«Четвертое сословие»

Четвертое сословие (fb2) - Четвертое сословие (пер. Ирина Кастальская) 1903K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Джеффри Арчер

Джеффри Арчер Четвертое сословие

Примечание автора

В мае 1789 года Людовик XVI созвал в Версале Генеральные штаты — своего рода парламент — из представителей разных сословий.

Первое сословие состояло из трехсот представителей дворянства.

Второе сословие состояло из трехсот представителей духовенства.

Третье сословие представляли шестьсот горожан.

Несколько лет спустя после Французской революции знаменитый английский философ и публицист Эдмунд Берк, глядя на галерею прессы в Палате общин, сказал:

— Вот сидит четвертое сословие, оно могущественнее всех трех вместе взятых.

ЭКСТРЕННЫЙ НОЧНОЙ ВЫПУСК МЕДИАМАГНАТЫ СРАЖАЮТСЯ ЗА СПАСЕНИЕ СВОИХ ИМПЕРИЙ

ГЛАВА 1

ГЛОУБ, 5 ноября 1991 года:

АРМСТРОНГ НА ГРАНИ БАНКРОТСТВА

Удача от него отвернулась. Но в прошлом Ричард Армстронг никогда не думал об удаче — она всегда была на его стороне.

— Faites vos jeux, mesdames et messieurs. Дамы и господа, делайте ваши ставки.

Армстронг смотрел на зеленое сукно. Гора красных фишек, возвышавшаяся перед ним на столе двадцать минут назад, почти растаяла и превратилась в маленькую стопку. За этот вечер он уже проиграл сорок тысяч франков — но что такое сорок тысяч франков, если ты промотал миллиард долларов за последние двенадцать месяцев?

Он наклонился вперед и поставил все фишки на «зеро».

— Les jeux sont faits. Ставки сделаны. Rien ne va plus, — объявил крупье и легким движением руки запустил колесо. Маленький белый шарик побежал по колесу, заскакал по крошечным черным и красным отверстиям.

Армстронг уставился вдаль. Даже когда шарик наконец остановился, он не опустил глаз.

— Vingt-six, — объявил крупье и сразу стал сгребать фишки, поставленные не на «двадцать шесть».

Армстронг отошел от стола, даже не взглянув на крупье. Он медленно миновал столы, где играли в бэкгаммон, разновидность нардов, и в рулетку, и наконец оказался у двойных дверей, ведущих в реальный мир. Высокий швейцар в длинной синей шинели распахнул одну из них и улыбнулся известному игроку в предвкушении своих обычных ста франков на чай. Но сегодня он их не дождется.

Армстронг провел рукой по густым черным волосам и стал спускаться по ступенчатому, поросшему зеленью саду казино и мимо фонтана. Прошло уже четырнадцать часов после чрезвычайного заседания правления в Лондоне, и усталость давала о себе знать.

Несмотря на грузную фигуру — Армстронг несколько лет не вставал на весы, — он уверенно шагал по дорожке и остановился, только когда оказался перед своим любимым рестораном с видом на залив. Он знал, что столик здесь надо заказывать как минимум за неделю, и при мысли, какой переполох вызовет его появление, улыбнулся впервые за этот вечер.

Он распахнул дверь ресторана. К нему подбежал высокий худощавый официант и попытался скрыть удивление за низким поклоном.

— Добрый вечер, мистер Армстронг, — поздоровался он. — Приятно видеть вас снова. Вы будете ужинать в компании?

— Нет, Анри.

Метрдотель проводил нежданного посетителя через переполненный ресторан к столику в небольшой нише. Как только Армстронг сел, он протянул ему большое, обтянутое кожей меню.

Армстронг покачал головой.

— Не нужно, Анри. Вы и так отлично знаете, что́ я люблю.

Метрдотель нахмурился. Он не робел в присутствии европейской знати, голливудских звезд и даже итальянских футболистов, но как только в ресторане появлялся Ричард Армстронг, он находился в постоянном напряжении. А теперь он еще должен выбрать блюда для Армстронга. Хорошо еще, что любимый столик знаменитого посетителя оказался свободен. Приди Армстронг на несколько минут позже, и ему пришлось бы ждать в баре, пока официанты спешно накроют резервный столик в центре зала. К тому моменту, когда Анри расстелил салфетку на коленях Армстронга, сомелье наливал в бокал его любимое шампанское. Армстронг смотрел вдаль невидящими глазами, не замечая огромной яхты, пришвартованной в северной части залива. Мыслями он был в сотнях километров отсюда, со своей женой и детьми. Что будет, когда они узнают?

Ему подали суп из омаров. Суп был такой температуры, чтобы он сразу мог его есть. Армстронг приходил в ярость, если надо было ждать, пока блюдо остынет.

К удивлению метрдотеля, его клиент даже не заметил, как ему снова наполнили бокал, — его взгляд был по-прежнему прикован к горизонту. Интересно, думал Армстронг, сколько времени пройдет после обнародования отчетов компании, прежде чем его коллеги в правлении — по большей части титулованные чиновники или карьеристы со связями — начнут заметать следы и отгораживаться от него? Только сэр Пол Мэтланд, подозревал он, сможет спасти свою репутацию.

Армстронг взял десертную ложку и стал черпать суп быстрыми круговыми движениями.

Посетители за соседними столиками изредка бросали взгляды в его сторону и заговорщически перешептывались со своими спутниками.

— Один из самых богатых людей в мире, — объяснял местный банкир молодой женщине, которую впервые пригласил на свидание. У нее был соответствующе потрясенный вид.

Обычно Армстронг наслаждался своей известностью. Но сегодня даже не замечал своих сотрапезников. Его мысли перенеслись в зал заседаний швейцарского банка, где было принято решение опустить финальный занавес — и все из-за каких-то 50 миллионов долларов.

Как только Армстронг приложил к губам льняную салфетку, пустую тарелку быстро унесли. Метрдотель отлично знал, что этот человек не любит пауз между блюдами.

Через мгновение на столе появилось блюдо с дуврской камбалой без костей — Армстронг терпеть не мог лишних телодвижений. Рядом расположилась чаша с его любимым жареным картофелем и бутылочка с соусом «Эйч-Пи»[1] — ее специально держали на кухне для единственного клиента, который ее заказывал. Армстронг рассеянно отвинтил крышку, перевернул бутылку и с силой потряс. На рыбу упала большая коричневая капля. Он равномерно размазал ножом соус по белому мясу.

Утреннее заседание правления едва не вышло из-под контроля после отставки сэра Пола с поста председателя. Как только они закончили с разделом «Другие вопросы», Армстронг быстро покинул зал заседаний и поднялся на лифте на крышу, где его ждал вертолет.

Когда Армстронг появился на крыше, его пилот с наслаждением курил, прислонившись к ограждению.

— Хитроу, — рявкнул он пилоту, не задумываясь о получении разрешения на взлет от авиадиспетчера или о наличии взлетных участков. Пилот быстро загасил сигарету и побежал к вертолетной площадке. Пока они летели над Лондоном, Армстронг обдумывал последовательность событий, которые произойдут в течение следующих нескольких часов, если, конечно, пятьдесят миллионов долларов волшебным образом не материализуются.

Через пятнадцать минут вертолет сел на частной площадке, известной тем, у кого достаточно денег, чтобы ею пользоваться, под названием «Пятый терминал». Армстронг спрыгнул на землю и медленно направился к своему личному самолету.

Другой пилот в ожидании приказов стоял на верхней ступеньке трапа.

— Ницца, — распорядился Армстронг и прошел в конец салона. Пилот скрылся в кабине, решив, что «Капитан Дик» хочет пару дней отдохнуть на своей яхте в Монте-Карло.

«Гольфстрим» взял курс на юг. За двухчасовой полет Армстронг сделал только один телефонный звонок — в Женеву Жаку Лакруа. Но как он ни умолял, ответ оставался прежним:

— Мистер Армстронг, вы должны вернуть 50 миллионов долларов сегодня до закрытия банков, в противном случае у меня не будет иного выбора, кроме как передать дело нашему юридическому отделу.

Помимо звонка, за время полета он сделал только одно — порвал содержимое папок, которые сэр Пол оставил на столе в зале заседаний. Потом он вошел в туалет и спустил мелкие обрывки в унитаз.

Когда самолет приземлился в аэропорту Ниццы, к трапу подъехал мерседес с шофером за рулем. Армстронг уселся на заднее сиденье, не обменявшись с водителем ни одним словом: тот и без вопросов знал, куда отвезти хозяина. Армстронг вообще не издал ни звука по дороге от Ниццы до Монте-Карло; в конце концов, шофер ведь не в состоянии одолжить ему 50 миллионов долларов.

Когда машина завернула на пристань, капитан яхты Армстронга взял под козырек, приветствуя его. Хотя Армстронг никого не предупредил о своих намерениях, команду из тринадцати человек заранее вызвали на борт «Сэра Ланселота», сообщив, что в их края едет босс.

— Но один Бог знает, куда, — добавила его секретарша.

Как только Армстронг решал, что пора ехать в аэропорт, об этом немедленно сообщали его секретарше, а та уже информировала кого надо. Только так его сотрудникам, разбросанным по всему миру, удавалось удержаться на работе больше одной недели.

Капитан был встревожен. Босса не ждали раньше, чем через три недели, когда он собирался вместе с семьей уехать на полмесяца в отпуск. Когда этим утром позвонили из Лондона, шкипер был на верфи и следил за мелким ремонтом «Сэра Ланселота». Никто не знал, куда направляется Армстронг, но капитан не хотел рисковать. Он с огромным трудом вывел яхту с верфи и пришвартовал у причала всего за несколько минут до того, как босс ступил на французскую землю.

Армстронг поднялся на палубу и прошагал мимо четырех моряков в накрахмаленной белой форме, вытянувшихся по стойке «смирно» и отдававших ему честь. Он скинул туфли и спустился в свои апартаменты. Распахнув дверь каюты, он понял, что его ждали: несколько факсов были аккуратно сложены в стопку на столе рядом с его кроватью.

«Вдруг Жак Лакруа передумал?» Но сразу же отказался от этой мысли. Армстронг много лет работал со швейцарцами и знал их слишком хорошо. Это одномерный народ без воображения, им нужно, чтобы на их банковских счетах всегда было положительное сальдо, слово «риск» в их словаре отсутствует.

Он быстро просмотрел листы скрученной бумаги для факсов. Первый факс пришел от нью-йоркских банкиров, которые извещали его, что утром после открытия биржи цена на акции «Армстронг Коммьюникейшнз» продолжала падать. Он пробежал глазами страницу, пока его взгляд не остановился на строке, которую он боялся увидеть. «Никто не покупает, все только продают, — бесстрастно уведомляли его. — Если такая тенденция сохранится, у банка не останется другого выбора, кроме как пересмотреть свою позицию».

Он смахнул все факсы на пол и подошел к потайному сейфу, спрятанному за большой фотографией, на которой он пожимает руку королеве. Он стал вращать диск взад и вперед, останавливаясь на цифрах 10-06-23. Тяжелая дверца открылась, и Армстронг двумя руками быстро выгреб из сейфа пухлые пачки денег. Три тысячи долларов, двадцать две тысячи французских франков, семь тысяч драхм и толстая упаковка итальянских лир. Рассовав деньги по карманам, он спустился на берег и направился прямиком в казино. Ему и в голову не пришло сообщить кому-нибудь из команды, куда он идет, надолго ли и когда может вернуться. Капитан приказал младшему матросу проследить за боссом, чтобы тот не застал команду врасплох, когда вернется на яхту.

Перед ним поставили большую порцию ванильного мороженого. Официант стал поливать мороженое горячим шоколадом, и так как Армстронг не останавливал его, он лил и лил, пока не опустел соусник. И снова ложка пошла по кругу, соскребая со стенок шоколад до последней капли. Опустевшую вазочку сменила чашка дымящегося черного кофе. Армстронг по-прежнему не отрывал глаз от залива. Как только станет известно, что он не в состоянии выплатить такую незначительную сумму, как 50 миллионов, ни один банк на свете не станет иметь с ним дело.

Несколько минут спустя вернулся метрдотель и с удивлением обнаружил, что кофе так и остался нетронутым.

— Принести вам другую чашку, мистер Армстронг?

Армстронг покачал головой.

— Просто принесите счет, Анри.

Он в последний раз осушил бокал с шампанским. Метрдотель поспешно ретировался и тотчас вернулся, неся сложенный листок белой бумаги на серебряном подносе. Этот клиент не выносил ожидания, даже если дело касалось всего лишь счета.

Армстронг развернул листок, но не проявил никакого интереса к его содержимому. Семьсот двенадцать франков, service non compris.[2] Он подписал счет, округлив его до тысячи франков. Впервые за вечер лицо метрдотеля расплылось в улыбке — улыбка исчезнет, когда он узнает, что ресторан стоит последним в длинной очереди кредиторов Армстронга.

Армстронг отодвинул стул, бросил смятую салфетку на стол и вышел из ресторана, не сказав больше ни слова. Несколько пар глаз смотрели ему вслед, и еще одна наблюдала за ним, когда он вышел на улицу. Он не заметил, как молодой матрос резво побежал в сторону «Сэра Ланселота».

Армстронг рыгнул, шагая по набережной, вдоль которой стояли на якоре десятки сбившихся в кучу яхт. Ему всегда нравилось осознавать, что «Сэр Ланселот» — самая большая яхта в заливе, если, конечно, в гавань не пожалует султан Брунея или король Фахд. Но сегодня он думал только об одном — сколько за нее можно получить, если выставить ее на продажу на открытом рынке. Но как только правда выплывет наружу, кто захочет купить яхту, принадлежавшую Ричарду Армстронгу?

Держась за канаты, Армстронг поднялся по сходням. Его ждали капитан и старший помощник.

— Мы немедленно отплываем.

Капитан не удивился. Он знал, что Армстронг не захочет стоять в порту, если в этом нет необходимости: даже глубокой ночью он мог уснуть только под мерное покачивание судна. Капитан стал раздавать приказы к отправлению, а Армстронг скинул туфли и скрылся внизу.

В каюте его ждала очередная пачка факсов. Он схватил их, все еще надеясь на спасение. Первый факс был от Питера Вэйкхема, заместителя директора «Армстронг Коммьюникейшнз», который, несмотря на позднее время, явно все еще сидел в своем кабинете. «Срочно позвони, пожалуйста», — гласило сообщение. Второй факс был из Нью-Йорка. Акции компании упали до минимума, и его банкиры «против своего желания сочли необходимым» выставить собственные акции на продажу. Третий факс пришел от Жака Лакруа из Женевы. Он подтверждал, что поскольку банк не получил 50 миллионов долларов до закрытия, у них не остается другого выбора, кроме…

В Нью-Йорке было двенадцать минут шестого, в Лондоне — двенадцать минут одиннадцатого и двенадцать минут двенадцатого в Женеве. К девяти часам утра он уже не сможет контролировать заголовки собственных газет, не говоря уж о газетах Кита Таунсенда.

Армстронг неторопливо разделся, свалив одежду в кучу на полу. Потом достал бутылку бренди из буфета, щедро плеснул себе в большой пузатый бокал и рухнул на широкую кровать. Он тихо лежал, когда заурчали, оживая, двигатели, и через несколько минут услышал лязг поднимаемого с морского дна якоря. Лавируя между другими судами, «Сэр Ланселот» медленно выходил из гавани.

Час шел за часом, но Армстронг не шевелился, лишь изредка подливал себе бренди, пока не услышал, как маленькие настольные часы у его кровати пробили четыре раза. Тогда он сел, немного подождал и опустил ноги на пушистый ковер. Неуверенно встал и, покачиваясь, пробрался по неосвещенной каюте к ванной комнате. Дойдя до открытой двери, он снял с крючка просторный халат цвета слоновой кости — карман был украшен надписью «Сэр Ланселот», вышитой золотой нитью. Он вернулся к двери каюты, осторожно открыл ее и босиком шагнул в тускло освещенный коридор. Немного помедлил, потом закрыл дверь на ключ и положил его в карман халата. Он стоял неподвижно, пока не удостоверился, что слышит лишь знакомое гудение мотора яхты внизу.

Его шатало из стороны в сторону, когда он нетвердой походкой шел по узкому коридору. Подойдя к ведущей на палубу лестнице, он ненадолго остановился. Потом стал медленно подниматься, крепко цепляясь за канаты. Добравшись до верха, он вышел на палубу и быстро огляделся. Никого не было видно. Стояла ясная тихая ночь, которая ничем не отличалась от девяноста девяти из ста таких же ночей в это время года.

Армстронг молча направился дальше и наконец оказался над машинным отделением — самой шумной частью судна.

Он постоял всего минуту, потом развязал пояс и сбросил халат на палубу.

Теплое дыхание ночи обдувало его обнаженное тело. Он всматривался в неподвижное темное море и думал: разве в такую минуту вся твоя жизнь не должна промелькнуть перед глазами?

ГЛАВА 2

СИТИЗЕН, 5 ноября 1991 года:

ТАУНСЕНД НА ГРАНИ КРАХА

— Кто-нибудь звонил? — спросил Кит Таунсенд, проходя мимо своей секретарши и направляясь в свой кабинет.

— Перед тем как вы поднялись на борт самолета, звонил президент из Кэмп-Дэвида, — доложила Хитер.

— Какая из моих газет насолила ему на этот раз? — поинтересовался Таунсенд, садясь за стол.

— «Нью-Йорк Стар». До него дошли слухи, что вы собираетесь опубликовать его банковский счет на первой полосе в завтрашнем номере, — ответила Хитер.

— Скорее, мой банковский счет станет завтра новостью номер один, — заметил Таунсенд. Его австралийский акцент проявился сильнее, чем обычно. — Кто еще?

— Из Лондона пришел факс от Маргарет Тэтчер. Она согласна на ваши условия и готова подписать договор на две книги, хотя Армстронг предлагал ей более высокую цену.

— Хорошо бы и мне кто-нибудь предложил шесть миллионов долларов, когда я напишу свои мемуары.

Хитер неуверенно улыбнулась.

— Что-то еще?

— Гэри Дикинс получил очередную повестку в суд.

— Что на этот раз?

— Он обвинил архиепископа Брисбейнского в изнасиловании на первой странице вчерашней мельбурнской «Правды».

— Правда, только правда и все, кроме правды, — улыбнулся Таунсенд. — Вот почему газеты хорошо продаются.

— К сожалению, женщина, о которой идет речь, оказалась известным светским проповедником, и она уже много лет дружит с семьей архиепископа. Похоже, Гэри в своей статье использовал слово «светский» в несколько ином значении и изобразил ее блудницей.

Откинувшись на спинку стула, Таунсенд вникал в проблемы других людей со всего мира: обычные жалобы политиков, бизнесменов и так называемых медиаперсоналий, которые хотели, чтобы он немедленно вмешался и спас их драгоценную карьеру. Завтра к этому времени многие успокоятся, и им на смену придет десяток других, таких же гневных, таких же требовательных примадонн. Все они были бы счастливы — он в этом не сомневался, — узнав, что сейчас его собственная карьера на грани краха. И все потому, что президент мелкого банка в Кливленде требует вернуть долг — 50 миллионов долларов сегодня до закрытия.

Пока Хитер зачитывала многочисленные сообщения — в основном от людей, чьи имена были для него пустым звуком, — мысли Таунсенда вернулись к речи, которую он произнес прошлым вечером. Тысяча его директоров со всего мира собрались на трехдневной конференции в Гонолулу. В своей заключительной речи он сказал им, что их корпорация «Глобал» находится в прекрасной форме и справится с трудностями новой революции в средствах массовой информации. Он закончил словами: «Мы — единственная компания, которая способна встать во главе прогресса и перевести эту индустрию в двадцать первый век». Они несколько минут аплодировали ему стоя. Глядя на уверенные лица людей в переполненном зале, он думал: кто из них догадывается, что «Глобал» в действительности осталось лишь несколько часов до банкротства?

— Как мне быть с президентом? — второй раз спросила Хитер.

Таунсенд вернулся к реальности:

— С которым?

— Соединенных Штатов.

— Подождите, пока он позвонит снова. Может, к тому времени он немного остынет. А я пока переговорю с редактором «Стар».

— А госпожа Тэтчер?

— Пошлите ей большой букет цветов и записку: «Мы сделаем ваши мемуары бестселлером от Москвы до Нью-Йорка».

— Может, добавить еще и Лондон?

— Не надо, она и так знает, что они станут бестселлером в Лондоне.

— А что мне делать с Гэри Дикинсом?

— Позвоните архиепископу и скажите, что я хочу построить новый купол, который так нужен его собору. Подождите месяц, а потом пошлите ему чек на десять тысяч долларов.

Хитер кивнула, закрыла блокнот и спросила:

— Вы будете отвечать на звонки?

— Меня интересует только Остин Пирсон. — Он немного помолчал. — Как только он позвонит, сразу соедините.

Хитер повернулась и вышла из кабинета.

Таунсенд развернул стул и уставился в окно. Он пытался припомнить разговор со своим финансовым советником. Она позвонила на борт его частного самолета, когда он летел из Гонолулу.

— Я только что из кабинета Пирсона, — сообщила она. — Переговоры длились больше часа, но мы так ни к чему и не пришли.

— Ни к чему не пришли?

— Да. Он все еще хочет проконсультироваться с финансовым комитетом банка, прежде чем принять окончательное решение.

— Но ведь теперь, когда все другие банки согласились, Пирсон не может…

— Очень даже может. Не забывайте, он президент небольшого банка в Огайо. Его не интересует, что думают другие банки. И после всей критики в ваш адрес, которой пестрят газеты в последнее время, его сейчас волнует только одно.

— Что именно? — спросил он.

— Прикрыть свою задницу, — ответила она.

— Но неужели он не понимает, что все остальные банки откажутся от своих обещаний, если он не будет придерживаться общего плана?

— Понимает, но когда я ему об этом сказала, он пожал плечами и заявил: «В таком случае я рискну вместе с остальными».

Таунсенд выругался, и в этот момент она добавила:

— Но он дал мне одно обещание.

— Какое?

— Он позвонит сразу, как только комитет примет решение.

— Какое великодушие! И что же мне делать, если все обернется против меня?

— Опубликуйте заявление для прессы, о котором мы с вами договорились.

Таунсенд побледнел.

— Неужели я больше ничего не могу сделать?

— Ничего, — твердо ответила мисс Бересфорд. — Просто сидите и ждите звонка Пирсона. Я должна бежать, иначе не успею на следующий рейс до Нью-Йорка. Буду у вас около полудня. — В трубке наступила тишина.

Продолжая думать о ее словах, Таунсенд поднялся со стула и стал мерить шагами комнату. Он остановился и посмотрел на себя в зеркало, висевшее над камином, — он не успел переодеться после самолета, и это было заметно. Впервые он подумал, что выглядит старше своих шестидесяти трех лет. Ничего удивительного, если учесть, через что протащила его финансовая советница за последние шесть недель. Он первым признал — обратись он к ней за помощью чуть раньше, он бы сейчас не зависел от звонка президента какого-то мелкого банка в Огайо.

Он уставился на телефон, приказывая ему зазвонить. Но телефон молчал. Таунсенд даже не притронулся к пачке документов, которые Хитер оставила ему на подпись. Открылась дверь, прервав его мысли, и в кабинет вошла Хитер. Она протянула ему всего один лист бумаги. На нем в алфавитном порядке были написаны имена.

— Я подумала, это может пригодиться, — сказала она.

Проработав на него тридцать пять лет, она знала, что уж кто-кто, а он не будет просто сидеть и ждать.

Таунсенд непривычно медленно провел пальцем по списку имен. Ни одно из них ничего для него не значило. Три были помечены звездочкой — значит, в прошлом они работали в «Глобал». Сейчас у него работало тридцать семь тысяч человек, и тридцать шесть тысяч из них он никогда не видел. Но трое из тех, кто работал на него на каком-то этапе своей карьеры, сейчас трудились в штате «Кливленд Сентинел». Он никогда не слышал об этой газете.

— Кто владелец «Сентинела»? — спросил он в надежде, что, возможно, сумеет надавить на хозяина.

— Ричард Армстронг, — мрачно ответила Хитер.

— Только этого мне не хватало!

— Вообще-то, у вас нет ни одной газеты в радиусе ста миль от Кливленда, — продолжала Хитер. — Только радиостанция к югу от города, которая круглые сутки передает «кантри».

Сейчас Таунсенд с радостью обменял бы «Нью-Йорк Стар» на «Кливленд Сентинел». Он снова взглянул на три помеченных звездочкой имени, но они по-прежнему оставались для него пустым звуком.

Он повернулся к Хитер.

— Кто-нибудь из них все еще любит меня? — спросил он, выдавив улыбку.

— Барбара Беннет точно нет, — ответила Хитер. — Она редактор отдела мод в «Сентинеле». Ее уволили из местной газеты в Сиэтле через несколько дней после того, как вы ее купили. Она подала в суд на неправомерное увольнение и заявила, что у девушки, которую взяли на ее место, роман с главным редактором. В конце концов, мы решили дело без суда. На предварительном слушании она назвала вас «мелким торговцем порнографией, которого интересуют только прибыли». Вы приказали, чтобы ее никогда больше не брали ни в одну из ваших газет.

Таунсенд знал, что в этом списке не меньше тысячи имен, и все они с радостью напишут собственной кровью его некролог для завтрашних выпусков газет.

— А Марк Кендал? — спросил он.

— Главный репортер криминальной хроники, — пояснила Хитер. — Несколько месяцев работал в «Нью-Йорк Стар», но нет никаких сведений, что вы с ним хотя бы встречались.

Взгляд Таунсенда остановился на еще одном незнакомом имени, и он ждал, когда Хитер расскажет подробности. Он знал, что лакомый кусочек она приберегла напоследок: даже ей нравилось хоть в чем-то иметь над ним власть.

— Малкольм Маккриди. Редактор колонки в «Сентинеле». Он работал на корпорацию в «Мельбурн Курьере» с 1979 по 1984 год. В те дни он повсюду трепался, что вы с ним старые приятели и частенько выпивали вместе. Его уволили, потому что он никогда не сдавал номер вовремя. Судя по всему, после утренней летучки главным объектом его внимания было солодовое виски, а после обеда — все, кто носит юбки. Несмотря на его заявления, я не нашла доказательств вашего знакомства.

«Надо же, сколько информации накопала Хитер за такое короткое время», — поразился Таунсенд. Но он понимал, что после стольких лет работы на него связей у нее было не меньше, чем у него самого.

— Маккриди был женат дважды, — продолжала она. — Оба раза развелся. У него двое детей от первого брака: Джил, двадцати семи лет, и Алан, двадцати четырех. Алан работает на корпорацию в «Даллас Комет» в рекламном отделе.

— Отлично, — сказал Таунсенд. — Маккриди — наш человек. Его ждет звонок от старого приятеля.

Хитер улыбнулась.

— Сейчас же позвоню ему. Будем надеяться, он еще трезвый.

Таунсенд кивнул, и Хитер вернулась в свой кабинет. Владелец 297 журналов, которые читали свыше миллиарда человек во всем мире, ждал, когда его соединят с редактором колонки мелкой газетенки в Огайо с тиражом меньше тридцати пяти тысяч.

Таунсенд встал и, шагая по кабинету, формулировал вопросы, которые нужно задать Маккриди, и их последовательность. Кружа по комнате, он скользил взглядом по самым знаменитым заголовкам своих газет, вставленных в рамки и развешанных на стенах.

«Нью-Йорк Стар», 23 ноября 1963 года: «Убийство Кеннеди в Далласе».

«Континент», 30 июля 1981 года: «Счастливы навеки» над фотографией Чарльза и Дианы в день их свадьбы.

«Глоуб», 17 мая 1991 года: «Ричард Брэнсон лишил меня невинности, утверждает девственница».

Он бы с радостью отдал полмиллиона долларов, чтобы прочитать заголовки завтрашних газет.

Телефон на столе пронзительно зазвенел. Таунсенд тотчас сел и схватил трубку.

— Малкольм Маккриди на первой линии, — сообщила Хитер.

— Малкольм, это ты? — произнес Таунсенд, услышав щелчок.

— Точно, мистер Таунсенд, — ответил удивленный голос с заметным австралийским акцентом.

— Много времени прошло, Малкольм. Пожалуй, даже слишком. Как ты?

— Хорошо, Кит. Очень хорошо, — уже увереннее ответил тот.

— А как дети? — спросил Таунсенд, взглянув на листок, который Хитер оставила на столе. — Джил и Алан, верно? Слушай, ведь Алан работает на компанию в Далласе?

Последовало долгое молчание, и Таунсенд даже подумал, что их разъединили. Наконец Маккриди ответил:

— Все верно, Кит. У них все хорошо, спасибо. А твои как? — Он явно не мог вспомнить, сколько их и как их зовут.

— У них тоже все хорошо, спасибо, Малкольм, — ответил Таунсенд, умышленно копируя Маккриди. — А как тебе в Кливленде?

— Нормально, — сказал Маккриди. — Но я бы с удовольствием вернулся в Австралию. Мне не хватает игр «Тигров» по субботам.

— Ну, это одна из причин, почему я тебе позвонил, — сказал Таунсенд. — Но сначала я хочу спросить у тебя совета.

— Конечно, Кит, все, что угодно. Можешь всегда на меня рассчитывать, — заверил его Маккриди. — Но, пожалуй, мне лучше закрыть дверь своего кабинета, — добавил он, догадываясь, что все журналисты в редакции уже поняли, с кем он говорит.

Таунсенд нетерпеливо ждал.

— Итак, что я могу для тебя сделать, Кит? — спросил слегка запыхавшийся голос.

— Тебе что-нибудь говорит имя Остин Пирсон?

Вновь наступило долгое молчание.

— Какая-то большая шишка в финансовых кругах, так? По-моему, он возглавляет один из наших банков или страховую компанию. Подожди минутку, я проверю по компьютеру.

Таунсенду опять пришлось ждать. Если бы его отец сорок лет назад задал подобный вопрос, думал он, на поиски ответа ушло бы несколько часов, а может быть, даже дней.

— Нашел, — через пару минут сообщил человек из Кливленда. — Теперь я вспомнил, почему мне знакомо это имя. Года четыре назад, когда он стал президентом Производственного банка Кливленда, мы писали о нем статью.

— Что можешь рассказать о нем? — спросил Таунсенд, не желая больше тратить время на любезности.

— Немного, — ответил Маккриди, глядя на экран и изредка нажимая на клавиши. — Похоже, он образцовый гражданин. Поднялся из низов, пройдя все ступени банковской карьеры, казначей местного Ротари-Клуба, светский проповедник-методист, тридцать пять лет женат на одной женщине. Трое детей, все живут в городе.

— Что-нибудь известно о детях?

Прежде чем ответить, Маккриди нажал еще какие-то клавиши.

— Да. Один преподает биологию в местной школе. Вторая работает медсестрой в городской больнице Кливленда. А младший только что стал партнером в самой престижной юридической фирме штата. Если ты собираешься вести дела с мистером Остином Пирсоном, Кит, ты можешь быть доволен — у него, похоже, безупречная репутация.

Таунсенда это отнюдь не обрадовало.

— Значит, в его прошлом нет ничего, что…

— Мне об этом неизвестно, Кит, — сказал Маккриди. Он быстро просмотрел свои старые записи в надежде отыскать какую-нибудь пикантную подробность и угодить бывшему боссу. — Да, теперь я вспомнил. Он такой правильный, «застегнутый на все пуговицы». Даже не позволил мне взять интервью в рабочее время, а когда я пришел вечером к нему домой, то за все свои труды получил лишь стакан разбавленного ананасного сока.

Таунсенд понял, что зашел в тупик с Пирсоном и Маккриди и нет смысла дальше продолжать разговор.

— Спасибо, Малкольм, — поблагодарил он. — Ты мне очень помог. Позвони, если что-то нароешь на Пирсона.

Он уже собирался положить трубку, когда его бывший служащий спросил:

— А о чем еще ты хотел поговорить, Кит? Понимаешь, я надеялся, может, у тебя появилась вакансия… — Он немного помолчал. — Знаешь, Кит, я согласен на меньшую зарплату, лишь бы снова работать на тебя.

— Я это учту, — пообещал Таунсенд. — Я сразу тебе перезвоню, Малкольм, как только у меня что-нибудь появится.

Таунсенд положил трубку, точно зная, что больше никогда в жизни не будет говорить с этим человеком. Он узнал от Маккриди только одно: мистер Остин Пирсон — воплощенная добродетель. С этой породой людей у Таунсенда было мало общего, и он не очень-то умел с ними обращаться. Как всегда, заключение его экономического советника оказалось правильным: он ничего не мог сделать — только сидеть и ждать. Он откинулся на спинку стула, поджав под себя ногу.

В Кливленде было двенадцать минут двенадцатого, в Лондоне — двенадцать минут пятого и двенадцать минут четвертого в Сиднее. К шести часам вечера он, вероятно, уже не сможет контролировать заголовки собственных газет, не говоря уж о газетах Ричарда Армстронга.

Телефон на столе снова зазвонил — неужели Маккриди обнаружил что-то интересное об Остине Пирсоне? Таунсенд всегда считал, что у каждого человека есть хотя бы один скелет, который он тщательно прячет в шкафу.

Он схватил трубку.

— На первой линии президент Соединенных Штатов, — сообщила Хитер, — а на второй — некий мистер Остин Пирсон из Кливленда, штат Огайо. С кем будете говорить первым?

ПЕРВЫЙ ВЫПУСК РОЖДЕНИЯ, СВАДЬБЫ И СМЕРТИ

ГЛАВА 3

ТАЙМС, 6 июля 1923 года:

ДЕЛО РУК КОММУНИСТОВ

Если ты родился русинским евреем, это дает тебе кое-какие преимущества и создает кучу неудобств. Но преимущества своего положения Любжи Хох обнаружит еще не скоро.

Любжи родился в небольшом каменном коттедже на окраине Дуски, городка, примостившегося на чешско-румынско-польской границе. Он не знал точной даты своего рождения, так как семья не вела никаких записей, но он был примерно на год старше своего брата и на год младше сестры.

Его мать всякий раз улыбалась, когда брала ребенка на руки. Он был великолепен с головы до пяток, вплоть до ярко-красного родимого пятна под правой лопаткой, в точности как у отца.

Крошечный домик, в котором они жили, принадлежал его двоюродному деду, раввину. Раввин умолял Зельту не выходить замуж за Сергея Хоха, сына местного скотовода, а девушке было стыдно признаться дяде, что она уже беременна от Сергея. Хотя она пошла против его воли, раввин подарил молодоженам на свадьбу маленький коттедж.

Когда Любжи появился на свет, в четырех комнатах ступить было негде, а когда он начал ходить, к нему присоединились еще один брат и вторая сестра.

Отец, которого семья почти не видела, уходил из дому с восходом солнца и возвращался уже затемно.

Мать объясняла Любжи, что он работает.

— А что это за работа? — спрашивал Любжи.

— Он пасет скот, который ему оставил твой дедушка. — Матери и в голову не приходило называть стадом несколько коров с телятами.

— А где папа работает? — интересовался Любжи.

— В полях по ту сторону города.

— Что такое город? — не унимался Любжи.

Зельта отвечала на вопросы, пока малыш не засыпал у нее на руках.

Раввин никогда не говорил с Любжи о его отце, но он частенько рассказывал ему, что в юности у матери было много поклонников — она слыла не только самой красивой, но и самой умной девушкой в городе. С такими данными она должна была стать учительницей в местной школе, говорил ему раввин, а сейчас ей остается только передавать знания своей постоянно растущей семье.

Но из всех ее детей только Любжи откликался на усилия матери — сидел у ее ног, внимательно слушал ответы на свои вопросы, впитывая каждое слово. С годами раввин стал интересоваться успехами Любжи, но с тревогой наблюдал за ним, пытаясь угадать, чьи черты возобладают в характере мальчика.

Первые опасения у него возникли, когда Любжи начал ползать и обнаружил входную дверь: с этого момента он потерял интерес к вечно стоявшей у плиты матери и переключил свое внимание на отца и на то, куда он уходит из дому каждое утро.

Когда Любжи научился вставать на ноги, он повернул ручку двери, а как только научился ходить, он шагнул на дорожку и оказался в большом мире своего отца. Несколько недель он с удовольствием держал его за руку, пока они шли по мощеным улицам спящего города к полям, где отец пас скот. Но коровы быстро наскучили Любжи. Они просто стояли, поначалу давая молоко, а потом телились. Ему хотелось узнать, что происходит в городе, который только начинал пробуждаться, когда они пересекали его каждое утро.

По правде говоря, назвать Дуски городом можно было лишь с большой натяжкой — несколько рядов каменных домов, полдюжины магазинов, трактир, небольшая синагога — куда мать Любжи водила всю семью каждую субботу, — и ратуша, где он никогда не бывал. Но для Любжи это было самое удивительное место на земле.

Однажды утром без всяких объяснений отец привязал двух коров и повел их обратно в город. Любжи радостно скакал рядом и засыпал отца вопросами, пытаясь выяснить, что тот собирается делать со скотом. Но, в отличие от матери, которая обстоятельно отвечала на все его вопросы, ответы отца не вносили ясности, если он вообще удосуживался ответить.

Ответ всегда был один: «Подожди — увидишь», и Любжи в конце концов перестал спрашивать. Когда они добрались до окраины Дуски, отец повел коров в сторону рынка.

Наконец отец остановился на отнюдь не оживленном углу рынка. Любжи решил, что нет смысла спрашивать его, почему он выбрал именно это место — все равно он вряд ли дождется ответа. Отец с сыном стояли молча. Прошло некоторое время, прежде чем кто-то проявил интерес к двум коровам.

Любжи завороженно смотрел на окруживших коров людей — одни щупали их, другие просто высказывали свое мнение об их стоимости на языках, которых он никогда прежде не слышал. Он понял, какие трудности испытывает отец, говоря всего на одном языке в городе, расположенном на границе трех стран. Он безучастно смотрел на тех, кто, осмотрев костлявых животных, предлагал ему свою цену.

Когда отец наконец получил предложение на понятном ему языке, он принял его сразу, даже не торгуясь. Несколько цветных бумажек перешли из рук в руки, отец передал коров новому хозяину и пошел на другой конец рынка. Там он купил мешок зерна, ящик картошки, немного кошерной рыбы, какую-то одежду и пару поношенных башмаков. Он сделал еще несколько покупок, в том числе тележку и большую медную пряжку — по-видимому, он считал, что они необходимы кому-то из членов семьи. Любжи показалось странным, что отец всегда сразу платил назначенную цену, хотя другие сначала оживленно торговались с лоточниками.

По дороге домой отец зашел в единственный в городе трактир, оставив Любжи сторожить их покупки на улице. Только когда солнце опустилось за ратушу, отец, покачиваясь, вышел из трактира, осушив пару бутылок сливовицы. Он с радостью позволил Любжи тащить нагруженную тележку одной рукой, а другой поддерживать пьяного отца.

Когда мать открыла дверь, папа нетвердой походкой прошел мимо нее и рухнул на тюфяк.

Любжи помог матери втащить покупки в дом. Но как ни расхваливал их ее старший сын, она явно была недовольна результатами труда за год и теперь качала головой, решая, что делать с каждым приобретением.

Мешок зерна водворили в углу кухни, картошку оставили в деревянном ящике, а рыбу положили у окна. Зельта перебрала всю одежду, решая, кому из детей она подойдет по размеру. Башмаки оставили у дверей — пусть носит, кто захочет. И наконец, пряжка отправилась в картонную коробку, которую мать спрятала под незакрепленную половицу с отцовской стороны тюфяка.

Той ночью, когда вся семья спала, Любжи решил, что больше не пойдет с отцом в поля. На следующее утро, когда отец встал, Любжи сунул ноги в оставленные у двери башмаки — они оказались велики. Он отправился вместе с отцом, но на этот раз дошел только до окраины города и спрятался за деревом. Он смотрел вслед удаляющемуся отцу, который ни разу не оглянулся, не проверил, идет ли за ним наследник его королевства.

Любжи повернулся и побежал на рынок. Весь день он бродил по торговым рядам, выясняя, что предлагают лоточники. Одни продавали фрукты и овощи, другие — мебель или товары для дома. Но большинство из них готовы были продать все, что угодно, если это приносило им прибыль. Любжи нравилось наблюдать, как продавцы торгуются с покупателями, используя разные способы убеждения: одни действовали агрессивно, другие льстили, но почти все врали о происхождении своих товаров. Однако самый большой интерес у него вызывали разные языки, на которых они говорили. Он быстро выяснил, что большинство покупателей, как и его отец, заключали невыгодные сделки. Весь день он внимательно прислушивался и стал понимать некоторые слова на чужих языках.

Вечером, вернувшись домой, он бросился к матери с вопросами, и тогда впервые в жизни обнаружил, что даже она не знает всех ответов. После очередного вопроса, на который у нее не было ответа, она подвела итог:

— Пора тебе в школу, малыш.

Единственная проблема заключалась в том, что в Дуски не было школы для столь юных учеников. Зельта решила обсудить эту проблему с дядей при первой же возможности. В конце концов, с такими мозгами ее сын может стать даже раввином.

На следующее утро Любжи проснулся, когда отец еще сладко спал. Надев единственную пару башмаков, он потихоньку выскользнул из дома, стараясь не разбудить братьев и сестер. Он бежал всю дорогу до рынка и снова бродил между рядами, наблюдая за лоточниками, которые раскладывали свой товар, готовясь к предстоящему дню. Он слушал, как они торгуются, понимая все больше и больше из того, что они говорили. И еще до него наконец дошло, что́ имела в виду мать, когда говорила, что Бог наделил его способностью к языкам. Но она не могла знать, что вдобавок он получил талант торговаться.

Любжи зачарованно смотрел, как кто-то обменивает дюжину свечей на курицу, а кто-то расстается с комодом в обмен на два мешка картошки. В другом ряду он увидел, как за старый истертый ковер предлагают козу, а вязанку дров отдают за матрац. Если бы он мог позволить себе этот тюфяк! — он был гораздо шире и толще того, на котором спала вся их семья.

Он уходил на рынок каждое утро и узнал, что искусство торговли зависит не только от товара, который тебе нужно продать, но и от твоей способности убедить покупателя, что ему этот товар необходим. Еще он понял, что те, кто платит цветными бумажками, не только лучше одеты, но и бесспорно имеют больше шансов заключить выгодную сделку.

Когда отец решил, что пришло время отвести на рынок следующих двух коров, шестилетний мальчик с радостью взял торговлю на себя. Вечером юный продавец опять притащил отца домой на себе. Но когда пьяный папаша рухнул на тюфяк, мать недоуменно уставилась на огромную кучу покупок, которую выложил перед ней сын.

Больше часа Любжи помогал ей распределить вещи между членами семьи, но он не сказал ей, что у него осталась цветная бумажка с цифрой десять на ней. Он хотел выяснить, что можно на нее купить.

Утром Любжи не отправился сразу на рынок, а отважился пойти на улицу Шюлл и посмотреть, что продают в магазинах, куда изредка захаживал его двоюродный дед. Он заглянул в витрину булочной, мясной, посудной лавки, поглазел на магазин одежды и наконец остановился у ювелирного магазина, принадлежавшего господину Лекски. Это было единственное заведение с золотой вывеской над дверью. Он не мог оторвать глаз от броши, выставленной в центре витрины. Она была даже красивее той, что мать надевала раз в год на Рош Ха-Шана. Однажды она сказала ему, что это семейная реликвия. Вернувшись вечером домой, он стоял у плиты, пока мать готовила ужин. Он сообщил ей, что магазины — это всего лишь стационарные ларьки с витринами, а когда он прижался носом к стеклу, то увидел, что почти все покупатели расплачиваются цветными бумажками и даже не пытаются торговаться.

На следующий день Любжи снова пошел на улицу Шюлл. Он достал из кармана цветную бумажку и несколько минут рассматривал ее. Он так и не знал, что может получить в обмен на нее. Целый час он заглядывал в окна, а потом уверенно вошел в булочную и протянул бумажку человеку за прилавком. Булочник взял ее и пожал плечами. Любжи с надеждой показал пальцем на буханку хлеба, лежавшую на полке за спиной продавца, и лавочник протянул буханку ему. Довольный произведенным обменом, мальчик повернулся к выходу, но лавочник закричал ему вслед:

— Не забудь свою сдачу.

Любжи вернулся, не совсем понимая, что тот имеет в виду. Он увидел, как лавочник положил бумажку в жестяную коробку, достал несколько монет и протянул ему через прилавок.

Выйдя на улицу, шестилетний мальчуган с огромным интересом разглядывал монеты. На одной стороне были выбиты цифры, а на другой — голова незнакомого ему человека.

Вдохновленный этой сделкой, он отправился в посудную лавку и купил миску, заплатив за нее половину своих монет. Ему казалось, матери она может пригодиться.

Следующей остановкой Любжи был ювелирный магазин господина Лекски, где его взгляд опять привлекла прекрасная брошь в центре витрины. Он толкнул дверь и подошел к прилавку, оказавшись лицом к лицу со стариком в костюме и галстуке.

— Чем я могу тебе помочь, малыш? — спросил господин Лекски, перегнувшись через прилавок.

— Я хочу купить вон ту брошь для моей матери, — он показал на витрину, надеясь, что его голос звучит уверенно. Он разжал кулак и показал три монетки, оставшиеся после утренних покупок.

Старик не засмеялся. Нужно гораздо больше монет, деликатно объяснил он Любжи, чтобы купить брошь. Любжи густо покраснел, сжал кулак и повернулся к выходу.

— Приходи завтра, — предложил старик. — Может, я смогу подобрать что-нибудь для тебя.

Лицо Любжи полыхало, как огонь, и он, не оглядываясь, выбежал на улицу.

Ночью мальчик не мог уснуть. Он снова и снова повторял про себя слова господина Лекски. Утром ему пришлось долго ждать, когда придет старик и откроет магазин. Так Любжи получил первый урок от господина Лекски — люди, которые могут позволить себе покупать драгоценности, не просыпаются рано.

Господин Лекски, один из почтеннейших жителей города, был настолько потрясен наглостью шестилетнего мальчишки, осмелившегося войти в его магазин с парой мелких монет, что следующие несколько недель удовлетворял любопытство сына скотовода, отвечая на его вопросы, лившиеся сплошным потоком. Но он всегда ждал снаружи, если старик обслуживал клиента. Только после ухода покупателя он входил в магазин и, стоя у прилавка, выпаливал все накопившиеся за ночь вопросы.

Господин Лекски с одобрением отмечал, что Любжи никогда не задает один и тот же вопрос дважды, и как только в магазин входит покупатель, он быстро удаляется в угол, закрываясь газетой старика. Хотя он и переворачивал страницы, ювелир точно не знал, читает он или просто смотрит картинки.

Однажды вечером, закрыв магазин на ночь, он отвел Любжи на задний двор и показал ему свой автомобиль. Глаза мальчика широко раскрылись, когда он узнал, что этот чудесный предмет может передвигаться сам по себе, и лошадь ему для этого не нужна.

— Но у него же нет ног! — недоверчиво воскликнул Любжи.

Он открыл дверцу машины и забрался на сиденье рядом с господином Лекски. Когда старик завел двигатель, у него закружилась голова, и он очень испугался. Но хотя он едва доставал до приборной доски, уже через несколько минут ему хотелось поменяться местами с господином Лекски и сесть за руль.

Господин Лекски прокатил Любжи по городу и высадил у двери коттеджа. Мальчик тотчас бросился на кухню и закричал матери:

— Когда-нибудь и у меня будет автомобиль!

Зельта улыбнулась, но не сказала, что даже у раввина есть лишь велосипед. Она кормила младшего ребенка и в очередной раз клялась, что этот будет последним. Новое прибавление в семье означало, что быстро растущему Любжи больше не хватит места на тюфяке рядом с братьями и сестрами. Вскоре ему пришлось довольствоваться старыми газетами раввина, положенными у печи.

С наступлением темноты дети дрались за место на тюфяке: Хохи не могли тратить скудный запас свечей на продление дня. Ночь за ночью, лежа у печи, Любжи думал об автомобиле господина Лекски и ломал голову над тем, как доказать матери, что она неправа. А потом вспомнил о броши, которую она надевала только на Рош Ха-Шана. Он стал загибать пальцы и подсчитал, что придется подождать еще недель шесть, прежде чем он сможет осуществить созревший у него план.

Любжи почти не спал в ночь перед Рош Ха-Шана. Утром, когда мать оделась, он не сводил с нее глаз — точнее, с броши, которую она приколола. После службы он удивил ее, когда по дороге домой из синагоги вцепился в ее руку, чего не делал с тех пор, как ему исполнилось три года. Как только они оказались в коттедже, Любжи уселся по-турецки в углу у печи и наблюдал, как мать снимает с платья свою единственную драгоценность. Минуту Зельта смотрела на семейную реликвию, потом встала на колени и сдвинула половицу рядом с тюфяком. Она бережно опустила брошь в старую картонную коробку и вернула половицу на место.

Наблюдая за ней, Любжи сидел так тихо, что мать забеспокоилась, не заболел ли он.

— Я здоров, мама, — сказал он. — Но ведь сегодня Рош Ха-Шана, и я думал, что́ должен сделать в новом году.

Мать улыбнулась, все еще лелея надежду, что хотя бы один из ее детей может стать раввином. Любжи надолго замолчал, пытаясь решить задачку с коробкой. Он не испытывал никакого чувства вины от поступка, который собирался совершить, хотя знал, что мать назвала бы это грехом — он уже убедил себя, что еще до конца года вернет все на место, и никто ничего не узнает.

Той ночью, когда вся семья улеглась на тюфяк, Любжи свернулся клубочком у печи и притворялся спящим, пока не убедился, что остальные заснули.

Удостоверившись, что все спят, Любжи осторожно пополз вдоль стены, пока не добрался до дальнего края тюфяка. Отец громогласно храпел, и Любжи боялся, что кто-нибудь из братьев или сестер проснется и увидит его.

Затаив дыхание Любжи шарил руками по полу, пытаясь нащупать незакрепленную половицу.

Секунды превращались в минуты, и вдруг одна доска немного сдвинулась. Нажав правой рукой на один край, Любжи медленно приподнял ее, опустил руку в отверстие и что-то нащупал. Он схватил это и медленно вытащил картонную коробку, потом положил половицу на место.

Любжи затаился, пока не убедился, что никто его не видел. Один из младших братьев перевернулся на другой бок. Сестры застонали и повернулись тоже. Любжи воспользовался шумной возней и быстро пополз к двери.

Поднявшись с колен, он стал шарить по двери в поисках дверной ручки, схватил ее потной ладошкой и медленно повернул. Он никогда не замечал, что дверь так громко скрипит! Выйдя на улицу, он положил коробку на землю и двумя руками медленно закрыл за собой дверь.

Прижимая коробку к груди, Любжи бросился бежать. Если бы он оглянулся, то увидел бы своего двоюродного деда, который смотрел на него из окна большого дома, стоявшего за коттеджем.

— Так я и думал, — бормотал раввин. — Отцовская кровь берет верх.

Как только Любжи скрылся из виду, он в первый раз заглянул в коробку, но даже при лунном свете не смог различить, что в ней. Он пошел дальше, все еще опасаясь, что его кто-нибудь заметит. Добравшись до центра города, он сел на ступени фонтана, в котором не было воды. От волнения его била дрожь. Прошло несколько минут, прежде чем ему удалось рассмотреть все сокровища, спрятанные в коробке.

Там были две медные пряжки, несколько разных пуговиц — одна из них большая и блестящая — и старая монета с изображением царя. А еще в уголке коробки притаилась главная награда: маленькая круглая серебряная брошка, обрамленная крошечными камнями, которые переливались в лучах утреннего солнца.

Когда часы на ратуше пробили шесть, Любжи сунул коробку под мышку и пошел в сторону рынка. Очутившись среди торговцев, он сел между двумя ларьками и достал из коробки все свои сокровища. Потом перевернул ее и разложил все предметы на ровной серой поверхности. Брошь заняла почетное место в центре. Только он устроился, как рядом с ним остановился человек с мешком картошки за спиной и стал рассматривать его товар.

— Что хочешь за это? — спросил он на чешском, показав на большую блестящую пуговицу.

Мальчик вспомнил, что господин Лекски никогда не давал прямого ответа, а отвечал вопросом на вопрос.

— А что вы можете предложить? — спросил он мужчину на его родном языке.

Фермер опустил мешок на землю.

— Шесть картофелин, — ответил он.

Любжи покачал головой.

— Такая ценная вещь стоит никак не меньше двенадцати картофелин, — назвал он свою цену и повертел пуговицу на солнце, чтобы потенциальный покупатель рассмотрел ее получше.

Фермер нахмурился.

— Девять, — наконец сказал он.

— Нет, — твердо возразил Любжи. — Всегда помните, что мое первое предложение — самое лучшее. — Он надеялся, что говорит так же, как господин Лекски, с нерешительным покупателем.

Фермер покачал головой, поднял мешок, перебросил его через плечо и направился к центру города. Любжи подумал, не совершил ли он большую ошибку, отказавшись от девяти картофелин. Чертыхнувшись, он передвинул предметы на коробке, расположив их в более выгодном свете, но брошку оставил в центре.

— Сколько ты хочешь за это? — спросил другой покупатель, показывая на брошь.

— А что вы можете предложить взамен? — спросил Любжи, переходя на венгерский.

— Мешок моего лучшего зерна, — фермер с гордостью снял куль с нагруженного осла и поставил перед Любжи.

— А зачем вам нужна брошь? — спросил Любжи, вспомнив еще один урок господина Лекски.

— Завтра у моей жены день рождения, — объяснил фермер, — а в прошлом году я забыл сделать ей подарок.

— Я обменяю эту прекрасную фамильную драгоценность, которая вот уже несколько поколений принадлежит моей семье, — сказал Любжи, поднося брошь ближе к покупателю, — на ваше кольцо…

— Но мое кольцо золотое, — рассмеялся фермер, — а твоя брошь всего лишь серебряная.

— …и мешок вашего зерна, — продолжил Любжи, как будто ему не дали закончить предложение.

— Да ты с ума сошел, — возмутился фермер.

— Эту брошь когда-то носила знатная аристократка, потом для нее наступили трудные времена, и ей пришлось продать свою драгоценность. Так вот, я хочу спросить: разве женщина, вы́носившая ваших детей, недостойна ее? — Любжи понятия не имел, есть ли у фермера дети, но продолжал напирать: — Или о ее дне рождения забудут и в этом году?

Венгр молчал, обдумывая слова мальчика. Любжи снова положил брошь в центр коробки, не отрывая от нее напряженного взгляда и ни разу не посмотрев на кольцо.

— На кольцо я согласен, — сдался наконец фермер, — но без мешка зерна.

Любжи нахмурился, сделав вид, что обдумывает предложение. Он взял в руки брошь и снова посмотрел, как она играет на солнце.

— Ладно, — вздохнул он. — Но только потому, что у вашей жены день рождения.

Господин Лекски учил его, что покупатель должен уйти с ощущением, будто он переспорил продавца и совершил выгодную сделку. Фермер быстро снял с пальца массивное золотое кольцо и схватил брошь.

Только они ударили по рукам, как вернулся первый покупатель Любжи — со старой лопатой в руке. Он бросил перед мальчиком наполовину опустевший мешок картошки.

— Я передумал, — заявил чех. — Я отдам тебе двенадцать картофелин за пуговицу.

Но Любжи покачал головой.

— Теперь я хочу пятнадцать, — не поднимая глаз, сказал он.

— Но ведь раньше ты хотел всего двенадцать!

— Да, но вы уже обменяли половину мешка — причем лучшую, как я думаю, — на эту лопату, — заявил Любжи.

Фермер колебался.

— Приходите завтра, — предложил Любжи. — Тогда я запрошу двадцать.

Чех снова нахмурился, но на этот раз мешок остался на месте, и сам он никуда не ушел.

— Согласен, — сердито буркнул он и стал вытаскивать картофелины из мешка.

Любжи опять покачал головой.

— Ну что теперь? — закричал фермер. — Я думал, мы договорились.

— Вы видели мою пуговицу, — пояснил Любжи, — а я вашу картошку — нет. Будет справедливо, если картошку выберу я, а не вы.

Чех пожал плечами, открыл мешок и позволил малышу покопаться и выбрать себе пятнадцать картофелин.

В этот день Любжи больше ничего не выменял, и как только другие торговцы стали закрывать ларьки, он собрал свои вещи — старые и новые, — сложил в картонную коробку и впервые задумался, что будет, если мать узнает, чем он занимается.

Он медленно прошел через весь рынок, направляясь к дальней окраине города, и остановился там, где дорога разделилась на две узкие тропинки. Одна вела в поля, где отец пас скот, другая — в лес. Любжи обернулся и, убедившись, что никто за ним не идет, нырнул в кусты. Вскоре он остановился около дерева, которое, он был уверен, потом обязательно найдет. Он голыми руками выкопал ямку у самых корней и спрятал коробку и двенадцать картофелин.

Замаскировав свой тайник, он остался доволен — никто не заметит, что здесь недавно копали. Потом он медленно пошел обратно к дороге, считая шаги. Двести семь. Напоследок он еще раз оглянулся и побежал через город. Он ни разу не остановился, пока не оказался перед своей дверью. Он немного отдышался и вошел в дом.

Мать уже разливала по мискам жидкий суп из репы. Он быстро выложил на стол три картофелины, иначе ему бы здорово досталось за позднее возвращение. Братья и сестры завизжали от восторга, когда увидели, что он принес.

Мать опустила половник в кастрюлю и пристально посмотрела на него.

— Ты их украл, Любжи? — подбоченившись, спросила она.

— Нет, мама, — ответил он, — не украл.

Мать облегченно вздохнула и взяла картошку. Одну за другой она вымыла их в ведре, которое начинало течь, как только наполнялось больше половины. Очистив их от земли, она стала ногтями снимать с них кожуру. Потом порезала каждую на несколько частей, отложив лишнюю порцию мужу. Тому даже в голову не пришло спросить сына, где он раздобыл такую еду — ничего лучше они не видели уже несколько дней.

Этой ночью Любжи, уставший после первого дня работы продавцом, уснул задолго до наступления темноты.

На следующее утро он встал до того, как проснулся отец. Он бежал всю дорогу до леса, потом отсчитал двести семь шагов и стал копать под деревом. Вытащив картонную коробку, он вернулся в город. К этому времени торговцы уже начали расставлять свои ларьки.

На этот раз он устроился между двумя лотками в дальнем конце рынка, но когда шатающиеся от усталости покупатели добирались до него, большинство из них либо уже купили, что хотели, либо не могли предложить ничего ценного для обмена. В тот вечер господин Лекски объяснил ему три самых важных правила торговли: место, место и место. На следующее утро Любжи поставил свою коробку у самого входа на рынок. Он сразу почувствовал разницу: многие останавливались перед ним и рассматривали его товар, некоторые интересовались на разных языках, что он хочет в обмен на золотое кольцо. Кое-кто даже примерил его, но хотя он получил несколько предложений, он так и не смог заключить сделку, которую счел бы выгодной для себя.

Любжи пытался обменять двенадцать картофелин и три пуговицы на ведро, которое бы не протекало, как вдруг краем глаза заметил знатного господина в длинном черном плаще, стоявшего в стороне и терпеливо поджидавшего, когда он закончит торговлю.

Как только мальчик поднял голову и увидел, кто это, он тотчас вскочил и, отмахнувшись от покупателя, поздоровался:

— Доброе утро, господин Лекски.

Старик сделал шаг вперед, наклонился и стал перебирать вещи, разложенные на коробке. Любжи не мог поверить, что ювелира заинтересовал его товар. Сначала господин Лекски взял в руки старинную монету с головой царя и долго ее рассматривал. Любжи понял, что на самом деле монета его не интересует: это просто уловка. Любжи не раз видел, как он проделывал этот трюк, прежде чем узнать цену товара, который действительно хотел купить.

— Никогда не давай им понять, что тебе нужно, — говорил он мальчику, наверное, раз сто.

Любжи терпеливо ждал, когда старик обратит внимание на центр коробки.

— Сколько ты хочешь за это? — наконец спросил ювелир, взяв в руки золотое кольцо.

— А что вы можете предложить? — поинтересовался мальчик, играя с ним в его собственную игру.

— Сто крон, — ответил старик.

Любжи не знал, как реагировать — больше десяти крон ему еще никто не предлагал. Потом он вспомнил принцип своего наставника: «Проси тройную цену и соглашайся на двойную». Он пристально посмотрел на своего учителя.

— Триста крон.

Ювелир наклонился и положил кольцо обратно в центр коробки.

— Двести. Это лучшая цена, которую я могу предложить.

— Двести пятьдесят, — с надеждой произнес Любжи.

Некоторое время господин Лекски молчал, не сводя глаз с кольца.

— Двести двадцать пять, — наконец сказал он. — Но только если ты добавишь к нему монету.

Любжи тотчас кивнул, пытаясь скрыть радость от исхода сделки.

Господин Лекски достал кошелек из внутреннего кармана плаща, протянул ему двести двадцать пять крон и убрал в карман древнюю монету и массивное золотое кольцо. Любжи поднял глаза на старика и подумал, что тому уже нечему его научить.

В тот день Любжи больше не стал торговать, поэтому рано собрал свою коробку и отправился в центр города, весьма довольный собой. На улице Шюлл он купил новенькое ведро за двенадцать крон, курицу — за пять и буханку свежего хлеба из булочной — за одну.

Насвистывая, юный торговец шагал по главной улице. Проходя мимо магазина господина Лекски, он взглянул на витрину. Ему хотелось убедиться, что прекрасная брошь, которую он хотел купить матери до Рош Ха-Шана, все еще продается.

От изумления он выронил свое новое ведро. Глаза открывались все шире и шире. На месте броши лежала старая монета. На прикрепленной рядом табличке было написано, что на ней изображен император Петр I и датируется она 1721 годом. Он посмотрел на ценник.

«Тысяча пятьсот крон».

ГЛАВА 4

МЕЛЬБУРН КУРЬЕР, 25 октября 1929 года:

КРИЗИС НА УОЛЛ-СТРИТ: КРАХ ФОНДОВОЙ БИРЖИ

Если ты родился австралийцем второго поколения, это дает тебе кучу преимуществ и создает кое-какие неудобства. С неудобствами Кит Таунсенд познакомился довольно быстро.

Кит родился в 2.37 пополудни 9 февраля 1928 года в огромном особняке колониального стиля в Тураке, богатом предместьи Мельбурна. Первым, кому позвонила его мать после родов прямо из постели, был директор школы Сент-Эндрюз. Она записала своего первенца в класс 1941 года. Первым звонком отца из своего кабинета был звонок секретарю Мельбурнского крикетного клуба. Отец внес его имя в список членов клуба, вступить в который можно было только после пятнадцатилетнего ожидания.

Отец Кита, сэр Грэхем Таунсенд, был родом из города Данди в Шотландии, но в начале века он со своими родителями приехал в Австралию на судне для перевозки скота. Хотя сэр Грэхем, будучи владельцем «Мельбурн Курьер» и «Аделаид Газетт», занимал высокое положение и в предыдущем году был удостоен рыцарского звания, мельбурнское общество — некоторые его члены происходили из семей, основавшихся в Австралии больше века назад, и они не уставали напоминать, что никогда не были потомками каторжников — либо игнорировали его, либо говорили о нем в третьем лице.

Сэру Грэхему было плевать на их мнение; а если и нет, он этого, конечно, не показывал. Ему нравилось общаться с простыми людьми, работавшими в газетах, а к своим друзьям он причислял тех, кто хотя бы раз в неделю ходил на ипподром. Лошади, борзые — сэру Грэхему было все равно. Но от матери Кита мельбурнское общество не могло так просто отмахнуться. Эта женщина происходила из рода, берущего свое начало от старшего морского офицера Первого флота. Родись она лет на тридцать позже, эта история могла быть о ней, а не о ее сыне.

Сэр Грэхем решил, что его единственный сын — кроме Кита в семье было еще двое детей, обе девочки — пойдет по его стопам и займется газетным бизнесом. Поэтому он стал готовить его к жизни в реальном мире. В первый раз Кит посетил типографию отца в «Мельбурн Курьер» в возрасте трех лет и сразу же влюбился в запах типографской краски, стрекот наборных машин и лязг станков. С тех пор он при любой возможности сопровождал отца на работу.

Сэр Грэхем ни в чем не препятствовал Киту и даже не возражал, когда тот по субботам увязывался за ним на ипподром. Леди Таунсенд не одобряла эти походы и всякий раз требовала, чтобы Кит шел в церковь на следующее утро. К ее огорчению, их единственный сын охотнее шел к букмекеру, чем к священнику.

Леди Таунсенд твердо решила остановить его падение и начала контрнаступление. Когда сэр Грэхем отправился в длительную деловую поездку в Перт, она наняла няню по имени Флорри, дав ей предельно простое задание: взять детей в руки. Но Флорри, вдове лет пятидесяти пяти, четырехлетний Кит оказался не по зубам, и уже через несколько недель она дала ему обещание не говорить матери, когда отец берет его на бега. В конце концов, эта хитрость раскрылась, и леди Таунсенд, дождавшись отъезда мужа в ежегодную командировку в Новую Зеландию, дала объявление на первой странице лондонской «Таймс». Три месяца спустя мисс Стедман сошла с корабля на пирс в порту Мельбурна и приступила к своим обязанностям в Тураке. Как выяснилось, она полностью соответствовала своим рекомендательным письмам.

Младшая дочь шотландского пресвитерианского священника, получившая образование в колледже Св. Леонарда в Дамфрисе, она точно знала, чего от нее ждут. Флорри была предана детям, как и они ей, а мисс Стедман, казалось, была предана только своему делу и выполнению своей святой, как она считала, обязанности.

Она требовала, чтобы все, независимо от статуса, всегда обращались к ней «мисс Стедман», и ни у кого не оставила сомнений, какое место отведено им в ее социальной шкале. Шофер произносил ее имя с поклоном, сэр Грэхем — с почтением.

С самого первого дня она установила правила в детской, которые заслужили бы одобрение офицера «Черной Стражи».[3] Кит перепробовал все — от заискивания до обид и оглушительного рева — пытаясь перетянуть ее на свою сторону, но быстро понял, что она непреклонна, как скала. Отец пришел бы на помощь мальчику, если бы его жена не пела дифирамбы мисс Стедман — особенно когда та совершила героическую попытку обучить юного джентльмена литературному английскому.

В пять лет Кит пошел в начальную школу и в конце первой недели пожаловался мисс Стедман, что другие мальчики не хотят с ним играть. Она посчитала, что ее положение не позволяет ей сказать мальчику, что за долгие годы его отец нажил себе много врагов.

Вторая неделя стала настоящим кошмаром, потому что Кита постоянно третировал мальчик по имени Дезмонд Мотсон. Отец Дезмонда был участником аферы горного комбината, которая несколько дней не сходила с первых страниц «Мельбурн Курьера». Положение усугублялось тем, что Мотсон был на пять сантиметров выше и на три килограмма тяжелее Кита.

Кит решил обсудить проблему с отцом. Но они виделись только по выходным, и Кит радовался возможности пообщаться с ним. В воскресенье утром он приходил к отцу в кабинет, и тот высказывал ему свое мнение о содержании «Курьера» и «Газетт» за прошедшую неделю, а потом сравнивал их с газетами своих конкурентов.

— «Великодушный диктатор» — слабый заголовок, — как-то воскресным утром заявил отец, бросив взгляд на первую полосу вчерашней «Аделаид Газетт». И добавил через несколько минут: — А статья еще хуже. Всех этих людей нельзя даже близко подпускать к первой полосе.

— Но вверху колонки стоит только одно имя, — заметил Кит, внимательно слушавший отца.

Сэр Грэхем хмыкнул.

— Верно, мой мальчик, но заголовок придумал помощник редактора, причем, скорее всего, журналист, написавший статью, к этому времени уже давно ушел домой.

Но Кит так и не понял, пока отец не объяснил ему, что заголовки сочиняют за несколько минут до подписания номера в печать.

— Заголовок должен привлечь внимание читателей, иначе они просто не станут читать статью.

Потом сэр Грэхем вслух прочитал статью о новом немецком лидере. Тогда Кит впервые услышал имя Адольфа Гитлера.

— Хотя фотография отличная, — добавил отец и показал на изображение невысокого человека с усами, похожими на зубную щетку, который стоял в театральной позе, высоко вскинув правую руку. — Никогда не забывай старое заезженное клише: «Фотография стоит тысячи слов».

В дверь резко постучали. Они оба знали, что такой звук могли издать только костяшки пальцев мисс Стедман. Каждое воскресенье, с тех пор как она приехала, ее стук раздавался в одно и то же время с разницей лишь в несколько секунд.

— Войдите, — произнес сэр Грэхем своим самым суровым голосом и подмигнул сыну. Никто не знал, что мужская половина семьи Таунсендов называла мисс Стедман «группенфюрером» за ее спиной.

Мисс Стедман вошла в кабинет и произнесла те же слова, которые в течение последнего года повторяла каждое воскресенье:

— Мастеру Киту пора собираться в церковь, сэр Грэхем.

— Неужели, мисс Стедман, уже так много времени? — отвечал он, подталкивая сына к двери. Кит с неохотой покинул надежное укрытие отцовского кабинета и побрел вслед за мисс Стедман.

— Знаете, что сейчас сказал мне отец, мисс Стедман? — спросил Кит с сильным австралийским акцентом, зная, что это ее разозлит.

— Не имею представления, мастер Кит, — ответила она. — Но что бы он ни сказал, будем надеяться, это не помешает вам сосредоточиться на проповеди преподобного Дэвидсона.

Кит погрузился в угрюмое молчание, шагая за ней вверх по лестнице к своей спальне. Он не издал больше ни звука, пока не уселся вместе с отцом и матерью на заднее сиденье «роллса».

Кит знал, что придется вникать в каждое слово священника — мисс Стедман перед сном устраивала проверочный тест ему и сестрам по мельчайшим подробностям текста. Сэр Грэхем был счастлив, что его не подвергали подобной процедуре.

Три ночи в домике на дереве — который мисс Стедман соорудила в течение нескольких недель после приезда — таким было наказание ребенка, набравшего меньше 80 процентов на экзамене.

— Формирует характер, — постоянно напоминала она им.

Кит, разумеется, никогда не говорил ей, что иногда специально давал неправильный ответ, потому что три ночи в домике на дереве были благословенным спасением от ее тирании.

Когда Киту исполнилось одиннадцать лет, были приняты два решения, которые повлияли на всю его оставшуюся жизнь, причем оба вызвали у него потоки слез.

После объявления войны Германии австралийское правительство дало сэру Грэхему особое поручение, и теперь, как он объяснил сыну, ему придется проводить много времени за границей. Это было первое решение.

Второе было принято всего через несколько дней после отъезда сэра Грэхема в Лондон. Киту предложили место в классической школе Сент-Эндрюз — пансионе для мальчиков в предместье Мельбурна, — и по настоянию матери он принял предложение.

Кит не мог с уверенностью сказать, какое из этих решений причинило ему больше страданий.

В первый день нового семестра рыдающего мальчика, впервые в жизни надевшего длинные брюки, привезли в школу. Мать передала его матроне, которая явно была высечена из того же камня, что и мисс Стедман. Первым, кого увидел Кит, войдя в здание школы, был Дезмонд Мотсон. К своему ужасу, он обнаружил, что их поместили не только в одно общежитие, но и в одну спальню. Первую ночь он провел без сна.

На следующее утро Кит стоял в школьном зале и слушал обращение мистера Джессопа, своего нового директора, который был родом из какого-то английского городка под названием Уинчестер. Вскоре новичок выяснил, что развлечение в понимании мистера Джессопа — это пятнадцатикилометровый кросс по пересеченной местности и холодный душ. Такое развлечение было для хороших мальчиков, которые, переодевшись и вернувшись в свои комнаты, должны были читать Гомера в оригинале. В последнее время Кит читал исключительно истории о «наших доблестных героях войны» и их подвигах на передовой, которые публиковались в «Курьере». Проведя месяц в Сент-Эндрюз, он с радостью поменялся бы с ними местами.

Во время первых каникул Кит сказал матери, что если школьные годы — самые счастливые в жизни, значит, у него нет надежды на будущее. Даже она осознала, что у него мало друзей и он превращается в нелюдима.

Был только один день недели, которого Кит ждал с нетерпением — среда. В полдень он покидал Сент-Эндрюз и мог вернуться только к отбою. Сразу после звонка он запрыгивал на велосипед и мчался на ближайший ипподром, который находился километрах в десяти от школы. Там он чувствовал себя счастливым, бродя между ограждениями и глядя на победителей. В двенадцать лет он считал себя кем-то вроде завсегдатая скачек и лишь жалел, что у него не хватает денег для серьезных ставок. После последнего забега он катил на велосипеде к редакции «Курьера», смотрел, как с талера сходит первый выпуск, и к отбою возвращался в школу.

Как и отцу, Киту гораздо проще было общаться с журналистами и ипподромным братством, чем с сыновьями мельбурнской знати. Как он мечтал сказать консультанту по профориентации, что на самом деле после окончания школы он хочет вести репортажи со скачек для «Спортинг Глоуб», еще одной газеты отца. Но он никому не рассказывал об этой мечте из страха, что это дойдет до его матери, которая уже намекала, что у нее другие планы на его будущее.

Когда отец брал его с собой на бега — тайком от матери и мисс Стедман, — Кит наблюдал, как старик делает крупные ставки в каждом забеге. Иногда он давал сыну шестипенсовик, чтобы тот тоже мог испытать удачу. Кит ставил на ту же лошадь, что и отец, но, к своему удивлению, возвращался домой с пустыми карманами.

После нескольких поездок на ипподром по средам Кит, обнаружив, что почти все его шестипенсовики в конечном счете оказываются в толстом кожаном портфеле букмекера, решил тратить один пенс в неделю на номер «Спортинг Глоуб». Теперь он знал форму каждого жокея, тренера и владельца, состоящих в «Виктория Рейсинг-Клаб», но, несмотря на вновь приобретенные знания, он проигрывал с тем же постоянством, что и раньше. Он частенько спускал на бегах все свои карманные деньги, выданные на весь семестр, уже к началу третьей недели.

Жизнь Кита изменилась в тот день, когда он увидел в «Спортинг Глоуб» рекламу книги «Как переиграть букмекера», написанную Счастливчиком Джо. Он уговорил Флорри одолжить ему полкроны и отправил денежный перевод по адресу, указанному в рекламе. Каждое утро он встречал почтальона и девятнадцать дней спустя получил книгу. С той минуты, как Кит открыл первую страницу, Счастливчик Джо занял место Гомера в его программе обязательного чтения по вечерам. Прочитав книгу дважды, он был уверен, что нашел систему беспроигрышной игры. В следующую среду он отправился на ипподром, недоумевая, почему отец никогда не пользовался безошибочным способом Счастливчика Джо.

В тот вечер Кит вернулся домой, за один день расставшись с карманными деньгами, выданными на целый семестр. Он не винил в своей неудаче Счастливчика Джо и решил, что просто не до конца понял систему. Прочитав книгу в третий раз, он понял свою ошибку. На семьдесят первой странице Счастливчик Джо пояснял, что обязательно нужен определенный стартовый капитал, иначе никогда не переиграешь букмекера. На странице семьдесят два предлагалось начать с десяти фунтов, но поскольку отец Кита все еще был за границей, а мать постоянно твердила свое любимое изречение: «Не бери и не давай в долг», у него не было возможности подтвердить правоту Счастливчика Джо.

Он пришел к выводу, что должен каким-то образом раздобыть немного наличных, но школьные правила запрещали зарабатывать деньги в течение семестра, и ему ничего не оставалось, кроме как перечитывать книгу снова и снова. Он сдал бы экзамен на «отлично», если бы справочник «Как переиграть букмекера» входил в обязательную программу.

После окончания семестра Кит вернулся в Турак и обсудил свои финансовые проблемы с Флорри. Она рассказала ему несколько способов, которыми ее братья зарабатывали себе на карманные расходы во время учебы в школе. Выслушав ее совет, Кит в следующую субботу снова отправился на ипподром. На этот раз он не делал ставок — у него по-прежнему не было денег, — а пошел за конюшни, накопал лопатой навоз и заполнил им полный мешок из-под сахара, которым его снабдила Флорри. Потом, повесив тяжелый мешок на руль, он вернулся в Мельбурн и удобрил клумбы своих родственников. За десять дней Кит сделал сорок семь таких поездок на ипподром и заработал тридцать шиллингов. Удовлетворив потребности родственников, он переключился на их ближайших соседей.

К концу каникул у него накопилось три фунта семь шиллингов и четыре пенса. Когда мать выдала ему карманные деньги на следующий семестр — один фунт, — он не мог дождаться, когда снова поедет на ипподром и сделает себе состояние. Была только одна проблема с беспроигрышной системой — на семьдесят второй странице Счастливчик Джо утверждал: «Не пытайтесь воспользоваться системой, если у вас меньше 10 фунтов», и повторял этот постулат на странице семьдесят три.

Кит прочитал бы «Как переиграть букмекера» в девятый раз, если бы воспитатель мистер Кларк не застукал его за этим занятием во время подготовки к урокам. Мало того, что у него отобрали и, по всей видимости, уничтожили самое дорогое, его еще подвергли унижению публичной поркой перед всей школой. Перегнувшись через стол, он уставился в лицо Дезмонда Мотсона, который сидел на первом ряду и ухмылялся во весь рот.

Мистер Кларк перед отбоем сказал Киту, что если бы он за него не вступился, Кита наверняка исключили бы из школы. Он знал, что это огорчило бы отца — который вскоре должен был вернуться из крымского города под названием Ялта, — и мать, которая мечтала, чтобы он поступил в английский университет Оксфорд. Но Кита заботило только одно — как превратить три фунта семь шиллингов и четыре пенса в 10 фунтов.

На третьей неделе семестра Кита осенило — он придумал, как удвоить свои деньги и при этом избежать наказания.

Школьный буфет работал каждую пятницу с пяти до шести, а все остальное время был закрыт. К утру понедельника большинство мальчиков уже слопали все свои вишневые шоколадки, сгрызли несколько пакетов чипсов и поглотили тонну лимонада. Хотя они временно насытились, Кит не сомневался — они хотят еще. Он решил, что вторник, среда и четверг создают идеальные условия для прибыльной торговли. Нужно было запастись в буфете самыми популярными сластями, а потом, как только другие мальчики изничтожат свой недельный резерв, выгодно «загнать» их.

К открытию буфета в следующую пятницу Кит стоял первым в очереди. Дежурный учитель был удивлен, когда молодой Таунсенд потратил три фунта на покупку большой коробки леденцов, тридцати шести пакетов чипсов, двадцати четырех вишневых шоколадок и двух деревянных ящиков с дюжиной бутылок лимонада в каждой. Он доложил об этом воспитателю Кита, но мистер Кларк лишь заметил:

— Удивительно, что леди Таунсенд балует мальчика столь крупными суммами.

Кит приволок добычу в раздевалку и спрятал в своем шкафчике. И стал терпеливо ждать окончания выходных.

В субботу днем Кит отправился на велосипеде на ипподром, хотя должен был сидеть на ежегодном матче своей команды по крикету против школы Джилонг. Он не мог делать ставки и поэтому ужасно провел время. Странно, размышлял он: почему-то, когда нет денег, всегда угадываешь победителя.

В воскресенье после службы в школьной капелле Кит заглянул в комнаты отдыха старших и младших учеников и с удовольствием обнаружил, что запасы сластей и напитков уже подходят к концу. В понедельник утром на перемене его одноклассники стояли в коридоре, обмениваясь остатками конфет, разворачивая последние шоколадки и жадно поглощая последние капли лимонада.

Во вторник утром он увидел ряды пустых бутылок, выстроившихся около мусорных баков в одном из углов школьного двора. Днем он был готов применить свою теорию на практике.

Когда все играли на улице, он заперся в маленькой школьной типографии, которую в прошлом году оснастил оборудованием его отец. Хотя печатный станок был допотопным и приводился в движение вручную, Киту этого было вполне достаточно.

Через час он вышел, сжимая в руке тридцать экземпляров своего первого печатного издания с объявлением, что в среду с пяти до шести около шкафчика номер девятнадцать в раздевалке для старшеклассников будет работать альтернативный буфет. На обороте был указан ассортимент товаров и «пересмотренные» цены.

Перед началом последнего урока Кит раздал этот листок всем своим одноклассникам, едва успев закончить до того, как в класс вошел учитель географии. Он уже планировал увеличить тираж на следующей неделе, если его затея окажется успешной.

Когда Кит вошел в раздевалку за несколько минут до пяти, около его шкафчика уже образовалась очередь. Он быстро открыл ключом жестяную дверь и вытащил коробки на пол. Задолго до шести он продал весь свой запас. Увеличив цену почти всех товаров минимум на 25 процентов, он получил больше фунта чистой прибыли.

Один только Дезмонд Мотсон, стоя в стороне, наблюдал, как деньги переходят из рук в руки, и жаловался на грабительские цены Таунсенда.

— У тебя есть выбор, — заявил ему юный предприниматель. — Можешь встать в очередь или подождать до пятницы.

Мотсон выскочил из раздевалки, бормоча угрозы.

В пятницу днем Кит снова стоял в очереди в буфете. Он составил список товаров, которые уходят в первую очередь, и делал покупки соответственно этому списку.

Когда мистеру Кларку сообщили, что Таунсенд оставил в буфете четыре фунта и десять шиллингов, он признался, что озадачен, и решил поговорить с директором.

В ту субботу Кит не поехал на скачки. Он остался в школе и напечатал второй номер своего торгового листка тиражом сто экземпляров, которые раздал в следующий понедельник — причем не только одноклассникам, но и ученикам двух младших классов.

Во вторник утром на уроке британской истории XIX века он подсчитал на последней странице Билля о реформе парламентского представительства 1832 года, что если торговля будет идти такими темпами, то всего через три недели он соберет 10 фунтов и сможет наконец испытать беспроигрышную систему Счастливчика Джо.

В среду днем на уроке латыни беспроигрышная система Кита дала сбой. В класс без предупреждения вошел директор и велел Таунсенду немедленно выйти с ним в коридор.

— И захвати ключ от шкафчика, — угрожающе добавил он.

Пока они молча шли по длинному серому коридору, мистер Джессоп показал ему лист бумаги. Кит внимательно прочитал список, который знал назубок и мог рассказать с закрытыми глазами лучше, чем любую из таблиц учебника латыни Кеннеди. «Леденцы — 8 пенсов, чипсы — 4 пенса, вишневые шоколадные батончики — 4 пенса, лимонад — 1 шиллинг. Будь у шкафчика 19 в раздевалке для старшеклассников в четверг ровно в пять часов. Наш девиз „Первым пришел — первым обслужен“».

Кит с трудом сдерживал смех, пока его вели по коридору.

Когда они вошли в раздевалку, оказалось, что воспитатель Кита и учитель физкультуры уже стоят около его шкафчика.

— Открой дверцу, Таунсенд, — только и сказал воспитатель.

Кит вставил ключик в замок и медленно его повернул. Он распахнул дверцу, и все четверо уставились внутрь. Мистер Джессоп с удивлением обнаружил, что там нет ничего, кроме крикетной биты, пары старых наколенников и мятой белой рубашки, которую явно не надевали уже несколько недель.

Директор смотрел сердито, воспитатель — озадаченно, учитель физкультуры — смущенно.

— Может, вы взяли не того мальчика? — спросил Кит с видом оскорбленной невинности.

— Закрой дверцу и немедленно возвращайся в класс, Таунсенд, — велел директор. Кит высокомерно кивнул и медленно двинулся обратно по коридору.

Усевшись за свою парту, Кит понял, что ему придется выбирать. Спасти товар и вернуть свои деньги или намекнуть, где можно найти сласти, и наконец свести старые счеты?

Дезмонд Мотсон обернулся и посмотрел на него. Он был удивлен и разочарован, увидев, что Таунсенд вернулся на свое место.

Кит широко улыбнулся ему, и решение пришло.

ГЛАВА 5

ТАЙМС, 9 марта 1938 года:

НЕМЕЦКИЕ ВОЙСКА В РЕЙНЛАНДЕ

Любжи впервые услышал имя Адольфа Гитлера только после того, как немцы оккупировали Рейнскую область.

Мать морщилась, читая о подвигах фюрера в еженедельной газете, которую брала у раввина. Просмотрев очередную страницу, она передавала ее старшему сыну. Она убирала газету только с наступлением темноты, когда уже не могла различать слова. Любжи удавалось почитать еще несколько минут.

— Нам тоже придется носить желтую звезду, если Гитлер перейдет нашу границу? — спросил он.

Зельта сделала вид, что спит.

Мать давно уже не могла скрывать от остальных членов семьи, что Любжи стал ее любимчиком — хотя и подозревала, что он приложил руку к пропаже ее драгоценной брошки, — и она с гордостью наблюдала, как он превращается в высокого красивого юношу. Но, несмотря на его успехи в торговле, которая приносила выгоду всей семье, она была непоколебимо верила, что ее сыну предначертано быть раввином. Возможно, она напрасно растратила свою жизнь, но Любжи она этого не позволит.

Последние шесть лет Любжи каждое утро проводил в доме на холме, где дядя матери давал ему уроки. В полдень его отпускали на рынок — не так давно он купил себе там собственную палатку. Через несколько недель после бар-митцва старый раввин вручил матери Любжи письмо, в котором говорилось, что Любжи присудили стипендию для обучения в академии в Остраве. Это был самый счастливый день в жизни Зельты. Она знала, что ее сын обладает незаурядным, возможно, даже исключительным умом, но также понимала, что такое предложение они получили только благодаря репутации дяди.

Когда Любжи сообщили эту новость, он постарался не выдать своего огорчения. Хотя ему разрешали ходить на рынок только днем, он уже зарабатывал достаточно денег, чтобы у каждого члена семьи было по паре башмаков и еда два раза в день. Ему хотелось объяснить матери, что нет смысла становиться раввином, если ты стремишься только к одному — построить магазин на свободном участке рядом с лавкой господина Лекски.

Господин Лекски закрыл магазин и взял выходной, чтобы отвезти юного ученика в академию. Он надеется, что Любжи возьмет на себя управление его магазином, как только закончит учебу, сказал он мальчику по дороге в Остраву. Любжи хотел немедленно вернуться домой, и только после долгих уговоров он взял свой кожаный портфельчик — последний его бартер накануне — и вошел в массивные каменные сводчатые ворота академии. Не добавь господин Лекски, что он и не подумает взять Любжи в магазин, если тот не проучится пять лет в академии, он бы запрыгнул обратно в машину.

Вскоре Любжи выяснил, что кроме него в академии больше не было детей бедняков. Некоторые одноклассники дали ему ясно понять, открыто или намеками, что не собираются общаться с таким человеком, как он. Прошло несколько недель, и он также понял, что в подобном заведении мало пользы от тех знаний, которые он получил, торгуя на рынке — хотя даже самые ярые его противники признавали, что у него врожденная способность к языкам. И уж конечно, напряженная работа до самой ночи, короткий сон и жесткая дисциплина не пугали мальчика из Дуски.

Первый год учебы в Остраве Любжи окончил среди лучших учеников своего класса по всем предметам. Он был первым по математике и третьим по венгерскому, который теперь стал его вторым языком. Но даже директор академии не мог не заметить, что у этого одаренного ребенка мало друзей и он стал нелюдимым. Хорошо еще, что никто, по крайней мере, не третирует этого юного волчонка — один мальчик попытался и очутился в изоляторе.

Вернувшись в Дуски, Любжи с изумлением понял, насколько мал его город, насколько бедна его семья и насколько она от него зависит.

Каждое утро, когда отец уходил на пастбище, Любжи поднимался на холм в дом раввина и продолжал свои занятия. Старик восхищался его способностями к языкам и признавал, что уже отстал от мальчика в математике. Днем Любжи возвращался на рынок, и если дела шли хорошо, он приносил домой достаточно еды, чтобы накормить всю семью.

Он попытался обучить торговому ремеслу братьев, чтобы они работали в ларьке по утрам во время его отсутствия, но быстро понял, что это безнадежное занятие, и жалел, что мать не позволяет ему остаться дома и создать дело, приносящее выгоду всей семье. Но Зельту не интересовали его успехи на рынке, она подробно расспрашивала его только об учебе. Она снова и снова перечитывала его табеля и к концу каникул выучила их наизусть. Глядя на это, Любжи твердо решил, что в следующем году его табеля доставят ей еще больше удовольствия.

Когда шестинедельные каникулы подошли к концу, Любжи неохотно собрал свой кожаный портфель, и господин Лекски снова отвез его в Остраву.

— Мое предложение остается в силе, — напомнил он юноше. — Но только после окончания учебы.

В течение второго года учебы в академии имя Адольфа Гитлера звучало в разговорах едва ли не чаще, чем имя Моисея. Евреи каждый день бежали через границу и рассказывали, какие ужасы творятся в Германии. Любжи лишь спрашивал себя, что еще способен придумать фюрер. Он читал все газеты, которые ему попадались в руки — на любом языке и даже старые.

«Гитлер смотрит на восток», — гласил заголовок на первой полосе «Остравы». Любжи перевернул газету на седьмую страницу, чтобы прочитать продолжение статьи, но страницу кто-то вырвал. Однако он и так догадывался, что совсем скоро танки фюрера войдут в Чехословакию. И тогда таким людям, как он, здесь не будет места.

Тем же утром он поделился этими опасениями с учителем истории, но мысли у того, казалось, не простирались дальше Ганнибала, его занимал только один вопрос — как великий полководец справится с переходом через Альпы. Любжи закрыл свой потрепанный учебник истории и, не думая о последствиях, вышел из класса и решительно направился в частное жилое помещение директора. Он остановился перед дверью, за которой никогда не был, немного помедлил и смело постучал.

— Войдите, — послышалось в ответ.

Любжи медленно открыл дверь и вошел в кабинет директора. За столом сидел благочестивый старик, облаченный в парадную красно-серую мантию, с черной ермолкой, плотно сидевшей на длинных локонах. Он поднял голову.

— Полагаю, это вопрос жизни и смерти, Хох?

— Да, сэр, — уверенно ответил Любжи. И вдруг растерялся.

— Итак? — после долгого молчания напомнил о себе директор.

— Мы должны быть готовы к отъезду в любую минуту, — выпалил Любжи. — Нельзя упускать из виду, что скоро Гитлер…

Старик улыбнулся пятнадцатилетнему юноше и небрежно махнул рукой.

— Гитлер сотни раз говорил нам, что не собирается оккупировать другие территории, — сказал он так, будто исправил мелкую ошибку на экзамене по истории.

— Простите за беспокойство, — извинился Любжи, понимая, что ему не удастся убедить этого «небожителя», какие бы доводы он ни приводил.

Но шли недели, и сначала учитель, потом воспитатель и наконец директор вынуждены были признать, что история пишется буквально на их глазах.

Однажды теплым сентябрьским вечером директор во время обхода предупредил учеников, что они должны собрать свои вещи, так как на рассвете они все покидают академию. Он ничуть не удивился, обнаружив, что комната Любжи уже пуста.

Вскоре после полуночи немецкая танковая дивизия перешла границу и, не встретив никакого сопротивления, двинулась на Остраву. Солдаты ворвались в академию еще до звонка на завтрак и затолкали всех учеников в поджидавшие грузовики. Только один ученик отсутствовал на последней перекличке: Любжи Хох ушел из академии прошлой ночью. Запихнув все свои пожитки в кожаный портфель, он влился в поток беженцев, направлявшихся к венгерской границе. Он молился, чтобы мать читала не только газеты, но и мысли Гитлера, и сумела спастись вместе со всей семьей. Недавно до него дошли слухи, что немцы сгоняют евреев в лагеря для интернированных, и старался не думать, что будет с его семьей, если их схватят.

Той ночью, выскользнув за ворота академии, Любжи видел, как одни горожане мечутся от дома к дому в поисках родственников, а другие грузят свои пожитки на запряженные лошадьми повозки. Сейчас не время переживать из-за вещей, хотел сказать им Любжи, вещь нельзя застрелить. Но все бегали и суетились, и никто не остановился, чтобы послушать высокого, крепко сложенного молодого человека с длинными черными пейсами. К тому времени, когда немецкие танки окружили академию, он уже прошел несколько километров по дороге, ведущей к южной границе.

Он шел только вперед, мимо тех, кто толкал повозки со своим скарбом, замедлявшие их бегство. Он обгонял груженых ослов, телеги, которым нужно было починить колеса, и семьи, которым приходилось идти медленно, приноравливаясь к шагу маленьких детей и престарелых родственников. Он видел, как матери срезали пейсы у своих сыновей и избавлялись от всего, что могло выдать в них евреев. Он бы остановился и сделал им замечание, но не хотел терять драгоценное время. Он поклялся, что никогда не отречется от своей религии.

Благодаря дисциплине, к которой его приучили два года в академии, Любжи до рассвета обходился без еды и отдыха. Заснул он, только пока его подвозили на повозке, и потом, на переднем сиденье грузовика.

Хотя свобода была всего в 180 километрах, Любжи трижды видел восход и заход солнца, прежде чем услышал крики впереди идущих, которые дошли до суверенной Венгрии. Он остановился в конце качающейся от усталости очереди будущих эмигрантов. За три часа он прошел всего несколько сотен метров, и вереница стоявших впереди людей стала устраиваться на ночлег. Они испуганными глазами смотрели на поднимавшийся в небо дым и вздрагивали от грохота орудий, оповещавших о неумолимом наступлении немцев.

Любжи дождался полной темноты и потихоньку пробирался между спящими беженцами, пока не увидел впереди огни пограничной заставы. Стараясь не привлекать к себе внимания, он улегся в канаву, положив голову на кожаный портфель. Когда утром таможенник поднял шлагбаум, Любжи стоял впереди всех. Проснувшись, люди увидели молодого семинариста, который тихо читал псалмы, и никто не осмелился спросить, как он здесь оказался.

Таможенник не потратил много времени на обыск портфельчика Любжи. Очутившись за границей, юноша взял курс на Будапешт, единственный известный ему венгерский город. Он шел еще два дня и две ночи. Счастливые семьи, радуясь спасению от немцев, охотно делились с ним едой. И 23 сентября 1939 года он подошел к столице.

Любжи остолбенел от открывшегося перед ним вида. Наверняка это самый большой город на земле?! Первые несколько часов он просто бродил по улицам, опьяненный красотой Будапешта. В конце концов он рухнул на ступенях огромной синагоги, а проснувшись утром, первым делом спросил дорогу на рынок.

С благоговейным трепетом взирал он на бесчисленные ряды крытых палаток, которым, казалось, не было конца.

Любжи предлагал свои услуги продавцам, но хотя он свободно говорил на их родном языке, они все отвечали ему одинаково:

— Тебе есть что продать?

Во второй раз в жизни Любжи столкнулся с проблемой отсутствия товара для продажи и обмена. Он наблюдал, как беженцы продают бесценные семейные реликвии, иногда всего лишь за буханку хлеба или мешок картошки, и быстро понял, что некоторым людям война приносит целые состояния.

День за днем Любжи искал работу. Ночью он от голода и усталости падал прямо на землю, но по-прежнему был полон решимости. Когда ему отказали все торговцы на рынке, ему пришлось просить милостыню прямо на улице.

Однажды вечером, уже находясь на грани отчаяния, он проходил мимо газетного киоска на углу тихой улочки и заметил на шее у пожилой продавщицы звезду Давида на тонкой золотой цепочке. Он улыбнулся ей в надежде, что она его пожалеет, но женщина отвернулась от грязного молодого иммигранта и занялась своим делом.

Любжи побрел было дальше, как вдруг у киоска остановился молодой человек, ненамного старше его, взял пачку сигарет и коробку спичек и, не заплатив женщине, пошел своей дорогой. Она выскочила из киоска и, размахивая руками, закричала:

— Вор! Вор!

Но молодой человек просто пожал плечами и прикурил сигарету. Любжи догнал его и положил руку на плечо. Когда парень повернулся, Любжи сказал:

— Ты не заплатил за сигареты.

— Отвали, словацкий придурок, — парень оттолкнул его и пошел дальше по улице. Любжи снова побежал за ним и на этот раз схватил за руку. Парень еще раз обернулся и без предупреждения ударил своего преследователя кулаком. Любжи пригнулся, и кулак лишь коснулся его плеча. По инерции парень качнулся вперед, и Любжи провел апперкот в солнечное сплетение с такой силой, что парня отбросило назад, и он рухнул на землю, выронив сигареты со спичками. Оказывается, Любжи еще кое-что унаследовал от своего отца.

Собственная сила привела Любжи в такое изумление, что он не сразу подобрал сигареты и спички. Он оставил парня корчиться на земле, а сам побежал обратно к киоску.

— Спасибо, — поблагодарила его пожилая женщина, когда он вернул ей украденное.

— Меня зовут Любжи Хох, — низко поклонился он.

— А меня — госпожа Черани, — назвалась она.

Той ночью, когда пожилая дама ушла домой, Любжи спал на тротуаре за киоском. Наутро она очень удивилась, обнаружив, что он все еще тут, сидит на нераспечатанной пачке газет.

Увидев, что она идет по улице, он тотчас принялся развязывать упаковки с газетами. Он наблюдал, как она сортирует прессу и раскладывает по стойкам, чтобы привлечь внимание утренних прохожих. Днем госпожа Черани начала рассказывать Любжи о разных газетах, и была поражена, узнав, что он может читать на многих языках. Вскоре она обнаружила, что он к тому же может поговорить с любым беженцем, заходившим в киоск в поисках новостей о своей стране.

На следующий день Любжи разложил все газеты по стойкам задолго до прихода хозяйки. Он даже продал пару номеров ранним покупателям. К концу недели она частенько дремала в углу киоска, изредка просыпаясь, чтобы дать Любжи совет, если он не мог ответить на вопрос покупателя.

Закрыв киоск в пятницу вечером, госпожа Черани жестом предложила Любжи следовать за ней. Они шли молча и через некоторое время остановились перед небольшим домиком примерно в полутора километрах от киоска. Пожилая женщина пригласила его войти и проводила в гостиную, чтобы познакомить с мужем. Господин Черани пришел в ужас, увидев молодого оборванца, но немного смягчился, когда узнал, что Любжи — еврейский беженец из Остравы. Он пригласил его поужинать с ними. Любжи впервые сел за стол, с тех пор как покинул академию.

За ужином Любжи узнал, что господин Черани держит небольшую лавку, которая, среди прочего, поставляет товары в киоск, где работает его жена. Он засыпал своего хозяина вопросами о возврате газет, убыточных лидерах,[4] маржах и альтернативном ассортименте, и тот быстро понял, почему на этой неделе подскочили прибыли киоска. Пока Любжи мыл посуду, господин и госпожа Черани тихонько совещались в углу кухни. Закончив разговор, госпожа Черани поманила Любжи, который решил, что ему пора уходить. Но она пошла не к двери, а стала подниматься по лестнице. Обернувшись, она снова поманила его, и он последовал за ней. Наверху она открыла дверь в крошечную комнату. Ковра на полу не было, и вся мебель состояла из односпальной кровати, старого шкафа и небольшого стола. Женщина окинула пустую постель печальным взглядом, показала на нее рукой и вышла, не произнеся ни слова.

Множество иммигрантов из самых разных стран приходили поговорить с молодым человеком — который, казалось, читал все газеты — о том, что происходит у них на родине, и к концу первого месяца Любжи почти удвоил доходы маленького киоска. В последний день месяца господин Черани выдал Любжи конверт с его первой зарплатой. За ужином он сказал юноше, что в понедельник он будет работать в его лавке, чтобы набраться опыта в торговле. Госпожа Черани выглядела расстроенной, несмотря на уверения мужа, что это всего на неделю.

В магазине юноша быстро выучил имена постоянных покупателей, название ежедневной газеты, которой они отдавали предпочтение, и их любимую марку сигарет. На второй неделе он узнал о существовании некоего господина Фаркаса, владельца конкурирующего магазина на другой стороне улицы, но ни господин, ни госпожа Черани никогда не упоминали его имени, и он не стал поднимать эту тему. В воскресенье вечером господин Черани сказал жене, что теперь Любжи будет работать в магазине постоянно. Судя по всему, она не удивилась.

Каждое утро Любжи вставал в четыре часа и уходил из дому, чтобы открыть лавку. Через некоторое время он доставлял газеты в киоск и обслуживал первых покупателей, пока господин и госпожа Черани еще завтракали. Шли недели, и с каждым днем господин Черани появлялся в магазине все позже и позже, а по вечерам, подсчитывая выручку, частенько выдавал Любжи пару монет.

Любжи складывал монеты в стопку на столе около кровати, и когда набиралось десять, обменивал их на одну зеленую банкноту. Ночью он лежал без сна и мечтал, что магазин перейдет к нему, когда господин и госпожа Черани выйдут на пенсию. В последнее время они стали относиться к нему, как к собственному сыну, дарили ему небольшие подарки, а госпожа Черани даже целовала его перед сном. В такие минуты он думал о матери.

Когда господин Черани сначала взял один выходной день, а потом субботу с воскресеньем, и по возвращении обнаружил, что доходы слегка увеличились, Любжи начал верить, что его мечты сбудутся.

Однажды субботним утром по дороге в синагогу Любжи показалось, что за ним следят. Остановившись, он обернулся и увидел, что всего в нескольких шагах позади него идет господин Фаркас, их конкурент с другой стороны улицы.

— Доброе утро, господин Фаркас, — поздоровался Любжи, приподняв черную шляпу с широкими полями.

— Доброе утро, господин Хох, — ответил тот. До этого момента Любжи никогда не думал о себе как о господине Хохе. В конце концов, он совсем недавно отметил свое семнадцатилетие.

— Вы хотите поговорить со мной? — спросил Любжи.

— Да, господин Хох, хочу, — сказал он и подошел ближе, нерешительно переминаясь с ноги на ногу. Любжи вспомнил совет господина Лекски: «Если покупатель нервничает, ничего не говори».

— Я хотел предложить вам работу в одном из моих магазинов, — наконец произнес господин Фаркас, глядя на Любжи.

Любжи впервые узнал, что у господина Фаркаса не один магазин.

— В каком качестве? — поинтересовался он.

— Помощника управляющего.

— А зарплата?

Услышав сумму, Любжи не сказал ни слова, хотя сто пенге[5] в неделю было почти вдвое больше того, что платил ему господин Черани.

— А где я буду жить?

— Над магазином есть комната, — ответил господин Фаркас. — Думаю, она гораздо больше чердака над домом Черани, где вы сейчас обитаете.

Любжи внимательно посмотрел на него.

— Я подумаю над вашим предложением, господин Фаркас, — сказал он и снова приподнял шляпу.

Вернувшись домой, он решил передать весь разговор господину Черани, пока этого не сделал кто-то другой.

Под конец рассказа Любжи старик разгладил усы и вздохнул. Но ничего не ответил.

— Конечно, я дал понять, что не соблазнился работой у него, — подытожил Любжи, ожидая реакции босса.

Господин Черани по-прежнему молчал и не возвращался к этой теме до следующего вечера. Любжи улыбнулся, услышав за ужином, что в конце недели ему повысят зарплату. Но в пятницу, открыв свой маленький коричневый конверт, он испытал разочарование — прибавка была отнюдь невелика.

В следующую субботу господин Фаркас подошел к нему снова и спросил, принял ли он решение. Любжи ответил, что доволен своей нынешней работой, и низко поклонился на прощание.

Следующие несколько недель Любжи изредка бросал взгляды в сторону просторной комнаты над газетным магазином на другой стороне улицы. Ночью, лежа в постели, он пытался представить, как она выглядит внутри.

За шесть месяцев работы на Черани Любжи удалось скопить некоторую сумму, откладывая почти все свое жалованье. По-настоящему он потратился только раз, когда купил себе подержанный двубортный костюм, две рубашки и галстук в крапинку, избавившись наконец от семинарской мантии. Но, несмотря на вновь обретенное чувство безопасности, он все чаще со страхом думал, куда Гитлер нанесет свой следующий удар. После вторжения в Польшу фюрер продолжал уверять венгерский народ, что считает его своим союзником. Но, судя по его прошлым деяниям, слово «союзник» он взял не из польского словаря.

Любжи старался не думать о необходимости снова спасаться бегством, но с каждым днем он все чаще чувствовал на себя злобные косые взгляды. К тому же, он не мог не заметить, что некоторые местные жители с радостью готовятся к встрече с нацистами.

Однажды утром, когда Любжи шел по улице, какой-то прохожий обозвал его пархатым жидом. Любжи опешил, но через несколько дней это уже стало обычным явлением. Потом в витрину магазина Черани полетели первые камни. Некоторые постоянные покупатели стали переходить дорогу и делать покупки у господина Фаркаса. Но Черани упрямо твердил, что верит Гитлеру, который категорически утверждал: он никогда не нарушит территориальную целостность Венгрии. Любжи в ответ напомнил хозяину, что фюрер говорил те же слова перед вторжением в Польшу.

Любжи понимал, что скопил недостаточно денег для перехода через другую границу, и в следующий понедельник, пока Черани не спустились к завтраку, он решительно пересек улицу и вошел в магазин конкурента. Господин Фаркас не мог скрыть удивления при виде возникшего на пороге Любжи.

— Вам все еще нужен помощник управляющего? — прямо спросил Любжи, опасаясь быть замеченным на чужой стороне улицы.

— Нет, если он еврей, — глядя на него в упор, ответил господин Фаркас. — Как бы хорош он ни был. В любом случае, когда сюда придет Гитлер, я заберу ваш магазин.

Любжи молча повернулся и вышел. Когда час спустя в магазине появился господин Черани, он рассказал ему, что господин Фаркас снова приглашал его на работу.

— Меня нельзя купить, ответил я.

Господин Черани кивнул, но ничего не сказал. Любжи не удивился, когда в пятницу, открыв конверт с жалованьем, обнаружил новую небольшую прибавку.

Любжи по-прежнему откладывал почти все заработанные деньги и начал составлять план побега. Каждую ночь, когда Черани отправлялись спать, он потихоньку спускался вниз и изучал старый атлас в кабинете хозяина. Он перебрал несколько вариантов. Югославия отпадает: ее ждет та же судьба, что Польшу и Чехословакию — это лишь вопрос времени. Об Италии не могло быть и речи, равно как и о России. Наконец он остановил свой выбор на Турции. Хотя у него не было официальных документов, он решил в конце недели пойти на вокзал и попробовать сесть на поезд, идущий в Стамбул через Румынию и Болгарию. После полуночи он закрыл старые карты Европы и вернулся в свою крошечную комнатку под крышей.

Он знал, что приближается время, когда ему придется посвятить господина Черани в свои планы, но решил отложить разговор до пятницы и сначала дождаться зарплаты. Он лег в постель и заснул, пытаясь представить жизнь в Турции. Интересно, есть там рынок? А торговаться турки любят?

Громкий стук вырвал его из глубокого сна. Он вскочил с кровати и подбежал к маленькому окошку, выходящему на улицу. Дорогу заполонили солдаты с винтовками. Некоторые колотили в двери прикладами. Через несколько минут они доберутся до дома Черани. Любжи быстро оделся, вытащил из-под матраца пачку денег и сунул за пояс, затянув потуже широкий кожаный ремень на брюках.

Потом он сбежал вниз и закрылся в ванной комнате, которую делил с Черани. Схватив бритву старика, он быстро срезал длинные черные пейсы, свисавшие до плеч, и спустил их в унитаз.

Любжи уставился на себя в зеркало. Он молил Бога, чтобы светло-серый двубортный костюм, белая рубашка и синий галстук в крапинку обманули оккупантов, и они приняли бы его за обычного венгерского бизнесмена, приехавшего в столицу. Во всяком случае, теперь он говорит по-венгерски без малейшего акцента. Немного помедлив, он вышел из ванной и услышал, как колотят в дверь соседнего дома. Он быстро заглянул на кухню, но Черани там не было. Тогда он бросился на кухню. Старики сидели под столом, прижавшись друг к другу. Глядя на семь зажженных свечей Давида, вряд ли кто-нибудь поверит, что они не евреи, подумал Любжи.

Не сказав ни слова, Любжи на цыпочках подкрался к кухонному окну, выходившему на задний двор. Он осторожно опустил фрамугу и высунул голову. Солдат нигде не было видно. Он посмотрел направо и увидел вспрыгнувшую на дерево кошку. Потом повернул голову налево и столкнулся взглядом с солдатом. Рядом с ним стоял господин Фаркас. Он кивнул и сказал:

— Это он.

Любжи с надеждой улыбнулся, но солдат грубо двинул ему прикладом по лицу. Любжи головой вперед вывалился из окна и упал на дорожку.

Приподняв голову, он увидел, что в глаза ему нацелен штык.

— Я не еврей! — закричал он. — Я не еврей!

Вероятно, его слова звучали бы убедительнее, если бы он произносил их не на идиш.

ГЛАВА 6

ДЕЙЛИ МЕЙЛ, 8 февраля 1945 года:

ЯЛТА: КОНФЕРЕНЦИЯ БОЛЬШОЙ ТРОЙКИ

Никто в школе Сент-Эндрюз не удивился, когда директор не предложил Киту, ученику выпускного класса, стать школьным префектом.

Но одну школьную должность Кит непременно хотел заполучить до своего окончания, даже если все его сверстники не желали дать ему ни малейшего шанса.

Кит мечтал стать редактором школьного журнала «Сент-Энди», как отец в свое время. Кроме него на это место претендовал всего один человек — его одноклассник по прозвищу «Зубрила» Томкинс, который в прошлом году был заместителем редактора, и сам директор считал его «надежным работником». Шестьдесят три шестиклассника с правом голоса видели в Томкинсе, которому уже предложили изучать английский язык в Кембридже, основного фаворита. Но никто еще не знал, как далеко готов зайти Кит, лишь бы добиться своего.

Однажды, незадолго до выборов, Кит обсудил проблему с отцом во время прогулки в их загородном поместье.

— Избиратели часто меняют свое мнение в самый последний момент, — говорил отец. — От многих из них можно добиться чего угодно с помощью подкупа или страха. Этот способ действует и в политике, и в бизнесе, я убедился в этом на собственном опыте. С какой стати в шестом классе Сент-Эндрюз должно быть иначе? — Сэр Грэхем замолчал, пока они поднимались на вершину холма. — И никогда не забывай, — продолжил он, — у тебя есть преимущество перед многими кандидатами на других выборах.

— Какое? — спросил семнадцатилетний юноша, спускаясь вместе с отцом к дому.

— При таком крошечном электорате ты всех избирателей знаешь лично.

— Это могло бы стать преимуществом, будь я популярнее Томкинса, — вздохнул Кит, — но увы.

— Редкие политики рассчитывают на одну только популярность у избирателей, — уверял его отец. — Если бы это было так, половина мировых лидеров осталась бы без работы. Лучший тому пример — Черчилль.

Кит напряженно вслушивался в слова отца, пока они не спеша шагали к дому.

Когда Кит вернулся в Сент-Эндрюз, до выборов оставалось всего десять дней, и он решил воспользоваться советами отца. Он испробовал все виды убеждения, какие только приходили ему в голову: билеты на Мельбурнское крикетное поле, бутылки пива, нелегальные пачки сигарет. Одному избирателю он даже пообещал устроить свидание со своей старшей сестрой. Но когда он подсчитывал голоса, на которые может надеяться, он все еще не был уверен, что получит большинство. Ведь нельзя знать наверняка, как проголосует тот или иной избиратель во время тайного голосования. К тому же, директор отдавал предпочтение другому кандидату, и это еще больше осложняло положение Кита.

За сорок восемь часов до голосования Кит начал обдумывать второй вариант, который предложил ему отец, — страх. Ночью он лежал без сна, ломая голову, но ничего путного так и не придумал. На следующий день к нему явился их староста Дункан Александр.

— Мне нужно два билета на Мельбурнское крикетное поле на матч между Викторией и Южной Австралией.

— А что я получу взамен? — поднял голову Кит.

— Мой голос, — ответил староста. — Не говоря уж о влиянии, которое я могу оказать на других избирателей.

— При тайном голосовании? — усмехнулся Кит. — Ты, наверное, шутишь.

— Хочешь сказать, мое слово недостаточно хорошо для тебя?

— Что-то вроде того, — ответил Кит.

— А как тебе понравится, если я помогу облить грязью Сирила Томкинса?

— Это зависит от того прилипнет ли эта грязь?

— Прилипнет настолько, что ему придется снять свою кандидатуру.

— В таком случае я не только устрою тебе два места на трибуну для членов клуба, но и познакомлю со всеми игроками команды. Но я даже не подумаю расстаться с билетами, пока не узнаю, что у тебя есть на Томкинса.

— Ты ничего не узнаешь, пока я не увижу билеты, — заявил Александр.

— Хочешь сказать, мое слово недостаточно хорошо для тебя? — ухмыльнулся Кит.

— Что-то вроде того, — ответил Александр.

Кит выдвинул верхний ящик стола и достал небольшую жестяную коробку. Вставил самый маленький ключ из своей связки в замок и повернул. Открыв крышку и покопавшись в коробке, он вытянул два длинных билета и показал Александру.

Тот внимательно их рассмотрел и расплылся в улыбке.

— Ну, так что у тебя на Томкинса? — спросил Кит. — Что заставит его выйти из игры?

— Он гомосексуалист, — сообщил Александр.

— Это все знают, — отмахнулся Кит.

— Но никто не знает, — продолжал Александр, — что его чуть не исключили в прошлом семестре.

— И меня тоже, — пожал плечами Кит. — Подумаешь, сенсация. — Он положил билеты обратно в коробку.

— Но тебя не застукали в сортире с Джулианом Уэллсом из младшего класса, — возразил он. — Оба стояли со спущенными штанами.

— Если все было так очевидно, почему его не исключили?

— Доказательств мало. Я слышал, учитель, который их застукал, опоздал буквально на минуту.

— Или, наоборот, пришел на минуту раньше? — предположил Кит.

— А еще мне точно известно — директор решил, что такая репутация школе совсем ни к чему. Особенно сейчас, когда Томкинс удостоился стипендии в Кембридж.

С широкой улыбкой Кит достал из коробки один билет.

— Ты обещал мне два, — сказал Александр.

— Второй получишь завтра — если я выиграю. Так я буду абсолютно уверен, что ты поставишь свой крестик там, где нужно.

Александр выхватил у него билет.

— Завтра вернусь за вторым.

Едва дверь за старостой закрылась, как Кит бросился к «Ремингтону», который отец подарил ему на Рождество, и яростно застучал по клавишам. Набросав пару сотен слов, он проверил текст, немного его подправил и побежал в школьную типографию — готовить издание с ограниченным тиражом.

Он вышел через пятьдесят минут, сжимая в руке еще горячий макет первой страницы, и посмотрел на часы. Сирил Томкинс относился к тем ученикам, кто неукоснительно выполняет домашние задания, поэтому его всегда можно было застать в его комнате с пяти до шести. И сегодняшний день не был исключением. Кит прошелся по коридору до его двери и постучал.

— Войдите, — откликнулся Томкинс.

Прилежный студент поднял голову от своих тетрадей, когда Кит шагнул в комнату. Он не смог скрыть удивления: Таунсенд никогда раньше не заходил к нему. Кит опередил его вопрос:

— Я подумал, ты захочешь взглянуть на первый номер школьного журнала, который будет издан под моей редакцией.

Томкинс поджал толстые губы.

— Завтра, когда дойдет до голосования, ты увидишь, что я, как ты все время выражаешься, с легкостью одержу победу.

— Нет, если снимешь свою кандидатуру, — заявил Кит.

— С какой стати? — Томкинс снял очки и протер их кончиком галстука. — Меня, в отличие от других шестиклассников, ты подкупить не сможешь, как ни старайся.

— Верно, — согласился Кит. — Но мне почему-то кажется, что ты сам откажешься от участия в выборах, как только прочтешь это. — Он протянул ему первую страницу.

Томкинс снова надел очки, но успел лишь прочитать заголовок и несколько слов первого абзаца — его вырвало прямо на тетради.

Кит вынужден был признать, что на такую реакцию он даже не рассчитывал. Отец был бы доволен — его заголовок явно завладел вниманием читателя.

«Шестиклассник попался в туалете с малолеткой. Оба без штанов».

Кит забрал страницу и стал рвать ее на куски, пока побелевший Томкинс пытался взять себя в руки.

— Конечно, — сказал Кит, бросив мелкие обрывки в мусорную корзину, — ты можешь занять пост заместителя редактора, я буду только рад, но при условии, что ты снимешь завтра свою кандидатуру до начала голосования.

Центральный заголовок первого номера «Сент-Энди» под новым руководством гласил — «В защиту социализма».

— Не могу припомнить такого великолепного качества бумаги и печати, — заметил директор на педсовете следующим утром. — Чего нельзя сказать о содержании. Слава Богу, журнал выходит всего два раза в семестр. Как-нибудь перетерпим.

Остальные учителя согласно закивали.

Потом мистер Кларк доложил, что Сирил Томкинс отказался от должности заместителя редактора через несколько часов после выхода первого номера.

— Жаль, что ему вообще не удалось занять это место, — покачал головой директор. — Кстати, кто-нибудь знает, почему он в последнюю минуту снял свою кандидатуру с голосования?

Кит смеялся, когда ему передали эти слова — кое-кто подслушал их за завтраком.

— Но он не попытается что-нибудь предпринять? — спросил Кит, когда Пенни, дочь директора, застегнула молнию на юбке.

— Отец больше ничего об этом не сказал, только добавил — слава Богу, ты не призываешь превратить Австралию в республику.

— А это идея, — рассмеялся Кит.

— Ты сможешь в это же время в субботу? — спросила Пенни, натягивая через голову свитер.

— Постараюсь, — ответил Кит. — Но спортзал занят — там будет школьный матч по боксу. Если, конечно, у тебя нет желания заняться этим прямо в центре ринга под крики болельщиков.

— А что, мы бы всех уложили на лопатки, — хмыкнула Пенни. — Какие у тебя предложения?

— У нас есть выбор, — сказал Кит. — Закрытый тир или крикетный павильон.

— Крикетный павильон, — не раздумывая, ответила Пенни.

— Чем плох тир? — поинтересовался Кит.

— Там всегда темно и холодно.

— Неужели? — Он немного подумал. — Хорошо, пусть будет крикетный павильон.

— А как мы туда попадем? — спросила она.

— С помощью ключа, — ответил он.

— Не выйдет, — попалась на удочку она. — Он всегда закрыт, когда сборная уезжает на соревнования.

— Нет, не закрыт, если сын смотрителя работает в «Курьере».

Не успел он застегнуть пуговицы на брюках, как Пенни обхватила его за шею.

— Ты меня любишь, Кит?

Кит постарался придумать убедительный ответ, не налагавший на него никаких обязательств.

— Разве я не пожертвовал скачками ради того, чтобы остаться с тобой?

Пенни нахмурилась, когда он высвободился из ее объятий. Она хотела было надавить на него, но он опередил ее, добавив:

— Увидимся в субботу.

Он открыл ключом дверь спортивного зала и выглянул в коридор. Потом оглянулся и с улыбкой сказал:

— Посиди здесь еще минут пять.

Он кружным путем вернулся в свое общежитие и влез через окно кухни.

Прокравшись к себе в комнату, Кит обнаружил на столе записку от директора с просьбой зайти к нему в восемь. Посмотрел на часы — без десяти восемь. Хорошо, что он не поддался чарам Пенни и не задержался в спортзале. Он задумался, чем директор может быть недоволен на этот раз, но подозревал, что Пенни уже указала ему верное направление.

Он посмотрелся в висевшее над раковиной зеркало — не осталось ли следов его внеклассной работы? Кит поправил галстук и стер со щеки пятно розовой помады.

Он шагал по хрустящему гравию к дому директора и повторял про себя, что скажет в свою защиту мистеру Джессопу, который, конечно же, устроит ему выволочку — Кит готовился к этому уже несколько дней. Он постарался разложить свои мысли по полочкам и с каждым шагом испытывал все больше уверенности, что сумеет дать ответ на любое замечание директора. Свобода печати, использование демократических прав, вред цензуры — а если директор и после всего этого будет его упрекать, Кит напомнит старику его собственное выступление перед родителями в день основания школы в прошлом году, когда он осудил Гитлера за точно такую же тактику затыкания рта по отношению к немецкой прессе. Большинство своих доводов юноша позаимствовал у отца, когда они вместе завтракали после его возвращения из Ялты.

Кит подошел к дому директора, когда часы на школьной церкви пробили восемь. Дверь открыла горничная и поздоровалась:

— Добрый вечер, мистер Таунсенд.

Его впервые назвали «мистером». Она сразу проводила его в кабинет директора. Мистер Джессоп поднял голову от заваленного бумагами стола.

— Добрый вечер, Таунсенд.

Обычно он обращался к выпускникам по имени, но сегодня пренебрег этим правилом. Судя по всему, Кита ждали крупные неприятности.

— Добрый вечер, сэр, — он сумел произнести слово «сэр» так, что оно звучало снисходительно.

— Садитесь, — мистер Джессоп махнул рукой на стул.

Кит был удивлен: если тебе предлагают сесть, значит, никаких неприятностей у тебя нет. Неужели он собирается предложить ему…

— Желаете хереса, Таунсенд?

— Нет, спасибо, — опешил Кит. Херес обычно предлагали только старостам.

Ага, подумал Кит, подкуп. Сейчас он скажет, что впредь мне следует умерить свой пыл и не выступать с провокационными заявлениями… и т. д. и т. п. Ну что ж, на это у меня ответ готов: пошел к черту.

— Я, конечно, понимаю, Таунсенд, сколько вам приходится работать, пытаясь получить место в Оксфорде, совмещая при этом учебу с изданием школьного журнала.

Так вот в чем дело. Он хочет, чтобы я ушел. Ни за что. Ему придется снять меня самому. А если он это сделает, я выпущу подпольный журнал за неделю до выхода официального номера.

— Тем не менее я надеялся, что, возможно, вы возьмете на себя еще одну обязанность.

Он что, хочет сделать меня префектом? Не могу поверить.

— Вероятно, вы удивитесь, Таунсенд, но я считаю крикетный павильон непригодным… — продолжал директор. Кит густо покраснел.

— Непригодным, господин директор? — выдавил он.

— …для сборной команды школы с такой репутацией, как наша. Хотя вы, как я понимаю, не зарекомендовали себя блестящим спортсменом в Сент-Эндрюз. Однако школьный совет решил, что в этом году мы будем собирать средства на постройку нового павильона.

От меня они помощи не дождутся, думал Кит. Но пусть немного поговорит, а потом я дам ему от ворот поворот.

— Знаю, вам будет приятно услышать, что ваша мать согласилась возглавить комитет по сбору средств. — Он немного помолчал. — Учитывая это обстоятельство, я надеялся, что вы согласитесь стать председателем от студентов.

Кит даже не пытался ответить. Он прекрасно знал — если старик разошелся, нет смысла его прерывать.

— А поскольку вы не обременены тяжкими обязанностями префекта и не представляете школу ни в одном виде спорта, я подумал, вас заинтересует это место…

Кит по-прежнему молчал.

— Попечительский совет рассчитывает на пять тысяч фунтов, и если вы сумеете собрать эту внушительную сумму, я с чистой совестью смогу доложить о ваших титанических усилиях в тот Оксфордский колледж, куда вы подали заявление. — Он заглянул в какие-то записи, лежавшие перед ним на столе. — Вустер-Колледж, если не ошибаюсь. Думаю, можно с уверенностью сказать — если ваше заявление получит мое личное благословение, шансы намного увеличатся.

И это, думал Кит, говорит человек, который каждую субботу взбирается на кафедру и клеймит позором взяточничество и продажность.

— Так что, я надеюсь, Таунсенд, вы всерьез поразмыслите над моим предложением.

Наступившее молчание длилось больше трех секунд, и Кит решил, что директор закончил свою речь. Его первым желанием было предложить старику подумать как следует и поискать другого дурака, который согласится собирать деньги — к тому же его нисколько не интересовали ни крикет, ни поступление в Оксфорд. Он твердо решил, что сразу после окончания школы будет работать в «Курьере» учеником репортера. Однако он понимал, что пока победа в этом споре остается за матерью, хотя если он специально провалит вступительный экзамен, она ничего не сможет с этим поделать.

Несмотря на все это, Кит мог бы назвать несколько хороших причин, почему стоит согласиться на предложение директора. Сумма не такая уж и большая, а сбор денег от имени школы может открыть перед ним многие двери, которые раньше были для него закрыты. Ну и, конечно же, мать: ее долго придется успокаивать, после того как ему не предложат место в Оксфорде.

— Вы так долго принимаете решение. На вас это не похоже, — прервал его размышления директор.

— Я серьезно обдумываю ваше предложение, господин директор, — важно ответил Кит. Не хватало еще, чтобы старик подумал, будто от него можно так просто откупиться. На этот раз замолчал директор. Кит сосчитал до трех.

— Если можно, я отвечу вам позже, сэр, — заявил он, надеясь, что говорит, как управляющий банка с клиентом, который просит немного увеличить кредит.

— И когда же мне ждать вашего ответа, Таунсенд? — с легким раздражением в голосе поинтересовался директор.

— Максимум через два-три дня, сэр.

— Благодарю вас, Таунсенд, — директор встал, давая понять, что разговор окончен. Кит собрался уходить, но не успел он дойти до двери, как директор добавил ему вслед:

— Поговорите с матерью, прежде чем принять решение.

— Твой отец хочет, чтобы я стал представителем от студентов в комитете по сбору средств, — сообщил Кит, шаря руками по полу в поисках трусов.

— Что они собираются строить на этот раз? — Пенни все еще лежала, глядя в потолок.

— Новый крикетный павильон.

— А этот-то чем плох?

— Давно известно, что его используют для других целей, — сказал Кит, натягивая брюки.

— Интересно, для каких. — Она дернула его за штанину. Он опустил взгляд на ее стройное обнаженное тело. — И что ты ему ответишь?

— Я отвечу ему «да».

— Но почему? У тебя же совсем не останется свободного времени.

— Знаю. Зато он от меня отстанет, и в любом случае, это станет моим страховым полисом.

— Страховым полисом? — не поняла Пенни.

— Да, если меня засекут на ипподроме — или чего хуже… — он снова посмотрел на нее.

— …в спортзале с дочкой директора? — Она поднялась и стала его целовать.

— У нас есть время? — забеспокоился Кит.

— Не трусь, Кит. Если сборная играет сегодня в Уэсли и игра не кончилась до шести, значит, они вернутся не раньше девяти. У нас полно времени. — Она опустилась на колени и стала расстегивать пуговицы на его брюках.

— Если только не пойдет дождь, — заметил Кит.

Пенни была первой, с кем Кит занимался любовью. Она соблазнила его однажды вечером, когда он должен был пойти на концерт приглашенного оркестра; он никогда бы не подумал, что в дамском туалете столько места. К его огромному облегчению, она не заметила, что он был девственником. Кит не сомневался, что это был не первый ее сексуальный опыт, потому что до сих пор ему не пришлось ее учить чему-нибудь.

Но все это произошло в начале прошлого семестра, а теперь он положил глаз на девушку по имени Бетси, которая работала в местном почтовом отделении. В последнее время Кит регулярно писал домой, чем несказанно удивил свою мать.

Кит лежал на аккуратно застеленном матраце из старых подушек и представлял, как выглядит обнаженная Бетси. Он решил, что этот раз точно будет последним.

Застегивая лифчик, Пенни небрежно спросила:

— В это же время на следующей неделе?

— Прости, на следующей неделе не смогу, — ответил Кит. — У меня встреча в Мельбурне.

— С кем? — удивилась Пенни. — Ты же не играешь в сборной?

— Нет, у них не настолько плохо идут дела, — рассмеялся Кит. — Мне нужно пройти собеседование для поступления в Оксфорд.

— Зачем тебе это надо? — бросила Пенни. — Если ты туда все же поступишь, твои самые страшные опасения насчет англичан только подтвердятся.

— Знаю, но моя… — начал он, во второй раз натягивая брюки.

— В любом случае, я слышала, как отец говорил мистеру Кларку, что он вписал твое имя в окончательный список только ради твоей матери.

Едва эти слова сорвались у Пенни с языка, как она тотчас о них пожалела.

Сузившимися глазами Кит в упор смотрел на девушку, которая никогда не краснела.

Во втором номере школьного журнала Кит высказал свои взгляды на частное образование.

«Мы приближаемся ко второй половине двадцатого столетия, и деньги не должны быть единственной гарантией хорошего образования, — начиналась передовица. — Любой способный ребенок должен иметь возможность учиться в лучшей школе независимо от того, в какой колыбели он родился».

Кит ждал, что на него обрушится гнев директора, но тот хранил молчание. Мистер Джессоп не принял вызов. Возможно, на него повлиял тот факт, что Кит уже набрал 1470 фунтов из 5 тысяч, необходимых для строительства нового крикетного павильона. Правда, бо́льшая часть денег поступила благодаря связям отца, которые, как подозревал Кит, платили в надежде, что в будущем их имена не появятся на первых полосах газет.

Вообще-то, единственным результатом публикации стала не жалоба, а 10 фунтов от газеты «Мельбурн Эйдж», главного конкурента сэра Грэхема. Они хотели перепечатать всю статью размером в пятьсот слов целиком. Кит с радостью получил свой первый журналистский гонорар, но в следующую среду спустил все до последнего пенса и тем самым наконец доказал, что система Счастливчика Джо отнюдь не безошибочна.

Тем не менее Кит с нетерпением ждал возможности поделиться с отцом своей удачей. В субботу он прочитал свой опус в «Мельбурн Эйдж». Они не изменили ни слова — но подвергли статью жестокой правке и дали ей весьма обманчивое название: «Наследник сэра Грэхема требует стипендий для аборигенов».

Половина полосы была посвящена радикальным взглядам Кита, вторую занимала статья штатного корреспондента газеты, который приводил убедительные доводы в пользу частного образования. Читателей приглашали высказать свое мнение, и в следующую субботу у «Мельбурн Эйдж» был счастливый день за счет сэра Грэхема.

Кит был благодарен отцу за то, что он не сказал ему ни слова, хотя слышал, как отец говорил матери: «Этот опыт многому научит мальчика. К тому же, я почти полностью разделяю его мнение».

Мать не проявила подобного понимания.

Во время каникул Кит каждое утро вместе с мисс Стедман готовился к выпускным экзаменам.

— Учеба — это просто одна из форм тирании, — заявил он однажды после особенно тяжелого занятия.

— Это ничто по сравнению с тиранией невежества, — парировала она.

Мисс Стедман заставила его повторить еще несколько тем, а остаток дня Кит провел в редакции «Курьера». Как отцу, Киту было проще общаться с журналистами, чем с богатыми и влиятельными одноклассниками, из которых он вытягивал деньги на постройку нового павильона.

Кита прикрепили к криминальному репортеру «Курьера» Барри Эвансу, который каждый день отправлял его освещать судебные заседания — мелкое воровство, кражи со взломом, магазинное воровство и иногда даже двоеженство.

— Выискивай тех, кого могут узнать, — наставлял его Эванс. — А лучше тех, кто связан с известными людьми. Идеальный вариант — известные люди собственной персоной.

Кит усердно работал, но его усилия пропадали даром. Даже если его статья и попадала в газету, он часто обнаруживал, что ее безжалостно искромсали.

— Меня не интересует твое мнение, — без конца твердил старый репортер. — Мне нужны только факты.

Эванс прошел подготовку в «Манчестер Гардиан» и не уставал повторять слова британского журналиста, издателя и политика Ч.П.Скотта: «Комментарии свободны, а факты священны». Кит решил, что если когда-нибудь станет владельцем газеты, он никогда не возьмет на работу человека, который служил в «Манчестер Гардиан».

Во втором семестре, вернувшись в Сент-Эндрюз, он написал передовицу для школьного журнала, в которой высказал предположение, что Австралии пора разрывать связи с Британией. В статье утверждалось, что Черчилль бросил Австралию на произвол судьбы и сосредоточился на войне в Европе.

«Мельбурн Эйдж» снова предложил Киту возможность поделиться своими взглядами с более широкой аудиторией, но на этот раз он отказался — несмотря на заманчивое предложение 20 фунтов, в четыре раза превышавшее сумму, которую он получил за полмесяца работы начинающим репортером в «Курьере». Он решил предложить статью «Аделаид Газетт», еще одному изданию отца, но редактор забраковал ее, не дойдя даже до второго абзаца.

На второй неделе семестра Кит понял, что у него появилась серьезная проблема — он никак не мог отделаться от Пенни, которая больше не верила его отговоркам, даже когда он говорил правду. Он уже пригласил Бетси в кино в следующую субботу, но так и не нашел ответа на вопрос, как встречаться с новой девушкой, не расставшись с прежней, и задача осталась нерешенной.

Во время их последнего свидания в спортзале, когда он предположил, что, может быть, пора им… Пенни намекнула, что расскажет отцу, как они проводили время по субботам. Киту было плевать, кому она расскажет, но он не хотел ставить в неловкое положение мать. Всю неделю он сидел в своей комнате и против обыкновения усердно занимался, стараясь не ходить туда, где мог бы столкнуться с Пенни.

В субботу днем он кружным путем отправился в город и встретился с Бетси около кинотеатра «Рокси». Нарушил сразу три школьных правила за один день, подумал он. Он купил два билета на фильм «Крысы Тобрука» с Чипсом Рафферти в главной роли и сел с Бетси на двухместное сиденье в последнем ряду. Когда на экране зажглась надпись «Конец», Кит не мог вспомнить, о чем был фильм, и у него болел язык. Он не мог дождаться следующей субботы, когда сборная уедет на соревнования и он сможет познакомить Бетси с прелестями крикетного павильона.

В течение всей следующей недели Пенни к нему даже не подходила, и он вздохнул с облегчением. Поэтому в четверг, когда Кит понес на почту очередное письмо матери, он назначил Бетси свидание на субботу. Он обещал отвести ее в такое место, где она никогда прежде не бывала.

Как только автобус со сборной скрылся из виду, Кит спрятался за деревьями в северной части спортивной площадки и ждал появления Бетси. Через полчаса он начал сомневаться, придет ли она вообще, но через несколько мгновений заметил идущую по полю Бетси, и все его сомнения улетучились. Ее длинные светлые волосы были стянуты в хвост. В желтом свитере, плотно облегавшем ее тело, она была похожа на Лану Тернер, а черная юбка была такой узкой, что она могла только семенить.

Когда она подошла, Кит взял ее за руку и быстро повел к павильону. Он целовал ее, останавливаясь через каждые несколько метров, и нашел молнию на юбке, когда до павильона оставалось еще целых двадцать метров.

Они подошли к черному входу, и Кит, достав из кармана куртки большой ключ, вставил его в замок. Он медленно повернул его и распахнул дверь, шаря рукой по стене в поисках выключателя. Он зажег свет и в эту минуту услышал стоны. Кит ошарашенно уставился на маты. На него, щурясь от света, смотрели две пары глаз. Одна из фигур прикрыла лицо рукой, но Кит и так узнал эти ноги. Он перевел взгляд на второе тело, лежавшее сверху.

Дункан Александр никогда не забудет день, в который потерял свою девственность.

ГЛАВА 7

ТАЙМС, 21 ноября 1940 года:

ВЕНГРИЯ ВСТУПИЛА В ГИТЛЕРОВСКУЮ КОАЛИЦИЮ: «ДРУГИЕ ПОСЛЕДУЮТ ЕЕ ПРИМЕРУ», УТВЕРЖДАЕТ РИББЕНТРОП

Любжи, скрючившись, лежал на земле, потирая подбородок. Штык целился ему между глаз, потом солдат, мотнув головой, велел ему идти к остальным в поджидавший фургон.

Любжи попытался возразить на венгерском, но понимал, что уже слишком поздно.

— Заткнись, жид, — прошипел солдат, — а то дух вышибу.

Штык разорвал его брюки и проткнул кожу правой ноги. Любжи быстро заковылял к фургону и присоединился к группе ошеломленных, беспомощных людей, которых объединяло только одно: их всех считали евреями. Черани затолкали в фургон перед самым отправлением, и грузовик медленно пополз к выезду из города. Час спустя они въехали на территорию местной тюрьмы, и Любжи с его попутчиками выгрузили из машины, как стадо скота.

Мужчин построили и повели через тюремный двор в большой каменный зал. Через несколько минут там появился сержант СС в сопровождении дюжины немецких солдат. Он пролаял приказ на своем языке.

— Он говорит, мы должны раздеться, — шепотом перевел Любжи на венгерский.

Все сняли одежду, и солдаты стали сгонять голых людей в строй — большинство тряслись от холода и страха, некоторые плакали. Любжи обшаривал взглядом помещение в поисках возможности для побега. Здесь была только одна дверь — ее охраняли солдаты — и три маленьких окошка под самым потолком. Через несколько минут в зал строевым шагом вошел элегантно одетый офицер СС с тонкой сигарой в зубах. Он остановился в центре зала и коротко и безразлично сообщил им, что теперь они военнопленные.

— Хайль Гитлер, — отсалютовал он и повернулся к выходу.

Когда офицер поравнялся с ним, Любжи сделал шаг вперед и улыбнулся.

— Добрый день, — поздоровался он.

Офицер остановился и с отвращением посмотрел на юношу. Любжи на ломаном немецком стал объяснять, что они совершили ужасную ошибку, и протянул руку с пачкой венгерских пенге на ладони.

Офицер улыбнулся, взял деньги и поджег их сигарой. Пламя разгоралось и дошло почти до пальцев, тогда он бросил горящую бумагу на пол прямо к ногам Любжи и молча ушел. В голове Любжи стучала только одна мысль — сколько месяцев он работал, чтобы накопить эту сумму.

Пленники дрожали в каменном зале. Охранники не обращали на них внимания; одни курили, другие разговаривали, как будто этих голых людей попросту не существовало. Прошел еще час, и в зал вошла группа мужчин в длинных белых халатах и резиновых перчатках. Они ходили вдоль строя, останавливались на несколько секунд и осматривали пенис каждого пленника. Троим приказали одеться и разрешили вернуться домой. Другого доказательства им и не требовалось. Любжи стало интересно, какой проверке подвергают женщин.

Когда люди в белых халатах ушли, заключенным приказали одеться и вывели их из зала. Идя по двору, Любжи смотрел по сторонам в надежде отыскать путь к побегу, но повсюду стояли солдаты со штыками. Их собрали в длинном коридоре и погнали вниз по узкой каменной лестнице с редкими газовыми лампами, от которых почти не было света. По обе стороны от Любжи тянулись забитые людьми камеры; до него доносились крики и мольбы на разных языках, но он не осмелился повернуть голову и посмотреть. Вдруг дверь в одну из камер распахнулась, его схватили за шиворот и головой вперед швырнули внутрь. Он ударился бы об каменный пол, если бы не упал на кучу тел.

Минуту он лежал неподвижно, потом встал, пытаясь рассмотреть окружавших его людей. Но в камере было всего одно маленькое зарешеченное окно, и он не сразу смог различить отдельные лица.

Раввин читал псалом — но ответом ему была тишина. Любжи попятился, когда пожилого мужчину рядом с ним вырвало. Он отошел в сторону от жуткой вони и наткнулся на другого заключенного — со спущенными штанами. Он сидел в углу, прижавшись спиной к стене — так никто не застанет его врасплох.

Когда дверь открылась снова, Любжи не знал, сколько времени он провел в этой зловонной камере. Вошла группа солдат с фонариками в руках. Они направляли свет в мигающие глаза. Если глаза не мигали, тело вытаскивали в коридор, и больше его никто не видел. Тогда Любжи в последний раз видел господина Черани.

Вести счет дням можно было, только следя за сменой света и тьмы сквозь щель в стене, и по миске с похлебкой, которую заключенным оставляли каждое утро. Каждые несколько часов солдаты приходили за новой порцией тел, пока не убедились, что остались только сильнейшие. Любжи думал, что со временем он тоже умрет, так как смерть, по всей видимости, была единственным выходом из этой маленькой тюрьмы. С каждым днем его костюм становился свободнее, и он все туже затягивал ремень.

Вдруг однажды утром в камеру ворвались солдаты и выволокли оставшихся в живых заключенных. Им приказали идти по коридору и вверх по каменным ступеням во двор. Когда Любжи вышел на солнце, ему пришлось закрыть рукой глаза. Он провел в темнице десять, пятнадцать, может быть, двадцать дней, и у него выработалось, как говорили заключенные, «кошачье зрение».

И в этот момент он услышал удары молотка. Повернув голову налево, он увидел заключенных, строивших деревянную виселицу. Если бы в животе не было пусто, его бы вырвало. Его ноги коснулся штык, и он быстро догнал других заключенных, выстроившихся в ряд, чтобы забраться в кузов грузовика.

По дороге в город охранник, смеясь, сообщил, что им оказана большая честь — сначала они предстанут перед судом, а уж потом их отвезут обратно в тюрьму и повесят всех до единого. Надежда обернулась отчаянием, когда Любжи осознал, что скоро умрет. Впервые он почувствовал, что ему все равно.

Грузовики остановились перед зданием суда, и заключенных провели внутрь. Любжи внезапно заметил, что вокруг больше нет штыков, и солдаты держатся на расстоянии. В здании заключенным разрешили сесть на деревянные скамейки и даже дали кусочки хлеба на жестяных тарелках. У Любжи возникли подозрения, и он стал прислушиваться к охранникам, болтавшим друг с другом. Из обрывков разговоров он понял, что немцы затеяли все это представление с целью доказать, что все евреи — преступники, так как этим утром на заседании суда присутствовал наблюдатель от Красного Креста из Женевы. Конечно же, думал Любжи, такой человек поймет, что это не может быть простым совпадением, не могут все преступники оказаться евреями. Не успел он придумать, как воспользоваться этой информацией, как капрал схватил его за руку и отвел в зал заседаний. Любжи стоял перед пожилым судьей, сидевшим на высоком стуле. Суд — если это можно так называть — длился всего несколько минут. Судебному приставу пришлось даже просить Любжи напомнить ему свое имя, перед тем как судья вынес смертный приговор.

Высокий худой юноша посмотрел на наблюдателя от Красного Креста, сидевшего справа от него. Тот уставился в пол, явно скучая, и поднял голову только в тот момент, когда вынесли смертный приговор.

Другой солдат взял Любжи за руку и собрался вывести его из зала, чтобы уступить место следующему заключенному. Внезапно наблюдатель встал и задал судье вопрос на незнакомом Любжи языке.

Судья нахмурился и вновь обратил свое внимание на заключенного на скамье подсудимых.

— Сколько тебе лет? — спросил он по-венгерски.

— Семнадцать, — ответил Любжи. Обвинитель подошел к судье и шепотом повторил ответ Любжи.

Судья сердито посмотрел на Любжи и объявил:

— Смертная казнь заменяется пожизненным заключением. — Он улыбнулся и после небольшой паузы добавил: — Повторное слушание через двенадцать месяцев.

Наблюдатель, казалось, был доволен своей утренней работой и кивнул в знак одобрения.

Охранник, явно считавший, что к Любжи отнеслись слишком мягко, шагнул вперед, схватил его за плечо и вывел в коридор. На него надели наручники, вытащили во двор и затолкали в открытый грузовик. Другие заключенные молча ждали его, так как он был последним пассажиром.

Откидной борт с шумом закрылся, и через несколько минут грузовик дернуло вперед. Любжи, не удержавшись на ногах, упал на деревянный настил.

Стоя на коленях, он осмотрелся. С ними ехали два охранника, они сидели у борта напротив друг друга. Оба держали винтовки, но у одного не было правой руки. По его виду можно было сказать, что он, как и заключенные, смирился со своей судьбой.

Любжи отполз к борту и сел на пол рядом с охранником с двумя руками. Он опустил голову и пытался сосредоточиться. До тюрьмы ехать минут сорок. Он был уверен: если он не хочет болтаться на виселице вместе с остальными, это его последний шанс. Но как тут сбежишь, размышлял Любжи, а грузовик тем временем замедлил ход и въехал в туннель. Когда туннель кончился, Любжи попытался вспомнить, сколько туннелей было между тюрьмой и судом. Три, может, четыре. Он не был уверен.

Когда через несколько минут грузовик подъехал к следующему туннелю, Любжи начал медленно считать. «Раз, два, три». Почти четыре секунды они находились в полной темноте. В эти несколько секунд у него было одно преимущество перед охранниками: после трех недель, проведенных в склепе, он лучше ориентируется в темноте, чем они. Правда, на их стороне численность: их двое, а он один. Он бросил взгляд на второго охранника. Ну ладно, полтора.

Любжи смотрел прямо перед собой, вглядываясь в проплывавший мимо пейзаж. По его расчетам, они проехали примерно полпути от города до тюрьмы. Рядом с дорогой протекала река. Перейти ее будет сложно, если вообще возможно — ведь он не знал, насколько она глубокая. С другой стороны дороги метров на триста-четыреста тянулись поля, за ними начинался лес.

Сколько ему потребуется времени, чтобы преодолеть расстояние в триста метров со скованными руками? Он повернул голову и посмотрел, не видно ли следующего туннеля. Ничего похожего не было, и Любжи испугался, что они уже проехали последний туннель перед тюрьмой. Стоит ли рисковать и пытаться сбежать при свете дня? Если через пару километров туннель не покажется, думал он, выбора у него нет.

Они проехали еще один километр, и Любжи понял — больше тянуть нельзя, после следующего поворота ему придется принимать решение. Он осторожно подтянул ноги к подбородку и положил скованные руки на колени. Вжавшись спиной в борт грузовика, он перенес тяжесть своего тела на пальцы ног.

Уставившись на дорогу, Любжи смотрел, как фургон поворачивает направо, и едва не выкрикнул: «Мазелтов!», когда увидел туннель в полукилометре от них. Судя по крошечному пятнышку света в конце туннеля, он был длиной не меньше четырех секунд.

Он напряженно застыл, приготовившись к прыжку. Сердце бешено колотилось в груди, и ему казалось, что охранники почувствуют надвигающуюся опасность. Любжи поднял взгляд на двурукого охранника, который неторопливо вытащил из внутреннего кармана сигарету, вставил ее в рот и стал искать спички. Любжи перевел взгляд на туннель — до него оставалось каких-то сто метров. Он знал, как только они окажутся в темноте, у него будет всего несколько секунд.

Пятьдесят метров… сорок… тридцать… двадцать… десять. Любжи глубоко вдохнул, мысленно сказал «раз», потом резко вскочил и обхватил наручниками шею двурукого охранника, выкручивая ее с такой силой, что немец выпал из грузовика и завопил, ударившись о землю.

Выехав из туннеля, грузовик с визгом остановился. Любжи выпрыгнул из машины и помчался по полю. Следом за ним побежали еще несколько заключенных. Он пролетел метров сто, когда над его головой просвистели первые пули. Он хотел пробежать следующие сто метров на той же скорости, но теперь каждые несколько шагов сопровождались градом пуль. Он кидался из стороны в сторону, пытаясь уклониться от пуль, и вдруг услышал крик. Оглянувшись, он увидел, что один из заключенных, который выпрыгнул следом за ним, неподвижно лежит на земле, а второй все еще бежит всего в нескольких метрах позади Любжи. Любжи лишь надеялся, что стреляет однорукий охранник.

Впереди возвышались деревья — до них оставалась какая-то сотня метров. Каждый выстрел пришпоривал его, как стартовый пистолет, заставляя измученное тело преодолевать все новые метры. Раздался еще один крик. На этот раз Любжи не обернулся. Ему оставалось метров пятьдесят, когда он вспомнил, как один заключенный рассказывал ему, что дальность немецкой винтовки триста метров — значит, он всего в шести-семи секундах от безопасности. И в этот момент в его плечо вонзилась пуля. По инерции он сделал еще несколько шагов вперед, но не удержался на ногах и плашмя рухнул на землю. Он пытался ползти, но через пару метров его голова упала в грязь. Он лежал, смирившись со смертью.

Вдруг чьи-то грубые руки схватили его за плечи. Другие руки крепко вцепились в лодыжки. Любжи успел только удивиться, как быстро добрались до него немцы…

Любжи не знал, который был час, когда он проснулся. Стояла кромешная тьма, и он решил, что лежит в своей камере в ожидании казни. Внезапно его пронзила острая боль в плече. Он попытался сесть, опираясь на руки, но не смог даже пошевелиться. Он подвигал пальцами и с удивлением обнаружил, что с него сняли наручники.

Он попробовал позвать кого-нибудь, но из горла вырвался хрип, похожий на стон раненого животного. Он снова попытался сесть и снова потерпел неудачу. А потом зажмурился, не веря своим глазам: перед ним стояла девушка. Она опустилась на колени и протерла его лоб влажной тряпкой. Он пытался говорить с ней на разных языках, но она только качала головой. Когда же она наконец заговорила сама, это был язык, которого он никогда не слышал. Тогда она улыбнулась, ткнула в себя пальцем и просто сказала:

— Мари.

Любжи заснул. Когда он проснулся, в глаза ему светило утреннее солнце. На этот раз ему удалось поднять голову. Вокруг него возвышались деревья. Он повернул голову влево и увидел несколько разноцветных кибиток, доверху нагруженных всевозможными вещами. Рядом лошади щипали траву под деревом. Он посмотрел в другую сторону, и его взгляд остановился на девушке. Только сейчас Любжи понял, как она хороша. Она стояла в нескольких шагах от него и разговаривала с мужчиной, на плече у которого висела винтовка.

Он окликнул их, и оба повернулись к нему. Мужчина быстро подошел к Любжи и, склонившись над ним, заговорил на его родном языке.

— Меня зовут Руди, — представился он.

Он рассказал, что несколько месяцев назад он со своим маленьким отрядом бежали через чешскую границу, но немцы шли за ними по пятам. Им приходилось все время находиться в движении, потому что «высшая раса» считала цыган еще хуже евреев.

Вернулась Мари — которая оказалась сестрой Руди — с чашкой горячей похлебки и ломтем хлеба. Она опустилась рядом с ним на колени и стала медленно кормить его с ложки жидкой кашей, иногда останавливаясь и давая ему кусочек хлеба. Ее брат тем временем рассказывал Любжи, как он к ним попал. Руди услышал выстрелы и побежал к опушке леса, думая, что немцы обнаружили его отряд, но увидел бегущих прямо на него заключенных. Всех их подстрелили, но Любжи оказался почти у самого леса, и его людям удалось его спасти.

Увидев, как они понесли его в лес, немцы не стали их преследовать.

— Наверно, испугались, не знали, с чем могут столкнуться. Хотя, по правде, на девять человек у нас всего две винтовки, один пистолет и куча всякого оружия: от вил до рыбного ножа, — засмеялся Руди. — Думаю, они больше беспокоились, как бы не разбежались остальные заключенные, поэтому и не пошли тебя искать. Но одно было ясно: как только взойдет солнце, они вернутся, причем с подкреплением. Вот почему я дал приказ вытащить пулю из твоего плеча и сразу сниматься с места, забрав тебя с собой.

— Смогу ли я когда-нибудь отблагодарить тебя? — пробормотал Любжи.

Когда Мари закончила его кормить, два цыгана осторожно подняли Любжи и положили на повозку, и маленький караван продолжил свой путь в саму чащу леса. Они шли вперед и вперед, обходя стороной деревни и не пользуясь дорогами, стараясь уйти подальше от места стрельбы. День за днем Мари ухаживала за Любжи, пока он наконец не встал на ноги. Она радовалась тому, как он быстро освоил их язык. Он долго учил одну фразу, которую хотел ей сказать. Когда тем вечером она пришла, чтобы покормить его, он бегло произнес по-цыгански, что она самая красивая женщина, которую ему доводилось видеть. Девушка вспыхнула и убежала и вернулась только к завтраку.

Благодаря неустанной заботе Мари Любжи быстро шел на поправку и вскоре по вечерам уже мог сидеть со своими спасителями у костра. Дни превращались в недели, и костюм снова стал ему впору. Ему даже пришлось расставить ремень на брюках.

Однажды вечером, вернувшись вместе с Руди с охоты, Любжи сказал своему новому другу, что скоро ему придется их оставить.

— Я должен добраться до какого-нибудь порта и как можно дальше уехать от немцев, — пояснял он, когда все сидели у костра и ели кролика. Руди кивнул. Никто не заметил, как глаза Мари наполнились печалью.

Той ночью Мари ждала Любжи в его кибитке. Он забрался внутрь и попытался объяснить ей, что его рана почти затянулась, и теперь он может раздеться без ее помощи. Она улыбнулась и стянула рубашку с его плеча, сняла повязки и прочистила рану. Заглянув в свою холщовую сумку, она нахмурилась, немного помешкала и стала отрывать от подола своего платья тонкие полоски ткани, которыми перевязала его плечо.

Любжи не сводил глаз с длинных смуглых ног Мари. Ее пальцы неторопливо прошлись по его груди и спустились к поясу брюк. Она улыбнулась и начала расстегивать пуговицы. Он положил холодную руку на ее бедро и густо покраснел, когда она подняла платье, показывая, что под ним ничего нет.

Мари терпеливо ждала, когда его рука начнет действовать, но он был не в силах пошевелиться. Тогда она наклонилась и стянула с него брюки, потом забралась сверху и осторожно опустилась на него. Он лежал неподвижно, словно сраженный пулей, а она, запрокинув голову, начала медленно двигаться вверх и вниз. Потом взяла его другую руку и просунула себе под платье, вздрогнув, когда он коснулся ее теплой груди. Рука так и осталась лежать на груди, он по-прежнему не шевелился, хотя она двигалась все быстрее и быстрее. Внезапно ему захотелось кричать, тогда он быстро притянул ее к себе и грубо поцеловал в губы. Через несколько секунд он без сил откинулся и стал переживать, что сделал ей больно, пока она не открыла глаза, и он увидел выражение ее лица. Положив голову ему на плечо, она свернулась калачиком и крепко заснула.

Любжи лежал с открытыми глазами, думая, что мог умереть, так никогда и не испытав этого удовольствия. Через несколько часов он ее разбудил. Теперь он не лежал без движения, его руки исследовали ее тело, и на этот раз ему понравилось еще больше. Потом они оба уснули.

Когда на следующий день караван тронулся дальше, Руди сказал Любжи, что ночью они перешли еще одну границу и теперь находятся в Югославии.

— А как называются те холмы, покрытые снегом? — спросил Любжи.

— Издалека они, может, и похожи на холмы, — сказал Руди, — но на самом деле, это коварные Динарские горы. Моим кибиткам их не преодолеть. — Он немного помолчал и добавил: — А решительный человек мог бы попробовать.

Они шли еще три дня, ненадолго останавливаясь ночью, обходя стороной города и деревни, и наконец оказались у подножия горы.

Той ночью Любжи не спал, лежа в обнимку с Мари. Он думал о своей новой жизни и счастье, которое познал за последние несколько недель. Его одолевали сомнения — действительно ли он хочет уйти из отряда и снова остаться в одиночестве. Но если он хочет избежать смерти от рук нацистов, решил он, он должен как-то перебраться через горы к побережью, найти судно и уехать как можно дальше отсюда. Утром он оделся, пока Мари еще спала. После завтрака он обошел лагерь, пожимая руки и прощаясь со своими соотечественниками. Потом обнялся с Руди.

Мари ждала его около кибитки. Он наклонился, обнял ее и поцеловал в последний раз. Она долго стояла, прижавшись к нему. Наконец она его отпустила и передала ему большой сверток с едой. Он улыбнулся и быстро зашагал прочь от лагеря в сторону гор.

Любжи карабкался все выше и выше в гору, пока совсем не стемнело и он уже не видел ничего на расстоянии протянутой руки. Он выбрал большой камень, надеясь укрыться за ним от порывов колючего ветра, но даже, свернувшись калачиком, промерз до костей. Он провел бессонную ночь, ел приготовленную Мари еду и думал о тепле ее тела.

Едва взошло солнце, он снова тронулся в путь, изредка останавливаясь, и то лишь на несколько минут. С наступлением ночи ему начинало казаться, что свирепый ледяной ветер заморозит его до смерти, пока он будет спать. Но каждое утро он просыпался, согреваемый теплыми лучами солнца.

К концу третьего дня у него кончилась еда. Куда бы он ни посмотрел, повсюду были горы. Он уже начал жалеть, что ушел от Руди и его маленького цыганского табора.

На четвертое утро он уже еле-еле передвигал ноги: возможно, голод сделает то, что не удалось немцам. К вечеру пятого дня он просто бесцельно брел вперед, безразличный к своей судьбе. И вдруг ему показалось, что вдалеке вьется дымок. Но ему пришлось мерзнуть еще одну ночь, прежде чем мерцающие огни подтвердили то, что увидели глаза. Перед ним раскинулась деревня, а за ней виднелось море.

Спуск таит в себе немало опасностей, хотя на первый взгляд может показаться, что спускаться с гор проще, чем подниматься. Любжи несколько раз падал и не смог добраться до плоских зеленых равнин до захода солнца. На небе взошла луна, она то скрывалась за тучами, то выглядывала вновь, урывками освещая ему дорогу.

Когда Любжи добрел до края деревни, почти во всех домиках уже погас свет, но он поковылял дальше в надежде, что хоть кто-то не спит. Дойдя до первого дома, который, похоже, был частью небольшой фермы, он хотел было постучаться в дверь, но ни в одном окне не горел свет, и он передумал. Он ждал, когда луна снова появится из-за тучи, и вдруг заметил сарай в дальнем конце двора. Любжи медленно поплелся к ветхой лачуге. Куры сердито кудахтали, разбегаясь в разные стороны, и он едва не врезался в черную корову, которая вовсе не собиралась уступать дорогу чужаку. Дверь в сарай была приоткрыта. Он прокрался внутрь, рухнул на солому и провалился в глубокий сон.

Проснувшись утром, Любжи почувствовал, что не может повернуть голову; она была намертво прижата к земле. На мгновение ему показалось, что он снова в тюрьме. Он открыл глаза — над ним возвышалась огромная фигура.

Любжи поднял глаза к небу и возблагодарил своих учителей за хорошее образование, а потом объяснил мужчине, что он сбежал от немцев и перешел через горы. Фермер окинул его скептическим взглядом, потом осмотрел шрам от пули на плече Любжи. До него ферма принадлежала его отцу, и никто никогда не слышал, чтобы кто-то перебирался через эти горы.

Он отвел Любжи в дом, крепко держа вилы в руке. Жена фермера поставила на стол яичницу с беконом и тарелку с толстыми ломтями хлеба. За завтраком Любжи рассказал им — больше жестами, чем словами, — что ему пришлось пережить за последние несколько месяцев. Жена фермера смотрела с сочувствием и подкладывала ему еду на тарелку. Фермер больше молчал и по-прежнему смотрел с сомнением.

Когда Любжи закончил свой рассказ, фермер предупредил, что, по его мнению, несмотря на браваду Тито, партийного лидера, немцы скоро оккупируют Югославию. Любжи стал сомневаться, что на свете осталась хотя бы одна страна, на которую не простираются амбиции фюрера. Может, всю жизнь Любжи придется бегать от него…

— Мне нужно добраться до побережья, — сказал он. — Если я сумею сесть на корабль и пересечь океан…

— Неважно, куда ты поедешь, — перебил его фермер, — лишь бы подальше от войны. — Он вонзился зубами в яблоко. — Если они поймают тебя снова, второй раз ты уже не сбежишь. Найди судно — любое судно. Отправляйся в Америку, Мексику, Вест-Индию, хоть в Африку, — посоветовал фермер.

— Как мне добраться до ближайшего порта?

— Дубровник находится в двухстах километрах к юго-западу от нас, — говорил фермер, раскуривая трубку. — Там ты найдешь много кораблей, которые будут только счастливы убраться подальше от этой войны.

— Сейчас же пойду туда, — вскочил Любжи.

— Не торопись так, парень, — пыхнул трубкой фермер. — Немцы придут через эти горы не завтра.

Любжи снова сел за стол, а жена фермера отрезала хрустящую горбушку от буханки, намазала ее маслом и положила перед ним.

На его тарелке оставались одни крошки, когда Любжи в конце концов встал из-за стола и следом за фермером вышел из кухни. У дверей жена фермера дала ему яблок, немного сыра и хлеба, потом ее муж на своем тракторе отвез Любжи на окраину деревни. Фермер оставил его на обочине дороги, которая, по его словам, вела к побережью.

Любжи пошел по дороге, поднимая руку всякий раз, когда видел приближавшуюся машину. Но первые два часа ни один водитель — быстро он ехал или медленно — даже не взглянул в сторону Любжи. Только ближе к вечеру рядом с ним притормозила старая побитая «татра».

Любжи подбежал к машине со стороны водителя, и тот опустил стекло.

— Куда тебе? — спросил водитель.

— В Дубровник, — с улыбкой ответил Любжи.

Водитель пожал плечами, закрыл окно и, не сказав ни слова, уехал прочь.

Мимо проехали несколько тракторов, две машины и грузовик, прежде чем около него остановилась другая машина, и на тот же вопрос Любжи дал тот же ответ.

— Я так далеко не еду, — сказал водитель, — но могу тебя немного подбросить по пути.

Любжи три дня добирался до Дубровника — машина, два грузовика, три запряженных лошадьми телеги и напоследок заднее сиденье мотоцикла. К концу путешествия Любжи доел последние остатки еды, которые дала ему в дорогу жена фермера, и собрал все возможные сведения о том, как найти в Дубровнике судно, которое поможет ему сбежать от немцев.

Его высадили рядом с оживленным портом, и уже через несколько минут он понял, что опасения фермера были не напрасны: повсюду горожане готовились к немецкой оккупации. Любжи вовсе не собирался снова сидеть и ждать, когда немцы парадным гусиным шагом пройдут по улицам еще одного иностранного города. Больше они не захватят его во сне, ни за что.

Следуя совету фермера, он нашел дорогу в доки. Оказавшись на пристани, он пару часов ходил взад и вперед, пытаясь разобрать, какие корабли откуда пришли и куда направляются. Он взял на заметку три подходящих судна, но не смог выяснить, когда они отправляются и к какому порту приписаны. Целый день он проболтался в порту. Если на пристани появлялся человек в форме, Любжи быстро прятался в темных закоулках — в доках их было огромное множество, а один раз даже забежал в переполненный бар, несмотря на отсутствие денег.

Он сел в самом дальнем углу заплеванной забегаловки в надежде, что там его никто не заметит, и стал прислушиваться к разговорам на разных языках, которые велись за соседними столиками. Он узнал, где можно купить женщину, кто платит самую большую зарплату кочегарам и даже где можно сделать татуировку Нептуна по сниженной цене. Но среди всеобщего шума и взрывов хохота он также услышал, что в ближайшее время снимется с якоря судно «Арридин», — оно выйдет из порта, как только закончит погрузку зерна. Вот только Любжи не удалось выяснить, куда оно направляется.

Один из палубных матросов все время повторял слово «Египет». Любжи сразу представил себе Моисея и Землю Обетованную.

Он выскользнул из кабака и вернулся на пристань. На этот раз он внимательно рассматривал каждое судно, пока не наткнулся на группу мужчин, таскавших мешки на небольшой грузовой пароход с названием «Арридин» на борту. Любжи пытался по флагу узнать, к какой стране приписано судно, но так ничего и не разглядел — стояла безветренная погода, и флаг неподвижно свисал с корабельной мачты. Но в одном он был уверен: на флаге не было свастики.

Любжи стоял в стороне и наблюдал, как мужчины взваливают мешки на спину, поднимаются по трапу и сбрасывают их в отверстие в центре палубы. Наверху у трапа стоял бригадир и делал пометки в блокноте, когда мимо него проносили очередной мешок. Избавившись от груза, грузчики налегке сбегали вниз, и тогда между ними возникал пробел. Любжи терпеливо ждал подходящего момента, чтобы незаметно вклиниться в строй грузчиков. Шагнув вперед, он сделал вид, что идет мимо, потом резко нагнулся, взвалил мешок на левое плечо и направился к пароходу, пряча лицо от стоявшего у трапа бригадира. Добравшись до палубы, он сбросил мешок в широкое отверстие.

Любжи проделал этот маневр несколько раз, с каждым заходом подмечая все новые детали планировки судна, и в его голове созрел план. После десятого круга он понял, что, прибавив шагу, может догнать впереди идущего грузчика, а тот, кто сзади, окажется от него на приличном расстоянии. Куча мешков на берегу уменьшалась, и Любжи следовало поторопиться. Расчет времени имел решающее значение.

Он забросил на плечо очередной мешок. В считанные минуты догнал впереди идущего человека, который сбросил свой груз в люк и стал спускаться обратно вниз.

Когда Любжи поднялся на палубу, он тоже сбросил свой мешок в люк, но, не смея оглянуться, прыгнул следом и неловко упал на груду мешков. Он быстро отполз в дальний угол и со страхом ждал, что сейчас все начнут кричать и побегут ему на помощь. Но следующий грузчик появился только через несколько секунд. Он просто скинул с плеча мешок, даже не взглянув, куда он приземлился.

Любжи расположился так, чтобы никто, кому придет в голову заглянуть в люк, его не заметил, и в то же время, чтобы мешок с зерном не упал ему на макушку. Он спрятался так, что едва не задохнулся, поэтому после каждого броска выскакивал из своего укрытия и, быстро глотнув воздуха, тотчас нырял обратно. Когда в люк опустили последний мешок, Любжи не только был покрыт синяками с головы до ног, но и хватал ртом воздух, как тонущая мышь.

Ему стало казаться, что хуже уже быть не может, но тут задраили крышку грузового люка и между железными прутьями просунули деревянную доску. Любжи в отчаянии стал карабкаться на верх кучи, чтобы прижаться ртом к крошечным трещинам в крышке и вдохнуть свежего воздуха.

Только он устроился на мешках, как внизу заработали двигатели. Через несколько минут он почувствовал легкое покачивание — судно выходило из гавани. Он слышал голоса на палубе, изредка над его головой раздавался топот ног. Как только порт остался позади, маленькое грузовое суденышко больше не покачивалось и не подпрыгивало на волнах — оно с грохотом болталось из стороны в сторону, врезаясь в открытое море. Любжи распластался между двух мешков, упираясь в них вытянутыми руками и стараясь удержаться на месте.

Его вместе с мешками швыряло из стороны в сторону, ему хотелось кричать и звать на помощь, но уже стало темно, над ним были только звезды, и все матросы спустились в свои каюты. Вряд ли они услышат его крики.

Он понятия не имел, сколько плыть до Египта, и начал сомневаться, что сможет выжить во время шторма. Когда взошло солнце, он был счастлив, что все еще дышит. А когда наступила ночь, ему хотелось умереть.

Он точно не знал, сколько прошло дней, когда море наконец стало спокойным, хотя был уверен, что бо́льшую часть времени провел без сна. Они входят в гавань? Пароход почти не двигался, мотор работал еле слышно. Любжи решил, что судно остановилось, когда услышал звук опускаемого якоря, хотя в животе у него все тряслось, будто они до сих пор плыли посреди океана.

Прошел еще час, и какой-то матрос убрал доску, державшую крышку люка. Через несколько минут до Любжи донеслись голоса, говорившие на языке, которого он никогда раньше не слышал. Он решил, что это, наверное, египетский язык, и снова был счастлив, что они говорят не по-немецки. Наконец крышку люка подняли, и в отверстии возникли два здоровенных матроса, изумленно смотревших на него.

— И что это у нас тут такое? — сказал один из них, когда Любжи в отчаянии поднял руки к небу.

— Немецкий шпион, точно тебе говорю, — хрипло засмеялся второй.

Первый наклонился, схватил Любжи за поднятые руки и выдернул его на палубу, как мешок с зерном. Любжи сидел перед ними, вытянув ноги, жадно хватая ртом воздух, и ждал, когда его поведут в новую тюрьму.

Он поднял голову и зажмурился от утреннего солнца.

— Где я? — спросил он по-чешски. Но докеры явно его не поняли. Тогда он попробовал венгерский, русский и, наконец, с большой неохотой, немецкий, но они только пожимали плечами и смеялись. В конце концов они подняли его с палубы и, заломив руки, повели вниз по трапу, даже не пытаясь заговорить с ним хоть на каком-нибудь языке.

Ноги Любжи едва касались земли, когда матросы выволокли его с судна и потащили к докам. Там они повели его к белому зданию в дальнем конце верфи. На двери были написаны слова, которые ничего не значили для нелегального иммигранта: ПОЛИЦИЯ ДОКОВ, ПОРТ ЛИВЕРПУЛЬ, АНГЛИЯ.

ГЛАВА 8

СЕНТ-ЭНДИ, 12 сентября 1945 года:

ЗАРОЖДЕНИЕ НОВОЙ РЕСПУБЛИКИ

«Долой систему аристократических титулов», — гласил центральный заголовок в третьем номере «Сент-Энди».

По мнению редактора, система титулов — это всего лишь предлог для горстки усталых политиков присуждать себе и своим друзьям звания, которых они не заслуживают. «Почести почти всегда раздаются недостойным. Это оскорбительное проявление мании величия — еще один образец последних остатков колониальной империи, от которого следует избавиться при первой же возможности. Эту закоснелую систему мы должны отправить на свалку истории».

Некоторые одноклассники написали редактору письмо, в котором напомнили, что его отец принял рыцарское звание, а другие, более просвещенные, добавили, что последнюю фразу он позаимствовал у более справедливого дела.[6]

Кит не смог выяснить, что сказал по этому поводу директор на заседании педсовета, так как Пенни больше с ним не разговаривала. Дункан Александр и другие одноклассники открыто называли его предателем своего класса. К всеобщему раздражению, Кита ничуть не волновало их мнение.

К концу семестра Киту стало казаться, что его скорее призовут в армию, чем предложат место в Оксфорде. Несмотря на эти опасения, он перестал днем работать в «Курьере», высвободив себе больше времени для занятий. Он удвоил усилия, когда отец пообещал купить ему спортивную машину, если он сдаст экзамены. Мысль, что он сможет доказать директору его неправоту и вдобавок к этому заполучить собственную машину, стала неопровержимым доводом в пользу усиленных занятий. Мисс Стедман, которая по-прежнему занималась с ним долгими темными вечерами, казалось, расцвела от удвоенной нагрузки.

Когда начался его последний семестр, Кит был готов держать ответ и перед экзаменаторами, и перед директором: до нужной суммы на строительство нового павильона не хватало всего нескольких сотен фунтов, и Кит решил в последнем номере «Сент-Энди» объявить об успехе кампании по сбору средств. Он надеялся, что в этом случае директору будет сложно принять какие-нибудь меры по поводу статьи, призывающей к отмене монархии, которую он собирался опубликовать в следующем номере.

«Мы не хотим, чтобы нами правила мелкобуржуазная немецкая семья, живущая в шестнадцати тысячах миль от нашей страны. Почему, приближаясь ко второй половине двадцатого века, мы должны поддерживать систему элитарной власти? Давайте избавимся от всех них, — возвещала статья, — и вместе с ними от государственного гимна, британского флага и фунта. Время пришло. После войны Австралия должна провозгласить себя республикой».

Мистер Джессоп хранил молчание, а «Мельбурн Эйдж» предложила Киту пятьдесят фунтов за статью. Он с большим трудом отказался от этого предложения. Дункан Александр болтал по всей школе, что все очень удивятся, как сообщил ему кое-кто близкий к директору, если Таунсенд доживет до конца семестра.

Первые несколько недель последнего семестра Кит почти все время готовился к экзаменам, прерываясь только иногда, чтобы встретиться с Бетси или съездить в среду на бега, пока другие находили себе более активные развлечения.

В ту среду Кит не собирался ехать на ипподром, но один парнишка из местных конюшен дал ему верную наводку. Кит проверил свои финансы. У него еще оставалось кое-что от заработанных в каникулы денег, плюс карманные деньги на семестр. Он решил, что сделает только одну ставку в первом забеге, а потом заберет выигрыш, вернется в школу и будет заниматься дальше. В среду днем он забрал у почты свой велосипед и покатил на скачки, пообещав Бетси, что заглянет к ней перед возвращением в школу.

«Верняка» звали Ромовый Пунш, он должен был бежать в два часа. Осведомитель был так уверен в его родословной, что Кит поставил на молодого жеребчика пять фунтов по ставке семь к одному. Калитку еще не открыли, а он уже думал, как потратит свой выигрыш.

Ромовый Пунш шел первым на финишной прямой, и хотя другая лошадь стала нагонять его перед ограждением, Кит подпрыгнул и замахал руками, когда они пролетели финиш. Он направился к букмекеру за своим выигрышем.

— Результат первого забега, — донеслось из громкоговорителя, — будет объявлен через несколько минут. Фотофиниш определит, кто победил — Ромовый Пунш или Колонус.

Кит ничуть не сомневался, что победил Ромовый Пунш, и не понимал, зачем вообще было делать фотографию. Вероятно, решил он, чиновникам захотелось показать, как они выполняют свои обязанности.

— Объявляется результат первого забега, — прогремел голос по радио. — Победителем стал седьмой номер, Колонус, ставки пять к четырем, опередив на полголовы Ромового Пунша, ставки семь к одному.

Кит громко выругался. Если бы он подстраховался и поставил на Ромового Пунша не только как на победителя, но и на призера, он все равно бы удвоил свои деньги. Кит порвал билет и пошел к выходу. Направляясь к навесу для велосипедов, он взглянул на программу следующего забега. В нем принимала участие Барабанная Палочка, причем у нее была удачная позиция на старте. Кит замедлил шаг. Он уже дважды выигрывал, поставив на Барабанную Палочку, и чувствовал, что ему повезет и в третий раз. Единственная проблема заключалась в том, что он все деньги поставил на Ромового Пунша.

Продолжая шагать в сторону велосипедной стоянки, он вспомнил, что у него есть право снимать деньги со счета в Банке Австралии, на котором лежало больше 4 тысяч фунтов.

Он посмотрел данные на других лошадей, участвующих в забеге, и решил, что Барабанная Палочка никак не может проиграть. На сей раз он поставит по пять фунтов на победу и на призовое место, так что при ставке три к одному он точно вернет назад свои деньги, даже если Барабанная Палочка придет третьей. Кит пробежал через турникет, вскочил на велосипед и километра полтора как сумасшедший давил на педали, пока не добрался до ближайшего банка. Он влетел внутрь и выписал чек на десять фунтов.

До начала второго забега оставалось еще пятнадцать минут, так что он успеет обналичить чек, вернуться на ипподром и сделать свою ставку. Клерк за прилавком посмотрел на клиента, повертел в руках чек и позвонил в отделение банка в Мельбурне. Там тотчас подтвердили, что мистер Таунсенд имеет право подписи по этому счету и что на счете положительное сальдо. В два пятьдесят три клерк выдал нетерпеливому молодому человеку десять фунтов.

Он мчался обратно на ипподром с такой скоростью, которую оценил бы тренер по велоспорту, бросил велосипед и побежал к ближайшему букмекеру. Он поставил пять фунтов на Барабанную Палочку — и на победу, и на призовое место — у Честного Сида. Когда калитка с силой распахнулась, Кит торопливо пробрался к ограждению и успел как раз к завершению первого круга — лошади, обгоняя друг друга, промчались мимо него. Он не мог поверить своим глазам. Барабанная Палочка, должно быть, опоздала на старте, потому что на втором круге она сильно отставала от других участников забега и, несмотря на отчаянную попытку на финишной прямой, пришла всего лишь четвертой.

Кит просмотрел лошадей и наездников, участвующих в третьем забеге, и быстро покатил в банк, даже не опускаясь в седло. Он попросил обналичить чек на 20 фунтов. Последовал еще один звонок, и на этот раз помощник управляющего в Мельбурне захотел поговорить с Китом лично. Удостоверившись, что это действительно Кит, он дал распоряжение оплатить чек.

Кит не добился успеха и в третьем забеге, и к тому времени, когда по радио объявили победителя шестого, счет крикетного павильона уменьшился на сто фунтов. Он медленно подъехал к почте, обдумывая последствия. Он знал, что в конце месяца счет проверит школьный казначей, и если у него возникнут какие-то вопросы по поводу вкладов или снятия денег, он доложит об этом директору, а тот в свою очередь обратится за разъяснениями в банк. Помощник управляющего сообщит ему, что в среду днем мистер Таунсенд пять раз звонил из отделения банка, расположенного рядом с ипподромом, и каждый раз требовал оплатить его чек. Кита, разумеется, исключат — в прошлом году одного мальчика выгнали за то, что он украл бутылку молока. Но что еще хуже, гораздо хуже, эта новость займет первые полосы всех австралийских газет, за исключением тех, что принадлежат его отцу.

Бетси удивилась, что Кит даже не заглянул к ней, а просто бросил свой велосипед за почтой. Он поплелся в школу, с ужасом думая, что у него всего три недели, чтобы раздобыть сто фунтов. Он сразу прошел в свою комнату и попытался сосредоточиться на подготовке к экзаменам, но его мысли все время возвращались к незаконному снятию денег. Он придумал с десяток историй, которые в других обстоятельствах звучали бы правдоподобно. Но как объяснить, почему он обналичил чеки с интервалами в тридцать минут в банке рядом с ипподромом?

Утром ему в голову пришла идея записаться в армию и отправиться в Бирму, пока никто не узнал, что он натворил. Может, если он погибнет и будет посмертно награжден медалью за отвагу, в его некрологе не станут упоминать о пропавших ста фунтах. Вот о чем он точно не думал, так это о том, чтобы сделать ставку на следующей неделе, хотя тот же парнишка из конюшен дал ему еще одну «верную» наводку. Ему стало еще хуже, когда в четверг утром он прочитал в спортивных новостях, что этот «верняк» выиграл десять к одному.

А в следующий понедельник, когда Кит бился над рефератом по золотому стандарту, ему принесли написанную от руки записку. В ней просто говорилось: «Директор немедленно хочет вас видеть в своем кабинете».

Киту стало дурно. Он оставил недописанный реферат на столе и медленно побрел к дому директора. Почему они так быстро узнали? Может, банк решил подстраховаться и рассказал казначею о незаконном снятии денег? Но почему они так уверены, что деньги потрачены незаконно? Может, это были вполне законные расходы. Он так и слышал саркастический голос директора: «Итак, Таунсенд, что это за „законные расходы“, для которых вы в среду каждые тридцать минут снимали деньги в банке всего в полутора километрах от ипподрома?»

Кит поднялся по ступенькам к дому директора, обливаясь холодным потом и дрожа от страха. Только он поднял руку, собираясь постучать, как дверь уже открылась. Горничная молча проводила его в кабинет директора. Он никогда еще не видел такого сурового лица у директора. В углу на диване он заметил своего воспитателя. Кит остался стоять, понимая, что сегодня ему не предложат присесть или выпить стаканчик хереса.

— Таунсенд, — начал директор, — я расследую очень серьезное обвинение, которое, как ни прискорбно мне об этом говорить, затрагивает лично вас.

Кит вонзил ногти в ладони, пытаясь унять дрожь.

— Как видите, мистер Кларк тоже здесь. Мне нужен свидетель на случай, если придется передать дело в полицию.

У Кита подогнулись ноги, и он испугался, что упадет, если ему не предложат стул.

— Перейду сразу к делу, Таунсенд. — Директор замолчал, подбирая нужные слова. Кит затрясся еще сильнее. — Моя дочь Пенни, она, кажется… вроде бы… беременна, — произнес мистер Джессоп, — и она утверждает, что ее изнасиловали. Судя по всему, вы, — Кит едва не замахал руками в знак протеста, — были единственным свидетелем. А поскольку обвиняемый не только ваш одноклассник, но и староста, мне представляется важным, чтобы вы оказали полное содействие в этом расследовании.

Кит шумно выдохнул с облегчением.

— Сделаю все возможное, сэр, — сказал он.

Директор опустил взгляд на какие-то бумажки — видимо, это был заранее подготовленный сценарий беседы.

— В субботу 6 октября около трех часов дня у вас была причина зайти в крикетный павильон?

— Да, сэр, — без колебаний ответил Кит. — В связи с возложенной на меня обязанностью по сбору средств мне часто приходится наведываться в павильон.

— Да, разумеется, — согласился директор. — Вы поступаете правильно.

Мистер Кларк с мрачным видом кивнул.

— Можете рассказать мне своими словами, с чем вы столкнулись, когда вошли в павильон в ту субботу?

Услышав слово «столкнулись», Кит чуть было не хихикнул, но каким-то образом ему удалось сохранить серьезное выражение лица.

— Не торопитесь, — сказал мистер Джессоп. — И что бы вы ни чувствовали, не считайте это подлостью.

Не волнуйся, подумал Кит, не считаю. Он задумался, не стоит ли воспользоваться случаем и свести сразу два старых счета. Хотя, может, он выиграет больше, если…

— Возможно, вам также следует принять во внимание, что от вашей интерпретации того, что произошло тем злосчастным днем, зависит репутация нескольких человек.

Слово «репутация» и помогло Киту принять решение. Он нахмурился, словно обдумывая последствия своих слов. Ему стало интересно, сколько еще он сможет растягивать эту агонию.

— Когда я вошел в павильон, господин директор, — начал он, пытаясь говорить с непривычной для себя ответственностью, — там было совершенно темно, что меня озадачило, но потом я заметил, что все шторы опущены. Я удивился еще больше, услышав голоса в гостевой раздевалке, так как знал, что в тот день сборная играла на поле своих соперников. Я нащупал выключатель, и когда свет зажегся, я пришел в ужас, потому что увидел… — Кит замялся, изображая смущение.

— Не переживайте, что предаете друга, Таунсенд, — подталкивал его директор. — Вы можете рассчитывать на наше благоразумие.

А вот вы на мое — вряд ли, подумал Кит.

— …увидел вашу дочь с Дунканом Александром. Они голые лежали на матах. — Кит снова замолчал, и на сей раз директор его не подгонял. Поэтому он молчал долго. — Что бы ни происходило между ними, все кончилось в тот момент, когда я зажег свет. — Он снова замялся.

— Для меня это тоже нелегко, Таунсенд, как вы, вероятно, понимаете, — промямлил директор.

— Я это понимаю, сэр, — кивнул Кит, довольный тем, как ему удалось растянуть все это происшествие.

— По вашему мнению, между ними происходил половой акт или уже произошел?

— Я полностью убежден, господин директор, что половой акт уже произошел, — сказал Кит, надеясь, что его ответ прозвучал неубедительно.

— Вы уверены? — спросил директор.

— Да, думаю, да, сэр, — после долгой паузы ответил Кит, — потому что…

— Не смущайтесь, Таунсенд. Вы должны понять, что меня интересует только правда.

Но, возможно, меня это как раз не интересует, подумал Кит, который ничуть не смутился, чего нельзя было сказать об остальных.

— Вы должны сказать нам, что точно вы видели, Таунсенд.

— Дело не столько в том, что я видел, а в том, что я слышал, — сказал Кит.

Директор опустил голову и не сразу пришел в себя.

— Следующий вопрос, Таунсенд, мне особенно неприятен. Потому что я вынужден опираться не только на вашу память, но и на ваше мнение.

— Сделаю все, что в моих силах, сэр.

Теперь замялся директор, и у Кита едва не вырвалось: «Не торопитесь, сэр», так, что он едва не прокусил себе язык.

— По вашему мнению, Таунсенд, и помните, мы говорим конфиденциально… как вам показалось… насколько вы можете судить, моя дочь, так сказать… — он снова замялся, — …подчинялась?

Кит никогда не слышал, чтобы директор изъяснялся столь косноязычно.

Кит заставил его попотеть еще несколько секунд и твердо ответил:

— У меня нет ни малейших сомнений по данному вопросу. — Оба мужчины пристально посмотрели на него. — Это было не изнасилование.

Внешне мистер Джессоп никак не отреагировал, а просто спросил:

— Почему вы так уверены?

— Потому, сэр, что в голосах, которые я услышал до того, как включил свет, не было ни злости, ни страха. Это были голоса двух человек, которые явно — как бы получше выразиться, сэр? — получали удовольствие.

— Вы в этом уверены? У вас нет обоснованных сомнений, Таунсенд?

— Да, сэр, уверен.

— Но почему? — спросил мистер Джессоп.

— Потому что… потому что я испытал такое же удовольствие с вашей дочерью всего за две недели до этого случая, сэр.

— В павильоне? — изумленно пролепетал директор.

— Нет, буду говорить откровенно, сэр, в моем случае это был спортзал. У меня создалось впечатление, что ваша дочь предпочитает спортзал павильону. Она всегда говорила, что на резиновых ковриках проще расслабиться, чем на крикетных матах.

Директор потерял дар речи.

— Спасибо за откровенность, Таунсенд, — наконец выдавил он.

— Не стоит благодарности, сэр. Я вам еще нужен?

— Нет, в данный момент нет, Таунсенд.

Кит направился к выходу.

— Однако я был бы признателен, если бы вы сохранили наш разговор в тайне.

— Конечно, сэр, — Кит снова повернулся к нему. Он слегка покраснел. — Простите, господин директор, если я вас смутил, но в своей воскресной проповеди вы сами говорили нам — какая бы ситуация ни возникла в жизни, всегда следует помнить слова Джорджа Вашингтона: «Я не могу солгать».

Следующие несколько недель Пенни нигде не было видно. Когда директора спросили о ней, он просто ответил, что она с матерью уехала в Новую Зеландию в гости к тетке.

Кит махнул рукой на несчастья директора и сосредоточился на собственных проблемах. Он до сих пор не придумал, как вернуть сто фунтов на счет павильона.

Однажды утром после молитвы в комнату Кита постучал Дункан Александр.

— Хочу тебя поблагодарить, — сказал Александр. — Весьма благородно, старина, — добавил он — в его речи британского акцента было больше, чем у самих британцев.

— Всегда пожалуйста, приятель, — ответил Кит с резким австралийским акцентом. — В конце концов, я всего лишь сказал старику правду.

— Ну да, — кивнул староста. — Тем не менее я все равно твой должник, старина. У нас, Александров, длинная память.

— У нас, Таунсендов, тоже, — сказал Кит, не глядя на него.

— Ну, если тебе когда-нибудь будет нужна моя помощь, обращайся ко мне не раздумывая.

— Хорошо, — пообещал Кит.

Дункан открыл дверь и, обернувшись, добавил:

— Должен сказать, Таунсенд, ты не такое дерьмо, как все думают.

Когда дверь за ним закрылась, Кит одними губами произнес слова Асквита, которые он процитировал в своем реферате: «Подожди, и ты еще увидишь».

— Тебе звонят. По телефону, который в кабинете мистера Кларка, — сообщил ему дежурный по коридору из младшего класса.

Месяц подходил к концу, и Кит теперь со страхом открывал свою почту и больше всего боялся неожиданных звонков. Всякий раз ему казалось, что его разоблачили. Каждый день он ждал, что с ним свяжется помощник управляющего банка и скажет, что пришло время предъявить последние счета казначею.

— Но я собрал больше 4 тысяч фунтов, — громко повторял он снова и снова.

«Дело не в этом, Таунсенд», так и слышал он голос воспитателя.

Он старался не показать дежурному своего волнения. Выйдя из комнаты и идя по коридору, он видел открытую дверь кабинета воспитателя. Он невольно замедлил шаг. В кабинете мистер Кларк протянул ему трубку. Киту хотелось, чтобы воспитатель вышел, но тот просто сидел и проверял домашние задания.

— Кит Таунсенд, — сказал он.

— Доброе утро, Кит. Это Майк Адамс.

Кит сразу узнал имя редактора «Сидней Морнинг Геральд». Как он узнал о пропавших деньгах?

— Ты меня слышишь? — спросил Адамс.

— Да, — ответил Кит. — Чем могу служить?

Он был рад, что Адамс не видит, как он дрожит.

— Я только что прочитал последний номер «Сент-Энди» и, в частности, твою статью, где ты предлагаешь сделать Австралию республикой. По-моему, статья первоклассная, и я хотел бы перепечатать ее целиком в СМГ — если мы договоримся о цене.

— Она не продается, — твердо сказал Кит.

— Я собирался предложить тебе 75 фунтов, — сказал Адамс.

— Я не позволил бы ее перепечатать, даже если бы вы предложили мне…

— Если бы мы предложили тебе сколько?

За неделю до экзаменов в Оксфорд Кит вернулся в Турак, чтобы напоследок еще позаниматься с мисс Стедман. Они вместе просмотрели возможные вопросы и проштудировали примерные ответы, которые она заготовила. Она не добилась только одного — чтобы он расслабился. Но он не мог сказать ей, что нервничает вовсе не из-за экзаменов.

— Не сомневаюсь, ты все сдашь, — уверенно сказала мать за завтраком в воскресенье утром.

— Надеюсь, — ответил Кит, думая только о том, что завтра «Сидней Морнинг Геральд» опубликует его статью «Зарождение новой республики». Но в этот же день начнутся его экзамены, и Кит надеялся, что отец с матерью отложат разбирательство хотя бы дней на десять, а к тому времени, может быть…

— Ну, если шансы у всех равные, — прервал его размышления отец, — уверен, тебе поможет крепкая поддержка директора после твоего поразительного успеха со сбором средств на строительство павильона. Кстати, забыл сказать — твои усилия произвели такое впечатление на бабушку, что она пожертвовала еще сто фунтов на павильон и внесла их на твое имя.

Мать Кита впервые услышала, как ругается ее сын.

В понедельник утром Кит был готов предстать перед экзаменаторами. Он чувствовал, что сделал все что мог, и когда он дописал последнюю работу десять дней спустя, то был поражен, сколько вопросов предвидела мисс Стедман. Он знал, что хорошо сдал историю и географию, и только надеялся, что Оксфорд не придает слишком большого значения классическим языкам.

Он позвонил матери и заверил ее, что, по его мнению, он все сдал хорошо, насколько мог, и если ему не предложат место в Оксфорде, он не сможет пожаловаться, что ему не повезло с вопросами.

— Я тоже не стану жаловаться, — последовал ответ матери. — Но я хочу дать тебе один совет, Кит. Не попадайся на глаза отцу еще несколько дней.

После окончания экзаменов последовал неминуемый спад. Дожидаясь результатов. Кит пытался собрать недостающие несколько сотен фунтов для строительства павильона — некоторые из них на бегах, делая небольшие ставки из собственных денег, а еще провел ночь с женой банкира, которая в конце концов внесла 50 фунтов.

В последний понедельник семестра мистер Джессоп сообщил на еженедельном заседании педсовета, что Сент-Эндрюз продолжит великую традицию и отправит лучших своих учеников в Оксфорд и Кембридж, тем самым сохраняя связь между этими выдающимися университетами. Он зачитал имена тех, кто получил место:

Александр Д.Т.Л.

Томкинс С.

Таунсенд К.Р.

— Мерзавец, зубрила и звезда, причем не обязательно в таком порядке, — тихо пробормотал директор.

ВТОРОЙ ВЫПУСК ТРОФЕИ — ПОБЕДИТЕЛЮ

ГЛАВА 9

ДЕЙЛИ МИРРОР, 7 июня 1944 года:

УСПЕШНАЯ ВЫСАДКА В НОРМАНДИИ

Когда Любжи Хох закончил свой рассказ, члены военного суда замерли в изумлении. Они не могли понять — то ли он супермен, то ли патологический лжец.

Чешский переводчик пожал плечами.

— Кое-что соответствует действительности, — сказал он следователю. — Но многое кажется мне притянутым за уши.

Председатель трибунала несколько минут обдумывал дело Любжи Хоха и нашел легкий выход из положения.

— Отправьте его обратно в лагерь для интернированных — а через шесть месяцев мы послушаем его еще раз. Пусть он снова расскажет нам свою историю, и тогда посмотрим, насколько она изменится.

Все время, пока длился суд, Любжи не понимал ни слова из того, что говорил председатель, но в этот раз ему хотя бы дали переводчика, так что он мог следить за процессом. По дороге в лагерь для интернированных он принял одно решение. Когда через полгода он снова предстанет перед судом, ему не потребуется переводчик.

Это оказалось не так просто, как думал Любжи — его соотечественники в лагере не желали говорить ни на каком другом языке, кроме чешского. Они вообще научили его только одному — играть в покер, и вскоре он уже обыгрывал всех до одного в их же собственную игру.

По утрам Любжи вставал раньше всех и постоянно вызывал раздражение у своих сокамерников тем, что всегда хотел обогнать их, работать лучше и быстрее и превосходить их во всем. Но поскольку ростом он был выше ста восьмидесяти сантиметров и продолжал расти, никто не осмеливался высказать эту точку зрения вслух.

Любжи провел в лагере дней семь, когда впервые увидел ее. Возвращаясь после завтрака, он заметил пожилую женщину, которая толкала в гору велосипед с пачкой газет на сиденье. Ее лицо было закрыто шарфом, который она намотала на голову, пытаясь защититься от колючего ветра. Она разносила газеты — сначала в офицерскую столовую, потом в маленькие домики, где жили сержанты. Любжи обошел учебный плац и следовал за ней в надежде, что она — именно тот, кто может ему помочь. Раздав все газеты, она направилась в сторону ворот. Когда женщина проходила мимо Любжи, он крикнул ей:

— Здравствуйте!

— Доброе утро, — ответила она, села на велосипед и, выехав за ворота, покатила вниз по холму.

Утром Любжи, махнув рукой на завтрак, стоял у ворот лагеря и смотрел на холм. Как только он заметил ее внизу с груженым велосипедом, он выбежал ей навстречу — охранники даже не успели его остановить.

— Доброе утро, — поздоровался он и взял у нее велосипед.

— Доброе утро, — кивнула она. — Меня зовут миссис Суитман. Как дела?

Любжи ответил бы ей, если бы понял хоть одно слово из того, что она сказала.

Он ходил за ней по лагерю, помогая донести тяжелые пачки. Одним из первых английских слов, которое он узнал, было «газета». После этого он поставил перед собой цель — каждый день заучивать десять новых слов.

К концу месяца охранники у ворот даже глазом не вели, когда Любжи проскакивал мимо них и бежал к подножию холма, чтобы помочь женщине.

К концу второго месяца он каждое утро в шесть часов появлялся у дверей магазина миссис Суитман и раскладывал газеты в нужном порядке, потом тащил груженый велосипед вверх на холм. В начале третьего месяца она пошла на прием к начальнику лагеря, и майор сказал ей, что не имеет ничего против того, чтобы Хох по нескольку часов в день работал в деревенском магазине, если только он всегда будет возвращаться в лагерь до отбоя.

Миссис Суитман быстро поняла, что молодой человек уже работал в газетном киоске, и не стала возражать, когда он переставил стеллажи, изменил график доставки, а месяц спустя взял на себя счета. Она ничуть не удивилась, когда через несколько недель после нововведений Любжи ее оборот увеличился впервые после 1939 года.

Если в магазине не было покупателей, миссис Суитман помогала Любжи учить английский, читая ему вслух статьи с первой полосы «Ситизен». Потом Любжи пытался прочитать их самостоятельно. Она часто смеялась над его, как она говорила, «ляпами». Это слово Любжи тоже добавил в свой словарь.

Когда весна сменила зиму, «ляпы» случались все реже, и вскоре Любжи уже читал про себя, сидя тихонько в углу и лишь иногда прерываясь, чтобы спросить у миссис Суитман значение незнакомого слова. Задолго до того, как снова предстать перед военным судом, он перешел на передовицы в «Манчестер Гардиан». Однажды утром миссис Суитман непонимающе уставилась на слово «индифферентный», не сумев дать ему объяснение, и Любжи решил впредь избавить ее от неловкости и пользоваться оксфордским словарем, который давно пылился под прилавком.

— Вам нужен переводчик? — спросил председатель присяжных.

— Нет, благодарю вас, сэр, — последовал ответ Любжи.

Председатель удивленно поднял брови. Он хорошо помнил, что всего шесть месяцев назад, когда он допрашивал этого великана, тот не понимал ни слова по-английски. Разве не он ошеломил их всех историей своих приключений, которые привели его в Ливерпуль? Теперь он рассказывал ту же историю, и, за исключением редких грамматических ошибок и кошмарного ливерпульского акцента, она произвела на присяжных еще большее впечатление, чем в прошлый раз.

— Итак, Хох, что бы вы хотели делать дальше? — спросил он, когда юный чех закончил свой рассказ.

— Я хочу вступить в армию и приложить руку к победе над фашистами, — прозвучал отрепетированный ответ Любжи.

— Это не так просто, Хох, — добродушно улыбнулся председатель.

— Если вы не дадите мне винтовку, я буду убивать немцев голыми руками, — дерзко заявил Любжи. — Просто дайте мне шанс показать, на что я способен.

Председатель снова улыбнулся, потом кивнул сержанту, который вытянулся по стойке «смирно» и быстро вывел Любжи из зала.

Любжи узнал, к какому решению пришли присяжные, только через несколько дней. Он разносил утренние газеты офицерам, когда к нему подошел капрал и без всяких объяснений сообщил:

— Хох, тебя хочет видеть командир.

— Когда? — спросил Любжи.

— Сейчас, — капрал развернулся и без лишних слов зашагал прочь. Любжи бросил оставшиеся газеты и побежал за ним. Тот уже скрылся в утренней дымке, направляясь в сторону служебного блока. Оба остановились перед дверью с табличкой «Командир».

Капрал постучал и, услышав «Войдите», открыл дверь, шагнул в комнату, вытянулся в струнку перед полковником и отдал честь.

— Хох доставлен по вашему приказанию, сэр, — проорал он, будто на учебном плацу. Любжи стоял прямо за капралом, и тот едва не сбил его с ног, когда сделал шаг назад.

За столом сидел элегантно одетый офицер. Любжи пару раз видел его раньше, но только издалека. Он встал по стойке «смирно» и поднял руку ко лбу, подражая капралу. Командир минуту смотрел на него, потом опустил взгляд на одинокий листок бумаги, лежавший на его столе.

— Хох, — начал он, — вас переводят из лагеря в учебную часть в Стаффордшире. Там вы вступите в саперно-строительные части в звании рядового.

— Есть, сэр, — радостно крикнул Любжи.

Полковник по-прежнему смотрел на лежавший перед ним листок.

— Вы отправляетесь из лагеря завтра в семь часов утра.

— Есть, сэр.

— Перед отъездом доложитесь дежурному. Он выдаст вам все необходимые документы, в том числе проездное предписание.

— Есть, сэр.

— Вопросы есть, Хох?

— Да, сэр, — ответил Любжи. — Саперно-строительные части убивают немцев?

— Нет, Хох, — засмеялся полковник, — но вы окажете неоценимую помощь тем, кто убивает.

Любжи знал значение слова «ценный», но не был уверен, что понимает смысл слова «неоценимый». Вернувшись в камеру, он записал его в свой словарик.

Днем он, как и было приказано, явился к дежурному и получил проездное предписание и десять шиллингов. Собрав свои немногочисленные пожитки, он в последний раз спустился с холма — ему хотелось поблагодарить миссис Суитман за все, что она сделала для него за эти семь месяцев, помогая учить английский. Он посмотрел новое слово в словаре, лежавшем под прилавком, и сказал миссис Суитман, что ее помощь была неоценимой. Она не захотела признать, что высокий молодой иностранец говорит на ее языке лучше, чем она сама.

На следующее утро Любжи приехал на вокзал, успев на поезд до Стаффорда, отправлявшийся в 7.20. Он сделал три пересадки, поезда подолгу задерживались, и за это время Любжи прочитал «Таймс» от первой страницы до последней.

В Стаффорде его ждал джип. За рулем сидел капрал Северного Стаффордширского полка. У него был такой щеголеватый вид, что Любжи обращался к нему не иначе как «сэр». По дороге в казармы капрал доходчиво объяснил Любжи, что «работяги-чурки» — сленг пока давался Любжи с трудом — это низшая форма жизни.

— Они просто кучка тыловых крыс, готовых на все, лишь бы избежать участия в боевых действиях.

— Я хочу участвовать в боевых действиях, — твердо сказал ему Любжи, — и я не тыловая крыса. — Он замялся. — Так ведь?

— Поживем — увидим, — ответил капрал и остановил джип около интендантского склада.

Любжи выдали форму рядового: коротковатые сантиметров на пять брюки, две гимнастерки, две пары серых носков, коричневый галстук (хлопчатобумажный), походный котелок, нож, вилку и ложку, два одеяла, простыню и наволочку, потом его проводили в казармы. Его расквартировали вместе с двадцатью новобранцами из окрестностей Стаффордшира, до призыва на службу они работали в основном носильщиками или шахтерами. Он не сразу понял, что они говорят на том же языке, которому его учила миссис Суитман.

Следующие несколько недель Любжи только и делал, что копал траншеи, чистил туалеты и изредка вывозил на грузовике мусор на свалку километрах в трех от части. К неудовольствию своих товарищей, Любжи всегда работал больше и дольше их. Вскоре он понял, почему капрал считал «работяг» тыловыми крысами.

Всякий раз, когда ему приходилось чистить мусорные ящики за офицерской столовой, Любжи доставал выброшенные газеты, какими бы старыми они ни были. Ночью он лежал на узкой, слишком короткой для него кровати и медленно переворачивал страницы каждой газеты. Больше всего его интересовали истории о войне, но чем больше он читал, тем больше укреплялся в своих опасениях, что последний бой кончится задолго до того, как он получит шанс убить хотя бы одного немца.

Любжи работал уже около шести месяцев и однажды утром прочитал в приказе, что Северный Стаффордширский полк проводит ежегодный турнир по боксу, на котором будут выбраны участники национального армейского чемпионата. Отделению Любжи было поручено установить ринг и расставить стулья в спортивном зале, чтобы весь полк мог посмотреть финал. Приказ подписал дежурный офицер лейтенант Уэйкхем.

Когда в центре спортзала соорудили ринг, Любжи стал расставлять вокруг него стулья. В десять часов отделению дали пятнадцатиминутный перерыв, и большинство «работяг» пошли на улицу, чтобы выкурить по сигарете. А Любжи остался и наблюдал за тренировкой боксеров.

Когда на ринг вышел стокилограммовый чемпион полка в тяжелом весе, тренер не смог найти для него подходящего спарринг-партнера, поэтому чемпиону пришлось довольствоваться боксерской грушей, которую держал самый крупный солдат полка. Но никто не мог долго удерживать грушу, и когда несколько человек выбились из сил, чемпион начал вести «бой с тенью», а его тренер давал советы, как отправить невидимого соперника в нокаут.

Любжи завороженно наблюдал за ним, пока в зал не вошел худощавый мужчина чуть старше двадцати лет с одной звездочкой на погонах — казалось, он только вчера окончил школу. Любжи принялся быстро расставлять следующие стулья. Лейтенант Уэйкхем остановился около ринга и нахмурился, увидев, как тяжеловес ведет «бой с тенью».

— В чем проблема, сержант? Неужели нельзя было найти пару для Мэтьюса?

— Нет, сэр, — тотчас ответил сержант. — Ни один солдат в его весовой категории не продержался с ним больше минуты.

— Жаль, — покачал головой лейтенант. — Он потеряет форму, если у него не будет реального партнера. Попытайтесь найти кого-нибудь, кто согласится провести с ним пару раундов.

Любжи бросил стул и подбежал к рингу. Он отдал честь лейтенанту:

— Я готов быть его партнером сколько угодно, сэр.

Чемпион посмотрел на него с ринга и расхохотался.

— Я не боксирую с «работягами», — сказал он. — И с девушками из Земледельческой армии,[7] между прочим, тоже.

Любжи тотчас вскочил на ринг, выставил кулаки и пошел на чемпиона.

— Ладно, ладно, — подняв глаза на Любжи, сказал лейтенант Уэйкхем. — Как вас зовут?

— Рядовой Хох, сэр.

— Хорошо, идите и переоденьтесь в какой-нибудь спортивный костюм, и тогда посмотрим, сколько вы продержитесь в бою с Мэтьюсом.

Когда Любжи вернулся несколько минут спустя, Мэтьюс по-прежнему вел «бой с тенью». Он упорно не замечал своего предполагаемого противника, вышедшего на ринг. Тренер помог Любжи надеть перчатки.

— Ну что ж, давай посмотрим, из какого ты теста, Хох, — сказал лейтенант Уэйкхем.

Любжи смело направился к чемпиону полка и, остановившись в шаге от него, замахнулся и попытался нанести удар в нос. Мэтьюс сделал обманный выпад вправо, и его перчатка с силой врезалась в лицо Любжи.

Любжи отлетел на канаты, которые отбросили его обратно к чемпиону. Он едва успел пригнуться, и второй удар лишь скользнул по плечу. Но со следующим ему повезло меньше — он пришелся прямо в челюсть. Любжи продержался еще несколько секунд, прежде чем чемпион уложил его на лопатки. Первый раунд закончился для него сломанным носом и подбитым глазом. Его товарищи забыли о стульях и покатывались со смеху, наблюдая за бесплатным представлением из задних рядов спортзала.

Когда лейтенант Уэйкхем наконец остановил бой, он спросил Любжи, выходил ли он прежде на боксерский ринг. Любжи покачал головой.

— Ну что ж, если хорошенько потренироваться, может, из тебя выйдет толк. Оставь пока все другие задания, которые тебе поручили. Следующие две недели будешь каждое утро являться в спортзал ровно в шесть. Уверен, мы найдем тебе лучшее применение, чем расстановка стульев.

К началу национального чемпионата работяги уже не смеялись. Даже Мэтьюс признал, что тренироваться с Хохом гораздо лучше, чем с боксерской грушей, и, возможно, именно благодаря ему он дошел до полуфинала.

Наутро после окончания чемпионата Любжи вернулся к своим обычным обязанностям. Он помогал разбирать ринг и уносил стулья обратно в лекционный зал. Он скатывал резиновый коврик, когда в спортзал вошел сержант, огляделся вокруг и гаркнул:

— Хох!

— Сэр? — подпрыгнул Любжи.

— Ты что, не читаешь приказы, Хох? — проорал сержант с другого конца зала.

— Да, сэр. То есть нет, сэр.

— Ты уж как-нибудь определись, Хох, потому что ты должен был явиться к офицеру-вербовщику еще пятнадцать минут назад, — сказал сержант.

— Я не думал… — начал Любжи.

— Я не собираюсь выслушивать твои объяснения, Хох, — перебил его сержант. — Мне нужно, чтобы ты пулей вылетел отсюда.

Любжи бросился бежать, не разбирая дороги. Он догнал сержанта, который лишь бросил через плечо:

— Иди за мной, Хох, пронто.

— Пронто, — повторил Любжи. Первое новое слово за несколько дней.

Сержант быстро пересек учебный плац, и через пару минут запыхавшийся Любжи предстал перед офицером-вербовщиком. Лейтенант Уэйкхем тоже вернулся к своим обычным обязанностям. Любжи вытянулся по стойке «смирно» и отдал честь.

— Хох, — сказал Уэйкхем, затушив сигарету, — я подал рапорт о переводе тебя рядовым в полк.

Любжи молчал, пытаясь восстановить дыхание.

— Есть, сэр. Спасибо, сэр, — сказал сержант.

— Есть, сэр. Спасибо, сэр, — повторил Любжи.

— Хорошо, — кивнул Уэйкхем. — Вопросы есть?

— Нет, сэр. Спасибо, сэр, — тотчас откликнулся сержант.

— Нет, сэр. Спасибо, сэр, — опять повторил Любжи. — Только…

Сержант нахмурился.

— Да? — взглянул на него Уэйкхем.

— Значит ли это, что я получу шанс убивать немцев?

— Если я не убью тебя первым, Хох, — вставил сержант.

Молодой офицер улыбнулся.

— Да, у тебя появится такая возможность, — сказал он. — А сейчас нам нужно только заполнить призывной бланк. — Лейтенант Уэйкхем окунул перо в чернильницу и посмотрел на Любжи. — Как твое полное имя?

— Все в порядке, сэр, — Любжи шагнул вперед и взял у него ручку. — Я сам могу заполнить бланк.

Под взглядами мужчин Любжи заполнил все маленькие квадратики и поставил внизу витиеватую подпись.

— Впечатляюще, Хох, — заметил лейтенант, просмотрев заполненный бланк. — Ты позволишь дать тебе небольшой совет?

— Да, сэр. Спасибо, сэр, — ответил Любжи.

— Может, пора тебе сменить имя. Не думаю, что ты многого добьешься в Северном Стаффордширском полку с таким именем, как Хох.

Любжи задумался, глядя на стол перед собой. Его взгляд остановился на пачке сигарет с известной эмблемой бородатого моряка, смотревшего прямо ему в глаза. Он перечеркнул имя «Любжи Хох» и вместо него написал «Джон Плейер».

Первое, что сделал рядовой Северного Стаффордширского полка Плейер, облачившись в новенькую форму, это с важным видом прошелся по казармам, отдавая честь всем подряд.

В следующий понедельник его отправили в Олдершот, где ему предстояло пройти трехмесячный курс базовой подготовки. Он по-прежнему вставал в шесть утра и, хотя питание не стало лучше, чувствовал, что по крайней мере учится чему-то нужному. Убивать немцев. В Олдершоте он освоил винтовку, пулемет «Стен», ручную гранату, научился ориентироваться по компасу и читать карту в любое время суток. Он мог ходить строем и быстро бегать, проплыть полтора километра и продержаться три дня без еды. Когда три месяца спустя он вернулся в лагерь, лейтенант Уэйкхем сразу заметил, как уверенно теперь держится иммигрант из Чехословакии. Прочитав рапорт, он ничуть не удивился, что недавнего новобранца внесли в списки на повышение.

Свое первое назначение рядовой Джон Плейер получил во Второй батальон в Клифтонвилле. Уже через несколько часов после того, как его расквартировали, он понял, что они вместе с десятком других полков готовятся к вторжению во Францию. К весне 1944 года южная Англия превратилась в один большой учебный полигон, и рядовой Плейер частенько участвовал в тренировочных сражениях с американцами, канадцами и поляками.

Днем и ночью он тренировался со своей дивизией и с нетерпением ждал, когда же генерал Эйзенхауэр отдаст приказ и он снова лицом к лицу встретится с немцами. Хотя ему постоянно напоминали, что он готовится к решающему сражению, бесконечное ожидание сводило его с ума. Вдобавок к знаниям, полученным в Олдершоте, в Клифтонвилле он узнал историю полка, изучил побережье Нормандии и даже правила игры в крикет, но, несмотря на столь основательную подготовку, он все еще сидел в казармах, «дожидаясь сигнала».

Ночью 4 июня 1944 года он внезапно проснулся от грохота грузовиков и подумал, что подготовка закончилась. Из репродуктора на учебном плацу гремели приказы, и рядовой Плейер понял, что наступление наконец-то начинается.

Он забрался в кузов вместе с другими солдатами своего отделения и невольно вспомнил первый раз, когда его забросили в грузовик. В час ночи пятого июня колонна Северного Стаффордширского полка выехала за ворота части. Рядовой Плейер по звездам определил, что они направляются на юг.

Они ехали сквозь ночь по неосвещенным дорогам, крепко сжимая свои винтовки. Почти никто не разговаривал; все думали, будут ли еще живы через двадцать четыре часа. Недавно поставленные дорожные столбы указывали им путь к побережью. Другие части тоже готовились к 5 июня. Рядовой Плейер посмотрел на часы — шел четвертый час. Они ехали все дальше и дальше, по-прежнему не имея ни малейшего представления о конечном пункте назначения.

— Надеюсь, кто-нибудь знает, куда мы едем, — тонким голосом проговорил сидевший напротив капрал.

Прошел еще час, прежде чем колонна наконец остановилась в порту Портсмута. Толпы солдат выпрыгивали из грузовиков и быстро вставали в строй.

Отделение Плейера выстроилось в три молчаливые шеренги — кто-то дрожал от холодного ночного воздуха, кто-то от страха. Все ждали погрузки на корабли, стоявшие на якоре в порту. Им предстояло пересечь полторы сотни километров и высадиться на французской земле.

В прошлый раз он искал судно, вспоминал рядовой Плейер, чтобы как можно дальше сбежать от немцев. Сейчас, по крайней мере, он не будет задыхаться в душном трюме в компании мешков с зерном.

Из репродуктора послышался треск, и в доках наступила тишина.

— Говорит бригадный генерал Хэмпсон, — раздался голос. — Мы начинаем операцию «Оверлорд» по высадке во Франции. Мы собрали крупнейший в истории флот, и он доставит вас на ту сторону пролива. Вас будут прикрывать девять линкоров, двадцать три крейсера, сто четыре эсминца и семьдесят один корвет, не считая бесчисленных резервных судов торгового флота. Все инструкции вы получите от командиров взводов.

Солнце только-только показалось из-за горизонта, когда лейтенант Уэйкхем закончил инструктаж и отдал приказ своему взводу подниматься на борт «Бесстрашного». Не успели они вскарабкаться на эсминец, как взревели двигатели, и они, качаясь и подпрыгивая на волнах, тронулись в путь через пролив, так и не зная, куда он их приведет.

Первые полчаса этого тряского путешествия — Эйзенхауэр выбрал неспокойную ночь вопреки советам старшего метеоролога — они пели, шутили и рассказывали небылицы о своих невероятных победах. Когда рядовой Плейер поведал им историю о том, как потерял девственность с цыганкой, которая вытащила немецкую пулю из его плеча, все хохотали до слез, а сержант сказал, что никогда не слышал такого вранья.

Внезапно лейтенант Уэйкхем, стоявший на носу судна, высоко поднял правую руку, и все притихли. Через каких-нибудь несколько минут они высадятся на враждебную землю. Рядовой Плейер проверил свою амуницию — противогаз, винтовка, два подсумка с патронами, сухой паек и бутылка воды. У него было ощущение, как будто он снова в наручниках. Когда эсминец встал на якорь, он вслед за лейтенантом Уэйкхемом спустился с корабля на катер-амфибию, и они направились к берегу Нормандии. Осмотревшись по сторонам, он заметил, что многие его товарищи еще не отошли от морской болезни. Внезапно на них обрушился шквал пулеметного и минометного огня, и рядовой Плейер видел, как в других лодках падают убитые или раненые, не успев даже добраться до берега.

Когда их катер причалил, Плейер спрыгнул на землю вслед за лейтенантом Уэйкхемом. Справа и слева под градом пуль бежали его товарищи. Не успели они пройти и двадцати метров, как слева от него упал первый артиллерийский снаряд. Через несколько секунд он увидел, как пули изрешетили грудь капрала, и тот, шатаясь, сделал еще несколько шагов и рухнул замертво. Естественный инстинкт говорил ему, что нужно спрятаться, но вокруг не было никакого укрытия, поэтому он заставлял себя идти вперед. Он продолжал стрелять, хотя не имел никакого представления, где находится враг.

Он шел и шел по берегу, уже не замечая, сколько товарищей осталось лежать позади, но песок в то июньское утро уже был усеян телами погибших. Плейер не знал, сколько часов он был пригвожден к этому берегу, но когда ему удавалось прорваться вперед на несколько метров, он потом долго лежал не двигаясь, пока вражеские пули свистели у него над головой. С каждым разом за ним поднималось все меньше товарищей. Лейтенант Уэйкхем остановился, только оказавшись под прикрытием скал, рядовой Плейер отставал от него всего на несколько шагов. Молодой офицер дрожал так, что поначалу не мог произнести ни слова, не говоря уж о приказах.

Когда они наконец прорвались, лейтенант Уэйкхем насчитал одиннадцать из двадцати восьми бойцов, высалившихся с ним на берег. По рации они получили приказ не останавливаться и продолжать наступление. Единственным, кто обрадовался этому приказу, был Плейер. Следующие два часа они медленно продвигались в глубь страны навстречу вражескому огню. Они шли все дальше и дальше, укрытием им часто служили лишь изгороди да траншеи, люди валились с ног. Только после захода солнца им наконец позволили отдохнуть. Они быстро разбили лагерь, но лишь немногие смогли уснуть под грохот вражеских орудий. Одни играли в карты, другие отдыхали, и лишь мертвые тихо лежали в стороне.

Но рядовой Плейер хотел первым встретиться с немцами. Убедившись, что никто его не видит, он выскользнул из своей палатки и направился в сторону врага, ориентируясь только по трассирующим пулям, вылетавшим из немецких орудий. Минут сорок он бежал, шел, полз и наконец услышал немецкую речь. Он обошел вокруг их лагеря и вдруг заметил немецкого солдата, справлявшего нужду в кустах. Плейер подкрался сзади и прыгнул на него в тот момент, когда немец нагнулся, чтобы натянуть штаны. Обхватив его за шею, он резко дернул и сломал шейные позвонки. Немец повалился в кусты. Плейер забрал именной жетон и каску и отправился обратно.

Метрах в ста от лагеря его остановил резкий окрик:

— Стой, кто идет?

— Красный шлем, — вовремя вспомнил пароль Плейер.

— Подойди и назовись.

Плейер сделал несколько шагов вперед, как вдруг почувствовал острие штыка под лопаткой, второй штык уперся в горло. Без единого слова его отвели в палатку к лейтенанту Уэйкхему. Молодой офицер внимательно выслушал Плейера, лишь изредка прерывая его, чтобы уточнить некоторые детали.

— Хорошо, Плейер, — сказал лейтенант, когда самозваный разведчик закончил свое донесение. — Составь точную карту местности, где, по-твоему, расположился лагерь противника. Мне нужны любые подробности, которые ты сможешь вспомнить — рельеф, расстояние, численность, все, что поможет нам при наступлении. Когда закончишь, постарайся поспать. Ты будешь нашим проводником, когда мы выступим на рассвете.

— Вынести ему наказание за то, что покинул лагерь без разрешения офицера? — спросил дежурный сержант.

— Нет, — покачал головой Уэйкхем. — Приказом по части, вступающим в силу с этой минуты, я присваиваю Плейеру звание капрала.

Капрал Плейер улыбнулся, отдал честь и вернулся в свою палатку. Но прежде чем лечь спать, он прикрепил две нашивки на рукава своей формы.

Полк медленно, километр за километром, продвигался в глубь Франции. Плейер постоянно совершал вылазки за линию фронта и всегда добывал ценные сведения. Самой большой его удачей был немецкий офицер, которого он застал со спущенными штанами и привел в лагерь.

Захват немца произвел на лейтенанта Уэйкхема сильное впечатление, но он был поражен еще больше, когда начал допрос и обнаружил, что капрал к тому же способен взять на себя роль переводчика.

Следующим утром они пошли в наступление на деревушку Орбек и к ночи заняли ее. Лейтенант отправил депешу в штаб с сообщением, что благодаря информации капрала Плейера сражение оказалось коротким.

Через три месяца после высадки на побережье Нормандии Северный Стаффордширский полк шагал по Елисейским Полям, и в голове новоиспеченного сержанта Плейера была только одна мысль: как найти женщину, которая согласится провести с ним три ночи его отпуска, а лучше, если повезет, трех женщин — по одной на каждую ночь.

Но прежде чем выйти в город, все военнослужащие сержантского состава должны были явиться в приветственный комитет армии союзников и получить полезную информацию о том, как сориентироваться в Париже. Сержант Плейер считал это бессмысленной тратой времени. Он способен о себе позаботиться в любой европейской столице. А сейчас ему требовалось только одно — вырваться на свободу, прежде, чем американские вояки заграбастают всех парижанок младше сорока.

Сержант Плейер явился в штаб комитета, расположенный в реквизированном здании на площади Мадлен, и встал в очередь за папкой с рекомендациями, как ему следует вести себя на территории союзников — как найти Эйфелеву башню, какие клубы и рестораны ему по карману, как не заразиться венерической болезнью. Казалось, этот совет придумали дамы преклонного возраста, которые уже лет двадцать не заглядывали в ночные клубы.

Когда наконец подошла его очередь, он застыл на месте, словно зачарованный, не в силах выдавить из себя ни слова ни на одном языке. За высоким столом стояла стройная девушка с черными глазами и темными волнистыми волосами и улыбалась высокому смущенному сержанту. Она протянула ему папку, но он не сдвинулся с места.

— У вас есть вопросы? — спросила она по-английски с сильным французским акцентом.

— Да, — ответил он. — Как вас зовут?

— Шарлотта, — она покраснела, хотя за этот день ей уже раз сто задали этот вопрос.

— Вы француженка? — поинтересовался он.

Она кивнула.

— Давай заканчивай, сержант, — поторопил его стоявший сзади капрал.

— Вы заняты следующие три дня? — спросил он, переходя на ее родной язык.

— Не очень. Но я буду на дежурстве еще два часа.

— Тогда я вас подожду, — заявил он.

Он повернулся и сел на деревянную скамью у стены.

В течение следующих ста двадцати минут взгляд Джона Плейера был прикован к девушке с темными волнистыми волосами. Лишь изредка он отводил глаза, чтобы проследить за медленным движением минутной стрелки больших часов, висевших на стене над ее головой. Он был рад, что остался ждать, а не решил вернуться позже, потому что за эти два часа несколько других солдат наклонялись к ней и задавали тот же вопрос. Каждый раз она бросала взгляд в сторону сержанта, улыбалась и качала головой. Наконец она передала свои дела пожилой матроне и подошла к нему. Теперь вопрос задала она.

— Чем бы ты хотел заняться в первую очередь?

Он не сказал ей, но с радостью откликнулся на ее предложение показать ему Париж.

Следующие три дня он расставался с Шарлоттой, только когда она под утро возвращалась в свою крошечную квартирку. Он поднимался на Эйфелеву башню, гулял по берегам Сены, посетил Лувр и в основном следовал советам из папки — в результате, куда бы они ни пошли, повсюду наталкивались на толпы одиноких солдат, провожавших его завистливыми взглядами.

Они ели в переполненных ресторанах, танцевали в ночных клубах, в которые набивалось столько народу, что они могли лишь топтаться на месте, и говорили обо всем, кроме войны, из-за которой эти чудесные три дня могли бы оказаться для них единственными. За чашкой кофе в ресторане гостиницы он рассказал ей о своей семье в Дуски, которую не видел четыре года.

Потом он поведал ей обо всем, что с ним произошло после побега из Чехословакии, опустив лишь свою связь с Мари. Она рассказала ему о своей жизни в Лионе, где ее родители держали небольшую овощную лавку, и о том, как она была счастлива, когда союзники вошли в ее любимую Францию. А сейчас она лишь мечтала, чтобы война поскорее закончилась.

— Но только после того, как я получу крест Виктории, — заявил он.

Шарлотта вздрогнула — она читала, что многие получали эту награду посмертно.

— А что ты будешь делать, — спросила она, — когда кончится война?

На этот раз он задумался, потому что ей все-таки удалось найти вопрос, на который он не мог ответить с ходу.

— Вернусь в Англию, — наконец сказал он, — и сделаю себе состояние.

— Каким образом? — поинтересовалась она.

— Ну, уж точно не на продаже газет, — ответил он.

За эти три дня и три ночи они провели в постели всего несколько часов — только в эти часы они и расставались.

Прощаясь с Шарлоттой у двери ее крошечной квартирки, он пообещал ей:

— Я вернусь, как только возьмем Берлин.

Шарлотта со слезами на глазах смотрела вслед человеку, которого полюбила — многие друзья предупреждали ее, что если они уходят, то больше не возвращаются. И они оказались правы — Шарлотта никогда больше не видела Джона Плейера.

Сержант Плейер отметился на вахте всего за несколько минут до построения. Он быстро побрился и сменил рубашку, потом пробежал глазами приказы по части и обнаружил, что в девять часов должен явиться к командиру.

Сержант Плейер вошел в кабинет, встал по стойке «смирно» и отдал честь в тот момент, когда часы пробили девять. Он перебрал в уме сотни причин, почему командир вызвал его к себе. Но так и не угадал.

Полковник поднял глаза от бумаг на своем столе.

— Мне очень жаль, Плейер, — мягко произнес он, — но вам придется покинуть полк.

— Почему, сэр? — опешил Плейер. — Что я сделал плохого?

— Ничего, — рассмеялся тот, — совершенно ничего. Наоборот. Я направил прошение о присвоении вам офицерского звания, и верховное командование только что его утвердило. Поэтому вам придется перейти в другой полк, чтобы не иметь в подчинении людей, служивших с вами в одном звании.

Сержант Плейер стоял с открытым ртом.

— Я просто соблюдаю армейские правила, — пояснил командир. — Естественно, полку будет не хватать ваших способностей и вашего опыта. Но я не сомневаюсь, что мы еще о вас услышим. Сейчас, Плейер, могу лишь пожелать вам удачи в новом полку.

— Спасибо, сэр, — поблагодарил он, решив, что разговор окончен. — Большое спасибо.

Он уже поднял руку ко лбу, когда полковник добавил:

— Вы позволите дать вам один совет перед переходом в новый полк?

— С радостью выслушаю его, сэр, — ответил новоиспеченный лейтенант.

— Джон Плейер — немного нелепое имя. Смените его на какое-нибудь другое, которое не будет вызывать смешки у ваших подчиненных.

На следующий день в семь часов утра второй лейтенант Ричард Йан Армстронг явился в офицерскую столовую Собственного Королевского полка.

Он шагал по учебному плацу в своей новенькой, сшитой на заказ форме и поначалу испытывал неловкость от того, что каждый проходящий мимо солдат отдает ему честь. За завтраком в столовой он внимательно следил, как держат вилку и нож другие офицеры. После завтрака, за которым он почти ничего не ел, он явился с докладом к своему новому командиру полковнику Оакшоту. Приветствуя его, Оакшот, краснолицый, грубоватый, дружелюбный человек, дал понять, что наслышан о боевых подвигах молодого лейтенанта.

Ричард, или Дик, как вскоре стали его называть другие офицеры, был счастлив служить в столь известном старинном полку. Еще больше ему нравилось быть британским офицером с четко выраженным акцентом, выдававшим его происхождение. Он проделал долгий путь от тех двух переполненных комнат в Дуски. Сидя у огня в уюте офицерской столовой Собственного Королевского полка и потягивая портвейн, он не видел причин, почему бы ему не пойти еще дальше.

Вскоре все офицеры Королевского полка узнали о прошлых подвигах лейтенанта Армстронга, и по мере наступления на Германию его мужество на поле боя убедило даже самых последних скептиков в том, что все это было на самом деле и он ничего не придумал. Но отвага, которую он проявил в Арденнах всего через три месяца после появления в полку, потрясла даже его собственное отделение.

Авангардный отряд под командованием Армстронга осторожно подошел к окраине небольшой деревушки, полагая, что немцы уже отступили и закрепились на близлежащих холмах. Но не успел взвод Армстронга пройти несколько сотен метров по главной улице, когда на них обрушился шквальный огонь противника. Лейтенант Армстронг, вооруженный лишь пистолетом и ручной гранатой, сразу определил, откуда идет стрельба, и, «не думая о своей жизни» — как потом описывали его действия в донесении — бросился на вражеские блиндажи.

Он пристрелил трех немецких солдат в первом блиндаже еще до того, как его догнал сержант. Потом он побежал ко второму блиндажу и швырнул в него гранату, убив еще двух солдат. Последний блиндаж выбросил белый флаг, из него медленно вышли три молоденьких немца с высоко поднятыми руками. Один из них сделал шаг вперед и улыбнулся. Армстронг улыбнулся в ответ и выстрелил ему в голову. Когда их товарищ рухнул на землю, два других немца с мольбой в глазах повернулись к Армстронгу. Продолжая улыбаться, он пустил каждому пулю в грудь.

К нему подбежал запыхавшийся сержант. Молодой лейтенант повернулся к нему с застывшей улыбкой на губах. Сержант уставился на безжизненные тела. Армстронг спрятал пистолет в кобуру и сказал:

— С этими гадами нельзя рисковать.

— Да, сэр, — тихо ответил сержант.

Той ночью, как только они разбили лагерь, Армстронг конфисковал немецкий мотоцикл и помчался в Париж, подъехав к дому Шарлотты в семь часов утра. Ему дали увольнительную на сорок восемь часов.

Когда консьержка сказала Шарлотте, что ее спрашивает некий лейтенант Армстронг, она ответила, что не знает никого с таким именем, решив, что это опять какой-нибудь офицер, желающий прогуляться по Парижу. Но увидев, кто это, она бросилась ему на шею, и остаток дня и всю следующую ночь они не выходили из ее комнаты. Консьержка, хоть и француженка, была в шоке.

— Я, конечно, понимаю, что идет война, — говорила она мужу, — но ведь они даже не знакомы.

Прощаясь с Шарлоттой в воскресенье вечером, Дик сказал, что к следующему его приезду Берлин будет взят и они поженятся. Она стояла в ночной сорочке у окна своей квартирки и смотрела ему вслед, пока он не исчез из виду.

— Если тебя не убьют до того, как падет Берлин, любимый.

Собственный Королевский полк был среди тех, что наступали на Гамбург, и Армстронг хотел первым войти в город. После трех дней отчаянного сопротивления город наконец сдался.

На следующее утро фельдмаршал сэр Бернард Монтгомери обратился к объединенным войскам, стоя на своем джипе. Он назвал сражение решающим и заверил их, что война скоро кончится и все поедут домой. Войска громко приветствовали своего главнокомандующего. Он вышел из машины и вручил медали за отвагу. Среди тех, кого наградили военным крестом, был и капитан Ричард Армстронг.

Две недели спустя, в полночь 8 мая 1945 года, представители германского командования подписали Акт о безоговорочной капитуляции, который был принят союзниками. На следующий день капитану Ричарду Армстронгу, награжденному военным крестом, дали недельный отпуск. Дик снова оседлал мотоцикл и помчался в Париж, остановившись у старого дома Шарлотты за несколько минут до полуночи. На этот раз консьержка сразу проводила его к ней наверх.

Утром Шарлотта в белом костюме и Дик в парадной форме отправились в городскую ратушу. Тридцать минут спустя оттуда вышли капитан и миссис Армстронг, свидетелем была консьержка. Бо́льшую часть трехдневного медового месяца они провели в квартирке Шарлотты. Перед возвращением в полк Дик сказал ей, что теперь, когда война кончилась, он хочет уйти в отставку, увезти ее в Англию и построить великую коммерческую империю.

— Что думаешь делать после войны, Дик? У тебя есть какие-то планы? — спросил полковник Оакшот.

— Да, сэр. Я хочу вернуться в Англию и найти работу, — ответил Армстронг.

Оакшот открыл лежавшую перед ним на столе папку из буйволовой кожи.

— Просто я мог бы предложить тебе кое-что здесь, в Берлине.

— Что именно, сэр?

— Верховное командование ищет подходящего человека, который возглавит ОИССО, и я думаю, ты — идеальная кандидатура на эту должность.

— Господи, что это…

— Отдел информационных служб и связей с общественностью. Эта работа просто создана для тебя. Нам нужен человек, который сможет убедительно преподнести доводы Британии и в то же время не позволит прессе создать неверное представление. Одно дело — выиграть войну, но гораздо сложнее убедить весь мир, что мы справедливо относимся к врагу. Американцы, русские и французы назначат своих представителей, так что за ними тоже придется наблюдать. Ты говоришь на нескольких языках, у тебя есть все, что требуется для этой работы. И, будем говорить откровенно, Дик, тебе незачем стремиться в Англию — тебя там никто не ждет.

Армстронг кивнул. После недолгих раздумий он спросил:

— Говоря словами Монтгомери, какое оружие дадите мне для работы?

— Газету, — ответил Оакшот. — «Дер Телеграф», одна из ежедневных газет в городе. Главным редактором там сейчас немец по имени Арно Шульц. Он без конца жалуется, что его типография простаивает, ему вечно не хватает бумаги, и электричество все время отключают. Нам надо, чтобы «Дер Телеграф» ежедневно продавалась на каждом углу, внушая всем наш взгляд на вещи. Даже не представляю, кто мог бы сделать это лучше тебя.

— «Дер Телеграф» не единственная газета в Берлине, — заметил Армстронг.

— Верно, — ответил полковник. — Еще один немец руководит газетой «Дер Берлинер» в американском секторе — еще одна причина, почему «Дер Телеграф» необходимо добиться успеха. В данный момент «Дер Берлинер» продает вдвое больше экземпляров, чем «Дер Телеграф». Как ты понимаешь, нас такое положение не устраивает.

— Какие у меня будут полномочия?

— Ты получишь полную свободу действий. Можешь организовать собственную контору и набрать столько людей, сколько тебе нужно для работы. Вдобавок тебе дадут квартиру, так что можешь вызвать сюда жену. — Оакшот немного помолчал. — Наверное, тебе надо подумать, Дик?

— В этом нет нужды, сэр.

Полковник удивленно поднял брови.

— Я с радостью возьмусь за эту работу.

— Молодчина. Для начала обзаведись связями. Познакомься со всеми, кто может оказаться полезным. Если возникнут какие-то сложности, просто попроси того, кто их создает, связаться со мной. А если проблема окажется по-настоящему серьезной, запомни: слова «Комиссия союзнического контроля» действуют лучше всякой смазки, и даже насквозь проржавевшие колеса начинают крутиться.

Капитану Армстронгу потребовалась всего неделя, чтобы подобрать подходящее помещение в центре британского сектора — отчасти благодаря магическому действию слов «Контрольная комиссия», которые он вставлял в каждое второе предложение. Ему потребовалось чуть больше времени, чтобы найти одиннадцать человек персонала для управления конторой, так как все лучшие люди уже работали на Комиссию. Первым делом он переманил к себе Сэлли Карр, секретаршу генерала, которая до войны работала в лондонской «Дейли Кроникл».

Как только Сэлли вышла на службу, работа в конторе наладилась в считанные дни. Следующей удачей Армстронга стало известие о том, что лейтенант Уэйкхем находится в Берлине и занимается распределением транспорта: Сэлли сказала ему, что Уэйкхем умирает со скуки, заполняя проездные документы. Армстронг предложил ему стать своим заместителем, и, к его удивлению, бывший командир с радостью согласился. Потребовалось несколько дней, чтобы научиться называть его Питер.

Армстронг взял себе в команду сержанта, пару капралов и полдюжины рядовых из Королевского полка, обладавших одним необходимым ему качеством. Все они в прошлом были тележечниками[8] в лондонском Ист-Энде. Самого сообразительного из них, рядового Рега Бенсона, он сделал своим водителем. Следующим его шагом было реквизировать апартаменты на Паульштрассе: в них жил главнокомандующий, который теперь возвращался в Англию. Как только полковник подписал все необходимые бумаги, Армстронг велел Сэлли отправить телеграмму в Париж Шарлотте.

— Что вы хотите написать? — спросила она, открывая свой блокнот.

— Нашел подходящее жилье. Собирай вещи и приезжай немедленно.

Сэлли записала, и Армстронг встал.

— Я — в «Дер Телеграф». Посмотрю, как там Арно Шульц. Проследите, чтобы все было в порядке до моего возвращения.

— А что делать с этим? — Сэлли протянула ему конверт.

— Что там? — он искоса взглянул на письмо.

— Это от журналиста из Оксфорда. Он хочет посетить Берлин и написать о том, как британцы обращаются с оккупированными немцами.

— Отлично, — бросил Армстронг, направляясь к двери. — Но думаю, будет лучше, если вы назначите ему встречу со мной.

ГЛАВА 10

НЬЮС КРОНИКЛ, 1 октября 1946 года:

НЮРНБЕРГСКИЙ ПРОЦЕСС:

ВИНА ГЕРИНГА УНИКАЛЬНА ПО СВОЕЙ ЧУДОВИЩНОСТИ

Когда Кит Таунсенд приехал в Вустер-Колледж Оксфордского университета изучать политику, философию и экономику, первое впечатление от Англии оправдало его ожидания: самодовольная, снобистская, помпезная страна, застрявшая в Викторианской эпохе. Ты либо член клуба, либо плебей, а так как Кит приехал из колоний, у него не было сомнений, к какой категории он относится.

Почти все его сокурсники казались молодой версией мистера Джессопа, и к концу первой недели Кит с радостью вернулся бы домой, если бы не его преподаватель. Доктор Хоуард представлял собой полную противоположность его бывшему директору и не выразил ни малейшего удивления, когда молодой австралиец сообщил ему за стаканом хереса, как он презирает британскую классовую систему, которую поддерживают большинство студентов. Он даже воздержался от комментариев, когда Кит водрузил на камин бюст Ленина, хотя в прошлом году это место занимал лорд Солсбери.

Доктор Хоуард не мог предложить ему радикального решения классовой проблемы. Однако он посоветовал Киту пойти на ярмарку первокурсников, где ему подробно расскажут обо всех клубах и обществах, в которые вступают студенты, и, возможно, он выберет что-нибудь по своему вкусу.

Кит последовал совету доктора Хоуарда и все следующее утро выслушивал разные доводы, почему он непременно должен стать членом клуба гребцов, общества филателистов, театрального общества, шахматного клуба, корпуса подготовки офицеров и в особенности членом редколлегии студенческой газеты. Но, познакомившись с недавно назначенным редактором «Шеруэлл» и узнав его взгляды на руководство газетой, он решил сосредоточиться на политике. С ярмарки первокурсников он ушел с бланками заявлений в Оксфордское дискуссионное общество и Лейбористский клуб.

В следующий четверг Кит пришел в бар «Каменщики», и бармен проводил его в маленькую комнатку наверху, где собирались члены Лейбористского клуба.

Председатель Рекс Сиддонс сразу отнесся с подозрением к «брату Киту», как он упорно обращался к нему с самого начала. Таунсенд имел все признаки типичного тори — посвященный в рыцари отец, частная школа, приличное денежное содержание и даже подержанный «эм-джи магнетт».

Но шли недели, каждый четверг вечером на собраниях Лейбористского клуба Кит страстно выражал свои взгляды на монархию, частные школы, систему присвоения титулов и аристократическое высокомерие Оксфорда и Кембриджа, и вскоре его стали называть «товарищ Кит». Некоторые члены клуба даже заходили к нему после собрания и полночи обсуждали, как они изменят мир.

В первом триместре Кит, к своему удивлению, обнаружил, что никто его не наказывает и даже не упрекает, если он не приходит на лекцию или пропускает практическое занятие, на котором должен представить преподавателю еженедельный реферат. Только через несколько недель он привык к системе, основанной исключительно на самодисциплине, и к концу первого триместра освоился настолько, что отец пригрозил лишить его содержания и отправить на самую тяжелую работу дома, если Кит не возьмется за ум.

Во втором триместре Кит каждую пятницу писал отцу длинные письма с подробным отчетом о проделанной работе, остановив тем самым поток ругательств в свой адрес. Он даже иногда стал появляться на лекциях, где пытался разработать идеальную систему игры в рулетку, и на практических занятиях, где изо всех сил боролся со сном.

Во время летнего триместра Кит открыл для себя ипподромы — Челтнем, Ньюмаркет, Аскот, Донкастер и Эпсом, — тем самым гарантируя себе постоянную нехватку денег на покупку новой рубашки или даже пары носков.

Во время каникул ему часто приходилось есть на железнодорожном вокзале, а так как тот находился по соседству с Вустером, многие студенты считали его чем-то вроде университетской столовой. Однажды вечером, выпив лишнего в «Каменщиках», Кит нацарапал на вустерской стене восемнадцатого века: «C’est magnifique, mais ce n’est pas la gare».[9]

В конце первого курса Кит не добился больших успехов за двенадцать месяцев, проведенных в университете, разве что обзавелся кучкой друзей, которые, как и он, были полны решимости после окончания колледжа изменить систему на благо большинства.

Мать писала ему регулярно и в одном из писем предложила воспользоваться каникулами и попутешествовать по Европе, ведь такой возможности может больше не представиться. Он прислушался к ее совету и начал составлять маршрут — и отправился бы в путешествие, если бы не столкнулся в местном пабе с редактором колонки «Оксфорд Мейл».

«Дорогая мама!

Только что получил твое письмо с предложениями, как провести каникулы. Сначала я хотел последовать твоему совету и проехать по побережью Франции, закончив путешествие где-нибудь в Дювиле — но потом неожиданно встретил редактора колонки „Оксфорд Мейл“, который предложил мне посетить Берлин.

Они хотят, чтобы я написал четыре статьи, по тысяче слов каждая, о жизни в оккупированной союзниками Германии, а потом поехал в Дрезден и рассказал о восстановлении города. Мне предлагают двадцать гиней за каждую статью. В силу шаткости моего финансового положения — в чем виноват только я сам — Берлин взял верх над Дювилем.

Если в Германии есть такая вещь, как открытки, я обязательно пришлю их тебе вместе с копиями статей для папы. Может, „Курьер“ ими заинтересуется?

Жаль, что я не увижу тебя этим летом.

Целую. Кит».

Когда занятия в колледже окончились, Кит двинулся в том же направлении, что и большинство студентов. Он доехал в своем «эм-джи» до Дувра и переправился на пароме в Кале. Из Кале все отправились в путешествие по историческим городам континента, он же направил свой открытый автомобиль на северо-восток в сторону Берлина. Стояла жара, и Кит впервые ехал с поднятым верхом.

Кит петлял по извилистым дорогам Франции и Бельгии, и все вокруг постоянно напоминало ему о том, как мало времени прошло после войны в Европе. Порушенные изгороди и изувеченные танками поля, разбомбленные дома, оказавшиеся на пути наступавшей и отступавшей армий, реки, засоренные ржавой военной техникой. При виде разрушенных зданий и разоренных деревень образ Дювиля с его казино и ипподромом казался все более привлекательным.

Когда стало слишком темно, чтобы различать рытвины на дороге, Кит свернул с шоссе и проехал несколько сотен метров по тихой проселочной дороге. Он остановился на обочине и сразу провалился в глубокий сон. Задолго до рассвета его разбудил грохот грузовиков, направлявшихся к немецкой границе. Он записал в блокноте: «Судя по всему, армия встает, не обращая внимания на движение солнца». Ему пришлось несколько раз повернуть ключ, прежде чем машина зафыркала и завелась. Он протер глаза, развернул «эм-джи» и выехал на главную дорогу, стараясь не забывать, что нужно держаться правой стороны.

Через пару часов он добрался до границы, где ему пришлось выстоять длинную очередь: каждого человека, желающего въехать в Германию, тщательно проверяли. Наконец он оказался перед пограничником, который взял его паспорт на проверку. Выяснив, что Кит — австралиец, он отпустил какую-то шутку насчет Дональда Брэдмана[10] и, махнув рукой, разрешил ему ехать дальше.

Все, что Кит слышал или читал до этого, не шло ни в какое сравнение с тем, что он увидел в побежденной стране. Трещины в дороге превращались в ямы, ямы превращались в воронки, и его продвижение становилось все медленнее. Вскоре он ехал не быстрее электромобиля в курортном парке аттракционов. А если ему удавалось разогнаться до шестидесяти километров, тотчас приходилось съезжать на обочину, пропуская очередную колонну грузовиков — с американскими звездами на дверцах.

Он решил воспользоваться одной из таких незапланированных задержек и перекусить в кафе, которое заметил чуть в стороне от дороги. Еда оказалась несъедобной, пиво разбавленным, а недовольный вид трактирщика и его подручных не оставлял сомнений в том, что ему здесь не рады. Он не стал заказывать второе блюдо, быстро расплатился и уехал.

Километр за километром он медленно продвигался к немецкой столице и добрался до окраины города всего за несколько минут до того, как зажглись газовые фонари. Он тотчас отправился на поиски небольшой гостиницы где-нибудь на задворках Берлина. Он понимал — чем ближе к центру, тем меньше вероятность, что гостиница окажется ему по карману.

В конце концов он нашел небольшой пансион на углу развороченной бомбами улицы, — дом стоял сам по себе, словно отстранившись от происходящего. Иллюзия развеялась, как только он открыл парадную дверь. Тусклый вестибюль освещала единственная свеча, за стойкой стоял угрюмый привратник в мешковатых брюках и серой рубашке. Он даже не ответил, когда Кит попытался забронировать номер. Кит знал всего несколько слов по-немецки, поэтому он просто поднял руку с растопыренными пальцами, надеясь, что привратник поймет, что ему нужен номер на пять ночей.

Мужчина нехотя кивнул, снял ключ с крючка у себя за спиной и проводил Кита по не покрытой ковром лестнице в угловой номер на втором этаже. Кит поставил портплед на пол и окинул взглядом узкую кровать, единственный стул, шкаф с тремя ручками из восьми — остальные пять были сломаны — и потертый стол. Он прошел по комнате и выглянул в окно на груды булыжника, вспомнив тихое озеро с плавающими по нему утками, которое он видел из окна своей комнаты в колледже. Он повернулся, чтобы поблагодарить привратника, но тот уже ушел.

Разобрав вещи, Кит подвинул стул к столу у окна и в течение двух часов — испытывая чувство вины за возникшие ассоциации — записывал свои первые впечатления о побежденной стране.

Наутро Кит проснулся, как только в не прикрытое шторами окно проникли первые лучи солнца. Умывание оказалось проблемой — в раковине не было пробки, а из крана текла лишь тоненькая струйка холодной воды. Бриться он не рискнул. Одевшись, он спустился вниз и заглянул в несколько дверей в поисках кухни. Стоявшая у плиты женщина обернулась, выдавила из себя улыбку и махнула рукой в сторону стола.

Все, кроме муки, пояснила она на ломаном английском, выдается в ограниченном количестве. Она поставила перед ним тарелку с двумя толстыми ломтями хлеба, намазанными тонким намеком на масло. Он поблагодарил ее и был вознагражден улыбкой. После второго стакана того, что она назвала молоком, он вернулся в свой номер и, сев на край кровати, проверил адрес, по которому он должен явиться на встречу. Потом попробовал найти его на устаревшей дорожной карте города, которую купил в «Блэкуэллзе», книжном магазине Оксфорда. Часы показывали всего несколько минут девятого, когда он вышел из гостиницы, но на эту встречу ему не хотелось опаздывать.

Кит решил организовать свое время так, чтобы провести хотя бы по одному дню в каждом секторе разделенного города. Русский сектор он оставил напоследок, чтобы сравнить с теми тремя, которые контролируют союзники. После всего, что он видел до сих пор, русский сектор представлялся ему самим совершенством, что, безусловно, обрадует его соратников по Оксфордскому Лейбористскому клубу, которые считали, что «дядя Джо» справляется со своим делом гораздо лучше, чем Эттли, Ориоль и Трумэн вместе взятые — хотя самым дальним их путешествием на восток была поездка в Кембридж.

По пути в город Кит несколько раз останавливался и спрашивал дорогу на Сименсштрассе. Когда он наконец добрался до штаб-квартиры Британского отделения информационных служб и связей с общественностью, до девяти оставалось всего несколько минут. Он припарковал машину и влился в поток военнослужащих — мужчин и женщин в разноцветных формах, которые поднимались по широким ступеням и проходили сквозь вращающиеся двери. В холле висело предупреждение о том, что лифт не работает, и Кит пешком поднялся на пятый этаж в контору ОИССО. Хотя до назначенного времени оставалось еще несколько минут, он все же подошел к стойке дежурного.

— Чем могу помочь, сэр? — спросила молодая женщина в звании капрала, сидевшая за стойкой. Женщины никогда еще не обращались к Киту «сэр», и ему это не понравилось.

Он достал из внутреннего кармана письмо и передал ей.

— У меня назначена встреча с директором на девять часов.

— Думаю, он еще не пришел, но я сейчас уточню.

Она сняла трубку и куда-то позвонила.

— К вам подойдут через несколько минут, — сказала она, закончив разговор с коллегой. — Присаживайтесь, пожалуйста.

Несколько минут превратились в час, за это время Кит прочитал обе газеты, лежавшие на кофейном столике, от корки до корки, но кофе так и не дождался. «Дер Берлинер» мало отличалась от «Шеруэлла», Оксфордской студенческой газеты, которую он так презирал, а «Дер Телеграф» оказалась и того хуже. Но имя директора ОИССО упоминалось едва ли не на каждой странице «Дер Телеграфа», поэтому Кит надеялся, что его мнения никто не спросит.

Наконец в холле появилась еще одна женщина и спросила мистера Таунсенда. Кит вскочил и подошел к конторке.

— Меня зовут Сэлли Карр, — произнесла женщина с легким акцентом кокни. — Я секретарь директора. Чем могу помочь?

— Я писал вам из Оксфорда, — ответил Кит, стараясь придать голосу солидности. — Я журналист из «Оксфорд Мейл», мне поручили написать серию статей об условиях жизни в Берлине. У меня назначена встреча с… — он повернул к себе письмо, — …с капитаном Армстронгом.

— А, да, помню, — сказала мисс Карр. — Но, к сожалению, капитан Армстронг сейчас в русском секторе, и думаю, сегодня он уже не вернется в контору. Если вы сможете зайти завтра утром, уверена, он с радостью вас примет.

Стараясь не выдать своего разочарования, Кит пообещал вернуться на следующий день в девять утра. Он бы вообще отказался от встречи с Армстронгом, но ему говорили, что именно этот капитан знает о подлинной жизни Берлина больше, чем все штабные офицеры вместе взятые.

Остаток дня он провел в британском секторе, часто останавливаясь и записывая все, что считал интересным и важным. Отношение британцев к побежденным немцам; пустые магазины, пытающиеся обслужить слишком много покупателей; очереди за едой на каждом перекрестке; склоненные головы немцев, прячущих глаза от чужих взглядов. Когда где-то вдали часы пробили двенадцать, он зашел в шумный бар, набитый солдатами в форме, и сел в дальнем конце стойки. Дождавшись наконец официантку, он заказал большую кружку пива и бутерброд с сыром — во всяком случае, он думал, что заказал сыр, но не был в этом уверен, поскольку его немецкий оставлял желать лучшего. Наблюдая за работой официантов, он понял — если ты в гражданской одежде, тебя обслужат последним, после всех людей в форме. Всех до единого.

В зале звучали самые разные наречия, и это напомнило ему, что классовая система сохраняется даже тогда, когда британцы находятся в чужой стране. Некоторые солдаты жаловались — их речь вряд ли заслужила бы одобрение мисс Стедман, — что документы слишком долго проверяют, прежде чем отпустить их домой. Другие же, казалось, сроднились с формой и говорили только о следующей войне и о том, где она может быть. Кит поморщился, услышав брошенную фразу: «Стоит копнуть поглубже, и сразу видно — в душе они все проклятые нацисты». Но после обеда, когда он снова отправился исследовать британский сектор, он обратил внимание, что солдаты — по крайней мере, внешне — ведут себя дисциплинированно, и большинство оккупантов проявляют сдержанность и учтивость по отношению к оккупированным.

Ближе к вечеру лавочники стали закрывать магазины, и Кит вернулся к своему маленькому «эм-джи». Вокруг него собралась восхищенная толпа, но завистливые взгляды быстро сменились злобой, когда они увидели хозяина в цивильной одежде. Он неторопливо покатил в гостиницу. Съев на кухне тарелку картошки с капустой, он вернулся в свою комнату и старательно записал все, что увидел в этот день. Потом забрался в постель и читал «Скотный двор» Оруэлла, пока не потухла свеча.

Этой ночью Кит крепко спал. Утром, умывшись ледяной водой, он без особого энтузиазма предпринял попытку побриться и спустился на кухню. Его ждали несколько ломтей хлеба с маслом. После завтрака он собрал свои бумаги и отправился на перенесенную встречу. Если бы он внимательно смотрел на дорогу и меньше думал о вопросах, которые собирался задать капитану Армстронгу, он, наверное, не свернул бы налево на «кольце». Надвигавшийся прямо на него танк уже не мог остановиться, и хотя Кит, ударив по тормозам, задел лишь угол массивного грязезащитного щитка, «эм-джи» развернулся вокруг своей оси, въехал на тротуар и врезался в бетонный фонарный столб. Кит сидел за рулем, трясясь всем телом.

Все движение остановилось, из танка выпрыгнул молодой лейтенант и подбежал посмотреть, не ранен ли Кит. Кит, немного испуганный, осторожно выбрался из машины. Правда, когда он попрыгал и помахал руками, выяснилось, что никаких серьезных повреждений у него нет — только небольшой порез на правой руке да ушибленная лодыжка.

На танке не осталось почти никаких следов столкновения, кроме содранной со щитка краски. А вот «эм-джи» выглядел так, словно побывал в тяжелом бою. Только тогда Кит вспомнил, что за границей может получить лишь страхование ответственности перед третьими лицами. Тем не менее он заверил танкиста, что тот ни в чем не виноват, и после того, как лейтенант объяснил Киту, как пройти к ближайшей автомастерской, они расстались.

Кит оставил «эм-джи» и поспешил в гараж. Двадцать минут спустя он стоял во внутреннем дворике в отчаянии от своего бессилия. В конце концов, он нашел механика, говорившего по-английски, и тот обещал, что со временем кто-нибудь притащит его машину в гараж.

— Что значит «со временем»? — поинтересовался Кит.

— Трудно сказать, — механик многозначительно щелкнул пальцами. — Видите ли, это вопрос… приоритетов.

Кит достал бумажник и вытащил из него десять шиллингов.

— А доллары у вас есть? — спросил механик.

— Нет, — твердо ответил Кит.

Рассказав, где находится машина, он отправился на Сименсштрассе. Он уже на десять минут опаздывал на встречу, при этом находился в городе, который мог гордиться редко ходящими поездами и почти полным отсутствием такси. В итоге теперь он заставил себя ждать больше сорока минут.

Женщина-капрал за конторкой сразу его узнала, но не сказала ему ничего утешительного.

— Капитан Армстронг несколько минут назад уехал на встречу в американский сектор, — сообщила она. — Он ждал вас больше часа.

— Черт, — выругался Кит. — Я попал в аварию и приехал, как только смог. Сегодня я смогу с ним встретиться?

— К сожалению, нет, — покачала она головой. — У него назначено несколько встреч в американском секторе, и он пробудет там весь день.

Кит пожал плечами.

— Не подскажете, как пройти во французский сектор?

Он бродил по улицам другого сектора Берлина, который мало отличался от того, что он видел вчера. Он лишь еще раз получил подтверждение, что в этом городе говорят как минимум на двух языках, которых он не знает. В результате он заказал блюдо, которое не хотел, и бутылку вина, которую не мог себе позволить.

После обеда он решил посмотреть, как продвигается ремонт его машины. Когда он добрался до автомастерской, уже зажглись фонари, и единственный человек, говоривший по-английски, ушел домой. Кит увидел свой «эм-джи» в углу двора в том же состоянии, в котором оставил его утром. А дежурный был способен только тыкать пальцем в цифру восемь на своих часах.

Наутро Кит явился в гараж без четверти восемь, но говоривший по-английски механик пришел только в 8.13. Он несколько раз обошел вокруг «эм-джи», прежде чем вынести свой вердикт.

— Пожалуй, я смогу все исправить не раньше, чем через неделю, — грустно констатировал он. На этот раз Кит протянул ему фунт.

— Хотя, может быть, управлюсь за пару дней… Это вопрос приоритетов, — повторил он. Кит решил, что стать высшим приоритетом ему не по карману.

Стоя в переполненном трамвае, он подсчитывал свои финансы, вернее, их отсутствие. Чтобы протянуть еще десять дней, оплатить гостиничные счета и ремонт машины, ему придется отказаться от гостиницы и оставшееся время ночевать в «эм-джи».

Кит спрыгнул с подножки трамвая на уже знакомой остановке, взбежал по ступенькам и за несколько минут до девяти уже стоял перед конторкой. На этот раз он прождал минут двадцать, читая газеты. Наконец к нему вышла смущенная секретарша директора.

— Мне очень жаль, мистер Таунсенд, — сказала она, — но капитану Армстронгу неожиданно пришлось вылететь в Англию. Вас охотно примет его заместитель лейтенант Уэйкхем.

Кит провел около часа с лейтенантом Уэйкхемом, который все время называл его «старина», объяснил, почему ему нельзя в Шпандау, и тоже острил по поводу Дона Брэдмана. Выйдя от него, Кит подумал, что он больше узнал о состоянии английского крикета, чем о ситуации в Берлине. Остаток дня он провел в американском секторе и поговорил с несколькими американскими солдатами. Они с гордостью доложили ему, что никогда не выходят за пределы своего сектора, пока не наступает срок возвращаться в Штаты.

Ближе к вечеру он снова зашел в гараж, и англоговорящий механик заверил его, что машина будет готова к следующему вечеру.

Назавтра Кит на трамвае отправился в русский сектор. Он быстро понял, как ошибался, думая, что не узнает ничего нового. Лейбористский клуб Оксфордского университета был бы очень огорчен, услышав, что обитатели Восточного Берлина выглядят гораздо хуже, чем их соотечественники в секторах союзников — согбенные плечи, низко опущенные головы, шаркающая походка. Они не разговаривают даже друг с другом, а с Китом и подавно. Статую Гитлера на главной площади сменил огромный памятник Ленину, на каждом углу красовались громадные портреты Сталина. Проболтавшись несколько часов по мрачным улицам и не найдя ни одного бара или ресторана, Кит вернулся в британский сектор.

Если завтра утром он уедет в Дрезден, думал Кит, он сможет выполнить задание раньше срока, и тогда, наверное, ему удастся провести пару дней в Дювиле, пополнив свои истощившиеся финансы. Насвистывая, он вскочил в трамвай, идущий в сторону автомастерской.

«Эм-джи» стоял во дворе, и Кит не мог не признать, что выглядит он великолепно. Его даже помыли, и красный капот сиял в лучах заходящего солнца.

Механик протянул ему ключ. Кит сел за руль и включил двигатель. Машина завелась мгновенно.

— Здорово, — обрадовался он.

Механик довольно кивнул. Когда Кит вышел из машины, другой рабочий гаража наклонился и вытащил ключ из зажигания.

— Итак, сколько я должен? — спросил Кит, открывая бумажник.

— Двадцать фунтов, — ответил механик.

Кит резко повернулся и уставился на него.

— Двадцать фунтов? — задохнулся он. — Но у меня нет таких денег. Вы уже получили тридцать шиллингов, и вообще, эта чертова машина обошлась мне всего в тридцать фунтов.

Информация не произвела на механика ни малейшего впечатления.

— Нам пришлось заменить коленчатый вал и восстановить карбюратор, — пояснил он. — А запчасти достать нелегко. Не говоря уж о кузовных работах. В Берлине невелик спрос на такую роскошь. Двадцать фунтов, — повторил он.

Кит открыл бумажник и стал считать деньги.

— Сколько это будет в немецких марках?

— Мы не принимаем марки, — покачал головой механик.

— Почему?

— Британцы предупредили, что сейчас много фальшивых марок.

Кит решил, что пора сменить тактику.

— Это же просто вымогательство! — закричал он. — Я добьюсь, чтобы вас закрыли!

Немец равнодушно выслушал его тираду.

— Может, вы и выиграли войну, сэр, — сухо произнес он, — но это не значит, что вы не должны платить по счетам.

— Вам это так не пройдет! — бушевал Кит. — Я сообщу о вас моему другу капитану Армстронгу из ОИССО. Тогда узнаем, кто здесь главный.

— Пожалуй, стоит вызвать полицию. Пусть они решают, кто здесь главный.

Это остудило пыл Кита. Некоторое время он ходил по двору и наконец признался:

— У меня нет двадцати фунтов.

— В таком случае вам, наверное, придется продать машину.

— Ни за что, — покачал головой Кит.

— Как бы вы ни решили, она останется у нас в гараже — по обычному дневному тарифу, — пока вы не оплатите счет.

Механики нависли над его «эм-джи», и Кит побагровел. Они невозмутимо смотрели на него.

— Сколько вы можете за нее предложить? — наконец спросил он.

— Ну, подержанные спортивные машины с правым рулем не пользуются большим спросом в Берлине, — ответил механик. — Но думаю, я смогу заплатить вам 100 тысяч марок.

— Вы же говорили, что не имеете дела с марками.

— Только когда продаем. Покупка — дело другое.

— После оплаты счета у меня что-нибудь останется от этих ста тысяч?

— Нет, — сказал механик. Он немного помолчал, потом с улыбкой добавил: — Но мы поможем вам поменять деньги по хорошему курсу.

— Проклятые нацисты, — тихо пробормотал Кит.

На втором курсе друзья из Лейбористского клуба убедили Кита баллотироваться в комитет. Он сразу сообразил, что, хотя в клубе состоит больше шестисот человек, именно комитет встречается с министрами, когда те посещают университет, и именно комитет обладает властью принимать решения. Они даже выбрали представителей, которые присутствовали на партийных конференциях и, таким образом, могли повлиять на политику партии.

Когда объявили результаты голосования, Кит удивился, узнав, что победил с большим преимуществом. В понедельник он присутствовал на первом заседании комитета в «Каменщиках». Он молча сидел сзади и не мог поверить в происходящее. Этот комитет повторял все, что Кит презирал в Британии. Это был реакционный, предвзятый и, когда доходило до принятия настоящих решений, ультраконсервативный комитет. Если кто-то предлагал оригинальную идею, ее долго обсуждали, а потом благополучно забывали, перенеся собрание в бар внизу. Кит понял, что быть членом комитета недостаточно, если он хочет претворить в жизнь свои наиболее радикальные идеи. На последнем курсе надо стать председателем Лейбористского клуба. Когда он упомянул о своем замысле в письме отцу, сэр Грэхем написал в ответ, что его больше интересует степень Кита, поскольку должность председателя Лейбористского клуба не имеет первостепенного значения для человека, который надеется унаследовать газетный бизнес.

Единственным соперником Кита оказался вице-председатель Гарет Уильямс. Он был сыном шахтера со стипендией от Нитской средней школы и, само собой, имел все необходимые данные для этой должности.

Выборы руководителей были назначены на вторую неделю Михайлова триместра.[11] Кит понимал — если он хочет стать председателем, ему нужно использовать каждую минуту первой недели. Поскольку Гарет Уильямс скорее пользовался популярностью у комитета, чем у рядовых членов, Кит точно знал, куда направить свои усилия. Первые десять дней триместра он приглашал выпить у себя в комнате некоторых зарегистрированных членов клуба, в том числе первокурсников. Каждый вечер они ящиками поглощали пиво, ели пирожки, пили дешевое вино — и все за счет Кита.

За сутки до выборов Кит решил, что все на мази. Он просмотрел список членов клуба, отмечая галочкой тех, с кем уже наладил отношения и кто, он не сомневался, будет голосовать за него. Сторонников Уильямса он отмечал крестиком.

Вечером накануне выборов проходило очередное заседание комитета, но Кит испытывал огромное удовольствие от мысли, что больше ему не придется присутствовать при обсуждении бессмысленных резолюций, которые в конечном счете всегда оказываются в ближайшей мусорной корзине. Он сидел в глубине комнаты, безучастный к внесению бесконечных поправок в подпункты, столь любимые Гаретом Уильямсом и его кликой. Почти час комитет обсуждал постыдный уровень безработицы, который недавно достиг 300 тысяч. Киту хотелось указать братьям, что в Британии, по его мнению, как минимум 300 тысяч человек, которые попросту не способны работать, но он решил, что накануне выборов, когда ему потребуется их поддержка, такое выступление было бы неразумным.

Он откинулся на спинку стула и почти задремал, но вдруг… Когда перешли к пункту «Другие вопросы», Хью Дженкинс (из Сент-Питерза), член комитета, с которым Кит почти не разговаривал — не только потому, что тот представлял Ленина либералом, но и потому, что он был ближайшим союзником Гарета Уильямса, — неуклюже поднялся со своего места в первом ряду.

— Брат председатель, — начал он, — меня поставили в известность, что было нарушено Правило процедуры номер девять, подраздел «в», касающееся выборов руководителей данного комитета.

— Давай, не тяни, — сказал Кит. У него уже были кое-какие планы насчет брата Дженкинса, о которых не говорилось ни в одном своде правил.

— Потерпи, брат Таунсенд, — обернулся к нему Дженкинс, — тем более вопрос напрямую касается тебя.

Кит резко выпрямился и впервые за вечер стал внимательно слушать.

— Оказывается, брат председатель, последние десять дней брат Таунсенд вел предвыборную агитацию, чтобы заручиться голосами в свою пользу.

— Естественно, — вставил Кит. — А как еще можно набрать голоса?

— Что ж, я рад, что брат Таунсенд этого не скрывает. В таком случае, брат председатель, вам не придется проводить внутреннее расследование.

Кит озадаченно ждал разъяснений Дженкинса.

— Очевидно, — начал он, — брат Таунсенд не удосужился заглянуть в свод партийных правил, в котором ясно говорится, что любые формы предвыборной агитации строго запрещены. Правило процедуры номер девять, подраздел «в».

Кит вынужден был признать, что у него нет свода правил, и он, конечно же, никогда его не читал, тем более Правило процедуры номер девять со всеми его подразделами.

— К сожалению, долг велит мне вынести на рассмотрение комитета следующую резолюцию, — продолжал Дженкинс. — «Не допускать брата Таунсенда к участию в завтрашних выборах и одновременно исключить из комитета».

— Вопрос по порядку ведения заседания, брат председатель, — подскочил другой член комитета, сидевший на втором ряду. — Полагаю, ты заметил, что нам предлагают две резолюции.

Комитет еще минут сорок обсуждал, сколько резолюций нужно ставить на голосование — одну или две. В конце концов они остановились на поправке к предложению: одиннадцатью голосами против семи было принято решение, что резолюций две. Потом последовали новые выступления и обсуждение процедурного вопроса, позволить ли брату Таунсенду принять участие в голосовании. Кит заявил, что вполне обойдется без голосования по первой резолюции.

— Какое благородство, — ухмыльнулся Уильямс.

Десятью голосами против семи, с одним воздержавшимся, комитет принял резолюцию вычеркнуть брата Таунсенда из списка кандидатов на пост председателя.

Уильямс настоял, чтобы результаты голосования внесли в протокол собрания на случай, если в будущем кому-то придет в голову обжаловать решение. Кит ясно дал понять, что не собирается ничего обжаловать. Уильямс не мог сдержать усмешки.

Кит не стал дожидаться результатов голосования по второй резолюции и вернулся в свою комнату задолго до ее принятия. Он пропустил пространное обсуждение вопроса, стоит ли им напечатать новые бюллетени — ведь теперь у них только один кандидат на пост председателя.

На следующий день несколько студентов, узнав о дисквалификации Кита, высказали сожаление по этому поводу. Но он уже понял, что лейбористская партия вряд ли войдет в реальный мир до конца века, и он ничего не может с этим поделать — даже если станет председателем клуба.

Тем же вечером за стаканом хереса ректор колледжа согласился с его точкой зрения. Вдобавок он сказал:

— По-моему, это даже к лучшему. Хочу вас предупредить, Таунсенд, если вы и дальше будете учиться так же бессистемно, как эти два года, вряд ли вы получите диплом нашего университета. Таково мнение вашего преподавателя.

Не дав Киту сказать ни слова в свое оправдание, ректор продолжил:

— Я, конечно, понимаю, что оксфордская степень не имеет большого значения для выбранной вами карьеры, но смею предположить, что ваших родителей постигнет горькое разочарование, если три года учебы окончатся для вас ничем.

Той ночью, лежа в постели, Кит всерьез задумался о предостережении ректора. Но толчком к действию стало письмо, которое он получил несколько дней спустя. Мать сообщала, что отец перенес микроинфаркт, и она надеется, что теперь он переложит часть своей ответственности на другие плечи.

Кит сразу же заказал разговор с Тураком. Когда его наконец соединили, он первым делом спросил, не нужно ли ему вернуться домой.

— Нет, — твердо ответила она. — Но твой отец надеется, что теперь ты будешь больше времени уделять своей степени, иначе, по его мнению, Оксфорд окажется пустой тратой времени.

Кит решил в очередной раз удивить экзаменаторов. Следующие восемь месяцев он посещал все лекции и не пропустил ни одного практического занятия. Во время каникул он с помощью доктора Хоуарда продолжал зубрить и готовиться к экзаменам, поняв, как мало он работал за прошедшие два года. Он пожалел, что не взял с собой в Оксфорд мисс Стедман вместо «эм-джи».

В понедельник на седьмой неделе последнего триместра он явился на публичный экзамен в университетской форме — темный костюм, воротничок и белый галстук — и студенческой мантии. Следующие пять дней он сидел за отведенным ему столом и, склонив голову, старался дать как можно больше ответов на вопросы в одиннадцати экзаменационных билетах. На пятый день он вышел на свет божий и вместе с друзьями пил шампанское на ступенях университета, предлагая всем прохожим разделить с ними радость.

Через шесть недель Кит вздохнул с облегчением, увидев свое имя в списках тех, кому присудили степень бакалавра искусств с отличием. С тех пор он никому никогда не говорил, какую степень получил, хотя вынужден был согласиться с доктором Хоуардом, что она не имела особого значения для его карьеры.

Кит хотел вернуться в Австралию на следующий день после того, как узнал результаты экзамена, но отец даже слышать об этом не желал.

— Я рассчитываю, что ты будешь работать у моего старого друга Макса Бивербрука в «Экспрессе», — раздавался его голос сквозь треск на линии. — Бивер всему тебя научит. За шесть месяцев ты узнаешь у него больше, чем за три года в Оксфорде.

Кит не стал говорить ему, что это вряд ли будет большим достижением.

— Единственное, что меня беспокоит, папа, это твое здоровье. Я не хочу оставаться в Англии, если могу приехать домой и взять на себя часть твоей работы.

— Я чувствую себя прекрасно, как никогда, мой мальчик, — ответил сэр Грэхем. — Врач говорит, я почти пришел в норму, и если не буду перетруждаться, проживу еще очень долго. Со временем ты принесешь мне гораздо больше пользы, если научишься своему делу на Флит-Стрит, а не дома под моим крылышком. Сейчас же позвоню Биверу. Так что черкни ему пару строк — сегодня же.

Кит написал лорду Биверу, и три недели спустя владелец «Экспресса» удостоил сына сэра Грэхема Таунсенда пятнадцатиминутной аудиенции.

Кит приехал к Арлингтонскому дому раньше назначенного времени и несколько минут ходил взад и вперед по улице Сент-Джеймс, прежде чем войти во внушительный многоквартирный дом. Ему пришлось ждать, и только через двадцать минут секретарь проводил его в огромный кабинет лорда Бивербрука с видом на Сент-Джеймский парк.

— Как поживает отец? — были первые слова Бивера.

— Хорошо, сэр, — Кит стоял перед его столом, так как ему не предложили сесть.

— А ты, значит, хочешь пойти по его стопам? — внимательно посмотрел на него старик.

— Да, сэр, хочу.

— Ладно, тогда завтра в десять утра придешь в кабинет Фрэнка Баттерфилда в редакции «Экспресса». Он лучший заместитель редактора на Флит-Стрит. Вопросы есть?

— Нет, сэр, — ответил Кит.

— Хорошо, — кивнул Бивербрук. — Передавай привет отцу.

Он наклонил голову, очевидно давая понять, что разговор окончен, и через тридцать секунд Кит снова был на улице.

На следующее утро он явился на Флит-Стрит к Фрэнку Баттерфилду. Замредактора постоянно бегал от одного журналиста к другому и, казалось, никогда не останавливался. Кит старался не отставать и очень скоро понял, почему Баттерфилд трижды разведен. Немногие нормальные женщины способны вынести такой образ жизни.

Шли недели, и Киту наскучило повсюду таскаться за Фрэнком. Ему не терпелось получить более широкое представление о том, как делают газеты, как ими управляют. Фрэнк, чувствуя недовольство юноши, разработал программу, которая обеспечивала ему полную занятость. Три месяца Кит провел в отделе распространения, следующие три — в рекламе, и еще три — в типографии. Там он обнаружил бесчисленных членов профсоюзов, которые играли в карты, когда должны были работать на станках, или устраивали перерыв в работе между питьем кофе и ставками у ближайшего букмекера. Некоторые даже отмечались на проходной под двумя или тремя именами, получая зарплату за каждого.

После шести месяцев в «Экспрессе» Кит стал задаваться вопросом, правда ли, что для производства успешной газеты важно только содержание передовой статьи. Может, им с отцом следовало по воскресеньям внимательно изучать рекламные места в «Курьере», а не только первые полосы? И когда они сидели в кабинете старика, критикуя заголовки в «Газетт», может, вместо этого стоило обсудить, не раздут ли штат газеты, не выходят ли расходы журналистов из-под контроля? Ведь в конечном счете, каким бы крупным ни был тираж газеты, главной целью всегда должно быть получение максимальной прибыли на вложенный капитал. Он часто обсуждал эту проблему с Фрэнком Баттерфилдом, который считал, что устоявшаяся практика в типографии уже не поддается изменениям.

Кит часто писал домой и подробно развивал свои теории. Теперь, когда он на собственном опыте столкнулся со многими трудностями, которые испытывал отец, он стал бояться, что профсоюзные методы, ставшие обычным явлением в типографиях на Флит-Стрит, скоро доберутся до Австралии.

В конце своего первого года в «Экспрессе» Кит, вопреки совету Фрэнка Баттерфилда, послал пространную служебную записку в Арлингтонский дом Бивербруку. Он высказал мнение, что штат типографии «Экспресса» раздут в соотношении три к одному, и пока заработная плата является самой крупной статьей расходов, не стоит надеяться, что современная сеть газет сможет приносить прибыль. В будущем кому-то придется приструнить профсоюзы. Бивербрук никак не отреагировал на его отчет.

Ничуть не отчаявшись, Кит продолжал работать в «Экспрессе» и стал проводить в редакции больше времени. Учась в Оксфорде, он даже не подозревал, что можно настолько растянуть свой день. В итоге он еще больше укрепился в своем мнении, что рано или поздно в газетном мире произойдут крупные перемены. Он подготовил подробную докладную записку для отца, которую хотел обсудить с ним по возвращении в Австралию. В ней он четко излагал, какие изменения, по его мнению, нужно внести в «Курьер» и «Газетт», чтобы они удержались на плаву во второй половине двадцатого столетия.

Кит заказывал билеты на рейс до Мельбурна по телефону в кабинете Баттерфилда, когда посыльный вручил ему телеграмму.

ГЛАВА 11

ТАЙМС, 5 июня 1945 года:

КОНТРОЛЬ НАД ГЕРМАНИЕЙ: ВСТРЕЧА СОЮЗНЫХ ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИХ

Когда капитан Армстронг впервые оказался в редакции «Дер Телеграф», он был поражен ее убожеством, мрачными и грязными кабинетами, ютившимися в подвале. Его встретил человек, представившийся Арно Шульцем, редактором газеты.

Шульц, ростом около ста шестидесяти сантиметров, с грустными серыми глазами и коротко стриженными волосами, был одет в довоенный костюм-тройку, который явно был сшит, когда он весил килограммов на десять больше. Воротник и манжеты его рубашки истрепались, на нем был тонкий блестящий черный галстук.

Глядя на него сверху вниз, Армстронг улыбнулся.

— У нас с вами есть кое-что общее, — сказал он.

Шульц нервно переминался с ноги на ногу под взглядом этого громадного британского офицера.

— И что же это?

— Мы оба евреи, — ответил Армстронг.

— Никогда бы не подумал, — с искренним удивлением воскликнул Шульц.

Армстронг не смог скрыть удовлетворенную улыбку.

— Давайте проясним с самого начала, — сказал он. — Я буду оказывать вам всяческое содействие, лишь бы «Дер Телеграф» регулярно поступала в киоски. У меня только одна долгосрочная цель: продавать больше, чем «Дер Берлинер».

Шульц с сомнением посмотрел на него.

— Сейчас у них тираж вдвое больше нашего. Так было и до войны. У них станки лучше, рабочих больше, а главное их преимущество — они находятся в американском секторе. Не думаю, что это реалистичная цель, капитан.

— Значит, нам придется все изменить, так? — сказал Армстронг. — С этой минуты считайте меня владельцем и издателем газеты, а работу редактора я предоставлю вам. Для начала, может, расскажете мне, какие у вас проблемы?

— С чего же начать? — Шульц поднял глаза на своего нового хозяина. — Наши печатные станки устарели. Многие детали износились, и заменить их нечем.

— Составьте список всего необходимого, и я прослежу, чтобы вы получили запчасти.

Шульц бросил на него недоверчивый взгляд. Он достал из кармана платок и стал протирать свои очки в гладкой оправе.

— Еще у нас постоянная проблема с электричеством. Только я запускаю станки, как электричество отключается, поэтому как минимум дважды в неделю газета вообще не печатается.

— Я прослежу, чтобы это больше не повторялось, — пообещал Армстронг, даже не представляя, как это сделать. — Что еще?

— Безопасность, — сказал Шульц. — Цензор проверяет каждое слово номера, поэтому статьи выходят на два-три дня позже, а после того, как он пройдется с карандашом по самым интересным местам, там уже и читать-то нечего.

— Хорошо, — кивнул Армстронг. — С этого дня проверять статьи буду я. Вдобавок я поговорю с цензором, так что впредь у вас не будет этих проблем. Это все?

— Нет, капитан. Главная моя проблема возникает, когда электричество не отключают всю неделю.

— Не понимаю, — опешил Армстронг. — В чем тут проблема?

— В таких случаях мне не хватает бумаги.

— Какой у вас сейчас тираж?

— В лучшем случае сто — сто двадцать тысяч экземпляров в день.

— А у «Дер Берлинер»?

— Около четверти миллиона. — Шульц сделал паузу. — Ежедневно.

— Я позабочусь, чтобы вам поставляли достаточно бумаги, и вы могли выпускать четверть миллиона экземпляров в день. Дайте мне время до конца месяца.

Шульц был вежливым человеком, но в этот раз даже не сказал «спасибо», когда капитан Армстронг попрощался и отправился к себе в контору. Несмотря на самоуверенность британского офицера, он просто не мог ему поверить.

Вернувшись в свой кабинет, Армстронг попросил Сэлли напечатать список всего, что требовалось Шульцу. Когда она выполнила его задание, он просмотрел список, потом попросил ее сделать двенадцать копий и организовать встречу всей команды. Час спустя все втиснулись в его кабинет.

Каждому Сэлли вручила список. Армстронг коротко прошелся по каждому пункту и напоследок сказал:

— Мне нужно все, что есть в этом списке, и нужно быстро. Когда каждый пункт будет помечен галочкой, вы все получите трехдневный отпуск. А до тех пор будете работать все дни напролет и в выходные тоже. Всем ясно?

Некоторые кивнули, но никто не произнес ни слова.

Через девять дней в Берлин приехала Шарлотта, и Армстронг отправил Бенсона встречать ее на вокзал.

— Где мой муж? — спросила она, когда ее вещи погрузили в багажник джипа.

— У него важная встреча, и он не может ее отменить, миссис Армстронг. Просил передать, что будет дома поздно вечером.

Когда Дик приехал домой, Шарлотта уже разобрала вещи и приготовила ужин. Не успел он открыть дверь, как она бросилась ему на шею.

— Какое счастье, что ты в Берлине, дорогая, — сказал он. — Прости, что не встретил тебя на вокзале. — Он отпустил ее и заглянул ей в глаза. — Я работаю за шестерых. Надеюсь, ты понимаешь.

— Конечно, понимаю, — ответила Шарлотта. — За ужином расскажешь мне все о своей новой работе.

Они сели за стол, и Дик говорил без остановки, пока они не отправились в постель. На следующее утро он впервые после приезда в Берлин опоздал на работу.

«Тележечникам» капитана Армстронга потребовалось девятнадцать дней, чтобы найти все предметы из списка, а Дику — еще восемь, чтобы раздобыть их, прибегнув к мощной смеси обаяния, угроз и подкупа. Когда в контору принесли запечатанный ящик с шестью новенькими «Ремингтонами» без каких бы то ни было документов, он попросту приказал лейтенанту Уэйкхему закрыть на это глаза.

Если на пути Армстронга возникало препятствие, ему стоило лишь произнести слова «полковник Оакшот» и «Контрольная комиссия», и упирающийся чиновник тотчас подписывал нужный документ в трех экземплярах.

Когда дело дошло до электропитания, Питер Уэйкхем доложил, что каждые двенадцать часов один из четырех секторов города из-за перегрузки приходится отключать как минимум на три часа. Энергосистемой, добавил он, официально командует американский капитан Макс Сэквилл, который заявил, что ему некогда с ним разговаривать.

— Предоставь его мне, — сказал Армстронг.

Но Дик быстро выяснил, что на Сэквилла не действуют ни обаяние, ни угрозы, ни подкуп, отчасти потому, что у американцев всего было в избытке, и они считали себя последней инстанцией. Но еще он выяснил, что у капитана есть одна слабость, которой он дает волю каждый субботний вечер. Дику пришлось несколько часов подряд слушать рассказы о том, как Сэквилл завоевал «Пурпурное сердце» в битве за Анцио, и только потом ему предложили вступить в так называемый клуб любителей покера.

Следующие три недели Дик каждую субботу старательно проигрывал долларов пятьдесят, а в понедельник получал их обратно, записав в производственные расходы. Таким образом он обеспечивал бесперебойное электроснабжение в британском секторе с трех часов дня до полуночи, кроме субботы, когда в типографии «Дер Телеграфа» был выходной.

Все требования Арно Шульца по списку были выполнены в течение двадцати шести дней, и к этому времени «Дер Телеграф» печатала 140 тысяч экземпляров. Лейтенанта Уэйкхема назначили ответственным за распространение, и рано утром газета всегда поступала на улицы. Когда Дик сообщил полковнику Оатшоту данные последнего тиража, тот остался доволен успехами своего протеже и согласился дать всей команде трехдневный отпуск.

Больше всех этому обрадовалась Шарлотта. С тех пор как она приехала в Берлин, Дик редко появлялся дома раньше полуночи, а уходил, когда она еще спала. Но в эту пятницу он приехал днем за рулем взятого напрокат мерседеса, и, погрузив в машину потрепанные чемоданы, они отправились на выходные в Лион к ее семье.

Шарлотту беспокоило, что Дик совершенно не способен отдыхать больше, чем несколько минут подряд, но она была счастлива, что в лионском доме нет телефона. В субботу вечером вся семья отправилась в кино на фильм «Идеальный брак» с Дэвидом Нивеном в главной роли. На следующее утро Дик начал отращивать усы.

Вернувшись в Берлин, капитан Армстронг последовал совету полковника и стал обзаводиться полезными связями во всех секторах города — дело упрощалось, когда люди узнавали, что он руководит газетой, которую ежедневно читают миллион человек (по его данным).

Почти все немцы, с которыми ему доводилось встречаться, думали, судя по его манере поведения, что он имеет звание никак не меньше генерала. Даже если нет, думали все остальные, за его спиной стоят большие шишки. Он старался, чтобы всех штабных офицеров регулярно упоминали в «Дер Телеграф», и после этого его требования редко подвергались сомнению, какими бы возмутительными они ни были. К тому же он пользовался известностью, которую ему давала газета, а поскольку имел возможность писать собственные статьи, вскоре стал знаменитостью в городе безликих военных.

Три месяца спустя после первой встречи Армстронга и Арно Шульца «Дер Телеграф» регулярно выходила шесть дней в неделю, и Армстронг доложил полковнику Оакшоту, что тираж перевалил за 200 тысяч экземпляров — такими темпами они скоро обгонят «Дер Берлинер».

— Первоклассная работа, Дик, — только и сказал полковник.

Он точно не знал, чем в действительности занимается Армстронг, однако заметил, что расходы молодого капитана потихоньку выросли до двадцати фунтов в неделю.

Хотя Дик и рассказал Шарлотте о похвале полковника, она чувствовала, что он начинает скучать. Тираж «Дер Телеграф» почти сравнялся с тиражом «Дер Берлинер», старшие офицеры трех западных секторов всегда радушно принимали капитана Армстронга. В конце концов, стоило только что-то шепнуть ему на ухо, и назавтра эта история появлялась в газете. В результате у него всегда имелись кубинские сигары, а Шарлотта и Сэлли никогда не испытывали недостатка в нейлоновых чулках. У Питера Уэйкхема не переводился его любимый джин «Гордон», а у «тележечников» было достаточно водки и сигарет, чтобы открыть черный рынок.

Но Дик не видел никаких перспектив в собственной карьере, и его это угнетало. Хотя ему часто намекали на повышение, у него не было шансов в этом городе, где и так полно майоров и полковников, которые просто сидели и ждали, когда их отправят домой.

Дик начал обсуждать с Шарлоттой переезд в Англию, тем более что новый премьер-министр Британии от партии лейбористов Клемент Эттли призывал солдат скорее возвращаться домой, где их ждала мирная работа. Несмотря на обеспеченную жизнь в Берлине, Шарлотта пришла в восторг от этой идеи и убедила Дика подумать о ранней отставке. На следующий день он договорился о встрече с полковником.

— Ты уверен, что действительно хочешь этого? — спросил Оакшот.

— Да, сэр, — ответил Дик. — Сейчас все идет гладко, и Шульц прекрасно справится без меня.

— Справедливо. Я постараюсь ускорить процесс.

Несколько часов спустя Армстронг впервые услышал имя Клауса Лаубера и затормозил процесс.

Когда тем же утром Армстронг заглянул в типографию, Шульц доложил ему, что они впервые продали больше экземпляров, чем «Дер Берлинер», и он начал подумывать о выпуске воскресного номера.

— Не вижу причин, чтобы этого не делать, — со скукой в голосе произнес Дик.

— Вот бы назначить ту же цену, что была до войны, — вздохнул Шульц. — С таким объемом продаж мы бы получали хорошую прибыль. Наверное, вам трудно поверить, капитан Армстронг, но в те времена меня считали процветающим и преуспевающим человеком.

— Возможно, вы снова им будете, — заметил Армстронг. — И скорее, чем думаете, — добавил он, глядя сквозь грязное окно на улицу, заполненную усталыми людьми. Он собирался сказать Шульцу, что хочет передать все дело ему и вернуться в Англию, и в этот момент немец произнес:

— Вряд ли теперь это возможно.

— Почему? — спросил Армстронг. — Газета принадлежит вам, все знают, что ограничения скоро снимут и немцы снова станут полновластными держателями акций.

— Вполне возможно, капитан Армстронг, но, к сожалению, акции компании мне уже не принадлежат.

Армстронг замолчал, потом заговорил, тщательно подбирая слова.

— Правда? Почему вы их продали? — спросил он, продолжая смотреть в окно.

— Я не продавал их, — ответил Шульц. — Я в буквальном смысле их отдал.

— Кажется, я вас не понимаю, — Армстронг повернулся к нему.

— Все очень просто, — пояснил Шульц. — Когда к власти пришел Гитлер, он издал закон, по которому евреям запрещалось владеть газетами. Я был вынужден передать акции третьему лицу.

— Так кто же теперь владелец «Дер Телеграф»? — поинтересовался Армстронг.

— Мой старый друг Клаус Лаубер, — ответил Шульц. — Он был гражданским служащим в министерстве капитального строительства. Мы познакомились много лет назад в шахматном клубе и с тех пор играли по вторникам и пятницам — этого я, кстати, тоже лишился с приходом Гитлера.

— Но если Лаубер такой близкий друг, он, вероятно, согласится продать вам акции обратно.

— Наверное, да. В конце концов, он заплатил за них номинальную стоимость с условием, что вернет их после войны.

— И я уверен, он сдержит слово, — заметил Армстронг. — Тем более он был вашим другом.

— Да, я тоже так думаю, но мы потеряли связь во время войны. Я не видел его с декабря 1942 года. Как большинство немцев, он стал просто статистикой.

— Но вы же знаете, где он жил, — предположил Армстронг, постукивая себя по ноге офицерской тросточкой.

— Его семья уехала из Берлина, как только начались бомбежки. Тогда я и потерял с ним связь. Бог знает, где он сейчас, — со вздохом добавил он.

Дик понял, что получил всю необходимую информацию.

— Итак, что у нас со статьей об открытии нового аэропорта? — сменил он тему.

— Мы уже отправили туда фотографа, и я хотел послать еще журналиста, чтобы он взял интервью… — почтительно продолжал Шульц, но мысли Армстронга были далеко.

Вернувшись в свой кабинет, он попросил Сэлли немедленно позвонить в Контрольную комиссию и выяснить, кто владелец «Дер Телеграф».

— Я всегда думала, что это Арно, — заметила она.

— Я тоже, — кивнул Армстронг, — но оказалось, нет. Ему пришлось продать акции какому-то Клаусу Лауберу, когда к власти пришел Гитлер. Вот что мне нужно знать. Первое, акции все еще принадлежат Лауберу? Второе: если да, то жив ли он? И третье: если он жив, где его черти носят? И, Сэлли, никому ни слова. Даже лейтенанту Уэйкхему.

Сэлли понадобилось три дня, чтобы получить подтверждение — майор Клаус Отто Лаубер все еще зарегистрирован в Контрольной комиссии союзников как законный владелец «Дер Телеграф».

— Но он еще жив? — спросил Армстронг.

— Скорее всего, да, — ответила Сэлли. — Мало того, он отсиживается в Уэльсе.

— В Уэльсе? — повторил Армстронг. — Как такое может быть?

— Судя по всему, в настоящее время майор Лаубер находится в лагере для интернированных в окрестностях Бридженда. Он там уже три года, с тех пор как попал в плен во время службы в Африканском корпусе Роммеля.

— Что еще тебе удалось узнать? — спросил Армстронг.

— Да, пожалуй, это все, — сказала Сэлли. — Похоже, для майора война кончилась неудачно.

— Отлично, Сэлли. Но постарайся узнать о нем как можно больше. Меня интересует все: дата и место рождения, образование, сколько он работал в министерстве капитального строительства — вся его биография до приезда в Бридженд. Задействуй все наши связи, заручись новой поддержкой, если понадобится. Я — к Оакшоту. Есть еще что-то неотложное?

— С тобой хочет встретиться молодой журналист из «Оксфорд Мейл». Он ждет уже почти час.

— Пусть придет завтра.

— Но он просил тебя о встрече в письме, и ты согласился принять его.

— Пусть придет завтра, — повторил Армстронг.

Сэлли уже был знаком этот тон, поэтому, отделавшись от мистера Таунсенда, она бросила все дела и принялась изучать ничем не примечательную карьеру майора Клауса Лаубера.

Рядовой Бенсон отвез Дика в штаб командующего, который находился в другой части сектора.

— Да уж, у тебя возникают престранные просьбы, — присвистнул полковник Оакшот, когда он в общих чертах описал ему свою затею.

— Думаю, вы сами увидите, сэр, что в дальнейшем это лишь укрепит отношения между нашими силами и гражданами Берлина.

— Да, Дик, я знаю, ты разбираешься в этих вещах гораздо лучше меня, но в этом случае я даже представить не могу, как отреагируют наши хозяева.

— Вы могли бы обратить их внимание на то, сэр, что если мы сумеем продемонстрировать немцам, что британцы относятся к нашим военнопленным — их мужьям, сыновьям и отцам — справедливо и достойно, это стало бы крупной удачей в области связей с общественностью, особенно, помня об отношении нацистов к евреям.

— Сделаю все возможное, — пообещал полковник. — Сколько лагерей ты хочешь посетить?

— Думаю начать с одного, — ответил Армстронг. — А потом, если мой опыт окажется успешным, можно будет посетить еще пару-тройку. — Он улыбнулся. — Тогда, надеюсь, у наших «хозяев» будет меньше причин для паники.

— У тебя есть что-то конкретное на примете? — спросил полковник.

— По моим данным, в нескольких километрах от Бридженда есть лагерь, который идеально подходит для моих целей.

Полковнику потребовалось немало времени, чтобы добиться разрешения для капитана Армстронга. Сэлли справилась со своей задачей быстрее и нашла всю имеющуюся информацию о Клаусе Лаубере. Дик снова и снова перечитывал ее записи в поисках обходных маневров.

Лаубер родился в 1896 году в Дрездене. Участвовал в первой войне и дослужился до звания капитана. После заключения перемирия он пошел работать в министерство капитального строительства в Берлине. Хотя он был всего лишь офицером запаса, в декабре 1942 его призвали на службу и присвоили звание майора, отправили в Северную Африку и поставили во главе подразделения, строившего мосты, а потом — подразделения, которому приказали эти мосты уничтожить. Его взяли в плен в марте 1943 года во время сражения у Эль-Агейла, отвезли на корабле в Британию и теперь держат в лагере для интернированных неподалеку от Бридженда. В досье Лаубера в Военном министерстве в Уайтхолле не было никакого упоминания о том, что ему принадлежат акции «Дер Телеграф».

Прочитав записи в очередной раз, Армстронг задал Сэлли вопрос. Она быстро просмотрела справочник берлинских офицеров и назвала ему три имени.

— Кто-нибудь из них служил в Королевском или Северном Стаффордширском? — спросил Армстронг.

— Нет, — покачала головой Сэлли, — но есть один из Королевского стрелкового полка, и он ходит в ту же офицерскую столовую, что и мы.

— Отлично, — сказал Дик. — Это наш человек.

— Кстати, — напомнила Сэлли, — что делать с молодым журналистом из «Оксфорд Мейл»?

Дик задумался.

— Скажи ему, что мне пришлось уехать в американский сектор, а завтра я постараюсь с ним встретиться.

Армстронгу было непривычно ужинать в британской офицерской столовой, потому что при его влиянии и свободе передвижения по городу он всегда был желанным гостем в любом ресторане Берлина. Во всяком случае, каждый офицер знал: хочешь поесть — найди любой предлог и отправляйся во французский сектор. Однако в этот четверг капитан Армстронг появился в седьмом часу вечера в офицерской столовой и спросил стоявшего за стойкой бара капрала, знает ли он капитана Стивена Халлета.

— О да, сэр, — ответил капрал. — Капитан Халлет обычно приходит около половины седьмого. Кажется, он работает в юридическом отделе, — добавил он то, что и так было известно Армстронгу.

Армстронг остался у стойки, потягивал виски и всякий раз, когда кто-то входил, оглядывался на дверь. Потом вопросительно смотрел на капрала, но тот только качал головой. Наконец в баре появился худой, рано полысевший человек в мешковатой форме. Он заказал «Том Коллинс», и бармен быстро кивнул Армстронгу. Армстронг пересел поближе к нему.

Он представился и вскоре узнал, что Халлет мечтает скорее демобилизоваться, вернуться на Линкольнз-Инн Филдз[12] и продолжить карьеру адвоката.

— Попробую ускорить процесс, — пообещал Армстронг, прекрасно зная, что у него нет никакого влияния в этом отделе.

— Спасибо, старина, — ответил Халлет. — Обращайтесь ко мне, если вам потребуется моя помощь.

— Может, перекусим? — предложил Армстронг. Он соскользнул со стула и повел юриста к тихому угловому столику на двоих.

Когда они заказали блюда из меню и Армстронг попросил капрала принести вино из его личных запасов, он осторожно подвел своего собеседника к вопросу, по которому хотел получить его совет.

— Мне понятны проблемы, с которыми сталкиваются некоторые немцы, — начал Армстронг, наполняя вином бокал собеседника, — ведь я сам еврей.

— Вы меня удивили, — сказал Халлет. — Хотя вы, капитан Армстронг, — добавил он, сделав глоток вина, — безусловно, человек, полный сюрпризов.

Армстронг внимательно посмотрел на собеседника, но не заметил никакой иронии.

— Вы могли бы помочь мне в одном интересном деле, которое недавно попало ко мне на стол, — рискнул он.

— Охотно, если это в моих силах, — ответил Халлет.

— Спасибо, — Армстронг не прикоснулся к своему бокалу. — Мне стало интересно, какие права есть у немецкого еврея, если до войны он продал свои акции немцу. Может он потребовать их назад теперь, после окончания войны?

Юрист задумался, и на этот раз на его лице отразилось легкое недоумение.

— Если только акции купил порядочный человек, который снова продаст их ему. В противном случае ничего нельзя сделать. Нюрнбергское законодательство 1935 года, если я правильно помню.

— По-моему, это несправедливо, — только и сказал Армстронг.

— Верно, — ответил юрист и сделал еще глоток вина. — Несправедливо. Но такой был в то время закон, и в нынешней ситуации нет гражданской власти, которая могла бы его отменить. Должен сказать, вино восхитительное. Где вы его достаете?

— У моего приятеля во французском секторе, похоже, неистощимый запас. Если хотите, пришлю вам дюжину бутылок.

На следующее утро полковник Оакшот получил разрешение для капитана Армстронга на посещение британского лагеря для интернированных в любое время в течение месяца.

— Но тебе разрешили поехать только в Бридженд, — добавил он.

— Понимаю, — кивнул Армстронг.

— К тому же они дали понять, — продолжал полковник, заглянув в лежавшую на столе памятку, — что ты можешь допросить не более трех заключенных в звании не выше полковника — строгий приказ службы безопасности.

— Думаю, я справлюсь, несмотря на эти ограничения, — заверил Армстронг.

— Будем надеяться, это того стоит, Дик. Знаешь ли, я все еще сомневаюсь.

— Я надеюсь доказать, что вы неправы, сэр.

Вернувшись в свой кабинет, Армстронг попросил Сэлли заняться организацией его поездки.

— Когда ты хочешь ехать? — спросила она.

— Завтра, — ответил он.

— Глупый был вопрос, — усмехнулась она.

Сэлли удалось взять билет на лондонский рейс, вылетавший на следующий день — какой-то генерал в последний момент отказался от полета. Она также договорилась, чтобы его встретила машина с водителем и сразу доставила в Уэльс.

— Но капитанам не положен автомобиль с водителем, — удивился он, когда Сэлли вручила ему проездные документы.

— Положен, если главнокомандующий хочет увидеть фотографию своей дочери на первой полосе «Дер Телеграф», когда она приедет в Берлин в следующем месяце.

— Зачем? — поинтересовался Армстронг.

— Думаю, он никак не может выдать ее замуж в Англии, — сказала Сэлли. — А здесь, как известно, бросаются на все, что носит юбки.

Армстронг рассмеялся.

— Если бы я платил тебе зарплату, Сэлли, ты получила бы повышение. А пока сообщай мне все, что сумеешь узнать о Лаубере. Любую мелочь.

За ужином Дик объяснил Шарлотте, что летит в Британию еще и потому, что хочет выяснить, сможет ли он найти там работу после демобилизации. Она выдавила из себя улыбку, хотя в последнее время не всегда была уверена, что он говорит ей всю правду. Если она начинала давить на него, он неизменно прикрывался словами «совершенно секретно» и стучал пальцем себе по носу точно так же, как это делал полковник Оакшот.

Наутро рядовой Бенсон отвез его в аэропорт. В зале вылета по громкоговорителю объявили: «Капитан Армстронг, пожалуйста, пройдите к ближайшему военному телефону до посадки в самолет». Армстронг ответил бы на звонок, но его самолет уже выруливал на взлетную полосу.

Три часа спустя Армстронг приземлился в Лондоне и уверенным шагом направился к капралу, который стоял, прислонившись к блестящему черному «остину», и держал плакат с надписью «Капитан Армстронг». Едва завидев приближавшегося к нему офицера, капрал вытянулся по стойке «смирно» и отдал честь.

— Мне немедленно надо в Бридженд, — заявил Армстронг, не дав тому открыть рот.

Они направились по шоссе А40, и Армстронг сразу уснул. Он проспал всю дорогу, пока его не разбудил капрал:

— Осталось километра три, сэр, и мы на месте.

Когда они подъехали к лагерю, на него нахлынули воспоминания о собственном заключении в Ливерпуле. Только на этот раз охранники вытянулись и отдали честь проезжавшей мимо них машине. Капрал остановил «остин» перед зданием комендатуры.

Когда он вошел в кабинет, из-за стола поднялся капитан.

— Роач, — представился он. — Рад знакомству.

Армстронг пожал протянутую руку. На груди капитана Роача не было ни одной медали, и выглядел он так, будто никогда не совершал даже однодневной экскурсии на ту сторону Канала, не говоря уж о столкновении с врагом.

— Мне так толком и не объяснили, чем я могу вам помочь, — сказал он, усадив Армстронга в удобное кресло у камина.

— Мне нужно увидеть список всех заключенных этого лагеря, — Армстронг не стал тратить время на пустые слова. — Я хочу допросить троих для отчета, который готовлю для Контрольной комиссии в Берлине.

— Ну, это просто, — махнул рукой капитан. — Но почему именно Бридженд? Большинство нацистских генералов сидят в Йоркшире.

— Знаю, — сказал Армстронг, — но я не мог выбирать.

— Понимаю. Итак, вы хотите допросить конкретных людей, или мне просто выбрать кого-то наугад?

Капитан Роач протянул ему папку, и Армстронг быстро провел пальцем по списку с напечатанными фамилиями. Он улыбнулся.

— Я поговорю с одним капралом, одним лейтенантом и одним майором, — сказал он, поставив крестик рядом с тремя фамилиями, и вернул папку капитану.

Роач изучил его выбор.

— С первыми двумя — никаких проблем, — заявил он. — Но боюсь, вы не сможете допросить майора Лаубера.

— Я получил все полномочия от…

— Даже если бы вы получили полномочия от самого мистера Эттли, — перебил его Роач. — С Лаубером я ничем помочь не могу.

— Почему? — взбесился Армстронг.

— Потому что он умер две недели назад. В прошлый понедельник я отправил его в гробу обратно в Берлин.

ГЛАВА 12

МЕЛЬБУРН КУРЬЕР, 10 сентября 1950 года:

УМЕР СЭР ГРЭХЕМ ТАУНСЕНД

Кортеж остановился перед собором. Кит вышел из первой машины, взял под руку мать и повел ее по ступеням, следом шли его сестры. Когда они вошли внутрь, все поднялись со своих мест. Церковный служитель проводил их по проходу к пустому первому ряду. Кит ощущал на себе изучающие, пристальные взгляды, все они словно задавали один и тот же вопрос: «Ты достоин занять его место?» Через минуту мимо них пронесли гроб и поставили на катафалк перед алтарем.

Службу вел епископ Мельбурнский, молитвы читал преподобный Чарльз Дэвидсон. Вот бы старик посмеялся, если бы услышал, какие гимны выбрала леди Таунсенд: «Быть пилигримом», «Течение времени» и «Славная битва». С речью выступил Дэвид Джейкман, бывший редактор «Курьера». Он говорил об энергии сэра Грэхема, о его любви к жизни, искренности, преданности своей семье и о том, как его будет не хватать всем, кто его знал. В заключение он напомнил собравшимся, что сэр Грэхем оставил после себя сына и наследника.

После благословения леди Таунсенд вновь взяла под руку сына и пошла за гробом, который понесли к выкопанной могиле.

— Прах к праху, — читал нараспев епископ, когда гроб опустили в могилу и могильщики стали бросать на него комья земли.

Кит поднял голову и обвел взглядом всех собравшихся вокруг могилы. Друзья, родственники, коллеги, политики, соперники, букмекеры — попадались даже стервятники, которые, как подозревал Кит, пришли просто поживиться — все смотрели в разверстую яму.

Когда епископ совершил крестное знамение, Кит медленно повел мать к ожидавшему лимузину. Перед автомобилем она остановилась и повернулась лицом к тем, кто молча следовал за ней. Целый час она пожимала руки, пока все не разъехались.

По дороге в Турак никто не произнес ни слова, и как только они приехали домой, леди Таунсенд поднялась по массивной мраморной лестнице и скрылась в своей комнате. Кит пошел на кухню, где Флорри готовила легкий обед. Он поставил еду на поднос и отнес матери. Она сидела в своем любимом кресле у окна и не шевельнулась, когда он поставил перед ней поднос. Он поцеловал ее в лоб, повернулся и вышел. Потом Кит долго бродил по поместью, повторяя маршрут, по которому так часто гулял с отцом.

Леди Таунсенд вышла около восьми вечера, и они вместе направились в столовую. Она вновь говорила только о его отце, выражая те же чувства, что и прошлым вечером. Она едва притронулась к еде, и как только убрали со стола, молча поднялась и прошла в гостиную.

Она заняла свое обычное место у камина, и Кит, немного помешкав, сел в отцовское кресло. Когда горничная подала им кофе, мать наклонилась вперед и, грея руки у огня, задала ему вопрос, которого он так терпеливо ждал:

— Что ты собираешься делать теперь, когда вернулся в Австралию?

— Завтра первым делом встречусь с редактором «Курьера». Нужно быстро внести кое-какие изменения, если мы собираемся померяться силами с «Эйджем».

Он замолчал, ожидая ее ответа.

— Кит, — наконец произнесла она, — мне жаль тебе это говорить, но «Курьер» нам больше не принадлежит.

Кит был настолько потрясен, что даже не смог ответить.

— Как тебе известно, — грея руки, продолжала она, — твой отец оставил все мне, а я всегда испытывала отвращение к долгам любого рода. Может, если бы он оставил газеты тебе…

— Но, мама, я… — начал Кит.

— Не забывай, Кит, тебя не было почти пять лет. Последний раз я тебя видела школьником, неохотно поднимавшимся на борт парохода. Я не могла знать…

— Но отец не хотел бы, чтобы ты продала «Курьер». Ведь это его первая газета.

— И каждую неделю она терпела убытки. Когда корпорация Кенрайт предложила мне возможность выбраться из долгов, правление посоветовало мне принять предложение.

— Ты даже не дала мне попытаться что-нибудь изменить. Я отлично знаю, что тираж обеих газет падал на протяжении нескольких лет. Именно поэтому я разрабатывал новую стратегию, стратегию, с которой отец готов был согласиться.

— Боюсь, ничего не выйдет, — сказала мать. — Сэр Колин Грант, председатель правления «Аделаид Мессенджер», на днях предложил мне сто пятьдесят тысяч фунтов за «Газетт», и на следующем заседании правление будет рассматривать это предложение.

— Но зачем нам продавать «Газетт»? — Кит не мог поверить своим ушам.

— Потому что мы уже несколько лет ведем безрезультатную битву с «Мессенджером», и их предложение кажется мне весьма щедрым в сложившейся ситуации.

— Мама, — Кит встал лицом к ней, — я вернулся домой не для того, чтобы продавать «Газетт». Совсем наоборот. Я поставил перед собой цель завладеть «Мессенджером».

— Кит, в нашем нынешнем финансовом положении это просто нереально. В любом случае правление никогда на это не пойдет.

— Сейчас, наверное, нет, но когда мы будем продавать больше экземпляров, чем они, оно обязательно согласится.

— Ты так похож на своего отца, Кит, — мать посмотрела на него.

— Просто дай мне шанс показать, на что я способен, — сказал Кит. — Увидишь, я многому научился на Флит-Стрит. Я приехал домой, чтобы с толком использовать полученные знания.

Леди Таунсенд долго молчала, глядя на огонь.

— Сэр Колин дал мне девяносто дней на размышление, — наконец произнесла она и снова замолчала. — Я даю тебе столько же — попробуй за это время убедить меня, что мне следует отклонить его предложение.

Когда на следующее утро Таунсенд вышел из самолета в Аделаиде, первое, на что он обратил внимание, войдя в зал прилета — на газетной стойке «Мессенджер» стоит над «Газетт». Он опустил сумки и поменял газеты местами, а потом купил обе.

Стоя в очереди на такси, он отметил, что из семидесяти трех человек двенадцать держат в руках «Мессенджер» и только семь — «Газетт». По дороге в город, сидя в такси, он записал свои наблюдения на обратной стороне билета с намерением обсудить их с Фрэнком Бейли, редактором «Курьера». Потом он пролистал обе газеты и вынужден был признать, что «Мессенджер» интереснее. Однако он чувствовал, что не стоит говорить об этом в первый же день.

Такси остановилось перед зданием редакции «Газетт». Таунсенд оставил сумки в приемной и на лифте поднялся на третий этаж. Никто не обратил на него внимания, когда он прошел мимо стрекотавших машинисток, без стука открыл дверь в кабинет редактора и оказался на утреннем совещании.

Удивленный Фрэнк Бейли поднялся из-за стола и протянул руку.

— Кит, рад тебя видеть после стольких лет.

— Я тоже рад, — ответил Таунсенд.

— Мы ждали тебя только завтра. — Бейли повернулся к журналистам, сидевшим за столом в форме подковы. — Это сын сэра Грэхема, Кит. Он станет издателем вместо своего отца. Те, кто работает здесь уже несколько лет, наверное, вспомнят, что он приходил сюда как… — Фрэнк замялся.

— Как сын моего отца, — закончил за него Таунсенд.

Замечание было встречено взрывом смеха.

— Пожалуйста, продолжайте, как будто меня здесь нет, — сказал Таунсенд. — Я не собираюсь быть издателем, который вмешивается в редакционные решения.

Он отошел в угол комнаты, сел на подоконник и стал наблюдать, как Бейли ведет утреннее совещание. Тот не растерял свои навыки и, казалось, не утратил желания бороться с помощью газеты за любого неудачника, с которым, по его мнению, обошлись несправедливо.

— Ладно, что у нас тянет на первую полосу в завтрашнем номере? — спросил Бейли.

Три руки взметнулись вверх.

— Дейв, — редактор ткнул карандашом в сторону главного репортера уголовной хроники. — Начнем с тебя.

— Кажется, сегодня вынесут решение по делу Сэмми Тейлора. Судья должен к вечеру подвести итоги.

— Ну, судя по тому, как он вел процесс, у бедняги нет ни единого шанса. Этот человек вздернет Тейлора под любым предлогом.

— Знаю, — кивнул Дейв.

— Если его признают виновным, я дам этому процессу место на первой полосе и напишу редакционную заметку о том, что наши суды становятся пародией на правосудие, когда обвиняемым по делу проходит абориген. Протестующие аборигены все еще пикетируют здание суда?

— Конечно. Они дежурят там днем и ночью. С тех пор как мы опубликовали фотографии, на которых полицейские волокут их вождей, они стали спать прямо на тротуаре.

— Ясно. Если сегодня будет вердикт и его признают виновным, ты получаешь первую полосу. Джейн, — он повернулся к редактору колонки, — мне нужна статья на тысячу слов о правах аборигенов и о том, как недостойно проходил этот процесс. Пародия на правосудие, расовые предрассудки — ты сама знаешь, что мне нужно.

— Что, если присяжные признают его невиновным? — спросил Дейв.

— В этом невероятном случае ты получишь правую колонку на первой полосе, а Джейн напишет мне пятьсот слов для седьмой страницы о достоинствах суда присяжных, о том, что Австралия наконец выбралась из Средневековья, и так далее, и тому подобное.

Бейли переключил внимание на другую сторону стола и показал карандашом на женщину, чья рука оставалась поднятой.

— Морин, — сказал он.

— У нас загадочная болезнь в Королевской больнице Аделаиды. За последние десять дней умерли трое маленьких детей, а главный врач больницы Жиль Данн не желает делать никаких заявлений, как я на него ни давила.

— Все дети местные?

— Да, — ответила Морин. — Все из района Порт Аделаиды.

— Возраст? — спросил Фрэнк.

— Четыре, три и четыре. Две девочки и один мальчик.

— Ясно. Свяжись с родителями, особенно с матерями. Мне нужны фотографии, история семьи, все, что сможешь раскопать о них. Попробуй выяснить, нет ли между ними какой-нибудь связи, пусть даже самой отдаленной. Может, они родственники? Знают друг друга или работают в одном месте? Есть ли у них общие интересы, которые можно было бы связать со всеми тремя случаями? И мне нужно хоть какое-то заявление от Жиля Данна, пусть даже всего лишь «Без комментариев».

Морин коротко кивнула, и Бейли повернулся к фотографу.

— Сделай мне хорошую фотографию Данна с раздраженным лицом, мы поместим ее на первую полосу. У тебя будет первая полоса, Морин, если Тейлора оправдают, а если нет, твоя статья пойдет на четвертую страницу с продолжением на пятой. Попытайся раздобыть фотографии всех трех детей. Меня интересуют семейные альбомы — счастливые здоровые детишки, лучше всего в непринужденной обстановке. И надо, чтобы ты проникла в больницу. Если Данн и дальше будет упираться, найди кого-нибудь поразговорчивее. Врача, медсестру, да хоть санитара, только веди беседу при свидетелях или под запись. Не хватало нам еще одного провала, как в прошлом месяце с миссис Кендал и ее жалобами на пожарную команду. И, Дейв, — редактор снова повернулся к главному репортеру уголовной хроники, — сразу сообщи мне, если суд отложит вынесение приговора по делу Тейлора, чтобы мы могли составлять макет первой полосы. Еще предложения есть?

— Сегодня в одиннадцать утра Томас Плейфорд выступит с важным, как мне говорили, заявлением, — сообщил Джим Уэст, политический обозреватель. У многих вырвался стон.

— Его выступления меня не интересуют, — отрезал Фрэнк, — если только он не собирается объявить о своей отставке. Если он, как всегда, просто хочет позировать перед камерами и заигрывать с публикой, сообщая о своих фиктивных достижениях и о том, какой вклад он внес в местное общество, дайте короткое сообщение на одиннадцатой странице. Спорт, Гарри?

Грузный человек, сидевший в углу напротив Таунсенда, моргнул и повернулся к молодому помощнику. Тот зашептал ему на ухо.

— Ах да, — сказал спортивный редактор. — Сегодня должны объявить состав команды, которая в четверг будет участвовать в первом отборочном матче с Англией.

— Есть шанс, что ребята из Аделаиды войдут в команду?

Совещание длилось больше часа, и все это время Таунсенд не сказал ни слова, хотя чувствовал, что некоторые вопросы остались без ответа. После совещания он дождался, когда все журналисты разойдутся, и передал Фрэнку заметки, которые набросал в такси. Редактор бросил взгляд на нацарапанные цифры и пообещал изучить их более внимательно, как только у него появится свободная минута. Машинально он положил их в корзинку для исходящих бумаг.

— Заходи, если возникнут какие-то вопросы, Кит, — сказал он. — Моя дверь всегда открыта.

Таунсенд кивнул и направился к выходу.

Фрэнк добавил ему вслед:

— Знаешь, у нас с твоим отцом сложились хорошие деловые отношения. До последнего времени он как минимум раз в месяц прилетал из Мельбурна, чтобы встретиться со мной.

Таунсенд улыбнулся и тихо закрыл за собой дверь кабинета. Он прошел мимо стрекочущих машинисток, сел в лифт и поднялся на верхний этаж.

Легкий холодок пробежал по его спине, когда он вошел в кабинет отца. Он уже никогда не сможет ему доказать, отчетливо осознал он, что будет его достойным преемником. Он обвел взглядом комнату, задержавшись на портрете матери. Он улыбнулся при мысли, что она — единственный человек, который может не опасаться, что кто-то займет ее место.

Позади кто-то кашлянул. Обернувшись, он увидел в дверях мисс Бантинг. Она тридцать семь лет работала секретаршей его отца. Ребенком Таунсенд часто слышал, как мать называла Банти «Дюймовочкой». Ростом она была не выше полутора метров, даже если добавить ее аккуратный пучок волос. Он никогда не видел у нее другой прически, и уж, конечно, Банти не делала никаких уступок моде. Прямая юбка закрывала ноги, шея пряталась под практичным кардиганом, украшений она не носила и явно никогда не слышала о нейлоновых чулках.

— Добро пожаловать домой, мистер Кит, — несмотря на почти сорок лет жизни в Аделаиде, она так и не избавилась от шотландского акцента. — Я все подготовила к вашему возвращению. Мне, конечно, скоро на пенсию, но я пойму, если вы захотите взять на мое место кого-то другого.

Таунсенд догадался, что она отрепетировала каждое слово этой маленькой речи и спешила произнести ее раньше, чем он успеет открыть рот. Он улыбнулся.

— Я не собираюсь искать вам замену, мисс Бантинг. — Он понятия не имел, как ее зовут, знал только, что отец называл ее «Банти». — Я хотел бы изменить только одно — пожалуйста, зовите меня, как раньше, Кит.

Она улыбнулась.

— С чего бы вы хотели начать?

— Сегодня буду просматривать папки, а завтра начну прямо с утра.

Банти хотела что-то сказать, но прикусила губу.

— «Прямо с утра» начнется в то же время, что и для вашего отца? — с невинным видом поинтересовалась она.

— Боюсь, что да, — широко улыбнулся Таунсенд.

На следующий день Таунсенд появился в редакции в семь часов утра. Он поднялся на лифте на второй этаж и прошелся между пустыми столами рекламного отдела. Неэффективность работы чувствовалась даже сейчас, когда вокруг никого не было. Бумаги в беспорядке валялись на столах, кое-где лежали открытые папки, и некоторые лампочки явно горели всю ночь. Только сейчас он понял, как долго отец отсутствовал в редакции.

Первая пташка прилетела в десять минут десятого.

— Кто вы? — спросил Таунсенд, когда она вошла.

— Рут, — ответила она. — А вы кто?

— Я Кит Таунсенд.

— Ах да, сын сэра Грэхема, — безразлично бросила она и подошла к своему столу.

— Кто начальник этого отдела? — спросил Таунсенд.

— Мистер Харрис, — она села и достала из сумки пудреницу.

— И когда же я смогу его увидеть?

— О, обычно он приходит в половине десятого, в десять.

— Неужели? — сказал Таунсенд. — Где его кабинет?

Молодая женщина показала в дальний угол комнаты.

Мистер Харрис появился в своем кабинете в 9.47, к этому времени Таунсенд просмотрел почти все его папки.

— Какого черта вы тут делаете? — были первые слова Харриса при виде Таунсенда, сидящего за его столом и изучающего бумаги.

— Жду вас, — невозмутимо ответил Таунсенд. — Я не думал, что мой заведующий рекламным отделом приходит на работу только к десяти.

— Ни одна редакция не начинает работу раньше десяти. Это знает даже стажер, — заявил Харрис.

— Когда я был стажером в «Дейли Экспресс», каждый день в восемь утра лорд Бивербрук уже сидел за своим столом.

— Но я редко ухожу раньше шести вечера, — возразил Харрис.

— Настоящий журналист редко возвращается домой раньше восьми, а рядовые сотрудники должны быть счастливы, если уходят с работы до полуночи. Начиная с завтрашнего дня, мы с вами будем встречаться в моем кабинете каждое утро в восемь, и все ваши сотрудники к девяти должны быть на своих местах. Кто недоволен, может приступать к изучению колонки вакансий на последней полосе газеты. Я понятно говорю?

Харрис кивнул, поджав губы.

— Хорошо. Прежде всего мне нужна смета на следующие три месяца. Сделайте сравнительный анализ стоимости строки в нашей газете и в «Мессенджере». Я хочу, чтобы завтра к моему приходу он лежал у меня на столе. — Он поднялся из кресла Харриса.

— Но я не успею собрать все эти данные за такой короткий срок, — возразил Харрис.

— В таком случае вы тоже сможете изучать колонку вакансий, — отрезал Таунсенд. — Только не в рабочее время.

Он вышел из кабинета. Трясущийся Харрис смотрел ему вслед. Таунсенд поднялся еще на один этаж в отдел распространения. Он не удивился, обнаружив, что там тоже все пущено на самотек. Час спустя он вышел, доведя до истерики ряд сотрудников, хотя вынужден был признать, что молодой человек из Брисбейна по имени Мэл Картер, недавно назначенный заместителем начальника отдела, произвел на него впечатление.

Фрэнка Бейли удивило столь скорое возвращение «молодого Кита». Он удивился еще больше, когда тот снова занял свое место на подоконнике во время утреннего совещания. Бейли был рад, что Таунсенд не вмешивается со своим мнением, хотя не мог не заметить, что молодой человек непрерывно строчит в блокноте.

В свой кабинет Таунсенд попал только к одиннадцати часам и сразу же занялся разбором почты вместе с мисс Бантинг. Она разложила ее по отдельным папкам, помеченным разноцветными маркерами — чтобы, пояснила она, босс сумел определить приоритеты в случае нехватки времени.

Через два часа Таунсенд понял, почему отец так высоко ценил Банти. Теперь он думал не о том, когда сможет ее заменить, а том, как удержать ее подольше.

— Самое важное я оставила напоследок, — сообщила Банти. — Последнее предложение «Мессенджера». Рано утром звонил сэр Колин Грант, хотел поздороваться с вами и удостовериться, что вы получили его письмо.

— Правда? — Таунсенд с улыбкой открыл папку, помеченную «Конфиденциально», и пробежал глазами письмо от «Джарвиса, Смита и Томаса», юридической конторы, которая, сколько он себя помнил, всегда представляла интересы «Мессенджера». Наткнувшись на цифру 150 тысяч фунтов, он нахмурился. Потом прочитал протокол заседания правления в прошлом месяце, из которого было ясно, что предложение вполне устраивает директоров. Но заседание проходило до того, как мать дала ему девяносто дней отсрочки приговора.

— «Уважаемый сэр Колин, — записывала Банти в своем блокноте под диктовку Таунсенда. — Я получил Ваше письмо от двенадцатого числа сего месяца. Дабы не тратить понапрасну Ваше время, позвольте сразу прояснить — „Газетт“ не продается и не будет продаваться никогда. С уважением…»

Таунсенд откинулся на спинку стула и вспомнил, когда последний раз встречался с владельцем «Мессенджера». Как многие несостоявшиеся политики, сэр Колин держался напыщенно и самоуверенно, особенно с молодежью. По его убеждению, детей «следовало видеть, но не слышать». Интересно, думал Таунсенд, сколько времени пройдет, прежде чем он снова услышит или увидит его.

Два дня спустя Таунсенд изучал отчет Харриса, когда в кабинет заглянула Банти и доложила, что звонит сэр Колин Грант. Таунсенд кивнул и снял трубку.

— Кит, мой мальчик! С возвращением, — начал старик. — Только что прочитал твое письмо и подумал, известно ли тебе, что у меня есть устная договоренность с твоей матерью насчет продажи «Газетт»?

— Моя мать сказала вам, сэр Колин, что ей нужно серьезно обдумать ваше предложение. Она не брала на себя никаких устных обязательств, и если кто-то считает иначе…

— Ну-ну, молодой человек, — перебил его сэр Колин. — Я всего лишь поступаю честно. Ведь мы с твоим отцом были близкими друзьями.

— Но моего отца больше нет с нами, сэр Колин, так что впредь вам придется иметь дело со мной. А мы не близкие друзья.

— Ну что ж, раз ты так к этому относишься, пожалуй, нет смысла говорить, что я собирался увеличить предложение до 170 тысяч фунтов.

— Никакого, сэр Колин. Оно все равно меня не интересует.

— Со временем заинтересует, — рявкнул старик, — потому что через полгода я вытесню тебя с улиц, и когда от твоей газеты останутся только жалкие руины, ты с радостью примешь и пятьдесят тысяч. — Сэр Колин немного помолчал. — Не стесняйся, звони, когда передумаешь.

Таунсенд положил трубку и велел Банти немедленно вызвать к нему редактора.

Мисс Бантинг нерешительно стояла в дверях.

— В чем проблема, Банти?

— Только в том, что ваш отец обычно сам спускался в кабинет редактора.

— Неужели? — не сдвинувшись с места, произнес Таунсенд.

— Я передам ему, чтобы он зашел к вам прямо сейчас.

В ожидании редактора Таунсенд просматривал объявления о сдаче квартир на последней полосе. Он пришел к выводу, что поездка в Мельбурн каждые выходные отнимает у него слишком много драгоценного времени. Неизвестно, сколько еще он сможет откладывать разговор с матерью.

Несколько минут спустя в кабинет ворвался Фрэнк Бейли, но Таунсенд не видел выражения его лица — опустив голову, он делал вид, что поглощен чтением последней полосы. Он обвел кружком одно объявление, поднял взгляд на редактора и протянул ему лист бумаги.

— Опубликуйте это письмо от «Джарвиса, Смита и Томаса» на первой полосе завтрашнего номера, Фрэнк. Через час у меня будет готова редакционная заметка слов на триста.

— Но… — попытался возразить Фрэнк.

— Откопайте самую неудачную фотографию сэра Колина Гранта и поместите рядом с письмом.

— Я планировал посвятить завтрашнюю первую полосу процессу Тейлора, — сказал редактор. — Он не виновен, а наша газета славится тем, что борется с несправедливостью.

— Еще наша газета славится тем, что несет убытки, — возразил Таунсенд. — В любом случае процесс Тейлора — это вчерашний день. Можете отдать ему сколько угодно места, но завтра его на первой полосе не будет.

— Что-нибудь еще? — саркастически осведомился Фрэнк.

— Да, — невозмутимо ответил Таунсенд. — Я рассчитываю, что макет первой полосы сегодня вечером будет у меня на столе.

Не произнеся ни слова, Фрэнк в ярости вылетел из кабинета.

— Теперь пригласите ко мне заведующего рекламным отделом, — велел Таунсенд вновь заглянувшей в кабинет Банти.

Он открыл папку, которую с опозданием на день принес Харрис, и уставился на кое-как собранные данные. Эта встреча оказалась короткой, и пока Харрис освобождал свой стол, Таунсенд вызвал заместителя начальника отдела распространения Мэла Картера.

Когда молодой человек вошел, по его лицу было видно, что он ждет приказа очистить свой стол до полудня.

— Садитесь, Мэл, — пригласил Таунсенд. Он заглянул в папку с его личным делом. — Я вижу, вы недавно поступили к нам с трехмесячным испытательным сроком. Хочу, чтобы вы поняли с самого начала — меня интересует только результат. У вас есть девяносто дней начиная с сегодняшнего, чтобы проявить себя в должности заведующего рекламным отделом.

На лице молодого человека появилось выражение удивления, смешанного с облегчением.

— Скажите мне вот что, — приступил к делу Таунсенд, — что бы вы изменили в «Газетт», если бы вам дали такую возможность?

— Последнюю полосу, — не задумываясь, ответил Мел. — Я бы переместил короткие частные объявления на внутреннюю полосу.

— Почему? — спросил Таунсенд. — Эта полоса приносит нам самый большой доход: чуть больше трех тысяч фунтов в день, если не ошибаюсь.

— Понимаю, — сказал Мэл. — Но «Мессенджер» недавно поставил спорт на последнюю полосу и увел от нас еще десять тысяч читателей. Они пришли к заключению, что короткие рекламные объявления можно поместить на любую полосу — когда люди думают, где дать объявление, их гораздо больше интересует тираж, чем расположение. Я готов представить более подробный анализ к шести вечера, если вас это убедит.

— Конечно, убедит, — кивнул Таунсенд. — И если у вас появятся еще какие-то интересные идеи, не раздумывая поделитесь ими со мной. Моя дверь всегда открыта для вас.

Для разнообразия приятно было видеть человека, выходившего из кабинета Таунсенда с улыбкой на лице. Вошла Банти, и он взглянул на часы.

— Вам пора отправляться на обед с начальником отдела распространения «Мессенджера».

— Не знаю, по карману ли мне это, — Таунсенд снова взглянул на часы.

— О да, — сказала она. — Ваш отец всегда считал, что в «Сакстон-Гриле» весьма разумные цены. Дорогим рестораном он считал «Пиллигрини». Там он обедал только с вашей матерью.

— Я не о деньгах беспокоюсь, Банти. Меня волнует, сколько он запросит, если согласится уйти из «Мессенджера» к нам.

Таунсенд выждал неделю, прежде чем вызвал Фрэнка Бейли и сообщил ему, что на последней полосе больше не будет коротких объявлений.

— Но короткие объявления больше семидесяти лет печатаются на последней полосе, — было первой реакцией редактора.

— В таком случае лучшего аргумента для их перемещения и не придумаешь, — заявил Таунсенд.

— Но наши читатели не любят перемен.

— А читатели «Мессенджера» любят? — сказал Таунсенд. — Это одна из многих причин, почему они продают больше экземпляров, чем мы.

— Вы хотите пожертвовать давней традицией ради привлечения нескольких читателей?

— Теперь я вижу, что до вас наконец-то дошло, — не моргнув глазом ответил Таунсенд.

— Но ваша мать уверяла меня, что…

— Моя мать не отвечает за повседневное руководство газетой. Эту обязанность она возложила на меня. — «Только на девяносто дней», подумал он, но не стал об этом говорить.

Редактор глубоко вздохнул и спокойно спросил:

— Вы надеетесь на мою отставку?

— Разумеется, нет, — твердо ответил Таунсенд. — Но я надеюсь, что вы поможете мне управлять газетой, которая приносит прибыль.

Следующий вопрос редактора удивил его:

— Вы можете отложить решение на две недели?

— Почему? — поинтересовался Таунсенд.

— Потому что мой спортивный редактор вернется из отпуска только в конце месяца.

— Спортивный редактор, который берет три недели отпуска в разгар крикетного сезона, вероятно, даже не заметит, если за его столом будет сидеть кто-то другой, — отрезал Таунсенд.

Спортивный редактор подал заявление об уходе в день возвращения из отпуска, лишив Таунсенда удовольствия уволить его лично. Через несколько часов он назначил на его место двадцатипятилетнего спортивного обозревателя.

Узнав об этом, Фрэнк Бейли тут же ворвался к Таунсенду.

— Назначать сотрудников — прерогатива редактора, — начал он, даже не закрыв дверь в кабинет Таунсенда, — а не…

— Уже нет, — не дал ему договорить Кит.

Мужчины молча смотрели друг другу в глаза. Потом Фрэнк сделал еще одну попытку:

— В любом случае он слишком молод для такой ответственной должности.

— Он на три года старше меня, — возразил Таунсенд.

Фрэнк прикусил губу.

— Могу я напомнить, — проговорил он, — когда вы впервые пришли в мой кабинет четыре недели назад, вы уверяли меня — цитирую «Я не собираюсь быть издателем, который вмешивается в редакционные решения»?

Таунсенд поднял глаза и слегка покраснел.

— Простите, Фрэнк, — сказал он. — Я солгал.

Задолго до истечения назначенного ему срока разрыв между тиражами «Мессенджера» и «Газетт» начал сокращаться, и леди Таунсенд забыла и думать о предложении «Мессенджера».

Осмотрев несколько квартир, Кит наконец нашел идеальный, с точки зрения расположения, вариант и через несколько часов подписал договор аренды. Вечером он объяснил матери по телефону, что из-за напряженной работы не сможет приезжать к ней в Турак каждые выходные. Она ничуть не удивилась.

На третьем заседании правления Таунсенд потребовал, чтобы совет директоров назначил его исполнительным директором: ни у кого не должно оставаться сомнений, что он здесь не просто сын своего отца. С незначительным перевесом совет проголосовал против. Когда вечером он позвонил матери и спросил: «Ма, как ты думаешь, почему они так поступили?» — она ответила: «По-видимому, они решили, что человеку, недавно отметившему двадцать третий день рождения, вполне достаточно титула издателя».

Через шесть месяцев после перехода из «Мессенджера» в «Газетт» новый руководитель отдела распространения доложил, что разрыв между двумя газетами сократился до 32 тысяч. Новости привели Таунсенда в восторг, и на следующем заседании правления он сообщил директорам, что пришло время сделать «Мессенджеру» предложение о поглощении. Несколько старых директоров с трудом удержались от смеха, но Таунсенд представил им цифры, разложил перед ними какие-то чертежи, которые называл графами тенденций, и сумел доказать, что банк согласился его финансировать.

Убедив большинство своих коллег, Таунсенд продиктовал письмо сэру Колину, в котором предлагал купить «Мессенджер» за 750 тысяч фунтов. Официального ответа на свое предложение Таунсенд не получил, но его юристы доложили, что сэр Колин созвал чрезвычайное заседание правления, которое состоится на следующий день.

Свет на административном этаже редакции «Мессенджера» горел до позднего вечера. Таунсенда не пропустили в здание, и он ходил взад и вперед по тротуару в ожидании решения правления. Через два часа он забежал в кафе на соседней улице и съел гамбургер, а когда вернулся на свой пост, огни на верхнем этаже все еще горели. Если бы мимо проходил полицейский, его могли бы арестовать за подозрительное праздношатание.

Наконец во втором часу ночи свет погас, и из дверей здания стали выходить директора «Мессенджера». Таунсенд с надеждой заглядывал каждому в глаза, но все они прошествовали мимо, не удостоив его даже взглядом.

Таунсенд дождался, пока в здании не осталось никого, кроме уборщиц. Тогда он неторопливо побрел в редакцию «Газетт», зашел в типографию и стал наблюдать, как утренний выпуск выходит из-под пресса. Он знал, что этой ночью не сможет уснуть, поэтому сел в фургон и вместе с рабочими развозил утренний номер по городу. Всякий раз он следил, чтобы на стойках «Газетт» ставили над «Мессенджером».

Два дня спустя Банти вложила письмо в папку «Срочное»:

«Уважаемый мистер Таунсенд!

Я получил Ваше письмо от двадцать шестого числа сего месяца. Дабы не тратить понапрасну время, позвольте сразу прояснить — „Мессенджер“ не продается и не будет продаваться никогда.

С уважением, Колин Грант».

Таунсенд улыбнулся и бросил письмо в мусорную корзину.

Следующие несколько месяцев вся редакция «Газетт» работала день и ночь, яростно наступая на противника. Таунсенд неустанно твердил своей команде, что любой из них может потерять работу — даже редактор. Многие увольнялись, не выдержав столь напряженного ритма, не поспевая за переменами в «Газетт», но еще больше работников переходили к нему из «Мессенджера», сообразив, что намечается «смертельная схватка» — эту фразу Таунсенд повторял на каждом ежемесячном собрании персонала.

Через год после возвращения Таунсенда из Англии тиражи двух газет практически сравнялись, и он решил, что пришло время еще раз позвонить председателю «Мессенджера».

Услышав в трубке голос сэра Колина, Таунсенд не стал тратить время на любезности и сразу сделал дебютный гамбит:

— Если семьсот пятьдесят тысяч фунтов мало, какова, по-вашему, реальная стоимость газеты?

— Гораздо больше, чем вы можете себе позволить, молодой человек. В любом случае, — добавил он, — я уже говорил, «Мессенджер» не продается.

— Ну что ж, вернемся к этому разговору месяцев через шесть, — сказал Таунсенд.

— Никогда! — закричал сэр Колин.

— В таком случае я просто вытесню вас с улиц, — заявил Таунсенд. — И когда от вашей газеты останутся только жалкие руины, вы с радостью примете и пятьдесят тысяч. — Он немного помолчал. — Не стесняйтесь, звоните, когда передумаете.

На этот раз трубку швырнул сэр Колин.

В тот день, когда «Газетт» впервые продала больше экземпляров, чем «Мессенджер», Таунсенд устроил праздничную вечеринку на четвертом этаже. Он объявил об этом радостном событии в крупном заголовке на всю первую полосу, под которым поместил снимок сэра Колина, сделанный год назад на похоронах его жены. С каждым месяцем разрыв между газетами увеличивался, и Таунсенд не упускал возможности сообщить своим читателям новые цифры тиража. Он не удивился, когда ему позвонил сэр Колин и предложил встретиться.

Переговоры шли несколько недель, и в конце концов они заключили соглашение о слиянии двух газет, но только после того, как Таунсенд выбил себе две уступки, которые и были его единственной истинной целью — газета будет печататься в его типографии и называться «Газетт-Мессенджер».

На первом заседании нового правления сэра Колина назначили председателем, а Таунсенда — исполнительным директором.

Через шесть месяцев слово «Мессенджер» исчезло из названия газеты, и все крупные решения принимались, не спрашивая — даже для видимости — мнения правления или председателя. Мало кого потрясло известие о том, что сэр Колин подал в отставку, и никто не удивился, что Таунсенд ее принял.

Когда мать спросила, что заставило сэра Колина уйти в отставку, Таунсенд ответил, что он ушел по взаимной договоренности. Решил, что настало время уступить место более молодому человеку. Слова сына не убедили леди Таунсенд.

ТРЕТИЙ ВЫПУСК БЫЛО БЫ ЖЕЛАНИЕ

ГЛАВА 13

ДЕР ТЕЛЕГРАФ, 31 августа 1947 года:

В БЕРЛИНЕ ПО-ПРЕЖНЕМУ НЕ ХВАТАЕТ ПРОДОВОЛЬСТВИЯ

— Если Лаубер написал завещание, я должен его заполучить.

— Почему это так важно? — спросила Сэлли.

— Потому что мне нужно знать, кто наследует акции «Дер Телеграф».

— Думаю, его жена.

— Нет, скорее всего, Арно Шульц. И в этом случае я напрасно теряю время — чем быстрее мы выясним, тем лучше.

— Но я не знаю, с чего начать.

— Попробуй обратиться в министерство внутренних дел. Раз тело Лаубера отправили в Германию, значит, теперь за него отвечает министерство.

На лице Сэлли было написано сомнение.

— Задействуй все наши связи, всех, кто хоть чем-то нам обязан, — сказал Армстронг, — обещай все, что угодно взамен, но найди мне это завещание. — Он повернулся к дверям. — Ладно, я — на встречу с Халлетом.

Армстронг вышел, и Бенсон отвез его в офицерскую столовую британского сектора. Он сел на высокий стул в углу бара и заказал виски, каждые несколько минут бросая взгляд на часы.

Напольные часы в холле пробили шесть тридцать, и пару минут спустя в зал вошел Стивен Халлет. Завидев Армстронга, он широко улыбнулся и подсел к нему.

— Дик. Огромное спасибо за ящик «Мутон-Ротшильда» 29-го года. Потрясающее вино. Должен признаться, я пытаюсь растянуть его до демобилизации.

Армстронг улыбнулся.

— Значит, надо организовать регулярные поставки. Поужинаем вместе? Может, поймем, почему все так восхищаются «Шато Бешевель» 33-го года.

Капитан Халлет впервые попробовал «Бешевель», запивая им пережаренное мясо, а Армстронг тем временем выяснил все, что нужно, о доказательстве подлинности завещания и о том, почему акции Лаубера автоматически переходят к его жене как к ближайшему родственнику, если завещание не будет найдено.

— А если она тоже умерла? — спросил Армстронг, когда официант выдернул пробку из второй бутылки.

— Если она умерла или пропала без вести, — Халлет сделал глоток из вновь наполненного бокала, на его губах играла улыбка, — первоначальный собственник должен подождать пять лет. После этого он сможет заявить свое право на акции.

Армстронг не мог делать записи, поэтому он повторял вопросы по нескольку раз, чтобы все основные сведения отложились в памяти. Халлету, похоже, было на это наплевать. Он явно догадывался, что затевает Армстронг, но не задавал вопросов, пока ему подливали вино. Разобравшись в юридических аспектах ситуации, Армстронг под предлогом, что обещал жене не задерживаться, оставил юриста наедине с наполовину полной бутылкой.

Выйдя из офицерской столовой, Армстронг и не подумал возвращаться домой. Ему не хотелось снова весь вечер объяснять Шарлотте, почему его демобилизационные документы так долго оформляют, в то время как многие их друзья уже вернулись на родину. Он приказал уставшему Бенсону отвезти его в американский сектор.

Сначала он навестил Макса Сэквилла и два часа играл с ним в покер. Армстронг проиграл двадцать долларов, но зато получил полезную информацию о передвижении американских войск, которая, как он знал, заинтересует полковника Оакшота.

Он расстался с Максом, когда проиграл достаточно для того, чтобы его пригласили снова. Потом перешел на другую сторону улицы и направился по аллее в сторону своего любимого бара в американском секторе. Там он присоединился к группе офицеров, отмечавших скорое возвращение в Штаты. После нескольких стаканов виски он вышел из бара, пополнив свой запас информации. Но он с радостью отдал бы все, что узнал, за то, чтобы хоть одним глазком взглянуть на завещание Лаубера. Он не заметил непьющего человека в гражданской одежде, который встал и вышел на улицу следом за ним.

Армстронг направлялся к своему джипу, как вдруг чей-то голос сзади окликнул его:

— Любжи.

Армстронг застыл как вкопанный, чувствуя легкое головокружение. Он резко повернулся и увидел мужчину примерно своего возраста, только намного ниже ростом и коренастее. На нем был серый штатский костюм, белая рубашка и темно-синий галстук. В темноте Армстронг не мог рассмотреть его лица.

— Вы, наверное, чех, — тихо произнес Армстронг.

— Нет, Любжи.

— Тогда вы чертов немец, — Армстронг сжал кулаки и шагнул к нему.

— Опять не угадал, — ничуть не испугался мужчина.

— Тогда кто вы такой, черт возьми?

— Скажем, я просто друг.

— Но я вас даже не знаю, — сказал Армстронг. — Может, хватит играть в игры? Скажите наконец, какого черта вам надо?

— Я просто хочу тебе помочь, — невозмутимо произнес мужчина.

— Интересно, как? — рявкнул Армстронг.

Мужчина улыбнулся.

— Например, покажу тебе завещание, которое ты так хочешь заполучить.

— Завещание? — нервно переспросил Армстронг.

— Ага, вижу, я коснулся «обнаженного нерва», как говорят британцы. — Мужчина достал из кармана карточку. — Заходи ко мне, когда будешь в русском секторе, — он протянул ему визитку.

В полумраке Армстронг не смог прочитать имя на карточке. Когда он поднял голову, мужчина растворился в темноте ночи.

Армстронг подошел к газовому фонарю и снова посмотрел на карточку.

Майор Федор Тюльпанов

Дипломатический атташе

Ленинплац, Советский сектор Берлина

На следующий день Армстронг доложил полковнику Оакшоту обо всем, что произошло накануне в американском секторе, и показал ему карточку майора Тюльпанова. Умолчал он только о том, что Тюльпанов назвал его Любжи. Оакшот сделал какие-то пометки в блокноте и сказал:

— Никому ни слова, пока я не наведу справки.

Не успел Армстронг войти в свой кабинет, как ему позвонил полковник и приказал немедленно вернуться в штаб. Бенсон мигом доставил его обратно. Когда Армстронг второй раз за это утро вошел в кабинет Оакшота, там находились еще двое в гражданской одежде, которых он никогда раньше не видел. Они назвались капитаном Вудхаузом и майором Форсдайком.

— Похоже, ты нашел клад, Дик, — заявил Оакшот, едва Армстронг сел. — Судя по всему, твой майор Тюльпанов служит в КГБ. Его считают там восходящей звездой. Эти два джентльмена работают в нашей службе безопасности. Они хотели бы, чтобы ты принял приглашение Тюльпанова, а потом доложил обо всем, что узнаешь, вплоть до марки его любимых сигарет.

— Я могу пойти сегодня же, — предложил Армстронг.

— Нет, — твердо возразил Форсдайк. — Это будет слишком очевидно. Лучше выждать пару недель, и пусть это выглядит как обычный визит. Если вы появитесь слишком быстро, у него непременно возникнут подозрения. Конечно, подозревать — это его работа, но зачем облегчать ему жизнь? Завтра в восемь утра приходите ко мне в кабинет на Франклинштрассе, и с вами проведут полный инструктаж.

Следующие десять дней служба безопасности каждое утро подвергала Армстронга стандартной обработке. Ему быстро стало ясно, что здесь его не считают своим. В конце концов, его знание Англии ограничивалось временным лагерем в Ливерпуле, службой в саперно-строительных частях, потом в Северном Стаффордширском полку и ночной поездкой в Портсмут перед отправкой во Францию. Обучавшие его офицеры считали Итон, Тринити-Колледж и Гвардию более подходящей базой для избранной ими карьеры.

— С этим нам не повезло, — вздыхал Форсдайк за обедом с коллегой. Им даже не пришло в голову пригласить за свой стол Армстронга.

Несмотря на их сомнения, десять дней спустя капитан Армстронг отправился в русский сектор, якобы за запасными деталями для типографских станков «Дер Телеграф». Убедившись, что нужного оборудования нет — хотя он и так об этом знал, — он пошел на Ленинплац и стал искать контору Тюльпанова.

Вход в громадное серое здание через арку с северной стороны площади не произвел на него никакого впечатления, а взглянув на секретаршу, сидевшую в обшарпанном кабинете на третьем этаже, Армстронг никогда бы не подумал, что ее босс — восходящая звезда. Она посмотрела на его визитку и, казалось, ничуть не удивилась, что капитан британской армии зашел к ним без предварительной договоренности. Она молча повела Армстронга по длинному серому коридору, на облезлых стенах которого висели портреты Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина, и остановилась перед дверью без таблички с именем. Она постучала, открыла дверь и, шагнув в сторону, пропустила Армстронга в кабинет Тюльпанова. От неожиданности Армстронг застыл на пороге — перед его глазами предстала богато обставленная комната с антикварной мебелью и изысканными картинами на стенах. Однажды ему довелось побывать у генерала Темплера, военного коменданта британского сектора, и его кабинет выглядел не столь шикарно.

Майор Тюльпанов встал из-за стола и, мягко ступая по ковру, пошел навстречу своему гостю. Армстронг невольно отметил, что форма майора сшита гораздо лучше, чем его собственная.

— Добро пожаловать в мою скромную обитель, капитан Армстронг, — приветствовал его советский офицер. — Я правильно выразился по-английски? — Он даже не пытался скрыть насмешку. — Вы прекрасно рассчитали время. Не желаете ли со мной отобедать?

— Благодарю, — по-русски ответил Армстронг. Тюльпанов не выразил удивления по поводу смены языков, он проводил гостя во вторую комнату, где был накрыт стол на двоих. В голову Армстронга невольно закралась мысль, что майор ждал его визита.

Как только Армстронг сел напротив Тюльпанова, в комнату вошел официант с двумя вазочками черной икры, за ним следовал второй — с бутылкой водки. Если майор таким образом пытался создать непринужденную обстановку, то ему это не удалось.

Тюльпанов высоко поднял свою до краев наполненную рюмку и провозгласил:

— За наше будущее процветание.

— За наше будущее процветание, — повторил Армстронг.

В эту минуту в комнату вошла секретарша майора и положила на стол рядом с Тюльпановым плотный коричневый конверт.

— А когда я говорю «наше», я и имею в виду именно «наше», — заявил майор и поставил рюмку, не обращая внимания на конверт.

Армстронг тоже опустил рюмку, но ничего не сказал в ответ. Одна из инструкций службы безопасности гласила, что он не должен брать на себя инициативу в разговоре.

— Итак, Любжи, — начал Тюльпанов, — я не стану зря тратить твое время и лгать о моей роли в русском секторе. Тем более что последние десять дней тебе вбивали в голову, кто меня направил в Берлин и какую роль я играю в этой новой «холодной войне» — так, кажется, вы это называете? — и теперь, как я подозреваю, ты знаешь обо мне больше, чем моя секретарша.

Он улыбнулся, зачерпнул ложкой щедрую порцию икры и отправил в рот. Армстронг неловко вертел в руках вилку, но ничего не ел.

— Но все дело в том, Любжи — или ты предпочитаешь, чтобы я называл тебя Джон? или Дик? — что я, конечно же, знаю о тебе больше, чем твоя секретарша, твоя жена и твоя мать вместе взятые.

Армстронг по-прежнему молчал. Он положил вилку, так и не притронувшись к икре.

— Понимаешь, Любжи, мы с тобой одного поля ягоды. Вот почему я уверен, что мы можем быть весьма полезны друг другу.

— Кажется, я вас не понимаю, — глядя ему в глаза, сказал Армстронг.

— Ну, к примеру, я могу точно сказать, где найти госпожу Клаус Лаубер. Могу тебя обрадовать — она даже не знает, что ее муж был владельцем «Дер Телеграф».

Армстронг сделал глоток водки. Рука, слава Богу, не дрожала, хотя сердце колотилось в два раза быстрее обычного.

Тюльпанов взял плотный коричневый конверт, открыл его, достал какой-то документ и подтолкнул его через стол к Армстронгу.

— И ей незачем об этом знать, если мы сумеем договориться.

Армстронг развернул объемный манускрипт и прочитал первый абзац завещания майора Клауса Отто Лаубера. Тем временем официант подал Тюльпанову вторую порцию икры.

— Но здесь говорится… — произнес Армстронг, перевернув третью страницу.

Тюльпанов расплылся в улыбке.

— Ага, вижу, ты добрался до того места, где сказано, что все акции «Дер Телеграф» достаются Арно Шульцу.

Армстронг поднял голову и в упор посмотрел на майора, но ничего не сказал.

— Конечно, это имеет значение, только если завещание существует, — сказал Тюльпанов. — Если этот документ никогда не выйдет на свет божий, акции автоматически перейдут к миссис Лаубер, и в этом случае я не вижу причины…

— Что вы хотите от меня взамен? — перебил его Армстронг.

Майор ответил не сразу, словно обдумывал его вопрос.

— Ну, может, иногда немного информации. В конце концов, Любжи, если я помогу тебе стать владельцем собственной газеты, хотя тебе нет еще и двадцати пяти, имею же я право получить хоть что-то взамен.

— Я не совсем понимаю, — сказал Армстронг.

— Все ты прекрасно понимаешь, — усмехнулся Тюльпанов, — но если хочешь, я тебе растолкую.

Армстронг взял вилку и, слушая майора, попробовал наконец икру.

— Для начала давай признаем один простой факт — ты, Любжи, даже не подданный Британии. И хотя они приняли тебя в свои ряды, — он сделал глоток водки, — уверен, ты уже сообразил, что это не означает, будто они считают тебя своим. Значит, пришло время решать, за какую команду ты играешь.

Армстронг съел еще икры. Ему понравилось.

— Вот увидишь, быть игроком нашей команды не так уж обременительно. Уверен, мы могли бы помочь друг другу продвинуться в «большой игре», как ее упорно продолжают называть британцы.

Армстронг отправил в рот остатки икры и надеялся, что ему предложат еще.

— Поразмысли над этим, Любжи, — Тюльпанов протянул руку через стол, забрал завещание и положил обратно в конверт.

— А пока, — сказал майор КГБ, — я дам тебе кое-какую информацию для твоих друзей из службы безопасности.

Он достал из внутреннего кармана лист бумаги и подтолкнул к Армстронгу. Армстронг прочитал и с удовольствием отметил, что все еще может понимать по-русски.

— Честно говоря, Любжи, у твоих людей уже есть этот документ, но они все равно будут рады получить подтверждение. Видишь ли, оперативников всех служб безопасности объединяет одно — любовь к бумажной работе. Так они доказывают, что занимаются нужным делом.

— Как он у меня оказался? — спросил Армстронг, подняв листок.

— Боюсь, сегодня у меня работает временная секретарша, которая вечно оставляет бумаги на столе без присмотра.

Дик улыбнулся и, сложив листок, спрятал в карман.

— Имей в виду, Любжи, эти ребята из твоей службы безопасности не такие дураки, как тебе могло показаться. Послушай моего совета: будь с ними осторожнее. Если ты решишь включиться в игру, в конечном счете, тебе придется предать либо тех, либо других, а если они узнают, что ты ведешь двойную игру, они избавятся от тебя без малейшего сожаления.

Армстронг слышал, как сильно бьется его сердце.

— Как я уже объяснил, — продолжал майор, — тебе не нужно принимать решение прямо сейчас. Несколько дней ничего не меняют. Я могу немного подождать и осчастливить господина Шульца чуть позже.

— У меня для тебя хорошие новости, Дик, — сказал полковник Оакшот, когда на следующее утро Армстронг явился с докладом в штаб. — Твои документы наконец оформили, и через месяц ты можешь вернуться в Англию.

Полковник удивился сдержанной реакции Армстронга, но решил, что у того голова занята чем-то другим.

— Форсдайк, правда, не обрадуется, когда узнает, что ты покидаешь нас, едва добившись такого успеха с майором Тюльпановым.

— Может, мне не стоит так торопиться, — произнес Армстронг, — раз у меня появился шанс завязать отношения с КГБ.

— Ты настоящий патриот, — восхитился полковник. — Что, если я приторможу оформление, а ты мне просемафоришь, когда приспичит.

Армстронг говорил по-английски так же свободно, как остальные офицеры британской армии, но Оакшоту иногда удавалось пополнить его словарь новыми выражениями.

Шарлотта давила на него, изводила вопросами, когда же они наконец уедут из Берлина, и в тот вечер она объяснила ему, почему это вдруг стало так важно. Выслушав ее, Дик понял, что больше не может ее обманывать. В ту ночь он остался дома с Шарлоттой и, сидя на кухне, рассказал ей, как он планирует устроить их жизнь в Англии.

Утром он нашел какой-то предлог для посещения русского сектора и, получив подробные инструкции от Форсдайка, за несколько минут до обеда вошел в кабинет Тюльпанова.

— Привет, Любжи, как дела? — поздоровался офицер КГБ, вставая из-за стола. Армстронг сдержанно кивнул. — А главное — ты принял решение, с какой стороны будешь подавать?

Армстронг с недоумением смотрел на него.

— Чтобы понять англичан, — пояснил Тюльпанов, — сначала нужно разобраться в крикете. Игра начинается только после жеребьевки. Правда, глупо давать другой стороне шанс? Ты уже подбросил монетку, Любжи? Вот о чем я все время думаю. И если да, что ты решил — подавать или отбивать?

— Прежде чем принять окончательное решение, я хочу встретиться с госпожой Лаубер, — сказал Дик.

Майор прошелся по комнате, поджав губы, словно обдумывал требование Армстронга.

— Есть одна старая английская поговорка, Любжи. Было бы желание…[13]

Армстронг озадаченно посмотрел на него.

— Нужно еще кое-что знать об англичанах — у них ужасные каламбуры. Но при всех их разговорах о том, что они называют честной игрой, они безжалостны, если дело доходит до защиты своего положения. Итак, если ты хочешь увидеть госпожу Лаубер, нам придется отправиться в Дрезден.

— В Дрезден?

— Да. Госпожа Лаубер благополучно устроилась в самом центре советского сектора. Для тебя это даже лучше. Но, думаю, нам стоит подождать несколько дней.

— Почему? — спросил Армстронг.

— Ты еще многого не знаешь о британцах, Любжи. Если ты овладел их языком, это еще не значит, что ты можешь читать их мысли. Англичане любят порядок. Если ты вернешься сюда завтра, у них сразу появятся подозрения. А если через неделю, они даже не обратят на это внимания.

— И что мне им доложить?

— Скажи, что я осторожничал, что ты «все еще прощупываешь почву», — Тюльпанов снова улыбнулся. — Но можешь сказать им, что я интересовался человеком по имени Арбутнот, Пьер Арбутнот, и спрашивал, правда ли, что он скоро займет пост в Берлине? Ты ответил, что никогда о нем не слышал, но постараешься выяснить.

Вернувшись в британский сектор, Армстронг пересказал Форсдайку бо́льшую часть разговора. Он ожидал, что ему объяснят, кто такой Арбутнот и когда он приедет в Берлин, но Форсдайк лишь сказал:

— Он просто тебя проверяет. Он точно знает, кто такой Арбутнот и когда он приступит к своим обязанностям. Когда ты сможешь снова побывать в русском секторе, не вызывая подозрений?

— В следующую среду или четверг у меня плановая встреча с русскими по поводу поставки бумаги.

— Хорошо. Если «случайно» окажешься неподалеку, зайди к Тюльпанову и скажи, что не смог вытянуть из меня никакой информации об Арбутноте.

— А это не вызовет у него подозрений?

— Нет, он скорее начнет подозревать тебя, если окажется, что тебе что-то известно об этом человеке.

На следующий день за завтраком Шарлотта и Дик снова поссорились из-за возвращения в Британию.

— Сколько еще предлогов ты придумаешь, чтобы оттянуть отъезд? — возмущалась она.

Дик не стал отвечать. Не глядя на нее, он схватил свою трость и фуражку и выскочил за дверь.

Рядовой Бенсон отвез его прямо в контору, и, не успев войти в кабинет, он немедленно вызвал к себе Сэлли. Она вошла с пачкой документов на подпись и приветливо улыбнулась. Час спустя она вернулась за свой стол и чувствовала себя так, будто побывала в мясорубке. Она предупредила всех, чтобы до конца дня они держались подальше от капитана, потому что он в самом дурном расположении духа. К среде его настроение не улучшилось, и в четверг вся команда вздохнула с облегчением, узнав, что его не будет в конторе весь день.

Около десяти утра Бенсон привез его в русский сектор. С кожаным саквояжем в руке Армстронг вышел из джипа и приказал водителю возвращаться в британский сектор. Он прошел через огромную арку к конторе Тюльпанова и с удивлением обнаружил, что у входа в здание его ждет секретарша майора.

Не говоря ни слова, она повела его по вымощенному булыжником двору к большому черному мерседесу, открыла дверцу, и Армстронг сел на заднее сиденье рядом с Тюльпановым. Мотор уже работал, и, не дожидаясь указаний, водитель выехал на площадь и двинулся в сторону автобана.

Майор не выказал никакого удивления, когда Армстронг передал ему разговор с Форсдайком и сообщил, что не сумел ничего узнать об Арбутноте.

— Они тебе пока не доверяют, Любжи, — пояснил Тюльпанов. — Понимаешь, ты — не один из них. И, возможно, никогда им не станешь.

Армстронг нахмурился и стал смотреть в окно.

Выехав за черту города, они взяли направление на юг в сторону Дрездена. Через несколько минут Тюльпанов нагнулся и передал Армстронгу небольшой потрепанный чемоданчик с инициалами «К.Л.».

— Что это? — спросил Дик.

— Все имущество, оставшееся после славного майора, — ответил Тюльпанов. — Во всяком случае, то наследство, на которое может рассчитывать его вдова. — Он протянул Армстронгу плотный коричневый конверт.

— А это? Еще какое-то наследство?

— Нет. Это сорок тысяч марок, которые Лаубер заплатил Шульцу за пакет акций «Дер Телеграф». Видишь ли, если в дело замешаны британцы, я всегда стараюсь действовать по правилам. «Играй, играй и не сдавайся!»[14] — сказал Тюльпанов и после небольшой паузы добавил: — Полагаю, теперь у тебя есть все необходимые документы.

Армстронг кивнул и спрятал конверт в кожаный саквояж. Он снова отвернулся и стал смотреть на мелькавший за окном пейзаж. Он был потрясен видом разрушений и не понимал, почему они ничего не восстанавливают — ведь война уже кончилась. Он обдумывал, как вести себя с госпожой Лаубер, и молчал всю дорогу, пока они не подъехали к окраине Дрездена.

— Водитель знает, куда ехать? — спросил Армстронг, когда они миновали указатель ограничения скорости до 40 километров.

— Разумеется, — ухмыльнулся Тюльпанов. — Ты не первый, кого он везет к этой пожилой даме. Он владеет информацией.

Армстронг бросил на него недоуменный взгляд.

— Вот поселишься в Лондоне, Любжи, и кто-нибудь объяснит тебе смысл этого выражения.

Через несколько минут они остановились в центре около мрачного бетонного многоквартирного дома, который выглядел так, будто в него только вчера попала бомба.

— Квартира шестьдесят три, — сообщил Тюльпанов. — Лифта, правда, нет, Любжи, так что придется тебе карабкаться наверх ножками. Хотя уж в чем-чем, а в этом ты особенно хорош.

Армстронг вышел из машины, держа в руках свой кожаный саквояж и потрепанный чемоданчик майора, и зашагал по заросшей дорожке к подъезду довоенного десятиэтажного дома. Он поднялся по бетонной лестнице, радуясь, что госпожа Лаубер живет не на последнем этаже. На шестом этаже он свернул в узкий неоштукатуренный коридор и остановился перед дверью, рядом с которой на стене красной краской была намалевана цифра «63».

Дик постучал тростью по стеклу, и через несколько минут дверь открыла пожилая женщина. Казалось, она ничуть не удивилась, увидев у себя на пороге британского офицера. Она провела его по убогому темному коридору в крошечную холодную комнату с окнами, выходившими на точно такой же десятиэтажный дом. Армстронг сел напротив нее рядом с электрообогревателем, в котором работала только одна пластина из двух.

Старуха съежилась на стуле, закутавшись в рваный платок, и Армстронга охватила дрожь.

— Я видел вашего мужа в Уэльсе незадолго до его смерти, — начал он. — Он попросил меня передать вам это. — Он протянул ей потрепанный чемодан.

Госпожа Лаубер похвалила его немецкий, потом открыла чемодан, достала оттуда фотографию в рамке, на которой была изображена с мужем в день свадьбы. Следом появилась фотография молодого человека — вероятно, их сына, решил он. По ее печальному взгляду Армстронг понял, что он, видимо, погиб на войне. Потом она вытащила еще несколько вещей, в том числе сборник стихов Райнера Марии Рильке и старые деревянные шахматы.

Последними она достала три медали мужа. Потом подняла голову и с надеждой спросила:

— Он передал с вами какое-нибудь сообщение для меня?

— Только что он скучает. И еще он просил, чтобы вы отдали шахматы Арно.

— Арно Шульцу, — вздохнула она. — Вряд ли он еще жив. — Она помолчала. — Понимаете, бедняга был евреем. Мы потеряли с ним связь во время войны.

— Значит, я возьму это на себя и постараюсь выяснить, что с ним, — Армстронг наклонился и взял ее за руку.

— Вы так добры, — сказала она, вцепившись в него костлявыми пальцами. Она не сразу отпустила его руку. Потом взяла шахматы и протянула ему. — Я очень надеюсь, что он еще жив, — произнесла она. — Арно был чудесным человеком.

Армстронг кивнул.

— Муж еще что-нибудь передал для меня?

— Да. Он хотел, чтобы вы вернули Арно его акции. Сказал, что это его последнее желание.

— Какие акции? — впервые за время разговора в ее голосе прозвучала тревога. — Они ничего не говорили об акциях, когда приходили ко мне.

— По-видимому, вскоре после прихода Гитлера к власти Арно продал герру Лауберу акции какого-то издательства, и ваш муж обещал вернуть их сразу после окончания войны.

— Конечно, я бы с радостью их вернула, — дрожа от холода, сказала старуха. — Но, к сожалению, у меня нет никаких акций. Может, Клаус написал завещание…

— Увы, нет, госпожа Лаубер, — покачал головой Армстронг. — Во всяком случае, мы его не обнаружили.

— Как это непохоже на Клауса, — вздохнула она. — Он всегда был такой педантичный. Но, наверное, оно затерялось где-нибудь в русской зоне. Русским нельзя доверять, знаете ли, — прошептала она.

Армстронг согласно кивнул.

— Это не проблема, — заверил он, снова беря ее за руку. — У меня есть документ, который дает мне право позаботиться, чтобы Арно Шульц, если он еще жив, получил акции, принадлежащие ему по праву.

— Спасибо, — улыбнулась госпожа Лаубер. — Какое счастье знать, что это дело находится в руках британского офицера.

Армстронг достал из саквояжа договор на четырех листах и открыл последнюю страницу. Указав госпоже Лаубер на два поставленных карандашом крестика, он протянул ей свою ручку. Она поставила корявую подпись, не прочитав ни одного пункта, ни единой статьи договора. Как только чернила высохли, Армстронг спрятал документ в саквояж и защелкнул замок. Он с улыбкой посмотрел на госпожу Лаубер.

— Мне пора возвращаться в Берлин, — сказал он, поднимаясь со стула. — Я сделаю все возможное, чтобы найти герра Шульца.

— Спасибо, — госпожа Лаубер медленно встала и проводила его обратно по коридору к двери. — До свидания, — попрощалась она, когда он вышел на площадку, — я вам очень благодарна, что вы проделали такой путь ради меня. — Она слабо улыбнулась и закрыла дверь.

— Ну что? — спросил Тюльпанов, когда Армстронг снова сел в машину.

— Она подписала договор.

— Я так и думал, — заметил Тюльпанов.

Автомобиль развернулся и направился в Берлин.

— И что дальше? — поинтересовался Армстронг.

— Ты уже бросил монетку, — усмехнулся майор. — И выиграл жеребьевку. Ты решил встать на подачу. Хотя, должен сказать, то, что ты сейчас проделал с госпожой Лаубер, вряд ли можно назвать игрой в крикет.

Армстронг вопросительно посмотрел на него.

— Даже я думал, что ты отдашь ей сорок тысяч марок, — сказал Тюльпанов. — Но наверняка ты передашь Арно… — он сделал паузу — …шахматы.

На следующее утро капитан Ричард Армстронг зарегистрировал право собственности на «Дер Телеграф» в Британской контрольной комиссии. Хотя один чиновник удивленно поднял брови, а другой заставил ждать больше часа, в конечном счете секретарь поставил печать на документ, узаконивающий сделку и подтверждающий, что капитан Армстронг является единоличным владельцем газеты.

Шарлотта постаралась скрыть свои истинные чувства, когда муж рассказал ей о своей «удаче». Она не сомневалась, что теперь их отъезд в Англию снова откладывается. Правда, она вздохнула с облегчением, когда Дик согласился на ее поездку к родителям в Лион, где она собиралась рожать их первенца: Шарлотта твердо решила, что ее ребенок начнет свою жизнь гражданином Франции.

Арно Шульца удивил внезапно вновь пробудившийся интерес Армстронга к «Дер Телеграф». Он стал вносить свою лепту в утренние редакционные совещания и даже катался по ночам с фургонами, развозившими газеты по городу. Арно решил, что новый энтузиазм босса напрямую связан с отсутствием Шарлотты.

Через несколько недель они впервые продали 300 тысяч экземпляров за день, и Арно признал, что ученик превзошел учителя.

Месяц спустя капитан Армстронг взял десятидневный отпуск по семейным обстоятельствам и отправился в Лион на рождение своего первого ребенка. Он был счастлив, когда Шарлотта подарила ему сына, которого они назвали Давид. Сидя на кровати с ребенком на руках, он пообещал Шарлотте, что они скоро уедут в Англию и начнут новую жизнь втроем.

Через неделю он вернулся в Берлин, полный решимости сказать полковнику Оакшоту, что пришло время ему подать в отставку и вернуться в Англию.

Он бы так и сделал, если бы не прием у Арно Шульца по случаю его шестидесятилетия.

ГЛАВА 14

АДЕЛАИД ГАЗЕТТ, 13 марта 1956 года:

МЕНЗИС ОСТАЕТСЯ

Впервые Таунсенд увидел ее, когда летел в Сидней. Он читал «Газетт»: передовицу следовало переставить на третью полосу, и заголовок был слабоват. Теперь «Газетт» удерживала монополию в Аделаиде, но постепенно становилась все менее интересной. Надо было убрать Фрэнка Бейли из редакторского кресла сразу после слияния, но он хотел сначала избавиться от сэра Колина. Кит нахмурился.

— Хотите еще кофе, мистер Таунсенд? — спросила она.

Подняв голову, Таунсенд увидел стройную девушку, которая держала в руке кофейник и улыбалась. Лет двадцати пяти, с кудрявыми светлыми волосами и голубыми глазами, в которые все время хотелось смотреть.

— Да, — ответил он, хотя выпил уже две чашки. Она улыбнулась — улыбкой стюардессы, улыбкой, одинаковой для всех, будь ты толстый или худой, богатый или бедный.

Таунсенд отложил «Газетт» и попытался сосредоточиться на предстоявшем совещании. Недавно он купил за полмиллиона фунтов небольшую издательскую фирму, которая специализировалась на дешевых газетах, распространявшихся в западных предместьях Сиднея. Сделка не принесла ему ничего, кроме возможности закрепиться в крупнейшем городе Австралии.

Это произошло на ежегодном приеме издателей газет и книг в «Кук-Отеле». Когда торжественная часть закончилась, к его столику подошел мужчина лет двадцати семи, ростом около ста семидесяти пяти сантиметров, с квадратным подбородком, огненно-рыжими волосами и плечами, как у нападающего первой линии, и прошептал ему на ухо:

— Я буду ждать вас в мужском туалете.

Таунсенд не знал, то ли смеяться, то ли просто не обращать на него внимания. Но любопытство взяло верх, и через несколько минут он встал и направился между столами в мужской туалет. Рыжий мыл руки в угловой раковине. Таунсенд подошел к соседней раковине и открыл кран.

— В какой гостинице вы остановились? — спросил рыжий.

— В «Таун-Хауз», — ответил Кит.

— В каком номере?

— Понятия не имею.

— Я узнаю. Я приду к вам в номер около полуночи. Если вас, конечно, интересует, как заполучить «Сидней Кроникл».

Рыжий закрыл кран, вытер руки и вышел.

Когда они снова встретились, Таунсенд узнал, что заговоривший с ним на приеме человек — заместитель редактора «Кроникл» Брюс Келли. По его словам, сэр Сомерсет Кенрайт собирается продать газету, так как она больше не вписывается в его издательскую группу.

— Вам не понравился кофе? — спросила она.

Таунсенд посмотрел на нее, потом опустил взгляд на нетронутый кофе.

— Нет, все в порядке, спасибо, — ответил он. — Просто задумался.

Она одарила его той же улыбкой, забрала чашку и пошла дальше по проходу. Он снова попытался сосредоточиться.

Когда он впервые обсудил эту идею с матерью, она сказала, что отец всю жизнь мечтал стать владельцем «Кроникла», хотя ее собственное отношение к этому было двойственным. Сейчас он направлялся в Сидней, вот уже в третий раз за последнее время, на очередное совещание с высшим руководством сэра Сомерсета, чтобы обсудить условия возможной сделки. И один из этих высших руководителей все еще был у него в долгу.

Последние несколько месяцев юристы Таунсенда работали в тандеме с юристами сэра Сомерсета, и вот теперь обе стороны почти договорились.

— Старик считает, что ты — меньшее из двух зол, — предупреждал его Келли. — Он смирился с мыслью, что его сын не годится для этой работы, но он не хочет, чтобы газета попала в руки к Уолли Хэкеру. Он никогда его не любил и никогда ему не доверял. Насчет тебя он не уверен, хотя с теплотой вспоминает твоего отца.

С тех пор как Келли сообщил ему эту бесценную информацию, Таунсенд упоминал имя отца при каждой встрече с сэром Сомерсетом.

Когда самолет вырулил на посадочную полосу и остановился в аэропорту «Кингсфорд-Смит», Таунсенд отстегнул ремень безопасности, подхватил свой портфель и направился к выходу.

— Всего доброго, мистер Таунсенд, — сказала она. — Надеюсь, вы снова полетите самолетом компании «Остэйр».

— Непременно, — пообещал он. — Вообще-то, я возвращаюсь сегодня вечером.

Лишь нетерпеливая очередь пассажиров, напиравших сзади, помешала ему спросить, будет ли она работать на вечернем рейсе.

Когда такси остановилось на Питт-Стрит, Таунсенд посмотрел на часы и обнаружил, что у него есть еще несколько минут. Он расплатился с водителем и, лавируя среди машин, перебежал на другую сторону улицы. Ступив на тротуар, он повернулся и долго разглядывал здание, в котором помещалась самая раскупаемая газета Австралии. Жаль, что отец не дожил до этой минуты и не увидит, как он заключит эту сделку.

Он вернулся обратно, вошел в здание и стал мерить шагами приемную. Наконец из лифта появилась пожилая элегантно одетая женщина, подошла к нему и сказала:

— Сэр Сомерсет ждет вас, мистер Таунсенд.

В просторном кабинете с видом на гавань Таунсенда приветствовал человек, на которого он с самого детства смотрел с благоговением и восхищением. Сэр Сомерсет тепло пожал ему руку.

— Кит, рад тебя видеть. Насколько я знаю, ты учился в школе с моим исполнительным директором. — Мужчины молча пожали друг другу руки. — Но, кажется, ты не встречался с редактором «Кроникл» Ником Уотсоном.

— Нет, не имел удовольствия, — Таунсенд пожал руку Уотсону. — Но, разумеется, ваша репутация мне известна.

Сэр Сомерсет жестом пригласил всех садиться вокруг большого стола для заседаний и занял место во главе.

— Видишь ли, Кит, — начал старик, — я очень горжусь этой газетой. Даже Бивербрук пытался купить ее у меня.

— Я его понимаю, — вставил Таунсенд.

— Думаю, и твой отец гордился бы тем уровнем, на который мы подняли журналистику.

— Он всегда отзывался о ваших газетах с глубоким уважением. Должен признаться, в применении к «Кроникл» наиболее подходящим было бы слово «зависть».

Сэр Сомерсет улыбнулся.

— Спасибо за добрые слова, сынок. — Он немного помолчал. — Ну что ж, похоже, за прошедшие недели наши команды пришли к соглашению почти по всем вопросам. Таким образом, если ты можешь заплатить миллион девятьсот тысяч фунтов, которые предложил мне Уолли Хэкер, и — что для меня не менее важно — согласен оставить Ника на посту редактора, а Дункана на посту исполнительного директора, — думаю, можно считать, что сделка состоялась.

— Было бы глупо не опереться на их обширные знания и богатый опыт, — сказал Таунсенд. — Оба они — профессионалы высочайшего класса, и, разумеется, я буду рад работать с ними. Хотя должен вам сказать, я не вмешиваюсь во внутренние дела моих газет, тем более в редакционную политику. Это не мой стиль.

— Вижу, ты многому научился у своего отца, — заметил сэр Сомерсет. — Так же как он и как ты, я не вмешиваюсь в повседневное руководство газетой. Это всегда кончается слезами.

Таунсенд согласно кивнул.

— Итак, думаю, на данном этапе нам больше нечего обсуждать, поэтому предлагаю перейти в столовую и закусить. — Старик обнял Таунсенда за плечи. — Жаль только, твоего отца нет сейчас с нами.

По дороге в аэропорт улыбка не сходила с лица Таунсенда. Вот будет удача, если она окажется на обратном рейсе. Его улыбка стала шире, когда он пристегнул ремень и стал мысленно репетировать, что он ей скажет.

— Надеюсь, поездка в Сидней была плодотворной, мистер Таунсенд, — произнесла она, предложив ему вечернюю газету.

— Еще какой плодотворной, — ответил он. — Может, вы согласитесь поужинать сегодня со мной и вместе отпраздновать мой успех?

— Вы очень любезны, сэр, — сказала она, делая ударение на слове «сэр», — но, боюсь, это против политики компании.

— Могу я узнать, как вас зовут? Или это тоже против политики компании?

— Нет, сэр. Меня зовут Сьюзен. — Она улыбнулась ему той самой улыбкой и пошла дальше по проходу.

Вернувшись домой, он первым делом приготовил себе бутерброд с сардинами. Но тут зазвонил телефон. Это был Клайв Джарвис, старший партнер в фирме «Джарвис, Смит и Томас». Клайв беспокоился из-за некоторых тонкостей договора, вроде соглашений о компенсации и списания запасов.

Только Таунсенд положил трубку, как раздался новый звонок, который отнял у него гораздо больше времени. Звонил Тревор Мичем, его бухгалтер, который по-прежнему считал, что 1,9 миллиона — слишком высокая цена.

— У меня нет выбора, — сказал Таунсенд. — Уолли Хэкер уже предложил ту же сумму.

— Хэкер в состоянии заплатить намного больше, — последовал ответ. — Я считаю, мы должны настаивать на поэтапной оплате, рассчитанной по данным тиража за этот год, а не по общим данным за последние десять лет.

— Почему? — спросил Таунсенд.

— Потому что «Кроникл» из года в год теряет от двух до трех процентов читателей. Все расчеты должны быть основаны на последних данных.

— Здесь я с тобой согласен, но не хочу из-за этого провалить сделку.

— Я тоже, — согласился бухгалтер. — Но еще я не хочу, чтобы ты стал банкротом только потому, что из сентиментальности заплатил слишком много. В бизнесе свои правила, нельзя заключать сделку просто для того, чтобы доказать, что ты не хуже своего отца.

Оба некоторое время молчали.

— Об этом можешь не беспокоиться, — наконец сказал Таунсенд. — У меня уже есть план, как удвоить тираж «Кроникл». Через год 1,9 миллиона покажутся мелочью. Скажу тебе больше, мой отец одобрил бы эту сделку. — Он повесил трубку, не дав Тревору добавить ни слова.

Последним позвонил Брюс Келли, сразу после одиннадцати. К этому времени Таунсенд переоделся в домашний халат, а недоеденный бутерброд с сардинами зачерствел.

— Сэр Сомерсет все еще нервничает, — сообщил тот.

— Почему? — удивился Таунсенд. — Мне казалось, совещание прошло гладко.

— Проблема не в совещании. После твоего ухода ему позвонил сэр Колин, и они проговорили почти час. Да и Дункан Александр, похоже, тебе совсем не друг.

Таунсенд ударил кулаком по столу.

— Черт бы его побрал! — разозлился он. — Ладно, слушай внимательно, Брюс, я скажу, какую тактику тебе надо избрать. Каждый раз, когда в разговоре возникнет имя сэра Колина, напоминай сэру Сомерсету, что оборот «Мессенджера» стал снижаться, после того как сэр Колин возглавил правление газеты. А Александра предоставь мне.

В следующем полете в Сидней Таунсенда ожидало разочарование — Сьюзен нигде не было видно. Когда стюард принес ему кофе, он поинтересовался, не перевели ли ее на другой рейс.

— Нет, сэр, — ответил стюард. — Сьюзен ушла из компании в конце прошлого месяца.

— Вы не знаете, где она сейчас работает?

— Не имею представления, сэр, — ответил тот и перешел к следующему пассажиру.

Все утро Таунсенд осматривал помещения редакции «Кроникл» в сопровождении Александра, который держался по-деловому и даже не пытался казаться дружелюбным. Улучив момент, когда они остались одни в лифте, Таунсенд повернулся к нему.

— Однажды много лет назад ты сказал мне: «У нас, Александров, долгая память. Позови, если я буду нужен».

— Да, я помню, — признал Дункан.

— Это хорошо, потому что пришло время вернуть долг.

— Что ты хочешь от меня?

— Я хочу, чтобы сэру Сомерсету рассказали, какой я хороший.

Лифт остановился, и двери открылись.

— Если я это сделаю, ты гарантируешь, что я не потеряю работу?

— Даю слово, — сказал Таунсенд и шагнул в коридор.

После обеда сэр Сомерсет — который казался чуть более сдержанным, чем во время их первой встречи, — познакомил Таунсенда с журналистами. Все успокоились, увидев, что новый владелец только кивает и улыбается им, стараясь понравиться даже самым младшим сотрудникам. Все, кто общался с Таунсендом в тот день, были приятно удивлены, особенно после рассказов репортеров, которые работали на него в «Газетт». Даже у сэра Сомерсета возникли сомнения, не сгустил ли краски сэр Колин, когда рассказывал о действиях Таунсенда.

— Не забывайте, что случилось с оборотом «Мессенджера», когда сэр Колин стал председателем правления, — вскоре после ухода Таунсенда нашептывал Брюс Келли некоторым журналистам, и редактору в том числе.

Работники «Кроникл» вряд ли истолковали бы свои сомнения в пользу Таунсенда, если бы увидели записи, которые он делал во время обратного полета в Аделаиду. Ему было ясно — если он хочет удвоить прибыль газеты, придется прибегнуть к полостной операции и вырезать все лишнее сверху донизу.

Внезапно Таунсенд поймал себя на том, что время от времени поднимает голову и ищет глазами Сьюзен. Когда другой стюард предложил ему вечернюю газету, он спросил, не знает ли тот, где она теперь работает.

— Вы имеете в виду Сьюзен Гловер? — уточнил стюард.

— Блондинка, вьющиеся волосы, чуть старше двадцати.

— Да, это Сьюзен. Она ушла, когда ей предложили работу в «Мурз». Сказала, что ей надоело работать в неурочное время и чувствовать себя кондуктором автобуса. Я ее понимаю.

Таунсенд улыбнулся. «Мурз» был любимым магазином матери в Аделаиде. Он не сомневался, что узнать, в каком отделе работает Сьюзен, не составит труда.

На следующее утро он просмотрел с Банти почту, и, едва за ней закрылась дверь, набрал номер «Мурза».

— Соедините меня, пожалуйста, со Сьюзен Гловер.

— В каком отделе она работает?

— Не знаю, — сказал Таунсенд.

— У вас срочное дело?

— Нет, это личный звонок.

— Вы ее родственник?

— Нет, — озадаченно ответил он.

— В таком случае простите, ничем не могу помочь. Персоналу запрещено принимать личные звонки в рабочее время. — На том конце провода раздались короткие гудки.

Таунсенд положил трубку, встал из-за стола и вышел в кабинет Банти.

— Меня не будет час, может, чуть больше. Хочу выбрать подарок матери на день рождения.

Мисс Бантинг была удивлена, так как знала, что день рождения у его матери будет через четыре месяца. Во всяком случае, налицо явный прогресс, подумала она. Его отцу ей всегда приходилось напоминать об этом накануне.

День был теплый, и Таунсенд сказал своему водителю Сэму, что прогуляется несколько кварталов до «Мурза» и заодно проверит все газетные киоски по пути. В первом же киоске, который попался ему на углу улицы короля Уильяма, «Газетт» уже была продана, хотя часы показывали всего несколько минут одиннадцатого. Таунсенд нахмурился и решил, как только вернется, поговорить с руководителем отдела распространения.

Оказавшись у дверей огромного универсального магазина на Рандл-Стрит, он подумал, что найти Сьюзен будет непросто. Он толкнул вращающиеся двери и направился вдоль прилавков на первом этаже: бижутерия, перчатки, парфюмерия. Но ее там не было. Он поднялся на эскалаторе на второй этаж и начал по новой: посуда, постельное белье, товары для кухни. И снова ему не повезло. На третьем этаже он обнаружил отдел мужской одежды и вспомнил, что ему нужен новый костюм. Если бы она работала здесь, он бы купил его прямо сейчас, но вокруг не было ни одной женщины.

Таунсенд поднялся на эскалаторе на четвертый этаж, и ему показалось, что лицо элегантно одетого человека, стоявшего на ступеньку выше ему знакомо.

Тот обернулся и, увидев Таунсенда, сказал:

— Привет, как дела?

— Хорошо, — ответил Кит, мучительно пытаясь вспомнить, кто это.

— Эд Скотт, — подсказал мужчина. — Я учился на два класса младше в Сент-Эндрюз и до сих пор помню твои статьи в школьном журнале.

— Польщен, — улыбнулся Таунсенд. — Ну, а ты чем занимаешься?

— Я помощник управляющего.

— Стало быть, преуспеваешь, — Таунсенд обвел взглядом гигантский магазин.

— Я бы так не сказал, — Эд покачал головой. — Мой отец — главный управляющий. Но уж тебе-то мне не нужно этого объяснять.

Таунсенд нахмурился.

— Ты ищешь что-то конкретное? — спросил Эд, когда они сошли с эскалатора.

— Да, — ответил Таунсенд. — Подарок для матери. Она его уже выбрала, а мне нужно только забрать. Я забыл, на каком этаже, но знаю, как зовут продавщицу, которая ее обслуживала.

— Назови мне имя, и я узнаю, в каком отделе она работает.

— Сьюзен Гловер, — сказал Таунсенд, стараясь не покраснеть.

Эд отошел в сторону, набрал номер на переговорном устройстве и повторил имя. Через минуту его лицо вытянулось от удивления.

— Она в отделе игрушек, — сообщил он. — Ты ничего не перепутал?

— Конечно, нет, — махнул рукой Таунсенд. — Это пазл.

— Пазл?

— Ну да. Моя мать обожает составлять пазлы. Но никому из родственников не позволяет покупать их для нее, потому что всякий раз оказывается, что такой у нее уже есть.

— А, понятно, — кивнул Эд. — Значит так, спустись на эскалаторе в подвальный этаж. Отдел игрушек будет справа.

Таунсенд поблагодарил его, и помощник управляющего скрылся в отделе товаров для туризма.

Таунсенд спустился вниз и очутился в «Мире игрушек». Он посмотрел по сторонам, но нигде не увидел Сьюзен, и подумал, что у нее, может быть, сегодня выходной. Он медленно прошелся по отделу, ему не хотелось спрашивать о Сьюзен Гловер женщину с лицом мегеры и с табличкой «Старший продавец» на пышной груди.

Решив, что придет завтра, он уже направился к выходу, когда дверь позади одного прилавка открылась, из нее вышла Сьюзен с большой коробкой конструктора «Меккано» и подошла к покупателю.

Таунсенд не мог сдвинуться с места. Она была еще очаровательнее, чем в самолете.

— Вам помочь, сэр?

Таунсенд вздрогнул, обернулся и оказался лицом к лицу с «мегерой».

— Нет, благодарю, — нервно ответил он. — Я просто ищу подарок для… для… своего племянника.

«Мегера» изучающе посмотрела на него, и Таунсенд отошел в сторону. Он встал так, чтобы скрыться с ее глаз, но в то же время видеть Сьюзен.

Покупатель, которого она обслуживала, никак не мог решить, нужен ему «Меккано» или нет. Сьюзен пришлось открыть коробку и показать, что содержимое соответствует нарисованному на картинке. Она достала несколько красных и желтых деталей и соединила их, но покупатель все равно ушел с пустыми руками.

Таунсенд дождался, пока «мегера» займется другим покупателем, и быстро подошел к прилавку. Сьюзен подняла голову и улыбнулась.

— Чем могу помочь, мистер Таунсенд? — спросила она.

— Вы поужинаете сегодня со мной? — ответил он. — Или это по-прежнему против политики компании?

Она улыбнулась.

— Да, мистер Таунсенд, но…

Рядом со Сьюзен возникла старший продавец и с еще бо́льшим подозрением посмотрела на них.

— В нем должно быть не меньше тысячи элементов, — сказал Таунсенд. — Моей матери нужен пазл, которого хватит хотя бы на неделю.

— Разумеется, сэр, — и Сьюзен подвела его к нужному стенду.

Не глядя на нее, он стал внимательно рассматривать их.

— Как насчет «Пиллигрини»? В восемь часов? — прошептал он, пока «мегера» была еще далеко.

— Отлично. Я никогда там не была, но всегда хотела, — ответила она и взяла у него из рук пазл с изображением Сиднейского порта.

Вернувшись за прилавок, она пробила чек и положила большую коробку в пакет с эмблемой «Мурз».

— Пожалуйста, два десять, сэр.

Таунсенд заплатил за покупку и хотел еще раз уточнить время свидания, но «мегера» ни на шаг не отходила от Сьюзен и сказала елейным голоском:

— Надеюсь, головоломка понравится вашему племяннику.

Две пары глаз смотрели ему вслед, когда он выходил из магазина.

Увидев содержимое пакета, Банти была слегка удивлена. За все тридцать два года, что она проработала на сэра Грэхема, он ни разу не дарил жене пазлы.

Не обращая внимания на ее вопросительный взгляд, Таунсенд сказал:

— Банти, я хочу срочно видеть начальника отдела распространения. К десяти часам в киоске на углу улицы короля Уильяма «Газетт» уже не было.

Когда она уже стояла в дверях, он добавил:

— Да, и не могли бы вы заказать мне на сегодня столик на двоих в «Пиллигрини»?

Когда Сьюзен появилась в дверях ресторана, несколько мужчин повернули головы и провожали ее взглядами, пока она шла к угловому столику. На ней был розовый костюм, подчеркивавший фигуру, и хотя юбка была на пару сантиметров ниже колен, когда она подошла к столику, его глаза все еще смотрели вниз. Она заняла место напротив него, и во взглядах теперь читалась зависть.

Чей-то голос намеренно громко произнес:

— Этот поганец получает все, что захочет.

Они оба засмеялись, и Таунсенд налил ей шампанского. Вскоре он почувствовал, как ему легко с ней. Они рассказывали друг другу истории из жизни, как старые друзья, встретившиеся после долгой разлуки. Таунсенд объяснил, почему в последнее время так часто летает в Сидней, а Сьюзен поведала, почему ей не нравится работать в отделе игрушек в «Мурз».

— Она всегда такая злая? — поинтересовался Таунсенд.

— Ты застал ее в хорошем расположении духа. После твоего ухода она полдня ехидничала по поводу того, зачем ты приходил: то ли за подарком матери, то ли племяннику, а может, еще кому-то. А когда я на пару минут задержалась после обеда, она заявила: «Вы опоздали на сто двадцать секунд, мисс Гловер. Если это повторится, нам придется вычесть соответствующую сумму из вашей зарплаты».

Таунсенд расхохотался — так похоже она изобразила «мегеру».

— В чем ее проблема?

— Думаю, она хотела быть стюардессой.

— По-моему, ей не хватает некоторых физических данных, — предположил Таунсенд.

— Ну, а ты чем сегодня занимался? — спросила Сьюзен. — Снова пытался подцепить стюардессу из «Остэйр»?

— Нет, — улыбнулся он. — Это было на прошлой неделе, причем безуспешно. Сегодня мне пришлось довольствоваться работой — я пытался решить, по карману ли мне заплатить миллион девятьсот фунтов за «Сидней Кроникл».

— Миллион девятьсот? — ужаснулась она. — В таком случае меньшее, что я могу сделать, это оплатить сегодняшний счет. В последний раз, когда я покупала «Сидней Кроникл», газета стоила шесть пенсов.

— Да, но ты купила один номер, а мне нужны все.

Их кофейные чашки уже убрали со стола, кухня закрылась, но они все никак не могли наговориться. Двое официантов со скучающим видом стояли у колонны, изредка бросая на них тоскливые взгляды. Таунсенд заметил, как один с трудом подавил зевок, тогда он попросил счет и оставил большие чаевые. На улице он взял Сьюзен за руку.

— Где ты живешь?

— На северной окраине, но, боюсь, я уже опоздала на последний автобус. Придется взять такси.

— Такой чудесный вечер. Давай прогуляемся?

— С удовольствием, — улыбнулась она.

Всю дорогу они говорили не умолкая, и час спустя подошли к ее дому.

— Спасибо за чудесный вечер. Кит, — на прощание сказала Сьюзен. — Теперь я понимаю, что значит «проветриться».

— Мы можем это повторить, — предложил он.

— Хорошая мысль.

— Когда?

— Я бы сказала завтра, но все зависит от того, придется ли мне каждый раз возвращаться домой пешком. Если да, я бы предпочла ресторан поближе или, по крайней мере, надела бы более удобные туфли.

— Конечно, нет, — заверил ее Таунсенд. — Обещаю, завтра я отвезу тебя на машине. Но днем я подписываю контракт в Сиднее, так что вернусь только часам к восьми.

— Отлично. Значит, я успею зайти домой и переодеться.

— «Л’Этуаль» тебя устроит?

— Только если тебе есть что отпраздновать.

— Уверяю тебя, у нас будет прекрасный повод для праздника.

— Тогда встретимся в «Л’Этуаль» в девять. — Она потянулась к нему и поцеловала в щеку. — Знаешь, Кит, так поздно здесь такси не найти, — в ее голосе слышалось беспокойство. — Боюсь, тебе придется возвращаться пешком.

— Ничего, это того стоит, — сказал Таунсенд, когда Сьюзен направилась по дорожке к дому.

К нему подъехала машина и остановилась. Из нее выскочил водитель и открыл дверцу.

— Куда, босс?

— Домой, Сэм, — сказал он своему шоферу. — Только давай поедем через вокзал. Я хочу купить утренний выпуск.

Утром Таунсенд первым рейсом улетел в Сидней. Рядом с ним в самолете сидели его юрист Клайв Джарвис и бухгалтер Тревор Мичем.

— Мне все еще не нравится пункт о расторжении, — заметил Клайв.

— И график платежей надо немного подкорректировать, — добавил Тревор.

— Сколько нужно времени, чтобы разобраться с этими вопросами? — спросил Таунсенд. — Вечером в Аделаиде у меня назначена встреча, поэтому я должен успеть на дневной рейс.

Оба с сомнением покачали головой.

Их опасения оправдались. Юристы обеих компаний все утро обсуждали особые условия договора, бухгалтеры долго возились с проверкой цифр. Все работали без перерыва, а после трех Таунсенд каждую минуту начал поглядывать на часы. Он ходил взад и вперед по комнате, односложно отвечал на вопросы, но окончательный вариант документа был готов только в шестом часу.

Таунсенд вздохнул с облегчением, когда юристы наконец поднялись из-за стола и стали разминать ноги. Он снова посмотрел на часы и подумал, что еще успевает на самолет и прибудет в Аделаиду вовремя. Он поблагодарил своих советников за работу и пожимал руки их коллегам, когда в комнату вошел сэр Сомерсет в сопровождении редактора и исполнительного директора.

— Мне сказали, что мы наконец пришли к соглашению, — широко улыбнулся старик.

— Пожалуй, да, — ответил Таунсенд, пытаясь скрыть нетерпение. Он хотел позвонить в «Мурз» и предупредить, что может опоздать, но знал, что ее не подзовут к телефону.

— Ну что ж, давайте отметим это событие, а потом поставим подписи под окончательным вариантом, — предложил сэр Сомерсет.

После третьего стакана виски Таунсенд заметил, что пора бы подписать договор. Его поддержал Ник Уотсон и напомнил сэру Сомерсету, что ему еще нужно сдать в печать вечерний номер.

— Верно, — сказал владелец, доставая из кармана перьевую ручку. — А так как «Кроникл» еще шесть недель будет принадлежать мне, мы не должны опускать планку. Кстати, Кит, ты поужинаешь со мной?

— К сожалению, сегодня не смогу, — ответил Таунсенд. — У меня уже назначена встреча в Аделаиде.

Сэр Сомерсет резко повернулся к нему:

— Надеюсь, она красавица? Я не потерплю, если меня променяют на очередную деловую сделку.

— Уверяю вас, она очень красивая, — рассмеялся Таунсенд. — И это только второе наше свидание.

— В таком случае не буду тебя задерживать.

Сэр Сомерсет направился к столу, на котором лежали два экземпляра договора. Некоторое время он стоял и смотрел на контракт, словно сомневаясь. Обе стороны забеспокоились, а один из юристов сэра Сомерсета стал нервно перебирать руками.

Старик повернулся к Таунсенду и подмигнул.

— Должен тебе сказать, наша сделка в конечном счете состоялась благодаря Дункану, а не Хэкеру.

Он наклонился над столом и подписал оба экземпляра, потом передал ручку Таунсенду, который поставил свое имя рядом с подписью сэра Сомерсета.

Мужчины несколько официально пожали друг другу руки.

— Самое время выпить еще по стаканчику, — сказал сэр Сомерсет и подмигнул Таунсенду. — Давай, беги, Кит, а мы повеселимся в твое отсутствие. Хочу сказать, мой мальчик, я очень счастлив, что «Кроникл» перейдет к сыну сэра Грэхема Таунсенда.

Ник Уотсон шагнул вперед и обнял Таунсенда за плечи.

— Как редактор «Кроникл», хочу сказать, что рад работать с вами. Надеюсь, мы скоро снова увидим вас в Сиднее.

— Я тоже рад работать с вами, — ответил Таунсенд, — и уверен, мы будем встречаться время от времени. — Повернувшись к Дункану Александру, он улыбнулся: — Спасибо. Теперь мы в расчете.

Дункан протянул руку, но Таунсенд уже выбежал за дверь. Двери лифта закрылись перед его носом, и он не успел нажать кнопку со стрелкой вниз. Когда ему наконец удалось поймать такси, водитель отказался нарушить скоростной лимит, несмотря на уговоры, подкуп и даже ругань. Подъезжая к аэропорту, Таунсенд увидел взлетающий «Дуглас», в то время как его последний пассажир остался на земле.

— В кои-то веки улетел вовремя, — пожал плечами таксист.

В отличие от следующего рейса, который по расписанию вылетал через час, но был отложен на сорок минут.

Посмотрев на часы, Таунсенд неторопливо подошел к телефонной будке и нашел в справочнике Аделаиды телефон Сьюзен. Телефонистка сказала, что номер занят. Через несколько минут он позвонил снова, но ему никто не ответил. Наверное, она принимала душ. Он пытался представить себе это зрелище, когда объявили окончание посадки на рейс до Аделаиды.

Он попросил телефонистку попробовать еще раз, но номер опять был занят. Он чертыхнулся, положил трубку и побежал к самолету, едва успев подняться на борт. Весь полет он стучал по подлокотнику кресла, но самолет не летел быстрее.

Сэм с встревоженным видом стоял у машины, когда его хозяин выскочил из зала прилета. Он гнал в Аделаиду, нарушая все мыслимые и немыслимые правила, но к тому моменту, когда доставил своего шефа к ресторану, метрдотель уже принял последний заказ.

Таунсенд попытался объяснить, что случилось, но Сьюзен, казалось, все поняла еще до того, как он открыл рот.

— Я звонил из аэропорта, но все время попадал то на короткие, то на длинные гудки.

Он посмотрел на нетронутые приборы, лежавшие перед ней на столе.

— Только не говори, что ты ничего не ела.

— Мне просто не хотелось, — она взяла его за руку. — Но ты-то уж точно умираешь с голоду и наверняка все еще хочешь отпраздновать свой триумф. Итак, если бы у тебя был выбор, чего бы тебе хотелось больше всего?

Когда на следующее утро Таунсенд вошел в свой кабинет, около его стола в нерешительности топталась Банти, сжимая в руке листок бумаги. У него создалось впечатление, что она стоит здесь уж довольно долго.

— Какие-то проблемы? — спросил Таунсенд, закрывая дверь.

— Нет. Просто вы, похоже, забыли, что в конце этого месяца я выхожу на пенсию.

— Я не забыл, — Таунсенд сел за стол. — Просто я не думаю…

— На этот счет в компании есть четкие правила, — прервала его Банти. — Когда служащей исполняется шестьдесят лет…

— Вам никогда не будет шестьдесят, Банти!

— …она получает право выйти на пенсию в последнюю пятницу того же календарного месяца.

— Правила нужны для того, чтобы их нарушать.

— Ваш отец считал, что у этого правила не должно быть исключений, и я с ним согласна.

— Но у меня сейчас нет времени искать кого-то другого, Банти. Со всей этой покупкой «Кроникл» и…

— Я предвидела эту проблему, — не моргнув глазом заявила она, — и нашла идеальную замену.

— И какая же у нее квалификация? — грозно поинтересовался Таунсенд, готовый с ходу признать ее непригодной.

— Она моя племянница, — последовал ответ, — а главное, она из эдинбургской ветви нашей семьи.

Таунсенд сразу не смог найти подходящий ответ.

— Ну ладно, пусть придет. Назначьте ей встречу, — он сделал паузу, — в следующем месяце.

— Она сидит в моем кабинете и может встретиться с вами прямо сейчас.

— Вы же знаете, как я занят, — Таунсенд опустил взгляд на пустую страницу ежедневника. Банти явно позаботилась, чтобы на утро у него не было никаких встреч. Она протянула ему лист бумаги, который держала в руке.

Он стал изучать резюме мисс Янгер, стараясь найти хоть какой-нибудь предлог, чтобы не встречаться с ней. Дочитав до конца страницы, он с неохотой произнес:

— Пусть зайдет.

Когда Хитер Янгер вошла в кабинет, Таунсенд встал и дождался, пока она займет место напротив. Мисс Янгер была довольно высокой девушкой, около ста семидесяти пяти сантиметров, и из ее резюме Таунсенд знал, что ей двадцать восемь лет, хотя выглядела она значительно старше. Она пришла на собеседование в зеленом свитере и твидовой юбке. Коричневые чулки навевали воспоминания о продовольственных карточках, а туфли мать Таунсенда назвала бы практичными.

Ее золотисто-каштановые волосы были уложены в аккуратный пучок, ни один волосок не выбивался из прически. В первый момент Таунсенду даже показалась, что перед ним мисс Стэдман, настолько четко и сдержанно мисс Янгер отвечала на его вопросы.

Собеседование длилось одиннадцать минут, и в следующий понедельник мисс Янгер приступила к работе.

Таунсенду пришлось ждать еще шесть недель, прежде чем он стал законным владельцем «Кроникл». Все это время он встречался со Сьюзен почти каждый день. Она часто спрашивала, почему он остается в Аделаиде, если «Кроникл» требует столько его времени и внимания, и он просто отвечал:

— Я ничего не могу сделать, пока не стану законным владельцем газеты. А если бы они хотя бы догадывались, что я задумал, они в ту же секунду разорвали бы договор.

Без Сьюзен эти шесть недель показались бы невыносимыми, хотя она частенько поддразнивала его из-за постоянных опозданий на свидания. В конце концов он придумал, как решить эту проблему, и предложил:

— Может, будет проще, если ты переедешь ко мне?

В воскресенье вечером, накануне официального перехода «Кроникл» к Таунсенду, они с Сьюзен вместе полетели в Сидней. По дороге в гостиницу Таунсенд попросил таксиста остановиться перед редакцией. Он взял Сьюзен под руку и перевел через дорогу. На другой стороне улицы он повернулся и посмотрел на здание «Кроникл».

— В полночь оно будет принадлежать мне, — произнес он со страстью, которой она прежде не замечала.

— А я-то надеялась, что это ты будешь принадлежать мне в полночь, — поддразнила она.

К удивлению Сьюзен, в фойе гостиницы их ждал Брюс Келли. Она удивилась еще больше, когда Кит пригласил его поужинать с ними.

Она скучала, пока Кит обсуждал свои планы на будущее газеты, как будто ее здесь не было. Сьюзен не могла понять, почему они еще не пригласили редактора «Кроникл». Наконец Брюс ушел. Они с Китом поднялись в лифте на верхний этаж и разошлись по своим комнатам. Кит сидел за столом, просматривая какие-то цифры, когда она проскользнула к нему через общую дверь между их номерами.

Наутро владелец «Кроникл» проснулся около шести часов и ушел из гостиницы, пока Сьюзен еще спала. Он прогулялся пешком до Питт-Стрит, останавливаясь по пути у каждого газетного киоска. Не так плохо, как в свое время было с «Газетт», думал он, подходя к зданию редакции, но могло быть и лучше.

Он попросил стоявшего у входа охранника передать редактору и исполнительному директору, чтобы они зашли к нему, как только придут, и велел немедленно прислать к нему слесаря. Когда на этот раз он шел по зданию редакции, никто не спрашивал, кто он такой.

Таунсенд впервые занял кресло сэра Сомерсета и стал читать второй выпуск утреннего номера «Кроникл». Он быстро набросал какие-то заметки, дочитав номер до конца, встал из-за стола и мерил шагами кабинет, изредка останавливаясь у окна и поглядывая на Сиднейский порт. Через несколько минут появился слесарь, и Таунсенд сказал ему, что нужно сделать.

— Когда? — спросил слесарь.

— Сейчас, — ответил Таунсенд.

Он снова сел за стол, думая, кто из этих двоих придет раньше. Стук в дверь раздался только через сорок минут. Когда Ник Уотсон, редактор «Кроникл» вошел в кабинет, Таунсенд с опущенной головой читал пухлую папку.

— Простите, Кит, — начал тот. — Я не думал, что вы придете так рано. — Таунсенд поднял голову, и Ник добавил: — Мы можем обсудить все по-быстрому? В десять я должен начать утреннюю летучку.

— Вы не будете вести ее сегодня, — сказал Таунсенд. — Я поручил это Брюсу Келли.

— Что? Но я же редактор, — недоумевал Ник.

— Уже нет, — заявил Таунсенд. — Я вас повышаю.

— Повышаете меня? — переспросил Ник.

— Да. Прочитаете объявление в завтрашнем номере. Вы станете первым в истории газеты заслуженным редактором «Кроникл» в отставке.

— Что это значит?

— «В отставке» означает бывший, а «заслуженный» означает, что вы это заслужили, — Таунсенд замолчал, наблюдая, как меняется выражение на лице Ника. — Не переживайте, Ник. У вас отличная должность и ежегодный оплачиваемый отпуск.

— Но вы же сами в моем присутствии говорили сэру Сомерсету, что хотите работать со мной.

— Я помню, Ник, — сказал он и слегка покраснел. — Простите, я… — он не закончил фразу, так как раздался стук в дверь.

Вошел Дункан Александр.

— Извини, Кит, но кто-то сменил замок на двери моего кабинета.

ГЛАВА 15

ИВНИНГ КРОНИКЛ, 20 ноября 1947 года:

СЧАСТЛИВЫЙ ДЕНЬ. СВАДЬБА БЛИСТАТЕЛЬНОЙ ПРИНЦЕССЫ ЕЛИЗАВЕТЫ И ЕЕ ГЕРЦОГА-МОРЯКА

Шарлотта решила не ходить на прием по случаю шестидесятилетия Арно Шульца, потому что пока побаивалась оставлять Давида с немецкой няней. С тех пор как она вернулась из Лиона, Дик стал более внимательным и иногда даже приходил домой пораньше, чтобы увидеть своего первенца, пока его не уложили спать.

В тот вечер Армстронг ушел из дому в восьмом часу. Он заверил Шарлотту, что зайдет ненадолго, выпьет за здоровье Арно и вернется домой. Она улыбнулась и пообещала приготовить ужин к его приходу.

Он торопливо шагал по городу в надежде, что придет до того, как все сядут за стол, и тогда он сможет быстро поздравить Арно и сразу уйти. Может, у него даже останется время, чтобы по дороге домой заглянуть к Максу Сэквиллу и сыграть пару партий в покер.

Около восьми Армстронг постучал в дверь Арно. Когда хозяин проводил его в переполненную гостиную, стало ясно, что все ждали только его. Арно представил Дика своим друзьям, которые приветствовали его как почетного гостя.

Арно сунул ему в руку бокал белого вина — сделав глоток, Армстронг сразу понял, что вино не из французского сектора, — проводил в небольшую столовую и усадил рядом с человеком, который представился Юлиусом Ганном и которого Арно назвал «своим старым другом и главным соперником».

Армстронг слышал это имя раньше, но не мог вспомнить, кто это. Поначалу он игнорировал Ганна и набросился на еду. Только он зачерпнул ложкой жидкий суп, приготовленный из неизвестного ему животного, как Ганн стал расспрашивать его о том, как обстоят дела в Лондоне. Армстронгу стало ясно, что этот немец знает о британской столице гораздо больше, чем он сам.

— Я так надеюсь, что скоро снимут ограничения на поездки за границу, — заметил Ганн. — Мне просто необходимо еще раз посетить вашу страну.

— Думаю, союзники пока на это не пойдут, — сказал Армстронг. Госпожа Шульц тем временем убрала пустую тарелку из-под супа и поставила перед ним пирог из кролика.

— Меня это огорчает, — вздохнул Ганн. — Из-за всего этого мне крайне сложно следить за моими предприятиями в Лондоне.

Внезапно в голове Армстронга что-то щелкнуло, и он впервые за вечер отложил вилку с ножом. Ганн — владелец «Дер Берлинер», конкурентной газеты, издававшейся в американском секторе. Но чем еще он владеет?

— Я давно хотел с вами встретиться, — сказал Армстронг.

Ганн удивленно взглянул на него — до этой минуты капитан Армстронг не проявлял к нему никакого интереса.

— Какой тираж у «Дер Берлинер»? — спросил Армстронг, прекрасно зная ответ. Но он хотел, чтобы Ганн продолжал говорить, прежде чем он задаст единственный вопрос, который был для него действительно важен.

— Примерно двести шестьдесят тысяч в день, — ответил Ганн. — А другая наша ежедневная газета во Франкфурте, к моей огромной радости, снова выпускает больше двухсот тысяч экземпляров.

— А сколько всего у вас газет? — небрежно поинтересовался Армстронг, снова беря в руки вилку с ножом.

— Только две. До войны их было семнадцать и вдобавок еще несколько специализированных научных журналов. Но о них и говорить нечего, пока не снимут все ограничения.

— Я думал, что до войны евреям — а я сам еврей, — Ганн вновь бросил на него удивленный взгляд, — было запрещено владеть газетами.

— Совершенно верно, капитан Армстронг. Но я продал свои акции партнеру, который не был евреем, и он вернул их мне по той же цене сразу после окончания войны.

— А журналы? — Армстронг поковырял вилкой в пироге. — Они приносили прибыль в те трудные времена?

— О да. Вообще-то, думаю, со временем они станут более надежным источником дохода, чем газеты. До войны моей компании принадлежала львиная доля всех научных публикаций в Германии. Но когда Гитлер занял Польшу, нам запретили публиковать материалы, которые могут оказаться полезными для врагов «третьего Рейха». В данный момент я сижу на неопубликованных восьмилетних исследованиях, среди них — большинство научных изданий, вышедших в Германии во время войны. Издательский мир с радостью заплатил бы за такой материал кругленькую сумму, если бы только я мог найти какую-то лазейку.

— Что мешает вам опубликовать это сейчас? — спросил Армстронг.

— Лондонское издательство, с которым у меня была договоренность, больше не желает распространять мою работу.

Свисавшая с потолка лампочка внезапно погасла, и в центр стола поставили небольшой торт с единственной свечкой.

— А почему? — спросил Армстронг, не позволив прервать разговор Арно Шульцу, который под аплодисменты задул свечку.

— Потому что, к сожалению, единственный сын председателя правления был убит в бою на побережье Дюнкерка, — пояснил Ганн. Армстронгу положили самый большой кусок торта. — Я написал ему несколько писем с выражением соболезнования, но он мне просто не ответил.

— В Англии есть и другие издательства, — заметил Армстронг и, отломив кусок торта, запихнул его в рот.

— Да, но условия договора пока не позволяют мне иметь дело с другими. Теперь осталось подождать всего несколько месяцев. Я уже решил, какое лондонское издательство будет представлять мои интересы.

— Правда? — Армстронг смахнул крошки со рта.

— Если выберете время, капитан Армстронг, — сказал немецкий издатель, — я сочту за честь показать вам свою типографию.

— У меня сейчас совершенно сумасшедший график.

— Конечно, — ответил Ганн. — Я понимаю.

— Но, может, я загляну к вам, когда в следующий раз буду в американском секторе.

— Буду рад, — сказал Ганн.

После ужина Армстронг поблагодарил хозяина за незабываемый вечер и подгадал так, чтобы выйти вместе с Юлиусом Ганном.

— Надеюсь, еще увидимся, — сказал на прощание Ганн.

— Не сомневаюсь, — ответил Армстронг, пожимая руку лучшему другу Арно Шульца.

Дик вернулся домой около полуночи, когда Шарлотта уже спала. Он разделся, набросил на плечи халат и тихонько поднялся в комнату Давида. Некоторое время он стоял у колыбели, глядя на сына.

— Я построю для тебя империю, — прошептал он, — и однажды ты с гордостью назовешь ее своей.

Утром Армстронг доложил полковнику Оакшоту, что присутствовал на юбилее Арно Шульца, но умолчал о знакомстве с Юлиусом Ганном. Оакшот сообщил Дику, что звонил майор Форсдайк и поручил ему еще раз наведаться в русский сектор. Армстронг обещал связаться с Форсдайком, но не сказал, что сначала собирается посетить американский сектор.

— Кстати, Дик, — сказал полковник. — Я так и не увидел твою статью о нашем отношении к немцам в лагерях для интернированных.

— Верно, сэр. К сожалению, чертовы фрицы просто не стали сотрудничать. Боюсь, все это оказалось напрасной тратой времени.

— Ничего удивительного, — покачал головой Оакшот. — Я же тебя предупреждал…

— И были правы, сэр.

— Хотя, в общем-то, жаль, — ответил полковник. — Я по-прежнему считаю, что нам необходимо наладить контакты с этими людьми и завоевать их доверие.

— Полностью с вами согласен, сэр, — кивнул Армстронг. — И могу вас уверить, что я тоже пытаюсь внести свою лепту.

— Знаю, Дик. Как дела у «Дер Телеграф» в эти трудные времена?

— Как нельзя лучше, — ответил он. — Со следующего месяца начнет выходить воскресный номер, а ежедневное издание по-прежнему бьет все рекорды.

— Отличная новость, — похвалил полковник. — Кстати, говорят, в следующем месяце герцог Глостерский собирается с официальным визитом в Берлин. Может получиться неплохая статья.

— Хотите, чтобы она вышла на первой полосе «Дер Телеграф»? — спросил Армстронг.

— Нет, пока я не получу «добро» от безопасности. Тогда у тебя будет — как это называется? — эксклюзив.

— Здорово, — Армстронг вспомнил, что полковник питает слабость к визитам высоких сановников, особенно членов королевской семьи. Он встал.

— Не забудь явиться к Форсдайку, — напомнил на прощание полковник.

Армстронг отдал честь и уехал к себе.

Ему было о чем подумать, кроме майора из службы безопасности. Разобравшись с почтой, он предупредил Сэлли, что остаток дня проведет в американском секторе.

— Если позвонит Форсдайк, — распорядился он, — договорись с ним о встрече на завтра.

Пока рядовой Бенсон вез его через весь город в американский сектор, Армстронг обдумывал последовательность действий, которые нужно было предпринять, чтобы все выглядело естественно. Он велел Бенсону остановиться у банка «Хольт и К°», где снял со своего счета сто фунтов — почти все свои сбережения, — но оставил на счету символическую сумму, так как превышение кредита на счете британского офицера до сих пор считалось военным преступлением.

В американском секторе Бенсон подъехал к другому банку. Там Армстронг обменял стерлинги на 410 долларов, надеясь, что эти деньги будут достаточно крупной ставкой и обеспечат ему поддержку Макса Сэквилла. Они не спеша пообедали в американской офицерской столовой, и Армстронг договорился встретиться с капитаном вечером и сыграть партию в покер. Вернувшись к джипу, он приказал Бенсону отвезти его в редакцию «Дер Берлинер».

Столь скорый визит капитана Армстронга удивил Юлиуса Ганна, но он тотчас отложил свои дела и устроил высокопоставленному гостю экскурсию по редакции. Армстронгу потребовалось всего несколько минут, чтобы оценить размеры империи Ганна, хотя тот все время сокрушался:

— Совсем не то, что раньше.

Обойдя все владения Ганна, включая двадцать один печатный станок в подвальном помещении, Армстронг понял всю ничтожность «Дер Телеграф» по сравнению с предприятием Ганна, особенно когда хозяин упомянул, что у него есть еще семь типографий, примерно такого же размера, в разных частях Германии, в том числе в русском секторе Берлина.

Армстронг ушел из редакции только в шестом часу. Он поблагодарил Юлиуса, как он теперь его называл, и на прощание сказал:

— Мы непременно должны встретиться снова, мой друг. Может, как-нибудь пообедаете со мной?

— Огромное спасибо, — ответил Ганн. — Но вы наверняка знаете, капитан Армстронг, что мне запрещено появляться в британском секторе.

— В таком случае, придется мне прийти к вам, — улыбнулся Армстронг.

Ганн проводил гостя к выходу и тепло пожал ему руку. Армстронг перешел дорогу и, не обращая внимания на своего водителя, свернул на боковую улочку. Через несколько минут он остановился перед баром «У Джо», и ему стало интересно, как он назывался до войны. Он вошел внутрь. Бенсон проехал чуть дальше и поставил джип в нескольких метрах от входа.

Армстронг заказал кока-колу и сел за столик в углу бара. Он был рад, что никто его не узнал и не подсел к нему. После третьего стакана колы он еще раз убедился, что 410 долларов на месте. Ночь предстояла длинная.

— Где его черти носят? — возмущался Форсдайк.

— Капитан Армстронг уехал в американский сектор перед самым обедом, сэр, — оправдывалась Сэлли. — После встречи с полковником Оакшотом возникло какое-то срочное дело. Но перед отъездом он просил назначить с вами встречу, если вы позвоните.

— Смотрите, какой внимательный, — язвительно заметил Форсдайк. — Кое-что срочное возникло в британском секторе, и я буду крайне признателен, если капитан Армстронг прибудет ко мне в кабинет завтра в девять часов утра.

— Я передам ему ваше сообщение, как только он вернется, майор Форсдайк, — заверила Сэлли. Она бы немедленно связалась с Диком, вот только понятия не имела, где он.

— Ну что, как обычно, клубный пятикарточный? — предложил Макс, подтолкнув через покрытый зеленым сукном стол бутылку пива и открывалку.

— Давай, — кивнул Армстронг и стал перемешивать колоду.

— Чувствую, мне сегодня повезет, дружище, — сказал Макс, сняв китель и повесив его на спинку стула. — Надеюсь, у тебя с собой много денег. — Он не спеша налил себе пива в стакан.

— Достаточно, — ответил Армстронг. Он лишь изредка отпивал из своего стакана, понимая, что ему надо будет сохранять трезвую голову на протяжении нескольких часов. Он перетасовал карты, Макс снял колоду и закурил сигарету.

К концу первого часа Армстронг выигрывал 70 долларов, и с другой стороны стола все время доносилось слово «везунчик». Через некоторое время у него в кармане было уже почти 500 долларов.

— До сих пор тебе везло, — сказал Макс, срывая крышку со своей четвертой бутылки. — Но ночь еще не кончилась.

Армстронг улыбнулся и кивнул, бросил вторую карту своему противнику и сдал себе еще одну. Он посмотрел свои карты: четверка и девятка пик. Он положил на стол пять долларов и сдал еще по две.

Макс ответил пятью долларами и, отогнув уголок своей карты, посмотрел, что ему сдал Дик. Не в силах сдержать улыбку, он положил еще пять долларов поверх ставки Армстронга.

Армстронг сдал себе пятую карту и некоторое время изучал свой расклад, потом доставил в банк еще 10 долларов. Макс без колебаний вытащил десятку из кармана и бросил поверх пачки банкнот в центре стола. Он облизал губы и сказал:

— Открываемся, дружище.

Армстронг перевернул карты и показал пару четверок. Улыбка Макса стала еще шире, когда он открыл пару десяток.

— Меня не перехитришь, — заявил американец, сгребая деньги.

К концу второго часа счет слегка перевешивал в пользу Макса.

— Я же предупреждал, что ночь будет долгой, — хмыкнул Макс. Он уже давно обходился без стакана и теперь пил прямо из бутылки.

Только на третьем часу, когда Макс выиграл три партии подряд, Дик упомянул в разговоре имя Юлиуса Ганна.

— Говорит, он тебя знает.

— Конечно, знает, — ответил Макс. — Он издает газету в этом секторе. Правда, я ни разу ее не читал.

— Кажется, его бизнес процветает, — Армстронг сдал карты для новой партии.

— Еще бы. И только благодаря мне.

Армстронг положил 10 долларов в центр стола, хотя у него не было ничего, кроме туза. Макс тут же бросил сверху десятку и потребовал еще одну карту.

— Что значит «благодаря тебе»? — спросил Армстронг и добавил 20 долларов к растущему банку.

Макс задумался, посмотрел в свои карты, потом на деньги.

— Ты что, поставил двадцатку?

Армстронг кивнул, и тогда американец тоже достал из кармана кителя 20 долларов.

— Ему даже задницу подтереть было бы нечем, если б не я, — заявил Макс, напряженно вглядываясь в свои карты. — Я выдаю ему месячную норму. Я контролирую поставки бумаги. Я решаю, сколько электроэнергии он получает. Я решаю, когда включить, а когда выключить электричество. Вам с Арно Шульцем это прекрасно известно.

Макс поднял глаза и с изумлением увидел, что Армстронг достает из бумажника пачку денег.

— Ты блефуешь, приятель, — сказал Макс. — Нутром чую, блефуешь. — Он помедлил. — Сколько ты сейчас поставил?

— Пятьдесят долларов, — небрежно бросил Армстронг.

Макс полез в карман кителя, вытащил две десятки и шесть пятерок и осторожно выложил их на стол.

— Ну, давай, показывай, что у тебя там, — неуверенно предложил он.

Армстронг открыл пару семерок. Макс расхохотался и швырнул перед ним трех валетов.

— Я так и знал. Я был уверен, что у тебя одно дерьмо на руках. — Он жадно глотнул из своей бутылки.

Улыбка не сходила с его лица, пока он раздавал новые карты.

— Даже не знаю, с кем из вас проще разделаться — с тобой или с Ганном, — заплетающимся языком произнес он.

— А это не пиво в тебе говорит? — Дик без особого интереса взглянул на свои карты.

— Сейчас увидишь, кто говорит, — ответил Макс. — Да я за час сотру тебя в порошок.

— Я не себя имел в виду, — сказал Армстронг, бросая пятерку на стол. — Я говорил о Ганне.

Наступила долгая пауза, пока Макс жадно пил из бутылки. Потом он изучил свои карты и положил их на стол рубашкой вверх. Армстронг взял еще карту и доставил 10 долларов в банк. Макс потребовал следующую карту и, увидев ее, стал облизывать губы. Он снова полез в карман и вытащил новую десятку.

— Давай посмотрим, что у тебя на этот раз, дружище, — Макс был уверен, что, имея на руках две пары — тузов и валетов, — он непременно должен выиграть.

Армстронг открыл три пятерки. Макс с хмурым видом наблюдал, как его выигрыш уходит на другую сторону стола.

— Ты готов поставить реальные деньги, или ты можешь только языком трепать? — спросил он.

— Я только что сорвал банк, — напомнил Дик, убирая деньги в карман.

— Нет, я говорил о Ганне.

Дик промолчал.

— Да у тебя кишка тонка, — хмыкнул Макс, не дождавшись ответа.

Дик положил колоду на стол, посмотрел на своего противника и спокойно сказал:

— Ставлю тысячу долларов, что ты не сможешь разорить Ганна.

Макс поставил бутылку и уставился на него, как будто не мог поверить в то, что сейчас услышал.

— Сколько времени ты мне дашь?

— Шесть недель.

— Нет, это слишком мало. Не забывай, мне нужно устроить все так, будто я ни при чем. Мне нужно минимум шесть месяцев.

— У меня нет шести месяцев, — покачал головой Армстронг. — Если хочешь, давай поспорим наоборот — и я через шесть недель закрою «Дер Телеграф».

— Но у Ганна предприятие намного крупнее, чем у Арно Шульца, — возразил Макс.

— Понимаю. Поэтому дам тебе три месяца.

— В таком случае я надеюсь, ты предложишь мне фору.

И снова Армстронг сделал вид, что обдумывает предложение.

— Два к одному, — наконец сказал он.

— Три к одному, и мы договорились, — упорствовал Макс.

— По рукам, — согласился Армстронг.

Перегнувшись через стол, мужчины пожали друг другу руки. Американец встал со своего места и, покачиваясь, подошел к календарю на стене с изображением полуголой красотки. Он стал переворачивать страницы, пока не дошел до октября. Потом достал из заднего кармана брюк ручку, громко отсчитал дни и обвел жирным кружком семнадцатое число.

— В этот день я получу свою тысячу, — ухмыльнулся он.

— Черта с два! — сказал Армстронг. — У тебя нет ни одного шанса. Я встречался с Ганном и могу тебе сказать: он твердый орешек.

— Посмотрим, — бросил Макс, возвращаясь к столу. — Я сделаю с Ганном то, что не сумели немцы.

Макс сдал карты. В течение следующего часа Дик отыграл почти весь свой проигрыш. Но когда около полуночи он уходил домой, Макс все еще облизывал губы.

Наутро, когда Дик вышел из ванной, Шарлотта не спала и ждала его, сидя в кровати.

— И во сколько же ты пришел домой прошлой ночью? — холодно поинтересовалась она, пока он искал в шкафу чистую рубашку.

— В двенадцать, — ответил Дик, — или в час. Я поел в городе, чтобы тебя не беспокоить.

— Лучше бы ты приходил домой в нормальное время. Тогда, возможно, мы могли бы вместе сесть за стол и съесть то, что я готовлю тебе каждый вечер.

— Я же тебе говорил — все, что я делаю, я делаю для тебя.

— Я начинаю думать, что ты просто не знаешь, что мне нужно, — сказала Шарлотта.

Дик смотрел на нее в зеркало, но ничего не говорил.

— Ты даже не пытаешься вытащить нас из этой чертовой дыры. Так, может, мне пора возвращаться в Лион?

— Мои демобилизационные бумаги скоро будут готовы, — сообщил Дик, поправляя виндзорский узел на галстуке. — Полковник Оакшот обещал, что ждать придется максимум три месяца.

— Еще три месяца? — в ужасе выдохнула Шарлотта.

— Подвернулось одно дельце, оно может оказаться важным для нашего будущего.

— И, конечно, ты, как всегда, не можешь сказать мне, что это за дело.

— Нет, это совершенно секретно.

— Как удобно, — сказала Шарлотта. — Каждый раз, когда я хочу обсудить с тобой нашу жизнь, ты отделываешься одной и той же фразой — «Кое-что подвернулось». А когда я пытаюсь узнать подробности, ты всегда заявляешь, что это совершенно секретно.

— Ты несправедлива, — покачал головой Дик. — Это действительно совершенно секретно. Со временем ты поймешь, что я все делаю ради тебя и Давида.

— Откуда ты знаешь? Тебя никогда нет рядом, когда я укладываю Давида спать, а утром ты уходишь на работу задолго до того, как он просыпается. Он так мало тебя видит, что не знает точно, кто его отец — ты или рядовой Бенсон.

— У меня есть обязанности, — повысил голос Дик.

— Да, — кивнула Шарлотта. — Обязанности перед своей семьей. И главная из этих обязанностей — вытащить нас из этого богом забытого города как можно скорее.

Дик надел форменную куртку и повернулся к ней.

— Я над этим работаю. Сейчас это не просто. Попытайся понять.

— Думаю, я все прекрасно понимаю. Для большинства моих знакомых это оказалось удивительно просто. А «Дер Телеграф» не устает напоминать нам, что поезда сейчас уходят из Берлина два раза в день. Может, нам с Давидом стоит сесть на один из них.

— Что ты хочешь этим сказать? — крикнул Дик, надвигаясь на нее.

— Ничего особенного. Просто однажды ночью ты придешь домой и обнаружишь, что у тебя больше нет ни жены, ни ребенка.

Дик шагнул к ней и замахнулся, но она не сдвинулась с места. Он остановился и уставился ей в глаза.

— Ты и со мной будешь вести себя так же, как со всеми, кто ниже звания капитана, да?

— Не знаю, что это я так разволновался, — сквозь зубы процедил Дик, опуская кулак. — От тебя не дождешься никакой поддержки, когда она мне нужна больше всего, а если я стараюсь что-то сделать для тебя, ты все время только ноешь. — Шарлотта побледнела. — Езжай к своей семье, если хочешь, глупая сука, только не думай, что я за тобой побегу.

Он выскочил из спальни, схватил в коридоре фуражку и трость, скатился по лестнице и выбежал на улицу. Бенсон сидел в джипе с заведенным мотором и ждал, чтобы отвезти его на работу.

— Ты хоть понимаешь, твою мать, что с тобой будет, если ты меня бросишь? — прошипел Армстронг, усевшись на переднее сиденье.

— Простите, сэр? — недоуменно спросил Бенсон.

Армстронг повернулся к своему водителю.

— Ты женат, Рег?

— Нет, сэр. Гитлер вовремя меня спас.

— Гитлер?

— Да, сэр. Меня призвали за три дня до свадьбы.

— Она тебя ждет?

— Нет, сэр. Она вышла замуж за моего лучшего друга.

— Ты скучаешь по ней?

— Нет, но я скучаю по нему.

Армстронг рассмеялся, и через минуту Бенсон подъехал к конторе.

Войдя в здание, он столкнулся с Сэлли.

— Ты получил мое сообщение? — спросила она.

Армстронг резко остановился.

— Какое сообщение?

— Вчера я звонила тебе домой и просила Шарлотту передать, что майор Форсдайк ждет тебя сегодня в девять утра в своем кабинете.

— Черт бы ее побрал, — разозлился Армстронг и повернул назад. — Что еще у меня на сегодня? — крикнул он на ходу.

— Почти ничего, — ответила она, едва поспевая за ним, — только прием вечером в честь фельдмаршала Очинлека. Шарлотта тоже приглашена. Вам нужно быть в офицерской столовой с семи до половины восьмого. Придут все большие шишки.

Выходя за дверь, Армстронг бросил через плечо:

— Вернусь не раньше обеда.

Бенсон торопливо загасил сигарету, которую только что прикурил, и спросил, когда Армстронг запрыгнул на соседнее сиденье:

— Куда теперь, сэр?

— К майору Форсдайку. Мне нужно быть у него в девять часов.

— Но, сэр… — начал было Бенсон, нажимая на стартер, но решил не говорить капитану, что даже Нуволари[15] было бы нелегко добраться на другой конец сектора за семнадцать минут.

За минуту до назначенного времени Армстронг стоял перед кабинетом Форсдайка. Бенсон же радовался, что их не остановила военная полиция.

— Доброе утро, Армстронг, — поздоровался майор, когда Дик вошел в кабинет. Он ждал, что тот отдаст честь, но напрасно. — Возникло срочное дело. Нам нужно, чтобы вы доставили пакет своему другу майору Тюльпанову.

— Он мне не друг, — резко ответил Армстронг.

— Не будьте таким чувствительным, старина, — сказал Форсдайк. — Пора бы уже знать, что из этого ничего не выйдет, если вы работаете на меня.

— Я не работаю на вас, — разозлился Армстронг.

Форсдайк поднял взгляд на человека, стоявшего по другую сторону стола. Его глаза сузились, губы сжались в одну прямую линию.

— Мне известно, каким влиянием вы пользуетесь в британском секторе, капитан Армстронг, но хочу вам напомнить, что, каким бы могущественным вы себя ни вообразили, я пока еще старше вас по званию. А главное, я ничуть не стремлюсь попасть на первую полосу вашей газетенки. Так что хватит психовать из-за своего раздутого эго и давайте работать.

Наступило долгое молчание.

— Вы хотели, чтобы я доставил пакет, — наконец выдавил Армстронг.

— Да, — ответил майор. Он выдвинул ящик стола, достал пакет, размером с обувную коробку, и протянул Армстронгу. — Постарайтесь, пожалуйста, чтобы майор Тюльпанов получил это как можно скорее.

Армстронг взял пакет, сунул под мышку, отдал честь, нарочито щелкнув каблуками, и строевым шагом вышел из кабинета.

— В русский сектор, — рявкнул он, садясь в джип.

— Есть, сэр, — сказал Бенсон, радуясь, что на этот раз успел сделать хоть пару затяжек. Через несколько минут они въехали на территорию русского сектора. Армстронг приказал остановиться на обочине.

— Жди здесь и не двигайся с места до моего возвращения, — он вышел из машины и зашагал в сторону Ленинплац.

— Подождите, сэр, — крикнул Бенсон и, выпрыгнув из джипа, побежал за ним.

Армстронг резко повернулся и свирепо уставился на шофера.

— Какого черта ты себе позволяешь?

— Вы забыли это, сэр, — Бенсон протянул ему обернутый коричневой бумагой пакет.

Армстронг схватил коробку и пошел прочь, не сказав больше ни слова. У Бенсона возникла мысль, что босс, наверное, приехал к любовнице, хотя часы на соборе показывали всего десять.

Армстронг ничуть не остыл, когда через несколько минут добрался до Ленинплац. Он ворвался в здание, взлетел вверх по лестнице, миновал комнату секретарши и направился к кабинету Тюльпанова.

— Одну минутку, сэр, — секретарша вскочила. Но было поздно. Армстронг распахнул дверь и решительно шагнул в кабинет.

Он застыл на месте, увидев, с кем разговаривает Тюльпанов.

— Простите, сэр, — промямлил он и быстро развернулся к двери, едва не сбив с ног подоспевшую секретаршу.

— Нет, Любжи, останься, пожалуйста, — остановил его Тюльпанов.

Армстронг снова повернулся, вытянулся по стойке «смирно» и коротко отдал честь.

— Маршал, — сказал кагэбэшник, — вы, вероятно, не знакомы с капитаном Армстронгом. Он отвечает за связи с общественностью в британском секторе.

Армстронг пожал руку главнокомандующему Группой советских войск в Германии и снова извинился за вторжение, только на этот раз по-русски.

— Рад знакомству, — ответил маршал Жуков на родном языке. — Если не ошибаюсь, мы увидимся сегодня за ужином.

— Не думаю, сэр, — удивился Армстронг.

— Да-да, — сказал Жуков. — Я только сегодня утром просматривал список гостей. Я имею удовольствие сидеть рядом с вашей женой.

Наступило неловкое молчание, и Армстронг решил больше не влезать со своим мнением.

— Спасибо, что зашли, — нарушил молчание Тюльпанов. — И разъяснили это мелкое недоразумение.

Майор Тюльпанов небрежно козырнул. Жуков ответил тем же и молча вышел из кабинета. Как только дверь за ним закрылась, Армстронг спросил:

— В вашей армии маршалы всегда сами приходят к майорам?

— Только если эти майоры служат в КГБ, — ухмыльнулся Тюльпанов. Его взгляд остановился на коробке. — Я смотрю, ты с подарками.

— Понятия не имею, что это, — Армстронг протянул ему пакет. — Знаю только, что майор Форсдайк попросил немедленно доставить его вам.

Тюльпанов взял пакет и медленно развязал веревку, как ребенок, разворачивающий неожиданный рождественский подарок. Сняв оберточную бумагу, он открыл крышку — в коробке лежала пара мужских полуботинок из коричневой кожи. Тюльпанов примерил.

— В самый раз, — сказал он, глядя на начищенные до блеска мыски. — Может, Форсдайк и высокомерный сукин сын, как назвал бы его твой друг Макс, но у англичан самая удобная обувь в мире.

— Значит, я всего лишь посыльный? — возмутился Армстронг.

— Уверяю тебя, Любжи, в нашей службе нет более высокой должности.

— Я сказал Форсдайку и скажу вам… — начал Армстронг, повысив голос, но оборвал себя на полуслове.

— Вижу, — сказал майор КГБ, — сегодня ты, как говорят англичане, встал не с той стороны кровати.

Армстронг дрожал от ярости.

— Давай, давай, Любжи, продолжай. Поведай мне, что ты сказал Форсдайку.

— Ничего, — буркнул Армстронг. — Ничего не сказал.

— Рад это слышать, — усмехнулся майор. — Пойми, Любжи, я единственный, кому ты можешь рассказать все.

— Почему вы в этом так уверены? — спросил Армстронг.

— Потому что ты, Любжи, как Фауст, заключил договор с дьяволом. — Он немного помолчал. — А еще, наверное, потому, что мне уже известно о твоем маленьком заговоре, направленном на дестабилизацию — уникальное британское слово, которое удивительно точно выражает твои намерения — господина Юлиуса Ганна.

По лицу Армстронга было видно, что он хочет возразить. Майор поднял бровь, но Армстронг промолчал.

— Нужно было с самого начала открыть мне свой маленький секрет, Любжи, — продолжал Тюльпанов. — Тогда мы тоже могли бы сыграть свою роль. Мы бы прекратили подачу электричества на предприятие Ганна в советском секторе, не говоря уж о поставках бумаги. Но ты, наверное, не знал, что все свои журналы он печатает в здании, от которого рукой подать до того места, где мы сейчас стоим. Если бы ты доверился нам, мы могли бы увеличить шансы капитана Сэквилла на получение тысячи долларов… существенно увеличить.

Армстронг по-прежнему молчал.

— Но, видимо, в этом и состоит твой план. Три к одному — хорошая ставка, Любжи, если один из трех — это я.

— Но как вы…

— Ты снова недооценил нас, Любжи. Но можешь не сомневаться, твои интересы — наша главная забота. — Тюльпанов направился к двери. — Когда увидишь майора Форсдайка, передай ему, что ботинки — в самый раз.

Было ясно, что на этот раз Тюльпанов не намерен приглашать его на обед. Армстронг козырнул, вышел из кабинета и уныло побрел к своему джипу.

— «Дер Телеграф», — тихо сказал он Бенсону.

На КПП их задержали всего на несколько минут, потом разрешили проехать в британский сектор. Войдя в типографию, Армстронг с удивлением обнаружил, что станки работают вовсю. Он направился прямо к Арно, который тоже был здесь и наблюдал за упаковкой каждой новой партии газет.

— Почему мы до сих пор печатаем? — спросил Армстронг, стараясь перекричать шум работающих станков. Арно показал на свой кабинет, и они не произнесли больше ни слова, пока не закрыли за собой дверь.

— Разве вы не слышали? — спросил Арно, жестом предлагая ему сесть.

— О чем не слышал?

— Вчера вечером мы продали триста пятьдесят тысяч экземпляров, и они требуют еще.

— Триста пятьдесят тысяч? И требуют еще? Почему?

— «Дер Берлинер» два дня не поступает на улицы. Утром мне звонил Юлиус Ганн и сказал, что у них уже сорок восемь часов отключено электричество.

— Какое страшное невезение, — с напускным сочувствием произнес Армстронг.

— И вдобавок ко всему, — продолжал Арно, — он лишился своего постоянного поставщика бумаги из русского сектора. Он спрашивал, нет ли у нас подобных проблем.

— И что же вы ему ответили? — поинтересовался Армстронг.

— Что с тех пор, как вы здесь, мы забыли, что такое проблемы, — сказал Арно.

Армстронг улыбнулся и встал.

— Если они не выйдут и завтра, — добавил Арно вдогонку Армстронгу, — нам придется напечатать не меньше четырехсот тысяч экземпляров.

Армстронг закрыл за собой дверь и повторил:

— Какое страшное невезение.

ГЛАВА 16

СИДНЕЙ МОРНИНГ ГЕРАЛЬД, 30 января 1957 года:

В КОНКУРСЕ ПРОЕКТОВ ОПЕРНОГО ТЕАТРА ПОБЕДИЛ ДАТЧАНИН

— Но мы почти не видимся с тех пор, как объявили о нашей помолвке, — негодовала Сьюзен.

— У меня одна газета выходит в Аделаиде, а другая — в Сиднее, — обернулся к ней Кит. — Невозможно находиться в двух местах одновременно.

— Ты даже в одном месте не можешь находиться, — сказала Сьюзен. — А если ты приберешь к рукам еще и ту воскресную газету в Перте, о чем трубят все газеты, я не увижу тебя и по выходным.

Кит понимал: сейчас неподходящий момент говорить ей, что он уже заключил договор с владельцем «Перт Санди Монитор». Он молча встал с постели.

— А куда ты собрался сейчас? — спросила она, когда он скрылся в ванной.

— У меня встреча в городе, — крикнул он из-за закрытой двери.

— В воскресенье утром?

— Это единственный день, когда он может со мной встретиться. Человек специально прилетел из Брисбейна.

— Но мы же хотели покататься на яхте. Или об этом ты тоже забыл?

— Конечно, не забыл, — сказал Кит, выходя из ванной. — Поэтому и договорился о встрече за завтраком. Я вернусь раньше, чем ты успеешь собраться.

— Как в прошлое воскресенье?

— Тогда было другое дело, — возразил Кит. — «Перт Монитор» — воскресная газета, и если я ее покупаю, мне нужно быть там в тот единственный день, когда она выходит, чтобы во всем разобраться.

— Так ты все-таки ее купил? — прищурилась Сьюзен.

Он натянул брюки, потом с нерешительным видом повернулся к ней.

— Да, по юридическому соглашению. Но у них первоклассное руководство, так что мне не придется так часто мотаться в Перт.

— А редколлегия? — поинтересовалась Сьюзен. Кит тем временем набросил на плечи спортивную куртку. — Если здесь пойдет по тому же сценарию, что и в других газетах, которые ты покупаешь, первые полгода ты будешь там дневать и ночевать.

— Нет, этого не будет, — сказал Кит. — Обещаю. Просто будь готова к моему возвращению. — Он наклонился и поцеловал ее в щеку. — Я приеду не позже, чем через час, в крайнем случае — два.

Он закрыл дверь спальни, не дав ей открыть рот.

Таунсенд сел на переднее сиденье, и его водитель тотчас завел мотор.

— Скажи, Сэм, твоя жена обижается на тебя за то, что ты так много работаешь?

— Трудно сказать, сэр. В последнее время она вообще перестала со мной разговаривать.

— Вы давно женаты?

— Одиннадцать лет.

Он решил больше не задавать Сэму вопросов о семейной жизни. Пока машина мчалась по направлению к городу, он старался выбросить Сьюзен из головы и сосредоточиться на встрече с Аланом Рутледжем. Он никогда раньше его не видел, но в газетном мире Рутледж пользовался репутацией первоклассного журналиста и человека, способного напоить любого до бесчувствия. Если у последней идеи Таунсенда был хоть один шанс, ему нужен такой человек, как Рутледж, чтобы воплотить ее в жизнь.

Сэм свернул с Елизавет-стрит и подъехал к гостинице «Таун-Хауз». Таунсенд улыбнулся, увидев «Санди Кроникл» на верхней полке газетной стойки, и вспомнил передовицу этого номера. Газета в очередной раз убеждала читателей, что мистеру Мензису[16] пора выйти в отставку и уступить место более молодому преемнику, лучше понимающему проблемы современных австралийцев.

Когда машина остановилась у тротуара, Таунсенд сказал:

— Вернусь через час, максимум через два.

Сэм улыбнулся про себя, глядя, как его босс выскочил из машины, толкнул крутящиеся двери и скрылся из виду.

Таунсенд стремительно пересек холл и вошел в зал для завтраков. Он огляделся и увидел Алана Рутледжа, сидящего у окна. Тот курил сигарету и читал «Санди Кроникл».

Он встал, когда Таунсенд подошел к его столику, и они довольно сдержанно пожали друг другу руки. Рутледж отложил газету и с улыбкой сказал:

— Я смотрю, уровень «Кроникл» становится все ниже. — Таунсенд бросил взгляд на заголовок: «На крыше сиднейского автобуса обнаружили высохшую голову». — Я бы сказал, заголовок отнюдь не в стиле сэра Сомерсета Кенрайта.

— Нет, — согласился Таунсенд, — но и результат — тоже. Мы продаем на сто тысяч экземпляров в день больше, чем в то время, когда он был владельцем, а прибыль увеличилась на семнадцать процентов. — Он взглянул на переминавшуюся с ноги на ногу официантку. — Мне — черный кофе и, пожалуй, ломтик поджаренного хлеба.

— Надеюсь, вы не собираетесь предложить мне стать следующим редактором «Кроникл», — Рутледж закурил новую сигарету. Таунсенд скосил глаза на пепельницу и увидел, что это уже четвертая.

— Нет, — покачал головой Таунсенд. — Брюс Келли отлично справляется со своими обязанностями. Для вас я придумал кое-что поинтереснее.

— И что бы это могло быть? — спросил Рутледж.

— Газета, которая пока существует только в моей голове, — ответил Таунсенд. — Но я хочу, чтобы вы помогли мне ее создать.

— И какой город вы представляете в своем воображении? — поинтересовался Рутледж. — В большинстве городов уже издается слишком много газет, а там, где их мало, они в буквальном смысле создали для себя монополию. Лучший тому пример — Аделаида.

— Не могу с этим не согласиться, — сказал Таунсенд. Официантка налила ему в чашку дымящийся черный кофе. — Но чего в этой стране нет, так это общенациональной газеты для всех австралийцев. Я хочу создать газету с названием «Континент», которая будет издаваться по всей стране — от Сиднея до Перта. Я хочу, чтобы она стала австралийской «Таймс» и, чтобы все считали ее серьезной газетой номер один в стране. А главное, я хочу, чтобы вы стали ее первым редактором.

Алан глубоко затянулся и некоторое время молчал.

— Где будет находиться редакция?

— В Канберре. Газета должна издаваться в политической столице, там, где принимаются государственные решения. Наша главная задача — привлечь лучших журналистов страны. И вот здесь мне нужны вы, потому что они скорее согласятся, если узнают, что вы будете редактором.

— И сколько времени, по-вашему, потребуется на подготовку? — спросил Рутледж, затушив пятую сигарету.

— Я надеюсь, через шесть месяцев она появится в киосках, — ответил Таунсенд.

— А на какой тираж вы рассчитываете? — Рутледж прикурил новую сигарету.

— От двухсот до двухсот пятидесяти тысяч в первый год, а потом, думаю, дойдем до четырехсот тысяч.

— Сколько вы будете оставаться ее владельцем, если не сумеете добиться такого тиража?

— Года два-три. Но если она станет приносить прибыль, я останусь с ней навсегда.

— И какие условия вы готовы предложить мне?

— Десять тысяч в год плюс обычный социальный пакет.

На лице Рутледжа заиграла улыбка, но Таунсенд и так знал, что предложил ему почти вдвое больше, чем он зарабатывает сейчас.

К тому времени, когда Таунсенд ответил на все его вопросы, а Рутледж открыл новую пачку сигарет, можно было заказывать ранний обед. Наконец Таунсенд встал, они пожали друг другу руки, и Рутледж сказал, что обдумает его предложение и даст ответ к концу недели.

Пока Сэм вез его обратно в Дарлинг-Пойнт, Таунсенд размышлял, как бы объяснить Сьюзен, что поездки между Сиднеем, Канберрой, Аделаидой и Пертом каждые семь дней — это необычайно увлекательно. У него не было особых сомнений насчет ее реакции.

Когда Сэм без нескольких минут час подъехал к дому, первое, что увидел Кит, была Сьюзен. Она шла по дорожке, неся в одной руке большую корзину, а в другой — сумку, набитую пляжными принадлежностями.

— Закрой дверь, — только и сказала она, проходя мимо Кита и направляясь к машине.

Только Кит коснулся дверной ручки, как в доме зазвонил телефон. С минуту он колебался, потом решил сказать — кто бы это ни был, — чтобы перезвонили вечером.

— Добрый день, Кит. Это Дэн Хэдли.

— Добрый день, сенатор, — ответил Кит. — Я немного спешу. Вы не могли бы перезвонить вечером?

— Ты уже никуда не будешь спешить, когда услышишь то, что я тебе скажу, — заявил сенатор.

— Я слушаю, Дэн, но мне все равно не хотелось бы опаздывать.

— Я только что говорил с министром почт. Он рассказал, что Боб Мензис собирается поддержать предложение правительства о создании новой коммерческой радиосети. Он также намекнул, что Хэкер и Кенрайт не войдут в правление, потому что уже контролируют собственные радиостанции. Так что ты можешь ввязаться в бой и заполучить ее.

Кит опустился на стул и слушал план кампании, который предлагал сенатор. Хэдли было известно, что Таунсенд уже делал предложения о поглощении радиостанций своих конкурентов, но безуспешно. Оба раза он получил резкий отказ, потому что Хэкер до сих пор злился на него из-за «Кроникл», а что до Кенрайта, они с Таунсендом больше не разговаривали.

Сорок минут спустя Таунсенд выбежал на улицу, захлопнув за собой дверь. Машины не было. Он чертыхнулся и вернулся по дорожке в дом. Но раз Сьюзен уехала без него, он подумал, что мог бы осуществить первую часть плана сенатора. Он снял трубку и набрал номер, который соединил его прямо с кабинетом редактора.

— Да, — произнес голос, который Таунсенд узнал по единственному слову.

— Брюс, что у нас завтра в передовице? — спросил он, не удосужившись представиться.

— Почему Сиднею не нужен оперный театр, но нужен новый мост, — сообщил Брюс.

— Выбрось ее, — распорядился Таунсенд. — Через час я подготовлю статью на пару сотен слов.

— О чем, Кит?

— Я расскажу нашим читателям, какую отличную работу делает Боб Мензис на посту премьер-министра и как глупо менять его на какого-нибудь неопытного аппаратчика, у которого молоко на губах не обсохло.

Следующие шесть месяцев Таунсенд почти безвылазно сидел в Канберре с Аланом Рутледжем, подготавливая выпуск новой газеты. Все шло с опозданием — начиная с поисков подходящего помещения и заканчивая подбором лучшего административного персонала и привлечением наиболее опытных журналистов. Но главной проблемой для Таунсенда было найти время для встреч со Сьюзен, потому что если он не был в Канберре, ему приходилось ехать в Перт.

«Континент» издавался чуть больше месяца, и управляющий банком уже начинал напоминать ему, что поток денежных средств на счете газеты движется только в одну сторону — в убыток. А Сьюзен твердила, что даже в выходные он смотрит только в одну сторону — на дверь.

Когда зазвонил телефон, Таунсенд разговаривал с Аланом Рутледжем в отделе новостей. Редактор закрыл микрофон рукой и прошептал, что на проводе Сьюзен.

— О Господи, я совсем забыл. У нее же сегодня день рождения, и мы идем на обед к ее сестре в Сиднее. Скажи, что я в аэропорту. Все что угодно, только не говори, что я еще здесь.

— Привет, Сьюзен, — поздоровался Алан. — Мне сказали, что Кит некоторое время назад уехал в аэропорт. Думаю, он уже летит в Сидней. — Он внимательно слушал ее ответ. — Да… Хорошо… Ладно… Конечно. — Он положил трубку. — Она говорит, если ты выедешь прямо сейчас, то можешь успеть на рейс, вылетающий в 8.25.

Таунсенд выбежал из кабинета Алана, даже не попрощавшись, вскочил в развозной фургон и поехал в аэропорт, где он провел почти всю прошлую ночь. Решив устроить главную редакцию газеты в Канберре, он не предусмотрел одного — сколько дней в неделю самолеты не смогут взлетать из-за тумана. Последние четыре недели ему казалось, что он полжизни провел за изучением прогнозов погоды, а другую половину — на взлетной полосе, щедро раздавая наличные упирающимся пилотам, которые стремительно превращались в самых дорогих курьеров в мире.

Он был доволен тем, как читатели поначалу приняли «Континент», и тираж быстро вырос до двухсот тысяч экземпляров. Но теперь общенациональная газета утратила свою новизну, и цифры упорно ползли вниз. Алан Рутледж сделал газету именно такой, как хотел Таунсенд, но оказалось, «Континент» — не то, что нужно австралийцам.

Таунсенд заехал на автостоянку в аэропорту, уже второй раз за это утро. Однако сейчас светило солнце, и туман рассеялся. Самолет до Сиднея взлетел вовремя, но не в 8.25. Стюардесса предложила ему номер «Континента», и то лишь потому, что он снабжал все вылетающие из столицы рейсы бесплатными номерами для каждого пассажира. Таким образом тираж держался на уровне двухсот тысяч, и рекламодатели были счастливы.

Он перелистывал страницы газеты, которой мог бы гордиться его отец. Австралийский аналог «Таймс». Правда, у нее было еще кое-что общее с этим знаменитым широкоформатным изданием — она быстро теряла деньги. Таунсенд уже понял — если они хотят получать прибыль, придется снизить уровень газеты. Но Алан Рутледж вряд ли задержится на посту редактора, если узнает, что́ у Таунсенда на уме.

Он перевернул еще одну страницу, и его взгляд остановился на рубрике, озаглавленной «Ближайшие события». Предстоящее через шесть дней бракосочетание со Сьюзен окрестили «свадьбой года». Будут присутствовать все влиятельные люди, уверяла газета, кроме премьер-министра и сэра Сомерсета Кенрайта. Этот день Киту придется провести в Сиднее с утра до вечера — он не собирается опаздывать на собственную свадьбу.

Он перевернул последнюю страницу и пробежал глазами программу радиопередач. Сегодня «Виктория» играла против «Нового Южного Уэльса», но ни одна радиостанция не собиралась транслировать матч, значит, он не сможет следить за игрой. В течение нескольких месяцев он только и делал, что выкручивал руки, тратил деньги на какие-то благие дела, в которые не верил, поддерживал политиков, которых презирал, но в конечном счете так и не получил лицензию на создание новой радиостанции. Таунсенд сидел на галерее для публики в Палате представителей, когда министр почт объявил, что лицензию решили предоставить давнему стороннику либеральной партии. Вечером сенатор Хэдли сказал ему, что премьер-министр лично заблокировал его заявку. Да уж, объем продаж «Континента» падает, куча денег потрачена впустую на получение лицензии, да еще мать и Сьюзен постоянно жалуются, что совсем его не видят — в общем, ничего хорошего в этом году не предвидится.

Как только самолет приземлился в аэропорту Кингсфорд-Смит, Таунсенд бегом спустился по трапу, промчался через зал прилета и выскочил на улицу, где около машины его ждал Сэм.

— Что это? — Таунсенд показал на большой сверток в красивой упаковке, лежавший на заднем сиденье.

— Подарок для Сьюзен. Хитер подумала, что вы не найдете в Канберре ничего подходящего.

— Да благословит ее Бог, — воздел руки к небу Таунсенд.

Хитер работала у него всего четыре месяца, но она уже доказала, что является достойным преемником Банти.

— Сколько нам туда ехать? — спросил Таунсенд, беспокойно поглядывая на часы.

— Если не будет пробок, то не больше двадцати минут, босс.

Таунсенд попытался расслабиться, но никак не мог избавиться от мыслей о работе, о том, сколько всего нужно сделать до свадьбы. Он уже начинал жалеть, что согласился на двухнедельный медовый месяц.

Когда машина остановилась перед небольшим таунхаусом на южной окраине города, Сэм протянул руку назад и передал подарок хозяину. Таунсенд улыбнулся, выскочил из машины и побежал по дорожке. Сьюзен открыла дверь еще до того, как он позвонил. Она уже собиралась отчитать его, но он наградил ее долгим поцелуем и вручил подарок. Она улыбнулась и провела его в гостиную как раз в тот момент, когда внесли торт с зажженными свечами.

— Что там? — она, как ребенок, потрясла сверток.

— Понятия не имею, — чуть не сказал Таунсенд, но вовремя прикусил язык. — Не скажу, но надеюсь, тебе понравится мой выбор. — У него едва не вырвалось «выбор цвета».

Он поцеловал ее в щеку и занял свободное место между сестрой и матерью Сьюзен. Все наблюдали, как она снимает бумагу с большой коробки. Кит смотрел с тем же интересом, что и остальные. Сьюзен открыла крышку и достала длинное нежно-голубое пальто, которое видела в «Фармере» месяц назад. Она могла поклясться, что Кита тогда с ней не было.

— Как ты узнал, что это мой любимый цвет? — поразилась она.

Кит понятия не имел, но загадочно улыбнулся и переключился на кусок торта, лежавший перед ним на тарелке. Остаток вечера обсуждали приготовления к свадьбе, и Сьюзен в очередной раз напомнила, что не потерпит на приеме речей в духе газетных передовиц.

После обеда Сьюзен помогала матери и сестре убирать со стола, а мужчины устроились около радиоприемника в гостиной. К удивлению Кита, шла трансляция крикетного матча.

— Какую станцию мы слушаем? — поинтересовался он у отца Сьюзен.

— «Ту-Дабл-Ю» из Воллонгонга.

— Но в Сиднее она не ловится.

— На южной окраине — ловится, — ответил тот.

— По-моему, это какой-то захолустный городишко, да? — сказал Кит.

— Точно. Две угольные шахты и гостиница. Во всяком случае, так было, когда я был ребенком. Но за последние десять лет население увеличилось вдвое.

Кит слушал комментатора, но мыслями уже был в Воллонгонге. Выждав некоторое время, он отправился на кухню. Женщины сидели за столом и по-прежнему обсуждали свадьбу.

— Сьюзен, ты на машине? — спросил Кит.

— Да, я приехала вчера и осталась на ночь.

— Отлично. Сейчас я попрошу Сэма отвезти меня домой. Понимаешь, мне немного неловко, что он так долго сидит там в машине. Увидимся через часок?

Он поцеловал ее в щеку и направился к выходу. Лишь через несколько минут Сьюзен сообразила, что он давным-давно мог бы отпустить Сэма и вернуться домой на ее машине.

— В Дарлинг-Пойнт, босс?

— Нет, — сказал Кит. — В Воллонгонг.

Сэм развернул машину и в конце дороги повернул налево, вливаясь в поток автомобилей, выезжающих из Сиднея по шоссе Принцев. Кит подозревал, что скажи он «Borra-Borra» или «Брокен-Хилл»,[17] Сэм все равно бы и глазом не моргнул.

Через несколько минут Кит уснул, подумав, что поездка окажется напрасной тратой времени. Проехав указатель «Добро пожаловать в Воллонгонг», Сэм резко вильнул, что всегда помогало разбудить босса.

— Мы едем в конкретное место? — спросил он. — Или вы просто хотите купить угольную шахту?

— Нет, вообще-то радиостанцию, — ответил Кит.

— Тогда я почти уверен, — сказал Сэм, — что она должна быть где-то рядом с этой огромной антенной, торчащей из земли.

— Готов поспорить, тебя наградили значком «Самый наблюдательный», когда ты был бойскаутом.

Через несколько минут Сэм высадил его у здания с выцветшей надписью «Ту-Дабл-Ю» на рифленой крыше.

Таунсенд взбежал по ступенькам, толкнул дверь и подошел к небольшому столу. Молоденькая секретарша отложила вязание и посмотрела на него.

— Я могу вам помочь?

— Да, — кивнул Таунсенд. — Вы знаете, кто владелец этой станции?

— Знаю, — ответила она.

— И кто же? — спросил Таунсенд.

— Мой дядя.

— А как зовут вашего дядю?

— Бен Эмптхилл. — Она смерила его взглядом. — Вы ведь не местный, да?

— Верно, — признался Таунсенд.

— Я так и подумала. Раньше я вас не видела.

— Вы знаете, где он живет?

— Кто?

— Ваш дядя.

— Конечно, знаю.

— Вы не могли бы мне сказать? — произнес Таунсенд, с трудом сдерживая раздражение.

— Разумеется, могу. Он живет в большом доме на холме в Вуноне, сразу за городом. Мимо не проедете.

Таунсенд выбежал из здания, запрыгнул в машину и объяснил Сэму дорогу.

В одном юная секретарша оказалась права: огромный белый дом, примостившийся на холмах, нельзя было не заметить. Сэм свернул с шоссе, медленно проехал через кованые ворота и покатил по длинной дорожке к дому. Они остановились около изящного портика.

Таунсенд постучал в дверь большим черным дверным молотком и терпеливо ждал. Речь он заготовил заранее: «Простите, что беспокою вас в воскресенье, но мне хотелось бы переговорить с мистером Эмптхиллом».

Дверь открыла женщина средних лет в красивом платье с цветочным узором. У нее был такой вид, словно она его ждала.

— Миссис Эмптхилл?

— Да. Чем могу помочь?

— Меня зовут Кит Таунсенд. Простите, что беспокою вас в воскресенье, но мне хотелось бы поговорить с вашим мужем.

— Моя племянница была права, — заявила миссис Эмптхилл. — Вы не местный, иначе знали бы, что с понедельника по пятницу Бена всегда можно найти в угольной конторе, в субботу он берет выходной и играет в гольф, в воскресенье утром ходит в церковь, а днем сидит на радиостанции и слушает трансляцию крикета. Думаю, он только ради этого и купил ее.

Таунсенд улыбнулся, выслушав эту информацию.

— Спасибо за помощь, миссис Эмптхилл, — поблагодарил он женщину. — Извините за беспокойство.

— Да никакого беспокойства, — махнула она рукой, глядя, как он бежит к машине.

— Возвращаемся на радиостанцию, — сказал Таунсенд, не желая признаться Сэму в своей ошибке.

Когда Таунсенд второй раз подошел к столу, он сразу спросил:

— Почему вы мне сразу не сказали, что ваш дядя здесь?

— Потому что вы не спрашивали, — невозмутимо ответила девушка, не поднимая глаз от вязания.

— Так где же он? — медленно спросил Таунсенд.

— В своем кабинете.

— А где его кабинет?

— На третьем этаже.

— Этого здания?

— Естественно, — ответила она и посмотрела на него, как на идиота.

Нигде не было и намека на лифт, поэтому Таунсенд бегом поднялся по лестнице на третий этаж. Он огляделся по сторонам, но не смог понять, где может быть кабинет мистера Эмптхилла. Тогда он пошел по коридору, стуча во все двери, пока из-за одной ему не крикнули:

— Войдите.

Таунсенд толкнул дверь и увидел грузного лысеющего мужчину, который сидел, закинув ноги на стол. Он слушал трансляцию того же матча, который чуть раньше слушал Таунсенд. Шла последняя серия бросков. Мужчина повернулся и коротко взглянул на Таунсенда.

— Садитесь, мистер Таунсенд, только ничего пока не говорите. Нам нужно всего одиннадцать очков, и мы победили.

— Я тоже болею за «Новый Южный Уэльс», — сообщил Таунсенд.

Бен Эмптхилл улыбнулся, когда следующий мяч ударил по линии границы поля. Не глядя на Таунсенда, он протянул руку назад и передал ему бутылку пива с открывалкой.

— Еще пара мячей, и я с вами, — сказал он.

Оба молчали, пока подсчитывали очки за последние семь пробежек. Когда объявили счет, мистер Эмптхилл подался вперед и поднял кулаки вверх.

— Все, считай, Кубок Шеффилда нам обеспечен.

Он убрал ноги со стола, развернулся и протянул руку.

— Бен Эмптхилл.

— Кит Таунсенд.

Эмптхилл кивнул.

— Да, я знаю, кто вы. Мне позвонила жена и сказала, что вы заходили к нам домой. В этом шикарном костюме и с галстуком в воскресенье она приняла вас за какого-то коммивояжера.

Таунсенд с трудом сдерживал смех.

— Нет, мистер Эмптхилл, я не…

— Все зовут меня Бен.

— Нет, Бен, я не продаю, я покупаю.

— И что же вы собираетесь купить, молодой человек?

— Вашу радиостанцию.

— Она не продается, Кит. Если только ты не хочешь в придачу местную газету, захудалую гостиницу и пару угольных шахт. Потому что все это одна компания.

— Кто владелец компании? — спросил Таунсенд. — Может, акционеры рассмотрят…

— Акционеров всего два, — пояснил Бен. — Перл и я. Так что даже если я и захочу продать, придется еще уговорить и ее.

— Но если компания принадлежит вам… — Таунсенд замялся, — …и вашей жене, вы вправе продать мне станцию.

— Безусловно, — кивнул Бен. — Но не собираюсь этого делать. Если тебе нужна станция, придется купить все остальное.

После еще нескольких бутылок пива и целого часа торговли и споров Таунсенд пришел к выводу, что племянница Бена не унаследовала ни одного гена от его ветви семьи.

Когда Таунсенд наконец выбрался из кабинета Бена, кругом была кромешная тьма, и секретарша уже ушла. Он рухнул на переднее сиденье машины и велел Сэму снова отвезти его в дом Эмптхиллов.

— Кстати, — сказал он, когда машина пошла по новому кругу, — ты был прав насчет угольных шахт. У меня их теперь две, а еще местная газета и гостиница, но самое главное — радиостанция. Но сделка не состоится, пока я не поужинаю с другим акционером, просто чтобы убедиться, что она меня одобряет.

Когда Кит потихоньку прокрался домой в час ночи, он не удивился, что Сьюзен крепко спит. Он осторожно закрыл дверь в спальню, спустился в свой кабинет на первом этаже, сел за стол и стал писать. Через некоторое время он задумался, в котором часу будет уже удобно позвонить своему юристу. Решил, что шесть тридцать пять — самое подходящее время, а пока принял душ, переоделся в свежую одежду, упаковал чемодан, приготовил себе завтрак и прочитал первые номера сиднейских газет, которые ему всегда доставляли к пяти часам утра.

Без двадцати пяти семь он вернулся из кухни в кабинет и набрал домашний номер юриста. Ему ответил сонный голос.

— Доброе утро, Клайв. Я подумал, тебе следует знать, что я купил угольную шахту. Вернее, две.

— И зачем они тебе, Кит, скажи на милость? — более бодрым голосом спросил юрист.

Минут сорок Таунсенд рассказывал, как провел вчерашний день и какую цену согласился заплатить. Клайв без остановки строчил в блокноте, который всегда лежал около кровати на случай, если позвонит Таунсенд.

— На первый взгляд мне кажется, что мистер Эмптхилл провернул выгодное дельце, — выразил свое мнение Клайв, когда его клиент закончил свой рассказ.

— Так оно и есть, — сказал Таунсенд. — И если бы ему захотелось это доказать, он мог бы напоить меня до смерти.

— Ну ладно, я позвоню тебе чуть позже, и мы договоримся о встрече, чтобы оформить договор.

— Не могу, — ответил Таунсенд. — Я должен улететь в Нью-Йорк первым рейсом, иначе эта сделка будет бесполезной. Тебе нужно обговорить детали с Беном Эмптхиллом. Он не из тех, кто отказывается от своего слова.

— Но мне потребуется твое одобрение.

— Ты его только что получил, — сказал Таунсенд. — Подготовь договор к моему возвращению.

— На сколько ты уезжаешь? — спросил Клайв.

— Дня на четыре, максимум на пять.

— Ты успеешь сделать все, что тебе нужно, за пять дней?

— Если нет, придется заняться добычей угля.

Положив трубку, Таунсенд вернулся в спальню и взял чемодан. Он решил не будить Сьюзен: столь неожиданный полет в Нью-Йорк потребует массу объяснений. Он написал ей записку и оставил на столе в холле.

При виде Сэма Таунсенд невольно подумал, что водитель тоже почти не спал. В аэропорту он сказал ему, что вернется в пятницу.

— Не забудьте, в субботу у вас свадьба, босс.

— Даже я не способен об этом забыть, — улыбнулся Таунсенд. — Волноваться не о чем. Когда я вернусь, у меня в запасе будет целых двадцать четыре часа.

В самолете он уснул, едва пристегнув ремень. Проснувшись несколько часов спустя, он никак не мог сообразить, куда летит и зачем. И вдруг все вспомнил. Когда он первый раз собирался купить радиовещательную компанию, он и его радиокоманда провели несколько дней в Нью-Йорке, и потом он еще три раза приезжал, заключая договоры с американскими радиовещательными компаниями и агентствами, чьи передачи собирался включить в программу, если бы ему дали лицензию. Теперь надо воспользоваться плодами той напряженной работы.

Желтое такси привезло его из аэропорта в гостиницу «Пирр». Хотя все четыре окошка были открыты, Таунсенд по дороге снял галстук и расстегнул ворот рубашки.

Портье встретил его так, будто он приезжал в Нью-Йорк по меньшей мере раз пятьдесят за этот год, и велел коридорному проводить мистера Таунсенда в «его обычный номер». Снова душ, очередная смена одежды, поздний завтрак и телефонные звонки. Потом Таунсенд мотался по городу от агента к агенту, от станции к станции, от студии к студии, заключая сделки за завтраком, обедом, ужином, а иногда и рано утром.

Четыре дня спустя он купил права на вещание в Австралии большинства лучших американских радиопередач в предстоящем сезоне с возможностью продлить договор еще на четыре года. Подписав окончательный вариант соглашения за пару часов до отлета в Сидней, он набил чемодан грязным бельем — Таунсенд не одобрял оплату лишних счетов — и взял такси до аэропорта.

Как только самолет оторвался от земли, он стал набрасывать статью, переделывая абзацы и меняя фразы, пока не решил, что она достаточно хороша для первой полосы. Когда они сели в Лос-Анджелесе, Таунсенд нашел ближайший телефон-автомат и позвонил Брюсу Келли. К его удивлению, редактора не было на месте. Заместитель Келли заверил, что успеет внести окончательную правку, и быстро переключил его на наборщика. Таунсенд продиктовал статью, и ему стало интересно, что же будут делать Хэкер и Кенрайт теперь, когда он разрушил их милый картель, и сколько пройдет времени, прежде чем они позвонят и станут умолять о заключении сделки.

Он услышал свое имя по громкоговорителю и бежал всю дорогу до летного поля. Дверь закрыли, как только он поднялся на борт. Сев на свое место, он закрыл глаза и открыл их только на следующее утро, когда самолет приземлился в Сиднее.

В ожидании багажа он позвонил Клайву Джарвису. Услышав в трубке голос Клайва, он взглянул на часы.

— Надеюсь, я не вытащил тебя из постели, — сказал он.

— Нет, что ты. Я как раз надевал свой фрак, — успокоил его юрист.

Таунсенда интересовало только одно — подписал ли Эмптхилл договор, иначе он спросил бы, на чью свадьбу собирается Клайв.

— Опережаю твой вопрос, — начал Клайв. — Ты теперь гордый обладатель «Воллонгонг Таймс», «Воллонгонг Гранд-Отель», двух угольных шахт и радиостанции, известной как «Ту-Дабл-Ю». Ее сигнал принимается на юге до Ноуры, а на севере — до южной окраины Сиднея. Надеюсь только, ты знаешь, что делаешь, Кит. Лично я ни черта не понимаю.

— Прочитай первую полосу сегодняшней «Кроникл», — сказал Таунсенд. — Может, догадаешься.

— Я никогда не читаю газет в субботу утром, — ответил Клайв. — По-моему, я имею право на один выходной в неделю.

— Но сегодня пятница, — удивился Таунсенд.

— Может, в Нью-Йорке еще и пятница, — хмыкнул Клайв, — но уверяю тебя, здесь в Сиднее уже суббота. С нетерпением жду встречи с тобой через час в церкви.

— О Господи, — простонал Таунсенд. Он бросил трубку, выбежал из багажного зала на улицу и увидел около машины Сэма. Вид у него был слегка взволнованный.

— Я думал, сегодня пятница, — запрыгивая в машину, сказал Таунсенд.

— Нет, сэр, боюсь, сегодня суббота, — ответил Сэм. — И через пятьдесят шесть минут вы женитесь.

— Но я даже не успеваю заехать домой и переодеться.

— Ничего страшного, — успокоил его Сэм. — Хитер приготовила все необходимое и положила на заднем сиденье.

Кит оглянулся и увидел аккуратную стопку одежды, золотые запонки и красную гвоздику. Он быстро скинул пиджак и стал расстегивать пуговицы на рубашке.

— Мы успеем? — спросил он.

— Нам нужно быть в соборе Св. Петра за пять минут до церемонии, — ответил Сэм. Кит тем временем бросил вчерашнюю рубашку назад. Сэм немного помолчал. — Ну, если не будет пробок и везде проскочим на зеленый…

— О чем еще мне стоит волноваться? — Киту никак не удавалось просунуть правую руку в левый рукав накрахмаленной рубашки.

— По-моему, Хитер и Брюс обо всем позаботились, — сказал Сэм.

Кит наконец разобрался с рукавами и поинтересовался, знает ли Сьюзен, что он только вернулся.

— Вряд ли, — покачал головой Сэм. — Последние несколько дней она провела у сестры в Когарахе, и оттуда ее привезли прямо в церковь. Правда, сегодня утром она звонила пару раз, но я сказал, что вы в ду́ше.

— От душа я бы не отказался.

— Мне пришлось бы ей позвонить, если бы вы не прилетели этим рейсом.

— Конечно, Сэм. Будем надеяться, что невеста по традиции чуть-чуть опоздает. — Кит протянул руку назад и подхватил серые полосатые брюки с уже закрепленными подтяжками — ни те, ни другие он до этого не видел.

Сэм подавил зевок.

Кит резко повернулся к нему.

— Ты что, торчал в аэропорту двадцать четыре часа?

— Тридцать шесть, сэр. Ведь вы же сказали — в пятницу.

— Прости, — извинился Кит. — Твоя жена, наверное, готова разорвать меня на куски.

— Ей плевать, сэр.

— Почему? — удивился Кит, застегивая пуговицы на брюках. Машина тем временем сделала крутой вираж на скорости километров восемьдесят.

— В прошлом месяце она ушла от меня и подала на развод.

— Мне очень жаль, — тихо произнес Кит.

— Ерунда, сэр. Она так и не смогла примириться с образом жизни водителя.

— Значит, это моя вина?

— Конечно, нет, — ответил Сэм. — Было еще хуже, когда я работал в такси. Нет, все дело в том, что мне нравится эта работа, а она просто не выдерживала этот ритм.

— И тебе понадобилось одиннадцать лет, чтобы это понять, — Кит наклонился вперед, натягивая серый фрак.

— Думаю, мы оба давно это понимали. Но под конец я больше не мог слышать ее бесконечное ворчание: она, мол, никогда не знает, в котором часу ждать меня домой.

— Никогда не знает, в котором часу ждать тебя домой? — задумчиво повторил Кит после очередного крутого виража.

— Да. Она не могла понять, почему я не прихожу домой в пять, как все нормальные мужья.

— Мне хорошо знакома эта проблема, — кивнул Кит.

Остаток пути оба молчали. Сэм выбирал улицы с менее интенсивным движением, стараясь сэкономить хоть несколько секунд, а Кит думал о Сьюзен, в третий раз перевязывая галстук.

Кит приколол гвоздику к лацкану, когда машина свернула на улицу, ведущую к собору Св. Петра. Он уже слышал звон колоколов, и первым, кого он увидел, был встревоженный Брюс Келли, который стоял посреди дороги и смотрел в их сторону. Узнав машину, он с облегчением улыбнулся.

— Как обещал, сэр, — сказал Сэм, переключившись на третью передачу. — У нас есть еще пять минут.

— Или одиннадцать лет разочарования, — тихо произнес Кит.

— Простите, сэр? — Сэм поставил ногу на тормоз, переключился на вторую передачу и стал замедлять ход.

— Нет, ничего, Сэм. Просто ты открыл мне глаза, и я понял, что эта авантюра не для меня. — Он замолчал и, когда до ступеней церкви оставался какой-нибудь метр, твердо сказал: — Не останавливайся, Сэм. Просто поезжай дальше.

ГЛАВА 17

ТАЙМС, 24 марта 1948 года:

ЗАПАДНЫЕ ДЕРЖАВЫ БОЙКОТИРУЮТ СОВЕЩАНИЕ В БЕРЛИНЕ

— Большое спасибо, что так быстро откликнулись, капитан Армстронг.

— Не стоит благодарности, Юлиус. В тяжелые времена мы, евреи, должны держаться вместе, — Армстронг хлопнул издателя по плечу. — Чем я могу помочь?

Юлиус Ганн встал из-за стола и ходил из угла в угол, рассказывая Армстронгу обо всех бедах, которые обрушились на его компанию за последние два месяца. Армстронг внимательно слушал. Потом Ганн вернулся на свое место и спросил:

— Как вы думаете, можно что-нибудь сделать?

— Я бы очень хотел, Юлиус. Но вы лучше других понимаете, что американский и русский сектор живут по своим законам.

— Я боялся такого ответа, — Ганн сник. — Но Арно не раз мне говорил, что ваше влияние простирается далеко за пределы британского сектора. Я бы вас не побеспокоил, если бы не безвыходное положение.

— Безвыходное? — переспросил Армстронг.

— Боюсь, это наиболее точное описание, — кивнул Ганн. — Если через месяц ситуация не изменится, я лишусь доверия своих старых клиентов, и тогда мне, вероятно, придется закрыть одно, а то и два моих предприятия.

— Я и не думал, что все так плохо, — заметил Армстронг.

— Еще хуже. Я не могу доказать, но мне кажется, за всем этим стоит капитан Сэквилл — знаете, я никогда с ним не ладил. — Ганн немного помолчал. — Как вы думаете, может, он просто антисемит?

— Вряд ли, — пожал плечами Армстронг. — Правда, я не очень хорошо его знаю. Я попробую задействовать свои связи и выяснить, чем вам можно помочь.

— Вы так добры, капитан Армстронг. Если вы мне поможете, я буду вам бесконечно благодарен.

— Не сомневаюсь, Юлиус.

Армстронг вышел из кабинета Ганна и велел водителю ехать во французский сектор, где обменял дюжину бутылок «Джонни Уокер Блек» на ящик кларета, которого не пробовал даже фельдмаршал Очинлек во время недавнего визита.

По дороге в британский сектор Армстронг решил заехать к Арно Шульцу и выяснить, всю ли правду сказал ему Ганн. К его удивлению, в редакции «Дер Телеграф» Арно не было. Его заместитель, имя которого Армстронг так и не сумел запомнить, сказал, что господин Шульц получил разрешение навестить своего брата в русском секторе. Армстронг даже не знал, что у Арно есть брат.

— И, капитан Армстронг, — добавил заместитель, — вам, наверное, будет приятно узнать, что прошлой ночью мы опять напечатали четыреста тысяч экземпляров.

Армстронг кивнул и ушел, уверенный, что все идет по плану. Ганн в течение месяца согласится на его условия, если рассчитывает сохранить бизнес. Армстронг взглянул на часы и велел Бенсону отвезти его в контору капитана Халлета. Войдя в кабинет, он сразу выставил на стол Халлета дюжину бутылок кларета, не успел тот и глазом моргнуть.

— Не понимаю, как тебе это удается, — Халлет выдвинул верхний ящик и достал какой-то документ.

— Каждому свое, — опробовал Армстронг новое выражение, которое на днях услышал от полковника Оакшота.

В течение часа Халлет пункт за пунктом растолковывал Армстронгу проект договора, пока Дик не убедился, что все понял и что договор его полностью устраивает.

— И если Ганн его подпишет, — спросил Армстронг, когда они добрались до последнего параграфа, — я могу быть уверенным, что английский суд признает этот документ?

— Безусловно, — кивнул Стивен.

— А немецкий?

— Аналогично. Уверяю, здесь совершенно не к чему придраться — хотя мне все равно непонятно… — юрист немного помедлил, — с какой стати Ганн отдаст такой большой кусок своей империи в обмен на «Дер Телеграф».

— Скажем так: я тоже могу решить кое-какие его проблемы, — сказал Армстронг, положив руку на ящик кларета.

— Еще бы, — Халлет встал из-за стола. — Кстати, Дик, мои бумаги наконец-то оформили. Совсем скоро я уеду домой.

— Поздравляю, старина, — улыбнулся Армстронг. — Отличные новости.

— Точно. И естественно, если тебе понадобится юрист, когда вернешься в Англию…

Когда двадцать минут спустя Армстронг приехал на работу, Сэлли предупредила, что в кабинете его ждет посетитель, заявивший, что он его близкий друг, хотя она никогда раньше его не видела.

Армстронг открыл дверь и увидел Макса Сэквилла. Первыми его словами были:

— Пари отменяется, дружище.

— Что значит «отменяется»? — Армстронг положил договор в верхний ящик стола и запер его на ключ.

— То и значит — отменяется. Мои документы наконец-то оформили. В конце месяца меня отправляют домой, в Северную Каролину. Здорово, правда?

— Конечно, здорово, — согласился Армстронг. — Ты уйдешь с дороги, и Ганн выстоит, а я с удовольствием заберу свою тысячу долларов.

— Ты же не заставишь старого друга выполнить условия пари, если обстоятельства изменились?

— Еще как заставлю, дружище, — сказал Армстронг. — Скажу тебе больше, если ты хочешь соскочить, завтра об этом узнает весь американский сектор. — Армстронг сел за стол, глядя, как на лбу американца проступают капельки пота. Он немного помолчал и добавил: — Вот что я тебе скажу, Макс. Я согласен на семьсот пятьдесят, но только если заплатишь сегодня.

Прошла почти минута, и Макс стал облизывать губы.

— Ни фига, — сказал он. — Я смогу свалить Ганна до конца месяца. Просто придется все немного ускорить… — И он выскочил из кабинета.

Армстронг не был уверен, что Макс справится в одиночку, — наверное, пришло время протянуть ему руку помощи. Он снял трубку и велел Сэлли в течение часа его не беспокоить.

Напечатав одним пальцем две статьи, он внимательно прочитал их и внес несколько поправок в текст. Потом вложил первый лист в темно-желтый конверт без адреса и запечатал его. Второй лист сложил и спрятал в верхний карман форменной куртки. Потом он снял трубку и попросил Сэлли прислать к нему водителя. Бенсон внимательно слушал, пока капитан объяснял, что от него требуется, заставляя его повторять инструкции, чтобы убедиться, что он все правильно понял — особенно насчет переодевания в гражданскую одежду.

— И ты никогда никому не расскажешь об этом разговоре, Рег, никому. Я понятно выражаюсь?

— Да, сэр, — Бенсон взял конверт, отдал честь и вышел из кабинета.

Армстронг улыбнулся, нажал кнопку на телефоне и попросил Сэлли принести почту. Он знал, что первый выпуск «Дер Телеграф» появится в продаже на вокзале не раньше полуночи. В американский или русский сектор он попадет еще как минимум через час. Крайне важно правильно рассчитать время. До конца дня он оставался в своем кабинете, проверяя последние данные тиража с лейтенантом Уэйкхемом. Он также позвонил полковнику Оакшоту и прочитал ему свою статью. Полковник разрешил опубликовать ее на первой полосе утреннего выпуска «Дер Телеграф», не изменив ни слова.

В шесть вечера рядовой Бенсон — снова в форме — отвез Армстронга домой, где он провел спокойный вечер с Шарлоттой. Она удивилась и обрадовалась, что муж так рано приехал домой. Когда он уложил Давида спать, они вместе поужинали. Он съел три порции своего любимого рагу, и Шарлотта решила не говорить, что, по ее мнению, он набрал лишний вес.

В двенадцатом часу Шарлотта предложила ложиться спать. Дик согласился, но сказал:

— Я только выскочу за первым выпуском газеты. Вернусь через несколько минут.

Он посмотрел на часы — 23.50. Он вышел на улицу и неторопливым шагом направился в сторону вокзала. Через несколько минут привезут «Дер Телеграф», подумал Дик, оказавшись на месте.

Он снова посмотрел на часы: почти двенадцать. Должно быть, опаздывают. Наверное, потому, что Арно уехал в русский сектор к своему брату. Ему пришлось подождать еще несколько минут, и наконец из-за поворота показался знакомый красный фургон и остановился перед входом в здание вокзала. Армстронг скрылся за большой колонной, когда связка газет с глухим стуком упала на мостовую, и фургон укатил в сторону русского сектора.

Из здания вокзала вышел человек и стал развязывать веревку. Армстронг встал рядом. Мужчина поднял голову и, увидев, кто это, кивком поздоровался и протянул ему верхнюю газету.

Армстронг быстро пробежал глазами статью на первой полосе, желая удостовериться, что они ничего не изменили. Не изменили. Все, включая заголовок, осталось таким, как он его напечатал.

ЗНАМЕНИТЫЙ ИЗДАТЕЛЬ НА ГРАНИ БАНКРОТСТВА

«Юлиус Ганн, глава известного издательского дома, носящего его имя, под неослабевающим давлением общественности был вынужден прошлой ночью сделать публичное заявление относительно будущего компании.

Его крупнейшая газета, „Дер Берлинер“, уже шесть дней не появляется на улицах столицы, а некоторые из его журналов, по данным из надежного источника, на несколько недель отстают от графика. Один ведущий оптовый торговец заявил прошлой ночью: „Мы больше не можем рассчитывать на регулярное поступление изданий Ганна, поэтому вынуждены рассматривать другие варианты“. Герр Ганн провел весь день со своими юристами и бухгалтерами, и мы не смогли узнать его мнение, но представитель компании признался, что намеченный на предстоящий год прогноз вряд ли оправдается. Прошлой ночью герр Ганн отказался дать комментарий для печати относительно будущего своей компании».

Армстронг улыбнулся и посмотрел на часы. Второй выпуск вот-вот выйдет из печати, но его еще должны связать в пачки и подготовить для доставки. Он решительно направился в сторону редакции «Дер Телеграф» и через семнадцать минут вошел в здание. Поднявшись наверх, он заорал во все горло, что немедленно хочет видеть того, кто исполняет обязанности герра Шульца. К нему подбежал человек, которого Армстронг не узнал бы, столкнись он с ним на улице.

— Кто это сделал? — крикнул Армстронг, швырнув газету на стол.

— Вы, сэр, — удивленно ответил заместитель.

— Что значит я? — спросил Армстронг. — Я не имею к этому никакого отношения.

— Но статью принесли прямо из вашего кабинета, сэр.

— Я ничего не передавал, — заявил Армстронг.

— Но тот человек сказал, что вы распорядились доставить ее лично.

— Какой человек? Вы видели его раньше? — осведомился Армстронг.

— Нет, сэр, но он уверял меня, что явился прямо от вас.

— Как он был одет?

Заместитель редактора ненадолго задумался.

— Если не ошибаюсь, на нем был серый костюм, сэр, — наконец ответил он.

— Но все, кто работает у меня, носят форму, — напомнил Армстронг.

— Знаю, сэр, но…

— Он представился? Показал вам какое-нибудь удостоверение личности или подтверждение своих полномочий?

— Нет, сэр. Я просто решил…

— Вы «просто решили»? Почему вы не сняли трубку и не проверили, давал ли я разрешение на эту статью?

— Я не думал…

— Боже мой. Когда вы прочитали текст, неужели вам не пришло в голову отредактировать его?

— Вас никто не редактирует, сэр, — покачал головой заместитель редактора. — Статья сразу пошла в печать.

— Вы что, даже не читали ее?

— Нет, сэр, — склонил голову заместитель редактора.

— То есть винить больше некого?

— Нет, сэр, — дрожа всем телом, прошептал заместитель.

— В таком случае, вы уволены, — заорал Армстронг, испепеляя его взглядом. — Немедленно убирайтесь вон! Немедленно, ясно?

Заместитель редактора хотел было возразить, но Армстронг прорычал:

— Если через пятнадцать минут вы не освободите кабинет, я вызову военную полицию!

Заместитель боком выскользнул из комнаты, не сказав больше ни слова.

Армстронг улыбнулся, снял куртку и повесил на стул, стоявший у стола Арно. Взглянув на часы, он решил, что прошло достаточно времени. Закатав рукава, он вышел из кабинета и нажал красную кнопку на стене. Все станки со скрежетом остановились.

Убедившись, что все его слушают, он начал раздавать приказы.

— Пусть водители едут туда и привезут назад все экземпляры первого выпуска, которые смогут раздобыть.

Управляющий транспортным отделом побежал во двор, и Армстронг повернулся к бригадиру печатников.

— Уберите с первой полосы историю о Ганне и вместо нее поставьте эту, — он достал из кармана куртки лист бумаги и передал потрясенному бригадиру, который тут же бросился готовить новую верстку для первой полосы, оставляя место для фотографии герцога Глостерского.

Армстронг обернулся и увидел группу укладчиков, ожидавших следующего выпуска, который вот-вот должен был выйти из-под прессов.

— Эй вы, — крикнул он. — Все экземпляры первого выпуска, которые еще здесь, нужно уничтожить.

Они бросились врассыпную и стали собирать все попадавшиеся под руку газеты, даже старые.

Сорок минут спустя корректорскую верстку бегом доставили в кабинет Шульца. Армстронг пробежал глазами вторую статью, которую напечатал утром — о предполагаемом визите в Берлин герцога Глостерского.

— Хорошо, — сказал он, закончив проверку. — Отправляйте второй выпуск в печать.

Арно примчался почти час спустя и с удивлением обнаружил, что капитан Армстронг засучив рукава помогает грузить в фургоны свежий выпуск газеты. Армстронг показал пальцем в сторону кабинета. Оказавшись за закрытыми дверями, он рассказал Шульцу, что делал с того момента, как увидел статью на первой полосе.

— Мне удалось вернуть и уничтожить бо́льшую часть первого выпуска, — сообщил он Шульцу. — Но я ничего не мог поделать с теми двадцатью тысячами, которые доставили в русский и американский секторы. Как только они прошли КПП, их уже не вернешь.

— Какое счастье, что вы вовремя перехватили первый выпуск, — сказал Арно. — Я виноват. Надо было вернуться раньше.

— Вы ни в чем не виноваты, — заверил его Армстронг. — Но ваш заместитель превысил свои полномочия, он напечатал статью, даже не удосужившись позвонить мне и проверить.

— Удивительно. Он обычно такой ответственный.

— У меня не было выбора, пришлось сразу его уволить, — Армстронг смотрел Шульцу прямо в глаза.

— Не было выбора, — повторил Шульц. — Ясно. — У него был расстроенный вид. — Хотя, боюсь, вред нанесен непоправимый.

— Я вас не понимаю, — сказал Армстронг. — Я же вернул почти все экземпляры первого выпуска, за небольшим исключением.

— Да, разумеется. Большего вы сделать не могли. Но перед самым КПП в русском секторе я купил первый номер. Когда я вернулся домой, через несколько минут позвонил Юлиус и сказал, что его телефон раскалился от звонков — звонили в основном обеспокоенные оптовики. Я обещал, что пойду в редакцию и выясню, как это могло случиться.

— Можете сказать своему другу, что утром я проведу полное расследование, — заверил Армстронг. — И возьму его под свой личный контроль.

Он опустил рукава рубашки и надел куртку.

— Когда вы вошли, Арно, я готовил второй выпуск для перевозки. Может, теперь этим займетесь вы. Моя жена…

— Да-да, конечно, — сказал Арно.

Когда Армстронг вышел на улицу, последние слова Арно все еще звенели у него в голове:

— Вы сделали все, что смогли, капитан Армстронг, все, что смогли.

Армстронг не мог с ним не согласиться.

Армстронг ничуть не удивился, когда рано утром ему позвонил Юлиус Ганн.

— Жаль, что так получилось с первым выпуском, — опережая Ганна, сказал он.

— Здесь нет вашей вины, — ответил Ганн. — Арно рассказал, что все могло быть гораздо хуже, если бы не вмешались вы. Но сейчас, боюсь, мне придется попросить вас еще об одной услуге.

— Я готов оказать вам любую помощь, Юлиус.

— Спасибо, капитан Армстронг. Вы могли бы зайти ко мне?

— На следующей неделе вас устроит? — спросил Армстронг, машинально перелистывая страницы своего ежедневника.

— Боюсь, дело срочное, — сказал Ганн. — Нет ли у вас возможности встретиться сегодня?

— Ну, сейчас не очень удачное время, — протянул Армстронг, глядя на пустую страницу ежедневника. — Правда, сегодня у меня назначена другая встреча в американском секторе, так что, пожалуй, я смогу заглянуть к вам часов в пять — но только минут на пятнадцать, вы уж извините.

— Понимаю, капитан Армстронг. Но я был бы вам крайне признателен, если вы выкроите хотя бы пятнадцать минут.

Армстронг повесил трубку и улыбнулся. Он открыл ключом верхний ящик стола и достал договор. В течение часа он проверял каждый пункт, желая убедиться, что предусмотрел любую случайность. Его прервал лишь звонок полковника Оакшота, который похвалил его статью о предстоящем визите герцога Глостерского.

— Первый класс, — восхищался он. — Первый класс.

После долгого обеда в офицерской столовой Армстронг разбирал письма, на которые Сэлли давно просила ответить. В половине пятого он велел Бенсону отвезти его в американский сектор. Джип остановился перед редакцией «Дер Берлинер» в шестом часу. Взволнованный Ганн ждал его на ступеньках и быстро проводил в свой кабинет.

— Я должен еще раз извиниться за первый выпуск прошлой ночью, — начал Армстронг. — Я ужинал с генералом из американского сектора, а Арно, к несчастью, навещал брата в русском, поэтому мы оба не знали, что задумал его заместитель. Естественно, я сразу его уволил и провел расследование. Если бы я не проходил мимо вокзала той ночью…

— Нет-нет, вы ни в чем не виноваты, капитан Армстронг. — Ганн задумался. — Тем не менее нескольких экземпляров, дошедших до американского и русского секторов, было более чем достаточно, чтобы вызвать панику среди некоторых моих старых клиентов.

— Мне очень жаль, — Армстронг покачал головой.

— Боюсь, они попали не в те руки. Сегодня мне позвонили несколько самых надежных поставщиков и потребовали, чтобы впредь я выплачивал им аванс, а это будет нелегко, учитывая все дополнительные расходы за последние пару месяцев. Мы оба знаем, что за всем этим стоит капитан Сэквилл.

— Послушайте моего совета, Юлиус, — сказал Армстронг. — Даже не упоминайте его имени в связи с этим происшествием. У вас нет доказательств, абсолютно никаких, а он из тех людей, кто не раздумывая вас закроет, только дайте ему повод.

— Но он систематически ставит мою компанию на колени, — возмутился Ганн. — Не знаю, чем я это заслужил и как его остановить.

— Не огорчайтесь, мой друг. Я работаю над вашей проблемой и, возможно, нашел решение.

Ганн выдавил улыбку, но смотрел недоверчиво.

— Что бы вы сказали, — продолжал Армстронг, — если бы я устроил так, чтобы капитана Сэквилла до конца месяца отправили домой в Америку?

— Это решило бы все мои проблемы, — Ганн глубоко вздохнул. Но в глазах оставалось сомнение. — Если бы только его отправили домой…

— До конца месяца, — повторил Армстронг. — Учтите, Юлиус, мне придется «выкручивать руки» на самом высоком уровне, не говоря уж…

— Все, что угодно. Я сделаю все, что угодно. Только скажите, что вы хотите.

Армстронг достал из внутреннего кармана договор и подвинул через стол к Ганну.

— Вы подписываете этот договор, Юлиус, и я сделаю так, что Сэквилл вернется в Штаты.

Ганн прочитал четырехстраничный документ, сначала быстро, потом медленнее, и положил его обратно на стол. Он поднял голову и тихо произнес:

— Позвольте, я проясню для себя последствия этого соглашения, если я его подпишу. — Он замолчал и снова взял в руки договор. — Вы получите права на распространение моих изданий за границей.

— Да, — невозмутимо ответил Армстронг.

— Если я правильно понял, под «за границей» подразумевается Британия. — Он помедлил. — И страны Содружества.

— Нет, Юлиус. Весь мир.

Ганн снова начал читать договор. Дойдя до соответствующего пункта, он угрюмо кивнул.

— А я получу пятьдесят процентов от прибыли.

— Верно, — сказал Армстронг. — В конце концов, вы же сами мне говорили, Юлиус, что будете искать другую британскую компанию, как только истечет срок вашего нынешнего договора.

— Да, но я тогда не знал, что вы занимаетесь издательским делом.

— Я занимаюсь этим всю свою жизнь, — заявил Армстронг. — Как только меня демобилизуют, я вернусь в Англию и продолжу семейный бизнес.

— И в обмен на эти права, — потрясенно проговорил Ганн, — я стану единственным владельцем «Дер Телеграф». — Он снова замолчал. — Я не знал, что газета принадлежит вам.

— Арно тоже этого не знает, поэтому прошу вас, держите эту информацию в секрете. Мне пришлось заплатить за его акции гораздо больше их рыночной стоимости.

Ганн кивнул и вдруг нахмурился.

— Но если я подпишу этот документ, вы станете миллионером.

— А если нет, — парировал Армстронг, — к концу месяца вы станете банкротом.

Оба молча уставились друг на друга.

— Вы явно много думали над моей проблемой, — Ганн наконец нарушил молчание.

— Исключительно ради вашего блага, — ответил Армстронг.

Ганн промолчал, и Армстронг продолжал:

— Позвольте доказать вам, что я действую из самых благих побуждений, Юлиус. Если первого числа следующего месяца капитан Сэквилл все еще останется в этой стране, вы можете не подписывать договор. Если к тому времени его здесь не будет, я надеюсь, вы поставите свою подпись в тот же день. А пока, Юлиус, мне будет достаточно рукопожатия.

Ганн молчал еще несколько секунд.

— Не могу с этим поспорить, — наконец сдался он. — Если этот человек уедет из страны до конца месяца, я подпишу договор в вашу пользу.

Мужчины встали и торжественно пожали друг другу руки.

— Ну, мне пора, — сказал Армстронг. — Мне еще нужно встретиться кое с кем и написать кучу бумаг, чтобы выпроводить Сэквилла в Америку.

Ганн ничего не ответил, только кивнул.

Армстронг отпустил водителя и пешком прошел девять кварталов до дома Макса. Сегодня они, как всегда по пятницам, играли в покер. На холоде голова прояснилась, и когда он добрался до Макса, он был готов запустить в действие вторую часть своего плана.

Макс нетерпеливо тасовал колоду.

— Наливай себе пива, дружище, — сказал он, когда Армстронг сел за стол, — потому что сегодня, приятель, ты будешь в проигрыше.

Два часа спустя Армстронг выигрывал около 80 долларов, а Макс за весь вечер ни разу не облизал губы. Он потягивал пиво, пока Дик тасовал колоду.

— Да, как подумаю, — сказал Макс, — что если Ганн удержится на плаву до конца месяца, я буду должен тебе еще тысячу — тогда мне конец, я разорен.

— Должен признаться, сейчас у меня высокие шансы на победу, — Армстронг сдал Максу первую карту. — Хотя при определенных обстоятельствах я мог бы отказаться от пари.

— Скажи, что я должен сделать, — взмолился Макс, бросив карты на стол.

Армстронг молчал, делая вид, что изучает свои карты.

— Все, что угодно, Дик. Я сделаю все, что угодно. — Макс немного помедлил. — Если, конечно, ты не попросишь убить проклятого фрица.

— А как насчет того, чтобы снова открыть ему кислород?

— Что-то я тебя не понимаю.

Армстронг положил руки на стол и пристально посмотрел на американца.

— Я хочу, чтобы Ганн получал столько электроэнергии, сколько ему потребуется, столько бумаги, сколько ему необходимо, и любую помощь от твоей конторы.

— Но с чего вдруг такая перемена? — с подозрением спросил Макс.

— Все очень просто, Макс. Я поспорил с несколькими придурками в британском секторе, что Ганн не разорится к концу месяца. Если ты все переиграешь, я получу гораздо больше тысячи долларов.

— Вот хитрый засранец, — Макс впервые за вечер начал облизывать губы. — Договорились, дружище. — Он протянул руку через стол.

Армстронг скрепил рукопожатием второй договор за этот день.

Три недели спустя капитан Макс Сэквилл поднялся на борт самолета, улетающего в Северную Каролину. Ему пришлось заплатить Армстронгу всего несколько долларов, которые он проиграл в их последний вечер в покер. Первого числа его место занял майор Берни Гудман.

В тот же день Армстронг приехал в американский сектор, и Ганн вручил ему подписанный договор.

— Не знаю, как вам это удалось, — сказал Ганн, — но вынужден признать, ваши слова каким-то образом доходят до Бога.

Они пожали друг другу руки.

— Надеюсь на долгое плодотворное сотрудничество, — на прощание сказал Армстронг.

Ганн промолчал.

Вечером Армстронг сообщил Шарлотте, что его бумаги наконец-то оформили и к концу месяца они уедут из Берлина. Он также поставил ее в известность, что получил права на распространение продукции Юлиуса Ганна за границей, поэтому он приступит к работе, как только самолет приземлится в Лондоне. Из него так и сыпались идеи, но Шарлотта не возражала, потому что была счастлива уехать из Берлина. Когда он наконец замолчал, она посмотрела на него и сказала:

— Сядь, пожалуйста, Дик, потому что я тоже хочу тебе что-то сказать.

Армстронг обещал лейтенанту Уэйкхему, рядовому Бенсону и Сэлли обеспечить их работой после увольнения из армии, и все заверили, что свяжутся с ним, как только будут готовы их демобилизационные документы.

— Ты проделал для нас адскую работу здесь, в Берлине, Дик, — сказал ему полковник Оакшот. — Даже не знаю, как мы будем без тебя обходиться. Хотя после твоей блестящей идеи о слиянии газет «Дер Телеграф» и «Дер Берлинер» нам, наверное, и не придется искать тебе замену.

— Это решение напрашивалось само собой, — заметил Армстронг. — Хочу добавить, сэр, что мне было очень приятно работать в вашей команде.

— Спасибо за добрые слова, Дик, — улыбнулся полковник. Потом добавил, понизив голос: — Я сам скоро демобилизуюсь. Как только окажешься на «гражданке», дай мне знать, если подвернется подходящее дело для старого солдата.

С Арно Шульцем Армстронг прощаться не стал, но Сэлли сообщила ему, что Ганн предложил Шульцу должность редактора новой газеты.

Напоследок, прежде чем сдать форму интенданту, Армстронг навестил майора Тюльпанова в русском секторе, и в этот раз его пригласили остаться на обед.

— Одно удовольствие было наблюдать за твоей интригой с Ганном, Любжи, — заметил Тюльпанов, показывая ему на стул, — пусть только издалека.

Ординарец налил каждому водки, и русский высоко поднял свою рюмку.

— Спасибо, — поблагодарил Армстронг, возвращая комплимент. — И не без вашей помощи.

— О, она была ничтожной, — Тюльпанов поставил рюмку на стол. — Но, возможно, так будет не всегда, Любжи. — Армстронг удивленно поднял брови. — Ты, конечно, получил право распространять за границей основную часть немецких научных публикаций, но через некоторое время они устареют, и тогда тебе потребуются все последние русские работы. Если ты, конечно, хочешь быть во всеоружии.

— И что вы потребуете взамен? — спросил Армстронг, зачерпывая ложкой икру.

— Давай пока остановимся на том, Любжи, что я буду иногда позванивать тебе.

ГЛАВА 18

ДЕЙЛИ МЕЙЛ, 13 апреля 1961 года:

ГОЛОС ИЗ КОСМОСА: «КАКАЯ ЖЕ ОНА МАЛЕНЬКАЯ».

ГАГАРИН РАССКАЗЫВАЕТ ХРУЩЕВУ О ГОЛУБОЙ ПЛАНЕТЕ

Хитер поставила перед ним чашку черного кофе. Таунсенд уже пожалел, что согласился дать интервью, тем более репортеру-стажеру. У него было золотое правило — он никогда не говорил с журналистами для печати. Многие владельцы с удовольствием читали о себе в собственных газетах. Таунсенд был не из их числа, но Брюс Келли захватил его врасплох, уверяя, что интервью пойдет на пользу газете и его репутации, и он нехотя согласился.

Пару раз этим утром он был близок к тому, чтобы все отменить, но бесконечные звонки и совещания помешали ему это сделать. А потом вошла Хитер и доложила, что молодая журналистка ждет в приемной.

— Пригласить ее? — спросила Хитер.

— Да, — кивнул он, глядя на часы. — Но ненадолго. Мне нужно еще проработать с вами кое-какие вопросы перед завтрашним заседанием правления.

— Я зайду минут через пятнадцать и скажу, что вам звонят из-за границы.

— Хорошая идея, — согласился он. — Только скажите, что звонят из Нью-Йорка. Почему-то эти слова всегда заставляют их поторопиться. А если ничего не выйдет, воспользуйтесь Эндрю Блэкером.

Хитер кивнула и вышла из кабинета. Таунсенд провел пальцем по повестке дня заседания правления и остановился на седьмом пункте. Ему нужны более подробные сведения о группе «Вест-Райдинг», чтобы заручиться поддержкой правления. Даже если они дадут «добро», все равно придется отправиться в Англию, чтобы заключить эту сделку. Пожалуй, надо поехать прямо в Лидс, если сделка того стоит.

— Доброе утро, мистер Таунсенд.

Кит поднял голову, но ничего не ответил.

— Ваша секретарша предупредила, что вы очень заняты, и я постараюсь не отнимать у вас слишком много времени, — быстро проговорила она.

Он по-прежнему молчал.

— Меня зовут Кейт Таллоу. Я репортер из «Кроникл».

Кит вышел из-за стола, пожал руку молодой журналистке и подвел ее к удобному креслу, в которое обычно усаживал членов правления, редакторов или людей, с которыми намеревался заключить важную сделку. Сам сел напротив нее.

— Вы давно работаете в компании? — спросил он после того, как она достала из сумки блокнот и карандаш.

Она скрестила ноги и ответила:

— Всего несколько месяцев, мистер Таунсенд. Меня приняли стажером в «Кроникл» после окончания колледжа. Вы — мое первое большое задание.

Впервые в жизни Кит почувствовал себя старым, хотя недавно ему исполнилось всего тридцать три года.

— Что у вас за акцент? — поинтересовался он. — Не могу определить, откуда вы.

— Я родилась в Будапеште, но родители сбежали из Венгрии во время революции. Выбирать не приходилось, и мы попали на судно, идущее в Австралию.

— Мой дед тоже бежал в Австралию, — сказал Кит.

— Из-за революции? — спросила она.

— Нет. Он был шотландцем и просто хотел как можно дальше убраться из Британии. — Кейт рассмеялась. — Вы недавно получили приз молодых авторов, да? — уточнил он, пытаясь вспомнить короткую справку, которую подготовила для него Хитер.

— Да. В прошлом году призы вручал Брюс, так я и оказалась в «Кроникл».

— Чем занимается ваш отец?

— В Венгрии он был архитектором, но здесь ему предлагают только случайную неквалифицированную работу. Правительство отказывается признать его диплом, а профсоюз не проявляет к нему особого сочувствия.

— Меня они тоже не любят, — заметил Кит. — А ваша мать?

— Простите, если покажусь вам грубой, мистер Таунсенд, но мне казалось, что это я беру у вас интервью.

— Да, конечно, — сказал Кит, — начинайте.

Он уставился на девушку, не замечая, что заставляет ее нервничать. Она была очаровательна. Длинные темные волосы, спадавшие на плечи, и идеальный овал лица, еще не огрубевшего на австралийском солнце. Он подумал, что обычно она носит не столь строгую одежду, как этот простой хорошо сшитый темно-синий костюм, в котором она пришла к нему. Но, наверное, она надела его, потому что шла брать интервью у своего босса. Она снова скрестила ноги, и юбка слегка приподнялась. Огромным усилием воли он заставил себя не опускать взгляд.

— Повторить вопрос, мистер Таунсенд?

— М-м-м… простите.

Вошла Хитер и с удивлением обнаружила, что они расположились в директорском углу кабинета.

— На первой линии звонок из Нью-Йорка, — доложила она. — Мистер Лазар. Ему нужно переговорить с вами о встречном предложении на один из ситкомов,[18] которое он получил от седьмого канала.

— Скажите, я перезвоню ему позже, — сказал Кит, не поднимая глаз. — Кстати, Кейт, — подался вперед он, — хотите кофе?

— Спасибо, с удовольствием, мистер Таунсенд.

— Черный или со сливками?

— Со сливками, но без сахара. Спасибо, — повторила она, глядя на Хитер.

Хитер повернулась и вышла, даже не спросив Кита, будет ли он пить кофе.

— Простите, какой был вопрос? — вернулся к разговору Кит.

— Вы писали или публиковали какие-то статьи, когда учились в школе?

— Да, в последнем классе я был редактором школьного журнала. — Кейт застрочила в блокноте. — Как мой отец в свое время.

Когда Хитер принесла кофе, он все еще рассказывал Кейт о своей успешной кампании по сбору средств на крикетный павильон.

— А почему во время учебы в Оксфорде вы не издавали студенческую газету, не стали редактором университетского журнала «Айсис»?

— В те дни меня гораздо больше интересовала политика — и в любом случае я знал, что остаток жизни проведу, занимаясь газетным бизнесом.

— Правда ли, что, вернувшись в Австралию и узнав, что ваша мать продала «Мельбурн Курьер», вы были страшно расстроены?

— Правда, — признался Кит. В эту минуту в кабинет снова вошла Хитер. — И однажды я его верну, — тихо добавил он.

— В чем дело, Хитер? — спросил он, подняв бровь. Она стояла всего в полуметре от него.

— Простите, что прерываю вас снова, мистер Таунсенд, но сэр Кеннет Стирлинг все утро пытается с вами связаться. Он хочет обсудить вашу поездку в Соединенное Королевство.

— Значит, ему тоже придется перезвонить, так?

— Он предупредил, что его весь день не будет на месте.

— В таком случае передайте, что я позвоню ему вечером домой.

— Я вижу, вы заняты, — вмешалась Кейт. — Я могу подождать или прийти в другое время.

Кит покачал головой, хотя Хитер несколько секунд не двигалась с места. У него даже закралось подозрение, что Кен и в самом деле на проводе.

Кейт попыталась еще раз.

— Существует несколько версий о том, как вы получили контроль над «Аделаид Мессенджер» и о том, как вы поступили с покойным сэром Колином Грантом.

— Сэр Колин был близким другом моего отца, — сказал Кит, — и слияние было в интересах обеих газет. — В глазах Кейт сквозило сомнение. — Уверен, вы читали в газетах, что сэр Колин был первым председателем правления объединенной газеты.

— Но он председательствовал только на одном заседании.

— Если вы читали внимательно, то должны знать, что таких заседаний было два.

— Разве не та же судьба постигла сэра Сомерсета Кенрайта, когда вы стали во главе «Кроникл»?

— Нет, вы не правы. Уверяю вас, я бесконечно восхищаюсь сэром Сомерсетом.

— Но сэр Сомерсет однажды назвал вас, — Кейт заглянула в свои заметки, — «человеком, который рад лежать в канаве и наблюдать, пока другие карабкаются в гору».

— Полагаю, скоро вы поймете, что сэра Сомерсета, как и Шекспира, часто цитируют неверно.

— Узнать правду будет непросто, — заявила Кейт, — потому что он тоже мертв.

— Верно, — невольно оправдываясь, сказал Кит. — Но лично я всегда буду помнить другие слова сэра Сомерсета: «Я счастлив, что „Кроникл“ переходит в руки сына сэра Грэхема Таунсенда».

— Но сэр Сомерсет сказал эти слова, — Кейт снова сверилась со своими записями, — за шесть недель до того, как вы официально возглавили газету.

— А какая разница? — едва сдерживаясь, сказал Кит.

— Просто в тот же день, когда вы стали владельцем «Кроникл», вы уволили редактора и исполнительного директора. Неделю спустя они опубликовали совместное заявление, в котором говорилось, — цитирую дословно…

— Пришел ваш следующий посетитель, мистер Таунсенд, — сообщила Хитер, стоя в дверях, словно собиралась проводить кого-то в кабинет.

— Кто? — спросил Кит.

— Эндрю Блэкер.

— Перенесите встречу на другое время.

— Нет-нет, пожалуйста, — запротестовала Кейт. — У меня теперь материала более чем достаточно.

— Перенесите, — твердо повторил Кит.

— Как пожелаете, — столь же твердо ответила Хитер. Она вышла из кабинета, оставив дверь нараспашку.

— Простите, что отняла у вас столько времени, мистер Таунсенд, — сказала Кейт. — Я постараюсь закончить побыстрее, — добавила она, возвращаясь к своему длинному списку вопросов. — Могу я перейти к созданию «Континента»?

— Но я еще не все рассказал вам о сэре Сомерсете Кенрайте и о том, в каком состоянии я принял от него «Кроникл».

— Простите, — извинилась Кейт, — просто я переживаю из-за звонков, которые вы пропускаете, и чувствую себя немного виноватой перед мистером Блэкером.

Наступило долгое молчание.

— Нет никакого мистера Блэкера, — наконец признался Кит.

— Я не совсем вас понимаю, — опешила Кейт.

— Это кодовое имя. Хитер использует их, когда хочет дать мне понять, что встреча затянулась: Нью-Йорк — значит пятнадцать минут, мистер Эндрю Блэкер — тридцать. Через четверть часа она снова придет и напомнит, что у меня селекторное совещание с Лондоном и Лос-Анджелесом. А когда она всерьез злится на меня, приплетает сюда еще и Токио.

Кейт рассмеялась.

— Будем надеяться, вы продержитесь целый час. Никогда не поверите, что́ она придумает потом.

— Честно говоря, мистер Таунсенд, я не рассчитывала больше чем на пятнадцать минут вашего времени, — сказала Кейт, снова опуская взгляд на свои вопросы.

— Вы спрашивали меня о «Континенте», — напомнил Кит.

— Ах, да — спохватилась Кейт. — Часто пишут, что вы были просто раздавлены уходом Алана Рутледжа с поста редактора.

— Да, это правда, — признал Кит. — Он был прекрасным журналистом и стал близким другом. Но тираж газеты снизился до пятьдесят тысяч в день, и мы теряли около ста тысяч фунтов в неделю. Сейчас, с новым редактором, мы снова продаем двести тысяч экземпляров в день и в начале следующего года начнем выпускать «Санди Континент».

— Но вы не станете отрицать, что эту газету больше нельзя назвать «австралийской „Таймс“»?

— Нет, и я сожалею об этом, — Кит впервые признался в этом кому-то, кроме матери.

— Скажите, направленность «Санди Континент» останется той же, что и у ежедневного издания, или вы собираетесь выпускать качественную общенациональную газету, которая так необходима австралийцам?

Кит начинал понимать, почему приз присудили мисс Таллоу и почему Брюс так высоко ее ценит. На этот раз он более тщательно подбирал слова:

— Я постараюсь издавать такую газету, которую большинство австралийцев хотели бы читать за завтраком каждое воскресное утро. Я ответил на ваш вопрос, Кейт?

— Боюсь, что да, мистер Таунсенд, — улыбнулась Кейт.

Кит улыбнулся в ответ. Улыбка быстро исчезла, когда он услышал следующий вопрос:

— Не могли бы мы теперь поговорить об одном событии вашей жизни, которое широко освещалось в светской хронике?

Кит слегка покраснел. Чутье подсказывало, что нужно немедленно закончить интервью, но он только кивнул.

— Это правда, что в день своей свадьбы вы приказали шоферу не останавливаться и проехали мимо церкви всего за несколько мгновений до появления невесты?

Кит вздохнул с облегчением, когда в кабинет вошла Хитер и сурово доложила:

— Через пару минут начнется селекторное совещание, мистер Таунсенд.

— Селекторное совещание? — просиял он.

— Да, сэр, — ответила Хитер. Слово «сэр» она употребляла, только если была очень сердита. — С Лондоном и Лос-Анджелесом, — сказала она и после небольшой паузы добавила: — И с Токио.

Страшно сердита, подумал Кит. Но по крайней мере, она дала ему шанс сбежать. Кейт даже закрыла свой блокнот.

— Перенесите его на другое время, — тихо произнес он.

Трудно было понять, которая из женщин удивилась больше. Хитер вышла без единого слова и на этот раз закрыла за собой дверь.

В кабинете наступила тишина.

— Да, это правда, — наконец заговорил Кит. — Но я был бы признателен, если бы вы не упоминали об этом в своей статье.

Кит отвернулся и посмотрел в окно. Кейт положила карандаш на стол.

— Простите, мистер Таунсенд, вопрос был бестактным.

— «Просто делаю свою работу», так обычно говорят репортеры, — тихо сказал Кит.

— Может, лучше перейдем к вашей странной, если не сказать, эксцентричной покупке «Ту-Дабл-Ю»?

Кит выпрямился в кресле и немного расслабился — впервые за время этого разговора.

— Когда эта история появилась на страницах «Кроникл» — кстати, в день вашей свадьбы, — сэр Сомерсет назвал вас «пиратом».

— Уверен, он хотел сделать мне комплимент.

— Комплимент?

— Да. Полагаю, он подразумевал, что я действую в лучших традициях пиратов.

— И кого же вы имеете в виду? — с невинным видом поинтересовалась Кейт.

— Уолтера Рэли[19] и Фрэнсиса Дрейка,[20] — ответил Кит.

— Мне кажется, сэр Сомерсет скорее имел в виду Синюю Бороду или капитана Моргана,[21] — улыбнулась Кейт.

— Возможно. Но думаю, вы знаете, что в результате обе стороны остались довольны этой сделкой.

Кейт снова заглянула в свои записи.

— Мистер Таунсенд, сейчас вы являетесь единоличным собственником или держателем контрольного пакета акций семнадцати газет, одиннадцати радиостанций, авиакомпании, гостиницы и двух угольных шахт. — Она подняла на него глаза. — Что вы собираетесь делать дальше?

— Я бы продал гостиницу и шахты, так что если вы знаете кого-то, кто мог бы заинтересоваться…

Кейт засмеялась.

— Нет, серьезно, — сказала она, и в эту минуту в кабинете возникла Хитер.

— Премьер-министр поднимается в лифте, мистер Таунсенд, — доложила она, ее шотландский акцент звучал резче, чем обычно. — Если помните, вы пригласили его на обед в зал заседаний.

Кит подмигнул Кейт, и девушка рассмеялась. Хитер открыла дверь и отошла в сторону, пропуская в кабинет представительного мужчину с копной серебристых волос.

— Доброе утро, господин премьер-министр, — Кит встал из-за стола и шагнул навстречу Роберту Мензису. Мужчины пожали друг другу руки, и Кит обернулся, чтобы представить Кейт, которая смущенно жалась в углу.

— Вы, вероятно, не знакомы с Кейт Таллоу, господин премьер-министр. Это молодая журналистка из «Кроникл», подающая большие надежды. Мне известно, что она надеется когда-нибудь взять у вас интервью.

— Буду рад, — ответил Мензис. — Позвоните мне в приемную, мисс Таллоу, и мы договоримся о встрече.

Следующие два дня Кит не мог выбросить Кейт из головы. Ясно было одно: она не вписывается ни в один из его четко продуманных планов.

За обедом премьер-министр не мог понять, о чем его собеседник все время думает. Таунсенд не проявил особого интереса к его новым предложениям об ограничении власти профсоюзов, хотя его газеты уже несколько лет требовали у правительства этой меры.

Следующим утром на ежемесячном заседании правления Таунсенд также не блистал красноречием. В общем-то, для человека, управляющего крупнейшей информационной империей Австралии, он на редкость косноязычно формулировал свои мысли. Некоторым директорам пришла в голову мысль, что он задумал какую-то аферу. Когда Таунсенд выступал по седьмому пункту, насчет своей предполагаемой поездки в Соединенное Королевство для приобретения небольшого газетного издательства на севере Англии, почти никто не увидел смысла в этой покупке. Кит не сумел убедить правление, что сделка может оказаться выгодной.

Когда директора разошлись после окончания заседания, Таунсенд вернулся к себе в кабинет и разбирал документы, пока Хитер не ушла домой. Он посмотрел на часы — начало восьмого. Как долго она задерживается на работе, впервые заметил он. Убедившись, что она уже не вернется, он снял трубку и набрал трехзначный номер, соединивший его с кабинетом редактора.

— Брюс, насчет моей поездки в Лондон. Мне нужно взять с собой журналиста. Если все получится, ты должен первым об этом услышать.

— Что ты теперь собираешься купить? — поинтересовался Брюс. — «Таймс»?

— Нет, не в этот раз, — ответил Таунсенд. — Я просто ищу что-нибудь прибыльное.

— Что, если я позвоню Неду Брюэру в лондонском бюро? Он отлично подходит для этого дела.

— Не думаю, что это работа для шефа бюро, — возразил Таунсенд. — Я несколько дней буду мотаться по северу Англии, осматривать типографии, встречаться с журналистами, беседовать с редакторами, решая, кого из них оставить. Я не хочу, чтобы бюро так долго оставалось без присмотра.

— Пожалуй, я мог бы дать тебе Эда Макинса на неделю. Но мне надо, чтобы он вернулся к открытию парламентской сессии — особенно, если твое предчувствие окажется верным и Мензис все-таки предложит законопроект об ограничении полномочий профсоюзов.

— Нет-нет, мне не нужен журналист столь высокого уровня. В любом случае я не знаю, сколько времени буду в отъезде. С этой работой вполне справится хороший новичок. — Он сделал паузу, но Брюс не предложил ничего дельного. — Та девушка, которую ты на днях присылал взять у меня интервью, произвела на меня впечатление, — сказал он. — Как там ее звали?

— Кейт Таллоу, — ответил Брюс. — Но она слишком молода и неопытна для такого серьезного дела.

— Как и ты, когда мы познакомились, Брюс. Но это не мешало мне назначить тебя на должность редактора.

После короткого молчания Брюс вздохнул:

— Узна́ю, здесь ли она.

Таунсенд с улыбкой положил трубку. Он не мог притворяться, что очень хочет поехать в Англию, хотя понимал, что пришло время расширять свои горизонты и выбираться за пределы Австралии.

Он снова взглянул на стопку бумаг, разбросанных на столе. Хотя целая команда консультантов забрасывала сети и наводила справки о каждой газетной группе в Соединенном Королевстве, им удалось выудить только один достойный проект.

За выходные ему нужно просмотреть подготовленное досье. Таунсенд открыл первую страницу и стал читать краткую справку о «Вест-Райдинг Групп». Главная редакция издательства находилась в Лидсе. Он улыбнулся. Однажды он побывал неподалеку от Лидса, когда учился в Оксфорде — ездил на бега в Донкастер. В тот раз — если он не ошибается — он поставил на победителя.

ГЛАВА 19

НЬЮС КРОНИКЛ, 25 октября 1951 года:

ПО ОКОНЧАТЕЛЬНЫМ РЕЗУЛЬТАТАМ ГОЛОСОВАНИЯ ЧЕРЧИЛЛЬ ВЫХОДИТ НА ПЕРВОЕ МЕСТО

— Как будете платить, мистер Армстронг? — спросил агент по недвижимости.

— Вообще-то, капитан Армстронг.

— Простите, капитан Армстронг.

— Я выпишу чек.

На поиски подходящего жилья ушло десять дней, и Армстронг подписал договор лишь о краткосрочной аренде квартиры в Стэнхоуп-Гарденс, когда агент упомянул, что этажом выше живет бригадный генерал в отставке.

Подходящее рабочее помещение он искал еще дольше. Нужен был такой адрес, который убедил бы Юлиуса Ганна, что Армстронг всю жизнь занимается издательским бизнесом.

Когда в агентстве по недвижимости узнали, на какую арендную плату он рассчитывает, его дело поручили самому младшему сотруднику.

Две недели спустя Армстронг обосновался в конторе, которая оказалась даже меньше его квартирки в Стэнхоуп-Гарденс. Хотя он не мог согласиться с агентом, который называл этот офис с туалетом на другом этаже прекрасным, идеальным и уникальным, у него все-таки были два преимущества. Адрес на Флит-Стрит и арендная плата, которую он мог себе позволить — первые три месяца.

— Будьте любезны, капитан Армстронг, распишитесь на нижней строчке.

Армстронг отвинтил колпачок со своей новенькой ручки «Паркер» и подписал договор.

— Хорошо. Итак, все решено, — сказал молодой агент, дожидаясь, пока просохнут чернила. — Арендная плата за это помещение, как вам известно, капитан Армстронг, составляет десять фунтов в неделю, которые вносятся за три месяца вперед. Будьте добры, выпишите мне чек на сто тридцать фунтов.

— Я пришлю вам чек с одним из своих сотрудников сегодня днем, — сказал Армстронг, поправляя галстук.

Агент немного помедлил, потом убрал договор в портфель.

— Уверен, все будет в порядке, капитан Армстронг, — и он вручил Армстронгу ключи от самого маленького помещения в реестре фирмы.

Армстронг думал, что, позвонив по номеру FLE 6093 и услышав слова «Армстронг Коммьюникейшнз», Ганн никак не сможет узнать, что его издательский дом состоит из одной большой комнаты, двух столов, шкафа для документов и недавно подключенного телефона. Что касается «одного из моих сотрудников», слово «один» следовало понимать буквально. Неделю назад в Лондон вернулась Сэлли Карр и этим утром приступила к работе в качестве его личного помощника.

Армстронг не смог сразу отдать чек агенту по недвижимости, потому что только недавно открыл счет в «Барклиз», и банк отказывался выдать ему чековую книжку до тех пор, пока не получит обещанный перевод средств из берлинского банка «Хольт энд Ко». Тот факт, что капитан Армстронг награжден «Военным крестом», о чем он не уставал им напоминать, казалось, не производил на управляющего никакого впечатления.

Управляющий ожидал, как он признался своему бухгалтеру, когда деньги наконец поступили, что на счету капитана Армстронга будет чуть больше, чем 217 фунтов 9 шиллингов и 6 пенсов.

Дожидаясь перевода денег, Армстронг позвонил Стивену Халлету в его контору на Линкольнз-инн Филдс и попросил зарегистрировать «Армстронг Коммьюникейшнз» как частную компанию. Это стоило ему еще 10 фунтов.

Не успели они учредить компанию, как на стол Сэлли лег еще один неоплаченный счет. На этот раз у Армстронга не было дюжины бутылок кларета, поэтому он предложил Халлету стать юридическим секретарем компании.

Как только деньги перевели на его счет, Армстронг расплатился со всеми долгами, и у него осталось меньше 40 фунтов. Он сказал Сэлли, что впредь счета свыше 10 фунтов она должна оплачивать только после получения как минимум трех требований платежа.

Шарлотта, уже на седьмом месяце беременности их вторым ребенком, приехала к Дику в Лондон через несколько дней после того, как он заключил договор об аренде квартиры на Найтсбридж. Пройдясь по четырем комнаткам, она ничего не сказала о том, какие они маленькие по сравнению с их просторными апартаментами в Берлине. Она была счастлива сбежать из Германии.

Армстронг каждый день ездил на работу и с работы на автобусе и мечтал скорее обзавестись машиной с водителем. Сразу после регистрации компании он полетел в Берлин и уговорил упирающегося Ганна одолжить ему 1000 фунтов. Он вернулся в Лондон с чеком и дюжиной рукописей, заверив, что их переведут в течение нескольких дней, и он вернет деньги, как только подпишет первый договор на распространение за рубежом. Но он не признался Ганну, что у него есть одна проблема. Хотя Сэлли часами просиживала на телефоне, пытаясь договориться о встрече с директорами всех ведущих издательств научной литературы в Лондоне, она быстро обнаружила, что их двери открываются для орденоносца капитана Армстронга не так быстро, как это было в Берлине.

В те дни, когда он приходил домой раньше полуночи, Шарлотта спрашивала его, как идут дела. Теперь вместо «совершенно секретно» она слышала в ответ «лучше не бывает». Но она не могла не заметить, что в их почтовом ящике регулярно появляются тонкие коричневые конверты, которые, ее муж, не распечатывая, тотчас запихивал в стол. Когда она улетела в Лион на роды их второго ребенка, Дик заверил ее, что к ее возвращению он уже подпишет свой первый крупный договор.

Дней десять спустя Армстронг диктовал ответ на полученное утром письмо, и в эту минуту в дверь постучали. Сэлли бросилась открывать и столкнулась с их первым клиентом. Джеффри Бейли, канадец, представлявший небольшое издательство в Монреале, на самом деле ошибся этажом. Но час спустя он вышел от них с тремя научными рукописями на немецком языке. Как только он получил перевод и понял их коммерческую ценность, он вернулся с чеком и заключил договор, в соответствии с которым получил права на распространение всех трех книг в Канаде и Франции. Армстронг положил деньги в банк, но не удосужился сообщить Юлиусу Ганну о заключенной сделке.

Благодаря мистеру Бейли, к тому времени, как Шарлотта шесть недель спустя приземлилась в аэропорту Хитроу с маленькой Николь на руках, Дик подписал еще два контракта с издателями из Испании и Бельгии. Она удивилась, узнав, что он приобрел большой автомобиль «додж» и увидев за рулем рядового Бенсона. Правда, муж не сказал ей, что «додж» куплен в рассрочку, и что он не всегда может выдать Бенсону зарплату в конце недели.

— Это производит впечатление на клиентов, — пояснил он и заверил ее, что дела идут все лучше и лучше. Она пыталась не обращать внимания на то, что после ее возвращения некоторые из его историй изменились, и что нераспечатанные коричневые конверты так и лежат в ящике. Но даже она была поражена, когда Дик рассказал, что полковник Оакшот вернулся в Лондон и заходил к Дику, интересуясь, не знает ли он кого-нибудь, кто мог бы взять на работу старого солдата.

Армстронг был пятым, к кому он обратился, и никто не мог ничего предложить человеку его возраста или звания. На следующий день Оакшот был избран в правление «Армстронг Коммьюникейшнз» с жалованьем 1000 фунтов в год, хотя его ежемесячные чеки не всегда оплачивались по первому требованию.

После публикации первых трех рукописей в Канаде, Франции, Бельгии и Испании все больше иностранных издателей стали попадать на нужный этаж и выходили из кабинета Армстронга с длинными отпечатанными на машинке списками всех книг, на которые имелись права.

Число заключенных договоров увеличивалось, и Армстронг перестал ездить в Берлин. Теперь он посылал вместо себя полковника Оакшота, которому приходилось выполнять незавидную миссию и объяснять Юлиусу Ганну, почему деньги поступают так медленно. Оакшот по-прежнему верил всему, что говорил ему Армстронг — в конце концов, разве они не служили в одном полку? — и Ганн некоторое время тоже.

Но, несмотря на прорыв с иностранными издательствами, с ведущими британскими издателями Армстронгу не везло — ни один не согласился приобрести права на его книги. Месяцами он только и слышал: «Я вам перезвоню, капитан Армстронг», и думал, когда же наконец он откроет ту дверь, которая впустит его в британский издательский истеблишмент.

Однажды октябрьским утром Армстронг задумчиво смотрел в окно на величественные здания «Глоуба» и «Ситизена» — двух самых популярных ежедневных газет в стране, — и Сэлли доложила, что на проводе журналист из «Таймс». Армстронг кивнул.

— Соединяю вас с капитаном Армстронгом, — сказала она.

Армстронг подошел к ее столу и взял трубку.

— Дик Армстронг, президент «Армстронг Коммьюникейшнз». Чем могу быть полезен?

— Меня зовут Невил Андраде. Я корреспондент «Таймс». Недавно мне в руки попало французское издание одной из публикаций Юлиуса Ганна, «Немцы и атомная бомба», и меня заинтересовало, сколько у вас других переведенных работ.

Армстронг положил трубку только через час, рассказав Андраде историю своей жизни и пообещав, что его водитель к полудню привезет ему полный список работ.

На следующее утро Армстронг опоздал на работу из-за того, что лондонцы называют «пи-супер», густым желтым туманом, и Сэлли сообщила, что за двадцать минут ему звонили уже семь раз. В этот момент телефон зазвонил снова, и она показала пальцем на его стол. Там лежал номер «Таймс», открытый на разделе наука. Армстронг сел и начал читать длинную статью Андраде об атомной бомбе и о том, что немцы, несмотря на поражение в войне, по-прежнему опережают весь мир во многих областях науки.

Снова зазвонил телефон, но он не мог понять, почему Сэлли осаждают звонками, пока не дошел до последнего абзаца статьи. «Ключ к этой информации находится у орденоносца капитана Ричарда Армстронга, которому принадлежат права на перевод всех публикаций престижной империи Юлиуса Ганна».

В считанные дни фраза «Мы вам перезвоним, капитан Армстронг» превратилась в «Уверен, мы договоримся, Дик», и Армстронг уже стал выбирать, какому издательству отдать право на публикацию рукописей и распространение журналов. Люди, к которым он раньше не мог прорваться, теперь приглашали его на обед в «Гаррик».[22]

К концу года Армстронг наконец вернул Ганну тысячу фунтов, и тот больше не верил полковнику Оакшоту, что президент переживает тяжелые времена и не может заключить ни одного контракта. Слава Богу, радовался Оакшот, Ганн не знает, что «додж» сменился на «бентли», а Бенсон теперь носит щегольскую серую униформу и фуражку. Компания Армстронга стремительно расширялась, и перед ним сейчас стояла новая проблема — найти подходящие помещения и квалифицированный персонал. Когда освободились комнаты этажом выше и этажом ниже, он немедленно арендовал их.

С майором Уэйкхемом Армстронг столкнулся на ежегодной встрече Северного Стаффордширского полка в «Кафе Ройял». Оказалось, Питер недавно демобилизовался и получил работу в отделе кадров Большой западной железной дороги. Весь вечер Армстронг убеждал его, что в «Армстронг Коммьюникейшнз» у него больше перспектив. В следующий понедельник Питер занял должность генерального директора.

Когда Питер полностью освоился, Армстронг стал ездить по всему миру — Монреаль, Нью-Йорк, Токио, Крайстчерч, — продавая рукописи Ганна и всегда требуя большой задаток. Он завел несколько счетов в разных банках, и даже Сэлли точно не знала, сколько денег у компании и где они находятся. Его небольшой штат с трудом поспевал за растущим спросом. А Шарлотте надоело слышать одну и ту же фразу о том, как выросли дети.

Когда появилась возможность арендовать все здание на Флит-Стрит, он тотчас за нее ухватился. Теперь даже самые недоверчивые клиенты, приходившие в новые помещения, признавали, что капитан Армстронг — надежный деловой партнер. Слухи об успехах Армстронга дошли до Берлина, но письма Ганна с требованием прислать подробный отчет об объеме продаж в каждой стране, копии всех зарубежных контрактов и проверенные счета — оставались без ответа.

Полковник Оакшот постоянно докладывал о растущем недоверии Ганна к заявлениям Армстронга, что компания якобы никак не может подняться до уровня безубыточности. На самого полковника все чаще смотрели как на простого посыльного, хотя недавно его назначили вице-президентом компании. Но даже после того, как Оакшот пригрозил отставкой, а Стивен Халлет сообщил Армстронгу, что получил письмо от лондонских поверенных Ганна с угрозой расторгнуть партнерский договор, Армстронг сохранял спокойствие. Он был уверен, что пока закон запрещает Ганну выезжать за пределы Германии, он не сможет узнать, насколько разрослась его империя, и, следовательно, в каких суммах на самом деле выражаются его 50 процентов.

В 1951 году правительство Уинстона Черчилля вернулось к власти, и уже через несколько недель все ограничения на передвижения немецких граждан были сняты. Армстронг не удивился, узнав от полковника, что Ганн и Шульц первым делом намереваются нанести визит в Лондон.

После долгой консультации с королевским адвокатом в «Грейз Инн» два немца сели в такси и отправились на встречу со своим заграничным партнером. Сэлли встретила их в приемной. Она проводила двух немцев наверх в просторный кабинет Дика, надеясь, что бурная деятельность конторы произведет на них должное впечатление.

В кабинете их встретил Армстронг с широкой открытой улыбкой, которую оба так хорошо помнили. Шульц был потрясен, увидев, как растолстел капитан, поэтому не обратил особого внимания на его безвкусный цветастый галстук.

— Добро пожаловать, мои дорогие друзья, — начал Армстронг, раскинув руки, будто огромный медведь. — Столько лет прошло!

Его, казалось, удивил их сдержанный ответ, но он усадил гостей в удобные кресла у своего стола, а сам сел напротив на высокий стул, что позволяло ему смотреть на них сверху вниз. На стене за его спиной висела большая фотография фельдмаршала Монтгомери, прикалывающего Военный крест на грудь молодого капитана.

Как только Сэлли подала гостям бразильский кофе в изящных фарфоровых чашках, Ганн не стал терять времени и попытался объяснить капитану Армстронгу — как он к нему обращался — цель их визита. Только он начал заранее подготовленную речь, как зазвонил один из четырех телефонов на столе. Армстронг схватил трубку, и Ганн подумал, что тот велит секретарше больше ни с кем его не соединять. Но Армстронг долго беседовал с кем-то по-русски. Не успел он положить трубку, как зазвонил другой телефон, и он начал новый диалог на французском. Сдерживая недовольство, Ганн и Шульц терпеливо ждали, пока капитан Армстронг ответит на звонки.

— Ради Бога, простите, — сказал Армстронг, положив трубку третьего телефона, — но, как видите, этот чертов аппарат никогда не умолкает. И пятьдесят процентов звонков, — добавил он с лучезарной улыбкой, — в ваших интересах.

Только Ганн начал свою речь во второй раз, как Армстронг выдвинул верхний ящик стола и достал коробку кубинских сигар — оба его гостя давно забыли, что это такое. Он подтолкнул коробку через стол. Ганн жестом отказался, и Шульц с сожалением последовал примеру друга.

Ганн попытался начать в третий раз.

— Кстати, — не дал ему открыть рта Армстронг, — я заказал столик в «Савойе». Все, кто что-то собой представляет, обедают в «Савойе». — Он снова одарил их широкой улыбкой.

— У нас нет времени на обед, — резко ответил Ганн.

— Но нам столько всего нужно обсудить, — настаивал Армстронг, — вспомнить старые времена.

— Нам не о чем говорить, — отрезал Ганн. — Тем более о старых временах.

Армстронг на минуту умолк.

— К сожалению, вынужден вам сообщить, капитан Армстронг, — продолжал Ганн, — что мы решили разорвать наше с вами соглашение.

— Но это невозможно, — сказал Армстронг. — Мы заключили юридически обязательный договор.

— Вы, очевидно, давно не перечитывали документ, — заметил Ганн. — Если бы вы внимательно его просмотрели, вы бы вспомнили, что за невыполнение финансовых обязательств перед нами на вас налагается взыскание.

— Но я собираюсь выполнить…

— «В случае неуплаты все зарубежные права через двенадцать месяцев автоматически возвращаются к материнской компании», — казалось, Ганн вызубрил этот пункт наизусть.

— Но я могу расплатиться по всем своим обязательствам сию минуту, — сказал Армстронг, отнюдь в этом не уверенный.

— Это не изменит моего решения, — покачал головой Ганн.

— Но в договоре предусмотрено, что вы должны письменно предупредить меня за девяносто дней, — внезапно вспомнил Армстронг один из пунктов, о котором ему в последнее время твердил Стивен Халлет.

— Мы выслали вам одиннадцать уведомлений, — ответил Ганн.

— Я ничего не получал, — заявил Армстронг. — Значит, я…

— Последние три из них, — продолжал Ганн, — были отправлены по этому адресу с уведомлением о доставке.

— Это не означает, что мы их получили.

— На каждом стоит подпись вашей секретарши или полковника Оакшота. Наше последнее требование было доставлено лично вашему поверенному Стивену Халлету, который, как я понимаю, составлял первоначальный договор.

Армстронг снова замолчал.

Ганн открыл свой потрепанный портфель, который так хорошо помнил Армстронг, и выложил на стол перед бывшим партнером три документа. Потом достал четвертый.

— Я вручаю вам месячное уведомление с требованием вернуть все рукописи, иллюстрации или документы, которые вы получили от нас за прошедшие два года, вместе с чеком на сто семьдесят тысяч фунтов, что покроет все причитающиеся нам отчисления. Наши бухгалтеры считают, что это вполне умеренная плата.

— Вы же дадите мне еще один шанс после всего, что я для вас сделал? — взмолился Армстронг.

— Мы и так дали вам слишком много шансов, — отрезал Ганн, — к тому же мы оба, — он кивнул на своего коллегу, — не в том возрасте, когда можно терять время, надеясь, что вы выполните свои обязательства.

— Но как вы справитесь без меня? — осведомился Армстронг.

— Очень просто, — ответил Ганн. — Утром мы подписали соглашение с влиятельным издательским домом Макмиллана, с которым, уверен, вы хорошо знакомы. В следующую пятницу мы объявим об этом в «Букселлере» и тем самым оповестим наших клиентов в Британии, Соединенных Штатах и во всем остальном мире, что вы больше не являетесь нашим представителем.

Ганн встал и вместе с Шульцем без дальнейших слов направился к двери. Армстронг молча смотрел им вслед. Потом крикнул вдогонку:

— Мои адвокаты свяжутся с вами!

Как только дверь за ними закрылась, он медленно встал и подошел к окну. Он, не двигаясь, смотрел на мостовую, пока не увидел, как они сели в такси. Когда машина уехала, он вернулся к столу, снял трубку ближайшего телефона и набрал номер. Ему ответил знакомый голос.

— Следующие семь дней покупай все акции Макмиллана, которые сможешь достать.

Он бросил трубку, потом сделал второй звонок.

Стивен Халлет внимательно выслушал подробный отчет своего клиента о встрече с Ганном и Шульцем. Халлета ничуть не удивило их отношение, потому что на днях он уже сообщал Армстронгу, что получил уведомление о расторжении договора от лондонских поверенных Ганна. Рассказав свою версию встречи, Армстронг задал только один вопрос:

— Как ты думаешь, насколько я смогу это затянуть? Я жду несколько крупных платежей в течение следующих недель.

— Год, может, полтора, если хочешь в результате добиться ордера о наложении ареста на имущество и решать дело в суде.

Два года спустя, измучив всех вокруг, в том числе Стивена Халлета, Армстронг окончательно распрощался с Ганном в зале суда.

Халлет составил пространный документ, в котором Армстронг соглашался вернуть Ганну все его имущество, включая материалы для публикаций, иллюстрации, соглашения о предоставлении прав, контракты и свыше четверти миллиона книг со своего склада в Уотфорде. Он также должен был выплатить 75 тысяч фунтов в качестве полного и окончательного расчета за прибыли, полученные в течение предыдущих пяти лет.

— Слава Богу, мы наконец-то избавились от этого человека, — только и сказал Ганн, выйдя из здания Высокого суда на улице Стрэнд.

На следующий день после подписания окончательного соглашения полковник Оакшот вышел из правления «Армстронг Коммьюникейшнз» без объяснения причин. Три недели спустя он умер от инфаркта. Армстронг не смог выкроить время, чтобы прийти на похороны, поэтому послал вместо себя Питера Уэйкхема, нового вице-президента компании.

В день похорон Оакшота Армстронг был в Оксфорде и подписывал договор о долгосрочной аренде крупного здания на окраине города.

Следующие два года Армстронг больше времени проводил в воздухе, чем на земле, путешествуя по всему миру. Он встречался с авторами, заключившими контракт с Ганном, убеждая их расторгнуть соглашение и перейти в «Армстронг Коммьюникейшнз». Он понимал, что вряд ли сумеет переманить немецких ученых, но это сполна компенсировалось исключительным правом доступа в Россию, которое ему обеспечил полковник Тюльпанов, и обширными связями в Америке, которыми Армстронг обзавелся за те годы, пока Ганн не мог выезжать за границу.

Многим ученым, почти не высовывавшим носа из своих лабораторий, льстило внимание Армстронга и обещание представить их работы широкому кругу читателей во всем мире. Часто они не имели понятия об истинной коммерческой стоимости их исследований и с радостью подписывали предложенный контракт. Потом они передавали труд всей своей жизни в Хэдли-Холл в Оксфорде, часто полагая, что это как-то связано с университетом.

Как только они подписывали соглашение о передаче всех своих будущих работ Армстронгу в обмен на смехотворный задаток, они о нем никогда больше не слышали. Эта тактика позволила «Армстронг Коммьюникейшнз» объявить 90 тысяч фунтов прибыли через год после разрыва с Ганном, а еще через год «Манчестер Гардиан» объявила Ричарда Армстронга «молодым предпринимателем года». Шарлотта напомнила мужу, что ему уже ближе к сорока, чем к тридцати.

— Верно, — согласился он, — но не забывай, что у всех моих конкурентов было двадцать лет форы.

Когда они обосновались в Хэдли-Холле, их оксфордском доме, Дик стал получать множество приглашений на различные университетские мероприятия. Он все их отклонял, понимая, что им нужны только его деньги. Но потом ему написал Алан Уокер. Уокер был президентом Лейбористского клуба Оксфордского университета и интересовался, не согласится ли капитан Армстронг финансировать прием, который устраивает комитет в честь Хью Гейтскелла, лидера оппозиции.

— Прими приглашение, — распорядился Дик. — При одном условии: я буду сидеть рядом с ним.

С тех пор он финансировал каждый визит представителя лейбористов в университет и за пару лет познакомился со всеми членами теневого кабинета и некоторыми иностранными сановниками, в том числе с премьер-министром Израиля Давидом Бен-Гурионом. Бен-Гурион пригласил его в Тель-Авив и предложил проявить участие к судьбе евреев, которым повезло меньше, чем ему.

После окончания университета Алан Уокер поступил на работу в «Армстронг Коммьюникейшнз». Президент сразу зачислил его в штат личных помощников, и тот давал ему советы, как усилить свое политическое влияние. Первым предложением Уокера было приобрести чахнущий университетский журнал «Айсис», который, как всегда, испытывал финансовые затруднения. Вложив небольшую сумму, Армстронг стал героем левого крыла университета и без зазрения совести использовал журнал для своих целей. Его фотография появлялась на обложке как минимум раз в триместр, а так как редакторов журнала назначали всего на год и они сомневались, что смогут найти другой источник доходов, ни один из них не возражал.

Когда Гарольд Вильсон стал лидером лейбористской партии, Армстронг начал выступать с публичными заявлениями в его поддержку; циники утверждали, что он делает это только потому, что тори не желают иметь с ним ничего общего. Он постоянно внушал ведущим лейбористам, что готов нести любые убытки от «Айсиса», лишь бы журнал побуждал следующее поколение студентов Оксфорда поддерживать лейбористскую партию. Некоторые политики считали такой подход слишком топорным. Но Армстронг был уверен: если лейбористская партия сформирует следующее правительство, он сможет использовать свое влияние и богатство для воплощения новой мечты — стать владельцем общенациональной газеты.

Ему было даже интересно, кто смог бы его остановить.

ГЛАВА 20

ТАЙМС, 16 октября 1964 года:

ХРУЩЕВ СДАЕТСЯ — «СТАРЫЙ И БОЛЬНОЙ». РОССИЕЙ БУДУТ ПРАВИТЬ БРЕЖНЕВ И КОСЫГИН

Кит Таунсенд отстегнул ремень через несколько минут после взлета «Кометы», щелчком открыл портфель и достал пачку бумаг. Он бросил взгляд на Кейт — девушка уже увлеченно читала последний роман Патрика Уайта.[23]

Он взял папку по «Вест-Райдинг Групп». Может, это его лучший шанс закрепиться в Британии? В конце концов, его первой покупкой в Сиднее было небольшое газетное издательство, благодаря которому он со временем смог приобрести «Сидней Кроникл». Он был убежден: стоит ему получить контроль над региональным газетным издательством в Британии, его положение станет более устойчивым, и он сможет сделать предложение о покупке национальной газеты.

Гарри Шаттлуорт, читал он, основал издательство в начале века. Сначала он издавал вечернюю газету в Хаддерсфилде как приложение к своей прибыльной текстильной фабрике. Знакомая схема: крупнейший предприниматель района берет под контроль местную газету — именно так он сам стал владельцем гостиницы и двух угольных шахт. Всякий раз, когда Шаттлуорт открывал фабрику в новом городе, через пару лет там появлялась местная газета. К выходу на пенсию ему принадлежали четыре фабрики и четыре газеты в Вест Райдинге.

Старший сын Шаттлуорта Фрэнк возглавил фирму, когда вернулся с Первой мировой войны, и хотя его основным интересом оставался текстиль, он…

— Желаете что-нибудь выпить, сэр?

Таунсенд кивнул.

— Виски и немного воды, пожалуйста.

… он тоже начал издавать местные газеты в дополнение к трем фабрикам, которые открыл в Донкастере, Брэдфорде и Лидсе. В разные времена газеты привлекали внимание Бивербрука, Нортклифа и Ротермеера, которые делали ему дружеские предложения. Фрэнк дал всем троим часто цитируемый ответ: «Тебе здесь ничего не светит, приятель».

Но, похоже, третье поколение Шаттлуортов было слеплено из другого теста. Они стали ввозить дешевый текстиль из Индии, а единственный сын всегда мечтал стать ботаником, и в результате, хотя Фрэнк оставил после себя восемь фабрик, семь ежедневных газет, пять еженедельников и региональный журнал, прибыль его компании стала падать уже через несколько дней после того, как его гроб опустили в землю. В конце сороковых фабрики обанкротились, и с тех пор газетное издательство почти не вылезало из убытков. Сейчас оно держалось только благодаря преданным читателям, но, судя по последним данным, скоро и на это рассчитывать не придется.

Таунсенд поднял голову, когда к подлокотнику его кресла прикрепили столик, накрытый небольшой льняной салфеткой. Перед Кейт тоже поставили столик. Она отложила «Едущих в колеснице», но продолжала хранить молчание, не желая прерывать ход мыслей своего босса.

— Я бы хотел, чтобы вы прочитали это, — он протянул ей первые несколько страниц отчета. — Тогда вы поймете, зачем я еду в Англию.

Таунсенд открыл вторую папку, подготовленную Генри Уолстенхолмом, который учился в Оксфорде в одно время с Таунсендом, а теперь был поверенным в Лидсе. Он почти не помнил Уолстенхолма, кроме того, что после нескольких стаканов в буфете он становился необычайно говорливым. Таунсенд не стал бы вести с ним дела, но поскольку его фирма представляла интересы «Вест-Райдинг Групп» со дня основания, у него не было другого выбора. Именно Уолстенхолм сообщил ему о потенциальных возможностях издательства. Хотя ВРГ не выставлена на продажу, писал он в Сидней, и нынешний президент компании, разумеется, будет отрицать, если спросить его напрямую, он знает: если Джон Шаттлуорт и решит когда-нибудь продать компанию, он предпочтет, чтобы покупатель находился как можно дальше от Йоркшира. Таунсенд улыбнулся, когда перед ним поставили тарелку черепахового супа. Будучи владельцем «Хобарт Мейл»,[24] он был самой подходящей кандидатурой во всем мире.

Таунсенд в ответном письме выразил заинтересованность, и Уолстенхолм предложил встретиться и обсудить условия. Первым условием Таунсенда было осмотреть типографию издательства.

— Нереально, — последовал немедленный ответ. — Шаттлуорт не хочет стать темой первых полос своих же газет до заключения сделки.

Таунсенд признал, что вести переговоры через третье лицо всегда нелегко, но в данном случае ему приходилось рассчитывать на ответы Уолстенхолма, а вопросов, вопреки обыкновению, было слишком много.

С ложкой в одной руке и следующей страницей в другой он просматривал цифры, которые подготовил для него Клайв Джарвис. Клайв оценил компанию в сто-сто пятьдесят тысяч фунтов, но подчеркнул, что не готов этого утверждать, поскольку не видел ничего, кроме балансового отчета — естественно, ему нужна лазейка на случай, если на последнем этапе что-то пойдет не так, подумал Таунсенд.

— Это интереснее «Едущих в колеснице», — заметила Кейт, дочитав последнюю страницу из первой папки. — Но какая роль отведена мне?

— Все будет зависеть от конечного результата, — пояснил Кит. — Если у меня все получится, мне понадобятся статьи во всех моих австралийских газетах и отдельный материал — более сдержанный — для «Рейтер» и «Пресс Ассошиэйшн». Еще необходимо довести до сведения издательств всего мира, что я теперь серьезный игрок за пределами Австралии.

— Вы хорошо знаете Уолстенхолма? — спросила Кейт. — Насколько я понимаю, вам придется опираться на его суждения.

— Не очень хорошо, — признался Кит. — Он учился на пару курсов старше меня в Вустере, и все считали его этаким здоровяком.

— Здоровяком? — недоуменно повторила Кейт.

— В осеннем триместре он почти все время проводил с командой колледжа по регби, а остальные два триместра торчал у реки, подгоняя команду гребцов колледжа. Думаю, его выбрали тренером из-за голоса — когда он кричал, его было слышно на другом берегу Темзы. А еще он любил пропустить с командой пинту-другую эля, даже если они проигрывали. Но это было десять лет назад; насколько мне известно, он остепенился и стал суровым йоркширским поверенным, обзавелся женой и кучей детей.

— А вы догадываетесь, какова истинная стоимость «Вест-Райдинг Групп»?

— Нет, но я всегда могу поставить условие, что должен увидеть шесть типографий, прежде чем сделаю предложение, и в то же время попытаюсь понять, насколько хороши редакторы и журналисты. Но самая большая проблема в Англии — это профсоюзы. И если издательство представляет собой закрытое предприятие, то есть предприятие, которое принимает на работу только членов профсоюза, тогда оно меня не интересует — какой бы выгодной ни была сделка, профсоюзы разорят меня в считанные месяцы.

— А если нет? — спросила Кейт.

— Тогда я, пожалуй, предложил бы сто, даже сто двадцать тысяч. Но я не назову цифру, пока они не назначат свою цену.

— Ну что ж, это круче, чем освещать процессы в судах по делам несовершеннолетних, — улыбнулась Кейт.

— Я тоже с этого начинал, — признался Кит. — Но редактор не считал мои усилия, в отличие от ваших, достойными наград, и отвергал почти все мои статьи, не дочитав даже первого абзаца.

— Может, он хотел доказать, что не боится вашего отца?

Кит взглянул на нее и понял, что она сомневается, не слишком ли далеко зашла.

— Может, — ответил он. — Но это было до того, как я купил «Кроникл» и уволил его.

Кейт молчала, пока стюардесса убирала их столики.

— Мы приглушим свет в салоне, — сообщила она, — но если вы хотите читать, у вас над головой есть ночник.

Кит кивнул и включил свою лампочку. Кейт потянулась и опустила свое кресло до упора, потом накрылась одеялом и закрыла глаза. Кит несколько минут смотрел на нее, потом открыл четвертую папку. Он читал всю ночь.

Позвонил полковник Тюльпанов и предложил Армстронгу встретиться с его деловым партнером по имени Юрий Вальчек, чтобы обсудить один вопрос, который заинтересует обоих. Армстронг договорился, что они пообедают в «Савое», когда господин Вальчек в следующий раз будет в Лондоне.

За прошедшие десять лет Армстронг регулярно наведывался в Москву и в обмен на эксклюзивные зарубежные права на работы советских ученых продолжал выполнять мелкие поручения для Тюльпанова, по-прежнему убеждая себя, что не причиняет существенного вреда своей второй родине. В поддержку этой иллюзии он всегда сообщал о поездках Форсдайку и иногда передавал сообщения от его имени, часто возвращаясь с непонятными ответами. Армстронг понимал, что обе стороны считают его своим человеком, и подозревал, что Вальчек не просто курьер с пустяковым заданием — ему поручено выяснить, как сильно на него можно надавить. Выбрав гриль-зал в «Савое», Армстронг рассчитывал убедить Форсдайка, что ничего от него не скрывает.

Армстронг приехал в «Савой» немного раньше назначенного времени, и его проводили к его обычному столику в нише. Он отказался от своего любимого виски с содовой и заказал водку — условный сигнал для агента, что говорить будут не по-английски. Он бросил взгляд на вход в ресторан, ему было интересно, сможет ли он распознать Вальчека, когда тот войдет. Десять лет назад это было бы просто, но он много раз говорил агентам нового поколения, что они бросаются в глаза в этих своих дешевых двубортных костюмах и узких, заляпанных соусом галстуках. С тех пор те из них, кто часто приезжал в Лондон и Нью-Йорк, заглядывали на Сэвил-роу и Пятую авеню во время своих визитов, — хотя Армстронг подозревал, что им приходилось быстро переодеваться в самолетах «Аэрофлота» на обратном пути в Москву.

В зал непринужденно вошли два бизнесмена, увлеченно беседуя. Армстронг узнал одного из них, но не мог вспомнить его имени. Следом за ними появилась сногсшибательная молодая женщина в сопровождении двух мужчин. Непривычно было видеть женщину в гриль-зале в обеденное время, и он провожал ее глазами, пока их вели к соседней нише.

Его наблюдение прервал метрдотель.

— Ваш гость прибыл, сэр.

Армстронг встал и пожал руку мужчине, который вполне мог сойти за директора британской компании, и которому явно не нужно было объяснять, где находится Сэвил-роу. Армстронг заказал две рюмки водки.

— Как прошел полет? — спросил он по-русски.

— Плохо, товарищ, — ответил Вальчек. — В отличие от вас, я не могу выбирать и должен летать только самолетами «Аэрофлота». Если и вам когда-нибудь доведется, возьмите с собой снотворное и не вздумайте даже прикасаться к еде.

Армстронг рассмеялся.

— Как поживает полковник Тюльпанов?

— Генерал Тюльпанов скоро станет вторым человеком в КГБ и просит, чтобы вы передали бригадиру Форсдайку, что он все еще выше его по званию.[25]

— С удовольствием, — сказал Армстронг. — Какие еще перемены наверху, о которых мне следует знать?

— Пока никаких, — он сделал паузу. — Хотя подозреваю, товарищу Хрущеву недолго осталось сидеть за «высоким столом».

— Тогда, наверное, даже вам придется собирать вещи, — Армстронг пристально смотрел в глаза собеседнику.

— Нет, пока моим начальником остается Тюльпанов.

— А кто будет преемником Хрущева? — поинтересовался Армстронг.

— Думаю, Брежнев, — ответил его гость. — У Тюльпанова есть досье на всех возможных кандидатов, поэтому никто не посмеет его сместить.

Армстронг улыбнулся при мысли, что Тюльпанов не утратил своей хватки.

Официант поставил еще одну рюмку водки перед его собеседником.

— Генерал высокого мнения о вас, — продолжил Вальчек, как только официант отошел от столика, — и ваше положение, безусловно, станет еще более влиятельным, когда он официально вступит в должность.

Вальчек замолчал и стал изучать меню, потом сделал хлопотавшему вокруг них официанту заказ на английском.

— Скажите, — продолжил он, когда они снова остались одни, — почему генерал Тюльпанов всегда называет вас Любжи?

— Обычная кличка, как и всякая другая, — пожал плечами Армстронг.

— Но ведь вы не русский.

— Нет, — твердо ответил Армстронг.

— Но и не англичанин, так ведь?

— Во мне больше английского, чем во всех англичанах, — ответил Армстронг, чем, похоже, удовлетворил любопытство своего гостя. Перед ним поставили тарелку копченого лосося.

Вальчек доел первое блюдо и, приступив к бифштексу «с кровью», наконец открыл истинную цель своего визита.

— Академия наук хочет опубликовать книгу о своих достижениях в области исследования космоса, — начал он, поливая бифштекс дижонской горчицей. — Директор считает, что президенту Кеннеди с его программой НАСА приписывают слишком много заслуг, хотя, как всем известно, именно Советский Союз запустил в космос первого человека. Мы подготовили документ, подробно описывающий достижения нашей программы от создания Космической академии до настоящего времени. У меня есть толстенная рукопись на двести тысяч слов, составленная ведущими учеными в этой области, плюс более ста фотографий, сделанных в прошлом месяце, и подробные диаграммы и технические описания межпланетных станций Луна-4 и Луна-5.

Армстронг даже не пытался остановить поток слов Вальчека. Курьер должен был знать, что такая книга устареет еще до публикации. Должна быть какая-то другая причина проделать весь этот путь из Москвы, чтобы пообедать с ним. Но его гость все говорил и говорил, дополняя свой рассказ ненужными подробностями. Наконец он спросил мнение Армстронга об этом проекте.

— Какой тираж планирует генерал Тюльпанов?

— Миллион, в переплете, с распространением по обычным каналам.

Армстронг сомневался, что такая книга вызовет интерес хотя бы у мизерного круга читателей со всего мира.

— Но одна моя печать стоит… — начал он.

— Мы прекрасно понимаем, как вы рискуете с подобным изданием. Поэтому мы выдадим вам задаток в размере пяти миллионов долларов, который вы распределите среди тех стран, где книга будет переведена, опубликована и продана. Разумеется, мы выплатим десять процентов агентских комиссионных. Хочу добавить, что для генерала Тюльпанова не станет неожиданностью, если книга не попадет в список бестселлеров. Ему будет достаточно, если в вашем годовом отчете будет отмечено, что вы напечатали миллион экземпляров. Распределение прибылей — вот что имеет значение, — добавил Вальчек, сделав глоток водки.

— Это разовая работа? — осведомился Армстронг.

— Если вы успешно справитесь с этим… — Вальчек замолчал, подбирая верное слово, — …проектом, через год мы закажем вам издание в обложке. В этом случае вы, разумеется, снова получите аванс в пять миллионов. А потом могут быть переиздания, исправленные версии…

— Обеспечивая таким образом непрерывный поток валюты вашим оперативникам во всех странах, где присутствует КГБ, — заметил Армстронг.

— И в качестве нашего представителя, — продолжал Вальчек, не обращая внимания на его замечание, — вы будете получать десять процентов от каждого аванса. В конце концов, почему к вам надо относиться иначе, чем к обычному литературному агенту? И я уверен, что наши ученые смогут каждый год создавать новые рукописи, достойные публикации. — Он сделал паузу. — Если только они всегда будут вовремя получать свои гонорары в соответствующей валюте.

— Когда я смогу увидеть рукопись? — спросил Армстронг.

— Она у меня с собой, — Вальчек скосил глаза на стоявший рядом портфель. — Если вы согласитесь опубликовать книгу, к концу недели пять миллионов поступят на ваш счет в Лихтенштейне. Насколько я понимаю, мы всегда вели с вами дела подобным образом.

Армстронг кивнул.

— Мне потребуется еще один экземпляр рукописи для Форсдайка.

Вальчек удивленно поднял брови.

— Его агент сидит в дальнем углу зала, — пояснил Армстронг. — Поэтому перед самым уходом вы отдадите мне рукопись, и я выйду, держа ее под мышкой. Не волнуйтесь, — продолжил он, почувствовав беспокойство Вальчека. — Он ничего не смыслит в издательском деле. Наверняка его отдел будет месяцами выискивать зашифрованные сообщения среди описания спутников.

Вальчек рассмеялся, но даже не взглянул в другой конец зала, а просто уставился на трехъярусное чудо, которое им привезли на столике для десерта.

В наступившем молчании до Армстронга донеслось одно слово от соседнего стола — «типография». Он стал прислушиваться к разговору, но тут Вальчек поинтересовался его мнением о молодом чехе по имени Гавел, которого недавно посадили в тюрьму.

— Он политик?

— Нет, он…

Армстронг приложил палец к губам, подавая знак, чтобы его коллега продолжал говорить, но не ждал ответа. Вот этому трюку русского не нужно было учить.

Армстронг сосредоточил все внимание на троице, расположившейся в соседней нише. Сидевший к нему спиной худощавый человек с тихим голосом мог быть только австралийцем, но, несмотря на очевидный акцент, Армстронг не мог разобрать ни слова из того, что он говорил. Рядом с ним была молодая женщина, которая так поразила Армстронга, когда вошла в зал. Навскидку он бы сказал, что она из Центральной Европы и, по всей видимости, родом примерно из тех же мест, что и сам Армстронг. Справа от нее лицом к австралийцу сидел мужчина с акцентом, характерным для севера Англии, и голосом, который пришелся бы по душе его старому полковому старшине. Ему явно никто не объяснил значение слова «конфиденциальный».

Пока Вальчек тихо говорил по-русски, Армстронг достал из кармана ручку и стал записывать отдельные слова на обороте меню — непростая задача, если ты не прошел подготовку у мастера высшего класса. Уже не первый раз он испытывал благодарность к Форсдайку.

Сначала он нацарапал слова «Джон Шаттлуорт, президент ВРГ», потом «владелец». Через некоторое время он приписал «Хаддерсфилд Экоу» и названия еще шести газет. Он смотрел в глаза Вальчеку и продолжал прислушиваться, потом быстро набросал еще четыре слова: «Лидс, завтра, двенадцать часов». Когда его кофе совсем остыл, на обороте меню появилось следующее: «120 тысяч справедливая цена». И наконец, «фабрики уже какое-то время закрыты».

Вскоре разговор за соседним столом перешел на крикет. Армстронг понимал, что хотя он собрал несколько кусочков головоломки, ему нужно скорее возвращаться в контору, если он хочет составить всю картину до двенадцати часов следующего дня. Он посмотрел на часы, и хотя ему только что подали вторую порцию пудинга, попросил счет. Счет принесли через несколько минут. Тогда Вальчек достал из портфеля толстую рукопись и демонстративно протянул ее через стол своему коллеге. Армстронг оплатил счет, встал из-за стола, сунул рукопись под мышку и, проходя мимо соседнего стола, заговорил с Вальчеком по-русски. Ему показалось, что на лице женщины промелькнуло облегчение, когда она услышала разговор на иностранном языке.

У самых дверей Армстронг протянул фунт метрдотелю.

— Превосходный обед, Марио, — сказал он. — И спасибо, что посадили такую потрясающую женщину в соседнюю кабинку.

— Не за что, сэр, — ответил Марио, пряча банкноту в карман.

— Могу я спросить, на чье имя был заказан столик?

Марио провел пальцем по списку заказов.

— На имя мистера Кита Таунсенда, сэр.

За этот кусочек головоломки не жалко было и фунта, подумал Армстронг, выходя из ресторана впереди своего гостя.

На улице Армстронг пожал русскому руку и заверил его, что без промедления начнет готовиться к изданию книги.

— Рад слышать, товарищ, — английское произношение Вальчека было идеальным. — А сейчас я должен спешить, иначе опоздаю к своему портному.

Он быстро смешался с толпой, идущей по Стрэнду, и скрылся в направлении Сэвил-роу.

Пока Бенсон вез его обратно в контору, Армстронг думал не о Тюльпанове, не о Юрии Гагарине и даже не о Форсдайке. Поднявшись на последний этаж, он вбежал в кабинет Сэлли и обнаружил, что она говорит по телефону. Он протянул руку и нажал на рычаг.

— Что такое ВРГ? Почему оно интересует Кита Таунсенда?

Сэлли, все еще с трубкой в руке, задумалась и через минуту предположила:

— Вестерн Рейлуэй Групп?

— Нет, не может быть — Таунсенда интересуют только газеты.

— Хочешь, чтобы я попыталась выяснить?

— Да, — кивнул Армстронг. — Если Таунсенд собирается что-то купить в Лондоне, я хочу знать, что именно. Пусть этим делом занимается берлинская команда, больше никто не должен о нем знать.

Через пару часов Сэлли, Питер Уэйкхем, Стивен Халлет и Рег Бенсон собрали еще несколько кусочков головоломки, а Армстронг тем временем позвонил своему бухгалтеру и банкиру и велел им двадцать четыре часа находиться в положении готовности.

В 16.15 Армстронг уже изучал отчет по издательству «Вест-Райдинг», который ему несколько минут назад доставил курьер из «Данн энд Брэдстрит». Дважды просмотрев цифры, он мысленно согласился с Таунсендом, что 120 тысяч фунтов — это справедливая цена. Просто мистер Джон Шаттлуорт еще не знает, что скоро получит новое предложение.

К шести часам вечера вся команда собралась за столом в кабинете Армстронга, и каждый доложил о добытых сведениях.

Стивен Халлет выяснил, кто был второй мужчина за столом и из какой он адвокатской конторы.

— Они представляют семью Шаттлуортов больше пятидесяти лет, — сообщил он Армстронгу. — У Таунсенда назначена встреча с Джоном Шаттлуортом, нынешним президентом, завтра в Лидсе, но я так и не узнал, где и в какое время.

Сэлли улыбнулась.

— Отлично, Стивен. Что у тебя, Питер?

— Я узнал домашний и служебный телефон Уолстенхолма, время отхода поезда, на котором он вернется в Лидс, и номер машины, на которой жена приедет встречать его на вокзал. Его секретарша поверила, что я его старый школьный приятель.

— Хорошо, ты заполнил некоторые пробелы в картинке, — похвалил Армстронг. — Ну, а ты что скажешь, Рег?

Потребовались годы, чтобы он перестал называть его «рядовой Бенсон».

— Таунсенд остановился в «Ритце», и девушка тоже. Ее зовут Кейт Таллоу. Двадцать два года, работает в «Санди Кроникл».

— Думаю, это «Сидней Кроникл», — поправила его Сэлли.

— Проклятый австралийский акцент, — чертыхнулся Рег с гнусавым выговором кокни. — Мисс Таллоу, — продолжал он, — как уверял меня носильщик, не только заняла отдельный номер, но и живет на два этажа ниже своего босса.

— Значит, они не любовники, — заключил Армстронг. — А ты что накопала, Сэлли?

— Таунсенд и Уолстенхолм в одно время учились в Оксфорде, что подтвердил секретарь Вустер-Колледжа. Плохая новость в том, что Джон Шаттлуорт — единственный акционер «Вест-Райдинг Групп» и в буквальном смысле затворник. Я не могу выяснить, где он живет, и у него нет телефона. В компании его вообще уже несколько лет не видели. Так что идея встречного предложения до двенадцати часов попросту невыполнима.

После слов Сэлли наступило угрюмое молчание. Наконец его нарушил Армстронг.

— Ладно. В таком случае мы должны помешать Таунсенду и явиться на встречу вместо него.

— Это будет непросто. Мы же не знаем, где состоится встреча, — сказал Питер.

— В гостинице «Куинз», — сообщила Сэлли.

— Откуда ты знаешь? — спросил Армстронг.

— Я обзвонила все крупные гостиницы в Лидсе и спрашивала, не заказаны ли у них места на имя Уолстенхолма. В «Куинзе» сказали, что он забронировал зал Белой розы с двенадцати до трех и заказал обед на час дня на четыре персоны. Могу даже сказать, что будет в меню.

— Что бы я без тебя делал, Сэлли! — улыбнулся Армстронг. — Итак, давайте воспользуемся полученными сведениями. Где Уолстен…

— Едет в Лидс, — перебил Питер, — на поезде, вышедшем с Кингз-Кросс в 6.50. Он должен быть у себя в кабинете завтра в девять часов утра.

— А Таунсенд с девушкой? — спросил Армстронг. — Рег?

— Таунсенд заказал машину до Кингз-Кросс на 7.30 утра завтра. Они хотят уехать на поезде в 8.12, который прибывает на центральный вокзал в Лидсе в 11.47. Так они успеют в «Куинз» к полудню.

— Значит, до 7.30 завтрашнего утра мы должны что-то придумать и помешать Таунсенду сесть на этот поезд до Лидса. — Армстронг обвел взглядом комнату, но на всех лицах было написано сомнение. — И нам придется поломать голову, — добавил он. — Могу вам точно сказать, что Таунсенд гораздо умнее Юлиуса Ганна. И подозреваю, мисс Таллоу тоже непросто обвести вокруг пальца.

Снова наступило долгое молчание. Потом заговорила Сэлли:

— Может, это и не блестящая идея, но я выяснила, что Таунсенд был в Англии, когда умер его отец.

— И что? — поинтересовался Армстронг.

ГЛАВА 21

ДЕЙЛИ МИРРОР, 17 октября 1964 года:

ПЕРВОЕ ОБЕЩАНИЕ ВИЛЬСОНА: «НАША РАБОТА — УПРАВЛЯТЬ, И МЫ БУДЕМ ЕЕ ВЫПОЛНЯТЬ»

Кит договорился позавтракать с Кейт в семь часов. Он сел за угловой столик и стал читать «Таймс». Неудивительно, что у газеты невысокая прибыль, думал он и не мог понять, почему семья Асторов не закроет ее — ведь ее почти не покупают. Он сделал глоток черного кофе, отложил газету и вернулся мыслями к Кейт. Она держалась на расстоянии, не выходя за рамки профессиональных отношений, и он стал думать, нет ли в ее жизни другого мужчины. Возможно, вообще глупо было приглашать ее в эту поездку.

Она появилась в восьмом часу, держа в руке «Гардиан». Не лучшее начало дня, подумал Кит, хотя вынужден был признать, что она волнует его так же, как и при первой встрече.

— Как настроение? — поинтересовалась она.

— Отличное, — ответил Кит.

— В предвкушении покупки? — улыбнулась она.

— Да, — кивнул он. — У меня такое чувство, что завтра в это же время я стану владельцем своей первой газеты в Англии.

Официант налил Кейт кофе с молоком. Ее поразило, что он помнит, какой кофе она предпочитает, хотя она провела в гостинице всего один день.

— Вчера перед сном мне звонил Генри Уолстенхолм, — сказал Кит. — Он уже говорил с Шаттлуортом, так что к нашему приезду в Лидс юристы подготовят все документы для подписи.

— Вам не кажется, что все это немного рискованно? Ведь вы даже не видели типографию.

— Нет. Я подпишу только при условии, что в договоре будет пункт о проведении предварительной проверки в течение девяноста дней. Так что придется вам, видимо, еще какое-то время провести на севере Англии. В это время года здесь довольно прохладно.

— Мистер Таунсенд? — К ним подошел посыльный. — Это вам, сэр, — он протянул ему конверт.

Кит разорвал его и увидел записку на листе бумаги с тисненым гербом посла Австралии: «Срочно позвоните. Александр Даунер».

Он показал ее Кейт. Она нахмурилась.

— Вы знаете Даунера? — спросила она.

— Я встретил его однажды на скачках на Кубок Мельбурна, — ответил Кит, — но это было очень давно, до того как он стал послом. Вряд ли он меня помнит.

— Что ему могло понадобиться в такой час? — задумчиво протянула Кейт.

— Понятия не имею. Может, хочет узнать, почему я отказался от приглашения на ужин, — засмеялся он. — Мы всегда можем нанести ему визит, когда вернемся с севера. Но я все-таки поговорю с ним перед отъездом в Лидс. Вдруг это что-то серьезное. — Он поднялся со стула. — Мечтаю о том дне, когда в машинах появятся телефоны.

— Я заскочу к себе в номер и спущусь в холл около половины восьмого, — сказала Кейт.

— Хорошо, — кивнул Кит и отправился на поиски телефона.

В холле портье показал ему на небольшой столик напротив бюро регистрации. Кит набрал номер, написанный вверху листа, и ему сразу ответил женский голос.

— Доброе утро. Посольство Австралии.

— Могу я поговорить с послом? — спросил Кит.

— Мистер Даунер еще не пришел, сэр, — ответила она. — Вы сможете перезвонить после 9.30?

— Это Кит Таунсенд. Меня просили срочно позвонить.

— О да, сэр, мне поручено соединить вас с его резиденцией. Подождите, пожалуйста.

Дожидаясь соединения, Кит взглянул на часы. Они показывали 7.20.

— Говорит Александр Даунер.

— Это Кит Таунсенд, господин посол. Вы просили меня срочно позвонить.

— Да, спасибо, Кит. Последний раз мы встречались на Кубке Мельбурна, но вы, наверное, не помните.

Таунсенду показалось, что австралийский акцент звучит слишком резко.

— Вообще-то помню, — сказал Кит.

— К сожалению, у меня плохие новости, Кит. Судя по всему, у вашей матери был сердечный приступ. Ее отвезли в Королевскую Мельбурнскую больницу. Состояние стабильное, но она в отделении интенсивной терапии.

Таунсенд онемел. Его не было дома, когда умер отец, и он не собирался…

— Вы меня слушаете, Кит?

— Да, да, — сказал он. — Но я ужинал с ней перед самым отъездом, и она прекрасно себя чувствовала.

— Мне очень жаль, Кит. Ужасно, что это произошло, когда вы за границей. Я распорядился оставить вам два билета первого класса на рейс «Квантас» до Мельбурна, вылетающий сегодня в девять утра. Вы успеете, если выедете прямо сейчас. Или можете полететь тем же рейсом завтра утром.

— Нет, я сейчас выезжаю, — сказал Кит.

— Хотите, я пришлю за вами машину в гостиницу, и она отвезет вас в аэропорт?

— Нет, не надо. Я уже заказал такси на вокзал. Поеду на нем.

— Я предупредил сотрудников «Квантаса» в Хитроу, так что задержек не будет, но если я еще чем-то могу помочь, звоните без стеснения. Надеюсь, мы еще встретимся в более приятной ситуации.

— Спасибо, — поблагодарил Таунсенд.

Он положил трубку и подбежал к бюро регистрации.

— Я должен срочно уехать, — сказал он человеку, стоявшему за конторкой. — Пожалуйста, подготовьте мой счет. Я скоро спущусь.

— Конечно, сэр. Вам еще нужна машина, которая ждет вас у входа?

— Да, нужна, — ответил Таунсенд.

Он взлетел на второй этаж и побежал по коридору, глядя на номера комнат. Добравшись до номера 124, он забарабанил кулаком в дверь. Через несколько мгновений ее открыла Кейт и сразу заметила тревогу на его лице.

— Что случилось? — спросила она.

— У моей матери сердечный приступ. Спускайтесь с вещами вниз. Мы уезжаем через пять минут.

— Мне очень жаль, — сказала она. — Хотите, я позвоню Генри Уолстенхолму и объясню, что произошло?

— Нет. Мы можем позвонить ему из аэропорта, — ответил Таунсенд и побежал по коридору.

Через несколько минут он вышел из лифта на первом этаже. Пока его вещи складывали в багажник, он оплатил счет, быстро подошел к машине, дал на чай коридорному и сел на заднее сиденье рядом с Кейт. Наклонившись вперед, он сказал водителю:

— Хитроу.

— Хитроу? — удивился таксист. — В путевом листе сказано, что я должен отвезти вас на Кингз-Кросс. Здесь нет никакого Хитроу.

— Мне плевать, что там сказано в вашем путевом листе, — вскипел Таунсенд. — Везите меня в Хитроу.

— Простите, сэр, но у меня есть определенные инструкции. Понимаете, Кингз-Кросс находится в черте города, а Хитроу — это поездка за город, и я просто не могу…

— Если ты сейчас же не поедешь, я сломаю твою чертову шею, — рявкнул Таунсенд.

— Я не собираюсь выслушивать оскорбления, — заявил таксист. Он вышел из машины, открыл багажник и стал вытаскивать их сумки на тротуар.

Таунсенд рванулся следом, но Кейт придержала его за руку.

— Посидите здесь и позвольте мне разобраться, — твердо сказала она.

Таунсенд не слышал, о чем они говорили, но через несколько минут вещи снова перекочевали в багажник.

— Спасибо, — поблагодарил он, когда Кейт снова села в машину.

— Благодарите не меня, а его, — прошептала она.

Водитель съехал с обочины, на светофоре повернул налево и влился в поток автомобилей. Повезло еще, думал он, что в это время движение из Лондона не такое плотное и машины не стоят в пробках, прижавшись бамперами друг к другу, как те, что пытаются прорваться в столицу.

— Нужно будет еще раз позвонить Даунеру из аэропорта, — тихо сказал Таунсенд.

— Зачем? — спросила Кейт.

— Я хочу до отлета поговорить с врачом матери в Мельбурне, но не знаю его номера.

Кейт кивнула. Таунсенд барабанил пальцами по стеклу, вспоминая последнюю встречу с матерью. Он вкратце рассказал ей о возможной покупке «Вест-Райдинг Групп», и она, как всегда, засыпала его весьма толковыми вопросами. Прощаясь после ужина, он обещал позвонить ей из Лидса, если подпишет договор.

— А что за девушка едет с тобой? — поинтересовалась она.

Он ответил уклончиво, но знал, что ему не удалось ее провести. Он взглянул на Кейт и хотел взять ее за руку, но она была занята своими мыслями. До аэропорта оба молчали. Когда машина остановилась, Таунсенд побежал на поиски тележки, пока таксист выгружал вещи. Таунсенд дал ему большие чаевые и несколько раз повторил «Спасибо», потом быстро повез тележку через весь зал к окошку регистрации. Кейт торопливо шла следом.

— Мы успеваем на мельбурнский рейс? — спросил Таунсенд, подавая паспорт.

— Да, мистер Таунсенд, — ответила билетный кассир, открывая паспорт. — Нам звонил посол. — Она посмотрела на него. — Мы оставили два билета: один на ваше имя, другой для мисс Таллоу.

— Это я, — Кейт подала свой паспорт.

— Вы летите первым классом, места 3Д и Е. Пройдите, пожалуйста, в терминал номер семнадцать. Там сейчас начнется посадка.

Когда они пришли в зал отлета, эконом-класс уже поднимался на борт, и Таунсенд отправил Кейт на регистрацию, а сам помчался искать телефон. Ему пришлось стоять в очереди к единственному таксофону, и когда он наконец до него добрался, он сразу набрал домашний номер Генри. Линия была занята. Он звонил еще трижды, но всякий раз слышал все те же короткие гудки. Тогда он набрал номер посла, напечатанный на гербовой бумаге. В этот момент объявили, что посадка заканчивается и все пассажиры должны занять свои места. В трубке раздались гудки. Таунсенд оглянулся и увидел, что в зале отлета не осталось никого, кроме него и Кейт. Он помахал ей рукой, показывая, чтобы она шла к самолету.

Телефон продолжал звонить, но ответа не было. Он сдался и положил трубку, потом побежал по проходу и увидел Кейт на трапе самолета. Как только они вошли в салон, дверь за ними закрылась.

— Удачно? — спросила Кейт, пристегивая ремень.

— Нет, — покачал головой Таунсенд. — У Генри все время занято, а посол не отвечает.

Кейт молчала, пока самолет выруливал на взлетную полосу. Когда он остановился, Кейт произнесла:

— Я все время думала, пока вы звонили. Не складывается.

Самолет стал разгоняться по взлетной полосе. Таунсенд пристегнул ремень.

— Что значит не складывается?

— Последний час, — сказала Кейт.

— Я не понимаю, о чем вы говорите.

— Ну, взять для начала хотя бы мой билет.

— Ваш билет? — озадаченно переспросил Кит.

— Да. Как они могли узнать, на чье имя его оформлять?

— Наверное, посол сказал.

— А он откуда узнал? — спросила Кейт. — Когда он прислал вам приглашение на ужин, там не было моего имени, потому что он понятия не имел, что я приехала с вами.

— Он мог спросить у управляющего гостиницы.

— Возможно. Но кое-что еще не дает мне покоя.

— И что же?

— Посыльный точно знал, к какому столику идти.

— Ну и что?

— Вы сидели в углу зала лицом ко мне, но я случайно увидела, как он вошел в Палм-Корт. Помню, я еще подумала, как странно, что он точно знает, куда идти, хотя вы сидели спиной к нему.

— Может, он спросил у метрдотеля?

— Нет, — покачала головой Кейт. — Он прошел мимо метрдотеля, даже не взглянув в его сторону.

— К чему вы клоните?

— И телефон Генри — все время занят, хотя не было еще и девяти утра. — Самолет оторвался от земли. — И почему в 7.20 вы смогли дозвониться до посла, а в 8.30 — нет?

Кит внимательно посмотрел на нее.

— Нас «развели», Кит. Кто-то, кто не хотел, чтобы вы попали в Лидс к двенадцати часам и подписали этот договор.

Кит рывком отстегнул ремень, побежал по проходу и ворвался в кабину пилотов, прежде чем его остановил стюард. Капитан сочувственно выслушал его рассказ, но сказал, что ничем не может ему помочь — ведь самолет уже в воздухе и направляется в Бомбей.

— Рейс 009 вылетел в Мельбурн с двумя нашими посылками на борту, — доложил Бенсон по телефону с наблюдательной башни. Он смотрел вслед скрывшейся в облаках «Комете». — Они проведут в воздухе не меньше четырнадцати часов.

— Отличная работа, Рег, — похвалил его Армстронг. — Теперь возвращайся в «Ритц». Сэлли уже забронировала номер, в котором останавливался Таунсенд. Так что сиди там и жди звонка Уолстенхолма. Я думаю, он позвонит вскоре после двенадцати. К тому времени я уже буду в гостинице «Куинз» и сообщу тебе номер своей комнаты.

Кит сидел в кресле самолета и стучал по подлокотникам.

— Кто они? Как им это удалось?

Кейт почти наверняка знала, кто, и с большой долей уверенности могла сказать, как.

Три часа спустя в «Ритц» поступил звонок для мистера Таунсенда. Телефонистка, следуя инструкциям необычайно щедрого джентльмена, который говорил с ней этим утром, соединила звонившего с номером 319, где на краешке кровати сидел и ждал Бенсон.

— Кит там? — спросил взволнованный голос.

— Простите, кто говорит?

— Генри Уолстенхолм, — пророкотал он.

— Доброе утро, мистер Уолстенхолм. Мистер Таунсенд утром пытался до вас дозвониться, но ваш номер был постоянно занят.

— Знаю. Кто-то позвонил мне домой около семи часов, но, как оказалось, ошибся номером. Когда я потом попробовал позвонить, гудков в трубке не было. А где Кит?

— Он летит в Мельбурн. У его матери был сердечный приступ, и посол задержал ради него самолет.

— Я сожалею о матери Кита, но, боюсь, мистер Шаттлуорт не станет ждать. Я и так с трудом уговорил его приехать на встречу с нами.

Бенсон дословно прочитал текст, который написал для него Армстронг:

— Мистер Таунсенд поручил мне передать вам, что отправил в Лидс своего представителя, который уполномочен подписать договор, если вы не возражаете.

— Я не возражаю, — ответил Уолстенхолм. — Когда он должен приехать?

— Он, наверное, уже в «Куинзе». Он уехал в Лидс сразу после отъезда мистера Таунсенда в Хитроу. Не удивлюсь, если он ищет вас по всей гостинце.

— Сейчас же спущусь в фойе и попробую его найти, — сказал Уолстенхолм.

— Кстати, — остановил его Бенсон, — наш бухгалтер хотел еще раз уточнить окончательную сумму — сто двадцать тысяч фунтов?

— Плюс юридические издержки, — добавил Уолстенхолм.

— Плюс юридические издержки, — повторил Бенсон. — Не смею вас больше задерживать, мистер Уолстенхолм. — Он положил трубку.

Уолстенхолм вышел из зала Белой розы и направился к лифту. Если юрист Кита привез платежное поручение на всю сумму, размышлял он, он еще успеет все устроить до приезда мистера Шаттлуорта. Была только одна проблема: он понятия не имел, кого ему искать.

Бенсон попросил телефонистку соединить его с номером в Лидсе. Услышав ответ, он попросил соединить его с комнатой 217.

— Молодец, Бенсон, — сказал Армстронг, когда тот подтвердил сумму в размере 120 тысяч фунтов. — Теперь выпишись из гостиницы, оплати счет наличными, и до завтра у тебя выходной.

Армстронг вышел из комнаты 217 и спустился в лифте на первый этаж. В фойе он увидел Халлета, говорившего с мужчиной, которого он видел в «Савое», и направился прямо к ним.

— Доброе утро, — поздоровался он. — Меня зовут Ричард Армстронг, а это юрист компании. Думаю, вы нас ожидаете.

Уолстенхолм уставился на Армстронга. Он мог бы поклясться, что видел его раньше.

— Да. Я заказал зал Белой розы. Там нас никто не побеспокоит.

Мужчины кивнули и последовали за ним.

— Как жаль, что так случилось с матерью Кита, — заметил Уолстенхолм, заходя в лифт.

— Да, очень печально, — покачал головой Армстронг, стараясь не говорить ничего лишнего, что впоследствии могло бы его уличить.

Они расселись вокруг стола для заседаний в зале Белой розы, и Армстронг с Халлетом принялись внимательно, пункт за пунктом, изучать договор. Уолстенхолм тем временем сидел в углу и пил кофе. Его удивило, что они так тщательно проверяют окончательный вариант, хотя Кит его уже одобрил, но в то же время понимал, что сам поступил бы так же на их месте. Время от времени у Халлета возникали вопросы, и после этого неизменно следовало тихое обсуждение с Армстронгом. Час спустя они вернули контракт Уолстенхолму и подтвердили, что все в порядке.

Уолстенхолм, в свою очередь, тоже хотел задать им кое-какие вопросы, но в эту минуту в зал, шаркая ногами, вошел пожилой человек, одетый в довоенный костюм, который пока еще не вошел в моду снова. Уолстенхолм представил Джона Шаттлуорта, и тот смущенно улыбнулся. Они обменялись рукопожатиями, и Армстронг сказал:

— Теперь нам осталось только подписать договор.

Джон Шаттлуорт кивнул. Армстронг достал из внутреннего кармана пиджака ручку и, наклонившись, поставил подпись в том месте, куда указывал дрожащий палец Стивена. Он передал ручку Шаттлуорту, который без единого слова расписался между двумя поставленными карандашом крестиками. Тогда Стивен вручил Уолстенхолму платежное поручение на 120 тысяч. Юрист кивнул, когда Армстронг напомнил ему, что поскольку это платежное поручение, вероятно, его следует обналичить немедленно.

— Я сбегаю в ближайший «Мидленд», пока накрывают стол к обеду, — сказал Уолстенхолм. — Скоро буду.

Когда Уолстенхолм вернулся, он обнаружил, что Шаттлуорт сидит за столом в одиночестве.

— А где остальные? — спросил он.

— Они очень просили их извинить. Им нужно было срочно вернуться в Лондон, поэтому они не смогли остаться на обед.

Уолстенхолм был сбит с толку. Он так и не успел задать им несколько вопросов — к тому же он не знал, куда послать счет. Шаттлуорт налил ему шампанского и сказал:

— Поздравляю, Генри. Ты показал высокий класс профессионализма. Должен сказать, твой друг Таунсенд — явно человек действия.

— В этом нет никаких сомнений, — согласился Уолстенхолм.

— И щедрый к тому же.

— Щедрый?

— Да — они добавили к заказу пару бутылок шампанского, хотя могли бы уйти, не попрощавшись.

Телефон разрывался, когда Уолстенхолм вечером вернулся домой. Он снял трубку и услышал голос Таунсенда.

— Мне очень жаль, что так случилось с твоей матерью, — были первые слова Генри.

— С моей матерью все в порядке, — отрезал Таунсенд.

— Что? — опешил Генри. — Но…

— Я возвращаюсь ближайшим рейсом. Завтра к вечеру буду в Лидсе.

— Тебе незачем спешить, старина, — удивленно ответил Генри. — Шаттлуорт уже все подписал.

— Но на контракте нужна и моя подпись, — заметил Таунсенд.

— Нет, не нужна. Твой представитель подписал его от твоего имени, — пояснил Генри. — Уверяю тебя, все бумаги в порядке.

— Мой представитель? — переспросил Таунсенд.

— Да, мистер Ричард Армстронг. Я обналичил платежное поручение на сто двадцать тысяч фунтов перед самым обедом. Тебе совсем ни к чему возвращаться. ВРГ теперь принадлежит тебе.

Таунсенд швырнул трубку и повернулся к Кейт, стоявшей у него за спиной.

— Я лечу в Сидней, но хочу, чтобы вы вернулись в Лондон и выяснили все, что можно, о человеке по имени Ричард Армстронг.

— Значит, так зовут того мужчину, который сидел за соседним столиком в «Савойе»?

— Похоже на то, — сквозь зубы проговорил Таунсенд.

— И теперь он владелец «Вест-Райдинг Групп»?

— Да.

— Неужели ничего нельзя сделать?

— Я мог бы подать на него в суд за введение в заблуждение, даже за мошенничество, но на это уйдут годы. В любом случае человек, который все это провернул, наверняка старался действовать, формально придерживаясь буквы закона. Одно я знаю точно: Шаттлуорт никогда не согласится дать свидетельские показания.

Кейт нахмурилась.

— Ну что ж, в таком случае я не вижу смысла возвращаться в Лондон. Подозреваю, ваша война с мистером Ричардом Армстронгом только начинается. Мы вполне можем провести ночь в Бомбее, — предложила она. — Я никогда не была в Индии.

Таунсенд посмотрел на нее, но ничего не сказал. Он оглянулся и увидел летчика авиакомпании «TWA».

— Какая лучшая гостиница в Бомбее? — спросил он.

— Говорят, «Гранд-Палас», но сам я никогда там не останавливался, — ответил он.

— Спасибо, — поблагодарил Таунсенд и стал толкать их багаж к выходу.

Едва они вышли на улицу, как начался дождь. Таунсенд погрузил вещи в такси, которое давно списали бы в утиль в любой другой стране. Он сел на заднее сиденье рядом с Кейт, и они отправились в долгий путь до Бомбея. Кое-где на улицах горели фонари, чего нельзя было сказать о фарах такси. «Дворники» тоже не работали. А водитель явно не знал, как переключиться со второй передачи. Но каждые несколько минут он повторял, что «Гранд-Палас» — шикарная гостиница.

Когда они наконец подъехали к гостинице, прямо над ними прогремел раскат грома. Кит вынужден был признать, что белое здание с расписными узорами выглядит величественно и роскошно, хотя более опытный путешественник добавил бы к описанию слово «поблекший».

— Добро пожаловать, — приветствовал их мужчина в элегантном темном костюме, когда они оказались в холле с мраморным полом. — Меня зовут господин Бат, я главный управляющий. — Он низко поклонился. — Могу я узнать, на какое имя у вас забронирован номер?

— Мы не заказывали заранее. Нам нужны две комнаты, — сказал Кит.

— Какая неудача, — зацокал языком господин Бат. — Я почти уверен, что на сегодня у нас все занято. Сейчас выясню.

Он подвел их к конторке портье и долго с ним говорил. Портье все время тряс головой. Господин Бат сам проверил журнал регистрации и наконец снова повернулся к ним.

— Мне очень-очень жаль, но у нас свободен только один номер, — он сложил руки, словно надеялся, что молитва волшебным образом превратит одну комнату в две. — И боюсь…

— Боитесь?… — сказал Кит.

— Это королевские апартаменты, сахиб.

— Прямо в точку, учитывая ваши взгляды на монархию, — Кейт с трудом сдерживала смех. — Там есть диван? — спросила она.

— Даже несколько, — ответил удивленный главный управляющий, которому никогда раньше не задавали подобных вопросов.

— Тогда мы его берем, — заявила Кейт.

Они заполнили регистрационные формы, и после этого господин Бат хлопнул в ладоши. Откуда ни возьмись выскочил носильщик в длинной красной тунике, красных шароварах и красной чалме.

— Очень хороший номер, — говорил носильщик, поднимаясь с их сумками по широкой лестнице. На этот раз Кейт не удержалась от смеха. — Там спал сам лорд Маунтбаттен,[26] — с гордостью добавил он, — и многие магараджи. Очень хороший номер.

Он поставил вещи около королевских апартаментов, вставил в замок большой ключ и распахнул двойные двери, потом включил свет и отошел в сторону, пропуская их внутрь.

Они вошли в огромную комнату. У дальней стены стояла роскошная широченная двуспальная кровать, на которой поместились бы полдюжины магараджей. И, к разочарованию Кита, здесь же, как и обещал господин Бат, разместилось несколько больших диванов.

— Очень хорошая кровать, — сказал носильщик, поставив их вещи в центре комнаты. Кит дал ему фунт. Носильщик низко поклонился, повернулся и вышел из комнаты. В эту минуту небо прорезала вспышка молнии, и свет внезапно погас.

— Как вам это удалось? — спросила Кейт.

— Если вы посмотрите в окно, думаю, вы поймете, что это — дело рук гораздо высшей силы, чем я.

Кейт повернулась и увидела, что весь город погрузился во тьму.

— Итак, мы будем просто стоять и ждать, когда снова зажжется свет, или попытаемся найти что-нибудь, куда можно сесть? — Кит вытянул руку в темноте и коснулся бедра Кейт.

— Вы идете первым, — сказала она, взяв его за руку.

Он повернулся в сторону кровати и стал продвигаться к ней маленькими шажками, размахивая перед собой свободной рукой, пока не наткнулся на угол. Они вместе, смеясь, упали на широкий матрац.

— Очень хорошая кровать, — сказал Кит.

— На ней спали многие магараджи, — заметила Кейт.

— И лорд Маунтбаттен, — сказал Кит.

Кейт рассмеялась.

— Между прочим, Кит, тебе не нужно было подкупать компанию по электроснабжению Бомбея, чтобы затащить меня в постель. Всю прошлую неделю я боялась, что тебя интересуют только мои мозги.

ЧЕТВЕРТЫЙ НОМЕР БИТВА ЗА «ГЛОУБ» МЕЖДУ АРМСТРОНГОМ И ТАУНСЕНДОМ

ГЛАВА 22

ТАЙМС, 1 апреля 1966 года:

ПОЛНАЯ ПОБЕДА ЛЕЙБОРИСТОВ: БОЛЬШИНСТВО В ПАРЛАМЕНТЕ ОБЕСПЕЧЕНО

Скользнув взглядом по незнакомой машинистке, Армстронг прошел к себе в кабинет. Сэлли говорила с кем-то по телефону.

— С кем у меня назначена встреча?

— С Дереком Кирби, — ответила она, прикрыв трубку рукой.

— Кто он такой?

— Бывший редактор «Дейли Экспресс». Бедняга продержался всего восемь месяцев, но утверждает, что у него есть для вас интересная информация. Пригласить его?

— Нет, пусть немного подождет, — сказал Армстронг. — Кто у тебя сейчас на проводе?

— Фил Баркер. Звонит из Лидса.

Армстронг кивнул и взял трубку у Сэлли.

— Ну что, они приняли мои условия? — спросил он нового исполнительного директора «Вест-Райдинг Групп».

— Они согласились на 1,3 миллиона фунтов, которые будут выплачивать равными частями в течение шести лет — при условии, что объем продаж останется неизменным. Но если в течение первого года продажи снизятся, каждый следующий платеж будет соответственно меньше.

— Они не заметили ошибок в контракте?

— Нет, — ответил Баркер. — Они решили, что ты захочешь увеличить тираж в течение первого года.

— Хорошо. Просто поставь максимально низкий проверенный тираж, а на второй год мы снова начнем его наращивать. Так я сэкономлю себе целое состояние. Как насчет «Халл Экоу» и «Гримзби Таймс»?

— Рано пока говорить, Дик, но теперь, когда все знают, что покупатель — ты, моя задача не стала проще.

— Нужно просто предложить больше, а заплатить меньше.

— И как ты предлагаешь это сделать? — осведомился Баркер.

— Надо вставить в договор пункты с обязательствами, которые мы не собираемся выполнять. Не забывай, старые семейные компании редко подают в суд, потому что не любят выносить сор из избы. Поэтому всегда пользуйся преимуществом буквы закона. Не нарушай его, просто согни до предела. Давай, действуй.

Армстронг положил трубку.

— Дерек Кирби все еще ждет, — напомнила Сэлли.

Армстронг взглянул на часы.

— Сколько он уже сидит?

— Минут двадцать-двадцать пять.

— Тогда разберемся с почтой.

После двадцати одного года работы Сэлли знала, какие приглашения примет Армстронг, какие благотворительные организации он не желает поддерживать, перед какой аудиторией он готов выступить с речью и на каких приемах согласен присутствовать. Правило было простое — отвечать «да» на все, что способствует его карьере, и «нет» на все остальное. Спустя сорок минут она закрыла свой блокнот и заметила, что Дерек Кирби ждет уже больше часа.

— Ладно, пусть войдет. Но если будут какие-то интересные звонки, сразу соединяйте.

Когда Кирби вошел, Армстронг даже не подумал встать, он просто показал пальцем на стул у противоположного края стола.

Кирби явно волновался. Армстронг давно заметил: если человека заставить ждать, он обязательно начнет нервничать. На вид его посетителю было лет сорок пять, хотя из-за глубоких морщин на лбу и больших залысин он казался старше. Костюм элегантный, но не последней моды, и хотя рубашка была чистой и тщательно выглаженной, воротничок и манжеты уже обтрепались. Армстронг подозревал, что после увольнения из «Экспресса» он перебивается случайными заработками и, по-видимому, скучает по своим представительским расходам. С чем бы ни пришел к нему Кирби, он вполне может предложить ему половину, а оплатить всего четверть.

— Доброе утро, мистер Армстронг, — поздоровался Кирби и опустился на стул.

— Простите, что заставил вас ждать, — ответил Армстронг. — Возникло срочное дело.

— Понимаю, — кивнул Кирби.

— Итак, что я могу сделать для вас?

— Нет, это я могу кое-что для вас сделать, — заявил Кирби.

Армстронг подумал, что он долго репетировал эту фразу.

— Я получил конфиденциальную информацию, с помощью которой вы сможете заполучить национальную газету.

— Вряд ли это «Экспресс», — задумчиво проговорил Армстронг, глядя в окно, — потому что пока жив Бивербрук…

— Нет, более крупная газета.

Армстронг немного помолчал, потом предложил:

— Хотите кофе, мистер Кирби?

— Лучше чай, — ответил бывший редактор.

Армстронг снял трубку одного из телефонов на столе.

— Сэлли, принесите нам, пожалуйста, чай. — Это был условный сигнал, что встреча может продлиться дольше, чем ожидалось, и что ему нельзя мешать.

— Если я правильно помню, вы были редактором «Экспресса», — сказал Армстронг.

— Да, одним из семи, сменившихся за последние восемь лет.

— Никогда не понимал, почему они вас уволили.

В кабинет вошла Сэлли с подносом. Она поставила одну чашку с чаем перед Кирби, а другую — перед Армстронгом.

— На ваше место пришел полный идиот, а вам так и не дали возможности проявить себя.

На лице Кирби появилась улыбка. Он налил в чай молока, положил два кусочка сахара и откинулся на спинку стула. Сейчас не самый подходящий момент, думал он, говорить Армстронгу, что он недавно назначил этого «идиота» редактором одной из своих газет.

— Итак, если это не «Экспресс», то о какой газете идет речь?

— Прежде чем я продолжу, мне хотелось бы прояснить свое положение, — заявил Кирби.

— Боюсь, я вас не понимаю, — Армстронг положил локти на стол и пристально посмотрел на него.

— Ну, после печального опыта с «Экспрессом» мне нужны гарантии.

Армстронг молчал. Кирби открыл свой портфель и достал какой-то документ.

— Мои юристы составили эту бумагу, чтобы защитить…

— Просто скажите, чего вы хотите, Дерек. Все знают, что я всегда выполняю свои обещания.

— Здесь говорится, что если вы получите контроль над данной газетой, я стану ее редактором или получу компенсацию в размере ста тысяч фунтов.

Он протянул Армстронгу одностраничное соглашение. Армстронг быстро пробежал его глазами. Как только он понял, что в нем нет ни слова о размере жалованья, а речь идет только о назначении на должность редактора, он поставил подпись над своим именем внизу страницы. В Брэдфорде он отделался от одного человека, согласившись взять его редактором, а потом платил ему один фунт в год. Он мог бы объяснить Кирби, что дешевые юристы добиваются только дешевых результатов, но промолчал и просто вернул подписанный документ его довольному обладателю.

— Спасибо, — у Кирби в глазах появилась уверенность.

— Итак, какую же газету вы хотите возглавить?

— «Глоуб».

Второй раз за это утро Армстронг растерялся. «Глоуб» была знаковой фигурой на Флит-Стрит. Никому не приходило в голову, что ее можно купить.

— Но все акции принадлежат одной семье, — недоверчиво произнес Армстронг.

— Правильно, — кивнул Кирби. — Двум братьям и их невестке. Сэру Уолтеру, Александру и Маргарет Шервуд. А так как сэр Уолтер — президент, все думают, будто ему принадлежит контрольный пакет. Но это не так: акции поделены поровну между этой троицей.

— Здесь нет ничего нового, — отмахнулся Армстронг. — Об этом написано во всех статьях, посвященных сэру Уолтеру.

— Да. Но в статьях не написано, что недавно между ними произошла ссора.

Армстронг поднял брови.

— В прошлую пятницу они собрались в доме у Александра в Париже. Сэр Уолтер прилетел из Лондона, Маргарет — из Нью-Йорка, якобы на день рождения Александра, которому исполнилось шестьдесят два года. Но праздника не вышло, потому что Александр с Маргарет заявили Уолтеру, что он уделяет мало внимания «Глоуб», и обвинили лично его в снижении объема продаж. С тех пор как он стал президентом, тираж упал с четырех миллионов до двух — и они оказались позади «Дейли Ситизен», которая утверждает, что теперь у нее самый большой ежедневный тираж в стране. Они упрекали его, что он слишком много времени проводит в «Терф-Клубе»[27] и на ближайшем ипподроме. Разразился страшный скандал. Александр и Маргарет ясно дали понять, что хотя в прошлом отклонили несколько предложений о продаже акций, это отнюдь не означает, что они так же поступят и в будущем, поскольку не намерены жертвовать своим образом жизни из-за его некомпетентности.

— Откуда вы все это узнали? — поразился Армстронг.

— От повара, — ответил Кирби.

— От повара? — недоуменно переспросил Армстронг.

— Ее зовут Лиза Мильтон. Раньше она работала в компании по ресторанному обслуживанию на Флит-Стрит, но потом Александр предложил ей стать его личным поваром в Париже. — Он немного помолчал. — Работать на Александра нелегко, и Лиза хотела бы уволиться и вернуться в Англию, только ей…

— …только ей это не по карману? — предположил Армстронг.

Кирби кивнул.

— Лиза слышала каждое слово, пока готовила ужин на кухне. Вообще-то они так орали, рассказывала она, что их, наверное, слышал весь квартал.

Армстронг улыбнулся.

— Вы правильно поступили, Дерек. У вас есть еще какая-нибудь информация, которая может оказаться мне полезной?

Кирби наклонился и достал из портфеля пухлую папку.

— Здесь все сведения об этой троице. Биография, адреса, номера телефонов, даже имя любовницы Александра. Если понадобится что-то еще, звоните мне. — Он подтолкнул к нему свою карточку.

Армстронг взял папку и положил ее перед собой, а карточку спрятал в бумажник.

— Спасибо, — поблагодарил он. — Если у вашей поварихи появится новая информация, или сами захотите связаться со мной, вы всегда сможете меня найти. Звоните по прямому номеру. — Он протянул свою карточку Кирби.

— Позвоню, как только что-нибудь узнаю, — Кирби встал.

Армстронг проводил его до двери и обнял за плечи, когда они вышли в комнату Сэлли. Пожав ему руку, Армстронг повернулся к секретарше и сказал:

— Для Дерека я всегда доступен. Соединяйте меня с ним в любое время дня и ночи, с кем бы я в это время ни был.

После ухода Кирби Сэлли зашла в кабинет к Армстронгу. Он уже читал первую страницу из досье Шервудов.

— Вы действительно хотите, чтобы я соединяла Кирби с вами в любое время дня и ночи?

— В обозримом будущем — да. А сейчас мне нужно, чтобы ты подчистила мой график и высвободила для меня время — я должен поехать в Париж и встретиться с неким Александром Шервудом. Если встреча пройдет успешно, я еще полечу в Нью-Йорк к его невестке.

Сэлли стала листать его ежедневник.

— У вас сплошные встречи, ни одного окошка, — сообщила она.

— Как у чертова дантиста, — буркнул Армстронг. — Отмени их все, пока я буду обедать. И внимательно прочитай это досье. Думаю, тогда поймешь, почему мне необходимо увидеться с мистером Шервудом — но больше никто не должен об этом знать.

Он посмотрел на часы и вышел из кабинета. В коридоре его взгляд остановился на новой машинистке, которую он заметил утром. На этот раз она подняла глаза и улыбнулась. В машине он попросил Рега все о ней выяснить.

За обедом Армстронг не мог сосредоточиться — хотя его гостем был член кабинета министров, — потому что уже воображал, каково быть владельцем «Глоуб». В любом случае он слышал, что после очередной перестановки в парламенте этот министр скоро потеряет должность. Потом он смотрел, как министр уезжает на машине с шофером, и мысленно пожелал ему не слишком привыкать к этой роскоши. Когда он сел на заднее сиденье своей машины, его мысли снова вернулись к «Глоуб».

— Простите, сэр, — сказал Бенсон, глядя в зеркало заднего вида.

— В чем дело? — рявкнул Армстронг.

— Вы просили узнать насчет девушки.

— Ах да, — смягчился Армстронг.

— Ее зовут Шерон Левитт. Она временно замещает секретаршу мистера Уэйкхема, пока та в отпуске. Она будет работать всего пару недель.

Армстронг кивнул. Когда он вышел из лифта, к его разочарованию, девушки уже не было за столом в углу.

Сэлли проследовала за ним в кабинет, держа в руках его ежедневник и пачку бумаг.

— Если ты отменишь свое выступление перед профсоюзом печатников в субботу вечером, — говорила она на ходу, — и обед с женой в воскресенье…

Армстронг раздраженно отмахнулся.

— У нее день рождения, — напомнила Сэлли.

— Пошли ей букет цветов, выбери подарок в «Хэрродзе» и напомни мне, чтобы я ей позвонил.

— В таком случае в выходные ты свободен.

— Что насчет Александра Шервуда?

— Перед самым обедом я позвонила его секретарше в Париж. К моему удивлению, Шервуд сам перезвонил мне через несколько минут.

— И?

— Он даже не спросил, зачем ты хочешь с ним встретиться. Просто пригласил тебя на обед к часу в субботу у него дома на Монмартре, если ты не возражаешь.

— Отлично, Сэлли. До встречи с ним мне еще нужно поговорить с поварихой.

— Лизой Мильтон, — подсказала Сэлли. — Утром того же дня она позавтракает с тобой в «Георге Пятом».

— Значит, на сегодня тебе остается только закончить с почтой.

— Ты забыл, что я записалась на прием к стоматологу на четыре. Я уже два раза его переносила, и теперь зуб болит так…

Армстронг уже хотел сказать, чтобы она перенесла и в третий раз, но прикусил язык.

— Конечно, иди, Сэлли. Попроси секретаршу мистера Уэйкхема заменить тебя.

Сэлли не могла скрыть удивления — с самого первого дня, как она начала у него работать, Дик никому не позволял ее замещать.

— По-моему, он на пару недель взял временную секретаршу, — заволновалась она.

— Ничего. Это всего лишь почта.

— Я схожу за ней, — сказала Сэлли.

На столе зазвонил личный телефон Армстронга. Это был Стивен Халлет. Он доложил, что подал иск о клевете против редактора «Дейли Мейл», и посоветовал Дику на несколько дней занять сдержанную позицию.

— Ты узнал, откуда вообще просочилась эта история? — спросил Армстронг.

— Нет, но подозреваю, что ветер дует из Германии, — ответил Халлет.

— Все это было сто лет назад, — возразил Армстронг. — К тому же, я лично был на похоронах Юлиуса Ганна, так что это точно не он. Я все-таки считаю, что это Таунсенд.

— Не знаю, кто это, но этот кто-то хочет тебя дискредитировать. Думаю, следующие несколько недель нам придется затыкать им рот повестками в суд. Будут теперь думать, прежде чем что-то публиковать.

— Присылай мне все статьи, где упоминается мое имя, — распорядился он. — Если возникнет что-то срочное, в выходные я буду в Париже.

— Везет, — вздохнул Халлет. — Передавай привет Шарлотте.

В кабинет вернулась Сэлли. Следом за ней шла высокая стройная блондинка в мини-юбке, которую могла себе позволить только девушка с идеальными ногами.

— У меня наклевывается серьезная сделка, — чуть громче произнес Армстронг.

— Понимаю, — ответил Стивен. — Держи меня в курсе.

Армстронг положил трубку и приветливо улыбнулся временной секретарше.

— Это Шерон. Я сказала, что ей предстоит обычная работа, и в пять вы ее отпустите, — сказала Сэлли. — Утром я буду на месте.

Взгляд Армстронга задержался на лодыжках Шерон, потом медленно пополз вверх. Он даже не взглянул в сторону Сэлли, когда она попрощалась с ним:

— До завтра.

Таунсенд дочитал статью в «Дейли Мейл», развернулся на стуле и стал смотреть в окно на Сиднейскую гавань. Нелицеприятное описание упорного восхождения Любжи Хоха и его стремления стать признанным в Британии газетным магнатом. В статье цитировались анонимные высказывания сослуживцев Армстронга из Собственного королевского полка, немцев, которые сталкивались с ним в Берлине, и бывших служащих.

Большая часть материала для статьи была взята из биографии, которую несколько недель назад написала Кейт для «Санди Континент». Таунсенд понимал, что австралийцам не интересна жизнь Ричарда Армстронга. Но скоро статья окажется на столе каждого редактора на Флит-Стрит, и тогда это будет лишь вопросом времени, когда она дойдет до британских читателей. Ему было только интересно, какая газета перепечатает ее первой.

Он знал, что вскоре Армстронг выяснит, откуда ветер дует, и это доставляло ему дополнительное удовольствие. Нед Брюэр, шеф его лондонского бюро, недавно сказал ему, что статьи о частной жизни Армстронга стали появляться реже с тех пор как на редакторов, как конфетти, посыпались повестки в суд.

Таунсенд с нарастающей яростью наблюдал, как Армстронг постепенно превращает ВРГ в мощную стартовую площадку на севере Англии. Но он прекрасно знал, к чему на самом деле стремится этот человек. Таунсенд уже внедрил двух своих человек в контору Армстронга на Флит-Стрит, и они докладывали ему обо всех, кто назначал с ним встречи. Последнего посетителя, Дерека Кирби, бывшего редактора «Экспресса», Армстронг, провожая, обнимал за плечи. Советники Таунсенда полагали, что Кирби, вероятно, претендует на должность редактора одной из региональных газет ВРГ. Таунсенд не был в этом уверен и дал указание немедленно докладывать ему, если Армстронг проявит интерес к покупке чего-нибудь.

— Чего угодно, — повторил он.

— ВРГ настолько важна для тебя? — однажды спросила Кейт.

— Нет, но человек, опустившийся до того, чтобы использовать мою мать для достижения своей цели, должен получить по заслугам.

Таунсенду регулярно докладывали о приобретениях Армстронга. Теперь тот контролировал девятнадцать местных и региональных газет и пять окружных журналов, и он, безусловно, сделал удачный ход, когда завладел 25 процентами акций Ланкаширского телевидения и 49 процентами региональной радиостанции в обмен на привилегированные акции собственной компании. Его последней авантюрой был запуск «Лондон Ивнинг Пост». Но Таунсенд знал, что Армстронг, как и он сам, мечтает стать владельцем ежедневной общенациональной газеты.

За прошедшие четыре года Таунсенд купил еще три австралийские ежедневные газеты, воскресный и еженедельный журнал. Теперь у него были газеты в каждом штате Австралии, и в стране не было политика или предпринимателя, который отказался бы подойти к телефону, если ему звонил Таунсенд. За прошедший год он раз десять побывал в Америке, выбирая города с преобладанием сталелитейной, угольной или автомобильной промышленности — компании, работавшие в этих отраслях, как правило, контролировали местные газеты. Если выяснялось, что у подобной компании проблемы с потоком наличности, он немедленно подключался и быстро подписывал договор о покупке газеты. Почти каждый раз оказывалось, что штаты в его новом приобретении непомерно раздуты, а управление никуда не годится, потому что ни у кого в правлении не было личного опыта руководства газетой. Он увольнял половину сотрудников, ставил своих людей на руководящие должности, и в результате за какие-то несколько месяцев сальдо балансового отчета меняло свой знак с минуса на плюс.

С таким подходом ему удалось заполучить девять городских газет от Сиэтла до Северной Каролины, а это, в свою очередь, позволило создать компанию, достаточно крупную, чтобы выступить с заявкой на покупку одной из ведущих газет Америки, если вдруг подвернется такая возможность.

В некоторых поездках его сопровождала Кейт, и хотя он хотел на ней жениться, он все же не был уверен — после печального опыта со Сьюзен, — что готов предложить кому-то провести остаток жизни, переезжая с места на место и нигде не пуская корни.

Если он и завидовал Армстронгу, то только в том, что у Дика был сын, которому можно передать империю.

ГЛАВА 23

ТАЙМС, 29 октября 1966 года:

ТОННЕЛЬ ПОД ЛА-МАНШЕМ — ВПЕРЕДИ ЧЕТЫРЕ ГОДА СТРОИТЕЛЬСТВА

— Мисс Левитт будет сопровождать меня в Париж, — заявил Армстронг. — Забронируй два билета первого класса и мой обычный номер в «Георге Пятом».

Сэлли выполнила его распоряжения, словно это было обычное деловое поручение. Она с улыбкой думала: сколько будет обещаний за эти дни, какие золотые горы Дик посулит девушке, а на следующий же день все забудет — ни подарков, ни должностей она не дождется. В понедельник утром ей придется заплатить девушке наличными, как и ее предшественницам, но по более высокой почасовой ставке — ни одно агентство не посмело бы запросить такую сумму даже за секретаршу самой высокой квалификации.

Когда Армстронг в понедельник вернулся из Парижа, Шерон не было видно. Сэлли решила, что девушка даст о себе знать чуть позже.

— Как прошла встреча с Александром Шервудом? — поинтересовалась она, положив ему на стол утреннюю почту.

— Мы договорились о цене за его долю в «Глоуб», — торжествующе сообщил Армстронг. Не успела Сэлли расспросить о подробностях, как он добавил: — Теперь ты должна раздобыть каталог аукциона Сотби, который состоится в Женеве в четверг утром.

Не моргнув глазом Сэлли перевернула три страницы ежедневника.

— В четверг утром у тебя встречи в десять, одиннадцать и одиннадцать сорок пять утра и ленч с Уильямом Барнетсоном, президентом «Рейтер». Ты уже дважды его переносил.

— Значит, придется перенести в третий раз, — сказал Армстронг, даже не взглянув на нее.

— Включая встречу с главным секретарем Казначейства?

— Включая все, — отрезал он. — Забронируй на вечер среды два билета первого класса до Женевы и мой обычный номер в «Ричмонде» с видом на озеро.

Выходит, Шерон как-ее-там удостоилась второго свидания.

Сэлли перечеркнула семь встреч, назначенных на четверг, прекрасно понимая, что у Дика должна быть веская причина, чтобы отказать члену кабинета министров и президенту «Рейтер». Но что он хочет купить? Раньше его интересовали только газеты, но ведь на аукционе газету не купишь.

Сэлли вернулась в свой кабинет и попросила Бенсона съездить в Сотби на Бонд-Стрит и купить каталог их аукциона в Женеве. Когда Рег привез его час спустя, ее недоумение только усилилось. Прежде Дик никогда не проявлял интереса к коллекционированию яиц. Может, это русские корни заговорили? Ведь не может же Шерон рассчитывать на Фаберже после двух ночей работы?

В среду вечером Дик с Шерон прилетели в столицу Швейцарии и зарегистрировались в гостинице «Ричмонд». Перед ужином они прогулялись в центр города к гостинице «Де Берг», где Сотби всегда проводит свои женевские аукционы, и осмотрели зал, где будут проходить торги.

Армстронг наблюдал, как служащие гостиницы расставляют стулья, и подсчитал, что здесь соберется человек четыреста. Он медленно обошел зал, решая, где ему лучше сесть, чтобы хорошо видеть аукциониста, а также девять телефонов, стоявшие на возвышении в углу зала. Перед уходом он остановился и еще раз обвел взглядом зал.

Как только они вернулись в свою гостиницу, Армстронг направился прямиком в ресторан с видом на озеро и уселся за столик в углу. Метрдотель даже не успел сказать, что столик заказан. Он сделал заказ для себя, потом передал меню Шерон.

В ожидании первого блюда он намазал маслом булочку, лежавшую на его тарелке. Съев ее, он протянул руку и взял булочку с тарелки Шерон. Она листала каталог Сотби.

— Страница сорок девять, — с набитым ртом сказал он.

Шерон быстро перевернула несколько страниц. Ее взгляд остановился на предмете, название которого она не могла произнести.

— Это для коллекции? — спросила она в надежде, что это подарок для нее.

— Да, — откусив от булки, ответил он, — но не для моей. До прошлой недели я никогда не слышал о Фаберже, — признался он. — Это просто часть крупной сделки, которой я сейчас занимаюсь.

Взгляд Шерон спустился вниз, пропуская подробное описание того, как шедевр тайком от большевиков вывезли из России после 1917 года, и остановился на приблизительной цене.

Армстронг опустил руку под стол и положил ее на колено девушке.

— Как далеко ты готов зайти? — спросила она. И в эту минуту к столику подошел официант и поставил большую вазочку с икрой.

Армстронг быстро убрал руку и переключился на икру.

После выходных в Париже они теперь каждую ночь проводили вместе, и Дик не мог вспомнить, когда в последний раз был настолько увлечен — если вообще такое бывало. К большому удивлению Сэлли, он стал рано уходить с работы и на следующий день появлялся только к десяти часам.

Каждое утро за завтраком Армстронг предлагал Шерон подарки, но она неизменно отказывалась, и он боялся, что она может уйти от него в любую минуту. Он знал, что это не любовь, но что бы это ни было, он надеялся, что их отношения продлятся долго. Его всегда приводила в ужас мысль о разводе, хотя он теперь редко виделся с Шарлоттой, разве что на официальных мероприятиях, и уже не помнил, когда они в последний раз спали вместе. Но, к его облегчению, Шерон никогда не говорила о браке. Она стремилась только к одному, и это, как неустанно твердила она ему, позволит им наилучшим образом совмещать оба мира. Постепенно он сдался и готов был выполнить ее желание.

Когда вазочка с икрой опустела, Армстронг набросился на отбивную, такую огромную, что она едва помещалась на тарелке, и овощи пришлось подавать отдельно. Вооружившись двумя вилками, он ел сразу из двух тарелок. Шерон же лишь отщипывала листочки салата и клевала копченый лосось. Он заказал бы еще одну порцию шоколадно-вишневого торта, но в этот момент Шерон провела ногой по его бедру.

Он бросил салфетку на стол и направился к выходу из ресторана, Шерон на шаг сзади. Он вошел в лифт и нажал кнопку седьмого этажа. Двери закрылись прямо перед носом у пожилой пары.

Когда они вышли на своем этаже, он был рад, что в коридоре никого нет, потому что любой бы заметил, в каком он состоянии.

Он едва успел захлопнуть ногой дверь спальни, как она потянула его на пол и стала расстегивать рубашку.

— Не могу больше ждать, — прошептала она.

Утром Армстронг сидел в их номере за накрытым на двоих столом. Он съел оба завтрака и уточнил в «Файнэншл Таймс» курс обмена швейцарского франка на фунт.

Шерон любовалась собой в высоком зеркале в другом конце комнаты и не спешила одеться. Ей нравилось то, что она видела. Улыбнувшись, она развернулась и подошла к столу. Поставив длинную стройную ногу на подлокотник кресла, в котором сидел Армстронг, она стала медленно натягивать черный чулок. Армстронг уронил нож для масла на ковер и встал, повернувшись лицом к ней. Он тяжело вздохнул, когда она просунула руки под его халат.

— У нас есть время? — спросил он.

— Не беспокойся о времени, дорогой, аукцион начнется не раньше десяти, — прошептала она и, расстегнув бюстгальтер, толкнула его на пол.

Они вышли из гостиницы за несколько минут до десяти, но, зная, что единственный лот, интересовавший Армстронга, пойдет с молотка лишь около одиннадцати, решили прогуляться. Взявшись за руки, они медленно шли вдоль берега озера и наслаждались теплом утреннего солнца.

В фойе гостиницы «Де Берг» Армстронг почувствовал странное беспокойство. Хотя всю жизнь он только и делал, что торговался, до сих пор ему еще не доводилось бывать на аукционе. Но ему подробно объяснили, что нужно делать, и он сразу же начал выполнять полученные инструкции. У входа в зал он назвал свое имя одной из элегантно одетых женщин, сидевших за длинным столом. Она говорила по-французски, и он ответил так же, объяснив, что его интересует только лот под номером сорок три. К удивлению Армстронга, почти все места были заняты, включая и то, что он выбрал накануне вечером. Шерон показала ему на два свободных стула в левой стороне зала ближе к задним рядам. Армстронг кивнул и повел ее по проходу. Когда они сели, позади них тихо примостился молодой человек в рубашке с открытым воротом.

Армстронг осмотрелся вокруг. Ему было хорошо видно аукциониста, а также временные телефоны. К каждому аппарату была приставлена высококвалифицированная телефонистка. Место было не таким удобным, как то, что он присмотрел для себя вчера, но он был уверен, что это не помешает ему выполнить свою часть сделки.

— Лот номер семнадцать, — объявил аукционист со своего постамента.

Армстронг открыл каталог на соответствующей странице и посмотрел на позолоченное пасхальное яйцо на подставке из четырех крестов. Его верхушку украшала монограмма царя Николая II, выписанная ярко-синей эмалью. Яйцо было заказано для царицы в 1907 году у Петра Карла Фаберже. Армстронг сосредоточился на процессе.

— Я слышу десять тысяч? — спросил аукционист, обводя взглядом зал. Кивнул кому-то в задних рядах. — Пятнадцать тысяч.

Армстронг пытался следить за разными предложениями, хотя не видел, откуда они исходят, и когда лот номер семнадцать был наконец продан за 45 тысяч франков, он так и не понял, кто покупатель. Его удивило, что аукционист опустил молоток, не считая до трех и не сказав: «Продано».

К тому времени, когда аукционист дошел до двадцать пятого лота, Армстронг почувствовал себя увереннее, а к тридцатому ему даже удалось определить, кто делает ставки. К тридцать пятому он почувствовал себя знатоком, но когда выставили лот номер сорок, «Зимнее яйцо» 1913 года, он снова начал нервничать.

— Я начну торговлю с двадцати тысяч франков, — объявил аукционист.

Ставки быстро перешагнули за 50 тысяч, и лот в конечном счете ушел за 120 тысяч франков к покупателю, анонимность которого была гарантирована тем, что он находился на другом конце телефонного провода.

У Армстронга взмокли руки, когда сорок первый лот, «Яйцо с петухом» 1903 года, инкрустированное жемчугом и рубинами, ушло за 280 тысяч франков. Во время торговли за лот номер сорок два, «Красное пасхальное яйцо», он беспокойно ерзал на стуле, глядя то на аукциониста, то в свой каталог.

Когда аукционист объявил лот номер сорок три, Шерон сжала его руку, и он с трудом выдавил из себя нервную улыбку. По залу пронесся гул голосов.

— Лот сорок три, — повторил аукционист, — яйцо к четырнадцатому юбилею коронации императора. Это уникальное произведение искусства царь заказал в 1910 году. Яйцо украшено миниатюрами, выполненными художником Василием Зуевым, и считается одним из лучших образцов работы Фаберже. Этот лот вызывает большой интерес, поэтому я начну со ста тысяч франков.

В зале наступила тишина. Все молчали, говорил только аукционист. Крепко держа молоток в правой руке, он смотрел в зал, пытаясь обнаружить покупателей.

Армстронг помнил инструкции и знал, на какой сумме должен вступить в игру. Но его пульс участился, когда аукционист объявил: «Сто пятьдесят тысяч», потом, повернувшись налево, сказал:

— По телефону предлагают сто пятьдесят тысяч франков, сто пятьдесят тысяч, — повторил он.

Он обвел зал внимательным взглядом, и на его губах заиграла улыбка.

— Двести тысяч в центре зала.

Он замолчал и посмотрел на помощницу с телефоном. Та что-то прошептала в трубку и потом кивнула аукционисту, который немедленно откликнулся: двести пятьдесят тысяч. Он снова переключился на тех, кто сидел в зале. По-видимому, поступило новое предложение, потому что его взгляд опять метнулся к помощнице:

— У меня предложение — триста тысяч.

Женщина сообщила своему клиенту о последнем предложении в зале и через несколько секунд снова кивнула. Головы всех присутствующих повернулись к аукционисту, как будто они смотрели теннисный матч в замедленном темпе.

— Триста пятьдесят тысяч, — объявил он, бросив взгляд в центр зала.

Армстронг посмотрел в каталог. Он знал, что еще не время вступать в торги, но все равно продолжал нервничать.

— Четыреста тысяч, — сказал аукционист, кивнув женщине у телефона. — Четыреста пятьдесят в центре зала. — Женщина тотчас откликнулась. — Пятьсот тысяч. Шестьсот тысяч, — выкрикнул аукционист, не сводя теперь глаз с центрального прохода. После этого предложения Армстронг узнал еще один тактический ход аукциониста.

Армстронг вытянул шею, и ему наконец удалось увидеть человека, ведущего торговлю из зала. Его взгляд переместился на женщину, которая снова кивнула.

— Семьсот тысяч, — невозмутимо произнес аукционист.

Сидящий прямо перед Армстронгом мужчина поднял свой каталог.

— Восемьсот тысяч, — объявил аукционист. — Новый претендент в задних рядах.

Он повернулся к женщине у телефона, которой теперь потребовалось чуть больше времени, чтобы сообщить клиенту последнее предложение.

— Девятьсот тысяч? — вопросительно сказал аукционист, словно уговаривая ее. Неожиданно она согласилась.

— По телефону предложено девятьсот тысяч, — объявил он и посмотрел на мужчину в конце зала. — Девятьсот тысяч, — повторил аукционист. — Есть еще предложения? — спросил аукционист. — Тогда я отдаю этот лот за девятьсот тысяч франков. Последнее предупреждение, — сказал он, поднимая молоток. — Лот уходит…

Когда Армстронг поднял каталог, аукционисту показалось, что он ему машет. Но Армстронг не махал, он трясся.

— У меня новый претендент в правом проходе в конце зала с предложением одного миллиона франков. — Аукционист вновь обратил внимание на женщину у телефона.

— Один миллион сто тысяч? — аукционист направил ручку молотка на помощницу.

Армстронг молчал, не зная, что делать дальше, так как миллион франков была именно та сумма, о которой они договорились. Люди стали оборачиваться и смотреть на него. Он сохранял молчание, зная, что женщина у телефона должна покачать головой.

Она покачала.

— У меня предложение — один миллиона франков, — сказал аукционист, показывая на Армстронга. — Есть другие предложения? Тогда я отдаю этот лот за один миллион. — Он с надеждой всматривался в зал, но никто не ответил. Наконец он громко стукнул молотком и, глядя на Армстронга, объявил: — Продано господину справа за один миллион франков.

Зал взорвался аплодисментами.

Шерон снова сжала его руку. Но не успел Дик перевести дыхание, как прямо перед ним на колени опустилась женщина.

— Заполните, пожалуйста, эту форму, мистер Армстронг, и у стойки вам объяснят, как забрать ваш лот.

Армстронг кивнул. Но, заполнив форму, пошел не к столу, а к ближайшему телефону в вестибюле и набрал международный номер. Когда ему ответили, он сказал:

— Соедините меня с управляющим.

Он распорядился, чтобы на счет Сотби в Женеве перечислили миллион франков срочным телеграфным переводом, как договаривались.

— И поторопитесь, — добавил Армстронг. — У меня нет никакого желания болтаться здесь дольше, чем необходимо.

Он положил трубку, подошел к женщине за стойкой и объяснил, как будет оплачен счет. В этот момент молодой человек в рубашке с открытым воротом начал набирать международный номер, хотя и знал, что разбудит своего босса.

Таунсенд сел в постели и внимательно слушал.

— С чего вдруг Армстронг заплатил миллион швейцарских франков за яйцо Фаберже? — спросил он.

— Я тоже этого не понимаю, — ответил молодой человек. — Подождите, он идет наверх с девушкой. Я лучше пойду за ним. Перезвоню, как только выясню, что он затеял.

За обедом в ресторане гостиницы Армстронг был погружен в свои мысли, и Шерон решила, что разумнее будет молчать, пока он сам с ней не заговорит. Ясно же, что яйцо куплено не для нее. Поставив пустую чашку из-под кофе, он попросил ее подняться в их номер и собрать вещи, потому что через час они едут в аэропорт.

— У меня еще одна встреча, — сказал он, — но она не займет много времени.

Он поцеловал ее в щеку у входа в гостиницу, и молодой человек в рубашке с открытым воротом услышал слова своего подопечного: «Увидимся через час». Потом Армстронг повернулся и почти бегом спустился по широкой лестнице в зал, где проходил аукцион. Он направился прямиком к женщине за длинным столом, которая проверяла покупочные талоны.

— А, мистер Армстронг, рада видеть вас снова, — она одарила его улыбкой на миллион франков. — Ваши деньги перечислены срочным телеграфным переводом. Будьте любезны, подойдите к моему коллеге во внутреннем помещении, — она показала на дверь у себя за спиной, — и вы сможете забрать свое приобретение.

— Спасибо, — кивнул Армстронг, когда она протянула ему квитанцию на шедевр. Он повернулся и чуть не врезался в молодого человека, стоявшего прямо за ним. Армстронг вошел в кабинет и передал квитанцию сидевшему за столом мужчине в черном фраке.

Тот внимательно изучил квитанцию, пристально посмотрел на Армстронга, улыбнулся и велел охраннику принести лот номер сорок три, Яйцо к юбилею коронации императора. Охранник вернулся вместе с аукционистом, который окинул расписной шедевр последним печальным взглядом и передал его покупателю.

— Настоящее чудо, правда?

— Настоящее чудо, — повторил Армстронг, схватив яйцо, как мяч, вырванный у противника. Не сказав больше ни слова, он повернулся и направился к выходу, поэтому не услышал, как аукционист прошептал своему помощнику:

— Странно, что мы никогда раньше не встречались с мистером Армстронгом.

Швейцар гостиницы «Де Берг» приподнял шляпу, когда Армстронг сел на заднее сиденье такси, прижимая к себе яйцо обеими руками. Он велел водителю отвезти его в Банк Женевы. В этот момент сзади подъехало еще одно такси. В него сел молодой человек.

Армстронг никогда не бывал в этом банке. У входа его встретил высокий худощавый непримечательный человек в строгом костюме. Он выглядел бы вполне уместно, провозглашая тост за невесту на свадьбе где-нибудь в Гемпшире. Мужчина низко поклонился, давая понять, что ждал его. Он не спросил Армстронга, не желает ли тот, чтобы он взял у него яйцо.

— Пожалуйста, следуйте за мной, сэр, — пригласил он по-английски и повел Армстронга по мраморному полу к поджидавшему лифту.

Откуда он знает, кто я, удивился Армстронг. Они вошли в лифт, и двери закрылись. Ни один не произнес ни слова, пока они поднимались на верхний этаж. Двери открылись, и мужчина повел его по широкому, застеленному пушистым ковром коридору до последней двери. Он тихо постучал, открыл дверь и доложил:

— Мистер Армстронг.

Навстречу шагнул мужчина в костюме в тонкую полоску, с жестким воротничком и серебристо-серым галстуком и представился Пьером де Монтиаком, исполнительным директором банка. Он повернулся к другому мужчине, сидевшему у большого стола для заседаний, потом показал посетителю на стул напротив. Армстронг поставил яйцо Фаберже в центр стола. Александр Шервуд поднялся со своего места, перегнулся через стол и тепло пожал ему руку.

— Рад видеть вас снова, — поздоровался он.

— Я тоже, — с улыбкой ответил Армстронг. Он сел и посмотрел на человека, с которым заключил сделку в Париже.

Шервуд взял шедевр Фаберже, внимательно осмотрел, и его лицо расплылось в улыбке.

— Оно станет гордостью моей коллекции, а брат и невестка ничего не заподозрят.

Он снова улыбнулся и кивнул банкиру, который открыл ящик и, достав документ, протянул Армстронгу.

Дик прочитал соглашение, которое составил для него Стивен Халлет перед его поездкой в Париж на прошлой неделе. Удостоверившись, что в него не внесли никаких изменений, он расписался внизу пятой страницы и подтолкнул документ к Шервуду. Тот не стал ничего проверять, а просто перевернул последнюю страницу и поставил свою подпись рядом с подписью Ричарда Армстронга.

— Могу я, таким образом, утверждать, что стороны пришли к соглашению? — спросил банкир. — В настоящее время у меня находится вклад на сумму двадцать миллионов долларов, и я только жду распоряжения мистера Армстронга, чтобы перевести его на счет мистера Шервуда.

Армстронг кивнул. Двадцать миллионов долларов — именно эту сумму он должен заплатить за треть акций «Глоуб», принадлежащих Александру, как договорились между собой Александр и Маргарет Шервуд, подразумевая, что потом она расстанется со своей третью точно за такую же сумму. Однако кое о чем Маргарет Шервуд не знала — о том, что Александр потребовал небольшое вознаграждение за организацию сделки: яйцо Фаберже, которое не будет упомянуто в условиях договора.

Может, Армстронг и заплатил на миллион франков больше, чем предусмотрено в договоре, но зато теперь он получает 33,3 процента акций национальной газеты с самым большим тиражом в мире.

— В таком случае наше дело завершено, — сказал Монтиак, вставая со своего стула во главе стола.

— Не совсем, — оставаясь на месте, произнес Шервуд. Исполнительный директор снова сел с встревоженным видом. Армстронг заерзал на стуле. Его шея взмокла под воротничком.

— Мистер Армстронг продемонстрировал свое дружелюбие, — заявил Шервуд, — и, думаю, было бы справедливо, если я отплачу ему той же монетой.

По выражениям их лиц было очевидно, что ни Армстронг, ни Монтиак не ожидали такого поворота. И тогда Александр Шервуд сообщил некоторые условия завещания своего отца, что вызвало широкую улыбку у Ричарда Армстронга.

Несколько минут спустя он вышел из банка с мыслью, что не зря потратил свой миллион франков.

Таунсенд не рассердился, когда его второй раз за ночь вырвали из глубокого сна. Он напряженно слушал и отвечал шепотом, чтобы не потревожить Кейт. После окончания разговора он больше не смог уснуть. Почему Армстронг заплатил миллион франков за яйцо Фаберже, отвез его в швейцарский банк и вышел меньше чем через час с пустыми руками?

Часы около кровати напомнили ему, что сейчас всего полчетвертого утра. Он лежал и смотрел на крепко спящую Кейт. Его мысли перенеслись от нее к Сьюзен; потом снова вернулись к Кейт и к тому, насколько она не похожа на Сьюзен. Он думал о матери — поймет ли она его когда-нибудь. Но его мысли неизбежно возвращались к Армстронгу — как узнать, что он затеял?

Утром, поднявшись наконец с постели, Таунсенд ничуть не приблизился к решению этой головоломки. Он бы так и блуждал в потемках, если бы несколько дней спустя ему не позвонила женщина из Лондона.

ГЛАВА 24

ДЕЙЛИ ТЕЛЕГРАФ, 6 февраля 1967 года:

СЕГОДНЯ В ЛОНДОНЕ КОСЫГИН ВСТРЕЧАЕТСЯ С ВИЛЬСОНОМ

Армстронг пришел в ярость, когда, вернувшись в квартиру, обнаружил записку от Шерон. Она написала, что не хочет его видеть, пока он не примет решение.

Он опустился на диван и прочитал послание еще раз. Потом набрал ее номер; он был уверен, что она дома, но ему никто не ответил. Минуту он слушал длинные гудки, потом положил трубку.

Никогда еще он не был так счастлив, как с нею, и записка Шерон заставила его понять, какое место она занимает в его жизни. Он даже стал подкрашивать волосы и делать маникюр, чтобы разница в возрасте была не так заметна. После нескольких бессонных ночей, вернувшихся обратно букетов цветов и телефонных звонков, оставшихся без ответа, он понял, что может вернуть ее только одним способом — выполнив ее желание. Она не может думать об этом всерьез, убеждал он себя, но теперь стало ясно, что только на таких условиях она согласится вести двойную жизнь. Он решил, что разберется с этой проблемой в пятницу.

Утром он явился на работу необычно поздно и сразу попросил Сэлли соединить его с женой. Дозвонившись до Шарлотты, она стала готовить бумаги для поездки в Нью-Йорк и встречи с Маргарет Шервуд. Сэлли видела, что всю неделю Дик был на взводе — один раз даже смахнул на пол поднос с кофейными чашками. Никто не понимал, что с ним творится. Бенсон считал, что здесь замешана женщина; Сэлли подозревала, что, заполучив 33,3 процента «Глоуб», он впал в депрессию, потому что не может воспользоваться информацией, полученной от Александра Шервуда, так как вынужден ждать возвращения Маргарет Шервуд из ежегодного круиза.

— С каждым днем у Таунсенда все больше шансов узнать, что я задумал, — раздраженно ворчал он.

Из-за его настроения Сэлли отложила их ежегодный разговор о повышении зарплаты, который всегда выводил его из себя. Но у нее уже накопились неоплаченные счета, и она понимала, что так или иначе придется начать этот разговор, каким бы ни было его настроение.

Поговорив с женой, Армстронг вызвал Сэлли к себе. Она уже разобрала утреннюю почту, просмотрела обычные письма, написала предварительные ответы и все положила в папку, — ему нужно было только поставить свою подпись. Но не успела она закрыть дверь, как он начал яростно диктовать. Он говорил, захлебываясь словами, и она автоматически исправляла ошибки и думала, что потом придется немного смягчить тон письма.

Закончив диктовку, он стремительно вышел из кабинета и отправился на запланированную встречу, так что Сэлли не успела ничего сказать. Она решила завести с ним разговор о зарплате сразу после его возвращения. В конце концов, почему она должна откладывать свой отпуск только из-за того, что ее босс не желает считаться с другими людьми?

К возвращению Армстронга Сэлли напечатала все продиктованные письма, и теперь они лежали во второй папке у него на столе, дожидаясь его подписи. Она сразу заметила, что от него непривычно пахнет виски; но больше не могла откладывать разговор.

— Какой идиот договорился о моей встрече с министром связи? — был первый вопрос, который он ей задал, когда она подошла к столу.

— Это же была твоя просьба, — ответила Сэлли.

— Нет, я не мог об этом просить, — заявил Дик. — Напротив, я отчетливо помню, как говорил тебе, что не хочу больше видеть этого кретина. — С каждым словом он говорил все громче. — Он совершенно ни на что не годен, как и половина этого чертова правительства.

Сэлли сжала кулаки.

— Дик, я должна…

— Какие новости о Маргарет Шервуд?

— Все по-старому, — сказала Сэлли. — Она вернется из круиза в конце месяца, и я договорилась о вашей встрече на следующий день в Нью-Йорке. Билет на самолет уже заказан, и я забронировала твой обычный номер в «Пирре» с видом на Центральный парк. Я подготовила документы с учетом последней информации, полученной от Александра Шервуда. Насколько я понимаю, он уже сообщил своей невестке, за сколько продал тебе свои акции, и посоветовал ей сделать то же самое после ее возвращения.

— Хорошо. Другие проблемы у меня есть?

— Да. Я, — ответила Сэлли.

— Ты? — удивился Армстронг. — Почему? Что с тобой не так?

— Моя ежегодная прибавка к зарплате опаздывает уже почти на два месяца, и я начинаю…

— Я не собирался повышать тебе зарплату в этом году.

Сэлли подавила смех, увидев выражение лица своего босса.

— Ну перестань, Дик. Ты же понимаешь, что я не могу жить на эти деньги.

— Почему? Другие живут и не жалуются.

— Ты несправедлив, Дик. С тех пор как Малкольм ушел от меня…

— Ты, конечно, скажешь, что это я виноват?

— Скорее всего.

— Что ты предлагаешь?

— Я ничего не предлагаю, но я столько времени провожу…

— В таком случае, может, тебе пора поискать другую работу? С более свободным графиком?

Сэлли не могла поверить своим ушам.

— После того как я проработала на тебя двадцать один год, — сказала она, — думаю, вряд ли кто-то захочет взять меня на работу.

— Интересно, что ты хочешь этим сказать? — заорал Армстронг.

Сэлли отпрянула, не понимая, что на него нашло. Может, он пьян и не понимает, что говорит? Или, наоборот, он выпил, ибо точно знал, что он хочет сказать? Она пристально посмотрела на него.

— Что на тебя нашло, Дик? Я ведь всего лишь прошу прибавку в соответствии с инфляцией. Это даже настоящим повышением не назовешь.

— Я тебе скажу, что на меня нашло, — ответил он. — Мне осточертела вся эта некомпетентность, к тому же у тебя вошло в привычку заниматься личными делами в рабочее время!

— Сегодня случайно не первое апреля, а, Дик? — улыбнулась она, пытаясь разрядить обстановку.

— Не ехидничай, а то для тебя сегодня настанет пятница тринадцатого. Вот именно это твое отношение убеждает меня, что пора взять человека, который просто будет делать свою работу, а не ныть без конца. Человека со свежими идеями. Человека, который наконец наладит дисциплину в этой конторе. — Он стукнул кулаком по папке с неподписанными письмами.

Дрожа всем телом, Сэлли потрясенно смотрела на него. Значит, прав все-таки Бенсон.

— Все дело в этой девушке, да? — сказала она. — Как там ее зовут? Шерон? — Сэлли немного помолчала, потом добавила: — Значит, вот почему она не просила меня встретиться с ней.

— Не знаю, о чем ты говоришь, — заорал Армстронг. — Я просто считаю, что…

— Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю, — отрезала Сэлли. — После всех этих лет тебе меня не одурачить, Дик. Ты предложил ей мою работу, да? Я так и слышу твои слова: «Это решит все наши проблемы, дорогая. Так мы всегда сможем быть вместе».

— Ничего такого я не говорил.

— На сей раз ты выбрал другую тактику, да?

— Я просто считаю, что мне необходимы перемены, — сбивчиво проговорил он. — Я прослежу, чтобы тебе выплатили достойную компенсацию.

— Достойную компенсацию? — закричала Сэлли. — Ты же отлично понимаешь, что в моем возрасте практически невозможно найти новую работу. И вообще, как, интересно, ты собираешься «компенсировать» все, чем я пожертвовала за эти годы? Повезешь меня трахаться в Париж?

— Не смей так со мной говорить!

— Я буду говорить с тобой так, как считаю нужным.

— Еще немного, и ты пожалеешь, милочка.

— Я тебе не милочка, — сказала Сэлли. — Вообще-то, я единственный человек в этой организации, кого ты не можешь ни соблазнить, ни запугать. Я слишком давно тебя знаю.

— Согласен, слишком давно. Именно поэтому тебе пора уйти.

— Чтобы освободить место для Шерон, разумеется.

— Это не твое собачье дело.

— Надеюсь, она хотя бы в постели хороша, — усмехнулась Сэлли.

— И что, интересно, ты хочешь этим сказать?

— Только то, что когда она заменила меня всего на пару часов, мне пришлось перепечатывать семь писем из девяти, потому что в них были орфографические ошибки, и оставшиеся два — потому что она адресовала их не тем людям. Ну, если ты, конечно, не хотел, чтобы премьер-министр, узнал, какой у тебя объем голени…

— Это был ее первый день. Она научится.

— Нет, если твоя ширинка будет все время расстегнута, она ничему не научится.

— Убирайся, пока я не приказал вышвырнуть тебя вон.

— Тебе придется сделать это самому, Дик, потому что никто из твоих служащих не захочет делать это за тебя, — спокойно произнесла она.

С багровым лицом он поднялся со стула, уперся ладонями в стол и в упор уставился на нее. Сэлли широко улыбнулась, развернулась и неторопливо вышла из кабинета. К счастью, он не слышал взрыва аплодисментов, которыми ее встретили в приемной, иначе еще нескольких сотрудников постигла бы та же участь.

Армстронг снял трубку и набрал внутренний номер.

— Служба охраны. Чем могу помочь?

— Говорит Дик Армстронг. Через несколько минут из здания выйдет миссис Карр. Ни при каких обстоятельствах не позволяйте ей уехать на автомобиле компании и проследите, чтобы ее больше не пускали в помещение. Вам ясно?

— Да, сэр, — потрясенно ответил голос на другом конце провода.

Армстронг швырнул трубку, тут же поднял ее снова и набрал другой номер.

— Бухгалтерия, — ответили ему.

— Соедините меня с Фредом Престоном.

— Он говорит по телефону.

— Значит, отключите его.

— Как вас представить?

— Дик Армстронг, — рявкнул он, и в трубке мгновенно наступила испуганная тишина. Через минуту он услышал голос главного бухгалтера.

— Говорит Фред Престон. Дик, извини, что…

— Фред, Сэлли только что уволилась. Аннулируй ее месячный чек на зарплату и немедленно пошли ей по домашнему адресу форму Р45.[28]

Ответа не последовало. Армстронг заорал:

— Ты меня слышал?

— Да, Дик. Полагаю, она должна получить все причитающиеся ей премии, а также выходное пособие с учетом выслуги лет?

— Нет. Она ничего не получит сверх того, что ей полагается по договору и по закону.

— Я думал, ты знаешь, Дик, что у Сэлли никогда не было договора. Она вообще дольше всех работает в компании. Тебе не кажется, что в данных обстоятельствах…

— Еще одно слово, Фред, и ты тоже получишь Р45.

Армстронг снова швырнул трубку и поднял ее в третий раз. Теперь он набрал номер, который знал наизусть. Трубку сняли сразу же, но ничего не сказали.

— Это Дик, — начал он. — Не клади трубку. Я только что уволил Сэлли. Она уже покинула здание.

— Чудесные новости, дорогой, — ответила Шерон. — Когда я приступаю?

— В понедельник утром. — Он помедлил. — В качестве моей секретарши.

— В качестве твоей личной ассистентки, — напомнила она.

— Да, конечно. В качестве личной ассистентки. Может, обсудим детали в выходные? Мы могли бы отправиться на яхте…

— А как же твоя жена?

— Я первым делом позвонил ей утром и сказал, что в выходные меня не будет дома.

Наступила долгая пауза. Наконец Шерон ответила:

— Хорошо, я с удовольствием проведу уик-энд на яхте с тобой, Дик. Но если мы случайно с кем-то встретимся в Монте-Карло, ты не забудешь представить меня как свою личную ассистентку?

Сэлли напрасно ждала последней зарплаты, и Дик не пытался с ней связаться. Друзья на работе рассказали ей, что ее место заняла мисс Левитт — она настаивала, чтобы к ней обращались именно так, — и там воцарился полнейший хаос. Армстронг никогда не знал, где ему надо быть, письма оставались без ответа, и если раньше его вспышки ярости случались время от времени, то теперь они стали постоянными. Никто не желал ему говорить, что он может решить все проблемы одним звонком — если захочет.

В местном баре за кружкой пива приятель-адвокат объяснил ей, что по новому законодательству она, имея за плечами двадцать один год непрерывного стажа, вправе подать на Армстронга в суд за несправедливое увольнение. Она напомнила ему, что не заключала трудового договора, к тому же она лучше других знает, какую тактику изберет Армстронг, если она потянет его в суд. Через месяц окажется, что она не в состоянии оплатить свои судебные издержки, и у нее не останется выбора, кроме как отказаться от своих претензий. Она видела, как эффективно действует эта тактика на многих других, кто осмеливался добиваться справедливости через суд.

Однажды, когда Сэлли вернулась домой после временной работы, раздался телефонный звонок. Она сняла трубку, и телефонистка, пробиваясь сквозь помехи на линии, сообщила, что ей звонят из Сиднея. Она сама не поняла, почему просто не положила трубку, но через несколько секунд услышала другой голос:

— Добрый вечер, миссис Карр, меня зовут Кит Таунсенд. Я…

— Да, мистер Таунсенд, я прекрасно знаю, кто вы.

— Я звоню, потому что потрясен тем, как с вами обошелся ваш бывший босс.

Сэлли не ответила.

— Возможно, вы удивитесь, но я хочу предложить вам работу.

— Чтобы вы могли выяснить, что задумал Дик Армстронг и какую газету он пытается купить?

Наступило долгое молчание, и только по треску в трубке она понимала, что он еще не отсоединился.

— Да, — наконец признался Таунсенд. — Именно это мне и нужно. Но в этом случае вы, по крайней мере, сможете оплатить поездку в Италию, за которую внесли первый взнос.

От изумления Сэлли лишилась дара речи.

— Я также полностью выплачу компенсацию, которая вам положена после двадцати одного года службы, — продолжал Таунсенд.

Сэлли молчала, внезапно осознав, почему Дик считал этого человека серьезным противником.

— Спасибо за предложение, мистер Таунсенд, но оно меня не интересует, — твердо сказала она и положила трубку.

Прежде всего Сэлли решила позвонить в бухгалтерию и выяснить, почему она не получила расчет. Ей пришлось подождать, пока главный бухгалтер возьмет трубку.

— Когда я могу получить зарплату за последний месяц, Фред? — спросила она. — Вы и так уже задержали ее больше чем на две недели.

— Знаю, но, к сожалению, я получил указание не выписывать тебе чек, Сэлли.

— Почему? — спросила она. — Это лишь то, что мне положено по закону.

— Понимаю, но… — замялся Фред.

— Но что?

— Кажется, ты что-то разбила в последнюю неделю, и тебе выставили счет. Вроде бы кофейный сервиз стаффордширского фарфора.

— Ублюдок! — возмутилась Сэлли. — Меня даже в комнате не было, когда он его грохнул.

— И еще он вычел два дня из зарплаты, потому что ты уходила по своим делам в рабочее время.

— Но он же сам велел мне не появляться на работе, чтобы он мог…

— Мы все это знаем, Сэлли. Но он не желает слушать.

— Да, Фред, — вздохнула она. — Это не твоя вина. Я понимаю, как ты рискуешь, даже разговаривая со мной, так что спасибо.

Она положила трубку и просто сидела на кухне, уставившись в одну точку. Час спустя она снова сняла трубку и попросила соединить ее с международным оператором.

В Сиднее, приоткрыв дверь, в кабинет заглянула Хитер.

— Вам звонят из Лондона за ваш счет, — сообщила она. — Некая миссис Сэлли Карр. Вы ответите?

Два дня спустя Сэлли прилетела в Сидней. В аэропорту ее встретил Сэм. Ночью она отдохнула, а с утра начался «разбор полетов». Для бесед с ней Таунсенд за пять тысяч долларов нанял бывшего главу австралийского ведомства разведки и безопасности. К концу недели Сэлли выпотрошили до дна, и теперь, пожалуй, не было ничего, чего Таунсенд не знал бы о Ричарде Армстронге.

В день отлета Сэлли в Англию Кит предложил ей работу в своей лондонской конторе.

— Спасибо, мистер Таунсенд, — поблагодарила она, когда он вручил ей чек на двадцать пять тысяч долларов, но добавила с любезнейшей улыбкой: — Я почти полжизни проработала на одно чудовище, и после недели, проведенной с вами, не думаю, что вторую половину хочу работать на другого монстра.

После того как Сэм отвез Сэлли в аэропорт, Таунсенд и Кейт часами слушали пленки. Оба пришли к единому выводу: если он хочет купить оставшиеся акции «Глоуб», он должен добраться до Маргарет Шервуд раньше Армстронга. Она — ключ к получению стопроцентного контроля над компанией.

Как только Сэлли объяснила, почему Армстронг заплатил миллион франков на аукционе в Женеве, Таунсенду оставалось только найти эквивалент яйца Фаберже для миссис Маргарет Шервуд.

Однажды Кейт вскочила с постели посреди ночи и стала слушать пленку номер три. Сонный Кит с трудом оторвал голову от подушки и вдруг услышал слова «Любовница сенатора».

ГЛАВА 25

ОУШЕН ТАЙМС, 6 июня 1967 года:

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ НА БОРТ!

Самолет Кита приземлился в аэропорту Кингстона за четыре часа до прибытия лайнера. Он прошел таможню и на такси поехал в порт в билетную кассу судоходной компании «Кьюнард». Мужчина в элегантной белой форме, на которой было чересчур много золотой тесьмы — для кассира, — поинтересовался, чем он может помочь.

— Я бы хотел забронировать каюту первого класса до Нью-Йорка на лайнер «Куин Элизабет», — сказал Таунсенд. — Моя тетя уже на борту. Она совершает свой ежегодный круиз, и я подумал: может, найдется свободная каюта по соседству.

— Как зовут вашу тетю? — спросил кассир.

— Миссис Маргарет Шервуд, — ответил Таунсенд.

Клерк провел пальцем по списку пассажиров.

— Вот. Миссис Шервуд, как всегда, путешествует в Трафальгарском люксе. Это на третьей палубе. У нас осталась только одна каюта первого класса на этой палубе, но она недалеко от нее.

Кассир развернул крупномасштабную схему судна и показал пальцем два квадратика, второй из них был значительно больше первого.

— Отлично, — Таунсенд протянул кредитную карточку.

— Сообщить вашей тетушке, что вы прибудете на борт? — любезно поинтересовался кассир.

— Нет, — не моргнув глазом ответил Кит. — Я хочу сделать ей сюрприз.

— Если желаете, можете оставить вещи здесь, сэр. Я прослежу, чтобы их отнесли в вашу каюту, как только судно войдет в порт.

— Спасибо, — поблагодарил Таунсенд. — Подскажите, как добраться до центра города.

Он вышел из доков и подумал о Кейт. Интересно, удалось ли ей поместить статью в издававшуюся на лайнере газету?

По пути в Кингстон он заглянул в три газетных киоска и купил «Таймс», «Ньюсуик» и все местные газеты. Потом зашел в первый попавшийся ресторан, на двери которого увидел наклейку, что они принимают карточки «Американ Экспресс», сел за тихий столик в углу и не спеша пообедал.

Его всегда интересовали чужие газеты, но он точно знал, что покинет остров без малейшего желания стать владельцем «Ямайка Таймс», на которую с трудом можно было потратить пятнадцать минут, даже если тебе нечего делать. В промежутке между статьями о том, как жена министра сельского хозяйства проводит свой день, и почему команда острова по крикету все время проигрывает, он постоянно возвращался мыслями к информации, полученной от Сэлли Карр в Сиднее. Ему было трудно поверить, что Шерон настолько некомпетентна, но в таком случае Сэлли, вероятно, права, что девушка необычайно хороша в постели.

Заплатив за обед, о котором он тут же забыл, Таунсенд вышел из ресторана и отправился на прогулку по городу. Он впервые проводил время как турист, после поездки в Берлин в студенческие годы. Каждые несколько минут он смотрел на часы, но время не шло быстрее. Наконец вдалеке раздался корабельный гудок: огромный лайнер заходил в порт. Он тотчас развернулся и направился на пристань. Когда он дошел до причала, команда уже спускала трап. Пассажиры сошли на берег, радуясь нескольким часам передышки. Таунсенд поднялся на борт и попросил стюарда проводить его в каюту.

Распаковав вещи, он изучил схему расположения кают на третьей палубе. Люкс миссис Шервуд находился неподалеку от его каюты, но он решил пока не приближаться к ней. Вместо этого он целый час осматривал судно и в конечном счете оказался у дверей ресторана.

Старший стюард улыбнулся при виде худощавого, неподобающе одетого человека, вошедшего в просторный пустой зал, где накрывали столы для ужина.

— Могу я вам чем-то помочь, сэр? — осведомился он, стараясь не выдать голосом, что, по его мнению, этот пассажир забрел не на ту палубу.

— Надеюсь, — ответил Таунсенд. — Я только что поднялся на борт судна и хотел узнать, за какой столик вы меня посадили.

— Это ресторан только для пассажиров первого класса, сэр.

— Значит, я пришел по адресу, — сказал Таунсенд.

— Ваше имя, сэр? — недоверчиво спросил стюард.

— Кит Таунсенд.

Стюард проверил список пассажиров первого класса, севших на корабль в Кингстоне.

— У вас восьмой столик, мистер Таунсенд.

— Миссис Маргарет Шервуд случайно не за этим же столом?

Стюард снова заглянул в список.

— Нет, сэр, у нее третий столик.

— Не могли бы вы найти для меня место за третьим столиком? — поинтересовался Таунсенд.

— К сожалению, нет, сэр. Никто из сидящих за этим столом не сошел в Кингстоне.

Таунсенд достал из бумажника сто долларов.

— Но, думаю, если я пересажу архиепископа за капитанский столик, мы сможем решить эту проблему.

Таунсенд улыбнулся и повернулся к выходу.

— Простите, сэр. Вы рассчитываете сидеть рядом с миссис Шервуд?

— Это было бы идеально, — кивнул Таунсенд.

— Все дело в том, что может возникнуть неловкая ситуация. Видите ли, с начала путешествия мы уже дважды ее пересаживали, потому что ей не нравятся соседи по столу.

Таунсенд снова достал бумажник. Через несколько минут он вышел из ресторана с твердой уверенностью, что будет сидеть рядом со своей добычей.

К тому времени, когда он снова оказался в своей каюте, другие пассажиры стали возвращаться на борт. Он принял душ, переоделся к ужину и еще раз прочитал досье на миссис Шервуд, которое составила для него Кейт. Около восьми он спустился в ресторан.

За столом уже сидела одна пара. Мужчина тотчас же встал и представился:

— Доктор Арнольд Персиваль из Огайо, — он пожал Таунсенду руку. — А это моя дорогая жена Дженни — тоже из Огайо. — Он громко расхохотался.

— Кит Таунсенд, — назвался он. — Я из…

— Австралии, если я не ошибаюсь, — не дал ему договорить доктор. — Как славно, что вас посадили за наш столик. Я недавно вышел на пенсию, а мы с Дженни много лет собирались отправиться в круиз. А вас что привело на борт? — Таунсенд не успел ответить, так как появилась еще одна пара. — Это Кит Таунсенд из Австралии, — сказал доктор Персиваль. — Познакомьтесь с мистером и миссис Осборн из Чикаго, штат Иллинойс.

Едва они успели пожать руки, как снова раздался голос доктора:

— Добрый вечер, миссис Шервуд. Могу я представить вам мистера Кита Таунсенда?

Из досье, собранного Кейт, было известно что миссис Шервуд шестьдесят семь лет, но было очевидно, что она тратит много времени и денег, чтобы скрыть этот факт. Вряд ли она когда-нибудь была красивой, но, при взгляде на нее, на ум сразу приходило выражение «хорошо сохранившаяся». Ее вечернее платье было, пожалуй, немного коротковато, хотя и сшито по последней моде. Таунсенд улыбнулся ей так, словно она была лет на двадцать пять моложе.

Услышав акцент Таунсенда, миссис Шервуд с трудом удалось скрыть свое недовольство, но тут подошли другие пассажиры и отвлекли ее. Таунсенд не расслышал имя генерала, но женщина представилась Клэр Уильямс и села рядом с доктором Персивалем по другую сторону стола. Таунсенд улыбнулся ей, но она не ответила.

Не успел Таунсенд занять свое место, как миссис Шервуд требовательно спросила, почему пересадили архиепископа.

— По-моему, он сидит за капитанским столиком, — сказала Клэр.

— Надеюсь, он завтра же вернется к нам, — бросила миссис Шервуд и повернулась к сидевшему справа мистеру Осборну. Она демонстративно отказывалась разговаривать с Таунсендом, поэтому он вел беседу с миссис Персиваль, пытаясь одновременно прислушиваться к словам миссис Шервуд. Это оказалось нелегко.

К концу ужина Таунсенд не сказал миссис Шервуд и десяти слов. Когда подали кофе, Клэр с противоположной стороны стола поинтересовалась, был ли он когда-нибудь в Англии.

— Да, я учился в Оксфорде сразу после войны, — впервые за пятнадцать лет признался Таунсенд.

— В каком колледже? — резко повернулась к нему миссис Шервуд.

— В Вустере, — учтиво ответил он.

Но это был первый и последний вопрос, который она задала ему за этот вечер. Таунсенд встал, когда она вышла из-за стола, и подумал, хватит ли ему трех дней. Допив кофе, он попрощался с Клэр и генералом и вернулся в каюту, где снова перечитал досье. Там не было ни слова о предубеждениях или снобизме, правда, Сэлли никогда не встречалась с Маргарет Шервуд.

Утром за завтраком место по его правую руку пустовало, и, хотя он ушел последним, миссис Шервуд так и не появилась. Он взглянул на вставшую из-за стола Клэр и хотел было пойти за ней, но потом передумал — это не входило в его планы. Следующий час он бродил по кораблю в надежде встретить миссис Шервуд. Но этим утром он так и не увидел ее.

На обед он немного опоздал. К его разочарованию, миссис Шервуд переместилась на другой конец стола и теперь сидела между генералом и доктором Персивалем. Она даже не взглянула в его сторону, когда он занял свое место. Через несколько минут появилась Клэр, и ей ничего не оставалось, кроме как сесть рядом с Таунсендом, хотя она тотчас завязала разговор с мистером Осборном.

Таунсенд прислушивался к тому, что миссис Шервуд рассказывала генералу, в надежде вклиниться в их разговор под каким-нибудь предлогом. Но она лишь говорила, что это ее девятнадцатое кругосветное путешествие и что она знает судно почти так же хорошо, как капитана.

У Таунсенда появились опасения, что его план не сработает. Может, пойти напрямик? Кейт была категорически против.

— Не считай ее дурой, — предупреждала она, когда они прощались в аэропорту. — Наберись терпения, и возможность представится сама собой.

С деланным равнодушием он повернул голову вправо, услышав, как доктор Персиваль обратился к Клэр с вопросом, читала ли она «Реквием по монахине».

— Нет, — ответила она, — не читала. Хороший роман?

— О, я читала, — откликнулась миссис Шервуд с другого конца стола, — и могу сказать, это не самая лучшая его вещь.

— Жаль это слышать, миссис Шервуд, — чересчур поспешно вставил Таунсенд.

— И почему же, мистер Таунсенд? — она не смогла скрыть удивления, что он вообще слышал об этой книге.

— Потому что я имею честь издавать мистера Фолкнера.

— Не думал, что вы издатель, — заметил доктор Персиваль. — Как интересно. Уверен, многие на этом судне могли бы рассказать вам хорошую историю.

— Вероятно, парочка таких людей найдется даже за этим столом, — сказал Таунсенд, избегая взгляда миссис Шервуд.

— Больницы служат неистощимым источником разных историй, — продолжал доктор Персиваль. — Уж я-то знаю.

— Верно, — теперь Таунсенд чувствовал себя в своей тарелке. — Но одной хорошей истории недостаточно. Нужно еще передать ее на бумаге. А для этого требуется настоящий талант.

— На какую компанию вы работаете? — с напускным безразличием спросила миссис Шервуд.

Таунсенд бросил наживку, и миссис Шервуд схватила ее на лету.

— «Шуман» в Нью-Йорке, — с тем же безразличием ответил он.

В этот момент генерал принялся рассказывать Таунсенду, что многие уговаривают его написать мемуары. Потом он поведал всем сидящим за столом, какой ему видится первая глава.

Таунсенд не удивился, когда за ужином миссис Шервуд заняла место Клэр рядом с ним. За копченым лососем он подробно объяснил миссис Персиваль, как книги попадают в список бестселлеров.

— Могу я вас прервать, мистер Таунсенд? — тихо спросила миссис Шервуд, когда подали ягненка.

— Буду рад, миссис Шервуд, — повернулся к ней Таунсенд.

— Хотелось бы узнать, в каком отделе «Шумана» вы работаете.

— Я, в общем-то, не работаю ни в каком отделе, — ответил он.

— Я вас не понимаю, — удивилась миссис Шервуд.

— Видите ли, я владелец издательства.

— Означает ли это, что вы можете аннулировать решение редактора? — поинтересовалась миссис Шервуд.

— Я могу аннулировать любое решение, — заявил Таунсенд.

— Дело в том, что… — она помедлила, желая убедиться, что их никто не слышит. В этом не было смысла — Таунсенд и так знал, что она хочет сказать. — Дело в том, что некоторое время назад я послала рукопись в «Шуман». Через три месяца я получила стандартный отказ, не было даже письма с объяснениями.

— Мне очень жаль, — покачал головой Таунсенд и сделал паузу, прежде чем произнести заготовленную фразу. — Понимаете, многие рукописи в издательствах просто не читают.

— Почему? — изумилась она.

— Ну, любое крупное издательство получает до ста, иногда даже до двухсот рукописей в неделю. Никто не может позволить себе держать столько сотрудников, чтобы все их прочитать. Поэтому не расстраивайтесь.

— Так что же делать начинающему писателю вроде меня? Как заинтересовать кого-то своей работой? — прошептала она.

— Я бы посоветовал найти хорошего агента — такого, кто точно знает, в какое издательство обратиться, и даже к какому редактору.

Таунсенд сосредоточился на ягненке, дожидаясь, пока миссис Шервуд наберется смелости.

— Предоставь инициативу ей, — наставляла его Кейт, — тогда у нее не будет причин для подозрений.

Он не поднимал глаз от своей тарелки.

— Полагаю, я не вправе просить вас, — неуверенно начала она, — оказать мне любезность и прочитать мой роман? Мне хотелось бы узнать ваше профессиональное мнение.

— Отчего же? Буду рад, — ответил Таунсенд. Миссис Шервуд улыбнулась. — Пришлите его на мое имя в «Шуман», как только мы вернемся в Нью-Йорк. Его прочтет мой старший редактор и составит подробный письменный отчет.

Миссис Шервуд поджала губы.

— Но он у меня с собой, — сказала она. — Видите ли, я всегда пользуюсь ежегодным круизом, чтобы внести кое-какие исправления.

Таунсенду хотелось сказать, что благодаря поварихе ее деверя ему это уже известно. Но он лишь произнес:

— В таком случае, может, занесете его в мою каюту? Я прочитаю пару глав, чтобы составить представление о вашем стиле.

— Правда, мистер Таунсенд? Вы так добры. Мой дорогой муж всегда говорил, что не все австралийцы — закоренелые преступники.

Таунсенд засмеялся, и в эту минуту его окликнула Клэр.

— Вы тот самый мистер Таунсенд, о котором говорится в сегодняшней «Оушен Таймс»? — спросила она.

Таунсенд удивленно посмотрел на нее.

— Не знаю. Я ее еще не читал.

— В статье пишут о человеке по имени Ричард Армстронг, — ни один из них не заметил реакции миссис Шервуд, — который тоже занимается издательским бизнесом.

— Да, я знаю Ричарда Армстронга, — признал Таунсенд, — так что вполне возможно.

— Награжден «Военным крестом», — вмешался генерал, — но кроме этого, о нем не пишут в статье ничего хорошего. Нельзя верить всему, что читаешь в газетах.

— Полностью с вами согласен, — сказал Таунсенд. Миссис Шервуд поднялась и ушла, даже не попрощавшись.

Генерал стал потчевать доктора Персиваля и миссис Осборн пересказом второй главы своей автобиографии. Клэр встала из-за стола.

— Простите, что прерываю вас, генерал, но я ухожу спать.

Таунсенд даже не взглянул в ее сторону. Через несколько минут, когда старый вояка рассказывал об эвакуации из Дюнкерка, он тоже извинился, вышел из-за стола и вернулся в каюту.

Только он вышел из душа, как раздался стук в дверь. Он улыбнулся, надел махровый халат и неторопливо пересек комнату. Если миссис Шервуд решила принести рукопись сейчас, у него будет хороший предлог договориться с ней о встрече на следующее утро. Он открыл дверь каюты.

— Добрый вечер, миссис Шервуд, — хотел сказать он, но на пороге стояла Кейт с тревогой на лице. Она быстро вошла и закрыла за собой дверь.

— Мне казалось, мы решили встречаться только в экстренных случаях? — поднял брови Кит.

— Это и есть экстренный случай, — ответила Кейт, — но я не рискнула предупредить тебя за столом.

— Поэтому ты спросила меня о статье, хотя должна была заговорить о пьесах, идущих на Бродвее?

— Да, — кивнула Кейт. — Не забывай, у меня была пара лишних дней, чтобы познакомиться с ней, и она только что позвонила мне в каюту и спросила, верю ли я, что ты в самом деле издатель.

— И что ты ей сказала? — спросил Кит, в этот момент в дверь снова постучали. Он приложил палец к губам и махнул рукой в сторону душа. Дождавшись звука задвигающейся занавески, он открыл дверь.

— Миссис Шервуд, — расплылся в улыбке Кит. — Рад вас видеть. Все в порядке?

— Да, спасибо, мистер Таунсенд. Я решила не откладывать и сразу принести вам рукопись, — сказала она, протягивая ему объемную папку. — На случай, если вам нечем заняться.

— Прекрасная идея, — улыбнулся Кит и взял у нее рукопись. — Что, если мы встретимся утром после завтрака? Я расскажу вам о своих первых впечатлениях.

— О, правда, мистер Таунсенд? Не терпится узнать ваше мнение. — Она немного замялась. — Надеюсь, я вам не помешала.

— Помешали мне? — озадаченно переспросил Кит.

— Мне показалось, я слышала голоса, когда шла по коридору.

— Наверное, это я напевал в ду́ше, — неуверенно произнес Кит.

— А, ну тогда понятно, — сказала миссис Шервуд. — Ну что ж, надеюсь, вы найдете время и прочитаете сегодня несколько страниц «Любовницы сенатора».

— Непременно, — кивнул Кит. — Спокойной ночи, миссис Шервуд.

— О, зовите меня Маргарет.

— А я — Кит, — улыбнулся он.

— Знаю. Я только что прочитала статью о вас и мистере Армстронге. Весьма интересно. Неужели он действительно такой ужасный?

Кит ничего не ответил и закрыл дверь. Обернувшись, он увидел выходящую из душа Кейт в таком же халате. Она шагнула к нему, пояс упал на пол, и халат слегка распахнулся.

— О, зови меня Клэр, — томно произнесла она, обнимая его за талию. Он притянул ее к себе.

— Неужели ты действительно такой ужасный? — рассмеялась она, когда он потянул ее за руку.

— Да, я действительно такой, — сказал он, и они вместе упали на кровать.

— Кит, — прошептала она, — тебе не кажется, что пора взяться за рукопись?

Уже через несколько часов после переезда Шерон из спальни в кабинет Армстронг понял, что Сэлли не преувеличивала, говоря о ее секретарских способностях. Но гордость не позволяла ему позвонить ей и признать ее правоту.

К концу второй недели его стол был завален письмами, которые требовали ответа, и, что еще хуже, ответами, под которыми он не мог поставить свою подпись. За долгие годы работы с Сэлли он привык тратить всего несколько минут в день на проверку написанных Сэлли бумаг, а потом просто подписывать все, что она ему подавала. За эту же неделю он подписал только один документ — договор Шерон, причем составила его явно не она.

На третьей неделе во вторник Армстронг явился в Палату общин на обед с министром здравоохранения, но, как оказалось, его ждали только на следующий день. Двадцать минут спустя он в бешенстве влетел в свой кабинет.

— Но я же сказала тебе, что сегодня ты обедаешь с президентом «Вестминстер Банк», — уверяла его Шерон. — Он только что звонил из «Савоя» и спрашивал, где ты.

— Там, куда ты меня отправила, — прорычал он. — В палате общин.

— Я что, должна все делать за тебя?

— Сэлли как-то справлялась, — сквозь зубы процедил Армстронг, с трудом сдерживая свой гнев.

— Еще раз услышу имя этой женщины — и клянусь, я от тебя уйду!

Армстронг без слов вышел из кабинета и приказал Бенсону отвезти его в «Савой». Когда он приехал в ресторан, Марио сказал, что его гость недавно ушел. А когда он вернулся на работу, ему доложили, что Шерон ушла домой, сославшись на легкую мигрень.

Армстронг сел за стол и набрал номер Сэлли, но никто не ответил. С тех пор он звонил ей как минимум раз в день, но каждый раз натыкался на автоответчик. В конце следующей недели он велел Фреду выплатить ей зарплату.

— Но я уже послал ей Р45 по вашему распоряжению, — напомнил главный бухгалтер.

— Не спорь со мной, Фред, — сказал Армстронг. — Просто заплати.

На пятой неделе временные секретарши ежедневно сменяли друг друга, некоторым удавалось продержаться лишь несколько часов. Но именно Шерон вскрыла письмо от Сэлли с разорванным пополам чеком. К нему прилагалась записка: «Я уже получила достойную компенсацию за последний месяц работы».

Проснувшись на следующее утро, Кит с удивлением обнаружил, что Кейт в его халате уже читает рукопись миссис Шервуд. Она наклонилась и поцеловала его, потом вручила первые семь глав. Он сел, потер глаза, открыл заглавную страницу и прочитал первое предложение: «Она вышла из бассейна, и выпуклость в его плавках стала заметнее». Он посмотрел на Кейт.

— Читай-читай, — сказала она. — Дальше будет еще горячее.

Кит одолел первые четыре страницы, когда Кейт встала с постели и направилась в душ.

— Можешь дальше не читать, — сказала она. — Я расскажу тебе, чем все кончится.

К ее возвращению Кит добрался до середины третьей главы.

— Что ты об этом думаешь? — спросил он.

Она подошла к кровати, сдернула одеяло и посмотрела на его обнаженное тело.

— Судя по твоей реакции, ты либо все еще очарован мной, либо нам в руки попал бестселлер.

Час спустя Таунсенд вошел в ресторан. За столом сидели только Кейт и миссис Шервуд. Они увлеченно о чем-то беседовали и замолчали сразу, как только он сел.

— Полагаю, вы не… — начала миссис Шервуд.

— Полагаете что? — с простодушным видом переспросил Таунсенд.

Кейт отвернулась, чтобы миссис Шервуд не увидела выражения ее лица.

— Вы еще не пролистали мой роман?

— Пролистал? — Таунсенд притворно возмутился. — Я прочитал его от первой до последней страницы. И мне ясно одно: никто в «Шумане» не видел вашей рукописи, иначе они вцепились бы в нее мертвой хваткой.

— О, вы в самом деле считаете роман хорошим? — просияла миссис Шервуд.

— Без сомнения, — ответил Таунсенд. — И могу лишь надеяться, что, несмотря на нашу непростительную глупость, вы все же позволите издательству «Шуман» сделать вам предложение.

— Разумеется, позволю, — воодушевилась миссис Шервуд.

— Хорошо. Однако смею заметить, что здесь неподходящее место для обсуждения условий.

— Конечно. Я понимаю, Кит, — согласилась она. — Приходите ко мне в каюту чуть позже, хорошо? — она взглянула на часы. — Скажем, около половины одиннадцатого?

Таунсенд кивнул.

— Меня это вполне устроит.

Он поднялся, когда она сложила салфетку и вышла из-за стола.

— Узнала что-нибудь новое? — спросил он Кейт, как только миссис Шервуд оказалась вне пределов слышимости.

— Не много, — ответила она, ковыряя кусок кекса с изюмом. — Но думаю, она не верит, что ты прочитал всю рукопись целиком.

— Почему ты так решила? — спросил Таунсенд.

— Она мне сказала, что прошлой ночью у тебя в каюте была женщина.

— Неужели? — Он немного помолчал. — Что еще она сказала?

— Она обсуждала статью в «Оушен Таймс» и спрашивала меня…

— Доброе утро, Таунсенд. Доброе утро, милая леди, — поздоровался генерал, садясь к столу. Кейт широко ему улыбнулась и встала.

— Удачи, — шепнула она.

— Я рад, что мне представилась возможность поговорить с вами наедине, Таунсенд. Видите ли, дело в том, что я уже написал первый том своих мемуаров, а так как я случайно взял его с собой, я подумал, не согласитесь ли вы любезно прочитать его и высказать мне свое профессиональное мнение.

Только через двадцать минут Таунсенду удалось отделаться от книги, которую он не хотел читать, тем более издавать. В результате генерал почти не оставил ему времени на подготовку к встрече с миссис Шервуд. Он вернулся в каюту, в последний раз просмотрел записи Кейт и направился к апартаментам миссис Шервуд. Ровно в 10.30 он постучал в дверь, и она моментально открылась.

— Люблю пунктуальных мужчин, — сказала она.

Трафальгарский люкс оказался двухуровневым, с собственным балконом. Миссис Шервуд проводила его в гостиную с двумя уютными креслами в центре.

— Хотите кофе, Кит? — предложила она, когда они сели напротив друг друга.

— Нет, спасибо, Маргарет, — отказался он. — Я только что позавтракал.

— Да, конечно, — сказала она. — В таком случае сразу приступим к делу?

— Разумеется. Как я уже говорил, — начал Кит, — «Шуман» почтет за честь опубликовать ваш роман.

— О, я польщена, — улыбнулась миссис Шервуд. — Как жаль, что мой дорогой муж не дожил до этой минуты. Он всегда верил, что меня когда-нибудь издадут.

— Мы готовы предложить вам аванс в размере ста тысяч долларов, — продолжал Таунсенд, — и десять процентов от тиража за вычетом аванса. Через двенадцать месяцев после издания романа в переплете он будет опубликован в обложке, плюс вы получите премиальные за каждую неделю, пока будете находиться в списке бестселлеров «Нью-Йорк Таймс».

— Ой! Вы правда думаете, что мой скромный труд может попасть в список бестселлеров?

— Готов на это поставить, — уверенно заявил Таунсенд.

— В самом деле? — сказала она.

Таунсенд с беспокойством взглянул на нее, думая, не слишком ли далеко он зашел.

— Я с радостью принимаю ваши условия, мистер Таунсенд, — сказала она. — Думаю, это стоит отпраздновать. — Она налила ему шампанского из наполовину полной бутылки, стоявшей в ведерке со льдом. — Теперь, раз мы пришли к соглашению по поводу книги, — через несколько минут сказала она, — может, вы окажете мне любезность и посоветуете, как решить одну проблему, которая у меня сейчас возникла.

— Конечно, если это в моих силах.

— Меня очень расстроила статья в «Оушен Таймс», на которую обратила мое внимание мисс Уильямс, — начала миссис Шервуд. — Это касается Ричарда Армстронга.

— Я не совсем вас понимаю.

— Я объясню, — кивнула миссис Шервуд и рассказала Таунсенду историю, которую он знал лучше, чем она. В заключение она сказала:

— Клэр полагает, что вы как издатель могли бы порекомендовать мне кого-нибудь, кто заинтересуется покупкой моих акций.

— Сколько вы рассчитываете получить за них? — осведомился Таунсенд.

— Двадцать миллионов долларов. О такой сумме мы договорились с моим деверем Александром, который уже продал свою долю этому Ричарду Армстронгу за ту же цену.

— Когда вы должны встретиться с мистером Армстронгом? — на этот вопрос Таунсенд тоже знал ответ.

— Он приедет ко мне домой в Нью-Йорке в одиннадцать утра в понедельник.

Таунсенд продолжал рассматривать картину на стене, делая вид, что обдумывает проблему.

— Думаю, моя компания тоже в состоянии сделать вам это предложение, — наконец ответил он. — Тем более сумма уже оговорена.

Он надеялся, что она не слышит, как сильно бьется его сердце.

Миссис Шервуд опустила глаза и посмотрела на каталог Сотби, который ей на прошлой неделе прислала подруга из Женевы.

— Как удачно мы встретились. В книгах такие совпадения вам с рук не сойдут. — Она засмеялась и подняла бокал. — Судьба.

Таунсенд молчал.

Она поставила бокал.

— Мне нужно обдумать этот вопрос. Я скажу вам свое окончательное решение перед тем, как мы сойдем на берег.

— Конечно, — кивнул Таунсенд, пытаясь скрыть разочарование. Он поднялся, и пожилая леди проводила его до дверей.

— Я должна поблагодарить вас, Кит, за все ваши хлопоты.

— Не стоит, — ответил он, и она закрыла дверь.

Таунсенд вернулся в свою каюту, где его дожидалась Кейт.

— Ну как? — были ее первые слова.

— Она еще не приняла окончательного решения, но, думаю, она у нас на крючке благодаря тому, что ты показала ей статью.

— А акции?

— Поскольку цена уже назначена, ей, похоже, все равно, кто их купит, лишь бы издать свою книгу.

— Но тем не менее, она захотела подумать, — Кейт помолчала, потом добавила: — Почему она не спросила тебя, с какой стати ты хочешь купить акции?

Таунсенд пожал плечами.

— Мне начинает казаться, что это миссис Шервуд сидела и ждала, пока мы появимся на борту, а вовсе не наоборот.

— Не говори глупости, — махнул рукой Таунсенд. — В конце концов, ей надо решить, что для нее важнее — издать книгу или сохранить мир с Александром, который убеждает ее продать акции Армстронгу. И если перед ней стоит такой выбор, у нас есть одно преимущество.

— Какое же? — поинтересовалась Кейт.

— Благодаря Сэлли мы точно знаем, сколько раз она получала отказы от издательств за прошедшие десять лет. А прочитав книгу, думаю, вряд ли кто-то оставил ей хотя бы небольшую надежду.

— Неужели ты думаешь, что Армстронгу это неизвестно? Уж конечно, он тоже готов издать ее книгу?

— Но она не может знать этого наверняка, — возразил Таунсенд.

— Вполне может. Вероятно, она гораздо умнее, чем мы предполагали. На корабле есть телефон?

— Да, на капитанском мостике. Я хотел позвонить в Нью-Йорк Тому Спенсеру, чтобы он внес изменения в договор, но мне сказали, что телефоном можно воспользоваться только в экстренном случае.

— И кто решает, что считать экстренным случаем?

— Говорят, здесь все решает капитан.

— Значит, никто из нас ничего не может поделать до возвращения в Нью-Йорк.

Миссис Шервуд опоздала на обед и села рядом с генералом. Она с готовностью выслушала пространный пересказ третьей главы его мемуаров и ни разу не заговорила о собственной книге. После обеда она сразу ушла в свою каюту.

Когда они сели ужинать, оказалось, что миссис Шервуд пригласили за капитанский стол.

После бессонной ночи Кит и Кейт пришли на завтрак в надежде узнать ее решение. Но минуты шли, а миссис Шервуд все не появлялась, и стало ясно, что она завтракает у себя в каюте.

— Наверное, не успела собраться, — предположил всегда готовый помочь доктор Персиваль.

Кейт такое объяснение казалось неубедительным.

Кит вернулся в каюту, собрал чемодан и вышел на палубу к Кейт. Лайнер на всех парах приближался к Гудзону.

— У меня такое чувство, что эту игру мы проиграли, — заметила Кейт, когда они проплывали мимо Статуи Свободы.

— Думаю, ты права. Я бы не переживал, если бы победа досталась кому-то другому, только не Армстронгу.

— Неужели тебе так важно одержать над ним верх?

— Да, важно. Ты должна понять…

— Доброе утро, мистер Таунсенд, — произнес голос у них за спиной. Кит резко обернулся и увидел миссис Шервуд. Он надеялся, что она не заметила Кейт, мгновенно растворившуюся в толпе.

— Доброе утро, миссис Шервуд, — поздоровался он.

— После долгих размышлений, — сказала она, — я приняла решение.

Кит затаил дыхание.

— Если завтра утром к десяти часам вы подготовите мне на подпись оба договора, в таком случае, как говорят эти вульгарные американцы, «считайте, что вы в деле».

Кит радостно заулыбался.

— Однако, — продолжала она, — если моя книга не будет опубликована в течение года после подписания договора, вы заплатите мне штраф в размере одного миллиона долларов. А если она не попадет в список бестселлеров «Нью-Йорк Таймс», вы лишитесь еще одного миллиона.

— Но…

— Вы же сами сказали, когда я спросила о списке бестселлеров, что готовы на это поставить, не так ли, мистер Таунсенд? Так вот, я даю вам шанс это сделать.

— Но… — повторил Кит.

— С нетерпением жду вас у себя завтра в десять часов утра, мистер Таунсенд. Мой адвокат подтвердил, что сможет прийти. Если вы не появитесь, я просто подпишу договор с мистером Армстронгом в одиннадцать. — Она замолчала и в упор посмотрела на Кита. — Мне кажется, что он тоже захочет издать мой роман.

Не сказав больше ни слова, она направилась к пассажирскому трапу. Подошла Кейт, и они вместе наблюдали, как она неторопливо спускается на берег. Как только она ступила на землю, к ней подкатили два черных «роллс-ройса», из первого выскочил шофер и открыл ей заднюю дверцу. Второй ждал ее багаж.

— Как ей удалось поговорить со своим адвокатом? — недоумевала Кейт. — Звонок по поводу книги вряд ли можно назвать экстренным случаем.

Перед тем как сесть в машину, миссис Шервуд оглянулась и кому-то помахала. Они оба повернулись и молча уставились на капитанский мостик.

Там стоял капитан и отдавал ей честь.

ГЛАВА 26

ДЕЙЛИ МЕЙЛ, 10 июня 1967 года:

КОНЕЦ «ШЕСТИДНЕВНОЙ ВОЙНЫ»: НАСЕР ОТСТУПАЕТ

Армстронг еще раз проверил время вылета в Нью-Йорк. Потом нашел адрес миссис Шервуд в телефонном справочнике Манхэттена и даже позвонил в «Пирр», чтобы подтвердить бронь на президентский люкс. На эту встречу нельзя опаздывать, он не должен явиться не в тот день или по не тому адресу.

Он уже положил 20 миллионов долларов в банк Манхэттена, обсудил заявление для прессы со своим консультантом по связям с общественностью и велел Питеру Уэйкхему собрать правление для особого объявления.

Александр Шервуд позвонил накануне вечером и сказал, что говорил с невесткой перед ее отъездом в ежегодный круиз. Она подтвердила, что сумма остается прежней — 20 миллионов долларов — и что она ждет встречи с Армстронгом в одиннадцать часов у себя дома на следующий день после возвращения из путешествия. Когда они с Шерон поднялись на борт самолета, Армстронг был уверен, что в течение двадцати четырех часов станет единоличным владельцем национальной газеты с тиражом, уступающим только «Дейли Ситизен».

Они приземлились в аэропорту «Айдлуайлд»[29] за несколько часов до прибытия «Куин Элизабет» к пирсу номер 90, зарегистрировались в «Пирре», и Армстронг отправился на 63-ю улицу, желая убедиться: не перепутал ли он адрес миссис Шервуд? За 10 долларов швейцар подтвердил, что она должна приехать ближе к вечеру.

За ужином в гостинице они с Шерон почти не разговаривали. Он и сам не понимал, зачем привез ее с собой. Она улеглась в постель задолго до того, как он отправился в душ, и уже спала, когда он вышел.

Ложась в постель, он перебирал в уме варианты, что может измениться до одиннадцати часов следующего утра, но так ничего и не придумал.

— По-моему, она с самого начала знала, что мы задумали, — предположила Кейт, глядя вслед «роллсу» миссис Шервуд.

— Сомневаюсь, — возразил Таунсенд. — Но даже если знала, она все равно приняла те условия, которые были нужны мне.

— Или нужны ей? — тихо заметила Кейт.

— К чему ты клонишь?

— На мой взгляд, уж больно все гладко. Не забывай, она — не Шервуд, ей просто хватило ума выйти замуж за одного их них.

— Перестань, ты стала чересчур подозрительной, — сказал Таунсенд. — Помни, она — не Ричард Армстронг.

— Я успокоюсь, только когда увижу ее подпись на обоих контрактах.

— На обоих?

— Она не расстанется со своей долей в «Глоуб», пока не убедится, что ты действительно собираешься издать ее роман.

— Думаю, убедить ее будет несложно, — заметил Таунсенд. — Не забывай, она в отчаянии — она получила пятнадцать отказов, перед тем как столкнулась со мной.

— Или знала, что ты сам к ней придешь?

Таунсенд смотрел вниз на пристань и увидел, как к трапу подъехал черный вытянутый лимузин. Из задней двери выскочил высокий плотный мужчина с копной черных непослушных волос и стал всматриваться в пассажиров, стоявших на палубе.

— Том Спенсер приехал, — Таунсенд повернулся к Кейт. — Не волнуйся. К тому времени, как ты вернешься в Сидней, мне уже будет принадлежать 33,3 процента «Глоуб». И без тебя у меня ничего бы не получилось. Позвони мне, когда прилетишь в Кингсфорд-Смит, и я введу тебя в курс дела.

Таунсенд прижал ее к себе и поцеловал, потом они разошлись по своим каютам.

Он подхватил свои вещи и торопливо спустился на пристань. Его нью-йоркский адвокат быстро шагал вокруг машины — привычка, сохранившаяся с тех пор, как он занимался бегом по пересеченной местности, однажды объяснил он Таунсенду.

— У нас есть двадцать четыре часа, советник, — сообщил Таунсенд, пожимая ему руку.

— Значит, миссис Шервуд попалась на твою удочку? — адвокат повел своего клиента к лимузину.

— Да, но она требует два договора, — кивнул Таунсенд, усаживаясь на заднее сиденье, — причем второй — совсем не тот, что я просил тебя составить, когда звонил из Сиднея.

Том достал из портфеля желтый блокнот и положил на колени. Он давно понял, что этот клиент не станет терять время на пустую болтовню. Он делал записи, пока Таунсенд объяснял ему, какие условия выдвинула миссис Шервуд. Выслушав отчет о событиях нескольких прошедших дней, Том втайне почувствовал восхищение перед пожилой дамой. Потом он задал ряд вопросов, и оба даже не заметили, как машина остановилась у входа в гостиницу «Карлайл».

Таунсенд выскочил из лимузина, прошел через крутящиеся двери и увидел в вестибюле двух помощников Тома.

— Ты пока зарегистрируйся, — предложил Том, — а я введу своих коллег в курс дела. Мы будем тебя ждать в зале «Версаль» на третьем этаже. Как будешь готов, приходи.

Таунсенд заполнил регистрационную карточку, и ему вручили ключ от его обычного номера. Он распаковал вещи и только потом спустился на третий этаж. В «Версале» Том ходил вокруг длинного стола, объясняя им суть дела. Таунсенд сел за стол, а Том продолжал наматывать круги. Останавливался он только, если хотел что-нибудь уточнить.

Пройдя несколько километров, поглотив не один десяток свежеприготовленных бутербродов и выпив литры кофе, они подготовили проекты обоих контрактов.

Когда в седьмом часу пришла горничная и задернула шторы, Том впервые за все это время сел и медленно прочитал проекты. Перевернув последнюю страницу, он встал и сказал:

— На данный момент это все, Кит. Нам нужно вернуться в контору и подготовить документы на подпись. Предлагаю встретиться завтра в восемь утра, чтобы ты просмотрел окончательный вариант.

— Мне надо еще о чем-то беспокоиться до этого времени, советник? — осведомился Таунсенд.

— Да, — кивнул Том. — Ты точно уверен, что нам не стоит включать те два пункта в договор об издании книги, из-за которых так переживала Кейт?

— Абсолютно. Я три дня общался с миссис Шервуд и могу тебя заверить — она ничего не понимает в книгоиздательстве.

Том пожал плечами:

— Кейт считает иначе.

— Кейт перестраховщица, — отмахнулся Таунсенд. — Что мешает мне напечатать сто тысяч экземпляров этой чертовой книги и отвезти их все до одного на склад в Нью-Джерси?

— Ничего, — сказал Том, — но как ты будешь выкручиваться, когда книги не окажется в списке бестселлеров «Нью-Йорк Таймс»?

— Прочитай договор, советник. Там нет ни слова о предельных сроках. Что-то еще тебя беспокоит?

— Да. Завтра к десяти часам ты должен иметь при себе два платежных поручения. Я не хочу рисковать и предлагать миссис Шервуд чек — это только даст ей предлог не подписывать окончательное соглашение. Можешь не сомневаться: Армстронг явится к одиннадцати с векселем на двадцать миллионов в руке.

Таунсенд кивнул.

— Я перевел деньги из Сиднея в банк Манхэттена в тот же день, когда обсуждал с тобой первоначальный договор. Мы прямо с утра заберем оба векселя.

— Хорошо. Тогда мы поехали.

Вернувшись в номер, Таунсенд в изнеможении рухнул на кровать и моментально заснул. Проснулся он только в пять утра и с удивлением обнаружил, что все еще полностью одет. Первая мысль была о Кейт и о том, где она может находиться в эту минуту.

Он разделся и долго стоял под теплым душем, потом решил заказать ранний завтрак. Или поздний ужин? Он изучил суточное меню и остановился на завтраке.

Дожидаясь, пока принесут еду, Таунсенд смотрел последние известия. Главной новостью была сокрушительная победа Израиля в «Шестидневной войне», хотя, судя по всему, никто не знал, куда подевался Насер. В программе «Сегодня» ведущий брал интервью у представителя НАСА. Его интересовало, есть ли у Америки шанс отправить человека на Луну раньше русских. Метеоролог предсказывал наступление холодного фронта на Нью-Йорк. За завтраком он прочитал «Нью-Йорк Таймс» и «Стар», точно зная, какие изменения внес бы он в оба издания, будь он владельцем. Он старался забыть, что ФКС[30] все время изводит его вопросами о его растущей американской империи и постоянно напоминает о правилах совместного владения, распространяемых на иностранцев.

— Есть простое решение этой проблемы, — не раз говорил ему Том.

— Никогда, — твердо отвечал Кит. Но что делать, если это станет единственным способом получить контроль над «Нью-Йорк Стар»?

— Никогда, — повторял он, но уже без прежней убежденности.

Еще час он смотрел все те же новости и перечитывал те же газеты. К половине восьмого он был в курсе всего, что происходит в мире — от Каира до Куинса — и даже в космосе. Без десяти восемь он спустился в лифте на первый этаж. Два молодых юриста уже ждали его. На них были те же костюмы, рубашки и галстуки, что и накануне, правда, побриться они успели. Он не стал спрашивать, где Том: он и так знал, что адвокат вышагивает по холлу и подойдет к ним, как только завершит круг.

— Доброе утро, Кит, — Том пожал клиенту руку. — Я заказал нам тихий угловой столик в кофейне.

После того как им подали три черных кофе и один с молоком, Том открыл портфель, достал два документа и протянул своему клиенту.

— Если она согласится это подписать, — сказал он, — 33,3 процента «Глоуб» будут у тебя в кармане — как, впрочем, и права на публикацию «Любовницы сенатора».

Таунсенд тщательно, пункт за пунктом, изучил документ и начал понимать, почему эти трое не спали всю ночь.

— Так, и что теперь? — спросил он, возвращая договор адвокату.

— Нужно забрать два векселя из банка Манхэттена. Мы должны стоять перед дверью в квартиру миссис Шервуд без пяти десять — нам потребуется каждая минута этого часа, если мы хотим подписать документы до появления Армстронга.

Армстронг тоже взялся за утренние газеты, как только их положили под дверь его номера. Переворачивая страницы «Нью-Йорк Таймс», он тоже думал, что бы он изменил, если бы ему удалось заполучить ежедневную нью-йоркскую газету. Дочитав «Таймс», он принялся за «Стар», но она ненадолго задержала его внимание. Он отбросил газеты, щелкнул кнопку телевизора и стал переключаться с канала на канал, чтобы убить время. После интервью с космонавтом он остановился на старом черно-белом фильме с Аланом Ладдом в главной роли.

Потом он пошел в ванную, оставив телевизор включенным — его ничуть не заботило, что он может разбудить Шерон.

К семи он уже был одет и с каждой минутой нервничал все больше. Он переключился на «Доброе утро, Америка». Мэр рассказывал, как он собирается решить проблему с профсоюзом пожарных и их требованием увеличить выходное пособие по сокращению штатов. «Врезать ублюдкам как следует!» — вопил он с экрана. В конце концов он выключил телевизор, после того как метеоролог сообщил ему, что день снова будет жаркий и безоблачный, температура поднимется выше сорока градусов — в Малибу. Армстронг достал пуховку из пудреницы Шерон и промокнул себе лоб, потом спрятал ее в карман. В 7.30 он позавтракал в номере, не удосужившись заказать что-нибудь для Шерон. Она еще спала, когда в половине девятого он отправился на встречу со своим адвокатом.

Рассел Критчли ждал его в ресторане. Не успев сесть за стол, Армстронг заказал второй завтрак. Адвокат достал из портфеля документ на нескольких страницах и начал подробно объяснять пункт за пунктом. Пока Критчли потягивал кофе, Армстронг проглотил омлет из трех яиц, заев его четырьмя вафлями с кленовым сиропом.

— Никаких серьезных проблем быть не должно, — сказал Критчли. — В сущности, это копия того же документа, что ее деверь подписал в Женеве — хотя, конечно, она не потребовала никакого тайного вознаграждения.

— К тому же, по условиям завещания сэра Джорджа Шервуда, она должна принять двадцать миллионов долларов — у нее нет другого выбора.

— Совершенно верно, — кивнул адвокат. Открыв другую папку, он добавил: — Когда они унаследовали весь пакет акций, все трое подписали обязательное соглашение, согласно которому, в случае продажи акций, хотя бы двое из них должны прийти к согласию в отношении цены. Как вам известно, Александр и Маргарет уже договорились между собой и назначили цену в размере двадцати миллионов долларов.

— Почему они на это пошли?

— В противном случае, по условиям завещания сэра Джорджа, они бы вообще ничего не получили. Он явно не хотел, чтобы они передрались из-за цены.

— А правило двух третей все еще действует? — Армстронг полил сиропом очередную вафлю.

— Да, интересующая нас статья выражена предельно ясно, — Критчли перевернул страницы уже другого документа. — Вот.

Он начал читать:

— «Если лицо или компания получает право быть зарегистрированным в качестве владельца не менее 66,66 процента выпущенных акций, такое лицо или компания вправе купить оставшиеся выпущенные акции по цене, равной средней цене, уплаченной таким лицом или компанией за акции, находящиеся в собственности такого лица или компании».

— Черт бы побрал этих юристов! Что означает эта белиберда? — спросил Армстронг.

— Как я говорил вам по телефону, если вам уже принадлежит две трети пакета акций, у владельца оставшейся трети — в данном случае, это сэр Уолтер Шервуд — нет другого выбора, кроме как продать вам свои акции по той же цене.

— Значит, я получаю сто процентов акций, а Таунсенд даже не знает, что «Глоуб» продается.

Критчли улыбнулся и снял свои полукруглые очки.

— Нам повезло, что Александр Шервуд поделился с вами этой информацией, когда вы встречались с ним в Женеве.

— Не забывайте, она стоила мне миллион франков, — напомнил ему Армстронг.

— Думаю, это не напрасно потраченные деньги, — сказал Критчли. — И если вы предъявите платежное поручение на двадцать миллионов долларов в пользу миссис Шервуд…

— Я договорился в Банке Нового Амстердама, что заберу у них поручение в десять часов.

— В таком случае, раз у вас уже есть акции Александра, вы будете иметь право купить долю сэра Уолтера за те же деньги, и он ничего не сможет с этим поделать.

Критчли посмотрел на часы и, глядя, как Армстронг поливает сиропом очередную порцию вафель, позволил официанту налить ему вторую чашку кофе.

Ровно в 9.55 лимузин Таунсенда остановился на 63-й улице перед элегантным особняком, облицованным коричневым песчаником. Он шагнул на тротуар и направился к двери, три юриста следовали за ним. Швейцара явно предупредили, что миссис Шервуд ждет гостей. Когда Таунсенд назвал свое имя, он лишь сказал: «Пентхаус», — и показал в сторону лифта.

Наверху их встречала горничная. Часы в холле пробили десять, и в коридоре появилась миссис Шервуд. На ней было, как сказала бы леди Таунсенд, платье для коктейлей. Она слегка удивилась, увидев компанию из четырех мужчин. Таунсенд представил юристов, и миссис Шервуд жестом предложила им следовать за ней.

На потолке в коридоре висела внушительных размеров люстра, повсюду стояла мебель в стиле Людовика XIV, стены украшали картины импрессионистов, и Таунсенд понял, на что уходили прибыли от «Глоуб». Когда они вошли в гостиную, из-за стола поднялся пожилой мужчина с аристократическими чертами лица, с шапкой густых седых волос, в очках в роговой оправе, в двубортном черном костюме.

Том сразу узнал старшего партнера фирмы «Берлингем, Хили и Аблон» и впервые подумал, что его задача может оказаться весьма непростой. Мужчины тепло пожали друг другу руки, потом Том представил Аблона своему клиенту и двум помощникам.

Когда все расселись и горничная подала чай, Том открыл портфель и передал Аблону два договора. Помня о том, что время их поджимает, он постарался как можно быстрее ознакомить с документами адвоката миссис Шервуд. По ходу дела старик задал несколько вопросов. По-видимому, ответы Тома его удовлетворили, потому что, перевернув последнюю страницу, мистер Аблон повернулся к своей клиентке и сказал:

— Я считаю, что вы можете подписать эти два документа, миссис Шервуд, при условии, что векселя в порядке.

Таунсенд посмотрел на часы. Они показывали 10.43. Он улыбнулся, когда Том открыл портфель и достал два платежных поручения. Но миссис Шервуд повернулась к своему адвокату и спросила:

— Предусматривает ли договор на издание книги штраф в размере одного миллиона долларов, который мне выплатит «Шуман» в случае, если не напечатает сто тысяч экземпляров моего романа в течение года после заключения договора?

— Да, предусматривает, — ответил Аблон.

— И если книга не войдет в список бестселлеров «Нью-Йорк Таймс», они лишатся еще одного миллиона? Это тоже предусмотрено?

Таунсенд улыбнулся, зная, что в договоре нет пункта о распространении и нет никакого упоминания о предельных сроках появления романа в списке бестселлеров. Ему нужно только отпечатать 100 тысяч экземпляров, а это он может сделать в любой своей американской типографии, и тогда вся эта афера обойдется ему в 40 тысяч долларов.

— Все это оговорено во втором договоре, — подтвердил мистер Аблон.

Том пытался скрыть удивление. Как мог человек с таким опытом, как у Аблона, просмотреть два столь явных упущения? Похоже, Таунсенд оказался прав — им это сойдет с рук.

— И мистер Таунсенд готов предоставить нам векселя на всю сумму? — спросила миссис Шервуд.

Том протянул Аблону два денежных поручения, и тот передал их своей клиентке, даже не взглянув на них.

Таунсенд ждал, когда миссис Шервуд улыбнется. Она нахмурилась.

— Это не та сумма, о которой мы договаривались, — заметила она.

— Думаю, та, — сказал Таунсенд, который этим утром взял векселя у старшего кассира банка Манхэттена и внимательно проверил их.

— Тут, — она подняла вексель на двадцать миллионов, — все в порядке. Но на этом векселе стоит не та сумма, которую я просила.

Таунсенд недоуменно посмотрел на нее.

— Но вы согласились на аванс за вашу книгу в размере ста тысяч долларов, — внезапно у него пересохло во рту.

— Совершенно верно, — твердо сказала миссис Шервуд. — Но я подразумевала, что этот чек будет выписан на два миллиона сто тысяч долларов.

— Но два миллиона должны быть выплачены позже, и то только в том случае, если мы не выполним ваши требования в отношении издания книги, — проговорил Таунсенд.

— Я не готова пойти на этот риск, мистер Таунсенд, — она посмотрела на него в упор.

— Я не понимаю, — он покачал головой.

— Ну что ж, давайте я вам объясню. Я рассчитываю, что вы откроете счет условного депонирования на два миллиона долларов и передадите его в распоряжение мистера Аблона. Только он будет решать, кто получит эти деньги через двенадцать месяцев. — Она помолчала. — Видите ли, мой деверь Александр получил миллион швейцарских франков прибыли в виде яйца Фаберже, не удосужившись известить меня об этом. Таким образом, я намерена получить два миллиона долларов прибыли от своего романа, не удосужившись известить его об этом.

Таунсенд открыл рот от изумления. Мистер Аблон откинулся на спинку стула, и Том понял, что не только он один работал всю ночь.

— Если ваш клиент уверен, что выполнит свои обязательства, и эта уверенность имеет под собой веские основания, — вставил мистер Аблон, — через двенадцать месяцев я верну ему деньги с процентами.

— С другой стороны, — миссис Шервуд больше не смотрела на Таунсенда, — если у вашего клиента никогда не было намерений распространять мой роман и добиваться того, чтобы он стал бестселлером…

— Но мы же об этом не договаривались, — Таунсенд в упор смотрел на миссис Шервуд.

Она бросила на него учтивый взгляд и, ничуть не покраснев, произнесла:

— Простите, мистер Таунсенд, я лгала.

— Но вы оставляете моему клиенту всего одиннадцать минут, чтобы добыть еще два миллиона, — возмутился Том, взглянув на напольные часы.

— Я бы сказал, двенадцать, — уточнил мистер Аблон. — По-моему, эти часы всегда немного спешили. Но не будем спорить из-за минуты. Уверен, миссис Шервуд позволит вам воспользоваться своим телефоном.

— Разумеется, — кивнула миссис Шервуд. — Видите ли, мой покойный муж всегда говорил: «Если ты не можешь заплатить сегодня, почему кто-то должен верить, что ты заплатишь завтра?»

— Но у вас есть мой вексель на двадцать миллионов долларов, — настаивал Таунсенд, — и еще один на сто тысяч. Разве этого не достаточно для доказательства моей платежеспособности?

— А через десять минут у меня будет вексель мистера Армстронга на ту же сумму, и, я подозреваю, он тоже будет рад опубликовать мою книгу, несмотря на удачно спланированную статью Клэр — или лучше называть ее Кейт?

Таунсенд молчал секунд тридцать. Он хотел обвинить ее во лжи, но, взглянув на часы, передумал.

Он встал и быстро подошел к телефону, стоявшему на журнальном столике. Потом уточнил номер в своей записной книжке, набрал семь цифр и после, как ему показалось, бесконечного ожидания попросил соединить его со старшим кассиром. После очередного щелчка ему ответила секретарша.

— Это Кит Таунсенд. Мне нужно срочно поговорить со старшим кассиром.

— У него сейчас совещание, мистер Таунсенд, и он оставил распоряжение не беспокоить его в течение часа.

— Хорошо, тогда вы займетесь моим делом. Мне нужно перевести два миллиона долларов на счет клиента в течение восьми минут, иначе сорвется сделка, о которой мы с ним говорили сегодня утром.

В трубке наступила пауза, потом секретарша сказала:

— Я вызову его с совещания, мистер Таунсенд.

— Я на это рассчитывал, — ответил Таунсенд, слыша, как тикают напольные часы за его спиной.

Том перегнулся через стол и что-то прошептал мистеру Аблону. Тот кивнул, взял ручку и стал писать. В наступившей тишине Таунсенд слышал, как скрипит перо по бумаге.

— Энди Харман у телефона, — произнес голос на другом конце провода.

Старший кассир внимательно слушал, пока Таунсенд объяснял, что ему требуется.

— Но у меня остается всего шесть минут, мистер Таунсенд. Во всяком случае, скажите, куда нужно перевести деньги?

Таунсенд повернулся к своему адвокату. Мистер Аблон как раз закончил писать, вырвал листок из своего блокнота и протянул Тому, который передал его своему клиенту.

Таунсенд прочитал старшему кассиру реквизиты счета условного депонирования мистера Аблона. Потом медленно вернулся к столу и тяжело опустился на стул, чувствуя себя так, словно истратил свой последний цент.

Все молча сидели вокруг стола, пока часы громко отсчитывали секунды. Глаза Таунсенда были прикованы к минутной стрелке. Когда заканчивалась одна минута, раздавался характерный щелчок. С каждой следующей минутой его уверенность ослабевала. Он не говорил Тому, что накануне перевел со своего сиднейского счета в банк Манхэттена ровно двадцать миллионов сто тысяч американских долларов. Поскольку в Сиднее сейчас было около двух часов ночи, старший кассир никак не мог проверить его кредитоспособность, чтобы выписать ему чек на лишние два миллиона.

Еще один щелчок. В его ушах тиканье часов звучало, как бомба замедленного действия. Внезапно тишину прорезал пронзительный звонок. Таунсенд подбежал к телефону и схватил трубку.

— Это портье, сэр. Не могли бы вы передать миссис Шервуд, что прибыл мистер Армстронг в сопровождении еще одного господина? Они поднимаются в лифте.

На лбу Таунсенда выступили капельки пота. Он понял, что Армстронг снова обыграл его. Он медленно вернулся к столу, горничная тем временем пошла встречать одиннадцатичасового посетителя миссис Шервуд. Раздался бой часов — один, два, три, и в этот момент снова зазвонил телефон. Таунсенд бросился к нему и схватил трубку, понимая, что это его последний шанс.

Но звонивший хотел поговорить с мистером Аблоном. Таунсенд повернулся и передал трубку адвокату миссис Шервуд. Таунсенд обвел взглядом комнату. Должен же здесь быть еще один выход? Он не собирается любоваться на злорадную физиономию Армстронга.

Мистер Аблон положил трубку и повернулся к миссис Шервуд.

— Звонили из моего банка, — доложил он. — Они подтвердили, что на мой счет поступили два миллиона долларов. Я все время вам говорил, Маргарет, что эти ваши часы спешат на одну минуту.

Миссис Шервуд немедленно подписала документы, а потом сообщила им кое-какую весьма неожиданную информацию насчет завещания покойного сэра Джорджа Шервуда. Услышав ее, и Таунсенд, и Том на мгновение застыли от изумления. Потом Том собрал бумаги со стола. Она поднялась.

— Идите за мной, господа.

Она быстро вывела Таунсенда и его юристов через кухню к запасному выходу.

— До свидания, мистер Таунсенд, — попрощалась она, когда он шагнул за дверь.

— До свидания, миссис Шервуд, — ответил он с легким поклоном.

— Кстати… — добавила она.

Таунсенд встревоженно оглянулся.

— Да?

— Знаете, вам стоит жениться на той девушке.

— Мне очень жаль, — говорил мистер Аблон, когда миссис Шервуд вернулась в гостиную, — но моя клиентка уже продала свои акции «Глоуб» мистеру Киту Таунсенду, с которым, как я понимаю, вы знакомы.

Армстронг не мог поверить своим ушам. Он в бешенстве повернулся к своему адвокату.

— За двадцать миллионов долларов? — спокойно осведомился Рассел Критчли у старого адвоката.

— Да, — кивнул Аблон. — Именно о такой сумме ваш клиент договорился с ее деверем в начале этого месяца.

— Но Александр только на прошлой неделе уверял меня, что миссис Шервуд согласилась продать свои акции «Глоуб» мне, — вмешался Армстронг. — Я специально прилетел в Нью-Йорк…

— На мое решение повлияла не ваша поездка в Нью-Йорк, мистер Армстронг, — твердо сказала пожилая дама. — Скорее ваша прогулка в Женеву.

Армстронг несколько секунд молча смотрел на нее, потом резко повернулся и зашагал обратно к лифту. Пока они спускались вниз, он безостановочно ругался. Наконец, немного успокоившись, он спросил:

— Но как, черт возьми, ему это удалось?

— Могу лишь предположить, что он обработал миссис Шервуд на каком-то этапе ее путешествия.

— А как вообще он мог узнать, что я хочу заполучить «Глоуб»?

— Думаю, ответ на этот вопрос стоит искать на другой стороне Атлантики, — сказал Критчли. — Но еще не все потеряно.

— О чем это вы?

— У вас уже есть треть акций.

— Как и у Таунсенда, — заметил Армстронг.

— Верно. Но если вы получите долю сэра Уолтера Шервуда, вы станете обладателем двух третей компании, и Таунсенду не останется ничего другого, кроме как продать вам свою треть — причем с существенными потерями.

Армстронг посмотрел на своего адвоката, и его губы тронула тень улыбки.

ГЛАВА 27

ГЛОУБ, 1 июня 1967 года:

РЕШЕНИЕ ЗА ВАМИ!

— Вы можете заказать мне билеты на ближайший рейс до Лондона? — рявкнул Армстронг, когда его соединили с транспортным бюро гостиницы.

— Разумеется, сэр, — ответили ему.

Следующий звонок был в свою контору в Лондоне. Памела — его последняя секретарша — подтвердила, что сэр Уолтер Шервуд согласился встретиться с ним завтра в десять часов утра. Правда, без особого желания, но об этом она говорить не стала.

— Еще мне нужно поговорить с Александром Шервудом в Париже. И проследите, чтобы Рег встретил меня в аэропорту, а Стивен Халлет ждал в конторе. Надо со всем разобраться, пока Таунсенд не вернулся в Лондон.

Несколько минут спустя в номер вошла нагруженная покупками Шерон и очень удивилась, увидев, что Армстронг собирает вещи.

— Мы едем куда-то? — спросила она.

— Мы уезжаем, причем сейчас, — не стал ей ничего объяснять Дик. — Собирайся, а я пока оплачу счет.

Армстронг забрал билеты на самолет в транспортном бюро, потом рассчитался по счету, носильщик тем временем отнес его вещи к поджидавшему лимузину. Армстронг посмотрел на часы — он вполне успевает на самолет, значит, завтра рано утром будет в Лондоне. Пока Таунсенд не знает о правиле двух третей, у него еще есть шанс завладеть ста процентами компании. И даже если Таунсенд знает, Армстронг не сомневался, что Александр Шервуд сумеет убедить сэра Уолтера.

Как только Шерон уселась на заднее сиденье лимузина, Армстронг велел водителю ехать в аэропорт.

— Но мои вещи еще не принесли из номера, — попыталась остановить его Шерон.

— Значит, тебе их перешлют потом. Мне обязательно надо успеть на этот рейс.

До самого аэропорта Шерон не произнесла больше ни слова. Когда они подъехали, Армстронг похлопал себя по карманам, проверяя, не забыл ли он билеты. Они вышли из лимузина, и он попросил носильщика отправить его вещи багажом прямо в Лондон, а сам побежал к стойке паспортного контроля. Шерон едва поспевала за ним.

Их быстро проводили к выходу на посадку, там уже шла регистрация пассажиров.

— Не волнуйтесь, сэр, — улыбнулась ему стюардесса. — У вас есть еще пара минут. Можете оба отдышаться.

Армстронг достал билеты из кармана и отдал один Шерон. Стюард проверил его билет, и он побежал по длинному коридору к самолету.

Шерон подала свой билет. Стюард посмотрел на него и покачал головой:

— У вас билет на другой рейс, мадам.

— Как это? — опешила Шэрон. — Я лечу этим рейсом в первом классе вместе с мистером Армстронгом. Я его личная ассистентка.

— Не сомневаюсь, мадам, но, к сожалению, у вас билет в эконом-класс на вечерний рейс «Пан-Американ». Боюсь, вам предстоит довольно долгое ожидание.

— Откуда ты звонишь? — спросил он.

— Из аэропорта Кингсфорд-Смит, — ответила она.

— Тогда разворачивайся и бери обратный билет на тот же самолет.

— Почему? Сделка провалилась?

— Нет, она подписала — но за это пришлось заплатить. Возникла проблема с книгой миссис Шервуд, и мне кажется, ты единственный человек, кто может ее решить.

— Могу я поспать хоть одну ночь, Кит? А послезавтра я вернусь в Нью-Йорк.

— Нет, — ответил он. — Нам нужно еще кое-что сделать перед тем, как ты приступишь к работе, а у меня свободен только один день.

— Что мы должны сделать? — не поняла Кейт.

— Пожениться, — ответил Кит.

На другом конце провода долго молчали, наконец в трубке раздался голос Кейт:

— Кит Таунсенд, ты самый неромантичный человек на свете! Как только тебя земля носит?

— Это означает «да»? — спросил он. Но она уже повесила трубку.

Он нажал на рычаг и посмотрел на Тома Спенсера.

— Она приняла твои условия? — широко улыбнулся адвокат.

— Точно не знаю, — ответил Таунсенд. — Но ты все же займись приготовлениями, как мы договаривались.

— Хорошо, тогда я сейчас позвоню в мэрию.

— И не планируй никаких дел на завтра.

— Почему?

— Ну, кто-то же должен засвидетельствовать контракт, советник.

Сэр Уолтер Шервуд ругался редко, но в этот день он побил все рекорды.

Первый раз он выругался после разговора с братом. Александр позвонил ему из Парижа перед самым завтраком и сообщил, что продал свои акции «Глоуб» Ричарду Армстронгу за 20 миллионов долларов. Он посоветовал Уолтеру последовать его примеру.

Но все, что сэр Уолтер слышал об Армстронге, убеждало его, что это последний человек на свете, которому можно доверить контроль над газетой, ставшей таким же национальным символом Британии, как ростбиф и йоркширский пудинг.

После ленча в «Терф-Клубе» он немного успокоился, но потом его едва не хватил удар, когда из Нью-Йорка позвонила невестка и сказала, что тоже продала свои акции, только не Армстронгу, а Киту Таунсенду, человеку, который, по мнению сэра Уолтера, запятнал доброе имя жителей колонии. Он никогда не забудет, как застрял на неделю в Сиднее и ему пришлось ежедневно читать в «Сидней Кроникл» оскорбительные рассуждения на тему «так называемой королевы Австралии». Он переключился на «Континент», но, как оказалось, эта газета выступала за введение в Австралии республиканского строя.

Последней каплей стал звонок от его бухгалтера — они с женой как раз собирались ужинать. Сэру Уолтеру не нужно было напоминать, что в течение последнего года продажи «Глоуб» снижаются каждую неделю. Следовательно, самое разумное решение — это принять двадцать миллионов долларов, кто бы их ни предлагал. И не в последнюю очередь потому, что, как грубо выразился этот мерзавец: «Эти двое приперли тебя к стенке, и чем быстрее ты получишь деньги, тем лучше».

— Но с кем из этих хамов заключить сделку? — жалобно вопрошал он. — Один хуже другого.

— Такие вопросы не в моей компетенции, — ответил бухгалтер. — Может, стоит выбрать из двух зол меньшее.

Следующим утром сэр Уолтер приехал в офис непривычно рано, и секретарша вручила ему пухлое досье на каждую из заинтересованных сторон. Она сказала, что обе доставил курьер с интервалом в час. Он пролистал их и сразу понял, что противники составили досье друг на друга. Он отложил их в сторону. Но шли дни, бухгалтер, адвокат и жена постоянно напоминали ему о неуклонном снижении тиража и о том, что у него есть простой выход.

Наконец он смирился с неизбежным и решил: если ему позволят остаться председателем правления еще на четыре года — то есть до его семидесятилетия, — он как-нибудь потерпит либо Армстронга, либо Таунсенда. Ему казалось, что его друзьям из «Терф-Клуба» важно знать, что его оставили на посту председателя.

Утром он попросил секретаршу пригласить конкурентов на ленч в «Терф-Клуб» в разные дни. И там пообещал, что сообщит им свое решение в течение недели.

Но после обеда с обоими он так и не решил, кто из них вызывает у него бо́льшую неприязнь — или, коли на то пошло, меньшую. Он с уважением относился к тому факту, что Армстронг завоевал «Военный крест», сражаясь за чужую страну, но ему претила мысль, что владельцем «Глоуб» будет человек, не умеющий обращаться с ножом и вилкой. С другой стороны, ему было приятно думать, что владельцем «Глоуб» станет выпускник Оксфорда, но стоило ему вспомнить взгляды Таунсенда на монархию, как его начинало трясти. Утешало одно — оба заверили, что сэр Уолтер останется председателем. Но прошла неделя, а он так ничего и не решил.

Он спрашивал совета у всего «Терф-Клуба», включая бармена, но по-прежнему не мог сделать выбор. Только после того, как его банкир сказал ему, что доллар падает по отношению к фунту из-за серьезных проблем президента Джонсона во Вьетнаме, он наконец принял решение.

Забавно, как одно слово может вызвать целый поток мыслей, не имеющих к нему отношения, и обратить их в действие, размышлял сэр Уолтер. Поговорив с банкиром, он точно знал, кто должен принять окончательное решение. Но он также понимал, что эту затею надо хранить в тайне до последнего момента, даже от редактора «Глоуб».

В пятницу днем Армстронг улетел в Париж с девушкой по имени Джулия из рекламного отдела и сказал Памеле, что ему можно звонить только в крайнем случае. Он несколько раз повторил слова «в крайнем случае».

Таунсенд накануне улетел в Нью-Йорк, — ему намекнули, что главный акционер «Нью-Йорк Стар» вроде бы наконец решил продать свои акции. Он сказал Хитер, что вернется в Англию не раньше, чем через две недели.

Тайна сэра Уолтера раскрылась в пятницу вечером. Первым эту новость узнал человек из лагеря Армстронга. Он немедленно позвонил в контору, и там ему дали домашний телефон секретарши. Когда Памеле объяснили, что́ планирует сэр Уолтер, у нее не осталось сомнений, что по всем критериям это «крайний случай», и сразу же позвонила в «Георг Пятый». Управляющий сообщил ей, что мистер Армстронг со своей ассистенткой переехал в другую гостиницу, после того как столкнулся в баре с группой министров от лейбористской партии, которые приехали в Париж на конференцию НАТО. Остаток вечера Памела обзванивала все гостиницы первого класса в Париже, но нашла Армстронга только к полуночи.

Ночной портье категорически заявил, что мистер Армстронг не велел его беспокоить ни при каких обстоятельствах. Помня возраст его спутницы, он чувствовал, что не дождется чаевых, если ослушается приказа. Всю ночь Памела лежала без сна и позвонила снова в семь часов утра. Но по субботам управляющий приходил на работу только к девяти, и она получила такой же решительный отказ.

Первым, кто сообщил Таунсенду о том, что происходит, был Крис Слейтер, заместитель редактора «Глоуб», который решил, что, взяв на себя труд сделать международный звонок, он вполне может укрепить свое будущее положение в газете. Вообще-то понадобилось несколько международных звонков, пока он отыскал Таунсенда в «Рэкетс Клубе» в Нью-Йорке, где тот играл в сквош с Томом Спенсером — по тысяче долларов за игру.

В последнем сете Таунсенд выигрывал четыре очка. Он приготовился подавать, как вдруг в стеклянную дверь постучали и служащий клуба спросил, ответит ли мистер Таунсенд на срочный телефонный звонок. Не желая отвлекаться, Таунсенд просто спросил:

— Кто? — Имя Крис Слейтер ни о чем ему не говорило, поэтому он помотал головой. — Скажите, что я перезвоню ему позже. — И перед самой подачей все-таки поинтересовался: — Он сказал, откуда звонит?

— Нет, сэр, — ответил посыльный. — Только сказал, что он из «Глоуб».

Таунсенд сжал в руке мяч, обдумывая варианты.

Сейчас он на две тысячи долларов впереди человека, которого ему вот уже несколько месяцев не удавалось обыграть. Он понимал, если оставит корт хотя бы на несколько минут, Том объявит себя победителем.

Секунд десять он стоял, уставившись на стену. Его встряхнул резкий окрик Тома:

— Подавай!

— Это ваш совет, советник?

— Да, — ответил адвокат. — Играй или сдавайся. Выбор за тобой.

Таунсенд уронил мяч, выскочил с корта и побежал за посыльным. Он догнал его за секунду до того, как тот положил трубку.

— Надеюсь, это того стоит, мистер Слейтер, — сказал Таунсенд. — Потому что ваш звонок обошелся мне в две тысячи долларов.

Он потрясенно выслушал сообщение Слейтера о том, что в завтрашнем номере «Глоуб» сэр Уолтер предложит читателям самим выбрать следующего владельца газеты.

— Он собирается напечатать досье на обоих кандидатов на всю полосу, — продолжал Слейтер. — Внизу страницы будет избирательный бюллетень.

Потом он зачитал три последних предложения из предполагаемой редакционной статьи.

Верные читатели «Глоуба» могут не опасаться за будущее любимой газеты королевства. Оба кандидата согласились, что сэр Уолтер Шервуд должен остаться на посту председателя правления. Это гарантия сохранения традиций, которые были символом успеха газеты большую часть столетия. Так что голосуйте. Результаты будут объявлены в следующую субботу.

Таунсенд поблагодарил Слейтера и заверил, что если станет владельцем газеты, он его не забудет. Первой его мыслью после окончания разговора было: где сейчас Армстронг?

Таунсенд не вернулся на корт, а сразу же позвонил Неду Брюэру, шефу лондонского бюро. Он дал ему четкие указания, что тот должен сделать за ночь, и в завершение сказал, что свяжется с ним, как только прилетит в Хитроу.

— А пока, Нед, — добавил он, — постарайся найти хотя бы тысяч двадцать фунтов наличными к моему приезду.

Положив трубку, Таунсенд вышел на Пятую авеню и поймал такси.

— В аэропорт, — сказал он. — Получите сто долларов, если мы успеем к следующему рейсу на Лондон.

Такси лавировало среди плотного потока машин, и Таунсенд вдруг вспомнил, что Том все еще ждет его на корте, а вечером он договорился поужинать с Кейт — она собиралась рассказать, как продвигается дело с «Любовницей сенатора». Каждый день Таунсенд благодарил Бога, в которого не верил, за то, что Кейт тогда вернулась из Сиднея. Он понимал: ему повезло встретить женщину, способную вынести его невыносимый образ жизни, — во многом потому, что она примирилась с таким положением дел задолго до того, как они поженились. Кейт ни разу не упрекнула его за долгие часы, проведенные на работе, за поздние возвращения домой и частые отъезды. Он лишь надеялся, что Том позвонит ей и сообщит, что Таунсенд исчез.

— Нет, понятия не имею, куда, — так и слышал он его слова.

Когда он прилетел в Хитроу следующим утром, таксист решил, что его не касается, почему его пассажир одет в спортивный костюм и держит в руках ракетку для сквоша. Наверное, все корты в Нью-Йорке переполнены.

Сорок минут спустя Кит вошел в свою лондонскую контору и принял командование операцией у Неда Брюэра. К десяти часам всех служащих, которые оказались на месте, разослали по городу. К обеду никто не мог купить «Глоуб» ни за какие деньги в радиусе трех с лишним километров от угла Гайд-парка и Оксфорд-стрит. К девяти вечера на руках у Таунсенда было 126 212 экземпляров газеты.

Армстронг вернулся в Лондон в субботу днем. Все утро перед этим он раздавал приказы своим служащим по всей Британии. К девяти утра в воскресенье у него на руках оказалось 79 107 экземпляров «Глоуб» — во многом благодаря Вест Райдингу, по которому прошлись мелким тралом.

В воскресенье он обзвонил редакторов всех своих региональных газет и приказал на первой полосе утренних выпусков призывать читателей, чтобы они выискивали субботний номер «Глоуб» и голосовали за Армстронга. В понедельник утром он выступил в передаче «Сегодня» и во всех программах новостей, куда ему удалось пробиться. Но все продюсеры решили, что справедливости ради нужно предоставить и Таунсенду возможность ответить на следующий день.

К четвергу люди Таунсенда одурели от подписей; служащих Армстронга тошнило от заклеивания конвертов. В пятницу оба звонили в «Глоуб» каждые несколько минут, пытаясь узнать, как идет подсчет голосов. Но сэр Уолтер поручил считать голоса Обществу избирательных реформ, которое больше интересовала точность, чем скорость, поэтому даже редактор узнал результаты голосования только около полуночи.

В утреннем выпуске субботнего номера газеты читателям «Глоуб» сообщалось, что 232 712 голосов было отдано за Колониста и 229 847 — за Иммигранта.

В понедельник в девять утра адвокат Таунсенда явился в редакцию «Глоуб» с векселем на 20 миллионов долларов. Армстронг протестовал, грозился подать в суд, но не смог помешать сэру Уолтеру передать свои акции Таунсенду.

На первом заседании нового правления Таунсенд предложил оставить сэра Уолтера на посту председателя с прежним жалованьем — 100 тысяч фунтов в год. Старик улыбнулся и произнес льстивую речь о том, что читатели сделали правильный выбор.

Таунсенд молчал, пока не дошли до «Других вопросов». Тогда он внес предложение — все сотрудники «Глоуб» должны автоматически выходить на пенсию по достижении шестидесяти лет, как принято во всех остальных его компаниях. Сэр Уолтер тоже поддержал предложение, так как торопился в «Терф-Клуб» на праздничный обед с приятелями. Предложение приняли даже без голосования.

Только вечером, когда сэр Уолтер лег в постель, жена объяснила ему значение этой последней резолюции.

ПЯТЫЙ ВЫПУСК «СИТИЗЕН» ПРОТИВ «ГЛОУБ»

ГЛАВА 28

СИТИЗЕН, 15 апреля 1968 года:

МИНИСТР ВЫХОДИТ В ОТСТАВКУ

— Сто тысяч экземпляров «Любовницы сенатора» уже напечатаны и перевезены на склад в Нью-Джерси и теперь только ждут инспекции миссис Шервуд, — сообщила Кейт, глядя в потолок.

— Хорошее начало, — улыбнулся Кит. — Но я не верну ни пенса своих денег, пока они не появятся на прилавках магазинов.

— Как только ее адвокат проверит количество и оплаченные заказы на поставку, у него не останется выбора — ему придется вернуть первый миллион. Эта часть договора будет выполнена в установленный срок.

— И во сколько мне пока обходится этот проект?

— Около тридцати тысяч долларов, включая типографские и транспортные расходы, — ответила Кейт. — Все остальное мы делали собственными силами и потом еще сможем получить налоговую скидку.

— Умница. А есть у меня шанс вернуть второй миллион? Хоть ты и потратила уйму времени, переписывая эту чертову книгу, я все равно не представляю, как она попадет в списки бестселлеров.

— Пока еще рано говорить, — возразила Кейт. — Всем известно, что только тысяча сто книжных магазинов каждую неделю посылают в «Нью-Йорк Таймс» отчет о количестве проданных книг. Если бы я могла взглянуть на список этих магазинов, я бы дала тебе реальный шанс вернуть второй миллион.

— Если ты узнаешь, какие магазины посылают отчет, это не значит, что читатели будут покупать книги.

— Нет, не значит, но думаю, мы сможем подтолкнуть их в нужном направлении.

— И как ты собираешься это сделать?

— Во-первых, выпустим книгу в такое время, когда торговля идет вяло — скажем, в январе или феврале, — а потом будем продавать только тем точкам, которые посылают отчеты в «Нью-Йорк Таймс».

— Но от этого люди не станут их покупать.

— Станут, если мы будем отдавать книгу в книжные магазины всего за пятьдесят центов за экземпляр при магазинной цене три с половиной доллара, тогда они будут получать семьсот процентов прибыли с каждой проданной книги — вместо обычных ста.

— Но это все равно не поможет, если книгу невозможно читать.

— В первую неделю это не будет иметь значения, — заметила Кейт. — Если книжные магазины начнут получать такой доход, они сами выставят книгу на витрину, на прилавок у кассы и даже на полку бестселлеров. Я провела исследование, и, по моим подсчетам, в первую неделю нам нужно продать всего десять тысяч экземпляров, чтобы занять пятнадцатую позицию в списке бестселлеров. Это меньше десяти экземпляров на один магазин.

— Думаю, таким образом наши шансы становятся всего лишь пятьдесят на пятьдесят, — покачал головой Таунсенд.

— А я могу их увеличить. За неделю до выхода книги мы можем поместить в наших газетах хвалебные рецензии на книгу и рекламу на первых полосах. Еще мы напечатаем мою статью «Потрясающая миссис Шервуд» в наших журналах. Как ты думаешь, сколько журналов мы можем использовать, не вызывая подозрений?

— Все до одного, если это вернет мне миллион, — сказал Таунсенд. — Но все равно это лишь чуть-чуть повышает наши шансы.

— Если ты позволишь мне сделать следующий шаг, думаю, победа будет за нами.

— Что ты предлагаешь? Купить «Нью-Йорк Таймс»?

— Нет, о столь радикальных мерах я не думала, — рассмеялась Кейт. — Я предлагаю вот что. Пусть в течение недели после выхода книги наши собственные служащие выкупят пять тысяч экземпляров.

— Пять тысяч? Мы просто выбросим деньги на ветер.

— Не думаю, — возразила Кейт. — Мы снова продадим их в магазины по пятьдесят центов за штуку, потеряв на этом пятнадцать тысяч долларов, и неделя в списке бестселлеров будет тебе гарантирована. В этом случае мистеру Аблону придется вернуть тебе второй миллион.

Таунсенд заключил ее в объятия.

— Мы вполне можем это провернуть.

— Но только в том случае, если ты узнаешь названия магазинов, которые поставляют сведения для списка бестселлеров «Нью-Йорк Таймс».

— Ты умница, — он крепче прижал ее к себе.

— Наконец-то я поняла, — улыбнулась Кейт, — что́ тебя заводит.

— Стивен Халлет на первой линии, и Рей Аткинс, министр промышленности, на второй, — доложила Памела.

— Я сначала поговорю с Аткинсом. Скажи Стивену, что я сразу ему перезвоню.

Армстронг подождал, пока раздастся щелчок на его последней игрушке, которая запишет весь разговор.

— Доброе утро, господин министр. Чем могу помочь?

— Это личная проблема, Дик. Мы можем встретиться?

— Конечно, — ответил Армстронг. — Давайте пообедаем в «Савое» в какой-то из дней на следующей неделе?

Он пролистал ежедневник, думая, какую встречу можно отменить.

— Боюсь, дело срочное, Дик. И я не хотел бы встречаться у всех на виду.

Армстронг проверил, что у него назначено на этот день.

— В таком случае, может, пообедаем прямо у меня, в моей столовой? У меня назначена встреча с Доном Шарпом, но если это срочно, я ее отложу.

— Я вам очень признателен, Дик. Около часа вас устроит?

— Вполне. Я распоряжусь, чтобы вас встретили в приемной и проводили прямо ко мне в кабинет.

Армстронг положил трубку и улыбнулся. Он точно знал, почему министр промышленности хочет с ним встретиться. В конце концов, все эти годы он был верным сторонником лейбористской партии — и помимо всего прочего, жертвовал тысячу фунтов в год на каждый из пятидесяти ключевых постов. Благодаря этому небольшому капиталовложению у него было пятьдесят близких друзей в парламентской группе, в том числе несколько министров, и доступ в высшие правительственные круги. Если бы он захотел получить такое влияние в Америке, это обошлось ему в миллион долларов в год.

Его мысли прервал телефонный звонок. Памела сообщила, что звонит Стивен Халлет.

— Извини, что сразу не поговорил с тобой, Стивен, но у меня на проводе был молодой Рей Аткинс. Говорит, нужно срочно встретиться. Думаю, мы оба догадываемся, о чем идет речь.

— Мне казалось, решение по «Ситизен» будет принято только в следующем месяце.

— Наверное, они хотят сделать объявление, пока не поползли слухи. Не забывай, именно Аткинс переслал заявку Таунсенда на покупку «Ситизен» в Комиссию по монополиям и слияниям. Вряд ли лейбористская партия придет в восторг, если Таунсенд получит контроль над «Ситизен» вдобавок к «Глоуб».

— Окончательное решение принимает КМС, Дик, а не министр.

— Все равно они не позволят Таунсенду прибрать к рукам половину Флит-Стрит. Во всяком случае, «Ситизен» — единственная газета, которая многие годы поддерживает лейбористов, в то время как большинство газет принимают сторону тори.

— Но КМС должна быть беспристрастной.

— Как Таунсенд с Вильсоном и Хитом?[31] «Глоуб» каждый день пишет любовные письма Тедди-морячку.[32] Если Таунсенду достанется еще и «Ситизен», в стране не будет ни одного выразителя мнения лейбористов.

— Я это знаю, и ты это знаешь, — сказал Стивен. — Но КМС состоит не только из социалистов.

— Очень жаль, — буркнул Армстронг. — Если «Ситизен» станет моим, Таунсенд наконец поймет, что такое настоящая конкуренция.

— Меня не нужно убеждать, Дик. Я желаю тебе удачи с министром. Но я позвонил не для этого.

— От тебя всегда одни неприятности, Стивен. Что на этот раз?

— Я только что получил длинное письмо от поверенного Шерон Левитт. Он грозится подать на тебя в суд.

— Но мы же подписали с ней соглашение. Она не получит от меня больше ни пенни.

— Знаю, Дик. Но на этот раз они хотят взыскать с тебя алименты. Оказывается, Шерон родила сына. Она утверждает, что отец — ты.

— Знаю эту маленькую потаскушку! Отцом может быть кто угодно…

— Возможно, — согласился Стивен. — Но родинка под правой лопаткой говорит сама за себя. К тому же не забывай, в КМС четыре женщины, и жена Таунсенда беременна.

— Когда родился этот ублюдок? — Армстронг быстро перевернул назад страницы ежедневника.

— Четвертого января.

— Подожди. — Армстронг уставился на запись, сделанную за девять месяцев до этой даты: Александр Шервуд, Париж. — Эта дрянь все спланировала — заорал он. — Она только притворялась, что хочет быть моей личной ассистенткой. Она заранее знала, что мне придется расплачиваться дважды. Что ты посоветуешь?

— Ее адвокаты, безусловно, узна́ют о борьбе за «Ситизен». Соответственно, они поймут, что стоит только сделать один звонок в «Глоуб»…

— Они не посмеют, — прошипел Армстронг.

— Может, и нет, — невозмутимо ответил Стивен. — А вот она посмеет. Могу посоветовать только одно: позволь мне договориться с ними. Я постараюсь добиться наиболее благоприятных для тебя условий.

— Как скажешь, — нехотя согласился Армстронг. — Только предупреди их: если просочится хоть слово, все платежи прекратятся в тот же день.

— Сделаю все возможное, — пообещал Стивен. — Но боюсь, она кое-чему научилась у тебя.

— Чему же? — осведомился Дик.

— Тому, что невыгодно нанимать дешевого адвоката. Я позвоню, как только обговорю условия.

— Жду. — Армстронг швырнул трубку.

— Памела! — заорал он через дверь. — Соедини меня с Доном Шарпом.

Услышав в трубке голос редактора «Лондон Ивнинг Пост», Армстронг сказал:

— Возникло срочное дело. Придется перенести наш обед на другой день.

Он положил трубку, не дав Шарпу возможности ответить. Армстронг давно решил заменить этого редактора и даже нашел подходящего человека на его место, но звонок министра заставил его отложить решение.

Шерон и ее болтовня его не беспокоили. У него были досье на всех редакторов с Флит-Стрит и их хозяев и целая картотека, посвященная Киту Таунсенду. Его мысли вернулись к Рею Аткинсу.

Разобрав почту с Памелой, он попросил ее принести «Парламентский справочник Дода». Он хотел напомнить себе основные этапы карьеры Аткинса, имена его жены и детей, посты в правительстве, даже его увлечения.

Все признавали, что Рей Аткинс был одним из самых ярких политиков своего поколения. Этот факт подтвердил Гарольд Вильсон, назначив его теневым министром всего через пятнадцать месяцев. Многие были уверены: если лейбористы победят на следующих выборах — Армстронг, правда, считал такой исход маловероятным, — Аткинс войдет в состав кабинета. Некоторые даже поговаривали, что он может стать будущим лидером партии.

Аткинс был членом парламента от Северного избирательного округа, там выходила одна из местных газет Армстронга, и за долгие годы случайное знакомство двух мужчин переросло в более тесную связь. Когда Аткинса назначили замминистра промышленности, отвечающего за слияния компаний, Армстронг постарался укрепить их дружбу в надежде, что это перевесит чашу весов в его пользу, когда придет время принимать решение, кому отдать право покупки «Ситизена».

Тираж «Глоуб» неуклонно снижался и после того, как Таунсенд выкупил долю сэра Уолтера Шервуда. Таунсенд хотел уволить редактора, но отложил решение, когда несколько месяцев спустя умер владелец «Ситизена» Хью Танклифф, и его вдова заявила, что собирается выставить газету на продажу. Таунсенд потратил несколько дней, убеждая свое правление, что он должен подать заявку на покупку «Ситизена» — «Файнэншл Таймс» назвала его предложение «слишком высокой ценой», хотя у «Ситизена» был самый большой ежедневный тираж в Британии. Предложенная им цена действительно оказалась самой высокой из всех заявок. Другие газеты тут же заявили гневный протест, возмущаясь тем, что Таунсенд может стать владельцем двух самых успешных ежедневных газет в стране. Демонстрируя редкую единодушную солидарность, «Таймс» в редакционной статье подвергла решительной критике идею передачи национальных институтов иностранцам, которые таким образом получают возможность влиять на британский образ жизни. На следующее утро на стол редактора легло несколько писем, в которых подчеркивалось, что собственный владелец «Таймс» — канадец. Ни одно из них не было опубликовано.

Когда Армстронг объявил, что готов предложить ту же цену, что и Таунсенд, и согласился оставить на посту председателя правления сэра Пола Мэтланда, бывшего посла в Вашингтоне, правительству не оставалось другого выбора, кроме как передать вопрос на рассмотрение Комиссии по монополиям и слияниям. Таунсенд пришел в ярость и назвал все это «происками социалистов», но не нашел особого сочувствия у тех, кто следил за постепенным снижением качества «Глоуб» в прошедшем году. У Армстронга тоже было не много сторонников. В газетах стала мелькать избитая фраза о выборе из двух зол.

Но Армстронг был убежден, что на сей раз он обставит Таунсенда и самый лакомый кусок на Флит-Стрит достанется именно ему. Он с нетерпением ждал, когда придет Рей Аткинс и официально подтвердит эту новость.

Аткинс прибыл в издательский дом Армстронга незадолго до часа дня. Владелец говорил по телефону по-русски, когда Памела проводила министра в его кабинет. Армстронг оборвал разговор на полуслове и встал навстречу гостю. Пожимая руку Аткинсу, он невольно отметил, что рука влажная.

— Что будешь пить? — спросил он.

— Чуть-чуть виски и много воды, — ответил Аткинс.

Армстронг налил министру выпивку и пригласил его в соседнюю комнату. Он включил ненужный свет и вместе с ним спрятанный магнитофон. Аткинс с облегчением улыбнулся, увидев, что длинный обеденный стол накрыт только на двоих.

— Спасибо, Дик, — напряженно произнес он. — Я благодарен тебе, что ты нашел время встретиться со мной.

— О чем ты говоришь, Рей, — Армстронг уселся во главе стола. — Я всегда рад встрече с человеком, который столько сил отдает нашему общему делу. За твое будущее, — добавил он, поднимая бокал. — Все говорят, оно у тебя блестящее.

— Ты так много делаешь для нашей партии, Дик, — ответил министр. Армстронг обратил внимание, что у него дрожат руки.

— Спасибо за добрые слова, Рей.

Во время первых двух блюд они обсуждали шансы лейбористской партии на победу в следующих выборах, и оба пришли к выводу, что прогнозы не слишком оптимистичны.

— Хотя опросы общественного мнения выглядят немного лучше, — говорил Аткинс, — следует только взглянуть на результаты выборов в местные органы власти, и сразу становится ясно, как настроены избиратели в дальних округах.

— Согласен, — кивнул Армстронг. — Только дурак ориентируется на опросы общественного мнения при назначении выборов. Хотя я считаю, что во время «Часа вопросов» в парламенте Вильсон превосходит Теда Хита.

— Верно, но это видят только несколько сотен членов парламента. Если бы заседание Палаты общин передавали по телевизору, весь народ понял бы, что Гарольд относится к другой категории политиков.

— Я до этого не доживу, — усмехнулся Армстронг.

Аткинс кивнул и погрузился в глубокое молчание. Когда со стола убрали посуду, Армстронг велел официанту оставить их наедине. Он подлил заместителю министра кларета, но Аткинс просто вертел бокал в руках, явно не зная, как начать неловкий разговор. Как только дверь за официантом закрылась, Аткинс глубоко вздохнул.

— Ситуация довольно щекотливая, — нерешительно начал он.

— Можешь говорить спокойно, Рей. Все, что ты скажешь, не выйдет за пределы этой комнаты. Не забывай, мы играем за одну команду.

— Спасибо, Дик, — ответил министр. — Я с самого начала знал, что ты именно тот человек, с кем можно обсудить мою небольшую проблему. — Он замолчал, продолжая вертеть в руках бокал. И внезапно выпалил: — «Ивнинг Пост» вмешивается в мою личную жизнь, Дик, и я не могу больше этого выносить.

— Жаль это слышать, — недоуменно откликнулся Армстронг, который полагал, что они будут обсуждать совершенно другой вопрос. — Чем они так тебя расстроили?

— Они мне угрожают.

— Угрожают? — Армстронг почувствовал легкое раздражение. — Каким образом?

— Ну, может, «угрожают» — это слишком сильно сказано. Но один из твоих репортеров постоянно названивает мне на работу и домой, иногда по нескольку раз в день.

— Поверь, Рей, я ничего об этом не знаю, — покачал головой Армстронг. — Я поговорю с Доном Шарпом сразу после твоего ухода. Можешь быть уверен, больше ты их не услышишь.

— Спасибо, Дик, — он наконец сделал глоток вина. — Но меня волнуют не звонки. Меня беспокоит история, попавшая к ним в руки.

— Может, расскажешь мне, в чем дело, Рей?

Министр опустил голову и уставился в стол.

— Все это случилось много лет назад, — через некоторое время начал он. — Так давно, на самом деле, что я даже об этом забыл.

Армстронг молча долил вина своему гостю.

— Вскоре после того, как меня выбрали в муниципальный совет Брэдфорда, — он глотнул еще вина, — я познакомился с секретаршей управляющего жилищным строительством.

— Ты тогда уже был женат на Дженни? — поинтересовался Армстронг.

— Нет, мы с Дженни встретились пару лет спустя.

— Ну так в чем проблема? Даже лейбористская партия разрешает встречаться с девушками до брака, — он попытался разрядить обстановку.

— Только если они не беременеют, — мрачно возразил министр. — И их религия не запрещает им делать аборт.

— Ясно, — тихо сказал Армстронг. После небольшой паузы он спросил: — Дженни знает?

— Нет. Я никогда ей не рассказывал и вообще никому. Она — дочь местного врача-консерватора, так что ее семья никогда не одобряла наш брак. Если все это выплывет наружу, мне, помимо всего прочего, еще предстоит пережить синдром «мы же тебе говорили».

— Так это девушка создает проблемы?

— Нет, слава Богу, Рахиль ведет себя безупречно. Разумеется, я выплачиваю ей полное содержание.

— Понимаю. Но если она не доставляет тебе неприятностей, в чем тогда проблема? Ни одна газета не осмелится напечатать статью, если она не подтвердит факты.

— Знаю. Но, к сожалению, ее брат однажды выпил лишнего и раскрыл свой рот в местном пабе. Он не знал, что в баре сидит внештатный журналист, работающий на «Ивнинг Пост». На следующий день брат отказался от своих слов, но журналист, ублюдок, продолжал копать. Если эта история выплывет наружу, мне придется подать в отставку. И Бог знает, что будет с Дженни.

— Ну, до этого еще не дошло, Рей. В одном ты можешь быть уверен: ты никогда не увидишь даже намека на эту историю ни в одной из моих газет. Когда ты уйдешь, я сразу позвоню Шарпу и растолкую ему, что к чему. Тебе больше не позвонят, во всяком случае, по этому вопросу.

— Спасибо, — поблагодарил Аткинс. — У меня словно камень с души свалился. Теперь остается только молиться, чтобы журналист не отнес материал в другую газету.

— Как его зовут? — спросил Армстронг.

— Джон Камминс.

Армстронг записал имя в блокноте.

— Я позабочусь, чтобы мистеру Камминсу предложили работу в какой-нибудь из моих газет на севере, подальше от Брэдфорда. Это умерит его пыл.

— Даже не знаю, как тебя благодарить, — улыбнулся министр.

— Уверен, ты найдешь способ, — Армстронг встал из-за стола, не удосужившись предложить гостю кофе. Он вместе с Аткинсом вышел из столовой. Напряженность министра уступила место непринужденной самоуверенности, свойственной большинству политиков. Проходя через кабинет Армстронга, он заметил на книжной полке полный комплект «Уиздена».[33]

— Не знал, что ты увлекаешься крикетом, Дик, — удивился он.

— О да, — кивнул Армстронг. — Люблю эту игру с детства.

— За какой округ болеешь? — поинтересовался Аткинс.

— За Оксфорд, — ответил Армстронг, когда они подошли к лифту.

Аткинс промолчал. Он тепло пожал руку хозяину кабинета.

— Еще раз спасибо, Дик. Огромное спасибо.

Как только двери лифта закрылись, Армстронг вернулся в свой кабинет.

— Мне срочно нужен Дон Шарп, — крикнул он, проходя мимо стола Памелы.

Редактор «Ивнинг Пост» явился в кабинет владельца газеты несколько минут спустя, с толстой папкой в руке. Он стоял и ждал, пока Армстронг закончит телефонный разговор на непонятном ему языке.

— Вы меня вызывали, — сказал он, когда Армстронг положил трубку.

— Да. Я только что обедал с Реем Аткинсом. Он говорит, «Пост» преследует его. Вроде вы хотите напечатать о нем какую-то статью.

— Да, один мой журналист собирает материал. Вообще-то мы уже несколько дней пытаемся связаться с мистером Аткинсом. Мы полагаем, много лет назад у министра родился внебрачный ребенок, мальчик по имени Венджи.

— Но это было до того, как он женился.

— Верно, — признал редактор, — но…

— В таком случае я не понимаю, какое отношение все это имеет к интересам государства.

Дона Шарпа немного удивила необычная чувствительность хозяина — хотя он понимал, что КМС вскоре должна принять решение по «Ситизену».

— Вы согласны или нет? — спросил Армстронг.

— В обычных обстоятельствах я бы согласился, — ответил Шарп. — Но в данном случае женщина потеряла работу в муниципалитете, от нее отвернулась семья, она ютится — именно ютится — в однокомнатной квартирке в избирательном округе министра. Он же ездит на «ягуаре» и купил себе второй дом на юге Франции.

— Но он выплачивает ей полное содержание.

— Не всегда в срок, — возразил редактор. — И я считаю, общественность имеет право знать, что когда он был заместителем министра социальных услуг, он провел через комитет палаты общин законопроект о Пособии матерям-одиночкам.

— Это неважно, и вы это знаете.

— Есть еще одно обстоятельство, которое может заинтересовать наших читателей.

— Какое?

— Она мусульманка. Родив внебрачного ребенка, она навсегда лишилась возможности выйти замуж. Они немного строже относятся к этим вопросам, чем англиканская церковь.

Редактор вытащил из папки фотографию и положил на стол Армстронгу. Армстронг взглянул на симпатичную азиатку с маленьким мальчиком на руках. Сходство ребенка с отцом было очевидным.

Армстронг поднял глаза на Шарпа.

— Как вы догадались, что я вызвал вас именно по этому поводу?

— Я решил, что вы отменили наш совместный обед не для того, чтобы поболтать с Реем Аткинсом о переходе Брэдфорда в низшую лигу в этом сезоне.

— Нечего тут острить, — рявкнул Армстронг. — Вы прекратите свое расследование, причем немедленно. Если даже намек на эту историю появится хотя бы в одной из моих газет, можете не выходить на работу на следующий день.

— Но… — опешил редактор.

— И пока вы здесь, можете оставить папку у меня на столе.

— Что?

Армстронг свирепо посмотрел на редактора, и тот покорно положил пухлую папку на стол. Потом молча повернулся и вышел.

Армстронг чертыхнулся. Если уволить Шарпа сейчас, он побежит прямиком через дорогу и отдаст историю «Глоуб». С какой стороны ни посмотреть, его решение обойдется ему в кругленькую сумму. Он снял трубку.

— Памела, соедини меня с мистером Аткинсом в министерстве торговли и промышленности.

Через несколько минут в трубке раздался голос Аткинса.

— Это общедоступная линия? — спросил Армстронг, зная, что государственные служащие часто прослушивают разговоры на случай, если их министры берут на себя обязательства, которые им потом придется выполнять.

— Нет, тебя соединили с моим личным номером, — заверил его Аткинс.

— Я говорил с интересующим нас редактором, — сообщил Армстронг, — и могу тебя успокоить — мистер Камминс больше не будет тебе докучать. Еще я предупредил его, что если увижу хоть малейшее упоминание об этом инциденте в моих газетах, он может искать себе другую работу.

— Спасибо, — поблагодарил министр.

— И, думаю, тебе интересно будет узнать, Рей, что досье мистера Камминса по этому делу лежит сейчас на моем столе, и сразу после нашего разговора я его уничтожу.

— Ты хороший друг, Дик. Вероятно, ты спас мою карьеру.

— Такая карьера заслуживает спасения, — сказал Армстронг. — Помни, если нужно, я всегда готов тебе помочь.

Как только он положил трубку, в кабинет заглянула Памела.

— Пока вы говорили с министром, опять звонил Стивен. Соединить вас?

— Да. А потом мне нужно будет, чтобы ты кое-что для меня сделала.

Памела кивнула и скрылась за дверью. Через минуту зазвонил один из телефонов на столе. Армстронг снял трубку.

— В чем проблема, Стивен?

— Никаких проблем. У меня состоялся обстоятельный разговор с поверенными Шерон Левитт, и мы договорились о некоторых предварительных условиях соглашения — если, конечно, они устроят обе стороны.

— Рассказывай, — велел Армстронг.

— Похоже, у Шерон есть любовник, он живет в Италии, и…

Армстронг внимательно слушал отчет Стивена о результатах переговоров, которые тот провел от его имени. Его губы растянулись в улыбке еще до того, как адвокат закончил свой рассказ.

— Кажется, все складывается удачно, — сказал он.

— Да. Как прошла встреча с министром?

— Хорошо прошла. Он столкнулся примерно с той же проблемой, что и я, вот только ему не повезло так, как мне. В отличие от меня, у него нет человека вроде тебя, который мог бы разобраться с его проблемами.

— Мне нужно что-то из этого понимать?

— Нет, — ответил Армстронг. Положив трубку, он вызвал секретаршу.

— Памела, когда напечатаешь сегодняшний разговор за обедом, положи копию в эту папку, — он показал на стопку бумаг, которые Дон Шарп оставил на столе.

— И что потом делать с этой папкой?

— Запри в сейф. Я скажу тебе, когда она мне снова понадобится.

Если редактор «Лондон Ивнинг Пост» просил о личной встрече с Китом Таунсендом, ему немедленно давали зеленый свет. Всем на Флит-Стрит было известно, что Таунсенд всегда готов принять сотрудников Армстронга, если они располагают интересной информацией о своем боссе. Не многие пользовались этим гостеприимством, потому что все знали — если попадутся, будут уволены в тот же день и больше никогда не получат работу ни в одной газете Армстронга.

Уже давно руководители уровня Дона Шарпа не связывались с Таунсендом напрямую. Он подозревал: мистер Шарп уже знает, что дни его сочтены, и решил, что ему нечего терять. Но, как и многие другие до него, он настоял, чтобы встреча состоялась на нейтральной территории.

Таунсенд всегда снимал для этих целей апартаменты «Фитцалан» в гостинице «Хауард», потому что она находилась недалеко от Флит-Стрит, но при этом не была логовом вездесущих журналистов. Один звонок Хитер старшему швейцару — и все было готово с соблюдением мер предосторожности.

Шарп в подробностях пересказал Таунсенду разговор, который состоялся между ним и Армстронгом после обеда его босса с Реем Аткинсом, и ждал его реакции.

— Рей Аткинс, — повторил Таунсенд.

— Да, замминистра промышленности.

— Человек, который примет окончательное решение, кто получит контроль над «Ситизеном».

— Точно. Вот почему я подумал, что вы должны немедленно узнать об этом, — сказал Шарп.

— А папка осталась у Армстронга?

— Да, но мне нужно всего несколько дней, чтобы сделать дубликаты. Если вы опубликуете эту историю на первой полосе «Глоуб», уверен, в сложившихся обстоятельствах Комиссии по монополиям и слияниям придется вычеркнуть Армстронга из списка кандидатов.

— Возможно, — задумчиво произнес Таунсенд. — Как только соберете все документы, пришлите их прямо мне. Поставьте мои инициалы, К.Р.Т., в нижнем левом углу пакета, тогда его никто, кроме меня, не откроет.

Шарп кивнул.

— Дайте мне неделю, максимум две.

— А если в итоге я стану владельцем «Ситизена», — сказал Таунсенд, — можете быть уверены, вы получите работу в газете.

Шарп хотел спросить, какую именно работу, но Таунсенд добавил:

— Побудьте в гостинице еще минут десять.

Когда он вышел на улицу, старший швейцар приложил руку к фуражке. Возвращаясь в машине на Флит-Стрит, он был уверен, что «Ситизен» у него в кармане.

Молодой привратник видел, что двое мужчин приехали по отдельности и уезжали тоже по отдельности. Он дождался, когда его начальник пойдет пить чай, снял трубку телефона и набрал номер.

Десять дней спустя Таунсенду пришло два пакета с инициалами К.Р.Т. в нижних левых углах. Хитер, не открывая, оставила их на столе. Первый был от бывшего служащего «Нью-Йорк Таймс», который прислал ему полный перечень книжных магазинов, поставлявших сведения для списка бестселлеров. Две тысячи долларов — вполне разумная плата за эту информацию, подумал Таунсенд. Он отложил перечень в сторону и открыл второй конверт. Это был многостраничный отчет Дона Шарпа о заместителе министра промышленности.

Через час у Таунсенда не осталось сомнений — он вернет свой второй миллион, а Армстронг пожалеет, что не выдал тайну министра. Он снял трубку и велел Хитер отправить список магазинов экспресс-почтой в Нью-Йорк. Потом позвонил редактору «Глоуба» и вызвал его к себе.

— Прочитай это, — он подтолкнул к нему второй конверт, — и узнаешь, что будет завтра на первой полосе.

— У меня уже есть материал на завтра, — возразил редактор. — Мы получили доказательства, что Мэрилин Монро жива.

— Она может еще немного подождать, — сказал Таунсенд. — Завтра мы пишем о министре промышленности и его попытке скрыть своего внебрачного ребенка. К пяти вечера макет первой полосы должен лежать у меня на столе.

Несколько минут спустя Армстронгу позвонил Рей Аткинс.

— Чем могу помочь, Рей? — спросил он, одновременно нажав кнопку на телефоне.

— Нет, Дик, теперь моя очередь тебе помогать, — сказал Аткинс. — Я только что получил отчет от Комиссии по монополиям и слияниям с их рекомендациями по «Ситизену».

На этот раз мокрыми стали руки у Армстронга.

— Они советуют мне принять решение в твою пользу. Я звоню просто, чтобы сказать — я последую их совету.

— Отличные новости, — Армстронг встал. — Спасибо.

— Рад был принести тебе приятную весть, — ответил Аткинс. — Если у тебя есть чек на семьдесят восемь миллионов фунтов, считай, что «Ситизен» уже твой.

Армстронг засмеялся.

— Когда это объявят официально?

— Рекомендации КМС представят на рассмотрение Кабинета сегодня в одиннадцать утра, и там не будет никого, кто мог бы проголосовать против, — сообщил министр. — Я выступлю с заявлением в парламенте в 3.30, и был бы признателен, если бы ты пока ничего не говорил. Мы же не хотим дать комиссии повод отменить свое решение.

— Ни слова, Рей, обещаю. — Он немного помолчал. — И я хочу, чтобы ты знал: если тебе когда-нибудь потребуется моя помощь, только скажи.

Таунсенд с улыбкой еще раз взглянул на заголовок:

ТАЙНА ВНЕБРАЧНОГО РЕБЕНКА МИНИСТРА ОТ МУСУЛЬМАНКИ

Потом прочитал первый абзац, кое-где внося мелкие исправления:

«Прошлым вечером Рей Аткинс, министр промышленности, отказался от комментариев, когда его спросили, является ли он отцом маленького Венджи Пателя (см. фотографию), семи лет от роду, который живет со своей матерью в убогой однокомнатной квартирке в избирательном округе министра. Мать Венджи, мисс Рахиль Патель, тридцати трех лет…»

— В чем дело, Хитер? — спросил он, когда в кабинет вошла его секретарша.

— Звонит политический обозреватель из Палаты общин. Похоже, объявили решение по «Ситизену».

— Но мне же говорили, что в ближайший месяц никаких заявлений не будет.

Таунсенд схватил трубку. Его лицо помрачнело, когда ему прочитали заявление, с которым только что выступил Рей Аткинс в Палате общин.

— Теперь, пожалуй, нет смысла пускать ваш материал в печать, — заметил политический обозреватель.

— Не будем торопиться, — сказал Таунсенд. — Вечером я просмотрю его еще раз.

Он угрюмо уставился в окно. Решение Аткинса означало, что теперь Армстронг контролирует единственную ежедневную газету в Британии, чей тираж выше, чем у «Глоуб». С этой минуты они с Армстронгом начнут войну за одних и тех же читателей, и Таунсенд не был уверен, что оба выживут в этом противостоянии.

Через час после заявления министра в Палате общин Армстронг позвонил Алистеру Макалвою, редактору «Ситизена», и попросил его зайти в издательский дом Армстронга. Потом он договорился поужинать с сэром Полом Мэтландом, председателем правления «Ситизена».

Алистер Макалвой десять лет занимал пост редактора «Ситизена». Узнав о решении министра, он предупредил своих коллег: может случиться так, что завтрашний номер выйдет без их участия, никто от этого не застрахован, в том числе и он сам. Но когда Армстронг второй раз за день похлопал его по плечу и назвал величайшим редактором на всей Флит-Стрит, у него появилась надежда, что он, возможно, все-таки удержится на своем посту. Обстановка немного разрядилась, и тогда Армстронг предупредил его, что им предстоит столкнуться лбами с «Глоуб», причем, по его мнению, схватка начнется уже следующим утром.

— Догадываюсь, — кивнул Макалвой, — так что мне лучше вернуться на свое рабочее место. Я позвоню, как только узнаю, что будет завтра на первой полосе «Глоуб». Может, мы сумеем их переплюнуть.

Едва дверь за Макалвоем закрылась, в кабинет вошла Памела с бутылкой шампанского.

— Кто прислал?

— Рей Аткинс, — ответила Памела.

— Открывай, — велел Армстронг.

Не успела она выдернуть пробку, как зазвонил телефон. Памела сняла трубку и некоторое время молча слушала.

— Это младший швейцар из «Хауарда» — он не может долго говорить, иначе его поймают. — Она прикрыла трубку рукой. — Он звонил вам дней десять назад, но я его не соединила. Говорит, это насчет Кита Таунсенда.

Армстронг схватил трубку. Когда швейцар поведал ему, с кем встречался Таунсенд в апартаментах «Фитцалан», он сразу понял, что будет на первой полосе в завтрашнем «Глоуб». За эту бесценную информацию юноша просил всего 50 фунтов.

Армстронг выпалил пулеметную очередь приказов еще до того, как Памела успела наполнить его бокал.

— И сразу после разговора с Шарпом соедини меня с Макалвоем.

Как только Дон Шарп вернулся в здание, ему передали, что его хочет видеть хозяин. Он сразу поднялся в кабинет Армстронга и услышал только два слова: «Ты уволен». Он развернулся и в дверях наткнулся на двух охранников, которые проводили его до самого выхода из здания.

— Давай Макалвоя.

Услышав голос редактора «Ситизена», Армстронг не стал тратить время на объяснения:

— Алистер, я знаю, что будет на первой полосе в завтрашней «Глоуб», и я единственный, кто может утереть им нос.

Положив трубку, Армстронг попросил Памелу вытащить досье Аткинса из сейфа и сделал глоток шампанского. Оно было не самое лучшее.

Заголовок в утренней «Глоуб» гласил: «Тайный внебрачный ребенок министра от мусульманки: эксклюзивный репортаж». Под ним шло интервью с братом мисс Патель на трех страницах, с фотографиями. В конце стояла подпись: «Журналистское расследование провел Дон Шарп».

Таунсенд был доволен, но потом открыл «Ситизен» и прочел заголовок:

МИНИСТР РАСКРЫВАЕТ «СИТИЗЕНУ» ТАЙНУ СВОЕГО ВНЕБРАЧНОГО РЕБЕНКА

Следом шел большой материал на тысячу слов с фотографиями и отрывками из эксклюзивного интервью, записанного на магнитофон. Имя специального корреспондента указано не было.

На первой полосе вечернего выпуска газета «Лондон Ивнинг Пост» напечатала заявление премьер-министра, который сообщил, что — с большим сожалением — вынужден был принять отставку мистера Рея Аткинса, члена парламента.

ГЛАВА 29

СИТИЗЕН, 21 августа 1978 года:

НЕ ТАК МНОГО ЛЮДЕЙ ОБИТАЕТ В НОВОЙ «ГЛОУБ»

Таунсенд прошел паспортный и таможенный контроль и, выйдя из здания аэропорта, увидел Сэма — тот ждал, чтобы отвезти его в Сидней. За двадцать пять минут пути Сэм сообщил боссу все последние новости Австралии. Он не оставил у него никаких сомнений по поводу того, как он относится к премьер-министру Малкольму Фрейзеру — устаревшие взгляды, не понимает современную реальность — и к Сиднейскому оперному театру — деньги на ветер, тоже уже устаревший. Но одно сообщение Сэма все же оказалось свежим и отнюдь не устаревшим.

— Где ты это узнал, Сэм?

— Водитель председателя сказал.

— И что тебе пришлось сообщить ему в обмен на эту информацию?

— Только то, что вы ненадолго приедете из Лондона, — пожал плечами Сэм, остановив машину перед зданием «Глобал Корпорейшн» на Питт-Стрит.

Таунсенд толкнул крутящиеся двери, пересек вестибюль и вошел в лифт, который тотчас унес его на верхний этаж. Все головы поворачивались ему вслед. Он немедленно вызвал к себе редактора, Хитер даже не успела с ним поздороваться.

В ожидании редактора Таунсенд ходил взад и вперед по кабинету, изредка останавливаясь, чтобы полюбоваться оперным театром, который все его газеты, за исключением «Континента», как и Сэм, поспешили назвать неудачным. Всего в ста метрах от театра возвышался мост, который до последнего времени считался эмблемой города. В гавани сновали яркие разноцветные лодки, сверкая мачтами на солнце. Хотя население увеличилось вдвое, Сидней теперь казался ему страшно маленьким по сравнению с тем временем, когда он только стал владельцем «Кроникл». У него возникло ощущение, будто он смотрит на городок, построенный из кубиков «Лего».

— С возращением, Кит, — поздоровался Брюс Келли, входя в открытую дверь. Таунсенд повернулся и пошел навстречу первому редактору, которого он когда-то назначил в одну из своих газет.

— Приятно вернуться домой. Давно не виделись, Брюс, — улыбнулся он, пожимая ему руку. «Неужели я тоже так сильно постарел, как этот грузный, лысеющий человек?» — подумал он.

— Как Кейт?

— Она ненавидит Лондон и бо́льшую часть времени проводит в Нью-Йорке, но, надеюсь, она приедет ко мне на следующей неделе. Как идут дела здесь?

— Ну, по нашим еженедельным отчетам ты увидишь, что за прошлый год тираж немного увеличился, доходы от рекламы растут, а прибыль дошла до рекордного уровня. Так что, думаю, мне пора в отставку.

— Именно об этом я и хотел с тобой поговорить, — сказал Таунсенд.

Кровь отхлынула от лица Брюса.

— Ты серьезно, шеф?

— Серьезнее некуда, — Таунсенд посмотрел на друга. — Ты нужен мне в Лондоне.

— Зачем? — удивился Брюс. — «Глоуб» — не та газета, которую я мог бы возглавить. Она чересчур традиционная и слишком британская.

— Вот поэтому-то ее тираж падает каждую неделю. Во-первых, ее читатели такие старые, что в буквальном смысле умирают у меня на руках. Ты должен стать следующим редактором «Глоуб», чтобы я мог пойти в лобовую атаку на Армстронга. Нужно перекроить всю газету, полностью изменить ее стиль. И прежде всего — из нее нужно сделать таблоид.

Брюс недоверчиво посмотрел на босса.

— Но профсоюзы никогда этого не допустят.

— С ними я разберусь, — уверенно заявил Таунсенд.

САМАЯ ПОПУЛЯРНАЯ ЕЖЕДНЕВНАЯ ГАЗЕТА В БРИТАНИИ

Армстронг гордился этим подзаголовком, идущим прямо под шапкой «Ситизен». Но хотя тираж газеты оставался на прежнем уровне, он все чаще подумывал о том, что Алистер Макалвой, старейший редактор на Флит-Стрит, вероятно, не тот человек, который способен воплотить в жизнь его долгосрочную стратегию.

Армстронг зашел в тупик, пытаясь понять, почему Таунсенд улетел в Сидней. Он не мог поверить, что его соперник позволит тиражу «Глоуб» падать и уступит ему первенство без борьбы. Но пока тираж «Ситизен» превышал тираж «Глоуб» примерно два к одному, Армстронг без стеснения каждое утро напоминал своим верным читателям, что ему принадлежит самая продаваемая газета Британии. «Армстронг Коммьюникейшнз» объявила, что ее прибыль за прошедший год составила семнадцать миллионов фунтов, и все знали, что глава компании теперь смотрит на запад в поисках следующего крупного приобретения.

Люди, вообразившие, будто им все известно, наверное, тысячу раз говорили ему, что Таунсенд скупает акции «Нью-Йорк Стар». Только они не знали, что он сам решает ту же задачу. Рассел Критчли, его нью-йоркский адвокат, объяснил, что как только у него в руках окажется пять процентов основного капитала, по правилам Комиссии по ценным бумагам и биржам ему придется выйти из подполья и заявить о намерении поглотить компанию.

Сейчас ему принадлежали четыре с половиной процента акций «Стар», и, по его подсчетам, Таунсенд был примерно на таком же уровне. Но оба пока выжидали, пока противник сделает следующий ход. Армстронг знал, что у Таунсенда больше городских и региональных — точнее, штатных — газет в Америке, чем у него, хотя недавно Армстронг приобрел газетное издательство в Милуоки вместе с одиннадцатью газетами. Оба знали: поскольку «Нью-Йорк Таймс» никогда не выставят на продажу, победу в Большом Яблоке одержит тот, кто получит контроль над рынком таблоидов.

Пока Таунсенд разрабатывал в Сиднее планы создания новой «Глоуб» для ничего не подозревающих британцев, Армстронг отправился на Манхэттен готовить наступление на «Нью-Йорк Стар».

— Но Брюс Келли ничего об этом не знает, — недоумевал Таунсенд, пока Сэм вез его из аэропорта Тулламарина в Мельбурн.

— Откуда же ему знать? — пожал плечами Сэм. — Ведь он даже не знаком с водителем председателя.

— Ты хочешь сказать, что какой-то водитель знает то, о чем не слышал больше ни один человек в газетном мире?

— Нет. Заместитель председателя тоже знает, потому что он обсуждал это с председателем на заднем сиденье машины.

— И водитель сказал тебе, что правление заседает сегодня в десять утра?

— Точно, шеф. Вообще-то он прямо сейчас везет председателя на это заседание.

— И цена — 12 долларов за акцию?

— Так договорились председатель и его заместитель на заднем сиденье, — Сэм свернул в центр города.

Таунсенд не мог придумать других вопросов, после которых не выставил бы себя полным идиотом.

— Ты, наверное, не захочешь заключить пари? — поинтересовался он, когда машина выехала на Флиндерс-Стрит.

Некоторое время Сэм обдумывал предложение.

— Я согласен, шеф, — наконец ответил он и после небольшой паузы добавил: — Сто долларов, если я прав.

— О нет, — покачал головой Таунсенд. — Твоя зарплата за месяц, или мы разворачиваемся и возвращаемся в аэропорт.

Сэм проехал на красный свет и чуть не врезался в трамвай.

— Договорились, — решился он. — Но только если Артур будет участвовать на тех же условиях.

— Кто такой Артур, черт возьми?

— Водитель председателя.

— Считай, что вы с твоим Артуром в деле, — сказал Таунсенд, когда машина остановилась перед редакцией «Курьера».

— Как вы думаете, сколько вас ждать? — поинтересовался Сэм.

— Ровно столько, сколько тебе потребуется, чтобы лишиться своей месячной зарплаты, — ответил Таунсенд и вышел из машины, хлопнув дверцей.

Таунсенд смотрел на здание, где в 20-х годах его отец начинал карьеру репортера, где он сам выполнил свое первое задание, когда еще школьником подрабатывал стажером. А потом мать продала газету, даже не сказав ему об этом. Стоя на тротуаре, он видел окно кабинета, в котором когда-то работал отец. Неужели «Курьер» действительно продается, а его профессиональные советники ничего об этом не знают? Утром перед вылетом из Сиднея он проверил цену на акции: 8.40 долларов. Можно ли поставить все, опираясь лишь на слово водителя? Он пожалел, что рядом нет Кейт — ему бы пригодился ее совет. Благодаря ей «Любовница сенатора» Маргарет Шервуд две недели продержалась на нижней строчке списка бестселлеров «Нью-Йорк Таймс», и он получил назад свой второй миллион. К удивлению обоих, книга получила неплохие отзывы в не принадлежащей Таунсенду прессе. Кит от души веселился, когда получил письмо от миссис Шервуд, в котором она спрашивала, не заинтересует ли его контракт еще на три ее книги.

Таунсенд толкнул двустворчатые двери и прошел под часами, висящими над входом в вестибюль. Он остановился перед бронзовым бюстом своего отца и почему-то вспомнил, как ребенком вставал на цыпочки и пытался дотянуться отцу до его волос. От этого воспоминания он стал нервничать еще сильнее.

Он отвернулся, пересек вестибюль и вошел в лифт вместе с другими людьми. Все замолчали, когда поняли, кто это. Он нажал кнопку, и двери закрылись. Он не был здесь больше тридцати лет, но до сих пор помнил, где находится зал заседаний — в нескольких метрах по коридору от кабинета отца.

Лифт останавливался на каждом этаже, выходили служащие отдела распространения, потом рекламы, потом отдела информации, и наконец он остался один. На верхнем этаже, где находились кабинеты руководства, он осторожно шагнул в коридор и посмотрел по сторонам. Никого не было видно. Он пошел направо в сторону зала заседаний, замедлив шаг возле старого кабинета отца. Он шел все медленнее и медленнее, пока не остановился перед залом заседаний.

Кит уже хотел повернуть назад, выйти из здания и высказать Сэму все, что он думает о нем и его приятеле Артуре, но вдруг вспомнил о пари. Если бы он умел проигрывать, он, вероятно, так и не постучал бы в эту дверь. Но он постучал и, не дожидаясь ответа, вошел в зал.

Шестнадцать лиц повернулись к нему, и шестнадцать пар глаз уставились на него. Он ждал, что председатель спросит, какого черта он тут делает, но все молчали. Создавалось впечатление, будто они ожидали его прихода.

— Господин председатель, — начал Кит, — я готов купить контрольный пакет «Курьера» по двенадцать долларов за акцию. Так как сегодня вечером я улетаю в Лондон, мы либо прямо сейчас подписываем договор, либо никакого договора не будет.

Сэм ждал босса в машине. На третьем часу ожидания он позвонил Артуру и посоветовал ему вложить всю зарплату за следующий месяц в акции «Мельбурн Курьер», причем сделать это до того, как правление выступит с официальным заявлением.

Прилетев следующим утром в Лондон, Таунсенд выпустил пресс-релиз, в котором объявил, что Брюс Келли займет место редактора «Глоуб» и начнет подготовку к превращению газеты в таблоид.[34] Лишь несколько инсайдеров поняли важность этого назначения. В течение следующих дней несколько национальных газет напечатали краткую биографию Брюса. Все они писали, что он двадцать пять лет был редактором «Сидней Кроникл», что он разведен и имеет двоих взрослых детей, и он — единственный, кого можно, хотя бы с натяжкой, назвать близким другом Таунсенда. «Ситизен» язвительно хихикала, когда ему не дали разрешение на работу, и высказала предположение, что должность редактора «Глоуб» нельзя назвать работой. Но в целом информации о последнем иммигранте из Австралии было немного. Под заголовком «Покойся с миром» «Ситизен» сообщала своим читателям, что Келли — всего лишь могильщик, которому поручили похоронить то, что все давно считали умершим. Разумеется, она не преминула добавить, что на каждый проданный экземпляр «Глоуб» «Ситизен» теперь продает три. В действительности соотношение было 1:2,3, но Таунсенд уже привык, что Армстронг склонен к преувеличению, когда дело доходит до статистики. Он вставил статью в рамочку и к приезду Брюса повесил на стене его нового кабинета.

Как только Брюс прилетел в Лондон, он, не успев даже найти подходящего жилья, сразу стал обрабатывать журналистов из таблоидов. Большинство из них, казалось, не обращали внимания на предостережения «Ситизена» о том, что «Глоуб» катится вниз и, возможно, упадет совсем, если Таунсенд не сумеет договориться с профсоюзами. Первым рекрутом Брюса стал Кевин Рашклифф, который, как его уверяли, заработал себе репутацию на посту замредактора газеты «Пипл».

Когда Брюс впервые поручил Рашклиффу подготовить газету к печати, а сам взял выходной, они получили повестку в суд от адвокатов мистера Мика Джаггера. Рашклифф как ни в чем не бывало пожал плечами:

— История была так хороша, не хотелось ее проверять.

Они заплатили солидное возмещение ущерба и напечатали опровержение, а юристов предупредили, чтобы впредь они более тщательно проверяли статьи мистера Рашклиффа.

Даже некоторые опытные журналисты согласились войти в состав редколлегии. Их спрашивали, почему они оставили надежную работу ради «Глоуб». В ответ они говорили, что им предложили контракт на три года — на таких условиях можно работать где угодно.

В первые недели под руководством Келли тиражи продолжали снижаться. Редактору хотелось детально обсудить эту проблему с Таунсендом, но босс вел бесконечные переговоры с профсоюзами типографских работников.

В день выпуска «Глоуб» в формате таблоида Брюс устроил прием в редакции и пригласил гостей посмотреть, как новая газета выходит из типографии. Его огорчило, что многие политики и знаменитости не смогли прийти. Потом он узнал, что они отправились на прием, который устроил Армстронг в честь семидесятипятилетия «Ситизена». Бывший служащий «Ситизена», теперь работающий в «Глоуб», уточнил, что на самом деле газете всего семьдесят два.

— Ну что ж, напомним Армстронгу через три года, — пожал плечами Таунсенд.

В первом часу ночи, когда вечеринка подходила к концу, в кабинет редактора вошел посыльный и сообщил, что станки не работают. Таунсенд с Брюсом бросились в типографию и обнаружили, что рабочие объявили забастовку и разошлись по домам. Они засучили рукава и попытались снова запустить станки, но это оказалось невыполнимой задачей — они быстро выяснили, что им в буквальном смысле вставили палки в колеса. На следующий день газета вышла тиражом всего 131 тысяча, и ни один экземпляр не добрался дальше Бирмингема, так как машинисты поездов объявили забастовку в поддержку профсоюзов типографских работников.

Вся пятая полоса утренней «Ситизен» была посвящена рассуждениям на тему, не пора ли вернуть старый «Глоуб». В конце концов, «Нелегальный иммигрант» — как они упорно называли Брюса — обещал новые рекордные тиражи и сдержал слово: теперь тираж «Ситизен» превышает тираж «Глоуб» тридцать к одному. Да-да, тридцать к одному!

На другой полосе «Ситизен» предлагала своим читателям пари со ставкой сто к одному, что «Глоуб» не протянет и шести месяцев. Таунсенд тотчас выписал чек на тысячу фунтов и послал с курьером Армстронгу, но расписки не получил. Однако после звонка Брюса в Национальную ассоциацию новостей эту историю опубликовали все остальные газеты.

Наутро Армстронг объявил на первой полосе «Ситизен», что положил чек Таунсенда на тысячу фунтов в банк, и поскольку «Глоуб» вряд ли протянет еще шесть месяцев, он внесет пожертвование в размере 50 тысяч фунтов в Фонд помощи прессе и еще 50 тысяч фунтов — в любую благотворительную организацию на выбор Таунсенда. К концу недели Таунсенд получил больше ста писем от ведущих благотворительных учреждений, которые убеждали его, почему он должен выбрать именно их.

Следующие несколько недель «Глоуб» редко печатала больше 300 тысяч экземпляров в день, и Армстронг никогда не забывал сообщать об этом своим читателям. Шли месяцы, и Таунсенд в конце концов признал, что ему придется объявить войну профсоюзам. Но он понимал, что не решит свою проблему, пока лейбористская партия будет у власти.

ГЛАВА 30

ГЛОУБ, 4 мая 1979 года:

МЭГГИ ПОБЕДИЛА!

Телевизор в кабинете Таунсенда работал всю ночь — он следил за результатами выборов. Как только стало ясно, что Маргарет Тэтчер переезжает на Даунинг-Стрит, 10, он быстро написал передовицу, в которой уверял своих читателей, что Британия вступает в захватывающую новую эру. Статья заканчивалась словами: «Пристегните ремни».

В четыре часа утра они с Брюсом, шатаясь от усталости, вышли из здания, и Таунсенд бросил ему на прощание:

— Ты же понимаешь, что это значит, да?

На следующий день Таунсенд договорился о личной встрече с Эриком Харрисоном, генеральным секретарем отколовшегося профсоюза типографских работников, в «Хауард-Отеле». Когда встреча подошла к концу, в дверь постучал старший швейцар и спросил, не может ли он поговорить с Таунсендом наедине. Он сообщил, что, вернувшись раньше после перерыва, случайно услышал разговор младшего швейцара по телефону. Таунсенду не потребовалось выяснять, кто был на другом конце провода.

— Я сейчас же его уволю, — пообещал старший швейцар. — Уверяю вас, это больше не повторится.

— Нет-нет, — сказал Таунсенд. — Пусть остается на прежнем месте. Скорее всего, здесь я больше не буду проводить встречи с людьми, о которых Армстронг не должен знать, но почему бы мне не встречаться здесь с теми, о ком я хочу, чтобы он узнал?

На ежемесячном заседании правления «Армстронг Коммьюникейшнз» финансовый директор доложил, что, по его оценке, «Глоуб» теряет около 100 тысяч фунтов каждую неделю. Какими бы глубокими ни были карманы Таунсенда, отрицательный денежный поток скоро опустошит их.

Армстронг улыбнулся, но ничего не сказал, пока сэр Пол Мэтланд не перешел ко второму пункту повестки дня, и попросил его проинформировать правление о своей последней поездке в Америку. Армстронг довел до их сведения, как обстоят дела в Нью-Йорке, и сообщил, что в ближайшем будущем намерен совершить еще один перелет через Атлантику. Он считал, что скоро компания будет в состоянии публично объявить о намерении купить «Нью-Йорк Стар».

Сэр Пол в ответ заявил, что его беспокоит масштабность подобного приобретения, и попросил не принимать никаких обязательств без одобрения правления. Армстронг заверил его, что у него и в мыслях не было поступить таким образом.

Когда перешли к «Другим вопросам», Питер Уэйкхем обратил внимание правления на статью в «Файнэншл Таймс», в которой говорилось, что Таунсенд недавно купил крупный комплекс складских помещений на Острове Собак, и по ночам туда все время что-то привозят грузовики без опознавательных знаков.

— Кто-нибудь знает, что там происходит? — сэр Пол обвел взглядом сидящих за столом.

— Нам известно, — ответил Армстронг, — что вместе с «Глоуб» Таунсенду подсунули транспортную компанию. Раз его газеты терпят убытки, вероятно, ему пришлось переключиться на другой бизнес.

Кто-то рассмеялся, только не сэр Пол.

— Это не объясняет, почему Таунсенд установил там столь серьезную систему безопасности, — покачал головой он. — Охранники, собаки, электронные ворота, колючая проволока по всему периметру — он что-то замышляет.

Армстронг со скучающим видом пожал плечами, и сэр Пол неохотно объявил заседание закрытым.

Три дня спустя Армстронгу позвонил младший швейцар из «Хауарда» и сообщил, что Таунсенд весь день и бо́льшую часть вечера провел в апартаментах «Фитцалан» с тремя представителями одного из ведущих профсоюзов типографских работников, которые выступают против сверхурочной работы. Армстронг решил, что они договариваются о повышении оплаты и улучшении условий в обмен на возвращение членов профсоюза к работе.

В следующий понедельник он улетел в Америку, уверенный, что выбрал самый подходящий момент для подготовки предложения о покупке «Нью-Йорк Стар», пока Таунсенд разбирается со своими проблемами в Лондоне.

Когда Таунсенд собрал всех работающих в «Глоуб» журналистов, многие решили, что хозяин наконец договорился с профсоюзами, и этот всеобщий сбор — не более чем камуфляж с целью показать всем, что он одержал победу над ними.

В четыре часа на редакционный этаж набилось больше семисот журналистов. Когда вошли Таунсенд и Брюс Келли, все замолчали и расступились, пропуская хозяина в центр зала. Таунсенд забрался на стол и обвел взглядом людей, которым предстояло решить его судьбу.

— Последние несколько месяцев, — тихо заговорил он, — мы с Брюсом Келли разрабатывали план, который, я уверен, изменит все наши жизни, а возможно, и всю журналистику этой страны в целом. У газет нет будущего, пока ими управляют так же, как и сто лет назад. Кто-то должен оказать сопротивление, и этим человеком буду я. Время пришло. Я намерен перевести все свои типографские и издательские работы на Остров Собак. Эта операция начнется в воскресенье в полночь.

Кто-то громко ахнул.

— Недавно я пришел к соглашению, — продолжал Таунсенд, — с Эриком Харрисоном, генеральным секретарем Союза печатников, и это соглашение даст нам шанс раз и навсегда избавиться от мертвой хватки «закрытого предприятия».

Некоторые ответили на его слова аплодисментами. Другие смотрели с неуверенностью, а кто-то — с откровенной злостью.

Потом хозяин стал объяснять журналистам, как будет организована столь масштабная операция.

— Проблема распространения будет решена с помощью нашего собственного парка грузовиков, и в будущем нам не придется зависеть от профсоюза железнодорожников, которые, несомненно, начнут забастовку в поддержку своих товарищей из профсоюза типографских работников. Мне остается только надеяться, что вы все поддержите меня в этом рискованном начинании. Есть вопросы?

В зале поднялся лес рук. Таунсенд кивнул человеку, стоявшему прямо перед ним.

— Как вы считаете, профсоюзы будут пикетировать новое здание, и если да, то какие меры безопасности вы приняли?

— На первую часть вопроса — ответ «да», — сказал Таунсенд. — Что касается второй, полиция посоветовала мне не разглашать их планы. Но я могу вас заверить, что вся эта операция получила поддержку премьер-министра и Кабинета.

По залу пронесся рокот недовольства. Таунсенд повернулся и показал на другую поднятую руку.

— Те из нас, кто не захочет участвовать в этом безумии, получат компенсацию?

Таунсенд надеялся, что кто-нибудь задаст этот вопрос.

— Советую внимательно прочитать ваши контракты, — ответил он. — Там ясно написано, какую компенсацию вы получите, если мне придется закрыть газету.

Зал загудел.

— Вы нам угрожаете? — спросил тот же журналист.

Таунсенд резко повернулся к нему и жестко сказал:

— Нет. Но если вы не поддержите меня, вы поставите под угрозу заработок каждого работника газеты.

Поднялись еще руки. Таунсенд дал слово стоявшей позади женщине.

— Сколько других профсоюзов согласились вас поддержать?

— Ни одного, — ответил он. — Думаю, все остальные устроят забастовку сразу после собрания.

Он кивнул еще кому-то и больше часа отвечал на вопросы. Когда он наконец слез со стола, было ясно, что журналисты разделились на два лагеря: одни одобряли его план, другие решили поддержать профсоюз печатников и принять участие во всеобщей забастовке.

Вечером Брюс сообщил ему, что Национальный союз журналистов выпустил пресс-релиз о намерении провести собрание всех служащих Таунсенда в десять часов утра. Собрание решит, какой ответ они дадут Таунсенду. Час спустя Таунсенд выпустил свой пресс-релиз.

Всю ночь он провел без сна, мучительно думая, правильно ли он поступил. Что, если он пустился в безрассудную авантюру, которая поставит всю его империю на колени? За прошедший месяц он получил только одно хорошее известие — его младший сын Грэхем, который жил с Кейт в Нью-Йорке, произнес свое первое слово, и этим словом было не «газета». Хотя он присутствовал при рождении ребенка, через три часа он уже поднимался на борт самолета в аэропорту Кеннеди. Иногда его одолевали сомнения, нужна ли ему такая жизнь.

Наутро приехав на работу, он сидел в одиночестве и ждал результатов собрания. Если они решат объявить забастовку, ему конец. После выхода пресс-релиза о его планах акции «Глобал Корпорейшн» за ночь упали на четыре пенса, а акции «Армстронг Коммьюникейшнз» — которая, безусловно, окажется в выигрыше, если его планы провалятся — поднялись на два.

Во втором часу дня в его кабинет без стука ворвался Брюс.

— Они тебя поддержали! — завопил он. Таунсенд вскинул голову, кровь прилила к его лицу. — Но голоса разделились почти поровну — 343 против 301 за то, чтобы принять твое предложение. Думаю, угроза закрыть газету, если они тебя не поддержат, в конечном счете, склонила их на твою сторону.

Чуть позже Таунсенд позвонил на Даунинг-Стрит, 10, и предупредил премьер-министра, что ожидается кровавая схватка, которая может продлиться несколько недель. Маргарет Тэтчер пообещала ему свою полную поддержку. Со временем стало ясно, что он не преувеличивал: журналисты и типографские рабочие входили в новый комплекс и выходили из него в сопровождении вооруженной полиции; к Таунсенду и Брюсу Келли приставили круглосуточную охрану, после того как оба получили анонимные угрозы.

И это была не единственная их проблема. Хотя новый редакционно-издательский комплекс на Острове Собак, бесспорно, был самым современным в мире, некоторые журналисты выражали недовольство той жизнью, которую им приходится вести — их контракты, утверждали они, не предусматривают оскорбления, а иногда даже плевки и камни, которыми их осыпают члены профсоюзов, когда они утром входят в Крепость Таунсенда и покидают ее вечером.

На этом жалобы журналистов не кончались. Лишь немногим пришлись по душе современные клавиатуры и компьютеры, сменившие их старые пишущие машинки, и в особенности запрет на употребление алкоголя в редакции. Вероятно, всем было бы легче, если бы их не забросили так далеко от родных пивнушек на Флит-Стрит.

В течение первого месяца после переезда на Остров Собак из газеты уволились шестьдесят три журналиста, и тираж продолжал падать. Пикетирование становилось все ожесточеннее, и финансовый директор предупредил Таунсенда: если так пойдет и дальше, ресурсам «Глобал Корпорейшн» наступит конец. В завершение он спросил:

— Неужели это того стоит? Вы готовы стать банкротом ради того, чтобы доказать свою правоту?

На другой стороне Атлантики Армстронг с удовольствием следил за происходящим. «Ситизен» набирала тиражи, а его акции взлетели до небес. Но он понимал: если Таунсенд сумеет изменить ход событий, ему придется вернуться в Лондон и быстро провернуть аналогичную операцию.

Однако никто не ожидал того, что вскоре произошло.

ГЛАВА 31

САН, 4 мая 1982 года:

В ЯБЛОЧКО!

В апреле 1982 года, в пятницу ночью, пока вся Британия спала глубоким сном, аргентинские войска захватили Фолклендские острова. Госпожа Тэтчер впервые за сорок лет созвала заседание парламента в субботу, и палата приняла резолюцию: без промедления послать оперативное соединение и вернуть острова.

Алистер Макалвой позвонил Армстронгу в Нью-Йорк и убедил его, что «Ситизен» следует придерживаться линии лейбористской партии — шовинистический ответ ничего не решает, пусть с этой проблемой разбирается ООН. Армстронг не соглашался, пока Макалвой не добавил:

— Эта безответственная авантюра станет концом Тэтчер. Поверьте мне, лейбористская партия вернется к власти в считанные недели.

Таунсенд, напротив, не сомневался, что нужно поддержать Маргарет Тэтчер, и водрузил «Юнион-Джек» над редакцией газеты. В понедельник «Глоуб» вышла с заголовком «Перепалка» и карикатурой на генерала Галтиери, на которой он был изображен в виде злобного пирата. Когда оперативное соединение вышло из Портсмута и направилось на юг Атлантики, тираж «Глоуб» впервые за многие месяцы дошел до 300 тысяч. В первые дни перестрелки даже принц Эндрю удостоился похвалы «за доблестную и героическую службу» в качестве пилота вертолета. Когда британская подводная лодка «Завоеватель» 2 мая потопила «Генерала Белграно», «Глоуб» возвестила на весь мир «В ЯБЛОЧКО!», и тираж снова подскочил. К тому моменту, как британские войска вновь захватили Порт-Стэнли, «Глоуб» продавала больше 500 тысяч экземпляров в день, а тираж «Ситизен» снизился впервые с тех пор, как его владельцем стал Армстронг. Когда Питер Уэйкхем позвонил Армстронгу в Нью-Йорк и назвал цифры последнего тиража, тот примчался в Лондон первым же рейсом.

К тому времени, как британские войска с победой возвращались домой, «Глоуб» продавала уже больше миллиона экземпляров в день, а тираж «Ситизен» впервые за двадцать пять лет опустился ниже четырех миллионов. В тот день, когда флот вошел в Портсмут, «Глоуб» организовала кампанию по сбору денег для вдов, чьи доблестные мужья погибли в боях за свою страну. День за днем Брюс Келли печатал истории о героизме и гордости вместе с фотографиями вдов и их детей — и все они оказывались читателями «Глоуб».

На следующий день после поминовения погибших в соборе Св. Павла Армстронг созвал военный совет на девятом этаже своего издательского дома. Руководитель отдела распространения напомнил ему, что бо́льшая часть доходов «Глоуб» получена за счет «Ситизен», о чем Армстронг и так прекрасно знал без его напоминаний. Алистер Макалвой по-прежнему советовал не поддаваться панике. В конце концов, «Глоуб» — всего лишь бульварная газетенка, а «Ситизен» остается серьезным радикальным изданием с безупречной репутацией.

— Было бы глупо опускать планку в угоду какому-то выскочке, чья газета не годится даже на то, чтобы завернуть в нее уважающую себя порцию жареной рыбы с картошкой, — заявил он. — Вы можете представить «Ситизен», печатающий итоги розыгрыша бинго? Еще одна вульгарная идея Кевина Рашклиффа.

Армстронг мысленно взял на заметку это имя. Бинго повысило тираж «Глоуб» еще на 100 тысяч в день, и он не видел причин, почему «Ситизен» не может последовать его примеру. Но он также знал, что команда, которую Макалвой создавал на протяжении десяти лет, во всем поддерживает своего редактора.

— Посмотрите на сегодняшнюю первую полосу «Глоуб», — сделал Армстронг последнюю отчаянную попытку. — Почему мы не печатаем такие истории?

— Потому что Фредди Старр не заслуживает упоминания даже на одиннадцатой полосе «Ситизен», — возмутился Макалвой. — Кого вообще интересует, что он ест?[35] Нам каждый день предлагают истории такого сорта, но мы не получаем пачку повесток в суд, которые идут с ними в комплекте.

Макалвой и его команда вышли с собрания в уверенностью, что им удалось убедить хозяина не идти по пути «Глоуб».

Их уверенность испарилась, когда на стол Армстронга легли данные тиража за следующий квартал. Не сказав никому ни слова, он снял трубку и назначил встречу Кевину Рашклиффу, заместителю редактора «Глоуб».

В этот же день Рашклифф явился в «Армстронг Коммьюникейшнз». Он являл собой полную противоположность Алистеру Макалвою. С первой минуты он называл Армстронга «Дик», словно они были старые друзья, и сыпал цитатами из речей политиков, которые хозяин не понимал. Рашклифф с ходу выложил, как бы он изменил «Ситизен», став ее редактором.

— Редакционные статьи слишком пресные, — разглагольствовал он. — Добавь пару предложений от себя, пусть они знают твое отношение. Никаких длинных слов — не больше трех слогов, и не больше десяти слов в предложении. Не пытайся влиять на них. Просто дай то, чего они хотят.

Необычно притихший Армстронг объяснил молодому человеку, что пока может взять его только на должность замредактора.

— Контракт Макалвоя кончается лишь через семь месяцев.

Армстронг чуть было не передумал, когда Рашклифф выдвинул ему свои требования. Он бы так легко не сдался, если бы знал условия контракта Рашклиффа с «Глоуб» или то, что Брюс Келли не собирался продлить его в конце года. Через три дня Армстронг в служебной записке сообщил Макалвою, что назначил Кевина Рашклиффа его заместителем.

С какой стати ему навязали замредактора «Глоуб», хотел возразить Макалвой, но жена напомнила, что через семь месяцев он выходит на пенсию с полным обеспечением, и сейчас не время жертвовать работой ради принципов. Придя в редакцию на следующее утро, Макалвой попросту «не заметил» своего нового заместителя и не услышал его «блестящей» идеи относительно первой полосы следующего номера.

— Только через мой труп, — заявил Макалвой на утреннем заседании в тот день, когда «Глоуб» поместила фотографию обнаженной девушки на третьей полосе и впервые продала два миллиона экземпляров.

Никто не решился ему напомнить, что несколько его лучших репортеров недавно перешли в «Глоуб», и только один Рашклифф проделал путь в обратном направлении.

Армстронг по-прежнему бо́льшую часть времени проводил в подготовке к битве за захват «Нью-Йорк Стар». Он скрепя сердце принимал мнение Макалвоя, и не в последнюю очередь потому, что не хотел увольнять своего самого опытного редактора накануне всеобщих выборов.

Когда Маргарет Тэтчер вернулась в Палату общин, получив большинство — 144 — голоса, «Глоуб» объявила это своей победой и предсказала, что это ускорит падение «Ситизен».

На следующей неделе Армстронг вернулся в Англию, и на ежемесячном заседании правления сэр Пол поднял вопрос о снижении тиража газеты.

— При этом тиражи «Глоуб» растут с каждым месяцем, — вставил Питер Уэйкхем.

— Итак, что мы будем с этим делать? — обратился председатель к главе компании.

— У меня есть кое-какие идеи на этот счет, — уклончиво ответил Армстронг.

— А можем ли мы узнать, что это за идеи? — поинтересовался сэр Пол.

— Я посвящу вас в свои планы на следующем заседании, — заявил Армстронг.

Ответ явно не удовлетворил сэра Пола, но он воздержался от комментариев.

На следующий день Армстронг вызвал Макалвоя, не удосужившись известить об этом членов правления. Когда редактор «Ситизена» вошел в кабинет, Армстронг не поднялся ему навстречу и не предложил сесть.

— Уверен, вы догадались, зачем я вас вызвал, — начал он.

— Нет, Дик, не имею ни малейшего представления, — с невинным видом ответил Макалвой.

— Я только что смотрел отчет за прошлый месяц. Если мы и дальше пойдем такими темпами, к концу года «Глоуб» будем продавать больше экземпляров, чем мы.

— При этом вы останетесь владельцем великой национальной газеты, а Таунсенд так и будет издавать дешевый бульварный листок.

— Вполне возможно. Но мне еще приходится считаться с правлением и акционерами.

Макалвой не помнил, чтобы Армстронга когда-нибудь интересовало мнение правления или акционеров. Последнее прибежище хозяина, чуть не вырвалось у него. Но он вспомнил предупреждение своего адвоката о том, что ему надо продержаться еще пять месяцев, и решил не провоцировать Армстронга.

— Полагаю, вы видели сегодня «Глоуб»? — Армстронг потряс перед его носом газетой своего соперника.

— Да, конечно, видел, — Макалвой бросил взгляд на огромные жирные буквы на первой полосе: «Поп-звезда замешана в скандале с наркотиками».

— А у нас «Дополнительные льготы для медсестер».

— Наши читатели любят медсестер, — заметил Макалвой.

— Наши читатели могут сколько угодно любить медсестер, — Армстронг начал листать газету, — но если вы вдруг не заметили, «Глоуб» поставил эту же историю на седьмую полосу. Мне абсолютно ясно, даже если это не ясно вам, что наших читателей больше интересуют поп-звезды и скандалы.

— Именно эта звезда, — возразил Макалвой, — никогда не входил в первую сотню топ-звезд. К тому же наркотики — это громко сказано. Он просто выкурил косячок у себя дома. Будь он известным, «Глоуб» написала бы его имя в заголовке. У меня весь стол забит этим хламом, но я не хочу оскорблять наших читателей публикацией этого дерьма.

— Теперь, по-видимому, придется, — повысил голос Армстронг. — Попробуем для разнообразия сразиться с «Глоуб» ее же оружием. Может, сделай мы это раньше, мне не пришлось бы искать нового редактора.

На мгновение Макалвой лишился дара речи.

— Я вас правильно понял? Я уволен? — тихо проговорил он.

— Наконец-то до вас дошло, — хмыкнул Армстронг. — Да, вы уволены. Новый редактор будет назначен в понедельник. Освободите свой стол к вечеру.

— Могу я надеяться, что проработав десять лет редактором этой газеты, я получу пенсию в полном объеме?

— Вы получите не больше и не меньше того, что вам положено по закону, — рявкнул Армстронг. — А теперь убирайтесь из моего кабинета.

Он свирепо смотрел на Макалвоя, ожидая, что тот выдаст одну из своих знаменитых тирад, но уволенный редактор просто развернулся и без единого слова вышел, тихо закрыв за собой дверь.

Армстронг проскользнул в соседнюю комнату, вытерся полотенцем и сменил рубашку. Она была точной копией прежней, так что никто не заметит.

Вернувшись к себе, Макалвой быстро ввел в курс дела своих ближайших соратников. Он рассказал им, чем кончился разговор с Армстронгом, и посвятил их в свой план. Несколько минут спустя он в последний раз занял председательское место на редакционном совещании и стал изучать список статей, претендовавших на первую полосу.

— У меня есть сенсация для завтрашнего номера, Алистер, — произнес чей-то голос.

Макалвой посмотрел на редактора политического отдела.

— Что ты задумал, Кэмпбелл?

— Член городского совета от партии лейбористов в Ламбете объявила голодовку в знак протеста против несправедливой жилищной политики нынешнего правительства. Она черная и безработная.

— Звучит неплохо, — кивнул Макалвой. — У кого-нибудь еще есть материалы на первую полосу?

Он медленно обвел взглядом комнату, но все молчали. Наконец он обратил внимание на Кевина Рашклиффа, к которому за весь месяц ни разу не обратился.

— Как насчет тебя, Кевин?

Замредактора сидел в углу комнаты. Он заморгал, не в силах поверить, что редактор обращается именно к нему.

— Ну, я несколько недель работаю над статьей о личной жизни министра иностранных дел, но пока она выглядит неправдоподобной.

— Набросай слов триста на эту тему, а юристы решат, сойдет ли нам это с рук.

Некоторые старые работники беспокойно заерзали на своих стульях.

— А что случилось с той статьей об архитекторе? — осведомился Макалвой, по-прежнему обращаясь к своему заместителю.

— Вы ее зарезали, — удивленно посмотрел на него Рашклифф.

— Она показалась мне скучноватой. Ты не мог бы ее чуть-чуть оживить?

— Как скажете, — еще больше удивился Рашклифф.

Поскольку Макалвой никогда не брал в рот ни капли до сдачи номера в печать, кое-кто из присутствующих решил, что он заболел.

— Ладно, значит решено. Материал Кевина пойдет на первую полосу, а Кэмпбелла — на вторую. — Он сделал паузу. — Мы с женой сегодня идем на Паваротти, поэтому я оставляю газету на Кевина. Справишься? — повернулся он к своему заместителю.

— Конечно, — кивнул Рашклифф, радуясь, что к нему наконец-то относятся как к равному.

— Значит, договорились, — заключил Макалвой. — А теперь все за работу.

Тихо переговариваясь между собой, журналисты потянулись к выходу из кабинета редактора. Рашклифф подошел к столу Макалвоя и поблагодарил его.

— Не за что, — махнул рукой редактор. — Знаешь, возможно, это твой шанс, Кевин. Ты наверняка в курсе, что я сегодня встречался с хозяином. Он хочет, чтобы мы сразились с «Глоуб» их же оружием. Именно так он и сказал. Постарайся, чтобы в завтрашнем «Ситизене» чувствовалась твоя рука. Я же не вечно буду сидеть в этом кресле, как ты понимаешь.

— Я постараюсь, — заверил его Рашклифф и вышел из кабинета. Если бы он немного задержался, он мог бы помочь редактору собрать вещи.

Через некоторое время Макалвой неторопливо шагал в сторону выхода. Он останавливался и разговаривал с каждым сотрудником редакции, которые попадались ему на пути. Он со всеми поделился, что они с женой давно мечтали послушать Паваротти, и если его спрашивали, кто будет вечером сдавать номер в печать, он всем отвечал, даже швейцару. Более того, он дважды уточнил у швейцара время, прежде чем направиться к ближайшей станции метро, понимая, что уже не может воспользоваться служебной машиной.

Кевин Рашклифф пытался сосредоточиться на статье для первой полосы, но его постоянно дергали, требуя поставить визу на тот или иной материал. Некоторые заметки он просто не успел проверить. Когда он наконец сдал номер в печать, в типографии его отчитали за задержку, и он был счастлив, что первый выпуск вышел из-под пресса за несколько минут до одиннадцати.

Пару часов спустя Армстронгу позвонил Стивен Халлет и прочитал ему первую полосу.

— Почему ты не остановил тираж, черт тебя дери? — вскипел Армстронг.

— Первый выпуск я увидел только после того, как он поступил в продажу, — ответил Стивен. — На первой полосе должен был стоять материал о члене городского совета Ламбета, которая объявила голодовку. Она черная и…

— Плевать мне, какого она цвета, — заорал Армстронг. — О чем думал Макалвой?

— Макалвой не подписывал ночной номер в печать.

— Тогда какой идиот это сделал?

— Кевин Рашклифф, — ответил адвокат.

Этой ночью Армстронг не смог уснуть. Как и большинство редакций на Флит-Стрит, которые отчаянно пытались связаться с министром иностранных дел и его подружкой-манекенщицей. К утру выяснилось, что он даже не знаком с нею.

Все говорили только об этой истории, поэтому почти никто не заметил небольшую заметку на седьмой полосе «Ситизена» под заголовком «Карточные домики». Автор утверждал, что муниципальные дома, построенные по проекту одного из ведущих британских архитекторов, все время рушатся. В редакцию доставили письмо от адвоката, в котором говорилось, что сэр Ангус никогда в жизни не проектировал муниципальные дома. Адвокат приложил к письму текст опровержения, которое он хотел увидеть в следующем номере газеты, а также указал сумму, которую следует внести на счет любимой благотворительной организации архитектора в качестве возмещения ущерба.

В ресторанной рубрике один известный ресторан обвинили в том, что он регулярно травит своих посетителей. Раздел путешествий поместил статью о туристической компании, которая якобы бросила своих туристов в Испании, не забронировав им даже номер в гостинице. На последней полосе писали, что менеджер английской футбольной команды…

Макалвой доложил всем, кто звонил ему в то утро домой, что Армстронг накануне уволил его и приказал немедленно освободить кабинет. Он ушел из редакции в 16.19, передав дела своему заместителю.

— Это Рашклифф, с двумя «ф», — услужливо добавлял он.

Все члены редколлегии подтвердили слова Макалвоя.

Стивен Халлет пять раз звонил Армстронгу, сообщая о получении повесток в суд и советуя удовлетворить все их требования, причем сделать это быстро.

«Глоуб» опубликовала на второй полосе заметку о печальном завершении карьеры Алистера Макалвоя, десять лет верно служившего «Ситизену». Всем истинным профессионалам, сокрушался автор, будет очень не хватать этого старейшины Флит-Стрит.

Когда «Глоуб» впервые продала три миллиона экземпляров, Таунсенд устроил вечеринку. На сей раз почти все ведущие политики и медиаперсоналии все-таки сумели прийти — несмотря на альтернативный прием у Армстронга в честь восьмидесятилетия «Ситизен».

— Ну, на этот раз хоть дату не переврал, — заметил Таунсенд.

— Кстати о датах, — сказал Брюс. — Когда я смогу вернуться в Австралию? Ты, конечно, не заметил, но я уже пять лет не был дома.

— Ты не уедешь домой, пока не уберешь из шапки «Ситизена» слова «Самая популярная ежедневная газета Британии», — невозмутимо ответил Таунсенд.

Брюс Келли смог заказать билет на рейс до Сиднея только через пятнадцать месяцев, когда аудиторский комитет средств массовой информации объявил, что средний ежедневный тираж «Глоуб» за предыдущий месяц составил 3 612 000 против 3 610 000 у «Ситизен». Следующий номер «Глоуб» вышел с огромным заголовком на всю полосу «ПРИДЕТСЯ ИХ СНЯТЬ», а под ним красовался стосорокакилограммовый Армстронг в боксерских трусах.

Надпись оставалась на месте в шапке «Ситизен», и тогда «Глоуб» сообщила «самым проницательным читателям в мире», что хозяин «Ситизена» до сих пор не заплатил проспоренные 100 тысяч фунтов. «Оказывается, он не только неудачник, но еще и долги не отдает», злорадствовала «Глоуб».

На следующий день Армстронг подал на Таунсенда в суд за клевету. Даже «Таймс» сочла нужным прокомментировать их противостояние. «Этот процесс на руку только адвокатам», — вынесла она свой вердикт.

Восемнадцать месяцев спустя дело было передано в Высокий суд правосудия. Слушание продолжалось больше трех недель, и все газеты, кроме «Индепендент», регулярно освещали подробности на первых полосах. Мистер Майкл Белофф, королевский адвокат, представляющий интересы газеты «Глоуб», утверждал, что официальные данные доказывают правоту его клиента. Энтони Грэбинар, королевский адвокат со стороны «Ситизена», обратил внимание суда на то, что официальные цифры не включают в себя тираж «Скоттиш Ситизена», и если приплюсовать его к тиражу «Дейли», «Ситизен» бесспорно окажется впереди «Глоуб».

Присяжные совещались в течение пяти часов и большинством десять против двух приняли решение в пользу Армстронга. Когда судья спросил, какую сумму компенсации они рекомендуют, старшина присяжных встал и без колебаний объявил:

— Двенадцать пенсов, ваша честь. — Стоимость одного номера газеты «Ситизен».

По приблизительным подсчетам, судебные издержки каждой стороны составили один миллион фунтов, и судья сообщил адвокатам, что в данных обстоятельствах стороны должны сами оплатить эти издержки. Адвокаты согласились с решением судьи и стали собирать свои бумаги.

На следующий день «Файнэншл Таймс» в большой статье, посвященной двум газетным баронам, предрекала, что в конечном счете один непременно уничтожит другого. Тем не менее, отмечал обозреватель, судебный процесс еще больше увеличил тиражи обеих газет. «Глоуб», к примеру, впервые продала больше четырех миллионов экземпляров.

Назавтра акции обеих компаний поднялись на пенс.

Пока Армстронг, обложившись разными изданиями, с интересом просматривал многочисленные статьи о себе, Таунсенд внимательно читал небольшую заметку в «Нью-Йорк Таймс», которую ему прислал по факсу Том Спенсер.

Хотя он никогда не слышал ни о Ллойде Саммерсе, ни о художественной галерее, у которой заканчивался срок аренды, дойдя до последней строчки факса, он понял, почему Том написал сверху большими буквами: «ПРИНЯТЬ К СВЕДЕНИЮ НЕМЕДЛЕННО».

Прочитав статью еще раз, Таунсенд попросил Хитер соединить его с Томом и после этого заказать ему билет на ближайший рейс до Нью-Йорка.

Том ничуть не удивился, что его клиент перезвонил через несколько минут после получения факса. В конце концов, он больше десяти лет ждал возможности заполучить крупный пакет акций «Нью-Йорк Стар».

Таунсенд внимательно слушал, пока Том рассказывал все, что ему удалось узнать о мистере Ллойде Саммерсе, и о том, почему он ищет новое помещение для своей художественной галереи. Исчерпав все свои вопросы, он поручил адвокату как можно скорее организовать встречу с Саммерсом.

— Я вылетаю в Нью-Йорк завтра утром, — добавил он.

— Тебе незачем лететь сюда, Кит. Я всегда могу поговорить с Саммерсом от твоего имени.

— Нет, — возразил Таунсенд. — У меня тут свои счеты. Эту сделку я хочу заключить лично.

— Кит, ты понимаешь, что если у тебя все получится, тебе придется стать гражданином Америки, — сказал Том.

— Я уже много раз тебе говорил, Том, никогда.

Он положил трубку и сделал несколько записей в блокноте. Решив, сколько он готов предложить, он позвонил Хитер и спросил, в котором часу у него самолет. Если Армстронг не полетит тем же рейсом, он заключит сделку с Саммерсом еще до того, как кто-нибудь догадается, что аренда помещения для художественной галереи в Сохо может стать ключом к контрольному пакету акций «Нью-Йорк Стар».

— Могу поспорить, что Таунсенд вылетит в Нью-Йорк первым же рейсом, — сказал Армстронг, когда Рассел Критчли прочитал ему статью по телефону.

— В таком случае советую тебе сесть на тот же самолет, — предложил его нью-йоркский адвокат, сидя на краю кровати.

— Нет, — возразил Армстронг. — Пусть мерзавец думает, будто мы ничего об этом не знаем. Мы его опередим и сделаем наш ход до того, как его самолет коснется земли. Договорись о встрече с Саммерсом как можно скорее.

— Вряд ли галерея открывается раньше десяти часов утра.

— Значит, ты должен стоять у ее дверей без пяти десять.

— До какого предела я могу дойти?

— Дай ему все, что он захочет, — распорядился Армстронг. — Предложи даже купить ему новую галерею. Делай все, что угодно, только не подпускай к нему Таунсенда. Если Саммерс будет на нашей стороне, через него мы доберемся до его матери.

— Хорошо, — сказал Критчли, натягивая носок. — В таком случае мне следует поторопиться.

— Постарайся прийти в галерею до ее открытия. — Армстронг немного помолчал. — И если адвокат Таунсенда явится туда раньше тебя, спусти его с лестницы.

Критчли не засмеялся — он не был до конца уверен, что это шутка.

Том ждал своего клиента за дверями зала таможенного контроля.

— Плохие новости, Кит, — вместо приветствия сказал он, пожимая ему руку.

— То есть как? — опешил Таунсенд. Они направились к выходу. — Армстронг не мог попасть в Нью-Йорк раньше меня. Я точно знаю, что он сидел за своим столом в «Ситизен», когда я вылетел из Хитроу.

— Может, он и сейчас сидит за своим столом, — сказал Том, — но Рассел Критчли, его нью-йоркский адвокат, сегодня утром встречался с Саммерсом.

Таунсенд резко остановился посреди дороги, не обращая внимания на визг тормозов и протестующие сигналы таксистов.

— Они подписали договор?

— Понятия не имею, — пожал плечам Том. — Могу тебе только сказать, что его секретарша оставила для меня сообщение об отмене вашей встречи.

— Черт! Значит, первым делом едем в галерею, — Таунсенд наконец шагнул на тротуар. — Они наверняка еще ничего не подписали. Черт! Черт! — повторил он. — Надо было позволить тебе самому встретиться с ним.

— Он согласился передать вам свои пять процентов акций «Стар», если ты вложишь деньги в новую галерею, — сообщил Критчли.

— И во сколько мне это обойдется? — поинтересовался Армстронг, отложив вилку.

— Он еще не нашел подходящего здания, но думает, это будет стоить миллиона три.

— Сколько?!

— Разумеется, аренда здания будет принадлежать тебе…

— Разумеется.

— …а поскольку галерея зарегистрирована как некоммерческая благотворительная организация, у тебя будут какие-то налоговые льготы.

На другом конце провода наступило долгое молчание. Наконец Армстронг сказал:

— Так на чем вы остановились?

— Когда он три раза повторил, что через два часа встречается с Таунсендом, я сказал «да» по условиям контракта.

— Ты что-нибудь подписал?

— Нет. Я объяснил, что ты на пути из Лондона, а у меня нет права подписи.

— Хорошо. Значит, у нас есть еще немного времени, чтобы…

— Сомневаюсь, — прервал его Рассел. — Саммерс прекрасно понимает, что держит тебя за яйца.

— Вот когда люди считают, что держат меня за яйца, — усмехнулся Армстронг, — отыметь их в этот момент — самое большое для меня удовольствие.

ГЛАВА 32

УОЛЛ-СТРИТ ДЖОРНАЛ, 12 сентября 1986 года:

ПАДЕНИЕ НЬЮ-ЙОРКСКОЙ ФОНДОВОЙ БИРЖИ ДО 86.61 ПУНКТА

— Дамы и господа, — начал Армстронг. — Я созвал пресс-конференцию, чтобы сделать следующее объявление. Сегодня утром я известил Комиссию по ценным бумагам и биржам о своем намерении сделать официальное предложение купить «Нью-Йорк Стар». Я счастлив сообщить, что основной акционер газеты миссис Нэнси Саммерс продала свои акции «Армстронг Коммьюникейшнз» по цене 4.10 долларов за штуку.

Журналисты записывали каждое слово Армстронга, хотя почти все газеты уже больше недели мусолили эту новость. Многие репортеры держали карандаши наготове в ожидании настоящей новости.

— Но с особой гордостью я хочу сегодня объявить, — продолжал Армстронг, — что мистер Ллойд Саммерс, сын миссис Саммерс и директор фонда, носящего ее имя, также передал мне пять процентов акций компании. Полагаю, вас не удивит мое намерение и дальше поддерживать замечательное дело Фонда Саммерс, а именно — помогать молодым художникам и скульпторам, которые не имеют возможности выставлять свои работы в крупных галереях. Как известно многим, вся моя жизнь связана с искусством, я всегда поддерживал молодых художников.

Никто из присутствующих журналистов не мог вспомнить, чтобы Армстронг принял участие хотя бы в одном культурном мероприятии, не говоря уж о его поддержке.

— Благодаря мистеру Саммерсу мне теперь принадлежит 19 процентов акций «Стар», и в ближайшем будущем я надеюсь стать основным акционером и занять место председателя на годовом общем собрании в следующем месяце.

Армстронг поднял взгляд от заявления, которое подготовил для него Рассел Критчли, и послал лучезарную улыбку толпе журналистов.

— А теперь я с радостью отвечу на ваши вопросы.

Рассел считал, что Дик хорошо справился с первыми вопросами, но потом он дал слово женщине, сидевшей в третьем ряду.

— Дженет Брюэр, «Вашингтон Пост». Мистер Армстронг, какова ваша реакция на пресс-релиз Кита Таунсенда, выпущенный сегодня утром?

— Я никогда не читаю пресс-релизы мистера Таунсенда, — отрезал Армстронг. — В них столько же правды, сколько и в его газетах.

— В таком случае позвольте, я вас ознакомлю, — она взглянула на листок бумаги. — Судя по всему, мистер Таунсенд получил поддержку банка Джей-Пи Гренвиля, который вложил одиннадцать процентов своего акционерного портфеля в обеспечение его предложения о поглощении «Стар». Таким образом, вместе со своими прежними акциями у него теперь получается пятнадцать процентов.

Армстронг посмотрел ей прямо в глаза и сказал:

— Как председатель правления «Стар» я буду рад видеть мистера Таунсенда на ежегодном общем собрании — в качестве миноритарного акционера.

На этот раз журналисты записывали каждое слово.

Армстронг читал пресс-релиз Таунсенда, сидя в своих недавно приобретенных апартаментах на тридцать седьмом этаже в башне Трампа. Он хмыкнул, дойдя до абзаца, где Таунсенд восхищался работой Фонда Саммерс.

— Слишком поздно, — вслух произнес он. — Эти пять процентов принадлежат мне.

Он немедленно дал распоряжение своим брокерам покупать любые акции «Стар», которые появятся на рынке, по любой цене. Как только стало известно, что Таунсенд отдал такой же приказ, стоимость акций резко возросла. Некоторые финансовые аналитики высказали предположение, что по причине «глубокой личной вражды» оба покупают акции по цене, намного превышающей их реальную стоимость.

Следующие четыре недели Армстронг и Таунсенд в сопровождении батальона юристов и бухгалтеров почти все свое время проводили в самолетах, поездах и автомобилях, разъезжая по Америке и пытаясь убедить банки и институты, тресты, а иногда даже богатых вдов, чтобы они поддержали их в борьбе за поглощение «Стар».

Председатель правления газеты Корнелиус Адамс IV объявил, что передаст бразды правления на годовом общем собрании любому из претендентов, кто получит 51 процент акций. За две недели до годового собрания «Стар» редакторы финансовых отделов все еще не могли определить, кому принадлежит контрольный пакет акций компании. Таунсенд заявил, что у него 46 процентов акций, а Армстронг утверждал, что набрал 41 процент. Аналитики пришли к выводу, что любой из них, кто сумеет заполучить 10 процентов, принадлежащие «Аппельбаум Корпорейшн», выйдет победителем из этой схватки.

Вик Аппельбаум наслаждался своими пятнадцатью минутами славы и сообщал всем, кто хотел слушать, что намерен встретиться с обоими претендентами, прежде чем примет окончательное решение. Он назначил встречи, которые решат, кого он одарит своей милостью, на вторник перед годовым собранием.

Адвокаты соперников встретились на нейтральной территории и договорились, что Армстронг пойдет на встречу с Аппельбаумом первым. Том Спенсер уверял своего клиента, что со стороны Армстронга это тактическая ошибка. Таунсенд был с ним согласен, пока Армстронг не вышел с акционерными сертификатами в руке, означавшими, что он получил 10 процентов Аппельбаума.

— Как ему это удалось? — ошеломленно спросил Таунсенд.

Том узнал ответ следующим утром за завтраком, когда прочитал первый выпуск «Нью-Йорк Таймс». Корреспондент газеты на первой полосе сообщал читателям, что Армстронг не стал долго объяснять мистеру Аппельбауму, как он собирается управлять «Стар». Вместо этого он поведал ему на идиш, что так до конца и не оправился после гибели всей своей семьи в Холокосте, и в завершение встречи сказал, что больше всего в жизни гордится тем, что премьер-министр Израиля назначил его послом по специальным поручениям в СССР с особым заданием помогать русским евреям, которые хотят эмигрировать в Израиль. После этих слов Аппельбаум, судя по всему, разрыдался, отдал ему акции и отказался от встречи с Таунсендом.

По заявлению Армстронга, раз ему принадлежит 51 процент компании, он, стало быть, теперь новый владелец «Нью-Йорк Стар». «Уолл-Стрит Джорнал» поддержал его мнение и заключил, что годовое общее собрание «Стар» станет церемонией миропомазания. Но добавил, что Киту Таунсенду не стоит расстраиваться из-за того, что он проиграл газету своему главному сопернику. Благодаря гигантскому скачку цен на акции он заработает больше 20 миллионов долларов.

Художественная рубрика «Нью-Йорк Таймс» напомнила читателям, что в четверг вечером состоится открытие выставки авангардного искусства, которую проводит Фонд Саммерс. Газетные бароны наперебой обещали свою поддержку Ллойду Саммерсу и фонду, говорилось в статье, поэтому интересно было бы взглянуть, почтит ли хоть один из них выставку своим присутствием.

Том Спенсер посоветовал Таунсенду зайти хотя бы на несколько минут — Армстронг наверняка будет там, к тому же на таких мероприятиях иногда случаются самые невероятные вещи.

Уже через минуту после прихода Таунсенд пожалел о своем решении. Он обошел зал, взглянул на собрание картин, отобранных попечителями, и пришел к выводу, что все они, без исключения, абсолютно бездарны. Кейт назвала бы их «претенциозным хламом». Он решил уйти и уже благополучно добрался до двери, но в этот момент Саммерс постучал по микрофону и призвал к тишине. Потом директор объявил, что хочет «сказать несколько слов». Таунсенд посмотрел на часы. Подняв голову, он увидел Армстронга. Тот стоял рядом с Саммерсом, сжимая в руке каталог и лучезарно улыбаясь собравшимся гостям.

Саммерс выразил сожаление по поводу того, что его мать не смогла прийти из-за продолжительной болезни, потом принялся расхваливать достоинства художников, чьи работы он выбрал для выставки. Двадцать минут спустя он сообщил, как он счастлив, что новый председатель «Нью-Йорк Стар» нашел время, чтобы посетить «наше скромное суаре».

Послышались редкие хлопки — руки гостей были заняты бокалами с вином. Армстронг снова расплылся в улыбке. Таунсенд решил, что речь Саммерса подошла к концу, и повернулся к выходу, но тот добавил:

— К сожалению, сегодня мы в последний раз устраиваем выставку в этом зале. Всем вам, вероятно, известно, что срок нашей аренды истекает в конце декабря. — По залу пронесся вздох, но Саммерс поднял руки. — Не расстраивайтесь, друзья мои. После долгих поисков я, наконец, нашел идеальное место для нашего фонда. Надеюсь, мы все встретимся там на нашей следующей выставке.

— Вот только никому не понятно, почему именно там, — тихо пробормотал кто-то позади Таунсенда.

Таунсенд оглянулся и увидел стройную женщину лет тридцати пяти, с коротко стриженными золотистыми волосами, в белой блузке и цветастой юбке. Небольшая табличка у нее на груди сообщала, что она — мисс Анжела Хамфрис, заместитель директора.

— И было бы замечательно, — продолжал Саммерс, — если бы первую выставку в новом здании открыл следующий председатель «Стар», который великодушно пообещал фонду свою постоянную поддержку.

Армстронг просиял и кивнул.

— Если он в здравом уме, он этого не сделает, — прокомментировала женщина за спиной у Таунсенда. Он сделал шаг назад и оказался рядом с мисс Анжелой Хамфрис. Она потягивала испанское шампанское.

— Благодарю вас, мои дорогие друзья, — завершил свою речь Саммерс. — А теперь, пожалуйста, продолжайте наслаждаться работами наших художников.

Снова раздались аплодисменты, после чего Армстронг сделал шаг вперед и тепло пожал руку директору. Саммерс направился к гостям, представляя Армстронга тем, кого считал важными.

Таунсенд повернулся к Анжеле Хамфрис в тот момент, когда она допила свой бокал. Он быстро схватил со стола бутылку испанского шампанского и налил ей.

— Спасибо, — поблагодарила она и впервые взглянула на него. — Как видите, меня зовут Анжела Хамфрис. А вас?

— Я не местный. — Он немного помешкал. — Приехал в Нью-Йорк по делам.

Анжела отпила из бокала.

— Что за дела?

— Вообще-то я занимаюсь транспортом. В основном самолетами и перевозками. Хотя у меня есть пара угольных шахт.

— Всем этим картинам самое место в угольной шахте, — Анжела махнула свободной рукой в сторону экспозиции.

— Полностью с вами согласен, — кивнул Таунсенд.

— Почему в таком случае вы сюда пришли?

— У меня нет знакомых в Нью-Йорке, и я прочитал о выставке в «Таймс», — ответил он.

— Какое же искусство вам тогда нравится? — поинтересовалась она.

Он не стал называть имена Бойда, Нолана и Уильямса,[36] чьи картины украшали стены его дома в Дарлинг-Пойнт,[37] и назвал ей Боннара, Камуа и Вюйяра — Кейт уже несколько лет коллекционировала их работы.

— Да, они действительно умели писать, — протянула Анжела. — Если они вам нравятся, я могла бы подсказать несколько выставок, на которые стоит потратить вечер.

— Хорошо, когда знаешь, где смотреть, но если ты здесь чужой и в одиночестве…

Она удивленно подняла брови.

— Вы женаты?

— Нет, — солгал он, надеясь, что она ему поверила. — А вы замужем?

— В разводе, — ответила она. — Была замужем за художником, который считал, что уступает талантом только Беллини.

— А на самом деле? — поинтересовался Таунсенд.

— Его работу не приняли даже на эту выставку, — ответила она, — так что можете догадаться.

Таунсенд рассмеялся. Гости потянулись к выходу, и Армстронг с Саммерсом были всего в нескольких шагах от них. Таунсенд налил Анжеле еще шампанского и вдруг очутился лицом к лицу с Армстронгом. Несколько секунд мужчины в упор смотрели друг на друга, потом Армстронг схватил Саммерса за руку и быстро увел в сторону.

— Вы заметили? Он даже не захотел представить меня новому председателю, — обиделась Анжела.

Таунсенд не стал объяснять, что, скорее всего, это Армстронг не хотел, чтобы директор с ним встретился.

— Приятно было познакомиться, мистер…

— У вас есть планы на ужин?

Она на мгновение задумалась, потом покачала головой.

— Нет, никаких планов, но завтра мне рано вставать.

— Мне тоже, — сказал Таунсенд. — Может, где-нибудь перекусим?

— Хорошо. Я только возьму пальто. Вернусь через минуту.

Она ушла в сторону гардеробной, а Таунсенд тем временем огляделся вокруг. Теперь Армстронг с Саммерсом стояли в окружении толпы поклонников. Таунсенду не нужно было подходить ближе, чтобы узнать: он делится с ними своими захватывающими планами на будущее фонда.

Вскоре вернулась Анжела в тяжелом зимнем пальто, доходившем почти до пола.

— Где бы вы хотели поесть? — спросил Таунсенд, когда они стали подниматься по широкой лестнице, ведущей из подвала галереи на улицу.

— В четверг вечером все столики в более или менее приличных ресторанах уже заказаны, — сказала Анжела. — Где вы остановились?

— В «Карлайле».

— Я никогда там не ела. Можно попробовать.

Он открыл перед ней дверь. Когда они вышли на дорогу, на них налетел ледяной нью-йоркский ветер, едва не сбив с ног.

Водитель «БМВ», поджидавший мистера Таунсенда, удивился, увидев, как тот махнул рукой, останавливая такси, и еще больше удивился, когда увидел стоявшую рядом с ним девушку. Вообще-то она явно не его тип. Водитель включил зажигание и поехал следом за такси в сторону «Карлайла», а потом наблюдал, как они вышли на Мэдисон и скрылись в дверях гостиницы.

Таунсенд сразу повел Анжелу в ресторан на первом этаже, надеясь, что метрдотель не вспомнит его имени.

— Добрый вечер, сэр, — поздоровался тот. — У вас заказан столик?

— Нет, — покачал головой Таунсенд. — Но я живу в гостинице.

Метрдотель нахмурился.

— Простите, сэр, но свободный столик появится только минут через тридцать. Вы, разумеется, можете воспользоваться обслуживанием в номерах, если пожелаете.

— Нет, мы подождем в баре, — отказался Таунсенд.

— У меня, в самом деле, встреча завтра рано утром, — сказал Анжела. — И я не могу на нее опоздать.

— Поедем искать ресторан?

— Я с удовольствием поем в вашем номере, но в одиннадцать мне надо будет уйти.

— Договорились.

Таунсенд повернулся к метрдотелю.

— Мы поужинаем у меня в номере.

Метрдотель слегка наклонил голову.

— Я пришлю к вам кого-нибудь немедленно. В каком номере вы остановились, сэр?

— 712, — ответил Таунсенд и повел Анжелу к выходу из ресторана.

В коридоре они прошли мимо номера, из которого доносилась игра Бобби Шульца.

— Вот у кого настоящий талант, — заметила Анжела, направляясь к лифту. Таунсенд кивнул и улыбнулся. Они успели войти в лифт перед тем, как двери закрылись, и он нажал кнопку седьмого этажа. Она нервно улыбнулась. Ему хотелось сказать ей, что его интересует вовсе не ее тело.

Подойдя к номеру, Таунсенд вставил ключ в замок и пропустил Анжелу вперед. Бутылка шампанского от администрации гостиницы, которую он так и не открыл, все еще стояла на месте в центре стола. Она сбросила пальто на стул, а он тем временем снял золотистую обертку с горлышка бутылки, вытащил пробку и наполнил два бокала до краев.

— Мне совсем чуть-чуть, — сказала она. — Я и так слишком много выпила в галерее.

Таунсенд поднял бокал, и в этот момент раздался стук в дверь. В номер вошел официант с меню, блокнотом и карандашом.

— Меня вполне устроит дуврская камбала с зеленым салатом, — заказала Анжела, не глядя в протянутое меню.

— Целиком или филе, мадам?

— Филе, пожалуйста.

— Мне то же самое, — сказал Таунсенд. Потом выбрал пару бутылок французского вина, проигнорировав свое любимое австралийское «шардоне».

Они устроились на диване, и Анжела стала рассказывать о других художниках, которые сейчас выставлялись в Нью-Йорке. Ее воодушевление и знание предмета на время заставили Таунсенда забыть, зачем он пригласил ее к себе. В ожидании ужина он осторожно подвел разговор к ее работе в галерее. Согласившись с ее оценкой нынешней выставки, он поинтересовался, почему она, заместитель директора, ничего не предприняла.

— Эта должность — одно название и почти никакого влияния, — вздохнула она.

Таунсенд наполнил ее опустевший бокал.

— Значит, все решения принимает Саммерс?

— Это точно. Я бы не стала тратить деньги фонда на эту псевдоинтеллектуальную чепуху. Здесь столько по-настоящему талантливых художников — нужно только выйти и поискать.

— Картины были удачно развешаны, — заметил Таунсенд, возвращая ее к интересующей его теме.

— Удачно развешаны? — изумленно протянула она. — Я сейчас не говорю о расположении картин — об освещении или рамах. Я имела в виду сами работы. В любом случае в этой галерее есть только одна вещь, которую следует повесить.

В дверь постучали. Таунсенд встал и впустил официанта, толкавшего нагруженную тележку. Когда ужин на двоих был накрыт, Таунсенд подписал чек и дал официанту десять долларов.

— Мне зайти попозже, чтобы все убрать? — вежливо поинтересовался официант.

Таунсенд едва заметно, но решительно покачал головой.

Анжела уже подцепила на вилку салат, когда Таунсенд сел напротив нее. Он наполнил бокалы.

— Значит, вы полагаете, что Саммерс потратил больше, чем требовалось для выставки? — подтолкнул ее он.

— Больше, чем требовалось? — повторила Анжела, делая глоток белого вина. — Да он каждый год проматывает свыше миллиона долларов из денег фонда. А мы ничего не делаем, только устраиваем приемы, единственная цель которых — еще больше раздуть его эго.

— Как же ему удается провести миллион через бухгалтерию? — Таунсенд сделал вид, что увлечен салатом.

— Ну, возьмем, к примеру, сегодняшнюю выставку. Она обошлась фонду в четверть миллиона для начала. Есть еще счет его личных расходов, которые по величине могут сравниться только с расходами Эдда Коча.[38]

— И как же ему это сходит с рук? — Таунсенд подлил ей вина. К своему бокалу он даже не притронулся и надеялся, что она этого не заметит.

— А его никто не проверяет, — усмехнулась Анжела. — Фонд контролирует его мать, она распоряжается всеми денежными средствами — во всяком случае, до годового общего собрания.

— Миссис Саммерс? — уточнил Таунсенд, подталкивая ее к продолжению разговора.

— Она самая, — кивнула Анжела.

— Почему же она ему позволяет?

— А что она может? Несчастная женщина уже два года прикована к постели, и навещает ее только один человек — причем ежедневно. И этот человек — ее дорогой сыночек.

— Мне кажется, все изменится, когда компанию купит Армстронг.

— Почему вы так думаете? Вы его знаете?

— Нет, — поспешно ответил Таунсенд, пытаясь исправить ошибку. — Но, судя по тому, что я о нем читал, он не очень-то жалует прихлебателей.

— Надеюсь, что это правда, — сказала Анжела, наливая себе вина. — Тогда у меня, возможно, появится шанс показать, что я могу сделать для фонда.

— Наверное, поэтому сегодня вечером Саммерс ни на шаг не отходил от Армстронга.

— Он даже не представил меня ему, — обиженно произнесла Анжела, — как вы сами видели. Ллойд не откажется от своего образа жизни без борьбы, это уж точно. — Она воткнула вилку в кабачок. — А если он уговорит Армстронга подписать договор об аренде нового помещения до собрания, ему и не придется ни от чего отказываться. Вино просто потрясающее, — она поставила на стол пустой бокал. Таунсенд снова наполнил его и откупорил вторую бутылку.

— Вы, наверное, с нетерпением ждете переезда?

— Переезда? — не поняла она. Он положил ей на тарелку немного голландского соуса.

— В новое помещение, — уточнил Таунсенд. — Похоже, Ллойд нашел идеальное место.

— Идеальное? — повторила она. — Еще бы ему не быть отличным за три миллиона долларов. Только для кого идеальное? — она взяла в руки вилку с ножом.

— Ну, он же объяснил, что у вас не было особого выбора, — заметил Таунсенд.

— Нет, это означает, что особого выбора не было у правления, потому что он им так сказал.

— Но ведь аренда нынешнего здания подошла к концу, так? — сказал Таунсенд.

— В своей речи он не упомянул о том, что владелец с радостью продлил бы аренду еще на десять лет, не повышая арендной платы, — усмехнулась Анжела и взяла свой бокал. — Мне уже хватит, но вино такое вкусное, особенно после той дряни, что подавали в галерее.

— Тогда почему он этого не сделал? — спросил Таунсенд.

— Что не сделал?

— Не продлил аренду.

— Потому что нашел другое здание, в котором — надо же, как удачно! — есть еще и апартаменты в пентхаусе. — Она поставила бокал и снова занялась своей рыбой.

— Но он имеет полное право жить в том же помещении, — возразил Таунсенд. — В конце концов, он же директор.

— Верно, но это не дает ему права оформлять отдельную аренду на апартаменты. Таким образом, когда он решит уйти в отставку, им придется выплатить ему огромную компенсацию. У него все продумано.

У нее начал заплетаться язык.

Таунсенд быстро подлил ей еще вина.

— И где же это здание?

— Почему вас так интересует новое здание? — в ее голосе впервые послышалось подозрение.

— Я бы заглянул к вам, когда в следующий раз буду в Нью-Йорке, — не моргнув глазом солгал он.

Анжела положила вилку и нож на тарелку, отодвинулась от стола и спросила:

— У вас нет бренди? Совсем чуть-чуть. Хочу согреться, перед тем как выйду на улицу в эту пургу.

— Наверняка есть.

Таунсенд подошел к холодильнику, достал четыре миниатюрные бутылочки бренди разных марок и вылил все в большой пузатый бокал.

— Вы не выпьете со мной? — спросила она.

— Нет, спасибо. Я еще не допил вино, — он впервые за вечер взял в руку свой бокал с нетронутым вином. — А самое главное — мне не надо сражаться с непогодой. Расскажите, как вы стали заместителем директора?

— После того как за четыре года уволились пять заместителей, думаю, кроме меня, никто не изъявил желания занять эту должность.

— Странно, что он вообще нанимает заместителя.

— Он вынужден. — Она сделала глоток бренди. — Так записано в уставе.

— У вас, вероятно, высокая квалификация, раз вам предложили эту работу, — Кит быстро сменил тему.

— Я изучала историю искусства в Йельском университете и защитила диссертацию по Ренессансу в Венецианской академии.

— После Караваджо и Микеланджело современные художники, наверное, выглядят немного жалкими, — предположил Таунсенд.

— Я бы это пережила, но я уже почти два года работаю заместителем директора, и мне не позволили подготовить ни одного показа. Я бы устроила такую выставку, которой фонд мог бы гордиться, и обошлась бы она раз в десять дешевле сегодняшней. — Она сделала еще глоток бренди.

— Если вы так тяжело это переживаете, я не понимаю, почему вы продолжаете здесь работать, — сказал Таунсенд.

— Это ненадолго, — она покачала головой. — Если мне не удастся убедить Армстронга изменить политику галереи, я уволюсь. Но Ллойд, похоже, держит его на коротком поводке, так что вряд ли я буду присутствовать на открытии следующей выставки. — Она замолчала и отпила из бокала. — Я даже матери этого еще не говорила, — призналась она. — Хотя иногда проще поделиться с незнакомцем. — Она отпила еще немного. — Вы ведь не из мира искусства, да?

— Нет. Как я говорил, я занимаюсь транспортом и угольными шахтами.

— И что же вы все-таки делаете? Возите или копаете? — Она внимательно посмотрела на него, допила свой бокал и сделала еще одну попытку. — Я хотела сказать…

— Да?

— Для начала… что вы перевозите и куда?

Она взяла свой бокал, замерла на мгновение, потом медленно сползла со стула на ковер, бормоча что-то об ископаемом топливе в Риме эпохи Возрождения. Через несколько секунд она лежала на полу, свернувшись калачиком и посапывая, как довольная кошка. Таунсенд осторожно поднял ее на руки и отнес в спальню. Он сдернул покрывало, положил свою даму на кровать и накрыл ее хрупкое тело одеялом. Долго она продержалась, с восхищением подумал он; ведь в ней, наверное, нет и пятидесяти килограммов.

Тихо закрыв за собой дверь, он вернулся в гостиную и стал искать устав «Нью-Йорк Стар». Отыскав тонкую красную книжицу на самом дне своего портфеля, он устроился на диване и начал внимательно его читать. На сорок седьмой странице он задремал.

Когда Саммерс предложил поужинать вместе после выставки, Армстронг не смог придумать правдоподобного предлога для отказа. Он был рад, что его адвокат не ушел домой.

— Ты присоединишься к нам, не так ли, Рассел? — прогудел он, что прозвучало скорее как приказ, чем приглашение.

Армстронг уже высказал Расселу свое мнение о выставке, которое ему с трудом удавалось скрывать от Саммерса. Он пытался уклониться от встречи с того момента, как Саммерс заявил, что нашел идеальное место для фонда. Но Рассел предупредил его, что Саммерс становится нетерпеливым и даже начинает угрожать:

— Не забывайте, у меня есть выбор.

Армстронг вынужден был признать, что ресторан Саммерс выбрал превосходный, но за прошедший месяц он успел привыкнуть к экстравагантным вкусам этого человека. После основного блюда Саммерс снова повторил, что крайне необходимо подписать договор об аренде нового здания как можно скорее, иначе у фонда не будет дома.

— В первую нашу встречу я ясно дал понять, Дик, что передам вам акции только при условии, что в обмен вы купите для фонда новую галерею.

— Именно это я и собираюсь сделать, — твердо сказал Армстронг.

— До годового общего собрания. — Мужчины уставились друг на друга через стол. — Я предлагаю вам распорядиться, чтобы договор составили немедленно. Он должен быть готов для подписи к понедельнику. — Саммерс поднял бокал с бренди и залпом выпил. — Я знаю кое-кого еще, кто с радостью его подпишет, если вы вдруг откажетесь.

— Нет-нет, я распоряжусь, чтобы его составили немедленно, — заверил его Армстронг.

— Хорошо. В таком случае я покажу вам помещение завтра утром.

— Завтра утром? — переспросил Армстронг. — Уверен, я смогу выкроить время.

— Часов в девять подойдет? — уточнил Саммерс, когда ему подали кофе без кофеина.

Армстронг проглотил свой кофе.

— Девять часов меня вполне устроит, — наконец кивнул он, потом попросил счет. Оплатив очередное излишество Саммерса, он бросил салфетку на стол и встал. Директор фонда и Рассел тоже поднялись и молча направились следом за ним к поджидавшему Дика длинному лимузину.

— Увидимся завтра в девять утра, — на прощание сказал Саммерс, когда Армстронг уселся на заднее сиденье.

— Непременно, — буркнул Армстронг, даже не повернув головы.

По дороге в «Пирр» Армстронг сказал Расселу, что ему нужны ответы на три вопроса. Адвокат достал из внутреннего кармана пиджака небольшой обтянутый кожей блокнот.

— Первое: кто контролирует фонд? Второе: сколько прибылей «Стар» он съедает за год? И третье: существует ли какое-то положение закона, обязывающее меня тратить три миллиона на это новое здание, о котором он все время твердит?

Рассел быстро записывал.

— Ответы мне нужны к завтрашнему утру.

Лимузин остановился перед входом в гостиницу. Армстронг кивнул Расселу на прощание, потом вышел из машины и решил немного прогуляться. На углу Шестьдесят первой и Мэдисон он купил номер «Нью-Йорк Стар» и улыбнулся, увидев свою огромную фотографию, занимавшую чуть ли не всю первую полосу, с подписью «Председатель» внизу. Он скривился, обнаружив на той же полосе фотографию Таунсенда — правда, она была значительно меньше и располагалась внизу страницы. Надпись под ней гласила: «20 миллионов прибыли?»

Армстронг сунул газету под мышку. Вернувшись в гостиницу, он шагнул в лифт и задумчиво сказал лифтеру:

— Кого волнуют двадцать миллионов долларов, если ты можешь стать хозяином «Стар»?

— Простите, сэр? — недоуменно посмотрел на него лифтер.

— Что бы ты предпочел, — спросил Армстронг, — «Нью-Йорк Стар» или двадцать миллионов долларов?

Лифтер поднял взгляд на громадного человека, который выглядел совершенно трезвым, и с надеждой сказал:

— Двадцать миллионов долларов, сэр.

Утром Таунсенд проснулся с затекшей шеей. Он встал, потянулся и вдруг заметил на полу устав «Нью-Йорк Стар». И тогда он вспомнил.

Он подошел к спальне и осторожно приоткрыл дверь. Анжела крепко спала. Он тихонько закрыл дверь, вернулся к столу и позвонил в службу обслуживания в номерах. Заказав завтрак и пять газет, он попросил убрать со стола после вчерашнего ужина.

Через некоторое время дверь спальни снова открылась, и оттуда робко вышла Анжела. Таунсенд читал «Уолл-Стрит Джорнал» и пил кофе. Она задала ему тот же вопрос, что и при встрече в галерее:

— Вы кто?

Он дал ей тот же ответ. Она улыбнулась.

— Могу я заказать вам завтрак?

— Нет, спасибо, но вы можете налить мне большую чашку черного кофе. Я сейчас вернусь.

Дверь спальни закрылась и открылась снова только через двадцать минут. Анжела заметно нервничала, когда села напротив Таунсенда. Он налил ей кофе, но она не вступала в разговор, пока не сделала несколько больших глотков.

— Я совершила какую-нибудь глупость прошлой ночью? — в конце концов спросила она.

— Нет, — улыбнулся Таунсенд.

— Просто я никогда…

— Вам не о чем беспокоиться, — заверил ее Таунсенд. — Вы уснули, и я отнес вас в постель. — Он сделал паузу. — Не раздевая.

— Это успокаивает. — Она посмотрела на часы. — Господи, сейчас действительно столько времени, или я надела часы вверх ногами?

— Двадцать минут девятого, — сообщил Таунсенд.

— Мне нужно срочно поймать такси. У меня в девять встреча в новом здании в Сохо с новым председателем, и я должна произвести хорошее впечатление. Если он откажется покупать новое здание, это будет мой единственный шанс.

— Не теряйте время на такси. Мой водитель отвезет вас, куда скажете, — предложил Таунсенд. — Вы увидите его в белом «БМВ» перед входом в гостиницу.

— Спасибо, — поблагодарила она. — Вы так великодушны.

Она быстро допила кофе.

— Вчера был потрясающий ужин, и вы были очень внимательны, — сказала она, вставая. — Но если я хочу приехать туда раньше мистера Армстронга, я должна уйти прямо сейчас.

— Конечно. — Таунсенд поднялся и помог ей надеть пальто.

У дверей она повернулась и посмотрела на него.

— Если я вчера не совершила никакой глупости, то, наверняка сказала что-нибудь, о чем могу пожалеть?

— Нет, не думаю. Вы просто рассказывали о своей работе в фонде, — он открыл перед ней дверь.

— Спасибо, что выслушали. Надеюсь, мы еще встретимся.

— Почему-то я в этом не сомневаюсь, — сказал Таунсенд.

Она встала на цыпочки и поцеловала его в щеку.

— Кстати, вы так и не сказали мне, как вас зовут.

— Кит Таунсенд.

— Вот черт! — выдохнула она. Дверь за ней закрылась.

Когда Армстронг утром приехал к дому 147 по Западному Бродвею, Ллойд Саммерс уже ждал его на верхней ступеньке лестницы. Рядом с ним стояла худощавая, похожая на преподавательницу университета женщина, которая либо очень устала, либо ей было просто скучно.

— Доброе утро, мистер Армстронг, — приветствовал его Саммерс, когда он вышел из машины.

— Доброе утро, — Армстронг выдавил из себя улыбку, пожимая руку директору.

— Это Анжела Хамфрис, мой заместитель, — представил женщину Саммерс. — Вы, вероятно, видели ее вчера на открытии.

Армстронг помнил ее лицо, но не помнил, чтобы разговаривал с ней. Он коротко кивнул.

— Специальность Анжелы — период Возрождения, — Саммерс открыл дверь и пропустил Армстронга вперед.

— Как интересно, — без всякой заинтересованности произнес Армстронг.

— Позвольте, я вам все покажу, — сказал директор, когда они вошли в просторный пустой зал на первом этаже. Армстронг сунул руку в карман; щелкнул выключатель.

— Столько чудесных стен для размещения картин, — восторгался директор.

Армстронг всем своим видом демонстрировал восхищение зданием, которое даже не думал покупать. Но он знал, что не может об этом сказать, пока его не утвердят председателем правления «Стар» в понедельник, а этого не произойдет без пяти процентов акций Саммерса. Каким-то образом ему удавалось вставлять в экспансивный монолог директора редкие восклицания: «Чудесно!», «Восхитительно!», «Превосходно!», «Я с вами согласен», и даже «Как вы мудро поступили», пока Саммерс водил его по комнатам.

Когда Саммерс взял его за руку и повел обратно на первый этаж, Армстронг показал на лестницу, ведущую наверх.

— А там что? — подозрительно поинтересовался он.

— А, это просто чердак, — махнул рукой Саммерс. — Может, будем использовать его в качестве хранилища, ни на что другое он не годен.

Анжела промолчала и попыталась вспомнить, говорила ли она мистеру Таунсенду, что находится на верхнем этаже.

Когда они наконец спустились вниз, Армстронг думал только об одном — как бы поскорее сбежать. На улице Саммерс сказал:

— Теперь вы понимаете, председатель, почему я считаю это место идеальным? Здесь наш фонд сможет продолжить свою работу и в следующем столетии.

— Не могу с вами не согласиться, — ответил Армстронг. — Место просто идеальное. — Он с облегчением улыбнулся, увидев, кто ждет его на заднем сиденье лимузина. — Я разберусь со всеми документами, как только вернусь в контору.

— Я буду в галерее до конца дня, — сообщил Саммерс.

— В таком случае, я пришлю вам документы на подпись сегодня днем.

— В любое время, — Саммерс протянул ему руку.

Армстронг пожал ее и, не удосужившись даже попрощаться с Анжелой, сел в машину. Рассел ждал его — желтый блокнот на коленях, ручка наготове.

— У тебя есть все ответы? — спросил он, не успел водитель включить зажигание. Машина отъехала от обочины, и он помахал Саммерсу на прощание.

— Да, все, — Рассел заглянул в свой блокнот. — Первое: в настоящее время фондом управляет миссис Саммерс, шесть лет назад она назначила своего сына директором. — Армстронг кивнул. — Второе: в прошлом году они потратили чуть больше миллиона долларов из прибылей «Стар».

Армстронг сжал подлокотник.

— Как, черт возьми, им это удалось?

— Ну, для начала, Саммерсу назначено жалованье — сто пятьдесят тысяч долларов в год. Но самое интересное, — продолжал Рассел, сверившись со своими записями, — он каким-то образом ухитрился протаскивать по двести сорок тысяч долларов в год по статье общих расходов — за каждый из последних четырех лет.

Армстронг чувствовал, как у него учащается пульс.

— Как ему это сходит с рук? — спросил он и вдруг заметил белый «БМВ». Он мог бы поклясться, что уже где-то его видел. Он повернулся и уставился на машину.

— Я подозреваю, его мать не задает слишком много вопросов.

— Что?

— Я подозреваю, его мать не задает слишком много вопросов, — повторил Рассел.

— А правление? Они-то должны быть более бдительными. Не говоря уж об акционерах.

— Кто-то поднял этот вопрос на прошлогоднем общем собрании, — сверился со своими записями Рассел. — Но председатель заверил их — цитирую, — что «читатели „Стар“ полностью одобряют участие газеты в деле развития культуры в нашем великом городе».

— Развития чего? — переспросил Армстронг.

— Культуры, — ответил Рассел.

— А что насчет здания? — Армстронг махнул рукой назад.

— Будущее руководство не несет никаких обязательств относительно покупки другого здания после истечения срока аренды старого — а этот срок истекает в конце декабря.

Впервые за это утро Армстронг улыбнулся.

— Хотя должен тебя предупредить, — сказал Рассел, — Саммерс захочет убедиться, что ты купил здание, до собрания в понедельник. В противном случае он как директор в последний момент может отказаться от сделки и не отдать тебе свои пять процентов.

— Пошли ему на подпись два экземпляра договора аренды. Это успокоит его до понедельника.

Лицо Рассела выражало сомнение.

Когда «БМВ» вернулся к «Карлайлу», Таунсенд уже стоял на улице. Он сел рядом с водителем и спросил:

— Где вы высадили девушку?

— В Сохо, на Западном Бродвее.

— Значит, туда и поедем, — сказал Таунсенд.

Водитель влился в поток автомобилей на Пятой авеню, по-прежнему ломая голову над вопросом, что мистер Таунсенд нашел в этой бабе. Видимо, есть тут какой-то момент, который от него ускользнул. Может, она чья-то наследница?

Они свернули на Западный Бродвей, и Таунсенд сразу увидел вытянутый лимузин, припаркованный около здания с табличкой «Продается» в окне первого этажа.

— Остановитесь на этой стороне дороги, метрах в пятидесяти от того здания, где вы сегодня утром высадили девушку, — велел он.

Водитель поставил машину на ручной тормоз, и Таунсенд украдкой взглянул через его плечо.

— Вы можете прочитать номера телефонов на тех вывесках?

— Там две вывески, сэр, с разными телефонами.

— Мне нужны оба, — сказал Таунсенд.

Водитель продиктовал номера, и Таунсенд записал их на пятидолларовой банкноте. Потом снял трубку телефона в машине и набрал первый номер.

Услышав ответ: «Доброе утро. Вуд, Найт энд Ливай. Чем могу помочь?», Таунсенд сказал, что его интересует здание номер 147 по Западному Бродвею.

— Я сейчас соединю вас, сэр, — ответили ему. После щелчка в трубке раздался другой голос: — Чем могу помочь?

Таунсенд повторил свой вопрос.

— Номер 147 по Бродвею? Ах да, боюсь, у нас уже есть потенциальный покупатель, сэр. Нам поручили составить договор аренды, который предположительно будет подписан в понедельник. Однако мы можем предложить вам другую собственность в этом же районе.

Таунсенд без единого слова положил трубку — в Нью-Йорке никого не удивишь плохими манерами — и тотчас набрал второй номер. Дожидаясь, пока его соединят с нужным человеком, он обратил внимание на такси, подъехавшее к зданию. Из него вышел высокий, элегантно одетый мужчина средних лет и направился к лимузину. Он что-то сказал водителю, потом сел на заднее сиденье, и в этот момент в трубке раздался голос.

— Придется действовать быстро, если вас интересует номер 147, — заявил агент. — Я знаю, что у другой фирмы, которая тоже занимается этой собственностью, уже есть заинтересованный покупатель, готовый заключить договор, точно вам говорю. Вообще-то они прямо сейчас осматривают здание, так что я смогу вам его показать только часов в десять.

— В десять меня вполне устроит, — сказал Таунсенд. — Встретимся возле здания.

Он положил трубку. Всего через несколько минут на улицу вышли Армстронг, Саммерс и Анжела. После краткого обмена любезностями и рукопожатия Армстронг сел на заднее сиденье лимузина, где его уже ожидал человек. Саммерс бурно махал Армстронгу, пока машина не скрылась из виду. Анжела стояла немного сзади, и, судя по ее виду, была сыта по горло. Таунсенд пригнулся, когда лимузин проехал мимо, а выпрямившись, увидел, что Саммерс останавливает такси. Они с Анжелой сели в машину и поехали в другую сторону.

Как только такси завернуло за угол, Таунсенд вышел из «БМВ» и направился через дорогу, чтобы осмотреть здание снаружи. Потом он прогулялся чуть дальше и обнаружил, что всего через несколько домов продается похожее здание. Его номер он тоже записал на той же на пятидолларовой банкноте. Потом вернулся к машине.

Еще один телефонный звонок, и он узнал, что цена дома номер 171 составляет 2.5 миллиона долларов. Саммерсу достанутся не только апартаменты. Судя по всему, он еще и прилично заработает на сделке.

Водитель постучал по стеклянной перегородке и показал пальцем на дом номер 147. Таунсенд поднял голову и увидел, что по ступенькам поднимается молодой человек, похожий на риэлтора. Он положил трубку и подошел к нему.

Внимательно осмотрев все пять этажей, Таунсенд согласился с мнением Анжелы, что за 3 миллиона это идеальное помещение — но только для одного человека. На улице он спросил агента:

— Какой минимальный взнос вы требуете за это здание?

— Десять процентов, без возврата, — ответил тот.

— И оформление, как обычно, в течение тридцати дней, надеюсь?

— Да, сэр, — кивнул агент.

— Хорошо. В таком случае составьте договор немедленно. — Таунсенд протянул молодому человеку свою карточку. — Пришлите его мне в «Карлайл».

— Да, сэр, — повторил агент. — Можете быть уверены, сегодня днем он будет у вас.

Напоследок Таунсенд вытащил из бумажника сто долларов и поднял так, чтобы молодой человек увидел, какой президент изображен на банкноте.

— Я хочу, чтобы другой агент, который пытается продать эту недвижимость, узнал, что в понедельник утром я внесу первый взнос.

Молодой человек спрятал деньги в карман и кивнул.

Вернувшись в свой номер в «Карлайле», Таунсенд первым делом позвонил Тому.

— Какие у тебя планы на выходные? — спросил он своего адвоката.

— Партия в гольф, работа в саду, — ответил Том. — А еще я надеялся пойти на матч школьной команды. Мой младшенький у них питчер. Но, судя по тому, как ты ставишь вопрос, Кит, я подозреваю, что мне не удастся даже сесть на поезд до Гринвича.

— Ты прав, Том. Нам нужно многое сделать к утру понедельника, если я рассчитываю стать следующим владельцем «Нью-Йорк Стар».

— С чего начинать?

— С договора, который нужно тщательно проверить, прежде чем я его подпишу. А потом я хочу, чтобы ты заключил сделку с одним человеком, который способен сделать возможным все это.

Положив наконец трубку, Таунсенд бросил взгляд на тоненькую красную книжицу, которая не дала ему уснуть прошлой ночью. Потом он взял ее в руки и открыл на странице 47.

Впервые в жизни он испытывал благодарность за свое оксфордское образование.

ГЛАВА 33

НЬЮ-ЙОРК ТАЙМС, 11 октября 1986 года:

ЗВЕЗДНЫЕ ВОЙНЫ

Армстронг подписал договор, потом передал ручку Расселу, который засвидетельствовал его подпись.

Широкая улыбка не сходила с лица Ллойда Саммерса с тех пор, как он явился в Башню Трампа. От счастья он едва не свалился со стула, когда Рассел поставил свою подпись.

Он протянул руку Армстронгу.

— Благодарю вас, господин председатель. С нетерпением жду, когда мы начнем вместе работать.

— Я тоже, — Армстронг пожал ему руку.

Саммерс низко поклонился Армстронгу и более сдержанно — Расселу. Он забрал договор и чек на 300 тысяч долларов и направился к выходу. У дверей он обернулся и сказал:

— Вы никогда об этом не пожалеете.

— Боюсь, все же пожалеешь, Дик, — сказал Рассел, как только дверь за Саммерсом закрылась. — Почему ты вдруг передумал?

— У меня не было другого выбора после того, как я узнал, что задумал Таунсенд.

— И в результате три миллиона псу под хвост, — сокрушался адвокат.

— Триста тысяч, — поправил Армстронг.

— Не понимаю.

— Может, я и внес первый взнос, но я вовсе не собираюсь покупать это чертово здание.

— Но он может подать на тебя в суд, если ты не выплатишь остальную сумму в течение тридцати дней.

— Вряд ли, — покачал головой Армстронг.

— Почему ты так уверен?

— Потому что через пару недель ты позвонишь его адвокату и расскажешь, что я пришел в ужас, узнав, что его клиент заключил отдельный договор на аренду пентхауса над галереей, сказав мне, что это просто чердак.

— Это практически невозможно доказать.

Армстронг достал из внутреннего кармана небольшую кассету и отдал Расселу.

— Вероятно, это проще, чем тебе кажется.

— Но кассету могут не принять во внимание, — покачал головой Рассел.

— Тогда ты можешь поинтересоваться, на что пошли бы шестьсот тысяч долларов, которые агенты собирались заплатить Саммерсу сверх первоначальной цены.

— Он будет все отрицать, особенно если ты не выполнишь договор.

Армстронг задумался.

— Ну что ж, всегда найдется последнее средство.

Он открыл ящик стола и достал макет первой полосы «Стар». Заголовок гласил: «Ллойд Саммерс обвиняется в мошенничестве».

— Он просто пришлет тебе еще одну повестку.

— Не пришлет, если прочитает внутреннюю полосу.

— Но к тому моменту, когда начнется суд, все это станет уже древней историей.

— Нет, если я буду хозяином «Стар».

— Сколько времени это займет? — спросил Таунсенд.

— По моим подсчетам, минут двадцать, — ответил Том.

— Сколько человек ты нанял?

— Чуть больше двухсот.

— Этого хватит?

— Больше я не смог набрать за такой короткий срок, так что будем надеяться.

— Они знают, что от них требуется?

— Безусловно. Вчера вечером было несколько репетиций. Но я все равно хочу, чтобы ты поговорил с ними перед началом собрания.

— А наш главный игрок? Она участвовала в репетиции? — поинтересовался Таунсенд.

— Ей это ни к чему, — улыбнулся Том. — Она давно знает свою роль наизусть.

— Она согласилась на мои условия?

— Даже не торговалась.

— Как насчет аренды? Сюрпризы были?

— Нет, все прошло, как она и говорила.

Таунсенд встал, подошел к окну и долго смотрел на Центральный парк.

— Ты внесешь предложение?

— Нет, я попросил Эндрю Фрейзера сделать это. Я останусь с тобой.

— Почему ты выбрал Фрейзера?

— Он старший партнер, поэтому председатель поймет, что мы настроены серьезно.

Таунсенд резко повернулся и посмотрел на своего адвоката.

— Ну, что может пойти не так?

Когда Армстронг вышел из здания фирмы «Китинг, Гоулд энд Критчли» в сопровождении старшего партнера, его окружила толпа операторов, фотографов и журналистов. Все хотели получить ответы на одни и те же вопросы.

— Какие изменения вы намерены внести, мистер Армстронг, когда станете председателем «Стар»?

— Зачем менять прекрасно работающую машину? — ответил он. — В любом случае, — добавил он, шагая по длинному коридору к выходу на улицу, — я не отношусь к тем владельцам, которые вмешиваются в повседневное руководство газетой. Спросите любого моего редактора. Они вам скажут.

Двое бегущих за ним журналистов уже сделали это, но Армстронг укрылся в относительной безопасности лимузина, не дав им возможности высказать свои соображения по этому поводу.

— Проклятые писаки, — пробурчал он, когда машина тронулась в сторону гостиницы «Плаза», где должно было состояться годовое общее собрание акционеров «Стар». — Даже своих невозможно держать под контролем.

Рассел ничего не ответил. Пока они ехали по Пятой авеню, Армстронг каждую минуту смотрел на часы. Казалось, стоит им приблизиться к светофору, как тут же загорается красный свет. Или на такие вещи обращаешь внимание, только когда торопишься? Армстронг смотрел на оживленную улицу, по которой сновали обитатели Манхэттена. Он давно привык к их стремительной походке. Когда зажегся зеленый свет, он пощупал нагрудный карман, проверяя, на месте ли его речь с выражением согласия занять место председателя правления. Однажды он прочитал, что Маргарет Тэтчер никогда не давала свои речи в руки помощникам и держала их при себе, потому что страшно боялась выйти на трибуну без заготовленного текста. Теперь он ее понимал.

Армстронг изредка перебрасывался нервными фразами со своим адвокатом, автомобиль тем временем миновал здание «Дженерал Моторс». Армстронг достал платок и промокнул лоб. Рассел молча смотрел в окно.

— Ну, что может пойти не так? — в десятый раз спросил Армстронг.

— Ничего, — ответил Рассел, постукивая пальцем по кожаному портфелю, лежавшему у него на коленях. — У меня на руках акции и обязательства, составляющие в общей сложности 51 процент капитала компании, и мы знаем, что у Таунсенда всего 46 процентов. Так что расслабьтесь.

Еще одна толпа операторов, фотографов и журналистов поджидала их на ступенях «Плазы». Рассел бросил взгляд на клиента, который, вопреки своим заявлениям, явно наслаждался каждой минутой всеобщего внимания. Когда Армстронг вышел из машины, управляющий «Плазы» встретил его, как главу государства, приехавшего с визитом. Он проводил Армстронга с адвокатом в гостиницу и поднялся с ними в зал Линкольна. Армстронг не заметил, что из другого лифта вышел Кит Таунсенд в сопровождении старшего партнера солидной юридической фирмы.

Таунсенд приехал в «Плазу» час назад. Оставшись незамеченным, он осмотрел зал заседаний, а потом отправился в президентский номер, где Том собрал команду безработных актеров. Он объяснил, какую роль им предстоит сыграть и почему они должны подписать так много трансфертных форм. Сорок минут спустя он вернулся в вестибюль.

Таунсенд с Томом Спенсером неторопливо шли в зал Линкольна следом за Армстронгом. Их легко могли принять за его ассистентов.

— Что, если она не придет? — волновался Таунсенд.

— Тогда целая толпа людей напрасно потратит кучу времени и денег, — ответил Том, и они вошли в зал Линкольна.

Таунсенд с удивлением обнаружил, что зал переполнен; утром он видел, как рабочие расставляли стулья, и ему казалось, что пятьсот мест — более чем достаточно. Он ошибался — некоторые уже стояли у задней стены. Примерно треть зала — первые двадцать рядов, предназначенные только для акционеров, были огорожены красным канатом. Пресса, служащие газеты и просто любопытные толпились сзади.

Таунсенд и его адвокат неторопливо направились по центральному проходу и остановились у красного каната. Их попросили предъявить доказательство, что они являются акционерами компании. Энергичная женщина провела пальцем по длинному списку имен, занимавшему несколько страниц. Поставив две маленьких галочки, она улыбнулась им и опустила канат.

Все внимание прессы было сосредоточено на Армстронге и его свите, которая занимала два первых ряда. Первым их заметил Том. Он коснулся локтя Таунсенда.

— Левая сторона, ряд примерно десятый.

Таунсенд посмотрел налево и шумно выдохнул, когда его взгляд остановился на сидевших рядом Ллойде Саммерсе и его заместителе.

Том повел Таунсенда в другой конец зала, и они заняли два свободных места в центре. Таунсенд нервно оглядывался по сторонам. Том тем временем кивнул человеку, идущему по проходу. Эндрю Фрейзер, старший партнер адвокатской конторы Тома, тихонько сел на незанятый стул через пару рядов от Армстронга.

Таунсенд перевел взгляд на сцену. Он узнал нескольких директоров «Стар», с которыми не раз встречался за последние шесть недель. Все они толпились вокруг длинного стола, покрытого зеленым сукном с надписью «Нью-Йорк Стар», сделанной большими красными буквами. Некоторым из них Армстронг обещал, что они останутся в правлении, если он станет председателем. Никто ему не поверил.

Часы на стене у них за спиной показывали без пяти двенадцать. Бросив взгляд через плечо, Таунсенд заметил, что в зал набилось много народу, и скоро найти место будет крайне сложно. Он шепнул об этом Тому. Тот тоже посмотрел назад, нахмурился и сказал:

— Если проблему не решат к их приходу, я лично разберусь с этим.

Таунсенд снова повернулся к сцене и наблюдал, как члены правления рассаживаются за длинным столом. Последним занял свое место председатель, Корнелиус Джей Адамс IV, как напоминала менее осведомленным гостям изящно оформленная карточка, стоявшая перед ним на столе. Как только он сел, все объективы нацелились на сцену. Гул голосов, наполнявших зал, заметно стих. Часы пробили двенадцать, и председатель несколько раз стукнул молотком по столу, призывая всех к тишине.

— Добрый день, леди и джентльмены, — начал он. — Меня зовут Корнелиус Адамс, и я председатель правления «Нью-Йорк Стар». — Он сделал паузу. — Во всяком случае, буду им еще несколько минут.

Он бросил взгляд на Армстронга. Эта, как подозревал Таунсенд, заготовленная фраза вызвала редкие смешки.

— Итак, мы начинаем, — провозгласил он, — общее годовое собрание величайшей газеты Америки.

Первые ряды встретили это заявление восторженными аплодисментами; сидевшие за красным канатом — молчаливым безразличием.

— Наша главная цель сегодня, — продолжал он, — назначить нового председателя, человека, который поведет «Стар» в следующее столетие. Как всем вам известно, в начале года мистер Армстронг из «Армстронг Коммьюникейшнз» внес предложение о поглощении газеты, и в тот же день встречное предложение сделал мистер Таунсенд из «Глобал Корпорейшн». Моя первоочередная задача — обеспечить надлежащее соблюдение процедуры перехода власти и помочь вам разобраться во всех ее сложностях.

Я могу подтвердить, что обе стороны представили мне, через своих адвокатов, доказательство своего права на акции компании. Наши аудиторы провели тщательную проверку этих заявлений и пришли к заключению, что они соответствуют действительности. Согласно этим заявлениям, — он взял со стола папку и заглянул в нее, — мистер Ричард Армстронг является владельцем 51 процента акций компании, а мистеру Таунсенду принадлежат 46 процентов. Три процента акционеров не заявили о своих правах.

Поскольку мистер Армстронг является мажоритарным акционером и в силу самого факта получает контроль над компанией, мне остается только передать руководство в его руки — если, как говорят во время бракосочетания, ни у кого нет веских оснований этому препятствовать.

Он замолчал и с лучезарной улыбкой посмотрел в зал, словно священник, стоявший перед женихом и невестой.

На третьем ряду тотчас подскочила женщина.

— Оба человека, претендующие на поглощение «Стар», являются иностранцами, — заявила она. — Каким правом я могу воспользоваться, если не хочу никого из них видеть на посту председателя?

Секретарь компании ожидал этого вопроса, и у Адамса был заготовлен ответ.

— Никаким, мадам, — немедленно отозвался он. — В противном случае любая группа акционеров получит право уволить американских директоров из британских и австралийских компаний, разбросанных по всему миру.

Председатель остался доволен собой — он ответил женщине учтиво и по существу.

Однако она явно не разделяла его мнения. Она повернулась спиной к сцене и с гордым видом вышла из зала. За ней последовал оператор Си-эн-эн и один фотограф.

Потом прозвучало еще несколько вопросов в том же духе, о чем Рассел предупреждал Армстронга.

— Акционеры просто используют свои чертовы права, — пояснил он.

После каждого вопроса Таунсенд оборачивался и с тревогой смотрел на дверь. Там стояло слишком много людей, загораживая вход. Том видел, как нервничает его клиент, поэтому потихоньку пробрался в конец зала и поговорил со старшим швейцаром. К тому времени, как председатель посчитал, что ответил на все вопросы из зала, на некоторые даже дважды, Том вернулся на место.

— Не волнуйся, Кит, — успокоил он Таунсенда. — Все под контролем.

— Но когда Эндрю…

— Терпение, — сказал Том, и в этот момент председатель объявил:

— Если вопросов больше нет, мне остается только перейти к приятной части нашего собрания и пригласить мистера Ричарда…

Он не закончил фразу, потому что со своего места поднялся Эндрю Фрейзер и попросил слова.

Корнелиус Джей Адамс нахмурился, но коротко кивнул, когда увидел, кто хочет задать вопрос.

— Господин председатель, — начал Фрейзер. По залу пронесся недовольный ропот.

— Да? — Адамс не скрывал раздражения.

Таунсенд снова оглянулся и увидел вереницу людей, пробиравшихся по центральному проходу к местам для акционеров. У красного каната их останавливала энергичная женщина и проверяла каждое имя по длинному списку. Потом снимала с крючка канат и пропускала их на свободные места.

— Я хотел бы обратить ваше внимание, — продолжал коллега Тома, — на правило 7В устава компании.

Присутствующие стали переговариваться друг с другом. По обе стороны каната было совсем немного людей, которые читали устав компании, и, уж конечно, никто понятия не имел, о чем говорится в параграфе 7В. Председатель наклонился к секретарю, и тот прошептал ему на ухо текст, который только что прочитал на сорок седьмой странице редко открываемой красной книжицы. Этого вопроса он не ожидал и к ответу на него готов не был.

По суматохе в первом ряду Таунсенд понял, что человек, садившийся в лимузин около дома 147 по Западному Бродвею, пытается объяснить своему клиенту смысл правила 7В.

Эндрю Фрейзер ждал, когда стихнет шум, чтобы прибывавшие сплошным потоком люди успели занять свои места. Председателю пришлось несколько раз ударить молотком, прежде чем в зале наступила относительная тишина. Тогда он сообщил всем:

— Согласно правилу 7В, любой акционер, присутствующий на годовом общем собрании, — читал он по красной книжице, — имеет право «выдвинуть кандидата на любую руководящую должность в компании». Вы это правило имели в виду, сэр? — он посмотрел прямо на Эндрю Фрейзера.

— Да, — твердо ответил пожилой адвокат.

Секретарь компании дернул председателя за рукав. Адамс снова наклонился и внимательно слушал. Эндрю Фрейзер стоял на своем месте. Через несколько минут председатель выпрямился в полный рост и уставился на Фрейзера.

— Вам, разумеется, известно, сэр, что вы должны за тридцать дней до собрания направить письменное уведомление о своем намерении и только потом можете предложить альтернативную кандидатуру на пост председателя. Правило 7В, подпункт (а), — с явным удовлетворением сказал он.

— Мне это известно, сэр, — ответил по-прежнему стоявший Фрейзер. — Я хочу предложить кандидатуру не на пост председателя.

В зале поднялся шум. Фрейзер не мог продолжать, пока Адамс не ударил молотком несколько раз.

— Я хочу выдвинуть кандидата на пост директора Фонда Саммерс.

Таунсенд не сводил глаз с Ллойда Саммерса, который в одно мгновение стал белым как мел. Он в упор смотрел на Эндрю Фрейзера и вытирал лоб шелковым красным платком.

— Но у нас уже есть превосходный директор в лице мистера Саммерса, — возразил председатель. — Или вы просто желаете подтвердить его должность? Если так, могу вас заверить, что мистер Армстронг намерен…

— Нет, сэр. Я предлагаю на место мистера Саммерса назначить мисс Анжелу Хамфрис, которая в настоящее время занимает должность заместителя директора.

Председатель наклонился, пытаясь выяснить у секретаря, правомочно ли такое предложение. Том Спенсер встал и начал проверять, все ли его рекруты благополучно добрались до своих мест за красным канатом. Таунсенд видел, что все места заняты, а некоторым опоздавшим пришлось даже встать у стены или сесть на пол.

Получив подтверждение секретаря относительно правомочности внесенного предложения, председатель спросил:

— Кто-нибудь поддерживает предложение?

К его удивлению, поднялось несколько рук. Адамс выбрал женщину, сидевшую в пятом ряду.

— Пожалуйста, назовите свое имя для протокола.

— Миссис Роскоу, — представилась она.

Секретарь перевернул страницу в красной книжице и передал ее председателю.

— Мой долг — известить вас, что согласно правилу 7В сейчас состоится голосование, в котором могут принять участие все присутствующие акционеры, — прочитал он по книжке. — В соответствии с положениями устава вам раздадут бюллетени, и вы поставите крестик в одном из квадратиков, подав тем самым свой голос за или против предложения назначить мисс Анжелу Хамфрис на пост директора Фонда Саммерс вместо мистера Ллойда Саммерса. — Он сделал паузу и обвел взглядом зал. — На данном этапе я считаю необходимым довести до вашего сведения, что все члены правления как один намерены голосовать против этого предложения. Мы полагаем, что нынешний директор мистер Саммерс прекрасно управляет фондом и должен остаться на этом посту.

Саммерс бросил нервный взгляд на Адамса, но немного приободрился, увидев, что члены правления кивают в знак поддержки своего председателя.

По проходам ходили служащие и раздавали бюллетени для голосования. Армстронг поставил крестик в квадратике с надписью «ПРОТИВ». Таунсенд — с надписью «ЗА» и опустил бюллетень в жестяной ящик.

Пока продолжалось голосование, некоторые начали вставать и разминать ноги. Ллойд Саммерс, словно оцепенев, сидел на своем месте, изредка промокая лоб красным шелковым платком. Анжела Хамфрис ни разу не взглянула в его сторону.

Рассел советовал своему клиенту сохранять спокойствие и воспользоваться неожиданным перерывом, чтобы повторить речь. Он был уверен, что после четко обозначенной позиции правления предложение провалится с треском.

— Но, может, тебе все-таки стоит поговорить с мисс Хамфрис, так, на всякий случай? — прошептал Армстронг.

— В сложившихся обстоятельствах это было бы крайне неразумно, — ответил Рассел, — особенно учитывая, кто сидит рядом с ней.

Армстронг оглянулся и выругался. Нет, не мог же Таунсенд…

Пока где-то за сценой подсчитывали голоса, можно было видеть, как Ллойд Саммерс гневно пытается задать какой-то вопрос своему заместителю. Она посмотрела в его сторону и мило улыбнулась.

— Леди и джентльмены, — вновь поднялся из-за стола Корнелиус Адамс. — Прошу вас, вернитесь на свои места. Подсчет голосов завершен.

Те, кто стоял в проходах и разговаривал, разошлись по своим рядам. Все ждали, когда объявят результаты голосования. Секретарь компании передал председателю сложенный лист бумаги. Он развернул его и, как хороший судья, сохранил непроницаемое выражение лица.

— За предложение проголосовали 317 человек, — тоном сенатора провозгласил он.

Таунсенд глубоко вздохнул.

— Этого достаточно? — спросил он у Тома, пытаясь сосчитать, сколько человек сидит перед красным канатом.

— Сейчас узнаем, — невозмутимо ответил Том.

— Против проголосовали 286 человек. Таким образом, предложение принято большинством в тридцать один голос. — Он сделал паузу. — И мисс Анжела Хамфрис становится новым директором фонда.

Зал ахнул, потом поднялся страшный шум — казалось, все хотят высказать свое мнение.

— Почти впритык! — прокричал Таунсенд.

— Но ты победил, а это главное, — ответил Том.

— Пока еще не победил, — сказал Таунсенд, не сводя глаз с Анжелы.

Люди теперь оглядывались по сторонам, пытаясь понять, где сидит мисс Хамфрис, хотя многие даже не знали, как она выглядит. Один человек по-прежнему стоял на своем месте.

На сцене председатель снова держал совет с секретарем, который что-то зачитывал ему из красной книжицы. Наконец председатель кивнул, повернулся лицом к залу и ударил молотком.

Глядя в упор на Фрейзера, председатель ждал, пока наступит хотя бы подобие порядка, потом спросил:

— Вы намерены внести еще какое-то предложение, мистер Фрейзер? — Он даже не пытался скрыть сарказм.

— Нет, сэр, не намерен. Но мне хотелось бы знать, кому новый директор отдаст пять процентов акций компании, которые находятся в распоряжении фонда, так как от этих пяти процентов зависит, кто станет новым председателем правления.

Во второй раз зал загудел, все стали оглядываться по сторонам в поисках нового директора. Мистер Фрейзер сел, и тут же поднялась Анжела, словно она сидела на другом конце качелей.

Председатель переключил свое внимание на нее.

— Мисс Хамфрис, поскольку теперь пять процентов акций компании находятся в вашем распоряжении, я обязан спросить: кого вы поддержите на посту председателя?

Ллойд Саммерс все так же промокал лоб, но не мог заставить себя посмотреть на Анжелу. Она же выглядела на удивление спокойной и собранной. Она дождалась полной тишины.

— Господин председатель, думаю, для вас не станет неожиданностью мое желание поддержать человека, который, по-моему, будет предан интересам фонда. — Она сделала паузу. Армстронг встал и помахал ей рукой, но из-за вспышек телекамер она его не увидела. Председатель с облегчением вздохнул.

— Траст отдает свои пять процентов в пользу… — она снова сделала паузу, явно наслаждаясь каждой секундой, — …мистера Кита Таунсенда.

Зал ахнул. Председатель впервые потерял дар речи. Он уронил молоток на пол и, открыв рот, уставился на Анжелу. Через мгновение он взял себя в руки, и молоток тоже, и призвал зал к порядку. Убедившись, что его слышат, он спросил:

— Мисс Хамфрис, вы осознаете последствия столь резкой перемены в позиции фонда?

— В полной мере, господин председатель, — твердо ответила она.

Адвокаты Армстронга уже вскочили со своих мест, выкрикивая возражения. Председатель колотил молотком по столу. Когда шум стих, он объявил, что поскольку мисс Хамфрис передала пять процентов акций фонда в пользу мистера Таунсенда, обеспечив ему, таким образом 51 процент против 46 — мистера Армстронга, в соответствии с положениями постоянно действующего правила 11 А, подпункт (г), у него не остается иного выбора, кроме как объявить мистера Кита Таунсенда новым председателем «Нью-Йорк Стар».

Когда Таунсенд направился к сцене, двести опоздавших акционеров встали как по сигналу и, словно хорошо выучившие свою роль статисты, приветствовали его бурными аплодисментами. Армстронг в ярости покинул зал, оставив своих протестующих адвокатов.

Таунсенд пожал руку Корнелиусу Адамсу, бывшему председателю, и каждому члену правления, хотя они явно были не очень довольны таким поворотом событий.

Потом он занял свое место на сцене и обвел взглядом гудящий зал.

— Господин председатель, леди и джентльмены, — сказал он, постучав по микрофону, — позвольте поблагодарить вас, мистер Адамс, и правление «Стар» за вашу преданную службу компании, и позвольте также пожелать вам всем успеха на том поприще, которые вы изберете для себя в будущем.

Том был рад, что Таунсенд не может видеть выражения лиц сидящих позади него людей.

— Хочу заверить акционеров этой великой газеты, что я буду делать все, что в моей власти, для продолжения традиций «Стар». Даю слово, что никогда не нарушу редакционной целостности газеты, но постоянно буду напоминать каждому журналисту слова великого издателя «Манчестер Гардиан» Ч.П.Скотта, которые всегда служили для меня ориентиром в профессиональной жизни: «Комментарии свободны, а факты священны».

Актеры снова поднялись со своих мест и захлопали. Когда шум наконец стих, Таунсенд закончил свою речь словами:

— До встречи через год.

Он ударил молотком по столу и объявил собрание закрытым.

Несколько человек в первом ряду снова вскочили, заявляя протест, но двести других четко знали свои инструкции. Они встали и направились к выходу, громко переговариваясь друг с другом. В считанные минуты в зале никого не осталось, кроме горстки адвокатов, протестующих перед пустой сценой.

Первый вопрос, который задал Таунсенд Тому, выйдя из зала, был:

— Ты составил новый договор об аренде старого здания фонда?

— Да, он у меня в конторе. Тебе осталось только поставить свою подпись.

— И повышения арендной платы не будет?

— Нет, она не изменится в течение следующих десяти лет, — ответил Том. — Как и говорила мисс Хамфрис.

— А ее контракт?

— Тоже на десять лет, только зарплата втрое меньше, чем была у Ллойда.

На выходе из гостиницы Таунсенд повернулся к адвокату и сказал:

— Значит, сейчас мне остается только решить, подписать его или нет.

— Но я уже заключил с ней устное соглашение, — заметил Том.

Таунсенд широко улыбнулся адвокату, и пока они шли к поджидавшей машине, управляющий гостиницы и несколько операторов, фотографов и журналистов бежали следом за ними.

— Теперь моя очередь задавать вопросы, — заявил Том, когда они уселись в «БМВ».

— Валяй.

— Теперь, когда все закончилось, мне просто интересно, когда тебе в голову пришел этот гениальный ход, обеспечивший нам победу над Армстронгом.

— Лет сорок назад.

— Не понял, — недоуменно посмотрел на него адвокат.

— Ты и не можешь понять, брат Том, ведь ты не был членом Оксфордского лейбористского клуба. А я не смог стать председателем только потому, что не удосужился прочитать устав.

ГЛАВА 34

САН, 12 июня 1987 года:

МЭГГИ ИЗЯЩНО ПОБЕЖДАЕТ ТРЕТИЙ РАЗ

Армстронг выскочил из зала Линкольна, сгорая от унижения — ему невыносимо было видеть торжествующее лицо Таунсенда. Никто из прессы не последовал за ним, кроме двух джентльменов из Чикаго. Инструкции их клиента были предельно ясны: «Сделайте предложение любому из них, кто не сумеет занять должность председателя».

Армстронг в одиночестве стоял на тротуаре, отправив одного из своих дорогостоящих адвокатов на поиски лимузина. Управляющий гостиницы уже не крутился поблизости.

— Где моя чертова машина? — заорал Армстронг, уставившись на белый «БМВ», припаркованный на другой стороне улицы.

— Сейчас подъедет, — сказал подоспевший Рассел.

— Как он ухитрился подстроить голосование? — потребовал ответа Армстронг.

— Наверное, создал большую группу акционеров за последние двадцать четыре часа. Они появятся в реестре минимум через две недели.

— Тогда почему их пустили на собрание?

— От них требовалось только предъявить доказательство наличия минимального количества акций и удостоверение личности. Таунсенд мог выделить им немного собственных акций сегодня утром.

— И это законно?

— Скажем так, это не противоречит букве закона, — пояснил Рассел. — Мы можем оспорить законность их действий в суде. Эту будет тянуться пару лет, и никто не знает, чью сторону примет судья. Но я бы посоветовал тебе продать свои акции и утешить себя солидной прибылью.

— Ну, естественно, что еще ты можешь посоветовать? — буркнул Армстронг. — А я не принимаю твой совет. Я потребую три места в правлении и буду терзать эту сволочь до конца его дней.

Два высоких, элегантно одетых человека в длинных черных плащах нерешительно топтались в нескольких метрах от них. Армстронг решил, что они из команды Критчли.

— И во сколько эти двое мне обходятся? — поинтересовался он.

Рассел взглянул на них.

— Вижу их в первый раз.

Похоже, это подействовало как сигнал, потому что один из мужчин шагнул вперед и сказал:

— Мистер Армстронг?

Армстронг хотел ответить, но Рассел опередил его.

— Я Рассел Критчли, нью-йоркский адвокат мистера Армстронга. Чем могу помочь?

— Добрый день, мистер Критчли, — с улыбкой ответил один из них. — Меня зовут Эрл Уизерс. Я партнер в чикагской адвокатской конторе «Спендер, Диксон энд Уизерс». Полагаю, мы имели удовольствие работать с вашей фирмой в прошлом.

— И не раз, — впервые улыбнулся Рассел.

— Переходите наконец к делу, — потребовал Армстронг.

Второй мужчина едва заметно кивнул.

— Наша контора имеет честь представлять интересы корпорации «Чикаго Ньюс Групп», и мы с моим коллегой хотели бы обсудить с вашим клиентом деловое предложение.

— Почему бы вам не прийти ко мне в контору завтра утром? — спросил Рассел, и в эту минуту около них остановился лимузин Армстронга. Водитель выскочил из машины и открыл заднюю дверцу.

— Что за деловое предложение? — спросил Армстронг.

— Мы уполномочены предложить вам возможность купить «Нью-Йорк Трибьюн».

— Как я уже сказал… — сделал еще одну попытку Рассел.

— Встретимся у меня в башне Трампа через пятнадцать минут, — бросил Армстронг и забрался в машину. Уизерс кивнул.

Рассел обежал автомобиль с другой стороны и сел рядом с Армстронгом на заднее сиденье. Он закрыл дверь, нажал кнопку и молчал, пока не поднялось стекло между ними и водителем.

— Дик, ни в коем случае не советую… — начал адвокат.

— Почему? — перебил его Армстронг.

— По одной простой причине, — ответил Рассел. — Все знают, что на «Трибьюн» висит долг двести миллионов долларов, и она теряет больше миллиона в неделю. Не говоря о том, что они увязли в неразрешимом споре с профсоюзами. Уверяю, Дик, никто не в силах возродить эту газету.

— С «Глоуб» Таунсенду это удалось, — возразил Армстронг. — И мне это известно по собственному горькому опыту.

— Там была совершенно другая ситуация, — в голосе Рассела слышалось отчаяние.

— Готов поспорить, он то же самое сделает со «Стар».

— Здесь у него гораздо более жизнеспособная база. Именно поэтому я изначально рекомендовал тебе подать заявку на поглощение.

— И ошибся, — усмехнулся Армстронг. — Так что я не вижу причин, почему мы не должны хотя бы их выслушать.

Лимузин остановился перед входом в башню Трампа. Адвокаты из Чикаго уже ждали их.

— Как им это удалось? — поразился Армстронг и с трудом выбрался из машины на тротуар.

— Думаю, они шли пешком, — предположил Рассел.

— Идите за мной, — бросил Армстронг юристам и направился к лифтам. Никто не проронил ни слова, пока они поднимались в пентхаус. Армстронг не предложил им снять плащи, сесть или выпить чашку кофе.

— Мой адвокат говорит, что ваша газета — банкрот, и мне не следует даже разговаривать с вами.

— Наверное, мистер Критчли дал вам верный совет. Тем не менее «Трибьюн» остается единственным конкурентом «Стар», — сказал Уизерс. По-видимому, ему была отведена роль оратора. — И несмотря на все текущие проблемы, ее тираж все еще превышает тираж «Стар».

— Только если она поступает в продажу, — уточнил Рассел.

Уизерс кивнул, но ничего не сказал, явно рассчитывая, что они перейдут к другому вопросу.

— Это правда, что у нее долг двести миллионов долларов? — спросил Армстронг.

— Двести семь миллионов, если быть точным, — ответил Уизерс.

— И она теряет больше миллиона в неделю?

— Примерно миллион триста тысяч.

— А профсоюзы держат вас за яйца?

— У нас в Чикаго, мистер Армстронг, говорят — «взяли за горло». Но да, именно поэтому мои клиенты считают, что мне следует обратиться к вам, поскольку у нас нет большого опыта в решении споров с профсоюзами.

Рассел надеялся, что его клиент понимает: Уизерс охотно поменял бы имя «Армстронг» на «Таунсенд», если бы час назад голосование прошло иначе. Он внимательно наблюдал за своим клиентом, и у него появилось опасение, что Армстронг постепенно поддастся искушению и готов попасться в сети, расставленные этой чикагской парочкой.

— Почему вы решили, что я смогу сделать то, что не удалось вам? — поинтересовался Армстронг, подойдя к эркеру. Оттуда открывался потрясающий вид на Манхэттен.

— Боюсь, долгосрочные отношения моего клиента с профсоюзами зашли в тупик, и размещение филиала «Трибьюн», а также штаб-квартиры группы в Чикаго, только усугубляет положение. Должен добавить, что разобраться с этой проблемой сможет только серьезный человек, умеющий драться. Человек, готовый вступить в схватку с профсоюзами, как это с таким триумфом проделал мистер Таунсенд в Британии.

Рассел следил за реакцией Армстронга. Он не мог поверить, что его клиент попадется на столь явную лесть. Он должен немедленно повернуться и вышвырнуть их вон.

Он повернулся.

— А если я не куплю ее, какие у вас альтернативы?

Рассел наклонился вперед, закрыл лицо руками и громко вздохнул.

— Только одна — закрыть газету и позволить Таунсенду установить монополию в этом городе.

Армстронг промолчал. Он пристально смотрел на двух незнакомцев, которые так и не сняли плащи.

— Сколько вы рассчитываете получить за нее?

— Мы готовы рассмотреть любые предложения, — ответил Уизерс.

— Ну, еще бы, — хмыкнул Армстронг.

Рассел мысленно внушал ему, чтобы он сделал им предложение, от которого они откажутся.

— Хорошо, — сказал Армстронг, избегая изумленного взгляда своего адвоката. — Вот мое предложение. Я избавлю вас от газеты за двадцать пять центов, то есть куплю ее у вас за цену одного номера. — Он громко расхохотался. Адвокаты из Чикаго впервые улыбнулись, а Рассел еще ниже склонил голову.

— Но двести семь миллионов долга останутся на вашем балансе. И пока будет идти тщательная финансовая и юридическая проверка, все текущие расходы оплачиваете вы. — Он повернулся к Расселу. — Предложи нашим гостям выпить, пока они обдумывают мое предложение.

Армстронгу стало интересно, сколько времени уйдет на торговлю. Правда, он не мог знать, что Уизерс получил распоряжение продать газету хоть за доллар. Адвокатам придется доложить клиенту, что они потеряли семьдесят пять центов на этой сделке.

— Мы должны вернуться в Чикаго и передать ваше предложение клиенту.

После ухода чикагских адвокатов Рассел до самого вечера пытался образумить своего клиента. Он убеждал его, что покупка «Трибьюн» станет большой ошибкой, какими бы выгодными ни казались условия сделки.

Когда он покинул башню Трампа в седьмом часу вечера — после самого долгого обеда в своей жизни, — они договорились, что если Уизерс перезвонит и примет предложение, Армстронг даст понять, что оно его больше не интересует.

Когда Уизерс позвонил на следующее утро и сообщил, что его клиенты принимают предложение, Армстронг сказал, что у него появились сомнения.

— Может, вы сначала посетите здание редакции, а потом примете окончательное решение? — предложил Уизерс.

Армстронг не видел в этом ничего плохого и даже подумал, что так у него появится удобный повод для отказа. Рассел предложил поехать вместе, а после осмотра здания он позвонит в Чикаго и объяснит, что его клиент передумал.

Когда они приехали к редакции «Нью-Йорк Трибьюн», Армстронг застыл на тротуаре, не в силах отвести глаз от небоскреба в стиле ар-деко. Это была любовь с первого взгляда. Когда он вошел в вестибюль и увидел пятиметровый глобус с нанесенными на него расстояниями до крупнейших городов мира, включая Лондон, Москву и Иерусалим, он был уже помолвлен. Когда сотни сотрудников, набившихся в зал в ожидании его приезда, радостно завопили при его появлении, брак был заключен. Как ни пытался шафер отговорить его, церемония подписания состоялась.

Шесть недель спустя Армстронг стал владельцем «Нью-Йорк Трибьюн». В тот день заголовок на первой полосе газеты сообщил жителям Нью-Йорка: «ДИК БЕРЕТ ВОЖЖИ В СВОИ РУКИ!»

В первый раз Таунсенд услышал о предложении Армстронга купить «Трибьюн» за двадцать пять центов по телевизору, в передаче «Сегодня». Он как раз собирался принять душ. Застыв на месте, он уставился на своего соперника, который сидел, развалившись в кресле. На нем была красная бейсболка с надписью «Нью-Йорк Трибьюн».

— Я не позволю величайшей газете Нью-Йорка исчезнуть с улиц города, — говорил он Барбаре Уолтерс, — чего бы мне это ни стоило.

— А «Стар» уже продается на каждой улице, — сказал Таунсенд, как будто Армстронг находился рядом с ним в комнате.

— И привлеку к работе лучших журналистов Америки.

— Они уже работают в «Стар».

— И может, если мне повезет, получу кое-какую прибыль, — смеясь, добавил Армстронг.

— Тебе понадобится все твое везение, — буркнул Таунсенд. — А теперь спроси его, что он будет делать с профсоюзами, — сказал он, вперив взгляд в Барбару Уолтерс.

— А как быть с проблемой излишка рабочей силы, которая преследует «Трибьюн» последние тридцать лет?

Не обращая внимания на льющуюся воду, Таунсенд ждал ответа.

— Возможно, так было в прошлом, Барбара, — сказал Армстронг. — Но я ясно дал понять всем заинтересованным профсоюзам, что если они не согласятся на сокращение штатов, которое я им предлагаю, у меня не останется другого выхода, кроме как закрыть газету раз и навсегда.

— Сколько времени ты им дал? — требовательно спросил Таунсенд.

— И сколько еще вы будете терять по миллиону в неделю, прежде чем выполните свою угрозу?

Таунсенд впился глазами в экран.

— Я четко обозначил свою позицию профсоюзным лидерам, — твердо ответил Армстронг. — Шесть недель максимум.

— Ну что ж, удачи, мистер Армстронг, — улыбнулась Барбара Уолтерс. — Буду ждать встречи с вами через шесть недель.

— С радостью принимаю ваше приглашение, — Армстронг приложил руку к козырьку бейсболки.

Таунсенд выключил телевизор, сбросил халат и направился в душ.

С этой минуты ему не нужно было нанимать шпионов, чтобы узнать, что затевает Армстронг. За четвертак в день он был в курсе всех событий, читая первую полосу «Трибьюн». Вуди Аллен предположил, что только авиакатастрофа посреди Куинса сможет убрать Армстронга с первой полосы газеты — и то это должен быть как минимум «Конкорд».

У Таунсенда тоже были свои проблемы с профсоюзами. Когда «Стар» объявила забастовку, «Трибьюн» мгновенно увеличила свой тираж почти в два раза. Армстронг мелькал на всех телевизионных каналах, рассказывая нью-йоркцам, что «если ты знаешь, как вести переговоры с профсоюзами, забастовки тебе не грозят». Профсоюзные лидеры быстро поняли, что Армстронгу нравится появляться на первой полосе и на экранах телевизоров, и он не закроет газету и не признается в своей неудаче.

К тому времени, когда Таунсенд договорился с профсоюзами, «Стар» больше двух месяцев не появлялась на улицах и потеряла несколько миллионов долларов. На восстановление у него ушло много сил. Тиражи «Трибьюн», однако, тоже не особенно росли, и этому немало способствовали заголовки на первых полосах газет, сообщавшие жителям Нью-Йорка, что «Дик отхватил кусок от Большого Яблока», «Дик подает за „Янкиз“» и «Кудесник-Дик забрасывает мяч в корзину». Но все это показалось таким ничтожным, когда из Персидского залива вернулись войска и город устроил своим героям торжественную встречу на Пятой авеню. Всю первую полосу «Трибьюн» занимала фотография Армстронга, стоящего на трибуне между генералом Шварцкопфом и мэром Динкинсом; в статье, посвященной этому событию, имя капитана Армстронга, кавалера «Военного креста», упоминалось едва ли не на каждой странице.

Но шли недели, а Таунсенд, как ни искал, не мог найти никакой информации о том, что Армстронг договорился с профсоюзами печатников. Через шесть недель Барбара Уолтерс снова пригласила его в свою программу. Пресс-секретарь Армстронга сказал ей, что его босс только об этом и мечтает, но вынужден улететь в Лондон на заседание правления материнской компании.

Во всяком случае, он не солгал, но отправился на заседание только потому, что ему позвонил Питер Уэйкхем и предупредил, что сэр Пол вышел на тропу войны. Он желает знать, сколько еще он намерен держать «Нью-Йорк Трибьюн» в продаже, если она по-прежнему теряет по миллиону в неделю.

— Что он о себе вообразил? Он что, забыл, кто позволил ему остаться председателем? — возмутился Армстронг.

— Я с тобой полностью согласен, — сказал Питер. — Но я подумал, что тебе нужно знать, о чем он всем говорит.

— Ну, тогда, пожалуй, мне стоит приехать и кое-что втолковать сэру Полу, верно?

Незадолго до 10.30 утра перед зданием окружного суда в Южном Манхэттене остановился лимузин. Из машины вышел Таунсенд в сопровождении адвокатов и быстро поднялся по ступеням.

Накануне Том Спенсер уже побывал здесь, занимаясь юридическими формальностями, поэтому точно знал, куда надо идти, и провел своего клиента по запутанному лабиринту коридоров. Войдя в зал суда, они вдвоем втиснулись на переполненную скамью и стали ждать. Повсюду толпились люди, говорившие на разных языках. Они молча сидели между двумя кубинцами, и Таунсенд начал сомневаться в правильности своего решения. Том все время твердил ему, что это единственный способ расширить свою империю, но он знал, что соотечественники, и уж тем более британский истэблишмент, подвергнут его доводы едкой критике. Но он никогда не смог бы им сказать, что в любом случае навсегда останется австралийцем, и нет таких слов, которые заставили бы его почувствовать себя кем-то другим.

Через двадцать минут в зал вошел судья в длинной черной мантии, и все встали. Как только он занял свое место, вперед вышел сотрудник иммиграционной службы.

— Ваша честь, позвольте представить на рассмотрение заявления ста семидесяти двух иммигрантов, желающих получить американское гражданство.

— Они выполнили все предписанные законом процедуры? — с важным видом спросил судья.

— Да, ваша честь, — ответил судебный пристав.

— В таком случае можете привести их к присяге на верность.

Таунсенд и еще 171 будущий американец хором повторяли слова, который он впервые прочел в машине по дороге в суд.

«Настоящим клятвенно заверяю, что я абсолютно и полностью отрекаюсь от верности и преданности любому иностранному монарху, властителю, государству или суверенной власти, подданным или гражданином которого я был до сих пор; что я буду соблюдать и защищать Конституцию и законы Соединенных Штатов Америки против всех врагов, внешних и внутренних; что я буду верным и преданным гражданином Соединенных Штатов Америки; что я буду с оружием в руках нести военную службу в интересах Соединенных Штатов, когда того потребует закон; что я буду нести нестроевую службу в вооруженных силах Соединенных Штатов, когда того потребует закон; что я буду выполнять работу государственной важности под гражданским руководством, когда того потребует закон; что я принимаю это обязательство добровольно, без какой-либо мысленной оговорки или намерения уклоняться от его соблюдения. Да поможет мне Бог».

Судья улыбнулся, глядя со своего возвышения на счастливые лица.

— Позвольте мне первым приветствовать в вас полноправных граждан Соединенных Штатов, — сказал он.

В одиннадцать часов сэр Пол Мэтланд тихонько кашлянул и объявил собрание открытым.

— Прежде всего я хотел бы поздравить нашего президента с возвращением из Нью-Йорка, — он бросил взгляд направо. За столом послышался одобрительный шепот. — Но я поступил бы недобросовестно, если бы не признался, что испытываю некоторое беспокойство, вызванное поступающими из этого города отчетами. — Снова шепот, но на этот раз более громкий.

— Правление поддержало вас, Дик, когда вы, не спрашивая нашего одобрения, купили «Нью-Йорк Трибьюн» за двадцать пять центов, — продолжал сэр Пол. — Однако теперь мы считаем, что вы должны поставить нас в известность, сколько еще вы намерены терпеть убытки в размере около полутора миллионов в неделю. Потому что в настоящее время ситуация такова, — он взглянул на колонки цифр в лежащих перед ним бумагах, — что лондонские прибыли компании только-только покрывают убытки, которые мы несем в Нью-Йорке. Через несколько недель нам придется посмотреть в глаза нашим акционерам на общем годовом собрании, — он обвел взглядом своих коллег, сидевших вокруг стола, — и я не уверен, что они одобрят наше руководство, если ситуация не изменится. Как всем вам известно, в прошлом месяце цена наших акций упала с 3,1 до 2,7 фунтов.

Сэр Пол откинулся на спинку стула и повернулся к Армстронгу, давая понять, что готов выслушать его объяснения.

Армстронг обвел взглядом стол для заседаний, думая, что почти все присутствующие находятся здесь благодаря его покровительству.

— Я могу сообщить правлению, господин председатель, — начал он, — что мои переговоры с нью-йоркскими профсоюзами, которые, признаюсь, не давали мне спать по ночам, наконец подошли к завершению.

На некоторых лицах появились улыбки.

— Семьсот двадцать членов профсоюза печатников уже согласились досрочно выйти на пенсию или получить пособие по сокращению. Я объявлю об этом официально, как только вернусь в Нью-Йорк.

— Но по оценкам «Уолл-Стрит Джорнал», — сэр Пол сверился со статьей, которую достал из портфеля, — нам нужно сократить от полутора до двух тысяч человек.

— Да что они могут знать, сидя в своих уютных кабинетах с кондиционерами? — вскипел Армстронг. — Это я сталкиваюсь с этими людьми лицом к лицу.

— Тем не менее…

— Вторая серия увольнений и сокращений пройдет в следующие несколько недель, — продолжал Армстронг. — Я уверен, что к следующему заседанию правления закончу эти переговоры.

— И как по-вашему, сколько пройдет недель, прежде чем мы ощутим на себе выгоду от этих переговоров?

Армстронг задумался.

— Шесть. Максимум восемь, господин председатель. Но, разумеется, я буду делать все возможное, чтобы ускорить процесс.

— Во сколько этот ваш последний пакет обойдется компании? — спросил сэр Пол, взглянув на лежавший перед ним лист бумаги. Армстронг видел, что он по одному отмечает вопросы в своем списке.

— Я не могу сейчас назвать точную цифру, господин председатель, — ответил Армстронг.

— На данный момент, — сэр Пол оторвал взгляд от своих записей, — меня вполне устроит оценка «на глазок», как говорят американцы.

Смех немного разрядил напряженную обстановку за столом.

— Двести, может быть, двести тридцать миллионов, — сказал Армстронг, зная, что по подсчетам нью-йоркских бухгалтеров эта сумма может дойти до трехсот миллионов. Никто не пожелал высказать свое мнение, хотя некоторые стали записывать цифры.

— Возможно, от вашего внимания, господин председатель, ускользнул тот факт, — добавил Армстронг, — что здание «Нью-Йорк Трибьюн» находится на балансе, и его примерная стоимость составляет сто пятьдесят миллионов долларов.

— До тех пор, пока издается газета, — уточнил сэр Пол, листая страницы глянцевого буклета, который ему любезно предоставила юридическая фирма из Чикаго под названием «Спендер, Диксон энд Уизерс». — Но если она закроется, здание, как мне стало известно из надежных источников, будет стоить не больше пятидесяти миллионов.

— Мы не собираемся закрываться, — ответил Армстронг, — и скоро это будет понятно каждому.

— Могу только надеяться, что вы правы, — тихо произнес сэр Пол.

Армстронг молчал, пока правление обсуждало остальные вопросы повестки дня. Почему к нему так плохо относятся в собственной стране, думал он, а в Штатах называют героем? Его мысли снова вернулись к собранию, когда он внезапно услышал слова секретаря компании Эрика Чэпмена:

— …и в настоящее время у нас накопился солидный излишек на этом счету, господин председатель.

— Как и должно быть, — заметил сэр Пол. — Будьте добры, назовите нам цифры, мистер Чэпмен.

Секретарь компании наклонился, достал старомодный гроссбух в кожаном переплете и положил на стол.

— Пенсионный фонд, — начал он, — финансируется, как известно членам правления, за счет объединенных взносов. Служащие выплачивают в фонд четыре процента от зарплаты, а руководство пополняет его такими же суммами. В годовом исчислении мы в настоящее время выплачиваем нашим бывшим служащим приблизительно 34 миллиона фунтов, а от работающих сотрудников получаем доход в размере 51 миллиона фунтов. Отчасти благодаря удачной инвестиционной программе, которую проводят наши акционерные банки, сальдо этого счета в настоящее время составляет чуть больше 631 миллиона фунтов, при том, что для надлежащего выполнения наших правовых обязательств перед бывшими служащими требуется около 400 миллионов.

— Прекрасно, прекрасно, — промурлыкал сэр Пол. Армстронг внимательно слушал.

— Однако мне следует проинформировать правление, — продолжал Чэпмен, — что хотя на бумаге излишек кажется большим, в действительности это, учитывая увеличение средней продолжительности жизни, не более чем необходимый резерв.

— Мы учтем вашу точку зрения, — кивнул сэр Пол. — Другие вопросы?

Все молчали, и директора стали убирать ручки в карманы, закрывать папки и открывать портфели.

— Хорошо, — сказал сэр Пол. — В таком случае объявляю собрание закрытым, и теперь мы все можем прерваться на обед.

Не успели они войти в столовую, как Армстронг тут же взялся за дело. Не дожидаясь остальных, он уселся во главе стола и набросился на первое блюдо. Когда в столовую вошел Эрик Чэпмен, он помахал ему рукой, приглашая его сесть справа от себя. Питер Уэйкхем занял место слева. Сэр Пол нашел свободный стул в центре стола с правой стороны.

Армстронг в полуха слушал болтовню секретаря компании о своих неудачах в гольфе, о состоянии правительства и экономики. Его не интересовало мнение Чэпмена о Нике Фальдо,[39] Ниле Кинноке[40] или Алане Уолтерсе.[41] Но когда Чэпмен сел на своего любимого конька — пенсионный фонд, Армстронг внимательно слушал каждое слово.

— Честно говоря, Дик, это ваша заслуга, — признался Чэпмен. — Именно вы поняли, что нам в руки попала золотая жила. Конечно, это не наши деньги. Но излишки всегда хорошо смотрятся в балансовых отчетах, не говоря уж о проверенных счетах, которые мы представляем на годовом общем собрании.

Когда Армстронгу принесли тарелку с пятью кусками отменного мяса, он густо полил их соусом и переключил свое внимание на Питера, который по-прежнему относился к нему с собачьей преданностью, как в те дни, когда она вместе служили в Берлине.

— Питер, почему бы тебе не прилететь ко мне в Нью-Йорк на несколько дней? — предложил он. Официантка поставила перед ним целую гору помидоров. — Увидишь, с чем мне приходится сталкиваться в борьбе с профсоюзами, а главное — поймешь, чего я добился. И если я по каким-то причинам не смогу в следующем месяце приехать на заседание, ты сможешь отчитаться перед правлением от моего имени.

— Ну, если ты так хочешь, — ответил Питер. Мысль о посещении Нью-Йорка пришлась ему по душе, но он все же надеялся, что Дик сам отчитается перед правлением в следующем месяце.

— В понедельник садись на «Конкорд», — продолжал Армстронг. — Днем у меня назначена встреча с Шоном О’Райли. Это один из самых влиятельных профсоюзных лидеров. Я хочу, чтобы ты тоже присутствовал. Посмотришь, как я с ним управляюсь.

Вернувшись в свой кабинет после обеда, Армстронг обнаружил на столе гору почты, но не удостоил ее даже взгляда. Вместо этого он снял трубку и попросил соединить его с бухгалтерией. Когда ему ответили, он сказал:

— Фред, ты можешь выдать мне чековую книжку? Я приехал в Англию всего на несколько часов и…

— Это не Фред, сэр, — последовал ответ. — Это Марк Тенби.

— Тогда соедините меня с Фредом, хорошо?

— Фред вышел на пенсию три месяца назад, сэр, — сказал главный бухгалтер. — Сэр Пол назначил меня на его место.

Армстронг хотел уже заорать: «Кто ему разрешил?», но передумал.

— Хорошо, — сказал он. — В таком случае немедленно пришлите мне чековую книжку. Через пару часов я уезжаю в Штаты.

— Разумеется, мистер Армстронг. Личный счет или счет компании?

— Счет пенсионного фонда, — невозмутимо произнес он. — Мне нужно будет сделать в Штатах пару инвестиций от имени компании.

Трубка молчала дольше, чем ожидал Армстронг.

— Да, сэр, — наконец ответил главный бухгалтер. — Для этого счета вам потребуется подпись второго директора, как вам, конечно, известно, мистер Армстронг. И я должен напомнить, что закон о компаниях запрещает инвестировать деньги из пенсионного фонда в компанию, если нам уже принадлежит контрольный пакет акций этой компании.

— Не надо мне читать лекции по закону о компаниях, молодой человек, — рявкнул Армстронг и швырнул трубку. — Каков наглец! — пожаловался он пустой комнате. — Он что, не понимает, кто ему платит зарплату?

Как только ему принесли чековую книжку, Армстронг перестал делать вид, что просматривает почту, и потихоньку выскользнул из кабинета, даже не попрощавшись с Памелой. Он зашел в лифт, поднялся на крышу и приказал пилоту своего личного вертолета доставить его в Хитроу. Пролетая над Лондоном, он смотрел вниз без тени той симпатии, которую теперь испытывал к Нью-Йорку.

Двадцать минут спустя он приземлился в Хитроу и быстро направился в зал для высокопоставленных лиц. Пока он ждал посадки на свой рейс, к нему подошли несколько американцев. Они пожимали ему руку и благодарили за все, что он делает для граждан Нью-Йорка. Он улыбался и думал, как бы повернулась его жизнь, если бы тот корабль, на котором он столько лет назад спасался бегством, причалил к Острову Эллис, а не в Ливерпуль. Наверное, в конечном счете он оказался бы в Белом доме.

Объявили его рейс, и он занял свое место в носовой части самолета. После скудной еды он пару часов поспал, постоянно просыпаясь. Чем ближе они подлетали к Восточному побережью Соединенных Штатов, тем больше росла в нем уверенность, что у него все получится. Через год «Трибьюн» не только переплюнет «Стар», но и объявит такую прибыль, что даже сэр Пол Мэтланд признает его заслугу. А если к власти придут лейбористы, даже трудно представить, каких высот он может достичь. Он написал на меню «сэр Ричард Армстронг», потом, немного подумав, зачеркнул и чуть ниже вывел «достопочтенный лорд Армстронг-Хедли».

Когда шасси коснулись земли в аэропорту Кеннеди, он снова чувствовал себя молодым и мечтал скорее очутиться в своем кабинете. В таможенном зале пассажиры показывали на него пальцами и тихо говорили друг другу:

— Смотри, это Дик Армстронг.

Некоторые даже махали ему руками. Он делал вид, что не замечает, но с его лица не сходила улыбка. Лимузин уже ждал и быстро умчал его в направлении Манхэттена. Он развалился на заднем сиденье и включил телевизор, перескакивая с канала на канал. Внезапно его внимание привлекло знакомое лицо.

— Пришло время уйти на пенсию и сосредоточиться на работе моего фонда, — говорил Генри Синклер, председатель «Мульти-Медиа», крупнейшей издательской империи в мире. Армстронг слушал Синклера и думал, какую цену он может запросить. Тем временем его машина подъехала к зданию «Трибьюн».

Армстронг тяжело выбрался из машины и вразвалку пошел к дверям. Собравшиеся в фойе сотрудники хлопали ему всю дорогу до лифта. Он улыбался им так, словно его везде встречали подобным образом. Профсоюзный активист смотрел ему вслед и думал, узнает ли когда-нибудь хозяин, что всем членам профсоюза приказали аплодировать ему, где бы и когда бы он ни появился.

— Относитесь к нему, как к президенту, и он поверит, что так оно и есть, — говорил Шон О’Райли на собрании в переполненном зале. — И хлопайте, пока не кончатся деньги.

На каждом этаже, где открывались двери лифта, звучали аплодисменты. На двадцать первом этаже его встречала секретарша.

— Добро пожаловать домой, сэр, — приветствовала она его.

— Вы правы, — ответил он, выходя из лифта. — Мой дом здесь. Жаль только, что я не родился в Америке. А то был бы сейчас президентом.

— Несколько минут назад прибыл мистер Критчли, сэр. Он ждет вас в вашем кабинете, — доложила секретарша, пока они шли по коридору.

— Хорошо, — кивнул Армстронг, входя в самую большую комнату в здании. — Рад видеть тебя, Рассел, — поздоровался он со своим адвокатом, вставшим ему навстречу. — Ну что, разобрался с профсоюзами?

— Боюсь, что нет, Дик, — покачал головой Рассел, пожимая ему руку. — Вообще-то новости плохие. К сожалению, нам придется начинать все сначала.

— Что значит сначала? — опешил Армстронг.

— Пока тебя не было, профсоюзы отклонили твое предложение выплатить им выходное пособие по сокращению штатов в размере двести тридцать миллионов долларов. Теперь они требуют триста семьдесят миллионов.

Армстронг рухнул в кресло.

— Я уехал всего на несколько дней, и ты умудрился все развалить! — диким голосом заорал он.

В этот момент в кабинет вошла секретарша и положила ему на стол первый выпуск «Трибьюн». Он опустил глаза на заголовок: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ДОМОЙ, ДИК!»

ГЛАВА 35

НЬЮ-ЙОРК ТРИБЬЮН, 4 февраля 1991 года:

КОМАНДУЕТ КАПИТАН ДИК

— Армстронг предложил два миллиарда долларов за «Мульти-Медиа», — сказал Таунсенд.

— Что? Он как политик, который объявляет войну, когда не хочет, чтобы народ понял, какие серьезные у него проблемы дома, — заметил Том.

— Возможно. Но как тот же политик, если у него все получится, он одновременно решит и свои внутренние проблемы.

— Сомневаюсь. Если он выложит два миллиарда после того, как изучит данные, это, скорее всего, кончится новой катастрофой.

— «Мульти-Медиа» стоит гораздо больше двух миллиардов, — сказал Таунсенд. — Корпорации принадлежат четырнадцать газет, девять телевизионных станций и «ТВ-Ньюс», журнал с самым большим тиражом в мире. Ее оборот в прошлом году составил миллиард долларов, а общая прибыль — больше ста миллионов. Это просто денежная гора.

— За которую Синклер потребует Эверест, — усмехнулся Том. — Не понимаю, каким образом Армстронг рассчитывает получать прибыль, заплатив два миллиарда, тем более ему придется по-крупному влезть в долги.

— Да просто денег будет больше делать, — ответил Таунсенд. — «Мульти-Медиа» годами работает на автопилоте. Я бы для начала продал несколько филиалов, переставших давать доход, и оживил другие, которые стали бы приносить больше прибыли. Но основные силы сосредоточил бы на усилении информационного аспекта, который никогда толком не использовался, пустив оборот и прибыли от газет и журналов на финансирование всей операции.

— Но у тебя и так сейчас полно проблем, не хватало еще затеять очередное поглощение, — убеждал его Том. — Ты только недавно пришел в себя после забастовки в «Нью-Йорк Стар», и не забывай, банк рекомендовал период консолидации.

— Ты же знаешь, что я думаю о банкирах, — пожал плечами Таунсенд. — «Глоуб», «Стар» и все мои австралийские предприятия приносят прибыль, а такого шанса может больше не быть. Пусть банкиры думают, что хотят, но ты-то меня понимаешь.

Том некоторое время молчал. Он восхищался энергичностью Таунсенда, его оригинальным мышлением, но по сравнению с «Мульти-Медиа» все их прежние авантюры казались детскими шалостями. И как бы он ни старался, его расчеты никак не сходились.

— Я вижу только один вариант, — наконец произнес он.

— И какой же? — поинтересовался Таунсенд.

— Предложить ему привилегированные акции — наш пакет в обмен на его.

— Но это будет просто обратное поглощение. Он никогда не согласится, тем более если Армстронг уже предложил ему два миллиарда наличными.

— Если это так, я не знаю, где он их возьмет, — пожал плечами Том. — Что, если я поговорю с их юристами и попытаюсь выяснить, правда ли, что Армстронг предложил покупку за наличные?

— Нет, это неверный подход. Не забывай, что Синклер единолично владеет всей компанией, поэтому имеет смысл обратиться к нему напрямую. Именно так поступил бы Армстронг.

— Но это не твой стиль.

— Понимаю. Но в последнее время мне не часто удается иметь дело с людьми, которые владеют собственными компаниями.

Том пожал плечами.

— Итак, что тебе известно о Синклере?

— Ему семьдесят лет, — начал Таунсенд, — поэтому, собственно, он и выходит на пенсию. Он создал самую успешную частную информационную корпорацию в мире. Он был послом в Англии в то время, когда его друг Никсон был президентом. Имеет хобби: собрал одну из лучших частных коллекций работ импрессионистов, которую не встретишь и в Национальной галерее. Помимо всего прочего, он председатель фонда, который специализируется на образовании, и при этом он еще успевает играть в гольф.

— Хорошо. А что, по-твоему, известно Синклеру о тебе?

— Что я австралиец по происхождению, управляю информационной компанией, занимающей второе место в мире, предпочитаю Нолана Ренуару и не играю в гольф.

— И как ты намереваешься подступиться к нему?

— Отбросить всякий протокол, позвонить ему напрямую и сделать предложение. Так, по крайней мере, я хоть не буду всю жизнь мучиться, думая: а вдруг бы у меня получилось?

Таунсенд посмотрел на адвоката, но Том молчал.

Таунсенд взял телефон.

— Хитер, позвоните в штаб-квартиру «Мульти-Медиа» в Колорадо, а потом соедините меня с их оператором, — и положил трубку.

— Ты, правда, веришь, что Армстронг подал заявку на два миллиарда? — поинтересовался Том.

Таунсенд некоторое время обдумывал вопрос.

— Да, верю.

— Но где он возьмет столько наличных?

— Думаю, там же, где взял деньги, чтобы расплатиться с профсоюзами.

— И сколько ты намерен предложить?

Зазвонил телефон, не дав ему ответить.

— Это «Мульти-Медиа»?

— Да, сэр, — ответил низкий голос с южным акцентом.

— Меня зовут Кит Таунсенд, — представился он. — Я бы хотел поговорить с мистером Синклером.

— Посол Синклер знает вас, сэр?

— Надеюсь, — ответил Таунсенд. — Или я напрасно трачу свое время.

— Я соединю вас с его приемной.

Таунсенд дал знак своему адвокату, чтобы он слушал разговор по параллельному телефону. Том подошел к столу и снял трубку.

— Приемная посла Синклера, — произнес еще один голос с южным акцентом.

— Это Кит Таунсенд. Я надеялся, что смогу поговорить с мистером Синклером.

— Посол сейчас на своем ранчо, мистер Таунсенд, и я знаю, что через двадцать минут у него занятие по гольфу в загородном клубе. Но я попробую поймать его, пока он не уехал.

Том прикрыл трубку рукой и прошептал:

— Называй его «посол». Очевидно, все так к нему обращаются.

Таунсенд кивнул, и в этот момент в трубке раздался голос:

— Доброе утро, мистер Таунсенд. Генри Синклер слушает. Чем могу помочь?

— Доброе утро, господин посол, — поздоровался Таунсенд, стараясь сохранять спокойствие. — Я хотел поговорить с вами лично, чтобы не тратить напрасно время, ведя переговоры через адвокатов.

— Не говоря уж о напрасных расходах, — заметил Синклер. — О чем же вы хотели поговорить со мной, мистер Таунсенд?

Таунсенд внезапно пожалел, что не обсудил как следует свою тактику с Томом.

— Я хочу внести предложение о покупке «Мульти-Медиа», — наконец решился он, — и подумал, что разумнее будет вести дела с вами напрямую.

— Ценю это, мистер Таунсенд, — ответил Синклер. — Но помните, что мистер Армстронг, с которым, полагаю, вы знакомы, уже сделал мне предложение, от которого я смог отказаться.

— Мне это известно, господин посол, — сказал Таунсенд, пытаясь угадать, сколько на самом деле предложил Армстронг. Он замолчал, не глядя в сторону Тома.

— Могу я спросить, о какой сумме идет речь, мистер Таунсенд? — поинтересовался Синклер.

Услышав ответ Таунсенда, Том чуть не выронил трубку.

— И каким образом вы намерены это финансировать? — спросил Синклер.

— Наличными, — сказал Таунсенд, не имея представления, как он добудет столько денег.

— Если вы сможете собрать такую сумму наличных в течение тридцати дней, мистер Таунсенд, сделка ваша. В этом случае, вы, вероятно, не откажетесь попросить своих адвокатов связаться с моими.

— А ваша адвокатская контора называется?..

— Простите, что прерываю наш разговор, мистер Таунсенд, но через десять минут я уже должен стоять на поле, а мой тренер берет почасовую оплату.

— Разумеется, господин посол. — Таунсенд был рад, что Синклер не видит его ошеломленного лица. Он положил трубку и посмотрел на Тома.

— Знаешь, что ты сейчас сделал, Кит?

— Заключил самую крупную сделку в моей жизни, — ответил Таунсенд.

— За три миллиарда долларов, возможно, и последнюю, — вздохнул Том.

— Я закрою эту газету к чертовой матери! — заорал Армстронг, ударив кулаком по столу.

Рассел Критчли, стоявший за спиной своего клиента, думал, что его слова прозвучали бы убедительнее, если бы Шон О’Райли не слышал их каждый день на протяжении последних трех месяцев.

— Это вам обойдется гораздо дороже, — спокойно ответил О’Райли, стоя перед Армстронгом.

— Что это значит? — взревел Армстронг.

— К тому времени, когда вы выставите газету на продажу, может так оказаться, что в ней не останется ничего ценного.

— Вы мне угрожаете?

— Полагаю, мои слова можно истолковать и так.

Армстронг встал, оперся ладонями на стол и наклонился вперед, почти вплотную приблизившись к лицу профсоюзного лидера; но О’Райли даже не шелохнулся.

— Вы рассчитываете, что я выплачу триста двадцать миллионов, хотя только прошлым вечером в журнале регистрации отметились восемнадцать человек, которые давно не работают в компании, один — даже больше десяти лет?

— Знаю, — кивнул О’Райли. — Просто они жить не могут без работы, их так и тянет сюда.

— Еще бы, если при этом они получают пятьсот долларов за ночь! — заорал Армстронг.

— Вот я и предлагаю вам выход, — сказал О’Райли.

Армстронг поморщился и посмотрел на последние рабочие листы.

— А как насчет Багса Банни, Джимми Картера и О. Джей Симпсона, не говоря о других сорока восьми известных персонах, которые отметились в рабочем листке за вчерашнюю ночную смену? Готов поспорить, за всю ночь они палец о палец не ударили, разве что пили кофе между партиями в покер. И вы хотите, чтобы я всем, включая Джорджа Буша, выплатил выходное пособие?

— Да. Таким образом мы вносим свой вклад в его поддержку.

Армстронг в отчаянии посмотрел на Рассела и Питера, надеясь на их поддержку, но по разным причинам оба молчали как рыбы. Он снова повернулся к О’Райли.

— Я сообщу вам свое решение позже. А сейчас убирайтесь из моего кабинета!

— Вы все еще надеетесь, что газета сегодня выйдет на улицы? — с невинным видом спросил О’Райли.

— Опять угроза? — возмутился Армстронг.

— Точно, — ответил О’Райли. — Потому что если да, то советую вам расплатиться до того, как вечерняя смена заступит на работу в пять часов. Моим людям все равно, платят им за работу или за простой.

— Вон из моего кабинета! — срываясь на визг, проорал Армстронг.

— Как скажете, мистер Армстронг. Вы же хозяин.

Он кивнул Расселу и вышел. Как только дверь за ним закрылась, Армстронг повернулся к Питеру.

— Теперь ты видишь, с чем мне приходится сталкиваться. Чего они от меня хотят? — он продолжал кричать.

— Чтобы ты закрыл газету, — спокойно ответил Рассел. — Тебе следовало это сделать в первый день седьмой недели. Тогда цена была бы намного ниже.

— Но если бы я последовал твоему совету, мы остались бы без газеты.

— И спали бы по ночам.

— Если хочешь спать — пожалуйста, — рявкнул Армстронг. — А я собираюсь заплатить. В данной ситуации это единственный выход. Мы все равно своего добьемся, точно вам говорю. О’Райли скоро сломается. Уверен, ты со мной согласен, Питер.

Питер Уэйкхем молчал, пока Армстронг не посмотрел ему в глаза. Тогда он изо всех сил затряс головой.

— Но где ты возьмешь еще триста двадцать миллионов? — спросил Рассел.

— Это моя проблема, — отрезал Армстронг.

— И моя тоже. Деньги нужны будут буквально через несколько минут после того, как О’Райли подпишет соглашение, иначе они устроят забастовку, как только мы начнем печатать следующий номер.

— Ты их получишь, — сказал Армстронг.

— Дик, еще не поздно… — настаивал Рассел.

— Иди договаривайся — прямо сейчас! — заорал Армстронг.

Рассел неохотно кивнул и вышел из кабинета. Армстронг снял трубку телефона прямой связи с редактором.

— Барни, хорошие новости, — прогудел он. — Я убедил профсоюзы принять мои условия. Мне нужен материал на первой полосе о том, что это победа здравого смысла, и редакционная статья о том, как я добился того, что раньше не удавалось никому.

— Хорошо, как скажете, босс. Опубликовать подробности соглашения?

— Нет, подробности ни к чему. Условия такие сложные, что даже читатели «Уолл-Стрит Джорнал» ничего не поймут. В любом случае незачем смущать профсоюзы, — добавил он и положил трубку.

— Отлично, Дик, — сказал Питер. — Я, в общем-то, и не сомневался, что ты своего добьешься.

— Только мне дорого пришлось за это заплатить, — заметил Армстронг, открывая верхний ящик стола.

— Не думаю, Дик. О’Райли сдался, как только ты пригрозил закрыть газету. Ты блестяще с ним справился.

— Питер, мне нужно подписать пару чеков, — сказал Армстронг, — а поскольку в Нью-Йорке сейчас ты единственный второй директор…

— Конечно, — кивнул Питер. — Буду рад помочь.

Армстронг положил на стол чековую книжку пенсионного фонда и открыл ее.

— Когда ты возвращаешься в Лондон? — спросил он, показывая Питеру на стул.

— Завтра, на «Конкорде», — улыбнулся Питер.

— Тогда тебе придется объяснить сэру Полу, почему я не смогу присутствовать на заседании правления в среду, как бы мне этого ни хотелось. Просто скажи ему, что я договорился с профсоюзами на отличных условиях, и когда в следующем месяце я буду отчитываться перед правлением, у нас уже будет положительный денежный поток. — Он положил руку Питеру на плечо.

— С удовольствием, Дик, — сказал Питер. — Сколько чеков тебе нужно подписать?

— Подпиши все, пока ты здесь.

— Всю книжку? — Питер беспокойно заерзал на стуле.

— Да, — Армстронг протянул ему ручку. — Они будут в надежных руках. В конце концов, их нельзя обналичить, пока я не поставлю свою подпись.

Питер нервно хихикнул и снял колпачок с ручки. Он замер в нерешительности, пока не почувствовал, как на его плече сжимаются пальцы Армстронга.

— Кажется, через несколько недель подходит срок продления твоего контракта, да? — сказал Армстронг.

Питер подписал первые три чека.

— А Пол Мэтланд не будет сидеть в своем кресле вечно. В конце концов, кому-то придется занять его место.

Питер продолжал подписывать.

ПОСЛЕДНИЙ ВЫПУСК ВСЁ ИЛИ НИЧЕГО

ГЛАВА 36

ДЕЙЛИ ЭКСПРЕСС, 8 февраля 1991 года:

БОМБА В САДУ ДОМА № 10. КАБИНЕТ ЧУДОМ СПАССЯ

«Откусили больше, чем смогли прожевать» — с таким заголовком вышла статья в «Файнэншл Таймс». Сэр Пол Мэтланд, сидя около камина у себя дома в Эпсоме, и Том Спенсер, возвращаясь на электричке из Гринвича, штат Коннектикут, оба по второму разу читали статью, хотя по-настоящему их интересовала только одна ее половина.

«Газетные магнаты Кит Таунсенд и Ричард Армстронг, по всей видимости, совершили классическую ошибку, воспользовавшись кредитом, намного превышающим их активы. Оба явно войдут в учебники, по которым будут учиться будущие поколения студентов Гарвардской школы бизнеса.

Аналитики сходятся во мнении, что изначально Армстронг сделал удачный ход, когда купил „Нью-Йорк Трибьюн“ за двадцать пять центов, и при этом все долги газеты были списаны на бывших владельцев. Удачный ход мог обернуться триумфом, если бы он выполнил свою угрозу и закрыл газету через шесть недель после того, как профсоюзы отказались подписать обязательное соглашение. Но он этого не сделал, более того, он выплатил столь щедрое выходное пособие, что профсоюзные лидеры перестали называть его „Капитан Дик“, теперь ему дали прозвище „Капитан Санта“.

Несмотря на это соглашение, газета по-прежнему теряет больше миллиона долларов в неделю, хотя, судя по всему, вскоре начнется новый виток переговоров об очередных выходных пособиях по сокращению штатов и досрочному выходу на пенсию.

Но пока процентные ставки продолжают расти, а цены на газеты по-прежнему падают, не за горами тот день, когда прибыли „Ситизен“ и остальных газет издательской группы „Армстронг Коммьюникейшнз“ больше не смогут покрывать убытки своего американского филиала.

Мистер Армстронг еще не поставил своих акционеров в известность о том, как он намеревается финансировать вторую компенсацию в размере 320 миллионов долларов, о которой он недавно договорился с нью-йоркскими профсоюзами печатников. Единственное его официальное заявление по этому вопросу можно найти на страницах „Трибьюн“: „Теперь, когда профсоюзы приняли вторую компенсацию, есть все основания полагать, что денежный поток „Трибьюн“ станет положительным“.

Сити относится к этому заявлению с изрядной долей скептицизма, и акции „Армстронг Коммьюникейшнз“ вчера упали еще на девять пенсов, то есть до 2,42 фунтов.

Ошибка Кита Таунсенда…»

Зазвонил телефон. Сэр Пол отложил газету, встал со стула и подошел к телефону в своем кабинете. Услышав голос Эрика Чэпмена, он попросил подождать, пока он закроет дверь. Такая предосторожность была ни к чему, так как в это время дома никого не было; но если ты четыре года прослужил послом, от некоторых привычек невозможно избавиться.

— Думаю, нам нужно срочно встретиться, — сказал Чэпмен.

— Статья в «Файнэншл Таймс»? — предположил сэр Пол.

— Нет, все гораздо серьезнее. Я бы не хотел обсуждать это по телефону.

— Понимаю, — согласился сэр Пол. — Вызвать на нашу встречу Питера Уэйкхема?

— Нет, если вы хотите сохранить ее в тайне.

— Вы правы. Где мы встретимся?

— Я могу выехать в Эпсом прямо сейчас. Буду у вас примерно через час.

Том Спенсер пробежал по диагонали первую половину статьи, когда электричка, подъезжая к Нью-Йорку, миновала Мамаронек. Дойдя до следующих слов, он полностью сосредоточился:

«Ошибка Кита Таунсенда состояла в том, что в своем отчаянном стремлении обладать он забыл основные правила заключения сделок.

Каждый школьник знает: если хочешь обменять старые каштаны на нераспечатанный пакетик чипсов, ни в коем случае не подавай виду — дождись, когда твой оппонент сам назовет цену. Но, похоже, Таунсенд так сильно хотел заполучить „Мульти-Медиа“, что с ходу раскрыл свои карты и, даже не поинтересовавшись, за какую цену мистер Синклер готов продать компанию, по собственной инициативе предложил ему три миллиарда долларов. Потом он усугубил свои проблемы, согласившись заплатить всю сумму наличными.

Можно понять, почему профсоюзы печатников Нью-Йорка называют мистера Армстронга „Капитан Санта“. Точно так же вполне объяснимо, почему мистеру Синклеру кажется, что Рождество в этом году наступило раньше срока — особенно учитывая общеизвестный факт, что он намеревался заключить сделку с Армстронгом за два миллиарда долларов, и даже эта цена, по мнению многих, слишком высока.

Обговорив условия, мистер Таунсенд обнаружил, что собрать наличные за тридцатидневный срок, назначенный мистером Синклером, чрезвычайно сложно. Ссуду он все-таки получил, но на таких драконовских условиях, что если он будет придерживаться графика погашения, всей „Глобал Интернэшнл“ может прийти конец. Всю жизнь мистер Таунсенд был игроком. Эта сделка доказала, что он готов сыграть ва-банк.

Вчера акции „Глобал“ упали еще на восемь пенсов и дошли до отметки 3,19 фунтов.

Вдобавок к проблемам, которые сейчас стоят перед газетными магнатами, устойчивое повышение цены на бумагу и слабая позиция доллара по отношению к фунту, нанесут обоим тяжелый удар. Если такая тенденция сохранится, даже у их дойных коров, в конечном счете, кончится молоко.

Будущее обеих компаний сейчас находится в руках банкиров, которые, должно быть, задаются вопросом — как кредиторы „стран третьего мира“ — получат ли они когда-нибудь свои проценты, не говоря уж о погашении самого займа? У них есть альтернатива — урезать свои убытки и принять участие в крупнейшей срочной распродаже в истории. Ирония всей этой ситуации состоит в том, что стоит одному банку разорвать звено в кредитной цепи, и все сооружение с треском развалится».

Когда поезд подошел к вокзалу Грэнд-Сентрал, Том первым выскочил из вагона. Он подбежал к ближайшей телефонной будке и набрал номер Таунсенда. Хитер немедленно его соединила. На этот раз Таунсенд внимательно выслушал совет своего адвоката.

Дочитав статью до конца, Армстронг снял трубку внутреннего телефона и сказал секретарше, что для сэра Пола Мэтланда его нет на месте. Не успел он положить трубку, как раздался звонок телефона.

— Мистер Армстронг, на проводе старший дилер банка Нового Амстердама. Он хочет срочно с вами поговорить.

— Соединяй, — буркнул Армстронг.

— Рынок наводнен приказами продавать акции «Армстронг Коммьюникейшнз», — сообщил дилер. — Цена акции опустилась до 2,31 доллара, и я подумал: может, у вас будут какие-то инструкции?

— Продолжайте покупать, — без колебаний распорядился Армстронг.

Наступила пауза.

— Я должен обратить ваше внимание на то, что каждый раз, когда акции падают на один цент, вы теряете семьсот тысяч долларов, — сказал старший дилер, быстро проверив количество проданных за утро акций.

— Мне плевать, сколько это стоит, — отрезал Армстронг. — Это всего лишь кратковременная необходимость. Как только рынок успокоится, вы снова выпустите акции на биржу и постепенно возместите убытки.

— Но если они и дальше будут падать, несмотря на…

— Просто продолжайте покупать, — отрезал Армстронг. — В какой-то момент рынок обязательно изменится.

Он бросил трубку и уставился на свою фотографию, опубликованную на первой полосе «Файнэншл Таймс». Она ему не льстила.

Дочитав статью, Таунсенд последовал совету Тома и позвонил в свой акционерный банк. Дэвид Гренвиль, исполнительный директор, подтвердил, что акции «Глобал» снова упали этим утром. Он считал, что им следует встретиться как можно скорее, и Таунсенд согласился изменить свое расписание и выкроить время для встречи в два часа.

— Полагаю, вам следует взять с собой адвоката, — зловеще добавил Гренвиль.

Таунсенд приказал Хитер отменить все назначенные встречи. Остаток утра он провел на инструктаже по семинару, который компания намеревалась провести в следующем месяце. Генри Киссинджер и сэр Генри Голдсмит уже дали согласие выступить с докладом. Это была идея Таунсенда — собрать в Гонолулу руководителей всех своих компаний и наметить план развития корпорации на следующие десять лет, обсудить, как впишется «Мульти-Медиа» в общую структуру компании и как лучше использовать это последнее приобретение. «Неужели семинар тоже придется отменить? — думал он. — Или он превратится в похоронную службу?»

Понадобилось двадцать семь безумных дней, чтобы собрать деньги для покупки «Мульти-Медиа». Он провел много бессонных ночей в сомнениях — не совершил ли он ужасную ошибку? А теперь эта статейка в «Файнэншл Таймс» оправдывала самые худшие его опасения. Если бы только он не успел к крайнему сроку или хотя бы послушался Тома.

Водитель повернул на Уолл-Стрит и за несколько минут до двух остановился перед зданием банка. Выйдя из машины, Таунсенд внезапно вспомнил, как сильно нервничал, когда его впервые вызвали к директору почти пятьдесят лет назад. Швейцар в длинном синем пальто открыл огромную зеркальную дверь. Он приложил руку к козырьку фуражки, увидев, кто стоит перед ним. Интересно, долго еще он будет отдавать мне честь, подумал Таунсенд.

Он кивнул и вошел в зал на первом этаже, где Дэвид Гренвиль о чем-то увлеченно беседовал с Томом Спенсером. Заметив его, оба мужчины повернулись и улыбнулись. Они явно не сомневались, что на эту встречу он не опоздает.

— Рад вас видеть, Кит, — Гренвиль пожал ему руку. — И спасибо, что пришли вовремя.

Таунсенд улыбнулся. Директор школы никогда не говорил ничего подобного. Они направились к лифту.

— Как поживает Кейт? — спросил Гренвиль. — Когда мы виделись в последний раз, она редактировала какой-то роман.

— Он имел такой успех, что теперь она пишет свой собственный, — ответил Таунсенд. — Если положение не исправится, возможно, мне придется жить на ее гонорары.

Ни один из его спутников никак не отреагировал на его черный юмор.

Двери лифта открылись на пятнадцатом этаже, и они проследовали по коридору в кабинет исполнительного директора. Гренвиль усадил посетителей в удобные кресла и открыл лежавшую на столе папку.

— Позвольте для начала поблагодарить вас за то, что вы смогли так быстро прийти, — сказал он.

Таунсенд и его адвокат кивнули, хотя оба понимали, что другого выбора у них попросту не было.

— Мы имеем честь, — сказал Гренвиль, повернувшись к Таунсенду, — представлять интересы вашей компании более четверти века, и мне было бы жаль, если бы наше сотрудничество подошло к концу.

У Таунсенда пересохло во рту, но он слушал, не перебивая.

— Но было бы глупо недооценивать серьезность ситуации, в которой мы сейчас оказались. Мы провели пока поверхностный анализ вашего финансового положения, и нам представляется, что сумма ваших кредитов может превысить сумму ваших активов и, соответственно, привести вас к банкротству. Если вы хотите, чтобы мы остались вашим инвестиционным банком, Кит, так и будет, но при одном условии — вы гарантируете нам свое полное сотрудничество при решении вашей нынешней дилеммы.

— Что подразумевается под «полным сотрудничеством»? — спросил Том.

— Для начала мы направим в вашу компанию команду финансистов под руководством одного из наших опытнейших руководителей, которому вы предоставите безоговорочное — подчеркиваю, безоговорочное — право расследовать любой аспект вашей деятельности, если это будет необходимо для выживания вашей компании.

— А потом, после окончания расследования? — поинтересовался Таунсенд.

— Руководитель даст свои рекомендации, и вы, мы надеемся, выполните их в точности до мелочей.

— Когда я могу с ним встретиться? — спросил Таунсенд.

— С ней, — уточнил исполнительный директор банка. — И отвечаю на ваш вопрос — сию минуту. Мисс Бересфорд ждет вас в своем кабинете этажом ниже.

— Тогда давайте покончим с этим, — сказал Таунсенд.

— Сначала я должен знать, принимаете ли вы наши условия? — остановил его Гренвиль.

— Думаю, вы и так поняли, что мой клиент уже принял решение, — вмешался Том.

— Хорошо, в таком случае я провожу вас к Э.Б., и она сообщит вам, каков будет следующий этап.

Гренвиль встал из-за стола и вместе со своими гостями спустился по лестнице на четырнадцатый этаж.

Он остановился перед кабинетом мисс Бересфорд и почтительно постучал.

— Войдите, — произнес женский голос.

Исполнительный директор открыл дверь, и они вошли в большой, уютно обставленный кабинет с видом на Уолл-Стрит. Сразу же возникало впечатление, что здесь обитает аккуратный, опрятный и рациональный человек.

Женщина лет сорока, может быть, сорока пяти, как определил Таунсенд, поднялась и вышла из-за стола им навстречу. Она оказалась почти одного роста с Таунсендом, у нее были аккуратно подстриженные темные волосы, большие очки почти полностью закрывали аскетическое лицо. Она была одета в хорошо скроенный темно-синий костюм и кремовую блузку.

— Добрый день, — протянула она руку. — Я Элизабет Бересфорд.

— Кит Таунсенд, — ответил он, пожимая ей руку. — А это мой адвокат Том Спенсер.

— Ну, я вас оставлю, — сказал Дэвид Гренвиль. — Но на обратном пути, пожалуйста, загляните ко мне, Кит. — Он сделал паузу. — Если не передумаете.

— Спасибо, — кивнул Таунсенд.

Гренвиль вышел, тихо прикрыв за собой дверь.

— Садитесь, пожалуйста, — предложила мисс Бересфорд, показав на удобные кресла напротив стола. Когда она вернулась на свое место, Таунсенд обратил внимание на кучу разложенных перед ней папок.

— Хотите кофе? — спросила она.

— Нет, спасибо, — отказался Таунсенд. Ему хотелось поскорее покончить с этим. Том тоже покачал головой.

— Я — доктор компаний, — начала мисс Бересфорд, — и моя задача — спасти «Глобал» от преждевременной смерти. — Она откинулась на спинку кресла и, положив руки на стол, соединила кончики пальцев. — Как любой врач, обнаруживший у пациента опухоль, я первым делом должна определить: злокачественная она или доброкачественная. Хочу сразу сказать вам, что мой рейтинг успешных исходов в таких операциях составляет примерно один из четырех. Должна также добавить, что это самое трудное мое задание.

— Благодарю вас, мисс Бересфорд, — склонил голову Таунсенд. — Звучит весьма обнадеживающе.

Никакой реакции. Она подалась вперед и открыла одну из папок.

— Хотя сегодня утром я несколько часов просматривала ваши балансовые отчеты, а моя превосходная команда финансистов провела дополнительное исследование, я все еще не в состоянии судить, насколько точную оценку вашей компании дала «Файнэншл Таймс», мистер Таунсенд. Газета сделала обоснованное предположение, что ваши пассивы превышают активы. Моя работа — дать более точную оценку.

Мои проблемы осложняются внешним воздействием. Во-первых, после изучения вашего досье любому становится ясно, что вы страдаете профессиональным заболеванием, характерным для людей, добившихся успеха собственными силами — при заключении сделки вас привлекают далекие горизонты, а о том, как вы туда доберетесь, должны волноваться другие.

Том с трудом сдержал улыбку.

— Во-вторых, вы совершили классическую ошибку — японцы дали ей изящное старомодное название «закон Архимеда». Ваша новая сделка часто в сумме превышает все остальные вместе взятые.

Приведу конкретный пример. Вы просто взяли в долг три миллиарда долларов в разных банках и финансовых учреждениях для покупки «Мульти-Медиа». Но вы даже не подумали, хватит ли денежного потока всей вашей издательской группы, чтобы покрыть столь огромную ссуду. — Она замолчала и снова сложила кончики пальцев. — Откровенно говоря, мне трудно поверить, что вы обращались за профессиональным советом по поводу этой операции.

— Я обращался за профессиональным советом, — возразил Таунсенд. — И мистер Спенсер пытался меня отговорить.

Он бросил взгляд на своего адвоката, но тот сидел с непроницаемым лицом.

— Ясно, — кивнула мисс Бересфорд. — Если я потерплю неудачу, своим падением вы будете обязаны тому безрассудному игроку, что сидит в вас. Всю ночь до самого утра я читала эти документы и пришла к заключению, что до сих пор все эти годы вы держались на плаву только по одной причине — вы больше выигрывали, чем проигрывали, и ваши банкиры, хотя вы частенько доводили их до безумия, все же — порой вопреки здравому смыслу — верили вам.

— А хорошие новости будут? — поинтересовался Таунсенд.

Пропустив его вопрос мимо ушей, она продолжала:

— Моей первой задачей будет пройтись по вашим бухгалтерским книгам, выражаясь избитым клише, частым гребнем, изучить каждую вашу компанию и ее обязательства — размер, страна, валюта не имеют значения — и попытаться составить общую картину. Если, проделав все это, я приду к заключению, что «Глобал» все еще кредитоспособна — в юридическом смысле слова, — я перейду к следующему этапу. А это, несомненно, будет означать, что вам придется продать некоторые самые ценные активы компании, причем среди них будут и те, к которым, я уверена, вы испытываете личную привязанность.

Таунсенд даже думать не хотел, какие ценности она имеет в виду. Он просто сидел и слушал этот похоронный марш.

— Даже в случае успешного завершения процесса мы используем резервный план на случай непредвиденных ситуаций, то есть составим черновик пресс-релиза, в котором объясним, почему «Глобал Корпорейшн» подает заявку о добровольной ликвидации. Если потребуется, я без промедления передам его в «Рейтер».

Таунсенд судорожно сглотнул.

— Но если этот шаг окажется излишним, я перейду к этапу номер три. На этом этапе я нанесу визит в каждый банк и финансовый институт, с которыми вы так или иначе связаны, и попытаюсь убедить их дать вам еще небольшую отсрочку для погашения долгов. Хотя должна вам сказать, на их месте я бы не согласилась.

Она замолчала, потом протянула руку и открыла другую папку.

— Судя по всему, — сказала она, глядя на какие-то рукописные заметки, — мне придется посетить тридцать семь банков и одиннадцать других финансовых учреждений, разбросанных по четырем континентам. Кстати, большинство из них звонили мне сегодня утром. Могу только надеяться, что мне удалось выиграть немного времени, чтобы успеть разобраться со всем этим, — она показала рукой на папки у себя на столе. — Если каким-то чудом мы сумеем выполнить этапы один, два и три, моей последней задачей — и, безусловно, самой сложной — будет убедить те же банки и учреждения, которые сейчас с таким недоверием относятся к вашим перспективам на будущее, позволить вам собрать финансовые средства для обеспечения дальнейшего существования компании. Я не доберусь до этого этапа, если не смогу им доказать — с помощью данных, проверенных независимыми аудиторами, — что их ссуды обеспечены реальными активами и положительным денежным потоком. Думаю, вы не удивитесь, если я скажу, что меня саму еще нужно в этом убедить. А если вам повезет и вы дойдете до четвертого этапа, даже не думайте, что сможете расслабиться. До этого будет далеко, потому что тогда вы узнаете детали этапа номер пять.

Таунсенд почувствовал, как по спине у него тоненькой струйкой течет пот.

— В одном отношении «Файнэншл Таймс» права, — продолжала она. — Если один банк заартачится, тогда, цитирую, «все сооружение с треском развалится». Если конечный результат будет таким, я передам это дело своему коллеге, который работает этажом ниже и специализируется на ликвидациях.

В завершение скажу, мистер Таунсенд, если вы хотите избежать участи ваших соотечественников Алана Бонда[42] и Кристофера Скейза,[43] вы должны не только сотрудничать со мной, но и дать мне слово, что с той минуты, как вы покинете мой кабинет, вы не подпишите ни одного чека, не переведете никаких денег со счетов ваших компаний, кроме тех, что необходимы для покрытия повседневных расходов. И даже эти суммы ни при каких обстоятельствах не должны превышать двух тысяч долларов. Если вам потребуется бо́льшая сумма, вам придется получить мою санкцию.

Она посмотрела на него в ожидании ответа.

— Две тысячи долларов? — переспросил Таунсенд.

— Да, — кивнула она. — Вы сможете связаться со мной в любое время дня и ночи, и, обещаю, вам не придется ждать моего решения больше часа. Однако если вы не в состоянии выполнить эти условия, — она закрыла папку, — тогда я отказываюсь представлять ваши интересы. То же относится и к этому банку, чья репутация, как вы сами понимаете, также находится под угрозой. Надеюсь, я достаточно четко обрисовала свою позицию, мистер Таунсенд.

— Предельно четко, — сказал Таунсенд. Он чувствовал себя так, словно провел десять раундов с боксером-тяжеловесом.

Элизабет Бересфорд откинулась на спинку стула.

— Вы, разумеется, можете посоветоваться со своим адвокатом, — предложила она. — Я готова предоставить вам наш зал заседаний.

— В этом нет необходимости, — ответил Таунсенд. — Если бы мой адвокат был с вами в чем-то не согласен, он бы давно об этом сказал.

Том позволил себе улыбнуться.

— Я выполню все ваши рекомендации.

Он взглянул на Тома, тот одобрительно кивнул.

— Хорошо, — сказала мисс Бересфорд. — В таком случае, можете начать со своих кредитных карточек. Отдайте их мне.

Три часа спустя Таунсенд встал из своего кресла, пожал руку Элизабет Бересфорд и, чувствуя себя как выжатый лимон, оставил ее со своими папками. Поднявшись на один этаж и побрел по коридору к кабинету исполнительного директора. Только он хотел постучать, как дверь распахнулась, и на пороге возник Дэвид Гренвиль с большим стаканом виски в руке.

— Я подумал, вам это может понадобиться, — он протянул виски Таунсенду. — Но сначала скажите, вы живы после первых раундов с Элизабет?

— Не уверен, — ответил Таунсенд. — Но она вырвала у меня обещание, что следующие две недели я буду приходить к ней каждый день с трех до шести, и в выходные тоже. — Он сделал большой глоток виски и добавил: — Она забрала мои кредитки.

— Это хороший знак, — улыбнулся Гренвиль. — Значит, она считает, что еще не все потеряно.

— Мне полагается испытывать благодарность? — спросил Таунсенд, осушив стакан.

— Нет, просто временное облегчение, — сказал Гренвиль. — Вы еще не передумали прийти на прием в банке сегодня вечером? — поинтересовался он и налил Таунсенду вторую порцию виски.

— Ну, вообще-то я собирался, — ответил Таунсенд. — Но она, — он показал пальцем в пол, — дала мне такое огромное домашнее задание на завтра, что…

— Думаю, вам следует появиться сегодня, Кит. Ваше отсутствие в нынешней ситуации может быть неправильно истолковано.

— Наверное, вы правы. А она не отправит меня домой, не дав даже попробовать главное блюдо?

— Вряд ли. Я посадил вас справа от нее. Таким образом, я продемонстрирую банковскому миру, что мы поддерживаем вас на все сто процентов.

— Черт. А как она в обычном общении?

Председатель недолго обдумывал его вопрос.

— Должен признаться, Элизабет не сильна в светских разговорах.

ГЛАВА 37

ДЕЙЛИ МЕЙЛ, 2 июля 1991 года:

ЧАРЛЬЗ И ДИАНА: «ПОВОД ДЛЯ БЕСПОКОЙСТВА»

— Вам звонят из Швейцарии, мистер Армстронг, — доложила временная секретарша, имени которой он не помнил. — Говорит, его зовут Жак Лакруа. На второй линии звонок из Лондона.

— Кто звонит из Лондона? — спросил Армстронг.

— Мистер Питер Уэйкхем.

— Попросите его подождать и соедините меня со Швейцарией.

— Это ты, Дик?

— Да, Жак. Как ты, старина? — пророкотал Армстронг.

— Немного обеспокоен, Дик, — тихо ответили из Женевы.

— Почему? — спросил Дик. — Я передал чек на пятьдесят миллионов долларов в твое нью-йоркское отделение еще на прошлой неделе. У меня даже квитанция есть.

— Я не сомневаюсь, что ты передал чек, — ответил Лакруа. — Но чек сегодня вернули в банк с пометкой «обратитесь к чекодателю».

— Наверное, какая-то ошибка. Я знаю, что на счету достаточно денег для покрытия такой суммы.

— Все может быть. Но кто-то тем не менее отказывается перевести эти деньги нам. Более того, нам дали понять, что впредь не будут обналичивать чеки по этому счету.

— Я немедленно свяжусь с ними, — пообещал Армстронг, — и сразу перезвоню тебе.

— Был бы тебе очень признателен, — сказал Лакруа.

Армстронг нажал на рычаг и увидел, что на телефоне мигает огонек. Он вспомнил, что на второй линии его ждет Уэйкхем, и схватил трубку.

— Питер, какого черта там происходит?

— Я сам точно не знаю, — признался Питер. — Могу только сказать, что вчера поздно вечером Пол Мэтланд и Эрик Чэпмен приходили ко мне домой. Они спрашивали, подписывал ли я какие-то чеки со счета пенсионного фонда. Я ответил им так, как ты велел, но у меня сложилось впечатление, что Мэтланд приказал приостановить платежи по чекам с моей подписью.

— Да что они себе позволяют? — заорал Армстронг. — Это моя компания, и я буду сам решать, как мне поступить.

— Сэр Пол говорит, что всю неделю пытался до тебя дозвониться, но ты ему не перезвонил. На заседании финансового комитета на прошлой неделе он заявил: если ты не приедешь на заседание правления в следующем месяце, ему не останется ничего другого, кроме как уйти в отставку.

— Да пусть проваливает ко всем чертям — кого это волнует? Как только он уйдет, я смогу назначить председателем любого, кого захочу.

— Конечно, сможешь, — сказал Питер. — Но думаю, тебе следует знать, что последние несколько дней он пишет пресс-релиз, который собирается выпустить вместе с объявлением о своей отставке. Вносит какие-то исправления и переписывает по новой. Мне его секретарша сказала.

— Ну и что? — хмыкнул Армстронг. — Никто не станет с этим разбираться.

— Я в этом не уверен, — возразил Питер.

— Почему?

— Когда его секретарша ушла домой, я пробрался в приемную и нашел в ее компьютере файл с его заявлением.

— И что там говорится?

— Помимо всего прочего, он собирается обратиться с запросом на Лондонскую фондовую биржу, чтобы они приостановили наши акции до проведения полного расследования.

— У него нет таких полномочий! — закричал Армстронг. — Для этого нужна санкция правления.

— Думаю, он хочет попросить таких полномочий на следующем заседании правления, — сказал Питер.

— Тогда передай ему, что я буду на этом заседании! — завопил в трубку Армстронг. — И еще, что единственный пресс-релиз, который выпустит моя компания, напишу я сам. Я объясню всем, почему сэра Пола Мэтланда пришлось сместить с поста председателя правления.

— Наверное, лучше тебе сказать ему об этом самому, — тихо произнес Питер. — А я просто передам ему, что ты приедешь.

— Говори, что хочешь. Только сделай так, чтобы он не печатал никаких заявлений для прессы до моего возвращения.

— Я постараюсь, Дик, но… — Питер услышал щелчок на другом конце провода.

Армстронг попытался собраться с мыслями. Сэр Пол может подождать. Самое главное сейчас — каким-то образом раздобыть пятьдесят миллионов до того, как Жак Лакруа откроет всему миру его секрет. «Трибьюн» до сих пор не вышла из кризиса, несмотря на все его усилия. Даже после второго соглашения с профсоюзами денежный поток компании оставался устрашающе негативным. Он уже снял больше трехсот миллионов долларов с пенсионного счета без ведома правления, чтобы отделаться от профсоюзов и удержать более или менее устойчивый курс — для этого он в огромных количествах скупал акции собственной компании. Но если он не расплатится со швейцарцами через несколько дней, цена на акции снова упадет, и на этот раз у него не будет под рукой источника финансирования, чтобы поддержать их.

Он взглянул на настенные часы, показывавшие время во всех крупных городах мира. В Москве седьмой час вечера. Но он подозревал, что нужный ему человек все еще у себя в кабинете. Он снял трубку и попросил секретаршу набрать ему московский номер.

Он положил трубку и стал ждать. Армстронг, как никто другой, был рад, когда маршала Тюльпанова назначили главой КГБ. С тех пор он несколько раз побывал с визитами в Москве, и ему достались кое-какие крупные восточно-европейские контракты. Но в последнее время он обнаружил, что до Тюльпанова стало непросто дозвониться.

Армстронг покрылся по́том в ожидании звонка. За прошедшие годы он несколько раз встречался с Михаилом Горбачевым, который, казалось, разделял его идеи. Но потом к власти пришел Борис Ельцин. Тюльпанов представил его новому русскому лидеру, но Армстронг после встречи вышел с ощущением, что оба они не понимают, насколько он важная птица.

В ожидании соединения с Москвой он листал свой «Файлофакс»,[44] надеясь наткнуться на кого-то, кто мог бы помочь ему выбраться из этого тяжелого положения. Он дошел до буквы «К» — Сэлли Карр, — когда зазвонил телефон. Он снял трубку, и какой-то голос спросил по-русски, кто хочет поговорить с маршалом Тюльпановым.

— Любжи, лондонский сектор, — ответил он. В трубке раздался щелчок, и он услышал знакомый голос главы КГБ.

— Что я могу для тебя сделать, Любжи? — спросил он.

— Мне нужна помощь, Сергей, — начал Армстронг.

Тот ответил не сразу.

— И в каком виде должна выражаться эта помощь? — наконец сдержанно поинтересовался Тюльпанов.

— Мне нужна краткосрочная ссуда, пятьдесят миллионов долларов. Через месяц я их верну, это я тебе гарантирую.

— Но, друг мой, — сказал глава КГБ, — ты и так задолжал нам семь миллионов долларов. А некоторые мои коллеги жалуются, что до сих пор не получили свои гонорары после публикации нашей последней книги.

У Армстронга пересохло во рту.

— Знаю, знаю, Сергей, — взмолился он. — Мне просто нужно еще немного времени, и я все верну.

— Не уверен, что я хочу рискнуть, — ответил Тюльпанов после долгого молчания. — По-моему, у британцев есть поговорка: «Выбрасывать деньги на ветер». Тебе следует помнить, Любжи, что «Файнэншл Таймс» читают не только в Лондоне и Нью-Йорке, но и в Москве тоже. Я подожду, пока ты переведешь мои семь миллионов, а потом подумаю, дать ли тебе новую ссуду. Я ясно выражаюсь?

— Да, — тихо произнес Армстронг.

— Хорошо. Даю тебе срок до конца месяца. Если к этому времени ты не выполнишь свои обязательства, боюсь, нам придется прибегнуть к более жестким мерам. Кажется, я много лет назад говорил тебе, Любжи, что наступит момент, когда тебе придется выбирать, на чьей ты стороне. Я напоминаю тебе только потому, что сейчас у меня сложилось впечатление, что ты, как говорится в другой английской поговорке, играешь за обе стороны.

— Нет, это неправда, — возразил Армстронг. — Я на твоей стороне, Сергей, я всегда был на твоей стороне.

— Я тебя слышу, Любжи, но если ты не вернешь деньги до конца месяца, я буду не в силах тебе помочь. Было бы очень неприятно, если наша многолетняя дружба кончится подобным образом. Уверен, ты понимаешь, в какое положение меня поставил.

В трубке наступила тишина. Армстронг почувствовал тошноту, со лба капал пот. Он положил трубку, достал из кармана платок и промокнул лицо. Попытался сосредоточиться. Через несколько минут он снова заглянул в свой «Файлофакс» и набрал номер. Ожидая соединения, он продолжал листать записную книжку. Она открылась на букве «Г» — Юлиус Ганн, — когда голос на другом конце провода сказал:

— Приемная премьер-министра.

— Говорит Дик Армстронг. Мне нужно срочно поговорить с премьер-министром.

— Я узнаю, может ли он прерваться, сэр.

Очередной щелчок, новое ожидание, еще несколько перевернутых страниц. Он дошел до буквы «Л» — Шерон Левитт.

— Дик, это ты? — спросил премьер-министр Шамир.

— Я, Ицхак.

— Как ты, старина?

— Хорошо, — ответил Армстронг, — а ты?

— У меня все в порядке, спасибо. — Он сделал паузу. — Разумеется, проблем хватает, но, во всяком случае, я здоров. А как Шарлотта?

— У Шарлотты все отлично, — Армстронг не мог вспомнить, когда видел ее в последний раз. — Она в Оксфорде, присматривает за внуками.

— Сколько их уже у тебя? — поинтересовался Шамир.

Армстронг на мгновение задумался.

— Трое, — ответил он и чуть не добавил, — или четверо?

— Счастливчик. Ты по-прежнему помогаешь нью-йоркским евреям?

— Можешь в этом не сомневаться, — заверил его Армстронг.

— Знаю, старина, мы всегда можем на тебя рассчитывать, — произнес премьер-министр. — Скажи мне, что я могу для тебя сделать?

— Это личное дело, Ицхак. Я надеялся на твой совет.

— Я сделаю все, что смогу. Израиль всегда будет перед тобой в долгу за все, что ты сделал для нашего народа. Скажи мне, чем я могу тебе помочь, старина.

— Просьба простая, — ответил Армстронг. — Мне нужно одолжить где-нибудь пятьдесят миллионов долларов на короткий срок, максимум на месяц. Ты можешь мне в этом помочь?

Наступило долгое молчание. Потом в трубке снова раздался голос премьер-министра:

— Правительство, конечно, не дает ссуды, но я мог бы поговорить с президентом банка Леуми, если тебе это поможет.

Армстронг решил не говорить премьер-министру, что уже должен этому банку двадцать миллионов долларов, и они ясно дали понять, что больше он ничего не получит.

— Хорошая идея, Ицхак. Но ты не беспокойся, я сам с ними свяжусь, — добавил он, придав голосу уверенности.

— Кстати, Дик, — сказал премьер-министр, — раз уж ты позвонил. Насчет другой твоей просьбы…

— Да? — на мгновение к нему вернулась надежда.

— На прошлой неделе Кнессет дал согласие на твое захоронение на Оливковой горе. Этой привилегией пользуются только те евреи, которые многое сделали для государства Израиль. Поздравляю. Не каждому премьер-министру выпадает такая честь, знаешь ли, — засмеялся он. — Я, разумеется, думаю, что ты еще долго не воспользуешься этим предложением.

— Будем надеяться, ты прав, — вздохнул Армстронг.

— Я увижу вас с Шарлоттой на банкете в лондонской ратуше в следующем месяце?

— Да, будем ждать с нетерпением, — сказал Армстронг. — Тогда и поговорим. А сейчас не смею больше отрывать тебя от дел, премьер-министр.

Армстронг положил трубку, внезапно почувствовав, что его рубашка промокла насквозь и прилипла к телу. Он тяжело выбрался из кресла и направился в ванную, сняв на ходу пиджак и расстегнув рубашку. Он закрыл за собой дверь, вытерся полотенцем и надел свежую рубашку — уже третью за этот день.

Вернувшись за стол, он стал дальше просматривать список телефонных номеров. Книжка открылась на букве «Ш» — Арно Шульц. Он взял трубку и попросил секретаршу соединить его с адвокатом.

— У вас есть его номер? — спросила она.

Он снова наорал на нее, швырнул трубку и сам набрал номер Рассела. Он машинально перевернул еще несколько страниц, и наконец в трубке раздался голос его адвоката.

— У меня нигде не припрятано пятьдесят миллионов долларов? — спросил Армстронг.

— Зачем они тебе? — поинтересовался Рассел.

— Швейцарцы начинают угрожать.

— Я думал, ты расплатился с ними еще на прошлой неделе.

— Я тоже так думал.

— Что случилось с твоим неиссякаемым денежным источником?

— Он иссяк.

— Ясно. Сколько, ты говоришь?

— Пятьдесят миллионов.

— Ну, я знаю один способ, как раздобыть такую сумму.

— Какой? — спросил Армстронг, стараясь не выдать своего отчаяния.

Рассел немного помедлил.

— Ты всегда можешь продать свои сорок шесть процентов акций «Нью-Йорк Стар».

— Но кто сможет собрать такую сумму за короткий срок?

— Кит Таунсенд. — Рассел отодвинул трубку от уха в ожидании вопля: «Никогда!» Но ничего не произошло, и он продолжил: — Думаю, он заплатит выше рыночной стоимости, потому что в этом случае получит полный контроль над компанией.

Рассел опять отодвинул трубку в ожидании потока ругательств. Но, к его удивлению, Армстронг произнес только:

— Почему бы тебе не поговорить с его адвокатами?

— Не уверен, что это правильный подход, — возразил Рассел. — Если я вдруг ни с того ни с сего им позвоню, Таунсенд решит, что у тебя финансовые проблемы.

— А это не так! — заорал Армстронг.

— Никто этого и не говорит, — спокойно ответил Рассел. — Ты ведь пойдешь на банковский прием?

— Банковский прием? Какой еще банковский прием?

— Ежегодная вечеринка для главных персонажей финансового мира и их гостей. Ты приглашен, я точно знаю — в «Трибьюн» писали, что ты сидишь между мэром и губернатором.

Армстронг заглянул в расписание на день, лежавшее на столе.

— Ты прав. Я приглашен. Ну и что из этого?

— Мне кажется, Таунсенд обязательно придет, хотя бы для того, чтобы показать деловому миру, что эта прискорбная статья в «Файнэншл Таймс» ничуть его не задела.

— Похоже, ко мне это тоже относится, — в голосе Армстронга слышалась непривычная тоска.

— Думаю, тебе представится идеальный шанс завести разговор, как бы между делом и посмотреть, какая будет реакция.

Зазвонил еще один телефон.

— Подожди минутку, Рассел, — сказал Армстронг и, взяв другую трубку, услышал голос секретарши.

— Что тебе надо? — завопил он. Рассел отпрянул от телефона, подумав, что Армстронг все еще говорит с ним.

— Простите, что прерываю вас, мистер Армстронг, — пролепетала секретарша, — но вам опять звонит тот человек из Швейцарии.

— Скажите, что я перезвоню, — велел Армстронг.

— Он настаивает, сэр, говорит, что подождет. Соединить вас?

— Я тебе перезвоню через пару минут, Рассел, — сказал Армстронг, поменяв трубки.

Он опустил глаза на записную книжку, открытую на букве «Т».

— Жак, думаю, я знаю, как решить нашу небольшую проблему.

ГЛАВА 38

НЬЮ-ЙОРК СТАР, 20 августа 1991 года:

МЭР ГОВОРИТ НАЧАЛЬНИКУ ПОЛИЦИИ: «В МОЕМ ШКАФУ СКЕЛЕТОВ НЕТ»

Таунсенду была ненавистна сама идея продать акции «Стар», а тем более продать их Ричарду Армстронгу. Он, однако, понимал, что выполнение всех требований Элизабет Бересфорд было, вероятно, его единственной надеждой на спасение.

Вдруг Армстронг не придет на прием? Тогда он сможет поблефовать еще несколько дней. Разве Э.Б. способна понять, что из всего его имущества «Стар» — самая любимая газета после «Мельбурн Курьер»? Его передернуло, когда он подумал, что она еще не говорила, от чего ему придется избавиться в Австралии.

Таунсенд порылся в нижнем ящике в поисках белой рубашки и, к своему облегчению, обнаружил ее, аккуратно упакованную в целлофановый пакет. Он стал одеваться. Черт! Верхняя пуговица отлетела, когда он пытался ее застегнуть. Он снова чертыхнулся, вспомнив, что Кейт вернется из Сиднея только через неделю. Он потуже затянул галстук в надежде, что это решит проблему, и посмотрелся в зеркало. Не решило. Мало того, воротник смокинга залоснился, и он стал в нем похож на джазмена 50-х. Кейт уже несколько лет твердит, что ему нужен новый смокинг, и, наверное, пришло время последовать ее совету. Внезапно он вспомнил: у него больше нет кредиток.

Спустившись в лифте и подойдя к своей машине, Таунсенд впервые в жизни обратил внимание, что его водитель одет гораздо лучше, чем он сам. Во всем его гардеробе не найдется такого элегантного костюма. Лимузин медленно тронулся в сторону «Фор Сизонс», и Таунсенд, сидя на заднем сиденье, обдумывал, как лучше завести разговор о продаже своих акций «Стар», случись ему оказаться наедине с Диком Армстронгом.

Один из плюсов хорошо сшитого двубортного смокинга, думал Армстронг, в том, что он скрывает, как сильно ты растолстел. Больше часа он приводил себя в порядок: дворецкий красил ему волосы, горничная делала маникюр. Оглядев себя в зеркало, он пришел к заключению, что никто на приеме не поверит, что ему почти семьдесят.

Перед самым уходом из конторы ему позвонил Рассел и сообщил, что, по его подсчетам, стоимость принадлежащих Армстронгу акций «Стар» составляет примерно от шестидесяти до семидесяти миллионов долларов. Он уверен, что Таунсенд заплатит больше, если сможет купить сразу весь пакет акций целиком.

На данный момент ему нужно всего пятьдесят семь миллионов. Это заткнет рот швейцарцам, русским и даже сэру Полу.

Когда его лимузин остановился перед «Фор Сизонс», к нему подбежал молодой человек в элегантном красном пиджаке и открыл заднюю дверцу. Увидев, кто, тяжело дыша, выбирается из машины, он поднял руку к козырьку и поздоровался:

— Добрый вечер, мистер Армстронг.

— Добрый вечер, — ответил Армстронг и протянул молодому человеку десять долларов. Пусть хоть один человек этим вечером думает, что он все еще мультимиллионер.

Он поднялся по широкой лестнице, влившись в поток других гостей. Некоторые ему улыбались, другие бросали на него косые взгляды. Интересно, о чем они шепчутся, думал он. Предсказывают его падение или восхищаются его гением? Он всем улыбался в ответ.

Рассел ждал его на верхней ступеньке, и они вместе направились в зал приемов. По дороге Рассел шепнул на ухо Армстронгу:

— Таунсенд уже здесь. Он за четырнадцатым столиком. Его пригласил Джей-Пи Гренвиль.

Армстронг кивнул. Он знал, что Таунсенд больше двадцати пяти лет пользуется услугами акционерного банка Гренвиля. Он вошел в зал, закурил большую гаванскую сигару и стал пробираться между круглыми столиками, изредка останавливаясь, чтобы пожать протянутую руку или переброситься парой слов с теми, кто, как он знал, были в состоянии одолжить ему крупную сумму денег.

Таунсенд стоял около своего стула и наблюдал, как Армстронг неторопливо шествует к главному столу. Наконец он занял свое место между губернатором Куомо и мэром Динкинсом. Он улыбался всякий раз, когда какой-нибудь гость махал им рукой, уверенный, что именно он служит объектом внимания.

— Сегодня — самый подходящий момент, другого такого шанса у вас может и не быть, — сказала Элизабет Бересфорд, тоже смотревшая в сторону главного стола.

Таунсенд кивнул.

— Не так-то просто будет поговорить с ним наедине.

— Если бы вы хотели купить у него акции, вы бы быстро нашли способ это сделать.

Ну почему эта чертова баба всегда права?

Ведущий несколько раз постучал молотком по столу, и когда наступила тишина, раввин прочел молитву. Больше половины зала, включая Армстронга, надели на головы кипы — Таунсенд никогда не видел, чтобы Армстронг надевал кипу на публичных мероприятиях в Лондоне.

Когда гости снова сели, официанты подали суп. Таунсенду не потребовалось много времени, чтобы понять: Дэвид Гренвиль не ошибся в своей оценке — уже минут через пять Элизабет прекратила всякие светские разговоры. Как только на стол поставили главное блюдо, она повернулась к Таунсенду и, понизив голос, забросала вопросами о его австралийских активах. Он прилежно отвечал на каждый из них, понимая, что она обнаружит малейшее несоответствие и потом использует против него. Потом, не делая никаких скидок на то, что они находятся на светском мероприятии, она стала допытываться, как он намеревается завести разговор о продаже своих акций Армстронгу.

Первая возможность избавиться от допроса Э.Б. — уже два меню с обратной стороны были заполнены ответами Таунсенда — представилась, когда между ними возник официант, чтобы долить ему вина. Таунсенд тотчас повернулся к сидевшей слева Кэрол Гренвиль, жене председателя банка. Кэрол интересовали ответы только на два вопроса: «Как Кейт и дети?» и «Вы видели „Парни и куколки“ в новой постановке?»

— Вы видели «Парни и куколки» в новой постановке, Дик? — спросил губернатор.

— К сожалению, нет, Марио, — ответил Армстронг. — Какие уж там развлечения, когда приходится управлять самыми успешными газетами в Нью-Йорке и Лондоне. У меня просто не остается времени на театры. Я, честно говоря, удивляюсь, как вы успеваете, ведь выборы на носу.

— Никогда не забывайте, Дик, что избиратели тоже ходят в театр, — сказал губернатор. — И если ты сидишь в пятом ряду партера, тебя видят три тысячи человек одновременно. Им всегда приятно осознавать, что тебе нравятся те же вещи, что и им.

— Из меня никогда не получится политик, — рассмеялся Армстронг и поднял руку.

Через мгновение рядом возник официант.

— Можно мне еще чуть-чуть? — прошептал Армстронг.

— Разумеется, сэр, — кивнул официант, хотя мог бы поклясться, что уже приносил мистеру Армстронгу вторую порцию.

Армстронг бросил взгляд на Дэвида Динкинса и заметил, что тот почти ничего не ест — привычка большинства ораторов, выступающих после трапезы. Мэр, опустив голову, просматривал свою речь, изредка внося изменения шариковой ручкой с логотипом «Фор Сизонс».

Армстронг не мешал ему. Когда Динкинсу предложили крем-брюле, тот отмахнулся. Армстронг предложил официанту оставить его на столе на случай, если мэр передумает. Пока Динкинс повторял свою речь, Армстронг быстро съел его десерт. Он очень обрадовался, когда после кофе между ними поставили блюдо с печеньем.

Начались выступления, и мысли Таунсенда ушли в сторону. Он пытался не думать о своих проблемах, но когда стихли аплодисменты после благодарственного тоста президента Ассоциации банкиров, он понял, что почти ничего не слышал.

— Превосходные были речи, правда? — обратился к нему Дэвид Гренвиль с другого края стола. — Вряд ли в этом году кто-нибудь еще в Нью-Йорке сумеет собрать вместе столько высокопоставленных гостей.

— Пожалуй, вы правы, — согласился Таунсенд. Теперь он думал только об одном — когда Элизабет позволит ему уйти домой. Скосив на нее глаза, он увидел, что ее взгляд прикован к главному столу.

— Кит, — кто-то окликнул его сзади. Он повернулся и попал в знаменитые медвежьи объятия мэра Нью-Йорка. Таунсенд давно смирился с тем, что, будучи владельцем такой газеты, как «Стар», приходится терпеть некоторые неудобства.

— Добрый вечер, господин мэр, — поздоровался он. — Рад видеть вас снова. Прекрасная была речь. Поздравляю.

— Спасибо, Кит, но я не об этом хотел с вами поговорить. — Он ткнул пальцем в грудь Таунсенду. — Почему-то мне кажется, что ваш редактор меня недолюбливает. Он ирландец, я знаю, но я хочу, чтобы вы спросили его: как я могу снова повысить зарплату полицейскому управлению Нью-Йорка, если город уже израсходовал весь свой бюджет на этот год. Что он от меня хочет? Чтобы я опять поднял налоги или чтобы опустошил городскую казну?

Таунсенд мог бы посоветовать мэру нанять Элизабет Бересфорд. Уж она-то быстро разобралась бы с проблемами полицейского управления. Но когда Дэвид Динкинс, наконец, замолчал, Таунсенд пообещал ему, что утром поговорит со своим редактором. Хотя, подчеркнул он, в своих газетах он всегда придерживается политики невмешательства, когда дело касается редакционных решений.

— Буду признателен, Кит, — поблагодарил мэр. — Я не сомневался, что как только я объясню, с чем мне приходится сталкиваться, вы войдете в мое положение — хотя вы, конечно, даже не представляете, что испытывает человек, который не в состоянии оплатить свои счета в конце месяца.

Мэр бросил взгляд за спину Таунсенда и громогласно объявил:

— Вот кто никогда не доставляет мне никаких проблем.

Таунсенд и Элизабет оглянулись, чтобы посмотреть, о ком он говорит. Мэр показывал на Дика Армстронга.

— Полагаю, вы двое — старые друзья, — сказал он, протянув руки обоим.

Кто-нибудь из них непременно бы ему ответил, но Динкинс развернулся и продолжил обход. Элизабет тактично отошла в сторону, но держалась поблизости, чтобы слышать каждое их слово.

— Ну, как идут дела, Дик? — спросил Таунсенд, не испытывая ни малейшего интереса к благополучию Армстронга.

— Как нельзя лучше, — ответил Армстронг и, повернувшись, выдохнул сигарный дым в сторону Элизабет.

— Тебе, наверное, полегчало после того, как ты наконец разобрался с профсоюзами.

— Я не оставил им выбора, — заявил Армстронг. — Либо они принимают мои условия, либо я закрываю газету.

К ним тихо подошел Рассел и встал неподалеку.

— Дорого пришлось за это заплатить, — заметил Таунсенд.

— Я могу себе это позволить, — отмахнулся Армстронг. — Тем более теперь, когда газета каждую неделю приносит прибыль. Желаю тебе добиться такого же успеха с «Мульти-Медиа». — Он глубоко затянулся сигарой.

— Это никогда не было проблемой для «Мульти-Медиа», — ответил Таунсенд. — В компании огромный денежный поток, и меня сейчас волнует только одно — хватило бы людей, чтобы донести выручку до банка.

— Должен признать, выложить три миллиарда за эту шарашкину контору было круто. Я предложил Генри Синклеру всего полтора и то только после того, как мои бухгалтеры с лупой прошлись по его счетам.

В других обстоятельствах Таунсенд мог бы ему напомнить, что на прошлогоднем приеме у лорд-мэра Лондона в Гилдхолле Армстронг говорил, что предложил Синклеру два с половиной миллиарда, хотя ему не позволили даже заглянуть в бухгалтерские книги — но только не при Элизабет Бересфорд за спиной.

Армстронг глубоко затянулся сигарой, прежде чем произнести следующую отрепетированную фразу.

— Тебе хватает времени присматривать за моими интересами в «Стар»?

— Вполне, спасибо, — ответил Таунсенд. — И хотя она отстает от «Трибьюн» по тиражам, уверен, ты с радостью обменял бы их на прибыли «Стар».

— Могу тебя заверить, — заявил Армстронг, — через год «Трибьюн» обгонит «Стар» по всем параметрам.

На этот раз брови поднял Рассел.

— Ну что ж, сравним наши показатели на приеме в следующем году, — предложил Таунсенд. — К тому времени, все будет ясно.

— Мне принадлежит сто процентов «Трибьюн» и сорок шесть процентов «Стар», так что как ни крути, я все равно выиграю, — самодовольно заметил Армстронг.

Элизабет нахмурилась.

— Вообще-то, если «Мульти-Медиа» стоит три миллиарда долларов, — продолжал Армстронг, — моя доля в «Стар» должна стоить никак не меньше ста миллионов.

— В таком случае, — с излишней поспешностью ответил Таунсенд, — моя стоит больше ста миллионов.

— Так, может, пришло время одному из нас выкупить долю другого? — предположил Армстронг.

Оба замолчали. Рассел и Элизабет посмотрели друг на друга.

— Что ты предлагаешь? — наконец спросил Таунсенд.

Рассел внимательно смотрел на своего клиента, отнюдь не уверенный в его реакции. Ответ на этот вопрос они не подготовили.

— Я бы пожертвовал своими сорока шестью процентами «Стар» за… скажем, сто миллионов.

Элизабет стало интересно, как ответил бы Таунсенд на это предложение, если бы ее здесь не было.

— Мне это неинтересно, — отказался он. — Но вот что я тебе скажу. Если ты считаешь, что твои акции стоят сто миллионов, я готов отдать свои за эту же цену. По-моему, это честное предложение.

Три человека, не мигая, ждали реакции Армстронга. Армстронг еще раз затянулся, потом наклонился над столом и затушил сигару в крем-брюле Элизабет.

— Нет, — наконец сказал он. — Я охотно подожду, пока ты выставишь свой пакет на открытом рынке, потому что тогда я куплю его за треть этой цены. После чего оба таблоида в этом городе окажутся под моим контролем, и нетрудно догадаться, какой из них я закрою первым. — Он засмеялся и повернулся к своему адвокату. — Пошли, Рассел, нам пора.

Таунсенд стоял, едва сдерживая ярость.

— Дай знать, если передумаешь, — громко сказал Армстронг, направляясь к выходу. Как только они отошли на безопасное расстояние, он повернулся к адвокату:

— Он на мели. Представляешь, пытался продать мне свои акции.

— Да, выглядит именно так, — согласился Рассел. — Должен признаться, такого поворота событий я не ожидал.

— Как теперь выглядят мои шансы продать акции «Стар»?

— Не очень привлекательно, — покачал головой Рассел. — После этого разговора по городу быстро разнесутся слухи, что он хочет продать. И тогда любой потенциальный покупатель решит, что вы оба пытаетесь поскорее сбыть свои акции с рук, чтобы опередить другого.

— А если я выставлю свой пакет на открытом рынке, как думаешь, сколько я могу получить?

— Если ты выйдешь на рынок с таким количеством акций, все решат, что ты демпингуешь их, и в этом случае тебе повезет, если ты получишь миллионов двадцать. Для успешной торговли нужен готовый на все покупатель и упирающийся продавец. А в этой сделке пока, похоже, имеются лишь два доведенных до отчаяния продавца.

— И какие у меня остаются варианты? — спросил Армстронг, когда они подошли к лимузину.

— У него практически не осталось никаких вариантов, — ответила Элизабет. — Я должна найти третью сторону, готовую купить ваши акции «Стар», причем желательно сделать это до того, как Армстронг будет вынужден устроить демпинг.

— Почему именно такой путь? — поинтересовался Таунсенд.

— Потому что у меня сложилось впечатление, что у мистера Армстронга гораздо более серьезные проблемы, чем у вас.

— Почему вы так решили?

— Я все время смотрела на него, и как только закончились речи, он первым делом направился прямиком к этому столику.

— Ну и что?

— А то, что у него была одна-единственная цель, — ответила Э.Б. — Продать вам свои акции «Стар».

Губы Таунсенда тронула слабая улыбка.

— Так почему бы нам не купить их? — сказал он. — Если бы я заполучил его пакет, я мог бы…

— Даже не думайте, мистер Таунсенд.

ГЛАВА 39

ФАЙНЭНШЛ ТАЙМС, 1 ноября 1991 года:

АКЦИИ ИЗДАТЕЛЬСКИХ ГРУПП В СВОБОДНОМ ПАДЕНИИ

К тому моменту, когда Таунсенд поднялся на борт самолета, вылетающего в Гонолулу, Элизабет Бересфорд уже наполовину пересекла Атлантику. Последние три недели он держал самый тяжелый экзамен в своей жизни — и как после любого экзамена, теперь ему оставалось только ждать результатов.

Элизабет терзала его вопросами, дотошно исследовала каждую сделку, которую он когда-либо заключал. Теперь она знала о нем больше, чем его мать, жена, дети и налоговое управление вместе взятые. Таунсенд даже сомневался, есть ли хоть что-то, о чем она не знает — разве что о его внеклассной работе в крикетном павильоне с дочкой директора. А если бы он за те сведения платил, она, несомненно, потребовала бы, чтобы он сообщил ей все подробности сделки.

Каждый вечер, возвращаясь домой, измотанный, опустошенный, он обсуждал с Кейт последние позиции.

— Я уверен только в одном, — часто повторял он. — Мои шансы на спасение целиком и полностью находятся в руках этой женщины.

Они завершили этап номер один: Элизабет признала, что компания технически платежеспособна. После этого она перешла ко второму этапу — продаже активов. Когда она сказала Таунсенду, что миссис Саммерс хочет выкупить обратно свои акции в «Нью-Йорк Стар», он скрепя сердце согласился. Хорошо еще, что она позволила ему сохранить контрольный пакет акций в «Мельбурн Курьер» и «Аделаид Газетт». Однако он был вынужден продать «Перт Санди Монитор» и «Континент», чтобы оставить «Сидней Кроникл». Еще ему пришлось пожертвовать миноритарным пакетом акций австралийского телеканала и всеми неприбыльными дочерними компаниями «Мульти-Медиа» — для того чтобы сохранить «ТВ Ньюс».

К концу третьей недели этот стриптиз был доведен до конца, и она раздела его почти догола. И все из-за одного телефонного звонка. Казалось, эти слова теперь будут преследовать его всю жизнь: «Могу я узнать, о какой сумме идет речь, мистер Таунсенд?» — «Да, господин посол. Три миллиарда долларов».

Он все время помнил, что есть еще резервный план, который надо обдумать, прежде чем она приступит к третьему этапу.

Сколько бы они ни переписывали пресс-релиз, концовка всегда оставалась одинаковой: в соответствии с положениями Главы 11 Кодекса США о банкротстве «Глобал Корпорейшн» объявляет о добровольной ликвидации. Это были одни из самых страшных двух часов в его жизни. Он живо представил себе броский заголовок в «Ситизене»: «Таунсенд — банкрот».

Когда текст пресс-релиза был наконец готов, Элизабет сообщила, что теперь готова перейти к следующему этапу. Она спросила Таунсенда, какие банки, по его мнению, отнесутся с наибольшим сочувствием к его проблемам. Он с ходу назвал шесть, потом добавил еще пять — их многолетние отношения с компанией всегда строились на дружелюбной основе. Но что касается остальных, предупредил он, он никогда не имел с ними дела до того, как ему потребовались три миллиарда на покупку «Мульти-Медиа». Один из них уже потребовал вернуть ссуду «хотя бы частично».

— Значит, его мы оставим напоследок, — решила Бересфорд.

Она начала с банка, выдавшего самый крупный кредит, и рассказала старшему финансисту, в какие суровые условия поставила Таунсенда. Рассказ произвел на него впечатление, и он согласился поддержать ее план — но только если все остальные заинтересованные банки примут участие в программе спасения. Ей потребовалось чуть больше времени, чтобы добиться согласия следующих пяти банков, но, заручившись их поддержкой, она разделалась и с остальными, подчеркивая каждый раз, что до сих пор все учреждения, с которыми она говорила, приняли ее предложения. В Лондоне она договорилась о встречах в «Баркли», «Мидленд банке» и «Ротшильде». Следующим пунктом назначения был банк «Лионский кредит» в Париже, потом она заказала билеты на рейсы до Франкфурта, Бонна и Цюриха — так она укрепляла каждое звено в цепи.

Она дала слово Таунсенду, что сразу же ему позвонит, если добьется успеха в Лондоне. Но в случае неудачи в любом из банков, она немедленно отправится в Гонолулу и сообщит собравшимся сотрудникам «Глобал» не о будущих перспективах компании, а о том, почему после возвращения домой им придется искать новую работу.

Вечером она улетела в Лондон, вооруженная портфелем с документами, пачкой билетов на самолеты и списком телефонов, по которым она может найти Таунсенда в любое время дня и ночи. Она планировала за четыре дня обойти все банки и финансовые учреждения, от которых зависела судьба «Глобал». Таунсенд знал: если ей не удастся убедить хотя бы один, она без колебаний вернется в Нью-Йорк и отошлет его дело на тринадцатый этаж. Элизабет согласилась пойти только на одну уступку — предупредить его за час до публикации пресс-релиза.

— Во всяком случае, в Гонолулу вас не будет преследовать вся мировая пресса, — заметила она перед отъездом в Европу.

Таунсенд криво усмехнулся.

— Если вы опубликуете пресс-релиз, неважно, где я буду. Они меня найдут.

«Гольфстрим» Таунсенда приземлился в Гонолулу на заходе солнца. В аэропорту его встретила машина и отвезла прямо в гостиницу. Когда он зарегистрировался, ему передали сообщение, в котором было всего несколько слов: «Все три лондонских банка согласились. Еду в Париж. Э.Б.» Он распаковал вещи, принял душ и отправился ужинать со своими директорами. Они слетелись со всего мира, чтобы обменяться идеями о развитии компании на следующие десять лет. Во всяком случае, так он планировал изначально. Теперь, возможно, им придется обсуждать, как ее ликвидировать в ближайшие десять дней.

Сидящие за столом изо всех сил изображали веселье, хотя за прошедшие несколько недель многих вызывали к Элизабет Бересфорд. И если у них и были какие-то идеи по поводу расширения компании, после беседы с нею пришлось с ними распрощаться. Самым оптимистичным словом, которое произнесла Элизабет во время этих перекрестных допросов, было «консолидация». Она попросила секретаря компании и финансового директора группы подготовить план экстренных действий, которые включали в себя временную приостановку выпуска акций компании и подачу заявления о добровольной ликвидации. Им было особенно трудно делать вид, что они хорошо проводят время.

После ужина Таунсенд сразу отправился в постель и провел еще одну бессонную ночь — разница во времени тут была ни при чем. Часа в три ночи он услышал, как под дверь подсунули сообщение. Он вскочил с кровати и нервно разорвал конверт. «Французы согласились — неохотно. Еду во Франкфурт. Э.Б.»

В семь утра к нему в номер пришел Брюс Келли, и они вместе позавтракали. Брюс недавно вернулся в Лондон и занял пост исполнительного директора «Глобал ТВ». За завтраком он рассказывал Таунсенду, что его главная проблема — убедить скептически настроенных британцев купить сто тысяч спутниковых тарелок, которые в тот момент пылились на складе в Уотфорде. Его последней идеей было раздавать их бесплатно всем читателям «Глоуб». Таунсенд лишь кивал и пил чай. Оба избегали единственной темы, которая занимала все их мысли.

После завтрака они вместе спустились в ресторан, и Таунсенд обошел весь зал, беседуя с руководителями своих компаний со всего мира. Сделав круг, он пришел к заключению, что они либо очень хорошие актеры, либо понятия не имеют, в каком опасном положении оказались. Он надеялся на второе.

В то утро первым выступал Генри Киссинджер. Он читал лекцию о международном значении стран Тихоокеанского бассейна. Таунсенд сидел в первом ряду и сожалел, что отец не может услышать слова бывшего госсекретаря, говорившего о возможностях, которые открываются, по его мнению, перед «Глобал» и которые еще десять лет назад казались немыслимыми. Потом мысли Таунсенда вернулись к матери — ей сейчас было за девяносто — и к тому, что она сказала, когда он сорок лет назад вернулся в Австралию: «Я всегда испытывала отвращение к долгам любого рода». Он даже помнил, с какой интонацией она это произнесла.

В течение дня Таунсенд посетил все семинары, на которые у него хватило сил, и после каждого у него в ушах еще долго звенели слова «обязательство», «видение» и «экспансия». Перед сном он получил последнее послание от Э.Б.: «Франкфурт и Бонн согласились, но выдвинули жесткие условия. Еду в Цюрих. Позвоню, как только узнаю их решение». Он провел еще одну бессонную ночь в ожидании звонка.

Сначала Таунсенд предложил Элизабет сразу после Цюриха прилететь в Гонолулу, чтобы передать ему всю информацию лично. Но она посчитала это неудачной идеей.

— В конце концов, — напомнила она ему, — вряд ли я подниму боевой дух, если буду болтать с делегатами о своей должностной инструкции.

— А вдруг они подумают, что вы моя любовница, — усмехнулся Таунсенд.

Она не засмеялась.

На третий день после обеда настала очередь сэра Джеймса Голдсмита выступить перед собранием. Но Таунсенд без конца смотрел на часы и с тревогой ждал, когда же позвонит Бересфорд.

Свет в зале слегка притушили, и сэр Джеймс поднялся на трибуну под бурные аплодисменты участников. Он положил текст своей речи на подставку, посмотрел в зал, хотя в полумраке не мог видеть лица присутствующих, и начал свое выступление такими словами:

— Мне очень приятно выступать перед людьми, которые работают в одной из самых успешных компаний мира.

Таунсенд невольно заинтересовался взглядами сэра Джеймса на будущее ЕС, его объяснением, почему он решил баллотироваться в Европарламент.

— Если меня изберут, то появится возможность…

— Простите, сэр.

Таунсенд поднял голову и увидел склонившегося к нему управляющего гостиницей.

— Вам звонят из Цюриха. Она говорит, это срочно.

Таунсенд кивнул и быстро вышел за ним из темного зала в коридор.

— Желаете поговорить у меня в кабинете?

— Нет, — ответил Таунсенд. — Переведите звонок ко мне в номер.

— Хорошо, сэр, — наклонил голову управляющий, и Таунсенд поспешил к ближайшему лифту.

В коридоре он прошел мимо одного из своих секретарей, который недоуменно посмотрел ему вслед. Почему босс ушел с выступления сэра Джеймса, если дальше по программе идет его речь с выражением благодарности?

Когда Таунсенд добрался до своего номера, телефон уже звонил. Он подошел к телефону и снял трубку, радуясь, что она не видит, как он нервничает.

— Кит Таунсенд, — сказал он.

— Банк Цюриха согласился на наши условия.

— Хвала Господу.

— Но не бескорыстно. Они потребовали три пункта сверх базовой ставки на весь десятилетний срок. Это обойдется «Глобал» в лишних семнадцать с половиной миллионов долларов.

— И что вы ответили?

— Я приняла их условия. Они быстро сообразили, что стоят в числе последних в моем списке, поэтому мне нечем было побить их козыри.

На следующий вопрос он решился не сразу:

— Какие у меня теперь шансы на выживание?

— Пока еще только пятьдесят на пятьдесят, — сказала она. — Так что не ставьте деньги на это.

— У меня нет денег, — ответил Таунсенд. — Вы даже кредитки у меня забрали, забыли?

Э.Б. ничего не ответила.

— Что еще я могу сделать?

— Когда сегодня вечером будете выступать с заключительной речью, сделайте так, чтобы ни у кого не осталось сомнений: вы президент самой успешной информационной компании в мире. И пусть никто не знает, что вы всего в двух шагах от подачи заявления о добровольной ликвидации.

— А когда я узнаю, кто я — президент или банкрот?

— Думаю, завтра, — ответила Элизабет. — Я позвоню сразу после встречи с Остином Пирсоном.

В трубке наступила тишина.

Рег встретил Армстронга в аэропорту и повез его по грязной слякоти в Лондон. Армстронга всегда бесило, что управление гражданской авиации не позволяет ему пользоваться своим вертолетом в черте города в темное время суток. Приехав в свой издательский дом, он поднялся на лифте в пентхаус, разбудил своего повара и велел приготовить поесть. Он долго стоял под горячим душем и через тридцать минут вышел в столовую в халате и с сигарой в зубах.

На столе стояла большая ваза с икрой. Он сразу зачерпнул ее рукой и отправил в рот, не успев даже сесть на стул. Съев еще несколько ложек икры, Армстронг открыл портфель, достал лист бумаги и положил перед собой. Он ел икру, запивая ее шампанским, и между делом изучал повестку дня завтрашнего заседания правления.

Несколько минут спустя он отодвинул повестку в сторону. Теперь он был уверен: если ему удастся проскочить первый пункт, на все остальные вопросы сэра Пола у него найдутся убедительные ответы. Тяжело ступая, он пошел в спальню и устроился на кровати, подложив под спину пару подушек. Армстронг включил телевизор и стал переключать с канала на канал в поисках какой-нибудь развлекательной передачи. В конце концов, он уснул под старый фильм с участием Лорел и Харди.

Таунсенд взял свою речь с журнального столика, вышел из номера и пошел к лифту. На первом этаже он быстро зашагал в сторону конференц-центра.

Из-за открытых дверей зала доносились оживленные голоса участников, ожидавших его выступления. Когда он вошел, тысяча руководителей замолчали и встали со своих мест. Он поднялся на сцену и положил свою речь на подставку. Потом обвел взглядом аудиторию — здесь собрались самые талантливые мужчины и женщины в издательском мире, некоторые из них работают у него уже больше тридцати лет.

— Дамы и господа, разрешите мне прежде всего сказать, что «Глобал» сейчас, как никогда, в идеальной форме и готова вступить в двадцать первый век с высоко поднятой головой. Мы контролируем сорок одну теле- и радиостанцию, 137 газет и 249 журналов. И разумеется, жемчужина в нашей короне, наше недавнее приобретение «ТВ Ньюс», самый продаваемый журнал в мире. С таким портфелем «Глобал» стала самой могущественной информационной империей в мире. Наша задача — сохранить мировое лидерство, и сейчас я вижу перед собой команду мужчин и женщин, преданных делу «Глобал», способных удержать компанию в авангарде массовой информации. В следующем десятилетии… — Таунсенд еще сорок минут говорил о будущем компании и их роли в этом будущем, закончив свою речь словами: — Для «Глобал» этот год стал рекордным. Давайте в следующем году докажем нашим критикам, что мы способны добиться еще бо́льших успехов.

Они хлопали ему стоя. Но когда аплодисменты стихли, он не мог отделаться от мысли, что утром в Кливленде состоится другое заседание. Там ответят всего на один вопрос, и аплодисментов, безусловно, не будет.

Участники стали расходиться, и Таунсенд попрощался с некоторыми директорами, стараясь при этом казаться совершенно спокойным. Он мог только надеяться, что, вернувшись домой, им не придется столкнуться с толпой журналистов из конкурирующих газет, желающих получить ответ на вопрос, почему компания объявила о добровольной ликвидации. И все потому, что какой-то банкир из Огайо сказал: «Нет, мистер Таунсенд, я требую, чтобы вы вернули пятьдесят миллионов сегодня до закрытия банка. В противном случае у меня не останется иного выбора, кроме как передать дело нашему юридическому отделу».

Как только приличия позволили ему уйти, Таунсенд вернулся в номер и собрал вещи. Шофер отвез его в аэропорт, где его ждал готовый к отлету «Гольфстрим». Может, завтра ему уже придется лететь в эконом-классе? Он и не подозревал, сколько сил отняла у него конференция, и, едва успев пристегнуть ремень, провалился в глубокий сон.

Армстронг планировал встать пораньше, чтобы уничтожить разные бумаги в своем сейфе, но его разбудил бой курантов Биг Бена перед началом семичасовых новостей. Он спустил ноги с кровати, проклиная разницу во времени и думая, сколько еще ему нужно сделать.

Он оделся и вышел в столовую, где его уже ждал завтрак: бекон, колбаски, кровяная колбаса и яичница из четырех яиц. Все это он проглотил в одно мгновение, запив несколькими чашками обжигающего черного кофе.

В 7.35 он вышел из пентхауса и спустился в лифте на одиннадцатый этаж. Он шагнул на площадку, включил свет, быстро прошел по коридору мимо стола своей секретарши и набрал код на двери своего кабинета. Когда красный огонек сменился зеленым, он вошел внутрь.

Не обращая внимания на стопку писем на своем столе, он сразу направился к огромному сейфу в дальнем углу комнаты. Пришлось набрать еще один, более длинный и сложный код, прежде чем он смог открыть массивную дверь.

Первой он выудил папку, помеченную «Лихтенштейн». Он подошел к уничтожителю бумаг и стал бросать в него по одному документу. Потом вернулся к сейфу, достал вторую папку с пометкой «Россия (договоры на издание книг)» и проделал с ней то же самое. Он уничтожил почти половину содержимого папки с пометкой «Территории распространения», как вдруг у него за спиной раздался голос:

— Какого черта вы тут делаете?

Армстронг резко повернулся и едва не ослеп — в дверях стоял один из охранников и светил ему в лицо фонарем.

— Убирайся вон, идиот! — заорал Армстронг. — И закрой за собой дверь.

— Простите, сэр, — испуганно пробормотал охранник. — Никто не говорил, что вы в здании.

Дверь закрылась, и Армстронг еще минут сорок уничтожал документы, потом услышал, что пришла его секретарша.

Она постучала в дверь.

— Доброе утро, мистер Армстронг, — бодрым голосом поздоровалась она. — Это Памела. Вам нужна помощь?

— Нет, — крикнул он, перекрывая грохот бумагорезки. — Я скоро выйду.

Но прошло еще двадцать пять минут, прежде чем он наконец открыл дверь.

— Сколько у меня времени до заседания правления? — спросил он.

— Чуть больше получаса, — ответила она.

— Передай мистеру Уэйкхему, чтобы он срочно зашел ко мне.

— Заместителя председателя сегодня не будет, — сообщила Памела.

— Как это не будет? Почему? — взревел Армстронг.

— Кажется, он подхватил грипп, у нас тут настоящая эпидемия. Насколько я знаю, он уже передал свои извинения секретарю компании.

Армстронг подошел к своему столу, нашел в записной книжке телефон Питера и набрал номер. Трубку сняли только после пятого звонка. Ему ответил женский голос.

— Питер дома? — прогудел он.

— Да, но он лежит в постели. Последнее время он плохо себя чувствовал, и врач прописал ему постельный режим.

— Пусть немедленно подойдет к телефону.

После долгого молчания он услышал гнусавый голос:

— Это ты, Дик?

— Да, я, — ответил Армстронг. — Какого черта ты делаешь? Как ты можешь пропустить это ответственное заседание?

— Прости, Дик, но меня свалил грипп, врач посоветовал мне несколько дней отлежаться.

— Мне плевать на советы твоего врача, — рявкнул Армстронг. — Ты должен быть на этом заседании. Мне понадобится твоя поддержка.

— Ну, если ты считаешь, что это так важно, — сказал Питер.

— Да, считаю, — ответил Армстронг. — Так что приезжай, и побыстрее.

Сидя за столом, Армстронг слышал гул голосов за стеной. Он взглянул на часы: до заседания правления оставалось всего десять минут. Но ни один директор не зашел к нему поболтать, как раньше, или заручиться его поддержкой по какому-нибудь предложению. Может, они просто не знают, что он вернулся?

В кабинет нервно вошла Памела и вручила ему пухлую папку с кратким обзором повестки дня утреннего заседания. Под пунктом номер один значился, как он прочитал накануне вечером, «Пенсионный фонд». Но, просмотрев папку, он обнаружил, что по этому вопросу нет краткого резюме для членов правления. Комментарии начинались только со второго пункта: падение тиража «Ситизена», после того как «Глоуб» снизила цену номера до десяти пенсов.

Армстронг просматривал папку до тех пор, пока Памела не напомнила, что уже без двух минут десять. Он выбрался из-за стола, сунул папку под мышку и уверенной походкой вышел в коридор. Навстречу ему шли несколько служащих, все они пожелали ему доброго утра. Каждому он приветливо улыбнулся, хотя не помнил их имен.

Из открытой двери зала заседаний доносились приглушенные голоса директоров. Они что-то обсуждали между собой. Но как только он вошел, наступило зловещее молчание, словно от его вида они потеряли дар речи.

Самолет начал заходить на посадку в аэропорту Кеннеди, когда Таунсенда разбудила стюардесса.

— Звонит мисс Бересфорд из Кливленда. Она говорит, вы ждете ее звонка.

— Я только что из кабинета Пирсона, — сообщила она. — Переговоры длились больше часа, но мы так ни к чему и не пришли.

— Ни к чему не пришли?

— Да. Он все еще хочет проконсультироваться с финансовым комитетом банка, прежде чем примет окончательное решение.

— Но ведь теперь, когда все другие банки согласились, Пирсон не может…

— Очень даже может. Не забывайте, он президент небольшого банка в Огайо. Его не интересует, что думают другие банки. И после всей критики в ваш адрес, которой пестрят газеты в последнее время, его сейчас волнует только одно.

— Что именно?

— Прикрыть свою задницу.

— Но неужели он не понимает, что все остальные банки откажутся от своих обещаний, если он не будет придерживаться общего плана?

— Понимает, но когда я ему об этом сказала, он пожал плечами и заявил: «В таком случае я рискну вместе с остальными».

Таунсенд выругался, и в этот момент Элизабет добавила:

— Но он дал мне одно обещание.

— Какое?

— Он позвонит сразу, как только комитет примет решение.

— Какое великодушие! И что же мне делать, если все обернется против меня?

— Опубликуйте заявление для прессы, о котором мы с вами договорились.

Таунсенд побледнел.

Двадцать минут спустя он вышел из зала прилета. На улице его ждал лимузин, и он сел на заднее сиденье, не дожидаясь, пока водитель откроет ему дверь. Первым делом он набрал свой домашний номер в Манхэттене. Кейт, наверное, ждала у телефона, потому что ответила после первого же звонка.

— Есть новости из Кливленда? — был ее первый вопрос.

— Да. Элизабет встречалась с Пирсоном, но он пока не принял решение, — ответил Таунсенд. Лимузин тем временем тащился в пробке по Бульвару Куинз.

— Как ты думаешь, какие шансы на то, что он продлит ссуду?

— Вчера я задал ей тот же вопрос. Она сказала: пятьдесят на пятьдесят.

— Я просто хочу, чтобы он избавил нас от мучений.

— Скоро все выяснится.

— Как только это произойдет, сразу звони мне, каким бы ни был результат.

— Конечно, ты будешь первой, кому я позвоню, — пообещал он и положил трубку.

Проехав мост Куинсборо, Таунсенд позвонил Тому Спенсеру. Тот тоже ничего не знал.

— Но я и не рассчитывал, что мне она позвонит раньше, чем тебе, — заметил он. — Это не ее стиль.

— Как только станет известно, какое решение принял Пирсон, думаю, нам надо будет встретиться и обсудить, что делать дальше.

— Конечно, — сказал Том. — Позвони, когда что-то узнаешь, и я сразу приеду.

Водитель свернул на Мэдисон-авеню, медленно проехал по правостороннему переулку и остановился перед штаб-квартирой «Глобал Интернэшнл». Он очень удивился, когда мистер Таунсенд наклонился к нему и поблагодарил — впервые за двадцать лет. Но он испытал настоящее потрясение, когда, выходя из машины, босс сказал ему «до свидания».

Войдя в здание, президент «Глобал Интернэшнл» направился прямиком к лифтам и вошел в первый же, который вернулся с верхних этажей. Хотя в вестибюле толпились служащие «Глобал», никто не присоединился к нему, кроме лифтера, который вскочил в лифт и повернул ключ в замке рядом с верхней кнопкой. Двери медленно закрылись, и лифт стал подниматься на сорок седьмой этаж.

Когда двери снова открылись, Таунсенд шагнул на пушистый ковер и направился по коридору мимо секретаря приемной, которая подняла голову и улыбнулась ему. Она хотела сказать «Доброе утро, мистер Таунсенд», но, увидев его мрачное лицо, передумала.

Таунсенд даже не замедлил шаг перед стеклянными дверями, которые плавно разъехались, пропуская его.

— Кто-нибудь звонил? — только и спросил он, проходя мимо секретарши и направляясь в свой кабинет.

ГЛАВА 40

ГЛОУБ, 5 ноября 1991 года:

ПОИСКИ ПРОПАВШЕГО МАГНАТА

— Доброе утро, джентльмены, — громким бодрым голосом поздоровался Армстронг, но в ответ услышал лишь невнятное бормотание.

Сэр Пол Мэтланд сдержанно кивнул, и Армстронг сел на свободное место справа от него. Армстронг медленно обвел взглядом стол для заседаний. Все собрались, не было только заместителя председателя.

— Поскольку все уже здесь, — сказал сэр Пол, посмотрев на карманные часы, — кроме мистера Уэйкхема, но он уже принес свои извинения секретарю компании, предлагаю объявить наше заседание открытым. Разрешите спросить, вы подтверждаете точность и достоверность протокола прошлого заседания правления, который вам сейчас раздали?

Все кивнули, кроме Армстронга.

— Хорошо. В таком случае первым пунктом на повестке дня стоит вопрос, который мы подробно обсуждали на прошлом заседании нашего финансового комитета, — продолжал сэр Пол, — а именно, текущее состояние пенсионного фонда. В тот раз мистер Уэйкхем постарался ввести нас в курс дела после своей короткой поездки в Нью-Йорк, но, боюсь, несколько вопросов так и остались без ответа. Мы пришли к заключению, что только генеральный директор может разъяснить нам, что в действительности происходит в Нью-Йорке. Я очень рад, что он изыскал возможность присутствовать сегодня на нашем заседании, поэтому, позвольте мне начать с…

— Нет, пожалуй, начать следует мне, — перебил его Армстронг. — Я хочу дать вам исчерпывающее объяснение, почему я не смог присутствовать на прошлом заседании правления.

Сэр Пол поджал губы, сложил руки на груди и остановил свой взгляд на пустом стуле на другом конце стола.

— Я остался в Нью-Йорке, джентльмены, — продолжал Армстронг, — потому что профсоюзы печатников отказывались вести переговоры с кем-либо, кроме меня. Уверен, Питер Уэйкхем подтвердил это на прошлом заседании. В результате я не только, по выражению некоторых обозревателей, сотворил чудо, — сэр Пол бросил взгляд на передовицу в «Трибьюн» за прошлую неделю, в которой действительно мелькало слово «чудо». — Теперь я могу подтвердить сообщение, которое передал вам через мистера Уэйкхема, а именно — «Трибьюн» наконец преодолела кризис и в прошлом месяце внесла свой вклад в наш счет прибылей и убытков. — После небольшой паузы Армстронг добавил: — Более того, это произошло впервые с тех пор, как мы приобрели газету.

Некоторые члены правления, казалось, не могли заставить себя посмотреть на Армстронга. Взгляды других не выражали одобрения.

— По-моему, я заслуживаю некоторой похвалы за это грандиозное достижение, — заметил Армстронг, — а не постоянных придирок от председателя, предпринимательская фантазия которого ограничивается кормлением уток в Эпсом-Даунс.

Сэр Пол хотел что-то возразить, но Армстронг махнул рукой и повысил голос:

— Позвольте мне закончить.

Председатель сидел прямой как палка, вцепившись в подлокотники кресла, глядя прямо перед собой остановившимся взглядом.

— Теперь что касается пенсионного фонда, — продолжал Армстронг. — Секретарь компании лучше меня знает, что на этом счету у нас значительный излишек. Часть излишка я потратил — вполне законно — на инвестиции в Соединенных Штатах. Полагаю, правлению интересно будет узнать, что недавно я провел конфиденциальные переговоры с Китом Таунсендом на предмет поглощения «Нью-Йорк Стар».

Большинство директоров онемели от изумления, и на этот раз все повернулись к нему.

— Ни для кого не секрет, — продолжал Армстронг, — что у Таунсенда серьезные финансовые проблемы из-за его авантюры с «Мульти-Медиа», за которую он заплатил три миллиарда долларов. Думаю, правление помнит, что в прошлом году я рекомендовал предложить не больше полутора миллиардов за данную компанию, и теперь нет никаких сомнений, что моя оценка оказалась верной. Я сумел воспользоваться роковой ошибкой Таунсенда и сделать ему предложение о покупке его акций «Стар». Еще шесть месяцев назад такое даже в голову прийти не могло.

Теперь он завладел всеобщим вниманием.

— Благодаря этой неожиданной удаче «Армстронг Коммьюникейшнз» станет самой могущественной информационной корпорацией на Восточном побережье Америки. — Армстронг сделал эффектную паузу. — Соответственно, чистая прибыль, которую мы получаем здесь, в Британии, тоже существенно увеличится.

Несколько директоров радостно заулыбались, но только не председатель.

— Надо ли понимать, что этот договор с Таунсендом уже заключен? — тихо поинтересовался он.

— Мы подошли к финальной стадии, господин председатель, — ответил Армстронг. — Но я бы не посмел вовлечь компанию в такую серьезную сделку, не заручившись сначала одобрением правления.

— А что конкретно означает «финальная стадия»? — осведомился сэр Пол.

— Мы с Таунсендом неофициально встретились на нейтральной территории. При встрече присутствовали наши адвокаты. Мы пришли к соглашению относительно суммы, приемлемой для обеих сторон, и теперь адвокатам осталось только подготовить контракты для подписи.

— То есть пока у нас нет никакого письменного документа?

— Пока нет, — признался Армстронг. — Но я уверен, что смогу представить всю необходимую документацию на утверждение правления на следующем заседании.

— Ясно, — сухо ответил сэр Пол и открыл лежавшую перед ним папку. — Тем не менее, хотелось бы вернуться к первому пункту повестки дня и, в частности, к текущему состоянию пенсионного фонда. — Он заглянул в свои записи и добавил: — В последнее время с этого счета было снято в общей сложности более четырехсот…

— Уверяю вас, деньги удачно вложены, — Армстронг снова не дал председателю закончить фразу.

— Можно узнать, во что? — осведомился сэр Пол.

— В данный момент я не располагаю точными сведениями, — сказал Армстронг. — Но я дал указание нашим нью-йоркским бухгалтерам составить подробный и исчерпывающий отчет, чтобы члены правления могли оценить ситуацию перед следующим заседанием.

— Как интересно, — заметил сэр Пол. — Только вчера вечером я говорил с нашей бухгалтерией в Нью-Йорке, и они понятия не имели, о чем идет речь.

— Видите ли, этим делом занимается небольшая избранная группа. У меня сейчас наклевывается пара сделок, я пока держу их в секрете, поэтому они получили строгие инструкции не разглашать никаких сведений.

— Черт возьми, — не выдержал сэр Пол, повысив голос. — Я председатель правления этой компании и имею право знать обо всех крупных разработках, которые могут повлиять на ее будущее.

— Нет, если это может поставить под угрозу мои шансы на заключение крупной сделки.

— Я здесь не для того, чтобы, не думая, ставить свою подпись, я вам не «штамповщик», — сэр Пол впервые посмотрел на Армстронга.

— Я этого и не подразумевал, господин председатель, но в некоторых случаях решение нужно было принять срочно, а вы в это время крепко спали в своей постели.

— Я бы пережил, если бы меня разбудили, — сказал сэр Пол, глядя в глаза Армстронгу, — как это сделал месье Жак Лакруа из Женевы прошлой ночью. Он позвонил и сказал: если сегодня до закрытия банка ссуда в размере пятьдесят миллионов долларов не будет погашена, им придется передать дело своим адвокатам.

Некоторые директора опустили головы.

— К вечеру я верну эти деньги, — не моргнув глазом заверил его Армстронг. — Можете не сомневаться.

— И где вы их возьмете на этот раз? — спросил сэр Пол. — Пока я остаюсь на посту председателя, из пенсионного фонда не будет потрачено больше ни одного пенса. Я дал на этот счет четкие инструкции. Наши юристы предупредили меня, что если чек на пятьдесят миллионов долларов будет обналичен, все члены этого правления подвергнутся уголовному преследованию.

— Просто младший клерк в бухгалтерии допустил обычную канцелярскую ошибку, — оправдывался Армстронг. — Он по глупости отнес чек не в тот банк. Его уволили в тот же день.

— Но месье Лакруа сообщил мне, что вы лично доставили чек, и он даже выдал вам квитанцию.

— Вы действительно верите, что в Нью-Йорке я только тем и занимаюсь, что разношу чеки по банкам? — Армстронг в упор уставился на сэра Пола.

— Откровенно говоря, я понятия не имею, чем вы занимаетесь в Нью-Йорке — хотя должен сказать, объяснение, которое дал Питер Уэйкхем на прошлом заседании относительно того, как деньги, снятые со счета пенсионного фонда, оказались на счетах банка Нового Амстердама и банка Манхэттена, не выдерживает никакой критики.

— На что вы намекаете? — закричал Армстронг.

— Мистер Армстронг, мы оба знаем, что банк Манхэттена представляет интересы профсоюзов печатников в Нью-Йорке, а БНА получил от вас инструкции купить наши акции на сумму свыше семидесяти миллионов долларов за прошедший месяц — хотя Марк Тенби, наш главный бухгалтер, выдавая вам чековую книжку пенсионного фонда, специально подчеркнул, что покупка акций собственной компании является уголовным преступлением.

— Ничего подобного он не говорил, — крикнул Армстронг.

— Это что, еще одна «обычная канцелярская ошибка»? — скривил губы сэр Пол. — Разумеется, ее легко исправить — нужно только уволить главного бухгалтера.

— Это полный абсурд, — сказал Армстронг. — БНА мог скупать акции по поручению любого из своих клиентов.

— К сожалению, нет, — сэр Пол открыл другую папку. — Старший дилер, любезно согласившийся мне перезвонить, подтвердил, что вы дали четкие инструкции, — сэр Пол заглянул в свои записи, — «поддержать» — по вашему выражению — цену на акции, потому что вы не могли допустить ее дальнейшего снижения. Когда он объяснил вам последствия подобных действий, вы, по всей видимости, ответили ему, — сэр Пол снова сверился со своими записями: — «Мне плевать, сколько это стоит».

— Это его слово против моего, — сказал Армстронг. — Если он повторит это еще раз, я подам на него в суд за клевету. — И после паузы добавил: — В обеих странах.

— На мой взгляд, подобный способ действия будет крайне неразумным, — покачал головой сэр Пол. — Все звонки, поступающие в этот отдел БНА или исходящие из него, записываются и регистрируются в журнале, и я попросил прислать мне запись этого разговора.

— Вы обвиняете меня во лжи? — крикнул Армстронг.

— А если и так, — сказал председатель, — на меня вы тоже подадите в суд за клевету?

Армстронг ошеломленно молчал.

— Вижу, вы не намерены откровенно отвечать на мои вопросы, — продолжал сэр Пол. — Следовательно, у меня нет другого выбора, кроме как подать в отставку.

— Нет, нет! — вскрикнули несколько директоров.

Армстронг понял, что переиграл. Если сэр Пол сейчас уйдет в отставку, через несколько дней весь мир узнает о пошатнувшемся финансовом положении компании.

— Я надеюсь, вы все-таки найдете возможность остаться на посту председателя до годового общего собрания в апреле, — тихо произнес он. — Так, мы, по крайней мере, успеем должным образом передать дела.

— Боюсь, все зашло слишком далеко, — ответил сэр Пол и встал.

Армстронг поднял голову и, глядя ему в глаза, сказал:

— Думаете, я стану вас умолять?

— Нет, сэр, не думаю. Вы не способны умолять — как не способны говорить правду.

Армстронг вскочил, и некоторое время они в упор смотрели друг на друга. Потом сэр Пол повернулся и вышел, оставив свои бумаги на столе.

Армстронг сел на место председателя, но ничего не говорил, медленно обводя взглядом сидящих за столом.

— Если кто-то еще хочет присоединиться к нему, — наконец произнес он, — делайте это сейчас.

Зашуршали бумаги, заскрипели стулья, кто-то разглядывал свои руки, но ни один не двинулся с места.

— Хорошо, — кивнул Армстронг. — Ну, а теперь, если мы все будем вести себя как взрослые люди, очень скоро станет понятно, что сэр Пол поспешил с выводами, не вникнув в истинное положение дел.

На лицах читалось сомнение. Эрик Чэпмен, секретарь компании, сидел с опущенной головой.

— Пункт номер два, — решительно заявил Армстронг.

Руководитель отдела распространения подробно объяснил, почему тираж «Ситизена» резко упал в течение последнего месяца. Соответственно, сказал он, по принципу домино снизятся доходы от рекламы.

— Раз «Глоуб» срезала цену номера до десяти пенсов, я могу лишь рекомендовать правлению последовать их примеру.

— Но если мы это сделаем, — вставил Чэпмен, — наши убытки станут еще больше.

— Верно… — начал руководитель отдела распространения.

— Нам просто надо выдержать, — перебил его Армстронг, — и тогда посмотрим, кто моргнет первым. Уверен, через месяц все забудут, кто такой Таунсенд, и нам останется только скупить по дешевке остатки его компании.

Два директора одобрительно кивнули, но большинство достаточно долго были в правлении и хорошо помнили, что произошло, когда в последний раз Армстронг предлагал действовать по подобному сценарию.

Еще час они обсуждали остальные пункты повестки дня, и к концу заседания стало ясно, что никто из сидящих за столом не осмеливается открыто противоречить генеральному директору. Когда Армстронг спросил, есть ли другие вопросы, никто не ответил.

— Благодарю вас, джентльмены, — сказал он. Потом встал, собрал бумаги сэра Пола и быстро вышел из зала.

В коридоре он увидел Питера Уэйкхема. Тот, задыхаясь, спешил ему навстречу. Армстронг улыбнулся заместителю председателя. Питер развернулся и побежал за ним. Он догнал его в тот момент, когда Армстронг шагнул в лифт.

— Приди ты на несколько минут раньше, Питер, — сказал Армстронг, глядя на него, — и я мог бы назначить тебя председателем.

Он лучезарно улыбнулся Уэйкхему, и двери лифта закрылись.

Он нажал верхнюю кнопку и мгновенно поднялся на крышу. Его пилот с наслаждением курил, прислонившись к ограждению.

— Хитроу, — рявкнул Армстронг, не задумываясь о получении разрешения на взлет от авиадиспетчера или о наличии взлетных участков. Пилот быстро загасил сигарету и побежал к вертолетной площадке. Пока они летели над Лондоном, Армстронг обдумывал последовательность событий, которые произойдут в течение следующих нескольких часов, если, конечно, пятьдесят миллионов долларов волшебным образом не материализуются.

Через пятнадцать минут вертолет сел на частной площадке. Армстронг спустился на землю и медленно направился к своему личному самолету.

Другой пилот в ожидании приказов стоял на верхней ступеньке трапа.

— Ницца, — распорядился Армстронг и прошел в конец салона. Пилот скрылся в кабине, решив, что Капитан Дик хочет пару дней отдохнуть на своей яхте в Монте-Карло.

«Гольфстрим» взял курс на юг. За двухчасовой полет Армстронг сделал только один телефонный звонок — в Женеву Жаку Лакруа. Но как он ни умолял, ответ остался прежним:

— Мистер Армстронг, вы должны вернуть пятьдесят миллионов долларов сегодня до закрытия банка, в противном случае у меня не будет иного выбора, кроме как передать дело нашему юридическому отделу.

ГЛАВА 41

НЬЮ-ЙОРК СТАР, 6 ноября 1991 года:

СЕНСАЦИЯ!

— На первой линии президент Соединенных Штатов, — сообщила Хитер, — а на второй — некий мистер Остин Пирсон из Кливленда, штат Огайо. С кем будете говорить первым?

Таунсенд сказал Хитер, с кем его соединить. Он со страхом поднял трубку и услышал незнакомый голос.

— Доброе утро, мистер Пирсон, спасибо за звонок, — сказал Таунсенд.

Он напряженно слушал.

— Да, мистер Пирсон, — через некоторое время произнес он. — Конечно. Я хорошо понимаю ваше положение. В сложившихся обстоятельствах на вашем месте я поступил бы так же.

Пирсон подробно объяснял, почему он принял именно такое решение.

— Я понимаю вашу дилемму и ценю, что вы нашли время позвонить мне лично. — Он сделал паузу. — Надеюсь, вы об этом не пожалеете. До свидания, мистер Пирсон.

Он положил трубку и обхватил голову руками. Внезапно он стал совершенно спокоен.

Услышав крик, Хитер перестала печатать, вскочила и бросилась в кабинет Таунсенда. Ее шеф скакал по комнате и кричал:

— Он согласился! Он согласился!

— Означает ли это, что я наконец могу заказать для вас новый смокинг? — поинтересовалась она.

— Хоть десять, если вам так хочется, — он заключил ее в объятия. — Но сначала нам придется выцарапать обратно мои кредитки.

Хитер рассмеялась, и они оба запрыгали по комнате. Никто из них не заметил, как вошла Элизабет Бересфорд.

— Надо понимать, это древний австралийский культ? — поинтересовалась она. — Или есть более простое объяснение, связанное с решением одного банкира со Среднего Запада?

Они резко остановились и посмотрели на нее.

— Это культ, — ответил Таунсенд. — А вы — главное божество.

Элизабет улыбнулась.

— Приятно слышать, — невозмутимо произнесла она. — Хитер, вы позволите мне сказать несколько слов мистеру Таунсенду наедине?

— Разумеется, — кивнула Хитер. Она надела туфли и вышла, тихо закрыв за собой дверь.

Таунсенд пригладил рукой волосы и торопливо вернулся к столу. Опустившись на стул, он попытался успокоиться.

— А теперь я хочу, чтобы вы меня выслушали, Кит, и выслушали внимательно, — начала мисс Бересфорд. — Вам невероятно повезло. Вы висели на волоске и могли потерять все.

— Знаю, — тихо сказал Таунсенд.

— Вы должны дать мне слово, что больше никогда ничего не будете покупать, не посоветовавшись сначала с банком, — а под банком я подразумеваю себя.

— Даю вам торжественную клятву.

— Хорошо. У вас есть десять лет. За это время вы должны укрепить «Глобал» и сделать ее одной из самых солидных и уважаемых компаний в своей области. Не забывайте, это пятый этап нашего соглашения.

— Никогда не забуду, — ответил Таунсенд. — Я всю жизнь буду вам благодарен, Элизабет. Вы спасли не только мою компанию, но и меня вместе с ней.

— Мне было приятно вам помочь, — сказала Э.Б., — но моя работа останется незавершенной до тех пор, пока «Глобал» не станет «голубой фишкой»,[45] и это признают все, даже ваши недруги.

Таунсенд серьезно кивнул. Она нагнулась, открыла свой портфель, достала стопку кредитных карточек и отдала ему.

— Спасибо, — поблагодарил он.

На ее губах промелькнула тень улыбки. Она встала и протянула ему руку. Таунсенд пожал ее.

— Надеюсь, скоро увидимся, — сказал он, провожая ее до двери.

— Надеюсь, что нет, — покачала головой Элизабет. — Я не горю желанием второй раз попасть в эту мясорубку.

Около стола Хитер Элизабет повернулась к нему. Ему внезапно захотелось поцеловать ее в щеку, но он решил этого не делать. Бересфорд так же официально пожала руку его секретарше, потом бросила взгляд на Таунсенда, кивнула и вышла без единого слова.

— Фантастическая женщина, — заметил Таунсенд, уставившись на закрытую дверь.

— Это точно, — с тоской протянула Хитер. — Она даже мне кое-что объяснила насчет вас.

Таунсенд хотел спросить, что же она могла ей объяснить, но Хитер уже продолжала:

— Перезвонить в Белый дом?

— Да, и немедленно. Совсем вылетело из головы. Когда я с ним поговорю, соедините меня с Кейт.

Таунсенд вернулся в свой кабинет, а Элизабет тем временем стояла в коридоре и ждала лифт. Она торопилась вернуться в банк, закончить все дела и убрать документы в сейф — за последний месяц ее ни в один выходной не было дома, и она обещала мужу, что обязательно придет на школьный спектакль, где ее дочь играет роль Гвендолин. Лифт наконец добрался до верхнего уровня, она вошла в кабину и нажала кнопку первого этажа. В этот момент подъехал еще один лифт, но двери закрылись раньше, чем она увидела, кто из него выскочил и бегом бросился к кабинету Таунсенда.

Лифт остановился на сорок седьмом этаже, и к ней подсели три молодых человека. Они продолжали оживленно беседовать, как будто ее там не было. Когда один из них упомянул имя Армстронга, Элизабет стала внимательно прислушиваться. Она не могла поверить своим ушам. Каждый раз, когда лифт останавливался, в кабину заходили новые люди, и она узнавала все новые и новые подробности.

Запыхавшийся Том влетел в кабинет Хитер.

— У себя? — только и сказал он.

— Да, мистер Спенсер, — ответила она. — Он только что закончил разговор с президентом. Вы можете пройти к нему.

Том распахнул дверь кабинета в тот момент, когда Таунсенд набирал номер по своему личному телефону.

— Ты слышал новости? — выдохнул он.

— Да, — поднял голову Таунсенд. — Я как раз звоню Кейт, хочу ей сообщить, что Пирсон согласился продлить ссуду.

— Рад это слышать. Но это уже не новости, это история. — Том упал в кресло, в котором всего несколько минут назад сидела Элизабет.

— О чем ты говоришь? — удивился Таунсенд. — Я сам только что об этом узнал.

В трубке раздался голос:

— Алло, это Кейт Таунсенд.

— Ты знаешь об Армстронге?

— Об Армстронге? Что он еще затеял? — спросил Таунсенд, не обращая внимания на телефон.

— Алло, — повторила Кейт. — Меня кто-нибудь слышит?

— Он совершил самоубийство, — сообщил Том.

— Это ты, Кит? — говорил в трубке голос Кейт.

— Что он сделал? — Таунсенд уронил трубку на рычаг.

— Судя по всему, он выбросился за борт несколько часов назад, и какие-то рыбаки выловили его тело у побережья Сардинии.

— Армстронг мертв? — Таунсенд крутанулся на стуле и несколько минут молча смотрел в окно на Пятую авеню.

— Подумать только, моя мать его пережила, — произнес он наконец.

Тома слегка озадачило его заявление.

— Я не верю, что это было самоубийство, — сказал Таунсенд.

— Почему? — спросил Том.

— Не его стиль. Мерзавец всегда верил, что ему все по плечу.

— По всей видимости, неиссякаемым источником Армстронга был пенсионный фонд компании, — продолжал Том. — На эти деньги он не только покупал собственные акции, но и откупался от профсоюзов в Нью-Йорке.

— Пенсионный фонд компании? — повторил Таунсенд. — О чем ты говоришь?

— Армстронг обнаружил, что на счету фонда денег гораздо больше, чем требуется по закону, и он стал сливать оттуда по несколько миллионов за раз до тех пор, пока их председатель правления не узнал, что он вытворяет, и подал в отставку.

Таунсенд снял трубку внутреннего телефона и нажал три кнопки.

— Что ты делаешь? — спросил Том.

— Ш-ш-ш, — Таунсенд приложил палец к губам. Услышав голос на другом конце провода, он спросил: — Это бухгалтерия?

— Да, сэр, — говоривший мгновенно узнал австралийский акцент. — Это Хэнк Тернер. Я заместитель главного бухгалтера компании.

— Вот вы-то мне и нужны, Хэнк. Прежде всего скажите мне, в «Глобал» существует отдельный счет пенсионного фонда?

— Да, конечно, сэр.

— И сколько сейчас у нас на этом счету? — спросил он.

Он положил трубку и стал ждать ответа. Элизабет Бересфорд, поднимаясь в лифте назад, успела добраться только до девятого этажа, когда заместитель главного бухгалтера перезвонил и доложил Таунсенду:

— На девять часов сегодняшнего утра баланс этого счета составляет семьсот двадцать три миллиона долларов.

— А какую сумму требует от нас закон? Сколько должно быть на счету, чтобы наши обязательства по пенсионному фонду считались выполненными?

— Чуть больше четырехсот миллионов долларов, — последовал ответ бухгалтера. — Благодаря прозорливой инвестиционной политике нашего инвестиционного менеджера, нам удается опережать инфляцию.

— Значит, у нас имеется более трехсот миллионов долларов сверх того, что нам предписывает закон?

— Совершенно верно, сэр, но правовое положение обязывает нас всегда…

Таунсенд положил трубку и повернулся к своему адвокату. Тот потрясенно смотрел на него.

Бересфорд вышла из лифта и направилась по коридору к кабинету Таунсенда.

— Надеюсь, ты не думаешь о том, о чем, я думаю, ты думаешь? — сказал Том. Бересфорд вошла в кабинет Хитер.

— Мне нужно срочно увидеть мистера Таунсенда, — сказала она.

— Только не говорите, что Пирсон передумал! — испугалась Хитер.

— Нет, Пирсон тут ни при чем. Это насчет Ричарда Армстронга.

— Армстронга?

— Его труп выловили в море. По предварительным данным, он совершил самоубийство.

— Боже мой! Проходите скорей, миссис Бересфорд. У него сейчас Том Спенсер.

В волнении Том оставил дверь открытой, и, подойдя к кабинету, Элизабет поняла, что между ними разгорелся жаркий спор. Услышав слова «пенсионный фонд», она приросла к полу и ошеломленно слушала разговор между Таунсендом и его адвокатом.

— Нет, выслушай меня, Том, — говорил Таунсенд. — Моя идея не выходит за рамки закона.

— Позволь судить об этом мне, — сердито ответил Том.

— Давай исходить из того, что к концу дня торговля акциями «Армстронг Коммьюникейшнз» будет приостановлена.

— Справедливое допущение, — согласился Том.

— Следовательно, сейчас нет никакого смысла пытаться заполучить их акции. Пока нам известно только одно — Армстронг «выдоил» пенсионный фонд, поэтому когда акции снова выйдут на рынок, цена на них резко упадет.

— Все равно не понимаю, чем это тебе поможет, — сказал Том.

— Как крестоносец, облаченный в доспехи справедливости, я въеду на белом коне и спасу положение.

— Интересно, как ты собираешься это сделать?

— Очень просто. Объединю две компании.

— Но они никогда на это не пойдут. Начнем с того, что попечители пенсионного фонда «Ситизена» не рискнут дальше…

— А может, и пойдут, когда узнают, что излишек нашего пенсионного фонда с лихвой покрывает их убытки. Две проблемы будут решены одним ударом. Первая: британскому правительству не придется влезать в свой специальный резервный фонд.

— А вторая? — Том скептически посмотрел на него.

— Сами пенсионеры смогут спать спокойно, зная, что им не придется остаток своих дней провести в нищете.

— Но Комиссия по монополиям и слияниям никогда не позволит тебе стать владельцем двух крупнейших таблоидов Британии, — возразил Том.

— Возможно, — кивнул Таунсенд, — но они не станут возражать, если я приберу к рукам все региональные издательства Армстронга — которые с самого начала должны были принадлежать мне.

— Ну, с этим они, может, и согласятся, — сказал Том, — но акционеры не…

— …им наплевать на сорок шесть процентов акций Армстронга в «Нью-Йорк Стар».

— Немного поздно думать об этом, — напомнил Том. — У тебя уже нет контрольного пакета акций компании.

— Пока есть, — ответил Таунсенд. — Мы все еще находимся в процессе финансовой проверки. Я должен подписать окончательные документы не раньше следующего понедельника.

— Ну, а как быть с «Нью-Йорк Трибьюн»? — спросил Том. — Армстронг-то мертв, а ты попросту унаследуешь все его проблемы. Что бы он там ни говорил, газета по-прежнему теряет больше миллиона долларов в неделю.

— Но этого не будет, если я сделаю то, что Армстронгу следовало сделать с самого начала, — закрою газету, — пояснил Таунсенд. — Таким образом, я создам монополию в этом городе, и никто никогда не сможет ее разрушить.

— Допустим даже, ты договоришься с британским правительством и Комиссией по монополиям и слияниям. Но почему ты думаешь, что правление «Армстронг Коммьюникейшнз» поддержит твой замечательный план?

— Потому что я не только пополню их пенсионный фонд, но и позволю правлению сохранить контроль над «Ситизен». И мы не нарушим закон, потому что излишек нашего пенсионного фонда с лихвой покрывает дефицит их фонда.

— Я все равно думаю, они устроят ту еще драку, чтобы помешать тебе, — настаивал Том.

— Нет, если «Глоуб» каждое утро будет напоминать тридцати пяти тысячам бывших служащих «Ситизена» о том, что существует простое решение их пенсионной проблемы. Уверяю тебя, через несколько дней они устроят уличную демонстрацию, требуя, чтобы правление согласилось на слияние.

— Но для этого требуется еще и одобрение парламента, — заметил Том. — Подумай о лейбористах, которые ненавидят тебя даже больше, чем Армстронга.

— А мы вот как поступим. Эти самые лейбористы будут пачками получать письма от своих избирателей с напоминанием о том, что до выборов осталось всего несколько месяцев, и если они рассчитывают на их голоса…

Кит повернулся и увидел в дверях Элизабет Бересфорд. Она смотрела на него точно так же, как в первый день их знакомства.

— Мистер Таунсенд, — сказала она. — Всего пятнадцать минут назад мы с вами заключили соглашение, и вы дали мне торжественную клятву. Или это слишком большой срок для вашей памяти?

Щеки Кита слегка покраснели, потом его губы медленно растянулись в улыбке.

— Простите, Э.Б., — сказал он. — Я солгал.

Примечания

1

Пикантный соус для мяса; от HP — Houses of Parliament; на этикетке изображено здание парламента. (Здесь и далее прим. пер.)

(обратно)

2

Не включая обслуживание (фр.).

(обратно)

3

Королевский хайлендский полк.

(обратно)

4

Товар, предлагаемый в убыток в расчете на привлечение в магазин большого количества покупателей.

(обратно)

5

Денежная единица Венгрии с 1927 по 1946 г.

(обратно)

6

По-видимому, имеется в виду фраза Карла Маркса, что технические достижения отправят само государство на свалку истории.

(обратно)

7

Женская организация, члены которой работали на фермах во время войны.

(обратно)

8

Уличные торговцы с тележкой.

(обратно)

9

Великолепно, но это не вокзал.

(обратно)

10

Знаменитый австралийский игрок в крикет.

(обратно)

11

Осеннего.

(обратно)

12

Площадь в Лондоне, где расположены адвокатские конторы.

(обратно)

13

Игра слов. В английском «желание» и «завещание» звучат одинаково — will.

(обратно)

14

«Play up, play up and play the game!» — строка из стихотворения Генри Ньюболта «Vitai Lampada».

(обратно)

15

Тацио Джорджио Нуволари (1892–1953) — легендарный итальянский гонщик.

(обратно)

16

Сэр Роберт Гордон Мензис (1894–1978) — премьер-министр Австралии, дольше всех — 18 лет — прослуживший на этом посту.

(обратно)

17

Города в Новом Южном Уэльсе.

(обратно)

18

Комедийный телесериал.

(обратно)

19

1552 или 1554–1618 гг., английский придворный, государственный деятель, авантюрист и поэт.

(обратно)

20

Ок. 1540–1596 гг., английский мореплаватель и корсар времен Елизаветы I.

(обратно)

21

Сэр Генри Морган, ок. 1635–1688 гг., знаменитый валлийский пират.

(обратно)

22

Лондонский клуб актеров, писателей и журналистов, основан в 1831 г.; назван в честь знаменитого актера Д.Гаррика (1717–1779).

(обратно)

23

Австралийский писатель, лауреат Нобелевской премии по литературе 1973 г.

(обратно)

24

Хобарт — город на о. Тасмания, самой удаленной от Европы части Австралии.

(обратно)

25

Бригадир — младшее генеральское звание.

(обратно)

26

Британский адмирал и государственный деятель, генерал-губернатор Индии.

(обратно)

27

Лондонский аристократический клуб завсегдатаев скачек; основан в 1868 г.

(обратно)

28

Сведения о доходах и выплаченных налогах уволившегося сотрудника.

(обратно)

29

Ныне международный аэропорт имени Кеннеди.

(обратно)

30

Федеральная комиссия по связи

(обратно)

31

Эдвард Хит, премьер-министр Великобритании в 1970–1974 гг.

(обратно)

32

Подразумевается страсть Хита к парусному спорту.

(обратно)

33

Ежегодный справочник по крикету; издается с 1864 года.

(обратно)

34

Под таблоидом разумеется не столько «низкое» содержание газеты, сколько ее уменьшенный вдвое формат. Ср. «Известия» и «Московские новости».

(обратно)

35

Настоящее имя Фредерик Лесли Фауэлл, род. в 1943 г., британский комедийный актер. Здесь имеется в виду знаменитый заголовок в «Сан»: «Фредди Старр съел моего хомячка». Автор статьи утверждал, что Старр, обидевшись на девушку своего друга, сделал бутерброд из ее хомяка и съел.

(обратно)

36

Австралийские художники.

(обратно)

37

Западное предместье Сиднея.

(обратно)

38

Мэр Нью-Йорка в то время.

(обратно)

39

Знаменитый английский игрок в гольф.

(обратно)

40

Британский политик, член парламента с 1970 по 1995 год.

(обратно)

41

Британский экономист.

(обратно)

42

В 50-х годах был одним из крупнейших австралийских бизнесменов, в 90-х годах обанкротился и был приговорен к трем годам тюрьмы за мошенничество.

(обратно)

43

Видный австралийский бизнесмен, впоследствии, когда его империя развалилась, он бежал в Испанию и стал самым разыскиваемым беглецом в стране.

(обратно)

44

Товарный знак престижных записных книжек-органайзеров.

(обратно)

45

Крупная солидная компания, известная своей надежностью, качеством товаров и услуг, стабильной прибылью и дивидендами.

(обратно)

Оглавление

Примечание автора

ЭКСТРЕННЫЙ НОЧНОЙ ВЫПУСК МЕДИАМАГНАТЫ СРАЖАЮТСЯ ЗА СПАСЕНИЕ СВОИХ ИМПЕРИЙ

  ГЛАВА 1

  ГЛАВА 2

ПЕРВЫЙ ВЫПУСК РОЖДЕНИЯ, СВАДЬБЫ И СМЕРТИ

  ГЛАВА 3

  ГЛАВА 4

  ГЛАВА 5

  ГЛАВА 6

  ГЛАВА 7

  ГЛАВА 8

ВТОРОЙ ВЫПУСК ТРОФЕИ — ПОБЕДИТЕЛЮ

  ГЛАВА 9

  ГЛАВА 10

  ГЛАВА 11

  ГЛАВА 12

ТРЕТИЙ ВЫПУСК БЫЛО БЫ ЖЕЛАНИЕ

  ГЛАВА 13

  ГЛАВА 14

  ГЛАВА 15

  ГЛАВА 16

  ГЛАВА 17

  ГЛАВА 18

  ГЛАВА 19

  ГЛАВА 20

  ГЛАВА 21

ЧЕТВЕРТЫЙ НОМЕР БИТВА ЗА «ГЛОУБ» МЕЖДУ АРМСТРОНГОМ И ТАУНСЕНДОМ

  ГЛАВА 22

  ГЛАВА 23

  ГЛАВА 24

  ГЛАВА 25

  ГЛАВА 26

  ГЛАВА 27

ПЯТЫЙ ВЫПУСК «СИТИЗЕН» ПРОТИВ «ГЛОУБ»

  ГЛАВА 28

  ГЛАВА 29

  ГЛАВА 30

  ГЛАВА 31

  ГЛАВА 32

  ГЛАВА 33

  ГЛАВА 34

  ГЛАВА 35

ПОСЛЕДНИЙ ВЫПУСК ВСЁ ИЛИ НИЧЕГО

  ГЛАВА 36

  ГЛАВА 37

  ГЛАВА 38

  ГЛАВА 39

  ГЛАВА 40

  ГЛАВА 41 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg