«Когда был Лютер маленький, с кудрявой головой…»

Когда был Лютер маленький, с кудрявой головой… (fb2) - Когда был Лютер маленький, с кудрявой головой… 361K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Андрей Дубровский

Андрей Дубровский Когда был Лютер маленький, с кудрявой головой…

Prefatio (Предисловие)

Эти рассказы были созданы в северных краях, в Германии – стране победившего протестантизма, в земле, которую просвещённый и высокомерный Ватикан всегда считал дикой и варварской.

Здесь собраны рассказы о жизни вождя мирового протестантизма – Мартина Лютера.

Рассказы о детстве, отрочестве и юности Лютера начали собирать и канонизировать ещё во времена, когда молодое протестантское государство находилось в огненном кольце врагов, когда контрреформация, поддержанная ватиканскими интервентами, пыталась задушить завоевания Реформации.

Рассказы о зрелых годах, прошедших в борьбе с врагом за завоевания Реформации, появились уже после смерти Лютера, когда первая в мире протестантская страна, как и прежде, находилась в окружении врагов, а внутри государства ещё не до конца были искоренены оппортунисты, двурушники, пособники контрреформации, шпионы папы ватиканского и агенты мирового католицизма.

Великое начало

Лютер родился в семье небогатого провинциального инквизитора. У маленького Мартина было много братьев и сестёр. Но уже с самого раннего детства он отличался от них, да и от прочих сверстников, живым умом, решительной внешностью и чем-то ещё, чего тогда понять никто не мог.

Уже при самом рождении Мартина Лютера были явлены знамения его великого предначертания. Много лет спустя повивальные бабки, восприявшие младенца Лютера из материнского лона, вспоминали, что Мартин вышел на свет величественно, не как другие младенцы, и когда крик новорожденного впервые огласил этот мир, в тот же момент окружающие услышали с неба глас, возвещавший что-то насчёт славного будущего Лютера. Что точно возвестил глас – было не очень понятно, но пафос пророчества был несомненен.

Ребёнок рос – множились и подвиги да чудеса, совершаемые им.

Лютер и слепни

Стоял жаркий летний полдень. Взрослые разошлись по беседкам и прохладным галереям коротать время в чтении псалмов и разгадывании шарад. Дети же убежали купаться на речку.

Собрался на речку и маленький Лютер. Вдруг он услышал жалобный писк своей маленькой сестрёнки:

– Мартин! Мартин! Меня кусают противные слепни! Убей их!

Маленький Лютер на секунду остановился в задумчивости, но тут же лицо его просветлело, и он воскликнул:

– Убивать, а потом купаться!

Лютер и табак

В ту пору, после открытия западного пути в сказочную Индию, в Европе чуть ли не каждый день появлялся какой-нибудь экзотический товар из-за океана: кукуруза, гамак, маис, сифилис, сахар в кубиках, узелковое письмо…

По скорости вхождения в моду пуще всего соперничали меж собой сифилис и табак. И, конечно же, как и все новинки, эти две обходились людям весьма дорого.

Однажды отец Мартина Лютера на отложенные со скромной инквизиторской зарплаты деньги купил себе немного табаку. Но поскольку в их провинциальном городке ещё никто не умел курить табак, да и слово «курить» мало кто понимал, то Лютер-старший пошёл на почту отправлять телеграмму с вопросом к своему кузену – моряку дальнего плавания. А коробочку с табаком оставил дома на столе.

Маленький Лютер, отрок по природе любознательный, решил открыть для себя новый вкус. А поскольку Мартин был ко всему прочему ещё и талантливым от рождения, он не стал телеграфировать всяким там морякам дальних плаваний, а разобрался во всём сам. Выхватив из печи горящее полено, он тут же поджёг непонятную стружку в коробочке, называемую взрослыми табаком. Стружка тут же принялась тлеть, повалил дым, как из преисподней, а Мартин позеленел и стал похож на хозяина болотной трясины.

Наконец дым рассеялся, лицо Мартина приняло естественный окрас, и… о боги подземного мира! Весь табак в коробочке превратился в пепел.

Страшные картины Апокалипсиса предстали перед мысленным взором Мартина: вот отец режет его на ломти, как батон Пумперникеля; а вот отец рвёт его на мавританский флаг. Вспомнились вдруг инструменты отца, которые он называл слесарными (это потом Лютер узнал, что инструменты были не совсем слесарными). И к тому же, неизвестно, что ещё скажет отец по поводу сожженного комода, на котором лежала коробочка с табаком, и сгоревшей летней кухни, где этот комод стоял. От страха маленький Лютер залез на первый попавшийся шкаф и притих.

Подходя к дому, Лютер-старший то ли неладное почуял, то ли запах сгоревшего табака, но устремился он к дверям подобно эллинскому марафонцу. Узрев масштабы произошедшей трагедии, он произнёс подобающую случаю речь…

… Маленький Лютер впервые в жизни услышал, как его отец, отродясь не говоривший на иноземных наречиях, вдруг принялся обильно удобрять свою страстную речь непонятными словами – по десятку на квадратную секунду! Мартин неосторожно высунул голову.

Голова, до отказа набившаяся всей этой словомясицей, перевесила, и маленький Лютер с грохотом сошкафился прямо на отца…

Много лет спустя Мартин Лютер вспоминал, как после его приземления, а точнее, припапения, отец провёл с ним разъяснительную беседу, в которой аргументированно доказал вредность табакокурения отроками, ещё не заработавшими на это денег. И, как мы знаем, в учении Лютера труд занимает почётное место.

Влияние матросских рассказов на мировую историю

Однажды в гости к семье Лютеров приехал кузен отца семейства – моряк дальнего плавания, к которому Лютер-старший в предыдущей сказке отправлял телеграмму с вопросом, как правильно курить табак.

За то время, пока гостил этот весёлый моряк, мир для Лютера раздвинул свои границы от окраин их маленького провинциального городка до невероятных просторов с безбрежными океанами, раскинувшимися на тысячи немецких миль, и сказочными землями, населёнными диковинными народами и животными. Каждый вечер, когда дети ложились спать, кузен-моряк рассказывал им правдивые истории, приключившиеся с ним в бесчисленных путешествиях.

В один из таких вечеров маленький Лютер, без сомнения уже начинавший задумываться над несовершенством этого мира, управляемым папой ватиканским, услышал весьма поучительную историю, глубоко запавшую ему в душу.

В ней рассказывалось, что в далёких южных землях, в лесу, который тамошние народы называют джунглей, живут люди в непозволительно чёрном обличье. Да-да, уверял моряк, кожа их черна, как помыслы язычника (и как душа папы ватиканского, добавил бы он, если бы дождался торжества учения своего племянника Мартина, а не погиб вместо того в стычке с мадагаскарскими пиратами). Эти чёрные люди прозываются негритянами и хотя бы отдалённо напоминают добропорядочных христиан. Но если углубиться в джунглю, то можно повстречать людей уже откровенно скандальёзного обличья и времяпрепровождения, на месте коих честному христианину стыдно было бы прозываться человеком. Они никогда не стригутся и не бреются, оттого покрыты волосами с головы до пят, приличным манерам не обучены и посему прыгают по веткам, вместо того чтобы ходить по земле, как благовоспитанные люди. Возможно, из них получились бы славные матросы, ловко прыгающие по реям и вантам, но все переговоры об этом, по словам бывалого моряка, заканчивались неудачей, поскольку заросшие люди требовали неоправданно высокой платы. Эти люди разделены на два народа: одни рослые, как гвардейцы, а другие низенькие, как… как… Тут моряк задумался и, не найдя подходящего сравнения, сказал: как негвардейцы… или как дети гвардейцев. Большие люди прозываются гаврилами, маленькие – мартынами. И хотя христианская вера им не чужда, о чём свидетельствуют наименования сих народов в честь грозного архангела и уважаемого святого, но, кажется, даже основы христианских обрядов им неведомы.

Маленький Мартин хорошо запомнил этот рассказ, и когда много лет спустя, став профессором, изобрёл протестантизм, он постарался распространить его на севере Европы – как можно дальше от земель, где проживают эти пугающе загадочные гаврилы с мартынами.

***

Маленький Лютер неминуемо взрослел, из ребёнка превращаясь в отрока.

Лютер и злая ведьма

Однажды у Лютера сломался голос. Мартин не знал, что делать, но, смутно припомнив древние предания, он отправился к кузнецу починить его. А кузнец жил в деревне за тёмным лесом.

Когда Лютер был совсем маленьким и не желал спать, мать стращала его и говорила, что отведёт в этот лес к ведьме. И с тех пор Мартин очень боялся тёмного леса за городом. Но делать-то нечего – в церковном хоре петь надо. Лютер взял четыре талера, сэкономленных на школьных завтраках, и пустился в путь.

Он ещё до страшного леса не успел дойти, как начались неприятности. Недалеко от деревни, почти на опушке леса его остановила женщина, и Мартин вспомнил рассказы матери о злой ведьме: отчаянно подержанная фрау была облачена в кожаный костюм смелого покроя, скрывавший разве что совсем уж откровенную малость – наверняка, создавая сей костюм, портной здόрово утаил материал. В руках женщины была плётка, как у кучера.

– Милый юноша, – вкрадчиво начала незнакомка. – Не желаешь ли за умеренную плату насладиться запретными плодами?

– Спасибо, я уже завтракал, – пробубнил Лютер.

Не вполне понимая, в чём дело, но подозревая некий дьявольский подвох, он попятился от незнакомки, крепко сжимая в кармане свои четыре талера и бормоча:

– Денег нет и никогда не было… Я даже не знаю, что это такое…

– Ты плохой мальчик, – не унималась женщина с плёткой. – Придётся мне тебя отшлёпать!

«Вот оно: началось испытание моей веры через муки телесные!» – подумал Лютер, начиная мелко дрожать.

– Можешь избить меня до полусмерти, – пролепетал он. – Но ни тебе, ни твоему господину Сатане не завладеть моей душой и деньгами!

И он пустился наутёк, не успев увидеть крайнего удивления незнакомки. Вероятно, никому ещё до Лютера не удавалось так посрамить её хозяина дьявола.

Лютер вернулся домой и решил не чинить голос, полагая, что с Божией помощью и так всё пройдёт.

И правда, всё прошло и так, но не без последствий: в церковном хоре, где до этого Мартин пел сладчайшим тенором, его понизили до баса.

Лютер и звери

Однажды зимой пошёл юный Лютер с ребятами в лес, белок из рогаток стрелять. Конечно же, бессмысленное убийство животных уже тогда было ненавистно Мартину, но тут как раз речь и не шла о бессмысленном истреблении.

Всё дело заключалось в сложных хитросплетениях внешней политики. На востоке Европы находилось бескрайнее государство еретиков – Московия. Но, как сказано в Писании, «Богу богово, а кесарю кесарево». Московиты, конечно же, были еретиками византийской ереси, но их купцы предлагали на рынках католической Европы товар, обилием которого европейцы не могли похвастаться. Богатство недр, плодородие полей, изобилие лесов и рек этой таинственной дикой земли примиряли европейских купцов с досадным невежеством московитов в теологических вопросах, увлёкшим их в ересь «православия». И слава святому Меркурию – покровителю негоциантов, что Московия торговала по большей части дешёвым сырьём.

Но случилось так, что в очередной раз поссорилась Московия с соседней Речью Посполитой (а кто же любит соседей?!). Рассерженные московиты немедленно прекратили вывоз из своей страны самого востребованного в Европе товара – мехов. Первая беда была в том, что кроме как с Речью Посполитой да с еретиками веры магометанской Московия ни с кем более не граничила, и оттого вскорости по всей Европе разразился меховой кризис. Вторая же беда заключалась в том, что на дворе стояла зима, и прекращение поставок меха было совсем некстати.

А уж как страдали блестящие европейские дворы! Дело иной раз доходило до совсем уж огорчительных конфузов. Например, французский король вынужден был прятаться в своих покоях целую неделю, потому что ему не в чем было выйти к подданным – свою последнюю горностаевую мантию он на днях снёс в химчистку, а на новую-то мехов уже неоткуда было взять! Адъютант французского короля, конечно же, побежал со всех ног сулить ремесленникам химчистки любые деньги за необычайную скорость, которую они должны будут проявить взамен. Но в химчистке адъютанта уже ждала очередь из опередивших его посланников короля испанского, герцога брабантского, курфюрста бранденбургского и папы ватиканского. Всем этим адъютантам также не терпелось посулить работникам химчистки любые деньги в любой валюте.

Итак, европейцы все как один – от ветхих стариков до совсем ещё младенцев с влажными от материнского молока губами – поднялись на борьбу с меховым кризисом. Поднялся как один на эту борьбу и юный Лютер – ведь он всегда был с народом и за народ.

В один из дней, когда кризис (вслед за морозом) особенно свирепствовал, пошёл Мартин Лютер с народом в лес – зверя бить, мех добывать. В лесу все разбрелись кто куда и вскоре Мартин остался совсем один. Так он ходил меж дерев, выискивая беличьи убежища, как вдруг услышал треск ломаемых веток и недовольное урчание. Выглянув из-за очередного дерева, Лютер увидел медведя.

Как известно, зимой медведи спят, но не по своей воле этот мишка шатался по зимнему лесу: из берлоги его выгнала жена за то, что сильно храпел. И теперь медведь ходил по лесу, дожидаясь, пока его супруга заснёт.

Мартин, было, очень обрадовался: много ли на белке меха, а тут несколько тулупов разом ходят. Но посмотрел Лютер, как смешно переваливается мишка, как умиротворённо он сопит, не ожидая никакого коварства, посмотрел на свою маленькую рогатку… и ушёл быстрым шагом от этого места куда подальше – пожалел медведя.

Зарождение сомнений

История эта случилась, когда Лютер ещё не помышлял ни о каком протестантизме и был скромным послушником в католическом кадетском училище имени святого Диоклетиана.

На одной из служб Лютер, как обычно, пел в хоре. А поскольку в тот день Мартин неудачно упал, играя в шахматы, и подвернул себе голос, то его поставили не в центре хора, а с самого края – чтобы не выделялся.

Стоя на краю хора, Лютер имел возможность слушать во времена затишья то, о чём говорят меж собою прихожане. Откровенно скучавшие бюргеры говорили о сенокосе, о вине и прочих не столь уж важных вещах. Вдруг, среди бессмысленной болтовни, он услышал, как некое дитя спросило своего родителя:

– А почему священники такие нарядные? У них сегодня праздник?

– Ты о чём?

– Ну, на них столько золота, самоцветов.

– Они всегда так роскошно одеты.

– У них каждый день праздник? – не унималось пытливое дитя.

– Просто через богатство своих одеяний священники показывают прихожанам величие Господа нашего Иисуса Христа.

– Значит, Господь наш Иисус Христос имел одежды ещё более роскошные, чем у священников?

– Нет, одежда его была скромна, – в голосе родителя появились нотки зарождающегося сомнения, эхом отразившиеся в мозгу юного Лютера. Нотки эти, смешиваясь с партитурой псалма и накладываясь на сломанный голос, могли произвести страшную какофонию, поэтому Лютер стал петь совсем тихо.

– Тогда, наверное, дворец Христа был великолепнее этого собора, – продолжало испытание отцовской веры дитя.

Тут родитель предпочёл прервать разговор, подавляя одновременно крамольные речи своего дитяти и крамольные мысли своего сознания.

Лютер же свои сомнения приберёг, чтобы подумать их на досуге, уединившись в самый дальний уголок монастырского сада.

Канцелярская кнопка – оружие протестанта

Одним солнечным весенним днём, на школьной переменке, когда мальчишки только и думают, как поозорничать да похулиганить, юный Лютер размышлял, как же раскрыть глаза своим одноклассникам на истинное положение вещей в германских государствах: на гнёт Папы, на засилье инквизиторов, на лицемерие продавцов индульгенций…

И тут он придумал! Когда до звонка, призывавшего на урок богословия, оставались считанные мгновения, Мартин подскочил к учительской кафедре, вынул из кармана канцелярскую кнопку и положил её на стул.

Прозвенел звонок, в притихший класс вошёл ничего не подозревавший учитель богословия. Поправив очки и поздоровавшись с учениками, сел на стул…

В то же мгновение учитель подскочил, и такие слова в предложения составил, что все только рты раскрыли. И увидели ученики, что под маской добропорядочного педагога скрывался святоша и лицемер. Так юный Лютер раскрыл своим однокашникам истинную сущность папского режима в лице его представителя – учителя богословия.

Вот с таких малых дел и начинал Мартин Лютер борьбу с прогнившим папским режимом. Его, конечно же, в тот раз наказали – поставили в угол на горох, и это явилось первым религиозным гонением будущего вождя мирового протестантизма. Позже Лютер займётся борьбой против папского режима всерьёз: будет громко говорить в тавернах крамольные речи, взрывать казначейские кареты, чтобы экспроприировать деньги на нужды религиозной борьбы, и прочее и прочее. Но начало было положено именно в тот день, когда юный Мартин положил канцелярскую кнопку на стул учителя богословия.

Сила лютерова слова

Случилось это ещё когда Мартин Лютер был студентом. Тогда он ещё не изобрёл протестантского учения и мог спокойно передвигаться по всей Европе, включая один из оплотов папизма – Испанию. Денег, как издревле было в обычаях у студентов, Лютер не имел, и путешествовал каретостопом.

Будучи в маленьком провинциальном испанском городке Ронда, Лютер стал невольным свидетелем жаркого спора между бойкой рыночной торговкой и её мужем – местным обывателем, баклушеобивателем, трактиров обитателем. Справедливости ради следует сказать, что не стать свидетелем того диалога было весьма затруднительно по двум причинам: жители средиземноморских стран бóльшую часть своей жизни проводят вне дома, на открытом воздухе, но при этом не склонны сдерживать природную мощь своих голосов. И то и другое свойство лишают большинство разговоров их сокровенности и позволяют ознакомиться с их содержанием всем окружающим в радиусе шестидесяти метров.

– О, Иосиф, Мария и младенец их Иисус! – причитала торговка. – Когда же ты, олух царя небесного, наконец, одумаешься?! Когда ты перестанешь бить свои дурацкие баклуши, чем бы они ни были?! Устройся, наконец, на работу в офис или стань пиратом. Вон, на Тортуге вакансии открылись – я рекламный буклет читала, там пишут, что оплата сдельная, жизнь привольная, ромовые вечеринки каждый день, а ещё попугая на плечо каждому выдают в обмен на один глаз, но это по желанию.

Надо сказать, что подобного рода разговор был уже не первым в истории этой семьи. И каждый раз муж, пользуясь тем, что ни жена, ни окружающие не были знакомы с трудами древнегреческих философов, начинал вдруг кричать что-нибудь типа: «Самое трудное – познать самого себя, самое легкое – давать советы другим!», или: «Всё течёт, и нельзя войти в одну реку дважды!». А один раз даже схватил средь бела дня фонарь и принялся взывать: «Ищу человека!». Всё это он, естественно, выдавал за изобретения своего философского ума.

На этот раз он залез в бочку и важно из неё отвечал нависшей над ним жене: «Отойди и не закрывай мне солнца».

И, как и в прежние разы, жена, ничего не поняв, но втайне гордясь своим мудрым мужем, успокоившись, ушла восвояси.

Лютер, которому, как всем молодым, больше всех было надо, принялся укорять «философа» в мистификации, но в ответ получил отнюдь не очередную философскую сентенцию. Не дожидаясь, пока завянут его уши, Лютер почёл за лучшее продолжать свой путь, сказав на прощание:

– Да что ты так разоряешься? Гляди, совсем разоришься.

И как потом он узнал, так и произошло: сей неразумный обыватель разорился, жестокой судьбой, а более своим неразумием, был пущен по миру, но далеко уйти не успел – умер в окрестностях Ронды. Вскрытие показало, что причиной смерти явилась крайняя глупость сего обывателя.

Остряки из местных пастухов, на чьих тучных пастбищах скончался глупый обыватель, обыгрывая название городка – Ронда, – откуда он был родом, назвали его могилу «Могилой круглого дурака».

А Лютер с облегчением потом вспоминал, что не успел тогда посоветовать торговке впредь так не убиваться по поводу своего непутёвого муженька, а то, мол, не ровен час, совсем убьётся.

История про круглого дурака была у Лютера одним из любимых воспоминаний о студенческой молодости – наряду с историями про треугольного развратника и овального ленивца.

Лютер и полководец

В ту эпоху, когда жил и только ещё делал первые шаги на религиозно-политическом поприще Мартин Лютер, католические Испания и Португалия вели захватнические, хищнические войны, немилосердно грабя и эксплуатируя трудовое население недавно открытого Нового Света. Официально их правительства заявляли, что несут туземцам свет Истинной Веры и блага европейской цивилизации: колесо, развитóй феодализм, оспу, ветряную мельницу. Но Лютер уже тогда понимал, что католические агрессоры вмешивались во внутренние дела тех земель, где были россыпи ладана и мирры для воскурений Богу, залежи драгоценных камней для украшения икон и церковного инвентаря, шёлк для церковных одежд, в общем, любые товары, способные удовлетворить ненасытную алчность воинствующих католических клерикалов.

Следствием столь бурной колонизаторской деятельности было то, что на европейских биржах труда была весьма востребована специальность полководца. Лютер в те времена, будучи студентом Эрфуртского университета, подрабатывал репетиторством по богословию и дельными советами широкого профиля каждому, кто собирался стать полководцем или, пребывая в этой должности, хотел повысить свой профессиональный уровень.

Однажды пришёл к Лютеру местный полководец Дизастрий и сразу с порога, даже шляпы толком не сняв, принялся жаловаться на то, что за последнее полугодие у него вырос процент поражений по сравнению с тем же периодом в прошлом году.

