сон, – сказал он. – Садись, Вадик, разговор будет длинный. Мне многое нужно тебе рассказать. Да и у тебя вопросы накопились, я думаю…

– Да уж! – Вадим рассмеялся. – Накопились, па-анимаешь, вапросики… Правда, Василий Александрович?

Старик Василий передернул плечами. А мне-то, мол, откуда знать?

Беляков-старший посмотрел внимательно на Вадима, потом опять перевел взгляд на Василия.

– Ты опять устроил клоунаду с Полем Тьмы и Вратами Истины? Ты же мне обещал… – Обещал, – согласился Василий и притворно горько вздохнул. – А что такого, мой бледнолицый брат? Очень забавно получилось. Мы славно повеселились с твоим парнем. Правда, Вадик? Скажи: тебе ведь понравилось? А ну-ка, быстро повтори за мной: попугая покупая, не пугайте попугая, покупайте попугая, не пугая попугая!

Вадим набрал в грудь воздуха и открыл рот, желая высказать старику буквально все, что он думает о событиях последних трех часов, но неожиданно для себя только фыркнул и опять расхохотался. А что было говорить? Хитрая улыбка с прищуром, застывшая на лице старика, – лучшее доказательство. Василия Александровича не изменить. А раз купился на розыгрыш, так сам и виноват. Мог бы и догадаться…

– Я только не совсем понял всю эту вашу символику, – признался Вадим.

– Эх, молодежь, молодежь! – Старик Василий вздохнул. – И кто вас только в школах обучает, а? Ну хоть немного-то было страшно?

– Было местами…

– Вот, – обрадовался старик. – Страх – это хорошо. Страх – он сознание раскрепощает…

Беляков-старший приобнял товарища за плечи и легонько встряхнул.

– Вообще-то он человек душевнейший. И большой талант. Навигатор, так сказать, от Бога. Из него бы такой Наставник мог получиться, какого еще поискать. Но у каждого, как ты понимаешь, Вадик, есть свои недостатки…

Старик Василий прыснул в кулак.

– Бык, бык тупогуб, тупогубенький бычок…

– Именно об этом я и говорю, – сказал Беляков-старший. – Ты у нас большой шутник и озорник. И даже возраст тебя нисколько не испортил…

Вадим переводил недоумевающий взгляд то на улыбающегося отца, то обратно на старика Василия и ловил себя на мысли, что перестал ощущать тяжесть, которая непрерывно давила на него последний год. Он по-прежнему ничего не понимал, но видел довольного отца, пьющего чай из своей любимой кружки, и это успокаивало…

– Пап, скажи, ты умер? – Вадим, наконец, решился задать самый главный вопрос.

– Даже и не знаю, что тебе сказать… – Беляков задумался. – В принципе, да, можно сказать, что умер. В смысле, в физическом плане…

– Тогда я тоже умер? Или я сплю?

– Нет, ты не умер. Василий нашел для тебя так называемый астральный карман. В психосфере тебе появляться сейчас небезопасно, и мы можем спокойно встретиться с тобой только здесь. Сам я неоднократно пытался пробить к тебе этот канал, но не смог, как видишь. А Василий – он на все руки мастер.

– А сам-то я сейчас где?

– Вадик, ты не старайся понять все сразу. Выпей пока чаю. Ты даже не представляешь, как я рад тебя видеть…

Беляков-старший засуетился с заварочным чайником, подвинул ближе к сыну вазочки с маковыми крекерами, малиновым вареньем, зефиром и конфетами «Птичье молоко».

– Зефир обязательно покушай. Ты его в детстве очень любил…

– Пап, я уже вырос давно.

– Да знаю, знаю… – Беляков-старший сник. – Конечно, вырос… Я просто не заметил, когда. Прости меня за это. И за то, что ушел, не попрощавшись – тоже прости. Все думал: еще не время, еще успею. Думал: потом все тебе расскажу. А это «потом» так и не наступило…

Угол атаки. Лето. 1985

В ушах Григория Белякова что-то громко хрустнуло. Он попытался пошевелить пальцами и искренне обрадовался тому, что смог это сделать. И тут сквозь посторонние шумы к нему прорвался монотонный голос диспетчера:

– «Башня» вызывает «Семнадцатого». «Башня» вызывает «Семнадцатого», «Семнадцатый», ответьте «Башне». «Башня» вызывает «Семнадцатого»…

С третьей попытки Гриша сдвинул переключатель связи на приборной панели.

– «Семнадцатый»… «Башне»… Вас слышу, «Башня», – с трудом произнес Гриша опухшими губами. Язык был словно вырезан из эбонита. – Посадку… подтверждаю…

– «Башня» – «Семнадцатому»! – с облегчением выдохнул диспетчер. – Ну и напугал ты нас, «Семнадцатый»!

Правая рука Белякова разжалась и отпустила штурвал. Тот сразу зафиксировался в нейтральном положении. Гриша дотянулся до приборной панели и обесточил генератор. Вот, теперь точно все. Машину можно буксировать в стартовую зону…

– «Башня» – «Семнадцатому», подтверждаете готовность к транспортировке?

– «Семнадцатый» – «Башне», подтверждаю… готовность…

Несколько секунд назад над головой Белякова ярко светили звезды. Сейчас он видел только поцарапанный кокпит…

Щит электромагнитного экрана открылся быстрей, чем обычно. Об днище фюзеляжа подтянулся крюк транспортера, зашелестели стальные канаты. Боевая машина медленно двинулась хвостом вперед по рулежной дорожке. Уже позади весь красный квадрат Пилотажной зоны. Вот и линия ангаров. Стоп, машина!

Пока техники подтягивали трап, Беляков успел только вырвать разъемы шлема. Техники сделали все остальное: освободили высотный костюм, вытащили Гришу из тесного пространства кокпита, помогли спуститься на «бетонку», поддержали, когда он едва не упал. В медблок Беляков добирался, опираясь на плечо сержанта-сверхсрочника, чего с ним не случалось давно.

– Наконец-то! – Кашин бросился навстречу своему «ведомому», подставляя плечо. – На командном, говорят, уже паника начиналась.

– Зачем паника? Не надо нам паники, тырщ капитан. – Беляков попытался небрежно присесть на кушетку, но подвели колени. Кашин покачал головой и протянул Грише стакан с теплой водой из графина. Гриша принял его с благодарностью. Пить хотелось смертельно.

– Нештатная ситуация? – осторожно поинтересовался Кашин. – Намекни хотя бы.

– Да нет, вроде все как обычно, – соврал Гриша.

Несмотря на протесты, фельдшер уложил Белякова на кушетку и не давал ему встать до прихода врача – белобрысого и совсем юного, видимо, только недавно окончившего медакадемию. Но хотя звезды на погонах молодого лейтенанта медицинской службы еще блестели свежей медью, тот сразу показал себя парнем с характером. Твердой рукой вернул Белякова в горизонтальное положение, когда тот попытался встать.

– Да нормально же все, доктор, – проворчал Гриша. – Обычное дело. Я хоть сейчас на фронт – фрицев бить.

Врач вытащил из кармана тонкий фонарик и заглянул Белякову в оба зрачка.

– Расскажите, что запомнили. Если это не секретно, конечно…

– Как стал заходить на посадку – помню. А очнулся уже в Пилотажной. Даже не представляю, что со мной могло произойти. Сам теряюсь в догадках, доктор. Может, растренировался?

– Не думаю… – Молодой врач улыбнулся и зацепил Грише на бицепс манжету тонометра. – Вам бы отдохнуть, товарищ старший лейтенант недельку, полежать у нас в медчасти. Как посмотрите на такую перспективу? Да и обследование пора бы уже полное пройти…

Гриша насторожился. Не так прост был этот молодой врач…

– Честно скажу: не нравится мне ваша идея, доктор. Сколько мне летать-то осталось? Год. Максимум два. Меня и так спишут вчистую. Так что обследоваться – только время даром тратить. Отпустите, а? Хочу в отставку молодым и здоровым выйти…

– Вы сейчас и Объект не сможете покинуть самостоятельно, товарищ старший лейтенант…

– А мне мой командир поможет. – Гриша посмотрел на Кашина. – Правда, товарищ капитан?

Врач с сомнением покачал головой, но отмашку фельдшеру дал.

– Ладно, отпустите товарища старшего лейтенанта под мою ответственность…

Гриша покинул медблок своим ходом, чтобы молодой медик не засомневался в принятом решении. Но когда они уже брели по Центральной галерее, а потом поднимались в лифте, он почти висел на плече у Кашина. Чуть легче ему стало только на воздухе.

– Может, машину подождем? – уточнил Кашин.

Беляков подставил лицо солнцу и хитро прищурился.

– Не паникуй, командир, дойдем и так. Только пару перекуров по дороге придется сделать. Это ничего?

Они миновали часового под ржавым грибком, потом прошли еще метров четыреста и остановились у хилого березового околка. Кашин критически осмотрел предполагаемое место посадки и отбросил ногой пару подозрительных сучьев.

– Осторожно, где-то здесь, кажется, муравейник был…

Беляков повесил фуражку на нижнюю ветку и растянулся во весь рост на прелых листьях.

– Приземляйся, капитан, не стой как пень.

– Черт, Гриня, земля же холодная, – проворчал Кашин.

– Да, сейчас неплохо бы махнуть туда, где тепло, – мечтательно произнес Беляков. – И еще в теплое море неплохо бы окунуться. Кашин, а ты знаешь, как здорово, когда с разбегу – и в море? Прямо в волну… Ты когда последний раз на море был?

– В позапрошлом году. Мы в Анапе две недели отдыхали.

– Везучий ты. А я вот Крыма вообще ни разу не видел. Только на Балтике купался. Да и то давно. Когда еще в Питере учился. В Финском заливе вода всегда очень холодная. Пока назад на берег выскочишь – весь синий. И зуб на зуб не попадает. А в Анапе море теплое?

Кашин рассмеялся.

– Ну, во-первых, Анапа – это не Крым, а Краснодарский край. Во-вторых, там тоже не всегда тепло. Мы в середине июня были, а местные говорят, что лучше в конце июля приезжать. Да и вообще, Анапа – так себе городок. Дашка была в восторге, а по мне – скука. Не Рио-де-Жанейро. В Питере лучше, чем в Анапе. Скучаешь по Питеру, бродяга?

– Спрашиваешь! Только глаза закрою – Питер вижу… Слушай, Кашин. Давно хотел тебя спросить. Ты о своем светлом будущем задумывался когда-нибудь? Я не имею в виду планы на месяц или, там, на ближайший отпуск. Меня интересует более длинный отрезок времени. Лет на десять или пятнадцать вперед ты когда-нибудь пытался заглянуть? Ты в курсе, вообще, что через пятнадцать лет новый век наступит?

Кашин выдержал паузу, хмыкнул, задумчиво подняв глаза к небу, пожевал сорванную травинку и покосился на Белякова.

– Очень смешно!

– Удивительно емкий ответ, тырщ капитан. Мне вот кажется, что ты хотел сказать «да», но в последний момент постеснялся. Тогда ответь на следующий вопрос. Вот персонально ты, капитан Кашин, что думаешь по поводу этого самого будущего?

– Оно обязательно наступит, Гриша. Просто обязательно. Или ты в коммунизм не веришь?

– В коммунизм? – ехидно переспросил Беляков. – В коммунизм верю…

Кашин выкинул травинку и выбрал себе другую. Беляков закинул руки за голову и долго смотрел, как мелкие облака пытаются догнать друг друга.

Первым не выдержал молчания Кашин.

– Гриня, ты не накручивай себя. Я понимаю, что вы с Витей были друзьями, много лет прожили в одной комнате. Но его гибель – это несчастный случай. Случайность, понимаешь? В жизни все бывает. Тянется такая длинная цепочка событий, совсем не связанных друг с другом, а потом в один момент – бабах, и все начинает сыпаться. Бывает, что на конце цепочки оказывается чья-то жизнь. Ну да, опасная у нас профессия. Но Витю нам с тобой уже не вернуть. Надо как-то пытаться жить дальше…

– И ты можешь поверить в третью случайность за полгода? – Беляков перевернулся на живот. – Ты не видел Витю, когда его из кабины вытаскивали? А я, к твоему сведению, там был. Не зря его в цинке родителям отправили…

– И что это доказывает?

– Совершенно ничего. – Беляков пожал плечами. – Как там написала в отчете очередная комиссия: пробой защитного контура блуждающими токами. Теми самыми, которые всегда были, есть и будут. Напрашивается вывод: наши инженеры либо совсем ничего не знают о Высоте, либо не хотят принимать в расчет очевидное. Это как понимать? Да мы и сами ничего о Высоте толком не знаем, точно тебе говорю. Тычемся там всюду, как слепые котята. Зато всегда идем напролом. Еще бы – пилоты-высотники, элита ВВС!

Кашин с кряхтением поднялся.

– Пойдем. Пора отчеты сдавать… Ты вообще напрасно так горячишься…

– А я разве горячусь? Я спокоен, как танк, – заверил Беляков. – Ты знаешь, кстати, сколько времени живет самый бронированный и маневренный танк в условиях современного боя? В среднем меньше минуты. А теперь представь себе такую картинку: тридцать одна бронемашина танкового батальона летит по полю в последнюю атаку на скорости свыше восьмидесяти км в час, а всего через минуту вместо батальона мы видим кучку пылающих факелов на фоне колосящейся пшеницы. О чем, интересно, думает танкист, когда садится за рычаги своей машины? Но он хотя бы может надеяться, что войны не будет. А на что можем надеяться мы, товарищ капитан? Мы даже не смертники. Мы уже покойники. И если нас вовремя не убьет Высота, то уложит в цинк собственная машина. Нас убивает каждый вылет…

Оставшуюся часть пути пилоты прошагали молча. Время близилось к обеду, и в штабе их встретила тишина. Новый секретчик со вздохом отложил надкушенную булку, выдал проштампованные листы бумаги. Беляков потратил на свой отчет не больше десяти минут. Ровно столько времени ему понадобилось, чтобы заполнить один лист тремя длинными предложениями. На втором он нарисовал домик с трубой, из которой валил густой черный дым, красиво вывел на фронтоне слово «крематорий», дорисовал рядом три березки, каменную мостовую, и даже изобразил на этой мостовой стайку голубей.

Вместе с отчетом Гриша сдал секретчику и свой рисунок. Тот ничего не сказал, но от удивления чуть не поперхнулся чаем. Но все равно тщательно подшил оба листка в папку, поставил свою витиеватую подпись на расплывающейся синей печати и спрятал секретные документы в сейф.

– Может, ко мне зайдем? – предложил Грише Кашин. – Супруги нет, не волнуйся. А Дашка тебе сильно обрадуется. Она сейчас на каникулах…

– В другой раз, если можно. Скоро наша машина в Город пойдет. Хочу домой успеть к вечеру. А мне еще за сумкой в общагу заскочить нужно. Извини…

Машина в Город собиралась во внеплановый рейс, чтобы забрать со склада военторга продукты для гарнизонного магазина.

– Только вам придется немного подождать, товарищ старший лейтенант, – предупредил Белякова сопровождающий машину прапорщик из комендантской роты – С нами еще товарищ подполковник в Город собирался.

– Конечно, нет проблем, – сказал Гриша и присел в тени гаражного бокса, рядом с расположившимся на старых покрышках капитаном Семченко из третьей эскадрильи. Затянувшись «Примой», Семченко взглянул на Гришину сумку.

– Домой?

Беляков кивнул.

– Отгулы накопились…

Тема была исчерпана. Оба замолчали.

Секундная стрелка неторопливо отмеряла свои круги. Грише, собственно, тоже спешить было некуда. Дома его никто не ждал. Вадька был в круглосуточной группе. Сама Татьяна не знала, что он собирался приехать на выходные, поэтому, как пить дать, задержится на работе. У них на Комбинате в конце месяца всегда плановый аврал…

Наконец, показался незнакомый Белякову подполковник.

– Кто такой? – тихо поинтересовался Гриша у Семченко.

– Впервые вижу, – признался тот. – Много их стало, дармоедов. Сидят по штабам, лампасы протирают…

Свободное место в кабине УРАЛА распределялось всегда по старшинству, и Беляков, подхватив свою сумку, сразу полез в будку. Оттуда подал руку Семченко. Пока устраивались на деревянных скамьях, из-за гаража выскочил встрепанный лейтенант. Гриша помог забраться в машину и ему.

– Вы в Город? То есть, здрасьте!

– А то куда же? – ухмыльнулся в прокуренные усы Семченко. – Только не «здрасьте» нужно говорить, а здравия желаю, товарищи офицеры. И садись шустрей. Автобус скоро отправляется. Не забудь только талончик прокомпостировать, а то сегодня на линии работает контроль.

– Юмор понял, – белозубо заулыбался лейтенант и рефлекторно пригладил непослушную челку.

Пока Гриша пытался вспомнить его фамилию – слишком большое пополнение было за последний год, всех уже и не упомнишь, – полковой УРАЛ проскочил КПП и стал понемногу набирать скорость. На стыках «бетонки» машину ощутимо потряхивало. Все трое заерзали на узкой скамье, растянувшейся вдоль глухого борта. В полусумраке жестяной будки, куда через мутные задние стекла свет почти не пробивался, Грише всегда хотелось спать. Он зевнул и посмотрел на Семченко. Тот вытащил из кармана мятую пачку «Примы», но, немного подумав, сунул ее обратно. Дышать в нагретой солнцем будке и так было нечем.

– Хорошо сидим, – хмыкнул Семченко.

– А то, – согласился Гриша, и вытянулся на скамье, подложил под голову сумку. Дорога в Город занимала обычно полтора часа. Можно и вздремнуть…

* * *

Недовольство жены Беляков почувствовал с самого утра. Обычно из общей кухни в конце длинного коридора звуки до их комнатки не долетали, но сейчас он прекрасно различал и раздраженное звяканье кастрюль, и резкий грохот половника, и дребезжанье передвигаемой посуды. Татьяна делала вид, что готовит завтрак. Он делал вид, что ничего не замечает. Со стороны кухни волна за волной накатывали негативные эмоции. Ничем хорошим это, естественно, закончиться не могло. А он уже пообещал Вадьке культпоход. С мороженым, пирожками, газировкой, сладкой ватой, качелями-каруселями и прочими детскими радостями, которые взрослым кажутся весьма незначительными…

Скрипнула дверь. Татьяна появилась с кастрюлькой, завернутой в несвежее полотенце. Гриша молча расчистил стол и вопросительно взглянул на жену. Стол был единственный – и обеденный, и рабочий. Второй бы просто не влез в их маленькую комнатку.

– Поставь тарелки, – холодно сказала Татьяна. – Вадик, почему ты еще руки не помыл?

Вадик сидел на полу, увлеченно раскладывая новый конструктор, и вовсе не ожидал подвоха.

– Можно я машинку соберу?

– Быстро садись за стол! Я кому сказала?!

– Тань, не заводись, – попросил Беляков, расставляя тарелки. – Вадька ни при чем.

– Все вы ни при чем, как я посмотрю, одна только я кручусь целыми днями между работой и кухней, так что ноги и руки отваливаются! – взвизгнула Татьяна. – И помощи от вас вообще никакой. За что ни возьмись – все время одна!

Вскинув подбородок, Татьяна замерла с прямой спиной и уставилась в одну точку. Гриша знал, что сейчас лучше промолчать. И тогда скандал может ограничиться одиночным выстрелом. Но все равно не удержался и попытался перевести разговор на какую-нибудь безопасную тему…

– Каша? – Беляков вдохнул пар, приподнимая крышку кастрюльки.

– Да, каша. А что, не нравится? Тогда убирайся к этой своей сучке, пусть она тебя разносолами и кормит. Нет у меня для тебя разносолов, дорогой! Не успела подготовиться к неожиданному приезду дорогого гостя!

– Тань, да что сегодня с тобой? – Беляков хотел успокоить жену, но она зло стряхнула его руку с плеча, всхлипнула и выскочила из комнаты. Гриша вздохнул, заметив, каким испуганным взглядом проводил мать Вадик.

– Сыночек, ты садись, покушай, а машинку твою мы потом вместе соберем. – Гриша подвинул поближе кастрюльку и половник. – Тебе как, побольше или поменьше?

– По среднему, – серьезно сказал Вадик и внимательно взглянул на свои ладошки. – А руки нужно мыть?

– После помоешь, – разрешил Гриша.

Вадик с сомнением покачал головой.

– Мама будет ругать…

Пока сын бегал к общему умывальнику в коридоре, Беляков положил ему в тарелку молочной каши и отпилил тупым ножом пару ломтей от белого батона. Свою тарелку он оставил пустой. С утра аппетита не было совершенно. Грише вполне хватило бы чаю с бутербродом, но разве Татьяну в этом убедишь. Если уж начнет хлопотать, то не остановится…

– Пап, а мама огорчилась, да?

– Думаю, да. Она огорчилась.

– А ты извинись, и она перестанет огорчаться.

Вадик посмотрел на отца, хлопнул длинными ресницами и как-то уж очень жалобно шмыгнул носом. У Белякова сжалось сердце. Пришлось искать Татьяну. Нашлась она в пустой по причине раннего часа общей кухне. Татьяна сидела за общим столом, покрытым всегда липкой клеенкой, и пристально смотрела в пустоту двора.

Гриша опустился на корточки и несколько минут смотрел на жену снизу вверх.

– Тань, ну почему, как только я дома, мы сразу начинаем ссориться?

– А то не знаешь?

Гриша коротко пожал плечами.

– Я же тебе миллион раз говорил, что люблю только тебя и Вадика.

– Говорил, да? А почему тогда мы здесь, а ты там? Уже три года как неродные по разным углам мыкаемся.

– Ты сама не захотела в часть переезжать, – искренне удивился Беляков.

– А куда переезжать? – Татьяна скривила губы. – В твою общагу? Там комната, здесь комната. И какая между ними разница? Тут я хоть работаю, а где я буду работать в этой вашей части? Там даже детского садика для Вадьки нет.

– Зато есть школа. А ему уже в школу скоро. Потерпела бы немного, пока Вадик в первый класс пойдет, а там бы и с работой для тебя определились потихоньку. И со всеми проблемами разобрались…

– Да о чем с тобой разговаривать! – Татьяна вяло махнула рукой и опять отвернулась к окну. – Ты же у нас умный. Ты всегда прав…

– Тань, ну нет сейчас ни одной квартиры свободной. А что я могу сделать? Я и так зампотылу постоянно напоминаю. Каждый месяц подхожу и говорю. Он мне обещает…

– Тебе обещают, а другим – дают!

– Квартиру за это время дали только майору Кутилову, у которого трое детей. Они, кстати, до этого несколько лет в общаге промаялись всей семьей.

– Значит, плохо просишь, – сделала вывод Татьяна. – А может тебе квартира и не нужна вовсе. Ты и так хорошо устроился, как я посмотрю. Пока женушка далеко, можно и по бабам бегать. Да, дорогой?

– Тань, ну по каким таким бабам! – возмутился Гриша. – Каких ты баб в нашей части видела?

– Знаю каких. И ты тоже знаешь. Про тебя и эту стерву весь ваш полк знает. Кроме ее мужа – полного идиота. Как она в постели? Лучше меня, да?

– Тань, ну было, не отрицаю. Но до тебя. Ты разницу понимаешь? Или так и будешь всю жизнь попрекать ошибками молодости?

– Только вот не ври мне. Я же все по глазам твоим бессовестным все вижу…

Оправдываться, как понял Гриша, было бессмысленно. Всего три года прошли, а столько изменилось за это время – страшно подумать. Ведь он действительно любил эту женщину. Когда-то вынужденные разлуки доводили его до изнеможения и даже полного отчаяния. Три года назад он едва дожидался тех немногих свободных от боевого патрулирования дней, чтобы сразу помчаться в Город – домой. Ему было абсолютно наплевать и на разницу в возрасте – когда они поженились, ему было уже двадцать шесть, а Татьяне не исполнилось и двадцати, – и на то, что она успела не только сходить замуж, но и родить сынишку. Не смущали Гришу и разные глупости, часто вылетающие из ее прелестной, белокурой головки. Он считал их простительными. Он любил ее до дрожи в коленках, и одна только мысль о ней уже вызывала сладкую истому.

Теперь Гриша видел рядом с собой если не чужую, то уже очень раздражающую его женщину, которая за три года изрядно прибавила в талии, груди и бедрах, и на лице которой с некоторых пор застыло выражение постоянного недовольства. Даже тембр голоса у Татьяны изменился, и у Гриши стало вызывать отторжение почти все, что она изрекала. Юная и очаровательная учетчица с обогатительной фабрики осталась все той же учетчицей, только заметно подрастеряла очарование молодости.

Гриша старался держать себя в руках, хорошо понимая, что пылкую страсть в их отношения уже не вернуть, но он был человеком трезвомыслящим и семью разрушать не хотел. Да и к Вадику он уже прикипел всем сердцем. Настоящий его отец, когда-то отработавший пару лет на Комбинате инженером по технике безопасности, давно потерялся где-то на бескрайних просторах Советского Союза. Ни о поисках пропавшего папаши, ни об отправке ему вслед исполнительного листа Гриша и слушать ничего не желал. Вадика он усыновил сразу. И с тех пор искренне считал своим собственным сыном…

– О чем задумался, летчик? – усмехнулась Татьяна.

– О нас, – признался Гриша. – Тань, ты извини меня, пожалуйста. Я не хотел тебя обидеть. Пойдем, нас Вадька уже заждался. Не хочет он в одиночестве завтракать. Я ему обещал, что мы в парке на аттракционах покатаемся. А если мы все вместе в парк пойдем, то будет здорово. Как раньше…

Татьяна вернулась и молча села на скрипучую супружескую кровать. Вадик оживился. Даже остывшую кашу уничтожил почти в один миг.

– Мама, а ты тоже пойдешь с нами в парк? – спросил он, облизывая ложку.

– Нет, сыночек, вы с папой вдвоем пойдете. И веди себя там хорошо. Договорились?

– Договорились, – серьезно кивнул Вадик и при этом вопросительно посмотрел на отца. Тот улыбнулся и тоже кивнул. Мол, маму мы не подведем…

В тесном автобусе Беляков мгновенно вспотел. Вадима он ухитрился пристроить на краешке заднего сиденья, а сам почти всю дорогу провисел на одной ноге. По причине выходных единственный маршрут в Городе пользовался особой популярностью, и до самого центра автобус шел забитым под завязку. В гражданской одежде Гриша и так чувствовал себя уже не слишком-то уютно, а тут она еще и помялась впридачу. Впрочем, радостное лицо сына компенсировало все неудобства. Вадик вертел головой и не сводил восторженных глаз со всех пяти аттракционов. Больше всех ему нравилась «Ромашка», которая работала почти всегда. На втором месте по популярности была «Веселая карусель» с лошадками и слониками. Она тоже не подводила отца с сыном. А часто закрытую «Комнату смеха» с волнистыми зеркалами и скрипучее «Колесо обозрения» можно было не принимать в расчет и смело переходить к стоящим чуть в сторонке качелям-лодочкам.

– Итак, сын, с чего начнем? – деловито поинтересовался Беляков. – С радостей духовных или телесных?

– С газировки, – резюмировал Вадик.

Они выпили по стакану с апельсиновым сиропом, потом еще по стакану крем-соды, закусили шипучую жидкость горячими хрустящими пирожками с яблочным повидлом и двадцатикопеечным пучком сладкой ваты.

– Курс на «Ромашку»? – уточнил Гриша.

– Угу. – удовлетворенно икнул Вадик.

Аттракцион еще издали привлекал к себе внимание позвякиванием колокольчиков, громкой музыкой, перемигиванием цветных огоньков и повизгиванием пугливых девочек. Но желающих покататься на «Ромашке» оказалось много. Беляковым пришлось взять еще по одной порции сладкой ваты, чтобы пережить длинную очередь.

– Пап, а ты настоящего слона видел? – поинтересовался вдруг Вадик.

– Видел.

– Так ты и в Африку летал?

– С чего ты взял? – удивился Гриша. – Не был я никогда в Африке…

– А мама говорила, что слоны в Африке живут.

– Ну, не только в Африке. В зоопарках слоны тоже живут. В Московском зоопарке я его и видел. Там жил очень большой слон. Звали его, кажется, Афоней. То есть, Афанасием…

– Знаешь, пап, когда я вырасту, тоже стану летчиком. Как ты.

– Молодец… – Гриша покосился на соседей по очереди. К их разговору они явно прислушивались. Грише это не понравилось. Он постарался перевести разговор на нейтральную тему и с родительским энтузиазмом стал расспрашивать сына, как тот проводит время в детском саду, есть ли у него друзья и во что они все играют. Окружающие сразу потеряли к разговору интерес. Как и Вадик, впрочем. Детсадовские будни его, похоже, раздражали. Глаза у мальчишки зажглись только один раз, когда отец невольно вывернул на тему девочек.

– Так что, ни одна тебе не нравится? – хитро прищурился Гриша.

– Одна нравилась… – Вадик смутился как-то очень по-взрослому. – Но это было зимой, а сейчас она мне уже разонравилась…

– Что так? – подзадорил Гриша.

– Она целуется со всеми пацанами в нашей группе! – возмутился Вадик. – И в соседней группе тоже…

– Да, непорядок. – Гриша покачал головой, едва сдерживая улыбку. – С такими девочками, сын, нам действительно не по пути…

Когда до окошка кассы осталось всего ничего, Белякова кто-то одернул за рукав. Он непроизвольно обернулся и увидел небритую личность в грязных брюках и рубашке с сильно надорванным воротником. Личность мотнула сальной челкой, давно не знавшей расчески и выдохнула целый букет запахов, в котором преобладали пары дешевого портвейна.

– Слышь, отойдем, а?. Мне это… сказали, чтобы это… рядом никого…

– Чего надо? – грубо поинтересовался Гриша. Он уже заранее заскучал, понимая: сейчас его будут пытаться разжалобить, дабы получить небольшую сумму медью для покупки очередной спиртосодержащей жидкости.

– Записка тебе…

– Какая еще записка? – удивился Беляков и отчего-то заволновался. – Вадька, а ну постой минутку здесь. Только никуда не уходи. Ни на шаг. Вот тебе рубль. Если что – купишь на него два билета. Я быстро.

Они отошли за карусель.

– Ну, – поторопил Беляков, стараясь не выпускать Вадика из поля зрения.

Небритая личность порылась в карманах и протянула небрежно вырванную и свернутую вчетверо страницу из школьной тетради. Беляков быстро развернул послание, пробежал глазами расплывающийся текст, отпечатанный на пишущей машинке, и совершенно ничего не понял. Пришлось вернуться в начало. Повторно он читал уже медленней…

«В любом знании содержится значительный элемент веры. Вера и знание неразрывно связаны. Если мы возьмем, например, дедуктивное доказательство, которое лежит в основе всего теоретического знания, то легко убедимся, что оно немыслимо без допущения чего-то недоказуемого и принимаемого просто на веру. Если бы все положения необходимо было доказывать, то ни одно доказательство не только не имело бы конца, но и не опиралось бы ни на что твердое. Поэтому рассуждающий логически всегда имеет в основании своего рассуждения нечто предшествующее доказательству, будь то самоочевидное положение интуиции, гипотеза или мнение авторитета. Во всех этих случаях рассуждающий производит акт веры. В случае интуиции он верит самому себе, то есть в безошибочность своего внутреннего опыта. В случае гипотезы он верит в истинность предположения и стремится оправдать эту веру самим доказательством. Наконец, опираясь в доказательстве на авторитет других, человек верит мнениям других. От этой веры, то есть от того, что именно мы принимаем за недоказуемые предпосылки рассуждения, зависит достоверность и самого познания, так же, как прочность здания зависит от прочности его фундамента. Поскольку же при формальной верности доказательства истинность выводов целиком и полностью зависит от истинности посылок, а первые посылки полного доказательства – суть основанные на вере, значит, вера не только стоит в основе знания, но и является критерием его. Без веры нет знания. Правда, и вера без знания есть не более чем фундамент без здания. Поэтому правильнее говорить не о подчинении, а о единстве веры и знания, которое, подобно единству слова внутреннего и слова произнесенного, где внутреннее слово – вера, раскрывается через слово выраженное – знание. Наконец, вера и знание – есть лишь разные человеческие проявления одной и той же универсальной силы, пронизывающей мир, – силы разумности. Причем вера, как нечто первоначальное, оказывается одновременно и более фундаментальным, и более элементарным (она лишь начало и первый шаг) проявлением разумности, так что в этом смысле знание, хотя и зависит от веры, тем не менее выше ее»…

– Что за бред? – Гриша раздосадовано повертел бумажку в руках. – Кто мне это передал?

Но вопрос повис в воздухе. Гонец куда-то исчез, даже не выпросив мелочи перед уходом…

Гриша еще раз повертел в руках листок бумаги, чуть ли не обнюхал его со всех сторон и только после этого заметил приписку, сделанную очень знакомым корявым почерком. Там были всего два слова: «Кто следующий?». В прошлый раз такой же вопрос кто-то нацарапал гвоздем на двери его комнаты. Как раз накануне последнего вылета Вити Путинцева…

– Пап, а что тебе сказал этот дяденька? – Вадик уже купил билеты и терпеливо ожидал Гришу у калитки контролера.

– Дяденька? Какой дяденька? – Беляков свернул записку и сунул ее в задний карман. – Слушай, Вадька, у меня к тебе есть деловое предложение. Давай ты и за меня на «Ромашке» покатаешься, а то у меня голова что-то разболелась. потом мы с тобой еще по одному стакану крем-соды жахнем. Договорились?

Вадька возражать не стал. Он знал, что крем-содой они не ограничатся. Они и на качелях-лодочках покатаются, и съедят по два пирожка с повидлом, и погуляют, никуда не торопясь, по всему парку. Гришу слегка потряхивало от напряжения, но он сдерживался, чтобы не испортить сыну праздник. В том, что Стражи опять подали сигнал, не было ничего неожиданного. Видимо, эти твари совсем потеряли терпение. В чем Гриша тоже видел пару положительных моментов. Значит, не так уж они и всесильны, если пытаются взять его на испуг. Значит, есть возможность для переговоров. И об этом стоило подумать. Хорошо подумать. Но для этого Грише нужно было только время. Хотя бы немного. Он чувствовал, что сильно приблизился к разгадке. У Стражей есть слабое место, в этом Гриша был почти уверен. Нужно лишь нанести туда удар точно. И по возможности быстро…

Когда возвращались домой, Беляков несколько раз замечал человека, передавшего записку, хотя тот соблюдал осторожность, не приближался, перед глазами старался не мелькать. Почти всегда держался в толпе. А если оказывался в опасной близости, то поворачивался спиной или боком. Последний раз Гриша заприметил его в автобусе. Впрочем, на следующей остановке подозрительный тип вышел, и Гриша приободрился. Мог ведь и обознаться. Рубашка с надорванным воротом – не самая верная примета. Наверняка, таких рубашек из клетчатой байки в местный универмаг завозили не меньше тысячи. И минимум у десяти из них мог похожим образом надорваться воротник…

* * *

Железный Феликс внимательно читал, нацепив очки на кончик носа и грузно нависая над столом. Гриша прокашлялся.

– Заходи, старлей. Садись…

На Белякова комполка даже не взглянул. Плохая примета. Впрочем, голос у него был ровным, без интонаций. Значит, не все так плохо. Бури не предвидится, во всяком случае…

Гриша присел, стараясь не скрипеть стулом. Чуть наклонился вперед и старался смотреть смотрел строго перед собой. Железный Феликс еще некоторое время читал, шевеля губами, а когда отложил в сторону стопочку листов с Гришиным рапортом, долго молчал, передвигая с места на место тяжелое пресс-папье. В такие минуты Беляков чувствовал себя красноперым пескарем, который хоть и заметил приближение щуки, но уплыть и слиться с песчаным речным дном уже не успевает.

– Это что? – Комполка отложил очки и продемонстрировал исписанную Гришиным размашистым почерком стопку листов.

– Рапорт, товарищ полковник.

– Это не рапорт, старлей, а сочинение на вольную тему за восьмой класс: «Как я провел лето у бабушки»! – отчеканил Железный Феликс.

Беляков поборол желание втянуть голову в плечи и выдержал тяжелый взгляд командира. Железный Феликс удовлетворенно хмыкнул и опять надел очки. Несколько минут Гриша наблюдал за тем, как комполка расставляет в его рапорте галочки и отчеркивает какие-то места своим любимым красным карандашом.

– И как, по-твоему, я должен поступить? – Железный Феликс отложил, наконец, карандаш. – Говори, старлей, не молчи. Отвечай на поставленные вопросы. Четко и внятно, как подобает офицеру.

– Передать по команде.

– Что именно передать по команде? – опешил полковник.

– Мой рапорт.

Комполка побарабанил пальцами по столу.

– Сынок, будь добр, прочти мне вслух свой рапорт. Видимо, на старости лет я видеть стал плохо…

Мягкость в голосе Железного Феликса тоже не предвещала ничего хорошего.

– Слушаюсь, товарищ полковник! – Гриша взял в руки свой рапорт с такой осторожностью, словно бумага могла кусаться. – Весь читать?

– Весь прочти. Хотя, нет. Времени жаль. Прочти только там, где мои пометки.

– Каждая мысль, которую рождает мозг человека, уходит в общепсихические поля и продолжает жить в них в виде особой энергетической волны, – неуверенно начал Гриша.

– Так, так, продолжай, – подбодрил его Железный Феликс.

Гриша прокашлялся и продолжил:

– Резонанс отдельных мысленных энергий притягивает их друг к другу до тех пор, пока не образуются конгломераты особых психических излучений людей, мыслящих сходным образом на одну и ту же тему. И тогда общая идея этих людей облекается в сверхидею – в особый астросом, называемый Стражем коллективности. Страж – это самодействующая единица, самостоятельный субъект, обладающий признаками индивидуальности, который по отношению к человеку является психоэнергетическим сверхорганизмом. Стражи – это живые и мыслящие сущности, каждая из которых живет своей индивидуальной жизнью, борется с другими сущностями, мешая или помогая при этом людям…

– Почему замолчал, старлей? Там впереди еще много интересного.

Гриша взял в руки следующую страницу.

– Страж, как и любой другой астросом, хранит, восстанавливает и побуждает к активности и самосохранению физическое тело коллективности, то есть совокупность физических ресурсов ее членов, имеющую применение в процессе реализации этой идеи. Существуют Стражи, поддерживаемые многими поколениями. Крупнейшие Стражи рождены различными религиями и идеологиями. Причем, хорошо сформировавшаяся система не только существует сама, но еще и активно влияет на жизнь своих создателей, мозг которых представляет собой некое приемо-передающее устройство, в любой момент позволяющее войти в контакт со Стражем, чтобы передать или получить от него необходимую информацию. И не только информацию. Лояльного к нему человека Страж может зарядить и необходимой энергией…

– Ты сам-то себя слышишь? – перебил Гришу Железный Феликс и задумчиво посмотрел в окно, выходящее на плац.

– Так точно, слышу!

– Это хорошо, – кивнул комполка. – Ты ведь в курсе, что на Высоте я тоже не новичок. Двадцать пять лет не выпускал из рук штурвала. И сейчас туда поднимаюсь, хотя и не так часто, как раньше… В общем, я тебе так скажу: не надо мне этой темой голову морочить. В мое время молодые пилоты тоже любили подобными байками друг другу мозги засорять. Думаешь, ты первый такой выискался? И до тебя, старлей, умные люди в нашем полку служили и после тебя, думаю, еще будут. Лучше бы вместо этой чепухи ты тратил свое свободное время на то, чтобы внимательнее изучать Наставление по высотному пилотированию. Большой силы и пользы, скажу тебе, этот документ. В нем, старлей, сконцентрирован опыт сотен пилотов-высотников. Там каждый параграф – это чья-то жизнь. А ты тут ко мне со своими сверхидеями и сверхорганизмами…

– Виноват, но не могу с вами согласиться, товарищ полковник! – Гриша вытянулся по стойке смирно. – Они не мои сверхорганизмы. Это реально существующие объекты психосферы, и с ними необходимо считаться. Это тоже опыт. Новый опыт, за который отдали свою жизнь несколько пилотов нашей эскадрильи. В том числе старший лейтенант Путинцев.

– Путинцев погиб в результате несчастного случая! – отрезал комполка.

В голосе Железного Феликса зазвенел металл, и Гриша уже понял, что рискует буквально всем, но остановиться не мог.

– Мне известна причина гибели пилотов, и если вы не захотите меня услышать, то эти несчастные случаи могут повториться. В самое ближайшее время.

– Да, я понимаю, что ты хочешь сказать. – Комполка криво усмехнулся. – Вероятно, причина именно в сверхорганизмах… Хорошо. Давай представим на секунду, что я действительно тебе поверил, Беляков, и даже отправил этот твой рапорт по команде. Как только я это сделаю, он ляжет непосредственно на стол Главкому. Ты отдаешь себе отчет, какими будут последствия? Вижу, что нет. Тогда послушай меня внимательно, старлей. В лучшем случае, за тобой пришлют санитаров, и тогда все свои безумные теории о сверхорганизмах ты будешь до конца жизни пересказывать профессорам из пятого отделения клиники Сербского. В худшем, в полк приедут два полковников из Особого отдела Главного управления округа или из военной прокуратуры округа. А они хорошо умеют только одно – раздавать всем статьи за измену Родине. А это ведь расстрельная статья даже в мирное время…

– Товарищ полковник, убедительно прошу: отправьте мой рапорт по команде, – сказал Беляков как мог твердо. – Или допустите меня к полетам.

– Давай, капитан, поговорим не как командир и подчиненный, а как два опытных пилота-высотника. Мы же боевые офицеры и прекрасно поймем друг друга. Изложи мне сейчас все, что написал в своем рапорте, только попроще. Своими словами. Без этой… специальной терминологии. Вот я, например, на Высоте с такими штуками никогда не сталкивался. Почему?

– На Высоте они могут выглядеть как самые обычные люди, товарищ полковник. Они вступают в контакт, как правило, через свои высотные проекции. Вы можете и не понять сразу, кто они на самом деле…

– Молодец, лихо выкрутился. И много там этих… сверхорганизмов?

– Думаю, что да, много, если Страж есть даже у нашего полка…

– Интересно девки пляшут по четыре штуки в ряд! – Железный Феликс нахмурился, и Гриша впервые заметил, что брови у полковника почти седые. – И как же он выглядит?

– Кто? – не сразу понял Гриша.

– Страж нашего полка. Он вообще какой?

– Как в жизни. В полной развертке в нем есть высотные машины, ангары, казармы, «оружейка», штаб, ваш кабинет и весь личный состав в придачу, включая жен, детей и родителей. В нем даже, прошу прощения, есть заначка нашего замполита, которую тот прячет в специальном кармашке кителя. Страж включает в себя не только проекции множества людей, и проекции огромного массива вещей. В общем, все информационно-полевые структуры…

– Непохоже, чтобы замполит тебе про свою заначку рассказал, – задумчиво произнес комполка. – Но все равно не очень понятно…

Гриша наморщил лоб.

Ну вот есть такая система, которая управляет движением на железной дороге. Знаете? Так вот, она функционирует почти как Страж. Только в эту систему нужно было бы включить не только подвижной состав железной дороги всей страны, но и все грузы, всех машинистов с помощниками, всех диспетчеров, стрелочников, рабочих в депо, проводников, пассажиров и даже всех родственников этих пассажиров, кто часто о них вспоминает и думает. Естественно, что все эти совокупности информационно-полевых структур нематериальны. Если бы можно было посмотреть на Стражей со стороны, то мы увидели бы гигантскую энергетическую инфузорию. Она спокойно плавает себе в психосфере, а если встречается с враждебной инфузорией, то либо ее поедает, если оказывается сильней, либо поддается и оказывается поглощенной. Коллективности, враждебные друг другу в физическом мире, сражаются между собой и в психосфере. А если там сталкиваются две дружественные инфузории, то они просто сливаются. Причем, в новом теле оба Стража не только приобретают новые качества, но и каждый продолжает свою собственную жизнь, сохраняя изначальные характеристики…

– Стоп, – оборвал Гришу комполка. – Не так быстро. Я никак не успеваю за полетом твоей мысли. То у тебя ангары, понимаешь, то железная дорога с поездами, то инфузории. Давай для начала с нашим полком разберемся. С этой полковой инфузорией ты лично можешь связь поддерживать?

– Со Стражем коллективности нашего полка связаны мы все. И я, и вы. Все пилоты постоянно обмениваются с ним информацией. И дома, и на Высоте. Только не все это замечают.

– И секретной информацией тоже обмениваются? – уточнил Железный Феликс.

– Стражи не разделяют информацию на «секретную» и «несекретную». – Гриша вздохнул. – У подключенных к ним людей они считывают буквально все – воспоминания, мысли, желания, эмоции. Страж нашего полка – это мы сами и есть. Все вместе. Он – это отражение нашей коллективности. И наши секреты он охраняет так же надежно, как мы сами.

– Скажешь тоже! А если его проглотит, понимаешь, недружественная инфузория? Как тогда с секретностью быть?

– Опасность существует, отрицать не буду.

– Вот! – Комполка удовлетворенно хмыкнул. – Видишь, не все у тебя гладко.

– Товарищ полковник, как на счет моего допуска к полетам?

– Беляков, не я тебя отстранил от полетов. Начмед отстранил. Вот к нему и иди.

– Он допуск не подпишет.

– И правильно сделает. Кого после последнего вылета чуть живого из кабины достали?

Гриша в очередной раз вскочил со стула и вытянулся по стойке смирно.

– Виноват, товарищ полковник!

– Брось. Виноват – не виноват… Семью пожалей. Как я буду твоей жене в глаза смотреть, если она вдовой из-за меня останется?

– В сложившейся ситуации, как я считаю, риск оправдан. Я обязан предпринять любые усилия, чтобы предотвратить дальнейшую гибель пилотов.

Железный Феликс опустил вниз большую голову, поиграл бровями.

– Ты не преувеличиваешь опасность, старлей?

– Никак нет. Но если вы мне все еще не верите, то спросите себя: откуда я мог узнать о планах по расформированию нашей части?

– Что за бред ты несешь?

– Есть секретный протокол, товарищ полковник, который был подписан позавчера в рамках мирной инициативы о сокращении специальных войск и вооружений. И к окончательному решению высокие стороны пришли в ходе последней встречи Генерального секретаря ЦК КПСС и Президента Соединенных Штатов Америки в Рейкьявике. Сейчас остается только последний шаг – ратификация этого документа, и тогда все договоренности поступят на исполнение. Перед ратификацией протокола нашу часть должна посетить группа международных экспертов из комиссии по специальным вооружениям при Совете Безопасности ООН. Комиссия, насколько мне известно, на девяносто девять процентов состоит из военных специалистов нашего вероятного противника – стран Североатлантического альянса. Вам уже сообщили о прибытии комиссии?

Железный Феликс непроизвольно покосился на «вертушку» спецсвязи. Аппарат тут же ожил. Комполка удивленно вскинул брови и взглядом указал Грише на дверь. Тот послушно покинул кабинет, но далеко уходить не стал. Прислонился к прохладной стенке в дальнем углу штабного коридора. Офицеры облюбовали этот угол под курилку. Там Гришу и нашел помощник командира полка майор Любимов. Тот был явно не в духе. Видимо, успел получить от Железного Феликса хороший разгон.

– Старшего лейтенанта Белякова срочно вызывает командир полка, – скороговоркой произнес Любимов. – Бегом марш!

Выяснять причину срочного вызова Гриша не стал. Все и без слов было понятно.

– Могу догадаться, товарищ полковник, что командование вас уже поставило в известность о дате приезда международных экспертов, – сообщил Беляков с порога. Круглое лицо Железного Феликса с отчетливым двойным подбородком пошло красными пятнами. Это означало, что комполка близок к последней фазе гнева, после которой последует взрыв мощностью не менее десяти килотонн.

– С огнем играешь, Беляков! – предупредил Железный Феликс, и Гриша понял, что ядерный взрыв откладывается. – Вообще-то о нашем разговоре я обязан доложить в Особый отдел. Произошла утечка совершенно секретной информации. С кем еще ты говорил на эту тему, старлей?

– Только с вами. И никакая это не «утечка», – обреченно сказал Гриша. – Я только и прошу, чтобы вы допустили меня к полетам. В сложившейся ситуации, как мне кажется, такая просьба вполне уместна.

Гришу качнуло. Казалось, еще чуть-чуть и от волнения он упадет прямо на серый линолеум в кабинете комполка.

– Разрешите идти?

– Скройся с моих глаз, Беляков. И как можно энергичней.

Комполка потер виски. Было заметно, что он тоже чувствует себя не лучшим образом. Только что Главком приказал ему обеспечить допуск группы международных экспертов Комиссии при Совете Безопасности ООН непосредственно к Объекту. Как бы там ни было, но старлей оказался прав. И этого комполка никак не мог понять. Заявление Белякова не могло быть простым совпадением или даже утечкой секретной информации. От младших офицеров подобная информация еще дальше, чем орбита Луны…

Вылетая из штаба, Гриша чуть не затоптал замполита Чернышева.

– Что с вами? – отшатнулся Чернышев. – Вам плохо, товарищ старший лейтенант?

– Виноват, товарищ полковник. Спешу очень, извините…

– Интересно, интересно… – забормотал замполит. – И куда вы так спешите, если не секрет? Наверное, торопитесь изучить материалы апрельского пленума?

– Так точно, – согласился Гриша. В этот момент он бы согласился на все. – В библиотеку тороплюсь, товарищ полковник. Мне материалы пленума обещали отложить. Опасаюсь, что их кто-нибудь другой перехватит. Так уже несколько раз бывало. Вы и сами знаете, товарищ полковник, все три экземпляра газеты «Правда» у нас нарасхват.

– Похвальное стремление, – заулыбался полковник Чернышев. – А я как раз шел и раздумывал о том, кому бы мне поручить доклад по материалам пленума. Перед обсуждением, сами понимаете, нужно довести до сведения личного состава вашей эскадрильи основные понятия из доклада Генерального секретаря ЦК КПСС. Правильно?

Беляков обреченно кивнул.

– Значит, не зря я подумал именно о вас, товарищ Беляков. А тут вы и сами мне на встречу. Да еще и направлялись именно в библиотеку. Очень любопытное совпадение. Целиком и полностью, как говорится. Значит, именно вам, как говорится, и штурманские карты в руки. Сами материалы пленума подробно изучите и своим товарищам разъясните, что вкладывает партия в такие понятия, как ускорение, перестройка и гласность.

Гриша опять кивнул. Он знал, что с замполитом лучше сразу соглашаться, а иначе тот вообще не отстанет.

– К следующему четвергу я могу на вас рассчитывать?

– Това-а-а-арищ полковник, ну разве я вас подводил хоть когда-нибудь?

Кому-то другому кристально честного Гришиного взгляда и было бы достаточно, но только не полковнику Чернышеву. Он как никто знал, что если Беляков не пытается сопротивляется, то следует готовиться к сюрпризам.

– Плавали – знаем! – загадочно прищурился замполит. – Во вторник лично проверю ваши конспекты, Беляков. Так и знайте…

* * *

Обычно на выходе из лифта пилотам приходилось терять минут по пять. Но первый пост уже не функционировал, и Беляков миновал пустой стакан из бронестекла с чувством непонятного удовлетворения. Зато на втором посту пришлось столкнуться с самым настырным из всех охранников. Тот долго крутил в руках все документы, зачем-то тщательно сверяя подписи на пропуске и допуске. Потом заставил Белякова дважды прикладывать большой палец к чернильной подушке.

– В чем дело, товарищ прапорщик? – раздражено поинтересовался Гриша – У меня что-то не в порядке?

– Работа такая, товарищ старший лейтенант, – спокойно пояснил охранник и с сомнением покачал головой. – Что еще за специальный пропуск на сутки?

– Читайте инструкции! – вспылил Гриша. – Форма номер пять…

Успокоился Беляков только за первой линией ангаров, где успокаивающе жужжали электроприводы транспортеров, и куда уже доносилось привычное шипение гидравлических подъемников Стартовой зоны.

– Почему один? – подозрительно прищурился майор Ковалев. – А где Кашин? Тебя же, кажись, от полетов отстранили…

– Андреич, кому ты веришь? – Беляков изобразил на лице искреннее недоумение и с явным удовольствием вдохнул терпкие ароматы многочисленных движущихся механизмов. – Все у меня в полном ажуре. А что разные там дамочки болтают, так ты не слушай. Они у нас любят поболтать.

– Ну да, ну да… – Ковалев, простужено шмыгнув носом.

– Сквозняк? – посочувствовал Гриша.

– Он самый. Уже неделю. – Ковалев задумался. – Вот только команды на тебя не поступало, голубь мой. И машина твоя еще в «отстойнике». Когда на «аварийной» сел, мы ее до винтиков раскрутили…

– И забыли собрать?

– Собрать-то не забыли, да все контуры после сборки нужно еще разок протестировать. Так что пару часов нужно. А то и все три… – Ковалев внимательно посмотрел на Гришу. – В расчетное время тебе сегодня никак не уложиться…

– Железный Феликс отмерил двойную пайку – полные сутки. – Гриша продемонстрировал бланк, выданный секретчиком. – Времени на все хватит…

Майор отвлекся и прихватил за локоть сержанта-сверхсрочника.

– Петренко, это куда же ты, родной, податься решил? А ну-ка, быстро вернулся на пост. И срочно найди мне лейтенанта Семенова!

– Лейтенанта Семенова к начальнику дежурной смены! – отчаянно завопил сержант и лихо перемахнул через трос основного транспортера.

Еще пару секунд майор Ковалев прислушивался к голосам перекликающихся техников – они летали из угла в угол по всей Стартовой зоне, – удовлетворенно кивнул и опять повернулся к Белякову.

– Машиной твоей Семенов займется. Он парень головастый. За два часа точно управится.

– Спасибо, товарищ майор!

Ковалев нахмурился и украдкой помассировал правую сторону груди.

– Неспокойно мне сегодня, Григорий. Ты не знаешь отчего?

К счастью, врать Ковалеву не пришлось. Очень вовремя появился лейтенант Семенов, и майор сразу переключился на него.

– Семенов, ерш твой Пномпень, у тебя семнадцатая машина второй эскадрильи почему не готова до сих пор?

Лейтенант покосился на Гришу.

– Вы же сами знаете, товарищ майор.

– Я тебя не спрашиваю, что я знаю, я спрашиваю: за два часа успеешь?

– Если сильно постараться…

– А ты постарайся, Семенов, постарайся! Возьми себе весь второй расчет. И не прохлаждайтесь мне там. Ферштейн?

– А можно и мне поприсутствовать? – вклинился в их разговор Гриша.

Ковалев пожал плечами.

– Не вижу ни одной причины для отказа.

– Только не подумайте, что я вашим техникам не доверяю, – пояснил Гриша.

– Слыхал, Семенов? Он нам доверяет! – Майор продемонстрировал рукой фигуру высшего пилотажа и ухмыльнулся. – В общем, так. Резюмирую. Под твою ответственность, Семенов. Смотри, что старший лейтенант руки там не распускал и под ногами у расчета не путался.

Конечно, опытный Ковалев явно что-то заподозрил. И Гриша это понимал. Но и отступать ему было некуда. Куда ни кинь – всюду трибунал. Во-первых, подделка подписи командира части, что можно квалифицировать как подделку важных документов. Во-вторых, проникновение на Объект без специального допуска. И еще по мелочи на парочку статей Уголовного кодекса наберется. Хотя, даже для самого сурового приговора хватило бы и первых двух пунктов…

Стараясь не привлекать внимания, Гриша пристроился в дальнем углу ремзоны. Приземистая «птичка», внушавшая уважение в Стартовой зоне своими агрессивными обводами имела здесь вид усталый и довольно жалкий. Гриша еще раз скользнул взглядом по своей боевой машине и сразу прицелился взглядом в нужное место. Если технический люк будет открыт, то для отключения системы принудительной посадки ему вполне хватит минуты. Техники будут работать не меньше двух часов, так что лучше заранее не мельтешить у них перед глазами. Пусть к нему все привыкнут. И Семенов пусть расслабится, а то косится так сурово, что искры из глаз летят. Сейчас главное – оказаться на Высоте. Любой ценой. И как можно быстрей.

Но время застыло, словно рыба в желатине, которую готовил по праздникам повар Жора в офицерской столовой. Гриша крепко сжал пальцы в кулак. Незачем демонстрировать техникам свое волнение. Да и вообще не стоило сейчас думать о неприятном. От мыслей о неприятностях всегда повышается кровяное давление. А высокое давление никак не укроешь от фельдшера.

– Можете покурить, товарищ старший лейтенант, – великодушно разрешил Семенов. – Только встаньте поближе к трубе вентиляции, чтобы дым сразу выходил.

Беляков никогда в жизни не курил, но кивнул с благодарностью. Похоже, контакт между ними уже устанавливается. Еще немного и Семенов престанет следить за каждым его движением. А пока нужно подумать о чем-то приятном. Хотя бы полчасика. Впрочем, как Гриша ни напрягался, ничего особенно приятного вспомнить не смог. Годы службы – одна сплошная черная пустота. Последние действительно светлые пятна мелькнули где-то на границе со студенческими годами, когда он остался в институте и даже смог поступить в аспирантуру…

– Кудрявцев! – взорвался Семенов.

– Й-а!

– Головка ты от болта! – Из нижнего люка торчали только ноги лейтенанта, но и по ним было легко заметить, что дела у Семенова шли вовсе не так гладко, как тому хотелось бы. – Ты какое напряжение на шестой контур подавал, Кудрявцев?

– Виноват! – глухо отозвался с другой стороны машины невидимый Грише Кудрявцев. – Исправлюсь, тырщ лейтенант.

– Да я тебя сейчас наизнанку выверну, боец. Виноват он!

Из нижнего люка показалась потная и красная от натуги голова Семенова. Но, заметив внимательный Гришин взгляд, лейтенант опять нырнул в люк, сделав вид, что ничего особенного не произошло. Вполне, мол, штатная ситуация.

Беляков встал, с хрустом размял позвоночник и неторопливо прошелся вдоль растянутого на талях фюзеляжа. На него уже никто не обращал внимания. В общем, самое время было действовать. Нащупав в кармане припасенные заранее миниатюрные кусачки, Гриша сделал вид, что остановился рядом с открытым торцевым люком совершенно случайно. Быстро поднял тяжелую крышку, сдвинул в сторону три толстых пучка разноцветных проводов, за которыми в глубине мелькнули посеребренные клеммы.

Правая ладонь вспотела. Гриша перебросил кусачки в другую руку, непроизвольно задержал дыхание и аккуратно скусил два толстых белых провода. У самых клемм. Потом замаскировал срез, вернул на место крышку, бросил взгляд по сторонам и выдохнул. Все произошло так быстро, что никто его манипуляций не успел заметить. Беляков изобразил на лице полное равнодушие и продолжил свою неспешную прогулку вдоль боевой машины. Гордиться собой у него особых оснований не было. Без помощи Стража такую ювелирную работу он бы точно не смог провернуть. Он, по сути, даже сообразить ничего не успел. Руки работали по своей программе, помимо головы. Но зато такой «срез» ни один техник не заметит. За систему принудительной посадки теперь можно не беспокоиться. «Катапульта» уже не сработает. Ни при каких обстоятельствах. И Гриша сможет остаться на Высоте столько времени, сколько выдержит сердце…

Сердечная мышца – главный ограничитель длительности полета. Хорошо тренированный спортсмен-легкоатлет сможет при определенных условиях продержаться на Высоте примерно тридцать часов. Беляков спортсменом не был, и если он даже двадцать часов выдержит – уже хорошо. А дальше, если затянется полет, сердце разорвется в клочья. Каким его достанут из кабины, Беляков уже знал. В перекрученном болью теле крови почти не останется. У него, как и у Вити, будет до неузнаваемости искажено лицо, словно вылепленное из серой пергаментной бумаги. Глазные яблоки выкатятся из орбит, распухший сизый язык роскошно вывалится набок. Хорошо, что ни Татьяна, ни Вадик его таким не увидят. Тела погибших пилотов-высотников отдают родственникам только в запаянном намертво цинке…

Беляков встряхнул головой, отгоняя наваждение, и остановился рядом с Семеновым.

– В полном порядке ваша машина, – поспешил отчитаться лейтенант. – Сейчас только в последний разок все контуры проверим, прогоним через пусковой стенд и тогда уже в полет. Еще пятнадцать минут. Потерпите?

– Нет, нет, я не тороплю, – успокоил Беляков. – Просто у меня небольшое рацпредложение.

– Какое еще рацпредложение? – подозрительно спросил Семенов.

– Главную цепь внешней защиты замкнуть на третий контур, – с деланным равнодушием сказал Беляков. – Тогда, если не ошибаюсь, вероятность возникновения разницы потенциалов на силовых шинах уменьшится почти вдвое.

Техник посмотрел на пилота сначала с удивлением, а потом с легким уважением.

– Смысл в этом есть… – задумчиво произнес Семенов. – Только мы никогда так не делали, товарищ старший лейтенант. Сами понимаете, необходимо согласовать…

– Понимаю, лейтенант, но времени слишком мало. А если при посадке возникнут вихревые токи, что тогда?

Семенов уставился в потолок, словно надеялся именно там найти подсказку.

– Никто ведь не узнает, – продолжал давить на него Беляков. – А от вашего решения, между прочим, зависит человеческая жизнь.

– Вы для этого напросились к нам в ремзону?

– Можно сказать и так.

– Кудрявцев, Исмаилов, Кулебякин, Зимин. Все ко мне! – скомандовал лейтенант после непродолжительного раздумья. В сторону Белякова он старательно не смотрел. Но и Гриша специально отошел подальше, чтобы не мешать Семенову, пока тот ставил задачу трем сержантам и старшине.

Через двадцать минут расчет снимал боевую машину с талей и устанавливал на транспортер. Семенов подошел к Грише сам. Ничего не сказал, только утвердительно кивнул. Беляков поблагодарил лейтенанта взглядом.

Пока фельдшер ставил печать на допуске, машину уже успели отбуксировать в Стартовую зону.

– Хотя я ни черта не понимаю, голубь мой, но пообещай хотя бы, что будешь осторожен, – попросил Ковалев, когда дождался Белякова у трапа.

– Андреич, клянусь! – Гриша продемонстрировал свою самую беззаботную улыбку, и не забыл при этом сплюнуть через левое плечо. Ритуал – есть ритуал…

Начальник дежурной смены лично проверил соединение «Семнадцатой» с силовым кабелем и лично дал последнюю отмашку. Гриша качнул в ответ тяжелым шлемом и потянул на себя штурвал. Все бортовые цепи сигналили о готовности. Питание на модулятор поступало как с главного, так и с дублирующего генератора.

– «Башня», я – «Семнадцатый», стартовую готовность подтверждаю.

– «Башня» – «Семнадцатому», даю пятиминутный отсчет.

Тяжелая машина вздрогнула и поползла по рулежной дорожке в Пилотажную зону Все как обычно. И никто даже не догадывался, что этот полет в любом случае станет для старшего лейтенанта Белякова последним. Даже если ему удастся вернуться с Высоты живым, то в перспективе его будут ожидать только бесконечные допросы, офицерский суд чести, разжалование и отставка. Это в лучшем случае. В худшем – трибунал и длительный срок в местах не столь отдаленных. Интересно, думал Гриша, дождется ли Татьяна, пока он будет махать кайлом в лагерях?

Сердце равномерными толчками разгоняло кровь. Пульс поднялся чуть выше нормы…

– «Башня» – «Семнадцатому», взлет разрешаю.

– «Семнадцатый» – «Башне». Вас понял, взлетаю!

Беляков с тревогой ожидал первой волны легкой судороги, за которой обычно следовало падение в привычное Ничто, но взлет прошел на удивление гладко. Когда взлетный коридор уже остался позади, и Гриша прислонился к холодной стенке железного гаража, с облегчением подставив лицо влажному ветерку с Финского залива, он даже не почувствовал обязательной слабости в ногах. На Высоте все еще было тепло. Правда, погода начинала портиться на глазах. Низкие облака уже прижали город к земле и грозили дождем. Мимо прошаркала старушка с кошелкой. Покосилась на Гришу с подозрением. В этот раз он специально изменил траекторию взлета и сместил точку входа на пару километров. Хотя, глупая, конечно, конспирация. Даже если Стражи еще не отследили его траекторию взлета, то без особого труда зафиксируют точку посадки…

Первая телефонная будка, где еще сохранился телефон, попалась Грише только через десять минут на Среднем проспекте. Сам аппарат не подавал признаков жизни, но трубка, к счастью, оказалась на месте. Гриша сжал шершавую пластмассу в руке и накрутил на скрипучем диске несколько цифр.

– Ты где? – прозвучал из трескучей тишины вопрос Василия.

Гриша огляделся по сторонам.

– На углу Среднего и 20-й Линии. Кажется…

– Иди вперед до 24-й Линии, потом сворачивай направо, и дуй как можно быстрей к Смоленскому кладбищу. Там недалеко, – пояснил Василий. – Найдемся у Восточных ворот. Постараюсь тебя прикрыть, если не заблудишься.

– И не такое находил, – уверенно сказал Гриша, опуская трубку на рычаг…

Расстояние на Высоте – понятие относительное. Один и тот же километр можно было преодолеть и десять минут, и целый час. Смотря какой была оперативная обстановка. В этот раз обстановка складывалась не слишком благоприятная. Первые крупные капли дождя упали, как только Беляков покинул телефон-автомат. Буквально ниоткуда взявшийся ветер стал яростно таскать над разогретым асфальтом пыль и мусор. Редкие прохожие закрывали лица и спешили по домам. Когда Гриша свернул с проспекта, ветер чуть стих, зато воздух стал густеть на глазах, словно остывающий кисель. Над крышами облупившихся двухэтажных домов проскочила странная рябь, похожая на грозовую помеху в черно-белом телевизоре. Беляков почувствовал, что задыхается. Он прислонился к старому клену, пока защитный контур боевой машины справлялся с повышенной нагрузкой. Теперь никаких сомнений не осталось – Стражи рядом. И они жаждут встречи…

Хлынул ливень. Сначала Беляков пытался перебегать от дерева к дереву, но в таком плотном потоке воды остаться даже относительно сухим было совершенно невозможно, и он пошел напрямик, уже не скрываясь. Рубашка и брюки сразу обвисли, как две мокрые тряпки, а на каждый ботинок налипло по килограмму грязи. Когда Гриша все же нашел металлические ворота, закрытые висячим замком, у него было стойкое ощущение, что до Смоленского кладбища он добирался сутки. Василий на крыльце хлипкого деревянного строения уже подпрыгивал от нетерпения. Накинув на себя кусок полиэтилена, он быстро открыл калитку в заборе и с видимым облегчением втащил Гришу под навес, а потом в полутемное помещение сторожки. В одном ее углу стоял стол, освещенный коптящей керосинкой, в другом топилась печка-буржуйка, переделанная из старой железной бочки. На корточки перед буржуйкой присел бородатый парень.

– Знакомься, твой тезка, – сказал Василий. – Он здесь самый главный, поскольку сторож. А еще – мой старый друг.

– Очень приятно. – Гриша примостился на лавку поближе к горячему железному боку и быстро стянул мокрые ботинки вместе с носками. Если верить Василию, тот дружил с половиной питерских бомжей. То есть, сторожей…

– На меня ты, конечно, можешь рассчитывать полностью и бесповоротно. Но, сам понимаешь, мой бледнолицый брат, силы неравны, – грустно сказал Василий.

– Понимаю, – сказал Гриша. Им обоим было неловко. Даже Адепты высоких посвящений не имели наглости тягаться со Стражами, а уровень посвящения у Василия был лишь немногим выше среднего.

Хлипкий домик несколько раз встряхнуло, и дождь стих так же резко, как и начался. Гриша сунул босые ноги в непросохшие ботинки, безжалостно смяв задники, вышел на улицу и присвистнул от удивления. Василий со вздохом последовал за другом.

– Что такое?

Гриша кивнул на ворота. В обе стороны от них расползался темный провал. Было нетрудно догадаться, что провал брал в кольцо все кладбище. Гриша поежился и, преодолевая давнюю неприязнь к высоте, осторожно взглянул вниз. Дна он не увидел. Пришлось бросить вниз свой ботинок. Тот беззвучно исчез в темноте, словно темнота вообще никогда не кончалась.

– Однако, – растерянно сказал Беляков, оглянувшись на длинные ряды надгробий. – Похоже, от меня ожидают чуда. Значит, надо прыгать…

– Куда? – не сразу понял Василий.

Гриша усмехнулся.

– А куда тут еще можно прыгать? Не вверх же…

Беляков уже чувствовал, что снизу на них надвигается что-то очень большое, аморфное и темное, поэтому ждать дальше было бессмысленно. Покосившись на растерянного Василия, Гриша вздохнул и шагнул вперед. Но пустота оказалась обманчивой. Черный воздух мгновенно забил и рот, и нос. Сердце спряталось куда-то ближе к пяткам, а желудок наоборот – подпрыгнул к самому горлу. К счастью, мозг сам вспомнил опыт первого и последнего прыжка с парашютом и заставил Белякова раскинуть руки и ноги как можно шире. Падение замедлилось. Поток воздуха больше не сжимал до боли грудину и уже не так яростно трепал рубашку.

Гриша попробовал выдохнуть. У него получилось. Тогда он осторожно вдохнул и приоткрыл глаза. Вокруг были лишь темнота и тишина. И в этой тишине он явно расслышал смешок.

– Кто здесь? – крикнул Гриша в темноту.

Ответом ему был еще один смешок. И чей-то тихий голос, очень знакомый, прошептал над самым ухом:

– Не надо упря-я-ямиться, Гри-и-иша!

– А-а-а, сволочи-и-и! – взревел Беляков. – Гольдберг, не отпирайтесь, я вас узнал!

– Не ори. Оглохнуть же можно, – прошептал над вторым ухом другой голос.

– Леонид Ильич! – обрадовался Гриша. – Вы здесь?!

– Тут я, тут. Помолчи немного…

Минуты пролетали одна за другой. Глаза Гриша больше не закрывал. Темнота была повсюду – и сверху и снизу. Ему даже показалось в какой-то момент, что тело уже не падает, а поднимается вверх.

– Лиа-а-ани-и-д-и-или-и-ич!

– Чего?

Незримое присутствие Генсека Гришу приободрило.

– А долго мне еще лететь?

– Подлетное время – пять минут, – почти весело ответил невидимый Генсек. – Ты кстати, мою посылочку надежно спрятал?

– Надежно, – заверил Гриша. – А что в ней?

– Смерть. И твоя и моя. Читал в детстве сказку про Кащея?

– Шутите?

– Шучу. – Генсек хмыкнул. – Но лучше, если они ее не найдут…

Яркая вспышка длилась не дольше мгновенья. Сначала была лишь боль, потом потянулись унылые больничные коридоры, где Гриша видел сумрачные лица врачей, потом промелькнули калейдоскопом полуразрушенные дома гарнизона, затопленные водой ангары, продуваемые насквозь полярным ветром маленькие города, квартиры с полинявшими обоями, неприветливые люди, которых он даже не знал. На Гришу повеяло сухой тоской и губительным отчаянием. Радовало лишь, что рядом с собой он видел Вадьку. Сын вырос высоким и улыбчивым. И выглядел, как показалось Грише, вполне счастливым…

– Что, не нравится тебе такое будущее, старлей?

– Нормальное будущее. Как у всех…

– Ну, не совсем как у всех, – не согласился Генсек. – Это, понимаешь, как если бы все события твоей жизни сошлись в одной точке, то есть происходили прямо сейчас, вот в это самое мгновение…

– Не понимаю, – удивился Беляков. – Я что, уже умер?

Генсек тяжело вздохнул.

– Так и знал, что не поймешь. Нет, ты не умер. Ты продолжаешь жить. Но одновременно в прошлом, в настоящем и в будущем.

– Точно умер…

– Вот ведь упертый, сиськи-масиськи! Люди тебя по-прежнему воспринимают, как объект материального мира, поэтому считать тебя умершим было бы неверно. Понимаешь? Твое сознание пока блокирует поступающую информацию. Ее слишком много. Ты попробуй приоткрыться. Но очень осторожно. Подумай, кого конкретно ты хотел бы сейчас увидеть, а я подсоблю…

Снова яркая вспышка. Беляков поднимает со стола чашку с отколотой ручкой. Свою любимую. Отхлебывает остывший чай. В мойке гора немытой посуды. Ему стыдно перед сыном. Но Вадим, похоже, ничего вокруг не замечает. Он покачивается на хромом табурете, прячет в сумку серый конверт из плотной бумаги, очень похожей на ткань, и пристально смотрит на него.

– Сейчас я тебе ничего не смогу объяснить, Вадька, – устало говорит Беляков. – Ты просто поверь, что этот конверт нужно сохранить. Спрячь его очень хорошо…

Неловко повернувшись, он цепляет ногой дряхлую магнитолу. В ней что-то треснуло, и в полной тишине мягкий баритон затянул под гитару:

Никаких на небе звезд нет, это просто миллион дыр, И пробивается сквозь них свет, это светится другой мир. Там за черной пеленой тьмы несказанной красоты сад, Где и встретимся потом мы, если вдруг не попадем в ад…[2]

Вадим наклонился и выдернул шнур из розетки.

– Пап, я с ума с тобой сойду. Как мы можем сидеть тут и спокойно с тобой говорить, если я точно знаю, что год назад ты умер от сердечного приступа.

Однозначного ответа на этот вопрос у Гриши не было.

– Я как бы умер и одновременно не умер, Вадик. Понимаешь, жизнь – она такая штука… разнообразная… В общем, давай не будем о грустном. Расскажи, как там у вас дела в этой Барселоне? Как невестка моя поживает?

– Да нормально все, пап. Ты не волнуйся.

– А я не могу не волноваться! – Беляков засуетился с заварочным чайником, подвинул ближе к Вадиму вазочки с маковыми крекерами и малиновым джемом. – Джем обязательно попробуй. Я его специально для тебя покупал в том самом магазине, который напротив нашего дома…

Пол под ногами слегка качнулся. Вокруг Белякова опять была темнота. Далеко внизу была ровная и длинная цепочка огней. Гриша подумал, что так, наверное, могла бы выглядеть с большой высоты освещенная фонарями скоростная дорога, если лететь в затяжном прыжке над ночным пригородом, и от этой мысли ему стало легко и совсем не страшно…

Монгольский транзит. Осень. 2019

С некоторых пор Токарев все вечера стал проводить на лоджии, которая выходила на Иртыш, где мог часами следить за тем, как в желтоватой воде медленно тонут последние вечерние лучи. С сорокового этажа жилой высотки серии «Куб» река просматривалась далеко – до самой песчаной косы на изгибе русла, где ежедневно надували паруса активисты из местного яхт-клуба. С тех пор как Старую Самарку облюбовала предприимчивая бизнес-поросль, бывшая окраина на глазах преобразилась. Там где еще десять лет назад высыхали засоленные болотца и в тине затонов шныряли дикие утки, за несколько лет вырос элитный микрорайон «Южный берег». Токарев даже гордился слегка, что снимает квартиру на последнем этаже самой высокой в городе жилой башни. Здесь он прожил уже полгода. Долгий срок, если учесть, что за предыдущие полтора он поменял семь квартир, лихорадочно перемещаясь по городу с севера на юг, а потом с юга на запад…

Когда солнце угасало, Токарев перебирался на кухню. Там он наскоро готовил ужин из постоянного набора продуктов, который приобретался в супермаркете под домом. После ужина Токарев заливал кипяток в огромную кружку, бросал туда несколько душистых шариков зеленого чая и бродил бесцельно по всей квартире – хоть и однокомнатной, но довольно просторной. Со своего сорокового этажа он спускался последнее время все реже. А зачем? Газет он не читал. Телевизор бросил на одной из очередных съемных квартир, как лишнюю тяжесть. С книгами со временем пришлось расстаться тоже. Из всех благ цивилизации после скитаний по съемным квартирам сохранился у него лишь совмещенный с будильником FM-радиоприемник, поскольку много места в чемодане не занимал и умел в шумном эфире найти тихую музыку, под которую приятно думать, глядя в окно. Особенно по вечерам.

Правда, сколько бы Токарев ни думал, найти ответы на главные вопросы он все равно не мог. Почему его внешне крепкая и структурированная жизнь рухнула так быстро? Может, если она и не настолько была хороша, то о ней и сожалеть не стоило? И не пора ли начать все заново? Ему нет еще и сорока. Времени впереди вполне достаточно. Но хватит ли у него сил, что-то изменить? А не проще ли оставить все, как есть? В общем, вопросы, занимающие его, были самыми обычными. На такие же пытается найти ответ каждый, кто волею обстоятельств оказывается на обочине скоростной автострады, которую многие считают настоящей жизнью.

Единственное, что Токарева не беспокоило никак, так это деньги. С некоторых пор он стал относиться к ним намного легче. Для поддержания текущей ликвидности ему требовалось, в сущности, не так и много. Самые затратные статьи всего две: питание и аренда квартиры. Но и жилплощадь можно найти дешевле, и еду готовить самостоятельно, не обедая в кафе. К тому же у него имелась в запасе некоторая сумма, вырученная от продажи автомобиля. Еще была старая заначка с акциями. Если удачно продать все ценные бумаги и тратить деньги разумно, то их вполне хватит на несколько лет спокойной жизни.

Когда у него было хорошее настроение, он даже радовался, что все вышло именно так. И зачем, в самом деле, уподобляться белочке, случайно оказавшейся на свободе и горюющей по своему колесу? Почему бы не воспользоваться возможность стать, наконец, человеком, а не винтиком мегамашины? Правда, вскоре у него наступал откат, и его тут же накрывало очередной волной реваншизма. Токарев искренне злился на свою нелепую жизнь, жаждал триумфального возвращения в Большой Мир, где он докажет всем, что он еще чего-то стоит и вообще. Да, сейчас у него не лучшее время, но чуть позже он встанет с кресла, соберется с силами и тогда… Что будет, когда наступит «тогда», он пока не придумал. Сил всегда хватало лишь на то, чтобы выйти на лоджию, где хранилась пачка сигарет и слегка пованивающая бензином китайская зажигалка «Зиппо».

Токарев бросил курить еще десять лет назад. Но недавно опять вспомнил о вредной привычке. Глядя на витрины с яркими сигаретными пачками, ему вдруг так мучительно захотел курить, что на сопротивление просто не хватило сил. Пришлось вернуться к кассе и пробить «Мальборо». Спешно вскрыв оберточный целлофан и ощутив упругость разминаемой сигареты, он едва дотерпел тогда до дома. Первая затяжка вызвала сильное головокружение и даже тошноту, но спустя пару дней все неприятные симптомы прошли сами собой. Никотиновый дым перестал драть горло. Прошел кашель. И по утрам он опять стал первым делом вспоминать о сигарете…

Телефон у Токарева звонил редко. Тем более, ночью. Но даже если звонил, он просто не снимал трубку. А зачем? Свой номер он никому не давал. Но на этот раз мелодия звонка не замолкала слишком долго, и нервы у Токарева сдали. Он брезгливо взял в руки трубку и скрипучим голосом произнес:

– Внимательно слушаю.

– Але, Мариш, ты чего не откликаешься? Прячешься от меня?

Ночной собеседник был, судя по всему, молод и напорист. И это вызывало раздражение…

– Я – не Мариша, – жестко сказал Токарев. – Мариша здесь больше не живет. Здесь вообще никого нет.

Последовала секундная пауза.

– А это кто?

Удивление на том конце провода было, похоже, искренним.

– Конь в пальто! – Токарев с силой нажал кнопку «отбой». Но через три секунды аппарат опять ожил. И голос был тем же – молодым и наглым.

– Я недостаточно ясно выразился? – холодно поинтересовался Токарев.

– Мужик, ты погоди, не отрубайся, – заторопился неизвестный собеседник. – Я тебя бить не буду, если правду скажешь. Маринка с тобой, да?

Разбивать трубу об стену Токарев не стал. Хотя очень хотелось. Но шнур питания из розетки выдернул. Не хотелось ввязываться в долгие объяснения по поводу какой-то неведомой ему Марины. Сейчас Токареву хотелось просто выпить в тишине свою традиционную кружку зеленого чая. Но едва он вернулся на кухню, чтобы добавить в нее горячей воды из чайника, как его опять настигла настойчивая мелодия.

– Что за хрень? – удивился Токарев. – Я же точно помню, что выключил телефон.

Он вернулся в просторный холл, но аппарат к его изумлению молчал. Похожие трели посылала, как оказалось, труба мобильника, о существовании которого Токарев стал часто забывать. Пару минут он бродил, чертыхаясь, из угла в угол, пока не определился с направлением, откуда поступал сигнал. Мобильник закатился в дыру между столом и диваном.

– На проводе, – рявкнул Токарев, когда все же достал телефон.

– Юр-р-рик, – зарокотал в ответ женский голос. – Пупсик!

Дисплей моргнул, но остался черным. Видеосигнал не поступил. Видимо, абонент намеренно заблокировал свою камеру.

– Это не Юра, – как можно вежливее ответил Токарев. Грубить женщине он не мог. Тем более, что она была не в себе от большой дозы спиртного. – Вы ошиблись при наборе номера.

– Ой, а ты кто?

Токарев сделал глубокий вдох.

– А вы кто?

– Я – Марина, – игриво сказала звонившая.

– А я – совершенно незнакомый вам человек.

– А где мой Юр-р-рчик?

– Не знаю, – сказал Токарев. Он уже начинал уставать от своей доброты. – Не звоните по этому номеру. Вы знаете, сколько сейчас времени? Половина второго ночи. Всего хорошего.

Токарев поставил аппарат на вибровызов и непроизвольно улыбнулся. А вдруг это была та самая Марина, которую несколько минут назад разыскивал настойчивый молодой человек. Жаль, имени у того придурка не спросил. А то могла бы хохма получиться…

Мобильник завибрировал. И номер опять высветился незнакомый.

– Это снова вы, Марина? – с ухмылкой спросил Токарев.

– Нет, это не Марина. Привет, Санек. Не разбудил? Чем занимаешься? Судя по всему, весело проводишь время.

– Да уж, весело! – В первую секунду Токарев опешил от неожиданности. Голос в трубке показался ему очень знакомым. Но не настолько, чтобы имя его обладателя вспомнилось сразу. И видеосигнал опять не проходил. Может, у него что-то с трубой?

– Вообще-то, нормальные люди представляются, – не удержался от замечания Токарев. – Кто это, черт подери?

– Это я, черт подери. А имя мне, сударь, легион.

– Заяц, ты что ли? – Токарев вздохнул с облегчением. – Вот так неожиданность! Неужели Вадим Беляков опять объявился?

– Поздравляю, ты угадал почти с первой попытки. Позвонишь потом по телефону 9-1-1, и тебе расскажут, где можно получить приз…

Они перебросились еще несколькими необязательными фразами, после которых разговор иссяк. Повисла утомительная пауза. Токарев прокашлялся.

– Наверное, я не вовремя? – поинтересовался Вадим. – Оторвал тебя важных дел?

– Нет, что ты. До пятницы я абсолютно свободен.

– Тогда принимай поздравления. Желаю, как говорится, чтобы всё, ну и вообще… Типа, день рождения – это круто.

– Ах да, уже половина второго, – спохватился Токарев. – По формальным признакам двадцать второе сентября…

– Надеюсь, я оказался первым, кто тебя поздравил с этой памятной датой?

– В этом можешь даже не сомневаться. Я и сам слегка забыл. Хорошо, когда есть друзья, – с нескрываемой иронией сказал Токарев.

– Друзья есть. Они не могут не есть, – хмыкнул Вадим. – У меня, кстати, предложение. Без всяких двусмысленностей, естественно…

– У меня тоже, – перебил его Токарев. – Если ты в Омске, то заезжай в гости. Почему бы двум бодрствующим в ночном городе людям не продегустировать коньяк в честь дня рождения одного из них. Только у меня адрес изменился. Есть куда записать?

– Боюсь, не получится. Я в Омске транзитом и даже еще не приземлился. Только через пять минут собираюсь заходить на посадку. Но я очень хочу тебя увидеть, и рискну высказать другое предложение. Если ты совершенно свободен до пятницы, то почему нам не встретиться в аэропорту. Чем не площадка? Там и коньяк можно продегустировать при желании. Я угощаю…

– Неординарная мысль. – Токарев вздохнул. – Но как-то, далеко… Ночь…

– Хорошо, диктуй свой адрес.

– Микрорайон «Южный берег», третий квартал, первый корпус, квартира двести восемнадцать. Так ты приедешь? – обрадовался Токарев.

– Засекай двадцать минут и выходи. Форма одежды – свободная. У дверей подъезда найдешь машину. Водитель будет в курсе маршрута. Просто сделай над собой усилие и спустись на лифте вниз. Никаких возражений, кстати, не принимаю…

В оконное стекло ударились первые капли дождя. Резкий порыв ветра хлопнул балконной дверью. Токарев еще несколько секунд слушал короткие гудки, потом вернулся в холл, включил маленький светильник и посмотрелся в зеркало. Под глазами набухали серые мешки. Сами глаза давно уже потухли. По щекам расползалась многодневная щетина. Вид у него был совсем не прогулочный. Да и желания тащиться ночью в аэропорт у Токарева не возникало. Впрочем, неожиданно объявившийся Вадим вносил хоть какое-то разнообразие в его монотонный жизненный тренд. И не успел Токарев принять окончательное решение, как руки сами сдвинули дверцу шкафа.

Он выбрал свободные штаны из состаренного хлопка и свободную блузу с длинными рукавами. Бриться не стал. Только плеснул на лицо пригоршню ледяной воды, почистил зубы и вылил на себя остатки «Кельнской воды № 14». Ровно через двадцать минут Токарев стоял под козырьком подъезда, прикрываясь рукой от холодной мороси. С гостевой парковки какая-то машина мигнула фарами. Судя по размерам и пухлым бокам, не из дешевых. Коренастый и широкий в плечах водитель выскочил Токареву на встречу и на полпути услужливо прикрыл широким зонтом.

– Александр Петрович, если не ошибаюсь?

На водителе был черный пиджак с начищенной бляхой и форменная фуражка. И он больше походил на телохранителя, чем на таксиста. Токарев кивнул и, чуть пригнувшись, влез на заднее сиденье авто, которое при близком рассмотрении оказалось «Кадиллаком». Откинувшись на подушки, Токарев едва не утонул в складках светло-кофейной кожи и критически посмотрел на свои стоптанные туфли. К подошвам успела налипнуть грязь, несколько чужеродная для светлых ковров.

– Красиво жить не запретишь, – пробормотал Токарев.

Машина плавно тронулась. Откуда-то снизу донеслась тихая музыка. В салоне было не холодно и не жарко – в самый раз.

– Вы что-то сказали? – полуобернулся водитель.

Токарев отрицательно покачал головой.

Они уже проскочили пост охраны на выезде из квартала и вывернули на широкую магистраль в сторону Южной объездной.

– Слева от подлокотника – большая кнопка, – услужливо предупредил водитель – Если нажмете, откроется холодильник. В нем минеральная вода «Эвиан». Если хотите, конечно…

– Спасибо. А куда мы, собственно, движемся?

– Господин Беляков просил не отвечать на такие вопросы. Извините…

Токарев перехватил виноватый взгляд водителя и хмыкну. Брезгливо сдвинув свежий номер «Российского телеграфа», он взял в руки тонкую книжечку. На черно-желтой обложке исполняла какой-то замысловатый танец белая тень женщины в шляпке. Наискосок шла красная надпись: «Никогда не заговаривайте с покойниками». Детектив, судя по названию. Из серии «Кухонная полка». Впрочем, фамилия автора показалась Токареву знакомой – Левандовская…

– В салоне кто-то забыл, – сказал водитель, когда заметил, как внимательно Токарев крутит книгу в руках. – По правде сказать, я прочесть ее не смог. Как это вообще можно читать – даже не представляю…

Токарев вернул томик на полочку у подлокотника и зацепился взглядом за темные массивы жилых домов. Прожив в этом городе всю сознательную жизнь, он так и не понял, как к нему относиться. Иногда он любил этот город. Но чаще все же ненавидел. Маленькая крепость, основанная на берегу Иртыша, потребовалась казакам в качестве форпоста для дальнейшего продвижения в степь. И первые лет двести этим казачьим поселением никто всерьез и не интересовался. Крепость, облепленную слободками, слегка взбодрила Транссибирская магистраль. А настоящим городом ее сделала война. Именно из-за нее в Сибирь потянулись караваны оборонных предприятий из Европейской части СССР. После войны в северной части Западной Сибири геологи нашли нефть, после чего потянулись в город составы с оборудованием для нефтехимических предприятий. В итоге за последние семьдесят лет население приросло в пятьдесят раз. Неудивительно, что хребет города не выдержал. Так быстро кости не растут…

Левобережные массивы остались позади. Промелькнул и пост ДПС. Впереди, в желтом свете ртутных ламп, блестел мокрый асфальт скоростной трассы. Вдоль, как солдаты на марше, растянулись рекламные щиты, призывающие без устали покупать, путешествовать и жить красиво. В кармане Токарева опять ожил мобильник.

– Я приземлился, – отчитался Вадим. – А ты далеко?

Токарев нашел взглядом светящийся указатель: «Аэропорт «Омск-Федоровка», 10 километров».

– Если мы едем в аэропорт, то уже не далеко. Минут через пять буду.

– Передай водителю, чтобы подъезжал к терминалу «D». Он должен его знать. Там не обращай ни на кого внимания, иди сразу в зону пограничного контроля. Я тебя встречу.

– Терминал «D», – повторил за Вадимом Токарев.

Водитель кивнул.

* * *

Терминал «D» стоял в некотором удалении от центрального здания аэровокзала, куда потоком прибывали пассажиры регулярных рейсов, поэтому в нем было тихо. В зоне контроля Токарев слегка замешкался, увидев за дальней стойкой пограничника, но тот даже головы не поднял.

Неизвестно откуда появившийся Вадим энергично замахал Токареву рукой.

– Проходи, Саня, не стесняйся. Не арестуют. Как добрался?

– Комфортно. – Токарев покосился на дремлющего офицера. – Первый раз нарушаю границу, поэтому волнуюсь очень.

– А ты думай, что здесь нейтральная территория, – успокоил его Вадим и втолкнул в неприметную серую дверь без всяких опознавательных знаков.

Они спустились на пару пролетов узкой лестницы и пересекли несколько стеклянных галерей. Вадим шел впереди уверенно, словно бывал тут регулярно. За следующей дверью оказалось открытое пространство летного поля. Дождь почти закончился. Ветерок донес запах авиакеросина. На небольшой и ярко освещенной площадке перед ангарами клевали умытыми носами два брата-близнеца, собранные на стапелях компании «Бомбардье». За ними красовался подтянутый «Гольфстрим». А у ближнего ангара расположилась элегантная «Сессна». По откинутому трапу «Сессны» спускался пилот. Вадим придержал Токарева за рукав.

– Подожди, я буквально на секунду…

В секунду Вадим, естественно, не уложился, но разговор был действительно не долгим.

– Вопрос снят, – сказал Вадим, когда вернулся. – По официальной версии мы для дозаправки приземлились. Так сказать, техническая посадка. В общем, несколько часов у нас есть. Аэропортовские службы ночью не торопятся. Не возражаешь, если мы сейчас найдем тихое место и спокойно поздравим тебя с рождением. По всей, так сказать, форме. На борт, извини, пригласить не могу. Лучше не рисковать. В самолете для тебя глубокая заграница – территория суверенной Германии…

– Так это твоя «Сессна»? – искренне удивился Токарев.

– Что ты! – Вадим рассмеялся. – Личный самолет – слишком большие риски. «Птичка» была арендована в Гамбурге. На один рейс. Как доберемся в Улан-Батор, так и распрощаемся.

– В Улан-Батор? В Монголию-то тебе зачем?

– Вопрос риторический. Едут же люди в Марокко, в Новую Гвинею или в Никарагуа, к примеру. А почему же мне нельзя посетить Монголию? Хотя, в чем-то ты прав, конечно. Монголия – это даже не Панама. Но это уже к праздничной теме не относится. Давай для начала выберемся в более цивилизованное место, где никто не помешает нам обменяться познаниями в области политической географии. Могу предложить бар «Седьмое Небо» на крыше аэровокзала. Там есть даже Hennessy, если не врет путеводитель по Омску, который я скачал из сети полчаса назад. Но ты не думай, мы Hennessy брать не будем. Кроме того, что это тупое пижонство, в большинстве случаев содержимое в бутылках оказывается не родным. А продукцию, изготовленную в Химках или Южном Бутове, я употреблять не хочу. Мы продегустируем малоизвестный широкой публике двадцатилетний Hine…

Вадим взмахнул рукой. «Шевроле-Волга» с бело-синей аэропортовской раскраской, тормознувшая в отдалении, словно только и ждала этой команды.

– Заползай, – приободрил Токарева Вадим. – До аэровокзала пешком далековато. Воспользуемся гостеприимством местных служб…

Дорога через поле заняла у них пару минут. Вильнув по рулежным дорожкам, бойкая машинка пронеслась мимо короткого ряда новеньких Ту-214, поднырнула под брюхом у маневрирующего A-380 компании «Эйр Франс» и с визгом затормозила у служебного входа аэровокзала. Беляков распахнул стеклянную дверь жестом многоопытного проводника и кивком указал на лестницу.

– Лифта здесь нет, так что придется попотеть. Или ты предпочитаешь идти через всю посадочную зону до эскалаторов.

Токарев улыбнулся и коротко пожал плечами. Его уже стали развлекать эти многочисленные хождения по недоступным для простых смертных территориям.

– Такое впечатление, что ты здесь каждый день бываешь.

– Неправильное впечатление. У меня просто память хорошая.

Пока они поднимались в бар, Токарев все время ожидал, что их кто-нибудь непременно остановит и поинтересуется: а вы, собственно, что здесь делаете? Но так и не дождался. Им навстречу попадались, конечно, представители Службы безопасности аэропорта, но все они были так увлечены переговорами по рации и настолько поглощены собственными заботами и проблемами, что на двух посторонних людей вообще не обращали никакого внимания. Может, и правильно. Едва ли два друга, собирающихся засесть в баре с бутылкой конька, могли представлять хоть какую-то опасность…

Бар «Седьмое небо», вопреки опасениям Токарева, оказался вполне уютным заведением. По краям овального помещения, на причудливых пандусах стояли небольшие прозрачные столики разной высоты. С потолка свисали модели самолетов начала прошлого века. А через стеклянную стену открывался красивый вид на ярко освещенную взлетно-посадочную полосу. Колорит, в общем, имел место. В тоже время, его было не через край. В меру…

Вадим слегка притронулся к колокольчику на стойке. Из подсобки выглянула слегка заспанная девушка лет двадцати. При виде барменши на лице у Вадима сразу появилась блуждающая улыбка.

– Снежаночка, будьте так любезны. Не могли бы вы угостить нас двумя чашечками крепкого кофе. И еще снимите с дальней полки вон ту бутылочку в пыльной коробочке, соберите соответствующую закусочку и поставьте хорошую музычку. Только чтобы она гармонировала и с нашим почтенным возрастом, пли-и-из…

Девушка растерялась и первым делом бросилась перебирать стопку музыкальных дисков. Видимо, результат ее не удовлетворил.

– У нас только современная – хаус-хоп и айсидпоп, – растерянно пояснила она. – Разве что альбом Эрика Клэптона вам поставить. Его недавно один мужчина забыл…

Большие динамики вздрогнули и заговорили на языке блюза. Токарев по первым же тактам узнал «Великолепный сегодняшний вечер». Вадим удовлетворенно кивнул.

– Если у них и коньяк окажется таким же старым, как эта песня, то жизнь, можно считать, удалась.

Столик они по обоюдному согласию выбрали самый дальний.

– А эта Снежаночка вполне ничего. Токарев со значением подмигнул. – Говоришь, память у тебя хорошая?

Беляков не ответил, рассеянно изучая коробку и этикетку на бутылке, стилизованной под графин. Медленно вытянув из широкого горла деревянную пробку, он шумно втянул воздух.

– Кстати, чтобы ты знал, имя этой милой девушки я прочел на бэдже.

– Выкрутился…

– Меня трудно поймать на мелочах, – хмыкнул Вадим, разливая коньяк по пузатым бокалам. – Давай-ка, дружище, не будем отвлекаться от нашей главной цели. Мы обязаны выпить за новорожденного. Как говорится, чтобы у него все было и ничего ему за это не было!

Сделав большой глоток, Токарев крякнул. Вкус напитка действительно был безупречен.

– А я что говорил? – подмигнул Вадим. – Что-то настроение у тебя сегодня явно не праздничное. Или с супругой разругался?

– Мне теперь с ней ругаться нет надобности. Уже два года как развелись официально. А вместе не живем еще дольше.

– У-у-пс! Извини, если наступил на больное место, – Вадим сделал вид, что огорчился. – А что случилось, если не секрет? Не успели сойтись характерами за пятнадцать лет?

От взлетной полосы оторвался очередной бочкообразный лайнер и стал натужно набирать высоту. «Великолепный сегодняшний вечер» сменили в динамиках «Слезы реки», что вполне соответствовало его настроению, и Токарев даже не понял, в какой момент его прорвало. Видимо, слишком долго сдерживал обиду, поэтому практически на одном дыхании он рассказал Вадиму обо всем: как пытался смягчить очередной семейный кризис, и каким дураком себя почувствовал, когда узнал, что жена изменяла ему направо и налево. Да она и не отпиралась, собственно. Сказала: ну и что? Если, мол, ты, как мужчина, уже ни на что не способен, так почему из-за тебя должна страдать я – женщина в полном расцвете сил. После этого и посыпались все песочные замки. Да так быстро, что Токарев едва успевал отплевываться от песка. Через пару месяцев в кресле начальника коммерческой службы уже сидел его незаменимый помощник Артур. На предложение дирекции возглавить новый производственный участок, Токарев ответил вполне естественным отказом и остался вообще без работы.

О причинно-следственных связях всех этих событий он тогда не задумывался. И опять показал себя дураком. Как оказалось, его дорогая супруга, успела полежать и под Артуром. А позже и замужем за ним побывала. Вот только счастье оказалось не долгим. Не прошло и года, как кругом незаменимый Артур вышвырнул ее из своей модной берлоги и подал документы на развод. На улице она, конечно, не осталась. Вернулась в квартиру, оставленную Токаревым, а через полгода снова выскочила замуж. Правда, на сей раз более обдуманно. Новому избраннику было далеко за пятьдесят, в постели он едва ли творил чудеса, зато контролировал судоходную компанию «Сирена» и имел в личном распоряжении почти 50 единиц флота: баржи, толкачи, тягачи, круизное судно «Юрий Гагарин» и даже прикупленный по случаю ледокол «Капитан Пичугин». Не отсюда ли неожиданно проснувшаяся в Токареве тяга к речным перекатам?

Беляков все время молчал и только кивал головой. Давал другу выговориться. А когда тот выдохся, долил коньяк в бокалы.

– Скажи прошлому: аминь, – посоветовал он. – Посмотри, за окном у нас взлетают самолеты. На столе еще почти полная бутылка знатного напитка от месье Хайна, поставщика двора Его Императорского Высочества с 1763 года. Что еще тебе нужно в данный момент времени? Лично я предпочитаю всем остальным видам досуга винтажный коньяк и аэропорты. Только с их помощью можно ощутить, как причудливо порой смыкаются две стихии – земля и небо…

Токарев вытащил из кармана мятую пачку сигарет, дернул пепельницу с соседнего стола и жадно прикурил, выпустив в высокий потолок сизый клуб дыма. Модель «Авиакобры» в масштабе 1:50, зависшая у него над головой, слегка качнулась.

– Знаешь, что меня цепляет? – спросил он, сделав большой глоток из бокала. – Мне только недавно эта мысль в голову пришла. Сам по себе развод или потеря работы – неприятные дела, но терпимые. Мучительно осознавать, что ни для бывшей жены, ни для конторы мое отсутствие не стало невосполнимой потерей. Жена сегодня пристроена гораздо лучше, чем раньше, и весьма этим фактом довольна. И у конторы, насколько мне известно, дела идут успешно. Только гордость и уязвленное самолюбие не позволяют мне признать, что Артур оказался более удачливым бизнесменом, чем я. Во всяком случае, коммерческая служба под его руководством развивается ударными темпами, объемы реализации услуг растут, производство расширяется. Можно сколько угодно твердить о случайностях, но в глубине души я понимаю, что это не так. Выходит, я кругом всем только мешал? Обидно, короче. Столько лет – и псу под хвост…

– Согласен, обидно. – Вадим кивнул. – Ну, не вышел из тебя хороший управдом, не всем дано. Так попробуй заняться чем-то более возвышенным. Книгу напиши, например. Интересных дел не так уж и мало…

– Какую книгу? – удивленно посмотрел на приятеля Токарев.

– Любую. Помнится, у тебя в детстве гладко получалось истории сочинять. Вот и сочини какой-нибудь роман. И люди тебе благодарны будут. А если даже и не будут, все больше пользы, чем на Иртыш целыми днями таращиться со своего сорокового этажа.

– Не понял, – насторожился Токарев. – А разве я тебе про сороковой этаж рассказывал? Нет, точно не рассказывал…

– Разве? – Вадим почесал в затылке. – А откуда же я узнал?

– Не поверишь, но мне это тоже интересно. Откуда ты, действительно, знаешь каждый уголок аэропорта, барменшу из «Седьмого неба», таможенников, охранников из Службы безопасности. Только не говори, что видишь всех впервые. Да кто бы нас через служебный вход пропустил иначе. У меня такое чувство, что ты и про мои дела все знал заранее. Еще до того, как мне позвонил. А?

– А вот и наша Снежаночка, наконец, появилась. Легка, как говорится, на поминках! – Вадим расцвел и призывно махнул рукой.

– Ой, – виновато пискнула Снежана, боязливо приближаясь к столику. – Вы же мне две чашки кофе заказывали…

– Именно так, – вальяжно подтвердил Вадим. – Но нам хочется и закусочки. Согласитесь, Снежаночка, глупо было бы выпить чуть ли не самый дорогой в Омске французский коньячок и не закусить его изумительным фуа-гра, который умеют готовить только в баре «Седьмое Небо»…

Беляков еще несколько минут увлеченно размахивал руками, играл бровями, вращал глазами, перечисляя все французские блюда, которыми он хотел бы закусить продукция коньячного дома месье Хайна, но с каждым новым названием барменша все больше сникала и все более испуганно трясла головой. В итоге они с Вадимом сошлись на разогретой в микроволновке замороженной пицце с колбасой, «сырной тарелке» и на фруктовом салате. Ничего другого местная кухня предложить не могла. Вчерашнее съели, а завтрашнее должны были привезти только к пяти часам утра.

– Вот за это я и люблю ночь, – пояснил другу Вадим, когда почти обессиленная барменша вырвалась из его паутины. – Ночью ты словно проваливаешься в трещину между мирами. «Вчера» уже закончилось, а «завтра» еще не наступило. Поэтому тебя никто не принимает в расчет и с тобой может произойти все, что угодно. Даже самое невероятное. А большинство людей, как ни странно, предпочитает по ночам спать. И эти люди даже не догадываются ни о чем. Странно, правда?

– Ты так и не ответил на мой вопрос, – напомнил Токарев.

– На какой вопрос?

– Сам знаешь…

– Да не переживай, не знаком я здесь ни с кем. И меня здесь никто не знает. В этом аэропорту я был последний раз осенью 16-го, когда улетал из Омска в Барселону. Ты меня тогда вызывался провожать, если помнишь. Правда, не срослось что-то с проводами.

– Все равно не верю, – упрямо замотал головой Токарев.

– Не веришь? Ладно, тогда слушай. Рассказываю правду. Учти, что она будет неприятной. На самом деле, два года назад я заблудился в Восточных Альпах и замерз в ледышку. Мой труп даже найти не смогли, чтобы похоронить его по-человечески. А сейчас я тебе просто снюсь. И этот аэропорт тебе снится, и винтажный коньяк, и девушка по имени Снежана. Именно поэтому все у меня так лихо получается. Во сне можно многое, что не дается в реальной жизни. Кстати, фамилия у Снежаны смешная – Булышева. Представляешь? Снежана Булышева! Но это, правда, бывшего мужа фамилия. До замужества она была Савенкова…

– Что-то я уже слышал про эти Восточные Альпы, – растерянно сказал Токарев. – Кажется, Светка рассказывала…

– Какая Светка? Это не та ли, с которой у меня в школе была любовь?

– Она самая. Говорила, что ты попал в сильную снежную бурю. Проводника твоего, якобы, успели вовремя найти с собаками, и он выжил. А тебя так и не нашли…

– А я что говорю? Нравится тебе такая правда? Приятно отдыхать с покойником?

Вадим скорчил гримасу, выждал, пока лицо у Токарева вытянется до самого нижнего предела, и расхохотался, довольный произведенным эффектом.

– Пошутил я, пошутил. Расслабься, Александр Петрович. Нашли меня горноспасатели. Живого. Я же в расщелину успел забиться. Только почему-то оказался с другой стороны горы, а это уже другое государство. Оттого, может, и пошли слухи по всей губернии. Таких про меня небылиц навыдумывали, что даже до Омска, как видишь, волна докатилась. Вот скажи, почему люди охотно верят в самую несусветную чушь, а не в реальность? Когда я тебе правду говорил, ты прищуривался с подозрением. А как услышал историю про ожившего покойника – сразу попался.

– Шутки твои, Заяц, с годами веселее не стали, – проворчал Токарев, шумно отхлебнув из своего бокала. – Хоть бы иногда друзьям напоминал о себе. А то пропал на три года – и тишина. Ты про дядь Гришу-то разузнал? И как там поживает Мануэла, кстати?

– Докладываю по порядку. Маня поживает хорошо. Я ее дома оставил, в Барселоне. Кое-как отбился. Тоже рвалась со мной в Монголию. Мы ведь с ней браком сочетались. Как вернулись из Омска, так сразу в церковь и сходили. Отцовскую тему я тоже закрыл. Правда, помотаться пришлось изрядно, но результат есть. И это главное. Всех нашел, со всеми переговорил. Даже с отцом удалось потолковать.

– Вот и хорошо, – механически кивнул Токарев, но через секунду опомнился. – Как же это ты с ним потолковал, интересно? Дважды на однотипные приколы я не ловлюсь, учти.

– Я дважды и не прикалываюсь. Не веришь – дело хозяйское, – равнодушно сказал Беляков, подливая коньяк. – Просто объяснять слишком долго…

– А мне сегодня спешить некуда, – подбодрил его Токарев. – Да и твой рейс на Улан-Батор можно отложить на полчасика, если что.

– Учти, ты сам напросился, – предупредил Вадим.

Лицо у него сразу стало серьезным…

* * *

Токарев с удивлением посмотрел на донышко пустого пластикового стаканчика. Стилизованная под графин большая бутылка Hine почти закончилась. Полоска неба на горизонте заметно посветлела. А перед рассветом, как и положено, похолодало. Токарев закутался в свою куртку и почувствовал сильную дрожь. От холода ли, от выпитого в изрядном количестве коньяка или от трудно перевариваемой информации – понять было трудно…

– Это все факты. Никаких гипотез, – закончил свой рассказ Вадим.

– Как-то уж очень… – Токарев наморщил лоб, мучительно подбирая точное слово.

– Метафизично? – подсказал Вадим.

Токарев оглянулся на проезжающий мимо автомобиль и поерзал на узком парапете. Сидеть на нем было крайне неудобно. И он подумал, что лучше им было остаться в баре. Так нет, понесло на свежий воздух. Еще и дернул черт забраться на последний ярус многоэтажной парковки. Хотя, где еще можно спрятаться на территории аэропорта двум интеллигентным людям, желающим допить винтажный французский коньяк и не попасть при этом в околоток? Милицейский патруль так и шнырял понизу всю ночь…

– Я хотел сказать, что в этой твоей психоэнергетике без бутылки не разобраться, но вовремя остановился. – Токарев попытался выдавить из себя улыбку, но замерзшие губы не послушались. – Такая муть и с бутылкой не до каждого дойдет. Нет, я не против, если мои мысли не исчезают бесследно. Пусть они попадают хотя бы в психосферу и где-то там сохраняются. Но почему никто не замерил, скажем, длину или амплитуду психоволны? Должны же быть у нее объективные параметры. Ах, да, извини, я вспомнил. Ты рассказывал о неких секретных военных разработках в этой области. Вот всегда у нас так. Как интересное дело, так военные начинают доминировать… И все-таки трудно поверить в существование такого мира, который нам дан только в ощущениях. Разве это нормально, если его нельзя потрогать руками?

– Саня, ты особо не грузись лингвистическими структурами типа «верю – не верю». Ты даже не представляешь, сколько людей на эту тему до тебя думали, начиная еще с античности. Одних только гениев было не меньше десятка. А всех мыслителей и не подсчитать. Я как-то попытался, так сбился через пятнадцать минут. Мне, например, сильно импонирует тезис некоего Климента Александрийского по поводу соотношений между верой и опытным знанием. Он считает, что акт веры является неотъемлемой частью любого процесса познания, и что в любом знании содержится значительный элемент веры. При всей формальной верности любого научного доказательства, как говорит Климент Александрийский, истинность выводов ученого зависит, на самом деле, от первичных допущений. А те основаны, как правило, на вере. Вот и получается, что в фундаменте всех мировых знаний лежит именно вера. Исследователь либо верит самому себе, то есть собственной гипотезе, которую пытается подтвердить, либо другим людям, когда опирается на уже имеющиеся знания. А чаще происходит и то, и другое. Вот ты точно знаешь, что звезды – это большие астрономические объекты. Теперь посмотри на небо и увидишь там маленькие точечки на черном фоне. И как это объяснить? Выходит, ты просто поверил ученым. Ты принял их доводы о том, что многие из этих точечек во много раз больше нашего Солнца. Или ты лично летал туда на ракете, чтобы проверить? Вот так же и с психосферой дела обстоят…

– Предлагаешь поверить тебе на слово?

– А у тебя выбора нет. – Вадиму отчего-то стало весело, и он с размаху хлопнул Токарева по плечу. – Прими как данность!

Мимо них загромыхала по металлическим стыкам эстакады очередная машина. Ближе к утру движение на стоянке становилось все оживленнее.

– И что мне прикажешь с этим делать? – Токареву, в отличие от Вадима, стало наоборот грустно.

– А что ты делаешь со своими знаниями о гравитации? В шапку ведь не складываешь. Или ты думаешь о ней, когда овсянку на завтрак готовишь? Ты же не вспоминаешь по утрам про закон всемирного тяготения, хотя, именно благодаря гравитации твоя каша оказывается не под потолком, а на тарелке. А что ты подумал, когда услышал от родителей про устройство Вселенной, про галактики и про всякую такую дребедень? Признайся, заподозрил, что родители над тобой пошутили. А потом, наверняка, ты долго приставал к ним с вопросами, как сейчас ко мне. Но прошло несколько лет, и все эти вопросы о мироустройстве перестала тебя занимать вообще. Вселенную вытеснили мысли о девочках. Когда тебе исполнилось четырнадцать, устройство девочек, признайся, казалось тебе намного более интересным, чем даже устройство галактики. И к бесконечности психосферы ты тоже привыкнешь. Даже еще быстрее. В повседневной жизни, поверь, пользы от нее тоже никакой. Там бесконечность, здесь бесконечность. Перевернутая на бок восьмерка. Нас окружают, Саня, одни математические абстракции…

Токарев крепко сжал голову руками, словно хотел удержать в ней мысли, которые носились там галопом, норовя выскочить и навсегда раствориться в недрах психосферы. Сначала он думал о том, почему Вадим пропадает куда-то на долгие годы, а когда появляется, то первым делом переворачивает всю его жизнь вверх ногами. Потом вернулся мысленно к Стражам. Он и сам после долгих раздумий приходил к выводу, что идентичные мысли людей должны, вероятно, сливаться в некую общую субстанцию, постоянно подзаряжающуюся энергией. Пока люди думают, она живет. Перестают думать – она умирает. Но Страж – это, видимо, нечто большее. Страж не только забирает, но и может делиться избыточной энергией с лояльным к нему человеком. И этот человек, подключенный к энергоинформационному паразиту, субъективно переживает свое подключение как чувство сопричастности. С таким чувством Токарев был хорошо знаком. Он и сам неоднократно его переживал. И видел многих, искренне вдохновленных совершенными, порой, пустяками. И много раз Токарев задавал себе вопрос: отчего эти люди занимаются такими пустяками с огромным энтузиазмом, с открытыми от восторга ртами, с горящими от счастья, но при этом совершенно пустыми глазами?

Да, конечно, подключение к Стражу размывает границы личного «я» и вводит человека в некую коллективную личность. Но при этом подключение имеет и массу плюсов. Человек может воспользоваться не только чужим опытом, но и защитой, которую обеспечивает Страж. И чем больше Страж, тем защита сильнее. У маленького Стража – семейного, например, – возможности и не могут быть велики. Но существуют ведь и чудовищно огромные энергоинформационные объекты, рожденные коллективностями государств, наций, религий, идеологий. В любом случае неофит получает от Стража довольно крупную «подачку». Лишь спустя некоторое время Стражи процеживают новичков через мелкое сито. Если человек искренне готов нести идею в массы, то Страж продляет мандат на поддержку. Если не готов, энергетическая подпитка ослабевает. Или прекращается совсем…

– Не спи, замерзнешь! – встряхнул друга Вадим.

– Пытаюсь…

Токарев соскочил с парапета, попрыгал на месте, обхватив себя руками. Стало совсем холодно.

– О Стражах думаешь, – сделал вывод Вадим.

– Ты знал или опять догадался?

– Догадаться было не сложно…

– Я вот что никак не пойму. – Токарев потер виски. – Если Страж дает человеку свою защиту, то в подключении, если разобраться, ничего плохого и нет. Или я что-то не так понял?

– Вопрос, конечно, интересный. – Вадим усмехнулся. – Защита коллективных людей для Стража – это вовсе не альтруизм, а простая оптимизация энергетических затрат. Страж не думает. Он действует рефлекторно. Пока коллективные люди выполняют функцию, на мелочи они отвлекаться не должны. В том числе, не должны расходовать энергию на личную защиту. Человек, подключенный к Стражу, вообще не участвует в конфликтах. Если возникла сложная ситуация с двумя подключенными к одному Стражу, то Страж сам решает, кто из них будет победителем в споре. А если столкнулись интересы людей из разных, так сказать, кланов, то между собой разбираются уже Стражи. Поэтому подключенные люди никого не боятся. Да ты и сам, думаю, таких видел много раз…

– Видел, – согласился Токарев. Он вспомнил, как один из его близких знакомых после длинной полосы неудач переехал вдруг в Москву, получил хорошую работу, удачно женился на разведенной племяннице главы отраслевого комитета Госдумы, карьера его пошла в гору, а все прошлые беды мигом позабылись…

Вадим вытащил из кармана дрожавший от нетерпения мобильник и с явной неохотой поднес к уху.

– Да, скоро буду, – сказал он, покосившись на Токарева. – Да, грузите… Да. все точно… Если они не согласятся, то пусть меня дожидаются. Ничего с ними не сделается…

– Может, я провожу тебя до самолета? – предложил Токарев.

– Хорошая мысль, – кивнул Вадим. – Заодно и прогуляемся. Давно пора сменить место дислокации. Я как-то забыл, что в Сибири быстро и неожиданно холодает. С такими морозами и коньяк не спасает…

Пробежавшись трусцой к центральному входу в аэровокзал, друзья слегка согрелись. В главном зале было малолюдно. Три красных агрегата угрюмо утюжили мраморный пол в разных направлениях, оставляя после себя мокрые разводы. Продавцы ларьков с пивом, газетами и сувенирами откровенно зевали за прилавками из пластика. Скучающий вид был и у камуфлированных сотрудников Службы безопасности с черными «Глоками» на толстых задницах. Ввиду редкости пассажиров заняться им было нечем. Все европейские транзитники уже погрузились в свои «Аэрбасы», азиатские прибудут на «Боингах» только ближе к полудню, а пассажиры внутренних рейсов были еще только на пути в аэропорт.

– Дай мне минутку, – попросил Токарев, задыхаясь. Пробежка с коньяком слегка перетрудила его организм.

– Отдышись, конечно. – Вадим, замедлил шаг. – А на счет Стражей ты не особо переживай. Подключение – это дело сугубо добровольное и осознанное. В том-то и весь фокус. И чем искреннее люди, тем больше получают бонусов. Как в большой корпорации, когда самые сладкие подачки получают те, кто откровеннее остальных лижет руководству задницу. Стражей не нужно бояться. Нужно лишь учитывать их существование. Стражей люди формируют сами. Можно сказать, что они являются продуктом надежд и чаяний. Страж – он как бы задает корпоративные стандарты. Или правила поведения в определенной социальной группе. Чего хотят, например, фанаты «Омских ястребов»? Чтобы эта команда опять стала лучшей в Континентальной лиге. И Страж хочет того же. А если Стражи, порой, работают грубовато, так и люди, кто их формирует, далеки от идеала.

– Все равно не нравится мне этот патернализм, – проворчал Токарев. – Вливайся и ни о чем думай. Здесь, мол, уже все обдумано…

– Надо же, а ты бунтарь. – Вадим рассмеялся и потянул друга за рукав. – Пошли, пошли, карбонарий. Хватит отдыхать. Времени мало. А от социума ты никуда не денешься. Человек – животное социальное, и свобода от социума ему слишком дорого обходится. Многие, кто попытался пробиться к свободе, просто сломались по дороге. Не каждый выдержит, когда близкая цель постоянно остается на линии горизонта. А иногда она вообще оборачивается миражом. Обрати внимание, чаще всего именно умные люди и скатываются в маргинальность.

– Но некоторым все же удается освободиться.

– Конечно, – охотно согласился Вадим. – Выше социума подняться можно. Но это уже будет уровень антропологической причастности, которому соответствует так называемое планетарное самосознание. На этой ступени человека не отягощает социальное отчуждение, он осознает себя не частью какого-то конкретного коллектива, а его индивидуальным проявлением. Есть и другие ступени свободы. Есть космологическая причастность – уровень космического самосознания, когда человек отождествляет себя со всем миром. А самая высшая ступень – онтологическая причастность, которая соответствует чистому бытию. На таком высоком уровне человек даже не осознает себя личностью. Но все эти три уровня нужно еще пройти в реальности, а не в своем воображении. В любой маленькой психиатрической лечебнице полно таких вот – «освободившихся»…

Уследить за перемещениями Вадима по лабиринту аэропорта было практически невозможно, и Токарев старался хотя бы не отстать. Вадим на удивление легко ориентировался в его многочисленных эскалаторах, лестницах, турникетах, холлах, залах ожиданий, дверях и никелированных ограждениях, сменяющихся длинными и гулкими переходами, за которыми опять оказывались лестницы, очередные двери и новые переходы. Где-то по пути Токарев увидел мельком взлетное поле, потом площадь перед аэровокзалом, потом опять взлетное поле и ярко-освещенную посадочную галерею, к которой, как к опоросившейся свиноматке, присосалась группа потрепанных небом «Ил-96»…

– Черт, закрыли самый удобный проход, – огорчился Вадим. Ничего, сейчас мы наискосок через поле. Уже близко.

Токарев поднял воротник, пытаясь защитить лицо от обжигающего холодом ветра. На взлетном поле в любое время года хватает пяти минут, чтобы окоченеть…

Вот, наконец, и дверь. Внутри гулкого помещения теплый воздух.

– Подожди меня здесь, – попросил Вадим.

Токарев прислонился к стене и прикрыл глаза. Давала о себе знать усталость бессонной ночи.

Когда Вадим вернулся, в руке был сверток из грубой серой бумаги.

– Чуть не забыл, – смущенно пробормотал он. – Не откажи в любезности…

– Это что? – Токарев непроизвольно отшатнулся.

В глазах у Вадима запрыгали мелкие бесы.

– Это новое лекарство из Германии, – со смешком пояснил он. – Хотел тебя попросить, чтобы ты забросил посылочку к матери домой. Тетка Нина сильно болела весь последний год. Здесь пять пачек с ампулами. На полный курс лечения. Инструкция внутри. А ты что подумал? Что это тот самый пакет от Генсека? Не надейся. Я и сам про него ничего не знаю. Хотя мне тоже любопытно. Не зря ведь Стражи такую активность развернули, когда отец умер. Думали, что он успел сдать мне все пароли, явки и адреса. Но я, увы, знаю только, что тот пакет где-то на Высоте.

– А если его уже нашли?

– Нашли? – Вадим задумался. – Я так не думаю.

– Что хоть там было? – не сдавался Токарев.

Вадим хмыкнул и медленно покрутил головой, как борец, разминающий шею перед схваткой.

– Какой-нибудь очередной ключик от волшебной дверцы в каморке папы Карло. Оригиналы неизвестных дневников Ленина, коды доступа к секретным архивам, номера счетов в банках, где хранятся деньги КПСС. А может, какой-нибудь Код Апокалипсиса или партитура труб Страшного Суда. Ты книжки почитай в мягких обложках. Там все варианты страхов человеческих давно описаны и систематизированы.

Вадим замялся и пощелкал суставами пальцев.

– Пора мне. Привет всем нашим передавай, кого увидишь. А Светке отдельный. Как она вообще?

– Нормально. Одна двоих детишек воспитывает. Выглядит старше своих лет. За все приходится платить, как говорится…

– Ты только матери ничего не рассказывай, – попросил Вадим. – И даже не упоминай, что я через Омск пролетал. Если спросит, скажи: все у него, мол, шик-блеск. Не представляешь, как мне с ней в последние годы трудно стало разговаривать. Обижается буквально на все.

– А где мы с тобой встречались? – уточнил Токарев.

– В Москве. Там я тебе лекарство и передал.

– Понял. Не дурак…

– Тебя домой подбросят. Машина уже выехала. Будет на стоянке минут через пятнадцать-двадцать.

– Не надо мне машины, – запротестовал Токарев. – Сам доберусь. Ты только скажи: мы еще увидимся?

В это время пилот отчаянно замахал руками, Вадим засуетился и ответить не успел. Уже на трапе он обернулся к Токареву, что-то крикнул, но как раз в этот момент турбины «Сессны» взвыли, и Токарев слов не разобрал.

Самолет был давно готов к взлету. Оставалось только поднять трап…

* * *

В зале регистрации Токарев решил свериться со светящимся указателем, чтобы не промахнуться мимо выхода на посадочную платформу городского транспорта, и тут через входные турникеты прорвалась шумная компания. Ее предводителю – румяному, круглолицему, голосистому и до неприличия веселому – было слегка за пятьдесят. Одной рукой он тащил стройную девицу в рискованном мини, а другой дирижировал трехлитровой бутылкой хлебного вина с винокурен г-на Смирнова. За предводителем, едва не наступая на длинные полы пальто, семенили три эскортных девушки. А замыкали колонну пятеро мужчин в возрасте от двадцати пяти до сорока. И все нестройно тянули песню о детях Галактики. Видимо, пытались проводить домой дорогого гостя.

С Токаревым, перемещавшимся в одиночестве, группа пересеклась в самом центре зала. Предводитель резко затормозил, сверкнув линзами дорогих очков, отпустил девушку с глазами испуганного бобра и выдвинул вперед внушительного размера ладонь.

– Силин Олег Петрович, экспорт-импорт, – представился он.

– Токарев Александр Петрович, портфельные инвестиции, – вежливо пожал протянутую руку Токарев.

– Пить будешь, Петрович? – поинтересовался экспортер и обернулся к группе поддержки. – Стакан для моего друга!

В недрах группы что-то всколыхнулось. Токарев даже моргнуть не успел, как в одной руке у него появился стакан, а в другой – огромный бутерброд с семгой.

– Будь здоров, земляк. Эх, давненько я в Омске не бывал! – зычно провозгласил предводитель, заливая в себя далеко не первые сто граммов. Руку с протянутой закуской он властно отклонил.

Токарев поискал взглядом сотрудников охраны аэропорта – у них, видимо, был перерыв на завтрак – и решил, что опустошить стакан будет гораздо проще, чем отказываться от подношения. Да и семга была в самый раз – пряного посола. Запах распространяла умопомрачительный…

– Олег Петрович, мы опаздываем, – напомнил самый молодой из провожающих. – Объявили, что посадка на рейс в Бишкек уже закончилась.

– А ты скажи им… – Олег Петрович перехватил трехлитровую бутыль в другую руку и угрожающе потряс ей в воздухе. – Скажи, короче, что я занят. Пусть трап не убирают, сукины дети, я скоро подойду. Только еще минутку с земляком потолкую.

Токарев смутился. Он не понимал, как ему реагировать на происходящее. Его, видимо, с кем-то спутали. Предводителя он видел впервые. Такого он бы точно не забыл, если бы встречался с них раньше…

– Не сутулься, – строго сказал Олег Петрович. Его стильные очки слегка затуманились. – Как жизнь-то вообще?

– Вообще-то ничего, – признался Токарев.

– Жаль, времени было в обрез, – покачал головой экспортер. – Но в следующий раз обязательно встретимся, посидим, поговорим, выпьем, как положено. Не на бегу.

Группа поддержки дружно закивала, подсказывая Токареву: соглашайся, мол.

– Или ко мне в гости приезжай. А что? – Олег Петрович просветлел лицом от внезапной идеи. – Там у нас озеро замечательное. Иссык-Куль называется. Слыхал про такое? Вода в нем самая прозрачная в мире. Спорим, ты не знал. Не знал? А не хочешь, так можем в горы махнуть. У нас такая красота в горах, с ума сойти можно. Хочешь в горы?

Провожающие нервно замерли. Токарев не мог обмануть их ожиданий, и попытался выдавить из себя звук, напоминающий согласие. Шепоток облегчения стал ему наградой.

– Значит, жду, – заключил Олег Петрович и гордо оглядел переминающихся с ноги на ногу оруженосцев. – Где мой самолет, гвардия. Пора сдаваться!

Процессия рысью двинулась в сторону терминала для пассажиров первого класса. На этот раз лидировали мужчины. Предводитель перемещался в середине группы. Замыкали шествие девушки, ритмично отстукивая дробь металлическими набойками. Эскорт, судя по всему, изрядно утомился. Стройные ноги девушек заплетались и подламывались от длительного пребывания на высоких каблуках. Про стакан никто не вспомнил, и Токарев оставил его украдкой рядом с урной. Сразу, как по заказу, появились и стражи порядка. Прошли дозором, осмотрели свои владения орлиными взорами, подозрительно оглядели Токарева и опять куда-то исчезли…

На посадочной платформе городских маршруток Токареву долго стоять не пришлось. И это хорошо. От ветра и промозглой сырости укрыться на платформе было совершенно негде. Пожилой водитель заблудившейся маршрутка без номера, припарковавшейся у дальнего пандуса, открыл дверь, предупредил Токарева, что отъедет не раньше половины шестого, и ушел в киоск за сигаретами. Токарев забился на последний ряд и съежился в холодном кресле. Сверток для матери Вадима он бережно положил на колени. Часы показывали только самое начало шестого. Ждать придется минут пятнадцать-двадцать. Но лучше, естественно, сидеть в холодном микроавтобусе, чем стоять на улице.

В животе у Токарева подозрительно заурчало. Во рту появился неприятный металлический привкус. Видимо, хлебное вино вошло в конфликт с коньяком. Токарев уже успел пожалеть, что не отказался от порции «Смирновской». Водка была явно лишней. Он вздохнул, сдвинув оконную шторку, и взглянул на небо. Над комплексом аэропорта, растянувшимся километра на полтора, стало заметно светлее. Звезды уже попрятались. Вдалеке взревел турбинами какой-то самолет. Судя по всему, готовился к взлету тот самый рейс на Бишкек.

В маршрутку запрыгнула миниатюрная девушка в узких черных брючках и коротком плаще цвета «баклажан». Осмотрелась, поправила темные очки и осторожно присела на краешек переднего сиденья – боком к Токареву. Про окно тот сразу забыл. Наблюдать за девушкой было гораздо приятней и интересней. Для начала Токарев попытался угадать ее имя. Марина, Оля, Таня, Оксана, Олеся? Нет, судя по возрасту, родители остановили свой выбор на каком-нибудь старорусском варианте. Скорее, Полина или Прасковья. А может даже Фёкла. Или вообще Агриппина…

Девушка напряглась. Видимо, почувствовала на себе внимательный взгляд. Поджала губы, подняла повыше воротник плаща. Губы у нее были вполне аккуратными и даже красивыми. И щечки тоже. Если улыбнется, то должны появиться ямочки. Носик небольшой, чуть вздернутый. Вырез ноздрей аристократичный. Волосы густые. Правда, слишком короткие, на вкус Токарева. Ему нравились прически средней длины. А вот глаза за темными стеклами он так и не смог разглядеть. И зачем ей, интересно, очки? Может, провожала кого-то и всплакнула слегка. Нет, точно. Провожала. Без вариантов. Если бы встречала, то уезжала бы не одна. И кольца на пальце нет. На пальцах вообще минимум украшений, только скромный перстенек…

Больше всего Токареву хотелось пройти сейчас вперед по салону, присесть рядом с незнакомкой, вдохнуть приятный аромат ее парфюма, заговорить, познакомиться, небрежно поболтать о чем-то нейтральном. Любой другой мужчина на его месте поступил бы именно так. Ну, почти любой. Однако драгоценные первые секунды, когда еще позволителен внезапный порыв, поносились мимо одна за другой. Чем дальше, тем всегда трудней решиться на знакомство. Но все попытки Токарева привстать или хотя бы просто пошевелить конечностями заканчивалась ничем. Можно было хоть рукой подать какой-то знак, но его словно парализовало в холодном кресле маршрутки.

И тут девушка сама сняла очки, улыбнулась Токареву и сказала:

– Ой, здрасьте, а я вас сразу и не узнала!

– Здра-а-асьте, – растерянно протянул в ответ Токарев. Теперь-то он и сам ее вспомнил. Это была Снежана – барменша из «Седьмого неба». Вот так встреча!

Снежана подвинулась и гостеприимно кивнула на соседнее кресло. Токарев охотно воспользовался приглашением.

– А где ваш друг? – первым делом поинтересовалась Снежана. – Он у вас такой…

– Какой?

– Веселый. И такой неожиданный…

– Да, он очень неожиданный, – закивал Токарев. В сторону девушки он старался не дышать спиртовым запахом. – Это вы верно подметили. Всегда неожиданно прилетает и так же неожиданно улетает…

– Куда улетает?

– В этот раз в Монголию. Зачем – не спрашивайте. Я и сам не знаю.

– Но он скоро вернется?

– Не думаю, – покачал головой Токарев. – Если он вообще вернется, то это будет очень не скоро.

Приветливая улыбка на лице Снежаны медленно угасала.

– Кажется, вы огорчились. И даже больше, чем я, – сделал неутешительный вывод Токарев. – Не надо расстраиваться. Посмотрите, какое сегодня утро замечательное. Хоть и холодное, но все равно замечательное. Уже хотя бы тем, что начинается новый день. Разве плохо?

– Хорошо, – едва слышно произнесла Снежана. – Утром у меня смена заканчивается.

– Видите, значит, впереди вас ждет отдых.

– Вряд ли. Домашние дела накапливаются слишком быстро. Мама одна за двумя младшими сестрами не успевает…

Снежана чуть склонила голову набок, словно оценивая: а нужно ли рассказывать случайному знакомому такие подробности?

– Вот всегда так, – пояснил Токарев. – Стоит мне встретить красивую девушку, как она сразу начинает Вадимом интересоваться. Мы ведь с ним друзья с детства. И я, если честно, всегда ему немножко завидовал. Не знаю даже почему. И «погоняло» для него тоже я придумал. Все потом его только так и звали – Заяц.

– Заяц? – Снежана слегка улыбнулась. – А почему?

– Шустрый потому что был не в меру. Да и фамилия у него подходящая – Беляков. А знаете, из-за чего мы поссорились с ним впервые? Именно из-за девушки. На его фоне я всегда как-то бледно выглядел. И все самые красивые девушки сразу на нем висли. Влюблялись в него до беспамятства. А мне оставалась незавидная участь подушки для их слез. Когда у него очередная любовь заканчивалась, этих слез обычно бывало море.

– Да что вы говорите? – На лице Снежаны появилась уже кокетливая улыбка.

– У меня еще много разных забавных историй есть в запасе, – вдохновился Токарев. – А хотите, расскажу, как мы с Вадимом бегали подглядывать в окна женской душевой? У нас заводская общага неподалеку от дома была. Не хотите? Напрасно. На самом деле окна душевой были закрашены изнутри чем-то черным, и ничего мы увидеть на самом деле не могли. Но важен ведь не результат, а процесс. Так вот, однажды мы с Вадимом только влезли на дерево, а тут две тетки из общаги полуодетые выскакивают. И к нам. Мы, конечно, когти рвать. Вадим-то спрыгнул и смылся, а я между веток на дереве застрял. Визгу тогда было на весь микрорайон. Сняли меня и заперли в комнате у коменданта. Сижу, горюю, сопли на кулак мотаю. Все, думаю, жизнь моя молодая закончилась. Уже мысленно попрощался с мамой, папой и друзьями, а тут вдруг Вадим появляется. Он вернулся, оказывается, чтобы сдаться. Не мог меня одного бросить. Приходит, весь такой грустный, и говорит: отпустите Сашку домой. Наказывайте меня. Это я, говорит, подбил его в окна женской душевой подсматривать. А на самом-то деле моя это была идея…

В салон заходили какие-то люди, маршрутка постепенно заполнялась. Водитель дал команду на отправление. Но Токарев уже ничего не замечал, вспоминая одну историю за другой из их общего с Вадимом детства.

– Да, хороший у вас друг!

– Был, – внес необходимое уточнение Токарев. – Все хорошие друзья остаются в детстве. А сейчас у меня даже приятелей и тех не осталось. Только в воспоминаниях. Вот у вас, например, друзья или подруги есть?

Снежана призадумалась.

– Мои лучшие подруги все разъехались кто куда. Наверное, вы правы…

– А давайте я стану вашим другом, – предложил Токарев, удивляясь собственной наглости.

– И что мы с вами будем делать?

– Дружить.

– Это как? – игриво поинтересовалась Снежана.

– Ну, мы, например, станем регулярно встречаться, ходить друг к другу в гости, разговаривать обо всем на свете, смотреть кино с последнего ряда, взявшись за руки, – с наигранной серьезностью перечислил Токарев.

– А целоваться?

– Иногда, конечно, и целоваться будем. А как же иначе? Но только по вечерам. Перед расставанием. По традиции, так сказать…

Токарев посмотрел в смеющиеся глаза Снежаны и испытывал непреодолимое желание прямо сейчас взять ее за руку.

– Я не могу дать вам ответ прямо сейчас, – с наигранной серьезностью сказала Снежана. – Это очень серьезное предложение. Мне нужно несколько дней подумать. И с мамой еще нужно посоветоваться…

Она вышла из маршрутки перед съездом со скоростной трасы к поселку Горячий Ключ. От трассы до ее дома было три километра разбитого асфальта. Но она привыкла. И почти всегда ходила пешком. На клочке бумажки Токарев нацарапать свой телефон и успел сунуть в карман плаща. Она не проявила энтузиазма, но и возражать не стала…

За окном уже закончились пшеничные поля и замелькали первые промышленные объекты. Неожиданные воспоминания о детстве окончательно выбили Токарева из колеи. Откуда-то из глубины полезла тоска. Ему очень хотелось спать. Но закрыть глаза Токарев не решался. Ему казалось, что когда он их потом откроет, то окажется уже не в маршрутке, а у себя в кровати. И поймет, что всю эту ночь был дома. А Вадим, его самолет, и весь этот аэропорт с девушкой Снежаной – были лишь частью его сна.

Токарев так и не узнает, что из-за Вадима и его самолета на следующий день поднимется настоящий переполох. Первыми запаникуют омские таможенники, когда узнают, что частная «Сессна С25А», заправлявшаяся ночью в аэропорту «Омск-Федоровка», улетит в Монголию без таможенного досмотра. А когда эта информация чуть позже окажется в Москве, поднимет вой и вся Федеральная таможенная служба. В ходе предварительного следствия таможенники установят, что «Сессна С25А» прибыла в Москву из Гамбурга с одним пассажиром на борту. Самолет приземлялся на авиа-бизнес-терминале «Внуково», где командир корабля заявлял режим временного ввоза воздушного судна и получил у авиационных служб предварительное разрешение на полет по международному маршруту «Москва – Омск – Абакан – Улан-Батор». В Омске он запросил техническую посадку для дозаправки, а в Абакане – для прохождения таможенного и пограничного контроля.

Сотрудники таможенного поста «Аэропорт «Омск-Федоровка», как оказалось, никакой информации о частном международном рейсе не получили, поэтому на приземлившийся борт никакого внимания не обратили. Самолет Вадима встретили только технические службы. В пять утра по омскому времени заправленный борт вылетел дальше – в сторону Абакана. Но в Абакане самолет не появится. На подлете к Новосибирску, капитан пошлет запрос в региональный центр Росаэронавигации на изменение маршрута. Получив «добро» от диспетчеров, судно благополучно покинет территорию России через воздушное пространство Республики Тыва.

Спустя месяц Омская таможня заведет уголовное дело по статье «Контрабанда», но дознаватель, которому будет поручено следствие, так и не сможет ничего раскопать. Почему-то ни у кого не сохранилось никаких сведений ни о пассажире «Сессны», ни о его багаже. Пограничники из Внуковского аэропорта только разведут руками и скажут, что досматривать борт перед вылетом они и не собирались., поскольку, мол, тот должен был пройти пограничный контроль в Абакане. Аэронавигационные службы тоже разведут руками и скажут, что авиадиспетчеры вовсе не обязаны уведомлять пограничников с таможенниками о запросах на изменение маршрута.

Спустя два месяца произойдет еще один похожий инцидент на противоположном конце страны. Частный самолет – на этот раз «Гольфстрим-III», следующий по международному маршруту из Тайбея в Санкт-Петербург с промежуточными посадками во Владивостоке, Солнечногорске и Самаре, – благополучно минует Санкт-Петербург и приземлится в Стокгольме. Аэропорт «Пулково» не примет борт по причине непогоды, и тогда командир корабля, получив разрешение на изменение маршрута, без лишних формальностей пересечет границу…

В конце декабря Токареву попадется в руки часть местной газеты с невнятной заметкой о самолете-контрабандисте, который дозаправился в Омске и скрылся от российских пограничников в Монголии. Токарев, вопреки своим привычкам, все же просмотрит заметку по диагонали, но лишь недоуменно пожмет плечами. Автор умудрится настолько исказить все факты, что узнать в этой газетной истории реальные события не он сможет. Хотя, упоминание Монголии его насторожит.

Еще несколько месяцев спустя Токарев неожиданно для самого себя сядет за роман. История, рассказанная Вадимом, не даст ему покоя. Сначала этот роман будет продвигаться медленно, но Токарев постепенно втянется в непривычную для себя работу и за полтора года завершит черновик. На правку и многократное редактирование уйдет еще полгода. Но первый роман неизвестного никому автора российских издателей не заинтересует. «Большая пятерка» торгово-издательских конгломератов откажется от рукописи, даже не читая. Три средних руки издательства откажут автору на стадии рецензирования. А два совсем небольших книжных дома будут долго колебаться, но все равно решат, что «риски слишком велики».

К счастью для Токарева, его рукопись окольными путями попадет к русскоязычной диаспоре Сан-Франциско, где еще спустя год ее прочтет программист и концептуалист Антон Усольцев, сколотивший небольшой капитал в компании Linux и открывший на эти деньги собственное издательство «Русская Поляна». Усольцева рукопись заинтересует. Он разыщет автора и рискнет издать его книгу сумасшедшим тиражом – одна тысяча экземпляров. И не прогадает, впрочем. Позже роман Токарева выдержит несколько переизданий, будет переведен сразу на английский язык, а потом еще на испанский, французский, немецкий, китайский.

В итоге, первая книга Токарева разойдется по всему миру чуть ли не миллионным тиражом. Каким точно – он так и не узнает. Всеми его делами займется опытный литературный агент – Роберт Хольберг. Может еще и поэтому особых доходов от своей книги автор не получит. Слегка заработает на ней Антон Усольцев, как первооткрыватель таланта, но основная часть прибыли осядет в карманах Роберта Хольберга – ссохшегося от времени чикагского еврея…

Ни о чем подобном, естественно, Токарев и подумать не мог, когда холодным осенним утром въезжал в пригород давно никому не интересного промышленного мегаполиса. Токарева слегка мутило. И мыслительный процесс был ему неприятен как таковой. Тем не менее, в самой глубине его затуманенного алкоголем сознания уже сплетались тонкие ниточки, которые со временем должны были превратиться в крепкий канат, связывающий Токарева именно с таким вариантом будущего. Он вспомнил вдруг совет Вадима. И мысль о романе показалась уже не столь нелепой, как несколько часов назад.

– Ой, остановитесь прямо здесь, пжалста! – подскочил Токарев.

Маршрутка сбросила скорость и прижалась к обочине.

В утренние часы поток машин был не слишком плотным, и Токарев легко перебрался на другую сторону скоростной автотрассы. Увидев аэропортовский бензовоз, приметной бело-синей раскраски, быстро вскинул руку. Машина со скрипом тормознула.

– Мы не слишком далеко от поворота на Горячий Ключ?

– Ну, это смотря для кого. – Водитель улыбнулся и подмигнул. – Забирайтесь. С некоторой долей везения, я думаю, вы успеете…

Через шесть минут Токарев радостно спрыгивал на обочину, бросив водителю: «Спасибо!». И только когда захлопнулась массивная дверь, сообразил, кого ему напомнил этот добродушный дядька на удачно подвернувшейся попутке. Один в один – Беляков-старший. Тот же высокий лоб, слегка выдающиеся скулы, внимательный и чуть ироничный взгляд с прищуром.

Токарев замахал руками вслед машине, но было уже поздно. Мигнув на прощанье габаритными огнями, бензовоз растворился в утренних сумерках.

– Черт, черт, черт! – Токарев заметался по обочине.

Но уже через пару секунд он взял себя в руки. Время было слишком дорого. Почему-то он был абсолютно уверен в том, что впереди его ждет нечто очень важное. И нужно хотя бы попытаться догнать эту девушку…

Примечания

1

Александр Городницкий, «Песня полярных летчиков»

(обратно)

2

Виктор Третьяков, «Циник»

(обратно)

Оглавление

Траектория взлета. Зима. 1982

Мой папа – летчик. Весна. 2016

Условный горизонт. Лето. 1982

Бон вояж. Осень. 2016

Точка невозвращения. Зима. 1983

Мертвый сезон. Весна. 2017

Угол атаки. Лето. 1985

Монгольский транзит. Осень. 2019 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg