«Страх»

Сергей Михайлов СТРАХ Рассказ

Полной уверенности у меня не было. Возможно, всё случившееся в тот роковой день явилось не более чем последним звеном в череде событий, никак между собой не связанных и не имеющих между собой ничего общего, совершенно случайным образом оказавшихся втиснутыми в классическую схему жёстких причинно-следственных связей. Однако у меня были все основания полагать, что именно крах пирамиды МММ стал отправным пунктом всей этой истории.

Пирамида рухнула в считанные часы и погребла под своими обломками надежды и чаяния миллионов облапошенных вкладчиков. А Мавроди, этот обрусевший грек с мехматовским дипломом и мозгами прожжённого лохотронщика, набив мошну, подался в Большую политику. В Госдуму прошёл на «ура», въехал, можно сказать, на плечах доверчивых простаков, во что-то ещё веривших (в светлое будущее? в манну небесную? в «бесплатный сыр»? или в обычную человеческую порядочность?) Однако на том его восхождение к вершинам политического Олимпа и закончилось: до президентского кресла «великий комбинатор» малость не дотянул. Кишка оказалась тонка. А потом, скрываясь от правосудия, и вовсе за кордон укатил. Обещанный же золотой дождь на горе-акционеров, увы, так и не пролился.

Впрочем, политические амбиции господина Мавроди к моей истории никакого отношения не имеют — пусть они займут достойное место в анналах государства Российского эпохи Смутного времени конца второго тысячелетия. Мне до этого скользкого типа дела нет.

Итак, это случилось в самом начале августа 1994, спустя неделю после того злополучного дня, когда акции АО МММ вдруг резко упали до номинала, потеряв в стоимости более чем в сто раз. Падение курса акций стало настоящим шоком для миллионов несчастных, вложивших в бездонные закрома пресловутой финансовой империи всё, что они имели, и даже сверх того: кто-то взял в долг крупную сумму денег, чтобы крутануть её в МММ и получить неслыханные дивиденды, кто-то наспех продал машину, чтобы через месяц купить две (за месяц вложенная сумма примерно удваивалась), немало было среди них и тех, кто заложил либо продал квартиру, намереваясь сыграть ва-банк и сорвать куш пожирнее. Но увы! Призрачные надежды развеялись, как утренний туман, а мечты несостоявшихся постсоветских рантье о беспечном и обеспеченном будущем так и остались химерой.

В те дни по Москве прокатилась волна суицида, заметно подскочил процент инфарктов, возросло число нервных и психических заболеваний…

* * *

Сейчас я уже вряд ли смогу вспомнить, каким ветром занесло меня на станцию «Чеховская» — она пролегала в стороне от моих повседневных маршрутов. Но как бы там ни было, в тот день я оказался именно на «Чеховской», и хотя до сего дня в судьбу не верил, во всём том, что случилось со мной, я не мог не усмотреть её грозного указующего перста.

Я стоял у края платформы. Дабы как-то скоротать время в ожидании поезда — чёрный зев тоннеля, откуда ему давно уже следовало вынырнуть, был всего в нескольких метрах от меня, — итак, чтобы как-то скрасить томительный процесс ожидания, я рассеянно скользил взглядом по раскрытой наугад книжке из серии pocket-book, которую имел обыкновение таскать с собой повсюду, куда бы ни ехал. Было примерно четыре часа пополудни, час-пик ещё не наступил, однако народу на платформе, тем не менее, столпилось предостаточно. Оно и понятно: задержка поезда всего на пару минут всегда приводила к стихийному скоплению пассажиров.

Но вот из тоннеля пахнуло ветерком, упругая волна тёплого воздуха с привычным металлическим привкусом и типичным запахом московского метро слегка взъерошила мою шевелюру, шелестом прошлась по газетным листам зачитавшихся пассажиров. Из недр земли донёсся гул стремительно приближающегося поезда.

* * *

Этот человек ничем не выделялся из толпы. Вряд ли кто-нибудь обратил на него внимание, и вряд ли облик его запечатлелся в чьей-либо памяти. Нас разделяло всего несколько метров плюс плотная масса двух-трёх десятков таких же неприметных завсегдатаев столичного метрополитена. Обычный человек, один из многих миллионов, которых московская подземка ежедневно заглатывает и пропускает сквозь свою гигантскую утробу.

Краем глаза я уловил движение, внёсшее диссонанс в полусонную атмосферу подземной станции и потому невольно привлекшее моё внимание.

Всё произошло настолько быстро, что в первые секунды инертный рассудок отказывался принять происходящее за реальность. Едва только тупая морда шестивагонного состава с рёвом вывалилась из чёрной дыры тоннеля, как человек вдруг отделился от толпы и стремительно ринулся наперерез мчавшемуся поезду. Короткий разбег… прыжок — и… Он всё верно рассчитал, этот сумасшедший: головной вагон столкнулся с его телом именно в тот момент, когда оно, описывая в воздухе фрагмент параболы, ещё не успело распластаться на рельсах.

Кто-то закричал. Поезд начал резко тормозить, однако инерция его была слишком велика. Я машинально захлопнул книгу и сунул в карман. Мимо неслась вереница человеческих лиц, недоумённых, возмущённых неуклюжими действиями машиниста, не подозревающих, что сейчас, в этот самый момент, под их ногами наматываются на колёса ещё тёплые кишки самоубийцы.

Так, спокойно. Без паники. Человек бросился под поезд. Явно не случайно: он пришёл сюда, на платформу, чтобы свести счёты с жизнью. Великолепно сыграл роль флегматичного пассажира, ожидающего поезда (скольких усилий стоило ему не выдать клокотавших в груди чувств!), слился с толпой и в нужный момент сорвал с себя маску. Сделал роковой шаг навстречу смерти. И смерть не заставила себя ждать. Всё было кончено в считанные секунды.

Для себя я сделал прагматический и весьма эгоистический вывод: сейчас мне с этой платформы уехать не удастся. И принял единственно верное, как мне казалось, решение: подняться на поверхность и переждать, пока всё здесь не уберут. Прогуляюсь у «России», прошвырнусь по киоскам, приведу нервы в порядок, уйму дрожь в коленях и сумбур в голове. А минут через двадцать вернусь. Не могу сказать, чтобы я очень переживал, но нечто вроде лёгкого шока всё же испытал. Оставаться на платформе у меня желания не было. В скобках замечу, что никогда не страдал бессмысленным любопытством по отношению к кровавым зрелищам и чужой смерти, предпочитая иными, более гуманными и цивилизованными способами повышать уровень адреналина в крови.

Продираясь сквозь человеческую толчею к эскалатору, я то и дело натыкался на серые, потяжелевшие, ставшие вдруг серьёзными взгляды людей, до сего момента замкнутых в сонно-равнодушной скорлупе обособленности, — словно шоры упали с их глаз, на минуту обнажив сердца и души. Взгляды пересекались, и на их стыке рождалось нечто вроде взаимного понимания и солидарности. Такова природа человека: в экстраординарных ситуациях, когда в привычное размеренное существование вторгается что-то постороннее, иррационально-чуждое, грозящее мирному течению его жизни, в нём пробуждается центростремительный инстинкт к единению, потребность во взаимоподдержке, плече соседа; коллективистские начала тогда берут верх над мещанским индивидуализмом. Картина смерти себе подобного невольно заставляет человека задуматься о бренности собственного существования, на какое-то, пусть недолгое время отодвигает на задний план повседневную мелочную суету и нескончаемый конвейер бытовых проблем. И — будем говорить откровенно приносит своего рода облегчение: на этот раз, слава Богу, смерть прошла стороной, избрав в качестве жертвы другого; значит, мой черёд ещё не настал.

Я ступил на ленту эскалатора и, увлекаемый медленно ползущими ступенями, поплыл наверх. Тут-то у меня и мелькнула эта мысль: не иначе, как тот несчастный — жертва махинаций МММ, словно леденцов наглотавшийся подслащённых иллюзий и не смогший их переварить. Всё происшедшее сводилось именно к такому выводу. Впрочем, я мог и ошибаться. Какая, собственно, разница?

Небольшой штрих. Когда полчаса спустя я вновь спускался по эскалатору, чтобы продолжить столь неожиданным образом прерванную поездку, приветливый голос молодой девицы, усиленный динамиками службы оповещения метро, мягко разнёсся под сводами подземного вестибюля: «Уважаемые пассажиры! Поезда следуют с увеличенными интервалами. Просьба сохранять спокойствие». Стандартная, ставшая уже привычной фраза, которую можно услышать в московском метро едва ли не каждый день. Однако только теперь я понял, каким смыслом могут быть наполнены эти банальные слова! Какая трагедия скрыта порой за ними! Как знать, может быть, люди умирают на рельсах московской подземки ежедневно? Или, скажем, каждые три часа?

Когда я спустился на платформу, ничего не напоминало о страшном происшествии, если не считать небольшой розоватой лужицы на путях, между рельсами — бледный, едва заметный след недавней трагедии. Случайных свидетелей самоубийства сменили другие, пребывающие в счастливом неведении, пассажиры. Но я-то знал!.. И это знание невольно приобщало меня к избранному кругу посвящённых. Я чувствовал, всем нутром своим ощущал дух смерти, который всё ещё витал над этим меченым дьяволом местом.

Сумбур в голове сохранялся до самого вечера, однако никакого особенного дискомфорта я не испытывал. В конце концов, люди на земле умирают ежесекундно. Что ж, таковы правила игры, не следует делать из этого трагедию, тем более что сегодняшний эпизод лично меня никак не коснулся: сумасброд, бросившийся под колёса поезда, был мне совершенно чужим. Какое мне до него дело?

* * *

Реакция на случившееся проявилась только на следующий день. Как обычно, утром я собрался на работу. Благополучно добрался до метро и нырнул в подземный переход. Поначалу всё шло как по маслу; включившись в привычный ежедневный ритм, я мчался сквозь плотный людской поток и ничего вокруг не замечал. Проблемы начались, когда я спустился на платформу. В голове вдруг ярко вспыхнула картина вчерашнего самоубийства. Невидимая стена возникла на моём пути, когда я попытался протолкаться к краю платформы.

Страх… Да, это был страх, самый настоящий, животный, иррациональный страх. Платформа, круто обрывавшаяся вниз, стрела блестящих холодных рельсов, мрачная дыра тоннеля, таившая в себе вот-вот готового вырваться на волю беспощадного стального зверя, не ведающего ни жалости, ни сострадания, — всё это вызывало у меня острое ощущение близкой смертельной опасности. Настолько острое, что я в панике шарахнулся от края назад, в зону относительной безопасности, едва не сбив с ног сонного, до хруста в скулах зевающего типа. «Сдурел, что ли?» — обиженно проблеял тот. Но тут подошёл поезд, двери с шипением раздвинулись, и толпа, увлекая за собой сонного типа, ринулась штурмовать свободные сидения. Обычно я влетал в вагон в числе первых, так как владел этим видом единоборства в совершенстве — редкие дни я не находил для себя свободного места. Ехать мне далеко, и перспектива трястись более получаса в потной, разящей перегаром толпе меня не прельщала. Однако сегодня всё было иначе. Меня оттеснили назад, и я едва успел, в последний момент, просочиться сквозь уже начавшие закрываться двери. Ясное дело, на сидячее место рассчитывать не приходилось: вагон был набит битком.

Впрочем, всё это мелочи, не стоящие внимания — могу и постоять, не рассыплюсь. Сейчас меня тревожило иное: я вдруг отчётливо понял, что оказался заложником страха. Страха, который питало — это тоже было для меня яснее ясного — вчерашнее трагическое происшествие, тот сумасшедший прыжок отчаявшегося самоубийцы, столь варварским способом решившего оборвать нить собственной жизни. Что именно внушало мне такой страх? Очевидно, боязнь тоже оказаться на рельсах.

Я тешил себя надеждой, что приступ неконтролируемого страха окажется единственным и уже к вечеру, когда придёт время возвращаться домой, больше не повторится. Однако надежде не суждено было сбыться. Приступ повторился. И я не в силах был побороть его — страх оказался сильнее.

* * *

Шли дни. Всё оставалось по-прежнему, никаких изменений к лучшему не происходило. Страх преследовал меня постоянно, достигая своего апогея, едва я только спускался в метро. Мне всё время казалось, что кто-то подкрадывается ко мне сзади и вот-вот столкнёт вниз, на рельсы, под колёса мчащегося поезда. Это было невыносимо — то и дело оглядываться назад и исподтишка следить за окружающими. Я чувствовал себя последним идиотом, когда, заметив какого-нибудь подозрительного типа, маячившего у меня за спиной, поворачивался к нему лицом или боком и напряжённо наблюдал за всеми его перемещениями. В эти минуты нервы у меня бывали подобны туго натянутым канатам, воображение рисовало в мозгу жуткие кровавые сцены, кулаки сжимались, готовые обрушиться на любого, кто задержится на мне взглядом более одной-двух секунд. Случалось — и не раз — я терял над собой контроль и в панике покидал край платформы, уступая поле боя двум-трём не внушающим доверия типам, оказавшимся в опасной близости от моей персоны. Порой мои странные, параноидальные, не поддающиеся логике действия вызывали у людей недоумение, пожатия плечами, многозначительные переглядывания и покручивания пальцем у виска: мол, глянь-ка, у мужика крышу сорвало. Да, это была самая настоящая паранойя. И я не знал, как от неё избавиться.

Я стал избегать метро, если мог добраться до нужного пункта назначения наземным транспортом. Либо пользовался подземкой только в те тихие, спокойные часы, когда потоки пассажиров сильно редели, а платформы пустели. И всё же дважды в день, утром и вечером, в часы-пик, я вынужден был снова и снова смотреть в лицо собственному страху: до работы я мог добраться только на метро.

Прошёл месяц, за ним потянулся второй. Страх по-прежнему изводил меня, выматывал, давил гигантским невидимым прессом. Всё чаще и чаще я подумывал о том, чтобы обратиться к врачу, и постоянно откладывал этот визит, в глубине души храня огонёк надежды, что всё изменится к лучшему. Но к лучшему ничего не менялось. Скорее напротив, положение ещё более усугубилось. Я потерял покой, сон, аппетит, стал рассеян и вспыльчив, приступы хандры, сменяемые вспышками дикой ярости, одолевали меня изо дня в день, депрессия стала моим обычным состоянием.

В довершение ко всем моим бедам меня стали преследовать ночные кошмары. Вернее, один и тот же жуткий кошмар, который ввергал меня в бездну отчаяния, заставлял пробуждаться в холодном поту, с мыслями о самоубийстве. В своих снах я вновь оказывался в метро, у края той самой платформы…

* * *

Тугая, плотная волна тёплого воздуха с металлическим привкусом вырывается из недр подземного тоннеля, предупреждая о скором вторжении поезда в ограниченный мирок безликих пассажиров, застывших в позах истуканов. Я медленно движусь к бездне… ближе… ближе… ближе… Движения плавные, тягучие, бесшумные, словно при замедленной съёмке с выключенным звуком. В моём фокусе — человек, один-единственный человек, остальные для меня не существуют. Подавшись вперёд, он стоит у самого края платформы и нетерпеливо всматривается в чёрную бездну тоннеля. Я вижу его со спины, лицо человека от меня скрыто. Приближаюсь почти вплотную, медленно вытягиваю вперёд правую руку… а из тоннеля уже вырывается железная морда электрички… достаточно лёгкого толчка, чтобы… я делаю последний шаг… рука почти касается его спины… смутное, тревожное ощущение, что эту спину где-то я уже видел… на миг рука неуверенно замирает в каком-нибудь сантиметре от неё… но медлить нельзя: поезд уже летит по финишной прямой… всё ближе… ближе… ближе… я чувствую, как приливает кровь к подушечкам пальцев… Пора! Резкий выдох, корпус, словно высвободившаяся пружина, кренится вперёд… но я не успеваю сделать это: он оборачивается. В его глазах — немой вопрос, удивление, испуг… и следом — ужас… ужас, рвущийся наружу беззвучным криком… ужас в глазах… ужас в моих глазах… Я узнаю его: он — это я сам!..

* * *

На этом видения обычно обрывались. Я пробуждался в холодном поту, балансируя на грани между сном и явью, не в силах сразу обуздать мощный эмоциональный напор ночного кошмара. В эти мгновения сердце готово вырваться из груди, глухими частыми ударами отдаваясь в висках. Я задыхаюсь; подобно рыбе, выброшенной прибоем на горячий песок, жадно ловлю воздух пересохшими губами. Мозг плавится в полубредовой горячке, призрак сна продолжает осаждать его с настойчивостью голодного вампира. Кошмар ещё долго преследует меня, и в такие ночи мне уже не удаётся уснуть.

Со временем подобные видения стали посещать меня всё чаще и чаще, и скоро уже каждая моя ночь была отмечена печатью кошмара. Сюжет оставался всё тем же: я пытался столкнуть своего двойника под колёса несущегося поезда, но в последний момент сон прерывался — и я просыпался. В конце концов силы мои истощились настолько, что я уже просто боялся уснуть: страх перед ночным кошмаром овладел всем моим существом, не оставив места ни желаниям, ни надеждам. Долгими осенними вечерами просиживал я у телевизора либо искал какое-либо иное занятие — лишь бы отсрочить тот страшный миг, когда нужно будет отходить ко сну. Но усталость всё-таки брала своё, сон медленно подкрадывался ко мне, обволакивал мягкой паутиной амнезии, и тогда я прибегал к последнему средству: вливал в себя лошадиную дозу кофе. На первых порах эти инъекции приводили к должному результату, однако уже очень скоро обычной дозы становилось недостаточно: сон валил меня с ног с внезапностью морского шквала. Увеличил дозу, перешёл на чистый кофеин, но все мои ухищрения остались втуне. В конце концов, этого следовало ожидать — ведь не мог же я совсем обойтись без сна! Восставать же против незыблемых законов человеческой природы было не в моей власти.

Я высох, пожелтел, стал похож на мумию с болезненно-горящими глазами и движениями прогрессирующего паралитика. Начались осложнения и на работе: всегда лояльное ко мне начальство всыпало мне по первое число, когда я запорол два важных проекта и сорвал подписание контракта с одним очень серьёзным зарубежным партнёром. Что и говорить, весь этот сонм неприятностей осложнял моё и без того катастрофическое положение. Дальше так продолжаться не могло, нужно было принимать кардинальные меры. Вот только какие? И тут меня осенило. Есть выход!

* * *

Я взял отпуск. Проблем с его оформлением я не встретил: конец октября сезон явно не отпускной, и желающих составить мне конкуренцию не оказалось. А расчёт был простой: в течение целого месяца я буду обходиться без ежедневных поездок на метро! Быть может, исключив главную причину моего патологического, ничем не управляемого страха, я смогу наконец обрести покой и надежду на исцеление? По крайней мере, это был шанс, и не малый.

Я оказался прав. Уже через неделю сон мой почти нормализовался, видения само-убийства посещали меня всё реже и реже. Я вздохнул с облегчением. Кажется, среди мрака безысходности наметился просвет. К концу же месячного срока я окончательно утвердился в мысли, что кризис миновал и я вновь обрёл вожделенную свободу — свободу от ночных кошмаров, навязчивых идей и кровавых сцен в метро. И теперь с трепетом ждал только одного — окончания отпуска.

Увы! Все мои надежды развеялись, словно дым, стоило мне после месячного перерыва вновь спуститься в подземку. Страх с прежней силой обрушился на мою бедную голову. Болезнь дала рецидив, я это понял сразу, как только оказался в вестибюле метро. Платформа гудела от обилия пассажиров, поезда подходили и уходили, а я… я стоял в стороне от людской толчеи и с ужасом думал о своей злосчастной судьбе. Всё пошло прахом, вся моя жизнь вновь покатилась под уклон, дала гигантскую трещину. И трещина эта продолжала разрастаться.

Снова потекли бессонные ночи и бессмысленная борьба с ночными кошмарами. Снова жуткие видения, питаемые страхом перед краем подземной платформы, настойчиво преследовали меня. Снова образ самоубийцы стоял перед мысленным взором и жёг, иссушал мозг своей неотвязчивой очевидностью.

* * *

И вновь я там, в метро… перед глазами возникает всё та же картина неоконченного самоубийства… я делаю отчаянную попытку столкнуть самого себя в бездну, но… попытка опять заканчивается неудачей — я просыпаюсь. Кошмар повторяется снова, и так из раза в раз, из ночи в ночь, без конца, без просвета, без проблеска надежды на избавление. И сколько бы кошмар ни повторялся, он никогда не приходит к своему логическому завершению: я всегда просыпаюсь до того, как это должно произойти.

Что только я не перепробовал в эти сумасшедшие дни: и кофеин (в который уже раз!), и сильнодействующее снотворное, и водку, и даже разного рода сеансы медитации — всё напрасно. Более того, с некоторых пор положение ещё более усугубилось, и теперь кошмары заканчивались не пробуждением, как это бывало прежде, а новыми же кошмарами — словно одну и ту же киноплёнку с обрезанным концом прокручивают по кругу много-много раз. Дни смешались с ночью, сон — с явью, плоды больного воображения — с безотрадной действительностью. Я с трудом контролировал ситуацию и свои поступки, рассудок всё более и более застилало мутной пеленой ирреального тумана, всё глубже и глубже засасывало меня в пучину безумия.

В один из солнечных морозных дней (стоял уже декабрь), когда голова моя была на редкость ясной, а мысли вновь текли в обычном для нормального человека направлении (уж не агония ли это моего рассудка? не последний ли всплеск накануне мрака полного сумасшествия?), — итак, в один из ясных декабрьских дней странная мысль родилась в моём мозгу: чтобы раз и навсегда покончить с этой паранойей, необходимо пережить сон до конца. Именно до конца! Дождаться, когда мой двойник, моя вторая ипостась окажется под колёсами поезда. Да, да, да!.. Заставить, заставить себя добраться в своём кошмаре до финиша! Пройти весь путь от «а» до «я», до последнего предела — и тогда… О, я бы всё отдал за это «тогда»!..

Но властен ли я над собственным сном?..

* * *

Я рассекаю поток пассажиров с отчаянием обречённого… они больше не похожи на безликих истуканов, эти люди на платформе… чувства обострены до предела, мысль пульсирует чётко и быстро… Скорее, я должен успеть!.. поезд вот-вот вырвется из тоннеля… уже слышен глухой нарастающий рёв — где-то там, во мраке тёмных подземных лабиринтов… гневные окрики пассажиров летят мне вдогонку, когда я поневоле задеваю их при своём движении вперёд… вперёд… вперёд… к краю платформы… туда, где стоит (я уже вижу его!) тот, кому суждено освободить меня… освободить от страха… великого страха, который перевернул всю мою жизнь… превратил её в один бесконечный кошмар…

Он передо мной. Он — это я сам… я знаю это по моим прежним видениям… кожаная куртка, дипломат в правой руке… русые волосы, небрежно зачёсанные назад… нетерпеливое постукивание пальцев по крышке дипломата… всё это мне до боли знакомо…

А поезд уже совсем рядом… всего в нескольких шагах от нас…

Я наваливаюсь на него всем телом… он оборачивается, неуклюже взмахивает руками — и падает… падает… падает… медленно парит в воздухе, медленно исчезает в бездне… Глаза… нет, глаза не мои… чужие глаза… они лезут из орбит… разверстая дыра рта издаёт вопль, от которого стынет в жилах кровь…

Это не тот!.. Это другой, совершенно незнакомый мне человек… Но поздно: поезд, пронзая пространство истошно-тревожным гудком, накрывает упавшее тело… Крики ужаса, вопли, суматоха, топот множества ног… Кто-то крепко держит меня за руки, скручивает их за спиной… Но я не сопротивляюсь, не делаю попыток вырваться… мне уже всё равно: ведь я сделал это! И неважно, что на месте моего двойника оказался кто-то другой я сделал это! Сделал!..

Всё кончено — я у долгожданного финиша… Рухнула стена страха, мощные, доселе дремавшие потоки пробили брешь, прорвали, смели плотину, выросшую до гигантских размеров в моём сознании. Её больше нет, я — свободен!..

А тот парень, чьи останки размазаны по рельсам… что ж… разве это так важно? Ведь это всего лишь сон, мой сон… я здесь — царь, Бог, творец, судья и убийца… и никто… никто не вправе диктовать мне свою волю… никто не вправе вершить надо мной суд… навязывать свои моральные принципы — в моём сне… и пусть все они катятся к чёрту!..

Главное — я свободен!.. да, я — убийца… убийца собственного страха… всё остальное не стоит самой мизерной доли этого судьбоносного события в моей жизни…

Меня грубо схватили и поволокли какие-то люди в форме…

Однако, пора бы и проснуться. Сон что-то слишком затянулся…