– Всё никак не могу понять! – жаловался Дизастрий. – Я так тщательно разрабатываю план сражения: эта колонна идёт сюда, постепенно отклоняясь влево под углом в 37 градусов, а эта – туда, сдерживая шаг до 4 км/ч, третья колонна сначала идёт прямо, потом резко уходит вправо и, обойдя рощу, выходит в тыл левого крыла противника. Мои планы подобны изящной шахматной комбинации. Но когда начинается сражение, всё идёт не так, как задумано: войска путаются, колонны перемешиваются, и невозможно уже выполнить второй пункт плана, не говоря о третьем и четвёртом, а ведь иногда у меня бывает до восьми пунктов! Иногда просто плакать хочется. Тогда я уединяюсь в своей палатке и плачу.

– Позвольте вопрос, – осторожно начинает Лютер. – Бумага, на которой вы составляете свой план, гладкая?

– И даже очень! – охотно и с какой-то тайной гордостью отвечает полководец Дизастрий. – Я бы даже сказал, что гладкая бумага – моя слабость.

– Тогда позвольте ещё вопрос, – продолжает Лютер. – А местность, на которой проходят сражения, она тоже гладкая? Как ваша бумага? Ни одного холмика, ни оврага?

– Ну что вы! – удивляется наивному вопросу полководец. – Где же вы видели такую местность?.. Хотя, постойте, – начинает потихоньку прозревать Дизастрий. – Ну, конечно же! План на гладкой был бумаге, да забыл я про овраги!

Так, благодаря Лютеру, появилось всемирно известное ныне крылатое выражение.

Но вновь подступает к Лютеру полководец Дизастрий.

– Объясните мне вот ещё что: германские солдаты весьма стойкие в бою, но почему же под моим командованием они предпочитают соревноваться с противником всё больше в беге, нежели в отваге?

На это Лютер отвечает:

– Подобно тому как ваши громоздкие планы не выдерживают столкновения с реальностью, так и ваши солдаты не выдерживают столкновения с врагом. Смешавши свои ряды, войско уже ни о чём не помышляет, кроме как о бегстве. И тогда достаточно лишь одного неосторожного, пусть даже ложного, выкрика типа: «Полководец убит», «Мы окружены», «Всё пропало» и тому подобного паникёрства… Кстати, если вы задержитесь в нашем городе до завтра, я продемонстрирую вам сущность отступления на практике.

Назавтра Лютер повёл Дизастрия на обедню в церковь, с на редкость скучнейшим проповедником, начисто лишённым ораторского дара. Зато после обедни местный купец устраивал пир для всех горожан в честь выгодной женитьбы своего сына.

В этот раз проповедь, как нарочно, длилась дольше обычного, или это только казалось прихожанам, изъёрзавшимся на своих местах в нетерпеливом предвкушении предстоящего празднества. В какой-то момент проповедник умолкает, то ли переводя дыхание, то ли собираясь с мыслями, и тогда со своего места вскакивает купец, думая, что проповедь закончилась, а скорее, желая так думать, и спешно возглашает:

– А теперь прошу всех на пир!

И тут добропорядочные досель горожане повскакивали со своих мест и, толкаясь и пихаясь, бросились к выходу. И напрасно к ним взывали проповедник и служки его, говоря, что служба ещё не закончилась, и увещевали остаться совсем ненадолго – ничто уже не могло остановить исход прихожан из церкви. И стоя во вмиг опустевшей церкви, Дизастрий на деле убедился в истинности слов Лютера о сути отступления.

Впоследствии Дизастрий щедро отплатил Лютеру за его советы добром из добычи, захваченной в череде победоносных сражений.

Мартин Лютер, его брат и папа ватиканский

У Мартина было одиннадцать братьев и три сестры. Семья была дружная и богобоязненная. Ныне всякие иезуиты и книжники утверждают, что семья Лютера была католической, потому как протестантизм придумал много позже сам Мартин Лютер. Но всё это ложь и клевета! Слышал ли кто-нибудь из смертных хоть слово правды из уст иезуита?!

Итак, семья Лютера была… как бы это объяснить… прото-протестантской. Все члены этого непогрешимого семейства были недовольными католиками и меж собою протестовали против каждой буллы папы ватиканского. Бывало, соберётся всё семейство после ужина у камина, отец прочтёт вслух новую буллу, напечатанную в газете «Ватиканские правдивые известия», и стоит после этого по всей комнате возмущённый гул домочадцев.

Старший брат Мартина, Александр, не довольствуясь одними только осуждениями булл, пошёл дальше: он решил убить источника этих булл – самого папу ватиканского! Для этой цели он смастерил арбалет и стал ждать удобного случая.

Но удобного случая всё не представлялось, и тогда Александр решил пойти ещё дальше, а именно в Ватикан, где жил тогда ненавистный папа, и там исполнить задуманное. В Ватикане он бродил по улицам, заглядывал в каждую дверь, в каждую лавку в поисках коварного папы. Но хитроумный папа ловко скрывался от отчаянного Александра.

Однажды глубокой ночью в одном из ватиканских трактиров, где Александр искал папу, он в угаре откровения рассказал одному из местных, оказавшихся рядом, о своём благородном намерении. Услышав это, ватиканец сослался на то, что забыл отдать книгу в библиотеку, и быстро удалился.

Наутро в номер к старшему брату Мартина явились приставы в сопровождении швейцарских гвардейцев. Они отняли у неудавшегося папоубийцы арбалет и заключили его в темницу. А потом и вовсе казнили.

Узнав про случившееся со старшим братом, Мартин пришёл в сильное негодование – он вообще не любил, когда казнили его старших братьев. Мартин собрал свои скромные пожитки, попрощался с семьёй и пошёл в Ватикан, делать революцию.

Лютер в эмиграции

В Ватикане Мартину приходилось трудно. Он постоянно переезжал с квартиры на квартиру и отрастил бороду, чтобы не быть узнанным хозяевами этих квартир, за которые Лютер не платил, руководствуясь своим принципом нестяжательства. Непонятый, он каждую минуту рисковал быть отведённым очередным дремуче-отсталым домовладельцем к судье.

Наконец, неготовность ватиканцев воспринять революционные идеи Лютера заставила его удалиться из столицы. Он направился в Швейцарию, чтобы своими проповедями убедить тамошних жителей не поддерживать кровавый режим папы и не вступать в ряды швейцарской гвардии.

Но и ватиканские вербовщики не дремали. Видя, что на их богопротивных вербовочных пунктах толпится всё меньше швейцарской молодёжи, они выдумали нечто совсем уж противоречившее Священному Писанию и людским законам – контрактную службу. Если до этого вербовщики призывали людей в ряды воинства папского сладкими речами, то ныне стали сулить за службу щедрую плату.

И вновь швейцарские военкоматы заполнились несознательным людом призывного возраста. А Лютер, негодуя на столь укоренившийся средь людей порок стяжательства, вернулся в родную Германию.

Открытие Лютером протестантизма

Сидел однажды Лютер в монастырском саду под деревом и думал о том, как бы насолить ватиканскому папе за все его инквизиции да индульгенции, инвеституры да… в общем, за все обидные «и», такие как, например, индифферентность к браку (целибат) и извращённая астрономия (с её геоцентричностью и слонами да черепахами, на которых покоится плоская Земля).

Размышлял он так под деревом, да и задремал. Тут какое-то неразумное яблоко возьми да и пади прямо на лютерову макушку. Мартин тут же, конечно же, проснулся, но вместо того чтобы осерчать, как нормальный человек эпохи мрачного Средневековья, он воскликнул: «Эврика!». Ну, или: «Вот ведь оно что!». Или что-то в этом роде.

Наконец-то пришло ему озарение, пусть и таким необычным способом, но на то и неисповедимы пути Господни.

«Ну конечно же! Как я раньше не мог догадаться? – ликовал Лютер. – Ведь понятно же, что сила действия равна по модулю и противоположна по направлению силе противодействия. Одним словом, действие рождает противодействие. Пусть это и III закон Ньютона, которые, что один, что другой, ещё неизвестно когда появятся, но для моего нового учения закон сей будет первым». В соответствии с этим законом противодействия Лютер и назвал своё учение Протестантизмом.

Как показала дальнейшая история, этой своей выдумкой насолил Лютер папе ватиканскому изрядно.

«У меня есть мечта»

Когда был Лютер маленький с курчавой головой, он однажды, сидя на коленях у отца, сказал:

– У меня есть мечта: я хочу совершить в жизни что-нибудь настолько великое, чтобы навеки остаться в памяти у благодарных потомков.

На это отец, рассмеявшись, сказал маленькому Лютеру:

– Сынок, придумай себе мечту поскромнее: например, стать юристом или инквизитором, как твой батька.

Лютер ничего не ответил, но крепко задумался.

Подросши же настолько, чтобы принимать самостоятельные решения, Лютер, не забывший своей детской мечты, принялся экспериментировать. Для начала он женился на монашке. Но ничего кроме зависти декадентов и осуждения бюргеров он добиться не смог. Тогда, уединившись в мрачной сырой башне, после долгих размышлений Лютер, наконец, изобрел новое религиозное учение – Протестантизм (октябрь 1517 года).

«Вот теперь меня надолго запомнят» – довольно подумал после этого Лютер.

А говорить «у меня есть мечта» с тех пор вошло в моду у харизматических личностей. Равно как и устраивать что-нибудь этакое в октябре 17-го года.

Прим. ред. – История сия явно была выдумана атеистами и попала в данную книгу по недоразумению. С атеистами мы ещё встретимся в следующей сказке, а истинная история изобретения Протестантизма изложена выше.

Лютер и атеист

Сидел однажды Лютер на берегу реки и удил рыбу. И повезло ему поймать знатного окуня. Случившийся рядом рыбак с восхищением воскликнул:

– Вот это удача!

На что Лютер смиренно ему ответствовал:

– По Божьему соизволению.

И вот тут-то история, не обещавшая ничего интересного, и развернулась.

Незнакомец вдруг как возъярится да воскликнет:

– Да какой, к дьяволу, бог?! Сам ты окуня поймал, и никто тебе при этом не помогал! Я тому свидетель.

Понял Лютер, что пред ним атеист собственной персоной, но смиреннее прежнего возразил:

– В Бога не веруешь, а дьявола отчего-то поминаешь. Не постигну твоей логики.

– Да к слову пришёлся. – Сказал на это атеист.

– Тогда скажи мне. – Переходит в контратаку Лютер. – Ты ведь и притяжения земного не видишь, и тока электрического. А тем не менее они существуют, независимо от того веришь ты в них или нет.

– То наука. – Говорит на это атеист. – И знаешь, в отличие от вашего бога, наука не делает меня рабом.

– А по мне так ещё как делает. – Возражает на это Лютер. – Например, у меня хоть есть надежда, что уверовав в достаточной степени, я смогу ходить по воде. А что ваша наука? Попробуй-ка в соответствии с законами физики походить по воде. Или, вот, к примеру, давай полетим с того обрыва, воспарим к облакам – очень уж полетать хочется. Что, нельзя? Закон всемирного тяготения не позволяет? Вот так и получается: куда ни кинь взгляд – всюду наука сделала тебя рабом своих законов.

И ещё многое хотел сказать незнакомцу Лютер, да только тот топнул ногой, завертелся волчком и испарился в клубах серы и дыма.

95 апрельских тезисов

Всем известно, что свои знаменитые 95 тезисов Мартин Лютер опубликовал на двери Виттенбергского собора в октябре. Так почему же тезисы апрельские? А дело вот в чём.

В апреле 1517 года Лютер вернулся из эмиграции в свой родной Виттенберг. Об этом знаменательном событии горожане были предупреждены заранее, благодаря газете «Божья Правда», подпольно издававшейся сторонниками Лютера, и многие намеревались прийти встречать своего знаменитого земляка.

Сам Лютер тоже готовился к встрече с согражданами и сочинил в пути свои знаменитые 95 тезисов, которые он хотел продекламировать сразу по приезде. Но когда собравшиеся горожане увидели паровоз, на котором приехал Лютер, они в страхе разбежались, потому как никогда не видели подобного чудища, и выступать стало не перед кем. Лютер, по правде говоря, и сам был удивлён тому, каким способом он прибыл в Виттенберг – ведь начинал-то он свой путь в опломбированном дилижансе. Видимо, когда он ехал по Италии, по враждебным владениям папы ватиканского, в городке Винчи, где стоянка была особенно долгой, некий местный житель, по имени Леонардо, подсунул ему этого монстра. То-то он так долго всё крутился вокруг, пока Лютер был погружён в глубокие размышления по поводу будущих тезисов, а потом вдруг неожиданно так исчез.

В общем, почти год пришлось успокаивать жителей. Паровоз, само собой, разобрали на атомы, чтобы он более никого не смущал. Пока суд да дело, воззвания да восстания, год тем временем склонился уже к осени. Тут только вспомнил Лютер про свои 95 тезисов. Вспомнил и стал искать место для их опубликования. Газета «Божья Правда» была давно закрыта за пропаганду реформационных идей, остальные же издания были враждебны и завистливы.

Тогда Лютер вспомнил про Замковый собор. На его стене люди вывешивали свои тексты, и все желающие их комментировали. А для того, чтобы сохранить свою анонимность, делалось всё это глубокой ночью. Лютер решил также опубликовать свой текст на стене собора, но когда он пришёл на место, то увидел, что стена до немыслимой высоты забита народным творчеством. И тогда ему в голову пришла революционная идея: он решил прибить свои тезисы к дверям церкви.

Наутро горожане столпились у входа в собор, удивлённые необычностью места и содержания публикации. Так, не в последнюю очередь благодаря грамотному позиционированию, идеи Лютера с самого начала привлекли массовое внимание.

Как один папа боролся с бюрократией

Возвратясь из Ватиканской теократической державы, Лютер со смехом рассказывал об одной инициативе папы ватиканского, свидетелем коей он был, находясь в эмиграции.

Дело в том, что тамошний папа вознамерился как-то уменьшить число чиновников, ибо они уже не вмещались в свои госучреждения, а крестьяне предпочитали гибнуть от голода, нежели кормить такую ораву.

Что ж, идея сама по себе хорошая, но, как и следовало ожидать, претворяемая в жизнь папой ватиканским, она была обречена на провал.

Первым делом, папа ватиканский создал комиссию по исчислению чиновников. Комиссия, как полагается, работала долго, но когда, наконец, принесла итоговую цифру, папу ватиканского от изумления хватил удар. Немедленно была сформирована комиссия по выяснению причин папиного удара. Пока комиссия работала, папа пришёл в себя и смог сам объяснить причину удара. Разумеется, тут же образовали комиссию, коей следовало выяснить, по чьей злой воле была создана бессмысленная комиссия по расследованию причин удара. А вслед за тем, и целый комитет организовали, в обязанности коего входило предотвращение в будущем создания бессмысленных комиссий и государственных органов.

Много было создано комиссий, комитетов, министерств и коллегий в ходе решительной борьбы с непомерно раздутым бюрократическим аппаратом Ватиканской державы. Рассказывая обо всём этом, Лютер обычно начинал путаться в этом калейдоскопе учреждений, примерно в том месте, где папа ватиканский предложил экспортировать излишки чиновников в вест-индские колонии, после чего тут же было создано целое министерство, принявшееся активно имитировать бурную деятельность…

Итог, разумеется, мог ещё в самом начале мероприятия предсказать любой мало-мальски прозорливый протестант: вся эта кипучая деятельность по уменьшению количества чиновников достигла решительно противоположного результата – поголовье чиновников возросло на 273%.

«Ей же ей, лучше бы папа ватиканский занялся богоборчеством – всё бы больше пользы было для христианства!» – заключал свой рассказ Лютер.

Дом с привидениями

Долгое время семья Лютеров жила в огромном многоквартирном доме, где постоянно хлопали двери и из общей кухни доносились брань и мордобитие. Обитатели этого большого и отнюдь не дружного дома делили кров с живностью, по большей части нежеланной. Когда же по железной дороге, проходившей рядом с домом, грохотал товарный состав, жизнь и вовсе казалась невыносимо тусклой и унылой. Повеситься, конечно, не хотелось, но, определённо, было желание бежать без оглядки из этого гиблого места при первой же возможности.

Вполне естественно, что когда Мартин Лютер стал профессором с соответствующим окладом, семья Лютеров тут же переехала в тихий фешенебельный район, где не было никаких многоквартирных домов и железных дорог, но вдоль улиц выстроились утопавшие в зелени и уюте коттеджи.

Жизнь наладилась и приобрела цикличный вид в своей размеренности и бесприключенчестве. В доме Лютеров постоянно билась посуда, поэтому они жили вполне себе счастливо. Вопросы стали появляться лишь тогда, когда эта посуда стала биться без участия домочадцев. Пройдя все полагающиеся стадии – скептицизма, сомнения, страха, паники – семья решила обратиться к опытному теологу. Теолог, в итоге, оказался неопытным и убежал после первой же полетевшей, как ему показалось, в него чашки. Делать нечего, стали пробовать все возможные методы, дабы утихомирить таинственную напасть, коей и имени-то не было.

И вот однажды, роясь в архиве местной жилконторы, Лютер наткнулся на свидетельство, что дом их стоит на месте старого иудейского кладбища. Причём, недобросовестный застройщик знал об этом, но из чувства бессмысленного злодейства, глазом не моргнув, построил на этом месте дом. А потом, не моргнув вторым глазом, в результате грязной аферы обманул заказчика, в результате чего тот лишился денег и дома. Заказчик оставил всякую надежду в Старом Свете, устроился кочегаром на пароход, оправлявшийся в Америку, где начал новую жизнь и стал миллиардером.

Дом же, спустя много лет, «поплыл» и заметно накренился, так как стоял не на твёрдой земле, а на почве, прежде многократно вспаханной могильщиками. После этого, повинуясь законам божественной физики, все, что было на полках не прибито, стало время от времени падать.

А «Домом с привидениями» соседи назвали особняк Лютеров после того, как на Хэллоуин хозяева, все до одного, вырядились в костюмы привидений и напугали соседских ребятишек и полицейских, патрулировавших район.

Как Лютер открыл одну интереснейшую взаимосвязь

Однажды Лютеру понадобилась какая-то справка. Делать нечего, вздохнул Лютер тяжко, собрался и пошёл в Бюрократический квартал. А это был такой квартал – в тёмный лес с разбойниками люди охотнее отправлялись, чем туда.

Идёт Лютер по бесконечным мрачным коридорам, тихо кругом, только слышно, как перья за дверьми скрипят, да бумага шелестит. Час ходит, два, совсем заблудился, в какую дверь ни заглянет, только попытается спросить, тут же в ответ получает торопливо-деловитое: «Ничего не решаю. Всё наверх». Пробежит по коридору редкий чиновник, Лютер пытается его остановить, а он мягко-настойчиво выворачивается, бормоча стандартное заклинание: «Ничего не решаю, всё наверх», и исчезает за какой-нибудь дверью. Смотрит Лютер, и словно бы и не было никого несколько секунд назад, только лёгкий запах серы в воздухе витает. В совершеннейшем отчаянии Лютер заглядывает в очередной кабинет, видит: за столом, уткнувшись в бумагу, сидит человек, пишет что-то. Оба готовятся вступить в отрепетированный уже до мельчайшей запятой диалог, как вдруг происходит сбой в программе (Здесь мы наблюдаем анахронизм: в Средневековье в программах никогда не было сбоя – прим. ред.). Они узнают друг друга: когда-то вместе учились в школе, потом Лютер пошёл в монахи, а его приятель – в разбойники. Радость, объятья, стандартные вопросы: «Как дела?», «Что ты думаешь о новых инициативах папы ватиканского?», «Скоро ли уже Конец Света, и какие знамения его предвещают?» и тому подобное. Старинный приятель сообщил, что теперь его зовут Бюрократий, и было видно, что он весьма гордится своей находчивостью.

Наконец, Лютер спросил, почему Бюрократий решил сменить профессию и из разбойника сделаться чиновником. На что Бюрократий отвечает, что меж профессиями разбойника и чиновника разница не столь уж велика, зато вторым быть безопаснее.

– Представь, – с жаром объяснял он, – другие горбатятся, чтобы заработать свои жалкие монеты, а эти двое вмиг присваивают себе часть богатства этих несчастных: разбойнику люди отдают деньги на большой дороге, чтобы он позволил им пройти, проехать, жить дальше, а чиновнику они дают деньги в тиши кабинета, чтобы он позволил им открыть лавку, купить землю или выехать заграницу. Только разбойнику приходится отнимать чужое силой, да ещё и жизнью при этом рисковать, а чиновнику люди сами несут своё добро, лишь бы тот разрешение дал какое следует – мы ведь тут круглыми днями только тем и занимаемся, что разрешения выдаём. В общем, поразмыслил я, поднакопил монет и устроился чиновником.

Долго ли они так общались, но наступило священное время Второго Обеда…

Собираясь уже спешно покинуть кабинет, Лютер вдруг вспомнил, зачем пришёл в Бюрократический квартал. И спрашивает он своего старого приятеля, может ли тот помочь выправить необходимую справку, на что Бюрократий Лютеру так мягко, по-дружески говорит:

– Пойми, я ничего не решаю, тебе бы наверх надобно.

Лютер и собор

Однажды, на рассвете в келью Лютера вошёл учтивый нунций и пригласил его «в Лейпциг на суд… в смысле, на религиозный диспут». Папский посланник сказал, что тамошнее благородное собрание священнослужителей охотно послушало бы доклад Лютера о его необычных взглядах на религию.

Лютер принял приглашение и стал деятельно готовиться к предстоящему мероприятию: он записал тезисы, придумал возражения на вероятные контраргументы, взял плащ, служивший ему также и одеялом на ночлегах, и отправился в Лейпциг.

По дороге ему встретился курфюрст Саксонский, давнишний его приятель. Узнав, куда Лютер путь держит, курфюрст сказал:

– Не ходи ты на этот диспут, не надо. Что ты, соборов не видел, что ли? Да и вообще… Вон, Гус сходил уже как-то на собор.

Будучи студентом, Лютер что-то слышал про Яна Гуса – в учебнике нелестно, кажется, о нём отзывались. Что-то, типа, в Чехии был профессор один, подававший надежды, да только не удержался в благочестии, оторвался от коллектива, связался с дурной компанией и покатился по наклонной в бездну грехов и пороков. И скатился, в конце концов, в огонь Геенны, сгорел заживо.

Лютер поразмыслил и не пошёл на собор.

Впоследствии оказалось, что правильно сделал, что не пошёл. Оппоненты приготовили ему мириады каверзных вопросов, намного больше, чем он имел ответов. А на заднем дворе дров побольше собрали.

Лютер и Георгиев узел

В одно особо жаркое лето – когда папский режим слишком свирепствовал – Лютер удалился в замок Вартбург, к своему приятелю и благодетелю, курфюрсту Саксонскому. Там он много работал, а в свободное от вдохновения время совершал дальние прогулки по окрестностям.

И вот однажды, когда, казалось бы, всё на расстоянии дневного перехода от замка было уже изучено, набрёл Лютер на незнакомую тропинку, приведшую его в неизвестную местность. Прямо посреди местности раскинулся небольшой город. Город назывался Гордиенштадт и имел всё, что полагалось добропорядочному немецкому средневековому городу: ратушу, собор, памятник местной выдающейся личности, столовую, пункт приёма стеклотары, краеведческий музей.

В краеведческом музее внимание Лютера привлёк один экспонат – если бы на дворе стояла совсем другая эпоха, Лютер подумал бы, что это весьма концептуальная постмодернистская инсталляция. Но на дворе стояла эпоха, в которую жил Лютер, поэтому он ничего не подумал, а призвал на помощь гида. Гид, имевший внешность таинственную, словно волшебник из старинных, раннесредневековых романов, сказал следующее:

– О, Мартин, это вещь не простая, это Георгиев узел: сам святой Георгий его завязал, предрекши, что тот, кому удастся распутать узел сей, станет властвовать над всей Северной Германией и Скандинавией.

Лютера не удивило то, что гид знает его имя – ему почему-то показалось, что гиды такого колдунского вида непременно должны знать имена своих собеседников.

Призадумался тут Лютер: с одной стороны, как же узел сей хитроумный распутать, а с другой – вроде как экспонат это музейный, руками трогать не разрешается, вон, и табличка соответствующая висит.

Лютер подумал: «А как бы поступил в такой ситуации мой учитель?». И тут же пред мысленным взором Мартина предстал старенький педагог, обучавший его, ещё подростка, риторике и боевым искусствам. Предстал и говорит: «Глупая и суетливая обезьяна скачет по веткам быстро, но недалеко. А мудрая черепаха ползёт медленно, но далеко. Понял?». «Ага», машинально подумал в ответ растерявшийся Лютер, чтобы хоть чем-то заполнить пустоту непонимания, вызванную несомненно мудрой, но слишком уж туманной сентенцией учителя. «То-то и оно» – ответил ментор и исчез. Лютер в отчаянии уже было собирался подумать, как бы поступил в этой ситуации его университетский научный руководитель, но тут неожиданно пред лютеровым мысленным взором вновь предстал старенький учитель и возгласил: «Постой! Я всё перепутал – ведь я стар. Предыдущая фраза была предназначена другому моему ученику, забудь её. А тебе вот: подобно тому, как в бою ты вооружён доспехом и мечом, так и в диспутах и разгадывании загадок ты вооружён знанием. Как воин оттачивает свой меч перед боем, так и ты оттачивал свой ум усердным учением. И ныне настало время для наиважнейшего твоего испытания, соберись!».

Лютер напрягся и… О, святое распятие! Он вспомнил схожий пример из языческой истории, о котором он читал в «Деяниях язычников» св. Иеронима Лапландского. Когда-то давным-давно, в далёкой азиатской земле некоему Александру из Македонии также предложили распутать хитрозакрученный узел. Бог всемогущий сжалился над язычником и послал ангела с решением головоломки – с предложением разрубить узел. Но Александр в своём тщеславном невежестве отверг помощь, ибо не веровал в Бога истинного, а посему, промучившись изрядное число дней, вернулся ни с чем восвояси.

Но Лютер-то как раз в Бога истинного очень даже веровал, и не стал отказываться от предлагаемого ангелом решения. Схвативши стоявший рядом другой экспонат – меч преподобного Артура – он со всего размаху разрубил узел…

– Что ты наделал?! – кричал вслед улепётывавшему Лютеру гид. – Ты испортил музейный инвентарь! Ты будешь гореть в аду!

Но не знал того Лютер, что гид сей был тайным католиком и очень не хотел, чтобы протестантизм распространился по всей Северной Германии и Скандинавии.

Когда Лютер вернулся в Вартбург и рассказал курфюрсту Саксонскому о Гордиенштадте, тот был весьма удивлён и ответил, что не знает такого города в своём курфюршестве.

***

Следующая сказка представляет интерес, потому что она пришла из Ватиканья, и показывает, что и там было немало сочувствовавших Лютеру и его нелёгкой борьбе за счастье людей во всём мире.

Как один Лютер двух пап перехитрил

Задумал Папа Юлий II построить себе новый дом, потому как старый совсем вышел из моды. И построил. Правда, из-за этого не хватило денег на амбициозный проект по возведению величайшего в мире собора, посвящённого святому Петру. Поскольку повышать налоги, а потом подавлять восстания недовольных Папе уже порядком наскучило, он стал выдумывать что-нибудь новое да эдакое.

И выдумал Папа Юлий II индульгенцию. Ватиканцам должно было понравиться это изобретение Папы, повышавшее уровень комфорта и политкорректности в общении с Церковью: во-первых, не надо было тащиться в собор и вымаливать там у Бога прощение, а во-вторых – отпадала необходимость рассказывать в церкви про свои прегрешения незнакомым людям. При покупке индульгенции все грехи аннулировались, и можно было грешить по-новому – пока тяжесть вновь накопившихся грехов не заставит подумать о покупке следующей индульгенции. При самых оптимистичных взглядах на греховность человека, всё равно выходило, что деньги на собор св. Петра должны были собраться довольно скоро.

Был в то время в германских землях хитрый мужичок, Лютером прозывавшийся. Прознал он, для чего индульгенции сии выдуманы, не по нраву пришлась ему эта затея: собирать в его родной Германии деньги на амбициозный проект, который будет осуществлён в далёкой Италии – вряд ли много немцев увидят его. И вот что Лютер придумал: в октябре 1517 года он прибил к дверям собора в Виттенберге свои 95 тезисов, в коих раскритиковал индульгенцию. Расчёт был верным: не шибко грамотный, но весьма обстоятельный немецкий бюргер, не вникая в смысл написанного, должен был проникнуться масштабностью и основательностью проделанной работы. Ожидания оправдались – с каждым днём количество сторонников Лютера возрастало, и скоро уже большая часть Германии была увлечена идеями виттенбергского профессора.

Когда из германских земель резко сократился поток денег от индульгенций, папский престол весьма озаботился сложившимся положением. Но к тому времени изобретатель злосчастной индульгенции Папа Юлий II своевременно умер, предоставив решать проблему своему преемнику – Льву X. Тот недаром прозывался Львом – был нрава сурового и решительного. Намереваясь пресечь опасные брожения в Германии, новый Папа прорычал: «Призвать немедля пред очи мои этого еретика Лютера! Ужо я его на огоньке-то подкопчу!». Следует заметить, что практика копчения на медленном огне папским престолом своих оппонентов – от какой-нибудь сельской ведьмы до профессора Пражского университета Яна Гуса – была к тому времени освящена многовековой традицией.

Но Лютер почему-то отказался ехать в Ватикан, а от посланных за ним судебных приставов ловко скрывался, пользуясь крайней раздробленностью Германии. В то время как иноземные приставы застревали на каждой из миллиона границ, выправляя себе визы, Лютер, пользуясь знанием местности и германского языка, быстро перемещался из одного курфюршества в другое.

Преследование Лютера по всей Германии сыграло злую шутку с Ватиканом: так бы Лютер сидел себе спокойно в Виттенберге и никуда бы свою ересь не распространял; но теперь, благодаря его вынужденному турне по немецким землям, новое учение сделалось весьма популярным в стране.

Несмотря на недостаточное финансирование, собор св. Петра продолжал возводиться, благодаря авторитету Микеланджело и усердию делла Порты, Виньолы и Бернини, и, наконец, к XVIII веку был достроен.

Лютер и народная любовь

Мартин Лютер преподавал в Виттенбергском государственном университете. Работал, ничем от других менторов не отличался, так же ходили студенты на его лекции, как и на другие, так же пропускали.

А когда Лютер совершил Реформацию, все тут же его зауважали – стали приглашать в престижные высшие заведения в Германии и за рубежом; на лекции Лютера, которые теперь назывались проповедями, народ со всей Германии повалил.

Кто-то из местных остроумцев дал Мартину Лютеру титул «Отец всех студентов». Что тут началось! Все наперегонки принялись титулы Лютеру давать, да копирайты на них ставить. Допридумывались до того, что некто предложил величать Лютера «Отцом всех детей». Но тут уж сам Лютер вмешался, не позволил: мол, что тогда мужья на своих жён подумают. Наконец, решили Лютера просто «Отцом всех» прозвать и поскорее перейти к следующей стадии возвеличивания.

И тут все наперебой принялись делиться воспоминаниями о своей давней дружбе с Лютером, о том, что с пелёнок его помнят и прочее. Но и здесь договорились до того, что о младенчестве вождя мирового протестантизма вспоминали люди моложе его. Тогда решили выбрать из мириад воспоминаний несколько десятков самых правдоподобных и канонизировать их – и успокоиться на этом.

И тогда придумали…

Но тут, наконец, Мартину Лютеру надоело всё это народное творчество, и он под страхом кары Божьей и под угрозой смертной казни запретил мифотворчествовать.

«Лишь диктаторам да тиранам пристало окружать себя плотным туманом пустого славословия. Вот пусть для них льстецы и стараются», – говорилось в декрете, запрещавшем любое творчество, устное или письменное, направленное на создание кумиров и ложных богов.

После обнародования этого декрета Статистическое бюро Священной Римской империи Германской нации опубликовало отчёт об увеличении иммиграции льстецов, пустомелей и словоблудов в страны с тираническими и диктаторскими режимами.

Тем временем противники Лютера не сидели сложа руки. На плановом съезде тиранов и диктаторов, проходившем в Зимбабве, молодой Пиночет выступил с блестящим докладом, в котором доказывал, что славословия и мифотворчество развивают в народе фантазию и сообразительность. А эти качества весьма полезны в достижении основной цели любого тирана и диктатора – мирового господства.

Лютер ускромняет церкви

Сидит однажды Лютер у себя в кабинете, декрет очередной пишет. Тут секретарша ему докладывает, что какой-то матрос к нему пришёл, аудиенции просит.

Лютер очень уважал матросов – они одни из первых поддержали Великую Октябрьскую Протестантскую Реформацию. И, кстати, первым, кто прочитал 95 тезисов, прибитых Лютером к дверям Виттенбергского собора в октябре 1517 года, был моряк с курляндского галеона. Моряки, по мнению Лютера, вообще были сторонниками прогрессивных идей: ведь это они раздвинули границы известного мира, открыв Америку и морской путь в сказочную Индию, за которой виднелись уже берега таинственного Китая, они были в авангарде всех революций, конкист и крестовых походов.

Но что же матрос, ожидавший аудиенции у Лютера? А он оказался эмиссаром, направлявшимся в провинцию претворять в жизнь постановления I Собора протестантских депутатов, а именно: секуляризация (экспроприация) церковных земель и уменьшение поголовья католических священников.

Видно было, что этот бравый матрос, прибывший с Балтики, из Любека, был малым смышлёным, но в сухопутных делах смыслил немного, поэтому ему требовались чёткие инструкции.

…Лютер ходил по комнате, чеканя каждое слово, а моряк, высунув язык, прилежно всё записывал на кусочек пергамента:

–… Шестое – поповские одеяния раздать нищим, седьмое – мощи отдать в анатомические театры. Итак, повторим ещё раз: первое – церковные земли раздать крестьянам, второе – монастырские мастерские отдать ремесленникам, третье – сами монастыри перепрофилировать в пансионаты и санатории, четвёртое – церковные украшения раздать женщинам, пятое – монастырские погреба предоставить ландскнехтам… Всё записал? Отлично!

Энергично и с реформационным задором принялись за работу лютеровы эмиссары во всех уголках Германии. Когда же после всех этих раздач в церквях остались лишь голые стены, Лютер произнёс свою знаменитую фразу:

– А и так хорошо! Вот это я называю реформационным аскетизмом.

И впредь, в противовес утопавшим в роскоши храмам старого режима, протестантские церкви украшались единственно скромностью – как и подобает невесте Христовой.

Лютер и печник

Когда Мартин Лютер стал знаменитым проповедником и победил в Германии почти всех своих врагов, он стал калёными доводами выжигать из германского общества пороки, укоренившиеся за долгое время господства католической церкви. Он жёг глаголом сердца людей и замораживал существительным их умы, всё ещё одурманенные опиумом католического мракобесия.

В свободное же от работы время Лютер любил ходить в народ, дабы посмотреть на местности на плоды своей неустанной деятельности. А чтобы не быть узнанным, он то женщиной, то моряком, то мастеровым каким переодевался.

Однажды замаскировался Лютер под весьма просвещённого человека эпохи Возрождения и пошёл в народ. Долго ли, коротко ли шёл, но набрёл он на хижину печника. Печник жил тем, что печи из кирпича складывал, да на рынок отвозил продавать. Тем и кормил свою огромную семью.

И вот, подступает к печнику Лютер, за жизнь говорить с ним принимается, всё чин по чину: как, мол, живёшь, с кем дышишь? И всё такое прочее. А как узнал, что печник товар свой на рынок продавать отвозит, не удержался и возопил:

– Ну и дурак же ты идиотский, трудовой человек! Отчего же ты насилуешь естество своё, да быков своих надрываешь?! Почто же ты, пещерный человек, по домам налегке не ходишь, мастерство своё люду не предлагаешь, заказы на дому не исполняешь?

Обиделся мужик речам незнакомца (не знал, темнота, что сам Мартин Лютер перед ним вот так запросто стоит!) и молвит в ответ:

– Да сам-то ты хто таков? Ишь, вона, выискался умный, из города, небось, приехамши! Сам маленький, плюгавенький, а мужика-от горазд учить, будто Геркулес какой! А поди-ка ты, мил человек… (в разные стороны, куда-нибудь подальше от этого места – так приблизительно можно перевести последующие слова), пока мне что-нибудь под руку не подвернулось!

Лютер, понятное дело, на речи мужичьи обиделся, но вида не подал. Решил он печнику ещё один шанс дать:

– Ну ты не кипятись так, рабочий класс, охолонись.

И потом с этаким хитрым прищуром спрашивает:

– А что ты думаешь о победе мирового протестантизма?

– Ух ты, чёрт плешивый, привязался ведь! Да клал я печь на твой мировой протеизм! Поди прочь, терпенье моё заканчивается!

Тогда Лютер парик да очки эффектно так снимает и просто, по-будничному, говорит:

– Эх, старче! А ведь Лютер я.

А из-за спины его охрана появляется.

– Лютер! – Так и сел старик. На десять лет. Без права переписки.

Как Лютера в Виттенбергскую библиотеку не пустили

Однажды Лютер, как обычно, пришёл в городскую библиотеку Виттенберга, чтобы продолжить изыскания в трудах древнеримских авторов критики католичества и пап ватиканских. Но у самого входа путь ему преградил часовой (Лютер и позабыл, что после победы протестантизма в отдельно взятом городе, в виду угрозы со стороны реакционных сил, он сам распорядился в ключевых местах города расставить бдительных часовых).

– Ваш читательский билет! – потребовал часовой и выставил вперёд пику, на которую следовало наколоть оный документ.

– Да нет у меня никакого читательского билета! – возмутился вождь мирового протестантизма. – Потому что, во-первых, я не знаю, что это такое, а во-вторых, потому что я сам Мартин Лютер!

– Борода-то у тебя, конечно же, знатная, лютеранская, – рассудительно молвил часовой. – Да только знаешь ли, гражданин, сколько шляется таких знатнобородых проходимцев? Время-то нонче неспокойное, каждый на всякое горазд.

Сколько шляется проходимцев, обзаведшихся такой же бородой, как у него, Лютер не знал, а то, что время «нонче» неспокойное, Мартин прекрасно понимал, ибо сам к тому некоторые усилия приложил. Но, всё ж, вышеприведённые размышления – авторские, а Лютер тем временем успел осерчать и даже принялся кричать громким голосом:

– Да что ж ты, сардель пиковая, себе позволяешь! Да как ты, родственник дьявола, мне перечить осмеливаешься! Да сто чертей и двести ватиканских кардиналов тебя задери! – и прочее в той же тональности.

Пред часовым стояла дилемма: выслушать всю речь незнакомого ему бородатого мужчины до конца или прервать вдохновение незнакомца в самой грубой форме. Страж почему-то выбрал второй вариант: ловким движением он прижал разошедшегося оратора пикой к стене и угрожающе произнёс:

– Ты, эт, дядя, тут не шуми, а то я не посмотрю…

Чего он не посмотрит, часовой пока не придумал, потому сменил тему:

– А то ведь я таких всяких… тилигентов порубал за свою жисть очень даже предостаточно!

Оценив уровень решимости пикинера, Лютер решил сменить тактику:

– Ну ладно тебе, служивый, не кипятись ты уж очень. Вижу, что службу ты свою знаешь. Да я вообще думал, что это баня… А сам я читать вовсе не умею. И, освободившись из ослабших объятий пики, бросился бежать, подумав на прощанье: «Читать, может, я и не умею (что, допустим, неправда), но писать очень даже могу».

На следующий день Лютер написал декрет, согласно которому все часовые были собраны в маршевые батальоны и отправлены на самый дальний театр самых тяжёлых боевых действий. Благо, театров этих хватало и даже кое-где стали появляться оперы.

Лютер и ходоки

Когда завоевания Великой Октябрьской Реформации прочно стояли на фундаменте доверия и поддержки широких протестантских масс, а триумфальное шествие протестантизма по Германии было уже практически завершено (лишь на юге баварцы да швабы продолжали бессмысленное сопротивление), неожиданно разразилась Крестьянская война. Чего добивались крестьяне – никто так и не понял, ибо не пытался: кому интересно, что там хочет или чего не желает низшее сословие подлых людишек. Однако же всё больше замков пылало в огне, всё больше благородных рыцарей болталось на деревьях, и поневоле приходилось воспринимать сие недоразумение всерьёз: скликать со всех концов земли германской доблестных рыцарей и, используя дыбу и отравляющие вещества, жестоко подавлять крестьянский бунт.

Лютер, тем временем, много работал в своём кабинете, прессу не читал и только по рассказам служанок, приходивших с рынка, имел поверхностное представление относительно происходящего, казавшегося таким далёким, словно из другого мира.

Но настал день, когда и в дом Лютера пришла крестьянская депутация. Перед дверью толпилось с пару десятков крестьян в окровавленных одеждах, с топорами и вилами – всё как полагается. Когда Лютеру доложили о приходе нежданных визитёров, он опечалился их появлению и с грустью подумал о том, что теперь его хрестоматийный труд «Государство и Реформация» так и останется недописанным.

Но вместо того чтобы с порога начать кричать дурными голосами, грабить, жечь и вешать, крестьяне осведомились, могут ли они видеть Лютера. Им было предложено разуться, оставить свои сельскохозяйственные инструменты в прихожей, после чего их проводили в кабинет хозяина.

Лютер напоил гостей чаем, а после этого вежливо осведомился, кто они такие и зачем пришли. Самый главный – борода его была спутана пуще прочих – важно ответствовал:

– Ходоки мы, пришли издалёка. Хотим, чтобы ты рассудил всё по справедливости: почему нас все притесняют, а не мы всех, и как эдак сделать, чтобы стало наоборот. Ведь если всех господ, да попов, да городских перерезать (как мы это сейчас делаем), то и притеснять станет некого.

– А почему ко мне пожаловали? – спросил Лютер и не стал добавлять, что принадлежат они, вроде как, к враждебным классам.

Но крестьянская смекалка оказалась не легендой, распространяемой зловредными прото-иезуитами (самих иезуитов дьявол изобрёл чуть позже), и крестьяне догадались о второй части лютерова вопроса.

– Ну, об этом, барин, ты не беспокойся: ведь мы с тобой занимаемся одним делом – вспахиваем. Мы – землю, а ты… Это… Как енто его…

– Тучные нивы науки, – вовремя вспомнил Лютер случайно когда-то виденный им учебник для старших классов крестьянской школы. И совсем глубоко втайне (чтобы на этот раз крестьянская смекалка оказалась бессильной) он порадовался, что хоть кабинетные учёные, написавшие учебник, не знают, что тучные нивы вспахивать нельзя, но крестьяне не знают, что такое эти самые тучные нивы.

– Вот! Точно! – радостно завращал зерцалами и широко заулыбался предводитель, а за ним и все остальные.

Тогда Лютер принялся ходить по комнате (он всегда так делал, когда слегка волновался) и мягко укорять ходоков, увещевать их вообще никого не резать, и крепко-накрепко запомнить: родителей да правителей не выбирают. Те же, кто бунтует против издревле заведенных обычаев – восстают против самого Господа.

Крепко задумались крестьяне и смущённые покинули дом Лютера. На прощание обещали исправиться и сдержали своё обещание: стали проигрывать сражения и, в конце концов, вовсе усмирились. С тех пор оставшиеся в живых крестьяне твёрдо помнили заветы Лютера и более не бунтовали.

Лютер же после ухода гостей сел за письменный стол и принялся писать свою знаменитую статью «Против кровопийц и мятежников-крестьян». В ней говорилось о том, что крестьянство является классом консервативным, и через это может стать опорой для всех контрреформаторских сил, для тех, кто заинтересован в удушении молодого протестантского государства. А посему архиважной задачей является объединение под знаменем протестантизма всех прогрессивных сил для того, чтобы дать отпор мятежникам. Статья завершалась пламенным призывом «повесить, непременно повесить как можно больше крестьян, да попов папских – зловредных подстрекателей».

«Да, непростые то были времена, но уже занималась заря нового мира, и не за горами было светлое будущее», – добавляла сестра Лютера, любившая рассказывать спустя много лет это семейное предание.

Лютер и рыцарские поединки

Мартину Лютеру очень нравились рыцарские поединки. Но отличаясь от консервативных монархов и косных феодалов прогрессивностью взглядов и пытливостью ума, вождь мирового протестантизма прославился введением в поединки множества новшеств. Раньше как было: съедутся рыцари на турнир и начинают дубасить друг друга с вариациями, которые ко временам Лютера порядком уже наскучили публике, успевшей за столь долгое время выучить все эти незамысловатые сценарии наизусть.

Лютер стал вводить свои нововведения постепенно, как и подобает любому мудрому вождю, стремящемуся остаться в веках. Сначала он заставил благородных рыцарей сражаться с толпой простолюдинов. Но Лютер понимал, что нужны революционные идеи, которые позволят разорвать оковы традиционных схем.

И тогда на песок турнирной арены, обильно политый рыцарской, а впоследствии и простолюдинной кровью, вышли хитроумные механизмы. В первом такого рода поединке отважный рыцарь сражался с шагающим механическим пианино. Следующие схватки, которые становились одна интереснее другой, происходили с участием более совершенных машин. Рыцари бились с роботами, страдающими отклонениями в микросхемах, и от этого свирепыми более обычного, схватывались насмерть с роботами, порождавшими из нутра своего других роботов. Естественным развитием темы был бой рыцаря в паре с самосвалом против рыцаря, поддержанного асфальтоукладчиком.

Апофеозом обновлённых рыцарских турниров был поединок турбулентного потока, получившего «двойку» по арифметике, с теоремой Пифагора, выигравшей гонки на велосипедах.

Один раз Лютер милостиво изволил лично принять участие в одном из поединков, сражаясь с ехидной – экзотическим зверем, привезённым из южных морей. До сих пор благодарные потомки помнят тот эпохальный поединок, когда человек наконец-то победил маленького зверька. И это был великий человек.

Лютер в Испании

Все знают, что Мартин Лютер был в Испании ещё во времена своей студенческой молодости. Но мало кто знает, что Лютер посетил Испанию уже после изобретения им протестантизма. Инкогнито, конечно же. И не ради праздного любопытства он ездил в этот оплот католицизма, но хотел вождь всех протестантов разузнать, готовы ли испанские трудящиеся свергнуть вековое иго католической церкви, способны ли воспринять прогрессивное учение протестантизма.

Выучив галисийское наречие испанского языка и переодевшись в португальского матроса, он нанялся на шведский корабль, плывший в Севилью с грузом жёлтых полосок, нашитых крест-накрест на синие ткани. Прибыв на место, он направился в ближайшее средоточие местного пролетариата – в портовый трактир, дабы разузнать настроения испанского рабочего класса.

Несколько часов спустя, после смешивания мадеры с хересом, шлифования портвейном, после драки с моряками с генуэзской боевой галеры, после знакомства с андалузской красоткой – работницей красного фонаря и ложа, он установил, что, в принципе, когда-нибудь, в необозримом будущем, возможно, вследствие великих потрясений, ныне несознательные испанские трудящиеся массы с радостью примут прогрессивное учение протестантизма, свергнут власть короля и католической церкви и построят у себя протестантское государство. Но сейчас им, в принципе, и так хорошо: жизнь стабильна, вино дёшево, а над всей Испанией безоблачное небо.

Кстати, относительно безоблачного неба над Испанией был у Лютера один вопрос, на который сам он не мог ответить. Над всей Испанией, и впрямь, постоянно светило солнце, лишь изредка закрываемое случайной тучкой, но местные метеосводки упорно твердили, что страна пребывает в перманентной власти циклона, нещадно поливающего всю территорию королевства дождём, а кое-где и побивающего её градом.

В один из этих прекрасных солнечных дней посчастливилось Лютеру познакомиться в Гибралтаре с одним учёным голландцем, прибывшем в метрополию для получения правильных учебников по истории для Лейденского университета. Этот голландец и объяснил Лютеру сей когнитивный диссонанс, учинившийся меж реальностью и метеосводками. Дело в том, что однажды испанский Гидрометцентр сообщил, что над всей Испанией безоблачное небо, и тут же прилетел с Канарских островов один не в меру ретивый генерал, устроил мясорубку, изобрёл «Фалангу» и пятую колонну, назвался каудильо и правил долго и счастливо, и умер в один день. В общем, своеобразный был персонаж местной истории.

С тех пор, опасаясь очередных пассионариев с Канарских островов, король испанский строго-настрого запретил метеорологам широковещать народу о ясных погодах и безоблачных небесах и вообще повелел забыть о солнце в своих метеосводках. Пассионарии – они, конечно, пассионарны, рассудил мудрый король, но летать с Канарских островов в ненастную погоду не любят, как и ординарные подданные.

После этого указа путчи в Испанском королевстве более не случались, и уже даже старожилы не могли их припомнить (хотя, что в этом удивительного: старожилы никогда ничего не могут припомнить, и, кажется, сугубо для этой функции они и были созданы Господом).

Лютер же из всего этого сделал вывод, что средства массовой информации представляют собой невиданную и ещё никем вполне не осознанную силу, и решил взять её на вооружение.

Лютер и справедливость

Лютер очень любил справедливость. Справедливость могла бы быть его богом, если бы оным не являлся для Лютера Иисус Христос. Ради справедливости Лютер готов был пойти на любую несправедливость.

Так, например, ещё будучи школяром, Лютер услышал, что некий старшеклассник жестоко оскорбил некоего младшеклассника, оказавшегося ещё и чернокожим. Вскипев праведным гневом, Лютер оклеветал того старшеклассника перед самым искусным в Священной Римской империи дуэлянтом, после чего того старшеклассника – обидчика малышей – полиция нашла в парке с тринадцатью колотыми ранами и семью пулевыми. Не утоливши чувства справедливости, Лютер обвинил перед инквизицией родителей почившего старшеклассника в занятиях генетикой, после чего они были приговорены к ста девятнадцати годам каторги в урановых рудниках, без права переписки. Остальных родственников и знакомых того злополучного старшеклассника по разным уголовным мелочам, стараниями Лютера, ввергли в узилище на сроки разной длительности. Менторов, имевших несчастье учить того старшеклассника, заставили каяться прилюдно в том, что потакали этому врагу германского народа, а потом отправили в пешее паломничество в Иерусалим, для отмаливания столь тяжкого греха пред гробом Господним.

Позже, говорят, появился некий свидетель, утверждавший, что никакой несправедливости тот старшеклассник не чинил, а напротив, младшеклассник облыжно оклеветал старшеклассника в надругательстве над своим чернокожием, дабы получить вследствие этого через суд сатисфакцию в виде мешка золотых дукатов. Этот свидетель никак не вписывался в столь триумфально разворачивавшееся шествие справедливости, и в один, не уверен я, что прекрасный, день дом того свидетеля вдруг загорелся и обрушился прямо на голову хозяина.

Когда Лютер стал вождём германского народа, ему доложили, что в одной кабацко-вольной беседе тот давнишний обиженный чернокожий школяр сильно печалился по поводу сией истории: мол, из-за Лютера не выгорело дело и не удалось получить сатисфакцию в виде мешка золотых дукатов, и теперь приходится влачить жалкое существование.

Опечалился Лютер, и не прошла ещё луна полного цикла, как выслали болтуна вместе с нелегальными иммигрантами на хлопковые плантации Нового Света. В пути на корабль напали берберские пираты, и он затонул со всеми пассажирами.

Последнего, кто вообще помнил о той истории, зарубили ледорубом в стране ацтеков.

Вот как почитал Лютер справедливость… Но вернёмся к прерванному повествованию.

Олицетворением антисправедливости (которую ни в коем случае не следует путать с несправедливостью) для Мартина Лютера был папа ватиканский. Самого папу Лютер готов был объявить сатаной, а обиталище его – стольный град Ватикан – преисподней, если бы для Мартина эти слова не обозначали иное. Поэтому приходилось ограничиваться менее громкими титулами в отношении своих противников: папа был приспешником сатаны, а Ватикан – прихожей преисподней.

Папа ватиканский, в ответ на эти обидные прозвища, анафематствовал Лютера, на что тот дал интервью одной влиятельной саксонской газете, где, помимо прочего, заявил, что вообще не знает, кто такой этот папа ватиканский, и усомнился в существовании Ватикана.

К сожалению для папы, последняя ватиканская газета – «Рупор престола святого Петра» – была продана за долги одному германо-протестантскому дорожно-сталелитейному магнату, и острых интервью папе давать было некому. И он безмолвствовал в медийном пространстве.

Зато вскоре после интервью Мартина Лютера с германских географических карт, атласов и глобусов исчез Ватикан и, на всякий случай, все его окрестности. Вслед за этим были секуляризированы все земли, принадлежавшие Ватикану, как владения несуществующей страны.

Папа ватиканский вскоре от горя запил, а потом и закурил. А спустя немного времени и вовсе женился и стал бродячим философом, отчего и развёлся.

Тем дело и кончилось: Мартин Лютер ликовал, папа ватиканский, путешествуя, философствовал, справедливость торжествовала.

Лютер и тарифы

Однажды Мартину Лютеру пришёл счёт за международные переговоры. Увидев, какую непомерную сумму он должен заплатить, Лютер сначала удивился, а потом вознегодовал. И впрямь, тут было от чего прийти в ярость: после переговоров с папой ватиканским, тот отлучил Лютера от церкви; а по окончании переговоров с королём английским, тот, оказавшись не в меру впечатлительным, вместо того чтобы оказаться под его, Лютера, влиянием, вдруг решил, что теперь всё можно и организовал свою собственную церковь, которую, по недостатку воображения, назвал англиканской; результаты переговоров с японским сёгуном были и вовсе обескураживающими – непонятливый (или слишком хитрый) вождь японского народа, вместо обещания ввести у себя протестантизм, почему-то попросил Курильские острова, на что Лютер ответил, что на данный момент все Курильские острова кончились, но пообещал, что их обязательно завезут в следующем тысячелетии.

С тарифами надо было что-то делать и поскорей. И как учит нас житейский опыт, сформированный фильмами, изобильно поставляемыми из Вест-Индий, чтобы решить проблему, следует уничтожить источник, её породивший. Источником же возникшей перед Лютером проблемы являлся испанский город Тарифа – именно оттуда и произошло ненавистное слово и явление, и именно этот город следовало уничтожить, чтобы избавиться от всеразоряющего бедствия.

Уж что-что, а уничтожение во времена Лютера не являлось чем-то экстраординарным, напротив, многие прибегали к этому, ныне крайнему, средству, как к панацее от всех бед. Как говорили в те мрачные времена – нет человека/города/страны/грамматического правила/природного явления – нет проблем.

И вправду, спустя короткое время мы уже видим город Тарифу совершенно разрушенным и пребывающем в запустении. Что ж, тарифы и впрямь на какое-то время исчезли (равно как и телефонная связь, электроэнергия, газ, горячая вода и прочие буржуазно-католические излишества). А поскольку Тарифа ещё являлась и самой южной точкой Европы, Европа на какое-то время лишилась и своей самой южной точки, и живёт без неё поныне.

Лютер и туземцы

Однажды Лютер с семьёй отправился на отдых в Габон. Надо сказать, что в те благословенные средневековые времена ещё не завелись в общественном организме такие богонеугодные создания, как хваткие дельцы с их перспективными туристическими направлениями и развитой туристической инфраструктурой, и люди, желавшие отдохнуть вдали от родины, выбирали для этого страны со смешными названиями. Да, пожалуй, основным критерием выбора было смешное название страны, а не вся эта нынешняя дребедень, выдуманная ушлыми людьми для людей ленивых. И средневековые туристы ездили в Зимбабве, Лихтенштейн, Вануату, Мьянму, Сычуань… А Лютер с семьёй отправился в Габон.

И вот что приключилось с Лютером в этой стране (такой уж Мартин Лютер был великий человек, что без приключений не мог даже с другом в таверну сходить). Однажды приходит к хижине Лютера делегация туземцев. Тут нет ничего удивительного: имя вождя мирового протестантизма было известно во всех уголках земли. Вошли ходоки, стало быть, в хижину, расселись на стульях, а кто и на полу. Посидели, покряхтели для порядку, а кто постарше, те «вот ведь» и «стало быть» изрекли для пущей важности. Совсем отважные спросили о здоровье близких, поговорили о погоде. Наконец, выступает вперёд самый старший и такую речь говорит:

– Вот, ты как есть человек важный и сурьёзный, знамо, что прославленный. А токмо за всё время, что в наших краях отдохновение имеешь с супружницей своей и детьми малыми, на народ наш туземный никак не повлиял. Это ж, дык, как-то вот так, – подытожил туземный оратор.

– Так ведь, вот так оно, стало быть, – важно ответствовал Лютер.

Он всегда так важнотуманно отвечал, когда не знал, чего от него хотят.

– Что ж, довод твой справедлив, – продолжал старец. – Но рассуди сам: испокон веков так повелось, что белые люди когда к нам приходят, то завсегда стараются что-нибудь у нас взять и взамен что-нибудь дать. Берут они обычно серебро да злато, да каменья самоцветные и бивень слоновий. Дают же, к примеру, Слово Божье да совет благочестивый.

– И вы считаете такой обмен справедливым?! – едва сдержал себя Лютер, чтобы не удивиться им прямо в лицо.

– Нет, не считаем, – простодушно ответил туземец. – Но таков уж порядок… Испокон веков, стало быть… Ещё пращуры наши… И всё такое.

– Но ведь если немного поворотить дело к собственному плезиру, то вреда через это никакого не случится.

– Может, и не случится, а может, и случится – кто его знает? – может быть даже чересчур резонно (как ему показалось) возразил предводитель туземцев, и тут же решил вежливо спохватиться. – Нет, ну всякое бывает. Иные смутьяны, знамо дело, кричат, выступают, требуют перемен, да только у нас с ними разговор короткий, не любим мы здесь таких: хватаем да тем же белым людям их продаём – пущай эти горячие головы за морем-окияном на плантациях охолонятся… А что? Небось с перемен этих окаянных один урон державе будет. А стабильность, она ведь не воробей какой – улетит и не поймаешь.

– Тогда я вовсе не понимаю, – вовсе не понял Лютер. – Зачем вы ко мне-то пришли? Я ж в собственной стране… Да что там! В Европе во всей такие перемены учинил, что, вон, даже в Габоне теперь меня знают.

– Так ты ж человек иноземный, оно другое дело…

Но Лютер уже вошёл в так хорошо всем известный диспутический раж и обрушился на старца, будто он был равноценным оппонентом.

– И как, интересно, сочетается ваша приверженность традициям с принятием всего того нового, что дают вам белые люди? Впервые вижу, чтобы традиции с таким шизофреническим усердием стремились уничтожить самих себя!

– Нет, ну мы, это, принимаем, как велят традиции, всё что белый человек даёт, – бормотал в смущении глава делегации. – Только мы ничего из того не выполняем, чтобы никаких перемен и чтобы всё по-старому.

И увидел Лютер, что люди эти тёмные не только цветом кожи. И уехал он из страны Габона в негодовании, хотя мог ещё жить в своём номере четыре дня.

Как Лютер папу ватиканского единым словом одолел и как через это исполнилось одно пророчество

Шёл однажды Лютер с войском на религиозный диспут во Фландрию – тамошний народ дикий, и есть вероятность, что диспут может перерасти в нечто большее, например, в длительную кровавую войну, и войско тогда окажется очень кстати.

А в то же время мимо проходил со своим войском папа ватиканский – турка бить. Правда, бить турка всё никак не получалось, скорее даже наоборот, но это вовсе не значило, что сие богоугодное дело следовало прекратить из-за такого пустяка.

И вот, встретились так нечаянно Лютер с папой ватиканским и понимают, что правила приличия обязывают их тут же, на этом месте, завязать сражение. Но войска каждому из них жалко – ведь не для этого его с таким трудом собирали. И начали предводители осторожно ругать друг друга, а сами судорожно думают, как же выйти из этой щекотливой ситуации.

Тут в пылу брани Лютер гневно восклицает:

– Креста на тебе нет, ватиканский поп!

Папа, почуяв что-то нехорошее, хвать за пазуху – и впрямь креста на нём нет. Огроменный крест, который обычно поверх одежд висит бесполезным реквизитом и на самом деле ни от чего не спасает, тот на месте, а маленький, нательный, куда-то подевался. Мы-то с вами знаем силу лютерова слова, а вот папа ватиканский не знал, оттого удивился и страшно испугался. Взмолился папа не своим голосом (своего он лишился от страха и удивления, оттого воспользовался голосом, услужливо предоставленным находившимся поблизости кардиналом):

– Не губи меня, Мартынушко, окончательно! Верни мне крестик мой нательный, а я откажусь от всех своих гнусных замыслов и дурных начинаний.

– Маловато будет! – говорит тут Лютер, втайне удивляясь своей дерзости и некогда угнетённой им в глубины характера склонности к торгу.

– Ну, тогда… Ну, тогда забирай в лоно церкви своей еретиче…, тьфу, протестантской, ещё и страны скандинавские и северогерманские – всё равно там моим проповедникам холодно, никто туда в командировку ехать не хочет.

И вспомнил тут Лютер давнишнюю историю с Георгиевым узлом и пророчеством, с ним связанным.

– Да ну! Галеон мне в гавань! – изумившись и забывшись, выругался он по-пиратски. – Вот как, значит, сбылось пророчество!

Понятное дело: при виде такой удивительной мудрости Божией не то что по-пиратски выругаешься, а ещё и спляшешь по-цыгански.

На том и порешили. Юристы все необходимые бумаги подготовили, Лютер с папой ватиканским их подписали в торжественной обстановке, а потом пир примирительный закатили. А после пира каждый пошёл по своим делам, по которым до встречи направлялся. Меня, к сожалению, на пиру не было, мёд-пиво пил я в другом месте и усами тогда ещё не обзавёлся. Тут и сказке Аминь!

Лютер и телевизор

Всем известно, что во времена Лютера телевизоров не было. Но куда же они делись? Причём, так капитально, что вновь появились только спустя несколько веков. Что ж, тут всё не так просто, как может показаться на первый взгляд.

В те далёкие времена мрачного Средневековья в телевизоре было всего три программы, да и те – ватиканские. «Ага! Ну, тогда всё понятно: коль скоро они ватиканские, то есть враждебные, то Лютер, придя к власти, и запретил телевидение – дело закрыто!» – воскликнет «проницательный» читатель.

Но в том-то и дело, что всё не так! Лютер мог спокойно заменить ватиканские, католические, программы на правильные, протестантские, но ведь он этого не сделал. Так в чём же тогда дело? А вот в чём.

Тогда была мода всё свободное время проводить у телевизора – сейчас трудно себе такое представить. Лютер был не чужд этой моды, хотя втайне корил себя за это и тысячу раз клялся выбросить бесовский механизм в окно. Но всё не решался: а вдруг, когда он будет выбрасывать телевизор, в это время под окном будет проходить женщина с ребёнком? И телевизор продолжал стоять на прежнем месте.

Среди прочего Лютера поражало, как отличаются люди из телевизора от обычных людей. На различных разговорных шоу, в беседах в студии или в выступлениях в Рейхстаге герои передач ярились, кричали и требовали, бешено вращали глазами или, напротив, важно надували щёки, а иные словно впадали в помешательство и, наверное, после передачи, когда выключали камеры, их уносили санитары на носилках в душеспасительные лечебницы.

Но когда после изобретения протестантизма Лютер стал знаменитым, у него появилась возможность общаться со многими людьми, которых доселе он видел только на экране телевизора. И в жизни, о чудо, они оказались ничем не примечательнее обычных людей. А многие персонажи, о которых, смотря телевизор, могло сложиться впечатление, что они какие-то нестерпимые дураки, лгуны и пустомели, в реальной жизни оказывались вполне себе симпатичными людьми.

Так недоумевал Лютер, пока знакомый кинооператор не объяснил ему, что всё дело во вредных излучениях от кино– и видеоаппаратов – во время своей работы, они вызывают у снимаемых временное помешательство и преждевременное облысение. «О, да. Всё это парики и маски», добавил оператор со значительным видом человека, пребывающего в теме.

Услышанное поразило Лютера, гуманизм пересилил порочное пристрастие, и он, после того как возвысился достаточно, чтобы совершать масштабные деяния, запретил телевидение совершенно. Бурные события последующих лет заставили постепенно забыть о телевидении, шахты по добыче кинескопов были заброшены, и лишь спустя четыре века на их залежи случайно наткнулся вест-индский учёный Зворыкус.

Лютер – гроза диспутов

Лютер смолоду страстно любил споры, старался не пропустить ни одного диспута, случавшегося в пределах его досягаемости. Став всемирно известным, он охотно пикировался с папскими посланниками и католическими прихвостнями, а один раз разгромил в полемике в пух и прах лучшего во всём Ватикане оратора. Победа эта дорогого стоила в те времена, когда толпа могла вспыхнуть от одной пламенной речи.

Вот как это случилось.

Слава Лютера как непревзойдённого проповедника уже разнеслась по всем германским землям и наконец достигла самого Ватикана. Послушал папа ватиканский пластинки с речами Мартина Лютера и крепко призадумался: ежели не остановить сейчас этого пылкого виттенбергского профессора, то велика опасность, что в скором времени все ватиканцы и прочие добропорядочные католики окажутся распропагандированными в пух и прах лютеровой ересью. И решил коварный папа одолеть Лютера в диспуте. Но не собственной персоной решил выступить, ибо лицемерно рассудил, что негоже самому ватиканскому первосвященнику препираться с каким-то провинциальным проповедником, а вознамерился найти такого искушённого в речах оратора, чтобы тот был способен с пятисот метров сбить тирадой спесь с любого умника, а Лютеру смог бы нанести такое сокрушительное поражение и вообще так выжечь глаголом всю Германию, чтобы в той стороне уже не скоро бы выросли новые еретики.

Впрочем, зачем же было искать такого оратора? Он всё это время находился по левую руку от папы в должности кардинал-диспутанта. Звали его Вербицендий и был он из славного и древнего рода диспутантов, испокон веков служившего словом всем ватиканским папам без разбора и сокрушившего бессчетное множество еретиков, начиная от Ария и Доната ещё во времена римских кесарей, заканчивая Яном Гусом и альбигойцами. Сам же кардинал, поговаривали люди знающие, разгромил бы в словесном поединке самого святого Петра, окажись вдруг один из них не католической веры.

Вербицендий был и так всегда готов к диспуту любой степени тяжести, но чтобы победа была ещё более сокрушительной, кардинал-диспутанта дополнительно тренировали в глубокой тайне самые изворотливые жулики и самые скользкие типы города Ватикана. Так утверждал саксонский посол, большой друг Лютера, а следовательно, человек кристальной честности.

Решив, что всё готово для решающей схватки, Лев X (так звали папу) опубликовал в «Ватиканском холме» —официальном издании престола святого Петра – вызов на диспут.

Поединок решили вести на нейтральной территории – в православной Московии, судьёй же выбрали также человека неангажированного – магометанского муллу из Туниса.

В назначенный день оппоненты сошлись в условленном месте, народу же было всякого вероисповедания тьма тьмущая. Желание противников одолеть супостата в диспуте было столь велико, что, едва завидев друг друга, они уже издали принялись браниться и бросать упрёки. Когда папский кардинал дошёл до воспоминаний о лютеровой маме, судья решил упорядочить спор и предложил отойти от воспоминаний о родственниках друг друга и перейти к критике противничьих и защите своих религиозных убеждений.

Лютер охотно согласился, ибо не знал о маме кардинала ровным счётом ничего, зато гневных вопросов к католической церкви у него накопилось изрядно…

95 раз обрушился Лютер на Вербицендия с гневными обличениями и 95 раз кардинал вынужден был бормотать что-то невразумительное.

Результат поединка был ясен даже глухим, которые могли догадаться по мимике и жестам окружающих, кто вышел из диспута победителем. Вопреки самонадеянным прогнозам папы ватиканского, приготовившего уже торжественную встречу своему «непобедимому» оратору, Вербицендий был разбит в пух и прах. Приговор был суровым: судья постановил, чтобы папский кардинал-диспутант отныне и до смерти своей не приближался к словам ближе трёх километров. Даже заправские отшельники, давшие обет молчания, были поражены жёсткостью арбитра.

Папа Ватиканский, конечно же, счёл приговор несправедливым – ведь на то, кажется, папы ватиканские и созданы, чтобы подвергать сомнениям и гонениям любую здравую мысль: от учения о шарообразности Земли до приговоров арбитров – и вынес свой собственный приговор, согласно которому были подвергнуты отсечению все окончания в словах Лютера.

Приговора папы Льва X никто особенно не заметил и, кажется, он даже не был напечатан ни в одной газете мира, за исключением ватиканских, конечно же.

А незадачливый кардинал вследствие сурового приговора вскорости впал в ничтожество, ибо кроме как говорить он ничего не умел, и рассеялся в пыли истории.

Как Лютер одолел в диспуте хитрого лиса Махьявеля

Сию историю обязательно следует упредить необходимым пояснением, чем являлся в те времена научный диспут. Это сейчас, в изнеженные времена мягкотелого Наполеона, диспуты напоминают бесполезную болтовню, во время которой оппоненты ни разу даже в нос друг другу не дадут, а по окончании оных пожимают друг другу руки и совместно распивают шампанское. Нет, в славные времена Лютера диспут был чем-то средним между спором двух базарных дам за торговое место и рыцарским турниром (кстати, первое на профессиональном языке городской стражи, следившей за порядком, называлось спором хозяйствующих субъектов, а второе – металлопрокатом (вы бы видели, как стремительно прокатываются рыцари в блестящих доспехах вдоль разделительного барьера и, сражённые могучим ударом, катятся в разные стороны, словно кочаны капусты!)).

Как всем известно, у Лютера было огромное количество врагов – неизбежное проклятье всех достойнейших людей. Особой неистовостью средь них отличался флорентиец Махьявель. Хотя итальянцы, коверкая и перевирая его имя, называют его Макиавелли. Это был тот самый Махьявель, который изобрёл самовар и обошёл на лыжах всю Землю вдоль экватора.

Может быть, Лютер и Махьявель никогда бы и не встретились, потому как оба были очень заняты на работе, а по выходным выезжали с семьёй за город. Но богу красноречия было угодно, чтобы эти два непревзойдённых оратора встретились.

Однажды, когда Лютер спешил утром на работу, трамвай, на котором он ехал, сломался. Пришлось Лютеру идти до работы пешком, но в пути он заблудился и попал во Флоренцию. Там-то он и встретился с Махьявелем.

– Ага! – возликовал Махьявель, словно уже победил в диспуте.

– Опа! – удивился неожиданной (даже для сказки – прим. авт.) встрече Лютер.

И начался диспут.

Зашли, как обычно, издалека, вспоминая родственников друг друга в контексте своих срамных частей тела. Затем перешли к основной части: поговорили о политике, о расхождениях во взглядах на религию, о том, что делать с новооткрытыми народами Америки. Несмотря на эпохальность встречи, о том, какие конкретно вопросы задавались и какие ответы на них были получены, известно совсем мало, почти что ничего. Оно и понятно: Махьявель и его соплеменники предпочитали не вспоминать об этом досадном поражении, а Лютер был слишком скромен, чтобы кичиться и чваниться, рассказывая о победе на каждом углу, или хотя бы на одном из них. Выручить нас и донести все подробности того диспута могли бы немецкие купцы, бывшие тогда во Флоренции, но они в тот день все убежали на рынок смотреть гигантскую каракатицу, выловленную в Тирренском море.

Лишь несколько фраз неизвестно каким образом дошло до наших времён. И вот они:

– Что вам, католикам, важнее: Бог или золотой телец? – вопросил Лютер.

– Что за глупый вопрос!.. – попытался возмутиться Махьявель, но Лютер не дал ему продолжить.

– Тогда почему католическая церковь утопает в золоте?! – гневно воскликнул вождь мирового протестантизма.

– Чтобы через блеск и богатство нашей Церкви донести до паствы величие Бога, – нагло ответствовал бессовестный Махьявель.

– Странно, но Иисусу всего этого почему-то не требовалось для прославления Господа.

Но изворотливый флорентиец уже обращался к окружающей толпе:

– Представьте, какой позор будет, если католические храмы станут выглядеть беднее, чем иудейские синагоги или магометанские мечети!

Толпа возмущённо-одобрительно загудела.

– Вот видишь? – обратился уже к Лютеру Махьявель. – Паства не поймёт бедность папства.

– Вы в своём тщеславном невежестве совсем забыли, что тот, кому мы поклоняемся, был нищим! Он был беднее любого нынешнего католического попа, поклоняющегося ему.

Лютер разил оппонента доводами наповал и толпа начала приходить в смущение.

– А тебе что важнее: твои принципы или твоя борода? – язвительно вопросил папский кардинал, не нашедши, что ответить на столь серьёзные обвинения.

– Конечно же, принципы, – невозмутимо отвечал Лютер. – На принципах своих я стою и не могу иначе, а на своей бороде я стоять не могу.

Если бы дело происходило где-нибудь к северу от Альп, вокруг бы одобрительно загудели, но здесь невежественная толпа хранила глупое молчание.

Потом, следуя диспутовой моде тех времён, оппоненты стали одаривать друг друга тычками и затрещинами, за ними последовали пинки и вообще драка, но здесь Лютер быстро одолел, хоть и наглого, как обезьяна, но тщедушного Махьявеля. Флорентиец взмолился о пощаде, а случайно проходивший тогда арбитр с сожалением (ведь он был земляком хитрого лиса Махьявеля) присудил победу в диспуте Мартину Лютеру.

Как Лютер злокозненный план папы ватиканского разрушил

Сидит однажды коварный папа Абунданций X в своём Латеранском дворце после сытного обеда, жирным пальцем в зубах ковыряется, да картины своих гениальных продажно-придворных живописцев разглядывает. Водит ленивым взором по живописи и вдруг начинает мрачнеть. Заметил это кардинал, отвечающий за папское настроение, и тут же отправляет легата за кардиналом по чрезвычайным настроениям папы. Прибегает чрезвычайный кардинал, спрашивает папу, зачем их преосвященство лоб хмурить изволит, не стряслось ли чего? Папа обводит рукою картины и молвит с лёгким удивлением, грозившим перерасти (уж это кардинал хорошо знал) в яростное негодование:

– Что-то Иисус, Господь наш, изображён везде каким-то… нищим? Да и апостолы вид имеют прямо-таки… неподобающий. Право же, как крестьяне какие-то ободранные, а не ученики Спасителя нашего. А вот… вон там, Иоанн Креститель – ну откровенно не респектабельный вид. Кто ж его, спрашивается, допустил крестить самого Сына Божьего?!

В общем, разошёлся не на шутку Абунданций, а потом повелел, чтобы всё это нищебродство убрать и нарисовать всё как подобает. И чтобы ни одного прежнего, неправильного, изображения, ни скульптуры не осталось, дабы не смущать последующие поколения. Ясное дело, как папа ватиканский повелел, так всё в точности и исполнили. На всех картинах Христос отныне представал в богатых одеждах, да в чертогах просторных. Апостолы же вокруг Спасителя, аки придворные блестящие, толпились. Глядя на новое искусство, любой человек неминуемо должен был осознать и проникнуться величием Христа и Церкви его истинной, католической. А то, что в Библии была изложена иная, прежняя версия, до этого никому и дела не было – ведь книга была написана на староватиканском языке, никто его уже и не понимал, ни народ, ни сам папа с кардиналами.

Но наивно папа полагал, что его нечестивое деяние останется без последствий. В прежние времена обычно так и получалось, но с появлением на исторической сцене Лютера, ни один коварный план Ватикана не оставался безнаказанным.

Узнал Лютер про новую проделку папы ватиканского и перво-наперво разразился ядовитой инвективой:

«Ватиканские святоши, – писал он, – давно презрели все заповеди Христовы и проживают жизнь свою нечестивую в роскоши, избегая умеренности, будто какой заразной болезни. И вместо того чтобы вернуть церкви изначальную скромность, они решили, что легче, исказив традицию, сделать Иисуса с апостолами богачами, нежели самих себя – бедняками. Очень неудобен этим так называемым правоверным христианам основатель христианства – ещё бы: ведь он был беднее любого нынешнего самого захудалого иерарха. Господь наш говорил, что церковь – это невеста, а невесте подобает скромное одеяние. Католические же храмы подобны разряженной блуднице. Думается мне, будь ватиканские клирики чуть святотатственнее, то переписали бы и само Святое Писание, указав, что Иисус родился не в хлеву, а в великолепном дворце, как и полагается Сыну Божьему».

Не знал Лютер, что ватиканские клирики давно уже не читали Библию, и не переписали её отнюдь не из-за остатков совести.

Естественно, инвектива до адресата не дошла – придворные побоялись даже намекнуть Абунданцию о её существовании. Зато в ответ на лютерово послание кардинал, ведающий едкими ответами врагам веры католической, отправил телеграмму следующего содержания: «хоть лопни зпт еретик богомерзкий тчк всё равно во всей державе ватиканской не осталось ни одного неправильного изображения и изваяния спасителя и его последователей тчк».

«Больше не осталось, говорите? – злорадно подумал Лютер, прочитав телеграмму. – Зато у нас очень даже предостаточно осталось. Вон, вся Дрезденская галерея забита картинами на библейские сюжеты».

И повелел Лютер наладить контрабанду репродукций картин и копий статуй прежних, дореформенных, Христа, учеников его и последователей. И наводнился чёрный рынок ватиканский ими, и метался папа ватиканский Абунданций X по своему логову в бессильной злобе.

От расстройства слёг Абунданций и вскоре помер, а вслед за ним похоронили неудачную затею с обновлением библейских образов.

Покушение на Лютера

Однажды Мартина Лютера пригласили выступить перед студентами в Гейдельбергском университете. А о том, что Гейдельберг кишит католиками и откровенно католическими фанатиками, предупредить забыли.

И вот, выступает Лютер перед студенчеством, вдохновение его постепенно охватывает, аудитория уже почти и дышать перестала… И вдруг, бац! Прилетает откуда-то стрела и руку лютерову насквозь пронзает. Тут, ясное дело, скандал, все принялись хулигана искать, организаторы обступили Лютера, извиняются за конфуз такой. А когда выяснилось, что стрела отравленная, то тут уж устроители встречи и не знали, куда глаза девать, стоят потупившись и мычат что-то.

Стрелявшего, ясное дело, не нашли – возможно ли такое, чтобы в католическом городе разыскали католического фанатика? Но зато нашли какую-то подслеповатую старушку, обвинили её в попытке покушения, а заодно и в колдовстве, и сожгли как можно скорее. В этом у католиков практика была богатая.

Уезжая, Лютер произнёс свою знаменитую речь:

– Я, конечно же, всё понимаю – католический город и всё такое, но вы уж меня извините.

Некоторые находят эту речь немного сумбурной. Но кто-нибудь за всю историю человечества смог произнести речь лучше, имея в руке отравленную стрелу?

Как Лютер папу ватиканского одолел, но пощадил

За то время, пока Лютер проповедовал протестантское учение, успело смениться несколько ватиканских пап. И каждый из них старался как-нибудь уязвить Лютера: то от церкви его отлучит, то на диспут пригласит с тайной целью изжарить его на костре, то искусного кардинал-диспутанта на него натравит, то вообще подошлёт тайного легата и тот будет всю ночь увещевать Лютера отступиться от ереси, и на следующее утро Мартину придётся идти на работу совершенно невыспавшимся, с красными глазами.

Но далее всех зашёл один папа, имени которого и называть-то не хочется. Среди прочей хулы не высшей пробы, он утверждал, будто зачат был Лютер, когда отец его пришёл домой пьяным и набросился на мать его. А родился, мол, Лютер и вовсе в хлеву – выпал из чрева материнского прямо в навоз.

Это были серьёзные, даром что лживые, обвинения. Иной кто на месте Лютера мог бы и не выдержать, но в том-то и дело, что на месте Лютера был сам Лютер. Оттого вождь мирового протестантизма преспокойно ответил, что при акте зачатия папа ватиканский находиться не мог, но если бы, сверх всякой логики, и находился, то следовало бы почитать его тогда отчаянным извращенцем, подглядывающим за тем, что люди порядочные стараются скрыть. Что же касается рождения, то святой отец ватиканский, окончательно погрязший в роскоши и разврате, вероятно, запамятовал, что Спаситель наш Иисус Христос был рожден именно в хлеву.

Ответа лютерова папа ватиканский вынести никак не мог: он-то думал (как, впрочем, испокон веков думают многие сочинители бранных и клеветнических наветов), что посрамит и посмеётся над оппонентом, и тот, обхвативши голову руками, зарыдает и заскрежещет зубами от бессильной злобы. Но, получив отпор, превосходивший по силе слова сам навет, папа ватиканский твёрдо решил так этого не оставить. И решение своё закрепил в чрезвычайной энциклике, составленной на внеочередном конклаве.

В этой энциклике объявлялся Крестовый поход против протестантизма. Но все, вплоть до последнего церковного сторожа, прекрасно понимали, что поход сей направлен непосредственно против Лютера, что уязвлённый папа хочет поквитаться с посрамившим его обидчиком.

Тут сразу же выявился досадный конфуз: в предыдущих Крестовых походах наиболее боеспособной частью крестоносного воинства были как раз германцы. Теперь же они, в большинстве своём, собрались под знамёна Лютера. Но ярость папы, вошедшая в поговорки (которые, к счастью, не дошли до наших дней и теперь блуждают где-то в XVIII веке), не знала ни пределов, ни целесообразности. «Лютер должен быть уничтожен», твердил папа и наконец утвердился в идее, что не поскупится ради достижения заветной цели ни деньгами, ни солдатами. Гнев настолько затмил разум папы ватиканского, что он решил сам возглавить войско.

Битва состоялась у городка Новое Мегиддо. Не буду утруждать читателя подробностями сражения… Хотя, почему бы и нет.

Итак, папское войско выстроилось в форме тиары. Протестантскому войску ничего не оставалось, как выстроиться в форме вопросительного знака. В те времена изысканность формы построения войска ценилась весьма высоко, и считалось, что армия, выстроенная в наиболее прихотливом порядке, обречена на победу.

Загремели барабаны, заиграли флейты, и войска пошли на сближение. Сражение обещало быть жарким, но тут случилось непредвиденное: папа ватиканский, командовавший отрядом элитной кавалерии, сжигаемый иррациональной яростью, нарушил общий порядок своего войска, вырвался неожиданно вперёд и устремился на правый фланг протестантского войска, где с отдельным отрядом пикинёров стоял Мартин Лютер. Но вместо того чтобы погибнуть на пиках, всадники во главе с папой попали в болото, где, по большей части, и утонули.

Впрочем, сам папа остался жив, был схвачен и приведён к Лютеру. Тут-то ярость папы ватиканского сменилась страхом, взмолился он:

– Не вели казнить, вели слово молвить!

А слово-то какое молвить – того не знает. Так и стоит: рот раскрывает, глазами хлопает.

– А! Вот: не убивай меня, а я тебе пригожусь, – придумал, наконец, папа ватиканский.

Впрочем, Лютер и не собирался убивать папу ватиканского. Правда, и что делать с ним, он не представлял. Но теперь, раз уж сам папа придумал выход из этой ситуации, то пусть теперь и пригождается как хочет.

И стал с тех пор папа советником при Мартине Лютере. Где какую хитрость выдумать или извернуться требуется – тут бывший папа ватиканский был незаменим. Но вскоре Лютеру в тягость стала такая политика, основанная на лжи, лицемерии и изворотливости. Но и тут бывший папа ватиканский сам нашёл решение – он скончался. Стар уже был изрядно.

И Мартин Лютер, втайне радуясь, со сдержанными почестями отправил тело бывшего папы ватиканского обратно в Ватикан.

Что Лютер увидел в телескоп

Случился однажды у Мартина Лютера День Рождения. Прознал про то его друг, курфюрст Саксонский, у которого, как раз в ту пору и гостил Лютер, и подарил вождю мирового протестантизма телескоп. Обрадовался именинник и тут же, не дожидаясь ночи, побежал на самую высокую башню замка, поставил там телескоп и принялся в него глядеть. И увидел он одну прелюбопытнейшую сценку.

Ветер, резвясь и кувыркая высоко в небе амуров и херувимов, подлетел к Солнцу и говорит:

– А что, брат Солнце, не хочешь ли ты испытать, кто из нас сильнее? Я лично не боюсь: ведь я знаю, что сильнее всех на свете – это я.

Солнце ему в ответ:

– Что ж, давай посоревнуемся.

Из этого диалога Лютер понял, во-первых, что телескоп приближает не только объекты, но и звуки, а во-вторых, что Ветер – изрядный нахал и задира, а Солнце – разумно.

Нетерпеливый Ветер, конечно же, вызвался первым показать свою мощь и удаль. Собрал он воедино всех своих бореев с аквилонами, напыжился, да как принялся дуть изо всех сил, стараясь сдуть Солнце за горизонт или в космос. Но Солнце не даётся: ухватилось оно лучами за облака и никуда улетать не собирается. Дул ветер, дул, да вскоре и притомился. Притих, отдышаться не может.

Пришло время и Солнцу показать, на что оно способно. Схватило оно в пучок все свои лучи, да как начало жарить. Ветер держаться было принялся, да куда там: вспотел немилосердно и пролился дождём прямо в Море, что под ним раскинулось. А Море давно уже ножички на Ветер точило – не давал он спокойно жить, одни волнения от него Морю были. Не упустило Море своего шанса и так насолило ветру, что он потом много дней эту соль из себя выпаривал в бане, спрятавшись далеко на Севере.

И по наблюдениям Лютера в телескоп, присмирел с тех пор Ветер надолго, и сильнее добропорядочных бризов ничего себе не позволял.

Подарок Лютеру от германских рабочих

Время шло, и случился у Лютера очередной День Рождения. Но только на этот раз Лютер очень уж не хотел его справлять. Он попытался было со всей, на которую был способен, скоростью бежать на запад, чтобы ускользнуть через все часовые пояса от этого нежеланного дня. Но на третьем часовом поясе от Гринвича Лютер споткнулся, и День Рождения его нагнал. Делать было нечего, пришлось Лютеру возвращаться восвояси и праздновать. Да только веселиться по-прежнему не хотелось.

Увидел народ Германии вождя мирового протестантизма в печали и сам закручинился.

«Что же это за такое деется, товарищи?! Негоже! Видано ли?!» – гудел германский трудовой люд.

«Когда Лютер хмурится, католические попы ликуют! Не допустим!» – вторили народу с трибун лютеровы соратники.

Собрали конвент благороднейших мужей Германии, и стали те мужи головы ломать, как Лютеру хорошее настроение вернуть – кареты скорой помощи только и успевали отвозить в лазареты мыслителей со сломанными головами.

Тут является на конвент неприметный мужичок, работник винокуренного завода и такую речь держит:

– Ежели благородному собранию будет угодно меня выслушать, то я, это, знаю, как Лютера, кормильца нашего, в настроение привесть.

Благороднейшие мужи зашумели:

– На то мы и протестанты, – говорят, – чтобы наилучшие представители нации, без всяких предрассудков, запросто общались с замарашками-простолюдинами.

Тогда мужичок продолжает:

– Работаю я на винокуренном заводе имени трижды Святого Духа. И, значится, работаю я, никому не мешаю. Вдруг сырьё возьми, да и кончись. Я кричу: «Гансыч! Что там с сырьём?». А он мне…

– Э, к нам-то зачем пришёл? – Деликатно прерывает мужичка председатель конвента.

– А, это… Ну, как бы… Собрал я по сусекам нашей фабрики остатков всяких, да отходов производства и смешал всё это вместе. И получилось питие на загляденье: кто ни выпьет, слова вымолвить не может, а только мурлычет от удовольствия и добавки просит. Вот и решили мы с мужиками… Простите… С мужами фабричными назвать новое питие в честь нашего любимого вождя и учителя – мартини. И, вот, бочонок в дар подносим.

История тактично умалчивает, выпил ли Мартин Лютер тот бочонок сразу или оставил немного назавтра, один или с друзьями, но только на следующий день немцы увидели вождя мирового протестантизма вполне себе жизнерадостным и приветливым. Сам же мартини, после такой рекламы, в скором времени завоевал все бары мира.

Католики, конечно же, утверждают, что название своё мартини получил от папы ватиканского Мартина XVII/IV. Мол, этот папа самолично выдумал рецепт мартини. Ну, на то они и католики, чтобы врать безбожно.

Как Лютер обратил немцев к добропорядочности

Сидит однажды Лютер у своего дома на завалинке и видит, что день его проходит без единого доброго дела. Так этого оставить Лютер не мог. Это Тит Флавий Веспасиан, сын Тита Флавия Веспасиана, мог сказать: «Друзья, я потерял день, потому как не сделал сегодня ничего полезного», и преспокойно отправиться спать. А Лютер даже заснуть бы не смог, приключись с ним такое несчастье: ворочался бы, а потом всё равно встал бы и сделал что-нибудь полезное.

Лютер не хотел ночью ворочаться, но и что бы такое доброе и полезное сделать, он тоже придумать не мог. Тогда он пошёл к ближайшему киоску купить газету – вдруг там что-нибудь вычитает и мысль ему придёт какая-нибудь.

А в газете-то черным-черно от рассказов о преступлениях, мздоимствах, войнах да прочих небогоугодных делах. Лютер хотел было уже руки опустить, да пойти узнать, может, жене по дому что надо помочь, как вдруг на него снизошло озарение. Он вдруг понял, как он может помочь если не всему миру, то хотя бы своему народу, немцам.

Как мы знаем (а Лютер тем более), германцев отличают основательность, бережливость и стремление к порядку. Вот он и решил воздействовать на эти черты германского характера.

Лютер ринулся в свой кабинет и принялся делать расчёты, рисовать чертежи да таблицы. После захода солнца всё было готово, и ещё до полуночи Лютер успел прикрепить к дверям собора новое воззвание к германской нации. Гвоздь, закрепивший сей документ, едва достиг до самой двери сквозь кипу предыдущих лютеровых декретов, указов, рескриптов и объявлений, под которыми где-то притаились знаменитые 95 тезисов.

Кроме того, копии нового текста были разосланы во все крупные немецкие газеты. И на следующее утро немцы узнали, во что им обходится греховная жизнь, в целом, и каждый порок, в частности.

В N талеров обходятся зависть и жадность, ибо такая сумма тратится на содержание полиции, ограждающей добропорядочных бюргеров от бюргеров недобропорядочных, обуянных этими пороками.

В N талеров обходится лень и тщеславие, потому что столько платит государство всевозможным надсмотрщикам, ревизорам и инспекторам, следящим за работой и выявляющим лодырей, тунеядцев и государственных мужей, решивших, что они не скромные служащие, а высокородные вельможи, право имеющие запускать свои длани алчные в закрома государственные.

В N талеров обходится агрессия и фанатизм, поскольку такие суммы уходят на содержание армии и Отряда ландскнехтов особого назначения (ОЛОН), борющихся на стадионах со всевозможными спортивными фанатами, в горах и лесах – с террористами, а на границах – с агрессорами.

И много других грехов щедро оплачивали немцы, как явствовало из лютерова послания.

Чтобы было ещё нагляднее, в отдельной таблице Лютер представил каждую из вышеперечисленных сумм в виде процента от всего национального богатства. Получалось, что после всех плат за грехи на поистине прекрасные вещи оставалось не так уж и много денег.

После такой убедительной презентации в скором времени (не сразу, конечно же) к прежним чертам немецкого характера прибавились новые, такие как законопослушание, трудолюбие и сдержанность. И, спустя поколение, многочисленные контрольно-охранно-репрессивные учреждения были упразднены за ненадобностью. Оставили только армию для южных границ, где, кажется, излишняя темпераментность, подхлёстываемая фанатичной католической проповедью, толкала соседей на опрометчивые поступки.

Так преобразила северные, протестантские государства статья Лютера «Сколько мы платим за грехи свои?». Зато в католических странах прихожане на воскресных проповедях продолжали зевать под скучные речи своих пастырей, занудно рассказывающих о том, что курить и воровать – плохо, а пить и убивать – ещё хуже. И выйдя с проповеди, паства, обозлённая тем, что так бездарно был потрачен единственный выходной, потом целую неделю грабила и убивала под прикрытием табачного дыма и винных паров.

Злынч – похититель ноты «соль»

Каждый пламенный протестант знает, что бóльшая часть жизни Мартина Лютера прошла в развенчании пап ватиканских и борьбе с их кознями. А папы что только ни выдумывали, чтобы сжить Лютера со света! То с войском несметным на него пойдут, то наёмного убийцу подошлют, то с искусным оратором заставят сойтись в диспуте. Но был средь этой вереницы пап, правление которых, на их несчастье, выпало на время деятельности Лютера, один исключительный оригинал. Родом он был из Бобонии – области, находящейся по соседству с Хорватией – и звался в допапичестве Злынчем. Став же папой ватиканским, он не стал менять своего варварского имени, а лишь немного подогнал его под местный стиль и звался отныне Злодеянием -I. Знающие люди говорили, что, якобы, в далёкой Московии имя это похоже на некое слово, имеющее негативный оттенок, но в нашем средневековогерманском языке оно, слава Аполлону, ничего не означает.

Итак, сей папа не стал насылать на Лютера губителей ни в массовом, ни в индивидуальном порядке. Злодеяний задумал дело доселе невиданное – он решил насолить Лютеру, выкрав у него ноту «соль».

«Посмотрим, как он запоёт без ноты „соль“» – злорадно ухмылялся папа, обдумывая свой коварный план.

А исполнить задуманное папа Злодеяний поручил своему шпион-хормейстеру. Тот был весьма искусен в своём деле, служил при папском дворе уже давно, и не раз приходилось ему устранять врагов и соперников пап, то сломав им голос, то подсунув фальшивые ноты. Шпион-хормейстер тут же взялся за дело. Под покровом тишины, злодей проник в покои Лютера, залез в музыкальную шкатулку, где вождь мирового протестантизма хранил свои ноты с бекарами и диезами, и выкрал ноту «соль».

Пропажа ноты «соль» обнаружилась при первой же проповеди Лютера. Поднялся страшный переполох, искали везде, но поскольку шпион-хормейстер был уже далеко, найти ноту не удалось.

Эта история так бы и закончилась, будь сия сказка ватиканской. Но поскольку сказка протестантская, то это только лишь её вторая треть. На счастье Лютера и всего протестантского люда случился в ту пору в городе знаменитый музыкальный ремесленник Жан Мишель Бах, брат прославленного композитора Жана Мишеля Тыдыдынжа. Он, будучи, по его собственным словам, страстным почитателем творчества Лютера, вызвался любезно помочь вождю протестантизма сугубо из любви к деньгам и токмо ради славы. Да, были раньше люди, не чета нынешним, которые так и норовят сделать что-либо, не содрав с тебя ни сольдо.

Итак, вышеозначенный Жан Мишель Бах выковал Лютеру новую ноту «соль», да плюс к тому сделал ещё скрипичный ключ, на который музыкальная шкатулка тáк запиралась, что отныне ни одна католическая отмычка не смогла бы её одолеть. Так потерпел крах очередной план очередного папы, задуманный против Лютера.

После постигшей его неудачи, папа Злодеяний -I с горя потерял музыкальный слух, вследствие чего вскорости и помер. А Лютер с тех пор особенно полюбил ноту «соль» и речи свои отныне предпочитал начинать именно с неё. Ведь то чего лишился, а потом, паче чаяния, обрёл, ценится более всего.

Лютер и мудрый горный старец

Несмотря на свою безмерную мудрость, у Мартина Лютера, тем не менее, ещё оставались вопросы, на которые он так и не нашёл ответа. Например: отчего люди не летают, или есть ли жизнь на Марсе, или куда девается сахар после того как его размешают ложечкой в горячем чае? А молоко? Почему оно скисает, а вода нет?

Не то чтобы эти и подобные им вопросы не давали Лютеру жить, но и помереть спокойно нельзя было, не ответив на них. Так, по крайней мере, ему казалось.

И узнал как-то Лютер, что далеко на юге, в горах Швейцарии, живёт мудрый старец, и зовут его Кальвин. Он восседает на вершине самой высокой горы, а очередь жаждущих попасть к нему на приём тянется аж до самого низа.

Собрался Лютер в путь, и долго ли, коротко ли, но пришёл он к подножию той самой горы, на которой жил и восседал мудрый старец Кальвин. Глядит, а очередь не только во всю гору вытянулась, как ему про то сказывали, но и хвостиком небольшим по равнине пролегла. Спросил Лютер: «Кто последний?» и стал терпеливо ждать.

Шли дни, складывались в месяцы, в очереди успели где родиться, а где и помереть люди, идеи, великие и малые произведения. Например, сам Лютер написал Большую Немецкую Энциклопедию и оставил в ней три-четыре пустых места – для вопросов, ответы на которые Лютер не знал, но ожидал услышать от мудрого старца Кальвина.

По пути Лютер понял, почему очередь движется так медленно, словно мысль в голове папы ватиканского: дело в том, что за время ожидания у людей появляются новые вопросы, которые они и задают сверх прежних по приходе к старцу, и очередь оттого всё более и более замедляется. Согласно ныне отвергнутой ватиканской логике, когда-нибудь должен был наступить день, когда очередь сначала остановится, а потом попятится в обратную сторону.

Лютер задумал сделать доброе дело (а мы знаем, что он ни одного дня не оставлял без своего доброго дела): он решил не придумывать ни единого вопроса сверх тех, с которыми пришёл к горе. Хоть он потом и раскаивался горько в этом своём решении, но твёрдо держался данного себе обещания, ибо был непреклонен во всём, на чём стоял.

Первый раз он пожалел о своём решении не придумывать новых вопросов, когда увидел где-то на середине горы, как некие люди прыгают меж камней размером с человеческую голову и поливают их из леек. Второй раз сожаление посетило Лютера, когда он увидел на высоте, где гора пронзает облака, как какой-то человек оседлал тучу и погоняет её палкой.

Лютер никогда не бывал прежде на такой высоте и с интересом разглядывал крыши домов, покрытых облаками, словно черепицей, аккуратный проход в туче, сделанный для удобства приходящих к старцу, и тучных коров, пасущихся на высокогорных лугах. Только здесь он понял значение слова «тучный». С одной стороны, такого вопроса у Лютера не было, но, с другой стороны, он получил ответ на вопрос, который не значился в изначальном списке. Данная дилемма заставила Лютера мучиться вопросом, нарушил ли он данное себе обещание, и из-за этого он даже не заметил множества других интересных вещей, происходивших вокруг: ни солнечных зайчиков, безбоязненно снующих под ногами, ни солнечных кроликов, бесстыдно размножающихся на открытой местности; ни ветреных девиц, бесстрашно несущихся на перистых облаках подобно древним валькириям, ни скопления советрий, смешивающих созвездия, когда всё небо затянуто тучами и с земли не видно, что творится наверху. В конце концов, Лютер решил, что пары дней, проведенных в молитве на коленях в мрачной сырой башне, будет достаточно, чтобы избыть этот полугрех.

И вот, наступил день, когда дошла очередь и до Лютера. Это произошло так неожиданно, что он только и успел подумать: как же так случилось – он шёл в очереди, а в итоге, очередь сама до него дошла.

Вошёл Лютер внутрь и никакого старца не увидел: сидит перед ним человек, может, даже моложе самого Мартина Лютера, и никого вокруг более не видно. Спрашивает тогда Лютер:

– Как же так? А где же старец Кальвин?

– А я и есть он, – невозмутимо отвечает ему человек.

– Так ты ж ведь и не старец никакой?!

– А ты спроси, что хотел – и увидишь, что я старец.

Спросил Лютер всё, что хотел, получил ответ и увидел, что и впрямь как есть мудрый старец Кальвин пред ним сидит собственной персоной. В свою очередь, Кальвин говорит:

– Теперь моя очередь вопросы тебе задавать.

Но задал он лишь один вопрос:

– Скажи, что более всего страшит человека?

Тут только Лютер заметил, что Кальвин мелко дрожит. Вождь протестантов подумал и ответил:

– Неизвестность. Пламенный проповедник, описывающий адские муки и райские наслаждения, в глубине души не ведает, что он будет делать после смерти. Отважный воин, готовый сразиться лицом к лицу хоть с самим чёртом, не знает, с чем он может встретиться в темноте. Самый уверенный в себе человек не способен постичь, что его ждёт завтра… Да, именно неизвестность более всего пугает людей своей неизвестностью.

Кальвину понравился ответ, и он перестал дрожать.

– Вижу, что ты, Лютер, не уступаешь мне в мудрости, – молвит.

Посидели они так с минуту, помолчали, порассматривали пристально друг друга – шутка ли, два великих человека встретились, нечасто такое бывает.

Потом распрощались, и Лютер домой пошёл, а Кальвин приём продолжил. И хоть и ожидало Лютера двухдневное стояние на коленях на холодном полу, на душе у него было светлым-светло – как на ламповом заводе в солнечный день.

Примечание автора: Когда я вернулся из этой сказки домой и стряхнул с одежд своих пыль дальних странствий, ко мне тут же приступили домочадцы и соседи, умоляя сказать, что же это были за люди, поливавшие камни и катавшиеся на облаке. На это я только и мог ответить, что коли Кальвин Лютеру не сказал, то откуда же я могу про то знать?

Примечание редактора: В первом случае, люди поливали не камни, а местные овощи, и вправду очень похожие на камни. А во втором случае, местный житель объезжал тучу, формируя из неё коня.

Лютер и дьявол

Однажды Лютеру явился дьявол. Ну, как явился – в дверь квартиры Лютеров позвонили, на пороге стоял благообразный бюргер, спросивший, может ли он увидеть хозяина. Его препроводили в кабинет великого реформатора, где незнакомец без спросу уселся на первый подвернувшийся стул (подвернувшийся в прямом смысле: стул, почуяв истинную природу посетителя (а мы теперь знаем, что стулья и кошки чувствуют энергетику намного лучше, нежели люди), пытался бежать, но (видать, не без участия бесовских сил) подвернул ножку и был пригвождён к земле дьявольским задом).

Может быть, Лютер и не заметил бы подвоха в вошедшем господине, если бы не хвост, которым тот так и мёл пол, пока не сел на несчастный стул. Лютер, однако же, виду не подал и спрашивает необычного гостя, зачем тот пожаловал. Инфернальный гость ему и отвечает:

– Переведи ты, Мартин, свет, Гансов сын, для меня Библию на немецкий язык, и плату проси за это какую угодно.

Крепко тут призадумался Лютер: где же тут подвох? С одной стороны, дело богоугодное, с другой – какая ж в том выгода Врагу рода человеческого? Но ведь можно предположить, что хвост был оставлен нарочно, чтобы Лютер догадался, кто пред ним, а догадавшись, решил, что раз дьявол что-либо просит, делать этого не следует, но поэтому как раз и следует сделать, поскольку дьявол не дурак и как раз и предполагает этот двойной умысел.

«Нет, скорее дьявол хочет, чтобы я голову сломал, запутавшись в этих логических хитросплетениях», – решил Лютер. Но только он хотел прибегнуть к старому доброму средству и прокричать: «Изыди!», подкрепив его добрым распятием, как в голову в последний момент примчалась гениальная мысль, подобно фельдъегерю, нарочно медлящему и появляющемуся перед самой казнью с высочайшим указом о помиловании.

– Плата за труд, и впрямь, будет высока, – молвил Лютер. – Но все эти деньги пойдут на строительство монастыря.

Хитрость удалась, ибо дьявол немедленно принял своё истинное обличье, завертелся на месте, зашипел и исчез в клубах дыма – ведь такова сущность любого дьявола какой бы то ни было религии, старающегося не отступать от канонов: он ведёт себя крайне несдержанно и опрометчиво после того, как планы его терпят неудачу.

А Мартин Лютер всё-таки перевёл Библию на немецкий язык, и хотел даже издевательски посвятить сей перевод дьяволу, но не стал этого делать, разумно полагая, что люди, не знакомые с подробностями вышеописанной встречи, не поймут тонкой иронии.

Но о том, зачем же дьяволу понадобилось, чтобы Лютер перевёл Библию на немецкий язык, виттенбергский проповедник старался не задумываться – и так дел хватало.

Путешествие Лютера в страну пёсьеголовых

Эту повесть можно отнести к разряду сокровенных историй, обычно не адресуемых широкому кругу читателей. Но мы не настолько тщеславны, чтобы предполагать у нас широкий круг читателей.

В биографии Мартина Лютера есть период в несколько лет, о котором в многочисленных жизнеописаниях ничего не сказано. Существует множество версий того, что он делал и где находился. Одни рассказывают, что в это время он побывал инкогнито в Ватикане, другие утверждают, что он летал с дикими гусями в Индию, по мнению третьих, Лютер плавал через Атлантический океан открывать новый материк.

Но ни одна из этих версий и близко не стоит к истине. Согласно недавно найденным археологами свиткам из пещер Боденского озера, Мартин Лютер в этот период путешествовал в земли пёсьеголовых.

И не из праздного любопытства или иного какого греховного помысла отправился туда Лютер. Вот как описывается это путешествие в священных свитках.

Однажды задремал Лютер в стогу сена, и явился во сне ему ангел. И сказал божий вестник: «Поднимайся, Мартин, и иди в Гиперборею, что на далёком севере, за высокими горами. Там обитает народ пёсьеголовых и он ждёт твоей проповеди. Но торопись, дабы тебя не опередили ненавистные Христу схизматики московиты, или того хуже, ватиканские католики!».

Получив задание, Лютер тут же проснулся и ревностно принялся исполнять волю Господню. Наскоро собравшись, он отправился на станцию и купил билет на поезд до Гамбурга, чтобы там сесть на каравеллу и отправиться вокруг Скандинавии далее на север, в Гиперборею. Самая далекоидущая каравелла, правда, плыла только до Киркенеса, а о Гиперборее никто и слыхом не слыхивал, но Лютер знал, что так или иначе, а ангел, взявшийся его сопровождать, доведёт его до цели.

В следующую ночь Лютеру во сне вновь явился всё тот же ангел (Лютер запомнил его по родинке на щеке) с дополнением – путешествовать инкогнито. И это ревностно исполнил Лютер: он сбрил бороду, надел тёмные очки и перекрасился в радикального брюнета.

Пока Лютер ехал по долам, по лесам Германии, путешествие проходило гладко. Да и морское путешествие начиналось обманчиво-прекрасно: каравелла выплыла из гавани и быстро скользила по спокойной воде. Но, пройдя гряду прибрежных островов, утлое судёнышко неожиданно было атаковано свирепыми волнами, словно благородная дама кровожадными и златолюбивыми разбойниками. Волны вздымались вокруг корабля альпийскими отрогами, во мраке нельзя было отличить бушующее море от неба, в котором словно взбесились все ветры разом. Буйные бореи силились порвать крепкие паруса и, не преуспевая в этом, страшно завывали. Компас, словно преисполнившись страхом, вертелся как угорелый вокруг своей оси. До сего момента Лютер, не видевший водоёма больше Боденского озера, думал, что самое страшное, что может случиться на водах – это приступ еретичества.1 Но тут желудок указал ему, что это не самое ужасное испытание. Древние говорили, что подобное притягивает подобное: волнение моря вызвало волнение лютерова желудка, и дабы умилостивить морских богов, Мартин устремился к борту корабля и изверг им из глубин тела своего жертвоприношение.

И, конечно же, Лютера не раз посетили мысли о жалкой погибели в пучинах Посейдоновых, о ничтожности человеческого бытия и прочее, что из века в век посещает всякого путешествующего по бурному морю.

Лютер не доплыл до конечного пункта – Киркенеса – каких-то 8/9 пути. В кромешной темноте каравелла стремительно налетела на невидимую скалу. Убогий чёлн разлетелся в щепки, словно в него попало огромное ядро, начинённое порохом. Божьим промыслом Лютер оказался именно на той доске, коей суждено было выстрелить основоположником мирового протестантизма, как катапульте камнем, и он улетел в неведомую тьму…

Наутро оказалось, что Лютера выбросило на берег в некоем безымянном фьорде. Что сталось с остальными, он не ведал…

Надо сразу сказать, что Лютер никогда не видел троллей. Поэтому, когда он увидал с берега на склоне горы здоровенного верзилу, копавшегося в земле, он тут же принял его за местного крестьянина (в оправдание лютеровой наивности можно спросить: а кто знает, какого роста достигают местные крестьяне?). Подошедши к нему, Лютер, напустив на себя максимум миролюбия, спросил:

– Как тебя зовут, податное сословие?

И тут же добавил:

– Меня, например, зовут Мартин Лютер.

Тролль был не самого свирепого нрава, поэтому, вместо того чтобы пришибить незнакомца сучковатой дубиной, он просто ответил:

– Фритьоф Свартхеймсон.

(Это только в сказках тролль представился бы как «тролль Фритьоф Свартхеймсон», но в реальности же мы, люди, не представляемся как «человек Такой-то Такойтов»).

– Какой овощ или злак сажаешь? – продолжал налаживать контакт Лютер.

Данный экземпляр тролля был, конечно же, менее общителен, нежели люди (что вполне естественно для его племени), но поговорить любил в отличие от своих собратьев.

– Я сажаю камни, из них вырастут горы, – объяснил словоохотливый тролль.

– Эвона что, – медленно протянул Лютер, начавший постепенно догадываться, кто перед ним – кое-что вождь протестантизма знал и о Скандинавии.

– То-то и оно, – ответствовал, прищурившись, тоже догадливый тролль…

Не лишённый прогрессивных взглядов представитель скандинавской фауны, прежде чем закинуть постигшего истину Лютера за горизонт, предложил ему выбрать направление. Мартин, скорее автоматически, нежели осознанно (ибо холодная рассудительность позорно ретировалась), пролепетал:

– Меня в сторону Гипербореи, пожалуйста.

Давно не слышал тролль этого слова, но это не значило, что он его не знал…

Так Лютер, паче чаяния, очутился в Гиперборее. Там ожидало его разочарование, ибо гиперборейцы к тому времени уже были приобщены к московитской ереси и собирались даже в необозримом будущем, веков эдак через несколько, построить город Мурманск. Трудно переубеждать в вере народ, собирающийся построить город.

В тех краях в море, недалеко от берега, увидел Лютер ещё каких-то людей, плававших на льдинах. Люди эти были одеты в чёрные кафтаны, но, главное, они, если Лютеру на таком расстоянии не изменило зрение, имели пёсьи головы. Гиперборейцы называли сей народ то ли «тулениус», то ли «тюлениус» и заверяли Лютера, что сами они с этими пёсьеголовыми не родственны.

Лютер, в коем с новой силой вспыхнула надежда на счастливое разрешение от тяжкого бремени ангельского задания, перекрикивая колючий северный ветер, завывавший как иерихонская свирель, убеждал их не прозябать более во тьме невежества, принять истинную веру… В общем, произнёс стандартную речь из справочника миссионера. Те же, вальяжно развалившись на льдинах, принялись бранить Лютера, а потом и вовсе перешли на собачий лай. Тогда понял Мартин Лютер, что, вопреки заверениям ангела, народ пёсьеголовых вовсе не ждал его проповеди. И решил Лютер возвращаться восвояси.

Впрочем, в следующую ночь во сне ангел продолжал упорствовать в том, что всё-таки Лютер должен выполнить миссию и крестить неведомый народ. Он оправдывал свою оплошность с гиперборейцами тем, что не очень разбирается в частях света – ведь в Раю их нет вовсе. И вообще, добавил он, слово «Гиперборея» в переводе с ангельского на человеческий означает «Египет».

Что ж, Лютеру, ведомому рассеянным ангелом, ничего не оставалось, как продолжить свой путь. Достичь Египта было куда проще – уже много веков дорога туда была чартерной.

Долго ли, коротко ли, дорого ли, дёшево ли, но очутился он, наконец, в стране фараонов, пирамид, коптов и горных павианов, в стране, где солнце печёт с такой неимоверной силой, что превратило камни в раскалённый песок. Среди этих бескрайних песков набрёл он на огромную реку, превосходящую своими размерами Рейн. На берегах её всепокрывающий песок остановился, не в силах совладать со столь могучей стихией.

О земле той Лютер писал в своих путевых заметках: «В тех краях люди уважают животных больше, чем друг друга. Они не употребляют в пищу их мясо, не носят их мех и кожу. Иноземец, по неведению, приезжающий к ним одетым в меха, подвергается яростным нападкам. Более того, в своём безумии они приносят в жертву людей прямо перед статуями животных, кои являются их нечестивыми идолами».

На стенах древних храмов той страны Лютер увидел изображения людей с пёсьими головами. На его расспросы местные жители отвечали, что это вовсе не люди, а боги. Лютер пытался возражать, что нет бога, кроме Христа, остальные же боги ложные, на что возмущённые аборигены приводили сокрушительный, на их взгляд, довод (по взгляду-то их и можно было понять, насколько довод сокрушителен), говоря, что этим богам они молятся уже тысячи лет – как же они могут быть ложными?!

Итак, в Египте пёсьеголовые люди были лишь на рисунках, и Лютер решил, что проповедовать рисункам ещё никто не отваживался, и он первым не станет. Рассудив, что неразумно обращать в истинную веру плод невежественных фантазий, Мартин Лютер покинул эту страну.

… И больше не слушался Лютер приказаний ангела, исправно приходившего к нему во снах. Более того, во снах же он научился и отвечать ему и, пользуясь этим умением, возражал, что был уже и в Гиперборее, и в Египте, а теперь хочет отдохнуть в своём родном Виттенберге.

Спустя какое-то время ангел перестал являться Лютеру во сне – как потом Мартин узнал, того ангела перевели на другую работу, связанную, кажется, с помощью святому Николаю в приёме заявок на подарки в праздник Рождества.

Некоторые летописцы (которым, скорее, подошло бы название мифотворцев), презрев реальные факты, сообщают, что из той страны Лютер не вернулся, остался там жить. И говорят, что когда самому существованию стран протестантских будет грозить страшная опасность, Лютер вернётся и одолеет всех супостатов. И тогда протестантизм установится во всех концах Круга Земного.

Лютер и его последние дни

Под конец жизни Мартин Лютер много болел. Одни сказывали, что это было следствием покушения, когда в Лютера стрелял католический фанатик, и вождь мирового протестантизма был ранен отравленной стрелой. Другие злорадно шипели, что за грехи свои тяжкие Лютер так мучился. Третьи – просто что-то невнятное бормотали.

Но непреложным фактом является то, что дело его живёт и намеревается жить ещё много веков, до конца времён, и восторжествует, когда Бог на Страшном Суде вынесет вердикт, какая религия Емуугодна.

Сны Мартина Лютера

Лютер и архангел Михаил

Лежит Лютер, спит, сон смотрит. Во сне этом является ему архангел Михаил и протягивает меч.

– Держи, – говорит. – Сим победишь всех врагов своих и даже самого папу Ватиканского, который нам самим, признаться, порядком надоел.

– Спасибо, конечно, – учтиво отвечает Лютер. – Но только едва ли я способен исполнить ваше желание – ведь я отродясь оружия в руках не держал.

– Это ж как же так?! – изумился архангел Михаил. – Ты ведь в армии служил, мы про тебя всё знаем.

– Служить-то я служил, да вот только оружие лишь издалека видел: в патриотических фильмах про войну в полковом синематографе, да у командира нашего саблю на парадах всяких.

– Чем же вы всё это время в армии занимались? – не устаёт удивляться архангел Михаил.

– Да всё дачи генералам строили.

– Ну вы даёте! – окончательно не удержался в своей архангельской невозмутимости Михаил и исчез в растерянности, а Лютер проснулся.

«А и в самом деле, – подумал он, – потягиваясь, что это за воины такие, за всё время службы ни меча, ни аркебузы в руках не державшие?»

В тот же день принялся Лютер за написание трактата о реформах в германской армии. А когда он завершил сей труд и опубликовал, то ни один князь, ни одни генерал не осмелился перечить самому Лютеру. И хотели, быть может (не у всех же ещё дачи были построены), да смолчали – слишком уж непререкаем был авторитет Лютера средь германской нации.

Зато после благотворных реформ германская армия стала самой сильной в округе и била любого супостата, который убежать не успел. И победить германца могли только навалившись всем миром, но эти мировые войны к Лютеру никакого отношения не имеют, поэтому пусть о них вам расскажет кто-нибудь другой.

Лютер и чудища заморские

Спит Лютер, и вот какой сон ему снится.

Будто пришёл он в школу с учебниками и тетрадками в ранце, а сам с ужасом думает: «Какого чёрта! Ведь я уже давным-давно школу закончил!». Но тем не менее зашёл он в класс, а там на преподавательской кафедре сидит блаженный Августин собственной персоной. И спрашивает Августин Лютера строго:

– Сделал домашнюю работу по математике?

Лютер задрожал мелкой дрожью и протягивает тетрадку с домашкой, а сам глаза потупил: понимает, что неправильно нашёл он квадратный корень Зла. Вдруг слышит громогласное:

– Ты что, подлец, мне суёшь: это ж домашняя работа по географии.

Поднимает Лютер глаза на учителя, а вместо блаженного Августина на кафедре восседает какое-то чудище волосатое с лицом на животе. И говорит чудище по-человечьи:

– Это кто ж тебе про таких уродцев с харей на пузе рассказывал?!

От страха Лютеру дар речи вернулся, но не полностью:

– Так ведь… это… на уроках по географии нам сказывали… Ещё и про всяких… гимантоподов говорили… это которые с ремнями вместо ног.

Тут видит Лютер, из-под кафедры этот самый ремненогий вылезает.

– А ну-ка, задай этому шалопаю по филейному месту своим ремнём! – кричит пузолицый ремненогому.

– Не надо! – кричит Лютер. – Лучше я проснусь!

И просыпается. Идёт в ванную комнату, чистит зубы, а сам думает: «А откуда я, в самом деле, взял, что в далёких землях проживают чудища всякие? Ну да, учитель по географии нам про то сказал. А он откуда взял? Наверное, из рассказов путешественников. Но они-то сами видели то, о чём так красочно повествуют? Очень я в этом сомневаюсь после такого убедительного сна».

И решил Лютер в корне изменить сложившуюся ситуацию. Для начала он повелел основать Всегерманское Географическое общество, а при нём – Географическую академию. Далее были созданы Картографическая служба и Управление по организации экспедиций, и иные учреждения, к пользе познания Земли служащие.

И спустя какое-то время Германия стала лидером в изучении Земли, а уродцы и чудовища заморские покинули школьные учебники по географии и обосновались в сказках, где им, по правде сказать, и место.

Лютер спасает пароход

Спит Лютер, как он это обычно по ночам делает, сны разные смотрит. Вдруг чувствует, что храпеть начал, да так задорно, что, поди, всех соседей перебудил. Но чувствует: что-то тут не так. Заснул тогда Лютер поглубже и понял: вовсе он не храпит, а кричит зычным голосом. Кричит он, а сам по сторонам смотрит – в смысле, зачем он орёт во всё горло.

Оказалось, что стоит Лютер на высокой скале, под ним океан форменный бушует, а в океане том пароход плывёт прямо к берегу, не сворачивая и хода не сбавляя. Тогда, поняв в чём дело, Лютер так раззадорился, да так завопил в сторону несмышлёного да истинной ситуации не ведающего парохода, что корабль аж отбросило от скалы, на которую он уже налететь собрался, да развернуло вбок. И пароход, как ни в чём ни бывало, поплыл вдоль берега.

Проснувшись, Лютер, не обращая внимания на крики жены, не выспавшейся от мужниного храпа, побежал в порт, ибо появилась у него одна идея. Там он повстречал пассажиров того самого парохода, которые наперебой благодарили его, хвалили его голос и предрекали ему блестящую судьбу оперного певца. Но не затем, конечно же, стремился скромный Лютер в порт. Пока он там, во сне, кричал, пришла ему в голову блестящая идея, и, прибыв в порт, Лютер поставил там маяк. Сооружение было настолько величественно, что размерами и славой без труда затмило Фаросский маяк. А иначе и быть не могло: любое очередное деяние великого Лютера что-нибудь да затмевало, а кроме того, не зря же Мюнстер – резиденцию вождя мирового протестантизма – называли городом пяти морей.

Вскоре маяки появились на всех побережьях Круга Земного (в католических странах, конечно же, позже всего), и больше корабли не разбивались о скалы.

Много позже, уже в другом сне, учёный Ньютон, которому Лютер рассказал историю с пароходом, объяснил, что сие есть феномен звуковых волн – они-то, направленные в сторону утлого судёнышка, и отбросили его от скал, пересилив волны морские.

Лютер на тайной службе её величества

Спит Лютер сном праведника, коим он, собственно, и являлся. Вот только сон ему какой-то неправильный снится, непонятный совсем.

Будто состоит Лютер на службе у какого-то величества, да ещё и женского полу.

Состоит он так час, другой, скоро утро уже, Лютер волноваться начинает: неужели так весь сон и пройдёт самым скучным образом?!

Наконец, подходит к нему какой-то важный господин и даёт задание: идти туда, не знамо куда, убрать того, не знамо кого. В общем, куда-то на Дикий Запад или на Спокойный Восток – это неважно, потому как Земля круглая, – убивая злодеев и насаждая протестантские ценности. И даёт Лютеру этот важный господин всякие хитроумные механизмы, легко и незаметно жизнь из человека изымающие: микроарбалет, искусно вставленный в подошву сапога, гусиное перо, стреляющее смертельными для еретиков и нехристей цитатами из Библии, микропсалтырь для незаметного обращения в христианство язычников и многое другое. Погрузил Лютер всё это добро на трёх мулов и отправился задание выполнять.

Долго ли коротко Лютер так шёл, но достиг он какой-то таверны. Входит, видит, за стойкой сидит какая-то дама, по виду аристократка католическая, путешествующая инкогнито. Подсаживается к ней Лютер, заводит светскую беседу, мол, какая молитва её самая любимая, и какой папа ватиканский, на её прекрасный взгляд, самый набожный. Она охотно отвечает, потом спохватывается:

– Ах, а как же вас зовут?

– Лютер. Мартин Лютер.

– А меня Адельгейда Арагонская. Разрешите вас угостить, я, правда, не знаю, чем.

– Кварту чая и семь ложек сахара. Взболтать, но не смешивать.

И Лютер и Адельгейда, конечно, уже догадываются, что они друг другу заклятые враги, но перед решающей схваткой не отказывают себе в удовольствии вкусить плодов Афродиты – своего рода акт милосердия: всё равно для кого-то из двоих сия утеха окажется последней. Они поднимаются в наименее клопизированный номер и…

За это Лютер втайне (он был очень набожен) и ненавидел сны: они прерывались на самом интересном месте. Каждый раз из реальности вторгалась какая-нибудь нелепость: то на подоконнике заорёт попугай, вырвавшийся из клетки курляндского астронома и пролетевший пол-Европы, чтобы самым гадким образом испоганить весь сон; то колокольня обрушится, словно нельзя было обрушиться где-нибудь днём, а не в момент, когда Морфей читает спящему самый захватывающий эпизод.

Злой и невыспавшийся проснулся Лютер и повелел под страхом самого зверского отлучения не начинать, ни Природе, ни человеку, никакой громкой деятельности до тех пор, пока не пройдёт у добропорядочных граждан так называемая «фаза интересного сна». На исследование времени прохождения этой фазы были выделены необходимые средства, но результаты этого исследования были получены в одной из следующих сказок.

Ватиканица

Заснул однажды Лютер после обильной трапезы, а проснулся уже во сне. Видит: стоит перед ним незнакомец. И говорит этот незнакомец Лютеру:

– Давно я тебя уже тут поджидаю.

– Да кто ты таков? – передразнивает незнакомца Лютер таким же первым слогом.

– Я Шмидт. – Отвечает незнакомец, не поняв тонкого протестантского юмора.

И тогда Лютер понимает, что это легендарный агент Шмидт – папский прихвостень, хладнокровный убийца и лгун, способный убедить Коперника в том, что плоское Солнце вращается вокруг плоской Земли.

– Драться будешь? – Настороженно спрашивает его Лютер.

– Буду. – Ободряюще отвечает агент Шмидт. – Даже не сомневайся в этом.

– И кучу двойников позовёшь? – Продолжает допытываться Лютер.

– Это уж непременно, как водится.

Изготовился Лютер к бойне ужасной, выдумал уже, как он будет законы физики нарушать. Но тут вдруг чья-то рука как начала его тянуть из сна. Проснулся Лютер, видит: жена трясёт его за плечо, кричит:

– Не слышишь, что ли?! Звонит кто-то тебе!

И вправду, кто-то настойчиво звенел в дверной колокольчик – так звонили только «бесцеремонные» (по выражению жены) лютеровы друзья.

Лютер накинул халат, побежал открывать дверь. На пороге стоял любимый ученик Лютера. И очень уж он показался вождю мирового протестантизма похожим на папского агента Шмидта. Потянулся было Лютер к ружью, висевшему для таких случаев в прихожей, да только вовремя вспомнил, что это был сон и никаких агентов Шмидтов на самом деле не существует.

Лютер и лжеучёные

Заснул как-то Лютер в библиотеке, и в этом не было ничего удивительного и предосудительного – ибо там его, усердно корпевшего над книгами, и застала ночь.

И вот спит Лютер и, как полагается, сон видит. Будто явился пред ним из глубин мрачной неизвестности некий жрец цифр и хитроумных формул – математик. И провозгласил, что, мол, служители Клио – историки – уже много лет тем и занимаются, что, вместо усердного изучения своего предмета, выдумывают разное и народ в заблуждение вводят: где несколько веков прибавят из вредности, где одного славного героя древности нарежут на несколько персонажей, словно какой-нибудь член разделят на многочлен.

И вместо того чтобы искать корень из четырёх, сей математик искал в своих пламенных изобличениях корни цивилизации этрусков и державы московитов. Или хватал не успевшее от него убежать какое-нибудь историческое или географическое название и начинал его мять, препарировать, да задом наперёд читать, пока не получал удобные для него результаты. Или, возомнив себя Зевсом, хватал с неба светила и, препятствуя их нормальному ходу, помещал на другом конце Круга Земного – и всё это лишь для того, чтобы звёзды и планеты выстраивались в нужное этому математику историческое время в нужном ему месте.

Проповедник с яростным взором продолжал бормотать, распаляясь всё больше и больше, и тут Лютер почувствовал опасность: обличитель стал подбираться к самому Лютеру, начиная уже рассуждать, что никакого Лютера, а вместе с ним и Конфуция с Вергилием, вовсе не было, а был вместо них один Кирилл-и-Мефодий, отец Ломоносова.

Лютер замахал руками и на ватных ногах побежал прочь. Долго ли, коротко ли бежал он, но, наконец, притомился и прилёг под деревом. И заснул. И погрузившись в самые глубины сна разума, увидел Лютер таких чудовищ, что ему захотелось зажмуриться крепко-крепко и оказаться в каком-нибудь другом сне, с пальмами и дружелюбными туземцами. Но глаза почему-то не зажмуривались, и Лютер увидел, как некто, по виду историк, выхватил из-за пояса саблю и с криком: «Математики нам всё время лгали! Я вам открою всю правду!», принялся делить цифру 8. «Вжик!» – и разделил несчастную цифру надвое. Только получилось вовсе не 4. Удар рассёк несчастную восьмёрку надвое, от макушки до самого низу, и разделил её на две тройки, жалобно глядящих друг на друга. «Вжик!» – удар по другой восьмёрке, уже поперёк цифры, и вдаль покатились, словно арбузы, два нуля. Потом схватил проходившие мимо косинусы и, дико вращая очами, стал заплетать их в косы. А что отчаянный историк делал с логарифмами и интегралами – лучше никому и не знать!

Лютер нечеловеческим усилием воли заставил себя проснуться, и вовремя: к дереву, под которым он заснул, уже подкрадывался сумасшедший математик с незавершённым намерением исключить Лютера из истории. Пути к отступлению не было видно. Но нет! Был один: Лютер напрягся из последних сил и проснулся в свою реальность. Стремглав кинулся он под холодный душ, а затем прямо из душа повелел, чтобы каждый учёный, под страхом неизвестности наказания, с усердием занимался своею наукою, а о чужих рассуждал разве что только в кругу семьи, за чаем.

Галерея Мартина Лютера

Многие знаменитые люди почитали за честь познакомиться с Мартином Лютером. Иные ради этого даже своё время покидали. Не то, чтобы это и в прежние времена возбранялось – ведь встречались, согласно римскому историку Титу Ливию, Ромул, живший в VIII в. до н. э. с Пифагором, жившим в VI в. до н. э., – но в данном случае явление приняло откровенно массовый характер.

Лютер и Пифагор

Пифагор, как известный путешественник во времени (о чём мы упомянули в предисловии), не преминул познакомиться лично с величайшим человеком всех времён и народов.

И вот, встретились, стало быть, Пифагор с Лютером, и принялся грек жаловаться:

– Великий ты человек, Лютер, вон какой протестантизм выдумал! Хотел было и я протестантизм в своей Древней Греции ввести, да только античный наш грек не готов ещё к таким вещам: назвал мои проповеди философией и доволен. А я, может, хочу в памяти благодарного потомства остаться, как основатель нового культа.

– Ну, это тебе тогда надобно в мрачном Средневековье жить, – молвил Лютер. – Только я бы тебе не советовал: сжечь могут ненароком. Ты ведь неопытный, позовут тебя на первый попавшийся вселенский собор, ты и пойдёшь. И попадёшь на огонёк, как Ян Гус. Оставайся лучше в своей Античности и радуйся, что тебя почитают как философа.

Лютер и Колумб

Приходит как-то к Лютеру Колумб. А Лютер в это время в люльке сидел, потому как маленький был. Тогда Колумб сказал, что зайдёт попозже. И явился через несколько лет. Лютер меж тем ненамного подрос, но будущего знаменитого мореплавателя, всё-таки, принял.

– Вот, – говорит Колумб. – Хочу что-нибудь этакое на поприще мореходном совершить… Компас и астролябия у меня уже есть! – поспешил добавить он, чтобы никаких сомнений в серьёзности его намерений не осталось.

– А не хочешь ли ты, допустим, новый путь в Индию открыть? – с хитрым таким прищуром спрашивает Колумба Лютер.

– Ну, пожалуй, можно, – протянул мореход. – А куда плыть-то? На Север? На Юг?

– Где Индия находится? На востоке. А ты будь смелее, экспериментируй! Эпатируй! Парадоксируй, в конце концов!

Колумб оказался пареньком смышлёным, понял, на что намекал Лютер. И поплыл на Запад.

Лютер и Ньютон

Как нам известно, Лютер изобрёл протестантизм после того, как на его макушку упало яблоко. Этот ход показался Лютеру настолько удачным, что он решил без всяких изменений использовать его, чтобы помочь одному хорошему учёному в открытии одного очень важного для человечества закона физики.

Почему же Лютер сам не открыл для человечества сей важный закон физики, спросит читатель. Дело в том, что Лютер и так много сделал для человечества и, будучи человеком скромным, решил, что дальнейшее облагодетельствование этого самого человечества может пагубно сказаться на его, Лютера, тщеславно-смиренческом балансе. И Лютер решил явить новый закон физики через одного молодого и безвестного британского учёного, некоего Исаака Ньютона.

Когда одним жарким летним днём Ньютона сморил сон и он прилёг под дерево, Лютер выпустил дрессированную обезьяну с яблоком, которая ловко вскарабкалась на вершину и оттуда метнула свой «снаряд». Дальнейшее описано в любом учебнике по физике.

Лютер потом долго удивлялся собственной оплошности и невнимательности Ньютона: как же британец не удивился, что яблоко упало на его макушку с берёзы.

Лютер и Гарибальди

Сидит как-то Гарибальди в своём кабинете и думает стать знаменитым астрономом. Вдруг входит к нему Лютер и говорит:

– Ненавидишь ли ты Ватикан так же люто, как ненавижу его я?

– Да нет, не очень, – отвечает Гарибальди.

– Ладно, но, может, хоть Италию-то ты хочешь объединить? – не отстаёт Лютер.

– Да я как-то не думал об этом. Я, вообще, хочу стать…

– Ага, каким-нибудь нелепым мукомолом или ещё более нелепым астрономом. Я угадал? – испытующе посмотрел Лютер.

Гарибальди вдруг устыдился своей мечты и говорит:

– Так что ты говорил насчёт объединения Италии?

Лютер и Резерфорд

Встретились как-то Лютер с Резерфордом в одном неаполитанском баре. Эта встреча могла и не состояться, если бы Резерфорд не выиграл 132 доллара в лотерею и не настоял потом в семье на поездке в Европу вместо посещения пляжей Флориды.

Подсаживается Лютер к столику, за которым сидел Резерфорд, и заводит с ним разговор. Через какое-то время Резерфорд понимает, что перед ним Лютер собственной персоной (тот, конечно же, представился в самом начале беседы, но Резерфорд, как истинный американец, не придал этому значения).

– Я, конечно же, польщён, – говорит Резерфорд. – Но почему вы именно со мной, многоуважаемый мистер Лютер, решили беседовать? Ведь на моём месте мог оказаться любой просвещённый человек Викторианской эпохи.

– Понимаете ли… – задумался Лютер, ибо и ему вдруг весь этот сюжет с Резерфордом показался странным. – Ну, я тут решил испробовать нечто новое, своего рода, постмодернистский ход.

– Что-что, простите? – ожидаемо не понял Резерфорд.

– Э-э… В следующем веке поймёте, – закруглился Лютер и поспешил откланяться, не дождавшись даже счёта.

Лютер и Лютер

Как-то утром проснулся Лютер после празднования Первомая, посмотрел на себя в зеркало и не то, что ужаснулся, но возлютовал.

– Это что же такое значит? – с исключительной холодностью вопросил зеркало Лютер. – Это вот так, стало быть?

Понятное дело, зеркалу после такого ничего хорошего не сулило. Но, казалось, всё обойдётся прилюдным боем на мелкие осколки или анафематствованием… Однако вышло всё намного оригинальнее.

Через пару часов Лютер издал декрет, согласно которому по всей Германии и окрестностям запрещались зеркала. То есть совершенно. Полностью. Окончательно. Понятное дело, законопослушный немец тотчас исполнил всё в точности. И даже более того: были назначены люди, мутившие воду в водоёмах, со слишком хорошим отражением.

Прошло время и, казалось, все уже смирились с отсутствием зеркал. Но фронда пришла с совершенно неожиданной стороны. Собственное отражение Лютера, наконец, не выдержало и явилось ему. А для пущего драматизма, явилось ночью. Растолкало бесцеремонно вождя мирового протестантизма и говорит:

– Или возвращай меня обратно, вместе с моими собратьями и сосёстрами, или я тебе такую жизнь устрою, что даже ещё не придумало само.

Лютер пытался было протестовать и приводить в свою защиту законы физики, согласно которым отражение, равно как и тень не могут самостоятельно разгуливать и угрожать своим хозяевам, но отражение было, видимо, настолько невежественно и так плохо училось в школе, что все доводы Лютера оказались напрасными.

Пришлось Лютеру уступить, и наутро он издал указ, по которому зеркала вновь входили в моду.

Трофейные сказки

После Великой войны – решающей битвы между прогрессивными силами протестантизма и несшими смерть, рабство и разрушение ватиканскими католическими полчищами, – после того как учение Лютера победило, наконец, в многовековой борьбе, в протестантские земли хлынул поток добычи: возвращавшиеся воины везли с собой в обозах трофейные патефоны и утюги, локомотивы и картины из знаменитых ватиканских музеев. Среди прочего в Северную Европу были привезены и ватиканские сказки. Несколько из них, попавших в одну частную коллекцию, мы и приводим ниже.

Об общественном транспорте и завинчивании гаек

Папа Леофорий I очень любил общественный транспорт (должны же были в Ватиканской державе время от времени появляться Папы с нестандартными пристрастиями и оригинальными наклонностями – для нетривиальных сюжетов ватиканских сказок – прим. авт.). И вот, на старости лет, усыпив бдительность кардинал-протектора, следившего за безопасностью Папы и ограждавшего его от эпатажных поступков, Леофорий I, побуждаемый своей давнишней мечтой, выскользнул из Латеранского дворца, где он имел жилплощадь, сел на первый же междугородний (а иные не в меру горячие головы утверждали, что вообще на международный) автобус и укатил в неизвестном направлении. С тех пор его больше никто не видел.

После трёх дней бесплодных поисков в государстве было объявлено новое положение вещей, и кардинал-протектор, справив официальную кручину по исчезнувшему Папе Леофорию I, взвалил на себя тяжкое бремя правления под именем Тираний I (такое имя он себе взял в качестве дополнительного бремени – исключительной стойкости был человек).

Первым делом новый Папа повелел заложить кирпичом все выходы, выезды, выбеги и выскоки Центрального, Главного и Единственного вокзала, чтобы уже больше никто не смог исчезнуть без спроса из Ватиканской державы. Затем Тираний I провозгласил священную борьбу с разгулом вольности в Ватикане. К тому времени вольность, и вправду, разгулялась не на шутку, и уже последний дворник мог свободно и прилюдно высказываться по любому поводу. Отныне любое высказывание, не касавшееся непосредственно выполняемой человеком работы, каралось ссылкой на галеры или урановые рудники. Любое же действие, не касавшееся непосредственно выполняемой человеком работы, и вовсе тянуло на высшую меру наказания – ссылку на урановые галеры. Вообще новый Папа считал уран лучшим лекарством от вольномыслия.

Несомненным достижением правления Папы Тирания было изобретение гаек. Это изобретение так понравилось Тиранию, что он принялся с пылкостью необычайной закручивать их, где только мог. А поскольку он был Папой Ватиканским, то закручивать он их мог где угодно.

Но вскоре нашлись в Ватиканской державе неразумные подданные, которые сначала тайно, а потом явно стали возводить хулу сначала на дурных министров, а потом на самого Папу и его деяния. Собираясь в небольшие группы, а затем, осмелев, и в толпы, эти прислужники дьявола принялись кричать на всех углах и площадях, чтобы Папа соблюдал свои собственные энциклики о борьбе с разгулом вольности. Эти неразумные крикуны утверждали, что святейший Папа своими указами о правилах строительства скворечников, о проведении манёвров в болотистой местности, о разведении огурцов в пустыне, вторгается в чуждые его компетенции области. Посему он сам и должен отправиться в рудники и на галеры.

Но Тираний мудро рассудил, что один он не повлияет на рост добычи урана и на увеличение скорости боевых галер. Посему во глубину богемских руд и на средиземноморские галеры отправились все эти недовольные.

После проигрыша в грандиозном морском сражении еретикам-византийцам, когда все ватиканские боевые галеры были сожжены «греческим огнём», Папа Тираний I объявил Ватикан великой сухопутной державой и счастливо обратил поражение в победу. Благо, сухопутных границ с Византией Ватикан не имел. Но всё же ссылку на галеры, в том числе и урановые, пришлось упразднить.

Завинченные до предела ватиканцы всё же продолжали более и более впадать в грех недовольства. В атриумах и перистилях стали глухо выражать недовольство генеральной линией Папы и вспоминать о таинственно исчезнувшем прежнем Папе – Леофории I. Некоторые позволяли себе высказывать совсем уж крамольные предположения, что Леофорий I вовсе не уехал на автобусе в неизвестном направлении, как гласила официальная версия, а скончался от апоплексического удара, нанесённого кардинал-протектором, в покоях Латеранского дворца. Но в народе версия смерти Леофория не имела популярности, и появилась первая ватиканская легенда, которая гласила, что наступит день, когда Папа Леофорий вернётся на первом утреннем автобусе, низвергнет узурпатора Тирания, и тогда установится Золотой век.

Папа Ватиканский и Рай на Земле

Однажды Папа Циррокумулий III задумал дело небывалое. Хотя это для еретиков-протестантов да православных дело сие было бы небывалым, но только не для Папы Ватиканского. Для него попросту не существует небывалых дел. Так вот, задумал Папа небывалое дело и тут же зовёт своего повара, который по совместительству был премьер-кардиналом. Вызвал его и начинает издалека:

– Скажи, голубчик, кто там ныне стоит у врат Рая?

– Так ведь, как и всегда, Вашество, – апостол Пётр.

– Хорошо, – вкрадчиво-задумчиво мурлычет Циррокумулий. – А кто назначает новопреставившихся в Рай, в Ад там, в Чистилище?

– Знамо кто, – отвечает премьер-кардинал и глазами на перисто-кучевые облака показывает.

– Прекрасно, – проурчал Циррокумулий. – Но мне всё не даёт покоя одна мысль. Ведь когда-то Рай на земле пребывал. А теперь где-то… непонятно где… А я вот думаю, может, его, это, вернуть обратно? С должным пиететом, конечно же, – тут же поспешил добавить он.

– Но помилуйте, зачем вам такое… э-э-э… небывалое дело? – спросил явно смущённый премьер-повар.

– А затем, что коли под боком у нас, истиннейших католиков, Рай будет, то это ж какая выгода католичеству выйдет. А коли здесь, в Ватикане, ещё и комиссию специальную создать, которая будет решать, кого на небо, а кого в Преисподнюю отправить, то уже ни один еретик, ни один вольнодумец слова поперёк не посмеет сказать! Ведь каким бы идейным или даже вовсе фанатичным человек ни был, а в Рай попасть всем хочется.

Отпустил Папа Циррокумулий своего премьер-кардинала на кухню – ужин готовить, а после трапезы вновь к себе призывает. И такой приказ отдаёт:

– Постройте недалеко от Ватикана, на холме повыше, врата неописуемой красоты, да туману побольше нагоните. В общем, чтобы всё как по-настоящему было. И объявите всему народу ватиканскому, что Господь по милосердию Его и по благорасположению к Папе Ватиканскому поместил Рай поближе к Ватикану. А в самом городе комиссию учредите, которая должна будет людей после смерти распределять по грехам их – кому наверх возноситься, а кому вниз низвергаться. Но предвижу я, что дело сие, как и любое новое и небывалое предприятие, вызовет в народе сильные душевные движения и колебания. Но и об этом я позаботился: следует отвлечь внимание народное какой-нибудь мелочью, совершеннейшей нелепицей, например: какой ногой следует вступать в Рай – правой или левой, или какую справку предоставлять в комиссию по загробному определению – «Об окончании земного пути» или «О вступлении в жизнь вечную»? Под это на площадях и в газетах шумную полемику следует учинить, опрос среди населения устроить.

Сказано-сделано. Поначалу иные дрянные людишки и впрямь пошумели, покуражились, но потом все попривыкли, примирились. Однако, подобно тому как орда неразумных термитов сокрушает великое древо, так и сей грандиозный проект погубили по неразумию своему самые ничтожные людишки.

Поначалу все, боясь гнева Господня, исправно соблюдали порядок посещения Райского сада – строго после смерти и только достойные. Но потом у отдельных ватиканцев любопытство стало брать верх над благочестием и они возжелали хоть одним глазком взглянуть на сад при жизни. Появились первые прорехи в райской ограде. Какое-то время спустя за «одним глазком» последовало «хоть одной ногой» – прорехи расширились. А там иные личности (по большей части, сильно нетрезвые) и вовсе начали вваливаться в райские кущи, распугивая экзотических животных. Тут-то и стала истинная картина вырисовываться…

Ватиканской тайной полиции – OрusDei – сильно пришлось поработать, чтобы изловить всех свидетелей, да так, чтобы их больше никто не видел. Папа же Циррокумулий страшно негодовал, топал ногами, распекал подчиненных, проваливших его гениальную задумку.

– Ну ни на кого нельзя положиться! Ох, и тяжела ты, тиара Ватиканская. Только на себя, гениального, и приходится рассчитывать. А что поделаешь: аз есмь Папа Ватиканский – причина и решение всех проблем!

Рай закрыли, а народу объяснили, что Бог за невыносимые грехи людские поместил его обратно на небо.

Папа Ватиканский и исключительное Божье благословение

Время Папы Катафрактия IV всем запомнилось возвращением в жизнь Ватиканской державы прежнего церковного благочиния и строгой иерархии. Главную роль в этом духовном возрождении играл, конечно же, сам Папа: он беспрестанно выступал с проповедями, тысячами закладывал новые храмы, освящал всё, что движется или пребывает в покое, призывал людей отказаться от греха познания и бежать наук – изобретения Сатаны.

Благодарный народ готов был канонизировать Папу Катафрактия прямо при жизни, но тот скромно отказывался и просил подождать с этим.

Однажды ехал Катафрактий IV в своей роскошной карете по главной улице Ватикана – проспекту Катафрактия IV. Преисполненный христианского смирения Папа предпочитал управлять экипажами самостоятельно. И вот, ехал он так, и задумался о чём-то высокодуховном, да так крепко, что не заметил, как совершил наезд на какого-то неразумного ватиканца, переходившего улицу в положенном месте. И сопровождавшие Катафрактия швейцарские гвардейцы сплоховали: не убрали вовремя раззяву с дороги, засмотрелись на то, как Папа думу думает.

«Ну всё, приехал!» – думает Катафрактий. – «Отвертеться не удастся: свидетелей кругом полно, сбитый болван лежит прямо на пешеходном переходе, дорожная стража стоит тут же».

Суд, конечно же, состоялся, только все свидетели, как один, утверждали, что хворь глазная в тот день с ними случилась, а стражи дорожные – кто в другую сторону смотрел, кто скворцов считал, а пострадавший прислал в суд письмо, что он в тот же день сразу после аварии чудесным образом исцелился и к папе Катафрактию претензий не имеет, а наоборот, даже благодарит, ибо не иначе как молитвою Его Преосвященства произошло сие чудесное исцеление. Суду не оставалось ничего другого, как оправдать Катафрактия и отпустить под бурные овации.

А Катафрактию, в свою очередь, не оставалось ничего другого, как уверовать в исключительное к нему благоволение Божье. И после этого, чего бы такого ни делал Папа Катафрактий IV для презренного простонародья предосудительного и запрещённого, всё ему сходило с рук по милости к нему Божьей.

Но однажды решил Папа Катафрактий IV уйти на покой… Нет, не умереть, как это делали обычно все Папы Ватиканские, а просто выйти на пенсию и сажать в огороде капусту. И спустя немного времени, Катафрактий обнаружил пропажу: исчезло исключительное Божье благословение! За любое нарушение, которое Катафрактий безбоязненно совершал по старой памяти, его стали немилосердно наказывать, а его преемник на папском престоле и вовсе учинил расследование, в результате которого Катафрактия посадили за растрату казённых средств и за наезд на пешехода. И сидел бы Катафрактий многие лета, если бы не умер от стыда и огорчения, как установили при вскрытии официальные патологоанатомы.

Идеальный Папа

Папа Ватиканский Макароний I остался в памяти потомков как идеальный правитель. Правил он ровно 56 дней и 48 ночей, и всё это время проходили празднества в честь восшествия на престол данного Папы. Когда через 56 дней и 48 ночей Макароний I скончался, не успев ничем омрачить своё правление, простой народ говорил, что Папа был взят богами на небо за свою святость, и не было за всю историю Ватиканской державы правителя лучше, чем этот.

Вечно скептичные и вечно недобитые интеллигенты бубнили, что Макароний I умер от переедания и перепивания, но благодарный (за то, что на этот раз правитель не осчастливил его своим вниманием) народ их не слушал и продолжал считать по-прежнему.

1 Попытаюсь расшифровать логику Мартина Лютера: Боденское озеро – Констанц – Констанцский собор с «еретиком» Яном Гусом на костре в главной роли.

Оглавление

Prefatio (Предисловие)

Великое начало

Лютер и слепни

Лютер и табак

Влияние матросских рассказов на мировую историю

Лютер и злая ведьма

Лютер и звери

Зарождение сомнений

Канцелярская кнопка – оружие протестанта

Сила лютерова слова

Лютер и полководец

Мартин Лютер, его брат и папа ватиканский

Лютер в эмиграции

Открытие Лютером протестантизма

«У меня есть мечта»

Лютер и атеист

95 апрельских тезисов

Как один папа боролся с бюрократией

Дом с привидениями

Как Лютер открыл одну интереснейшую взаимосвязь

Лютер и собор

Лютер и Георгиев узел

  ***

Как один Лютер двух пап перехитрил

Лютер и народная любовь

Лютер ускромняет церкви

Лютер и печник

Как Лютера в Виттенбергскую библиотеку не пустили

Лютер и ходоки

Лютер и рыцарские поединки

Лютер в Испании

Лютер и справедливость

Лютер и тарифы

Лютер и туземцы

Как Лютер папу ватиканского единым словом одолел и как через это исполнилось одно пророчество

Лютер и телевизор

Лютер – гроза диспутов

Как Лютер одолел в диспуте хитрого лиса Махьявеля

Как Лютер злокозненный план папы ватиканского разрушил

Покушение на Лютера

Как Лютер папу ватиканского одолел, но пощадил

Что Лютер увидел в телескоп

Подарок Лютеру от германских рабочих

Как Лютер обратил немцев к добропорядочности

Злынч – похититель ноты «соль»

Лютер и мудрый горный старец

Лютер и дьявол

Путешествие Лютера в страну пёсьеголовых

Лютер и его последние дни

Сны Мартина Лютера

  Лютер и архангел Михаил

  Лютер и чудища заморские

  Лютер спасает пароход

  Лютер на тайной службе её величества

  Ватиканица

  Лютер и лжеучёные

Галерея Мартина Лютера

  Лютер и Пифагор

  Лютер и Колумб

  Лютер и Ньютон

  Лютер и Гарибальди

  Лютер и Резерфорд

  Лютер и Лютер

Трофейные сказки

  Об общественном транспорте и завинчивании гаек

  Папа Ватиканский и Рай на Земле

  Папа Ватиканский и исключительное Божье благословение

  Идеальный Папа Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg