«Непреодолимое черничное искушение»

Непреодолимое черничное искушение (fb2) - Непреодолимое черничное искушение (пер. Марина В. Тогобецкая) 1339K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Мэри Симсес

Мэри Симсес Непреодолимое черничное искушение

Mary Simses

The Irresistible Blueberry Bakeshop & Café

Copyright © Mary Simses, 2013

© Тогобецкая М., перевод, 2016

© ООО «Издательство АСТ», 2017

* * *

Бобу и Моргану в память об Энн и Джоне

Глава 1. Холодный прием

– Не двигайтесь! Осторожно! Это опасно!

Я услышала, как кто-то пытается меня остановить – но было слишком поздно. Прогнившие доски причала угрожающе затрещали подо мной, прогнулись, а затем сломались, и я рухнула в холодный океан у берегов штата Мэн, уйдя под воду с головой сразу футов на десять в глубину.

Возможно, за мгновение до этого я увидела мужчину, который мчался по пляжу к причалу, размахивая руками и крича, чтобы я остановилась. И если бы я повернула голову в его сторону, я смогла бы разглядеть его вполне отчетливо. Но я была слишком увлечена фотосъемкой отражавшейся в воде скульптуры, стоящей возле причала – женщины в кружевном платье, держащей в руках что-то, больше всего напоминающее ведро с виноградом.

Теперь, пытаясь спастись, я колотила руками и ногами по воде, мое сердце выпрыгивало из груди, а зубы отбивали чечетку – вода была очень холодная. А еще я понимала, что плыву очень быстро. А точнее, меня несет. Течение здесь оказалось весьма сильным, и оно меня стремительно разворачивало и уносило все дальше и дальше от причала.

Я закашлялась, выплевывая воду, вода вокруг пенилась, волновалась, в рот попадал песок. Волны били меня по лицу, заполняя рот и нос соленой, почти горькой водой. Руки и ноги начали неметь, меня колотила дрожь, которую невозможно было сдержать. Да как вообще океан может быть таким холоднющим в конце июня?

Я решила плыть против течения и изобразила австралийский кроль, который всегда удавался мне лучше всего. Я работала руками и ногами изо всех сил, пока они не отказались мне повиноваться, а когда остановилась, то обнаружила, что усилия мои были напрасными и меня все равно уносит в открытый океан.

«Ты же когда-то отлично плавала, когда училась в Эксетере! – попыталась я подбодрить себя. – Ты умеешь плавать!» Тихий голосок в моей голове очень старался звучать уверенно, но это не сработало. Паника охватила меня целиком, она разлилась по всему телу до самых кончиков пальцев рук и ног. Я сильно изменилась за годы, прошедшие с момента окончания колледжа – слишком много времени проводила за столом, слишком много сил тратила на бумажки и глупые покупки… и, надо сказать прямо, совсем не тратила сил и времени на занятия плаванием.

Внезапно мощный поток, который тащил меня под водой прочь от берега, остановился, и я оказалась в открытом океане – вокруг меня неторопливо плескались валы темной воды с белыми барашками. Казалось, океан был везде – темный и величественный. И бесконечный. Я завертела головой, и мне удалось разглядеть между волнами очень далекий и очень маленький причал – можно сказать, совсем крошечный. Я снова поплыла кролем, пытаясь преодолеть течение: вдох, выдох, вдох, выдох… Было трудно, ноги налились тяжестью и отказывались двигаться – они просто слишком устали.

Я остановилась и легла на поверхность воды с помощью рук, которые тоже совершенно обессилели. Мне хотелось плакать. Да еще подбородок сильно саднило – коснувшись его пальцем, я увидела кровь: видимо, ударилась или порезалась, когда падала. Я даже не поняла, как это произошло.

Мне так хотелось посмотреть на город с воды – как когда-то видела его моя бабушка, которая выросла здесь в сороковых годах двадцатого века. Я пришла на пляж, открыла калитку и взошла на этот причал. Некоторых досок не хватало, и перила были сломаны, но все же он казался довольно крепким и устойчивым, пока я не ступила на ту доску… она была какая-то слишком мягкая и податливая под моей ногой…

Волна шлепнула меня по лицу, я набрала полный рот воды.

Я вдруг поняла, что камера тянет меня на дно, словно камень – ремень от моей фотокамеры «Никон» оборачивался вокруг моей шеи. Она уже никогда не будет работать. Трясущимися руками я стащила с себя фотоаппарат через голову.

В памяти мелькнуло воспоминание о моем последнем дне рождения: ужин в «Мей Фейр» в Лондоне, мой жених Хайден протягивает мне коробку, завернутую в серебристую упаковочную бумагу, и открытку, в которой написано: «С тридцатипятилетием, Эллен. Надеюсь, это сможет соответствовать твоему выдающемуся таланту!» В коробке лежал фотоаппарат «Никон».

Я разжала пальцы и отпустила камеру – она плавно опустилась в темноту, и мое сердце сжалось, когда я представила, как она лежит там, в темноте, на дне океана.

А потом я начала думать, что мне не спастись. Что я слишком замерзла и слишком устала. То и дело закрывая глаза, я позволяла темноте проникнуть внутрь меня. Вокруг шелестел, пел, нашептывал океан. Я думала о маме – о том, как ужасно будет больше никогда ее не увидеть. И о том, как тяжело придется ей – вряд ли она вынесет две смерти за одну неделю: сначала бабушка, теперь я… Я думала о Хайдене и о том, как прощалась с ним сегодня утром, заверяя, что пробуду здесь всего одну ночь, максимум – две. И как он просил меня подождать до конца недели, чтобы мы могли поехать вместе. А я отказалась, потому что «это же короткая поездка». Ничего особенного. Сегодня вторник, сказала я ему, я вернусь на Манхэттен уже завтра. А теперь, за три месяца до нашей свадьбы, он вдруг узнает, что я не вернулась. И никогда не вернусь.

Я чувствовала, как вода уносит меня, как сознание ускользает, как на смену панике приходит спокойствие, равнодушие. Передо мной возник образ бабушки – как она стоит среди своих розовых кустов, держит в руках садовые ножницы и улыбается, улыбается…

Вздрогнув, я резко открыла глаза. Между большими перекатывающимися волнами я снова видела причал – и еще что-то. Нет, кого-то! Я видела мужчину, который прыгнул с причала в воду. Он вынырнул и поплыл очень быстрым кролем в моем направлении. Я видела, как его руки взлетают над водой. «Он плывет за мной», – подумала я. «Господи, спасибо, он плывет за мной! Здесь есть еще кто-то – и этот кто-то плывет, чтобы помочь мне!» В груди будто разлилось что-то теплое. Я заставила ноги двигаться чуть активнее, стараясь размять засыпающие от изнеможения мышцы. Подняв руки, я пыталась подать пловцу сигнал, чтобы он видел меня, и смотрела, как он приближается. При этом я стучала зубами так громко и яростно, что еле могла дышать.

Никогда я не видела такого сильного пловца. Он рассекал волны так уверенно и легко, как будто имел над ними неограниченную власть. Наконец он подплыл достаточно близко, чтобы я могла его услышать:

– Держитесь там! – закричал он, лицо у него раскраснелось, а темные волосы вода гладко зализала назад. Когда он оказался рядом со мной, мои ноги окончательно отказали, и я просто лежала на спине.

– Я вас вытащу, – сказал он, пытаясь отдышаться. – Просто делайте то, что я говорю, и не хватайтесь за меня, иначе мы оба пойдем ко дну!

Я и без него знала, что нельзя за него хвататься, однако никогда не думала, что не делать этого в положении, подобном моему, так трудно. Кивнув в знак того, что поняла, я взглянула ему прямо в глаза. Они были необыкновенные – светло-синие, почти прозрачные.

И тут, несмотря на всю мою усталость, я почувствовала, как меня захлестывает смущение. Мне всегда было непросто принимать помощь от других людей, и даже сейчас, в том отчаянном положении, в котором я находилась, смущение, охватившее меня, было сильнее, чем желание спастись. Моя мать утверждала, что это во мне говорит дух янки, от которых ведет свой род наша семья. А Хайден называл это глупой гордостью. В данный момент я понимала только одно: я выгляжу как полная идиотка. Девица, попавшая в дурацкое положение, рухнувшая с причала, унесенная течением и неспособная выплыть самостоятельно.

– Я могу… сама выплыть, – заявила я, губы у меня тряслись, а волна предательски хлопнула меня по лицу именно в этот неподходящий момент. – Поплыву за вами, – добавила я, хотя ноги у меня будто были закатаны в бетон.

Мужчина покачал головой.

– Нет, это не очень хорошая идея. Течение слишком сильное.

– Я была… в команде по плаванию, – проговорила я, когда волна слегка приподняла нас. Голос у меня начинал скрипеть и хрипеть. – В школе, – я закашлялась. – В Эксетере. Мы участвовали… в национальном чемпионате.

Он был уже достаточно близко, чтобы схватить меня за ногу рукой.

– Я поплыву сейчас, – он сделал несколько глубоких вдохов. – А вы делайте, что я скажу. Меня зовут Рой.

– Я Эллен.

– Эллен, положите мне руки на плечи.

У него были очень широкие плечи. Такие плечи бывают у тех, кто много и трудно работает. Он бросил на меня взгляд искоса.

«Нет, я не буду этого делать», – думала я, продолжая молотить онемевшими руками по воде. «Я сама, я поплыву сама. Теперь, когда знаю, что рядом кто-то есть, я справлюсь».

– Спасибо, я в порядке, и все будет хорошо, если мы просто…

– Положите руки мне на плечи! – он повысил голос. И на этот раз это не было предложением, а было больше похоже на приказ.

Я положила руки ему на плечи.

– Теперь откиньтесь назад. Держите руки прямыми. Расставьте ноги и оставайтесь в таком положении. А я буду плыть.

Я знала, как спасают утопающих, но я никогда не была раньше на их месте! Я откинулась назад, волосы облепили мне лицо. Я даже почувствовала слабое тепло от солнечных лучей. Мы качались на волнах вверх-вниз, вверх-вниз. Рой занял позицию надо мной, а я обвила ногами его бедра, как он велел мне. Он поплыл брассом, делая руками сильные гребки, и мы начали двигаться. Я обмякла и расслабилась, чувствуя себя в полной безопасности. Головой я упиралась ему в грудь и, закрыв глаза, чувствовала, как напрягаются под рубашкой его мышцы при каждом новом движении. Ноги у него были длинные и сильные, он работал ими как поршнем, толкая нас вперед. Кожа его пахла солью и морем. Я смотрела, как он рассекает руками воду, и чувствовала тепло его тела. Открыв глаза, я увидела, что мы двигаемся параллельно берегу – и сразу поняла, что он делает: попав в плен течения, я впала в панику, которая помешала мне сделать это самой, а ведь я прекрасно знала, как в подобных случаях надо действовать. Главное правило – не пытаться плыть против течения. Нужно плыть параллельно земле, пока не выплывешь за границы течения, и только потом направиться к берегу. Скоро мы развернулись и поплыли в направлении пляжа. Я заметила краем глаза, что на берегу собрались люди. «Мы почти на месте», – подумала я с невероятным облегчением и с нетерпением стала ждать, когда мои ноги ступят наконец на твердую землю и мне не нужно будет больше дрейфовать в этой темной глубине.

Мы доплыли до того места, где Рой уже мог стоять, он поднял меня и обхватил руками. Дышал он тяжело. Теперь, когда он стоял, моя макушка едва доставала ему до груди, и я определила, что в нем было минимум шесть футов два дюйма роста – на добрых восемь дюймов больше, чем у меня.

– Здесь вы можете стоять, – сказал он.

Я осторожно отстранилась, держась за его руки, которые он протянул. Опустила ноги и встала – вода была мне по грудь. Это было непередаваемо – почувствовать под ногами песок, твердую почву, снова встать на ноги! У меня за спиной океан колыхался и нашептывал свои древние секреты, погружаясь в темноту, но передо мной сверкал и искрился под последними лучами заходящего солнца пляж, словно обещание чего-то нового и прекрасного. Я почувствовала, как мышцы у меня расслабляются и даже перестала ощущать холод. Единственное, что я чувствовала – это необыкновенную связь, единение со всем миром, который был вокруг меня. Я все еще здесь, думала я, я спасена. Я жива!

Внутри меня затрепетало какое-то легкомысленное озорство, и я начала вдруг смеяться. Освободившись из рук Роя, я закружилась, словно балерина, вокруг своей оси, поймав на себе его ошарашенный взгляд. Он, вероятно, решил, что его новая знакомая слегка повредилась в уме от пережитого волнения – но мне было совершенно на это наплевать. Я только что спаслась от смерти, мои ноги снова чувствовали под собой твердую почву – и в этот момент ничего более прекрасного со мной произойти не могло.

Я приблизилась к Рою и заглянула ему прямо в глаза, а потом обвила руками его шею и поцеловала. Потому что он спас меня… и еще сама не знаю почему. Этот поцелуй получился независимо от меня – сам по себе. И Рой поцеловал меня в ответ. Его теплые губы на вкус отдавали морем, руки, сильные и уверенные, крепко обхватили меня, словно мы с ним оба тонули. И мне было так хорошо в этих руках, что хотелось просто раствориться и замереть.

Но потом до меня дошло, что я делаю, и я быстренько отскочила в сторону.

– Ой, простите, – пробормотала я, вдруг сообразив, что все люди на берегу смотрят на нас. – Я… мне… мне пора.

Повернувшись, я пошла по воде к пляжу как можно быстрее. Меня трясло, одежда промокла насквозь, глаза щипало от соли, а еще мне было ужасно стыдно за то, что произошло секунду назад. Я и сама не понимала, что на меня нашло, с чего это я вдруг набросилась на него с поцелуями.

– Эллен, подождите! – крикнул Рой, пытаясь меня догнать. Он хотел схватить меня за руку, но я увернулась и прибавила скорости. Нужно просто притвориться, что ничего не было. Ничего не было.

Двое мужчин в синих джинсах бежали к нам со стороны пляжа. Один из них был в желтой футболке, у второго на голове красовалась бейсболка «Рэд Сокс», а на талии болтался пояс с инструментами, который шлепал ему по бедрам при каждом шаге.

– Рой, ты в порядке? С ней все нормально? – крикнул мужчина в желтой футболке, помогая мне выбраться на берег.

– Думаю, с ней все нормально, – ответил Рой, выходя из воды. Синие мокрые джинсы облепили ему ноги.

Парень в бейсболке схватил меня и вытащил на песок.

– Как вы, мисс? В порядке?

Я попыталась кивнуть, но меня слишком сильно колотила дрожь, поэтому я не смогла даже мотнуть головой.

– Х-х-холодно, – стуча зубами, выдавила я из себя.

Крупный мужчина с бородой и «ежиком» на голове подбежал ко мне и набросил на мои плечи коричневую кожаную куртку. Внутри нее было тепло и очень уютно, как будто в мягком флисовом одеяле, и я была очень благодарна этому мужчине за заботу.

Парень в желтой футболке спросил:

– Хотите, я позвоню в 911? Они сюда мигом приедут, тут недалеко. Вас могут отвезти в больницу в Калверт.

Я понятия не имела, где находится Калверт, но меньше всего на свете мне сейчас хотелось оказаться в больнице, персонал которой наверняка начнет звонить моей маме (а это нехорошо) или Хайдену (что еще хуже).

– Не надо, пожалуйста, – сказала я, трясясь. – Я хочу просто убраться отсюда поскорее.

Рой подошел и встал у меня за спиной.

– Я отвезу вас домой.

«О господи, нет», – подумала я, чувствуя, как вспыхнули у меня щеки. «Пусть кто-нибудь другой меня отвезет. Кто угодно – только не он. Я не могу ехать с ним!»

Я с надеждой взглянула на двух других мужчин, но они молчали.

– Пошли, – скомандовал Рой, тронув меня за плечо.

Я быстро зашагала по песку. Он шел следом. Мы оба молчали всю дорогу: пока шли по пляжу, потом по причалу, потом мимо строящегося здания – там на крыше стучали молотками трое мужчин. Вслед за Роем я вышла на грязную парковку за этим зданием, и он открыл дверцу голубого пикапа марки «Форд».

– Прошу прощения за бардак, – сказал он, сгребая в кучу и бросая на заднее сиденье ящик с инструментами, рулетку, отвес и несколько карандашей. – Орудия труда плотника.

С моей одежды капало, когда я села на переднее сиденье, подо мной сразу образовалась небольшая лужица. Посмотрев себе под ноги, я обнаружила, что на резиновый коврик у моего сиденья с меня насыпалась внушительная кучка песка.

– Я… не знаю, как это получилось, – придушенным полушепотом пробормотала я. – Я стояла на причале, все было нормально, и вдруг… – вздрогнув, я поглубже уткнулась подбородком в воротник куртки.

Рой повернул ключ зажигания, мотор покашлял и завелся.

– Вы не местная, да? – спросил он. Приборная панель ожила, мягким желтым светом засветилось встроенное радио.

Я покачала головой:

– Да.

– Здесь очень сильное течение, – сказал Рой. – А причал в плохом состоянии. Хорошо, что я все видел.

При воспоминании о течении и причале я закрыла глаза. А если откровенно – при воспоминании о поцелуе. Перед глазами у меня немедленно всплыл образ Хайдена: его теплая улыбка, светлая челка, которая все время падает ему на лоб, как он всегда чуть заметно подмигивает мне, когда ему что-нибудь нравится, ласковые карие глаза, глаза, полные доверия…

Никогда не смогу рассказать ему, что произошло.

– Да, для меня это огромная удача, – согласилась я.

Рой взглянул на меня, и я заметила, что его лоб испещрен мелкими морщинками. Брови у него были темные, но в них попадались седые волоски.

– Спасибо вам, – сказала я. – За то, что спасли меня.

Он посмотрел назад и развернулся.

– Не за что, – кивнул он и выехал с парковки по направлению к шоссе. Пропустив несколько машин, мы наконец оказались на шоссе, и он опустил обе руки на руль.

– Вы и правда большой молодец. Наверно, специально учились когда-нибудь спасать людей?

Рой изогнул брови.

– Это звучит как комплимент от того, кто… как там было? «Национальный чемпионат»?

Я понимала, что он меня дразнит, но на его лице не было даже тени улыбки.

– Ой… да ладно, это было сто лет назад, – ответила я, наблюдая, как капли воды капают с его волос на рубашку.

Волосы у него были густые и темные, с проблесками седины, но эта седина только придавала ему привлекательности и мужественности. И я все время представляла себе, как он, должно быть, потрясающе выглядит в костюме.

– Итак… вы, значит, были спасателем? – спросила я.

Он выехал на шоссе.

– Нет.

– Но вы же учились…

– Очень приблизительно, – ответил он, пожимая плечами, и включил печку. – Где вы остановились?

Приблизительно? Интересно, как это можно научиться так плавать «приблизительно». Я подставила руки теплому воздуху, идущему от печки. Значит, если бы он учился не «приблизительно», он мог бы вполне стать олимпийским чемпионом.

– Так где вы остановились? – повторил он.

– В «Виктори Инн», – ответила я, заметив, что у него небольшой шрам возле носа, прямо под левым глазом.

Он кивнул.

– У Паулы. И вы приехали в город на… как надолго?

– Ненадолго, – сказала я. – Совсем ненадолго.

– Что ж. Вам бы надо зашить эту штуку.

– Какую штуку? – я поискала глазами зеркало, но его не было.

Он показал мне на лицо.

– На подбородке. Порез.

Я схватилась рукой за подбородок – он был в крови. Рой остановился и включил поворотник:

– Тут нужно наложить пару швов. Я знаю одного врача в Норт Хэддам, могу вас туда отвезти.

Я почувствовала, как щеки у меня вспыхнули, и знала, что они стали ярко-красными.

– Нет-нет, – сказала я. – Это совсем не нужно, правда.

Мысль о том, что он повезет меня в другой город к врачу… нет, ни за что, это абсолютно исключено. Никогда.

– Да мне не сложно, – он улыбнулся, и я поняла, что он опять дразнит меня. – Я ходил в школу с этим парнем и уверен, что он…

– Послушайте, – я подняла руки в знак протеста, лицо у меня пылало. – Я очень ценю вашу помощь, правда, и очень вам благодарна, но, наверно, лучше всего мне сейчас будет выйти из машины и пойти пешком. Тут недалеко, а я и так отняла у вас слишком много времени.

Морщины у него на лбу стали чуть глубже.

– Никуда вы не пойдете, – заявил он, ожидая, пока тронутся машины впереди. – В смысле, я, конечно, не могу вас принуждать, но вам точно надо обработать эту штуку.

Он взял меня за подбородок и повернул лицом к себе, чтобы получше рассмотреть рану, и меня затрясло как в лихорадке.

– Да все в порядке, – слабо пробормотала я, вытянувшись в струнку. – Я… ну… я завтра все равно уезжаю… и… ну… я схожу к врачу на Манхэттене, к своему врачу, как приеду.

Рой снова пожал плечами:

– Дело ваше.

И повернул налево, в направлении «Виктори Инн».

Я смотрела в окно, гадая, надо ли говорить что-нибудь о поцелуе, надо ли извиняться. Мне же не хотелось, чтобы он подумал, будто я… мне вообще не хотелось, чтобы он об этом думал.

– Я… прошу прощения за то, что произошло, – выдавила я из себя.

Он покосился на меня с удивлением.

– Не за что извиняться. Течение бывает очень опасно. Тут уж как повезет.

– Да нет, я не про течение. – Он свернул на дорогу, ведущую к гостинице. – Я о другом… – Больше я ничего не могла сказать.

Он поехал к парковке, откинувшись на спинку кресла и одной рукой управляя рулем.

– А, да не волнуйтесь, – и он снова пожал плечами. – Это же всего-навсего поцелуй.

Видимо, мне должно было стать легче от этих слов, но не стало. Наоборот, теперь я почувствовала себя униженной – как будто все это не значило для него совсем ничего.

– Знаете, – пробормотала я, – людям в Мэне стоит получше следить за причалами. – Я слышала обиду в своем голосе, но ничего не могла поделать с этим. – Я ведь вообще-то могла сильно пострадать, когда падала.

Рой пристально посмотрел на меня, а потом сказал:

– Я рад, что вы не пострадали – вы же очень талантливая пловчиха. А еще я рад, что оказался достаточно близко, чтобы успеть вас спасти. – Он опустил козырек, потому что солнце слепило ему глаза, заливая машину ярким золотым светом. Я подумала, что он снова смеется надо мной, но выражение его лица было серьезным.

Затем он все-таки улыбнулся и продолжил:

– Знаете, мы тут, в Мэне, обычно все умеем читать. И вот если бы вы прочли табличку…

О чем это он говорит?! Люди в Мэне читают… и что? Какая еще табличка?

– Я тоже умею читать, – перебила его я, и на этот раз голос мой звучал довольно холодно и с вызовом. – Не зря четыре года училась в колледже и три года – на юридическом факультете. И много всего читала.

– Юридический факультет, – Рой медленно кивнул, как будто у него в голове складывался паззл и теперь он нашел недостающий элемент.

– Да, юридический факультет, – запальчиво ответила я, не сводя глаз с его лица. Пробивающаяся щетина на этом лице могла бы показаться мне весьма привлекательной при других обстоятельствах и в другое время… если бы я, как раньше, была одна. Но в данный момент Рой начал раздражать меня.

Он снова повернулся ко мне:

– Так вы, значит, юрист.

– Да, – сказала я.

– И какими делами вы занимаетесь? Ну, в какой области?

– В сфере недвижимости.

– Ага, – он потер подбородок. – Значит, вы, наверно, знаете, что такое «незаконное проникновение»?

Разумеется, я знала, что такое «незаконное проникновение», хотя это и выходило за рамки той сферы деятельности, которой я обычно занималась.

– Да, – я слегка выпрямилась на своем сидении. – Я знаю о незаконном проникновении все. Я прямо-таки эксперт по незаконным проникновениям в нашей фирме. Все случаи незаконного проникновения – мои.

Возле нас остановилась «Тойота», и Рой дал ее водителю знак проезжать.

– Эксперт по незаконным проникновениям, – повторил он, вскинув брови. – Может быть, у вас даже какая-то специальная степень есть?

Специальная степень?! Дурацкий вопрос какой-то.

– Нет, конечно, специальной степени у меня нет… – я замолчала, потому что насмешливые искорки в его глазах однозначно свидетельствовали о том, что он издевается надо мной.

– Ладно, – сказал он. – Но почему же вы, с вашим образованием и опытом, будучи экспертом по незаконным проникновениям, не удосужились прочитать то, что было написано на табличке у причала? А там было написано: «Посторонним вход воспрещен!» Или вы эту табличку прочитали? Тогда зачем вы туда все-таки пошли?

О чем он говорит?! Какая такая табличка «Посторонним вход воспрещен»? И с чего он вообще меня об этом спрашивает? Я почувствовала, как по спине у меня побежали мурашки – потому что вспомнила, что у причала действительно торчала какая-то табличка. Что на ней было написано? Неужели «Посторонним вход воспрещен»? Не может быть, думала я, просто не может быть. Если так – то у меня большие проблемы. А у него есть полное право считать меня клинической идиоткой.

– Я не видела никакой таблички «Посторонним вход воспрещен», – заявила я. – Ее там не было. Я бы заметила, если бы она была.

Рой снял со штанины своих джинсов прилипшие водоросли и выкинул их за окошко.

– Что ж, возможно, вы просто не обратили на нее внимания, – сказал он. – Но табличка там точно есть. Там сейчас строится новый дом, я как раз работаю на этой стройке. А причал и дом принадлежат одному лицу. Это частная собственность, – он посмотрел на меня искоса. – Особенно причал.

Я опустила взгляд на свои ноги, испачканные в песке, на лужицу, натекшую с меня под сиденье, и попыталась собраться с мыслями. Снова мысленно представила себе пляж и причал. Да, я видела эту табличку. Белая табличка с черными буквами. Что там было написано? О, господи, похоже, что на ней действительно было написано «Посторонним вход воспрещен!». Кошмар. Теперь я покрылась мурашками вся. Как я могла не обратить на нее внимание? Как могла вот так просто пройти мимо нее, запрещающей вход, на причал? Я просто сгорала от стыда. Я была пловчихой – и при этом не совладала с течением, и вот теперь я, юрист, оказывается, еще и совершила незаконное проникновение.

С громким щелчком я отстегнула ремень безопасности. Не буду больше с ним разговаривать. Ни за что не признаю, что он прав!

– Знаете что? – Голос у меня дрожал, а в конце предложения вообще сорвался и стал вдруг на целую октаву выше, чем обычно. – Вам стоит посоветовать владельцу лучше заботиться о своей собственности. – Горло у меня сжалось, как тогда, когда я летела с причала вниз. – Ему повезло, что я не пострадала! – Я сделала паузу. – Или даже не погибла. – Я воинственно ткнула в Роя пальцем. – Любой может упасть с этого причала. Его нужно укрепить или разобрать!

В этот момент, словно в подтверждение моих слов, мне на колени шлепнулась увесистая горсть мокрого песка с волос. На лице Роя не дрогнул ни один мускул, но все же было в его глазах и в уголках губ что-то такое, что недвусмысленно говорило: он считает все это очень забавным.

Я раздраженно стряхнула песок с колен на пол.

Он посмотрел на пол, затем снова на меня:

– Причал как раз собираются разбирать. Именно поэтому там и стоит табличка. И калитка там именно поэтому.

– Да, но калитка не была заперта, – запальчиво возразила я. Вот теперь рана на подбородке начинала реально болеть и саднить.

– Вообще-то должна была быть закрыта.

– Может, и должна была, но не была. Иначе как бы я туда вошла?!

Он как будто хотел что-то сказать, но я не дала ему себя сбить:

– И вот еще что. Может быть, посоветуете вашему хозяину поставить табличку непосредственно на причал, а не на песок рядом?

«Вот это неплохо, – подумала я. – Это действительно разумно».

Он повернулся ко мне – и теперь о сомнениях не могло быть и речи: он улыбался с такой ехидной ухмылочкой, от которой я начинала чувствовать себя нашкодившей кошкой.

– О, – сказал он. – Так вы все-таки видели табличку.

Боже. Я попалась в свою собственную ловушку!

Этот человек был такой ужасный, гадкий, невыносимый!

Я чувствовала, как глазам становится горячо из-за подступающих слез, но нет, я не собиралась доставлять ему удовольствие видеть меня плачущей! Открыв дверь, я выскочила из машины, оставляя за собой мокрые следы.

– Спасибо, что подвезли, – сказала я, изо всех сил стараясь, чтобы слезы не были слышны в моем голосе. С силой хлопнув дверцей, я быстро пошла по дорожке к гостинице. И услышала голос Роя, который звал меня:

– Эллен, подождите! Эллен! Эй! – он высунулся в окно пассажирского сиденья. Голос его звучал серьезно, глаза тоже смотрели серьезно – ни тени от той улыбки, которая так вывела меня из себя, сейчас на его лице не было. Ладно, подумала я, пусть скажет то, что хочет сказать.

Я вернулась к машине.

– На всякий случай – вдруг вас это заинтересует, – произнес он. – В «Бэннет Марин Сапплай» бывают распродажи. – И вот снова эта улыбочка и эти насмешливые искорки в глазах! – Надувные спасательные жилеты с тридцатипроцентной скидкой.

Глава 2. Письмо

Мокрая, измочаленная и униженная, я поднялась на крыльцо «Виктори Инн». Открыв дверь, проскользнула в лобби. Паула Виктори, хозяйка гостиницы, сидела на своем месте за высокой деревянной стойкой спиной ко мне и что-то напевала себе под нос. Больше всего на свете мне хотелось сейчас как можно скорее оказаться в своей комнате, встать под горячий душ и забыть о причале, океане… и о Рое. И меньше всего мне хотелось, чтобы Паула меня увидела в таком виде.

Эта дама была слегка резковата и шумна, если не сказать – груба. Сегодня, когда я заселялась, заметила, как она разглядывает кольцо на моей руке, которое Хайден подарил мне, делая предложение. А потом она довольно бесцеремонно спросила, настоящее ли оно. Теперь она, вероятно, захочет узнать, почему я его сняла. «Да потому, что всего через час пребывания в вашем городе, пальцы у меня стали похожи на сосиски», – вот что я бы ей ответила! Могу себе представить выражение ее лица при этом… Слава богу, в номерах предусмотрены сейфы – именно так думала я, с трудом стягивая свое кольцо от «Ван Клиф и Арпелс» со слегка отекшего от соленой воды пальца.

Я набрала в грудь воздуха, задержала дыхание и на цыпочках пошла в противоположный конец холла. С моей одежды капала вода. «Хоть бы она меня не увидела», – думала я, снимая кусок водоросли с ноги. Наверняка Паула не преминет поинтересоваться, почему я мокрая и чью это машину она слышала снаружи… и вообще – что эта гостья из Нью-Йорка делает в Бейконе и зачем она заявилась.

Уже почти достигнув своей цели, я услышала за спиной ее голос:

– Забыли свой купальник, мисс Брэндфорд?

Я не стала останавливаться и ничего не ответила. Побежала через две ступеньки по лестнице на третий этаж, чтобы как можно скорее оказаться в своем номере и запереться там.

Мне хотелось вернуться в Нью-Йорк, к Хайдену. Хотелось свернуться калачиком рядом с ним на диване, смотреть «Неспящих в Сиэттле», хотелось ерошить пальцами его густые волосы и гладить свежевыбритую щеку. Мы могли бы заказать бутылочку «Петрус» и еду из «Сан-Тропе», того маленького бистро на 60-й Ист. А вместо этого я была здесь. Мокрая и продрогшая.

Хайден был прав – мне не стоило сюда приезжать. Надо было отправить бабушкино письмо по почте, а не мчаться сломя голову, чтобы его доставить. Или по крайней мере нужно было хотя бы немного подождать, привести в порядок мысли и чувства – и только потом отправляться в поездку. Ведь бабушка умерла всего неделю назад. Мы были с ней очень близки, я все еще не осознала эту потерю и не смирилась с ней. Может быть, именно поэтому я и не заметила ту проклятущую табличку «Посторонним вход воспрещен!».

Из кармана штанов я вытащила за мокрый кожаный шнурок ключ от комнаты. Открыв замок, бросила кожаную куртку на стул в углу, стащила с себя мокрую одежду и торопливо завернулась в сухое полотенце. Взглянула на часы – шесть пятнадцать. Я достала мобильник из ящика прикроватной тумбочки и, усевшись на край ванны, набрала номер Хайдена. После второго гудка он взял трубку.

– Эллен?

Я вздохнула с облегчением.

– Хайден.

– Я тебе пытался дозвониться, – сказал он. – Все в порядке?

Глаза у меня защипало от слез, готовых политься в любую секунду. Мне так хотелось, чтобы он обнял меня сейчас! Так хотелось почувствовать тепло его рук.

– Все хорошо, – сказала я, но сама услышала, как дрогнул мой голос.

– А где ты была днем? Я тебе звонил несколько раз.

У меня перед глазами предстал причал со сломанными досками и «Никон» на дне океана, наполовину зарывшийся в песок… о поцелуе я решила не думать.

– Я… гуляла, – ответила я, сердце у меня екнуло.

– О, это хорошо. Это как раз то, что тебе было нужно после такой длинной поездки за рулем. И как тебе твой первый визит в Мэн? Какой он, Бейкон?

Какой он, Бейкон? Вряд ли тебе действительно нужно это знать, подумала я. Вы с мамой были правы – это была плохая идея. Не нужно мне было ехать сюда. Вон уже сколько всего произошло. Может быть, это просто такое место – невезучее. Может быть, поэтому бабушка отсюда и сбежала, как только появилась такая возможность.

– Бейкон? – переспросила я. – Ну, думаю, он ничем не отличается от большинства других таких же маленьких городков, – я глубоко вздохнула. – Хайден, я тут думала… наверно, ты был прав. Ну, то есть… надо было просто отправить это письмо по почте. Поэтому завтра я возвращаюсь в Нью-Йорк. Если я выеду в…

– Что? – он явно был шокирован. – Эллен, но ты же уже приехала туда! Так зачем тебе уезжать?

– Но сегодня утром, когда я уезжала, ты говорил…

– Я прекрасно помню, что я говорил, милая, но я просто… ну, ты понимаешь, я просто рассуждал практически. И волновался, что ты поедешь одна, сама за рулем. Но теперь – уже поздно отступать.

Уже поздно отступать.

Мне хотелось плакать. Я уставилась на плитку на стене ванной – ярко-голубые, красные и золотые квадратики складывались в узор в виде компаса.

– Мне бы так хотелось, чтобы ты был здесь.

– Ты же знаешь, я бы поехал, – сказал он. – Если бы не эта встреча с Петерсоном завтра.

Я все знала об этой встрече с Петерсоном. И не только потому, что мы с Хайденом встречались – мы еще и работали в одной фирме, только он в отделе судебных разбирательств.

– Слушай, – продолжал он. – Ты же сама говорила, что твоя бабушка не стала бы просить тебя об этом, если бы это не было для нее так важно.

Я теперь смотрела на картинку в раме, висящую над полотенцесушителем – парусник, плывущий в тумане к гавани.

– Да, я знаю. Но, может быть, мама права, когда говорит, что бабушка под конец уже не понимала, где находится и что происходит вокруг. Может быть, она уже была не в себе. Может быть, она думала, что этот Чет Каммингс живет на соседней улице. Кто знает?

– Эллен, твоя мама просто беспокоится о тебе, поэтому так говорит. Я знаю, как ты любила свою бабушку, и я знаю, как важно тебе доставить это письмо. И я горжусь тем, что ты это делаешь.

Я сидела на краю ванны в полотенце и думала о бабушке. О ее последнем дне. Всего неделю назад мы были вместе, в ее гостиной в Пайн-Пойнте, городке в Коннектикуте, где она жила много лет и где до сих пор живет моя мама. Образ бабушки встал у меня перед глазами: такая элегантная, изящная, она сидит на бледно-голубом диване, серебряные волосы убраны в низкий пучок на шее, как она всегда носила, а в руке шариковая ручка, которой она вписывает правильные ответы в кроссворд.

– Эллен, слово из четырех букв, обозначает «множество»? – спросила она меня тогда.

Я задумалась на мгновение, откинувшись на спинку стула и уставившись в экран своего макбука. Краем глаза я видела в окне маленький дворик за домом, розарий и зеленую лужайку, которая вела к железной калитке у подъездной дорожки. Где-то вдалеке лениво, словно пчела, жужжала чья-то газонокосилка.

– Много? – ответила я, подсчитывая в уме буквы. – Хотя нет, тут пять букв.

Из открытого окна дул легкий бриз, неся с собой свежие запахи только что скошенной травы и розовых лепестков.

Бабушка что-то пробормотала и развернула газету таким образом, чтобы мне тоже было видно то, на что она смотрела: большая фотография модели в черном, квадратном платье из блестящей ткани с жатым эффектом.

– Как будто мешок для мусора, – сказала бабушка. – Что случилось с одеждой? Куда делись костюмы, которые носила Жаклин Кеннеди? А теперь вот кто икона стиля.

– Жаклин Онассис, – поправила я ее.

Она махнула на меня рукой:

– Она навсегда осталась Жаклин Кеннеди. Никто никогда не считал этого человека ее мужем.

– Ну, она-то точно считала его своим мужем, бабуль.

– Чушь, – отрезала бабушка. – Что она в нем могла найти? Конечно, он был ужасно здоровый и богатый – но ведь он был начисто лишен привлекательности, не то что она! Никакого чувства стиля.

Я встала со стула и села на диван рядом с бабушкой.

– Может быть, он все-таки был по-своему привлекателен, – сказала я. – Может быть, она чувствовала себя рядом с ним защищенной. Может быть, он заменил ей отца. Ей ведь на самом деле несладко пришлось в жизни – одно это ужасное убийство чего стоит.

– Это еще не повод выходить замуж, – заявила бабушка, качая головой и глядя на меня своими зелеными глазами. Она вернулась к кроссворду: – Ага, это куча. Точно – куча. – Она начала шевелить губами, произнося слово по буквам – и вдруг, на букве «ч», замерла. Тело ее выгнулось и задрожало, голова запрокинулась назад. Глаза закрылись, а лицо сморщилось, словно от боли, губы были плотно сжаты. Ей, без сомнения, было плохо.

– Бабушка?! – я схватила ее за руку. – Что с тобой? Что случилось?! – от страха у меня заколотилось сердце.

Она снова выгнулась – как будто все мышцы ее тела окаменели. А потом подбородок ее упал на грудь.

– Бабушка! – заорала я в ужасе и с силой встряхнула ее руку. Комната вокруг меня закружилась, я совершенно растерялась. – Бабушка, пожалуйста! – кричала я. – Скажи мне, что с тобой все в порядке, скажи мне! – живот у меня свело от страха.

Она произнесла мое имя очень тихим, еле слышным шепотом.

– Я здесь! – ответила я. – Я здесь, бабушка!

Кожа у нее была холодная, я чувствовала под тонкой высохшей кожей каждую косточку ее руки. – Я сейчас позвоню в больницу!

– Эллен… – снова шепнула она.

Лицо у нее было белое-белое, глаза по-прежнему закрыты.

– Не разговаривай, – скомандовала я. – С тобой все будет хорошо!

Не знаю, кого я пыталась убедить в этом больше, ее или себя.

Схватив телефон, я набрала «911». Это было не так просто, потому что пальцы совершенно не слушались, они были мягкими и скользкими, как желе. Мне пришлось дважды повторить адрес, хотя он был совсем простой – Хилл-Понд-Лейн, но я говорила слишком быстро и неразборчиво. Потом я помчалась в кухню и крикнула Люси, домработнице бабушки, чтобы она срочно нашла мою мать в яхт-клубе «Доверсайд», а затем бежала встречать машину «скорой помощи».

Сама я вернулась к бабушке. Теперь глаза у нее были приоткрыты, но она по-прежнему не двигалась. Она посмотрела на меня, а потом схватила за запястье с такой неожиданной силой, что я удивилась, и притянула меня к себе. Мое ухо касалось ее щеки, я чувствовала слабый аромат лавандовой воды, которой она всегда пользовалась.

– Прошу тебя, – скорее прошелестела, чем сказала она. – Письмо… я написала письмо. Оно в спальне, – она сжала мою руку еще крепче. – Ты… передай ему… Эллен.

– Бабушка, я…

– Передай ему письмо. Просто… обещай.

– Конечно, – ответила я. – Обещаю. Я все сделаю, чтобы ты…

Пальцы ее разжались, с губ слетел последний вздох.

И ее не стало.

В ту ночь я искала письмо: начала с ночного столика, стоявшего рядом с кроватью бабушки. В ящиках я нашла три ручки и пачку бумажных листов – чистых, две пары очков, упаковку леденцов и экземпляр «Ста лет одиночества» Маркеса.

Потом я осмотрела ее антикварный письменный стол вишневого дерева, привезенный из Парижа. Там нашелся выпуск местной газеты «Пайн-Пойнт Ревью» за среду – он лежал на столешнице. Открыв ящик, я обнаружила записную книжку и пролистала страницы, испытывая одновременно щемящую тоску и удовольствие от того, что видела знакомый ровный бабушкин почерк. Писем там никаких не было.

Из одежного шкафа на меня пахнуло лавандой. На вешалках рядом висели костюмы от «Шанель» и вещи, купленные на распродажах в универмаге. На полках были аккуратно сложены кофточки и джемпера самых разных цветов – от персикового до клюквенного. Я провела рукой по розовому свитеру – кашемир был мягчайшим, словно облако.

На верхней полке встроенного шкафа стояли фотографии в серебряных рамочках. На одной из них был мой дед, запечатленный в годы учебы на медицинском факультете Чикагского университета: он обнимает бабушку за талию, они стоят на фоне массивного каменного здания в готическом стиле. Она, высоко задрав подбородок, смотрит прямо в камеру, на длинной шее – нитка жемчуга. Дед смотрит на нее с широкой улыбкой во все лицо.

На другой фотографии в овальной рамке были мы с мамой в Аламо-сквер – парке неподалеку от дома моих бабушки и дедушки в Сан-Франциско. Мне десять, значит, бабушке около пятидесяти пяти. Взглянув на фото, я вдруг поразилась тому, насколько мы с ней похожи. У меня были такие же зеленые глаза и длинные темно-рыжие волосы, как у бабушки, только та обычно убирала их в пучок. Я помнила тот день, когда была сделана эта фотография: у меня на плече висел фотоаппарат, и какие-то туристы, решив, что мы тоже туристы, предложили нам нас сфотографировать. Мы встали перед огромной клумбой красных цветов, обе улыбнулись, а на заднем фоне был хорошо виден желтый дом моей матери.

Я вернула фотографии на место и начала открывать ящик за ящиком, повторяя себе, что просто обязана сделать то, что она просила.

Я перерыла ящики, где было все что угодно: кулинарные рецепты, руководства по эксплуатации бытовых приборов, иностранные банкноты, скрепленные скрепками – остатки валюты, которую она привозила из заграничных поездок, открытки ко дню рождения и Рождеству, которые она получала, и даже копия уведомления из «Уинстон Ред», в котором говорилось, что я становлюсь партнером.

Письма не было.

Вернувшись в спальню, я присела на краешек ее постели. Что бы там она ни написала – здесь этого не было. А может быть, она вовсе ничего и не писала, подумала я. Может быть, это она бредила перед смертью.

Книжные полки бабушки ломились от романов и семейных фотографий, и я уставилась на них, размышляя, что же мне делать дальше. Потом я смотрела на картины на стенах – морские пейзажи и просто пейзажи. Даже несколько фотографий она вставила в рамки и повесила на стену: например, то фото, которое я сделала в далекой юности – пустынный пляж и пара старых кроссовок.

Я снова открыла ящик прикроватного столика и увидела книгу – «Сто лет одиночества». А когда я взяла ее в руки – из нее выпал голубой листок бумаги, который был заложен между страницами. На самом верху листочка красовались инициалы бабушки – РГР: Рут Годдард Рей. Я сразу узнала высокие, острые буквы ее почерка, которыми было написано имя того, кому письмо предназначалось: Чет Каммингс. Под именем значился адрес: 55 Дорсет-Лейн, Бейкон, Мэн. У меня все поплыло перед глазами: листок пестрел зачеркиваниями и исправлениями, но несомненно было одно – я нашла письмо.

Поглубже вдохнув, я начала читать.

«Дорогой Чет.

Я очень много раз собиралась написать тебе – но всякий раз меня останавливал страх. Я все время боялась, что ты просто отправишь мое письмо обратно, даже не распечатав, и я обнаружу его в собственном почтовом ящике, обжегшись взглядом о безжалостную ремарку твоим почерком на конверте: «вернуть отправителю». Хотя, возможно, ты просто его проигнорируешь, бросишь в мусорное ведро вместе с апельсиновыми шкурками, пустыми кофейными гранулами и старыми газетами – и тогда я никогда не узнаю, что с ним случилось. Это было бы совершенно справедливо и заслуженно – но все же я не готова столкнуться с этим разочарованием лицом к лицу.

Наверно, когда человеку исполняется восемьдесят – что-то в нем меняется. И я почувствовала в себе мужество написать тебе – через шестьдесят два года, теперь я чувствую, что смогу это сделать невзирая ни на что. Сейчас, когда мне уже за восемьдесят, я поняла, что пришло время сделать то, что давно следовало сделать, а главное – попытаться искупить свою вину.

Если честно, раньше я не написала еще и потому, что не была уверена, что смогу тебя найти – я не знала, где ты. Последнее, что я о тебе слышала – что ты где-то в Северной Каролине. И это было около пятнадцати лет назад. И тут вдруг в один прекрасный день, в марте, я узнаю, что ты вернулся в Бейкон! Я сидела за компьютером и искала адрес одного селекционера роз в Нью-Хэмпшире. И без всякой задней мысли зачем-то набрала твое имя в поисковике, а потом добавила: «Бейкон, Мэн». И хлоп – оказывается, ты там! На Дорсет-Лейн. Ты даже представить себе не можешь, как я удивилась. Вот так просто, за один клик, я тебя нашла. Мне пришлось посидеть перед компьютером некоторое время, чтобы успокоиться и начать нормально дышать – это заняло добрых тридцать секунд, не меньше.

А следующие три месяца я все никак не могла решиться написать тебе. Но вот наконец – наконец я пишу ручкой на бумаге то, что очень хочу сказать: я очень сожалею о том, что произошло между нами, и очень прошу тебя простить меня. Я очень любила тебя, Чет, по-настоящему любила. Я так сильно тебя любила, любила все, что у нас с тобой было: наши мечты о будущем, о том, как мы вместе будем жить в Бейконе… Когда ты приехал в Чикаго, и я заявила, что больше тебя не люблю – я солгала. Думаю, я пыталась убедить в этом саму себя, поверить в это – потому что так было проще тогда… проще расстаться. По крайней мере, тогда я была в этом уверена. Я считала, что нам нужно расстаться. И делала для этого все.

Я знаю, как дорого тебе обошлось это расставание. И никогда не смогу простить себя за это. Если бы я не поступила так с тобой – тебе не нужно было бы уезжать из Бейкона, не нужно было бы бросать все, что так много значило для тебя. Я всегда чувствовала свою вину за это – и мне ужасно жаль. Надеюсь, ты сможешь простить меня.

У меня осталось множество прекрасных воспоминаний о том времени, когда мы были вместе. И я была бы счастлива узнать, что хотя бы некоторые воспоминания обо мне вызывают у тебя добрые чувства. Интересно – вспоминаешь ли ты о том, как мы сидели с тобой под тем дубом… как трещали цикады и сверчки вечером. О том, как иней покрывал тонким слоем кусты черники зимой – и от этого они становились какими-то нереальными, словно сказочными. О том, как мы помогали твоей маме продавать пироги на придорожном прилавке.

До сих пор при виде черники я думаю о тебе. Всегда.

С нежностью,

Рут».

Я стояла тогда в спальне своей бабушки, держа в руке письмо и представляя себе, как она писала его – писала человеку, с которым не виделась и не разговаривала больше шестидесяти лет. Была ли это любовь всей ее жизни? Ей было всего восемнадцать, совсем девочка еще. И вот спустя столько лет она пишет ему, чтобы попросить прощения за то, что оставила его. Присев на бабушкину кровать, я разгладила голубой листочек с письмом на коленке: интересно, какой он, этот Чет Каммингс, и что он подумает, когда я вручу ему это письмо? А может быть, он действительно главная любовь ее жизни? Ведь она никогда никому не рассказывала об их романе, хранила его в секрете.

Теперь, завернувшись в мокрое полотенце, в своем номере в «Виктори Инн», я держала около уха трубку и невольно подумала: а какой была бы жизнь моей бабушки, если бы она все-таки вышла замуж за Чета Каммингса? Тогда у нее не было бы огромного дома в стиле Тюдоров с шестью спальнями, и розового садика, и фонтанчиков, и лужайки, на которой трава летом такая изумительно зеленая и так прекрасно пахнет, когда ее стригут. Тогда она осталась бы в Бейконе. И мою мать она родила бы в Бейконе, и мама тоже осталась бы скорей всего тут – и родила меня тоже в Бейконе. И я росла бы за городом, как сельская девчонка, жила бы в крохотном городке, оторванная от всего того, что я так люблю. Я не представляла себе жизнь без своих любимых музеев, джаз-клубов, кофеен на каждом углу, Бродвея, Бруклинского моста – жизнь без всего этого была бы такой блеклой!

– Ты здесь? – спросил Хайден.

Я очнулась и прижала телефон к уху.

– Да, прости. Я просто задумалась о бабушке. О том, что было бы, если бы она осталась в Бейконе.

– Ну, на мое счастье, она не осталась, – сказал Хайден. – А то я бы не встретил тебя.

С моих волос упала капля воды и поползла по губе – я почувствовала соленый привкус.

– Ага, – ответила я. – Это точно.

Я смотрела теперь снова на стрелку компаса. Возможно, мне нужно выяснить все об этой части жизни бабушки. Может быть, я как бы помогу ей таким образом разгадать до конца не разгаданный при жизни кроссворд и сложить все детали пазла воедино.

– Наверно, ты прав, Хайден, – сказала я. – Я должна остаться и передать письмо. Она просила меня об этом – и я обещала, что сделаю, – я обхватила руками колени, прижимая ими телефон к уху. – Но я так скучаю по тебе.

– Я тоже по тебе скучаю.

– Я вернусь завтра вечером, – продолжала я. – В крайнем случае – во вторник.

– Отлично, потому что ужин в пятницу вечером. И я хотел бы видеть там только одного человека со своей стороны.

Пропустить этот ужин я никак не могла: Хайден был включен в число претендентов на премию «Человек года Нью-Йорка» за те проекты, которыми он занимался на протяжении нескольких лет, начиная с Коалиции по борьбе с неграмотностью и заканчивая кампанией по сбору средств для музея Гуггенхейма.

– Не беспокойся, – ответила я. – Я здесь не задержусь. И ни за что на свете не пропущу этот ужин.

Закрыв глаза, я представила себе, как мэр вручает Хайдену эту премию. Я была так счастлива, что он этого добился! И я буду так рада помочь ему в будущем году, когда он будет баллотироваться в муниципальный совет. Хотя ему помощь-то и не нужна особо, на самом деле.

Его отец, Х. К. Крофт, был старшим сенатором от Пенсильвании и главой Финансового комитета Сената. Его дядя, Рон Крофт, был губернатором Мэриленда, избранным на второй срок, а его кузина Черил Хиггинс была представителем конгресса в законодательном собрании Род-Айленда. А его покойная двоюродная бабушка Селия, кстати, была суфражисткой. Помимо стали, на которой они сделали состояние, политика была еще одним семейным бизнесом Крофтов, и они чувствовали себя в ней как рыба в воде. Я достаточно хорошо была знакома с отцом и дядюшкой Хайдена, они оба были очень обаятельными и харизматичными мужчинами, способными очаровать толпу на благотворительном балу или во время визита в хозяйственный магазин. В СМИ уже вовсю обсуждалось решение Хайдена идти на выборы.

– Я так горжусь тобой, – сказала я. И поцеловала телефонную трубку.

Отключившись, я обнаружила, что пропустила звонок от мамы. Сердце у меня затрепетало, как хвост вытащенной из воды рыбы. Я не могла с ней пока разговаривать. По крайней мере – сейчас. У мамы всегда было это шестое чувство – она непостижимым образом чувствовала, что со мной что-то не так, а мне не хотелось ее расстраивать рассказом о том, как я свалилась в океан и чуть не утонула. И уж точно я не собиралась делиться с ней информацией о том, как целовалась с совершенно незнакомым мне мужчиной. Она, пожалуй, так разволнуется, что примчится сюда своей собственной персоной. Поэтому я решила отправить ей смс-сообщение: «Все хорошо, гостиница отличная, позвоню тебе попозже, люблю-целую». Конечно, я чувствовала себя виноватой перед ней, что уж там. Это ведь была только часть правды. Большая часть – но далеко не вся правда. Но я позвоню ей завтра, обязательно – и тогда мне будет, что ей рассказать.

Я переключила воду на душ.

Завтра вообще будет совсем другой, хороший день. В десять часов у меня телефонные переговоры, но они продлятся не больше часа, а потом я сразу отправлюсь к дому мистера Каммингса, поболтаю с ним, отдам ему письмо – и отбуду на Манхэттен. Приеду домой как раз к моменту вечернего коктейля из водки с тоником и ужину на террасе, если, конечно, снаружи не будет очень уж жарко. Чудесно.

Попробовав рукой воду, я убедилась, что она холодновата. Паула предупреждала меня об этом, когда показывала номер: «Воде нужно время, чтобы нагреться, она идет снизу, из котла в подвале», – сказала она, разведя руки в стороны, словно демонстрируя мне то расстояние, которое нужно пройти воде.

Я подождала еще пару минут – наконец ванная стала наполняться восхитительным паром. Я смотрела, как исчезают буквы «С», «З», «Ю» и «В» на компасе в клубах этого пара. Войдя в кабинку, я подставила тело горячим упругим струям воды, которые с силой хлестали по моей спине. Руками я помогала воде вымывать песок и соль из волос. Это было божественно. Затем я вылила на голову содержимое маленькой бутылочки с шампунем и как следует намылила волосы, вдыхая чистый цветочный аромат. И вот когда я собиралась уже смывать шампунь – из душа вдруг забили ледяные струи, горячая вода кончилась совсем, и я стояла под этими ледяными струями, трясясь и проклиная «Виктори Инн», Бейкон и вообще весь штат Мэн.

А потом я расплакалась.

Глава 3. Сенсация на первой полосе

Проснувшись еще до рассвета, я сначала решила, что я дома, в своей квартире в Нью-Йорке – и какую-то долю секунды была абсолютно счастлива. Но затем мои глаза привыкли к сумеркам и начали различать очертания непривычных предметов – и я вспомнила с тоской и обреченностью, что я в Бейконе. Вспомнила причал, океан, ледяную воду, мужчину, нырнувшего в воду, и…

О господи – этот поцелуй. О чем я вообще думала? Я мысленно пробежалась по вчерашней сцене… да ни о чем я не думала, вообще не думала – и в этом-то и проблема! Вот я стою, смотрю на него – и вдруг в следующую секунду я просто как будто схожу с ума. Я что, хочу разрушить собственную свадьбу? Не хочу замуж? Да ничего подобного. Конечно, я очень хочу замуж. Я люблю Хайдена и хочу стать его женой. В этом я была абсолютно уверена.

Я легла на спину и закрыла глаза.

Не буду больше думать об этом. Сегодня новый день, все с чистого листа. И это будет отличный день, потому что я доставлю по адресу письмо своей бабушки.

Я попыталась представить себе этого Чета Каммингса. Какой он? Ходит с тросточкой? Будет ли он милым – или он один из этих старых ворчунов? И… помнит ли он бабушку?

Времени было всего семь пятнадцать, если верить часам на прикроватном столике – слишком рано для визита к восьмидесятилетнему мужчине. Поэтому я решила, что поеду к Чету Каммингсу сразу после конференции в десять утра.

Оглядывая комнату, я глазам своим не верила. Моя секретарша, Бренди, говорила, что забронировала для меня номер люкс с видом на океан – но тот, кто назвал это помещение номером «люкс», должен вернуться обратно в школу отельеров и поучиться как следует еще раз. Комнатушка была маленькая, с деревянным полом, покрытым видавшим виды ковром, и туалетным столиком из красного дерева, на котором в белой раковине стоял белый кувшинчик для умывания («антиквариат», – как с гордостью подчеркнула вчера Паула). В ногах, на кровати красного дерева лежало белое покрывало. Не было ни письменного, ни обычного стола – и только одно не слишком удобное кресло, обитое черной кожей, в углу. Про мини-бар и говорить не стоит – его здесь не было и быть не могло («мини-что?» – переспросила меня вчера Паула с недоумением, когда я спросила).

Хуже всего было то, что никакого вида на океан не было в помине. Оба окна выходили на лужайку, на улицу, на другие дома. Я встала с постели и порылась в портфеле в поисках подтверждения брони, которое дала мне Бренди.

«Виктори Инн, 37 Прескотт-Лейн, Бейкон, Мэн. Супер-люкс, вид на океан. Две ночи».

Итак – супер-люкс, вид на океан. Так и есть.

Я приняла душ, умылась и натянула штаны и свитер. И пошла искать Паулу – чтобы указать ей на ошибку и договориться о переселении в другой номер. Я искала ее за стойкой регистрации, потом – в холле, потом – в столовой и наконец нашла на втором этаже, где она неторопливо разговаривала с уборщицей. Я глаз оторвать не могла от штанов Паулы: желтых, с принтом-таксами по всей поверхности.

– Паула, – начала я. – Мне кажется, произошла небольшая ошибка. Моя секретарша забронировала для меня номер супер-люкс с видом на океан, – я потрясла перед ее лицом бумажкой. – Но номер, в котором меня поселили… ну, там нет вида на океан.

Паула слегка выпятила нижнюю губу, читая бумажку.

– А вы в каком номере?

– В десятом.

– Там на двери написано «десять»? – спросила она, вынимая из-за уха карандаш и задумчиво почесывая его острым концом голову.

– Да, – кивнула я.

– Ну, тогда это восьмой номер.

Интересно, с какой стати этот номер восьмой? Может быть, у отельеров в Мэне другая система исчисления, а я об этом просто не знаю?

– Но на двери написано «десять».

Паула сунула карандаш обратно за ухо и протянула мне обратно бумажку:

– Это номер восемь, – сказала она недовольно. – Ваш номер люкс, лучшая комната в отеле, и там есть вид на океан.

– Но… я смотрела. И что-то не видела океана – ни из одного окна, – заметила я, невольно подумав, что, видимо, я попала в какое-то не слишком интеллектуальное реалити-шоу и сейчас из-за угла выскочат продюсеры и авторы со смехом и криком: «Вас снимает скрытая камера!».

– О, ну конечно, вид там есть. Только не из комнаты, – ответила Паула. – Вам надо выйти на крышу.

– Не понимаю.

– Крыша, – повторила она таким тоном, как будто объясняла очевидные вещи умственно отсталому человеку. – В вашем туалете есть маленькая дверь. Она ведет на крышу. Поднимитесь по лестнице и попадете на крышу. Мы поставили там несколько шезлонгов.

Шезлонги. На крыше.

– Ладно, оставим пока вид на океан, – сказала я, сделав для себя вывод, что, вероятно, я могла бы найти местечко и получше, может быть, в самом городке. – Есть еще один вопрос. Мне по работе нужен ваш бизнес-центр, чтобы распечатать кое-какие бумаги для десятичасовой конференции.

Паула пожевала свою нижнюю губу, обменявшись растерянными взглядами с горничной. Обе молчали.

– Принтер? – уточнила я. – Мне нужно распечатать документы для…

Паула уставилась на меня пустыми глазами.

– Принтер немножко сломан, – сказала она наконец. – Он иногда, знаете, жует бумагу, – она сделала странное движение руками, словно показывая, как именно он ее жует. – Наверно, виновата соль в воздухе, – она произнесла слово «соль» сильно в нос. – Но вы можете попробовать.

Немножко сломан.

Я отвернулась и стала смотреть сквозь круглое окно на лужайку перед крыльцом: там мужчина и женщина катили свои чемоданы к парковке на заднем дворе. Счастливые, подумала я. Они уезжают домой.

– Но ведь у вас есть бизнес-центр, – снова обратилась я к Пауле. – Моя секретарша специально уточняла этот вопрос по моей просьбе. Вы уверены, что у вас нет работающего принтера? – я говорила это и сама не верила, что веду такого рода беседу. Наверно, все-таки стоило остановиться в «Ритц-Карлтоне», отеле за чертой города, где всегда есть горячая вода и вай-фай в номерах. Но Бренди настаивала, что этот вариант будет более удобен.

Горничная вздернула брови и переложила полотенца из руки в руку. Я заметила татуировку у нее на задней стороне шеи – как будто попугай.

Паула махнула рукой, отпуская ее.

– Ну, у нас есть… так, дайте подумать… есть принтер, факс и компьютер. Я вам покажу, – сказала Паула и повела меня на первый этаж, в лобби.

Ладно, возможно, они не знают, что такое бизнес-центр, но по меньшей мере у них есть все необходимое оборудование.

– Вот, – она открыла дверь за своей стойкой. В малюсенькой кладовке стоял старый компьютер – он громоздился на покрытом толстым слоем пыли факсе. А за ними я увидела монитор, сохранившийся, наверно, еще с восьмидесятых, и принтер с электрическим шнуром, который выглядел совершенно мертвым с этими ободранными, торчащими в разные стороны проводами.

– Это ваш бизнес-центр?!

Да она, наверно, издевается надо мной. Я была просто вне себя от злости. Сначала номер, а теперь еще и это! Нужно будет написать разгромное письмо в «Ассоциацию по правам потребителя» – это место просто чудовищное!

– Но этот принтер не работает, – сказала я, указывая на него пальцем.

Паула склонилась над принтером и уставилась на него, словно ожидая, что он все-таки заработает.

– О, думаю, я смогу его наладить.

У меня не было слов. Я посмотрела на Паулу, которая снова чесала голову своим карандашом, и пошла прочь через лобби к выходу. Не зная, куда иду. Я просто знала, что здесь оставаться больше не могу.

Утренний воздух пах солью и ветром, и я сделала несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться. Отойдя от отеля, я оглянулась по сторонам, пытаясь понять, почему Бренди забронировала мне номер именно здесь. Гостиница представляла собой трехэтажное здание, белое, с голубыми ставнями, двумя дымоходами и круглым широким подъездом, она стояла в пятидесяти футах от дороги, рядом с серым зданием «Исторического общества Бейкона». Местечко могло бы даже быть весьма симпатичным, если бы кто-нибудь занялся его модернизацией.

Пройдя мимо нескольких домов, я свернула на Пэджет-стрит, главную улицу крошечного центра Бейкона. Справа была набережная, а за ней – океан, на поверхности которого прыгали солнечные зайчики. Молодая мама с двумя маленькими мальчиками сидели на парапете, разглядывая что-то в ведерке – возможно, ракушку или пойманного краба. А может быть, и просто песчинки. Я пожалела, что со мной нет моего фотоаппарата – могло бы получиться симпатичное фото.

Я миновала адвокатскую контору «Тиндалл и Гриффин», агентство недвижимости «Харборсайд», салон красоты «Магия» – все они находились в старых, но вполне ухоженных зданиях, приспособленных для коммерческих целей. Я искала глазами отель или что-нибудь на него похожее, но ничего не видела. Двигаясь дальше, я прошла мимо местного банка, его фасад из когда-то красного кирпича выцвел и имел теперь бледно-розовый оттенок, потом – мимо здания с маленькой белой вывеской, сообщающей, что здесь находится «Ателье Фрэнка».

Интересно, какие из этих зданий уже стояли тут в бабушкино время, думала я. Если не все, то уж многие из этих домов точно были. Я вдруг почувствовала радость, представляя ее на этой улице, глядя на то, что видела она, идя по тем же самым улицам, по которым ходила она. Это был ее город, весь целиком – ее, место, где она выросла. И я как будто шла сейчас по ее следам.

Я дошла до места с неоновой вывеской в окне, которое называлось «Олений рог» и выглядело весьма похожим на паб. Чуть дальше я увидела забегаловку под названием «Три пенни», белое кирпичное здание с геранью на окнах – цветы тянули свои тоненькие шейки к неласковому солнцу Мэна. Внезапно ощутив голод, я решила зайти внутрь.

Там пахло булочками с корицей. Юная официантка приняла у меня заказ на кофе и спросила:

– Что-нибудь поесть?

– А у вас есть свежие фрукты?

Она кивнула:

– Черника, дыня, бананы… черника, черника, – она улыбнулась.

– Думаю, я возьму чернику.

Она наклонилась ко мне поближе:

– Черника – это местная фишка, – шепнула она. – Но между нами: я бы выбрала яблочный пончик.

– Прошу прощения?

– Яблочный пончик. Пончики таки-и-и-ие вкусные, – она растягивала слова так, словно жевала ириску. – Мы их тут сами делаем.

Я покачала головой.

– Нет, все-таки я думаю, я возьму фрукты, – сказала я. – Я не ем пончики. Но в любом случае – спасибо.

На столе стоял небольшой музыкальный автомат, и я пролистала список песен и нашла «Сегодня ты очень красива», старую песню Джерома Керна, которую очень люблю. Опустила несколько монеток в щель автомата – и хрипловатый голос Рода Стюарта полился из маленьких колонок.

Вернулась официантка с кружкой кофе и миской черники, все-таки захватив с собой тарелочку с яблочным пончиком.

– За счет заведения, – сказала она, поставив ее передо мной. – Я уверена – вам понравится.

Кофе был густой и горячий, а черника невероятно крупная и сладкая – я такой никогда в жизни раньше не ела. На пончик я все время невольно косилась – он был посыпан сахарной пудрой и выглядел весьма аппетитно. И словно гипнотизировал меня, словно шептал, уговаривал: «съешь меня». Ладно, решила я, – в конце концов один маленький кусочек меня не убьет. Он таял во рту, такой теплый… и сладкий… и нежный… Я потянулась за следующим кусочком, потом еще – и сама не заметила, как тарелка опустела. Что ж, возможно, этот Бейкон не так уж и плох.

В девять пятьдесят семь я сидела на постели в своем номере – единственное удобное место для сидения – и набирала номер, чтобы провести переговоры. У меня ничего не получалось. Я взглянула на экран – уровень сигнала не показывал ни одного деления. Ничего удивительного, подумала я. Сигнала не было. Совсем. Я схватила трубку городского телефона – он не работал. Даже не щелкнул.

Держа мобильник в руке, я заметалась по комнате в поисках уголка, где хоть как-то принимался бы сигнал. Мне нужны палочки на экране, дайте мне эти палочки!!! Звонок был очень важный, мне нужно было выйти в сеть. Ну как, как все может идти настолько наперекосяк?!

Тут я вспомнила, как вчера в ванной разговаривала с Хайденом. И связь была просто отличная. Я метнулась в туалет, опустила сиденье унитаза, открыла ноут и уселась поудобнее. Следующие девяносто минут я провела, восседая на унитазе и обсуждая юридические подробности сделки по недвижимости стоимостью двести миллионов долларов.

Когда переговоры были окончены, я подкрасила губы и глаза перед зеркалом в ванной. А потом взяла бумажный конверт с логотипом нашей фирмы – «“Уинстон Рейд Дженнингс”, адвокатская контора» – и положила в него бабушкино письмо, для сохранности. На обратной стороне конверта я написала «Мистеру Каммингсу».

Уже идя к выходу, я заметила висящую на спинке стула кожаную куртку, которую я вчера повесила, чтобы она просохла. Захвачу и ее, подумала я. Куртка была еще сыровата, но кожа оставалась мягкой на ощупь. Она была хорошо сшита, а сама кожа – очень качественная. Я взглянула на этикетку: «Орвис». А я думала, они торгуют только собачьими подстилками и товарами для туристов, надо же. Вынув из ящика целлофановый пакет, я положила туда куртку.

Паула сидела за своей стойкой, грызла морковку и разворачивала газету, когда я спустилась в лобби.

– Мисс Брэндфорд, – позвала она меня. – Думаю, принтер будет готов к работе уже после обеда.

– Спасибо, – ответила я, удивившись, как это можно заставить функционировать такое старье. – Он мне больше не нужен. Я уже провела переговоры, – я пошла к двери, но остановилась. – Кстати – я уверена, что уеду сегодня вечером, – я подняла брови. – Это на тот случай, если вдруг у вас есть желающие на этот мой «номер люкс».

Паула посмотрела на меня, а потом снова уставилась в газету.

– Но вы забронировали номер на две ночи, – она с хрустом откусила еще кусок морковки.

Пакет с курткой начинал оттягивать мне руки.

– Да, я в курсе, но я, наверно, закончу все дела уже сегодня. Разумеется, я заплачу за эту ночь тоже и…

– Ого! – Паула открыла рот, в котором виднелась непрожеванная морковка. – Кто-то свалился в воду на причале в Марлин Бич. Это же у нас, в Багл! – она поднесла газету поближе к глазам. – Вчера во второй половине дня, прямо рядом с тем новым строящимся домом. И это было незаконное проникновение!

Мой желудок подпрыгнул и перевернулся.

– Правда? – я очень постаралась, чтобы мой голос звучал небрежно и непринужденно, но, кажется, все-таки это не очень получилось. Там написано мое имя? Неужели они написали там мое имя?! Я не хотела, чтобы Паула знала, что это я. Не хотела, чтобы вообще кто-то знал, что это была я. Я всегда гордилась тем, что все могу контролировать, что могу справиться с любой ситуацией. И этот эпизод на причале был тем, что мне хотелось поскорее забыть. Как будто его вообще не было.

Я сделала шаг к Пауле, говоря себе, что надо сохранять спокойствие. Никто на пляже не знал, как меня зовут. Там, в газете, просто не может быть моего имени.

– Надеюсь, все кончилось хорошо, – сказала я, стараясь выглядеть уверенно. – Что там пишут?

– О, ничего особенного. Кто-то из приезжих, – Паула сделала паузу. – Чуть не утонул.

Чуть не утонул?! Они так и написали? Я вовсе не тонула. Я просто… чуть-чуть устала, вот и все.

Паула повернулась ко мне, склонив голову и закусив губу:

– Какой-то парень спас… сильно рисковал. Но кто они были – неизвестно.

У меня внутри что-то перевернулось.

– Парень ее спас, – я постаралась, чтобы голос звучал легкомысленно. – Повезло.

– Хм-м-м? – Паула снова уставилась в газету.

– Ей повезло, что он оказался поблизости, – я подошла поближе к стойке, пытаясь заглянуть в газету, но Паула сложила ее пополам и перевернула.

– Интересненько получается, – сказала она, откусив еще кусок морковки.

– Пардон?

Она посмотрела на меня.

– Откуда вы знаете, что это была женщина?

Я?!

О, Боже, точно. Думай, думай. Скажи же что-нибудь. Я махнула рукой в направлении двери:

– Ну, чисто теоретически предположила. Ведь тут пятьдесят на пятьдесят. Это было просто… предположение, – я чувствовала на себе взгляд Паулы, пока шла к двери – как будто у меня на спине была нарисована мишень. Выйдя на улицу, я прошла несколько шагов, уговаривая себя успокоиться. Моего имени не было в этой заметке, иначе Паула обязательно сказала бы что-нибудь язвительное.

Я обогнула здание гостиницы и вышла к парковке, где солнечные блики играли на черной поверхности моего «БМВ», отражаясь от гостиничной крыши. Забив в навигатор «Дорсет-Лейн, 55» – там жил Каммингс, – я включила музыку. Голос Дайаны Кролл наполнил машину чуть ускоренной версией песни Ирвинга Берлина «Давайте слушать музыку и танцевать». Я как будто услышала голос бабушки: «Эллен, с музыкальной точки зрения ты родилась не в свое время». Эта мысль невольно вызвала у меня улыбку.

Механический женский голос вел меня к Дорсет-Лейн, а я ехала и представляла себе Чета. Какой он? Например, полноватый, со снежно-белыми волосами, морщинистым лицом и добрыми глазами. Он угостит меня чаем и расскажет все об их любви с моей бабушкой и о том, как все закончилось. И он до сих пор ее любит. И жалеет. Но не злится.

У него будет печенье – наверно, имбирное. А может быть – то, у которого внутри абрикосовое желе. Бабушка всегда его любила. Он проведет меня по дому и покажет старый альбом с фотографиями юной бабушки.

Я доехала до Дорсет-Лейн – улицы, на которой стояли старые, хорошо сохранившиеся дома, и остановилась перед домом номер 55. Дом Каммингса был облицован белым кирпичом, это было двухэтажное здание в колониальном стиле с зелеными ставнями и каменной трубой. Выложенная булыжником дорожка вела к широкому подъезду, а вместо забора была живая изгородь из самшита высотой добрых четыре фута.

Дом выглядел так, словно его только что покрасили. Судя по всему, человеку, который в нем жил, кто-то помогал – иначе старику трудно было бы содержать дом в таком порядке. Я заметила зеленую «Ауди» на подъездной дорожке, когда забирала из своей машины конверт с письмом бабушки.

Ну вот, бабушка, я на месте. Надеюсь, ты это видишь, думала я, поднимаясь по ступенькам крыльца. Я была одновременно взволнована и возбуждена предстоящей встречей с мужчиной, который был когда-то так важен моей бабушке. Набрав в грудь побольше воздуха, я постучала в первую дверь из полупрозрачного экранного стекла, и стук получился довольно громким. Я стала смотреть на деревянную дверь за экраном, ожидая, что Чет Каммингс ее вот-вот откроет.

Я ожидала услышать за дверью шаги, скрип ступенек, треск половиц – но ничего этого не было слышно. Только собака лаяла где-то вдалеке. Может быть, Чет живет один и просто плохо слышит. Может быть, он носит слуховой аппарат – бабушка вот носила. Он так жутко трещит, когда батарейка садится.

Открыв стеклянную дверь, я постучала прямо в деревянную. По улице проехал белый «Вольво», он свернул в соседний двор, и из машины вышла женщина лет сорока. Она несла в руках два бумажных пакета с продуктами и внимательно смотрела на меня, ее кудрявые белокурые волосы смешно подпрыгивали при каждом шаге.

Я снова постучала, на этот раз сильнее. Он должен быть дома, ему восемьдесят! И машина его тут. И почему он не вставил этот дурацкий слуховой аппарат? Я зашла за угол дома и постучала в окно, через которое была видна столовая с широким столом и стульями. На двух стульях стопками были сложены газеты и какие-то бумаги, словно кто-то в течение месяцев копил тут почту. На столе, прямо в центре, развалившись, возлежал пушистый дымчатый кот. Итак, он любит котов, подумала я. А я всегда была собачницей.

Я обошла вокруг дома, заглядывая во все окна и стуча в стекло. Дойдя до кухни, я позвала:

– Мистер Каммингс! Мистер Каммингс, вы дома? – я постучала в окно. – Мне нужно поговорить с вами! Пожалуйста. Я приехала сюда аж из Нью-Йорка!

Но ответом мне было только пение птиц.

Расстроенная и разочарованная, я пошла к машине. Я так радовалась предстоящей встрече, там хотела поговорить с ним, узнать, что случилось с ними – а теперь чувствовала только пустоту и раздражение. Нужно вернуться попозже и еще раз попробовать, решила я. Ему восемьдесят – он никуда не денется. Он же должен вернуться в конце концов домой.

Я поехала по Пэджет-стрит к пляжу, к тому месту, где строили новый дом. С облегчением заметив, что грузовика Роя там не было, я припарковалась рядом с пыльным и очень грязным джипом. Двое мужчин клали на крышу рубероид и забивали в него гвозди. Входная дверь была открыта, поэтому я вошла внутрь, неся куртку в руке. Внутри здание было похоже на лабиринт с отсутствующими пока стенами и бесчисленными кабелями и проводами, разбросанными повсюду. Визжала циркулярка, повсюду сновали рабочие со строительными пистолетами и электродрелями. Оранжевые шнуры питания змеились по пыльному, забросанному чипсами и сигаретными окурками полу.

Я прошла в заднюю часть дома и остановилась перед входом в большую комнату. Окна комнаты выходили на пляж, я видела черные скалы, покрытые лишайником, уходящие в океан. А справа был тот самый причал, с которого я вчера так позорно рухнула. Я заметила, что на калитке появился новый большой черный замок и цепь. А еще вход загораживала баррикада из досок – чтобы никто не мог пройти на пляж.

– Чем могу помочь?

Вздрогнув, я обернулась и увидела мужчину на стремянке, его огромный живот нависал над ремнем джинсов. Он покосился на мои льняные брюки и шелковый свитер, не опуская строительного пистолета, с помощью которого крепил кабель к стене.

– Да, – сказала я. – Я ищу того, кто работал здесь вчера. Такой… с короткими волосами и бородой.

Мужчина сделал карандашом пометку на стене.

– А, – ответил он. – Это, должно быть, Уолтер, – он спустился со стремянки и пошел к деревянной лестнице. Я двинулась за ним.

– Уолтер! Ты где? – закричал он, задрав голову кверху, я встала у него за спиной.

– Что случилось, Хэп? – раздался голос откуда сверху.

– Тут леди пришла, хочет тебя видеть!

Через минуту спустился Уолтер с дрелью в руках.

– Что ты там болта… – его лицо осветилось лучезарной улыбкой: – Эй, это вы! Как вы, в порядке? – он обратился к Хэпу: – Это та девушка, что упала вчера!

Хэп кивнул.

– О, точно, я об этом слышал. Рой, говорят, прыгнул в воду и поплыл за вами, да? – он улыбнулся и оглядел меня с головы до ног. Мне стало интересно – что именно тут говорят о вчерашнем инциденте. Видел ли кто-нибудь из них поцелуй? Господи, надеюсь, что нет. Я почувствовала, как щеки и шея у меня вспыхнули.

– Да, – сказала я. – Он… ну… помог…

– Вы в порядке? – спросил Уолтер, взъерошив ладонью ежик волос у себя на голове. – Вчера вы, наверно, здорово испугались.

– Со мной все хорошо, спасибо, – ответила я, глядя, как двое мужчин тащат какую-то громоздкую штуковину. – Я приехала просто, чтобы…

– Рой очень хорошо плавает, – перебил меня Хэп, в глазах его прыгали чертики. – Вам повезло, что вы не утонули и все такое, – он подтянул джинсы и заправил в них рубашку, которая вылезла сзади.

– Ну, вообще-то я не тонула, – возразила я, выпрямляясь. – Я вообще-то тоже отлично плаваю. В школе я была в команде, и мы…

– Эй, Уолтер, – раздался низкий голос сверху, – нам тут нужны руки.

Уолтер кивнул в сторону лестницы.

– Простите. У нас завтра проверка. Поэтому сегодня все немножко сошли с ума.

– О да, конечно, – спохватилась я. – Я не хотела отвлекать вас, я просто хотела вернуть вам вашу куртку, – и я протянула ему пакет. – Спасибо, что одолжили мне ее.

Он уставился на пакет.

– Мою… что?

– Конечно, надо бы ее отдать в химчистку, но я сегодня уезжаю, а мне хотелось быть уверенной, что она вернется к хозяину.

Он взял пакет и заглянул внутрь.

– А, понятно, – сказал он. – Это не моя куртка. Это куртка Роя. Но я ему отдам. Его сейчас нет – он на другом объекте.

Роя? Это куртка Роя?! Эта вот кожаная, отлично сшитая куртка? В которой было так тепло и уютно?

– Да, хорошо, – произнесла я. – Я просто хотела вернуть ее хозяину, так что раз она не ваша, то… ну, передайте Рою…

Я повернулась и пошла прочь, пытаясь собраться с мыслями и недоумевая, почему я так странно себя чувствую.

В машине я настроила навигатор на «Виктори Инн». Через несколько поворотов я увидела красное, обшитое досками здание, вывеска на котором гласила: «Гроверс Маркет»[1]. Наверно, это океанский воздух виноват, подумала я – потому что вдруг поняла, что снова очень голодна. И свернула к магазину.

В гастрономическом отделе толпился народ в ожидании своей очереди сделать заказ. Я схватила меню и изучила его: здесь было несколько теплых салатов, включая салат со свежей зеленью, козьим сыром, орехами пекан, изюмом и дольками свежих яблок. Салат с тунцом тоже выглядел весьма привлекательно – белый тунец, сельдерей, порезанный кубиками, лук, каперсы и майонез, свежая зелень. Каперсы? Никогда не слышала, чтобы в салат с тунцом клали каперсы. Кстати, звучит интересно.

Ниже я увидела в меню сэндвичи.

Ростбиф слабой прожарки и сыр бри с ломтиками помидора на поджаренном французском багете. Звучит великолепно, но у меня были сомнения относительно сыра бри – все-таки многовато холестерина. А без сыра бри какой смысл заказывать такой сэндвич? Ведь тогда это просто сэндвич с мясом, и больше ничего.

Сэндвич с куриным салатом тоже был аппетитный: молодая зелень, помидоры, ростки, виноград – и тертая горгонзола. Снова сыр.

И тут я увидела то, что мне было как раз нужно: «специальное предложение». Грудка индейки-гриль, острая начинка, соус из свежей клюквы на цельнозерновом хлебе. Прекрасно!

За прилавком парень-подросток и беременная женщина в четыре руки готовили салаты и сэндвичи, разливали суп, заворачивали печенье и раскладывали заказы по белым коробочкам. Стоя в очереди, я изучила стойку с десертами: лимонный кекс, морковный пирог, брауни, орехово-инжирные батончики, шоколадные круассаны, хлебный пудинг, черничный пирог и пирог с земляникой и ревенем.

Пирог с земляникой и ревенем. Любимый пирог моей бабушки. Никто не готовил его так, как она. У меня перед глазами, словно наяву, встала ее кухня в Сан-Франциско. Мне было девять, когда она решила меня научить печь этот пирог. Я помню, как она поставила пластинку Розмари Клуни и показывала мне каждый шаг рецепта, а я повторяла за ней, помню, как ингредиенты пирога стояли перед нами…

Мы смешали муку, масло, щепотку соли и яйцо, замесив тесто, сформировали из него шар и убрали его в холодильник. Когда оно было готово, мы раскатали его в круг и распределили по форме, а половину оставили. Я раскатала слишком тонко, и бабушка помогала мне залеплять дырки. «Это нужно делать быстро», – сказала она, показывая мне, как маленькими кусочками теста замазывать порванные места, ее пальцы двигались быстро и незаметно, как у Фалькусника. – Иначе тепло твоих пальцев растопит масло и тогда тесто прилипнет к рукам».

Мы смешали ревень и землянику с сахаром и лимоном, добавили немного корицы, чуть-чуть ванили, тапиоки и муки, и еще чего-то, не помню чего, а потом выложили все это на тесто в форме. Остатками теста мы закрыли пирог сверху, залепив края, и сделали множество маленьких дырочек вилкой на этой «крышке», чтобы мог выходить пар.

Пока наши пироги пеклись, мы с бабушкой танцевали на кухне под Синатру и Ширли Хорн, а я бегала к духовке бесчисленное количество раз – чтобы проверить. А потом, после ужина, когда мы наконец попробовали пироги – это было просто божественно. Слегка хрустящая корочка, а внутри – сладкая, нежная и сочная начинка… У меня до сих сохранилась почтовая карточка, пожелтевшая от времени, на которой бабушка написала мне рецепт синей перьевой ручкой.

– Что желаете заказать, мисс?

Я вернулась в настоящее и увидела, что мужчина в переднике и с ручкой в руке готов принять у меня заказ.

– Мне, пожалуйста, специальное предложение, – сказала я. И пошла к холодильнику, чтобы взять бутылочку «Перье», но пришлось довольствоваться обычной содовой.

Когда заказ был готов, мужчина в переднике протянул мне мою коробочку. Он улыбнулся, и вокруг глаз у него появились маленькие морщинки, от чего лицо его стало сразу похоже на печеное яблочко. Он щелкнул пальцами:

– Знаете, я вас, кажется, уже видел. Вы же та самая девушка, что свалилась в океан, да? Точно! Пловчиха!

Подросток за прилавком сказал что-то беременной женщине, и та произнесла:

– Ага, на Марлин Бич.

Я услышала шепот у себя за спиной:

– Ее спас какой-то парень, она тонула…

И очередь сзади меня зашелестела и тихонько загудела, обмениваясь информацией и эмоциями по этому поводу.

О боже, подумала я, это какой-то кошмар! Я же просто хотела взять свою еду и уйти. А теперь я чувствовала, как все смотрят на меня.

Мужчина в переднике перегнулся через прилавок:

– Беспла-а-атно, – махнул он рукой. – Вы это заслужили. За счет заведения.

Я покачала головой.

– Нет, нет, – бормотала я. – Очень любезно с вашей стороны, но я все-таки хотела бы заплатить. Я настаиваю. Со мной все в порядке.

Но пока я шла к кассе, стоящей в конце прилавка, мужчина в фартуке успел громко, на весь зал, крикнуть:

– Фил, не пробивай «специальное предложение»! Это Пловчиха!

Следуя этому указанию, Фил, сидящий за кассой, махнул на меня рукой в знак отказа принимать деньги.

– Мы просто счастливы, что вы спаслись, мэээм, – заявил он, его круглое лицо было абсолютно серьезным, а губы плотно и решительно сжаты. – Вам ведь грозила смертельная опасность и все такое.

Я была настолько смущена, что просто не знала, что делать. Достала десятидолларовую банкноту и положила ее на прилавок. Он пожал плечами, положил деньги в ящичек кассового аппарата и махнул следующему покупателю. А потом подмигнул мне:

– На фото вы не очень-то похоже получились.

На фото? На каком еще фото?!

Прежде чем я успела задать этот вопрос, я уже знала ответ.

За кассой стояла стойка с газетами – точнее, с местной газетой «Бейконский Вестник». Целая пачка газет, он их продавал. На первой странице красовалось огромное, в четверть страницы, фото, цветное, на котором мужчина и женщина стояли по грудь в воде. Лицо мужчины было не разглядеть, а вот лицо женщины получилось очень даже отчетливо. Одежда у них мокрая и прилипает к телу, волосы спутаны и все в песке. А губы… сомкнулись в страстном и упоительном поцелуе.

Глава 4. Хуже тысячи слов

Я стояла возле кассы и хватала ртом воздух, не сводя глаз с фотографии и лелея призрачную надежду, что если я буду достаточно долго и пристально смотреть на эту женщину на фото, то она перестанет быть мной. Мои глаза в сотый раз пробегали по черным буквам под фотографией: «ЖЕНЩИНА, СПАСЕННАЯ ОТ СМЕРТИ НА МАРЛИН БИЧ БЛАГОДАРИТ СВОЕГО СПАСИТЕЛЯ». Колени у меня начали дрожать, когда я прочитала следующее: «Жертва, унесенная течением, бросилась в объятия мужчине, который ее спас».

Вокруг меня начала образовываться толпа.

– Вот эту девушку чуть не унесло, – сказал мужчина. А какой-то ребенок спросил:

– Мам, а почему она сама не могла поплыть?

Я повернулась к ребенку:

– Я могла поплыть, – возразила я, воинственно скрестив руки.

Ну вот что, подумала я, нужно покончить с этим. Что подумает Хайден, когда увидит фотографию?! Как я смогу объяснить ему, что случилось, если я самой себе не могу этого объяснить? А что если об этом напишут в других газетах? Я имею в виду – настоящие газеты, в Нью-Йорке, где меня знают. Конечно, вероятность этого была мизерная, но сердце у меня заколотилось как бешеное от одной мысли о том, что тогда будет со мной, с Хайденом. Нет, я не могла так рисковать!

Прежде всего, мне нужно скупить все газеты в этом магазине. Я развернулась к Филу.

– Прошу прощения, – прошептала я. – Сколько будет стоить весь тираж? – я ткнула в сторону стойки, рука у меня тряслась.

Фил уставился на меня с недоумением.

– Вы хотите купить все газеты?!

– Да, – кивнула я. – Все до единой.

Он открыл рот на секунду, а потом разулыбался:

– О, я понял. На память да? На сувениры?

Кто-то у меня за спиной негромко сказал:

– Она их подпишет и будет продавать.

– Пожалуйста, – я старалась дышать как можно ровнее, как учил меня Хайден делать, когда волнуешься или расстроена. – Я не собираюсь их подписывать или торговать ими.

Вдох… выдох… вдох… выдох…

– Я хочу просто купить их. Прошу вас, сколько? – я вытащила кошелек и приготовилась платить.

Фил потер подбородок.

– Ну… мне нужно их посчитать. Мы покупаем каждый день пять сотен, каждая стоит пятьдесят центов…

– Хорошо, – перебила я. – Пятьсот умножить на пятьдесят это…

– Да, но мы сколько-то ведь продали, – продолжал Фил, качая головой. – Так что дайте-ка подумать… – он прищурился и стал смотреть в потолок. Я достала четыре хрустких, новеньких банкноты по пятьдесят долларов, две двадцатки и одну десятку.

– Просто возьмите, – сказала я, протягивая ему деньги. – Я заплачу за все пятьсот.

Фил взглянул на деньги так, словно впервые их видел.

– Ну, эээ… – он почесал голову. – Но здесь слишком много.

– Нет, прошу вас, – не отступала я, суя ему деньги. – Я настаиваю.

Мне пришлось трижды сходить до машины, прежде чем я погрузила в багажник все газеты, потом я рванула с места и постаралась как можно быстрее убраться подальше от этого магазина и его посетителей. Один экземпляр газеты я бросила на пассажирское сиденье и те несколько минут, пока ехала куда глаза глядят, только бы прочь от любопытных взглядов, все время косилась на первую полосу. Минут десять спустя я наконец оказалась в безлюдной местности, где не было никого, кроме лошадей, которые мирно паслись на лугу за довольно ненадежной изгородью. Я съехала на обочину, схватила газету и наконец-то смогла как следует разглядеть фотографию.

Внезапно я как будто снова очутилась в его объятиях – на какую-то долю секунды. Я как будто снова чувствовала вкус его губ на моих губах, вкус соленой морской воды. И это было так…

Никак не было. Ровным счетом ничего и никак. Я счастливая помолвленная женщина, я собираюсь замуж через три месяца и очень этого жду, с нетерпением.

Я представила себе, как иду к алтарю под руку с дядюшкой Витом, который заменяет моего покойного отца. Хайден смотрит на меня, он такой высокий и красивый, лицо у него загорелое – от гольфа, тенниса и прогулок на яхте, волосы его блестят на солнце. Он еле заметно кивает мне и подмигивает – я люблю, когда он так делает.

Развернув газету, я наконец прочла статью.

«Вчера вечером на Пэджет-стрит в Марлин Бич упала в воду женщина – и попала в сильное течение. Рискуя жизнью, молодой мужчина прыгнул вслед за ней и помог ей выбраться на берег. В благодарность за спасение жертва наградила героя страстным поцелуем. Имена пострадавшей и ее спасителя неизвестны. Происшествие имело место около четырех часов, по словам Дэна Снагглера, владельца зоомагазина на Коттедж-стрит. Снагглер выгуливал своего пуделя Миларки как раз в то время, когда произошел инцидент, он и сделал фото. «Он действительно сильно рисковал, – сказал Снагглер. – Было похоже, что она совсем не умеет плавать». Снагглер также заметил, что доски на частном причале сломаны, и добавил: «Наверно, ей не стоило нарушать границы частной собственности». Еще фото на стр. 7».

Еще фото?!

Руки у меня тряслись, пока я переворачивала страницы – четыре, пять, шесть. Слава Богу, вот и седьмая наконец. Там не было фотографий меня и Роя – только изображение пуделя мистера Снагглера, бегущего по пляжу, которое заставило меня задуматься об уровне журналистики в этом городке.

И что там про смертельный риск? И героизм? И частную собственность?!

Я бросила газету на заднее сиденье, понимая, что нужно что-то срочно делать, чтобы брать ситуацию под контроль. Я схватила пакет и достала свой сэндвич. Да, нужно брать ситуацию под контроль, думала я, откусывая порядочный кусок от него. Индейка и начинка были еще теплыми. Я откусила еще. Клюква была прохладной и освежающей, а хлеб, похоже, домашний. Откупорив бутылку с содовой, я сделала большой глоток.

Я ела и смотрела на лошадей, мирно пасущихся и помахивающих хвостами, отгоняя мух. Я ничего не могла поделать с тем, что это фото появилось в печати – пускай там не указано мое имя и пускай это всего лишь местная газетенка. И у меня оставался только один выход. Я должна была объехать все магазины в городе, которые торгуют этой газетой, и скупить все экземпляры. А потом, вечером, найти огромной мусорный контейнер и выкинуть их все туда.

Я поехала по городу и останавливалась шесть раз. Последний – в закусочной «Три пенни», где аромат свежеиспеченных яблочных пончиков просто валил с ног. Положив две двадцатки на прилавок, я собрала все экземпляры газет и бросила их в багажник. И испытала такое облегчение, словно сбросила с плеч тяжелую ношу. Инцидент с «пловчихой» официально был исчерпан.

Было уже два часа дня. Я настроила навигатор на адрес Чета Каммингса и поехала к нему. Когда я выехала на Дорсет-Лейн, я увидела, что зеленая «Ауди» стоит там же, где и раньше. Я снова стучала в дверь, снова заглядывала в окно кухни, но мне по-прежнему никто не открыл.

Я села в машину и стала думать, что делать дальше. Я могла вернуться в «Виктори Инн», открыть свой портфель и немного поработать. Это было бы верное решение. Но день был таким прозрачным, а небо таким невероятно голубым…

Я открыла окно и позволила легкому бризу овевать мне лицо. Большинство зданий здесь были старыми – я решила, что они относятся к началу двадцатого века. Перед каждым была зеленая лужайка и садик, в котором росли рудбекии, люпин, анютины глазки, ромашки, вереск. У меня перед глазами стояла бабушка – как она была маленькая, как она копалась в одном из этих садиков, возилась с цветами, точь-в-точь как потом, когда стала взрослой… такой я ее и запомнила: с садовыми ножницами в руках, в желтой шляпе на голове. Она всегда напевала себе под нос, выпалывая сорняки, или обрывая увядшие лепестки, или подкладывая удобрения то здесь, то там.

Было невыносимо грустно понимать, что я никогда больше ее не увижу. Я с трудом сдерживала слезы. Так хотелось просто прижаться к ней! Может быть, я и сюда, в Бейкон, поехала именно потому, что надеялась: здесь получится связаться с ней… пусть не напрямую, а через Чета Каммингса. Но, возможно, этого не случится. Возможно, я проделала весь этот долгий путь напрасно.

Я разглядывала дома вдоль улицы и вдруг подумала о доме, в котором выросла бабушка. А что если она тоже жила на этой улице? Может быть, я сейчас смотрю прямо на ее дом? И я поняла, что кое-что все-таки могу сделать: я могу найти бабушкин дом! И это не так уж сложно осуществить. Недвижимость была как-никак моей специальностью. Я представила себе, как подъезжаю к одному из вот тех домов в новоанглийском стиле, зная, что когда-то в нем жила бабушка, как разглядываю этот дом…

И мне стало гораздо лучше.

Я достала свой мобильник, подключилась к Интернету и нашла номер секретариата городского совета – там должны были знать, где хранятся документы, касающиеся недвижимости. Женщина, которая взяла трубку, любезно сообщила мне, что документы хранятся прямо у них, на Магнолия-авеню, 92, в архиве. Ну вот, наконец-то все идет так, как должно идти.

Здание городского муниципального совета на Магнолия-авеню, 92, представляло собой одноэтажный особняк из красного кирпича с четырьмя окнами по фасаду, белыми ставнями и белым куполом над двойными входными дверями. Его, должно быть, построили в шестидесятых годах двадцатого столетия – оно было не слишком современное, но и не такое уж старое.

Я вошла внутрь, и в нос мне ударил запах аммиака – не сильный, но вполне отчетливый. Из бумажки на стене я узнала, что секретариат располагается в комнате номер 117. К тому моменту, как я подошла к нужной мне двери, запах аммиака сменился запахом соуса для спагетти. За одним из двух столов, стоящих за дверью, восседала дама с коротко стриженными седыми волосами и лицом мопса – она ела пенне с соусом маринара из пластиковой тарелки.

Стол ее был полностью завален не пойми чем: бумаги, какие-то блокноты, сплошь испещренные черными неразборчивыми закорючками, кучи конвертов, из которых торчат уголки разнообразных документов, ручки, маркеры, скрепки… Табличка сообщала мне, что зовут даму Арлен Флетч.

Она отложила свою пластиковую вилку и уставилась на меня, ожидая, что я заговорю первая.

– Я Эллен Брэндфорд, – протянула я руку. – Из Нью-Йорка, – добавила я и не сдержала улыбки при виде ярко-желтой микроволновки в маленьком шкафчике в дальнем конце комнаты.

Арлен сначала посмотрела на мою руку – и только потом пожала ее.

– Моя бабушка жила в Бейконе во времена своей молодости.

Арлен кивнула и помешала свою пасту в тарелке – над тарелкой завился едва заметный парок.

– Она недавно умерла… – я сделала паузу, ожидая реакции, но Арлен только снова взглянула на меня снизу вверх. Где-то в коридоре хлопнула дверь и раздался взрыв хохота. – Я приехала сюда выполнить одно ее поручение, – продолжала я. – И раз уж я все равно здесь – хотелось найти дом, в котором она выросла.

Арлен аккуратно подцепила зубчиками своей вилки несколько макаронин, а затем отправила их в рот.

– Я так понимаю, адреса у вас нет.

– Точно! – подхватила я, радуясь, что она все-таки может говорить. – Именно адрес мне и нужно найти!

Она опустила взгляд и несколько секунд смотрела в свою тарелку, так что я даже подумала, что она сейчас попросит меня удалиться и подождать минут двадцать, пока она не закончит есть. Но вместо этого она улыбнулась и сказала:

– Что ж, тогда вы пришли туда, куда надо.

Она привела меня в соседнюю комнату, где не было окон и пахло пылью и затхлостью. Если не считать стола, на котором стояли два компьютерных монитора, комната была от пола до потолка заставлена металлическими книжными шкафами. И я поняла, что в этих шкафах, заполненных регистрационными книгами, а также в компьютерной базе содержатся все записи, касающиеся недвижимости Бейкона, с незапамятных времен. Здесь было все: документы о праве собственности, закладные, налоговые вычеты, отчуждение за долги… Обеспечение решения суда, уведомления о банкротстве, соглашения и ограничения, дополнения и упрощения. И где-то среди всего этого – документ о праве собственности на недвижимость, выписанный на имя родителей моей бабушки.

– О'кей, давайте я покажу вам, как это работает, – сказал Арлен, беря карандаш и помахивая им, словно дирижерской палочкой. – Итак, кто-то приносит документ. Допустим, свидетельство о праве собственности. Или это может быть закладная, к примеру, или…

– Простите, – перебила я. Я подумала, что, может быть, стоит сэкономить ее и мое время, рассказав ей, что я провела сотни часов в таких вот комнатках, ища соответствующие документы, пока была младшим партнером. Но выражение ее лица было таким серьезным, таким строгим, что я решила лучше потерпеть. – Извините, – сказала я. – Я подумала, что у меня есть вопрос… но на самом деле нет.

Она кивнула.

– Что ж, пусть это будет свидетельство о праве собственности. Сесил или я – он сидит вот там, – она указала на пустой стол, – мы закладываем его в эту машину, – она кивнула в сторону видавшего вида штемпельного аппарата, – и он ставит на документе дату и время, чтобы потом не было никаких вопросов, – она направила свой карандаш на меня: – Это может быть очень важно, особенно когда начинается спор между двумя претендентами на собственность, знаете ли.

Это были общеизвестные истины, но я прикусила язык и позволила ей продолжать.

– Потом мы снимаем фотокопию и сканируем документ вот тут, – она показала на сканер, – и Элис, она приходит три раза в неделю, заводит всю информацию в компьютер и все организует таким образом, что вы можете найти нужные документы по имени продавца, покупателя, по адресу недвижимости, если назовете его.

Я стояла и терпеливо слушала, как Арлен объясняла мне, что я могу ввести вот сюда инициалы своего прадедушки и, если найду его имя и фамилию, увижу указание на то, какого рода документ был зарегистрирован на его имя секретариатом, номер книги и страницы, где находится копия документа, который я ищу…

Арлен говорила, говорила, а я начала думать: неужели среди всей этой массы различных бумаг и летописей, хранящих информацию о недвижимости Бейкона со времен царя Гороха, я действительно смогу отыскать имя своего прадеда? И если я его найду – где может быть этот дом и какой он? Кирпичный или каменный? А может быть, обшит деревом и со ставенками? И, может быть, у него такой же красивый подъезд, как у дома Чета. А с другой стороны – он ведь может оказаться и уродливым или, что еще хуже, его вообще снесли или он сам обветшал и разрушился. В душе у меня стало расти беспокойство. А если в нем обитает какая-нибудь коммуна? Или наркодилеры в окружении опустившихся наркоманов? В Бейконе есть наркодилеры? – напряженно думала я.

Я очнулась и поняла, что Арлен смотрит на меня в упор. Кажется, она чего-то от меня ждала.

– Простите, – сказала я.

Она взмахнула своим карандашом.

– Федеральная налоговая служба. Никогда не сталкивались с ними?

Я покачала головой.

– Нет, не сталкивалась. Насколько мне известно.

Некоторым моим клиентам приходилось иметь с ними дело, но я не собиралась сейчас вдаваться в подробности.

Серые глаза Арлен вспыхнули сердитым огнем.

– О, если бы сталкивались – уж вы бы об этом не забыли, – заявила она. – Эти ребята из ФНС – сущие монстры.

– Точно, – согласилась я тихонько. Я когда-то встречалась, еще во время учебы, с парнем, который теперь работает в их головном офисе. И я бы никогда не назвала его монстром – хотя и узнала потом, уже когда между нами все закончилось, что он в одно время со мной тайно встречался еще с кем-то. Так что, возможно, Арлен была в чем-то права.

Она сунула карандаш в карман своих брюк.

– Начинать нужно вот отсюда, – она подошла к секции с книгами в кожаных переплетах, которые выглядели очень старыми: они были толстыми, страницы в них пожелтели от времени и, казалось, могут рассыпаться прямо у вас в руках. Я знала, что в них содержатся сделанные очень красивым и аккуратным почерком подробнейшие записи о документах на права собственности и других документах, над которыми корпели переписчики типа Бартлби. Очень старые записи.

– Потом вы можете перейти сюда, – она махнула рукой в другой конец комнаты, в сторону полок с книгами в белых пластиковых обложках – в них уже содержались более современные документы, созданные во времена, когда уже существовали фотокопирование, печатные машинки и, позже, компьютеры. – И наконец, – она показала на стол, где стояли два темных монитора, – записи за последние пять с половиной лет находятся в базе, и вы можете найти их легко и просто, – сказала она.

Я кивнула.

– Спасибо. Думаю, мне стоит уже начать.

Я села на металлический стул и стала искать фамилию «Годдард» – так звали моего прадедушку. Я рылась в записях за двадцать лет, с конца девятнадцатого и до начала двадцатого века. И хотя все записи были сделаны вроде как по алфавиту, на самом деле внутри секций это правило не соблюдалось: Грант здесь появлялся раньше Гиббсона, а Гейтс стоял после Готса. Со старыми книгами это всегда так: люди приходили со своими документами в контору – и клерки записывали их в книги на определенную букву в том порядке, в котором они приходили. Кроме того, все эти записи были сделаны от руки, что еще больше замедляло и усложняло мою работу. Спустя два часа я уже ничего не соображала, в горле у меня пересохло, а голова болела от духоты и спертого воздуха.

Арлен разбирала какие-то бумаги, когда я подошла к ее столу.

– У вас есть какие-нибудь вопросы? – спросила она.

Я покачала головой и обессиленно вздохнула. Конечно, найти бабушкин дом было бы чудесно. Было бы так волнующе и прекрасно стоять перед ним своими ногами на той самой земле, по которой она ходила много десятилетий назад. Но меня ждало разочарование – это оказалось слишком трудно.

– Нет, никаких вопросов, – ответила я. – Думаю, я закончила. Большое спасибо за помощь.

Арлен кивнула и вернулась к своим бумагам.

Я уже повернулась, чтобы уходить, но заметила по пути к двери несколько старых открыток, которые в рамочках висели на стене. Я подошла поближе, чтобы рассмотреть их. На пожелтевших карточках был старый Бейкон: магазины, гуляющие по улицам люди, машины с круглыми фарами и огромными колесами… На одной из карточек было сфотографировано белое здание, в котором теперь располагалась городская администрация, а на другой – красное кирпичное здание, стоящее посреди ярко-зеленой лужайки. Перед этим зданием высился скрюченный дуб – словно часовой на посту. Подпись на фотографии сообщала, что это средняя школа Литтлтон.

Что это такое?

Я повернулась к Арлен.

– У меня есть вопрос, – сказала я, показывая на снимок. – Вы не знаете, эта школа уже была здесь в сороковых годах?

Потому что если была – то моя бабушка наверняка в ней училась.

Арлен подошла, нацепила полуочки в серебристой оправе и стала разглядывать фото с таким вниманием, словно никогда раньше его не видела.

– Это школа Литтлтон, – произнесла она наконец.

– Да, – подтвердила я. – Вы имеете какое-нибудь представление о том, когда ее построили?

– Уверена, что в двадцатых годах, – она покосилась на меня и снова вернулась к изучению фотографии. – Но точно я смогу сказать вам, если вы подождете минутку.

Арлен оторвалась от снимка и начала рыться в ящике с какими-то документами и наконец что-то оттуда выудила.

– Да, вот, – она помахала брошюрой, которую держала в руке. – В прошлом году одна из школ делала проект по истории старых зданий Бейкона. И здесь есть и про Литтлтон.

Она протянула брошюру мне. Желтая обложка была украшена детским рисунком, изображающим большой зеленый дом с остроконечной крышей. Внутри были фотографии десятка местных исторических зданий, каждая сопровождалась рассказом. Я перелистала брошюру и нашла копию заинтересовавшей меня карточки: здание строилось в 1923–1924 годах, в конце 1924 года была открыта школа, говорилось в сопроводительной заметке. Да, моя бабушка определенно должна была учиться в этой школе.

– Можете взять это себе, – сказала Арлен, закрывая ящик. – У нас их много.

– У меня есть еще один вопрос, – обратилась к ней я. – И я очень ценю вашу помощь, – я скрутила брошюру в рулончик. – Школа все еще существует?

Она мигнула своими круглыми глазами и уставилась на меня.

– Ну разумеется, она существует. Это на Нехок-Лейн.

Она повернулась, вернулась к своему столу и взялась за телефон. Я заметила небольшое оранжевое пятно у нее на рукаве и невольно подумала: это, наверно, томатный соус…

Нежаркое вечернее солнце и свежий воздух были очень приятны – особенно по контрасту с духотой и затхлостью регистрационного помещения. Я настроила навигатор на Нехок-Лейн – до нее было всего три мили. Может быть, я и не нашла дом своей бабушки – зато нашла школу, в которой она училась, и это было здорово. Мне вообще начинал нравиться Бейкон – что-то было в этом городке особенное, почти привлекательное.

Нехок-Лейн оказалась жилой улицей, на которой стояли преимущественно белые дома, отделенные от дороги довольно большими лужайками и садиками, засаженными лилиями и голубыми гортензиями.

Здание школы в основном было очень похожим на свое изображение на открытке, но было и несколько существенных отличий. Первое, что бросилось мне в глаза, – вокруг нее теперь была круглая подъездная дорожка и небольшая парковка рядом, их явно не существовало тогда, когда она была только построена. Я припарковалась и медленно пошла вокруг здания, рассматривая надпись «Средняя школа Литтлтон, 1924», сделанную огромными буквами над входной дверью, отмечая неожиданную гладкость кирпича, по которому я провела рукой, тщетно стараясь заглянуть в окна, наполовину закрашенные снизу белой краской. С одной стороны здания была пристройка из более нового и более яркого красного кирпича, а с другой стороны оборудована детская площадка. Стайка ребятишек рассыпалась по ней: они качались на качелях и катались с горки, пока их мамы болтали, сидя за столиком для пикника.

Я вернулась обратно к входу в школу и подошла к старому дубу, корни которого торчали из земли, словно огромные, изуродованные артритом пальцы неведомого великана. Крона у него была все еще очень густая, и тень от нее закрывала почти всю лужайку, словно зонтик. Я села, прислонившись спиной к шершавому стволу, и стала представлять себе, как тут сидела моя бабушка. Может быть, ей было шесть лет и это был ее первый день в школе… а может быть, ей было одиннадцать и она была влюблена в какого-то мальчика… Я как будто чувствовала ее прикосновение в теплом солнечном луче, как будто видела ее, как будто слышала ее шепот в шелесте листьев.

Я положила руку на один из вывороченных корней и почувствовала, как по лицу у меня потекли слезы. Они стекали по щекам и падали на штаны, оставляя темные круглые пятна на их ткани.

– Я скучаю по тебе, бабушка, – шепнула я, голос у меня прервался. – Я так скучаю по тебе. И я приехала сюда, чтобы сделать то, что ты просила, но все пошло как-то не так. Во-первых, я свалилась в океан и почти… почти утонула, бабуль. Потом я пыталась доставить твое письмо адресату – но у меня не получилось. Потом захотела отыскать твой дом – но тоже не смогла этого сделать. Хотела бы я понять, почему все так получается. Хотела бы я, чтобы ты могла мне это объяснить.

В густой кроне дерева что-то зашептал ветер, а я уткнула лицо в ладони и закрыла глаза.

Глава 5. Тихое местечко для ужина

Я решила попытать счастья с Четом Каммингсом еще раз по пути в гостиницу. Приехала я туда около пяти часов. Зеленая «Ауди» по-прежнему стояла на том же месте, но дома все так же никого не было, и я начала беспокоиться, что хозяин мог уехать из города. Может быть, он поехал навестить какого-нибудь приятеля или у них семейный сбор – и тогда он будет отсутствовать несколько дней. Я подумала, не бросить ли мне бабушкино письмо ему в почтовый ящик – но эта мысль показалась мне слишком уж пораженческой. С другой стороны – не могу же я торчать в Бейконе вечно, ожидая его возвращения! Бабушка, я знала это точно, меня бы поняла.

Ладно, решила я. Завтра четверг. У меня будет еще одна попытка. Я приеду сюда рано утром – и у него не будет шанса ускользнуть. Но если его не окажется дома – я просто опущу письмо в почтовый ящик, а сама уеду домой.

В гостиницу я возвращалась с намерением спокойно поужинать в закусочной при отеле, пару часов поработать и лечь спать. Но когда я поднялась по ступенькам в лобби, то обнаружила, что там будто полным ходом идет вечеринка. Три пары, все высокие и загорелые, все между двадцатью и тридцатью годами, стояли около стойки регистрации, громко смеясь и разговаривая. Мужчины, одетые в рубашки для гольфа и штаны цвета хаки, похоже, имели разногласия относительно какого-то теннисного матча, а девушки, с длинными, как у моделей, ногами, в коротких топах и очень коротких шортах, едва прикрывающих аппетитные ягодицы, рассматривали какой-то буклет. Одна из них упомянула «Олений рог», тот паб, который я видела сегодня в городе, и я подумала, что они, вероятно, читают путеводитель.

И внутри себя рассмеялась, представив, как о Бейконе рассказывал бы «Фодорс»[2].

Закусочная «Три пенни»: обязательно к посещению для тех, кто любит зеленый пластик и настольные музыкальные автоматы. И не забудьте попробовать яблочный пончик!

«Виктори Инн»: если вы любитель прогулок по крышам, заказывайте номер-люкс с видом на океан. Сотовая связь действует в туалете.

Я заглянула в зал и увидела, что там уже подали закуски. Несколько бутылок вина, сыр и крекеры, а рядом миска с соусом – все это стояло на столе, сервированном пластиковыми стаканчиками и бумажными тарелками. Я налила себе бокал «Пино Нуар» из виноградников Галлант-Ривер. Никогда не слышала о таком – а вот Хайден наверняка знает. Захватив пару крекеров, я отправилась к себе в номер.

На лестнице я слышала шум в лобби, а когда одна из девушек предложила: «А давайте поужинаем здесь!» – я решила, что мне лучше поужинать где-нибудь в другом месте. Может быть, Паула порекомендует мне, где именно.

Когда я стояла перед шкафом, размышляя, что бы надеть, начал звонить мой телефон. Я схватила сумочку, вытащила телефон и бегом побежала в туалет, где сразу уселась на крышку унитаза.

– Привет, милая. Ты что-то запыхалась, – это был Хайден.

– Я просто пыталась успеть взять телефон и добежать до туалета, – я скрестила усталые ноги и положила их на край ванны.

– О, ну, ты можешь мне перезвонить попозже.

– Да нет, нет! Просто чтобы разговаривать – мне нужен туалет. Это единственное место, где ловится сигнал.

Последовала пауза, потом Хайден уточнил:

– Там нет сигнала? – таким тоном, словно я сказала ему, что здесь нет ни горячей, ни холодной воды. Что, впрочем, было не так уж и далеко от истины, если подумать.

– Все в порядке, – ответила я, мне не хотелось вдаваться в подробности, он бы только еще сильнее начал беспокоиться. – Эй, – продолжила я, – ты не поверишь, что я нашла сегодня!

– Так скажи мне.

– Бабушкину школу!

– Бабушкино… что?

– Школу, ее школу! В которой она училась. Я там была и видела это здание. Оно все еще стоит.

– Должно быть, оно довольно старое.

– Ага, оно было построено еще в двадцатые годы двадцатого века. Я пыталась найти дом, в котором она выросла, но не нашла, но зато нашла школу. Это было просто невероятно, Хайден, и я…

– Эй, милая, подожди секундочку, ладно? У меня звонок на второй линии…

Я ждала, глядя на картину на стене: луч маяка пронизывал темноту и отражался в воде, помогая лодкам не сесть на мель и не попасть на рифы. Потом я сходила в комнату и взяла ту брошюру, где была информация о школе Литтлтон, чтобы прочитать заметку Хайдену.

– Так когда ты уезжаешь оттуда? – спросил он, когда вернулся на линию. – Я надеялся, что ты уже в дороге.

– Я думала, что так и будет, но… я пока здесь. Я пока не нашла Чета Каммингса. Его вообще не бывает дома!

– Может быть, он уехал куда-нибудь. Я помню, что говорил, как хорошо, что ты поехала в Бейкон, но ты не можешь торчать там вечно в надежде, что он вдруг появится.

– Я и не собираюсь торчать здесь вечно. Я и сама рада была бы уже уехать домой прямо сейчас, – я обвела глазами ванную. В окно было видно, как день постепенно превращается в ночь – свет стал мягким и приглушенным, спускались сумерки.

Последовала еще одна пауза.

– Просто пообещай мне, что завтра ты поедешь домой, – попросил Хайден. – Ужин в пятницу вечером, и я не хочу волноваться, что ты будешь в пятницу гнать машину, чтобы успеть на него. Я знаю, как ты не любишь опаздывать и как ездишь, когда думаешь, что опаздываешь. Это очень опасно.

– Я обещаю, что не буду превышать скорость, – ответила я. – Мне и не придется, потому что завтра я точно отсюда уеду. Я попытаюсь еще разок, рано утром, застать дома этого Чета Каммингса. И все.

Что-то начало щелкать и трещать в трубах, спрятанных в стене – вдруг ожила канализация, ни с того ни с сего.

– А если его не будет? – спросил Хайден. – Тогда каков твой план?

– Тогда я оставлю ему письмо, – сказала я, прислушиваясь к звукам, которые издавали трубы. – Я завтра приеду во что бы то ни стало.

В трубке тоже что-то затрещало.

– Хайден, мне кажется, связь пропадает.

Треск усилился.

– Я тебя не слышу, – закричала я. – Попозже перезвоню!

Отключившись, я посмотрела на часы. Было всего пять тридцать вечера. Слишком рано для ужина. Я покосилась на постель – и мои веки вдруг отяжелели, налились свинцом и начали закрываться. А может быть, подумала я, если я прилягу… всего лишь на минуточку…

Я вытянулась поверх покрывала и положила под голову подушку. Накрахмаленный хлопок пах пудрой, мылом и свежестью – как белье, которое сушат на улице.

Когда я проснулась, было уже совсем темно. Снаружи, на улице, было довольно шумно, все время хлопали дверцы машин. Я протерла глаза и взглянула на часы: восемь тридцать. В животе у меня было пусто, пора ужинать.

Переодевшись в серые брюки от «Гуччи», топ цвета слоновой кости и такую же кофту с длинным рукавом, я взглянула было на свои роскошные шпильки от «Джимми Чу», но выбрала в результате пару сандалий на плоской подошве от «Тори Барч». К этому наряду я добавила нитку жемчуга, подаренную мне бабушкой – дважды обернула ее вокруг шеи и защелкнула серебряную застежку в виде ракушки. Потом я наложила макияж и достала свежий номер «Форбса» из портфеля – надо же было читать что-то во время ужина в одиночестве.

Еще на втором этаже я услышала, что внизу, в столовой, очень шумно, причем большую часть шума создавала та компания, которую я видела раньше в лобби. Я ожидала увидеть там Паулу – но ее не было, а обнаружилась она во дворике перед домом, где стояла, дымя сигаретой и почесывая голову. В свете фонарей с лужайки ее вызывающе светлые волосы казались совсем уж оранжевыми.

– У вас там вечеринка, – сказала я, кивая в направлении двери. Она оглядела меня с ног до головы, держа сигарету между двух пальцев, и выпустила из ноздрей две длинные, густые струи дыма, как ракета, которая взлетает в воздух.

– Угу.

– Похоже, они неплохо проводят время.

Она кивнула и стала разглядывать свои руки, особое внимание уделяя ногтям, словно только что сделала экспресс-маникюр.

Я порылась в сумочке в поисках ключей от машины и наконец нашла их.

– В городе есть какое-нибудь местечко, где можно спокойно поужинать?

Паула поджала губы и медленно покачала головой из стороны в сторону.

– Я бы рекомендовала «Олений рог». У них хорошие стейки. И рыба. И замечательный суп.

Слово «суп» она произнесла как «сю-ю-юп».

– И очень вкусный мясной хлеб – он, кажется, даже городским ценителям по вкусу.

– О, да, «Олений рог», – повторила я, запахивая кофту поплотнее, так как ветер оказался прохладнее, чем я ожидала. – Это место выглядит как паб. Вы думаете, там сегодня вечером действительно будет тихо и спокойно?

Паула чуть сморщила нос и закусила нижнюю губу.

– В среду-то вечером? – она пожала плечами. – Да, очень тихо и спокойно.

Она щелчком отправила сигарету во влажную от росы траву и скрылась внутри.

Я решила идти в город пешком. Вечер был прекрасный, а я чувствовала себя виноватой за то, что уже неделю не была в спортзале.

Уличные фонари придавали центру Бейкона уютный янтарный оттенок. По улицам гуляли люди, туристы заглядывали в витрины закрытых уже магазинов и окна офисов. Стайка подростков стояла у дамбы, один из мальчиков стащил с себя бейсболку и надел ее на девочку, стоящую рядом – и они все рассмеялись.

Я подошла к двери «Оленьего рога», ярко-желтый значок пива «Мишлоб» призывно подмигивал мне с окна, словно приглашая заглянуть. Мясной хлеб… Есть столько всяких вкусных вещей – кому в голову придет есть мясной хлеб?! Дайте мне хороший кусок тунца или просто куриную грудку, маринованную в белом вине, это я понимаю – но мясной хлеб?! Впрочем – ладно. Возможно, мои вкусовые пристрастия тоже кажутся некоторым странными.

Держа в руке свой «Форбс», я открыла дверь и оказалась в большом затемненном помещении. С левой стороны была барная стойка, а справа стояли квадратные столики. Играла кантри-музыка, гремела электрогитара и скрипучий женский голос пел какую-то песню, слов которой я не могла разобрать. Внутри было довольно шумно, гул голосов смешивался с взрывами смеха и грохотом посуды. Вот уж точно не назвала бы это местечко «тихим и спокойным», но я уже пришла сюда, а желудок настоятельно требовал еды. Сделав пару шагов вперед, я увидела около двери грифельную доску, на которой от руки мелом было написано: «Каждую среду – два по цене одного». Что ж, это многое объясняло. Смешно, что Паула была не в курсе.

Пол в «Оленьем роге» был сделан из темного дерева и отполирован до блеска, по потолку шли деревянные балки, с которых свешивались люстры: они были стилизованы под корабельные фонари, напоминали большие медные колокола с кривыми лапами и давали рассеянный, приглушенный свет. Стойка бара была из красного дерева, покрытого слоем прозрачного лака, такими же были столы и стулья.

Свободных мест за столиками не было, да и за барной стойкой народу было полно. Я прошла по залу, стараясь держаться прямо, но чувствовала себя крайне неловко в этом море джинсовых рубашек, футболок и штанов хаки. Нет, здесь можно было увидеть и несколько юбок, и даже пару сарафанов, но в основном толпа была в джинсах. И я выглядела слишком расфуфыренной.

Я присела в самом конце барной стойки, рядом с танцполом. Из колонок загремела песня Хэнка Уильямса «Твое переменчивое сердце». Справа от меня сидела пара: средних лет мужчина и его жена, симпатичная брюнетка с конским хвостом. Слева от меня была пара пустых стульев, которые тут же заняли два парня лет двадцати в бейсбольных кепках. У одного из них на кепке было написано «Мир лобстеров».

Крупный бармен с тронутыми сединой волосами протер стойку полотенцем, а потом подвинул мне карточку с меню напитков:

– Что вам предложить?

Я хотела сначала заказать бокал вина, но увидела, что у них есть «Лучшая Маргарита в Северной Тигуане!», и подумала: а, чем черт не шутит.

– Мне, пожалуй, вот это, – ткнула я пальцем в строчку с «Маргаритой».

Открыв журнал, я попыталась читать, но было слишком шумно, и я не могла сконцентрироваться. Поэтому я стала смотреть на плоский экран телевизора над баром, где шло какое-то реалити-шоу о водителе грузовика, который вынужден был чинить свой грузовик где-то в горах, ночью, в самом эпицентре снежной бури. Я уже не шутку распереживалась за этого водителя и даже готова была начать грызть ногти от волнения, но тут бармен поставил передо мной бокал с «Маргаритой», я сделала большой глоток и попросила меню блюд.

Поначалу я изучала меню в поисках какой-нибудь полезной еды. Креветки с рисом и зеленой фасолью? Нет, креветки жареные, нельзя. Двойной лобстер с масляным соусом? Слишком много калорий, а еще это масло… Вот куриная грудка может подойти, если я скажу им убрать соус маринара и сыр.

Бармен подал заказ паре, сидящей рядом со мной. Мужчина заказал мясной хлеб. Возможно, я просто была очень голодна – но его ужин показался мне очень и очень аппетитным. На его тарелке высилась гора картофельного пюре с небольшим кусочком сливочного масла на вершине, зеленая фасоль выглядела восхитительно свежей, а кусок мясного хлеба пах просто обольстительно луком и травами. А еще, кажется, я заметила там грибы.

Я немедленно занялась подсчетом калорий и жиров в этом блюде, начала думать, сколько миль мне пришлось бы пробежать, чтобы сбросить эти калории. Вот если бы Хайден был здесь – он бы точно нашел в меню что-нибудь более-менее полезное для меня. Я снова покосилась на тарелку своего соседа. Да, определенно там были грибы.

Что ж, Хайдена здесь не было, а я неожиданно почувствовала, что до смерти хочу вот такую старомодную и не слишком полезную еду.

– Думаю, я закажу мясной хлеб, – сказала я бармену.

– Какие-нибудь закуски?

Закуски… Я сразу подумала об обычном домашнем салате, но взглянула, что там заказали мои соседи. Женщина вроде ела какой-то суп.

– Конечно, – сказала я. – Я возьму суп.

Я посмотрела на экран телевизора: шофер теперь пробирался через перевал по очень узенькой дорожке. Колеса у него буксовали, скользили на льду. У меня прямо ноги начали дрожать от напряжения.

– Эй, Скип, можно нам повторить?

Я повернулась и увидела, что слева от меня стоит худой мужчина в футболке с изображением желтой рыбы-меч на животе.

– Да, Билли, – ответил бармен. – Сейчас принесут. Прости, сегодня у нас шумновато.

Парень по имени Билли оглядел бар.

– А где Сасси? – и уставился на меня с таким видом, как будто у меня на лбу написано было «Я ИЗ ДРУГОГО ГОРОДА».

– А, она уехала в Портленд. У ее сестры операция какая-то там.

Билли покачал головой.

– О, надо же. Ну надеюсь, все будет в порядке. И скажи ей, что я передавал привет.

Он отошел и направился туда, где стояли стулья и пара больших кресел. Я заметила, что несколько мужчин там играли в дартс.

Я потягивала свой коктейль, пока Скип смешивал коктейли, раздавал их посетителям, а часть готовых ставил на подносы, которые три официантки разносили по столикам, кружа вокруг него, словно самолеты, ожидающие взлета или посадки. Он наполнил несколько кружек пивом из бочонка и сказал:

– Бриджит, отнеси это Билли и ребятам вон туда, ладно?

Бриджит, тонконогая девушка с обесцвеченными волосам, схватила поднос с кружками и потащила его в угол к игрокам в дартс.

Я перевела взгляд на телевизор: водитель грузовика выбрался наконец на широкую дорогу и вроде бы парковался на большой автобусной стоянке, чтобы провести там ночь. Я вздохнула с облегчением, но вдруг почувствовала, что на меня кто-то смотрит. Я подняла глаза – так и есть, Скип уставился на меня в упор.

Он щелкнул пальцами.

– Точно, это вы. Я так и думал, но потом я подумал, а вдруг нет… но это оно и есть. То есть – вы.

– Прошу прощения?

Он улыбнулся во весь рот, демонстрируя отсутствие нескольких зубов с одной стороны.

– Вы же Пловчиха. Я ваше фото в газете видел. Ну, поцелуйчик и все такое…

Я пробормотала было что-то в ответ, но он вдруг протянул свою огромную ручищу в мою сторону и наклонился ко мне.

– Знаете, – сказал он доверительно. – Мы же здесь как одна семья. Еда – она ведь сближает. И мы всегда поддерживаем туристов, особенно в таких… таких ситуациях, как ваша.

Я отчаянно затрясла головой. Последнее, что мне было сейчас нужно – это обсуждение того, как я плавала, как я чуть не утонула и… той фотографии в газете. Меня аж передернуло от мысли, что Хайден может ее увидеть.

– Нет, нет, все в порядке, – пробормотала я. – Я совсем не…

Но Скипа уже несло. Он выпрямился во весь рост и замахал руками:

– Эй, ребята! Тут Пловчиха! – Он указал на меня. – Та девушка, которую чуть не унесло в океан! Наша Пловчиха!

Кровь бросилась мне в лицо, я вскочила с единственным желанием – немедленно покинуть этот бар. Что происходит?! Я же думала, что скупила все газеты! Мне хотелось броситься вон и оказаться в гостинице как можно скорее. Хотелось покинуть Бейкон и никогда, никогда не возвращаться. Да не только в Бейкон – мне хотелось забыть о существовании штата Мэн на всю оставшуюся жизнь!

Но когда я попыталась уйти, то не смогла сделать и пары шагов. На меня надвинулся огромный мужчина с надписью «Дэйв» на футболке. А за ним колыхалась целая толпа взбудораженных и говорящих разом людей.

– Привет, Пловчиха. Дай-ка я пожму твою мужественную руку, – пророкотал Дэйв. – Еще один коктейль для Пловчихи! – мотнул он своей патлатой светлой головой Скипу. – Тебе повезло, что ты вообще живая.

О боже, это было как в кошмарном сне, когда пытаешь бежать, но ноги отказываются тебя слушаться.

– Я не тонула, – сказала я, обращаясь к этому светловолосому гиганту, глаза у меня щипало от унижения. – Со мной все было в полном порядке. Тот парень, что мне помог… я просто позволила ему это сделать, чтобы не обидеть. Он… у него… тонкая, уязвимая натура.

– О, а она забавная! – проревел великан и хлопнул меня по спине. – «Чтобы не обидеть его!», а?!

Толпа начала хохотать.

– Вы знаете, мне действительно нужно идти, – сказала я, стараясь протиснуться к двери.

Женщина с жевательной резинкой во рту взяла меня за руку:

– А у вас была гипотермия? У моего двоюродного брата была, и у него начала отслаиваться кожа. Прямо лоскутами сходила. Знаете, это было довольно мерзко.

Я инстинктивно отшатнулась:

– Нет, у меня не было гипотермии.

Какой-то лысый мужик схватил меня за руку и начал ее трясти:

– А правда, что в такие моменты вся жизнь проносится перед глазами? Когда вы упали – у вас пронеслась жизнь перед глазами? – Он не давал мне пройти к двери. – Однажды я свалился с лестницы – и знаете, клянусь вам, я увидел всю свою жизнь, всю, даже тот день, когда напился и пытался подкатывать шары к сестре своей жены!

– Если вы не возражаете… – пробормотала я, забирая у него свою руку. Несколько девушек из Вермонта набросились на меня с вопросами, смогу ли я когда-нибудь снова войти в воду и не боюсь ли я теперь мыться в душе, а потом заспорили между собой, кто из них как себя чувствовал бы в ситуации, подобной моей. А бывший полицейский из Бангора спросил меня, находилась ли я под действием наркотиков, когда упала в воду…

– За Пловчиху! – заорал кто-то, и все подняли бокалы. Все, кроме меня.

Скип передал «Маргариту» одной из девушек, а она сунула бокал мужчине, который передал его мне. Я пила коктейль большими глотками, а толпа вокруг меня продолжала расти и напирать, со всех сторон сыпались вопросы, собиралась ли я покончить с собой и почему. Кольцо людей сужалось все теснее и теснее – и я начала чувствовать, что мне не хватает воздуха.

Тут Скип крикнул:

– Эй, оставьте ее в покое! Хватит с нее!

И толпа медленно рассосалась, а Скип жестом пригласил меня обратно на мое место.

– Вы что-то бледновато выглядите, – сказал он. – Думаю, вам надо доесть ваш суп.

Я проводила взглядом бокал с еще одной «Маргаритой», который он поставил передо мной. А потом перевела взгляд на суп. Скип был прав: я была очень голодная. Но все же начала я с «Маргариты», наполовину осушив бокал и ощущая, как по телу разливается теплая волна.

А потом я попробовала суп.

Это был суп из моллюсков, с маленькими вонголе, которые образовывали гармоничное сочетание с нарезанным кубиками картофелем, а еще там были обжаренный лук и сельдерей. Крошечные веточки свежего укропа служили чудесным дополнением и украшением. Вообще все это вместе было восхитительно, и я наслаждалась каждой ложкой и съела все до последней капли, стараясь не думать и калориях и о том, что еще может быть в этом супе. Наверняка, сливки – в крайнем случае нежирные – и сливочное масло. А еще я чувствовала слабый привкус алкоголя. Хайден решил бы, что я сошла с ума. Но это было прекрасно. Это было невыразимо прекрасно.

Люди все прибывали в «Олений рог», толпа клубилась у стойки. Над моей головой то и дело передавали напитки, за спиной у меня люди стояли в два или даже в три ряда. Музыка орала и пульсировала, из колонок неслось «Долгое жаркое лето» Кейт Урбан, весь бар ходил ходуном.

– Скиппи… эй, Скиппи, – позвала я, но даже сама не услышала своего слабого голоса в этом шуме и реве. По непонятной причине это показалось мне очень забавным, и чем громче я кричала – тем сильнее хохотала. Подняв бокал над головой, я начала тыкать в него пальцем: – Что это такое? Что это, Скиппи? Я хочу еще, – я никак не могла вспомнить название коктейля.

Скип кивнул и показал мне большой палец, но я не была уверена, что он понял меня. Поэтому я снова начала выкрикивать его имя и трясти над головой своим бокалом, стараясь привлечь его внимание.

– Как это повторить?! Как это называется?

Но не успела я оглянуться, Скип уже передал мне очередной бокал.

Вскоре музыка стала еще громче и оживленнее, и на танцпол высыпали танцующие.

– Эй, не хочешь присесть с нами? – подошла ко мне женщина с короткой стрижкой под мальчика и сонным взглядом. Она напомнила мне помощницу адвоката, с которой раньше работала в Винстоун Рейд.

– Я Блисс, а это Венди, – сказала она.

Венди была похожа на девочку из группы поддержки – у нее была атлетическая фигура и светлые волосы.

Я пожала им руки и представилась.

Компании я была рада.

– Да мы знаем, кто ты. Ты Пловчиха, – сказала Венди, широко улыбаясь, и повела меня к столу рядом с мужчинами, играющими в дартс.

Мы пытались разговаривать, перекрикивая музыку, но я поняла только то, что они зубные врачи, которые пришли на девичник. Скип прислал нам напитки и меню, добавив, что пора ужинать. Сколько же я уже выпила? И разве я уже не делала заказ? Вообще-то я считала, что уже делала, но просто чтобы убедиться в этом, заказала снова суп из моллюсков и мясной хлеб.

Блисс начала рассказывать о споре, который у нее случился с их офис-менеджером, а я сидела и смотрела на играющих в дартс. Четверо мужчин играли в «три-один» – игру, которую я освоила в колледже, на первом курсе Оксфорда, когда встречалась с Блейком Эбботом. Блейк был англичанином и фанатом дартс, он и научил меня играть.

Один из игроков кинул дротик – и парень по имени Билли начал хохотать и крикнул:

– Фигли, Гордон, что с тобой сегодня? Мазила!

Гордон скорчил гримасу.

– Да перестань. Думаешь, ты меня сделаешь?

Мужчина, который стоял, опершись на стену, сказал:

– Разойдитесь-ка, сейчас моя очередь.

Он сделал шаг вперед и кинул три дротика.

– Ты мечешь как девчонка, Джейк! – выкрикнул один из игроков – я не видела, кто именно, хотя почти уверена была, что это был тот самый, которого называли Гордоном.

И что это за идиотские комментарии такие? Я резко хлопнула ладонью по столу перед носом Блисс – может быть, слишком резко, потому что руке стало очень горячо и больно.

– Ты это слышала?! – вопросила я гневно.

Блисс смотрела на меня, вытаращив глаза:

– Что? Что случилось?

Мой указательный палец, который я наставила на нее, как-то нерешительно колебался из стороны в сторону, пока я пыталась подобрать слова и объяснить ей суть дела:

– Что… я скажу тебе, что случилось! Один из вооон тех парней… во-о-он тех…

– Ну? – Блисс и Венди уставились на меня в ожидании.

Я затрясла головой.

– Один из этих парней вон там сказал другому парню вон там, что этот парень вон там кидает как девчонка, – я чувствовала, как во мне горячей волной вскипает гнев и возмущение, как кожа от злости покрывается пупырышками: – Разве вас не бесит, когда мужчины так говорят?!

Венди наклонилась ко мне:

– Я это жуть как ненавижу. В клинике доктора Белдена был дантист, мы вместе работали, и вот он всегда говорил что-нибудь вроде этого!

Я покосилась на игроков в дартс, изо всех сил сдерживая свой гнев, но вполне уверенная в том, что они заслуживают самого сурового наказания.

– Кидает как девчонка… – повторила я. – Что это вообще значит?! Что девушки плохо играют? Что они не могут… что? Играть в дартс?! – Я была вне себя от злости. Я была просто в ярости. Ослеплена яростью. Ну, я им покажу!

Вытащив из сумки кошелек, я достала стодолларовую банкноту, а потом залезла на стул с ногами и поднялась над толпой, оглядывая помещение и чувствуя, что ничто и никто меня не остановит. Никто не обращал на меня внимания. Но я должна была показать этим слабоумным мужланам, кто есть кто.

– Так, ладно, мне нужно кое-что сказать, – попыталась я перекрикнуть шум толпы, но это было невозможно. – Эй! Алло! – орала я, размахивая руками. – Алло! Прошу прощения! – я даже засунула два пальца в рот и попыталась свистнуть, но вместо свиста у меня получилось только слабое шипение, да еще слюни полетели во все стороны.

Тогда я набрала в грудь побольше воздуха и заорала изо всех сил:

– Ти-и-ихо! Пловчиха хочет кое-что сказать!

Моментально все вокруг стихло: разговоры, смех, споры, звон посуды, звяканье вилок и ножей – все звуки пропали. И все присутствующие уставились на меня.

Я показала им банкноту, а потом выразительно потрясла ею в воздухе:

– Видите эти сто долларов? – Я снова потрясла ими в воздухе, словно приманивая рыбу. – Я ставлю их на игру с любым из вас в дартс. С любым из вас! – подчеркнула я, высясь на своем стуле, словно капитан корабля на капитанском мостике. – Включая того идиота, который сказал тому, которого зовут… Джейк, кажется, – я ткнула указательным пальцем в направлении игроков в дартс, – короче, который сказал, что он кидает как девчонка!

Я улыбалась, с нетерпением ожидая, кто же примет мой вызов и выйдет сейчас мне навстречу. Рядом с доской для дартса, на диванчике, произошло какое-то движение – там спиной ко мне сидели двое мужчин, и вот один из них поднялся, потянулся и повернулся лицом ко мне. Он был высокий, волосы темные и волнистые, немного грубоватые черты лица – он был похож на летчика крутой авиакомпании. И в другой ситуации я бы вполне могла его найти даже красивым. На нем были потертые джинсы, бледно-голубая джинсовая рубашка на пуговицах и коричневая кожаная куртка. Когда он подошел поближе и вышел на свет, я узнала эту куртку – и у меня перехватило дыхание. Потому что это был Рой.

– Думаю, этот идиот – это я, – произнес он спокойно. – И я принимаю ваш вызов.

Я спустилась со стула, чувствуя, как меня охватывает волна паники. Причал, усталая пловчиха, поцелуй в благодарность за спасение… Что же мне делать? Он последний человек на этом свете, которого я хотела бы сейчас встретить, и вот…

– Хм… привет, – пробормотала я, стараясь, чтобы мой голос звучал уверенно. Улыбнулась и помахала ему как можно непринужденнее, словно ничего из ряда вон не происходило.

Он поставил бутылку с пивом на стол, туда же положил дротики для дартса.

– Вижу, вы уже совсем оправились.

– Оправилась? – Я взяла один из дротиков и прицелилась, стараясь примериться к его весу и рассчитать траекторию полета. Он весил тонну.

Рой снял куртку и повесил ее на стул.

– От вашего заплыва на днях, – уточнил он, – и черт возьми! – я точно видела в его глазах насмешку.

– Да не от чего мне было оправляться, – заявила я, двигая дротик к уху и обратно.

Он пожал плечами.

– Что ж, ладно, – и добавил: – Кстати, спасибо, что вернули куртку.

Я кивнула.

– Без проблем.

Я еще раз прицелилась, надеясь, что все эти мои бессмысленные и хаотичные движения кажутся окружающим частью продуманной и четкой стратегии.

– Я и не знала, что это ваша куртка.

Он сделал глоток пива.

– Надеюсь, в дартс вы играете лучше, чем плаваете, – произнес он, скрестив руки на груди и с прищуром глядя на меня.

Я тоже очень на это надеялась. Оксфорд был делом давно минувших дней, практики у меня не было лет сто. Да и не сказать, чтобы тогда я много играла. А учитывая то количество коктейлей, которые Скиппи столь любезно мне принес…

– Я очень хорошо играю в дартс, – сообщила я. – Можно сказать – отлично играю, – и я выдала самую сияющую из своих улыбок.

Рой склонил голову набок:

– Что ж, выбирайте игру. «Крикет»? «Три-один»? «Шанхай»?

Я лихорадочно соображала, пытаясь вспомнить самую простую в смысле подсчета очков игру в дартс – потому что сложные варианты, требующие хитрых расчетов и стратегий сейчас были мне явно не по зубам. Наконец у меня мелькнула в голове идея – и я глубоко вздохнула, а потом выпалила:

– Окей. «Мертвые президенты».

Рой рассмеялся.

– «Мертвые президенты»? Вы хотите играть в «Мертвых президентов»?!

Ну, если разобраться – больше всего я хотела убраться отсюда к чертям.

– Хорошо, вот что я вам скажу. Если вы первая попадете во Франклина – вы сохраните свои сто долларов и получите еще сто от меня. Если я попаду в него первым – я получаю все, – Рой открыл кошелек и достал оттуда пять двадцатидолларовых бумажек. – Но есть условие. Нужно попасть ему прямо в лицо.

Попасть ему в лицо. Попасть ему в лицо?! Но это же невозможно.

– Звучит заманчиво, – пожала я плечами и махнула рукой так небрежно, словно я делаю подобное каждый день. Тем временем к нам потянулись люди с танцпола, вокруг создалась уже небольшая толпа, кто-то сделал музыку потише. По спине у меня поползли мурашки, от страха я вспотела и меня начало тошнить. Рой подошел к доске и вытащил из нее дротики Джейка.

Все в порядке, уговаривала я себя. Соберись, все будет нормально. Я закатала рукава. Просто воткни эту штуковину в доску. Прицелься как следует и запусти их лететь через всю комнату. Пусть он победит – а он, разумеется, победит, но как только это произойдет – ты сможешь уйти отсюда и никогда больше сюда не вернешься.

Рой держал в руке несколько дротиков.

– Разминаться будем? – спросил он и иронично улыбнулся, передавая мне дротики. Я могла бы разминаться тут целую неделю, подумала я, но это не поможет. Поэтому я просто пожала плевами:

– Ну, мне, в общем-то, разминаться особо не надо, но если вы настаиваете… – Я взяла у него дротики.

Ладно, нужно просто пройти через это.

Подошла к ограничительной линии и встала перед ней. Я старалась держать дротик как карандаш – так учил меня когда-то Блейк, но рука слушалась меня плохо и была как будто чужая. Я подняла дротик так, чтобы он образовал параллельную прямую с моим ухом, прицелилась – и отправила его в полет. Он сделал в воздухе полукруг и воткнулся в доску совсем не с той стороны, как я планировала. Но это ерунда – главное, что он вообще попал в доску!

Я метнула второй дротик, метясь в то же место – в этот раз получилось чуть лучше. И с каждым разом из пяти последующих результат становился все лучше, я даже вдруг обнаружила, что получаю странное удовольствие от этого «внетелесного» опыта: поднять дротик, бросить его, смотреть, как он летит и втыкается в доску…

Последние два тренировочных броска были совсем удачными: дротики летели туда, куда я их кидала. Или почти туда. Достаточно близко для того, чтобы мне стало гораздо легче.

Правда, когда я увидела, как разминается Рой, у меня не осталось сомнений в исходе нашего поединка: он был точен, уверен и аккуратен, и мысленно уже наверняка прикидывал, на что потратит мои сто долларов.

– Думаю, я буду бросать первым, – сказал Рой, когда мы подошли к доске и убедились, что его дротики находятся к яблочку куда ближе, чем мои.

Ничего неожиданного.

Я взяла свою банкноту и свернула ее в три раза, так, чтобы было видно лицо Бенджамина Франклина, затем прикрепила банкноту внутри двойного кольца, ближе к краю доски, за четырехочковым сектором, примерно на два часа от яблочка.

Пожалуйста, пусть все это побыстрее кончится.

– Хорошо, – произнесла я беспечно. – Я готова. Бросаем по очереди, пока кто-нибудь не попадет во Франклина, да?

Рой кивнул.

– Пока кто-нибудь не попадет ему в лицо.

Точно, лицо. Мне бы хоть в доску попасть. Куда-нибудь. Куда угодно.

Рой взял дротик, прицелился – и метнул его в банкноту, промахнувшись буквально всего на дюйм.

– Ого, – сказал кто-то, и стоящие вокруг нас начали перешептываться и негромко переговариваться.

У меня над верхней губой выступили капельки пота при виде того, как близок он был к цели.

– Неплохой бросок, – заявила я самым что ни на есть небрежным тоном.

Теперь была моя очередь. Я взяла дротик, стараясь унять волнение. Желудок у меня сжался в комок, я так нервничала, что кожу словно кололи тысячи маленьких иголочек. Соберись, уговаривала я себя. Соберись.

Рой встал около стены, сунув руки в карманы. Я взглянула на маленькое зеленое лицо на доске – казалось, оно насмешливо мне подмигивает. Мне пришлось отвести взгляд, чтобы избавиться от этого странного наваждения. Просто брось дротик. Просто сделай это – и все кончится.

Я снова подняла голову и поднесла дротик к уху. А потом бросила. Он плавно полетел по дуге и воткнулся в доску с довольно громким стуком. На секунду в баре стало абсолютно тихо, а потом женский голос крикнул:

– Она попала!

Я стояла как вкопанная на своем месте, а толпа вокруг меня безумствовала и вопила.

– Она сделала это!

– Одним броском! Она попала с первого броска!

Ко мне подскакивали и хлопали меня по плечам, хохотали и визжали от радости. Я уставилась на доску, чувствуя, как колени у меня подкашиваются и слабеют, так что я боялась упасть. На этих самых слабых, непослушных ногах я подошла к доске и убедилась, что действительно не просто попала дротиком в лицо Франклину, а даже пробила ему переносицу. Я не верила своим глазам. Даже если бы я тренировалась десять тысяч лет – я все равно никогда не смогла повторить то, что сделала. Я машинально собрала дротики, сняла с доски банкноту и коснулась пальцем изуродованного лица президента.

За спиной у меня кто-то начал скандировать:

– Пловчиха чемпион! Пловчиха чемпион!

Через несколько секунд этот лозунг подхватили все присутствующие в баре. Люди аплодировали и выкрикивали эту фразу, стучали по столам – и кричали ее. Все вокруг меня орали и радовались – и я была в самом центре этого безумия.

Рой вышел вперед, держа в руках пять двадцаток. Улыбки на его лице уже не было, а глаза были более синими, чем обычно. В этих своих потертых джинсах и рубашке, с курткой, переброшенной через руку, он вдруг показался мне таким красивым, что я глаз не могла от него оторвать. Он слегка покачал головой, словно тоже не мог поверить, как и я, в то, что это произошло на самом деле.

– Не тратьте все сразу, – он все-таки улыбнулся, протягивая мне деньги. – Вы их заработали. Никогда в жизни ничего подобного не видел.

Я посмотрела на деньги в его руке. Как самый впечатляющий фокус после разъяснения, как он делается, они вдруг потеряли всякую ценность в моих глазах – я вовсе не хотела брать у него деньги, мне это казалось неправильным, а сам он выглядел таким… словом, я не могла себя заставить взять эти деньги.

Толпа продолжала бесноваться, образовав вокруг меня и Роя кольцо, которое постепенно сужалось. «Пловчиха чемпион! Пловчиха чемпион!» Стало очень жарко и шумно, мне хотелось, чтобы этот шум стих. Они были слишком близко ко мне, все они, и было так жарко…

Мне нужно было присесть.

Я видела, как Рой вкладывает деньги мне в руку – на ощупь они были не как бумажные деньги, а как сухая листва. Вдруг комната начала стремительно вращаться вокруг меня. Я посмотрела на Роя и попыталась что-то сказать ему.

– Я никогда…

Я хотела сказать ему, что тоже никогда не видела в жизни ничего подобного, а уж тем более не делала. Но губы меня не слушались, и я могла объясняться только жестами и мычанием, как будто мы играли в шарады. Перед глазами у меня вдруг поплыли черные пятна, я уже не видела ни людей, ни само помещение – они просто исчезли, как будто мне на глаза надели непроницаемую повязку. Ноги у меня подогнулись – и я начала падать в черную глубокую нору, как Алиса в стране чудес. Какую-то долю секунды я еще видела лицо Роя перед собой – но потом исчезло и оно…

Глава 6. Городская девчонка зажигает

– Дайте еще одно мокрое полотенце, – услышала я женский голос.

А потом мужской голос сказал:

– Все в порядке, она приходит в себя.

Этот голос звучал прямо около моего уха.

Я открыла глаза.

Я лежала на спине, на чем-то твердом, а толпа вокруг смотрела на меня. До меня долетали обрывки разговоров:

– С ней все нормально?

– Она в обмороке.

– Может, позвонить 911?

Я слышала музыку – возможно, я лежала прямо в центре квадратного танцпола, скрипки и банджо сменяли друг друга в весьма жизнерадостном темпе.

– Так, ладно, расступитесь немного, дайте ей воздуха. Это все от волнения.

Голос Роя.

Повернув голову, я увидела, что он склонился надо мной, с тревогой наморщив лоб, взгляд его глаз был мягким и внимательным. Я чувствовала запах его лосьона после бритья – свежий и как будто очень знакомый, но я никак не могла определить, что это был за лосьон. Толпа начала рассеиваться.

– Что случилось? – спросила я, глядя на люстру, свисающую с потолка. На лбу у меня лежало что-то прохладное – я протянула руку и потрогала: это было мокрое полотенце.

Рой поскреб подбородок и улыбнулся едва заметной улыбкой, от чего на щеках у него появились ямочки.

– Я бы сказал, вы упали в обморок.

Я застонала, затем начала подниматься.

– Эй, эй, не так быстро, – он поддержал мне рукой спину и помог принять сидячее положение.

Я огляделась по сторонам и увидела, что нахожусь по-прежнему в баре, где куча людей ужинали за столиками, крутились около стойки, играли в дартс… «Олений рог», точно.

– Вы в порядке? – он слегка тронул меня за руку.

Я глубоко вздохнула и кивнула.

– Думаю, да, – сказала я. – Просто хочу встать.

Он взял меня за руку и помог подняться и слегка отряхнуться. Я провела дрожащими пальцами по волосам и попыталась улыбнуться.

– Спасибо.

– Не за что, – ответил он. – Пойдем, найдем вам стул.

Мы пошли к столу около стены. Я пыталась привести мысли в порядок и понять, что же произошло. Я что, упала ему прямо в руки? О господи, пожалуйста, скажите мне, что это не так.

– Это вы… эээ… поймали меня, когда я упала?

Он кивнул.

Я почувствовала, как у меня вспыхнули щеки. Сначала поцелуй, теперь еще и это. Я просто постоянно позорюсь и ставлю себя в неловкое положение с этим мужчиной.

– Что ж, тогда… спасибо. Еще раз, – произнесла я еле слышно.

Сев на банкетку, обтянутую красной искусственной кожей, я прижала к голове мокрое полотенце. Рой опустился на стул напротив.

– Да не за что. Еще раз, – сказал он.

Музыка по-прежнему играла довольно громко, и я вдруг поняла, что это песня Джона Денвера «Слава богу, я сельский парень».

– Вы просто посидите, соберитесь с силами, – добавил Рой.

– Да я в порядке, честно.

Он махнул в сторону двери.

– Может быть, выйдем на улицу, на свежий воздух? Не хотите?

Единственное, чего я на самом деле хотела – перестать выставлять себя дурой в этом городе.

– Нет, спасибо, – отказалась я. – Со мной все в порядке. Я даже не понимаю, как и почему это произошло.

Подошла официантка и поставила два стакана воды на стол перед нами.

– Похоже, вы появляетесь всегда, когда нужно меня спасать, – сказала я.

– В нужное время в нужном месте, я бы сказал, – Рой сунул руку в передний карман джинсов и вытащил оттуда смятые двадцатидолларовые бумажки и одну стодолларовую. – Вот, это ваше. Вы их уронили, когда… ну…

Я посмотрела на мятые банкноты, на одной из которых у Франклина был продырявлен нос. Нет, я не хотела их брать.

– Вот, – повторил Рой, вкладывая деньги мне в руку.

Я смотрела на них несколько мгновений, потом убрала в кошелек, в самый дальний кармашек.

– А, да, точно. Спасибо.

Джон Денвер закончил свою песню, зазвучала электрогитара, и женский голос с томными нотками заполнил бар. Шания Твейн, «Вперед, девушки». «Эй, мужчина, я же женщина!»

Мы минутку посидели, глядя, как заполняется танцпол, затем Рой сказал:

– «Может быть, все, что нужно – это уйти отсюда»… Прямо ваша песня, да? – Он махнул в сторону танцпола, заполненного танцующими парами. – А как насчет потанцевать?

Голос Шании заполнил все вокруг. Она как раз пела о том, что женщина имеет право на маленькие слабости и развлечения.

Танец с Роем. А мне это надо?

О, черт, черт, думала я, вставая.

– Давайте, – щеки у меня пылали.

– Вы знакомы с тустепом? – спросил он, когда мы вышли на паркет.

– Я знаю техасский тустеп.

– Подойдет.

Одной рукой он взял мою руку, а вторую положил мне на спину, но не прижимая меня к себе, а оставив между нами свободное пространство. Я сразу почувствовала себя снова двенадцатилетней девочкой, которая брала уроки танцев в студии Тримми Тейлор в Пайн-Пойнт.

Тримми, с ее тонкой балетной фигуркой, бесконечными подтяжками, которые делали ее лицо похожим на маску, вечно твердила нам: «Соблюдайте расстояние, соблюдайте расстояние!» У меня перед глазами отчетливо появился ее образ: темные волосы, собранные в высоченный бесконечный пучок, цветочный аромат духов, она кружится в танце, держа своего партнера на правильном расстоянии…

Господи, благослови Тримми, подумала я, когда Рой повел меня по танцполу. Он был так искусен в танце, что, наверно, будь мои подошвы намазаны клеем, даже это не имело бы никакого значения.

– Я знала, что вы умеете плавать. Но не догадывалась, что вы так хорошо танцуете, – сказала я ему после нескольких пируэтов.

– Умение плавать – не единственный мой талант, – сказал он, делая изящный поворот.

Я обратила внимание, что мы единственная пара, которая танцует тустеп, все остальные двигались довольно хаотично, если не сказать неловко. Мы же кружили по площадке, делали сложные пируэты и вообще – не помню, чтобы когда-нибудь в жизни мне приходилось так танцевать. Я даже не знала, что так могу.

– Здесь, в Мэне, что, есть место, где учат так танцевать? – спросила я, притворяясь удивленной. Рой снова закружил меня, потом мы покружились вместе, руки наши на мгновение сцепились в замок, комната приняла нас в свои ласковые объятия.

Он снова положил руку мне на спину.

– Может быть да, а может быть и нет.

– О, он такой загадочный, это что-то.

Рой посмотрел на меня и улыбнулся, и я улыбнулась в ответ, а потом начала смеяться. Как же здорово было танцевать! А ведь я даже не могла вспомнить, когда танцевала в последний раз.

– Похоже, они все нас боятся, – сказал Рой, пока мои ноги двигались как будто сами по себе.

– Что вы имеете в виду?

Он посмотрел по сторонам и засмеялся.

– А они все ушли. Никого не осталось.

Я заметила, что на площадке действительно осталось всего несколько пар – остальные отошли к краю танцпола и стояли там, глядя на нас. Рой сделал поворот и снова взял меня за руку.

– Не думал, что городские девчонки могут так зажигать.

– Я уверена, это не единственное, чего вы не знаете о городских девчонках.

– Ну, одно-то я точно знаю, – сказал он, продолжая меня вращать. – И мне это очень нравится. Я точно знаю, что вы не умеете плавать, потому что…

– Минуточку, – я остановилась, изображая крайнюю степень возмущения, и опустила руки, слегка его оттолкнув. – Я возражаю против вашей характеристики произошедшего. Я отлично умею плавать и как раз именно это и делала, когда вы ко мне подплыли. Просто я немного устала – во всем виновато течение, вот и все.

– Ладно, ладно, – Рой поднял руки, словно сдаваясь. – Могу я сказать по-другому, ваша честь? Перефразировать? Кажется, так у вас, юристов, говорится: могу я перефразировать вопрос? Или что-то в этом роде…

Он снова взял меня за руку, и мы продолжили танцевать.

– Да, что-то в этом роде, – кивнула я. – Ладно, поправка принята. Перефразируйте.

– Так вот, на самом деле я хотел сказать, что это здорово, что вы попали тогда в неприятности. Потому что иначе мы бы не танцевали сейчас здесь, а вы очень достойная партнерша по танцам.

Песня закончилась, и люди, стоящие вокруг танцплощадки, начали аплодировать. Рой отступил на шаг назад и стал тоже мне аплодировать, а я засмеялась и сделала небольшой реверанс. Затем прозвучали несколько фортепианных нот – и стало понятно, что следующая композиция будет более лирической. Это был очень неловкий момент: я стояла и не знала, что мне делать дальше, ждать ли, что он снова меня пригласит, или поблагодарить и сесть на место.

– Спасибо, – сказала я и повернулась, чтобы уйти. Несколько пар вернулись на площадку.

Рой схватил меня за руку.

– Подождите! Вы же не можете просто вот так взять и уйти, Пловчиха. Это очень красивая песня, – он улыбнулся. И на щеках его снова появились ямочки.

Непонятно, как это он определил, что песня красивая, если слышал всего пару начальных тактов. Хотя нет, понятно: я вдруг поняла, что тоже могу это определить – знала эту песню, и она мне нравилась.

– Хорошо, – согласилась я.

Он снова вел, но на этот раз мы были гораздо ближе друг к другу и он прижимал меня к себе. Я положила свою вторую руку ему на шею, когда Вилли Нельсон начал петь «Навсегда в моей душе».

О господи, все становилось совсем странным. И опасным. Медленный танец под красивую песню с мужчиной, которого зовут совсем не Хайден. С мужчиной, который спас мне жизнь. Это было странно, да – но это было к тому же еще и прекрасно. Я чувствовала себя рядом с ним очень маленькой и легкой, как балерина. Его рука казалась такой сильной, она так надежно меня держала, что я невольно подумала: наверно, он сможет поднять меня в воздух одной рукой… И я даже не очень понимала, что там внизу делают мои ноги – я как будто парила в воздухе, а он придерживал меня за талию рукой. Мое лицо было так близко к нему. В его лосьоне после бриться слегка ощущались горьковатые нотки кедра – и это было великолепно.

Рой опустил голову ко мне:

– Так вы всегда такая везучая?

– Что вы имеете в виду? Когда удача улыбнулась мне особенно широко, по-вашему, – когда я не пробила себе голову об пол?

Он засмеялся.

– Ну, вообще-то и это тоже. Но я говорил о дартсе.

Он слегка подвинул руку, лежащую у меня на спине, и вдруг по всему моему телу пробежала волна сладкой дрожи. Я танцевала с кем-то, кто не был Хайденом, и при этом я чувствовала… ну, мне было хорошо, одним словом.

– О, так вы считаете, это мне повезло – я засмеялась в ответ. – Но хочу напомнить вам, что я уже играла в дартс, все время, пока училась в Оксфорде.

– Хм… Оксфорд… и вы и сейчас играете?

Я усмехнулась.

– На самом деле – нет. До сегодняшнего вечера, по крайней мере.

– Что ж, возможно, вам стоит начать. Может быть, это ваше истинное призвание и вы сможете сделать на этом потрясающую карьеру.

Я чуть было не сказала, что дартс не входит в число тех вещей, которые одобряет Хайден, но прикусила язычок.

– Сложно найти на это время, – ответила я. – Очень много работы и все такое…

Я подумала о работе Роя – он был плотником. Как, наверно, хорошо работать четкие восемь часов в день и после этого быть совершенно свободным. Не задерживаться на работе, не брать работу домой, не работать по выходным…

– Вот вам нужно играть в дартс как можно чаще, – продолжила я. – Вы отлично играете.

Он пожал плечами, а потом шепнул:

– Но не так хорошо, чтобы обыграть вас.

Я почувствовала его дыхание на своей шее.

– И вот мы вернулись к вопросу о везении, – шепнула я в ответ и закрыла глаза. И мы танцевали молча до конца песни.

– Хотите что-нибудь поесть? – спросил Рой, провожая меня к столику. – Нужно же закусить «Маргариту».

Интересно, откуда он знает, что я пила?

– На самом деле – я бы поела, – я вдруг вспомнила, что так толком и не поужинала, и задалась вопросом – удастся ли мне вообще сегодня полноценно поесть. – Хочу попробовать здешний мясной хлеб.

– Вам еще стоит попробовать суп из моллюсков. – Слово «суп» Рой произнес так же, как Паула: «сю-ю-юп». – Они здесь его прекрасно готовят.

– Ладно, конечно, – согласилась я, понимая, что это будет моя третья заказанная тарелка супа. Может быть, хотя бы в этот раз мне удастся им наесться.

Он встал и подошел к официантке, которая была в нескольких столиках от нас, и я видела, как она записала что-то в свой блокнотик. Потом он вернулся и сел за стол.

– Итак, где вы учились танцевать тустеп? – спросил он.

На столе около меня стоял контейнер с пакетиками сахара, сахарозаменителя и коричневого сахара. Я выдвинула его на середину стола.

– У Тримми Тейлор.

– Кто это? – у Роя на лице появилась лукавая улыбка, словно он был уверен, что я придумываю на ходу.

Я начала раскладывать пакетики по цветам: белый сахар в одну сторону, сахарозаменитель в центр, а коричневый – в другую сторону.

– Тримми Тейлор. Она учила всех детей в Пайн-Пойнт танцевать. Это Коннектикут, я там выросла.

Рой кивнул, но я все равно сомневалась, что ему знакомо название моего родного города. Он взял один пакетик с коричневым сахаром и положил его в нужную кучку. При этом его ладонь почти коснулась моей руки.

– Пайн-Пойнт это в округе Фейрфилд, – добавила я. – Рядом с Нью-Йорком. Знаете, где Гринвич? Или Западный…

– Я знаю, где находится округ Фейрфилд, – перебил он меня. А потом встал – и я на какое-то мгновение испугалась, что он сейчас уйдет, потому что я его чем-то обидела или сказала какую-нибудь несусветную глупость, которую он уже просто не в силах был вынести. Но он просто перешел на мою сторону столика и сел рядом со мной на банкетку.

Я почувствовала, как по рукам у меня побежали табуны мурашек.

– Вот, – произнесла я, стараясь, чтобы он не услышал, как дрожит у меня голос. – У Тримми была студия, и она учила детей бальным танцам, – я усмехнулась. – Ей был, наверно, миллион лет. И она всех в нашем городке научила танцевать бальные танцы.

Рой улыбнулся.

– Нам не помешала бы такая Тримми здесь.

Подошла официантка, неся две миски с супом из моллюсков и корзинку с булочками.

– А вы где научились танцевать? – спросила я, потому что невозможно было представить себе заведение, подобное студии Тримми, здесь, в Бейконе.

Он пододвинул корзинку с булочками ко мне.

– Ну, конкретно этот танец… дайте-ка подумать… да, меня научила девушка.

– О, – сказала я, беря булочку. – Подружка? – я очень старалась, чтобы голос звучал непринужденно.

Он кивнул:

– Да, – и добавил: – Правда, это было довольно давно.

Вот что я делаю, а? Что я делаю? Флиртую с этим парнем, а в Нью-Йорке меня ждет не дождется Хайден…

Рой подул на свой суп.

– Ну а что вы делаете в Бейконе? Зачем вы здесь?

Я оторвала маленький кусочек от свежайшей булочки и намазала его маслом.

– Я здесь из-за бабушки. Она попросила меня выполнить одно поручение.

– Здесь, в Бейконе?

– Да, – кивнула я. – Она здесь когда-то жила.

– Серьезно? Когда же это было?

– О, очень много лет назад, – сказала я, пробуя суп. В этот раз он показался мне еще вкуснее – эти крохотные веточки укропа делали его поистине совершенным произведением искусства. – Знаете, этот суп действительно потрясающе вкусный.

– Да, это место им славится, – ответил Рой.

И на несколько минут мы сосредоточились на еде.

Я прикончила всю миску целиком в один присест.

– Наверно, я была более голодная, чем думала, – произнесла я, опуская наконец ложку.

Он взглянул на меня и улыбнулся.

– Это танцы виноваты. И дартс.

Я чувствовала идущий от него слабый запах пива, одновременно сладкий и горьковатый. Он сидел так близко ко мне, что дважды задел меня плечом. И я не могла понять, заметил ли он это сам.

Принесли мясной хлеб, и он был фантастический! Я смаковала каждый кусочек, стараясь определить, что же такое они положили в это блюдо, что сделало его вкус настолько потрясающим.

Покончив с ужином, мы заказали кофе. Наконец Рой посмотрел на часы:

– Уже почти одиннадцать. Мне завтра рано вставать, – его рука лежала на столе, и мне до ужаса хотелось до нее дотронуться, просто сжать своей ладонью на секунду.

– Мне тоже, – ответила я. – Мне лучше вернуться в гостиницу, – я все еще была слегка пьяна. – Думаю, прогулка пешком пойдет мне на пользу.

– Пешком? Нет, не стоит этого делать. Я вас подвезу, – Рой поднялся. – Если вы, конечно, не возражаете.

Нет, я не возражала. Я вообще не хотела, чтобы этот вечер заканчивался. Не сейчас. Мне было так хорошо…

– Конечно, это было бы очень любезно с вашей стороны.

Мы направились к выходу, пробираясь сквозь толпу мимо столиков, за которыми посетители болтали, смеялись и рассказывали друг другу разные истории, мимо стойки бара, где сидели парочки, повернувшись друг к другу лицом, и где Скип снимал бокалы с самой верхней полки.

Скип кивнул Рою, а потом, увидев, что я иду за ним, кивнул и мне. Он улыбнулся нам широченной улыбкой от уха до уха.

– Эй, – он жестом подозвал меня к себе. – Не забудьте вот это.

Я подошла к бару, и он протянул мне мой журнал «Форбс».

Я чуть не расхохоталась, вспомнив, о чем думала, когда клала его в свою сумку. «Чтобы не скучать…» Что ж, я действительно не скучала.

– А, да, спасибо, – сказала я, засовывая журнал в сумку.

Снаружи дул легкий солоноватый бриз и было очень тихо, если не считать шума прибоя, который доносился с пляжа.

– Моя машина в паре домов отсюда, – предупредил Рой, и мы пошли по тротуару мимо закрытых уже витрин магазинов.

Небо было усыпано звездами.

– Просто невероятно… какое чистое небо, – сказала я, задрав голову. – Смотрите, вот Орион.

– Вижу, – ответил Рой. – Вот эти звезды – это его туловище, а вон те – его руки и ноги, – он нарисовал в воздухе пальцем линию.

– Здесь звезды гораздо ярче и ближе, – заметила я. Их было очень много, они словно накрыли нас сияющей звездной сетью, удерживая нас на земле.

Рой посмотрел на меня.

– Очень может быть, Эллен. Очень даже может быть.

Он открыл пассажирскую дверь машины, и я скользнула на сиденье. Сам он сел за руль и бросил куртку на заднее сиденье. Мы ехали молча по городу, мимо пляжа и строящегося здания, где он работал, вверх по дороге, вниз по улице по направлению к «Виктори Инн», где приветливо горели мягким желтым светом фонари на лужайке.

Он съехал на обочину.

Я держала на коленях свою кожаную сумку, и Рой вдруг начал разглядывать мои руки. Я чувствовала его взгляд, и все, о чем я могла думать, было «а что скажет Хайден, если узнает, что я сижу с этим парнем в его грузовике и он разглядывает мои руки»? Я понимала, что мне надо выйти из машины и уйти – но не могла двинуться с места.

И тут Рой начал гладить мои пальцы своими. Он гладил каждый палец, каждую фалангу, по суставчику вверх-вниз, вверх-вниз… Я чувствовала себя так, словно через меня проходил электрический провод и каждое его прикосновение как будто усиливало напряжение в сети. Я едва могла дышать, по телу разливалась горячая волна.

Он повернулся ко мне лицом и наклонился близко-близко, взял меня за руку и попытался меня обнять. Но остановился.

– А мы можем убрать отсюда эту бесценную сумку? – спросил он, подталкивая сумку, которая лежала у меня на коленях. И ямочки… снова появились ямочки.

– Конечно, – ответила я хрипло, поскольку была почти не в состоянии говорить. – Я положу ее на пол.

Но он уже потянул ее вверх. Вот только ухватил он ее неудачно, как-то боком, и неожиданно все содержимое сумки посыпалось из нее. Губная помада и карандаши разбежались по полу в разные стороны. Мой мобильник и целая куча мелочи вывалились на сиденье, а кошелек и айпод вместе с долларовыми купюрами полетели под ноги. И наконец, конверт с логотипом «Уинстон Рейд», на котором было написано «Мистеру Каммингсу», с письмом моей бабушки внутри – плавно спланировал на пол.

– Прости, – Рой начал торопливо собирать всю эту мелочевку. – Похоже, я совершенно не умею управляться с женскими сумками.

Я расхохоталась. И тут он поднял конверт с письмом бабушки – и я увидела, как улыбка сползает с его лица, сменяясь выражением тревоги.

– А это что? «Уинстон Рейд Дженнингс, адвокатская контора»?

– Ну да. Юридическая фирма, в которой я работаю, – я подняла айпод.

– Твоя юридическая фирма…

Он злился. А ведь он только что рисовал пальцами созвездие Ориона у меня на руке. И я не могла понять, в чем дело.

– Что случилось?

– Я понял, что ты делаешь, – глаза у него стали просто ледяные. – Мне следовало понять это с самого начала.

Я убрала в сумку телефон и помаду.

– Понять с самого начала? О чем ты говоришь?

Он помахал передо мной конвертом.

– Вот о чем я говорю. Засудить меня из-за причала – свалившись с него.

Причал. Засудить его. Что-то я явно не понимала.

– Я не понимаю, – сказала я. – Зачем мне тебя засуживать? Я упала, ты меня спас, – я хотела было добавить, что если бы уж я и хотела бы кого-то засудить, то имела бы дело с собственником причала и хозяином строительной компании, а уж никак не с ним, наемным работником. Но он не дал мне возможности это сказать.

– Вы, юристы из больших городов, – он презрительно покачал головой. – Вы все одинаковые. Никто не хочет больше брать на себя ответственность. Потому что ответственность подразумевает возможность ошибки. И вы тут как тут. Это все вы виноваты.

Мы все одинаковые? Мы во всем виноваты? Чего это он нападает на меня и на мою профессию?!

– Я все равно не могу понять, почему ты сердишься, – сказала я. – И мне крайне неприятен твой критический настрой в отношении меня и того, чем я занимаюсь.

Он показал на конверт.

– Ты адвокат. Адвокаты выдвигают иски. И ты сама сказала, что кто-нибудь может предъявить иск по поводу причала.

– Причала? – переспросила я. – О господи! Да я имела в виду только то, что его надо починить и укрепить!

Он покачал головой.

– Да нет, не это ты имела в виду.

Я почувствовала, как кровь бросилась мне в лицо. Он что, лучше меня знает, что я хотела сказать?! Да что он о себе вообще возомнил?

– Ты в корне не прав, – объявила я. – И то, что в этом конверте, не имеет к тебе ни малейшего отношения.

Рой прищурился.

– Ой, правда? Тогда почему же на нем мое имя, позвольте поинтересоваться?

– Твое имя?

– Да, мое имя. Каммингс.

Каммингс? Его что, зовут Рой Каммингс? О господи, у него та же фамилия… Теперь я начинала понимать. И теперь мне нужно было только объяснить ему, что он вовсе не тот «мистер Каммингс» с конверта. Не тот, которого я искала. И что я вовсе не собираюсь ни с кем судиться, а просто хочу выполнить предсмертную волю своей родной бабушки. Именно это мне и надо было сделать – просто объяснить. Но…

Я была слишком зла. Слишком зла. Поэтому я схватила свою сумку и выскочила из машины.

– Ты ничегошеньки не понимаешь! – крикнула я, стоя у дверцы машины, и голос у меня дрогнул. – Не знаешь ничего ни про юристов, ни про иски, а особенно – про меня. А я скажу тебе вот что: уж лучше быть адвокатом из Нью-Йорка, чем ограниченным придурком из Мэна, который делает поспешные выводы, не разобравшись в сути дела! – И я с силой хлопнула дверцей. – Увидимся в суде!

По дороге в «Виктори Инн» я просто кипела от злости. Надеюсь, он поверил, что я собираюсь подать против него иск! Надеюсь, это станет для него ночным кошмаром! Что за самовлюбленный ублюдок! Господи, какое счастье, что я не позволила ему себя поцеловать. О чем я только думала!

Дверь слегка скрипнула, когда я входила внутрь. В лобби было пусто, только мягко горели два светильника и светился голубым призрачным светом монитор Паулы. Я глубоко вздохнула и стала медленно выдыхать, стараясь успокоиться и привести себя в порядок.

И тут меня стукнуло: а что это за «не позволила ему поцеловать себя»? Подождите-ка минуточку. Я и не собиралась ему этого позволять! Этого и так никогда бы не случилось! Я бы остановила его, уже почти его остановила! Вообще-то я помолвлена, слава Богу. Мое кольцо лежит в комнате десять – или восемь? – какая разница, и у меня есть жених! Которого я люблю и который ждет меня в Нью-Йорке! Да-да, и он просто идеален: нет проблемы, которую он не мог бы решить, и он всегда великолепно одет, и он красивый, и он восходящая звезда в мире большой политики.

У меня перед глазами вдруг появился образ Хайдена, сидящего за своим письменным столом в костюме от Севиль Роу – возможно, в том сером, в тонкую полоску, в белой отглаженной рубашке и галстуке от «Гермес», том, голубом, с маленькими буковками по всей поверхности, такими малюсенькими, что их почти и не видно.

Никакого поцелуя бы не было.

Глава 7. Дом на Комсток Драйв

Снаружи что-то гудело… два длинных гудка. Потом тишина. И снова – длинный гудок.

Я с трудом разлепила веки и приоткрыла глаза. В комнате было темно, только слабые проблески света уличных фонарей чуть разгоняли ночные тени. Я повернулась на другой бок и попыталась снова уснуть, но у меня болела каждая клеточка, а голова просто раскалывалась от боли.

«Маргарита».

Я попыталась глотнуть, но во рту было слишком сухо.

«Маргарита».

Волосы прилипли у меня ко лбу, а пара склеившихся волосков каким-то образом оказались у меня во рту.

«Маргарита».

Стул. Кто-то стоял на стуле и орал.

Я пнула стул ногой.

Это же я стою на стуле и ору! О боже.

Люди хохочут. Люди поднимают бокалы. За меня. А я стою на стуле, тыкаю пальцем в кого-то из игроков в дартс. Несколько парней играют в дартс…

О-о-о-о-о-о-о-о.

Мой желудок совершил довольно болезненный поворот вокруг своей оси.

Там еще были сто долларов, и дырка в носу Бена Франклина, и спор, и я метала дротики, и Рой метал дротики, и…

Рой.

Там был Рой. Теперь я вспомнила. Мы бросали дротики, а потом мы танцевали тустеп и разговаривали о Тримми Тейлор и ее подтяжках лица, и мы ели мясной хлеб, и Скип все подносил нам коктейли, а потом Рой отвез меня домой и поцеловал…

Минуточку.

Я тут же открыла глаза, как только вспомнила: вот моя сумочка падает и из нее высыпаются всякие мелочи, летят на пол машины Роя. А потом он махал конвертом у меня перед носом – конвертом с письмом моей бабушки. Он решил, что я собираюсь с ним судиться. И его зовут Каммингс. И он пытался меня поцеловать.

Снаружи снова кто-то оглушительно загудел, мне захотелось высунуться в окно и заорать. А еще говорят, что в Нью-Йорке шумно и живут одни грубияны! Но орать я не стала – нужно было затратить слишком много сил для этого.

Я накрылась с головой подушкой и застонала. Господи, спасибо, что этого не произошло. Я, наверно, ужасно напилась. Что меня вообще в нем так обольстило – умение обращаться со строительным пистолетом или управляться с трубами ПВХ?! Он же вел себя со мной просто ужасно. Он такой грубиян. С чего вообще ему в голову могла прийти мысль, что я собираюсь подавать на него в суд?! И все эти разговоры о беспринципных адвокатах из больших городов… Ой, я вас умоляю…

Я повернулась и посмотрела на часы: стрелки безо всякого снисхождения указывали на десять тридцать. Как это?! Как может быть сейчас пол-одиннадцатого утра? И какой вообще сегодня день? Мне понадобилось некоторое время, чтобы вспомнить, что сегодня четверг. И что я планировала встать в семь утра.

Голова у меня была как чугунный котел, я с трудом приняла сидячее положение, посидела минуточку, а потом побрела в ванную. Отражение в зеркале меня не порадовало, особенно в свете желто-зеленых потолочных лампочек. Эффект панды налицо – под глазами потеки от косметики и припухлости, а самих глаз практически не видно, лицо мятое. Интересно, вечером я выглядела так же?

Я сняла остатки вечернего макияжа с лица, попутно обещая себе, что больше никогда не буду пить, приняла душ, а потом оделась. Захватив с собой в туалет мобильник, я уже привычно опустилась на унитаз и набрала номер офиса Хайдена. Его секретарша, Дженис, сказала мне, что он на совещании, которое продлится долго. Расстроившись, я попрощалась и прослушала два пропущенных голосовых сообщения от моей матери – она звонила, когда я была в «Оленьем роге»: «Ты что, все еще не доставила письмо?!» и «Что происходит? Когда ты возвращаешься?»

Я начала было набирать домашний номер – но потом придумала вариант получше. Я не была сейчас способна вести долгий разговор с ней, а кроме того – ее шестое чувство ее никогда не подводило, и если вчера я лишь слегка была этим обеспокоена, то сегодня у меня были все основания для беспокойства. Она бы еще до того, как я поздоровалась, поняла, что со мной что-то не так. Поэтому я просто написала ей смс-сообщение: «Все хорошо. Пока не удалось встретиться с мистером К., но собираюсь сегодня. Сегодня точно уеду. Скоро позвоню. Люблю-целую!»

Надеюсь, это ее пока устроит, подумала я, забирая со столика свою сумку и ключи от машины. Совсем скоро я уже смогу дать ей полный отчет. Но не сейчас.

Я спустилась по лестнице на два пролета и прошла через лобби, где Паула была очень увлечена беседой с мужчиной, держащим в руках кусок трубы и гаечный ключ. Она едва заметно кивнула мне, когда я выходила.

Переднее сиденье машины нагрелось на солнце. Я опустила стекла и начала было настраивать навигатор, как вдруг поняла, что вообще-то он мне не нужен – я знаю дорогу к дому Каммингса и так. Он был совсем недалеко – очень скоро я свернула на нужную улицу и остановилась на подъездной дорожке к дому, рядом с зеленой «Ауди», который, как и прежде, стоял на своем месте.

Никто не ответил мне, когда я постучала в дверь. Я подождала минутку и постучала снова, но ответа вновь не последовало. Я барабанила в окна и заглядывала в них – никакой реакции, никаких следов чьего-либо присутствия. Куда этот человек уходит каждое утро? У него есть работа? Я вдруг стала вспоминать – не видела ли я где-нибудь поблизости «Макдоналдс» – говорят, они часто нанимают на работу пожилых и пенсионеров.

Я вынула конверт с письмом бабушки из сумки. Провела пальцем по имени адресата – «мистеру Каммингсу». И остановилась перед домом в нерешительности, пытаясь сообразить, что же мне делать дальше. Что ж, ладно, подумала я, нужно просто оставить письмо здесь. Ты сделала все, что было в твоих силах. Бабушка поняла бы.

К соседнему дому подъехала машина – белый «Вольво», из него вышла соседка. Я помахала ей рукой, но она не помахала в ответ, а направилась ко мне по лужайке Каммингса. На ней был черный топ на бретельках и узкие белые джинсы – и я отметила, что фигура у нее просто отличная. Остановившись перед крыльцом, она уперла руки в боки, словно чувствовала себя здесь хозяйкой.

– Вы кого-то ищете? – осведомилась она, задрав брови чуть не на самый верх лба и глядя на меня темно-карими глазами в упор.

Я так удивилась, что не сразу сообразила, как ответить.

– Ээээ… Да, я ищу мистера Каммингса, – выдавила я наконец из себя.

Она покосилась на конверт в моей руке.

– И что у вас с ним за дела?

Ну, это уже было слишком. Просто даже не верится, что люди бывают настолько бесцеремонными.

– Вообще-то мои дела с мистером Каммингсом касаются только меня и мистера Каммингса, – ответила я.

Она подалась чуть вперед, я почувствовала пряный аромат духов.

– Ну, я его соседка… и его друг. Я за ним… приглядываю.

– Это очень мило, – сказала я, в моем голосе отчетливо слышалось раздражение. – Но это личное дело, а я предпочитаю не обсуждать личные дела с кем бы то ни было.

Я положила конверт обратно в сумку и пошла прочь по лужайке. Да что она о себе думает?! «Я за ним приглядываю…» Теперь и речи не могло идти о том, чтобы оставить конверт здесь: я прямо видела воочию, как она вскрывает конверт, отпаривая его над чайником, и читает письмо. Нет, я пошлю его по почте из почтового отделения Бейкона или опущу его в почтовый ящик по дороге за городом – но ни за что не оставлю его здесь, под дверью…

Вернувшись в гостиницу, я сложила вещи в сумку. В ванной собрала все свои туалетные принадлежности, убрала зарядку для телефона и шнур от ноутбука, а потом сгребла в сумку всю косметику с полочки перед зеркалом.

Окинув комнату прощальным взглядом, я заметила тоненькую, с волосок, трещинку на китайском кувшине на раковине. Смешно, но до этого я ее не видела. Еще раз осмотрев ванную, я убедилась, что ничего моего здесь не осталось. В последний раз бросила взгляд на изображение парусника, уходящего в туманные дали – интересно, раньше я не обращала внимания, но, оказывается, у него было название: у него на боку синими буквами было написано «JE REVIENS».

«Я вернусь».

Закрыв дверь, я пошла вниз по лестнице.

В столовой шла оживленная подготовка к ланчу, когда я вошла. Паула вышла из вращающейся двери с кухни.

– Вы нас покидаете? – спросила она, покосившись на мою дорожную сумку.

– Да, – ответила я, чувствуя себя ужасно из-за того, что так и не сделала то, ради чего приехала. Последняя воля моей бабушки не была выполнена. – Мне пора уезжать.

Я вместе с Паулой подошла к стойке и расписалась в книге регистрации в колонке «Убывающие гости». Затем она провела моей банковской картой по считывающему устройству.

– Надеюсь, наш маленький городок не показался вам слишком скучным, – сказала она, когда я забрасывала ремешок от чехла для ноута на плечо. Я увидела лукавые искорки в ее глазах, как будто она подсмеивалась надо мной.

– Нет, все было чудесно.

Она взяла ручку и заложила ее за ухо.

– Что ж, может быть, еще как-нибудь вернетесь к нам.

Я пожала плечами и выдавила из себя улыбку:

– Вряд ли. Думаю, я закончила здесь со всеми делами.

Я покатила свою сумку к двери, которая сама захлопнулась за мной.

Погода была великолепная, и я открыла все окна в машине, чтобы свежий ветер чувствовал себя в ней вольготно. Настроила навигатор на дом, постаравшись выбрать наиболее живописный маршрут. Я ехала мимо зеленых полей, высоких сосен и двориков, в которых дети играли в салочки, и представляла, как бы я все это сфотографировала, будь жива моя камера. Проезжая мимо черничных плантаций, где на обочинах стояли высокие корзины, доверху наполненные ягодами, а столы были украшены свежими цветами, я подумала о бабушке и ее черничных маффинах, о том, как это ей удавалось – чтобы корочка у них получалась чуть хрустящая, а внутри они оставались такими мягкими и сочными. При одной мысли о черничных маффинах у меня рот наполнился слюной, а в животе заурчало.

Через пятнадцать минут слева от меня появилась каменная стена. Казалось, она бесконечна, но я время от времени косилась в другую сторону: там знаки «Посторонним вход воспрещен!» были понатыканы довольно часто с равными интервалами, когда-то ярко-красные буквы выцвели и приобрели приятный розовый оттенок. Это было чье-то поле, и стена огораживала его, хотя кое-где валуны уже вывалились и лежали на обочине. «Хороший забор – хороший сосед», – произнесла я вслух, процитировав строчку из стихотворения Роберта Фроста.

Наконец стена закончилась, снова пошли дома. Я ехала по дороге, расчерченной голубым и розовым, словно для игры в классики, потом знак сообщил мне, что хайвей находится прямо впереди по курсу. Проехав еще сотню ярдов, я увидела небольшой магазин, вывеска гласила, что это «Продовольственный магазин Эдди» – правда, буква Г в слове «магазин» потерялась, но было хорошо видно, где она была когда-то. Маазин, сказала я про себя. Продовольственный маазин Эдди. Наверно, именно так и говорят некоторые уроженцы Мэна.

Перед магазинчиком стояла одинокая допотопная красно-белая колонка. Я взглянула на индикатор – у меня оставалась всего четверть бака, поэтому я притормозила. Мальчик-подросток, с огненно-рыжими волосами и весь в веснушках, подскочил к машине.

– Заправить? – спросил он, прикрывая ладонью глаза от солнца и глядя на меня.

– Да, спасибо, – я открыла бак. – Я забегу в магазин на минуточку, ладно?

Парнишка равнодушно повел плечом.

В магазине было прохладно и темно, на четырех небольших стеллажах было все: коробки и банки, соки и крупы, овощи и хлеб, молоко, яйца, журналы… Половицы подо мной поскрипывали, когда я шла к холодильнику в дальнем углу. Я не нашла «Перье», зато увидела кое-что, что меня очень заинтересовало – «Рутбир Хиггинса». Этикетка гласила: «Разлито в Мэне – почувствуй истинный вкус Мэна», что бы это ни значило. Я взяла две бутылки, подошла к кассе и поставила их на прилавок. Деревянный прилавок был выкрашен в желтый цвет и весь исцарапан ручкой. «Чарли и Джун были здесь», «Лиза Т», «Пит Ронин – козел».

Девушка за кассой смотрела на меня сонными глазами, лицо у нее было круглое, как луна.

– Это все?

– Все, – я достала кошелек и полезла за деньгами. В самом глубоком его кармашке лежали мои дырявые сто долларов, и пять двадцаток – мой выигрыш. Их я трогать не стала и вынула из переднего кармашка другую двадцатку. Кассирша упаковывала бутылки в бумажный пакет, а я думала о том, как поеду домой, надеясь, что не попаду в пробку. И тут кто-то тронул меня за плечо.

Я обернулась и увидела женщину в красных штанах и голубой рубашке, она стояла за мной и держала в руках коробку замороженной брокколи. Это была Арлен Флетч – та, которая работала в городском архиве.

Она склонилась ко мне.

– Я надеялась, что успею вас догнать, – прошептала она мне прямо в ухо, словно мы говорили о чем-то страшно секретном. – Вы меня помните? Городской архив?

– Да, конечно, – я улыбнулась и потянулась за своим пакетом. – Мы с вами еще обсуждали Федеральную налоговую службу.

Арлен сморщилась, как вампир, которому помахали перед носом серебряным крестом. Потом лицо ее смягчилось.

– Вы оставили это у нас в офисе.

Она протянула мне обрывок бумажки, на котором я лично нацарапала «Фрэнк и Дороти Годдард», имена родителей моей бабушки, те имена, которые я искала в записях. На самом деле я ее не забыла, эту бумажку – я ее выбросила. Очень странно, что эта женщина не только подняла эту бумажку, но и поехала мне ее отдавать. А еще говорят, что в Нью-Йорке люди странные.

– Спасибо, что… сохранили ее для меня, – я выдавила из себя улыбку, забирая бумажку. – И за вашу помощь вообще, – я пошла было к двери.

Но Арлен последовала за мной, мимо корзин со свежей кукурузой и помидорами.

– Ой, да не за что, – сказала она, обходя пирамиду из банок консервированного зеленого горошка в конце стеллажа. – Я так и думала, что мы еще встретимся с вами. Иногда все просто идет своим чередом.

– Да. Что ж… спасибо еще раз, – я толкнула дверь и вышла наружу.

Заплатив мальчику за бензин, я уже шла к машине, как вдруг заметила, что Арлен все еще идет за мной, с коробкой брокколи в руках. Я остановилась у машины и достала ключи из кармана.

– Я чем-нибудь еще могу вам помочь?

На маленьком невзрачном личике Арлен появилась торжествующая улыбка:

– Я нашла.

– Да, я поняла, – я показала ей бумажку, чтобы она убедилась, что та все еще у меня. Может быть, она ждет вознаграждения?

Она склонила голову и прищурилась.

– Нет, вы просто не там искали, – она покачала головой. – Я нашла дом. Нашла дом вашей бабушки. Видите? Там написано «Брэдли Дж. Портер и Сьюзан Х. Портер». Это нынешние владельцы.

Я взглянула на бумажку и увидела, что эти имена она написала на обороте. И там же адрес: «Комсток-Драйв, 14».

– Вы нашли дом моей бабушки?!

Арлен легонько повела плечом.

– Вот именно.

– Но я же просмотрела все записи с девятнадцатого века и… о, не знаю… я же все просмотрела и не нашла ничего!

Арлен снова склонилась к самому моему уху:

– Ну, вы, видимо, что-то пропустили, потому что я-то нашла его, – и она мне подмигнула.

Мне захотелось ее обнять. Хотелось поднять ее и закружить. Хотелось расцеловать ее милое бесцветное лицо. Теперь эта поездка уже не казалась бессмысленной. Но я ограничилась тем, что снова ее поблагодарила.

– Я внесу адрес в свой навигатор и поеду прямо туда, – сказала я ей.

– Ваш навигатор? – переспросила она. – Да вам не нужен никакой навигатор, чтобы его найти. Он буквально за углом! – и она начала жестикулировать, показывая, что мне придется четырежды повернуть, потом преодолеть развилку и переехать шоссе… наверно, она заметила, что я побледнела.

– Вы выглядите какой-то растерянной, – произнесла она. – Подождите.

Арлен сходила к своей машине и вернулась с картой города, сложенной втрое. О господи, простонала я мысленно, просто дай мне воспользоваться навигатором!

Арлен сдула с карты тонкий слой пыли, развернула карту и разложила ее на капоте чьей-то «Тойоты».

– Вот она, вот Комсток-Драйв, – она взяла красную ручку и обвела ею место в кружок на карте. – Вы едете по Роуд 55, потом сворачиваете налево вот тут, направо на Алгонгуин, потом вот тут – на Веррик, потом едете по шоссе вот тут и сворачиваете налево на развилке, – она для наглядности тыкала ручкой в карту. – Потом вы подъезжаете к Кенлин Фарм – такая большая кирпичная стена. Ее точно не пропустите. Проезжаете ферму – а там уже рукой подать, всего несколько улиц направо.

У меня начала кружиться голова. Я таращилась на карту, обращая внимания только на то, как пишется «Комсток», чтобы правильно забить название в навигатор.

– Кенлин Фарм? – спросила я автоматически.

Арлен небрежно махнула рукой.

– Это старая черничная плантация. Там больше ничего не выращивают. Просто большой кусок земли, но его нельзя не заметить. Потому что там кругом эта каменная стена.

Я была абсолютно уверена, что она говорит о том месте, мимо которого я только что проезжала.

– Вот, возьмите, – Арлен протянула мне карту. Я снова ее поблагодарила, села в машину и вжалась в сиденье. Она нашла дом. Она его нашла. Я так хотела увидеть его, прикоснуться к нему, вдохнуть его запах. Хотела стоять перед входной дверью, как когда стояла перед ней моя бабушка. Хотела подняться по тем же ступенькам, по которым поднималась она, держась за те же перила, за которые держалась она.

Открыв одну из бутылок с рутбиром, я сделала большой глоток и снова стала думать о доме и о том, как он может выглядеть. Но в этот раз на ум мне приходило только хорошее: что он маленький и уютный, со скрипучими полами и крутой лестницей, с маленькими комнатами и покатыми потолками. Там должны быть узенькие коридорчики и старинные стеклянные ручки у дверей из красного отполированного дерева. И там я точно должна почувствовать свою бабушку, там она точно поговорит со мной…

Я положила карту на пассажирское сиденье и забила в навигатор «Комсток-Драйв, 14». Он выдал мне целый список улиц с этим названием. Здесь были Комсток Лейн в Лаудервилле и Комсток Сёркл в Толланде, но вот Комсток-Драйв не было нигде, в том числе и в Бейконе. Со вздохом я потянулась за картой Арлен, стараясь разобраться в ее значках и понять, как же все-таки мне ехать.

Затем я выехала с парковки и вскоре уже снова мчалась вдоль каменной стены. Кенлин Фарм, подумала я. На третьей улице после этой фермы я выеду на Комсток.

Номер 14 оказался домом в новоанглийском стиле, стоящим на улице точно таких же домов: белое строение, обшитое досками, двухэтажное, с небольшим палисадником, обнесенным белой деревянной изгородью. На втором этаже – мансардные окна. Перед домом росли клены, на одной из толстых ветвей висели деревянные качели. Женщина лет тридцати с небольшим, одетая в джинсовые шорты и зеленую футболку с логотипом «Дартмута», качала на качелях девчушку, которой на вид было лет семь.

Я вышла из машины и направилась к ним.

– Привет, – помахала я рукой. – Меня зовут Эллен Брэндфорд, – я протянула руку женщине. – Я из Нью-Йорка, но сейчас нахожусь здесь с визитом. Моя бабушка выросла здесь.

– О, правда? – женщина пожала мою руку. – Сьюзан Портер. А это моя дочь, Кейти.

– Извините, что беспокою, – продолжила я. – Но причина, по которой я остановилась здесь, состоит в том… видите ли, моя бабушка выросла не просто с Бейконе – она выросла прямо здесь, – я кивнула на дом.

– В нашем доме?! – глаза Сьюзан загорелись. – Да вы, верно, шутите.

Я покачала головой.

– Нет. Мне дала адрес работница архива. Так что это то место… мне было интересно…

– Хотите его осмотреть? – спросила она, беря Кейти за руку.

Я перевела дух.

– Да, пожалуйста.

Я шла вслед за ними по лужайке к дому, солнце пригревало мне шею, и я думала, что вот и бабушка ходила по этой лужайке точно так же. Много лет назад. А стены этого дома и сейчас, должно быть, помнят ее. И надеюсь, дом поделится со мной воспоминаниями о ней.

Мы поднялись на крыльцо, и Сьюзан провела меня в залитую солнцем гостиную, по которой свободно гулял ветер из открытых окон. Я восхитилась камином из натурального камня, и она сказала, что он был здесь с самого начала. Я пыталась представить себе свою бабушку в этой комнате, как она была юной девушкой – но у меня никак не получалось соединить ее образ и этот дом.

Сьюзан показала мне общую комнату, где пол был усеян игрушками и плюшевыми животными, потом я прошла вслед за ней в кухню и в столовую со встроенными шкафами со стеклянными дверцами.

– Думаю, они тоже тут с самого начала, – сказала Сьюзан, показывая на шкафы. Трогая красное дерево, я все пыталась почувствовать бабушкино присутствие, но тщетно. Не получалось.

Узкая лестница вела на второй этаж. Мне показалось, что я почувствовала слабый аромат лаванды, когда мы ступили на первую ступеньку. Сьюзан провела меня через бледно-зеленую спальню, интенсивно-розовую детскую и комнату для гостей с кушеткой в углу.

Это был старый дом. И очень симпатичный дом. Но и все. Здесь не было того, что я ожидала увидеть. Никаких следов того, что здесь когда-то жила моя бабушка, никаких знаков ее присутствия – совсем ничего.

Мы стояли в холле наверху.

– Спасибо, – сказала я, стараясь не выдать голосом своего разочарования. – У вас великолепный дом, и я очень признательна вам за то, что вы позволили мне осмотреть его, – я взглянула вниз, на первый этаж. – Все пытаюсь представить себе бабушку здесь.

– А как давно она здесь жила? – спросила Сьюзан.

– Около шестидесяти лет назад, – ответила я. – Годдарды уехали отсюда, когда…

Глаза Сьюзан расширились, она схватила меня за руку:

– Годдарды?!

Я кивнула.

– Да, девичья фамилия моей бабушки была Годдард.

– Рут Годдард? – переспросила она. – Она была вашей бабушкой?

Я отступила на шаг назад, слегка ошарашенная ее столь бурной реакцией.

– Да, – ответила я осторожно. – А что? Вы что-то слышали о ней?

– Пойдемте со мной, – сказала она. – Думаю, вам нужно это увидеть.

Сьюзан открыла дверь в коридоре, и они с Кейти повели меня по очень узкой лестнице на чердак. Когда мы наконец залезли на чердак, я чувствовала, как нагрелась крыша.

– Мы тут много чего делаем, – предупредила Сьюзан, – так что не обращайте внимания на беспорядок. Брэд превратил чердак в свою мастерскую.

Я оглянулась по сторонам. Большое квадратное помещение со слуховыми окошками по обеим сторонам, которые прикрыты старыми жалюзи с тонкими металлическими рейками. Жалюзи были наполовину открыты, и солнечный свет ложился ровными геометрическими фигурами на темном полу. Вокруг нас взлетели облака пыли. Около одной из стен валялись пила и другие ручные инструменты и куски гипсокартона.

С другой стены старый гипсокартон уже содрали и были видны шляпки старых гвоздей. А на стене рядом я разглядела сразу два слоя – поверх штукатурки слой гипсокартона.

– Кто-то положил гипсокартон прямо на штукатурку? – спросила я. – Но зачем так делать?

Сьюзан пожала плечами.

– Не знаю. Может быть, штукатурка была в плохом состоянии, и они хотели ее как бы укрепить?

Она прошла в угол комнаты, где свет был не таким ярким.

– То, что я хочу вам показать, здесь, – позвала она меня. И показала на стену.

Это было похоже на картину. Примерно три фута в высоту и четыре фута в ширину. Я подошла на шаг ближе. Молодые женщина и мужчина стоят лицом друг к другу и держатся за руки. На заднем фоне, тщательно прорисованном, старый одинокий дуб, а за ним – рощица молодых дубков и видавший виды красный сарайчик.

У девушки длинное зеленое платье – цвета травы. Юноша – в брюках и в коричневой рубашке. И вокруг – много-много растений, цветов и голубого неба. В этой картине было что-то мистическое, будто бы эти девушка и юноша возникли здесь сами, как будто они были частью самой природы.

Я осторожно коснулась прожилок большого зеленого листа. Краски были теплыми и прохладными одновременно, мягкими и резкими. Лист, казалось, ожил и затрепетал от моего прикосновения – я почти чувствовала его живую энергию.

– Что это? – спросила я.

– Мы обнаружили это, когда оторвали старый гипсокартон. Это было нарисовано на штукатурке, – ответила Сьюзан.

– Это что-то необыкновенное, – сказала я. – Необыкновенное и прекрасное.

Она кивнула.

– А вы прочитали подпись? Вот сюда нужно посмотреть, – она показала. – Тут наверху имена людей, которые нарисованы, и подпись художника, в правом нижнем углу.

Я посмотрела наверх и увидела, что там действительно есть имена – над головами нарисованных персонажей. Над юношей очень маленькими буквами, которые на первый взгляд казались просто стеблями растений, было написано имя «Чет». А над девушкой читалось имя «Рут». И в правом нижнем углу картины была, как и говорила Сьюзан, подпись художника.

И я с легкостью смогла разобрать такие четкие и округлые, такие знакомые мне буквы бабушкиного почерка: «Рут Годдард».

Глава 8. Поездка на север

Я ехала, не замечая и не видя ничего, кроме дороги перед собой. Возможно, я проезжала мимо огромных сосен и россыпей желтых ромашек по бокам дороги, возможно, навстречу мне на шоссе выходил величественный олень с раскидистыми рогами, возможно, рыжие белки скакали по ветвям дубов – возможно, но я ничего этого не видела. Я все еще была мысленно на чердаке Сьюзан, поэтому я пропустила тот момент, когда снова оказалась в центре Бейкона. Чувствуя, что у меня кружится голова, я остановилась на парковке перед местным банком. Через дорогу был пляж, там стояли полосатые шезлонги и на песке лежали пляжные полотенца, а у воды о чем-то беседовали несколько человек. Я подошла к парапету, села и глубоко-глубоко вдохнула чуть соленый океанский воздух, все еще думая о бабушке, Чете Каммингсе и картине.

В небе клубились белые пушистые облака, июньское солнце играло на поверхности воды и рассыпалось миллионами серебряных и золотых искорок. Я повернула голову и увидела ряд вывесок: закусочная «Три Пенни», «Олений рог», агентство недвижимости «Харборсайд», «Тиндалл и Гриффин», адвокатская контора. Что-то вроде бы слегка изменилось – может быть, красный кирпич «Харборсайд» слегка освежили? Или помыли белую вывеску «Тиндалл и Гриффин»? А может быть, это новые горшки с геранью в окне «Три пенни»? Их красные лепестки казались сегодня как-то свежее и ярче, чем накануне.

Я сидела, вдыхала соленый воздух и представляла себе, как бабушка вот так же сидела тут с кистью в руке, а рядом с ней – Чет Каммингс. Я все-таки нашла заветную дверцу в бабушкину жизнь – в ту жизнь, о которой мы ничего не знали. Это был подарок судьбы – неожиданный и прекрасный. Что еще мне предстояло узнать о ней – я не представляла. Но очевидно было одно: я не могла уехать из Бейкона. По крайней мере – сейчас.

Когда я подъехала к «Виктори Инн», меня удивило, что больше половины парковочных мест было занято машинами. Конечно, для Паулы это замечательно, подумала я, но вдруг она уже отдала кому-то мой номер?

– Забыли что-нибудь? – поинтересовалась Паула, когда я вошла в лобби. Она окинула меня взглядом с головы до ног. – Оставили свои дротики для дартса?

Дротики? Да она-то откуда знает?! Вот теперь я начинала понимать, что такое жизнь в маленьком городке.

– Нет, я…

– О, да вы вернулись! – воскликнула она, обратив внимание на мою дорожную сумку.

– Да, – я достала кошелек. – Кое-что произошло, и мне нужно остаться здесь еще на несколько дней – возможно, до воскресенья. Надеюсь, моя комната еще не занята.

Она открыла свой талмуд в кожаной обложке, перелистнула несколько страниц, почесала подбородок и сказала:

– Я могу поселить вас снова в люкс с видом на океан.

– Прекрасно! – я написала свое имя и адрес в графе «прибывающие гости», процедура была мне уже хорошо знакома.

Паула выдала мне ключ на плетеной кожаной веревочке, и я поднялась на второй этаж. Комната выглядела уютной и теплой, когда я вошла: все эти морские картинки, эта раковина и кувшин, кровать с белым покрывалом… Я открыла дорожную сумку и достала свою одежду, разложила в ванной туалетные принадлежности. Потом поставила свой желтый планшет на туалетный столик, рядом положила блокнот для записей с логотипом «Виктори Инн». Со дна своего портфеля я собрала карандаши и ручки и сунула их в стакан, который поставила рядом с планшетом. И удовлетворенно кивнула – мой новый кабинет был готов к работе.

Затем я закрыла крышку сиденья, уселась, сделала глубокий вздох и набрала номер Хайдена. Он ответил через пару гудков.

– Хайден, это я.

– Привет! Ты где? – он был явно очень рад услышать мой голос. – Ты уже проехала Портленд?

Я закусила губу и покрепче сжала телефон.

– На самом деле… Хайден, я все еще в Бейконе. В «Виктори Инн».

– Ты в Бейконе?! Но что случилось? Все в порядке? Я думал, ты уже подъезжаешь к дому.

Теперь в его голосе слышалась тревога.

– Да, так и должно было быть, но… Кое-что произошло. Я уже почти доехала до хайвея, но встретила ту женщину из архива…

– Откуда женщину?

– Из архива. В городской администрации, – я смотрела на компас, на его идущие по кругу буквы «С», «З», «Ю», «В».

– И что ей было нужно?

– Она… она нашла адрес дома, где родилась моя бабушка. И я поехала в этот дом, и нынешняя хозяйка – женщина по имени Сьюзан Портер… Она позволила мне войти и показала мне дом. И еще она отвела меня на чердак. И знаешь, что там было?

– Где?

– На чердаке, – повторила я. – Ты просто не поверишь! Там – картина моей бабушки… которую она нарисовала прямо на стене. Это потрясающе, Хайден. Нынешние хозяева затеяли там ремонт и нашли ее… картину моей бабушки, на которой нарисована она сама и Чет Каммингс. Оба. Она написала на ней их имена и поставила подпись. И картина действительно очень хорошая! То есть, понимаешь – очень, очень хорошая!

Я вспомнила, как юноша и девушка держатся на картине за руки – и мне очень захотелось, чтобы Хайден тоже увидел ее.

– Я не знал, что твоя бабушка рисовала.

– Нет, картина просто удивительная, – сказала я, вспоминая все эти детали – цветы, переплетающиеся стебли, живые лица нарисованных бабушки и Чета Каммингса, теплые и настоящие на ощупь листья и корни… – Мы и сами не знали.

– Ты сделала фотографии? Камера ведь у тебя с собой?

Я снова почувствовала, как ремешок моего фотоаппарата выскальзывает из моих пальцев, видела, как «Никон» исчезает в темных глубинах океана… У меня защемило сердце от этой картины.

– Нет, не с собой.

– Вот это очень жаль.

Я кивнула в знак молчаливого согласия.

– Ну, тогда, – продолжал он, – ты выезжаешь завтра рано утром. Думаю, если ты хочешь избежать пятничных пробок – лучше выехать прямо на рассвете. Ехать довольно долго и без пробок, но ты можешь успеть, если выедешь в…

– Хайден, – перебила я, нервно крутя холдер с туалетной бумагой. – Хайден, я не уеду отсюда до воскресенья.

Последовала долгая пауза, потом Хайден сказал:

– Подожди… я не понимаю. А как же премия? Как же ужин завтрашний? То есть… ты его пропустишь?

Я смотрела в пол, чувство вины придавливало меня так, что я ощущала себя камбалой.

– Хайден, мне правда очень, очень жаль. Но эта картина, то, что я ее вот так нашла… это как… как знак, что я должна здесь остаться и собрать недостающие детали пазла бабушкиной жизни, – перед глазами у меня снова встала бабушкина картина. – И я знаю, кто мне в этом может помочь, – продолжала я. – Это Чет Каммингс. Только он может рассказать мне о том, как она росла, о ее детстве и юности. Об этой картине. Он может мне рассказать о той моей бабушке, которую я не знаю, Хайден. Мне это очень нужно. Это займет всего пару дней.

Снова последовало молчание, потом Хайден заговорил:

– Я понимаю, Эллен, – теперь голос его звучал печально. – Я понимаю, что тебе это нужно. Просто… я не ожидал, что это так затянется. И я правда очень хотел, чтобы ты присутствовала на этом ужине.

– Я знаю, – ответила я. – И я как-нибудь обязательно искуплю эту свою вину, – я сильнее сжала телефон, словно это была его рука.

На следующее утро я проснулась рано с тяжестью на сердце. Сегодня пятница – а меня нет дома. Я представила себе, как Хайден роется в своем шкафу, чтобы подобрать рубашку к костюму и галстук к рубашке для ужина – он бы наверняка хотел, чтобы я приняла участие в этом выборе, а меня не будет рядом, чтобы ему помочь. Он бы хотел, чтобы я сидела вместе с ним за столом во время ужина и смотрела, как ему вручат эту премию, и слушала бы его благодарственную речь – но ничего этого не будет. Потому что меня не будет рядом.

Маленький сейф в шкафу открылся, когда я набрала пароль – свой день рождения. Я достала обручальное кольцо, по комнате заскакали солнечные зайчики от бриллианта. Я попыталась надеть кольцо на палец, но оно не налезало. С большим трудом и с помощью крема для рук мне все же удалось его натянуть – оно сидело слишком плотно, но все же оно снова было на моем пальце.

Сев на край постели, я вытянула вперед руку, любуясь тем, как играет бриллиант в солнечных лучах, и снова стала прокручивать в голове вчерашний разговор с Хайденом. И чем дальше – тем хуже становилось у меня на душе. То, что я пропущу торжественный ужин – уже ужасно. Но я никак не могла выбросить из головы то, что он сказал после того, как я рассказала о картине: «Ты сделала фотографии? Камера у тебя с собой?» И вот от этого я чувствовала себя совсем больной.

Я закрыла глаза, стараясь не думать о «Никоне», но не могла думать ни о чем другом. И вдруг я поняла, что просто не могу вернуться в Нью-Йорк без фотоаппарата. Я должна найти в городе магазин – а если надо, то и в Портленд съездить! – и купить фотоаппарат.

Быстро одевшись, я пошла в столовую. Там было полно постояльцев, которые, видимо, приехали ночью. Завтрак был подан в виде шведского стола, около каждого блюда стояла маленькая табличка с написанным от руки названием.

Омлет с сыром и ветчиной выглядел весьма аппетитно, мне даже показалось, что я чувствую в нем слабый аромат халапеньо. Я прошла мимо подносов с печеными яблоками, фаршированными орехами пекан, блестящими от сахарной глазури, и по запаху корицы нашла большую миску с домашней гранолой. С интересом взглянула на подносы с банановым хлебом и черничными маффинами, мраморным кофейным кексом, заметила хлопья, рогалики и большую миску фруктового салата.

Все это было очень привлекательно, но я торопилась, поэтому захватила только рогалик и банан и пошла искать Паулу.

Она стояла у кухонной двери и беседовала с поваром, и я спросила ее, не знает ли она магазин поблизости, где можно купить камеру.

Она вздернула брови:

– У вас разве нет фотоаппарата? Мне кажется, я видела у вас камеру.

Интересно, есть что-нибудь, чего бы эта дама не видела и не замечала?

– Ну, да, но эта камера… слегка неисправна, – ответила я, почти дословно процитировав саму Паулу. И невольно улыбнулась про себя, хотя воспоминания о «Никоне» все еще сильно меня угнетали.

– Вы фотограф? – спросила она, склонив голову, чтобы получше меня разглядеть.

– Не совсем, – уклончиво сказала я. – Скорее это просто хобби. Но довольно серьезное хобби, я бы сказала.

Она покачала головой.

– Что ж, в Бейконе вы камеру не найдете. Вам надо ехать в Левисборо, там было местечко под название «Брюстер» – вот там может быть то, что вам нужно.

– А как далеко Левисборо?

– О, примерно минут сорок пять, – она задумалась. – Конечно, это на моей машине. А вы на своей доберетесь за полчаса.

Мне вдруг стало стыдно за то, что у меня «БМВ», хотя я и не могла понять, с чего бы.

Сев в машину, я нашла телефон и адрес «Мира фотоаппаратов Брюстера» – магазин по-прежнему находился в Левисборо, и когда я позвонила – мне сказали, что вроде бы они торгуют «Никонами». Это было хорошо. Я со вздохом облегчения повесила трубку и по дороге к дому Чета Каммингса была почти счастлива.

Но когда я приехала туда – моя радость тут же улетучилась без следа. Я видела, что на подъездной дорожке по-прежнему стоит одинокая зеленая «Ауди» – и больше ничего. Я раздумывала, стоит ли мне пойти снова постучаться без особой надежды в дом – но заметила, что у соседского дома стоит белая «Вольво». Ни за что я не покажусь на глаза этой бесцеремонной соседке снова!

Расстроенная, я поехала мимо дома и вдруг заметила то, чего раньше не замечала: на двери белел листочек бумаги. Это был первый признак жизни, который мне довелось увидеть за эти дни – если не считать кота. В конце улицы я развернулась и в нескольких домах от нужного мне остановилась и припарковалась. А потом побежала к дому Каммингса, прячась за деревьями, кустами и заборчиками, чтобы меня не могла увидеть его соседка. Добравшись до дома Чета, я взлетела на крыльцо. Записка была написала тонким черным маркером на обычном листке белой бумаги и приклеена к двери скотчем.

«Майк, я вернусь в 5. ЧРК».

ЧРК. Честер Р. Каммингс. Это было от Чета. Значит, он никуда не уехал! И он собирается вернуться в пять часов, и если я приеду чуть раньше – то смогу его застать.

Это было прекрасно. Я так обрадовалась, что, возможно, станцевала тустеп прямо на его крыльце. Все так же прячась за деревьями, кустами и изгородями, я повторила свой маршрут в обратном направлении, добралась до машины и прыгнула на переднее сиденье.

Планируя еще вернуться сюда позже, я настроила навигатор на Левисборо – приблизительно сорок пять минут в пути, выехала из Бейкона и поехала на север по шоссе, с обеих сторон которого росли сосны. Впереди на горизонте виднелись все новые сосны и огромное, бескрайнее небо. Могло бы получиться потрясающее фото. И я стала думать, как все это выглядело бы в видоискателе. Я бы оставила кусочек шоссе, а горизонт и деревья опустила бы пониже, ближе к рамке, а все остальное пространство на снимке занимало бы небо.

Композиция.

Бабушка всегда говорила об этом. Она подарила мне мою первую камеру – старый «Никон F». Довольно тяжелый, солидный и полностью механический, к тому же пленочный – но в свое время считался суперсовременным и продвинутым. Бабушка презентовала мне его летом, когда мне исполнилось тринадцать, и я провела с ней и дедушкой две недели в их доме на Стейнер-стрит в Сан-Франциско.

– Думаю, пришло время тебе попрощаться с той мыльницей «Кодак», которой ты пользовалась до сих пор, – сказала бабушка, входя в комнату, где я всегда у них останавливалась. Я называла ее комнатой-садом, потому что здесь была белая деревянная кровать, бледно-зеленый ковер и обои с рисунком в виде виноградных кистей и цветов. Она протянула мне коробку, упакованную в лавандовую оберточную бумагу, из которой я достала тяжелый фотоаппарат, черный и блестящий, на черном ремне. После минутного ошеломленного молчания я наконец смогла выдавить из себя «спасибо».

– Да, он не новый, – сказала бабушка. – Но мужчина, у которого я его купила, очень хорошо с ним обращался. Профи работают именно с такими, знаешь ли, – и она подмигнула мне.

Я знала. Это камера была огромным шагом вперед по сравнению с моим стареньким «Кодаком», с которым и делать-то ничего было не надо, знай себе смотри в объектив и нажимай кнопочку. «Никон» был из другой лиги, он требовал от меня определенных знаний о том, что такое однообъективный зеркальный аппарат и как с ним обращаться. Я должна была уже понимать, как вручную настроить камеру, как установить экспозицию, как использовать разные режимы съемки и диафрагму. Единственным автоматическим элементом в нем был простой экспонометр.

Я бродила по дому бабушки и дедушки с толстой инструкцией в руках, ее странички были загнутыми и мятыми от частого прочтения, потом свернулась клубочком в углу одного из диванов и продолжила изучение руководства там. И так два часа, пока бабушка не пришла меня проведать.

– Думаю, тебе понадобятся сейчас четыре кассеты с пленкой, – сказала она, стоя в дверях. – Отложи-ка эту книженцию и идем со мной.

Я пошла за ней по лестнице, затем на улицу.

– Но я же еще не разобралась с диафрагмой и режимами, – произнесла я, переходя улицу вслед за ней.

Она вела меня к Аламо-сквер, и потом мы забрались на вершину холма, откуда открывался потрясающий вид: заходящее солнце золотило крыши домов, прощаясь с городом до утра.

– Я должна как следует изучить инструкцию, чтобы у меня получилось, – не унималась я. – Это же не моя старая камера.

– Чепуха, – бабушка небрежно махнула рукой. – Тут не о чем волноваться. Со временем все придет само.

Камера висела у меня на шее, и бабушка шутливо потянула за ее ремешок. А потом медленно повернула меня так, чтобы я могла видеть город со всех сторон. Деревья и парковые скамейки, жилые многоэтажки, словно вцепившиеся в склон холма своими когтистыми пальцами, белая пирамида «ТрансАмерика», «Сити-Холл» и ряд ярких викторианских домиков, которые в городе почему-то называли «чертополохом» – в одном из таких домов жили и мои бабушка с дедушкой.

– Но если я не настрою его правильно, фотографии могут выйти слишком светлыми.

– Да дело ведь не в технике! – бабушка улыбнулась. Рядом с нами остановилось желтое такси, из которого вывалилась группа туристов, говоривших с французским акцентом. Бабушка обняла меня. – Дело совсем в другом. Главное, – она простерла руку к небу перед нами, – главное композиция. То, что ты выбираешь для фотографии. Что внутри – то и снаружи, – она показала на камеру. – Когда ты смотришь через объектив – ты должна понимать, в чем смысл. Ты должна спросить себя, лучший ли способ ты выбрала для того, чтобы посмотреть на то, что перед тобой, или, может быть, есть другой способ – более неожиданный, возможно такой, о каком ты даже не задумывалась. Очень много есть разных способов смотреть на одно и то же, Эллен.

Она чуть присела, чтобы быть со мной одного роста, и ласково коснулась моего подбородка:

– Есть вещи, которым нельзя научиться. У человека это либо есть, либо нет, и ничего нельзя поделать с этим, – она поцеловала меня в макушку. – Не беспокойся, милая. Я видела твои фотографии. У тебя это есть.

Я никогда не задавалась вопросом, что моя бабушка понимает в фотографии и композиции. Никогда не задумывалась, достаточно ли она в этом понимает, чтобы рассуждать об этом так убежденно. Думаю, я всегда была уверена, что моя бабушка знает все обо всем.

В тот же вечер, позже, когда мои родители собирались идти ужинать, я рассказала маме о нашем разговоре с бабушкой.

– А с чего это твоя бабушка решила, что она разбирается в композиции? – моя мать рассмеялась и взяла в руки баллончик лака для волос.

Я смотрела вниз, на пол, на маленькие черно-белые плитки, пока мама распыляла химическое облако у себя над головой. Мне было обидно за бабушку, но я не знала, как ее защитить. И все равно – я была уверена тогда и уверена сейчас, что бабушка была права…

Через тридцать две минуты я заехала по шоссе в Левисборо и, следуя указателям, прибыла к торговому району города. «Брюстер» занимал первый этаж двухэтажного старого кирпичного здания вместе с антикварным магазином «Серебряная змея» и магазином одежды «Росс Мартин».

Я вошла в длинное, узкое и темноватое помещение магазина. Воздух здесь был сухой и слегка спертый – пахло пылью и старыми газетами, но сам магазин был под завязку забит всякими приспособлениями для фотографии: корпуса, линзы, шнуры, фильтры, флешки и другие причиндалы лежали в ящиках из дуба и стекла. За прилавком мужчина в очках в серебряной тонкой оправе обсуждал с подростком и его отцом преимущества разных флешек. Он кивнул мне:

– Сейчас вами займутся.

Потом он подошел к задней двери за прилавком и позвал:

– Пап! Пап! Здесь покупатель – можешь выйти?

Минуту спустя появился старик. Его лицо было изборождено морщинами, очень глубокими, особенно на лбу и вокруг губ – его рот как будто взяли в круглые скобки. Волосы его, абсолютно белые и пушистые, покрывали голову, словно сугроб.

– Чем могу вам помочь, мисс? – спросил он.

Я назвала ему модель своей камеры и спросила, есть ли у них такая в продаже. Он поскреб щеку и задумчиво посмотрел в потолок, а затем сказал:

– Ну, мисс, они уже сняли эту модель с производства, заменили другой, чуть-чуть ее изменив и усовершенствовав. Но вам повезло, – он подмигнул. – У нас остался один экземпляр в продаже, я могу вам его принести. Очень похоже, что это именно то, что вам нужно.

Он вынул ключ и открыл один из ящиков, достал оттуда несколько коробок, а потом – камеру и поставил ее на прилавок.

– Я так понимаю, вы с «Никонами» на короткой ноге?

Я кивнула.

– Да, я снимаю «Никоном» уже много лет.

Он улыбнулся.

– Много лет… Шутите?

– У меня был «Никон F», – сказала я. – И мне до сих пор нравятся пленочные аппараты.

Старик удивленно хлопнул ладонью по прилавку.

– Да ладно! Без шуток? – Он смотрел на меня, открыв рот. – Вот это, скажу я вам, была камера так камера, – заявил он. – Для своего времени – просто прорыв, хотя вы теперь, возможно, так и не считаете, после всех этих цифровых штучек, которые мы продаем сегодня. Теперь всем подавай компьютер внутри фотоаппарата, – он покачал головой.

– Я понимаю, о чем вы говорите, – кивнула я. – Эти старые камеры – в них была душа. Но, боюсь, выбора у нас все равно нет, мы не можем остановить перемены.

– Это точно, – ответил он. – Так, если вам нужно знать об этом фотоаппарате подробности – характеристики там всякие и прочее – вам придется подождать моего сына, Марка, пока он закончит с теми покупателями, – он ткнул пальцем в сторону Марка.

– Да ладно, – махнула я рукой. – Думаю, разберусь сама.

Он протянул мне фотоаппарат.

– Хорошо, тогда, мисс, вот, можете его попробовать.

Я включила камеру и посмотрела в объектив.

– Мне казалось, он полегче, – заметила я, приближая табличку на прилавке «Мы охотно принимаем карточки VISA и MASTERCARD», и сделала фотографию.

Потом я направила объектив на витрину и навела его на даму, идущую мимо. У нее была потрясающая ярко-розовая панама на голове.

– Значит, у вас был «Никон F», – старик снова поскреб щеку.

Я взглянула на снимок, который только что сделала: женщина получилось отчетливо и ярко.

– Да, моя бабушка подарила мне его однажды летом.

– Это весьма недурной подарок, – заметил он.

Я кивнула.

– Ну, она была отличной бабушкой, – теперь я сфотографировала ящик, наполненный футлярами для камер. – И кстати, – я посмотрела на ЖК-панель, чтобы оценить результат, – она когда-то жила в Мэне. Поэтому я здесь.

Старик начала перекладывать коробочки с флэшками на полке, висевшей у него за спиной.

– Вот как? Ух ты. И где она жила? Здесь, в Левисборо?

Я открыла меню камеры и стала смотреть, что у нее есть: «SETUP»; «SHOOTING»; «PLAYBACK»…

– Она выросла в Бейконе, – ответила я.

Старик повернулся и уставился на меня.

– В Бейконе? Я тоже вырос в Бейконе. Как звали вашу бабушку?

– Ее девичье имя Рут Годдард.

Его глаза распахнулись очень широко.

– Рути?! Рути Годдард? Ваша бабушка? – он снова с силой хлопнул по прилавку рукой. – Да ладно! – потом закинул голову назад и улыбнулся: – Представляете, мы же учились с Рути в одной школе.

– Вы знали ее? – воскликнула я. – Знали мою бабушку? – У меня участился пульс, руки затряслись от волнения.

– Конечно, знал. Я был с ней знаком с детства. Со второго, что ли, класса. Где она теперь?

Я опустила глаза.

– Вообще-то, – произнесла я, – она… умерла чуть больше недели назад.

Когда я подняла голову, старик смотрел на меня с ласковой печалью.

– О, мне так жаль это слышать, мисс… мисс… как вас?

– Эллен Брэндфорд, – ответила я, подавая ему руку.

– Уэйд Шелби, – представился он, тряся мою руку. – Рути была очень славной девочкой. И рисовала хорошо. У нее был талант.

Я положила камеру на прилавок.

– Да. Я только недавно узнала, что она, оказывается, была настоящим художником.

– О, это точно, – подхватил он. – Ей-богу, она была настоящим художником, это было ее призвание. Она же даже в колледж поступила и изучала искусство.

Поступила в колледж? Изучала искусство? Да нет, это он путает. Бабушка уехала в Стенфорд и занималась литературоведением, а вовсе не искусством. Наверняка он просто перепутал ее с кем-то другим.

– Да, точно, – продолжал он. – Она уехала, чтобы стать художником. Таким, знаете, настоящим, обученным, – он приподнял одну бровь. – И больше не вернулась. Мы ее потеряли.

– Что вы имеете в виду?

Уэйд наклонился ко мне поближе.

– Ну, понимаете… она все ходила с этим парнем, Четом, – шепнул он. – Их семья жила в Бейконе уже очень давно. Хороший парень. Они оба были хорошие, серьезные. Все говорили, что они поженятся. Но потом Рути уехала в колледж и вскоре стало известно, что там она встретила другого парня. Какого-то врача или студента-медика, – он пожал плечами и положил ладони на прилавок. – Ну, и все. Этот городской прохвост увел нашу Рути.

– Врач?

Уэйд кивнул.

Я невольно представила себе: вот моя бабушка встречается с Четом, вот она уезжает в колледж, бросает Чета и выходит замуж за… довольно странно думать о собственном дедушке как о «городском прохвосте». В моем представлении это определение подходило деду меньше всего.

– Поверить не могу, что вы знали мою бабушку, – сказала я. – Я так много узнала о ней с тех пор, как приехала в Мэн.

Достав кредитку, я положила ее на прилавок.

– Вы берете камеру?

Я кивнула, и Уэйд засунул камеру в коробку, а затем провел моей кредиткой по терминалу.

– А что дальше было с Четом? – спросила я.

– С Четом? А знаете – я как-то не в курсе, – ответил он, протягивая мне чек и ручку, чтобы я расписалась. – Знаю только, что он был хорошим парнем, а больше ничего, – он положил коробку в фирменный пакет. – Хотел бы я знать больше про него, и про вашу бабушку, и про все остальное… – он вышел из-за прилавка и вручил мне пакет. А потом посмотрел на меня задумчиво, прищурив один глаз: – А знаете, кто может быть в курсе?

– Кто?

Он медленно кивнул, словно соглашаясь с самим собой.

– Лила Фальк. Она была очень дружна с Рути.

Я взяла пакет.

– Лила Фальк?

– Точно, – сказал он. – Насколько мне известно, она по-прежнему живет в Мэне. В доме престарелых. В Киттаке, наверно. И если кто-нибудь что-нибудь знает – то это точно она.

Я схватила ручку и нацарапала имя «Лила Фальк» на обратной стороне чека.

– Я остановилась в Бейконе, – произнесла я. – Где находится этот Киттак?

– На севере, – Уэйд как-то неопределенно махнул рукой. – На севере от Бейкона, на севере отсюда.

– Далеко?

– А какие у вас колеса?

– Колеса? – я не сразу поняла, о чем он спрашивает. – У меня «БМВ».

Он улыбнулся.

– Доберетесь за час.

Глава 9. Мистер Каммингс

Сев в машину, которая стояла неподалеку от магазина, я порылась в Интернете и нашла Центр Святой Агнессы. Номер его раздобыть было совсем не трудно, тем более что это был, по всей видимости, единственный дом престарелых, который находился в Киттаке. А весьма вероятно, что единственный на всю округу на много километров – в его пресс-релизе было сказано: «Обслуживаем районы Киттак, Северный Прути, Южный Прути и Лаудон» – и имелся длинный список других городов и городков.

Женщина по телефону сказала мне, что Лила Фальк действительно проживает у них, но предупредила, что лучше мне приехать завтра.

– Понимаете, вечер пятницы у нас очень насыщенный, – сказала она. – У нас скоро начинается музыка, а потом многие обитатели центра будут заниматься ремеслами. А вот на завтра ничего такого не запланировано. Вы сможете приехать завтра? Может быть, в час или два?

Я заглянула в ежедневник: завтрашний день был совершенно свободен.

– Да, – сказала я. – Я думаю, что подъеду к этому времени.

Я выехала на Дорсет-Лейн в четыре часа пополудни, понимая, что это слишком рано, но боясь, что если буду ждать – упущу Чета Каммингса. И сразу увидела, что кое-что изменилось: рядом с «Ауди» был припаркован синий джип. Вот и все, бабушка, подумала я, и сердце у меня заколотилось с бешеной скоростью. Вот и все. Я наконец смогу отдать ему твое письмо.

Я припарковалась перед домом, взяла конверт с письмом и пошла к входной двери. Громко постучала и подождала некоторое время – но ответа по-прежнему не последовало. Но он же должен быть внутри, решила я, и снова спустилась с крыльца на лужайку и, встав лицом к дому, уставилась на него. Все-таки, наверно, его слуховой аппарат барахлит. Я обошла вокруг дома, заглядывая во все окна. В столовой я заметила голубую ветровку, висящую на спинке стула – в прошлый раз ее не было. А еще я заметила, что исчезла почта, которая была навалена кучей два дня назад.

Я сделала почти полный круг, когда увидела алюминиевую лестницу, лежащую на земле. Я остановилась, прищурилась на окно второго этажа, потом снова перевела взгляд на лестницу. А это может сработать, подумала я. Чет Каммингс, возможно, сломал свой слуховой аппарат или он смотрит телевизор в наушниках – бабушка так делала. Он наверняка наверху – и есть только один способ это проверить.

Сунув письмо бабушки в карман, я прислонила лестницу верхним концом к дому. И полезла по ступенькам, убеждая себя не смотреть вниз и сохранять спокойствие.

Добравшись до окна, я заглянула внутрь и осмотрела комнату: серый ковер, деревянный письменный стол, на котором лежат книги и какие-то бумаги, на стене – белые книжные полки. На одной из полок лежало то, при виде чего у меня замерло на мгновение сердце: старый пленочный фотоаппарат. Я сразу поняла, что это не «Никон», но вот что это за модель, разобрать никак не могла. «Лейка», может быть? Я щурилась, напрягая глаза, чтобы разобрать написанное на объективе название производителя. И вдруг у меня за спиной раздался голос. Мужской голос. И очень сердитый голос.

– Какого черта вы там делаете?!

Я окаменела. Вцепившись в лестницу так, что у меня побелели костяшки пальцев, я осторожно посмотрела вниз. Там, в джинсах, темно-синей футболке и повернутой козырьком назад бейсболке с надписью «Городской водопровод», стоял… Рой.

Рой.

Я просто нигде не могла от него спрятаться. Он был везде. И он постоянно заставал меня в самом что ни на есть дурацком положении.

Я невольно оглянулась по сторонам – уж не фотографирует ли нас опять кто-нибудь?

– У меня здесь кое-какие дела, – ответила я, стараясь, чтобы голос звучал холодно. Я все еще сердилась на него за то, как он вел себя по пути из «Оленьего рога». И потом – его совершенно не касалось, что я здесь делаю.

Он приставил руку козырьком ко лбу и прищурился.

– О господи, да это же… это ТЫ?

Я спустилась по лестнице со всем достоинством и изяществом, на которое только была способна, все время чувствуя на себе взгляд Роя.

– Да, это я, – ответила я, сходя с последней ступеньки. Невольно про себя отметила, что у него на лице присутствует однодневная щетина.

– И что ты тут делаешь? Что ты тут вынюхиваешь? – спросил он резко.

– Что я тут делаю? – возмутилась я. – Это что ТЫ здесь делаешь? – я гневно стряхнула со штанины прилипшую грязь. – Ты что, преследуешь меня? Что вообще происходит?

Он ошарашенно уставился на меня.

– Я преследую тебя?! На мой взгляд, все ровно наоборот!

– Слушай, у меня здесь дело, – примирительно заговорила я. – Я пытаюсь найти кое-кого.

Рой взглянул на лестницу, потом перевел взгляд обратно на меня.

– Ты всегда именно таким способов ищешь людей? Заглядывая к ним в окна?

Я задрала голову и выпрямилась:

– Не думаю, что обязана отвечать на твои вопросы, – он был так же невыносим, как и та невыносимая соседка Чета. – О. И кстати, – добавила я. – Ты совершил незаконное проникновение. Пересек границу частной собственности.

Он ткнул в меня пальцем.

– Нет. Это ТЫ нарушила границы частной собственности. Это мой дом вообще-то.

Его дом?! Его дом?! Да как такое возможно?

Мозг у меня заработал в авральном режиме, я не понимала, как могла допустить такую ошибку. У меня же был адрес, написанный бабушкой на конверте и проверенный двумя поисковыми системами и даже на сайте налоговой службы. Честер Р. Каммингс, Дорсет Лейн 55. Этот адрес!

Значит, я действительно совершила фатальную ошибку.

Фамилия Роя была Каммингс – но он был не тот Каммингс, который был мне нужен. Я не могла поверить, что потратила четыре дня впустую, пропустила одно из главных событий в жизни Хайдена и при этом до сих пор даже не знала, где живет этот Чет Каммингс.

– Я… не знала, что это твой дом, – сказала я. – Иначе бы не полезла. У меня оказался не тот адрес, вот и все, – и, повернувшись, я пошла прочь.

– Ты хочешь сказать, что не собиралась оставить тут свои адвокатские бумажки? – крикнул мне вслед Рой.

Я резко обернулась.

– Прошу прощения?!

Он подошел поближе, не сводя с меня глаз, а потом сорвал с головы кепку и взъерошил волосы.

– Или ты искала что-нибудь, что тебе нужно для иска, – он надел кепку обратно. – Но меня не пугают законники-стервятники – они все равно, как и остальные, должны надевать штанины по очереди. Или я должен был сказать – юбки?

Солнечные лучи пробивались сквозь листву и золотыми пятнами ложились на зеленую траву лужайки.

– Знаешь, – произнесла я, чувствуя, как на лбу у меня образуется сердитая складка, – я всего лишь пыталась доставить одно письмо. Просто я не знала, что фамилия Каммингс в ваших краях так часто встречается, – вздохнув, я дернула плечом. – Надеюсь, общаться с Четом Каммингсом будет приятнее, чем с тобой.

И я пошла к машине.

– Ты ищешь Чета Каммингса? – крикнул Рой мне вслед.

Я шла, не оглядываясь. Не о чем мне с ним разговаривать. Я просто поеду сейчас в гостиницу и попытаюсь со всем этим разобраться. Выяснить, где я допустила ошибку. Может быть, я смогу ее исправить, может быть нет. Но я попытаюсь. Я очень хотела сделать все, как просила моя бабушка, и мне было очень тяжело признать, что я зашла в тупик.

Рой не унимался. Он крикнул:

– Я знаю его.

Я остановилась. Он знает Чета Каммингса. Он его знает! Да, я нашла не тот дом и не того Каммингса, но он его знает. В Нью-Йорке это показалось бы невероятным, там шанс составлял бы один к миллиону…

Но здесь не Нью-Йорк. Это Бейкон, и я вдруг поняла, что на самом деле шансы, что Рой действительно знает Чета, очень велики. И что, возможно, не первый кто-то перепутал этих двух носителей одной и той же фамилии.

– Ты его знаешь? – спросила я, поворачиваясь к Рою.

– И очень неплохо, – ответил он. – Это мой дядя.

– Твой дядя?! Чет Каммингс? Ты уверен? Ну, то есть – он точно Чет Каммингс?

Рой кивнул.

– Да. Я уверен, что хорошо знаю членов моей семьи.

Его семьи.

Я ушам своим не верила. В моем воображении Чет был похож на Нормана Рокуэлла – и это как-то не очень вязалось с картинкой семейного чаепития на кухне с печеньками и окошком в сад.

Но тут вдруг Рой вновь уставился на меня с подозрением.

– Так это ты шастала тут несколько дней, шпионила, разнюхивала что-то, – произнес он, махнув рукой в сторону дома.

Я почувствовала, как мою шею и лицо заливает краска, стало горячо.

– Я не шпионила.

– Моя соседка рассказала мне о женщине, которая бродит вокруг дома, стучит, заглядывает в окна, называет мое имя. Еще она сказала, что у этой женщины машина с нью-йоркскими номерами, – он показал на мой «БМВ». – Это твоя машина?

Ну почему он все время делает так, что я вынуждена оправдываться?! Я подбоченилась:

– Да, это моя машина. И да, это была я. Я искала твоего дядю!

В глазах Роя блеснули хитрые искорки.

– Значит, ты искала не меня.

Да зачем мне его искать-то?! Его – с этой щетиной и потертыми джинсами?

– Тебя?! – Я засмеялась. – Я же уже сказала тебе – нет.

Он смотрел на меня тяжелым взглядом.

– А зачем тебе мой дядя? Ты собираешься и на него подать в суд?

Нет, это было уже слишком. Я вскинула руки к небу:

– Господи боже ты мой, да не собираюсь я ни на кого подавать в суд! Моя бабушка попросила меня об услуге, и я поэтому приехала в Бейкон.

Рой кивнул, чуть приоткрыв рот.

– Ах, значит, это твоя бабушка хочет подать в суд.

Мне стало дурно. Я закрыла глаза и досчитала до десяти. Так, сохраняй спокойствие, а то снова завтра будешь читать о себе в газете… но, честно говоря, сейчас я готова была его убить – и пусть меня арестуют за убийство.

– Никто не собирается ни на кого подавать в суд, – медленно, почти по слогам сказала я наконец. – Ни о каких судах речь не идет, – я снова пошла по лужайке к своей машине, думая о бабушке, о своем обещании доставить ее письмо и о том, как все неправильно получилось. Прости меня, бабушка. Мне так жаль.

Слезы вскипели у меня на ресницах.

И тут кто-то потянул меня сзади за блузку.

– Эллен, подожди…

Я обернулась. Руки у меня тряслись, губы тоже – все чувства, которые я старательно сдерживала со дня бабушкиных похорон: гнев, скорбь, печаль, тоска, одиночество – все эти чувства сейчас вырвались наружу.

– Моя бабушка умерла на прошлой неделе, – закричала я, слезы брызнули из моих глаз и полились мне на блузку. – Я приехала сюда из-за нее! Потому что она попросила меня прямо перед смертью – перед самой смертью, понимаешь! – попросила меня передать кое-что твоему дяде. Письмо. И я положила его в конверт нашей фирмы, потому что… да не знаю почему, просто хотела, чтобы оно было в сохранности! – я опустила глаза. – Вот и все. И мне плевать, что ты там себе думаешь.

Я отвернулась, но Рой взял меня за руку.

– Подождите минутку, Эллен. Пожалуйста.

Ветер принес откуда-то легкий запах дыма.

– Я соболезную тебе из-за бабушки. Очень соболезную, искренне.

Из цветка клевера вылезла ленивая толстая пчела и с гудением полетела куда-то в небо. И я вдруг поняла, как сильно мне хочется поговорить с кем-нибудь о бабушке. Просто поговорить о ней.

– Мы были очень близки, – сказала я, голос мой дрогнул. – Она для меня очень много значила. А теперь она умерла, а я здесь, и все идет наперекосяк, и я не могу выполнить то, о чем она просила, и я чувствую себя… чувствую, что не оправдала ее ожиданий. Я одно сплошное разочарование.

Рой покачал головой.

– Я уверен, что она вовсе не разочарована. И я… приношу свои извинения. Прости меня.

Я вытерла слезы тыльной стороной ладони.

– Но я вот не могу понять… с чего ты вообще взял, что я собираюсь подавать на тебя в суд?

– Потому что юристы обычно это и делают. И когда я увидел у тебя на конверте свое имя, то…

– Да совсем не все юристы это делают, – перебила я его. – Я, например, не делаю.

Он кивнул.

– О'кей.

Мы постояли немного лицом друг к другу, а потом он спросил, при себе ли у меня письмо. Я достала конверт из кармана, мы сели на деревянную скамейку, и Рой снял свою бейсболку.

– Что там написано? – он потянулся за конвертом, но я убрала его за спину.

– Прости, но я действительно не могу с тобой это обсуждать. Сначала ты должен спросить разрешения у своего дяди. Это его дом?

Рой кивнул.

– Ну все равно – прости, я должна доставить письмо ему лично в руки.

Рой посмотрел на конверт в моей руке, потом на меня.

– Эллен, все дела моего дяди – это мои дела.

– Ну… я понимаю, что ты его опекун, но…

– Нет, я имел в виду другое, – в глазах у него появилось какое-то незнакомое мне до этого момента выражение. Он понизил голос: – Тебе придется иметь дело все-таки именно со мной, потому что мой дядя… он умер.

У меня как будто разом выкачали весь воздух из легких, оставив их совершенно пустыми и безжизненными. Единственное, что я могла и должна была сделать для своей покойной бабушки, оказалось невозможным. Мужчина, которого она любила, когда была молодая, умер. От него остались только имя и красная сальвия, которая росла по краю лужайки перед домом.

– Когда же он… – я не смогла договорить, снова потекли слезы.

– В марте.

Три месяца назад, подумала я. Всего три месяца назад.

– Мне очень жаль… – повторила я.

И мне действительно было жаль. Мне было жаль Роя, жаль себя, потому что я не смогла выполнить возложенную на меня миссию, а еще мне было очень жаль мою бабушку.

Рой положил руку мне на плечо.

– Теперь ты расскажешь мне, в чем дело?

Экранная дверь со скрипом открылась, и на крыльцо вышел кот, которого я видела на столе в столовой, он спустился по ступенькам, прогулялся по лужайке, а потом подошел к скамейке и вспрыгнул на нее. Уселся на спинке между мной и Роем и начал нюхать мои волосы, а потом боднул головой мне щеку.

– Мистер Пудди, иди сюда, – Рой взял кота на руки. Я протянула руку и погладила его мягкую шерстку на голове.

– Да я рассказала тебе уже все, что сама знала, – сказала я. – Моя бабушка попросила меня передать твоему дяде письмо, – я слышала, как кот мурчит тихо-тихо, нежно-нежно, лежа на руках у Роя.

– А можно мне его посмотреть? – Рой говорил почти шепотом.

Я держала конверт в руке, и мне не хотелось его отдавать. Все не так, все должно было быть иначе. Я должна была разговаривать с Четом. А это все неправильно.

Рой отпустил кота, и тот побежал куда-то за дом.

– Эллен, я бы очень хотел увидеть это письмо. Пожалуйста, – он притянул руку.

Что ж. Мне все равно ничего больше не оставалось. Я отдала ему конверт.

– Ладно.

Он помедлил немного, прежде чем открыть конверт. Затем вытащил бледно-голубой листочек с письмом моей бабушки и стал читать. Через мгновения он поднял на меня глаза:

– А почему она думала, что мой дядя отправит письмо обратно, не читая, или выкинет его?

– Просто читай дальше, – сказала я, чувствуя, что сейчас снова из моих глаз польется ливень.

Рой стал читать дальше, но вскоре снова посмотрел на меня:

– Она хочет искупить свою вину, – во взгляде у него светился вопрос: – Но в чем она виновата?

Я покачала головой.

– Не знаю. Именно это я надеялась выяснить. Надеялась, что твой дядя мне скажет.

Рой читал дальше.

– Южная Каролина, – произнес он мгновение спустя. – Да, дядя Чет жил там довольно долго, но три года назад он вернулся в Бейкон. Похоже, бабушка твоя была сильно удивлена, когда обнаружила его здесь.

Он вернулся к письму, но через минуту снова прервал чтение:

– А, – кивнул он. – Они были любовниками.

– Да, – ответила я. – Они любили друг друга.

Он читал, время от времени кивая сам себе. Потом прочел вслух:

– «Я знаю, как дорого тебе обошлось это расставание. И никогда не смогу простить себя за это. Если бы я не поступила так с тобой – тебе не нужно было бы уезжать из Бейкона, не нужно было бы бросать все, что так много значило для тебя. Я всегда чувствовала свою вину за это – и мне ужасно жаль. Надеюсь, ты сможешь простить меня», – он снова поднял на меня глаза. – О чем это она? Что значит – ему «дорого обошлось это расставание?» Что там было?

Я опять покачала головой.

– Не знаю. Не знаю я, что это значит. Она ничего мне не рассказала, просто попросила меня передать письмо.

Да, она всего лишь хотела, чтобы он прочитал это письмо…

Слезы вновь закапали из моих глаз на скамейку.

– Ну, по крайней мере нам известно, что она бросила дядю ради другого мужчины.

Я кивнула.

– Да. Это был мой дедушка.

Рой округлил брови:

– О, – сказал он. – Твой дедушка, – он придвинулся ко мне, я почувствовала, как его нога коснулась моей. – Но мы не знаем, почему.

– Почему что? Почему она его бросила? – я подняла голову и посмотрела в темнеющее небо. – А почему вообще кто-то кого-то бросает? Думаю, она просто его разлюбила… или полюбила моего дедушку сильнее, чем его.

– Моя дядя был классный парень, – возразил Рой.

Я улыбнулась.

– Ну так и мой дед тоже.

Он снова уставился на письмо, словно пытался прочесть что-то важное между строчек. Потом провел пальцем по маленькому шраму около глаза: – Дядя был здесь, когда я получил вот это.

Я смотрела на шрам, тоненькую, почти не видную линию – и мне стало интересно, каким образом он появился.

– И как ты его получил?

– Учился кататься на двухколесном велосипеде, – ответил Рой. – Свалился и поранился. А еще руку сломал, – он покосился на правую руку. – Мне было шесть лет.

– И твой дядя…

– Он сгреб меня в охапку и помчался в больницу. Держал меня за руку все время, пока мне накладывали гипс, пока зашивали рану под глазом. Я перепугался тогда до смерти. А он все твердил, что если я все выдержу – то мне можно давать медаль за храбрость.

Я улыбнулась.

– Очень мило.

Глаза Роя блеснули.

– Да, так и было, – он отвернулся и стал смотреть куда-то вдаль, мысленно, видимо, восстанавливая события того дня. – Можешь верить, можешь не верить, но он ведь действительно дал мне ее. Эту медаль. Настоящую. Он уехал куда-то вечером и вернулся с Крестом за выдающиеся заслуги. Это была награда дедушки. Он ее заработал во Второй мировой и подарил дяде Чету.

– Шутишь.

– Нет, не шучу. И дядя Чет настоял, чтобы я взял его, хотя я знал, что он очень любил эту вещь. Орден и сейчас у меня. Лежит в столе, в коробке.

– Можно книгу писать, – я была так растрогана этим жестом его дяди, что мне стало еще хуже от мысли, что мне не довелось с ним познакомиться.

– Он был потрясающим парнем, – Рой поглаживал спинку скамейки, словно проверяя ее на прочность. – Он был мне как второй отец. Мой родной отец часто уезжал по работе, и дядя Чет помогал мне решать всякие разные проблемы, когда я был маленьким. Он любил море и корабли – и я помогал ему чинить лодки, вязать узлы, разбираться в моторах, ну все такое. Он научил меня работать руками и обращаться с инструментами – научил любить эту работу. Сознание, что ты можешь что-то сделать сам, своими руками… – Рой посмотрел на меня с такой горячностью, что я прямо почувствовала присутствие Чета Каммингса. – Это то, что делало его счастливым.

– Он, наверно, был очень талантливым, – я смотрела, как ветер шевелит травинки. – И отличным воспитателем.

Рой откинулся на спинку скамейки и тоже стал смотреть на траву.

– Если что-нибудь ломалось, – сказал он, – дядя Чет всегда это чинил. Он никогда ничего не выкидывал и не спешил покупать новое взамен сломанного, – Рой сделал паузу, потом продолжил: – Он был необыкновенный, и я рад, что под конец он переехал жить ко мне.

Я посмотрела на дом, а на скамью упали несколько капель дождя.

– Так это твой дом?

– До последнего гвоздя мой.

– Но хозяином числится Честер Р. Каммингс. А это твой дядя.

– Нет, – ответил Рой. – Это я. Честер Рой Каммингс. Но все зовут меня просто Рой.

– Ах вот оно что, – теперь я поняла, что к чему. – Это многое объясняет.

Я смотрела, как ветер легонько шевелит листья на деревьях, и думала о том, как Чет Каммингс передавал свои умения Рою и как много это значило для них обоих.

– Тебе повезло, что у тебя был такой дядя, как Чет. Дядя и отец, – сказала я. – А у меня отца почти не было. Он умер, когда мне исполнилось всего четырнадцать.

– Так рано.

Я кивнула, пытаясь вызвать в памяти лицо отца, пытаясь восстановить те мелочи и детали, которые со временем стерлись. И я поняла, что то же самое произойдет и с моими воспоминаниями о бабушке.

– Очень тяжело терять кого-то в таком юном возрасте, – произнес Рой. – Впрочем… в любом возрасте это тяжело, – он взглянул на письмо. – Я бы очень хотел помочь тебе, Эллен. Но я понятия не имею, о чем тут говорится – все эти извинения… – он развернул письмо и снова стал его читать. – А твоя бабушка… она ничего не рассказывала о моем дяде?

– Нет, – покачала я головой. – Она вообще почти ничего не рассказывала о Бейконе. Поэтому я так отчаянно и хотела с ним встретиться.

Рой вздохнул.

– Ну, что уж… – он протянул мне письмо.

В воздухе появился легкий металлический запах приближающегося ливня, и я невольно подумала, что сейчас небеса разверзнутся и обрушатся на нас дождем.

Рой, не отрываясь, смотрел на письмо в моей руке. И чем дольше он смотрел – тем больше я понимала, что смотрит она на самом деле не на письмо, а на кольцо на моем пальце.

Пауза была долгой. Потом наконец он произнес:

– Ты собираешься замуж.

Он все смотрел и смотрел на кольцо.

– Да, – ответила я, чувствуя внезапное смущение, от которого желудок у меня болезненно сжался.

Он наклонился, сорвал несколько травинок и начал внимательно их изучать.

– Раньше я его не видел.

– Мне пришлось его снять, – сказала я, голос у меня звучал виновато, как будто я и правда специально ввела его в заблуждение. – Было еще хуже, чем сейчас, – я подняла руку и пошевелила пальцами. – Может быть, это из-за соли в воздухе…

Он кивнул и еще внимательнее стал изучать сорванные травинки. А потом подбросил их в воздух.

На письмо упала капля дождя, на этом месте расплылось небольшое чернильное пятно. Я вытерла его кончиком пальца, аккуратно сложила письмо и убрала его в конверт.

Появился мистер Пудди и начал тереться о ногу Роя.

– Короче, мы узнали из письма, – сказал Рой, вставая, – что она любила его, но и твоего деда она тоже любила.

Капельки дождя застучали по моим рукам, словно горошинки. Я встала и посмотрела на небо, теперь затянутое тяжелыми облаками.

– И что дальше? – спросил он.

– В этом случае всегда честнее и правильнее расстаться. Полный разрыв. По крайней мере, я всегда так думала.

– Мне кажется, твоя бабушка сожалела о своем выборе. О том, что бросила моего дядю.

– Ой, нет, она была очень счастлива замужем за дедом, – возразила я, вздрагивая от прикосновения дождевых капель к моей коже.

Мы оба молчали. Потом я протянула ему конверт.

– Оставь его у себя.

Мы постояли, держа конверт каждый со своей стороны, потом я отпустила его:

– Ну вот, думаю, на этом все. Скоро я уеду отсюда.

Рой вздохнул.

– Думаю, так и есть. На этом все, – откликнулся он эхом на мои слова.

Взгляд у него был печальный и усталый. Мы пожали друг другу руки, но когда надо было их разнять – он не отпустил мою руку. И смотрел на меня так красноречиво, что мне пришлось отвести глаза.

Он все еще держал меня за руку, когда налетел сильный порыв ветра, чуть не сорвав с деревьев всю листву, и с неба полил дождь, как будто кто-то опрокинул там ведро.

Мы в секунду стали мокрыми насквозь.

Мистер Пудди мяукнул и помчался по лужайке к крыльцу, взлетел на ступеньки и уселся перед входной дверью. Глядя на него, я невольно подумала: а что я буду делать, если Рой сейчас пригласит меня в дом?

Но он не пригласил. Он выпустил мою руку и сказал, натягивая свою дурацкую кепку на голову:

– Ладно, пока. Будь осторожна за рулем, Пловчиха, когда поедешь обратно.

Дождь становился все сильнее, хотя вроде бы куда уже сильнее, и я побежала к машине. Когда я открывала дверцу, по небу прокатился оглушительный раскат грома. Включив дворники, я увидела, что Рой взбегает на крыльцо и исчезает в доме, кот влетел в дом впереди него. Крыльцо опустело. И я поехала прочь, а вода с неба хлестала так, словно у них там прорвало водопровод.

Глава 10. Библиотека

Когда я открыла на следующее утро шторы, утреннее небо было чистым. Подсвеченные розовым снизу облака плыли по голубому небу, полному солнечного света и покоя. От вчерашнего разгула стихии не осталось даже следа. Но мне не давали покоя воспоминания о Рое Каммингсе: какая нежность была в его глазах, когда я говорила о своей бабушке, с какой любовью он рассказывал о дяде, как он понимал меня и сочувствовал моей потере…

Выглянув в окошко чуть подальше, я увидела, что внизу, у соседней двери, что-то происходит. Там находилось Историческое Общество Бейкона. Сейчас вся улица была запружена припаркованными машинами, отовсюду текли потоки людей, которые стекались к серой двери дома. Я вдохнула прохладный соленый воздух и увидела мальчишку, который ехал вниз по улице на велосипеде: казалось, он вообще не прилагал никаких усилий, словно сросся с велосипедом и стал с ним единым целым, и я с завистью провожала его взглядом, пока он не исчез из виду. Какой чудесный день для велосипедной прогулки, подумала я. Мне захотелось тоже немедленно сесть на велосипед, и я стала думать, есть ли в городе служба проката велосипедов. Я представляла, как качу по очаровательной проселочной дороге, с камерой на плече, без всяких навигаторов – куда глаза глядят. А потом я вспомнила, что сегодня суббота и что я договорилась о встрече с Лилой Фальк.

Суббота.

О боже, торжественный ужин в честь вручения премии был вчера, а я даже не позвонила Хайдену! Он, наверно, думает, что мне наплевать. И вот я стою тут, мечтаю о велосипеде и… о Рое Каммингсе.

Я схватила телефон, выдернув его из зарядного устройства, и метнулась в ванную. Ну конечно, на экране было «Хайден Крофт: пропущенный звонок». Я опустилась на сиденье унитаза – ноги у меня подкашивались от волнения – и прослушала сообщение: «Эй, Эллен, привет. Уже почти половина второго, я только что пришел домой. Ты много потеряла сегодня – вечер был великолепный. Все о тебе спрашивали. Мне кажется, моя благодарственная речь удалась. Думаю, ты бы мной гордилась».

Я уткнулась лицом в ладони и закрыла глаза. Чувствовала я себя просто ужасно. Ну конечно, я им гордилась. И конечно, я была уверена, что его речь была замечательная. Я представила себе, как он стоит на сцене и говорит речь свободно, без бумажки, от сердца. А потом он, наверно, обменялся рукопожатием с мэром, рассказал что-нибудь смешное…

На телефоне Хайдена был включен автоответчик, когда я набрала его номер. Я оставила сообщение, такое жизнерадостное сообщение с поздравлениями и заверениями, что я ужасно скучаю и не могу дождаться встречи с ним. И закончила тем, что несколько раз поцеловала телефонную трубку.

И подумала, как же мне повезло с Хайденом. Он такой милый, понимающий, честный. Человек, с которым каждый мужчина почтет за честь дружить, а любая женщина обязательно заметит, хочет она этого или нет. Не говоря уже о том, что его фамилия Крофт. И он собирается на мне жениться.

Так в чем тогда моя проблема? Почему я просыпаюсь и думаю о другом?

Тот другой – он в общем-то очень даже ничего, если не считать странной паранойи по отношению к юристам. И у него есть своеобразный шарм – такой брутальный, свойственным жителям небольших городов. И я должна признать, что он выглядит весьма неплохо. А если честно – он очень привлекателен. Если бы я его не знала и встретила на улицах Манхэттена, то уверена, я бы…

Я крепко сжала телефон в руке.

Нет, нужно это прекратить. Все это звучит так, словно он мне нравится. Но я помолвлена, я люблю Хайдена, я собираюсь выйти замуж. Должны же быть какие-то логические объяснения тому, что Рой пробуждает во мне такие чувства, они же не могли взяться ниоткуда…

Я рассматривала изображение маяка на стене ванной и пыталась анализировать свои эмоции, как всегда анализировала юридический вопрос, расставляя все по полочкам и систематизируя до тех пор, пока все не оказывалось на своих местах.

Я Хайден, наша свадьба. Бабушка, Бейкон, Рой, причал, «Олений рог».

И тут меня осенило.

Я выхожу замуж через три месяца. Это значит, что вскоре я как бы окажусь вне игры. Никакого флирта, никаких свиданий. Я стану замужней женщиной. Так разве не логично, что я пытаюсь доказать самой себе, что все еще привлекаю мужчин? Что я все еще имею над ними власть? Да, конечно, так оно и есть. Если я и чувствовала эту тягу к Рою, эту искру между нами… то все по этой самой причине. Я просто проверяла, способна ли еще нравиться. Разве это не объяснение? Я покрутила обручальное кольцо на пальце, оно снова сидело свободно.

Ну разумеется, все так и было.

– Что там происходит в соседнем доме? – спросила я Паулу, беря себе на завтрак черничный маффин и стакан апельсинового сока.

Паула заменила пустой кофейник полным.

– Ежегодный пикник. Средства собирают. Там бывают игры, конкурсы, развлечения… благотворительный аукцион, – на ее лице расплылась довольная улыбка. – В прошлом году Трой Бланчад стал владельцем годового абонемента на маникюр и педикюр от «Магии». Ну, знаете – салон красоты?

Я кивнула.

– Да, видела.

– Он сказал, что это для жены, – продолжала Паула, глаза у нее искрились от едва сдерживаемого смеха. – Но Поппи Норвич видела его там, видела, как ему там кутикулу обрабатывали, – она все-таки не выдержала и прыснула. – О, мы ему, конечно, устроили веселую жизнь. Не думаю, что он еще хоть раз там появится теперь!

– Думаю, не появится, – сказала я и откусила от маффина небольшой кусочек. Он был суховат, и черники в нем было явно недостаточно. Зачем называть что-то черничным маффином, если чернику в нем днем с огнем не найдешь? – так сказала бы моя бабушка. Сделав большой глоток сока, я подумала, что уж бабушка могла бы преподать местным кондитерам пару уроков.

Паула положила на стол пачку салфеток и повернулась ко мне.

– Знаете, вам стоит сходить туда, если вы хотите получше узнать Бейкон. У них там в экспозиции много всяких интересных штук.

– Правда? – обрадовалась я.

– Да. Такие, знаете, исторические всякие. А раз уж ваша бабушка родом из Бейкона, то…

Моя бабушка родом из Бейкона… Что-то не помню, чтобы я ей об этом говорила.

На пикнике было многолюдно, все толпились во дворе кучками, болтали с приятелями или наблюдали за тем, как их дети носят в ложках яйца или прыгают в мешках.

Я пробралась внутрь – и была очень довольна, потому что там было тихо и спокойно. Половицы приветливо поскрипывали у меня под ногами, когда я бродила по дому. В одной из комнат была выставка литографий «Кёрри и Ив», и я была приятно удивлена, увидев, что многие здания, запечатленные на фото, до сих пор существуют и чувствуют себя в современном городе весьма неплохо. В другой комнате стояла старинная мебель – очаровательный диванчик, письменный стол и комод вишневого дерева на высоких ножках.

А в последней комнате были выставлены работы местных художников. Самой старой картине было двести пятьдесят лет. Были здесь мирные гавани и жанровые картинки, на которых девушки, подхватив свои пышные платья, трогали ножками воду в океане, были сельские пасторали – поля, леса и фермы, коровки, лениво пасущиеся на мятно-зеленых холмах.

Но перед одной из картин я застыла как вкопанная, сердце у меня бешено заколотилось. На ней было изображено двухэтажное здание, желтое, с белой отделкой вокруг окон. Ступеньки из красного кирпича вели к синей входной двери, на которой можно было прочесть «Непреодолимое черничное искушение», кондитерская и кафе. Розовые розы карабкались по решетке справа от двери почти до самого верха здания, а через окно можно было увидеть посетителей, сидящих за маленькими деревянными столиками.

Я узнала это здание. Оно теперь было не желтым, а белым, и ступеньки теперь были не кирпичными, а деревянными, но я могла поклясться, что это ателье портного, которое я видела в центре города. А еще я узнала художника. Я бы не спутала этот стиль ни с каким другим, а подпись в правом нижнем углу только подтверждала мою правоту: моя бабушка самолично вывела там свою подпись.

Я подошла поближе к картине и дотронулась до рамы, пальцами проведя по резному орнаменту. Потом я коснулась холста, синей двери и вывески над ней, представляя себе, как бабушка смешивает краски, добиваясь нужного оттенка, как набирает краску на кисть, как кладет краску на холст…

Мне даже не верилось, что я обнаружила еще одну ее картину. Теперь их было две. Бейкон делился со мной своими тайнами, и я с трепетом им внимала. Я внимательно рассмотрела каждую деталь картины: тщательно прорисованные лепестки у роз, прожилки на листьях, отражение роз в стекле витрины, яркая синева двери… Потом я прочла табличку на стене:

«Кафе “Черничное искушение”, автор Рут Годдард. Картина заняла первое место на Фестивале искусств Бейкона в 1950 году».

Фестиваль искусств Бейкона. Первое место. Просто фантастика. Бабушка должна была этим очень гордиться. Но что за Фестиваль искусств Бейкона? И где остальные картины? Я нашла две – но их должно быть явно больше. Где-то они должны быть. Если бабушка рисовала так хорошо, если она получала первые призы на конкурсах – значит, должны быть еще картины.

Я направилась к женщине, у которой на свитере был стикер «ВОЛОНТЕР», и спросила ее, есть ли у них информация о художнике.

– Это моя бабушка, – объяснила я, показывая на картину и внутренне раздражаясь, что эта женщина, судя по всему, вовсе не разделяет моего возбуждения.

– Ой, это вам надо поговорить с Флинном, милая.

– Кто это – Флинн?

– Флинн Суини, – повторила она. – Директор. Он знает.

Она привела меня к высокому мужчине с комплекцией Шалтая-Болтая и носом-картошкой, который склонился над длинным столом. Табличка перед ним сообщала: «Негласный аукцион». На столе лежали кучи разных вещей, включая керамическую вазу, руководство по ремонту жилых домов, лоскутное одеяло, рыболовные принадлежности, лодочные весла, коробку с явно неоднократно просмотренными дисками с научно-популярными фильмами и восемь стаканов с физиономией Дональда Дака. Я невольно подумала, есть ли в этой куче сертификат на маникюр и педикюр от «Магии».

– Эту картину нарисовала моя бабушка. Ту, которая «Непреодолимое черничное искушение», – сказала я.

– О, правда? – Он взглянул на меня своими глубоко посаженными карими глазами, очень похожими по цвету на орех пекан, и передвинул набор ножей для мяса с одного конца стола на другой, как будто размышляя, где же они смотрятся лучше. – Она ее нарисовала, серьезно?

– Да, ее звали Рут Годдард, и…

– Она здесь выросла? – перебил он меня, склонив голову и отступив от стола на пару шагов, чтобы посмотреть на него с некоторого отдаления.

– Да, она родилась и выросла в Бейконе.

– Эта кондитерская принадлежала семье Чепменов, – сказал он, вернув набор ножей на прежнее место, рядом с сиденьем от велосипеда. – Много лет подряд один Чепмен сменял другого. Сестра, брат, дядюшка или кто там еще… а потом они закрылись. Думаю, лет так… – он подумал секунду, – двадцать тому назад.

Я нетерпеливо кивнула.

– Да, я хотела бы узнать, может быть есть еще какие-то картины моей бабушки. Насколько я знаю…

– Вот очень жаль, что они закрылись, – продолжал он, передвигая металлическое кольцо на дальний конец стола. – У них были великолепные черничные маффины. В наше время уже никто не делает таких черничных маффинов.

– Да, это точно, – не могла я не согласиться. – Очень жалко терять места, где готовят по-настоящему вкусно. Но как вы думаете, у вас могут быть еще какие-нибудь ее картины? Моей бабушки, то есть Рут Годдард. Знаете, я не из этого города и приехала сюда, чтобы…

– Вы не местная, да?

Я кивнула.

– Да, я…

– А знаете, эта маленькая кондитерская была знаменита среди туристов. Люди выстраивались в очередь утром, до открытия, чтобы купить маффины только из духовки. Вы никогда в жизни не пробовали ничего подобного, точно могу вам сказать.

– Да-да, – подхватила я. – Я тоже в этом уверена. Но есть ли у вас другие работы моей бабушки?

Он взглянул на меня так, словно мой вопрос его сильно удивил.

– Есть ли у нас другие картины вашей бабушки, – повторил он, беря в руки кувшин из молочно-белого стекла. – Если они есть – то они должны быть в экспозиции.

– А записи? – не теряла я надежды. – Ведь есть же какие-то записи, где я могла бы поискать какую-нибудь информацию о ней? Какие-то архивы?

Он вернул кувшин на место.

– Не знаю, кто его пожертвовал, – пробормотал он. – Стикер оторвался. Плохо.

Я подождала, пока он как следует осмотрит этот дурацкий кувшин. Наконец он обратил на меня внимание.

– Хммм… ах да, записи… – он поскреб подбородок. – Вся информация, что у нас есть, написана на табличке рядом с картиной.

– И это все?! – воскликнула я. – Только то, что на карточке? Но там написано только то, что она победила в каком-то конкурсе. Получила первое место на Фестивале искусств Бейкона.

– А, да, – кивнул он. – Когда-то он проводился каждый год, – он уставился на меня. – Вы сказали, она победила в конкурсе?

Я кивнула.

– Что ж, тогда вам надо попытать счастья в библиотеке. Посмотрите старые выпуски «Бейконского Вестника» – может быть, они писали об этом что-нибудь.

«Вестник». А это была великолепная идея.

– Да, точно, – сказала я. – Спасибо за совет.

– Просто полистайте подшивки за июнь, июль и август, – добавил Флинн. – Этот фестиваль обычно проходил летом.

Он отвернулся и стал тереть кувшин, словно тот был лампой Алладина, и он надеялся, что сейчас из него появится джинн.

– Лето… – вздохнул он. – Летом бывает свежая черника, – забормотал он себе под нос. – Чепмены. Вот кто умел печь настоящие черничные маффины. Конкурсы, говорите? Да они выигрывали все конкурсы, каждый день каждой недели, каждую неделю каждого месяца, каждый месяц каждого…

Я не стала дослушивать и поспешила удалиться, лишив себя возможности стать обладательницей карманного зеркальца, настольной игры «Мыши и сыр» и серебряной рамки для фотографий со слегка обломанным уголком.

Городская библиотека Бейкона представляла собой белое здание в колониальном стиле, обнесенное забором из штакетника и стоящее в переулочке чуть в сторону от центра. На табличке на двери было написано «1790». Я пошла по указателю, который привел меня к стойке библиотекаря в залитом солнцем читальном зале, где несколько человек читали, сидя за столами и в креслах.

За стойкой стоял мужчина в круглых очках и беседовал с пожилой женщиной.

– Ладно, Молли. Я разрешу им взять их на дом… еще разок. Только давайте договоримся, что вы сдадите их вовремя, хорошо?

На столешнице стопкой было сложено с десяток книг по орнитологии. Библиотекарь упаковал их в пакет для покупок, и женщина удалилась. А он повернулся ко мне.

– Чем могу помочь? – Он приветливо улыбнулся. – Вы тоже хотите сдать просроченную книгу и извиниться?

– Нет, – ответила я. – Я ищу старые подшивки «Бейконского Вестника».

– Насколько старые?

– Лето 1950-го, – уточнила я. – Не уверена насчет месяца.

Очки сползли ему на нос, и он пальцем отправил их обратно на переносицу.

– Ого, действительно старые.

Я испугалась, что он сейчас скажет мне, что такого у них нет.

– Ваши архивы хранят такие старые материалы? – спросила я.

Он задумался, оглядывая меня с головы до ног. Потом кивнул.

– Да, конечно, но они наверху. Мне придется за ними сходить, – он открыл ящик конторки и достал связку ключей. – Мардж, – позвал он женщину, которая пыталась всунуть бумажную папку в ящик, в который ничего уже всунуть было нельзя, настолько он был переполнен. – Я пошел в архив, вернусь через минуту.

Он дал мне знак следовать за ним, и мы пошли по залам с книгами и местами для чтения, оборудованными уютными диванчиками и креслами. Поднялись по лестнице с полированными перилами красного дерева. На втором этаже он открыл дверь в небольшое помещение. Сквозь круглое окно пробивался солнечный свет, в котором пляшущие в воздухе пылинки казались золотыми.

– Старая периодика у нас здесь, – сказал библиотекарь, показывая на деревянные шкафы по периметру комнаты. Он провел рукой по полкам сверху вниз и достал одну из переплетенных газетных подшивок – переплет у них был благородного бордового цвета. Убедившись, что том представляет собой подшивку за 1–15 июня 1950-го года, он положил его на стол, стоящий в центре комнаты.

– Я бы начал отсюда, – сказал он. – Если не найдете то, что вам нужно, можете двигаться дальше, – он показал на пять таких же точно томов, представляющих собой архив за все лето. – Это все оригинальные газеты, единственные экземпляры, раритет… – добавил он тихо, словно сомневаясь, стоит ли это говорить. – И они… очень хрупкие.

– Не беспокойтесь, – заверила я его. – Я буду очень осторожна.

Он внимательно посмотрел на меня, а потом, очевидно удовлетворенный увиденным, вышел из комнаты.

Я же открыла первый из июньских томов и поразилась, настолько желтой и хрупкой была газетная бумага. Я провела рукой сверху вниз по первой странице – ощущение было очень странное, но несомненно приятное. Очень осторожно, медленно, едва дыша, я начала переворачивать страницы подшивки, боясь повредить или порвать их. Передо мной была живая история Бейкона. И очень трудно было поверить, что все эти экземпляры «Бейконского Вестника» были напечатаны аж шестьдесят с лишним лет назад, когда меня и в проекте-то не было.

Я и предположить не могла, что чтение газет шестидесятилетней давности может быть таким увлекательным. Я как будто оказалась в машине времени. Здесь была статья о первой удачной трансплантации органа, которая произошла в Чикаго. Началась Корейская война, и президент Трумен направлял в зону конфликта военно-воздушные силы и флот. Состоялась премьера телешоу «Твой хит-парад» на NBC, а в кинопрокат вышел фильм «Энни, возьми свое ружье».

Рекламные объявления и фотографии были тоже умопомрачительными. Женщины в приталенных костюмах с узкими юбками-карандашами ниже колен… Серые фланелевые костюмы – кажется, они были обязательным предметом одежды для мужчин. И у каждого мужчины – шляпа. А еще тогда можно было купить дом за восемь тысяч долларов и машину за семнадцать сотен.

То, что я искала, нашлось в августе, пятнадцатого. Заголовок гласил: «Школьница выиграла в городском конкурсе!» И была фотография бабушки в свитере, длинной вязаной юбке, с жемчугом на шее. Она стояла рядом с мольбертом, на котором располагалась картина. С другой стороны мольберта стоял мужчина в костюме и галстуке. Он держал в руках наградную доску. Кажется, фотографию сделали на Пейджет-стрит, в самом центре города – я видела парапет набережной и океан на заднем фоне и даже часть скульптуры той леди, которая держит ведро с виноградом.

«Рут Годдард, 18 лет, из Бейкона, улыбается, принимая награду за победу в Фестивале искусств. Картина мисс Годдард «Кафе “Непреодолимое черничное искушение”» была признана лучшей на выставке. Мисс Годдард, которая в этом году получила стипендию от Художественного училища Чикаго, начнет учебу в колледже в следующем месяце. Поздравляем нашу победительницу!»

Художественное училище в Чикаго. Я уставилась на пожелтевшую газетную страницу. Именно об этом говорил старик из фотомагазина «Брюстер»: что бабушка получила стипендию. Но это же какая-то бессмыслица. Она всегда говорила о Стенфорде – и заканчивала она Стенфорд. Она никогда даже не упоминала о Художественном училище в Чикаго. Ни словечка. Но вот же – газета лежит прямо передо мной…

У меня появилось довольно неприятное ощущение, что на самом деле мы почти ничего не знали о бабушке. Я перечитала заметку еще раз и внимательно рассмотрела фото. Потом отнесла подшивку вниз и очень аккуратно положила нужной страницей вниз на стекло копировального автомата и опустила несколько монеток. Ксерокс стонал и охал, но все-таки через некоторое время на пол спланировал листок бумаги с копией заметки и фотографии. Я подняла листок и, глядя на фото, мысленно спросила себя: «Кто же эта девушка на снимке?»

Глава 11. Лила

Когда я покинула библиотеку и покатила на север в направлении Киттака, был уже полдень. Я включила музыку, Сара Воан запела «Мой смешной Валентин», но это не возымело обычного успокоительного эффекта. Я никак не могла отделаться от того неприятного чувства, которое нахлынуло на меня во время чтения заметки в «Вестнике».

С обеих сторон от шоссе высились леса. Мимо окон проносились величественные зеленые сосны. Проезжая поворот на Левисборо, я поставила старого доброго Оскара Петерсона. К чести старика из фотомагазина «Брюстерс», надо сказать, что до Киттака я добралась за час.

Ровно в два часа я вошла в Центр Святой Агнессы – трехэтажное кирпичное здание, которое было ультрасовременным в девяностые годы двадцатого века. Внутри пахло хлоркой – этот больничный запах смешивался с запахом старых одеял и нафталина. Администратор прикрепила мне бейджик посетителя и объяснила, как подняться на лифте на третий этаж.

Из лифта я вышла прямо к медицинскому посту, за которым находились две женщины в белой униформе. Одна из них смотрела в мерцающий монитор компьютера, а другая писала что-то на доске, висящей на стене, маркером. Та, которая сидела за компьютером, обернулась и спросила, чем она может мне помочь. На ее пластиковом бейджике было написано «Норин».

– Я приехала, чтобы повидать Лилу Фальк, – сказала я. – Меня зовут Эллен Брэндфорд, я звонила вчера.

Норин кивнула и жестом пригласила следовать за ней.

– Вы ее друг?

– Она была знакома с моей бабушкой, – ответила я. – Когда они были детьми.

– Вы в удачное время приехали, – сказала она, ведя меня по коридору. – Ее дочь, Шугар, обычно навещает ее по субботам, но сегодня она позвонила и предупредила, что приедет завтра.

Пока мы шли мимо комнат, до нас долетали из открытых дверей звуки самых разных телепередач. Некоторые из обитателей дома престарелых предпочитали проводить время вне стен своих комнат – мимо нас проковылял высокий старик с растрепанными седыми волосами, опирающийся на трость. Норин повернулась ко мне.

– Лиле почти восемьдесят, вы же знаете, да?

Я знала.

– Да, моей бабушке тоже было восемьдесят лет, когда она… – я запнулась и задержала на секунду дыхание. – Ей тоже было восемьдесят.

Мы все шли по длинному коридору.

– А еще Лила страдает от деменции, – сказала Норин. – И это серьезно.

Деменция.

Надеюсь, я все-таки приехала не зря. После того, что сказал мне старик из фотомагазина, я очень рассчитывала, что Лила Фальк все же будет в состоянии рассказать мне о юных годах бабушки.

– Это такие качели, – объясняла мне Норин, пока мы проходили мимо старичка, передвигающегося с помощью ходунков. – Иногда она в полном порядке. А иногда – совсем нехорошо. Не может вспомнить, как ее зовут и где она находится, – мы остановились перед одной из дверей. – Я просто хотела предупредить. Чтобы вы были готовы.

Я кивнула. Норин постучала, и мы вошли в комнату с темно-голубыми стенами. Я почувствовала слабый запах отбеливателя. Маленькая женщина, волосы которой были похожи на облачко или на одуванчик, сидела в кресле рядом с одной из двух стоящих здесь больничных коек. Она смотрела повтор старого телевизионного шоу под названием «Три в ряд», в котором игроки пытались угадать ответы знаменитостей на какие-то вопросы.

– Привет, Дори, – сказала Норин, помахав женщине. Дори посмотрела на нее, широкая улыбка расцвела на ее лице.

– Привет, Норин! – сказала она полушепотом, и я сразу заметила английский акцент.

Мы направились к крошечной старушке, которая сидела в большом кресле около другой кровати. Глаза у нее были такие голубые, что казалось, будто в них светится небо. Ее брюки цвета шампанского гармонировали с волнистыми седыми волосами, а блузка с узором в виде розовых бутонов смотрелась весьма элегантно. Колени у нее были укрыты розовым стеганым одеялом, на котором лежал открытый журнал «Гламур».

– Лила, к тебе гостья, – сказала Норин.

Лила подняла голову и посмотрела сначала на Норин, а потом на меня.

– Это мисс Брэндфорд. Она хочет поговорить с тобой кое о ком, кого ты знаешь.

Лила подняла с колен журнал и перевернула страницу с крайне озабоченным видом, не замечая, что журнал лежит вверх ногами.

– Что ж, оставлю вас наедине, – и Норин пошла к выходу.

Я поблагодарила ее и села на стул рядом с ее креслом.

– Мисс Фальк, – начала я. – Я знаю, что мы с вами не знакомы и никогда раньше не встречались, но вы знали мою бабушку. Рут Годдард, – я произнесла бабушкино имя почти по слогам. – Вы обе учились в Бейконе.

– Бейкон, – эхом откликнулась она, не отрывая взгляда от журнала. – Кто такой этот Бейкон?

– Бейкон это город, – напомнила я. – Вы там выросли. Это здесь, в Мэне.

Лила разгладила одеяло на коленях с такой тщательностью, словно в этом был какой-то особый смысл.

– Вы помните Рут? – спросила я. – Вы были близкими подругами в юности.

Лила уставилась в свой журнал и снова начала перелистывать страницы.

– Вы, наверно, ходили в одну и ту же школу, – продолжала я. – Она училась в Литтлтоне, – я вспомнила огромное дерево на лужайке перед зданием школы. – Я там проезжала мимо несколько дней назад, и знаете что?

Я ждала, что она ответит, но Лила начала теребить бутон розы на своем рукаве, словно надеясь, что он вот-вот раскроется.

– Школа и сейчас стоит на том же месте, – продолжала я. – Здание из красного кирпича. Вы его помните?

Лила как будто вознамерилась оторвать себе рукав, так сильно она тянула теперь за этот злосчастный бутон.

– Позвольте, я вам помогу, – я начала расправлять ткань на рукаве блузки. Она изучала мою руку очень внимательно, пока я это делала. – Тут нужно потихонечку… вот так.

Лила посмотрела на меня, ее яркие голубые глаза казались очень живыми – в отличие от застывшего, словно маска, лица.

– Рут?

Рут? Я улыбнулась.

– Нет, я не Рут, мисс Фальк. Я ее внучка, Эллен.

Она склонила голову набок, а потом протянула руку и коснулась замочка бабушкиного жемчужного ожерелья, которое было у меня на шее – провела пальцем по серебряной ракушке.

– Я так рада видеть тебя, Рут, – она легонько вздохнула и одарила меня мимолетной улыбкой.

Я хотела было снова ее поправить, но притормозила. Ее рука поползла чуть выше замочка.

– И я рада видеть тебя, – ответила я.

Она уставилась на меня своими сияющими голубыми глазами.

– Литтлтон? – морщинки на ее лице разбежались в разные стороны.

Я придвинула стул чуть ближе.

– Да, средняя школа Литтлтон.

Она опустила глаза на свой журнал, где была открыта страница с рекламой духов «Семь тайн». К странице была прикреплена карточка «оторви и ощути аромат», которую она оторвала и поцарапала ногтем. А потом сунула карточку мне прямо в нос.

– Понюхай, Рут, – она помахала карточкой.

Я нюхнула, ожидая, что запах будет сильным и резким, но карточка пахла гардениями, и у меня в памяти сразу же всплыло воспоминание о бабушкином садике в Сан-Франциско, где стояли большие горшки с гардениями и их белые лепестки лежали, словно только что выпавший снег, на густой темной зелени листьев…

– Пахнет чудесно.

Лила подняла голову и уставилась на меня.

– Твои волосы… ты изменила прическу.

– Прошу прощения? – я невольно коснулась кончиков волос.

Она пожала плечами и улыбнулась.

– Красиво, – сказала она. – Хотя ты всегда была красивая, – она положила карточку с ароматом гардении на лицо, словно хотела надышаться этим ароматом. – Помнишь того продавца из цветочного магазина… который всегда давал нам цветы?

Я смотрела на Лилу, которая с силой прижимала карточку к щеке, глаза ее смотрели куда-то мне за плечо, словно она видела там что-то, чего никто больше не видел.

– Да, – ответила я.

Она положила карточку мне в ладонь.

– Ромашки и маргаритки, – она вздохнула. – А однажды он дал нам гардении.

Кожа у нее на пальцах была сухая и сморщенная, к запястью тянулись тоненькие синие вены.

– И мы поставили их в вазы, – осторожно продолжила я.

– О, я свою поставила в вазу, – сказала Лила. Она посмотрела в окно, словно ожидала, что там вырастет куст гардений. – А ты свою нарисовала.

Она словно приоткрыла окно в давно не проветриваемой комнате. «Ты свою нарисовала». Ну разумеется, были и другие картины! Как я и думала. Мне ужасно хотелось наброситься на Лилу с вопросами – о картинах, об их дружбе с бабушкой, о Чете Каммингсе, хотелось выудить все-все, даже самые мелкие подробности тех воспоминаний, которые, я это знала, жили в ее памяти. Но я сдерживалась изо всех сил, буквально хватала себя за руки. И ждала, когда она продолжит говорить.

– А что тебе больше всего нравилось в моих картинах? – спросила я.

– Их можно было… – она прикрыла глаза и подняла руку в воздух: – …можно было как будто потрогать.

Она гладила ткань своей блузки, и мне очень хотелось бы знать, какую именно картину моей бабушки она сейчас видела мысленно.

Лила отвернулась, пальцы ее забегали по странице журнала, вверх-вниз, вверх-вниз, она то сминала, то снова разглаживала лист.

Наконец она сказала с еле заметной дрожью в голосе:

– Это было ужасно для него… когда ты ушла.

Я подождала немного, но она молчала, поэтому я спросила:

– Ужасно для кого?

– Чет, – очень тихо, почти шепотом сказала она.

– Да, – произнесла я. – Чет.

– Он не мог понять, знаешь… как ты вдруг изменила свое отношение, – она подтянула одеяло к самой шее, словно замерзла, и обняла себя руками. – И так быстро. Любила его и вдруг раз – и вот он Генри.

Услышав имя своего деда, я вздрогнула, с трудом представляя его частью этого давнишнего любовного треугольника.

Соседка Лилы всхрапнула и что-то пробормотала во сне.

– Чет все ждал, что ты вернешься, но я знала, что этого не будет. Когда он узнал новости… когда узнал… – она вздохнула.

– Новости, – подсказала я, пытаясь чуть подтолкнуть ее.

– Что ты помолвлена. Он не мог поверить в это, Рути. Хорошо, что ты его тогда не видела. Бедный парень был просто вне себя от горя. Ему пришлось уехать, – она посмотрела на свое одеяло.

Откуда ему пришлось уехать?

Она сжала руки.

– И потом все развалилось.

– Что развалилось? Ты имеешь в виду – Чет и я?

– Нет. Я имею в виду…

Соседка Лилы вдруг разразилась визгливым хохотом, мы с Лилой невольно оглянулись на нее: она уже проснулась и снова смотрела телевизор.

Лила выпрямилась в своем кресле, одеяло снова упало ей на колени. Ее глаза, похожие на голубые льдинки, смотрели на меня изучающе.

– Тебе нужно встретиться с Шугар, Рути. У нее кое-какие твои вещи. У меня просто не было места… ты понимаешь, да? – она закрыла глаза, как будто мысленно осматривая вещи, о которых говорила. – Фотографии. Какие-то письма.

Фотографии и письма! От волнения я почувствовала дрожь.

– Шугар? Ты имеешь в виду свою дочь?

Лила зевнула и еле заметно кивнула.

Конечно, мне надо увидеться с ней. Если у нее есть что рассказать мне о бабушке или какие-то бабушкины вещи – я обязательно должна с ней встретиться!

– Да, я с удовольствием это сделаю, – ответила я.

Лила вздохнула и посмотрела на свои руки, словно вспоминая еще что-то важное. В этот момент вдруг ожил громкоговоритель:

– Доктора Мартина вызывают в приемную. Доктор Мартин, пройдите в приемную.

У Лилы слипались глаза.

– Доктор остановился в этом отеле? Как удобно…

Она зевнула еще раз, и вдруг ее веки затрепетали, словно крылышки колибри.

– Лила? – Я тронула ее за руку.

Глаза у нее были закрыты, голова опустилась на грудь – она спала.

Когда я возвращалась в гостиницу, послеобеденное солнце раскрасило шоссе во все оттенки оранжевого цвета. Оставив позади миллион сосен, я наконец свернула на парковку. В фойе я вошла почти в шесть и сразу почувствовала аппетитный запах жареного лука, который напомнил мне, что с самого завтрака во рту у меня маковой росинки не было.

Паулы за стойкой не было, вместо нее там сидела пухленькая молодая женщина с короткими кудрявыми волосами того специфического красного цвета, которого не существует в природе.

– Здравствуйте, – пропела она, улыбаясь. – Чем я могу вам помочь?

– Я Эллен Брэндфорд, гость вашего отеля, – сказала я. – Мой номер восемь. Или десять. Или какой там, – сказала я. – Тот, который с видом на океан, – я устало махнула в сторону лестницы.

У женщины на груди был приколот бейджик, на котором было написано ее имя – Тотти.

– Хорошо, милая, – произнесла она. – Очень приятно с вами познакомиться.

Ее голос в конце каждой фразы взлетал вверх, придавая ее словам вопросительную интонацию. Как будто она спрашивала: «Приятно с вами познакомиться?!»

– А у Паулы сегодня выходной? – спросила я, роясь в сумке в поисках ключа.

– Да, выходной, – улыбнулась Тотти, от улыбки у нее на щеках появлялись ямочки, которые придавали ее лицу какое-то детское и беззащитное выражение.

Я поблагодарила ее и пошла к лестнице мимо лаунж-зоны и столовой. Почти все столики в столовой были заняты, и официант как раз подавал суп и салат паре, сидящей за ближним к двери столиком. Я жестом подозвала его к себе.

– Скажите, а я могу заказать что-нибудь из еды в номер?

– Си, си, конечно, – ответил он с явным итальянским акцентом. – Вы заказываете, мы доставляем. Я дам вам меню.

Через мгновение он вернулся с меню, которое я внимательно изучила.

– Думаю, я закажу фирменный салат «Виктори», – сказала я, тыкая в первый в списке салатов. «Свежая зелень, клюква, орехи и козий сыр с заправкой из малины, уксуса, масла и прованских трав».

Он кивнул и что-то нацарапал в своем блокноте.

– И еще жареного цыпленка, – продолжала я, показывая на первое горячее блюдо в списке. «Половинка цыпленка, обжаренного с маслом и свежими пряными травами. Подается с пюре и свежей сладкой морковью».

Я в жизни не съедала половинку цыпленка, но сейчас готова была попробовать.

– Жареный цыпленок, – пробормотал официант, снова царапая что-то себе в блокнот.

– А что на десерт? – спросила я, решив наплевать на все диеты и пуститься во все тяжкие. Правда, дала себе обещание, что снова вернусь к правильному питанию и образу жизни, как только окажусь на Манхэттене. Может быть, даже приму участие в том забеге на десять километров, который спонсирует и поддерживает Уинстон Рид.

Официант вынул из кармана листочек бумаги и зачитал мне список имеющихся в наличии десертов: чизкейк, брауни, черничный пирог и мороженое.

– Черничный пирог, – решила я, даже не задумываясь. – А, и бокал белого вина, пожалуйста. Можете мне сказать, какое у вас подается в бокалах?

Он почесал подбородок.

– Так… в бокалах… Если хотите – я принесу вам винную карту и…

Я махнула рукой и перебила его:

– Неважно. Давайте домашнее вино.

Хайдену в этот момент стало бы дурно, мне пришлось бы приводить его в чувство нашатырем. «Домашнее вино, Эллен?! И ты даже не знаешь, какое?!»

– Си, си, мы все пришлем вам наверх, – официант покивал мне, и я пошла по лестнице к себе в номер.

Открыв дверь, я бросила сумку на пол, а сама легла на постель, обняв подушку. Долгий путь в Киттак и обратно совершенно вымотал меня А может быть, так подействовала на меня встреча с Лилой. Но в любом случае мне необходимо было хоть пять минут отдохнуть. Полежать и расслабиться.

Зевая, я думала о любовном треугольнике – бабушка, Чет Каммингс и мой дедушка. Думала о Лиле Фальк и ее дочери Шугар, о том, что у нее, у этой Шугар, есть что-то, принадлежавшее когда-то моей бабушке. Думала о подушке, которая была такая мягкая и удобная и на которой моей голове было так приятно лежать…

Полчаса спустя в дверь постучали и я резко очнулась, не сразу сообразив, где я и что происходит.

– Мисс, это Рудольфо снизу, – в дверь снова постучали. – Мисс, я принес ваш ужин.

Мой ужин?

– Да-да, иду.

Сев на постели, я убрала упавшие на лицо волосы и попыталась привести в порядок одежду. Потом открыла дверь. Рудольфо стоял в коридоре, переминаясь с ноги на ногу. В руках он держал голубой поднос с нарисованными на нем ракушками. На подносе стоял винтажный бокал из резного хрусталя, полный белого вина, салат из разноцветной зелени с клюквой и большое белое блюдо, прикрытое серебряной крышкой, а также тарелочка с куском черничного пирога. И розовая роза в причудливой вазе.

С минуту я стояла, не сводя глаз с подноса – все выглядело ужасно аппетитно. Потом я спохватилась:

– Ой, да вы входите, входите, пожалуйста! – я сделала приглашающий жест и посторонилась.

Рудольфо вошел и стал оглядываться.

– Где вы предпочитаете есть?

Я сначала решила, что он шутит – поставить поднос все равно было некуда, кроме как на постель.

– Прямо здесь, думаю, – показала я на нее.

– Си, си, – он опустил поднос на покрывало.

Я порылась в кошельке и протянула ему чаевые.

– Спасибо.

– Спасибо вам, – ответил он и легонько поклонился, прежде чем удалиться.

Я села на постель и попробовала салат. Зелень была свежая и хрустящая, и кусочков острого козьего сыра было как раз достаточно и в меру. Карамелизованные орехи приятно хрустели на зубах. Потом я подняла серебряную крышку с блюда – комната немедленно наполнилась соблазнительным ароматом жареного мяса и трав. Я взглянула на цыпленка: золотистая жареная корочка, свежие веточки эстрагона и еще какие-то приправы, которые я не могла определить, но которые совершенно точно придавали ему невероятно аппетитный вид и аромат. Пюре выглядело пышным и хорошо взбитым, а морковка была покрыта густой темной глазурью. Я проглотила все буквально за несколько минут и приступила к пирогу – к его хрустящей корочке и все еще теплой черничной начинке. И подумала, что если это готовится по рецептам Паулы, то я ее явно недооценивала. Это бесспорно.

Шевелиться я не могла, поэтому просто отодвинула поднос в сторону и снова легла, уставившись в потолок, трещины на котором почему-то очень напоминали мне карту Нью-Хэмпшира. По всему моему телу разлилось приятное тепло, руки-ноги отяжелели… Не спи, говорила я себе. Не спи. Тебе нужно позвонить Хайдену. И маме. И Шугар…

…Мы идем по огромному, бескрайнему полю, окруженному со всех сторон каменной стеной. Некоторые камни выпали из кладки, и Хайден поднимает их по пути и вставляет обратно, находя для каждого нужное место и старательно укладывая до тех пор, пока результат его не удовлетворит. Время от времени он делает шаг назад и оценивающе смотрит на дело рук своих, иногда вынимает какой-то из валунов, которые уже вставил обратно, и ставит его в другое место. Я тоже начинаю подбирать маленькие камушки и искать в стене для них подходящее место.

– Так бывает после каждой зимы, – говорит он.

– Это как с выбоинами на дорогах, – подхватываю я. – С дорогами то же самое – появляются выбоины.

– Ты очень городская девушка, – говорит он, обнимая меня за шею и привлекая к себе. И вот мы уже сидим на стене и смотрим сверху вниз на поле, где ветер играет с высокой травой.

Он спрыгивает со стены и раздвигает траву руками.

– Черника, – говорит он. И там, где он раздвинул траву, действительно видны на земле маленькие кустики черники.

– Откуда ты узнал, что они здесь есть? – удивляюсь я.

– Они здесь были всегда, – отвечает он. И целует меня с такой страстью, что я теряю способность говорить…

…В дверь кто-то стучал.

Я с трудом выбралась из своего сна, оставив там поле, каменные стены, траву и чернику. И Хайдена.

Стук повторился чуть громче. Это, наверно, Рудольфо пришел забрать поднос. Я чувствовала запах соуса – и теперь, на сытый желудок, он не казался мне таким уж аппетитным.

Сев на постели, я протерла глаза.

Рудольфо снова постучал.

Я пыталась вспомнить свой сон, но он все время ускользал от меня, таял, словно туман на ярком солнце. Но потом я вспомнила: мы стоим с Хайденом в поле, вокруг стены… валуны и трава… бесконечное поле. Мы поднимаем выпавшие камни и вставляем их обратно в стену.

Стук повторился снова. Однако этот Рудольфо довольно нетерпелив. Прямо даже как-то грубо с его стороны.

– Минуточку, – пробормотала я, спуская ноги с постели.

– Я вхожу.

«Да ладно, забирай ты свой дурацкий поднос», – подумала я.

В тот момент, когда мои ноги коснулись пола, я вдруг поняла, что мужчина в моем сне… это не был Хайден.

Это был Рой Каммингс.

Рой. О боже. Рой меня целовал. И это было потрясающе. Невероятный поцелуй, даже еще лучше, чем тогда на пляже. Я все еще чувствовала его ладони на моей шее. Его губы на моих губах. Я чувствовала их вкус – чуть солоноватый, как конец длинного летнего дня…

Взяв поднос, я пошла к двери. Поднос я держала одной рукой, а другой повернула дверную ручку. Трава… черника… поцелуй… я хотела обратно в этот сон. Я хотела снова ощутить этот поцелуй. Я хотела…

Роя.

Где-то внутри меня разгорался огонь.

Я открыла дверь и протянула поднос Рудольфо.

Но за дверью, в сшитом на заказ плаще из итальянского габардина, держа в одной руке сумку от Луи Виттона, а в другой портфель, стоял не кто иной, как… Хайден.

Глава 12. Петушиный бой

– Хайден! – я уронила поднос, тарелки и столовые приборы со звоном посыпались на пол. Дальше по коридору какая-то женщина высунулась из дверей своего номера и тут же спряталась обратно. – Что ты здесь делаешь?!

Хайден стоял передо мной, его тщательно уложенные золотые волосы прекрасно гармонировали с серебристой тканью костюма от Севиль Роу. Узел желтого галстука из итальянского шелка, который я подарила ему на прошлое Рождество, был безупречен, а рубашка, как всегда, белее белого и безукоризненно отглажена. Он был очень красивый.

– С тобой все в порядке? – он улыбнулся, глаза его превратились в щелочки.

Я бросилась ему на шею, стыдясь своих недавних мыслей о Рое и вдыхая знакомый аромат кожи, и зала суда, и переговорных с их толстыми темными панелями и персидскими коврами вековой давности.

– Я в порядке, – ответила я. – Просто очень удивлена, вот и все.

Он прижал свои губы к моим и поцеловал меня долгим, обстоятельным поцелуем, и на мгновение я вдруг снова оказалась в Нью-Йорке, где разъезжала на такси и все время вела какие-то переговоры по телефону, водила лимузины и ходила на оперные представления и выставки в музеях… я видела саму себя, валяющуюся на диване в нашей квартире в воскресенье утром, потягивающую кофе, на журнальном столике – развернутая газета, в окно бьют лучи солнца… Там было так хорошо.

Мы собрали упавшую посуду, и Хайден вслед за мной вошел в комнату.

– Почему ты не сказал мне, что собираешься приехать? – спросила я.

– Потому что я не собирался сюда приезжать. До сегодняшнего вечера.

Я повернулась, чтобы взять его плащ, и заметила, что он озирается по сторонам.

– Значит, вот тут ты и остановилась? – его глаза перебегали с фарфоровой раковины на треснутый кувшин, потом на неудобный стул, потом он заглянул в приоткрытую дверь в крошечную ванную комнату, где на туалетном столике стоял стеклянный стакан с моими ручками и карандашами…

Я повесила его плащ на спинку стула.

– Тут не так уж и плохо.

Он наградил меня скептическим взглядом.

– Эллен Брэндфорд, королева суперлюксов пятизвездочных отелей, говорит мне, что тут не так уж плохо. Я впечатлен.

– Серьезно, – я взяла у него пиджак. – Мне кажется, тут довольно мило.

Он вздернул подбородок и внимательно посмотрел на меня.

– Ты выглядишь как-то… – он задумался. – Как-то иначе, – еще с минуту он изучал мое лицо, а потом его осенила догадка: – О, ты не накрашена! Может быть, в этом дело.

– Правда? – я дотронулась до своей щеки.

– Ну, не стоит так уж переживать, – засмеялся Хайден. – Тебе и не нужен макияж.

Я задумалась – как же так получилось, что я забыла про макияж?!

– Думаю, я просто слишком волновалась сегодня утром, – сказала я. – Я же ездила на встречу со старинной подругой моей бабушки в дом престарелых.

– Ее подруга живет здесь? – спросил Хайден, убирая мне волосы с лица и заглядывая мне в глаза.

– Да. Ты не поверишь, что я сегодня выяснила.

И я рассказала ему о старике из фотомагазина, и о картине в историческом обществе, и о газетной заметке в библиотеке.

– Очень интересно, – он смотрел на меня с любопытством. – Похоже, что у нее была тайная, скрытая от вас жизнь.

– Ну, не то чтобы прямо уж тайная жизнь – по крайней мере, я так не думаю. То есть надеюсь, что нет. Но действительно, было кое-что в ее жизни, о чем она никогда не рассказывала.

– Думаю, что у этой загадки должно быть объяснение, – сказал он, когда мы присели на постель. – Я бы хотел увидеть картины. Ты должна мне их показать.

– Покажу. Я тоже хочу, чтобы ты их увидел. Но прежде чем мы продолжим с тобой разгадывать загадки моей бабушки – объясни-ка мне, как ты здесь оказался. Я была уверена, что ты весь день проведешь в переговорах по поводу дела Добсона.

На лице Хайдена расцвела довольная улыбка.

– Да что такое?! Говори! – скомандовала я.

– Мы выиграли сегодня утром.

– Выиграли?! О, Хайден, это же прекрасно! – я снова бросилась ему на шею. – Ты же говорил, что сомневаешься, что вы вообще можете выиграть это дело!

– Двадцать девять и пять, – сказал он, качая головой, словно сам не веря в то, что говорит. – Я и подумать не мог, что так получится.

Я понимала, что он говорит о миллионах. Не о тысячах – о миллионах долларов. Наши клиенты при выигрыше дела получают много денег – но и наша фирма откусывает от этого пирога порядочный кусок. Так что для Хайдена это был весьма ощутимый с материальной точки зрения триумф.

– Вау, это просто фантастика! – воскликнула я.

Он кивнул.

– Я очень доволен. Руководство Добсона в восторге. Для них это шикарное соглашение. Я рад, что все получилось – им удалось заключить очень выгодную, но честную сделку. Иногда все идет само собой, просто так, как должно идти.

– Поздравляю, – сказала я, чувствуя за него гордость. – Ты, наверно, был очень убедителен.

– О, я умею быть очень убедителен, когда хочу, – ответил он, и его улыбка стала лукавой. – Несколько раз мне удалось даже использовать мой несомненный дар убеждения в отношении тебя.

– Может быть, – притворяясь равнодушной, произнесла я. – Но от меня ты никогда не получишь двадцать девять с половиной.

Он взял меня за руку.

– Шутки в сторону. Знаешь, что самое лучшее в том, что соглашение заключено?

Я покачала головой.

– Что я смог приехать сюда и быть здесь с тобой. Я ехал в такси, ехал домой – и вдруг подумал: а почему бы мне не поехать в Мэн? Ну вот, я заскочил домой, схватил пару вещичек – и бегом на самолет.

– О, Хайден, – да уж, он умел меня растрогать.

– Я соскучился, – сказал он, прижимая меня к себе. – Не люблю находиться в нашей квартире без тебя.

Я положила голову ему на грудь.

– Я тоже соскучилась.

– Пока ты была здесь, я все время думал о тебе, – продолжал он. – Думал – как ты там одна. И решил: ты тут закончишь свои дела – и мы вернемся домой вместе, – он помолчал. – Кстати, раз уж мы заговорили о Нью-Йорке… я тебе кое-что купил.

Он подмигнул мне, поднялся и стал что-то искать в своем портфеле.

– Что же?

– Открой, – он снова сел рядом со мной и протянул мне сверток.

Я сняла упаковочную бумагу и увидела, что это была книга. «Мир» Анри Картье-Брессона.

– Хайден, это же…

– Я знаю. Это первое издание.

– Она прекрасна, – я начала перелистывать страницы с черно-белыми фотографиями. – Отец современной фотожурналистики.

– Да, это точно.

Я остановилась на фото мужчины, который на велосипеде ехал по узенькой улочке во Франции. Снимок был сделан с пожарной лестницы.

– Мне очень нравится вот это. Посмотри на эти ступени и железные перила, какие красивые тени! И этот человек на велосипеде – он почти просто контур… у фотографа было буквально полсекунды, чтобы сделать этот снимок. Невероятно. «F-11 и нужное место».

– Хмм?

– Это такая поговорка, ее часто используют фотографы, – пояснила я. – Она означает… ну, что технические аспекты не так важны, как оказаться в нужном месте в нужное время, – я притянула Хайдена к себе и поцеловала его. – Это потрясающий подарок! Не терпится рассмотреть каждое фото детально.

– Я рад, что тебе понравилось, – сказал он.

Я закрыла книгу и прижала ее к груди.

– Очень понравилось!

Он улыбнулся.

– Ну, а теперь расскажи мне, что тут у тебя происходит. Ты наконец встретилась в этим пресловутым мистером Каммингсом?

Я опустила глаза и покачала головой.

– Нет. И не встречусь с ним.

– Почему не встретишься? Что случилось?

Я потянула за ниточку, торчащую из покрывала.

– Чет Каммингс… он… ну, он умер.

Хайден взял меня за руку.

– О, милая… мне так жаль.

Я кивнула.

– Ага. Мне тоже.

– Когда это случилось?

– Три месяца назад.

– О нет. Какая ужасная несправедливость… Ты проделала весь этот путь, чтобы приехать сюда… да, мне очень, очень жаль.

В окно ворвался порыв прохладного ветра. Я замерзла, поэтому закрыла створки, подошла к термостату, чтобы включить его на обогрев. Внутри него что-то загремело, загудело, потом заработал вентилятор. Из радиатора пахнуло металлом, а потом по полу пошел поток теплого воздуха, который постепенно поднимался вверх.

Хайден подложил подушку себе под голову, скинул ботинки и улегся на кровати. Он ослабил узел галстука и жестом пригласил меня присоединиться к нему. Я свернулась калачиком на его руке.

– Итак, расскажи мне, что к чему, – сказал он. – Ты не смогла доставить письмо и…

– Вообще-то я доставила письмо, – возразила я. – Я его отдала его племяннику.

Хайден уставился на меня.

– Его племяннику? А кто его племянник?

– Парень по имени Рой Каммингс. Чет жил в его доме.

– А, – Хайден помолчал, потом спросил: – И что он будет с ним делать?

– Не знаю. Но мне показалось правильным, что письмо будет у него. Ты так не считаешь?

Хайден посмотрел на меня с сомнением.

– Не знаю, Эллен. Вообще-то я удивлен, что ты это сделала. Письмо ведь адресовано не ему. Хотя с другой стороны… если этот парень был опекуном своего дяди и его наследником, то… этот парень – наследник?

Я попыталась вспомнить, что говорил мне Рой, когда мы сидели с ним на скамейке в саду. Дела моего дяди – мои дела, так он, кажется, сказал. Что-то вроде того. Он не утверждал прямо, что является наследником дяди, но я думала, что именно так и обстояло дело. Что он занимался делами дяди. Надеюсь, я не поспешила с выводами. А что если я совершила ошибку?

Я кивнула.

– Думаю, так и есть.

– Думаешь?

– Нет. Я имею в виду – да, так и есть. Он наследник.

– Что ж, тогда ладно. Тогда никаких проблем не вижу.

Хайден вытянулся и медленно выдохнул. Я помогла ему снять золотые запонки, на одной из которых был выгравирован их фамильный герб, и он положил их на прикроватную тумбочку. А потом он начал целовать мою шею. Я закрыла глаза и чувствовала его дыхание, такое теплое и такое родное, чувствовала, как его мягкие волосы щекочут мне кожу. Волосы у него пахли лимоном – как шампунь из нашей квартиры.

Он расстегнул мне блузку, его пальцы осторожно проникли под ткань. Я отодвинула его галстук и нащупала пуговицы рубашки. Он наклонился и поцеловал меня в губы. Трещины на потолке, которые так напоминали мне Нью-Хэмпшир, стали тонкими и расплывчатыми, за окном стучал и выл ветер, а мы сбросили с себя одежду и занялись любовью.

Хайден уже поднялся, когда я проснулась на следующее утро. Он сидел рядом со мной на кровати в своих боксерах и голубой футболке и стучал по клавишам ноута.

– Доброе утро, – сказала я, зевая и протирая глаза. – Сколько времени?

Он посмотрел на часы:

– Начало десятого.

Я заметила, что из-за занавесок пробиваются солнечные лучи.

– Похоже, сегодня будет хороший денек?

Он продолжал печатать.

– Не знаю. Я еще не смотрел.

– Ты не выглядывал в окно?

Он покачал головой.

– Я работал, – он быстро поцеловал меня в щеку.

– Слушай, Хайден, – сказала я. – Я очень хочу показать тебе бабушкины картины. Сомневаюсь, что историческое общество сегодня открыто, но, может быть, мы можем поехать сегодня к Портерам и посмотреть картину на их чердаке.

– Звучит заманчиво, – ответил он. – Я бы с удовольствием на них посмотрел.

– Я позвоню Сьюзан чуть попозже.

У меня сосало под ложечкой, и я вдруг поняла, что зверски голодна. Что-то вообще происходило с моим аппетитом – я хотела есть все время, причем хотела совсем не ту полезную низкокалорийную еду, которой питалась обычно. Мне хотелось другой еды: мясного хлеба с картофельным пюре, жареного цыпленка с клецками, макарон с сыром, тушеного мяса… Я повернулась к Хайдену.

– Ты не хочешь позавтракать?

– Да, конечно, дай мне еще минутку, – ответил он. – Мне нужно кое-что закончить. – Он схватил меня за руку, когда я проходила мимо него в ванную, его рука скользнула по моему бицепсу. – Ммм, по-прежнему отличный мышечный тонус, – он улыбнулся. – Ты и здесь, судя по всему, тренируешься.

– На самом деле нет, – я сомневалась, что здесь вообще есть подходящее для тренировок место.

Я достала из шкафа шорты и топ.

– А, нет, подожди-ка, – сказала я. – Я совсем забыла – я немного поплавала.

– Поплавала? – он бросил на меня быстрый взгляд. – А, ну да, точно, ты же была в команде. Эксетер, да? – Он снял с ручки колпачок и начал что-то писать в блокноте.

– Ага, Эксетер, – я застегнула молнию на шортах и натянула топ через голову. Потом открыла одну из штор – и комната до краев наполнилась солнечным светом. Облокотившись на подоконник, я высунулась из окна и всей грудью вдохнула прохладный, кристально чистый воздух.

Через минуту Хайден оторвался от компьютера:

– Здесь так тихо.

По его словам нельзя было понять, нравится ему это или нет.

– Да, тихо.

Я пошла в ванную, собираясь почистить зубы – и вдруг замерла на месте.

В углу зеркала была прикреплена карточка цвета слоновой кости. Черные буквы, напечатанные на ней, были высокие и узкие, и я сразу опознала гарнитуру: французский шрифт. Осторожно подойдя поближе, я прочитала карточку: «Миссис Синтия Паркер Брэндфорд имеет честь пригласить вас на церемонию бракосочетания ее дочери, Эллеанор Ньюхаус, с мистером Хайденом Стюартом Крофтом, которая состоится 17-го октября, в субботу, в 17.30 в церкви Святого Томаса, Нью-Йорк».

У меня вдруг защемило в груди. Я сняла карточку с зеркала и, держа ее двумя пальцами, словно бабочку, опустилась на край ванны. Суббота, 17-е октября. Буквы были темные, решительные, уверенные…

– И каков твой вердикт? – крикнул Хайден из комнаты.

– Вердикт? – Я пыталась вспомнить, сколько приглашений мы в результате заказали. Двести? Двести пятьдесят? Я вспомнила количество гостей в гостевом листе – триста тридцать семь человек. Их всех, всех надо было пригласить на свадьбу. Члены семьи, друзья, партнеры по бизнесу…

– Приглашение, – в голосе Хайдена звучало нетерпение. – Что думаешь? Разве оно не великолепно?

Я представила себе церковь: мерцающий свет свечей, кругом цветы, заполненные гостями церковные скамьи, струнный квинтет играет те произведения, которые мы выбрали…

И снова почувствовала, как у меня сжался желудок.

– Да, – сказала я. – Оно великолепно.

– Ну вот, я же говорил, что Смитсон лучше всех, – сказал Хайден, появляясь в дверях ванной. – Такое приглашение достойно королевы.

– Да, это точно, – согласилась я.

– В Штатах такого качества не найдешь.

Я провела пальцем по напечатанным буквам и попыталась разобраться – с чего бы мне вдруг так нервничать. Может быть, это мысль, что мы с Хайденом будем стоять на виду у десятков, даже сотен людей и обмениваться клятвами и поцелуями заставила меня занервничать. А может быть, все невесты испытывают волнение и панику при виде первого экземпляра своих свадебных приглашений. Почему, собственно, нет? Вполне вероятно, что это нормальная реакция.

Как бы то ни было – это было… ну, появилась определенность. Больше не было пути назад, все было предопределено.

Пути назад?

Ну, это не совсем то слово… Не совсем то, что я имела в виду. Я имела в виду… а что, собственно, я имела в виду?

Я, наверно, сошла с ума, думала я, стоя перед зеркалом. Я ведь помолвлена с лучшим мужчиной на свете! И у нас будет просто потрясающая свадьба.

Хайден тихо подошел ко мне и вынул карточку из моей руки. Посмотрел на нее, удовлетворенно улыбнулся и прикрепил обратно к зеркалу.

– Достойно королевы, – повторил он с легким кивком.

– Да, – я обняла его так крепко, как только могла.

Тотти, вчерашней дежурной, за стойкой не было, когда мы спустились с Хайденом на завтрак – вернулась Паула. И она, пожалуй, как-то даже слишком удивилась при виде Хайдена.

Я приветливо улыбнулась ей:

– Это мой жених, Хайден Крофт. Он приехал из Нью-Йорка, – я повернулась к Хайдену: – А это Паула Виктори, хозяйка гостиницы.

Паула мигнула.

– Ваш жених…

Слово «жених» она произнесла так, словно в нем было не два, а все шесть слогов. Потом уставилась на Хайдена:

– Как, вы сказали, ваше имя?

– Хайден Крофт. К-Р-О-Ф-Т.

– Никогда не слышала такого.

– Это английская фамилия. Мои предки…

– Да нет, я про имя. Вы сказали – Хаим?

Хайден поправил воротничок своей рубашки-поло.

– Нет, Хайден. Через Й.

– Ага, – Паула перевела взгляд на меня. – Жених, значит, – один уголок ее рта опустился, от чего на лице появилось странное выражение. – Ну разве это не чудесно?

Она снова оглядела Хайдена с ног до головы. Потом коротко и удовлетворенно кивнула.

– Я вам очень благодарен за заботу об Эллен, – сказал Хайден, обнимая меня за талию.

Паула рассмеялась.

– Да не за что меня благодарить, – ответила она. – Эллен вполне в состоянии сама о себе позаботиться.

Я потянула Хайдена к дверям, пока Паула не сболтнула чего-нибудь еще.

– Ну, ладно, мы хотели пойти куда-нибудь позавтракать. Увидимся.

– Мы возьмем машину? – спросил он, останавливаясь на верхней ступеньке крыльца. – Я поведу.

– Машину? Да тут пять минут пешком.

Он выглядел очень удивленным.

– Ты что, гуляешь тут пешком по городу?

– Конечно, – ответила я.

Мы пошли по Прескотт-Лейн, мимо домиков с живыми изгородями из кустов белого шиповника. Я сорвала один из цветков и сунула в него нос – он пах свежестью и рассветным солнцем. В конце улицы мы свернули направо и вышли на Пэджет-стрит, а оттуда снова повернули – и перед нами возник океан, переливающийся всем оттенками синего: от глубокого аквамарина до почти прозрачного голубого; сверкающий в лучах солнца.

– И это весь город? – спросил Хайден, оглядывая улицу, спустив солнечные очки на нос.

– Да, это Бейкон, – ответила я и взяла его за руку.

Я привела его в закусочную «Три пенни». Почти все столики были заняты, лишь один был пустой. Юная официантка, с которой я беседовала в свой первый приход сюда, принесла нам меню. Свои огненно-рыжие волосы она сегодня убрала в два хвоста, а улыбка ее светилась искренней радостью. Мы сели друг напротив друга, заказали кофе и стали изучать меню.

– Вообще-то я и так знаю, что хочу, – сказала я Хайдену. – Я хочу яблочный пончик. Ты должен тоже его попробовать – это потрясающе вкусно!

– Пончик? – он смотрел на меня с ошарашенным видом. – Ты ешь пончики?!

– В каком смысле?

– Ну, не знаю… А жиры? Калории? Ты никогда не ешь пончики. Так что я просто удивлен.

Он вернулся к изучению меню, а стала думать о пончике: горячий, жареный во фритюре, с одной стороны посыпанный сахаром, так что когда кусаешь его – он слегка хрустит на зубах, а внутри – мягкий, пористый, сочный, со вкусом яблока и тающий во рту… вообще-то он наверняка не полезный. Так что Хайден прав.

Официантка вернулась и поставила две кружки кофе перед нами.

– Готовы заказывать, ребята?

Я понимала, что мне надо бы заказать овсянку. Или спросить, есть ли у них какая-нибудь другая каша из цельного зерна. Но воспоминания о яблочном пончике были слишком яркими. Я заказала пончик, возвращая ей меню с чувством, близким к раскаянию.

Хайден выразительно посмотрел на меня, но ничего не сказал, а с вежливой улыбкой повернулся к официантке:

– Я бы хотел омлет из яичных белков со шнитт-луком и ломтиками помидоров отдельно, а еще тост из хлеба с двенадцатью злаками. И никакого масла, пожалуйста.

Омлет из белков с шнитт-луком? Его же даже не было в меню.

Я хотела было напомнить ему, что мы не в Нью-Йорке, но промолчала.

Официантка щелкнула несколько раз ручкой.

– Сэр, прошу прощения, но у нас такого не подают. У нас нет ни шнитт-лука, ни такого хлеба.

– Ладно, – он примирительно поднял вверх руки. – Тогда просто омлет из белков с помидорами и… какой хлеб у вас есть?

Она снова щелкнула ручкой.

– Белый, с отрубями, ржаной.

Он подумал секунду, потом решил:

– Я возьму с отрубями.

Официантка улыбнулась и ушла.

Я глотнула кофе – он был обжигающе горячий, с привкусом лесного ореха.

– Я бы хотел почитать «Уолл-стрит джорнал», – сказал Хайден. – Как ты думаешь – есть хоть какой-то шанс его здесь раздобыть?

– Есть один маленький магазинчик на этой улице, где он может быть, – ответила я.

Он поднялся и стал озираться по сторонам.

– Я видел вроде бы какие-то газеты, когда мы вошли… а, вот они, – он направился к прилавку и вернулся с «Бостон Глоуб» и «Бейконским Вестником». – Это, должно быть, жутко интересно, – сказал он, глядя на заголовок на первой странице «Вестника»: – «Камни на Шоссе 9 остановили движение». Под заголовком красовалось фото пробки и кучи камней, которые выпали из грузовика на дорогу.

Слава Богу, он смотрит не на мое фото, подумала я.

– Наверно, день выдался небогатым на новости, – заметила я.

Хайден отложил «Вестник» в сторонку и придвинул к себе «Глоуб»:

– Удивительно, что такой маленький городок может позволить себе содержать ежедневную газету, – сказал он. – Какой у нее тираж? Сколько экземпляров они могут продать – четыре, пять сотен в день?

– Раза в три больше…

Он посмотрела на меня с удивлением?

– Да? А откуда ты…

Я небрежно махнула рукой:

– Да так.

Официантка принесла наш завтрак, и я стала уговаривать Хайдена попробовать мой пончик:

– Ну пожалуйста, ты же находишься в Мэне, – убеждала я его. – Чад ничего не узнает.

– Ха! – воскликнул Хайден. – Чад является моим тренером вот уже семь лет! Он все равно узнает.

Но потом он все-таки согласился отщипнуть кусочек пончика, сунул его в рот и медленно прожевал, изучая вкус – такое выражение лица я видела у него много раз, когда он пробовал вино.

– Вау, – признал он. – Никогда бы не подумал, что пончик может быть настолько вкусным.

– Добро пожаловать в Мэн!

Почему-то меня переполняла гордость и радость – как будто это меня похвалили. Был прекрасный день, и мы собирались провести его вместе. И эти маленькие каникулы в Бейконе стали для нас обоих чудесной передышкой.

Я пролистала «Вестник», прочитала статью об офицере полиции, который получил специальную благодарность за организацию распродажи в церкви Сент-Мэри, и письмо к редактору с выражением возмущения по поводу повышения налога на собственность. А на следующей странице я наткнулась на объявление о проведении сельской ярмарки, которую спонсировала Ассоциация органических фермеров и садоводов. Мне стало ужасно интересно, что это такое и как это выглядит: конкурс среди девушек в белых фартучках, кто быстрее взобьет масло? Дегустация молока? Это должно быть очень увлекательно и весело.

– Хайден, думаю, нам надо сходить вот сюда, – я положила газету перед ним.

– Сельская ярмарка?! – спросил он. – С лошадками и коровками?!

– Думаю, она и есть. Почему бы нам ее не посетить?

Он положил в рот кусочек омлета, пожевал, а потом сказал:

– Я не очень силен в коровках и лошадках. Но ради тебя, Эллен, я готов пойти.

Мы доели завтрак, допили кофе, а потом я взяла «Вестник», свернув его в трубочку, и мы вышли из закусочной. Я позвонила Поттерам, но в трубке все время раздавались длинные гудки. Потом включился автоответчик, и я оставила сообщение, в котором спрашивала, могу ли я привести Хайдена, чтобы он посмотрел на картину.

По пути обратно в гостиницу нам попался магазинчик, в витрине которого была выставлена коллекция джинсовой одежды, а также рабочие ботинки и резиновые сапоги.

– Давай зайдем на секундочку, – сказала я и потянула Хайдена за собой внутрь магазина. – Я хочу купить себе джинсы.

– Я когда-нибудь видел тебя в джинсах? – спросил он, когда мы вошли внутрь.

Я рассмеялась.

– Не помню, когда я в последний раз их надевала. Но ведь я не могу вспомнить и того, когда в последний раз была на сельской ярмарке.

Я примерила пару прямых джинсов в обтяжку, с множеством отстрочек на карманах и швах. Хайден присвистнул, когда я вышла из примерочной.

– Я возьму эти, – кивнула я продавцу. – И пойду прямо в них, – я повернулась к Хайдену: – А как насчет тебя?

Он посмотрел на свои слаксы и топсайдеры:

– Думаю, я останусь в этом.

Мы вернулись в гостиницу и подошли к машине.

– Раз уж мы едем на сельскую ярмарку, – произнес Хайден, – мне обязательно смотреть на кур или на что-то подобное?

Я села на пассажирское сиденье и сложила руки так, словно давала присягу:

– Никаких кур, обещаю. Может быть, парочка свиней…

Он покачал головой.

– Свиньи. Угу, – потом его глаза загорелись. – Вот что я тебе скажу. Я поеду на ярмарку, если ты там найдешь местечко, где я смогу поиграть в гольф. Хотя бы в мини.

Я качнула головой:

– Прости, милый. Боюсь, в округе нет места, где можно поиграть в гольф.

– А автогонки? Может быть, хотя бы автогонки там будут?

Он включил зажигание, пока я просматривала «Вестник»: в нем была карта, как проехать к ярмарке. Недалеко от Кенлин Фарм.

Мы за пятнадцать минут доехали до фермы и проехали мимо дома Поттеров.

– Вот бабушкин старый дом, – сказала я, указывая на пустую подъездную дорожку.

Вскоре мы свернули на проселочную дорогу, и какой-то мужчина направил нас на грязную парковку. Толпы людей, с детьми и целыми компаниями, шли с парковки на ярмарку. Около ряда грузовиков толпились подростки.

С краю парковки росли полевые цветы, образуя широкий бордюр. Я остановилась, чтобы нарвать букетик золотых лютиков и белых с желтыми серединками ромашек. Отщипнула веточку дикой моркови и понаблюдала, как черная бабочка с раздвоенным хвостиком присела на цветок золотарника. Потом выпрямилась и глубоко, всей грудью вздохнула. Воздух был сладким.

– Что ж, – сказала я, – я готова.

Всю дорогу, пока мы шли вместе с толпой, я любовалась своим букетиком.

Вскоре мы подошли к указателю, который демонстрировал, где какие площадки ярмарки, включая «Выставку ослов и мулов», «Бега тяжеловозов с препятствиями», «Ретро-трактора», «Выставку овчарок», «Конкурс на лучший яблочный пирог» и такие впечатляющие шоу, как «Различные способы заточки косы» и «Лекция по разведению червей».

Ярмарка растянулась на несколько акров, здесь было множество шатров, павильонов, стендов, продавцов, а также площадки с едой и площадки для выступлений. Были аттракционы, включая колесо обозрения и какую-то горку, посетители которой залезали в кабинки, напоминающие бобы. Дети гордо восседали на плечах у отцов, а старики предусмотрительно захватили с собой складные стульчики. В воздухе разносился аромат свежей пиццы и яблочных чипсов.

Мы шли вдоль прилавков с цветами и травами. Я взяла горшочек с тимьяном и поднесла его к лицу – так пахло в маминой кухне, когда она готовила жареного цыпленка. Потом я увидела горшочек с лимонной вербеной и потерла ее листочек между пальцами: теперь я оказалась во внутреннем дворике бабушкиного дома, где пила холодный чай. Мы прогуливались, изучая, пробуя на вкус и разглядывая местную продукцию: кленовый сироп, печенье для собак, пряжа, окрашенная вручную, картины… Купили коробочку черники и ели ее на ходу. Посмотрели на женщин, которые работали на ткацком станке, и полюбовались на немецких овчарок, пасущих овец.

– Давай заглянем сюда, – предложила я, показывая на большой шатер, у входа в который толпилось много людей. Когда мы подошли к нему ближе, раздался петушиный крик.

Хайден поморщился:

– Я думал, мы договорились: никаких кур.

– Да ладно тебе, – я взяла его за руку. – Пойдем посмотрим, что там такое.

Когда мы вошли, в нос мне ударил запах зерна и животных. Первое, что я увидела – это два десятка клеток, в каждой из которых сидел петух или курица. Они кудахтали, клевались и царапали лапами пол, а люди ходили около клеток и восхищались.

– Ой, Хайден, смотри, какие они хорошенькие! – воскликнула я и показала на черного Гиганта Джерси и голубого Андалузца с фиолетовым хвостом. Андалузец склонил голову набок и начал скрести когтями пол своей клетки.

– Полагаю, в них есть… эээ… хммм… Свой шарм, – с гримасой отвращения ответил Хайден. – Пойду посмотрю, какие еще красавцы у них имеются.

Он двинулся вперед, а я остановилась у следующей клетки, где громко кудахтал плимутский Леденец. Черно-белые узорные перья делали его похожим на абстрактную картину. Я наклонилась поближе, чтобы разглядеть его как следует.

– Кто это у нас тут такой красавец? – спросила я, глядя ему прямо в глаза. Он потянулся ко мне. – Да, да, ты такой красавчик…

– Эллен?!

Я обернулась.

У меня за спиной стоял мужчина в джинсах и линялой красной футболке с надписью «Патриоты Новой Англии». На голове у него красовалась бейсболка «Рэд Сокс», а на лице выступила легкая однодневная щетина.

Это был Рой.

На секунду мне показалось, что вся кровь, которая есть в моем организме, прилила к щекам. Но я все-таки выдавила из себя приветствие.

Плимутский Леденец именно этот момент выбрал, чтобы оглушительно закукарекать – его отчаянный вопль разнесся далеко за пределы шатра.

Рой повернул бейсболку козырьком назад.

– И тебе привет. Я думал, ты уехала.

Глаза у него все-таки были слишком синими. Не бывает таких синих глаз в природе.

– Я и собиралась уехать сегодня, – сказала я. – Но мне нужно повидать кое-кого завтра, поэтому планы слегка изменились.

– Что ж, я вижу, что ты весьма мудро распоряжаешься свободным временем, – он улыбнулся. – Куры, петухи и – что это у тебя? – он взял мою руку и раскрыл мне ладонь. А я и забыла, что все еще держу в руке цветы. – Хммм, – произнес он. – Лютики. И дикая морковка.

Когда он отпустил мою руку – я почувствовала пустоту.

Я слова не могла выдавить из себя.

Какая-то маленькая, лет четырех, девочка подбежала к клетке с петухом, рядом с ней шел отец.

– Не подходи слишком близко, – предупредил он ее. – Это может быть опасно.

Рой смотрел на меня, склонив голову и почесывая подбородок.

– Ты в джинсах. А я-то думаю – что же изменилось!

Непонятно было, нравится ему это или нет.

– Вообще по выходным я именно так и одеваюсь.

– Тебе идет, – сказал он. – Вот сейчас ты бы идеально вписалась в атмосферу «Оленьего рога».

И он улыбнулся.

Андалузская курица со сказочным оперением распушила перья и склонила голову в сторону стоящей рядом клетки, как будто пытаясь привлечь внимание находящегося там петуха.

– Что это она делает, пап? – спросила девочка, показывая на курицу. – Почему она танцует?

Отец приподнял бровь:

– Не знаю, милая. Может быть, она пытается с ним поговорить?

Девочка засмеялась, и они удалились.

– Так, хорошо, я уже насмотрелся на этих дурацких кур…

К нам шел Хайден. Он остановился как вкопанный, увидев Роя. А я почувствовала, как цветы выпадают из моей ладони.

– Хайден, – сказала я, стараясь придать тону максимальную непринужденность, – Это Рой Каммингс. Помнишь, я тебе о нем рассказывала… племянник Чета Каммингса, помнишь? – я повернулась к Рою. – Это мой жених, Хайден Крофт.

В горле у меня пересохло, пока я смотрела, как они жмут друг другу руки. А еще мне показалось, что выражение лица Роя как-то изменилось. Как будто челюсть у него стала тяжелее, что ли. Совсем чуть-чуть.

– Хайден сделал мне сюрприз вчера вечером, – продолжала я щебетать. – Он вдруг появился в «Виктори Инн», где я остановилась.

Плимутский Леденец начал носиться по кругу, он выглядел слегка рассерженным или возбужденным, топорща свои черно-белые перья и кудахча.

Рой сунул руки в карманы джинсов.

– Это замечательно. Откуда вы приехали? С Манхэттена?

Хайден кивнул.

– Да, я выиграл дело вчера и подумал: почему бы не сесть в самолет и не отпраздновать это? Так я и сделал, – он помолчал, а потом добавил: – Эллен говорит, вы местный, из Бейкона.

– Так и есть, – кивнул Рой. – Я здесь родился и вырос.

– Похоже, это приятный городок, – сказал Хайден. – И очень тихий. А как вы тут развлекаетесь? Может быть, где-то есть площадки для гольфа?

Рой оглядел Хайдена с ног до головы, задержался взглядом на его топсайдерах и на рубашке поло цвета дыни…

– А, так вы играете в гольф?

Хайден кивнул.

– Но не так часто, как хотелось бы. А вы?

– Нет. Меня это как-то никогда не интересовало, – ответил Рой. – Но здесь на самом деле полно других интересных занятий. Зимой можно кататься на лыжах, или на коньках, или на доске. Можно даже на снегоходе, – он замолчал. И мы все вместе отошли от клеток с курами, как стайка подростков, которые держатся кучкой.

– А летом, – продолжал он, – люди рыбачат. У нас многие ребята покупают лодки или берут их напрокат. А некоторые любят… плавать, – и он покосился на меня.

– Да, Эллен рассказала мне, что она немного поплавала, – сказал Хайден.

Я послала Рою умоляющий взгляд.

– Хайден был рад, что мне удалось немножко позаниматься спортом.

– Я думал, ты не полезешь в такую холодную воду, – подхватил Хайден. Рой вернул козырек своей бейсболки на место. – Но ты ведь была в команде Эксетера и вы участвовали в национальном чемпионате, так что…

– Это было очень давно, – перебила я его, косясь на Роя. Я видела, что он с трудом удерживается от смеха.

– Так вы надолго приехали? – спросил он.

– Всего на пару дней, – Хайден обнял меня и привлек к себе. – Я подумал, что лучше уж мне прилететь сюда, раз уж Эллен не торопится домой.

Я выдавила из себя улыбку.

Рой склонил голову и уставился на меня:

– Бейкон не отпускает тебя, Эллен? Такое случается с людьми, знаешь – некоторые приезжают сюда и уже никогда не уезжают.

– Мне просто нужно еще на несколько дней, – пробормотала я. – Найти кое-какие потерянные концы в истории моей бабушки.

Хайден сжал мое плечо:

– Я не очень-то беспокоюсь по поводу того, что Эллен задерживается здесь. И совсем не волнуюсь, что она вдруг может захотеть здесь остаться навсегда. Она очень городская девушка, насколько я ее знаю, и не думаю, что она смогла бы жить в таком месте, как это. Ей нужно движение, драйв… и у нее совершенно отсутствует терпение.

Я не знала, как относиться к этому замечанию Хайдена.

Да, я действительно много лет прожила в большом городе. И да, я действительно не выказывала никогда желания жить где-нибудь еще. Но… значит ли это, что я не смогу это сделать, если захочу? Он сказал это так, словно считал меня неспособной измениться.

Рой пожал плечами:

– Иногда люди сами не понимают, на что способны, пока не попробуют, – он перевел взгляд с Хайдена на меня. – Думаю, Эллен вполне могла бы жить и добиваться успеха в любом месте. Включая Бейкон.

– Что ж, спасибо за такое выражение доверия, – сказала я, пытаясь повернуть разговор в другое русло. Потому что в воздухе явственно ощущалось напряжение – и я чувствовала себя от этого неловко.

Рука Хайдена на моем плече напряглась.

– Я не имел в виду, что она не может этого сделать, – произнес он. – Я просто не думаю, что она была бы счастлива, если бы жила за пределами большого города, – он повернулся ко мне: – Правда, дорогая?

Так, что тут происходит? Я как будто стояла между двух огней.

– Не знаю, – ответила я, рука Хайдена показалась мне вдруг очень тяжелой. – Я сейчас живу здесь – и мне очень хорошо. Думаю, я могла бы приспособиться.

– Что ж, тогда переезжай, – улыбнулся Рой. И снова появились эти его ямочки.

– Мы уедем через пару дней, – заявил Хайден тоном, который не оставлял сомнений в том, что дискуссия окончена.

Я выскользнула из-под его руки.

– Ну, думаю, нам пора идти, Хайден, – я взяла его за руку – теперь я могла увести его отсюда. – Может быть, Поттеры уже дома, и мы можем к ним заехать, – я повернулась к Рою. – Я нашла дом, где росла моя бабушка, и хочу показать его Хайдену. И я думаю, что…

– О, это просто замечательно, что ты нашла ее дом! – воскликнул Рой. – И где он находится?

– На Комсток-Драйв.

Рой кивнул.

– Это рядом с Кенлин Фарм.

– Да, прямо рядышком, – ответила я. – Мы проезжали мимо, когда ехали сюда. Кто-то мне говорил, что раньше там была черничная плантация.

– Да, была. Давным-давно.

– Сейчас, похоже, там все пришло в упадок, – вмешался Хайден. – Очень жаль. Такой огромный кусок земли – и ничей. Я удивлен, что туда никто не пришел и не стал строиться. Какие-нибудь дома или жилые комплексы… – он улыбнулся мне. – А может быть, поле для гольфа?

– У Хайдена один гольф на уме, – вставила я.

В это время в шатер ввалилась стайка детей в сопровождении двух женщин, которые велели им держаться группой.

– А почему там обязательно надо что-то строить? – спросил Рой, в голосе его слышалось сдерживаемое раздражение. – Почему обязательно надо все превращать в дома, жилые комплексы или… поля для гольфа? Почему нельзя оставить хотя бы некоторые вещи в покое – такими, какие они есть?

Черный Гигант Джерси встопорщил свой красный гребень и отчаянно начал скрести пол своей клетки когтистой лапой.

– Ну, насчет поля для гольфа я пошутил, – Хайден покосился на меня. – Эллен может подтвердить, что я…

– Я знаю бесчисленное множество историй о маленьких прекрасных городках, которые убило вот такое строительство, – Рой покачал головой. – Людям приходится уезжать с насиженных мест, потому что строители хотят все больше денег… ну, вы понимаете. Они находят вот такой городок типа Бейкона и думают: он такой славный – потому что красивый и тихий. И поэтому они начинают там строить кучи домов и жилых комплексов, – он не сводил глаз с черного петуха, но мне казалось, что видит он что-то совсем другое. – Да, потом они строят поле для гольфа и загородный клуб, – продолжал Рой. – Большой порт и кучу ресторанов. И вскоре не продохнуть от бесконечных магазинов – «Гэп», «Виктория Сикрет», «Для душа и души»… и тогда – ой… они удивляются: а почему же здесь стало уже не так красиво и совсем не так тихо… – он посмотрел на меня. – И они начинают искать новое место – а люди, которые жили здесь много лет, вдруг оказываются вынужденными привыкать к городу, который больше не их.

Черный Гигант Джерси вдруг затряс крыльями и издал такой громкий вопль, какого я в жизни не слышала. Я подпрыгнула.

– У этого парня определенно есть голос, – признала я с нервным смешком.

– О да, это точно, – сказал Рой, его губы сжались в тонкую прямую линию.

Я потерла руки, чтобы избавиться от мурашек, которые вдруг забегали по моей коже.

– Будем надеяться, что с Бейконом этого никогда не случится и что он не будет погребен под торговыми центрами и магазинами. Это было бы ужасно.

Рой обвел глазами шатер.

– Ну да… посмотрим, – когда он повернулся к нам, его синие глаза уже не были синими, а приобрели стальной оттенок. – Вообще-то это уже происходит, – тон у него был холодный и бесстрастный, но было очевидно, что внутри у него бушует огонь. – Кенлин Фарм разбили на миллион кусочков – и распродадут по частям. Так что ваша идея по поводу строительства… – он взглянул на Хайдена, – она уже почти осуществляется. Может быть, и поля для гольфа дождемся.

Мы с Хайденом оба молчали. Прежде чем мне удалось придумать подходящий ответ, Рой коснулся козырька своей бейсболки, пробормотал «Увидимся!» и ушел.

Мы с Хайденом обменялись взглядами.

– И что это было? – недоуменно спросил Хайден.

Я скорчила гримаску:

– Не знаю. Ну, может быть, его уж очень сильно расстроила идея построить на месте фермы поле для гольфа.

Хайден смущенно покачал головой:

– А что я такого сказал? Я же не хотел никого обидеть или оскорбить!

– Я знаю, Хайден. Давай просто забудем об этом.

– А что это была за лекция о застройщиках? – Хайден начал двигаться к выходу из шатра. – Пошли-ка отсюда.

Я следовала за ним по территории ярмарки, он шел все быстрее, мимо продавцов черники мы уже почти бежали, а когда он был уже у вывески «Выращено в Мэне», я не выдержала и закричала:

– Подожди! – потому что уже совсем за ним не поспевала.

– Давай скорей! – крикнул он в ответ. – Давай уже уйдем из этого жуткого места!

Он повернулся, чтобы посмотреть на меня, и споткнулся о ловушку для лобстеров, красиво оформленную и выставленную в качестве украшения одного из прилавков. И полетел вниз лицом, распластавшись на земле, словно лягушка.

– Хайден! – я бросилась к нему и опустилась на колени.

Он закрыл глаза, морщась от боли. Несколько человек остановились и уставились на нас, а какой-то старик поспешно расставил свой складной стул и уселся, чтобы не пропустить ни секунды столь увлекательного зрелища.

– Моя лодыжка! – простонал Хайден.

– Что случилось?

– Не знаю, но болит просто дьявольски! Чего они выставили эту дурацкую хрень прямо на дорогу, скажи на милость?! – он пытался подняться и сесть.

– Помочь тебе? – я протянула руку.

Он отмахнулся.

– Нет, я сам, – буркнул он сквозь зубы. Наконец ему удалось сесть. Он потер лодыжку и несколько раз глубоко вздохнул.

– Может быть, я попрошу кого-нибудь помочь, – сказала я.

– Нет, просто давай уйдем отсюда.

Опираясь на меня, он медленно встал и отряхнулся.

– Ты уверен, что все в порядке? – спросила я, глядя, как он ковыляет к парковке, используя мое плечо как костыль.

– Нет, – ответил он. – Я не уверен, что все в порядке. Я думаю, что сломал чертову лодыжку. Говорил же тебе – не хочу я смотреть на кур!

Там были главным образом петухи, подумала я. Но не стала говорить это вслух.

Глава 13. Никогда не ссорьтесь с прессой

Хайден не сказал ни слова, пока мы не вернулись в машину.

– Лучше ты садись за руль, – он уселся на пассажирское сиденье, волоча за собой ногу, словно это был мешок с вещами, которые он взял с собой в дорогу. Ремень безопасности он пристегнул с громким стоном.

Я поехала мимо рядов машин к выходу.

– Слушай, жаль, что так все получилось с ярмаркой… Хмм… Сочувствую тебе с твоей лодыжкой.

Хайден снова застонал, двинув ногой – лодыжка у него опухла и раздулась до размеров грейпфрута.

– О, господи, ты только посмотри! – воскликнул он, взглянув на ногу.

– Тебе нужно приложить лед, – сказала я, выезжая с парковки на какую-то дорогу. – Я остановлюсь у первого же подходящего места.

Он опустил козырек от солнца.

– Поверить не могу, что зацепился за этот долбаный сачок!

Я закусила губу, чтобы не засмеяться, но все же не смогла сдержать улыбку.

– Ну что? Что ты?

– Это был не сачок. Это была ловушка для ловли лобстеров.

Он отмахнулся от меня.

– Да знаю я. Какая разница!

Я свернула на, по утверждению указателя, Живописное шоссе и только тогда сообразила, что раньше никогда здесь не ездила. Мы катили по дороге, идущей через маленький одноэтажный городок, мимо гавани, где стояли моторные лодки и парусные яхты. Потом показался небольшой залив, на берегу которого бегали дети в купальниках, они таскали серебристые ведерки, о содержимом которых я могла только догадываться. Может быть, в них были сверкающие океанские рыбки. Песок. Ракушки.

Хайден вытянул шею и огляделся.

– Ты знаешь, где мы едем? Это не та дорога, по которой мы приехали. Может быть, стоит включить навигатор?

Я понятия не имела, где мы находимся.

– Ну конечно, я знаю, где мы едем, – отозвалась я немедленно, тщетно стараясь найти в этой местности хоть что-то знакомое. Нам нужен был лед и короткая дорога к гостинице, и мне не хотелось еще больше раздражать Хайдена. У воды я заметила ресторанчик со столиками на улице и зонтиками.

– Сбегаю туда, попрошу у них льда.

– Я бы чего-нибудь поел, – сказал Хайден. – Пойду-ка я с тобой.

Он поковылял со мной до ресторанчика, где на улице стояли десяток столиков, покрытых клеенкой в красно-белую клетку.

Женщина в футболке показала нам на свободный столик. Мы заказали напитки, и я попросила принести пакет со льдом. Хайден водрузил ногу на свободный стул.

В меню значилось множество блюд из лобстера, они выглядели весьма аппетитно, но вспомнив обстоятельства падения Хайдена, я решила воздержаться.

– Я возьму жареных моллюсков, – сказала я, закрывая меню. – И домашний салат.

Хайден покосился на меня.

– Жареных моллюсков? Жареных?!

– Ну только один разок. Они очень вкусные, и я ведь не ем их каждый день, так что, думаю, это меня не убьет, – я взяла его за руку и пожала ее. – Ну все, все, мы сейчас приложим лед к твоей лодыжке – и все будет хорошо.

– Ну, наверно, – сказал он, осуждающе покачивая головой.

Официантка вернулась с двумя бокалами холодного чая и пакетом льда, который Хайден немедленно приложил к лодыжке. Потом он заказал мне моллюсков, а себе сэндвич с морским окунем.

– Только не могли бы проследить, чтобы его как следует прожарили? – попросил он.

Официантка ушла, а мы сидели и смотрели на проплывающие мимо лодки и сидящих на пирсе рыболовов с удочками.

Я устроилась на своем стуле поудобнее, прикрыла глаза и подставила лицо солнцу.

– Я хотел дождаться подходящего момента, чтобы сказать тебе это… – произнес Хайден.

Я открыла глаза.

– Сказать что?

По его выражению я не могла определить, собирается ли он сообщить мне хорошие или дурные новости. Он не улыбался, но и тревоги на его лице не было.

Он поерзал на стуле, стараясь принять более удобное положение.

– На ужине в честь вручения премии я познакомился с редактором рубрики «Стиль» «Нью-Йорк таймс».

– Правда? – вроде бы это была неплохая новость. Я сделала глоток холодного чая и потянулась за сахаром.

– Да. С Томом Фрейзером. И он хочет делать материал о нашей свадьбе.

– Ого, – я сыпанула сахар себе в чай. – Одно из этих «как они нашли друг друга»?

Могу себе представить, что это будет: они зададут нам пару вопросов по телефону и напечатают какую-нибудь белиберду.

Хайден передвинул пакет со льдом.

– Ну вообще-то не совсем. Они хотят сделать большой разворот о нас и нашей свадьбе, с фотографиями… ну, ты знаешь, все такое.

Большая статья… фотографии… похоже, дело было серьезнее, чем я думала. Я почувствовала, как по спине у меня побежали мурашки.

– А что ты имеешь в виду, когда говоришь «большая статья»? О чем они собираются писать – что он сказал?

– Обо всем. Кто шил твое платье. Где и у кого мы делаем прически. Какого цвета лак для ногтей ты предпочитаешь. Ну и так далее, не знаю…

– Лак для ногтей? Да я и сама не знаю! – воскликнула я.

– Может быть, они тебя и не будут спрашивать про лак, Эллен. Я просто говорю…

Он замолчал, когда я опустила ложку. Эта новость подействовала на меня так, словно меня окатили ледяной водой. Вообще-то мне было не привыкать общаться с прессой: если порыться в Интернете, то можно было найти обо мне довольно много упоминаний, например в том же «Таймс», в статье о проекте «Салливан», или в «Уолл-стрит джорнал», который писал о сделках «Клеари Билдинг» и «Баттери Парк», и это не считая нескольких интервью на радио. Но это все было другое дело. Это все было по работе. Не личное. И мне вовсе не хотелось, чтобы мою личную жизнь освещали в прессе.

Я смотрела на группу загорелых юношей, которые восходили по трапу на корабль «Бостон Уэлер» с удочками и рыболовными снастями в руках – и в глубине души мне очень захотелось уплыть сейчас с ними подальше в океан и никогда не возвращаться.

Хайден положил свою ладонь на мою.

– Это будет прекрасно, милая, – сказал он. – Чем чаще ты делаешь такие вещи – тем больше к ним привыкаешь.

Почему-то мне не стало легче от его слов.

– И как это делается? – спросила я. – Они будут встречаться с каждым из нас по отдельности? Или вместе? – Я надеялась, что мне не будут задавать каверзных вопросов и я не буду выглядеть в результате дурой и не опозорю Хайдена и его семью. – Мы ведь будем встречаться с ними вместе, да?

– Ну, не волнуйся ты так, я уверен, что вместе.

Я сделала большой глоток чая.

– А что насчет фотографий? Где они их будут делать?

– Ну, они наверняка сделают несколько снимков в церкви, – сказал Хайден. – И скорей всего на приеме в «Метрополитен Клаб».

Значит, и в церкви, и на приеме. Они будут и там и там.

Я потянулась за еще одним пакетиком сахара.

– И… ладно. Есть еще кое-что, – произнес Хайден.

Я высыпала сахар в стакан.

– Да?

– Они интересовались моей семьей. Больше в таком… политическом смысле. И тобой, потому что твой отец был типа финансовым гением, ну и…

У меня кожу закололо словно иголками.

– Так вот, Том Фрейзер мне сегодня рано утром звонил, когда ты еще спала, и когда я сказал ему, где мы находимся, он очень заинтересовался этим. И сказал, что хочет обязательно включить это как врезку в статью. Ну, знаешь, девушка из провинциального городка выходит замуж за преуспевающего представителя семьи политиков.

Врезка? Моя семья, оказывается, врезка?

– Хайден… я не хочу быть врезкой. И вообще ничего этого не хочу.

Хайден заглянул мне в глаза и погладил меня по щеке.

– Послушай, милая. Я понимаю, тебя все это немного смущает, и я хочу, чтобы ты знала: все будет очень деликатно. Я проанализировал все с разных сторон, клянусь тебе. И не имеет значения, как ты к этому относишься, как я сам отношусь к этой перспективе – мы просто должны сделать это, и все.

– Но… – я отняла руку.

– Просто выслушай меня. Пожалуйста, – он наклонился ко мне ближе, глядя на меня в упор, и заговорил тем тоном, который я не раз слышала в суде, уверенным и безапелляционным.

– Во-первых, – сказал он, загибая указательный палец, словно собираясь считать по пунктам. – Мой отец всегда говорил мне, что никогда нельзя ссориться с прессой. И он абсолютно прав. Мы же не хотим их разозлить – они нам этого никогда бы не забыли и не простили, – он загнул следующий палец. – Во-вторых: мы можем обратить это себе на пользу. Карьере каждого из нас не повредит немного дополнительного внимания прессы, пусть люди узнают о нас чуть больше, не так ли? – Он не стал дожидаться моего ответа. – И мы будем держать все под контролем.

Я понимала, что все совсем не так легко и просто, как он говорит, но понимала, что перебивать сейчас его не стоит.

– И в-третьих, – продолжал он, загибая третий палец. – Это может быть полезно для меня в следующем году, когда я буду баллотироваться в городской совет. Просто еще один способ добиться успеха на выборах.

Он смотрел на меня в ожидании моего согласия.

Я нетерпеливо переступила с ноги на ногу под столом.

– Хайден, мне реально от всего этого очень не по себе. Ты вот приводишь мне все эти аргументы, почему мы должны это сделать – но мне от них не становится лучше. Ведь это же наша свадьба!

Он отвернулся и стал смотреть на что-то в дальнем конце патио.

– Я не могу им отказать, Эллен. «Таймс» уже назвал нашу свадьбу одним из главных событий сезона. Бывают ситуации, когда можно колебаться или давать задний ход, но эта ситуация не из таких. Да и потом – мы же приглашаем на свадьбу триста человек! Ты и не заметишь там в этой толпе парочку фотографов!

Главное событие сезона?!

Я начала нервно грызть ноготь.

– Я чувствую себя так, словно наша свадьба превращается в сюжет передачи «Ты не поверишь!».

Он покачал головой.

– Нет, это не так, милая. Я бы никогда этого не допустил.

Подошла официантка и поставила на стол перед нами заказанные блюда. Я покосилась на жареных моллюсков, но чувство голода куда-то пропало, я и думать не могла о еде сейчас.

Хайден снял со своего сэндвича верхний кусочек хлеба и внимательно изучил рыбу.

Я отодвинула тарелку в сторону и уставилась на гавань. Корабль с рыбаками уже отплыл и набирал ход.

Хайден взял меня за подбородок, повернул мое лицо к себе и поцеловал. Я не чувствовала ничего, кроме паники. Я понимала, что у меня не хватит сил и аргументов отговорить его от этой затеи – и в то же время не могла позволить ему на это согласиться. Голова у меня пухла от мыслей и вопросов. Во что я ввязываюсь? Что я делаю?!

А потом я внезапно все поняла.

А чего я, собственно, ожидала? Я же понимала, что все так и будет. Я собираюсь выйти замуж за Хайдена Крофта – а это предполагает определенные обязательства и ответственность. С самого начала наших отношений я должна была это понимать и быть готовой эти обязательства выполнить, когда придет время. Что ж, время пришло.

– Хайден, – произнесла я, выдавив из себя улыбку. – Я… сделаю это. Я смогу это пережить, и все будет хорошо, – я хлопком соединила ладони, искренне надеясь, что мои слова звучат достаточно убедительно. – И ты прав – чем чаще я буду сталкиваться с такими вещами, тем привычнее они будут. Сейчас, здесь, я просто немножко… выпала из колеи, но я знаю, что когда мы вернемся в Нью-Йорк – я снова займусь своими обычными делами и через пару недель уже все будет нормально и я буду готова ко всему. Ты сможешь выставить против меня всех журналистов Нью-Йорка – и я выдержу их натиск с честью и легкостью.

Хайден опустил взгляд на свой сэндвич с окунем, потом снова посмотрел на меня, между бровей у него залегла складка:

– Ну, тут такое дело, понимаешь…

Ой-ой. На этот раз новости будут точно плохими.

– Они приедут сюда через два дня.

Я почувствовала, как в голове взрывается вулкан боли, от которой глаза чуть не вывалились наружу. И выпрямилась на самом краешке стула:

– Кто приедет? О чем ты вообще говоришь?

– «Таймс». Они пришлют репортера и фотографа в Бейкон.

– О господи! – я вскочила и шарахнула ложкой о стол со всей силы – звук эхом разлетелся по всему патио. – Зачем? Зачем сюда? Зачем через два дня?! – я вцепилась в скатерть. – Я не готова… не готова!

Инстинктивно я схватилась за волосы – они были сухими и безжизненными, взглянула на ногти – розовый лак облупился, сами ногти были обломаны и выглядели крайне неухоженными…

Хайден взял меня за руки и привлек к себе.

– Ну ты же понимаешь, – заговорил он. – Мы таким образом не только порадуем журналистов – мы и для себя извлечем немалую пользу.

Я посмотрела на него.

– Все эти домики, маленький городок, провинция – для нас это будет очень полезно. Мы покажем как бы другую сторону двух крутых адвокатов с Манхэттена, – он взял жареного моллюска и съел его. – Бросим публике косточку?

Я попыталась улыбнуться.

Кораблик подплыл ближе к берегу – я слышала его пыхтение. Голова у меня готова была взорваться. Я подняла упавшую ложку и мельком увидела в ней свое отражение.

Лицо мое было перевернуто.

– Больше никогда не позволяй мне есть этих моллюсков, – простонал Хайден, когда мы входили в гостиницу, и схватился за живот.

– Пойдем-ка наверх, – предложила я.

Паула уставилась на Хайдена.

– Что это такое с вами?

Он нахмурился.

– Ловушка для лобстеров.

– Ой, вот так дела. Вы сунули ногу в ловушку для лобстеров? Вы что, хотели браконьерствовать? Это, знаете ли, незаконно!

Лицо Хайдена стало багровым.

– Я законопослушный гражданин, – процедил он. – А кроме того, я даже не представляю себе, как охотиться на лобстеров.

Паула посмотрела на него прищурившись, словно оценивая. Потом кивнула мне:

– Вам тут звонили, – и она протянула ему белый листок бумаги. – Джентльмен, – она покосилась на Хайдена.

На листочке с красным логотипом «Виктори-Инн» наверху, который Хайден читал через мое плечо, было написано:

«2:15. Для Эллен Брэндфорд. Звонил Рой. Он извиняется».

– Хорошо, спасибо, – я постаралась, чтобы мой голос звучал как можно равнодушнее и чтобы никто не заметил волнения, которое охватило меня при виде имени Роя, нацарапанного рукой Паулы.

– Дай-ка мне посмотреть, – Хайден вынул листочек у меня из руки. – Ну, по крайней мере, ему хватило ума извиниться… хотя бы перед тобой, – и он взглянул на меня с легкой усмешкой.

Мы карабкались по лестнице как альпинисты карабкаются в горы, медленно, шаг за шагом, ступенька за ступенькой. Хайден опирался на мое плечо, как на костыль. Наконец я открыла дверь в номер, и он похромал прямо к постели, рухнул на нее и водрузил свою распухшую лодыжку на подушку.

– Тебе не кажется, что она выглядит еще хуже? – спросил он встревоженно. – Мне кажется.

Я затруднилась с ответом.

– Ну… мне кажется, она выглядит чуть получше, – сказала я все-таки.

Хайден всегда был немного ипохондриком, так что лучше было оставаться на позитивной волне.

– Ну, болит она точно больше, – заявил он. – Мне, наверно, нужно было больше льда прикладывать.

– Я найду лед, – пообещала я, вытряхивая в раковину в ванной остатки растаявшего льда из пластикового пакета.

– Сильно болит, знаешь, – пожаловался он, когда я уже держалась за ручку двери. – И еще желудок… он просто меня убивает. Нестерпимая прямо боль. И все эти моллюски. Я так и знал.

– Хочешь, я позову врача?

Он покачал головой.

– Нет, нет. Со мной все будет в порядке.

Я спустилась вниз, по дороге размышляя, почему мужчины так глупо устроены: вот у него сильно болит, но врача ему не зови. Он страдает от невыносимой боли – но помощь ему не нужна. Видимо, в том, чтобы просто страдать – особое удовольствие, подумала я.

Одна из горничных наполнила для меня пакет льдом. Когда я вернулась, Хайден уже обе подушки сунул под ногу. Я приложила лед к его распухшей лодыжке.

– О, это замечательно, – произнес он со вздохом. – Спасибо, милая.

Я хотела было присесть рядом с ним, когда он добавил:

– Только знаешь что…

– Что?

– Может быть, мне было бы лучше, если бы перевязать ногу эластичным бинтом. И еще что-нибудь вроде «Смекты» – а то желудок просто сводит меня с ума.

Эластичный бинт. «Смекта».

Я оглядела комнату, словно надеясь, что они вдруг появятся откуда ни возьмись.

– Хорошо. Я схожу в аптеку.

– Эллен, ты лучше всех, – он погладил меня по руке. И когда я встала, добавил: – Тогда, может быть, захватишь мне «Алка-зельтцер»? Похоже, он мне понадобится.

Я смотрела на него, лежащего на моей постели. Он выглядел таким несчастным, таким жалким, с этим пузырем на распухшей лодыжке…

– Конечно, – произнесла я. – Я очень хочу, чтобы тебе стало легче.

Глава 14. Кенлин Фарм

Я медленно спускалась по лестнице, а мысли мои были заняты предстоящим вмешательством прессы в мою жизнь, которое ожидало меня через два дня. Сев в машину, я застыла на пару минут неподвижно, глядя на соляные разводы на оконном стекле. Потом я поехала в город и нашла место на парковке перед магазином с чудесным названием «Винный погреб». Вывеска мне понравилась: бутылка «Бургунди», которую красиво оплетает виноградная лоза. Открыв дверь в магазин, я очутилась в уютном помещении, заставленном стеллажами из красного дерева с винными бутылками – сотни бутылок поблескивали в свете маленьких лампочек на потолке. Я заметила значок французских вин и пошла к стеллажу, не питая особых иллюзий относительно выбора. К моему удивлению, здесь обнаружилось несколько очень неплохих марок «бордо», включая «Шато Бушвилль» 2000 года – одномачтовый парусник на этикетке показался мне старым добрым другом. В дальнем углу магазина стоял длинный прилавок, так гладко отполированный, что любая дорожка для боулинга сгорела бы со стыда рядом с ним за свое несовершенство. За прилавком стоял мужчина с круглым загорелым лицом и читал. Я подошла и поставила бутылку на прилавок.

– И еще дайте мне, пожалуйста, штопор.

– Это хорошее вино, – сказал мужчина, глядя на этикетку. – Вы его уже пробовали?

Я ответила, что приходилось.

– Да… очень хорошее, – он достал пластиковый штопор и бумажный пакет. – Мне нравятся в нем нотки лакрицы и черной смородины.

Я вытащила мятую двадцатку из дальнего кармашка кошелька и положила ее на прилавок.

– Да, – согласилась я, – мне тоже.

– Не часто у меня его покупают, – признался продавец, укладывая бутылку и штопор в пакет. – Разве что какой-нибудь заезжий турист купит, а еще есть один парень в городе, который заказывает сразу пару ящиков время от времени, – он протянул мне пакет.

Наверно, хороший покупатель, подумала я, зная, что вино не из дешевых. Поблагодарив, я направилась к двери.

– Мисс! Хм… мисс! – позвал он меня, и я обернулась. Он махнул чем-то в воздухе: – Это не ваше?

Я вернулась и посмотрела, чем он там машет: это была записка, которую дала мне Паула. С сообщением от Роя.

– Выпало, когда вы деньги доставали, – пояснил продавец.

Я снова взглянула на каракули Паулы:

«2:15. Для Эллен Брэндфорд. Звонил Рой. Говорит, что он извиняется».

Я поблагодарила продавца и вышла.

На улице я снова посмотрела на записку и стала думать, за что же, собственно, Рой извиняется. За то, что так резко ушел, не попрощавшись? За лекцию о застройщиках и их разрушительном влиянии на маленькие городки? Мне показалось, что он как-то уж слишком болезненно относится к любым переменам в Бейконе. И непонятно было, чего он вообще так завелся – Хайден всего-навсего пошутил про это поле для гольфа. И я пыталась ему об этом сказать.

Я села в машину и поехала по городу. Проехала мимо указателя на Прескотт-Лейн, которая привела бы меня прямиком к гостинице, а направилась к Дорсет-Лейн, где стоял дом Роя, убеждая себя, что еду туда сказать ему, что получила его сообщение и что я на него не сержусь.

Еще на подъезде к дому я увидела «Ауди», которая стояла посреди подъездной дорожки, зеленая, словно сигнал светофора на перекрестке. Припарковав машину за ней, я поднялась на крыльцо и трижды постучала. Ничего.

Я поехала обратно в город, мимо торгового центра, вдоль пляжа, к тому месту, где строился новый дом. Там, на грязной парковке, стоял синий пикап Роя, яркое послеполуденное солнце запускало на его крыше солнечных зайчиков.

Обходя дом кругом, я ожидала увидеть открытую дверь и услышать звуки работающей пилы или молотка, увидеть Роя с поясом для инструментов вокруг бедер – но дом был пуст и тих, и тут я вспомнила, что сегодня воскресенье.

Посмотрев в сторону океана, я увидела, что кто-то стоит на скале, кидая камешки в волны. И хотя человек стоял ко мне спиной – я сразу узнала Роя. Окликнула его по имени, но он не услышал. Тогда я пошла к нему, туда, где в воздух летели соленые брызги прибоя, и снова окликнула его.

Он обернулся, несколько камушков выпало у него из рук.

– Эллен! Что ты здесь делаешь? – волосы у него кудрявились от влаги и спутались от ветра, а лицо чуть обгорело, словно он плавал на лодке под палящим полуденным солнцем. Взгляд у него был усталый или, может быть, раздраженный. Я не могла определить.

О нет, подумала я. Это была плохая идея.

Я сунула руки в карманы.

– Я… получила твое сообщение. – Волна разбилась о скалы, и я невольно сделала шаг назад, чтобы брызги не попали в меня.

Он поднял с земли серый камешек и повертел его в пальцах.

– Ага, хорошо. Рад, что ты его получила, – произнес он, прицеливаясь и кидая камешек в океан.

Повисло неловкое молчание.

– У меня не было твоего телефона, – решилась я его нарушить. – А мне хотелось, чтобы ты знал, что я его получила. Сообщение. Спасибо тебе за извинения.

Я взяла одну из синих мидий, валяющихся у меня под ногами – раковина была темная и гладкая. Волны бились о скалы и рассыпались миллионами сверкающих брызг, а я думала о том, как Рой обнимал меня и как менялось выражение его глаз в тот день, когда я свалилась с причала.

– Что ж… отлично, о'кей, – он снова прицелился и бросил следующий камень. Тот пролетел по изящной дуге, сверкнул на мгновение в лучах солнца – и пропал.

– Я ездила к твоему дому, – продолжала я. – Но тебя там не было.

Ветер пронизывал меня насквозь, забирался под рубашку – и я вздрогнула.

– Я позвонил, – сказал Рой, – потому что хотел сказать тебе, что прошу прощения. Я знаю, что слегка перегнул палку.

– Да уж, мы даже не поняли, что случилось.

– Я просто немного расстроился… ну, меня расстроило то, что сказал твой жених.

Я снова вздрогнула и потерла руки, чтобы согреться.

– Он не имел в виду ничего такого.

– Он застройщик? Такой из этих – из дельцов, да?

– Хайден?! – я начала хихикать. – Делец?

Тут я вспомнила о его работе, об участии в благотворительности, о том, что в следующем году он будет баллотироваться в городской совет, о «Нью-Йорк таймс» и репортерах, которые должны приехать сюда через два дня… Ладно, он был делец.

– Он адвокат. Юрист.

– Это одно и то же, разве нет?

Я вздохнула.

Над головой у меня пролетела чайка, сделала круг и улетела прочь. Рой повернулся ко мне.

– Я хочу тебе кое-что показать. У тебя есть пара минут?

Я взглянула на часы. Было пять пятнадцать. Хайден, наверно, ждет меня, ждет свой эластичный бинт, «Смекту»… и «Алка-зельтцер». Мне нужно вернуться как можно скорее.

В руке Роя звякнули ключи от машины.

– Да, – сказала я. – У меня есть пара минут.

Мы поехали по дороге, которая была мне уже знакома. Рой обогнал грузовик и стал крутить колесико радиоприемника, пытаясь настроить его. Мы доехали до каменной стены, которую я проезжала три дня назад, и свернули на дорогу, идущую параллельно ей. Солнце желтым шаром повисло над горизонтом, вокруг уже начинали сгущаться сумерки. Наконец стена кончилась – вернее, в ней появился достаточно узкий проем, в который мы и свернули, выехав на грязную проселочную дорогу.

– Это Кенлин Фарм, – сказал Рой. Грузовичок подпрыгивал на ухабистой дороге.

– Да, я тут проезжала несколько раз, – заметила я.

– Мои бабушка и дедушка были владельцами этой земли.

– Да? Владельцами? – я впервые могла посмотреть на то, что скрывалось за этой каменной стеной.

Высунув голову в окно машины, я глазела на анютины глазки, лютики, люпин и золотарник, которыми были покрыты холмы сверху донизу. Я вдруг гораздо лучше стала понимать Роя – мне стало понятно, почему это место вызывает у него такие трепетные чувства.

– Оно уже давно не принадлежит нашей семье, – сказал Рой.

– Тут просто великолепно, – прошептала я, боясь, что могу своим голосом нарушить очарование этого места. – А ничего, что мы сюда заехали?

Он только пожал плечами, не отвечая на мой вопрос.

– Я покажу тебе самый красивый вид. Это вот там, на вершине косогора.

Он показал на склон перед нами, и мы поехали туда, шурша шинами грузовика, под колесами которого трещали и ломались какие-то веточки. Остановив машину в нескольких ярдах от стены, Рой вышел из машины, обошел ее кругом и открыл мою дверцу.

– Осторожнее.

Подав мне руку, он помог мне выйти. Трава и полевые цветы здесь росли густо, и я утонула в них почти до колен. Воздух был наполнен стрекотанием кузнечиков и жужжанием пчел и шмелей.

– А раньше здесь действительно кругом была черника? – спросила я, оглядываясь по сторонам.

– Да. Сплошная черника, – ответил Рой.

Мы пошли к стене, которая была примерно фута три в самом высоком месте. Но в основном она была гораздо ниже – время делало свое дело, да и отсутствие хозяина не пошло ей на пользу. Камешки и булыжники валялись около стены в большом количестве, как будто выпрыгнув на свободу и не решив, что же с этой свободой делать.

Рой нашел выступ и взобрался вверх по стене, потом протянул мне руку – и я вскарабкалась за ним и уселась на большой плоский камень, свесив ноги, рядом с Роем.

Я смотрела на поле, которое шло чуть под уклон по направлению к растущим в самом низу соснам.

– Ты был прав, вид действительно невероятный.

Хотела бы я сделать сейчас фотографию – вот именно в этом свете вечернего солнца.

Рой стал поглубже запихивать высовывающиеся камни в трещины стены.

– Есть одно стихотворение… что-то про то, как исправляют стены, – сказала я.

Он кивнул.

– Роберт Фрост. «Починка стены».

Я подняла упавший камешек.

– Есть нечто, что не любит стен в природе…

Рой посмотрел вниз, на стену, покрытую лишайниками, с торчащими тут и там пучками сорняков, проросших сквозь щели между булыжниками.

– «Оно под ними в стужу пучит землю… – продолжил он стихотворение. – «Крошит на солнце верхний ряд камней и пробивает в них такие бреши, что и вдвоем бок о бок там пройдешь…»

Я сидела с открытым ртом.

– Ты что, знаешь его все наизусть?

Он застенчиво улыбнулся.

– Пришлось выучить – в школе как-то задали.

Наверно, смог бы прочитать целиком, если бы было нужно.

– Впечатляюще, – признала я. Над моей ногой лениво кружила пчела.

Рой уставился на поле.

– Я подумал… если ты увидишь все это своими глазами – может быть, ты поймешь, почему я был так расстроен сегодня днем.

– О… ты про эту лекцию о застройщиках?

Он кивнул.

– Я думаю, что понимаю. Я знаю, что застройщики бывают очень бесцеремонными и рубят сплеча.

– Не пойми меня неправильно, – сказал он. – Я не один из тех безумный активистов, который отрицают любые новые начинания и идеи. И я не считаю всех застройщиков плохими. Но… я не раз видел очень неприятные последствия того, что называли прогрессивным и продвинутым. А еще я же Каммингс… Каммингсы из Мэна отличаются упрямством и постоянством.

– Серьезно? И как давно твоя семья приехала в Мэн?

– Пять поколений назад, – он показал на солнце, которое стало совсем похожим на мячик, висящий над горизонтом. – Правда, красиво?

– Очень.

– Мои предки все родом из Огасты, – произнес он, старательно засовывая маленький камешек в щелку между нами. – А это столица штата, – добавил он, подмигнув.

– Да, я в курсе.

Он снова смотрел на меня в упор.

– У тебя красивые глаза. То вроде зеленоватые, то голубые… не могу определить цвет, – и он придвинулся поближе, продолжая меня разглядывать.

– Они зелено-голубые, – ответила я, отодвигаясь.

– Я вроде бы так и сказал, – улыбнулся он, задержав свой взгляд на мне, пожалуй, слишком долго.

Мне стало как-то не по себе. Я не должна позволять ему вести себя так со мной. Нет, это ужасно неправильно. Так почему же я поехала сюда? Чтобы сказать ему, что получила его сообщение? Или чтобы потешить свое самолюбие его вниманием?

– Значит, твои предки из Огасты? – переспросила я, чтобы поскорее сменить тему разговора.

Рой взял маленький камушек и загляделся на маленькую розовую полоску в самой его серединке.

– Ага, они жили там до тех пор, пока мой дед не сорвался с места и не переехал в Бейкон.

– А почему он переехал?

– Он встретил женщину из Бейкона, – сказал Рой. – И влюбился.

Ветер играл с цветами под нами. И я чувствовала, что Рой опять смотрит на меня.

– Этой женщиной была моя бабушка, – добавил Рой, кладя свою ладонь слишком близко к моей.

Я поспешно спрыгнула со стены, стараясь не обращать внимания на то, что творилось у меня внутри, а там творилось что-то неладное.

– Что ж, он оказался в очень красивом месте, – заметила я, оглядывая окрестности. – Только посмотри на эти цветы, – я попыталась сорвать крошечный голубенький цветочек, но стебель оказался неожиданно крепким, и у меня не получилось.

Рой встал у меня за спиной.

– Так у тебя ничего не выйдет, – он стоял так близко, что я чувствовала тепло его тела, мы почти касались друг друга. – Нужно вот так.

Он обхватил стебель рукой, при этом его рука слегка касалась моей, а потом потянул стебель – и вручил мне цветок. Наши пальцы на мгновение переплелись. Солнце как ни в чем бывало продолжало катиться за горизонт. Мы пошли вдоль стены, и я заметила, что стало гораздо тише – насекомые постепенно умолкали.

– А что было потом? – спросила я. – Ну, с твоими бабушкой и дедушкой.

– О… ну, они купили вот эту землю. Мой дед хотел начать тут выращивать и перерабатывать чернику.

Здоровенный кузнечик тяжело выпрыгнул прямо из-под наших ног.

– Звучит неплохо.

Рой кивнул.

– Да, это было отличное место для черники, ее было очень много. Ты же видела в городе статую?

– Статую?

– Да, женщину с ведром черники.

Похоже, он имел в виду ту фигуру, отражение которой я как раз пыталась сфотографировать, когда позорно рухнула с мостков в воду.

– А, да, кажется, видела.

– Необычно, правда? – сказал он. – В большинстве городов ставят памятники основателям города, защитникам или вроде того. А у нас вот черничная леди.

– А я думала, что она держит ведро с виноградом.

– Только не говори об этом больше никому в Бейконе. А то они вышвырнут тебя из города пинком!

Я засмеялась.

Он протянул руку и коснулся моего лица чуть выше правого глаза.

Я замерла.

– У тебя тут пятнышко, – сказал он, пытаясь оттереть его.

– Это родимое пятно. И его нельзя убрать.

Рой наклонился ближе.

– О, точно, теперь я вижу.

Я снова пошла вперед.

– И что было дальше?

– Что было дальше? А, ты имеешь в виду ферму… Ну, мой дед изучил все, что касалось черники, а потом сделал для себя выводы о том, как ему лучше всего обустроить плантацию, какие сорта ягод будут расти на этой почве лучше…

– Не знала, что существуют разные сорта черники.

Рой выглядел удивленным.

– Ну конечно, их много.

– Интересно, – сказала я. И задумалась, как растет черника. Почему-то мне казалось, что она растет как виноград, на лозе, которая вьется по решетке…

– Черника ведь растет на лозе, да?

Он усмехнулся и поймал в кулак какое-то насекомое:

– На лозе? Черника?! Нет, у нее кустики.

– А, точно, кустики. Ну конечно.

Он сорвал цветок анютиных глазок и протянул мне.

– Это очень красиво, Эллен, – сказал он. – Мне нравится.

– Да, мило, – я завертела стебелек цветка между пальцами.

– Я говорил не о цветке.

Я издала нервный смешок и почувствовала, как кровь приливает к моему лицу, и поспешила вернуть его к рассказу:

– И дальше что было?

Рой улыбнулся.

– Ну, думаю, что у деда росло все, за что бы он ни взялся: и люцерна, и артишоки, что угодно. Так всегда говорил дядя Чет. Дед знал точно, что сработает, а что нет, что пойдет плантации на пользу, от чего ягоды станут крупнее и слаще, ну и все такое.

– Похоже, он нашел свое призвание, – заметила я.

– Да, думаю, так оно и было, – он убрал мне волосы, упавшие на лицо. – Вот так. В твоих глазах есть что-то особенное, они слишком красивые, чтобы их прятать под волосами.

Я смотрела на свой букетик, и Рой, надеюсь, не мог видеть, как вспыхнули мои щеки.

– Значит, у них была ферма.

– Да, и дела шли очень хорошо. Они продавали чернику в магазины, рестораны, гостиницы, везде. И еще бабушка сама торговала черникой.

– Значит, они преуспевали?

– Да, дела у них шли весьма неплохо. Потом родился дядя Чет. Когда он подрос и научился ходить – он бегал тут, среди кустиков черники, и рвал ягоды и ел их. Он рассказывал мне, что в детстве у него вся одежда всегда была в синих черничных пятнах и разводах. Он унаследовал от деда его талант, а может быть, даже превзошел его. И он очень любил это место.

Рой остановился у кучки вывалившихся из стены камней и стал поднимать их и вставлять обратно.

– Так-то лучше, – удовлетворенно кивнул он, стряхивая с ладоней грязь.

Я представила себе мальчика, который бегает среди кустов черники в лучах теплого летнего солнца.

– Все это так чудесно звучит.

– Уверен, это и было чудесно, – Рой помолчал. – Но все когда-нибудь кончается, – он огляделся по сторонам и остановил взгляд на малиновке, которая уселась на край стены, ее крылышки подрагивали. – Мой дед, в конце концов, продал ферму. Они просто уже не могли с ней справиться.

Мы подошли к тому дальнему уголку фермы, где стояла группка дубов – а один огромный, старый скрипучий дуб стоял отдельно, словно тут была коктейльная вечеринка для дубов, а он не захотел в ней участвовать.

– Но ведь у них был твой дядя? Почему он не мог им помочь? Если он так все это любил и…

Рой подошел к одинокому дубу и прислонился к его стволу.

– Нет. Он уехал из Бейкона, когда ему было двадцать лет, и не возвращался много лет, – Рой задрал голову и изучал крону дерева, похожую снизу на какую-то диковинную скульптуру. – Что-то произошло… он не хотел говорить об этом, но явно с этой фермой у него были связаны очень грустные воспоминания.

Я окинула взглядом эту каменную стену, огромное поле, сосны в самом низу…

– Ни за что не поверю, что он не скучал по этому месту.

Солнечный зайчик скользнул между деревьями и прыгнул на рукав Рою.

– О, уверен, что очень скучал, – ответил Рой. – Он, правда, никогда не говорил об этом, но другие рассказывали мне, что ему было невероятно тяжело вернуться и увидеть, что ферма теперь принадлежит другому. Тяжело жить в этом городе и все время ездить мимо этого места – теперь чужого.

– Тогда… почему же он все-таки вернулся? – спросила я.

Теперь солнечный зайчик прыгал по лицу Роя.

– Наверно, потому, что его дом по-прежнему был здесь.

Я задумалась. Можно ли считать домом то место, которое больше тебе не принадлежит? Наверно, нет.

– И кто теперь хозяин этой земли? – поинтересовалась я.

– Какой-то парень из Бостона купил ее несколько лет назад, но он умер и оставил ее в наследство детям. А они не хотят жить здесь. Они хотят продать землю, но сначала хотят ее поделить. Ну знаешь – как кусочками нарезать и продать каждый по отдельности.

Кусочками.

Да, это я знала. Я не раз проделывала подобное для своих клиентов – и никогда меня не волновало в этих случаях ничего, кроме цены за акр. Я никогда не задумывалась о том, чем были раньше эти земли и чем они могут быть для тех, кто на них раньше жил…

– А ты не можешь ее купить? – спросила я.

Рой засмеялся.

– Нет, конечно. Да и потом – что бы я делал с сотней акров земли? Я же не фермер.

– Не знаю. Просто… мне кажется, это было здорово. Я надеялась, что ты сможешь вернуть ее обратно в семью. И потом – ты же можешь жениться и заняться фермерством. Или оставить ее своим детям, – я сорвала цветок люпина и добавила его к своему букету.

– Ну, если честно, что-то я сомневаюсь, что в скором времени женюсь.

– Нет? Ты умный, привлекательный, имеющий хорошую работу мужчина – мне кажется, ты был бы нарасхват.

Рой остановился и посмотрел вниз, на подножье холма.

– В моей жизни нет места хорошей девушке, – он покачал головой. – А чтобы жениться – нужна хорошая девушка.

Я задумалась, уж не был ли он раньше женат. Он аккуратно снял с рукава божью коровку и посадил ее на фиолетовый цветок люпина.

– Я как-то раз чуть не женился, – сказал он, словно прочитав мои мысли. – Но ждал слишком долго – она в результате вышла замуж за другого. Сейчас у них вроде как уже дети, насколько я знаю.

– Как давно это было?

Он задумался на мгновение, словно подсчитывая в уме.

– О, лет шесть назад.

– И с тех пор никого?

– Никого серьезного, – ответил он, поднимая упавший камешек. – Я уже потерял одну хорошую девушку, так что если я встречу правильную девушку снова – я уже ее не отпущу.

– И как ты собираешься ее удержать? – улыбнулась я. – Наденешь наручники?

– Не знаю, – серьезно ответил он. – Наверно, все-таки не наручниками, – он почесал шею и полуприкрыл глаза, а потом улыбнулся: – Может быть… я построю для нее что-нибудь. Может быть, я построю ей дворец.

– Дворец… а это мысль! Как тот император, который построил Тадж-Махал для своей жены. Очень романтично, правда?

– А разве она не умерла при родах? – засомневался Рой. – Разве он не поэтому начал его строить?

Он был прав. Пример был не совсем подходящим.

– Думаю, так и есть, она действительно умерла при родах, – пришлось мне признать. – Но и ладно. Ни одна женщина не откажется от собственного дворца.

– Полагаю, когда-нибудь я смогу в этом убедиться.

Мы постояли в молчании, потом Рой произнес:

– Нужно отвезти тебя обратно.

Мы подошли к грузовику, и я обернулась, чтобы еще разок, последний, бросить взгляд на эту красоту.

– Что ж, – сказала я. – Раз ты не можешь купить эту землю – ты не можешь и помешать им ее продать по кусочкам.

Рой повернулся ко мне, глаза у него были грустные, в них сквозила обреченность:

– Да, Эллен. Я не могу им помешать.

Мы постояли еще некоторое время, над головами у нас пролетел, гудя, словно маленький военный вертолет, шмель. Потом Рой открыл передо мной дверь.

– Подожди секунду, – мне показалось, что я заметила что-то прямо под колесом грузовика. Я наклонилась: там, где шина примяла цветы и стебли, расплывалось багрово-фиолетовое пятно. Разведя в стороны траву и цветы, я увидела маленький кустик, потянула его – и он оказался у меня в руке. На веточке, тоненькой и гибкой, висели три крохотных черничины.

Мне показалось, что все вокруг замерло и остановилось: гул насекомых, ветер, закат… Я держала в руке этот маленький росток – и рука у меня дрожала.

– Посмотри, – сказала я Рою. – Это черника. Здесь все еще черника!

Он улыбнулся мне.

– Черника вообще очень сильное растение. Кустики могут выжить в самых что ни на есть экстремальных условиях. А в благоприятных условиях живут очень долго и плодоносят.

– Это потрясающе, ты не находишь? Просто живут – и плевать им на то, что происходит вокруг…

Я думала об этом маленьком, стойком кустике, который пережил мою бабушку, Чета. Так и полезла в грузовик, держа его в руке. Заходящее солнце окрасило поле в красно-золотые цвета. Насекомые постепенно затихали – они тоже чувствовали, что день катится к концу. Рой завел машину, и мы выехали с фермы на дорогу. Через открытое окно в машину проникал прохладный вечерний воздух.

– Ты так и не объяснила, почему до сих пор не уехала из Бейкона, – заметил Рой.

Мы свернули налево, по направлению к городу.

– Ты помнишь… – начала я. – Я тебе рассказывала, что нашла дом, в котором родилась моя бабушка?

Рой чуть сбросил скорость, чтобы белка могла перебежать дорогу перед нами.

– Да. Ты говорила, он на Комсток-Драйв.

– Там на чердаке обнаружилась картина, прямо на штукатурке. Люди, которые теперь в этом доме живут, нашли ее во время ремонта, когда отодрали панели со стены. Моя бабушка была художником. Это она нарисовала картину. И это настоящее произведение искусства. А изображены на картине она и твой дядя.

Рой резко повернулся и посмотрел на меня с удивлением.

– Мой дядя?! И твоя бабушка? Она нарисовала их обоих?

Я кивнула.

– Да. Они там совсем юные, практически подростки, стоят под дубом. И это, знаешь… в этом есть что-то мистическое, что ли. И она очень красивая. По-настоящему красивая картина.

– Я бы хотел ее увидеть.

Я тоже хотела бы, чтобы он на нее посмотрел, но только я не была уверена, что у меня получится это устроить. Я рассказала ему о картине в Историческом обществе, о заметке в «Вестнике», о разговоре с продавцом фотомагазина и о встрече с Лилой Фальк.

– Вау, – произнес он. Мы ехали по дороге, петляющей вверх-вниз по холмам. – Ты здорово потрудилась. И вот это все, что ты выяснила… ты раньше ничего об этом не знала? – Голос у него был очень взволнованный. И это волнение отозвалось еще большим волнением во мне.

– Нет, мы ничего не знали об этом, – покачала я головой. – И я собираюсь выяснять подробности и дальше, пока не докопаюсь до самой сути. Вот почему я осталась. Мы никогда не догадывались, что бабушка была художником, что она уехала учиться в художественную школу. И что ее картины настолько хороши, – я смотрела в окно, на лес, на сосны. – А мне бы, честно говоря, хотелось, чтобы она это не скрывала от нас.

Рой переключил передачу и завернул за угол.

– Может быть, она и послала тебя сюда, чтобы ты узнала ее секрет. Может быть, это была часть ее плана.

Могло ли быть так? Действительно ли она, зная меня, понимала, что я все это выкопаю? Я искренне хотела в это верить. Но вряд ли это было правдой.

– Как она могла догадаться, что я найду ее картину на чердаке Портеров? – возразила я. – Ее же не так давно обнаружили, и если бы не ремонт – не обнаружили бы вовсе. И как она могла знать, что я пойду в фотомагазин, там познакомлюсь с ее одноклассником, и он отправит меня к Лиле Фальк?

Рой сбросил скорость перед светофором.

– Ну, может быть, она, конечно, не знала всего этого точно, но она могла думать, что если ты приедешь сюда – то обязательно что-нибудь узнаешь, а дальше ниточка завьется, – Рой улыбнулся. – И так и получилось. Ты нашла то, что было бы иначе потеряно навсегда – если бы ты не приехала сюда.

Возможно, он был прав. Возможно, отправляя меня сюда с этим письмом, она действительно надеялась, что я узнаю о ее прошлом.

– Думаю, что ты прав, – задумчиво ответила я.

Мы ехали дальше молча, в тишине слышно было только, как шуршат шины грузовичка по дороге. Потом Рой свернул на Пейджет-стрит, уже были видны здания и океан. Когда мы доехали до строящегося дома, он остановился около моей машины, вышел и распахнул передо мной ее дверцу.

– Спасибо, что показал мне ферму, – сказала я, выбираясь из грузовика.

Он накинул капюшон.

– Спасибо, что нашла чернику.

Он сунул руки в карманы, и я заметила проблеск улыбки на его лице, в результате которой вокруг его глаз собрались мелкие морщинки.

– Что? – переспросила я. То, как он смотрел на меня, заставляло меня сильно нервничать. – О чем ты? – я сжала покрепче свой букетик из цветов и кустика черники.

Он подошел на шаг ближе.

– Зачем ты приехала сюда сегодня, Эллен?

На самом деле этот вопрос был куда сложнее, чем могло показаться на первый взгляд. Действительно ли я приехала только затем, чтобы сказать ему, что получила его сообщение? Или все-таки была другая причина? Я что… влюбилась в него? Значит, вот так это бывает?

Я не хотела отвечать. Но чувствовала себя в ловушке.

– Что ты имеешь в виду? – спросила я, стараясь, чтобы голос звучал небрежно, но и сама слышала, что он звенит от волнения.

– Я имею в виду… что ты здесь делаешь? – Он подошел еще ближе ко мне. Так близко, что я почти чувствовала его, хотя он и не касался меня.

– Я же тебе сказала. Я чувствовала неловкость из-за того, что произошло сегодня утром на ярмарке, и… – я начала жестикулировать, пальцы у меня двигались, как руки у марионетки. – Я знала, что ты расстроился, и когда ты позвонил, я подумала, что хорошо было бы… ну… подумала, что мне стоит… что…

Я беспомощно отвернулась. О господи, что я несу?! Просто чушь какая-то…

Рой склонил голову, улыбка все еще играла у него на губах. Он смотрел на меня в упор, как будто зная, что если будет смотреть на меня вот так достаточно долго – я просто сойду с ума и сделаю что-нибудь невозможное и безумное, например снова обовью руками его шею… или признаюсь, что не могу перестать думать о нем. Следующие пару секунд я находилась полностью во власти его взгляда – глаза у него были такими яркими и синющими, как вода в Карибском море, чистая и глубокая, и в ней плавают желтые рыбки, и фиолетовые морские звезды, и еще там красные кораллы… они манили меня, эти глаза, и я ничего не могла с этим поделать, я даже дышать-то толком не могла, я задерживала дыхание, словно готовясь нырнуть глубоко-глубоко…

А потом я услышала его голос:

– Что ж, ладно, – сказал он. – Ты хотела убедиться, что между нами не осталось никакого недопонимания, – он улыбнулся и, едва заметно дернув плечом, заключил: – Договорились.

Это что еще такое было? Он что, отпускает меня? Снимает с крючка? Но я-то не хочу никуда уплывать! Я хочу стоять здесь и тонуть в его глазах!

Рой открыл передо мной дверцу моей машины, и я скользнула на водительское сиденье. Я была словно в тумане. Смотрела, как Рой идет к грузовику, как заводит мотор, слышала шум этого мотора. Рой поднял руку и помахал мне на прощание, я в ответ подняла свою… и почти почувствовала, как наши руки касались друг друга.

Достав из сумочки ключ на плетеной ленточке, я открыла дверь в номер и замерла при виде Паулы и человека в белом халате, которые находились в комнате. Что случилось?! И сколько времени меня не было?

Хайден по-прежнему лежал в постели, но теперь рядом с ним был мужчина в белом халате, которой напомнил мне моего учителя физики в двенадцатом классе. Он накладывал повязку на лодыжку моего жениха.

– Что происходит? – Я бросилась к Хайдену.

– Да все под контролем, – заявила Паула, успокоительно махнув рукой. – Док о нем хорошо позаботится.

Я посмотрела на мужчину в халате, потом повернулась к Хайдену:

– Что случилось, дорогой?

– Ну, просто она стала хуже, – сказал он, морщась. – Раздулась вся, как баскетбольный мяч, – он казался очень бледным и почему-то очень маленьким. – Я позвонил вниз, чтобы принесли еще льда, а когда Паула его принесла – она только взглянула на меня и сразу вызвала доктора Герберта.

– Слава богу! – воскликнула я, хватая Хайдена за руку и недоумевая, как же я могла быть такой черствой, оставить его здесь в таком состоянии и гулять по Кенлин Фарм с Роем Каммингсом, пока он лежал здесь один и страдал!

– Непросто было найти кого-нибудь в воскресенье, – сообщила Паула. – Особенно чтобы на дом вызвать, – она послала доктору улыбку. – Но Док женат на моей кузине Лоре, поэтому я знала, что он не откажет.

– Спасибо вам, доктор, – сказала я. – Я Эллен, его невеста.

– Рад был помочь, – откликнулся доктор Герберт, закрепляя повязку. – Я вам дам пару рецептов, – обратился он ко мне. – Одно лекарство от боли, второе – от отека, – он достал из кармана халата блокнотик и нацарапал что-то на листочке. – Скорей всего, он потянул связку, но через день-другой ему должно стать лучше, – он протянул мне рецепты. – Просто не давайте ему особо бегать пару дней.

– Хорошо, Док, не дам. Спасибо вам огромное. Вы так добры. Позвольте, я дам вам визитку и вы вышлете мне счет.

Он взялся за свою сумку, я сунула ему визитку, и вслед за Паулой он вышел из номера.

Я присела на постель около Хайдена, придавленная чувством вины.

– Милый, – сказала я, наклоняясь, чтобы обнять его. – Мне правда очень, очень стыдно, что я вернулась так поздно. Я ведь и представить не могла, что ты чувствуешь себя настолько плохо.

– Ничего страшного. Я же понимал, что тебе нужно время, чтобы побыть одной и немного успокоиться.

– Я ведь даже не доехала до аптеки, – призналась я с раскаянием и смущением. – Слава Богу, что Паула привела этого доктора!

Хайден водрузил перевязанную ногу на подушку.

– Ну, думаю, в аптеку тебе все же придется съездить. Что он там выписал, кстати?

– Дай-ка посмотрю, – я заглянула в первый рецепт. – Тайленол с кодеином.

И тут мое внимание привлекло кое-что, что я никак не ожидала увидеть на врачебном рецепте: на самом верху листочка красовался отпечаток собачьей лапы.

Лапа?!

Я пригляделась – под лапой значилась фамилия: «Питер Герберт, доктор ветеринарии, «Ветеринарная Клиника Герберта».

А парень-то, оказывается, был ветеринаром…

Глава 15. Шугар

Утро следующего дня выдалось дождливым. Я только взглянула в заплаканное окно – и сразу пожалела, что не могу валяться в постели не весь день. Но был понедельник, и у меня была важная причина для того, чтобы все-таки встать.

Хайден уже проснулся и лежал рядом со мной, читая книгу «Искусство спора: научиться спорить как пятилетний ребенок» – эта книга входила в число бестселлеров вот уже двадцать пятую неделю.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила я. – Хоть немножко получше?

Он кивнул.

– Намного лучше. Я вообще думаю, что со мной все в порядке.

Я с сомнением взглянула на его лодыжку – она все еще выглядела опухшей.

– Ну, все-таки тебе стоит быть осторожным. Ты же слышал, что сказал… хммм… доктор.

Знание о том, что обычно пациенты доктора Питера Герберта ходят на четырех лапах и имеют хвост, я собиралась унести с собой в могилу.

Хайден взял меня за руку и привлек к себе, обнял меня и поцеловал, руки его перебирали мои волосы.

– Я люблю тебя, миссис Хайден Крофт.

Миссис Хайден Крофт.

– Может быть, когда-нибудь, – он мечтательно поцеловал меня в шею, я чувствовала его теплое дыхание на своей коже, – я стану сенатором, а ты супругой сенатора. Сенатор Хайден Крофт с супругой…

– Может быть, – прошептала я. Прикрыв глаза, я представила, как мы с ним входим в роскошный зал на каком-нибудь приеме, например в Музее естественной истории в Вашингтоне… вот мы проходим мимо скелетов динозавров, люди бросаются к нам, хватают за руки, трясут их… Сенатор Крофт, сюда, пожалуйста… Я, в платье от Оскара де ла Рента, рассылаю воздушные поцелуи направо и налево…

– Звучит неплохо, да?

Я открыла глаза и увидела, что Хайден смотрит на меня с улыбкой. Потом он снова поцеловал меня и начал стаскивать с меня футболку. Да уж, чувствовал он себя явно гораздо лучше…

– Нет, ты со мной не поедешь, – заявила я Хайдену, толкая его обратно в постель некоторое время спустя. Он уже надел штаны и рубашку-поло и теперь пытался натянуть носок на перевязанную лодыжку. – Шугар живет аж в Пекоте, это два часа езды отсюда на машине! Минимум! Так что ты останешься здесь и будешь лежать.

Дочь Лилы Фальк, Шугар, не слишком воодушевилась моим предложением встретиться и согласилась принять меня только после того, как я пообещала ей оплатить «понесенные расходы» за то, что она хранила вещи моей бабушки, только тогда она стала сговорчивее и хотя бы чуточку приветливее.

– Но я не могу позволить тебе поехать к этой женщине в одиночку! – воскликнул Хайден, все еще пыхтя над своим носком.

– Да о чем ты говоришь? Ты так говоришь, как будто она сумасшедшая или что-то в этом роде. Поверь мне, она НЕ сумасшедшая. И, кроме того, я уже достаточно поездила по этим местам в одиночку.

Ему удалось наконец натянуть носок на ногу.

– Возможно, но теперь я здесь, а значит – я поеду с тобой.

– Но тебе нельзя напрягать ногу, доктор запретил! – я закусила губу, чтобы не рассмеяться.

Хайден нетерпеливо отмахнулся от меня.

– Я разложу сиденье и лягу. Какая разница, где мне лежать – здесь или в машине?!

Я задумалась, но не нашлась, что возразить.

– Ладно, но когда мы приедем – ты не будешь выходить из машины, останешься там лежать и беречь ногу, хорошо?

Он улыбнулся и состроил эту свою гримасу с прищуренными глазами, которая означала, что он, конечно, в принципе согласен, но ничего не обещает. Мы захватили пару зонтиков, принадлежащих гостинице, Хайден уселся на пассажирское сиденье в машине, а я настроила навигатор. И мы поехали по шоссе в направлении Пекота, городка на северо-западе от Бейкона.

Спустя три часа я притормозила перед маленьким серым сельским домом. Над дверью мок под дождем и трепетал на ветру изорванный американский флаг, а перед крыльцом стоял старый внедорожник, у которого не было колес, а под днище были подложены кирпичи.

– Это то самое место? – Хайден с недоумением обвел глазами двор и дом. – Ты уверена?! Мне кажется, здесь никто не живет… похоже на свалку.

– Ну, номер-то на почтовом ящике совпадает, – растерянно сказала я. – Два-семь-семь – так она и сказала, – я припарковалась.

Хайден посмотрел на ящик, потом снова обвел глазами двор, остановился на внедорожнике, на его покрытых ржавчиной фарах и облупившейся краске…

– Нет. Я не могу тебе позволить идти туда одной.

Я тоже посмотрела на все это благолепие – и не стала спорить.

Мы под дождем поковыляли к крыльцу, Хайден опирался на меня. Над дверью был крошечный полусгнивший навес, под который мы и забрались сразу. Я поискала глазами звонок, но его не было, поэтому я набралась храбрости и несколько раз постучала в дверь.

Она распахнулась почти сразу. На пороге возникла худющая, очень костлявая женщина лет пятидесяти с грязными волосами. В уголке рта у нее свисала дымящаяся сигарета, похожая на вопросительный знак. Дама окинула нас оценивающим, с головы до ног, взглядом, затем слегка подвинулась, давая нам войти.

– Я ожидала, что вы приедете одна, – сказала она, когда мы вошли в крошечную гостиную, в которой пахло табаком и капустой. Коричневый диван, обитый потрескавшейся искусственной кожей, соседствовал здесь с подобием журнального столика, сделанного из колеса от телеги и положенного сверху круглого пыльного стекла.

Шугар еще раз осмотрела нас с ног до головы, втянув голову в плечи, как черепаха. Она так внимательно изучала мои шелковые штаны и свитер, что я невольно пожалела, что не надела джинсы и футболку.

– Вы, должно быть, Шугар, – произнесла я. – Я Эллен, а этой мой жених, Хайден Крофт.

Я протянула руку, ожидая, что она пожмет ее, но она вместо этого потянулась куда-то за меня и стряхнула пепел в горшок с каким-то большим засохшим растением. Потом она выпустила из ноздрей тонкую струю фиолетового дыма и уставилась на Хайдена.

– Как вы сказали? Крофт?

Хайден просиял улыбкой:

– Это британская фамилия. Мои предки приплыли сюда на «Мэйфлауэр».

Шугар вздернула брови и поджала губы:

– А я вот как-то ездила в круиз на «Карнавале», так что, думаю, мы с вами прям родственники.

Она закинула голову назад и стала издавать странные кашляющие звуки, и мне понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что она смеется. На лице Хайдена появилось выражение неподдельной тревоги.

– Не желаете присесть? – спросила Шугар, отсмеявшись и указывая тлеющим кончиком сигареты на диван.

Я с опаской посмотрела на свои шелковые штаны, но все-таки присела на край дивана, из которого пучками лезла серая грязная набивка. Хайден опустился рядом со мной, мы оба напоминали перепуганных птиц, сидящих на жердочке. Шугар уселась напротив нас и положила руку с сигаретой на подлокотник кресла.

– Значит, это вы приезжали к моей мамашке, – она хрипло хмыкнула и отбросила волосы с лица тыльной стороной ладони. Ее волосы являли собой образец различных экспериментов с краской: у корней они были седые, некоторые пряди были окрашены в огненно-рыжий цвет, некоторые были почему-то зелеными, а некоторые по цвету больше всего напоминали плесень, которая образуется на засохшем хлебе.

– Да, это я приезжала к вашей маме, – кивнула я. – И мы очень хорошо побеседовали. Она такая милая.

Шугар дернулась.

– Хмм. Впрочем, каждый имеет право на собственное мнение, – она снова закинула голову назад и снова засмеялась, все так же странно кудахча и размахивая сигаретой в воздухе, словно гимнастка лентой.

Хайден толкнул меня слегка коленом.

– Да… что ж, – продолжила я. – Как я вам уже сказала по телефону, ваша мать упомянула, что у вас есть кое-какие вещи моей бабушки. Она сказала, что я могу приехать и забрать их.

– Кое-какие вещи? – Шугар выпрямилась и уставилась на меня, сигаретный дым окутал ее голову. – Ах да, у меня тут много вещей, от всех, – он скрестила руки на груди: – Мамашкины, Ронни, Дуга… У меня тут есть журналы комиксов, которым по сорок лет, пивные бутылки со всего света, футбольная форма неизвестно какого мохнатого года. А этот дом, позвольте спросить, разве производит впечатление такого уж огромного, а? Нет, вы мне скажите, скажите – большой он?

– Я… не уверена, но… я… – я беспомощно взглянула на Хайдена, который хотел было что-то сказать, но Шугар его остановила:

– Нет-нет, мистер Мэйфлауэр. Я вам отвечу. Он НЕ большой. Он маленький, – и она выпустила клуб дыма в нашу сторону.

Я видела, как надулись вены на шее у Хайдена.

– Миссис Хоули, мы здесь для того, чтобы забрать имущество миссис Рей, – отчеканил он. – Те вещи, которые ваша мать…

– Меня зовут Шугар. И здесь я ставлю условия, Мэйфлауэр, – она улыбнулась, продемонстрировав серый мертвый зуб справа на верхней челюсти. – Я здесь храню всякий мусор – и мне это нелегко дается, скажу я вам.

Лицо Хайдена стало ярко-красным.

– Послушайте, меня зовут не Мэйфлауэр. Я Хайден. Хайден Крофт. И…

Шугар отмахнулась от него.

– Ой, да ладно, – она пожала плечами. – Я просто хотела немного повеселиться.

Хайден набрал в грудь побольше воздуха и медленно выдохнул, стараясь успокоиться. Он оглядел комнату, обратив внимание на стопку виниловых пластинок и картонные коробки с книгами в красивых и дорогих на вид кожаных переплетах.

– Возможно, вы могли бы неплохо заработать, если бы что-то из этого продавали, – сказал он. – Если, конечно, это имеет какую-то ценность.

Шугар снова закатилась своим кашляющим смехом.

– Ой, ну что за светлые идеи приходят в эту умную голову! Ведь именно этим я и занимаюсь, – она покачала головой. – Хотя дела идут пока медленно – надо же все переписать и сделать снимки. А моя камера не слишком-то хороша. Нужно бы воспользоваться какой получше.

Она подмигнула мне.

– Камера получше? – переспросила я, потом наклонилась к Хайдену и прошептала: – Я ей сказала, что могу заплатить ей немного за вещи.

– У меня от нее мурашки, – прошептал он в ответ. – Не вздумай здесь задерживаться.

Я открыла сумочку в поисках своей чековой книжки.

– Мне жаль, что вам пришлось хранить бабушкины вещи, – сказала я. – Нам, пожалуй, уже пора уходить, но если вы принесете мне вещи – я буду рада заплатить вам за доставленное неудобство.

Хайден положил свою руку на мою и сжал ее довольно крепко.

– Думаю, сначала надо посмотреть, что миссис… то есть Шугар покажет нам, Эллен.

Шугар поднялась.

– Пойду принесу. Одной коробкой меньше.

Она сунула окурок в фиолетовую пепельницу в виде лягушки, дважды повернула его вокруг своей оси, кивнула и вышла из комнаты.

Я посмотрела на Хайдена.

Он одними губами произнес:

– Это отвратительно.

Я кивнула.

– Просто заберем вещи и уберемся отсюда.

Шугар вернулась, неся картонную коробку размером не больше коробки от мужских ботинок. Что ж, надо сказать, что много места это в твоем доме не занимало, подумала я, принимая коробку.

Открыв коробку, я стала по одной вынимать вещи, которые там лежали, и класть их себе на колени. Здесь был небольшой блокнот с розовой картонной обложкой, пачка рукописных листов, на которых я узнала почерк бабушки, синий шелковый шарф с водяными лилиями, черная ручка с серебряным узором по корпусу, томик стихов американских поэтов с загнутыми страницами (среди них была и «Починка стены»), увеличительное стекло с резной деревянной ручкой, книга под названием «Цветы Новой Англии» с рваной обложкой, еще одна книга совсем без обложки под названием «Компаньон ягодного фермера» и пачка фотографий, черно-белых, на которых были изображены незнакомые мне люди. Я надеялась найти в коробке что-то вроде школьного альбома или дневника, но меня ждало разочарование. Я сложила все обратно, торопясь вернуться обратно в гостиницу, где можно было разложить все это богатство на постели и внимательно, вдумчиво изучить одно сокровище за другим.

– Значит, это оно и есть, – сказала я, кладя ладонь на крышку коробки. – Спасибо.

Шугар уставилась на мое обручальное кольцо.

– Прямо не камень, а булыжник. Это он вам подарил? – она кивнула на Хайдена. – Мистер Мэйфлауэр?

Хайден поднялся, челюсть у него окаменела.

– Пойдем, Эллен. Думаю, мы и так отняли у миссис Хоули слишком много времени. Здесь больше ничего нет, кроме огромного количества мусора, – он посмотрел на Шугар. – Забудьте про «eBay». Вам не удастся продать ничего.

Глаза Шугар вызывающе сузились:

– А, так вы двое из этих… футы-ну-ты-ножки-гнуты… Точно как ваша бабушка, – она ткнула в меня пальцем. – О, я про нее все знаю, мамуля нарассказывала мне разных историй-то. Рут то, Рут се. Как они были такими прям подружками – водой не разольешь! Лучшими прям. А я лично считаю, что ничего особенного в вашей бабушке не было – обычная снобка, и больше ничего. Типа она слишком хороша для Бейкона, тоже мне!

– Что вы такое говорите?! – голос у меня звенел от возмущения. – Вы же даже не знаете мою бабушку! И у вас нет никакого права так говорить!

– Я знаю достаточно, чтобы составить собственное мнение. Мнение Шугар, – теперь она воинственно ткнула пальцем себе в грудь. – Я хорошо знаю этот типаж. Ваша бабушка спала и видела, когда уедет отсюда – она не собиралась прозябать здесь всю жизнь, собирая чернику, вот и сбежала с каким-то докторишкой из Чикаго.

«Да как она смеет!» – подумала я, вставая и поворачиваясь к Хайдену.

– Я готова. Пошли отсюда.

– А, решили смотаться, – ее голос стал теперь спокойным и почти ласковым. – Думаете, старая Шугар только мусорок копит? Что ж, а было бы, наверно, интересно взглянуть, что ЕЩЕ у меня есть – раз вы так уж дорожите всякими семейными, так сказать, ценностями, – она приподняла одну бровь. – Не хотите пройти со мной?

Мы с Хайденом переглянулись. Я прекрасно понимала, что он никуда не хочет с ней идти.

– Но вдруг у нее есть еще что-нибудь бабушкино? – прошептала я.

И мы направились вслед за Шугар по узкому коридору и вошли в темную спальню, в которой пахло почему-то микстурой от кашля.

В свете, льющемся из двух маленьких окон, я увидела коробки, сложенные в высокие башни, заваленные книжные полки, сумки и мусорные контейнеры, в которых хранилась коллекция Шугар. Я заставила себя войти внутрь, а Шугар включила лампу.

– Вот тут вещи вашей бабушки, – она обвела рукой комнату.

– Вещи моей бабушки? – я покосилась на Хайдена. – Значит, действительно есть еще что-то.

Шугар повела нас мимо постели в угол комнаты, где стояли, прислоненные к стене и повернутые к нам тыльной стороной, прямоугольные доски, несколько штук, разного размера, от маленьких до больших.

– Что это такое? – спросил Хайден, подходя поближе.

Когда я сделала шаг вперед, я заметила, что доски стянуты ремнем и у каждой есть рама.

– Это… картины? – я бросилась к доскам. – Картины! Мы просто видим их обратную сторону!

Я схватила одну и повернула к себе лицом. На полотне два на три фута была изображена парусная регата – картина была написана живыми, красочными мазками и полна солнечного света. На переднем плане – три маленькие парусные лодки с надутыми парусами, за ними – другие лодочки, пытающиеся догнать вырвавшихся вперед лидеров. Синие, с белыми верхушками волны бьются о борта лодок… На картине был Мэн. И я почти чувствовала запах соли и ветра. Взглянув в правый нижний угол, я увидела знакомый острый почерк – эти буквы я узнала бы из тысячи. Рут Годдард.

Хайден взял картину и поставил ее к нам лицом. Мы сделали шаг назад, чтобы рассмотреть ее получше, и во рту у меня пересохло.

– Ничего себе… – только и смогла я сказать.

– Ничего себе – это точно, – кивнул Хайден. – Это твоя бабушка рисовала?

– Да, думаю, она, – я подошла поближе и дотронулась до картины – казалось, в эту воду можно было опустить руку: я как будто чувствовала соль на своей коже, как будто слышала звук, с которым лодка врезается в волны. И видела, как бабушка рисует эту картину: не знаю, когда и где она это делала, но я четко видела ее перед мольбертом, смешивающую краски и кладущую мазок за мазком на холст.

Я взяла следующую картину, меньшего размера, и развернула ее лицом к себе. Там был нарисован молодой человек, он стоял на черничном поле, в отдалении виднелся красный сарай. Юноша стоял между двумя рядами кустиков черники, держа на ладони горстку ягод, а другой рукой сжимая ручку красного ведра. Солнце играло бликами и на ведре, и на ягодах, и на светло-каштановых волосах юноши. Нос у него был усыпан веснушками. И вообще он был очень похож на того юношу, который был нарисован на картине на чердаке Сьюзан Портер. Чет Каммингс.

– Посмотри, – шепнула я и провела пальцем по картине, ощущая каждый выпуклый мазок. – Я думаю, это Чет Каммингс, – мой палец опустился в правый нижний угол, где было написано имя: Рут Годдард.

– Очень красиво, – сказал Хайден и поставил полотно рядом с предыдущим. – Давай посмотрим другие картины.

Седая женщина в белом переднике стоит, гордо выпрямившись, перед небольшим прилавком, на котором выставлены для продажи корзины с фруктами.

Два мальчика пускают желтый деревянный кораблик в маленькой луже.

Обе картины подписаны – «Рут Годдард».

Я повернулась к Шугар:

– И все это принадлежало моей бабушке, да?

Она выпустила в мою сторону облако табачного дыма.

– Так точно.

Я присела на краешек кровати, чудом свободный от всякого хлама, и уставилась на парусную регату. Было что-то в том, как отражалась лодка в воде… эти миллионы переливающихся, переходящих один в другой оттенков, на фоне синей воды… что-то, что заставило меня вспомнить.

Я стою на причале с бабушкой. Мы смотрим на отражения в воде, на тени от лодок, и она спрашивает:

– Какие цвета ты видишь, Эллен?

Я показываю на лодку, выкрашенную в желтый цвет, и отвечаю:

– Желтый.

– Так, а еще? – не унимается она. – Еще какие цвета ты видишь? Тут же очень много цветов в этом отражении, посмотри.

И тогда я всматриваюсь внимательнее – и вижу другие цвета: оранжевый и зеленый, фиолетовый и жемчужный, золотой и даже розовый! Я называю цвета, и она говорит:

– Правильно. И чем больше ты будешь всматриваться – тем больше цветов ты увидишь. Это и значит – наблюдать, Эллен. Потому что оттенков во всем и всегда больше, чем ты думаешь.

Хайден исследовал картину очень внимательно, буквально каждый мазок. Я подошла к нему и встала рядом.

Он наклонился ко мне:

– Это отличная техника, – прошептал он. – Очень здорово сделано, – он повернулся к холсту с мальчиками около лужи и снова шепнул мне: – Просто потрясающе. Мне напоминает работы американского импрессиониста Чайлда Хассама.

– Я о нем слышала, – шепнула я в ответ. – Но не видела его работ.

– Некоторые считают его величайшим художником-импрессионистом Америки, – сказал Хайден. – Его солнечный свет – это что-то потрясающее. И он рисовал сценки из повседневной жизни – вот как эти.

Я кивнула, а потом посмотрела на остальные картины, не в силах поверить, что моя бабушка нарисовала все это.

– Боже мой, да тут же штук двадцать картин!.

– Двадцать пять, – поправила меня Шугар.

И все прекрасные, подумала я. Руки у меня тряслись, когда я поворачивала картину, на которой были нарисованы шесть лошадей, а потом следующую – где три мальчика рыбачат на берегу тихой речки. Мы посмотрели на оставшиеся холсты.

– Просто не могу поверить, – сказала я, поворачиваясь к Хайдену. – Все эти картины… в одном месте… Теперь нужно только придумать, как их отсюда вывезти, чтобы все разом, – я стала мысленно подсчитывать, какой мне нужен транспорт, чтобы отвезти картины в дом моей матери. – Наверно, надо нанять грузовик или что-то в этом роде…

Шугар, которая все это время так и стояла на пороге, зашевелилась.

– Что это еще за «вывезти»? Какой еще грузовик? – она шлепнула ладонью по стене, прихлопнув паука.

– Чтобы забрать картины, – пояснила я.

Глаза Шугар превратились в щелочки.

– Никуда вы эти картины не заберете.

Я окаменела.

– Что вы имеете в виду?

– Я их не отдам. Вот что я имею в виду.

– Но почему?! Они же принадлежат моей семье, моей маме наконец!

Я беспомощно посмотрела на Хайдена. Свет мигнул, в комнате сразу стало темно, а за окном прокатился раскат грома.

– Потому что я их продала, – заявила Шугар.

Я почувствовала, как земля уходит у меня из-под ног.

– Вы… что?

Она медленно повторила свои слова – по слогам:

– Я. Их. Про-да-ла.

– Но как же вы могли?! Они же принадлежат моей семье!

– Ха, – Шугар воинственно тряхнула головой. – А где была ваша семья последние шестьдесят лет, а? Что ж это вы не спешили забрать это барахло, все не шли да не шли, а?

Хайден вмешался:

– О чем вы говорите? Ее семья даже не знала о том, что эти картины находятся здесь!

Шугар ткнула в меня пальцем:

– Ее бабка отдала их моей матери. Подарила.

Я подошла к Шугар на шаг ближе:

– Послушайте, – сказала я, – я уверена, что моя бабушка не дарила их вашей маме. Это какая-то чудовищная ошибка.

– Ой, да нет тут никакой ошибки, – поморщилась Шугар. – Вашей бабушке они были не нужны. Она хотела от них избавиться.

– Это ложь, – возразила я. – Не верю в это ни на йоту.

Шугар улыбнулась, вновь показав свой гнилой зуб.

– Шугар не врет. И да – я их продала. За всю кучу я получу десять штук баксов, – она обвела рукой стопку полотен. Потом уперла руки в бедра и подняла палец: – Если только… хмм…

– Десять ты… – я даже не смогла закончить слово. Как она могла продать все это всего за десять тысяч долларов? Это было возмутительно. Это было просто какое-то безумие! – Ради всего святого, вы сказали, что здесь двадцать пять картин и…

Хайден взял меня за руку – это был его сигнал мне, чтобы я успокоилась.

– Прости меня, Эллен, – сказал он и повернулся к Шугар, – «Если только… хммм…» что?

– Ну, Мэйфлауэр… – она уставила указательный палец на него, так, что почти уперлась ему в грудь, и Хайдену пришлось сделать шаг назад. – Я просто подумала, что вы двое могли бы сделать мне более привлекательное предложение, в таком случае…

– Сколько? Сколько вы хотите? – я снова полезла за чековой книжкой.

– Подожди минутку, милая, – остановил меня Хайден и повернулся к Шугар: – Мы пока не собираемся выписывать вам чек.

Я с недоумением посмотрела на Хайдена:

– Он имеет в виду, что сумма должна быть… эээ… ну, приемлемой. И все. Что вы об этом думаете?

Хайден махнул рукой.

– Подождите, подождите. Вы сказали, что уже кому-то продали эти картины?

– Ну да, – ответила Шугар. – Он все картины разом забрал и заплатил.

– Кто? Кто забрал картины? – спросила я.

Шугар пожала плечами.

– Ну этот… торговец-то картинами из Бостона.

– И вы что-нибудь подписывали? – продолжал Хайден задавать вопросы. – Какой-нибудь договор? Бумаги какие-нибудь?

Я затаила дыхание.

– Конечно. Подписала бумажку, которую он мне сунул.

– Бумажку, – повторил Хайден. – А она у вас есть? Мы можем на нее взглянуть?

Шугар вышла из комнаты и вернулась с листком бумаги, сложенным втрое.

Хайден прочитал его – и посмотрел на меня.

– Она продала картины в некую «Галерею Миллбэнк» в Бостоне, – он снова повернулся к Шугар: – Мы юристы. И как юристы, мы можем доказать, что у вас не было права продавать эти картины, потому что они вам не принадлежали. Они были привезены сюда вашей матерью, а она хотела, что мисс Брэндфорд их забрала. Мы приостановим вашу так называемую «сделку по продаже» этих картин в «Галерею Миллбэнк».

Шугар скрестила руки на груди и поджала губы:

– Что ж, посмотрим кто кого, да?

В комнату вошел кот Шугар, направляясь прямо к высоченной, фута в три, пирамиде из пустых банок от желе в углу. Выглядело это так, будто он собирался взобраться на самый верх этой пирамиды.

– Пойдем отсюда, – шепнул Хайден. – Сегодня мы все равно не сможем забрать картины, но я их добуду для тебя, не беспокойся.

Он поковылял по коридору, держась одной рукой за стену, чтобы не упасть. Уже у самой двери он последний раз обернулся к Шугар:

– Миссис Хоули, я полагаю, вы понимаете, что картины должны оставаться на месте, если вы не хотите очень серьезных и очень дорогостоящих судебных разбирательств.

Шугар замерла на пороге, рот ее слегка открылся.

– Вам меня не запугать, Мэйфлауэр. Никто не разговаривает с Шугар таким тоном.

– Надеюсь, вы нас услышали, – ответил Хайден, пока я открывала дверь.

Снаружи все еще лил дождь, холодные капли прыгали по серой подъездной дорожке, из двора Шугар на улицу текли потоки грязи. Мы постояли под навесом, а потом помчались к машине так быстро, как позволяла травмированная лодыжка Хайдена – Хайден волочил свою больную ногу, словно тяжелый мешок с пожитками. Последнее, что мы слышали, уже сбегая с крыльца – это грохот, несущийся из дома, как будто сотни пустых банок из-под желе раскатились по полу…

Глава 16. Как Сиси Бейкер?

Итак, Хайден был прав, думала я, сидя на постели в нашей номере на следующее утро. Шугар Хоули сумасшедшая. И поэтому, несмотря на все уверения Хайдена, что он добудет для меня эти картины, я чувствовала, что сделать это будет совсем не так легко.

Оглядев комнату, я задержала взгляд на трещине на потолке, слушая, как мой жених разговаривает по сотовому телефону в туалете:

– Я думаю, у нас неплохие шансы на победу, – говорил он кому-то из наших коллег в офисе. – Именно это я и сказал Элизабет. Она понимает, но у них там какой-то новый режим и всем все доступно…

Я повернула голову в сторону ванной и показала на часы: было одиннадцать пятнадцать. Мы собирались быть у Портеров в одиннадцать тридцать – я хотела показать Хайдену картину на чердаке и сделать несколько снимков.

Он зажал рукой телефон и шепнул:

– Езжай без меня. «Эштон Фармасьютиклс» – опять какая-то путаница.

– Ты уверен? – тоже шепотом спросила я, очень расстроившись.

Он кивнул.

– Сделай побольше фотографий. Ребята из «Таймс» тоже наверняка захотят на них посмотреть.

Ребята из «Таймс». О господи, они же приедут сегодня вечером и будут мучить меня и Хайдена интервью и фотосессиями завтра утром!

Я взяла камеру и пошла вниз, стараясь думать о чем-нибудь другом. Посидела пару минут в машине, глядя на приборную доску, а потом стала рыться в своих дисках, ища что-нибудь, что могло бы меня успокоить. Наконец я выбрала песню Эллы Фитцджеральд «Жаворонок», и песня неслась из открытых окон моей машины, пока я ехала к дому Портеров. Бабушка любила Эллу – и я тоже любила Эллу. Ее голос и прекрасная музыка в исполнении оркестра Нельсона Риддла всегда очень благотворно влияли на мою нервную систему.

Примерно полчаса я провела у Портеров, сначала разговаривая со Сьюзан и ее мужем, а потом фотографируя картину. Она была точно такая, какой я ее запомнила: яркая и почти сказочная, с любовно выписанными девушкой и юношей, дубами и сарайчиком. Когда я уходила от Портеров, настроение у меня было куда лучше.

На обратном пути в гостиницу я ехала мимо Кенлин Фарм. И увидев проем в стене и грязную дорогу, ведущую внутрь, не удержалась и свернула туда. Солнце светило мне в глаза, пока колеса моей машины ехали по проложенной грузовиком Роя колее. Припарковавшись у стены, я пошла по следам, оставленным двумя днями ранее, и забралась на склон, где мы сидели. На его вершине я приставила к глазам видоискатель камеры и медленно повела ее в сторону, как учила меня бабушка. Снимать можно было бесконечно – с каждой точки обзора картинка получалась изумительная и неповторимая: заросли дикого красного винограда, упавшие валуны, из которых выстраиваются удивительные геометрические фигуры, зеленый лишайник, покрывающий камни, балтиморская иволга, похожая на чуть подсохший апельсин, а внизу, у самых моих ног – кузнечик, зацепившийся за стебелек фиолетовой астры. Я могла бы провести здесь целый день – и все равно увидела бы лишь малую часть здешней красоты, только то, что лежит на поверхности. И то далеко не все.

Солнце ласковым теплом окутывало мне плечи, когда я наклонялась, чтобы снять бутоны желтого болотника, перистые лепестки василька и невесомые, кружевные крылышки двух ос, кружащих над крохотными белыми цветочками багульника. Когда я закончила фотографировать бабочку-монарха, отдыхающую на молочае, я вдруг обнаружила, что с момента моего приезда прошло уже больше часа.

Я пошла вниз по склону, наслаждаясь пением птиц, ароматами некошеной травы и полевых цветов, запахом влажной земли у меня под ногами. Справа я увидела группу деревьев и тот одинокий дуб, на ствол которого два дня назад облокачивался Рой.

Тут можно было бы сделать отличную фотографию, подумала я: одинокое дерево, эти скрюченные корни и ветки, которые переплелись, словно купол зонтика, и другие деревья поодаль… как будто дети, которые играют за спиной у родителя.

Я подходила ближе, уткнувшись в объектив и поворачивая голову налево-направо, пытаясь уловить наиболее выигрышный ракурс и то приближая, то удаляя изображение в поисках идеальной картинки.

«Нужно рассмотреть любую вещь с разных сторон – только так ты по-настоящему узнаешь ее», – так говорила бабушка. Я поворачивалась вокруг своей оси, делая снимки отдельно стоящего дерева и рощи с разных позиций. И тут увидела нечто, что заставило меня замереть.

В объектив я сейчас наблюдала одинокий дуб слева, а справа за ним рощицу. Вдалеке же я заметила то, чего не видела раньше – просто не могла видеть два дня назад. В зарослях полевых цветов, наполовину похороненный под ними, скрывался старый каменный фундамент какой-то постройки. И все вместе – дуб, рощица, этот фундамент – все это выстраивалось в одну линию, точно так же, как на картине, хранящейся на чердаке Сьюзан Портер. Я вдруг поняла, что не хватает только сарая справа, впереди от меня, как раз там, где находились остатки постройки. Это и был сарай! Когда-то там стоял сарай!

А еще на этой картине не хватало бабушки и Чета.

Мурашки со спины переползли мне уже на руки, когда я осторожно подошла еще ближе. Булыжники, вывалившиеся тут и там из стены, валялись на земле, поросшие лишайником – и эти яркие, солнечно-желтые и изумрудно-зеленые пятна лишайника на камне выглядели так, словно какой-то художник в приступе творческого вдохновения расплескал на них золотую и зеленую краски…

Я стояла, боясь пошевелиться, словно оглушенная, и думала о бабушке и о Чете Каммингсе. Я чувствовала ее повсюду, она была здесь везде и во всем: и земля у меня под ногами, и обожженные солнцем булыжники, и стебли полевых цветов, которые щекотали мне икры – все это была она, бабушка, она как будто говорила со мной и легонько гладила меня по плечу…

В холл «Виктори Инн» я почти вбежала – мне не терпелось рассказать Хайдену о своем открытии, сделанном в Кенлин Фарм. Около стойки Паулы стояла женщина в элегантных брюках цвета слоновой кости – ее светло-пепельные волосы были красиво уложены аккуратными волнами, на макушке поблескивали дорогие солнечные очки. Рядом с ней стоял небольшой чемодан из страусиной кожи.

Я ошарашенно моргнула.

– Мама?

Мать повернулась ко мне.

– Моя дорогая! – Она раскрыла мне объятия и поцеловала в обе щеки, на руках ее при этом тихо звякнули золотые браслеты.

– Мама, что ты здесь делаешь? – я глазам своим не верила.

Она отступила на шаг и изучила меня с ног до головы внимательным взглядом.

– Ты изменила прическу? Волосы лежат… необычно.

Я невольно подняла руку и потрогала волосы.

– Правда? – рассмеялась я. – Наверно, я просто забыла причесаться.

Мне вдруг снова стало одиннадцать, и я машинально начала лихорадочно приглаживать волосы, пытаясь привести их в порядок.

– Так откуда ты здесь? И что…

Моя мать посмотрела на меня так, словно я сообщила ей, что похитила ее тренера по йоге и требую за него выкуп.

– Милая, ты же выходишь замуж через три месяца. Совсем неподходящее время для того, чтобы перестать заботиться о том, как ты выглядишь.

Паула откашлялась, и мы с мамой повернулись в ее сторону.

– Так вы хотите расплатиться карточкой или наличными?

– О, да, разумеется, – мама открыла кошелек и достала кредитку, Паула взяла карточку, очистила ее от несуществующей пыли и подняла к свету, с интересом ее разглядывая. Потом прищурилась:

– Никогда раньше таких не видела.

– Они не очень часто встречаются, – почему-то я чувствовала потребность оправдываться. – На самом деле их нельзя заказать – компания сама вас выбирает, – уточнила я.

Паула удивленно покачала головой, а я обратилась к маме:

– Так ты можешь мне объяснить, что ты здесь делаешь? – зашептала я. – Что происходит?!

– Мне еще понадобятся ваши водительские права, – сообщила Паула.

Мама положила права на стойку, затем повернулась ко мне и воинственно скрестила руки на груди:

– Почему я здесь? Эллен, мне кажется, это очевидно. Ты вот уже несколько дней не отвечаешь на мои звонки.

Я попыталась уклониться от ее сверлящего взгляда.

– Я… я же отправила тебе несколько сообщений.

– Я звонила тебе, – отчеканила мама. – Не один раз. И я ожидала, что ты мне перезвонишь. Знаешь, есть такая старая добрая традиция – люди разговаривают по телефону друг с другом лично. Голосом.

– Прости, – сказала я. – Просто очень много дел было…

Я попыталась улыбнуться, а она продолжала смотреть на меня в упор, изучая, и я понимала, что ее «шестое чувство» сейчас работает полным ходом, стараясь понять, что со мной не так.

– Так какой номер у мамы? – преувеличенно бодро обратилась я к Пауле, которая бросила последний любопытный взгляд на карточку, возвращая ее маме.

– Я дала вашей маме двенадцатый номер, – ответила Паула. – Это прямо рядом с вами.

– Отлично, – мама по-прежнему не сводила с меня глаз. – Нам так о многом нужно поболтать.

Она не улыбалась.

Брови Паулы синхронно взлетели на лоб, как парочка хорошо тренированных собак.

– Не сомневаюсь, – пробормотала она.

Мама достала из сумочки пудреницу.

– Что ж, пойду, пожалуй, в свой номер, освежусь, – сказала она, глядя в зеркальце и поправляя волосы на затылке. – А потом ты отведешь меня выпить латте, в котором я отчаянно нуждаюсь, и сможешь рассказать мне все-все о том, что здесь происходит на самом деле.

Что здесь происходит на самом деле…

Это был бы очень долгий разговор. Одной чашки латте точно не хватило бы.

– Я тоже пойду наверх, – ответила я. – Мне нужно поговорить с Хайденом. Скажу ему, что ты здесь.

– С Хайденом? – мама снова перевела взгляд на меня, оторвавшись от зеркальца. – Вот это сюрприз! Я и не знала, что он здесь.

– Он… воспользовался случаем, – промямлила я. – Это долгая история.

– Прекрасно, – сказала мама. – Пойдем с ним поздороваемся.

Паула протянула маме ключи.

– На самом деле мистера Крафта в номере нет. Он ушел незадолго до вашего прихода с двумя посетителями. Мужчина и женщина. Кстати – красотка, – она ехидно улыбнулась мне.

– Его фамилия Крофт, – поправила я.

Мужчина и женщина. Скорей всего, речь идет о ребятах из «Таймс».

– Они из Нью-Йорка?

– Наверняка, – и Паула вернулась к своим регистрационным книгам.

– Это по делу, – уточнила я. – Из «Нью-Йорк таймс».

Красотка. Ну разумеется. Страшно подумать, чего там нафантазировала себе Паула – у нее однозначно слишком много свободного времени.

Мама захлопнула пудреницу, наклонилась ко мне и шепотом спросила:

– А зачем Хайдену встречаться с кем-то из «Таймс»?

– Это… тоже долгая история.

– Отлично. Я с удовольствием ее послушаю, – она показала на свой чемодан: – Кто-нибудь может отнести это в мой номер? – и снова повернулась ко мне: – Я бы съела булочку или круассан, что-нибудь в этом роде. Я ужасно голодная.

– Тогда я отведу тебя в закусочную «Три пенни».

– Закусочную?

– У них потрясающие яблочные пончики.

Она склонила голову набок:

– С каких это пор ты ешь пончики?

Закусочная была почти пуста, когда мы вошли. Я направилась к столику у окна.

– Разве тут не чудесно? И из окна виден океан.

Мама отодвинула один из тяжелых деревянных стульев и села, оценивая взглядом обстановку.

– Интересненько, – сказала она, разглядывая развешанные по стенам обложки от виниловых пластинок и черно-белые фотографии Бадди Холли, Джерри Ли Льюиса, «Платтерс» и других музыкантов пятидесятых годов двадцатого века. – Такое впечатление, что я вернулась в прошлое. Думаешь, это все настоящее?

Я покачала головой:

– Не знаю, мам. Скорей всего да – скорей всего хозяин просто все это любит.

Подошла официантка с очень густыми седыми волосами – они были такие густые, что напоминали шерсть животного. Она положила перед нами меню и исчезла.

– У них нет латте? – вопросила мама, изучая меню, а потом констатировала: – И круассанов тоже нет.

Она продолжала изучать меню, а я смотрела на стайку ребятишек на пляже – они играли со своими ведерками и лопатками… смотрела на группку подростков, подпирающих стену. И думала о бабушке. О том, что она тоже бегала по этому пляжу, когда была маленькая, а потом, чуть повзрослев, любовалась луной, сидя на парапете набережной с Четом в обнимку…

Вернулась официантка, и мама сделала выбор:

– Я возьму чашку кофе и один из ваших черничных маффинов, – она вздохнула и посмотрела на меня. – Твоя бабушка очень хорошо готовила. Ее черничные маффины были просто выдающимися.

– Это точно, – согласилась я. И мысленно снова вернулась на Стейнер-стрит, где мы с бабушкой вынимали маффины из ее духовки и оставляли их в формочках, чтобы остыли… верхушки у маффинов чуть потрескались и там, под хрустящей корочкой, виднелась сине-красная обжигающая лава черники, рвущаяся наружу…

Я повернулась к официантке.

– Я, наверно, тоже возьму маффин, – сказала я.

Мама хлопнула в ладоши и положила их на стол.

– Эллен, раз уж мы заговорили о бабушке… я хочу кое-что тебе рассказать.

Я подняла на нее глаза.

– Это касается фонда.

Фонд. Бабушка давным-давно говорила что-то о том, что создала для меня какой-то там «фонд», но я никогда не вникала в детали, да, в общем-то, никогда толком и не интересовалась этим.

– А есть какой-то фонд? – спросила я.

– Разумеется, – ответила мама. – В общем, пару дней назад я встречалась с Эвереттом…

Эверетт был юристом по делам с недвижимостью.

Мама наклонилась над столом.

– Там куча денег, в этом фонде, Эллен. Куча.

Официантка принесла наш кофе, я почувствовала исходящий от него слабый ореховый аромат.

– Ваши маффины будут готовы через минуту, – сказала официантка. – Их как раз вынимают из духовки.

Я налила в кофе немного молока из молочника и начала его размешивать.

– О чем это ты? – спросила я маму.

Мама понизила голос до шепота.

– Шесть миллионов долларов. Там, в этом фонде…

Я перестала мешать и уставилась на нее.

– Что?!

Она не моргала.

– Я видела все бумаги.

– Да ты шутишь.

– Нет, Эллен, я не шучу.

Я не могла выдавить из себя ни слова. Бабушка оставила мне шесть миллионов долларов. Шесть… миллионов… долларов. Я не знала, что сказать. У меня была неплохая зарплата, и у Хайдена тоже неплохая, но шесть миллионов долларов… что ж, это весьма неплохой запас на черный день. Очень даже неплохой.

Я качнула головой.

– Я… не знаю, что сказать.

Я представила, как бабушка сидит в кабинете Эверетта, на одном из этих его высоких стульев из красного дерева, и изучает документы фонда, лежащие перед ней на столе. Я почти видела, как она берет ручку, придерживает свободной рукой лист бумаги и ставит свою размашистую подпись ярко-голубыми чернилами.

– Мне бы так хотелось, чтобы она была сейчас здесь, – сказала я, чувствуя, как в груди встает комок и мешает мне дышать. – Чтобы я могла сказать ей спасибо. Она так много сделала для меня, так много хорошего, и до сих пор делает. Я так скучаю по ней…

Мама потянулась через стол и взяла меня за руку:

– Я тоже по ней очень скучаю.

– Я же даже не могу поблагодарить ее за это!

– Ты уже поблагодарила, – возразила мама. – Ты очень любила ее – вот в этом и заключалась твоя благодарность.

Мы посидели некоторое время молча, пока официантка ставила перед нами тарелочки с маффинами. Потом мама взяла нож, нарезала маффин на маленькие кусочки и положила один из них в рот.

– Мммм, – сказала она. – Знаешь, а он весьма неплох… даже, можно сказать, хорош… хотя и не так хорош, как у твоей бабушки.

– За бабушку! – провозгласила я, поднимая кружку с кофе вверх, и мама подняла свою и чокнулась ею с моей.

– За бабушку! – повторила она.

Когда мы покончили с завтраком, мама спросила:

– Никак не могу понять… как тебя угораздило оказаться в этом богом забытом заведении, которое и гостиницей-то трудно назвать? Там же в номере даже мини-бара нет!

Она бы еще спросила, почему там нет SPA.

Мама изучала ногти на правой руке.

– Мне нужен маникюр. И, наверно, хороший массаж. Кажется, я потянула мышцу на теннисе в прошлые выходные, сильно болит, – и она потерла ногу в области икры.

О господи, да она и в самом деле хотела в SPA!

– Мне ужасно неприятно это говорить, но… SPA закрыто на ремонт, – ответила я. – Они откроются тогда же, когда закончат ремонт в фитнес-центре… и сделают поле для гольфа.

Тут я невольно начала улыбаться.

Мама фыркнула:

– Что ж, я поняла. Никакого SPA, – она оглядела закусочную и перевела взгляд на вид из окна. – Это такой реально маленький городок, да?

– Да, он маленький, – согласилась я, – но очень приятный. В нем есть много чего. Например, у них есть…

– О, я уверена, что все это весьма мило, – перебила меня мама, наклоняясь поближе. – Но я тебя умоляю: возвращайся скорее домой. У нас столько дел со свадьбой и так мало времени! Я просто искренне не понимаю, что может задерживать тебя здесь так долго! – Она открыла сумочку и достала список. – Вот смотри, – она провела указательным пальцем сверху вниз. – Нам нужно еще раз примерить платье… и подогнать платья подружек невесты, – она сделала паузу. – И еще раз просмотреть цветочные композиции, – она перевернула листок: – Да, забыла тебе сказать. Бизи и Гэри Бриджес точно придут на свадьбу. Они переносят свое сафари, поэтому смогут присутствовать.

Я судорожно вспоминала, кто такие эти Бизи и Гэри Бриджес, и тут перед глазами у меня возникла картинка моей собственной свадьбы. Собор Сент Томас, десять подружек невесты, десять дружек жениха… три сотни гостей… в горе и в радости, в болезни и здравии…

Горло у меня сжалось. Это было так… окончательно.

– Как это мило с их стороны, – сказала я, стараясь казаться тронутой. И, вспомнив наконец, кто это такие, добавила: – А я думала, они собираются разводиться.

Мама повертела один из браслетов на запястье:

– Да, – преувеличенно бодро ответила она – они собирались. Но потом решили вместо этого купить новый дом.

Я кивнула, хотя и не могла понять внутреннюю логику этого поступка. А мама поставила свою чашку на блюдце с легким звяканьем.

– Итак, скажи-ка мне, – произнесла она. – Почему ты все еще здесь, почему не перезванивала мне? Как можно так долго доставлять одно-единственное письмо? И почему Хайден здесь? Что происходит, Эллен?

Я задумалась, с чего начать. И о чем вообще рассказывать. О картине на чердаке? О Лиле Фальк? О Шугар? О причале я решила не упоминать совсем – это точно вогнало бы ее в ступор.

Я поведала ей о том, как вручила письмо Рою, о том, как выяснила, что Чет Каммингс умер. Потом я рассказала о картинах и местах, в которых я эти картины находила, закончив отчетом о посещении дома Шугар Хоули.

– Ты знала, что бабушка была художником? – спросила я.

Мама допила кофе.

– Мне трудно в это поверить, Эллен. Скорей всего эти картины нарисовал кто-нибудь другой, не бабушка. Твоя бабушка никогда не была художником.

Я перегнулась через стол:

– Мама, я видела эти картины. Парусную регату, портреты, черничную ферму, которой когда-то владела семья Чета Каммингса. Это она нарисовала их все. И если ты думаешь, что она не была художником… – пожалуй, я говорила чуть более резко, чем требовали приличия, – значит, ты никогда ее не знала. Тебе бы стоило послушать, как она учила меня фотографировать.

Мама слушала без особого интереса.

– Ну, думаю, если бы у нее действительно был талант – я бы об этом уж как-нибудь знала.

– Я отведу тебя к Портерам и в Историческое общество – и ты сама все увидишь, – пообещала я. – И все сама поймешь.

К нам подошла официантка с кофейником.

– Еще налить, дамы?

– Нет, спасибо, – ответила мама.

– Мне достаточно, – сказала я.

Официантка покосилась на меня. Потом еще раз. А потом уставилась на меня в упор. Наконец она ушла, но через мгновение появилась снова, неся в руке что-то свернутое в рулончик.

– Да, точно, так я и думала, – заявила она, глядя на меня, склонив голову набок. – Точно – это вы и есть, – она кивнула. – Я надеялась, что вы придете и я смогу взять у вас автограф.

– У меня авто… – начала было я, но слова застряли у меня в горле.

– Ну да. Я сохранила этот экземпляр как раз на такой случай, – она развернула то, что держала в руке. Это был «Вестник», и она разложила его на столе. И там, на первой странице, красовалось фото Роя и меня, как мы стоим в океане, по пояс в воде, белая футболка облепила мое тело, как вторая кожа, руки мои обвивают шею Роя, а губы впились в его губы страстным поцелуем.

Я могла только кивать, лишившись дара речи.

– Вы ведь подпишите это для меня? – продолжала она. – Напишите, пожалуйста, «Долорес с любовью от Пловчихи».

– Это что? – поинтересовалась мама, придвигая газету поближе и надевая очки для чтения. Она шепнула мне, скривив рот в сторону: – С чего она просит у тебя автограф?

– Ну… наверно, мне стоит кое-что объяснить, – пробормотала я. Во рту у меня было слишком сухо, а еще я чувствовала, как мой желудок сжимается в комок.

– «Бейконский Вестник»? – Глаза мамы заскользили по строчкам заметки сверху вниз.

Я подняла руку:

– Мам… мне нужно кое-что тебе рассказать. Очень нужно. Давай вернемся в…

– Вот здесь, – официантка ткнула пальцем в мое фото. – Можете написать прямо здесь, на фото?

Мама посмотрела туда, куда указывал палец официантки. Начала читать заголовок. Мне хотелось схватить эту газету и убежать, но ноги отказывались мне повиноваться. Я не могла пошевелиться. Все, на что я была способна – сидеть здесь и чувствовать, как меня прошибает холодный пот.

Мама спустила очки для чтения ближе к кончику носа и уставилась на фотографию. Несколько секунд ей понадобилось для того, чтобы осознать увиденное, а потом она завизжала:

– О господи! Господи!

Она схватила газету и сначала поднесла ее к самым глазам, потом наоборот, вытянула руки как можно дальше, надеясь, что если смотреть на снимок таким образом – то изображение исчезнет или изменится.

– Это же ты! Эллен, что твое фото делает в газете?! И что это за мужчина, господи помилуй, с которым ты целуешься?!

– Я же сказала – мне нужно кое-что объяснить.

Глаза мамы стали круглыми от ужаса, а в лице не осталось ни кровинки. Я взяла газету и накорябала: «Долорес с любовью от Пловчихи» прямо на фото. – Заберите это, пожалуйста, – попросила я, протягивая газету официантке. Она ушла, несколько раз сказав мне «спасибо».

– Кажется, мне нужно выпить еще кофе, – сказала я.

– Кажется, мне нужно выпить виски!

– Ты же не пьешь виски, мам.

– Сейчас как раз очень подходящий момент для того, чтобы начать, – ее серо-стальные глаза превратились в детектор лжи и сканировали меня без всякой жалости и сострадания. – Так что произошло? Ты тонула? И кто этот мужчина? – с каждым новым вопросом голос ее становился все выше.

Я выставила вперед палец:

– Сразу уточним… – не то чтобы я по-настоящему тонула. Это ошибка. Я просто немножко…

– Вот почему ты мне не звонила?! Потому что у тебя интрижка с этим мужчиной? О господи… – она закатила глаза к потолку и стала с силой тереть лоб ладонью.

– Нет, мам, послушай. Нет у меня никакой интрижки. Я все могу объяснить. Я провалилась там, на причале, в воду и…

– На причале?! – она выпрямилась на стуле.

Боже, зачем я об этом упомянула…

– Да, но со мной все в полном порядке, правда! Просто там очень сильное течение, и оно подхватило меня и…

– Тебя унесло течением?! Эллен!

Ну вот, правда и вышла наружу, хочу я этого или нет.

– Мам, говорю же тебе – со мной все хорошо. А парень на фото… он бросился в воду и вытащил меня.

– Но когда все это случилось?

– В первый день. Когда я приехала.

Она перегнулась через стол, понизила голос и требовательно спросила:

– Почему ты не рассказала об этом мне?

– Не хотела тебя волновать.

– Что ж, теперь я действительно сильно взволнована.

– Но со мной все в порядке.

– А это не важно. Ты все равно должна была мне все рассказать! – Мама одарила меня долгим и неприятным взглядом. – И что там насчет этого мужчины? Этого героя, как называют его в газете? С ним что?

– С ним ничего, мам, – отмахнулась я.

– А вот эта фотография не показалась мне похожей на «ничего».

– Ну… так получилось, – неохотно ответила я. – Наверно, я просто очень обрадовалась, что снова под ногами у меня земля, и… я не знаю, – я покосилась в окно, туда, где бесконечная синяя гладь океана встречалась с небом, и подумала о Рое, о том, как он прижимал меня к себе там, в воде… почувствовала под ногами песок… вспомнила, как мои руки сами обвились вокруг шеи Роя, а губы прижались к его губам, вспомнила, какими они были на вкус: чуть солоноватыми и с привкусом летнего солнца… – Просто так получилось. И на этом все и закончилось.

Мама вздернула подбородок и уставилась на меня из-под полуприкрытых век.

– Ты недоговариваешь, Эллен. Есть еще что-то, что ты пытаешься скрыть от меня.

– Нет, нет, ничего такого! Мы друзья, просто друзья, – я опустила глаза и стала водить пальцем по краешку кружки. – Ну, то есть… думаю, он хотел бы большего, но он знает, что я помолвлена. Теперь знает.

Мама подняла одну бровь:

– Теперь? Теперь он знает?

– Ну, он не знал тогда, в тот вечер в «Оленьем роге». Когда я упала в обморок, а он меня поймал… – я замолчала, понимая, что сболтнула лишнего.

Мама задохнулась.

– Ты упала в обморок?! Эллен!

Я подняла руки, словно сдаваясь.

– Мама, я в полном порядке! Он меня поймал. Очень удачно получилось, что он там оказался. А потом мы… ну, танцевали, и знаешь, он правда отличный парень! Правда – отличный. В нем есть что-то очень… привлекательное. Обаяние какое-то, – я вспомнила об «Оленьем роге», тустепе и о том, как легко и комфортно мне было в руках Роя на танцполе.

– Это все? – вопросила мама. – Или еще что-нибудь?

Я покосилась в окно – там мальчишка запускал змея: синий пластиковый змей трепыхался на ветру и рвался у него из рук…

Я чувствовала на себе тяжелый взгляд матери.

– Ладно, – сказала я. – Может быть… может быть, я считаю его привлекательным. Может быть, меня к нему… влечет, – я хлопнула ладонями по столу. – Но скорей всего это потому, что через три месяца я выхожу замуж и мне хочется знать, что я все еще могу интересовать мужчин.

Мама и бровью не повела в ответ на мое такое заявление. Я даже не была уверена, что она мне верит. Отвернувшись, я снова стала смотреть на пляж. Мальчишка размотал нитку от змея до конца, и тот свободно парил в высоте. Мама молчала. Между нами выросла незримая стена молчания.

– А может быть… может быть, все не совсем так, – сказала я наконец. – Может быть, что-то действительно происходит. Только я не знаю, что именно. Я не влюблена в него, нет, я люблю Хайдена, но… В Рое что-то есть особенное, и я не могу…

Лицо мамы стало совсем белым.

– О, мой Бог. Эллен, кто этот мужчина? Откуда он? Из какой семьи?

– Он из Бейкона, мама.

– Он из Бейкона?

– Он племянник Чета Каммингса.

Я рассказала ей, как несколько раз приезжала к дому Чета, как наконец наткнулась там на Роя и выяснила, что Чет умер и что Рой его племянник.

– И чем он занимается? – спросила мама.

– Он… плотник. Строит дома.

Она моргнула.

– Плотник? Такой вот с инструментами на поясе и в грузовичке? Такой, да?

– Очень похоже, да. Почти точное описание.

Она отвернулась и стала смотреть в одну точку, как будто пытаясь рассмотреть что-то вдалеке. Может быть, она смотрела на рыжую собаку, которая бежала по кромке воды и радостно лаяла, а может быть – на женщину с маленькой девочкой, которые играли с волнами. Или она вообще ни на кого и на что не смотрела.

Наконец она поднялась со своего стула и пересела на пустой стул рядом со мной. На блестящей пластиковой поверхности стола играли солнечные зайчики. Мама положила свою ладонь на мою, взгляд у нее стал мягким, полным нежности.

– Ты любишь Хайдена? – спросила она.

Я кивнула.

– Конечно, люблю.

– И ты по-прежнему хочешь выйти за него замуж?

– Да, да!

Мама кивнула.

– Ладно, солнышко, я понимаю, что с тобой творится. И понимаю, почему.

Она была сейчас «все-понимающей-без-слов-мамой» – и это заставило меня почувствовать себя снова шестилетней девочкой.

– И могу сказать тебе, что твои реакции абсолютно нормальны, – она убрала прядь волос с моего плеча и улыбнулась. – И слава Богу, потому что теперь мы можем вздохнуть с облегчением.

– О чем ты говоришь? Нормальные реакции – на что?!

Она откинулась на спинку стула.

– Я когда-нибудь рассказывала тебе о Сиси Бейкер?

– О ком?

– Сиси Бейкер. Моя старая партнерша по теннису. Не помнишь ее?

– А, точно, помню, конечно.

– Так вот, лет пять назад она заболела раком, – мама подмигнула мне. – Я уверена, что рассказывала тебе об этом… Ладно, как бы то ни было – она пошла к врачу. К онкологу с Манхэттена. По фамилии Слоан-Кеттеринг. И он буквально спас ей жизнь. И тогда она начала в буквальном смысле сходить с ума. По нему.

– По своему онкологу?

– Да, вот именно. И ведь он даже не был привлекательным – мелкий, щуплый, сутулый и с такими, знаешь… пучками волос повсюду, – мама поморщилась. – Но Сиси этого всего не замечала. Он спас ей жизнь. И она им восхищалась.

– И что было дальше? – спросила я. – Они поженились в итоге?

– Поженились? Нет, конечно! Выяснилось, что этот парень впридачу еще и гей.

Я скрестила руки на груди.

– Ну, и в чем тогда мораль?

Мама положила руку мне на плечо.

– Мораль в том, что прошло месяца два – и она и думать про него забыла. Мораль в том, что это нормально – увлечься и даже, возможно, решить, что ты влюблена – в того, кто спас твою жизнь. И это ровным счетом ничегошеньки не значит.

Я смотрела, как краски вновь возвращались на лицо моей матери, и мысленно восстанавливала в памяти события, с момента своего падения в воду, потом появление Роя, потом – как мои ноги почувствовали снова твердую почву, потом как он тащил меня на берег, а я его… ну да, поцеловала. Возможно ли, что мое влечение к Рою действительно является следствием того, что он спас меня в тот день? Если Сиси Бейкер считала, что влюблена в своего онколога… а у него ведь были эти, как их… пучки волос…

Мама смотрела на меня.

– Эллен, ты не влюблена. Не заинтересована. Ничего такого по отношению к плотнику из Бейкона, штат Мэн, ты не чувствуешь. Поверь мне, – она улыбнулась. – Ты слишком много трудилась, чтобы достичь того, что сейчас имеешь. Это мимолетное увлечение человеком, который красиво спас тебя. Пожалуйста, не надо придавать этому слишком большое значение, – она приподняла рукой мой подбородок. – Все будет хорошо. Верь мне.

Глава 17. Чет

Я шла вслед за матерью по дорожке к «Виктори Инн» и думала о том, какая же она у меня умная. Ну разумеется, влечение, которое я испытываю к Рою – это всего лишь следствие того, что он спас меня в тот день, когда я упала с мостков. Как мама и говорила. Так все и есть. Кто-то спасает тебе жизнь – и ты восхищаешься этим человеком. И это может завести тебя довольно далеко… очень далеко. Даже когда рядом с тобой такой шикарный мужчина, как Хайден.

– Итак, – сказала мама, останавливаясь на первой ступеньке. – Почему бы нам вечером не заказать столик в лучшем ресторане города… или где-нибудь в окрестностях, – добавила она, слегка взмахнув рукой, – и не пойти поужинать всем троим: ты, я и Хайден?

Лучшие рестораны… Я засомневалась, есть ли в городе такой ресторан, который может удовлетворить мою маму – она привыкла к определенному уровню… да, к высокому уровню. И потом – я вовсе не была уверена, что хочу сегодня ужинать с ней. Конечно, предложение было заманчивое, и тот факт, что она приехала в Бейкон ради меня, тоже весьма трогательный – но мне нужно было побыть с Хайденом наедине, вернуть все на круги своя, и начать мне хотелось с романтического ужина в обеденном зале нашей гостиницы. Свечи, столик в углу, бутылка хорошего вина – ладно, просто бутылка вина.

– Мама, мы обязательно выпьем по коктейлю вместе. И завтра пойдем ужинать, хорошо? Сегодня я бы хотела провести вечер наедине с Хайденом.

– Прекрасная идея, – ее глаза смеялись.

Вдруг начал звонить мой сотовый – как раз когда мама открывала дверь в лобби гостиницы. Звонок был местный, но номер незнакомый.

– Нужно ответить, – сказала я. – А то внутри связи нет.

Я кивнула в сторону гостиницы и прижала телефон к уху:

– Алло?

После секундного молчания в трубке раздался мужской голос:

– Эллен? Привет. Это Рой Каммингс.

Рой Каммингс. Я почувствовала, как внутри у меня все затрепетало. Так странно было слышать его голос по телефону. Странно и почти… интимно.

– О, привет, – я чуть было не сунула палец в рот и не начала грызть ноготь. И почему он так действует на меня? Почему я так нервничаю?

– Мне дала твой номер Паула, – сказал он.

Паула, значит, дала ему мой номер. Хм-м.

– Надеюсь, ты не будешь сердиться, что я беспокою. Дело в том, что мне нужно поговорить с тобой о чем-то очень важном, – он помолчал секунду. – И показать тебе кое-что. Ты сможешь приехать?

– В смысле… к тебе домой?

– Да.

Вот теперь у меня реально появился повод для того, чтобы нервничать. Домой к Рою Каммингсу? Это плохая идея. Очень плохая идея.

– Когда?

– Ну, вообще-то было бы замечательно, если бы ты приехала прямо сейчас.

– Прямо сейчас?! Но что ты хочешь мне показать?

– Думаю, тебе действительно нужно приехать, – ответил он. Голос у него был взволнованный. – Это касается твоей бабушки и моего дяди.

Я посмотрела на часы. Три пятнадцать. Возможно, Хайден все еще не вернулся со встречи с ребятами из «Таймс». Может быть, я и могу смотаться к Рою на десять минут.

– Ладно, – сказала я. – Я сейчас приеду.

Рой открыл дверь после первого же моего стука. Я вошла в маленькую прихожую, а потом вслед за ним – в гостиную. Пол здесь был деревянным, из каштанового дерева, а еще здесь стояли белый диван и два кресла перед темным кофейным столиком. Обстановка простая, но довольно эффектная. Встроенные книжные полки занимали целую стену, на них в большом количестве были расставлены фотографии и какие-то штуки, похожие на старинные инструменты: деревянный уровень, набор молотков с красивыми резными лакированными ручками, раскладная деревянная линейка – вероятно, все это принадлежало когда-то Чету. И еще здесь было много книг. Сотни книг – маленькие, большие, в кожаных и бумажных обложках. Я подумала, что старые книги в дорогих кожаных переплетах наверняка остались от Чета.

Рой жестом пригласил меня садиться.

– Выпьешь что-нибудь? Вода, содовая, сок? Вино? У меня есть хорошее «Бушвилль», тебе должно понравиться.

«Бушвилль»? Так это он тот самый таинственный покупатель, который приобретает его в «Винном погребке»? В глубине души мне очень хотелось воспользоваться его предложением, но я понимала, что лучше не надо.

– Нет, спасибо, – отказалась я, решив, что нужно просто быстренько посмотреть, что он там хочет мне показать, и уехать.

– Я сейчас вернусь, – сказал Рой, а я пошла вдоль книжных полок. Посмотрела на штуку, про которую подумала, что это, наверно, отвес – хотя смутно представляла себе, что такое отвес и как он выглядит. Потом мне попалось на глаза фото в рамочке – на нем Рою было едва за двадцать, а кроме Роя на фото было двое мужчин, похожих друг на друга как две капли воды.

– Это мой отец, – сказал Рой, подходя ко мне и показывая на мужчину слева. – А это – дядя Чет.

– Глаза Каммингсов, – заметила я, поворачиваясь к нему – У вас у всех глаза одинаковые. Такие синие. Синющие.

Мы сели – Рой на диван, а я в кресло напротив. В руках у Роя была деревянная шкатулка размером чуть меньше обувной коробки. Поверхность шкатулки была покрыта лаком и слегка поблескивала. Похоже было, что сделана она из кедра.

– Когда мой дядя умер, – заговорил Рой, – от него осталось множество вещей: одежда, личные вещи, ну ты понимаешь… – он откинулся на спинку дивана. – Мне не хотелось их рассматривать и разбирать, слишком тяжело было. И кроме того, я думал, что этим заняться никогда не поздно и торопиться ни к чему, – он бросил взгляд на шкатулку, которую держал в руках. – Но недавно, уже после того, как ты явилась сюда и я обнаружил тебя на лестнице, заглядывающей мне в окна…

Я смущенно опустила глаза.

– …и после того, как мы поговорили… одним словом, я знал, что у дяди были кое-какие старые фотографии. И подумал, что пришло время мне на них взглянуть. Я все думал о тебе и обо всем том, что ты узнала о своей бабушке. И решил: если Эллен может это – то и я могу. И я решил поискать фотографии. И нашел, – он поколебался, а потом продолжил: – Но я нашел еще кое-что. Кроме фотографий, – он протянул мне шкатулку: – Открой.

Я подняла крышку шкатулки за медную ручку – комната сразу наполнилась ароматом кедрового дерева. В шкатулке лежала пачка конвертов разных размеров и расцветок, они были аккуратно перевязаны бечевкой, очень старой и хрупкой на вид. Края конвертов загнулись и пообтрепались, бумага пожелтела, а местами стала почти оранжевой или даже коричневой от старости. Кое-где можно было разглядеть почтовые марки – они, словно маленькие произведения искусства, отливали приглушенными, но когда-то яркими цветами, зеленым, красным, синим, а рисунок уже почти невозможно было разобрать. Большие круглые штампы поверх марок свидетельствовали о том, что эти письма не дошли до адресата или были отправлены обратно.

На самом верхнем конверте была приклеена марка за три цента, фиолетово-коричневая, с портретом Кейси Джонс в середине и изображением локомотива по бокам. На конверте было написано имя «Рут Годдард» и адрес в Чикаго. Чернила, которыми был написан адрес, когда-то, наверно, были синими или черными, но теперь совсем выцвели и приобрели коричневый оттенок. А вот почерк по-прежнему прекрасно читался – аккуратный, компактный и решительный.

Я осторожно провела пальцем по строке с адресом.

– Это… от твоего дяди моей бабушке.

Рой наклонился ко мне.

– Я не хотел читать их без тебя, – он протянул руку и потянул за бечевку, которой были связаны письма. Она тут же порвалась и развалилась на части.

Я взяла в руки самый верхний конверт. Бумага была тонкая и сухая. Обратный адрес – Чет Каммингс, Бейкон. Я взглянула на другие конверты – они все были адресованы моей бабушке в Чикаго и все были от Чета Каммингса. Ни одно из писем не было распечатано. И на каждом в графе «кому» бабушка зачеркнула имя и адрес и написала своим неповторимым, четким и округлым почерком: «вернуть отправителю».

Я взглянула на Роя, чувствуя, как меня затапливает волна печали.

– Их все написал он. Все.

Рой кивнул.

– Начиная с декабря 1950-го года, – продолжила я, рассматривая почтовые штемпели, – и до июля 1951. Все эти письма. А она не распечатала ни одного из них.

– Похоже, что именно так.

Рой хотел прочитать эти письма. А я вот не была уверена, что хочу этого. Это же были любовные письма – скорее всего. Меня начало подташнивать от волнения.

– Ты правда считаешь, что нам стоит читать это? – Я поставила шкатулку на кофейный столик. – Просто… это же очень личное… личные чувства и мысли твоего дяди, адресованные моей бабушке. Не нам.

– Я считаю, что нам нужно это прочитать, – Рой говорил с такой уверенностью, что его уверенность начала передаваться и мне. – Более того – мы просто обязаны это сделать.

Он подошел к окну и стал смотреть в него, ероша рукой волосы на затылке.

– Конечно, я тоже испытываю некоторую неловкость. Потому что да, это действительно нечто очень личное и даже интимное, и мы как будто вторгаемся в чужую личную жизнь. Но… слушай, Эллен, это твоя бабушка прислала тебя сюда, это она впутала тебя во все это. А теперь получается, что и мой дядя меня в это впутал. И мы должны с этим разобраться, ради них и ради нас самих, мы должны докопаться до истины. Что бы там ни произошло между ними – нам нужно с этим покончить. Отпустить.

Я задумалась над его словами. «Нам нужно с этим покончить. Отпустить». Всем нам, включая наших предков, которые, по выражению Роя, «впутали» нас в эту историю. Да, в этом был смысл. Наверно, пообещав бабуле доставить письмо лично Чету, я тем самым невольно взвалила на свои плечи часть той ноши, которую она несла всю свою жизнь. И нам нужно с этим покончить, чтобы жить дальше. Рой был прав, абсолютно прав.

– Ладно, – сказала я. – В таком случае – начинай.

Рой взял верхний конверт, на штемпеле которого стояла самая ранняя дата, и вскрыл его. Из пожелтевшего конверта выпал листочек бумаги, все еще почти белый, сложенный в четыре раза. Рой развернул его, бережно разглаживая глубокие складки, а я придвинулась ближе к краю кресла.

Рой начал медленно читать:

«2 декабря 1950 года.

Дорогая Рут!

Я все еще не могу опомниться от встречи с тобой в Чикаго. Одно дело прочитать о чем-то в письме и совсем другое – услышать лично. Не могу поверить, что ты действительно любишь его. Я могу понять, почему тебе льстит его внимание: он студент-медик, он когда-нибудь станет врачом, он не такой, как все те, с кем ты раньше была знакома. А ты впервые уехала из дома так далеко. Но я прошу тебя: прислушайся к своему сердцу. Убедись сначала, что это настоящая любовь. Неужели ты можешь вот так легко отказаться от всего, что было у нас с тобой? Забыть последние три года? Мы так похожи с тобой, ты и я, у нас столько общего: мы родились в одном и том же городе, мы хотим одного и того же, я знаю, о чем ты думаешь раньше, чем ты сама об этом начинаешь догадываться. Можешь ли ты сказать то же самое про Генри? Знает ли он тебя так, как знаю я? И любит ли он тебя так, как люблю я?

Возможно, то, что ты принимаешь за любовь, на самом деле просто увлечение, которое пройдет без следа через несколько месяцев. У нас с тобой есть общие воспоминания. Есть общее прошлое – поле летней черники, как мы слушали радио на заднем дворе дома твоих родителей, как ты рисовала под дубом около сарая… Да, у нас есть прошлое, и я думаю – есть будущее. Пожалуйста, не руби сплеча. Пожалуйста, обдумай все, не спеши. Не делай того, о чем можешь потом очень жалеть. Это все, о чем я прошу. И помни: на свете нет никого, кто любил бы тебя так же сильно, как я.

Чет».

Я глубоко вздохнула. Было так странно слушать, как Рой читает письмо своего дяде к моей бабушке. И почему-то я чувствовала себя виноватой за то, как вела себя бабушка, и мне хотелось извиниться – за ее жестокость и равнодушие по отношению к Чету и его чувствам. Но я ведь не была ею, а Рой не был Четом – поэтому я сомневалась, что это будет уместно.

– Мой дядя был не из тех, кто быстро сдается и отступает, – заметил Рой, вкладывая письмо обратно в конверт и протягивая следующее мне.

Это письмо было написано спустя всего неделю после первого. Чет снова просил бабушку не спешить и рассказывал ей, как сильно любит ее. И еще описывал свою жизнь в зимнем Мэне.

«Вчера я видел Джорджа Клири и Руби Сван, они поднимались на Хаббард Хилл с санками, и я подумал о тебе. Вспомнил прошлую зиму, как мы с тобой катались на санках с этого холма вместе, как только что выпавший снег хрустел у нас под ногами, как при дыхании образовывались белые облачка пара у наших лиц… Без тебя холодно. Черничные кустики в ледяном плену, и ветер воет ночи напролет, как голодный зверь. Я скучаю по тебе. Я люблю тебя».

– Это так красиво, – мои глаза наполнились слезами.

Почему, ну почему она их не читала?! Почему не могла написать ему в ответ? Мне было ужасно обидно за Чета. И страшно хотелось устроить им спиритический сеанс у медиума, чтобы они могли поговорить, могли сказать друг другу то, что не смогли, не успели сказать при жизни.

– Никогда не думал, что мой дядя может быть таким поэтичным, – задумчиво сказал Рой, покосившись на меня. – Он действительно очень любил твою бабушку.

Я кивнула, не зная, что сказать, и протянула ему следующее письмо, датированное январем 1951 года.

«Я искал тебя везде по городу всю Рождественскую неделю. Надеялся, что ты приедешь домой и я смогу хотя бы краем глаза увидеть тебя: например, как ты едешь в «Студебеккере» отца или катаешься на коньках. Но потом я узнал, что ты поехала в Калифорнию, чтобы провести праздники с родителями Генри. Сердце мое снова разбилось. И зима такая невыносимо долгая без тебя».

Через две недели он писал:

«Чапмэны повесили твою картину на стену в кафе. Так здорово видеть ее там! Люди смотрят и вспоминают, как ты победила в конкурсе. А я рад, что ты нарисовала эту картину летом – мне это помогает не забывать, что в этих местах не всегда лежит снег».

В феврале Чет пишет, что узнал о ее помолвке с моим дедушкой:

«Не понимаю, как мне жить дальше, – писал он – зная, что ты станешь его женой, что он займет то место, на котором должен был быть я».

В мае он написал письмо уже из Вермонта.

«Я переехал сюда, потому что не мог оставаться в Бейконе. Мой двоюродный брат Бен нашел для меня работу на пилораме. Хотя весна уже совсем близко, я не мог больше находиться рядом с фермой. Без тебя вся ее красота и прелесть исчезли без следа, оставив лишь горечь воспоминаний. Отец меня не понимает – он по-прежнему настаивает на том, чтобы я работал на ней. Говорит, что стареет и что пришло время мне брать бразды правления в руки. Но план никогда не был таков. Мы с тобой должны были сделать это вместе, а один я не хочу и не могу. Ты знаешь, как это бывает – когда то, что было для тебя таким важным, вдруг теряет всякий смысл?

Слышал, что вы уехали из Чикаго и что следующий год ты проведешь в колледже в Калифорнии. Мне очень грустно, что ты будешь еще дальше от меня. А еще я слышал, что ты перестала рисовать. Если это правда – это ужаснейшая ошибка. Ты невероятно талантлива, Рут. Никогда не бросай рисовать».

Когда Рой закончил читать, я была полна сочувствия и сострадания к Чету. Бабушка не отвечала на его письма, а он, в конце концов, бросил ферму и родной город именно из-за нее!

Взяв письмо у Роя, я прочитала его еще раз про себя. И поняла, что имела в виду моя бабушка, когда просила прощения и говорила, что очень виновата.

– Теперь понятно, о чем бабушка говорила в письме, – сказала я. – Ну, когда она писала, что из-за нее твой дядя лишился того, что любил больше всего в жизни, – я посмотрела на Роя. – Это же ферма.

Он кивнул.

– Ага, – тихо произнес он. – Думаю, ты права.

Мы посидели молча некоторое время, не сводя глаз со шкатулки, потом Рой достал последний конверт и распечатал его.

«Июль, 1951.

Дорогая Рут.

Я видел тебя на прошлой неделе в Бейконе. Правда, странно, что мы оба оказались в городе в одно и то же время? Я приезжал помочь матери с переездом. Не знаю, слышала ли ты, но они продали ферму.

Я видел тебя и Генри – вы сидели на набережной. Ты держала его за руку. Сначала я видел тебя только со спины, но я сразу тебя узнал: я же знаю каждый завиток твоих волос, знаю твой силуэт, знаю, как ты поворачиваешь голову. Я наблюдал за вами некоторое время. Видел, как ты смотрела на него и смеялась. Как положила голову ему на плечо. Как он показывал тебе на что-то вдалеке – думаю, это была летающая рыба. Я смотрел, смотрел на вас – а потом попрощался с той девушкой, которую когда-то знал.

В течение всех этих месяцев я думал, что если увижу Генри или тебя с Генри, то просто сойду с ума. Но нет, ничего такого не случилось. Может быть, потому, что ты выглядела очень счастливой. И я рад за тебя. Я хочу, чтобы ты была счастлива. А может быть, это потому, что я понял: то, что произошло, то, из-за чего ты покинула Бейкон – это действительно твоя судьба.

Чет».

Я расплакалась. Слезы градом катились по моим щекам.

– Ну почему она не прочитала это?! Как бы мне хотелось попросить у него прощения вместо нее!

Рой убрал письмо на место.

– Эллен, ты вовсе не должна просить прощения. Твоя бабушка уже сделала это – она же написала ему письмо. И отправила тебя сюда, чтобы ты это письмо доставила. Она хотела, чтобы все было правильно… – он придвинулся ко мне чуть ближе: – И если хочешь знать правду – мне ее очень жалко.

Я вытерла слезы ладонью:

– Жалко? Ее?! Почему?

– Да, – кивнул он. – Потому что она думала о моем дяде перед смертью. Понимаешь? Тебе это ни о чем не говорит? Она жалела об этом до самого конца. Она пронесла это через всю свою жизнь. И это ужасно.

В таком ключе я об этом не думала. Действительно: какое же огромное значение имело это для моей бабушки, если она помнила об этой истории через шестьдесят с лишним лет?

– Может быть, ты и прав, – сказала я, беря один из конвертов и разглаживая бумагу. – Но зачем было все так сильно усложнять?

Рой пожал плечами и покачал головой:

– Не знаю. Может быть, потому, что любовь вообще штука непростая, – он сложил письма обратно в шкатулку. – А вот что на самом деле было бы очень грустно… только подумай: а вдруг бы она сделала неправильный выбор? Вдруг бы она по каким-то причинам отказалась от своей настоящей любви?

Его синие глаза смотрели мне сейчас прямо в душу, они были похожи на две сияющие звезды.

Я отвела взгляд.

– Она полюбила другого, Эллен. Такое бывает. Я не говорю, что не сочувствую своему собственному дяде – но в жизни такое случается. Он смог это пережить. В конце концов, он женился на моей тете. И все получилось, как получилось. Все к лучшему.

Рой положил свою ладонь на мою.

– Не надо страдать за них слишком сильно – они простили друг друга.

– Ты прав, – ответила я, запоминая это ощущение: тепло его руки на моей ладони. – Они простили друг друга.

Я повернула ключ в замке зажигания и завела машину, но не нажимала на педаль газа. Так и сидела перед домом Роя несколько минут. О чем он говорил? «Она полюбила другого… такое бывает». Он говорил только о моей бабушке – или и обо мне тоже?

Я покосилась на его дом.

Может быть, Рой думает, что я в него влюбилась? Он что, действительно так думает?!

Что ж, я вовсе в него не влюбилась. Нет.

Или все-таки… влюбилась?

Глава 18. Возвращение в «Олений Рог»

Я сидела на постели в нашем номере с полотенцем, обернутым вокруг головы, чтобы не капала вода с вымытых волос. И все думала и думала о бабушке, о Чете, о письмах. Рой был прав – пришло время покончить с этим. Они заслужили покой и давно простили друг друга.

Часы на прикроватном столике показывали без десяти шесть. Хайден уже несколько часов пропадал где-то с этими ребятами из «Таймс», но недавно, когда я была в душе, он прислал сообщение, что скоро вернется.

Я достала флакончик лака для ногтей, встряхнула его и начала красить ногти на левой ноге, составляя план на сегодняшний вечер. Значит, так: мы с Хайденом выпьем по коктейлю с моей матерью в баре внизу, потом мы с ним поужинаем за уютным столиком в ресторане гостиницы, который я уже зарезервировала, а потом поднимемся в номер и откроем бутылку шампанского. Мне удалось раскрутить Паулу на пару свечек, а еще у меня была припасена бутылка «Дом Периньон», которая ждала своего часа в ведерке со льдом. Я бы, конечно, предпочла урожай девяносто шестого года, но пришлось довольствоваться девяносто восьмым, другого «Винный погребок» мне предложить не мог. Итак, мы поужинаем, откроем шампанское, пригубим его в романтичной обстановке. Это звучало очень заманчиво. Можно даже сказать, соблазни…

– О, отлично, рад, что ты уже собираешься.

Я подняла глаза и увидела, как Хайден входит в комнату.

– Мы встречаемся с Джимом и Талли за ужином, – пояснил он, глядя на часы. – В семь.

– С кем? – я опустила кисточку во флакончик.

Он бросил ключи от машины на стол.

– С репортером «Таймс» и фотографом. Я им обещал, что мы с ними поужинаем.

– Сегодня?

Ну нет, только не сегодня. Сегодня я хотела побыть с ним наедине. Нам необходимо было побыть наедине.

Хайден открыл дверцу шкафа.

– Милая, прости. Я знаю, что это неожиданно, но они очень хотят с тобой познакомиться и у них не было никаких других планов, поэтому… да, и кстати, Паула сообщила мне, что твоя мать здесь. Это сюрприз.

– Да, мама здесь. Она включила этот свой режим беспокойства, потому что я не перезвонила ей. Ты же знаешь, как она…

– Возьмем ее с собой, – решил Хайден, раскладывая на постели брюки и рубашку.

Я повернулась к нему:

– Слушай, Хайден, я думала, мы можем поужинать здесь сегодня. Знаешь, такой тихий спокойный ужин в здешнем ресторане… только ты и я. Мы же и так проведем с ними завтра полдня на фотосессии и интервью. И у меня есть бутылка «Дома».

Он присел рядом со мной на постель и обнял меня за плечи.

– Солнышко, мы должны это сделать. Я им обещал, что мы поужинаем вместе. Они хотят посмотреть город, – он провел рукой по моей щеке. – А шампанское мы выпьем, когда вернемся, – он начал переодеваться. – Да, и кстати – знаешь, откуда родом Талли, фотограф?

– Нет, не знаю, Хайден.

Не знаю и знать не хочу, думала я, встряхивая флакончик с лаком и начиная покрывать ногти вторым слоем. Почему вообще эти люди диктуют нам, как мы должны провести вечер?!

Хайден застегивая ремень, продолжал:

– Она выросла на соседней улице от моего дяди Грира в Локаст Велли, представляешь? И она знает мою кузину Дебби! – Он скрылся в ванной, прежде чем я успела что-либо ответить. Я видела, как он укладывает перед зеркалом волосы. – О, они тебе понравятся, Джим и Талли, – крикнул он, застегивая рубашку. – И это же всего один вечер! Они выбрали какое-то местечко под названием «Якорь».

Он включил воду в раковине.

«Якорь».

– Надеюсь, это не очень далеко, – сказала я. – Я сегодня совсем не расположена к дальним поездкам.

И потом, если мы закончим не очень поздно, мы сможем все-таки устроить себе романтический вечер.

– Они вроде говорили, что это в самом Бейконе.

Я задумалась, шевеля пальцами ног, чтобы лак сох быстрее.

– «Якорь»? Что-то не припомню, чтобы что-то слышала о нем…

А значит, до него миль двадцать ехать. И меня это не радовало.

Хайден появился на пороге ванной, вытирая руки.

– Ой, ну может быть, и не «Якорь». Но что-то вроде того… – он помолчал. – Или «Олений рог»? Точно, «Олений рог».

Кисточка выпала из моих рук, оставив яркое красное пятнышко у меня на лодыжке.

– «Олений рог»?!

Нет, я не собираюсь возвращаться в «Олений рог»! Я просто не могу туда вернуться! А что если бармен меня узнает?!

– Я слышала, еда у них не слишком впечатляющая, – промямлила я, пытаясь кончиками пальцев стереть пятнышко со своей кожи. – И почему именно туда? Может быть, пойдем еще куда-нибудь?

– Талли хочет именно туда, – Хайден бросил взгляд в зеркало в ванной и снова поправил волосы.

Снова эта Талли. И почему это она тут командует?

Он повернулся ко мне:

– Она говорит, что хочет почувствовать местную атмосферу, и «Олений рог» кажется ей для этого подходящим местом.

Местную атмосферу… Кем она себя вообразила – Маргарет Мид?!

Я понимала, что проигрываю эту битву.

– Ну хорошо, ладно, – пробормотала я, стараясь не выдать голосом своего состояния. Ну и потом – наверняка у них не один бармен. И может быть, сегодня не вечер «два по цене одного».

Объявление перед входом в «Олений рог» гласило: «ЖИВАЯ МУЗЫКА! ГИТАРЫ И КАРАОКЕ!».

Мама вслед за Хайденом зашла внутрь, я шла позади них. Мама сменила свой костюм на хлопковые брюки и индийскую тунику с принтом, которую я раньше у нее не видела, а золотые браслеты исчезли, уступив место расшитым бусинами манжетам.

Хотя мои глаза еще не привыкли к полумраку и оранжевым светильникам, я сразу поняла, что народу в зале битком. Люди смеялись и кричали, мы сразу оказались в центре гудящей и гомонящей толпы. Хайден взглянул на меня:

– Ничего себе народу во вторник вечером!

Я закусила губу и кивнула.

– Вы видите людей, с которыми мы встречаемся? – спросила мама.

Хайден оглядел зал.

– Нет, но давайте попробуем пробраться подальше, там мы их точно найдем.

Мы пошли мимо столиков, уставленных едой и кружками пива. В какой-то момент мне показалось, что кто-то за моей спиной произнес слово «пловчиха», но я сказала себе: не будь параноиком.

Кто-то позвал Хайдена по имени – за столиком в углу нам махал высокий мужчина лет сорока с небольшим.

– Пошли, – сказал Хайден. – Это Джим.

Я шла к столику, не сводя глаз с женщины, которая сидела рядом с Джимом. Почему-то глядя на нее, я внезапно почувствовала себя раздетой, хотя на мне были белые хлопковые брюки и коричневый джемпер. Высокая и стройная, она была одета в бледно-голубое платье, подчеркивающее цвет ее глаз, и вызывала у меня ассоциацию с гладким и блестящим спортивным автомобилем. Волосы у нее были светлые, очень натурального и красивого оттенка, подстриженные в каре длиной до подбородка, они изящно обрамляли ее лицо и создавали идеальную гармонию с чистой и светлой кожей. Все вместе выглядело просто совершенством.

Джим представлял собой полную противоположность этой красоте и изысканности: на нем были простые штаны-хаки и рубашка поло, волосы торчали вихрами в разные стороны, а очки в роговой оправе сидели на носу довольно криво.

Хайден представил нас друг другу, и когда Джим, сияя улыбкой, усиленно тряс мне руку, я заметила, что у него кривой передний зуб, что придавало ему совсем уж хулиганский вид.

Мама села рядом с Джимом, а Хайден и я заняли места напротив.

– Мне кажется, я раньше никогда не слышала имени Талли, – сказала я, поворачиваясь к фотографу. – Это ваше настоящее имя?

Талли улыбнулась и моргнула своими длинными ресницами.

– Не совсем, – сказала она. У нее был низкий голос, и она говорила медленно, растягивая гласные, как будто раздумывая, стоит ли вообще что-либо говорить. – Мое настоящее имя – Салли, но моя младшая сестренка всегда звала меня Талли, и оно приросло. Вы же знаете, как это бывает.

У меня никогда не было ни братьев, ни сестер, поэтому я не была уверена, что знаю. Но на всякий случай кивнула.

– Хайден сказал, что вы росли на Локаст Велли, по соседству с его дядей.

– До самого окончания школы, – сказала она. – Я знакома с его кузиной Деборой, – она улыбнулась Хайдену. – Она была хорошим партнером по теннису.

– И сейчас есть, – подхватил Хайден.

– Я победила ее в финале на приз клуба, – добавила Талли с мимолетной улыбкой и поправила волосы.

– Что ж… – Хайден издал сдавленный смешок и повернулся к Джиму: – Вы здесь бывали раньше?

– Вы имеете в виду в Мэне или именно в Бейконе? – спросила Талли, игнорируя тот факт, что вообще-то вопрос был адресован Джиму. – Или… – она понизила голос и почти прошептала с едва заметной улыбкой на губах: – Или в «Оленьем роге»?

– Он имеет в виду Мэн или Бейкон, – сказала я и посмотрела на Талли, потом на Джима, а потом на маму, которая сидела с вежливой улыбкой на лице, но, я точно знала, следила за каждым словом и интонацией.

Талли длинными наманикюренными пальчиками обняла свой бокал.

– У моей семьи есть небольшое поместье в Кеннебанкпорте, поэтому мне кое-что известно о Мэне. Но в Бейконе я никогда раньше не бывала.

Джим расхохотался.

– Небольшое поместье в Кеннебанкпорте?! – Он присвистнул.

Талли толкнула его локтем:

– Только не начинай.

Джим вынул оливку из своего мартини и закинул ее в рот.

– Ну, оно не небольшое. Думаю, ты должна со мной в этом согласиться.

Талли отмахнулась и поправила кулон в виде парусной лодки, висящий на золотой цепочке.

– Видимо, это место очень популярно, – сказала мама, оглядывая забитый под завязку бар.

Джим поднял свой бокал с мартини:

– Хорошо, что я зарезервировал столик.

Хайден тоже огляделся по сторонам, оценил висящие люстры, черно-белые фотографии старого Бейкона на стенах, тяжелую лакированную стойку бара…

– Да, хорошее место, – произнес он, хотя я заметила некоторое отвращение на его лице, когда он смотрел на головы оленей и буйволов на стене.

Официантка положила перед нами стопку меню и достала свой блокнот. Ручка у нее была за ухом.

– Скип, наш ба-а-армен, велел мне принести вам напитки за счет заведения, – она послала мне ухмылку. – В конце концов вы же местная знаменитость.

Я повернулась к бару и обнаружила, что Скип смотрит прямо на меня. Он помахал мне рукой и улыбнулся, на его круглых щеках образовались симпатичные ямочки.

– Эй, Пловчиха, добро пожаловать!

Хайден переводил недоуменный взгляд со Скипа на меня.

– Что это он там тебе кричит и с какой стати угощает нас коктейлями за счет заведения?

Я заметила, как лицо мамы стало мертвенно-бледным.

Талли подняла одну бровь:

– Ты знаменитость в «Оленьем роге»? – она усмехнулась и наклонилась ко мне поближе: – Это что же такое нужно сделать, чтобы стать здесь знаменитостью, а? – спросила она полушепотом. А потом улыбнулась хитрой улыбкой, как будто мы были старыми подругами и знали один секрет на двоих.

Я покачала головой и постаралась пожать плечами как можно более небрежно:

– Думаю, я просто похожа на кого-то, вот и все.

Хайден снова покосился на Скипа и повернулся ко мне. Он собирался что-то сказать, но вмешалась официантка:

– Так что бум пить?

Взгляд Хайдена, который я с честью выдержала, был похож на взгляд человека, который совсем не расположен шутить. Но потом это выражение исчезло, и он обратился к моей маме:

– С чего вы начнете, Синтия?

– Так, ладно, – сказала мама. – Я возьму «Дайкири».

– А я думала, ты больше не пьешь ром, – пробормотала я, не в силах отогнать воспоминание о том, как мама танцевала на ежегодной соседской вечеринке.

– О, ром это как раз то, что мне сейчас нужно, – ответила она, отмахнувшись от меня.

– Точно, – согласилась официантка, записывая заказ в свой блокнотик. Потом она повернулась ко мне. Я хотела было заказать бокал вина, но тут она добавила: – Знаете, мне так жаль, что на прошлой неделе была не моя смена, – она посмотрела на меня с виноватым видом. – Я пропустила великий вечер. Вечер игры в дартс и «Мертвые Президенты». Вот это было нечто!

Дартс и «Мертвые Президенты». О господи…

Во рту у меня пересохло.

– Мертвые президенты? – переспросил Хайден. – Это что? Это группа?

Официантка расхохоталась.

– А ты забавный, парниша! У тебя точно все в порядке с чувством юмора! – и она с силой хлопнула Хайдена по спине. Он поперхнулся и повернулся ко мне, совершенно ошарашенный.

Официантка положила перед каждым из нас подставки под стаканы.

– Вы вообще знаете, что среди вас тут сидит чемпион, а? – спросила она Хайдена. – Она хороша! Просто вау!

Хайден, мама, Джим и Талли уставились на меня.

– Чемпион? – улыбнулся Джимми. – О чем это она говорит?

Я покосилась на официантку.

– Я думаю, вы меня с кем-то путаете.

Она посмотрела в сторону бара.

– Но Скип сказал, что вы…

Я подняла руку.

– Да, я знаю, но думаю, что вашему Скипу просто нужны очки.

– Он носит линзы.

– Значит, ему нужны новые линзы.

– У него новые линзы.

– Ну, значит, нужны другие, – отрезала я, совершенно выбитая из колеи. Последнее, чего бы я хотела – это чтобы Хайден узнал, что тут происходило. А она почти проговорилась.

– Слушайте, мы можем просто уже заказать напитки? – спросила я. – Мне, пожалуйста, диетическую колу.

Мне ни в коем случае не следовало сейчас пить алкоголь. Мне сейчас как никогда нужна была трезвость мысли – это я точно знала.

– Ага, ладно, – официантка качнула головой, что-то буркнула себе под нос, приняла у нас остальные заказы и отошла.

Хайден наклонился ко мне.

– Кажется, она сказала, что лучше бы ты утонула. О чем она вообще говорила?!

– Хайден, я думаю, тебе просто послышалось. Тебе стоит проверить слух. А ведь еще и сорока не исполнилось, – я выдавила из себя улыбку.

Джим засмеялся, но Хайден продолжал смотреть на меня, как будто понимая, что что-то тут не так. Внезапно в помещении стало очень жарко, я чувствовала, как у меня вспыхнуло лицо. И теперь все за столом смотрели на меня, ожидая, что я что-нибудь скажу, но я молчала как рыба.

А потом случилось чудо.

Распахнулась задняя дверь и в зал ворвались участники музыкальной группы, они тащили с собой гитары, барабаны, электрическое пианино и другие инструменты, и при виде них весь бар взорвался аплодисментами и одобрительными выкриками.

– Они, наверно, популярны, – заметил Хайден с удивлением.

– Будем надеяться, что заслуженно, – ответила Талли, слегка задирая подбородок, как будто пытаясь что-то на нем удержать. – Мы ведь находимся довольно далеко от цивилизации.

Группа начала настраивать инструменты, а через пару минут вернулась официантка, неся наши напитки, и сказала, что готова принять наши заказы на еду.

Я не смотрела в меню, но вспомнила два блюда, которые в нем точно были: мясной хлеб и лобстеры. Мясной хлеб я сегодня не хотела, поэтому пробормотала:

– Двойную порцию лобстера с растопленным маслом. И картошку фри.

Отодвинула меню и спрятала ладони в коленях.

Глаза Хайдена чуть не вылезли из своих орбит.

– Растопленное масло? Фри?! Ты что, сошла с ума? Я думал, ты всегда следила за уровнем холестерина, Эллен. А сейчас ты же не выйдешь отсюда без «липитора»! – он покачал головой и посмотрел на меня с укоризной, а затем отвернулся к Талли. Я слышала, как он спросил у нее что-то про Кеннебанкпорт.

Ну и пусть, подумала я.

Попивая свою диетическую колу, я пыталась прислушиваться к их разговору, но ничего не слышала, потому что как раз в этот момент заиграла группа – они начали с песни Джонни Кэша «Кольцо огня». Несколько пар сразу выскочили на танцпол, включая супружескую пару в футболках с надписями «Я ♥ Мэн!» Я наблюдала за тем, как муж ведет жену по площадке, периодически наступая ей на ноги. Когда закончилась эта песня, музыканты заиграли «Дикую ночь» Яна Моррисона.

Джим перегнулся через стол и спросил меня, как долго мы еще планируем побыть в Бейконе. Я хотела поддержать разговор – но было очень сложно перекрикивать музыку, и после нескольких попыток я просто показала ему жестами, что ничего не слышу.

Я смотрела на танцплощадку, на которой теперь в полумраке двигалось множество теней. А потом я перевела взгляд на входную дверь. И как только я сделала это – тут же увидела, что в бар входит Рой Каммингс. На нем была синяя ветровка и так же самая красная бейсболка «Рэд Сокс», которую он то и дело, приветливо улыбаясь и раскланиваясь со знакомыми, снимал и надевал обратно.

О нет, подумала я, чувствуя, как в легких резко заканчивается воздух. Рой и Хайден в одном месте снова. Это плохо. Это очень плохо.

Рой увидел меня и помахал мне рукой, а потом подошел к нашему столику:

– О, вот это сюрприз, Эллен, – он снова взмахнул своей бейсболкой. – Ты становишься прямо фанатом «Оленьего рога».

Я ощущала на себе взгляд Хайдена. Поздоровавшись, я представила маму, Джима и Талли и закончила:

– А Хайдена ты помнишь.

– Конечно… поле для гольфа, – кивнул Рой, пожимая Хайдену руку.

Я нервно хихикнула, переводя взгляд с одного мужчины на другого, а мама сверлила меня подозрительным взглядом.

– Не хотите присоединиться к нам? – пригласил Джим. – Можем попросить еще один стул.

Лицо Хайдена вытянулось.

– Нет, – отказался Рой, – но благодарю за приглашение. Я забежал на минутку.

– Джим и Талли работают в «Нью-Йорк Таймс», – сказала я, чтобы хоть что-то сказать.

– «Таймс»? – Рой повернулся к Джиму. – Вам надо познакомиться с нашим Скотти Блаффом, он где-то здесь. – Рой обвел рукой зал. – Он работает репортером в «Вестнике». В нашей местной газете, – пояснил он и покосился на меня: – Кажется, Эллен ее даже читала.

Я чувствовала, как краска заливает мое лицо.

Рой положил руку на спинку моего стула:

– Эллен, не могла бы ты уделить мне минутку?

Я подняла на него глаза. Он был гладко выбрит – ни следа щетины. А в глазах сверкали искорки.

– Я… не знаю. Я же здесь не одна и…

– Всего минутку.

– Хайден, что скажешь? – прошептала я. – Это наверняка касается моей бабушки и его дяди.

– Делай то, что считаешь нужным, – сказал он, накрывая свою ладонь моей.

– Я быстро, – пообещала я.

И пошла вслед за Роем, проталкиваясь сквозь толпу, к двери.

Выйдя из бара, он прошел вниз по улице примерно полдюжины домов и остановился перед «Ателье Фрэнка». Внутри я видела развешанные на манекенах без рук и ног модели – юбки и платья ярких летних цветов, а также мужские костюмные брюки и пиджаки. На витрине красовалось винтажное свадебное платье.

Я вдруг представила на секунду ту кондитерскую, которая располагалась здесь много лет назад, все эти печенья и кексы в корзинках на прилавке… это обещание чего-то теплого и восхитительного, когда открываешь дверь…

– Спасибо, что уделила мне время, – сказал Рой.

– Да ладно. Странно было встретить тебя в «Оленьем роге», – и снова голос у меня слегка подрагивал.

Рой снял свою кепку и запустил пятерню в волосы.

– На самом деле это не совпадение. Я ходил в гостиницу – искал тебя.

Я подумала, что ослышалась.

– Прости, что?

Он снова водрузил кепку на голову, чуть примяв козырек.

– Я приходил в «Виктори Инн», искал тебя.

Он продолжал смотреть на меня, и я вдруг почувствовала, что таю, словно мороженое. Потолочный светильник из магазина вдруг мигнул и снова вспыхнул, яркий, словно зарница.

– Паула сказала мне, что вы в «Оленьем роге».

Он спросил у Паулы, где я. Он пришел туда меня искать. Наверно, он нашел еще что-то, касающееся моей бабушки и его дяди. Точно.

– А зачем ты меня разыскивал? Ты еще что-нибудь нашел?

Я смотрела на буквы на его бейсболке так внимательно, что они начали расплываться.

Он покачал головой.

– Нет, дело в другом, – он помолчал. – Я уезжаю завтра утром. Мне нужно уехать на пару недель… по работе.

Свет внутри магазинчика снова мигнул, а мое сердце замерло при мысли, что он уезжает. Он уезжает завтра утром. А я уезжаю завтра вечером – сразу после всех этих интервью и фотосессии… И это значит, что я никогда больше его не увижу.

Меня как будто засасывало в черную бездонную дыру.

Рой прислонился к витрине:

– Я хотел поговорить с тобой перед отъездом, – сказал он и уперся взглядом в мостовую, потирая шею сзади, словно собираясь с мыслями и силами. Потом он наконец достал из кармана ветровки маленький пакетик и протянул его мне.

Что бы ни лежало в этом пакетике – тяжелым оно не было.

– Открой, – попросил он.

Я взяла пакет и нащупала в нем что-то маленькое и квадратное. Поднеся его к свету, льющемуся из витрины, я разглядела, что там внутри – и сердце у меня замерло: это был крошечный деревянный домик, совершенно как настоящий и очень изящный. Выкрашенный белой краской, с голубыми ставенками, домик был не больше пяти дюймов высотой и шириной, но у него было все, что нужно настоящему домику: крылечко с перильцами, три дымохода, два слуховых окошечка, деревянные ставенки и даже стекла в окнах были настоящие, из настоящего стекла! Я в жизни не видела, чтобы такая маленькая вещица была так искусно сделана.

– Где ты это взял? – спросила я почти шепотом.

Рой улыбнулся.

– Тебе нравится?

– Он прекрасен!

Я изучала домик со всех сторон, совершенно завороженная.

– Я его сам сделал, – сказал Рой.

Это было потрясающе. В это просто невозможно было поверить! Такие вещи делаются с помощью пинцета и зубочистки, а кроме тогда для них нужны поистине безграничное терпение и такая аккуратность, какую я даже вообразить себе не могла.

– Он удивительный, – произнесла я, осторожно трогая пальцем перила крылечка и красные кирпичики трубы дымохода.

– Эллен…

Я приподняла домик и заглянула в малюсенькие окошки, все по очереди.

– Эллен, помнишь, я сказал тебе, что если когда-нибудь найду правильную девушку, то построю для нее дворец. Это, конечно, не Тадж-Махал, но именно такой дворец я могу построить для нас.

Он собирается построить мне дворец. Он говорит, что я правильная девушка.

Я уставилась на него, на его ямочки, его улыбку, и он был такой красивый, и такой уверенный, и такой… убедительный.

Он провел ладонью по моей щеке.

– Эллен, я влюбился. Надо это признать. Я влюбился и хочу, чтобы мы были вместе. Я знаю – я могу сделать тебя счастливой. Могу дать тебе все, что нужно. Обещаю.

Я опустила взгляд на крохотный домик в своей руке. Как, вот как мне объяснить ему, что я чувствую? Как сказать, что чувства, несомненно, у меня есть? Что я все время думаю о нашем танце тем вечером в «Оленьем роге»? Что когда он взял меня за руку тогда, в Кенлин Фарм, меня словно током ударило и я завибрировала, словно самая тонкая струна скрипки? И что как я ни стараюсь убедить себя, будто эти мои чувства к нему объясняются тем, что я тешу свое эго или испытываю к нему благодарность за спасение – в глубине души я понимаю, что на самом деле все куда сложнее и глубже?

Но я обручена с Хайденом. И мы слишком увязли друг в друге. Я не могу дать задний ход. И даже думать об этом – безумие.

Я глубоко вздохнула.

– Ты отличный парень, – начала я. – По-настоящему замечательный мужчина, честно. Ты очень надежный – самый надежный из всех, кого я встречала на своем пути, – о господи, как же глупо это звучит. – И мне очень лестно то, что ты сказал. Это чудесно, просто чудесно! – Я остановилась, пытаясь собраться с мыслями. – И этот домик… – я подняла его на ладони: – Это дворец. Он сказочный, он удивительный – и он достоин того, чтобы ты подарил его правильной девушке – той, что будет любить тебя и разделит с тобой твои мечты.

Я опустила глаза.

– Но эта девушка – не я. Я не могу быть с тобой.

Я показала ему руку с обручальным кольцом на пальце, повернув кольцо камнем к свету, чтобы бриллиант заиграл в его лучах.

– Я помолвлена с Хайденом. И я выхожу замуж через три месяца. Все уже спланировано, и мама уже ополовинила свой счет в банке.

Я подумала о маме и о том, как подвела бы ее. Ей нравится Хайден и нравится то, что мы с Хайденом вместе.

– Мама уже все организовала, – продолжала я, – и когда мы вернемся, мы будем рассылать приглашения. Они уже отпечатаны. Одно уже у меня в номере, – я махнула в сторону гостиницы.

– Приглашения, – пробормотал Рой, глядя мимо меня.

– Да, – я вспомнила карточку цвета шампанского, засунутую за зеркало: дата, время, место… – Все уже решено, – заключила я. – Все кончено.

Теперь Рой смотрел мне в глаза.

– И Хайден… он хороший человек, – заспешила я. – Он замечательный, правда. Мы с ним сделаны из одного теста. И я знаю, что буду с ним счастлива, – я решительно кивнула. – А потом – давай посмотрим правде в глаза: я живу в Нью-Йорке. Это сотни миль отсюда. И у меня отличная карьера. И я очень люблю то, чем занимаюсь.

– Я и не собирался просить тебя бросать твою работу, – возразил Рой. – Я просто говорю, что знаю: я могу сделать тебя счастливой, Эллен.

Мимо нас на велосипедах проехали два подростка, мальчик и девочка, довольно лениво нажимая на педали. Я смотрела им вслед, пока они не скрылись за углом.

– Послушай, – сказала я. – Даже если оставить все эти аргументы в стороне – ты ведь меня совсем не знаешь. А если бы узнал поближе – уверена, я бы тебе не понравилась. Я очень упрямая и всегда веду себя так, как будто все знаю и во всем разбираюсь, и я очень требовательная, а еще я скриплю по ночам зубами во сне.

Рой прислонился спиной к стене ателье.

– Вообще-то все это я уже знаю, – произнес он. – За исключением разве что той части, где про зубы. Я знаю о тебе гораздо больше, чем ты думаешь. Я даже нашел тебя на веб-сайте «Уинстон Рейд». А фотография, кстати, очень удачная.

Он искал меня на веб-сайте. И ему нравится мое фото.

О боже, зачем он говорит такие вещи?!

– Фото там ужасное.

– Нет, очень хорошее, – настаивал он. – И все, что есть о тебе в Интернете – я прочел все. А потом я нашел все статьи, в которых упоминается твое имя. А потом – я нашел твои фотографии.

– Мои фотографии?

– Да, те, которые у тебя в блоге. Фотографии, которые ты делала в Италии… они, я думаю, лучше всех. Твой взгляд, Эллен, то, как ты видишь… – он сделал паузу. – У тебя совершенно свой, особенный взгляд на мир. И он прекрасен. Это дар.

Теперь сердце у меня билось в два раза чаще, чем обычно. Мне хотелось броситься к нему в объятия, хотелось, чтобы он крепко обнял меня и не отпускал. И чтобы говорил мне все это снова и снова.

Но это было нельзя. Я не могла себе этого позволить. Я ведь замуж собиралась.

– Рой… – произнесла я. – Ты действительно проделал большую работу. Ты знаешь обо мне чуть больше, чем я думала, но…

– Нет, подожди минутку, – прервал он меня, делая шаг ближе. – Я знаю о тебе все, Эллен, – он снова поймал мой взгляд, и я не смогла его отвести. – Я знаю, что ты умная и смешная. Я знаю, что ты очень любишь свою семью. Это очевидно по тому, как ты говоришь о своей бабушке, и по самому факту твоего приезда сюда ради нее. Еще я знаю, что ты преданный и верный человек и что ты никогда не отступаешь от данного тобой слова. А еще – я знаю, что ты художник, как и твоя бабушка. Даже если фотография пока для тебя лишь хобби – ты должна обязательно продолжать ею заниматься, потому что у тебя это великолепно получается, – он склонил голову набок, не спуская с меня глаз. – И да, ты права. Ты всегда думаешь, что все знаешь и со всем справишься сама. Я это понял еще тогда, в самый первый раз, когда тебя уносило в открытый океан, а ты пыталась убедить меня, что тебе не нужна помощь, потому что когда-то ты состояла в команде по плаванию Эксетера, – он улыбнулся, и я невольно улыбнулась в ответ. – Но я-то знаю, что все это только внешнее. И знаешь что? – Он взял меня за подбородок и заглянул мне в глаза: – Мне это очень нравится. Мне это нравится, потому что… ну, потому что я люблю тебя.

Я все-таки отвела взгляд, чтобы он не увидел слез, блеснувших в моих глазах. Свадебное платье в витрине было расшито бисером и кружевом. Я смотрела на крошечные жемчужинки, украшающие корсаж, на целые ярды ткани, из которых был создан наряд для самого прекрасного и торжественного дня в чьей-то жизни много лет назад – и думала о том, что сказал мне сейчас Рой. А потом я произнесла то, во что очень хотела верить сама:

– Послушай, Рой, мне очень жаль. Правда – очень жаль. Но я не люблю тебя, Рой. Увлечение – возможно. Интерес – может быть. Даже страсть. Но не любовь. Люблю я Хайдена, – я помолчала и выдавила из себя улыбку. – И я выйду за него замуж.

Рой поднял голову и посмотрел на серебряный полумесяц в небе. Я стояла, так и не решив, хочу ли я на самом деле, чтобы он мне поверил.

Наконец он повернулся ко мне:

– Что ж, это другое дело, – сказал он. И сунул руки в карманы. – Я не могу изменить твои чувства, Эллен. Я думал, что хорошо разбираюсь в людях… мне показалось, что ты испытываешь то же самое, что и я… иначе я бы ни за что не пришел сюда сегодня. Но я вижу, что ошибся, – он скосил взгляд на витрину, потом снова посмотрел на меня: – Ладно, думаю, на этом все.

Голос у него был растерянный, а взгляд усталый. Он вынул из кармана своей ветровки сложенный листочек голубой бумаги. Письмо моей бабушки.

– Я собирался оставить это у себя, но теперь, думаю, уместно будет вернуть, – сказал он.

– Но я хочу, чтобы оно было у тебя.

– Нет, Эллен. Ты должна его забрать. Это ведь последнее, что написала твоя бабушка.

Я посмотрела на письмо, а потом протянула руку, чтобы взять его. Наши руки соприкоснулись, и Рой на минутку задержал мою ладонь в своей и провел мои пальцы сквозь свои.

– Ладно, Пловчиха, прощай, – он едва заметно поклонился, повернулся и пошел вниз по улице.

Я слышала его шаги. Я видела, как он подходит к своему грузовику, слышала, как он заводит двигатель. Я видела, как он включает фары и как отъезжает. И как красные задние огоньки его машины исчезают в темноте…

Глава 19. Признание

Я медленно пошла назад, к «Оленьему рогу», всей грудью вдыхая соленый воздух. Я правильно поступила. Только так и можно было поступить. В этом я была уверена.

Открыв дверь бара, я стала протискиваться через толпу. Музыканты играли теперь «Мои карие глаза никогда не станут голубыми», старенькую песню Кристал Гейл, и высокая брюнетка пела так хорошо и с таким надрывом, что я с большим трудом удерживалась, чтобы не разреветься.

Протолкнувшись, наконец, к нашему столику, я села. Хайден беседовал с Джимом и Талли, а с другой стороны столика стоял мужчина с висячими усами и занимал разговором мою маму.

Хайден спросил:

– Ну и о чем он хотел поговорить?

– Ничего особенного, – отмахнулась я, очень стараясь, чтобы мой голос звучал как можно более небрежно. – Просто кое-что о его дяде. О ферме.

– О ферме? – Хайден посмотрел на меня с изумлением. – То есть он пришел сюда, чтобы сказать тебе что-то там о ферме?!

– Он… уезжает на пару недель.

Хайден пригубил вино. Я могла поклясться, что он что-то подозревает. Я прямо чувствовала его взгляд на себе – изучающий и подозрительный. Такой взгляд у него бывал всякий раз, когда он начинал допрос свидетеля по делу.

Краем глаза я заметила официантку и подозвала ее.

– Я хотела бы выпить. Прямо сейчас.

– Еще содовой?

– А какое виски у вас есть?

– Хм, дайте-ка подумать… – она начала загибать пальцы, считая: – У нас есть «Девор», «Джи Би», «Джонни Уокер»… – она назвала еще парочку марок, но Хайден перебил ее, недоуменно моргая:

– С каких это пор ты пьешь виски, Эллен?

Я видела боковым зрением, как Джим насаживает на вилку оливку из своего мартини.

– С этого момента, – ответила я. – Я буду «Джонни Уокер» черный, – и добавила, как будто знала, о чем говорю: – Со льдом.

– Понятненько, – официантка сгребла пару пустых бокалов со стола и испарилась.

Хайден наклонился ко мне:

– Что с тобой сегодня? Ты сама на себя не похожа. Люди принимают тебя за кого-то другого, ты пьешь скотч, ешь лобстеры и картошку фри. Может быть, ты и есть тот самый «кто-то другой»?

– Может быть, хотела бы быть… – пробормотала я.

Он смотрел на меня, не понимая.

– Что ты имеешь в виду?

– Ничего, – махнула я рукой.

Мужчина с висячими усами отошел, и мама пересела поближе ко мне.

– Я только что познакомилась с издателем местной газеты, – сказала она. – А ты знаешь, что он переехал сюда из Нью-Джерси? Очень интересный человек. Хочет научить меня играть в дартс – попозже.

– Дартс? – одновременно спросили мы с Хайденом.

– Да, дартс. С доской и всеми этими очками, – она улыбнулась, как маленькая девочка, и хлопнула в ладоши. – Так весело.

Ну, это было уже слишком. Рой Каммингс с его признанием в любви… моя мать, изучающая игру в дартс с издателем «Вестника»… перебор.

Когда принесли мой скотч, я сделала огромный глоток и, естественно, начала кашлять, ощущая, что мои легкие охвачены пожаром и разваливаются на части.

– Какое-то реактивное топливо, а не напиток! – выдохнула я.

– Его полагается цедить, пить маленькими глоточками, – заметил Джим, глядя на меня с лукавой улыбкой.

– Ага, я слышала, так и надо, – и я сделала еще один большой глоток. Огонь распространился уже не только на легкие, но и по всему моему телу.

Группа начала играть «Гордая Мэри», старую песню из репертуара «Гридэнс Клирвотер Ривайвл».

– Мне всегда нравилась эта песня, – сказал Хайден.

– И мне тоже, – ответила Талли. – Может быть, Эллен позволит вам потанцевать со мной, – она подмигнула мне, как будто у нас с ней был какой-то общий секрет.

Вот стерва, подумала я. Но потом успокоилась, подумав, что хорошо смеется тот, кто смеется последним. А последней буду смеяться я – потому что Хайден никогда не любил танцевать в местах, подобных этому.

– Не принимай это на свой счет, Талли, – начала я, – но Хайден не станет… – я замолчала, потому что он уже с готовностью поднялся со своего стула и уже вел ее на танцпол. Расстроенная и злая, я смотрела им вслед.

Издатель «Вестника» с висячими усами вернулся – и вот уже моя мама тоже встает со своего стула. Она подмигнула мне и сделала легкое движение рукой, имитируя игру в дартс. А я почувствовала себя так, словно все меня предали.

Джим пересел на стул напротив меня, он гонял кубик льда между зубами.

– Хотите потанцевать?

– Да не особо, – сказала я, поднося стакан к губам, чтобы снова выпить – но там был уже только лед.

Он кивнул и помешал свой напиток пальцем.

– Знаете, – заметил он мгновение спустя, – у вас интересный способ пить виски – заглатывая его залпом.

– Обычно я пью вино, – отрезала я. – И маленькими глоточками.

Он, казалось, оценивал мое заявление некоторое время, а потом перегнулся через стол ко мне:

– Мой редактор, Том, правда очень заинтересован в этой серии с вами и Хайденом. Кажется, это будет всем свадьбам свадьба.

Я встряхнула лед в своем бокале.

– Я и не знала, что мы станем молодоженами года, – сказала я, делая глоток ледяной воды.

Джим поднял брови.

– Серьезно? Не знала? А у меня сложилось впечатление, что все, что вы делаете, вы делаете на отлично, мисс Брэндфорд, – он усмехнулся и разгрыз еще один кубик льда. Мне нравилась его улыбка. И зуб его кривой нравился.

– И как же вы об этом узнали, если мы только что познакомились? – я покосилась на танцпол, ища Хайдена, но не увидела его в плотной толпе хаотично двигающихся тел.

– А я провел собственные изыскания. И кое-что почитал о вас – например, статью в «Нью-Йорк мэгэзин».

– О боже, это статья о Ларк-Хоукинс? – буркнула я. – Не понимаю, почему она произвела такой эффект – обычно такие вещи, наоборот, нагоняют на людей сон.

– Это был серьезный прорыв, – заметил Джим. – Большая прибыль.

– Вообще-то эта статья совсем не обо мне, – сказала я. – И потом – история-то давняя.

Джим устроился поудобнее на своем стуле и уставился на меня.

– Это было три года назад. И автор статьи отзывался о вас весьма одобрительно, – он показал на свой пустой стакан официантке, которая бегала между столиками, как заведенная юла.

– Одобрительно?! Да он меня ненавидел. Говорил, что я акула в юбке, как мне передавали.

Джим пожал плечами.

– Возможно. Но он назвал ваш план блестящим. Это я точно помню.

– Что ж, ладно, значит, я бриллиант.

– Согласен, – он вытянул шею в поисках официантки и показал на мой стакан: – Хотите еще выпить? Я, пожалуй, схожу к бару.

Я кивнула.

Он вернулся, таща кучу стаканов.

– Да этого хватит, чтобы уставить весь стол, – сказала я.

– Так точно, капитан. Скип, бармен, очень настаивал. Сказал, что все это за счет заведения.

Ладно, подумала я. Расслабься и получай удовольствие.

Я взяла стакан с виски, разом опрокинула его в себя и с наслаждением ощутила, как обжигающая жидкость стекает по пищеводу. И на вкус виски стал гораздо лучше – теплый, мягкий, почти приятный.

Официантка принесла поднос, заставленный тарелками с едой.

Я посмотрела на тарелку, которую она поставила передо мной, и внезапно поняла, что просто зверски голодна.

– Как вы думаете, Джим, мы должны ждать остальных или можно начать есть уже сейчас?

Джим постелил салфетку на колени и взялся за вилку:

– Ну лично я никого ждать не собираюсь.

Я съела несколько ломтиков картошки фри, разглядывая лобстера, лежащего передо мной. Он выглядел устрашающе.

– Итак, – произнес Джим. – Каково это – понимать, что осталось всего пара месяцев до?

– Пара месяцев до – чего? – спросила я, вертя в руках щипчики для омаров и размышляя, почему к ним не прилагается инструкция по применению. Никогда не была сильна в их использовании.

– Пара месяцев до вашей свадьбы.

– О, а вот и интервью уже началось, да? – все вокруг меня вдруг стало слегка размытым, от ламп шел какой-то красноватый свет.

– Нет, просто интересно.

– Хорошо-о-о, – произнесла я, пытаясь сообразить, о чем, собственно, у нас идет речь. А, точно – каково мне знать, что моя свадьба уже так скоро.

– Ну, я счастлива, – ответила я. – Конечно, счастлива. А как еще я могу себя чувствовать – накануне-то свадьбы?!

– Ну не знаю, – Джим пожал плечами. – Некоторые перед свадьбой начинают нервничать – и чем ближе свадьба, тем сильнее они нервничают. Ну, вы понимаете, они волнуются, все ли готово и все ли сделано как надо, чтобы все было идеально – все такое.

Теперь я пожала плечами.

– Но не я. У нас все под контролем. Мне же помогает мама, а она очень… – я собиралась сказать «организованная», но прежде я сообразила, что говорю, слова вылетели из моего рта сами: – очень хороший профессиональный организатор свадеб. Да-да, очень хороший, так что мне вообще не о чем беспокоиться.

Что я несу?! И зачем?! Понятно было, что во всем виноват скотч, но я ничего не могла с собой поделать.

– Без шуток, – услышала я собственный голос, который говорил что-то абсолютно без моего участия. – Нам очень повезло, что она смогла взяться за это.

Джим выглядел озадаченным.

– Вы хотите сказать, что она так сильно занята? Что у нее могло не быть возможности организовать свадьбу собственной дочери?

– О, она о-о-очень, о-о-очень занята, – я нахмурилась и покачала головой. Слова сами слетали с моих губ, мозг не успевал за ними. – Она ведь, знаете, не только свадьбами занимается. Она еще много путешествует, – я сделала паузу. – Турниры по дартсу, понимаете ли… – я размешала свой напиток пальцем, как делал это Джим до этого.

Он смотрел на меня с недоверием, скептически опустив один уголок рта.

– Дартс?!

– Да, – заявила я, показывая в ту сторону зала, где собирались игроки в дартс. Увидеть, что там сейчас происходило, было невозможно, потому что слишком много народу там столпилось. – Она и с-с-сейчас… вон… наверно, обыгрывает там всех.

– Это… потрясающе, – сказал Джим.

Я не была уверена, что он и правда так думает.

– А вы знаете, – я наклонилась к нему поближе, – она ведь как-то оплатила наш летний домик в Нантакете со своих выигрышей.

Это становилось забавно.

Он слегка присвистнул.

– Впечатляет, – он склонил голову набок: – Сомневаюсь, что многие люди способны на такое. Организатор свадеб и игрок в дартс… впечатляет.

Я видела, что он пытается скрыть улыбку.

– Моя мама крута, как морской пехотинец.

Я придвинула к себе следующий стакан. Вот теперь виски был совсем хороший, легкий и тягучий. Я начала притоптывать ногой в такт музыке. Группа играла «Она везучая» Фейт Хилл.

– Итак, – сказал Джим, помолчав. – Мне вот интересно… а вы с Хайденом познакомились в «Уинстон Рейд»?

Я откинулась на спинку стула.

– Да. Мы познакомились в кафетерии. Там оставалась только одна порция салата из китайской капусты с лапшой – и Хайден мне ее уступил.

– Поступок истинного джентльмена.

– Да, именно, – кивнула я. – А потом у нас было первое свидание – он взял меня с собой на благотворительный прием к губернатору. Мы просто… – я хлопнула в ладоши. – Нашли общий язык.

– Я слышал, Хайден и сам интересуется политикой. Даже собирается принять участие в выборах в городской совет.

Я снова уставилась на лобстера, на его крепкий, сверкающий панцирь. Потом я поискала взглядом официантку, чтобы спросить ее, не могут ли мне разделать омара на кухне, но официантки не было видно.

– Городской совет? – Я обильно полила горку картошки фри кетчупом и отправила приличную порцию в рот. – Да, точно, – я залила в себя следующий стакан виски. Зал вокруг меня уже кружился, качался, двигался как живой. – Он хочет.

Джим кивнул и положил кусочек масла на свою печеную картошку.

– А вы? Вы интересуетесь политикой?

– Кто, я?! – я засмеялась. – Да нет. Я вообще не хочу ни в каких выборах участвовать, никуда. Я хочу заниматься совсем другим… – я сунула в рот следующую порцию картошки.

– Другим? Чем же, например?

Чем же…

Я пыталась придумать что-нибудь умное. И вдруг перед глазами у меня возникла бабушка. И ее черничные маффины.

– Ну, например… например, кондитерскую открыть, – выпалила я.

Джим выглядел удивленным.

– И разумеется, я буду специализироваться на чернике, – я послала ему самый честный взгляд, на который только была способна. Виски мягкой волной разливался по всему моему телу – и мне это очень нравилось.

– Черника? – Он покачал головой, словно не веря своим ушам.

Я кивнула.

– Конечно. Это же золотое дно, понимаете? Я могу печь маффины с черникой. Моя бабушка была в этом настоящий мастер, – я закрыла глаза и представила бабушку, как она перемешивает тесто. «Не мешай слишком сильно, Эллен, а то получится резина». – Этому месту крайне не хватает прекрасных маффинов с черникой, – я выставила вперед указательный палец: – И я могу это исправить.

– Вы как будто уверены в себе, – заметил Джим.

– А еще пусть будут черничные пироги, – продолжила я и замолчала, обдумывая другие возможности. – И пироги, и круассаны… – я положила в рот кусочек картошки: – Не помню, чтобы кто-то делал круассаны с черникой.

– Нет, – медленно произнес Джим, – я тоже не помню, чтобы кто-то их делал.

– Ну разумеется, у нас будут продаваться и другие вкусности. Нельзя же все делать только с черникой, – теперь у меня перед глазами был прилавок кондитерской: поднос с лимонным кексом, вот персиковый кобблер в рифленой форме, вот корзина с маффинами с гранатами и имбирем… Я видела себя – как я вытаскиваю из духовки противень с печеньем – я даже почувствовала запах растопленного шоколада в воздухе. Там должны быть белые столы и стулья, люди будут заказывать кофе и сэндвичи. Может быть, даже те самые сэндвичи, которые бабушка когда-то делала: огурец и руккола, бекон и яйцо, жареный цыпленок… И люди сидят, кто-то читает газету, кто-то…

Кто-то тронул меня за локоть. Я очухалась и увидела, что Джим внимательно смотрит на меня:

– Куда это вы улетели?

– Простите, – сказала я. – Я просто задумалась о кондитерской.

– Судя по всему, вы неравнодушны к еде.

Я кивнула, мысленно подбирая оттенок аксессуаров для помещения с белыми столами и стульями. Синий? Сочетание синего и белого всегда замечательное. Свежо. И по-морскому.

– А что насчет политики? – спросил Джим.

Да, точно, белое с синим. Что он там сказал – политика? Я посмотрела на Джима через стол.

– Прошу прощения? – И взяла пальцами еще один ломтик картофеля.

– Я просто думал, учитывая семью Хайдена… и сам Хайден хочет участвовать в выборах. Вас вообще интересует политика? Вы любите политику?

Интересует ли меня политика? Вопрос вогнал меня в ступор. Я опустила глаза на своего лобстера… клешни, ноги… Ну конечно, я интересуюсь политикой. Кто же ею не интересуется? Но люблю ли я политику и политиков? Я всегда думала, что большинство политиков – лжецы и негодяи. Ну, кроме семьи Хайдена, конечно. И я боюсь, что мой ответ на этот вопрос должен быть «нет». Нет, я не люблю политику.

– Ну конечно, люблю, – заявила я. – Кто ее не любит?

Картошка выпала у меня из пальцев и шлепнулась прямо на штаны. Я смахнула ее на пол, заметив на штанине жирное пятно с кетчупом по краям.

Джим кивнул и наблюдал за тем, как я пытаюсь оттереть пятно влажной салфеткой. Теперь оно превратилось в довольно большой, пару дюймов в диаметре, круг с красным центром – на мишень было похоже.

Он положил в рот кусок своей картошки, а я снова стала выглядывать официантку. Должен же у них на кухне быть кто-нибудь, кто может разделать этого омара.

Наконец я махнула рукой и решила действовать самостоятельно. Обхватив шипцами хвост омара, я нажала и – вуууууу! – щипцы скользнули прямо в небольшую мисочку с растопленным маслом, поверхность которого слабо мерцала, как вода в бассейне. Я снова захватила хвост и снова нажала на щипцы изо всей силы. В этот раз панцирь поддался и лопнул, и ошметки омарьего мяса полетели в разные стороны: на стол, на мою блузку, на одежду Джима.

– О господи, прошу прощения! – Я схватила чистую салфетку, лежащую на месте Хайдена, и протянула репортеру. И вдруг, хорошо понимая, что делать этого не следует, я расхохоталась.

Джим начал отряхивать ошметки с рубашки и рукавов, а потом, взглянув на всю эту мешанину, тоже расхохотался. Мы пытались хоть немного отчистить свою одежду, но стоило нам взглянуть друг на друга, как мы снова начинали хохотать как безумные. И не могли остановиться. А когда наконец смогли – оба задыхались от смеха и утирали слезы.

Я наконец-то успокоилась только тогда, когда услышала торжествующий вопль со стороны толпы играющих в дартс – кто-то из игроков требовал пива всем. Я смогла рассмотреть среди играющих мою мать – она держала дротик наготове, собираясь сделать бросок. И бросила – но я не видела, куда он попал.

– Это моя мама, – сказала я. – Я же говорила, она чемпионка.

Я снова взялась за хвостик лобстера, но Джим мягким, но настойчивым движением забрал его у меня.

– Пожалуй, мне стоит вам помочь.

Он нажал на щипцы, и панцирь легко треснул и распался на части. Я сидела в священном ужасе, восхищаясь его мастерством.

– Вы не сможете жить в Мэне, если будете так обращаться с лобстерами, – сказал Джим.

Жить в Мэне.

Он улыбался, и я понимала, что он пошутил – но я ничего не могла с собой поделать: я думала о Рое Каммингсе, и о маленьком домике, который он сделал для меня, и обо всех тех прекрасных вещах, которые он говорил мне, когда мы стояли на улице.

Я опустила глаза, которые наполнились слезами. Я влюбился в тебя. Я знаю, что могу сделать тебя счастливой…

Спрятав лицо в ладони, я закрыла глаза. Но у меня не получилось избавиться от этого наваждения: я по-прежнему видела его лицо и усталый прощальный взгляд, который он бросил на меня, когда уходил.

– С вами все в порядке?

Я открыла глаза. Джим смотрел на меня с тревогой на лице.

– Я… не знаю.

– Я могу помочь?

Я покачала головой. Мне хотелось, чтобы Хайден поскорее вернулся и забрал меня в гостиницу. Где он вообще?

– Я в порядке, – не поднимая глаз, сказала я.

Джим отодвинул свою тарелку в сторону:

– Ладно, Эллен. Давайте расставим точки над «и».

Поскольку он некоторое время больше ничего не говорил, я наконец подняла на него глаза.

– Послушайте, – сказал он. – Сегодня я побуду вашим другом, окей? Я сниму свою репортерскую шляпу, – он сделал вид, что стаскивает что-то с головы и отбрасывает далеко в сторону. – Ее нет, видите?

Я смотрела на него молча. У него были чудесные карие глаза, такие глаза, которым веришь – как у собаки.

Я кивнула.

– Ладно.

Он наклонился вперед, поставил локти на стол и прошептал:

– Тогда расскажите мне, что с вами творится.

Я тоже поставила локти на стол и придвинулась к нему.

– Вы видели того парня, который подходил к нам раньше? Такой высокий… с темными волосами…

– В красной бейсболке?

– Да, – кивнула я. – Это Рой.

Джим выглядел слегка обескураженным.

– Не уверен, что…

– Его зовут Рой. Рой Каммингс.

Я смотрела на разбавленный растаявшим льдом виски в своем бокале. Голова у меня стала очень тяжелая – весь этот алкоголь не прошел для меня даром, что-то внутри меня было очень не так.

– И в этом все дело, – произнесла я, чувствуя, как в голосе звучат слезы. – У меня через три месяца свадьба… – я подняла вверх три пальца. – И все было так хорошо, все уже было так… и тут я встретила его. Роя. Роя Каммингса. Он просто ворвался в мою жизнь – ни с того ни с сего, ниоткуда, – я махнула рукой. – Хотя нет, подождите, это не правда. Не из ниоткуда. А из Бейкона, штат Мэн, – я показала на пол. – Вот прямо отсюда. И вот он говорит мне, что любит меня. О господи, – я затрясла головой, и это было плохой идеей, потому что зал сразу закружился вокруг меня с немыслимой быстротой. – Ого… – попыталась я поставить голову на место.

Джим пересел на мою сторону стола, рядом со мной.

– Вам нехорошо, Эллен? Может быть, я отвезу вас обратно в гостиницу?

– Меня вот что смущает, – я чувствовала потребность высказаться до конца. – Вот как он может меня любить? Мы же познакомились всего неделю назад. Не-де-лю. Нет, правда. Это же всего семь дней! – Я растопырила пальцы в воздухе – мне казалось, что их было семь, но, видимо, я ошиблась, потому что Джим загнул один палец обратно.

Я посмотрела на свою тарелку с лобстером, где валялись осколки панциря и словно пострадавшее от взрыва мясо.

– И конечно, – продолжила я, – конечно, я сказала ему, что шансов никаких. Никаких. Я выхожу замуж через три месяца, понимаете?! Вот, смотрите! – я вскинула вверх левую руку. – Ван Клиф! – набрала дыхания и выпалила: – И Арпелс!

Джим кивнул:

– Оно прекрасно. Замечательное.

– Разумеется. Хайден всегда выбирает самое лучшее, – слезы заструились по моим щекам. – Я ему сказала: я тебя не люблю. Мы не можем быть вместе.

Джим выглядел совсем сбитым с толку:

– Вы сказали это Хайдену?

– Нет, я это Рою сказала!

Джим смотрел на меня со странным выражением. Он, похоже, собирался что-то сказать, но в этот момент один из членов группы, мужчина в красно-белой распахнутой на груди рубахе, подошел к микрофону:

– Мы уходим на небольшой перерыв, ребята, но шоу продолжается! Марти Элдон здесь – так что готовьтесь к караоке и откройте ваши сердца навстречу музыке!

– Эллен, судя по тому, что я услышал, вам предстоит очень серьезный выбор. Может быть, вам стоит разобраться получше в своих чувствах. Я имею в виду – в том, что вы на самом деле чувствуете. Потому что ваши чувства могут быть гораздо глубже, чем вы думаете.

Я не хотела ни в чем разбираться. Он был прав. Все это было слишком сложно и слишком больно. И мне хотелось, чтобы ничего этого вообще никогда не происходило, хотелось, чтобы он перестал говорить об этом. Я молча вертела кольцо на пальце. Не хочу я ни в чем разбираться и ни о чем думать не хочу!

– Есть только один способ решить это, – сказал он.

Ладно, просто оставим это. Давайте сменим тему.

– Вам нужно обязательно разобраться в себе, в своей душе, – продолжал он, – и только…

– Ой, а знаете что? – воскликнула я. – Я же очень хорошо пою караоке! Думаю, надо спеть, – и я откинулась на спинку стула. Джим смотрел на меня с потрясенным видом, лоб у него покрылся морщинами.

– Вы что, всерьез думаете, что можете это сделать?

– Конечно, могу! – заявила я. – Два года назад на приеме Ассоциации Женщин-адвокатов Нью-Йорка я была лидером целой группы – мы пели «Респект». Ну, знаете – песню Аретты Франклин?

Джим кивнул.

– Знаю, конечно.

– Ну вот, мы ее пели в честь того, что старший партнер нашей фирмы, этот парень по имени Стив Аджелло, наконец-то был осужден за сексуальные домогательства, – я помолчала, наслаждаясь воспоминаниями. – Все сказали, что у меня отличный голос.

Я поднялась с места:

– Так что вперед!

Ноги меня что-то совсем не слушались и были как чужие – мне пришлось схватиться за спинку стула, чтобы не упасть. На штанах расплылось огромное пятно от кетчупа – я недоумевала, откуда оно взялось, собственно говоря. Взяв пластиковую салфетку, которая лежала под моей тарелкой с лобстером, я прочитала то, что на ней было написано: «Поймай удачу за хвост в “Оленьем роге”!» И прицепила салфетку, словно фартук, кое-как прикрепив к поясу брюк. Вот так лучше.

Я начала пробираться через толпу по направлению к сцене. Через несколько шагов я почувствовала, что мне что-то мешает идти. Взглянув, я увидела, что это клешня лобстера, она зацепилась за ремешок. Я попыталась ее отцепить, но не смогла дотянуться – она была слишком далеко от меня, там, в самом низу.

Когда я влезла на сцену, я наконец-то заметила Хайдена, который отчаянно жестикулировал, одновременно пытаясь пробраться поближе к сцене сквозь плотную толпу. В лице его не было ни кровинки, я видела, как он кричал что-то – видимо, хотел что-то мне сказать. Но вокруг было слишком шумно, и я его не слышала.

Не волнуйся, Хайден, подумала я. Ты даже не догадываешься об этом, но я отличный караокист. Караокер. Нет, все-таки караокист. Вот увидишь. Караокист – есть такое слово вообще? Да не важно.

– Все в порядке, Хайден, – я приставила руки ко рту, стараясь перекричать шум. – Тебя ждет сюрприз!

Я прошлась по сцене, смутно различая в теплом оранжевом свете чьи-то лица. Эти лица приветливо улыбались. Даже Скип, стоящий за барной стойкой, поднял пустой бокал и одобрительно салютнул мне.

Диджей взглянул на мой красный пластиковый фартук, потом опустил глаза мне на ноги… улыбнулся и пожал мне руку.

– Вы, наверно, Пловчиха. Очень, очень рад с вами познакомиться.

Он протянул мне сборник песен, показывая, что я могу выбрать что-нибудь. Я начала листать страницы, пробегая глазами названия рубрик: поп, рэп, рок, топ-40, кантри. На каждой странице были десятки песен, и строчки у меня в глазах плыли и сливались в одно чернильное пятно.

– У вас есть джаз? – вопросила я. – Старый добрый классический джаз, ну что-нибудь такое?

Он пролистнул альбом и вернул его мне раскрытым на странице с названием «Американская классика».

Отлично, подумала я. Закрыв глаза, я ткнула пальцем наугад в одну из песен. «Наша любовь останется здесь» – одна из моих любимых песен Гершвина. Может быть, это был добрый знак.

– Ладно, давайте эту, – сказала я.

Он вручил мне микрофон, заиграла музыка. Аранжировка была богатая, много струнных и долгое-долгое вступление, в стилистике старых песен. Толпа внизу притихла, а я посмотрела через зал на наш столик и увидела там маму – она выглядела очень взволнованной. Смотрела на меня во все глаза со встревоженным лицом, держа в руке свой трофей.

Трофей?!

Рядом с мамой сидели Джим и Талли, а в самом конце стола примостился на стуле Хайден, на лице которого был написан такой ужас, смешанный с любопытством, словно он только что стал свидетелем чудовищной автомобильной аварии. Они все молчали.

Наконец вступление закончилось и на мониторе появились слова песни. Я начала петь – о любви, которая переживет все, которая сильнее радио и телефонов и даже гор… Я пела и смотрела на людей внизу и уже могла различать и узнавать отдельные лица.

Вот Арлен Флетч из городского архива – она сидит за угловым столиком с двумя подругами. А за столиком у стены я заметила Фила, кассира из «Гроверс Маркет», где я впервые увидела газету со своей фотографией – он был с женщиной, наверно, с женой. Я посмотрела на него – он помахал мне. Сьюзан Портер, ее муж и две другие пары сидели за круглым столом в центре зала, а молоденькая официантка из «Трех пенни» – справа впереди, держась за руки с симпатичным светловолосым парнем.

Я поймала себя на том, что выискиваю взглядом Роя, ищу его красную бейсболку и его улыбку. Я хотела, чтобы он был здесь, сканировала толпу в тщетной надежде его увидеть – и вдруг я больше никого не видела, я представляла себе Роя, эти крошечные морщинки-гусиные лапки вокруг его глаз, возникающие, когда он улыбается, его седоватые волосы, его ямочки…

Я снова была в океане, мы плыли, он оплел мои ноги своими – как положено делать, когда спасаешь тонущего. Я чувствовала солнце на своем лице, чувствовала, как мои руки обвивают его, и вода больше не была холодной – ничуть. А потом мы стояли там, у ателье, и он говорил мне снова, что любит меня. Он держал меня за руку. «Я знаю, что могу сделать тебя счастливой. Обещаю». Я чувствовала прикосновение его пальцев – перед тем, как он попрощался со мной и ушел…

Музыка закончилась. И наступила мертвая тишина – просто белый шум, который заполнил весь зал. О боже, подумала я, наверно, я была ужасна. Им не понравилось. С чего вдруг я решила, что могу петь?! Зачем я выпила так много? Зачем я…

Последнюю мысль я додумать не успела, потому что зал вдруг взорвался аплодисментами, и одобрительными выкриками, и свистом, и ревом. Кто-то даже вскочил с места. Я поверить не могла своим глазам. Смотрела, как они бешено аплодируют, и думала, что они, наверно, аплодируют кому-то другому, но никого другого на сцене не было – только я.

Руки у меня тряслись, когда я взяла микрофон.

– Спасибо, – сказала я. Голос у меня тоже прерывался. – Это очень, очень любезно с вашей стороны.

Кто-то закричал: «Давай, Пловчиха!», и все засмеялись. Я стояла на сцене, сжимая микрофон, и чувствовала, как что-то внутри меня просыпается и начинает пузыриться… совет, который когда-то дала мне бабушка… и это казалось сейчас очень важным – самым важным.

Диджей потянулся было к пульту, но я остановила его. Снова обвела взглядом зал, все эти бутылки с янтарной жидкостью, выстроившиеся в ряд за барной стойкой, светильники, свисающие с потолка, грифельную доску с записанными на ней очками за игру в дартс…

– Знаете, – начала я, язык у меня почему-то был толстым и тяжелым и плохо ворочался во рту. – Знаете, я люблю делать фотографии…

Говорила я довольно невнятно, вместо «фотографии» у меня получилось «фтграфи».

– Я сделала кучу фтграфи.

Некоторые начали перешептываться.

– И иногда, – продолжала я, взмахнув рукой, – когда я думаю, что фтграфирую одну вещь… оказывается, что я сфтграфировала другую, – я покосилась на диджея, он выглядел встревоженным. Может быть, я выражалась недостаточно доходчиво.

– Ну знаете, вот как фтграфия цветка. Я вот такая подхожу к цветку, чтобы его снять, и смотрю на него через этот… ну как его… объектив, – я закрыла правый глаз, как будто держала камеру. – И вот делаю снимок. И думаю: какую отличную фтграфию я сделала! Она должна хорошо получиться, – я посмотрела на Арлен Флеч и приветственно ей помахала, улыбнувшись. Она помахала в ответ. – Но если мне удается найти по-настоящему правильный ракурс… ну вы понимаете… другой угол. То я начинаю видеть то, чего не видела раньше. Например… ну, например, какой-нибудь листочек, на котором сидит солнечный зайчик, и от этого листочек светится…

Шепот стал громче, но я не унималась.

– …И тогда я хочу снять этот листочек тоже. Ну, или, скажем, какая-то тень интересная… цветок отбрасывает тень, а я раньше этого не заметила. И вот оказывается, что тень даже интереснее, чем сам цветок. Такое бывает, знаете… – я покивала. Потом посмотрела прямо на Хайдена: он сидел на краешке своего стула, бледный как смерть и с совершенно неподвижным лицом. – И вот в чем дело, – у меня во рту так пересохло, что я едва могла говорить. – Я бы не заметила этого, Хайден, если бы не остановилась и… если бы не посмотрела с правильного ракурса. Посмотрела на все… ну, так внимательно. Тщательно. Потому что, в конце концов, только так и надо поступать.

По моей щеке поползла слеза. Я очень глубоко вздохнула.

– Хайден… мне очень, очень, очень жаль, – сказала я. – Но я не могу выйти за тебя замуж.

Глава 20. Добро пожаловать домой, Пловчиха

Я пыталась открыть глаза, но веки были слишком тяжелыми. Я их терла, и моргала, и снова терла, и снова моргала… Во рту у меня пересохло, а волосы почему-то пахли рыбой. Голова моя покоилась на белой наволочке, а перед глазами, которые упорно не хотели открываться, стоял маленький столик и лампа на нем – и я их не узнавала. На столе лежали мои часы – рядом со стаканом воды. Повернув голову, я поняла, что нахожусь в таком же номере, как и мой – комната номер десять или восемь, или как там Паула говорила, только кровать здесь была не двуспальная, и мебель немного другая, и на комоде стоял кубок с фигуркой человека, который бросал… что? Дротик?! Я снова протерла глаза.

В другом конце комнаты стояла мама в розовом кашемировом свитере. Ее чемодан, раскрытый, лежал на ее постели.

Что я здесь делаю?! Я мучительно пыталась восстановить в памяти события прошлой ночи. Сначала был «Олений рог», и там все танцевали. Хайден и… Талли? Да, Хайден и Талли. А мама… у меня было такое ощущение, что моя мама играла в дартс. Но я постаралась это ощущение поскорее отогнать.

Потом пришел Рой. О боже, Рой. Он мне сказал, что любит меня. И дал мне дворец. Я взглянула на прикроватную тумбочку, ища глазами маленький домик – но его там не было. И тут я вспомнила, что я его не взяла. Отдала Рою обратно. А он отдал мне письмо бабушки. В памяти у меня вспыхнуло воспоминание о том, как мы стояли с ним вдвоем около ателье, как мигал свет…

Так, а потом был Джим. Что я ему там наговорила? Я пила виски – много виски. Скотч. Ради всего святого – скотч! Я же никогда не пила виски. А потом… караоке? Я что, действительно вылезла на сцену и пела?! Пела и… о нет… какого черта я там болтала потом?! Что-то о том, как делаются фотографии. А потом…

Хайден.

Зажав в руке уголок простыни, я зажмурилась так крепко, как только могла. Значит, я действительно разорвала свою помолвку?

Я открыла глаза и уставилась на свою руку. Кольца не было. Точно, я же вернула его Хайдену этой ночью.

– Мам? – позвала я хрипло.

Она уложила в чемодан шелковую пижаму и повернула голову.

– Доброе утро.

Тон у нее был прохладный и официальный.

– Доброе, – я с трудом привела себя в сидячее положение и сделала большой глоток воды из стакана. – Я так понимаю… вчера много чего произошло.

Она начала собирать свою косметику в розовую косметичку.

– Да, это уж точно.

Я натянула простыню до самой шеи.

– А где… все?

Я покосилась на часы на ночном столике – было почти десять.

– Там же вроде как должно было быть интервью и фотосессия, но я была…

– Все уже уехали, – ответила мама, засовывая в косметичку лосьон. – Эти люди из «Таймс» уехали утром – я как раз спускалась выпить кофе.

– А Хайден? – спросила я почти шепотом.

– Хайден тоже уехал.

Мама подошла к моей постели и протянула мне конверт – с символикой «Виктори Инн» и моим именем, написанным от руки. Почерк был Хайдена.

– Под дверь подсунул, – сказала мама и пошла к комоду, достала из ящика бледно-голубую шаль и положила ее в чемодан.

Я открыла конверт, уже понимая, что там. Внутри было письмо, написанное черными чернилами на листе белой бумаги.

«Дорогая Эллен.

У меня в голове сейчас столько мыслей. Я пытаюсь их как-то рассортировать и упорядочить, найти в этом хоть какой-то смысл. Сначала я сел и написал длинный список вопросов, которые хотел тебе задать – тебе и Рою. Я думал, что существует что-то, что я хотел бы понять, и что если я задам все эти вопросы и получу ответы, то смогу сказать тебе, где ты ошиблась и почему это ошибка возникла. И смогу доказать тебе, что это очень плохая идея – остаться с ним, что это безумие и что если ты пойдешь этим путем – ты никогда не будешь счастлива. Но потом я понял, что сейчас не время для сбора улик и доказательств, допросов и протестов. Я имею дело не с правовым вопросом. Речь идет о твоем сердце.

Я не знаю, что происходит у тебя в сердце, Эллен. Думал, что я. И надеюсь, что все-таки я – в каком-то смысле. Я убежден: что бы ты сейчас ни думала о своих чувствах к Рою – это чистое безумие, которое не продлится долго. Может быть, ты нервничаешь перед свадьбой. Может быть, сделать этот последний шаг для тебя труднее, чем ты думала. Для меня это – единственное разумное объяснение происходящего. И я рассчитываю, что как только ты вернешься на Манхэттен – ты снова станешь той Эллен, которую я знаю и которая любит меня.

Единственный совет, который я могу тебе сейчас дать – не спеши. Подумай как следует о том, чего ты на самом деле хочешь. И только потом, если ты все-таки будешь совершенно уверена, всем сердцем, что Рой Каммингс – единственный мужчина, который может сделать тебя счастливой… тогда я сам благословлю тебя.

Хайден».

Я накрылась одеялом с головой.

Как, как я могла поступить так ужасно с Хайденом? Он любит меня, и… да, я тоже люблю его. По-прежнему. Дело ведь не в том, что я больше не испытывала чувств к Хайдену – дело в том, что я испытывала гораздо большие чувства к Рою. Ну как вот такое может быть?! Как я могу любить Хайдена – любить достаточно, чтобы захотеть выйти за него замуж, и вдруг влюбиться в кого-то другого? Что это говорит обо мне? Что я эксцентрична? Что мне нельзя доверять? Что я сама себя не знаю до конца?

Наверно, я сошла с ума, подумала я. Просто потеряла рассудок. Больше никогда не поверю своим собственным рассуждениям о мужчинах. Вот сейчас мне кажется, что я люблю Роя – а если на самом деле это не так? Если Хайден прав и это все только безумное увлечение? Тогда я причиню Рою такую же боль, как Хайдену. Неужели я собираюсь разрушить жизнь их обоих?! Они этого не заслуживают. Нет, ни один, ни другой.

Значит, я не могу так поступить, подумала я. Я уже и так натворила делов. И лучшее, что я могу сейчас сделать – это сбежать, уехать, исчезнуть, вообще забыть о любви. Если я так плохо себя знаю – существует только один выход: закончить историю с Хайденом – и никогда не начинать с Роем. Я должна быть одна. Вот что я должна делать.

– Что пишет Хайден? – осведомилась мама.

Я медленно выползла из-под одеяла. Она стояла в ногах моей постели.

– Он пишет, что ничего не кончено, – сказала я, в горле у меня першило, но это было ничто по сравнению с той болью, которую я доставила ему. – Считает, что это увлечение. Наваждение.

Мама кивнула.

– Говорит, что надеется, что, когда я вернусь на Манхэттен, то стану снова сама собой. Той Эллен, которая его любит.

Мама снова кивнула, вздохнула и пошла к своему чемодану.

– Суть в том, – продолжала я, наблюдая, как она кладет сверток с драгоценностями в уголок чемодана, – что я его люблю. Правда. Просто не…

Она повернулась и выжидающе подняла брови.

– Недостаточно.

Мама посмотрела на меня, и выражение лица у нее стало то самое, которое удавалось ей всегда особенно: на треть огорченное и на две трети – разочарованное.

– Почему ты делаешь такое лицо? – спросила я.

– Меня просто убило то, что ты расторгла помолвку с Хайденом, – сказала она, запихивая в чемодан флакон духов. – Ты приехала сюда на неделю – и перевернула всю свою жизнь с ног на голову. Ты чуть не утонула, потом решила, что влюблена, в какого-то… какого-то плотника, который тебя спас. И ты берешь и расторгаешь помолвку. А теперь я боюсь, что ты еще и работу бросишь, переедешь сюда и будешь печь хлеб или что-то в этом роде.

– Мам, ты чересчур строга ко мне.

– Дорогая, – она подошла ко мне поближе. – Ты знаешь, сколько женщин мечтают о Хайдене Крофте? Об умном, красивом и успешном мужчине, – она села рядом со мной. – К тому же из такой прекрасной семьи.

– Ну, вот пусть они за него и выходят, – буркнула я, вылезая из постели и начиная собирать свою одежду, которую разбросала накануне по всему номеру. – Вся эта свадебная чепуха для тебя всегда значила гораздо больше, чем для меня.

– Что за ерунда! – Мамино лицо вспыхнуло.

– Да нет, это правда. Ты просто не думала об этом, не замечала. А ведь это тебе нужно было превратить эту свадьбу в событие сезона. Тебе и Хайдену.

– Я думала, ты сама этого хочешь, – мама выглядела растерянной. – Не пытайся меня убедить, что это не так.

– Ты права, я хотела. Но только потому, что этого хотела ты, – сказала я. – Все всегда было так, как ты хотела. Все всегда выглядело правильно, все поступали правильно и мыслили правильно. И все благодаря тебе. И от меня ты всегда хотела того же.

– Не понимаю, о чем ты, – она встала, подошла к зеркалу и начала расчесывать волосы.

Я встала около нее… Не могла я позволить ей вот так уйти.

– Я о внешней картинке говорю, мама. О том, как выглядят вещи внешне. Ведь для тебя всегда это было самым важным.

Я чувствовала, как внутри меня что-то разворачивается. Как будто развязывается какой-то тугой узел, слабеет и слабеет. Я посмотрела в зеркало на отражение мамы и мое: два поколения женщин Брэндфорд, которых связывает так много… но что-то для меня изменилось. И изменило меня.

– Для меня внешнее тоже было самым важным, – продолжала я. – Но больше я этого не хочу.

Мама повернулась ко мне:

– Да, это я поняла. Это стало весьма очевидно вчера, когда ты в пьяном угаре распевала караоке с кусками лобстера на туфлях.

– Уж кто бы говорил! Не ты ли вчера играла в дартс? И если память мне не изменяет – несколько «Дайкири» к тому моменту уже плескались у тебя в желудке!

– Разница в том, Эллен, что я, тем не менее, могла себя контролировать. И да, я бросила пару дротиков – и что из этого?

– Бросила пару дротиков?! Мам, ты вообще-то ушла оттуда с кубком, так, на минуточку.

– Ну и ладно, все равно об этом никто не узнает, кроме нескольких жителей Бейкона. Я же не собираюсь делать по этому поводу публичных заявлений, – она вернулась к своему чемодану и положила в него пару белых брюк, на самый верх. – И потом – ну что я могла сделать? Эти люди в пабе… они очень настаивали, чтобы я сыграла. А когда я им сказала, что я твоя мать, они вообще… – она махнула рукой. – Мне кажется, они там сделали какие-то выводы относительно генетики и дартса.

– О чем?

Она пожала плечами и взяла в руки шелковый шарф.

– Я просто вспомнила, как играла в колледже. Вот и все.

– О чем это ты? Что значит – вспомнила, как играла в колледже?!

Она положила шарф в чемодан.

– Дартс, дорогая, дартс, – она повернулась ко мне. – Я была в команде Принстона, – застегнула молнию на чемодане: – И мы победили в национальном чемпионате.

– Ты… что?! – я шагнула к ней. – Да о чем ты говоришь, я не понимаю!

Мама взяла кубок с комода и подняла его кверху с торжествующей улыбкой на лице.

– Ну, ты же не думаешь, что это была просто удача? Когда-то, в свое время, я была очень, очень хорошим игроком.

– Ты меня разыгрываешь, – произнесла я. – Ты точно меня разыгрываешь.

Сев на постель, я уставилась на маму с кубком в руке. А потом начала хохотать. Я хохотала и хохотала, начала икать от смеха, кровать тряслась, мама тоже начала хохотать вместе со мной. А потом упала на кровать рядом со мной, поставив кубок между нами, и мы смеялись до упаду, пока слезы не покатились по нашим лицам.

Я все еще пыталась восстановить дыхание после приступа смеха, когда зазвонил местный телефон. Мама взглянула на меня:

– Ответь, – сказала она, хихикая.

– Нет, ты ответь, – я тоже хихикнула.

Телефон все звонил.

– Ну ладно, ладно, – мама вытерла глаза носовым платком и взяла трубку: – Да? Алло? – последовала пауза. – О'кей. Я ей скажу, – она повернулась ко мне: – Это была Паула. Там внизу какая-то посылка для тебя.

– Посылка? Я ничего не заказывала.

Мама протянула мне платок:

– Ну не знаю, она сказала, что внизу лежит что-то для тебя.

Я поднялась с постели:

– Ладно, схожу, посмотрю.

Плеснув в лицо воды из-под крана, я быстро почистила зубы, кое-как оделась и спустилась вниз. Паула разговаривала в лобби с молодой парой, которая заезжала.

– И мне понадобится ваш бизнес-центр, – сказала жена, у которой на плече болтался брифкейс.

Я взглянула на Паулу и с трудом удержалась от улыбки.

– Я посмотрю, что мы можем вам предложить, – ответила Паула и сунула ручку за ухо, а потом покосилась на меня. И могу поклясться – она мне подмигнула!

Супруги начали подниматься по лестнице, а Паула показала на картонную упаковку у стены.

– Это доставили для вас. Служба доставки.

– Служба доставки… а вы уверены, что это для меня?

– Там ваше имя написано, – ответила она.

Посылка была большая, где-то три на пять футов, но почти плоская – всего несколько дюймов высоту. Спереди сверху у нее было написано «Королевская курьерская служба доставки», а в центре кто-то написал мое имя.

– Эй, – окликнула меня Паула. – Пока вы не ушли…

Она что-то подвинула мне по лакированной поверхности стойки.

– Это сегодняшний «Бейконский Вестник», – объяснила она. И ткнула пальцем в большую цветную фотографию на первой странице. – Могу поклясться, эта леди очень похожа на…

– Мама! – взвизгнула я.

Да, это была она – со стеклянным взглядом и резиновой улыбкой на лице, волосы взлохмачены, а в руках – кубок в два фута высотой, который она держит под углом в сорок пять градусов. О Боже, они и имя ее напечатали, прямо в заголовке! «Синтия Брэндфорд из Коннектикута заняла первое место на ежегодном турнире “Оленьего рога” по дартсу!»

Я начала смеяться. Ничего не могла с собой поделать. Это все было так замечательно! Паула слегка откинула голову назад и уставилась на меня. И впервые за все время, что я ее знаю, она не нашла, что сказать. Я подвинула газету ей обратно и показала на фото своей матери:

– Знаете, – посоветовала я ей. – Думаю, если вы попросите – она вам оставит автограф.

Все еще хихикая, я поднялась на третий этаж.

– Что в посылке? – спросила мама, глядя, как я втаскиваю упаковку в номер и водружаю ее на кровать.

– Не знаю, – ответила я. – Но тут вроде как есть сопроводительная записка или счет.

Открыв приложенный конверт, я вынула из него белый листок бумаги, исписанный от руки. Наверху стояло вчерашнее число.

«Э.

Я договорился, чтобы все картины твоей бабушки отправили в Коннектикут, по адресу твоей матери – все, кроме этой одной, которой я хочу сделать тебе сюрприз. Не могу дождаться твоей реакции. С любовью, Х.»

Значит, он написал это прямо перед нашим походом в «Олений рог». В этом был весь Хайден: спокойно и умело решить сложный вопрос с правом собственности на картины и организовать доставку…

Я закусила губу, чтобы не расплакаться.

Мама подошла ко мне:

– Что там? Что случилось?

Я молча протянула ей записку, молясь про себя, чтобы она не произнесла «а я тебе говорила».

– О, моя дорогая, – мама прочитала записку и обняла меня.

Я освободила картину от картонной упаковки и осторожно сняла с нее тонкую упаковочную пленку. Положив на кровать, я внимательно ее рассматривала. В центре холста был изображен белый фермерский дом, а рядом с ним – красный сарай. Около сарая стоял одинокий дуб, а за ним – стайка более молодых дубков, и дальше, фоном – акры черничных кустиков. На переднем плане поросшая зеленой травой лужайка бежала к грязной проселочной дороге, а на краю лужайки, который был одновременно обочиной дороги, стояла табличка с надписью от руки: «ЧЕРНИКА».

– Это Кенлин Фарм, – сказала я. У меня перехватило горло. – Это место, где вырос Чет Каммингс.

Мама стояла у меня за спиной, совершенно потрясенная.

– Моя мать действительно была великолепным художником, да? – Я слышала в ее голосе гордость. – А я ведь и понятия не имела, – она подошла ближе: – Прекрасная картина. Только посмотри на все эти оттенки… – она показала на желтые, зеленые, коричневые мазки, которыми была нарисована трава. – Можно даже почувствовать запах. И черника. Ты видишь вон там отражение солнца? А на крышу сарая взгляни! Как она смешала краски! – Выражение лица у мамы стало задумчивым, как будто она встретила старого друга, имя которого вертится на языке, но она никак не может его вспомнить. – Тут внизу что-то написано, вот тут, – она показала на небольшое пятнышко в траве. – Не могу прочитать. Эллен, что там написано?

Я пригляделась к тому месту, куда она показывала. Там действительно что-то было написано почерком бабушки.

– Здесь написано «НАША» ферма.

– Наша ферма… – повторила мама, поворачиваясь ко мне.

– Значит, она должна была быть их общей, – сказала я. – Чета и бабушки. Наверно, после того, как они поженятся, – я прислонила картину к стене и отступила на шаг. – Они собирались стать ее владельцами, управлять ею вместе. Это была их большая мечта. Но потом бабушка уехала в колледж и встретила Поппи и…

– Ну, что было потом – я знаю, – перебила меня мама.

– Не все, мама. Ты знаешь далеко не все, – сказала я, не сводя глаз с солнечных бликов на дубовых листьях и не понимая, как бабушка могла их нарисовать такими живыми. – Когда Чет услышал об их помолвке, он уехал из Бейкона. Он не хотел оставаться там, где все… ну ты понимаешь, где все напоминало ему о бабуле. Он ведь любил ее по-прежнему.

– Куда он уехал? – спросила мама.

– В Вермонт. И еще куда-то, я не знаю точно, но его не было довольно долго. И поскольку он покинул Бейкон – его родители вынуждены были продать ферму.

– Эту ферму? Ту, которая на картине?

– Да, кивнула я. – Кенлин Фарм. И я думаю, что это мучило бабушку больше всего. Она понимала, что значила эта ферма для Чета. И считала себя виноватой в том, что эта семья потеряла ферму.

Мама смотрела на меня, склонив голову набок.

– А ты откуда все это знаешь?

Я разглядывала фермерский дом и маленький прилавок, на котором стояли корзины с черникой.

– Потому что Чет писал бабуле – уже после того, как она порвала с ним. Он писал ей на протяжении нескольких месяцев, но она отправляла его письма обратно не распечатывая, – я опустилась на постель. – Рой их нашел, мы читали их вместе вчера.

Мама присела рядом со мной, некоторое время она молчала, не говорила ни слова. Только смотрела на картину.

– Что ж… – произнесла она наконец после долгой паузы. – Факт в том, что спустя все эти годы она думала об этом. И это что-то невероятное, – она взглянула на меня увлажнившимися глазами. – И очень печальное, – мама легко вздохнула. – Она вспоминала всю свою жизнь – и думала именно об… – голос ее прервался.

Я теперь разглядывала пол – грубые доски с занозами и трещинами.

– Да, – сказала я. – И главный урок, который можно вынести из всего этого, такой: не жди, пока тебе исполнится восемьдесят, чтобы оглянуться на свою жизнь и задуматься, а правильный ли выбор ты сделала когда-то и какой могла бы быть твоя жизнь, если бы ты тогда приняла другое решение.

Солнце било в окна, солнечные зайчики разбегались по всему покрывалу кровати. Я думала о бабушке, о том, как она умерла – и перед смертью просила меня доставить письмо. Я представляла ее юной девушкой, под дубом вместе с Четом Каммингсом, там, на ферме. И невольно спрашивала себя – какой бы могла быть ее жизнь, если бы она осталась в Бейконе. Но удивительное дело: теперь подобная перспектива не представлялась мне такой уж однозначно гиблой и ужасной, как неделю назад. Напротив – встающие у меня перед глазами картинки были, как на подбор, полными жизни и радости. И возможностей.

Мама отвела упавшую мне на лоб прядь волос.

– Иногда я забываю, что ты уже мудрая, взрослая женщина и что я должна уважать те решения, которые ты принимаешь, даже если они не совпадают с моим мнением, – она обняла меня. – Я просто бываю очень категоричной и упрямой, Эллен… и я прошу у тебя за это прощения, – она прижала меня к себе и прошептала: – Я люблю тебя.

Я положила голову ей на плечо.

– И я люблю тебя, мам.

Мы сидели так, в окно дул легкий ветерок, он раскачивал занавески и наполнял комнату запахом моря. А где-то выбивал по дереву свою вечную песню дятел…

Когда я выехала на Дорсет-Лейн, я вжала педаль тормоза в пол и услышала, как взвизгнули шины. При виде дома Роя у меня похолодели руки и вдруг стало пусто и холодно в животе. На подъездной дорожке стоял грузовик, а вот «Ауди» исчезла. Значит, Рой уехал. Я уронила руку на руль, не в силах совладать с разочарованием, и случайно нажала на клаксон.

А может быть, он все-таки еще здесь, подумала я, ну и что, что нет «Ауди»?

Выехав на подъездную дорожку, я неловко выбралась из машины и побежала к крыльцу, взлетела по ступенькам и несколько раз сильно постучала в дверь.

– Рой, Рой, это я, Эллен! Ты дома?

Ответа не было. Только малиновка пела где-то в поле за домом.

– Рой, открой, пожалуйста. Ты дома? Рой! Ро-о-ой!

– Он уехал из города.

Резко обернувшись, я увидела соседку Роя, стоящую в футе от крыльца. Она была в розовом спортивном костюме, а в руках держала гантели.

– Я как раз совершаю пробежку, – сообщила она мне, слегка запыхавшись. – Обычно пробегаю две мили в день.

Я подошла к краю крыльца.

– Что вы сказали? Он уехал?

– Да, где-то с полчаса назад. На пару недель уехал, – она наклонилась, чтобы поправить шнурки розовых кроссовок. – Я позабочусь о его коте, мистере Пудди, – она выпрямилась. – Знаете, он очень расстраивается и мяукает, как будто плачет, когда остается один, но со мной ему хорошо. Рой говорит, у меня прямо волшебный дар, – она подняла гантели и побежала по лужайке на улицу. – Увидимся.

– Да, увидимся, – машинально ответила я.

Набежавшее облако закрыло солнце, по траве пролетел резкий порыв ветра. Я медленно пошла к машине.

Соседка, которая была уже в паре домов от меня, обернулась и крикнула:

– Кажется, вы разбили ему сердце!

И унеслась.

Мне нечего было ответить. Когда я села в машину, глаза у меня защипало. Я взглянула на дом Роя последний раз – на окна, в которые я кричала «мистер Каммингс, эй, мистер Каммингс!», на лестницу сбоку, на лавочку, где мы сидели с Роем и читали письмо бабушки…

А потом я настроила навигатор на Манхэттен.

Я уже почти свернула с Бидвелл-роуд на Роуд 20, ведущую к хайвею, как вдруг вспомнила, что не сделала для своей бабушки еще одну вещь. А может быть – не для бабушки. Может быть – для себя.

Мне нужно было бросить ее письмо в океан. Рой правильно сказал: нужно было покончить с этим и двигаться дальше. Может быть, именно так у меня и получится сделать это.

Я развернулась и поехала обратно в город.

Минут через десять я уже была на подъезде к городу, показался океан. Соленый воздух наполнил машину, а я восторгалась кобальтовой синью воды и белыми пушистыми меренгами – барашками на верхушках волн, и прозрачным небом, в котором кружили чайки, и думала о том, как все это можно было бы красиво снять.

Я ехала по дороге между пляжем и магазинами, мимо закусочной «Три пенни», мимо «Тиндалл и Гриффин» и галантереи, мимо того места, где когда-то располагалась кондитерская «Черничное искушение», запечатленная на бабушкиной картине. Проехав через весь город, я наконец, добралась до поворота на Пейджет-стрит – где строился новый дом.

И была поражена тем, как тут все изменилось по сравнению с тем днем, когда я только приехала в Бейкон. Крышу уже доделали и покрыли, а всякий мусор, который валялся вокруг, включая чипсы и окурки, а также километры проводов, которые мешали ходить, куда-то исчезли.

Перед домом были припаркованы белый минивэн и коричневый джип, а за ними – за ними стояла зеленая «Ауди»! Машина Роя! Значит, он еще не уехал!

Я выскочила из машины и бросилась к черному ходу дома. И столкнулась с одним из рабочих, когда заворачивала за угол – он выронил банку, которую нес с руках, и сотни гвоздей разлетелись в разные стороны.

– Ой, простите, – задыхаясь, я стала помогать ему собирать гвозди и складывать их обратно в банку. – Скажите, Рой Каммингс здесь?

Рабочий посмотрел на меня, взгляд его карих глаз оживился:

– Эй, а вы не Пловчиха случайно?

– Да, – кивнула я. – Да, да, я Пловчиха. Это я. Но пожалуйста, мне очень нужно увидеть Роя Каммингса как можно скорее!

– Кажется, он где-то там, – рабочий пожал плечами, а я побежала дальше. В доме было человек двадцать рабочих, они устанавливали кухонные шкафы, клали плитку в ванной, монтировали розетки. Я прошла все комнаты одну за другой, но Роя нигде не было. Тогда я спустилась вниз и вышла на задний двор. И увидела.

Старого причала больше не было. На его месте теперь стояла совершенно новая конструкция: сломанные доски, отсутствующие перила и гнилые опоры сменились новыми, плотно подогнанными и крепкими. А перед причалом красовались новенькие черные литые воротца с необычным орнаментом в виде завитков. А когда я посмотрела вдаль, на тот конец причала – я увидела, что там стоит человек.

Это был Рой.

Я помчалась по песку, вскочила на платформу и рывком открыла воротца. Рой смотрел, как я бегу по причалу, мои каблуки звонко стучали по доскам. Добежав до конца причала, я резко остановилась.

– Привет, – выдохнула я.

Он окинул меня взглядом с головы до ног.

– И тебе привет. Что ты здесь делаешь?

– Я… я везде тебя искала, – сказала я. – Я думала, ты уехал!

– Еще нет, – ответил он. – Уезжаю чуть позже. У меня встреча в другом штате, по работе.

О нет, нет, подумала я. Он собирается найти работу в другой строительной компании и уехать из Бейкона!

– Ты уезжаешь? Насовсем? – спросила я. В моем голосе слышалась паника.

Рой поднял голову и скосил глаза в мою сторону:

– Что?

– Ты собираешь поступить на работу в другую строительную компанию?

– Другая строительная компания… – он покачал головой. – Да нет, я… Эллен, что ты вообще здесь делаешь?

Я посмотрела на новые доски у меня под ногами. Они были такие крепкие, такие надежные. Потом я перевела взгляд на пляж, где какой-то мальчик играл в мяч с ретривером. И только потом я взглянула Рою в глаза.

– Я… не буду выходить замуж за Хайдена.

Он смотрел на меня с непонятным, слегка смущенным выражением лица.

– Не будешь?

Я покачала головой.

– Нет, – подняв левую руку, я продемонстрировала ему пальцы: – Кольца нет, видишь?

Он взял мою ладонь и повернул туда-обратно. Потом отпустил:

– А что случилось?

Я вспомнила «Олений рог» и караоке, и свою пьяную речь…

– Ты знаешь, у меня никогда не было проблем с алкоголем в Нью-Йорке, а тут… тут все совсем по-другому. Я вчера вечером немного перебрала в «Оленьем роге».

Рой ухмыльнулся:

– Да ладно. Ты этого не сделала.

– О, боюсь, что сделала.

– Ты снова играла в Мертвых президентов, Чемпион? Или на этот раз это был степл-чейз?

– Ни то ни другое. Я вообще не играла в дартс, – ответила я. А потом вспомнила про кубок: – А вот моя мама играла и выиграла ваш ежегодный летний турнир! Понятия не имею, как ей это удалось.

У Роя брови полезли на лоб:

– Твоя мама? Вау. Я думаю, тебе стоит узнать ее получше.

– С удовольствием, – сказала я и улыбнулась. Он поймал мой взгляд, и мы смотрели друг другу в глаза несколько мгновений. Потом он спросил:

– Так что случилось?

Я рассказала ему о караоке и о моем исполнении песни «Наша любовь останется здесь».

– Гершвин, наверно, вертелся в своем гробу как сумасшедший, но слушателям понравилось. Хотя, возможно, они просто поддерживали меня, чтобы я не слишком расстраивалась. Поддержали лузера.

– Они поддержали Пловчиху, – уточнил он.

– В общем, не знаю. Суть в том, что все время, пока я пела эту песню, я думала о тебе. И мне хотелось, чтобы ты был там. А потом я начала говорить все эти жуткие глупости о фотографии и… не знаю. Как-то само так получилось, что в конце прямо там, в «Оленьем роге», на виду у всех, я объявила Хайдену, что свадьбы не будет.

Я слышала, как волны плещут о сваи причала.

Рой переваривал услышанное.

– А почему ты это сделала? – спросил он спустя некоторое время.

Я глубоко вздохнула.

– Потому что… я не могу вернуться к тому, что у меня было раньше. Я приехала сюда, ожидая одного – а получила совсем другое. Все изменилось. Я изменилась. И я не могу выйти замуж за Хайдена, потому что… потому что я люблю тебя.

Рой резко поднял голову:

– Что ты сказала?!

– Я сказала, что все изменилось, и я не могу вернуться к…

– Нет, я о том, что ты сказала потом.

Я взяла его за руку и набрала в грудь побольше воздуха:

– Я сказала, что… люблю тебя.

Он переплел свои пальцы с моими.

– Но как же все то, что ты мне говорила вчера вечером? – он опустил глаза – Ты сказала, что не любишь меня.

Я покачала головой.

– Я просто боялась. Боялась правды. Правда иногда все здорово усложняет и путает. Я сделала очень больно Хайдену. Я знаю это – и мне как-то надо с этим жить дальше. Но я ничего не могу поделать с тем, что люблю тебя.

– А как же Нью-Йорк и твоя карьера? Как насчет того, что ты скрипишь зубами во сне?

Я засмеялась.

– Знаешь, мне кажется, что я ни разу не скрипела во сне зубами с тех пор, как приехала в Бейкон, – я подумала о бабушке и о тех огромных деньгах, которые она мне оставила, а еще я подумала о Кенлин Фарм и о том кустике черники, который я нашла там. – И знаешь… у меня вдруг появилось необъяснимое, но непреодолимое желание стать владелицей черничной фермы. Я буду продавать вкуснейшие черничные маффины и черничные пироги… и… – я взглянула на пляж, на город, на статую Черничной леди. – Кстати, ты никогда не думал, почему никто никогда не пробовал черничных круассанов? Может быть, их я тоже буду печь и продавать. Я слышала, тут неподалеку продается старая черничная ферма.

Над поверхностью океана пролетела летучая рыба, шлепнувшись о воду, она выбросила фонтан серебристых брызг. Рой смотрел на меня и улыбался.

– Я думаю, ты сумасшедшая, Эллен Брэндфорд. Но я люблю тебя, – и он потянул меня к себе.

– Подожди, – остановила я его. – Мне нужно кое-что сделать.

Достав бабушкино письмо из кармана, я развернула листок, разгладила его и последний раз посмотрела на строчки, написанные рукой моей бабушки. А потом подошла к краю причала и выпустила листок из рук. Его подхватил ветер и понес на воду.

Рой подошел и встал около меня.

– Может быть, она, наконец, обрела покой.

– Надеюсь.

– Я думаю, она бы тобой очень гордилась.

– Правда?

– Конечно. Я же горжусь.

– Спасибо, – сказала я. Мы постояли немного у перил, глядя, как ветер играет с волнами.

– Меньше всего я ожидал увидеть тебя сегодня здесь, на этом причале, – признался Рой.

Я улыбнулась.

– Ну а я вот она. И этот новый причал, кстати, мне нравится куда больше прежнего.

Рой засмеялся.

– Нравится?

– Очень. Он прекрасен.

– Ну, думаю, владелец испугался, что на него подадут в суд. Та женщина, которая со старого причала свалилась.

– А, да, точно, – кивнула я. – Эта адвокатша. Как ты думаешь – она подаст иск?

Он пожал плечами.

– Не знаю. Возможно. А может, и нет. Это может быть… конфликт. Конфликт интересов?

Я покачала головой.

– Нет, я так не думаю. С чего бы тут быть конфликту интересов?

– Ну, она только что заявила владельцу, что любит его.

– Ничего я не… подожди-ка… Что?!

Рой улыбался во весь рот.

– Ты – хозяин?! – пораженно спросила я. – Ты?!

– «Строительная компания Роя Каммингса», позвольте представиться, – он протянул мне руку для рукопожатия.

Я понимала, что выглядела весьма глупо. Он изо всех сил старался не смеяться.

– Ты хочешь сказать, что этот причал твой?

– И причал, и дом. Они как бы вместе, помнишь? Я их владелец с тех пор, как приобрел их в собственность. Я знаю, ты думала, что я плотник. И я и есть плотник, но только еще я генеральный подрядчик. Владелец компании.

Я окинула взглядом причал и новый дом – теперь, когда я знала, что это все появилось здесь только благодаря Рою, я смотрела на них иначе, и они были восхитительны.

– Ты умеешь произвести впечатление, Рой Каммингс.

Он лукаво улыбнулся.

– Ну, вот как раз с этим связана встреча, которая меня ждет. Я должен поговорить кое с кем о проекте. Такой приличный кусок земли с озером, и они хотят… впрочем, ладно, давай не будем сейчас о делах. Сейчас мне есть о чем подумать – о чем-то куда более приятном.

Он заглянул мне в глаза, взял меня за руку и привлек к себе. Внутри у меня все затрепетало, как будто я вдруг стала клеткой для крошечной птички, которая расправляла свои крылышки и собиралась взлететь.

– Знаешь, – сказал он, – может быть, это прозвучит безумно, но мне кажется, что я полюбил тебя с самой первой минуты, как только увидел. Когда ты тонула.

Я отпрянула.

– Когда я – что?

– Когда ты тонула, – сказал он твердо.

Я уставила руки в боки.

– Я не тонула, Рой Каммингс! Я никогда не тонула.

– Ну конечно, – он пытался спрятать улыбку. – А тогда что же ты болталась там в воде с перепуганным видом? Или ты просто пыталась таким образом привлечь мое внимание?

– Никогда в жизни у меня не было перепуганного вида, – я дернула плечом. – Особенно когда дело касается плавания. Когда я была в Эксетере…

Рой снова привлек меня к себе.

– Ну да, ну да. Ты участвовала в национальном чемпионате.

У меня не было шанса возразить – его руки уже обвились вокруг меня, он поцеловал меня в лоб, я слышала, как бьется его сердце, чувствовала запах его лосьона после бритья, когда он потерся своей щекой о мою щеку – запах полевых цветов с нотками зреющей черники…

Он коснулся губами кончика моего носа, а потом накрыл своими губами мои. И все вокруг – доски под ногами, дыхание океана, глубокая синева неба – все, до последнего атома, что не было частью Роя и меня, куда-то подевалось…

Эпилог. Год спустя

Надев рукавицы-прихватки, я вытащила маффины из духовки. Аромат корицы заполнил кухню, когда я поставила два противня с выпечкой охлаждаться. Думаю, бабушка бы одобрила мое добавление к ее рецепту: я посыпала верх маффинов сахаром с корицей, чтобы корочка была еще более хрустящей.

Я стояла в кухне кафе с рукавицами на руках, негромко играла в качестве фона песня Коула Портера «Ночь и день» – и было очень сложно поверить, что всего-то год прошел, как умерла моя бабушка и началось мое путешествие в Бейкон. Думаю, она гордилась бы мной, гордилась бы тем, что я сделала, и я уверена – ей понравилась бы наша кондитерская, тем более что я назвала ее «Непреодолимое черничное искушение» – в честь той, которую она нарисовала когда-то с такой любовью.

Я ощущала бабушкино присутствие повсюду. Я почти видела ее рядом с собой, видела, как мы вдвоем танцуем по кухне – мы всегда делали так у нее дома, пока маффины пеклись в духовке, а Элла Фитцджеральд пела про «околдованного и потрясенного».

В зале для посетителей я скользнула взглядом по ее картине «Кенлин Фарм» и улыбнулась красному сарайчику при мысли о том, как счастлива была бы бабушка узнать, что мы с Роем купили эту ферму и что часть денег, которые она мне оставила, ушли именно на это. Конечно, понадобится несколько лет, чтобы кустики черники, которые мы посадили, начали плодоносить – но это ничего. Мы подождем.

Рядом с бабушкиной картиной висела доска, на которой я писала меню. Взяв кусок ярко-желтого мела, я написала: «Холодный морковный суп с имбирем, сэндвич с куриным салатом, яблоком и орехом пекан и французский багет с копченой ветчиной и бри». Рой наверняка захочет багет, когда придет. Мы подавали его с зеленью и обильно сдабривали дижонской горчицей, как он любил. Он, наверно, заявится в своих потрепанных джинсах и любимой красной футболке, сунет голову в кухню или будет искать меня в ванной, которую я называю своим кабинетом, найдет и будет целовать, царапая своей утренней субботней щетиной – все, как я люблю.

Мы с Роем поженились, свадьба была очень скромной – только семья и несколько близких друзей. И это было прекрасно. Мы закрыли «Виктори Инн» на спецобслуживание, и Паула даже разорилась на новые стулья для крыши.

Пожилая пара освободила столик, оставив после себя экземпляр «Нью-Йорк Таймс». Я взяла газету и машинально прочитала заголовок: «Крофт занимает лидирующие позиции». Я почувствовала некоторое волнение и прилив гордости за Хайдена. Конечно, результат выборов будет известен не раньше ноября, но, кажется, он имеет все шансы занять пост в своем округе, и это меня нисколько не удивляет.

Я вспомнила письмо от Хайдена, которое он прислал мне пару месяцев назад: он поделился, что столкнулся с Талли на весеннем гала-концерте Нью-Йоркского «Сити Балет» и что они начали встречаться. Я ответила, что очень рада и что желаю им всего самого-самого лучшего. А еще рассказала, что видела Джима, который стал теперь ресторанным критиком в «Таймс». Джим приезжал к нам в апреле и дал нашему кафе две звезды в обзоре, который посвятил заведениям с традиционной кухней.

Иногда я вспоминаю о Нью-Йорке и невольно думаю, какой была бы моя жизнь, если бы я просто опустила бабушкино письмо в почтовый ящик и никогда не оказалась бы в Бейконе. Теперь я не могу даже представить себе, что могла бы жить где-то в другом месте и быть с кем-то, кроме Роя. Удивительным образом смерть моей бабушки, такое трагическое для меня событие, привела меня к сегодняшнему счастью. Может быть, Рой был прав, когда сказал, что бабушка послала меня узнать все ее секреты. Хотя скорее – она прислала меня сюда, чтобы я смогла разобраться со своими.

Я отложила желтый мелок и достала с полки за прилавком коробочку с рецептами моей бабушки. Нарисованные вручную синие и белые цветы, затертые и поблекшие, но все еще различимые, украшали крышку. Я погладила пальцами бока коробки и открыла ее. Внутри были пожелтевшие почтовые карточки, испещренные длинными, элегантными буквами – почерк моей бабушки ни с каким другим невозможно было перепутать. Рецепты хлеба и пирогов, печенья и булочек, кексов и, разумеется, маффинов.

И пусть ярко-синие когда-то чернила выцвели – слова ее продолжали жить…

Благодарности

Множество людей помогали мне в создании этой книги, и я очень благодарна им за помощь.

Мой муж, Боб, поддерживал меня во всем, пока я писала и переписывала, и снова переписывала рукопись («Ты все еще работаешь над той книгой?» – спрашивал он частенько, особенно в полвторого ночи). Он, к тому же, был одним из первых моих читателей, и именно ему я обязана огромным облегчением, которое испытывала, когда он смеялся в нужных местах.

Несколько членов моей семьи и друзья также читали рукопись и высказали потрясающие замечания, большую часть которых я оценила и учла: Майкл Симсес, Кейт Симсес, Кристина Лацеренца, Сьюзанн Эйнсли, Энн Депью, Ребекка Холлимен и Анджела Россетти.

Команда нашего издательства проделала огромную работу по превращению моей истории в книгу. Майкл Питч, мой издатель, был великолепен (огромное спасибо за то, что дали мне этот шанс!). Джуди Клейн, мой редактор, всегда высказывала блестящие идеи и замечания – они сделали эту историю и книгу гораздо лучше, чем я могла мечтать. И все остальные в «Литтл Браун» – все, кто работал так много и так упорно, чтобы превратить мою рукопись в книгу, стоящую на книжной полке – было очень приятно с вами познакомиться и работать вместе.

Особая благодарность Сью и Джиму Паттерсонам за их идеи и предложения, за конструктивную критику, которая помогала направить историю в правильное русло и усилить повествование в ключевых моментах (то, что называется «вишенка на торте»). Я особенно благодарна Джиму за то, что он привлек внимание «Литтл Браун» к моей рукописи.

Наконец, я хотела бы выразить благодарность Джейми Кэт Каллан, другу и писателю, за то, что была моим наставником во время написания этой книги, и за то, что провела меня через все подводные камни и опасности этого процесса. Это именно Джейми убедила меня оставить жанр короткого рассказа и взяться за произведение большего масштаба. Она все время твердила мне: «Ты должна написать роман!»

И я, наконец, ей поверила и написала.

Об авторе

Мэри Симсес родилась и выросла в Дэрьене, штат Коннектикут, и долго жила в Новой Англии, где работала сначала в издательском бизнесе, а потом – в юридической корпорации. Она писала «для себя» много лет, несколько ее коротких рассказов были напечатаны в литературных журналах. Сейчас Мэри живет со своим мужем – который также является ее партнером по бизнесу – и их дочерью в Южной Флориде. Она увлекается фотографией и любит слушать классический джаз. А еще она умеет печь изумительные черничные маффины. Это ее первый роман.

Рецепт маффинов «Непреодолимое черничное искушение» от Мэри Симсес.

2 чашки обычной муки

1/2 чашки сахара

2 чайные ложки пекарского порошка

8 столовых ложек несоленого сливочного масла, растопленного и охлажденного

3/4 чашки цельного молока

1 яйцо, слегка взбитое

1 чайная ложка ванили

1/2 чашки свежей черники

Разогрейте духовку до 170 градусов по Цельсию. Смажьте маслом форму на 12 маффинов. В большой миске смешайте муку, сахар и пекарский порошок. Одну столовую ложку получившейся смеси отложите, чтобы присыпать чернику. В миске поменьше смешайте растопленное масло, молоко, яйцо и ваниль и хорошенько взбейте. Добавьте эту смесь к сухой смеси и перемешивайте венчиком или лопаткой до однородности (могут образоваться крошки и маленькие комочки – это не страшно). Не переусердствуйте, иначе ваши маффины могут получиться слишком плотными. Перемешайте чернику с ложкой сухой смеси, которую вы отложили, и осторожно высыпьте чернику в тесто.

Разлейте тесто по формочкам примерно на 2/3. По желанию можно посыпать верх маффинов сахаром для хрустящей корочки. Выпекать 20–25 минут. Остудите маффины в течение 15 минут перед тем, как вынимать их из формочек.

Примечания

1

Гроверс Маркет – сеть продовольственных магазинов, в которых есть отделы с готовыми блюдами. – Примеч. пер.

(обратно)

2

Фодорс – самая старая из существующих ныне серий путеводителей для самостоятельных путешественников. – Примеч. пер.

(обратно)

Оглавление

Глава 1. Холодный прием

Глава 2. Письмо

Глава 3. Сенсация на первой полосе

Глава 4. Хуже тысячи слов

Глава 5. Тихое местечко для ужина

Глава 6. Городская девчонка зажигает

Глава 7. Дом на Комсток Драйв

Глава 8. Поездка на север

Глава 9. Мистер Каммингс

Глава 10. Библиотека

Глава 11. Лила

Глава 12. Петушиный бой

Глава 13. Никогда не ссорьтесь с прессой

Глава 14. Кенлин Фарм

Глава 15. Шугар

Глава 16. Как Сиси Бейкер?

Глава 17. Чет

Глава 18. Возвращение в «Олений Рог»

Глава 19. Признание

Глава 20. Добро пожаловать домой, Пловчиха

Эпилог. Год спустя

Благодарности

Об авторе Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg