«Кто ты, Гертруда?»

Кто ты, Гертруда? (fb2) - Кто ты, Гертруда? 1061K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Лиза Ахси

Лиза Ахси Кто ты, Гертруда?

© Лиза Ахси, 2017

© Издательство «Моя Строка», 2017

* * *

Светлой памяти моих незабвенных родителей Татьяны Ахмеджановой и Александра Сиренко посвящается.

«Не все, кто блуждает – потерялись».

Дж. Р. Р. Толкиен.

1 Глава

Эл шла вдоль обочины дороги. Сколько прошло времени с того момента, как она вышла на эту прямую, пыльную трассу, Эл не знала. «Час, два или больше?». В таком хмельном состоянии, Эл не могла реально ощутить время. Машины пролетали мимо.

– Меня больше нет. Я исчезла. Испарилась. Улетучилась – подумала Эл.

Светало. Было по-летнему тепло и первые птицы, начинали свою распевку. Это напомнило тот день, когда Эл со своей мамой, впервые пришла на балет. Перед началом спектакля, из оркестровой ямы доносились звуки сразу всех инструментов, но Эл поразило, что эта какофония не резала слух, а завораживала ее, настраивая, как неведомый инструмент к началу представления.

– Господи! Как же давно это было. Да и было ли? – опять при воспоминании о детстве, у Эл защемило сердце. Так бывает всегда. Сначала воспоминание, разноцветные картинки из детства, звуки, образы и даже запахи, возвращали ее туда, в ту сказочную страну, где было много света, тепла и безграничной любви. А потом из секундных грез, она стремительно возвращалась в реальность, которая разбивала ее вдребезги. Так падаешь во сне, когда сначала ты летишь, как птица, под тобой проплывают улицы, люди, машины, и в какой-то момент, а он наступает всегда, ты говоришь себе, что не умеешь летать, и тогда камнем падаешь вниз.

– Я умею летать! Я умела летать…

Эл пыталась вспомнить, когда в ее жизни началось это падение?

Наверное, это произошло летом. Последним летом детства, ей было семнадцать лет…

Эл с матерью отдыхала в горах, на побережье водохранилища Чарвак, недалеко от поселка Бричмулла, воспетой когда-то в песне. День только начинался, но воздух уже накалялся, как масляная батарея. Июль в Средней Азии, время, которое местные называют «чилля», в переводе с фарси «сорок дней». Это период изнуряющего сорокадневного, безветренного, летнего зноя. Эл родом из этих мест. Она была счастлива и беззаботна, как это бывает в юности. Эл любила лето, зной, бескрайнее голубое небо и такое слепящее солнце, какого она потом не встречала нигде.

Эл с мамой приехали сюда, убегая от «городского ада», как выражались ее родители. У мамы было больное сердце, и они с отцом решили, что маме будет лучше в горах, где свежий горный воздух, нет раскаленного асфальта, который в июле не остывает даже за ночь, и возможность отдохнуть от работы, быта и всего остального. Только теперь к своему стыду и великому горю, Эл понимала, что тратила нещадно и бестолково время, отведенное ей судьбой на общение с матерью. Но это теперь, а тогда…

Они только проснулись и собирались идти на завтрак. Эл красила ресницы, глядя в неудобное маленькое зеркальце. Эл его не любила, но зеркальце помещалось в косметичке и здесь, на отдыхе оно было незаменимо. Память стерла тот момент, который отвлек ее от столь важного занятия, но зеркальце выскользнуло из рук Эл, и упав, разбилось вдребезги.

– Черт! Как некстати! – воскликнула Эл.

«Плохая примета», – промелькнуло у нее в голове, но Эл тут же отмахнулась от этой мысли, убеждая себя, что верит только в хорошие приметы. Горе не заставило себя долго ждать. Вечером, когда Эл с мамой пришли на ужин, сели за свой столик, в какой-то момент мама пошатнулась и упала. Еще не понимая, что происходит, Эл физически ощутила нестерпимую боль в груди, как будто что-то оторвалось у нее внутри. Наверное, с этим падением мамы, началось падение Эл. Потом была неразбериха, агония мамы, не уродливая и тихая, так что Эл не сразу поняла, что мама уже мертва, паникующие чужие люди вокруг, поездка с врачом до ближайшей областной больницы, где безучастным тоном врач приемного покоя сказала, везти маму в морг, – «а к нам вы уже опоздали». После морга возвращение в санаторий, забрать их с мамой вещи, на той же дежурной машине, уже ночная поездка домой. Заспанный, ничего непонимающий отец, и фраза врача: «Мужайтесь, Ваша жена умерла.».

Так закончилось детство.

2 Глава

Серебристый внедорожник, переливаясь в лучах утреннего солнца, летел по трассе. Казалось, он не касается земли. Новая машина, как будто хотела показать своему хозяину все, на что она способна. Лев, так звали молодого человека, довольно улыбался, управляя своим новым авто, отмечая заинтересованные взгляды, проезжающих мимо водителей.

– Лихач, не гони коней! – произнесла девушка, сидевшая на заднем сидении, рядом с молодым человеком, слегка потрепав Льва по плечу.

– Что? Страшно? – ответил ей Лев, и подмигнул в зеркало заднего вида.

– Мы, не из пугливых, с одной стороны, а с другой, мы никуда не торопимся – с деланным, серьезным видом ответил молодой человек, с заднего сидения.

– Даже не начинай – с показным ужасом в глазах, прервал его Лев. Компания весело расхохоталась.

Эти трое ехали к морю. Лев давно ждал свой отпуск. В его офисной жизни командировки случались часто, и по всему миру, но это было не то. Лев был менеджером, в одной успешной московской компании, занимающейся IT-технологиями. Ему было тридцать четыре, но только в этом году, Лев впервые купил себе машину. Он и раньше не был «безлошадным», но предыдущие машины, доставались ему от отца, когда тот менял свои авто, а эта ласточка была его, Льва, от и до. И как только представилась возможность, он взял отпуск, «вскочил на своего коня», и готов был уже умчаться навстречу скорости и ветру, как возникли эти двое, те, что сейчас сидели на заднем сидении, и ворковали друг с другом, как голубки. Девушка – его сестренка Жанна и ее муж Петр, которого они называли Пит. Ребята были молодожены. Они только отыграли пышную свадьбу, а теперь напросились в поездку со Львом, и сейчас, все трое направлялись к Черному морю.

– Где это я уже интересно? Хотя нет, мне совсем не интересно, где, потому что это все равно, не то место, где я хотела бы сейчас быть. А где бы ты хотела очутиться сейчас, Эл? Наверно, в детстве, где любовь, тепло и безопасность, где казалось буду жить вечно… Все будут жить вечно. Но это – утопия…Теперь-то, я точно это знаю, поэтому мне все равно куда я пришла и куда побреду дальше… – мысли путались в голове, и среди этого сумбура Эл отчетливо ощущала только одно, ей очень хотелось пить. Солнце уже припекало. Эл шла вдоль дороги, по обеим сторонам которой, поворачивали к восходящему солнцу, свои счастливые лица подсолнухи.

– Хоть бы панаму какую, или бейсболку. Да, плохо ты собралась в дальнюю дорогу, – горько ухмыльнулась Эл.

На Эл были тряпичные кеды, какие любят подростки, тряпичная же сумка, как у почтальона, с широкой лямкой через плечо, и с изображением пятнистой кошки с изумрудными глазами, мешковатые джинсы «бойфренд», мужская сорочка в клетку, из той же серии «о бойфренде». Это была сорочка сына, и когда Эл ее надевала, у нее возникало чувство, что сын где-то рядом, совсем близко. У Эл опять защемило сердце, и тоскливо-тошнотворное ощущение одиночества, усилилось. Рубашка была с длинными рукавами, но в ней было не жарко. Стопроцентный хлопок, тот самый хлопок, который собирают в ее любимом Узбекистане, где каждую осень отправляли учащихся и служащих «в поля». Эта участь миновала саму Эл, но много раз они с мамой ездили к отцу, который каждую осень, на время, становился «великим хлопкоробом». Эл любила эти поездки, и, как все дети, она ожидала от любого путешествия, новых приключений. В одну из таких поездок, Эл даже покаталась на ослике, хозяин которого был похож на сказочного Старика Хоттабыча. Родина. Она осталась где-то в прошлом, там же, где осталось детство Эл. От этих воспоминаний, ее отвлекла бензозаправочная станция, показавшаяся вдалеке.

– Вот там-то я и попью, – подумала Эл, продолжив путь, своим нетвердым шагом.

Серебристый внедорожник проскочил мимо Эл.

«В такой машине, должно быть, сейчас прохладно, работает кондиционер, играет красивая музыка, – подумала она – какая-то милая компания путешествует, и в отличие от нее Эл, точно знает куда направляется. Да какое мне дело до них, если и до себя мне нет никакого дела? Мне бы сейчас попить холодной газировки. Вот то единственное желание, которое не вызывает у меня никаких сомнений».

– Вы ее видели? – спросил Лев своих друзей.

– Что? Кого? – отозвалась Жанна, неохотно отрывая свой взгляд от планшета.

– Женщину, на дороге. Похоже, путешествует автостопом. Меня восхищают девушки, которые таким образом странствуют по миру. Я бы так не смог, – Лев еще раз взглянул в зеркало заднего вида, но женская фигурка была уже едва различима.

– Не видели мы никого, – рассеянно ответила Жанна.

– А ты убрала бы свой дивайс, и лучше в окно смотрела, путешественница, – Лев «включил старшего брата».

Тут за жену вступился Пит:

– Ну, я ее видел. Лев, а с чего ты взял, что она автостопщица? Разве она голосовала?

– Нет, не голосовала. А кто тогда? Феклуша-странница?

– Мой взрослый друг, есть еще одна разновидность женщин, которых мы можем видеть по обочинам дорог. Ну, ты меня понимаешь, – Пит подмигнул Льву, который немного озадаченно смотрел сейчас на него в зеркало.

– Але! Знаток женщин с обочин дорог, с этого места прошу поподробнее! – вмешалась в разговор Жанна.

– Да я что? Я ничего, так общие сведения, – смущенно ответил Пит, своей молодой жене.

– Ладно, живи пока, – театрально нахмурив брови, сказала Жанна, – Может и правда лучше смотреть в окно, а то столько всего пропустила. Теперь буду мучиться, что не увидела какую-то даму, о которой столько вопросов возникло, в нашей маленькой компании.

– Вот и правильно, – ответил Пит.

Жанна демонстративно посмотрела в окно.

– Не понимаю, на что смотреть. Одни поля, да подсолнухи, – Нет, уж лучше поиграю.

– Переменчива, как погода, – Пит с улыбкой посмотрел на жену.

– Тебе что-то не нравится?

– Нет, что ты! Зато и люблю, – Пит наклонился к Жанне и чмокнул ее в щеку. Жанна уже вся была в игре.

– Родственники, а я один проголодался? – Пит изобразил гримасу страдания на лице.

– Я бы съела чего-нибудь, – не отрываясь от игры, ответила Жанна. – Лёвушка, а ты как на это смотришь? Лёвушка, ау!

Лев и, правда, был сейчас мысленно где-то далеко, но «Лёвушка» вернуло его к жизни.

– Ты опять так меня назвала? – спросил он Жанну.

– Опять и снова, мне так нравится, а ты, как любящий брат, должен смириться и привыкнуть.

– Господи, Жанна! Что-то я свирепею, может и правда пора позавтракать. Кажется, на этой заправке есть кафе. Остановимся.

Внедорожник съехал с дороги, и подъехал к небольшой кафешке. На вид это было самое обычное кафе, какие бывают на заправочных станциях, но было что-то уютное в этой тенистой, виноградной террасе, с тремя столиками, расположенными чуть в стороне от станции. Компания, вышедшая из машины, выглядела заинтересованной, предвкушая завтрак.

Навстречу молодым людям вышла официантка, грузная женщина лет шестидесяти. На этой забытой Богом заправке, ее накрахмаленный фартук и повязка на голове, выглядели неожиданно, но внушали доверие к этой трапезной.

– Доброе утро, молодежь, с чем пожаловали? – спросила официантка и широко улыбнулась.

– Нам бы позавтракать, – ответил Лев за всю компанию, – Что, Вы, нам можете предложить?

– Для начала выбирайте столик и присаживайтесь, – официантка очертила в воздухе полукруг, над тремя столиками, что стояли под навесом из виноградника.

– Да что тут выбирать, сядем вот здесь, – сказала Жанна и села за стол, в начале беседки.

– Хорошо, ребятки, – ответила официантка, – Можете называть меня Настасья Филипповна, – сказала она, смахнув влажной тряпкой пыль, с клеенки на столе.

– Ничего себе! – восхитился Пит, – Наверное, Ваши родители любили Достоевского?

– Молодец, начитанный, – хитро прищурившись, ответила Настасья Филипповна, – Только Достоевского они не читали. Все проще. Отца звали Филиппом, а матери нравилось имя Настя. Про Достоевского и его «Идиота», я узнала позже, но что-то я с вами заболталась, будете изучать меню или мою родословную, ребятки?

– Настасья Филипповна, может, Вы нам сами озвучите меню или лучше посоветуйте что-нибудь вкусненькое, фирменное – попросил Пит.

– Хорошо, тогда предлагаю яичницу с беконом, французские тосты с сыром и кофе.

– Боже мой, как изысканно! – разулыбалась Жанна, – а может тогда и латте у Вас есть?

– Нет, детка, латте не делаем, но могу принести кофе с молоком.

– Так это же почти латте, – Жанна продолжала улыбаться, глядя на Настасью Филипповну.

– Почти, но на пенке все равно рисовать не умею, – Настасья Филипповна, хитро улыбнулась в ответ.

– Вы не перестаете удивлять! – сказал Пит.

Настасья Филипповна улыбалась.

– Ну, что я так понимаю всем одно и то же, только мальчик ваш что-то не разговорчив. Сынок, а ты что будешь?

– Тоже, что и все, только можно мне вместо кофе, апельсиновый сок? – спросил он.

– Это можно. Ну, ожидайте, ребятки, минут через пятнадцать подам, – сказала Настасья Филипповна, и скрылась в здании.

Через пятнадцать минут, как и было обещано, компания дружно набросилась на завтрак.

– Будет надо чего, зовите, – сказала Настасья Филипповна, уходя.

– Кафе «Подсолнух». Интересно, почему они его так назвали? – сделав задумчивое выражение лица, спросила Жанна.

– Милая, оглянись вокруг, название напросилось само собой! – ответил ей Пит.

– Да, ладно! – Жанна расхохоталась, видя, что ей удалось подшутить над мужем.

– Приятного аппетита, милая! Когда я ем, я глух и нем! – Пит картинно уткнулся в тарелку.

– А что это наш Лёвушка так задумчив?

– Я тоже глух и нем, как твой муж, – Лев улыбнулся сестре.

– Мужчины! Когда вы голодны, вы невыносимы!

– Очень даже приличный завтрак, – Пит был явно доволен трапезой.

– Кушай, кушай, муженек, потом неизвестно, когда пообедаем, – Жанна погладила Пита по спине.

3 Глава

Эл приближалась к заправке.

«Сколько еще шагов интересно? Может посчитать? Да какая разница, все равно назад не сверну, – Эл говорила вслух. – Дожили, разговариваю сама с собой! Ну да ничего, все равно меня никто не слышит. Эл вспомнила, что когда-то прочла в одной книге, если человек говорит сам с собой, он разговаривает со своим ангелом. В голове у нее всплыли слова “Ангел мой, лети со мной, ты впереди, я за тобой!” Интересно, а мой ангел сейчас со мной? Или он уже давно устало сложил крылья? Ей часто думалось, что удача отвернулась от нее в какой-то момент ее жизни. Эл считала, что, если она сумеет найти в памяти этот момент, она сумеет изменить свою сегодняшнюю жизнь. Точкой отсчета, Эл считала день, когда не стало мамы, но что она могла изменить в дальнейшем, найдя эту точку отсчета? Ничего. Жизнь разделилась на “С мамой” и “Без мамы”. Как счастливы те люди, у которых живы родители. Вот настоящие баловни судьбы». Эл тяжело вздохнула. «Эти люди не понимают, как им повезло. Родители это какое-то защитное, энергетическое поле. Эта такая мощная поддержка, это безграничная и безусловная любовь, на которую способны только родители, и которой Эл была лишена, вот уже восемнадцать лет. Именно столько лет прошло со дня, когда не стало и папы. А может Точкой падения, ей стоит считать именно этот день?»

После смерти мамы, в их жизни с отцом начались чудовищные, нереально тяжелые дни. Мозг отказывался верить в происходящее. Казалось, мама просто уехала, в Москву на симпозиум по Станиславскому, или поехала во Францию писать свою книгу, которая так и осталась недописанной. Лишь несколько первых страниц, отпечатанных на ее любимой печатной машинке, лежали на письменном столе, в красной папке, в ее кабинете. Казалось все в ее комнате, ждет возвращения хозяйки. Заходить туда было не по силам Эл. Слезы начинали душить, как только Эл открывала дверь в мамину комнату. Отец напротив, каждый вечер заходил туда, говоря, что должен разобрать документы, и оставался там по нескольку часов. Эл знала, что никаких документов он не разбирал, он тихо плакал.

Эл подходила к заправке.

– Лев, это не та дама, которая тебя, так заинтересовала на дороге? – спросил Пит.

Лев повернулся и увидел Эл. Он поймал себя на том, что обрадовался ее появлению. Странно. Его мысли прервала Жанна.

– Боже! Да она концептуальна! Какой бланш под глазом, какая нетвердая походка! Не иначе автостопщица! – Жанна расхохоталась. Все сказанное Жанной, прозвучало достаточно громко, но Эл была еще далеко и не могла их слышать.

– Зачем ты так? – Лев повернулся к компании. – А синяк я и, правда, не заметил раньше.

– Ну, на такой скорости, – вступил в беседу Пит, который уже расправился с яичницей и готовился приступить к тостам.

– Муж, ты, похоже, угадал. Надо было заключить пари на что-нибудь, это явно «женщина с обочины» – Жанна достаточно бесцеремонно рассматривала Эл, ведь ей это было удобно делать с ее места.

– Хотя, может, и нет.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросил Пит.

– Ну, сам посмотри, ей лет пятьдесят! А в их работе рано на пенсию выходят, как в балете, – Жанна продолжала рассматривать Эл, довольно улыбаясь своей шутке.

– Ну, что ты, меньше. Или ты шутишь? – Пит тоже стал достаточно бесцеремонно смотреть на Эл.

Эл прошла мимо компании, не обратив на них никакого внимания. Ей навстречу вышла Настасья Филипповна, которая несла поднос с кофе и апельсиновым соком.

– Здравствуйте, девушка! С чем пожаловали? – на ходу спросила официантка Эл.

– Мне бы попить – негромко ответила Эл.

Настасья Филипповна ловко поставила перед компанией напитки, и направилась к Эл.

– Алкоголь не отпускаем.

– Да мне минеральной воды, с газом. Это отпускаете?

– Воду принесу, но надо присесть за столик, такие наши правила. Выбирайте.

– Из этих двух? – Эл ухмыльнулась. Ей хотелось поскорее закончить разговор и уединиться. Только теперь она заметила, что компания за соседним столиком, с интересом за ними наблюдает. Сяду за дальний, – сказала Эл и направилась к дальнему столику. Она села ко всем спиной. Настасья Филипповна, вытерла стол, и со словами «Ожидайте», удалилась.

– Что дальше? – Эл смотрела вдаль, на желтые поля подсолнухов, бескрайним ковром, расстилавшиеся вокруг. – Куда дальше? Куда ты побредешь теперь?

Не заставив себя долго ждать, Настасья Филипповна, принесла Эл запотевший стакан с газировкой.

– Держи, – сказала официантка и поставила стакан на стол.

– Спасибо, сколько я должна за воду?

– Как везде, пятьдесят рублей, – Настасья Филипповна с сочувствием смотрела на Эл.

Эл достала из своей «почтальонской» сумки кошелек и расплатилась. Она пила холодную воду, и ей становилось лучше.

Настасья Филипповна продолжала стоять, озабоченно глядя на Эл.

– Что-то не так? – спросила она официантку.

– Нет, все нормально, – ответила Настасья Филипповна, продолжая стоять рядом с Эл, которая решила воспользоваться этим обстоятельством:

– Простите, а не подскажите, где мы?

– Э, как тебя угораздило… – Настасья Филипповна озабоченно смотрела на Эл. – Мы – рядом с Павловском, да ты ж не знаешь этих мест. Сама-то откуда, скажешь?

– Из Москвы.

– А куда направляешься?

– К морю, – неожиданно для себя ответила Эл.

Эврика! Ну, конечно, море! Вот та стихия, которая всегда действует на Эл, как живительная сила. Вот тот безотказный способ, который может помочь ей и теперь. Теперь, когда она находиться на очередном перепутье своей жизни, когда нужно решать, куда повернуть дальше, куда и зачем. Море поможет. Теперь, когда Эл поняла, чего она хочет, ей оставалось только решить, как осуществить свою идею. Деньги у нее есть, немного, но есть. Документы есть. Поездом? Но где, как? Автостоп проще, но страшновато и придется общаться, а говорить Эл сейчас, ну совсем, ни с кем не хотела. И еще Эл хотела спать. Жаркий летний день, бессонная пьяная ночь, яркое солнце, тенистый навес из виноградника, холодная минералка сделали свое дело. Эл клонило в сон.

– Одна?

– Теперь да. Еще вчера была не одна, когда из Москвы уезжала. Не думаю, что Вам это, действительно интересно.

– Не в интересе дело, помочь хочу.

Эл вопросительно посмотрела на официантку, но ничего не сказала.

– На попутках не советую, – продолжила Настасья Филипповна, – Ты, девка, нормальная, теперь вижу. Похоже, попала в какой-то переплет, и чтобы не нажить себе новых проблем, лучше на поезде или автобусом. А куда конкретно, «на море» едешь?

– Не знаю. Все равно.

– А может тебе лучше в Москву вернуться?

Эл на мгновение ухватилась за эту мысль, но быстро ее отмела. И безучастным тоном ответила:

– Мне некуда возвращаться.

– Понятно, а косметика есть у тебя?

– Что?

– Ну, пудра, крем тональный?

– Есть, а что?

– Синяк бы свой закрасила что ли, а то не все, как я в людях разбираются. Вид еще тот у тебя. И поспать бы тебе надо.

«Синяк?», – Эл как будто только сейчас ощутила, как горит ее скула и левый глаз. – «Конечно синяк. Представляю, как я сейчас смотрюсь». Эл скривилась, представив свой вид. «Плевать!»

– Настасья Филипповна! – донеслось с соседнего столика, – можно, Вас, на минуту?

– Да ладно! – Эл широко раскрыв глаза, смотрела на официантку.

– Чего ты? Не шуми.

Какое-то мгновение Настасья Филипповна озабоченно смотрела на Эл.

– Сейчас подойду, ребятки.

– Нет, Вы, что и правда Настасья Филипповна? – не унималась Эл.

– Правда, правда.

– Обалдеть! Люблю этот роман, единственный любимый у Достоевского. Хотя нет. Еще «Игрок».

– Хорошо, сиди тихо, сейчас вернусь, – сказала Настасья Филипповна и направилась к соседнему столику, где Лев и компания уже позавтракали, и, похоже, хотели рассчитаться.

– Слушаю вас.

– Настасья Филипповна, спасибо, Вам, за чудесный завтрак! – Пит выглядел умиротворенным, – Сколько мы должны, за это изобилие?

– Сейчас скажу, – ответила Настасья Филипповна и открыла свой блокнот, который достала из накрахмаленного передника, – С вас ровно тысяча рублей.

Пит достал из барсетки свой увесистый кошелек и расплатился с Настасьей Филипповной.

– Нет, определенно, ты нелепо смотришься, милый, со своей офисной сумочкой на отдыхе, – прокомментировала Жанна, не глядя, на Пита, а смотрясь в зеркальце и поправляя свои свежеокрашенные, аккуратно уложенные волосы. Жанна была типичной голубоглазой блондинкой, молодой и стройной. Было видно, что Жанна следит за модой, и имеет возможность покупать «брендовую» одежду. Такие, как она, не одеваются на китайских рынках, и, судя по всему, теперь, в своем новом социальном статусе, бдительно следила за гардеробом мужа. Пит был также молод и хорош собой. Они и внешне были похожи. Голубоглазый, как и Жанна, но с натуральными русыми волосами, аккуратной стрижкой и спортивной фигурой. Есть мнение, что люди, прожившие вместе много лет, становятся похожи друг на друга. Эти же двое были, как брат и сестра изначально, тогда как Лев и Жанна были на вид «разными».

– Это не сумочка, дорогая, это мой сейф, – с напускной гордостью ответил жене Пит.

– Вам что-нибудь еще нужно, ребятки? – Настасья Филипповна выглядела немного озабоченной.

– Пожалуй, нет, – ответила ей Жанна, убирая зеркальце в косметичку, и «по кошачьи», улыбаясь.

Настасья Филипповна не уходила. Было видно, что она хочет что-то еще спросить. Ей на помощь пришел дипломатичный Пит.

– Что-то не так, Настасья Филипповна?

– Даже не знаю, как сказать.

– Говорите, как есть, это проще всего, – сказал Пит.

– А пока мы все еще здесь, я щелкну нас на память, – встряла в разговор Жанна и стала фотографировать компанию на свой смарт, – А теперь селфи с Вами. Вы, не против, Настасья Филипповна? – не дав официантке ответить, Жанна подскочила к Настасье Филипповне и сфотографировала их на вытянутой руке, потом посмотрела снимок, и явно, осталась довольна.

– А Вы фотогеничны, Настасья Филипповна, только вид у Вас, и, правда, озабоченный какой-то.

– Ладно! – решилась Настасья Филипповна, – не за себя прошу.

– Чего прошу? – Пит внимательно смотрел на официантку.

– Я что спросить хочу, вы, куда едете теперь, ребятки? – было видно, что Настасья Филипповна решилась, но она подбирала слова.

– Мы на море, – неожиданно для всех включился в разговор Лев, который все это время смотрел на соседний столик, где сидела Эл. Она казалась Льву маленькой и какой-то беззащитной. Лев не мог понять, почему его взгляд прикован к этой клетчатой спине.

– На море, прекрасно, а куда конкретно? – Настасья Филипповна пошла в наступление.

– Точного места нет, где больше всего понравится, там и остановимся, – ответил Лев, глядя теперь на Настасью Филипповну.

– А не могли бы вы взять с собой попутчика? Точнее попутчицу?

– Мы как-то об этом не думали, – ответил Пит, – а кого взять-то надо, и куда везти?

– Да вон ту девушку, – сказала Настасья Филипповна и кивнула головой, в сторону Эл.

Жанне явно была не по душе эта инициатива.

– Видите ли, дорогая Настасья Филипповна, как бы Вам сказать точнее, у нас «семейный» отдых понимаете? Только свои. Я, брат и муж.

– Подожди, Жанна, надо все узнать сначала, может человеку и правда наша помощь нужна, – Лев был заинтересован неожиданным предложением Настасьи Филипповны.

– Ну, конечно, – буркнула себе под нос Жанна.

– Нет, ребятки, вы не поняли. У нее есть деньги, и едет она, как и вы «на море», ей бы до железнодорожной станции хотя бы или до автобуса, а то здесь ничего кроме полей нет на всю округу.

– Не в деньгах дело, – протянул Пит, глядя на недовольное лицо жены.

– А где здесь ближайшая станция? – спросил Лев.

– Так это вам надо дальше по трассе проехать, никуда не сворачивая, до города Шахты, тут недалеко.

– Настасья Филипповна, а дайте нам посовещаться? – спросил Пит, – мы же никуда не торопимся?

– Конечно, ребятки, конечно. Мне и ее предупредить надо, а то ведь я «без нее ее женила».

– Так, это не она Вас, попросила? – из недовольного, лицо Жанны стало удивленным.

– Да нет, все я, вы уж не обижайтесь, на старуху.

– Да какая же Вы старуха, Настасья Филипповна? – дипломатично парировал Пит.

– Не буду мешать, ребятки, но я так думаю, люди должны помогать друг другу. Даже незнакомым тебе людям помогать надо, особенно незнакомым. В чем доблесть, когда родные и знакомые подставляют друг другу плечо? А вот помочь чужому человеку, это стоит похвалы. Помочь бескорыстно, и лучше не ждать, когда человек попадет в настоящую беду, чтобы потом героически его спасти. Иногда важнее помочь человеку избежать беды. Вот. Ну, думайте, решайте.

Сказав это, Настасья Филипповна направилась за столик, где сидела Эл.

Лев и компания ненадолго онемели, от услышанного.

4 Глава

По трассе, мимо бензозаправки промчался свадебный кортеж. Из окон донеслась известная песня о том, что «Хорошо, все будет хорошо, все будет хорошо, я это знаю, знаю…»

А может это сообщение для нее, Эл? И у нее тоже «Все будет хорошо, и кто-то точно это знает» и решил сказать ей об этом именно сейчас, здесь и в такой эксцентричной форме? Хотя почему в эксцентричной? Это абсолютно ее тема.

«Так странно, – подумала Эл, – родители были творческими людьми, и в своем раннем детстве Эл росла, как это принято называть “за кулисами театра”. Мама тогда была актрисой в Ташкентском ТЮЗе, отец ставил спектакли в Республиканском Кукольном Театре, но первое, самое яркое впечатление в детстве на нее произвел не театр, а свадьба маминого брата».

Впечатление было настолько сильным, что повлияло в дальнейшем не только на игры маленькой Эл, она все время наряжалась невестой, но и на «девичьи грезы», и главную мечту ее жизни, как тогда ей казалось. Стоит ли говорить о том, что кусок любой материи белого цвета, она превращала в фату. Особенным успехом у Эл пользовались кружевные накидки на подушки, в доме у бабушки. На улице, если мимо нее проезжал свадебный кортеж, Эл бежала за ним вдогонку, вдоль дороги, чтобы заглянуть в машину и увидеть невесту, пока кто-то из взрослых не окликал ее и не возвращал из сказки, в которую в то мгновение она попадала, в реальность.

Родители были немного удивлены увлеченностью матримониальными играми дочери, потому что считали «оголтелым мещанством» и сам этот, с позволения сказать, праздник, и всю его атрибутику, с пупсами на капоте автомобилей, банкетов в ресторане и всего остального. Сами они поженились 26 апреля 1966 года, утром, после землетрясения, которое разрушило почти весь Ташкент. Ну, не отменять же свадьбу, из-за такого пустяка? Впрочем, не свадьба, а регистрация брака, говоря сухим языком. У них даже фото не было, что очень печалило маленькую Эл, так как ей безумно хотелось увидеть родителей, в костюмах принца и принцессы, которых на них, конечно, не было в тот знаменательный день. Хотя их бракосочетание сняло Ленинградское телевидение, приехавшее в этот день в ЗАГС, и заснявшее эту «студенческую свадьбу», сопроводив, должно быть, комментариями, типа, «Жизнь в Ташкенте продолжается, несмотря ни на что!» Потом со своими друзьями-однокурсниками, они поехали к папиной маме. Бабушка жила за городом, здесь почти ничего не пострадало, от землетрясения. Не застав ее дома, оставили на кухне на столе свои паспорта, открытые на «нужной» странице, и веселой компанией, прихватив домашнего вина, умчались на природу.

Когда молодожены сообщили о своем решении маминым родителям, Эл теперь не узнает никогда, не у кого спросить. Только став взрослее, Эл узнала от папы, что отчасти это был «хитроумный план» с их стороны, так как, по признанию отца, бабушка была «не в восторге от мамы», и она никогда бы их «не благословила». Ирония судьбы, бабушка так всю жизнь и относилась к маме «без восторга», а когда с ней случилась беда, и бабушку положили в больницу с онкологией, Эл с мамой приехали на Украину, где уже тогда жила бабушка, ухаживать за ней. Мама и Эл все лето, каждый день приходили к ней в больницу. Мама расчесывала бабушке волосы, обрабатывала кожу, чтобы не было пролежней.

«Интересно изменила ли бабушка перед смертью, свое мнение о маме», – подумала Эл, – «и успела ли сказать ей об этом? Хотя, какая разница? Даже если бабушка покаялась перед мамой тогда, в чем смысл, если на протяжении всей жизни, мама чувствовала неприязненное отношение, с ее стороны».

«Не понимаю этих “предсмертных покаяний”, – подумала Эл, – скорее всего, люди каются на смертном одре, от страха перед неизвестностью, и пытаются набрать себе “побольше бонусов”, в загробный мир, или облегчают свои души, чтобы “налегке” путешествовать дальше. Те же, у кого просят прощения, скорее всего, просто “проявляют великодушие”, видя страх и мольбу о прощении, в глазах, уходящих, в мир иной, с одной стороны, с другой же, понимают, что, не “облегчив душу” просящему о прощении, за причиненные им же обиды, они сами становятся “нехорошими, черствыми людьми”, и как бы, не желая брать чужую вину на себя, прощают, подчас, просто “на словах”. Эл вспомнила, что впервые в жизни, ее зацепила эта ситуация, когда она читала “Джейн Эйр” Шарлотты Бронте. Тот момент, когда жена дяди вызывает к себе Джейн проститься, и рассказать, что Джейн разыскивает богатый родственник. Как корчило при этом тетю, как она выдавливала из себя каждое слово, и отнюдь не от предсмертного бессилия, а от ненависти к Джейн, непонятно на чем основанной, и на фоне этой ненависти, тетино “Прости”, было какой-то “формальностью” умирающего человека. Кстати, с подобной “беспричинной ненавистью” сама Эл, сталкивалась потом не раз и не два, в своей жизни, и по юности, ужасно переживала из-за этого, и всеми силами желала понравиться и заслужить все-таки, любовь людей, подчас просто гадких и эгоистичных, закомплексованных, недолюбленных, одноклеточных людей, которые встречались, к сожалению, на ее пути. Юная Эл не могла поверить, что ее можно не просто “не любить”, а так люто, без причины ненавидеть, ведь с самого рождения, ее окружали любовь и обожание. Теперь же ей было абсолютно “все равно”, нравится она кому-то или нет. Может быть, она стала “толстокожей”? Может быть, но помня те свои юношеские чувства, Эл всегда “аккуратно” общается с детьми, у которых есть еще шанс стать хорошими людьми.

Однако, родители Эл понимали, что игра «Дочки-матери» для девочек всего мира была на первом месте. Ну, а для Эл, все это шоу, под названием свадьба, было ярким и желанным событием, для которого ей надо еще подрасти, это она понимала уже тогда, как и то, что это чудо не может состояться в ее жизни до тех пор, пока она не встретит своего принца. Однако подготовку к этому сакральному действу Эл начала еще в детстве.

Эл очень хотела стать невестой. Так скромно и мило, без пафоса и «космических высот». Не всем же быть космонавтами. И вот когда в восемнадцать лет она влюбилась, Эл решила, что этот час настал! Но реалии жизни вносят свои коррективы в любые мечты, даже самые простые и бесхитростные. К моменту, когда Эл «встретила своего принца», мамы уже не было. На какое-то время Эл даже перестала думать «о свадьбах» и «Любви всей своей жизни», безжалостная чернота, возникшая после смерти мамы, залила своими красками действительность, хотя по-прежнему казалась чем-то нереальным и невозможным. Эл надеялась, что этот ужас вот-вот рассеется и жизнь опять наполнится разноцветными красками и счастьем.

В своей влюбленности Эл увидела, спасительную нить, которая приведет ее в новое счастье. Однако все оказалось проще и пошлее. Взрослые люди, окружающие тогда Эл, оказались бездушными ханжами. Отец в этой ситуации занял нейтральную позицию, сказав, что примет любое решение дочери, как теперь она понимала, чтобы не потерять ее Эл доверие. Остальным же потребовался нотариально-заверенный документ, чтобы двум молодым, влюбленным идиотам, какими они тогда были, позволить спать в одной постели. Пошло. Банально. Тупо. Влюбленному сердцу свойственно окружать ореолом святости не только своего избранника, но и близких своего любимого человека. А это не имеет ничего общего с реальностью. Эл повторила отчасти сценарий родителей, не получив благословения, со стороны родителей своего жениха. Его мать могла легко стать прототипом тети Джейн Эйр, так как с такой же «нескрываемой любовью» относилась к Эл. Ее ненависть была чудовищной и необъяснимой, и никакая «ревность к сыну», не могла быть оправданием этой злобной, неудовлетворенной и примитивной женщине. «От осинки не родятся апельсинки» – жаль, что тогда Эл еще этого не понимала. И вот, удовлетворив свое либидо, и разочаровавшись, друг в друге, молодожены через год разбежались.

«Мое детское замужество, яркая иллюстрация того, почему сказки заканчиваются свадебным пиром, и никто не знает продолжения, под названием “А поутру они проснулись…”. Хотя такого долгожданного с детства “пира”, так и не случилось. Это было “лихое время”. Самое начало девяностых. В магазинах было “шаром покати”, и это в Москве! В так любимом Эл, магазине “Океан”, полки были заставлены банками с морской капустой, а в табачные ларьки выстраивались очереди, сродни “в мавзолей Ленина”, за сигаретами “Дымок” без фильтра. Ну, какие тут “пиры”? На талон, который им выдали в ЗАГСе, новобрачные купили золотые кольца, шубу из искусственного меха для Эл и сапоги, так как в ее “ташкентском” гардеробе не было “нормальных” зимних вещей. На все остальное денег уже не было. Избранник Эл был из Москвы. Свадьбу играли в октябре, а прошедшим летом Эл приехала поступать в московский институт, так как в Ташкенте начинали активизироваться настроения “Чемодан, вокзал, Россия”, и все знакомые в один голос говорили, что если есть возможность, надо уезжать. Тогда-то отец и решил, что поступать в институт Эл должна в Москве, потому что «Москва – это Москва, и потому что там было много знакомых, а это немаловажно, в чужом городе». Она срезалась на первом экзамене. В институт не поступила, но встретила, на свою голову, своего, прости Господи, принца. Эл взяла стакан с газировкой и отпила из него. Вода нагрелась уже на солнце и не принесла ей прежнего удовольствия.

«Пора валить отсюда», – решила Эл.

– Как ты красавица? – подошедшая Настасья Филипповна, присела рядом.

– Вы что издеваетесь надо мной? Красавица! А Вы уже начинали мне нравиться.

– А ты всегда так прямолинейна с людьми? Лупишь все, что приходит в голову?

– Стараюсь. Не вижу смысла приукрашивать действительность. Лучше Бога этот мир не сделаешь.

– Мир не сделаешь, а сделать жизнь свою или чужую лучше – возможно.

– Вот со своей и начните, – сказала Эл.

– А я с нее и начинаю.

– И для этого сели рядом со мной проповеди читать?

– Это не проповеди, деточка. Моя дочь, примерно твоего возраста, сейчас работает в Италии. Созваниваемся часто, но я, все равно, постоянно волнуюсь за нее. Я верю, что у нее все хорошо, но вдруг именно сейчас, именно в эту минуту, ей нужна помощь, так же, как сейчас нужна помощь тебе? И если я помогу тебе здесь, возможно там, кто-то поможет моей дочери, не пройдет мимо.

– Это все очень интересно, но кто Вам сказал, что я нуждаюсь сейчас в Вашей помощи?

– Мое сердце, мое материнское сердце мне сказало.

Эл резко повернулась к Настасье Филипповне, и посмотрела ей в лицо. Настасья Филипповна совсем не была похожа на маму, но Эл почувствовала какую-то теплоту и приязнь к этой незнакомой женщине. С минуту, они молча смотрели друг на друга, и каждая думала о своем, не отводя взгляда.

– Как Вы можете мне помочь?

– Хочу, чтобы ты без приключений доехала на море. Ты же туда ехать не передумала?

– Не передумала.

– Так вот, я попросила ребят, которые сидят за соседним столиком, чтобы они подбросили тебя до Шахт, а там хоть поезд, хоть автобус, даже электричками можно до побережья добраться.

– До каких шахт?

– Город Шахты, город понимаешь?

– Понимаю, а каких ребят? – Эл повернулась туда, где сидела компания.

– О, нет, только не с этими!

– Почему?

– У меня с мажорами классовая вражда.

– Не дури, лучшей компании тебе здесь не найти.

– Настасья Филипповна, а Вы что, хорошо их знаете?

– Не больше, чем тебя, но поверь мне, это лучший вариант. Я не первый день на трассе.

– Вы на трассе?! – Эл сделала изумленные глаза. Хмель еще не выветрился, и Эл почему-то захотелось подшутить над Настасьей Филипповной.

– Не зубоскаль. Все ты правильно поняла. И пока еще не факт, что они согласятся тебя взять, как раз сейчас они это обсуждают.

– А! Так бы сразу и сказали! Вот увидите – не возьмут. Это же мажоры – любители комфорта, а я для них «непредвиденное зло», и какая им выгода на это подписываться? Для них достаточным аргументом для отказа будет перегар, который я им в машине гарантирую сейчас. – Эл с досадой хмыкнула. – И не смотрите на меня так. Я сама себе такой не нравлюсь. И не надо меня осуждать. Вы же ничего обо мне не знаете.

– Я и не осуждаю.

5 Глава

«Святая Гертруда, помоги мне! Направь меня в нужном направлении, защити в пути!», – Эл не знала, почему сейчас вспомнила Святую Гертруду. Стоит сказать, что родители Эл были «детьми своего времени» в вопросах религии. Они были – атеистами, и как не без гордости говорила мама «Ортодоксальными атеистами!». И это, не смотря, на то, что в детстве обоих окрестили. И даже, не смотря, на то, что мамина мама была глубоко верующим человеком, чем вызывала насмешки, не злобные, но постоянные, со стороны матери Эл. Бабушка часто приезжала к ним в гости, но всегда перед этим, заходила в Госпитальную церковь, находящуюся недалеко от дома Эл. Эл любила, когда после службы, бабушка приносила ей «церковные прянички», так Эл называла просфору, хотя бабушка говорила, на устаревший манер «просвирки». Обычно после этого был примерно один и тот же диалог между мамой и бабушкой:

– Окрестить бы ее, нехорошо девочке нехристью жить, хирувимчика над ней нет…

– Мама, не начинай, и не запутывай ей мозги своими «хирувимчиками»!

Обычно после этого, разговор по вопросам религии заканчивался, и мама с бабушкой продолжали уже общаться на мирские темы, в которых они быстро находили общий язык.

Эл так и жила, не интересуясь религией, до того момента, как не стало мамы. Постепенно ее размышления о том, почему так произошло, почему именно с ней, с Эл, почему так рано, привели ее к решению окреститься. Но или вспоминая «негативное» отношение мамы к религии, или потому что православных традиций в семье не было, а обратиться с этим вопросом к бабушке, Эл считала теперь «предательством» по отношению к маме, или «потому что это слишком просто и банально», а Эл всегда старалась «оригинальничать», ее решение было неожиданным. Эл заинтересовалась католицизмом, ей показалось, что в католицизме, в большей степени поклоняются Деве Марии. Эл полагала, что, обращаясь к Богородице, она будет говорить и со своей мамой тоже, к тому же, в ее восемнадцать лет, в Эл начинали формироваться «феминистические взгляды на жизнь». Остальные причины были еще более несуразны. «Вот они плоды атеистического воспитания», как позже рассудит сама Эл, но тогда ей нравилось, что в католических храмах есть скамьи, особый интерес, спасибо фильмам, вызывали исповедальни, и, прости, Господи, креститься Эл было «удобнее» слева направо, а не справа налево. Этих причин было достаточно, чтобы Эл остановила свой выбор на католическом христианстве. Ее рассуждения были наивны и смешны, но Эл тогда, конечно, этого не понимала. Она стала выбирать себе новое имя, и, хотя Эл со свойственным юности нетерпением, хотела «провернуть все поскорее», пришлось повременить с крещением, так как Святая Покровительница, которую Эл для себя избрала, была Святая Гертруда Нивелльская, память которой совершают 17 марта, а тогда была осень. Святая Гертруда из Нивелля считается покровительницей домашних кошек и путешественников, и первое и второе находило живой отклик в душе Эл. Кошек она обожала с детства, а о путешествиях мечтала всегда, поэтому другой покровительницы для себя, Эл уже не видела, и ради своего нового имени Гертруда, Эл готова была подождать. Однако найти свою католическую паству в те годы, в Ташкенте было непросто. Так, постепенно, идея «Приобщиться к лону церкви», затуманенная дальнейшими перипетиями жизни Эл, отошла на второй план, и к Таинству Крещения Эл вернулась, спустя годы, уже после рождения сына, смерти бабушки и смерти отца, когда Эл почувствовала, что осталась одна, без защиты, с младенцем на руках. И хотя Эл во второй раз вышла замуж, была любима и любила, чувство дичайшего одиночества и беззащитности не покидало ее, а теперь она должна была быть сильной, и даже не ради себя, а ради своего долгожданного сына. И вот тогда, осознанно, «не мудрствуя лукаво», Эл покрестилась в Свято-Успенском Кафедральном соборе, в Госпитальной церкви, в этом, намоленом ее бабушкой месте.

6 Глава

– Ну что, подбросим странницу? – Лев вопросительно посмотрел на друзей.

– Куда подбросим? – Жанне определенно не нравилась вся эта ситуация.

– До Шахт, кажется, туда попросила Настасья Филипповна, – вступил в разговор Пит.

– Я считаю, что мы имеем полное право отказаться, – упорствовала Жанна.

– Я – Швейцария, нейтралитет – объявил Пит.

– Тогда я, на правах старшего, в нашем дружном коллективе, принимаю решение помочь человеку и подвезти на вокзал, до города, там видно будет.

– Не хочется портить настроение в самом начале поездки, – Жанна поморщилась, – тогда сам иди и сообщи ей эту радостную новость, благодетель.

– Так и сделаю, – Лев поднялся и направился в сторону Эл и Настасьи Филипповны.

Из здания заправки выглянул паренек, в форменном комбинезоне и позвал Настасью Филипповну.

– Ты подожди здесь, слышишь? Никуда не уходи, я скоро.

Настасья Филипповна поднялась из-за стола.

– Не волнуйтесь, не уйду.

Эл смотрела вдаль на слепящий золотой ковер из подсолнухов.

– Добрый день! Настасья Филипповна сказала, что Вам нужна помощь? – Лев присел за столик рядом с Эл.

– Так и сказала? – Эл расстерялась от неожиданности, – Привет!

– Привет, – Лев улыбнулся, – Так и сказала, или примерно так, мы можем Вас подвезти до станции.

– Хорошо.

– Как Вас зовут?

– Мужчина должен сначала представиться, – сказала Эл, и тут же пожалела об этом, умничать ей сейчас было не к лицу.

– Да-да, конечно, меня зовут Лев.

– Господи, аж страшно стало, а я – Гертруда, – сказал Эл, сама от себя не ожидавшая такого ответа.

– Какое редкое у Вас имя.

– Угу, как и у Вас, – сказала Эл, и отметила, что только одного Льва знала до этого момента. Львом звали маминого брата-близнеца, он был любимым дядей Эл. У дяди с мамой было сильное сходство, и когда не стало мамы, Эл часто вглядывалась в лицо дяди Левы, и как будто видела маму. А вот здоровье, Бог распределил между ними не поровну, потому что в отличие от мамы, дядя Лева был здоров и силен. Он и родился на 15 минут раньше мамы. С детства занимался боксом, потом стал тренировать, получил Заслуженного тренера Узбекистана. Дядя Лева пережил маму на 16 лет. Скончался он скоропостижно, в выходной, после обеда прилег отдохнуть и не проснулся. Его жена не сразу поняла, что дядя Лева умер, такой он лежал безмятежный, как будто крепко спал. О такой смерти мечтают многие, но только избранных Бог забирает к себе на небо, таким, прости Господи, «бизнес-классом».

– Лев! – окликнула Жанна, они с Питом уже стояли около автомобиля, – Пора ехать.

– Сейчас, – крикнул в ответ Лев.

– Мне нужно дождаться Настасью Филипповну, она просила не уезжать.

– Да, конечно, давайте я Вас пока познакомлю с нашей компанией.

– Давайте.

Эл повесила на плечо свою почтальонскую сумку, и они со Львом направилась к машине.

– Познакомьтесь, это Жанна – моя сестра, а это Пит – ее муж. А это – Гертруда.

– Героиня труда? Какое замечательное имя у Вас, – Пит был явно удивлен, – я думал, таких имен уже не дают.

– Уже не дают, – съязвила Жанна.

– Начитанные, – сказала Эл, – Только к героическому труду это отношения не имеет. У меня немецкие корни.

Почему она это сказала, почему стала оправдываться перед этими совершенно незнакомыми ей людьми? Эл чувствовала себя не в своей тарелке.

– Теперь все понятно. Как странно, меня второй раз уже за сегодня «обозвали» начитанным – сказал Пит, пытаясь сгладить неловкость момента.

Из здания вышла Настасья Филипповна и поспешила к компании.

– Уже едете, ребятки?

– Да, – ответил Лев, – вот только Гертруда хотела Вас дождаться.

– Гертруда? – Настасья Филипповна озабоченно посмотрела на Эл, – все правильно, это я ее попросила об этом.

– Вот, вам, в дорогу, водичка и бутерброды, – сказала она, и протянула Эл целлофановый пакет.

– Ну, что Вы, не нужно, – смутился Пит.

– А это и не тебе дают, – ответила Жанна.

Настасья Филипповна проигнорировала реплику Жанны.

– И вот еще возьми, – Настасья Филипповна протянула Эл, какую-то сложенную бумажку, – Если окажешься в районе Джубги, проедешь еще немного, вдоль побережья, до этого поселка. Там живет моя подруга давняя, можешь у нее остановиться. Зовут ее Зоя, скажи, что от меня. Много денег она с тебя не возьмет. Ну, все, счастливого пути, ребятки!

– Спасибо, Вам, Настасья Филипповна, спасибо за все, – сказала Эл и приобняла женщину, которая этим утром неожиданно приняла участие в ее, Эл судьбе.

– Да, Настасья Филипповна, спасибо, – поблагодарил Лев.

– Ну, счастливо оставаться! – сказала Жанна и села в машину. За ней проследовал Пит.

– Где мне сесть? – спросила Эл.

– Вы можете сесть рядом со мной, – ответил ей Лев.

– Хорошо, – сказала Эл, и открыла дверцу машины, – Всего Вам доброго, Настасья Филипповна! И пусть в Италии все будет хорошо.

– Дай Бог! – Настасья Филипповна, едва заметно улыбнулась.

Серебристый внедорожник выехал на Федеральную трассу М4.

7 Глава

– Гертруда, а в какое место на побережье, Вам надо? – Лев попытался завязать разговор.

– Пока не знаю, – ответила Эл.

– А, Вы, сами откуда? – вступил в разговор Пит.

– Из Москвы, а Вы?

– Мы тоже из Москвы. Гертруда, а Вы автостопом путешествуете? – Пит озвучил вопрос, интересовавший всех троих, с момента, когда они впервые увидели Эл на дороге.

– Так получилось. Скажи мне кто вчера, что сегодня я буду ехать с вами, я бы рассмеялась, – Эл изобразила подобие улыбки.

– С Вами что-то случилось? – бесцеремонно спросила Жанна.

– Я бы не хотела это обсуждать, – ответила Эл.

– Да, конечно, – Пит опять, в свойственной ему манере дипломата, попытался закрыть неудобную тему.

Все молчали. Эл закрыла глаза и неожиданно для себя, провалилась в глубокий, долгожданный сон.

– Лёвушка, включи музыку, – попросила брата Жанна.

– Кажется, Гертруда уснула, – ответил он.

– Ну и что?

– Ты же можешь взять наушники, сестренка.

– Ну вот, именно поэтому, я была против, брать попутчиков, – сказала Жанна, нахмурив брови.

– Не сердись, ты добрая девочка, – Лев подмигнул Жанне в зеркало заднего вида.

– А как вы думаете, ее правда зовут Гертруда? – спросил Пит.

– Скорее всего, – Лев посмотрел, на спящую Эл, – она же объяснила все «немецкими корнями».

– А ну-ка посмотрим значение ее имени, – сказал Пит и достал свой планшет, – так… Гертруда. «В СССР в 20–30 гг. имя Гертруда на какое-то время стало популярным, поскольку воспринималось как сокращение фразы “героиня труда”. В католической традиции почитается святая Гертруда из Нивелля – покровительница паломников, путешественников, садоводов и кошек». Я так и думал.

– О чем? – Жанна не поняла эту реплику мужа.

– Все ясно, имя вымышленное, но взяла она его себе не от фонаря. Кошка на сумке – значит, любит кошек, «покровительница паломников и путешественников» – вот вам и вторая отгадка.

– А что похоже на правду, – Лев опять посмотрел на Эл, – но она сказала, что еще вчера не помышляла ни о каком путешествии.

– О! Женщина-загадка! Лёвушка, она сказала, что рассмеялась бы, если бы ей сказали, что она будет ехать с нами.

– Да, ты права. Думайте, что хотите, но она определенно меня интересует. Незаурядная женщина.

– Куда уж там! – съехидничала Жанна, – И что дальше? Насколько сильно тебя «определенно интересует эта незаурядная женщина»?

– Ну, настолько, что я хотел бы предложить ей путешествовать с нами.

– Зачем нам в компании эта бомжиха?! – Жанна напряглась не на шутку.

– Не думаю, что она бомжиха, ты видела ее маникюр, одежду? – сказал Пит, – но, похоже, именно про таких, как она говорят, «Женщина трудной судьбы».

– Ребят, вы это серьезно? Вы хотите испортить мне медовый месяц?

– Сестренка, а чем она тебе его испортит?

– Во-первых, мы ничего о ней не знаем, во-вторых, мы не знаем, чего от нее ожидать, в-третьих, она просто будет нас компрометировать своим видом!

– Любимая, потише, она может услышать, – смутился Пит.

– И что? – ответила мужу Жанна.

– Может ты и права, сестренка, но внутренний голос мне подсказывает, что Гертруда не представляет для нас опасности, – Лев замолчал, глядя на дорогу.

– Справедливости ради, надо узнать и намерения Гертруды, нужны ли мы ей, в качестве компаньонов? – Пит был, как всегда прагматичен.

– Вот проснется и спросим.

– Лёвушка, а это что уже решенный вопрос? – Жанна испепеляла затылок брата, с лицом вселенской скорби.

– На девяносто девять процентов.

– Прекрасно!

Жанна надела наушники, и включила, какой-то медляк, возможно, для того, чтобы усилить свое отчаяние, от всего произошедшего с ней, за последний час.

8 Глава

Эл спала тихо и глубоко. Ремень безопасности не давал оплыть в кресле, голову она облокотила на стекло. Вот также сейчас на автомобиле, по этой же Федеральной трассе М4, должна она была ехать с мужем к его родственникам в Краснодар. Они выехали вчера ночью. Накануне к ним в гости пришла знакомая пара, чтобы передать посылку кому-то в Краснодаре. Муж не пил, а Эл «сотоварищи» явно перебрали со спиртным, поэтому в дорогу Эл была уже «положительно заряжена». Ей не хотелось ехать в Краснодар. У Эл всегда были натянутые отношения с родственниками мужа. И эта поездка не сулила ничего нового, но их сын сейчас гостил у бабушки с дедушкой. И Эл соскучилась по нему ужасно, но также она понимала, что, приехав туда, ей придется общаться с родней, а сын будет пропадать где-то на даче, с друзьями детства. Пара необдуманных, грубых слов мужу и свежий синяк уже на лице. Потом несколько часов в пути, в гробовом молчании, скрашиваемом песнями Высоцкого, правдивые и бескомпромиссные стихи Владимира Семеновича, и вот в этом сумбуре, творившемся с Эл, у нее созрел «план побега», который она и осуществила на одной из заправочных станций. Надо было действовать быстро, поэтому с собой у Эл оказалась только ее «почтальонская сумка» с документами, а чемодан с остальными вещами, остался в машине.

Правильно ли она поступила? Эта мысль неотступно вертелась у нее в голове, вплоть до того момента, как она села в машину ко Льву. Потом она уснула.

Почему Эл решила убежать, она не понимала еще до конца. Кулак мужа был поводом, а не причиной, хотя Николай, в первый раз в жизни, поднял на нее руку. Они вместе были уже давно, родили сына. Эл души в сыне не чаяла. Так получилось в жизни Эл, что ее взросление и горькие перемены в судьбе, наложились на переломные, исторические изменения в стране. Эл закончила школу. Не стало мамы. Не стало СССР, который казалось, будет вечно. Все, что было главным в Союзе раньше, подвергалось тогда жесткой критике и полному отрицанию. Старый мир рушился, а до нового было еще далеко. Наступило Безвременье, в котором, каждый выживал, как мог. Правил теперь не было, и в тот момент, когда многие ровесники Эл, окончив школу, еще успели поступить в институты, следуя традиции, принятой в Союзе, она провалила экзамены в институт, но сделала ставку на Любовь. Со своим «московским принцем», они бесславно прожили один год. Потом, когда эта lovestory закончилась, молодожены разошлись, и Эл вернулась домой, к отцу, в Ташкент, «не солоно хлебавши», где надо было начинать все сначала.

Эл много раз потом себя спрашивала, почему отец, который помог многим знакомым поступить в ВУЗ, в котором он преподавал режиссуру, совершенно бескорыстно, по-другому он не мог, был щепетилен в этом вопросе «до паранойи», как считала Эл, не помог ей, его единственному ребенку в получении пресловутого «базового высшего образования». Однажды, Эл завела разговор с отцом, о том, что она хотела бы поступить в его институт, и даже к нему на факультет. Отец сначала, не хотел говорить на эту тему, всячески переводил разговор в другое русло, но Эл насела не на шутку, и тогда он ответил, что «Для того чтобы стать режиссером, надо иметь жизненный опыт, душевные раны, испытать настоящие трагедии в жизни, иначе тебе нечего будет сказать людям. Да и вообще, это не женская профессия». И так как оба были идеалистами, этих доводов оказалось достаточно, чтобы закрыть эту тему, как потом оказалось, навсегда. Через год отца сократили, что стало «последней каплей», в его затяжной депрессии и самоуничтожении. Потом папа тяжело заболел, потом его не стало. А тогда отец сумел убедить Эл, но каждый раз, устраиваясь на работу и заполняя графу об образовании, Эл снова и снова мысленно возвращалась к этому разговору, и спрашивала, почему? Она, конечно, знала «правильный» ответ. Отец был абсолютно «советским человеком». Ему казалось, что это неприлично, и просто, недопустимо, если его дочь будет учиться у него на курсе. Даже малейший намек на «семейственность», в котором могли его заподозрить, был для отца неприемлем. Но почему его принципы «уходящей эпохи», оказались важнее благополучия дочери? На этот вопрос Эл теперь никогда не узнает ответа.

Не смотря, ни на что, Эл была тогда неисправимой, как ей казалось, оптимисткой. Она продолжала верить в Любовь и в то, что еще встретит свою судьбу, свою половинку и обретет женское счастье. С этими настроениями она и познакомилась со своим вторым мужем. Николай показался ей очень «земным» человеком, в хорошем смысле этого слова, земным и основательным. Он был добродушен и открыт, как Эл тогда казалось. А может тогда он, и правда, был таким, «большим и добрым, как слон». Эл почувствовала в нем настоящее мужское плечо, мужчину, который не только хочет, но и может нести теперь ответственность за их судьбы. Эл была ведомой, в этих отношениях, но их обоих это устраивало. Потом родился сын. Через месяц не стало папы. В какой-то книге Эл прочла, что такая ситуация очень типична для людей, рожденных под знаком Скорпиона. Сын родился похожим на отца Эл, и с годами это сходство становилось все сильнее. Тогда как чувства Эл, и ее мужа стали угасать. Они не первые, они не последние, уговаривала себя Эл. Когда сын учился в старших классах, муж все чаще, как бы шутя, стал заводить разговоры о внуках, покупке дачи, в общем, рисовать картинки «счастливой жизни двух пенсионеров». К сорока годам Эл пришла с «хорошей, крепкой семьей», как многим казалось со стороны. Изменял ли ей муж? Эл догадывалась, что изменял, но она была благодарна мужу, что делал он это безупречно, и никаких доказательств его измен, у Эл никогда не было. Но как бы прекрасно не выглядел их союз со стороны, Эл не могла и не хотела больше довольствоваться «хорошо отлаженным бытом», она задыхалась в пустоте этих отношений. «Ты деградируешь, и твоя жизнь проходит, твои цветные годы уже позади» – думала про себя Эл, но ведь ставку она делала не на замужество, а на Любовь. И вот теперь, именно Любви в их отношениях с мужем и не осталось. Тогда ради чего все? Ради сына?

Сын. Вот человек, которого Эл любит и считает, единственным по-настоящему родным ей на всем белом свете. Эл не успела подготовиться к его молниеносному переходу из пубертатного состояния в юношеское. Его взросление застало врасплох Эл. Сын стал отдаляться от нее. У них по-прежнему, сохраняются теплые и даже нежные отношения, но нет уже той всецелой зависимости сына от Эл. Все реже он с ней делится своими мыслями и переживаниями, все реже он в ней нуждается, а ведь раньше сын зависел от Эл двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю, что делало ее жизнь осмысленной и весомой. Теперь же друзья и новые интересы сына оттеснили ее на второй план, а к этому еще надо привыкнуть, как и к тому, что теперь жизнь Эл все больше напоминала жизнь «Отчаянной домохозяйки», статус к которому, она тоже была не готова. Эл мучительно стала искать точку опоры и новый смысл своей жизни. На фоне охлаждения отношений с мужем, продолжать плыть в этом утлом суденышке, которое потеряло берега, было невыносимо. «Ради чего все?», – постоянно спрашивала себя Эл, – «Ради сына? Сомневаюсь, что ему доставляет удовольствие видеть, как родители продолжая жить под одной крышей, стали чужими друг другу. Дети острее, чем взрослые чувствуют фальшь. И воспитывают в семье не “красивыми словами”, а своими поступками. Эл не хотела, чтобы у сына сложилось представление, что “общежитие” и есть “семья”. И потом, скоро сын станет совсем взрослым, и возможно, будет строить свою жизнь, вдали от дома и родителей, и что тогда? Ради чего все? Зачем Эл жить дальше? Оставаться кухонным комбайном, пылесосом, и стиральной машиной для Николая? Ради этого она появилась на свет? Ради этого ее родители пошли на такой риск, ведь маме с больным сердцем нельзя было иметь детей? Нет, Эл решительно не могла поверить в это. Не может быть, что все так безнадежно и убого. Эл верила в то, что когда-нибудь, она станет прекрасной бабушкой своим внукам, и ее жизнь опять обретет смысл. Но, что делать теперь, теперь, когда впереди у нее несколько лет на то, чтобы привести в порядок свою жизнь и достойно прожить их до появления внуков? Особенно теперь, когда она покинула “зону комфорта”, в которой прожила много лет? Пойти на попятную и вернуться, свалив эксцентричность своего поступка на алкоголь, или набрать побольше воздуха в легкие, и шагнуть вперед, туда, где все пугающе неизвестно и незнакомо, но где, возможно, она сумеет найти ответы на свои вопросы, и где ее жизнь, обретет новый смысл? Или это будет шаг в пропасть?

«Господи, помоги!»

9 Глава

Эл проснулась, но открывать глаза не торопилась. Она пыталась понять с кем она сейчас едет в машине. Высоцкий не поет. Значит не с мужем. Потом воспоминания, как слайды стали проплывать перед глазами. Трасса. Подсолнухи. Кафе. Настасья Филипповна. Лев и компания. Синяк болел, голова трещала. Что теперь? Куда? Куда-куда, на море! Эл открыла глаза.

– Я долго спала?

– Часа два с половиной, – ответил Лев.

– Так мы уже давно проехали Ростов? – Эл огляделась по сторонам.

– Да, но Вы так сладко спали, что мы решили Вас не будить, – Лев кивнул на заднее сидение, где также «сладко», как Эл, теперь спали Жанна и Пит.

– Вообще, пока Вы спали, мы решили Вам предложить, доехать с нами до побережья, нам все равно по пути. Вы, не против?

– Даже не знаю. Неожиданно несколько.

Эл достала бутылку с водой, из пакета «от Настасьи Филипповны», который все это время стоял у Эл в ногах. Она с удовольствием отпила прохладной газировки. Вода совсем не нагрелась, потому что в машине работал кондиционер. «На улице должно быть уже жарко», – подумала Эл.

– А, можно, и мне воды? – попросил Лев.

– И не побрезгуете? – попыталась пошутить Эл.

– Думаю, Вы безопасны.

– Почему Вы, так думаете?

– Потому что, Вы, простите, проспиртованы.

Эл резко повернулась ко Льву.

– Вы испепелите меня взглядом, – Лев улыбался, – Простите, Гертруда, шутка не удалась, это было грубо. Стаканчики в бардачке, перед Вами. Если, Вас, не затруднит.

– Напрасно ты извиняешься, – донеслось с заднего сиденья, Жанна зевнула, – первая твоя удачная шутка за весь день.

– Зачем ты так, это и правда, было грубо.

Эл налила воды в стакан и подала Льву.

– И в самом деле, Вам не нужно извиняться, Лев. Кто я такая, чтобы церемониться?

Эл отвернулась к окну.

– А кто, Вы, Гертруда? – Лев оторвал взгляд от дороги и посмотрел на Эл.

«Он задал вопрос на миллион! Если бы я знала – Кто я?!»

– Я просто человек. Этой характеристики для Вас, видимо, не достаточно, чтобы относиться ко мне с мало-мальским уважением?

– Я же извинился.

– О! Как у нас весело, посплю-ка, я еще, – сказала Жанна и положила голову на плечо мужу.

– В принципе, в Вашей реакции нет ничего нового. Как правило, люди «встречают по одежке». Значит моя, Вас не впечатлила.

– Скорей не «одежка», а, Вы уж извините, синяк на Вашем лице.

– Ах, это! А я занимаюсь паркуром, не похоже?

– Ну, это вряд ли. В Вашем возрасте, это проблематично, – Жанна снова была в разговоре.

– А, Вы, знаете, сколько мне лет?

– Не знаю. Примерно пятьдесят?

Эл тяжело вздохнула.

– Меньше, но ощущаю сейчас себя на все сто пятьдесят.

– Сестренка, ты никогда не угадываешь правильно возраст людей. Вспомни, хотя бы, свое знакомство, с мамой Пита.

Льву почему-то захотелось заступиться за Эл. Он не понимал, почему. Пока Эл спала, Лев все время думал о ней. Это было странно, потому что Эл совсем не интересовала его, как женщина, но вызывала уйму вопросов, как человек. «Таких в нашем офисе не встретить», подумал Лев, и улыбнулся, представив Эл, в этой клетчатой рубашке, с этой сумкой, кошкой и синяком на лице, у него на работе. И был прав, потому что даже у курьера их фирмы был дресскод. Женщины с его работы, как добросовестные ученицы, штудировали глянцевые журналы, смотрели «Фэшнканалы» и «из кожи вон лезли», чтобы соответствовать. Гламур был их Богом. Мужчины старались не отставать. Фитнесс, дорогой парфюм, брендовые костюмы, правда, у многих из «прошлогодних коллекций», но купленные в фирменных аутлетах. В Эл же не было ничего, что можно было бы назвать «гламурным».

– Раз так, может, Вы скажите, сколько Вам лет? – было видно, что Жанна заинтересована.

– Сорок три.

– А я так и думал, – открыв глаза, сказал Пит, уставший уже притворяться спящим.

– А кто это у нас проснулся? – Жанна с нежностью посмотрела на мужа.

– Это я, и я действительно, так и предполагал, Гертруда, что Вам не больше сорока пяти лет.

– Правда? – Эл сделала удивленное лицо, – а сколько лет, Вам, Пит?

– Двадцать пять.

– Я так и думала, – съязвила в ответ Эл.

– Моей жене – двадцать четыре, а Льву – тридцать четыре, он старичок у нас. Простите, Гертруда, не принимайте на свой счет, – Пит сконфузился.

– Ты еще дай «ключ, от квартиры, где деньги лежат», – сказала мужу недовольная Жанна, – Давай не будем рассказывать нашу краткую биографию, ограничимся сведениями о возрасте.

– Не переживайте так, Жанна, мне совершенно не интересно, где у вас лежат деньги.

– Я и не переживаю, просто моего мужа иногда заносит.

– Ну, раз мы все почти ровесники, может быть перейдем на «ты»? – улыбнувшись, сказал Лев.

– Легко, – ответила Эл.

– Ровесники? – Жанна наигранно удивилась.

– Есть предложение, остановиться где-нибудь и пообедать, – Пит хотел сгладить и этот острый угол разговора.

– Я – не против, а, Вы, Гертруда? – спросил Лев.

– Мы же вроде, перешли на «ты»? – Эл повернулась ко Льву.

– Да, да, конечно, ты, не против?

– Я согласна.

– Здорово. Все смотрим внимательно по сторонам, и выбираем харчевню, – сказал Лев.

Было видно, что, не смотря, на разногласия, идея с обедом пришлась по душе всей компании.

10 Глава

«Я бы сейчас многое отдала, чтобы поесть хаш». Эл представила себе этот жирный, наваристый бульон из баранины, варившийся несколько часов, на медленном огне, с минимумом овощей, присыпанный сверху рубленной, свежей зеленью и лепешка, горячая и душистая. Потом пара палочек шашлыка из печени, с нарезанным луком, политым уксусом, и запить все горячим зеленым чаем, как пьют у них в Средней Азии. В жару – только горячий, зеленый чай. Эл сглотнула слюну.

«Чтобы так отобедать, нужно сейчас оказаться в Ташкенте», – Эл мечтательно смотрела в окно.

Ташкент. Родина Эл. Город ее детства и юности. Город, где Эл была самой счастливой на свете и город, где она пережила самые невосполнимые потери, и испытала ни с чем несравнимую боль. Эл смотрела в окно. Щедрое солнце Кубани, радовало глаз. Яркость солнечного света, напоминала краски любимого края. Каждую зиму Эл пыталась убедить себя, что уже «оклиматизировалась» в Москве, но суровость среднерусской полосы, снова и снова разбивала вдребезги оптимизм Эл, на этот счет.

«Где родился, там и пригодился», кажется, так говорят?» – подумала Эл.

Эл не была представительницей коренной нации Узбекистана, но только там она чувствовала себя дома. Родители мамы переехали в Ташкент, во время голода в Поволжье. В Ташкенте и остались, пустили корни, там родилась мама, в 1946 году, когда дед, ее отец, вернулся с войны.

Мама отца бежала из Украины с тремя сыновьями, вовремя фашисткой оккупации. Потом пришло известие, что дед пропал без вести. Бабушка больше не вышла замуж, хотя была привлекательной женщиной и домовитой хозяйкой. Так и подняла троих мальчишек одна. Они прожили в Узбекистане лет тридцать, потом бабушка вернулась в Днепродзержинск, с двумя сыновьями, а папа остался в Ташкенте, поступил в институт, закончил его, женился на маме, а потом у них родилась Эл.

Позже, уже после перестройки и распада СССР, после смерти папы Эл со своей семьей перебрались в Москву.

«А куда же еще? Самая большая Биржа труда в России. Все-таки, Москва резиновая», – подумала Эл, – «Кто только сюда не едет, и всех Москва принимает. Не всех, правда, оставляет “насовсем”, но шанс дает каждому».

Эл полюбила Москву, не так, как Ташкент, но это точно была Любовь. Эл всегда ощущала себя «столичной девочкой», и так оно и было. Столицы союзных республик отличались от остальных городов Советского Союза. Ей, это льстило, поэтому Эл не напугали ни масштабы Москвы, ни ее многолюдность и суета, хотя, в родном «столичном» Ташкенте, было больше размеренности и, так любимой Эл, среднеазиатской вальяжности, но и Москва стала родной. Вообще, у Эл никогда не было ощущения «глобального переезда», в отношении Москвы. Наверное, это благодаря, «советскости», которая с детства приучала к мысли, что Узбекистан и Россия – одна страна, а новообразование СНГ, так и не стало, чем-то понятным. Переехав в Москву, Эл почувствовала, что она может сравнить эти два важных для себя города, с улицами, как будто, она раньше жила на улице Ташкент, а теперь переехала на улицу Москва, но осталась в своем родном городе. Социально-политические нюансы СНГ, никак не принимались «ни умом, ни сердцем». Правда, по началу, Эл забавляли вопросы москвичей, типа: «Узбечка ли она? А в школу ты ездила на верблюде?» и прочие, в том же духе. Ей было интересно смотреть на лица новых друзей, узнававших, что в школу Эл ездила не на верблюде, а на метро, и что у нее не кровь, а «коктейль из трех национальностей, в котором пятьдесят процентов русской крови и по двадцать пять процентов татарской и украинской», и кто она «по национальности», ей трудно сказать однозначно. Все было сердцу мило в Москве, кроме климата, и через десять лет Эл окончательно убедилась, что никогда не привыкнет к холоду, к зиме шесть месяцев в году, и скупому, дождливому лету.

Сизый дымок тонкой струйкой поднимался над летним кафе.

– Шашлычная! – воскликнул Лев, – остановимся?

– Отлично! – отозвался Пит, – надеюсь, дамы не против?

– Не против, – ответила мужу Жанна.

– Гертруда? – Лев посмотрел на Эл.

– Давайте, – безучастным тоном ответила она, но в душе у Эл все ликовало.

Шашлычная была, как ответ на мысли о родине, как очередное послание, откуда-то свыше. Кто-то там, в вышине хотел подбодрить Эл, хотел поднять ей настроение. Эл верила в знаки. Ей казалось, что она умеет их читать. Признаться, в этом кому-нибудь, Эл не решалась, боясь быть высмеянной, но всегда с должным вниманием следила, за такого рода, «совпадениями». Ей было не столь важно, понимать, откуда или от кого они исходят, важно, что кто-то или что-то непрерывно находится с ней «в контакте», думает о ней, и помогает. Возможно, это Бог, возможно, родители, возможно, ангел-хранитель, а может ее ангелами-хранителями и были ее родители, Эл не могла знать, но чутко следила за этими посланиями, хотя, не всегда их понимала. Эл хотелось бы обсудить это с кем-нибудь, узнать, а также происходит с другими людьми, но прочитав однажды шутку в интернете «Если Вы говорите с Богом – это молитва, если Бог говорит с Вами – это паранойя», решила все-таки не задавать никому подобных вопросов.

Серебристый внедорожник свернул с дороги на обочину, съезд был не асфальтированный и автомобиль Льва поднял клубы пыли за собой, остановившись почти вплотную к основательному, кованному из железа мангалу, стоящему под импровизированным навесом из клеенки.

– «Да, это не Рио-де-Жанейро, это гораздо хуже», – процитировал Пит, вышедший первый из машины, отгоняя пыль от себя.

Следом вышел Лев.

– И как тебе тут?

– Как-как? Пыльновато, – ответил, улыбаясь, Пит, – но эти запахи… Пит жадно втянул воздух, глядя на струйки дыма, поднимавшиеся над мангалом.

Из машины вышла Эл, за ней Жанна, которая, хотела выскочить сразу за парнями, но при этом не хотела оставлять Эл одну в машине, превозмогая свое почти детское нетерпение.

– Ну, как вам, дамы? Остаемся тут или еще что-нибудь поищем?

– Очень аппетитно пахнет, – сказала Жанна, почти с точностью повторяя, выражение лица мужа, как завороженного смотревшего на шашлык.

– Здесь вроде нормально, – как можно более безучастным тоном, вступила в разговор Эл. В душе же ее все ликовало, при мысли о шашлыке.

– Ну, если всех все устраивает, остаемся здесь, только я машину переставлю, – сказал Лев.

– И опять напылишь? – с деланным ужасом в глазах спросил Пит.

– Я постараюсь не пылить, в тень хочу коня поставить, – Лев подмигнул другу.

– Подожди минуту, – сказала Льву Эл, – мне нужно взять мою сумку.

– Вы боитесь, что я ее украду?

– Мы же перешли на «ты»? – Эл вопросительно смотрела на Льва, подходя к машине.

– Прости, Гертруда, так получилось, – Лев услужливо открыл дверцу машины перед Эл, пытаясь загладить неловкость.

Эл взяла сумку, и ничего не отвечая ему, отошла в сторону под дерево. Это был кипарис, но он напомнил Эл пирамидальный тополь, – «Как в Средней Азии», – подумалось ей. Тени он давал немного, но всем своим видом говорил о том, что море уже совсем близко. Эл улыбнулась про себя этой мысли.

– Все-таки надо было, хотя бы паспорт у нее посмотреть, – Жанна следила за Эл, отошедшую в сторонку, под дерево.

– Может, еще забрать надо было, до конца поездки? – Пит с легкой укоризной смотрел на жену, – Что ты так переживаешь, дорогая? Кроме тебя она ни в кого такого панического страха не вселяет. С таким же успехом тогда она могла потребовать наши документы.

– А вот и нет, это не мы в ее машину напросились, а она в нашу!

– Ну, допустим, машина не наша, – Пит улыбнулся.

– Вот именно! Поэтому я и не стала настаивать на своем, – было видно, что у Жанны опять испортилось настроение.

– Дорогая, мне тоже уже начинает действовать на нервы эта женщина, хотя она, не причем. Просто ты так на нее болезненно реагируешь, что, если бы не ее абсолютная концептуальность, я бы решил, что это – ревность, – пошутил Пит, пытаясь развеселить жену, но на Жанну его слова произвели прямо противоположный эффект.

– Ревность? Да, причем тут это все? Просто меня напрягает то, что совершенно посторонний человек, оказался в нашей компании, а теперь еще Лёвушка говорит, что не против, чтобы она и дальше отдыхала с нами!

– Ну, это еще не факт. Для начала сейчас увидим ее платежеспособность. Узнаем ее намерения. Думаю, Лев отнесся к ней с таким интересом, потому что ему скучновато с нами, а Гертруда такая, как бы правильно выразиться, необычная.

– Фу! Гертруда! И имя ее раздражает!

– Ну, не злись ты так, – Пит приобнял жену, – пойдем лучше посмотрим, кто здесь главный.

Молодожены подошли к небольшой летней кухне, на которой стоял один длинный стол, накрытый клеенкой, с фруктово-жизнерадостным рисунком, выцвевшем на солнце. По обеим сторонам стола располагались деревянные, длинные лавки. На столе стояла пара наборов «соль-перец», и одна пустая, пластмассовая хлебница, накрытая марлей.

– Хозяева! – позвал Пит, глядя на закрытую, летнюю дверь, через москитную сетку которой, ничего не было видно.

Эл достала из сумки свой смартфон, включила его и набрала мужа. Николай ответил сразу.

– Ты где?!

– Еду домой, а, ты уже где?

– Ночевал на заправке, в машине, ждал, что ты вернешься. Ты где, я спрашиваю? Я подъеду за тобой.

– Не надо, я возвращаюсь в Москву. Мне надо побыть одной, подумать.

– Подумать ей надо! Куда ты убежала, ненормальная?

Николай был взбешен, но в голосе звучали нотки вины и даже радости, что она позвонила, так ей казалось. Эл опять почувствовала себя «виноватой, нашкодившей девочкой», а правильно ли она поступает, вновь и вновь вертелось у нее в голове? Голос мужа был таким властным и, в то же время, таким родным.

– Мне надо побыть одной и с синяком под глазом, я не хочу никого видеть.

– С синяком! Нашла причину. Можно что-нибудь придумать. Что я должен говорить родителям, сыну, когда приеду без тебя?

– Скажи, что меня вызвали по работе, срочно.

– Ты же не работаешь!

– Сделали предложение, от которого я не смогла отказаться.

– Бред какой-то, – Николай помолчал, – не дури, где ты? Я сейчас подъеду за тобой.

– Не нужно этого делать, я уже далеко от тебя.

«Какое точное выражение», – подумала Эл – «Я уже далеко от тебя». Она не собиралась говорить ему всей правды сейчас, ему пока не следовало знать, насколько они уже далеки друг от друга. Она так решила.

– Сыну я позвоню сама, но мы должны говорить одно и то же, «вызвали по работе».

– Мне все это совсем не нравится.

– Я понимаю.

– Понимает она!

– Все, давай заканчивать. Не звони мне, я сама позвоню.

– Как мило! Жена вдруг стала такой самостоятельной, такой непредсказуемой! Ну, ничего. Подожду, когда у тебя деньги закончатся, – сказал Николай и повесил трубку.

Какое-то время Эл еще держала телефон у уха, слушая монотонные короткие гудки. «Что я делаю, Господи? Может, надо было сейчас “броситься мужу в ноги”, попросить прощения, сказать, чтобы он приехал за ней, и уже через несколько часов, она бы увиделась с сыном, и все вернулось на круги своя. А что теперь? Кто она? Куда она идет? Почему в юности ей было все ясно и понятно? Почему раньше, ей казалось, что жизнь всегда подскажет выход из любого положения? Теперь же Эл стояла здесь, под деревом и была готова набрать номер мужа, чтобы, выслушав поток обвинений в глупости, несерьезности, эгоизме, вернуться, пройдя моральные унижения, в свою “зону комфорта”, которую она выстраивала для себя много лет, и которую покинула так внезапно. Эл пыталась вспомнить, когда она перестала верить в себя, когда стала всего бояться, любых изменений в жизни? Когда началось то, что Эл определила для себя, как «Падение»? Смерть родителей? Наверное, да. И в то же время нет, потому что Эл понимала, что не упала камнем вниз в одно мгновение, а начала свое падение в реальность из детских грез, тогда, в санатории в горах, за ужином. Потеря самых дорогих людей, потеря веры в Любовь, потеря страны, потеря Родины, потеря друзей (всех разбросало по миру, после распада СССР), а теперь потеря веры в материнство, как смысл ее жизни. Эл знала, что ее ребенок сейчас в безопасности, в окружении родных людей, он в порядке, а что дальше?

«А дальше я позвоню сыну», – решила Эл. В отличие от мужа, сын ответил не сразу.

– Сынок, привет! Как ты?

– Привет, мам, нормально. Вы где?

– Видишь ли, родной, папа скоро приедет, но приедет без меня.

– Как так?

– Мне предложили работу, в последний день перед отъездом к вам. Очень хорошее предложение. Понимаешь?

– Не очень, а надолго?

– Да, думаю, вы с папой вернетесь в Москву сами, а я вас здесь, дома подожду.

– Понятно, жалко конечно, тебя здесь тетя Оля очень ждет.

– Я позвоню ей и все объясню.

– Понятно. Ну ладно, мамуль, я тут немного играю.

– В компьютер?

– Ага, момент ответственный.

– Хорошо, хорошо, играй, не буду тебя отвлекать. Береги себя, родной! Целую тебя!

– Ок, и я тебя. Пока!

– Пока!

У Эл подступил комок к горлу. Она отключила телефон и убрала его в сумку.

«Господи! Что я делаю?!» – снова и снова спрашивала себя Эл. Ей безумно захотелось обнять сына и не отпускать его, никогда. На глаза навернулись слезы.

– Хозяева! – голос Пита вернул Эл в ее «нереальную реальность».

11 Глава

Эл пошла обратно, в сторону шашлычной. Она смотрела на Жанну и Пита, и в какой-то момент, ей показалось, что все это происходит не с ней.

«Кто эти люди? Почему я еду вместе с ними и куда? Почему все выглядит сейчас, как сон? А может я, и правда, сплю? Но сейчас я проснусь, и все вернется на круги своя. А где я проснусь? В какой реальности? Боже мой, сколько вопросов. И почему они все без ответа?»

– Гертруда, какие-то проблемы? – Лев излучал участие и этим безумно раздражал Эл.

– У меня? Проблемы? Да что ты! Я в полном порядке!

«Бестолковый мажор!», – пронеслось в голове у Эл.

– Идем к нам, попробуем вместе отыскать «Главного по тарелочкам», – сказал Лев и подмигнул Эл.

«Боже мой, как остроумно! Этот сломался бы и на одной четверти моих испытаний, сразу видно, человек ни разу в жизни не страдал, ну разве что по юности, какая-нибудь пресловутая “неразделенная любовь”. Пожалуй, стоит быть, повежливее, главное сейчас до побережья доехать без приключений.»

Эл изобразила подобие улыбки, подходя к компании. Широко и от души улыбнуться, она сейчас бы и не смогла, скула болела.

– Хозяин! Шашлык подгорит, – Лев приоткрыл дверь в дом.

– Иду, иду, дорогой! Зачем шумишь?

В дверном проеме появился крупный мужчина, кавказкой внешности и с характерным акцентом. Он был в фартуке, туго обтягивающем его большой живот. Вид у мужчины был добродушный и очень приветливый.

– Проходите, гости дорогие, – сказал шашлычник, выпуская на улицу из дома семью из трех человек, папу, маму и мальчика лет семи. Они были одеты, как типичные отпускники, в разноцветные летние одежды, а на мальчике был еще и ярко-желтый, надувной спасательный жилет. Семья расселась с одной стороны стола.

– И вы проходите, гости дорогие, – обратился шашлычник к компании Эл, – посидите, отдохните с дороги, я сейчас.

С этими словами он подошел к мангалу, «ловким движением руки» перевернул палочки на другую сторону, развеял немного воздух над углями, большим плетеным веером и вернулся на террасу.

– Зарина! – позвал шашлычник.

Из дома выскользнула совсем молоденькая девушка с подносом. Ловко обойдя гостей, она поставила на стол большую тарелку с нарезанной зеленью и положила в хлебницу лаваш, затем поставила рядом тарелку, на которой лежали три вилки, небольшой соусник, разложила три тарелки, перед гостями, и также ловко исчезла за дверью, с москитной сеткой.

– Моя дочь. Зарина, – с довольной улыбкой сказал хозяин, – а меня можете называть дядя Казбек.

Через пару минут Зарина вернулась, с чайником и тремя пиалами, и также бесшумно исчезла в доме.

«Я тоже хочу зеленый чай, “№ 95” – лучше не бывает…» – подумала Эл.

Она прошла в дальний конец стола, так чтобы синяк не был виден со стороны, сидевшей напротив семьи. Рядом с ней присел Лев, за ним Жанна и ближе всех к мангалу сел Пит, не перестающий делать глубокие вдохи, потягивая носом в сторону дымящегося шашлыка.

В это время дядя Казбек переложил на большое блюдо готовые шашлыки и поставил их пред семьей. Мальчик быстро схватил одну палочку, но тут же отпрянул, она была горячая.

– Антон! – одернула его мать, скорее «для приличия».

Дядя Казбек и Зарина, безукоризненно обслужили Эл и компанию, и оставили вместе с семьей отпускников наслаждаться обедом. Когда трапеза была закончена, Жанна опять стала «делать селфи», на этот раз, снимая себя, вместе с гостеприимным шашлычником, на фоне мангала. К тому времени, семья уже их покинула, а Зарина опять скрылась в доме, также ловко убрав со стола.

– Гертруда, пойдем, сделаем фото на память? – язвительным голоском позвала Жанна.

– Не думаю, что она сейчас согласится, – сказал Пит, не уловивший злой иронии в этом предложении жены.

– Нет, спасибо, откажусь, пожалуй, – ответила дежурно-любезным тоном Эл.

– Не обращай, внимания на ее колкости, – сказал Лев, все еще сидевший рядом с Эл, – она всегда так относится ко всему новому, незнакомому.

– Если честно, Лев, мне фиолетово, как она ко мне относится.

Лев промолчал в ответ.

– Никогда не понимала этой увлеченности многих.

– Какой?

– Селфи. Для чего?!

– Ну, наверное, чтобы похвастаться перед знакомыми. Я тоже этим не страдаю, – ответил Лев.

– Что так? Нечем похвастаться? – съязвила Эл.

– Не знаю. Нет необходимости просто. Мне не нужно одобрение сотен знакомых и незнакомых людей, чтобы чувствовать свою значимость.

«А он не безнадежен, этот мажор», – подумала Эл.

– Кому-то, вероятно, как Жанне, нужно всегда быть «в онлайне», чтобы про тебя не забыли. Мне думается, что это скорее, стадная психология что ли, модно селфи, буду делать селфи, чтобы не выделяться из толпы, а по большому счету им нет дела друг до друга. Ярмарка тщеславий. Здесь важнее показать, насколько ты крут сам, насколько крута твоя жизнь, наполненная «самыми разными событиями», которые ты фиксируешь на фото, пропускаешь через фильтры, чтобы приукрасить действительность, и презентуешь миру, а дальше начинается соревнование «Кто кого».

«А он совсем не безнадежен, – еще раз удивилась Эл, – пожалуй, можно согласиться провести еще какое-то время вместе с ними».

– А по мне, в увлеченности селфи, всему виной торопыги, – продолжила разговор Эл.

– Торопыги?

– Я придумала для себя такое понятие. Старое, русское слово торопыга, знаешь же? Торопыги могут быть любого возраста, главной отличительной чертой которых, является спешка, тотальная спешка. Всегда и во всем.

– Не понимаю.

– Это люди, жизненное кредо, которых – «Все должно быть очень быстро!». Понимаешь? Все!

То ли вкусный обед, то ли прекрасный солнечный день, то ли переставшая болеть голова, внесли покой в мечущееся состояние Эл. Ей стало легче. Надолго ли, она не знала, но сейчас ей было не противно сидеть здесь за столом, в придорожном кафе, с этим молодым человеком и «рассуждать о жизни».

– Все в жизни этих людей подчинено спешке. С детства они готовы делать все «на опережение», они и своих детей так воспитывают. С пеленок готовы их учить музыке, языкам, отдавать на спорт. В школу отдают с шести лет, а дай им волю, ну не знаю, во сколько бы лет они стали водить своих несчастных детей в школу.

– Почему несчастных? Разве это не пример «идеальных родителей», которые с детства занимаются своими детьми, не жалея времени и денег?

– Ты называешь «идеальными родителями» людей, которые оставляют своих детей без детства, Лев?

– Ну, почему, ты, так категорична?

– А потому, что я считаю, что все должно быть в меру. Подглядеть у ребенка наклонность к чему-либо, спорт, искусство, не важно, и помочь развить именно эту способность. Тогда в дальнейшем ребенку не придется мучительно «искать себя» и метаться из стороны в сторону, из одной профессии в другую, в поисках своего предназначения. Заранее наметить маршрут, вот это, я считаю, настоящей родительской помощью. И время на обычные детские радости останется.

– Но что плохого, ты видишь, в «поиске себя»? Разве не в этом смысл жизни, наконец?

– Давай пока оставим в стороне «смысл жизни», а мне сейчас вспомнились строки Пушкина – «Мы все учились понемногу, чему-нибудь и как-нибудь. Так воспитаньем, Слав Богу, у нас немудрено блеснуть». Актуально и по сей день, по-моему. Когда много всего, и получается «чему-нибудь и как-нибудь», а настоящих, больших результатов добиваются люди, с детства, занимающиеся одним, но любимым делом, совершенствуя свои навыки. Возьми хоть спорт, хоть искусство. Примеров масса, а вот мой личный пример об обратном отношении родителей. Они не были торопыги, но они были фанатично-любящими родителями. Они потакали мне во всем. Захотела на гимнастику – пожалуйста, надоело – ладно. Захотела рисовать – вот тебе изостудия, надоело – бросай. Также с музыкой, теннисом, хореографией. А что в итоге?

– А что в итоге? – Лев с интересом смотрел на Эл, – чем ты занимаешься, Гертруда?

«Что-то я разговорилась, – подумала Эл, – ну и ладно, ничего личного я о себе не сказала».

– Отчаянная домохозяйка.

– У тебя есть семья, муж, дети? – продолжал расспросы Лев.

– С какой целью интересуетесь? – пыталась отшутиться Эл.

– Не с какой, просто интересно.

– Это совсем «не интересно». Давай так, об этом история умалчивает. Это белая страница истории.

– Как хочешь, – сказал Лев, похоже, нисколько не удивленный ее ответом, – так что там дальше про торопыг?

– Ничего хорошего, по-моему, ну, смотри сам. Они всегда хотят обогнать. Обогнать друзей, знакомых, незнакомых, но успешных, например, увиденных по ТВ или в интернете. Им важно, как можно скорее добиться намеченных целей, а остановиться они уже не могут. За решенной задачей, появляется, следующая и так до бесконечности, вернее до конца. В этом движении они видят смысл своей жизни. Им неведомо созерцание, наслаждение жизнью. Они не живут, прости за банальность, здесь и сейчас, они всегда устремлены в будущее.

– А разве плохо быть устремленным в будущее, а не плыть по течению?

– Быть устремленным и галопировать во весь опор, со свистом в ушах, как «зашоренная лошадь» ничего не замечая по сторонам – не одно и то же.

– «Здесь и сейчас» – банальность, но знаешь, Гертруда, мне нравится определение банальности, кажется, у Бальзака «Банальность – уставшая истина». Я тоже из тех, кто хотел бы жить здесь и сейчас, быть осознанным в каждый момент своей жизни.

«Хорошо сказал», – отметила про себя Эл.

– Хотя, в реальной жизни, мне далеко не всегда это удается. Есть свои, безжалостные законы социума, которым приходится подчиняться, подчас, наступая на горло собственной песне.

«Не ожидала, что этот мажор, окажется неплохим собеседником».

– Согласна с тобой, Лев, вот и мне, кажется, что свою песню, я уже задушила.

Они оба молчали. Эл пожалела, что сказала, про свою «задушенную песню». «Ничего личного, я тебя умоляю!», – и чтобы прервать эту пауза, попыталась пошутить:

– Теперь мне стоит отомстить за мою, задушенную песню и стать социопатом, – впервые за всю поездку, Эл достала из сумки пудреницу и посмотрелась в зеркальце, – Да я на верном пути, – прокомментировала она увиденное в зеркальце и убрала его, обратно в сумку.

– У тебя хорошее чувство юмора, и ты умеешь посмеяться над собой, Гертруда, хотя я всегда считал, что это мужская черта.

– Какая?

– Самоирония.

– Половой шовинист? – изобразив презрение, спросила Эл.

– Нет, что ты! Просто женщины более ранимы и для большинства из вас, ранить саму себя – последнее дело, – Лев смотрел на Эл и улыбался.

– Ладно, живи пока, – Эл тоже смотрела на Льва.

– С тобой интересно, Гертруда, но не напомнишь, как половой шовинизм связан с селфи? – Лев хитро улыбнулся.

– Никак. С селфи связаны торопыги.

– Прости, потерял нить.

– Все просто. Это торопыги перешли от бумажных писем, к электронным. Дальше – смс, для экономии времени, зачем же еще? Эпистолярный жанр утратил свою актуальность, мало того воспринимается, как китайская грамота теми Элочками Людоедками, заметь обоих полов, которые, в угоду спешке – их Божку, придумали новый язык: Спс – вместо «спасибо», ILY – вместо «я люблю тебя», ченить – вместо «что-нибудь» и так далее. И тогда не важно, насколько ты грамотен, ошибок уже не наделаешь, достаточно знать алфавит. А вот селфи – это их переход на следующий уровень. Теперь даже не надо ничего писать, тратить время, объяснять, как ты, где ты, с кем ты, в чем ты – просто публикуешь фото, а особо усидчивые, не брезгуют еще и подписать свое изображение. И все. Считай, что написал письма сразу всем своим друзьям и знакомым. Какая экономия времени! Не согласен?

– Согласен. Здорово. Ты целую теорию вывела. Хотя на счет «птичьего языка» в сообщениях, я считаю, всему виной – обычная безграмотность. Захотел как-то, один «грамотей», поблагодарить кого-то, а «спасибо или спосибо» не знает, написал СПС, якобы, для быстроты и лаконичности, а другой такой же, не знал, как написать «пожалуйста» – и появилось в ответ – ПЖС, так и пошло – «в народ».

Эл посмотрела на Льва, пытаясь уловить хотя бы намек на издевку, но никакой иронии не заметила. Друг от друга их отвлек капризный голос Жанны.

– Лёвушка, идите сюда, есть идея!

Эл и Лев, поднялись из-за стола, и направились к компании.

– Я слышал, девочка назвала, Вас, Гертруда? – спросил дядя Казбек, подошедшую Эл.

– Да. А почему, Вы, спрашиваете? – в свою очередь спросила Эл.

– Дорогая, просто у Вас редкое имя, а у меня есть соседка баба Гертруда.

– И она продает вкуснейший мед и еще гадает, – влезла Жанна. Было видно, что Жанне очень хотелось познакомиться с этой Гертрудой.

– Вы можете оставить вашу машину здесь и пройти пешком, тут недалеко, назад через десять домов.

– А что, я не против, – сказал Лев, – мед я люблю.

«Тогда надо было назвать тебя Медведь, а не Лев», – подумала Эл.

– А я очень-очень хочу погадать, – поддержала брата Жанна.

Пит, в свою очередь, был готов исполнить любой каприз жены. Эл поняла, что она в меньшинстве.

– Встретить тезку, большая редкость для меня, пойдемте знакомиться.

Эл изобразила заинтересованность и готовность к новому знакомству, но на самом деле, ей хотелось поскорее отвернуться от радушного хозяина шашлычной и спрятать свой синяк.

12 Глава

Компания направилась к дому таинственной бабы Гертруды, а она определенно была для них таинственной, потому что «Гертруда» и потому что «гадает».

– Казбек сказал, что у нее дом небесно-голубого цвета, резные, белые наличники на окнах и во дворе «совсем не злая собака», – Жанна шла впереди всех, вытягивая шею и пытаясь первой найти дом бабы Гертруды.

«Прямо пряничный домик какой-то!», – подумала Эл.

Она не разделяла оптимизма их компании. Эл совсем не хотелось общаться, с «настоящей» Гертрудой, потому что врать она не любила, а тут, возможно, ей предстояло продолжить «свое сочинительство» на тему «Гертруда». Острой иголкой, опять пронзила мысль «Что я здесь делаю, и кто эти люди?», Эл постаралась отогнать ее, но не получив ответа, мысль уйти не торопилась. «Ладно, потерпи еще немного, надо будет в машине взглянуть на адрес, который дала Настасья Филипповна, и подальше от этих беспечных мажоров, для которых я, как персонаж из паноптикума».

– Вот голубой дом! – Жанне удалось первой увидеть жилище гадалки.

«Господи, сколько радости в голосе, как мало ей для счастья надо. Не будь такой злюкой, Эл, у девочки медовый месяц, в конце концов, почему ей не быть счастливой? Да мне то что! Просто непривычно видеть на ее лице, не кислую, надменную мину, а искреннюю, почти детскую радость».

– Пришли, нашли, а что дальше? – Пит озвучил вопрос, интересовавший всю компанию.

– Хозяйка! – Лев сложил вместе ладони, наподобие рупора.

– Добрый день! Здесь я! А вы что за гости? – отозвалась гадалка, выходя на крыльцо и вытирая руки о фартук. Она направилась к калитке, за ней лениво побрела милейшая дворняга, сидевшая на крыльце, и не издавшая ни звука за все это время.

«Ганс, у нас гости», – обратилась она к собаке. Ганс преданно посмотрел на хозяйку и завилял хвостом.

– Здравствуйте! Ваш сосед, Казбек сказал, что у Вас можно купить мед, «самый вкусный в округе», – продолжил Лев.

– Ну, самый, не самый, но вкусный. Проходите во двор, – сказала женщина и отворила калитку, пропуская вперед гостей.

В ее облике не было ничего таинственного, она не была похожа на ведьму, чем немного разочаровала Эл. На вид это была женщина лет семидесяти. Ее седые волосы были расчесаны на прямой пробор и собраны в пучок, на «казачий манер», а не развивались спутанные по ветру. Под фартуком виднелось простое ситцевое платьице, в мелкий цветочный рисунок. На шее висел серебряный крестик, на суровой нитке. Она была моложава, стройна и аккуратна. На лице не было никакой ужасной бородавки, что тоже разочаровало Эл.

«Не ведьма. Значит, ворожить не умеет, ну, какое здесь гадание? А я уже хотела узнать у нее свою судьбу. Поскорее бы уйти отсюда», – закончила свое наблюдение Эл.

– А ты, не торопись, дочка. Не зря твоя тропинка к моему дому привела, – неожиданно сказала гадалка, обратившись к Эл.

«Неужели я все это говорила вслух? – ужаснулась мысленно Эл, – Нет, не может быть, годы тренировок по общению “сама с собой” не могли пройти даром. Тогда как она узнала?»

– Чего ты насторожилась-то? Все нормально, все правильно, – сказала гадалка, продолжая смотреть на Эл.

«Мне все это не нравится», – Эл напряглась не на шутку, но женщина отвела свой пристальный, но дружелюбный взгляд и обратилась к остальным, – «Проходите за дом молодежь».

Все прошли по тропинке, на задний двор. Похоже, никого не заинтересовали слова, сказанные гадалкой Эл, что тоже было странно, как будто они ничего не слышали.

«Это становится интересным», – подумала Эл, замыкая шествие вместе, с молчаливым Гансом.

Задний двор был таким же ухоженным и аккуратным, как и его хозяйка. Вдоль забора стояли ульи, выкрашенные в голубой цвет дома. Все смотрелось очень чисто и гармонично.

«У нее тут полный порядок. Настоящий немецкий “Ordnung”», – подумала Эл, – “вот у нее и правда «немецкие корни», должно быть».

Вслед за хозяйкой дома, все прошли вглубь сада, и расселись на плетеные, деревянные стулья, стоящие вокруг такого же плетеного, круглого стола. Как по заказу, стульев оказалось пять.

– Хотите чего-нибудь с дороги? – поинтересовалась гадалка.

– Спасибо, нет, – ответил за всех «переговорщик» Пит, – мы только из-за стола.

– У Казбека обедали?

– А как, Вы, узнали? – изумилась Жанна.

– Это было не сложно, у нас с ним сговор. Я к нему своих гостей отобедать отправляю, а он своих, ко мне за медом, – ответила гадалка и подмигнула Жанне, – давайте знакомиться, меня можете называть баба Гертруда, меня так все называют.

– Ну, какая, Вы «баба», Вы, прекрасно выглядите, – «включил дипломата» льстивый Пит.

«Началось! Опять тема возраста, стала темой номер один», подумала Эл, – «сейчас и я под раздачу попаду».

– Конечно, баба. Мне восемьдесят годков уже, сынок, – ответила гадалка, – как зовут тебя?

– Пит, то есть Петр.

– Не может быть, Вы так моложаво выглядите, и не скажешь, – вступила Жанна.

– Может-может, зачем мне придумывать? А тебя, дочка, как величать?

– Жанна.

– Красивое имя. И ты сама красивая. Только знаешь, Жанна, слишком уж много значения, ты предаешь возрасту. Это величина непостоянная, и никак не характеризует человека, скажу больше, возраст – это не достоинство и не недостаток, а количество прожитого времени. И все. Количество, понимаешь?

– Да, количество, ясное дело, что тут непонятного?

– Количество, по большому счету не имеет значения, в отличие от качества. Так ведь, мысль не нова? – продолжила баба Гертруда.

– Да, но молодым же больше везет по жизни, у них вся жизнь впереди, у них много сил, они красивее, в конце концов! – Жанна не сдавалась.

«Молодец, Гертруда! Так держать! Утри нос этой соплячке!», – подумала Эл.

– О, дочка! Красота – это вообще, категория очень субъективная.

– А, Вы, интересный собеседник, баба Гертруда, – Лев вступил в этот спор, пытаясь, отвести удар на себя, он видел, что еще чуть-чуть, и Жанна не выдержит натиска бабы Гертруды и облажается.

– Да, а что насчет меда, – ринулся также, в поддержку жены Пит, который тоже видел, что Жанна сейчас «пойдет ко дну», и будет выглядеть глупышкой, которую он безумно любит, но которой он должен сейчас не дать попасть в дурацкое положение в этом споре.

– С медом все в порядке, Петя, только надо пройти в дом, хотите?

«Ну вот, а так все хорошо начиналось. Заступнички, черт вас дери. Не дали позлорадствовать», подумала Эл.

– А вас то, как зовут? – спросила баба Гертруда.

– Я – Лев.

– Похож, – улыбнулась баба Гертруда.

– А это Гертруда, – представил Эл Лев.

– Нет, – опять улыбнулась гадалка.

– Да, – улыбнулась в ответ Эл.

– Ну, Гертруда, так Гертруда, – подмигнула гадалка Эл.

– Я тоже думаю, что у нее другое имя, – сказала Жанна, как будто вышедшая из ступора.

– Ну почему, все бывает, зато сейчас у вас есть возможность загадать желания, ведь вы сидите между двух Гертруд, а это, знаете ли, не часто случается, по крайней мере, в России, – ответила гадалка.

– Ну да! Загадаешь, а желание не сбудется, если ее все-таки по-другому зовут, – возмутилась Жанна.

– А я загадаю, вдруг повезет, – подхватил идею Пит.

– Правильно, Петя, главное верить.

– Получается, что без желаний остались Вы, с Гертрудой? – сказал Лев.

– Получается, – нисколько не расстроившись, ответила гадалка.

– Кстати, Казбек сказал, что, Вы, умеете гадать? – наконец, задала свой долгожданный вопрос Жанна.

– Умею. Хочешь заглянуть в будущее?

– Хотелось бы.

– Я тебе и так скажу, что все у тебя в жизни будет хорошо.

– Ну, так я и сама себе погадать могу, – ответила разочарованная Жанна.

– А как ты хотела-то?

– Ну, как? Как в фильмах, книгах, чтобы мы прошли в какую-нибудь таинственную комнату, там бы горели свечи, благовония разные, мы остались вдвоем, Вы бы раскинули карты, заглянули в хрустальный шар. Как-то так.

– Действительно, как в фильмах, – улыбнулась баба Гертруда, – ну, пойдем тогда в дом, для начала.

Жанна и гадалка встали из-за стола, и направились к дому. Ганс лениво поднялся с травы, где он по-стариковски дремал все это время, и побрел вслед за женщинами.

– Вы тут не скучайте, мы ненадолго, – обернувшись, сказала гадалка.

– Хорошо, не беспокойтесь о нас, – учтиво ответил Пит.

Жанна зашла в дом за бабой Гертрудой. Пройдя чистенькую, побеленную кухоньку, по стенам которой были развешаны вязанки сушеных трав и корений, они оказались в небольшой комнате без окон, в которой царил полумрак, освещаемый горевшими свечами, расставленными в хаотичном порядке, по всей комнате. В комнате пахло сандалом. В дальнем конце комнаты стоял небольшой стол, покрытый тяжелой, темно-зеленой скатертью. В самом центре стола возвышался хрустальный шар, размером с маленькую дыню, чуть в стороне, хрустальная пирамида, и почти на краю стола, лежала колода карт, с довольно потрепанными краями. По обе стороны стола стояли два плетенных стула, таких же, как в саду. Ганс остановился у порога, и гадалка закрыла дверь.

– Совсем другое дело, – сказала Жанна, на мгновение, оторопев, от увиденного.

– Присаживайся, – ответила баба Гертруда, проходя за стол.

Солнце стояло в зените, но в тенистом саду гадалки, не было изнуряющего зноя. Время от времени Эл обдувал ветерок, от которого кожа покрывалась мурашками, но не от прохлады, а от контраста температур. Эл хорошо знала это ощущение, так бывает в жару, когда от малейшего дуновения, пробирает озноб. Первым решил нарушить молчание Лев.

– Гертруда, а ты не хочешь, чтобы она тебе погадала? – спросил Лев.

– Нет, как-то не хочется.

– А мне интересно, – Лев лукаво смотрел на Эл.

– Интересно, значит иди, – Эл чувствовала себя неуютно, оставшись здесь в саду, в сущности, с совершенно чужими парнями, а мысли «Кто эти люди?» и «Что я здесь делаю?», по-прежнему, не покидали ее.

– Придержи коней, после Жанны иду я, – оживился Пит.

– Да, иди, пожалуйста!

– Хорошо тут у нее, – сказала Эл, желая закрыть эту тему.

– Да, – поддержал Лев, – даже уходить не хочется, так сидел бы здесь и говорил, говорил, – он разулыбался.

– А вы что никуда не торопитесь? – Эл была немного удивлена, словами Льва.

– В принципе, нет. Нам главное до темноты выбрать место для ночлега, и хотелось бы, конечно, чтобы это уже было на побережье, – ответил Лев.

– Понятно. Дикарями значит путешествуете. Как-то неожиданно для вашей компании, особенно для Жанны.

– Это – правда, – Пит оживился. Было видно, что Эл наступила на «больную мозоль», – Я ей говорил, не надо никаких торжеств, по случаю свадьбы. Быстро расписались, выпили дома с родителями шампанское и уехали куда-нибудь на Бали. Так нет, Жанне непременно захотелось устроить шоу, по всем правилам этого жанра. Красивое платье, лимузины, банкет, лепестки роз в лицо. Вот и после всего этого маскарада, денег собственно, на медовый месяц, в каком-нибудь райском местечке не осталось.

– Как я ее понимаю, – мечтательно сказала Эл, – я своего Бала так и не дождалась.

– Что так, не была замужем? – спросил Лев.

– Бала не было, – ответила Эл, спохватившись, что дала себе обещание, ни слова «о личном».

– Да зачем он нужен, этот бал? Не понимаю! Хорошо хоть Лев согласился взять нас с собой, а так бы вообще на даче сейчас куковали, – Пит потупился, стуча пальцами по столу.

– О, извини, опять «белая страница истории», – улыбнулся Лев, глядя на Эл.

– Молодец, все правильно понял.

– О чем это вы? – Пит был «не в теме».

– Не бери в голову, голова, прости за каламбур.

– А почему «Голова»? – спросила Эл.

– Потому что наш Петя – Головин, – ответил довольный Лев.

– Да, Головин, и горжусь этим! Приятно познакомиться! – и Пит картинно стал раскланиваться на все стороны.

– Аплодисменты, Голова! – сказала Эл.

– Гертруда, без обид, но Голова меня называют только близкие и друзья.

– Хорошо, я все поняла.

«Прав, тысячу раз прав этот мальчик. “Только близкие и друзья”. Господи, что я здесь делаю? А может быть попрощаться сейчас, пока Гертруда и Жанна в доме, и почти “по-английски” уйти? С меньшим количеством человек придется объясняться. Выйти на трассу, поймать попутку. Или приключения на одно место! Потерпи еще немного. Лучше посмотри адрес, который дала Настасья Филипповна».

Эл достала из сумки свернутый тетрадный листок и стала читать.

– Лев, а в каком мы месте? – спросила она.

– Сейчас скажу, – он достал свой смартфон, открыл карту, и показал Эл, высветившуюся точку на ней.

– Я не понимаю.

– Ну, вот же, ближайший крупный населенный пункт – Динская, – ответил он.

– А вы как дальше планируете ехать?

– Через Адыгейск, оставляя в стороне Краснодар, потом через Горячий Ключ до Джубги, а там уже на месте будем смотреть, что понравиться.

– Понятно, спасибо, – ответила Эл, достала свой телефон, включила и увидела пять пропущенных звонков от мужа. Стало еще тоскливее, она хотела поскорее найти на карте Лермонтово, именно в этом поселке жила знакомая Настасьи Филипповны. Но Эл машинально отключила телефон.

Лев почувствовал, что Эл собирается покинуть их компанию и подбирает пути отхода, а еще он почувствовал, что ему совсем этого не хочется. Ему совсем не хочется отпускать Эл, но у него по-прежнему не было объяснения этому чувству. Он решил любыми способами ее остановить, а уж потом произвести «анализ своих чувств».

– Гертруда, а ты куда наметила?

– Все туда же, на побережье.

– Давай с нами до Джубги?

Эл очень хотелось остаться одной, выспаться в тишине, а потом все хорошенько обдумать. Но где, как, когда? «Коней на переправе не меняют» решила Эл.

– Давайте, оттуда совсем недалеко до Лермонтово, – ответила Эл.

– Поэтичное название, ни дать не взять, – Пит, который молчал все это время, решил заговорить. Он почувствовал напряжение в разговоре, которое возникло, после того, как он одернул Эл. – Так ты едешь в Лермонтово?

– Да.

– А ты была там раньше, Гертруда?

– Нет.

Эл решила, что односложно отвечать не вежливо, еще подумают, что она обиделась, но на что ей обижаться? Уж точно не на этих ребят, в сущности неплохих, да еще таких любезных? В ее ситуации эта была не самая худшая компания. «Интересно, а денег они с меня потребуют?»

– Не была. Этот адрес дала мне Настасья Филипповна. В Лермонтово живет ее подруга, у которой я смогу остановиться.

Лев опять включил свой смарт.

– Так это же совсем недалеко от Джубги, значит нам по пути.

– Значит по пути, – ответила Эл, и попыталась изобразить улыбку.

Из дома вышла Жанна.

– Кто следующий?

– Я! – с готовностью ответил Пит, и пошел навстречу жене.

– Ну, как? Что она тебе нагадала?

– Нагадала! – Жанна сделала недовольную гримасу, – Она сказала, что все у меня будет хорошо, никаких особо-ужасных потрясений я не испытаю в жизни, но и ошеломляющих взлетов у меня тоже не будет.

– Так это же здорово! – Пит приобнял жену.

– Еще она сказала, что у меня будет двое детей.

– Супер! Я всегда хотел иметь двоих детей, мальчика и девочку.

– Минуту, это у меня будет двое детей, а не у нас, – Жанна не скрывала своего недовольства, и решила сорвать его на близком человеке, как это часто бывает.

– У тебя, значит у нас, – ответил Пит, как будто не расслышавший издевки в ее ответе.

– Ну, я пошел!

– Иди, и ни чему не удивляйся, – ответила Жанна, – я знаю, какой ты впечатлительный.

– Ничему не удивляюсь. Ушел.

– Удачи! – Лев пожал свои руки, в знак поддержки, – ну что, сестренка, рассказывай!

– Рассказывать нечего, – Жанна присела на освободившееся место Пита, – тем более при посторонних.

«Опять завелась», – Эл хотелось закрыть эту тему, не дав ей начаться.

– И правильно, Жанна, не нужно ничего рассказывать при мне, ужас как не люблю чужие секреты.

– Ничего себе таинственность, – Льву хотелось скрасить очередной неловкий момент, созданный Жанной, – ну, не хочешь, как хочешь.

Все замолчали. Только теперь Эл услышала, как прелестно пели птицы, как упоительно жужжали пчелы в саду у бабы Гертруды. «Какой уютный тенистый сад был выращен этой одинокой женщиной, а может не одинокой. Не важно. Важно сейчас было понять это очередное послание. Почему ей на пути встретилась эта незаурядная женщина, по имени Гертруда? Почему Гертруда? А может именно она поможет мне теперь, теперь, когда все так запутанно? Но чем она может мне помочь? Пожалуй, стоит пойти “погадать”», решила Эл.

– Лев, а ты пойдешь туда? – спросила Эл, нарушив молчание.

– Нет, Гертруда, не пойду. Я пошутил, что мне это интересно. Не верю я во все такое, мистическое.

– И тебе не интересно узнать свою судьбу?

– Вряд ли эта женщина ее знает. И потом, я хозяин своей судьбы, и только от меня зависит, какой она будет.

Эл понравился его простой и внятный ответ.

– Он отрицает все, что необъяснимо наукой, – похоже, Жанну уже отпустило, и она вновь была готова к общению.

«Почему так? – подумала Эл, – почему родные брат и сестра, от одной матери, что называется, и такие разные? Лев прост и понятен, без пафоса и кривляний, а эта Жанна полная противоположность ему. У них небольшая разница в возрасте, значит не в этом дело. Может быть, они разные “по половому признаку”? Он – мальчик, она – девочка, но что из того? Интересно, а как бы это было у Эл, будь у нее брат или сестра?»

Эл никогда теперь этого не узнает. Ей было ясно одно, сейчас бы она чувствовала себя не такой одинокой. «Как странно, у бабушки был Орден “Мать героиня”, мама росла в многодетной семье, их было шестеро. У отца было два родных, старших брата, а им с мамой и одного ребенка нельзя было иметь, опасаясь за здоровье мамы. Мама родилась с тяжелым, врожденным пороком сердца, но она была невероятно сильной личностью и смелым человеком по жизни. И тут дело не в современной “безбашенности и любви к экстриму”, тут другое. Зная, что про свой недуг, еще в школе, она записалась на плавание, получила юношеский разряд, наверное, решив для себя жить, как обычный “здоровый” человек, а уж сколько это продлится, как Бог даст, хотя вряд ли она так для себя это формулировала, с ее “ортодоксальным атеизмом”. С серьезнейшим диагнозом, почти приговором, она жила полноценной жизнью, никогда, никому, ни на что, не жалуясь, не жалуясь настолько, что когда она скоропостижно скончалась в сорок два года, для многих стало новостью, что она была “сердечницей” и перенесла серьезную операцию на сердце. После той операции врачи сказали отцу, что проживет она еще максимум три года, мама прожила девять лет. Эл узнала об этом уже после ее смерти, от отца. Девять полноценных лет, имея семью, защищая диссертацию, выпуская передачи на телевидении, получив в Москве заказ на написание книги. Ей предстояло поехать во Францию, для работы над книгой и сбора материала, так как главный герой ее будущей книги, провел последние годы в эмиграции, и был похоронен на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. Мама никогда не стояла на месте, ее жизнь всегда была полна грандиозными идеями. Не успела…

«Мамочка, мама, может, не роди ты меня, и жила бы до сих пор?», – у Эл подступил комок к горлу, – и отец был бы жив? И вот сижу я теперь такая «долгожданный и любимый ребенок», в саду у незнакомой женщины, вдали от развалившейся семьи, неизвестно куда направлюсь дальше, потерянная и беспутная. Ради такого «своего продолжения», мама, ты рисковала своей жизнью?! «Эл душили слезы. “Нет-нет, не здесь и не сейчас, я не должна сейчас расплакаться, перед ними!”».

– Гертруда, твоя очередь, – позвал, так кстати, появившейся в дверях дома Пит.

– Да, да, иду, – Эл поднялась и пошла навстречу Питу.

– Там очень круто, удачи, – сказал ей Пит и подмигнул.

– Посмотрим, – ответила она, опуская глаза.

– Я был прав, Жанночка, гадалка мне сказала, что у меня тоже будет двое детей, – Пит выглядел очень довольным.

– А если я захочу больше? – съязвила она в ответ.

– Значит, нарожаем больше, мы же не можем слепо верить этой гадалке!

– Голова, мне, конечно, нравятся твои Наполеоновские планы, на этот счет, но помнится, твоя мама говорила, что в детстве, ты серьезно переболел свинкой.

– Что? – глаза Жанны округлились.

– Что-что? – одновременно с женой воскликнул Пит.

– Да, шучу я, шучу, расслабьтесь, – расхохотался, довольный своей шутке Лев.

– Не смешно! Балбес! – глаза Жанны приняли свои обычные размеры.

– И, правда, брат, я уж хотел звонить маме.

– Все в порядке, что вы так завелись, нарожаете себе футбольную команду, если захотите!

13 Глава

Эл вошла в дом.

– Куда дальше? – спросила Эл.

– Дальше только вперед, – отозвалась из затемненной комнаты баба Гертруда.

Эл пошла на голос гадалки и очутилась в «магической» комнате.

– Круто! Даже не ожидала. Так, Вы, профессионал. Все как «в кино», как и хотела эта дурочка Жанна.

– Тебе надо быть добрее, Гертруда, или как тебя по-настоящему?

– Не важно, не спрашивайте меня об этом, пожалуйста.

– Хорошо, как знаешь.

– Почему, Вы сказали, что я должна быть «добрее»?

– Потому что доброта дает силы, а ненависть разрушает.

– Прописные истины, – хмыкнула Эл.

– Да, но от этого не теряющие своей силы.

– Это не работает.

– А ты, пробовала?

– Да, не раз и не два, но чем «добрее» я относилась к какому-то человеку, тем сильнее потом получала от него удар в спину.

– Частный случай, – спокойно сказала гадалка.

– Закономерность, – парировала Эл, – и почему я не могу назвать эту Жанну «дурочкой», если считаю ее таковой, и это я еще смягчила.

– Тебе досталось от жизни, и ты ощетинилась, хотя в глубине души, ты сумела сохранить, веру в Добро, и жадное и наивное восприятие окружающего тебя мира. Ты смогла, пройдя через тяжелейшие испытания, не убить ребенка в себе. Так не давай мелочным обидам, вредить тебе.

– Это что, воспитательный час?

– Просто беседа. Беседа двух Гертруд, – сказала гадалка и подмигнула Эл.

– А что же гадание отменяется?

– А что ты хочешь узнать?

– Свое будущее, естественно, – Эл стало как-то неуютно.

– А про свое настоящее, тебе все ясно?

– Можно и с настоящего начать, – сказала она.

– Ты на перепутье.

– Здорово, а, Вы даже на ладони мои не посмотрите, не раскинете карты?

– Я заглянула в шар, – лукаво ответила баба Гертруда.

– И что там?

– Туманно.

– Я так и думала, – съехидничала Эл.

– Туманно, потому что пока, неизвестно, на какую из дорог ты свернешь. Говорю же, ты на перепутье, на развилке, на перекрестке, понимаешь.

– Понимаю, так может быть, Вы мне подскажете, куда повернуть дальше или может развернуться и пойти назад? – Эл стала серьезной.

– Когда ты вошла, я сказала тебе: «Только вперед», повторю и сейчас. Раз ступила на этот путь, значит, доверься своей интуиции и иди вперед. В возвращении назад нет смысла, одна трата времени. Как подсказывает мне жизненный опыт, извини за высокопарность, никогда и никуда не надо возвращаться. По-моему, жизнь можно сравнить с бесконечно-высокой башней, по которой человек, с самого рождения пытается подняться все выше и выше, тем самым он растет не только физически, но и духовно. И если человек не выполнил задач, которые поставили перед ним Высшие силы на одном этаже, он так и будет ходить по кругу, не имея возможности, подняться выше. Значит ситуация повторится вновь и вновь до тех пор, пока человек не найдет правильного решения.

– Квест какой-то!

– «Что наша жизнь – игра!»

– Гертруда, а, Вы, знаете слова этой арии?

– Знаю, а ты, знаешь, Гертруда? – слегка улыбнувшись, спросила в ответ гадалка.

– Еще бы, там же все про меня!

«Что наша жизнь – игра, Добро и зло, одни мечты. Труд, честность, сказки для бабья, Кто прав, кто счастлив здесь, друзья, Сегодня ты, а завтра я. Так бросьте же борьбу, Ловите миг удачи, Пусть неудачник плачет, Пусть неудачник плачет, Кляня, кляня свою судьбу. Что верно – смерть одна, Как берег моря суеты. Нам всем прибежище она, Кто ж ей милей из нас, друзья, Сегодня ты, а завтра я. Так бросьте же борьбу, Ловите миг удачи, Пусть неудачник плачет, Пусть неудачник плачет, Кляня свою судьбу».

– Вот я и плачу и кляну, по большей части своей жизни, – Эл почувствовала, как комок опять, подступил к горлу, и глаза защипало, от наворачивающихся слез.

– Но разве тебе не доводилось в жизни, «ловить миг удачи»?

– Были «счастливые мгновенья», но скорее не «благодаря, а вопреки».

Гадалка молчала и спокойно смотрела на Эл, желая услышать продолжение. Она как будто хотела, чтобы Эл высказалась. Эл это почувствовала.

– Да, вопреки. И если, по большому Гамбургскому счету брать, то самым счастливым периодом моей корявой жизни, я считаю свое детство, вот где не к чему придраться, – Эл помолчала, – Да, Вы, похоже, и не собираетесь мне не гадать, не пророчить. Тогда можно считать нашу беседу оконченной, к душевному стриптизу я не готова.

– По Гамбургскому счету, говоришь, – она как будто не заметила последней фразы Эл и продолжила их разговор, – А почему, ты, назвалась Гертрудой?

– Первое, что пришло в голову, когда надо было знакомиться с этими ребятами.

– Да, это сразу видно, что вы не вместе.

– Здорово.

– Но почему Гертруда? – повторила свой вопрос гадалка, – вот я Гертруда, потому что меня родители так назвали, они Wolgadeutsche, из поволжских немцев. Правда после депортации в 1941 году, стали бояться всего на свете, и внушать мне, что имя мое означает Героиня труда. Мои далекие предки родом из Нивелля, что в Бельгии.

– Знаю, об этом кое-что, – Эл изумило это совпадение.

Теперь и лицо гадалки выражало удивление. Эл понравился произведенный эффект и она продолжила.

– Я хотела принять католичество, и выбрала себе именно Гертруду Нивелльскую, в покровительницы, но не сложилось, а вот теплота и даже любовь к ней остались.

– Значит наша встреча, это ее старания, скажем ей спасибо!

– Спасибо!

– Так ты – нехристь?

– Смешно, Вы, сказали точно, как моя бабушка, – ответила Эл, доставая из-за пазухи маленький золотой крестик, на золотой же цепочке.

– Православная, понятно.

– Гертруда, а как, Вы, здесь оказались?

– В девяностые годы, после распада СССР, когда началось переселенческое движение в Германию, я тоже попыталась уехать, но не в Германию, я хотела вернуться на родину, в Бельгию, не получилось. Моя историческая родина, богатая страна Бенилюкса мной не заинтересовалась.

– «Пустите Дуньку в Европу?», – съязвила Эл и осеклась, ее шутка была не уместна. Похоже, теперь была очередь «душевного стриптиза» бабы Гертруды.

– Да-да, что-то вроде, – она ненадолго замолчала, как будто, что-то вспоминая, – ну, а уже из Казахстана, я с семьей переехала сюда, к одной дальней родственнице, потом дочь с мужем, все-таки эмигрировали в Германию, а нам с дедом, оставили внука, «на первое время». Ричард, мой внук вырос и не захотел уезжать к родителям, но переехал от нас. Сначала поступил в институт в Москве, окончил его, а потом захотел жить на берегу моря. Романтик, художник, хотя и не лишен прагматизма, открыл свой ресторан на побережье. У меня незаурядный внук. Я не всегда понимаю его, не всегда согласна с ним, но безумно его люблю и люблю наши споры, когда он приезжает навестить меня.

Она помолчала.

– Потом схоронили деда, и теперь мы с Гансом вдвоем остались. После смерти деда, я продолжила заниматься пчелами, так и живем. Я для чего тебе это все рассказываю. Жизнь длинная и разная. Научишься ценить каждый день, и получать удовольствие от всего, что новый день тебе несет, станешь счастливым человеком.

– А если каждый новый день несет одни проблемы и неприятности? Как им радоваться?

– Знаешь, если представить, что на самом верху башни, про которую мы с тобой говорили, находится, предположим, «Рай», то понятно, что быстрее туда поднимется тот, кто светел, понимаешь?

– Конечно, понимаю, «Рад бы в рай, да грехи не пускают»! Но тогда получается, что грешить я стала с младенчества, а к старшим классам школы, сравнялась по степени злодейства с Гитлером!

– Почему?

– Потому что то, что свалилось на меня потом, похоже на одно большое наказание, а вот за что такое «счастье», я до сих пор не понимаю. Ваша аллегория «про башню» понятна мне лишь отчасти. Получается, что кто-то с детства карабкается на верх, как через тернии к звездам, а кто-то взлетает все выше и выше, особо не напрягаясь, обвешанный родственниками, поддержкой, и всяческими материальными благами. Где же тогда равенство возможностей, которое дается нам всем от Бога?

– Равенство возможностей, действительно, у всех одинаковое, а вот задачи перед каждым свои поставлены. При всей схожести сценариев жизни, у каждого свой путь, свой и неповторимый, как снежинки, как рисунки на подушечках пальцев, понимаешь?

Эл молчала, переваривая слова бабы Гертруды, мысленно примеряя сказанное на себя.

– Это мне понятно, сколько раз я слышала, от людей, которые, почти меня не знали «Везет тебе!». Это мне везет?! «Пройдите мой путь, в моих сандалиях», а потом поговорим, будете ли вы согласны на «мое везение» в этих мелочах, за ту цену, что я заплатила в большем?

– Хорошее высказывание про сандалии, твое?

– Нет, не помню автора.

– Так почему бы тебе не применить его не в отношении себя, а в отношении людей, чьи жизни вызывают у тебя зависть? Откуда ты можешь знать, какую цену платят они, за то, что со стороны, кажется, порханьем бабочки?

– Возможно, Вы, правы. Но мне сейчас, кажется, что запутанней пути, чем у меня, не существует. И при всех «равных возможностях», у Бога есть «любимчики».

– Да, нет же.

– Есть, есть. У моего отца, был довольно долгий период депрессии, перед тем, как он заболел. Он стал мрачным, а его юмор почернел. Мне запомнился один, особенно любимый им анекдот, из того времени:

«Сидел как-то несчастный человек и думал о превратностях своей судьбы, о тяжести своей ноши, и в отчаянии, он посмотрел на небо и взмолился: “Господи! Ну, почему ты посылаешь все эти проблемы на мою голову? Почему другим ты помогаешь, а мне нет? За что мне все это, Господи?” И Бог ему отвечает: “Ну, не нравишься ты мне!”».

Баба Гертруда не засмеялась, а тяжело вздохнула.

– Мы с тобой, девочка, похожи. Не безбожники, но верующие «чисто теоретически», как сказали бы сейчас.

– Я возможно, так и верю, как-то по-своему, хотя и не по всем правилам, что ли. А Вы, кажетесь примером благодетели и набожности.

– Вот именно кажусь, да и ты веришь, а не веруешь, – взгляд гадалки был пытливым, но теплым.

– Только слова.

– Слова, говорящие о многом. Так сложилась история России, что двадцатый век стал веком отрицания Бога, для нашей страны. А как бы по-другому, «вожди революции» смогли поднять верующего человека на братоубийственную войну, например? И как низвергнуть монархию, если Николай II Всероссийский Император и помазанник Божий? А если Бога нет, то и император, всего лишь человек, и заповеди не указ, к чему тогда лишние церемонии? Правда, написанный позднее, Моральный кодекс строителей коммунизма, был, как родной брат Нагорной проповеди Христа. Все в жизни не однозначно, понимаешь?

– Нет.

– Мне кажется, что цели у коммунистических реформаторов были благие, хотя и утопичные. Они хотели, чтобы всем жилось хорошо, а не только «избранным». Хотели доказать, что жизнь не лотерея, и в руках человеческих, сделать жизнь счастливой для всех, и та голытьба, которая пошла за Лениным, была отнюдь не стадом, которому все равно, куда и за кем идти. Людей вдохновила Идея, и поскольку им нечего было терять «кроме своих цепей», они стояли до победного конца. Ведь и до 1917 года были попытки свергнуть самодержавие, вспомни восстание декабристов. Офицеры, цвет нации, победители войны с Наполеоном, люди с обостренным чувством справедливости, отдали свои жизни за попытку упразднения самодержавия и отмену крепостного права. И только в 1861 году, спустя тридцать шесть лет, провели крестьянскую реформу в России, упразднившую, наконец, это чудовищное, крепостное право.

Тема добиться «равноправия для всех» была актуальна всегда, на протяжении всей истории человечества, и только коммунистам это удалось, хотя и на короткий промежуток времени, пока сама идея себя не изжила, разбившись о «человеческий фактор». Но тогда, на заре Великой Октябрьской социалистической революции, народ поверил в возможность справедливого мира. «Равные возможности для всех, все люди братья», опять созвучие с Библией. И хотя, на месте снесенного Храма Христа Спасителя в Москве, построили бассейн, чудовищный вандализм, как ни крути, но все-таки, бассейн, а не бордель, например. На первый план они вывели значимость физического в человеке, отсюда лозунги типа, «в здоровом теле, здоровый дух», где «здоровый дух», ответ тем, кто продолжал настаивать на божественном начале и дуализме людей. В дальнейшем же, все что имело отношение к Богу, духовному миру, к существованию души, стало отрицаться, осуждаться и высмеиваться, как недоказуемое на материальном плане, где в молодой, атеистической России, хватало насущных проблем и без этого.

Да и сама церковь, была в какой-то степени виновата. Ее служители, пропустили момент, когда нужно было остановить в зародыше, воинствующий атеизм, в стране. Вера в собственную незыблемость, нечистоплотность некоторых ее представителей, как и самоуверенность, не считающаяся с новыми историческими реалиями, сослужили дурную службу Святая Святых, Православному Христианству в России. Вместо Священной Войны с разрастающимся неверием, безбожием и духовной анархией – ну, я не знаю, борьба с Распутиным. Только в годы Великой Отечественной войны, в тяжкую годину, люди стали вновь искренне обращаться к Богу, но с пропагандистской точки зрения, момент был уже упущен, и проявлять открыто свою Веру в Бога, теперь было не только не приемлемо, но и опасно. Если ты коммунист, тире атеист, а если ты не с нами, значит против нас. Так и росли поколения в безверии, а без Веры человеку нельзя.

– Почему? Вот я, например, окрестилась только в двадцать пять лет?

– Знаешь, Гертруда, я считаю Веру, еще одним, органом чувств человека. Правда, потерю слуха или зрения, человек ощущает сразу, а потерю Веры нет. Человеку, лишенному Веры, всегда будет чего-то не хватать, и он тщетно будет искать, почему. Вроде все хорошо, все есть, здоровье, семья, материальные блага, ну не знаю, что еще, все есть, но без Веры душа человека всегда будет не на месте, всегда будет в смятении. А почему, ты, окрестилась в двадцать пять лет?

– К этому времени, я похоронила обоих родителей. Многочисленные родственники куда-то испарились, я осталась одна с маленьким сыном на руках, да, у меня был муж с его родней, но все это было не то, теплые отношения ни с кем не сложились, его родители не стали мне близкими и родными, я чувствовала себя ужасно одиноко и беззащитно. И я окрестилась, чтобы у меня появился ангел-хранитель, вспоминая слова моей бабушки.

– И что было дальше?

– Я действительно, почувствовала себя защищенной, не знаю почему, но я успокоилась. В моем доме появилась икона Казанской Божьей Матери, к которой я часто обращалась за помощью. Она помогала, потому что сынок ничем серьезным не болел, развивался хорошо, хотя я очень за него боялась. Моя беременность протекала на фоне смертельной болезни моего отца, который внезапно слег, когда я уже была беременна. Потом неутешительный диагноз, который от меня неумело скрывали, но зачем слова, если после двух недель в больнице, ничего не сделав, человека отдают домой? Умирать. Потом инсульт, после которого, мы больше с отцом ни разу не поговорили, так и не успев сказать друг другу главного на прощание, потом его быстрое угасание и смерть. Хоронили папу в день, когда сыну исполнился один месяц.

– Бедная моя девочка.

– Не надо, а то я сейчас заплачу, – Эл пыталась остановить навернувшиеся слезы, готовые в любой миг вырваться, неудержимым потоком. Не в первый раз. Она справилась, помолчав немного, продолжила. – Вот. Молоко у меня перегорело, малыш был на искусственном вскармливании, и я все время всего боялась. Наверное, тут еще и послеродовая депрессия добавилась, но я постоянно была в панике. И теперь уже я, каждый вечер заходила в комнату отца, которая раньше была комнатой мамы, включала негромко сюиту Георгия Свиридова к Пушкинской «Метели», пронзаемая насквозь звуками скрипки, беззвучно рыдала. А когда я окрестилась, все прошло. Панические атаки прекратились. Заботы о сыне стали приятными. Казалось, что нависшая свинцовая туча надо мной рассеялась. Я полагаю это старания моего ангела-хранителя.

– Конечно. Тяжко тебе пришлось. Твои родители были атеистами?

– Да.

– Человеку нельзя без Веры. Отсюда столько «потерянных людей», мечущихся, ищущих. Советские люди, в большинстве своем были воспитаны, в духе атеизма, а когда распался Советский Союз, и канула в лету коммунистическая идеология, и вовсе остались без объединяющего фактора. Разбросанные по миру, стали самой разделенной нацией. Людям нельзя без Веры. И стране нельзя без Веры. Даже если это светское государство, а не христианское, предположим. А в двадцатом веке Россия на долгие годы погрузилась в безверие. Отсюда потеря духовных корней, потеря традиций, когда многие хотели бы уверовать, но теперь не знают, как. А те, что уверовали, вынуждены открывать для себя прописные истины из числа тех, что раньше передавались из поколения в поколение, из уст в уста. Связь потеряна. Хотя, справедливости ради стоит сказать, что на месте бассейна, опять возвысился Храм. Людям нельзя без Веры, вот и теперь большинство из нас только учатся Вере, делая акцент пока больше на внешнюю атрибутику.

– Что, Вы, имеете в виду?

– Гигантские нательные кресты, куличи, купание в проруби – все это внешняя сторона ритуала, истинное же общение с Богом – не напоказ, но не всякий готов остаться с Богом один на один. Восстановление храмов, строительство новых, празднование Рождества – это внешняя атрибутика, но от лица и с поддержки государства, также пытающегося вернуть России духовную основу, утраченную в советское время. Как говорится: «Всяк крестится, да не всяк молится» или «Иной две обедни слушает, да и по две души кушает». Мне кажется, что большинство из тех, кто называет себя верующими людьми, пока только «имитируют» Веру в Бога, убеждая других, пытаются сами поверить в собственную духовность. Разве, все те, кто носят нательные кресты, ходят в церковь, и провозглашают себя верующими, живут по десяти заповедям, например?

– А это важно?

– Конечно. Десять заповедей – это предписание, это десять основных законов, данных богом человеку. И как человек истинно верующий, может их нарушать? Никак. А в реальной жизни что?

– Да, что? Не убий, не укради?

– Хотя бы, но с «не укради» все ясно, – гадалка лукаво улыбалась, – «не прелюбодействуй» тоже не на высоте, в современном обществе, где сексуальность возвели на пьедестал, и сделали одним из основных критериев успешности современного человека, о чем тут говорить? О каких десяти заповедях?

– Но мы все-таки живем в светском государстве.

– Вот именно, и как светскость сочетается с религией в современном обществе мне не понятно. Получается, что если общество светское, то, к примеру, суббота такой же день недели, как и все остальные, но это противоречит одной из заповедей, «Шесть дней работай, и делай всякие дела твои; а день седьмой – суббота Господу Богу твоему». Как тогда, человеку верующему, и истово желающему не нарушать ни одной заповеди, соблюдать их?

– Может быть, так было угодно Богу? – спросила Эл.

– Мне никогда не нравился этот постулат.

– Почему?

Эл была увлечена их беседой, пожалуй, никогда еще у нее не было собеседника, готового говорить с ней на теологические темы. Она жадно ловила каждое слово, потому что прежде, попытки говорить о Боге, о Вере, о смысле жизни, не находили отклика в кругу ее знакомых. Люди избегают разговоров о Вере, говоря, как правило «Это очень личное», хотя Эл считала, что им просто, нечего сказать. О смерти, вообще, никто говорить не любит, боятся. О смысле жизни – «ну ты сказала, кто ж его знает?» Пожалуй, охотнее всех «отзывались» на разговор атеисты, с неизменным ехидством и иронией «низвергающие существования дедушки на облачке», но с ними Эл было не интересно, атеизма у нее и самой хватало. И если можно так выразиться, атеизм был у Эл в крови. Эл пыталась найти собеседников в интернете, но на форумах люди занимаются самолюбованием и спорами, с пеной у рта, до посинения, а Эл хотелось не спорить, а обмениваться мнениями. Там правда, встречалась еще одна категория собеседников, религиозные фанатики, постившие на любой вопрос, цитату из Священного писания, чаще всего «не в тему», но очень объемно, так что терпения дочитать комментарий до конца, у Эл не хватало. Оставалось чтение, но как знать, в какой из книг, ты найдешь ответ на свой вопрос?

Книги. Книги окружали Эл с самого раннего детства. В ее семье был культ книг. У них не было ковров на стенах, сервантов с хрусталем, автомобиля и дачи, но домашняя библиотека была замечательной. Родители, творческие люди, в рамках социума были, простыми советскими служащими, с соответствующими зарплатами. Однако, они никогда не жалели денег на книги, и выписывали огромное количество газет и журналов, большинство из которых были, естественно, о культуре, театре и кино, но и на свои увлечения, они тоже не скупились. Эл с детства помнила кипы папиных журналов о шахматах, журналы «Радио», потому что папа был не только режиссер, а еще и «самоделкин». В его импровизированном кабинете, стоял деревянный стеллаж, со всякими железками, отвертками, паяльниками и амперметрами, и запах канифоли Эл теперь не спутает ни с чем. У отца всегда было, как минимум, три шахматные доски, так как на каждый его день рождения, в доме появлялись новые шахматы. Музыка тоже была в почете их семьи. У них был проигрыватель «Ригонда», с радиошкалой, на которой были написаны маленькими буквами, названия всех мировых столиц, такой «шкаф на ножках, с деревянной, полированной крышкой», крутой музыкальный центр, по тем временам, и внушительная кипа виниловых дисков, среди которых, добрую половину занимала классическая музыка. Были и детские пластинки, которые Эл знала наизусть и очень рано сама научилась включать свою «шарманку», проигрыватель ее очень напоминал. Они жили втроем, родители работали, так что Эл часто приходилось оставаться одной, но ей никогда не было скучно. В такие вечера, Эл любила включить какую-нибудь, пластинку со сказкой, выбрать альбом по искусству потолще, и рассматривать вновь и вновь иллюстрации, на блестящих страницах, пахнущих типографской краской. И у них всегда жили кошки. Эл любит их, сколько себя помнит, и родители никогда не возражали, против появления очередного кота, полагая должно быть, что Эл так будет веселее. Да чего уж, они и сами были кошатниками. Идеальное взаимопонимание. Идеальная семья.

– Почему не нравится? – голос бабы Гертруды вернул Эл в реальность.

– Да, почему, многие же так говорят?

– Потому что мне не понятен смысл этого выражения. Богу угоден наш Мир, созданный Им. Его, мне, кажется, не интересуют детали, если так можно выразиться. Он создал Мир, чтобы люди, в свою очередь, создали свой «рай на земле». Бог дал человеку холст, кисти и краски, а вот уже какую картину нарисует сам человек, не зависит от Бога. Причем, Бог, дал свод правил, для праведной и гармоничной жизни, десять заповедей. Бог допускает, изменения, исправления, передел, общества, создаваемого людьми. Бог дал человеку возможность Выбора, и теперь наблюдает. Хотя, я допускаю, что в какой-то момент, Богу может показаться, что Мир, который он задумал, превратился в кошмар и не оправдал Его ожиданий. Возможно, Он устанет ждать, просветленности всего человечества, нахмурит брови, хмыкнет что-нибудь в усы и решит, что «пора с этим, кончать», а потом просто позволит людям уничтожить друг друга и все живое на земле. После с грустью тяжело вздохнет, и примется за создание нового Мира, более совершенного.

– Иногда мне кажется, что «Он уже хмурит брови».

– Возможно.

Обе женщины замолчали.

– Но почему, Вы, себя считаете Фомой неверующим? Вон у Вас и образа, в красном углу висят, и на вид, Вы такая правильная?

– Я стараюсь уверовать всей душой, всю свою жизнь. Я молюсь перед Святыми образами, но не часто хожу в храм. Я пеку куличи и крашу яйца на Пасху, но не пощусь. Я стараюсь не нарушать десять заповедей, но люблю иногда вкусненько поесть. Это значит, что я не могу отдаться Вере всей душой и телом, а верить «на половину», это как?

– Уф, ну если уж, Вы, не знаете, я тем более. Кстати, мы в этом похожи. У меня тоже все как-то «на половину». И от мирского, я не готова отказаться, ради духовного, и, Прости Господи, жизнь за Веру не отдам, а это как?

– Еще вчера, я бы сказала, что времена крестоносцев прошли, и в современном мире, таких жертв Богу не требуется, но в последнее время, происходят столкновения религий и, как это ни чудовищно, опять летят головы с плеч, – баба Гертруда тяжело вздохнула.

– А может быть, такие, как мы с Вами, не Фомы, а что ни на есть самые верующие люди?

Гадалка вопросительно посмотрела на Эл.

– Ну, если разобраться, за исключением чревоугодия, все ваши промахи относятся к несоблюдению обрядов, ритуалов церкви, что ли, а их придумали люди. Можно знать одну лишь молитву «Отче наш», а можно и ее не знать, ее же тоже придумали люди? Жить по десяти заповедям – да, но обращаться к Богу со своей молитвой, придуманными тобой словами, но идущими от души, от сердца разве менее ценно? Разве Бог слышит только, простите, запатентованные молитвы и исключительно, под сводами храмов? Нет же? Зато, это гораздо честнее и ценнее, должно быть, для Бога, чем человек бубнящий молитвы на церковнославянском и половину из нее не понимающий. Или человек с крестом во всю грудную клетку, совершающий не богоугодные поступки, не снимая этого креста. Или совершивший что-нибудь низкое или даже чудовищное, идущий потом в храм, ставящий свечку с Александрийский столп, с уверенностью на прощение, но, нисколько не раскаиваясь в содеянном? Может быть, в церкви тоже настало время реконструировать все? Стать ближе к современной жизни и современному человеку? Ближе, а значит понятней?

– Ближе и понятней? Ты, знаешь, Гертруда, тут по телевизору показали репортаж про визит Папы Римского, в какую-то страну, так там Франциск, не возражал сфотографироваться на улице с прохожими, которым, прости Господи, «хватило ума» обратиться к нему с этой просьбой. Куда уж ближе? Но я считаю, что не должен Понтифик, совершать поступки, свойственные звездам шоу-бизнеса. Если ты, о такой «понятности и близости», то я – против! Воцерковленные люди, да еще имеющие духовный сан, по определению не могут находиться на одном уровне с паствой. Сегодня «селфи» с Папой, а завтра что, «реалити» из Ватикана?

– Нет, однозначно! Я не об этом. Не знаю, но что-то менять надо.

– Давай, спустимся с небес на землю, и начнем что-то менять с себя, – гадалка смотрела на Эл своим теплым взглядом, – а то твои друзья заждались.

– Они мне не друзья, – ответила Эл, удивившись, как заговорилась с бабой Гертрудой, и совсем о них забыла, – мне пора, Вы, правы, – она помолчала, – Только куда пора? – вслух спросила Эл.

– Ты на распутье, я тебе говорила. Тебе предстоит поворот. И от того, куда ты сейчас повернешь, будет зависеть вся твоя дальнейшая жизнь. Отнесись к выбору осознанно. Слушай свое сердце. Не людей, не «как принято», а только так, как подскажет тебе твоя интуиция, душа, называй, как хочешь. Ты делаешь «Свой выбор», значит, чтобы, ты, не выбрала, это будет сценарий твоей жизни, и он будет единственно правильным для тебя.

– Такая малость, сделать правильный выбор, – Эл смотрела на хрустальный шар, потом перевела взгляд на гадалку, – Гертруда, а в чем смысл жизни?

– Я думаю, что смысл жизни – в поиске смысла жизни, и у каждого он свой, поэтому универсального ответа нет. И счастлив тот, кто постигает свое предназначение.

– А, Вы, свое нашли?

– Да.

– Не скажете?

– Почему? Скажу. Я помогаю людям, по мере сил. Кому медом, кому травами, кому гаданьем, кому советом, кому просто, как тебе разговором.

– Не очень масштабно.

– Меня устраивает. Или ты о том, что тебе я могла бы помочь и более существенно?

– Хотя бы, – Эл показалось, что гадалка опять прочла ее мысли.

– Я могла бы предложить тебе остаться, сколько захочешь у меня, но тебе нельзя сейчас останавливаться, нельзя буксовать. У тебя сейчас «время принятия решения», и я верю, что у тебя все получится. Кроме того, я увидела, что тебе нужна сейчас компания, с которой ты ко мне пришла.

– А не скажите, зачем мне они? До моря доехать, что ли?

– И для этого тоже. Все не случайно, и эти люди тоже не случайны на твоем пути. И что бы тебе было спокойнее, я скажу так. Ты можешь вернуться сюда, пожить у меня, но только после того, как ты доедешь до моря. Ты должна исполнить это свое желание.

– Вы волшебница?

– Нет, что ты, – ответила гадалка и хитро заулыбалась, – Настоящее волшебство – это жизнь. Подумай об этом, когда будешь слушать музыку, набегающих волн.

Лев дремал в тени сада, а молодожены ворковали под яблоней.

– Лёвушка, ну, сколько можно ждать? Давайте поедем без нее, – голос Жанны был привычно-раздраженным.

– Сколько раз тебе говорить, не называй меня так, – Лев сладко потянулся, и, не открывая глаз, продолжил, – ваш шофер отдыхает, и без Гертруды мы не можем уехать.

– Почему? – не унималась Жанна.

– Потому что это не красиво, ты же любишь, когда все красиво, сестренка?

– Красиво? К этой стремной тетке, это не относится.

– Фу, Жанна, это тоже не красиво, Гертруда совсем не «стремная тетка», – не открывая глаз, ответил Лев.

В этот момент на крыльцо дома вышли Гертруда и Эл, за ними лениво плелся Ганс.

– Как-то не очень получилось, они все слышали, кажется, – шепнул на ухо жене Пит.

– Мне все равно, – нарочито громко, ответила ему Жанна.

Эл и гадалка подошли к столику. Баба Гертруда держала в руках банку меда и какой-то флакон.

– Вот, это тебе Лев, обещанный мед, – сказала гадалка, ставя на стол банку.

Лев открыл глаза и приосанился.

– Спасибо, сколько я Вам должен?

– Ты мне ничего не должен, это подарок, но для меня важно, чтобы до побережья Гертруда доехала с вами, – сказала гадалка и неожиданно строго посмотрела на Жанну. Та сделала вид, что не поняла намека, и театрально-громко вздохнув, отвернулась от женщин.

– Конечно-конечно, не беспокойтесь, мы уже наметили маршрут, нам по пути, – влился в разговор Пит, желая скрасить очередную неловкость момента за Жанну. Она вопросительно посмотрела на мужа.

– Я тебе потом все объясню, – негромко ответил ей Пит.

– Прекрасно, тебя на сеанс не зову, все равно не пойдешь, – сказала гадалка, обращаясь ко Льву.

– Вы проницательны, – учтиво ответил ей Лев, – ну что? За мед и гостеприимство, Вам от всех нас «спасибо», за Гертруду не волнуйтесь, счастливо оставаться!

Лев поднялся со своего места, пожал руку гадалке, потрепал за ухом Ганса и взяв со стола банку с медом, пошел к калитке. За ним, дежурно поблагодарив бабу Гертруду, направились молодожены.

– Возьми эту мазь, сама делала, синяк через три дня исчезнет, – сказала гадалка Эл, протягивая флакон.

– Спасибо, Вам, за все, – ответила Эл, – не знаю, свидимся ли еще с Вами, но нашу встречу я не забуду никогда.

– Как Бог даст! Ступай и ничего не бойся.

И женщины пошли за остальными.

Баба Гертруда еще долго стояла у калитки, глядя вслед уходящим гостям.

– Иди с Богом, девочка, – негромко произнесла она вслух, перекрестив в воздухе силуэт, удаляющейся Эл.

Казбек колдовал у мангала. За длинным столом сидела пестрая компания из шести человек, о чем-то громко разговаривая, смеясь, и постоянно перебивая друг друга. Зарина, со свойственной ей легкостью, сервировала стол.

– А! Вот и вы, загостились на пасеке! – приветствовал Казбек Эл «со товарищи».

– Мы! – ответила Жанна, не глядя на дядю Казбека, а изучая новую компанию.

– Присоединяйтесь! – предложил шашлычник, указывая в сторону стола.

– Спасибо, мы поедем, и так много времени потратили, – ответил за всех Пит.

– Напрасно потратили, – весла свою лепту Жанна.

– Да, что-то меда немного взяли, – подмигнув, ответил Казбек.

Шашлычник вытер руки о фартук, и поочередно, пожал руки всей компании.

– Вон ваша машина, в целости и сохранности. Счастливого пути, гости дорогие, приезжайте еще!

– Спасибо! Как-нибудь, – ответил за всех Пит.

– Поедем уже, – слегка дернув, мужа за руку, сказала Жанна, и капризно пропищала – Хочу на море!

«А я как хочу!», – подумала про себя Эл, но тут же вспомнила, что ее купальник остался в чемодане. «Не страшно, деньги пока есть, будет и купальник, теперь главное доехать до моря». На какое-то мгновение ей стало тепло и приятно на душе, но на смену этим чувствам, пришло такое знакомое чувство вины. «Какая же я жена и мать, если сейчас не с семьей, а с совершенно посторонними людьми еду неизвестно куда? Господи! Помоги мне! Эл вспомнила слова “Темнее всего перед рассветом”, надеюсь это ответ», подумала она.

Тем временем, все четверо сидели уже в машине, раскаленной за это время на солнце, как сковорода. Кипарис не оправдал ожиданий Льва. Оставалась надежда на кондиционер. Внедорожник снова мчался к Черному морю по Федеральной трассе М4.

14 Глава

Гравий шуршал под колесами, периодически выстреливая об днище машины. По обочинам дороги проносились яркие развалы, с пляжными принадлежностями. Надувные игрушки, оляпистые полотенца с фото Дикаприо и Уинслет из «Титаника», что вызывало удивление у Эл, насколько это уместно, в тематике «морского отдыха». Самодельные, деревянные прилавки, с сушеной, вяленной, копченной и еще неизвестно какой рыбой, переливающейся на солнце, рыбьим жиром, обильно выделяющимся, под палящими лучами. Эл вспомнилась ее первая поездка с папой и его друзьями на рыбалку. Ей было лет десять. Главный организатор и заядлый рыболов дядя Слава, был категорически против брать с ними Эл, но разве мог отец отказать своей любимой дочурке?

Встали рано утром, когда еще было темно, но по-летнему хорошо, остатки ночной прохлады, перед наступлением знойного дня. Долго ехали на электричке до реки Сырдарья. Разбили лагерь. Эл не досталось настоящей удочки, а она была настроена рыбачить наравне со всеми. Отец соорудил ей удочку из длинной палки, найденной здесь же, на берегу, лески, крючка, и даже нашелся запасной поплавок. Удочка была не казиста, но Эл это не смущало. Отец объяснил азы рыбацкой науки и, пожелав, друг другу хорошего улова, мужчины разошлись вдоль берега, на почтительное расстояние, чтобы не нарушать личное пространство друг друга. Солнце к тому времени взошло, и его блики на воде слепили Эл, отвлекая ее от маленького, красного поплавка. Дядя Слава попросил ее не брать червей, а ловить на хлеб. Да Эл и самой не хотелось прокалывать несчастных, извивающихся, розовато-красных червяков, которых они накануне накопали с отцом. Эл не была рафинированной девочкой, она росла во дворе, где основной костяк составляли мальчишки. Она рано научилась свистеть, лазать по деревьям, играть в лянгу. Не боялась она и живность никакую, кроме пауков. Кстати, орахнофобия осталась с ней и во взрослой жизни, с чем это было связано, Эл не знала, но факт оставался фактом, у нее была паническая боязнь пауков. И когда Эл стала интересоваться астрологией, удивилась еще больше, выяснив, что она по гороскопу скорпион. Нельзя сказать, что она любила всяких гадов, но спокойно относилась к червякам, тараканам, жукам, мышам и иже с ними. Вот кстати, ужас многих женщин перед мышами, Эл не понимала совсем, ведь они такие милые, маленькие пушистики, с блестящими черными глазками. Вдобавок к недоумению по поводу мышей, уже в юности Эл отказывалась верить в искренность страха некоторых женщин перед видом крови. Как? Неужели несколько дней, каждый месяц, эти женщины прибывали в глубоком обмороке?

Эл скатала хлебный шарик, чуть больше горошины, и ловко закинула крючок с наживкой в воду. Течение все время относило поплавок в сторону, и Эл переживала, что пропустит ту секунду, когда «начнет клевать». В какой-то момент, она готова была уже сдаться, решив, что «удочка просто не та», как красная точка, которую было трудно держать все время в поле зрения, резким рывком ушла под воду. Нарушая все правила настоящих рыболовов, Эл закричала: «Папа! У меня клюет!» Отец, который, естественно рыбачил неподалеку, тут же подбежал к ней, со словами «Подсекай, подсекай!» Слово «подсекай» было новым для Эл, и она растерялась. Какая-то сила тянула удочку в воду, сработал дух соперничества, и Эл изо всех сил рванула леску из воды. Пролетев над их головами, маленькая, сверкающая рыбка, приземлилась на траву.

– Я поймала, поймала! – счастью Эл не было предела.

– Не кричи так, Лиса, всю рыбу распугаешь, – сказал отец, пытаясь изобразить строгость, через счастливую гордость, за нее.

На крики Эл прибежал дядя Слава.

– Да, это ж маринка, мелочь пузатая, я-то думал!

Рыбка трепыхалась на траве.

– Папочка, давай ее выпустим обратно, – Эл вдруг стало, безумно жаль свою добычу, и слезы уже наворачивались на глаза.

– А что, давай, ухи с нее не сваришь.

Отец аккуратно извлек крючок из оттопыренной рыбьей губы и передал рыбку Эл. Маринка была еще влажная и прохладная на ощупь. Эл поднесла ее к самым губам и тихо сказала: «У меня нет сейчас никаких желаний, но если в будущем мне что-то понадобится, ты мне поможешь?» Рыба продолжала из последних сил трепыхаться в ладонях Эл.

– Вижу, поможешь, а теперь плыви к своим деткам, – и Эл отпустила рыбу в воду, где она замерла на мгновение, как бы, не веря своему счастью, а потом стремглав ушла на глубину.

– Поздравляю! – сказал отец, и «официально» пожал руку Эл, – Слав, а у тебя как?

– Да, пока никак. Место не очень, хочу дальше по берегу пройти.

– Ну, давай, – сказал отец и похлопал друга по плечу.

Когда дядя Слава скрылся из вида, папа подмигнул Эл, со словами: «Переживает».

– Почему? – удивилась Эл, ей казалось, что всех должен был обрадовать ее первый рыболовный успех.

– Ну, как? Он же еще не поймал.

Эл сделала вид, что поняла.

Ближе к полудню дядя Слава реабилитировался, поймал огромного сома. Эл, конечно, предложила и «сомика» выпустить, но ее никто не поддержал. К слову, уха получилась отменная. Эл запомнила этот день навсегда, потом много купались, обгорели все на солнце, и вернулись домой красные, как раки, уставшие и счастливые. Эл с отцом остались без улова, чем обрадовали маму и огорчили их кота Зяму. Больше Эл не напрашивалась с отцом на рыбалку и не без гордости говорила «из гуманных соображений». В следующий раз она оказалась на рыбалке, уже в «другой жизни», когда ее сынок, так же как когда-то сама Эл, захотел «половить рыбу». Запомнился ли ему этот день, также как запомнилась Эл ее первая рыбалка, она не знала, но решила при случае спросить его об этом, так как считала себя «неидеальной матерью», все время, сравнивая свое детство и детство своего сына.

«За рыбкой осталось одно желание, – подумала Эл и улыбнулась, – может загадать? Или уже срок давности истек? Буду оптимисткой и загадаю все-таки – найти свой путь, и свернуть на этом перекрестке жизни, в правильном направлении. Рыбка, помоги!»

Тем временем проехали Горячий Ключ, только один раз остановились купить одноименную воду. Эл воспользовавшись моментом, позвонила сыну, и узнала, что Николай уже доехал. Никакой тревоги и настороженности, в голосе сына Эл не услышала. «Значит в их с мужем вранье поверили», подумала Эл. У сына все было хорошо, а это единственное, что по-настоящему, сейчас беспокоило Эл. Звонить Николаю она не стала.

День шел на убыль. Солнце начало садиться, а серебристый внедорожник, все ехал и ехал.

– Лёвушка, ты не устал? – на редкость искренне спросила Жанна, нарушив молчание.

– Все нормально, а вы как там, пассажиры?

– У нас все превосходно, – ответил Пит, приоткрыв один глаз.

– Ты как? – спросил Лев Эл.

– Хорошо, жду, когда станет видно море.

– Думаю, скоро, – вмешался Пит, глядевший уже в планшет жены, потом посмотрел в окно, и спросил – где мы?

– Какой-то населенный пункт, – Эл тоже смотрела в окно.

– Дефановка, – ответила Жанна, успев первой прочесть указатель.

– Превосходно, – Пит продолжал изучение карты, – из более-менее крупных городов, осталось проехать Горское и Джубгу, и мы на побережье.

– Скорее бы, – вслух сказала Эл.

– Ты торопишься? – повернувшись, спросил Лев.

– Гертруда хочет от нас поскорее избавиться, – съехидничала Жанна.

– Был очень долгий день, хочется приехать уже, вот и все, – сказала Эл, а про себя подумала, – вот от тебя, я бы точно хотела поскорее избавиться.

– Все хотят поскорее приехать. Мы в двух шагах от цели, посмотрите, как изменился ландшафт, никаких тебе полей, подсолнухов. Предгорья, горы, – резюмировал Пит, – жаль, что точного места пребывания у нас нет.

– Почему же нет? – Лев посмотрел на Эл, – у Гертруды есть адрес.

«Только не это!», напряглась Эл, которой совсем не хотелось тащить всю компанию к какой-то тете Зое. Настасья Филипповна дала ей этот адрес, стало быть, рассчитывала, что там поселится одна Эл.

«Только не это!», – вертелось в голове у Эл, – она молчала.

– Гертруда, как ты говорила, называется место, Лермонтово? – продолжая изучать карту, спросил Пит, не уловивший возникшей неловкости момента.

– Лермонтово, – ответила Эл, – только меня необязательно туда везти, я могу в Джубге, пересесть на другую машину.

– Конечно, тебе не привыкать, – подколола Жанна.

Эл решила проигнорировать эту реплику.

– Нет-нет, Гертруда, – настаивал Лев, – я обещал и, Настасье Филипповне, и гадалке, что довезу тебя до места, в целости и сохранности! Мне мед, за это дали, – сказал он, и с улыбкой подмигнул Эл.

– Ну, хорошо, Лев, мед меня убедил, но, если у знакомой Настасьи Филипповны не будет места, она может подсказать, кто еще в Лермонтово сдает комнаты.

– Комнаты?! – Жанна вернулась в свое, обычное состояние, – а что гостиниц в этом Лермонтово нет?

– Сейчас посмотрим, – Пит открыл карту поселка, – ты, можешь быть совершенно спокойна, здесь полно гостиниц.

– А пять звезд есть? – изображая гламурность, не унималась Жанна.

– Ну, зачем обязательно пять звезд, дорогая?

– У меня медовый месяц!

– Давай на месте сориентируемся, хорошо?

– А у меня есть выбор?

Жанна была, как всегда неотразима, в своих притязаниях на Дольче вита.

«Почему она такая противная?», думала Эл снова и снова, сравнивая Льва и Жанну. «Откуда столько понтов? Если, такая понтовая, почему едешь сейчас в Лермонтово, а не на Бали? Хотя, в сущности, что я о них знаю? Я не знаю, ни из какой они семьи, ни где работают, ничем зарабатывают на жизнь? Ладно, не суди, да не судим, будешь».

В молчании и под попсу, из радиоприемника, прошло еще часа два. И вот, наконец, за очередным поворотом, на горизонте показалось море.

– Кто заказывал море? – весело спросил Лев.

«Господи, наконец-то», подумала Эл. Она очень устала. Ей хотелось принять горизонтальное положение и отключиться. Пожалуй, только открывшийся вид Черного моря давал теперь силы, чтобы завершить это нежданное, нелогичное, безумное путешествие, в которое она попала, так внезапно.

– Мы заказывали! – молодожены оживились.

– Вы хотели море, море есть у меня, – Лев с улыбкой смотрел через зеркало заднего вида на сестру и зятя.

– Лёвушка, смотри на дорогу!

– Не переживай, сестренка, и не называй меня «Лёвушка», я же тебя просил.

– Буду называть, Лев – слишком официально. Лев ты для чужих, а для меня, Лёвушка.

– С тобой бесполезно бороться, упертая, как барашек.

– Но, но! Полегче!

– Слушаюсь и повинуюсь! – сказал Лев и демонстративно обеими руками крепко сжал руль.

«Почему они оба ей во всем потакают? За какие, такие заслуги? – думала Эл, – мне никогда, так скажем, “после детства”, никто так не потакал. Почему они с любовью и снисхождением, воспринимают все ее выходки? Не понимаю!».

– Все внимательно читаем указатель, – скомандовал Лев.

– Джубга! – хором прочли молодожены.

– Молодцы!

– А ты довольна, Гертруда? – спросил Лев.

– Я буду довольна в Лермонтово, – устало ответила она, общаться сейчас не хотелось совсем.

Эл смотрела в окно, а море с ней играло «в прятки», то появляясь, то исчезая за поворотом. Это умиротворяло Эл, мысли путались в голове, но ни одна, не приобретала четкого очертания. Прошло еще, примерно полчаса, когда машина выехала на побережье, и море теперь неотступно сопровождало их с правой стороны. Серебристый внедорожник ехал теперь по трассе А147. Наконец, указатель с названием «с. Лермонтово».

– Штурман, говорите адрес, – сказал Лев, обращаясь к Эл.

Эл заметила, что теперь, не смотря на улыбку, Лев выглядел усталым. Она достала из сумки тетрадный листок.

– А где мы? – в ответ спросила Эл.

– Прямо сейчас мы проезжаем мост через реку Шапсухо.

– А нам нужна улица Морская дом 11.

– Не нам, а тебе.

– Конечно, Жанна, ты как всегда права, – у Эл уже не было сил на перепалку с Жанной. «Или я тоже начинаю ей потакать?», мысленно ужаснулась Эл.

– Едем все время прямо, до автобусной остановки «Лермонтово», – Пит был погружен в изучение карты, – потом поворачиваем налево на улицу Морская, и считай, Гертруда, ты на месте.

– Спасибо, Пит, – Эл не отводила взгляда от моря.

– Так, автобусная остановка, а вот и поворот, – Лев свернул налево.

Они проехали еще немного, когда увидели дом номер 11.

– Что за курятник? – Жанна не скрывала злорадства.

«То, что нужно», – не без удовольствия, отметила Эл, глядя, на неказистый одноэтажный домик, с кирпичной трубой и серой, черепичной крышей, так отличающийся от «царства сайдинга, металлочерепицы и профнастила», заполонившего все вокруг.

Внедорожник остановился перед невысоким, металлическим забором, с калиткой, на которой висел проржавевший почтовый ящик, с нарисованной «от руки» цифрой «11».

– Приехали! – сказал Лев и заглушил мотор.

Эл открыла дверцу машины и опьянела от запахов и звуков. Морской, соленый воздух наполнял все вокруг. С побережья доносилась какофония из ресторанной музыки и голосов отдыхающих, время от времени, перебиваемая сигналами машин, и ревом проносящихся по трассе большегрузов. Где-то поодаль, устроили перекличку собаки, а в соседнем дворе, какая-то женщина громко выясняла отношения с каким-то мужчиной.

Эл забрала из машины свою сумку. Лев тоже вышел.

– Лёвушка, мы тебя в машине подождем.

– Давай выйдем, ноги разомнем, – сказал Пит жене.

– Ну, давай, старичок, выйдем, разомнем старческие ножки, – подшутила в ответ над мужем Жанна и вышла из машины.

В окнах дома горел свет.

– Что-то я не вижу звонка, – сказала Эл и сильно постучала в калитку.

Почти сразу послышался женский голос в ответ.

– Иду, иду!

Из дома вышла женщина средних лет, скорее всего ровесница Настасьи Филипповны, но более моложавая и стройная, с копной рыжих волос на голове. Она была в розовом спортивном костюме, выйдя на крыльцо, обулась в розовые же кроссовки и пошла навстречу непрошенным гостям.

– Иду, – повторила она, открывая калитку, – Ну, здравствуйте, гости!

– Здравствуйте, Вы Зоя? – спросила женщину Эл.

– Зоя, Зоя.

Она как-то странно повторяла все слова по два раза, отметила про себя Эл.

– А я, – Эл замялась, она поняла, что еще немного и назвала бы свое настоящее имя, – Гертруда.

– Знаю, знаю, кто ты. Настена еще в обед позвонила, про тебя сказала.

– Настена? – Эл не сразу поняла, что Зоя так называет Настасью Филипповну.

– Ну да, ты же подруга ее Натальи, так? Тоже в Италии работаешь?

– А, ну да, – Эл поняла, что погрязает во лжи окончательно.

«Знать бы еще, кем мы с Натальей там работаем», подумала озадаченная таким поворотом Эл. Она взглянула на стоящего рядом Льва, но он как, истинный джентльмен, поздоровавшись с Зоей, хранил молчание.

– Ну, проходите в дом, проходите! – сказала Зоя и широко распахнула калитку.

– Спасибо, Зоя, – ответил Лев, – но мы поедем, нам еще гостиницу до ночи найти надо, а вот Гертруду оставляем в Ваших заботливых руках.

– Ну, как хотите, – Зоя была немного удивлена, – тогда всего вам хорошего, а мы с Гертрудой пойдем устраиваться, а гостиницу у нас не проблема найти, возвращайтесь на трассу, и вдоль побережья в любую сторону, на любой вкус и цвет отели и гостевые дома.

Лев поблагодарил Зою, пожав ей руку.

– Спасибо, тебе Лев, за все! – сказала Эл.

– Пустяки, не за что, – ответил он, – ну что, увидимся еще.

– То есть? – не поняла его слова Эл.

– Не прощаюсь, говорю, увидимся на пляже.

– Когда?

– Не знаю, как-нибудь. Думаю, в Лермонтово мы точно не потеряемся, – ответил Лев, – и подмигнул Эл.

– Пока, – сказала она в ответ, не вполне понимая это «увидимся», из последних сил, пытаясь быть любезной.

Зоя закрыла калитку, и приобняв Эл, пошла с ней к дому.

Лев вернулся к машине.

– Ну, что? Едем дальше? – спросил он ворковавшую парочку.

– Поехали уже, Лёвушка, – ответила Жанна, и села в машину.

– Выбирайте, налево, направо, – сказал Лев, – Зоя говорит, что все едино, отелей полно здесь.

– Наше дело правое, – процитировал Пит известное выражение, – едем направо.

– Давайте, – ответил Лев, – и на разворот ехать не придется.

Внедорожник вернулся на трассу.

Зоя провела Эл, в дальнюю комнату, включила свет, зашторила окно, которое выходило в сад.

– Ну вот, – сказала она, – Нравится? Подойдет?

– Очень нравится, спасибо, – ответила Эл, поймавшая себя на том, что не может отвести взгляд от кровати, – Спасибо, еще раз, Вам Зоя!

– Но-но-но! Никаких «Вы», я для всех просто «Зоя», договорились?

– Хорошо, договорились.

– Ну, давай, располагайся, а потом я покажу, где у меня душ, с дороги умыться.

«Ну, конечно! Вот то, чего хотелось сейчас Эл, сильнее, чем спать. Помыться!»

– Спасибо, я быстро, – сказала она гостеприимной Зое, которую знала всего несколько минут, но уже испытывала к ней симпатию.

Зоя вышла, закрыв за собой дверь. Эл огляделась вокруг. Убранство комнаты было очень скромным. Типичная комната для сдачи отдыхающим. Ничего лишнего. Торшер, журнальный столик, старое кресло, с протертой местами, гобеленовой обивкой, двухстворчатый шкаф, стул у кровати. Все дизайна годов семидесятых, двадцатого столетия. Кровать была железная, панцирная, с высокими, никелированными спинками и покрыта хлопчатобумажным покрывалом, сотню раз постиранным и от этого очень мягким. На покрывале возвышались две большие, квадратные подушки. Эл поняла, что отвыкла от квадратных подушек, давно заменив все свои на прямоугольные, «запоминающие анатомические особенности человека», как обещала реклама. Она повесила свою «почтальонскую» сумку на стул у кровати, и произнесла вслух:

«Расположилась».

Ей не во что было переодеться, не во что переобуться, все, что у нее было, с собой, было сейчас на ней. Эл открыла дверь своей комнаты и окликнула хозяйку:

– Зоя! Я расположилась, – попыталась улыбнуться Эл.

– Прекрасно, прекрасно. Иди сюда, я на кухне, – ответила Зоя, – пойдем, покажу, где можно помыться, пока я ужин грею.

– Спасибо, Зоя, я не голодна, мне бы лучше полотенце, а завтра я куплю свое.

– Сейчас дам, ты смотрю, налегке приехала, – ответила она, пройдя в комнату, рядом с кухней. Открылся и закрылся, какой-то шкаф, по скрипучему, протяжному звуку, напомнивший Эл, звук бабушкиного комода. Зоя вынесла два идеально отглаженных полотенца, для лица и банное, розового цвета, с красными цветами, – Держи и пойдем.

Эл прошла за Зоей, в небольшой коридор, и они оказались в чистой ванной комнате, очень маленькой, но уютной. С душевой современной кабиной и небольшим умывальником рядом. Были здесь и удобства. Все очень компактно и чисто. На противоположной стене от раковины висел шкаф, с прозрачными дверцами и массой всевозможных бутылочек и баночек.

– Ну, вот. Разберешься?

– Да, смогу.

– Мойся, а я пока на стол соберу, и не возражай, хотя бы чай с бутербродами, с дороги попьешь, – сказала гостеприимная Зоя.

– Чай попью, спасибо, а можно мне шампунь взять, а завтра я куплю себе?

– Бери, конечно, не переживай так, я все понимаю, – ответила Зоя и загадочно улыбнувшись, вышла из комнаты.

«Вот только я, по-прежнему, ничего не понимаю, зачем я здесь? Что дальше?» Чернота неопределенности и вопросов без ответов опять нависала над уставшей Эл, пока она раздевалась.

«Надо смыть с себя этот день, может, что и прояснится», думала она, войдя в душевую кабину. Эл включила воду, сверху полилась вода, а вместе с ней музыка из радио, вмонтированного в устройство кабины. Музыка звучала довольно громко и Эл убавила звук, но не стала выключать совсем, потому что поняла, что начинает рыдать, вслух, и сдержать свои рыданья, она уже была не в состоянии. Вода и какая-то песня о лете должны были заглушить ее плач. Эл стояла под теплыми струями и плакала. Она не пыталась успокоиться, потому что понимала, что пока она не выплачет сегодняшний день, слезы не закончатся. Капли воды падали на лицо, смывая слезы, и доставляя боль, попадая на синяк. Эл выпала из реальности. Сколько прошло минут, Эл не знала, прежде чем осознала, что уже намыливает волосы, привычными движениями рук. Рыдания прекратились, а Эл «про себя» подпевала словам, известной песни. «Хорошо, все будет хорошо, все будет хорошо, я это знаю, знаю…»

«Как странно, второй раз за сегодня, я слышу эту песню. Мама, это ты говоришь со мной? Мамочка, как мне тебя не хватает! Мама!» Эл показалось, что она вслух позвала мать, но ответом ей было, все тоже «Хорошо, все будет хорошо…»

Намотав на голову одно розовое полотенце, и обернувшись в другое, Эл пришла на кухню. Зоя сидела за небольшим столом и смотрела телевизор.

– С легким паром! – сказала она, вошедшей Эл, – а, что это ты в полотенце, давай я тебе халат дам, а лучше ночную рубашку, пойдем, пойдем.

Они вошли в комнату, и Эл увидела комод, как две капли воды, похожий на комод ее бабушки, большой, темного дерева, с четырьмя массивными, выдвижными ящиками, с металлическими ручками по краям. Эл часто видела во сне этот комод, не зная почему. Она хотела бы забрать его себе, но после смерти бабушки, ее тетя, которая жила с бабушкой в одной квартире, уехала из Ташкента, продав квартиру, и мебель, должно быть, когда Эл с семьей была уже в Москве. Потерялся не только комод, но и тетя, родная младшая сестра ее мамы, с двумя своим сыновьями, двоюродными братьями Эл. То ли по стечению обстоятельств, то ли от нежелания продолжать общение с Эл, тетя не оставила нового адреса. Так в жизни Эл стало еще на трех родственников меньше.

– Вот, бери, бери, все чистое, стиранное, – сказала не без гордости Зоя, протянув Эл оляпистую, трикотажную ночную рубашку.

– Спасибо, я быстро.

Эл прошла в свою комнату. Надела ночную рубашку, длинную и просторную. Развесила на спинках кровати полотенца, расчесала волосы и вернулась на кухню.

– Ну, вот! Совсем другое дело! Присаживайся. Чай, булка, колбаса, сыр, все очень свежее и очень вкусное. Давай, давай, смелее!

Эл села напротив Зои. Сделала бутерброд и отпила чай, уже слегка остывший, как раз такой, какой любила Эл.

Зоя, подперев рукой голову, с копной медно-рыжих волос, смотрела на Эл.

– Кто же это так тебя разукрасил, деточка? Не тот, что привез? Синяк свежий, я смотрю.

– Нет, не он. Другой. – Эл не знала, что говорить, а сил на новые фантазии уже не было.

– Понятно. Этот что привез, и правда, не похож на «кухонного бойца».

Они обе молчали. Эл доедала бутерброд.

– Имя какое-то странное у тебя, и не выговоришь, – прервала тишину Зоя.

– Угу, – ответила Эл, так как ничего внятного сейчас сказать уже не могла.

– Ну что, зай, устала, иди, отдыхай тогда что ли, завтра обо всем договорим.

– Хорошо, спасибо, Зоя, я только выйду на воздух, подышу немного.

– Давай, давай, подыши. Воздух у нас прекрасный, – сказала Зоя и подмигнула Эл.

Эл вышла на крыльцо дома, и ее обдуло соленым, морским ветерком. Она присела на ступеньку.

«Как хорошо», пронеслось в голове у Эл. «Я на море! Фантастика, что-то нереальное. Еще вчера я была у себя дома, с мужем и друзьями. Мы собирались в дорогу, выпивали, и совсем не здесь, я должна была оказаться, в конце этого пути. Неужели все, что со мной произошло, произошло из-за спиртного и вчерашних обильных возлияний? Неужели все так просто и тупо, и никакой судьбоносности и мистификаций нет, в том, что я сейчас здесь? В голове зазвучала песня «Аквариума»:

Не пей вина, Гертруда – Пьянство не красит дам Нажрешься в хлам – и станет противно Соратникам и друзьям Держись сильней за якорь – Якорь не подведет А ежели поймешь, что сансара – нирвана, То вся-ка печаль пройдет! Пускай проходят века По небу едет река И всем, кто откроет глаза, Из лодочки машет рука Пускай на сердце разброд, Но всем, кто хочет и ждет, Достаточно бросить играть – И сердце с улыбкой споет…

«Да уж, Б. Г. знает, о чем поет…», вслух сказала Эл. Еще раз, глубоко вдохнув, она вернулась в дом.

– Зай, ты рано встаешь?

– Нет, – ответила Эл.

– Это, хорошо, я тоже, ну давай, давай, отдыхай. Спи на новом месте, приснись, жених, невесте, – сказала Зоя, и опять подмигнула Эл, – Спокойной ночи!

– Спокойной ночи, Зоя, и спасибо, за приют.

Эл вошла в свою новую комнату. Достала из сумки баночку с мазью, которую ей дала баба Гертруда и помазала синяк.

«Говорите, через три дня синяк исчезнет», вспомнила Эл слова бабы Гертруды. Оставив банку на журнальном столике, она погасила торшер, и легла на кровать. Эл залезла под одеяло, даже не сняв покрывала. Последние силы оставляли ее. Эл потянулась, закрыла глаза и провалилась в глубокий сон.

15 Глава

Эл открыла глаза, и уставилась на незнакомую люстру, восстанавливая в памяти, события прошлого дня, где она и как здесь оказалась, но очень быстро все вспомнила. Наверное, она много часов проспала или проснулась в правильную фазу сна, потому что чувствовала себя спокойной и отдохнувшей. Эл достала из сумки свой телефон, чтобы узнать время. Когда она его включила, увидела два пропущенных звонка от Николая, и грозное предупреждение о том, что заряд батареи близок к нулю. Часы показывали начало десятого.

«Я, действительно, хорошо поспала» – подумала Эл, – «но где взять зарядное устройство?». Свое она оставила в машине мужа. Эл опять отключила телефон, чтобы хоть как-то сэкономить батарею. Потянувшись, она встала с кровати, обулась в кеды и подошла к окну. Раздвинув шторы, Эл увидела небольшой сад, с яблонями и растянутым между ними гамаком, перед которым стоял небольшой, плетеный столик, очень похожий на тот, что был на пасеке у Гертруды. Сад был маленьким и аккуратным, как и все в доме Зои. Он упирался в глухую стену соседского трехэтажного коттеджа.

«Зоя», – подумала Эл, – «что-то ее не слышно, может быть, еще спит?»

Эл вышла из комнаты.

Зоя сидела на кухне, пила кофе, аромат которого, наполнял все вокруг. Она читала какой-то журнал, сдвинув на нос очки в розовой оправе.

– Доброе утро, Зоя! – поздоровалась Эл.

– Доброе, доброе, – в своей манере повторять слова, ответила Зоя, – что-то ты рано, я думала, до обеда проспишь. Как отдохнула, как спалось?

– Спасибо, спала, как убитая!

– Проходи, будем пить кофе. Ты кофе пьешь?

– Да, спасибо, пью.

Эл села на привычное уже место, где накануне вечером, уставшая и опустошенная пила чай с Зоей. Хозяйка достала из буфета небольшую белую чашку с розовыми и золотыми цветами. Налила из турки, еще не успевший остыть, кофе, и поставив чашку перед Эл, села, напротив.

– Вид у тебя и, правда, отдохнувший, не то, что вчера. Да и синяк желтеть начал.

«Синяк!», Эл совсем про него забыла, он сегодня меньше болел, а в зеркало Эл еще не посмотрелась. Она отпила кофе.

– Очень вкусно, спасибо!

– Еще что-нибудь хочешь? Позавтракаешь? – спросила заботливая Зоя.

– Нет, спасибо, я не завтракаю, я лучше выйду на крыльцо, подышу, а потом допью кофе.

– Можешь с собой его взять, так-то вкуснее будет? – сказала Зоя, и подмигнула Эл.

– Вы знаете, о чем говорите, – ответила с улыбкой Эл.

– Знаешь! Знаешь!

– Ой, прости! Знаешь, о чем говоришь, – спохватилась Эл. Она взяла чашку и пошла на крыльцо.

Солнце ослепило Эл, как только она открыла дверь. Сейчас крыльцо не было таким укромным местечком, как показалось ей вчера. Забор был невысоким и не глухим, сквозь металлический рисунок, была видна улица, по которой проезжали машины. Спускались в сторону моря люди, яркими пятнами мелькая в прорезях забора.

Эл, как и вчера, присела на ступеньку.

«Что дальше?», – думала она, – «с чего начать этот день?». Эл отпила кофе. На душе было спокойно и хорошо. Эл даже стало не по себе, за то, что ей было сейчас так хорошо.

«Спокойно! – сказала себе она, – раз я здесь и сейчас, значит так надо! Спасибо, вам, силы небесные, что я жива-здорова, в безопасности, пью сейчас этот вкусный кофе, в этом дивном месте!».

В какой-то момент улица опустела и Эл услышала шелест волн.

«Море! Что дальше? – Эл пыталась, как она всегда это делала, распланировать свой день. – Мне даже зубы почистить нечем. Значит, надо умыться и “пойти по магазинам”, Зоя подскажет, где здесь что, а потом буду думать, что дальше».

Эл вернулась в дом.

– Зоя, прекрасный кофе, спасибо!

– На здоровье, – ответила, из-под очков Зоя, оторвав свой взгляд от журнала.

– А где здесь у вас магазин, где можно купить почти все? – попыталась пошутить Эл.

– Это тебе надо спуститься к дороге, там, на пятаке есть много разных магазинов, а если что-то не найдешь здесь, пройди направо, вдоль побережья, там тоже есть магазины на любой вкус.

– Понятно, пойду, умоюсь и на шопинг, – сказала Эл.

– Да, да, на шопинг. Сходить с тобой или сама разберешься?

– Разберусь, не беспокойся.

– Только возьми солнцезащитные очки, я тебе дам, а то синяк скоро пройдет, а слава останется, – сказала мудрая Зоя.

– Ах да, синяк, спасибо, что напомнила.

– У тебя в комнате, в шкафу есть зеркало, – подмигнула Зоя.

– Ну, все, не буду терять ни минуты, – ответила Эл, и пошла в ванную комнату.

Умывшись, Эл переоделась в свои вещи, оставленные здесь накануне. У себя в комнате расчесалась перед зеркалом, которое, действительно, она обнаружила внутри пустого шкафа. Синяк стал меньше.

«Спасибо, Вам, Гертруда», – подумала Эл, и вновь помазала скулу, волшебной мазью. Она взяла почтальонскую сумку и вышла, закрыв за собой дверь.

– Вот, примерь, – сказала Зоя, вошедшей Эл, протягивая ей солнцезащитные очки «стрекоза», в розовой оправе.

– Давай, – ответила Эл, взяв у Зои очки.

Оправа была крупная, но не без изящества, и полностью прикрывала синяк, правда, «по стилю», в сочетании с нарядом Эл, выбивалась из «тинейджерского» образа.

– Прекрасно, – оценила Зоя, – как только что с подиума. А вы с Наташкой, в каком городе живете?

«Ну, начинается», – подумала Эл, не зная, что ответить.

– Мы? Там же где и работаем, – она не знала, что говорить.

«А может сказать Зое правду, пока не завралась совсем? Но, какую правду, ты собираешься ей сказать? Про то, как поссорилась с мужем, или про то, как автостопом приехала, или что ты едва знакома с Настасьей Филипповной, и фактически, Зоя впустила к себе домой, совершенно постороннего человека? Нет. Невозможно».

Ее мысли прервала сама Зоя.

– Помню, Настена говорила, в Неаполе, кажется?

– Да, все правильно.

– Вот, где настоящий, шопинг, наверное?

– Да уж, есть, где приодеться по моде, – Эл старалась отвечать непринужденно.

– Зай, что ж ты с собой тряпок заграничных не привезла?

– Мой багаж потеряли в аэропорту, – неожиданно для себя сказала Эл, вживаясь в роль «подруги Натальи».

– Ой, ой! Найдут, не расстраивайся, – стала утешать Зоя.

– Я и не расстраиваюсь, просто время терять не хотелось, оставаясь в Москве, – Эл начинала сочинять все увереннее.

– Я дома буду, до вечера точно, да ты раньше вернуться должна, так?

– Да, куплю все и назад, чистить зубы, – пошутила Эл.

– Давай, давай, тогда ключи тебе пока не нужны.

– Нет. Ну, я пошла. Удачи мне!

– Удачи! – Зоя улыбнулась, кивнув головой.

Эл открыла калитку, и вновь оказалась на улице, куда вчера ее привез Лев.

«Лев… – Эл вспомнила, своих вчерашних попутчиков, – где они сейчас, где разместились, какой отель удовлетворил, эту мартышку Жанну? Ладно, какое мне дело, давай составляй список покупок, чтобы ничего не забыть!», скомандовала себе Эл и пошла вниз по Морской улице, в сторону моря. Как же отличались коттеджи вокруг, от маленького, гостеприимного домика Зои. Все здесь было нацелено удовлетворять любым пожеланиям отдыхающих.

«Я могла бы здесь жить, – подумала Эл, – даже жила бы здесь с удовольствием».

Эл знала, что милее ее сердцу города, чем Ташкент нет, и не случись распад СССР, она, возможно, никогда бы не уехала из любимого города. Но теперь, если бы она могла выбирать, она хотела бы жить на побережье, какого-нибудь теплого моря, в теплом, солнечном месте.

«Почему так случилось?» – спрашивала себя все время Эл. Разве мало ей было потерять близких? Почему надо было еще потерять родной город, улицы и дома, знакомые с самого детства, по которым она могла ходить с закрытыми глазами и не потеряться? Где каждая улица была связана, с каким-нибудь воспоминанием из детства или юности, где в каждом районе непременно жил какой-нибудь знакомый? А что теперь? Вернись она сейчас в Ташкент, это мало бы чего изменило, уехала не только Эл. Почти все родственники, одноклассники, знакомые разлетелись по всему миру, в поисках новой жизни, лучшей, как рассчитывало большинство из них. Всем ли удалось? Не факт. Город опустел, когда из него уехали любимые люди. Утрачена преемственность поколений, как будто, тебя вырвали с корнем, из земли, которая давала жизненные силы. Теперь были недоступны простые человеческие радости, как встреча одноклассников, в родной школе, например, потому что собрать людей из разных стран и континентов, в одно время и в одном месте, просто невозможно. Да, что там живые. Прийти на кладбище, к родным, убрать могилы, поставить цветы, и это стало недоступно. Эл много раз думала, а может быть, не надо было торопиться и уезжать? Но когда Николаю предложили хорошую работу в Москве, они долго и не рассуждали. Закрыли детский сад, рядом с домом. Все меньше оставалось русских школ в городе, а у Эл рос сын. «Жребий брошен, выбор сделан». Хотя «первые ласточки» новых порядков появились, когда еще были живы родители, когда только начинались националистические настроения в Узбекистане. Эл как-то подслушала их разговор на кухне, где же еще? Мама была гибче по натуре, и говорила отцу, что ничего ужасного не видит в том, что на смену двум государственным языкам, русскому и узбекскому, могут оставить только узбекский.

– Подготовлю тогда передачу, посвященную поэзии Алишера Навои, и буду читать поэму «Лейли и Меджнун» на родном языке автора.

– Здорово, а я представить себе не могу, как преподавать режиссуру на узбекском языке, – отвечал отец, не разделяющий ее оптимизма, – и даже если я, с завтрашнего дня, начну учить узбекский язык с репетиром, мне до пенсии придется изучать его, чтобы знать на том уровне, когда без учебников, а таковых пока тоже нет, я буду объяснять студентам «Систему Станиславского» и «сверхзадачу роли».

Жизнь распорядилась по-своему. Вскоре умерла мама, лишь отчасти воплотив в жизнь и этот свой замысел. Она все-таки подготовила на местном телевидении программу «Лейли и Меджнун», но читала поэму на русском языке. По стечению обстоятельств, эту программу показали, на девятый день со дня ее смерти. Эл с отцом сделали исключение, и включили телевизор, чтобы, еще раз, в последний раз, увидеть маму живой.

Прошло около года, после ее смерти, и отца сократили, в институте, где он преподавал, ничего не объясняя. Больше отец не работал, чем тяготился и грыз себя постоянно, до самой смерти, считая, что «сидит на шее у дочери», и никак не может найти себя в новой реальности. Возможно, если бы у него были водительские права, и у них была машина, папа мог бы «таксовать», как многие зарабатывали, в то время, но отдав всю свою жизнь искусству и любимому делу, отец не смог найти себя в новой жизни, что тоже ускорило его уход. И сколько таких, как он? Кто их знает, кто их считал? Лес рубят – щепки летят?

Море становилось все ближе.

«Да, я могла бы здесь жить!», – сказала себе Эл, чуть не задохнувшись от восторга. На нее смотрело море, прекрасное, бескрайнее, сколько хватало глаз. Мощное, восхитительное зрелище!

«Да кто ж тебе даст здесь жить? Кому ты здесь нужна? Кому ты, вообще, нужна? Нет, ошибается баба Гертруда, у Бога есть “любимчики”, а я бедовая, я не из этих, увы».

– Море! Здравствуй, море! – вслух сказала Эл.

«Наверное, это и есть “пятак”, как сказала Зоя, – подумала Эл, – быстрее все купить, не забыть купальник, переодеться дома и поскорее назад, сюда!»

Идти в другое место не пришлось. Эл купила все необходимое на «пятаке». Она вернулась в гостеприимный дом 11, воодушевленная и довольная. Вот оно волшебное свойство шо пинга, мгновенная терапия, результат стопроцентный.

– Быстро ты, зай! Удачно? – спросила Зоя.

– Да, теперь у меня есть все необходимое. Зоечка, я хочу переодеться и пойти загорать.

– Хорошее дело, давай, давай. Только к обеду возвращайся, все равно солнце жгучее будет, а то обгоришь, с непривычки, – сказала заботливая Зоя.

– Хорошо, вернусь, – ответила Эл и прошла со всеми покупками, в свою комнату.

Эл решила не терять времени, и не распаковывать все сразу. А достать только самое необходимое: купальник, полотенце, шлепанцы, широкополую белую шляпу, пляжную сумку, в которую она сложила крем для загара, расческу, и выключенный телефон. Потом подумав, убрала телефон обратно в почтальонскую сумку. Из очередного пакета она достала тунику, цвета индиго.

«Дома я сначала стираю все новые вещи. И купальник постирать бы не мешало. Но я же не дома. Буду привыкать к походной жизни, – подумала Эл, и надела белое бикини, которое прекрасно сидело на ее теле, но по цвету еще не сильно отличалось, от не загоревшей кожи. Сверху туника, и “О, счастье!”, наконец она переобулась, сменив жаркие кеды на мягкие, голубые вьетнамки, на небольшой платформе. На ногах был идеальный педикюр, ярко-алого цвета, на руках более сдержанный “френч”, Эл смотрелась в зеркало, и думала о том, что, если бы не синяк под глазом, она бы была собой довольна. Но синяк перечеркивал всю “гламурность” образа. Эл вздохнула, закрыла дверцу шкафа, взяла пляжную сумку и вышла к Зое.

– Я – готова!

– Вот это да, вот это да! Красотуля просто! – Зоя искренне удивилась облику Эл, – только розового совсем нет, – сказала она, и Эл не поняла в шутку это или всерьез.

– Как же нет, а очки? – сказала Эл, и демонстративно надела Зоины, солнцезащитные очки, в розовой оправе.

– Совсем другое дело, – обрадовалась Зоя, – ну, давай, сильно не жарься в первый день, жду тебя к обеду, к часу подходи, а хочешь раньше, если загорать надоест.

– А может и ты со мной?

– Нет, нет, я обычно вечером хожу, не раньше пяти. Иди одна. Не заблудишься?

– Нет, язык до Киева доведет, – ответила Эл, подумав, при этом, что вот в Киев ей сейчас совсем не хочется.

16 Глава

Эл шла вдоль дороги, в сторону пешеходного моста. Солнце уже вступило в свои права, и хотелось снять с себя, то немногое, что было сейчас на Эл. Перейдя на другую сторону, она оказалась на городском пляже, народу было уже немало, но свободный лежак для Эл нашелся.

«Надо будет разведать потом местность, и найти более укромное местечко», – подумала Эл, расстилая свое полотенце на лежак. На полотенце был изображен большой, милейший, рыжий кот. По соседству загорала какая-то парочка, сдвинув лежаки и прикрыв лица панамами. С другой стороны – молодая семья с малышом, плескавшимся в надувном бассейне. Эл решила, что люди «вполне приличные» по виду, и попросила молодую маму, присмотреть за ее вещами. Женщина, улыбнувшись, согласилась.

Шаг, еще шаг, другой по горячему песку, и вот дошедшая дальше всех на берег волна, обдала прохладой ступни Эл. Эл не было холодно, но по телу побежали мурашки. Пальцы ног слегка утопали во влажном песке, еще несколько шагов, и Эл уже в воде по пояс. Теперь волны стали сильнее, и слегка раскачивали Эл, как будто пытаясь, вытолкнуть ее на берег.

«Здравствуй, море!» – негромко сказала счастливая Эл, трогая воду руками, и продолжая заходить все глубже в воду. Очередная набежавшая волна, оставила брызги на стеклах очков.

«Очки! Я же в очках! Вот подстава!» – Эл расстроилась, вспомнив, что не сняла очки, да и как она могла их снять на берегу? Соседка бы непременно напряглась, увидев синяк Эл. Она смотрела под воду на свое бикини, пытаясь найти место, где можно спрятать очки, но две небольшие белые тряпочки, плотно прилипшие сейчас к ее телу, лишили последней надежды, нырнуть под воду. Эл не понимала эти «бабские штучки», когда женщины заходили в море «окунуться» или поплавать «очень аккуратно, чтобы не намочить волосы и не испортить макияж». Какое в этом удовольствие?».

Сама она научилась плавать в семь лет, на Днепре, в Днепродзержинске, когда они с мамой приехали погостить к бабушке Наташе, матери отца Эл. Какое же это было прекрасное лето! Бабушка каждый день пекла блины, угощая Эл чаем, со своим вареньем, варила кукурузу, которую Эл обожает с тех пор, вареники с вишней, вкусней которых, она не ела потом нигде, голубцы, которые таяли во рту и еще много чего, готовила тогда для внучки бабушка Наташа, на своей «сказочной» печке. Именно так ее воспринимала Эл, знающая, как все городские дети, только газовые плиты. Бабушка была отличной хозяйкой, домовитой, привыкшей еще с детства к труду. Она и ее родной брат дед Шура, в детстве даже, по словам бабушки, «батрачили» в какой-то зажиточной семье. Потом была война. Для бабушки эвакуация с тремя детьми в Ташкент. Для деда Шуры служба на военном корабле. Потом плен, побег из плена. Возврат к своим. Опять передовая. Дед рассказывал маме, а Эл подслушала, что от расстрела в плену, его спасло то, что у него не было «нательной живописи», как он называл татуировки. Эл любила брать его бинокль, черный, тяжелый, армейский и смотреть на луну. Вернее, пытаться посмотреть в него на луну, которая попадая в бинокль, начинала, бешено метаться, как мотылек, не желая замереть на месте. Вернувшись с войны, дед узнал, что его жена была расстреляна фашистами, а соседи судачили, что она «гуляла с немцами». И только спустя несколько лет, после Победы, деда вызвали в Органы и сказали, что его жена была разведчицей, во время оккупации, потом ее раскрыли немцы и расстреляли. Он женился во второй раз. Его вторая жена, баба Вера работала, кассиром в гастрономе, и у них дома, на улице Бойко, всегда были вкусные конфеты для Эл. Морская душа не давала покоя деду, всю жизнь. Еще в шестидесятых годах он купил свой первый катер, на котором любил ходить по Днепру.

Бабушка Наташа жила в своем доме, объединенном общим двором, с еще тремя домами. Там у Эл появились подруги, сестры Кныш, ровесницы Эл, из их общего двора, которые потом познакомили Эл, с остальными ребятами бабушкиной улицы. Девочки говорили и на русском и на украинском языке, так что к концу каникул, Эл свободно понимала соседских ребят, лузгая семечки прямо из подсолнуха, теплыми, летними вечерами, а вернувшись к себе домой, иногда переходила на украинский язык, чем вызывала восторг у ташкентских друзей. И еще долго, не могла потом избавиться от «Шо цэ таке?»

Каждый день Эл ходила с мамой на Днепр, который протекал в пятнадцати-двадцати минутах ходьбы от дома. Мама очень быстро научила Эл плавать, во-первых, потому что сама была плавчиха, во-вторых, потому что, как считала мама, и небольшое течение помогало, да и сама она любила поплавать, не боясь «намочить волосы и испортить прическу», так что с удовольствием плескалась в воде вместе с Эл «до синих губ».

Как-то вечером, пришел с работы дядя Витя, родной брат папы, отправил Эл смотреть телевизор, а сам закрылся с бабушкой и мамой на кухне. В этот день разбились самолеты над Днепродзержинском, и дядю «кинули на расчистку». Эл подслушала эту фразу, ничего не понимая. В одном из самолетов разбилась команда футбольного клуба «Пахтакор» из Ташкента. Годами позже, Эл часто проходила потом мимо памятника команде, около Спорткомитета Узбекистана в Ташкенте. А тогда, в далеком семьдесят девятом, ей было невдомек, почему дядя Витя каждый день приходил очень уставшим и мрачным, и за ужином рассказывал маме и бабушки, какие-то новые подробности, которые нельзя было слушать Эл. Она теперь думала, какого было маме, ведь им предстояло еще лететь домой. Сама же она, выдворяемая из кухни, посмотрела весь телевизионный фильм «Тени исчезают в полдень» на украинском языке, навсегда запомнив название «Тини зникають опивдни».

Эл стояла в воде по шею. Она взяла очки в руку, и опустила голову под воду. По голове «побежали мурашки».

«Открыть бы глаза», – подумала Эл, но не стала этого делать, уже почувствовав соленый привкус на губах. Эл стояла с опущенной в воду головой, пока в легких не закончился воздух. Потом она резко взмахнула головой, так чтобы волосы не прилипли ко лбу, а упали назад. У Эл немного закружилась голова. Она вспомнила, что ничего не ела толком, со вчерашней трапезы у Казбека.

– Как же хорошо! – вслух сказала Эл, щурясь на солнце и от капель соленой воды, попавшей в глаза. Она надела очки, и пошла обратно, к берегу. Поблагодарив соседку, «присмотревшую» за вещами, Эл легла на спину, прикрыв лицо шляпой. Воспоминания о детстве, об Украине вернулись вновь.

На следующее лето, Эл с мамой опять полетели на Украину, но на этот раз все было по-другому. Эл не понимала тогда всей трагичности ситуации, а слово «смерть» еще отсутствовало в ее лексиконе. Эл хватило информации, что бабушка больна, и по просьбе папы, она должна была, «по возможности» рассказывать бабушке какие-нибудь смешные истории из своей школьной жизни, навещая ее в больнице. Эл привезла с собой алую ленту, с золотой надписью «отличник», и когда они с мамой, в первый раз пришли к бабушке, Эл надела ее на себя. Потом она показывала бабушке почетную грамоту «за отличную учебу и примерное поведение», свои рисунки, которые нарисовала в изостудии, рассказывала о любимых и не очень, предметах в школе. Ей было не привычно видеть бабушку такой беспомощной, лежащей все время на больничной койке. Эл помнила прошлое лето, когда бабушка все время хлопотала по дому, наводя порядок или что-то стряпая. Мама оберегала Эл от «взрослых проблем», как могла. Они каждый день навещали бабушку, а потом шли на Днепр. Вечером Эл играла с соседскими ребятами. Иногда они с мамой ходили в гости к деду Шуре, иногда встречались с ним в больнице. Взрослые все время были чем-то озабочены, поэтому Эл с нетерпением ждала вечера, когда можно будет выйти во двор, и, забыв обо всем носиться по улице с соседскими детьми, совершая время от времени, набеги на чужие сады.

В январе восемьдесят первого года умерла бабушка Наташа. Отец Эл один летал на похороны, по телеграмме деда Шуры. Он до конца своих дней не простил себе, что не смог поехать летом с Эл и женой, когда бабушка была еще жива. Через несколько лет не стало деда Шуры, потом бабы Веры, об этом отцу сообщила родная сестра бабы Веры Нина, последнее звено, связывающее Эл с ее украинскими родственниками. После смерти отца, Эл не смогла отыскать адреса тети Нины. Средний брат отца Эл, дядя Витя, после смерти бабушки, закрыл дом и исчез в неизвестном направлении. Так в жизни Эл не стало еще пятерых родственников.

Эл вспомнила про крем для загара, когда солнце уже начало припекать. Запахи из прибрежных кафе, волновали все сильнее.

«Сколько сейчас уже? – подумала Эл, – надо купить зарядное устройство. Пойду, пожалуй, домой. Домой? А где твой дом? Где теперь твой дом?»

Эл не могла ответить на этот вопрос, равно как не могла представить себе, как вернется в Москву, как будет объясняться с Николаем, что будет дальше. Свои размышления она прервала, решив для себя что-то, по принципу Скарлетт О’хара «Об этом я подумаю завтра». Она собрала свои вещи, попрощалась с соседкой по лежаку и пошла к дороге. Несмотря на абсурдность и нереальность происходящего с ней, Эл чувствовала какую-то тихую радость в душе. Она решила вернуться домой к Зое, не переходя сразу на другую сторону, а разведать, что интересного или полезного есть со стороны моря. Магазинчики и кафешки сменяли друг друга. Встретился даже салон сотовой связи, но кто же продаст зарядное устройство, без телефона? В своих поисках, Эл уже прошла поворот, к дому Зои, когда увидела прибрежное кафе, замыкающее череду магазинов, ресторанов и клубов на этой стороне.

«Можно возвращаться, – решила Эл, – дальше ничего нет. Разве что зайти в кафе, попить чего-нибудь холодного».

Это было небольшое кафе, с просторной, летней террасой, на которой стояли несколько пустых столиков. Эл вошла внутрь, где тоже все было очень камерно, но уютно. Небольшая барная стойка, несколько барных стульев перед ней, а по небольшому же залу, располагались еще несколько столов, расставленные вдоль стен, так что в центре было достаточно просторно. Оформлено кафе было в стиле «Алоха, Гавайи!», и основными элементами декора были пальмы, стоящие в кадках при входе, и еще парочка в зале, а стены были украшены нарисованными плюмериями, знаменитым символом Гавайских островов. В дальнем углу Эл увидела музыкальный автомат, из тех, что раньше видела только в кино. Все столики были заняты, работал кондиционер, и желающих отдохнуть на террасе, залитой сейчас солнечным светом, не было. У барной стойки сидели две парочки и потягивали прохладный мохито.

Эл подошла к бару. Бармен, стоящий все это время спиной к залу, повернулся. Это был хорошо сложенный, с «несмываемым загаром» мужчина, в гавайской рубашке.

– Добрый день, – приветствовал он Эл, – я Вас слушаю.

– Здравствуйте, можно мне минеральную воду без газа?

– Минералку? Так бесхитростно?

– А Вы всем заказам даете оценку, или это мне так повезло? – ответила Эл, чувствуя, что начинает напрягаться.

– Это Вам так повезло, – нисколько не смутившись, ответил он.

– Я тронута, так что на счет минералки?

– Будет сделано, – сказал бармен и достал из холодильника запотевшую бутылку с водой, затем налил минералку в высокий стакан, опустил в него соломинку и подал Эл.

– Спасибо, – ответила Эл, присаживаясь на свободный стул перед стойкой.

– Что-нибудь еще? – поинтересовался бармен.

– Нет, спасибо, сколько с меня?

– Подарок от заведения, – неожиданно ответил бармен.

– Что так? – Эл вытащила соломинку и сделала несколько жадных глотков, – или мне опять повезло?

– Пожалуй.

Эл молча, смотрела на бармена, не зная, что сказать.

– А все-таки?

– Мы как-то не очень начали, зачем мне отпугивать потенциального клиента? Вы ведь вчера приехали?

– Как Вы узнали? – удивилась Эл.

– По за-га-ру, – ответил бармен, растягивая слово по слогам.

– Понятно. Ваш-то загар уже можно назвать «хроническим».

– «Хроническим»? Вы, наверное, врач? – спросил, улыбнувшись, бармен.

– Послушайте, общение с Вами непременное условие вашего заведения?

– Нет, это Вам опять повезло, – бармен продолжал улыбаться, глядя на Эл.

– Я не настроена, сейчас шутить. Настроение не то, понимаете?

«Зачем я перед ним оправдываюсь?» – ругала себя Эл. Она чувствовала, что ее начинает напрягать этот разговор все больше, решила оставить деньги за воду на стойке, и скорее обратно к Зое, в «свою нору», но бармен еще не все сказал, как видно.

– А что с настроением, какая-то проблема?

– Мне нужно зарядное устройство для телефона, – неожиданно для себя выпалила Эл.

– Это не проблема, – прищурившись, ответил бармен.

– Просто зарядка, без телефона, – пояснила Эл.

– Я понял. Забыли свою дома или потеряли по дороге. Так бывает.

– А почему не проблема?

– Отдыхающие часто забывают у меня свои зарядки, и даже телефоны. Какая модель?

Эл ответила.

– Мне нужно дома посмотреть, «бюро находок» там. Где Вы остановились?

– А что?

– Если у меня есть нужная, я могу принести.

Эл ненадолго задумалась. С одной стороны, ей совсем не хотелось раскрывать своего убежища, первому встречному, с другой, выбора у нее не было. Ей хотелось поскорее позвонить сыну.

– Может быть, я лучше сама вечером подойду.

– Идет, после шести я буду здесь, – ответил бармен.

Эл подумала, что это странно, как он работает, «по часам» что ли? Хотя, в сущности, ей было все равно, главное, чтобы у него оказалось зарядное устройство, нужной модели. Она попрощалась с барменом и вышла на террасу. Прогретый воздух обдал жаром, Эл поправила очки и поспешила домой.

17 Глава

Зоя приготовила идеальный обед. Окрошка – то, что нужно, жарким, летним днем. Они пообедали и разошлись по своим комнатам, предварительно обсудив, наконец, их финансовые отношения. Эл заплатила более чем умеренную плату за комнату, на месяц вперед, с условием, что, если Эл уедет раньше, Зоя вернет разницу. На этом настояла Зоя. Продукты договорились покупать совместно. Зоя сказала, что, когда она уходит из дома, ключ всегда оставляет под крыльцом, за жестяной банкой. Основные организационные вопросы, были решены, про Наталью расспросов, к счастью Эл, не было.

«Жизнь налаживается. Вот бы и дальше так» – подумала она.

Эл лежала на кровати, уставившись в потолок. В комнате не было кондиционера, но было прохладно. Дом Зои был довольно старый, как тот, в котором Эл жила с рождения, до момента, пока он не пошел «под слом» и семья не переехала в 9-этажку. В старом доме Эл были толстые стены, и даже в самый знойный, ташкентский день, он сохранял прохладу. Главное было, не открывать окон до вечера. Отец рассказывал, что пока их дом не отдали «под жилье», там находился свечной заводик. Семья Эл занимала две большие комнаты, бывшие раньше цехами, должно быть. Потом, достроили кухню и предбанник, где расположилась ванная комната, с титаном, для нагрева воды, единственным во всем их общем дворе, состоящим из пятнадцати домов. Соседи же ходили по выходным в городскую баню. У некоторых, как и в квартире Эл, были водопроводы с холодной водой, остальные пользовались колонкой во дворе, из которой и зимой, и летом текла ледяная вода, вкусней которой, Эл потом никогда не пробовала. Хотя, возможно, это теперь ей так казалось, как все, что связано с детством, окруженным ореолом уникальности, безмятежности и счастья.

Стены их дома были высокими, около пяти метров. Эл вспомнила, как на каждый Новый год, отец ездил на елочную базу и покупал там «живую» елку «под потолок», которую всегда устанавливал в центре гостиной, и все дети их двора, приходили смотреть на нее, как на «Кремлевскую». Надо думать, не без зависти. На елку уходило три электрические гирлянды и несколько коробок елочных игрушек. У них было много новогодних игрушек. Некоторые были еще из маминого детства, с медными крючками, сделанными дедом Мишей, маминым отцом, который после возвращения с войны стал жестянщиком. Теперь, Эл понимала, как была не права, не забрав все игрушки с собой, во время переезда в Москву, а оставив их знакомым, которые и сами, в скором времени, уехали в Израиль, и где теперь те игрушки – одному Богу известно. Прервалась очередная тонкая нить, связующая историю одной семьи. Перед глазами проносились сверкающие хороводы гирлянд и елочных украшений из детства, покой и безмятежность окутали Эл. Она заснула.

– Не спи рыбак, проспишь путину, – услышала Эл, сквозь ускользающий сон, веселый голос Зои.

Зоя постучала в дверь.

– Да, Зоя, заходи.

– Скоро закат, зай, просыпайся, а то голова болеть будет, – сказала заботливая Зоя.

На ней был желтый, длинный сарафан, с крупными, белыми цветами, неожиданный после всего розового, и пляжная сумка на плече.

– Кто эта красавица? На море? – спросила Эл.

– Да-да, мое время, – ответила, обрадованная комплиментом Зоя, и подмигнула Эл, – может со мной?

– Нет, Зоечка, спасибо, что-то кожу печет. Перестаралась, похоже, сегодня, и про крем совсем забыла.

– А я тебе говорила.

Лицо Зои стало озабоченным.

– Нет, все не так плохо, завтра пойду обязательно, прямо с утра, – попыталась успокоить ее Эл.

– Ну-ну, смотри сама. Если захочешь куда пойти, ключ знаешь, где оставить. Давай, не залеживайся, – с этими словами, послав Эл воздушный поцелуй, Зоя вышла из комнаты, закрыв за собой дверь.

«Какая она милая» – подумала Эл, сладко, потянувшись. Она встала с кровати и подошла к окну.

«Гамак! Вот где я хотела бы почитать книгу». Эл смотрела в окно. «Книгу. Да, книгу, прочесть хорошую, жизнеутверждающую книгу! Вот, что мне сейчас нужно. Надо будет поискать здесь книжный магазин» – решила Эл.

Надо сказать, что Эл была «человеком из прошлого века», так она сама себя ощущала. Нет, ей не хотелось, по-модному сейчас клише «Назад в СССР». Ей и в детство вернуться не хотелось никогда, потому что, будучи человеком реалистичным, она понимала, во-первых, в одну реку дважды не зайти, а во-вторых, вернувшись в детство, ей рано или поздно, придется заново пройти все, что случилось с ней потом. Второй раз она бы этого не пережила. И если ей о чем-то и мечталось, то это о том, чтобы родители были живы. Сейчас они были б уже людьми пожилыми, но очень деятельными и активными, так Эл представлялось. Мама бы по-прежнему фонтанировала идеями, отец, «изображая скепсис», тем не менее, поддерживал бы ее в любых начинаниях, параллельно занимаясь собственным творчеством, а Эл заботилась бы о них, с любовью и удовольствием, отдавая им дань, за свое нереально счастливое детство. Единственное, что всегда омрачало эти ее несбыточные мечты, это то, что рано или поздно, ей все равно, пришлось бы снова потерять их навсегда. По этой же причине Эл никогда не завидовала тем, у кого родители еще живы, ведь им еще предстояло пережить то, что делит твою жизнь на «до и после». Что рвет твое сердце в клочья и потом требуются нечеловеческие усилия, чтобы собрать эти осколки, склеить и убедить себя, что «жизнь продолжается», осознавая при этом, что прежней твоя жизнь не будет больше никогда.

Да, Эл была «человеком из прошлого века». Она обожала «бумажные» книги, и сколько бы новых гаджетов не появлялось вокруг, она предпочитала перелистывать бумажные страницы, вдыхая запах типографской краски.

«Моя цель – книжный магазин! А сколько сейчас времени? – подумала Эл и потянулась за телефоном, как тут ее пронзила мысль – Телефон! Зарядное устройство! Бармен!»

Эл выскочила из комнаты и пробежала на кухню, где висели милые ходики, в виде кота, с движущимися глазами. Кот показывал начало шестого.

«Блин!», – вслух сказала Эл, и, взяв в своей комнате полотенце, скрылась в душевой.

«Синяк стал почти не заметен, – отметила Эл, разглядывая себя в зеркале, открытого пустого шкафа, – или краснота от солнца его маскирует. Спасибо, баба Гертруда, волшебная мазь, волшебный крем, я, как Маргарита. Тогда Гертруда Азазелло?! Нет, не подходящая аналогия, – поморщилась Эл. Гертруда скорее волшебная фея. Какая неожиданная встреча. Какой счастливый случай, – думала Эл, расчесывая волосы. Спасибо, Гертруда Нивелльская, спасибо, Боже, спасибо, звезды! Я не знаю, кого благодарить за эту встречу, но после общения с бабой Гертрудой, мне стало легче на душе. Определенно. Мне не хватает общения с пожилыми людьми, со стариками. Родных стариков у меня не осталось, а с чужими, не получается душевного общения.

Наши старики стали недоверчивыми, напуганными, озлобленными. В тех, кто моложе, они видят потенциальную угрозу. Почему так? Что случилось в обществе, что люди, которые выстрадали для нас сегодняшнюю жизнь, оказались на обочине этой самой жизни. И тогда, когда они должны заслуженно «почивать на лаврах», после всего, что им довелось пережить, после победы в самой страшной войне, после восстановления страны, они стали балластом для тех, для кого они отвоевали, выстрадали и выстроили эту жизнь? Где заслуженный почет и уважение в обществе к старикам? Почему сегодня никто не нуждается в их опыте, в их советах? Ведь испокон веков на Руси почитали родителей, уважали старейшин, отдавая должное их жизненному опыту, знанию традиций и обычаев, вверяя им, руководство жизнью рода, право разрешать споры, полагаясь на их мудрость и опыт. Куда все делось и когда? Может это произошло, в начале девяностых, когда с таким удовольствием крушили основы «старого мира», и начали строить свой, «новый мир – чистогана и наживы»? Когда вор – стал авторитетом, барыга – человеком, умеющим жить, с бредовым лозунгом «если ты умный, почему бедный?», путана или содержанка у «богатого папика» – верхом карьеры для девушек, а попасть в банду – пределом мечтаний для юношей? Если так, то тогда понятно, что старики не подходят, ни к одной из этих социальных групп. Но так не должно быть. Хотя, справедливости ради, сейчас в России закончился период «Бандитской эпохи», сейчас «Бизнес» правит бал. Деловой, обеспеченный человек стал хозяином жизни, а мерилом служит количество нулей в личном состоянии, и порядковый номер в списке Форбс. Но разве это не мимикрия прежнего мира «чистогана и наживы»? «Старикам здесь не место»?

А может быть не общество виновато в неуважении к старикам, а люди, каждая отдельная семья? Ведь только теперь появились дикие шутки, типа той, когда на вопрос: «Какой твой любимый овощ?», старшеклассник ответил: «Дедушка.». Ведь если в семье есть пожилой, да еще и не дай Бог, больной родственник, все хором начинают тяготиться им, и рассказывать всем знакомым и незнакомым людям, о том, какие трудности и страдания они претерпевают через это обстоятельство. Тогда какого старику в такой семье, в окружении таких «близких» людей? Интересно, а как с этим раньше обстояло дело? Неужели старческое слабоумие – это неизбежный удел современного человека, и болезнь Паркинсона и «молодеющий» Альцгеймер, на выбор, это плата за жизнь в современном мире, в котором невозможно прожить и не сойти с ума? Тогда никто из нас не застрахован от этой беды. И может быть стоит задуматься о конце своей жизни, еще качая колыбель своего ребенка?

«Никогда не понимала этот нелепый мотиватор “родить – не родить” ребенка, про “стакан воды”, чтобы перед смертью, было кому его поднести, – подумала Эл, вспомнив, что когда умирали ее родители, – никого из них перед смертью жажда не замучила».

У Эл не сложилось общение с дедушками, так получилось. Отец папы, дед Павел «пропал без вести» во время войны. Отец мамы, дед Миша вернулся живым. Воевал минометчиком. Был ранен, контужен. В 1943 году форсировал Днепр, не умея плавать. Мама рассказывала Эл, что по немногочисленным воспоминаниям деда, он не любил говорить о войне, так вот тогда, в сорок третьем, больше всего он боялся, не погибнуть, не попасть в плен, а бесславно утонуть, упав с плота. Выжил. Войну окончил на Дальнем Востоке, после безоговорочной капитуляции Японии. Вернулся домой, встретил бабушку Полину, с которой родил пятерых детей и прожил до самой смерти в 1976 году. О деде Мише у Эл остались осколки детских воспоминаний, как о человеке веселом, смешливом, который любил смотреть фигурное катание. Так неужели же, будь он жив сейчас, Эл тяготилась бы им? Хотя нет. Он бы, наверное, не дожил до этих дней, так как был 1906 года рождения. Не сложилось.

Эл поймала себя на том, что, думая обо всем этом, не заметила, как достала свою косметичку, и уже помазала синяк мазью Гертруды, припудрила лицо, и результат ее восхитил. Синяка не было видно! Еще немного туши для ресниц, и в завершении бледно-розовый блеск для губ.

– Идеально! – вслух сказала Эл, впервые за эти дни, улыбаясь своему отражению, – Спасибо, баба Гертруда, Вы и правда, волшебница! Я бы хотела с Вами еще увидеться, пообщаться. Надеюсь Ваше приглашение «в силе».

Эл закрыла шкаф, убрала косметику и полезла в не разобранные, купленные с утра пакеты, которые терпеливо ожидали своего часа. Она достала короткие, джинсовые шорты и голубой, трикотажный топ на тонких лямках.

«Постирать бы, – опять подумала Эл, глядя на новые вещи, – все-все, я в походе» – сказала она себе, и, решительно оторвав ценники, примерила обновы. Затем довершила образ рубашкой сына.

«Сынок!» – Эл была полна оптимизма, и верила, что бармен сейчас ее обрадует подходящим зарядным устройством.

Эл взглянула на Зоины очки, лежащие на журнальном столике, и не без удовольствия решила, что теперь они ей ни к чему. Взяв свою почтальонскую сумку, телефон, обувшись в кеды и закрыв дом, Эл, окрыленная, почти побежала по улице Морской, в сторону моря, в кафе «Алоха!».

18 Глава

Минут пять уже стояла Эл у самой воды, глядя на безбрежную, морскую гладь, в лучах заката, и глубоко вдыхая соленый воздух. Ветер нежно развевал ее каштановые волосы, не давая им упасть на плечи. Вечером в «Алоха!» было многолюдно. На террасе и в зале все столики были заняты. Уже горела ночная иллюминация, играла какая-то жизнерадостная, латинская музыка. Не входя в кафе, через витрину, Эл увидела, что за стойкой бара стояла молоденькая девушка, смуглая и белозубая. В «гавайской» блузке и заложенной за ухо плюмерией, она ловко орудовала шейкером. Знакомого бармена не было видно. Эл решила подождать на берегу.

«А с чего ты решила, что ему можно верить, наивная?» – спрашивала себя, расстроенная Эл. От былого окрыленного настроения не осталось и следа.

«Без паники! – мысленно скомандовала она сама себе, – как быстро ты сдаешься! Человек сказал “будет после шести”. В кафе его нет, значит, с минуты на минуту он появится! Успокойся и не истери!»

Не успела она об этом подумать, как за спиной зашуршала галька под колесами, подъезжающего автомобиля. Эл обернулась. Перед кафе остановился джип цвета хаки, похожий на американский военный автомобиль, но меньше и без верха. За рулем был знакомый уже бармен, только сейчас на нем были джинсы и обтягивающая, белая футболка, которая казалась еще белее, чем была на самом деле, на фоне загорелого, спортивного тела.

«Эффектно», – неожиданно для себя подумала Эл.

– Алоха! – приветствовал бармен, ослепляя улыбкой, направляясь прямиком к Эл.

– Добрый вечер, – ответила она, слегка смутившись, и от этого нарочито строго.

– Я опоздал, с меня коктейль, идет? – спросил бармен.

– Зарядного устройства будет достаточно, – ответила Эл, – Вы, нашли его?

– У Вас сегодня, определенно, счастливый день, я нашел, то, что Вам нужно, и даже больше, – бармен хитро улыбался.

– «Больше» ничего и не надо. О чем это, Вы?

– Я о сим-карте.

Эл молчала.

– У меня есть лишняя, местная симка, или предпочитаете быть «в роуминге»?

До Эл, наконец, дошло.

– Нет, лучше без него. Пожалуй, местная симка мне тоже нужна, – ответила она, думая про себя, что это очень хорошо, так как сын сейчас был в Краснодаре, а в Москву она звонить не собиралась, да и с Зоей можно будет созваниваться.

– Сколько я Вам должна?

– Один коктейль, – ответил бармен.

– Вы алкоголик?

– Нет, тьфу-тьфу-тьфу, пока держу под контролем.

Эл почему-то стала раздражать его улыбка, его смешливый настрой. «Ему бы мои проблемы!», мысленно начала было причитать Эл, как все тот же неугомонный бармен, быстро прервал поток ее скорбей, не дав им начаться.

– Так что, коктейль?

– Я не пью с незнакомцами, – ответила она.

– Так, давайте познакомимся!

«Он флиртует?! – ужаснулась про себя Эл, – нет-нет, только не это, нет!» Эл уже хотела поставить «вопрос ребром», забрать зарядку, расплатиться и уйти, как произошло то, чего она совсем не могла ожидать.

– Поскольку мужчина, по правилам этикета, должен представиться первым, я и начну наше знакомство. Ричард! – сказал он и протянул Эл свою мускулистую, загоревшую руку, вопросительно глядя на Эл.

– Ричард?

– Ричард, – на секунду он замялся, видя, странную реакцию Эл, но быстро продолжил, со свойственной ему легкостью, – местный абориген, художник, по совместительству хозяин, вот этой кафешки, – сказал он, кивнув в сторону «Алоха!»

«Не может этого быть! – Эл давно так не удивлялась, – Ричард, художник, кафе на побережье, это же внук бабы Гертруды!». Мысли путались у нее в голове.

– Гертруда, – выдавила из себя Эл.

– Что, правда, Гертруда? – теперь пришло время удивляться Ричарду.

– Угу, – буркнула Эл, пытаясь собраться с мыслями.

– А у меня так бабушку зовут, – сказал, явно обрадованный, таким совпадением Ричард, – Вообще, я называю ее Труди, могу я и к Вам так обращаться?

– Не стоит, бабушка это святое, а почему Труди? – Эл не могла решить сказать Ричарду, что они знакомы с бабой Гертрудой или нет, и все-таки решила пока не говорить.

– Потому что Гертруда и потому что труженица большая, как пчелка, с ее пасеки. Тогда Вас я буду называть Герти, идет?

– А Вам обязательно видоизменять имена?

– Пожалуй, есть у меня такая…

– Странность? – перебила его Эл.

– Скорее фишка, – нисколько не смутившись, ответил Ричард.

– Тогда Вас я буду называть Ричи, идет? – Эл была немного удивлена тем, что сказала это, но Ричард не дал ей времени на раздумье.

– Идет! Ну, что Герти, пойдемте, пропустим по стаканчику?

– Идемте, похоже, выбора у меня нет, зарядку-то Вы мне еще не отдали.

Они зашли в кафе. Девушка за барной стойкой приветствовала их кивком головы, потом позвала какого-то паренька из подсобки. Тот ловко вынес еще один столик, два стула, и также быстро исчез в подсобке. Эл присела за стол, а Ричард пошел к бару. Потом он вернулся, принеся с собой вазу с фруктами и два мохито.

– Ну, за знакомство! – сказал Ричард и протянул бокал Эл.

– За знакомство! – ответила она и сделала глоток, прохладного коктейля. Ей стало как-то хорошо. Эл сделала еще глоток. Напряжение последних дней, отпускало.

– А теперь предлагаю, перейти на «ты», – сказал Ричард.

– Давай, – ответила Эл, и со словами «чин-чин», сделала еще один большой глоток.

Ей определенно, становилось хорошо.

– Телефон с собой? – спросил Ричард.

– Да, – ответила Эл, доставая из сумки свой мобильник.

Ричард взял его, ловко извлек симку, и поменял на новую. Отдал все обратно Эл, потом достал из сумки-кенгуру, висевшей у него на поясе, зарядное устройство и тоже отдал его Эл.

– Уж и не знаю, как благодарить? – сказала ему Эл, убирая все к себе.

– Так мы здесь зачем? – сделав удивленное лицо, спросил Ричард.

– А, ну да, конечно, – спохватилась Эл, и отпила еще. Она почувствовала, как начинает хмелеть, и решила, что пора заканчивать с этим. – Ну что ж, спасибо за все, Ричард, мне пора.

– Как пора? Так скоро? «Не пей вина, Гертруда»? – процитировал он.

– Типа того. Любишь Б. Г.?

– Кто ж его не любит.

– А мне сейчас вспомнился Шекспир, – не без заносчивости, сказала Эл, но озадачить Ричарда ей не удалось, потому что он тут же выдал свою цитату:

– «Не пей вина, Гертруда! Я пить хочу. Прошу, позвольте мне. В бокале яд! Ей больше нет спасенья! Нет, матушка, мне рано с вами пить».

– Неплохо, – сказала, скрывая удивление Эл, а про себя подумала, что, в общем-то, нет ничего удивительного в том, что человек, чья бабушка носит имя Гертруда, знаком с «Гамлетом».

– Мы и по бокалу еще не выпили, – продолжал уговаривать Ричард.

– В другой раз, хорошо?

– Я так понимаю, теперь у меня нет выбора, – ответил он. – «О, женщины, вам имя – вероломство!». Ну, в другой, так в другой, ловлю на слове.

«Мило», – подумала Эл. Они поднялись из-за стола, и пошли к выходу.

– Я могу подвезти, – где ты остановилась?

– Подвести? Ты же выпил. Нет не надо, да и здесь недалеко.

– А конкретнее?

– Я снимаю комнату на улице Морской, – ответила Эл.

– На Морской? Уж, не в доме ли 11?

– Да, – Эл не переставала удивляться.

– Передавай от меня привет, милашке Зоуи, – сказал Ричард. Он и Зою видоизменил, отметила про себя Эл.

– Вы знакомы?

– Конечно, ее сын мой хороший друг.

– Сын? – переспросила Эл.

– Да, он теперь служивый товарищ, приезжает домой только в отпуск, а служит где-то на Сахалине.

– Понятно. Хорошо я передам «привет». Ну, что? Счастливо оставаться, – сказала Эл, – и еще раз спасибо!

– Да не за что, увидимся!

– Да уж, теперь не потеряемся, – ответила уже на ходу Эл.

«Какое странное совпадение, – думала про себя Эл, подходя к дому. Внук бабы Гертруды не просто встретился ей, а еще и помог. Может это у них семейное, помогать мне? Или гадалка наворожила?»

В доме горел свет на кухне. Был слышен смех Зои.

«Или смотрит что-то смешное по телевизору или по телефону говорит», – решила Эл, открывая дверь.

Каково же было ее изумление, когда на кухне она увидела Льва, который пил чай вместе с Зоей и что-то ей рассказывал.

– Добрый вечер! – поприветствовала компанию, удивленная Эл, проходя на кухню.

– Добрый, добрый! Ну, наконец-то ты пришла, а то Лев уже устал, наверное, меня развлекать анекдотами, – приветствовала в ответ Зоя.

– Привет, Гертруда, – сказал Лев.

– Привет! – ответила Эл, пытаясь сообразить, зачем он здесь?

– Тебя не узнать! – Лев в недоумении смотрел на Эл. От его прежней попутчицы «женщины трудной судьбы», не осталось и следа! Синяка на лице не было видно, волосы небрежно распущены, отчего Эл выглядела моложе. От былой Эл, Лев узнал только клетчатую рубашку.

– Богатая буду, – ответила, она, продолжая смущаться.

– Попьешь с нами чай? Или поужинать хочешь? – забеспокоилась Зоя.

– Нет, Зоечка, спасибо, ничего не надо, что-то я устала.

– Я все понял, я не вовремя, – вмешался в разговор Лев, вставая из-за стола.

– Ну, давай-давай тогда, провожай гостя, и иди, отдыхай, – резюмировала Зоя.

Лев попрощался с Зоей, пожал ей руку, поблагодарив «за гостеприимство», и вышел вслед за Эл.

Теплый, летний вечер окутал их, напоминая, что они на юге, что море совсем близко, что звезды светят так ярко только здесь, вдали от «городского освещения». Льву не хотелось уходить.

– Присядем? – предложил он Эл, указывая на ступени крыльца.

– Давай, – ответила Эл, которой тоже не хотелось теперь сразу возвращаться в дом. На улице было так хорошо!

Они присели на ступени.

– Чем обязана? – спросила Эл.

– Просто, захотел узнать, как ты, как расположилась и все такое.

– Я замечательно, ты же видел Зою. Даже не знаю, как и благодарить Настасью Филипповну, – ответила Эл, – а вы как устроились, как твоя сестра, Пит?

– Мы хорошо, в гостевом доме, на «первой линии у моря». Уютно, мило. Я живу отдельно. Кухня хорошая, «все включено». Что еще? – Лев помолчал, – правда, когда я планировал свою поездку, мне виделся более уединенный отдых, но молодожены внесли свои коррективы, и ты, кстати, тоже.

– Я?

– Да, в Лермонтово мы оказались, благодаря тебе, не забыла? – Лев повернулся к Эл.

– Нет, конечно, не забыла, – ответила она, и тоже посмотрела на Льва, – а тебе что, здесь не нравится?

– Нравится, просто я хотел побыть дикарем, совсем вдали от людей и признаков цивилизации, но новобрачные, все равно, не дали бы мне это сделать, или надо было ехать одному.

– Понятно.

– Хотя в целом все хорошо, – сказал Лев.

– Это самое главное, а то я уже начала переживать, что испортила тебе отпуск.

Они замолчали. Лев первый нарушил тишину, перебивая звонкого сверчка.

– А как ты проводила время? Чем занималась, на море была?

– Да, сегодня утром, и немного перестаралась с солнцем, в первый раз, но завтра все равно пойду.

– А в каком месте ты загораешь?

– Почему спросил?

– Ну, это же очевидно, хочу завтра составить тебе компанию. Молодоженам не до меня, а ты, – Лев замялся, – а ты, интересный собеседник.

– Даже не знаю, что тебе ответить, Лев, – Эл помолчала, – я была на центральном пляже сегодня, а завтра, не хуже тебя, хотела найти что-то более уединенное.

– Так давай, поищем вместе?

– Не знаю, – Эл была немного озадачена, его натиском, хотя, быстро прикинула, что вдвоем безопасней, в незнакомом месте. Надо сначала все здесь разведать.

– А что тут знать? Завтра в десять утра, я здесь. Это не рано для тебя?

– Нет, в самый раз, – ответила Эл, тем самым приняв его предложение.

– Значит, мы договорились, завтра, в десять я у тебя.

– Хорошо.

«Как ловко он меня подписал на совместный отдых завтра, – подумала Эл, заходя в дом, – я и глазом моргнуть, не успела, и понять нуждаюсь ли я в его обществе или это он “от скуки” решил за мной “приударить”? “Приударить”? Ты, это серьезно? Это просто скука, и ничего больше. Мажор».

– Ну, что? Проводила кавалера? – спросила Зоя, улыбаясь, – приятный парень, вежливый, анекдотов много знает.

– Кавалера? Нет-нет, Зоечка, он просто знакомый.

– Ну да, ну да, – Зоя продолжала улыбаться, глядя на Эл.

– Точно так. А вот у меня «привет» для тебя, – теперь улыбалась Эл, глядя на Зою.

– «Привет»? От кого это?

– От Ричарда, – Эл смотрела на Зою, пытаясь увидеть, удалось ли ей произвести впечатление.

– Ах, Ричард. Вы знакомы?

– Да, сегодня познакомились.

– А ты знаешь, что его бабушку зовут так же, как и тебя?

– Знаю, я и с ней знакома.

– Как тесен мир! Ты из наших краев, что ли? – Зоя была заинтересована, – почему я раньше о тебе не слышала?

– Нет, Зоечка, не из ваших. Я из дальних краев.

– Про Италию говоришь?

– Нет, еще дальше, из Средней Азии.

– Гастарбайтер что ли? – Зоя беззлобно улыбалась.

– Можно и так сказать, – улыбнувшись в ответ, сказала Эл.

– А с Ричардом, как познакомилась?

– Зашла сегодня в его кафе. Разговорились, познакомились. Он даже успел мне помочь в одном деле. Теперь мы можем с тобой обменяться телефонами и звонить друг другу.

– Телефоны – это хорошо, обменяемся, а вот Ричард, – было видно, как Зоя подбирает слова, – он хороший парень, хороший, но странный немного.

– В каком смысле?

– Ну, в смысле, лучше держись от него подальше.

– Почему?

– Ну, он у нас местный ловелас, что ли. Любитель кружить головы дамочкам, приехавшим на юг. Понимаешь?

– Не очень. Он просто помог. Никаких видов у меня на него нет. Максимум, что я могла бы про него сказать, это то, что он довольно милый.

– Вот-вот. С этого «милый» все и начинается, – было видно, что Зоя, и правда, была немного озадачена, – зачем тебе лишние проблемы?

– Мне не нужны проблемы, Зоя. И Ричард мне не нужен, а ты так хорошо его знаешь?

– Да уж, неплохо. Он дружит с моим Сережкой, с сыном. Ричард, как ветер, понимаешь? Он со всеми и не с кем, он умеет произвести впечатление, запасть в душу, но сам он ни в ком не нуждается.

– Понятно. Зоечка, тебе не о чем беспокоиться, Ричард мне не интересен, мне, вообще, сейчас не до «романов».

– Хорошо, если так. Иди, отдыхай, а то заболтались с тобой, – было, похоже, что Зою немного успокоили слова Эл.

Эл вышла из душа, пожелала «Спокойной ночи» Зое, и закрыла дверь в свою комнату. Она еще раз помазала остатки синяка мазью бабы Гертруды, так как смыв макияж, Эл увидела, что синяк еще не исчез до конца. Поставила телефон на зарядку, нырнула под одеяло, и едва, ее голова коснулась подушки, Эл заснула.

19 Глава

Проснулась она рано утром, от того, что замерзла. Одеяло упало на пол. Эл не открывая глаз, чтобы не прогнать сон, подняла его. Ей было странно, что она замерзла летом. Из памяти всплыла история, которая случилась с ней, когда она еще ходила в детский сад. Вот когда Эл впервые узнала, что такое «холодно», и как это «замерзнуть». Было это под Новый год.

Той осенью, отец Эл и еще двое его приятелей, отправились служить в Димитровградский драматический театр. Что сподвигло отца, на это решение, Эл уже и не вспомнит, да и спросить, как это часто в ее жизни стало, теперь не у кого. Скорее всего, были какие-то «экономические» причины. Прошло несколько месяцев, когда в канун Нового года, один из приятелей прилетел в Ташкент, на праздники. Он привез матери Эл письмо от отца, какие-то новогодние подарки, рассказал про их житье-бытье. Потом, по все тем же, неизвестным Эл причинам, мама решила сделать отцу сюрприз. Она купила билеты на самолет, на 31 декабря, уточнила адрес у папиного приятеля, и что самое интересное, спросила – «Как там погода»? На что получила ответ – «Да, как у нас». Взяв со всех посвященных слово, что никто не нарушит тайну, их с Эл приезда, дождались 31 числа.

Было раннее утро. Эл и ее мама, оделись в самое нарядное. На маме было красивое, «праздничное» платье из довольно тонкого материала. Во что нарядилась Эл, она уже не помнила, в памяти остались только тонкие, капроновые, белые колготки, редкость по тем временам, в которых Эл была на Новогоднем утреннике «Снежинкой». Приехало такси, еще через полчаса они были в аэропорту Ташкента. И вот они уже летят в Ульяновск, так как в Димитровграде аэропорта не было. Летели долго, как запомнилось Эл. Прилетели в Ульяновск. И тут началось!

Сначала стюардесса сообщила, что «самолет приземлился в Ульяновске, что за бортом –45 градусов, и пожелала всем счастливого Нового года». Мамина реакция удивила Эл, когда после этой информации, то ли в шутку, то ли всерьез, она спросила: «Ну что, летим обратно?»

Потом часа два ждали подачи трапа, т. к. все трапы замерзли. Пока сидели в самолете, в этом утомительном ожидании, мама достала теплые вещи из сумки, так что к моменту, когда трап все-таки подогнали, они обе выглядели, как две капусты. От былой «нарядности», не осталось и следа. Что такое -45 Эл узнала, как только они ступили на трап. Лицо обдало колючим воздухом, возникло ощущение, что в носу тоже появились ледяные колючки. Было больно делать вдох, хотелось все время щурить глаза. Из какой-то детской шалости, Эл попыталась плюнуть, но капля замерзла в воздухе и уже льдинкой упала на скрипучий под ногами снег. Эл не помнила, как и на чем они доехали до автобусной станции, откуда они должны были сесть на рейс до Димитровграда, но «без сюрпризов» и там не обошлось. Из-за коллапса на дороге, возникшего в такую погоду, отменили все рейсы. Оставалась надежда на такси, но таксисты тоже отказывались ехать «в такую даль, по такой погоде». Эл сидела в здании автовокзала, а ее мама курсировала между Залом ожидания и остановкой такси, в надежде поймать машину. В один из своих забегов «погреться» счастливая мама сказала, что нашла машину, и Эл опять оказалась на морозе. Медлить было нельзя. Какая-то компания из трех коренастых мужичков, согласилась взять их с собой, узнав, что мама с ребенком, т. е. с Эл. Они уговорили самого отважного таксиста, который сказал: «Была-не была! Сотворим Новогоднюю сказку для девочки».

В дороге Эл уснула. Было тесновато, но тепло. Потом много раз мама вспоминала, сколько брошенных по дороге машин, видели они по обочинам, и все думали только об одном, чтобы машина не заглохла. Советский автопром не подвел, «Волга» ГАЗ 24 – не подвела, и к вечеру Эл с мамой благополучно доехали до Димитровграда. Попутчики, довезли их до места, а это было общежитие для актеров папиного театра. Они поднялись на нужный этаж, позвонили в дверь. Открыл высокий, симпатичный парень Алексей. «Леша-конь», так потом стала называть его Эл, потому что он играл Коня, в новогодней сказке, «Кошка, которая гуляла сама по себе», а отец Эл играл Пса, но это потом. Тогда же приключения еще не закончились. Когда Леша разобрался, что к чему, выяснилось, что отец Эл, предупредил всех своих соседей, а общежитие представляло собой, кажется четырехкомнатную квартиру, где в одной из комнат жил отец и тот приятель, что уехал на праздники в Ташкент, тот приятель, который сказал маме: «Как погода? – Да как у нас», так вот отец предупредил, что заночует 31 декабря в театре. Дескать, «1 января – Елка, чтобы не проспать». Теперь же Эл думала, что он просто хотел избежать шумной, актерской вечеринки, с неизбежным, обильным возлиянием горячительных напитков. Что было делать? Теперь, когда через такие препоны Эл с мамой оказались в комнате отца, мама решила не отказываться от идеи «сюрприза» и под любым предлогом «выманить» папу из театра в общежитие. Леша-конь позвонил по телефону в театр, неизвестно, что сказал ему, не выдавая интригу, но часам к одиннадцати отец позвонил в дверь. Отцу пришлось идти пешком, и всю дорогу, замерзая все больше, он думал, что если Леша «преувеличил» необходимость присутствия папы в общежитии, ему несдобровать!

Стоит ли говорить, что сюрприз удался? Все были счастливы, были вместе. В квартире тогда находилось человек двадцать из их театра. Творческие люди умело веселились, танцевали, пили и пели. Наутро самым бодрым и веселым человеком была Эл. Остальным первая «елка» далась нечеловеческими усилиями.

На улице было по-прежнему холодно, до театра ходили по снежным тоннелям. Это были уже не сугробы, а ледяные улочки, не хватало только указателей. Как-то Эл, ташкентский ребенок, не привыкший, к такому количеству снега, захотела упасть в сугроб. Спросила маму, она разрешила. Эл набралась храбрости и попыталась упасть на спину, в самую высокую снежную кучу, но так и осталась стоять на ногах, потому что снег, уже давно превратился в лед.

Это была замечательная поездка. Такая запоминается на всю жизнь. Потом Эл с мамой почти каждый день ходили в театр к отцу на спектакли. К концу зимних каникул, Эл знала сказку наизусть. Знала всех актеров. Знала все закоулки в театре. Когда пришло, время уезжать, было невыносимо грустно. Правда, как сейчас помнилось Эл, отец вернулся в Ташкент уже весной, насовсем. Они опять были вместе!

В таком полусне, полузабытьи Эл пролежала еще какое-то время, потом взглянула на часы, и решила, что пора вставать. Она вышла на кухню. Зои нигде не было. «Спит еще, наверное,», решила Эл. Тихо сделала себе кофе и вышла на крыльцо. Каково же было ее изумление, когда во дворике, в гамаке, она увидела спящего Ричарда, свернувшегося калачом.

«Очень интересно!» – подумала Эл, и тихо присела на ступеньку.

«Что он здесь делает? Теперь, я начинаю догадываться, почему Зоя назвала его “странным”», – думала Эл, стараясь не разбудить Ричарда. Может быть, залаявшая на улице собака, может крик ее хозяина, в ответ, потревожили сон Ричарда, и он открыл глаза, улыбнувшись Эл.

– Доброе утро, Герти!

– Доброе, что ты здесь делаешь?

– Я здесь сплю, – ответил Ричард.

– Почему здесь?

– Так карта вчера легла, – в ответ сказал он, ловко вскочив с гамака. Он подошел к крыльцу и присел рядом с Эл.

– Какая карта? Что ты имеешь в виду?

– Конечно, звездная, – сказал Ричард, и бесцеремонно отпил кофе, из чашки Эл.

– И часто ты по звездам свои планы строишь? – Эл не переставала ему удивляться.

– По-разному, когда как, – продолжал, нисколько не смущаясь, Ричард.

Эл отчетливо ощутила запах перегара.

– Хорошо погулял вчера? – спросила она.

– Бывало и лучше, – был ответ.

– Понятно. И часто, ты, у Зои здесь ночуешь?

– Поверишь, в первый раз?

– Понравилось?

– Нет. Я любитель комфорта, а гамак – это Прокрустово ложе, ни дать, ни взять.

– Понятно, – ответила Эл, представив, что в гамаке, действительно, должно быть, неудобно спать.

Ричард сделал еще один глоток из ее чашки.

– Сегодня на обед, жду тебя в «Алоха!», будет обалденный шашлык из баранины и овощи на гриле – сказал он, вставая, зевая и потягиваясь, – я угощаю.

– Ух, ты! Заманчиво, – ответила Эл, – но, спасибо, нет.

Ричард остановился на дорожке, ведущей к калитке, и, обернувшись, спросил «Почему»? Эл подбирала слова.

– Ты же не из кривляк, как я понял? Почему отказываешься?

– Что это значит? – не поняла его слова Эл.

– Это значит, что я «просто» хочу угостить тебя обедом. И не надо гонять разные мысли, типа «Почему»? Просто хочу угостить тебя.

– Тут «сорока на хвосте принесла», что ты местный Дон Жуан, – сказала Эл, с интересом наблюдая за его реакцией.

– Ах, это! – улыбнулся Ричард, – а может пора уже стать большой девочкой, и делать свои выводы о людях, а не слушать «сорок»?

Эл понравился его ответ.

– Предупрежден – значит, вооружен, – сказала она.

– Тем более, значит, ты будешь, начеку. Жду, приходи! – сказал Ричард, и вышел, закрыв за собой калитку. Послышался шум включенного мотора, и через несколько мгновений, его автомобиль, промелькнув в прорехах забора, поднимая пыль, скрылся за поворотом.

«Что это было»? – думала Эл, возвращаясь в дом.

«Не знаю, как насчет “ловеласа”, но то, что он “большой оригинал” – это точно».

Эл прошла в душ, и только сейчас, увидев себя в зеркале, поняла, что остатки синяка, не могли быть не замечены Ричардом.

«Люблю деликатных людей», – подумала Эл, входя в душевую кабину.

Эл опять вспомнила отца. Деликатней мужчины ей не доводилось еще встречать. Папа был деликатен со всеми людьми, а с женщинами еще и галантен, и предупредителен. «Редкие мужские качества» – думала Эл, «но все они были собраны в ее отце».

Как странно, судя по немногим рассказам папы о детстве, бабушка не отличалась «показным чадолюбием», со своими пацанами никогда не сюсюкала, была скупа на ласку. Правда, «перегрызла бы горло любому», кто попытался бы навредить ее сыновьям. Они были сытыми, насколько могли быть сытыми, послевоенные дети, которых женщина растила одна. Ухоженными и неплохо одетыми, бабушка прекрасно шила и вязала. Но вряд ли она буквально, занималась их воспитанием, вряд ли велись разговоры о том, каким должен быть мужчина, и, что включают в себя понятия «интеллигент и джентльмен». Примера отца у них тоже не было «перед глазами». Эл считала, что, когда дети растут в такой атмосфере, когда отсутствуют естественные проявления чувств, между матерью и ребенком, когда нет тактильного контакта по десять раз на дню, человек вырастает «недолюбленным». Именно, в этом видела Эл проблемы многих взрослых людей, потому что считала, что все должно быть так, как было у нее в семье, в ее детстве. Львиную долю взяла на себя мама, не скупясь на проявления любви к дочери, отец был более сдержан, хотя Эл было достаточно одного взгляда в его синие глаза, чтобы почувствовать беспредельную любовь.

Глаза отца. Они тоже были особенными, потому что меняли свой цвет, в зависимости от папиного настроения и состояния души. Чаще они были зеленые, иногда голубые, когда он был мрачен – серыми, но, когда он с любовью смотрел на Эл, его глаза были небесно-синего цвета. Отец был и остается мужским идеалом для Эл. И как он сумел стать тем, кем он стал, таким, каким он стал, чувствительным и нежным, чутким и заботливым, с такой матерью, как бабушка Наташа? И почему, и в какой момент, рахитичный мальчик, из более чем, простой, неполной семьи решил, во что бы то ни стало, уехать из своего поселка, в столицу, в Ташкент и стать театральным режиссером, красавцем и умницей? И как ему хватило, знаний, таланта и еще неизвестно чего, воплотить все свои детские мечты?

А мама? Девочка из такой же простой семьи, где отец был жестянщиком на базаре, а мать домохозяйкой, так как растила шестерых детей? Сомнительно, что у бабушки Полины хватало времени уделять внимание каждому ребенку. Всех надо было накормить, обстирать, убрать за всеми. Она тоже была прекрасной хозяйкой, но вряд ли ее дочь, могла прийти к ней и решиться сказать, что хочет быть актрисой, ни больше, ни меньше. Мама была умной девочкой, хорошо училась, много читала и прекрасно понимала, что, скорее всего, ее родители не поддержат ее выбор, что не помешало маме записаться в театральную студию, и уже там окончательно убедиться в своем желании, стать актрисой, а по окончании школы, также, как и отцу, воплотить его в жизнь. Отчасти, мама тоже была «недолюбленной», может, поэтому они с отцом стали так близки. Родство душ. Схожесть сценариев детства, увлеченность, по сути одним делом, театром, и творческое начало их личностей, сделали их союз гармоничным, интересным и крепким, а появление Эл в их жизни, еще больше связало этих прекрасных, незаурядных людей. «Гвозди бы делать из этих людей, не было б крепче в мире гвоздей» вспомнились Эл известные строки.

20 Глава

Эл вышла из душа, и увидела Зою, уже делающую завтрак на кухне.

– Ты сегодня рано, доброе утро, – приветствовала Зоя.

– А выспалась хорошо, – ответила Эл, решив не рассказывать Зое о том, что Ричард ночевал сегодня в саду.

– Ну, давай, давай зай, приводи себя в порядок, и приходи завтракать.

– Хорошо, Зоечка, сейчас – ответила Эл, и вошла в свою комнату.

«Первое, что я сделаю, после завтрака, это позвоню сыну», – решила Эл, заправляя постель, – хотя я больше чем уверенна, что он еще спит. Все равно. Позвоню. Я не могу больше ждать».

– Планами на день не поделишься? – спросила Зоя, когда они уже заканчивали свою утреннюю трапезу.

– Поделюсь, конечно, в десять за мной зайдет Лев, и мы собираемся на пляж. Если хочешь, пойдем с нами?

– Нет, спасибо, есть дела по дому, и я же не хожу на пляж, в такое время.

– Может, ты хочешь, чтобы я тебе помогла, Зоечка?

– Нет-нет, что ты, я сама все сделаю, здесь на одного-то работы мало, иди, отдыхай, детка, не переживай. Лучше скажи, чтобы ты хотела на обед?

– Зоечка, рассчитывай только на себя, я, возможно, пообедаю в поселке.

Эл не хотела говорить Зое, о приглашении Ричарда, хотя чувствовала, что окончательного решения еще не приняла.

– Ну, переодеться-то ты зайдешь?

– Не знаю, давай я лучше тебе свой номер дам, чтобы «быть на связи».

Они обменялись телефонами, и Эл пошла, собираться на пляж.

Эл критически смотрела на себя в зеркало. У нее был соблазн, замаскировать остатки синяка, но Эл была не из тех женщин, что идут на пляж «при полном параде», и Эл решила, что будет естественной. Тем более, что Лев ее видел и более «концептуальной» – раз, и ей нет никакого дела, что Лев подумает о ней – два.

Эл помазала синяк мазью Гертруды и включила свой телефон. Сын долго не снимал трубку, но потом, она, все-таки, услышала на другом конце сонное – «Черепаха».

– Алло, сынок, это я!

– Я узнал тебя, мам, – был ответ.

– А что такое «Черепаха»?

– Черепаха – это черепаха.

– Я не понимаю, родной.

– Просто все говорят: «Алло», когда снимают трубку, а мне надоело говорить «Алло», и я сказал первое, что пришло в голову.

Эл рассмеялась.

– Остроумец мой, а я уже думала, что ты меня «черепахой» назвал.

– Мам, я еще сплю.

– Поздно лег?

– Не помню. Мам, давай позже поговорим.

– Хорошо, но ты мне скажи, у тебя все нормально?

– Да.

– Хорошо, ну созвонимся тогда, позже.

– Давай.

– Целую тебя, малыш.

Эл нажала отбой. «Черепаха» вспомнила она, и рассмеялась. Теперь, когда она услышала любимый, сонный голосок, на душе стало легче. Судя по тому, что сын не стал задавать никаких вопросов, Николай по-прежнему не нарушил их договоренность.

«Может мне стоит позвонить и ему»? подумала Эл, но быстро отмахнулась от этой идеи.

Собрав все необходимое, Эл стояла у окна и смотрела в сад, на гамак, в котором прошлой ночью спал Ричард. Она еще раз поймала себя на мысли, что там должно быть было очень неудобно.

«А все же, почему он здесь ночевал»? снова и снова думала Эл. Вообще, ей было свойственно всякого рода «копание». Был период в ее жизни, когда Эл всерьез увлеклась психологией, одолеваемая многочисленными вопросами, не найдя ответа в религии. Тогда-то она и диагностировала у себя – СПГС, что расшифровывалось, как Синдром Поиска Глубинного Смысла. Во всем. Всегда. Диагноз-то она себе поставила, а вот стать «сама себе психологом» не смогла. И все, что она поняла про себя, из учебников по психологии, это то, что ее жизненным кредо, можно считать известные слова: «Во всем мне хочется дойти, до самой сути».

– Зай, к тебе пришли! – прервала ее мысли Зоя.

– Иду! – ответила Эл, взяв свою пляжную сумку, очки Зои и надев шляпу.

Эл вышла из комнаты.

– Зоечка, спасибо, тебе за очки, – сказала Эл, и положила очки на стол.

– Да, не за что, не за что. Маскировка больше не нужна? – улыбнулась Зоя.

– Думаю, нет, – ответила Эл.

– Да на тебе, и правда, как на собачке все заживает, – сказала Зоя.

Эл нахмурилась. Она вообще, не любила сравнения с «собачкой». Никакое. Наверное, ей это передалось от мамы. Мама всегда была стройной и изящной женщиной, и ненавидела выражение «маленькая собака, до старости щенок», всеми фибрами своей души. Позже и сама Эл возненавидела это выражение, когда встретила бывшую одноклассницу, растолстевшую тетку, по виду лет на десять старше Эл, которая, впечатлившись, в свою очередь, от вида Эл, не без злорадства, «вынесла вердикт» про «собаку». Тогда еще Эл подумала, а «большая собака, с детства старая сука, должно быть».

Зоя увидела, что Эл напряглась, и попыталась исправить положение.

– Ну, чего ты? Это же хорошо, когда все быстро заживает?

«Не все, Зоечка, не все быстро заживает», подумала про себя Эл. «Так. Стоп! Все хорошо и меня ждут. И я иду на море. Это сейчас главное».

– Все заживает, все хорошо, Зоечка. Я пошла.

– Счастливо! – ответила ей Зоя, все еще ощущая неловкость.

Эл подражая ей, послала Зое воздушный поцелуй. Зоя ответила тем же. Эл вышла на крыльцо. У калитки стоял Лев, и что-то разгребал ногой на дорожке.

– Золото ищешь? Привет! – сказала Эл.

– Золото? Нет. Так задумался, привет, Гертруда! – ответил он.

«Гертруда! Господи, ты – Гертруда, не забывай!», подумала про себя Эл.

– Я готова, куда пойдем? – спросила она.

– Пока не знаю, давай в сторону реки Шапсухо, помнишь, мост через нее проезжали, когда ночью приехали в Лермонтово?

– Что-то припоминаю, – ответила Эл.

Они вышли к дороге и свернули направо.

Эл захотела купить минеральной воды, и они зашли в один любопытный магазинчик. Его можно было бы назвать «Всякая всячина». Эл расплачивалась уже за воду, когда увидела отдел «Юного художника». Накатила приятная волна воспоминаний, нет скорее ощущений из детства, когда Эл ходила в изостудию. Ей захотелось купить краски, кисти, бумагу, мольберт, в общем, все, что нужно художнику и отправиться на пленэр, чтобы почувствовать себя маринистом, эдаким Айвазовским.

– Пойдем? – услышала она голос Льва, за спиной, который прервал ее «благие намерения художника».

– Да-да, пойдем, – ответила Эл, опять поймав себя на том, что как Зоя стала повторять слова.

Они вышли на дорогу. Солнце поднималось все выше, а день становился, все жарче.

– Лев, мне кажется, что я не дойду, сегодня до Шапсухо, море так притягивает к себе.

– Шапсухо, не основная наша цель, а скорее ориентир.

– Ты так конкретен, в своих словах. Чем ты занимаешься, в профессиональном смысле, в Москве, чем деньги зарабатываешь, короче, если не секрет?

– Конечно, не секрет.

– Подожди, не говори, тогда. Дай угадаю, – оживилась Эл.

– Попробуй, – ответил, улыбнувшись, Лев.

– Ты, скорее всего, тяготеешь к точным наукам, ты не гуманитарий?

– Тепло.

– Так, судя по уровню жизни, ты не безработный, и не рантье, потому что принадлежишь скорее, к среднему классу, по достатку, но зависим от «отпусков».

– Тепло.

– Ты – менеджер среднего звена, потому что…

– Почему?

– Потому что молод, – ответила Эл, немного удивленная его вопросом.

– Возраст сейчас не критерий успешности, – сказал Лев.

– Тут ты прав на все сто! Сейчас не только возраст, но и профессиональные качества, не являются критерием успешности, сейчас время самоуверенных, беспринципных, воинствующих бездарностей, – разгорячилась Эл.

– Неужели все так плохо? – спросил, не скрывая иронии Лев, даже не предполагая, что ступил на минное поле.

– А ты так не считаешь?

– Я как-то не думал об этом, – ответил он.

– И напрасно, может, если бы люди чаще задумывались о том, что «успех любой ценой» – это безнравственно, многое в нашей стране, было по-другому! Успех стал Священной коровой, а какими способами, чем, он достигается, уже дело третье.

– Разве только в нашей стране?

– Конечно, не только, но меня волнует моя страна, и что будет с ней, прости уж мне этот эгоизм. Меня волнует, что в моей высокодуховной стране сейчас правят Золотой телец и «успех любой ценой».

– «Большой успех прощает многое», разве нет?

– Так в этом все и дело, ты, абсолютно прав, но само по себе это неправильно, – Эл «оседлала любимого конька».

– Почему?

Эл была воодушевлена. Ей нравилось, что Лев был хорошим слушателем, и лишь изредка перебивал ее, короткими вопросами.

– Потому что, что такое «Успех» в наши дни?

– Успех? Ну, это работа, которая приносит хорошую прибыль, высокий уровень жизни, материальный достаток, престиж.

– И все?

– А что еще? Узнаваемость, нет, скорее даже, известность.

– Известность! Вот первое звено, в этой цепи, которую ты описал. Известность и узнаваемость, любой ценой! Не вследствие, героического поступка, открытия лекарства от рака, а только потому, что ты засветил свою физиономию на ТВ. А если, не дай Бог, сделал это неоднократно, например, поучаствовав, в каком-нибудь, непотребном реалити, тут твои шансы «стать известным», возрастают до небес! Не надо учиться, добиваться чего-то стоящего в жизни, подвигов не надо. Просто, любыми средствами, попади в этот ящик, а через него в дома к людям, и все! И вот уже ты «Звезда»! Обесценили это понятие донельзя. Вчерашняя безграмотная провинциалка, на которую без слез не взглянешь, приучив людей, к своей физиономии, переходит на следующий уровень, и вот она уже – телеведущая! И вот она «селебрити», и вот ее фамилия через запятую, в списке достойных людей, принявших участие, в каком-нибудь значимом мероприятии. И с каждым годом «доморощенных звезд» все больше, и имя им легион! Я считаю, что современный «ларец Пандоры» – это телевидение, потому что помимо «высокого и светлого», с экрана на нас изливают то, что я, возможно, никогда бы не увидела в своей реальной жизни, и была бы счастлива от этого, как мне кажется.

– Ты же вправе выбирать, что смотреть?

– Как удобно! Это уловка телевизионщиков.

– Почему?

– Потому что они сначала подсадили людей на этот наркотик, а потом, помимо «высокого и светлого» полились с экрана потоки всего чего хочешь, а чаще, чего не хочешь.

– Право выбора, – напомнил Лев.

– Выбора нет, выбирать-то особо не из чего. И ладно я, взрослый, сформировавшийся человек, действительно, могу воспользоваться неким «правом выбора». Могу вообще выкинуть свой телевизор. Куда больше, меня волнует, что происходит с мировоззрением современных детей, которым надо сначала дать четкие ориентиры, «что такое хорошо, и что такое плохо», а уж потом открывать перед человеком «все прелести жизни», понимаешь?

– Отчасти я с тобой согласен, но, что касается детей…

– Что?

– Не телевидение и общество, должно воспитывать детей, а семья.

– Очень ценное замечание. Кто же спорит? Для хороших родителей – это аксиома, и хорошие родители не перекладывают на кого-то или на что-то ответственность за воспитание своих детей. Но что делать, когда дома ребенок видит одно, а в пресловутом, «реальном мире», подчас, совсем другое. Это одна сторона медали, а другая, ребенок растет не только в семье, а еще и в социуме. И вот тут начинаются открытия, которые не всегда доступны пониманию, неокрепшим умам. Начинаются сравнения, делаются первые выводы, а потом вступает в силу «стадная психология». Не всем дано с молодых ногтей, иметь свое мнение, а что еще сложнее отстаивать его. Не все люди по характеру бойцы, да это было бы неправильно и не интересно. Прелесть жизни – в ее многообразии, чего не коснись. Все люди разные, поэтому встреча с каждым новым человеком, это новая встреча, не похожая на другие. Ощущение новизны, заинтересованности и новых открытий – вот соль жизни. Каждый день – это новый день твоей жизни, и ты вправе, хоть каждый день начинать свою жизнь сначала!

«Это я сейчас сказала?», – Эл изумилась собственным словам, она отказывалась верить в происходящее, – «Значит, фонтан моего оптимизма еще не иссяк!». Это открытие окрылило Эл. «Господи, спасибо!».

– Мы пришли, – сказал Лев, остановившись перед мостом.

Эл огляделась по сторонам. Она как будто выпала из реальности, и сейчас в нее вернулась. Они стояли у моста, внизу текла Шапсухо, устремляясь в Черное море.

– Спустимся? – спросил Лев.

– Зачем?

– Просто, посмотрим, что там?

– А что там, может быть, кроме реки? – Эл была недовольна, что разговор, на интересную для нее тему, так внезапно прервался, и именно тогда, когда она нечаянно, опять «встретилась» со своим оптимизмом.

– Не хочешь, как хочешь, – спокойно ответил ей Лев, видя, что Эл сердится, но, не понимая причину, – тогда куда пойдем?

– Пойдем на пляж, что-то я нагулялась, – ответила Эл, все больше раздражаясь, присутствием Льва.

– Но мы же хотели найти безлюдное место, кажется?

– В другой раз поищем, – сказала вслух Эл, а про себя добавила – «без тебя».

Они повернули назад. Прошли еще немного, потом перешли на другую сторону Новороссийского шоссе, и оказались на городском пляже, там же, где была вчера Эл.

«Да уж, следопыт из него никакой», – подумала Эл, – «да и собеседник тоже» – резюмировала она.

«Ну почему? Почему люди с такой неохотой говорят на “высокие” темы, и почему молниеносно откликаются, на разговоры “о политике, ценах, кто с кем и как”? Что это? Ограниченность, примитивизм, скудоумие? Неужели только меня волнует вопрос “В чем смысл жизни”? – думала Эл, – Почему так трудно найти собеседника, я уж не говорю, о единомышленнике? Вот именно поэтому, разговор с бабушкой Ричарда, стал для меня “подарком судьбы”, и именно тогда, когда я больше всего в этом нуждалась. Определенно есть, что-то мистическое в нашей встрече, с бабой Гертрудой».

– Так что все-таки с моей профессией? – неожиданно спросил Лев.

– А что с ней? Ты менеджер, это мы выяснили, – ответила Эл.

– А в какой области?

– Что-то техническое?

– Да, я работаю в сфере информационных технологий.

– IT-шник? Я так и думала.

– Это плохо? – улыбнулся Лев.

– Если честно, мне как-то все равно, – ответила Эл, всем своим видом показывая, что хочет закрыть эту тему.

– А как насчет тебя? Чем ты занимаешься?

– Белая страница истории, – сказала ему Эл.

– А! Как обычно, – рассмеялся Лев.

Эл и Лев, уже минуты три бродили по берегу, в поисках свободных лежаков. Наконец, почти в самом конце пляжа, они увидели, то, что искали.

– Если хочешь, иди первый поплавай, мне все равно еще кремом надо себя намазать, – предложила Эл.

– Тебе помочь? – спросил в ответ Лев.

– Спасибо, нет, – «ледяным» голосом ответила Эл, смерив Льва, таким же «ледяным взглядом».

– Как хочешь, – ответил он, сделав вид, что не заметил недовольства Эл, и направился к воде.

«Все! Пора с этим кончать, – решила Эл, – пока невинное общение не переросло, в пошлый флирт».

Она разделась, достала из сумки крем, и стала наносить его на себя. В какой-то момент, Эл поймала себя на том, что глазами выискивает Льва, но не находит.

«Надеюсь, он умеет плавать», – подумала она, – «мне бы не хотелось сейчас его спасать».

Эл легла на спину, накрыв лицо шляпой. Солнце пробивалось сквозь материал, и яркими пятнами стояло в глазах.

«Сейчас привыкну», – подумала Эл, «человек и не к такому привыкает». Она ухватилась за эту мысль. «Как это верно! Человек черти что, может вытерпеть, и черти к чему привыкнуть. А зачем? Зачем эта способность человеку? Разве это не есть компромисс, в отношении к жизни, разве это не ступень, на пути к “беспринципности” человека? “Время лечит. Человек ко всему привыкает. Незаменимых нет. Стерпится-слюбится”? Уловки, чтобы, не смотря, ни на что продолжать жить? А как жить? Ради чего? Жить или существовать, всеми правдами и неправдами? И, как быть с “качеством жизни”, в таком случае, как быть с жизненными ценностями? Или жизненные ценности у каждого свои? Или благая цель, оправдывает любые средства?».

Холодные, колючие капли упали на Эл.

– Твоя очередь, – услышала она над собой голос Льва.

– Никогда больше так не делай! – приказным тоном сказала Эл.

– Извини, не удержался, – ответил ей Лев.

Эл поднялась с лежака, положила шляпу и пошла к воде.

«Быстро же он, – подумала Эл, – похоже, вода, не его стихия. Море!».

Один этот вид действовал на Эл, как сильнейший энергетик. Она вошла в воду, не спеша, наслаждаясь каждым шагом, погружаясь в воду все больше и больше.

«Как же хорошо! До чего же красиво! Все-таки, если бы у меня была возможность выбирать, я бы выбрала жизнь на берегу какого-нибудь теплого моря, в каком-нибудь теплом краю! “Мечты, мечты, где ваша сладость?”», вспомнились Эл строки великого Пушкина. Она входила в воду все глубже, потом поплыла, и когда поблизости не осталось людей, Эл начала вслух декламировать:

Мечты, мечты, Где ваша сладость? Где ты, где ты, Ночная радость? Исчезнул он, Веселый сон, И одинокий Во тьме глубокой Я пробужден. Кругом постели Немая ночь. Вмиг охладели, Вмиг улетели Толпою прочь Любви мечтанья. Еще полна Душа желанья И ловит сна Воспоминанья. Любовь, любовь, Внемли моленья: Пошли мне вновь Свои виденья, И поутру, Вновь упоенный, Пускай умру Непробужденный.

«Как же это верно! Как же здорово!» – восхитилась Эл, прочтя стих до конца, уплывая все дальше от берега, – «А хочу ли я “вернуть Любви мечтанья”? Раньше не задумываясь, ответила бы себе “да, хочу! А как иначе? Как жить без любви и зачем тогда это все, этот мир, эта жизнь, эти люди, все, что вокруг, зачем тогда, если нет любви? А теперь не знаю, что сказать”».

С самого раннего детства Эл жила «ожиданием Любви», что в ее мечтах было сродни Чуду. В устремлениях ее детства и юности, второстепенными были поиски себя в этом мире, реализация в «профессиональном плане», ей казалось, что как только она встретит «свою любовь», все остальные детали «пазла ее жизни», встанут на свои места, и все ее сферы обретут значение и смысл. Увы и ах! Справедливости ради, надо сказать, что первый, не самый удачный опыт «в любви», не сумел разочаровать Эл в самой идее. Да это было бы странно, с детства готовить себя к чему-то, и при первой неудаче спасовать. Те же чувства, которые Эл испытывала теперь, были куда более невнятны. Как-будто по инерции, она все еще считала «найти любовь» – смыслом своей жизни, однако теперь, ее волновал не только сам факт «обретения» любви, но и то, что за этим последует. Реальность внесла свои коррективы, в мечту всей ее жизни. И чем больше Эл об этом думала, тем менее радужной она казалась. В проникновении реальности в мечту уже было что-то противоестественное. Реальность – это некие рамки для мечты, а как можно «высокую Мечту» загонять в рамки «пресловутой Реальности»? Это две равнозначные величины, в жизни человека, но, как правило, они существуют параллельно. Нельзя кастрировать мечту!

Вода становилась все холоднее. Эл огляделась вокруг, и поняла, что заплыла слишком далеко и пора возвращаться. Она поплыла обратно к берегу, где люди казались маленькими точками, и увидеть свой лежак, не представлялось возможным. Эл впервые видела этот берег, со стороны моря. Лермонтово, определенно, нравился Эл. Она опять попыталась, дать разумное объяснение, почему она оказалась здесь и сейчас, и каким ветром ее сюда занесло, и куда этот ветер погонит ее дальше? Но ответа не было.

Эл вышла на берег. Оказалось, что ее отнесло течением в сторону Шапсухо. Надо было найти Льва. Идти по раскаленному песку становилось все труднее. Эл ускорила шаг. Наконец, она увидела их лежаки. Пустые. То есть одежда и вещи были на месте, а вот Льва не было.

«Что все это значит?», – подумала Эл, начиная раздражаться на Льва, – «Как он мог оставить вещи без присмотра?».

– Вот ты где! – услышала Эл его голос за спиной. Она обернулась. Лев держал ее полотенце и выглядел взволнованным.

– Лев, что это значит?

– Тебя долго не было, я начал волноваться, – ответил он, протягивая полотенце Эл.

– И поэтому оставил вещи без присмотра?

– Я все время держал их в поле зрения. Где ты была?

– В море, где же еще?

– Так долго?

– А у нас что, регламент? – Эл напрягали его расспросы, с претензией на заботу.

– Нет, не регламент, просто мне показалось, что тебя слишком долго нет.

– Когда «кажется» креститься надо, – Эл вытерлась и присела на свой лежак.

– Я не могу креститься, – неожиданно серьезно ответил ей Лев.

– Что так?

– Я – атеист.

– Изумительно, – сама от себя не ожидая, сказала Эл, – «Так, стало быть, ты атеист? Какая прелесть!», – процитировала она слова из «Мастера и Маргариты».

– Надеюсь, за это меня не ждет участь Берлиоза?

Эл сделала круглые глаза.

– И участь Бездомного меня тоже не прельщает, – ответил Лев, продолжающий изумлять Эл.

– Ну что ты! Не волнуйся, я ж не Воланд. Любишь этот роман? – спросила она.

– Не скажу, что люблю, но читал, знаю.

– И все равно остаешься атеистом?

– При всем уважении к Булгакову, в существовании Бога, он меня не убедил.

– Интересно. А в существовании Дьявола?

– Соответственно. Нет одного без другого.

Эл замолчала, думая о словах Льва.

– Странно.

– Что именно? – Лев уже лежал на своем лежаке. Он повернулся к Эл, подперев голову рукой.

– Странно, что Михаил Афанасьевич тебя не убедил.

– Почему странно? Ты знаешь, прочтя его роман, я скорее поверил бы в существование Дьявола.

– Почему? – Эл тоже легла на бок, повернувшись лицом ко Льву.

– На мой взгляд, главный герой этого романа не Мастер, не Маргарита, не Понтий Пилат, и даже не Иешуа Га-Ноцри, а Воланд. Он могущественный, деятельный, ироничный, справедливый и даже гуманный. Он симпатичен, так же, как и его свита. В конечном итоге, успокоение главным героям приносит именно «Сила темная». Разве нет?

– Пожалуй, – Эл показался его ответ странным, но не лишенным смысла, – но ты же сам сказал, что, если есть одна сила, значит, есть и другая. И если Булгаков убедил тебя в реальности Дьявола, тебе будет трудно отрицать существование Бога.

– Не совсем так. Булгаковский Воланд мне симпатичен, как персонаж книги, не более. Ты прочла, похоже, много книг, но ты же отделяешь литературный вымысел от реальности? Или ты веришь в существование Чиполлино, например?

– Ну, ты сказал!

– А что? Для меня, что Воланд, что Чиполлино – персонажи книг, а для тебя нет?

– И, да и нет. У Чиполлино нет прототипа, – Эл нравился их разговор все больше.

– А у Воланда есть? – иронично спросил Лев.

– Конечно, есть!

– И кто же?

– Дьявол, – Эл казалось это очевидным.

– Один вымысел, подтверждает существование другого? – теперь глаза Льва театрально округлились.

– Дьявол не вымысел.

– А можно доказательства?

– Какие, например?

– Любые. Любые убедительные.

– Убедительные? Это такие, которые, можно потрогать руками?

– Хотя бы, – Лев видел, что ему удалось озадачить Эл. Ему нравилось, что она «сменила гнев на милость» и увлеклась их разговором.

– Ты, Лев, из тех реалистов, которым во всем нужны материальные доказательства чего-либо, а вопросах Веры, нет таких доказательств, которые можно потрогать руками. Или человек верит или нет.

– Это как? Не понимаю. Убеди меня. Представь доказательства, и я поверю. Не буду же я отрицать очевидное.

– Ну не знаю, – Эл хотелось одержать верх над этим, знакомым ей с детства «атеистическим взглядом на жизнь», но доводов она не находила. Ей вспомнился давний разговор ее мамы с бабушкой Полиной, «лягушкой путешественницей» по своей натуре. Бабушка боялась летать на самолете, и всегда путешествовала по стране на поезде, а вот «за границей», она так побывать не успела, да Эл и не помнила, чтобы она туда особенно рвалась. Как-то бабушка собралась в очередной санаторий, и мама Эл уговаривала ее полететь на самолете. Бабушка «ни в какую». Тогда мама подшутила над ней, сказав, что «бабушка, должно быть, боится потерять свою Веру в Бога, не увидев в небе “дедушку на облачке”».

– Глупая, – все, что ответила тогда бабушка.

– Мама, человек уже в космос летает, и поверь, если бы Бог существовал, космонавты его бы встретили там, или хотя бы увидели!

Эл вспомнила эти слова своей мамы, и сейчас она ей позавидовала. Позавидовала ее убежденности, ее Вере, ведь атеизм – это тоже Вера. Одни верят, что Бог есть, другие верят, что Бога нет. В своей Вере, мама была настоящим ортодоксом. Изменило ли это как-то ее жизнь? Повлияло ли на судьбу мамы? У Эл не было ответа, но во что бы то ни стало, ей хотелось сейчас, хотя бы пошатнуть эту атеистическую махину Льва.

– Лев, ты любишь своих родителей?

– Неожиданно. Конечно, люблю, – ответил он.

– Докажи! – Эл ликовала, она нашла аргумент, «убийственный», как ей показалось.

– Как это можно доказать?

– Вот! Точно также нельзя доказать существование Бога, материалистическими инструментариями, понял теперь, материалист?

– Подожди, подожди. Это невзаимосвязанные вещи.

– Отчего же?

– Я люблю своих родителей, мне плохо без них, я забочусь о них, разве это не доказательства?

– Кому-то плохо и без любимого хомячка, а заботу можно проявлять и о совершенно посторонних людях. Чем ты докажешь, что любишь именно своих родителей, где не словесные доказательства? Материальные?

– Любовь нельзя доказать материально.

– Вот! Также и Веру, вернее существование Бога, нельзя доказать материально! И тут либо человек верит, либо нет. Либо я верю, что ты любишь своих родителей, либо нет.

– Но, если подумать, есть множество косвенных, вполне себе материальных доказательств того, что я люблю своих родителей. Причинно-следственная связь каких-то моих действий, и совершенно реальный, осязаемый результат, на благо родителей, или для их удовольствия, что в свою очередь доказывает мое к ним отношение, и любовь.

– Ах, так! Значит косвенных, как ты говоришь, доказательств, твоей любви к родителям достаточно, а для веры в существовании Бога нет?

– Например?

– Со всяким человеком, время от времени, случаются странные, необъяснимые, чудесные вещи. Ведь так?

– Допустим.

– Так что же это, как не Божественное провидение?

– Почему обязательно «божественное»?

– Потому что я говорю о вещах, не подвластных человеку. Счастливый случай – не что иное, как божественное провидение! Будь то чудесное исцеление, без видимых причин, выигрыш в лотерею и так далее. Нерукотворные чудеса, не имеющие логического объяснения – это и есть божественное провидение!

– А если это просто «Судьба»?

– Судьба, на мой взгляд, это одно из имен Бога, – ответила Эл, абсолютно убежденная теперь, в своей полемической победе.

– Ну не знаю. Надо подумать.

– Валяй, мы не торопимся, – сказала довольная Эл, перевернувшись на спину, потом резко вскочила, вспомнив, что потеряла счет времени, – сколько уже?

– Значит, все-таки, торопимся? – пошутил Лев.

– Ну, для обретения Веры, у тебя вся жизнь впереди, а на обед я могу опоздать, – философски ответила Эл.

– Вот тут соглашусь, с тобой, пожалуй, – Лев достал свой смартфон, и посмотрел на время, – полдень, это много или мало для тебя?

– В самый раз, еще успею сплавать разок и домой.

– Мне было бы спокойнее, сплавать вместе с тобой, но вещи, – Лев стал смотреть по сторонам, скорее всего, в поисках человека, которому можно было бы доверить, присмотр за вещами. Никого подходящего для этой роли он не видел.

– Давай, как-нибудь сходим позагорать вместе с Жанной и Питом? – спросил он Эл.

– Ну не знаю, – вслух ответила Эл, а про себя подумала «отстой твоя идея, и Жанна твоя отстой, и я совсем по ним не соскучилась». – Посмотрим.

Песок накалился до предела, по крайней мере, так показалось Эл, пока она бежала к воде.

«Туда и назад», – повторяла про себя Эл, отплывая все дальше от берега. Она думала, как ей быть с приглашением Ричарда. С одной стороны, будучи предупрежденной, заботливой Зоей, ей не хотелось углубляться в знакомство с ним. С другой, так сейчас хотелось шашлычка!

«Буду действовать по обстановке, – решила Эл, – сначала зайду домой, приму душ, переоденусь, а там видно будет». Сказано – сделано.

Лев сидел уже одетый на своем лежаке, и что-то читал на телефоне.

– Ну, что, пойдем? – спросила она, собрав свои вещи.

– Пойдем, – ответил Лев.

Они вышли к дороге.

– Видишь, вон ту синюю крышу, – спросил Лев, указывая рукой в сторону трехэтажного здания, наполовину утопающего в зелени.

– Вижу, – сказала Эл.

– Вот там я и живу.

– Близко, хорошо. Первая линия у моря, – иронично прокомментировала Эл, – Жанна, надеюсь довольна?

– Жанна редко бывает, довольна, уж такая она привередливая.

– Не «привередливая», а капризная, – неожиданно для себя сказала Эл.

– Может ты и права, ее с детства баловали родители.

– Меня тоже баловали, и что? Я же не смотрю на мир, с лицом, от которого молоко киснет?

– Как ты круто про нее, – сказал Лев, всем своим видом показывая, что ему не очень приятна эта тема.

– Лев, а тебя баловали родители?

– Пожалуй, но все-таки не так, как Жанну, – ответил он.

«Все понятно, и этот из “недолюбленных”», – подумала Эл.

– Гертруда, а где ты обедаешь? Если, конечно, это не «белая страница истории»? – с улыбкой спросил Лев.

– В принципе, нет, это не тайна, – Эл медлила с ответом, в какой-то момент ей показалось, что можно пойти к Ричарду со Львом, так можно будет и шашлык поесть и не оставаться наедине с «Дон Жуаном».

– Ну, а все же? – не отступал Лев.

– В моей стороне есть одна неплохая кафешка, так вот сегодня там шашлык из баранины и овощи на гриле. Лев, а ты где обедаешь?

– Собирался в отеле, но твой обед звучит вкуснее, – ответил он и улыбнулся.

– Хочешь составить мне компанию? – спросила Эл.

– Не откажусь, если ты не против.

– Давай, тогда в час пятнадцать, на автобусной остановке.

– Договорились, тебя проводить?

– Не надо, не потеряюсь.

Лев, по своей традиции, пожал руку Эл, и они разошлись, каждый в своем направлении.

21 Глава

– Может, все-таки со мной пообедаешь, домашнее-то вкуснее? – Зоя минут пять уже пыталась уговорить Эл, остаться на обед дома.

– Спасибо, Зоечка, не могу. Я со Львом договорилась вместе пообедать сегодня, на побережье. Давай, мы лучше вместе поужинаем?

– Поужинаем, конечно, но как же обед?

– Не могу, не обижайся, – с сожалением ответила Эл.

Прохладный душ освежил Эл после летнего зноя, и она опять была готова к встрече с солнцем. Ей хотелось вдыхать аромат раскаленного, морского воздуха, слушать крики чаек. Эл переоделась в свой новый, длинный сарафан, с цветочным принтом, который еще больше ее стройнил, и очень ей нравился. Эл взяла телефон.

«Позвоню сыну, как вернусь из кафе», решила она.

– Зоечка, мне пора, – сказала Эл, закрывая свою комнату.

– Да, вижу, вижу, собралась уже, – ответила Зоя, продолжавшая еще хмуриться на Эл.

– Скажи лучше, что купить по дороге из продуктов, ты написала список?

– Написала, а что толку? Ты, все равно, редко дома кушаешь, да и как список, тут немного получилось, все это можно по дороге купить, «на пятаке», – она протянула список Эл.

– Хорошо, договорились. Куплю обязательно, пока!

– Пока! Приятного аппетита! – ответила Зоя и послала Эл воздушный поцелуй. – Звони, если, что, – сказала она.

– И ты тоже, – ответила Эл.

Эл вышла на перекресток. Лев уже сидел на остановке, под навесом.

– Алоха! – сказала Эл, подойдя ко Льву.

– Привет! Куда дальше?

– В «Алоха!», – ответила Эл, улыбаясь.

Она повела Льва в кафе. Пройдя совсем немного по летнему зною, было приятно оказаться, в помещении с кондиционером.

– Здесь уютно, и стилистика такая неожиданная, я думал, мы пойдем в самую обычную шашлычную, – сказал Лев, оглядываясь по сторонам.

Эл тоже решила осмотреться. За барной стойкой ловко обслуживали гостей двое молодых людей, девушка, уже знакомая Эл и паренек, в гавайской рубашке, который проворно курсировал между столиками в зале.

– Привет, – поздоровалась с барменшей Эл, в надежде, что та ее узнает.

– Алоха! – сверкнула девчушка белозубой улыбкой в ответ, – Ричард забронировал вам столик, вон там, у музыкального автомата, и просил его извинить, и немного подождать.

– Хорошо, спасибо, – Эл слегка напряглась, но повернувшись ко Льву, сказала – Пойдем, вон туда.

Они подошли к столику, на котором стояла табличка «стол заказан», и который был сервирован на двоих.

– Так ты с самого начала знала, что мы будем обедать вместе? – спросил Лев, с видом знатока из интеллектуальной игры.

– Не совсем, – сказала Эл, не зная, как поступить, рассказать, что сама приглашена на обед, или «включить дурочку» и дождаться Ричарда. Долго думать не пришлось. На входе появился Ричард. Эл сразу увидела его, так как сидела лицом к входу. И Ричард ее увидел сразу, так как знал, какой столик для них заказал. Он приближался, Эл стало неловко за свою выходку со Львом.

«Зря я его с собой потащила», – думала Эл, и благостное состояние покидало ее с космической скоростью. Ричард приближался, такой свежий, чистый и благоухающий, что Эл было трудно узнать в нем утреннего, помятого человека, проведшего ночь в Зоином гамаке.

– Здравствуй, Герти! – приветствовал Ричард, испытующе глядя на Эл.

– Привет, – ответила Эл, которая в этот момент была готова провалиться сквозь землю.

– Ты не одна, смотрю? – Ричард едва заметно улыбался.

– А ты наблюдателен, – Эл решила не сдаваться, и раньше времени не посыпать голову пеплом, – познакомьтесь.

Лев, не вполне понимая, их диалог, поднялся со своего места и протянул руку Ричарду.

– Лев!

– Ричард! – он пожал руку Льву.

Эл вдруг подумала, что двое мужчин, с такими «властными» именами на один квадратный метр, это перебор.

– Я могу к вам присоединиться? – спросил Ричард, – Герти, ты не против?

– Нет-нет, не против, – ответила Эл, подумав про себя «Спасибо, Зоя!»

– А ты, Лео?

– Лео? Как интересно, – сказал Лев, и иронично посмотрел на Ричарда.

– Лев, не обращай внимания, у Ричарда есть такая особенность, давать собственные имена людям, на основе их имен, что ли.

– Спасибо, Герти, – Ричард улыбался, – так что Лео, не приступить ли нам к трапезе уже? Герти, что скажешь?

– Я согласна, а ты, Лео?

– И ты, Брут? – театрально изумившись, ответил ей Лев.

– Чувство юмора есть, значит, поладим, – Ричард сделал какой-то знак пареньку за стойкой, и не прошло и минуты, как тот, принес Ричарду третий стул.

– На троих накрываем? – спросил он Ричарда.

– Да, будь добр.

И паренек скрылся на кухне.

– А ты всегда так, любезен с подчиненными, Ричи? – Эл хотелось разрядить некоторую напряженность в их компании, которую она сама создала.

– Ричи? – отреагировал Лев, – а мне нравится.

– Ну, я думал, что это эксклюзив Герти, – парировал Ричард.

– Я не претендую, – Эл видела, что напряженность не уходила.

– Ладно, валяй, пусть и для тебя я буду Ричи, – ответил он Льву, затем повернулся к Эл, и добавил – не с подчиненными, Герти, с друзьями, если не выведут, конечно.

– В каком смысле «с подчиненными», я один чего-то не знаю? – Лев перевел взгляд с Эл на Ричарда и обратно.

Эл молчала, потупившись в стол.

«Пусть сам раскрывает эту тайну, если захочет», решила она.

– Это мое кафе, Лео.

– Тогда понятно. Респект тебе Ричи, – ответил Лев.

– Респект за что? Что я владелец кафе?

– Нет, за то, что относишься к подчиненным, как к своим друзьям.

– Яснопонятно, – ответил Ричард.

– Классное выражение, – отметила Эл.

– Мое любимое, – Ричард довольно заулыбался.

Паренек, которого Ричард назвал «Деном», ловко обслужил компанию, принеся холодные салаты и две бутылки красного и белого вина.

– А шашлыки, когда принести? – спросил Ден Ричарда.

– Минут через десять – ответил ему Ричард, – нормально? – обратился он к компании.

– Пойдет, – ответил за всех Лев.

Эл смотрела на Льва и думала, что его поведение как-то поменялось. Никогда раньше, она не видела его таким, дерзким что ли. Или наглым. Ясно было одно, он был «не в своей тарелке» в этой ситуации, и всему виной была Эл. Ей стало неловко оттого, что она, как школьница, создала ситуацию, в которой двое мужчин, помимо их воли, вступили в некий поединок.

«Как ужасно, ужасно!», корила себя Эл.

– Кто, что будет? – Ричард указывал рукой на бутылки с вином.

– Я в такое время не пью алкоголь, – как всегда конкретно, ответил Лев.

– Да, ладно, расслабься, Лео, ты же на отдыхе, и тебе не бежать после обеда назад в скучный офис, – сказал ему Ричард.

Лев молчал, глядя на бутылки с вином.

– Уболтал, чертяка рогатый, мне красного, – наконец сказал Лев.

Было что-то нелепое или в самом этом архаичном выражении, или оттого, что оно не вязалось с внешностью Льва. Ричард тоже это заметил:

– У меня бабушка так говорит, – сказал он.

«Бабушка Гертруда, знаем, знаем, она могла так сказать, пожалуй,», – подумала Эл.

– Вот и прекрасно, значит хорошо, что я напомнил про любимую родственницу, – Лев был немного смущен.

– Герти, а ты, что будешь?

– В обед? Только минералку без газа, ты же знаешь, – ответила Эл.

– Понял, – не став с ней спорить, Ричард открыл, стоявшую здесь же, бутылку с водой и налил в стакан Эл.

– А вы давно друг друга знаете? – неожиданно спросил Лев.

– Целую вечность, – опережая Эл, ответил Ричард.

– Ричард помог мне в одном важном деле, – сказала Эл, с укоризной посмотрев на Ричарда.

– И все? – Лев ждал объяснений.

Эл и Ричард молчали.

– Понимаю, белая страница, да, Гертруда?

– Ты все правильно понял, – ответила ему Эл.

Теперь пришло время удивляться Ричарду. Лев был доволен, произведенным эффектом, и тем, что теперь он, Лев, говорил с Эл на тему, непонятную Ричарду. Ричард, должно быть, почувствовав это, справился с искушением и замял тему.

– А вы давно знакомы? – спросил он Льва.

– Какая разница! – вмешалась Эл, не желая, чтобы всплыли подробности, ее знакомства со Львом, – главное мы все здесь, на море, в уютном кафе…

– Спасибо, – перебил Ричард.

– За что?

– За уютное кафе, – ответил Ричард.

– Пожалуйста, что еще? Пора выпить за знакомство, – Эл театрально подняла бокал с водой.

Мужчины поддержали ее, подняв свои фужеры, компания чокнулась.

– За знакомство! – резюмировал Ричард, должно быть на правах хозяина.

Эл отпила холодной минералки.

– Я смотрю, вы уже перешли на «ты»? – спросила она.

– Похоже, – ответил Лев.

– Да, мы с Лео решили, избежать брудершафта и обязательных поцелуев.

– Все верно, – добавил Лев.

Тем временем, Ден принес два больших, дымящихся блюда, с овощами, пожаренными на гриле и шашлыком, источающим такой аромат, что начинала кружиться голова, поставил их в центр стола, и как обычно, практически испарился в воздухе.

«Долой условности!», подумала про себя Эл, и решила «просто до неприличия» наесться сегодня. Она не стала ждать, когда и кто первый предложит за ней поухаживать, и со словами «Я сейчас язык проглочу!», начала наполнять свою тарелку свежими и жареными овощами, где «вишенкой на торте» стали куски мяса, снятые самостоятельно, с еще горячего шампура.

– У тебя хороший аппетит, – сказал Ричард, глядя, как Эл, без тени смущения, с непосредственностью ребенка, уплетала обед за обе щеки.

– Угу, – не раскрывая рта и продолжая жевать, ответила Эл.

– Здесь так бывает, – улыбнулся он, глядя на Эл.

– Почему? – вступил в разговор Лев, как бы желая напомнить о себе.

– Потому что «Солнце, воздух и вода – наши лучшие друзья!» – ответил ему Ричард.

– А я знаю это выражение, у меня в пионерском лагере, оно было на плакате у бассейна, – прожевав очередной кусок баранины, сказала довольная Эл.

– И я его узнал в пионерском лагере, – подмигнув, сказал Ричард.

– А я не был в пионерских лагерях, – сказал Лев, еще не представляя, что последует, за этим признанием.

– Как? Ни разу? – изумилась Эл.

– Нет.

– Герти, твой друг еще слишком молод, и к моменту, когда он дорос до пионерского лагеря, не было уже ни лагерей, ни пионерии, – сказал Ричард.

– Ну, не настолько я и молод, просто не сложилось, – Лев был недоволен, что эти двое, объединились по возрастному принципу.

– Лео, а сколько тебе лет?

– Ричи, а какая разница?

– Лео, неужели ты скрываешь свой возраст? Оставь это дамам, – было видно, как Ричард оживился.

– Мне – тридцать четыре, и что?

– Ничего, просто спросил, – ответил он Льву, а сам посмотрел на Эл, всем своим видом говоря, «ну ты понимаешь?!»

– Не так он и зелен, – попыталась вступиться за Льва Эл, – вот его сестренка с мужем, действительно «зеленые», даже не знаю, о чем с ними говорить, а Лев неплохой собеседник, и слушать умеет.

– А есть еще «сестренка с мужем»? И тоже здесь отдыхают? – спросил Ричард.

– Да, мы вместе приехали, – ответил Лев.

– Так что же ты их с собой не взял? – удивился Ричард.

– Вообще-то, я собирался пообедать с Гертрудой. Вдвоем.

– Как интересно, я тоже, – съязвил в ответ Ричард.

В воздухе воцарилась некоторая напряженность, которую первой решила нарушить Эл, все еще чувствуя себя, главной виновницей, неловкой ситуации с обедом.

– Обед изумительный, Ричард, спасибо!

– Как? Ты уже благодаришь? Неужели больше ничего не будешь?

– Нет, что ты. Я еще не закончила, так «рекламная пауза», – ответила Эл.

– Уф, понятно, успокоила, а то я начал волноваться уже, – Ричард довольно улыбался, – а как тебе обед, Лео?

– Все, просто замечательно! Спасибо, – ответил ему Лев.

– Ну, раз всем по душе стряпня моего повара, приглашаю вас на ужин, сегодня тематический вечер, посвященный итальянской кухне. И, Лео, приводи с собой родственников – предложил Ричард.

– Спасибо, Ричи, я им предложу, но примут ли они приглашение – не знаю.

– Что так? Тяжелые на подъем?

– Молодожены, им бы все уединяться, – ответил Лев.

– Круто! Ну, силы-то им надо восстанавливать время от времени? – с улыбкой спросил Ричард.

– Пожалуй. Я передам им твое приглашение – ответил Лев.

Слушая их беседу, Эл чувствовала, что насытилась. «Вот еще один кусочек съем и все!» решила она про себя.

– Герти, ты придешь? – прервал ее мысли Ричард.

– Не знаю, я Зое обещала поужинать с ней, – ответила Эл.

– Милашка Зоуи поймет, она хорошая.

– Ты и Зою видоизменил? – подшутил Лев.

– Да, в этом правиле нет исключений, – нисколько не смутившись, ответил ему Ричард.

– Я наелась – сказала Эл и откинулась на спинку стула.

– Обожаю, когда у женщин хороший аппетит, и когда они не ломаются, что на диете, глотая про себя слюни – сказал Ричард.

– Я тоже – неожиданно поддержала его Эл, – я вообще, не люблю людей, которые «пытаются казаться, а не быть», вне зависимости от пола, кстати.

– Согласен, я бы даже сказал, когда мужик ломается, выглядит еще ужасней, – поддержал Ричард.

– А, причем тут гендерные различия? – неожиданно серьезно спросила Эл.

– Просто у женщин все выглядит красивее, даже когда они ломаются, – попытался исправить ситуацию Ричард.

– Хммм – промычала Эл.

– Ричи, аккуратнее, Эл не переносит даже намека на половой шовинизм, – подмигнул Лев.

– Лев, ты находишь эту тему смешной? – вскинула вверх бровки Эл.

– Нет, просто решил предупредить Ричи.

– Герти, надеюсь, ты не феминистка?

– Вот чего нет, того нет.

– Слава Богу! А то я уже напрягся, – ответил Ричард.

– А что так? Не любишь независимых женщин? – Эл испытующе смотрела на Ричарда.

– Как можно не любить женщин? Даже с запудренными мозгами? – ответил он.

– То есть, ты, любишь всех подряд, без разбора? – вмешался в разговор Лев.

– Как символ чего-то прекрасного – да. Просто к глупым женщинам стараюсь относиться снисходительно, а умные вызывают мой восторг и живой интерес, – ответил Ричард.

– Похоже, созрел тост? – спросил компанию Лев.

– Да! Предлагаю выпить «за женщин»! – подхватил идею Ричард, разливая вино по бокалам.

– Гусары пьют стоя? – вмешалась Эл.

– Так то – гусары! Лично я, далек от этой театральщины, – сказал Ричард, – а ты, Лео?

– Как компания скажет, – ответил он.

– Герти, тебе решать – сказал Ричард, обращаясь к Эл.

– Хотя, театр был помянут тобой в уничижительном тоне, я тоже не люблю, когда мужчины вскакивают из-за стола, поднимая тост «за дам», а в транспорте, те же «гусары» места тебе не уступят. А еще бесит, когда ты стоишь в метро, а он сидит, пялится на тебя, пытаясь «строить глазки» и флиртовать, вместо того, чтобы уступить это пресловутое место, для начала. Чин-чин! – сказала Эл и подняла фужер с водой.

– За женщину, которая здесь присутствует! – резюмировал Ричард.

Компания дружно чокнулась. Спустя несколько минут, Эл неожиданно поднялась из-за стола.

– Я вас оставлю ненадолго, – сказала она, взяв свою сумку.

– Пойдешь «попудрить носик»? – спросил Ричард.

– Фу! Какая банальщина, Ричард! – возмутилась Эл, – выйду подышать!

– Ой, прости! – ответил он и улыбнулся.

Эл вдруг увидела невероятное сходство его взгляда, со взглядом бабы Гертруды. У обоих глаза излучали какую-то, необъяснимую теплоту. Эл прошла через зал, заполненный посетителями до отказа.

«Его бизнес, похоже, процветает», подумала Эл, выходя на террасу. Солнце брызнуло ей в лицо, едва Эл покинула кафе, с приглушенным светом. Она оказалась в объятьях летнего зноя, который радовал и согревал. Эл смотрела на бескрайнее море и чувствовала покой и безмятежность. Неожиданно для себя, она направилась к дороге, перешла на другую сторону, и только оказавшись на «пятаке» у остановки, осознала, что ушла «по-английски».

– Что у тебя с Герти? – спросил Льва Ричард, когда они остались вдвоем.

– Ничего.

– Что значит это «ничего»?

– Это «ничего» и значит «ничего», – сказал Лев.

– Хорош каламбурить, ты давно ее знаешь?

– Несколько дней, а ты? – пошел в наступление Лев.

– Несколько дней. У тебя есть на нее виды? – Ричард не отставал.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты не настолько молод, чтобы не понимать простой вопрос, – Ричард стал серьезен.

– Давай оставим в покое мой возраст. Гертруда мне интересна, прежде всего, как человек.

– Ах, это! – сделал ехидную гримасу Ричард.

– А ты увлечен ей, как женщиной?

– Я увлечен ей, во всех смыслах, и поскольку, она тебе интересна, «как человек», я пока не буду препятствовать вашему «человеческому» общению.

– Не думаю, что это нам с тобой решать – раз, и что ей бы понравился наш разговор – два, – ответил Лев.

– О нашем разговоре она не узнает – раз, мы понимаем друг друга, я надеюсь, и два – мы с тобой расставили точки над i, и теперь все яснопонятно, так?

– А что ты хочешь от меня услышать?

– Твое принципиальное согласие, мне не нужны «рыцарские турниры за сердце дамы». Не люблю лишних телодвижений.

– Что я могу сказать? Дерзай! Все равно решать Гертруде, с кем ей общаться, – резюмировал Лев.

– Жребий брошен, выбор сделан. На том и порешим, – ответил ему Ричард, – что-то ее долго нет.

– Не удивлюсь, если она уже далеко отсюда, – рассмеялся Лев.

– Похоже на то, – ответил, улыбаясь, Ричард.

– Что ж и я пойду тогда. Ричард, сколько я должен за обед? – спросил Лев.

– Надеешься догнать ее? Не пытайся. А за обед ты ничего не должен, я угощаю.

– Мне было бы комфортнее заплатить, все-таки ты не меня, а Гертруду приглашал, – сказал Лев, и положил на стол пятитысячную купюру.

– Это много.

– Ничего, ведь приглашение на ужин в силе? – спросил Лев.

– Да, жду вас всех к семи часам, – ответил Ричард, вставая.

Мужчины пожали друг другу руки и попрощались.

Эл зашла в уже знакомый магазин «Всякая всячина», читая список Зои. Когда все было куплено, внимание Эл опять привлек отдел «Юного художника». Недолго думая, Эл купила бумагу для акварели, пастельные мелки, кисти, краски и планшет, который планировала использовать, как мольберт. Она расплатилась за покупки, предвкушая свою встречу «с прекрасным», и вспомнив, что целую вечность уже не рисовала.

Выйдя на улицу, Эл вновь окутал тягучий, летний зной, и мурашки побежали по коже.

«Некрасиво получилось с парнями, – подумала Эл, – надо было все-таки раскланяться с ними». Ее мысли прервал телефонный звонок, первый за все время ее нечаянного путешествия. Эл достала телефон, на табло которого высветился незнакомый номер. Эл ответила.

– Герти, куда ты испарилась, англичанка? – услышала она голос Ричарда.

– Ричард, как ты узнал мой номер?

– А ничего, что я тебе дал эту симку? – Ричард смеялся.

– Ах, да! Забыла. Ты, прости, что я так внезапно ушла, как-то само собой получилось.

– Все нормально, не извиняйся. Жду тебя сегодня вечером, к семи часам, на итальянскую пати, договорились?

– Я постараюсь, – ответила Эл, а потом добавила, – если Зоя отпустит.

– Если все дело в Зоуи, ее я беру на себя, – не отступал Ричард, – не оставляй меня один на один, со своим детским садом.

– С кем? – не поняла Эл.

– Со своими знакомыми, – ответил Ричард, – а еще сохрани у себя мой номер, он определился у тебя?

– Да, все нормально, сохраню. Если что, вечером позвоню, и скажу точно про ужин.

– Буду ждать, Герти, до вечера!

– Пока! – ответила Эл и нажала отбой.

«Что это за натиск?» – спрашивала она себя, – «и хочу ли я продолжать общение с ним? Наверное, я хочу не потерять связь с бабой Гертрудой, тогда пора рассказать Ричарду о том, что я с ней знакома, и взять ее номер телефона, или адрес, на худой конец. Если сегодня я пойду в “Алоха” на ужин, надо будет раскрыть мою тайну» – решила Эл, подходя к калитке.

22 Глава

Эл спала крепко и безмятежно, как в детстве. И хотя, обед был более чем, обильным, «Слоники ей не снились». Так обычно говорила мама в детстве, когда Эл наедалась перед сном. Ей снилось, что она идет с мамой во Дворец пионеров, на занятия в изостудию. Эл так отчетливо видела все вокруг, как будто это был не сон, а явь, в которую она переместилась на машине времени.

Старый Дворец пионеров выглядел, действительно, каким-то сказочным. До революции это был Дворец Романовых в Ташкенте. Он был построен в 1891 году для Великого князя Николая Константиновича, сосланного в ссылку на окраину Российской Империи – в Туркестан. Это было длинное, двухэтажное здание, из светлого кирпича, разделенного центральным входом на два крыла, где в левом крыле располагались апартаменты князя, а в правом его жены. В подвале тоже были специально-оборудованные помещения для жилья, где даже в летнюю жару было прохладно. На территории вокруг дворца был разбит прекрасный сад. Неподалеку от Дворца стояла Иосифо-Георгиевская церковь, ставшая первым православным собором Ташкента. После революции, незадолго до своей смерти в 1918 году, князь Николай Константинович передал дворец в дар городу Ташкенту. Примерно, с сороковых годов и до начала девяностых во дворце располагался Дворец пионеров. Иосифо-Георгиевский же собор был закрыт в тридцатых годах, после чего его здание стало использоваться в качестве зрительного зала Ташкентского театра кукол, в котором маленькая Эл тоже была неоднократно, так как в нем какое-то время служил ее отец. Позже в 1995 году здание собора было снесено, а Дворец Романовых стал Домом приемов МИДа Узбекистана. Но это потом, в реальной жизни, а сейчас, во сне Эл волшебно и неожиданно вернулась в свое безмятежное, счастливое детство.

Она прошла сквозь кованые ворота, которые, как в детстве, показались ей невероятно высокими. Подошла к дубовым, двустворчатым, резным дверям, столь же огромным, как и ворота. Увидела по краям входной лестницы бронзовых оленей, с ветвистыми рогами, в натуральную величину. Потом она оказалась в круглом, большом холле, отделанном темным деревом. Эл ощутила, как и прежде, когда заходя, требовалось какое-то время, чтобы после щедрого ташкентского солнца, глаза привыкли к полумраку этого холла. Затем она поднялась по круглой, винтовой, железной лестнице на второй этаж и очутилась в любимой изостудии. У окна за своим столом сидела ее преподаватель Зоя Григорьевна, человек открывший Эл азы живописи. В большом зале здесь и там стояли тяжелые, алюминиевые мольберты. Кто-то из детей раскладывал свои принадлежности. Другая группа ребят окружала плотным кольцом Зою Григорьевну, желая показать свои работы. Эл огляделась вокруг, в поисках свободного мольберта. Она подошла к окну и выглянула на улицу, но вместо прекрасного сада Романовского дворца, увидела двор Зои, глухую стену соседского дома и гамак, в котором спал какой-то мужчина. Мужчина лежал спиной, поэтому было непонятно, кто это.

– Папа! – почему-то окликнула мужчину Эл.

Человек в гамаке ее не слышал.

– Папа! – повторила Эл, – Папочка, это я!

Мужчина продолжал неподвижно лежать в гамаке.

– Папочка, не оставляй меня, не оставляй, если ты меня любишь! Как я буду без тебя, без мамы, совсем одна? Папа, почему вы меня бросаете? Мне страшно, папа! – уже почти кричала Эл, пытаясь открыть окно.

Мужчина, как будто услышал ее и повернулся. Это, действительно, был отец. На вид ему было лет сорок пять, столько же ему было, когда не стало мамы. Только теперь Эл осознала, какими, в сущности, молодыми людьми были ее родители, когда они ушли в мир иной. Отца не стало в пятьдесят два года, разве это «возраст» для мужчины?! Что говорить о маме? Она умерла, не дожив одного дня до своего сорокатрехлетия! Господи, почему? Почему они? Почему так рано? Снова и снова спрашивала Эл, но ответа не находила.

««Бог забирает лучших»? Но ведь рано или поздно Бог забирает всех, значит Богу – все едины, и для него нет ни лучших, ни худших. Тогда почему сначала Он забирает к себе людей талантливых, одаренных, да просто хороших людей? Забери сволочей, и перевоспитывай их там на облаках! Так нет. Такое впечатление, что Ему приятно окружать себя хорошими, интересными, добрыми людьми, а нам на земле, и все остальное сойдет? И где его справедливость и гуманизм, по отношению к тем людям, которые примут на веру этот тезис про «лучших»? Значит, если ты еще не умер, ты не «лучший»? Так, земляной червяк, который ползает по земле, изо дня в день, с очень смутными представлениями, для чего, и год от года теряющий дорогих ему людей, которые и есть «лучшие» для Бога?».

– Не понимаю, – вслух сказала Эл, проснувшись от собственных слов.

Она открыла глаза, огляделась. Вокруг была, уже привычная, и даже в чем-то милая ее взору, обстановка Зоиной комнаты.

«Вот бы выглянуть сейчас в окно, а там, в гамаке, и правда, спит отец. Родной, живой, здоровый…» На глаза навернулись слезы. Эл лежала неподвижно, не зная, что делать дальше. В доме было тихо.

«Сколько уже?» – подумала Эл.

Она смахнула слезинки со щек.

«Что мне делать? Как жить дальше? Уж лучше, и, правда, быть земляным червяком, всю свою жизнь, руководствуясь инстинктами, и не думая о Высоком, о Вечном. Не мучая себя бесконечными вопросами без ответов. А так, что получается? Бог наделил человека телом и душой. С одной стороны, мы животные, которыми руководят инстинкты, мы размножаемся “потому что так надо, а зачем тогда жить?”. А вот, именно, зачем вообще жить? Если ты рожаешь ребенка, и с самого начала знаешь, что он обречен, так же, как и ты, как и все вокруг. Сначала малыш будет радоваться каждому дню своей жизни, потом испытает шок, когда умрет его любимая собака, потом задумается о смерти, и на всю жизнь впадет в уныние, ступор, и ужас, с которыми будет, бороться, с переменным успехом, всю оставшуюся жизнь, отгоняя от себя “плохие мысли”? Если обстоятельства сложатся “удачно” для него, он на долгие годы сохранит “боль потери собаки”, не потеряв чего-то или кого-то большего. Как можно позднее похоронит родителей, и никогда не узнает беспредельной тоски, от потери собственных детей, но рано или поздно пойдет на какой-нибудь псевдонаучный тренинг, чтобы вернуть себе ощущение “радости бытия в каждом дне, как это было в детстве”. Или уйдет из жизни “на взлете”, если “повезет” стать “лучшим” в глазах Бога. Если же человеку будет суждено не стать “лучшим”, будет всю свою оставшуюся жизнь, доказывать, что он не – Посредственность, а Величина, и Бог просто “проглядел” его, не забрав к себе. Как не проглядел Он Пушкина в 37 лет, Лермонтова в 26, Есенина в 30, Маяковского в 36, Грибоедова в 34, Джона Леннона в 40, Виктора Цоя в 28, Мерлин Монро и принцессу Диану в 36 лет. Что говорить? Этот великий “скорбный” список можно продолжать, до бесконечности.

Другой же «червяк» смирится с тем, что «он пылинка на дороге Бытия», и перестанет вести эту бессмысленную борьбу, бессмысленную, потому что, смерть рано или поздно уравняет всех, а тогда к чему усилия, кто оценит? Он «сложит крылья» и начнет подгонять неизбежное, депрессией, таблетками, алкоголем, наркотиками, тут каждый выбирает по себе. Конец един для всех. Тогда к чему усилия?

Есть и такие, которым удается дольше остальных, пребывать в сладком самообмане под названием «Жизнь прекрасна!». «Как же иначе?» восклицают они, не утруждая себя даже вдуматься в смысл этого клише? Жизнь красива, другими словами? И почему люди так много внимания уделяют «Красоте»? «Красота спасет мир» сказал когда-то Достоевский. Эл никогда не нравилось это выражение из «Идиота», и хотя многие литературные критики, разжевывают фразу, объясняя, что речь идет о «красоте духовной», в народ ушла фраза «о красоте», так и повторяют, по сей день. Эл же считала, что правильнее говорить: «Доброта спасет мир», потому что доброта – это явление только с одним знаком, положительным, в отличие от Красоты, которая бывает и жестока, и надменна, и глупа. Хотя и фраза «Доброта спасет мир», не была по душе Эл, потому что она считала, что этот мир ничто не спасет. Как можно «спасти мир» заведомо обреченный на гибель, на конец, как хотите, называйте. Ну не вязалось в голове у Эл, как это «изгнанные из Рая» на землю люди, спасут себя, свой род, свою цивилизацию, если, как минимум рано или поздно погаснет солнце? Религия говорит о том, что Спаситель для того и являлся на Землю, чтобы даровать людям «жизнь вечную», но «после смерти». Что ж хорошо, а как быть с той жизнью, которую человек оставляет здесь, на земле, к которой, если повезло, прикипел и душой, и телом? Ее-то он будет вынужден оставить, все равно, а ведь именно эту свою жизнь человек боится потерять.

Эл с удовольствием взяла бы на веру философию реинкарнации, если бы не одно «но». Какой прок от бессмертия твоей сущности, способной перевоплощаться из одного тела в другое, если ты ни черта не будешь помнить, о своих прошлых жизнях? Ведь именно страх потерять навсегда твое сегодняшнее воплощение, которое ты осознаешь «здесь и сейчас» единственно реально для тебя. Именно твои родители, друзья, современники дороги тебе и интересны, именно к этому своему телу ты прикипел всей кожей с мясом. Даже если ты, умирая здесь, сохраняешь свою бессмертную душу где-то там, в новом теле и новом месте, здесь-то ты умираешь навсегда. Значит, смерть и есть то, что о ней говорят. Смерть – это забвение, полное забвение и прощание со своей жизнью, пусть сложной, пусть не всегда счастливой, для кого-то недолгой, но единственно реальной для всех нас. Поэтому и глубоко верующим человеком Эл, так и не стала до сих пор. В поисках ответов на свои вопросы, она все равно натыкалась на предел, под названием смерть. Христианство обещает «загробную жизнь» каждому смертному, одним, правда, в райских кущах, другим на «адской кухне», это можно понять, каждому воздастся по заслугам его. Сложнее же представить себя бестелесным облаком, перелетающим от одной яблони к другой, и получающим от этого «райское наслаждение». Еще призрачней и туманней ситуация с облаком, поджариваемым на сковороде.

– Окстись, мил человек! – воскликнет глубоко верующий, – это же иносказание!

– Понимаю, но можно, хотя бы у «последней черты» дать мне реальную картину моего будущего, если оно есть?

– Нельзя – продолжил разговор невидимый Собеседник.

– Почему?

– Так устроен мир.

– Кем так устроен мир?

– Мир сотворил Бог.

– Для чего?

– Для спасения твоей души, смертный грешник.

– А если не «грешник»?

– Значит, попадешь в рай.

– То есть вернешься туда, откуда был когда-то изгнан? Значит жизнь – это наказание? А вовсе не «подарок небес», «счастливый случай», «удача альфа-сперматозоида»? Значит, Бог когда-то, устав от одиночества сотворил себе сына своего Адама, потом, не сильно утруждаясь, из готового уже ребра Адама, сотворил Еву, как принято говорить «по образу и подобию своему». Но как же так? Какой забавы для, Он не создал их бестелесными, «по образу своему»? Зачем наделил пытливым умом, жаждой приключений и такими несхожими, а оттого такими притягательными друг для друга телами?

– Если бы они не ослушались Бога, и не вкусили «запретного плода», они бы никогда не узнали ни о наготе своей, не о различиях.

– Тогда зачем Бог так рисковал своими детьми, зная, что в его саду растет Древо познания добра и зла, и даруя детям своим сущность не только духовную, но и физическую? И почему не предупредил детей своих, что в дебрях Райского сада есть Змей искуситель, которого надо бояться и избегать? Вот я и думаю, а любил ли Бог детей своих? Может это у Него, «все как у людей»? Не все же становятся хорошими родителями, родив ребенка?

Эл пребывала между сном и явью, но ей не хотелось прекращать этот разговор.

– Ты говоришь вещи крамольные – припечатал богобоязненный Собеседник.

– Отчего же? Я просто пытаюсь понять, чтобы принять.

– Читай Библию, там все написано!

– Серьезно? – Эл почувствовала, как улыбнулась невидимому Собеседнику, – Больше всего люблю именно этот совет, а какую именно Библию читать, в чьем изложении, переводе? Чтобы прочесть «все версии», извини за приземленность, мне надо уйти в монастырь, и там под сводами кельи до конца дней своих пытаться не только прочесть все 77 канонических книг, признаваемых в православии, но еще и попытаться их понять, осмыслить и принять. Хороший совет, добрый. А точно нет другого способа обретения Бога?

– Нет.

– Жаль. Жаль, потому что я всей душой хочу постичь Божественный замысел, но снова и снова, открывая библию и читая родословие Иисуса, я чувствую, что не продвинусь дальше «Исаак родил Иакова; Иаков родил Иуду и братьев его», и не найду ответа, на главные вопросы.

– Какие, например?

– В чем смысл жизни? В чем этот пресловутый «Божественный замысел»? Для чего нас выдергивают из Небытия, на короткий миг, показывают все прелести Бытия, чтобы потом опять превратить в Ничто, с Бессмертной Душой, в лучшем случае, до конца Времен, пребывающей в нирване, в худшем – в муках вечных. Для чего?! И как это духовное в нас может примириться с нашим физическим? Умы, от науки, взвешивая покойника, говорят об изменении веса, об уменьшении его в первые минуты, после смерти человека, тем самым доказывая, наличие души, отделяемой от тела. И что? Не греет. Люди, пережившие клиническую смерть, перебивая друг друга, рассказывают о полете в ярко освещенном тоннеле. То есть они практически доказали, что перед тем, как уйти в Небытие, душа человека, несется по какому-то светлому тоннелю. А как быть с грешниками? Или этот тоннель единственный переход отсюда туда, а уж потом начинается «размещение», кому вверх, а кому вниз? А что если «полеты» не моя стихия, и что если я не люблю скорость? А если я хочу перед смертью поплавать напоследок в море-океане, например? Так нет, мне даже в последний миг не дали выбора. «Лети, говорят, на Белый свет, и может быть, в конце, тебя встретят усопшие родственники». Не греет.

– Ты не понимаешь, о чем говоришь, – в очередной раз припечатал невидимый Собеседник.

– Так объясни! Объясни, как это, созданные «по образу и подобию» Самого, могли оказаться столь слабыми, чтобы поддаться искушению? Значит и Бога можно «искусить», главное найти его «слабое место»? И не сотвори Он своих непослушных, неразумных детей, кому было бы нужно Древо познания Добра и Зла, если все сущее вокруг свято и безгрешно? И за чьи души боролись бы тогда силы Света и Тьмы? Поэтому мне кажется, что Бог сотворил себе не детей, а игрушки.

– Не говори так, это хула на Бога!

– Ерунда. Это не хула, а попытка понять! И почему это Он ограничил возможности человеческого мозга, если даже самые высокие умы человечества, используют только около 10 % своих потенциальных возможностей.

– Не доказано, пока это только ничем не подтвержденная гипотеза.

– Вот именно, загадок и секретов столько в самом человеке, где уж ему понять окружающее. В этом я тоже вижу несправедливость, если хочешь, все слишком туманно, слишком завуалировано. По мне так, нереально за одну человеческую жизнь, и постичь Божественный замысел этой жизни, и понять свое предназначение в этой жизни, и быть состоятельной личностью в социуме, и не сойти с ума от всего этого. Зачем тогда человеку было даровано стремление и умение созидать? Ну, сослал бы Бог провинившихся детей на землю, типа «в угол поставил». Дал бы время осознать «неправильность» своего поступка, и назад к себе, заключил бы в любящие, отеческие объятия. Так нет же, переводя на современный язык, «за разбитую вазу, отдал своих детей в детский дом»! Где нет четких правил, где человек человеку волк, и каждый счастлив в одиночку. Мало того, за детское ослушание одного «изгнания» Ему показалось мало, и Он повелел, чтобы детей его отныне сопровождали «изнурительные труды, скорби, телесные немощи, болезни рождения, тяжкая до некоторого времени жизнь на земле, странствования, и напоследок телесная смерть». И не собирался Он вовсе, возвращать домой своих, провинившихся детей, иначе не наделил бы их смекалкой и жаждой знаний, «сжалился», так сказать. Тогда эти двое, оказались на «грешной земле». Заметь, изначально было определено, что «грешники оказались на грешной земле». Вопрос, а Земля-то, когда согрешить успела перед Богом? Потом эти двое, некогда любимые, а теперь изгнанные, сначала, наверное, замерзли – научились добывать огонь. Затем проголодались – научились охотиться, от снега и ливней – спрятались в пещере, которую со временем стали облагораживать. Потом им пришлось разделить обязанности, он – добытчик, она – мать и хранительница очага. Дальше ты знаешь, человек от момента «изгнания из Рая», все более ли менее четко записывал и сохранил до наших дней. Один век сменял другой, люди не вымирали, а развивались. Совершенствовались орудия труда, человеческой душе захотелось прекрасного, и он стал рисовать на стенах своей пещеры, и мурлыкать что-то себе под нос, после «барашка на вертеле», в обществе своей подруги и их детей. Так начиналось Искусство, потребность уже духовная, а не физическая.

Не уничтожил людей ни Ледниковый период, ни войны, ни болезни, неизвестно откуда сыпавшиеся, на головы человеческие. Со временем «дети» выросли, сформировали свои «правила общежития», пусть несовершенные, но понятные и свои. Жизнь на Земле стала тем, чем является и по сей день, выживать «не благодаря, а вопреки», со смутным представлением «для чего?». И так как на вопрос «для чего?», у каждого был собственный ответ, и все они были неправильными, на Его взгляд, не желая больше видеть «моральное разложение» и без того, грешных, по «факту рождения» детей своих, отправляет Он на землю Сына своего. Спасителя. Потом приносит его в жертву, дабы даровать людям искупление от грехов. Вознесшись на небо, в Царствие небесное, Спаситель даровал людям «жизнь вечную», но «после смерти». Ну, не может Бог Отец отказаться от этой забавы, под названием «Смерть». После себя Спаситель оставляет людям Священное Писание, как основной закон жизни на земле. И мы, каждый по мере своих сил, пытаемся строить свою жизнь «по закону Божию», с переменным успехом. Но чем больше лет проходит «от рождества Христова», тем глуше звучат Заповеди Христовы. Почему так?

– Это не так.

– Так. Я понимаю служителей церкви, которые осознанно выбирают себе эту стезю, и стараются следовать ей, ведя жизнь праведную, по заповедям Его и во имя Его. Или людей, уходящих в монастырь. Но все не могут уйти в монастырь, кому-то нужно лечить, учить людей, тушить пожары, снимать кино. И как быть обычному человеку, не готовому отказаться от всего мирского, да еще, получившему «в наследство» родителей, убежденных атеистов? Молчишь? То-то. Поэтому, я считаю, что Заповеди все меньше слышны, чем раньше, в другие века, когда не было науки, а умами умело управляли люди, использующие невежество и страх перед неизведанным. А вот родился в ХХ веке на русской земле талантливейший человек Владимир Семенович Высоцкий, проживший, между прочим, всего сорок два года, но успевший оставить, кроме прочего, строки:

Вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому по краю Я коней своих нагайкою стегаю-погоняю! Что-то воздуху мне мало: ветер пью, туман глотаю… Чую с гибельным восторгом: пропадаю, пропадаю! Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее! Вы тугую не слушайте плеть. Но что-то кони мне попались привередливые… И дожить не успел, мне допеть, не успеть. Я коней напою, Я куплет допою, Хоть мгновенье еще постою на краю… Сгину я – меня пушинкой ураган сметет с ладони, И в санях меня галопом повлекут по снегу утром, Вы на шаг неторопливый перейдите, мои кони, Хоть немного, но продлите путь к последнему приюту! Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее! Вы тугую не слушайте плеть. Но что-то кони мне попались привередливые… И дожить не успел, мне допеть, не успеть. Я коней напою, Я куплет допою, Хоть мгновенье еще постою на краю… Мы успели: в гости к Богу не бывает опозданий. Что ж там ангелы поют такими злыми голосами?! Или это колокольчик весь зашелся от рыданий, Или я кричу коням, чтоб не несли так быстро сани?! Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее! Вы тугую не слушайте плеть. Но что-то кони мне попались привередливые… И дожить не успел, мне допеть, не успеть. Я коней напою, Я куплет допою, Хоть мгновенье еще постою на краю.

– Так «что ж там ангелы поют такими злыми голосами»? Молчишь? Вот и у меня сотни вопросов без ответа. СПГС мне мой покоя не дает.

– Твой Синдром Поиска Глубинного Смысла тут не причем. Может что-то надо просто «взять на Веру»?

– Так просто «взять на Веру»? Ну, тогда скорректируйте, как-то под день сегодняшний, всю эту историю «про Изгнание из Рая», исправьте «странности» в отношении Бога к детям своим, я не знаю, как, но сделайте Писание понятным современному человеку. Понятным и убедительным. Если бы я знала, что нужно сделать, чтобы Бог стал ближе, современным людям, меня бы стали считать «Вторым пришествием», наверное. И, кстати, может быть пришло уже время для «Второго пришествия», хотя солнце и звезды еще не померкли, ведь сказано в Ветхом Завете – «Перед ними потрясется земля, поколеблется небо; солнце и луна помрачатся, и звезды потеряют свой свет. И Господь даст глас Свой пред воинством Своим, ибо весьма многочисленно полчище Его и могуществен исполнитель слова Его; ибо велик день Господень и весьма страшен, и кто выдержит его?» Может иносказание и есть, в этих предрекаемых катаклизмах, предшествующих Второму пришествию, и образно говоря, над современным человеком уже «погасло солнце», освещающее дорогу праведной жизни?

«Во всем мне хочется дойти до самой сути», как видишь, не мне одной. Разве можно сказать об этом лучше, чем Борис Пастернак?

Во всем мне хочется дойти До самой сути. В работе, в поисках пути, В сердечной смуте. До сущности протекших дней, До их причины, До оснований, до корней, До сердцевины. Все время схватывая нить Судеб, событий, Жить, думать, чувствовать, любить, Свершать открытья. О, если бы я только мог Хотя отчасти, Я написал бы восемь строк О свойствах страсти.| О беззаконьях, о грехах, Бегах, погонях, Нечаянностях впопыхах, Локтях, ладонях. Я вывел бы ее закон, Ее начало, И повторял ее имен Инициалы. Я б разбивал стихи, как сад. Всей дрожью жилок Цвели бы липы в них подряд, Гуськом, в затылок. В стихи б я внес дыханье роз, Дыханье мяты, Луга, осоку, сенокос, Грозы раскаты. Так некогда Шопен вложил Живое чудо Фольварков, парков, рощ, могил В свои этюды. Достигнутого торжества Игра и мука – Натянутая тетива Тугого лука.

– Хотя, своей внутренней гармонии, я смогу достичь только через познание окружающего мира и сути вещей. Не могу я просто «принять на Веру», понимаешь? Ты здесь? – вслух спросила Эл и открыла глаза.

«Караул! Это паранойя! Теперь это точно паранойя! С кем я сейчас говорила? Мне страшно!» – сказала про себя Эл, усевшись на край кровати. Ее знобило. Эл набросила на себя халат и вышла из комнаты. Зои нигде не было. Эл прошла в ванную комнату и включила холодную воду. Умываясь, она твердила про себя «Я в порядке, я в полном порядке! Это сон!».

Эл умылась и уже собиралась вернуться в свою комнату, как в дом вошла Зоя. У нее в руках было небольшое ведро, полное персиков.

– Откуда это, Зоечка?

– Ричард приходил, пока ты спала, зай, угостил нас «по дружбе», – ответила Зоя и подмигнула Эл, – кстати, он пригласил нас сегодня на ужин.

Эл сделала вид, что удивлена.

– Знаю, знаю, у вас там молодежная компания собирается, а я пойду со своим другом, – сказала Зоя и опять подмигнула Эл.

– Другом?

– Да, с Зурабчиком.

– Бойфренд? – пошутила Эл.

– Скорее «вечный жених», – пошутила в ответ Зоя, – знакомы уже лет десять.

– Давно. Так что же до сих пор не вместе?

– А нам и так, вроде, неплохо, да что мы все с тобой болтаем? Надо уже собираться, выходим через два часа.

– Хорошо, Зоечка, бегу собираться, – ответила Эл и пошла в свою комнату.

Эл подошла к окну. Пустой гамак напомнил ее странный сон. Поддавшись нежданному порыву, она взяла пастельные мелки, планшет с чистым листом бумаги и начала рисовать. Эл рисовала быстро и вдохновенно. Она не вспомнила бы сейчас, когда последний раз, она рисовала, вот так, поддавшись желанию. На листе бумаги возник пустой гамак, растянутый между яблонь, со свисающим до земли пледом, за ним глухая стена соседского дома, и все это утопало в осенней листве. В реальности, листва за окном еще не начала опадать, а умиротворяла зеленью красок, но Эл увидела этот сад осенним. Картина удалась. Эл смотрела на свой рисунок и не знала, радоваться ей или плакать. Радоваться от того, что рисунок так хорош, или всплакнуть, от вида заброшенного осеннего сада, с пустым гамаком.

23 Глава

Эл собрала волосы в «высокий пучок», теперь лицо можно было не прятать, надела свой новый длинный сарафан и уже с довольной улыбкой смотрелась в зеркало, когда услышала на улице мужской голос, с небольшим кавказским акцентом.

– Зоечка!

– Заходи, заходи, Зураб! – ответила ему Зоя.

Эл вышла из своей комнаты. С собой она ничего не взяла, решив, что так сможет в любой момент покинуть компанию, если захочет.

– Зай, ты готова? – обрадовалась Зоя, увидев Эл.

– Всегда готова! – откликнулась «по-пионерски» Эл.

– Познакомься, Зураб, это Гертруда, батюшки детка, кто ж тебя так назвал, – представила Эл Зоя, – а это мой друг Зураб.

– Здравствуй, дорогая, – приветствовал Эл колоритный мужчина Зураб, произнося слова со знакомым акцентом, в который Эл уже успела влюбиться.

– Добрый вечер.

– Ну, хватит церемоний, выходим, выходим, – Зоя была нарядна, розовый цвет превалировал в ее торжественном образе, настроена она была решительно, и все это очень мило смотрелось.

Компания, быстро прошла Морскую улицу и без четверти семь Эл, Зоя и Зураб вошли в «Алоха».

Еще издалека Эл услышала, что из кафешки доносится итальянская музыка, так любимая Эл, со времен долгожданных телетрансляций фестиваля «Цветы и песни Сан-Ремо» и танцев в пионерских лагерях.

Внешнее убранство «Алоха» осталось неизменным, за исключением итальянского флага, растянутого вдоль всей барной стойки. Все это было очень мило. У Эл поднималось настроение. Отдыхающие все пребывали. Знакомый уже Эл официант Ден, ловко расставлял новые столы и стулья в зале и на веранде. За барной стойкой, также проворно обслуживала клиентов белозубая официантка, с неизменным цветком в волосах.

«Наверное, у нее, все-таки, искусственная плюмерия», – подумала Эл.

– Сашенька, детка, а где Ричард, почему он нас не встречает? – наигранно недовольно спросила официантку Зоя.

«Так вот, как тебя, зовут, “детка”», – передразнила про себя Зою Эл.

– Здрасьте, теть Зой, Ричард звонил, сказал, что будет «с минуты на минуту» – ответила Саша.

– Как обычно! – прокомментировала Зоя.

– Ну, что ты, сладкая, не сердись, мы с вами раньше пришли, – успокаивал подругу Зураб, гладя ее по плечу.

«Какой он все-таки милый», – подумала Эл.

– Ну, и куда нам теперь? – продолжала свой натиск Зоя.

– Ричард сказал сервировать вам стол на веранде, – не реагируя на показное возмущение Зои, ответила девчушка, сверкнув своей обезоруживающей, белозубой улыбкой, – Ден вас проводит.

Ден появился, как из-под земли, и, указывая компании на выход, протянул руку, пропуская вперед гостей. Что и говорить, Ричард выбрал для них лучший столик, в углу и сбоку на террасе, с великолепным видом на море. Закат уже окрашивал вечер в пунцовые тона. Эл ощутила прилив спокойной радости.

«Должна ли я гнать от себя это умиротворенное состояние, напоминая себе постоянно, что я стала законченной эгоисткой, и теперь “ехидна, а не мать”, которая вдали от любимого ребенка, предается радостям жизни? Или отложить “угрызения совести” на потом, и просто наслаждаться этим моментом, этим летним вечером на берегу моря, в компании, людей милых, которых, еще несколько дней назад не было в моей жизни? Наслаждаться и собирать себя по крупицам, уносить подальше от края пропасти, к которому я приблизилась уже на очень опасное расстояние? Или лучше сказать, прекратить это падение в бездну? Ведь, в конце концов, сыну нужна сильная, уверенная и твердо стоящая на ногах мать, а не руины! Я постараюсь, сынок, ради тебя, ради себя, ради нас!».

Ее мысли прервал, голос Ричарда. Он был свеж, элегантен и хорош собой, в летнем льняном костюме, цвета кофе с молоком, подчеркивающем его бесподобный загар.

– Вы уже здесь, мои дорогие, добрый вечер! – здороваясь со всеми, Ричард пристально смотрел на Эл.

Ей стало неловко под его взглядом.

– Привет! – сказала она, отводя глаза.

Зоя заметила и взгляд Ричарда, и смущение Эл. Зоя сидела, молча, в несвойственной ей манере, и, с удивлением, наблюдала за происходящим. Неловкую паузу прервал Зураб.

– Ричард, брат, почему «Итальянский вечер» решил устроить? Почему не «Вечер Грузинской кухни», дорогой?

Только сейчас Ричард перестал «сканировать» Эл, и ответил Зурабу.

– А что? Хорошая идея, Зу! У тебя, когда день рождения?

– Вах, ты знаешь! В сентябре, – ответил довольный Зураб.

– Значит на твой день рождения, в моем ресторане будет «Вечер Грузинской кухни», в твою честь!

– Договорились, брат, спасибо! Девушки, я вас приглашаю!

– Спасибо, спасибо, – ответила Зоя.

– Герти, а ты придешь? – Ричард, улыбаясь, смотрел на Эл.

– Сомневаюсь, – ответила Эл, глядя на Зураба, так как на Ричарда она смотреть сейчас не могла. Почему-то.

«Что происходит? Прекрати это немедленно! Почему ты смущаешься, как гимназистка?». Эл была рассержена своей реакцией на Ричарда. Ричард напротив, всем своим видом демонстрировал уверенность и покой. Он сделал знак Дену, которому оставалось принести вино, и когда стол был уже накрыт, в кафе пришли Лев, Пит, и что особенно «порадовало» Эл, Жанна.

– Добрый вечер, молодцы, что пришли! – приветствовал гостей Ричард.

– Добрый вечер, – ответил Лев, пожав руку Ричарду и Зурабу, – познакомьтесь, кто не знаком, это Петр и Жанна.

– Зураб, – представился сам, милый друг Зои.

– Пит, Жаннет, проходите, к столу! – тут же переименовал гостей Ричард, – Лео, присаживайтесь!

– А можно, все-таки, Жанна, – вскинула брови на Ричарда, «милейшая» сестра Льва.

– Боюсь, у меня не получится, – с улыбкой ответил Ричард.

– У него что-то вроде заболевания, детка, – вступилась за Ричарда Зоя, – все знают об этом, и не пытаются его лечить.

– Зоуи, я тебя обожаю, лучше и не скажешь, – рассмеялся Ричард.

– А вот с Питом, ты, Ричи, угадал, мы и сами его так называем, – сказал Лев, присаживаясь рядом с Эл, – добрый вечер, Гертруда.

– Здравствуй, Лев.

Пит и Жанна, молча и деловито, присели у края стола. Жанна что-то шепнула мужу на ухо. Пит в ответ ей кивнул. О чем они там шептались, оставалось только догадываться.

Ричард оценил мизансцену, и сел рядом с Эл, с другой стороны.

– Ну, на правах хозяина вечеринки, предлагаю начать с прекрасного итальянского вина, и поднять наши бокалы «за знакомство»! Мужчины ухаживаем за дамами, – с этими словами Ричард повернулся к Эл и спросил, – Герти, тебе какого вина налить? Только не говори, что и сегодня твоим девизом будет «Не пей вина, Гертруда».

– Сегодня не скажу, а ты хорошо подготовился, есть даже розовое вино, – ответила Эл.

– Старался.

– Я буду розовое.

Мужчины ухаживали за дамами, один Лев остался без пары, и хотя он сидел рядом с Эл, за ней уже ухаживал Ричард, который не смолчал.

– Что же ты, Лео, без дамы сегодня?

– Да и ты без подружки, – ответил ему Лев.

Ричард изобразил недоумение на лице.

– Или ты и Гертруда уже пара? – съязвил Лев.

«Вот балбес, ехидство это у них семейное, похоже», подумала Эл, но промолчала, а Ричард продолжил их словесную дуэль.

– Ну, на сегодняшнем празднике жизни, думаю да, – он посмотрел на Эл и спросил, – Герти, ты не против?

– Не против чего?

– Чтобы сегодня я за тобой ухаживал?

– Не против, – спокойно и неожиданно быстро для себя, ответила Эл, и впервые за весь вечер посмотрела Ричарду прямо в глаза.

Теперь была очередь его смущения, и, хотя оно длилось, какое-то мгновение, от Эл это не ускользнуло, и даже порадовало ее.

Лев же напротив, казался озабоченным, и промолчал, когда Эл сказала свое «не против». Тема была закрыта.

– Раз у всех уже налито, за знакомство, друзья, чин-чин! – торжественно произнес Ричард и поднял свой бокал. Все отпили из своих фужеров, один Зураб осушил свой бокал «до дна».

Вино было прекрасным, Эл любила розовое, полусладкое, настроение становилось все лучше. «Пожалуй, здесь на террасе, глядя на море и слушая неподражаемый итальянский вокал, можно представить себя в Италии», – подумала Эл.

– Рекомендую эти вкуснейшие салаты из морепродуктов, овощей и всего остального, а горячее принесут попозже.

Ричард был «на коне». Он прекрасно играл роль «хозяина вечеринки».

– Да, брат, умеешь ты устраивать праздники, – сказал Зураб, вальяжно облокотясь на спинку стула.

– Отдыхайте, друзья, наслаждайтесь, – Ричард был доволен.

– Герти, что тебе положить? Смотрю, ты сейчас менее решительна, чем была за обедом, – спросил, улыбаясь, Ричард, слегка наклонясь к Эл.

– Спасибо, я сама.

– Мы же договорились, что я буду за тобой ухаживать сегодня?

– Хорошо, тогда, положи мне салат из мидий и кусочек пиццы, пожалуйста, – ответила Эл, почувствовав, что не может больше спокойно взирать на «итальянское» изобилие.

В то же время на другом конце стола мужчины «по новой» разливали вино. Увидев это, Эл подумала, что слишком быстрый темп избрали гости, и не стоит увлекаться вином, несмотря на то, что оно было таким прекрасным. Выпив за дружбу, компания с удвоенной силой принялась за угощения. Единственное, что немного портило вечер, это то, что все разбились на пары, не считая Льва, и общей темы для разговора у них за столом не было. Это заметила не только Эл, но Ричард, и он «ринулся в бой, принимая огонь на себя».

– Давайте сделаем наш вечер, еще душевней, друзья, – предложил Ричард, – и для начала перейдем «на ты»?

Все поддержали это начинание, за исключением Жанны, которая даже сейчас, не старалась быть милой.

– А мне неудобно говорить «ты» малознакомым людям, да еще которые старше меня.

– А ты попробуй, Жаннет, и увидишь, как все станет проще и понятней.

– Ну, не знаю, – ответила Жанна.

– Точно тебе говорю, – Ричард не отступал, – как тебе Лермонтово, Жаннет?

– Нормально, не Турция-Египет, конечно, но выбор у меня был небольшой.

– Нам здесь нравится, – как всегда, решил загладить ее снобизм Пит.

– Не «олинклюзив», детка? – спросила Зоя.

– Да, и не только. Разве может сравниться Краснодарский край с Египтом, например?

– Конечно, не может, Египет не идет ни в какое сравнение с нашей Кубанью, – поддержал Зою Ричард.

– Все знают, что Средиземное море лучше, Черного, – не сдавалась Жанна, – вон и ты, Ричард, пригласил на «Итальянскую вечеринку», а не «Казачью», какую-нибудь, или «Русскую народную», значит мыслями ты тоже не на Кубани.

– Интересная мысль, Жаннет. Конечно, это спорный вопрос, какое море «лучше», но есть и еще одно «но». В данном случае, я выбирал тематику вечера, как бизнесмен, «по просьбам трудящихся», если угодно. Просто у меня здесь много знакомых, которые из года в год приезжают отдохнуть в Лермонтово, и я с удовольствием иду им навстречу, когда меня просят, о каком-нибудь «тематическом вечере», понимаешь?

– Так это твое кафе? – впервые за все время, Ричарду удалось произвести впечатление на Жанну.

– Грешен, каюсь – ответил Ричард, и театрально опустил глаза.

– Тогда понятно, почему ты взял на себя роль тамады, – сказала Жанна и отпила из своего бокала.

– Взял-то, взял, да что-то не очень у него пока получается, – подмигнув Ричарду, сказала Зоя.

– Яснопонятно, меня сейчас свергнут, – Ричард изобразил скорбь на лице.

– Э, брат, кто тебя свергнет? Давай лучше бокалы наполняй, и все получится, – вступился за Ричарда Зураб.

– Ну, тогда и ты, Зу, помогай мне, брат, а то… – он не договорил, когда, вставая из-за стола с фужером в руках, Лев произнес:

– Предлагаю выпить за дам, которые здесь присутствуют, – сказал, и, обведя глазами присутствующих, остановил свой взгляд на Эл.

– Гусары пьют стоя, так Лео? – ответил Ричард, проследив за его взглядом.

– А хоть бы и гусары, в общем, стоя! – Лев продолжать смотреть на Эл.

– За прекрасных дам! – поддержал тост Зураб, немного неуклюже, поднимаясь из-за стола.

Последним встал Пит. Компания выпила «за дам». Мужчины присели на свои места. Неловкая пауза опять повисла в воздухе.

– Что приуныли, молодежь? – спросила Зоя, обращаясь к Питу и Жанне.

– Все хорошо, – ответил Пит, предупреждая очередную, возможную бестактность своей жены.

– Да уж, – все-таки, не смолчала Жанна.

– Хорошо сидим, – резюмировал Зураб.

– Ну, может, по-вашему, по-стариковски это «хорошо сидим», – Жанна слишком долго молчала.

– О, ты опять оседлала своего любимого конька! – то ли от розового вина, то ли от присутствия в компании Жанны, вообще, но Эл надоело молчать.

– Жаннет, в сорок лет жизнь только начинается. Неужели не смотрела этот фильм? – Ричард подмигнул Жанне.

– Не знаю, что там начинается в сорок лет, кроме морщин, климакса и внуков, – сказала, как отрезала Жанна.

– Ну, детка, это тебе сейчас так кажется, сколько тебе, лет двадцать пять? – спросила Зоя.

– Двадцать четыре – ответила Жанна.

– Детский сад, – прокомментировала Эл.

– Да уж не из кружка «Здравствуй, пенсия», – не отступала Жанна.

– Девушки, не ссорьтесь, лучше выпьем еще вина! Такой вечер прекрасный! – Зураб был истинным джентльменом, – зачем спорить, каждый возраст хорош по-своему, правда, же сладкая? – обратился он к Зое.

– Ну, не знаю, не знаю. После «морщин, климакса и внуков», я как-то потерялась, – рассмеялась Зоя.

– Зоечка, даже я потерялась, после такого, – поддержала Эл.

– Немедленно найдитесь обе, – скомандовал в шутку Ричард, – вам обеим это еще не грозит!

– Спасибо, дружочек, – Зоя продолжала задорно смеяться.

– Моей любимой бабушке восемьдесят лет, но моложе душой человека еще поискать! Есть у нее такое высказывание: «Никогда не бойся возраста, будешь также чудить, только помедленней!» – не без гордости произнес Ричард.

Неожиданно для себя самой, Эл наклонилась к самому уху Ричарда, и шепнула:

– Я с ней знакома.

– Я знаю, – ответил Ричард, также склонившись к Эл.

– Откуда?

– От самой Труди.

– И давно ты об этом знаешь? – Эл не скрывала удивления.

– Она рассказала про тебя, в день нашего знакомства.

Эл удивил его ответ, потому что она не знала, что именно рассказала о ней внуку, баба Гертруда.

– На Востоке всегда пожилые люди, самые уважаемые, это ведь не просто так? – Зураб поддержал тему, – и на правах самого старшего за нашим столом, извиняюсь за нескромность, я предлагаю тост за родителей! Ричард, брат, ничего, что я алаверды сказал?

– Спасибо, Зу! За родителей!

Компания с удовольствием выпила «за родителей». Прекрасный вечер и вино делали свое дело. Все расслабились и подобрели, даже черты лица Жанны, стали мягче, и она на время замолчала, увлеченная пиццей. За столом продолжили разговор «о восточных традициях», не обращая внимания на Ричарда и Эл.

– И что она тебе про меня сказала?

– Поначалу, я даже не вполне ее понял. Труди сказала, что возможно, в моей жизни появится «особенная женщина». Я спросил «как я ее узнаю?», а Труди ответила: «подсказкой будет ее имя».

– И все?

– «Помоги ей».

– И все? – Эл хотелось выяснить, что еще сказала баба Гертруда, учитывая ее доверительные отношения с внуком.

– И все, и потом, когда ты представилась «Гертруда», все стало яснопонятно.

– Но, как? Она ведь и про Лермонтово ничего не знала?

– Не знаю, Герти, насколько хорошо ты с ней знакома, но она у меня волшебница, – ответил Ричард, и, изображая детскую наивность, заморгал глазками.

– Не делай так, – Эл рассмеялась.

– Как? Вот так? – переспросил Ричард, продолжая быстро моргать.

– Да, так, – Эл продолжала смеяться. Она почувствовала, что ей стало легче, и от того, что она, наконец, рассказала Ричарду, о знакомстве с Гертрудой, и от того, что Гертруда, похоже, не сказала ничего «лишнего» внуку.

Их прервал Лев.

– Потанцуем? – он уже поднялся со своего места и протягивал руку Эл.

Только теперь Эл услышала, что зазвучала одна из любимых ее песен «Шаразан», в исполнении Аль Бано и Ромины Пауер.

– С удовольствием! – ответила Эл, и поднялась со своего места, взяв Льва за руку. Они прошли на середину террасы, и медленно закружили в танце, рядом с еще двумя парами. Было не понятно, это в песне слышен шум прибоя или в реальности, но в первый раз в своей жизни, Эл слушала «Шаразан», в каком-то 3D-эффекте, и даже с привкусом соли на губах. Как же ей было сейчас хорошо!

Немного обескураженный, внезапным концом их беседы Ричард, смотрел на танцующих, но даже не самый внимательный человек, увидел бы, глядя на него, что мыслями Ричард был уже далеко.

– Шаразан, Герти, – сказал Ричард, едва Эл и Лев, вернулись за стол.

– Да, Ричи, Шаразан, – ответила она.

– Шаразан, Шаразан, – повторил Ричард,

Время счастья

Здесь всегда будет лето

Для нас двоих в Шаразане…

– Одно пионерское детство, куда деваться, – сказала Эл, вопросительно смотрящему на них Льву.

– Да, жаль, что это Лермонтово, а не Шаразан, – ответил Лев, с издевкой, посмотрев на Ричарда.

– Как знать, Лео, как знать.

Только теперь Эл увидела, что на столе, перед гостями уже дымились большие тарелки со спагетти Карбонара, источая неземной аромат.

– Приятного аппетита, друзья, продолжаем угощаться! – сказал Ричард, поднимая свой бокал. Гости выпили, и, презрев, все условности, набросились в едином порыве на вкуснейшую, итальянскую пасту.

– Хорошо, брат, еще бы пару палок шашлыка, – Зураб был неподражаем.

– Зу, я понял тебя, брат, – ответил Ричард, улыбаясь, делая знак неуловимому Дену, – от меня никто не уйдет голодным. Ден, как всегда, возник, из «неоткуда». – Ден, принеси-ка нам еще Оссобуко по-милански!

Ден кивнул, и испарился в вечернем воздухе.

– Что это еще за «асабука», брат? – спросил, заинтересованный Зураб.

– Если кратко, это мясо, – ответил Ричард.

– Мясо? Это хорошо, – обрадовался Зураб.

– Сколько можно есть? – с деланным недовольством воскликнула Зоя, – я завтра не в один наряд не влезу!

– Влезешь, сладкая, я помогу, – подмигнув Зое, сказал Зураб, и рассмеялся.

Эл, насколько могла, грациозно откинулась на спинку стула.

– Узнаю твой здоровый аппетит, – оценил остатки пасты у нее в тарелке Ричард.

– Без комментариев! – ответила Эл, улыбаясь.

Ричард, повернувшись к Эл, нежно смотрел на нее.

– Что?

– Ничего, любуюсь картинкой.

– Яснопонятно, – повторила его выражение Эл, все меньше смущаясь, под взглядом Ричарда.

– Спасибо, за все! – неожиданно сказал Пит, поднимаясь с женой из-за стола, – все было очень вкусно, но нам пора.

– Как уже? А Оссобуко? – спросил Ричард, на время позабывший, о своих хозяйских обязанностях.

– Как-нибудь в другой раз, – ответил Пит.

«Как же! Пригласят вас “в другой раз”, с вашими кислыми физиономиями и нечеловеческой общительностью!», – подумала Эл.

– Лев, ты с нами? – спросил его Пит.

Было видно, что Льву совсем не хотелось уходить, и еще пара танцев с Эл, были бы то, что нужно, но подумав, Лев ответил:

– Конечно, с вами, куда же вы, без меня?

– Как жаль, – среагировал Ричард, не оставляя Льву, возможности к отступлению.

Мужчины пожали друг другу руки, и Лев со товарищи, покинули «Алоха».

– Я одна заметила, или как-то светлее стало? – спросила Зоя.

– Странная молодежь пошла, скучная, что им для счастья надо, не понимаю, – поддержал подругу Зураб, – не танцуют, не пьют, едят мало!

– Зу, возраст тут не причем. Думаю, мы не слишком старше их с Герти, но и нам с ними не о чем говорить.

– Торопыги, вот и все, – включилась в обсуждение ушедших, Эл.

– Что это торопыги? – не понял Зураб.

– Я так называю людей, у которых все подчинено определенному плану. Которые все время спешат, не сидят на месте. Для них летний вечер в кафе, просто «для души», пустая трата времени. Думаю, Льву стоило немало усилий заманить их на ужин.

– Лев не такой, – подытожила Зоя.

– То и странно, родные брат и сестра, а какие разные, – сказала Эл.

– Зай, а у тебя есть сестры, братья? – спросила Зоя.

– Родных нет.

– Как это? – не понял Зураб.

– Есть двоюродные только, – уточнила Эл.

– Как у меня, – сказал Ричард.

– Да, бедолаги, вы, из-за нас, родителей ваших. В наше время немногие рожали больше одного ребенка.

– Зоечка, мое поколение тоже «многодетным» не назвать, – ответила Эл.

– Вам время лихое досталось, а мы, как «за модой гнались», что ли. Золотой век советской власти! Только и рожай! Но как бы, не так, лучше будем хором умиляться песне «У меня сестренки нет, у меня братишки нет»! Вот и я одного Сережку родила, а так теперь хотелось бы дочку еще.

– Так в чем же дело, сладкая, я тоже дочку хочу! – Зураб был неподражаем.

– Сиди уж! Вон Жанка, что сказала? Мне теперь только «морщины, климакс и внуки» светят! – сказала Зоя и от души опять рассмеялась.

– Не слушай ее, сладкая, меня слушай! – ответил Зураб и обнял Зою.

Ден принес на подносе четыре тарелки, и вопросительно посмотрел на Ричарда.

– Не надо больше, они не вернутся, – сказал ему Ричард.

– Пахнет хорошо! – оценил довольный Зураб.

– Продолжаем веселье, – подхватил Ричард, – кто не доест, домой не пойдет!

– Тогда нам с заей сразу здесь постелите! – ответила за двоих Зоя.

– Точно! – поддержала ее Эл.

– Ничего не знаю! Приятного аппетита! – с этими словами Ричард вооружился ножом и вилкой.

Компания, молча и с удовольствием, вкушала Оссобуко по-милански, под песни лиричных Аль Бано и Ромины Пауер.

Заиграла «Либерта».

– Герти, позволь пригласить тебя на танец?

– С удовольствием, Ричард, если смогу подняться из-за стола – ответила Эл.

Они прошли на середину террасы. Зоя не сводила с них глаз, а Зураб сопроводил их выход аплодисментами.

– «Либерта». Ричи, а ты чувствуешь себя свободным?

– Не знаю, Герти. Все относительно. А ты?

– Я? Свобода – это точно не про меня, я, скорее, муха в паутине.

– Тогда понятно, почему ты спросила. Трудный период в жизни?

– Проще сказать, что со времен «беззаботного детства», других периодов, кроме «трудных» у меня еще не было.

– Все так плохо?

– Да, – Эл ответила, и почувствовала, что или от ненавязчивого участия Ричарда, или от выпитого вина, теряет контроль над собой. В горле встал ком. «Ты не заплачешь сейчас! Это пошло! И не нужно!» приказала себе Эл. Как ни странно, это сработало.

«Почему я говорю ему об этом? С чего вдруг он “получил доступ” к моим чувствам? Или у него наследственный дар, как у Гертруды, умение “разговорить” человека? Или просто меня переполняют эмоции и переживания, а он стал тем участливым доктором, какие, должно быть, бывают в “клиниках неврозов и пограничных состояний”? Или я воспринимаю его, как “соседа по купе в поезде”? Или я просто не чувствую в нем угрозы? Вероятнее всего, все вместе, потому что интуиция меня никогда не подводит, когда я прислушиваюсь к ней.».

Как-будто, давая Эл разобраться со своими мысле-чувствами, помолчав, Ричард спросил:

– И «повзрослев» ты никогда не была счастлива?

– Были приятные моменты, но расплата за них была, несравненно больше.

Теперь они оба молчали.

– А как у тебя обстоят дела с родственниками, неужели некому протянуть руку помощи?

– С родственниками тоже сплошная подстава. Я сирота, Ричард.

– Прости, не знал.

– Не извиняйся. Я не детдомовская. У меня была счастлива семья, но мои родители очень рано ушли из жизни, сначала мама, мне было семнадцать лет, а в двадцать четыре я потеряла отца.

– Прости, еще раз, если разбередил рану.

– Эти раны не заживают. «Время лечит», но не все. Когда уходят родные люди, время только слегка притупляет боль, но эта боль остается с человеком до конца его дней. Мое глубокое убеждение.

– А бабушки-дедушки живы у тебя?

– Нет. У меня есть сын и муж, но не будем о них сейчас. Других родственников не осталось, то есть где-то кто-то еще жив, и их не мало, но я с ними не общаюсь, или они со мной, какая разница, если их нет в моей жизни?

– Согласен. Такое впечатление, что ты из семьи «репрессированных», такое тотальное одиночество, не считай мои слова насмешкой, Герти.

– «Репрессированных» – неожиданное определение.

– Просто я сейчас читаю книгу про репрессии в тридцатых годах в СССР, поэтому возникло такое сравнение.

– Яснопонятно, – Эл улыбнулась.

Ричард улыбнулся ей в ответ. «Либерта» давно отзвучала, а они продолжали медленно кружиться в танце, не обращая внимания на окружающих.

– Странно, – Эл подбирала слова.

– Что именно?

– Я тоже что-то когда-то читала о сталинских репрессиях, передачи, фильмы смотрела, после которых создается впечатление, что масштаб репрессий был столь огромен, что сравним, чуть ли не с количеством жертв нашего народа, в Великой Отечественной войне. Но, как быть, если я реально не знаю, ни одной семьи, кого бы ни коснулась война, то я также не знакома с людьми, чьи родственники были репрессированы. Нет у меня таких знакомых. Скажу больше, у меня нет и знакомых моих знакомых, чьи родственники были бы в Гулаге или строили Беломорканал, например.

– Может это от того, что факт, ссылки и расстрелов, тщательно скрывался людьми?

– Только не в конце ХХ века, когда у меня складывалось, подчас, впечатление, что некоторые люди, не просто «открывают страшную семейную тайну», а бравируют своими «невинноосужденными и невинноубиенными родственниками».

– Жестко.

– Ричард, я, правда, не знаю лично, ни одного человека, чья семья пострадала бы в тридцатых годах. Мой двоюродный дед, бежал во время войны из плена, вернулся к своим, но не только не был осужден, как все «беглые», судя по фильмам, но и даже в штрафбат не попал.

– Повезло, хотя не сильно верится, не обижайся.

– Я бы знала, поверь мне. Просто, возможно, ты сейчас находишься «под впечатлением» от книги, которую читаешь.

– Возможно.

Эл смотрела на него, и ей нравилось, что Ричард не пытался одержать верх, в их разговоре, не пытался переспорить ее, а просто обменивался с ней мнениями.

– Я не первый раз задумалась об этом, почему я лично не столкнулась, не с одной человеческой судьбой, исковерканной «сталинизмом», и возможно, дело в том, что я родилась и росла в Ташкенте, может у НКВД «руки до Средней Азии не доходили»?

– Так ты южанка? – он был по-детски заинтересован.

– Можно и так сказать, хотя чаще меня спрашивают: «так ты узбечка»?

– Сняла с языка, – сказал Ричард, и они оба засмеялись.

«Голубки!» услышали они голос Зои.

– Зоуи! Все нормально?

– Пора и честь знать, – ответила, Зоя, хитро улыбаясь.

– И, правда, пора, – ответила Эл, вернувшись в реальность.

Гости поблагодарили Ричарда и друг друга за «чудесный вечер». Зураб вызвался «проводить дам». Ричард дошел с компанией до дороги, поцеловал «дамам» ручки, и со словами «Не прощаемся! Спокойной ночи!», они разошлись.

24 Глава

За окном забрезжил рассвет. Эл открыла глаза и сладко потянулась. Она чувствовала себя невероятно хорошо. Прилив сил и давно забытый энтузиазм овладели Эл, и она решила умыться, выпить кофе и, вооружившись покупками, в магазине «Юного художника» бежать «писать море», пока окончательно не рассвело. Так и сделала.

И вот уже Эл дошла до моста, спустилась на берег Шапсухо, впадающей в море, огляделась вокруг, и взгляд ее остановился на старом пирсе, который, как шлагбаум, показывал границу, слияния реки и моря, уходя далеко вперед. Хватаясь за постоянно меняющиеся краски рассвета, Эл «писала море». Вдохновенно и быстро. Белые листы сменяли друг друга, превращаясь в красочные полотна. Море заполнило все пространство вокруг. Эл была, как в полусне. Ее состояние можно сравнить с медитацией. Она не думала ни о чем, и обо всем одновременно. Она не чувствовала ничего конкретно, но ощущала свою сущность, каждой клеткой своего тела, при этом ее руки не переставали наносить штрих за штрихом. Рисовала ли она окружающую ее действительность, или живопись является «впечатлением» художника, от увиденного, было уже не важно. Это продолжалось бесконечно долго. Итогом стало одиннадцать новых рисунков, и. хотя Эл не сходила со своего места, а только время от времени меняла угол зрения, переводя взгляд левее или правее пирса, картины были не похожи одна на другую.

В реальность Эл вернул детский мяч, подкатившийся к ее ногам. Она огляделась по сторонам. Увидела, что побережье заполняется людьми, малыша, который выпустил свою игрушку, и сейчас напряженно следит за Эл, тут и там загорающие тела, обступающие ее, еще не плотным кольцом. Бросив мяч обратно, смуглому мальчугану, Эл взглянула на часы. Было около десяти. Она подняла с земли рисунки, лежавшие чуть в стороне, нестройной стопкой. Придирчиво пересмотрела их, но к своей радости, осталась довольна. И буйством красок, и непохожестью одной картины на другую и какой-то необъяснимой энергетикой, исходящей от ее «нарисованного моря». Эл определенно осталась довольна собой и своими работами. Вот, кстати, то чувство, которое не часто теперь посещало Эл, но которого ей не хватало, как воздуха. С куда большей страстью, она постоянно подвергала себя «самой жесткой критике» почти за все, и почти всегда. Но не сейчас.

«Ай да, Пушкин! Ай да сукин сын!» вспомнились Эл слова великого русского поэта, которого любила и поэзию которого, ставила превыше остальных поэтов, когда-либо живших на земле. Когда-то ее мама, готовила авторскую программу к очередной памятной дате Александра Сергеевича, и выучила, практически всего «Евгения Онегина». Время от времени, она, шутя, просила маленькую Эл, «погонять ее по тексту». Стоит ли говорить, что к моменту, когда в школьной программе «дошли» до «Евгения Онегина», Эл не без гордости, демонстрировала феноменальное знание поэмы.

Настоящим ценителем поэзии был и отец Эл. Он не выступал публично, с поэтическими вечерами, как мама, но в разговорах «на высокие» темы, обязательно, цитировал какое-нибудь стихотворение. Предпочтение отдавал поэзии «шестидесятников», но никогда не относил себя к «диссидентам». Знал наизусть многое из Окуджавы, Евтушенко, Ахмадуллиной, слушал Высоцкого, Визбора, но более других ценил Андрея Андреевича Вознесенского.

Когда-то в далеком, счастливом детстве, отец открыл Эл Владимира Маяковского. Это произошло летом, когда Эл отдыхала в пионерском лагере. В первый «родительский день», она пожаловалась отцу, что не может выучить «дурацкую речевку» их отряда. После первых двух слов, процитированных Эл, отец сказал, что это не «дурацкая речевка», а отрывок из стихотворения Маяковского «Комсомольская». К концу «родительского дня» Эл знала речевку их отрада лучше всех. Она и сейчас без запинки может ее продекламировать, хотя прошло немало лет:

Строит, рушит, кроит и рвет, тихнет, кипит и пенится, гудит, говорит, молчит и ревет – юная армия: ленинцы.

По возвращении домой, Эл заинтересованная «необычной» поэзией Владимира Маяковского, или скорее его стихотворным размером, хотя так она еще не формулировала, достала его двухтомник, который, конечно же, был в их домашней библиотеке. Прочла кое-что, но ничего не поняла. Вернулась же к Маяковскому, спустя несколько лет, в пору прекрасной юности, и влюбилась в лирику Маяковского навсегда!

«Я сразу смазал карту будня, плеснувши краску из стакана; я показал на блюде студня косые скулы океана. На чешуе жестяной рыбы прочел я зовы новых губ. А вы ноктюрн сыграть могли бы на флейте водосточных труб?».

Невероятная лиричность и очень «мужской» взгляд на мир. Вообще, даже внешность Владимира Владимировича была «фантастической» для Эл. Глядя на его фото, она думала, что у него черты лица «современного человека», при этом впервые она видела, в облике мужчины брутальность и одухотворенность одновременно. Редчайшее сочетание. А какой взгляд!

«Эх, товарищ Маяковский, разошлись мы с Вами во времени! Я бы “поставила на место” эту эгоистичную пиявку Лилю Брик!». Эл улыбнулась своим мыслям.

«Довольство и умиротворение» вот те два слова, которыми сейчас можно было охарактеризовать эмоциональное состояние Эл. Единственное, о чем она жалела, что не взяла с собой купальник, убегая на пленэр.

«Ну, ничего!» – решила Эл, – «позавтракаю, и вернусь назад, уже загорать».

В доме было тихо. У кота на стене, заговорщически, из стороны в сторону, бегали глаза. Там же на кухне, на столе Эл ждала записка от Зои: «Не дождались тебя, уехали с Зурабом в Джубгу. Вернусь завтра. Не балуйся». Вместо подписи Зоя оставила ярко-розовый отпечаток своих губ.

– Так значит я до завтра хозяйка сама себе! – вслух произнесла Эл, а потом подумала, – «только до завтра? Как печально. Хочу быть хозяйкой самой себе всегда! Хочешь – значит будешь. С чего начнем?». Она уже перестала удивляться, когда заговаривалась сама с собой.

Эл присела у окна. На столе под белоснежной салфеткой Зоя оставила ей французские тосты, хотя Эл было привычнее называть их гренками, как в детстве. В турке на плите, еще не остыл кофе, как раз на одну чашку. Только сейчас Эл почувствовала, как сильно она проголодалась.

Позавтракав, Эл пошла в свою комнату и прилегла на кровать. Нежданно свалившаяся на нее свобода, обезоружила. Хотелось как-то по максимуму воспользоваться ею, но с чего начать, Эл пока не знала. Пролежав, минут пять, уставившись в потолок, она встала, подошла к столу, на котором лежали ее утренние работы, и как-то сама собой, ее рука опять потянулась за мелками.

По прошествии, примерно полутора часов, Эл пересматривала уже свои новые рисунки. На этот раз жанр, в котором писала Эл, можно было бы назвать психоделикой. Рисунки, которые были разложены по всей комнате, кардинально отличались, от утренних работ. Создавалось впечатление, что Эл не рисовала, а высвобождала какой-то поток сознания и все эмоции, которые переполняли ее с момента, как она, воспользовавшись отсутствием Николая, тихо захлопнула за собой дверь машины, и шагнула в ночь. Некоторые работы были просто пугающие, другими можно было бы проиллюстрировать какую-нибудь фантастическую книгу. В такой манере Эл прежде не писала, но, не смотря на неожиданную форму самовыражения, Эл понравились и эти ее рисунки.

Взяв всю кипу работ, и захватив из ванной лак для волос, Эл вышла во двор. Она разложила на траве, перед гамаком свои работы, и приготовилась уже закреплять верхний слой, чтобы не дать ему осыпаться, как услышала за спиной голос Ричарда:

– Не помешаю?

Эл оглянулась.

– Здравствуй, Герти!

– Здравствуй, Ричард, откуда же мне знать помешаешь ты или нет?

– Мне уйти?

– А ты к Зое?

– Скорее к вам обеим.

– Зоя уехала в Джубгу. Я одна.

– Яснопонятно.

Они замолчали. Ричард пытался рассмотреть работы Эл, которые, как сказочный, разноцветный ковер, устилали сейчас Зоин двор.

– Можно посмотреть? – спросил Ричард.

– Смотри.

С одной стороны, внезапное появление Ричарда, нарушило ее творческое уединение, с другой, ей не терпелось услышать, хоть чье-нибудь мнение, кроме своего.

– Твои?

– Мои.

– Легких путей и в творчестве не ищешь, Герти? – спросил неожиданно он.

– Что ты имеешь в виду?

– Сухой пастелью пишешь.

– Ах, это, – Эл немного расстроилась, когда первое, что заметил Ричард, ее первый зритель, были мелки. Она стала, немного нервно, разбалтывать баллон с лаком.

– Даже не думай!

– Почему?

– Я привезу тебе сейчас классный фиксатив, у меня дома есть, я быстро. Подожди немного.

Не дав ей опомнится, Ричард уже закрывал за собой калитку. Эл присела на траву, в окружении своих работ.

«Какой же он странный, – думала Эл, – а может у него зрение не очень? Ну как так, мелки увидел, а про работы ни слова? Очень странный, хотя этот его порыв “с фиксативом”, поступок настоящего друга, не поленился же он умчаться, за фиксом, едва придя. Друг?».

Дружбу Эл считала «подарком судьбы». Найти «настоящих друзей» взрослому человеку, это как «найти любовь», другими словами, очень сложно. Проще всего дружба дается людям в детстве, сложнее в юности. У Эл на этот счет была целая теория. В дружбе важна честность, открытость и преданность. Дети с лихвой обладают всеми этими качествами, и сразу, почти интуитивно чувствуют «своего человека». Взрослый же, тащит с собой по жизни, целый чемодан масок, со временем обладая коллекцией «на все случаи жизни». К кому-то прирастает одна маска, самая удобная, на всю жизнь, кто-то использует несколько, но чем старше человек, тем больше он прячет от людей свое «Я», а со временем и сам уже не в состоянии вспомнить, кто же он, и какой он настоящий. Поэтому на этом маскараде жизни, практически невозможно угадать «своего человека». Разные обстоятельства, сводят и разводят людей постоянно, и общение теряет свою остроту, как только заканчивается практическая польза. Дети же дружат «безусловно», и счастливы те, кому удается сохранить дружбу до пресловутой «взрослой» жизни, и вот тогда эти счастливчики проносят верность своим друзьям, до конца.

Есть у людей еще одна возможность обрести настоящих друзей, это попасть вместе в какую-нибудь неприятную историю, или объединиться общим горем. Пройдя вместе трудности – люди сближаются. Хотя в случае с «общим горем» не всегда удается пронести дружбу до конца, со временем кому-нибудь захочется забыть пережитое, а человек непосредственно связанный с тем или иным событием, будет всегда напоминать о нем.

Эл с грустью подумала о том, что у нее нет «настоящих друзей», да что там, у нее не было и одной, настоящей подруги. Что делать? Судьба. Причину «обделенности» и в дружбе, Эл считала свою «малую эмиграцию» из Ташкента в Москву, потому что с потенциальными «друзьями на всю жизнь», ее разделили обстоятельства, расстояние и время. У нее не было ни обреченности, ни отчаяния по поводу этой «эмиграции», но осев в Москве, Эл поняла, что никогда не уедет из России, и не переедет в другую страну, какой бы привлекательной она не казалась. Эл любила свою страну, она думала и говорила на русском языке, и представить себе не могла, что ради чего-либо, ей придется привыкать к чужим нравам, обычаям, юмору, наконец. И потом, сколько бы ты не изучал чужой язык, сколь бы не был одарен лингвистически, в жизненно важные моменты человека, будь то великая радость, вселенская скорбь, нестерпимая боль или обращение к Богу, только на родном языке ты сможешь всецело выразить свои душевные порывы. Думая теперь, о перипетиях своей судьбы, Эл ловила себя на том, что потеряв родной край, край, где родилась, оставив там могилы предков, оборвав связь со своей родиной, давшей первый солнечный свет, неповторимые вкусы, запахи цветов, и всего, что было в ее жизни «впервые», у нее были все предпосылки стать космополитом. Но чем старше становилась Эл, тем сильнее она ощущала связь со своей прежней, большой страной. Все постсоветское пространство не было для нее «чужим», потому что даже после распада СССР, она не чувствовала себя «за границей», в странах бывших союзных республик. У них остался общий менталитет, определение, несправедливо затертое, в современном обществе. Однако именно Россия стала для Эл большой и единственной Родиной, и все в ее душе ликовало, от мысли, что теперь никто и ничто не сможет «отобрать» ее, как в 1991 году «отобрали» Узбекистан, а по своей воле, Эл никогда не покинет Россию.

Да, Эл по-прежнему было холодно в Москве, и она, если не физически, то уж точно морально, «впадала зимой в спячку». Зимний период для Эл, стал главным обстоятельством, напоминающим ей, о «малой эмиграции». Сравнения были неизбежны, но вместе с суровостью русской зимы, в ее жизни появились и приятные стороны этого сезона.

Как-то на Рождество, тогда еще маленький сын пришел с друзьями, одетыми в карнавальные костюмы колядовать. Эл была потрясена, что этот обычай соблюдается в современной России, ничего подобного в Ташкенте не было. Хорошо, что дома нашлось какое-то угощение для детей. Сын вернулся домой с целым пакетом сладостей и мандаринов. Он посетовал на то, что не знал про колядки, и не оделся подобающе, но на следующий год они с Эл, подготовились к Рождеству заранее. Сын наряжался, Эл запасалась сладостями, так как за один вечер могли прийти несколько компаний колядующих детей. Рождество стало их «семейным» праздником.

Не меньший восторг вызывали у Эл православные, отваживающиеся в любую погоду, окунаться в прорубь на Крещение. Глядя на людей всех возрастов, троекратно погружающихся в ледяную купель, Эл думала, не без гордости, что «Этот народ не победить!». Сама же она пока была далека от решимости, присоединится к священному действу, но каждый год набирала в этот день в храме Крещенской воды. А как прекрасна в России Масленица! Одна неделя поедания блинов, под разными предлогами, чего стоит! Что уж говорить про апофеоз этого православного праздника, сжигание чучела зимы самый долгожданный момент для Эл. Символично и жизнеутверждающе! И пускай, потом наступала лишь календарная весна, а серая, погодная невнятица могла продлиться еще до конца апреля, сам факт такой красивой, финальной, «огненной» точки на Масленицу, радовал не только глаз, но и душу.

И хотя, все эти праздники появились в жизни Эл, лишь после переезда в Россию, они очень быстро стали для нее привычными и родными, как будто были всегда. А может, в этом нет ничего странного, и эти русские традиции были для Эл не новыми, а хорошо забытыми старыми, голосом крови? Ведь обе бабушки Эл были русскими женщинами, волею судеб, оказавшихся за пределами России. Как бы то ни было, но и Прасковья Федоровна Ильина и Наталья Павловна Макарова несли в себе русский генофонд, который и передали своим детям.

В церковь Эл ходила не часто, но ей всегда радовали глаз, часовни и храмы, церкви и церквушки, встречающиеся в России повсеместно. За свою жизнь Эл бывала в храмах разных религиозных конфессий, но ощущения были примерно одинаковые – «туристические». И только в русской православной церкви, Эл каждый раз, вновь и вновь, ощущала катарсис. Она не могла это объяснить. Иногда у нее ручьем текли слезы, которым не было объяснения, но которых Эл не стыдилась, находясь под сводами храма. Иногда молилась про себя, хотя знала «от и до», только одну молитву «Отче наш». Однажды не было слез, молитв, а только, вертелось в голове: «Что со мной не так?». Она не услышала ответа, стоя перед алтарем, но вышла из церкви с знакомым ей чувством душевного спокойствия и облегчения.

Ей по-прежнему не хватало цветущих деревьев уже в марте, и «букетов» из свежей зелени, ранней весной на базаре, точнее теперь на рынке. Не смотря на свои многолетние, «гринписовские» принципы, в гардеробе Эл появилась шуба из натурального меха, потому что в другой одежде зимой не согреться. Она впервые встала на коньки, когда ей было сорок. Понравилось. Приходилось много к чему еще привыкать, но, не смотря на все это, она была не «в гостях», она была дома.

«Космополит? Точно не я», – думала Эл, однако не исключая того, что появись у нее возможность, она с удовольствием, путешествовала бы по миру, неизменно возвращаясь, домой.

25 Глава

Ричард появился также внезапно, как и исчез. Он вкатил во двор свой спортивный велосипед, напомнив Эл, как давно она на него не садилась, хотя кататься на велосипеде научилась еще в детстве.

– Вот, Герти, держи, – сказал Ричард, протягивая Эл серебристый баллон с фиксативом, – хотя, если ты не против, давай я это сделаю?

Эл на мгновение задумалась, но потом ответила:

– Хорошо, давай ты.

– Так, так, так – сказал Ричард, обходя рисунки и решая, с какого начать.

– Что скажешь? – отважилась Эл спросить напрямую.

– Это прекрасно, мне нравится. Очень. Зачем утаила, что мы коллеги? – подмигнув, спросил Ричард.

– Я не ресторатор.

– Яснопонятно, я не об этом. Не кокетничай, Герти, что заканчивала? Суриковку, Строгановку?

– Изостудию во Дворце пионеров в Ташкенте.

– Да ладно!

– Да.

– Так это твое хобби? – Ричард был искренне изумлен.

– Можно и так сказать, хотя я и не вспомню, когда последний раз писала.

– Ты зарываешь свой талант в землю, Герти! У тебя нет на это морального права! – его воодушевление немного пугало.

– Что ты хочешь этим сказать? – начиная смущаться, спросила Эл.

– А то, что талант не принадлежит художнику, он адресован людям. Художник лишь передаточное звено. Он, если хочешь, миссионер, и он обязан реализовать себя в том качестве, в котором его избрал Всевышний.

– О как, – Эл была несколько озадачена таким поворотом.

– Именно так, я в этом убежден. Как крепкий ремесленник, я могу отличить настоящего художника.

– Я не видела твоих работ, но, если ты зарабатываешь этим на жизнь, значит ты не так уж и плох. Ты же зарабатываешь этим?

– Да. Работа художника приносит мне доход, но занимаюсь я этим не ради денег, а, чтобы любимое хобби, еще и прибыль приносило.

– Идеальное сочетание, я тоже так хочу.

– Хочешь заниматься компьютерным дизайном, – он как-то слишком буквально отнесся к словам Эл.

– Нет, не обязательно, но как сказал кто-то из мудрых – «Найди себе дело по душе и тебе не придется работать ни дня в своей жизни».

– Ах, это, – Ричард погрузился ненадолго в себя, продолжая при этом фиксировать пастель.

Эл смотрела на него и думала, что может быть это неплохая идея, поискать себя в живописи. Рисовать она любила, а деньги неумолимо заканчивались.

– Да, – прервал погружение в себя Ричард, – у тебя определенно талант, Герти.

– Спасибо, мне, приятно, во-первых, потому что ты мой первый зритель, а во-вторых, лестно, потому что это мнение художника.

– Художника? Нет, повторюсь, я не считаю себя художником, я крепкий ремесленник, максимум, неплохой иллюстратор, знакомый с современными технологиями. Я не творю, Герти, я занимаюсь художественно-проектной деятельностью по созданию гармоничной и эффективной визуально-коммуникативной среды, если говорить по науке, – Ричард перевел свой взгляд на Эл, впервые за все время их разговора.

– А твоя бабушка, говоря о тебе, сначала назвала тебя художником, а только потом добавила, что у тебя еще есть свое кафе.

– Труди, моя любимая, Труди, меня идеализирует. Ей приятно так думать. И у нас всегда столько споров на самые разные темы, что в этом вопросе, я решил оставить ее, в мире иллюзий, на мой счет.

– Тебе виднее, ты не из тех, кто прячется за ложной скромностью.

– Это так, а ты неплохо меня узнала, Герти, – сказал Ричард, лукаво смотря на Эл.

– Да брось ты!

– Сейчас брошу, еще один рисунок и все! – пошутил в ответ Ричард, орошая фиксом последнюю работу на траве.

– Круто! Неужели это все я? – Эл не без восторга смотрела по сторонам.

– Вот лишнее доказательство моей правоты. Когда художник не верит до конца, в то, что то, что он создал, создано им, в этом и проявляется божественное провидение.

– Почему?

– Мое глубокое убеждение. Художник только инструмент, который избран свыше, как курьер, если хочешь.

– Ты так считаешь только о художниках, или о творческих людях вообще?

– Пожалуй, о творческих людях, вообще.

– Интересная мысль, – Эл нравился их разговор, но как часто бывает, именно сейчас Ричард решил сменить тему.

– Герти, у меня идея! Время обеда, я приглашаю тебя в «Алоха» на шашлык, думаю, что это блюдо никогда не приестся.

– Ах, ты об этом, – Эл даже не хотела скрывать своего неудовольствия, что интересную для нее тему замяли банальным обедом, хотя мысль о шашлыке не была сейчас лишена привлекательности.

– Что скажешь?

– Я не против, только соберу рисунки.

– Постой, я помогу, – сказал Ричард и присел на корточки, – куда говоришь Зоуи уехала?

– В Джубгу.

– Отлично, у меня в Джубге есть знакомый, у которого всегда можно разжиться всякой всячиной для рисования и фотографии.

– Не понимаю.

– Я сейчас ему позвоню, и закажу рамки для твоих работ. Фикс фиксом, но пастель лучше хранить под стеклом. А потом попрошу красотку Зоуи их привезти.

Эл еще не успела осмыслить сказанное им, а Ричард уже звонил.

– Алекс, здравствуй дорогой, это Ричард! Мне нужны рамки, к завтрашнему дню все параметры вышлю по смс. Прочти сообщение и дай ответ, жду.

Эл стояла обескураженная очередным напором Ричарда.

«Вот это, наверное, и есть “пацан сказал, пацан сделал”», – подумала Эл.

– Ричард, есть одно «но», я не уверенна, что мне сейчас «по карману» приобретение рамок, ведь рисование, это пока мое хобби, а с доходами у меня сейчас напряженка.

– Я бы, с удовольствием, подарил тебе эти рамки, но ты откажешься, поэтому могу дать тебе в долг.

– Ты тоже неплохо меня изучил, но откуда столько внимания и заботы?

– Труди сказала – «помоги ей», – без тени смущения ответил Ричард.

– Яснопонятно, – улыбаясь, сказала Эл, не отводя своего взгляда от Ричарда.

Их гляделки прервал сигнал о сообщении.

– Прекрасно, вот и ответ от Алекса. Так. Все есть, и размеры, и количество. Осталось позвонить Зоуи.

– Давай ты сам ей позвонишь, пусть думает, что это для тебя.

– Давай.

– А я пока унесу работы домой.

– Ок.

Эл аккуратно собрала рисунки и пошла в дом. И только зайдя в свою комнату, она увидела, что на окне осталась еще одна работа, ее первый рисунок, с пустым гамаком, в осеннем дворе, и невероятным щемящим сердце чувством, вызываемым этим рисунком. Эл взяла его и вернулась во двор.

– Ричард, вот еще одна работа, зафиксируем? – спросила она Ричарда, уже вальяжно расположившегося в этом самом гамаке.

– А ну-ка, покажи, – ответил он и взял рисунок. – Герти, как это здорово. И как драматично.

Он смотрел на картину, не отрываясь, и был опять погружен в себя. Эл растерявшись, не знала, что ей делать дальше, когда Ричард сам прервал свое молчаливое созерцание рисунка.

– Сейчас закажу еще одну рамку, но на вернисаже ее выставлять не нужно, я сам ее куплю у тебя.

– Что прости? – изумилась Эл, – на каком вернисаже?

– На твоем вернисаже, в «Алоха».

Эл только заморгала глазами, ничего еще не понимая.

– Ну, да я не сказал тебе, – Ричард понял, что Эл не в теме, мягко говоря, – у меня есть для тебя деловое предложение. Мы устраиваем в кафе выставку-продажу твоих работ. Убиваем сразу нескольких зайцев. Ты получаешь восторженные отклики зрителей и деньги, я моральное удовлетворение, что помогаю тебе, и деньги от привлеченных, твоими работами посетителей. Все довольны. Согласна?

– Звучит неплохо.

– Вот именно.

– А ты уверен, что мои работы, кто-то купит?

– Твои работы круче снимков на телефон, на память о Лермонтово. Любую работу из серии с пирсом будет приятно увезти с собой каждому, кто здесь отдыхает. Я так считаю, но гамак – мой.

Такой переход обескуражил Эл, но она неожиданно для себя ответила:

– Гамак не продается.

– Даже мне?

– Даже тебе.

– Возможно, ты еще передумаешь, Герти, я подожду. Пойдем пообедаем, а заодно посмотрим на антураж «Алоха», в свете новых обстоятельств, и как лучше расположить твою выставку. Герти, кушать очень хочется.

Эл, как будто вышла из ступора, забрала рисунок, и поспешила домой.

Минуты через три, она счастливая, ехала на велосипеде Ричарда, обжигаемая любимыми лучами полуденного, летнего зноя. Ричард пытался догнать ее быстрым шагом, но уже на середине Морской улицы, перешел на бег.

«Если человек однажды научился ездить на велосипеде, это навсегда!», – не без удовольствия подумала Эл, которая никогда еще так быстро не пролетала маршрут от дома до «Алоха».

26 Глава

Сытно отобедав, Эл и Ричард пили зеленый чай. Внутри кафе было по обыкновению прохладно, и горячий чай приятно согревал.

– Теперь можно и о деле поговорить, – начал Ричард.

– У меня, если честно, нет идей.

– А у меня есть кое-что, – интриговал он, и довольная улыбка появилась на лице.

– И?

– Я не случайно заказал деревянные рамки, простые и лаконичные, без лишнего пафоса. Во-первых, они не будут спорить с работами, а во-вторых, идеально впишутся в интерьер. Я на время избавлюсь от плюмерий, и места будет достаточно, и, если до вернисажа, количество работ станет больше, не страшно. Через пару дней Алекс подвезет еще рамки, так что твори смело!

– Здорово! Теперь бы только вдохновение не покинуло, – пошутила в ответ Эл.

– Не покинет, я в тебе уверен.

– Почему?

– Потому что это твое задание сверху, – сказал Ричард, многозначительно подняв указательный палец, – реализовывать которое, ты начала только теперь, исполнив прежде свое социально-биологическое предназначение, я правильно понимаю?

– Под социально-биологическим предназначением, ты имеешь в виду материнство?

– Его, ты вроде говорила, что у тебя есть сын, муж и все такое?

– Сын есть, – ответила Эл, и ощутила всеми фибрами своей души, как сильно она по нему скучает, – а муж… Все сложно, давай не будем о нем?

– Давай.

– А как у тебя с этим?

– С социально-биологическим?

– Угу, – Эл было немного неловко, что она спросила об этом Ричарда. К ее удивлению, он спокойно отнесся к вопросу.

– Видишь ли, Герти, я чайлдфри, хотя у меня есть дочь.

– Как ты это совмещаешь? – не поняла Эл.

– С трудом, – Ричард попытался снизить градус разговора, и улыбнулся.

– Я не понимаю.

– На самом деле все просто и даже банально. По молодости, я как многие, напрасно пренебрегал средствами контрацепции, целиком отдавая бразды правления и перекладывая ответственность на женщин. Одна милая девушка, то ли ненароком, то ли сознательно забеременела от меня, о чем сообщила, когда срок нашего знакомства, исчислялся несколькими месяцами. Стоит ли говорить, что к такому повороту я был не готов, но она была настроена решительно. Как человек порядочный, я женился на ней. Родилась дочь Анна. К этому времени мои родители уже эмигрировали в Германию. Моя жена тоже захотела уехать из России. Мы разошлись, но родители помогли ей оформить фиктивный брак там, с кем-то из наших, совковых, чтобы внучка была рядом. У бывшей жены, уже в Германии, ее фиктивный брак, стал самым, что ни есть настоящим, они вроде полюбили друг друга. Теперь этот парень воспитывает мою дочь, она называет его папой, хотя знает про меня. Она выросла без меня, понимаешь, Герти? Я уже и алименты не плачу, взрослая девочка. Я для нее остался номинальным папой, таким папой, который не учил ее ездить на велосипеде, не успокаивал, когда она разбивала коленку, не возивший ее в Парижский Диснейленд и прочее, и прочее, и прочее. Труди меня утешает, хотя, не знаю почему, что «придет время», и мы обретем с дочерью друг друга, уже как два взрослых человека. А смысл?

– Стать нужными друг другу, не чужие же вы.

– Ну, предположим, мне надо будет опереться на кого-то в старости, а я-то ей зачем?

– Хотя бы исполнить свой дочерний долг.

– Долг – не любовь, и она мне ничего не должна.

Эл замолчала, она не знала, что ответить.

– Она мне не должна, я ведь не был ей хорошим отцом. Я предпочел свободу, ей и неминуемой связке с ней, браку с нелюбимой женщиной, на чужбине, куда я не хотел. Мне не нужны были эти путы, даже ради дочери и свой выбор я сделал, так чего ей быть мне обязанной?

– Зов крови?

– Не всегда он так силен, как о нем принято думать. Чувство долга? Да. Но это у меня по отношению к ней, потому что я старше, и имею непосредственное участие в ее появлении на свет. Этот гештальт, мне не пройти никогда. С ее же стороны, если у нее по жизни пойдет все хорошо, чего я всем сердцем ей желаю, у нее не будет никакой нужды в общении со стариком, живущим за тридевять земель, в глуши у моря. Она и русский-то почти забыла, а я в немецком не силен.

– А почему ты назвал себя чайлдфри?

– Потому что других детей, кроме Анны, я тоже не хочу иметь.

– Почему? Разве это не есть возможность пройти «отцовский гештальт», посвятив весь свой родительский пыл еще одному своему ребенку?

– Наверное, ты права, но есть одно «но», и оно для меня неоспоримо.

– И что это?

– Я не хочу иметь других детей, – Ричард говорил спокойно, четко произнося каждое слово.

– Если не секрет, почему?

– Не секрет. Когда родилась Анна, я был студентом, но не самым бедным, мы жили в однокомнатной квартире, подаренной моими родителями, перед отъездом в Германию. Моя жена тоже училась в Строгановке, как и я.

Эл понимающе кивнула головой.

«Все-таки, художник», – подумала она про себя.

– С женой мы развелись, когда дочери было где-то полтора года. То есть трудности первого года отцовства я испытал сполна. Это навсегда избавило меня от иллюзий, что жизнь с маленьким ребенком, именно такая, как в рекламе, когда достаточно покормить консервированной бурдой из баночки, сменить подгузник, включить говорящую игрушку и спокойно пойти заниматься подготовкой к сессии, под любимую музыку, будучи при этом отдохнувшим, а главное выспавшимся! – Ричард рассмеялся, – Боже мой, как же мне постоянно хотелось спать! Но не менее невыносимым, чем недосып, оказалось для меня жить по «детскому расписанию», сделать ее режим дня своим. Забыть на год обо всем, что «сердцу мило». Спасибо, достаточно! И если по молодости, многое давалось легко, то сейчас я не чувствую в себе ни моральных, не физических сил, опять пройти через это – он опять засмеялся.

– А помощники были?

– Нет, все сами. Жена была иногородней. Мои родители жили в Германии. Труди с дедом на пасеке, здесь недалеко, да ты знаешь, – сказал он, и одобрительно кивнул.

«Что же все-таки рассказала ему Гертруда о нашей встрече?» – думала Эл, но решила, молчать, пока он сам не заговорит на эту тему.

– Угу, а дальше?

– Дальше все становилось только хуже. В добавок к физическим нагрузкам, пришли эмоциональные. Большой любви и раньше к жене не было, а тут ее характер стал портиться, ругались постоянно, и конца-края этому не было видно. Потом, когда «от тела отлучила», ссылаясь на постоянную усталость, я и вовсе перестал понимать, что я здесь делаю, и главное зачем. Пройдет немного времени, думал я, дочь подрастет, начнет все понимать, видеть наши склоки, не самый лучший микроклимат в семье, мягко говоря. Так как-то само собой решили развестись.

– Не выдержали испытаний?

– Скорее, не с того семью начали, не с «залета» надо начинать, тем более, если отношения строятся не на любви, а на либидо.

– А если влюбишься теперь, неужели не захочешь родить ребенка от любимой женщины?

– А зачем нам ребенок, если мы любим друг друга, разве этого мало? Или непременно нужно «больше двух», чтобы считаться полноценной семьей? Да и староват я для этого, – резюмировал Ричард, и игриво подмигнул Эл.

– Да ладно скромничать! – Эл подмигнула в ответ, – но разве чайлдфри это об этом, о чем ты говоришь?

– Почему нет?

– Ну, их взгляды гораздо жестче.

– Это, если ортодоксы, а я «умеренный».

– Тогда и я в чем-то чайлдфри, – сказала неожиданно Эл.

– А тебя то, как угораздило? – пошутил в ответ Ричард.

– Ну, я тоже не хочу больше иметь детей. Я не считаю, что мир, который родители дарят детям, совершенен, а ввергать детей в бездну, бессовестно. Сначала надо сделать этот мир идеальным.

– Утопия.

– Я тоже так думаю, но считаю эгоистичным заводить детей, в современном мире. Даже смирившись с «бренностью бытия», ты не можешь гарантировать ребенку, что на своем пути он встретит только добрых и светлых людей. Что ты будешь рядом столько, сколько этого ему или ей потребуется, что, если завтра, не дай Бог, «кирпич тебе на голову», он не останется один, и найдутся, по-настоящему, неравнодушные к его участи люди. А еще я паникерша. Я боюсь всего, что может случиться с ребенком, я с трудом отключаю свою фантазию, просто чтобы не визуализировать плохое, но сердце, все равно не на месте, хотя моему чаду уже немало лет.

– А если ты встретишь человека, которого полюбишь, как себя саму, разве тебе не захочется родить ему «вашего» ребенка, который вберет в себя и твои прекрасные черты и черты твоего избранника?

– Если я встречу такого человека, я стану самой счастливой женщиной на свете, но вряд ли это подвигнет меня к рождению ребенка. Тут ты прав, всему свое время.

– Не скромничай, – Ричард лукаво улыбался.

– Причем тут скромность, это здравый смысл. И это вам, мужчинам, можно и в семьдесят лет стать отцом, под всеобщее одобрительное улюлюканье, не задумываясь о том, что очень скоро «молодой» папаша может «сыграть в ящик», и его красавицу-дочь, не то, что к алтарю, в первый класс поведет кто-то другой.

– Жестко ты.

– Я не права?

– Права, на мой взгляд. И мне кажется, мы похожи с тобой, и мы такие от фатального одиночества.

– Не думаю, что ты знаешь, о чем говоришь, – сказала Эл, и все ее скорби всколыхнулись в душе.

– Поверь, что знаю.

Эл замолчала. Ей не хотелось обсуждать свое одиночество.

«Только ни здесь, не сейчас, не с ним» – думала Эл.

Должно быть, почувствовав это, Ричард решил сменить тему.

– Герти, я эгоист, а эгоист сам себя делает одиночкой. Или мне просто не дано, ощутить все прелести отцовства, через всепоглощающее чадолюбие.

– Имеешь право, по крайней мере, это честно. Я убеждена, что дети должны рождаться от большой Любви и/или по обоюдному желанию родителей. Только так, все остальное от лукавого. И твой, нынешний эгоизм честнее, чем эгоизм твоей бывшей жены тогда, когда она, все решила, за вас обоих. – Эл удалось справиться с эмоциями, и она была готова продолжить разговор.

– Спасибо, согласен. Герти, почему люди упрощают некий «Божественный замысел»? Почему лишают себя права выбора своего пути, своей судьбы? Почему с таким упорством, втискивают свои судьбы под лекала, неизвестно кем, когда и зачем созданные?

– Так может быть эти лекала и есть «Божественный замысел»?

– Слишком просто скроено для того, кого принято считать создателем «Всего сущего».

– Почему я раньше тебя не спросила, Ричард, ты атеист?

– Нет. Я – агностик, – Ричард испытующе смотрел на Эл, пытаясь понять, знакома она с этим термином или нет.

– Яснопонятно. Крещен?

– Да, Труди, моя любимая Труди постаралась. Давно, в детстве еще, поэтому не считаю себя обязанным быть приверженцем, как бы помягче выразиться, навязанной религии, понимаешь?

– Понимаю. По крайней мере, честно, как всегда.

– А ты, Герти, «чьих будешь»? – Ричард улыбнулся.

– Я православная христианка, неофит, если хочешь. Росла в семье атеистов, поэтому свой выбор сделала сама, в двадцать пять лет, что называется осознанно и от души, но «настоящей христианкой», так чтобы «от и до» уверовать, пока не стала. К моему глубокому сожалению.

– В чем проблема?

– Безуспешно пытаюсь понять, в чем смысл жизни, – Эл театрально вздохнула.

– Всего лишь? – Ричард также театрально удивился.

– Да.

– Плодиться и размножаться, конечно!

– И все?

– А что еще?

– Ради чего?

– Ради продолжения рода.

– А для чего его, род этот, вообще, продолжать?

– Ради жизни на земле.

– А кто это решил?

– Создатель.

– Вот пусть Он тогда и продолжает, раз создал человека, а самое интересное, «для чего?» утаил.

– Герти, послушать нас, так люди вообще рожать перестанут.

– Не перестанут, оптимисты всегда найдутся. Знаешь слова Евгения Шварца: «Слава храбрецам, которые осмеливаются любить, зная, что всему этому придет конец. Слава безумцам, которые живут себе, как будто они бессмертны, – смерть иной раз отступает от них». Правда, только на время, добавила бы я.

– Так все-таки безумцы или оптимисты?

– Для тех, кому удалось «возлюбить ближнего своего, как самого себя», они, конечно, оптимисты. И эти оптимисты продолжают свой род, и не заморачиваются, как мы с тобой «а как? а что?», ибо сказано было: «плодитесь и размножайтесь».

– Это Он птицам и рыбам сказал.

– Разве?

– Да.

– Но потом сказал и людям, кажется так, «и был день пятый», а потом «и сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему, и да владычествуют они над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над всею землею, и над всеми гадами на земле. И сотворил Бог человека по образу Своему, сотворил мужчину и женщину. И благословил их Бог, и сказал им: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею».

– Да ты в теме! – Ричард был удивлен.

– И, да и нет, моих знаний не хватает понять, когда это Бог их создавал?

– На пятый день.

– А это после изгнания из Рая?

– Не знаю. Я же агностик, Герти, – Ричард улыбался.

– То есть глубоко не вникал, но сразу отринул? – теперь улыбалась Эл.

– Я «глубоко» не вникал ни в одну религию, потому что то, что я успел прочесть, о разных религиях, дошедших до наших дней, я бы назвал «Мифы и легенды Древней Греции», но не по сути учения, а по «хронологии появления тех или иных Пророков», и по их «доказательной базе» скорее. А вот постулаты у всех религий, прекрасные, каждая религия несет в себе призыв к жизни праведной, честной, безгрешной, и я не имею ничего против этого. В принципе, я так и стараюсь жить «по Заповедям», если хочешь, и, не нарушая Уголовный кодекс. Но для этого, Герти, мне не нужно верить в какого-то одного Бога, причислять себя к какой-то одной пастве, и чтобы «укрепить свой дух», соблюдать соответствующие обряды и ритуалы, заметь, придуманные простыми, смертными людьми, но, правда, задолго до нас.

– Согласна.

– Здорово! Может вместе нам удастся докопаться до истины?

– Не думаю, будь все так просто, это бы уже кому-нибудь удалось, и на любой скепсис, у «специально-обученных людей», была бы такая «доказательная база», что атеизм уже считался бы не мировоззрением, а психиатрическим диагнозом.

– Я оптимист! А ты?

– Не уверенна. По молодости, однозначно сказала бы, да – оптимист, а сейчас, – Эл замолчала, подбирая слова.

– По молодости? Да мы с тобой в самом расцвете сил, Герти.

– Да, но не для всего. Меня саму раздражают люди, считающие 40 лет границей молодости, и что за ней сразу, ну просто, сразу же наступает старость! Особенно в этом преуспели рекламщики, если послушать этих, то к климаксу женщины должны готовиться лет с тридцати, а также к старческому слабоумию, остеохондрозу, остеопорозу и так далее. Ну, у рекламщиков свой резон, так рано начинать пугать прелестями преклонного возраста. На страхах людей, они делают деньги. И им нет дела до чувств и переживаний людей абсолютно. В противном случае, они бы занимались рекламой здорового образа жизни, а не своих пилюль. Но это уже была бы социальная реклама, что для их лживого бизнеса одни убытки, и никакой прибыли. Большее же недоумение у меня вызывают люди, которые ведутся на эти сказки, и считают сорокалетний рубеж вершиной их горы жизни, после которого, жизнь идет на спад. Сорок лет – это возраст, просто возраст, цифра, ничего больше. И если это и рубеж, то, например, только для деторождения. И ханжество тут не причем. Есть объективные причины не пропагандировать бэбибум после сорока лет. Это в чистом виде эгоизм, со стороны родителей, а навязан он людьми успешными и богатыми, но из тех, кто не нашел времени на ребенка, в расцвете сил, потому что строил свою карьеру. Всему свое время. Относительно легко и просто все дается в молодости. Парней не случайно, в юном возрасте забирают в армию, когда они еще не осмыслили свои жизни, и как следствие, не сильно ими дорожат, нечего терять, другими словами. Молодые девочки, желая показать свою взрослость, не вникая глубоко в последствия, сплошь и рядом беременеют, делают аборты или рожают. Это потом и к тем, и к другим приходит понимание, что за каждым поступком стоит ответственность. Уже есть ради кого жить, есть, что терять, кроме своей жизни. И с каждым годом «лихости» у человека убавляется, чем большими знаниями и обязательствами он обрастает. И все бы ничего, если бы импульсивные поступки, с далеко идущими последствиями люди совершали, исключительно, в юности, но, как известно, «мудрость не всегда приходит, вместе с возрастом». Сколько вокруг пресловутых «взрослых» людей, с поступками юнцов, но не в хорошем смысле этого слова, а по степени безответственности. Бездумность, с которой некоторые, например, «плодятся и размножаются», не вникая, что они могут предложить своим детям, кроме, собственно, жизни. И прикрываются эти люди несусветным чадолюбием!

– А если, правда, любят детей?

– Не надо путать жанры! Большинство из этих «прекраснодушных чадолюбцев», любят сам процесс, да на здоровье! Все мы из плоти и крови, в конце концов, но в двадцать первом веке, есть масса способов, не доводить любовь, к «процессу», до логического завершения оного.

– Согласен, но как-то это не по-христиански, Герти?

– В современном мире, каждое соитие заканчивать рождением ребенка? Вот это, действительно, абсурд! Мир стал бы намного гармоничнее, если бы люди научились, хотя бы, не делать аборты, это не так уж и сложно, учитывая современные способы контрацепции, но как в любом правиле, и тут всегда будут свои исключения. Не обязана же изнасилованная женщина, рожать от насильника, например! Не знаю, а как в таком случае аборт, согласуется с христианством? Не могу объяснить в двух словах…

– Мы ведь никуда не торопимся?

– Как сказать, – Эл улыбнулась, – а сиеста?

– Южанка, никуда не деться, – Ричард улыбнулся в ответ, – как скажешь, сиеста это святое!

– Ну, не так, чтобы, хотя…

– Герти, скажи все же, как, по-твоему, что важнее Вера или Здравый смысл, а то меня замучает чувство недосказанности, пока ты будешь нежиться в гамаке.

– Я не сплю в гамаке, ты же сам сказал, что там неудобно, – Эл стало приятно на душе, предвкушая, как она вернется в дом Зои, и рухнет на кровать, – хорошо, я попытаюсь объяснить. Для меня и Вера и здравый смысл – величины равнозначные. В случае перекоса в одну или в другую сторону, мы получим или религиозного фанатика, или бездушное животное. Но, углубляясь постоянно, в изучение вопроса, меня не греет толкование азов Веры, что ли. Я не могу пересилить себя и прочесть до конца Библию, мне сложен ее стиль для восприятия. Жизнеописание Христа, кажется мне и вовсе, какой-то мифологемой. Знаю, знаю, многие скажут, что все дело в «готовности уверовать», но я готова, готова, с того момента, как приняла это решение и окрестилась. Но мне, как человеку здравомыслящему, каким я себя считаю, хочется опереться на факты, которые убедят в реальности произошедших событий, от Рождества Христова. Понимаешь?

– Прекрасно понимаю! У меня те же грабли. Герти, так может ты поторопилась с принятием этого ответственного решения?

– Хитер! Нет, не думаю, что поторопилась, потому что, окрестившись, я стала чувствовать присутствие Бога в своей жизни, чему несказанно рада, но что не в состоянии объяснить.

– А почему «хитер»?

– Потому что ты уже был защищен, благодаря Труди, что ж тогда со спокойной душой и «под надежной защитой», не пуститься в путешествие в теологические и философские дебри?

– Ты понимаешь, о чем говоришь, – Ричард задумался, уставившись в одну точку.

– Ангела увидел?

– Что? – Ричард вышел из ступора.

– Так говорят, когда человек засмотрелся – увидел ангела.

– Не знаю, как насчет ангела, но я увидел, что ты глубокий и интересный человек.

– Спасибо, – Эл немного смутил этот ответ.

– Не за что, спасибо твоим родителям скорее или еще кому, но не мне, – он смотрел на Эл с невероятной теплотой, – ты мне очень нравишься Герти.

– Ой!

– Что? – Ричард улыбался.

– Сиеста! – Эл поднялась из-за стола, допила остатки чая и протянула руку Ричарду.

– Уходишь? Яснопонятно, – Ричард, поднявшись, пожал руку Эл.

– Спасибо, Ричард, за все! – Эл хотела высвободить свою руку, но Ричард не отпускал.

– Когда я снова тебя увижу?

– Не знаю, – Эл была смущена.

– Ты не против, если я зайду к тебе вечером?

– Против. Я хочу побыть одна, раз уж Зоя уехала.

– Что ж, ладно, все равно, не прощаюсь, – он разжал свою ладонь.

– Пока, – уже на ходу кинула Эл.

«Что это? Черт возьми, что происходит?», мысли путались в голове. Она не заметила, как пролетела Морскую улицу, и только закрывая дверь, осознала, что уже дома.

«В душ и спать! – сказала себе Эл, рассудив, что сейчас она ничего путного не решит, – как там говорила Скарлетт, “очаровательная и гордая южанка” – “Я подумаю об этом завтра”? Южанка! Я – южанка! Так меня еще никто не называл. Все-все, все потом».

27 Глава

Закат был великолепен. Эл опять вдохновенно писала море. Время от времени она заплывала, чтобы освежиться, вбирая с каждой каплей силу моря, и с нетерпением, возвращалась к картинам. Так прошла пара часов. Легкий ветерок, возникший из ниоткуда, охладил Эл и вернул в реальность. Она с упоительным чувством удовлетворения своей работой, засобиралась домой.

Дома она достала фикс для пастели, так любезно оставленный Ричардом, и уверенными движениями уже сама, закрепила образы моря, на работах.

«Нужны рамки», – подумала Эл, оглядев очередной внушительный ковер, из новых работ, – «вроде Ричард говорил, что заказал еще рамки у Алекса. Все-таки он милый. Даже не милый, нет, он странный, хотя почему странный? Человек проявляет интерес ко мне, и помогает решать мои проблемы. Человек или мужчина? Наверное, и тот, и другой. С одной стороны, его попросила бабушка “помочь мне”, с другой, ему трудно бороться со своей природой, раз уж он “местный ловелас”, как сказала о нем Зоя. Только я совсем не настроена сейчас на “новые отношения”, мне бы со старыми разобраться».

Эл взяла со стола телефон и набрала сына.

– Фасоль! – услышала она любимый голосок, на другом конце.

– Привет, фасоль, могу я услышать черепаху? – пошутила в ответ Эл.

– Черепахи нет, есть фасоль.

– Как поживаешь, моя любимая фасоль?

– Нормально, а ты как?

– Хорошо, только ужасно соскучилась по тебе.

– Я тоже. Тут папа просил, дать ему трубку, когда ты позвонишь.

Эл молчала, она не знала, что ответить сыну.

– Мам?

– Да-да, я слушаю. Он рядом?

– В том-то и дело, что нет.

– Тогда передай ему, что у меня все хорошо. Работаю. Пусть не волнуется, и ты тоже.

– Ладно.

– Ну, беги, слышу, как галдят дети вокруг.

– Да, мы тут на даче.

– Целую тебя, сынок!

– Пока, мам!

– Я сама тебе позвоню.

– Хорошо.

Сын первый прервал разговор. Какое-то время, Эл еще слушала гудки в трубке. Она думала о том, правильно ли она поступает с мужем? Может, ей надо было давно позвонить Николаю. И что? Ей по-прежнему нечего было ему сказать. Ее мысли прервал стук в дверь.

– Зоя, Гертруда!

Это был Лев. Его Эл точно сейчас не ждала. На какое-то мгновение, она подумала, что можно затаиться, и сделать вид, что никого нет дома. Она постояла несколько секунд, но потом все-таки решила открыть ему.

– Привет, – сказал Лев, когда увидел Эл.

– Привет, – ответила Эл, – проходи.

Они прошли на кухню. Эл включила свет, только сейчас она заметила, как уже было сумрачно в доме.

– Что-нибудь будешь? – любезно спросила она.

– Нет, спасибо. Я что зашел, мы завтра уезжаем.

– Как уже?

– Да, молодожены заскучали, хотят еще куда-нибудь проехать по побережью, но в Лермонтово мы уже не вернемся.

– Яснопонятно, – ответила Эл.

– Его словечко, – Лев попытался съязвить, но Эл как будто этого не заметила.

– Угу.

Они молчали.

– Может с нами?

– Что?! – Эл была неподдельно удивлена, – спасибо, нет!

Она рассмеялась, на миг, представив себе новую, совместную поездку с этой компанией. У нее остались смешанные воспоминания о их встрече, поездке и прибытии в Лермонтово. С одной стороны, ей было неловко вспоминать, при каких обстоятельствах они познакомились, и в каком «образе» они ее застали. С другой стороны, благодаря им, Эл познакомилась с бабой Гертрудой, а потом и с Ричардом. Эл не сомневалась, что встречу с Ричардом, наворожила именно Гертруда. И не появись в ее жизни Ричард, Эл даже представить себе не могла, что бы она сейчас делала, и где и в каком состоянии сейчас находилась. А так у нее появилась мечта. Теперь и Эл хотела поскорее устроить вернисаж своих работ. Ей хотелось увидеть реакцию людей. А если вернисаж даст возможность заработать, так и вовсе замечательно! Нет, если бы не Ричард, Эл терялась в догадках о своем нынешнем положении. Ей опять стало страшно. Она опять окунулась в одиночество и не востребованность. Такое чувство она испытала незадолго до поездки, когда в очередную минуту уныния и тоски, зашла на сайт программы «Жди меня», и убедилась, что никто ее не разыскивает. Никто.

– Я и не ждал, что ты согласишься, – Лев попытался изобразить улыбку на лице, – может быть, тогда телефонами обменяемся?

– Зачем?

– Ну, как-нибудь встретимся в Москве, повспоминаем нашу поездку.

– Лев, ты серьезно считаешь, что нам есть, что вспоминать? – Эл была обескуражена.

– Я тебя, Гертруда, точно не забуду. Таких людей, как ты, я раньше не встречал.

– Да ладно, перестань, что во мне такого?

– Не знаю, ты не похожа ни на кого, из тех, с кем я общаюсь, но мне с тобой очень интересно.

– Ты, хороший парень, Лев, именно поэтому, я уберегу тебя от себя. Ты ничего не знаешь, ни обо мне, не о моей жизни, ни о моих проблемах. Я допускаю, что я для тебя, как «невиданна зверушка», но в твоих же интересах держаться от меня подальше.

– Почему ты решаешь за меня?

– Потому что я старше и мудрее, ладно, опытнее.

– Я хочу попробовать.

– Что значит «попробовать»? Мы не в игрушки играем, и, Лёвушка, прояви свою настойчивость, в чем-нибудь другом, тебе же лучше будет.

– Не называй меня Лёвушка.

– Как скажешь.

– Что ты скажешь?

– А что ты хочешь услышать, кроме того, что я уже сказала?

– Мне не хочется «прощаться» с тобой, зная, что я никогда тебя больше не увижу.

– Что так?

Лев молчал.

– Нет-нет, не хочешь же ты сказать, что влюбился в меня?!

– А если так?

– Напрасно, если так. У нас нет, и не может быть будущего, понимаешь?

– Не понимаю.

– Лев, у меня такое чувство, что ты бредишь или издеваешься сейчас.

– Я не издеваюсь.

– Значит – это бред. Тогда давай, бредить вместе и вслух, чтобы ты понял, что говорим мы сейчас на тему лишнюю, и бредовую изначально. Мне тоже было с тобой не противно общаться. И плохого ты мне ничего не сделал, скорее, помог, поэтому я хочу помочь тебе. Помочь избавиться от этой навязчивой идеи, навеянной морем, солнцем, скукой, молодоженами или чем-то еще. У нас неслабая разница в возрасте, мы из разных социальных слоев, у меня куча проблем была, а теперь станет еще больше, после развода. Видишь, я уже открываю тебе «белые страницы» своей истории, только бы убедить тебя отказаться от твоей затеи.

– Я не боюсь.

– Не боишься, чего? Что в любой компании, где мы будем появляться вдвоем, обыватели будут лезть своими липкими глазами и ушами, в нашу спальню? Что для каждой посредственной соплячки, будет вызовом, попытаться «отбить тебя у старушки»? Что с Жанной и с подобными ей, из вашей компании, мы никогда не станем друзьями? Что твои родители никогда не примут меня, как родную, именно потому, что я старше, и я не рожу тебе ребенка? А рано или поздно, эта тема выйдет на первый план?

– Не выйдет, не им решать, а мне, нам, если мы будем вместе. И ты совсем не знаешь моих родителей, а они примут любой мой выбор, и тоже полюбят тебя.

– Ой, не факт! Скорее они сначала будут тебя отговаривать, «пока не поздно». Потом сделают вид, что смирились с неизбежным. Потом им будет все труднее скрывать свое истинное отношение ко мне, и рано или поздно, начнут разговаривать со мной «через губу», сведя до минимума общение. А когда это будет происходить, всем будет не сладко в этой ситуации, и в первую очередь тебе. Я никогда не противопоставлю себя им, но тебе с каждым годом будет все труднее видеть полное неприятие нами друг друга. Их будет раздражать мой взрослый сын, а это будет раздражать меня. Наша разница в возрасте заставит меня «соответствовать моему молодому мужу», а это значит, я буду жить в постоянном стрессе, с ужасом находя у себя новую морщинку или седой волосок. Разве это жизнь, Лев?

– Вот так кошмары ты нарисовала! А ты не в курсе, что сейчас никого не удивишь «разницей в возрасте», и с каждым годом, таких разновозрастных пар, становится все больше? И что у нас не такая большая разница с тобой? И ты не выглядишь на свой возраст, мы смотримся, как ровесники? И ради того, чтобы быть вместе, люди не слушают сплетников и обывателей?

– Все так, но при одном условии…

– Каком?

– При условии, что люди любят друг друга! Ради любви можно и нужно ломать преграды. Нарушать законы обывателей, мещан и ханжей, и положить все на алтарь Любви! И тогда те преграды, и трудности, которые могут возникнуть на пути у «нетрадиционной» пары, становятся несущественными. Не надо пытаться прыгать выше головы, и обманывать природу. Хотят двое, чтобы их объединял еще один человек, возьмите брошенного ребенка, и сделайте счастливым маленького человека, с рождения, оказавшегося без любви, заботы и ласки. Любите друг друга? Да, на здоровье! Ведь что-то же вас притянуло друг другу, а те «близкие люди, доброжелатели», значит, не смогли вам дать ощущение счастья и наполненности жизни, какое вы даете друг другу. И если судьба сделала вам такой подарок, не отказывайтесь от него, в угоду чужих предрассудков, и чужого представления о счастье. Судьбу встречают один раз.

– Я готов, я люблю тебя!

– Но я-то тебя не люблю… Прости, Лев!

– За что?

– За все! И, спасибо, тебе, за все! Мне больше, нечего сказать. Прощай, Лев!

– Имя хоть скажи свое?

– Гертруда, – Эл опустила голову, она вдруг почувствовала ужасную усталость, как будто и, правда, пережила эту жизнь, весь этот мезальянс со Львом.

– Прощай, Гертруда, – Лев поднялся, он тоже выглядел подавленным.

Впервые он не пожал ей руку на прощанье.

Хлопнула входная дверь, затем калитка. Эл показалось, что она слышит его удаляющиеся шаги. Потом наступила тишина. Она сидела неподвижно и думала о том, что этот мальчик, еще верит в чудеса. И все в его красивой голове разложено по полочкам. И он, наивно полагает, что есть выход из любой ситуации, достаточно «задать вопрос», и мозг выдаст тебе «правильный ответ». Конечно, его увлеченность, а именно так считала Эл, у него скоро пройдет, забудется. Что он знает о любви? Что люди знают о любви? Теперь Эл не могла дать однозначного ответа. Ей было понятно одно, что, не узнав человека, его нельзя полюбить, по-настоящему. Влюбляешься в родственную душу, а что знал Лев о ее душе? Ничего. И что он мог предложить ей, даже при самом благоприятном стечении обстоятельств? Уютное семейное гнездышко? Правда, такое, которое все и вся будут постоянно проверять на прочность? Так не из уютного ли «семейного гнездышка» Эл сейчас бежала? Уютней не придумать. Были годы совместной жизни, было многое, и плохое, и хорошее, что сплотило их с Николаем. У них есть сын. Этого счастья и смысла жизни, Лев никогда не сможет дать Эл. Но главное, она не любила Льва. Эл не кривила душой, когда сказала, что можно горы свернуть во имя Любви! А когда любви нет, на чем они могут строить свои отношения?

«Суета сует, сказал Екклесиаст, суета сует, – все суета!».

28 Глава

Солнце пробивалось сквозь занавески, которые раскачивались под легким ветерком, из приоткрытого окна.

«Какой же здесь потрясающий воздух!» Эл сладко потянулась в кровати.

«Наверное, Лев уже в пути», – подумала Эл, вспомнив его вчерашний визит.

«Милый, мальчик, ты очень скоро утешишься, в чем я нисколько не сомневаюсь, и чего тебе от души желаю. Если бы у меня была такая же уверенность, насчет моего будущего. Но… Ричард. Как странно, я была уверенна, что он придет вечером, пользуясь моментом, так сказать, пока Зои нет. В очередной раз, ему удалось меня приятно удивить».

В прихожей послышался шепот Зои и Зураба. Слов было не разобрать, но они о чем-то спорили.

«Пожалуй, пора вставать», решила Эл, поднимаясь с постели. Она накинула халат и выглянула из своей комнаты.

– Доброе утро! – приветствовала Эл.

– А! Здравствуй, дорогая, уже не спишь? – ответил Зураб.

– Привет-привет, – сказала Зоя, – сейчас будем завтракать.

– Как съездили? – спросила Эл.

– Прекрасно съездили, – ответил Зураб, – как сама, дорогая без Зоечки?

– Скучала, конечно, но рано легла спать, и теперь готова на подвиги, так отдохнула хорошо!

Зоя разбирала сумки, которые они привезли. Эл прошла в ванную, со словами: «Я быстро».

Эл умывалась и думала, «интересно, а мои рамки уже у Ричарда, или еще в машине у Зураба?» Ей не терпелось до конца оформить работы, чтобы все было совсем «по-взрослому», но она решила подождать, и не о чем не спрашивать пока.

После завтрака все разошлись по своим делам. Зураб уехал, Зоя занялась стиркой, а Эл пошла на море. Она не взяла с собой, ни пастель, ни бумагу, так как хотела просто позагорать сейчас. У нее уже появилось излюбленное местечко на побережье. Расположившись на свободном лежаке, Эл накрыла лицо шляпой, и стала представлять «свой вернисаж». Фантазии захватили ее и были так прекрасны, что она оказалась между грезами и явью, когда услышала знакомое:

– Привет, Герти!

Эл приподняла шляпу и увидела над собой Ричарда.

– Привет, Ричард! Как ты меня нашел?

– По звездам, как обычно, – отшутился он, – рамки уже у меня!

– Класс! Когда начнем?

– Хоть сейчас.

– Я хотела позагорать немного, – Эл разрывалась между двумя желаниями.

– Как скажешь, – ответил понимающе Ричард, – а где мы провернем это дело?

– Хммм, – Эл задумалась ненадолго, – а в кафе мы можем этим заняться?

– Легко! Оптимальный вариант, кстати, и Зоуи ничего раньше времени объяснять не придется.

– Точно, давай в кафе.

– Тогда приходи на обед в «Алоха» и сразу приноси работы, ок?

– Ок, – ответила Эл, а потом добавила, – спасибо, Ричард, ты ангел.

– Ангел? Точно не я, – он рассмеялся.

Эл успела опять накрыть лицо шляпой, так что Ричард не увидел ее улыбки.

«Мне хорошо с ним, и спокойно, и он меня не раздражает. Редкое сочетание», – подумала Эл, возвращаясь в мир своих грез.

– Чурчхела! Рапаны!

Мальчик торговец, выкрикивающий свой нехитрый, рекламный текст, подействовал на Эл, как корабельная рында. Она почувствовала, что сильно проголодалась. Быстро собрав свои вещи, Эл окрыленная предвкушением обеда, в компании Ричарда, и последующей подготовкой к вернисажу, не успела и глазом моргнуть, как пролетела набережную, потом Морскую улицу, и оказалась у калитки, гостеприимного Зоиного дома.

Собрав в папку свои работы, Эл хотела уже оставить дома ее первую картину с гамаком, но решила, что и «гамак», как никто, заслуживает быть, помещенным под стекло. Пожелав Зое «Приятного аппетита!», уже минут через пять Эл подходила к «Алоха». Свернув с шоссе, когда до входа в кафе оставались пара десятков метров, а музыка становилась все громче, Эл поймала себя на странном чувстве, прежде с ней не происходившем по дороге сюда. Она начала волноваться. У нее бешено заколотилось сердце, и срочно захотелось посмотреться, хоть в какое-нибудь отражение, чтобы оценить, как она выглядит.

«Что происходит? Успокойся!», – говорила она про себя, но сердце уже подступило к горлу. Ее пробирал озноб. Эл присела за стол на веранде. Солнце было в зените, а у Эл зуб на зуб не попадал.

«Господи, что со мной?», ей стало по-настоящему не по себе. «Может это паническая атака?», пыталась диагностировать сама себя Эл. «Так, дыши! Дыши глубоко и спокойно! Дыши!», она делала глубокие вдохи через нос, и медленно выдыхала ртом. Постепенно ее состояние стало улучшаться, сердце перестало выпрыгивать из груди, а зубы прекратили свою лихорадочную пляску. Руки и ноги были, как ватные. Озноб сменился жаром. «Пожалуй, надо найти в себе силы, и зайти внутрь. Там кондиционеры, там хорошо внутри», – уговаривала себя Эл.

– Ты чего не заходишь, Герти? – голос Ричарда за спиной, стал тем необходимым толчком, который окончательно вернул ее к жизни.

Она обернулась, сделав невинное выражение лица, «дескать, так, присела на минутку». Эл поднялась из-за стола, только теперь почувствовав, что все это время, она до посинения пальцев, сжимала папку с рисунками.

– Привет, – сказала слегка сдавленным голосом Эл, – с чего начнем?

– Конечно, с трапезы, – ответил Ричард.

Спорить с ним было бесполезно, да, пожалуй, и не нужно. Они прошли за привычный уже «их» столик, недалеко от музыкального автомата. Стол был сервирован на двоих, как тогда, когда Эл имела глупость, привести на обед Льва.

«Лев, милый мальчик, дорога, твой серебристый внедорожник и твоя молодость, очень быстро излечат тебя от всяких глупостей, которые ты про меня напридумывал».

– Сегодня на обед «морская тема», – сказал Ричард, ухаживая за Эл, и помогая ей сесть за стол, – для начала салат из рапанов с овощами, затем уха из щуки, и в завершении жареная форель.

– Я сейчас язык проглочу! – стоит ли говорить, Эл обожала морепродукты, – Сегодня на пляже, один мальчишка тоже рапанов предлагал.

– Тебе?

– Всем, – Эл улыбнулась, она постепенно приходила в себя, – купить предлагал.

– Яснопонятно, так ночью штормило немного, вот их на берег и вынесло. Приятного аппетита, Герти!

– Спасибо, Ричард, и тебе приятного аппетита!

Сытно отобедав, Эл и Ричард какое-то время сидели молча. Она потягивала зеленый чай, он белое вино. От былого приступа, у Эл не осталось и следа.

«Как странно, – думала Эл, – никогда не понимала, почему принято на первое свидание приглашать девушку в кафе или в ресторан, или в театр, а потом в ресторан, или сначала в кафе, а потом в кино. Допускается любая комбинаторность, но непременным номером в программе “первого свидания”, всегда есть посещение, какой-нибудь харчевни».

Эл всегда считала прием пищи, делом очень интимным. И с удовольствием откушать, она могла только в одиночестве или в компании родных людей. И не то, чтобы ела она как-то безобразно, или еще что-то в этом роде, просто считала, что еде надо отдаваться всецело. Тогда как на свидании тебе надо поддерживать беседу, производить хорошее впечатление, и главное, из всего богатства выбора, надо отдать предпочтение блюду, не которое тебе сейчас хочется больше всего, а которое легко поместиться во рту.

«А почему я сейчас подумала “о первом свидании”, – продолжала “про себя” рассуждать Эл, – у нас с Ричардом, практически “деловой обед”? Может потому, что в его присутствии, мне сегодня, отчего-то немного неловко? Или просто от того, что я сегодня “не в своей тарелке”, а тут в чем причина? Этот непонятный приступ? Или это был солнечный удар? А может быть, на меня произвело впечатление, вчерашнее признание Льва, своей неожиданностью, своей, почти детской непосредственностью. Впечатление произвело, но душу не затронуло. А если представить, что в чем-то подобном, мне признался бы Ричард, как бы тогда я отреагировала? Ужас. Он бы все испортил. Не хочу об этом».

Эл стало неуютно. Должно быть, почувствовав какое-то напряжение, с ее стороны, Ричард прервал их молчание:

– Герти, ты готова к встрече с прекрасным?

– Это с чем, прости?

– Со своим творчеством, с подготовкой к твоей выставке?

– Ах, в этом смысле! Почти готова, но для полного счастья, а главное, чтобы не уснуть, я бы еще кофе выпила, если можно?

– Конечно можно.

Ричард сделал знак Дену, который, как верный паж, не заставив себя долго ждать, принес две чашки крепкого, турецкого кофе, сваренного в джезве на песке.

– Как вкусно! – Эл наслаждалась бодрящим напитком.

– Даа, – протянул в ответ Ричард, – Герти, ты была в Турции?

– Нет. Я не была «за границей», Ричард.

– Не выездная?

– В каком-то смысле, – Эл развеселило это определение.

– Политическая или в полиции работаешь? – Ричарда тоже развеселил этот разговор, напряженность уходила.

– Ни то и не другое. Я – патриот, – она испытующе смотрела на собеседника.

– Как это может помешать путешествиям? – Ричард иронично округлил глаза.

– Никак. Я шучу. Просто не сложилось пока, обстоятельства, финансы, все вместе.

– Яснопонятно, а я уже подумал, все совсем плохо.

– Не совсем. А ты, патриот, Ричард?

– Однозначно, да! Я это понял, когда моя мать уговаривала меня переехать в Германию. Я был у них с отцом в гостях, когда всем своим существом почувствовал, что никогда не стану здесь своим. И дело не в них, не в немцах, а во мне.

– Не любишь порядок? – Эл улыбалась.

– Ты про хваленый, немецкий «орднунг»? – он улыбался в ответ.

– Про него, а почему «хваленый»?

– Потому что немцам приписывают порядок, как черту характера, а на самом деле, это годы тренировок, вернее дрессировка и штрафы, только и всего.

– Неужели?

– Да. У них в домах по четыре мусорных ведра стоит, для разных типов отходов, что ж, не плохо, но попробуй выбросить свой мусор не в нужный контейнер, и если это кто-то увидит, не сомневайся, твой сосед настучит на тебя, и тебя оштрафуют. Бюргеры в едином порыве выходят на улицы с лопатами, после снегопада, очищать дорожки от снега перед домом. Какие молодцы! Но попробуй не очисти участок тротуара, перед своим домом – тебя оштрафуют. И так во всем. Немцев к порядку приучили звонкой монетой, но, не поощряя за аккуратность и чистоту, а отбирая, в случае несоблюдения оной. Отъем денег действует безотказно.

– Интересно.

– Вовсе нет, муштра и шпицрутены – вот весь секрет, – Ричард улыбался, – редкий человек ограничивает себя, в случае безнаказанности, а вот система штрафов дисциплинирует, лучше любых увещеваний. Это не плохо, потом человек привыкает, и понимает, что себе дороже быть свиньей, главное вовремя остановиться, пока у тебя дома только одно мусорное ведро.

– А немецкий «голос крови», ты, совсем не слышишь?

– Ну, мы-то с тобой знаем, что его значение сильно преувеличивают, – Ричард подмигнул Эл.

– И, да и нет.

– Что ты имеешь в виду?

– Для меня Родина – это Узбекистан, то есть то место, где я родилась. Когда социум вмешался в естественный ход событий в моей жизни, я совершила в Россию «малую эмиграцию», как я ее для себя стала определять. Теперь я и Россию считаю своей Родиной. То есть у меня теперь получается две Родины, хотя раньше я думала, что Родина, как мать – одна у человека, что не мешает мне сейчас любить Россию так же, как я люблю Узбекистан, вспоминая мое детство и юность, и все, что с этим связано. И в России я не чувствую себя чужой, вот тут мне помог «голос крови», я думаю, так как мой интернациональный «коктейль» на пятьдесят процентов состоит из русской крови. Это довольно парадоксально, но эта моя реальность.

А сколько романтиков переехало в свое время в Узбекистан, сначала помочь восстановить Ташкент после землетрясения 1966 года, а потом, влюбившись в этот гостеприимный, солнечный край, остаться навсегда, пустить свои корни. А эвакуация, когда люди спасались от ужасов Великой Отечественной войны? Не все потом возвращались по домам. И тут на те! 1991 год грянул. Людям сообщили, что страны, в которой они жили, больше нет, а вы, бывшие «совки», говорящие по-русски, теперь «никто», и звать вас «никак». Потому что к «титульным» нациям романтики не относились, а, чтобы уехать на историческую родину, надо было еще доказать, что ты «не верблюд», как говорил мой папа, получить гражданство, вид на жительство и т. д. и т. п. Бортонули людей. Не всем удалось выплыть в этой мутной воде. Мне повезло, хотя никому не пожелаю испытать «прелести» глобального переезда, хотя бы потому, что мои родители навсегда остались в Узбекистане.

– У меня тоже коктейль не слабый, Герти, – ответил Ричард, – для переезда в Германию, моим родителям хватило доказательств «о принадлежности», но по большому «Гамбургскому счету», – он улыбнулся, – немецкие корни идут от Труди, а по ее линии уже семь поколений живет в России. Какой я немец?

– А в гастрономическую эмиграцию тебе никогда не хотелось уехать?

– Это как?

– Что называется «за колбасой»? Ты же жил здесь в лихие годы для нашей страны?

– Я не любитель колбасы – отшутился Ричард.

– Нет, ну, правда! Сколько торопыг уехало за лучшей жизнью?

– То есть торопыг?

– Тех, что не стали, не только пытаться изменить жизнь в своей стране к лучшему, просто подождать не захотели, пока другим это удастся. Хотят все и сразу, и не важно, где. Готовы на все, ради сытого желудка, прикрываясь россказнями о страхе за свои жизни и жизни своих детей.

– Категорична, как всегда, и мне это нравится, но согласись, Герти, они имеют на это право?

– Имеют, кто же спорит? Но только потом странно слышать, что человеческое сообщество – стало обществом потребителей. «Где высокие цели? Где поиск смысла жизни?». Все положили на алтарь плотских удовольствий. Жизнь теплится в районе желудка и ниже. Сами создали такую модель существования, называя это жизнью, а потом искренне удивляются «бездуховности» общества. А по сути, те, кто эмигрировал «за лучшей жизнью», бежали за куском колбасы.

– Ну, у нас, действительно, были непростые годы, после распада СССР. Кто-то не сдюжил. Вспомни Горького «На дне», кладезь мудрости, как говорил Лука: «Старику, где тепло, там и Родина».

– Так, то же старику.

– И он же сказал: «Все мы на земле странники», хочешь узко понимай, хочешь, в широком смысле, в конечном счете, люди ищут то место, где им хорошо, а вот это самое «хорошо», у каждого свое.

– Ричард, я не обвиняю людей, выбравших для себя «гастрономическую эмиграцию», потому что знаю, что, когда распался Союз, подчас было легче уехать в США или Израиль и обосноваться там, чем вернуться в Россию. Чужие страны давали «подъемные» средства, вид на жительство и т. д., тогда как Родина требовала столько бумажек и доказательств, что ты не чужой, что чужбина выглядела привлекательнее под час. Но ведь из страны уезжали и раньше, еще до «лихих девяностых». Я понимаю простых людей, с их нехитрыми потребностями, но меня до глубины души, возмущают так называемые, «творцы», которые, «по убеждениям» поменяли страну. Справедливости ради, надо сказать, что только единицы, покинув Россию, создали что-то значительное, в эмиграции. Климат не тот, потому что там их встретил не «пьянящий воздух Свободы», как они ожидали, а безвоздушное пространство западного мира, нацеленного на материальные блага. Оно обволакивало и обездвиживало наших, бывших «совков», привыкших улыбаться человеку, потому что он тебе симпатичен, а не для того, чтобы продать какую-нибудь ерунду. Да, мне хотелось бы, что бы в моей стране было больше улыбчивых, позитивных людей, но я понимаю, что мои соотечественники, люди искренние, и против показных эмоций, даже если это идет на пользу делу. И когда, жизнь в моей стране наладится, тогда и люди раскроются, потому что, широту русской души, невозможно долго скрывать, тогда и улыбок на лицах станет больше.

– Ты настоящий патриот, Герти, бесспорно, ты крутая!

– Крутая?

– Ну, сегодня патриотизм перестал быть ругательным словом, но на свой пьедестал еще не вернулся, а ты, не стесняясь, выражаешь свои патриотические чувства. Или это только со мной, такая степень откровения? – Ричард улыбался.

– Пожалуй, я никогда не скрываю своих патриотических чувств, но справедливости ради, редко есть повод поговорить об этом, и у меня давно не было таких собеседников, как ты и твоя бабушка.

– Таких, это, каких?

– С которыми можно говорить на «высокие» темы, не боясь, что все в конечном итоге, и очень быстро, сведется к ругани и самой страны и правительства, в общем, разговор «перестанет быть томным», – теперь улыбалась Эл.

– Спасибо, конечно, – он тоже продолжал улыбаться.

– Не за что, тебе спасибо.

– Не за что, мне тоже приятно общаться с тобой, не часто встретишь достойного собеседника, как ты, но я, Герти, в отличие от тебя, скорее, «рассудочный патриот».

– Как это?

– Твой патриотизм идет от души. Ты воспринимаешь Родину, Россию, как свою мать. У кого-то, может быть, мать красивее, моложе, успешнее, добрее, вкуснее готовит и так далее, но ты никогда не променяешь, родное и несовершенное, на идеальное, но чужое.

– Это так. Я эмоциональна, я же женщина, – Эл улыбнулась.

– Правильно, а я мужчина, я рассудителен. И да, я патриот. С детства я рос с осознанием, что родился и живу в самой прекрасной стране, и чем я становился старше, и чем больше узнавал историю своей страны, тем больше осознавал, что это не «пропагандистские штучки», а объективная реальность. Я живу в самой большой стране. Я живу в сильной, духовной стране, с богатой историей и Великими победами. Стране, которая берет не только количеством Великих людей, хотя никакая другая страна, не может похвастаться, таким сонмом, «осчастлививших все человечество», как Россия. Ведь чего не коснись, наука, литература, искусство, спорт – мы впереди планеты всей. Любая другая страна мне всегда будет мала. И размером, и содержанием. Я горд сопричастностью с моей Родиной. Я никогда бы не переехал, например, в Соединенные Штаты Америки, страну эмигрантов и нуворишей, которые не прижились дома, и теперь пытаются убедить себя и всех остальных, что попали в рай на земле. Мне было бы тесно в рамках страны, чья история насчитывает двести сорок лет, со дня провозглашения независимости Америки, как даты образования государства, потому что Большой театр в Москве не уступает по возрасту.

Они с одной стороны, напрасно открестились от коренных жителей Америки, чья история, это тысячелетия, задолго до появления у ее берегов Христофора Колумба, весу бы себе прибавили, чтобы не так наивно выглядеть в глазах таких гигантов, как Россия, Италия, Китай, Египет, Индия и т. д. С другой стороны, европейцы, оседавшие в Америке, даже не добавили к возрасту своего государства колониальный период, а это должно быть, чтобы не портить внешнего облика, как говорится «с хорошей миной, при плохой игре». Не знаю, что должно произойти со мной, или с моей жизнью, чтобы сделать такой выбор. И главное, если описывать суть, основной принцип жизни, то Америка для меня – это «работай и будешь иметь», тогда, как Россия – это «ищите и обрящете». Вот так, Герти.

– Я согласна с тобой на все сто процентов, и твои рассуждения, только подкрепляют, мою эмоциональную составляющую патриотизма.

– Круто, – Ричард смотрел на Эл, с плохо скрываемой теплотой. Ему, как и всем мужчинам нравилось, когда с ним соглашались, да еще так искренне.

– Пожалуй, теперь, я готова.

– К чему? – Ричард улыбался.

– К встрече с моим прекрасным, – Эл понравился ее каламбур.

– Тогда вперед!

29 Глава

Было уже около шести часов вечера, когда Эл и Ричард почти закончили оформление картин. Подсобное помещение для персонала, напоминало склад какого-нибудь художественного аукциона.

– Здорово, – сказала, удовлетворенная результатом Эл, – рамок хватило.

– Спасибо, Алексу, верному товарищу.

– Да, спасибо, Алексу. Ричард, я бы хотела пригласить его на вернисаж, можешь это сделать?

– Он обязательно будет. Алекс заинтригован, думает, я для себя стараюсь. Он давно меня на персональную выставку подбивает, сетуя, что бизнесмен убил во мне художника, – Ричард улыбнулся.

– Он прав?

– В чем-то прав, но, как мне кажется, Герти, «время печали еще не пришло».

– Это радует.

Эл чувствовала приятную усталость.

«Может быть еще кофе?» – подумала она, но потом посмотрела на четыре пустые кофейные чашки, и решила, что этого будет достаточно.

– Все-таки, зря ты не стала давать названия работам, – Ричард театрально нахмурился.

– Нет, не зря, я и подписывать-то их не хотела, все ты, – Эл также театрально нахмурилась в ответ.

– А как же иначе? Со временем ты станешь известным художником, за твоими картинами начнется охота, и людям будет интересно узнать, с чего ты начинала. Появятся копии, подделки и все такое, и как тогда ты сможешь доказать свое авторство?

– О, Господи! Я так далека сейчас от этого.

– Правильно, поэтому у тебя есть я.

Эл потупилась, не зная, что сказать. Ричард заметил ее смущение и попытался исправить ситуацию.

– Есть я – твой друг, и твой первый поклонник, – немного помолчав, он добавил, – поклонник твоего таланта.

Эл подняла голову и пристально посмотрела на него.

– Молодец, выплыл, – сказала она и, через паузу, рассмеялась.

Ричард сделал вид, что смахнул пот со лба и тоже рассмеялся. Эл решила сменить тему, продолжая натирать до блеска стекла рамок.

– Лев и компания уехали.

– Я знаю, – Ричард не был удивлен, – Лео заходил вчера, настоял взять деньги за «итальянскую пати».

– Ричард, а можно один вопрос тебе задать?

– Задавай, сколько хочешь, отвечу на любой.

– Тебе нравится, что мы делаем с русским языком?

– Кто мы? – было видно, что он не понимает вопрос.

– Мы, русскоговорящие люди.

– А что мы с ним делаем?

– Мы убиваем русский язык.

– Герти, ты о том, что я видоизменяю имена людей?

– Нет, это так, твоя изюминка, если хочешь, и это детская шалость, по сравнению с тем, как мы лихорадочно и бездумно заимствуем иностранные слова, напрочь забывая свои. Твое «Лео», меня не смутило, а вот твое «пати». Почему не вечер, не вечеринка?

– Я понял тебя, – Ричард, вздохнув, замолчал, в поисках объяснения.

– Не обижайся, я сама грешу этим, но себя я оправдываю тем, что когда самостоятельно стала изучать английский язык, для «лучшего запоминания английских слов», вставляла в русские предложения, английские синонимы. Потом эта затея с изучением английского провалилась, и вот тогда, я обратила внимание, что не только я грешу, заменой русских слов. Отовсюду на меня посыпались «тренинги, коучи, фэшны, флешмобы, бизнес, лайки, пати, мейки, стайлинги, супермаркеты, мерчендайзеры, копирайтеры, девайсы, гаджеты» и так далее, из всевозможных областей жизни, могу продолжать эти примеры до бесконечности. Вот тогда я ужаснулась.

– Да, ты права, это, действительно проблема.

– Ты иронизируешь? Ты, не согласен со мной?

– Нет, не шучу, просто раньше, я не придавал этому значения.

– Вот и я не предавала. Ты можешь упрекнуть меня в «квасном патриотизме», и «тщеславном самодовольстве», как сказал князь Петр Андреевич Вяземский, но лингвистическое богатство русского языка – это объективная реальность. Ему не нужны заимствования, тем более из английского. Пальму первенства с русским могли бы разделить, например, китайский, греческий или японский язык, с его двумя параллельными наречиями, мужским и женским. Но послушав современного русскоговорящего человека, создается впечатление, что русский язык, настолько скуден, что без заимствования английских слов, и мысли никакой не выразить. Да лучше бы мы, архаизмам давали новую жизнь.

– Это идет со времен хиппи, я думаю, – сказал Ричард, – сленг считался отличительной чертой, такой же, как «прикид» и «хаер».

– Пусть так, в просторечье, или в какой-то отдельной социальной группе, ради Бога. Лексикон моего сына, например, изобилует всякого рода жаргонизмами. Есть у него, например, словечко «сорян», что от английского «сорри». Я могла бы возмущаться, поправлять его, но я подумала, что его «сорян» – это просто извинение. Молодняку трудно бывает сказать простое «прости», признать свою неправоту, в силу возрастного упрямства, так пусть хоть «сорян», хоть черт лысый, главное, что в его лексиконе есть слово, обозначающее «прошу прощения». Другое дело, когда заимствованные слова, безо всякой на то причины, переходят на «официальные трибуны» – прессу и телевидение. Мало того, что журналисты допускают простейшие ошибки, неправильно ставят ударения, произносят слова, как «у себя на кухне», подчас просто не зная, что публичные высказывания имеют свои правила произношения. Повсеместный «высокий профессионализм». Бессовестно засоряют русский язык, который знают, заметь, не на «5», но обойтись уже без «модных» словечек не могут. Будешь не в «тренде», не в «топе»! Ричард, а что такое «топ»?

– Топ, топ, топот, должно быть, – Ричард улыбался.

– Нет, английское слово «топ», переводится на русский, как «верх». Вот, скажи, чем наш «верх» хуже?

– Ничем, Герти, по мне тоже лучше быть «на верху», чем «в топе», – он изобразил конфуз на лице.

Эл рассмеялась.

– То-то и оно!

– Предлагаю применить к горе-риторам, муштру и шпицрутены, способ проверенный, надежный.

– Кому доверим сей воспитательный акт?

– Людям, склонным к насилию.

– И будем множить маньяков? Нет, нужно что-то другое.

– Тогда можно вернуть цензуру.

– Цензуру? Нет, Ричард, тебя посадят на дыбу, как только ты «выйдешь в народ» с этим предложением – попиратель свободы слова и демократии!

– Отчего же? Не нравится слово «цензура», от латинского, кстати, давайте назовем «контроль», что от французского. Хотя цензура, если она будет опираться на «законы и правила риторики», а не на «руководящую роль партии», становится вполне невинным, контролирующим органом.

– Согласна!

Эл и Ричард хлопнули друг друга по рукам.

– Герти, надо еще сфотографировать все работы, пока их не раскупили, – Ричард достал из своей спортивной сумки фотоаппарат.

– Это еще зачем?

– Для твоего портфолио, ну, вот опять чужое слово. Для архива твоих работ, нет, давай, лучше скажем, опись. Нет. – Ричард рассмеялся, сделав печальную гримасу.

Эл улыбалась.

– Герти, как сложно, я и не думал, что у меня будут проблемы со словами, хотя это занятно, теперь это мое новое увлечение, а то я немного заскучал, видоизменяя имена, – Ричард подмигнул Эл, – будь я не столь ленив, я бы предложил на телевидение такую игру, для школьников, что называется, «и познавательно и увлекательно». И еще штрафовал бы работников телевидения, из тех, что «в кадре», за использование «иностранщины», в тех случаях, где можно легко обойтись русскими словами.

Он помолчал.

– Все нашел! Это будет перечень! Ура! Нет, лучше фотоархив! Герти, как же все запущено!

– Молодец! Только все еще не понимаю, зачем мне он?

– На память, как минимум.

– Ричард, ты так уверен, что работы разберут, как «горячие пирожки»?

– Несомненно.

– Почему, стесняюсь спросить?

– Во-первых, я кое-что в этом понимаю, во-вторых, я в тебя верю, а в-третьих, Герти, плох тот солдат, который не мечтает стать генералом! – Ричард многозначительно поднял вверх указательный палец.

– Спасибо за доверие, друг, – Эл крепко пожала свои руки.

– Обращайтесь! – Ричард сделал тот же, ответный жест.

– Ричард, я устала.

– Я понял, я сам все сфотографирую, здесь легче будет свет подобрать, чтобы картины не бликовали, а ты иди, Герти, отдыхай, да и Зоуи уже волнуется, наверное. Давай только решим сейчас, когда пройдет твой вернисаж?

– А давай называть это выставкой? – Эл улыбалась.

– Идет! Так, когда ты хочешь устроить выставку?

– Надо подумать.

– Герти, а помнишь, была передача «Выставка Буратино»? Там еще пели в начале: «Выста-Бура-выста-Бура-Бура-Буратино, до чего же хороши разные картины»?

– Помню, конечно, любимая передача!

Они смеялись, как дети, наверное, потому, что воспоминание о «Выставке Буратино», на время вернуло их в детство. Эл было приятно, что у нее и Ричарда, было одно детство, общее, и не надо было ничего друг другу объяснять.

– Так, когда? – Ричард посмотрел на нее своим «теплым» взглядом, который Эл очень нравился.

– Хоть завтра.

– Нет, Герти, до завтра чисто технически не сдюжить, да и пару-тройку дней надо оставить на рекламу.

– Рекламу?

– Я напишу красивую афишу, повешу у входа в «Алоха», и пусть она повесит дня три, «для привлечения посетителей», что называется, согласна?

– Согласна, это разумно, но только без имен и фамилий, договорились?

– Я понял. Хотя, кроме того, что тебя зовут Гертруда, я ничего не знаю, – он лукаво улыбнулся.

– Этого пока достаточно, – помолчав немного, Эл сказала – ты хороший организатор, Ричард, мне повезло, что мы познакомились, ты вселяешь в меня уверенность, и мой завтрашний день, обретает новые, не лишенные привлекательности, очертания, – Эл сама от себя не ожидала этого признания. Она смутилась.

– Герти, тогда скажу, что это нам повезло, что мы познакомились, хотя мне кажется, что я знаю тебя всю жизнь. – Ричард смотрел на Эл, не отводя взгляда.

– Стоп!

– Что? – он улыбался.

– Давай не будем сейчас об этом, – Эл отвела свой взгляд на картины, – «Гамак» я забираю.

– Как скажешь, – он подошел к столу, взял картину и протянул ее Эл.

Эл убрала ее в папку.

– Ну, я пошла.

– До завтра, Герти, ты же поможешь мне развесить работы?

– Конечно.

– Советами, другой помощи не надо, – Ричард протянул руку на прощание.

– До завтра, – Эл протянула руку в ответ, – позвони, когда будешь здесь.

– Хорошо, – он продолжал держать руку Эл.

Ей не хотелось уходить. Эл смотрела на Ричарда, оставляя свою руку в его крепкой и теплой ладони. Время остановилось. Они, не отрываясь, смотрели друг на друга. Мысли путались в голове Эл. В животе порхали бабочки. «Господи, я уже забыла это волшебное ощущение, и вот оно вернулось. Мне страшно», – думала Эл, продолжая смотреть на Ричарда. Собравшись с силами, она слегка потянула свою руку. Ричард отпустил. Он собирался что-то сказать, но Эл его опередила:

– До завтра.

– До завтра, – глубоко вздохнув, ответил Ричард.

30 Глава

«Мамочка, как хорошо!», – подумала Эл, едва открыв глаза.

Новый день вступал в свои права. Солнце первыми, робкими лучами заглянуло в комнату. Птицы начинали перекличку. Из приоткрытого окна доносился шелест волн, еще не заглушаемый, присутствием человека. Эл смотрела в потолок и думала о том, что «не все пропало, не все так плохо».

– Ричард, – Эл негромко произнесла его имя, – Ричард, – повторила она, смакуя каждую букву.

«Доброе утро, Герти» – услышала Эл знакомый голос.

Его голос возник из ниоткуда, но был реален, как эта комната, как сама Эл. Ее, как будто ударило током.

«Что это? Что со мной?», спрашивала себя Эл.

– Ты влюбилась, – ответил невидимый собеседник.

– Господи, опять! Надо будет, вернувшись в Москву, пройти МРТ головного мозга! – подумала Эл и крепко зажмурила глаза.

– Не надо, с тобой все нормально.

– Ты думаешь? Тогда с кем я сейчас разговариваю?

– Со мной.

– А кто ты?

– Твой внутренний голос.

– Правда? Прямо легче стало! Я не знаю людей, которым было бы настолько, не скучно самим с собой!

– Ты не как все.

– Это точно!

– Я в хорошем смысле этого слова.

– Естественно, – Эл хотелось прекратить этот разговор, но внутренний голос, не замолкал.

– Что тебя беспокоит?

– Вопрос на миллион!

– А все же?

– Во-первых, ты. Ой, я как Ричард стала перечислять, – подумала Эл.

– А во-вторых?

– Во-вторых, Ричард, – заветное было сказано.

– А что с ним не так?

– С ним? С ним все в полном порядке, но что делать мне? Я опять достала свои любимые грабли, смахнула с них пыль и уже готова наступить!

– Думаешь, это грабли?

– Они! Им всегда предшествуют бабочки в животе, а бабочки вернулись.

– Тогда зачем бежать от неизбежного, раз ты сама себя называешь с юных лет «Раба любви»?

– А разве повзрослеть мне не пора? – вопросом на вопрос ответила Эл, своему разговорчивому, внутреннему голосу.

– Для чего? Будь собой, все, что должно в тебе измениться, измениться со временем и без твоего ведома, так что расслабься и получай удовольствие от Жизни, от Любви, от новых ощущений.

– Я оказалась здесь не в поисках любви, а в поисках себя, и, если сейчас я послушаю тебя, и отдамся новому чувству, я растворюсь в моей любви, в Ричарде, утону в отношениях, опять сверну со своего пути, и так и не встречу себя. Пройдет время, он разобьет мне сердце, и вот тогда я точно уже не встану, я полечу в тартарары. Я не могу так поступить и не хочу. Ради себя не хочу, и ради сына.

В комнате было тихо. Собеседник замолчал.

– Ты еще здесь? Уже нет, – подумала Эл и открыла глаза.

– Доброе утро, Герти! – услышала Эл в телефоне.

«Ты мне уже говорил это сегодня», – улыбнувшись, подумала Эл.

– Доброе утро, Ричард!

– Я в «Алоха», жду тебя.

– Буду минут через двадцать, – сказала Эл.

– По-женски или по-человечески «через двадцать минут»? – смеясь, спросил Ричард.

– Шовинизм? – шутя, возмутилась Эл.

– Чуть-чуть, самую малость.

– Не хочу с утра ругаться, – ответила Эл, – буду через двадцать минут, как и сказала.

– Жду.

Ричард первый повесил трубку.

«Все-таки, у Бога есть любимчики! Баба Гертруда с этим не согласна, но ее внук, яркое тому подтверждение, – подумала Эл. Ричард умен, красив, ироничен, успешен и все это досталось одному мужчине, тогда как даже одного из этих качеств в отдельности, хватило бы любому, другому мужчине, да и женщине, для полного счастья. Сколько ему лет? Он так хорошо выглядит, не могу сама определить, надо будет спросить у него. Хотя, по всей видимости, мы примерно одного возраста. Не многие из моих ровесников, столь же преуспели в жизни, как Ричард. Взять хотя бы одноклассников. Нам всем “спутала карты” вынужденная эмиграция. Из всего класса в Ташкенте остались только двое! Остальные разлетелись по миру, и, глядя на их судьбы, понимаешь, что для “наших, ташкентских” главным было максимально безболезненно переехать на новые места, где никто не ждал, где надо было начинать все с нуля. “Горьких” судеб, среди них нет, Слава Богу, но и похвастаться умопомрачительными достижениями тоже никто не может. И звезд с неба никто из нас не хватает, не потому что бесталанными родились, а потому что свои жизни, свои самые цветные годы отдали на “выживание”. Так совпало, что, когда, по окончании школы, перед нами должны были открыться “все пути”, перед нами закрылись все привычные дороги, те накатанные дороги, по которым шли советские люди до нас. И началось взросление. Не такое, как бывает во время войн, но тоже нелегкое, смутное и непростое, с точки зрения, например, Брежневской “эпохи застоя”. Рядом с нами были растерянные родители, которые тоже теперь не представляли себе, что же дальше? И это пугало, потому что с детства мы привыкли к тому, что наши родители все знают и все умеют. Рухнула старая модель жизни, а новая была еще слишком абстрактна. Что делать? Как жить? И ужас в том, что этими вопросами задавались все, в независимости от возраста, конечно, я имею в виду, так называемых, “простых людей”. Простых и бесхитростных, честных и трудолюбивых, но которым будущее предоставило на выбор, воровать, челночить, заниматься “сетевым маркетингом”, таксовать или выходить на “блошиные рынки”, распродавая свою прошлую жизнь. Люто. Как же было не просто. Сколько людей сгинуло, не найдя себя в новом мире, а мы выжили, выстояли. Мы искали себя, мы рожали детей, что еще больше усложняло наши жизни, но придавало им сакральный смысл, и становилось тем единственным, ради чего стоит жить и бороться. Мы выжили, мы выстояли, потому что были молодыми. Но выживая, трудно, почти невозможно, в поисках “хлеба насущного”, создать что-то “великое”. Ричард смог. Он создал мир, в котором счастлив. Будь он, хоть немного тщеславен, думаю, был бы и знаменит, но он не гонится за общественным признанием, он живет. Живет так, как хочет, исполняя свои мечты, наблюдая за этим миром, не пытаясь его изменить, для всех, считая, что, если каждый человек, сможет сделать счастливым себя, и своих близких, в мире будут счастливы все. Все-таки, у Бога есть любимчики».

31 Глава

Прошло пять дней. Наступил день выставки.

Эл проснулась отдохнувшая и счастливая. И как обычно, в последние несколько дней, она поблагодарила Бога за присутствие Его в ее жизни, и за то, что в ее жизни появился Ричард, потом она попросила Силы небесные защитить ее сына, от всех невзгод, и помочь ей, «грешной» не свернуть с выбранного пути. Эл решила до обеда сходить на море, позагорать. Ее теперь не покидало чувство, что скоро это нереальное путешествие закончится, поэтому ей хотелось вобрать в себя побольше солнца, прежде чем она вернется в прохладную столицу.

Ричард. Ричард заполнил все свободное пространство в ее душе. Она перестала отрицать очевидное, перестала бежать от любви. Эл была влюблена в Ричарда, но решила, что он никогда об этом не узнает, и что общение с ним закончится здесь, где и началось, в этом прекрасном месте, на берегу Черного моря, с поэтическим названием Лермонтово. Ей казалось, что эта поездка, море, Ричард, живопись, появившаяся надежда на новую жизнь, сумели заглушить липкое отчаяние, накрывшее ее перед бегством от мужа, вернуть веру в себя, и в то, что все в ее жизни будет еще хорошо.

Зазвонил телефон. Эл сняла трубку.

– Доброе утро, Герти!

– Доброе утро, Ричард! – их ежедневное, утреннее приветствие, напоминало уже ритуал.

– Чем сейчас займется виновница сегодняшнего торжества?

– Хочу пойти позагорать, до обеда.

– Яснопонятно. Позволишь пойти с тобой?

Как она могла отказать?!

– Давай, – как можно более спокойно, ответила Эл.

– Где, когда?

– На остановке, через полчаса, идет?

– Идет.

Через полчаса, как и было, сказано, Эл подходила к остановке, на которой ее уже ждал Ричард.

«Как же я люблю тебя!», – думала Эл, глядя на него.

– Привет, Герти!

– Привет, Ричард, давно ждешь? Я, вроде, не опоздала?

– Только подошел, все нормально.

Ричард взял у Эл ее пляжную сумку, и они пошли в сторону Шапсухо. На побережье было еще не многолюдно. Свободных лежаков было много, но они прошли до пирса, туда, где Эл так полюбила проводить время. Найдя подходящее местечко, они расположились на соседних лежаках.

– Иди первая сплавай, – сказал Ричард, – а я останусь на охране.

– Как-то это не по-русски прозвучало, «на охране», или мне показалось? – Эл улыбалась, собирая волосы в пучок.

– Есть немного, буквоежка, мне простительно, я начинающий лингвист – ответил, также улыбаясь, Ричард, – плыви уж, потом поговорим.

Эл побежала к воде, песок обжигал ноги, и вот долгожданная прохлада. Волна поднялась до лодыжек, было приятно. Эл решила не отплывать далеко, чтобы не заставлять Ричарда долго ждать. Как обычно, она затаила дыхание и нырнула под воду с головой, стало еще прохладней и приятней. Она проплыла под водой, пока не закончился воздух. Вынырнув, Эл сделала глубокий вдох, облизав соленые губы. Поравнявшись с девушкой, загорающей на надувном матрасе, Эл повернула к берегу. Выйдя на берег, она быстро сняла с волос резинку, разлохматив волосы. Ричард лежал на животе и не видел ее. Она подошла к его лежаку и выжала резинку, над его спиной. Капли, упав на его широкую, загорелую спину, быстро скатились.

– Герти! Будем считать это началом войны, «один-ноль» в твою пользу, теперь ответ за мной, – он поднялся с лежака, сняв очки. Ричард, улыбаясь, смотрел на Эл.

– Нет, никаких ответов, я так не играю, – сказала ему Эл, надув губы, как маленькая девочка.

– Это мы еще посмотрим, – наигранно сурово сказал он и пошел к воде.

«Зачем я его обрызгала, – ругала себя Эл, – к чему это кокетство? К чему заигрывания? Держи себя в руках! Я приказываю тебе, обойдись без этих мансев!».

Они загорали до обеда. Говорили обо всем и не о чем. По большому счету, Эл было все равно, о чем говорить с ним. Главное, что Ричард был здесь, рядом с ней, такой реальный, и такой фантастический. Эл, как и было «приказано самой себе» держала себя в руках, не опускаясь больше до «банального кокетства». Она чувствовала, что тоже не безразлична Ричарду, но ценила его такт, и отсутствие маргинального натиска. Их флирт был филигранен. Между ними кто-то уже натянул невидимую нить, которую теперь было не разорвать, но и сократить расстояние сейчас, Эл не могла.

«Ты – мазохистка!» – обвиняла себя Эл, но из последних сил сдерживала свои чувства, боясь потерять «высокий полет» их отношений. Ричард, как будто, чувствуя это, или думая также, не спешил форсировать события. Он был любимым, всегда интересным, тактичным, чутким, желанным, но должен был оставаться на своем пьедестале «Идеального, недосягаемого мужчины».

«Так вот ты какой – мужчина моей мечты!», – думала Эл.

«Что надеть?» вечный женский вопрос, вот уже минут двадцать не находивший ответа. Эл стояла над своим нехитрым гардеробом, разложенным на кровати.

– Что надеть? – вслух повторила Эл.

«А какая разница? Я же буду на собственной выставке инкогнито? Все так, но мне важно понравиться Ричарду. Как же это сложно! Все сложно! Я не пойду сегодня в “Алоха”!» – Эл чувствовала, что паническая атака совсем близко. «Надо что-то решать, все нормально, успокойся!», Эл потянулась за сарафаном, но увидела маленькое пятнышко спереди. Тогда решительным движением, она взяла свою бирюзовую тунику, надела ее, шелковый серый шарф повязала на талии, отчего длина платья стала еще короче, но уже хорошо загоревшие, стройные ноги, смотрелись великолепно. Эл собрала волосы в высокий хвост, несколько прядей со лба упали на лицо, она небрежно смахнула их и поняла, что выглядит на «все сто»! Во всем ее облике царила «продуманная небрежность», та степень подготовки, которую больше всего любила Эл.

«У тебя получилось!» – сказала Эл своему отражению в зеркале Зоиного шкафа.

Эл, Зоя и Зураб пришли в «Алоха» одними из первых. Двери в кафе еще были закрыты, но люди уже собирались на веранде. Ричард подъехал следом за ними. Он припарковал свой джип, и, приветствуя знакомых, направился к Эл и друзьям.

– Добрый вечер, Герти, Зоуи и ты брат, Зу! – сказал он подходя.

Ричард был великолепен! Эл молча, смотрела на него, не отводя глаз, давая бабочкам, насладиться полетом.

– Ричард, малыш, почему нас еще не пускают? – Зоя изобразила недовольство на лице.

– Зоуи, потерпи еще немного, пойду, проверю, как там у них, – ответил Ричард и вошел внутрь.

– Все-таки, что же ты сразу, зай, не сказала, что художница?

Зоя вот уже несколько дней находилась под впечатлением, узнав о выставке Эл.

– Она хотела сюрприз нам сделать, дорогая, – ответил за Эл Зураб.

– Точно, – подтвердила Эл, понимая, что другого приемлемого ответа для Зои, она не найдет.

– Сюрприз, значит, ну посмотрим, посмотрим, – сказала заинтригованная Зоя.

Минут через пять Ричард распахнул двери «Алоха», приглашая всех собравшихся пройти внутрь и «начать веселье», обезоруживающе при этом улыбаясь.

«Алоха» изменилась, почти до неузнаваемости. Сейчас она стала самым настоящим арткафе, таким, каких много в Москве, но не здесь на побережье, в маленьком курортном поселке. Концепция, которую Эл с Ричардом выбрали, заключалась в разделении работ на «морскую тему» и «психоделику». Ход банальный, но он сработал. По левой стороне кафе были развешаны картины, с причудливыми сюжетами, по цвету напоминавшие яркие кляксы. По правую – разместилась многочисленная «морская пастораль». Звучала индийская музыка для медитаций, с самого начала погружая гостей в особую атмосферу, настраивая на пищу духовную. При этом по всей барной стойке были расставлены фужеры с напитками разной степени крепости. В зале были оставлены несколько столов, сервированных всевозможными канапе для фуршета, остальные же столы были выставлены на веранду. Было очень круто. Эл в изумлении наблюдала, как посетители растекаются по залу, с интересом рассматривая ее картины, что-то негромко обсуждая между собой.

Ричард привлек внимание собравшихся, напомнив, что это выставка-продажа, и что стартовая цена всех работ одна тысяча рублей. Эл чуть не крякнула, и вся внутренне сжалась, думая, что вот сейчас веселье закончится, не успев начаться. Однако, никто не побежал на выход, после его слов, а некоторые даже одобрительно зааплодировали.

– Тысяча? – отреагировал Зураб, изображая удивление.

– Для вас, друзья, все бесплатно, – Эл испытывала неловкость. Ей казалось, что Ричард несколько «взвинтил стоимость» ее картин, и выставка, так и останется выставкой, а не станет «выставкой-продажей».

– Тогда мы пойдем выбирать – сказала Зоя и под руку с Зурабом отошла от Эл, оставив ее одну.

Посетителей становилось все больше. Эл подошла к барной стойке и взяла бокал с розовым вином. Только теперь она заметила, что очаровательная барменша Саша, порхает по залу, как бабочка, то и дело, помечая картины, голубыми стикерами. Ричард появился неожиданно.

– Что скажешь, Герти, ты довольна?

– Я ошеломлена, – призналась Эл, потому что именно это она сейчас испытывала, в большей степени.

– «Ошеломлена» со знаком плюс? – по его виду было ясно, что, он-то доволен результатом.

– Конечно, то, что сейчас происходит здесь и сейчас похоже на сон.

– То ли еще будет! – ответил Ричард.

– А что еще будет? – заволновалась почему-то Эл.

– Много чего, я думаю, но все очень хорошее. Герти, ты на пороге новой жизни. Нет, я, конечно, не сравниваю тебя с кошкой, у которой девять жизней, но я уверен, что с сегодняшнего дня, ты переходишь на новый левел, ой, прости, на новый уровень своей жизни.

– Пожалуй, потому что такого опыта, у меня еще не было. Ричард, а что это Саша делает?

– Саша помечает проданные картины, – лицо Ричарда светилось от удовольствия.

– То есть? – Эл не верила своим ушам.

– То есть картины с голубым стикером внизу – уже проданы.

– Ричард, так не бывает!

– Бывает, – он нежно похлопал Эл по плечу.

Эл сделала жадный глоток вина. Она следила взглядом за Сашей, понимая, что теперь она «богачка». Все в ее душе ликовало, потому что люди не просто благосклонно отнеслись к ее творчеству, им еще и денег было не жалко на ее картины. Восторги Эл прервал Ричард.

– Герти, подъехал Алекс, пойдем я вас познакомлю.

– Ах, да, Алекс! Пойдем.

Ричард и Эл вышли на веранду. Прохладный, вечерний воздух бодрил. Эл поежившись, обняла себя обеими руками. Радом с припаркованным джипом Ричарда, облокотясь, на красный внедорожник, стоял мужчина, всем своим видом говоривший, «рок-н-ролл умер, а я еще нет».

– Хой, гайс! – приветствовал мужчина, с волосами до плеч, и седой бородой, развевающейся на ветру. На его голове красовалась кожаная бандана, он был в темных очках. Алекс напоминал одного из ZZ Top.

– Хой, брат! – ответил ему Ричард.

– Герти, прости его заранее, Алекс говорит на своем, подчас, только ему понятном языке, – шепнул Ричард Эл.

– Алекс, познакомься, это Герти, Герти, это Алекс, – представил друзей Ричард.

– Зачет, красотка, – ответил Алекс, и стал трясти руку Эл.

– Спасибо, Алекс, вы тоже эффектный, – все, что сумела сказать в ответ Эл.

– Ну, что, творец, показывай свои шедевры, – сказал, отпустив руку Эл, веселый бородач.

– Не мои, бро, сегодня пати у Герти, – ответил Ричард.

– Так, подожди минуту, – Алекс театрально, как старик Хоттабыч, стал поглаживать свою бороду. – Значит сейшн, не в твою честь, а в честь твоей красотки?

– А не «его красотка», Алекс, – ответила Эл.

– Как? Еще не его? Значит, скоро будешь, беби, – подмигнув, сказал Алекс.

Эл растерялась от его натиска или наглости? Она пока не определила для себя.

– Алекс, я тебе гарантирую, тебе понравится, – решил разрядить обстановку Ричард, – пойдемте!

Все трое вошли в «Алоха». Скользнув безучастным взглядом по правой стороне, Алекс посмотрел на левую стену.

– Йоу хайды! Сепультура! – воскликнул Алекс, и поспешил рассмотреть поближе «психоделику» Эл.

– Вот тебе честный и неподкупный критик, Герти. Считай, что сердце Алекса, уже у тебя в кармане.

– Он очень необычный, – ответила Эл, продолжая следить взглядом за Алексом, который снял очки, и переходил, от картины к картине, слегка присвистывая. Перед некоторыми работами, он задерживался дольше.

– Герти, пойдем, выпьем! – предложил Ричард.

– Давай, – ответила Эл, и они пошли к стойке бара.

Ричард протянул Эл бокал с розовым вином, себе же взял виски.

– Герти, я хочу выпить за тебя, за твой талант, за твой успех!

– Успех, – повторила Эл.

– Даже не думай отрицать очевидное, – сказал Ричард, и со словами «Аве, Герти!», отпил из своего бокала.

Эл глубоко вздохнула и последовала его примеру. Они замолчали. Эл думала о том, что всего этого не было бы, не прояви Ричард такого деятельного участия в ее судьбе. Она была ему благодарна, но терялась в догадках, как она сможет отплатить ему тем же. По сути, если рассуждать банально, Эл понимала, что Ричард состоятельный мужчина, но при этом умный и склонный к нестандартным поступкам. Он не стал заваливать Эл обычными дорогими подарками, при этом он не поскупился на такую безупречную организацию выставки. Он стал для нее «эффективным менеджером и продюсером», в одном лице. Эл понимала, что теперь ему обязана, но, сколько бы сейчас она не пыталась, идеи, как отблагодарить Ричарда, не находила.

Зал постепенно начал пустеть, также как, и стены «Алоха». Работники Ричарда, действовали, как хорошо отлаженный механизм. Кого-то из гостей, они провожали на веранду, принимая заказы для кухни. Кому-то снимали со стен картины, упаковывая их в большие, бумажные конверты, а потом, в целлофановые пакеты. «Алоха» сейчас напоминала муравейник. Эл по-прежнему, отказывалась верить в происходящее.

– Поздравляю, сестра, это ириэ! – услышали они голос Алекса.

– Сестра? – улыбнулась Эл в ответ.

– Верняк! – Алекс взял со стойки, такой же бокал с виски, как у Ричарда, и опустошил его до дна. Потом взял второй, стукнул им по бокалам Эл и Ричарда, и осушил и его.

– Сильно! – сказала Эл, все это время, не сводившая глаз с Алекса.

– Ну, дык! – ответил он, и взял третий бокал со стойки.

– Алекс, а что такое «ириэ»? – спросила Эл.

– Герти, это значит, больше, чем просто хорошо, это круто! – ответил за друга, делающего жадные глотки, Ричард.

– Яснопонятно, – Эл переводила свой взгляд с Алекса на Ричарда и обратно, не зная, что же дальше.

К ним подошли Зоя и Зураб, и стали выражать свои восторги, потом Зоя показала рукой в сторону «морской» стены, и на картину, которую она выбрала. Эл не была удивлена ее выбором. Зоя оценила закат, изображенный, как раз в такое же время, в какое обычно Зоя ходит на море. Затем вся компания вышла на веранду, где расторопные официанты Ричарда уже сервировали столик на пятерых.

Компания весело провела остаток вечера. Первыми распрощались Зоя и Зураб. Потом «вышел из строя» Алекс, который, перед тем, как провалиться в алконирвану, устроился на заднем сидении своего авто. Отдав какие-то распоряжения Дену, Ричард предложил Эл проводить ее домой.

32 Глава

– Волшебная ночь, – сказала Эл, которая все еще до конца не могла поверить в реальность происходящего.

– Волшебная, – согласился с ней Ричард.

Они подошли к Зоиной калитке. Свет в доме не горел. Зоя, должно быть, уже спала.

– Что будешь делать сейчас, Герти? – спросил Ричард.

– Не знаю, но спать я еще точно не хочу, – ответила Эл.

– Предлагаю устроить пикничок в Зоином гамаке! – предложил он, сняв с плеча свою спортивную сумку, на которую Эл обратила внимание только сейчас.

– Ничего себе!

– Угу, – ответил Ричард, ожидая ее решения.

– То, что нужно!

Эл и Ричард прошли во двор, закрыв за собой калитку, стараясь не шуметь. Ричард открыл сумку и стал выкладывать из нее на столик всякую вкусную всячину, разложенную уже по одноразовым тарелкам, прикрытых целлофаном. Затем он достал бокалы, бутылку розового вина и бутылку виски. Убрав все лишнее обратно в сумку, он, делая широкий жест, сказал, раскачивающейся все это время в гамаке, и наблюдающей за его ловкими движениями Эл:

– Прошу!

– Спасибо, Ричард, ты не перестаешь меня удивлять, – ответила Эл.

Ей, действительно, пришлась по душе идея с пикником. Эл оценила его деликатность, и то, что Ричард не стал зазывать ее к себе домой, не стал и напрашиваться к Эл, при этом давая понять, что тоже не хочет еще заканчивать сегодняшний, волшебный день. Ричард разлил напитки по бокалам и протянул Эл вино, себе взяв виски.

– Еще раз за тебя, Герти! Королеву этой ночи, за твой день рождения!

– То есть?

– Сегодня ты родилась, как Художник! – ответил Ричард.

– Ах, в этом смысле, – ответила, улыбаясь Эл.

Они выпили. Есть совсем не хотелось, но, чтобы не захмелеть Эл потянулась за канапе.

– Герти, ты позволишь присесть рядом с тобой? – спросил Ричард, все это время, стоящий перед столиком.

– Конечно, – ответила, смутившись Эл, ругая себя, за то, что сама этого не предложила ему.

Она попыталась подвинуться, насколько это можно было сделать в гамаке, Ричард присел рядом, продолжая держать в одной руке свой бокал. Было не очень удобно, они как будто скатились друг к другу, в центр гамака. Тогда Ричард приобнял Эл свободной рукой, и стало гораздо лучше, при этом он спросил:

– Не возражаешь?

– Нет, здесь по-другому не получится, – улыбаясь, ответила Эл.

– С днем рождения, художник! – сказал Ричард, протянув свой бокал.

– Спасибо, Ричард, мой идейный вдохновитель! – ответила Эл.

Неловко приподнимаясь в гамаке, Эл поставила свой фужер на стол, и плюхнулась обратно, в объятия Ричарда.

– Родился еще один «свободный художник», – пошутила Эл.

– Свободный художник, – задумчиво повторил за ней Ричард, и тоже поставил свой бокал на стол, – а что это такое, Герти, «свободный художник»? Никогда не понимал этого выражения.

– Ну, как? – не поняла, в свою очередь, его вопроса Эл.

– Свобода – это относительная категория, а в контексте творчества, и, вовсе, проблематичная.

– Почему?

– Герти, ну, сама посуди. Возьмем художника, как творческого человека вообще. Творчество без признания – не имеет смысла. Творцу нужен зритель, слушатель, читатель.

– А как же те, кто работает «в стол»?

– Работа «в стол» подразумевает, что «время признания» еще не пришло.

– А в чем тогда еще несвобода?

– Во всем остальном. Предположим, я – художник. Значит, чтобы выразить себя, мне нужно много простых, материальных вещей, таких как, кисти, краски, бумага. В противном случае, мои шедевры, так и останутся у меня в голове. Значит, мне нужны какие-то материальные средства, чтобы я мог выразить себя и явить миру свой талант.

– Ну, а скульптор? Ему нужны только камни.

– И рабочий инструмент. Пальцами много не наваяешь, – Ричард видел, что зацепил Эл, и она с удовольствием включилась в этот разговор.

– А музыкант?

– Без инструмента – один из многих, но даже при наличии инструмента, музыканту нужны ноты, написанной кем-то музыки.

– Значит, композитор самодостаточен?

– Ему, как минимум нужны нотная тетрадь и карандаш.

– Это проще простого, это средства производства, если хочешь. И этого добра полно, и стоит оно недорого.

– Все равно не получается «абсолютной свободы», потому что надо найти музыканта, который возьмется сыграть твою музыку, и целый оркестр, если тебя угораздило написать многоголосную партитуру.

– Тогда свободен от всего певец? Голос его инструмент, и он дается от Бога, и не требует «затрат на приобретение»?

– Почему же? Чтобы продемонстрировать свой, пусть самый великолепный вокал, певцу нужно, чтобы кто-то написал для него музыку, «положенную на стихи».

– Значит, абсолютно свободен автор и исполнитель собственных песен.

– И ему нужны «средства производства», даже, если он поет «а капелла», чтобы популяризировать свое творчество, иначе не добиться большого признания, а так и будешь петь на ярмарках, зарабатывая на кусок хлеба. Не великая свобода, прямо скажем.

Ричард ждал очередного возражения Эл. Она сидела в задумчивости, облокотясь на него, и думала о том, что могла бы сидеть так здесь, с ним бесконечно долго, как ее вновь осенило:

– Значит, свободен танцор. В конце концов, ему вообще не нужны «средства производства», он даже без музыки может танцевать, главное, чтобы движения завораживали зрителя.

– И, да и нет. Можно и без музыки танцевать, как странствующий дервиш, но, если мы говорим, о дне сегодняшнем, немного будет поклонников, да и просто зрителей, у такого исполнителя. Современному человеку нужно шоу. Прости, представление, – Ричард посмотрел на Эл, своим теплым взглядом, – наша игра «замени чужое слово, на свое» меня затянула, и мне это нравится.

– Здорово, – Эл отвела взгляд, слишком уж близко был сейчас Ричард, и слишком велика была опасность утонуть в его глазах.

– Тогда, ты прав, без вариантов. Все художники, творцы от чего-то или от кого-то зависят. Значит, выражение «свободный художник» не имеет смысла. Единственное в чем свободны творцы, это в выборе темы своего произведения и в способе самовыражения. Как-то все это приземлено получается, а я всегда думала, что творчество – это высокий полет, и что в искусстве важнее идея, а не способы ее воплощения.

Эл, сделала вид, что немного расстроена.

– Не любишь проигрывать? – спросил Ричард.

– Что ты! Это мое основное занятие! – ответила Эл, – но ты прав, не люблю.

– Побольше оптимизма друг! У тебя началась новая жизнь, триумфальная!

– Твои слова, да Богу в уши, – Эл почему-то стало грустно.

– Так и будет! И, Герти, из песни слов не выкинуть, «The Show Must Go On»!

– Да уж, – Эл замолчала.

– О чем задумалась, если не секрет?

– О людях.

– В каком смысле?

– В том, что человек животное, самое худшее, из всех созданных на земле. Абсолютный эгоист и потребитель.

– Неожиданно! – Ричард не смог скрыть своего удивления, от внезапной перемены темы разговора, – Слушаю тебя внимательно.

– Двадцатый век изобиловал чудесами, наука делала открытие за открытием, изобретатели творили одну диковину за другой, научной прогресс скакнул так, как будто, кто-то намеренно открыл многие тайны человечеству. В итоге человек перестал удивляться чудесам. Ко всему новому, относится, как к должному. Нетерпеливо подгоняет ученых, к созданию новых, технических достижений, напрочь забыв о духовной стороне жизни. А, я, например, полет в самолете до сих пор осознать не могу, мобильную связь, через сотни тысяч километров, электричество, телевизор, в конце концов. Жизнь строится по принципу двух слов «Дай и еще!», а слово «Достаточно» – удел неудачников. При этом люди все больше отдаляются друг от друга. Жизненной необходимости «сбиваться в племена» уже нет. Теперь и один в поле воин. Все себе, и своему узкому кругу. Да, есть, конечно, альтруисты и подвижники, но в большинстве своем, люди эгоистичны. И одиноки. Я не отношу себя ни к тем, ни к другим, но я тоже одинока. Мою жизнь от рождения до сегодняшнего дня, я бы описала, как длинную шеренгу, где, то справа, то слева от меня становилось все меньше людей, моих близких людей. Затем не очень близких. И, наконец, просто почти чужих, из тех, кого в детстве считала, например, «друзьями родителей», но которые развеялись из моей жизни, как прах, когда родителей не стало. Так получилось, Ричард, что и настоящих подруг у меня нет, но, если представить, что у меня была бы подруга, и потом, не дай Бог, она умерла, я бы никогда не оставила ее ребенка, без своей опеки, я бы не смогла жить спокойно, просто стерев этого человечка из своей памяти. Кто-то может, и их много.

Эл помолчала.

– Хотя, можно отказаться от всего материального, и уйти от мировой глобализации, став странствующим аскетом, созерцающим красоту окружающего мира, в бесконечных поисках философского камня, но этот путь не для всех. Кто-то все равно будет должен защищать свои страны, лечить людей, кормить, тушить пожары, шить одежду, а это все – несвобода. Как видишь, она свойственна не только художникам. У меня есть любимый сын. И я в ответе за него. Я шла ради него на многие компромиссы, и делала это сознательно, но я не думаю, Ричард, что, «время компромиссов» для меня закончилось. И, даже испытав сегодня свою «минуту славы», этот катарсис, эти «именины сердца», я не думаю, что завтра начну строить какую-то принципиально новую жизнь. Я побреду дальше своим тернистым путем, в своем гордом одиночестве.

Эл опять замолчала. Ричард все это время, не проронивший ни слова, и давший Эл возможность высказаться, тоже продолжал молчать.

– Загрузила я тебя своими тараканами? – Эл попыталась разрядить обстановку.

– Нет, наши тараканы очень похожи, – улыбаясь, ответил Ричард, – а насчет одиночества, видишь ли, Герти, все люди одиноки. Так устроен мир. Мы рождаемся сами, и сами умираем, в одиночестве, каждый сам за себя. И путь свой выбираем сами, и идем по этому пути сами, или по чужому пути, если нам навязан, какой-то путь, но отдуваться за ошибочный маршрут приходится все равно нам. Это суть чьей-то задумки. Свобода выбора, ответственность, принятие решений. Все сам.

– Разве? А как быть с тем, что нас не спрашивают, хотим ли мы отправиться в это увлекательное путешествие, под названием Жизнь? С самого начала несвобода. Мы попадаем в этот квест, прости, лабиринт, потом где-то к седьмому-восьмому уровню, читай, семи-восьми годам, делаем открытие «о бренности бытия», и вот тут начинается все самое интересное! Для людей отважных и оптимистичных на долгие годы возникают вопросы, типа: «В чем смысл жизни? Откуда мы? Есть ли Бог?». Причем, мое мнение, эти вопросы так и остаются без ответов. Иначе, люди, за всю свою историю, уже бы их нашли, озвучили и записали на Скрижали.

– Но кто-то говорит, что обретает Бога в этой жизни.

– На здоровье! Если им так легче или что-то еще, а почему тогда такая милость даруется не всем? Лишнее подтверждение того, что у Бога есть любимчики. Кстати, мы с твоей бабушкой, как-то поспорили на этот счет, потому что она считает, что для Бога «все едино», что тоже не понятно для меня. Как можно уравнивать праведника и грешника? И почему тогда одному надо всю жизнь доказывать себе и всем свою святость, а другой живет, «как Бог на душу положит», прости за каламбур, а итог один, Отец небесный всех примет. Не понимаю. Поэтому, лично я считаю, что людям ничего другого не оставалось, как придумать для себя сказку, одну такую, великую, на века. И назвать ее Библия. Не зря же людей с детства приучают к сказкам? Но лукавство в том, что в сказках, каким бы ни был путь главного героя, пусть за тридевять земель, пусть искать иголку, в яйце, селезне, зайце, в ларце на дереве, но в конце все будет хорошо! Непременный «хеппи-энд», прости, мне это заимствование. И человек всю свою жизнь, идет своим тернистым путем, подсознательно надеясь, что идет к «хеппи-энду», а что ждет его на самом деле, в конце этого увлекательного путешествия, под названием Жизнь? «Энд». Просто «энд», и отнюдь, не «хеппи». И тогда жизнь выглядит не, как сказка, а как самый, жесткий «хоррор». Не согласен со мной?

– Согласен, – Ричард вздохнул.

– И зачем это Бог, создал людей дуальными? Зачем человеку Душа, если он, человек, всю свою жизнь проводит в поисках компромиссов между душой и телом? Не милосердно это как-то, как и то, что сколь глубоко не проник бы человек в смысл бытия, это никак не меняет его жизнь в принципе, и ее итог, единый для всего живого, остается неизменным. Смерть, забвение, небытие. Не понимаю.

– В этом и есть задумка, которую придумал некто или нечто, с хештегом «что вы знаете о скуке?». Герти, помогай, каким синонимом можно заменить «хештег»? – Ричард повернулся к Эл.

– Не знаю. Наверное, какие-то слова можно оставить в их «первородном виде», например, относящиеся к техническим терминам, или как этот, к субкультуре социальных сетей.

– Согласен, пусть живут. Так на чем мы с тобой остановились?

– На вечном, – теперь Эл улыбаясь, посмотрела на Ричарда.

– Есть ли жизнь на Марсе? – Ричард улыбнулся в ответ.

– Уже говорят, что нет. А, знаешь, Ричард, когда-то, в очередной, очень черный период моей жизни, у меня возникла одна гипотеза, насчет «жизни на Земле».

– Интересно.

– Я предположила, что жизнь на Земле – это не совсем эволюция по Дарвину, не Божественный промысел, а космическое вмешательство, какой-то цивилизации, которая по уровню развития отличается от нас, как мы от инфузории-туфельки. Короче, очень сильно отличается, – Эл, улыбнувшись, посмотрела на Ричарда, пытаясь понять, он уже готов рассмеяться или можно продолжать, но Ричард был серьезен. Это вдохновило Эл, и она продолжила. – Так вот, этой супер-цивилизации для поддержания молодости или даже для бессмертия нужен постоянный поток некоей энергии, наподобие той, которая образуется в минуты, когда земной человек счастлив или горюет, испытывает любую эмоцию. Даже ученые уже доказали повсеместное наличие энергетических полей на Земле. Так вот, эта раса сверхлюдей подыскала свободную планету, схожую по своим характеристикам с их миром и заселила себе подобными существами. Вот тут в моей гипотезе есть допуск, что все, действительно, зародилось в воде, а потом читай теорию Дарвина, и так до Хомо сапиенс. Им нужно было, чтобы мы верили в эти чудеса эволюции, и в псевдоисторию своего псевдопроисхождения. Потом, поскольку им было необходимо сделать нас себе подобными, потому что только при этом условии, наша жизненная сила и энергия могли подойти им, им нужно было сделать так, чтобы в какой-то момент своего развития, Хомо сапиенс «забуксовал на месте». Иначе, он докопается до истины. И чтобы этого не произошло, наш удивительный, универсальный мозг ограничили в эксплуатации. Кстати, некоторым людям удается, каким-то образом взломать некоторые замки, и тогда мы их называем, люди со сверх возможностями. Чувствуя в себе непонятную, нереализованную силу, человек всю жизнь мечется в поисках ответов на вопросы, на которые он никогда не найдет ответа, потому что так нас задумали, а попусту ограничили. Люди рождаются, умирают, любят, страдают, верят, горюют, радуются. И какую бы эмоцию не испытывал человек, она автоматически становится жизненной силой, для сверхчеловеков, создателей.

– Интересно, – опять повторил Ричард.

– Не то слово! – Эл воодушевилась еще больше, – Тогда становится понятно, почему человек дуален. В этой постоянной борьбе, между «хочу и надо; люблю и ненавижу; жизнь и смерть» рождаются ровно те сильные эмоции, которые нужны высшей расе, для поддержания их жизней. Остается чисто технический момент, как собирать нашу энергию «счастья и горя»? Помнишь, как в «Матрице», кто-то, где-то лежал, подсоединенный проводами, к каким-то аппаратам? Ничего этого не надо, никаких проводков! Они просто, в силу своей мощи, установили Луну на орбите Земли. Луна – это своего рода магнит для энергии и передатчик, в одном лице! Поэтому и происхождение Луны, до сих пор неизвестно. Как и не понятно почему, триумфальный полет «Аполлона-11» и высадка на Луне в 1969 году американских астронавтов, так обросла кривотолками? И через небольшой промежуток времени, сворачивание «лунной программы», думаешь, случайность? Это как открыть Эльдорадо, но отказаться от его изучения и раскопок. Просто, кому-то не понравилось, что люди продвинулись, в изучении ближнего космоса, и кто-то, используя, непонятную силу, все это остановил. Отсюда и всевозможные мистификации, связанные с «обратной стороной Луны» и так далее.

– Герти, ты, точно, крутая! Я никогда не встречал настолько разностороннюю женщину! – Ричард в восхищении смотрел на Эл.

– Опять половой шовинизм? – театрально вскинула бровки Эл.

– Скорее шовинистический комплимент! – парировал восхищенный Ричард.

– Ну, раз комплимент, тогда мерси! – ответила она, и взяла свой бокал со стола, – Чин-чин?

Ричард последовал ее примеру.

– Чин-чин! Циолковский в юбке! – Ричард засмеялся.

– Тебе смешно, все, что я тут нагородила?

– Не смешно, я просто в восторге, и готов подписаться под твоей гипотезой.

– Пусть так, пусть я тысячу раз права, но нам-то людям от этого все равно не легче. Что тогда получается? А то, что мы, пробирочные недолюди слабы и беспомощны, по степени ограниченности, в нашей генетической программе – мы одни во Вселенной, и при этом еще каждый из нас в отдельности, тоже одинок. Вопрос «что делать?» не теряет своей актуальности, – Эл глубоко вздохнула. Только сейчас она ощутила невероятную усталость.

Ричард как будто заметил это.

– Пришло время окончить этот долгий, насыщенный день, Герти. Уже светает. Я прав? – он смотрел на нее своим теплым взглядом.

– Прав, Ричард, давай прощаться.

– Прощаться? Хорошо, но только не до завтра, а уже до сегодня, идет?

– Идет.

– Позвони мне, как проснешься, что-нибудь придумаем, – сказал Ричард и протянул Эл бумажный конверт.

– Что это? – Эл стояла в недоумении.

– Твой гонорар, или лучше сказать выручка? – Ричард улыбался, – с почином, Герти!

– Спасибо, конечно, но мне как-то неловко, может, возьмешь, сколько считаешь нужным, за свое участие в выставке, да и что там, в моей «приморской жизни», – Эл улыбалась, глядя на него.

Ричард, напротив, стал серьезен.

– Что бы я больше этого не слышал, Герти, не надо портить такую волшебную ночь. Я начинаю сердиться, а какая-то космическая дрянь, с удовольствием сейчас сосет мою энергию!

Эл засмеялась.

– Хорошо! Так приятно. Теперь у моей гипотезы есть адепт.

Эл подняла голову и посмотрела на еще видимые звезды.

– И твой верный друг. Спокойной ночи, Герти!

– Спокойной ночи, Ричард!

33 Глава

– Просыпайся, художник! – Зоин голос был совсем близко.

Эл открыла глаза. Зоя вытирала пыль со столика, она обернулась.

– Уже два часа дня, зай, лучше встать, а то день с ночью перепутаешь.

У Эл защемило сердце, ей так когда-то говорила мама.

– Доброе утро, – сказала она.

– Добрый день, уже день – ответила Зоя, – Давай, давай, вставай, а то мне не терпится прибить картину, я уж и место ей подыскала, будить тебя не хотела. У тебя талант! – Зоя была прелестна в своем восхищении.

– Спасибо, Зоечка! – Эл поднялась с кровати, накинула халат и подошла к Зое. Она обняла ее со спины, и неожиданно для себя сказала:

– Мне пора возвращаться домой.

– Когда это?

– Не знаю точно пока, но очень скоро, – ответила Эл.

– Понятно, понятно, – было видно, что Зоя этого не ожидала, – ну, пока ты здесь, иди, умывайся, а потом я тебя покормлю.

Эл чмокнула ее в затылок и вышла из комнаты.

После обеда Эл позвонила Ричарду.

– Привет, Герти, как спалось?

– Привет, Ричард, все великолепно, отдохнула, спасибо, – Эл наслаждалась звучанием его голоса.

– Ты голодна?

– Нет, Зоя меня накормила, – ответила Эл.

– А говорила, что позвонишь, как проснешься, ветреная Герти! – Ричард рассмеялся, – почему я не могу на тебя рассердиться?

– Наверное, потому, что я скоро уезжаю, – Эл опять не поняла, как и в разговоре с Зоей, почему сказала это.

«Это знак, – подумала она, – и мне, действительно, пора возвращаться в другую, свою привычную реальность.».

– Куда уезжаешь? – не расслышал Ричард.

– Домой, – повторила Эл, – в Москву.

– Яснопонятно. Когда?

– Не знаю, еще не решила, – ответила Эл.

– Прекрасно, значит не сегодня?

– Точно не сегодня, – Эл стало грустно, думая о том, что слово сказано, теперь надо будет выбрать дату отъезда.

«Как же я не хочу уезжать!», – думала она.

– Класс! Тогда я приглашаю тебя в кино, сегодня вечером, что скажешь, Герти?

– Кино? – переспросила Эл, – в Лермонтово есть кинотеатр?

– В Лермонтово нет, а в Джубге есть. Советский такой кинотеатр, на улице Советской, кстати. Ностальгию не ощутила? – Ричард засмеялся.

– Не особо, а вот в кино захотела, – также, смеясь, ответила Эл.

– Заметано, значит, я заеду за тобой в четыре, успеешь собраться?

– Успею. До встречи, Ричард.

– До встречи, Герти!

Ричард подъехал ровно в четыре и посигналил из машины. Эл, сидевшая на кухне с Зоей, быстро допила кофе, взяла сумку и, послав Зое воздушный поцелуй, выпорхнула из дома, предвкушая встречу с любимым.

– А что так неожиданно решила уезжать, Герти? – спросил Ричард, когда Эл села в машину.

– Пора, труба зовет, – пошутила в ответ Эл, выдавливая из себя улыбку.

– Труба? Муж – дети, что ли?

– Нет, просто пора уже, и честь знать, – ответила Эл, надеясь, что дальнейшие расспросы не последуют.

– Яснопонятно, – Ричард, как будто почувствовав ее желание, замолчал.

Чтобы разрядить обстановку Эл решила пошутить:

– Время печали еще не пришло, кажется, так ты говоришь?

– Да, все верно.

Они опять замолчали. Показное веселье не давалось обоим. В машине играла приятная инструменталка оркестра Поля Мориа. Ричард следил за дорогой, а Эл смотрела на море, пытаясь впитать в себя все те минуты счастья, которые она испытывала сейчас, в машине Ричарда, когда он был так близко. Ветер время от времени доносил до Эл запах его парфюма, ненавязчивый и возбуждающий. Время пролетело незаметно, и вот они уже на улице Советской. На ближайшем сеансе стояла премьера полнометражного, заграничного мультфильма.

– Ну, что пойдем? – спросил Ричард, когда они остановились перед зданием кинотеатра.

– Мультик? – протянула Эл.

– Угу.

– Даже не знаю, как-то неожиданно.

– Для меня тоже, – ответил Ричард.

– По какой-то детской логике, я настроилась на доброе, старое, советское кино. Это глупо, по-твоему?

– Нет, я тоже люблю советские фильмы, – ответил Ричард, глядя на Эл своим обволакивающим, теплым взглядом.

Чтобы не утонуть в его глазах, Эл решила поговорить на «серьезную» тему.

– Ты фанат всего «советского»?

– Как сказать, у меня нет ностальгии по СССР, но многое мне нравилось «в совке», а, ты, Герти, испытываешь ностальгию по Советскому Союзу? – теперь он улыбался.

– По общественному строю? Нет, конечно. У меня ностальгия по детству, по юности. И да, мне понравилось мое «счастливое детство в СССР». Я отчетливо помню свои ощущения, когда наш класс приняли в октябрята, в какой-то воинской части, а потом повезли во Дворец Железнодорожников, где мы смотрели фильм «Неуловимые мстители». И, знаешь, каждый раз, когда экран был ярко освещен, я смотрела на свою октябряцкую звездочку, на фоне белого фартука, и у меня было чувство, что меня наградили медалью, так я была горда собой, не знаю почему. И тогда мне казалось, что, будь я на месте героев фильма, я бы тоже, как Ксанка боролась за справедливость, за красных, за наших. За хороших, одним словом. Потом была пионерия, потом я была старшим пионером, когда мы могли уже не носить галстук, а носили значок, который объединял комсомольский и пионерский значки. Потом вступила в комсомол, а потом распался Советский Союз. Вот так.

– А в партию вступила бы? В коммунистическую?

– Не знаю, Ричард, как жизнь бы подсказала. Видишь ли, мои родители были беспартийные. И это не по каким-то политическим убеждениям, просто, в тех областях деятельности, которыми они занимались, не было «острой необходимости» вступать в партию. И карьеристами они не были, а по «зову сердца», видать не тянуло. Теперь не узнаю, – Эл почувствовала знакомое, липкое ощущение одиночества. Ричард не дал ей погрузиться в это болото.

– Я так понимаю, Герти, в вашей семье были индифферентные отношения к политике?

– Пожалуй, да. Родители спокойно и философски относились ко всему происходящему вокруг, пожалуй, их устраивала и их жизнь, и страна в которой они жили. Конечно, они не любили «очереди и дефицит», но жили в «предлагаемых обстоятельствах», хотя, и рассказывали на кухне анекдоты про Брежнева.

– Анекдоты? – Ричард оживился, – я тоже такие знаю, но ты первая рассказывай.

– Ну, я помню, как во время визита Брежнева в Узбекистан появился такой анекдот: «Леонид Ильич вышел из лимузина пообщаться с народом. Его приветствуют люди “Ассаламу Аллейкум, Леонид Ильич!”, он в ответ: “Ваалейкум Ассалам!”, кто-то опять приветствует: “Ассаламу Аллейкум!”, Брежнев: “Ваалейкум Ассалам!”, и вдруг из толпы кто-то крикнул: “Архипелаг ГУЛАГ!”, Брежнев не растерялся и ответил: “ГУЛАГ архипелаг!”».

Ричард засмеялся.

– Смешно, не слышал такого, «южанского» анекдота про Брежнева.

– Теперь ты, – Эл была довольна произведенным эффектом.

– Ну, самый известный, когда звонит телефон, и Брежнев, снимая трубку, отвечает: «Дорогой Леонид Ильич слушает!»

– Ха! Да, этот я тоже знаю, а еще?

– Еще? Ну, вот хотя бы. Брежнев пришел на встречу с иностранной делегацией, взял бумагу с речью, читает: «Дорогая, Индира Ганди!», ему подсказывают, «Леонид Ильич, это Маргарет Тэтчер!», на что Брежнев отвечает: «А ЗДЕСЬ написано Индира Ганди!».

Эл опять поймала себя на мысли, что ей очень просто и легко с Ричардом, с их общим, советским детством. Она смеялась и смотрела на него, пытаясь запомнить таким, как сейчас, милым, веселым, любимым.

«Стоп!», – скомандовала себе Эл, – не надо об этом сейчас».

– Да, смешно, и довольно безобидно, по сравнению, с нынешними анекдотами. И почему родители с друзьями рассказывали их тайком, не понимаю, и не могу быть столь же индиффертной, как они. Меня даже сын называет в шутку «диванный политик».

– Диванный политик? Смешно, а я скорее аполитичен, Герти.

– Я тоже была аполитична до поры, до времени, Ричард, но не теперь. И, не обижайся, сейчас нельзя «просто ромашки нюхать», пока твоя страна возрождается. Все очень серьезно. Не говори мне об экономических трудностях, «не хлебом единым жив человек».

– Видишь ли, Герти, если моей стране понадобится моя помощь, защита, я тоже стану добровольцем, но пока в этом нет необходимости.

– Мне и нравится, и не нравится твой ответ. А тебя не возмущает, например, когда в обществе звучит тема, что «Россия должна встать на колени и покаяться перед всеми, и особенно, перед бывшими союзными республиками, за годы советской власти, за Сталина, придуманную “оккупацию”» и Бог его знает, за что еще?

– Ну, так хотеть можно чего угодно, пусть хотят. И, к слову, а ты, Герти, не считаешь, что Россия «должна покаяться»?

– Мне, кажется, Ричард, что тем, кто кричит «о покаянии России», нужно не собственно покаяние, а публичное унижение. Хотят опять видеть Россию слабой и жалкой, какой она могла показаться некоторым, в лихие 90-е. Но Россия никогда не станет Чеховским Иваном Дмитриевичем Червяковым, никогда! – Эл испытующе посмотрела на Ричарда.

– «Смерть чиновника»? – спросил в ответ он, и подмигнул Эл.

– Да, – улыбаясь, сказала она. Эл опять поймала себя на том, как приятно говорить с человеком «на одном» языке, приятно, что они читали одни и те же книги, и не надо долго друг другу объяснять, ту или иную цитату.

– Прошло еще слишком мало времени, чтобы осмыслить ближайшую историю страны в мировом и историческом масштабе.

– Что ты имеешь в виду? – Ричард не скрывал интереса.

– Времени мало прошло. Взять, хотя бы, католическую церковь. С XIII по XIX век Святая Инквизиция боролась с еретиками. И только в 2002 году папа Иоанн Павел II извинился за казни, осуществленные Святой Инквизицией и объявил, что Церковь раскаивается за «действия, продиктованные нетерпимостью и жестокость в служении вере». Масштабы того же «сталинизма» несопоставимы, даже на первый взгляд, но для осмысления этого периода истории нашей страны, нам тоже нужно время. Нет, вот, покайтесь сейчас! Хочется ответить таким: «Отдыхайте! Покаяние должно быть от души, а не “по требованию”!».

– Согласен. Ты не перестаешь меня удивлять, Герти!

– Потерпи, недолго осталось удивляться, – неожиданно ответила Эл.

Ричард, отвернувшись, промолчал в ответ. Эл решила исправить ситуацию.

– На сеанс мы с тобой уже опоздали, давай тогда поедим мороженое? У меня из детства поход в кино, неразрывно связан с кафе-мороженое, после сеанса. Как тебе?

– Хорошая идея, давай, – ответил Ричард, не поворачиваясь к Эл.

Ричард завел мотор, и они поехали по улице Советской, где так и не сходили в кино, но очередной раз окунулись в советское прошлое. Остановившись у палатки «Мороженое», Ричард, наконец, взглянул на Эл и спросил:

– Герти, ты какое будешь?

– Фруктовое, – ответила она.

Ричард быстро вернулся, протягивая Эл стаканчик с шербетом, себе он взял шоколадно-вафельный рожок. Похоже, Ричарду тоже не нравилась эта гнетущая атмосфера, нависшая над ними, и он первый решил все исправить.

– Вкусно? – спросил он Эл.

– Очень, спасибо!

– На доброе здоровье, как говорит, Труди.

– Ричард, кстати, ты не мог бы дать мне ее адрес, перед отъездом?

– Могу и дам, и адрес, и телефон, она меня сама об этом просила, – Ричард опять замолчал.

– Что-то не так?

– Конечно, не так. Мне не по душе твой отъезд, если на прямоту.

– Я должна, Ричард, и прости, но вопрос моего отъезда уже решен.

Над ними опять нависла «молчаливая» туча. Первая нашлась Эл.

– Ты говорил, что Алекс из Джубги?

– Да, хочешь увидеться с ним?

– Просто спросила.

Эл расправилась с шербетом, и уже вытирала руки влажными салфетками.

– Хорошо, вкусно, – Эл была довольна.

– А давай заедем к нему, здесь недалеко, – сказал Ричард, и они опять поехали по узким улочкам Джубги.

Через минут пять Ричард остановил машину перед небольшим, двухэтажным, самым обычным домом, но над крышей которого развивался пиратский флаг. Настоящий, черный, с черепом и перекрещенными костями.

– Узнаю Алекса, – сказала, улыбаясь Эл.

– А ты про это, – ответил Ричард, посмотрев на флаг, – в этом весь Алекс, «мама – анархия, папа – стакан портвейна»!

Они вышли из машины.

– Алекс, брат! – позвал Ричард.

Почти сразу, из глубины двора, раздался ответ Алекса:

– Хой!

Он не заставил себя долго ждать. Направляясь к калитке, Алекс вытирал руки куском какой-то замасленной тряпки. Он выглядел точно так же, как в «Алоха», но только на нем не было темных очков.

«Над “концепцией наряда” человек не заморачивается, счастливый Алекс», – подумала Эл.

– Хой, други! Как это вас угораздило, в мою обитель?

– Да, катались у вас тут, и Герти вспомнила про тебя, решили заехать, – ответил Ричард.

– Ириэ, сестра, твоя мандала висит у меня в красном углу, – сказал Алекс, протягивая руку Эл.

«Моя что?» – не поняла Эл, но решила не переспрашивать, а молча, пожала руку Алекса в ответ.

Хозяин проводил компанию на задний двор, где у него располагался гараж, который сейчас был открыт, а перед ним стоял красный внедорожник Алекса.

– Сломался конь? – спросил Ричард.

– Тьфу-тьфу, пока нет. Завтра в Москву еду, решил смазать кое-что, кое-что проверить, – Алекс стал чесать в затылке, глядя на машину.

– В Москву? – переспросила Эл, предвкушая удачу.

– Да, сестра, надо посетить эту Гоморру, – ответил Алекс, – и как вы там живете?

– По-разному, – ответила растерявшаяся Эл, – а что у нас не так?

– Зашквар, – ответил Алекс, и вздохнул, – саскачетуны сплошь.

Эл поняла, что не постигнет смысла фразы, сказанной Алексом, но решила узнать больше о предстоящей поездке.

– Алекс, а ты один едешь?

– Да.

– Герти, интересуется, брат, не может ли она с тобой поехать? – ответил Ричард, молчавший все это время.

– Уже ехать? Я думал у вас «Love», – Алекс перевел удивленный взгляд с Ричарда на Эл.

Эл, как током ударило, от этих слов, но не сговариваясь, и она и Ричард, сделали вид, что не поняли Алекса.

– Алекс, если вкратце, я бы хотела завтра уехать с тобой, если это возможно?

– Отпускаешь? – спросил он Ричарда.

– Не спрашивают, – ответил Ричард, натянуто улыбаясь.

Алекс только хмыкнул в ответ, поглаживая бороду.

– Я не против, сестра. Будь готова завтра, часа в четыре утра, я заеду, и сразу стартуем.

– Хорошо, я буду готова, спасибо, что не отказал, если надо за бензин вместе платим, – ответила Эл.

– «Узбагойся!», – вмешался Ричард, – мы все решим.

– Хорошо, – Эл чувствовала, что комок подступил у нее к горлу, так внезапно и просто решился вопрос ее отъезда.

– Герти, подожди меня в машине, пожалуйста, – сказал Ричард, протягивая Эл ключи от авто.

Эл взяла ключи, попрощалась с Алексом, и пошла к машине.

«Спасибо!», – сказала она «про себя» невидимому покровителю. Минут через пять вернулся Ричард.

– Ну, видишь, как все чудесным образом решилось? – спросил он, садясь в машину.

– И, правда, чудесно, – ответила Эл.

Всю обратную дорогу они молчали. Каждый думал о своем, слушая ностальгическую музыку Поля Мориа. Эл многое бы отдала, чтобы прочитать сейчас мысли Ричарда. И ей показалось, что Ричард тоже пытался понять, о чем сейчас думает Эл, но они продолжали молчать.

Дорога вдоль побережья. Мост через Шапсухо. Лермонтово. Морская 11. Ричард остановил машину, заглушил мотор и повернулся к Эл.

– Тебе, наверное, сейчас нужно собираться, Герти, но я приглашаю тебя на прощальный ужин. Жду тебя в «Алоха», в восемь, согласна?

– Хорошо, Ричард, спасибо, я приду, – ответила Эл, выходя из машины. Ей хотелось, как можно скорее оказаться у себя в комнате.

– До встречи, Герти!

Взревел мотор, и машина Ричарда исчезла из вида.

Эл вошла в дом. Зои нигде не было.

«Слава, Богу!», – подумала Эл, закрывшись у себя в комнате. Она рухнула на кровать, уткнулась лицом в подушку, и зарыдала. Тело Эл вздрагивало, но плакала она беззвучно.

34 Глава

Эл открыла глаза. В комнате было темно. В доме и на улице тихо. Она взглянула на часы на телефоне – половина второго.

«Ричард!» – пронзило Эл. Пропущенных звонков не было. Она поднялась с кровати и стала судорожно собирать свои вещи, как попало, засовывая их в пакеты. Потом резко остановилась и присела на кровать.

«Так, стоп, что мы имеем? – спросила себя Эл, – “прощальный ужин” с Ричардом я проспала. Так, еще что? Значит, уеду “по-английски”. Дальше. Дальше – это свинство, но я не знаю, как теперь это изменить, значит “подумаю об этом завтра”, спасибо, Скарлетт. Дальше. В четыре подъедет Алекс, значит надо собрать свои вещи. Да, у меня их немного, но собрать надо все аккуратно, чтобы ограничиться сумкой и одним пакетом. Еще неизвестно, куда довезет меня Алекс, и возможно, придется ехать на метро. Метро! Москва, метро, прошлая жизнь. Как я буду жить теперь? Как мы будем жить, когда вернутся сын и Николай? Нет никакого “мы”, нет больше “мы” с Николаем, это вопрос решенный, а что будет с квартирой? Надеюсь он проявит благородство».

Квартиру они с Николаем купили «на начальном этапе строительства», на деньги, вырученные от продажи ташкентской квартиры Эл и ее родителей. А вот купили, «по странному стечению обстоятельств», на имя свекрови Эл, когда Эл лежала в больнице, а свекровь приехала «помочь сыну и внуку», и дала в долг недостающую сумму денег. Деньги потом свекрови вернули, квартиру получили, и свекровь даже оформила дарственную на Николая. Они прописались, но вот прав на эту недвижимость при разводе у Эл теперь не было, так как дареная недвижимость не считается совместнонажитой. Слава законотворцам! Эл узнала об этом, весной, когда ее, в очередной раз, посетили мысли о разводе. Так «родственнички» подстраховались на случай развода Эл с Николаем, и если по-простому «отжали» у Эл, то немногое, можно сказать, единственное, что осталось у нее от родителей, а по сути «отчий дом».

«Плевать! Бог им судья! К Николаю я не вернусь!».

Теперь движения Эл были решительными и продуманными. Она аккуратно, как умела только она в их семье, сложила все свои обновы в пакет, оставив в дорогу те вещи, в которых она приехала в Лермонтово. Зоин шкаф стоял опустошенный и «расстроенный» этим обстоятельством, как показалось Эл.

«Получается, Ричард обиделся, раз не позвонил, – думала Эл, – я бы тоже обиделась на его месте. Телефон!».

Эл достала из телефона симку, которую дал ей Ричард и положила на столик. Рядом оставила, аккуратно сложенное, зарядное устройство. Тут же на столе лежала картина «с гамаком», единственная оставшаяся от выставки, и от всего, что написала в Лермонтово Эл.

«Какой же ты, молодец, Ричард, что сфотографировал все мои рисунки! Нет, я не могу так уехать, я оставлю тебе “Гамак”», – решила она.

Эл перевернула картину, и подписала «Тебе от меня». Ей хотелось написать еще свой московский номер телефона, но она не решалась. Потом подумала, что это будет слишком навязчиво, и, если бы Ричард хотел, он бы и сам предложил ей обменяться телефонами. Значит, не судьба. Эл добавила дату отъезда, потом убрала рисунок в пакет, оставшийся от выставки, и положила рядом с симкой и зарядкой.

Оглядев внимательно комнату, Эл вспомнила, что какие-то ее вещи еще остались в ванной. Тихо ступая, чтобы не разбудить Зою, она вышла из комнаты. Какого же было ее изумление, когда на кухне, за столом она увидела Зою, пившую чай и читающую очередной журнал.

– Зоечка, ты не спишь?

– Не сплю, не сплю, – ответила Зоя в своей манере, и отложила «глянец».

– А чего так? – Эл не знала, как начать разговор о своем отъезде.

– Так тебе же скоро выезжать, – ответила Зоя, махнув рукой, с безупречным маникюром, в сторону ходиков на стене, – хорошо, что ты сама встала, а то я уже будить тебя собиралась. План по сну, ты, зай, у меня перевыполнила! – засмеялась милая Зоя.

– Зоечка, а откуда ты знаешь про отъезд? – спросила, озадаченная Эл.

– Так Ричард приходил.

– Когда?

– Вечером, часов в десять, ты спала уже. Я ему так и сказала, что «спишь, как убитая», а он мне сказал, что вы с Алексом в четыре уезжаете. Потом оставил сумку-холодильник для вас, сказав, что это «прощальный ужин», вам с Алексом в дорогу, просил передать «привет!» и все, ушел.

Эл стало не по себе. Она вся сжалась внутри и ненавидела себя за то, что уснула, что проспала ужин, что не попрощалась с Ричардом, мужчиной, который сыграл такую особенную роль в ее судьбе, который был так неподражаем в общении, и которого она полюбила, так сильно, как только может полюбить женщина, «трудной судьбы», не переставшая верить в чудеса. В голове вертелось «Судьбу встречают лишь однажды!».

– Чего ты? – спросила Зоя, видя, как Эл озадачена.

– Все нормально, – голос Зои вернул Эл в действительность, – пойду из ванной заберу полотенце.

– Давай, давай, поторопись, этот Алекс чудной, может и раньше подъехать.

Собрав вещи и в ванной, Эл вернулась к себе. Она присела на кровать, и уставилась в одну точку. Просидев так какое-то время, Эл пронзила мысль, «а что если Ричард, тоже подъедет к четырем, и они смогут проститься по-человечески? Остается подождать еще немного, и возможно, я его увижу на прощанье?». Эти мысли немного добавили оптимизма в настроение Эл, хотя «на прощанье» продолжало звучать, как смертный приговор. Время неумолимо шло вперед. Эл подошла к окну, последний раз взглянула на гамак, вспомнила, как еще позавчера ночью сидела там с Ричардом, после своей, «триумфальной выставки», и глядя на звезды, мечтала не расставаться с ним никогда! Эл и не думала тогда, что их прощание с Ричардом будет так скоро, и будет таким. Никаким. И виной всему она, Эл. Взяв свои пожитки, Эл поклонилась комнате, ставшей ей родной, выключила свет и вышла, плотно закрыв за собой дверь.

– Готова уже? Молодец, давай, присядем на дорожку, – сказала Зоя.

Эл присела рядом с ней за стол. Она вспомнила, что познакомилась с Зоей, со Львом и компанией, шашлычником Казбеком, бабой Гертрудой, Ричардом, да, и, вообще, оказалась здесь, в этом благословенном для нее месте, с таким поэтическим названием Лермонтово, благодаря простой женщине, официантке из придорожного кафе «Подсолнух», с литературным именем Настасья Филипповна. Теперь Эл думала, что их встречу подстроил сам Господь!

– Зоечка, передавай от меня привет Настасье Филипповне, – сказала Эл, чувствуя, что прикипела всем сердцем не только к Зоиному, гостеприимному дому, а и к самой Зое.

– Передам! Да, и ты, зай звони, не пропадай, – ответила Зоя.

– И еще, там в комнате, на столе, я оставила вещи, для Ричарда, передай ему, пожалуйста, при случае?

– Не волнуйся, все передам.

Они услышали звук, подъезжающей к дому машины.

– Вот и Алекс, – озвучила их мысли Зоя, которые подтвердил клаксон автомобиля, – пойдем, скорей, а то этот хиппи, разбудит всю улицу! Ну, с Богом!

Женщины вышли из-за стола. Эл взяла свой пакет, и вслед за Зоей, подхватившей сумку-холодильник, направилась к выходу. Они прошли к калитке. Алекс уже стоял облокотясь на машину, читая что-то на телефоне.

– Чего шумишь-то? – как обычно, изображая недовольство спросила Зоя, передавая Алексу сумку с «прощальным ужином».

– Хой, всем! – как обычно, невозмутимо, ответил Алекс.

– Хой! – впервые, как истинный панк, ответила ему Эл.

Она огляделась по сторонам, и с прискорбием поняла, что Ричард проводить ее не пришел. К Эл опять подбиралось тошнотворное чувство «комка в горле». К жизни ее вернула Зоя.

– Ну, давай, дочка, не забывай дорожку ко мне, – сказала Зоя и обняла Эл, – приезжай на будущее лето, только лучше позвони заранее, что бы я постояльцев не пускала.

– Спасибо, Зоечка, я тебя не забуду, никогда! – Эл чмокнула Зою в щеку.

– Ну, в добрый путь, давайте, зеленую улицу вам, до самой Москвы!

– Располагайся на заднем сиденье, сестра, поспи, я тебе и подушку там бросил, – сказал Алекс, открывая дверцу перед Эл.

– Спасибо, Алекс.

Автомобиль мягко двинулся вперед. Эл обернулась, и увидела, как Зоя перекрестила удаляющуюся машину.

«Вот и “пятак”, если пойти налево, окажешься в “Алоха”, – подумала Эл, слезы начинали душить ее все сильнее – прощай, “Алоха”! Прощай, Лермонтово! Прощай, Шапсухо! Прощай, море! Прощай, Ричард!».

– Тебе удобно там, сестра? – прервал ее мысли Алекс.

– Да, – с трудом выдавила Эл, и закрыла глаза, притворяясь, что засыпает.

– Ириэ! – сказал он в ответ, и придал газу.

Внедорожник Алекса взял курс на Москву.

«Как же не хочется уезжать! Но, как я могу остаться?».

Эл лежала на заднем сиденье в позе зародыша, спиной к Алексу, делая вид, что уснула, лишь время от времени, незаметно вытирая слезы.

«Вот опять я одна. Море, Зоя, выставка, Ричард… Я все оставила там, в Лермонтово. И опять осталась одна. Все, что произошло со мной с момента, как я выскользнула из машины мужа, кажется теперь сном. Я отказалась от Любви, ради поисков себя, а нашла ли? Не знаю. Рассталась с Ричардом как-то не так. По-другому я представляла наше прощание, хотя “по красоте”, как сын говорит, проститься все равно бы не удалось. Не при этих обстоятельствах…».

Эл пыталась заснуть, но мысли в голове вертелись одна за другой.

«Как странно, когда я ехала к морю, я ехала навстречу неизвестности, и это понятно, но теперь я возвращаюсь домой, и ощущаю точно такую же неизвестность и неопределенность впереди. Почему? Наверное, потому, что старую жизнь я разрушила, а новую даже не знаю, с чего начинать. Наверное, я просто не умная женщина, совсем не умная! Не из тех, что считают, что “Нельзя приходить в обувной магазин за новой парой туфель босой”. Вот, где глубокий, практический смысл. Я не такая. А какая я? И что мне нужно было делать? Ухватиться за наивное предложение Льва и поехать с ними, пока не успела по уши влюбиться в Ричарда, а потом “охомутать” этого милого мальчика, и через какое-то, короткое время возненавидеть и его и себя? И что бы мы могли дать друг другу? Мужчина и женщина могут дать друг другу любовь и самих себя. Любви у меня ко Льву не было, да и его скомканное признание, не больше, чем самообман. Если бы Лев влюбился в меня, он не сдался бы так сразу, услышав первое “нет”. Где “борьба за любимую женщину”? Лев не примитивный, образованный, и достаточно обеспеченный. Он получил, судя по всему, хорошее образование и нравственные нормы у них в семье правильные. Тогда почему он, такой современный, такой успешный молодой мужчина, если он полюбил, по его словам, так легко отказался от “своей Любви”? Где Дон Кихоты нашего времени? Почему мужчины стали столь “сговорчивыми”? Отношения с женщинами строят по принципу: “Да? Нет? Ну, не очень-то и хотелось”. Неужели до сих пор аукается неравная численность мужчин и женщин, доставшаяся после Великой Отечественной войны? Мужчин меньше, они это знают, “не ты, так другая согласится”, выходит так? Пусть так, но тогда оставьте в покое Любовь! Поищите другое слово, чтобы обозначать свою сексуальную заинтересованность! Да, все что касается Льва, я сделала правильно, но тогда почему так скребут кошки на душе?

Эл всхлипнула, но Алекс этого, к счастью, не услышал. Не нарушая тишину, он вел машину спокойно и уверенно, лишь время от времени, комментируя вождение других водителей, неведомыми словами, типа «чидр» и «чепушило».

– Твои «скребущие кошки» не имеют никакого отношения ко Льву! Ты знаешь, что рыдаешь сейчас из-за Ричарда! Вот с кем бы ты хотела не расставаться никогда! – отчетливо возникло в голове Эл.

– Это паранойя!

– Нет.

– Да. И да, я отказалась от Ричарда. Отказалась от Любви, – Эл приняла эти, уже не новые правила игры, и разрешила паранойе поспорить с собой.

– А зачем ты отказалась от него? И чем ты лучше Льва, в таком случае? Ты даже не попытались объясниться с Ричардом.

– Во-первых, я боялась дать волю чувствам, а во-вторых, и в главных, мужчина должен первым идти на сближение.

– Кто это придумал?

– Не знаю, но я в этом убеждена. И ты не можешь упрекать меня в абсолютной аморфности. Скорее, в какой момент я даже слишком открылась Ричарду, и он не мог не почувствовать мою симпатию. Хотя бы симпатию. И чего уж там, я тоже чувствовала, что между нами пробежала искра, и не раз и не два. А что говорить о том, как он был мил со мной, как помог? И поверь, делал Ричард все это для меня, не из «любви к ближнему», а как мне казалось, из-за любви ко мне лично. Хотя, о чем это я? Где она Любовь? Похоже теперь только в книгах и фильмах. Скорее всего и для Ричарда, я была всего лишь «неведомой зверушкой». Богатенький Ричи увлекся бедненькой Эл! Как пошло. Как мне плохо. Как мне одиноко.

Эл не заметила, как провалилась в сон.

35 Глава

– Сестра, позавтракать не хочешь? – спросил Алекс, обернувшись к Эл.

– Не знаю, наверное, нет, спасибо.

– Как надумаешь говори, подыщем что-нибудь.

Эл почувствовала, как все ее тело окаменело, но садиться она не хотела, это могло стать для Алекса поводом для общения, а говорить Эл сейчас совсем не хотелось. На свой страх и риск Эл поднялась и выпрямила, пронзаемые током ноги. Алекс продолжал молчать. Уже рассвело. Море осталось позади. Горный серпантин за окном сменился полями. По обочинам дороги опять мелькали лавочки с надувными игрушками, запыленные пакеты, нереальных размеров с воздушной кукурузой, рыба, арбузы и дыни. Отдельными золотистыми лавочками смотрелись витрины пасечников.

«Баба Гертруда! – вспомнила Эл, – ведь Ричард так и не дал мне ее адреса. А где мы сейчас? Хотя, какая разница! Ни Гертруды, ни Казбека, ни Настасьи Филипповны мне больше никогда не увидеть. Да и зачем? Теперь зачем? Мне казалось, что достаточно сделать решительный шаг, закрыть за собой дверь в прошлое, и вот она новая дверь, непременно в “светлое будущее”. Как бы не так! Как говорится “Прошлое закрыто, будущее сокрыто, даровано настоящее”. И что я имею? Я одна, опять одна, со смутными перспективами будущего. Я отказалась от Любви, ради того, чтобы обрести себя, и что в итоге? Ни меня, ни Любви. И что «в сухом остатке»? Одни иллюзии. Иллюзии о новой жизни, о творческом самовыражении, о новых отношениях…

«Иллюзии кормят только фокусников», так кажется сказал кто-то из великих. Я не фокусник, тогда зачем мне иллюзии? И что теперь мне делать? Я могу сколько угодно изображать сильную женщину, но я не сильная. Я совсем не сильная. «Что нас не убивает, делает нас сильнее»? Это как? Сильнее или выносливее? Сильнее или черствее? И права ли я, отказавшись от Любви? Если Бог и существует, прости Господи, то такие подарки Он дарит не всем, и вот это и есть, наверное, самая большая глупость, игнорировать то, что дарует тебе Господь. Но разрази меня гром, не верю я в «безответную Любовь». Любовь не может быть «безответной», а если это так, значит это не Любовь, а иллюзии одного из двух. По мне, Любовь всегда взаимная, всегда жертвенная, всегда такая, чтобы «жить вместе долго и счастливо и умереть в один день», и только так! Значит и у нас не Любовь, раз Ричард позволил себе потерять меня. И было ли это «у нас»? Очередная иллюзия?

Проехав несколько часов, Эл и Алекс, остановились пообедать в придорожном кафе «У Михалыча». «У Михалыча» в интерьере все было очень брутально, очень «по-мужски», на радость Алексу. Кухня не была изысканной, но оказалась по-домашнему вкусной. Про «прощальный ужин», ехавший с ними в багажнике автомобиля, благополучно забыли и Эл, и Алекс.

Прошло еще около часа, и они продолжили свое «молчаливое путешествие». Эл была благодарна Алексу, за тишину их поездки, за то, что он не докучал ни разговорами, ни расспросами, ни словечками своими непонятными. Однако, все-таки предложила «поговорить», если он почувствует, что начинает засыпать, например.

«Ричард, ну почему ты не позвонил вчера, не разбудил меня, если я тебе нужна?» – Эл погрузилась с головой в свой СПГС, тем более, что сейчас, ей ни что не мешало, хотя бы попытаться осмыслить все, что с ней произошло. Попытаться понять, что значили все встречи, которые ей подарило это фантастическое путешествие к себе, или все-таки от себя? Эл снова и снова спрашивала себя правильно ли она поступила, не поддавшись новому чувству? И если ее любовь к Ричарду, была вовсе не любовь, а иллюзия, почему Ричард казался ей «тем самым», которого встречают лишь однажды? И опять этот «одинокий глас вопиющего в пустыне». Одна. Всегда одна.

«Ричард, я люблю тебя! Я чувствую, что ты тоже сейчас думаешь обо мне. Мне, кажется, что тебе, как и мне, невыносимо от мысли, что мы расстались навсегда! Но чем ты лучше Льва, с его “сговорчивостью” – “да-да, нет-нет”? Стоп! А ты лучше, чем Лев, ты будешь знать, мой адрес!».

На мгновение тучи рассеялись над головой Эл, и тоненьким лучиком засветилась надежда. Но Эл быстро вернула себя в реальность, сказав себе, что еще неизвестно, куда привезет ее Алекс, и, собственно, что из того, что Ричарду будет известен ее адрес? Цветок надежды завял, не распустившись.

Эл все думала и думала, а они все ехали и ехали, время от времени останавливаясь заправить машину или «поймать бодряка», как выражался Алекс. Начало смеркаться, и Алекс сам успокоил Эл, опередив ее вопрос, «куда он ее довезет», утвердительно сказав, свое, лаконичное «довезу до дырки», что означало «до двери».

«Мне нужно найти точку опоры, и я переверну землю, – Эл ухмыльнулась, – я не Архимед, но как мне нужна теперь точка опоры! Я не буду переворачивать землю, мне бы свою жизнь повернуть в нужном направлении, мне бы понять, на что мне теперь опереться, как дальше жить?».

«Как? Живи по совести, расти сына, самосовершенствуйся. Живи ради него, не мудрствуя лукаво. Ищи себя. Не нарушай нравственные законы. Стойко прими все то, что ждет тебя впереди, и будь готова к худшему, продолжая надеяться на лучшее. Не узнаешь ты сейчас, что ждет тебя впереди. Люби Ричарда, люби, пока любится, и будь счастлива тем, что на земле живет такой человек, такой мужчина, за которым ты бы пошла на край света, позови он тебя. Теперь с тобой прекрасные воспоминания на всю жизнь. И раз уж все, кроме нашей жизни, также иллюзорно, как завтрашний день, надо прожить свою жизнь так, “чтобы потом не было мучительно больно”, поспорю тут с Островским, не “за бесцельно прожитые годы”, а за безрадостно прожитые годы, дарованные тебе неизвестно кем, и неизвестно зачем. И дело тут не в “безудержном веселье, пустившись во все тяжкие”. Дело в умении полюбить жизнь, как любят ее дети, как любит ее баба Гертруда, как любит ее Ричард, Зоя, Зураб и даже Алекс, со своим жизненным кредо “ломать систему”. Полюбить каждый свой день, не забывая о том, что каждый день может стать последним. “Memento Mori” – старо, как мир, и также незыблемо. Человеку не изменить этот мир, суть которого, заключена в двух словах – “Начало и Конец”, но если каждый человек, будет делать свою жизнь и жизнь дорогих ему людей счастливее, он будет счастлив сам, и счастливых людей вокруг станет больше. А чтобы не “наломать дров” в “поисках счастья”, человеку нужно нравственное мерило. И оно есть. Это – религия. Для кого-то Библия, для кого-то Тора, для кого-то Коран. Для тех же, кто называет себя атеистами есть общественные нормы нравственности и морали и Уголовный Кодекс, наконец. Все просто. Живи сам и дай жить другим. Рано или поздно, мы все покинем этот мир, вероятнее всего навсегда. Так сделаем свои жизни и жизни, идущих за нами, счастливее! Как все просто!», – подумала Эл, и впервые за всю поездку, у нее стало легко и спокойно на душе.

Эпилог

– Вот и Понаеховск, – сказал довольный Алекс.

– Что? – не поняла Эл.

– Нерезиновка, говорю, считай приехали, сестра!

– Москва, – негромко сказала Эл.

Уже стемнело, и Москва встретила Эл золотыми огнями МКАДа. Мегаполис жил своей жизнью, едва ли заметив, отсутствие Эл. Пролетело еще полчаса и усталый, внедорожник Алекса, с неунывающим водителем, остановился перед домом Эл. Как и было обещано, Алекс довез ее до дома, до подъезда. Эл вышла из машины. Как ни странно, но она поймала себя на том, что рада видеть свой дом, свой двор, освещенные окна соседей. Алекс подал Эл сумки, и вот уже полминуты тряс ей руку, со словами: «Бывай, сестра, не поминай лихом! До встречи, на твоей новой выставке!». Алекс было собрался уже уходить, и тут его, как током ударило:

– Ах, я, старый агал! Чуть не забыл, подожди, сестра, – он открыл дверцу пассажирского сиденья, и взяв с него небольшой конверт, протянул его Эл, – тебе, от Ричарда.

– Мне? Спасибо, – Эл взяла конверт.

Сложив из пальцев латинскую букву «V», «на прощание», Алекс сел в машину, и через минуту, скрылся из вида.

Эл поставила сумки на скамейку у подъезда, и открыла, незапечатанный конверт. Первое, что она нащупала, оказалась старая черно-белая фотография, на которой были изображены баба Гертруда, и маленький Ричард, которых Эл узнала без труда. Она улыбнулась, но комок подступил к горлу. На обратной стороне были написаны адрес и телефон бабы Гертруды. Бабочки в животе взмыли в высь. Эл опять заглянула в конверт и достала из него еще одну фотографию, на этот раз цветную. На фото был Ричард, который сидел в гамаке, в Зоином саду, и смотрел на Эл, своим теплым взглядом, ее любимых глаз. Эл перевернула фотографию, на ней был номер телефона Ричарда и подпись:

«Ты не одна!».

Сердце Эл готово было выпрыгнуть из груди. Она подняла голову наверх, посмотрела на звезды и тихо произнесла:

«Спасибо!».

Конец

Использованные материалы

Ария Герман из оперы П. И. Чайковского «Пиковая дама», либретто М. И. Чайковский.

Роман Г. П. Данилевского «Девятый вал».

Песня Б. Б. Гребенщикова «Не пей вина, Гертруда».

Трагедия У. Шекспира «Гамлет».

Стихотворение А. С. Пушкина «Пробуждение».

Роман М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита».

Песня В. С. Высоцкого «Кони привередливые».

Стихотворение Б. Пастернака «Во всем мне хочется дойти до самой сути…».

Стихотворение В. В. Маяковского «Комсомольская».

Стихотворение В. В. Маяковского «А вы могли бы?».

Оглавление

1 Глава

2 Глава

3 Глава

4 Глава

5 Глава

6 Глава

7 Глава

8 Глава

9 Глава

10 Глава

11 Глава

12 Глава

13 Глава

14 Глава

15 Глава

16 Глава

17 Глава

18 Глава

19 Глава

20 Глава

21 Глава

22 Глава

23 Глава

24 Глава

25 Глава

26 Глава

27 Глава

28 Глава

29 Глава

30 Глава

31 Глава

32 Глава

33 Глава

34 Глава

35 Глава

Эпилог

Использованные материалы Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg