«Одна маленькая ложь»

Одна маленькая ложь (fb2) - Одна маленькая ложь [litres][One Tiny Lie] (пер. Н. Ф. Орлова) (Десять маленьких вдохов - 2) 1744K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Кэти А. Такер

К.-А Такер Одна маленькая ложь

K. A. Tucker

ONE TINY LIE

Печатается с разрешения издательства

Atria Books, a division of Simon&Schuster, Inc и литературного агентства Andrew Nurnberg

Copyright © 2014 by Kathleen Tucker

© Н.Ф. Орлова, перевод на русский язык

© ООО «Издательство АСТ», 2016

* * *

Посвящается

Лин и Сэди: Живите своей жизнью.

Полу: Спасибо за помощь с детьми.

Стейси: Ты лучший литагент.

Я ухожу. Ухожу от чужих голосов, от разочарований и крика

Ухожу от своих заблуждений, сожалений, ошибок. Ухожу от чужих ожиданий, которых мне не оправдать. Потому что все это ложь.

Глава первая. Слишком правильная

Июнь

– Ливи, по-моему, ты в глубокой заднице.

Я давлюсь куском чизкейка, и крошки веером летят на стеклянный стол веранды. Да, чувство юмора у моей сестры более чем своеобразное. С этим ничего не поделаешь.

– Кейси, не смешно ни разу.

– Согласна. Не смешно.

То, как она это говорит, – спокойно, ласково – вызывает у меня чувство тревоги. Смахнув крошку с нижней губы, заглядываю ей в лицо – нет ли подвоха. Не заметно.

– Это шутка?

– Отнюдь.

Мне страшно, к горлу подступает ком.

– Ты что, опять подсела на колеса?

В ответ сестра молча, не мигая смотрит мне в глаза.

Нет, тут что-то не так. Подвигаюсь ближе и всматриваюсь в ее лицо – зрачки не расширены, белки не воспалены. Я привыкла искать у сестры признаки наркомании с тех пор, как мне исполнилось двенадцать. Ничего. Только ясный взгляд незамутненно-чистых голубых глаз. Позволяю себе с облегчением перевести дыхание. По крайней мере, на эту дорожку мы не вернулись.

Нервно хохотнув, тяну время, лихорадочно соображая, что бы такое сказать, и отправляю в рот очередную порцию торта. Только кофейный вкус теперь отдает горечью, а тесто – как песок. С усилием глотаю.

– Ливи, ты слишком правильная. Правильная во всем – в мыслях, словах, поступках… Ты никогда не причинишь никому зла. Если тебя ударят по щеке, еще сама и извинишься. Неужели тебе никогда не хотелось врезать мне как следует, когда я начинаю гнать пургу? Похоже, ты вообще не умеешь злиться. Как будто ты плод любви матери Терезы и Ганди. Ты… – Кейси умолкает, подыскивая нужное слово, а потом говорит: – Ты охренительно правильная.

Я съеживаюсь – Кейси, когда входит в раж, патронов не жалеет. И хотя я привыкла к этому с детства, мне от этого не легче.

– Думаю, рано или поздно ты сломаешься и набросишься на меня, как Амелия Дайер.

– Кто это? – хмуро интересуюсь я и слизываю последние крошки с нёба.

Сестра небрежно отмахивается.

– Ну, та женщина из Лондона, которая прикончила уйму младенцев…

– Кейси! – возмущенно обрываю ее.

Она закатывает глаза и бормочет:

– Ладно, дело не в этом. Дело в том, что Штейнер согласился с тобой побеседовать.

Чем дальше, тем смешнее!

– Что? Но я… Мне… Ты это о докторе Штейнере? – Нет, у меня просто нет слов. При чем тут ее психотерапевт? Руки у меня начинают дрожать. Ставлю тарелку на сервировочный столик – чудом не роняю на пол. Когда Кейси предложила вместе выпить чаю на веранде и полюбоваться закатом над Майами-Бич, я подумала, какая она милая. А теперь она зачем-то навязывает мне беседы с психиатром. – Кейси, я в полном порядке, врач мне не нужен.

– А я и не говорила, что нужен.

– Тогда в чем дело?

Нет, отвечать впрямую она не собирается. Просто давит на мое чувство вины, продолжая тем же ровным тоном:

– Ливи, сделай это ради меня. Помнишь, три года назад ты попросила меня лечь в клинику и я согласилась. Ради тебя. Мне не хотелось, но я…

– Тебе это было необходимо! Ты была в жутком состоянии!

И это еще мягко сказано. Семь лет назад, когда наши родители погибли в аварии (в них врезался автомобиль с пьяным водителем), Кейси скатилась на самое дно – наркотики, ночные гулянки, драки. А три года назад дно опустилось еще ниже – я боялась, что потеряю и сестру.

Но доктор Штейнер вернул мне ее.

– Да, мне это было нужно, – соглашается она, поджимая губы. – Но ведь я не прошу тебя обращаться в клинику. Я прошу об одном: просто поговори с ним, когда он позвонит. Только и всего. Ради меня, Ливи.

Все это звучит настолько странно (я бы даже сказала – безумно), но я точно знаю: Кейси говорит абсолютно серьезно. Я вижу это по тому, как она сжимает руки в кулаки и покусывает нижнюю губу. Она искренне беспокоится за меня. Молча поворачиваюсь к заливу, смотрю на последние лучи солнца на воде и размышляю.

Что вообще мне может сказать доктор Штейнер?! В этом году я с отличием закончила школу и собираюсь в Принстон, а потом в медицинский. Я люблю детей, животных и стариков. У меня никогда не было желания отрывать крылышки насекомым или поджаривать их с помощью увеличительного стекла. Да, я порой бываю рассеянна. И при виде красивых парней я покрываюсь испариной. А когда меня пригласят на первое в жизни свидание, я, может, и вовсе хлопнусь в обморок. Если не утону в луже пота еще до того, как меня туда пригласят.

Однако все это вовсе не означает, что я, того и гляди, стану очередным маньяком. Впрочем, мне нравится доктор Штейнер, несмотря на все его странности, и я его глубоко уважаю. Так что разговор с ним будет вполне приятен. Наверняка это окажется непродолжительная беседа…

– Ладно, почему бы не поговорить один разок по телефону? – соглашаюсь я и добавляю: – И нам надо обсудить с ним твою работу по психологии. И если увидишь у меня над головой красный сигнальный флажок, значит, я начинаю ставить под сомнение твой долгосрочный карьерный рост.

Кейси с облегчением прислоняется к спинке стула и довольно улыбается.

А я понимаю, что сделала правильный выбор.

Сентябрь

Иногда бывает так: примешь решение, а потом начинаешь в нем сомневаться. И вроде бы не сожалеешь о нем. Понимаешь, что, возможно, сделала правильный выбор и, возможно, так будет лучше. Однако тратишь кучу времени на раздумья о том, какого черта поступила именно так.

До сих пор теряюсь в догадках, почему же я согласилась на тот единственный разговор по телефону. Вспоминаю об этом каждый день. И сейчас тоже об этом думаю.

– Ливи, я же не предлагаю тебе сняться в сериале «Девчонки отрываются по полной». – Доктор Штейнер «включил» свой ровный и убедительный тон, противиться которому невозможно.

– Откуда мне знать? Три месяца назад вы предложили мне побеседовать с орангутангом.

Так и было.

– Неужели уже три месяца прошло? Ну и как поживает старина Джимми?

Я прикусываю язык и делаю вдох-выдох, чтобы не сказать что-нибудь колкое.

– Сейчас мне не до шуток, доктор Штейнер. – И это правда. На самом деле. Светит солнце, на улице тепло, а я везу свой розовый чемодан и любимый кактус к общежитию, вокруг меня сотни таких же растерянных студентов и встревоженных родителей. Сегодня день заселения, и меня мутит после перелета. Так что внезапный звонок в стиле доктора Штейнера мне сейчас точно не по силам.

Однако деваться некуда.

– Да, Ливи. Пожалуй, так и есть. Наверное, надо было внести изменения в расписание наших с тобой сеансов, раз сегодня у тебя перелет в Нью– Джерси. Однако ты этого не сделала, – спокойным тоном указывает мне доктор Штейнер.

Оглядываясь по сторонам – вдруг меня кто-то слышит? – я невольно съеживаюсь, еще ближе подношу трубку к губам и шепотом отвечаю:

– Сеансов? О чем вы? Разве я на лечении?

Хотя, удивляясь, я несколько грешу против истины.

Да, в каком-то смысле я на лечении – с того самого приятного июньского вечера, когда моя старшая сестра поймала меня в ловушку под прикрытием кофейного чизкейка. Доктор Штейнер позвонил мне на следующее утро. В свойственной ему манере он начал разговор не с традиционных «привет» или «рад вас слышать», а сразу сказал:

– Насколько я понял, ты бомба с часовым механизмом. И часики уже тикают.

Далее разговор перешел на общие темы. Мы побеседовали о моих блестящих академических успехах, о том, что у меня нет личной жизни, о моих надеждах и мечтах, о планах на будущее. Немного поговорили о моих родителях, правда, не вдаваясь в подробности.

Помню, положив трубку, я улыбалась, в полной уверенности, что он скажет Кейси, мол, у сестренки все в порядке, отлично адаптирована, так что можете продолжить охоту на ненормальных в каком-нибудь другом месте.

Когда в следующую субботу у меня на телефоне высветился тот же чикагский номер, я более чем удивилась. Но ответила. И с тех пор каждую субботу в десять утра послушно отвечаю на звонки доктора Штейнера. Я так и не видела ни счета, ни медицинской карты, и ни разу не была в кабинете психотерапевта. До сегодняшнего дня мы оба ни разу не произносили слова «лечение», только вели разговоры вокруг да около. Может, поэтому я отказываюсь признать, кто на самом деле для меня Штейнер.

Мой лечащий врач.

– Хорошо, Ливи. Я тебя отпускаю. Мы продолжим нашу беседу в следующую субботу.

Я закатываю глаза и молчу. Какой смысл спорить? Похоже, мне не вырваться из этой колеи.

– Непременно выпей текилы. Станцуй брейк– данс. Или что там теперь принято у молодежи делать в первую неделю занятий. Тебе это пойдет на пользу.

– Доктор, вы рекомендуете мне завести вредные привычки и заняться рискованными телодвижениями? – Уже со второго телефонного разговора стало очевидно, что доктор Штейнер вознамерился «излечить» меня от излишней скромности с помощью еженедельного курса нелепых, а порой и неловких, но абсолютно безобидных заданий. Он ни разу не признался в том, зачем он это делает, ни разу ничего мне не объяснил. Просто не сомневался, что я все выполню.

И я все выполняла и выполняю.

Может, именно по этой причине меня и надо лечить.

Но самое удивительное, что это сработало! Три месяца безумных заданий и в самом деле помогли мне спокойнее чувствовать себя на людях, высвободили мои потаенные мысли и сделали меня настолько уверенной в себе, что при встрече с красивым парнем с меня уже не льет пот.

– Ливи, я предложил текилу, а не травку, или что покруче… Хотя нет, текилу я не рекомендую, поскольку тебе всего лишь восемнадцать, а я врач. Это было бы непрофессионально с моей стороны. Просто советую тебе расслабиться и получить удовольствие!

Я вздыхаю, но отвечаю с улыбкой:

– Знаете, доктор, раньше я была нормальной. Думаю, вы намеренно превращаете меня в свою пациентку.

Из трубки доносится задорный смех.

– Быть нормальным это же так скучно. А текила, Ливи, может превратить скромниц, подпирающих стенку, в бабочек. А вдруг ты познакомишься – для большего эффекта он выдерживает паузу, – с парнем!

– Мне пора идти, – бормочу я и чувствую, что щеки заливает жаром, когда я поднимаюсь по бетонным ступеням во внушительный вестибюль общежития в стиле замка Хогвартс.

– Иди! И все-все запоминай. Сегодня у тебя счастливый день. Победа. – Голос доктора Штейнера становится серьезным. – Тебе есть чем гордиться.

Я улыбаюсь, радуясь, что он говорит со мной как со взрослой.

– А я горжусь, доктор Штейнер. И… Спасибо вам. – Он не произнес эти слова, но я их слышу. Ваш отец бы вами гордился.

– И помни… – В голосе доктора вновь звучат игривые нотки.

Закатываю глаза.

– Помню: «Девчонки, резвитесь от души, но в меру». Буду стараться.

Нажимая «отбой», я слышу, как он усмехается.

Глава вторая. Коварный джелло

Наверное, именно так чувствовала себя Золушка.

Если бы она вместо того, чтобы грациозно порхать на королевском балу, стояла бы, прижавшись к стенке на шумной студенческой вечеринке, а со всех сторон ее окружали бы пьяные морды.

И если бы вместо ослепительного бального платья на ней оказалась бы тога, которую ей все время приходилось одергивать, чтобы прикрыть все жизненно важные части тела.

А вместо феи-крестной, которая спешит выполнить все желания, при ней была бы назойливая старшая сестра, которая без устали накачивала ее джелло-шотами[1].

Да, я точно как Золушка.

– Уговор есть уговор! – кричит Кейси, заглушая диджея, и передает мне очередной стаканчик.

Молча беру стаканчик, запрокидываю голову, и приторная оранжевая субстанция проскальзывает в глотку. На самом деле мне тут нравится. Очень.

Но не могу же я признаться в этом сестре. Мне обидно, что она шантажом принудила меня впервые в жизни напиться в первый же вечер в университете. Если бы я отказалась, она бы заявилась в общежитие в футболке с моим фото на груди и девизом «Свободу либидо Ливи». И она не шутила. Она и в самом деле сделала на заказ такую майку.

– Ливи, ну не будь ты такой занудой. Признайся, ведь тебе весело! – кричит Кейси, вручая мне еще две порции коктейля. – Хотя мы с тобой завернуты в простыни. Нет, я серьезно. Кто додумался в наше время устроить вечеринку в тогах?

Она трещит без умолку, но я ее не слушаю, а опорожняю стаканчики один за другим. Интересно, сколько я всего приняла на грудь за последний час? Пока я чувствую себя отлично. Даже расслабилась. Но ведь я никогда еще не пила спиртного, так что не представляю, что будет дальше. Хотя вряд ли это слишком крепкий напиток. Это же не текила.

Ну и гад же этот Штейнер! Я должна была догадаться, что он задействует в своем плане Кейси. Он же все лето этим занимался. Правда, конкретных улик по поводу сегодняшней эскапады у меня нет, но если у Кейси обнаружится бутылка «Патрона»[2], у меня не останется сомнений на этот счет.

Вздыхаю и прислоняюсь головой к прохладной стене, скользя взглядом по морю голов. Я не совсем представляю, где мы сейчас. Знаю только, что мы в просторном цокольном этаже частного дома, неподалеку от кампуса. Вечеринка классно организована, с диджеем для увеселения гостей – кто-то танцует, но большинство просто топчется на танцполе. Обычное освещение заменили цветными мигающими лампочками и стробоскопом, так что теперь тут обстановка, как в ночном клубе. Скорее всего у владельцев в этом помещении стояла мебель, но сегодня всю ее вынесли. Остались только столы вдоль стен, уставленные красными пластиковыми стаканами для пива (бочонки спрятаны под столом) и подносами со стопками, наполненными этим обалденным коктейлем, которым я никак не напьюсь. Их тут сотни. Тысячи. Миллионы!

Стоп! Похоже, я уже набралась.

Мимо меня проплывает с приветливой улыбкой коротышка Риган. Я невольно улыбаюсь. Это моя соседка по общежитию – единственная из всех гостей, кроме сестры, с кем я разговаривала. Каждый год студентов распределяют по жребию – кто с кем будет жить в общежитии. Так что у новеньких еще и дополнительный бонус – случайно выбранный сосед по комнате. Хотя мы познакомились только сегодня, я уверена, что смогу ее полюбить. Риган живая, шумная и трещит без умолку. А еще – художественная натура. Как только мы внесли свои вещи в комнату, она соорудила табличку для двери: каллиграфическим почерком написала наши имена, окружила сердечками и цветочками, а также буквами «икс» и «о», означающими «объятия и поцелуи». По-моему, получилось очень мило. А Кейси сказала, что это все равно, что проинформировать всех: здесь живут лесбиянки.

Не успели мы переступить порог этого дома, как Риган умчалась общаться с какими-то парнями. Для новенькой у нее огромный круг знакомых. И по большей части это парни. На вечеринку мы отправились тоже по ее инициативе. В противном случае оказались бы на официальном университетском сборище, куда я и собралась, если бы в мои планы не вмешалась Кейси. Вообще-то студенты Принстона редко живут за пределами кампуса, так что пропускать такие вечеринки не стоит.

– Ну что, Принцесса, попей водички, – говорит Кейси и неуловимым движением извлекает словно бы из воздуха бутылку с водой. – А то как бы тебя не стошнило.

Беру бутылку и пью из горлышка свежую холодную воду. Представляю себе, как мой обед фонтаном выстреливает в Кейси. Она это точно заслужила.

– Ну, хватит уже дуться, Ливи! – Судя по жалобному тону, Кейси на самом деле чувствует угрызения совести. И тогда уже мне становится стыдно, что она переживает…

Я вздыхаю.

– Да я не сержусь. Просто не понимаю, что у тебя за цель такая – меня напоить. – По вине пьяного водителя погибли наши родители. Наверное, именно поэтому я до сегодняшнего дня избегала спиртного. Кейси тоже крайне редко пьет. Правда, сегодня она с лихвой это компенсирует.

– Моя цель состоит в том, чтобы ты развлеклась и пообщалась. Это же твоя первая неделя в университете. Такое бывает раз в жизни. Так что нужно выпить цистерну спиртного и хотя бы одно утро встретить в обнимку с белым другом– унитазом.

Отвечаю выразительной гримасой, но ее это не останавливает. Кейси кладет руки мне на плечи.

– Ливи. Ты моя младшая сестричка, и я тебя люблю. Последние семь лет в твоей жизни было все не так, как должно быть. А сегодня у тебя будет вечер, как у любой безответственной восемнадцатилетней девчонки.

Облизнув губы, пытаюсь возражать:

– А спиртное восемнадцатилетним пить запрещено. – Знаю, для моей сестры это не аргумент, но мне все равно.

– Ну да, ты права. – Кейси запускает руку в карман шорт и протягивает мне пластиковую карту. Похоже на водительское удостоверение. – Если вдруг нагрянут копы, то ты Патрисия из штата Оклахома. И тебе двадцать один.

Я должна была догадаться, что у сестры все будет схвачено.

Музыка начинает набирать темп, и колени сами пружинят в такт.

– Сейчас пойдем с тобой танцевать! – кричит Кейси, протягивая мне еще пару стаканчиков. Сколько же я уже выпила? Потеряла счет, и язык у меня какой-то странный. Обхватив за шею, сестра притягивает меня к себе, и вот мы щека к щеке.

– Ну что, готова? – Она достает телефон и наводит на нас. – Улыбочку! – Срабатывает вспышка. – Это для отчета Штейнеру.

Ага! Вот и улика!

– За тебя! – Кейси чокается со мной, закидывает голову и выпивает один, а потом и другой стаканчик. – Подожди! Я быстро. – И устремляется, как ретривер за белкой, за парнем с круглым подносом на плече, не обращая внимания на то, что все смотрят ей вслед. Ничего удивительного: огненно-рыжие волосы, выразительные черты лица, точеная фигурка – на мою сестру нельзя не обернуться. А она даже не замечает этого. Во всяком случае, не испытывает смущения.

Вздыхаю, глядя ей вслед. Я понимаю, что она задумала. Кроме того, чтобы напоить меня. Она изо всех сил старается отвлечь меня от грустных мыслей. Что в такой день со мной рядом нет отца. В мой первый день в Принстоне. Ведь он всегда мечтал об этом. Папа закончил Принстон и хотел, чтобы его дочки тоже там учились. После аварии Кейси уже было не до того, так что теперь вся надежда была на меня. И вот папина мечта сбылась – и моя тоже – а его со мной рядом нет.

Я снова глубоко вздыхаю и молча принимаю то, что судьба мне уготовила сегодня. В роли Судьбы сегодня выступает коварный джелло. Ну что, сейчас я намного спокойнее по сравнению с тем, какой я переступила порог этого дома. И мне нравится эта атмосфера. Я на первой студенческой вечеринке. Все в порядке, напоминаю я себе: то, что я здесь и мне весело – это нормально.

В руках у меня стаканчик с коктейлем, я закрываю глаза и расслабляюсь под звуки музыки. Как говорит Штейнер: расслабься, получай удовольствие. Запрокинув голову, подношу стаканчик к губам, приоткрываю рот, чтобы принять в себя живительный напиток. Я чувствую себя профи.

Но, как любитель, совершаю непоправимую ошибку – закрываю глаза. И это зря.

Оставь я глаза открытыми, не выглядела бы столь легкой наживой. И заметила бы его приближение.

Пряный апельсиновый вкус только-только достиг вкусовых рецепторов, как чьи-то сильные руки обхватили меня за талию и оторвали от надежной стены. Распахнув глаза, понимаю, что моя спина прижата к чьей-то мускулистой груди, а чья-то сильная рука змеей обвивает мое тело. Со следующим ударом пульса – мое сердце остановилось, пульс тоже чужой – твердая рука прихватывает мой подбородок вместе со стаканчиком и поворачивает голову вверх и вбок. Я улавливаю запах мужского одеколона, и в этот миг парень наклоняется и просовывает язык ко мне в рот, располагает его по соседству с моим и ласкает его, а потом рука отодвигает стаканчик от моего рта. Все происходит так быстро, что я не успеваю ни подумать, ни убрать свой язык. Ни откусить язык захватчика.

Все заканчивается так же быстро, и я стою без стаканчика, не дыша, и судорожно цепляюсь за стену, поскольку ноги у меня подкашиваются. Через пару секунд прихожу в себя и слышу за спиной взрыв одобрительного хохота. Оборачиваюсь и вижу группу высоких, крепких парней – все в тогах, подчеркивающих безупречные торсы, и все хлопают по плечам парня, стоящего позади, словно он только что выиграл гонки. Лица его мне не видно. Я вижу только копну темно-каштановых, почти что черных, вьющихся волос и рельефную спину.

Не знаю, сколько я стою так с открытым ртом и вытаращенными глазами, но в какой-то момент один из парней обращает на меня внимание, переглядывается с Похитителем моего джелло и кивает в мою сторону.

Ну и что мне ему сказать? Ищу глазами рыжую гриву. Куда делась Кейси? Ушла, бросила меня одну… У меня перехватывает горло, а Похититель джелло медленно оборачивается и смотрит мне в лицо.

Язык этого парня был у меня во рту? Этот парень – этот высокий мощный красавец с темными вьющимися волосами, загорелый и с такой фигурой, что не устояла бы и слепая монашка – засунул свой язык ко мне в рот.

Боже праведный! Меня снова прошибает пот! Все три месяца тренинга коту под хвост! Чувствую, как между лопатками струится ручеек, а глаза цвета кофе быстро сканируют меня снизу доверху и останавливаются на моем лице. А потом уголки его губ вздрагивают в самодовольной ухмылке, и он говорит:

– Недурно.

Я так и не придумала, что бы такого ему сказать, а тут он произносит это слово с наглой усмешкой…

Размахиваюсь и со всей дури врезаю ему в челюсть.

До этого я только один раз ударила человека по лицу. Это был бойфренд моей сестры, Трент, а ударила я его за то, что он разбил сердце Кейси. У меня потом месяц с лишним заживала рука. И тогда Трент научил меня, как правильно наносить удар: надо закрыть костяшки большим пальцем и развернуть запястье вниз.

Теперь я люблю Трента как родного.

Со всех сторон несется хохот, а Похититель джелло потирает нижнюю челюсть и двигает ею туда– сюда, проверяя, цела она или нет. Понимаю, что удар получился весьма ощутимым. И если бы не была в полном смятении из-за того, что этот тип насильно одарил меня французским поцелуем, наверняка бы сияла до ушей. Так ему и надо. Он не просто похитил мою выпивку. Он украл мой первый поцелуй.

Он делает шаг в мою сторону, и я невольно отступаю на шаг, снова прижимаясь спиной к стене. А красавчик лукаво улыбается, словно понимает, что отступать мне некуда, и доволен этим. Он подходит и, вытянув перед собой руки, упирается ладонями в стену, захватив меня в плен: широкие плечи, внушительный рост и само его присутствие подавляют меня. Мне трудно дышать. Я почти задыхаюсь. Кручу головой, пытаясь увидеть сестру, но не вижу ничего, кроме плоти и мышц. И не знаю, куда смотреть – куда ни глянь, везде только он. Наконец я собираюсь с духом и поднимаю глаза. Темные как ночь глаза напряженно смотрят мне в лицо. Я судорожно сглатываю, внутри все переворачивается.

– Зачетный удар, особенно для такой… – Он опускает ладонь к моей руке. Чувствую, как по моему бицепсу скользит большой палец. – …Такой женственной особы. – Я невольно вздрагиваю, и перед глазами встает картинка: кролик, загнанный в угол волком. – Значит, ты стеснительная… однако это не помешало тебе заехать мне в челюсть. – Пауза, а потом еще одна самодовольная ухмылка. – Извини, не удержался. У тебя был такой вид, как будто ты реально тащишься от своего коктейля. Не мог не попробовать.

Переведя дыхание, умудряюсь поднять руки и сложить их на груди, чтобы соорудить хоть какую– то преграду между его грудью и моей. Собираюсь с силами и дрожащим голосом спрашиваю:

– Ну и?

Он улыбается во весь рот, устремляет взгляд на мои губы и смотрит так долго, что я решаю, что уже не получу ответа. Однако он облизывает нижнюю губу и говорит:

– Ну и хотелось бы продолжения. Что скажешь?

Инстинктивно вжимаюсь в стену, словно хочу спрятаться от этого парня со всеми его намерениями.

– Все, хватит! – Меня охватывает неимоверное облегчение, когда между мной и голой грудью Похитителя джелло просовывается изящная рука Кейси и отталкивает его от меня. Он подчиняется, медленно отступая с поднятыми вверх руками, и присоединяется к своим друзьям.

– Делаешь успехи, Ливи. Думаю, доктор Штейнер может оставить тебя в покое на какое-то время. – Сестра изо всех сил пытается не рассмеяться. Ей весело!

– Кейси, это не смешно! – шепчу я. – Этот тип ко мне приставал!

Она закатывает глаза, а потом, выдержав паузу, вздыхает.

– Ты права. – Кейси подходит к парню и щиплет его за руку. – Привет, приятель!

Тот оборачивается, чертыхнувшись, трет пострадавшее место и хмуро смотрит на сестру. Но, встретив ее свирепый взгляд, а точнее, увидев лицо и фигуру, снова расплывается в дурацкой ухмылке. Тоже мне сюрприз.

– Если ты посмеешь еще раз обидеть мою сестру, я заберусь в твою комнату ночью и оторву тебе яйца, понял? – предупреждает Кейси и для большей убедительности указывает в нужном направлении. Как правило, угрозы моей сестры звучат именно в адрес тех самых жизненно важных органов.

Сначала Похититель джелло не отвечает на ее угрозу, а просто смотрит сестре в глаза, и она бесстрашно выдерживает его взгляд. Потом он переводит взгляд на меня и говорит:

– Так вы сестры? Похожи.

Все так говорят, хотя лично я этого не нахожу. Правда, мы обе голубоглазые и светлокожие. Но я брюнетка и повыше ростом.

– Красивые и умные. Ливи, а тебе достался редкий везунчик! – нарочито громко говорит Кейси, чтобы мы оба слышали.

Парень пожимает плечами и снова расплывается в улыбке.

– Двух сестер у меня еще не было… – говорит он, приподнимая бровь.

Боже праведный!

– И не будет. Во всяком случае, на этот раз.

Он пожимает плечами.

– Может, не одновременно.

– Не волнуйся. Когда моя малышка-сестра надумает в первый раз переспать с каким-нибудь чуваком, это будешь не ты.

– Кейси! – выдыхаю я, глядя в лицо парня и молясь, чтобы музыка заглушила ее слова. Однако, судя по его удивленной мине, он все слышал.

Хватаю сестру за руку и тащу в сторону. Она уже бормочет извинения:

– Ливи, прости. Похоже, я здорово набралась. Несу всякую чушь…

– Знаешь, что ты сейчас натворила?

– Написала у тебя на спине: «Я девственница»? – Кейси болезненно морщится.

Оглядываясь назад, вижу, что он стоит со своими друзьями, посмеивается и потягивает пиво. Но его глаза по-прежнему не отпускают меня. Перехватив мой взгляд, он берет из рук приятеля пластиковый стаканчик, поднимает и медленно проводит языком по ободку. А потом приподнимает бровь и произносит одними губами:

– Твоя очередь?

Я отворачиваюсь и с возмущением говорю сестре:

– Уж лучше бы ты приперлась сразу в своей майке!

Пусть у меня нет опыта и я не умею общаться, но я прекрасно понимаю: для таких парней найти девственницу восемнадцати лет от роду – все равно что клад откопать.

– Ну прости меня. – Кейси пожимает плечами и бросает на него взгляд. – Однако должна признать, парень тот еще жеребец, Ливи. Ну, прямо-таки просится в журнал итальянской моды в раздел мужского нижнего белья. С таким в постели точно не соскучишься.

Я вздыхаю. Ну почему Кейси вдруг взялась за мою личную жизнь! Раньше ей и дела до меня не было. Ей даже нравилось, что я в старших классах не ходила на свидания. Но с недавних пор у нее навязчивая идея – что у меня подавлена сексуальность. Да, жаль, что сестра решила заняться психологией.

– Нет, ты только посмотри на него!

– Вот еще! – отмахиваюсь я.

– Отлично, – говорит Кейси и берет четыре стаканчика с подноса у плотного парня в килте, – килт, на вечеринке в тогах? – Знаешь, сестренка, если вдруг надумаешь распроститься с девственностью, то этот вариант тебе запомнится надолго. Уверена, такой парень сумеет помочь тебе наверстать упущенное.

– А заодно одарит гонореей и лобковыми вшами? – бормочу я себе под нос, глядя на два голубых пластиковых стаканчика с выпивкой. Хорошо, что тут темно: чувствую, как щеки заливает краской. Поднеся один ко рту, облизываю языком краешек, вновь переживая те секунды, когда меня впервые – нет, не хочу думать, что это был мой первый в жизни поцелуй! – когда он такое со мной сделал.

– Залпом! – Кейси один за другим опустошает свои стаканчики.

Первый я выпиваю сразу, а когда принимаюсь за второй, сдуру смотрю по сторонам, думая, что парень уже нашел себе новую жертву. Но нет: он стоит в окружении каких-то девиц, и одна из них держит ладонь на татуировке у него на груди. А он по-прежнему смотрит на меня. И улыбается. Только теперь не самодовольной, а уже другой, многозначительной улыбкой, как будто у него есть тайна.

Да уж! У него есть тайна, моя тайна.

Меня пробивает нервная дрожь, и стаканчик замирает у рта.

– Это Эштон Хенли! – кричит кто-то мне в ухо. Вздрагиваю и вижу Риган: в одной руке пиво, а в другой – голубой стаканчик. Она такая низенькая, что ей приходится встать на цыпочки, чтобы дотянуться до моего уха.

– Откуда ты его знаешь? – спрашиваю я, смутившись, что меня застукали, как я на него глазею.

– Он же капитан университетской команды по академической гребле. А мой папа у них тренер, – объясняет Риган слегка заплетающимся языком и рукой описывает широкую дугу. – Я здесь много кого знаю. – Вот почему она так легко со всеми общается, думаю я. – Соседка, а он, похоже, на тебя глаз положил, – добавляет она и хитро мне подмигивает.

Пожимаю плечами и слабо улыбаюсь, хочу скорее поменять тему, чтобы парень не решил, что мы говорим о нем. Окидываю взглядом комнату, в которой девушек не так много, и замечаю: тут и там, кто тайком, а кто явно, бросают в его сторону взгляды. Да, этот Эштон не обделен женским вниманием.

Риган словно читает мои мысли.

– Он самый сексуальный парень в университете. – Соседка делает глоток пива. – И самый большой придурок.

– Я так и поняла, – бормочу я скорее себе, чем ей. Потягиваю напиток и специально поворачиваюсь к парню спиной – пусть найдет себе другую жертву, тут полно желающих.

– Знаешь, он немного повернут на сексе.

Час от часу не легче.

– Уверена, он без труда найдет желающих ему… посодействовать. – Я в это не играю.

Не пойму, то ли я уже на самом деле пьяна, то ли Кейси – волшебница, но в руке у меня снова два стаканчика. Музыка играет так громко, что отдается во всем теле, и бедра у меня сами по себе приходят в движение в такт музыке.

– Круто здесь, да?! – кричит Риган, и ее прямые волосы цвета меда прыгают вместе с ней, а она скачет без устали, машет руками и вопит, прямо как детишки из рекламы витаминов. – Столько народу, музыка что надо. Кайф!

Я улыбаюсь и киваю, глядя по сторонам. И должна признать, что мне тут тоже нравится.

– Я рада, что пришла! – кричу, толкнув плечом Кейси. – Только, пожалуйста, хватит с меня на сегодня приключений, – прошу я и опустошаю оба стаканчика.

В ответ Кейси хохочет, берет меня под руку, а другой рукой обнимает Риган, которая уже веселится вовсю.

– Ну конечно, сестренка. Сегодня Принстон узнает, что такое вечеринка по-нашему, в стиле Клири.

Я хихикаю, на время хорошее настроение сестры отодвигает все остальное на задний план.

– О чем это ты?

Сестра многозначительно улыбается и говорит:

– Скоро сама все узнаешь.

Глава третья. Чудовище

Открыв глаза, секунд пять я пребываю в безмятежном неведении. Эти пять секунд я тупо пялюсь на белый, низко нависающий потолок, пока глаза привыкают к неяркому свету, мозг пробуждается, и нейроны приходят в движение.

А потом на меня лавиной обрушиваются смятение и шок.

Где я?

Как я сюда попала?

Какого черта я тут делаю?

Поворачиваю голову и вижу рядом лицо сестры.

– Кейси? – шепотом зову я.

Она стонет, и в нос ударяет запах из ее рта. Морщусь и отворачиваюсь. И в тот же миг в голову стреляет острой болью. Снова морщусь.

Мы в общежитии, – умудряюсь сообразить я, судя по тесноте помещения и своим вещам. Но не помню, как я сюда вернулась.

А что же помню?

Поднимаю руку к лицу и тру глаза, силясь собрать общую картину прошлой ночи из невнятных обрывков воспоминаний… В голове всплывают туманные образы. Коктейль за коктейлем. Оранжевые, синие, зеленые… Мы с Кейси изображаем роботов на танцполе? Я издаю непроизвольный стон, и тут же голову прошивает боль. Боже праведный, надеюсь, это глюк. А потом… пустота. Ничего не помню. Почему я ничего не помню?!

Кейси снова стонет, и я подвергаюсь еще одной газовой атаке. Глотая слюну, прихожу к выводу – у меня изо рта пахнет не лучше, и осознаю, что умираю от жажды. Медленными, неуклюжими движениями сбрасываю с себя простыню.

И обнаруживаю, что я без пижамы. Интересно почему… А, понятно. Вчера вечером на мне была эта дурацкая тога. Однако это не объясняет, почему я в одних трусах и почему голова болит так, что даже думать не могу о. Ни о чем думать не могу. Здесь только моя сестра. И Риган, но она же девочка.

Пытаюсь сесть, поддерживая взлохмаченную голову ладонями, – и, застонав, стискиваю виски. Такое ощущение, что голова вот-вот лопнет. Если бы сейчас вошел кто-нибудь с топором, с готовностью подставила бы шею, лишь бы так не мучиться.

Во рту горечь, и стремительно накатывает тошнота. Хочу пить. Сию же секунду! Преодолевая дрожь в конечностях, перекатываюсь на бок и, минуя лестницу, спрыгиваю на пол, надеясь, что не заеду ногой по лицу Риган. Надо дотянуть до холодильника и достать бутылку холодной воды. Тогда мне сразу полегчает. Точно знаю.

Через секунду стою на белом лохматом прикроватном коврике Риган, и меня накрывает второе потрясение.

Задница. Мужская задница. И не только. Все остальное тоже. На кровати Риган раскинулся рослый, абсолютно голый парень, свесив через край ноги и одну руку. Судя по светлым волосам, торчащим из-под одеяла в углу кровати, Риган расположилась тут же.

Не могу отвести глаз. Стою в одних трусах, комната кружится, во рту такой вкус, словно напилась из сточной ямы, а я приросла к месту и глазею на голого парня. Отчасти потому, что меньше всего ожидала его здесь увидеть, отчасти потому, что это первый голый мужчина в моей жизни. Отчасти потому, что не могу въехать, какого хрена он здесь делает.

А что это… что это такое у него на левой ягодице? Любопытство берет верх над потрясением, и я осторожно делаю шаг, чтобы разглядеть получше. Похоже на татуировку. Судя по красноте и припухлости, татуировка совсем свежая. Да, совсем новенькая. Надпись витиеватым почерком «Ирландка». Ирландка? Невольно хмурю брови. Что-то мне это напоминает.

Пол подо мной скрипит, и от неожиданности я быстро делаю шаг назад. От резкого движения комната начинает кружить еще быстрее. Воды! И как можно скорее. Ковыляю на ватных ногах к холодильнику и к халату, висящему на крючке за дверью. На мою беду комнатка полностью забита какими-то вещами и предметами, а я, особенно когда вся на нервах, вылитый слон в посудной лавке. Врезаюсь спиной в туалетный столик Риган, пузырьки с косметикой дружно падают. Перестаю дышать, молясь всем богам, чтобы голый великан не пробудился.

Увы!

Голова на подушке поворачивается лицом ко мне, глаза открываются – и сердце у меня замирает.

Нет, только не это.

Передо мной не кто иной, как Эштон, Похититель Джелло.

Воспоминания накатывают на меня безжалостными волнами.

Сначала я припоминаю, как он утащил мою выпивку, но этим дело не заканчивается. Нет… Картинки возникают все новыми вспышками, лишая меня последних сил. Музыка гремит, свет мигает разноцветными огоньками, и Эштон возвышается надо мной посреди танцпола. Я ору во всю глотку, заезжаю со всей дури ему по наглой ухмылке. Стучу ладонью по его груди – один раз, другой… Не помню, сколько раз. А потом перестаю стучать. Мои ладони на его голой груди, пальцы скользят по контуру татуировки размером с кулак, изображающей кельтский орнамент, и по его рельефным мышцам. Помню, как танцую… быстрый танец, медленный. мои пальцы заблудились в его волосах, а он сжимает мою талию, притягивая к себе.

Помню, как прохладный воздух покалывает иголочками мою кожу, спина упирается в кирпичную стену, и мы с Эштоном.

Ахнув, невольно прикрываю рот ладонями.

Его глаза сначала щурятся от яркого света, а потом округляются от удивления, окидывая меня взглядом сверху донизу, и замирают на моей груди. Не могу пошевелиться. И дышать не могу. Я снова перепуганный кролик, которого вот-вот сожрет серый волк. Кролик в трусиках в цветочек.

У меня хватает сил поднять руки и прикрыть наготу.

Похоже, Эштон выходит из транса – он стонет и проводит ладонью по копне темных волос. Они у него уже и так торчат во все стороны, но он умудряется привести их в еще больший беспорядок. Поворачивает голову, видит Риган, которая только что проснулась и высунулась из-под одеяла, и в ее глазах мелькает вся гамма чувств – от смятения до узнавания.

– Ни хрена себе, – бурчит он, потирая переносицу. – Мы с тобой не… – тихо спрашивает он у Риган.

Соседка трясет головой, и вид у нее на удивление спокойный.

– Нет. Просто ты был такой пьянющий, что не дотянул бы до дома. Вообще-то ты должен был спать на полу. – Она чуть приподнимается, оглядывая его костюм, вернее, полное отсутствие такового. – Приятель, а с какого перепугу ты голышом?

Ее вопрос приводит меня в чувство: вспоминаю, что Эштон совершенно голый. Мои глаза снова пробегают по его отпадной фигуре, и в результате внизу живота возникает странное ощущение.

Он утыкается лбом в подушку и, не отвечая на ее вопрос, бормочет:

– Слава тебе, господи!

Одним грациозным движением парень поднимается с нижней койки и встает. Шумно выдыхаю и перевожу взгляд на окно, но успеваю запечатлеть полный вид спереди.

– В чем дело, Ирландка? – усмехается он. – Что-то не так?

Ирландка.

– Почему ты меня так называешь? – спрашиваю я, осторожно оборачиваясь.

Он ухмыляется, опершись рукой на ступеньку, и, судя по всему, ничуть не смущен своим видом.

– Похоже, ты мало что помнишь из событий прошлой ночи, так?

Эштон смотрит мне в лицо так пристально, что у меня сводит живот. И я тут же осознаю, что мочевой пузырь у меня вот-вот лопнет.

– Если речь о том, почему мы все тут в одной комнате, а ты без одежды… то да. – Слова выскакивают из меня на два тона выше, чем обычно, и как будто сами по себе.

Он делает шаг вперед, а я тут же отступаю на шаг, пытаясь втиснуться между стеной и туалетным столиком. В голове у меня пусто, похоже, я сейчас вырублюсь. Или меня вырвет. Прямо на грудь этому типу, с которым я вчера почему-то всю ночь обжималась.

На туалетном столике лежит белая простыня. Хватаю ее и, прижавшись к стене, прикрываю себя спереди. Он делает еще один шаг, и я прижимаюсь к туалетному столику, чтобы не упасть, и стараюсь не смотреть вниз, хотя продолжаю паниковать. Если он сделает еще один шаг, то эта его штука меня коснется.

– Успокойся. Мы вчера пришли к соглашению, что в женихи я не гожусь.

Я еще крепче прижимаю простыню к себе и упрямо задираю подбородок:

– Это радует. Значит, я была в состоянии формулировать мысли.

Однако сейчас я не в состоянии оторвать взгляд от его глубоких карих глаз. Они словно буравят меня, но я не могу понять, что скрывается в их глубине. Интересно, помнит ли он, что меня поцеловал. И не жалеет ли об этом.

Чувствую, что он придвинулся чуть ближе. И больше не могу себя контролировать.

– А ты не мог бы направить это в какую-нибудь другую сторону? – выпаливаю я.

Он откидывает голову и хохочет, поднимает руки кверху и отступает.

– Риган, никому не слова. Особенно отцу, – говорит он через плечо.

– Будь спокоен. Я – могила, – бормочет Риган, потирая лицо.

– Какого хрена? – слышу я сонный голос Кейси. Она садится и утыкается взглядом в Эштона. Видит его в полной красе, а потом замечает меня в углу. Сестра окончательно просыпается. – Только не это… Вы что, вчера с ней… – говорит она со стоном.

Стою, прикрываясь простыней, и умоляющими глазами смотрю на сестру. Я не знаю! Я не знаю, что мы делали!

– Да нет, ничего не было! – подает голос Риган.

Я с облегчением выдыхаю и тут же морщусь. Голова взрывается нестерпимой болью.

Не одна я испытываю облегчение. Лицо у Кейси светлеет, и она, уже другим тоном, добавляет, бросив выразительный взгляд на Эштона:

– Приятель, а как насчет того, чтобы зачехлиться?

Тот ухмыляется, разводя руки в стороны.

– А я думал, произведу на тебя впечатление!..

В ответ Кейси со значением улыбается.

– Скромнее надо быть. Дома меня ждут более весомые аргументы, – замечает она, сопровождая свои слова выразительным взглядом. И с невозмутимым видом кивает в сторону двери. В этом вся Кейси. За словом в карман не лезет и сохраняет спокойствие, даже если ей на глаза попадается чей-то пенис.

Эштон качает головой и ухмыляется.

– Не поспоришь. – Он поворачивается и снова пристально смотрит мне в глаза с тем же нечитаемым выражением, а потом опускает взгляд на простыню, в которую я вцепилась изо всех сил. – Похоже, это моя, – говорит парень и тут же выдергивает простыню у меня из рук, снова оставляя меня почти обнаженной. Я прикрываюсь руками, а он в четыре шага доходит до двери, распахивает ее и выходит в холл.

Выходит как раз в тот момент, когда мимо, волоча за собой чемоданы, идет какая-то студентка с мамой. Эштона ничуть не смущают их упавшие на пол челюсти, он неспешно прикрывает бедра простыней и, склонив голову, приветствует их:

– Доброе утро, дамы.

А потом громогласно, на весь этаж, заявляет:

– Извини, Ирландка! Свидание на одну ночь – не мой профиль.

Я стою у двери в одних трусах, прикрывая грудь руками, и молюсь о том, чтобы на меня с потолка сверзился рояль, положив конец худшему мгновению моей жизни.

И в тот же миг чувствую прилив тошноты. И понимаю, что сейчас случится. До туалета я точно не дотяну. В панике стискиваю зубы и оглядываю комнату в поисках хоть чего-нибудь. Ничего. Только золотисто-бежевый горшок с фикусом Риган. Подлетаю к нему как раз в тот момент, когда весь проглоченый мною за ночь джелло рвется наружу.

Я ошибалась. Вот оно, худшее мгновение моей жизни.

* * *

– Уж лучше бы ты приперлась в общежитие в той майке, – со стоном говорю я, положив ладонь на лоб. Отравив бедное растение изрядным количеством желудочной кислоты и токсинов, я заползла на свою койку, прихватив антипохмельную аптечку Риган – эдвил и немереный запас изотоников – да там и осталась, пребывая в полузабытьи и жалея себя несчастную. После нескольких часов сна с головой стало получше. После рвоты прошла тошнота. А вот чувство стыда не прошло.

Сестрица хохочет.

– Кейси, это не смешно! Ничего смешного не вижу! Ты же должна была обо мне позаботиться! – Я шевелюсь, и движение отзывается болью в спине. – А спина-то почему у меня болит?

– Может, повредила о кирпичную стену, когда Эштон тебя к ней пригвоздил? – с дьявольской усмешкой спрашивает Кейси.

– Ничего не помню! – кричу я, а щеки у меня горят. На самом деле все, что я помню, связано с Эштоном – как я его касаюсь, прислоняюсь к нему, целуюсь с ним. – Ну почему именно он?! – кричу я, пряча лицо в ладонях, чтобы скрыть краску стыда.

– Бедная крошка Ливи!.. Кто знал, что после нескольких порций джелло чудовище, спавшее в тебе, вырвется наружу?

Крошка Ливи… Я хмурюсь под наплывом воспоминаний из детства. Так называл меня отец, но почему эти слова напоминают мне прошлую ночь?

– Вот… Может, это поможет? – Кейси протягивает мне свой телефон.

Дрожащей рукой беру его и с мрачными предчувствиями начинаю смотреть фотографии.

– Кто эти люди? И почему я с ними обнимаюсь?

– Все они – твои лучшие друзья. И ты их любишь, – будничным тоном поясняет Кейси. – Во всяком случае, прошлой ночью ты сама так говорила.

– Не говорила! – возражаю я и прикусываю язык, поскольку на меня наплывают обрывки воспоминаний. Говорила. И не один раз. Господи, ну почему я не потеряла голос! Почему мне не отрезали язык! При мысли о языке опять вспоминаю Эштона и испускаю очередной стон. А ему я тоже сказала, что его люблю? Поэтому все так сложилось?

Снова просматриваю снимки, чтобы согнать со щек румянец стыда. Вот фотка парня в килте и с волынкой, в обнимку с Кейси. А вот еще одна, в полный рост, где Кейси показывает пальцем на его юбку, вопросительно приподняв брови.

– А что он делает в килте на вечеринке в тогах? – спрашиваю я и, увидев следующий снимок, ахаю. (Под юбкой ничего не надето.)

– Вот что значит «верность традициям», – комментирует Кейси.

Продолжаю листать фотки дальше, и все мои самые мрачные предчувствия сбываются. На большинстве снимков мы с Кейси обнимаемся. На некоторых вид у нас такой, словно мы хотим обольстить камеру высунутыми языками и безумными глазами. То и дело рядом с нами появляется Риган со своей фирменной улыбкой от уха до уха.

– Нет, только не это… – Удивительное дело, как фотография помогает включить память. Так случается и со мной при виде себя любимой на фоне вывески «Татушки». – Боже праведный! – В это утро я уже раз десять упоминала Господа всуе. – Нет, не может быть! – бормочу я, пролистывая снимки, в надежде, что память меня подвела. Увы! Так и есть! Вот я, сижу верхом на стуле, придерживая рукой волосы и верх тоги, а здоровенный парень в черных кожаных брюках, весь размалеванный татуировками, трудится над моей спиной. Я смотрю на снимок с разинутым ртом. Так вот почему у меня саднит спина. – Кейси, как ты могла допустить такое?! – шиплю я, впадая в истерику.

– Нет, этот номер у тебя не пройдет! – отвечает Кейси и выхватывает у меня из рук телефон. Быстро находит видео, нажимает «воспроизведение»

и снова сует мне под нос телефон. А вот и я, улыбаюсь, хотя глаза у меня не очень радостные. Громогласно заявляю в кадре: «Даю слово, что не буду перекладывать ответственность за все содеянное на мою сестру Кейси Клири, когда приду в себя».

Слышу возбужденный голос Кейси: «Даже несмотря на то, что я тебя предупреждала: утром тебе это вряд ли понравится, так? Не будешь меня обвинять?». У нее язык не заплетается, даже когда она здорово пьяная.

– Не буду! – Поднимаю руку кверху, и художник на миг прекращает работу, возвращает руку на место и велит мне сидеть неподвижно. Он продолжает работу, а я говорю: – Требую права на татуировку, потому что я, Оливия Клири, – тыкаю себе в грудь большим пальцем, как пещерный человек, и мастер снова прерывается и бросает на меня недовольный взгляд, – та еще оторва!

Телефон выпадает у меня из рук, и я тру глаза ладонью.

– Нет, ну как этот парень взялся делать мне татуировку? Он что, слепой? – Я тычу телефон в нос сестре. – Я же пьяная в хлам! Это же наверняка противозаконно!

– Ну, я не знаю, законно это или нет. Но, думаю, точно не приветствуется, – соглашается Кейси.

– Тогда почему же он… – Мне не по себе.

– А он друг Эштона.

– Замечательно! – Я поднимаю руки вверх. – Значит, это по его рекомендации. А что, если они используют грязные иголки? Кейси! – У меня глаза лезут на лоб. – В подобных заведениях можно запросто схлопотать СПИД или гепатит! Как ты могла допустить такое…

– Не волнуйся. Это чистый салон, с лицензией, – говорит Кейси спокойным, чуть раздраженным тоном, как обычно, когда я начинаю истерить. – Ведь я же не набралась, как ты. И понимала, что происходит.

– Каким образом? Ты же весь вечер пила без остановки.

Она фыркает.

– Ну и что? Ведь у меня опыта в таких делах побольше твоего. Я обещала Штейнеру, что все будет под контролем.

– Штейнер. – Я качаю головой. – Какой еще психиатр додумается до подобной терапии – накачать пациента спиртным до бесчувствия, а потом отправить в тату-салон, да еще чуть ли не оргию устроить?

– Может, только неординарный и по этой причине блестящий специалист? – парирует Кейси, строго на меня глядя. Ее реакция меня не удивляет. В глазах сестры доктор Штейнер может хоть воду в вино превратить. – И потом, при чем здесь он, Ливи? Он всего лишь порекомендовал тебе как следует развлечься. Ты все сделала сама.

– Но ведь ты знала, что утром я буду в бешенстве, – говорю я с тяжким вздохом.

Кейси пожимает плечами.

– Татуировка очаровательна. Уверена, тебе понравится, когда увидишь.

Делаю вид, что рассматриваю пятнышко на потолке, и упрямо сжимаю губы. Если честно, у меня еще не было повода обижаться на сестру. Ни разу. Может, это первый случай.

– Ну, хватит, Ливи! Не злись. И не притворяйся, будто бы ты вчера не оттянулась по полной. Ты сама сказала, что это лучшая ночь в твоей жизни. Тысячу раз сказала. И потом, – она трет плечо, и я точно знаю, что она этого даже не замечает, – неужели мы с тобой в кои-то веки не имеем права как следует расслабиться, после всего, что мы с тобой пережили.

Я смотрю на длинный хирургический шов у нее на предплечье. Этот шрам словно отодвигает все остальное в сторону.

– Ты права, – шепчу я и провожу пальцем по тонкому белому рубцу. – Ничего страшного. – И после длительной паузы спрашиваю: – Говоришь, татуировка красивая?

Кейси просматривает фотки в телефоне, пока не находит конечный результат: между лопатками аккуратная надпись «Крошка Ливи». Не больше десяти сантиметров. Теперь, когда шок прошел, глядя на татуировку, чувствую, как у меня теплеет на душе.

– Красиво, – соглашаюсь я, рассматривая витиеватый шрифт, и думаю, что бы сказал на это отец.

– Папе бы наверняка понравилось, – говорит Кейси. Порой мне кажется, что у моей сестры есть особый канал для входа в мой мозг. Ну откуда она знает, что я собираюсь сказать? И я улыбаюсь. Впервые за этот день.

– Вчера вечером я тебе ее обработала. Первые две недели надо протирать несколько раз в день. Вон там пузырек лубридерма. – Кейси лениво машет рукой в сторону письменного стола. – А еще надо носить одежду из легкой ткани, чтобы не было раздражения.

– Поэтому я проснулась практически голой?

Она хмыкает и кивает.

Я потираю лоб ладонью.

– Теперь я понимаю, что к чему. – Особой радости от этого не испытываю. Снова смотрю на фотографию. – Это нормально, что все покраснело и припухло?

– Да, сначала даже кровь была.

Вздыхаю и кладу ладонь на желудок, который все еще не пришел в норму.

– Кажется, там есть еще один цветочный горшок, – говорит сестра.

– Надо будет купить Риган новый, – говорю я со стоном.

Какое-то время мы лежим молча, а потом Кейси спрашивает:

– Кстати, а как ты оказалась на верхнем ярусе? Хреновая кровать.

В общежитии есть комнаты с обычными кроватями. Но некоторые комнаты настолько тесные, что две кровати туда не поместятся. Именно такая, с двухъярусной кроватью, и досталась нам с Риган.

– Да я сама Риган нижнее место предложила. Она высоты боится. А мне все равно.

– Понятно. Ничего удивительного. Она же коротышка. Почти что карлица.

Я делаю сестре страшные глаза. Ведь Риган прямо под нами. Пусть спит, но прямо под нами!

Еще одна пауза, а потом Кейси продолжает со своей дьявольской улыбочкой:

– Надеюсь, соседка не будет против твоей бурной личной жизни. Если эта конструкция не отличается прочностью, Риган конец.

Снизу раздается хихиканье: она не спит и все слышит!

– Не волнуйтесь. Я знаю правила, – говорит Риган сонным голосом. – У меня есть красный носок, и мы будем его вешать на дверную ручку снаружи, когда Эштон будет навещать Ливи…

Натягиваю простыню на лицо, поскольку точно знаю, чем все это закончится. Щеки у меня горят от стыда. Ну как так вышло, что у меня в соседках маленькая копия моей старшей сестры? К сожалению, звук простыня не изолирует, и я прекрасно слышу издевательский комментарий Кейси:

– В этом нет необходимости. Ливи любит свидетелей.

– А я заметила. Насколько я знаю, Эштон тоже. Ну и я ничего не имею против. У этого парня такая фигура!.. Какой торс! Так и хочется всю ночь напролет ласкать языком его грудь. Ну, Ливи так и делала…

Меня пробивает нервический смешок.

– Ничего я не делала. Прекратите!

– А ты сначала признайся, что вчера всю ночь ловила с ним кайф.

Я отчаянно трясу головой.

– А задница у него какая! Я как-то раз потрогала. Ну, конечно же, мне не так свезло, как вчера Ливи.

– Хватит!!!

Повышенный тон лишь раззадоривает Кейси.

– А я дождаться не могу, когда же она доберется до его.

– Ладно! Да, я получила удовольствие! Огромное! Только прекратите это разговор! Не хочу больше видеть этого типа.

– До тех пор, пока снова не напьешься.

– В жизни больше не стану пить! – заявляю я.

– Ах, Ливи… – Сестра поворачивается и прижимается ко мне.

– Да, я не шучу! Ведь я как выпью, так из меня черти лезут. Ну, прямо вылитый Джекилл и Хайд.

– Помнишь, отец говорил, что даже в самом выдержанном ирландце есть немного безумия. Ты вчера это с блеском доказала.

Ирландка.

– Эштон называл меня Ирландкой. Почему?

– Не знаю, Ливи. Вот напьешься в другой раз, и сама его расспросишь.

Закатываю глаза, но спор не продолжаю. Одна мысль все не дает мне покоя.

Ирландка.

Ирландка.

Распахиваю глаза и стягиваю простыню с лица.

– По-моему, у Эштона на ягодице татуировка «Ирландка». Верно?

Повисает пауза. А потом Кейси садится и с горящим от возбуждения глазами выпаливает:

– Ну, конечно же! А я и забыла! – И они с Риган начинают хохотать. – Как же я могла об этом забыть! – Она грозит мне пальцем. – Ну и сестренка у меня! Сразила наповал такого самца! – И она хлопает в ладоши с безудержной радостью. Веселится, как четырехлетний малыш в предвкушении сладкой ваты. – Молодец! – Она показывает мне большой палец, и немного погодя я хлопаю ладонью о ее ладонь. – Ливи, ты все еще о чем-то сожалеешь? Прикинь, каково будет этому типу, когда он сообразит, отчего у него саднит задница…

Риган хохочет до слез, наверняка уже косметика вся поплыла, и смеется так заразительно. Скоро уже вся двухъярусная кровать сотрясается от дружного хохота над роскошным капитаном команды по гребле и его расписанной ягодицей.

И хотя мне неприятно и трудно признаться даже себе самой, приходится признать, что прошлой ночью я оттянулась.

По полной.

* * *

К трем часам мне становится намного лучше. Настолько лучше, что запах кофе и свежей выпечки в уютном местном кафе, куда мы зашли перекусить, уже не вызывает приступа тошноты. Но теперь на смену похмелью приходит грусть.

Сегодня сестра уезжает.

Разумеется, мы будем общаться: есть эсэмэски, телефонные звонки и электронная почта, и даже скайп, и через несколько недель я полечу на свадьбу Шторм и Дэна, но… Но это все не то. Я помню, как скучала по сестре, когда она два месяца была в клинике доктора Штейнера. У меня словно вырезали кусок сердца. Помимо этих двух месяцев, я видела сестру каждый божий день.

Даже когда она была в реанимации после аварии, даже когда у нее были проблемы с алкоголем и наркотиками, даже когда она подрабатывала вечерами в баре, все равно, каждую ночь я заглядывала к ней и видела ее лицо. Чтобы убедиться, что она не умерла и я не одна в этой жизни.

Я знала, что этот день настанет, но от этого не легче. И вот я стою, и у меня такое ощущение, что я что-то теряю. Словно прощаюсь с частью своей жизни, которую уже не вернешь.

– Ну что… – Кейси, с натянутой улыбкой стоя у дверцы такси, смотрит на меня блестящими голубыми глазами. Моя сестра не любит плакать. Даже после всего, что нам довелось испытать, когда она заходила так далеко, Кейси умудряется с помощью юмора отодвинуть грусть в сторону. Хотя сейчас я вижу, как из уголка ее глаза вытекает слезинка. – Сестренка ты моя, – бормочет она, обхватывая меня за шею и притягивая к себе, пока мы не стукаемся лбами. – Ливи, у тебя все получилось.

Я улыбаюсь в ответ.

– Нет, это у нас все получилось. – Если бы три года назад сестра оставила меня у тети Дарлы и дяди Рэймонда, ей было бы намного легче. И ее никто бы не осудил за это. Тогда бы ей не пришлось взвалить на себя такую ответственность, кормить лишний рот. Да любой бы так и поступил на ее месте в подобной ситуации – просто ушел бы, не оглянувшись. Но только не Кейси. – Да если бы не ты… – говорю я, но Кейси останавливает меня суровым взглядом.

– Нет, Ливи, я тут ни при чем. Просто твоя незадачливая сестра – жертва аварии – непонятным образом, каким-то чудом умудрилась не пустить под откос твое будущее своим дерьмовым примером. – Кейси закрывает глаза и шепчет: – Это я тебе обязана. Всем. – Она обнимает меня. – Не забывай, я не так уж далеко. Если я тебе понадоблюсь, ты только дай мне знать, и я сразу прилечу. Договорились?

– Кейси, со мной все будет в порядке.

– Но если нет, я всегда рядом. Договорились?

Молча киваю, боюсь расплакаться.

В кармане раздается рингтон – пришла эсэмэска. Наверное, это Шторм – она единственная, кроме Кейси, кто пишет мне эсэмэски. Достаю телефон и читаю:

«Скажите, вчера ночью вы совершили нечто, для себя нехарактерное?»

– Нет, ну что это за издевательство? – выпаливаю я.

– А в чем дело? – Кейси хмурится и заглядывает через мое плечо в экран телефона.

– Ну, какой доктор пишет своим пациентам эсэмэски? – говорю я и тут же мысленно поправляю себя: я вовсе не пациент.

– У тебя пять минут на ответ, а то он сам позвонит. Впрочем, ты уже в курсе, да?

Я киваю. Теперь я знаю: доктор Штейнер очень терпелив. но хочет получить ответы.

– Ну и что мне ему ответить?

Сестра пожимает плечами и ухмыляется.

– По опыту могу сказать, что доктор очень любит сюрпризы.

– Ну что, этого добра у меня для него навалом.

Сестра стоит, сложив руки на груди, а я печатаю ответ:

«Я выпила столько джелло-шотов, что с лихвой хватило бы наполнить маленький бассейн, а потом чуть не переломала руки-ноги, отплясывая брейк-данс. Теперь меня украшает татуировка, и, не будь у меня видео на память, я бы решила, что мне ее накололи в темном переулке грязными иголками. Довольны?»

Нажимаю «отправить», и сердце у меня екает. Доктор все время говорит, что я должна эффективнее использовать свой внутренний сарказм, которым я, по его наблюдениям, обладаю.

Через десять секунд приходит ответ:

«Неплохо для начала. А с парнем общались?»

Стою с вытаращенными глазами, осмысливая реакцию доктора на богатую событиями прошлую ночь.

А сестра, воспользовавшись моментом, выхватывает у меня телефон.

– Кейси, что ты делаешь! – Я гоняюсь за сестрой вокруг такси, а она ловко ускользает от меня, без остановки набивая сообщение. Не знаю, как ей это удается, но у Кейси море талантов. Только нажав «отправить», она элегантным движением швыряет мне телефон. Я с трудом ловлю его и тут же смотрю, что она натворила:

«Я не только общалась с парнем, но еще видела два пениса. Один из них принадлежал голому типу, которого я обнаружила утром у себя в комнате. У меня есть снимки. Хотите взглянуть на самый удачный?»

– Кейси! – кричу я и шлепаю ее по плечу.

В этот момент приходит ответ:

«Рад, что у Вас появились друзья. Поговорим подробно в субботу».

Несколько секунд мы молчим, пока я переживаю это потрясение, а потом начинаем дружно хохотать. И этот смех скрашивает наше прощание.

– Ну ладно, мне пора, а то самолет улетит без меня, – говорит Кейси и снова меня обнимает. – Иди с богом и твори свои ошибки.

– Думаешь, вчера ночью мало натворила?

Кейси подмигивает.

– Вчера ты не сделала ни одной ошибки. – Она открывает дверцу, машет мне рукой и садится на заднее сиденье. И все машет и машет в заднем окне, положив подбородок на подголовник, пока такси не скрывается за поворотом.

Глава четвертая. Сожаления

Не сомневаюсь, большинство девчонок делают все, чтобы подстроить очередную встречу с Эштоном Хенли, если им довелось напиться и пообжиматься с ним в темном уголке.

Но я не такая.

И у меня нет ни малейшего желания общаться с ним, пока я учусь в Принстоне.

К сожалению, судьба распорядилась иначе: у меня было всего два спокойных дня.

Выстояв очередь в книжном магазине, спешу в общежитие, чтобы оставить там тонну учебников и успеть на автобусную экскурсию по кампусу. Хочу узнать как можно больше о его истории, насчитывающей уже два с половиной века, и красивейшей готической архитектуре. Так что времени у меня в обрез.

Ну и, конечно же, именно в такой момент попадаю в засаду.

– Что у тебя там, Ирландка? – Ловкая рука вытягивает перечень моих учебных курсов, засунутый между книжками и моей грудью, задевая ключицу, и я невольно вздрагиваю.

– Ничего, – бормочу я, не собираясь вступать в какие бы то ни было дискуссии. А он уже изучает список предметов, с задумчивым видом покусывая чувственную нижнюю губу. Мне остается лишь смириться и ждать, ну и, пользуясь случаем, обратить внимание на то, что я упустила в темноте и пьяном угаре. Когда была полуголая и меня загнали в угол. Как оказалось при свете дня, волосы у Эштона не черные, а темно-каштановые. Густые брови в идеальном порядке. А глаза не просто карие, а с зелеными крапинками. И ресницы у него длиннющие, густые и загнутые…

– Ирландка?

– Что? – Я отвлекаюсь от своих мыслей, а он смотрит на меня с ухмылкой, будто сказал мне что-то важное, а я так увлеченно его разглядывала, что не расслышала.

Так оно и было.

Прочищаю горло и чувствую, как уши, а потом и все остальное заливает румянец. Мне хочется спросить, почему он называет меня Ирландкой, но вместо этого просто переспрашиваю:

– Что ты сказал?

На мою удачу, он меня не подкалывает, а спрашивает:

– Как татуировка? – И осторожно кладет на место листок, снова задевая пальцем ключицу. А я снова вздрагиваю от его прикосновения.

– Все в порядке. – Перевожу дыхание, прижимая стопу книг к груди, и отвожу глаза. Смотрю на снующих мимо студентов. Куда угодно смотрю, только бы не видеть живое напоминание о той скандальной ночи.

– Да? А у меня зудит. Адски.

– Ну да, чешется немного, – соглашаюсь я и поднимаю глаза на лицо Эштона. Он широко улыбается, и на щеках у него обалденные ямочки. Такие глубокие, что у меня учащается дыхание. Такие глубокие, что я вдруг вспоминаю, как любовалась ими, когда была пьяная. Настолько пьяная, что тыкала в одну пальцем. А может, и языком залезала.

– У тебя-то она хотя бы на спине, – говорит он с глуповатым видом. Он такой загорелый, что я не могу понять, на самом деле щеки у него чуть покраснели, или мне только кажется.

И тут я не выдерживаю и хихикаю. Он тоже хохотнул. А потом я вдруг вижу нас со стороны – стоим напротив друг друга и смеемся. Только мои пальцы теребят его волосы на шее, а его язык ласкает мочку моего уха. Я тут же перестаю смеяться и прикусываю губу.

– Ну и сглупил же я! – тихо говорит он, качая головой. – Хорошо хоть она совсем маленькая.

А я все стараюсь прогнать картинку из головы и в результате, не подумав, соглашаюсь с ним:

– Да, я с трудом прочитала, и то пришлось наклоняться поближе… – И тут до меня доходит, что я произнесла это вслух, и кровь отливает от лица. Неужели я на самом деле это сказала? Нет, этого не может быть.

Судя по его глазам, понимаю, что может. Я так и сказала. Сейчас мне станет дурно.

– Я… Я не… Мне уже пора. – И я медленно отступаю, а по спине у меня катится капелька пота.

Он идет за мной и говорит, кивнув на список предметов:

– У тебя полно лекций по естественным наукам.

План побега накрывается медным тазом. Что он делает? Зачем он меня забалтывает? Надеется на продолжение? А я этого хочу?

Быстро окидываю его взглядом. Да, приходится признать: он хорош собой. Как сказала Риган, один из самых сексуальных парней во всем университете. Я здесь всего четыре дня. Пока не могу судить сама, однако уверена, что так оно и есть. И у меня слишком много воспоминаний, от которых меня бросает в дрожь, чтобы пытаться обманывать себя, будто бы мне все это не понравилось.

Но… нет, продолжения я не хочу. То есть, когда я на него смотрю, я понимаю: все это неправильно. Да он даже не похож на студента Принстона. Дело не в том, что есть какой-то определенный тип правильного студента Принстона, ничего такого нет. Судя по тому, что я вижу, студенты тут на удивление разные. И мало похожи на популярный образ из кинофильмов восьмидесятых: этакий избалованный парень из обеспеченной семьи в дорогущем джемпере или куртке.

Просто Эштон не укладывается в мое личное представление о студенте Принстона. Не знаю, что тому причиной – его модные линялые джинсы с низковатой посадкой, серая рубашка с закатанными рукавами, татуировка на внутренней части предплечья или потертый кожаный браслет на запястье, похожий на наручник… Не знаю, в чем точно дело.

– Ирландка?

Опять он меня так называет. Трепло! Почему он не зовет меня по имени? Придумал мне свое имя. Судя по его ухмылке, он снова застукал меня за разглядыванием и наслаждается моментом.

Прочищаю горло и выдавливаю:

– Да. Только естественные науки. За исключением одного курса. – Я имею в виду курс английской литературы. С точки зрения медицинской карьеры, этот курс бесполезен, но доктор Штейнер будет доволен, что по его «рекомендации» я выбрала один курс, которым мне самой и в голову бы не пришло заняться.

– Попробую угадать. Хочешь посвятить себя медицине?

Киваю и улыбаюсь.

– Детская онкология. – В отличие от многих студентов, которые не представляют, чем заниматься в жизни, я выбрала себе профессию еще в детстве, когда моя подруга Сара Доусон умерла от лейкемии. Тогда мне было девять. Решение пришло само собой. Я плакала и спросила папу, чем я могла бы ей помочь. Папа ласково улыбнулся и объяснил мне, что я ничем не могла помочь Саре, но я девочка способная и, когда вырасту, смогу стать хорошим врачом и спасу жизнь другим детям. Спасать детей – это же так благородно. И с того дня я не ставила под сомнение эту цель и упорно шла к ней.

Однако сейчас, глядя на выражение лица Эштона, можно подумать, я сказала ему, что мечтаю работать ассенизатором. На миг повисает пауза, а потом он резко меняет тему:

– Послушай, по поводу субботней вечеринки… Может, сделаем вид, будто ничего не было? – спрашивает он, засунув руки в карманы.

У меня отваливается челюсть, а мозг лихорадочно переваривает его слова. Последние три дня я сама только об этом и думаю. Сделаем вид? Хотелось бы. Было бы здорово, если бы я могла нажать клавишу «стереть» и больше не осталось бы тех воспоминаний, от которых я краснею и утрачиваю способность сосредоточиваться на. на всем остальном.

– Легко! – говорю я с улыбкой. – Остается только уговорить сделать то же самое мою сестру и Риган.

Он поднимает руку и скребет затылок, в результате чего рубашка натягивается у него на груди, и я вижу рельефные мышцы. И вспоминаю, как ласкала их на злополучной вечеринке.

– Думаю, с твоей сестрой проблем не будет, она ведь уехала.

– Да, не будет, – соглашаюсь я. Просто она станет присылать мне время от времени фотки лысого здоровяка, который трудится над татуировкой у тебя на заднице, чтобы я вдруг не запамятовала. Я предусмотрительно уничтожила это сообщение, но уверена, что получу еще не одно подобное послание.

– А Риган не проболтается, – продолжает Эштон. Опустив руку, он смотрит в сторону и бормочет, скорее себе самому: – Она свой парень.

– Отлично. Тогда все в порядке… – Может, я тогда смогу отодвинуть все это и снова стать собой. Ливи Клири. Будущий врач. Хорошая девочка.

Эштон смотрит мне в лицо, опускает взгляд на губы: наверное, потому что я усиленно кусаю нижнюю, еще чуть-чуть – и прокушу. Мне кажется, надо еще что-то сказать:

– А я почти ничего не помню, так что… – И я умолкаю, удивляясь тому, с какой легкостью я лгу. Оказывается, это так просто.

Он наклоняет голову и снова отводит взгляд в сторону, словно глубоко задумался. Потом чуть удивленно улыбается и говорит:

– Признаться, впервые слышу такое от девушки.

Я чувствую, как уголок рта у меня поднимается в улыбке, и опускаю глаза на его кроссовки, а сама думаю: Ливи, ты заработала один балл. Правда, общий счет после этой беседы разгромный, и не в мою пользу.

– Все бывает когда-нибудь в первый раз.

Его смех вынуждает меня снова поднять взгляд: он качает головой, словно смеется какой-то своей шутке.

– Что?

– Ничего. Просто… – Он держит паузу, словно решает, говорить или промолчать. Все-таки решает сказать и усугубляет мое унижение широкой улыбкой: – Просто у тебя, Ирландка, в ту ночь много чего было впервые. Каждый раз ты сама загибала пальцы.

Лучше бы мне сразу умереть на месте. Похоже, так оно и будет: сердце сейчас остановится. Не знаю почему, но руки слабеют, и все мои учебники валятся на траву. Рядышком с последними крохами моего растоптанного достоинства.

Я чуть не падаю, чтобы поднять их, и пытаюсь припомнить подробности вечеринки. Дело в том, что я не помню, как разговаривала с Эштоном. И точно не помню, как загибала пальцы, подсчитывая все свои…

И тут на мою беду сейф в моей памяти приоткрывается, и я вижу еще одну картинку. Кирпичная стена у меня за спиной, передо мной Эштон, я обвила ногами его за пояс, и он прижимает меня к себе. А я шепчу ему на ухо, что ничего подобного раньше не чувствовала и что это, оказывается, намного тверже, чем я предполагала.

– Боже праведный! – со стоном выдавливаю я, и у меня сводит живот. Нет, сейчас меня точно вырвет. Прямо на глазах у всех.

Сердце начинает колотиться еще сильнее, когда я осознаю, что моим унижениям нет конца. Ведь тогда на вечеринке я говорила точь-в-точь как актриса из того ужасного видео, которое меня силком заставила смотреть Кейси. Я случайно зашла к этим чудикам, когда они его смотрели. Кейси буквально приковала меня к дивану и не отпускала, а Трент, Дэн и Бен ржали, как кони, над тем, как я краснела и вопила от ужаса.

Нет, это не сестра, а Антихрист. Это она во всем виновата. Она и Штейнер. И этот проклятый коктейль. И…

– Ирландка! – Услышав голос Эштона, я вздрагиваю, и до меня доходит, что он сидит на корточках рядом со мной и держит в руках учебник, и вид у него озадаченный. Он берет меня за локоть и помогает подняться на ноги. – Похоже, ты с головой погрузилась в свои мысли, так? – говорит он, протягивая мне книгу.

Не знаю, что ответить, поэтому молчу. Выдерживаю паузу, беру учебник и тихо говорю:

– Можешь считать, что субботняя вечеринка забыта.

– Спасибо, Ирландка. – Он трет лоб кончиками пальцев. – Не хотел, чтобы так все вышло. Мне жаль. То есть… – Он смотрит на меня и морщится, словно столкнулся со мной и проверяет, не ушиблась ли я. Я слышу чуть заметный вздох, а потом он отступает назад. – Еще увидимся.

Я чуть заметно киваю и выдавливаю улыбочку. А про себя ору изо всех сил: «Не дождешься!»

* * *

– Черт возьми! – бормочу я, когда прихожу на место встречи с опозданием в десять минут. Смотрю по сторонам: ни автобуса, ни экскурсантов. Уехали знакомиться с достопримечательностями этого замечательного университета, а я торчу тут одна, снова и снова прокручивая в голове разговор с Эштоном. Каждое его слово застряло в памяти. Особенно эти два: «Мне жаль».

Он сожалеет, что связался со мной. Этот повернутый на сексе тип так сожалеет, что выслеживает меня и просит, чтобы я никому ничего не сказала.

Ему даже неприятно вспоминать об этом. Поэтому он и поморщился.

Одно дело, когда я сожалею о том, что у меня с ним было. То есть я совершила глупость, нечто абсолютно для меня нехарактерное. В результате у меня впервые случилось столько всего – и с кем? С парнем, которого я совсем не знаю. С типом, у которого до меня была сотня пьяных девиц-однодневок, и наверняка дело заходило намного дальше, чем со мной.

И теперь ему, видите ли, жаль.

Сажусь на ступеньку лестницы и невидящим взглядом смотрю на свои руки. Все, что есть во мне разумного, твердит мне: хватит думать об этом. Но я не могу остановиться. Несколько раз сглатываю слюну, но во рту по-прежнему сухо, а я все перебираю в голове мыслимые и немыслимые причины, по которым Эштон может сожалеть о случившемся. Может, он считает меня непривлекательной? Проснулся в воскресное утро, увидел меня трезвым взглядом и подумал: «Какого хрена я тут делаю рядом с этой серой мышкой?» Ясное дело, видок у меня был еще тот: волосы всклокоченные, глаза опухшие, а изо рта разит так, что цветочки вянут.

А может, дело в моем «уровне мастерства»? Разумеется, опыта у меня нет, но… неужели я настолько плоха?

Я настолько погрузилась в свои мысли, что, когда рядом какой-то парень сказал «извините», не подняла головы, решив, что он разговаривает с кем-то еще. Но услышав то, что он сказал потом, вернее, как он это сказал, подняла глаза, чтобы взглянуть, кто это.

– С вами все в порядке?

Смотрю, приоткрыв рот от удивления, а он садится рядом со мной, и я молча киваю, глядя на его темно-зеленые глаза и приятную улыбку.

– Вы уверены? – спрашивает незнакомец с легкой усмешкой. Такой же приятной, как и его улыбка.

– Вы из Ирландии? – выпаливаю я, не успев совладать с собой. Закрываю глаза, пытаясь объяснить себе, почему я это спросила. – То есть… я подумала… У вас акцент… Мне показалось, вы приехали из Ирландии. – А ты, Ливи, сбежала из дурки.

– Меня зовут Коннор. Вы правы. Я родом из…

– Дублина, – перебиваю его я, а внутри поднимается волна радостного возбуждения.

Он кивает с лучезарным видом, словно ему очень приятно.

– Живу в Штатах с двенадцати лет.

Улыбаюсь еще шире. Не могу остановиться. Наверное, здорово похожа на слабоумную.

– А вас как зовут? Или мне называть вас просто «мисс Улыбка»?

– Ой, извините. – Пытаюсь придать лицу серьезность и протягиваю ему руку. – Ливи Клири.

Он вскидывает брови и берет мою ладонь в свою. Рука у него теплая и сильная. и уютная.

– Мой отец вырос в Дублине. А ваш акцент. вы мне его напомнили. – Папа переехал в Штаты, когда ему было тринадцать, и давно уже говорил без акцента, но порой у него проскальзывали ирландские словечки. Как и у Коннора.

– Значит, ваш отец тоже обаятельный и привлекательный?

Я хмыкаю и опускаю глаза, прикусив язык, чтобы случайно его не поправить. Был обаятельным и привлекательным. Пару минут разговора маловато, чтобы обсуждать тему ушедших родителей.

Какое-то время мы сидим молча, а потом Коннор спрашивает:

– Мисс Клири, а почему вы сидите тут в полном одиночестве?

Я вздыхаю и небрежно взмахиваю рукой.

– Собиралась на ознакомительную экскурсию, но опоздала. Задержалась с… – Мысли возвращаются к предыдущему разговору, нарушая мой покой. – С одним засранцем, – рассеянно бормочу я себе под нос.

Коннор оглядывается кругом и спрашивает с улыбкой:

– А этот засранец где-то рядом?

Чувствую, что краснею.

– Не думала, что вы услышите. – С того дня как Штейнер порекомендовал мне разнообразить свою речь бранными словами – из лексикона сестры, – ловлю себя на том, что чуть ли не каждое произнесенное мною предложение расцвечено эмоциональным словечком. Особенно, если я расстроена или нервничаю, хотя сейчас я абсолютно спокойна. – Нет. Надеюсь, в данный момент он далеко отсюда. – В глубоком колодце, развлекается в компании девиц и ни о чем не жалеет.

– Ну, раз так, – Коннор поднимается и протягивает мне руку, – позвольте я покажу вам Принстон. Сомневаюсь, что эта экскурсия будет очень содержательной, но, между прочим, я тут уже три года.

Без малейших колебаний подаю ему руку. Сейчас это именно то, что мне нужно: прогуляться по кампусу в компании Коннора из Дублина.

* * *

Оказывается, Коннор из Дублина знает об истории Принстона на удивление мало. Однако он ловко компенсирует это изрядным количеством уморительных случаев из своего личного опыта. Когда мы возвращаемся к общежитию, мы с ним уже накоротке и у меня живот болит от смеха. (Коннор привел меня в уютный, почти средневековый дворик, о существовании которого я не знала, – отличное место для занятий!)

– …И на следующее утро, вот на этом самом месте, они нашли моего соседа по комнате в одних черных носках, – говорит Коннор с улыбкой, показывая на деревянную скамейку.

Где-то посередине экскурсии я поняла, насколько Коннор привлекательный. Сразу я этого не заметила, наверное, потому что была взвинчена после разговора с Эштоном. Коннор высокого роста, светловолосый, строгая стильная стрижка и гладкая, загорелая кожа. Он худощавый, но при ходьбе заметно, что под отглаженными брюками цвета хаки и клетчатой рубашкой тренированное тело. В общем, примерно так я и представляла себе того самого студента, с которым однажды буду гулять по кампусу.

Но особенно подкупает улыбка Коннора – широкая и искренняя. Она у него такая открытая, и за ней ничего не скрывается, никакого обмана.

– Как же ты успеваешь учиться? Тебя послушать, так ты только и ходишь по вечеринкам, – удивляюсь я, прислоняясь к скамейке и опираясь о нее коленом.

– А мои соседи хотели бы, чтобы я проводил на вечеринках еще больше времени, – с усмешкой возражает он. – Хотя во время учебного года предпочитаю их пропускать. Во всяком случае, во второй половине семестра. Каждому свое: лично я хочу получить в университете хорошее образование, а не больную печень и венерические заболевания.

Заметив мой взгляд, он вспыхивает и смущенно бормочет:

– Извини. – И продолжает с усмешкой: – Просто в последний раз они меня достали. Закатили в субботу такую вечеринку в тогах, что мы до сих пор не можем дом в порядок привести.

Чувствую, что деревенею. Вечеринка в тогах? Та самая, где я как следует оттянулась и зажигала с Эштоном? Переведя дыхание, шепотом спрашиваю:

– А где ты живешь? – Я понятия не имею, где была эта чертова вечеринка, так что адрес мне мало чем поможет. Главное понять – был ли там Коннор и видел ли он мое представление.

Коннор смотрит на меня заинтересованным взглядом.

– Прямо за территорией кампуса, с несколькими друзьями.

«Прямо за территорией кампуса». Именно так сказала Риган, когда мы в тот вечер собирались на вечеринку. Может, в тот раз была не одна вечеринка в тогах?

– Да? – Усилием воли пытаюсь изобразить непринужденный тон. В результате получаю обратный результат – будто меня кто-то душит. – Кстати, я в субботу была на вечеринке в тогах.

– Вот как? – усмехается Коннор. – Наверное, у нас в доме. Теперь мало кто устраивает такие вечеринки. – Он закатывает глаза. – Это все мой сосед Грант, большой любитель повыпендриваться. Было весело?

– Угу. – Слежу за ним краем глаза. – А тебе понравилось?

– А я был в Рочестере, на свадьбе у двоюродного брата, – отвечает Коннор, качая головой. – Жаль, что так совпало, но моя семья помешана на семейных праздниках. И пропусти я эту свадьбу, мама бы меня убила.

С облегчением перевожу дыхание, стараясь, чтобы Коннор не понял, как я рада, что его на вечеринке не было. Впрочем, будь он там, он бы сейчас со мной не разговаривал.

– Говорят, народ оттянулся на славу. Соседи полицию вызвали, чтобы прикрыть лавочку.

– Да, пьяных было много… – бормочу я и, чтобы поскорее покончить с этой темой, спрашиваю: – А у тебя какая специализация?

– Политика. Готовлюсь поступать на юридический. – Он не сводит с меня глаз. – Надеюсь, на будущий год поступлю в Йель или Стэнфорд.

– Здорово, – говорю я и снова ловлю себя на том, что смотрю в его дружелюбные зеленые глаза и улыбаюсь.

– А ты? Чем собираешься заниматься?

– Молекулярной биологией. Надеюсь стать врачом.

Коннор хмурит брови.

– А ты знаешь, что можно поступать в медицинский, даже если у тебя специализация в области гуманитарных предметов?

– Знаю. Просто мне легко даются естественные науки.

– Вот как! – Коннор смотрит на меня с нескрываемым любопытством. – Значит, ты и красивая, и умная. Убийственное сочетание.

Опускаю глаза и чувствую, что щеки у меня краснеют.

– Ну вот ты и дома. – Он обводит рукой фасад. – Роскошное здание, верно?

Поднимаю голову и рассматриваю этот образец неоготической архитектуры. В другое время я бы согласилась. Но сейчас чувствую разочарование: моя экскурсия в компании улыбчивого Коннора подошла к концу. А я еще не готова к этому.

Смотрю, как он отступает, засунув руки в карманы.

– Рад знакомству, Ливи из Майами.

– Взаимно, Коннор из Дублина.

Он подбрасывает носком камешек, и мы стоим молча, не зная, что сказать.

– В эту субботу у нас дома намечается небольшая вечеринка, – вдруг говорит Коннор. – Придешь? Если хочешь, захвати с собой свою чумовую соседку по комнате, про которую ты рассказывала.

– Но ведь ты же говорил, что во время учебного года не ходишь по вечеринкам, – подлавливаю его на противоречии.

Коннор задумчиво смотрит мне в глаза.

– Если это не повод пригласить красивую девушку. – Он краснеет и опускает взгляд.

А я внезапно осознаю, что Коннор не только симпатичный внешне, но еще и обаятельный. Не знаю, как надо отвечать в подобных случаях, поэтому просто говорю:

– Увидимся в субботу.

– Отлично. Часов в восемь? – Коннор называет улицу и номер дома, одаривает меня еще одной улыбкой и быстро уходит, словно спешит куда-то. А я все стою, прислонясь к скамейке, смотрю ему вслед и думаю: может, он пригласил меня просто из вежливости? Но тут, когда Коннор поворачивает за угол здания, он оборачивается и бросает на меня взгляд. Увидев, что я все еще на него глазею, посылает мне воздушный поцелуй и скрывается за углом.

А я сжимаю губы плотнее, чтобы не улыбаться как идиотка, от уха до уха.

День определенно задался.

Глава пятая. Диагноз

Пока я старалась посетить как можно больше университетских мероприятий, дабы пропитаться духом истории и культуры Принстона, Риган решила отметиться на всех пирушках, чтобы пропитаться парами водки и пива. Она настаивала, что я непременно должна составить ей компанию. В результате из желания угодить своей соседке каждый вечер этой недели я провела на вечеринках в общежитии, а с утра не могла продрать глаза. Правда, у меня была еще одна причина: я надеялась встретиться с Коннором. А еще боялась снова увидеть Эштона. Но в конце концов надежда поборола страх.

К сожалению, Коннора я так и не встретила. Но и Эштона не увидела. Зато перезнакомилась с однокурсниками, в том числе с кореянкой по имени Сан. Она тоже оказалась новичком по части вечеринок, так что с четверга нас таких было уже двое.

Не представляю, как Риган намеревается успевать с учебными нагрузками. Все ее учебники так и лежат на столе нетронутой стопкой. Она их даже не пролистала. У меня закралось подозрение, что она никакая не студентка, что Кейси с доктором Штейнером специально ее ко мне подселили. Представляю себе, как они веселились, составляя свой коварный план. Впрочем, кем бы Риган ни была, мне здорово повезло с соседкой. Жаль только, что она все время уговаривает меня вместе с ней выпить.

* * *

В дверь все стучат и стучат. Открываю глаза.

– Пристрелите меня, – стонет внизу Риган.

– Пристрелю, только сначала открой дверь, – бормочу я, накрываю голову подушкой и выталкиваю из-под себя учебник с очень острыми уголками. Ночью я ухитрилась смыться с очередной вечеринки двумя этажами выше и углубилась в науку. Когда я последний раз взглянула на будильник, было три часа ночи. Сейчас семь. – Риган, это наверняка к тебе, – сообщаю я, сворачиваясь клубком. – Я же никого тут не знаю.

– Тихо! Сейчас уйдут, – шепчет она.

Однако не уходят. Стучат еще сильнее, да они так пол-этажа разбудят. Усилием воли приподнимаюсь на локтях и собираюсь спускаться, но слышу обреченный стон Риган и скрип кровати. Она топает к двери, чертыхаясь и поминая Сатану.

– Вставайте, сони!

Услышав этот голос, я резко вскакиваю, и комната кружится у меня перед глазами.

– Что вы тут делаете? – необычно писклявым голоском спрашиваю я, глядя на импозантного мужчину в безупречном костюме на пороге комнаты. Я не видела доктора Штейнера два с половиной года. В общем-то, он не изменился, разве что волосы поседели и поредели.

Он пожимает плечами.

– Сегодня суббота. Я же говорил, что мы сегодня побеседуем.

– Да, но не говорили, что приедете. Да еще в семь утра!

Он бросает взгляд на наручные часы и хмурится.

– Неужели так рано? – А потом снова пожимает плечами и вскидывает руки, а в глазах загорается неподдельная радость. – Славный сегодня денек! – Руки падают вниз, и Штейнер уже спокойно говорит: – Одевайся. У меня сегодня в городе конференция, и к полудню я должен вернуться. Жду тебя в вестибюле через полчаса.

Перед уходом он замечает растрепанную Риган в мятом топе и розовых пижамных штанах. Она сидит на кровати и смотрит на него во все глаза. Он протягивает ей руку.

– Привет, я доктор Штейнер.

Она жмет руку с усталой гримасой.

– Привет, я Риган.

– Ну да. Соседка по комнате. Наслышан.

От кого? Я же не говорила с ним с тех пор, как…

Ответ очевиден: опять сестрица постаралась. Больше некому.

– Пусть Ливи как можно больше общается, хорошо? У нее тенденция слишком много времени уделять занятиям. Только держите ее подальше от джелло-шотов и прочих соблазнов. – И не дожидаясь ответа, доктор Штейнер выходит так же быстро, как и вошел, оставив меня наедине с соседкой и ее изумлением.

– Что это было?!

Ну и с чего же мне начать? Трясу головой, спускаю ноги с кровати и ворчу под нос:

– Долго рассказывать.

– Ладно, но… Это что, врач? То есть, скажи мне… – Она колеблется. – Это твой лечащий врач?

– Выходит так, уж не знаю, к добру это или как. – Больше всего на свете я хочу сейчас еще несколько часов провести под одеялом, но точно знаю: если через полчаса я не спущусь в вестибюль, Штейнер снова нарисуется в коридоре и будет громогласно меня выкликать.

– А какой он доктор? То есть… – Она наматывает прядку длинных волос на пальцы. Риган нервничает – это редкое зрелище.

Открываю рот, чтобы ответить, но тут же закрываю: внезапно в голову приходит мысль ее разыграть. Надо же отплатить ей за водку, которую Риган вчера чуть не силком в меня влила… Сжимаю губы, чтобы не улыбаться, достаю из ящика комода джинсы и майку и спокойно говорю:

– В основном он специализируется по шизофрении.

Повисает пауза. Я не поднимаю глаз, но уверена: рот у Риган нараспашку.

– Да? Ну и. А на мне это может как-то отразиться?

Схватив сумочку, иду к двери и, взявшись за ручку, останавливаюсь, словно задумалась.

– Нет, вряд ли. Хотя. Если я начну вдруг… – Машу рукой. – Впрочем, не бери в голову. Такое вряд ли повторится. – Выскальзываю в коридор, делаю несколько шагов и начинаю хохотать так громко, что из соседней комнаты раздается «Заткнись!».

– Ливи, ты у меня за это еще схлопочешь! – орет за закрытой дверью Риган, а потом тоже хохочет.

Юмор если не спасает, то делает жизнь легче.

* * *

– Я догадался, что сообщение написала Кейси, – говорит Штейнер и допивает остатки кофе, запрокинув голову. (Таких больших чашек я еще не видела.) Мой кофе совсем остыл, я его только пригубила, пока доктор Штейнер вытягивал из меня мельчайшие подробности моей первой недели в Принстоне.

Он кого хочешь разговорит. Помню, сначала Кейси на него за это страшно злилась. Тогда моя сестра была совершенно сломлена. Не хотела ничего обсуждать – ни аварию, ни утрату, ни разбитое сердце. Однако к окончанию интенсивного лечения в стационаре доктор Штейнер умудрился вытянуть из Кейси все, что ему надо было знать, и вылечил ее.

Сестра предупреждала меня еще тогда, когда только начались его звонки. «Ливи, просто расскажи ему то, что ему нужно знать. Он выяснит все так или иначе, лучше сразу расскажи сама. Может, он и так все уже знает. Похоже, он пользуется гипнотическими трюками джедаев».

За три месяца наших нетерапевтических сеансов я ни разу не испытывала трудностей в общении с доктором Штейнером. Мне не пришлось обсуждать что-то болезненное или трагическое. Но при этом он просил меня делать такие вещи, от которых сердце билось как сумашедшее, например, прыгать на тарзанке или смотреть фильм «Пила». Меня потом три недели кошмары мучили. Но сами беседы – о маме и папе, о воспоминаниях детства, даже о дяде Рэймонде и причине, по которой мы уехали из Мичигана, – никогда не были трудны или неприятны. Наоборот, большинство из них были приятными.

Тем не менее после двух часов обсуждения моего пьяного дебюта и всех его последствий лицо у меня горело от стыда. Я прекрасно понимала, что он будет спрашивать о той субботе, и планировала опустить наиболее пикантные моменты, но доктор Штейнер знает, как выудить все до мелочей.

– Ливи, за последние месяцы ты здорово продвинулась.

– Думаю, пока что гордиться мне особенно нечем.

– Не скромничай! Сегодня вечером у тебя свидание с парнем.

– Не совсем свидание. Скорее, это…

Он машет рукой, обрывая мои сомнения.

– Да еще три месяца назад ты бы, не задумываясь, променяла свидание на учебник.

– Пожалуй. – Я убираю от лица прядь волос. – Или упала бы в обморок от одной лишь перспективы.

– Вот именно! – с усмешкой подтверждает доктор Штейнер.

Повисает пауза, и я украдкой бросаю на него взгляд.

– Значит, я больше не нуждаюсь в лечении? То есть я хочу сказать, что изменила свои привычки. И если не прекращу ходить по вечеринкам, то скоро вам придется лечить меня от алкоголизма.

Доктор Штейнер раскатисто хохочет. Потом приступ веселости проходит, доктор молча смотрит на свою чашку и задумчиво водит по ободку указательным пальцем.

А я начинаю нервничать. Доктор Штейнер редко так подолгу молчит.

– Думаю, тебе нужно жить так, как ты считаешь нужным, – тихо говорит он. – Мне больше не надо говорить тебе, что делать и как развлекаться. Ты должна сама принимать все решения.

Я откидываюсь на спинку скамьи, с облегчением перевожу дыхание, и на меня нисходит странное спокойствие. Доктор Штейнер уходит из моей жизни так же стремительно, как в нее вошел.

– Похоже, Кейси была не права, – говорю я скорее самой себе и ощущаю, как с меня сваливается груз, о котором я и не подозревала.

Раздается тихий смех.

– А, твоя сестра… – Он переводит взгляд на группу проезжающих мимо велосипедистов. – Когда Кейси впервые пришла ко мне, я сразу подумал о тебе, Ливи. Правда. Я задался вопросом, как тебе удалось справиться со всеми этими обстоятельствами. Но я был полностью поглощен Кейси и Трентом, а ты словно бы ехала сама по себе прямою дорогой. Даже когда весной Кейси пришла ко мне побеседовать о тебе, у меня были сомнения. – Доктор Штейнер снимает очки и трет переносицу. – Именно такие пациенты, как она, – в таком же угнетенном состоянии – облегчают мне работу.

Хмурю брови, силясь понять его слова.

– Но ведь я же не такая, как Кейси? – спрашиваю я и слышу, что голос у меня чуть дрожит.

Доктор Штейнер качает головой.

– Нет, Ливи. Хотя во многом вы на удивление похожи, в таких вещах вы очень разные.

– Правда? А я всегда считала, что мы с ней полные противоположности.

Он усмехается.

– Вы обе на редкость упрямые и сообразительные. Конечно, внешне ты более мягкий человек. Твоя сестра не скрывает свой темперамент, а ты… – Он чуть выпячивает губы. – А ты, Ливи, несколько раз удивляла меня своими выходками. А меня удивить нелегко.

Слежу за велосипедистами, они уже на другой дорожке, думаю над словами Штейнера и чувствую, что чуть заметно улыбаюсь. Меня еще никто не сравнивал вот так с моей сестрой. Я всегда была упорной, ответственной. Надежной. Осторожной, спокойной и выдержанной. Моя сестра как бенгальский огонь. В душе я всегда ей завидовала.

И я думаю о прошедшем лете, когда мне пришлось делать вещи, о которых я и помыслить не смела. В большинстве случаев рядом была Кейси, ничуть не заботясь о том, что может попасть вместе со мной в неловкую ситуацию.

– Да, это лето было познавательным, – признаюсь я с улыбкой. Поворачиваюсь к седовласому доктору и задаю вопрос, на который он раньше мне не ответил: – А почему вы заставляли меня делать все эти безумные вещи? Зачем это было нужно?

Он молчит, словно решая, что мне сказать.

– А ты поверишь, если я скажу, что делал это исключительно ради собственного удовольствия?

– Может, и поверю, – честно говорю я, и он ухмыляется. – Нет, я серьезно. Вы заставляете меня ходить на «быстрые свидания», но я не понимаю, какая польза от танцев «змейкой» или от сквернословия. Скорее это вызывает обратный эффект. Ну, понимаете… как бы наносит психологическую травму.

Доктор Штейнер скептически хмыкает.

– Не понимаю, каким образом тебя могли травмировать танцы.

Я приподнимаю бровь.

– А вы сами бывали на подобных мероприятиях? Да еще с моей сестрой?

Он закатывает глаза.

– Только не надо драматизировать. Вряд ли бы случилось так, что…

– У нее был микрофон! – перебиваю его я. – И она решила устроить импровизированный аукцион и продать свидание со мной! – Хорошо еще, что с нами была Шторм и держала ее в рамках… Я невольно закрываю рот ладонью, вспомнив самый острый момент. – А потом Кейси что-то подсыпала мне в напиток. – Доктор Штейнер ухмыляется, а я трясу головой. – К счастью, я сразу заметила. Иначе кто знает, что могло бы случиться. – Откидываюсь на спинку скамьи и бормочу себе под нос: – Попалась бы ковбою или механическому быку или еще черт знает кому. Получила бы клеймо на задницу.

Доктор Штейнер снова разражается хохотом, и через несколько секунд я тоже от души смеюсь вместе с ним.

– Ах, Ливи! – Он снимает очки и смахивает слезинки. – Дело ведь было не в том, что я просил тебя сделать. А в том, с каким задором ты бросалась выполнять каждое мое задание. – Он смотрит на меня с искренним удивлением и говорит с усмешкой: – Я все ждал, когда же ты меня пошлешь куда подальше, но ты исправно отвечала на мои звонки, выполняла все самые безумные мои просьбы, и выполняла с блеском!

Смотрю на него, наклонив голову набок.

– Так вы понимали, что они безумные?

– А ты нет? – Штейнер качает головой и грустно улыбается. – За это лето, Ливи, я узнал о тебе очень много. Из наших с тобой бесед. И по тому, как ты выполняла мои задания. Все лето я собирал информацию. – Он умолкает и чешет щеку. – Ливи, ты добрейшее создание. Ты так остро реагируешь на чужую боль. Ты словно бы ее впитываешь. Несмотря на твою удивительную застенчивость, ты сделаешь все и даже больше, лишь бы не подвести. Ты не любишь проваливать экзамены и не любишь подводить людей. Особенно тех, кого уважаешь, кто тебе небезразличен. – Он прикладывает ладонь к сердцу и наклоняет голову. – Я тронут, искренне.

Опускаю голову и чувствую, что краснею.

– А еще я узнал, что, хотя ты относишься с пониманием к несовершенствам других, ты крайне строга к самой себе. Думаю, если ты совершишь ошибку, ты просто заболеешь. – Доктор Штейнер сцепляет пальцы в замок. – А знаешь, какое у меня самое большое открытие? Причина, по которой я хотел поговорить сегодня с тобой лично… – Он вздыхает. – Похоже, ты живешь по определенному плану. Ему подчинено все, для тебя он почти как религия. Это стремление жить по плану руководит всеми твоими решениями, как сегодняшними, так и будущими. Ты не ставишь его под сомнение, не проверяешь. Просто следуешь ему. – Проведя пальцем по ободку своей чашки, он говорит еще медленнее: – Думаю, составить этот план тебе помогли родители, и теперь ты держишься за него изо всех сил. Словно таким образом хранишь им верность. – Он замолкает, а потом говорит совсем тихо: – И я думаю, что этот план тормозит твой рост и подавляет тебя как личность.

Я часто моргаю, пытаясь переварить, как разговор так стремительно перешел от механических быков к моему замедленному взрослению.

– Что вы говорите? – спрашиваю я сдавленным голосом. Это что, диагноз? Доктор Штейнер ставит мне диагноз?

– Ливи, я говорю, что… – Он в задумчивости умолкает, а потом продолжает снова: – Я хочу сказать, что пришло время выяснить, кто ты на самом деле.

Мне остается лишь смотреть на человека, сидящего передо мной. Кто я? О чем он говорит? Я знаю, кто я такая! Я Ливи Клири, дочь Майлза и Джейн Клири. Взрослая и ответственная дочь, прилежная студентка, любящая сестра, будущий врач, добрый и отзывчивый человек.

– Но я… – Лихорадочно пытаюсь подобрать слова. – Доктор Штейнер, я знаю, кто я и чего я хочу. И никогда в этом не сомневалась.

– Ливи, а тебе не кажется, что это немного странно? Что в девять лет ты решила заняться педиатрией, специализироваться на онкологии, и тебе никогда даже не приходило в голову заниматься чем-то другим? Знаешь, кем хотел быть я, когда мне было девять лет? – Он замолкает всего на секунду. – Человеком-пауком!

– Выходит, у меня были более реальные планы. Ничего странного в этом нет, – довольно резко возражаю я.

– А тебе никогда не приходило в голову, почему ты до недавнего момента избегала парней?

– Прекрасно знаю почему. Потому что я застенчивая и потому что…

– Мальчики высасывают мозг у девочек…

– И они сходят с ума, – с грустной улыбкой завершаю я предупреждение отца. С тех пор, как у Кейси взыграли гормоны, отец постоянно напоминал мне об этом. Говорил, что если я попаду в эту же ловушку, то буду плохо учиться.

– Думаю, что твоя реакция на противоположный пол объясняется не столько твоей застенчивостью, сколько подсознательной установкой не отклоняться от этого жизненного плана, которому ты должна следовать.

Подсознательная установка? Чувствую, как в сердце змеей вползает страх и по спине бегут мурашки. Он хочет сказать, что Кейси права? Что моя сексуальность подавлена?

Наклоняюсь, ставлю локти на колени и кладу подбородок на руки. Почему доктор Штейнер считает, что я стала не тем, кем должна стать? Он должен быть мной доволен. Он же сам сказал, что я справилась с ситуацией! Знаю, что родители мной бы гордились. Нет, со мной все в порядке.

– Думаю, вы заблуждаетесь, – тихо начинаю я, глядя в землю. – Вы ищете во мне что-то, чтобы поставить мне диагноз. Но со мной все в полном порядке. И с тем, чем я занимаюсь, тоже. – Распрямляюсь и обвожу глазами окрестности – красивейший кампус Принстона, я так старалась сюда попасть! Чувствую, как во мне волной поднимается гнев. – Я круглая отличница, буду учиться в Принстоне, о чем вы говорите! – Я чуть ли не кричу, но мне уже все равно. – Какого черта вы являетесь в семь утра в субботу, когда я только– только поступила в университет, и говорите мне, что вся моя жизнь это… что я… – В горле у меня ком, и я умолкаю.

Доктор Штейнер снимает очки и снова трет глаза. Он абсолютно невозмутим, словно ждал именно такой реакции. Он как-то говорил, что привык к тому, что на него кричат, и не надо чувствовать себя виноватой. После того, какую бомбу он на меня сбросил, я уж точно не собираюсь страдать от своей вины.

– Ливи, просто я хотел, чтобы ты над этим подумала. Полностью осознала и поняла. Это не означает, что ты должна бросить то, чем сейчас занимаешься. – Он чуть-чуть сдвигается, чтобы сидеть прямо напротив меня. – Ливи, ты умная девушка, и теперь уже совсем взрослая. Ты будешь знакомиться с парнями и ходить на свидания. Много работать для достижения своих целей. И, я надеюсь, ходить на вечеринки и как следует развлекаться. Просто я хочу быть уверен, что ты принимаешь решения и ставишь цели для себя, а не ради других. – Откинувшись на спинку скамьи, он добавляет: – Кто знает? Может, Принстон и медицинский – именно то, что тебе нужно. Может, мужчина, который сделает тебя счастливой на всю жизнь, именно тот, кого бы хотели для тебя родители. А может, ты поймешь, что выбрала не тот путь. В любом случае, я хочу, чтобы ты делала выбор с открытыми глазами.

Не знаю, что и сказать на все это, поэтому сижу молча, глядя перед собой невидящими глазами, а в душе сумбур и сомнения.

– Жизнь постоянно устраивает нам испытания. Выкидывает такие фортели, что мы чувствуем что-то нам не свойственное и делаем вещи, прямо противоположные тем, что планировали. Она не позволяет нам мыслить категориями «черное-белое». – Доктор Штейнер по-отечески хлопает меня по коленке. – Хочу, чтобы ты знала: Ливи, звони мне в любое время, если вдруг захочется поговорить. В любое время. Не важно, по какому поводу, пусть даже самому незначительному. Если захочешь поговорить о занятиях или парнях. Пожаловаться на сестру, – говорит он с усмешкой. – Рассказать о чем угодно. И я очень надеюсь, что ты будешь мне звонить. Регулярно. Когда будешь готова к разговору. Сейчас, насколько я понимаю, ты бы с удовольствием вылила свой кофе мне на голову. – Он поднимается, потягивается и добавляет: – Все наши беседы будут конфиденциальными.

– Значит, вы больше не будете привлекать сестру для выполнения своей грязной работы?

Потирая подбородок, он улыбается и шепчет:

– А какой классный подручный из нее получился!..

– Думаю, вы не считали обязательным соблюдать конфиденциальность взаимоотношений между доктором и пациентом?

Доктор Штейнер смотрит на меня, вопросительно вскинув брови.

– А разве ты была моим пациентом?

– А теперь стала?

Он улыбается и протягивает мне руку, помогая подняться.

– Пусть наши отношения будут свободными. Звони мне, когда захочешь поговорить.

– Я не могу вам платить.

– Ливи, я не жду от тебя ни цента. – Потом, словно вспомнив что-то, добавляет: – Разве что приглашения на крестины первенца.

Обычно в ответ на такие шутки я гримасничаю. Но только не сейчас. Я не настроена шутить. Груз, который давил на меня в течение трех месяцев, когда я гадала, что обнаружит во мне доктор Штейнер, двадцать минут назад свалился с моих плеч. А теперь снова рухнул мне на спину, придавив всей тяжестью.

Я уверена, он ошибается.

Но что, если нет?

Глава шестая. «Если» или «когда»

Ехать из Принстона до Манхэттенской детской клиники почти два часа, так что у меня было время обдумать неожиданный визит доктора Штейнера и его возмутительный диагноз. В результате, когда я стою в регистратуре, чтобы попасть на свое первое волонтерское дежурство, в голове у меня еще больший сумбур, чем в самом начале. Может, на самом деле он не такой уж и замечательный специалист? А может, у него тоже крыша поехала, только его еще недообследовали? А может, и то, и другое.

– Ливи, а вы уже работали с детьми в больнице? – Сестра Гэйл покачивает бедрами, пока мы идем с ней по больничному коридору.

– Нет, – отвечаю я с улыбкой. Зато в больницах провела уйму времени, и теперь сирена «скорой» и больничный запах – смесь медикаментов с хлоркой – переносит меня в те страшные дни, семь лет назад, когда Кейси лежала вся в трубочках и повязках с пустыми глазами, а медперсонал при виде меня раздвигал губы в натянутой улыбке.

– С такой рекомендацией, как у вас, можно позволить себе быть скромной, – говорит сестра Гэйл, и мы, если верить табличке, подходим к игровой комнате. – Вы, можно сказать, прирожденный магнит для детей.

Глаза у меня лезут на лоб, и я открываю рот, чтобы спросить, о какой рекомендации идет речь, но внезапно меня озаряет: это работа Штейнера. Еще в июне я обмолвилась, что предложила свои услуги в качестве волонтера этой детской больнице, но так и не получила от них ответа, а он сказал, что у него там друзья. На следующей неделе мне позвонили, задали несколько вопросов и предложили работать по субботам в программе «Спасем жизни детей» – развлекать маленьких пациентов. Я с радостью согласилась. Конечно же, я догадывалась, что без доктора Штейнера не обошлось, но в полной мере я оценила его заботу только сейчас. Когда я буду поступать в медицинский, опыт работы с детьми пойдет мне в плюс: это послужит прекрасным доказательством моей преданности педиатрии. То есть, похоже, он помогает мне добиться моей нынешней цели. Какая ирония – ведь при этом доктор Штейнер считает, что я – запрограммированный робот и мне здесь не место.

Отбрасываю все тревожные мысли: я точно знаю, чего хочу, и понимаю, что я там, где и должна быть. Поэтому вежливо киваю сестре Гэйл и говорю:

– А они магнит для меня.

Она останавливается у двери и смотрит на меня с задумчивой улыбкой.

– Позволю себе дать вам совет, дорогая моя. Будьте осторожны, постарайтесь держать дистанцию. Понимаете? – И мы заходим в большую, яркую игровую комнату, где уже есть несколько детей и волонтеров. Услышав заразительный смех, я с облегчением перевожу дыхание. Это лучше любого успокоительного.

Я отдаю себе отчет в том, что всегда была не совсем обычной. Еще ребенком я первая мчалась со всех ног к учителю, если кому-то был нужен бинт, и всегда пыталась разнять дерущихся. Когда подросла, с радостью работала волонтером в Ассоциации молодых христиан, в бассейне или библиотеке. Короче, везде, где требуется помощь малышам. В детях меня привлекает искренность и простота. А может, их искренний смех и застенчивые обнимашки. А может, даже их пугающая честность. Еще мне нравится, как доверчиво они прижимаются ко мне, когда им страшно или обидно. Знаю одно: я хочу им помочь. Всем.

– Познакомьтесь, Ливи, это Диана, – говорит сестра Гэйл, подведя меня к коренастой женщине средних лет с короткими каштановыми волосами и добрыми глазами. – Она тоже работает в программе «Спасем жизни детей». Сегодня она старшая в игровой комнате.

Диана дружески подмигивает мне и проводит пятиминутную экскурсию по помещению, по ходу объясняя обязанности. Потом показывает мне двух мальчишек, сидящих рядышком спиной ко мне на полу перед целой горой «Лего». Они одного роста, только тот, что справа, более худенький. И на голове у него ни единого волоска, а у другого – стриженые русые волосы.

– Сегодня будете заниматься этими двумя. Эрик! Дерек! Познакомьтесь, это мисс Ливи.

Ко мне оборачиваются две одинаковые мордашки.

– Близнецы? – невольно улыбаюсь я. – Ну-ка, дайте я угадаю… Дерек это ты? – И я киваю на малыша с копной волос.

Он широко улыбается, обнажая выпавшие передние зубы, и я тут же вспоминаю дочку Шторм, Мию.

– Не угадала. Я Эрик.

Картинно закатываю глаза.

– Никогда не разберусь с вами! – говорю я, а про себя думаю: и зачем только родители дали близнецам еще и похожие имена? Стою и молча улыбаюсь.

– А Дерек лысый. Его легко запомнить, – продолжает Эрик, пожимая плечами. – А скоро я тоже буду лысым. Вот тогда нас хрен разберешь.

– Эрик! – Диана многозначительно поднимает бровь.

– Извините, мисс Диана. – Нарочито скромно потупившись, он отвлекается на собранную из «Ле– го» машинку, а у меня щемит в груди. Больны оба?

– А ты пришла поиграть с нами? – робко спрашивает Дерек.

Киваю и спрашиваю:

– Можно?

Мордашка Дерека расцветает улыбкой, и я вижу, что у него тоже нет двух передних зубов.

Бросаю взгляд на его брата, который упоенно сталкивает две машинки, и спрашиваю:

– Эрик, а ты что скажешь? Будешь со мной играть?

Эрик смотрит на меня через плечо, не прекращая игры, и говорит:

– Буду. Наверное.

Я замечаю, что он чуть заметно улыбается, и понимаю, кто из двоих главный заводила.

– Здорово! Только сначала я поговорю немного с мисс Дианой, ладно?

Они дружно кивают и снова погружаются в мир «Лего».

Не сводя с них глаз, подхожу к Диане и шепотом спрашиваю:

– Рак?

– Лейкемия.

– У обоих? Точно?

Она молча кивает.

– Какой… – Я замолкаю, не зная, как закончить предложение, а в горле у меня ком. – Какой прогноз?

Диана складывает руки на груди.

– Отличный. – Она переводит взгляд на Дерека. – Вернее, хороший. – Погладив меня по руке, она добавляет: – Ливи, вы здесь такого насмотритесь!.. Постарайтесь не принимать все слишком близко к сердцу. Лучше сосредоточьтесь на том, что происходит здесь и сейчас, а остальное предоставьте медицине и Всевышнему.

Возвращаюсь к мальчикам и заставляю себя сделать веселое лицо. Сажусь напротив по-турецки и хлопаю в ладоши.

– А кто научит меня строить такие крутые башни?

Выясняется, что никто: вместо этого на меня обрушивается лавина вопросов, как будто они оба до моего прихода только их и готовили.

– Нам обоим шесть лет. А тебе сколько? – спрашивает Эрик.

– Восемнадцать.

– А родители у тебя есть? – По сравнению с братом Дерек говорит так тихо, что я с трудом его слышу.

Молча киваю, не вдаваясь в подробности.

– А зачем ты сюда пришла?

– Как зачем? Научиться играть в «Лего».

– А кем ты хочешь стать, когда станешь взрослой?

– Врачом. Для таких детей, как вы.

– Хм. – Эрик катает машинку по кругу. – А я хочу быть оборотнем. Хотя… пока еще точно не решил. А ты веришь в оборотней?

– М-м-м… – Делаю вид, что размышляю над этим вопросом. – Верю. Только в добрых.

– Ага. – Какое-то время Эрик переваривает информацию. – А может, стану автогонщиком. – Он пожимает плечами. – Еще не решил.

– Хорошо, что у тебя еще много времени, чтобы точно решить, – говорю я и тут же понимаю, что в эту тему лучше не углубляться.

На мою удачу, Дерека уже волнует другое.

– А дружок у тебя есть?

– Нет еще. Но я над этим работаю.

Лысые бровки хмурятся.

– Как это ты работаешь над дружком?

– Ну, понимаешь… – Закрываю рот ладонью, чтобы не расхохотаться. Бросаю взгляд на Диану: та играет с девочкой, но, судя по тому, как она кусает губу, все слышала и с трудом сдерживается. – Я познакомилась с парнем, который мне нравится, и думаю, я тоже ему понравлюсь, – честно признаюсь я.

– Понятно. – Дерек кивает головой и, похоже, готов задать очередной вопрос, но его опережает брат:

– А ты уже целовалась с мальчиком?

– Я? – От неожиданности я на миг теряюсь. – Я не целуюсь и не ябедничаю. Это хорошее правило. Запомните его, – нахожусь я и надеюсь, что лицо у меня не пунцовое.

– А папа говорит, что когда-нибудь я захочу поцеловать девочку, но ведь мне только пять, так что это ничего, что сейчас я не хочу целоваться.

– Твой папа прав. Обязательно захочешь. Вы оба захотите. – Смотрю на них и подмигиваю.

– Если только не умрем, – будничным тоном замечает Эрик.

Подтягиваю колени к груди и обхватываю их руками – в такой позе проще справиться с холодком внутри. Я общалась со многими детьми и много чего слышала. Случалось говорить и на тему смерти и загробной жизни. В отличие от предыдущих разговоров, вызванных исключительно любознательностью, слова Эрика ранят меня прямо в сердце. Потому что это правда. Может случиться так, что эти два мальчика никогда не поцелуются с девочкой, не станут автогонщиками и не узнают, что оборотней – добрых или злых – не существует. Они могут не испытать ничего, что жизнь предлагает им, по той причине, что дети не бессмертны.

– Ты сжимаешь губы точно как мама, – говорит Эрик, соединяя две детали конструктора. – Она всегда так делает, когда мы говорим о смерти.

Ничего удивительного. Господи, каково бедной женщине изо дня в день смотреть не на одного, а на двух своих малышей, которых накачивают химией, и не знать, что принесет следующая неделя, следующий месяц или год!

Даже думать об этом больно. Ведь мне нельзя думать об этом, напоминаю я себе. Я здесь именно для того, чтобы они об этом не думали.

– А давайте договоримся, что во время игры не будем говорить о смерти, – предлагаю я, проглотив комок. – Давайте лучше будем говорить о том, что будет, когда курс лечения закончится и вы отправитесь домой, хорошо?

Эрик хмурится.

– А что, если…

– Нет! – Я трясу головой. – Никаких «если». Понятно? Давайте не будем думать о смерти. Будем думать, как жить дальше. Идет?

Они переглядываются, и Эрик говорит:

– А можно я не буду думать о том, как целоваться с девочкой?

Тягостная атмосфера вмиг улетучивается, и я хохочу, чуть ли не до слез – и по многим причинам.

– Ты можешь думать о чем угодно, только расти и взрослей. Мы же договорились!

Я протягиваю им руки. Глаза у них загораются, и они протягивают свои ладошки мне, как будто мы заключили секретный договор. Причем мне он нужен ничуть не меньше, чем им.

Совместными силами собираем из конструктора линкор, авианосец и камеру пыток (это Эрик додумался). Братья постоянно спорят и ссорятся – точно как я себе и представляла близнецов. Все так естественно, и я почти забываю о том, что оба мальчика на лечении в онкологической больнице. Почти забываю. Но холодок в груди никуда не девается и, сколько ни смейся, не исчезает.

Четыре часа пролетают на удивление быстро, и вот уже в дверях показалась медсестра: детям пора убирать игрушки и возвращаться в палату.

– А ты еще придешь? – спрашивает Эрик, заглядывая мне в глаза.

– Думаю, в следующую субботу приду, если вы не возражаете.

Он пожимает плечами, словно ему безразлично, но потом смотрит на меня искоса и ухмыляется до ушей.

– Значит, договорились. – Поднимаюсь на ноги и треплю его волосы. – Пока-пока, Эрик! Увидимся в субботу. – Поворачиваюсь к Дереку. Сейчас он застенчиво улыбается, и я замечаю красноту вокруг глаз и опущенные плечи. Четыре часа игр его утомили. – Пока-пока, Дерек! До субботы, хорошо?

– До свидания, мисс Ливи.

Махнув на прощание Диане, я медленно выхожу в коридор, где меня ждет женщина со светлыми волосами, наскоро собранными в хвост на затылке.

– Здравствуйте, я Конни, мама близняшек, – говорит она. Ее глаза с темными кругами от недосыпания смотрят сквозь стеклянную дверь, где мальчишки упоенно спорят, в какую коробку положить деталь конструктора. – Я смотрела, как вы тут с ними играете. Я… – Она откашливается. – Знаете, я давно не видела, чтобы они так много улыбались. Спасибо вам.

– А я Ливи. – Протягиваю ей руку. Ладонь у нее жесткая и твердая. Конни в униформе официантки, наверное, только что с работы. Надо думать, приходится вкалывать, чтобы оплатить больничные счета. Наверное, поэтому исхудавшее лицо словно обтянуто кожей, и она улыбается мне такой вымученной улыбкой. От этой мысли у меня сжимается сердце, и я стараюсь не думать об этом. – У вас два классных юных джентльмена.

Она все смотрит на детей, сжав губы и думая о своем.

– Для меня они всегда останутся малышами, – шепчет она и часто моргает, отгоняя слезы. – Всего доброго! – прощается она и входит в игровую с сияющей, полной надежды улыбкой.

– Ну что? – раздается за спиной голос сестры Гэйл. – Как прошло первое дежурство?

– Отлично, – рассеянно шепчу я, глядя, как близнецы виснут на руках у матери. Конни такая хрупкая, но справляется с обоими, крепко прижимая к себе. Даже когда Эрик пытается выскользнуть из ее рук, она еще какое-то время удерживает его, крепко зажмурившись. Она обнимает их так, словно никогда от себя не отпустит. И я не могу не думать о том, что для нее каждое такое объятие может стать последним.

А что, если это так? Что, если я приду как-нибудь в субботу, а их больше нет? Разумеется, я же не слепая, и понимаю, что в такой больнице это обыденная реальность. Только теперь их смерть это не просто отвлеченная возможность: за ней конкретные лица и голоса. Похоже, я сейчас расплачусь. Нет, я должна это принять. И двигаться дальше. Но если я приму это, если я стану врачом, то сколько раз еще буду стоять и смотреть, как родители прижимают к себе своих детей? Сколько раз мне еще придется договариваться с собой? Смогу ли я когда-нибудь избавиться от этого холодка внутри?

Тревожные мысли толкутся у меня в голове, и вдруг я широко распахиваю глаза, сраженная внезапной догадкой. А ведь это впервые за последние девять лет – да-да, я впервые подумала не «когда я стану врачом», а «если».

Глава седьмая. Тесен мир

– Как там Принстон?

– Ошеломляет, – со вздохом признаюсь я. – В четверг и пятницу заблудилась, пока искала нужную аудиторию. В результате опоздала и явилась, когда преподаватели уже знакомились со студентами. У меня чуть припадок не случился. – Ведь я никогда не опаздываю на занятия. И знала, что территория кампуса очень большая, но только сейчас поняла, насколько. Чтобы избежать подобных недоразумений в будущем, составила план, как добираться на остальные лекции.

– Жуть! А сегодня ты должна была поехать в больницу, так? Ну и как тебе? – спрашивает Кейси, а я с трудом ее слышу на фоне воплей Мии и маниакального гогота нашего друга Бена.

– Понравилось. Там есть два мальчика…

– Подожди-ка, Ливи! – Слышу какой-то шорох, как будто она прикрывает микрофон ладонью. – Ребята, ну я же говорю с Ливи! Неужели нельзя… заткнуться?! – Потом слышу «Привет, Ливи!» и топот, от чего у меня сердце сначала радостно ёкает, а потом сжимается. Убрав ладонь, Кейси говорит: – Извини, Ливи! Ты же знаешь, какой у нас дурдом в субботу вечером.

Завистливо вздыхаю. Да, я прекрасно знаю, как у нас проходят субботние вечера. Кухонный стол на восемь персон мал для всей честной компании. Кроме нас с сестрой и Трента, обязательно заходят знакомые из клуба «У Пенни». Иногда заглядывает хозяин нашей старой квартиры, Таннер. Наверное, сейчас Шторм убирает со стола, а Дэн моет посуду – если сейчас не на дежурстве и не отлавливает преступников Майами. Это очень разношерстная компания, но все равно это… семья. Это дом.

Обвожу глазами комнату в общежитии и вздыхаю. Здесь чисто и уютно, только не знаю – когда новизна пройдет, буду ли я здесь чувствовать себя как дома.

– Ну и что там в больнице? Говоришь, познакомилась с двумя мальчиками? – Слышно, как хлопают дверцы буфета, значит, Кейси сегодня дежурная по кухне и, общаясь со мной, убирает со стола после ужина. На кухне Кейси подобна урагану.

– Да. Близнецы. Эрик и Дерек.

– Да ладно! – Я словно вижу, как сестра закатывает глаза.

– Представь себе. Такие классные малыши.

– И у них. – Она не договаривает. В этом нет необходимости, и сердце у меня снова сжимается.

– Но прогноз хороший. – Хотя я не уверена в сказанном, я произношу это намеренно – так нам обеим будет легче. На обратной дороге у меня было много времени, чтобы все хорошенько обдумать. Я отдаю себе отчет в том, что первый день в детской клинике с больными, может быть, даже смертельно больными детьми – это серьезное испытание. Со временем все придет в норму. Наверное, когда поступлю в медицинский, первое занятие в морге тоже будет для меня шоком. У всех так бывает. Это естественно. И вовсе не означает, что медицина это не мое призвание, и я с этим не справлюсь. Когда вечером я вернулась в общежитие, тревожные мысли отступили. Однако горечь после разговора со Штейнером усилилась многократно.

Кейси вздыхает.

– Хорошо, что так. – Слышу скрежет открывающейся духовки и улыбаюсь: я знаю, что будет дальше. Точно! Раздается громкий шлепок, а потом крик. Я хохочу, а Кейси вопит: «Трент, какого хрена!» Значит, Кейси наклонилась и, увлеченная разговором, не заметила, как тот подкрался и, как обычно, игриво шлепнул ее по попе. А через несколько секунд слышу, как они целуются, а потом Кейси хохочет.

– Привет, Ливи! – раздается в трубке голос Трента.

– Привет, Трент! – отвечаю я и улыбаюсь, думая о том, что и после трех лет совместной жизни эта сладкая парочка не утратила силы чувств. Приятно сознавать, что два человека с таким нелегким грузом прошлого могут прекрасно ладить. Однако оказаться в курсе их бурных страстей посреди ночи уже не так приятно. Обычно Дэн подходит к двери их спальни и стучит с просьбой вести себя потише. А я наутро боюсь встретиться с Трентом взглядом, что доставляет Кейси море удовольствия.

– А как идет учеба?

– Хорошо. Лекции начались только в четверг. Пока мне все нравится.

– Да? – Короткая пауза, а потом Трент спрашивает: – А еще кого-нибудь заманила в койку?

У меня перехватывает дыхание, а потом я слышу возню, громкий шлепок и удаляющийся хохот Трента.

– Извини, Ливи, – бормочет сестра.

– Как ты могла ему обо всем рассказать? – Трент стал для меня старшим братом. Но ведет он себя как великовозрастный мальчуган, любимое занятие которого – дразнить меня на пару с сестрицей. И слышать подтрунивания от него куда более неловко. – Теперь он меня изведет разговорами на эту тему! Да еще и Дэну разболтает, и они будут издеваться надо мной вместе!

– Ливи, не парься! – прерывает поток моих гневных слов Кейси. – Он больше ничего не скажет. И потом, должна же я была как-то объяснить, почему у меня в телефоне фотки с голой мужской задницей. А то бы Трент решил, что я ему изменяю.

– Ясно.

– Только ты не волнуйся. Сегодня ночью я его здорово отлуплю за тебя. – Последние слова предназначаются не мне, а Тренту, который, надо думать, стоит неподалеку и довольно ухмыляется.

– Отлично, – бормочу я. Да, ничего не скажешь – сестра моя полностью раскрепощена в сексуальном отношении.

– Послушай, а ты сталкивалась еще с тем парнем? Как его звали?

– Эштон. Сталкивалась, – с неохотой признаюсь я.

– Ну и… как оно было?

Я вздыхаю.

– Как будто в бассейн с бензином бросили зажженную спичку.

– Вот это да!

Вкратце передаю сестре наш разговор.

В трубке то и дело слышится грохот – это Кейси швыряет все подряд в мойку.

– Вот придурок! Следующий раз, когда прилечу к тебе, я ему точно яйца оторву, как и обещала.

– Не надо. Все в порядке. Я уже это пережила. Сегодня мы с Риган идем с друзьями на вечеринку. Сижу и жду, пока она выйдет из душа. Скоро уходим.

– Здорово. Я знала, тебе понравится эта девчонка. – Слышу, как открывается дверь на веранду, микрофон гудит от налетевшего бриза. Кейси со вздохом облегчения устраивается поудобнее в одном из кресел. – Надеюсь, вы повеселитесь на славу. Только коктейлями не злоупотребляй, раз меня рядом не будет и некому будет подавлять чудовище, которое рвется из тебя наружу.

– Смешно. – Кусаю губу, решая, стоит ли мне поделиться с сестрой тем, что мне сказал доктор Штейнер. Пожалуй, это лишнее. Не хочу, чтобы сестра волновалась. Тем более, волноваться не о чем. Доктор Штейнер ошибается.

Я еще не успела принять решение, а Кейси в свойственной ей манере дает мне совет:

– Если повстречаешь очередного мачо, пусть наденет презерватив.

– Фу-у-у, Кейси! – встревает в разговор Трент. – А ты, оказывается, еще и зануда!

– Что?! Просто я должна удостовериться, что моя сестренка-девственница будет во всеоружии, когда выпустит на волю свое чудовище.

– Что еще за чудовище? У Ливи есть чудовище? – доносится голос Бена. Это симпатичный приятель Кейси, нынче адвокат, а до этого – вышибала в клубе. – Ни хрена себе! Мне надо с ним познакомиться. Обожаю монстров.

Ну вот, теперь все всё знают. Даже за тысячи миль моя сестра умудряется доводить меня до исступления. Я скрежещу зубами.

– Кейси, ну почему я ни разу не попробовала спиртного еще до Принстона? Я давным-давно должна была знать, что пить мне категорически противопоказано. Почему ты не дала мне возможности напиться раньше?

– Неправда, я пыталась. Помнишь? Я как любящая старшая сестра подсыпала тебе спайс в чай со льдом. Тебе мало?

Открывается дверь, и в комнату входит Риган. Швыряет свои вещи на туалетный столик и выразительно стучит пальцем по своим наручным часам. Потом кивком дает понять, что будет ждать меня в холле.

Киваю и показываю палец, дескать, буду через минуту.

– Кейси, мне пора. Передавай всем привет. И скажи, что я скучаю.

И у меня снова появляется тревожная мысль, что я обязательно должна рассказать ей про разговор с доктором Штейнером, только не знаю как. Я знаю, что он не прав, но… вдруг он прав? Знаю, что сестра ему поверит. Может, поэтому я не хочу ей говорить. Из-за того, что она мне скажет? Что же она мне посоветует? Наверное, как и обычно: живи дальше и совершай свои ошибки.

– Кейси, ты меня слушаешь?

Похоже, она тут же восприняла мой серьезный тон, и сама посерьезнела.

– Да, Ливи?

– Скажи мне, как понять, правильно ли ты живешь или нет?

Повисает долгая пауза. Такая долгая, что я проверяю телефон – не отключилась ли она.

– Методом проб и ошибок, Ливи. Другого способа я не знаю.

* * *

– Пока все тихо, – говорю я Риган, когда мы подходим к большой веранде, пристроенной к фасаду двухэтажного современного особняка в «ремесленном» стиле[3], окруженного высокими дубами. Неделю назад я поднималась по этим же ступеням, и у меня так же радостно трепетало сердце. Только на этот раз все по-другому, потому что я иду в гости по приглашению Коннора.

Коннор. При мысли о нем сердце трепещет еще сильнее.

– Еще рано, – говорит Риган, взбегает по ступенькам так, словно бывала здесь тысячу раз, тянет за ручку и открывает дверь.

– Риган! Может, надо постучаться или…

– Гиджет! – слышу я мужской голос и, заглянув через плечо Риган, вижу, как нам навстречу по длинному холлу спешит парень, шлепая по деревянному полу босыми пятками.

– Кто это? – шепотом спрашиваю я. Помню, она сама говорила тогда на вечеринке, что много кого знает. Она что, знает всех в этом доме? И Коннора тоже? Когда я сказала, что он меня пригласил, Риган тут же откликнулась: «Я с тобой!»

– Ты что, не помнишь Гранта? – довольно громко спрашивает она и ослепительно улыбается. Да, тактичностью моя соседка не страдает.

Подойдя к нам, парень делает обиженную гримасу и упавшим голосом спрашивает:

– Не помнишь меня? Совсем? – И прижимает ладони к груди, словно у него сердце заболело.

– Я… мне… – лепечу я, бросая на Риган гневный взгляд, и чувствую, что у меня вспыхивают щеки. А эти двое радостно хохочут.

Парень с задорным видом протягивает мне руку.

– Привет! Я – Грант. Рад, что вы пришли.

Застенчиво улыбаюсь и жму ему руку.

– Ливи.

– Для меня ты навсегда останешься Ирландкой. – Он подмигивает мне, а потом поворачивается и уходит в глубину дома.

Назвал меня Ирландкой.

Почему он назвал меня Ирландкой?

Я его не помню.

Почему я его не помню?

Боже праведный! Он видел меня в тот вечер. Наверное, знает Эштона. А он знает, что я вытворяла с Эштоном? Скажет ли он Коннору, что, выпив, я становлюсь маньячкой? Или уже сказал? А что, если Коннор теперь не хочет иметь со мной ничего общего?

Это катастрофа.

Риган хватает меня за руку и сжимает.

– Ливи! Отомри! Я тебя боюсь.

– Извини, – еле слышно бормочу я. «Все в порядке», – пытаюсь успокоить себя.

Мы идем за Грантом мимо просторной пустой гостиной.

– Риган поразила меня в самое сердце, и я буду любить ее до гробовой доски, но пока она не остепенится, я ограничусь свиданиями, – бросает Грант через плечо.

– Боюсь, что в таком случае тебе придется ходить на свидания до самой пенсии, – фыркаю я, искоса поглядывая на Риган.

Грант останавливается и оборачивается к нам лицом.

– Она того стоит. Дамы, хотите чего-нибудь выпить?

Не успеваю я открыть рот и попросить воды или колы, как Риган делает за нас заказ:

– Как обычно, Грант. Благодарю.

У меня есть смутное подозрение, что «как обычно» – это что-нибудь из батареи бутылок со спиртным на кухонной стойке, которая маячит впереди. А Грант, очевидно, в курсе пристрастий Риган.

– Гиджет, любой твой каприз! – говорит он с чарующей улыбкой и поворачивает за угол.

Хватаю Риган за руку, пытаясь ее задержать.

– Риган! Ты ведь знала, что он здесь живет?

Она хмурит брови.

– Разумеется, знала.

Чувствую, как у меня глаза лезут на лоб.

– Так ты знала, что он сосед Коннора…

– Угу, – рассеянно соглашается она и, вырвавшись, спешит на кухню.

Почему она увиливает?

– Привет, Ливи! – слышу я и, обернувшись, вижу Коннора – с сияющим видом он спускается по лестнице. Вздыхаю с облегчением. Ну хотя бы он, похоже, не раскаивается, что пригласил меня на вечеринку.

Через секунду он подтверждает мою догадку: обнимает меня за плечи и прижимает к себе, словно мы с ним давние друзья, а не пару дней назад познакомились.

– Рад тебя видеть, – шепчет он мне на ухо, вызывая дрожь.

– Взаимно, – улыбаюсь я, мне тепло в кольце его рук.

Нежно приобнимая за плечи, Коннор ведет меня в просторную кухню, декорированную под камбуз: много темного дерева и нержавейки. Во время той вечеринки я ничего этого не видела, поскольку мы вошли в цокольный этаж со стороны заднего двора. Я более чем удивлена, что студенты живут в подобных условиях. Задняя стена дома практически полностью состоит из окон, выходящих на заросший деревьями задний двор.

– Ты знакома с Тэвишем? – спрашивает Коннор, кивая в сторону плотного парня, примерно моего роста, с рыжеватыми волосами, который облокотился на стойку и с сосредоточенным видом поглощает пиццу.

– Зови меня просто Тай. – Он вытирает ладонь о джинсы и протягивает мне.

– Вот олух! Это Америка. И мы не дикари. Нука, изволь вымыть руки, а потом уже знакомься с дамами, – ворчливым тоном наставляет его Грант, протягивая мне бокал и играя бровями. Улыбка у него очень приятная и дружелюбная.

Тай громко огрызается с нарочитым шотландским акцентом, которого только что не было. Я толком не поняла, что он сказал, но увещевания Гранта не пропали втуне – Тай идет к мойке и смывает с рук жир от пиццы.

– Если тебе взбредет в голову блажь пойти на свидание с парнем в килте, Тай к твоим услугам, – говорит Коннор с лукавой усмешкой.

– В килте? – громко повторяю я, вспомнив фотку из телефона сестры.

– Тай помешан на традициях. Верно говорю, Тай? – щебечет позади меня Риган и хихикает. Она ведь тоже видела снимки в телефоне и прекрасно понимает, о чем я только что вспомнила.

В ответ тот смачно рыгает и хмыкает.

– Тай, поаккуратнее. Здесь дамы, – покачивая головой, с усмешкой просит Коннор. И добавляет тише одной мне: – Тай переносим лишь в малых дозах. Если же он облачается в килт, то просто невыносим. Лучше тебе этого не видеть. Поверь мне, зрелище не слишком эстетичное.

Заметив, что я краснею, Риган взрывается смехом, а Коннор продолжает вещать, не подозревая, в чем дело.

– Риган, а что тут смешного? – спрашивает он, подняв бровь, а Риган никак не унимается.

– Так, ничего особенного… – с озорной улыбкой говорит она, а потом уже серьезно: – Рада тебя видеть.

Коннор подходит к ней и по-дружески обнимает.

– Я тоже рад тебя видеть, Риган. Хотя подозреваю, что Принстону теперь мало не покажется…

Она молча подмигивает.

Сложив руки на груди, я задаю вопрос:

– А откуда вы все друг друга знаете? – И пытаюсь поймать взгляд Риган, но она быстро прячется за спину Гранта.

– Отец Риган – тренер нашей команды по гребле. Разве она тебе не рассказывала?

– Она пропустила некоторые детали.

Да, Риган говорила, что ее отец – тренер команды по гребле, но забыла упомянуть, что знакома с Коннором и что он член команды. Бросаю на нее взгляд через плечо, а она жмется к Гранту, избегая смотреть мне в глаза, и вид у нее довольно жалкий.

– А еще все мы члены обеденного клуба «Тайгер Инн». Слышала про такие клубы при университете?

– Что-то вроде студенческого братства?

Коннор пожимает плечами.

– Ну, у нас не так строго, как в братстве, но мы тоже даем обет.

Лихорадочно вспоминаю то немногое, что знаю об общественной жизни Принстона, чтобы не выглядеть полной тупицей.

– Это что-то вроде присяги?

– Точно. Вступить в клуб можно не раньше весны первого курса, но тебе уже можно знакомиться с разными клубами. – Схватив меня за руку, Коннор тащит меня в другую комнату.

– Значит, ты увлекаешься греблей?

– Да, мы все вчетвером в одной команде. Пошли. – Коннор упорно тащит меня за собой. – Хочу познакомить тебя с Эшем.

Когда он подтаскивает меня к двери, я успеваю сложить два и два, внутри все холодеет, а ноги как ватные. Уверена, что на моей физиономии смешались потрясение, смущение и ужас. А там, уютно расположившись в огромном кресле перед телевизором – в одной руке пульт, в другой бокал пива, – сидит высокий, стройный темноволосый кареглазый парень, которого я вычеркнула из своей жизни.

Эштон Хенли. Тот самый, которому жаль.

– Знакомься. Это Эштон, наш капитан, убей меня бог, не знаю, почему именно он, – игривым тоном говорит Коннор, явно не подозревая, что я отлично знаю, кто такой Эштон, и еще чуть-чуть – и хлопнусь в обморок.

Говорить я не в силах, так что молча смотрю на Эштона, а он переводит взгляд то на меня, то на руку Коннора, сжимающую мою ладонь, при этом не забывая потягивать пиво.

– Привет, Ирландка, – наконец говорит он обыденным тоном. Я замечаю, что он стиснул челюсти. Похоже, для него эта ситуация так же неудобна, как и для меня. Вечеринка, о которой он сожалеет, девица, которую он хотел бы забыть… теперь она еще и заявилась к нему домой.

– Подожди… – Коннор отпускает мою руку. Ну вот, началось… Коннор наклоняет голову набок и указывает на меня пальцем. Округлив глаза, смотрит на своего соседа по комнате. – Так это та самая девушка, на спор с которой ты сделал себе татуировку?

Закрываю глаза и делаю несколько глубоких вдохов, молча прощаясь с возможностью подружиться с Коннором. Открываю глаза и вижу, что они оба на меня смотрят.

– Вот это да! – Коннор обнимает меня за плечи и притягивает к себе. – А ты, оказывается, местная знаменитость!

Чувствую, как кровь отливает от лица, и слабым голосом повторяю:

– Знаменитость? – Интересно, чем же я прославилась? Девственница, которая напилась до чертиков, а потом танцевала как робот, вешалась на парня и обжималась с ним? Оборачиваюсь и вижу, что вслед за нами уже подтянулись Грант и Риган. Буравлю подружку злыми глазами в благодарность за подстроенную засаду. Она тут же подносит к губам бокал и снова прячется за спину Гранта.

Поворачиваюсь к тому, кому хочу понравиться, и к тому, кого хочу забыть, и думаю, какие еще ужастики уготованы мне на этот вечер.

– Эштон! Малыш… нам пора выезжать, а то я опоздаю на самолет, – слышу я женский голос, и в комнату вплывает блондинка с сумочкой и плащом в руках. Опершись на спинку кресла, наклоняется и целует Эштона в губы.

Коннор наклоняется ко мне и безмятежным тоном сообщает:

– Это Дана, подружка Эштона.

Глава восьмая. Повернутый на сексе

Ну все, с разговорами пора завязывать. Знаю точно: что бы я ни сказала, все будет не к месту, потому что когда я нервничаю, потрясена или огорчена, я всегда несу чушь. А сейчас, глядя, как Эштон целуется со своей подружкой, я чуть ли не взрываюсь от накативших эмоций.

Услышав свое имя, Дана отрывается от Эштона:

– Привет, Риган. Привет…

– Это Ливи, – подсказывает Коннор.

Она сверкает дружеской улыбкой.

– Привет, Ливи. Приятно познакомиться.

Пытаюсь выдавить из себя улыбку. Думаю, получилось. Впрочем, не уверена: может, это больше похоже на оскал бешеного зверя. Сейчас главное для меня – успокоиться.

Этот придурок изменил ей. Со мной!

Перевожу взгляд на Эштона и вижу, что он смотрит на меня с каким-то странным выражением. Это не его обычное самодовольство. И не вина, хотя он должен испытывать угрызения совести. Нет, я точно знаю, что это. Это отчаяние. Он умоляет меня держать рот за зубами. Не хочет, чтобы его подружка узнала. Теперь все становится на свои места. Вот почему он хочет, чтобы все осталось между нами. Тогда непонятно, почему я стала знаменитостью?

Бросаю взгляд на Коннора: он улыбается мне. Улыбается как друг, а не усмехается, зная, что я тесно общалась с его соседом, а теперь меня знакомят с его ни о чем не подозревающей подружкой. Одно из двух: либо он не видит в том, что произошло, ничего особенного, – а значит, он идиот, а не славный парень, каким мне показался, – либо он не в курсе.

Не понимаю. А все смотрят на меня, ждут, когда же я отвечу Дане. Сглатываю и делаю все возможное, чтобы выглядеть любезной:

– Привет, Дана. Мне тоже очень приятно.

Наверное, получилось сносно, потому что она снова улыбается, кивает мне, а потом хватает Эштона за руку и тянет на себя.

– Ну, хватит, Эш. Давай-ка отрывай свою роскошную задницу от кресла, а то я точно опоздаю.

Он уступает, поднимается и стоит, возвышаясь над ней. Она смотрит ему в глаза, запрокинув голову, распущенные волосы скользят по спине. Глаза у нее блестят – как у Кейси, когда Трент рядом – и для меня сомнений нет: Дана по уши влюблена.

Как бы я хотела быть сейчас где угодно, только не в одной комнате с этой милой, ничего не подозревающей девушкой и ее коварным дружком.

– Коннор, где у вас ванная? – спрашиваю я, стараясь, чтобы голос у меня не дрожал.

Он кивком показывает налево.

– Одна в коридоре, сразу за углом. Первая дверь справа.

– Я бы в ближайший час не советовал туда заходить, – замечает за спиной у нас Грант. – Ее посетил Тай. Так что для дам она временно непригодна. Впрочем, и для мужчин тоже.

– Это все из-за перца чили, которым угостила нас твоя мама! – вопит из кухни Тай.

– Тогда на втором этаже, третья дверь справа. Проводить тебя? – предлагает Коннор.

– Нет, спасибо. Сама найду. – Похлопав его по руке, поворачиваюсь и направляюсь к двери.

– Ливи, рада знакомству! – кричит мне в спину Дана.

– Взаимно, – отвечаю я и спешу к лестнице. Надеюсь, это выглядело не слишком грубо, но по– другому не получилось. Она такая милая, что мне хочется кричать от боли.

Слышу за спиной голос Эштона:

– Встретимся на стоянке ровно в пять. Я только переоденусь и возьму бумажник.

Он идет за мной.

Кровь стучит у меня в ушах. Иду быстрее, перешагивая через две ступени, чтобы успеть закрыть дверь перед его носом: разговаривать с ним мне не о чем. И успела бы, не зацепись носком за верхнюю ступеньку. Плашмя лечу на пол.

Встаю на четвереньки, лицо горит, но я не теряю надежды скрыться. Слышу за спиной тихий смешок, сильные руки хватают меня за пояс и легко ставят на ноги.

– Ирландка, все на месте? – бормочет Эштон и кладет ладонь мне на поясницу. Я тут же ощетиниваюсь.

– Спасибо, все в порядке, – шепчу я сердито и спешу к ванной.

Он идет за мной, ускоряя шаг.

– Не уверен, – говорит он без тени усмешки.

Когда я дохожу до третьей двери справа, Эштон хватает меня за бедра и заталкивает в просторную комнату. Оборачиваюсь, чтобы закрыть дверь, но не успеваю. Он уже вошел и захлопнул за собой дверь. И теперь запирает ее на защелку.

– Что это ты… – возмущенным тоном говорю я, но он зажимает мне рот ладонью.

– Замолчи. – Толкает меня в глубину ванной, пока я не упираюсь поясницей в край гранитного столика, рот у меня по-прежнему зажат. На миг возникает желание укусить его, но не решаюсь. Сейчас я так на него зла, что могу прокусить до крови. Не хватало еще прославиться как Кусачая Ливи.

Он пристально смотрит на меня своими задумчивыми карими глазами. Чувствую легкий мускусный аромат его одеколона. И на меня тут же наплывают воспоминания о вечеринке. Воспоминания, которые никак не оставят в покое.

Отвожу взгляд, а сердце ускоряет свой бег, и по спине бежит первая капелька пота. Хочу уйти и не могу. Я в западне. Да, ситуация мне не по силам: я с трудом держусь на ногах. Вернее, Эштон мне не по силам. И все, что с ним связано. Перевожу дыхание.

– Сейчас я уберу руку, только ты не ори, и я тебе кое-что объясню, ладно? – говорит он, со значением глядя мне в глаза.

Я хмурюсь. А что тут объяснять? Что он напился и изменил своей подружке? Но сейчас я хочу от него поскорее избавиться, так что киваю головой в знак согласия.

Как только он опускает руку, начинаю возмущаться:

– Как ты мог..

Но Эштон тут же обрывает мою тираду, схватив меня за талию и развернув лицом к зеркалу. Хочу вырваться из его рук, но вижу наше отражение и под взглядом его темных глаз теряю последние силы. Я словно задыхаюсь.

– Откуда ты знаешь Коннора? – спрашивает Эштон спокойным тоном. Поднимает руку и отбрасывает мои длинные черные волосы в сторону, задевая пальцами шею. Я тут же напрягаюсь.

– Познакомились на днях, – отвечаю, думая о другом. – А Коннор не говорил? – Что он собирается делать?

– Нет. – Указательным пальцем Эштон осторожно тянет вниз вырез футболки, обнажая татуировку. – Как тесен мир, – бормочет он, проводя пальцем по надписи. Медленно выдыхает, и от этого тепла у меня дрожь бежит по спине.

– К сожалению, – говорю сквозь зубы.

Палец останавливается, и Эштон ловит мой взгляд в зеркале. Потом переводит глаза на татуировку и ухмыляется. Палец снова ходит взад– вперед между лопатками, у меня перехватывает дыхание, и я краснею.

– Теперь ты понимаешь, почему прошлая суббота должна остаться между нами?

– Начнем с того, что все это одно большое недоразумение, – бросаю я и вижу, что он достает с полки лосьон, брызгает себе на пальцы. Озадаченно наблюдаю, как Эштон подносит руку к моей спине и нежнейшими движениями втирает лосьон в татуировку. На миг закрываю глаза и с наслаждением чувствую, как лосьон холодит и успокаивает воспаленную кожу. Эта чертова татуировка всю неделю не дает мне спокойно спать, хотя я исправно ее смазываю. Однако должна признать, что не так ловко, как это получается у Эштона.

Не хочется признаваться, но это так.

– Приятно, да? – тихо, с хрипотцой в голосе говорит он, и все мое тело тянется к нему.

– Да, – слышу я свой шепот. Стой… Распахиваю глаза и вижу в зеркале, как напряженно он на меня смотрит. Черт бы его побрал, как это у него получается? – Нет! – выпаливаю я, вырываясь из его рук, и направляюсь к двери, но сильные руки Эштона снова хватают меня за талию. Парень резко поднимает меня и сажает на столик лицом к себе.

– Не упрямься, Ирландка, и выслушай меня, – резко говорит он и удерживает меня, положив руки мне на талию, а его большие пальцы упираются мне в бедра.

В его тоне звучит нечто такое, что заставляет меня вздрогнуть.

– Коннор мой лучший друг. Мы знакомы уже четыре года. Я его отлично знаю. – Он делает паузу, и его глаза скользят по моему лицу. – На вид он парень покладистый, но… могу сказать, что Коннору вряд ли понравится, если он поймет, что мы с тобой обжимались. Даже если это было всего лишь на одной вечеринке. И даже если мы не трахались. – Я удивляюсь его грубости, но он продолжает безо всяких извинений. – Так что если хочешь, чтобы у вас с ним были отношения, советую держать рот на замке.

Я хмурю брови.

– Не понимаю. Я думала, он знает…

– Нет, не знает, – твердо говорит Эштон, качая головой.

– Ничего?

Руки Эштона отпускают мою талию, медленно скользят по бедрам вниз, слегка их сжимая, и останавливаются на коленях. Эштон отступает на шаг и подтверждает:

– Ничего.

От его прикосновений кожу мою словно колет горячими иголочками, но я сжимаю зубы, сосредотачиваясь на ответах.

– Но почему тогда я та самая Ирландка?

– А, ты об этом. – Он наклоняет голову и усмехается. Потом поднимает глаза и смотрит на меня с заговорщицкой улыбкой. – Просто до той вечеринки меня еще не разводили на слабо. – Глядя на мою недоуменную физиономию, он поясняет: – Я про татуировку. У меня на заднице.

Чувствую, что краснею, но любопытство берет верх:

– А зачем тогда ты ее сделал?

– У меня были на то причины, – тихо говорит Эштон и смотрит так, что у меня пересыхает в горле. Вижу в его глазах намек на какую-то тайну. – И я прошу тебя еще раз, не говори ничего. Ради Даны. Не хочу причинять ей боль.

То, как он произносит ее имя, не оставляет сомнений: она ему небезразлична. Может, он просто напился, как и я…

– А разве ты сам не должен был ей обо всем сказать? То есть все это… – Я умолкаю, подыскивая нужное слово. Непорядочно. Нехорошо. Неправильно.

– Все не так просто, – перебивает меня Эштон. – И тебя не касается. Не хочешь молчать ради Даны, сделай это ради Коннора. Если собираешься с ним замутить. – Он отпирает дверь, распахивает ее и выходит в коридор. Потом внезапно останавливается. – И вот еще что. – Он смотрит на меня через плечо, и у меня перехватывает дыхание. – Передай Риган, что я ее прихлопну. – И он направляется к лестнице.

– Если я не прикончу ее первой, – бормочу я, глядя на свою красную физиономию в зеркале.

– Ну не могла я тебе сказать! – ноет Риган, глядя на меня своими огромными влажными глазами. – Ты бы тогда ни за что не пришла!

– Ничего подобного, – упрямо твержу я. Но она права. Я бы не пришла. И тогда не сидела бы сейчас на веранде и не ждала бы, когда милый, ни о чем не подозревающий Коннор принесет мне виски с колой. Учитывая потрепанные нервы, позволяю себе уже третий коктейль. – А как же Дана? – зло шепчу я. – Тебе не пришло в голову, что меня надо было о ней предупредить?

Риган съеживается.

– Просто не знала, как тебе сказать, у тебя и так после той вечеринки голова шла кругом. И потом, если бы тебе Эштон действительно нравился, тогда…

– Он мне не нравится! – выпаливаю я с излишней поспешностью.

Замечаю, что губы Риган чуть растягиваются в улыбке, но она быстро с собой справляется и говорит:

– Вот и хорошо, что не нравится. Ведь ты не из породы давалок, а Эштон не годится как вариант бойфренда. Ясное дело.

Вздыхаю и тихо говорю:

– Я могу понять, почему ты не сказала мне в прошлые выходные. У меня на самом деле мозг бы окончательно вынесло. Но почему ты не сказала мне об этом до того, как мы вошли в дом? Тебе не кажется, что это было бы уместно?

Надо отдать должное Риган, у нее хватает совести скромно потупиться.

– Пожалуй, ты права. – Она ставит пустой бокал на столик. – Извини. Когда ты сказала, что познакомилась с Коннором и собираешься сегодня к нему на вечеринку, я решила, что тебе будет безразлично. Ну, я имею в виду, если ты застанешь здесь Эштона.

Бросаю на нее гневный взгляд.

– А ты не подумала, каково мне будет встретиться с его подружкой?

– Да я считала, что она уже вернулась в Сиэтл, где учится! – стонет Риган и прячет лицо в ладонях. – Прости меня! Я ужасная подруга. И соседка чудовищная. Ну не умею я разруливать сложные ситуации.

– Я тоже. Особенно ту, в которую только что вляпалась.

– Гиджет! – Распахивается дверь, и на веранду входит Грант с напитком для Риган. Заметив ее мрачный вид, быстро ставит бокал на стол, разворачивается и без единого слова ныряет обратно. Мне кажется, будто я вижу, как он понуро опустил хвост.

– Значит, и Грант в курсе?

– Он не проболтается. Честное слово. – Она смотрит на меня умоляющими глазами. – Ливи, прошу тебя, не злись.

Упрямо сжав губы, молча смотрю в темный сад и пытаюсь все осмыслить. Риган ни в чем не виновата. Я сама вешалась на Эштона. И сама познакомилась с Коннором и решила к нему прийти. Это я обижена на Эштона за то, что он изменил своей подружке. Это я никак не могу выбросить из головы воспоминания о мимолетных поцелуях и прикосновениях на той вечеринке. Давно пора перестать думать об Эштоне и сосредоточиться на замечательном ирландском парне, который свободен. Может, самое время обзавестись новыми воспоминаниями и доказать доктору Штейнеру, что он заблуждается на мой счет.

– Риган, я на тебя не злюсь, – со вздохом говорю я. – Может, я и прикончу тебя, пока ты спишь, но сделаю это любя.

Она шумно выдыхает.

– Надеюсь, ты меня предупредишь заранее? Знаешь, я давно хотела перед смертью съесть червяка из текилы. Мне сегодня попробовать, или у меня еще есть время?

Не выдерживаю и фыркаю. Напряжения как не бывало.

– А почему Грант зовет тебя Гиджет[4]? Что за прозвище такое?

Риган качает головой и с усмешкой объясняет:

– Так зовут одну героиню кино из шестидесятых или семидесятых годов. Никогда не слышала? «Гиджет растет», «Гиджет выходит замуж»… Про нее полно книжек и фильмов. И даже сериал. – Риган небрежно взмахивает ладошкой и с ухмылкой добавляет: – Хорошо, что я не страдаю комплексом неполноценности по поводу своего росточка.

Тихонько посмеиваюсь: молодец, Риган! Не мается ерундой.

– А я хочу узнать у Эштона, почему он называет меня Ирландкой. Но стоит его увидеть, как у меня язык прирастает к нёбу. Как думаешь, может, Грант знает?

Риган трясет головой.

– Уже спрашивала. Не знает. В курсе только Эштон.

Повисает длительная пауза, пока Риган заглатывает выпивку. И как только в таком маленьком теле помещается столько спиртного!

– А Коннор на тебя запал, – нарушает молчание Риган.

Краснею и бросаю взгляд в окно кухни, где Коннор разговаривает с Грантом и еще каким-то парнем.

– Думаешь, запал?

Риган энергично кивает головой.

– Уверена. Сто пудов. Глаз с тебя не сводит. Наверно, представляет, что с тобой будет делать чуть позже.

– Риган! – Укоризненно качаю головой, а она ухмыляется. Нет, моя соседка ни в чем не уступает моей старшей сестрице!

Риган опять припадает к своему коктейлю, а мои мысли снова устремляются к Эштону.

– Она милая.

– Кто? – спрашивает Риган.

– Подружка Эштона.

– А… – Риган делает паузу и тихо бормочет: – Да. Слишком милая для этого типа. Каждый раз, когда ее вижу, меня мучает совесть. Жаль, что Эш не в силах пропустить ни одну юбку…

– А он ей часто изменяет? – Выходит, не только со мной?

Риган пожимает плечами.

– По слухам, часто. У него встает на все, что движется. Сердце и голова у Эштона никоим образом не сообщаются. Так что у бедняжки Даны нет ни единого шанса удовлетворить этого монстра. Хотя она такая милая.

– Уверена, у других тоже нет шансов, – бормочу себе под нос и мысленно ставлю крест на этом озабоченном придурке.

* * *

Когда мы возвращаемся в дом, на кухне и в смежной гостиной тусуются уже человек десять, а из холла подтягиваются все новые гости.

– Ну что, как настроение? – Подходит Коннор с моим коктейлем. – Извини, хотел принести тебе раньше, но мне показалось, у вас, девушки, серьезный разговор.

– Да, но… – Поворачиваюсь к Риган, а она уже порхает по комнате, улыбаясь и гримасничая, а по пятам за ней неотступно следует Грант, глядя на нее с неприкрытым обожанием. И я улыбаюсь своим мыслям: интересно, а Риган понимает, как запал на нее Грант?

– Ливи?

Приятный моему уху ирландский акцент Коннора возвращает меня в реальность, и я вижу его зеленые глаза и обаятельную улыбку.

– Так, говорили о своем, о девичьем, – отвечаю я и чокаюсь с ним.

С лица Коннора не сходит улыбка, даже когда он опускает взгляд на мои губы, а потом поднимает глаза и спрашивает:

– Как тебе первые занятия?

Открываю рот, чтобы ответить, но тут на всю громкость врубают музыку. Оборачиваемся одновременно и видим Тая, красующегося в килте: стоит и потирает руки, обводя глазами гостей.

– Выбирает место, где сесть и невзначай взмахнуть юбочкой.

– Невзначай? – уточняю я, приподняв бровь.

– Как бы. Пойдем. – И он хватает меня за руку и ведет на веранду, откуда мы с Риган только что вернулись, поскольку на улице стало зябко.

Заметив, как я повожу плечами, Коннор обнимает меня и привлекает к своей широкой груди.

– Так лучше? – шепчет он и поглаживает меня по руке. – Давай, расскажи мне, как все-таки твои занятия.

На миг я обмякаю от его тепла и вдыхаю запах одеколона – легкий и чистый, с ноткой лаванды. И удивляюсь, как мне с ним уютно.

Рассказываю Коннору о лекциях по естественным наукам в четверг и пятницу и про те, что будут на следующей неделе. Рассказываю о работе волонтером в детской больнице и о близняшках с их уморительной болтовней.

– Значит, Дерек и Эрик близнецы?

– А я тебе о чем толкую, – улыбаюсь я.

Коннор делает глоток пива, а потом притягивает меня к себе еще сильнее.

– Скажи, а почему ты хочешь заниматься именно педиатрией?

– Просто с самого детства знала, что хочу лечить детей. Не могу представить себя в другой профессии. – На ум приходит утренняя беседа с доктором Штейнером, и я поскорее отгоняю тревожные мысли.

– Благородное дело. И благодарное, – говорит Коннор. Откидываю голову чуть назад и чувствую: парень поворачивается, нежно касаясь моего лба горячими губами, и шепчет: – Требует полной отдачи.

Перевожу дыхание и отдвигаюсь подальше: лицо у меня горит румянцем.

– А почему ты решил стать юристом?

Коннор пожимает плечами.

– А у меня не было выбора. У нас в роду все юристы. Кстати, у Эштона тоже. Семейная традиция. А у тебя родители медики?

Качаю головой и грустно улыбаюсь.

– Отец был преподавателем математики и директором школы, а мама преподавала музыку.

– Был? – спрашивает после паузы Коннор.

Вздохнув, отодвигаюсь от него и вижу его серьезное лицо.

– Да, был. – Делаю большой глоток коктейля. А потом рассказываю ему все – про аварию, про то, как Кейси чуть не умерла, про смерть родителей. Про Трента. Всё-всё.

Я говорю, а его рука все крепче обнимает меня за плечи и прижимает к себе. Ладонь другой руки обхватывает мой подбородок, большой палец поглаживает щеку – и я закрываю глаза, припав к его груди, слушаю стук его сердца, растворяюсь в его тепле. Чувствую себя защищенной.

Мы стоим молча, покачиваясь в такт музыке, пока не заканчивается песня, и тут в дверь ломится Тай – значительно пьянее, чем был всего двадцать минут назад.

– Я тебя вспомнил! – громогласно заявляет он, протягивая вперед руку с растопыренными пальцами. – Пойдем. Дай мне на тебя полюбоваться. Хочу вдоволь насладиться твоей неземной красотой.

– Только не это… – вырывается у меня стон, и я инстинктивно отступаю подальше.

Коннор беззлобно хохочет и шутливо отталкивает Тая. Берет меня за руку и уводит с веранды.

– Пойдем, я покажу тебе весь дом.

Он не отпускает меня ни на миг, на ходу представляя гостям. Похоже, некоторых я уже видела. Молюсь всем богам, лишь бы они меня не вспомнили. Вдруг я спьяну признавалась им в любви. И самое главное – чтобы они не вспомнили меня с Эштоном.

Обойдя весь первый этаж, Коннор ведет меня наверх.

– Это комната Гранта, – говорит он, махнув налево. – Напротив комната Тая. – Когда проходим мимо ванной комнаты, он шепчет: – Это ты уже видела. – Киваю, прикусив губу, как будто ванная тоже в чем-то повинна. В конце коридора две двери прямо напротив друг друга. – Это комната Эша, – говорит Коннор, показывая рукой на приоткрытую дверь слева. Вижу огромную кровать с темно-серым атласным бельем. Представляю себе роскошное тело Эштона, небрежно раскинувшееся на постели, как в то утро в общежитии, и низ живота обдает жаром.

Открыв дверь напротив, Коннор проводит меня в комнату с двуспальной кроватью и двумя огромными окнами.

– А это моя, – говорит он, включая ночник на прикроватном столике.

Я в спальне Коннора. Он привел меня не просто так? Мой взгляд скользит по комнате, на миг задерживаясь на кровати. Неужели он подумал, что я в первую же ночь окажусь с ним в постели? Откашливаюсь и говорю:

– Красивый дом. – Поворачиваюсь и вижу, что дверь приоткрыта.

Коннор стоит, прислонясь к стене, и пристально на меня смотрит.

– Это дом моих родителей. Они купили его два года назад, чтобы на время учебы я жил тут. Почти все студенты селятся в общежитии, но если честно, меня это уже достало. Парни с радостью переехали ко мне. Платят за жилье чисто символическую плату – столько, сколько могут себе позволить. – Коннор подходит ко мне, убирает прядь волос с лица, заправляет за ухо и шепчет: – Расслабься, Ливи. Я привел тебя сюда без каких-либо тайных помыслов. – Он приподнимает мне лицо, взяв за подбородок. – Всего лишь с надеждой… – Наклонившись, он нежно касается моих губ своими и тактично ждет моего ответа. На душе у меня тепло и спокойно.

Пока в голову не приходит страшная мысль: а что, если я делаю все неправильно, и Коннор тоже пожалеет об этом? Коннор отодвигается, а я думаю: хватило ли мне одной пьяной ночи на постижение всех азов? Прикусив нижнюю губу, поднимаю взгляд и вижу глаза Коннора – зеленее обычного и с влажным блеском.

– Просто я… – бормочу я, хмуря брови, – у меня нет опыта.

Коннор нежно целует меня в лоб и шепчет:

– Все в порядке. Если честно, мне нравится, что ты не такая, как все. – Не такая, как все… А в переводе это значит, что я девственница? Он еще раз целует меня в лоб и берет мое лицо в ладони. – Давай не будем торопить события. – А это как следует понимать?

– Давай, – соглашаюсь я и припадаю к спасительному коктейлю. Хвала «Джеку Дэниэлсу» – помогает держать себя в руках.

– Говорят, на прошлые выходные ты сделала себе татуировку?

Хорошо, что успела проглотить коктейль: от такого резкого перехода можно и подавиться.

– Типа того. А у тебя есть татуировки?

Коннор убирает ладони от моего лица и гладит меня по макушке.

– Нет. Ненавижу иголки. Эш меня все время подначивает составить ему компанию, но я не ведусь.

– А ты напейся с моей сестрицей, и у тебя будет татуировка, зуб даю, – бормочу я, а мысленно припоминаю татуировки Эштона – те, что видела в трезвом состоянии, и те, что помню смутно – птица на внутренней поверхности правой руки, китайский иероглиф на правом плече, кельтский символ слева на груди, «Ирландка» на ягодице.

Лицо снова вспыхивает. Черт побери.

– О чем ты думаешь?

– Ни о чем! Хочешь посмотреть? – выпаливаю я, чтобы отвлечь внимание Коннора от меня и моего извращенного сознания.

– Конечно. То есть, если она не на…

– Да. То есть, нет, она на спине, так что можешь посмотреть. – Похоже, у меня едет крыша. Поворачиваюсь спиной, убираю за плечо волосы и оттягиваю футболку вниз. – Видишь?

– Вижу. – Какое-то время он смотрит, но не притрагивается, и я гадаю, хочет он дотронуться или нет. Все это так не похоже на Эштона с его манерами пещерного человека. Сразу видно, что Коннор – полная его противоположность. Не понимаю, как они могут быть лучшими друзьями. – А что она обозначает?

– Просто меня так называл папа, – с грустной улыбкой отвечаю я.

– Понятно… – Коннор нежно отводит мою руку, и футболка возвращается на место. Он осторожно берет мои волосы и опускает на спину, а потом кладет руки мне на плечи. Чувствую, что он наклоняется вперед, и вот его рот уже возле моего уха. – Очень красиво, – тихо говорит он севшим от возбуждения голосом, и большие пальцы скользят по моей спине, нежно лаская. И я понимаю: заявив, что у него нет «тайных помыслов», Коннор несколько покривил душой.

Думаю, именно в такие моменты мозг у девушки должен отказать. Вернее, его должен высосать из головы этот сексуальный парень, который дышит мне в ухо. Во всяком случае, раньше я думала, что именно так все происходит. Когда ты впервые наедине в спальне с горячим парнем и он говорит: «Я весь горю, я весь твой», ты уже не ищешь пути отступления. Ты думаешь, как бы запереть дверь, сбросить одежду и проделать все то, что не подразумевает участия мозга.

Но дело в том, что у меня мозг пока что на месте, и он говорит мне, что я хочу просто стоять рядом и чувствовать его тепло. Может, готова еще на один поцелуй. Может быть. Хотя, если быть до конца честной с собой, что-то во всем этом не так.

Может, это и доказывает, что я сексуально подавлена? Может, стоит опять напиться. И тогда все встанет на свои места.

Или мне просто нужно время, чтобы расслабиться и ко всему привыкнуть.

Или прямо сейчас все бросить и отправиться в монастырь.

Внезапно музыка начинает звучать так громко, что в окнах подрагивают стекла. Со вздохом Коннор берет меня за руку и тихо говорит:

– Извини. Придется нам спуститься. Если не приструнить Тая, скоро сюда нагрянет полиция.

Вздыхаю с облегчением, и мы выходим из спальни. Прячу довольную улыбку: у меня будет время, которое мне так необходимо. И тут я вижу на рукоятке закрытой двери спальни Эштона красный носок. И вспоминаю слова Риган об «условном знаке».

– А я думала, Дана уехала домой.

Коннор качает головой и смотрит мне в глаза с многозначительным видом.

– А она уехала.

Глава девятая. Игры

В понедельник утром студенты не спеша заполняют прохладную аудиторию, а я уже сижу в первом ряду (больше желающих нет) рядом с кафедрой профессора. На душе у меня неспокойно – знаю, что семестр будет тяжелый. После разговора с доктором Штейнером у меня возникло искушение бросить курс английской литературы: тем более врач сам уверял меня, что надо заниматься тем, что нравится мне, а не другим – ну а этот курс явно не моя идея.

Все считают, что я чуть ли не гений и отличные отметки просто валятся мне на голову, потому что я сильна в таких предметах, как матанализ и физика. Да, эти предметы на самом деле даются мне легче, чем многим. Материал прямолинейный, черно-белый, где все либо верно, либо неверно. Мне по душе четкий выбор.

Дисциплины вроде философии, истории и английской литературы, которая начнется у меня сегодня, это совсем другое дело. Не вижу в них смысла. Если есть формула, с помощью которой можно найти правильный ответ, это по мне. На гуманитарных предметах я в силах понять лишь степень правильности или неправильности, и, чтобы выяснить ее, мне придется постараться. В конце концов я всегда получаю отличные отметки – у меня всегда только высший балл по всем предметам, в том числе по физкультуре, – но сами по себе они на меня не падают.

Открывается дверь рядом с классной доской, в аудиторию входит седовласый профессор в черном джемпере, в очках в металлической оправе и направляется к кафедре со стопкой книг под мышкой. Невольно улыбаюсь: хотя бы в одном мои представления о Принстоне совпадают с реальностью.

– Привет, Ирландка.

Рядом со мной усаживается самый нетипичный представитель Лиги плюща[5]. Его высокая фигура полностью заполняет сиденье и занимает часть моего.

– Что ты тут делаешь? – шиплю я, поворачиваюсь и вижу Эштона в темных джинсах и синей рубашке. Начинаю привыкать к его стилю – безупречному и небрежному одновременно. Впрочем, он может с таким же успехом снять рубашку – с этим торсом он и в плавках с леопардовым принтом будет неотразим.

Усевшись поудобнее, он оглядывает аудиторию.

– Сейчас будет лекция по английской литературе профессора Дэлтона?

– Спасибо, я в курсе! – нелюбезным тоном говорю я, а потом понижаю голос, заметив, что профессор бросил на нас взгляд. – А тебя-то сюда каким ветром занесло?

– Я студент и пришел на лекцию, – неторопливо отвечает он с нечитаемым выражением лица. – Некоторые здесь для того, чтобы получить образование, Ирландка, а не только тусить на вечеринках.

Прожигаю его взглядом, борясь с искушением снова врезать в челюсть. В глазах у Эштона пляшут чертики, а губы расплываются в ухмылке, которую я теперь узнаю как фирменный прием флирта. Когда я была пьяной, это сработало, но сейчас я трезва, да еще и зла, так что зря старается.

– Но ты же старшекурсник.

– Ирландка, а ты неплохо осведомлена о моей скромной особе.

Стиснув зубы, молча на него смотрю и жду ответа на свой вопрос. Наконец он пожимает плечами, демонстративно открывает блокнот, щелкает пару раз авторучкой и выдает:

– У меня образовалось окно, а этот курс единственный, который подходит.

– Охренеть можно! – Ругательство выскакивает из меня с легкостью, да еще и слишком громко. На этот раз профессор поднимает голову от своих бумаг и пристально на нас смотрит. Чувствую, как мои щеки заливает краской. Когда профессор отводит глаза, поворачиваюсь к Эштону.

– Расслабься, Ирландка. Зато теперь ты хоть кого-то здесь знаешь.

С этим трудно не согласиться, думаю я, оглядывая море незнакомых лиц.

– А ты на каждой лекции будешь сидеть со мной рядом? – интересуюсь я.

– Трудно сказать. Похоже, ты студентка невоспитанная. Не думаю, что соседство с тобой благотворно повлияет на мнение профессора обо мне.

Намеренно отодвигаюсь от него подальше, а он насмешливо хмыкает.

– Значит, твой выбор никак не связан с тем, что ты ознакомился с моим расписанием? – спрашиваю я.

– Что? Ты думаешь, я выбрал этот курс только потому, что и ты его выбрала? Зачем мне это нужно? – Брови ползут вверх с нарочитым изумлением.

Хороший вопрос. Но я нутром чувствую: он здесь из-за меня. Только не понимаю, зачем ему это нужно.

– И все-таки как ты умудрился? Я думала, на этот курс очередь.

Эштон теребит пальцами потертый кожаный браслет.

– А у меня есть одна знакомая дама в деканате.

– Уж не та ли, что была у тебя в субботу вечером? – выпаливаю я, вспоминая красный носок на ручке двери, и лишний раз убеждаюсь, насколько Эштон порочен.

Он выдерживает паузу, потом поворачивает голову и спрашивает:

– Ирландка, а ты что, ревнуешь?

– С какой стати? Тоже мне рыцарь! Не успела подружка уехать, а у тебя уже в постели другая.

– Да не было никого у меня в постели, – возражает он и облизывает нижнюю губу. Стараясь не смотреть на него.

– Не было? – И я вздыхаю с облегчением. А потом осознаю, что только что вздохнула с облегчением. С какой стати?!

Он качает головой и снова несколько раз щелкает авторучкой.

– Все произошло… в душевой кабинке…

Начинаю собирать свои книги и тетради, чтобы, пока профессор не начал читать лекцию, успеть пересесть подальше, но Эштон прижимает мою ладонь своей и спрашивает:

– А тебе какая разница? Ты же была с Коннором у него в комнате, верно?

– Нет, я… – Меня охватывает жар. – Мы просто разговаривали. – Качаю головой. Не знаю, какая разница на самом деле. То, как он поступает со своей подругой, отвратительно. Но парень прав – меня это не касается. Рано или поздно он получит по заслугам. – Эштон, мне все равно. Просто я подумала, тебе жаль, что так вышло с твоей подругой.

– Я этого не говорил, – тихо отвечает он, отпуская мою руку, и садится слушать лекцию: профессор уже крепит к вороту рубашки микрофон. – Я сказал, мне жаль, что так вышло с тобой.

Сжимаю зубы, а моя гордость получает еще один удар.

– Значит, теперь нас уже двое, – бормочу я, надеясь, что получилось убедительно, хотя мне в любом случае не легче.

– У тебя красивая юбка, Ирландка, – шепчет он, оглядывая мои ноги. Инстинктивно разглаживаю заурядную черную юбку и тяну пониже, чтобы прикрыть ноги.

В течение следующего часа пытаюсь сосредоточиться на лекции, а слова Эштона давят непосильным грузом. Хватаюсь за обрывки фраз профессора Дэлтона, порой умудряюсь поймать мысль. А потом чувствую прикосновение ноги к моей ноге, или меня задевают локтем, и я подпрыгиваю. Пытаюсь устроиться поудобнее. Ерзаю на месте. То и дело бросаю на Эштона гневные взгляды, но он либо не замечает их, либо ему все равно. Вижу, что он не конспектирует лекцию. Лишь черкнул несколько строк на странице, но я сильно сомневаюсь, что они имеют отношение к английской литературе.

Когда лекция заканчивается, я готова бегом бежать по лестнице. Или воткнуть ему в ногу авторучку.

Пока профессор пишет на доске первое задание, Эштон шепчет:

– Теперь я вспомнил, почему никогда не хотел заниматься этим предметом.

– Еще не поздно отказаться, – парирую я.

Красивое лицо Эштона искажает притворная гримаса ужаса.

– И отказать себе в удовольствии два раза в неделю в течение целого семестра составлять тебе компанию? Никогда!

Качаю головой.

– Эштон, я серьезно. Откажись.

– А если нет?

– Тогда… я расскажу Коннору.

– Не расскажешь, – тихо говорит он.

– Почему это? Думаешь, он не захочет тогда со мной общаться? У меня такое чувство, что ты ошибаешься. – На самом деле такого чувства у меня нет. Напротив, думаю, Эштон прав. Но должна же я настоять на своем. Хотя бы один-единственный раз, черт его побери!

Придвинувшись ко мне вплотную, он шепчет:

– Не расскажешь… потому что ты влюблена в меня.

Издаю какое-то невнятное бульканье.

Настояла на своем, нечего сказать.

Сердце бьется в горле. На самом деле понятия не имею, как на такое отвечать, но нутром чувствую, что должна – чтобы защитить себя, а еще потому что понимаю: ему доставляет удовольствие меня смущать. Мне не сразу удается обрести дар речи.

– Если под любовью подразумевается желание оторвать тебе яйца, тогда. – Оборачиваюсь, чтобы припечатать его стальным взглядом. Его лицо на расстоянии ладони, но я держусь. – Да. Я безумно тебя люблю.

Кейси бы мной гордилась.

Не знаю, какого ответа я ждала от Эштона. Я еще ни разу в жизни никому не угрожала. Думала, он отшатнется или хотя бы отодвинется от чокнутой девицы, которая собирается повредить ему гениталии. Все что угодно, только не эту же чертову ухмылку. И, похоже, он придвинулся ко мне еще ближе.

– Как же мне нравится, Ирландка, когда ты так заводишься. – Берет одну из моих книг и пишет что-то на обороте обложки, а потом вкладывает внутрь сложенный листок.

– Только что вспомнил… Три года назад я уже проходил этот курс. И сдал на «отлично». Звони мне, если возникнут проблемы с курсовой работой. – Закрывает свой блокнот, встает с места и, не дожидаясь разрешения профессора, быстро поднимается по лестнице под заинтересованными взглядами всех особей женского пола и нескольких мужского.

Качаю головой, открываю книгу и вижу на форзаце надпись «Ирландка любит Эштона», большое сердце и номер телефона. Чертыхаюсь себе под нос. Испортил учебник за двести долларов дурацкими каракулями. Так и не выяснила, почему он присвоил мне это прозвище. Впрочем, есть неоспоримый плюс: он больше не будет ходить на лекции по английской литературе.

Интересно, а что же в записке? Разворачиваю листок и читаю:

«Сожалею лишь об одном, что все закончилось. И это я ревную. Безумно».

Сердце у меня чуть не выпрыгивает из груди.

* * *

– Красивая юбка, – говорит он, скользя ладонями по моим голым бедрам, и внутри разгорается пламя. Он сидит на краю кровати, а я стою перед ним и вся дрожу. Сильные пальцы сжимают мои ноги в опасной близости с тем местом, где меня еще никто не трогал. Мое тело предает меня, с охотой отвечая на его прикосновения. Сердце стучит все быстрее, дыхание учащается, и я будто плавлюсь. Его руки поднимаются еще выше, и вот уже большие пальцы проникают под резинку трусиков. Он тянет их вниз, пока они не сползают на пол. И я выхожу из них.

– Иди ко мне. – Он показывает на свои колени, и я подчиняюсь его воле: он ставит одно мое колено с одной стороны от себя, а другое с другой, и я сижу верхом на нем, держась за его плечи и удивляясь их силе. Он задирает юбку мне на талию, и я чуть не теряю сознание.

– Смотри на меня, – командует он, и я смотрю, смотрю в его темные глаза и тону в них. Не опускаю глаз, когда его ладонь ложится мне на поясницу, а другая поднимается по внутренней стороне бедра Рука достигает цели.

– Не опускай глаз, Ирландка, – шепчет он а его пальцы проникают в меня, сначала один, потом другой…

Со стоном я просыпаюсь, и с моего живота на пол с громким стуком соскальзывает учебник. Боже праведный! Что это было? Это был сон. Прилегла после обеда, и мне приснился грязный сон про Эштона. Сажусь в кровати и оглядываюсь. Я одна. Слава богу, одна! В самом низу живота странный дискомфорт. Какое-то томление…

Шторм и Кейси постоянно говорят именно об этом?

Надо во всем разобраться. А в дверь стучат. Наверное, этот стук и прервал мой сон. Интересно, а если бы я спала и дальше, я бы занималась любовью с Эштоном? Нет… мозг противится даже представить это.

Наверное, не будь я в таком смятении, я бы посмотрелась в зеркало. Это мне явно не помешало бы. Но Эштон и все, что с ним связано, превращает меня в примата.

Поэтому я просто открываю дверь.

– Коннор! – приветствую я его с преувеличенным энтузиазмом, и глаза округляются от удивления.

Он окидывает меня взглядом, и до меня только сейчас доходит, что я в растянутых пижамных штанах и старой папиной футболке с надписью «Принстон» – размера на три мне великоватой.

– Что ты тут делаешь? – спрашиваю я, проводя рукой по волосам. На голове какой-то ужас, ясно и без зеркала.

Он непринужденной походкой заходит в комнату и вынимает из-за спины горшок с комнатным растением.

– Это тебе.

Опускаю голову и рассматриваю листья.

– Клевер?

– Чтобы ты не забывала о скромном ирландском парне, пока сидишь здесь как прилежная студентка.

– Как мило! – Чувствую, что щеки пылают. Да, лучше не скажешь. На редкость прилежная студентка. – Спасибо. – Пытаюсь успокоиться и вести себя, как того требуют обстоятельства.

– Как занятия?

– Плотно. Загрузилась английской литературой.

– Нравится?

– Интересно. – Рука сама собой тянется к карману, где лежит сложенная записка. Я разворачивала и сворачивала ее столько раз, что чуть ли не истерла до дыр, пытаясь расшифровать. Пыталась осмыслить свою реакцию: ну почему у меня от нее голова кружится, а ведь я должна бы сердиться. Как будто теперь, когда Эштон сказал мне, что не сожалеет о случившемся, у меня есть право снова и снова перебирать в памяти волнующие эпизоды той вечеринки. И в результате я все время витаю в облаках и не могу ни на чем сосредоточиться. Даже Риган это заметила.

– Извини, не стану тебя задерживать, – бормочу я, а Коннор, схватив меня за пояс, поднимает и сажает на верхний ярус кровати. А вешу я, между прочим, пятьдесят шесть кило. Хотя что меня так удивляет: судя по бицепсам под серой полосатой рубашкой, он хорошо сложен. И, хотя ростом и размером уступает Эштону, в отличной физической форме.

Эштон… О чем бы я ни думала, мысли неизменно возвращаются к нему.

Коннор убирает руки с моей талии и кладет на коленки.

– Завтра мы собираемся в «Шоушенкс». Это местный бар. Хочешь пойти?

– Конечно. – Улыбаюсь и киваю.

– Точно? Дело в том, что Тай тоже пойдет.

– В своем килте?

– Нет, в таком виде его туда не пустят, – усмехается Коннор, качая головой, словно вспомнил что-то. – Во всяком случае, на этот раз номер не пройдет.

– Думаю, я смогу выдержать Тая.

– Да? А как насчет Эштона?

Сердце уходит в пятки. Что Коннор имеет в виду? Он что-то знает? Что, если…

– Понимаю: после субботней ночи ты о нем невысокого мнения. Я заметил твое выражение лица. Ну, после того, как он кинул Дану… – Он умолкает, словно не хочет называть вещи своими именами.

– После того, как он проявил себя как похотливая скотина? – уточняю я, сама не знаю почему. Может, надеюсь, что после подобного высказывания наконец-то пойму, что Эштон кругом не прав и мне надо сжечь эту чертову записку и припугнуть свое подсознание лоботомией. Кусаю губу. – Извини. Я не это имела в виду. Вышло слишком грубо.

Коннор сжимает мое колено.

– А я рад, что ты в отличие от других девушек не считаешь его самым привлекательным парнем на всей планете. Но он и не такой монстр. Только часто отключает мозги. – Поднявшись по лесенке и оказавшись вровень с моим лицом, он наклоняется и целует меня. На этот раз он проводит языком по моей нижней губе и осторожно проникает ко мне в рот. Не грубо, не навязчиво. Просто… приятно.

– До завтра, Ливи, – шепчет он. Спрыгивает, одаряет меня улыбкой, подмигивает и выходит из комнаты.

Откидываюсь на стену, держа в руках свой клевер, закрываю глаза и думаю о Конноре. Уверена, моим родителям он бы понравился, доктор Штейнер. Я все помню. Знаю, они бы выбрали его из сотни парней, хотя бы за его улыбку. Это здорово. Такой парень им бы точно пришелся по душе. О таком парне мечтает каждая девушка.

За дверью раздается сигнал электронного ключа, замок срабатывает, и через секунду входит Риган, запыхавшись после своей пробежки.

– Только что встретила Коннора. У него такой счастливый вид. Ты что, как обычно, перепихнулась с ним на скорую руку? – шутит соседка, переводя дыхание и держась за бок, словно у нее там болит.

– Риган, он на самом деле очень милый. – Поворачиваюсь на живот и кладу подбородок на сложенные руки. – А ты знала, что он такой милый?

– Знала. Слышала, как он классно обращается со своими подружками.

Интересно… Не знаю почему, но по какой-то непонятной мне самой причине никогда не представляла себе Коннора с другими девушками. А Эштона представляю со всеми, и от этой мысли меня тошнит. Коннор – яркий, умный старшекурсник. Ясное дело, у него были подружки. И, чего уж тупить, он наверняка занимался с ними любовью. Много и часто. Интересно, насколько он готов не торопить события, общаясь со мной.

– Как ты думаешь, сколько у него было подружек?

– Две или три, насколько мне известно. – Риган сбрасывает с ног кроссовки. – В первый год никого не было. Я тогда на него так запала! – Она корчит грустную гримаску. – А у меня тогда были толстенные окорока и задница необъятная. Таким коротышкам, как я, приходится потеть всю жизнь. Если я заброшу свои пробежки… мне хана! – Она стягивает футболку и швыряет на пол, поверх треников. Да, Риган та еще аккуратистка, но меня это не раздражает. Вполне соответствует ее буйному нраву. – А тебе тоже не помешает со мной бегать!

– У меня плоховато с координацией, – предупреждаю я, поморщившись. – Только тебе все испорчу.

Риган пожимает плечами.

– Нет проблем. Возьму тебя на буксир.

– Может быть. Когда-нибудь. – Кто знает, вдруг мне понравится бегать. Пока не попробуешь, не узнаешь.

А пока что мне не помешает успокоить свое сердце, которое трепещет с той минуты, как я узнала, что завтра вечером увижу Эштона.

Да, Коннор, я не нахожу твоего друга привлекательным. Ничуть.

Глава десятая. Ревность

Коннора знают все. Во всяком случае, так мне кажется, пока мы идем за официанткой по бару. Слева от меня один парень машет ему рукой. Справа приветливо кивает другой. Проходим мимо столика с четырьмя молодыми женщинами. «Привет, Коннор!» – окликает его одна из них. Он сверкает белозубой улыбкой и, вежливо кивнув им, идет дальше. Тогда все четыре пары глаз смотрят на меня, и я превращаюсь в лягушку на школьном уроке биологии. Несчастное создание под скальпелем. Под их взглядами хочется съежиться, и в конце концов я налетаю на спину Коннора.

– Извини, – шепчу я. Тогда он одаряет белозубой улыбкой меня. Похоже, его не волнует, что я тащусь у него за спиной. Его ничто не волнует.

Симпатичная официантка лет сорока подводит нас к столику на шесть персон с табличкой, на которой от руки написано: «Зарезервирован».

– Спасибо, Черил, – говорит Коннор.

Она гладит его по плечу.

– Что будет угодно?

– Мне «Корону», Ливи виски с колой. Так, Ливи?

Молча киваю головой, сжав зубы и борясь с желанием публично объявить, что мне всего восемнадцать и подавать мне спиртное противозаконно. У меня есть липовое удостоверение личности, которое мне оставила сестра, но я опасаюсь им пользоваться. Если официантка вдруг попросит меня его предъявить, боюсь, что со страху грохнусь в обморок.

Однако Черил меня ни о чем не просит. Просто кивает и уходит, опустив взгляд пониже, чтобы полюбоваться задницей Коннора.

– Вечер обещает быть что надо. У нас места в первом ряду прямо перед сценой, – говорит Коннор, кивая на сцену напротив нашего столика.

– Ты же говорил, здесь нельзя бронировать столики.

Коннор улыбается – и на щеках появляются ямочки.

– Мы оставляем Черил хорошие чаевые, так что она о нас заботится. Мы ей нравимся. – Да, я так и подумала. И догадываюсь, какая часть тела ей особенно нравится… Интересно, какого рода чаевые дает ей Эштон. Я тут же себя одергиваю, чтобы не отпустить очередную колкость в адрес этого развратного типа. Он же друг Коннора, в конце концов. Что не мешает ему оставаться похотливой скотиной.

Расстегнув куртку, снимаю ее и вешаю на спинку стула, оглядывая бар «Шоушенкс». Огромное помещение, много темного дерева и витражей. Одна из стен, вся из кирпича, увешана разными художественными штуками. В задней части во всю ширину – барная стойка с двумя десятками медных кранов для розлива пива. За спиной у бармена в четыре яруса полки с богатым выбором алкоголя. Напротив, где наш столик, сцена и танцпол.

– Сюда приглашают классных музыкантов, – говорит Коннор, заметив, что я разглядываю инструменты.

– Поэтому здесь так людно? – Все столы заняты, и в основном студентами.

Коннор пожимает плечами.

– В разгар учебного года будет свободнее. Особенно во время сессии. Однако вечеринки все равно устраивают то тут, то там. Надо же спускать пар. Как правило, в клубах. Мы бы пошли в «Тайгер Инн», но они закрылись. Там ремонт в пивном баре. Вот, – кивает он на стул. – Садись, пока…

– … пока Тэвиш не пришел! – раздается над моим ухом громкий голос Тая, и две лапы обхватывают меня за талию. Он поднимает меня и кружит – мимо идущих к нам Гранта с Риган – а потом ставит на пол лицом к сцене. Пока я прихожу в себя, Тай плюхается на стул, на который я собиралась сесть. – …И не занял лучшее место в баре! – завершает он.

– Эй, приятель! – раздраженным тоном говорит Коннор, и его обычно невозмутимое лицо искажает недовольная гримаса.

– Все в порядке. Правда, – уверяю я и сжимаю его руку, а Грант наклоняется чмокнуть меня в щеку и шлепнуть Тая по макушке.

– Привет, Ливи! – чирикает Риган, расстегивая куртку.

– Привет, Риган. Успела по тебе соскучиться, – говорю я, а сама нервно озираюсь, ища глазами Эштона. Не представляю, как теперь себя вести, когда он рядом. И не знаю, как он будет себя вести со мной.

– Я не успела вовремя вернуться, вот встретила Гранта, и мы на пару взяли такси. – Риган садится рядом с Грантом и обменивается с ним многозначительным взглядом.

– Вот как? – Прикусываю губу, чтобы не ухмыльнуться, и спрашиваю: – Как твоя лекция по политике? – Риган набрала самые разные курсы: за три разговора она поведала мне, что выбирает между политикой и архитектурой, а два дня назад добавилась еще история музыки. Не думаю, что Риган определилась, чем ей заниматься после Принстона. И как ей только удается спокойно спать, не зная, что ее ждет!

– Крайне политическая, – сухим тоном отвечает она.

– Хм. Интересно. – Интересно, потому что ее сокурсница Барб заскочила к нам в общежитие и оставила для Риган ксерокопию конспекта лекции, которую та пропустила. Риган явно лжет, но я не понимаю почему. Надо думать, тут не обошлось без долговязого типа, который сидит рядом с ней. Если бы я хотела расквитаться с ней за… да за все, я бы ее сейчас перед всеми заложила. Но этого делать я не стану.

– А кто сегодня играет? – спрашивает Тай, с шумом опустив на стол меню с напитками.

– Чего расшумелся? Думаешь, официантка быстрее придет? Выглядишь полным дебилом, только и всего, – бурчит Грант, хватая меню.

Однако это срабатывает: через несколько секунд подходит Черил с нашим заказом.

– Что будут заказывать остальные?

Физиономия Тая расплывается от удовольствия.

– Что ты там говорил, Грант? Напомни.

– Я сказал – милый у тебя животик. Съешь еще один пакет чипсов.

Тай по-прежнему сияет довольной улыбкой и похлопывает себя по животу. Нет у него никакого животика. С любопытством рассматриваю парней. У всех ни грамма лишнего веса. Несмотря на различия – Тай пониже и поплотнее, Грант высокий и долговязый, у Коннора идеальный баланс роста и веса, – все трое в отличной форме. Надо думать, благодаря жесткому графику тренировок, который составил для них отец Риган.

Раздается знакомый голос:

– Что пьем?

Мое сердце пропускает удар. Злюсь на себя, потому что не могу прогнать воспоминание о том, как наши губы слились. Во рту осталось послевкусие его поцелуя, и освободиться от него я не могу – даже когда со мной рядом Коннор. Заправив прядь волос за ухо, осторожно поднимаю глаза. Эштон не спеша оглядывает компанию, одной рукой рассеянно почесывая обнаженную полоску кожи над ремнем. Футболка довольно короткая, а джинсы чуть приспущены – и я вижу начало темной дорожки волос. У меня перехватывает дыхание, и передо мной встает картина: Эштон на кровати в нашей комнате в общежитии всего две недели назад. Только тогда на нем не было ни лоскутка.

– Все хорошо, Ирландка?

Как только я слышу это прозвище, понимаю – меня застукали на том, что я опять таращусь. Украдкой бросаю взгляд на Коннора. На мою удачу, тот увлеченно разговаривает с Грантом. Откидываю голову назад – и ловлю понимающий взгляд и ухмылку Эштона.

– Отлично, – говорю я, засовываю соломинку в рот и делаю слишком большой глоток коктейля. «Джек Дэниэлс», как всегда, на высоте: приятное тепло начинает разливаться по телу. Раз рядом Эштон, без поддержки мне сегодня не обойтись. И если дела и дальше будут развиваться таким образом, то скоро я стану алкоголичкой.

– Просветите, а почему мы стали звать ее Ирландкой? – спрашивает Тай, а красавчик Эштон

располагается со мной рядом. Сидит себе, раскинув свои длинные ноги, ничуть не тревожась, что покушается на личное пространство, а его колено задевает мое.

Хороший вопрос. Может, я получу-таки на него ответ. Собираюсь проглотить коктейль и объяснить, что Клири – это ирландская фамилия, но меня опережает Эштон. Громким голосом, так что нас могут услышать и за соседними столиками, он заявляет:

– Потому что она сказала, что хочет трахнуть ирландца.

От неожиданности я поперхнулась, коктейль попал не в то горло, и брызги изо рта полетели над столом, в результате чего пострадали платье Риган и рубашка Гранта. Лучше бы я поперхнулась насмерть. А если выживу, хорошо бы кто-нибудь подсыпал мне яда, и я бы умерла в корчах, лишь бы не видеть этого позора.

Молитвы мои остались без ответа, и я сижу с горящими щеками и слушаю оглушительный гогот Тая, так что уже полбара смотрят в нашу сторону. Даже Грант и Риган не могут не смеяться, смахивая с себя брызги. Боюсь поднять глаза на Коннора. Он не сказал ни единого слова. А что, если он этому поверил?

Стиснув зубы так, что они чудом не треснули, поворачиваюсь к Эштону, намереваясь испепелить его взглядом. А он даже не смотрит на меня. Сидит и изучает меню с весьма довольным видом.

Не знаю, чего я ждала от него сегодня вечером, но точно не подобного комментария. Если не уйду прямо сейчас, то Коннор станет свидетелем того, как я превращусь в женский вариант Тарзана и вцеплюсь когтями в спину его лучшего друга. Ни к кому конкретно не обращаясь, говорю сквозь зубы:

– Скоро вернусь. – Со скрежетом отодвигаю стул и направляюсь в туалет.

Оказавшись в кабинке, запираюсь и несколько раз прикладываюсь лбом к прохладной двери. И теперь всегда будет так? Как мне с ним себя вести? Да, я привыкла, что меня дразнят старшая сестра и Трент и Дэн и… короче, все остальные. Им доставляет удовольствие вгонять меня в краску, потому что мне всегда неудобно, когда говорят об этом. Тогда почему кровь у меня вскипает когда так делает Эштон?

Может, он хочет вывести меня из равновесия в присутствии Коннора? Если в записке – правда, и он ревнует меня к своему лучшему другу, то, убедив Коннора, что я чокнутая, он вынудит того отвернуться от меня. Нет… зачем так напрягаться парню, у которого есть подружка и целая очередь желающих с ним перепихнуться. Черт! Я слишком много об этом думаю. Анализирую до умопомрачения, скоро совсем крыша съедет на этой почве. Вот почему я до этого момента старалась избегать мужчин. Они сводят меня с ума.

И вот почему мне надо прекратить думать об Эштоне и сосредоточиться на Конноре, который готов «не торопить события».

Пишу сообщение сестре, а в глазах у меня слезы:

«Эштон – придурок».

Ответ приходит мгновенно:

«Редкий придурок».

Тут же отвечаю, будто играю с ней в слова, как в детстве, только не стесняюсь в выражениях:

«Редкий похотливый придурок».

«Редкий похотливый придурок, который играет на своем члене, как будто это банджо».

Хихикаю, представив себе подобную картинку, и продолжаю печатать:

«Редкий похотливый придурок, который играет на своем члене, как будто это банджо, и поет про старого Макдональда».

В ответ приходит фотография: Эштон в салоне тату, а над ним трудится чернильных дел мастер. Эштон скривил лицо, изображая нечеловеческие муки.

На меня нападает приступ хохота, и напряжения как не бывало. Кейси всегда найдет способ мне помочь. Продолжаю хихикать, печатая ей ответ, и слышу, как скрипит входная дверь. Зажимаю рот ладонью.

– Видела, кто там? – спрашивает чуть гнусавый женский голос.

– Если ты имеешь в виду Эштона, то… разве такого можно не заметить? – отвечает другой голос, и раздается звук льющейся воды.

У меня ушки на макушке. Отправляю Кейси эсэмэску, в которой пишу, что люблю ее и скучаю. Потом вырубаю звук телефона.

– Кстати, он сидит за столиком с двумя девицами, – замечает второй голос.

И теперь все складывается: они говорят про моего Эштона. То есть… не то чтобы он был мой, но… Щеки горят. Наверное, зря я все это слушаю. Но теперь уже поздно, я не могу выйти. Я одна из тех «девиц».

– Ну и что? В прошлый раз, когда я была здесь, он тоже был с какой-то девицей, а домой пошел со мной, – высокомерно заявляет первый голос, и я представляю себе, как говорящая склонилась к зеркалу, чтобы подкрасить губы.

– Вот это была ночка! – стонет она.

Нет, только этого мне не хватало! Меньше всего я хочу слушать про подвиги Эштона в постели. Интересно, а ее он тоже отлавливал в аудитории, рисовал в учебнике сердце и писал номер телефона?

То ли она не заметила, что одна кабинка занята, то ли ее это не волнует, но девица продолжает:

– Мы трахались с ним на веранде. Под открытым небом. Нас могли увидеть! – возбужденно шепчет она. – Ну ты же меня знаешь… Я девушка приличная… – Закатываю глаза и решаю, что за этой особой долго гоняться Эштону не пришлось. – Но с ним… Боже мой, Кайра. Я вытворяла такое, о чем и помыслить не могла.

Кто бы сомневался, шлюшка!

Зажимаю рот ладонью, когда до меня доходит, что за слова я мысленно говорю и сколько в них злости. На миг приходит в голову – а вдруг я произнесла их вслух?

Похоже, нет, потому что гнусавый голос продолжает:

– Мне все равно, с кем он сюда пришел. Уйдет он сегодня со мной.

Закрываю глаза и обхватываю себя руками, страшась чихнуть, кашлянуть или пошевелиться, чтобы они не поняли, что я их слышу, а потом бы увидели меня с ним за столом, когда я вернусь. Тогда они поймут, что я подслушивала.

К счастью, они зашли исключительно подправить макияж и потрещать об исключительных сексуальных достоинствах Эштона, так что очень скоро выходят из туалета, а я вылезаю из кабинки и мою руки. И все думаю, удастся ли таинственной незнакомке осуществить свой план. Может, и удастся. От подобной перспективы меня тошнит.

– Вот ты где. – В туалет врывается Риган. Тяжко вздыхает и гладит меня по плечу. – Если ты будешь так реагировать, он от тебя никогда не отстанет. Давай-ка спускай все на тормозах.

– Я знаю, Риган. Знаю. Ты права. Просто я в этом полный профан. – И это удивительно: ведь рядом со мной такой крутой специалист, как Кейси. Нет, если я не сумею должным образом обращаться с Коннором, который пока что настроен «не торопить события», он очень даже торопливо сделает ноги.

– А ты делай вид, будто тебе тоже смешно, – советует Риган, гладит меня по плечу, и мы выходим из комнаты отдыха.

И тут я вспоминаю про фотографию Эштона, которую мне только что прислала сестра. Понимаю, что это ребячество, но достаю телефон и с торжествующей улыбкой говорю:

– А что я тебе сейчас покажу! – Когда мы возвращаемся к столу, мы так хохочем, что слезы текут по щекам.

Коннор выдвигает мне стул, и в глазах у него не то удивление, не то удовольствие.

– Что так весело? – спрашивает он. Не могу понять, подействовала ли на него последняя реплика Эштона.

– Да так, ничего особенного, – с небрежным видом говорю я, допиваю остаток своего коктейля и тянусь за новым, который мне заботливо заказали в мое отсутствие. Стараюсь не обращать внимания на пристальный взгляд Эштона.

– Ливи, покажи ему фотку, – с озорной улыбкой предлагает Риган. И добавляет: – Как говорится, долг платежом красен…

Улыбаюсь и поднимаю телефон.

Никогда в жизни еще не слышала, чтобы трое взрослых парней гоготали так, как это делают Коннор, Грант и Тай.

– Давайте увеличим фотку, сделаем постер и повесим дома на стену! – предлагает Тай друзьям и пытается изобразить гримасу Эштона, который понятия не имеет, что происходит, поскольку я намеренно держу экран так, чтобы ему не было видно.

Эштон пытается выхватить у меня телефон, но я предусмотрительно засовываю его в карман. Беру в рот соломинку и продолжаю потягивать коктейль. Ребята всё веселятся, а я с преспокойным видом делаю глоток, опускаю соломинку и откидываюсь на спинку стула. Исподволь бросаю взгляд на Эштона: он покусывает нижнюю губу, а в глазах у него лукавый огонек. Наверняка обдумывает, какой ответный удар нанести. Мне становится страшновато: мало ли что он сейчас выдаст, а вдруг опять унизит меня?

– Привет, Эштон. – Поднимаю глаза и вижу роскошную латиноамериканскую красотку. Стоит и хлопает накрашенными ресницами перед Эштоном. Тут же узнаю голос, который я слышала в кабинке, только теперь в нем недвусмысленно звучит «пойдем со мной».

Эштон не торопится ей отвечать. Не спеша поворачивается на стуле, а рука так и остается на подлокотнике. Потом поднимает глаза и окидывает взглядом ее аппетитные формы.

Как же мне хочется треснуть его по голове!

– Привет, – наконец отвечает он, и, судя по его тону, это что-то вроде: «разве мы знакомы?» или «ну и что тебе от меня надо?».

Похоже, девица тоже озадачена: нервно облизывает ярко-красные губы.

– Мы… мы с тобой познакомились в прошлом году. Захочешь поболтать, я сижу вон там. – Она показывает и маняще кивает головой, взмахнув черной шелковистой гривой. По голосу заметно, что она чуть погрустнела и явно утратила уверенность в своих чарах.

Неспешно кивнув, Эштон вежливо улыбается – именно вежливо, а не игриво, – и говорит:

– Ладно, спасибо. – Опускает руку, устраивается поудобнее и снова поворачивается лицом к столу. Делает глоток из своего бокала и проверяет телефон.

Оборачиваюсь и смотрю в спину девице: похоже, уход оказался куда менее эффектным, чем появление.

Наверное, надо бы ее пожалеть. Эштон обошелся с ней не слишком любезно.

Но мне ее не жалко. Ничуть. Не хочу, чтобы он вернулся домой с ней. И с кем бы то ни было еще.

И вместо сочувствия во мне поднимается волна облегчения. В результате я открываю рот и сдуру выдаю:

– Я слышала, как она говорила о тебе в туалете. – Стоило мне произнести эти слова, как я пожалела. Спрашивается, какого черта я ему это сказала?

– Вот как? – В глазах Эштона вспыхивает интерес. – И что же она сказала? – По его реакции становится очевидно, что он ее помнит и прекрасно понимает что она могла сказать.

Беру соломинку и делаю еще один глоток коктейля. А Эштон пристально смотрит на мой рот. Тогда я поднимаю бокал, чтобы спрятать свои губы. Улыбка становится еще шире. Ему доставляет удовольствие меня смущать. Этот тип так уверен в своей неотразимости, что меня сейчас стошнит. Придется погрешить против истины.

– Сказала, что у нее бывали парни и покруче.

Откуда это вылезло? Мой злой близнец из подсознания разговорился?

Похоже, я угадала с ответом: за столом снова поднимается страшный хохот. А Грант от удовольствия молотит кулаками по столу так, что того и гляди, опрокинет всю нашу выпивку. Щеки у Эштона краснеют, и я не в силах сдержать глупую и довольную улыбку.

Ну что же, может, сегодня я умру от смущения, но хотя бы умру непобежденной.

Понятия не имею, чего же мне ждать дальше? Читать по глазам Эштона трудно. Лишь одно знаю наверняка: они сулят мне проблемы. В этот момент его ладонь ловит под столом мое колено и начинает скользить вверх-вниз по бедру – не слишком высоко, но вполне достаточно для того, чтобы меня охватил жар – это похоже на медленную пытку, словно меня прилюдно раздевают догола.

– А я знал, что ты такая, Ирландка, – произносит он и, подавшись вперед, громко говорит: – Ну что, Коннор… ты еще осилишь несколько бокалов, или опять отольешь мне ночью в кроссовки?

Поворачиваюсь к Коннору: тот вскинул брови от неожиданности и порозовел. Прочистив горло, косится в мою сторону и бормочет:

– Это был Тай.

Тай хлопает ладонью по столу и возмущенно вопит:

– Это не я. Да я сроду никому не мочился в туфли!

– Неужели? – с ехидцей вставляет свое слово Грант. – А как насчет моих сапог? Забыл?

– Ты про те страшные с рыжим мехом? Сами напросились.

– А я потом из-за тебя, придурок, целую неделю в зимнюю сессию мерз без теплой обуви! Чуть не умер от холода!

– Кстати, о смерти от холода. Помните, как наутро после большой регаты тренер нашел Коннора голышом, задницей кверху в одной из лодок? – с ухмылкой вспоминает Эштон, закинув руки за голову и потягиваясь. – Тебя тогда чуть из команды не вышибли.

– Я знаю эту историю! – Риган прикрывает рот ладошкой. – Отец тогда чуть не умер от злости.

Я смеюсь и бросаю взгляд на Коннора. Он подмигивает мне и отвечает:

– Это были цветочки. То ли было дело, когда тебя в Мехико заковал в наручники, раздел и ограбил тот трансвестит.

На этот раз мне с трудом, но удается не обрызгать весь стол своим коктейлем.

Эштон быстро выхватывает у меня из руки бокал, и от прикосновения его пальцев меня снова бросает в жар. Каждое его прикосновение выводит меня из равновесия.

– Да принесите наконец Ирландке слюнявчик!

Еще часа два ребята вспоминают истории бурной юности – по большей части связанные с пробуждением в незнакомом месте голышом – а я позволяю себе расслабиться. И начинаю верить, что со временем все наладится и я научусь вести себя рядом с Эштоном. Когда группа на сцене начинает играть, все уже слегка навеселе, и все грязное белье прополоскано – особенно Коннора и Эштона. Похоже, они весь вечер из кожи вон лезли, подкалывая друг друга.

Разговаривать рядом со сценой трудно, и мы слушаем молча. Рука Коннора лежит на спинке моего стула, большим пальцем он отбивает ритм на моем плече. Сегодня выступают местные альтернативщики, в основном играют кавер-версии, но исполняют и свои песни. Ребята работают профессионально, и я бы получила удовольствие, если бы нога Эштона не задевала мою. Я уже свои ноги чуть ли не на колени Коннору закинула, но избавиться от прикосновений Эштона не могу.

Когда ансамбль уходит на перерыв и фоном включают скучное радио, Коннор наклоняется ко мне и шепчет на ухо:

– Извини, но мне пора. У меня завтра первая пара.

Бросив взгляд на часы, с удивлением вижу, что скоро полночь. С огорчением протягиваю руку и хочу снять куртку со спинки стула, но Коннор кладет мне руку на плечо:

– А ты оставайся. Хорошего вечера, – говорит он, и язык у него чуть заплетается.

Оглядываю всю честную компанию: у каждого в руках полный бокал. Эштон разговаривает с Грантом и Риган, теребя пальцами бумажную подставку под стакан. Похоже, никто уходить не собирается.

Похоже, Эштон уходить не собирается.

Прислушиваюсь к себе: хочу остаться.

– Ты уверен? – спрашиваю я. (У меня тоже чуть заплетается язык.)

– Абсолютно. – Он чмокает меня в щеку и поднимается, чтобы надеть куртку. – Пока, ребята. Проводите Ливи домой. – Останавливается, словно вспоминая что-то. Замечаю, как его взгляд переходит со своего лучшего друга на меня. Приподняв мне лицо за подбородок, он наклоняется и небрежно целует меня в губы.

Чувствую, как затылок колет иголочками, и понимаю: Эштон на нас смотрит.

– Много не пей, – шепчет Коннор мне на ухо. А я вдруг осознаю, что ничего не почувствовала. – Ты же не хочешь еще раз проснуться с новой татуировкой.

Провожаю глазами его спину, не переставая ощущать на себе взгляд темных глаз Эштона. Чувствую легкий дискомфорт и решаю, что на сегодня спиртного уже достаточно – и вовсе не из-за татуировок. А еще пора бы прогуляться в уборную. Уже в пятый раз.

Возвращаюсь к столику, когда группа уже играет следующую композицию – медляк. Танцпол забит людьми – кто покачивается в ритм музыке, кто подошел к сцене поближе поглазеть на вокалиста. Тай бросает недвусмысленные взгляды на Сан: я сегодня здесь с ней столкнулась и имела неосторожность подвести к нашему столику – познакомить с компанией. Эштон сидит и слушает музыку, сложив руки за головой, на лице у него непривычно умиротворенная улыбка.

Внезапно я кожей чувствую, что к нам идут.

С другого конца зала на наш столик снова надвигается знойная латиноамериканка с пышными формами. Даже если ее эго пострадало от безразличия Эштона, девушка собралась с силами для второй атаки. Наверное, он на самом деле настолько хорош, если такая красотка, которая и папу римского соблазнит, упорно его добивается.

Надеюсь, он ее опять пошлет.

А что, если нет?

Девица уже в нескольких шагах от нашего столика, неумолимо приближается к своей цели. Не знаю почему, но я вдруг рвусь вперед, чтобы опередить ее, спотыкаюсь и чуть не падаю. Эштон поднимает глаза, вмиг оценивает ситуацию и расплывается в искренней улыбке.

– Ирландка, что за спешка? – спрашивает он, а пальцы красотки с длиннющими ногтями уже поглаживают его плечо:

– Эш, может, потанцуем?

Знойная красотка так уверена в себе, что я чуть не зеленею от зависти!

Перестаю дышать. Вижу по глазам Эштона, что он ее узнал и услышал, и точно знаю: я не хочу, чтобы он согласился. В этот момент Эштон протягивает руку, берет меня за запястье, поднимается и небрежно бросает через плечо:

– Может, как-нибудь в другой раз.

Прежде чем я успеваю разобраться, что происходит, он заслоняет меня всем телом, прижимается ко мне и направляет к танцполу.

В крови вскипает адреналин.

Как только мы оказываемся в толпе танцующих, я жду, что он отпустит меня, раз его маневр удался. Но он снова, как тогда в ванной комнате, ловко управляет мной, притягивая к себе. Берет мои ладони, кладет их себе на шею, а потом его пальцы скользят по моим рукам, бокам, опускаются на бедра.

Музыка так гремит, что говорить трудно. Может, поэтому Эштон наклоняется, и его губы касаются моего уха:

– Спасибо, что пришла на помощь. – Меня словно ударяет током. – И не надо так волноваться, когда я рядом, Ирландка.

– Я не волнуюсь, – вру я, и меня бесит, что я задыхаюсь, но если он не прекратит шептать мне в ухо, то… Даже не знаю, что со мной будет.

Он обхватывает меня руками, сжимает мои бедра, прижимает меня к себе – к своей возбужденной плоти. Боже праведный! Нет, Эштон реально повернут на сексе. Это все неправильно. Опускаю руки и пытаюсь оттолкнуться от его груди, а все мое тело протестует: оно тянется к нему, как в том сне, забыть который я не могу.

– Знаешь, почему я зову тебя Ирландкой?

Качаю головой. Сначала я решила, что в пьяном угаре рассказала про свои корни. А теперь что-то подсказывает мне: дело не только в этом.

– Признайся, что хочешь меня, – говорит Эштон, улыбаясь как змей-искуситель, – и я тебе скажу.

Упрямо покачав головой, бормочу:

– Не дождешься. – Может, тогда я уронила свое достоинство, но сегодня этот номер не пройдет.

Эштон недовольно выпячивает красивые полные губы и пристально смотрит на меня задумчивыми глазами. Понятия не имею, о чем он думает, помимо очевидного. Часть меня хочет прямо сейчас получить ответ на вопрос. А другая подсказывает, что я как идиотка сама лезу в западню. В буквальном смысле. А когда Эштон большими пальцами начинает массировать мне бедра и сердце чуть не выпрыгивает из груди, начинаю понимать, что лучше бы знойная красотка уволокла его с собой, потому что я напросилась на неприятности.

Поэтому следующие слова Эштона меня изумляют.

– Коннор попросил, чтобы я сделал все, чтобы тебе понравиться. В смысле, чтобы ты стала лучше ко мне относиться, – говорит он небрежным тоном и чуть отпускает мои бедра: я перевожу дыхание и отодвигаюсь от его возбужденной плоти. Его губы кривятся, словно он попробовал что-то кислое: – Ведь ты ему нравишься всерьез. – Он вздыхает, смотрит поверх моей головы и добавляет: – А я его лучший друг. – Словно сам себе напоминает об этом.

Коннор. Упоминание его имени и его чувств по отношению ко мне, когда мои ладони все еще на груди его лучшего друга, которую я ласкала всего пару недель назад, наполняет меня чувством вины.

– Что скажешь? – Серьезные темные глаза смотрят мне в лицо. – Ирландка, как же мне это сделать? Что мне сделать, чтобы ты хорошо ко мне относилась? – спрашивает он чуть охрипшим от желания голосом, и от волнения у меня пересыхает в горле. Внезапно точно вспоминаю, почему в ту первую ночь я бросилась ему на шею. И готова броситься снова.

Силюсь собрать волю в кулак и уйти. Выдыхаю, закидываю руки ему на шею и смотрю ему в глаза. У меня нет слов. Нет и все. Кусаю нижнюю губу. Он смотрит на мой рот, губы у него чуть приоткрываются. И я, недолго думая, выжимаю из себя:

– Может, для начала перестанешь меня смущать?

Эштон медленно кивает, словно обдумывая эти слова. Молчит, а потом спрашивает:

– А что, если я нечаянно, а ты все равно смущаешься? Тебя так легко смутить.

Это точно: щеки у меня вспыхивают, и я закатываю глаза.

– Значит, следи за собой лучше.

Руки Эштона скользят вверх-вниз по моим бокам и спине, чуть касаясь мизинцами ягодиц.

– Хорошо. Что еще? Давай, Ирландка, выкладывай все как есть.

Покусываю щеку изнутри и думаю. Что же еще сказать? Чтобы он больше не смотрел на меня так? Чтобы перестал меня касаться? Перестал быть таким сексуальным? Нет… Если быть до конца честной с самой собой, сейчас меня это не беспокоит. Может, дело в том, что я пьяна.

– Конечно, мы можем снова пойти к тебе в комнату и.

– Эштон! – Стукаю его кулаком в грудь. – Ты переходишь все границы!

– Мы давно их перешли. – Внезапно он обхватывает меня и прижимает к себе так, что я чувствую каждую его клеточку. На миг мое тело отвечает само по себе, тянется к нему каждым нервным окончанием.

Наконец мозгу удается разорвать магнетическое притяжение. Ощутимо щиплю его за бицепс, он морщится и ослабляет руки.

Но он еще не готов отпустить меня, и его ладони снова у меня на бедрах.

– Упрямая. Вот такой, Ирландка, ты мне особенно нравишься. Я пошутил.

– Нет, ты не шутил. Я чувствую. – Откидываю голову назад, приподнимаю бровь и смотрю на него с намеком.

Он хохочет.

– Ирландка, ничего не могу с собой поделать. Ты пробуждаешь во мне все лучшее.

– Значит, это для тебя главное?

– Некоторые так считают…

– Поэтому ты… у тебя столько женщин?

Эштон довольно ухмыляется.

– Что ты хочешь сказать, моя сладкая Ирландка? «Поэтому ты трахаешься со всеми подряд?»

Молчу и с любопытством жду его ответа.

На лице у него появляется странное выражение, словно пробегает тень.

– Просто я таким образом расслабляюсь. Это помогает мне забыть… о некоторых вещах. – Улыбаясь одними губами, он добавляет: – Думаешь, ты меня всего просчитала?

– Думаю, ты напыщенный, похотливый, самовлюбленный придурок. Как-то так. – Все, пора завязывать с алкоголем. Опять налицо синдром развязанного языка. Еще чуть-чуть – и расскажу ему про свой сон.

Он медленно кивает.

– Все так. А тебе будет легче, если я вдруг изменю своим привычкам?

– Думаю, твоей подружке точно полегчает.

– А если бы у меня не было подружки?

Не замечаю, что мои ноги перестают двигаться, пока он тоже не останавливается.

– Ты… ты порвал с Даной?

– А если и порвал? Это имеет для тебя значение?

Боюсь, голос меня подведет, и молча качаю головой. Нет, умом я понимаю: это не имеет значения, потому что все равно Эштон весь неправильный.

– Никакого? – Он смотрит на мой рот и говорит таким тоном… Нежным, тревожным, чуть ли не обиженным.

Мое тело само рвется к нему, руки сильнее обвивают за шею, притягивая теснее, чтобы утешить и подбодрить. Что же я чувствую к Эштону?

Медляк закончился, заиграли ритмичную песню, а мы так и стоим вплотную друг к другу.

Знаю, что не должна этого делать, но не могу удержаться.

– А то, что ты написал в записке. Почему?

На миг Эштон отводит глаза и стискивает зубы. Потом снова смотрит мне в глаза, и я вижу в них решимость.

– Потому что ты, Ирландка, не нужна мне как девушка на одну ночь. – Он склоняется, целует меня в подбородок и шепчет: – Ты нужна мне навсегда.

Эштон опускает руки и поворачивается. Сердце стучит в горле. Стою и смотрю, как он спокойно идет к столу и берет свою куртку.

А потом уходит.

Глава одиннадцатая. Притяжение

Ты нужна мне навсегда. Не могу отделаться от этих слов. С того самого момента, как они слетели с его идеальных губ, они неотступно со мной. Они преследовали меня, когда я пьяная возвращалась домой, залезли вместе со мной в кровать и остались со мной до пробуждения утром.

А еще я не могу стряхнуть с себя ощущение, которое охватило меня, когда он произнес эти слова. Длившееся весь вечер, когда он был рядом. Не могу объяснить, что именно я чувствовала, но точно знаю: такое со мной впервые. Оно со мной и сейчас, хотя я протрезвела.

Меня влечет к Эштону Хенли. Ну вот, я призналась в этом. Не ему, не Риган, не кому-то еще… Однако я призналась себе самой, и теперь надо понять, что с этим делать. Меня тянет к типу, с которым я по пьяни обжималась на той вечеринке, и он оказался повернутым на сексе, да еще и лучшим другом и соседом по дому с моим нынешним дружком. Постой. А вдруг он действительно свободен? Эштон так и не ответил. И хотя он всеяден, вопрос остается открытым.

Лежа в постели и глядя в потолок, я уяснила для себя одну вещь. Мое тело подняло мятеж против моего же разума и сердца, а заливать в него алкоголь – это все равно что вручить ему набор ножей.

Мои мысли прерывают стоны Риган.

– Ох уж этот «Джек Дэниэлс»…

Как обычно, моя соседка проиграла Гранту соревнование «кто больше выпьет». А Грант весит больше нее килограммов на сорок.

– Как мне тошно… Все, завязываю с выпивкой.

– То же самое ты говорила и в прошлый раз, или я ошибаюсь? – с издевкой спрашиваю я.

– Лучше помолчи. Будь хорошей соседкой: не разрушай мои иллюзии.

Если честно, мне тоже плоховато.

– Алкоголь – это изобретение дьявола, – цитирую я тетушку Дарлу. Похоже, не такая уж она и фанатичка.

– Однако вечера с ним проходят веселее.

– Риган, для веселья алкоголь не нужен.

– Ты вещаешь, как героиня нравоучительного сериала для малолеток.

– Не смешно, – со стоном отвечаю я. – Может, поползем на занятия?

– Думаешь, стоит? – хмыкает Риган.

Поворачиваю голову и смотрю на красные цифры электронного будильника. Час дня.

– Черт!

* * *

– Все еще сердишься на меня, Ливи? – спрашивает доктор Штейнер невозмутимым тоном.

Спеша на поезд, подкидываю носком камешек.

– Не знаю. Может быть. – Это ложь. Я знаю, что не сержусь. Но это не значит, что когда разговор будет закончен, я не буду снова сердиться.

– Ты же никогда не таила ни на кого злобу… – А Кейси права: он читает мысли на расстоянии. – Как у тебя дела?

– Вчера пропустила занятия, – сдержанно сообщаю я и сухо добавляю: – Не похоже на мой супер-план, которому я вроде как следую на автопилоте, да?

– Хм… интересно.

– Ладно. – Закатываю глаза и признаюсь: – Не совсем так. Проспала. Не нарочно.

Он усмехается.

– Ну и как у тебя ощущения, раз уж так случилось?

Хмурю брови.

– Необычно. – Сутки назад я была в панике и забросала своего напарника по лабораторкам эсэмэсками. Он заверил меня не меньше пяти раз, что профессор не заметил моего отсутствия, а сам он одолжит мне конспект, и я успокоилась.

– То есть пропустить занятия – это еще не конец света? – Доктор Штейнер снова усмехается.

Улыбаюсь в трубку, сраженная его легким отношением к жизни.

– Пожалуй, еще не конец.

– Отлично, Ливи. Я рад, что ты пережила это чрезвычайное происшествие. А как твое первое дежурство в детской клинике? – Улавливаю перемену в его тоне. Я сразу узнаю ее. Он всегда так говорит, когда уже знает ответ на вопрос, но тем не менее спрашивает. – Ливи? Ты меня слушаешь?

– Все прошло отлично. Детки славные. Спасибо вам за содействие.

– Не за что, Ливи. Уверен, что опыт никогда не лишний.

– Даже если это не мое? – парирую я и слышу в своем голосе нотки горечи.

– Ливи, ничего подобного я не говорил. И ты знаешь это.

После паузы я признаюсь:

– Было тяжело. – Он молча ждет, пока я поясню. – Тяжелее, чем я думала.

Похоже, доктор Штейнер понимает меня без лишних слов.

– Да, Ливи. Это тяжело даже для таких закостеневших пожилых мужчин, как я. Я знал, что тебе будет особенно трудно, учитывая твой дар сопереживания.

– Но ведь со временем станет легче, да? То есть, – уточняю я и обхожу женщину, стоящую посреди тротуара с недоуменным видом, – потом мне не будет так… грустно каждый день, когда я буду там, да? Со временем я привыкну?

– Может и не привыкнешь, Ливи. Хотя будем надеяться, что да. Но если тебе не станет легче и ты решишь двигаться в другом направлении, найдешь иной способ помогать детям, это тоже хорошо. Если ты изменишь свое решение, ты никого не подведешь.

Думаю над его словами, покусывая губу. Я не собираюсь ничего менять, да и он не уговаривает меня все бросить. Я знаю это. Такое ощущение, словно бы он дает мне карт-бланш, если я так решу. Но я так не решу.

– А теперь скажи мне, как там поживают парни, которые за тобой охотятся?

Парни? Во множественном числе? Прищурив глаза, оглядываюсь.

– Вы что, следите за мной?

Жду секунд десять, пока он перестанет смеяться и можно будет продолжить разговор. Я знаю, о чем хочу его спросить, но сейчас во время разговора чувствую себя глупо. Надо ли задавать видному психотерапевту пустяковые вопросы? Настолько девчачьи? Слышу, как доктор Штейнер потягивает что-то, пока ждет, что я скажу.

– А как понять, нравишься ли ты парню? То есть по-настоящему нравишься. А не просто… – Щеки у меня краснеют. Сейчас начну давиться словами. – А не просто чисто внешне?

Следует продолжительная пауза.

– Как правило, это видно по его поступкам, а не по словам. Ну а если слова не подкрепляются делами, то пиши пропало.

Ты нужна мне навсегда.

Пустые слова. Ну вот, и доктор Штейнер все подтвердил. Не надо мне цепляться за сказанное в пьяном угаре, потому что это всего лишь слова. И за ними ничего, кроме играющих гормонов. От осознания этого факта у меня меркнет на душе. Но это хотя бы какой-то ответ, уж по всякому лучше неопределенности.

Надо держаться Коннора. По ощущениям, он правильный.

– Спасибо, доктор Штейнер.

– Ты имеешь в виду ирландского парня, с которым ты познакомилась?

– Нет… – вздыхаю я. – Я об Эштоне.

– А-а, Похититель джелло.

– Да. А он, оказывается, лучший друг Коннора и живет с ним в одном доме. – И у него то ли есть подружка, то ли ее нет, но эту часть я опускаю. И так все запутано.

– Ливи, ну ты и угодила в переделку.

В ответ могу только тяжко вздохнуть.

– А как бы ты отнеслась к тому, если бы этот Эштон проявлял к тебе интерес? Не только физический.

Открываю рот и понимаю, что ответ у меня один: «Не знаю». И я на самом деле не знаю. Потому что это не имеет значения. Коннор отличный парень, и с ним мне легко. Эштон далек от совершенства. Теперь-то я прекрасно понимаю, что подразумевают Шторм и Кейси, когда говорят «ходячий секс». Вот и Эштон такой. Это не парень навсегда. Вот Коннор – парень навсегда. Во всяком случае, мне так кажется. Пока что рано об этом судить.

– А ты хотя бы признаешься себе в том, что тебя тянет к Эштону?

Черт! Если отвечу честно, будет еще труднее это отрицать. Тогда это станет еще реальнее.

– Да, – неохотно соглашаюсь я. Да, меня тянет к лучшему другу моего типа дружка. Он даже снится мне в грязных снах.

– Хорошо. Рад, что ты с этим разобралась. Боялся, что ты еще долго будешь упрямиться.

Закатываю глаза. Ничто не утаить от всезнающего доктора.

– Знаешь, что бы я делал на твоем месте?

– Что? – Мне не терпится услышать ответ.

– Заплел бы волосы в косички.

Секунд пять не могу прийти в себя от изумления, а потом переспрашиваю:

– Что?!

– Влюбленные мальчики при виде косичек теряют волю.

Замечательно. Надо мной уже подшучивает мой психиатр. Мой психиатр. Подхожу к станции и, взглянув на часы, понимаю, что вот-вот появится моя электричка. Я еду в детскую больницу, и по дороге у меня будет время все обдумать. Покачав головой, говорю:

– Спасибо, что выслушали, доктор Штейнер.

Завершаю разговор и не могу понять, легче мне стало или еще тяжелее.

* * *

– А теперь сможешь нас различить? – Эрик стоит рядом с Дереком, который сегодня еще бледнее, и чешет свою бритую голову. Оба улыбаются от уха до уха.

Сжимаю губы, чтобы не улыбнуться, и хмурю брови. Смотрю то на одного, то на другого и чешу подбородок, словно теряюсь в догадках.

– Ты – Дерек? – спрашиваю я и показываю на Эрика.

– Ха-ха! – Эрик машет худенькими ручонками и прыгает. – Не угадала. Я – Эрик. Мы выиграли!

Откидываю голову и хлопаю себя по лбу.

– Никогда с вами двумя не разберусь!

– Мне сегодня побрили голову, – тараторит Эрик и скачет вокруг меня. – Теперь она такая гладкая. Попробуй.

Послушно провожу пальцами по еле заметной линии волос.

– Гладкая, – подтверждаю я.

Он морщит нос.

– Так странно. Но ведь волосы отрастут! У Дерека всегда отрастают.

У Дерека всегда отрастают. У меня екает сердце. Сколько же курсов лечения пережил этот бедный малыш?

– Конечно, отрастут, Эрик, – уверяю я с улыбкой. Иду к столу и сажусь. – Ну, чем хотите сегодня заняться?

Дерек молча садится неподалеку. По его движениям понимаю, что у него нет такой энергии, как у братишки, который, как мне сказала Конни, только на этой неделе начал курс лечения.

– Может, порисуем? – предлагает он.

– Отлично! А что ты хочешь нарисовать?

Глубоко задумавшись, он морщит лоб.

– Когда я вырасту, хочу стать полицейским. Они сильные и спасают людей. Получится это нарисовать?

Делаю глубокий вдох и улыбаюсь.

– Обязательно получится. Хорошая профессия.

Мальчики начинают рисовать, а я осматриваю комнату. Сегодня тут еще несколько детей, в том числе маленькая девочка. Она вся в розовом – пижамка розовая, тапочки из розового меха, розовый платочек на лысой головке. В руке у нее розовый плюшевый мишка. За ней ходит женщина-волонтер, а девочка перебирается от одной игрушки к другой, бросая на нас заинтересованные взгляды.

– Привет, Лола! – кричит Эрик и, наклонясь ко мне поближе, шепчет: – Ей почти четыре года. Она хорошая. Для девчонки.

– Ну, раз так, надо пригласить ее сесть с нами рядом, – говорю я, приподняв бровь, и жду.

Когда до Эрика доходит, что я предлагаю ему самому ее пригласить, его глаза округляются от удивления. Он смотрит на нее искоса и застенчиво улыбается.

А тем временем Дерек оборачивается и тихо спрашивает:

– Лола, хочешь с нами посидеть?

Эрик залезает на стул рядом со мной, подвигается поближе и зорко следит за Лолой, как она продвигается к незанятому стулу между ним и Дереком.

– Лола, потрогай мою голову, – предлагает он и выставляет свою бритую голову прямо у нее перед носом.

Она смеется и качает головой, складывает ручки на груди и отодвигается подальше.

Дерек не видит тут ничего смешного и хмуро смотрит на брата.

– Хватит уже приставать ко всем со своей головой.

– Почему?

– Потому что это глупо. – Дерек переводит глаза на Лолу и на глазах добреет: – Правда, Лола?

А та просто пожимает плечиками, переводит глаза с одного брата на другого и молчит.

Понимая, что Лола не желает гладить его голову, Эрик бросает эту затею и принимается рисовать танк. А его брат пододвигает к Лоле чистый лист, протягивает свою коробку карандашей и предлагает:

– Хочешь порисовать вместе со мной?

И тогда до меня доходит: Дерек влюблен в малышку Лолу. Делюсь своей догадкой с волонтером постарше, которая присматривает за Лолой. Она подмигивает и улыбается.

Почти час мальчики и Лола увлеченно рисуют, изведя в процессе целую стопку бумаги: тут и полицейский, и волк-оборотень, и аквалангист, и рок-звезда. А я не могу наглядеться, как Дерек ухаживает за Лолой: помогает ей правильно держать карандаш, рисует за нее то, что у нее не получается из-за возраста.

Смотрю на них, и на душе одновременно и тепло, и больно.

Через час, когда женщина, присматривающая за Лолой, напоминает ей, что пора спать, Эрик, который раскрашивает колеса своего самосвала, кричит: «Пока, Лола!», а Дерек берет листок с рисунком полицейского и тихо дарит его подружке.

И мне хочется убежать, чтобы они не увидели, как я плачу.

Глава двенадцатая. Тоска по дому

– Даже не верится! – Кейси подходит со спины, кладет мне на плечо подбородок, и мы вместе смотрим на океан, а наши фиолетовые платья подружек невесты треплет ветерок. – Я прекрасно помню их первое свидание. Шторм тогда парализовало от ужаса. И вот они женятся, и у них скоро родится малыш.

Мы одновременно поворачиваемся и смотрим на удивительно красивую пару: фотограф нашел идеальный ракурс и снимает их на фоне заката. Шторм уже на шестом месяце, но это заметно лишь по аккуратному круглому животику и роскошной груди – результат бушующих гормонов и силиконовых имплантов – а в остальном она все такая же. Кукла Барби.

Кукла Барби, которая вошла в нашу жизнь вместе со своей прелестной дочкой, когда нам это было особенно нужно. Странная вещь: некоторые отношения завязываются случайно, но оказываются гармоничными и прочными. Когда мы с Кейси переехали в Майами, мы поселились в старом многоквартирном комплексе, а по соседству жили бармен (по совместительству аниматор) и не сдающаяся мать-одиночка с пятилетней дочерью. Шторм и Мия. Они безоговорочно впустили нас в свою жизнь. И я никогда не думаю о них как о соседях или просто друзьях.

Неведомым образом они сразу стали нашей семьей.

И вот все они смотрят на небольшую толпу, собравшуюся у нашего дома по случаю свадьбы в лучах заката. Компания получилась самая разношерстная – пожилой хозяин дома Таннер, как обычно, не блещет манерами: стоит под ручку со своей дамой и почесывает живот; хозяин стрип– клуба Кейн (раньше у него работали Шторм и Кейси) стоит, потягивая ликер, и смотрит на Шторм и Дэна с гордой улыбкой; Бен, бывший вышибала из клуба «Дворец Пенни», ставший всем нам близким другом, стоит под руку с хорошенькой блондинкой, юристом из его фирмы. Должна сказать, это для меня бальзам на душу: как только мне исполнилось восемнадцать, Бен стал всячески намекать, что не прочь за мной приударить.

– Жаль, что ты приехала так ненадолго, – вздыхает Кейси. – Со всей этой суматохой мы даже не успели толком поговорить. У меня такое ощущение, будто я больше не в курсе того, что происходит в твоей жизни.

Кейси, а это ведь на самом деле так. Я ей ничего не рассказала. Для нее все остается по– прежнему: учеба в порядке, у меня все здорово. Лучше не бывает. Я не говорю ей правды. А правда в том, что я запуталась. Во время полета домой я пыталась убедить себя, что все наладится. Нужно просто приспособиться, только и всего. Поэтому я не намерена морочить голову сестре своими проблемами, тем более в день свадьбы Шторм и Дэна.

– Кейси! – зовет сестру Трент, сложив руки у рта рупором.

– Ой, мне надо бежать! – Она сжимает мне локоть и лукаво улыбается. – Чтоб была дома через четверть часа, когда они будут танцевать свой первый танец.

Смотрю, как она босиком бежит по песку к Тренту, а он в своем смокинге сегодня ослепителен. Первое время, когда мы с ним познакомились, от смущения я не могла оставаться с ним в одной комнате. А потом постепенно он стал для меня просто близким другом старшей сестры. Сейчас эти двое явно что-то замышляют. Не знаю, что именно, но, судя по обрывкам разговора, речь идет о бутылке шампанского, серебряном обруче из «Дворца Пенни», с которым Шторм работала в своем «номере», и пикантном видеомонтаже из жизни новобрачных.

Трент и Кейси – идеальная пара.

Надеюсь, и у меня когда-нибудь так будет.

Поворачиваюсь и смотрю на закат. И дышу. Вдох – выдох, не спеша. Дышу и наслаждаюсь моментом, этим чудесным днем, и отодвигаю свои тревоги и страхи. Оказывается, это совсем не трудно. Рокот прибоя и смех Мии, которая играет с Беном в догонялки, служат отличным фоном.

– Ливи, как твоя учеба?

От удивления по спине бегут мурашки. Оборачиваюсь и вижу Кейна, бывшего босса Кейси. Стоит и любуется закатом, карие глаза, как обычно, хранят какую-то тайну.

– Привет, Кейн. Все в порядке.

Хотя Кейн вполне свой, все равно не могу чувствовать себя комфортно рядом с ним. И не он тому виной – Кейн, пожалуй, один из самых уважаемых мной людей. Но он для меня человек-загадка. Трудно понять, сколько ему лет: он выглядит моложавым, и в то же время умудренным жизнью. Когда Кейси с ним познакомилась, она решила, что ему за тридцать. Но однажды в разговоре он обмолвился, что ему только что исполнилось двадцать девять. То есть он открыл свой первый клуб для взрослых, когда ему было чуть больше двадцати. Никто не знает, откуда у него взялись на это средства. Никто ничего не знает ни о его семье, ни о его прошлом. Известно лишь то, что он зарабатывает на жизнь, и неплохо, как хозяин стрип– клубов. Если верить Кейси и Шторм, то главная его забота – дать своим сотрудникам возможность встать на ноги, обрести самостоятельность. И он никогда не переступает границ.

Хотя большинство девушек не прочь, чтобы он эти границы переступил. И меня это не удивляет. Кейн не просто хорош собой, от него исходит мужская сила и надежность. А его безупречные костюмы, стильная стрижка и импозантная сдержанность лишь прибавляют ему неотразимости. Но что скрывается внутри? Не знаю. Когда он ходит с нами вместе на пляж, я замечаю, что Трент и Дэн стараются держаться поближе к своим женщинам. Кейси говорит, что у Кейна фигура, как у тренированного борца. Во всяком случае, я не раз исподтишка глазела на его выразительное лицо, литые мышцы и обилие замысловатых татуировок.

– Рад за тебя. Знаешь, как сестра гордится твоими успехами.

Спасибо за напоминание… В сердце пробирается холодок. Чувствую, что он смотрит мне в лицо, и краснею. Не глядя, я знаю и так: он меня изучает. Это же Кейн. Такое ощущение, что он видит тебя насквозь.

– Ливи, мы все тобой гордимся. Ты выросла и стала видной девушкой. – Он делает глоток – похоже на его любимый коньяк – и добавляет: – Если тебе понадобится помощь, звони мне, ладно? У тебя есть мой номер.

Оборачиваюсь и вижу искреннюю улыбку.

– Спасибо тебе, Кейн, – благодарю его я. То же самое он говорил месяц назад на вечеринке по случаю моего отъезда в Принстон. Я тогда все глаза выплакала за компанию с беременной Шторм. Никогда не воспользуюсь его предложением, но, тем не менее, ценю его.

– Когда собираешься возвращаться?

– Завтра днем, – вздыхаю я. В прошлый раз накануне отъезда я грустила, но в то же время была воодушевлена приятными ожиданиями, поэтому улетать мне было легче. А теперь приятного ожидания нет.

Во всяком случае, по поводу занятий.

Глава тринадцатая. Падение

– А твой отец каждый год устраивает эту вечеринку? – спрашиваю я у Риган. Она расплачивается кредиткой, и мы вылезаем из такси возле ее дома.

Одно из двух: либо тренерам по гребле в Принстоне платят немерено, либо в средствах семья Риган не нуждается, судя по этому двухэтажному особняку. Он из камня и кирпича, с островерхой крышей и башенкой. Английский парк, ухоженная лужайка… Две подъездные дорожки к парадному входу уже заставлены машинами, а вот и белый «Ауди» Коннора.

– Как часы. Под девизом: «Добро пожаловать. Выиграем большую регату. Заставлю вас, раздолбаев, попотеть на зимних сборах».

Иду за ней вокруг дома к не менее ухоженному саду. Тут уже около полусотни хорошо одетых гостей бродят с напитками, и как тени снуют официанты с подносами, уставленными бокалами. Компания в основном мужская, но попадаются и девушки. Некоторые парни с подружками, уверяет Риган.

Невольно поправляю свою серую юбку-карандаш. Риган сказала, что вечеринка будет «шикарная, но благопристойная». А у меня нет так уж много подходящей к случаю одежды, поэтому надела эту юбку и фиолетовую шелковую блузку без рукавов и с глубоким вырезом на спине (к несчастью, в нем видна моя татуировка). Риган заверила меня, что даже если ее предки ее заметят, ничего такого не подумают. Однако я решила спрятать ее под распущенными волосами.

Быстро оглядываю толпу, чтобы найти Коннора. Не знаю, будет ли на вечеринке Эштон. Раз он капитан сборной, предполагается, что придет. Хотя еще предполагается, что изменять своей подружке с кем попало нехорошо, но Эштон это пока не выучил.

– Риган! Ну как ты? – раздается радостный женский голос.

Оборачиваюсь и вижу взрослую копию моей подруги. Бежит с распростертыми объятиями. Не могу не улыбнуться. Тот же рост, та же фигура, улыбка… абсолютно все.

– Отлично, мам, – спокойно отвечает Риган, а мать целует ее в щеку.

– Как успехи? Как занятия? На вечеринки ходишь? – торопливо расспрашивает мать приглушенным голосом. У нее немного суматошный вид, словно она боится, что не успеет поговорить с дочерью, и торопится выудить из той информацию.

– Да, мам. Ходим с соседкой вместе. Познакомься. Это Ливи. – Она отвлекает внимание матери на меня.

– Очень рада знакомству, Ливи. Зовите меня Рэчел, – говорит та с любезной улыбкой. – Да вы прехорошенькая! И такая высокая!

Чувствую, что начинаю краснеть. Открываю рот поблагодарить за комплимент, но она уже снова сосредоточилась на Риган.

– А как общежитие? Ты хоть высыпаешься на этой крошечной кровати? Нет, ну что это за кровати! В них же спать невозможно!

Давлюсь смешком и для конспирации делаю вид, что закашлялась. В крошечной кровати умудряются спать вдвоем!

Риган улыбается до ушей.

– Все не так плохо, мам. Думала, будет хуже.

– Ну, вот и хорошо. Я боялась, ты будешь плохо спать.

– Мам, ты знаешь, я хорошо сплю. Я же тебе вчера говорила. И позавчера. И два дня назад… – терпеливо говорит Риган, но я замечаю нотки отчаяния.

– Знаю, милая моя. – Рэчел гладит дочь по плечу. – Мне пора. Надо дать инструкции на кухне. – И мама Риган растворяется, словно дымок в воздухе, быстро и грациозно.

Риган наклоняется ко мне.

– Не суди строго. Я – единственное чадо, и мать явно перебирает с заботой. И постоянно на взводе. А сейчас мы ее отучаем от антидепрессантов. – Переведя дыхание, Риган спрашивает: – Проголодалась? Хочешь, пойдем подкрепимся и…

– Риган! – прерывает ее издалека зычный мужской голос.

Глаза Риган вспыхивают от радости, и она хватает меня за руку.

– А вот и отец! Пойдем, я вас познакомлю. – И она чуть ли не тащит меня за собой. А ведь Риган похожа на свою мать больше, чем хочет признать. Она чуть замедляет шаг – откуда ни возьмись появляется Грант с коктейлями для нас обеих.

– Приветствую вас, дамы! – говорит он, галантно раскланивается и так же быстро исчезает, успев обернуться и подмигнуть Риган.

Делаю глоток и с облегчением чувствую изрядную концентрацию виски. Сегодня после дежурства в больнице я вся на нервах.

Риган тащит меня сквозь толпу парней, улыбаясь им на ходу, пока мы не оказываемся в крытом итальянском дворике рядом с домом. Там нас ждет высокий здоровяк с аккуратно подстриженной седой бородкой и пузиком – надо полагать, ее отец, – и с ним Коннор.

– Папа, привет! – радостно вопит Риган и бросается к нему в объятия.

– Ты моя крошка!

Он приподнимает ее, а она целует его в щеку.

Подхожу к Коннору, он обнимает меня за плечо, а я смотрю на Риган, не в силах подавить чувство зависти.

– Ты такая красивая, – шепчет Коннор и быстро целует меня в губы.

– Спасибо. Ты тоже классно выглядишь. – И это правда. Он всегда хорошо одевается, а сейчас, в строгих брюках и белоснежной накрахмаленной рубашке, просто неотразим. Коннор улыбается, а я при виде ямочек у него на щеках чувствую, как моя тревога уходит. Я всегда расслабляюсь, когда Коннор рядом. Он как воздух. С ним легко, спокойно, комфортно.

Это правильно.

– Ну и как твое дежурство в больнице?

Наклоняю голову, словно решаю.

– Все хорошо. Трудно, но хорошо.

Он сжимает мне руку.

– Не волнуйся. Все наладится. У тебя все получится.

Выжимаю улыбку и смотрю на Риган и ее отца. Я рада, что хоть кто-то в меня верит.

– Как у тебя прошел первый месяц? Надеюсь, обошлось без диких выходок? – спрашивает у Риган отец.

– Обошлось – моя соседка за мной присматривает. – Риган поворачивается и кивает в мою сторону. – Познакомься, папа. Это Ливи Клири.

Он поворачивается и смотрит на меня добрыми голубыми глазами. Протягивает руку.

– Привет, Ливи. А я – Роберт.

– Здравствуйте, сэр… Роберт. Я – Ливи Клири. – Не знаю, что еще сказать. Качаю головой и усмехаюсь. – Извините, Риган уже меня представила.

Роберт улыбается. Вижу, что он смотрит поверх меня.

– Спасибо, – говорит он и берет протянутый ему чьей-то заботливой рукой напиток.

А потом рядом с Робертом появляется высокий, смуглый красавец. С невероятно длинными ресницами и пронзительными карими глазами, которые лишили меня покоя.

– Не за что, – вежливо говорит он.

Эштон всегда великолепен, даже в повседневной одежде. Но сегодня он пришел на вечеринку со всем уважением к дресс-коду своего тренера. Прическа стильная и опрятная, но в то же время сексуальная. Вместо привычных джинсов и кроссовок в этот вечер на нем черные брюки и стильные туфли, а вместо поношенной футболки – синяя приталенная рубашка, идеально отглаженная. Поглядываю искоса, как он потягивает свой коктейль, и замечаю под манжетой кожаный браслет. Пожалуй, только браслет и напоминает об Эштоне, которого я знала до сегодняшнего дня. А сейчас у него такой вид, словно он сошел с обложки модного мужского журнала.

Не знаю, в чем причина – то ли в этом преображении, то ли в том, что я призналась себе, что меня тянет к Эштону, – но дискомфорт, который я обычно испытываю в его присутствии, начинает исчезать или преобразуется в нечто совсем иное и даже приятное. Хотя по-прежнему все это не дает мне сосредоточиться.

Мои мысли прерывает бодрый голос Роберта:

– Парни, нутром чувствую. В этом году у нас команда победителей. – И он хлопает капитана по плечу.

В ответ Эштон расплывается в искренней уважительной улыбке. Ни разу не видела его таким.

Повернувшись ко мне, Роберт говорит:

– Значит, ты, Ливи, как и моя дочь, первый год в Принстоне.

Мои глаза встречаются с глазами Эштона, и я не успеваю сосредоточиться на Роберте, а сердце тревожно стучит.

– Да, сэр, – говорю я, прочистив горло.

– Ну и как тебе тут нравится? – Он опускает глаза на мою талию. И только сейчас до меня доходит, что рука Коннора по-прежнему приобнимает меня. – Надеюсь, ни один из моих паршивцев тебе не докучает?

Скромно улыбаюсь Коннору, а тот одаряет меня широкой улыбкой.

– Нет, не докучают, – улыбаюсь я и допиваю свой коктейль. Интересно, как это у меня вышло так быстро его уговорить? Глаза мои сами по себе опять находят Эштона, а он тем временем смотрит на мою грудь. Инстинктивно скрещиваю руки, а он ухмыляется и поднимает бокал к губам. Пожалуй, один паршивец все-таки докучает.

– Вот и ладно. Они у меня классные ребята, – с гордостью говорит Роберт и кивает головой. И тут раздается вопль – это явился Тай в своем килте. И Роберт добавляет: – Правда, порой немного буйные, хотя кто в такие годы не буйный? Верно говорю, Грант?

Готова поклясться, у Гранта есть особый радар для пустого бокала, или он следит за нами как коршун, но тот появляется как из-под земли и протягивает Риган и мне два коктейля.

– Верно, тренер.

– Кливер, надеюсь, коктейль безалкогольный? – спрашивает Роберт, подняв брови.

– Ни капли спиртного, – не моргнув глазом, отвечает Грант с очень честным видом.

– Конечно же, папа, – сладким голоском вторит ему Риган.

Роберт смотрит на свою любимую дочурку, которая может изобразить из себя невинную школьницу так, что невинные школьницы отдыхают. Уж не знаю, верит он ей или нет. Ведь ему достаточно наклониться и нюхнуть коктейль – и сразу станет ясно, что виски там больше, чем колы. Но он этого не делает.

– Ливи, а какая у тебя специализация?

– Молекулярная биология.

Судя по тому, как у него вспыхнули глаза, понимаю: он под впечатлением.

– Ливи собирается учиться на педиатра, – с гордым видом заявляет Коннор.

– Хорошее дело. А почему ты выбрала именно Принстон?

– Мой отец здесь учился, – отвечаю я, не задумываясь. На самом деле с тем же успехом я могла пойти в Гарвард или Йель. Меня пригласили все три университета, куда я по совету школьных учителей отправила заявления. Но я всегда знала, куда пойду учиться.

Роберт кивает, словно ждал именно такого ответа. Думаю, не редкость, когда несколько поколений семьи учатся в Принстоне. Он хмурит брови, словно размышляет, а потом спрашивает:

– В каком году закончил?

– В восемьдесят втором.

– Хм… а я в восемьдесят первом. – Он поднимает руку и задумчиво чешет бороду. – Напомни, как твоя фамилия?

– Клири.

– Клири… Клири… – повторяет Роберт и все чешет бороду, силясь вспомнить. Смотрю на него и делаю глоток. Вряд ли он знает моего отца, но мне приятно, что он старается вспомнить.

– Майлз Клири?

Я чуть не поперхнулась коктейлем, и глаза у меня лезут на лоб.

Роберт, похоже, очень доволен собой.

– Нет, кто бы мог подумать!

– Серьезно? Вы его знали? То есть. – Я пытаюсь справиться со своим волнением.

– Да. – Он медленно кивает, словно воспоминания нахлынули на него со всей силой. – Да, я его знал. Мы оба были членами обеденного клуба «Тайгер Инн». Часто ходили вместе на вечеринки. Он ведь ирландец, так?

Я радостно киваю.

– Дружелюбный, приветливый. – Он усмехается, и по его лицу пробегает грустная тень. – Одно время мы с ним даже ухаживали за одной девушкой. – Он снова усмехается, и глаза загораются воспоминанием. Не хочу этого слышать. – А потом Майлз встретил темноволосую красотку – и больше мы его почти что не видели. – Он чуть прищуривается и пристально смотрит мне в лицо. – Глядя на тебя, понимаю, что именно на ней он и женился. Ты – ее копия.

Улыбаюсь и киваю, на миг опуская глаза.

– Ливи, обалдеть можно! – вопит Риган, таращась на нас. – Надо пригласить их к нам, когда они к тебе приедут!

Роберт уже кивает головой, соглашаясь с дочерью.

– Буду рад вновь увидеть Майлза.

Вот так – бах! – и шарик моего приятного волнения лопнул, столкнувшись с реальностью. Да, было бы здорово посмотреть на встречу отца с Робертом. И чтобы родители снова были со мной рядом. Посмотреть, как отец заразительно смеется. Но этого уже не будет. Никогда. Коннор сжимает мне руку и притягивает к себе. Пока только он один знает. А теперь будут знать все.

– К сожалению, папа с мамой погибли в аварии, когда мне было одиннадцать лет.

После подобной новости следует пауза, а потом всё как всегда. Шок, побледневшее лицо, поднятые брови. Как правило, один кивок головой. Я видела это тысячу раз. В случае с Робертом все было именно так, плюс гневный вопрошающий взгляд в сторону дочери: дескать, «почему ты не знала такого о своей соседке по комнате?». Хотя ее вины тут нет. Я же ей так и не сказала. Не то чтобы не хотела, просто случая не было.

– Я… Мне очень жаль, Ливи, – сдавленным голосом говорит Роберт.

Пытаюсь утешить его ласковой улыбкой и подбодрить словами:

– Все в порядке. Это было так давно. Я… в порядке.

– Тогда… – Еще одна тягостная пауза: вот поэтому я не люблю рассказывать об этом на людях.

Потом Грант, который по-прежнему рядом, спасает ситуацию, заговорив про грядущую регату, и я перестаю быть в центре внимания. И теперь могу взглянуть на Эштона – впервые с момента начала разговора про моих родителей.

Ожидаю увидеть стандартную реакцию. Но не вижу ее. Его глаза прикованы ко мне с каким-то странным выражением. На губах чуть заметная улыбка, а во взгляде сквозит легкость.

Больше всего это похоже на… как бы поточнее сказать…

На умиротворение.

* * *

– Так вот он какой, «Тайгер Инн».

Коннор улыбается с важным видом и сжимает мою ладонь. Мы идем по Проспект-авеню, или, как его здесь называют, «главной улице», подходим к внушительному зданию в стиле эпохи Тюдоров, украшенному по фасаду коричневыми трилистниками, и поднимаемся по ступеням. Вечер четверга. У входа уже длинная очередь, но Коннор предъявляет клубную карту, и мы без проблем проходим внутрь.

Распахнув передо мной тяжелую дверь, он широким жестом обводит рукой интерьер.

– Добро пожаловать в лучший обеденный клуб!

Из зала доносятся смех и громкая музыка.

– Надо думать, каждый говорит так про свой клуб, – поддразниваю его я, осматривая панели темного дерева от пола до потолка и старинную мебель, пока мы идем в зал. В прошлую субботу, когда Роберт сказал, что мой отец был членом этого клуба, Коннор обещал устроить мне экскурсию. С той минуты я пребываю в нервном возбуждении.

– Тут красиво. – Делаю глубокий вдох, как будто это каким-то неведомым образом поможет мне ощутить присутствие в этих стенах Майлза Клири.

– Да ты еще ничего не видела. – Коннор улыбается и протягивает мне руку. – Гид к твоим услугам.

Коннор показывает мне все этажи недавно расширенного и отремонтированного клуба, в том числе парадную столовую, библиотеку и верхнюю гостиную. Подвал приберегает напоследок – просторное, с неярким светом помещение в гаражном стиле, которое называют «пивной погреб».

– Сейчас здесь свободно, – говорит Коннор, поддерживая меня за локоть, пока мы спускаемся по лестнице. – А к полуночи будет яблоку негде упасть. Это самый большой и лучший пивной погреб в Принстоне. – Усмехается и добавляет: – И я говорю так не только потому, что я член этого клуба.

– Не сомневаюсь, – шепчу я, оглядывая погреб. Тут полно студентов и студенток, все улыбаются, смеются и расхаживают с пивом в руках. У некоторых пластиковые мечи и маскарадные маски. Коннор говорит, наверное, пришли сюда с какой– нибудь тематической вечеринки.

Из мебели тут только большие зелено-белые деревянные столы с логотипом клуба. Ничуть не удивляюсь, когда вижу у одного из столов Тая: как обычно, вопит и разливает пиво из кувшина в пластиковые кружки, составленные пирамидками на противоположных концах стола.

– Привет, дружище! – Тай хлопает Коннора по спине свободной рукой. Наклонив голову ко мне, он приветствует меня дурашливым тоном: – Ирландка, привет! – И я хихикаю. В Тае есть что-то такое, от чего рядом с ним легко и просто. Да, он грубоватый, громогласный, а порой совсем безбашенный, но он не может не нравиться. Думаю, они с Кейси наверняка бы поладили. Может, поэтому мне так с ним уютно. Каким-то странным образом, несмотря на все его трюки с килтом, Тай напоминает мне о доме.

Коннор жмет Таю руку.

– Мы приходим сюда есть, а Тай тут все время ошивается. Он тут подрабатывает. Наверное, поэтому тут так шумно. Не знаю, как ему удается сдавать экзамены.

Тай кивает на раскрытый учебник на соседнем столе и изображает искреннее удивление:

– Не понимаю, о чем это ты. Да я тут написал свои лучшие работы. – Тай бросает пустой кувшин на пол и извлекает из кармана два шарика для настольного тенниса. – Готовы?

Коннор пожимает плечами и, повернувшись ко мне, спрашивает:

– Сыграем?

Покосившись на стол и мячики, спрашиваю:

– Что это за игра – пивной пинг-понг?

Тай со стуком опускает на стол пивную кружку и объявляет:

– «Бейрут»! Сразу видно, что ты новичок. – Он грозит мне пальцем. – Не смей называть нашу игру пиво-понгом. И не вздумай жульничать, а то я вышвырну тебя отсюда, невзирая на твою классную задницу!

– У меня такое ощущение, что кончится это дурно, – бормочу я, глядя на батареи пивных кружек. Но знаю, что с Таем шутки плохи, а попытка к бегству лишь унизит меня перед всем клубом.

– Чокнутый шотландец! – бурчит под нос Коннор, но в глазах у него улыбка. Обхватив меня за талию, он ухмыляется: – Не волнуйся. У меня большой опыт в этой игре. Со мной ты в полной безопасности.

В ответ чуть сжимаю его руку и чувствую облегчение: с Коннором мне ничего не страшно. Будь я с Эштоном, все было бы по-другому. Он бы специально проиграл, лишь бы меня подставить. В любом случае, буду осторожной – буду делать малюсенькие глоточки.

– Ну что, двое на двое? С кем играешь, Тай? – спрашивает Коннор.

– А ты догадайся! – раздается женский голос, и через секунду появляется Риган с неизменным конским хвостом и широкой улыбкой.

– Слава богу! – радуюсь я. – Ты моя спасительница!

– Увы, соседка! – Она похлопывает меня по спине, а другой рукой берет у Гранта здоровенную кружку пива и лукаво ему подмигивает. Здорово, что Риган сегодня здесь. После памятного разговора в доме ее родителей она была со мной необычно тиха. Может, разозлилась, что я не рассказала ей про автокатастрофу? Не знаю. Она молчит, и я тоже не заговариваю об этом. А сейчас она ведет себя, как обычно, чему я очень рада.

Здесь все, кроме… Заправив прядь волос за ухо, оглядываю зал, ища глазами Эштона.

– У него завтра сдача письменной работы, – шепчет мне на ухо Риган с многозначительной ухмылкой. – Он не придет.

Мычу что-то невразумительное, но не могу не почувствовать разочарования. И тут же ругаю себя. Ведь со мной Коннор. Коннор. Коннор. Сколько раз нужно повторить, чтобы привыкнуть?

– Ладно, Гиджет! – на весь зал вопит Тай. – Иди сюда. Коннор со своей девицей сегодня точно продуют!

Вижу, что на нас оборачиваются, и краснею.

– Я же никогда не играла в эту игру! – объясняю я громким голосом, хотя Тай, несомненно, прав.

– Если орел, мы начинаем, – объявляет Тай и подбрасывает монетку. Они выигрывают подачу, и скоро вокруг стола образуется толпа. Да, «Бейрут» тут определенно пользуется успехом. Скоро я понимаю: прикол в том, что наблюдаешь, как люди пьянеют. И очень быстро.

Коннор объясняет правила игры – если противники попадают в твои бокалы или если ты отправляешь мяч мимо стола, тебе пить. Да, для меня в этих правилах две проблемы. Первая в том, что наши противники отличные игроки, а вторая – я-то сама игрок никакой.

Хотя Коннор спец по забиванию голов, очень скоро Тай с Риган нас обходят. А по мере того, как я расслабляюсь от выпитого, играю еще хуже – настолько, что, когда моя очередь бить, люди отходят от стола подальше, чтобы мяч не угодил им в какое-нибудь жизненно важное место.

– Похоже, практика не идет тебе на пользу, так? – посмеивается партнер, ущипнув меня за талию.

Вместо ответа показываю ему язык и исподволь любуюсь мускулистыми руками и рельефным торсом Коннора, увлеченного игрой. Лицо у него сосредоточенное, даже задумчивое. И очень привлекательное. Поэтому меня отнюдь не радует, когда к нему подходит красотка-блондинка и кладет руку ему на плечо.

– Привет, Коннор! – говорит она кокетливым тоном.

– Привет, Джулия. – Он сверкает своей ослепительной улыбкой с неотразимыми ямочками, но тут же возвращается к игре и ловко отбивает подачу, полностью утратив интерес к белокурой искусительнице. Это очевидно не только мне, но и блондинке, которая тут же сникает.

К моменту, когда мы добираемся до последней кружки, Тай и Риган побеждают, а я уже никакая. Просто пью, когда Грант – наш добровольный рефери – объявляет разгромный счет.

Коннор целует меня в щеку и шепчет на ухо:

– Ты настоящий боец. Думаю, тебе не помешает подышать свежим воздухом. Пойдем.

Обняв меня за талию – чтобы приласкать, а главное – поддержать, Коннор ведет меня по лестнице наверх и провожает в тихое место.

– Как хорошо. – С наслаждением вдыхаю прохладный бодрящий воздух.

– Да, внизу становится душновато и жарковато, – шепчет Коннор, убирая волосы с моих щек. – Тебе тут нравится?

Хотя моя улыбка говорит сама за себя, отвечаю:

– Нравится. Очень. Спасибо, что привел меня сюда.

Чмокнув меня в лоб, Коннор поворачивается и прислоняется к стене рядом со мной.

– Ну что ты. Я сам хотел сюда прийти. Особенно теперь, когда мы знаем, что твой отец был членом этого клуба.

Улыбаюсь и спрашиваю:

– А твой отец тоже был?

– Нет, он был членом клуба «Кэп». Еще один известный обеденный клуб.

– А он не хотел, чтобы и ты стал членом «Кэпа»?

Коннор переплетает свои пальцы с моими и говорит:

– Он счастлив уже потому, что я учусь в Принстоне.

– Ясно. – Мой отец тоже наверняка был бы счастлив…

У Коннора задумчивый вид.

– Знаешь, а я ведь раньше не ценил, как мне повезло с отцом. – После паузы он поясняет: – Пока не познакомился с Эштоном.

Я настолько отвлеклась на игру и блондинку, которая клеилась к Коннору, что на время даже избавилась от мыслей об Эштоне. А теперь о нем напомнили, и мне снова не по себе.

– Что ты имеешь в виду?

Коннор вздыхает и хмурится, словно решает, как мне ответить:

– Я видел, как ведет себя Эштон, когда отец рядом. Он приезжал посмотреть регату. Эш становится другим человеком. Отношения у них. натянутые. Во всяком случае, у меня создалось такое впечатление.

Любопытство берет верх.

– Что же ты его не спросил?

Коннор хмыкает, и это красноречивее любых слов.

– Ливи, мы же парни. У нас не принято говорить о чувствах. А Эштон… Понимаю, ты считаешь его придурком, но на самом деле он классный парень. Он прикрывал меня столько раз, что и признаваться себе неловко. Помнишь историю о том, как я валялся в лодке? Когда я.

– Лежал задницей кверху? – хихикаю я. – Помню-помню.

Коннор опускает голову и смущенно улыбается.

– Если бы не Эштон, тренер наверняка бы вышиб меня из команды. Не знаю, что он сказал или сделал, но меня оставили. Да, я шучу, типа Эш – хреновый капитан, но на самом деле он – отличный. Замечательный капитан. Лучший за все три года, пока мы тут учимся. Все парни его уважают.

И не только за то, что у него больше девчонок, чем у всех нас вместе взятых.

У меня глаза лезут на лоб. С каждым днем сама мысль, что Эштон с кем-то другим – неважно, постоянная девушка это или еще кто – мне все неприятнее, так что после этой фразы мне становится тошно.

– Ладно, извини, что заговорил об Эштоне. Я люблю этого парня, но сейчас не хочу о нем говорить. Давай поговорим о… – Он поворачивается ко мне и обхватывает за талию двумя руками. Наклоняется и, скользнув языком мне в рот, целует – так долго мы с ним еще ни разу не целовались. Мне приятно, и я кладу ладони ему на грудь. У Коннора такая ладная фигура, и другие девушки это тоже замечают. Почему же мои гормоны начинают замечать это только сегодня?

Наверное, все дело в пиве.

А может, они наконец-то поняли, что Коннор – именно тот парень, который мне нужен?

* * *

– А ведь я тебя предупреждала, – напоминаю я Риган, растирая ноющую икру.

– Неужто все так плохо?

Вместо ответа изображаю страдальческую гримасу. Помимо школьной легкой атлетики и безумного задания доктора Штейнера, когда я гонялась по ферме за курами, стараюсь избегать всех разновидностей бега. Не нахожу в этом деле никакого удовольствия и, как правило, непременно подворачиваю ногу.

– Ну, давай же! – кричит Риган, прыгая на месте от нетерпения.

– Ладно. – Стягиваю волосы в конский хвост и стою, вытянув руки над головой, а потом устремляюсь за ней вниз по улице. Прохладный, пасмурный день с моросящим дождичком – еще один повод отменить пробежку. Риган клянется: по местному радио обещали через час ясную погоду. Думаю, врет, но не спорю. После вечеринки у ее отца отношения у нас несколько странные. Поэтому, когда она попросила составить ей компанию на утренней пробежке, я сразу согласилась, невзирая на скользкие дорожки и все прочее.

– Если мы пробежим до конца улицы и обратно, получится три километра. Справишься? – спрашивает Риган и добавляет: – Если выдохнешься, можем остановиться и пойти шагом.

– Лучше пристрели меня на месте, – усмехаюсь я.

– Не смешно, – фыркает Риган. – Тебе хорошо с таким ростом, а нам, коротышкам, нельзя расслабляться.

Через несколько минут мы приспосабливаемся и бежим рядом в одном темпе: я со своими большими медленными шагами и Риган со своими короткими, энергичными. И потом она выпаливает:

– Почему ты не рассказала мне про своих родителей?

Не могу понять, злится она или нет. Ни разу не видела ее сердитой. Но понимаю по тому, как она кусает нижнюю губу и хмурит брови, что она обижена.

Не знаю, что сказать, и говорю:

– Просто к слову не пришлось. Правда. Другой причины нет. Извини.

Какое-то время она молчит.

– Ты не любишь говорить об этом, да?

Пожимаю плечами.

– Да нет. То есть специально я не избегаю этой темы. – Не то что моя сестра: она закопала все в могилу и засунула туда динамитную шашку с зажженным фитилем. С того самого утра, когда я проснулась и увидела рядом с собой тетку Дарлу с опухшими от слез глазами и Библией в руках, я просто приняла это как факт. Сестра находилась на грани жизни и смерти, и я должна была думать о ней и о том, как нам с ней жить дальше. И так в одиннадцать лет, полуживая после гриппа, благодаря которому я не попала в ту аварию, я встала с кровати и пошла в душ. Потом позвонила по телефону в школу, предупредила, что не приду на занятия, и сообщила в школы, где работали родители. Пошла сообщить соседям. Помогала тетке Дарле собирать вещи перед отъездом. Помогала заполнять страховые документы. Договорилась о переводе в новую школу. Позаботилась о том, чтобы сообщить о смерти родителей всем близким и знакомым.

Какое-то время мы бежим молча, а потом Риган говорит:

– Знаешь, можешь говорить со мной обо всем, если захочешь. Ладно?

Глядя вниз, улыбаюсь своей миниатюрной подружке.

– Я знаю. – После паузы спрашиваю: – А ты знаешь, что тоже можешь мне сказать все-все?

Вместо ответа она расплывается в своей обаятельной широкой улыбке.

Решаю, что сейчас отличный момент полностью сменить тему:

– Например, можешь больше не притворяться, что вы с Грантом просто друзья. – Вовремя хватаю Риган за руку, а то она бы грохнулась на тротуар. Восстановив равновесие, она поворачивается ко мне и таращит на меня голубые глазищи, щеки полыхают румянцем. – А я думала, что ты никогда не краснеешь.

– Не вздумай ничего говорить! – шипит она, и хвост мотается по сторонам, когда она подозрительно осматривает придорожные кусты, словно за ними кто-то прячется. – Ливи, об этом никто не знает.

– Ты что, серьезно? Думаешь, никто не знает? – С удовлетворением замечаю, что румянец темнеет. – Думаю, все знают. Или хотя бы подозревают. – На днях Коннор обмолвился, что Грант по уши влюблен в Риган. Не раз замечала, что даже Тай смотрит на них с понимающим видом, ну а если Тай в теме, то и все остальные наверняка тоже.

Риган задумчиво покусывает губу.

– Пошли. Не стоять же тут столбом. – Мы снова бежим трусцой. – Все случилось как бы само собой. Мне Грант всегда нравился, и с прошлого года он со мной заигрывает. Однажды вечером мы столкнулись в библиотеке. Нашли тихий уголок. Рядом никого не было… – Она пожимает плечами. – Ну вот, так все и случилось.

– В библиотеке? – ахаю я.

– Ш-ш-ш! – Она машет руками и хихикает.

– Но… – Нет, я просто озадачена. – Где именно? – Сколько раз была в библиотеке и не представляю себе, где тот темный и тихий уголок, где можно заняться чем-либо другим, кроме чтения.

Риган лукаво ухмыляется.

– А тебе зачем? Хочешь уединиться там с Коннором?

– Нет! – Представляю, как предлагаю такое Коннору, и бросаю гневный взгляд на Риган.

Однако ее это ничуть не смущает. Приподняв бровь, она игриво осведомляется:

– Может, с Эштоном?

Чувствую, как у меня краснеет лицо и шея.

– Между нами ничего нет.

– Ливи, я видела вас вдвоем в «Шоушенксе». Вижу, как ты на него смотришь. Когда же ты признаешься в этом?

– В чем в этом? Что у моей соседки богатая фантазия?

Риган закатывает глаза.

– Ты же понимаешь, чем больше времени проходит, тем больше запутываешься.

– Ничего подобного. Говорю тебе, между нами ничего нет! – Потом вспоминаю и спрашиваю: – Ты не знаешь, он порвал с Даной?

Она пожимает плечами.

– Ничего такого не слышала, но кто знает. Эштон нем как могила.

– Что ты имеешь в виду?

– Да у него может быть десяток братьев и сестер, и никто ни о чем не узнает. – Риган останавливается и делает большой глоток воды из своей бутылки. Вытерев рот ладонью, продолжает: – Отец считает долгом знать про свою команду все. Кто из какой семьи, как учатся, какая у кого специализация, планы на будущее… Он думает про всех, как о своих парнях. – Вспоминаю этого здоровенного добряка, как он поглаживал меня по плечу, сколько вопросов задал, и понимаю, что Риган имеет в виду. – Но про капитана своей сборной он знает очень мало. Почти что ничего.

– Да? Интересно почему. – В голове слышится тревожный звоночек.

– Грант считает, это каким-то образом связано со смертью его матери.

Ноги сами по себе останавливают бег. Стою на месте. Риган замедляет шаг.

– Как? – спрашиваю я, переводя дыхание. Встречая людей, которые потеряли родителей, всегда воспринимаю чужую боль почти как свою.

Даже абсолютно чужие люди становятся для меня близкими.

– Понятия не имею, Ливи. Знаю только то, что подслушала как-то раз, когда отец разговаривал с ним у себя в кабинете. Но больше отец из него ничего так и не выудил. У Эштона талант уходить от темы. То есть… ну ты же знакома с Эштоном. Представляешь себе, какой он.

– Да, представляю. – На сердце опускается тяжесть: уж я-то знаю, что если человек не говорит о чем-то, на то есть причина. И причина серьезная.

– Побежали. – Риган шлепает меня по попе и устремляется вперед.

Приходится ее догонять, хотя теперь бежать мне совсем расхотелось. Предпочла бы посидеть и подумать. Припомнив, что говорил мне Коннор в «Тайгер Инн», спрашиваю:

– А ты видела его отца?

– Видела на осенней регате. Обычно он бывает с женщиной.

– С женой?

– За четыре года каждый раз видела с новой. Может, это были и жены. Кто знает? Опять же, Эштон упал с этой яблоньки, так что… – Она поворачивается ко мне лицом и выразительно смотрит.

– А какой он?

– Да с виду самый обычный. – Пауза. – Хотя, когда они рядом, атмосфера весьма напряженная. Как будто Эштон очень осторожен в своих словах и действиях.

Значит, не только Коннор заметил странные отношения между сыном и отцом.

– Послушай, а что, если он это сделал?

– Если он это сделал… Что сделал? – повторяю я, не понимая, о чем идет речь.

– Что, если он порвал с Даной? Ты же сама спрашивала.

– Спрашивала. – Риган умеет обходить сложные ситуации, но не упустит возможности задать непростой вопрос. Это мне в ней нравится. Хотя сейчас я бы обошлась без допроса. – Да ничего. Я с Коннором. Наверное.

– А как у вас двоих дела? Вы уже… – И она выразительно приподнимает бровь.

Качаю головой и бормочу:

– Ну, ты прямо как моя сестра. Нет. Мы с Коннором не торопим события.

– На мой вкус, это скука смертная, – сухо бурчит она. – Уверена, будь на его месте Эштон, у вас бы события развивались стремительно.

– Риган! – Шлепаю ее по заднице, и она хохочет. А у меня от этой мысли в душе все переворачивается. Что, если на месте Коннора был бы Эштон? Нет. Это невозможно.

– Когда Эштон рядом, ты совсем другая. И все, что делаешь с ним, делаешь по-другому.

– Злобно? – фыркаю я.

– Страстно, – усмехается она.

Хочу поскорее покончить с этой темой и спрашиваю:

– Так у вас с Грантом все серьезно?

Ловко перепрыгнув через лужу, Риган отвечает:

– Пока еще не уверена. У нас все просто. Еще не готовы определиться. Пока. – Наклоняет голову и застенчиво улыбается. – Честно, я от Гранта без ума. Если увижу его с другой, боюсь, у меня башню сорвет и я грохну обоих.

Хмурю брови, пытаясь представить себе Гранта с другой девушкой. Не могу: он ведь ходит за Риган по пятам, как влюбленный щенок. Потом мне приходит в голову, вдруг у Коннора есть другие девушки? Ведь мы же с ним тоже не определились. Что, если так? Может, «не торопить события» равнозначно «не занят для других»? Если бы я увидела его с другой девушкой, у меня бы тоже снесло крышу? Когда мы были в клубе, я не могла не заметить, что он пользуется успехом у противоположного пола, но меня это не слишком расстроило. И тут я вспоминаю, как Эштон целовал Дану, и у меня темнеет в глазах. Понимаю, что это неправильно, но теперь точно знаю: моя реакция объяснялась не только шоком. Это была ревность. Я жутко расстроилась. Так же, как когда подслушала в туалете рассказ той знойной красотки из бара. И когда она положила руку ему на плечо.

Слышу вздох Риган и возвращаюсь к реальности.

– Не знаю, насколько у нас с Грантом все серьезно, но пока он не закончит учебу, мы должны все держать в тайне.

Непонимающе хмурю брови.

– Ну из-за моего отца! Ты что, меня не слушаешь? Ливи… – Она смотрит на меня с укором. – Иногда я думаю, где ты все время витаешь… Отец от него не в восторге.

– Почему?

– Он считает, что Грант несерьезно относится к жизни. Грант боится, что отец обо всем узнает и вышибет его из команды.

– Но ведь он учится в Принстоне. Куда же еще серьезнее? – недоумеваю я.

– Был бы на самом деле серьезный, не стал бы трахаться в библиотеке с дочерью своего тренера, – бормочет Риган и набирает скорость.

С этим не поспоришь.

А дождь все моросит. Холодный осенний дождичек – и скоро моя синяя футболка промокает насквозь. Но мне все равно. Риган выбрала маршрут по безлюдной улице респектабельного жилого района по соседству: красивые коттеджи, ухоженные лужайки и подстриженные деревья, окрашенные во все цвета осенней палитры. Приятно побыть вдали от суеты кампуса. У меня такое ощущение, что с моих плеч упала тяжелая ноша. Наверное, я слишком много времени провожу там, совсем зациклилась на учебе. Окружающая атмосфера наполняет меня спокойствием, я наслаждаюсь ощущением свободы и сосредоточиваюсь на дыхании, удивляясь тому, что не отстаю от Риган.

И думаю об Эштоне. О его жизни, о его матери. От чего она умерла? Несчастный случай, вроде аварии? Или неизлечимая болезнь, например, рак? Вспоминаю наш с ним разговор в первую неделю, когда я ему сказала, что хочу заниматься педиатрией, в частности, детской онкологией. Судя по его реакции, возможно, его мать умерла от рака.

Мы еще не добежали до конца улицы, а Риган уже кричит:

– Давай вернемся. Становится холодно, а нам еще назад километра полтора бежать. – Она перебегает улицу. – Ты можешь побыстрее? Дождь меня достал.

– Может, не стоит больше доверять прогнозам местной метеостанции? – с насмешкой спрашиваю я и выпиваю большой глоток воды. Во рту так пересохло, что даже язык болит, но я не хочу перегружать желудок, вдруг начнется приступ икоты.

– Какой метеостанции? – Она лукаво смотрит на меня через плечо, пока я пытаюсь ее нагнать. Потом она увеличивает темп. Мне такой темп не по силам, решаю я, и бегу чуть позади, любуясь тихой дорогой. Она убегает вдаль извилистой лентой, и приходится огибать неровности и смотреть под ноги, чтобы не спотыкнуться и не подвернуть ногу.

На противоположной стороне улицы вдалеке замечаю бегущую фигуру. Еще один безумец рискнул совершить пробежку в такую погоду. Перевожу глаза с силуэта на дорогу и обратно, а через какое– то время понимаю, что это мужчина. Он приближается, и я вижу темные лохматые волосы.

Это Эштон.

Шаг размеренный, движения четкие, лицо непроницаемое… Эштон бежит как профессиональный атлет. Мокрая белая футболка облепила все ребра и литые мышцы грудной клетки. И я не могу отвести от него глаза. Сердце учащенно стучит от бега, а теперь еще и кровь бурлит от адреналина, и я чувствую прилив энергии. Такое ощущение, будто я могу пробежать десятки километров, могу перепрыгивать через машины, могу.

Хорошо, что успела выставить вперед руки и не вмазалась лицом в тротуар.

Наверное, свалилась я неслабо: Риган услышала шум, бежит ко мне и тревожно вопит:

– Ливи! Ты в порядке?

Морщусь и пытаюсь подняться: острая боль в лодыжке, ссадина на ладони.

– Да, вроде… – Боль в ноге дает о себе знать с новой силой: – Похоже, подвернула ногу, зацепилась о выбоину в тротуаре.

Риган подходит и осматривает бетонное покрытие.

– Ты об этой тонюсенькой трещине?

Чертыхнувшись под нос, бормочу:

– Я тебя предупреждала.

– Ага, помню. Ну и как нам теперь быть? – Нахмурившись, Риган извлекает телефон из кармана. – Может, Грант поблизости. И тогда заберет нас отсюда.

– Ирландка, это было эффектно! – кричит Эштон, перебегая дорогу и шумно дыша.

Риган удивленно таращит на него глаза: похоже, она его сразу не заметила. Как это возможно? Да, она на самом деле не обратила на него внимания! Риган смотрит на меня с намеком: ну конечно, раз у нее хватило сообразительности перепихнуться в библиотеке, она решила, что я специально так картинно завалилась на дороге.

– Привет, Эштон! – игриво говорит она, не отрывая от меня взгляда.

Он быстро кивает и опускается рядом со мной на колено. Осматривает мою щиколотку, а я прислушиваюсь к его дыханию. Внезапно рот наполняется слюной. Как это может быть? Только что там было сухо, как в пустыне! Касание его пальцев, пусть и осторожное, причиняет боль и возвращает меня к реальности.

– Стоять можешь? – участливо спрашивает он, глядя на меня своими роскошными карими глазами.

– Не знаю, – бормочу я и делаю попытку встать на ноги. Он тут же обхватывает меня за талию и помогает выпрямиться в полный рост Очевидно, что пробежка окончилась, да и до дома мне не дойти. – Похоже, растяжение. – Я уже не раз растягивала связки, так что ощущение мне знакомо.

– Я звоню Гранту, – заявляет Риган, открывая телефон.

Внезапно меня отрывают от земли, и вот я уже в сильных руках Эштона, он несет меня вниз по улице, а его ладони непонятным образом обжигают меня сквозь мокрую одежду.

– Не собираюсь стоять под дождем, пока Кливер соблаговолит подъехать, – бросает он через плечо.

– Куда мы идем? – спрашиваю я, понимая, что общежитие в противоположном направлении и до него больше километра.

Глядя прямо перед собой, он шепчет:

– Тащу тебя к себе в берлогу, Ирландка. – Ухмыляется, а потом уже другим тоном тихо говорит: – Обними меня за плечо. Так будет удобнее.

Послушно поднимаю руку, обнимаю Эштона за шею и кладу ладонь на плечо. Большой палец упирается в вырез футболки. Чувствую, как от моей тяжести у него напряжены мышцы. Интересно, как долго он сможет меня нести?

Риган, похоже, думает о том же. Бежит рядом и замечает:

– Однако идти довольно далеко!

– Метров восемьсот, не больше. Марш! – командует он и подмигивает Риган. – А то еще отрастишь задницу на беду Гранту.

Страх растолстеть – мощная мотивация. Риган показывает Эштону язык, посылает мне многозначительный взгляд и бежит вперед с еще большей скоростью, чем раньше. А я остаюсь наедине с Эштоном.

– Извини, Ирландка, что я весь потный. Ты застукала меня в разгар длительной пробежки, – шепчет он, и на миг его глаза смотрят в мои, а потом снова на дорогу.

– Все в порядке. Ничего страшного, – бормочу я чуть охрипшим голосом. И правда, внезапно понимаю, что вовсе не против, хотя он совсем мокрый. Непонятно, от пота или дождя. Влажные волосы, хотя и липнут ко лбу и щекам, все равно выглядят привлекательно. Вижу, как по щеке бежит капелька, и мне хочется ее смахнуть, но я сомневаюсь, не слишком ли это интимный жест, и сдерживаюсь. А сердце у меня колотится еще сильнее, чем от бега.

– Ирландка, не смотри на меня.

– Я не смотрю. – Отворачиваюсь и смотрю на дорогу, а щеки горят. Попалась. Опять.

Эштон чуть встряхивает меня, перехватив руки поудобнее.

– Может, опустишь меня и отдохнешь?

Он ухмыляется.

– Восемь лет занятий греблей не проходят даром. Я не устал, Ирландка.

– Догадываюсь. – Восемь лет. Теперь понятно, почему он в такой прекрасной форме. – Значит, тебе на самом деле нравится.

Вздохнув, он шепчет:

– Да, здорово расслабляет, когда сидишь на воде и думаешь только о конечной цели. Так проще не думать ни о чем другом.

Эштон встряхивает головой. Вижу еще одну дождинку у него на щеке и понимаю, что он хочет ее смахнуть, но у него заняты руки.

– Сейчас, – шепчу я и протягиваю руку к щеке. Эштон морщится и хмуро смотрит на меня. Отдергиваю руку. Наверное, я неправильно поняла. Не надо было… Но дело не во мне, понимаю я. Заметил большую ссадину у меня на ладони. Он осматривал щиколотку, а про ссадину я забыла.

– Ирландка, лучше тебе не бегать, – бормочет парень.

– А тебе на пробежку лучше одеваться потеплее, – ни с того ни с сего взрываюсь я и чувствую, что густо краснею.

– Не понял, Ирландка. Это еще почему?

Тяну время, облизываю зубы языком и решаю просто проигнорировать вопрос.

– Я могла подождать Гранта.

– И схватила бы воспаление легких, – упрямо парирует он и снова перехватывает руки. От его движения ногу снова простреливает болью, но я умудряюсь не поморщиться. Не хочу расстраивать Эштона.

Он идет быстрым, размеренным шагом и смотрит прямо перед собой, из чего я делаю вывод, что разговор окончен.

– Жаль, что у тебя погибли родители, – говорит он так тихо, что я чудом расслышала.

Украдкой гляжу на него: смотрит прямо перед собой, лицо – непроницаемая маска.

А мне жаль, что у тебя умерла мать.

Слова вертятся на языке, но я молчу. Ведь Риган тогда подслушивала. Предполагается, что она ничего не знает. И я тоже. Вот если он сам мне скажет…

Молчу и просто киваю, жду, что дальше. Но он тоже молчит. Повисает длинная, неловкая пауза. Эштон смотрит на дорогу, а я перевожу взгляд с его лица на придорожные деревья и обратно. Чувствую, что тепло его тела передается мне, и понимаю, что на мне его пот. Слышу биение его сердца и сравниваю со стуком своего. А потом до меня вдруг доходит комизм ситуации.

Больше не могу молчать.

– Даже не верится, что отец Риган знал моих родителей, – непринужденным тоном говорю я. – И что он увидел во мне маму. Не знала, что мы с ней похожи.

Эштон хмурит брови.

– А ты помнишь, какая она была?

– Помню. Но все детские и студенческие фотографии родителей пропали во время наводнения, так что я никогда не видела ее в моем возрасте.

Внезапно я чувствую, что кончики моих пальцев гладят теплую кожу, и понимаю, что в какой-то момент я забылась, моя рука взбунтовалась против разума и скользнула за ворот футболки Эштона. Сегодня, видно, такой день, что меня тянет на подвиги: понимаю, что если не знать ответа, то вопрос мой может показаться вполне невинным, и я решаюсь спросить, стараясь сохранять непринужденный, легкий тон:

– А как твои родители?

– А что именно тебя интересует? – переспрашивает он после паузы. Пытается говорить безразличным тоном, но, судя по тому, как сжались его руки и напряглась шея, понимаю: попала в болевую точку.

– Не знаю… – Поворачиваюсь и смотрю на дорогу. – Расскажи мне о них.

– Да особо нечего рассказывать. – Тон из безразличного превратился в недовольный. – А что? Риган что-то слышала?

Стараясь смотреть на дорогу, делаю глубокий вдох и решаю не лгать.

– У тебя… нет мамы?

Слышу, как Эштон переводит дыхание.

– Верно. Ее больше нет. – Он говорит об этом будничным тоном, но так, что больше вопросов не возникает.

Не знаю почему, но я решаю испытать судьбу.

– А что отец?

– Отец есть… к сожалению. – В голосе звучит неприкрытая неприязнь. – Ирландка, давай не будем об этом.

– Хорошо, Эштон.

* * *

По дороге к дому я еще раз пять спрашиваю, не устал ли он, и он раз пять просит меня закрыть рот и не спрашивать одно и то же.

Больше мы ни о чем не говорим.

Он идет мимо Риган – она успела принять душ и облачиться в огромный для нее спортивный костюм Гранта – и мимо любопытного Гранта, поднимается наверх, минует общую ванную и несет меня прямо в ванную в своей комнате. Осторожно сажает меня на столик.

А потом я слышу сдержанный стон и понимаю, что ему надо было давным-давно опустить меня и отдохнуть.

– Извини, – бормочу я, и меня охватывает чувство вины.

В дверях появляются Риган и Грант – как раз в тот момент, когда Эштон потягивается, разминает руки, закинув их за голову, и чуть постанывает.

– Вот это мускулатура! Нет, вы только полюбуйтесь! – дурашливо восторгается Грант и тянется пощупать бицепсы.

– Отвали, Кливер, – резко говорит Эштон, отбрасывая его руку. Хватает с вешалки полотенце и начинает вытирать мне лицо и волосы.

– Ничего себе! Я хотел за вами поехать, но Риган сказала, мол, вам двоим нужно… – Риган пихает его локтем в бок, и он умолкает на полуслове.

– На. Твой чай. – Риган протягивает мне чашку, от которой идет пар.

Выпив глоток, понимаю, что это не просто чай.

– Спаиваешь раненую подругу, – констатирую я, а алкоголь приятно горячит горло. – Ну и кто так поступает?

– Тебе повезло больше, чем хромой лошади, – отвечает Риган, расшнуровывает мне кроссовку и снимает носок с больной ноги. Морщусь от боли, и Риган спрашивает: – Так плохо? Может, отвезти тебя в больницу?

Смотрю на лиловый синяк на своде стопы и опухшую лодыжку.

– Нет, думаю, это всего лишь растяжение связок.

– Ирландка, ты пока еще не доктор, – бормочет Эштон, наклоняется и осматривает мне ногу. А я смотрю на его спину: мокрая футболка облепила его как вторая кожа. Вижу каждую мышцу. Когда он меня нес на руках, грудь была укрыта от дождя, а спина промокла до ниточки. Даже если Эштон и продрог, он не подает виду.

– Давай для начала приложим лед, а если будет хуже, отвезу тебя в больницу.

Молча киваю, отмечая про себя, как Эштон берет ситуацию в свои руки, словно у меня нет права голоса.

– Вот, возьми. – Грант протягивает мне пару костылей. – Заметив мою гримасу, объясняет: – Это Тая. Он пару раз в году обязательно растягивает связки, производственная травма на вечеринке. Хорошо, что он коротышка. Думаю, тебе как раз подойдут.

– А он не будет против?

– Нет, до ноября они ему точно не понадобятся. Он у нас как часы. – Грант опускает глаза на мою ногу и улыбается.

– Что? – настораживаюсь я.

Он пожимает плечами и говорит:

– Ирландка, у тебя такие сексуальные ножки. – Тут же раздается недовольное рычание Риган, и она игриво шлепает приятеля по груди.

– Хватит глазеть на ножки моей соседки!

– Хорошо, давай тогда поглазею на твои.

Она визжит и удирает из ванной, а Грант гонится за ней.

– Лед принесите! – кричит им в спину Эштон и уже тихо с досадой бормочет: – Этот идиот все– таки доиграется – вылетит из сборной.

Смотрю, как он изучает содержимое туалетного шкафчика и извлекает аптечку первой помощи.

– Надеюсь, тренер ни о чем не узнает, – с улыбкой говорю я. – Им так хорошо вдвоем.

Эштон замирает на месте. Секунды через четыре руки снова приходят в движение, и он достает антисептик и бинт.

– Может, хочешь позвонить Коннору и сообщить, где ты?

Коннор.

– Ну да. – Мне и в голову не пришло ему позвонить. Я вроде как о нем забыла. Нет, не вроде как. Я о нем совершенно забыла. – Он ведь в библиотеке, пишет работу, да? Не хочу его беспокоить.

Взяв мою ладонь в свою, Эштон смотрит мне в глаза и спрашивает:

– Уверена?

И у меня возникает ощущение, что он спрашивает меня о чем-то совсем ином. Может, о том, уверена ли я в своих чувствах к Коннору?

Атмосфера в ванной становится все напряженнее, и я с трудом втягиваю воздух в легкие и выталкиваю его, а темные глаза все смотрят в мои, ожидая ответа.

– Думаю, да. – Вот и все, что я могу из себя выдавить.

Эштон вздрагивает, и я снова вспоминаю, что он насквозь промок.

– Тебе надо переодеться. А то еще заболеешь, – шепчу я, не сводя глаз с его мокрой одежды.

Отпустив мою раненую ладонь, он стягивает с себя футболку. Швыряет в угол, поворачивается и опять берет мою руку. А я снова вижу перед собой его торс, который не могу выкинуть из памяти до сих пор. Торс, при виде которого у меня замирает дыхание. У меня еще не было возможности смотреть на него в трезвом состоянии. И я молча глазею. Как олень, попавший в свет фар, я не могу отвернуться и жадно вбираю все детали.

– А что он обозначает? – спрашиваю я, кивнув подбородком на символ, вытатуированный там, где сердце.

Эштон молчит. Он полностью игнорирует мой вопрос и проводит большим пальцем по моей нижней губе.

– У тебя губа потрескалась, – шепчет он и переводит взгляд на ссадину. Мое лицо пылает.

– По-моему, ничего страшного, – бормочу я, а Эштон перемещает мою ладонь поближе к раковине. Обращаю внимание на его кожаный браслет: похоже, он никогда его не снимает. Показываю на него здоровой рукой и спрашиваю:

– Зачем тебе это?

– Ирландка, хватит вопросов на сегодня. – Судя по тому, как он стискивает зубы, понимаю: ответ на этот вопрос тоже спрятан в тайнике.

Риган права. Он никогда не говорит про себя. Вздыхаю и смотрю, как он отвинчивает крышку антисептика и разжимает мою ладонь.

– Да она не… – Но вместо слов «не болит» у меня изо рта вылетает вопль и ругательства, достойные пьяного матроса. – Какого хрена ты делаешь? Черт! Вот ведь дебил, ты же мне всю ладонь сожжешь! – Я извиваюсь от нестерпимого жжения. – Гребаный садист!

Не обращая на меня внимания, Эштон поворачивает ладонь так и сяк, чтобы как следует рассмотреть.

– Все чисто.

– Еще бы! Хорошо, что до кости не прожег!

– Расслабься. Сейчас все пройдет. Постарайся отвлечься – можешь на меня поглазеть, пока боль утихнет. Ведь именно поэтому ты и свалилась… – Он поднимает на меня глаза, и я вижу в них улыбку. – Как ты сказала? Гребаный садист? Изысканно.

– Извини. Зато от души, – бормочу я и чувствую, что губы у меня готовы расплыться в улыбке. Пожалуй, это забавно. Или будет забавно, когда я снова смогу ходить… Чтобы не поддаться искушению, обвожу глазами маленькую ванную: зеркальная плитка в душевой кабине, молочно-белые стены, белые махровые полотенца…

А потом снова смотрю на Эштона: мне он куда интереснее плитки и полотенец. И чего бы то ни было еще. На внутренней стороне предплечья татуировка орла в индейском стиле. Большая – сантиметров пятнадцать, с мелкими сложными деталями.

Под татуировкой замечаю шрам.

Открываю рот задать вопрос и тут же закрываю. На плече у Эштона довольно крупный китайский иероглиф. А под ним еще один шрам. Ловко замаскированный под татуировкой.

К горлу подкатывает тошнота: вспоминаю день, когда сестра пришла домой с огромной татуировкой на бедре – пять черных воронов. Пять жертв той страшной аварии. Себя она тоже причислила к умершим. Правда, в то время я ни о чем не догадывалась. Сестра рассказала мне, в чем смысл татуировки, только два года назад.

Тяжело вздыхаю и снова перевожу глаза на грудь Эштона, чтобы как следует рассмотреть рисунок.

И вижу еще один шрам, ловкой рукой скрытый под татуировкой.

– В чем дело? – спрашивает Эштон и разворачивает бинт. – Ты такая бледная.

– Что… – я сдерживаюсь и не спрашиваю, что случилось, потому что все равно не получу ответа. Перевожу глаза на свою поврежденную ладонь и думаю. Может, никакой тайны нет. Люди часто используют татуировки, чтобы замаскировать шрамы…

Но нутром я чувствую, что все не так просто.

Смотрю, как Эштон ловко накладывает повязку на ссадину. Рана больше не болит: то ли потому что время прошло, то ли потому что мой мозг лихорадочно напрягается, силясь сложить головоломку. Но слишком много фрагментов отсутствуют. Кажется, все просто: кожаный браслет…

Кожаный браслет.

Кожаный браслет.

Внезапно меня озаряет: это не кожаный браслет.

Беру Эштона за руку и рассматриваю тонкую полоску коричневой кожи: прострочена по краям, пара отверстий…

Это кусок ремня.

Перевожу дыхание и снова смотрю на шрамы, спрятанные под татуировками.

И все фрагменты головоломки встают на место.

Доктор Штейнер говорит, что я чувствую чужую боль острее, чем все остальные, потому что мне пришлось многое пережить, пока Кейси не оправилась от трагедии. И реагирую я на чужую боль бурно. Может быть, он прав. Может, поэтому у меня замирает сердце, подступает тошнота и по щекам текут слезы.

Тихий шепот Эштона отвлекает меня от моих мыслей.

– Ирландка, на свою беду ты слишком сообразительная, – говорит он с грустной улыбкой.

Смотрю, как движется его кадык, и все не отпускаю его руку. Он не пытается ее отнять. И не избегает моего взгляда. А когда я другой рукой касаюсь его груди, кладу ладонь на татуировку прямо над его сердцем, он даже не вздрагивает.

Мне хочется задать ему столько вопросов! Сколько тебе тогда было лет? Часто тебя избивали? Почему ты до сих пор носишь кусок ремня на запястье? Но я ни о чем не спрашиваю. Не могу: только от одной мысли о маленьком мальчике, которого зверски избивают, слезы бегут по щекам с новой силой.

– Эштон, если хочешь, можешь говорить со мной обо всем. Я никому ничего не скажу, – шепчу я дрожащим голосом.

Он наклоняется и стирает поцелуем слезинку у меня на щеке. Одну, потом другую, третью – постепенно приближаясь к моим губам. Не знаю, может, из-за напряженности момента – сердце болит за него, тело тянется к нему, а мозг полностью в отключке, – но когда его губы у края моего рта и он шепчет: «Ирландка, ты опять на меня глазеешь», я автоматически поворачиваюсь, чтобы встретить его губы.

Он тут же отвечает: не теряя времени, накрывает мой рот своим и проникает внутрь. Чувствую соленый вкус своих слез, когда его язык оказывается рядом с моим. Одной рукой он поддерживает мой затылок и целует с новой силой, проникая в меня все глубже и глубже. И я не сопротивляюсь, потому что хочу быть к нему ближе, хочу помочь ему обо всем забыть. И мне все равно, правильно я поступаю или нет. Это не может быть неправильным, раз это так прекрасно.

Моя ладонь все лежит у него на груди, на сердце, которое все сильнее стучит у меня под кончиками пальцев, а поцелуй все длится и длится, пока не высыхают мои слезы и не устают губы, и я хочу навсегда запомнить божественный вкус Эштона.

Потом он внезапно отрывается от меня, а я глотаю ртом воздух.

– Ты вся дрожишь.

– Не заметила, – шепчу я. И ведь не заметила. И до сих пор не замечаю.

Я чувствую лишь его сердце под своей ладонью, вижу перед собой его красивое лицо и понимаю, что с трудом дышу.

Схватив в охапку, Эштон несет меня в комнату и опускает на кровать. Идет к комоду, по дороге захлопывая дверь в комнату. Я молчу. Даже не оглядываю комнату. Просто смотрю на его спину, в мозгу пустота.

Он бросает на кровать простую серую фуфайку и спортивные брюки.

– Надеюсь, подойдет.

– Спасибо, – шепчу я, поглаживая мягкую ткань, а голова идет кругом.

То, что происходит потом, не поддается объяснению. Может, из-за того, что случилось месяц назад, или из-за того, что сейчас произошло в ванной, когда Эштон командует: «Ирландка, подними руки», мое тело подчиняется, словно робот в замедленной съемке. Когда его пальцы хватают низ мокрой футболки и тянут выше, выше… я перевожу дыхание, и вот уже я в одном розовом спортивном лифчике. Он не смотрит на меня и не раздражает замечаниями. Молча разворачивает фуфайку, натягивает ворот через голову и опускает на плечи. Опускается на колени, и я глотаю комок в горле, когда его руки проскальзывают под кофту и ловко расстегивают застежку лифчика, а его глаза все удерживают мой взгляд. Стягивает лифчик, бросает на пол и ждет, пока я просуну руки в рукава.

– Встань, – тихо говорит он, и мое тело снова повинуется. Кладу ему руку на плечо, чтобы не напрягать больную ногу. Фуфайка велика размеров на пять и свисает до середины бедра. Поэтому, когда он тянет за пояс моих брюк и стаскивает их, я прикрыта. А он все стоит на коленях, и его глаза смотрят в мои. Они не отпускают меня. Когда брюки оказываются на полу. Когда его руки скользят наверх и залезают под фуфайку стянуть трусики. Когда его пальцы оказываются за эластичной лентой, я снова перевожу дыхание. Он тащит трусики вниз, и они падают на пол. С шумом вздохнув, он на миг крепко жмурится и говорит шепотом:

– Садись. – И я сажусь.

Он опускает взгляд и осторожно освобождает опухшую ногу от мокрой одежды. Разворачивает свои треники, растягивает пошире, чтобы просунуть мои ноги, и натягивает как можно выше.

– Встань, Ирландка. – И я встаю, снова держась за него, а он надевает мне брюки и затягивает веревку на талии. Не допустил ни единого нескромного прикосновения.

А если бы и допустил, думаю, я бы его не остановила.

Он поднимается, а я стою одетая, не дыша, и до конца так и не понимаю, что это было. Эштон берет меня за руку, поднимает ее и кладет ладонь на сердце, как делала я. И держит ее, накрыв сверху своей большой ладонью, и она чуть дрожит – то ли от холода, то ли еще от чего-то, и сердце у него гулко стучит. Смотрю в его печальные, хранящие тайну глаза.

– Спасибо тебе, – тихо говорит он.

Проглотив ком в горле, шепчу:

– За что?

– За то, что помогаешь забыть. Хотя бы ненадолго. – Он подносит мою руку к губам и целует. – Только все равно ничего не получится, Ирландка. Держись Коннора.

Эштон отпускает мою руку, и у меня обрывается сердце. Он поворачивается, идет в ванную, спина напряжена, голова опущена, словно он потерпел поражение.

Боюсь, если не спрошу его сейчас, другой возможности мне не представится.

– А что значит «ты нужна мне навсегда»?

Он останавливается у двери, одна рука на ручке, другая на косяке – вижу, как напрягся бицепс. Он уже шагнул в ванную, и я решаю, что так и не получу ответа.

– Девушка навсегда. Свобода. – И он закрывает за собой дверь.

Моя девушка навсегда. Моя свобода.

А мне остается лишь взять с кровати костыли и ковылять отсюда. Мне нужно время все обдумать, а думать, когда рядом Эштон, невозможно.

Только все равно ничего не получится, Ирландка. Держись Коннора.

Черт побери. Коннор.

Совсем про него забыла. Опять.

Глава четырнадцатая. Просто скажи

– Ходила на пробежку. Ну, пробовала что-то новое. Развлекалась.

– Вот как? Ну и получила удовольствие?

– Теперь на костылях, доктор Штейнер. Растянула лодыжку.

– Хм. Сомнительное удовольствие. Впрочем, как и бег трусцой.

– Да уж, скорее мучение.

Последние полторы недели были сплошным кошмаром: холодные компрессы, занятия, неловкая сцена в ванной у Эштона… Пришлось пропустить дежурство в клинике: очень уж болела нога. И в эту субботу пропустила бы, но Коннор предложил отвезти меня на своей машине.

– Ну а как в остальном?

– Совсем запуталась.

– И кто же из парней тебя запутал?

– А вы как думаете? – бормочу я, ища глазами белый «Ауди» Коннора. Я сказала ему, что буду ждать на этой скамейке в парке, чтобы он подъехал к бордюру, и я заберусь в машину. Я так благодарна ему за то, что он тратит на меня выходной, а ведь к следующей неделе ему надо написать большую работу.

И я не заслуживаю его, после того, что у нас было с Эштоном. С его лучшим другом.

Приписываю это временному умопомрачению. Временная утрата дееспособности в результате массированной атаки Эштона на мою душу и мое либидо.

В тот день Грант отвез нас с Риган в общежитие, где я то прикладывала лед к ноге, то делала вид, что занимаюсь под проницательным взглядом Риган, то вновь и вновь перебирала в памяти все, что было в то утро, когда я увидела на пробежке Эштона.

Следующие восемь дней прошли примерно таким же образом, да еще и некоторые занятия пришлось пропустить. Держусь подальше от Эштона. Он не ищет встреч со мной – и это хорошо, потому что я не могу его видеть: меня терзают угрызения совести из-за Коннора. Коннор заходит ко мне каждый день – с цветами, пирожными или плюшевым мишкой с табличкой «Поправляйся!». Такое ощущение, что он методично выполняет план «Как заставить Ливи сгореть со стыда после тайного свидания с моим лучшим другом» и один за другим вычеркивает выполненные пункты. Чувство вины заставляет меня сцеплять зубы, чтобы не признаться во всех своих грехах, чувство вины заставляет меня без конца чмокать Коннора – у меня скоро губы распухнут.

Проблема в том, что все мои поцелуи с Коннором не идут ни в какое сравнение с тем единственным поцелуем с Эштоном. Поэтому я на грани признания.

Но я не могу. Слишком труслива. И слишком слаба. А вдруг я отказываюсь от чего-то важного – самого важного – из-за одного спонтанного поцелуя, который никогда больше не повторится?

Ведь Коннор сам сказал: «Не будем торопить события». Это его выбор, и пусть все идет своим чередом. Осталось только вдолбить это себе в голову и начать самой в это верить.

А может притвориться, будто этого случая с Эштоном не было вовсе? Просто вычеркнуть его из памяти.

– Хочешь рассказать мне, что случилось? – спрашивает доктор Штейнер. – Никаких рекомендаций с моей стороны. Обещаю.

– Не могу, – вздыхаю я. Боюсь, если начну говорить, раскрою тайну Эштона. Я же обещала, что никому не скажу.

– Хорошо… А чем я могу помочь?

– Боюсь, не сможете. Просто мне надо держаться от него подальше. Думаю, он сломлен. Как Кейси тогда.

– Понятно. А ты, зная твой характер, оказалась эмоционально вовлеченной, сама того не заметив.

– Думаю, в этом все и дело… – И стоит мне вспомнить Эштона, как у меня душа болит. Я постоянно прокручиваю в голове сотни сценариев, как Эштон стал таким, какой он есть. Я хочу найти его отца и заорать на него. Да, здесь и кроется причина.

– Это вкупе с твоим увлечением Эштоном приводит к тому, что ты теряешь контроль над ситуацией, особенно если поддерживаешь отношения с его лучшим другом.

Смущенно опускаю голову: как всегда, мой читающий мысли психоаналитик в двух фразах подвел итог неделе моих душевных мук.

– Не могу себе позволить отвлекаться на горячего парня с его проблемами. Постараюсь избегать его хотя бы. год.

– Не так-то просто, учитывая, что он живет в одном доме с Коннором.

– Других вариантов нет, – бормочу я, потирая лоб.

– Хм… – Длительная пауза, а потом доктор Штейнер хлопает в ладоши. Наверное, я у него на громкой связи. – Придумал! Знаю, какое тебе дать задание на эту неделю.

– Что? Никаких заданий, доктор Штейнер. Вы же сами сказали. Вы сказали…

– А я тебя обманул. Найди пять самых привлекательных качеств Эштона.

– Вы меня что, не слушаете?

В характерной для него манере доктор Штейнер игнорирует мой вопрос.

– А еще, как часть задания, будешь все время говорить, что думаешь. Правду. Не надо увлекаться анализом, не надо подбирать слова. Просто говори. А если он задаст тебе вопрос, ты должна честно ответить.

– Что? Нет. Зачем?

– Назовем это экспериментом.

– Но… Нет! – чуть не кричу я.

– Почему нет?

Потому что, когда я думаю об Эштоне, я не могу не думать о его теле!

– Потому что. нет и все!

– Через месяц жду от тебя подробный отчет.

– Нет. Я его вряд ли увижу в этом месяце. У меня экзамены. И совсем нет времени.

– Уверен, ты справишься.

– Нет.

– Давай сотрудничать.

Я сцепляю зубы.

– Доктор Штейнер, я всегда с вами сотрудничаю. Но на этот раз говорю «нет». Это плохая идея.

– Хорошая. Всего один месяц.

– Вы меня не заставите.

– Думаешь, не заставлю?

Делаю глубокий вдох.

– А если я вам навру?

– А если я заявлюсь к тебе в общежитие со смирительной рубашкой с твоим именем на ней?

Я ахаю, и у меня глаза лезут на лоб.

– Вы этого не сделаете… – Хотя он может.

– Давай лучше не будем это выяснять? Всего один месяц, Ливи. Узнай его получше.

– А как же Коннор?

– Разве я предлагаю тебе перепихнуться с ним, чтобы узнать поближе?

Я морщусь.

– Доктор Штейнер, что за выражения!

– Извини, так мои мальчишки говорят. Здорово, да?

– Не вижу ничего крутого в сегодняшней беседе, – вздыхаю я. – Мне пора. С минуты на минуту подъедет Коннор.

– Доверься мне, Ливи. Еще один раз. Это хорошая идея.

– Угу. – Прощаюсь и завершаю разговор.

Прячу лицо в ладонях и думаю, ну этого мне как раз и не хватало! Нет, я не стану воплощать эту «хорошую идею». Пусть является со смирительной рубашкой. Она мне будет как раз впору. Самое смешное в том, что когда я рядом с Эштоном, я такое несу. Но это же не намеренно. Если бы я говорила все…

Раздается сигнал клаксона.

Поднимаю глаза, и вместо белого «Ауди» вижу роскошный черный четырехдверный автомобиль, сверкающий на солнце хромированными вставками. Открывается дверь водителя, и появляется высокий брюнет в модной кожаной куртке и в темных очках, обходит машину и открывает переднюю дверь пассажира.

– Садись, Ирландка!

Выходит, доктор Штейнер – злой волшебник с магическим хрустальным шаром, который ловко управляет куклами-марионетками, дергая их за ниточки. Сумел же он выстроить эту ситуацию. Сидит сейчас у себя в кабинете и потирает ручки с довольным видом.

За машиной Эштона тем временем образуется хвост, и уже раздаются нетерпеливые гудки.

– Ну же, давай, садись! – говорит он с легкой досадой.

– Черт! – бормочу я и направляюсь к машине. Протягиваю Эштону костыли, стараясь смотреть исключительно на кожаный салон. Его пальцы задевают мои, и меня словно ударяет током. Когда я усаживаюсь и пристегиваюсь, Эштон уже за рулем и пульс у меня зашкаливает.

– Как твоя щиколотка? – спрашивает он, встраиваясь в поток машин, и смотрит на мои ноги.

Сегодня я решила надеть короткую юбку в складку, потому что в тонких колготках ноге комфортнее, чем в носках и джинсах. Внезапно мысленным взором вижу Эштона надо мной, а юбка задрана на талию. Жаль, что я не в лыжном комбинезоне!..

– Лучше. Уже на ногу наступаю. – По сравнению с улицей, в машине жарко, как в сауне. Стаскиваю с себя куртку. – Как я и говорила, небольшое растяжение.

– Коннор сказал, ты ездила в больницу?

Ну, конечно, Коннор!

– А ты как здесь оказался? – выпаливаю я и делаю вдох. – То есть что с Коннором?

Он пожимает плечами.

– Во вторник ему сдавать работу, я сказал, что могу тебя отвезти. Не возражаешь?

– Конечно, нет. Спасибо. – Выходит, я неблагодарная идиотка. Если бы не Эштон, я бы пропустила еще одно дежурство с близнецами. Он такой милый. И уже доказал, что может таким быть, когда тащил меня на себе километр под дождем. А теперь вот везет меня в Манхэттен.

– Пустяки, Ирландка! – бормочет он и, следя за дорожными знаками, выезжает на шоссе.

Тереблю молнию на куртке и думаю, а что бы сказала обо всем этом Дана. Может, ей все равно? А они еще вместе? Он так это ни подтвердил, ни опроверг. Может, спросить его?

Перевожу взгляд на Эштона и вижу, что он смотрит мне на грудь.

– Следи за дорогой! – резким тоном говорю я, чувствую, что кровь приливает к шее, и складываю руки на груди.

Он с довольным видом ухмыляется и говорит:

– Значит, тебе на меня глазеть можно, а мне даже взглянуть на тебя нельзя?

– Сравнил. Я же не полуголая.

– Я тоже не был голым, когда ты спикировала на тротуар.

Отодвигаюсь как можно дальше и смотрю в окно, качая головой. Доктор Штейнер, я слышу даже отсюда, как вы смеетесь.

– Эй! – Эштон кладет руку мне на плечо. – Не обижайся, ладно? Просто я… Я так давно тебя не видел.

На душе тепло от этого простого жеста, и я понимаю, как же я по Эштону соскучилась. Киваю, поднимаю глаза и вижу его искреннюю улыбку.

– Следи за дорогой! – снова говорю я, на этот раз намного мягче и без раздражения.

В ответ он ухмыляется своей фирменной ухмылкой, но теперь она уже кажется мне не самодовольной, а игривой. Он чуть сжимает мне плечо и убирает руку.

– Спасибо, что тратишь на меня субботу.

– Не за что, – шепчет он, бросая взгляд в боковое зеркало, и перестраивается. – Я знаю, как для тебя это важно. – Помолчав, словно решая, стоит говорить или нет, добавляет: – У меня сегодня есть одно дело, так что я в любом случае собирался в Манхэттен.

– Одно дело?

Эштон хмурится.

– У тебя был такой расстроенный вид, когда я подъехал тебя забрать. Что случилось?

Еще один вопрос без ответа. Вздыхаю.

– Ничего особенного. Просто странный телефонный разговор. – Начинаю складывать куртку на коленях.

– А кто такой доктор Штейнер?

Замираю от удивления.

– Что?!

– Ты только что пробормотала: «Доктор Штейнер, я слышу даже отсюда, как вы смеетесь». Так кто же такой доктор Штейнер?

– Я… а… он… – Я сказала это вслух! Я уже выбалтываю свои мысли и даже не замечаю этого! Марионетка! Ужас какой. Может, я и сейчас все это говорю вслух? Слежу краем глаза за выражением лица Эштона. Он смотрит то на меня, то на дорогу, приподняв бровь. Непонятно. Надо перестать думать. Не думать ни о чем, и все!

– Расслабься, Ирландка! У тебя сейчас такие безумные глаза. Ты меня пугаешь.

Непонятно. Похоже, на этот раз нет. Усилием воли делаю несколько глубоких вдохов и стараюсь, чтобы глаза не вылезли из орбит.

– Судя по твоей реакции, он психиатр?

Кейси была права – у тебя не только лицо впечатляющее.

– Считаешь, у меня впечатляющее лицо, Ирландка?

Закрываю рот ладонью. Ну вот, опять!

Эштон смеется, а потом тяжело вздыхает:

– Значит, ты… проходишь курс лечения?

Хочу ли я, чтобы Эштон узнал про доктора Штейнера? Могу ли я ответить на этот вопрос? С одной стороны, я не являюсь его пациенткой, а с другой, да, доктор Штейнер – психиатр. И я могу в любую минуту ему позвонить, а могу и не позвонить. В любом случае, объяснять, кто такой доктор Штейнер и чем я занимаюсь последние четыре месяца, это чистое безумие.

– А до Нью-Йорка путь неблизкий, – предупреждает Эштон, постукивая пальцами по рулю.

Не надо мне ничего объяснять Эштону. Это его не касается. У него свои тайны, у меня свои. А вдруг это ключ? А вдруг рассказ о моих проблемах подтолкнет Эштона поведать мне о своих? Если учесть, сколько времени я потратила, пытаясь его разгадать, ключик мне не помешает.

– Да, он мой психиатр, – тихо говорю я, глядя на дорогу. Не могу сейчас смотреть ему в глаза. Боюсь увидеть в них осуждение.

– А зачем тебе консультации психиатра?

– Чтобы обуздать мою гиперсексуальность?

– Ирландка… – Он произносит это так, что я поднимаю глаза и вижу, как он на миг приподнимается и подтягивает свои джинсы, чтобы было удобнее сидеть. – Скажи мне.

Может, стоит немного поторговаться?

– Только если ты скажешь, почему зовешь меня Ирландкой.

– Я же говорил, что скажу, но сначала ты должна признать, что хочешь меня.

Стискиваю зубы. Нет, договориться с Эштоном невозможно.

– Ирландка, я серьезно. Расскажи мне про своего доктора. – Пауза. – Иначе тебе придется выслушать подробный рассказ про мою гиперсексуальность и каким образом ты можешь мне помочь. – Он говорит это чуть хрипловатым голосом, и у меня тут же пересыхает во рту, по низу живота растекается тепло, а перед глазами встают картинки той первой ночи, прошлой недели и моего сна, сливаясь в невообразимый жаркий образ. Черт побери, Эштон! Он точно знает, как вогнать меня в краску. И получает удовольствие, глядя, как я сгораю от смущения. Внезапно разговор о докторе Штейнере представляется вполне себе безобидным.

– А ты никому не скажешь?

– Можешь спокойно доверить мне свои тайны. – Глядя на то, как он стискивает зубы, тут же ему верю.

– Хорошо. В июне моей сестре пришла в голову одна безумная идея…

Сначала я говорю с запинками, но потом углубляюсь в рассказ – а Эштон все чаще усмехается, слушая, как летом мы с Кейси ласточкой ныряли с моста и разносили бакалейную лавку в костюмах сосисок корпорации «Оскар Майер» – и мне становится все легче рассказывать, вдаваться в подробности и смеяться.

Эштон ни разу не прерывает меня. Не заставляет меня чувствовать себя глупой или чокнутой. Он ведет машину, слушает меня и улыбается или тихо смеется. Оказывается, он замечательный слушатель. Это прекрасное качество. Одно уже есть, осталось найти еще четыре.

Эштон качает головой и шепчет:

– Однако, похоже, этот доктор слегка тронутый.

– Это точно. Иногда мне приходит в голову, есть ли у него лицензия.

– Зачем тогда ты до сих пор с ним беседуешь?

– Может, цена подходящая? – пытаюсь шутить я. На самом деле я задавала себе этот вопрос тысячу раз. У меня есть только один ответ: – Потому что он считает, что это важно, а я обязана ему: ведь он спас сестру. Ты не понимаешь, что… – Я умолкаю: у меня ком стоит в горле. – Сестра была вместе с родителями в машине, когда произошла та ужасная авария. Четверо погибли на месте, и Кейси чудом выжила. – Прерываюсь и смотрю на свои переплетенные пальцы. Мне до сих пор трудно говорить об этом. – В каком-то смысле сестра в ту ночь тоже умерла. Она целый год провела в больнице, а потом ее выписали, типа вылечили… – Не могу сдержать горький смешок. Вылечили… Что она тогда могла? Напиваться до бесчувствия? Ублажать парней, меняя их едва ли не каждую ночь? Страшно вспомнить. – У меня, можно сказать, не было сестры. Несколько лет. А потом доктор Штейнер… – У меня перехватывает в горле, а глаза наполняют слезы. Пытаюсь не дать им воли, но они текут по щекам. Поднимаю руку вытереть их, но Эштон меня опережает: быстро и нежно смахивает слезы большим пальцем с моей щеки и снова кладет руку себе на колено. – Доктор Штейнер вернул мне сестру.

Наступает очень продолжительная, но не тягостная пауза. Смотрю на безоблачное голубое небо и мост, который ведет на Манхэттен.

– Вот мы и приехали, – рассеянно шепчу я.

– А ты всю дорогу проболтала, – бормочет Эштон и подмигивает мне. – Так вот с кем ты говорила, когда я за тобой подъехал.

– Да.

– А что такого странного было в вашем разговоре? О чем шла речь?

Тяжело вздыхаю.

– О тебе. – Замечаю, как его рука стискивает руль, и спешу его успокоить: – Я ничего не сказала… об этом. – Опускаю глаза на кожаный браслет у него на запястье. – Я же обещала, что никому не скажу.

Он сглатывает, и я смотрю на его адамово яблоко.

– Тогда почему вы говорили обо мне?

Смотрю в окно и вздыхаю.

– Мне неловко об этом говорить.

– Неловко? После всего, что ты мне сейчас рассказала? – Эштон поворачивается ко мне, явно заинтригованный, и улыбается.

– Представь себе. – Сказать ему или нет? Тяну время: чешу шею, тереблю волосы, тру лоб, пока Эштон не хватает меня за руку и не кладет ее на подлокотник между нами.

Прочищаю горло и не могу не заметить, что моя рука все еще в его руке. Перехватив мой взгляд, Эштон крепко сжимает мне руку.

– Отпущу, если скажешь.

– А если не скажу?

– Тогда будешь объяснять Коннору, почему мы держимся за ручки.

– Ну, это не самая большая из моих проблем, – бормочу я, а потом поднимаю на него глаза и говорю: – Я должна найти в тебе пять положительных качеств.

У него на лице появляется разочарованное выражение: и это все?

– А почему тебя это смущает?

Смотрю в потолок и тихо говорю:

– Потому что еще я должна говорить тебе все, что думаю.

Повисает долгая пауза. Эштон устраивается удобнее, опускается чуть ниже в кресле, ставит ногу под другим углом. А потом расплывается в озорной улыбке:

– А вот это уже интересно.

Я качаю головой.

– Не дождешься. Я не стану этого делать.

– Как это? – Эштон выпрямляется. – Ты должна.

– Нет… – Освобождаю руку и складываю руки на груди. – Не буду.

– Ну а как ты тогда узнаешь пять моих положительных качеств?

– Уверена, ты мне сам скажешь, – мрачно говорю я.

Он пожимает плечами, словно обдумывает мои слова:

– Ты права, я тебе помогу. Дай-ка подумать… – Он проводит языком по губам, и горячая волна внизу живота предупреждает меня, что я скоро пожалею о своем упрямстве. – Например, я умею заставить женщину кричать от страсти, когда я ввожу свой…

– Заткнись! – Я со всей силы ударяю его кулаком по плечу, и он морщится от боли.

– Ирландка, я серьезно. Давай продолжим. Будет весело! – Глаза у Эштона сияют, а лицо горит от неподдельного возбуждения. Никогда еще не видела его таким счастливым и готова согласиться на все что угодно, в том числе на безумные задания доктора Штейнера.

Пока Эштон не задает мне вопрос:

– А ты видишь меня во сне?

От неожиданности я прикусываю язык. И весьма ощутимо.

* * *

– Высади меня перед входом, и я сама доковыляю, – говорю я, когда понимаю, что он собирается парковаться.

Он хмурится.

– Нет, я заеду на парковку.

– А у тебя здесь встреча? – Эштон болен? Он приехал на консультацию к врачу?

– Нет. Мне надо убить два часа. – Пауза. – Мне пришло в голову познакомиться с детьми, ради которых ты ездишь в такую даль.

– Тебе туда нельзя. – У меня такое ощущение, что может произойти столкновение двух миров, и необходимо это предотвратить.

– Ирландка, ты что, меня стыдишься?

– Нет, но дело в том, что… – Поворачиваюсь и вижу в его глазах обиду. Нет, только не это. – Боюсь, тебя не пропустят.

Он заезжает на свободное место.

– Ирландка, не забивай этим свою хорошенькую головку. Меня пропустят.

* * *

– Я… я пришла не одна. Можно… – Смотрю на Гэйл и не знаю, что сказать.

Она переводит взгляд с меня на Эштона и качает головой. Испытываю облегчение. Сомневаюсь, что сумела бы справиться со своими эмоциями, когда рядом больные дети и Эштон.

Но тут он расплывается в своей неотразимой улыбке с ямочками на щеках.

– Здравствуйте, я – Эштон. На самом деле я здесь по поручению моего отца, Дэвида Хэнли из компании «Хэнли и Партнеры».

Уж не знаю, что собиралась ему сказать Гэйл, но для начала у нее упала челюсть.

– Здравствуйте, как мило! Мы так благодарны компании вашего отца за пожертвования. Рада знакомству. – Посмотрев по сторонам, она говорит: – Как правило, мы сюда не пускаем посторонних, но в этом случае, безусловно, сделаем исключение.

– Прекрасно.

Не вижу ничего прекрасного.

– Ливи, близнецы по тебе очень соскучились.

– Я тоже. – Киваю на ногу и говорю: – Извините, что не смогла прийти в прошлую субботу.

– Ничего страшного. Рада, что ты уже в состоянии передвигаться. Всего доброго! – Помахав передо мной стопкой документов, добавляет: – А у меня масса бумажной работы! – И уходит. Оглядывается и, увидев, что Эштон уже идет к лифтам, подмигивает мне и одними губами говорит: «Ух ты!»

У меня вспыхивают щеки. Ну вот! Теперь все будут думать, что мы – пара.

Догоняю его, когда он уже нажимает на кнопку вызова лифта.

– Значит, ты знал, что имя твоего отца откроет тебе здесь все двери?

На его лице появляется брезгливая мина.

– Хоть на это сгодилось.

– Как… как мило с его стороны делать пожертвования больнице. – Судя по тому, что Гэйл сразу узнала его имя, наверное, речь идет о серьезных суммах.

– Уход от налогов. Ну и весомый плюс к имиджу. – Опускаю глаза и вижу, что он теребит свой браслет. Не могу сдержаться: беру его за руку и сжимаю.

Дверь лифта открывается. Пропустив меня вперед, Эштон входит, нажимает кнопку названного мной этажа и тихо говорит:

– Меня бы пропустили в любом случае. Мог затащить сестру в укромный уголок на несколько минут и…

– Эштон! – Шлепаю его по руке и поражаюсь стальной мускулатуре. Да, занятия греблей не прошли даром. – Хочешь показать себя с дурной стороны?

– Да ладно! Думаешь, я шучу? – Смотрит на меня с многозначительной ухмылкой.

– Вспомнила красный носок на ручке двери твоей комнаты.

Он болезненно морщится.

– В ту ночь я хотел забыть тебя. Что ты с Коннором, – тихо говорит он. – Но потом ничего такого не было.

Можно ли ему верить?

– Почему?

Глядя влажными от желания глазами, Эштон берет меня за подбородок и большим пальцем нежно гладит мне губы.

– Думаю, ты сама знаешь ответ на этот вопрос, Ирландка.

– Ты по-прежнему с Даной?

Его взволнованный голос снова садится, и у меня мурашки бегут по спине:

– А что, если нет?

– Я… я не знаю. – После паузы решаюсь спросить: – Почему ты сказал, что у нас ничего не получится?

Он открывает рот, и я надеюсь услышать ответ.

– В этой блузке у тебя такая соблазнительная грудь!..

Я ждала другого.

Он выходит из лифта и придерживает дверь, пока я вылезаю на костылях и с красной физиономией. Эштон, как всегда, уходит от ответа. Решаю тоже промолчать и не поддаваться на его провокации, и мы идем в игровую комнату.

Как обычно, при встрече с этими малышами меня охватывает тревога, только на этот раз – сильнее обычного.

– Послушай, есть некоторые правила, которые ты должен знать, прежде чем я разрешу тебе общаться с этими замечательными мальчишками.

– Выкладывай.

– Первое, – для пущей убедительности загибаю пальцы, – не говорить о смерти. Ни полслова, ни намека.

Он сжимает губы.

– Можешь не волноваться на этот счет.

– Второе – не говорить при них плохие слова.

– Кроме тех, которые они узнали от тебя?

Пропускаю издевку мимо ушей.

– Третье – будь с ними милым. И не лги. Это маленькие дети.

По его лицу словно пробегает тень, но он молчит.

Толкаю дверь и вижу на ковре близнецов: играют в «Лего». Эрик замечает нас первым. Толкает брата, они встают и идут со мной поздороваться. Не видела их две недели и замечаю, что движения у них чуть медленнее, а голоса не такие звонкие.

– Привет, ребята! – бодрым голосом говорю я, стараясь отогнать волнение. Надеюсь, перемена в них – результат химиотерапии.

– Что случилось? – спрашивает Дерек, трогая правый костыль.

– Упала и потянула ногу.

– А это твой бойфренд? – спрашивает Эрик, показывая на Эштона.

– Нет. Просто мой друг. Это…

– Ты что, дружишь с парнем? – перебивает меня Эрик.

Смотрю на Эштона, думаю обо всем, что между нами было.

– Да, дружу.

Эштон наклоняется и протягивает руку.

– Зовите меня Асом. Так меня обычно называют друзья.

Близнецы дружно смотрят на меня с немым вопросом, и я невольно смеюсь. Какие же они еще маленькие!

Эрик берет Эштона за руку первым и жестом показывает, что хочет сказать ему что-то по секрету. Ребенок пяти лет шепчет так, что мегафон не нужен.

– Ты что, больной? Ливи такая классная девчонка.

Стараюсь сдержать смех. Эштон бросает на меня взгляд, и я вижу в его глазах озорные огоньки. Меня охватывает паника. Уж я-то знаю, как он умеет отвечать на вопросы…

– Приятель, я старался. Только я Ливи не больно нравлюсь.

– Она твой друг, но ты ей не нравишься? Как это? – спрашивает Дерек, хмуря лоб.

Эштон пожимает плечами.

– Сам не понимаю. Я старался изо всех сил, но… – И он опускает плечи и делает грустное лицо, достойное «Оскара» в номинации «лучший исполнитель роли обиженного мальчика».

Близнецы дружно поворачиваются и смотрят на меня удивленными глазами.

– Ливи, почему он тебе не нравится? – спрашивает Дерек.

И тут мне в голову приходит коварная мысль.

– Хороший вопрос. Ребята, давайте попробуем вместе разобраться. – Эштон ведет мальчишек к столу, а я приветственно машу рукой Диане. – Гэйл не возражает, – говорю я ей, кивнув в сторону Эштона.

Та подмигивает и снова сосредотачивает внимание на своем подопечном, но я вижу, как она бросает на Эштона заинтересованные взгляды. Так же смотрели на него Гэйл, медсестры в вестибюле, парковщица и два доктора, один из них мужского пола.

Прислоняю костыли к стене и осторожно подхожу к столу, а Эштон уже расположился как у себя дома: вытянул под столом длинные ноги, бросил на пол куртку. И похлопывает по соседнему стулу. Сажусь – но не потому что так хочу быть рядом, а потому что при необходимости могу толкнуть его локтем в бок. Со всей силы.

Мальчишки садятся напротив Эштона и, судя по их серьезным мордашкам, настроены докопаться до истины.

– Ну что, ребята? – Эштон ставит локти на стол и наклоняется вперед. – У кого какие соображения?

– А ты щенков любишь? – тихо спрашивает Дерек.

– Люблю.

– А ты сильный? Как Супермен?

– Ну, насчет Супермена не знаю, но… – Эштон напрягает руки, и даже сквозь тонкую черную рубашку вижу его мощные бицепсы. – Что скажете?

Мальчишки тянутся через стол потрогать мускулатуру и одновременно восхищенно выдыхают:

– Вот это да! Ливи, хочешь пощупать?

– Нет. – Отодвигаюсь, но Эштон хватает меня за руку и кладет ладонь себе на руку. Мои пальцы могут обхватить меньше половины. – Вот это да!

Сильный, – соглашаюсь я и делаю зверские глаза, но не могу не улыбнуться. И чувствую, что шею заливает краской.

– Ты богатый? – спрашивает Эрик.

Эштон пожимает плечами.

– Я из богатой семьи, выходит, тоже богатый.

– А кем ты хочешь стать, когда вырастешь? – спрашивает Дерек.

– Не тупи, он уже и так взрослый! – Эрик толкает брата локтем.

– Нет, еще не совсем, – говорит Эштон. – Я пока еще учусь. Но потом стану летчиком.

Хмурю брови. А как же карьера юриста?

– А у тебя изо рта пахнет? – спрашивает Эрик.

Эштон выдыхает в ладонь и нюхает.

– По-моему, нет. Что скажешь, Ирландка?

– Нет, у тебя изо рта не пахнет, – улыбаюсь я и убираю прядь волос за ухо, пытаясь скрыть смущение. У него во рту вкус мяты и наслаждения. Мятный рай.

– Почему ты зовешь ее Ирландкой?

– Потому что она на самом деле ирландка, а как выпьет, становится буйной.

– Эштон!

Мальчишки хохочут. Судя по фырканью у меня за спиной, Диана тоже все слышит.

– Честное слово!

Прячу лицо в ладонях, что приводит к новому приступу веселья у мальчишек, Эштон ухмыляется, и скоро я смеюсь вместе с ними.

Вопросы становятся все серьезнее.

– А у тебя есть мама и папа? – спрашивает Эрик.

Этого вопроса Эштон не ожидал. Он на миг стискивает зубы, кадык поднимается и опускается, пока он сглатывает.

– У всех есть мама и папа.

– А где они?

– Отец у себя дома, – говорит Эштон после небольшой паузы, – а мамы больше нет.

– Она умерла? – спрашивает Эрик.

Лицо Эштона искажает болезненная гримаса.

– Ребята, мы же договорились! – вмешиваюсь я, приподняв бровь.

– А я думал, нельзя говорить только про то, что мы умрем, – хмуро говорит Дерек.

– Нет, это общее правило. И касается всех.

– Ладно. Извини, Ас, – говорит Эрик, опустив голову.

Эштон наклоняется и хлопает его по плечу.

– Все в порядке, дружище. Ливи со своими правилами слишком строга, верно?

Эрик картинно заводит глаза на потолок и вздыхает.

– Это точно.

Как и подобает в этом возрасте, мальчишки продолжают забрасывать Эштона вопросами, а он прилежно отвечает. Узнаю, что мама его родом из Испании: теперь понятно, откуда у него темные глаза и смуглая кожа. Оказывается, он единственный ребенок в семье. Родился и вырос в Нью-Йорке. Во время короткого «допроса», который учинили два пятилетних мальчика, узнаю об Эштоне столько, сколько и не мечтала. Может, знаю теперь Эштона Хенли лучше всех.

Наконец, Эштон поднимается и говорит:

– Жаль, но у меня неотложные дела. Парни, мы с вами классно тусанулись. – И он поднимает кулак. – Пока.

– Да, классно, – вторит ему Эрик, и близнецы поднимают свои кулачки – такие крошечные рядом с кулаком Эштона.

Все трое смотрят на меня, и я понимаю, что опять не сдержалась и от полноты чувств выдала то ли вздох, то ли всхлип.

Взяв меня за локоть, Эштон говорит:

– Заберу тебя через три часа у центрального входа, идет? – И уходит.

Дежурство проходит быстро. Приходит Лола – кажется, сегодня она еще меньше, бледнее и слабее, чем была две недели назад. Дерек шепотом сообщает мне, что она приходит в игровую все реже и реже. Через час мальчики говорят, что устали, и у меня все в душе переворачивается от жалости. Остаток смены провожу с другими детьми – один поправляется после автомобильной аварии, другому предстоит операция на сердце.

Ловлю себя на том, что все чаще и чаще поглядываю на часы.

* * *

Через три часа у входа меня забирает совсем другой человек. Не тот шутник, что дразнил меня за детским столиком, чтобы рассмешить двух больных мальчишек. И не тот, что участливо слушал за рулем эпопею о моих безумных приключениях по заданию психиатра.

Нет… парень, что сидит со мной рядом, не произносит ни полслова и даже не смотрит в мою сторону, когда мы выезжаем из города. Не знаю, что случилось, но что-то изменилось. И теперь он сидит, сжав губы, а взгляд стеклянный. У Эштона такой хмурый вид, что сердце ноет. И на душе еще тяжелее, чем было после волонтерского дежурства.

Целый час едем в гробовом молчании. Смотрю на темнеющее небо и уличные фонари, то и дело заправляю волосы за ухо, верчусь в кресле, а потом после поворота на Принстон делаю вид, что дремлю.

– Ирландка, ты часом не проглотила пару снотворных пилюль перед тем, как я за тобой заехал? – Открываю глаза от удивления и радуюсь не столько вопросу, сколько звуку его голоса. Поворачиваю голову и вижу чуть заметную улыбку. Вздыхаю с облегчением.

– Извини, – бормочу я. На самом деле я счастлива, что Эштон начинает отходить.

– Ну и как прошло дежурство?

– Тяжко. Иногда я думаю, будет ли потом легче. Я люблю общаться с детьми и хочу им помочь, но… – Слезы текут у меня по щекам. – Не знаю, смогу ли я не думать о том, кто из моих подопечных умрет, а кто выживет.

Эштон молчит, а я смахиваю рукой слезы и шмыгаю носом.

– Я тоже об этом подумал, когда ты тогда сказала мне, кем хочешь быть, – тихо говорит он. – Нужно иметь особый характер, чтобы ухаживать за больным и ждать его смерти, особенно если ты не можешь ничего изменить.

Эштон, ты тоже пережил такое? Тебе пришлось видеть, как умирает твоя мать? Я не произношу это вслух.

– Не уверена, что у меня хватит сил. – После паузы добавляю: – Вот это да. Впервые призналась в этом.

– Даже своему доктору не говорила?

– Нет! Ему тем более. Он думает, что видит меня насквозь, – бормочу я.

– Что ты хочешь этим сказать?

Качаю головой.

– Нет, Эштон. Ты уже и так из меня предостаточно выудил за один день.

Барабаня пальцами по рулю, он вздыхает.

– Ладно. Как вели себя близнецы после моего ухода?

Улыбаюсь.

– Спросили, придешь ли ты еще, – усмехаюсь я.

Он расплывается в улыбке.

– Правда? Я им так понравился?

Закатываю глаза.

– Думаю, ты им понравился намного больше, чем я. Эрик сказал, что когда я становлюсь «Ирландкой», я, наверное, очень сильно злюсь, если ты не хочешь быть моим дружком.

Эштон смеется тем особым смехом, от которого внутри сразу теплеет.

– А ты что на это сказала?

– Сказала, что когда ты рядом, я бешусь, даже если не становлюсь «Ирландкой».

Он снова смеется.

– Люблю, когда ты перестаешь себя контролировать. Когда говоришь, что думаешь, и не переживаешь по этому поводу.

– В таком случае вы бы с доктором Штейнером точно поладили… – Проезжаем мимо дорожного указателя на кампус. Значит, мы уже близко, и скоро мой день с Эштоном закончится. Не знаю, когда я его снова увижу. И от этой мысли мне больно.

– Это точно. Ведь у тебя задание открыть мне душу, так?

Откидываюсь на подголовник и бормочу себе под нос:

– Чур, ты первый.

Сказала скорее себе, чем ему. У Эштона столько тайн, но я прекрасно понимаю, что он не начнет вот так вдруг раскрывать их. Тем не менее, кожей чувствую, что температура в салоне растет.

– А что ты хочешь узнать? – спрашивает он тихо и спокойно. Словно сомневается.

– Я… – У меня срывается голос. Начинаю с невинного, на мой взгляд, вопроса и стараюсь говорить непринужденным тоном: – Ты сказал мальчикам, что хочешь стать летчиком. Почему?

Он выдыхает и говорит:

– Потому что ты сказала не лгать им.

Ладно.

– А как насчет юриста?

– Буду юристом, пока не смогу стать летчиком. – Он говорит так спокойно и ровно, что на душе у меня становится уютно.

Резко меняю тему:

– А какое у тебя любимое воспоминание о маме?

Маленькая пауза.

– Ирландка, этот вопрос я пропущу. – Голос такой же спокойный и ровный, но нутром чувствую металл.

Смотрю, как он рассеянно теребит свой браслет.

– Сколько тебе тогда было лет?

– Восемь, – отвечает он бесцветным голосом.

Закрываю глаза и смотрю на свет в окнах домов – в надежде, что они вытеснят из моей головы образ испуганного мальчишки.

Эштон снова накрывает мою ладонь своей.

– Он потерял контроль над собой только один раз. Остались шрамы. Потом он больше не оставлял улик.

Потом? Его избивали постоянно?

– Больше всего он любил запирать меня в чулане. Приходилось сидеть там часами. А чтобы я не орал, он использовал скотч.

Закрываю рот ладонью, чтобы подавить рыдания, но у меня не получается, и из горла вырывается странный звук.

– Почему ты это носишь? – спрашиваю я, проглотив ком в горле.

– Потому что я заложник своей чертовой жизни, Ирландка!

Наверное, этот всплеск приоткрыл больше, чем он того желал, и он умолкает. И отпускает мою руку.

То бросаю на него взгляды украдкой, то разглаживаю складки на юбке, и молчу, а он сворачивает на пустую парковку. Когда он ставит машину на место в дальнем углу, я думаю, что он сейчас выключит зажигание и выскочит, чтобы я от него поскорее отстала. Но нет. Он оставляет включенным двигатель, играет тихая музыка, а он сидит, поглаживая пальцами переносицу.

– Наверное, ты думаешь, что я преувеличиваю, да? – спрашивает он с горечью. Боюсь открыть рот. – Ведь я прекрасно устроился в этой жизни, да? Престижный университет, денег навалом, подружка… гребаная тачка. – Он со злостью стучит кулаком по приборной доске. – Живи и радуйся, ведь так? – Он складывает руки за головой, откидывается на спинку сиденья и закрывает глаза. – Ирландка, он управляет мной. И всей моей жизнью. Полностью. Я в западне.

Слышу в его голосе боль. Чувствую незаживающую рану, и у меня щемит в груди.

Не спрашиваю, о ком он говорит. Уверена: о том, кто оставил на нем эти шрамы. Мне так хочется спросить, в какую западню он попал, но я не хочу на него давить. А то он закроется. Поэтому шепотом спрашиваю:

– Я могу тебе помочь?

– Помоги мне забыть. – Он смотрит на меня. И я снова, как неделю назад, вижу у него в глазах тоску.

– Я… – Голос у меня срывается. О чем он меня просит? Он уже говорил, что секс помогает ему забыться. Но я не хочу… Не могу… Меня охватывает паника, и он читает все по моему лицу.

– Ирландка, я не об этом, – шепчет парень. – Мне не это от тебя нужно. Никогда бы тебя об этом не попросил. – Он отстегивает ремень безопасности, потом тянет руку и отстегивает мой. Берет мою руку и тянет ее к своей груди. Без колебаний и с огромным облегчением подвигаюсь ближе, пока моя рука не ложится ему на сердце. И оно тут же отвечает: бьется сильнее и чаще, а его рука крепко держит мою, согревая своим теплом.

– Твоя рука у меня на груди? Не могу выразить, что я сейчас чувствую, – шепчет он, глядя на меня с печальной улыбкой.

Меня охватывает восторг, и я кусаю губу, счастливая от того, что доставляю ему радость, и чувствую свою связь с ним.

Откинув голову на подголовник и закрыв глаза, он тихо спрашивает:

– Ирландка, ты думаешь обо мне?

– Да, – выпаливаю я быстрее, чем хотела, и чувствую под пальцами, как у него замирает сердце.

– Много думаешь?

Сомневаюсь, пытаюсь скрыть свое смущение.

Он приоткрывает один глаз, смотрит на меня и бормочет:

– Ты должна сказать все как есть.

– Верно, – улыбаюсь я своим мыслям. – Да, много. – Сердце снова сбивается с ритма.

Пауза, а потом он шепчет:

– Ирландка, я не хотел, чтобы ты из-за меня плакала. Все плохое случилось давным-давно. Больше он не может мне так навредить. У него другие методы, но.

Прерывисто вздыхаю и выдавливаю улыбку.

– Извини. Я много плачу. Сестра вечно надо мной смеется. Думаю, сегодня был очень насыщенный день. Иногда трудно перестать думать о плохом.

Он открывает рот мне ответить, но потом передумывает. Интересно, о чем он думает, но я не спрашиваю. Просто смотрю, какое у него сейчас умиротворенное лицо, и ощущаю под своими пальцами биение его сердца.

– Так ты хочешь помочь мне забыться на время? – звучит тихий голос.

– Я… – Смотрю во все глаза на его рот.

И внезапно он поворачивается, придвигается совсем близко и нежно вдавливает меня в кресло, велит мне расслабиться, а я даже не успеваю понять, как напряглось все мое тело.

Эштон не медлит, накрывает мой рот своим и проталкивает язык внутрь. В груди у меня пустота и в то же время тяжесть, все тело горит и одновременно дрожит, как от стужи. Внезапно не хочу думать ни о чем и ни о ком, просто хочу быть с ним рядом.

Молча поражаюсь, как его язык может быть и нежным, и властным, ловко скользя и лаская мой. Во рту у него все тот же мятный рай, какой я всегда помню. Такой вкусный, что я не замечаю, как кресло подо мной удобно откидывается назад: я сижу, но могу вытянуться. Эштон оторвался от моих губ и ласкает языком мочку уха. А потом говорит особым, чуть охрипшим от желания голосом, от которого всю меня пронзает огнем:

– Сейчас я сделаю кое-что, можешь остановить меня. – Я резко вдыхаю: его рука ложится мне на колено и начинает скользить наверх. – Но я очень надеюсь, что ты меня не остановишь.

Думаю, я знаю, что он собирается сделать, и не могу поверить в реальность происходящего. Неужели я ему это позволю? Природный инстинкт подсказывает мне на миг сжать колени, но Эштон начинает целовать меня с еще большим напором. Колени обмякают, все мое тело жаждет его прикосновений, а его рука начинает медленно ласкать мне бедра, скользя по тонким колготкам.

Чувствую, как отвечаю на каждое его движение, и думаю, а Эштон замечает это? Моя рука ложится ему на шею с темными завитками волос, теребит их, потягивает. Его поцелуй становится все жарче, рука движется все быстрее, и, когда я не сдерживаю стона, Эштон приступает к новой атаке.

Приподнимается и свободной рукой хватает шов колготок, резко тянет, и я слышу звук лопнувшего капрона. В другой раз я бы, может, и возмутилась, но сейчас у меня нет ни единого шанса: его рука уже скользнула под кромку трусиков.

Хватаю ртом воздух, освобождаюсь от его рта и, дрожа всем телом, смотрю ему в глаза.

– Я еще ни разу…

Он закрывает мне рот поцелуем.

– Знаю, Ирландка. Ты забыла? Джелло выболтал мне все твои секреты.

Со стоном закрываю глаза и прижимаюсь лбом к его лбу, а щеки горят пожаром.

– Я что, призналась тебе, что никто еще никогда. – Даже не могу заставить себя это произнести.

Вместо ответа Эштон медленно вводит один палец.

– Ирландка, никто еще никогда что? – игриво шепчет он, проскальзывая в меня другим пальцем. Из меня вырывается стон, и Эштон заглушает его поцелуем.

В глубине сознания я отдаю себе отчет, что сижу на переднем сиденье автомобиля на парковке. Я должна была бы ужаснуться, однако быстро соображаю, что стекла тонированные и рядом никого нет. Скоро благодаря ловкой руке Эштона, которая точно знает, с какой скоростью двигаться и на какие точки нажимать, чтобы мое тело расслабилось, а ноги раздвинулись, я понимаю, что мне все равно, пусть даже автомобиль окружит толпа зомби.

Эштон не возражает, когда я тяну его за волосы и случайно прикусываю ему губы. По его учащенному дыханию и яростному языку я понимаю: ему это нравится. А когда я чувствую, что внизу живота у меня все напряглось, рука Эштона неведомым образом знает, что надо ускорить темп, и я умираю от сладкой муки, следуя заданному ритму.

– Ирландка, хочу это слышать, – говорит он горячим шепотом, а движения его руки заставляют тело умирать от наслаждения. Он прижимается горячим ртом к моему горлу, я кричу и впиваюсь пальцами в его бицепсы, меня накрывает пульсирующей волной и уносит на вершину блаженства.

– А ты горячая штучка, Ирландка, – шепчет он мне в ухо, прижавшись лбом к подголовнику. Вспыхиваю и сдвигаю ноги. Но он все не убирает руку, и я ее не отталкиваю. – Помогло тебе забыть?

Вместо ответа я нервно смеюсь. Забыть? Да у меня мозг полностью отключился. Я забыла про свои проблемы, про его проблемы и про приближающийся конец света. Если это и есть оргазм, то я не понимаю, зачем люди вообще выходят из дома. Или из машины.

– Думаю, теперь ты будешь меня вспоминать. Еще одно «впервые», – шепчет он.

Никогда этого не забуду.

Чмокнув меня в нос, он вынимает руку и натягивает мне юбку до пристойной длины. Опускает глаза и говорит, улыбаясь своим мыслям:

– Да и у меня тоже. – Перехватив мой недоуменный взгляд, он посмеивается. – Такого со мной еще никогда не было.

У меня округляются глаза от удивления, и я опускаю взгляд на его пах. И Эштон хохочет во все горло.

* * *

Прошло ровно три часа.

Три часа лежу в кровати, смотрю в потолок, вокруг меня нераскрытые учебники. Волна неземного наслаждения схлынула, и меня тошнит от сознания того, что я натворила. Я хотела, чтобы все это произошло. И ничуть не жалею о содеянном.

Потом мне звонит Коннор, извиняется за то, что не смог сам отвезти меня в Нью-Йорк, и обещает, что исправится, а я просто улыбаюсь в трубку и говорю, что все в порядке. Желаю ему хорошо написать работу. Думаю, какой он милый, славный парень, и как бы он понравился моим родителям. Думаю о том, как мне с ним порвать, после того, что я натворила.

Завершаю разговор.

И плачу.

Глава пятнадцатая. Само совершенство

– О чем ты думаешь?

– Да так, ни о чем особенном.

В голосе Кейси слышится отчаяние.

– Ливи, я тебя не понимаю… Порой ты грациозна, как одноногий фламинго в зыбучих песках.

Закатываю глаза. Ох уж эта Кейси!.. Ну и фантазия!

– Это всего лишь растяжение. Уже намного лучше. Без костылей обхожусь.

– Когда это случилось?

– Три недели назад. Или четыре. Не помню. – Последние дни время то летит, то еле тащится. Знаю точно одно: вот уже две недели я не видела Эштона. С того самого момента, как он проводил меня до общежития, поцеловал меня в щеку, пожелал спокойной ночи и ушел. А на следующее утро прислал сообщение:

«Это было одноразовой акцией. И ничего не меняет. Оставайся с Коннором».

И с тех пор от него ни слуху ни духу.

– Три, а то и четыре недели назад, а я узнаю об этом только сейчас? – спрашивает сестра с досадой и обидой, и меня распирает от чувства вины.

Она права. Поверить не могу, что не разговаривала с ней почти целый месяц. Не сказала ей про растяжение. Не сказала про Коннора. Ну и, конечно же, ни словом не обмолвилась про Эштона.

– Извини. Середина семестра. Совсем замоталась.

– Как учеба?

– Все в порядке. Вроде бы. – Еще ни разу в жизни у меня не было проблем с экзаменами, и я всегда была отлично к ним подготовлена. А последнее время постоянно нервничаю. Не уверена, что дело исключительно в занятиях. Зато уверена в том, что слишком много времени думаю о том, что никоим образом не связано с учебой: о своих чувствах к Эштону и о том, как поступил бы Коннор, узнай он, что произошло. Откажется от меня? Возможно. Подумываю, не рассказать ли ему все именно с этой целью, потому что у меня самой не хватает силы воли с ним порвать. Но ведь так его отношения с Эштоном могут испортиться, а я этого не хочу. Ведь они живут в одном доме, а я влезаю между ними.

На душе у меня полный сумбур. Я то злюсь на Эштона за то, что он сотворил со мной своей искусной рукой, то думаю про его кожаный браслет и шрамы, спрятанные под татуировками, и на место гневу приходит боль и тревога за него. Как же я хочу его увидеть!

А потом злюсь на себя за это желание, злюсь, что позволила ему сделать то, что он сделал, злюсь на свой эгоизм и страх порвать с Коннором. И что потерялась среди нюансов правильного и неправильного, вместо того чтобы держаться черного и белого, в чем я могу разобраться.

После паузы Кейси уточняет:

– Вроде бы?

– Да. А что?

– Не понимаю. Раньше я от тебя подобного не слышала. – Еще одна пауза. – Ливи, что с тобой происходит?

– Ничего. Просто устала. Не высыпаюсь последнее время. – Особенно много думаю об Эштоне, лежа в кровати. Волнуюсь за него. Скучаю по нему. Сейчас я много времени провожу в постели.

– А ты говорила с доктором Штейнером?

Тяжко вздыхаю.

– Давно не говорила. – Ведь мне придется лгать ему, а делать этого я не хочу. Поэтому надо избегать разговоров. Риган что-то задумала. Бросаю взгляд на часы и говорю: – Через двадцать минут у меня лекция.

По английской литературе. Идти не хочется. Успела прочитать лишь четверть из рекомендованного списка, так что буду сидеть, как в темном лесу. Кошусь на кровать. Вот бы сейчас поспать часок-другой…

– Хорошо… Ливи, мы все по тебе скучаем.

Грустно улыбаюсь, думаю о том, какой теперь живот у Шторм и как там поживает Мия с ее «научными» экспериментами, вспоминаю, как мы вечерами сидели с Кейси на веранде и любовались океаном, и тоска терзает мне душу.

– И я тоже скучаю.

– Люблю тебя, сестренка.

Лезу на свое место, и тут приходит сообщение:

«Ты у себя? Это Эш».

Дрожащими от радостного волнения пальцами набиваю:

«Да».

Тут же приходит ответ:

«Провожу тебя на лекцию. Увидимся через…»

Что? Он придет сюда? Прямо сейчас? В ужасе смотрю на кучу грязной одежды Риган, потом на свою мятую пижаму, вижу в зеркале бледную физиономию и воронье гнездо на голове. Впопыхах скидываю пижаму и напяливаю джинсы и футболку – подарок Шторм, еще ни разу не надеванный. Голубая, под цвет глаз, по фигуре и с глубоким треугольным вырезом. Внезапно отчетливо понимаю, что хочу соблазнить Эштона. Потом с трудом привожу в порядок волосы. Чуть расческу не сломала.

Раздается громкий стук в дверь, и у меня сердце уходит в пятки. Бросаю еще один взгляд в зеркало, хватаю блеск для губ Риган и добавляю цвета своей бледной физиономии. Делаю глубокий вдох и иду открывать дверь.

Эштон стоит спиной ко мне и обозревает холл. Когда он оглядывается, у меня внутри все переворачивается, как в тот раз, когда я впервые увидела его смуглое выразительное лицо. Только теперь чувство еще более отчетливое, потому что меня как магнитом тянет к нему – душой и телом.

– Решил проводить тебя на занятия, ты же хромаешь, – шепчет он с лукавой улыбкой и беззастенчиво оглядывает меня сверху донизу.

– Спасибо. – Я смущенно улыбаюсь в ответ, хватаю учебники и куртку. Если честно, нога почти что в полном порядке. Но если на кону десять минут рядом с Эштоном, правды он не узнает.

Говорим на безопасные темы. Он спрашивает про экзамены, рассказывает про свои. Спрашивает про близнецов. Когда впереди показывается дверь в лекционный зал, у меня падает сердце. Мне мало десяти минут с Эштоном. Хочу десять часов. Десять дней. И еще больше.

Но Эштон не уходит. Идет за мной в аудиторию, поднимается по ступеням прямо на первый ряд и садится рядом. Я не задаю вопросов. Молчу как рыба. Просто смотрю, как он вытягивает свои длинные ноги, снова посягая на мое пространство. На этот раз все мое тело ликует и тянется к нему. Сгорая от желания.

– Ну и как там поживают мои лучшие качества? – шепотом спрашивает он, когда профессор идет к кафедре со своими записями.

Думаю, что бы ему ответить, и наконец говорю:

– Когда найду хоть одно, сразу дам тебе знать.

Профессор трижды стучит по кафедре, давая понять, что лекция начинается. Разумеется, Эштона это ничуть не волнует. Он наклоняется к моему уху и шепчет:

– Хочешь, я сам тебе их назову?

Отодвигаю его лицо ладонью, изображая недовольство, а внизу живота у меня растекается пламя, и я чуть ли не ерзаю в кресле. Судя по усмешке Эштона, от него не ускользнула моя реакция на его близость.

Сегодняшняя лекция посвящена Томасу Гарди, а я не могу сосредоточиться: чувствую запах одеколона Эштона, его колено все время задевает мое, а ловкие пальцы чуть слышно барабанят по столу. Время от времени он что-то пишет в своем блокноте. Может, конспектирует? Но ведь он даже не записан на этот курс.

В какой-то момент профессор делает передышку и отворачивается, чтобы выпить воды. Эштон молча вырывает листок из своего блокнота и также молча кладет на стол передо мной. Нахмурясь, опускаю глаза и читаю.

Напрасно я это сделала. Надо было дождаться окончания лекции.

1. Я умный.

2. Я обаятельный.

3. Я само совершенство в постели.

4. Я умерил свой сексуальный аппетит.

5. Я классный специалист, и не только в постели, как ты поняла тем вечером.

P.S. Хватит смотреть на мои руки. Я знаю, чего ты хочешь.

В полутора метрах от меня профессор что-то рассказывает, а я чувствую, как меня накрывает удушливой волной. Что Эштон делает? Зачем пишет такое и дает мне читать посреди лекции? Профессор все жужжит про творчество какого-то там Томаса Гарди, а я могу думать только об Эштоне и его руках тем вечером у него в машине…

Его рука сжимает мне колено, и я чуть не подпрыгиваю. Инстинктивно локоть толкает его в ребра. Это не остается незамеченным.

– Может, у вас есть, чем поделиться с аудиторией? – спокойно спрашивает профессор, глядя на меня поверх очков.

Чуть заметно качаю головой и чувствую, как семьдесят с лишним студентов подаются вперед и буравят мой затылок любопытными глазами.

Может быть, на этом все бы и закончилось, и профессор оставил бы нас в покое. Но я сдуру накрываю ладонью лежащий поверх тетради вырванный листок, словно хочу спрятать от чужих глаз эти непристойности.

Вижу, что профессор опускает на него глаза.

У меня внутри все леденеет от страха.

– Сидите на первом ряду на моей лекции и передаете записки? Вы позволите? – И он протягивает руку в мою сторону, рассчитывая заполучить свидетельство моего флирта с сидящим рядом парнем.

Вытаращив глаза от ужаса, лихорадочно перебираю в мозгу варианты. Их всего ничего. Выбежать из аудитории со своим растяжением я не могу. Остается либо запихнуть записку в рот, либо прибегнуть к диверсии: ткнуть со всей силы ручкой в искусителя. В обоих случаях после такого на курсе английской литературы можно поставить жирную точку, а еще можно рассчитывать на бонус – смирительную рубашку и каникулы в клинике доктора Штейнера.

Итак, бросив убийственный взгляд на Эштона, я протягиваю записку профессору и молюсь, чтобы он не стал читать ее вслух, потому что тогда придется-таки прибегнуть к диверсии.

– Посмотрим, что у нас тут… – Аудитория начинает плыть и качаться у меня перед глазами, в ушах звенит. Уверена, все возбужденно перешептываются, в нетерпении ожидая развязки, но я ничего не слышу. И боюсь смотреть на Эштона: если он ухмыляется, заеду ему в челюсть, это я умею.

– Мистер Хенли, предлагаю вам продолжить свои литературные изыски за дверями этой аудитории, – говорит профессор, бросая на Эштона многозначительный взгляд, комкает записку в плотный шарик и метко отправляет в корзину для мусора. У меня вырывается вздох облегчения. Ну, конечно же, он знает Эштона. Кто же Эштона не знает…

За спиной слышится возбужденный многоголосый шепот.

– Слушаюсь, сэр, – отвечает Эштон, прочистив горло, и я не могу понять по голосу, смущен он или нет, а смотреть на него не решаюсь.

Профессор возвращается на кафедру, аудитория разочарованно гудит: публичная казнь не состоялась. Прежде чем продолжить лекцию, профессор замечает:

– Будь я на месте этой юной леди, я бы усомнился в пункте номер один.

* * *

– Ты понимаешь, что я была готова проткнуть тебе руку насквозь? – Для пущей убедительности я поднимаю авторучку и трясу ею, когда мы выходим из корпуса.

– Просто мне было скучно. Мне и по первому заходу Гарди не больно понравился.

– Скажи, зачем тебе понадобилось унижать меня прямо во время лекции?

– Ты бы предпочла, чтобы я вообще не приходил? Только честно… как доктор прописал.

Скриплю зубами. И, несмотря ни на что, с улыбкой говорю:

– Нет.

– Что нет?

– Я рада, что ты пришел.

– Да? Так я даже еще не вошел.

Шлепаю его учебником по руке и чувствую, что густо краснею.

– Ты ужасный!

– А ты прекрасная. – По тому, как он это говорит и как горят у него глаза, понимаю, что это у него вырвалось.

Мне так хочется прижаться к его груди, но я сдерживаюсь, хотя не могу не признаться:

– Я по тебе скучала.

– Я тоже по тебе скучал. – Пауза. – Ирландка… – Он замедляет шаг, поворачивается и смотрит пристально, как он это умеет. – У меня сердце уходит в пятки, и я не знаю, что перевешивает: страх или желание услышать, что он собирается сказать. – Ты собираешься отвечать?

– На что?

– На звонок. – Он дотрагивается до кармана моих джинсов, куда я засунула телефон. – Слышишь?

Как только он произносит это, слышу характерный рингтон телефона Коннора.

– Угу. – Достаю телефон и вижу на экране широкую улыбку и зеленые глаза Коннора. Нажимаю кнопку «ответить». – Привет, Коннор.

– Привет, крошка. Бегу на лекцию, но хочу уточнить. Пойдешь со мной на гонку в следующую субботу?

– Да, буду там утром. А на дежурство поеду днем.

– Здорово, – говорит он с облегчением. – Моим родителям не терпится с тобой познакомиться.

В душе все переворачивается.

– Что? Ты им про меня рассказал? – «Не торопить события» не подразумевает знакомства с родителями.

– Конечно. Мне пора бежать. Потом поговорим. – Слышу щелчок и стою, глядя на Эштона, а он рассеянно пинает носком кроссовки упавшие на дорожку листья.

Поднимает на меня взгляд и, нахмурясь, спрашивает:

– Что?

Смотрю на телефон, потом снова на Эштона и говорю, словно проверяя его:

– Коннор хочет познакомить меня со своими родителями. – Я знаю, почему ему это говорю. Хочу понять, что он думает по этому поводу.

Эштон пожимает плечами и отводит взгляд на проходящую мимо блондинку.

– Эй! – резко говорю я. – Ничего, что я здесь стою?

Наклонив голову, Эштон вздыхает.

– Ирландка, что ты хочешь от меня услышать? – Глядит на меня и смиренно улыбается, пряча обиду: – Познакомься с родителями. Это разумно. – Молчит, поджав губы. – Вы же с Коннором пара. – Слышу непроизнесенные слова, словно он их кричит во весь голос: «А мы с тобой нет».

– А если бы я не была с ним? Для тебя это имеет значение? – Использую его же тактику, которую он не раз применял ко мне. Теперь его черед.

Эштон закидывает руки за голову. Закрывает глаза и поднимает голову навстречу ясному осеннему небу. А я жду, молча, слежу за ним, словно хочу запомнить все до мельчайшей черточки и с трудом сдерживаюсь – так и тянет протянуть руку, коснуться его груди и еще раз пережить с ним момент близости.

Он опускает руки и смотрит на меня, напряженно сжав челюсти.

– Ирландка, я не могу дать тебе то, что ты от меня хочешь. – Еще раз тяжело вздыхает и говорит: – Как думаешь, ты дойдешь без моей помощи?

В горле у меня поднимается комок. Прикусываю губу и опускаю глаза, уставившись на свои ботинки.

– Конечно. Спасибо, Эштон.

Он открывает рот, чтобы что-то сказать, но сдерживается. Вижу, как он еле заметно качает головой, словно сам себя о чем-то предупреждает.

– Еще увидимся. – Поворачивается и уходит.

Глава шестнадцатая. Посредственность

C с минусом. Моргаю несколько раз, подношу лист поближе к глазам – может, у меня галлюцинация?

Нет. Это не галлюцинация – жирное красное С с минусом по химии красуется на своем месте.

Моя первая оценка за проверочную работу в середине первого семестра в колледже – такая посредственная. У меня никогда еще не было ничего, кроме А[6].

Никогда.

На меня накатывает тошнота, я сглатываю слюну, в ушах шумит, сердце стучит все быстрее. Наверное, Принстон не для меня. Понимаю: занималась я не слишком усердно, и мысли заняты отнюдь не учебой. Папа был прав. Мальчики высасывают мозги у сообразительных девочек. Другого объяснения нет. Или я пропила все свои мозги. И теперь могу только глупо хихикать и гожусь исключительно для того, чтобы меня тискали в кровати – или в машине.

Выскакиваю из аудитории, и ноги сами выносят меня на прохладный мелкий дождичек. Боль в щиколотке заставляет меня замедлить ход. Если не буду осторожной, снова растяну связки.

Звонит телефон. Коннор всегда звонит мне после окончания занятий. Придется ответить, хотя и не хочется.

– Привет, крошка. Что случилось?

– Завалила итоговую работу по химии! – Пытаюсь сдержать слезы. Не хочу реветь на глазах у всех.

– Правда? Не может быть! – Судя по тону, Коннор мне не верит.

– Ну… почти завалила! – бормочу я, давясь слезами.

– Ливи, успокойся, – говорит он ровным голосом. – Скажи мне, что случилось.

Делаю несколько вдохов и шепчу:

– Я получила С с минусом.

Коннор с облегчением вздыхает.

– Ты меня напугала, Ливи! Не парься! На первом курсе у меня тоже бывали посредственные оценки. Ничего страшного.

Скриплю зубами. Нет, это страшно! Хочется кричать. Это моя первая плохая оценка. За всю жизнь. И это один из моих самых любимых предметов! Судя по боли в груди, подозреваю, что у меня сердечный приступ, хотя мне только восемнадцать.

– Ливи, в другой раз у тебя все получится. Ты же у меня умница.

Прикусив губу, соплю в трубку и киваю.

– Спасибо.

– Тебе получше?

Нет.

– Да. Спасибо, Коннор.

– Ну, вот и хорошо.

Раздается шум, и я слышу, как Коннор говорит кому-то:

– Тебя подвезти? Давай… – Потом он говорит мне: – Ливи, мне пора. У нас сегодня внеочередная тренировка. Всем опоздавшим тренер пригрозил устроить пятнадцатикилометровую пробежку под дождиком.

– Ясно.

– Потом поговорим, Ливи. – Разговор окончен.

Лучше мне не стало. Ничуть. На самом деле мне еще хуже.

Бреду в общежитие с опущенной головой, борясь со слезами, в горле стоит комок. Коннор так верит в меня – как и все остальные. Неужели он не понимает, что для меня эта оценка так много значит? А что, если это все, на что я способна? Что, если это начало конца?

Прихожу к себе зареванная: мне уже все равно, как я выгляжу в глазах окружающих. Знаю, что могу позвонить доктору Штейнеру, но ведь он опять заведет песню о моих родителях, а сегодня я не в состоянии выслушивать его теорию про жизнь на автопилоте. Надо бы позвонить Кейси, но… я не могу. После всего, что она сделала, чтобы я сюда попала, не имею права ее так разочаровывать.

Итак, у меня остается единственное спасение – запас шоколадного мороженого в морозилке, пополненный накануне хозяйственной Риган. Достаю терапевтическое мороженое из морозилки, переодеваюсь в пижаму, завязываю волосы в хвост и заползаю под покрывало. Вечеринки-поминки начинаются. Лежу и смотрю на белеющий на полу листок с работой. Может, стоит его поджечь? Нет, это перебор. К тому же, говорят, здесь сверхчувствительные противопожарные датчики.

Съем эту упаковку, примусь за другие две. Налопаюсь мороженого до смерти. За пять минут уговариваю половину банки – Риган меня точно прибьет – и тут раздается стук в дверь.

Делаю вид, что меня нет. Тот, с кем бы я хотела поговорить, на тренировке. Чуть не ору «Уходите!», но соображаю, что таким образом выдам себя. Сижу тихо и облизываю ложку. А в дверь все стучат. И уходить не собираются. Не иначе доктор Штейнер явился лично: он же обещал, а он свое слово держит.

Со стоном слезаю и тащусь к двери с ложкой во рту и пластиковой коробкой в руке.

Открываю дверь – и вижу Эштона.

Разеваю рот – и ложка падает. У Эштона отменная реакция – он успевает схватить ее на лету.

– Что ты тут делаешь? – спрашиваю я, глядя на его спортивный костюм. У него же сейчас тренировка.

Он обходит меня, заходит в комнату и шепчет, с многозначительным видом кивнув на мороженое:

– Пришел помешать тебе заедать стресс.

Закрываю дверь.

– Но ведь у тебя сейчас тренировка?

– Да. А ты чем тут занимаешься?

Бреду к кровати и бормочу:

– Объедаюсь мороженым в пижаме на кровати. В темноте. Ясно?

Эштон подходит к столику, включает ночник, и в комнате сразу становится уютнее.

– Коннор сказал, ты переживаешь из-за оценки?

Его слова возвращают меня к реальности, и у меня начинает дрожать нижняя губа. Не могу заставить себя произнести это вслух и молча киваю на листок на полу. Оценка скажет все лучше любых слов.

Он наклоняется поднять листок – и у меня перехватывает дыхание. Не могу оторвать глаз от его задницы. И мне плевать, даже если он поймает меня на месте преступления. Пусть я буду не только неудачницей, но и извращенкой.

– Ни хрена себе, Ирландка. А я-то думал, ты у нас гений.

Это была последняя капля. Слезы льются рекой, и остановить их выше моих сил.

– Ирландка, ты что! Я же пошутил! Господи! – Засунув листок под локоть, он берет мое лицо в свои ладони и большими пальцами нежно смахивает слезы. – Ну, ты и плакса!

– Тебе лучше уйти, – говорю я между всхлипами, понимая: сейчас окончательно разревусь, лицо распухнет, и пусть меня лучше похоронят заживо, чем Эштон увидит меня в таком виде.

– Ну, хватит уже! – Он берет меня за плечи. – Уходить я не собираюсь, не для того я пропустил тренировку. Опля! – Берет мороженое у меня из рук и ставит на столик. Кладет руки мне на талию и одним движением поднимает на мою койку. – Устраивайся поудобнее, – говорит он, берет мороженое и лезет по лесенке.

– Боюсь, нас двоих она не выдержит, – бормочу я между всхлипами, а он ложится рядом, прижимая меня к стене.

– Ты себе представить не можешь, что этой конструкции приходилось выдерживать. – Он лукаво улыбается, и я не решаюсь уточнять детали. Молча смотрю, как он натягивает покрывало на нас обоих, подминает под себя подушки, а потом просовывает мне под голову руку – и вот я уже лежу рядом с ним, уткнувшись лицом ему в грудь.

Эштон не говорит ни слова. Просто лежит молча, а его пальцы не спеша рисуют круги у меня на спине, давая возможность успокоиться. Закрываю глаза, слушаю биение его сердца – медленное, ровное – и мне становится легче.

– У меня еще никогда не было С с минусом. Я же отличница.

– Ни разу?

– Ни разу. Ни одной.

– Твоя сестра права. Слишком уж ты правильная. – От этих слов я напрягаюсь. – Ирландка, я шучу. – Он вздыхает. – Знаю, ты мне не поверишь, но тебе не надо быть совершенством. Люди не бывают совершенными.

– А я и не пытаюсь. Просто хочу отличаться, хочу быть… самой собой, – чуть слышно шепчу я.

– Что?

Вздыхаю.

– Да так, ничего. Просто… – Мой отец так говорил. – Что, если на этом все не закончится? Что, если я все время буду получать плохие отметки? Что, если не смогу поступить в медицинский? Что я тогда буду делать? Кем я стану? – Меня снова охватывает страх.

– Все равно это будешь ты. И поверь мне, ты всегда будешь собой. Расслабься.

– Не могу. – Утыкаюсь лицом ему в грудь. – А ты когда-нибудь заваливал тест или экзамен?

– Нет, но ведь я очень умный, не забыла? – Он притягивает меня к себе, давая понять, что просто поддразнивает меня. – У меня было несколько С. И даже D один раз. Психология – наука мутная. – Эштон зачерпывает полную ложку полурастаявшего мороженого и отправляет в рот. – А какие результаты по другим предметам? Уже сообщили?

Вместо ответа молча качаю головой.

– А какие у тебя ощущения?

– До сегодняшнего дня я не волновалась. А теперь… – Рука сама тянется и обнимает его за плечо, чтобы прижаться ближе и насладиться чувством защищенности, хотя бы временным. – Ужас. Если я так плохо справилась с проверочной работой по любимому предмету, то по английской литературе точно завалила.

– Понятно… – Отправляет в рот еще одну ложку. – А как ты готовилась? Ты вообще занималась?

– Конечно, занималась, – выпаливаю я.

– Спокойно. – Слышу, как он глотает. – Может ты… отвлекалась?

Закрываю глаза и шепчу:

– Да.

После долгой паузы он спрашивает:

– На что?

Хороший вопрос. На тебя. Не могу же я это сказать. Эштон не виноват в том, что мои гормоны взбунтовались и взяли верх над разумом.

– На многое. – Моя рука машинально опускается ему на грудь – туда, где под татуировкой прячется шрам.

Чувствую, как у меня под щекой напряглись его мышцы.

– Я же говорил, я хочу, чтобы ты забыла об этом.

Довольно долго я слышу только биение его сердца, а мои пальцы осторожно скользят по этому месту, запоминая шрам. И я почти что засыпаю.

– Отец Даны – важный клиент моего отца, и если она счастлива, то и ее отец счастлив. – Услышав это имя, я на миг замираю от чувства вины, и моя рука тоже. Но я снова заставляю ее двигаться и стараюсь успокоить дыхание. – А если отец Даны счастлив, то счастлив и он. А если он счастлив… – Эштон говорит так, как будто это все объясняет. А я понимаю лишь одно: этот человек, его отец, издевался над сыном, когда тот был маленьким, и до сих пор управляет жизнью взрослого человека.

Стараясь двигать рукой медленно, спрашиваю шепотом:

– Значит, ты по-прежнему с ней… но не по своей воле.

– Для делового соглашения Дана – идеальный вариант. Она милая и красивая. И живет далеко отсюда.

Эштон не будет бунтовать. Я чувствую это. Он принял условия.

– А Дана знает, что это деловое соглашение?

Эштон насмешливо хмыкает.

– Она думает, что мы поженимся. А если… – Он замолкает, сжав зубы. Думаю, что я знаю, что он хотел сказать. Если отец захочет, чтобы Эштон женился… Меня пробивает дрожь – от затылка по позвоночнику, вдоль ребер, – в горле встает ком, и всю меня заполняет страх. Господи, что еще он уготовил своему сыну?

Мое тело инстинктивно прижимается к нему. Отклоняю голову и целую его в грудь, выражая свое сочувствие. Или, скорее, свое облегчение? Оказывается, я не разрушаю чужую жизнь, потому что все это притворство.

– А ты сможешь выйти из-под его контроля?

– Со временем смогу. Но на это могут уйти месяцы, а то и годы. Кто знает? Впрочем, я жил вполне себе прекрасно. – Он выдерживает эффектную паузу. – Пока в один прекрасный вечер самая красивая девушка на этой планете не заехала мне кулаком в челюсть.

Не выдерживаю и хихикаю.

– Сам напросился, Похититель джелло.

Эштон смеется, и по моему телу проходит сладкая дрожь.

– Ирландка, еще ни одна девушка не дрожала вот так у меня в объятиях, будучи полностью одетой.

– Заткнись и дай мне мороженое. – Я приподнимаюсь и хочу взять у него ложку, но рука у него слишком длинная, и мне не дотянуться.

– Думаю, ты уже нанесла себе достаточно вреда за один вечер.

– Это мне решать. Так почему ты здесь, а не на тренировке?

– Потому что знал, что здесь меня ждет горячая штучка с обалденными формами и лицом, измазанным шоколадным мороженым.

Замираю от ужаса. Опускаю глаза и понимаю: моя поношенная белая пижама не может скрыть того, что я без лифчика. А мое лицо? Если судить по футболке Эштона, он говорит чистую правду.

– Сильно испачкалась?

– Ну, как тебе сказать… Знаешь, как клоуны накладывают грим?

Боже праведный! Толкаю его ладонью в солнечное сплетение и пытаюсь подняться.

Он держит меня за плечи.

– Куда ты собралась?

– Хочу умыться!

Эштон в один миг легко укладывает меня на лопатки, придавив своим весом и удерживая за запястья.

– Позволь, я тебе помогу. – Он наклоняется и кончиком языка неспешно водит вокруг моего рта, сначала сверху, потом слева направо, а потом снизу, слева направо, аккуратно слизывая шоколадное мороженое.

Если есть такое явление как девственница-шлюха, то это мой случай.

Как я опять довела до такого? Закрываю глаза и сдерживаюсь из последних сил, чтобы не захихикать и не закричать во все горло. Этим утром я проснулась и, как и всегда, после последней нашей с ним встречи, сказала себе: перестань думать об Эштоне и держись выбранного курса. Оставайся с Коннором, который не торопит события.

Тогда каким образом я лежу в постели, тяжело дыша, а Эштон слизывает с моего лица шоколадное мороженое, и я мечтаю о том, чтобы повторить нашу ночь в машине? Я ни слова не сказала, чтобы остановить его, а ведь могла. Могла остановить его. Могла назвать его озабоченным придурком. Могла сказать, что из-за него чувствую себя шлюхой.

Но я ничего не сказала, потому что не хочу, чтобы он останавливался.

Эштон чуть отстраняется, и я слышу свой тихий недовольный стон.

– Ну вот, уже лучше, – шепчет он, прерывисто дыша. Снова наклоняется и проводит языком по верхней губе, слева направо, потом по нижней, слева направо. Не могу сдержаться и приоткрываю губы, а язык сам проскальзывает к нему в рот.

Тогда Эштон отстраняется и смотрит на меня своими печальными глазами.

Думаю, я знаю, в чем дело, но хочу услышать это от него, и спрашиваю:

– Зачем ты пришел? Только честно.

Он вздыхает.

– Не мог не прийти, зная, как ты расстроилась. Но… – Он прикрывает глаза и опускает голову. – Ирландка, я не могу играть с тобой в эту игру. Я сделаю тебе больно.

Приподнимаю его голову за подбородок, чтобы посмотреть прямо в глаза, и ладонь колет щетина.

Мне все равно. Пусть меня гложет чувство вины и в голове полный сумбур. Вижу по его глазам, что в нем идет мучительная борьба. Мне все равно. Хочу забыть свое вечное чувство неуверенности, а его заставить забыть темные чуланы, клейкую ленту, ремень и безмолвную тюрьму.

Мне все равно. Я обхватываю его за шею и притягиваю к себе, целую, а потом провожу языком по его нижней губе. У Эштона перехватывает дыхание, мышцы под моими пальцами напрягаются, а рука сжимает подушку: он борется со своим желанием.

А я не хочу, чтобы он боролся. Я отчаянно хочу снова увидеть его слабым. Хочу снова чувствовать его близость. Хочу доставить радость ему. Хочу доставить радость себе. Хочу… ни о чем не думать.

Вот что я всегда чувствую, когда Эштон со мной рядом.

Пусть все будет, как будет.

Вот почему я смотрю на него не мигая и тихо говорю:

– Помоги мне на время забыть обо всем.

И он перестает с собой бороться.

Он обрушивается на мой рот со всей страстью. Отвечаю ему так, словно без воздуха в его легких я погибну. Часть меня боится. Я чувствую это в глубине души. Не знаю, к чему это приведет, и не знаю, готова ли я ко всему этому.

Но вряд ли я остановлюсь.

Такое ощущение, будто Эштон читает мои мысли. Он отстраняется, смотрит на меня и шепчет:

– Мы не будем… Ирландка, сегодня я не зайду слишком далеко. И вообще не зайду далеко, пока я. не свободен.

Отмечаю про себя, что он не говорит такие привычные для него слова, как «трахаться» или «перепихнуться». Сегодня рядом со мной другой Эштон. Тот, который скрывается от всех остальных.

Закрываю глаза, он целует меня в горло, а я удивляюсь, какие у него губы – одновременно нежные и страстные. Когда он опускается к ключице, грудь у меня вздымается. Эштон задирает мою пижаму и без труда стаскивает ее через голову. Швыряет на пол, приподнимается и смотрит на мою голую грудь так, что в каждой ее клеточке покалывает от возбуждения.

– В то утро я проснулся здесь… – Он ловит мой взгляд и снова на меня опускается. – Я был готов встать на колени и умолять тебя показать мне ее. – Он берет в ладонь и ласкает сначала одну грудь, потом другую, словно хочет запомнить их форму и размер, и из меня вырывается стон. Большим пальцем поглаживает затвердевший сосок, и меня захлестывает волной желания. Когда Эштон начинает ласкать грудь языком, я с трудом сдерживаю крик. Не в силах совладать с эмоциями, обвиваю его за шею руками и притягиваю к себе, а когда он прикусывает сосок зубами, вскрикиваю от наслаждения.

Я заметила: когда издаю подобные звуки, даже непроизвольно, Эштон реагирует. На этот раз он отрывается от меня и снимает с себя футболку. Сбрасывает ее, и тут же его рука начинает ловко стаскивать с меня пижамные штаны вместе с трусиками. Через пару секунд я абсолютно голая, а он снова ласкает губами мой сосок.

Снова обнимаю его голову и откидываюсь на подушку, наслаждаясь ощущением жаркой кожи рядом с моей и затвердевшей плоти у моего бедра. Мне хочется протянуть руку и обхватить ее ладонью, но для этого придется двигаться, а мне так приятно и комфортно сейчас. Поэтому лежу и представляю себе, что бы я почувствовала, если бы Эштон вошел в меня. От одной только мысли мои бедра расслабляются и напрягаются одновременно, и внутри меня начинает скапливаться влага.

Именно в этот момент рука Эштона проникает в меня.

– Ирландка, горячая штучка… – бормочет он, и я еще крепче прижимаю к себе его голову, а моя голова мечется по подушке, я издаю стон за стоном и в душе благодарю своего препода по химии за плохую отметку.

– Так не пойдет… – Эштон резко отрывается от меня и слезает с кровати.

Во мне растет паника. Наверное, я сделала что– то не так. Он что, хочет меня вот так бросить?

– Садись, Ирландка.

Я повинуюсь, и он со стоном поворачивает меня лицом к себе и спускает мои ноги с кровати, а потом оглядывает меня всю.

– Откинься назад, опираясь на локти.

Переведя дыхание, я выполняю его команду. Думаю, я знаю, что он собирается делать. Эштон подходит вплотную к кровати, его глаза не отпускают мои, а руки ложатся мне на бедра.

– Эти хреновые кровати… – Чувствую, как он раздвигает мне ноги. Задерживаю дыхание, внезапно почувствовав страх.

Я знаю, что он делает, и меня охватывает паника.

Но глаза Эштона всё еще удерживают мой взгляд, поэтому я не сопротивляюсь.

– …Совершенно не пригодны… – Он быстро подтягивает меня к краю кровати. Его пальцы скользят по моим ногам, и он забрасывает их себе на плечи. Впервые он отпускает мои глаза и начинает покрывать поцелуями внутреннюю поверхность бедер, медленно подвигаясь к цели, и его горячее дыхание распаляет мой жар. – …Для подобных занятий.

Его язык касается меня, и я с шумом перевожу дыхание. Сначала я смущаюсь и чувствую себя беззащитной. Лицо Эштона, так близко к моим тайным местечкам, что мне неловко. Но это так… так удивительно приятно. И благодаря совместным стараниям языка и пальцев Эштона, скоро меня захлестывает то самое состояние, когда весь окружающий мир перестает для меня существовать. Откидываю голову, со стоном закрываю глаза и стараюсь запомнить это невероятное ощущение. Похоже, это сигнал для Эштона: его рот становится все яростнее, а руки сжимают мои бедра, притягивая еще ближе.

Когда я чувствую, что волна наслаждения вот– вот накроет меня снова, я приподнимаю голову и смотрю на Эштона. Его глаза смотрят в мои, и я опять вижу в них странное умиротворение.

И я не выдерживаю и кричу его имя.

Я как безвольная кукла в руках Эштона: он бережно приподнимает меня за спину и укладывает в постель. Накрывает одеялом, а потом кладет руки на бортик.

– Разве ты не хочешь меня?.. – Прикусываю губу и чувствую, как щеки заливает краской смущения.

Он улыбается мне особой улыбкой и откидывает со лба влажные волосы.

– Последние дни я не высыпался, надо было подогнать курсовую. Пойду еще поработаю.

Закрываю глаза и предаюсь ощущениям: большим пальцем Эштон поглаживает мою щеку, и я наслаждаюсь чувством глубокой близости, которое растет между нами. И проваливаюсь в сладкое забытье.

* * *

В одиннадцать вечера в комнату тихо заходит Риган. Я успела одеться до ее прихода, но по-прежнему лежу в постели, зарывшись лицом в подушку, вдыхаю запах лосьона Эштона и раз за разом прокручиваю в памяти сегодняшнюю встречу. Держусь за эти сладкие воспоминания двумя руками, стараясь отогнать чувство вины, сомнения и смятение, которые висят надо мной черной тучей.

– Привет, Риган. Как дела?

Она плюхается на кровать.

– Меня выставили из библиотеки. Потому что я слишком шумела.

– Шумела? – повторяю я с усмешкой. – Что же ты там делала? – Как выяснилось, Риган в библиотеке не ограничивается исключительно чтением книг.

– Готовилась к занятиям. Что же еще?

Я хихикаю. На самом деле, у Риган привычка читать вслух: так легче запоминается. Лично мне эта привычка кажется милой, но многих раздражает.

– Пострадала ни за что… – Пауза, а потом как бы между прочим: – Вечером видела Коннора.

– Да? – Пытаюсь изобразить легкий и непринужденный тон, а кругом виноватая «девственница-шлюха» прячется поглубже.

Внизу скрипит кровать – Риган устраивается поудобнее.

– Спрашивал, как твои дела. Ну, переживаешь ли ты из-за плохой отметки.

Вздыхаю.

– Мне уже… лучше.

– Хорошо.

Делаю вдох и ни с того ни с сего выпаливаю:

– Думаю, мне надо порвать с Коннором.

– Да? Думаю, стоит подождать, когда пройдут выходные.

Внизу снова скрипит кровать и шуршат простыни, как будто Риган никак не может устроиться.

Странно, она не спрашивает, почему я хочу порвать с Коннором, и ничуть не удивлена моим заявлением. Я сама себе удивилась. Если бы я написала на листке бумаги все качества, которыми должен обладать идеальный мужчина в моем понимании, а потом бы нарисовала шарж, то у меня бы была страница с Коннором.

– Он хочет познакомить меня со своими родителями. – Ну как теперь это возможно? Его мама сразу все поймет! У мам на такие вещи особый нюх. Она разоблачит меня при всех. И меня впервые в истории соревнований по гребле в Принстоне публично забьют камнями.

– Ну вот и познакомься с его родителями, а потом порвешь с ним. Ты же не обещаешь ему выйти за него замуж. Иначе ты только осложнишь все и Коннору, и себе в день соревнований. А денек и без того обещает быть трудным.

– Почему?

– Потому что там будет Дана.

Это имя для меня как удар в солнечное сплетение.

– Ну а мне-то что? Между мной и Эштоном ничего нет. – Лгунья! Лгунья! Лгунья!

Пауза, а потом:

– Вот и хорошо, что нет. Потому что до завтра Эштон вряд ли дотянет.

– Что? – чуть не кричу я от страха.

– Он сегодня пропустил тренировку. Отец его выследил. И теперь бедолага наматывает круги на пробежке, а на улице холодно.

Не знаю, что я должна по этому поводу чувствовать. Определенно чувство вины: ведь Эштона наказали за то, что он был со мной. Но… руки мои прижаты к животу, а сердце выпрыгивает из груди от восторга. Он знал, что так и будет, но он все равно пропустил тренировку.

А Риган все говорит и говорит:

– И не забудь про вечеринку по поводу Хэллоуина. Ты же не хочешь все еще больше усложнить. Ведь вы с Коннором пока еще не спите… так?

– Так… А Дана там будет?

– Нет. Я слышала, как Эштон говорил, что она собирается в Куинс, навестить своих.

С облегчением перевожу дыхание.

– В любом случае, мой тебе совет: потерпи до следующей недели, а потом можешь кинуть своего красавчика.

Вздыхаю.

– Да, ты права. – Подумаешь, поживу еще несколько дней с чувством вины. Хорошая мысль. Накажу себя. Я это заслужила. Поворачиваюсь на бок, продолжаю истязать мозг тяжелыми мыслями. – Спокойной ночи, Риган.

– Спокойной ночи, Ливи.

Пауза.

– Ливи? Не спишь? – Риган прокашливается, и я понимаю, что она с трудом сдерживает смех. – В следующий раз, будь добра, повесь на ручку двери красный носок, чтобы я была в курсе. Договорились?

* * *

– Они такие красивые, – шепчу я в телефон Коннору, свернувшись клубком на кровати с букетом лиловых ирисов. И я их не заслуживаю. И тебя тоже.

– Помню, ты сказала, что любишь ирисы. А ты знаешь, что осенью ирисы здесь не цветут?

Улыбаюсь, а по щекам текут слезы. Помню, папа ранней весной делал сюрприз маме: дарил ей букет лиловых ирисов. Правда, на самом деле это не было сюрпризом: он дарил их каждую пятницу пять недель подряд – пока они цвели. Каждый раз мама расцветала в улыбке, и от волнения обмахивала лицо, словно он делает ей предложение. А мы с Кейси переглядывались и гримасничали, изображая мамину бурную реакцию.

А теперь лиловые ирисы будут напоминать мне о моем предательстве.

– Знаю, не цветут. – Значит, Коннор потратил на букет астрономическую сумму: они либо импортные, либо из оранжереи на заказ. – А по какому поводу?

– Тебе нужен повод? – Коннор какое-то время молчит, и я представляю себе, как он стоит, опершись на рабочий стол на кухне. – Просто хочу, чтобы ты знала, что я думаю о тебе, и больше не расстраивалась из-за той плохой отметки.

– Спасибо тебе. – Из-за той плохой отметки. После того С с минусом я получила еще несколько С за все проверочные работы, кроме английской литературы, которую я сдала на В. Профессор даже отметил, что ему понравилось, как я разобралась со сложной темой. И я поняла, что В это тоже неплохо. Профессора впечатлил мой подход к моральным дилеммам, стоящим перед персонажами «Грозового перевала» Эмили Бронте, и к их выбору.

Может, именно потому, что я окончательно запуталась в своих собственных моральных установках, мои рассуждения о жизненных перипетиях других людей получились интересными. У меня такое ощущение, словно я вошла в какую-то странную сумеречную зону, где все, что мне знакомо, перевернуто с ног на голову. Я подумала, не написать ли эсэмэску Эштону, что меня не помешает еще разок подбодрить, но устояла перед этим искушением.

– Предки будут рады с тобой познакомиться.

Зажмурив глаза, я вру:

– Я тоже.

Глава семнадцатая. 31 октября

Как-то раз доктор Штейнер сказал, что у каждого из нас бывает в жизни день, который определяет, кто ты есть, формирует личность и заставляет выбрать путь. Он тогда сказал, что этот день либо направляет тебя, либо преследует до гробовой доски. А я сказала, что он все драматизирует. Сказала, что не верю в это. Получается, что до этого дня человек – это всего лишь кусок глины – сидит и ждет, пока его засунут на обжиг в печь, чтобы затвердели все изгибы и складки, которые определяют его сущность и прочность. Или непрочность.

Неправдоподобная теория. И такое говорит профессиональный медик!

Впрочем, может быть, он прав.

Оглядываясь на свою жизнь, могу сказать, что для меня днем такого обжига стал день смерти моих родителей.

Но 31 октября глиняный сосуд разбился.

* * *

– Сегодня вечером я обязательно напьюсь! – объявляет Риган. Высоко подняв руки и откинув голову, она нежится в лучах утреннего солнца. Ее ничуть не тревожит, что мы стоим у финишной черты и вокруг полным-полно зрителей, поджидающих, пока победители выйдут из лодки. Риган предупредила меня, что это очень важные соревнования, но я все равно удивилась, услышав, что в них принимает участие свыше четырехсот лодок.

– А что, в другие выходные бывает по-другому? – поддразниваю ее я, застегнув наглухо молнию своей ветровки. После трех лет жизни в Майами я отвыкла от прохладного северного климата, в котором выросла. Утром, да еще рядом с рекой, весьма прохладно.

– На что это ты намекаешь? Сегодня все по– другому. У нас впереди целая неделя отдыха, так что сегодняшняя вечеринка войдет в историю. – Она радостно прыгает, на щеках появляются очаровательные ямочки, белокурые волосы, стянутые в конский хвост, прыгают вместе с ней. – А я буду в обалденном костюме сексуальной медсестры.

Качаю головой. Я уже видела этот костюмчик. Обалденный и сексуальный. И совершенно неправдоподобный. Гранта ждет сюрприз.

– А ты будешь сексуальной школьницей, согласна?

Судя по всему, задумка, что все женские костюмы должны быть «сексуальными», принадлежит Гранту и Таю. К сожалению, мне остается лишь соответствовать.

– С ролью школьницы я справлюсь, а вот насчет сексуальной школьницы у меня большие сомнения.

Риган выбрала для этой цели мою юбку в складку – ту, в которой я была в субботу, когда Эштон отвозил меня в детскую клинику – и решила дополнить ее высокими гетрами и красными туфлями на шпильках. Если честно, мне совсем не хочется идти на эту вечеринку. Чем скорее пройдут выходные, тем раньше я освобожусь от удушающего чувства вины. Но Риган даже слышать ничего не хочет.

Она оборачивается ко мне и смотрит умоляющими глазами – обычно такой взгляд она приберегает для Гранта.

– И не вздумай меня кинуть, Ливи. Это же Хэллоуин.

– Я… я не знаю. Сейчас соревнования, потом – дежурство в клинике. – Не говоря уже о том, что последние четыре ночи я почти не спала: все думала-думала и совсем измучилась. Меня буквально разрывает изнутри от страха. Я боюсь встречи с родителями Коннора. И боюсь увидеть Эштона с его милой и ни о чем не подозревающей подружкой.

Боюсь увидеть отца Эштона.

Не знаю, будет ли он здесь, – не спрашивала. Но от одной этой мысли меня тошнит. Мало что может вызвать во мне приступ ярости. Во-первых, когда обижают тех, кто мне небезразличен. Во-вторых, когда обижают ребенка. Отец Эштона умудрился сделать и первое, и второе. Может, если я на него нападу, мне не придется знакомиться с родителями Коннора?

– Расслабься! – Риган подходит ко мне и толкает в бок. – Просто скажи: «Привет, приятно познакомиться, пока-пока». Только и всего.

– Риган, а что потом? Как мне с ним порвать? Ведь он ничего плохого мне не сделал, даже зацепиться не за что. – То ли дело я. Во рту у меня становится кисло. Мне придется обидеть его, глядя ему в глаза. Как же мне этого избежать? Мы знакомы всего два месяца. Интересно, что говорит этикет? Может, достаточно письма по электронной почте?.. Кейси наверняка дала бы мне дельный совет, но я держала ее в неведении столько времени, что теперь не избежать длительных расспросов, к которым я не готова, не говоря уже о признаниях в том, что я наделала.

– Ливи! – Поворачиваюсь и вижу Коннора в тесной оранжево-белой безрукавке и черных шортах – командная униформа. Пробивается сквозь толпу, широко улыбаясь, и вытирает пот полотенцем.

Делаю глубокий вдох, пытаясь успокоиться. У тебя все получится. Просто будь милой. Через несколько дней я вырву его сердце и растопчу.

– Хочешь, обниму?

Морщу носик и дергаю плечиком. И это искренне. Потный Коннор меня не привлекает. Он усмехается и чмокает меня в лоб.

– Ну ладно, обниму чуть позже. Ну и как тебе соревнования?

– Это было поразительно! – С удовольствием следила за парнями, как они делали последний рывок к победному финишу – движения синхронные, мощные, изящные.

– Именно. – Коннор оглядывает море голов. – Скоро вернусь. Никуда не уходи. Идет? – Он чуть хмурится. – С тобой все в порядке? Последнее время ты какая-то рассеянная.

Заставляю себя выдавить улыбку.

– Все в порядке. Просто… немного нервничаю. – Встаю на цыпочки и чмокаю его в губы.

Зеленые глаза вспыхивают от удовольствия.

– Напрасно. Ты им точно понравишься. Никуда не уходи.

На самом деле меня больше волнует именно это, а не то, что его мама будет грозить мне пальцем и кричать «шлюха» на глазах у тысяч людей.

Смотрю, как его стройная фигура мелькает в толпе.

А потом оборачиваюсь и ищу глазами своего мужчину. Вижу его сразу. Такого статного красавца нельзя не заметить. Влажные волосы зачесаны назад, открывая лоб и обрамляя смуглое лицо. Мышцы напряжены после недавней нагрузки. Он весь блестит от пота, как и Коннор. И я понимаю, что, не задумываясь, бросилась бы к нему в объятия.

Он идет от воды с полотенцем на шее и вытирает пот. Вот он поднимает голову и замечает меня. У меня останавливается дыхание. Я не видела его несколько дней, и мое тело само тянется к нему.

Широко улыбаюсь и говорю:

– Поздравляю.

Он сдержанно кивает.

А потом отворачивается и идет к красавице– блондинке, которая ждет его неподалеку с какой– то компанией. Смотрю, как Дана спешит к нему с широкой улыбкой. Без колебаний он обнимает ее за плечи и улыбается, словно кроме нее на свете никого нет. В том числе и меня, хотя я стою в шести метрах и наблюдаю.

Уж не знаю, какие между ними отношения, но понимаю: Эштон не мой. И моим никогда не был.

Может быть, он никогда не станет моим.

Мне кажется, что нечем дышать.

Так больно, что слезы готовы пролиться из глаз – слезы, на которые у меня нет права. Перевожу дыхание и смотрю на две пары, стоящие рядом с ними. Одна из них, вне всякого сомнения, это родители Даны – слишком много общих черт. Перевожу взгляд на другую пару – стильно одетая блондинка лет тридцати со скучающей миной изучает свой телефон. Видно, что сюда ее привели чуть не силой и ей не терпится уйти. А рядом с ней элегантный привлекательный пожилой мужчина с сединой в волосах.

– Это отец Эштона, – шепчет мне Риган, а я смотрю, как он с натянутым видом протягивает Эштону руку. Эштон пожимает руку и опускает голову. Непонятно, то ли в знак уважения, то ли покорности.

Пристально смотрю на отца Эштона, пытаясь разглядеть таящегося в нем дьявола, заковавшего сына в кандалы. Ничего не нахожу. Но это и не важно: я же видела улики. Видела шрамы, ремень, покорность и муку в глазах Эштона, когда он приоткрывал мне душу. Замечаю только, что этот мужчина улыбается одними губами.

Смотрю то на него, то на отца Даны и пытаюсь себе представить, какие разговоры они вели. А знает ли отец Даны, что его дочь используют как залог, вопреки желаниям Эштона?

Риган поглаживает меня по спине.

– Ливи, он придурок. Сексуальный, скрытный придурок. Даже мне было бы трудно отказать такому, если бы он довел меня до подобного экстаза… – Отвожу глаза от Эштона, и щеки у меня горят от воспоминаний. Судя по всему, Риган тогда вернулась в самый пикантный момент. Она вздыхает. – Под красивой оберткой ничего нет. Обычный кобель. Просто ему нравится эта игра.

Неужели она права? Ирландка, я не могу играть с тобой в эту игру.

Неужели Эштон меня развел? Все во мне протестует против этого. Но разум… Как же я запуталась в своих чувствах, можно сказать, на пустом месте. У меня есть прекрасный парень, который хочет познакомить меня со своими родителями, а я роняю слезы из-за того, кто заставляет меня терять контроль над собой. И делает мне больно.

– Гиджет! – Громкий возглас Гранта отвлекает меня от мучительных мыслей. Вижу, как он хватает ее сзади, крепко сжимая своими сильными жилистыми руками.

Она визжит, оборачивается и обвивает его за шею.

– Прекрати! Отец где-то рядом. – И чмокает его в щеку.

Как по заказу, откуда-то появляется отец Риган.

– Грант! – зычным голосом зовет он.

Риган быстро отбегает, на миг расширив глаза от страха, и чертыхается. Ей удается вовремя ретироваться – до того, как к Гранту подходит ее отец.

Хлопнув Гранта по плечу, он говорит:

– Отличная гонка, сынок!

– Спасибо, тренер. – Грант улыбается во весь рот, но я замечаю, что он не рискует смотреть отцу Риган в глаза, а переводит взгляд на толпу.

Если Роберт и заметил его нервозность, то не подает виду.

– Тебя Тай ищет, – говорит он и кивает в сторону реки. – Вон там. – Подальше от его дочери.

– Да, сэр! – салютует по-военному Грант, поворачивается на пятках и исчезает в толпе.

– Юная леди… – говорит Роберт, сведя брови, и смотрит на свою дочурку.

Она обхватывает руками его за живот.

– Замечательные гонки, папа! Пойду, поищу маму. – Низенькая, как ребенок, она сразу теряется в толпе, не дав возможности отцу вымолвить ни слова. Роберт качает головой.

– Интересно, когда же она признается мне в том, что они с Грантом встречаются.

Разеваю рот и округляю глаза. Он что, меня испытывает? Хочет, чтобы я подтвердила его подозрения?

– Только не говори ей, что я все знаю. – Роберт с ухмылкой качает головой. – Пока она думает, что я не одобряю Гранта, она будет с ним.

Сжимаю губы, чтобы не расхохотаться. Теперь понятно, от кого Риган унаследовала свой талант вводить в заблуждение.

– Ливи, а тебе понравились гонки?

– Впечатляет.

Он улыбается.

– Это точно. Теперь надо гонять моих красавцев всю зиму, чтобы к весеннему сезону были в отличной форме. – Слышу, кто-то окликает его из толпы: «Привет, тренер!» Поднимает приветственно руку и вздыхает. – В день гонок ни минуты покоя… – Снова поворачивается ко мне, и лицо у него становится серьезным. – Пока не забыл… – Лезет в карман куртки и достает обычный конверт. – Надеялся, что тебя здесь встречу.

Чуть нахмурясь, с любопытством открываю конверт и достаю фотографию. Юная пара стоит, прислонясь к стволу дерева, парень обнимает девушку за плечи. Она положила ему на грудь голову с черными как вороново крыло волосами, и оба улыбаются в камеру.

У меня перехватывает дыхание.

Это мои родители.

Какое-то время не могу говорить, стою, прикрыв рот ладонью, и смотрю в родные лица – такие знакомые и незнакомые.

– Где вы… – Голос у меня срывается.

– У меня на чердаке гора коробок со старыми университетскими фотографиями. Давно собирался навести в них порядок.

Не могу говорить.

– Я подумал, может, у меня есть снимок твоих родителей, но не был уверен. Целая неделя ушла на поиски.

– Вы потратили столько времени? – Поднимаю глаза на отца Риган. – То есть. – Слезы текут рекой. – Спасибо вам огромное. У меня нет ни одной фотографии родителей той поры.

Он хочет что-то сказать, но колеблется.

– Знаю, Ливи.

Откуда? У меня в голове щелкает, все сходится.

Только один человек знал об этом.

Это Эштон ему сказал.

– И это не я перекопал все коробки, – говорит он ровным голосом, приподняв бровь и улыбаясь уголком рта.

У меня перехватывает дыхание.

– Эштон?

Роберт кивает.

– Он сразу их узнал. Неудивительно: ты так похожа на свою мать.

Снова смотрю на фото. Так это сделал Эштон? Целую неделю перебирал чьи-то пыльные фотографии, чтобы найти одну-единственную, даже не зная наверняка, что она там есть. Ради меня?!

– Я мало что узнал об этом парне за прошедшие три года. Он не любитель почесать языком. Но что– то мне подсказывает: он не такой, каким кажется. – Роберт чуть хмурит брови. – Одно знаю наверняка. Он заботится о членах своей команды, он ведет их к совершенству и сделает для них все. Они понимают и уважают его за это. Эштон – прирожденный лидер, когда он на воде. Поэтому он капитан команды. Думаю, со временем из него выйдет отличный тренер. Если он сам этого пожелает. – Его глаза становятся задумчивыми. – Такое ощущение, что когда он в лодке… он оставляет на берегу все, что ему мешает. В любом случае, – говорит Роберт, снова опустив на меня взгляд, – он просил меня ничего не говорить тебе об этом. Просил сочинить какую-нибудь неправдоподобную историю, как я случайно наткнулся на это фото. – Роберт многозначительно улыбается. – Но я подумал, тебе необходимо это знать.

Слезы все текут, и я пытаюсь вытереть их ладонью. Одна слезинка падает на снимок.

– Спасибо вам, – шепчу я.

Роберт подмигивает мне.

– А теперь прошу меня простить, мне надо разыскать свою непутевую дочь и сделать несколько снимков. – Он уходит, и толпа расступается перед ним.

Река, люди – всё вокруг меня исчезло, и я смотрю на карточку десять на пятнадцать у меня в руках, провожу пальцами по краям, касаюсь людей на изображении. Я настолько ухожу в себя, что не замечаю, как ко мне подходит Коннор и обнимает за талию.

– С тобой все в порядке? – С неохотой отрываю глаза от родных лиц и вижу тревожный взгляд Коннора. – Ты такая бледная.

– Да? Просто я… – Делаю вдох, стараясь переварить взрыв эмоций, переполняющих мою душу. Просто я… Что со мной?

– Это твои родители? – Он наклоняется и рассматривает снимок. – Какая у тебя мама красивая! Откуда он у тебя?

Прочищаю горло.

– Отец Риган принес.

– Как это мило с его стороны.

– Да, очень мило, – повторяю я. Нет, Коннор, это не мило. Это чудесно, невероятно, замечательно. Вот, как бы я сказала, Коннор. Это поразительно. Для меня в один миг все изменилось. Весь мир, который я знала, или думала, что знаю, рухнул.

Интересно, а стал бы Коннор целую неделю копаться в старых фотографиях? Стал бы откладывать занятия, рискуя получить плохие отметки, исключительно ради меня? Эштон тогда сказал, что не успевает с курсовой работой… толком не высыпается. Вот, значит, чем он был занят.

Хочу только одного: побежать к Эштону, прикоснуться к нему, быть с ним рядом, поблагодарить его. Дать понять, как много он для меня значит.

– Пойдем. – Коннор берет меня за руку, с легкостью меняя тему. Как будто это пустяк. – Пойдем, я познакомлю тебя с родителями.

Больше я не страшусь знакомства с его родителями. Просто теперь это последнее, чем бы я хотела сейчас заняться. Но я в ловушке. Подавив подступающую тошноту, позволяю вести себя сквозь толпу, натягиваю на лицо подобие любезной улыбки и молюсь, чтобы мне хватило актерского таланта.

Коннор тем временем подводит меня к паре среднего возраста.

– Мама, папа, знакомьтесь. А это, – он нежно кладет руку мне на талию, – Ливи.

– Здравствуйте, Ливи. Я – Джоселин, – говорит мама Коннора с широкой улыбкой. Замечаю, что у Коннора глаза и цвет волос, как у мамы. У нее нет акцента: ведь она американка. Она протягивает руку для приветствия и окидывает меня оценивающим взглядом. В этом нет ничего неприятного, и все же с трудом сдерживаюсь, чтобы не уйти.

Теперь черед отца Коннора.

– Здравствуйте, Ливи. – У него такой же акцент, как у Коннора и у моего отца, только еще более заметный. Не будь у меня желания смыться отсюда как можно скорее, мне бы было даже приятно. – Я – Коннор-старший. Мы с женой очень рады познакомиться с юной леди, которой удалось покорить сердце нашего сына.

Покорить сердце нашего сына? А куда подевался план «не будем торопить события»? Бросаю взгляд на Коннора и вижу, что он краснеет.

– Извини, что вогнал тебя в краску, – говорит отец Коннора, положив сыну на плечо тяжелую руку, – но ведь это правда.

Коннор игриво ласкает мне спину большим пальцем, а во мне нарастает тревога, мешая дышать. Это плохо, плохо, плохо. Все это так неправильно.

Надеваю на себя самую милую улыбку.

– Ваш сын очень добрый. Вы можете им гордиться.

– Вы и представить себе не можете, как мы им гордимся, – сияя от удовольствия, говорит Джоселин, глядя на сына. – Его ждет блестящее будущее. Особенно теперь, когда у него есть вы.

Они что, не в себе? Мы с ним знакомы всего два месяца! Замечаю модный кардиган и жемчужное колье под стильным полупальто Джоселин и представляю себе идеально подстриженные лужайки и комнатных собачек – все атрибуты созданной моим подсознанием идеальной жизни, которую я могла бы прожить рядом с главным персонажем, который стоит сейчас со мной рядом. До недавнего момента я считала, что это единственный персонаж. И он не прячет шрамы под татуировками, не носит на запястье символ темного детства. В его жизни нет тайн – например, от чего и когда умерла его мать. И он вряд ли бы потратил неделю на поиски кусочка картона, которого могло и вовсе не быть, лишь для того, чтобы снимок был у меня, а не для того, чтобы я знала, что Коннор целую неделю искал его.

Здесь, рядом со мной – жизнь, которую, как я думала, хотели для меня мои родители. Единственно возможная для меня жизнь, как я считала. Я обрела ее.

И теперь хочу поскорее от нее сбежать.

– Прошу прощения, но у меня волонтерское дежурство в клинике. Мне пора идти, а то опоздаю на поезд.

– Конечно, идите, дорогая. Коннор говорил, вы собираетесь поступать в медицинский, да? – Джоселин одобрительно кивает головой. – И прекрасно учитесь. – Прекраснее некуда. Завалила все, что можно.

– Ну что, предки, – улыбается Коннор. – Вы меня совсем засмущали. – Наклоняется поцеловать меня в щеку и шепчет: – Спасибо, Ливи, что пришла поболеть за меня сегодня. Ты лучше всех.

Выдавив улыбку, киваю и ухожу, стараясь не бежать со всех ног. А глаза сами по себе ищут в толпе свою прекрасную упавшую звезду.

Но Эштона нигде нет.

* * *

– А я думала, вы рады, что сегодня Хэллоуин. Маскарадные костюмы и все такое… – Я поправляю ковбойскую курточку Дерека. Он пожимает плечиком и вяло катает взад-вперед машинку, опустив голову. Боюсь спросить, как он себя чувствует.

– Нам не разрешают есть много конфет, – жалуется Эрик, поправляя пиратский наглазник. – А сестра Гэйл сказала, что если я опять буду гоняться за кем-нибудь, она отнимет у меня мою саблю.

– Хм. Пожалуй, это справедливое решение.

– Ливи, а ты в кого нарядишься?

– В колдунью. – Не объяснять же пятилетнему ребенку, что для Хэллоуина годится и костюм школьницы. Могу себе представить, сколько вопросов возникнет. – У меня сегодня будет вечеринка.

– Везет тебе. – Эрик снял-таки наглазник и решил его исследовать. – У нас тоже должна была быть вечеринка, а потом ее отменили.

– Почему?

– Из-за Лолы.

Лола. От страха по спине бегут мурашки. Есть только одна причина, по которой могут отменить праздник для детей, которые так в нем нуждаются. Не хочу спрашивать. И все же спрашиваю, не в силах сдержать дрожь в голосе:

– А что с Лолой?

Вижу, как братья обмениваются взглядами. Потом Эрик поднимает на меня печальные глаза.

– Не могу сказать, потому что у нас договор.

– Лола… – Я пытаюсь проглотить комок в горле, и внезапно меня словно всю сковывает.

– Ливи, почему нам нельзя об этом говорить? Потому что тебе от этого становится грустно?

«Потому что тебе от этого становится грустно?» У него такой тонкий, жалобный и невинный голосок. И такой отрезвляющий. Хороший вопрос, Эрик… Так для кого же это правило? Закрываю глаза, потому что чувствую подступающие слезы. Нельзя при них плакать, нельзя.

И тут на мои плечи ложатся детские ладошки.

Открываю глаза и сквозь слезы вижу, что близнецы стоят рядом и Дерек хмурит брови.

– Ливи, все хорошо, – говорит он суровым тоном. – Все будет хорошо.

Два пятилетних малыша, больные раком, у которых только что умерла подружка, утешают меня.

– Да. Не волнуйся. Ты потом привыкнешь, – добавляет Эрик.

«Ты потом привыкнешь». От этих слов мне трудно дышать, и кровь стынет в жилах. Понимаю, мне это только кажется: я жива, сердце стучит.

И, тем не менее, от этих трех слов, всего за секунду, что-то во мне умерло.

Перевожу дыхание, беру их ладошки, сжимаю и целую. Потом улыбаюсь как можно теплее и говорю:

– Простите меня, ребята.

Вижу свое отражение в стекле, когда иду к двери игровой комнаты. Движения медленные и четкие, словно механические, как у робота. Поворачиваю налево и иду к холлу с туалетами.

Иду дальше.

Сажусь в лифт, выхожу из лифта, иду мимо справочной и выхожу через центральный вход.

Ухожу из клиники.

Ухожу от своего будущего на автопилоте.

Потому что я не хочу к этому привыкать. Никогда.

* * *

За каким чертом я сюда пришла?

Задаю себе этот вопрос, а мои дурацкие красные шпильки цокают по ступеням. Поднимаюсь и прохожу в дом мимо пьяных гостей, один из них пытается залезть мне под юбку. Задаю себе все тот же вопрос, когда вхожу на кухню и вижу Риган на рабочем столе с ломтиком лимона в одной руке и солонкой в другой, а Грант стоит рядом с ней, уткнувшись лицом в глубокий вырез ее платья.

Текила. Вот за каким чертом.

Хочу утопить в текиле все свои мысли, сомнения и чувство вины хотя бы на один вечер.

А еще хочу поблагодарить Эштона за фотографию, собраться с духом и признаться в том, что я в него влюблена. Потому что в глубине души у меня теплится искорка надежды: если я скажу ему об этом, что-то изменится.

Выхватываю стакан из руки у Гранта, пока он не вынырнул из декольте, и залпом выпиваю. В горле горит огнем. Вытаскиваю ломтик лимона из пальцев Риган, сую в рот, пока меня не вырвало. Пьют же такую гадость…

– Ливи! – вопит Риган, машет руками и обсыпает все вокруг солью. – Посмотрите! Посмотрите, кто к нам пришел! Ливи!

Слышу в ответ радостный гул и тут же краснею. Понятия не имею, что это за люди, и сильно сомневаюсь в том, что они меня знают.

– Так и знала, что этот костюм тебе пойдет. – Риган провокационно играет бровями и тычет пальцем мне прямо в левую грудь. Может, случайно. Хотя кто знает.

– Сколько она уже выпила? – спрашиваю я у Гранта. На мою удачу, вполне достаточно для того, чтобы не заметить мои опухшие от слез глаза после целого часа рыданий.

– Думаю, достаточно, раз собирается лезть вместе с тобой через забор, – говорит Грант, протягивая следующую порцию текилы. Тут же выпиваю и ее, хотя уже знаю, что терпеть ее не могу. Но это лучше, чем чувство вины, грызущее меня изнутри.

– Точно. Собираюсь. Ливи у нас ну просто акробатка… – И она мне многозначительно подмигивает.

– Риган! – Челюсть падает на пол, и я перевожу взгляд на Гранта.

Тот молча закатывает глаза и поднимает руки кверху, вроде как сдается. Впервые замечаю, что он в костюме врача, а на груди бейдж: «Д-р Грант Кливер, секс-эксперт».

– Впервые слышу. Ничего не знаю. – Морщится и добавляет: – И ни хрена не хочу знать, что творится под этой крышей.

– Ливи! Попробуй лучше вот это. Такая вкуснотища! – Как обычно, Риган с легкостью меняет тему и переключается на вазу с мармеладными мишками. Иногда мне кажется, что вместо мыслей в голове у Риган стайка белочек, которые скачут в поисках орешков. Надеюсь, пушистые грызуны хранят свои запасы далеко от Эштона, а то она в таком состоянии непременно что-нибудь ляпнет.

Вздыхаю, бормочу «спасибо» и опускаю руку в вазу. Кладу горсть конфет в рот, а глазами обвожу кухню, нет ли тут смуглого красавца-брюнета. Во рту растекается холодная вязкая смесь. Странно.

– Ну что, нравится? – чирикает Риган. – Они с ромом. Как джелло-шоты!

Еще одна засада. Невероятно. Впрочем, если я наемся от души этих ромовых мишек, то у меня точно развяжется язык и я расскажу Эштону все без утайки.

– Гиджет! Фокус! – Грант опрокидывает стакан, а она тем временем зажимает в зубах ломтик лимона. Он прижимается к ее рту и сосет лимон, а рука его ныряет под коротенькую юбку.

Отвожу глаза от этой беззастенчивой любовной прелюдии. Риган обещала со мной расквитаться…

– Привет, Ливи!

Вижу прямо перед собой зеленые глаза и от неожиданности отпрыгиваю. Надеялась, что сегодня вечером мы с ним не встретимся.

– Привет, Коннор, – говорю я, надеясь, что он не заметит разочарования в моем голосе.

– Крошка, сегодня я Бэтмен, – заявляет он и разводит руки в сторону. В результате полы его плаща опрокидывают чей-то стакан, но он этого не замечает, оглядывая меня с восхищением. – Ты выглядишь потрясающе. – Коннор обнимает меня за талию и притягивает к себе. От него пахнет пивом и крепким спиртным, и язык у него чуть заплетается. – Хочу сказать… – Он опускает руки и сжимает мне ягодицы. Я подпрыгиваю. – Ну просто невозможно устоять.

Я его не виню. Он пьян, а на мне провокационный наряд, так что удивляться нечему. Тем не менее мне неприятно, и на лице наверняка брезгливая гримаса. Умудряюсь вырваться из его рук и медленно отодвигаюсь на безопасное расстояние.

– Классная вечеринка, да? – Он машет рукой в направлении общего веселья, и я смотрю в ту же сторону и делаю еще один шаг назад.

– Это точно.

– Жаль, что ты так поздно пришла. – И он снова рядом, а его рот прямо у моего уха. Двух порций текилы и горсти ромовых мишек, похоже, мало: меня снова грызет чувство вины.

Коннор дергает меня за одну из косичек, и я морщусь. Это дает мне повод игриво толкнуть его и снова отойти подальше.

– Сегодня было трудное дежурство, – говорю я. Все мое будущее накрылось медным тазом.

– Уверен, завтра все наладится. – Он делает глоток пива и, наклонив голову, беззастенчиво рассматривает мои ноги.

Качаю головой. Я понимаю: не надо сейчас воспринимать серьезно слова и поступки Коннора. Он сейчас пьян, но это типичный ответ для Коннора, трезвого или пьяного. «Все будет в порядке. Ты умница. Ты сильная. Ты… ля-ля-ля». Пустые общие слова.

Не знаю, в чем причина: потому что представила себе свою будущую жизнь, когда познакомилась с его родителями, может, дело в Эштоне, а может, потому что я проплакала всю дорогу, когда возвращалась из больницы, но у меня такое ощущение, словно я вышла из тумана и впервые в жизни мыслю трезво. И с каждой минутой Коннор видится мне все более неправильным. Внешне он само совершенство: умный, милый, красивый, обаятельный. У него безупречные манеры: он присылает мне цветы и звонит по несколько раз в день без всякого повода. Он ни разу не принуждал меня к сексу, разве что целовался, что, как видится мне теперь, даже странно для студента. Может, он гей, а я нужна ему как прикрытие для родителей? В любом случае, все к лучшему: у меня ни разу не возникало желания вступать с ним в близость. Одно лишь это должно было послужить для меня сигналом.

Нет… Коннор и есть тот самый парень, которого я раньше представляла с собой рядом. Просто я сама больше не вписываюсь в эту картинку.

В этот момент на кухню врывается Тай в своем неизменном килте и, как всегда, вносит оживление, чему я очень рада: Коннор отвлекается от моих ляжек.

– Сан! – орет Тай во всю глотку. – Где же ты, солнце мое! – Заметив изящную азиатку, одетую библиотекаршей с плеткой в руках, он падает на колени и начинает петь «Ты мое солнце»[7] с жутким шотландским акцентом.

Сан заливается краской, аудитория взрывается аплодисментами. Несмотря на свое жуткое настроение, не могу не улыбнуться. Нет, это мило, хоть и ужасно. Тут Коннор хватает меня за талию и снова что-то бубнит в ухо, и мне уже не до улыбок.

– Кто бы мог подумать, что они трахаются? Какая странная парочка. – От неожиданности я отшатываюсь от него, но он не замечает. – Тай сказал, эта тихоня та еще штучка.

Что? Кто этот парень? Нет, пьяный Коннор мне совсем не нравится.

Начинаю жалеть, что пришла на вечеринку. План утопить печали в вине срочно трансформируется в план побега от Коннора. Но сначала я должна увидеть Эштона. Хотя бы на минутку.

– А где Эштон? – спрашиваю я. По-моему, это вполне себе безобидный вопрос.

– Не знаю… где-то здесь. – Коннор делает еще один глоток, и пиво капает из кружки на костюм Бэтмана. – Или наверху трахает кого-нибудь.

Стараюсь сохранять спокойствие, но одна мысль, что Эштон занимается с кем-то в постели тем, что он проделывал со мной, заставляет меня холодеть от ужаса. Надеюсь, Коннор ничего не замечает.

– Понятно, – говорю я упавшим голосом. Это подозрительно. Черт!

Однако зря я беспокоюсь, что Коннор о чем-то догадается. В данный момент он полностью поглощен исключительно моей персоной, вернее, моим телом. Пялится мне на грудь. Жаль, что блузка у меня такая откровенная. Коварная Риган утром срезала все верхние пуговицы, так что прикрыться мне нечем.

– Ливи, ты такая сексуальная! Как же мне с тобой повезло! – Он наваливается на меня всей тяжестью, чуть ли не падает на меня, и прижимает к стене. – Ты такая милая и чистая. Само совершенство. И ты только моя. – Его рот прижимается к моему горлу. – Иногда я хочу… – Он прижимается еще плотнее, и я чувствую его затвердевшую плоть у своего бедра. (Моя теория про Коннора-гея оказалась несостоятельной.) Его рука опускается в вырез блузки и начинает тискать грудь, словно это антистрессовый мячик – грубо и ничуть не возбуждающе.

Думаю, сколько текилы не выпей, тут не поможет.

– Мне нужно в туалет, – бормочу я, выскальзываю из его рук и бегу из кухни. Хватит с меня. Не хочу, чтобы Коннор был рядом. Хочу поскорее прибежать домой, принять душ и забыть о том, что сейчас было.

Мне нужен Эштон.

Достаю телефон и отправляю ему короткое сообщение. Не дожидаясь ответа, начинаю искать его повсюду, пару раз ловко избежав встречи с Коннором. Эштона нигде нет, и никто его не видел. Заглядываю в гараж и вижу его черную машину.

Эштон дома.

Значит, он у себя в комнате.

И не отвечает на эсэмэску.

Вечеринка удалась, нечего сказать. Ужас вернулся и вырос десятикратно, в душе бушует ураган ревности, обиды и отчаяния.

У меня всего два варианта: предположить, что он с кем-то наверху, и уйти – или остаться и выяснить.

Сложив руки на груди, поднимаюсь на второй этаж, и каждый шаг приближает меня либо к закономерному финалу жуткого дня, либо к океану облегчения. Если увижу его там с другой женщиной, умру от горя.

Зачем я это все делаю? Потому что ты – мазохистка.

Вижу дверь его комнаты. Закрыта. Красного носка или еще какого-то опознавательного знака нет.

Тихо…

Мне не надо сдерживать дыхание, когда я прикладываю ухо к двери: я и так уже не дышу. Играет тихая музыка, значит, он там. И больше никаких звуков. Ни стонов, ни шепота, ни женских голосов.

Собравшись с духом, тихонько стучу в дверь.

Нет ответа.

Глотаю слюну и снова стучу.

Нет ответа.

Осторожно берусь за ручку и понимаю, что дверь не заперта.

Впервые у меня такое странное ощущение – кровь стучит в ушах, сердце бухает в ребра, а легкие словно отказали. Понимаю, долго так продолжаться не может. Сейчас у меня закружится голова, и я грохнусь в обморок, если не приму решения.

Мне надо принять решение. Можно повернуться и уйти – уйти с вечеринки, потому что я не хочу больше общаться с Коннором, – уйти, не увидев Эштона. Не коснувшись его, не позволив ему помочь мне забыть это ужасный день, как только он может.

А можно открыть дверь и рискнуть увидеть его с какой-нибудь девицей.

Я открываю дверь.

Эштон, только что из душа, сидит на краю кровати в полотенце и смотрит в пол, задумчиво теребя браслет на запястье. В другой руке у него стакан с янтарной жидкостью.

Чувствую неимоверное облегчение и с трудом удерживаюсь на ногах.

– Привет, – тихо говорю я и ощущаю, что попала в поле магнитного притяжения.

– Закрой дверь. И запри. Пожалуйста. Никого не хочу сегодня видеть. – Голос у него тихий и какой-то бесцветный. Он так и не поднял на меня взгляд. Не знаю, в каком он настроении. Таким я его еще не видела.

Выполняю его просьбу – запираюсь от полного дома гостей, от вечеринки, от Коннора. От всего на свете. Остаемся только мы вдвоем.

И тогда я подхожу ближе, медленно, осторожно. Останавливаюсь в метре от его темных глаз, пристально оглядывающих меня всю – от красных лодочек на шпильках до косичек на голове. Взгляд останавливается на моей груди.

– Ты не должна быть здесь, – тихо говорит Эштон и отпивает глоток.

– А почему ты не пошел на вечеринку?

Он взбалтывает напиток в стакане.

– У меня был тяжелый день.

– У меня тоже.

Допив напиток, Эштон ставит стакан на прикроватный столик.

– Хочешь, чтобы я помог тебе обо всем забыть? – У меня внутри все радостно замирает от такой перспективы. Карие глаза смотрят мне в лицо – без тени улыбки. Печально и отстраненно. – В этом я силен, верно? – Чувствую за словами скрытый смысл, но не понимаю, в чем он.

– Я знаю, это ты нашел фотографию.

Он наклоняет голову.

Теперь, стоя рядом с Эштоном, чувствую, как смятение, которое мучило меня неделями, отступает. Впервые за долгое время я точно знаю, чего я хочу. И ничуть не сомневаюсь в том, что это правильно.

– Сегодня я тоже хочу сделать тебе один подарок. – Стараюсь не обращать внимания на трепещущее сердце, чтобы полностью сосредоточиться на том, что собираюсь сделать, на том, что хочу ему отдать, если он согласится взять это, и сбрасываю туфли. Не знаю, легче или труднее делать это у него на глазах, но я расстегиваю четыре пуговицы, которые оставила Риган, и вот уже тесная блузка на полу. Пальцы быстро справляются с пуговицами на юбке, и она тоже падает на пол.

Похоже, в Эштоне идет мучительная борьба: он поднимает на меня глаза и пристально смотрит, словно хочет запомнить, а потом отворачивается, уставившись в угол комнаты.

– Ирландка, что ты творишь! – бормочет он сквозь стиснутые зубы и сжимает руками край матраса, словно изо всех сил сдерживается. – Я за себя не ручаюсь.

Вместо ответа я расстегиваю лифчик и бросаю его на пол. Потом стягиваю дурацкие гетры. Скоро на мне не остается ни одного клочка ткани, а Эштон все не смотрит на меня. Глаза у него закрыты.

Перевожу дыхание, протягиваю руку и провожу кончиком пальца по птице у него на руке, сознательно не касаясь шрама. Наклоняюсь и нежно целую.

– Скажи мне, что это значит. – Это не вопрос. Я не оставляю ему выбора.

После мучительной паузы он говорит:

– Свобода.

Палец скользит по плечу. И я спрашиваю:

– А эта? Скажи мне, что она значит.

Чуть громче:

– Свобода.

Вместо ответа целую его в плечо.

Опускаю руку, тяну за полотенце и отбрасываю в сторону. Сажусь верхом ему на колени. Эштон до сих пор не дотронулся до меня пальцем, но открыл глаза и смотрит на меня с каким-то странным выражением. Чуть ли не потрясенно или благоговейно, как будто не может поверить в реальность происходящего.

Кладу ладонь на татуировку у него на груди и чувствую биение его сердца.

– Свобода?

Он сразу поднимает глаза, встречая мой взгляд, и говорит громко и упрямо:

– Да.

Не позволяю себе отвлекаться, и моя рука скользит туда, где написано мое имя. Мне не надо спрашивать, что это значит: я прекрасно знаю ответ. Он сам не раз дал мне это понять своими поступками.

Он говорит, не дожидаясь вопроса:

– Свобода.

Я не могу решить все его проблемы: он в западне и сломлен жизненными обстоятельствами, но в одном я могу ему помочь. Пусть это будет всего одна ночь – или вся жизнь. Пусть он сам это решит.

Хочу отдать ему себя. Полностью.

Я знаю, что мне надо делать. Правда, не знаю, как он на это отреагирует. Хорошо ли я придумала или нет, придется это сделать. Не отпуская его взгляда, стараюсь внушить ему, что все будет хорошо, протягиваю руку к его запястью – к застежке на браслете из ремня. По его лицу пробегает тень паники, и на шее вздувается вена. В этот момент начинаю думать, что это плохая идея. Но, сжав зубы, собираю всю свою злость на его отца за то, что он сделал и продолжает делать своему сыну, да и мне тоже, и срываю ремень с руки Эштона и швыряю в угол комнаты.

– Эштон, на эту ночь я тоже даю тебе свободу. Возьми ее.

Я не жалею о своем решении ни на секунду.

Не жалею и тогда, когда он опрокидывает меня на спину.

Когда сразу же овладевает мной.

Когда в первый миг вскрикиваю от боли.

Тем более, когда он отпускает себя на свободу.

И отчасти делает свободной и меня.

В разгар ночи, во тьме, когда снизу еще доносятся звуки вечеринки, Эштон приоткрывает дверь в святая святых и делится со мной воспоминанием:

– Когда я был маленький, мама пела мне одну испанскую песню. – Его пальцы ласкают мне спину, а я лежу лицом на его груди, слушаю биение его сердца и все еще не могу прийти в себя от того, что мы с Эштоном вместе. Это было… невероятно. И так правильно, как мало что еще в моей жизни. – Слов я не помню и так и не знаю, о чем она. Просто помню мотив. – И он начинает напевать с закрытым ртом, а моя щека чуть вибрирует вместе с его грудью.

– Красивая мелодия, – шепчу я, поворачиваю лицо и целую его в грудь.

– Да, – шепотом соглашается он. Движение его пальцев становится медленнее. – Когда он заклеивал мне рот, мне оставалось только вот так мычать. И я пел часами. Становилось легче.

Часами.

– Вот какое у меня любимое воспоминание о маме.

Приподнимаюсь на локтях, чтобы увидеть его лицо, и вижу, что из уголков глаз катятся слезинки. Так хочется спросить у него, что с ней случилось, но сейчас я не могу себя заставить. Я просто смахиваю слезы поцелуем.

И помогаю ему забыть.

* * *

Мы поняли: если не обращать внимания на стук в дверь, через пару минут он прекращается. Сработало уже три раза. Вот и теперь, когда я лежу среди бела дня в постели Эштона и все тело мое впервые в жизни болит после бурной ночи, я очень надеюсь, что сработает и в четвертый. Потому что не хочу уходить из этих стен. Здесь мы оба отбросили все страхи, обязательства и всю ложь. Здесь мы обрели свободу.

– Ну, как ты? – шепчет Эштон мне в ухо. – Очень больно?

– Совсем чуть-чуть, – лгу я.

– Ирландка, не ври мне. Это выйдет тебе боком. – В качестве доказательства он прижимается к моей спине, и я чувствую его возбужденную плоть.

Тихо смеюсь.

– Ну ладно, пожалуй, на подвиги я еще не готова.

Он садится и полностью стягивает с меня простыню. Раздвигает мне ноги и откровенно разглядывает меня, а желание в его глазах все растет.

– Хочу запомнить тебя всю, чтобы твой образ впечатался мне в мозг и не оставлял меня круглые сутки.

– А это не будет тебя отвлекать? – поддразниваю его я, но не пытаюсь скрыться от его глаз. Думаю, мое тело уже не может обходиться без его восхищения. После двенадцати часов наедине с голым Эштоном я разучилась стесняться.

Поглаживая мне бедра своими большими ладонями, он шепчет:

– В этом вся суть, Ирландка.

– Ноги тоже отвлекают? – с игривой улыбкой спрашиваю я, поднимаю ногу и касаюсь большим пальцем его подбородка.

Он хватает мою ногу, лукаво улыбается, сжимает и проводит языком по ступне. Зажимаю рот ладонями, чтобы не рассмеяться, и пытаюсь вырваться, но куда там! Он такой сильный.

На мое счастье, он прекращает эту пытку, снова ложится рядом и убирает с моего лба волосы. А я провожу пальцем по его спине и ниже – туда, где навсегда впечатано мое имя.

– Скажи, почему ты зовешь меня Ирландкой.

– Скажу, но сначала ответь мне на вопрос. – Он многозначительно поднимает бровь.

– Какой же ты упертый! – с тяжелым вздохом говорю я. Поскольку я лежу голая в постели с мужчиной, думаю, я сумею выудить из него правду. Надув губы, чтобы скрыть усмешку, тихо соглашаюсь: – Ладно. Может, я тебя и хочу.

– Может? – переспрашивает он с ухмылкой. – Сама же домогалась: подошла, практически сорвала с меня тогу и во всеуслышание заявила: «Поцелуй меня, я – ирландка!»

Я ахаю и прикрываю рот ладонью. Эти слова открыли какую-то дверцу в моей памяти: перед глазами всплывает удивленное лицо Эштона в тот момент, а потом словно вижу, как он меня целует. Мой первый в жизни настоящий поцелуй.

– Боже праведный, так все и было. – У меня горят щеки, а Эштон от души веселится.

– А потом ты просто развернулась и пошла себе танцевать, будто ничего и не было. – Глаза у него теплеют от воспоминания. – Я хотел оставить тебя в покое, но после такого… – Он нежно гладит мне нижнюю губу большим пальцем. – Как я мог допустить, чтобы кто-нибудь еще касался этих губ.

Провожу пальцем по его ключице. Вынуждена признать, что начала все это именно я. Вырвавшийся из меня на волю зверь с самого начала точно знал, что мне нужно, задолго до того, пока я во всем сама разобралась.

Эштон берет мою ладонь в свою, поочередно целует все пальцы и смотрит на меня пристальным взглядом:

– Значит, ты понимаешь, почему я целую неделю копался в пыльных коробках у тренера на чердаке?

Душу мою наполняет тепло. Какой же он трогательный! Если честно, я не знаю на все сто, почему он это сделал, разве что хотел доставить мне радость. Но я точно знаю, что это значило для меня, ведь я тогда совершенно запуталась в своих чувствах.

– Потому что ты безумно в меня влюблен? – повторяю я то, что он сказал тогда на лекции, и подмигиваю, давая понять, что я шучу.

Но Эштон не ухмыляется и не усмехается, не воспринимает это как шутку. Он смотрит на меня серьезно и искренне, наклоняется и целует в нижнюю губу.

– Ты сама знаешь. – И он целует меня со всей страстью.

Я забываю обо всем на свете.

– Знаешь, мне уже почти не больно, – бормочу я, когда он отрывается от моих губ. Со стоном он начинает целовать меня в горло, грудь, живот, возбуждая мое желание в десятый, сотый, тысячный раз с тех пор, как мы оказались у него в кровати.

И в этот момент в дверь снова стучат.

– Ас, открывай! Я знаю, ты дома. – Пауза. – Не могу найти Ливи. И на звонки не отвечает.

Черт.

Это Коннор.

Ни разу о нем не вспомнила. Ни разу с тех пор, как вошла сюда.

– Не откроешь дверь сам через пару минут, открою на хрен ключом.

Мы с Эштоном переглядываемся: вспыхнувшее пламя залили ведром ледяной воды.

Эштон тихо чертыхается и оглядывает комнату. Повсюду разбросаны мои вещи.

Дружно слезаем с кровати и начинаем их собирать. Даже если Коннор пьян в стельку, он наверняка узнает мой костюмчик.

Эштон протягивает мне мой плащ. Какое счастье, что я додумалась вчера его надеть. По дороге в общежитие длинный черный плащ прикроет меня всю.

– Спрячься в ванной. А я постараюсь его побыстрее спровадить, – шепчет он и нежно меня целует.

Спешу в ванную, а Коннор уже гремит ключом в замке.

– Иду! – кричит Эштон.

Закрыв и заперев дверь ванной, перевожу дыхание и начинаю одеваться. Отсюда мне все прекрасно слышно.

– Эштон, да прикройся же! А то меня сейчас вырвет, – ворчит Коннор, и я морщусь. Интересно, а ходить голышом любит только Эштон или все парни? – Приятель, что с тобой вчера случилось?

Слышу, как хлопает дверца шкафа: наверное, Эштон надевает шорты. И даже сейчас, когда я вся на нервах, не могу не подумать о том, как я их с него стяну, лишь только Коннор уйдет.

– Настроения не было, – тихо говорит Эштон.

– Ты… один?

– Увы.

– Насколько я помню, вечеринка удалась. Хотя помню я маловато. – Пауза. – Похоже, я все на хрен испортил. И Ливи на меня обиделась.

Закрываю глаза и делаю глубокий вдох, а в душу закрадывается тревога. Не хочу все это слышать.

– Да? Плохо дело. – Эштон непревзойденный артист: судя по голосу, ему все равно.

– Да. Думаю, по пьяни я был слишком напорист. Она рано ушла с вечеринки и теперь не отвечает на звонки и эсэмэски.

– Дай время – и она остынет.

– Пожалуй, ты прав. Но я обязательно должен ее сегодня увидеть. Хочу убедиться, что все в порядке.

Нет, Коннор. Нет и не было никакого порядка. Вздыхаю. Жаль, что нельзя до конца дней укрыться в комнате Эштона, хотя эта мысль не раз приходила мне в голову. Надо одеться и вернуться в общежитие, чтобы раз и навсегда покончить с Коннором.

Он сам дал мне прекрасный повод.

Я могу обвинить во всем Коннора. Он был слишком напорист. Он же понимает, что я не хочу торопить события, а сам зажал меня, как тринадцатилетний подросток в туалете. Все складывается как нельзя лучше. Это не моя вина. Он решит, что сам во всем виноват. Он…

Вздыхаю и бросаю взгляд в зеркало. На меня смотрит женщина в черных гетрах с растрепанными волосами а-ля «я только что лишилась невинности, а потом и нескольких прядей волос». Она прячется в ванной, а ее бойфренд за стеной волнуется, не случилось ли с ней что-нибудь, вместе со своим лучшим другом, смуглым красавцем со сложной судьбой, в которого она влюбилась как кошка. А думает эта особа только о том, как бы свалить всю вину на другого.

Я не знаю, кто эта женщина.

Слышу, как за стеной тяжко вздыхает Коннор. Представляю себе, как он чешет затылок. Коннор такой предсказуемый.

– Просто я… Думаю, я ее люблю.

Резко наклоняюсь вперед, словно меня ударили под дых. Боже праведный. Он сказал это. Сказал вслух. В глубине души я этого и боялась. А теперь это случилось. Боюсь, меня сейчас стошнит. Серьезно, еще пара секунд – и я зависну над раковиной.

Коннор этого не выдержит.

Коннор этого не заслуживает. Может, он мне и не подходит, но такого он не заслуживает. И, тем не менее, что бы я ни говорила, кого бы ни винила – себя или его, я все равно сделаю ему больно. Надо смириться с этой мыслью, потому что, как бы там ни было, мы с ним расстаемся.

С удивлением слышу раздраженный голос Эштона:

– Коннор, ты ее не любишь. Ты только думаешь, что любишь. Ты же ее совсем не знаешь.

Мое отражение кивает мне в зеркале. Соглашается с Эштоном. Это верно. Коннор совсем меня не знает. Не знает меня так, как Эштон.

– Что ты несешь? Это же Ливи. Ну, разве можно ее не любить? Она такая хорошая, ну просто само совершенство.

Закрываю глаза. Коннор, ты меня совсем не знаешь. Надеваю плащ, запахиваю полы и хочу поскорее ощутить тепло Эштона.

После долгой паузы слышу, как скрипнула кровать, и Эштон говорит:

– Да. Я уверен, с ней все в порядке. Пойди и поищи ее в кампусе. Может, она в библиотеке. А телефон сел.

– Да. Ты прав. Спасибо за поддержку, брат.

С облегчением выдыхаю и прислоняюсь к стене.

– Попробую еще разок ей позвонить.

Телефон.

Черт!

Смотрю на свое отражение – на эту незнакомку – как она на глазах становится белой как мел, а в сумочке за стеной раздаются звонки. Сумочка лежит на прикроватном столике Эштона.

Телефон звонит звонит звонит А потом замолкает:

Мертвая тишина.

Как на кладбище. Как будто наступил-таки конец света и на всей земле осталась одна я.

Потом я слышу, как Коннор спрашивает:

– А откуда здесь сумка Ливи? – Ни разу не слышала еще у него такого голоса. Не знаю, как его описать, но только вся холодею от ужаса.

– Она заглянула поздороваться и, видно, забыла. – Да, Эштон горазд врать, но только сейчас этот номер у него не пройдет.

Слышу приближающиеся шаги и отодвигаюсь от двери.

– Ливи?

Сжимаю губы, закрываю их ладонями, зажмуриваюсь и перестаю дышать. А потом начинаю считать до десяти.

– Ливи. Выходи сейчас же.

Трясу головой, и у меня вырывается сдавленный стон.

– Ливи, я тебя слышу. – Пауза, а потом Коннор начинает со всей силы стучать в дверь, сотрясая перегородку. – Открывай эту чертову дверь!

– Коннор, оставь ее в покое! – кричит Эштон у него за спиной.

Стук прекращается, а крик нет. Крик становится еще яростнее.

– Почему она там прячется? Что ты с ней сделал? Ты что, ее… – Из-за стены доносится какая– то возня. – Эш, она ведь пришла к тебе пьяная? Насколько пьяная?

– Абсолютно пьяная.

С возмущением кошусь на дверь. Что? Нет, я не была пьяна! Зачем он так сказал?

Еще одна тягостная пауза.

– Ты ее принудил?

Слышу сдержанный вздох, и Эштон говорит:

– Да, принудил.

У меня такое ощущение, будто бы мне в ухо засунули горящую спичку: слушаю, как моя прекрасная, замечательная, незабываемая ночь с Эштоном превращается в пошлую историю пьяного изнасилования. Внезапно до меня доходит, что делает Эштон. Он придумывает для меня отмазку. И выставляет себя плохим парнем. Берет на себя всю вину за то, что начала я сама. И чего так отчаянно хотела.

Распахиваю дверь и выскакиваю.

– Я не была пьяной, и он меня ни к чему не принуждал! – выпаливаю я, чуть не давясь от злости. – Он никогда меня не принуждал. Ни разу.

Оба смотрят на меня – тот, что слева, в одних спортивных брюках, качает головой, словно говоря: «Зачем ты оттуда вышла?», а тот, что справа, смотрит на меня, будто не верит своим глазам и сейчас взорвется от ярости.

– Ни разу, – повторяет Коннор ровным тоном, но вряд ли он в самом деле спокоен. Думаю, он сейчас точно взорвется. – Ливи, ну и сколько же раз всего было? И как долго?

Теперь, когда карты раскрыты и то, что между нами было, уже не преступление, вся моя злость улетучивается, и я дрожу, не в силах вымолвить ни слова.

– Как долго? – рявкает Коннор.

– Всегда! – не сдерживаюсь я и морщусь от вышедшей наружу правды. – С первой секунды, как я его увидела. Еще до того, как познакомилась с тобой.

Коннор поворачивается, чтобы бросить взгляд на своего соседа, своего лучшего друга, а тот все смотрит на меня с нечитаемым выражением лица.

– Охренеть можно! Выходит, в ту ночь, когда ты сделал татуировку… Ты трахаешься с ней с тех пор?

– Нет! – кричим мы с Эштоном в унисон.

Коннор трясет головой.

– Не могу поверить, что ты так обошелся со мной. Сколько здесь перебывало разных шлюшек… но тебе понадобилось и ее превратить в такую же.

– Выбирай слова. – Эштон напрягся, и я вижу, как он стиснул руки в кулаки, но пока сдерживает себя.

Однако Коннора это мало волнует. Стиснув зубы, он на миг переводит глаза на кровать, качая головой. Когда он снова смотрит на меня, замечаю, как изменилось у него лицо, как у него потухли глаза, словно кто-то погасил фитиль.

И этот кто-то – я.

– Ливи, а как же твое желание «не торопить события»? Что скажешь? Решила поводить меня за нос, а сама трахалась в свое удовольствие с моим лучшим другом? – Для большего эффекта «с моим лучшим другом» он проговаривает особенно четко и смотрит мне в глаза.

Отчаянно трясу головой.

– Нет, все было совсем не так. Просто… просто изменились обстоятельства.

– Неужели? – Он делает шаг в мою сторону. – Интересно, и что же еще изменилось?

– Всё! – кричу я, смахивая слезу. – Мое будущее. Больница. Может, и Принстон. – Просто до этого момента я не понимала, но этот университет. Да, он соответствует всему, что обещают каталоги, веб-сайты, реклама, но это не то, что мне нужно. Это не мой дом. И никогда им не будет. Я хочу вернуться в Майами, к своей семье. Я еще не готова жить без них. Единственное, что мне дорого в Принстоне, это мужчина, который стоит рядом, скрестив руки на голой груди, и слушает, как я изливаю душу. – Коннор, ты и я… мы слишком разные. – Коннор морщится, словно я его ударила, но я продолжаю: – Я люблю Эштона. Он меня понимает. Я его понимаю. – Бросаю взгляд на Эштона и вижу, что он прикрыл глаза, словно от боли.

На лице у Коннора появляется нечто вроде жалости.

– Ливи, ты думаешь, ты его понимаешь? Ты думаешь, ты его знаешь?

Проглатываю ком в горле и стараюсь говорить спокойно:

– Я не думаю. Я знаю.

– А знаешь, сколько женщин было у него в этой комнате? В этой самой кровати? – И для большего эффекта он указывает на кровать рукой. Поднимаю голову, стараюсь быть сильной. Не хочу ничего знать. Это не имеет значения. Теперь он со мной. – Надеюсь, ты хотя бы воспользовалась презервативами.

Презервативы.

Совсем забыла. Все случилось так внезапно.

Я бледнею, и ответ очевиден.

Коннор опускает взгляд и с огорченным видом качает головой.

– Ах, Ливи! Признаться, я думал, хотя бы на это у тебя ума хватит.

Эштон не проронил ни слова. Ни слова в защиту себя или нас. Просто стоит и смотрит на весь этот ужас печальными, покорными глазами.

Так мы и стоим напротив друг друга уродливым треугольником, обстановка накалена и пропитана ядом, ложь клубится зримым облаком, а наша с Эштоном правда превращается в ничто.

Именно в этот момент нас застает Дана.

– Что происходит?

На миг лицо Эштона искажает неподдельный страх, потом он берет себя в руки, но лицо заметно бледнеет.

– А как ты тут оказалась? – спрашивает он.

– Вот, решила сделать тебе сюрприз, – говорит она и заходит в комнату так осторожно, как будто пол заминирован.

Коннор складывает руки на груди.

– Ливи, может, теперь расскажешь все ей? Давай… скажи ей, что ты только что сказала мне. – Коннор смотрит на меня. Эштон на меня смотрит. А потом и красивая, милая Дана, расширив глаза от недоумения и страха, смотрит на меня, подходит к Эштону и берет его за руку.

Замечаю, как что-то сверкнуло.

Кольцо с бриллиантом на левой руке у Даны. На безымянном пальце.

В горле застревает стон.

Когда он сделал ей предложение?

Эштон понимает, что я увидела кольцо: он закрывает глаза и начинает рассеянно теребить кожаный браслет на запястье.

Он опять у него на руке.

Эштон снова надел свои кандалы. Значит, он отказался от свободы, которую я вчера ему подарила.

Судя по мрачному лицу Коннора, он тоже заметил кольцо и теперь полностью осознает глубину предательства.

– Скажи ей, Ливи. Скажи, что происходит между тобой и ее будущим мужем, раз уж ты так хорошо его знаешь.

Говорить мне ничего не приходится. Дана бледнеет. Вижу, как она смотрит на меня, оглядывает всю с головы до ног, потом оборачивается и смотрит на постель, потом снова на меня. Чуть ли не отшатнувшись от руки Эштона, отступает на неверных ногах на три шага.

– Эш? – Голос у нее дрожит, и она пытается заглянуть ему в глаза.

Опустив голову, он шепчет еле слышно:

– Я совершил ошибку. Позволь мне все объяснить.

Разрыдавшись, она поворачивается и выбегает из комнаты. Эштон не колеблется ни секунды: устремляется за ней, и из коридора доносится ее крик.

Он предал меня. Предал нас. Предал все, что между нами было. Ошибка.

Коннор говорит тихо, но его слова оглушают меня. Он говорит мягко, но они меня ранят. Он говорит честно, но слова его далеки от истины.

– Сегодня ты помогла разбить два сердца. Можешь собой гордиться. Прощай, Ливи. – Он выходит и захлопывает за собой дверь.

Понимаю лишь одно: больше мне здесь делать нечего. Ни в этом доме, ни в этом университете. Ни в этой жизни, потому что эта жизнь не моя.

Мне надо все бросить.

Поэтому я ухожу.

Ухожу от голосов, от криков, от разочарования.

Ухожу от своих заблуждений, ошибок, сожалений.

Ухожу от всего, чего от меня ждут, и от всего, что мне чуждо.

Потому что все это ложь.

Глава восемнадцатая. Бегство

Вхожу в дом и слышу смех Кеиси. Все сидят за столом. Сестра устроилась на коленях у Трента и теребит его волосы, а Дэн методично поглаживает Шторм по животику – чтобы малыш шевельнулся. Роды через два месяца, а Шторм все такая же красотка.

– Ливи? – В светло-голубых глазах Кейси одновременно удивление и тревога. – А я думала, ты приедешь только на каникулы.

– Я тоже так думала, – бормочу я. – Просто кое-что изменилось.

– Заметно. – Кейси выразительно смотрит на мой наряд. Я даже не зашла в общежитие переодеться. Прыгнула в такси, доехала до Ньюарка и купила билет на ближайший рейс до Майами. Прошло десять часов – и вот я дома.

Дома.

Начнем с того, что не надо было мне отсюда уезжать.

Все молчат, но когда я поворачиваюсь и иду в кладовку, спиной чувствую их взгляды. Достаю с верхней полки бутылку текилы – так называемый неприкосновенный запас Шторм. Для чрезвычайных обстоятельств.

– Ты была права, Кейси. – Достаю из буфета два стакана. – Ты, как всегда, была права.

* * *

– А я соскучилась по крику чаек, – шепчу я.

– Правда? Значит, ты на самом деле в заднице.

Хмыкнув, машу рукой в сторону Кейси, чуть не задев ее щеку. Вчера вечером, прихватив с собой бутылку текилы и два стакана, я вышла на веранду. Кейси молча пошла за мной и придвинула шезлонг вплотную к моему. Так же молча начала разливать текилу.

А я начала изливать душу.

Я рассказала сестре все.

Не пропустила ни одной детали, вплоть до интимных, позабыв о смущении. Как только правда начала выходить наружу, остановить этот безудержный водопад стало невозможно. Конечно же, алкоголь помог мне развязать язык, но еще больше – то, что сестра рядом. Кейси просто слушала. Держала меня за руку и сжимала ладонь. Она не осуждала меня, не возмущалась, не вздыхала, не бросала на меня разочарованных взглядов и не вынуждала меня смущаться. Правда, она отругала меня за то, что я не воспользовалась презервативом, но тут же призналась, что не вправе бросить в меня камень.

Сестра плакала вместе со мной.

В какой-то момент появился Трент и набросил на нас плед. И молча удалился, оставив нас наедине со спиртным и слезами. А когда на горизонте забрезжил рассвет, я, обессилев от переживаний и высказав все секреты, провалилась в сон.

– Покажи мне еще разок фотографию, – тихо просит Кейси.

Достаю из сумки снимок, в очередной раз радуясь, что он оказался со мной, когда я сбежала из Принстона.

– Какие они здесь молодые… – шепчет сестра, проводя пальцем по изображению, точно так, как и я. Улыбаюсь своим мыслям. Еще три года назад Кейси даже смотреть не хотела на фотографию родителей.

Она возвращает мне снимок и шепчет, кивая головой:

– Ливи, еще одно доказательство, что ты ему небезразлична. Даже если он попал под паровоз жизни.

Закрываю глаза и вздыхаю.

– Кейси, я не знаю, как мне быть. Я не могу вернуться. Ведь он… он обручен. Или был обручен. – Интересно, может, уже нет? Мне пришла эсэмэска от Риган, что-то вроде «ты куда на хрен пропала?». Узнав, что я в Майами, она прислала мне еще несколько сообщений, но ничего нового для меня в них не было. Или она не хотела ставить меня в известность, просто поведала, что целый день отсиживается в комнате Гранта, потому что вокруг шум и гам.

В результате я еще больше беспокоюсь об Эштоне. А что, если он разорвал помолвку? Как отреагирует на это его отец? Что еще он обрушит на голову сына?

– А он на самом деле попал под паровоз жизни, – повторяет Кейси. – У него сейчас такая ситуация, справиться с которой он не в силах. Он не может строить свою жизнь дальше с тобой или кем бы то ни было еще.

От одной этой мысли у меня начинает болеть в груди. Сестра права. Что бы ни было между нами, я должна поставить точку. Как бы мне ни хотелось продолжить борьбу и быть с ним рядом, пока он сражается со своими демонами, я не имею права так делать. Так нельзя.

Это несправедливо по отношению к Коннору и Дане с ее… с ее обручальным кольцом. Чувствую, как к горлу подкатывает тошнота. То, что случилось с нами – любовь это или нет, – превратило меня в эгоистичное неразумное создание, которое хватает все, что захочет, хотя это ранит других. Да еще убеждает себя, что поступает правильно: ведь мужчина, которого она выбрала, к ней неравнодушен.

И запросто может снова попасть в эту же западню, потому что по ощущениям это было правильно, хотя на самом деле совсем неправильно.

– А зачем тебе возвращаться?

Приоткрываю глаз, чтобы взглянуть на сестру, и тут же жмурюсь от ослепительного солнца.

– Что? Просто взять и все бросить?

Она пожимает плечами.

– Я бы не назвала это «взять и все бросить». Скорее, жить, руководствуясь методом проб и ошибок. Просто сделай передышку. Может, если ты на время оставишь учебу и Эштона, ты увидишь ситуацию в истинном свете. А может, уже видишь, только надо дождаться, пока уляжется пыль.

– Да. Может, и так. – Закрываю глаза и наслаждаюсь моментом. Какое счастье, что я дома!

* * *

– Ты уверена, что не хочешь, чтобы я остался? – спрашивает папа и убирает с моего лба спутанные волосы.

Вместо ответа чихаю, и у меня вырывается стон.

Отец вздыха, ет и говорит:

– Решено. Остаюсь дома.

– Нет, папа. – Качаю головой, хотя больше всего мне хочется, чтобы он сейчас был со мной рядом. – Тебе надо ехать. Если останешься, то только заразишься, а сегодня у Кейси важная игра. Если ты ее пропустишь, она расстроится. – Да какое там, расстроится. Она будет убита, если отец пропустит эту игру. – А я… – Я снова сильно чихаю.

Отец дает мне бумажный носовой платок и морщится.

– Ладно, не стану тебя обманывать, детка Меня от тебя сейчас просто тошнит.

То, как он произносит «детка» – с сильным ирландским акцентом, – заставляет меня хихикнуть.

– Не волнуйся, папа. Последнее время меня тоже от себя тошнит, – говорю я и снова оглушительно чихаю.

Отец усмехается и гладит меня по коленке.

– Это я просто дразнюсь. Для меня ты всегда будешь моим прекрасным ангелочком, с соплями или без. – Я устраиваюсь на подушках поудобнее, а отец расставляет на прикроватном столике пузырьки с микстурами, каплями и упаковки с таблетками. – Если что, миссис Дагган в гостиной.

– Папа! Нянька мне не нужна!

– Нет, нужна, Ливи. Иногда ты ведешь себя как тридцатилетняя дама, но тебе всего лишь одиннадцать. А органы опеки косо смотрят, если дети в таком возрасте остаются без присмотра Так что не спорь. – Отец наклоняется и целует меня в лоб.

Недовольно хмурюсь и ищу пульт. Не хочу смотреть, как львы поедают газелей.

Отец вздыхает, сетует на то, что ему достались такие упрямые дочка, встает и идет к двери. Потом останавливается, оборачивается и ждет, а в его светло-голубых глазах искрится улыбка. Две секунды я держусь, сохраняя недовольную мину, а потом улыбаюсь во весь рот Когда отец улыбается и так на меня смотрит, я не могу не улыбнуться. Он у меня такой Отец довольно усмехается.

– Узнаю свою Крошку Ливи. Не подведи меня.

Он говорит так каждый вечер.

И сегодня, как всегда, я улыбаюсь во весь рот и обещаю:

– Папа, я никогда тебя не подведу. – Смотрю, как он уходит и тихо прикрывает за собой дверь.

Просыпаюсь после полудня, и последние слова, сказанные мною отцу, все крутятся у меня в голове. Такие простые слова. Обычная будничная фраза. Однако, по сути своей, гарантированный обман. Ну то есть как можно подписаться на такое? Ведь не каждое решение, которое ты принимаешь, окажется верным. Некоторые ведут к катастрофе.

Поворачиваю голову и замечаю, что в соседнем шезлонге уже не рыжеволосое создание, рядом с которым я заснула.

– Привет, Ливи. – Доктор Штейнер поправляет свою чудовищную двухцветную футболку. На нем еще и гавайские шорты – весьма смелый наряд для мужчины его возраста. – Как тебе мой пляжный ансамбль?

– Здравствуйте, доктор Штейнер. Почему вы всегда оказываетесь правы?

– Но ведь я профи, так?

* * *

– Слава богу. А я уже собиралась поджечь твое кресло, если ты не проснешься.

Игриво пихаю сестру в бок и спрашиваю, пока мы идем к кухне:

– Скажи лучше, каким ветром сюда занесло Штейнера?

Она пожимает плечами.

– Вчера вечером отправила ему сообщение, что ты наконец сломалась. Но я никак не думала, что он сегодня нарисуется здесь с чемоданом.

Похоже, доктор Штейнер решил пару дней понежиться под солнцем Майами, в штате Флорида. Шторм настояла, чтобы он остановился у нас, несмотря на то, что он займет комнату Кейси и ей придется спать со мной или в комнате Трента. Я позволила себе заметить, что семейному психиатру останавливаться у нас несколько странно и непрофессионально. А та напомнила мне, что все, что касается доктора Штейнера, странно и непрофессионально, так что все в порядке.

У меня больше не нашлось доводов.

И вот доктор Штейнер стоит на кухне у мойки в фартуке Шторм в кокетливый горошек и вместе с Мией чистит морковку.

– Как вы думаете, если есть морковку, то на самом деле будешь лучше видеть, или это мамы придумали, чтобы дети ели овощи? – спрашивает Мия. Она в том милом возрасте, когда дети еще доверчивы, но уже начинает ставить все под сомнение.

Прислоняюсь к косяку, складываю на груди руки и с интересом наблюдаю.

– Мия, а как ты сама думаешь? – вопросом на вопрос отвечает доктор Штейнер.

Она хитро прищуривается.

– Я первая спросила.

Качаю головой и смеюсь.

– Зря стараетесь, доктор Штейнер. Ее так просто не проведешь.

Услышав мой голос, Мия с радостным воплем швыряет морковку и бежит ко мне обниматься.

– Ливи! Мама сказала, что ты приехала. А ты видела, как шевелится Икс?

Похоже, за мое отсутствие Мия перекрестила будущего братика (или сестричку) из Пришельца Икс просто в Икса. Налицо явный прогресс.

– Нет, но я видела, как Дэн вчера вечером пытался разбудить малышку, поглаживая твою маму по животу, – говорю я и подмигиваю.

Мия корчит гримаску.

– Надеюсь, когда Икс родится, Дэн не будет себя так странно вести. – И тут же быстро меняет тему. – А ты надолго останешься? – с надеждой спрашивает она.

– Не знаю, Мия. – И это правда. Больше я ничего не знаю.

* * *

– Как по-вашему, что же это значит?

Мы с доктором Штейнером сидим на веранде, смотрим на любителей побегать по утрам, и он наслаждается своим любимым гигантским латте.

– Ливи, пока даже и предположить не могу. Определенно у Эштона есть проблемы, которые ему предстоит решить. И, по-видимому, для снятия стресса он использует физические контакты с женщинами. Видимо, говорить о смерти матери ему очень неприятно. И похоже на то, что ты ему далеко не безразлична. – Доктор Штейнер откидывается на спинку стула. – А поскольку он вырос с агрессивным отцом, вполне вероятно, что и сейчас чувствует, что не в состоянии управлять своей жизнью. Может, так оно и есть. Хочу сказать одно: ты никогда не получишь вразумительного ответа на вопрос, почему именно так все сложилось. И пока он сам об этом не заговорит, помочь ему весьма затруднительно. А поэтому, моя дорогая Крошка Ливи… – Тут я закатываю глаза, но потом улыбаюсь. Не знаю, почему, но теперь он меня называет так. – Тебе необходимо пока отстраниться от его проблем, чтобы разобраться со своими. Помнишь, как это было у твоей сестры и Трента? Они сумели воссоединиться лишь через пять месяцев. Такие вещи требуют времени.

Медленно киваю. Пять месяцев. Где будет Эштон через пять месяцев? Сколько у него будет женщин, которые будут помогать ему «забыться»? И смогу ли я быть в Принстоне, пока он разбирается со своими проблемами? Если он вообще пытается это сделать. На душе снова становится муторно.

– Ливи…

– Извините.

– Понимаю, это нелегко, но ты должна еще некоторое время думать только о себе. И выброси из головы эту глупость, будто бы ты… – Он поднимает руки и изображает кавычки указательным и безымянным пальцами: – «Обманула» своего отца.

– Но… – Отвожу взгляд от своих свеженакрашенных ноготков на ногах (спасибо Шторм). – Я ведь знаю, что он хотел для меня, и нарушила его волю. Ведь я же его подвела! Как он теперь может мной гордиться?

Доктор Штейнер гладит меня по плечу.

– Ливи, я не даю никаких гарантий. Никогда. Но я уверен, что ваши родители гордятся тобой и твоей сестрой. Очень гордятся. Вы обе просто. просто замечательные.

Замечательные.

– Даже несмотря на то, что я сломалась? – грустно улыбаюсь я, повторяя слова Кейси.

Он усмехается.

– Ливи, ты не сломалась. Я бы сказал, ты подошла к перекрестку и тебя нужно чуть-чуть направить. Ты крепкий орешек и сама во всем отлично разбираешься. Но иногда и тебя нужно немного подтолкнуть в нужном направлении. Другое дело – твоя сестра. Вот она тогда на самом деле сломалась.

Он с дурашливым видом разводит руками, и я не могу не улыбнуться.

– Думаю, со временем у тебя все наладится. А теперь займемся более приятными вещами.

Удивленно поднимаю брови.

– Подумаем, кем ты хочешь быть.

* * *

Я привыкла к определенным дозам доктора Штейнера – «принимать час в неделю, по телефону, не больше». Поэтому, когда он уезжает от нас после нескольких дней, мой мозг временно отключается, как перегревшаяся машина. Большую часть времени мы проводили на веранде, обсуждая все возможные и невозможные варианты моего обучения, карьерных устремлений и жизни среди людей. Он ни разу не высказал своего мнения. Сказал, что не хочет встревать в мой собственный процесс выбора. Единственное, на чем он настоял, – чтобы я пока не определялась окончательно. Он предложил брать в университете курсы из разных областей науки, не сосредоточиваясь на конкретной специализации, как делает Риган. Конечно же, ему пришлось признать: чем дольше я тяну с решением, тем больше вероятность, что я не задержусь в Принстоне – просто завалю семестр.

Думаю, я боюсь возвращаться в Принстон не из-за учебы – я уже смирилась с тем, что этот университет не для меня. И я уже сообщила в детскую клинику, что больше не буду участвовать в волонтерской программе.

Больше всего я боюсь снова увидеться с Эштоном и ощутить свою беспомощность рядом с ним. Всего один его взгляд или прикосновение – и меня снова потянет к нему, а это плохо для нас обоих. Один раз я уже ушла. А уйти во второй раз будет труднее или легче? Или невозможно…

В жизни мы постоянно стоим перед выбором. Иногда выбор трудный, а иногда легкий, как в случае с Эштоном.

Но здесь выбора у меня как раз и нет.

Глава девятнадцатая. Выбор

Похоже, Риган ждала под дверью – так нетерпеливый щенок, скучающий по хозяину, ждет, когда щелкнет замок: в пятницу вечером, как только я вхожу в комнату, она бросается ко мне.

– Как же я по тебе соскучилась!

– Риган, меня не было всего две недели, – улыбаюсь я и бросаю сумочку на столик. Все-таки я решила вернуться в Принстон. Не потому, что мне тут так нравится учиться, а потому что понимаю: мне нужно образование, поэтому пока меня не исключат или я не переведусь в Майами (я выяснила, что это возможно), могу с тем же успехом продолжать учиться и здесь.

Заправив прядь волос за ухо, спрашиваю непринужденным тоном:

– Ну и как тут дела?

Риган морщит нос.

– По-прежнему. Не знаю. Эштон пока что живет с моими родителями, но из папы я так ничего и не выудила. Грант часто остается здесь: сейчас в доме не так весело, как было раньше. Коннор страдает. Но с ним все будет в порядке, Ливи. Честно.

Просто ему нужно с кем-нибудь перепихнуться. – Риган плюхается в кровать с театральным вздохом. – А еще Тай потянул ногу. Тупица!

Усмехаюсь, но внутри у меня все кипит.

– Какие у тебя планы на выходные? – Риган медлит. – Собираешься с ним встретиться?

Понимаю, что этот «он» – точно не Коннор. Качаю головой. Нет… Чтобы разобраться во всей этой путанице, двух недель не хватит. Слишком мало времени прошло. Слишком свежа рана.

– Постараюсь нагнать упущенное, если это еще возможно. – Ведь я пропустила целую неделю занятий, да еще и тест. Медленно карабкаюсь на верхнюю койку, стараясь вытеснить из головы воспоминания. – А еще мне надо навестить близняшек в больнице. – Надо же проститься по– человечески.

* * *

По дороге в больницу получаю эсэмэску от доктора Штейнера. Там адрес и такой текст:

«Еще одно задание, раз уж ты не справилась с предыдущим. Приезжай по этому адресу к двум часам».

Больше я не ставлю под сомнения задания Штейнера. Он настоящий гений. Просто отвечаю:

«Договорились».

* * *

– Привет, Ливи. – За стойкой администратора меня встречает улыбкой сестра Гэйл.

Когда Кейси сказала доктору Штейнеру, что я вернулась в Майами, он связался с больницей и в пространных выражениях ввел их в курс дела. Как только я приняла решение больше не участвовать в волонтерской программе, я позвонила в больницу, чтобы сообщить об этом, а он сидел со мной рядом. В клинике ко мне отнеслись с большим пониманием.

– Мальчики очень обрадуются вашему приходу.

– Как они?

Она подмигивает.

– Сами увидите.

Замечаю, что теперь больничная обстановка уже не действует на меня столь угнетающе. Понимаю, дело не в том, что я привыкла. Дело в том, что я оставила затею посвятить медицине всю свою жизнь.

Близнецы бегут ко мне с необычной резвостью, обнимают меня за ноги, и я не могу не засмеяться.

– Пойдем! – Вдвоем тащат меня за руки и подводят к столу. Даже если они и расстроились, что я так внезапно убежала две недели назад, внешне это не заметно.

– Сестра Гэйл сказала, что ты уехала из-за каких-то анализов… Не помню точно, что она сказала. Тебе что, надо было тоже сдавать анализы? Ты заболела? А теперь выздоровела?

Самоанализ. Внутренне улыбаюсь.

– Да, меня вылечили.

– Смотри. – Дерек показывает на целую стопку рисунков. – Она сказала, что мы тоже можем тебе помочь, если нарисуем, чем ты сможешь заниматься, когда станешь взрослой.

– Я сказал ей, что ты хочешь стать врачом, – говорит Эрик с недоуменной гримаской. – А она сказала, что тебе не помешает попробовать и другие варианты.

Смотрю на их радостные мордашки и принимаюсь рассматривать рисунки, чтобы оценить все возможности.

И я смеюсь, как давно уже не смеялась.

* * *

Ровно в два часа вылезаю из такси по указанному в сообщении адресу в Ньюарке – у большого белого здания в викторианском стиле. Судя по вывеске на фасаде, это интернат для инвалидов и престарелых. Причем довольно хороший, замечаю я, входя в скромный, но со вкусом отделанный холл с деревянными полами цвета красного дерева, дорогими обоями в полоску в пастельных тонах и цветочной композицией на столике. Напротив двери стойка администратора, где никого нет, только табличка с просьбой записаться в книге учета посетителей. Вздыхаю и оглядываюсь, пытаясь понять, какое задание уготовано мне на этот раз. Доктор Штейнер велел мне прибыть по этому адресу – и больше никаких инструкций. Странно, обычно он все подробно объясняет.

Извлекаю из кармана телефон, чтобы получить инструкции, но тут ко мне подходит молодая светловолосая сестра в голубом комбинезоне.

Улыбнувшись вместо приветствия, она говорит:

– Вы, должно быть, Ливи.

Киваю.

– Вас ждут в палате номер триста пять. Лестница за углом налево. Поднимайтесь на третий этаж, а там разберетесь по указателям.

– Спасибо. – Значит, доктор Штейнер тоже здесь. Почему меня это не удивляет? Хочу спросить у сестры, что она знает про эту палату, но не успеваю открыть рот, как ее уже и след простыл.

Следуя инструкциям, поднимаюсь по лестнице на третий этаж – повсюду меня сопровождает чуть заметный запах дорогой бытовой химии. И странная, чуть жутковатая тишина. Слышен лишь скрип деревянных ступеней. Вот раздался чей-то приглушенный кашель – и снова тишина.

И нет никого, словно дом необитаем. Но внутренний голос подсказывает мне, что это не так.

Слежу за номерами на дверях, пока не нахожу нужную. Дверь полуоткрыта. Ну, ладно, доктор Штейнер. Интересно, какое испытание вы мне приготовили на этот раз? Делаю глубокий вдох и вхожу, ожидая встречи со своим седовласым психиатром.

Оказываюсь в маленьком коридоре, из которого видно только часть помещения. В углу на стуле сидит молодой смуглый брюнет – локти на коленях, подбородок упирается в ладони, словно тягостное ожидание длится давно.

Дыхание у меня замирает.

Увидев меня, Эштон вскакивает и приоткрывает рот, словно хочет заговорить, но не знает, с чего начать.

– Ливи, – наконец выдавливает он и прочищает горло.

Раньше он не называл меня так. Никогда. Не могу понять, какие чувства сейчас испытываю.

Я настолько потрясена, что не могу ничего ответить. Не ожидала увидеть его сегодня. Я не подготовилась.

Распахнув глаза, смотрю, как он в пять шагов подходит ко мне, берет за руку, его карие глаза смотрят мне в душу, рука чуть заметно дрожит.

– Пожалуйста, не убегай, – шепчет он и добавляет еще тише: – И не надо меня ненавидеть, пожалуйста.

Это помогает мне справиться с первым потрясением, но вызывает новое. Неужели он на самом деле считает, что я убегу от него, как только его увижу? И почему он вдруг решил, что я могу его ненавидеть?

Как бы там ни было, Эштон явно не осознает, насколько сильно я его люблю. Да, две недели назад я сбежала. Потому что должна была так сделать. Для себя. Но сейчас я здесь и больше никогда не захочу убежать или уйти от Эштона.

Просто молюсь, чтобы мне не пришлось этого делать.

Какого еще хрена придумал мой психиатр?

Отступив на шаг, Эштон ведет меня за руку в глубь комнаты, и я вижу все помещение. Просторная палата с желтыми обоями, лепниной на потолке, виноградной лозой, обрамляющей эркер, через который щедро льется полуденный свет. Все это меркнет когда я вижу женщину на больничной койке.

Пожилая женщина с темными волосами с проседью и морщинками – раньше ее без сомнения назвали бы красивой, особенно за ее чувственные губы. Такие же полные, как у Эштона.

И тут все встает на свои места.

– Это твоя мама, – шепчу я. Не спрашиваю, я и так знаю ответ. Но не знаю ответов на множество «почему».

Эштон все так же сжимает мою руку.

– Да.

– Значит, она не умерла.

– Не умерла. – Повисает долгая пауза. – Но ее больше нет.

Перевожу взгляд на сумрачное лицо Эштона, а потом опять смотрю на женщину. Понимаю, что бесстыдно таращусь, но не могу ничего поделать.

Она смотрит то на меня, то на Эштона.

– Кто… – Женщина силится что-то сказать, губы шевелятся, но из них больше не исходит ни звука. А в ее глазах я вижу только смятение.

– Мам, это я, Эштон. А это Ливи. Я тебе про нее рассказывал. Мы зовем ее Ирландкой.

Глаза женщины смотрят в лицо Эштона, а потом веки опускаются, словно она ищет ответ в своей памяти.

– Кто… – Она делает вторую попытку. Я делаю два шага вперед, насколько позволяет мне рука Эштона. Слышу слабый запах мочи, как в доме престарелых, где у многих пациентов проблемы с недержанием.

Словно бросив попытки разобраться, кто есть кто, женщина поворачивает голову и смотрит в окно.

– Пойдем, подышим воздухом, – шепчет Эштон и тянет меня за собой к тумбочке с маленьким музыкальным центром. Включает диск Этты Джеймс, чуть прибавляет громкость. Молча выводит меня из комнаты и тихо закрывает за собой дверь. Так же молча спускаемся по другой лестнице во внутренний двор с голыми дубами и дорожками между подготовленными к зиме цветочными клумбами. Наверное, в теплую погоду здесь очень уютно. А сейчас на легком ноябрьском морозце я зябко повожу плечами.

Эштон опускается на скамейку, усаживает меня на колени и обхватывает руками, словно хочет спрятать от стужи. И я не противлюсь: мне необходимо его тепло, и не только из-за морозца. Даже если это неправильно.

Именно этого я и боялась.

Больше я не знаю, что правильно, а что нет. Знаю одно: мать Эштона жива, и доктор Штейнер отправил меня сюда, чтобы я узнала правду. Откуда все разузнал доктор Штейнер. Потом разберусь.

Закрываю глаза и вдыхаю, с наслаждением вдыхаю божественный запах Эштона. Быть с ним рядом после нашей с ним ночи еще труднее, чем я себе представляла. У меня такое ощущение, будто бы я стою на краю утеса, а буря эмоций в моей душе вот-вот столкнет меня – боль и смятение, любовь и желание. Снова чувствую это притяжение, желание прижаться к нему, коснуться рукой груди, поцеловать, убедиться в том, что он мой. Однако он не принадлежит мне. Он и себе-то пока не принадлежит.

– Эштон, зачем? Зачем ты солгал, будто она умерла? Зачем… почему все так?

– Я не лгал. Просто промолчал, когда ты решила, что она умерла.

Очередное «почему» просится на язык, но Эштон меня опережает:

– Мне было легче смириться с этим, чем признать, что моя мать меня не помнит. Каждый день я просыпался с надеждой, что она умерла и я стал свободным от своей гребаной жизни. И теперь могу жить с миром.

Закрываю глаза, чтобы спрятать слезы. С миром. Теперь мне понятен тот взгляд, которым смотрел на меня Эштон, когда узнал, что мои родители умерли. Он желал того же себе. Переведя дыхание, говорю:

– Ты должен рассказать мне. Все.

– Сейчас расскажу, Ирландка. Все расскажу. – Эштон чуть откидывает голову, словно собирается с мыслями. Чувствую, как его грудь вздымается рядом с моей, когда он делает вдох. Мне кажется, будто я вижу, как с его плеч сваливается тяжесть: впервые в жизни он может говорить свободно. – У моей матери последняя стадия болезни Альцгеймера. Эта болезнь развилась у нее очень рано – раньше, чем у многих.

В горле у меня внезапно встает ком.

– Она родила меня, когда ей было за сорок. Я был нежданным ребенком. И нежеланным для моего отца. Он не из тех, кто умеет делиться. Не хотел, чтобы мать отвлекалась на меня. – Он замолкает и грустно улыбается. – До знакомства с моим отцом мама жила в Европе и много лет работала моделью. У меня сохранились журналы с ее фотографией на обложке. Как-нибудь тебе покажу. Она была потрясающая. Глаз невозможно отвести.

Поднимаю руку и провожу по его щеке.

– Почему-то меня это не удивляет.

Эштон закрывает глаза и на миг припадает к моей руке, а потом продолжает свой рассказ:

– Когда она познакомилась с отцом, поначалу она тоже не хотела заводить детей, так что все складывалось благополучно. До моего рождения они прожили в браке пятнадцать лет. Пятнадцать лет безмятежного счастья, а потом родился я и все разрушил. По версии моего отца. – Он произносит это с равнодушным видом и пожимает плечами, но я знаю, что на самом деле ему это совсем небезразлично. Вижу потаенную боль в его карих глазах.

Знаю, что зря делаю это, но прижимаю ладонь к его груди.

Эштон кладет сверху свою ладонь, сжимает мою и закрывает глаза.

– А я думал, что больше уже никогда не почувствую это, – шепчет он.

Даю ему время, а потом прошу продолжить:

– Рассказывай дальше. – Но оставляю руку на том же месте, поверх его сердца, которое стучит все быстрее.

Губы у него чуть морщатся, словно от боли, а потом он открывает глаза, и я вижу, как они блестят. От одной мысли, что Эштон плачет, у меня все переворачивается внутри. Стараюсь не выдать себя.

– Никогда не забуду, как однажды мы с мамой сидели за столом и вместе готовили печенье. Мне тогда было семь лет. Она потрепала меня по щеке и сказала, что я ее спасение, и она не осознавала, как много теряет, пока не поняла, что забеременела. Сказала, что в ней словно что-то щелкнуло – и все изменилось. Как будто включилось что-то – и она захотела ребенка больше всего на свете. Сказала, что я сделал их с отцом очень счастливыми. – В этот момент по его щеке покатилась слезинка. – Ирландка, она же ничего не знала. Даже понятия не имела о том, что он со мной вытворяет, – шепчет он, снова закрывает глаза и делает глубокий вдох, чтобы успокоиться.

Смахиваю слезинку с его щеки, а потом быстро утираю свои слезы – чтобы не мешать разговору – и спрашиваю:

– А когда это все началось?

Прочистив горло, Эштон продолжает рассказ, поверяя мне все свои тайны. Наконец-то.

– Когда он впервые запер меня в чулане, мне еще не исполнилось и шести. До этого момента я редко его видел. Он помногу работал и избегал общения со мной. Но это не имело значения. Мать обожала меня, так что внимания мне хватало. Она была женщиной экспрессивной: постоянно меня обнимала и целовала. Помню, ее друзья шутили над ней: мол, залюбит меня насмерть. – Он хмурит брови. – Насколько я теперь понимаю, это волновало отца. Сильно волновало. Раньше он безраздельно владел ее вниманием, а теперь… – В голосе Эштона чувствуется горечь. – Однажды что– то изменилось. Отец начал оставаться дома, когда у мамы были какие-то планы – детский праздник или вечеринка с подругами. В такие дни он запирал меня в чулане, заклеив рот скотчем. Я сидел там часами, голодный, и плакал от страха. Отец говорил, что не хочет меня ни слышать, ни видеть. И что меня вообще не должно было быть. Что я разрушил их жизнь.

Не понимаю, как Эштону удается быть таким спокойным и почему у него так ровно бьется сердце. Сама я, несмотря на все свои благие намерения быть сдержанной, реву, представляя эту картину – кареглазый мальчик, не старше Эрика и Дерека, запертый в темном чулане. Пытаюсь спросить, преодолевая ком в горле:

– А ты так ничего ей и не сказал?

Эштон смахивает слезы с моего лица.

– За пару месяцев до этого я случайно выпустил на улицу нашего шпица. И он попал под машину… Мама долго его оплакивала. Отец угрожал, что расскажет ей: мол, я нарочно его выпустил, потому что я злой мальчик и мне нравится издеваться над животными. Я так испугался: вдруг она ему поверит. – Он пожимает плечами. – Да что я мог понимать? Мне было всего шесть. – Пауза. – За месяц до моего восьмилетия мама стала забывать даты, имена, назначенные встречи. Такое случалось и раньше, но теперь все стало совсем плохо. – Он сглатывает, и его адамово яблоко дергается вверх-вниз. – В течение года ей поставили диагноз. Именно в тот день… – Эштон шумно вдыхает и теребит кожаный браслет. Он по-прежнему у него на запястье, все держит его в плену. Постоянно напоминает о его несвободе. – До этого дня он ни разу не бил меня ремнем. Думаю, он не понимал, с какой силой бьет, пока не лопнула кожа. Он был в бешенстве. И винил во всем меня. Сказал, что болезнь началась во время беременности, а гормоны начали разрушать ее мозг в день, когда я родился. – Эштон рассеянно поглаживает руку – там, где под татуировкой спрятан шрам. – Он запретил мне рассказывать матери о том, что произошло, иначе от стресса болезнь будет прогрессировать. И я обманул ее. Сказал, что гонял на велосипеде, неудачно упал и порезался. Потом я врал ей все время. Про синяки на ребрах, где он меня щипал; про кровавые ссадины от побоев ремнем; про шишку на лбу, когда он стукнул меня о дверной косяк. Я так привык врать, а болезнь у мамы так быстро прогрессировала, что все, что он делал со мной, стало… незначительным. И я привык к этому.

– Он перестал бить меня, когда маму положили в специализированную клинику на обследование и лечение. Мне тогда было четырнадцать. Я еще надеялся, что ей станет лучше, и лечение остановит или хотя бы замедлит течение болезни. Она по-прежнему смеялась над моими шутками и пела ту песню на испанском… Она еще была где-то рядом. Я должен был надеяться, что у нас еще есть время, пока не найдется чудо-лекарство. – Эштон опускает голову. – А потом наступил день, когда мама спросила меня, кто я. И когда он пришел ко мне ночью. я одним ударом уложил его на лопатки. Я был крупным подростком. Сказал ему: давай, бей меня, как хочешь. Теперь мне все равно. Но он не стал. С тех пор он меня пальцем не тронул.

Подавив вздох, Эштон смотрит мне в лицо и вытирает большими пальцами неудержимый поток моих слез.

– Чтобы со мной расквитаться, отец нашел способ получше. Просто я тогда этого еще не понимал. Он продал наш дом, и с тех пор мы переезжали из одного района города в другой по одной лишь причине – чтобы вырвать меня из привычной обстановки, принудить меня менять школу, терять друзей. Он мог отправить меня в интернат и избавиться от ответственности, но он этого не сделал. Отец начал диктовать, с кем мне общаться, с кем ходить на свидания, каким видом спорта заниматься. – Эштон хмыкает и бормочет: – На самом деле это он потребовал, чтобы я занялся греблей. Ирония судьбы: гребля – единственное, чем мне нравится заниматься… В любом случае, в один прекрасный вечер, когда мне было лет пятнадцать, отец возвращается с работы и видит, как я траха… – У меня деревенеет спина, и взгляд темных глаз скользит по моему лицу: – Извини. как я тесно общаюсь с девицей. Он обозвал ее шлюхой и вышвырнул из дома. Я стал огрызаться. Схватил его за грудки, приподнял и собрался отмутузить как следует. – Эштон прижимает меня к себе еще теснее. – И тогда он стал использовать против меня мою мать.

Хмурюсь в недоумении.

– Отец стал пугать меня цифрами – сколько стоит содержать мать в этой дорогущей клинике, сколько денег уйдет, если она проживет еще лет десять. Сказал, что начинает сомневаться, есть ли в этом смысл. Лучше ей не становится, так зачем эта пустая трата денег. – Эштон облизывает языком зубы. – Пустая трата денег. Вот во что превратилась для него любовь всей его жизни. Он ни разу не навестил ее в клинике. И давным-давно не носит обручального кольца. Я не хотел верить в это. Не мог же я ее предать. Мать для меня была всем, и отец отлично понимал это. Так что он оставил мне очень простой выбор: либо я живу так, как он позволяет мне, либо последние годы своей жизни мать проведет в какой-нибудь дыре, ожидая смерти. Он даже находил для меня газетные вырезки с примерами ужастиков из жизни несчастных в таких заведениях – где ими толком никто не занимается, где над ними издеваются. В тот день я осознал, как сильно отец меня ненавидит за то, что я родился. И я знал, что он не ограничится одними лишь угрозами.

Я перевожу дыхание. Так вот, оказывается, что за груз висит над головой у Эштона все эти годы.

Его мать.

– Поэтому я сдался. Годами я молча выполнял все его требования. – Эштон горько усмехается. – А знаешь, что во всем этом самое ужасное? Мне не на что было пожаловаться. Ну, у меня ведь замечательная жизнь! Учусь в Принстоне, у меня есть деньги, машина, гарантированное место работы в одной из самых престижных юридических фирм в стране. Не скажешь, что надо мной издеваются. – Эштон тяжко вздыхает. – Просто он лишил меня возможности жить своей жизнью.

– А заставлять жениться на ком он считает нужным – разве это не издевательство? – с горечью бормочу я.

Эштон опускает голову, и голос у него становится жестким.

– Это был один из моих самых страшных дней. Извини, что тебе пришлось пережить подобное испытание. Мне так жаль, что я не сказал тебе про помолвку.

– Посмотри на меня, – требую я, приподняв лицо Эштона за подбородок. Как же мне хочется его поцеловать, но я не могу переходить грань. Пока не узнаю…

– А что случилось с Даной? Как обстоят дела? – Хочу знать, договоренность о свадьбе до сих пор в силе? И то, что мы сейчас делаем, сидя тут вместе, неправильно?

Прекрасные карие глаза пристально смотрят на меня, а потом Эштон продолжает свой рассказ:

– Три года назад я был на летнем турнире по гольфу, который устраивала наша фирма, играл с отцом, и мы встретились там с новым клиентом и его дочерью. Она тоже играла со своим отцом.

Так мы с Даной и познакомились. Наверное, отец Даны сказал, что он хотел бы для дочери такого жениха, как я… – На шее у Эштона напряглись жилы. – Отец сразу же оценил такую возможность. Отец Даны доверил нашей фирме только часть своего бизнеса, а остальное представляли три другие юридические фирмы. «Дружба» с отцом Даны сулила нашей фирме огромную выгоду. Речь шла о десятках миллионов долларов, если не больше. Поэтому я получил инструкцию влюбить в себя Дану. – Эштон прижимает меня к себе еще теснее, прячет лицо у меня на груди, и мое сердце пускается вскачь. А он продолжает рассказывать: – Она такая красивая, светловолосая и на самом деле милая. Настоящих чувств я к ней никогда не испытывал, но против такой подружки ничего не имел. К тому же живет и учится она так далеко от Принстона, что жизни моей не слишком мешает. Так все и было, пока не появилась ты.

Мне так хочется наклониться. И тогда надо будет. просто чуть сдвинуться, и мой рот прижмется к его рту.

– Три недели назад отец позвонил мне и сказал, чтобы я сделал Дане предложение. В результате моих ухаживаний отец получил большую часть бизнеса ее отца. И решил, что после свадьбы получит и все остальное. Я отказался. На следующий день мне позвонили из клиники и спросили, когда я собираюсь перевести мать в дом престарелых в Филадельфии. Не успел я положить трубку, как пришло электронное письмо от отца с десятком жутких отзывов об этом заведении. В том числе случай сексуального домогательства, который отклонили в суде. Так что грязный извращенец по– прежнему на свободе и в полной боевой готовности. – Чувствую, как грудь Эштона снова вздымается и опускается от тяжкого вздоха. – Выбора у меня не было. Когда через две недели, сразу после соревнований, он вручил мне кольцо, я предложил Дане выйти за меня замуж. Сказал ей, что она любовь всей моей жизни. Я не мог рисковать и услышать от нее отказ. Я собирался уговорить ее на длительную помолвку, пока не закончу юридический факультет. Мне надо было продержаться, пока мама не умрет, и потом помолвку разорвать. – Понимаю по его голосу, что он сам себя за это презирает. И ненавидит.

Пытаюсь осмыслить всю эту чудовищную ситуацию, и не могу. Ничего не понимаю. Ну как отец может так ненавидеть своего собственного ребенка? Как можно получать удовольствие от того, что полностью контролируешь жизнь своего сына? Нет, отец Эштона просто псих. От одной мысли, как искусно такая дикая жестокость прячется под элегантным костюмом, скрывается за успешной карьерой, у меня все переворачивается внутри. Меня не волнует, что за демоны таятся в прошлом отца Эштона и почему он стал таким. Все равно я никогда не смогу понять, как этот человек мог такое сотворить.

Чуть отстраняюсь от Эштона, чтобы увидеть его лицо, и вижу, как по его щекам катятся слезинки. Вглядываюсь в его черты, а он не отводит глаз от моих губ.

– Когда той ночью ты пришла ко мне в комнату и… – Он сглатывает и хмурится. – Я хотел рассказать тебе. Я должен был сказать тебе до того, как мы… – Эштон морщится, словно от боли. – Мне так жаль. Я ведь знал: все кончится тем, что я тебя обижу, и позволил этому случиться.

Больше не дам ему так мучить себя из-за той ночи.

– Эштон, я ни о чем не жалею, – совершенно искренне отвечаю я и улыбаюсь, чтобы его подбодрить. Если есть ошибка, о которой я никогда в жизни не пожалею, так это Эштон Хенли. – Ну и что теперь? – Собираюсь с духом и спрашиваю: – Что случилось с Даной?

– Она кричала и рыдала. А потом сказала: если я дам слово, что такое больше не повторится, она меня простит.

Все внутри обрывается. Эштон все еще помолвлен. И его отец полностью его контролирует. Мне нельзя здесь находиться, сидеть вот так у него на коленях. Зажмурившись, чтобы скрыться от жестокой реальности, вздыхаю:

– Ясно.

Эштон шепчет, стараясь сдержать эмоции:

– Ирландка, посмотри на меня.

Сквозь пелену слез вижу его улыбку и в смятении хмурюсь. Приподняв мое лицо за подбородок, Эштон нежно меня целует. И хотя поцелуй невинный и быстрый, я не могу дышать. И совсем ничего не понимаю.

– Я сказал ей «нет», – шепчет он.

– Но… – Поворачиваюсь и смотрю на клинику, где лежит его мать. – Но ведь он тогда переведет ее отсюда в то ужасное место…

– Ирландка, теперь он ее не достанет. Неделю назад я сам перевел маму в другое место. – Эштон улыбается какой-то странной улыбкой – тут и радость, и облегчение, и растерянность. И тем больнее мне видеть слезы у него в глазах.

– Я не… Что ты хочешь сказать? – А сердце у меня замирает, а потом начинает трепыхаться в нетерпении. Понимаю: он намекает на что-то очень важное, но не понимаю, на что именно, и мне необходимо узнать это прямо сейчас.

– Эштон, объясни мне, что происходит.

Его лицо снова серьезно.

– Я порвал с Даной. Я понял, что рушится не только моя жизнь. – В его глазах мелькает боль от неприятных воспоминаний. – Я видел, какое у тебя было лицо, когда ты спускалась по лестнице и уходила из дома в тот день. Это меня раздавило. И осталось лишь одно: я пошел к тренеру. Он такой… Всегда завидовал Риган, что у нее такой отец. Ну вот, тренер раскупорил бутылочку «Хеннесси», а я рассказал ему все. – Его рассказ напоминает мне мою ночь признаний с Кейси и текилой. Забавно, что мы с Эштоном в тот день занимались одним и тем же примерно в одно и то же время… – Тренер настоял, чтобы я остался у них на пару дней, пока все не успокоится. Нетрудно догадаться, что в понедельник утром у меня разрывался телефон: отец требовал, чтобы я помирился с Даной, или он расправится с матерью. Я тянул время, наплел, что пытаюсь помириться. Тем временем мы с тренером принялись обзванивать его друзей – юристов, врачей, выпускников Принстона – чтобы найти способ вывести мать из-под юридической опеки отца и перевезти ее в какое-нибудь безопасное место. Поначалу ничего не складывалось. И я решил, что окончательно пропал. – Он лукаво улыбается. – Но через четыре дня на пороге дома тренера нарисовался доктор Штейнер.

У меня глаза лезут на лоб.

– Что? Как? – Через четыре дня… Значит, он прямо из Майами полетел в Нью-Джерси.

– По-видимому, он нашел адрес тренера, понимая, что таким образом найдет и меня.

Разумеется.

– Я… – Я вздыхаю, чувствуя себя бесконечно виноватой в том, что столько выболтала доктору Штейнеру о личной жизни Эштона. – Извини. Когда я была дома в Майами, я говорила с ним о тебе. Мне надо было все это кому-то высказать. И в голову не пришло, что он прилетит сюда. – Почему я об этом не подумала?

Эштон прикладывает мне палец к губам.

– Все в порядке. Правда. На самом деле именно он навел во всем порядок. – Эштон качает головой и смеется. – Твой доктор Штейнер – это нечто. Как же здорово он вытягивает информацию – тебя вроде как допрашивают, но так дружелюбно. Ни разу не видел, чтобы тренер с кем-нибудь так легко соглашался, как с этим Штейнером.

Не могу не засмеяться.

– Уж я-то тебя понимаю, как никто другой.

– За четыре часа, честное слово, Ирландка, всего за четыре часа этот тип разложил по полочкам всю мою прошлую жизнь и нынешнюю ситуацию. Потом позвонил своим коллегам. – Кивнув в сторону клиники, Эштон поясняет: – Директор этого интерната – его хороший знакомый. Он подготовил комнату. – Эштон грустно улыбается. – Говорят, ей недолго осталось. Может, год или два. В той клинике было круче, но сейчас для нее это уже не имеет значения, она не нуждается в дорогих лекарствах и лечении. Ее уже не вернешь. Я смирился с этим. Сейчас ей нужны только безопасность и комфорт. И покой.

Сказать, что я потрясена, значит ничего не сказать. Меня буквально взрывают эмоции – вулканическая смесь счастья, печали и обожания – обожания по отношению к моему безумному доктору, который непонятным образом вернул мне любимого человека. Слезы льются рекой, и я даже не пытаюсь их утирать, просто стараюсь во всем разобраться.

– А как тебе удалось перевезти маму? Как твой отец…

Хохот Эштона прерывает мой вопрос.

– Ирландка, это самая лучшая часть. – Он смахивает слезинку у себя с ресниц, и на миг его взгляд устремляется куда-то вдаль. – Поразительно, на что идут некоторые люди, когда понимают, что это может сойти им с рук. И еще более поразительно, на что они готовы, когда понимают, что это им с рук не сойдет. Шестнадцать лет отец безнаказанно надо мной издевался. Когда появился Штейнер, мы втроем с тренером отправились прямиком в офис к отцу, чтобы положить этому конец. В жизни так ничего не боялся. Но тот факт, что я теперь не один… – Голос у Эштона прерывается, а у меня словно в сердце что-то оборвалось.

Притягиваю его к себе, стискивая в объятиях изо всех сил. Я хочу услышать рассказ до конца. Мне это необходимо. Но в этот самый миг, чтобы осознать все, мне нужно просто прижать его к себе. Пусть я давно потеряла родителей, но у меня остались воспоминания о счастливом детстве, и мне легче пережить потерю. А у Эштона в памяти – лишь мрак и ненависть. И тяжелая обязанность защищать женщину, что даже не помнит мальчика, которого когда-то окутывала своей любовью.

– Мой отец – человек влиятельный. И не привык, чтобы ему диктовали, что делать. Поэтому, когда в кабинет без приглашения вошел Штейнер и сел в его личное кресло… – Эштон тихо хмыкает. – Прямо как в кино. Штейнер спокойно изложил факты – насилие, манипуляция, явный шантаж. Он не вникал в подробности, не ругался, не кричал, ничего такого. Просто недвусмысленно дал понять отцу, что он в курсе, и тренер тоже. А потом Штейнер положил на стол листок с адресом этого заведения и сказал, что палата подготовлена, и мы собираемся перевезти туда мать, и что оплачивать все счета будет по-прежнему он, и что мама останется в этом заведении, пока душа не оставит ее тело.

Представляю себе эту картину, и рот у меня открывается от изумления.

– И что было потом? Что он сказал?

Эштон чуть кривит губы.

– Сначала отец попытался запугать Штейнера разной юридической фигней, угрожал подать на него в суд и отозвать его лицензию. Штейнер улыбнулся. Улыбнулся и весьма образно обрисовал, что случится, если отец Даны узнает, почему разбито сердце его дочери, и что это будет намного хуже, чем просто лишиться важного клиента. А если учесть, что у меня сохранены электронные письма про тот дом престарелых, – свидетельство его злых намерения по отношению к жене, – то этого вполне хватит, чтобы разрушить светлый образ, который отец создавал годами. А еще Штейнер сказал, что, возможно, все это заинтересует его друга-адвоката, который выиграл не одно дело и готов взяться за это бесплатно. Штейнер назвал его фамилию, и отец побледнел. Как выяснилось, в Нью-Йорке есть юристы и покруче Дэвида Хенли.

После паузы он продолжает:

– Потом мы ушли. Я просто повернулся спиной к отцу и вышел. С того дня я ни разу его не видел.

– И он… – Оборачиваюсь и смотрю на клинику. – Он сделал так, как велел Штейнер? Вот так просто?

Эштон чуть морщится.

– Не совсем… Перевод состоялся. Через два дня маму забрали и перевезли сюда. А через четыре дня курьер принес документы и письмо о намерениях. Отец передает мне права опеки. Теперь я отвечаю за благосостояние матери и ее финансы. Помнишь, я говорил тебе, что она была моделью?

Я киваю, а он продолжает:

– У нее было полно собственных денег. Когда она узнала про болезнь, она позаботилась о том, чтобы обеспечить свое лечение. Она с самого начала сама за все платила. Просто деньги были в его кармане.

– Значит, он тебя просто так… отпустит?

Эштон медленно кивает.

– С условием, что я обязуюсь не разглашать наши с ним… отношения. Начиная с детства и заканчивая историей с Даной. Всё. Я подписываю договор о неразглашении, и он гарантирует, что я его больше не увижу и ничего о нем не услышу.

Увидев на моем лице немой вопрос, Эштон отвечает:

– Я подпишу этот договор. Мне все равно. Все это в прошлом. А сейчас меня заботит совсем другое. – Эштон прижимает меня еще теснее. – Я совершил столько ошибок, столько тебя обманывал и так тебя обидел, что даже не знаю, как все это поправить. Но… Может, мы попробуем, – он сжимает челюсти, – как-нибудь все это забыть и начнем сначала?

Неужели это на самом деле происходит? Я сижу здесь с Эштоном – и это единственное, чего я хочу, – и наконец все это, может быть, правильно.

Почти.

– Нет, – еле слышно шепчу я.

Вижу, как Эштон напрягся, и в глазах его стоят слезы.

– Ирландка, я сделаю все. Все что угодно.

Опускаю руку и нащупываю у него на запястье этот ужасный ремень.

Мне не надо ничего говорить – он понимает меня без слов. Закатывает рукав куртки, обнажая вещественное напоминание о страшном прошлом, и молча смотрит на браслет.

– Отец выбросил ремень в ту ночь. Наверное, хотел избавиться от кровавой улики. Но я нашел его в мусорном баке и прятал у себя в комнате годами. В тот день, когда я замаскировал свои шрамы под татуировками, я сделал наручник из куска ремня. Чтобы он постоянно напоминал мне о том, что ради матери я должен держаться. – Взглянув на окно третьего этажа, где лежит его мать, он грустно улыбается. Сердце у меня ликует, когда я вижу, как он ловко расстегивает браслет. Спустив меня с колен, он отходит на несколько шагов и, собрав всю свою силу, закидывает последнее свидетельство власти отца над собой в гущу деревьев.

Поворачивается ко мне лицом, я вижу в его прекрасных карих глазах мольбу и желание – и у меня подкашиваются колени.

Подхожу к нему, прижимаю ладонь к его сердцу и закрываю глаза, чтобы запомнить этот момент.

Момент, когда я делаю выбор только ради себя.

И этот выбор правильный, потому что он правильный именно для меня.

Не могу сдержать улыбку и хочу высказать свое последнее условие…

Эштон никогда не отличался терпением. Заметив мою улыбку, он принимает ее за согласие. Его рот тут же накрывает мой, и он целует меня с такой страстью, что у меня подкашиваются колени и чуть не разрывается сердце.

Умудряюсь отстраниться.

– Подожди! Еще две вещи.

Тяжело дыша, он хмурит брови и недоуменно смотрит мне в лицо.

– Что еще? Хочешь, чтобы я и все остальное снял? – Приподняв бровь, он добавляет: – С удовольствием, Ирландка, только сначала предлагаю переместиться в более теплое место. На самом деле я на этом настаиваю.

Качаю головой и шепчу:

– Я хочу, чтобы тебе помогли. Тебе нужно с кем-нибудь поговорить обо всем этом. И во всем разобраться.

Эштон мрачно ухмыляется.

– Можешь не беспокоиться. Я уже попался в мягкие лапы доктора Штейнера. У меня такое ощущение, что теперь я займу твое еженедельное время приема: по субботам в десять утра.

На меня накатывает неимоверное облегчение. Если я могу кому-то доверить благополучие Эштона, так это доктору Штейнеру.

– Хорошо.

Он ласково чмокает меня в губы и шепотом спрашивает:

– А второе условие какое?

– Ты говорил, что хочешь все забыть. Но… я не хочу, чтобы ты забывал то, что было между нами. Никогда.

Эштон улыбается самой нежной улыбкой.

– Ирландка, единственное, что я не смогу забыть, так это каждую секунду, проведенную с тобой.

Эпилог

– Знаешь, а я почти целый годе не ела чизкейк, – бормочу я, лениво вожу вилкой по тарелке и смотрю с веранды, как над Майами-Бич клонится к закату июньское солнце. – Похоже, я его больше не люблю.

– Тогда я съем, – отвечает Кейси, которая чуть ли не облизала свою тарелку. – Или Шторм. У нее такая прожорливая малышка, что кормящая мамаша в день уничтожает тысяч пятьдесят калорий.

Похоже, крошка Эмили услышала волшебное слово, и на кухне тотчас раздаются голодные вопли. Опять. Эмили родилась в начале января, и как только ее приложили к груди, там она и осталась. Шторм достается по полной программе, но она переносит все с удивительным терпением и любовью.

С тех пор как я вернулась, Шторм стало чуть полегче. Эмили даже разрешает мне кормить ее из бутылочки. Шторм зовет меня своей палочкой-выручалочкой.

В конце концов я решила остаться в Принстоне до конца года и даже умудрилась вытянуть все предметы на твердую B. По иронии судьбы, лучше всего у меня дела обстоят по английской литературе, хотя для меня это был самый трудный курс.

Разумеется, в моем выборе остаться решающую роль сыграл Эштон. Как только все улеглось и не осталось места для лжи, жизнь превратилась в цепочку решений – маленьких, больших, простых, сложных – и принимать их должна только я. Для себя.

Начала с самого простого. Где я могу видеть Эштона как можно чаще – это очевидно. Ему осталось меньше года до окончания университета, и он решил доучиться, невзирая на то, по какой причине он туда поступал. Кроме того, как капитан команды он чувствовал ответственность перед командой за весенний сезон.

Со временем Коннор, Эштон и я помирились. Коннор скоро понял, что я для его лучшего друга не просто очередная девица на одну ночь. Он начал ухаживать за Джулией – той самой блондинкой, которая оказывала ему знаки внимания в клубе «Тайгер Инн». Как-то раз мы даже провели вечер вчетвером. Сначала была какая-то неловкость, но потом все сгладилось. Время от времени Коннор бросает на меня взгляды, и я понимаю, что его чувства ко мне еще не остыли. Надеюсь, со временем он все же поймет, что мы не подходим друг другу.

В начале весеннего семестра Эштон вернулся в дом Коннора. Я часто у него задерживалась. Поначалу смущалась, но Эштон быстро заставил меня забыть о своем смущении и обо всем на свете, кроме него.

Труднее всего было решить, оставаться мне в Принстоне дальше или нет. Я отправила заявление на перевод в Майами, и, как и следовало ожидать, меня приняли. Больше в Нью-Джерси меня не держало ничего, кроме Эштона. Ведь у него в Нью– Джерси была мать, и отец Риган предложил ему место помощника тренера. А я все никак не могла решить, возвращаться ли мне в Майами.

Однажды ночью, когда я лежала в постели и водила пальцем по кельтскому символу, Эштон сказал мне: если я решу вернуться, он поедет со мной. Он даже начал подыскивать с помощью Штейнера подходящую клинику. Роберт заверил его, что он всегда может рассчитывать на место помощника тренера.

И внезапно трудное решение стало очень легким. И я поняла, что оно правильное.

Я хотела вернуться домой.

И хотела вернуться вместе с Эштоном.

Раздвижная дверь за спиной открывается, и две сильные руки обнимают меня за плечи.

– Ты не говорила, что в Майами такое пекло, – говорит мой роскошный мужчина, наклоняется и отправляет в рот кусок торта с моей вилки, после чего целует меня в губы. На лоб мне капают капли пота, и я ойкаю.

Перевожу взгляд на мокрую от пота грудь Эштона. С тех пор, как мы сюда приехали, Эштон по вечерам бегает трусцой без футболки, в результате чего по ночам я не могу совладать со своими гормонами.

– Смотри, она к этому привыкнет, – раздается за спиной голос Трента, и он выходит на веранду, тоже потный и без футболки, с полотенцем на шее. Трент старше Эштона на восемь лет, но такое ощущение, что они ровесники и прекрасно ладят. Пока еще не решила, на какой возраст они тянут.

– Это что за конгресс потных мужчин? – Прикрыв малышку у груди пеленкой, к нам присоединяется Шторм, а вслед за ней и Бен, третий потный красавчик без футболки. И на веранде снова шумно и людно.

– Однако ты, Принстон, шустрый малый, – говорит Бен, хлопая ладонью по ладони Эштона.

Услышав прозвище Эштона, не могу сдержать улыбки. Здесь его сразу все полюбили. В том числе одна компания гуляющих по берегу дамочек. Они поняли: если в определенное время вечером прогуливаться рядом с нашим домом, то увидишь на веранде спортивных полуодетых мужчин. Ну а с тем, что там еще сидят Кейси, Шторм и я, приходится мириться…

– Привет! – Кейси с преувеличенным энтузиазмом машет дамочкам, явно наслаждаясь тем, что на ее мужчину все заглядываются. Она кивает на Трента. – Пятьсот баксов на два часа! – Махнув в сторону Эштона, добавляет: – А этот молодчик – семьсот пятьдесят. Если бы вы слышали, как кричит по ночам моя сестрица!..

– Кейси! – возмущаюсь я, но уже слишком поздно. Все хохочут, а я сгораю со стыда. Эштон наклоняется и целует меня в шею, как будто это спасет меня от неловкости. Несмотря на то, что я сексуально раскрепостилась, если можно так сказать, все равно предпочитаю не распространяться о настолько личном. Эштон уважает мое мнение и не дразнит меня вместе с остальными. Но порой тоже не может сдержаться и подыгрывает всей компании. После вечеринки по поводу моего возвращения, где было выпито немало джелло, а также благодаря тонким стенам, компромата у них предостаточно.

– А как же я? Мадам Кейси, неужели я ничего не стою? – Бен театрально воздевает руки к небу и делает оскорбленный вид.

– Да я сама им пять сотен приплачу, если ты хотя бы на один вечер оставишь меня в покое, – стонет Кейси и тут же подмигивает.

– Намек понял. Иду в бар побаловаться пивком. Послушай, Принстон, хочешь, устрою тебя на работу? Хорошие деньги, полно…

– Спасибо, не надо! – отвечаю я за Эштона. Не допущу, чтобы мой смуглый красавчик работал в стрип-клубе. В отличие от сестры, я не отличаюсь самоуверенностью.

Эштон пожимает плечами, а потом, бросив на меня многозначительный взгляд, говорит:

– Мне и здесь работы хватает. Тружусь не покладая рук.

– Подозреваю, она еще похлеще, чем старшая сестрица, – подыгрывает ему Трент.

Еще один взрыв хохота, и мои щеки снова пылают.

– А не пора ли тебе поработать руками в душе? – говорю я и хлопаю Эштона по потному животу, и только тут до меня доходит, что я ляпнула. Закрываю рот ладонями под очередной взрыв хохота.

Откровенно говоря, с работой Эштон не торопится. Нам не пришлось переводить его мать в Майами. Она умерла в конце апреля, прямо перед экзаменами. В то утро, когда Эштону позвонили из клиники, я была с ним рядом. Прижимала его к себе, когда он плакал, – думаю, это были слезы одновременно печали и облегчения.

Денег осталось достаточно, для того чтобы Эштон все как следует обдумал. Богатым его не назовешь, но на какое-то время хватит. Шторм настояла, чтобы он переехал к нам и не тратился на жилье. Он уже записался на курсы пилотирования и впервые в жизни сам решает, чем ему заниматься. Думаю, он наслаждается каждой минутой этого процесса.

Оглядываясь на прошедший год, не могу поверить, как мы с Эштоном, несмотря на такие разные семьи – я выросла в любви, он в ненависти, – оказались в одном и том же месте в одно и то же время: мы оба учимся делать самостоятельный выбор.

Единственное, что нас роднит, – это непреодолимое желание постоянно быть вместе.

Душой я понимаю, что медицина – это не мое, несмотря на мои способности к учебе. Пока Эрик и Дерек не прошли курс химиотерапии, я часто созванивалась с детской клиникой. А потом закрыла для себя эту тему. Я всерьез подумываю об общественной работе. Это будет нелегко – некоторым из детей пришлось столкнуться с проблемами посложнее, чем у Эштона, – но я знаю, что хочу помогать детям. Поэтому доктор Штейнер предложил мне попробовать свои силы в качестве волонтера в центре усыновления, чтобы понять, справится ли с этим моя чувствительная натура. А если не справится? Тогда…

Жизнь состоит из проб и ошибок.

Мы с доктором Штейнером часто разговариваем. А Эштон разговаривает с ним еще чаще. Доктор Штейнер шутит, что он наш семейный психотерапевт. Я предложила ему к нам переехать. Никак не могу найти достойный способ выразить ему свою признательность за все, что он для нас сделал. И продолжает делать до сих пор.

Пожалуй, пригласить на крестины своего первенца – единственный выход.

– Ливи, а когда приедут ваши друзья? – спрашивает Шторм и поправляет свой топ. Наконец-то обжора Эмили наелась, сыто икнула и показала свои румяные щечки из-за пеленки.

– Завтра днем. – Несколько дней у нас погостят Риган с парнями.

Когда они узнали, что все это время мать Эштона была жива, они были потрясены, но, тем не менее, просто пришли поддержать своего друга в день похорон и до поздней ночи вместе с нами сидели на поминках в «Тайгер Инн». И хотя из-за соглашения с отцом Эштон не может посвятить их в подробности, парни поняли, что жизнь у их капитана здорово отличалась от блестящего фасада.

А Риган? Когда я сказала, что осенью не вернусь в общежитие, она три недели на меня дулась, но лучше соседки и подруги просто не придумаешь. Она по-прежнему влюблена в Гранта. Может, это поможет укротить ее буйный нрав.

– Ну что? Сегодня вечером зажигаем? – говорит Бен, потирая руки, наклоняется и чмокает Эмили в щечку.

– Ну и амбре! – Шторм отталкивает его и морщит носик.

– На этой позитивной ноте… – Бен чмокает Шторм в лоб и возвращается в дом, бросив на ходу: – Пока!

Трент потягивается.

– Ну что, поужинаем в гриль-баре?

– Да! Так хочется вырваться из дома! – заявляет Шторм, и внезапно ужас застывает у нее в глазах. Словно она тигрица в клетке. Впрочем, так оно и есть. – Через час Дэн вернется с работы, а я тут расселась со своей молочной кухней. Надо предупредить его, что я собралась в бар. И сцедиться еще надо. – И с Эмили на руках она убегает сцеживаться.

Парни тоже идут в дом, споря, кто первый принимает душ, а мы с Кейси снова остаемся на веранде одни.

Долго сидим молча, я слушаю крики чаек и смотрю на волны, накатывающие на берег.

– Знаешь, а ведь с того вечера почти целый год уже прошел? – Господи, все теперь по-другому! А я все та же. Хотя тоже очень изменилась.

Кейси хмыкает и берет у меня из рук тарелку с недоеденным тортом.

– Ты про тот вечер, когда я сказала тебе, что ты в глубокой заднице? – Она слизывает последний кусочек торта, и я вижу, что в уголках губ у нее прячется усмешка.

– Да, именно про тот. – Закидываю руки за голову.

И улыбаюсь.

Благодарности

Ну разве это не чудо – найти себе дело по душе и жить им! До сих пор не могу поверить, что у меня все получилось. Я должна поблагодарить за это многих людей.

Во-первых, огромное спасибо моим читателям. Некоторые из вас со мной еще с тех пор, как вышла в свет «Анафема», а многие открыли меня для себя, прочитав «Десять легких вдохов». Вы все для меня очень дороги. Ведь если бы вы не прочли мои книги, не оценили бы мой стиль и не рассказали бы обо мне своим друзьям, я бы не состоялась как писатель.

Хочу поблагодарить замечательных блоггеров – среди них есть на редкость страстные читатели – не будь вас, я бы сейчас не писала эти страницы. Особая благодарность читательским блогам: Aestas Book Blog, Autumn Review, Maryse’s Book Blog, Shh Mom’s Reading, Three Chicks and their Books, Tsk Tsk What to Read, Natasha Is a Book Junkie и The Sub Club. Хочу сказать большое спасибо Мэнди из I Read Indie Books за ее рецензию моей книги «Десять легких вдохов». Думаю, с ее легкой руки ко мне потянулись читатели. Я могла бы привести еще целую сотню блогов. Вы все просто удивительные.

Хочу выразить благодарность Хизер Селф – прекрасному писателю, блоггеру и другу. Спасибо тебе за то, что делилась со мной своей безудержной фантазией (особенно, когда надо придумать какое-нибудь имя), а также лавандовой водкой и своим неизменным позитивным настроем. Жди: в один прекрасный день Канадия появится на пороге твоего дома в Техасе. Готовься.

От души благодарна Кортни Коул – спасибо, что читала «Одну маленькую ложь», когда сама зашивалась со сроками. Мне очень дорого твое мнение, и я в восторге от твоих слов в мой адрес на обложке.

Спасибо Келли Симмон из Inkslinger PR – итак, путешествие продолжается. Теперь ты для меня не только блистательный публицист, но и настоящий друг. Желаю тебе всего самого доброго.

Хочу выразить искреннюю признательность Стэйси Донахью из литагентства Corvisiero Literary Agency – с чего же начать? Я до сих пор говорю мужу, какая же я умница, что подписала контракт именно с вами. Ну ладно, может, так я не говорю. Скорее, что-то вроде: как же мне повезло как писателю, что у меня такой литературный агент, как ты. Спасибо, что бросала все свои дела и приходила меня подбодрить, а в первую очередь спасибо за то, что в меня поверила. А еще за то, что не дала мне угробить всех своих героев в очередном порыве гнева, вызванного злоупотреблением Red Bull.

Благодарю Сару Кэнтин – как бы мне хотелось утащить тебя, спрятать к себе в карман и всегда держать при себе. Ты чудо-редактор. Такая позитивная, всегда поможешь и поддержишь. Каждый раз, когда я вижу во входящей почте твое имя, я искренне радуюсь. Я безмерно рада нашему сотрудничеству.

Спасибо Марии Стэнски – если бы не она, я бы не разобралась в тонкостях клубной жизни Принстона. Спасибо за то, что терпеливо отвечала на все мои вопросы и предоставила море полезной информации.

Выражаю благодарность своему издателю, Джудит Кёрр, и всей команде издательства Atria Books: Бену Ли, Валери Венникс, Кимберли Гоулдстайн и Алише Булок – за вашу прекрасную работу для того, чтобы эта книга попала в руки читателей. Даже не буду пытаться объяснить, насколько хороша обложка и насколько точно попадание в образ Ливи.

Спасибо моему мужу – целый месяц он полностью взял на себя все заботы о детях, пока я заползла в свою «норку» и трудилась над книгой, чтобы не сорвать сроки. Обещаю: когда-нибудь я научусь готовить.

И спасибо моим детям – потому что они самые милые и самые сладкие безобразники в целом свете.

Примечания

1

Джелло-шот, или желе-шот (англ. Jell-O shot) – коктейль в виде разноцветного алкогольного желе из крепкого спиртного и сока. Здесь и далее примеч. перев.

(обратно)

2

Patrόn – знаменитая марка текилы.

(обратно)

3

Американский «ремесленный» стиль, имеющий отношение к Движению искусств и ремесел, зародился в конце XIX века. Для зданий в этом стиле характерны пологая островерхая крыша и живописные конические колонны крыльца. Внешне чем-то напоминает стиль модерн.

(обратно)

4

От английских слов girl (девочка) и midget (карлик, лилипут).

(обратно)

5

Лига плюща (англ. The Ivy League) – ассоциация восьми частных американских университетов.

(обратно)

6

Американская система оценок включает буквы латинского алфавита – А соответствует пятерке, В четверке, и так далее. Всего оценок пять: A, B, C, D положительные, а F (от англ. Failure, неудача) – означает неудовлетворительный результат.

(обратно)

7

You are my sunshine, песня Джонни Кэша/

(обратно)

Оглавление

Глава первая. Слишком правильная

Глава вторая. Коварный джелло

Глава третья. Чудовище

Глава четвертая. Сожаления

Глава пятая. Диагноз

Глава шестая. «Если» или «когда»

Глава седьмая. Тесен мир

Глава восьмая. Повернутый на сексе

Глава девятая. Игры

Глава десятая. Ревность

Глава одиннадцатая. Притяжение

Глава двенадцатая. Тоска по дому

Глава тринадцатая. Падение

Глава четырнадцатая. Просто скажи

Глава пятнадцатая. Само совершенство

Глава шестнадцатая. Посредственность

Глава семнадцатая. 31 октября

Глава восемнадцатая. Бегство

Глава девятнадцатая. Выбор

Эпилог

Благодарности Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg