«Дело Логинова»

Дело Логинова (fb2) - Дело Логинова 927K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Дмитрий Яровой

Дмитрий Яровой Дело Логинова Автобиографомания эгоиста

При погонах, с орденами Из крестов иль из банкнот, Встречу я тебя, с годами, По пути с других широт. Сядем мы с тобой в беседке, Выпьем чай. Потом коньяк. – …в золотой сидел я клетке… – …ну а я сбежал в Нью-Мрак… Я возьму свою гитару, Ты закуришь папирос. И заплачем от накала, И станцуем во весь рост… Евгений Везелев

Слово автора, оно же дисклеймер

Действие книги происходит в двадцать первом веке в Украине.

Точка зрения, взгляды и принципы автора могут не совпадать с точкой зрения Николая Логинова, а также его друзей и недругов, от лица которых ведется повествование. Книга не является пропагандой аморального и нездорового образа жизни, в т. ч. табакокурения, алкоголизма, неумеренного питания, стяжательства, мздоимства, прелюбодеяния, клятвопреступления, возжелания жены, дома или осла ближнего своего, подделки научных работ, зависимости от снотворного, нарушения ПДД и уклонения от уплаты налогов. Автор осуждает проявления всего вышеприведенного в поведении героев.

Упомянутые в тексте заведения общепита Киева, равно как и торговые марки, не являются продакт-плейсментом. Сюжет книги является досужим вымыслом автора. Ни один из персонажей не имеет конкретного прототипа в действительности, а любые возможные сходства их внешности или характера с реальными лицами объясняются случайным сов падением.

Действующие лица и соучастники, а также свидетели и понятые

Владиславу, К., Ж., Л., нефильтрованному пиву, Киеву и прочим вдохновителям посвящаю эту книгу

Бывает ли так, что вопросы приходят после ответов?

Точки над i расставлены, корректор в толстых очках выверил падежи и знаки препинания, файл конвертировали в нужный формат и отправили на печать. И когда первые экземпляры издания, теплые и пахнущие типографией, оказываются в руках ответственного за выпуск, он понимает, что все это – «тщета и ловля ветра»? Этот грамотный, хорошо структурированный уложенный текст оказывается сущим бредом, ненужной тратой бумаги – он скучный, тусклый, гнетущий, бедный, бесполезный.

Некоторые говорят, что даже людям, лишенным таких тягостных ценностей, как «совесть» или «ответственность», может опротиветь их эгоистичная, спокойная и сытая жизнь. Мне всегда казалось, что это выдумка романтически настроенных философов. Казалось…

Моя история принадлежит к числу тех немногочисленных сказок, где в главных ролях не рыцари, а драконы. Плохой у нее конец или хороший – это каждый может понимать по-своему, тем более что конца-то у нее нет. А имеет ли она в своей основе отголоски чего-то реального или же явилась мне во сне, как Менделееву его таблица, значения не имеет: есть вопросы, на которые вы не хотите знать ответы.

Участниками этой истории стали люди в большинстве своем вполне обыкновенные. Многих из них по сей день можно встретить на улицах Киева и других городов мира: они ходят на работу, едят мороженое в парках, ругают хамоватых продавцов и спят как в своих, так и в чужих кроватях.

Начну с себя.

Меня зовут Николай Михайлович Логинов. Я появился на свет в двадцатом веке и родился под достаточно счастливой звездой, потому что удивительно быстро дотянулся до должности… ладно, с этим вопросом, как любит говорить один мой приятель, успеется. Я – большой любитель нетрудовых доходов и дорогого виски. Сигареты у меня тоже дорогие, потому что я берегу свое здоровье и предпочитаю не травиться всякой гадостью. Если верить тесту из Интернета, результаты которого мне прислали всего за пять долларов, у меня заоблачный IQ. Некоторые скептики ставят этот факт под сомнение – да падет на их дом штраф за неуплату коммунальных услуг! Чуть не забыл – доктор политических наук, доцент. Аплодисменты!

Вот Леша – первый среди равных – лучший друг и по совместительству хороший адвокат. Это вообще отвратительная положительная личность: почти не пьет, одевается по протоколу, дело свое хорошо знает, стыдит дебоширов за антиобщественное поведение. Более того, этот негодяй платит профвзносы и не отмечает День Святого Патрика[1].

Наш с ним общий друг Илья Виноградов – препод, как и я. Хороший человек и неплохой бизнесмен, хотя его видение собственной компетентности немного опережает фактическую сторону дела. По сравнению с Лешей он гораздо чаще поддерживает мои идеи (не всегда умные и праведные) и порой руководствуется принципами «разберемся», «успеется» и «посмотрим». Наверное, в этом и состоит великая сермяжная правда – или это я чего-то не понимаю в жизни. Илья женат на хорошей девочке Инне, и у них все хорошо.

Теперь замолвлю словечко о своем тесте Смагине, бесполезном деятеле отечественной науки и образования. Профессор Смагин – большой начальник. Любит свою нерадивую дочь, крепкое снотворное и большие деньги.

Его дочь Танечка, как считают некоторые недалекие люди, любит меня. Мне сложно назвать такое отношение любовью. Достижением можно считать уже то, что она меня не ненавидит – просто относится, как к живому элементу меблировки. Я бы постарался вообще не упоминать этого представителя рода человеческого, но куда же без нее…

Этот высокий шатен с умными глазами тигрового окраса (бывает и такое) в одном из своих паспортов записан как Андрей Александрович Долинский, а в моей истории – как надежный советник и старший партнер. Долинский обладает хорошим чутьем, выдержкой и силой воли, вследствие чего исполняет обязанности друга и ближайшего помощника профессора Смагина. Гигант мысли и крестный отец наших коррупционных схем.

Вадим Васильевич – это просто Вадим Васильевич. Он когда-то работал правительственным убийцей, потом – моим водителем, затем – начальником охраны нашего Института. В моей истории он занимается всем понемногу. Впрочем, на сегодняшний день его род занятий не похож ни на один из прежних, но до этого времени еще нужно добраться.

Теперь давайте о приятном. Подумаем о Насте. Она работает на моей кафедре. Я… я душевно к ней расположен, скажем так. А еще она замужем. Не за мной. Думаю, что суть вопроса здесь уже ясна.

Влад, муж Насти, носит форму летчика гражданской авиации (не исключено, что это каким-то образом связано с его профессией – летчик гражданской авиации). Отдельные приятели считают, что эта вошь немощная Летчик якобы похож на меня манерами, привычками и мировоззрением. Быть может, именно это стало причиной наших странных взаимоотношений и неоднократных попыток убить друг друга здоровой незлобивой конкуренции.

Ну, чтобы осадка от предыдущего агрессивного пассажа не оставалось, я замкну этот список уж совсем хорошим человеком. Это глава нашего профсоюзного комитета, потомственный чекист Константин Григорьевич Брагин, за которым в институтской среде прочно закрепилось бесхитростное «КГБ». В силу своей глубокой порядочности и чрезмерно развитого чувства справедливости, КГБ стал нашим главным антагонистом в сфере коррупции и бандитизма в борьбе за существование.

Можно приступать.

Некоторым участникам я постараюсь предоставить слово в процессе рассмотрения дела.

Когнитивный диссонанс

Пошевелив пальцами ног, Степа догадался, что лежит в носках, трясущейся рукою провел по бедру, чтобы определить, в брюках он или нет, и не определил.

Михаил Булгаков, «Мастер и Маргарита»

За день до того, как мой жизненный путь – который и до того не отличался прямотой и последовательностью – принял очередное искривление, приведя меня в цепкие лапы Управления по борьбе с экономическими преступлениями, я отмечал очередной прошедший мирно день. Попросту бухал без повода.

Идея запивать текилу пивом едва ли была самой лучшей, что пришла мне в голову, а то и самой препоганой с момента рождения. Как только я попытался подняться с кровати, цветозвуковая феерия невиданных масштабов заполнила обширный мозг, насыщенный поверхностными глубокими знаниями, пролистывая перед глазами кадры беззаботного детства и бурной юности.

С очередным болезненным ударом пульсирующих сосудов меня посетило озарение – у меня же экзамен! Впрочем, уныния на меня это не навеяло: если сдавать экзамен в состоянии, когда не отличаешь гласные от согласных, весьма тяжело, то принимать его, как показывал опыт, не столь проблематично.

Наверное, если бы кто-то из студентов, собиравшихся в то утро на мой адский экзамен по теории государственного управления, видел Николая Михайловича, то бишь меня, в радостный миг пробуждения, не смог бы остаться равнодушным. Кто-то сказал бы, что «Коля, оказывается, свой мужик», кто-то признал бы, что он «мало того что тиран, еще и алкоголик». Но меня тогда возможность таких измышлений не тревожила – меня заботила только распухшая кора головного мозга.

Моей любимой жены Тани, по счастью, в то утро дома не было – укатила за город. Ее драгоценный папа, профессор Смагин, как раз издал многотомное учебное пособие, в честь чего и закатил на даче шикарный банкет. Я с мероприятия отпросился, сославшись на подготовку к экзамену, ибо предпочитал провести вечер в компании друзей, а не напыщенных павлинов, которые будут снисходительно толкать меня в бок и спрашивать, когда же будет докторская.

– Илюша, у меня экзамен!

Я попытался воззвать к совести ночевавшего у меня друга и собутыльника, доцента Ильи Виноградова и заорал в сторону его лежбища, силясь не стонать от боли. Собственный крик нарушил чуткий баланс нейронов, и мне пришлось обхватить голову руками, чтобы обездвижить и обезболить. Выпав на мгновение из похмельной неги, Илюха пробурчал что-то невнятное с дивана и снова засопел. Впрочем, ничего иного от него поутру ждать и не приходилось.

Я встал, превозмогая попытки организма потерять сознание, приковылял к зеркалу и ужаснулся: вместо относительно здорового двадцативосьмилетнего мужчины передо мной стоял измотанный бомж в мятом светлом костюме, со съехавшим набок галстуком с изображением голой женщины (чего уж тут, люблю я одевать галстуки на пьянку). И мне смело можно было дать лет сорок пять. А можно было дать и пару суток в вытрезвителе, попадись я на улице голодному сержанту.

Чтобы повернуть голову к часам, потребовалось всего пять минут и некоторые усилия воли. Душа запела – я успею вызвать водителя и добраться на экзамен, если немедленно приступлю к сборам. Подавив очередной позыв организма упасть и притвориться мертвым, я пополз к умывальнику, опираясь на стену.

День обещал выдаться спокойным и скучным. Но обещания не сдержал.

Дом близ Печерского рынка

Функционализм – направление в архитектуре, требующее строгого соответствия зданий и сооружений протекающим в них производственным и бытовым процессам.

Популярная энциклопедия

Теперь, наверное, стоит вернуться в прошлое и рассказать, как так получилось, что я женился на Тане, переехал с Дорогожичей на Владимирскую и пристрастился к бутылке.

Думаю, вы знаете, что на Печерском рынке продается очень вкусное пиво – хорошее отечественное пойло от мелких региональных производителей, с медовым вкусом и запахом, такое, что пробирает душу. Между прочим, это самое пиво мы с Ильей изволили кушать в ту ночь перед экзаменом. А покупали мы его именно на том рынке, чтобы не бегать далеко от места работы – от Института минут пять ходу.

ИПАМ (расшифровка этой аббревиатуры вам ничего полезного не скажет) уютно расположился в тихой части центра в равном удалении от Центризбиркома и метро «Кловская», да еще и невдалеке от Генеральной прокуратуры. Наше здание начали строить в предпоследнем десятилетии XX века в качестве «учебного подготовительного центра» одного из силовых ведомств – того самого, что выдает своим сотрудникам погоны с просветом василькового цвета – однако по назначению оно никогда не использовалось. Так вышло, что не стало ни ведомства, ни большой страны, которую оно так трепетно защищало, и какое-то время недостроенный пятиэтажный корпус пребывал в запустении.

Уже начали появляться на его стенах первые дикие граффити, пропадать рамы и двери… И вдруг кому-то из столичных хозяйственников пришла в голову идея передать пустующий дом в аренду только что основанному вузу под гордым названием ИПАМ. Эта структура, как писали в тогдашней прессе, была создана сообразно потребностям государства, переходящего на рыночную экономику и озабоченного правами человека и формированием нового типа мышления.

Основателем и первым ректором стал отставной партработник, некогда побывавший даже на дипломатической службе в Швейцарии и имевший собственное понимание государственного менеджмента. В первый год существования вуза его коллектив и поначалу немногочисленные студенты теснились в арендованном корпусе одного из столичных университетов. Но когда с легкой руки городской власти им предложили просторное здание П-образной формы в самом центре, ИПАМ с помпой переехал, устроил там шикарный как для начала девяностых ремонт – и открыл свои ворота для широких категорий граждан.

При первом ректоре основали три факультета: государственного управления (это мой, самый хороший и нужный, поверьте), а также правовой и экономической политики. Поток хомячков-абитуриентов хлынул сразу же, и Институт быстро набрал обороты как престижное заведение, дающее ценные знания. Но фундатору не суждено было доработать до того момента, как дипломы ИПАМ станут первыми по рейтингу в стране: состояние здоровья вынудило уйти на пенсию.

На смену пришел опытный экономист, тоже бывший госслужащий – В. Э. Каганович (говорят, что родственник того самого никакой не родственник того самого). Этот мудрый человек мигом смекнул, что для организации должного потока финансов (разумеется, в бюджет учреждения) из ИПАМ необходимо сделать бренд, и приступил к внедрению проекта.

Скоро сказка сказывается, а у таких, как профессор Каганович, которого в Институте прозвали просто «Дед», и дело от сказа далеко не отстает. Ближе к концу века «отдать ребенка в ИПАМ» стало нормой жизни для представителей истеблишмента, а наш ректор переехал в воссозданные из двух квартир шестикомнатные апартаменты на улице Богомольца (мне даже приходилось там бывать – ничего особенного, апартаменты как апартаменты, только антиквариатом перегружены).

Наш дом близ Печерского рынка оброс красивым садом, охраной (с громким названием «служба безопасности»), парковкой для дорогих авто студентов и преподов, а в придачу обзавелся печальной репутацией рассадника коррупции. Упорный и настойчивый Дед регулярно таскал журналистов на экскурсии по корпусу и общежитию, демонстрировал незаурядные способности наших студентов, проводил пресс-конференции, публиковал статьи, обороняясь от нападок (как правило, несправедливых и надуманных) – заканчивалось это ничем. Тупые и завистливые обыватели продолжали с ненавистью и завистью смотреть на студентов ИПАМ. А вот студентам ИПАМ, в большинстве своем, было совершенно наплевать на мнение толпы.

В такое вот замечательное функциональное здание я и пришел в свое время за высшим образованием.

Партийное задание (свидетель: Андрей Долинский)[2]

Верный друг познается в неверном деле.

Квинт Энний, ныне покойный древнеримский поэт

Не будучи склонным переоценивать или недооценивать собственные заслуги, имею полное право сказать: без меня эта история не состоялась бы.

Я познакомил этих троих друг с другом, и так уж вышло, что они взяли разгон, набрали обороты и взлетели под моим чутким руководством. Хотя все они были такие разные, и я не был до конца уверен в том, что делаю, но ведь получилось!

В тот год, когда Логинов, Виноградов и Леша получили студенческие билеты ИПАМ и гордо крутили ими перед своими вчерашними одноклассниками, я только-только вступил в должность доцента и в качестве «свежей крови» был включен в президиум преподского профсоюза.

Впрочем, на седьмом небе от счастья я не был, предвидя тошную перспективу часами высиживать на заседаниях и заниматься общественной работой. Я же практик, а не теоретик, и уж тем более не бюрократ. В отличие от многих коллег с факультета, я не считал ИПАМ своим основным местом работы: небольшая, но авторитетная консалтинговая фирма с минимальным штатом, которую я открыл сразу после получения диплома, приносила мне больший доход, чем ставка в институте. Студенты носили мне «почитать» свои бизнес-планы (которые не всегда оказывались бездарными), прислушивались к моим советам и обещали взять в долю в случае успеха. Правда, никогда не брали.

Но необходимо нести свою ношу. Поскольку халтурить не в моем характере, дела профсоюза я делал качественно, и так вышло, что еще через два года меня нагрузили ответственной миссией – подбором руководителей Комсомола (их следовало систематически менять). Начальство дало мне полгода – до апреля – чтобы найти, испытать и подготовить будущих отцов студенческого самоуправления.

Что, термин «Комсомол» озадачивает? Это вполне нормально, я объясню.

Солидный статус ИПАМ внушал трепет обывателям и стойко ассоциировался в их стереотипизированных умах с «золотой молодежью», коррупцией и папиными детками. А студенческий профсоюз, или же Комсомол (как мы его называли гораздо чаще), был организацией, работа которой, согласно уставу, базировалась на принципах открытости, демократичности и бескорыстия. По сути – это не только ценный мех, но и потрясающий в своей эффективности инструмент влияния администрации. Впрочем, со своими прямыми обязанностями комсомольцы тоже справлялись. Они удачно организовывали досуг студентов, духовно-культурное развитие, благотворительность, псевдонаучную работу молодежи – так что авторитет удавалось поддерживать.

В тот день, когда меня назначили «куратором комсомола», я прибыл домой (жил я тогда на Оболони), похвалил Марину[3] за вкусный обед, развалился на кожаном диване в кабинете под картиной «Закат в Гурзуфе» и принялся трезво оценивать конъюнктуру в Институте и выглядывать в этой замысловатой конъюнктуре нужные фамилии и лица. Мысль шла плохо. Да откуда ей было взяться, если я на тот момент дел с этим никаких не имел?

Странно, что это не поручили проректору по работе со студентами.

Стоп, чего тут странного? Она же в декрете. Закрыли тему.

Итак, кто нужен студентам ИПАМ в качестве лидера? Деньгами здесь никого не удивишь, положением тоже. Нужно удивлять харизмой.

При мысли «харизма» я вспомнил любительскую видеозапись, случайно подсмотренную в соцсети у кого-то из студентов. Там симпатичный молодой человек в яркой малиновой сорочке твердым поставленным голосом повествовал на собрании кружка студентов-экономистов.

Через минуту я вспомнил его во всех подробностях – Илья Виноградов, постоянный участник дебат-клуба. Подходящая фигура: активист, всегда на виду, без крутой машины, без заметных вредных привычек. Можно нарисовать ему любой имидж и на этом имидже долго выезжать.

Первый готов.

За каждым имиджевым деятелем должен стоять технократ – ведь эти революционеры, как правило, работать умеют только языком да револьвером. И с технократом было сложнее, мне пришлось встать с дивана и пройтись по кабинету. Я щупал глазами корешки книг на полке, коллекцию глобусов за стеклянной дверцей бара, разбросанные на компьютерном столе бумаги… Взгляд задержался на томике, лежавшем в качестве пресс-папье на барахлящем сканере. Неплохая книга, но не шедевр. Там на обложке красуется воин с копьем и мечом, в причудливых доспехах. Автор – «С. Логинов».

Я машинально пересчитал зубцы на наплечниках воина, прочел фамилию, и вспомнил одного интересного студента с факультета государственного управления. Я как раз в этом семестре читал у них менеджмент и маркетинг. Правда, звали его не «С.», но это уже не существенно.

Коля Логинов был мне симпатичен. Его идеи на семинарах всегда достаточно свежие, и я даже запоминал некоторые из них про запас. Лекции он схватывал с полуслова, работать (как мне тогда казалось) умел и любил – вот и готов технократ при главе Комсомола.

Я представил себе последнюю черточку. Еще один человек – и картина «Долинский пишет доклад начальству о состоянии студенческого самоуправления» готова. А следом будут такие произведения, как «Премиальные прилетели», «Видение отроку Долинскому путевки в санаторий», «Долинский, ведущий народ»…

Последним штрихом в коллективном портрете нового Комсомола стал Леша, сын моих давних знакомых – семьи коренных интеллигентов-киевлян (его мама когда-то удаляла мне аппендицит в Октябрьской, а отец работает в Институте Амосова). Этот парень учился на факультете правовой политики, ничем особенным не выделялся, но я хорошо знал, насколько он серьезен и умен. Такой человек и был нужен, чтоб уравновесить и проконтролировать двух таких разнородных деятелей, как Виноградов и Логинов.

Вот как вырисовались у меня, делающего первые робкие шаги на поприще профсоюзной работы, идеи относительно кандидатур. Оставалось согласовать это с каждым и свести их воедино.

Скованные одной цепью (свидетель: Илья Виноградов)

…и студенческое самоуправление в ИПАМ получило нового лидера, новую команду, которая, надо полагать, будет работать на благо…

Из приветственной речи Деда после избрания И. Виноградова главой студенческого профкома

После пары бухучета мне позвонил научрук.

– Илья, зайди в 212 на кафедру финменеджмента. Там спросишь Андрея Александровича Долинского, он там преподает. Такой, лет 30 ему, на Майкла Портера в молодости похож, только без очков. Он хотел тебя видеть и что-то спросить. Не знаю, что именно. Только зайди прямо сейчас, пожалуйста, пока у него время есть.

Почему мой научрук решил, что я знаю в лицо Майкла Портера, автора теории конкурентных преимуществ, меня даже не заинтересовало. А вот почему препод, который у нас еще даже не читал ничего, да еще и не с выпускающей кафедры, собирается у меня что-то спрашивать – это тот еще интерес.

– Можно? – спросил я непонятно у кого, приоткрывая дверь в пустой 212 кабинет.

Вдруг из-под одного из компьютерных столов раздался приглушенный голос:

– Да, заходите! Я здесь!

Через мгновение, отодвигая скрипящий стул, наружу вылез загорелый крупный парень без пиджака, в черном жилете и с узким серым галстуком поверх белой рубашки. Сразу бросились в глаза его массивное кольцо с темным камнем на среднем пальце и крупные запонки из желтого металла – известно, что сотрудники кафедры финменеджмента живут не на преподавательскую зарплату, в отличие от теоретиков с выпускающей кафедры экономической политики. Волосы светло-русые, зачесаны набок, высокий лоб и крупные уши. Так вот как выглядит Майкл Портер…

– Вы Илья? Проходите! – он сел за круглый стол и отодвинул в сторону стульчик рядом с собой, жестом приглашая присесть. – Я Андрей Долинский. У меня есть интересная задумка относительно будущего Института, хочу с вами поделиться.

Я кивнул и присел. Долинский пристально взглянул мне в глаза (слишком даже пристально как для первого знакомства), и у меня мелькнула идея отвести взгляд. Наверное, хорошо, что я этого не сделал, – он меня испытывал.

Таких глаз я больше ни у кого не видел (за всю свою предыдущую и последующую жизнь): не то огненно-желтые, не то тигровые, как у дьявола в некоторых фильмах. Но мне не было страшно, только любопытно – линзы это или как?…

– Вообще-то, Илья, я хочу предложить перейти на ты, – начал желтоглазый. – Я сам не так давно был студентом, да и дело мы затеваем достаточно интересное, в котором будет много неформального общения. Пойдет?

– Давай, – охотно согласился я. Мне нравятся люди с либеральным подходом.

– Идет. Итак, повторюсь – Андрей Долинский, доцент этой кафедры, а заодно и член президиума профсоюза. Расскажи, как ты относишься к студенческому самоуправлению.

На этой фразе я подумал, что вижу, к чему он клонит.

– Ну, положительно отношусь. Я считаю, что студенческое самоуправление у нас организовано на уровне, работа делается и…

Долинский тихонько засмеялся и потер глаза кулаками. Я сбился и перебил сам себя:

– Ты не это хотел услышать, да? – догадался я. – Комсомол, конечно, нормально работает, но можно и лучше. Если ты хочешь предложить мне поучаствовать, я согласен. Это интересно. Но у меня вопрос – а почему я? Из-за дебат-клуба?

– Почти угадал. Но почему участвовать? – поднял брови Долинский. – Возглавить. Возглавить!

– Возглавить? – удивился я. – Сразу так? Мы меньше минуты знакомы…

– Это ты со мной меньше минуты знаком, – остановил Долинский. – Я тебя уже хорошо знаю. С десятого класса – активист Социнтерна, участвовал в деловых играх, моделировании ООН, летняя бизнес-школа во Франкфурте по стипендии ЕС. Я видел твою страничку на LinkedIn, поговорил с работодателем из TTS Group, указанным в рекомендациях. Общался с твоими преподавателями. В общем, времени у нас немного – выборы в апреле. Ты согласен?

– Мне надо подумать, – ответил я из вежливости, хотя мы с Долинским оба уже знали ответ.

– Думай. Но времени, напоминаю, мало. За полгода мы обязаны сделать из тебя и твоей команды безоговорочных лидеров.

– Из моей команды? У меня есть хорошие друзья, которые могли бы помочь, но они не в ИПАМ, а в ИПАМ таких, чтоб были заинтересованы в Комсомоле… как-то не очень.

Долинский ухмыльнулся.

– Не волнуйся, это моя забота. Помощники у тебя будут уже завтра, когда ты «подумаешь» и согласишься. Кофе?

Я не отказался от кофе и согласился на работу в Комсомоле. Полезная строчка в резюме как-никак, да и простор для развития широкий.

Я видел обоих раньше, но не обращал на них внимания.

Первый – Коля Логинов, третий курс факультета госуправления. Всегда в костюме, с портфелем, телефоном и в компании какого-то здоровяка с Vertu. Часто вижу их в курилке: здоровяк обычно смеется во весь голос, Коля – чуть потише, но тоже каким-то странным смехом. Нет-нет, смеются они не от травы и не из-за проблем с психикой – просто у них какие-то свои, своеобразные шутки… Что про них еще… В общем, как у нас любят шутить, «идут два парня: один нормальный, а другой – с ФГУ».

Второй член команды – Леша. Этот тоже в костюме, но обычно без галстука. Выше Логинова на голову, еще более худой, с волнистым хаером и вроде как не курит. Ходит с группой таких же однотипных ребят. Но не ботан; я б скорее сказал, «молодые депутаты – молодые дипломаты». Он же с ФПП – правовая политика – а они там все не по годам деловые. Леша ездит на серьезном синем «Ситроене», важно глядит под ноги, общается на серьезные темы с однокурсниками. Тут не до игр.

Спустя несколько дней после нашей первой встречи Долинский притащил меня в столовую после третьей пары на знакомство с командой. Эти двое были на месте: сидели за столиком в углу, с видом на парковку. Леша пил кофе, Коля – ромашковый чай. Оба в костюмах, и, как я присмотрелся, недешевых. Мне даже как-то неудобно стало, что я в свитере с джинсами.

– Привет, ребята. Вот и мы, – огласил Долинский. – Это Илья.

– Привет! – Коля привстал и протянул мне руку. – Логинов, Коля Логинов.

– Леша, – приветствовал второй, не подымаясь. – Приятно познакомиться.

Голос Леши мне показался каким-то больно ворчливым… Пока я не привык к нему, думал, что это так выражается недовольство…

Я присел на третий свободный стул и оглянулся по столовой в поисках четвертого – для инициатора нашей встречи.

– Нет-нет, я вас оставлю, у меня дела профсоюзные, – загадочно пояснил Долинский. – Знакомьтесь, общайтесь, выясняйте. Пока-пока!

И не успел я оглянуться, как Долинского след простыл.

– Значит, ты наш будущий «прынц»? – деловито осведомился Коля, грея руки у горячей чашки с чаем.

– Как получится, – улыбнулся я.

– Получится! Раз уж такая генеральная линия партии, все получится. А какие планы вообще? По жизни, по работе? – наседал он.

Какой-то больно активный…

– Не знаю. Я работал в TTS Group по линии IT – еще со школы увлекался программированием. А вообще планирую заниматься бизнесом. А вы как?

Тут заговорил второй мой новый знакомец:

– Я нигде, пока. Ну, я же юрист, буду по этой линии работать. По хозяйственным делам хочу, там и спокойнее, и заработки выше.

– А я разве похож на человека, который будет где-то работать? – сверкнул улыбкой Логинов. – Ну, вообще я хочу на нашей доблестной кафедре обжиться. А там – как выйдет. Ясно дело, что надо еще какую-то работенку, но бизнес мало привлекает.

– Ну, в ИПАМ работать тоже неплохо, – предположил я.

– Да, дела-делишки, веселье и прочее. Ну, раз уж мы теперь будем комсомольским активом, не думаю, что у меня проблемы с аспирантурой возникнут.

Леша грустно ухмыльнулся и опустил взгляд в кофе. Я понял, о чем он думает – где Долинский откопал этого красавца? Ухоженные руки с маникюром, надменная улыбка, речь какая-то… высокопарная, что ли? Не говорят так люди в обычных условиях, как-то это странно.

– Мы с Долинским недавно знакомы, – продолжал Логинов. – Он у меня семинары читает по маркетингу. Вообще, не люблю я эту вашу экономику, но с ним интересно. Начитанный такой. Приятно иметь дело с умными людьми.

И снова эта его лощеная улыбка! Мне было все ясно. Он, может, неплохой человек, этот Логинов, но по уши влюбленный в себя. Я такого не понимаю.

– Согласен, – подтвердил я. – А ты, Леш? Долинского давно знаешь?

– Мои родители с ним знакомы откуда-то, – признался тот. – Ну, бывал у нас дома пару раз, когда я еще в школе учился, я его помню. Вроде бы мама его оперировала когда-то.

– Так мама у тебя – врач?

– И отец тоже.

– А твои? – повернулся я ко второму.

– Мой папа был секретарем горкома в одном небольшом городке, – голос Коли завибрировал, как подбородок мурчащей кошки: видимо, он страшно этим гордился. – Потом занимался разными делами… в общем, родители уже несколько лет не работают.

Все, диагноз понятен: типичный сноб-псевдоаристократ.

Ну спасибо тебе, Долинский, удружил с помощником!

За две недели Долинский полностью ввел нас в курс дела – система выборов, система организации, схема взаимодействия с администрацией. И кинул в пучину самоуправления.

Вам интересно, как это работает? Я так не думаю. Пусть лучше Логинов про это рассказывает – он умеет так задвинуть речь, чтоб даже самая обыкновенная вещь казалась великим достижением.

Суть в том, что нас «пристегнули» к тогдашнему руководству Комсомола, а их в свою очередь проинструктировали: «вот из них вы должны вылепить пополнение». Надо признать, что Долинский не ошибся, подбирая команду. Леша, хоть и не был сильно заметен, отлично справлялся с организацией благотворительности. Логинов, будучи даже чересчур ярким (мне даже казалось временами, что он сам претендует на должность руководителя), отлично ладил с самодеятельностью и за четыре месяца организовал два концерта.

Я же сделал упор на научную работу[4], которая мне хорошо удавалась.

За те полгода, что нам отвели на подготовку к выборам, мы сделали больше полезного, чем команда наших предшественников за два года своей каденции. И мы победили! У меня не было достойного соперника на выборах – те, что выдвигались, набрали на всех двадцать процентов голосов студентов, а я получил больше восьмидесяти.

Логинова я назначил своим первым замом (тот, кого я сначала принял за «сноба-псевдоаристократа», сделал больше всех для моей победы), а Леша отказался от должностей. Он сказал, что будет помогать нам, в чем нужно, но не хочет «сидеть в президиумах и на консилиумах» (видно, что из докторской семьи).

Долинский был рад и пел дифирамбы мне и команде. Видимо, его тоже поощрили за успешно провернутую операцию.

Два поручика, «коктейль Логинова» и бабы (свидетель: Леша)

– Не то купе! Один шаг, и все пошло бы не так!

– Вот я идиот! Алкаш! Морда комсомольская!

– Будь проклят тот коньяк!

– Ненавижу поезда!

Гневные проклятия Н. Логинова, произносимые им каждый раз в разной последовательности при упоминании города-героя Одессы

Вот так Илья и стал крутым общественным деятелем – без протекции, по чистой случайности. Логинов назвал его как-то «рыцарем без титула и седла»… Тоже мне, поэт. Но не об этом. Так вот, странно, но в двадцатник у Ильи уже седина кое-где просвечивала, и взгляд был какой-то печальный, слишком глубокий для нашего тогдашнего возраста и положения. Он грустил, курил и пил чай; сигареты были дешевые, чай дешевый, да и грусть дешевая и малополезная.

Логинов не мог без пафоса – первый зам, все дела… Представлялся всем как «потомственный коммунист – по ближним родственникам и потомственный дворянин – по весьма отдаленным». Из него дворянин, как из меня – Ричи Блэкмор. Ни манер, ни поместья, ни герба, ни даже собственного авто у него не было. История его попадания в эту струю – вообще загадка. Может, «счастливая звезда», как он сам говорит. Может, то, что его покойный дед был дружен с первым ректором ИПАМ, и поэтому Логинов поступил без взяток и головомоек. Во всяком случае сразу после того, как он попал на первый курс, и дед, и его друг-ректор почти синхронно скончались. Так оборвались его первичные связи с администрацией, и пришлось нарабатывать авторитет самому, в чем он, честно говоря, преуспел. Он был не самым волевым, особенно в сравнении с Ильей, да и не самым умным парнем в Институте, но запрыгнул в трамвай комсомольской карьеры и успешно катился.

А я, хоть и помогал друзьям, не был наделен официальными полномочиями – из принципа. Я пришел в ИПАМ, чтоб получить диплом лучшего в стране учебного заведения, затем устроиться на работу в хорошую юридическую фирму, угробить там здоровье доходной и тяжелой работой, создать крепкую ячейку общества в виде семьи с двумя детишками, жить долго и счастливо, платить налоги, выйти на пенсию, в итоге умереть в возрасте ста лет во сне.

Мои родители – врачи (хорошие врачи), а не бизнесмены, и я, видимо, стал неклассическим представителем «золотой молодежи» (в обывательском толковании этого слова). Я не бухал вусмерть, хорошо учился и старался быть вежлив. «Вежливость – главное оружие вора»! В отличие от друзей, в каждом из которых сидел маленький революционер, я не желал менять мир, я был готов под него подстроиться. Впрочем, только на бытовом уровне – принципы я не размениваю.

В общем, первой инициативой новоизбранного главы студенческого профкома стала турпоездка куда-нибудь на юг. Пришел май, было свободное время, начальство идею одобрило. Илья посуетился, Логинов сделал вид, что посуетился – объявления по курсам, на сайте и так далее – и группа на двухдневную поездку с ночевкой в Одессе набралась. Целый вагон… Знал бы я, какими далеко идущими будут последствия поездки, не только не поехал бы, а и Логинову с Ильей ноги бы повыдергивал к ядрене фене.

На столичном вокзале, как всегда, было дико шумно. Позер Логинов счастлив: он в центре внимания, душа компании, рассказывает анекдоты и подстегивает народ к противоправным действиям, которыми они займутся в поездке.

Я тоже был счастлив. Люблю поезда и вагоны (чух-чух-чух, мать его так!), может оттого, что я вырос на железнодорожной Соломенке. В этом есть какая-то своя, непостижимая для других романтика – в те годы я даже на ЖД-форумах сидел, бывало. А с каждой новой вылазкой на вокзал моя железнодорожная болезнь получала новый виток развития.

Вот Илья несчастен. Нашему революционеру неспокойно – не хочет пить коньяк с колой в пропорции один к одному (мы назвали это «коктейлем Логинова», в честь изобретателя), играть в идиотские игры в душном купе с двадцатью студентами на полке, лазить по Одессе, в которой он и так знает каждый уголок. Конечно, зачем ему – есть статус, есть друзья. Денег, правда, совсем нет, но с этим «успеется», как он говорит. Теперь ему хочется «мягкого, теплого, женского».

Да и Логинов, видимо, тоже какие-то подобные мысли имеет, судя по тому, как пристально разглядывает корму какой-то блондинистой второкурсницы. Тьфу, безвкусица, такая даже в дверь моего гаража не пройдет! Ну, это же Логинов – в нашей компании официально признано, что у него нет вкуса. Этот хроник накачается коньяком и уснет на грязной полке в обнимку с этой самой девчонкой; хоть бы не заблевал ее, и то хорошо будет.

Илья не ищет серьезных отношений, кажется. По хозяйству и сам неплохо успевает, умных женщин, насколько я помню, не признает как класс («у них мозг, как у белки»), в полутемном купе поезда все они достаточно красивы, а воспитание как раз будет лишним в его дьявольских планах. Вот такой, несчастливый и задумчивый, он и стоит, подобно несокрушимой стене, на ступеньках вокзала.

Но лицо нашего главы профкома изменило раскраску, когда он увидел, что со стороны «Ультрамарина», волоча за собой тяжеленькую сумку, поднимается субъект женского пола в темном плаще. Илья почувствовал на интуитивном уровне, что стоит помочь – его спина распрямилась, улыбка стала презентабельной.

Я очень хорошо рассмотрел этот субъект женского пола, потому что сидел на сумке в полутора метрах от входа, размышляя о ТТХ новых поездов-экспрессов на Харьков и Львов. Девочке было так тяжело, что она высунула от напряжения кончик языка: знать, сумка набита косметикой, шмотками и скрывает в себе также утюг, фен, лаки для ногтей и прочую лабуду. Бабы, что с них взять!

Дружаня, решительно отбросив сигарету, шагнул к ней.

– Разрешите, я вам помогу! – прохрипел Илья с интонациями Высоцкого.

– Да нет, спасибо, разберусь уж как-нибудь сама, – ответил субъект.

Ну, голос у нее ничего, ладно.

– И все же… – он протянул клешню, чтобы принять у девчонки ручку от сумки, но та метнула такой взгляд из-под золотистой челки, что в миг Илюхина рука вернулась на базу.

Его взяла оторопь! Девочка с сумкой остановилась (поняла, что смутила его), отставила в сторону ношу и достала из кармана плаща пачку бабских сигарет с ментолом.

– Тогда хотя бы огоньком поделюсь? – предложил Виноградов, не просекая, что это уже смешно и бесполезно.

Девчонка неопределенно пожала плечами, и в тот же миг зажигалка Ильи, привезенная братом его отца из Сингапура, сверкнула у лица несговорчивого субъекта.

– Я Илья Виноградов, глава студенческого профсоюза. Вы ж меня, наверное, знаете? Я ведь не ошибся в своей зрительной памяти, вы из ИПАМ? Видел вас как-то в коридорах.

Я-то просекал, что он бьет наобум – никогда он не видел ее ни в коридорах, ни в аудиториях. Илюха патологически не умел врать.

– Не ошиблись. Настя, факультет госуправления, второй курс. Да – и можно на ты.

– Что ж, Настя, приятно познакомиться…

Да, ему было действительно приятно. Я почувствовал, как в глубине его деятельного мозга завибрировало: «будет с кем позажигать в Одессе!»

Илья припахал меня пересчитать людей, пока он сам тер о чем-то с проводником. Вообще-то, он Логинова просил, но этот ленивый подонок тот уже курил с каким-то первокурсником в тамбуре и рассказывал про своего деда, который был личным врагом Хрущева. В общем, как обычно.

В дверях одного из купе я столкнулся с той, на которую запал Илья. Итак: золотистая блондинка, с уверенной красивой грудью и едва заметным шрамом под правым глазом. Глаза, кажется, зеленые, но в этом чертовом полумраке ничего не разберешь.

– Настя, – кивнула она мне.

– Леша, – я протянул руку.

– А я Саня, – чья-то волосатая рука ткнулась мне в лицо откуда-то с потолка.

Прочие триста человек в купе (как туда влазит столько?) тоже потянули ко мне лапы:

– Бла.

– Блабла.

– Блаблабла.

Ну, я не уверен, но для меня их имена звучали так. После третьего человека я всем представлялся разными именами – Вениамин, Дима, Игорь – все равно ж не запомнили.

Я уже забил себе купе поспокойнее, поближе к проводнику – чтоб не набились оравой и не гудели. Не калдырить же мне с ними, в самом деле?!

Не калдырить не получилось. Дух поезда, мать его так. Я ж вообще-то непьющий, а тут…

Они все такие разнообразные, все пытаются быть друзьями всех. И все уже допились до той кондиции, когда хвастают своими связями с завкафедрами и проректорами.

Мои прогнозы сбывались – Логинов говорить уже не мог. Он пересказал все многоразовые истории, одна очешуительней другой: как он помогал преподу экзамен принимать у своего же курса; как он пьяный на пароходе блевал; как мама советовала ему играть в покер; как он в Каменец-Подольский ездил с классом и там на столе спал в детском садике; как его друг, аспирант из КНУ, пьяный украл колбасу в магазине и съел ее прямо на парковке; как он на экзамен в два часа ночи зимой приехал, потому что перепутал день с ночью… Что первые электронные часы в Киеве – на Доме профсоюзов, а общественный туалет – в парке Шевченко; что памятник Щорсу лепили с Кравчука; и даже как его отец секретарем горкома был, а его зам по идеологии мог бутылку водки залпом выпить на спор.

После этого он рассказал еще около двадцати анекдотов про поручика Ржевского – из них штук восемь смешных – и на последних словах последнего анекдота (слова были непечатные) начал заикаться. Это было верным признаком того, что старина Логинов потерян для социума. Утром он проклянет этот вечер… А пока – задремал, уложив голову на плечо какой-то ну очень сонной младшекурсницы, как я и предрекал.

Илья курил в тамбуре с этой самой Настей. Я вышел к ним: окна в вагоне не открывались, а свежего воздуха хотелось. В тамбуре же окна не было как такового, и на нас перло прохладой весенней степной ночи.

– Привет. Будешь? – Илья протянул мне пачку «Парламента» с торчащей сигаретой.

Забыл сказать: Логинов и Илья – не единственные, у кого осталась память от той поездки… Моя память – это пагубная привычка, отложившая горы смолы в легких. Я не курил до Одессы. И первую сигарету мне протянул один из лучших друзей.

– Разве что попробовать, – кивнул я. – Я пару раз только курил, в школе.

– Ну, значит, не привыкнешь, – пообещал Илья. – По статистике, если до двадцати лет не закурил, не будешь уже. Восемьдесят семь процентов вероятность.

Это был первый раз, когда я столкнулся с симптомом того, что мы потом называли «принципом Виноградова» – уверенно говорить полную ерунду (ну, или не полную) с видом знатока. Потом, когда Илья уже преподавал, студенты восхищались, что он знает ответ на любой вопрос.

– Как там, шумно? – спросила Настя. – Они все уже выпили из моей сумки? У меня там десять бутылок вино-водочных было, разного сорта и калибра. Даже косметичка не влезла из-за этого. Ну да ладно.

Так у нее в сумке – то все было бухло… Во дети пошли… Мы не такие были… Год назад…

Я отмахнулся:

– Резвятся…

– А Логинов? – поинтересовался Илья, сверкая огоньком и поглядывая в веселые от выпитого глаза новой подруги. – Уже бухой?

– Ага, – ответил я и затянулся сигареткой.

Тьфу, как хреново, как же оно чесануло горло! Но уже через миг этот «холодок» в гортани начал будоражить. Я по-шахтерски кашлянул (послышалось, что Настя чуток хохотнула при этом), но это не мешало дымить – замена кислорода табаком привела к легкому кайфовому головокружению.

Когда половина попутчиков уже перепилась вусмерть, в купе с Логиновым остались только я и несколько бойцов мужского пола, спящих богатырским сном на верхних полках. Мне не спалось, играл на телефоне в Cat Physics.

Логинов еще сидел в той же позе, в которой провалился в забытье, но его «подушка» уже давно умотала куда-то. Когда поезд очередной раз сильно качнуло, Коля долбанулся головой о стену и проснулся с коротким вскриком.

– О, Леша, здорово! Че мы там, скоро приедем?

Стоит признаться, что мы с Ильей довольно скоро, еще во время кампании, поняли, что с Логиновым можно говорить не слишком уж вежливо и серьезно. Это так мужская дружба крепнет – чем большие вы друзья, тем проще друг с другом.

Поэтому я ответил ему так, как считал единственно возможным:

– Ты спи, пьянь! Чего сидя спишь? Лег бы!

– Так я и не только сидя спал, – ответил дурак совершенно не сонным голосом, как будто он на семинаре выступает.

– Давай, расскажи мне еще раз, как ты спал стоя! – тихо пробубнил я. – Это такая свежая история! Я тебя щас вообще убью!

– Не серчай, друг… Чего ты? Нет, свежая история – это то, что мне снилось. Мне приснилось, что я – штабс-капитан царской армии, и в ножевом бою на крыше «Паруса» бьюсь с двумя дюжинами чернокожих вампиров-буддистов.

Как он эти свои сны запоминает? Ну как?!

– Где ж я так нагрешил-то?… Слушай, давай я в скорую позвоню? Тебя ж надо электричеством лечить, даун.

– Не надо. Давай лучше споем?

Вот снова – нужное время, нужное место! И кто его принес…

– Кто сказал про «споем»? – мелодичным голосом спросил Илья, заходя в купе с непонятно откуда взявшейся гитарой и устраиваясь возле окна.

Следом за героем-любовником зашла Настя и села между «гитаристом» и Логиновым!

– Я! О, давай про поручика Голицына!

– Нет, ты петь не будешь, – отрубил я, – хватит на сегодня поручиков Ржевских, Голицыных, штабс-капитанов и вообще, хватит с нас тебя!

– Я хорошо пою! А если вам не нравится, это ваши проблемы, – насупился Логинов и отвернулся от меня.

Отвернувшись, он, разумеется, наткнулся на Настю, которая с кошачьим любопытством заглядывала ему в лицо.

– Привет! Я Коля, первый зам главы профсоюза.

Ну и понтов же у этих!.. Что один, что второй! «Я глава», «я первый зам»! А я зато человек хороший. Тьфу на них.

– Наслышана, – с серьезным видом кивнула девочка и мягко пожала протянутую руку Логинова. – Ну как, нравится?

– Нравится… Есть такая профессия: Родину защищать, – пробормотал вдруг нараспев идиот (видимо, сусло «коктейля Логинова» в его желудке от разговоров снова перебродило, и хмель дал в голову) и начал беззвучно ржать.

Настя сперва недоумевала, потом посмотрела на меня, на Илью, и сама залилась смехом.

Нахохотавшись, Логинов резко остановился, дважды быстро моргнул и упал головой на чей-то рюкзак.

– Что с ним? – переполошилась Настя, хватая недвижимое тело за руку.

– Все нормально, так с ним всегда, – отрывисто прокомментировал Илья, чересчур уж по-хозяйски приобняв ее за зад и приглашая сесть. Та, минуту поколебавшись, убедилась, что пульс у Коли есть, и повернулась лицом к ухажеру. – Давай я лучше сыграю, мм?

– А где ты взял гитару? – опомнился вдруг я.

– Одолжил у какого-то очкарика, не знаю. Да и он спит уже, – отмахнулся Илья. – И хорошо, что спит, а то я тут струну порвал, кажется…

Понятно. Мне там делать больше нечего.

– Доброй ночи! – я встал, чтоб уйти.

– …И создал Я кровать, и лег на нее, дабы спать, – продекламировал мне в спину Илья, в котором периодически просыпался поэт или оратор. – И спал Я все выходные, а затем смотрел телевидение, и снова спал. И была ночь, и было утро; понедельник! Это из Книги Алексея, Глава пятая, стих первый… Ну и спи… За-ну-да!

Последние слова я расслышал с трудом – они раздавались из-за закрытой двери, параллельно с Настиным смехом.

– Доброе утро, – безэмоционально уронил Илья, вламываясь ко мне в купе спустя всего-то несколько часов. – Леша! Просыпайся: поссать, одеться, почистить зубы, на все про все полчаса. Одесса за поворотом.

– Погодь! – я кряхтя слез с верхней полки и ухватил друга за рукав.

– Ну, чего? Быстренько давай!

– Мне, конечно, плевать… Но – было?

Илья сдвинул брови: мол, о чем ты говоришь? Что – было?

– Ладно, проехали, – махнул я. – Не мое дело.

Он пожал плечами и скрылся из виду.

Вы были в Одессе? Да?

Ну и молодцы.

А, нет?

Ну тогда побывайте.

Хороший город.

Только у Логинова нервный тик вызывает его упоминание, а для остальных – хороший.

Почему тик? Ведь все было так хорошо, так весело! Илья оторвался от своей подруги, и мы проводили время втроем – погуляли по набережной, поели и выпили отличнейшего пива. Я пофотографировал, Логинов похмелился, Илья порассказывал легенды (вот по этой части они с Колей похожи! Правда, у Илюхи более правдоподобные получаются) и вечером в гостинице высчитывал, сколько прошли за день.

Мы сидели в нашем с Виноградовым номере – а Логинову заселился с каким-то милым мальчиком-блондином, сыном посла.

– Тридцать два километра, – уверенно заявил Илья, поводив по карте пальцем.

– С ума сошел? Да как ты мерял? – удивился Логинов.

– Элементарно. Смотри…

Я не стал даже вникать. «Принцип Виноградова», который будет сейчас использоваться при подсчете на фалангах пальца, был мне понятен. Не дай Бог он когда-нибудь бухгалтером станет! Пошел-ка я на балкон покурить, незаметно свистнув со стола пачку Ильи. Это была четвертая сигарета за день, и мне начинало нравиться.

А на балконе красиво: Одессу видно. Вечереет. Апрель, но почему-то даже вечером тепло. Курить – это нестрашно. Я брошу, когда-нибудь. Да я и не начну, пожалуй, толком… Сейчас поспорят и соберутся снова у кого-то в номере, будут пить, играть в тупые игры; Логинов к той жопастой блонде сунется, а Илья к своей мадам… Тьфу. Ну, что они в них находят, в этих бабах?

О чем там Логинов с Ильей, интересно?… Я засунул голову в комнату. Карта Одессы уже забыта – теперь «потомственный коммунист» доказывал экономисту Илье, что «Хекшер-Олин» – это один человек. Нет, когда ну такую… несут, это не для меня.

Я лучше телевизор посмотрю…

Такой дикий стук в дверь гостиничного номера в половине третьего ночи не мог меня не разбудить.

– Это к тебе? – спросил я у Ильи, повернувшись к его кровати.

Ответа не было, кровать была пуста и заправлена.

Ясно. Значит, у главы Комсомола таки выгорело что-то с Настей.

– Леха, брат, открой, пожалуйста. Открой!

Ну кто это еще мог быть? Логинова черти принесли.

– Мразь, я же сплю! Трудно понять? Иду, уже иду, друг! – крикнул я и встал.

Логинов был в футболке и трусах, в руке – мобилка. Трезвый, вернее – протрезвевший.

– За тобой черти гонятся? Что случилось? – спросил я. – Какого беса ты меня будишь?

– Мой сосед закрылся с девчонкой… Пусти переночевать! – взмолился он.

– Что, все остальные уже отказали? Или ты решил, что я единственный, кто тебя не побьет, и поэтому первым делом сунулся сюда?

Гуляка так посмотрел на меня, что я понял: второй вариант был верным.

– А что твоя блонда? – спросил я, запуская его в номер и закрывая дверь.

Логинов бухнулся на кровать Ильи, закутался в одеяло и пробурчал что-то невнятное, из чего я понял: у него накрылось.

– Ну, хоть у Ильи не накрылось, наверное, – ответил я.

– Облом, – уже более внятно проговорил друг. – Он перебрал с мартини и отъехал, спит в номере у того очкарика, у которого гитару спер. Ну, значит судьба такая. Доброй ночи.

– Спокойной ночи, – не возражал я.

Утром я прошел через обычную процедуру: сны Логинова.

Каждый, кто спал с ним в одном помещении, был обречен по пробуждении выслушать прелестную историю о том, что Логинову сегодня снилось. Попытки Колю заткнуть позволяли несчастному слушателю только оттянуть пытку на некоторый момент, а бить этого сказочника было как-то жалко…

– Сегодня во сне я был премьер-министром, и я заказал каким-то ученым жуткую машину, которая влияет на мозги. Там был один такой, болезненного вида, но с красивыми глазами; еще один, постарше, чем-то похожий на Долинского – его Петрович называли; и с ними девушка какая-то, в военной форме. А главным был полковник с золотым орденом в виде волка.

– Надо быть полным идиотом, чтоб такое себе представить, не то что запомнить, – поздравил я сновидца. – Давай вали в свой номер, уже все попросыпались давно.

Обратно мои друзья – псевдо-альфа-самцы ехали уже не в таком воодушевлении. Пока младшие курсы продолжали бухать (и где у них сил столько берется?), мы втроем сидели в купе, степенно пили коньяк с чаем и общались «за жизнь».

– А я с ней на свидание пойду, – сообщил Илья, когда мы исчерпали темы «политика» и «надо ли валить из Украины?» До темы «футбол» так и не дошли – эти два неудачника футбол не смотрели (тьфу, как бабы!). – Хорошая она девочка, эта Настя.

– Ну, молодец, – согласился я.

– Девки – зло, – хмуро отметил Логинов.

Я не удержался:

– В таком случае, в твоей жизни одно сплошное добро.

– Да пошел ты, – беззлобно уронил он. – Я спать.

И это был первый и последний мудрый шаг Логинова за всю поездку.

Перекрестки и маршруты

Идет ирландец мимо паба.

Самый короткий английский анекдот

Следующей осенью стартовал последний год моей учебы в бакалаврате; нужно было решать – продолжаю или еду куда-нибудь в Англию-Италию. Комсомол помог мне определиться достаточно быстро – остаюсь! Мне нравилась общественная работа, нравилась вся эта хрень-завихрень, которая совершенно не мешала учебе заменяла мне настоящую учебу.

А еще меня угораздило познакомить своего лучшего друга Пашу со Стежняк, и из-за этого я едва не спился.

Саша Стежняк – это девочка, с которой у меня вышел облом в Одессе, в той самой поездке. Впрочем, не могу сказать, что я сильно расстроился (хотя определенный осадочек остался). Все-таки барышня была ничего: природа наградила ее шикарной задницей, страстью к рок-н-ролу и непередаваемыми в печати интонациями голоса сродни хрипотце Высоцкого. Общаться нам, тем не менее, приходилось – она помогала в комсомольских вопросах типа благотворительности и в том, что Леша называл «свистоплясками». Общение шло обоим на пользу и постепенно перерастало в дружбу.

Да – я же еще не рассказал про Пашу! Этот парень приходился сыном первому заместителю министра какой-то шибко важной государственной ерунды. Но при этом был похож на веселого матроса: не имел того снобизма, который так часто встречался среди деток элиты в ИПАМ. Мы с ним с первого курса делили одну парту в Институте. Я научил Пашу мешать коньяк с колой, а он научил меня курить. Я делал за двоих семинары, а он писал все лабораторные работы по компьютерам (нас здорово гоняли по матмоделированию и всяким таким штучкам). Иногда по ночам мы таксовали на его машине по Киеву – я выступал в роли штурмана и кондуктора, и мы порой снимали немаленькие суммы на этом деле.

Как-то в начале учебного года мы с Пашей просиживали пятничный вечер в «Бочке» на Театральной, и на наш столик налетел «какой-то слон!», по выражению моего собутыльника.

– Я не слон, вообще-то, я… Ой, Логинов, привет!

«Слоном» оказалась Стежняк, пришедшая послушать какую-то регги-группу из Днепропетровска. Она говорила, что собирается в «Бочку» на днях, но у меня из головы вылетело. Теперь вот вспомнил.

– Здорово! – ответил я. – Ты одна? Или с подругами?

– Та одна, – улыбнулась она, глянула на Пашу и кивнула ему. – «Слона» зовут Стежняк.

– Она не любит, когда друзья называют ее по имени, – объяснил я Паше.

– Паша, – кореш протянул ладонью вверх свою огромную руку с растопыренными пальцами. – Извини, пожалуйста, за «слона», я не хотел…

– Да ладно, проехали. Угощаешь теперь пивом, – искристо улыбнулась она.

…За пивом последовали шоты. Не помню, сколько их было, но благодаря им обнаружилось, что у всех троих общие интересы и избыток налички.

Я потерял ощущение реальности, забил на Комсомол, учебу, Илью и Лешку, и мы со Стежняк и Пашей ушли в запой на пару недель.

Когда после очередной вечеринки мы втроем вваливались в чьи-нибудь апартаменты, роняя попутно предметы обстановки, и укладывались спать, в жизнь воплощался пропагандистский плакат «Алкоголизм – исцелим!» Стежняк храпела во всю мощь тренированной гортани, Паша посапывал, как младенец, и сосал большой палец, а я иногда вскрикивал во сне и бегал по квартире от приснившихся пауков (случается, бывают и такие сны).

Из запоя меня вывел Леша. В одну из суббот он приехал ко мне домой, и когда я, мало соображая что к чему, открыл дверь – он прогнал всех посторонних прочь из квартиры, надавал мне по лицу, отпоил черным чаем и остался на сутки.

– Ох ты и наваленный! – ворчал он, усадив меня в кресло и подавая кружку крепкого темного напитка. – Пей! Пей, бестолочь, а то сдохнешь! А из гроба пить неудобно!

– Убери, не могу пить чай, – попытался сказать я, но вместо этого изрек нечто нечленораздельное, а когда Леша все ж залил чай мне в горло, я резко подскочил и побежал в туалет.

Вернулся я оттуда нескоро, судя по тому, что друг уже сидел в одних трусах и смотрел по телевизору «Ранеток», пожирая финики и потягивая недопитое Стежняк и Пашей пиво.

– Ну что, полегчало, брат Стругацкий? Един в двух лицах, мать твою.

– Я больше никогда не буду пить… – сказал я.

Тогда Леша загнул палец и сказал: «Раз!»

Забегая вперед: к тому моменту, как я защитил кандидатскую, я успел «бросить пить» в присутствии Леши двадцать шесть раз.

– Я сегодня умру… – простонал я, лежа на полу лицом в потолок в позе звезды. – У меня сердце сейчас станет…

– Ну, как умрешь, так не забудь мне сказать. Я тогда пивко допью.

– Хрена с два ты что допьешь…

– Вот крысья душа! Я тебе жизнь спас!

– Зачем ты приехал? – продолжал ныть я. – Спасибо, конечно, но не стоило…

– Стоило, собака ты бешеная, еще как стоило. Надо вытягивать тебя из этого клуба неудачников. Не удивлюсь, если на вас метеорит когда-нибудь упадет, – ответил пивопьющий финикожуй. – Я у тебя ночую сегодня. А то мало ли…

В общем, меня вернули к работе. Но это не означало прекращения гуляний – мы просто помудрели и отныне гудели только по выходным.

– Куда ты сегодня? – зевая, спросил Илья очередным пятничным вечером, когда мы допивали кофе и докуривали последнюю дневную дозу сигарет в комнате Комсомола, готовые разбежаться.

В окно стучал октябрьский дождь, и на улицу совсем не хотелось. Мы с Илюхой старались подольше оттянуть тот момент, когда придется добираться до метро «Печерская». Леши тогда не было: он не засиживался в ИПАМ допоздна.

– Хэллоуин-пати у Стежняк. Заеду домой, накину свой до жути банальный вампирский костюм, и – айда текилу глушить. Жаль, Паши сегодня не будет, они с родителями в Эмиратах…

– Стежняк – это та, что тебя отшила в Одессе? – уточнил он.

Я поджал губы и кивнул: нет, ну когда уже он забудет про это? У самого-то тоже обломалось, между прочим!

– Так что, компания нужна? – Илюхины глаза как-то игриво блеснули.

Я недоуменно посмотрел: как так? Не похоже на него…

– Спокойно, просто у меня деньги завелись, – объяснил он. – Написал диплом одному дядьке на второе высшее. Вот и думаю, почему не развеяться?

– А костюм? – возразил я.

Почему-то не очень хотелось тащить Илью к Стежняк – интуиция что-то предсказывала. Возможно, послушай я интуицию…

– Да я и так страшный, – подмигнул он. – Поехали к тебе, что-нибудь подберем.

Перед тем, как уехать выращивать оливки в Каталонию, родители купили мне маленькую квартирку на Дорогожичах, в тихом доме на улице Телиги. А Стежняк снимала квартиру на Подоле (она сама откуда-то из Центральной Украины). Не самый удобный маршрут, но добираться к ней я всегда был рад, а тем более – с Ильей, а тем более, он расщедрился и заплатил за такси.

С моим отсутствием фантазии ничего страшнее вампирского прикида я не родил. А Илье я по дороге домой предлагал быть Пещерным Человеком («просто разденься»), Голубым Бэтменом («накрась губы и надень плащ и маску») и Уродливым Мужиком («да будь самим собой»). Последнее предложение он отклонил, сказав, что одного меня в этой ипостаси достаточно.

В итоге мы купили в переходе светящиеся рожки, примотали к Илюхиной спине черную проволоку (это должно напоминать хвост), я одолжил ему старый бордовый пиджак, обнаруженный в глубине шкафа, джинсы он оставил свои, и в таком виде мы выдвинулись к Стежняк.

Как всегда, пришли едва ли не самыми первыми – не люблю опаздывать. Стежняк была рада видеть меня, не менее обрадовалась и приходу Виноградова.

– Прикольный костюм Бомжа у твоего друга, – оценила она, когда мы на минутку остались вдвоем у тарелки с сыром (заботливый и добрый Илья пошел на кухню резать овощи).

– Стежняк, он Черт, вообще-то, – давясь смехом, пробормотал я. – И не вздумай это ляпнуть при нем, Илюха достаточно чувствителен к таким шуткам.

– Спокойно, не буду… А где Паша? Чего он не приехал?

Я жестом показал самолетик.

– Далеко?

– Эмираты.

– Вот же мажорье! – возмутилась она. – Ладно, не беда, и без него погуляем.

…– Я тогда сказал Леше, что руку отдал бы, чтоб жить на Прорезной. И тут нам навстречу через пятнадцать метров – мужик без руки! Прямо на нас идет! И Лешка мне такой, мол, смотри, вот мужик там живет уже, видимо…

Если бы все эти вампиры, оборотни, монстры и ведьмы не были так пьяны, видимо, не оценили б моего тончайшего юмора. Но текила делает свое дело, и моя история у некоторых даже вызвала улыбку (такое бывает).

– Покурим? – предложил я Илье.

– Я отлить и догоню, – хлопнул меня по плечу и, пошатываясь, побрел в сторону уборной.

Я направился на балкон, но посозерцать в одиночестве Флоровский монастырь не удалось: Стежняк поставила ногу в дверь балкона, мешая мне закрыть ее за собой, и вышла следом.

– У Ильи девушка есть? – осведомилась она, опираясь на балконные перила рядом со мной. – Или как?

– Или как, – вопрос меня, признаться, озадачил. – А к чему ты спрашиваешь? Он же не в твоем вкусе, насколько я понимаю твой вкус.

Стежняк любила парней постарше и, скажем так, с более средиземноморской внешностью. Илюха же типичный голубоглазый славянский мальчик.

Она самоотверженно замахала руками:

– Да нет, нет, нет! Ты че? Подруга интересуется.

– Что за подруга? – уточнил я. – Понимаешь, я ж не могу отдать друга на поругание неизвестно кому, потом мне в аду за это черти вилы в жопу воткнут.

– Тьфу на тебя. Это Инна спрашивает. Ты уже запомнил Инну?

Я уверенно кивнул. Да, это девочку я запомнил. Ну, не мой вкус, вообще[5]: высокая шатенка, длинные ноги, длинные волосы до пояса, большие глаза такого же цвета, как у Виноградова, в костюме ведьмы… Как я обычно говорю, «тощая больно», на что Лешка с Ильей хором отвечают, что я «санитар леса».

– Да, Илюхе она понравится. Можешь знакомить! – одобрил я.

– Да она уже его обрабатывает, я просто убедиться, что не впустую, – словно извиняясь, объяснила Стежняк. – Курить будешь?

– Вообще-то собирался, – заметил я. – Не хочешь?

Я предложил скорее из вежливости: до чертиков хотелось побыть одному.

– Нет-нет-нет, все, кури!

Стежняк скрылась, оставив нас наедине с сигареткой, с сырой октябрьской ночью и тускло светящимися огнями монастыря. Чего ж она мне никакую подругу не присмотрела до сих пор, думалось мне. И вовремя же я подумал…

Инна и Илья быстро нашли какие-то общие темы для беседы на кухне. Она тоже оказалась любительницей всяких комсомольских дел, как и он. Училась, правда, в КИМО, что не намного хуже нашего, но все-таки – не тот уровень, нет… Илья, похоже, тоже увлекся девушкой – хотя, возможно, был просто дико пьян.

Но не эта история сейчас важна.

Шло к полуночи, и некоторым гостям нужно было бежать к мамам-папам домой, чтобы не пропустить «Спокойной ночи, малыши». Провожать очередную мадам отправилась большая толпа людей во главе с хозяйкой квартиры – по пути они собирались купить чего-нибудь, чтоб догнаться. Илья с и Инной по-прежнему ворковали на кухне. Я не хотел выходить на улицу, и снова ринулся на балкон.

Секунды не замерли. Сердце не остановилось. Ничего не изменилось. Я просто вышел покурить у своей хорошей подруги Стежняк.

Нужное время, нужное место.

На балконе стоял живой человек – девушка в накинутом на плечи пиджачке цвета хаки. Она курила, не меняя позы, легко двигая лишь рукой, приближая и отводя сигарету. Она смотрела в небо. Она не отреагировала на скрип балконной двери. Когда я пристроился сбоку у перил – не повернула головы в мою сторону, словно меня и не было.

Но текила, плескавшаяся в моей крови, решила начать разговор:

– Привет.

– Привет, Коля, – все так же не глядя на меня, проронила девушка.

И я узнал ее – это Настя из Одессы! Вернее, она-то из Киева! Но это та, с которой Илюха зажигал в Одессе. Он даже на свидание с ней ходил – первое, оно же и последнее. Не сошлись характерами, что ли? Я даже не вникал в эту ситуацию… Надо будет его расспросить как-то.

И эта – блондинка! Да что ж такое?! Правда, она немного другого оттенка, нежели Стежняк: если та была honey blonde, про эту я бы сказал golden blonde[6].

Сигаретка тонкая, дамская; но держит она ее – по-мужски, большим и указательным пальцем, словно пряча в ладони.

– Ты меня помнишь? – удивился я. – Помнится, когда знакомились в поезде, я был не в самом общительном состоянии.

– О, ну почему же? – ироничным тоном заметила она. – Ты был очень общительным всю поездку. И очень дружелюбным, особенно со Стежняк.

– Ну, то дело давнее, – проворчал я. – Я не всегда так калдырю.

– Да ну? – удивилась Настя и вдруг посмотрела прямо на меня.

Ee орехово-зеленые глаза улыбались, но в глубине их таился какой-то слабо заметный оттенок не то грусти, не то усталости.

– Да, – продолжил я, – это издержки профессии комсомольца. Не хочу об этом.

– Как хочешь, – спокойно пожала плечами она и снова отвернулась.

И мне вмиг стало пусто без ее лучистых глаз и спокойного мягкого взгляда. Да, тут не так просто будет…

– Ты любишь ночь? – очевидно, это вновь произнес не я, а текила, но разговор плыл во вполне приемлемом русле.

– Странный вопрос, – ответила Настя. – А если бы я ее не любила, она б не наступала?

Я не мог разобрать, какими эмоциями она приправила эту фразу. Ну что это за манера – загонять в угол? И отвечать вопросом на вопрос?

– Просто тогда будет сложнее, – продолжала текила, – а так можно находить в ночи ответы на вопросы.

– Есть вопросы, на которые лучше не знать ответов, – загадочно проронила Настя.

– Ибо страшно? – попробовал угадать я.

Она не ответила. Она опять смотрела на звезды. Они были рядом – Настя и звезды. А где же я?

– Я бы хотела летать, – продолжала Настя, – высоко, расправив руки, чувствовать себя невероятно свободной и счастливой. В небе… В свободном падении…

Теперь была очередь текилы моя очередь задвинуть умную фразу:

– Свобода – это большая сила…

Она не отреагировала, просто тихо продолжала:

– Небо без края… Днем не видно звезд, днем только одна звезда – Солнце, но это слишком просто и слишком понятно. И однообразно. И скучно.

– Мы с папой, когда я был маленький, гуляли по вечерам и засматривались на звезды, – вдруг нахлынуло на меня. – Он протягивал руку в сторону, а я опирался на нее головой и смотрел на небо, будто бы летел…

На этот раз Настя едва заметно улыбнулась, мельком взглянула на меня и опустила глаза на монастырь. Звезды ее утомили.

– Я так понял, ты не любишь, когда скучно? – угадал я.

– О нет, – тихо засмеялась она, – мне редко бывает скучно.

Пока текила обдумывала новую фразу, мой ответный словопоток прервался.

Настя не дала времени на размышления – бросила окурок вниз и покинула балкон. А я остался там: за время всего нашего разговора я сделал только одну затяжку…

Я предложил Илье переночевать у меня, и он радостно принял приглашение.

– Ну как тебе Инна? – поинтересовался я, пока мы поднимались по лестнице. – Будет дело?

– Да не знаю, – пробормотал растерянно друг, – девочка она красивая, веселая. Вроде общий язык нашли. Но я как-то сейчас не настроен на отношения, так что вряд ли это далеко зайдет. Тем более, что провожать себя она не предлагала – может, это знак, что я ей не понравился?

Мы ввалились в квартиру, и там, едва закрыв дверь, я обнял Виноградова за плечи и твердо (насколько мне позволял окосевший от пьянства разум) сказал, глядя в его уставшие голубые глаза:

– Илюха, причем тут знаки? Если перед тобой на кровати лежит женщина твоей мечты, за окном гроза, а ты не можешь, это не знак того, что гроза перешибает твое либидо. Это знак эректильной дисфункции.

– Ладно, философ-метафизик, пусти. Разберемся, – отмахнулся он, улыбаясь и выкручиваясь из моих рук. – Я лягу в гостиной?

После того, как постелились, я уже стоял в дверях спальни, когда Илюха сонно окликнул меня из-под одеяла.

– Коля! – тревожная, вопрошающая интонация.

– Я за него, – среагировал я, резко поворачиваясь к другу лицом.

– А что ты думаешь?

– Я думаю, что все хорошо будет, а завтра будет суббота. Давай спать. Нельзя принимать решения в такое время.

Да-да, бывает, что и я поступаю по-взрослому. Но не так часто, как хотелось бы.

Какой фраер сказал вам, что общественная работа не должна приносить дохода? Возможно – где-нибудь, но не в ИПАМ.

Мы с Ильей благодаря помощи и поддержке «неофициального куратора Комсомола» Долинского распилили средства с двух конференций, и у нас подсобралось чуток денег на Новый год. Помимо этого, я немного дернул родителей, Илья покопался в старых сбережениях, и мы решили провести последние дни уходящего года в солнечном Египте.

Разумеется, Леша к нам присоединился. В день последнего экзамена мы втроем двинулись в Шарм-эль-Шейх.

– Жарко не будет, но море теплое, – рассуждал Илья в такси по дороге в аэропорт, руководствуясь «принципом Виноградова». – Спать придется в футболках, в Египте нет отопления.

– Тю, удивил, – вмешался я. – Я только летом сплю без футболки.

– Да ты летом если обувь снял, то хорошо! – проворчал Леша. – Ты ж летом вообще трезвый не бываешь, наверное.

Его шуточки с намеком на мой алкоголизм уже тогда поднадоедали, но я помалкивал. В самом деле, в этом было какое-то рациональное зерно – в последние месяцы того года я частенько накидывался. Не знаю, что сказалось: отсутствие работы, девушки, серьезной нагрузки или силы воли, а может, избыток денег – но часто я даже перед сном выпивал баночку пива.

Мы смеялись над этим, считая ерундой. А Леша называл ерундой то, что уже осенью он выкуривал в день пачку «Парламента». Думал, что в любой момент может бросить…

Метеопрогнозы Ильи сбылись – жарко не было. Но мы туда не за погодой приехали, а за душевной атмосферой. И с этим делом как раз угадали: огня давали здорово!

Илья подружился с местной живностью – большим желтым псом – и носил ему еду с ужина[7]. Я подружился с барменом и пил виски-колу не в пропорции 1:1, как все, а 3:1, как избранные. А Леша подружился с телевизором, который круглые сутки показывал НТВ, и сказал, что никуда тридцать первого не пойдет, закажет себе оливье из ресторана и будет смотреть Президента. Илья подверг друга критике, и в конце концов Леша согласился спуститься на шоу в холл.

Перед началом праздника Илья достал из сумки какой-то сверток в подарочной упаковке и положил на стол, чтоб прихватить с собой.

– Право, не стоило, мы же договаривались без подарков! – возмутился я. – Ну, раз уж ты принес, спасибо, давай сюда. А почему Леше ничего нет?

– Обломись, это мне, – сказал Илья. – Это подарок Инны. Мы договорились не открывать до Нового года. Я распечатаю после двенадцатого удара.

У них с Инной все было достаточно стабильно: глава Комсомола, который ранее клялся, что «не желает отношений», все реже составлял мне компанию на разных гулянках, зато там, где появлялся – был со своей очаровательной спутницей. Они даже умудрились какой-то политологический семинар на базе нашего вуза вместе организовать, чем очень порадовали руководство ИПАМ и лично Деда.

А для меня знакомство на той хэллоуинской вечеринке пока ничем не обернулось. Я несколько раз встречал Настю в Институте, мы здоровались, улыбались друг другу – но не более. Часто видел ее курящей на улице, но без подруг, в одиночестве, что совсем нехарактерно для наших девиц. Ездила она на общественном транспорте, одевалась и выглядела как нормальный взрослый человек, а не как курица из солярия – в общем, далеко не типичная ИПАМ-овца[8].

Я не придавал этому значения: еще бы, у меня ведь были Паша и Стежняк, да и другие кореша, с которыми можно было побухать! Какая тут личная жизнь? Зачем?

И вот теперь Илюха, трепетно достающий из сумки сверток, упакованный заботливыми руками любимой девушки, вдохновил меня на идею: пора! Нужно брать быка за рога! Вот только вернусь в Киев, и…

…– Главное в отношениях – это что? Правильно, взаимность! – рассуждал Илья по дороге на пляж. – Чтоб весело было, чтоб могли фразы друг за друга продолжить!

Новогоднее шоу давно закончилось. Он вскрыл подарок – там лежали шикарный шарф и бутылка дорогого коньяка – и в шутку сказал, что выпьет ее, когда разойдется с Инной. По моим агентурным данным, эта бутылка до сих пор стоит у Виноградовых в комоде – безнадежно ждет своего часа.

Это был один из немногих случаев (а именно – второй), когда Лешка напился и свалился. Первый случился на банкете в честь инаугурации Ильи на пост главы Комсомола – Леша тогда уселся на тротуар возле «Зоряного» и твердо заявил, что никуда не пойдет, требуя вызвать ему такси[9].

Вот и теперь, накачанный шампанским с водкой, наш ворчливый друг лег в кровать «посмотреть телик», а мы с Ильей отправились к морю – подышать воздухом и потрепаться.

– Коля, я ради нее готов пахать как папа Карло: ролексы паленые продавать, каштаны жарить на улице, дипломы дуракам писать, – распинался он, размахивая руками и разгоняя свежий ночной воздух зимнего Шарма. – Это такой стимул, что ты себе не представляешь! Это настоящая жизнь, настоящие чувства. Когда-нибудь она будет моей женой!

И Илья не ошибся! Но об этом – позже.

– Ну, это, я рад за тебя, друг. Честно. А расскажи о Насте, – попросил я.

Он сдвинул брови – фирменная гримаса Виноградова – и уставился на меня с непониманием.

– Ну Настя! Ты с ней в Одессе… общался…

– А, ну да, хорошая девочка. Но ничего не вышло, у нее парень есть, – отмахнулся он.

– Что?! – прикрикнул я. – Давно?

– Да вот как мы из Одессы вернулись, через неделю сходили на свидание, а потом она сказала, что у нее парень есть. Влад его зовут, по-моему.

Судьба нанесла мне удар в сердце.

– Ты не обращай внимания, много рыбы в море!

Я громко крикнул: «Апчхи» и пояснил:

– У меня аллергия на заезженные фразы.

– При этом сам ты их частенько употребляешь, – укорил друг.

– Я? Да скорее ад замерзнет, чем я… Тьфу, в натуре. Ладно, прости. Так что, говоришь, парень есть?

– Да, – спокойно ответил Илья. – Окончил летное училище, будет пилотом.

– Плохо… – протянул я. – Летчик значит… Ну, может, это ненадолго?

– Как знать. Пришли! – возвестил мой спутник. – Давай на пирс залезем?

Море стучало о причал и швыряло в нас брызгами воды. Было удивительно хорошо: луна, звезды, темное шумящее море, лучший друг и хорошая сигаретка. После того разговора с Настей я понял, что звезды – это чудо. А еще я понял, что хочу, и когда-нибудь обязательно буду жить у моря.

Разумеется, с Настей.

Когда возвращались, обратили внимание: на этаже нет света, очевидно, пробки выбило. Наверняка эту проблему вот-вот решат, но было немного некомфортно подвыпившими идти по малознакомому коридору и наощупь искать дверь.

Леша лежал под одеялом и пялился в выключенный телевизор.

– Спишь?

– «Фантомаса» смотрю, – спокойно ответил он. – Как погуляли?

И это не было его обычным сарказмом – наш друг поймал такие «вертолеты», что действительно был уверен, что любуется в экран на великий французский фильм.

Пока мы раздевались и укладывались, он бормотал что-то невнятное про независимый кинематограф. Наконец, утомившись, клацнул пультом в сторону неработающего телевизора, отвернулся к стене и заснул.

Моя кровать стояла посредине. Я повернулся к Илье.

– А ты спишь? Или тоже «Фантомаса» смотреть будешь?

– Нет, буду притворяться мертвым, чтоб ты откопался, – пробурчал он.

– А ты уверен насчет парня?

Мои мысли крутились на стадии отрицания. Друг решил меня подбодрить:

– Не уверен. Может, и нет никакого летчика, а просто выдумала она, чтоб меня отшить.

Но летчик был.

– И то правда, – успокоившись, я обнял подушку и уснул.

За два дня до отъезда Леша с Ильей пошли играть в теннис, а я убирал в номере и выкинул страховку, стараясь освободиться от всего лишнего. Нет, я не просто ее выбросил – я ее мелко изорвал. А чего здесь валяется?

В итоге – через пару часов Леша вернулся с корта с выбитым пальцем. Первой его фразой, произнесенной с порога, было: «Ну, хорошо, что страховка есть»… Дальнейшее я описывать боюсь, смешная часть событий на этом заканчивается. Но вопрос, который Леша задал мне тогда, я возненавидел на всю жизнь.

– Зачем?

Мне часто бывает трудно ответить на этот вопрос.

Эта страховка – второй мой глупейший поступок в том году. Спустя несколько месяцев я сделал со своей жизнью такое, за что потом больше десяти лет оправдывался перед отражением в зеркале. И по сравнению со страховкой это так, легкий промах.

О Боге и об ишаках

Если хочешь быть богатым, Если хочешь быть счастливым — Оставайся, мальчик, с нами, Будешь нашим королем! Из м/ф «В синем море, в белой пене»

Бог есть. Наверное.

Или нет.

Вот где его точно нет, это я знаю наверняка: в салонах дорогих машин и в золотых перстнях стяжателей, педофилов и богохульников, именующих себя «отцами церкви». Если Бог есть, то он – в радостном смехе ребенка, в поте и крови офицера пожарной охраны, в немудрственных простых словах нищего странника-монаха.

У каждого из нас – свой Бог. В удивительные дни той зимы-весны, о которой пойдет речь, моим Богом была Настя. И преступление против собственной веры, которое я совершил, я долго потом искупал.

Мы вернулись из Египта к началу второго семестра. Не прошло и пары рабочих дней, как случилось мне провожать одного приятеля (аспирант, чье имя давно кануло в Лету) в Молдавию на конференцию. Поезд уходил в два часа ночи, и чтоб не возвращаться домой – а жил я тогда, напомню, на Дорогожичах[10] – я решил скоротать ночь в круглосуточном заведении. Под руку попалось «Шато».

Официант мой был крайне дружелюбен. Он поинтересовался, что же делает столь приятной наружности (да, я такой!) одинокий молодой человек в приличном костюме в ночном кабаке. И черт же меня дернул ответить:

– Знаете, я помощник следователя. Сегодня я первый раз убил человека.

Меня утешали всем коллективом. Причем так наутешали, что вышел я из «Шато» в половине седьмого утра мертвецки пьяным, с одной гривной в кармане – притом что только-только снял с карточки стипендию – и побрел к метро. Хорошо, что был проездной, не пришлось топать до ИПАМ пешком – а зима ведь!

Злые уборщицы здорово ворчали на меня, когда я шаркал к лифту, минуя пропускной пункт, и не совсем соображая, где нахожусь. В кабинете профкома я проспал до начала второй пары, на которую тоже не попал. Не попал в прямом смысле – не смог войти в дверь. Извинился (не помню перед кем) и отправился отпаиваться крепким черным чаем без сахара.

То была пара протокола и этикета, и препод, как мне потом не без удовольствия рассказывали, высказалась в духе: «я алкашам зачеты не ставлю». Поставила, разумеется, как миленькая, но понервничать малость пришлось…

В тот день я занимался любимым делом: бродил по Институту и дышал на людей. Когда вышел из кабинки туалета, где меня здорово стошнило, в предбаннике как раз курили Леша, Илюха и компания.

– Ох ты, а я-то думал, что за звуки там, дракон умирает, что ли? – съязвил Леша, но я покорно отмахнулся и пошел оттуда прочь.

Мой путь лежал на кафедру, и там у меня произошла милая встреча с Настей и Джихад.

Да, именно так нежно именовали студенты факультета госуправления эту железную леди с грацией пантеры. По документам ее, понятное дело, звали иначе, да и в лицо так не нарекали.

Джихад совмещала в себе следующие ипостаси:

1) заведующая нашей выпускающей кафедрой;

2) декан факультета госуправления;

3) мой и Настин научный руководитель;

4) светоч отечественной науки;

5) душевная замечательная женщина.

Вот она вся – справедливая и суровая, голубая кровь отечественной профессуры, душа и опора ИПАМ со значительным опытом работы на разных должностях в закрытых аналитических центрах специфических ведомств.

Джихад и Настя сидели за столом и вдвоем правили Настину курсовую. Я завис над этими двумя самыми прекрасными существами в ИПАМ и впялил глаза в кривую Гомперца, в которой ничего не смыслил и до сих пор не смыслю и горжусь этим.

Настя засопела не то от негодования, не то от моего пивного перегара. Джихад подняла на меня тяжелые глаза.

– Так, Логинов… Ты че?

Я молчал и смотрел на Настину грудь кривую Гомперца.

– Может, это он к тебе? – обратилась Джихад к уединившемуся в углу с газетой доценту Филимончуку.

– Не, это он к своей женщине любимой, – отмахнулся Филимончук, не отрываясь от прессы.

Настя коротко хохотнула, упорно не глядя на меня.

– Логинов, шел бы ты отсюда к чертям и не показывался б на кафедре с бодунища, а? – гневно, но незло воскликнула Джихад, готовая швырнуть в меня ножницы, что как раз были у Me под рукой. – Изыди!

Я пошел оттуда ко всем чертям – хотя в дальнейшем не оставил привычки показываться на кафедре с бодунища.

Следующим утром мы с Настей пересеклись в курилке, и теперь – благодаря вчерашнему – у меня появилась зацепка для разговора.

– Филимончук произвел тебя в мои любимые женщины, – заметил я. – Это для меня, видимо, большая честь.

– Что ж так? – спросила она, хитро прищуриваясь.

– Ну как же, ты ж… Ты ж вон какая!

Молодец, Логинов! Прекрасно делаешь комплименты девушкам, кусок идиота. Еще бы сказал «ну ты ж ого!», или «ну ты вааще!», или «ты ж клевая телка!»

– Да ладно? Я так не считаю, – спокойно обронила Настя.

Я тихо сказал что-то вроде «хаха» и замолчал секунд на десять. Да, Логинов, ты мастер разговор поддержать. Сейчас она опять докурит и, не прощаясь, свалит, и тогда уже…

Быстро что-то придумать!

– А помнишь, ты говорила о звездах? – осенило меня с очередной затяжкой. – Мне Илюха на Новый год подарил пригласительный на двоих на смотровую площадку на Соломенке. Составишь мне партию? Ну, не с ним же мне идти…

– Может быть, – сказала она. – Как знать. Ну, пока.

Настя улыбнулась мне прямо в лицо и покинула курилку, не успел я о чем-то еще заикнуться.

Может быть? Как знать? Какого…? Как это все понимать вообще?

Впрочем, для начала нужно было достать где-нибудь тот пригласительный, о котором я только что великолепно соврал, и на всякий случай оповестить Илью, что это – его подарок.

Я много глупых и очень глупых вещей делал в своей жизни: разбил кулаком окно в квартире друга[11], порвал Лешкину страховку, проголосовал за цензура на президентских выборах, купил нетбук «Асер» с Убунтой, подарил некурящему Долинскому антикварную серебряную пепельницу на тридцатилетие, сходил зимой на продуваемую ледяным ветром смотровую площадку, гнездящуюся на бешеной высоте.

И если о большинстве этих поступков я думаю с некоторым сожалением и разочарованием, то последнее, несмотря на высокую степень глупости, не было глупостью как та ковой.

Почему Настя согласилась? Видимо, чувствовала, что со мной будет интересно – она любит познавать людей. Несмотря на первое впечатление обо мне, которое могло бы кому-то показаться неудачным, она во мне что-то рассмотрела. А что увидел в ней я? Необъяснимо. Она действительно красивая. Но не только в этом дело – я почувствовал в ней что-то родное, почти семейное. Вскоре я нашел объяснение этому явлению, но лучше вернусь к нему попозже.

– И ты уверен, что мы не окоченеем? – с сомнением спросила Настя, когда мы встретились перед входом в здание.

Было темно и страшно – пасмурный зимний вечер. И хотя ветер здесь, внизу, был не такой уж и сильный, имея элементарное понимание физики, я должен был бы догадаться, что на сто метров выше будет ураган. Но я не имел элементарного понимания физики, потому что физику у меня вел учитель труда.

– Уверен! Я вообще не очень быстро мерзну, – солгал я. – Да и там наверняка стоят UFO-обогреватели, все-таки цивилизованное место! А ты тепло оделась?

– Ага, – подтвердила она. – Ну, веди на свои звезды.

…Какие UFO? О чем я думал?

Ладно, о чем я думал – догадаться несложно. Но как я мог так вступить? Все, что нам предоставили заправилы этого бизнеса перед подъемом на смотровую площадку (на которой, разумеется, кроме нас двоих никого не оказалось), – не теплые, но довольно большие пледы.

Мы сели за столик с видом на центр. Перед тем как накинуть плед, Настя достала из сумочки фляжку – не из тех плоских рафинированно-серебристых, что обычно дарят начальникам среднего и нижнего звена, а настоящую увесистую флягу цвета хаки, – и поставила перед собой. Меня это, признаться, порадовало и обнадежило.

– Будешь греться? – спросила она. – А то, смотрю, мы только пришли, а тебе уже не очень…

– Че это? Коньяк? – уточнил я, хотя был готов греться чем угодно.

– Не-а, водка. Так что?

– Да, конечно! – быстро согласился я, принял протянутый мне сосуд и отхлебнул.

Какая-то очень мягкая и дорогая водка – может, финская? Или «Русский стандарт»?

– Это «Финляндия», – ответила Настя на мои мысли.

– А почему камуфлированная? У тебя и пиджак, помню, был подобный. Ты думала об армейской карьере?

– Не, просто хороший пиджачок, теплый, – спокойно ответила она, – а фляга дедова. Я иногда ее беру на подобные мероприятия. Кстати, ну и где твои звезды?

– Какие ж могут быть звезды в центре Киева в рабочий день? – ответил я. – Это ж было так, фигурально выражаясь… Но красиво ведь?

– А, то есть мы пришли в баньку, заодно и попариться? – улыбнулась она.

Состояние спутницы меня поражало и восхищало: у меня от пронизывающего ветра зуб на зуб не попадал, я говорил с явной дрожью в голосе, а она была спокойна, как удав.

Вместо ответа я закивал.

– Ну тогда расскажи, чем ты занимаешься. Ну, про Комсомол я уже поняла…

И я рассказал. После того, как я махнул еще водки (из закуски у нас оказались только орешки в шоколаде), сознание пустилось в полет. Но на этот раз обошлось без очешуительных историй. Я говорил о себе, о семье, о том, как в детстве когда-то испугался теней и прятался от них за папину спину – и нам пришлось изменить маршрут и идти лицом к солнцу, чтобы страшных теней и вовсе не было, и о будущем, и о том, что буду работать в ИПАМ.

Я перестал ощущать холод – здесь, на высоте дохрена и больше метров, со мной были только ее ироничные глаза, водка во фляге и ночной Киев.

Не помню, как мы оказались под одним пледом – видимо, я применил допотопный прием с потягиванием и обнял ее. У Насти тогда были холодные ладони и негнущиеся пальцы. А мои руки никогда не мерзнут, как бы холодно ни было – возможно, хорошее кровообращение[12].

– Тебе нравится все это? – с интересом спросила она. – Вся эта общественная работа, конференции, концерты, показушная благотворительность?

– Она не показушная, – отмел я. – Мы действительно помогаем…

– Да я знаю, но почему всегда так публично и широко это рекламируете?

– Давай не будем об этом?

– Давай, – тихо согласилась Настя. – А о чем?

– Например… – я замолчал и приблизился к ее губам.

Она так резко отдернула лицо в сторону, что я и сам отпрянул в шоке: что случилось-то?

– Не нужно этого, – по-прежнему тихим спокойным голосом. – Не надо.

– Хорошо, как скажешь, – согласился я (а какой был выбор?) – Мы не будем.

– Не надо, – повторила Настя. – У нас не будет отношений, Коля. У меня есть молодой человек, я его люблю, и…

Все-таки не обманула она Виноградова! Твою ж мать! А зачем тогда она пошла со мной?

– И вы давно вместе? – я не знал, что еще спросить в той ситуации.

– Достаточно давно, – пояснила она. – С осени.

«Зрители на трибунах рукоплещут эпическому неудачнику Н. М. Логинову, который в Одессе, когда она еще была свободна, провтыкал свой шанс, поскольку предпочел напиться в стельку…»

– Тебе дискомфортно со мной? Может, лучше мне?… – зачем-то поинтересовался я, не выпуская ее рук из своих.

– Нет, что ты. Все хорошо. Правда. Ты замечательный.

Настя улыбнулась и плотнее прижалась ко мне спиной.

…– А мне плевать на того Летчика, подумаешь! – крикнул я, вылезая на пушку. – Говорила мне мама: «иди, Коля, на летчика учись»…

– Ты ж летать боишься, – напомнил Леша.

– Я летать не боюсь. Я падать боюсь!

Мы с Ильей и Лешкой сидели на танке в Парке Славы.

Был конец апреля, и мы отмечали мой двадцать первый День рождения. В такой торжественный день даже Лешку можно раскрутить на выпивку, чем я немедленно воспользовался. Паша и Стежняк со мной День рождения отгулять не смогли: первый снова улетел в теплые края, вторая была не в особенном восторге от компании Ильи и Лешки – да я и не настаивал на ее присутствии.

Апрельская ночь благоухала смешанным ароматом пива, водки, Лешкиного «Парламента», Илюхиного «Винстона» и моего «Собрания», а также моих носков, поскольку я влез на танк без обуви. Мимо нас уже прошел наряд милиции, но по счастливой случайности не тронул – либо не обратили внимания, либо решили дать ребяткам погулять.

Мне было о чем говорить в тот вечер: я был глубоко подавлен тем, что впоследствии патетически нарек «окончательным разрывом бесперспективных попыток завязать крепкие отношения с Настей».

Весь второй семестр мы с ней провели бок о бок, и мне никогда ни с кем не было так хорошо.

Этого ее Летчика действительно звали Влад, как ранее доложил Илья, но мы с ребятами условились не называть его по имени – nomina sunt odiosa[13]. Он постоянно чем-то занят и не имел на Настю много времени. Как вообще можно умудриться отношения построить в таких условиях?! Недавно закончил летную школу и разных дел имел невпроворот – пилоты, ясно, не летают сразу после выпуска, у них там всякие практики и прочая лабуда.

Итак, вывод, к которому я пришел: Настя напоминала мне… моего отца. Разумеется, не внешне: чувство юмора, отношение к людям, какое-то романтическое, дикое понимание справедливости, увлечение и нежная любовь к тварям божьим – от котиков до осликов. Она даже сигарету держала так, как он, и глаза ее улыбались так же.

Зиму мы провели, резвясь, как дети, на катке, опрокидывая друг друга в снег в Протасовом Яру, распивая в маленьких ресторанчиках глинтвейн и поедая жареный камамбер с клюквенным соусом. Наверное, я сошел с ума, но меня вполне устраивало, что наибольшей степенью интимности, которую я мог себе с ней позволить, была возможность пройти за ручку или наклонить голову, чтоб она почесала меня за ухом, как урчащего кота… А когда пришла весна, мы стали проводить больше времени в парках и у Днепра. Однажды Настя даже вытащила нас с Пашей и Стежняк куда-то в Киевскую область на рыбалку с ночевкой. Но рыбу она ловила и тут же отпускала, независимо от размеров и невзирая на наши уговоры и стенания.

В мой День рождения, который выпал в тот год на субботу, мы встретились утром в моем любимом месте – в парке Шевченко. Настя была в легком полупрозрачном платье, радостно улыбалась и принесла для меня подарок – серебряный портсигар с барельефом льва.

– А там внутри есть надпись – «Князю Сумарокову-Юсупову от Государя в День Полтавской победы?» – предположил я. – Это хоть не антиквариат?

– Не знаю, – пожала плечами она, хитро улыбаясь. – Можешь считать антиквариатом.

Это был очень приятный подарок[14].

– Можно – обнимашки? – предположил я.

– Можно, в честь Дня рождения, – согласилась Настя.

…А дальше все было очень хорошо очень плохо – в тот день я запланировал поставить все точки над i, а вышло, что просто убил ситуацию.

Мы прошли до памятника Шевченко, где я остановился, повернулся к ней лицом и взял за плечи.

– Что случилось? – испуганно спросила она.

Гениальный Логинов приступил к процедуре. Я говорил долго, почти две минуты. Воспроизвести все это сейчас сложно, да и нет смысла. Речь свелась к тому, что я ее люблю и это все неправильно. Мы не должны быть друзьями, это противоестественно, мучительно, и я больше этого не выдержу. С каждым новым высокопарным словом – а я этого не замечал, потому что глядел себе под ноги – Настя вздрагивала, ее зрачки расширялись, и руки дрожали все сильнее. Финальный аккорд был просто виртуозен: я сказал, что сейчас уйду, и пусть она переварит и осознает все, что я на нее выгрузил. Я очень ей благодарен и очень жду ее звонка – как только она будет готова…

Повернувшись спиной к Насте и памятнику Шевченко, я зашагал по направлению к бульвару – нужно было немного пройтись и освежиться. Я почувствовал себя освободившимся от груза и понимал, что сделал все правильно.

…– Представляете, даже не звонок, а СМС, – рассказывал я друзьям, сидя на пушке и болтая ногами. – «Нам лучше прекратить общение». Все! И все! На звонки не отвечает, на сообщения тоже – полный игнор. Кажется, это конец.

– И хрен с ним… с ней, то есть. Много рыбы… ой, – Илья осекся, поняв, что я не оценю юмора, и продолжил в другом ключе, – ну, то есть надо отвлечься, и тебе полегчает.

– И как мне отвлечься? – возмутился я. – Как мне отвлечься от человека, который мне стал роднее всех за это время? Как мне забыть… а, что вам рассказывать, много вы понимаете…

– Бухай, кури и сдохни, – прокомментировал Леша.

– Тихо ты, – вмешался Илья. – Тебе надо напряжение снять. Завтра вечером иди к Смагиной на воскресную вечеринку. Помнишь, я говорил, что она глаз на тебя положила? Так вот сразу и… подлечишься. Она же приглашала?

Таня – дочь профессора Смагина. Он работал на моей кафедре, а Таня училась в одной группе с Ильей, на ФЭП. Ну как – относительно говоря «училась», потому что она скорее лазила по клубам и по курортам с друзьями-подругами. Мы с ней виделись несколько раз в студенческих барах, пересекались в столовой за столиками с общими знакомыми, да еще как-то раз сидели рядом на новогоднем концерте.

– Да, приглашала, – признал я. – Но Танечка – это же совершенно не мой вариант. Если б она хотя бы человеком была полезным, а то ведь там лоска больше, чем смысла. Я после общения с Настей балованный, мне мозги нужны. А с ней о чем общаться? Может, знаешь темы?

– Знаю – немедленно ответил Илья. – О новом дизайне сумочек Фурла.

– Да, Логинов, с такими подругами, как помрешь, так шмотошником нарекут тебя на небесах! – вставил Леша.

Я легонько ударил его в плечо, а он, недолго думая, отвесил мне подзатыльник, но силу рассчитал неудачно – я сделал весьма забористое полусальто и приземлился на жо на жесткую спину.

– Мать твою, упырь, я сейчас соберу кости и убью тебя, – простонал я снизу.

Перепуганный не на шутку произошедшим, друг немедленно спрыгнул ко мне и помог подняться. Дико болел крестец, болел так, что я не то что о мести думать не мог – с трудом разговаривал. Илья тоже слез с орудия и подошел поближе.

– Ну, теперь-то я смогу рассказывать всем, что с танка упал, – выговорил я, когда боль и шок чуток спали. – Леха, ты теперь за такси домой платишь, понял?!

– Да все нормально, не мельтеши, заплатим мы, заплатим, – успокоил Илья. – Ты на пятках попрыгай, чтоб не так больно было, и сразу полегчает.

Я уже хорошо изучил «принцип Виноградова», но все равно рискнул и попрыгал. И, как ни странно, действительно полегчало, из чего я сделал вывод, что Илья порой дает мудрые советы.

– Ну, спасибо, помог…

– Я теперь еще и душевную боль твою сниму, если сделаешь так, как говорю. Приходи завтра к Тане. Меня там не будет, правда, у меня работа есть срочная – раздел диссера пишу одной мадам. А ты накачайся хорошенько алкоголем и не думай ни о чем…

Около полудня я проснулся на своей кровати между Ильей и Лешкой. Поначалу жуткая боль в нижней части спины меня озадачила, но потом я вспомнил про падение с танка, и все сомнения пропали. У меня ушло жалких полтора часа, чтоб разбудить и выпроводить этих двоих, после чего, собравшись с духом, я позвонил Тане.

– Да, Коленька, привет! – пропела она в трубку и тут же перехватила инициативу. – Ты сегодня придешь на Варфоломеевскую ночь?

Вальпургиеву ночь, недалекое же ты создание…

– Да, я планировал… А во сколько собираемся?

– Ура-ура-ура! – возвестила она. – Значит, будь к восьми на Владимирской возле Оперного театра. Перейдешь дорогу – там кофейня будет. Возле нее я тебя встречу!

– Да, спасибо.

– Ну давай, чмоки!

«Чмоки»! Тьфу, блин… «Лю тебя»! «Чмоки»! Фу-фу-фу!

Я заготовил для этого вечера историю про сына прокурора района, который учился со мной в одном классе. Он давал концерты на арфе, а арфу за ним носил смешной усатый лейтенант, который потом влюбился в учительницу математики и вскоре женился на ней.

У Тани дома было на удивление много людей – она уверяла, что это все наши студенты, но почему-то в ИПАМ я почти никого из них не встречал, зато иногда пересекался в ночных клубах и в кальянных.

– А где родители? – спросил я после того, как Таня представила меня друзьям.

– Отец свалил на дачу! Да забей на него! Я с ним не общаюсь, – ни к селу, ни к городу резко заявила Танечка.

Да уж, девочка просто чудо. Из этого заявления я сделал вывод, что мама с ними либо не живет, либо ее уже нет. Интересно, чего ж она так с отцом? Вроде как Смагин ее нормально всем обеспечивает… Или это просто отсутствие мозгов и… Ай, Логинов! Не жениться же ты на ней собираешься! Ты пришел расслабляться!

– Вискаря новому гостю, за знакомство! – крикнул какой-то азербайджанец в золотом пиджаке и золотых туфлях. – Пей до дна!.. Давай, родной!..

…Твою дивизию, как же пить-то хочется!..

Но сушняк был даже не на втором месте в списке неудач и проклятий того утра – он получил бронзовую медаль.

Серебряная медаль досталась сонной и голой Тане Смагиной, которую я увидел слева от себя, как только повернул гудящую голову, чтобы осмотреться.

В кровати. В большой кровати в шикарной спальне ее отца. Слева от меня.

«Но я же ничего не помню?» – попытался успокоить себя я, и тут же вспомнил все…

Так, спокойно. Одеться и уйти. Раз нас еще никто не разбудил, значит, отца еще нет, и я успею. Все в порядке, Логинов, ты молодец, ты хотя бы, как говорит Илья, «расслабился и отвлекся», теперь надо по-тихому свалить.

Но сначала – пить!

Я отыскал на столике возле зеркала некоторые элементы одежды и аккуратно пошел на кухню. Первое, что увидел, кран с водой – я взял стоявший в раковине немытый стакан из-под чего-то алкогольного, наспех его сполоснул, наполнил водой и быстро выглушил.

– Тебе чаю, может, сделать? – раздался мужской голос за спиной.

…В списке действующих лиц трагифарса моей жизни я уже представлял вам Смагина – в качестве своего тестя. Но в то утро он для меня был все еще преподом моей выпускающей кафедры, который читал у меня на втором курсе политическую историю, до жути невнятный предмет без практической и даже теоретической ценности, которого никто не понимал. Тем не менее, политическая история входила в программу на всех трех факультетах, в результате чего Смагин загребал чемоданы валюты за проставленные зачеты и экзамены. Это был, впрочем, не единственный и не основной источник доходов – профессор владел небольшой транспортной компанией, сетью СТО и ресторанчиком на Обуховской трассе.

Почему-то его считали профессионалом, и репутация ученого у Смагина была хорошая. В его работах В работах, подписанных его фамилией, не к чему было придраться. Каким-то магическим образом этот доктор наук государственного управления – согласитесь, редкая степень? – умел вызывать к себе глубокое доверие, чем и пользовался без малейших угрызений совести. Ну и в придачу этот баловень судьбы был удивительно хорош собой. Годы шли ему на пользу (хотя какие там у него годы?). Его смоляные черные волосы с легкой проседью хорошо оттенялись темно-синими, сапфировыми глазами. А сказать, что профессор всегда был в идеально отглаженном деловом костюме с галстуками от трехсот евро – это ничего не сказать.

Поговаривали, что некоторые наши наивные студенточки специально недобирали баллов до зачета, чтобы прыгнуть к нему в постель. И правда, завидный мужик: вдовец (об этом я узнал чуть позже), красивый, умный, при деньгах и при статусе. Я в эти россказни не верил – пока впоследствии не познакомился со Смагиным ближе. Даже ближе, чем хотелось бы…

Итак, дивным весенним утром (относительное утро – это случилось около полудня) я стоял в одних трусах на кухне огромной квартиры (где-то в районе Оперного театра), принадлежащей преподавателю моей кафедры, с чьей дочкой я только что провел ночь. Сам препод, не отличавшийся, собственно, демократичностью и толерантностью, спокойно сидел за кухонным столом с большой стеклянной чайной кружкой в руке, в белых льняных штанах и черной футболке, и смотрел на меня с легкой ухмылкой.

Золотая медаль утренних бед нашла своего владельца – им стал профессор Смагин!

Чтобы представить весь мой ужас, понять, как тряслись колени, представьте себе, что вы наставили рога стоматологу, который сейчас полезет к вам в рот удалять зуб мудрости. Представили? Вот так было.

– Доброе утро, – молвил я.

А как тут еще начнешь разговор? Не молчать же.

– Хорошее у тебя, Коленька, утро – первый час! – парировал Смагин, не переставая улыбаться. – Ты б сходил одеться, что ли. Так что, сделать все-таки чаю?

– Не откажусь, спасибо, – почему-то брякнул я («Ой дурак!» – крикнул внутренний Логинов где-то в моей пустой черепной коробке) и быстрыми шагами, задним ходом отступил в спальню (в его спальню, Смагина!)

Таня еще спала (хоть это хорошо!), обхватив руками подушку и уткнувшись в нее лицом. Я быстро-быстро натянул рубашку, джинсы и… присел на край кровати.

Так, что теперь будет? Что ему сказать? Здравствуйте… как там его зовут?… Да, я был в гостях у Тани… «Я не знал, что вы вернетесь так рано»… Ага, а знал бы – так свалил бы? Не катит. Нет – «я не знал, что так получится». Тогда получается, я его дочь случайно трахнул, только из-за пьянки? Оскорбится. Но он какой-то уж слишком спокойный. Может, он меня сейчас… того? Надо сказать, что есть люди, которые знают, что я здесь! Боже, Логинов, что ты за остолоп! Не будет Смагин убивать тебя в своей квартире. А диплом? Все, выгонят перед защитой бакалаврского диплома. А за что меня выгнать? Не за что. Разве что на защите завалит, он же в ГЭКе у нас. Или его убрали? Была же ротация… О чем ты вообще думаешь, какой диплом? Просто выйди, скажи, что тебе жаль, что так произошло, что вообще даже ничего не помнишь… Отлично, за такое он точно в морду даст. Кулаки-то у него дай Боже! Просто выйди и жди, что он скажет!

Так я и сделал. Я нарочито неспешно вышел из спальни и прошел на кухню. Мой чай поджидал – на столе напротив места Смагина стояла дымящаяся кружка с заботливо извлеченным из нее пакетиком, рядом – стальная сахарница с кубиками белого и коричневого рафинада и плошка с темным медом и щипцами.

– Я не знал, любишь ли с сахаром, поэтому накладывай сам. Я бы предложил вишневое варенье, да Филимончук был в гостях, все вишни съел. Присаживайся, чего ты?

Я послушно присел и робко взял кружку, но не отхлебнул – ждал непонятно чего.

– А я и не знал, что у вас с Таней отношения, – как ни в чем ни бывало продолжал Смагин. – Рад, очень рад, что она выбрала тебя. Ух, повезло же тебе, да, Коля? Да, у Танюхи моей много кавалеров было достойных, но раз уж ты – так тому и быть.

Я подавил в себе крик (но расширение зрачков, наверное, подавить не смог) и, быстро схватившись за кружку, сделал три-четыре глотка, обжигая себе внутренности. Поставил обратно и посмотрел в сапфиры Смагина, но тут же опустил глаза: я не мог.

– Что же ты раньше не говорил? – измывался Смагин. – Я бы тебе и поддержку оказал, какую-никакую. Ну, теперь-то ты от моей заботы не сбежишь!

Он хлопнул в ладоши и потер руки, а у меня отнялись ноги.

– Во-первых, теперь за бакалаврат можешь не переживать. К защите – не готовься даже, – он махнул рукой. – Отдыхай, у тебя лето началось, считай. Про магистратуру тоже не думай, а думай сразу про аспирантуру. Ты же у нас собираешься работать, правильно? Нам такие люди нужны. А свадьбу проведем, наверное, после выпускного уже, потому что…

Смагин говорил неспешно, прихлебывая чай, зная, что я не стану его перебивать, а я сжимал в руке рукоятку кружки и молчал, глядя на его огромные загорелые кулаки. Я слышал слова «аспирантура», «работа», «свадьба», «квартира», «успех», а в голове звучали совершенно иные – «увольнение», «без диплома», «без будущего».

Если я дам задний ход, он сделает так, что меня больше не возьмут ни в один вуз – с него станется. А если нет – выходит, что я… я подхожу ему на роль зятя. Он-то не знает про мою склонность к алкоголизму любовь к тусовкам, знает меня только как хорошего студента, из небедной семьи, красавца, лидера…[15] Да и мои планы относительно работы в ИПАМ были ему на руку.

Смагин – мой будущий тесть. Это совершенно ясно. Я женюсь на Тане, и у меня будет должность и хорошее жилье. А еще я каждый день буду видеть ее не отмеченное интеллектом лицо и слушать ее идиотскую речь. Каждый день. Каждый. До смерти. По крайней мере, до смерти Смагина. Или моей. Или ее… Классика жанра: кто первый откинет копыт – шах, Ходжа Насреддин или ишак? И хотя я, бесспорно, видел себя в роли Ходжи, мне больше подходила ишачья шкура.

Настя, мой зеленоглазый Бог, для чего ты оставила меня?…

Я не стал ждать Таниного пробуждения и бежал из этой страшной квартиры. Мне предстояло обсудить ситуацию, и прежде всего…

…– Прежде всего, тебе надо прокапаться, – убедительно сказал Леша, которому я позвонил, едва оказался на улице после «чаепития». – Есть же врачи хорошие, лекарства – чего ты не лечишься, балда?

– Леша, я не шучу, – вздохнул я.

– И я не шучу! Перезвонишь, когда белочку вылечишь! Смагин! Сказал! Что ты будешь его зятем! Вот к психиатру так пойди и скажи, он тебе… кабинет предоставит в психиатрической лечебнице! Я занят делами серьезными, пока.

Илья, которому я позвонил уже из дому по Скайпу, был более толерантен.

Он пил кофе и курил прямо за компьютерным столом – родители, видимо, были на даче.

– Ну, молодец. Что хотел – то и получил! – спокойно поздравил меня он.

– Я не собирался на ней жениться!

– Назвался груздем – полезай в ЗАГС, – ответил друг. – Ты думал, с тобой шутки будут шутить? Смагин, наверное, до безумия рад, что кто-то клюнул на его дочь! У тебя ж репутация среди преподов хорошая. Да и Танечка вроде неравнодушна к тебе, раз позвала на такое пати.

– Илюха, да она же… Ну…

Виноградов приблизил лицо к веб-камере и поучительно проговорил:

– Как говорит мой дед, «бачили очі, що купували!»

– Да ну тебя, блин. Я же был в стельку и не понимал, что творю! Просто хотел отвлечься от Насти и как-то компенсировать… ты же сам мне советовал?

– Ну, ты только Смагину еще это скажи, что отвлечься хотел! Он тебе мигом башку размозжит.

– Ладно. Спасибо, ты очень помог, – проворчал я. – Буду родителям звонить.

– Угу. Насте сам скажешь? На свадебку-то пригласишь ее? – глумился Илья.

Я отключил Скайп.

Друзья, называется!

Родители только пришли с пляжа, чем были весьма довольны, и тоже отнеслись к моей новости вполне толерантно. Я не стал в красках расписывать им плюсы и минусы Танечки, а про Настю и предысторию этого вообще не упоминал – просто в общих чертах представил картину: встреча на вечеринке, секс, столкновение с «папочкой» в кухне.

– Ну, не пойдет, так разведешься, – заявила мама. – Ничего страшного.

– Да. Да и потом, судя по фоткам, что ты скинул, она вполне ничего.

Ага, ничего… Ничего нет в ней, вот чего!

– Да-а-а-а, – протянул я. – Ничего так, милая девочка.

– Мы приедем через пару недель познакомиться с будущими родственниками, – пообещал отец откуда-то сбоку: в кадре его не было. Наверняка полез за винцом – обмыть новость. – Жди!

– А что там Настя? – осведомилась мама.

– Занята уже, – махнул рукой я. – Забудь о ней, как и я забыл[16].

Паша и Стежняк новость эту узнали одновременно, вечером того же дня в «Шутерсе».

Оба смеялись дружным басом минуты три, а потом Паша похлопал меня по плечу и заказал официанту «литровый графинчик водочки для жениха и друзей», а Стежняк попыталась меня как-то выручить:

– А что если как-то попробовать отбрехаться? Ну, или…

– Он меня уничтожит, – я покачал головой. – Я ничего не хочу, кроме как работать в ИПАМ, а Смагин не даст мне работать, если я дам задний ход. Никак, без вариантов. Глухо, мертво, пусто, темно и страшно.

– А со своим другом Долинским советовался? – спросил Паша. – Он умеет вопросы решать.

– Да, точно. Отличная идея! – восхитился я. – Бравушки!

Друзья недоуменно пожали плечами.

Они не знали того, что давно знал я. Долинский и Смагин – закадычные друзья. Оба играли в преподской сборной ИПАМ по футболу, ездили в одной компании на рыбалку, и, несмотря на более чем десятилетнюю разницу в возрасте, были на «ты». Просить Андрея теперь «решить вопрос» со Смагиным не то что излишне, а явно во вред.

Танечка покорно отнеслась к папиной идее. Вернее, Смагин – на то он и профессор! – подал ей эту идею так, что она решила, что сама так хочет. Видимо, Илья не ошибался, и она действительно давно была ко мне неравнодушна…

Моя будущая жена вынудила меня объявить о наших отношениях и скорой свадьбе статусом в соцсети, причем сделать это мне пришлось немедленно. Ох, сколько я всего прочитал и выслушал… Были тут и «ой, как я за вас рада» от таких же завистливых куриц-подруг, как она сама; и «а что за баба вообще?» от моих друзей вне ИПАМ.

А Настя молчала.

Я встретил ее утром следующей недели перед ИПАМ, спокойную (или сонную?) со стаканчиком кофе.

– В общем, я женюсь, да, – вместо приветствия сказал я.

– Я в курсе, – ответила Настя и сделала вид, что улыбнулась. – Поздравляю.

– Прости меня… – прошептал я, не поднимая головы.

– О чем ты? – удивилась она. – За что?

Нет, нет, нет – она не играла. Ей действительно было почти все равно.

Разумеется, я не хотел в это верить – мне думалось, что Настя все равно обо мне думает, что она не хочет, чтоб так сложилось, и что я все равно буду ей ближе, чем этот Летчик… И прекратить этот самообман вовремя у меня не получилось.

– Я пойду, – сказал я.

– Ну давай, – спокойно ответила Настя и отхлебнула кофе.

И я пошел. Пошел в ИПАМ – любезничать с будущей женой, изображать на публику, как все хорошо и замечательно, играть в счастье…

На бакалаврском выпускном я получил еще два молниеподобных удара в сердце.

Стежняк взяла академотпуск и собралась в Европу: заграничный любовник, представитель какой-то полуаристократической семьи, позвал ее «пожить у него в замке». Как пойдет – кто знает. В любом случае, возвращаться она не планирует. А Паша не будет продолжать учебу в Украине, едет в США на какую-то бизнес-программу. Это – папина воля, он тут бессилен, так что и с ним скоро будем прощаться…

И узнал я это только на вручении дипломов, когда они дружно подошли поздравлять меня «с красненьким дипломчиком».

– Не могли раньше сказать? – я держался слабеющей рукой за лацкан Пашиного пиджака. – Или это для полноты картины? Добить решили?

Оба молчали. Им было сложно говорить или объяснять…

Последние два товарища, с которыми были связаны те воспоминания моей молодости, что не касались Комсомола и общественной деятельности, а были студенческими приключениями, покидали меня на пороге новой жизни.

Этой прекрасной новой жизни в смагинской квартире на Владимирской.

Я не помню, как прошел выпускной. Ничего не помню – намеренно накачался до полного беспамятства. Точка.

Был бы рад и свадьбу не помнить, но тут не так просто все – Смагин мягко, но настойчиво попросил меня «быть в сознании». Я не мог отказать любимому тестю.

Праздновали мы в начале сентября. Ни Паши, ни Стежняк не было в стране. Настю я пригласил, но она вежливо отказалась – «твоей жене может быть неприятно мое присутствие». В самом деле, многие в ИПАМ знали о наших с Настей… недоотношениях… и Смагин тоже знал. Ни к чему было его драконить.

На свадьбе гуляла половина кафедры и даже несколько человек из администрации, что дало мне совершенно точно понять: Смагин не самый обыкновенный профессор, раз уж первый проректор приехал поздравлять его со свадьбой дочери.

Моих друзей было много меньше, чем Таниных – всех, кого можно было не приглашать, я не приглашал. Лешка был, и Илья пришел с Инной. Но поздравлять подкалывать меня друзья подошли вдвоем, без прекрасной дамы, когда я курил в одиночестве у выхода во время идиотского конкурса типа «станцуйте ламбаду на газетке».

– Ну что, поздравляю, тупой рыцарь! – хлопнул меня по плечу Лешка. – Ты победил принцессу и получил в награду чудовище!

– Между прочим, у Тани третий размер, – отметил я.

– Ой, как круто! – всплеснул руками друг. – А говно-то с изюмом!

Поистине, Леша – мастер короткого ответа.

– Кстати, о еде. Почему нет суши? – изумился Илья. – Я же отмечал в гостевых пожеланиях: хочу японскую кухню.

– Я в теплое время года суши не ем, – признался я, чуя в голосе друга издевку или подвох. – Зимой будем есть.

– Почему зимой? – встрял Леша. – Чтоб земля промерзла, и хоронить было тяжелее?

– Вы меня поздравлять пришли или душу рвать?!

– Да, поздравлять, – начал Илья. – Итак, Коля, мы за тебя очень рады… Мы знаем, что вы с Танечкой давно к этому шли… Но какого ж хрена ты делаешь, а?

Я молчал и смотрел в его голубые глаза.

Леша решил оживить ситуацию:

– Ты подумай, потому что она самая обычная девка. А вот такие, как ты, на дороге не валяются! Хотя нет – валяются, я видел.

– Ну что вы меня мытарите? – просипел я (не представляю, откуда я знаю такое слово).

Они переглянулись и синхронно кивнули: пора!

Леша достал из внутреннего кармана пиджака какой-то достаточно габаритный конверт и протянул мне.

– Вы серьезно? Вы мне дарите деньги? – невесело засмеялся я.

– Это сертификат на прыжки с парашютом на двоих, – уже серьезно сказал Леша. – Может, тебе повезет, и ее парашют не раскроется. Мы хотели подарить тебе что-то подешевле и похреновее – например, шар для принятия решений…

– Но решили, что ты и так свои решения с помощью шаров принимаешь, – перебил Илья.

Леша укоризненно поглядел на него, из чего я понял, что Виноградов только что украл его запланированную шутку.

– Спасибо, ублюдки, – грустно поблагодарил я и выбросил окурок. – Идем, с проректором выпьем.

Команда молодости нашей

…Тогда отец говорит сыновьям своим:

– Возьмите по целому венику и попробуйте сломать. Взяли они… и сломали. И подумал отец с печалью: «Да, так и будут дети дураками; ну хоть сильные».

Фольклор

Проректор на моей свадьбе был неспроста. В тот месяц очередной раз переформатировался Кабинет Министров, и ему предложили пост замминистра образования. Как оказалось, это было известно еще до того, как я стал мужем Тани, – и будущий министерский чиновник приехал на свадьбу поздравить Смагина не только со свадьбой дочери, а с новым назначением… в свое освободившееся кресло.

Я никогда не спрашивал тестя, почему и как он получил должность первого проректора ИПАМ: купил, выпросил, выиграл у кого-то в карты? Не исключено, что просто хотели взять человека со степенью «доктор наук государственного управления» – для пущей важности, для укрепления статуса Института. Не знаю. Но очевидным было, что Дед со Смагиным очень плотно сдружились, и Дед уже тогда в кулуарных разговорах называл его своим преемником.

Смагин переехал в загородный дом, который давно уже отстроил для себя, а меня милостиво пустил в квартиру на Владимирской, да еще и презентовал свою старую машину – черную «Тойоту Камри».

Таким образом, я закончил четвертый курс профессорским зятем, а пятый начал зятем первого проректора ИПАМ. Не исключено, что кто-то из заядлых карьеристов желал бы оказаться на моем месте, и кто-то мне дико завидовал.

Но… каждый раз, когда я просыпался рядом с Таней, а потом приходил в Институт и видел Настю… вспоминал тот балкон у Стежняк, и Настины руки, которые нужно греть… И мне хотелось выйти в окно, этажа с шестнадцатого. Потому что другого выхода у меня не было.

Мир, как говорят, тесен – а в рамках ИПАМ он вообще схлопнут в маленькую коробку.

Сразу после свадьбы я узнал, что мой старший приятель и покровитель Комсомола Долинский дружил со Смагиным не только на почве любви к футболу или рыбалке – его консалтинговая фирма активно поддерживала смагинский бизнес.

Напомню, бизнес моего тестя выглядел как холдинг «Грифон-сервис»[17], в который входили несколько СТО, ресторанчик и перевозочная служба. Теперь, когда Смагин стал первым проректором, то есть правой рукой Деда, у него было гораздо меньше времени для внеинститутской деятельности – нужно было полностью отдаться ИПАМ. Дед уже приближался к тому возрасту, когда следует думать не о должностях, а о вечности. Чтобы оправдать его надежды и самому вознестись на пост ректора, особенно в условиях высокой конкуренции, Смагину предстояло здорово потрудиться.

В ноябре мы втроем с Долинским собрались в доме Смагина (он настоял, чтоб я начинал присматриваться «к семейному делу»), и мой тесть, сверкая властными темно-синими глазами, ласково попросил Андрея сосредоточить все свои усилия на «Грифон-сервисе».

– Я не бизнесмен, я инвестор, и, понятное дело, сам не занимаюсь этим, – объяснял Смагин, а мы с Долинским покорно кивали. – Теперешний директор моего холдинга – хороший, честный человек, но он уже теряет навыки и не так эффективно справляется с ситуацией. Нам нужен кто-то помоложе. Человек, которого я хорошо знаю, и который будет под рукой у нас, – он многозначительно замолк на мгновение, и продолжил, – потому что вы, ребята, мои ближайшие друзья и помощники…

Но я же не напрашивался в помощники, Смагин! Не просил!

– Я не предлагаю, конечно, сразу делать его директором. Работы в «Грифон-сервисе» много, и чтобы понять, могу ли я доверить человеку свой бизнес, я должен увидеть, как он дела делает. Я знаю, что ты, Андрей, обладаешь кадровыми ресурсами, – тесть пристально заглянул в глаза Долинского. – Найди мне дельного человека в «Грифон-сервис» среди своих магистров или выпускников. Пусть освоится, а через пару лет, если будет справляться, возьмет бизнес на себя.

Долинский кивнул и улыбнулся, мельком взглянув на меня. Этот быстрый взгляд дал мне понять – компаньон подумал про того же, что и я…

В январе Илья досрочно, за три месяца до очередных выборов, подал в отставку с поста главы Комсомола и вступил на должность руководителя одного из отделов смагинской фирмы.

Работать этот парень, как вы уже поняли, умел хорошо, и пары лет на его апробацию не понадобилось – уже через год его назначили заместителем директора, а еще через полгода, сразу после получения магистерского диплома, он возглавил фирму (разумеется, под чутким контролем со стороны Долинского).

Смагин придерживался принципа «держи друзей поблизости». Едва мы с ребятами выпустились, как для меня открыли ассистентскую ставку на кафедре у Джихад (я начал с семинаров по теории госуправления и политическому анализу), а для Ильи – на финменеджменте, где работал и наш милый друг Долинский.

Леша отправился в юридическую фирму «Строльман энд партнерс», где ему, благодаря рекомендациям нескольких преподов с факультета правовой политики, предложили должность помощника адвоката. В принципе, там ему было самое место. Таких, как Леша, я называю «луноходами» – неконтролируемые и несгибаемые. Его запустят на дело, и он будет выжимать из него все, что можно, пока не победит. Юриспруденция – это для него. Курить Леха так и не бросил, зато перешел с «Парламента» на «Кэмел».

Не прошло и трех лет, как мы с Ильей защитили кандидатские. Инна к тому моменту превратилась из любимой девушки в законную жену и работала с ним вместе в «Грифон-сервисе» – она оказалась отличным бухгалтером.

Но нет бочки меда без ложки дегтя – Настя, общение с которой для меня после разговора в парке Шевченко свелось к «привет-пока», тоже получила место на кафедре государственного управления. Она, конечно, была умнее меня, потому что вела семинары по матмоделированию и теории принятия решений – это не болтология, там думать и знать надо…

Она не злилась на меня. Когда я узнал, что будем работать вместе, я позвал ее на чай в преподскую столовую и сказал, что мы должны попробовать вернуть все на прежние круги.

– Ну… а ты не будешь выкидывать таких фокусов? – спросила Настя, делая вид, что сомневается – но я уже умел читать ее глаза.

И продемонстрировал ей свой безымянный палец с клеймом Смагиных.

– Ладно. Я тебе верю, – улыбнулась она. – Мир?

На Настином безымянном пальце сверкал аналогичный символ – только не я надевал его ей на палец… Мы скрепили договор пожатием мизинцев. Я не мог без общения с ней, да и ей было нелегко.

И у нас получилось[18].

Вот так мы и жили-работали в то тихое безветренное время. Смагин спокойно вел проректорские дела, по капельке пережимая у Деда контроль над процессами. Это вызывало вполне понятное, но молчаливое недовольство других претендентов, но мой тесть знал толк в подковерной борьбе и, играя на противоречиях своих недругов, становился все более и более влиятельным лидером – иногда казалось, что даже более влиятельным, чем сам Дед.

Долинский забросил свои прочие дела, и его фирма фактически слилась воедино с «Грифон-сервисом», полностью переключившись на обслуживание бизнеса Смагина, которым руководили Виноградовы. Офис находился в полукруглом здании на углу Артема и Тургеневской, там в основном хозяйничала Инна. Илюха чаще «хозяйничал» за столиком на кафедре финменеджмента – у ассистента достаточно большая нагрузка.

Час от часу, когда конторе нужна была правовая поддержка, наш «луноход» Леша тихо шуршал мозгами в своем рабочем кабинете на Трехсвятительской, и вентилятор шуршал в одном темпе с его извилинами.

А я почти не принимал участия в бизнесе. Когда Смагин понял, что в финансовых вопросах от меня толку, как от гаишника в космосе, доверил мне помогать ему в институтских делах, которые подпадали под неписаную сферу влияния первого проректора. Сюда входили и поступление, и правильное распределение нагрузки, и организованное репетиторство. Не могу сказать, что я этого не любил или не умел – комсомольский опыт помогал. Тем более, эти дела приносили доход, приятное дополнение к зарплате.

Мне приходилось пересекаться с разными функционерами этого беспрерывного процесса – деканами, завкафедрами, методистами. Достаточно тяжело было подстраиваться под каждого, договариваться с ними, нервничать по любому поводу. А когда вдруг тревожные звонки моих клиентов-студентов прерывали благодатный дневной сон, приходилось названивать, передоговариваться, настаивать, упрашивать… Неудивительно, что в таких условиях алкоголь помогал мне расслабиться и почувствовать себя легче.

Но главной моей работой было делать хорошо Танечке, которая, разумеется, нигде никогда не работала. Не хочу рассказывать подробно, но я… в принципе… справлялся с этим… Все-таки, ведь это благодаря статусу зятя Смагина я получил место на кафедре, где в свое удовольствие проводил пары и писал наукообразные монографии и статьи. В отличие от Ильи мне не приходилось разрываться между двумя работами, и при этом мое финансовое положение не страдало – мы с Таней получали регулярные щедрые подачки пожертвования от Смагина.

Одним из таких пожертвований была отданная мне старая машина, о которой я уже упоминал. Я не люблю водить, но какое-то время приходилось. А потом – потом эта машина стала поводом для знакомства с одним важным участником нашей команды, Вадимом Васильевичем.

Вадим Васильевич – очень хороший водитель, которого я встретил в первый год своей работы на должности доцента на Берковцах, когда в выходной день возвращался с похорон одного нашего институтского корифея (я был там без машины), и решил заехать к Леше домой и перекинуть с ним стаканчик холодной водки.

Я собирался было остановить такси на дороге, но мое внимание почему-то привлек старенький оливковый «Фольксваген», дежуривший у выхода с кладбища, и я решил узнать цену. Показалось на мгновение, что я где-то его уже видел…

– Пятьдесят до Соломенского рынка.

– Присаживайтесь, поехали, – неожиданно согласился таксист.

Я сделал порыв к заднему сиденью, но правая задняя ручка не сработала, и я приземлился рядом с водителем[19].

– Вы, я вижу, с траурного мероприятия? – участливо поинтересовался догадливый таксист, кивнув на темный не по погоде пиджак. – Соболезную. Кто-то из близких?

Я откинул спинку кресла и со смешанным оттенком лени и усталости ответил:

– Относительно близкий. Коллега. Сгорел на работе. Не очень старый, просто не выдержал. Напряженная обстановка. Нервы.

– А вы, простите, где работаете, если не секрет?

Я повернулся, чтобы разглядеть своего извозчика, и за полторы секунды оценил все, что хотел увидеть.

Что ж, этот парень из тех, про кого говорят «человека без возраста»: ему смело может быть как тридцать, так и пятьдесят. Волосы не седые, а какие-то серые, торчат коротким ежиком. Глаза желтоватые, болезненные, но на лице ни единого пигментного пятна, ни единой морщины, напротив, здоровый румянец. Малиновая футболка с Че Геварой. Пахнет качественным приятным одеколоном, но не роскошным, разумеется. Руки накачанные. Часы с кожаным ремешком, крупные, немодные. Серебряное обручальное кольцо, рядом, на среднем пальце, еще одно – скорее всего, «Спаси и сохрани». Машину ведет расслабленно, едет быстро, но не лихачит.

– Я работаю в Институте.

– Вы преподаете? – уточнил водитель.

Нет, апельсиновый фреш давлю в столовой! Там я и заработал на костюм от Роберто Кавалли.

Я просто кивнул и улыбнулся.

– Вам нравится? Я и сам когда-то отношение к вузу имел, пять лет был деканом по иностранцам в медуниверситете. Не думал, что сейчас молодые люди идут в науку. Вам, простите, сколько лет? Тридцать?

Это был отличный намек на то, что пора бы мне бросить пить.

– Мне двадцать семь.

– А, ну для мужчины это не оскорбление! – расхохотался разговорчивый таксист. – Тридцать, сорок, двадцать семь… Я и сейчас чувствую себя на девятнадцать! А по виду мне, как, сколько?

– Я бы назвал вас человеком без возраста…

Я был ошеломлен, как четко он прочитал мои мысли. Таксист кивнул, выворачивая руль для поворота:

– Я так и думал. Меня так называл кто-то, помнится, какая-то полуинтеллигентная дамочка. Да, так бывает. Но я не всегда так выглядел…

– О чем вы? Выглядели еще моложе?

– Нет, старше. Пока со службы не ушел.

– Вы имеете в виду медицинский?

– Нет, я имею в виду спецназ военной разведки, – он усмехнулся так по-доброму, словно только что сорвал одуванчик и подул на него, радуясь чудесному движению пыльцы в воздухе. – Двенадцать лет отбарабанил. Удивлены?

Я не был удивлен – привык к болтовне за годы пользования такси (ни единого водителя в звании ниже полковника, разумеется, не встречал). Но как человек более-менее сведущий в людях, я умел различать треп и откровенность, и понял: дядя не врет. Сразу же представил его в камуфляже, темных очках, с АКС на плече и сигарой в зубах перед строем бойцов.

– Представляете меня в камуфляже, с автоматом и папироской во рту перед ротой? – иронично улыбающийся декан-десантник-таксист вскрыл мое сознание.

Я вжался в кресло и не мигая разглядывал переносицу собеседника.

– Да, и еще добавил бы вам темные очки, для пафоса, – поделился я, не понимая, как мои мысли так быстро читаются.

– Темные никогда не носил. И пафос никогда не любил. Я очень простой человек, из простой семьи, с простой биографией. Призвался, служил, убивал, уволился. Профессия у меня такая: убийца. Потом, случайно, армейский товарищ позвал в медицинский, руководить отпрысками тех, кого я не добил в джунглях.

Произнеся это, он даже не улыбнулся. Похоже, это не шутка. Если б Родина приказала, он бы оставил деканат и убивал снова. Без эмоций, без сожаления, без лишнего энтузиазма. Прицелился, выстрелил, перезарядил. Не высовываясь. Не паля без разбору. Этот не стал бы сжигать деревни – он профессионал. Один выстрел – один труп.

– Интересно… – я сказал это, чтобы не молчать и не обижать разговорчивого гражданина, но это слово вызвало новую волну реплик.

– Ничего интересного, поверьте. Сын хочет по моим стопам. Говорит, мол, связи у тебя есть, устрой. А я не хочу. Я хочу, чтоб он в баскетбол играл, а не штык-ножом махал. Чтоб баба его на каждый звонок не бежала с трясущимися руками, ожидая «Ваш супруг погиб, защищая Родину». А вы служили?

Его желтоватые глаза на секунду переключились на меня и вернулись в прежнее положение наблюдения за дорогой.

– Военные сборы проходил, ничего интересного и полезного, кроме строевого шага, не вынес оттуда. Современная армия, как по мне, бесполезна, вы уж не обижайтесь.

– А я и не обижаюсь, – уверил таксист. – Хотя, считаю, еще кое-что вы вынесли: чувство локтя. А, ну-ну, скажите, что это не так, а?!

– Так. В точности так. Чувство локтя и прикрытой спины.

Он внезапно протянул руку, покрытую шрамами, видимо, от гранатных осколков (вот тебе и живое свидетельство).

– Меня Вадим зовут.

– А по отчеству? – от неожиданности спросил я.

– Вадим Васильевич, – улыбнулся собеседник, не убирая руки.

– Николай. Очень приятно, правда, и очень интересно, – я сердечно пожал протянутую клешню. – Приятно, что мы с вами нашли общий язык.

Через десять минут, выгружаясь из машины возле киоска с пивом, я уже настолько проникся беседой с Вадимом Васильевичем, что достал телефон и разблокировал клавиатуру.

– Вадим Васильевич, мне порой надоедает передвигаться на такси, а вожу я плохо, поэтому машина живет на парковке. Так что ищу себе постоянного водителя, и очень хотел бы человека надежного и интересного. Позволите мне записать ваш номер? Возможно, встретимся на днях и обсудим условия?

– Записывайте, чего там, – охотно согласился убийца. – Я как раз ищу что-то более стабильное в заработках. У вас танк-то хороший?

– «Камри». Не новая, но не рассыпается.

– Пойдет. До встречи, Николай. Буду ждать вашего свистка.

Среди всех, с кем я сталкивался в ИПАМ, исполняя поручения Смагина, тяжелее всего было работать с КГБ – главой преподского профсоюза.

Я знал про него много со слов Долинского, который по-прежнему состоял в президиуме профкома. Отец КГБ служил в одноименной спецслужбе, дед – тоже в какой-то сродной конторе, и младший с пеленок грезил опасной и благородной карьерой разведчика. Но судьба-злодейка избавила его от этой участи, потому что своим слабым с рождения зрением КГБ не впечатлил приемную комиссию в специализированном вузе. Да и отец-чекист наотрез отказался содействовать с поступлением.

Тем не менее, на срочную службу в армию слабое зрение попасть не помешало, тем более что на вожделенный юрфак без такого опыта дорога была закрыта. После этого парень попал на работу в один из рейтинговых классических университетов Киева, но долго там не задержался из-за конфликта с руководством, и вскоре после распада Союза устроился на работу в новосозданный ИПАМ, на факультет правовой политики. Репутация принципиального и серьезного преподавателя опередила приход КГБ, наш Дед его полюбил и вскоре с удовольствием протолкнул на пост главы профкома, где тот получил отдельный кабинет и подобающие чину почет и уважение.

В тот год, когда начались наши с ним противоречия, главе профкома исполнилось полвека, хотя при первой встрече ему никогда не давали больше сорока.

Если бы я был настоящим писателем, его портрет выглядел бы так: «Небольшого роста, широкий в плечах румяный сероглазый мужчина с правильным прямым носом и аккуратными золотыми очками, гладко выбритый и всегда, в любую погоду носящий серый костюм-тройку». Секретарь Деда частенько упоминала, что КГБ чертовски красив, и если бы не был женат, она бы мимо такого мужика не прошла. И другие незамужние дамочки всех возрастов молча соглашались с ней, постоянно строя ему глазки.

Но, как и надлежит профсоюзному деятелю, КГБ был в матримониальных вопросах праведен. Благодаря обаянию, трезвому уму и здоровому отношению к слабостям коллег, с обязанностями главы профкома он справлялся без затруднений. С непосредственной работой было слабее, ибо, даже будучи хорошим спецом в теории государства и права, КГБ частенько прогуливал собственные лекции из-за ужасной занятости. Но студенты его любили, поэтому в те дни, когда он все-таки добирался до аудитории, его обычно ожидал аншлаг.

Профкомовец был не так богат, как Смагин, хотя однозначно не голодал. Я не задавался целью проследить источник его дохода[20], но он явно не был преступным – поэтому КГБ имел полное право осуждать тех наших немногочисленных коллег, что зарабатывали исключительно мздоимством. Правда, бочку открыто он не катил: корпоративная солидарность, как-никак.

И все же, единственным настоящим врагом КГБ в коллективе был мой тесть. На то была простая причина: вскоре должны состояться выборы нового ректора, и, если не принимать во внимание Деда (а его никто уже не принимал во внимание), Смагин был единственным серьезным кандидатом. Однако КГБ не считал, что Смагин достоин занять высший пост, и, ввиду отсутствия в коллективе других сильных противовесов, планировал выдвинуть на выборах свою кандидатуру.

К моей деятельности профкомовец относился более-менее лояльно. Правда, ему не нравилось мое отношение к трудовому распорядку. Однажды утром в понедельник я завалился на кафедру и объявил коллегам: «А меня сегодня КГБ похвалил – сказал, что я с утра уже хороший!»

Да, был грешок, принял коньяку с утра в честь Дня освобождения Киева – но это ж не без повода! Меня можно понять! Тем более, мои мелкие недостатки абсолютно не вредили научно-педагогической работе. Я исправно приходил на все лекции и семинары, писал учебники и методички, выпускал профессионалов и гордился своей работой.

Я как-то обещал рассказать про тот самый день, когда должен был проявить чудеса самоконтроля и добраться до студентов, будучи накачанным текилой с пивом. И вот теперь, наконец, пришла пора это сделать.

В полную противоположность моему пробуждению в то утро начался трудовой день у КГБ.

Наш бравый профкомовец обитал в квартире – не такой большой, как моя, но расположенной в славном домике на улице Богомольца, как раз напротив МВД. Он освежил бритье, надел выглаженный костюм, галстук до половины пряжки, запонки, часы, и вышел к машине. КГБ ездил на белой «Волге» 24–34, так называемой «догонялке», или машине сопровождения. Машина была немолода, но в хорошем состоянии – хотя свист колес за километр оповещал студентов, курящих на ступеньках ИПАМ, о прибытии ответственного лица.

На парковку alma mater мы подъехали одновременно. Такое почему-то случалось частенько, и мне приходилось проходить сто пятьдесят метров до входной двери рядом с КГБ и поддерживать беседу.

Обычно мы трепались на нейтральные темы – ну какие из нас друзья? Меня забавляла его праведность, а сам КГБ свято помнил, что я зять его заклятого врага, и этого было достаточно для формирования скрытой антипатии.

В тот июньский вторник профкомовец узнал обо мне нечто большее, и это сыграло стратегическую роль в моей жизни.

– Утро доброе, Николай Михайлович! – он поприветствовал меня, наверняка мигом прочитав на моей морде, что утро совсем не доброе.

– Салют высокому начальству, – я вяло протянул руку, хотя обычно старался пожимать клешню энергичнее. – Вы, вижу, на работу, как на праздник? И не жарко?

Я-то не дурак[21], был в рубашке с короткими рукавами и легких белых брюках.

– А вы, вижу, с праздника – и сразу на работу? – попытался пошутить он.

– И не говорите… Принимаю теорию госуправления у первого курса, а у самого в голове колокол гудит.

– Знакомо, знакомо, – улыбнулся КГБ, хотя откуда этому рафинированному эстету знакомо ощущение похмелья?

Мы подошли к крыльцу, и наш разговор сомнительной приятности закончился. Я чуть отстал, доставая на ходу сигарету, махнул ему рукой на прощание и остановился у крыльца, чтобы подымить для снятия головной боли.

Представляю, что вспыхнуло у него в голове: «Нарушаем устав Института, Логинов? Дурной пример студентам?» Но он деликатно промолчал – я все-таки зять великого и ужасного Смагина…

В одиннадцать тридцать, не отойдя до конца от всех последствий алкогольной интоксикации, бодрясь, я вошел на кафедру и застал там непосредственное начальство – Джихад. Едва я радостно поприветствовал ее, завкафедры метнула в меня строгий взгляд.

– Так, Логинов. Когда ты, малыш мой, научишься не мешать трех напитков, или хотя бы будешь делать это не за день до экзамена?

Я уже не имел необходимости прикидываться свежим и облегченно упал в первое попавшееся кресло.

– А можно, я им автоматы выставлю?

– Я тебе так выставлю потом, что уши загорятся, – пообещала Джихад, и в ее словах звучала настолько искренняя угроза, что я снова мобилизовался и немедленно встал. – Растворись в коридорах, иначе настучу тестю!

Я растворился в коридорах. Ни к чему мне разговоры с «папочкой» о здоровом образе жизни и ответственности за пьянки.

– Ну что, господа будущие студенты? Начинаем матч! – радостно возвестил я. – Сейчас возьмусь за вилы… то есть за ведомость, простите, разведем мяч и приступим.

Я любил принимать экзамены у первого курса, старался их щадить и по возможности не отправлял на пересдачи. И никто у меня не списывал. В этом не было необходимости. В течение семестра я запоминал всех в лицо и по имени, да и никаких бумаг ни на лекциях, ни на семинарах не держал. Точно так же проходил и мой экзамен – работы на проштампованных листках откладывались в сторону, а я приступал к экзекуции.

Я требовал от них все, что рассказывал на лекциях и семинарах, выжимал из этих тугих голов то, что вбивал в них на протяжении семестра; выходил с экзамена в девять вечера с последним студентом, выкуривал сигарету на ступеньках и уезжал, чтобы отоспаться.

Я любил свою работу.

Но нашелся человек, который не считал меня достойным ее.

Дело чести (свидетель: КГБ)

Никакие житейские блага не будут нам приятны, если мы пользуемся ими одни, не деля их с друзьями.

Эразм Роттердамский

Видок господина Логинова еще с утра навел меня на мысль о том, что этому человеку давно не место в ИПАМ. Спустя несколько минут догадка подтвердилась.

– Вы глава профсоюза? – прозвучало мне в спину, когда я прошел в свое крыло мимо аккуратно одетой пожилой женщины с заплаканными глазами.

– Простите? – я обернулся и прищурился, вглядываясь в незнакомое лицо (пора заменить очки). – Мы не знакомы?

– Успеем познакомиться, если вы меня примете, – грустно сказала женщина, и я понял, что она только-только перестала плакать. – Если не поступите так же по-скотски, как ваш проректор…

Проректор! Возможно, речь идет о Смагине?

– Тише, тише, что вы! Идемте, идемте же… – я подхватил посетительницу под руку и увлек к своему «логову»: в ИПАМ у стен есть не только уши, но и глаза.

Осенью – выборы ректора. Мне позарез нужна какая-нибудь подстраховка, козырь, чтоб не допустить Смагина к кормушке, не позволить ему превратить ИПАМ в семейный бизнес. Конечно же, поддержка коллектива – основной плюс, но мало ли, что удумает этот синеглазый лис.

Я налил посетительнице чаю и поставил перед ней открытую коробку конфет.

– Вы правильно поняли, я глава профсоюзного комитета. Расскажите, что у вас стряслось, отчего слезы? Я гарантирую вам помощь и поддержку, что бы ни произошло.

Мое участие было совершенно искренним – не люблю несправедливые обиды.

– У меня все в порядке, это у вас произошло, – женщина снова начала расстраиваться, и я успокаивающе погладил ее по руке, что быстро возымело положительный результат. – У вас в Институте, я имею в виду. Извините, а как вас зовут?

– Константин. Давайте без отчества, хорошо?

При нормальном освещении я увидел, что эта женщина старше, чем показалось первоначально, хотя по голосу не скажешь.

Она грустно улыбнулась:

– А вы гораздо более приятный собеседник, чем проректор Смагин…

Значит, я угадал! Коротко кивнул, давая понять: да, Смагин – не самый лапочка.

– Меня зовут Ирина Драбова, я врач, – начала женщина. – Моя дочь учится на четвертом курсе вашего Института, на факультете госуправления…

Ага, отлично – еще и его факультет!

– …У меня вымогают взятку за поступление дочери в магистратуру.

– У нас в Институте? Кто? Назовите мне фамилию, и я…

– Его зовут Николай Логинов.

Просто подарок судьбы! Зять Смагина, бельмо на глазу отечественной науки, инородное тело в здоровом организме высшей школы, самовлюбленный котяра. Но я нашел в себе силы ответить жалобщице корректно, в духе корпоративной солидарности:

– Впервые слышу, чтобы в ИПАМ вымогали деньги, да еще и такой прекрасный молодой специалист, как Николай Михайлович. Но я всегда готов прислушаться к людям. Возможно, что-то упускаю, тем более что следить за режимом не входит в мою компетенцию…

Не скрою, мне было трудно бороться со стыдливым румянцем на щеках: не далее как вчера декан ФЭП в моем присутствии в своем собственном кабинете отдал этому хлыщу тысячу евро за экзамен каких-то своих протеже. Этот Логинов уже ничего не скрывал и никого не боялся.

Дама обрадовалась, ведь в отличие от Смагина, я готов был ей поверить.

– Значит вы с ним разберетесь?

– Разумеется! У вас ведь есть доказательства?

Я слабо верил в то, что таковые будут, и спросил скорее на всякий случай: какие уж тут доказательства могут быть? Но она меня приятно удивила.

– Да, у меня есть звукозапись. Я знаю, что для органов этого мало, но вы, возможно, захотите послушать…

Она запустила руку в сумочку и достала диктофон.

Обстоятельства вынудили меня пойти на радикальные шаги в отношении соперников по «внутрипартийной борьбе». Я позвонил в УБЭП старому армейскому дружку, отдел которого курировал среди прочего и борьбу с коррупцией в вузах, и пообещал заехать к нему домой для важного разговора.

Велехов живет на Лукьяновке. Я не стал брать машину, на случай, если придется выпить по пиву, и мы договорились встретиться вечером в сквере Котляревского.

Друг выглядел на редкость плохо, даже для своей профессии: хмурый, небритый, с синяками под глазами. С ним рядом без поводка бежала громадная овчарка. Я критикую Велехова за то, что он держит такую псину в квартире – жестоко это, зверям простор нужен… Но тот не может без собаки – привык, когда мы служили в погранвойсках.

– Привет, старый. Как служба? – начал я.

– Все плохо, – буркнул он. – Рассказывай, что у тебя за дело.

Велехов всегда приветствовал конкретику, поэтому я перешел к делу:

– Посоветоваться надо. Есть проблемы на работе.

Он легко кивнул: давай.

– Куда двинемся?

– Прямо, – он махнул рукой в сторону «Променады».

Псина добродушно виляла хвостом и крутилась под ногами.

– Один мой коллега ведет себя нечистоплотно…

Велехов вдруг посмотрел на меня очень серьезно:

– Костя, я надеюсь, ты не собираешься моими руками расправляться с соперниками? Мое отношение ты знаешь.

– Не перебивай. Я знаю твое отношение, но то, что я скажу, важно. Этот сукин сын, по фамилии Смагин, вгонит в гроб Институт и меня вместе с ним. Он стал первым проректором и движется к ректорской должности. На редкость беспринципный гад – все, что угодно, сделает для личного обогащения. Обложил ИПАМ колпаком.

Друг понятливо кивал и подслеповато щурился, глядя мне в лицо. Я продолжил:

– Ты ж знаешь, терпеть не могу беспредела и стяжательства. И, увы, плацдарм для должности ректора Смагин уже оприходовал – сбить его оттуда будет не так просто. Да и не получится напрямую. Но его зять – мальчишка, жадный не по годам – не такой осторожный и еще более алчный. Есть вариант, как его взять за жабры.

– И что мы сделаем с этим алчным мальчишкой? – приятель зевнул как-то очень длинно и протяжно, и пес тут же повторил этот его жест.

– Ко мне обратилась женщина, с которой он требует взятку. Нужна твоя помощь.

Велехов сделал длинную паузу, подавил очередной глубокий вздох и разразился ответом, от которого мне поначалу не стало легче:

– Скажу тебе так, Костя. Я хорошо знаю, кто такой Смагин и что он собой представляет. Может, знаю даже больше, чем ты. Мы постоянно наблюдаем за ИПАМ – это такая контора, за которой нужен глаз да глаз, учитывая чьи дети там учатся, и где они потом работают. Но, помимо нас – наблюдателей, – есть очень серьезные люди в больших кабинетах, хотят прибрать ваш универ к рукам. Конкуренция ведомств, слыхал про такое? У них и руки длиннее, и звезды на плечах пообъемнее, но пока что они своих прав на ИПАМ не предъявили. Значит у нас есть возможность взять ситуацию в свои руки. Это, наверное, не самый взвешенный мой поступок, но я тебе помогу. Без гарантий, правда.

– Хочешь сказать, крыша Смагина может оказаться мощнее ваших ребят? – догадался я.

– Именно, – подтвердил друг. – Но надо рискнуть. Пока что ни про какую его крышу я не слыхал, поэтому тут мы ничего не нарушаем. Давай, рассказывай поподробнее, что там у тебя…

Первые двое взяты без боя

Честные люди – это соль земли. Главное, чтобы они не стояли у тебя на дороге.

Выдержка из тоста Николая Логинова на одном из новогодних корпоративов

Не требовал я денег у Драбовой, все это клевета… ее дочь сама на меня вышла, через одного из студентов, которому я когда-то помогал. Спросила, могу ли я посодействовать ее поступлению в магистратуру, потому что она немного сомневается, бакалаврские баллы на грани проходных и так далее. Подстраховаться хотела. Я и согласился подстраховать, причем по стандартной таксе, сорок штук в «деревянной валюте». Как раз норма – для ее случая.

Она сказала, что деньги сама передавать не будет, а хочет, чтоб я с ее мамой встретился. Тут бы мне и заподозрить подвох, был бы я умным или хотя бы рассудительным… Но – я же великий Логинов, зять проректора, какой тут может быть подвох? Да раз плюнуть! Надо – так встретимся, делов-то.

Солнечным июньским днем я прибыл в ИПАМ, провел консультацию с третьим курсом ФЭП, где должен принимать анализ социальных систем, и сразу же позвонил Вадиму Васильевичу, чтобы он забрал меня с работы и отвез в «Тануки» для совершения сделки.

На выходе из Института перед самым турникетом меня перехватил жизнерадостный и улыбающийся всем ртом Долинский.

– Стоять! – повелительно протянул он. – Коля, ты торопишься?

– Да, надо должок забрать у одной гражданки, – признался я. – А что?

Долинский сиял, как медная монета, был румян и как будто чуток поддал.

– Да дочка пошла! Марина звонила, они у бабушки сейчас гостят в Одессе. Так малая сегодня первые шаги сделала! Давай отметим?

Снова эта Одесса! Зачем он ее упоминает? Вот за это бы… Да ладно, праздник же у человека…

– Я в любом случае сначала за деньгами, а потом – можно, – согласился я. – Ты ребятам звонил? Как они?

Долинский скривился:

– Как всегда, у Леши дела, да он и не пьет среди рабочей недели, а Виноградов у тещи на блинах. Так давай я с тобой? Тебя Вадим забирает? Я все равно за руль не сяду.

Значит перекинул уже Андрей коньяку на радостях…

– Давай, поехали. Дело быстрое – в «Тануки» заедем, заберем сумму, а потом – в «Соломенскую броварню» или во «Фрайдис».

– Да! Я проставляюсь! – крикнул Долинский. – Я проставляюсь, Логинов, у меня же дочка пошла сегодня, представляешь?!

Вадим высадил нас у ресторана, и я отпустил его на полчаса – помыть машину.

Все шло как запланировано: госпожа Драбова сидела у окна и держала сумку на коленях, давая понять, что деньги у нее при себе.

– Напомни, сколько там? – уточнил Долинский, придерживая мне входную дверь.

– Четыреста страниц по сто знаков, на родном языке… Она сказала, что ей на английском неудобно будет.

Я издалека улыбнулся своей дорогой клиентке. Нам с Долинским оставалось пройти еще десять метров по залу, и было не с руки отвечать партнеру более развернуто.

– Не суть, – согласился тот. – Как говорится, главное не подарок, а внимание.

Когда мы присели за столик, Драбова грустно улыбнулась, как и положено человеку, который сейчас расстанется с сорока тысячами.

– Ирина Анатольевна, я очень рад! Познакомьтесь, это мой приятель, Андрей Александрович. Он тоже будет помогать в нашем деле. Знаете, это же один человек не делает, поэтому и сумма такая значительная…

…Разговор с клиентом не клеился, я в темпе допивал чай с запахом рыбы и поглядывал на часы. Все готово к отходу. Вот-вот мы сядем в машину, Вадим забросит нас в банк, я закину деньги на счет и поедем кутить. Четыре увесистые пачки уже перекочевали в мою папку и виртуально согревали сердце.

Вдруг Долинский, сидящий лицом ко входу, испуганно расширил глаза, пнул меня ногой под столом и стремительно поднялся с места. Я не успел проследить за его взглядом, начал инстинктивно приподыматься, но мое движение быстро оборвали двое рослых парней в легких темных пиджаках поверх белых рубашек, бросив меня лицом на стол.

Краем глаза я заметил, как Долинский получил от «официанта» тычок в солнечное сплетение – скорее символический, но, видимо, достаточный сильный: приятель подавился дыханием и согнулся пополам.

Трясущуюся от волнения Драбову быстро увели прочь, нас с Долинским в крайне неудобных позах поволокли к выходу. Машины с Вадимом я у выхода не заметил, из чего сделал вывод, что он еще не вернулся…

Следователь нам попался суровый – по лицу видно. Ему сорок с лишним лет, усталое лицо с синяками от бессонницы, резкие дешевые сигареты, совковый кабинет, гражданский прикид – старая белая рубашка и джинсы. Очередной дотошный неуправляемый «луноход» типа Леши. С таким непросто разговаривать.

От накопившейся за двадцать минут езды до отделения злобы и страха у меня открылся поток красноречия.

– Говорила мне мама: «иди, Коля, в ГАИшники». Не слушал, а зря. Стоял бы на трассе в капитанских погонах, такие вот здоровенные уши бы себе отъел и горя б не знал. А так все норовят меня правоохранительные органы обидеть. Давеча, вон, оштрафовали за пиво в общественном месте. Ну как сказать, «оштрафовали»… Мы с Ильей и Лешкой белорусское пиво из бочонка пили, Лехе брат передал. Это возле памятника Быкову, там такой вид на Днепр классный, особенно на закате. Соображаем мы, значит, на четверых – ну, с Леонидом Федоровичем Быковым, он же тоже там сидит – а к нам двое коллег ваших подошли с укором, мол, как не стыдно… Документы спросили. Мы двое пропуска Институтские показали, а Леша – он же на самом деле еврей столичный, хоть и не признается – сказал, что у него с собой нет документов, с него и спроса нет. В общем, мы с Ильей по двадцатке за каждого сунули, они и утихомирились. Это тоже в вашей компетенции, да? Дача взятки должностному и т. п.? А теперь моя очередь поучаствовать в процессе. Как называется то, что вы на меня вешаете – брача взятки?

Долинский меня не слушал, хмуро молчал и смотрел в пол. Зато мент навострил уши, хотя тоже не поднимал глаз от протокола и не менялся в лице.

– Какие-то вы все скучные. Уйду я от вас. Можно, я уйду от вас, кэп? Простите, или в каком вы на самом деле звании?

– Шутите, – проворчал он, – чувство юмора есть. И на зоне с ним легче будет. А звание у меня – подполковник УБЭП.

Меня взбесили его спокойные садистские интонации.

– Дебильная шутка про зону, кэп, – неожиданно резко и хрипло сказал я, не узнавая сам себя и своего голоса. Долинский поглядел на меня, как смертник на петлю. – Я тебя по стене размажу. Парикмахерскую «Василек» будешь сторожить!

Следователь немедленно поднял глаза на сержанта, стоявшего у меня за спиной, и тот легонечко, почти шутя, ударил меня ребром ладони по плечу. Так больно мне давно не было… Я подался вперед и упал со стула, но добрый сержант помог подняться (затруднительно было сделать это самому, да еще и в наручниках).

Долинский в ужасе поглядел на меня, на доброго сержанта и мудрого следователя и сильнее вцепился напряженными пальцами в колени.

Когда-то я считал себя храбрым и отчаянным человеком: в школе на контрольных писал второй вариант, сидя на первом, а когда-то даже нагрубил продавщице в хлебном. Но жизнь постепенно развеивала мой ложный оптимизм: после свадьбы я осознал, что боюсь Смагина, а после одного из Дней рождений Стежняк – белой горячки. Теперь, сидя в наручниках, я осознал, что боюсь почти всего, и это стало наиболее унизительным поражением за все время.

Когда меня усадили на место, мент соизволил пересечься со мной взором. Он оказался хитрым жуком: сразу понял, что угроза моя пустая – за таким жалким взяточником, как я, нет серьезной «крыши» – и вернулся к строчкам в протоколе.

– Николай Михайлович, у вас и так проблемы. Не злите меня. Вымогательство – это серьезно, а с учетом того, что вас двое, отягчающие обстоятельства налицо. Я советую вам начать говорить.

Но меня уже понесло, и этот удар меня только рассердил (да, я плохо учусь на ошибках):

– Да что ты? Кино видел? Там говорят: «только в присутствии адвоката»! Мой адвокат уже едет сюда, я ему только что звонил, если ты вдруг забыл. А что у вас против меня? Подброшенный конверт? Показания тетки, обидевшейся на меня за отказ в продвижении ее дочери? Да, Драбова пыталась меня подкупить на этой встрече, но я отказался! И специально привел с собой Андрея Александровича, чтоб были свидетели моего отказа.

По Долинскому было видно, что он хочет второй раз за день пнуть меня, да сидит слишком далеко. От самого ресторана он вел себя мудро и не проронил ни слова.

– Вот видите, а вы говорить не собирались, – тихо молвил следак, что-то корябая на бумаге. – Продолжайте. И будьте добры, обращайтесь ко мне по званию.

– Нет, кэп, я не буду тебе ничего говорить.

Есть же справедливость на свете! Не успел этот волчара огрызнуться в ответ или снова подать сигнал своему вертухаю, как дверь кабинета открылась без стука, и вошел спаситель. Но это был не наш Леша, и не какой-то другой адвокат: это был лысый полковник с пожеваным, гепатитного цвета лицом. Их что сюда, только таких и набирают? Я понял, как буду выглядеть через двадцать лет, если не брошу пить.

Следователь тоскливо поглядел на вошедшего и встал.

– Товарищ полковник, провожу допрос задержанных по подозрению в вымогательстве.

Полковник, видимо, оказался гораздо более серьезной личностью, чем его подчитанный, не стал ломать комедию и просипел:

– Допрос окончен. Вы свободны, господа, пропуска ждут вас на выходе. Советую поторопиться. А вы, Велехов, подождите меня здесь. Есть разговор.

Мы не стали расспрашивать о причинах столь внезапного вызволения и спешно вышли во двор, где под липкой скучал Леша, который уже давно вырос из помощника адвоката до партнера и считался в «Строльман энд партнерс» довольно ценным сотрудником.

– Ого! Как это они вас?

От удивления он чуть не выронил сигарету. Я мельком отметил, что Леша снова перешел на «Парламент», видимо, «Кэмел» опротивел.

Мы с Долинским переглянулись, не зная, как реагировать.

– Я думал, ты нам расскажешь. Прибежал какой-то страшный полковник, погавкал на следака, и тот нас отпустил, без комментариев. Это не твой человек? – удивился я.

– Не-е-ет… – Леша впал в еще большую прострацию.

– И Смагин, что ли, не звонил никому? – удивился Долинский.

– Да нет же, я только собирался ему сказать, он еще не знает! – прогудел Леша.

Меня пожирало любопытство: и что дальше?

– Ладно! – оборвал мои мысли непривычно резкий голос Долинского. – Валим отсюда, валим. Тебе бы, Коля, морду разбить за эту дурацкую подставу. Да в такой для меня день – не хочется! Отметил, блин, праздник… Я пока не знаю, кому мы обязаны случившимся, но однозначно, что очень обязаны… Все, спето-выпито, едем по домам.

Причем тут я? Я его с собой не звал, вообще-то! Хотелось придумать отговорку, но уж больно зло сверкали в мою сторону тигровые глаза, и я решил отшутиться:

– Кстати, о мордах. Леша, меня там в ресторане об стол уронили. У меня все хорошо с лицом, а то Андрей отмалчивается на эту тему? Я красивый?

Леша тоже был не в настроении:

– Да, ты красивый, как свинья в дождь. Лицо твое нельзя людям показывать, и это не после ресторана, так всегда было. Поехали, развезу вас.

Леша теперь ездил на мерсе-внедорожнике и проклинал те годы, когда катался на «французской колымаге».

– Куда кого? – уточнил он, падая за руль.

– Надо нанести визит тому, по чьей ласке нас сегодня «приняли», и сосредоточиться на перевоспитании этого человека, – тихо и злобно сказал Долинский. – Поэтому отвези нас в ИПАМ.

КГБ свернул за угол, направляясь к внутреннему дворику, и лоб в лоб столкнулся с нами. Вернее, с Долинским – тот настоял, чтобы раз уж я хочу присутствовать, то стоял в нише у бокового входа в подсобное помещение, чтоб меня не было видно… Зато я сам видел и слышал все превосходно.

В тот момент я гордился знакомством с Андреем Долинским: вот он, уверенный в себе, сверкающий от осознания собственного могущества, стоит в боевой позиции на нижней ступеньке. Он совсем не походил на напуганного интеллигента, с которым я несколько часов назад ехал в автозаке.

Увидев КГБ, мой приятель сделал два шага вверх, оказавшись нос к носу с профкомовцем.

– Андрей Александрович?… Здравствуйте! Вы на работу?

Надо отдать должное, тот хорошо сыграл: ни намека на удивление, хотя наверняка он знал, что нас уже взяли. Долинский не стал ему подыгрывать.

– Здравствуйте. Нет, я не на работу, я к вам по делу. Скажите, пожалуйста, а зачем вы повели себя так грубо?

КГБ старательно изобразил на лице непонимание.

– Выслушайте, будьте добры, – Долинский сделал успокаивающий жест и заговорил очень тихо и быстро. – Мы готовы забыть об этом инциденте. А вот вам не стоит забывать, что пытаться укусить меня или того, от чьего имени я говорю, бесполезно. Ваши друзья из УБЭП сегодня поняли это. Не мешайте нам работать – мы не делаем ничего ужасного. И я, уважая вас, вашу компетентность и любовь к Институту, советую приложить вектор своей трудоспособности в более нужном направлении. Мы не хотим и не будем с вами воевать. Мы же в вузе, а не в какой-нибудь корпорации, и тут нет места междоусобицам. Пожалуйста, не забывайте об этом.

Не мигая, КГБ разглядывал переносицу своего страшного собеседника, не в силах посмотреть в его пылающие гневом тигровые глаза. Долинский ожидал хоть какого-то ответа. Наконец, профкомовец решился на ответ:

– Андрей Александрович, давайте оба представим, что этого разговора никогда не было. Вы лучше забудьте о нем, как и я. Мы все устали. Но работы впереди еще много, правда?

Я едва сдержался, чтоб из ниши не хрюкнуть: вот она, хорошая мина при плохой игре!

Долинский заметно нахмурился:

– Как знаете.

Не прощаясь, он двинулся в Институт, слегка подпрыгивая от злости при ходьбе. КГБ, проводив его взглядом (и по близорукости не заметив меня в нише), печально вздохнул и последовал к машине.

– Солнышко, я дома.

Как всегда, ни звука в ответ.

Я был измотан, просто выжат. С облегчением сбросив мокасины, прошел в квартиру, не подававшую признаков жизни. Таня, по всей видимости, была в гостях или в каком-нибудь салоне.

– Как приятно, когда тебя встречает родной семейный очаг! Разумеется, жрать нечего… – вслух рассуждал я, но все же двинул в кухню для проверки.

К моему лютому удивлению в холодильнике обнаружилось нечто похожее на продукты питания: огурец, нарезанный сыр (начавший подсыхать), пустая бутылка из-под колы посреди овощного лотка и банка майонеза. Я вдруг вспомнил, что фирма-производитель продукта принадлежала моему однокурснику.

Отлично, Логинов. Чем ты похвастаешься на встрече выпускников? Один друг после ИПАМ закончил Оксфорд, другой выиграл миллионный грант на утилизацию газовых баллончиков, третий – советник премьер-министра, у четвертого студия звукозаписи в Сан-Диего и жена – бывшая модель. А ты – зять Смагина, алкоголик, дурак, взяточник и автор-соавтор двух учебников и трех десятков статей по социальным системам и госуправлению.

Пришлось варить сосиски. Когда-то на диком отдыхе в Крыму Илья пытался научить меня готовить, но сил научиться большему, чем жарить стейк или варить полуфабрикаты, у меня не хватило. Таня, к счастью, умела готовить, но делала это с явной неохотой и нечасто – всю домашнюю работу вела приходящая домоправительница.

Чем дольше я жил с Таней, тем большее равнодушие она вызывала, и тем больше я хотел избавиться от человека, который выбрасывал мусор в окно и коротал жизнь в телефонных беседах, девичьих вечеринках и просмотре идиотских ток-шоу. Юмора и иронии она не понимала, в постели была скорее обузой, чем отрадой, книг не читала, а на робкие намеки отца, что он хочет внуков, отвечала, что «ненавидит детей» (к моему немалому облегчению).

– Поруби ее топором и выбрось по частям из окна. Следователям объяснишь: «Она это так любила!» – посоветовал мне когда-то Леша.

Но я терпел: чтил Уголовный кодекс (за исключением, разумеется, раздела об экономических преступлениях).

Вот и теперь нужно было терпеть и жевать сосиски второй свежести. К счастью, в баре оставался джин, с которым они оказались вполне вменяемым обедом. А после джина меня, как всегда, посетило желание позвонить Насте.

Стопроцентно, никто другой в тот момент не помог бы. После доклада Смагину о случившемся Долинский поехал в одиночестве отмечать первые шаги дочери и наше с ним чудесное спасение, Леша сразу после инцидента сбежал на дачу покормить комаров (каждый – размером с фаланги его длинных пальцев), а Илья, как мне уже было известно, с самого утра был с Инной у ее родителей.

Будем звонить, значит.

– Уле? Здравствуйте, девушка. Я вас не отвлекаю?

– Привет. Нет, Коля, все нормально.

– Подскажи, пожалуйста, номер Джихад, а то я снова его где-то посеял! – попросил я.

– Все действительно нормально, – уверила Настя. – Чего ты хотел?

«Номер Джихад» был моим паролем-проверкой для телефонной связи, нет ли рядом Летчика. Я не играл в Джеймса Бонда – просто не хотел создавать Насте лишних неудобств.

Она ценила это и относилась с пониманием.

Опасные связи

Vamos a comprar una tarta para la cena.

Красиво звучащий эпиграф на испанском, совершенно не связанный с содержанием главы

Я двойственно чувствовал себя с Настей. При каждой встрече вне стен ИПАМ, которые после нашего примирения были не такими уж редкими, мне казалось, что человека ближе нет и не будет. Снова втягивался, начинал строить планы и опять наталкивался на ее протест: нет.

Время струилось, и я научился поддерживать хрупкий баланс своего состояния – порой отдыхал от общения, подавался в работу, в разгул, в науку. Но ничего не менялось. Мы с Настей существовали в разных системах; я был для нее асимптотой, которая стремится к графику, но никогда не пересечет его.

Но то, что всегда было моим – так это возможность обедать с ней в «Августине» или «Эгоисте» во время окон или после пар. Однажды мы даже выпили из хулиганских побуждений по сто пятьдесят водочки прямо перед заседанием кафедры, что положительно сказалось на настроении и самом процессе заседания.

На правах заместителя заведующего кафедрой я сидел по правую руку и чуть сбоку от Джихад, а Настя – в углу. Как мне потом объяснил один коллега, наши переглядывания и смешки были более чем заметны. Насте это простили, ибо она более чем образцовый сотрудник, а мне… Что ж, Джихад тогда дала мне жару, высказалась, и очень жестко, но уже после заседания и наедине – корпоративная этика все-таки.

Иногда мне казалось, что я просто подменяю Летчика по субституции – и в самом деле, того часто не бывает дома, свободного времени у него кот наплакал. Наверное, мне стоило раньше догадаться, что каждый из нас просто занимает свое место в ее жизни, и мне нет смысла пытаться перескочить на позицию другого. Однако, если б я понял, тот мрачный период моей жизни потерял бы свою изюминку, смысл, и закончил бы я… нет, даже не хочу домысливать.

В этот раз не было смысла сидеть возле ИПАМ, и мы остановили свой выбор на «Портере» на Костельной. Настя с Летчиком жили недалеко от меня – на углу Тарасовской и Льва Толстого. Договорились встретиться в парке Шевченко возле ухоженного домика первого в Киеве общественного туалета (до сих пор не могу нагуглить, кто его строил: Николаев или Городецкий?).

Нимало не беспокоясь о том, что подумает об этом Таня, я оставил недопитый джин на столе – мы ведь с Настей будем пиво пить, не хотелось мешать столь разные напитки после недавнего опыта с текилой.

– Но сразу предупреждаю: завтра у меня экзамен, я не буду сильно накидываться.

Меня это повеселило.

– Насть, ну какой же это повод, чтоб не накидываться? У меня на днях был экзамен по теории госуправления, так мы с Илюхой так отличненько дали, что меня Джихад…

– Да я знаю. Джихад рассказала, как ты синий пришел. После того, как ты меня напоил перед заседанием, она не упускает случая тебя просклонять.

Я догадывался, что это так. Джихад – не из тех, кого остановит мое родство со Смагиным. Она меня искренне любила, но при этом была представителем касты тех руководителей, для которых принципы приоритетнее личных симпатий.

– Вот же ж… Ладно, давай, до встречи.

Я возмутился для проформы, хотя необходимости в этом не было. Настя всегда безошибочно различала искренность и неискренность.

Часто мы с Настей просто молчали.

В такие моменты я пытался научиться читать ее мысли – когда-то, пока мы еще были другими, это получалось. Теперь казалось, что эта способность навсегда ушла от меня вместе с играми в снежки, бесполезной, но очень приятной ночной рыбалкой и всей беззаботной счастливой молодостью. Порой у меня получалось, но, возможно, это были лишь совпадения…

Когда мы встретились, в небе сгущались темные толстые тучи. Я мысленно матернул себя, что не взял зонт – я их обычно теряю, поэтому не люблю таскаться – и мысленно же пожурил Настю за то, что в ее руках сего прибора тоже не оказалось.

– У тебя все хорошо? – спросил я, осторожно прикасаясь к прохладной ладони, когда мы вышли из парка и двинулись по бульвару Шевченко.

Она плавно, но уверенно отвела руку в сторону.

– Да, все нормально. А ты? – перехватила и быстро заглянула мне в глаза.

Я покачал головой.

– Что случилось? Работа? Дом?

– Нас с Долинским сегодня взяли на взятке, извини за тавтологию.

– И что теперь будет? – искренне испугалась Настя.

– А ничего, – нарочито беззаботно отмахнулся я. – Отмазали нас. Правда, я отгреб от сержанта по шее, но не держу на него зла – у него маленькая зарплата, и наверняка он все равно умрет раньше меня.

– Болит? – теперь Настя сама взяла меня за руку[22].

– Все в порядке, – я легонько сжал ее холодные не по погоде пальцы. – Не переживай, все нормально. Правда.

– А кто вас отмазал? – уточнила она, не освобождая своей руки.

– Кто – не знаю, тупо зашел какой-то полковник на допрос и сказал, чтоб нас отпустили. Наверное, что-то за это потребуют. Может, денег или еще чего. Да ладно, Смагин разберется.

– А тебе за это что будет? От Смагина? Это из-за тебя так получилось, угадала?

– Угадала. Хорошая девочка, – отметил я.

– Не нужно так говорить, Коля, пожалуйста, – тихо возразила Настя и убрала руку[23]. – Это звучит как-то… не очень нормально. Правда. Извини, пожалуйста.

– Да за что ж ты извиняешься, солнышко? – удивился я. – Все в порядке. Не буду.

Мы свернули на Терещенковскую и пошли мимо заднего входа в типографию Желтого корпуса КНУ, где загружали в машину тираж какой-то книги, затем повернули на Богдана Хмельницкого и двинулись вниз. Все это время Настя молчала, а я неловко улыбался и время от времени поглядывал в ее сторону, не наталкиваясь на ее глаза.

Когда прошли Русский драмтеатр, первые капли дождя обозначили, что все не так-то просто. А когда мы добрались до «Киевской перепички», поняли, что так дело не пойдет, и укрылись под козырьком книжного магазина – и вовремя!

Ни до, ни после я никогда не видел подобного ливня. Он обрушился на центр Киева за минуту, безо всяких к тому предпосылок и предупреждений, вопреки прогнозам погоды и логике. Возможно, какой-нибудь суровый, но справедливый языческий бог дождя хотел отмыть меня от того, во что я вляпался в тот день, да и за все последние годы?…

– Я туда не пойду, – отрезал я. – «Портер» отменяется. Тут «Бочка» в пяти метрах.

– Согласна, в «Портер» ни к чему. Идем тогда, в парке посидим? – хладнокровно предложила mon cher ami. – Под дождем? Он же теплый.

– Ты шутишь?! Он же дождь!

Отскакивая от луж, сильные капли долетали до меня и безжалостно мочили белые брюки, светлые туфли и дорогую голубую рубашку. Хорошо хоть пиджак я догадался оставить дома. Улица опустела вмиг, словно все прохожие узнали, что где-нибудь на Грушевского раздают котят…

– Боишься? – неожиданно игриво и задорно спросила Настя.

– Провоцируешь… Сама-то в джинсах…

– Что, гениальный Логинов боится, что папа Смагин не купит ему новые штанишки и туфельки?

Да, манипуляции ей удавались хорошо… Но я же не такой простой парень, чтоб…

…перехватив у продавщицы «Перепичек», шокированной нашим настроением, по сосиске каждому (жирные, маслянистые и вкусные убийцы печени), мы побежали вверх, не прикрывая голову (нечем же!), туда, откуда пришли – в парк.

Туфли постепенно превращались в растоптанные сандалии, в которых впору поливать помидоры на Лешиной даче.

Мы были мокрые до нитки, мокрые и грязные, как черти.

Мы были счастливы как семь лет назад. Как тогда, когда гуляли по лесу вдвоем, и под Настиным руководством я тщетно старался отличить малину от крапивы, а черемуху от синицы – то, чему меня в детстве старательно учил отец, а потом и она…

Достаточно скоро дождь сделал паузу, позволив нам остановиться и купить по паре бутылок пива в маленьком киоске – и запустил с новой силой, едва мы вошли в пустой парк.

– Нет, это не Майами, – возмутился я, падая на мокрую скамейку в беседке (крыша не спасала ситуацию).

Уже было абсолютно все равно – если рубашку можно просушить, то летним брюкам пришел карачун. Более практично одетая Настя стойко улыбалась.

– Это может плохо кончиться, – сказал вдруг я. – Воспалением легких, например. Но мне как-то плевать, честно. Двум не бывать, а одной не миновать[24].

– Да не смеши, – отмахнулась она, открывая бутылки своей зажигалкой. – Весна же. Не будь Лешей.

Настя считала Лешку редкостным ворчуном и говорила, что если уж кого-то и нужно называть Дедом, то не ректора, а «господина адвоката».

Дождь не сбавлял обороты.

Я сделал то, чего не делал уже несколько лет – обхватил Настю за теплые, несмотря на дождь, плечи и притянул поближе к себе. Она не сопротивлялась. Не знаю, чем это было вызвано – скорее всего (как ни прискорбно) только желанием поднять мне настроение и «смягчить участь» человека, который чудом избежал ареста. Но мотивы, причины и объяснения – не моя сильная сторона.

– Я тебя очень люблю, – сказал я ей почти в ухо, зарываясь носом в волосы.

– Я знаю.

Дома меня поджидали полнейшая пустота, вынужденная выпивка вместо транквилизатора и вероятный скандал. Но это не имело ни малейшего значения.

Ведь я обнимал Настю под теплым дождем в парке Шевченко.

Дед с недавних пор был на больничном, и на правах и.о. ректора мой тесть занял его кабинет. Иногда Смагин так нахально вел себя по отношению к Деду, что казалось, он уже готов вызвать для него нотариуса, плотника и священника, лишь бы скорее занять престол.

И вот Смагин, надутый как жаба от собственной важности, недвижимо сидит в громадном ректорском кресле, прихлебывая кофе и с каждым глотком пронзая меня очередным лучом сапфировых глаз.

Долинский вчера получил свою порцию и теперь облегченно дышал в углу на диванчике, впялив глаза в планшет. Я умостился в конце длинного стола для совещаний, не решаясь поднять глаза на Смагина. Он был прав – глупо вышло, неудачно. Разговоров по Институту теперь не избежать.

Тесть говорил как всегда тихо и уверенно.

– Коля, давно такого не припомню. Давно такого не было. Бывало всякое, но давно такого не было.

Вот заладил свою шарманку! Давно, давно… Тюлень старый.

– Я не знаю, кто вас выручил. Думаю, эти люди сами выйдут на связь и что-то потребуют. В любом случае, теперь есть кто-то или что-то, кому мы обязаны. Или скорее – ты обязан, Коля.

Я вздрогнул всем телом и лицом.

– Я?

Долинский мельком на меня посмотрел и вернулся к Angry Birds. Он играл очень умело – не более одной-двух попыток на уровень. Свинки тихо визжали (он не потрудился выключить звук), но почему-то Смагин это не комментировал, ему свинки не мешали.

– Ты. Если бы ты не был Таниным мужем, я бы сам тебя уволил сегодня же. Если КГБ решит за это ухватиться…

– Нет, КГБ обломится, – вмешался Долинский и поставил игру на паузу. – Я его вчера отлично припугнул. Он держался хорошо, но понял, что мы знаем о его причастности, и увидел, что мы сильнее. Сейчас.

– Еще неясно, причастен ли он вообще, – угрюмо заметил тесть. – Может, ты сделал только хуже.

– Не сделал.

Их взгляды пересеклись. Это правда, что лучше Долинского никто не подходил на должность «консильери» нашей «мафиозной семьи». Так мы его частенько и называли. Никто не смог бы выдержать бурения смагинских глаз. А в тигровые глаза Долинского долго смотреть не мог и сам Смагин.

Отступив от консильери, тесть перенес удар на меня:

– Так что, дорогой мой, ты провинился. Я еще не знаю, что буду делать… Но предупреждаю – если за твое спасение от следствия будут просить денег, платить будешь из своего кармана. Я не дам ни копейки.

А я как будто ожидал, что ты что-то дашь, Синеглазка? За то, что я согласился терпеть в горе и в радости твою дочь, я получил место на кафедре (которое и так мне по праву принадлежало!) и угол в квартире на Владимирской.

Ничего, Смагин, вот выпадут у тебя зубы, я для тебя жевать пищу не стану…

– Я понимаю, и постараюсь искупить все, – смиренно издал я.

– Кровью? – оскалив зубы, спросил тесть.

Вот урод.

– Можно и кровью, – пришлось улыбнуться в ответ.

В дверь робко стукнули, и тут же просунулась голова Маши, секретарши Деда. Она не слишком боялась Смагина – он еще не ректор.

– Тут человек… показал удостоверение военной разведки. Просит срочно к вам…

Не знаю, как выглядело в тот миг мое лицо, но у тестя на лице застыла маска ужаса: разумеется, он в секунду связал визит со вчерашним чудесным избавлением от грехов. Долинский оставался внешне совершенно спокоен, словно ожидал подобного поворота событий.

– Проси… – уронил доблестный проректор потухшим голосом. – Оставьте меня с ним. Нет, Андрей, останься. Нет, ладно, оба останьтесь.

Долинский отложил игрушку, встал с диванчика, подошел к нам и беззвучно присел за стол. Смагин нервозно застучал ладонями, будто разыскивал потерянную ручку, отвлеклись и мы, упустив момент, когда гость оказался в кабинете.

– Останьтесь все. Думаю, мне лучше говорить со всеми сразу. И не стоит так нервничать, я же ваш друг, а не враг.

Это произнес стоявший у входа мужчина неопределенного возраста в темном костюме и синей рубашке без галстука. Мужчина, которого я на протяжении последнего года видел каждый рабочий день, но обычно в несколько другом прикиде и другом статусе.

– Позволите присесть? – мягко осведомился он.

– Да-да! – испуганно поддакнул Смагин.

Вадим Васильевич благодарственно кивнул и устроился за столом рядом со мной.

– Для начала, Николай Михайлович, это ваше. Примите в качестве подтверждения моих добрых намерений.

Мой водитель достал из кармана четыре пачки по десять штук гривен и положил передо мной.

Смагин приоткрыл рот и обронил:

– Позвольте…

– Нет, позвольте все-таки мне, – мягко возразил Вадим Васильевич. – Не тревожьтесь, я давно не являюсь сотрудником ведомства. Удостоверение только для подстраховки. Именно благодаря ему нас с Николаем Михайловичем никогда не задерживают на дороге дольше чем на пять минут.

Вот оно что! Когда я лез за деньгами, Вадим всегда настойчиво останавливал меня («я вас умоляю, не стоит»), отходил с гайцем в сторону и возвращался с триумфальной улыбкой. На расспросы – как ему это удается? – он отвечал, что это «профессиональная тайна», и после третьего раза я перестал удивляться, полностью доверившись коммуникативным качествам своего супер-водителя.

– Представлюсь еще раз, хотя вы все меня знаете. Меня зовут Вадим. По профессии я – убийца, как уже говорил Николаю Михайловичу, а он наверняка, с его-то страстью пообщаться, рассказал вам.

Я смотрел на Вадима Васильевича остекленевшими глазами. Он снисходительно похлопал меня изуродованной рукой по запястью и продолжил:

– Но моим основным занятием это уже давно не является. Занимаюсь тем же, чем и вы все, – решаю вопросы, улаживаю чужие проблемы. Только в других масштабах. Сейчас, в этом кабинете, я говорю от имени влиятельной группы, которая заинтересована в сотрудничестве с вами, господа. Стремительный карьерный рост господина Смагина не мог остаться незамеченным, именно поэтому еще год назад я был откомандирован наблюдать за этими процессами. Вы уж не обижайтесь, Николай Михайлович, но вы – превосходный источник информации.

Я вздрогнул и сжался, как перед падением.

Смагин слушал как-то отстраненно, недопонимая сути ситуации. Признаюсь, и мне было сначала сложно осознать, о чем толкует Вадим. Долинский же, как всегда, будто магнитом ловил каждое слово и каждый жест. Понимая это, гость смотрел преимущественно на него.

– Ваше задержание в ресторане дало нам понять, что есть необходимость раскрыть карты и углубить наше сотрудничество. Мое руководство сделало один звонок, и этого следака с его тщетными попытками сразу поставили на место. Эти деньги вы можете оставить себе – госпоже Драбовой сообщили, что их изъяли как вещественное доказательство. Если она будет плохо себя вести, будет проведена воспитательная работа. Разумеется, ничего плохого, просто разговор! – спохватился Вадим, понимая, как можно истолковать его слова. – Вы меня понимаете?

– Понимаем. Что дальше? – нашелся Долинский.

Смагин ошалело перевел взгляд с Вадима на консильери, но промолчал.

Вадим прищурился, плохо скрывая удовольствие, и улыбнулся всеми мускулами доброго лица, отчего я еще плотнее вжался в кресло. До сей поры я не проронил ни звука, и желания напоминать кому-то из присутствующих о своем существовании не возникало.

– Вы мне ничем не обязаны и ничего не должны. Давайте не будем мыслить такими категориями. Мы просто хотим дружить и работать с вами дальше. Разумеется, вы можете отказаться, на вас никто не будет давить. Но в таком случае нам придется подружиться с другим претендентом на должность ректора, который может оказаться более коммуникабельным.

– А в каком качестве, извините, вы предлагаете нам дружить? – проснулся, наконец, Смагин.

Я только тогда заметил, что воротник его рубашки уже расстегнут, и роскошный галстук сполз почти на солнечное сплетение – незапланированное присутствие в кабинете по-настоящему сильного и уверенного в себе человека превратило и.о. ректора в несоленую овсяную кашу на молоке.

Наш спаситель перебросил внимание на Смагина.

– Вы скоро возглавите Институт. Это мощное поле для деятельности. У вас уже есть бизнес, который приносит немалые деньги, но у нас имеются соображения, как обратить прибыль в сверхприбыль.

– Какие такие соображения? – недружелюбно и недоверчиво пролепетал тот.

Вадим Васильевич развел руками.

– Это не для кабинета разговор. Но даю слово, вам понравится.

Реструктуризация

Студенты и сотрудники Института знали его как Учителя и старшего Товарища. Он был умным, отзывчивым, порядочным человеком.

Мы разделяем горе с семьей нашего наставника и хотим высказать слова поддержки.

Из некролога В. Э. Кагановича, профессора, доктора экономических наук, ректора ИПАМ

Случается так, что люди покидают бренную землю преждевременно. Так случилось и в этот раз – Смагину не пришлось возвращать кабинет ректора его прежнему хозяину.

Дед вышел с больничного через неделю после нашего разговора с Вадимом Васильевичем, ближе к концу летней сессии, и приехал в Институт для проведения совещания с проректорами. На ступеньках парадного входа, не дойдя нескольких шагов до двери, он вдруг на мгновение остановился, поднял голову к небу, замер на мгновение и упал навзничь, уронив портфель.

Врачебная помощь оказалась бесполезной. Деда не стало.

В тот же день собрался Ученый Совет, где, разумеется, председательствовал Смагин. Выборы не было смысла переносить, и договорились до осени назначить и.о.

Один из немногочисленных «оппозиционеров» предложил кандидатуру КГБ. Сам глава профкома, вдумчиво перелистывая белоснежные страницы дорогого подарочного блокнотика со стальной табличкой «КГБ» на обложке, заявил, что не станет возражать, если коллектив делегирует ему эту непростую ношу.

Но не тут-то было. Выступили «наши» деканы, начальники отделов. И все говорили, что профком должен оставаться профкомом, и без мудрого руководства КГБ, тем более в такие тяжелые времена, ИПАМ сильно пострадает. Даже Джихад взяла слово и предложила оставить все, как есть, в руках первого проректора.

Проголосовали почти единодушно, что очень сильно ударило по настроению лощенного профкомовца. А Смагин интеллигентно поблагодарил за доверие и кокетливо отметил, что пока не уверен, будет ли выставлять свою кандидатуру на выборах.

Помпезные похороны Деда состоялись через два дня. И.о. ректора, по старой советской традиции преемственности, руководил похоронной комиссией.

КГБ на глазах сник, и его боевой дух пришел в упадок, особенно учитывая провал дела Драбовой. Сама фигурантка (под влиянием неизвестных ему факторов) не просто забрала заявление из УБЭП, а и отказалась продолжать общение с любезным главой профкома. Ее дочь поступила в магистратуру на бюджет, заняв достаточно хорошее место в рейтинге – я счел нужным помочь, раз уж деньги перекочевали в мой карман.

Профком проиграл бой, но война была впереди.

Мое лето выдалось неприятным. Попытки увильнуть от исполнения супружеских обязанностей и поехать с Лешей на рыбалку на Десну провалились. Преисполненный благодушия от ощущения скорой победы, тесть отослал нас с Таней в Европу в трехнедельную поездку. Меня такой подарок не радовал, я б лучше жрал консервы в лесу.

В аэропорт нас отвез Леша, у Вадима Васильевича в последнее время не было свободного времени – все силы уходили на подготовку того самого проекта, о котором он рассказывал.

– Так что он задумал, твой водила? – поинтересовался друг, запихивая в рот сэндвич из бориспольского буфета.

Мы остались вдвоем: Таня прошла регистрацию и лазила по Duty Free, а я не спешил присоединяться, еще двадцать дней предстояло ее терпеть.

– Лучше не спрашивай. Ты ж догадываешься, каковы масштабы наркоторговли в общежитиях и студенческих ночных клубах столицы?

– Ну?

– Вадим как опытный офицер возглавит службу безопасности ИПАМ, одного из самых популярных вузов Киева…

– Чтоб с этим бороться? – удивился Леша. – Так этим органы должны заниматься.

– Чтоб возглавить процесс.

У него чуть бекон изо рта не выпал.

– В смысле?

– И чего это ты свинину ешь? В твоем случае это каннибализм, знаешь.

– Не петросянь, кретин. Ты шутишь про Вадима?

– Вполне себе правда.

– У Смагина в мозгах вообще винтов нет, если он такое удумал! С криминалом связываться?!

Вместо ответа я пожал плечами. Не хотелось пускаться в рассуждения. Нас вовремя прервал Танин звонок:

– Коля, здесь такая сумочка, всего за четыре тысячи! Я купила! Такая классная!

Ох, мой Соломенный Страшила, лучше б мы купили тебе мозги, но для этого надо добраться до Изумрудного Города.

– Хорошо, Танечка, я рад за тебя…

– Ну ты идешь уже? Поднимайся скорее!

– Да, иду, – я бросил трубку. – Ненаглядная зовет. Может, посидим еще?

Лешино настроение улетучилось:

– Нет, пусть Вадим Васильевич с тобой сидит, когда за вами карета из тайной канцелярии приедет. Береги себя, пожалуйста.

Меня это умилило. От Леши такое нечасто услышишь.

– Спасибо.

– Вэлком. Бывай!

Пока нескладная высокая фигура Леши удалялась в дебрях терминала, я думал: а ведь прав мой друг. И ему, нашему адвокату, весь этот мусор не нравится – не хочет партнер «Строльман энд партнерс» связываться с уголовниками. В последнее время на него и так свалилось многовато проблем: у Ильи как-то не очень ладилось с бизнесом, время от времени возникали «дырки», которые они с Лешей штопали тайком от Долинского и Смагина.

Леша не любил штопать дырки: он любил настоящие, большие, серьезные дела. Я искренне надеялся, что ему не надоест работать на Смагина – этот «луноход» был самым надежным и компетентным из всей нашей компании, и без него нам может быть туго.

К счастью, я пережил лето в спокойном режиме. Таня только и делала, что транжирила папины деньги в бутиках, на меня особого внимания не обращала, и я мог спокойно предаваться алкоголизму посещению европейских достопримечательностей.

В начале сентября в ИПАМ прошли выборы. КГБ не удержался и выдвинул свою кандидатуру, проиграв достаточно доблестно – получил примерно четверть голосов Совета. Оставшиеся три четверти ушли к Смагину.

Отгуляли большой банкет, где среди прочего новый ректор обещал уделить больше внимания проблемам безопасности, и слово сдержал: через пару дней новым начальником службы безопасности Института стал Вадим Васильевич, который как никто иной разбирался в этом. За день до официального назначения, последний раз отвозя меня на работу, Вадим (уже не снимавший костюма) утешил:

– Ну, не грустите, Николай! Я вам Борю завтра пришлю на замену. Помните, я о нем рассказывал?

Я хорошо это помнил. Своего единственного сына Вадим Васильевич незабвенно любил и постоянно хвастался его достижениями в спорте.

– Баскетболист из него отменный, в юниорской сборной играл! А вот работать, паразит, не хочет. Посмотрим, как он себя покажет в шоферском деле.

– Спасибо, Вадим. Думаю, покажет себя достойно. Извините, что меняю тему, но скажите, пожалуйста – то, о чем мы говорили… о новом заработке?…

Вадим сделал вид, что недоумевает, и внимательно посмотрел на меня через зеркало.

– Я имею в виду ту внеурочную деятельность, ради который вы заняли свою должность, – вынужден был объясниться я.

– Увеселение граждан? – с ухмылкой уточнил он.

Разумеется, наркоторговля – это же «увеселение граждан». А гробы тогда – это «тара и упаковка».

– Да… скажите, это ведь… не опасно?

Я ожидал, что он нарочито весело рассмеется, но этого не случилось. Вместо этого будущий начальник СБ кашлянул и стал говорить тише.

– Николай, вы не хуже меня знаете, что это всегда было и будет иметь место в Киеве. Если вы удивляетесь, почему ваш тесть разрешил мне прикрыться этой новой должностью…

Вадим был в своем репертуаре – читал мои мысли.

– Так вот он – достаточно мудрый человек. Я объяснил ему, что вся дурь в вузах Киева идет через крайне нечистоплотных барыг, которые поставляют черт-те что, не пойми какой товар, и деньги идут в карман откровенным уголовникам. Я сделаю так, что доход от сомнительного бизнеса пойдет на пользу и нам, и системе. Это необходимое зло. Плюс я буду регулировать его должным образом, чтобы уберечь элиту нации от превращения в наркоманов. Это будет для них не более чем развлечение.

Не более чем развлечение, да.

Ожидания оправдывались: Вадим Васильевич оказался неплохим драг-дилером не на словах, а не деле.

Мы с Долинским, Ильей и Лешей обсуждали это уже в начале ноября в боулинге. Илюха получил возможность отдохнуть без Инны (жена поехала на Западную Украину решать какой-то вопрос «Грифон-сервиса») и на радостях пригласил нас выпить пива и покатать шары.

Возвращаясь к столику после финального страйка – разумеется, не оглядываясь, потому что «крутые парни не оборачиваются на взрывы», – Долинский подхватил со стойки пиво, горделиво оглядел наши лица (особенно мое – ни одного страйка за час игры) и заключил:

– Боулинг – это единственный спорт, где алкоголь не мешает, а помогает концентрации! Вуаля!

Он влил в себя полбокала, радостно фыркнул и упал в кресло. Редко я видел консильери таким расслабленным и искренне счастливым, и это навело на подозрения, что тот старательно бодрится и что-то от нас скрывает.

Очереди на нашу дорожку не было, можно позволить себе посидеть возле нее и расслабиться. Идти никуда не хотелось.

– Жаль, Настюха не пришла, она бы показала класс! – с оттенком гордости за подругу сказал я. – Всех бы уделала.

– А ты ей не дозвонился? – как бы про между прочим осведомился Илья.

– Телефон отключен, – сообщил я. – Хотя странно: она сказала, что делать ей нечего, ибо Летчик в рейсе до утра, и обещала быть.

– Хм. Видимо, он вернулся раньше времени.

– В смысле? – я сделал вид, что недопонимаю, хотя на моем месте лучше бы было сменить тему, чтоб не тренировать себе нервы.

Виноградов не стал проявлять гуманизма по отношению ко мне и продолжил:

– Ну, сам подумай – а вот когда ты телефон обычно отключаешь?… Даже ты – гениальный Логинов, который на каждом углу орет, что он на связи и днем и ночью.

– Я вот отключаю на переговорах важных, – вмешался Леша.

– Ты молчи лучше, когда взрослые дяди разговаривают, все равно не поймешь, – отмахнулся от него Илья. – Ну? Дошло?

– Иди ты, – процедил я сквозь зубы. – Может, она тоже на переговорах.

– Ага. На перекриках скорее, – усмехнулся друг.

В тот конкретный момент я ненавидел Илью больше всех на свете.

Долинский молчал. Он никогда не влезал в наши разговоры о Насте, считал их несерьезным трепом и пустой тратой сил. Наверное, он прав, недаром все считают его светочем мудрости… Я решился нарушить гнетущую тишину, отогнать мысли о том, с кем и где сейчас моя любимая, и обратился к консильери:

– Андрей, а как у нас дела в бизнесе?

Меня это реально интересовало, а спросить не у кого: Илья в последнее время не говорил о работе, его настроение было сложно прощупать.

– Все без печали, – вальяжно ответил Долинский. – Илья может подтвердить. Они с Инной все тянут, а я подтягиваю, где не справляются. «Грифон-сервис» дышит полной грудью! Думаю, ты замечаешь по Смагину, что денежный ручеек далек от пересыхания.

– А вот по тебе не скажешь, что все так хорошо, – я решился озвучить свои подозрения. – И твоя радость от победы в боулинге явно чем-то омрачена.

Тигровые глаза потемнели – Долинский не привык, чтоб его настроение прочитывали и анализировали. Он прихлебнул еще и не очень охотно ответил:

– Да, Коля, мне неспокойно.

– Из-за Вадима? – догадался я и заметил, как Леша с Ильей испуганно переглянулись: видимо, оба думали так же.

– Да. Я привык контролировать ситуацию, а здесь не могу ее должным образом пощупать, полапать. Вадим приносит деньги раз в месяц, я расталкиваю их на разные счета. Но я не привык так много работать с черным налом.

– Сколько там? – спросил Илья с агрессивным прищуром. – Больше, чем от «Грифона»?

– Да упаси Бог, ты что! – Долинский покачал головой. – Общим счетом на данный момент… секундочку…

Он назвал сумму, от которой у меня волосы на ногах чуть не поседели.

– За два месяца, что он этим занимается, продан такой объем наркоты? И ты понимаешь, сколько денег он себе оставляет! Вот так служба безопасности!

Ребята молчали. Я понимал их – зачем лезть не в свое дело? Леши это вообще не касается, он свою позицию озвучил в самом начале сотрудничества с Вадимом. Илье достаточно головняка с «Грифон-сервисом». А меня это адски зацепило.

Неясно зачем, но Долинский попытался оправдать ситуацию:

– Он говорит, что в ИПАМ целевая аудитория достаточно узкая. Основная часть этого добра расходится по другим университетам и независимым клубам, благодаря связным среди студентов.

– Я тебя не понимаю! Ты ж сопротивлялся этому больше всех, говорил, что лучше откупиться от него за ту «услугу»!

Вспомнив об услуге, я прикусил язык. Если начать копать, я окажусь главным виновником того, что Вадим сел нам на шею: и привел его я, и подставился с Драбовой тоже я.

Долинский почувствовал мою нарастающую тревогу и сбавил шаг:

– Коля, пока что сложно комплексно оценить, во что мы втрескались. Я вижу только, что это набирает обороты, как лавина. Мы не сможем отказать Вадиму. Никогда. Мы навсегда в этой петле. И, учитывая, что он будет наращивать темпы и расширять сферу деятельности, нам стоит подумать о способах отмывания денег. Например, о благотворительном фонде.

– Зашибись, благотворительный фонд на наркодолларах! – вспыхнул не выдержав Леша, доставая трясущимися руками сигареты. – Я в этом не участвую!

– А как ты думал, их на картофельной шелухе строят? – пояснил издевательски консильери. – Тем более что наша благотворительность подзагнулась в последние годы. Возьмемся за восстановление былой славы ИПАМ как главного благотворителя Киева.

– И кто его возглавит, этот фонд? – поинтересовался я, хотя уже знал ответ.

Долинский посмотрел на меня с отеческим сожалением. Это не он сейчас говорил со мной, это говорил Смагин его устами. Ректор не любил сам-лично изрекать неприятные новости и обычно поручал это помощнику.

– Разумеется, бумагами и прочим будем заниматься мы с Виноградовыми…

Я быстро посмотрел на Илью, который никак не прореагировал не реплику. Ага, значит, он уже знает! Уловив мое негодование, друг опустил глаза и, секунду поколебавшись, потянулся к пачке Лешиного «Парламента», хотя курить он, по настоянию Инны, бросил еще на последнем году аспирантуры.

Я вернулся к беседе с Долинским:

– Конкретно тебя спрашиваю, кто возглавит фонд?

– …Я не могу, на мне и так завязано много разных… – продолжал он.

Мне надоел этот поток оправданий, и я резко оборвал:

– Андрей! Это буду я?

Плечи Долинского расслабились, голова поднялась, взор прояснился. Он был рад, что я сам это озвучил, и вместо ответа тихо и твердо кивнул головой.

У меня не было выбора – я потерял его семь лет назад на кухне той квартиры на Владимирской, потерял вместе с самоуважением и здравомыслием.

– Ясно. Что ж, согласен. Но тогда – еще по сто пятьдесят!

Лицом к лицу

Я было из его рук и стакан взял, и закуску, но как только услыхал эти слова – меня будто огнем обожгло!

Думаю про себя: «Чтобы я, русский солдат, да стал пить за победу немецкого оружия? А кое-чего ты не хочешь, герр комендант?»

Михаил Шолохов, «Судьба человека»

«Благотворительный фонд имени В. Э. Кагановича». Почему обязательно нужно умереть, чтоб твоим именем что-то назвали?

Когда-то, когда Илья был молодым бедным главой Комсомола ИПАМ и занимался чем попало, он решил основать аналитический центр – преимущественно по написанию курсовых и дипломных работ для мажоров. Кажется, он назывался «Институт социального развития и прав человека». Я было сгоряча присоединился к этому делу: мы в два голоса твердили Леше, что из этого вырастет новый Центр имени Разумкова.

– А кто из вас умрет? Это будет «Академия анализа социальных систем имени Николая Логинова» или «Институт финансового менеджмента имени Ильи Виноградова»?

Признаюсь, этим он застал нас врасплох. Умирать никто не хотел, и наша контора быстро сдулась…

Фонду такая судьба не светила. Открывали мы его в первых числах декабря в Доме учителя. В президиум, помимо меня – президента Фонда, – вошли несколько очень почетных стариков – друзья-партнеры Смагина.

Я, на правах инициатора и «любимого студента» Деда (не думаю, что Дед знал, кто я такой), выступил перед публикой: коротенько, по статье с Википедии, изложил биографию покойного и перечислил его заслуги и довольно пространно растолковал, что же получится из нашего Фонда. Гости аплодировали, фотоаппараты щелкали.

На фуршете я оказался рядом с Настей и Ильей. Компания – грех жаловаться: их довольные насмешливые лица бодрили меня и разряжали пафосную атмосферу.

Настино понимание сути Фонда и моей роли в нем было близким к истине.

– Насть, ты ведь пожертвуешь нам денег? – я как всегда неудачно начал разговор.

– Ну да, Логинов, разумеется, у тебя ведь машина уже старенькая. Пожертвую, и неоднократно. А больше никакого благотворительного вклада мне не сделать, мм?

Она пришла в фантастическом вечернем платье с обалденным вырезом и прекрасно понимала, куда направлено мое внимание.

– Я только за, ты же знаешь!

Что я еще мог ответить?

– Зато я против! – лихо отбила Настя, подмигнула мне и залпом опрокинула полную до краев рюмку водки. – Эта была за здоровье президента Фонда. А эта, – она налила вторую, – будет за наполнение бюджета. Ну, Логинов, поднимем?

Ну как можно отказать Насте, тем более «за наполнение бюджета»? Пришлось поднять. Тут же сзади на меня наплыл Илья, который уже здорово поддал и развеселился не на шутку:

– Надо же, Коль, здесь столько едва дышащих стариков… Я чувствую себя, как на дне открытых дверей в крематории. О, привет, Настя!

– Здравствуй, Илюша.

Мне показалось, что при этих словах в ее очаровательных глазах мелькнула искра тепла. Или не показалось? Дурацкая привычка – ревновать чужую женщину к своим друзьям, ее студентам и фонарным столбам. Но ведь Илья не такой уж и чужой. Быть может, они все-таки тогда?… Или это просто такие неумные шуточки?

– Ты где залип? – друг нежно пнул меня коленом в ляжку. – Обдумываешь стратегию развития?

– Обдумывает благотворительные акции, – поддела Настя. – Предлагаю в первую очередь отремонтировать нашу кафедру.

– А я советую обустроить курилку, а то наш противопожарный инспектор по сей день гоняет студентов из туалетов.

– Да, насчет курилки – поддерживаю!

– Спасибо, Настя.

– Пожалуйста, дай пять!

Аккуратная ладошка Насти и широкая рабоче-крестьянская ладонь Ильи хлопнули прямо у меня перед лицом.

– Послал бог друзей-мудаков, – заключил я. – Лучше б посочувствовали!

– Чему? – протянула Настенька. – Новый кошелек придется покупать?

– Деньги некуда будет складывать, – вторил Илья.

– Ворюга.

– Коррупционер.

– Чудовище.

– УБЭП на тебя нет.

Они синхронно умолкли, ожидая ответа. Но у меня не было сил на контратаку:

– А, пусть и так, что с того? Мое дело…

Я наигранно зевнул и ухватил бутерброд с огурцом и оливкой (ненавижу оливки, но остальные снэки уже размели).

– По водочке? – предложила Настя.

– Давай по вискарю! – возразил Илья.

Не дожидаясь, до чего эти двое договорятся, я отодвинул друга в сторону и направился к Смагину – тесть уже несколько минут издалека сверлил меня глазом, ожидая, что я наконец отвлекусь от трепа и подойду за напутствием.

Едва я приблизился к Смагину, от него чуть заметной серой тенью отхлынула фигура КГБ. Тесть опирался на стойку, сжимая в руке бокал белого вина, – не по этикету держал его, прямо за донышко. Ну что за безвкусица?

– Профком вас жизни учил? – начал я.

Ректор обрубил мои попытки завязать непринужденный разговор и ошарашил ответом:

– А, так я с ним уже договорился. Он поздравил меня с отличной инициативой, пожелал удачи и сказал, что профсоюз и Фонд должны работать вместе. Так что теперь КГБ – твой лучший друг, Коля. Будь готов сотрудничать и делиться с ним.

Вот так поворот!

– Да хорошо, в чем же вопрос? Я готов и сотрудничать, и делиться, если он больше не будет на нас УБЭП наводить, а то мне как-то жмут браслеты…

Смагин глянул поверх моей головы, улыбнулся кому-то в сторону и кивнул приветственно, и снова посмотрел мне в глаза, переменив мину на серьезную.

– Сотрудничать будешь аккуратно. Я этого святошу… насквозь… Держи Долинского в курсе происходящего в Фонде.

Ректор снова отвернулся от меня, подхватил под руку какую-то мужеподобную седую гостью и скрылся из виду, оставив недопитое вино на стойке.

Илья с со стаканом виски второй раз за вечер атаковал меня сзади.

– Смотри-ка, не узнаешь, кто пришел к твоей даме?

И зачем он это сказал? Повернув голову влево, я увидел рядом с Настей Летчика.

Раньше я видел его на фото, да и сейчас разглядеть полностью было сложно: моего удачливого соперника загораживала громадная фигура Долинского, который жевал зеленое яблоко, опираясь на стол. Но сам факт присутствия Летчика на приеме в честь моего Фонда, на моем игровом поле – достаточно, чтоб зажечь в сердце адреналиновый фитилек.

– Мадеру пьет, между прочим, – отметил друг, подогревая страсти.

– Вот баба! – огрызнулся я.

– И не говори.

– Ландыш!

– Ага.

– Эстет хренов.

– Да-а-а…

– Может, он еще и на желтом «Матизе» ездит?

– Не могу знать, не видел.

– Интересно, кто его пустил сюда? У нас же закрытое мероприятие.

– Сотрудникам выдавали приглашения на двоих, вообще-то. О, глянь – на нас смотрит. Идет сюда…

Этого еще не хватало! Мне и так нервы поколебало, что придется делиться с КГБ, а тут еще знакомиться с этим товарищем, который нам совсем не товарищ.

– Илья, мы уходим. Давай, ходу отсюда!

Илюха сделал шаг вперед, закрыв меня из виду, а я, развернувшись полубоком, поплыл к выходу из зала.

Я не фаталист, но иногда оказывается, что чему быть – того не миновать.

На следующий день моя лекция о различии авторитарных и субавторитарных режимов была прервана сообщением в Скайпе, который я почему-то забыл отключить. Поверх портрета моего любимого Франциско Франко с цитатой на огромном проекционном экране всплыла табличка «chkalovX хочет добавить вас в список контактов».

Студентов данное событие повеселило.

– Николай Михалыч, это Чкалов прилетел за республиканцев воевать! – заметил староста.

– Нет, Саша, Валерий Павлович Чкалов был далек от политики. Ему в свое время предлагали должность Наркома НКВД, он отказался. А кто знает, если б согласился, может, события тридцатых годов выглядели б иначе…

– Или Чкалов выглядел бы иначе, – парировал тот.

– И это более вероятно… – согласился я.

После пары я оказался на кафедре один. Интуиция не подвела: в контактной информации «чкалова» сверкала фотография Летчика на фоне кабины. Подключив наушники, я набрался сил перезвонить – нужно было понять, чего он хочет.

– Здорово! – радушно приветствовал он меня, не включая веб-камеры.

Я старался сохранить равнодушие.

– Да, Влад, привет.

– Ну что, как ты? Мы вчера с тобой так и не пообщались на приеме, а я хотел познакомиться поближе!

Интересно, что он под этим подразумевает? Хочет на меня наехать?

– Да я… настроение было не очень… тяжелый день выдался, столько всего свалилось…

– Так давай встретимся?

– Встретимся?

Я удивился, но он, кажется, воспринял это как испуг и рассмеялся.

– Да, а что? По пиву выпьем?

Ладно! Нужно переходить в наступление!

– Завтра, «Шато» на Крещатике. Во сколько можешь?

– Давай в шесть?

– Заметано. Ну все, пока, а то у меня пары.

– Давай-давай.

Ткнув в красную кнопочку, я почувствовал облегчение от завершения малоприятной беседы. Но сердце все равно не на месте. Как же я завтра его выдержу, если и сейчас так непросто?

Как раз в это мгновение скрипучая дверь тяжело открылась и на кафедру завалилась уставшая Настя с пачкой свеженьких студенческих тестов.

– Фууух, три пары подряд – это зло.

– Мне кажется, лет десять назад мы это свободно переносили…

– Ага, и еще смеялись над преподами. А я сейчас задержалась на десять минут, пока они дописывали…

Странно, на Настю это не похоже…

– С чего это ты так либеральничаешь с ними? – удивился я.

Она забросила тесты в стол и включила чайник.

– Не знаю… Женская душа – потемки. У нас остался кофе?…

Сон не шел в голову. Убедившись, что мой накроватный монстр в обличии Танечки крепко спит, развалившись на всю кровать, я пошел на балкон звонить Леше. Меня мало смущало, что уже половина первого, ибо я знал, что старый трудоголик не спит. Он не мог освободиться так рано – дел у адвоката предостаточно. И я не ошибся – голос очень даже бодрый и нимало не раздраженный:

– Чего тебе, хрен собачий?

Я решил применить его же оружие:

– Леш, занят? Я давно тебя не слышал и думал, что ты сдох.

– Ох как смешно! Ох как свежо! Ой, убил юмором! Молодец, Коля, потешил старика, – безразличным голосом сообщил Леша. – Ладно, минутка найдется. Чего хотел?

– Я завтра с Летчиком встречаюсь.

– Чего-о-о?

– С Настиным мужем.

– Зачем?!

Это искреннее бесхитростное «Зачем?!», едва ли не выкрикнутое во весь голос, дико рассмешило и напомнило мне его реакцию на порванную страховку в Шарм-эль-Шейхе.

– Зачем?! – повторил он еще громче, не меняя интонации.

Я совладал с ностальгией и ответил:

– Ну, он позвал.

– Тьфу, а если б он тебя попросил застрелиться?

– Ну, а если бы я отказал, он счел бы меня трусом.

– А так он счел тебя бесхребетным лодырем, которому нечего делать, кроме как шастать по пивнушкам с левыми людьми. Кто он тебе?

– А может, он отношения выяснить хочет? – робко закинул я.

Леша противно откашлялся и гаркнул в трубку:

– Да кто ты ему такой, отношения выяснять! Столько лет вы с ним, как в параллельных вселенных существовали, а тут вдруг нужен ты ему! Не знаю, что он хочет, но точно не будет морду бить.

– Мы с ним заочно давно немало знаем друг о друге. Может, накопилось что…

– Ну ты и идиот, каких свет не видывал. Как тебя земля носит, такого пустоголового? А Настя с вами или вы вдвоем?

– Нет-нет, как говорили в том фильме, кузнец не нужен. Хотя это он, наверное, кузнец. Или я?

– Ой, олух. Ладно, сам разбирайся.

Я не хотел заканчивать разговор на отмашках:

– Эй… а я тебя хотел попросить. Ну, чтоб вы с Ильей в машине посидели, пока я буду с ним говорить. А если понадобится огневая поддержка, вы выскочите, зайдете в…

– Все сказал? А то у меня висит дело дорогое. Огневой поддержи я тебе не обеспечу, а вот гвоздичку под Доской почета, где почему-то до сих пор висит твоя физиономия, справлю, если что не так пойдет. Завтра отзвонись после встречи, чтоб я венок успел заказать.

– Доброй ночи, Леша.

– Спокойной ночи.

Мне сильно полегчало от этого разговора. Леша всегда давал силы восстановиться – он не навешивал полезных многомудрых советов, как Илья, и не поучал, как Долинский. Просто говорил то, что нужно сказать, а не то, что я хотел услышать. Жизнь снова приобрела цвет, запах, звуки. Или это был запах джина, который плескался у меня в стакане?

Мы с джином постояли еще минут пять, разглядывая Оперный театр, иссекаемый декабрьским мокрым снегом; потом стакан опустел, и пришлось возвращаться в постылое супружеское ложе.

Не знаю, почему я назвал Летчику «Шато». Я не был там с того самого дня, как провожал безымянного друга в Молдавию и одну ночь «работал» помощником следователя.

Мое место было над лестницей, так, что когда он войдет, я увижу его раньше. Я даже заготовил фразочку из своего любимого «Профессионала»: «Ты забыл, я всегда у тебя за спиной?». Не спорю, я был в напряжении, да еще в каком. Боялся? Нет! Я ничего не боюсь! Да, я боялся, что дам слабину, боялся своего собственного страха. Он пришел, чтобы доказать свое превосходство? Так я не дам ему этой возможности!

Я не успел ввернуть фразочку. Он появился из ниоткуда и упал за столик.

– Ну, здорово! – его рукопожатие было не сказать чтоб зверским, но весомым, ощутимым. Без желания причинить боль, просто показать уверенность.

– Привет!

Мой холодок под сердцем как рукой сняло. Это лишено логики, но вместо того, чтоб испытать прилив гнева, ревности, озлобленности, при виде его лица мне стало легко и спокойно.

– Давно ждешь?

– Да не, нормально, – отмахнулся я. – Ну что, вот мы и увиделись вживую! Что будешь? Здесь есть литровые бокалы…

– А давай менюшку разглядим для начала? – дружелюбно предложил Летчик.

…Не похож он на меня, совершенно. По крайней мере, внешне. Только глаза такие же, светло-карие. Я в них смотрел, как на самого себя. Впрочем, глаза не редкость, у половины страны такие, даже у Лешки.

Мой неожиданный собеседник был в сером свитере в горизонтальную красную полоску, на левом запястье какой-то тоненький браслет, видимо, на счастье. Эти летуны такие суеверные, черти… Единственное, что резало мне глаз, так это его обручальное кольцо. Я старался не смотреть на правую руку.

О чем мог говорить политолог с пилотом? Хотя половина букв в названиях наших профессий совпадают. Мы толком ничего не знаем друг о друге – так ошибочно думал я до конца второго бокала.

– Там такой снег валит… Сейчас бы в Майами, да? – он обжег меня этими словами.

Майами? Почему?

– Майами – хрустальная мечта моего детства. Не касайтесь ее своими лапами! – отметил я, пытаясь изобразить добрую улыбку. – Ты там был наверняка?

Он прихлебнул бронзового пива, поднимая тяжеленный бокал легко, как елочную игрушку, и внимательно взглянул мне в глаза.

– Нет, – ответил.

Лжет? Наверное, да. А почему? Из корректности? Настя запретила меня обижать злить? Интересно, она знает о нашей встрече?

– Я не был там, – твердо повторил Летчик. – Но я тоже хочу… в белых штанах… туда, где мулаты, голубые экспрессы…

– Это скорее про Рио. А Майами, это больше как… «Лицо со шрамом».

И снова по мне словно прошелся разряд: он произнес название фильма одновременно со мной и синхронно кивнул.

– Белый пиджак, шикарный кабриолет, кокс и автомат Томпсона? – он улыбался, но только глазами. – Понимаю. Я хочу жить у моря.

Еще один удар в точку! Но тут мне было, что ответить.

– Мои родители живут в Барселоне. Но в Каталонии, к сожалению, нет филиала ИПАМ, чтоб я постоянно торчал там. Обидно, когда твоя мечта сбывается у кого-то другого, да?

Непонятно, зачем я это сказал: обострение разговора явно не было мне на пользу.

– Ну, тебе не хуже меня об этом знать, – тихо уронил Летчик, перестав улыбаться и словно обращаясь к пивной кружке.

Наверное, стоило сделать вид, что не услышал, или отшутиться. Но в моей крови уже плескались продукты распада нескольких литров очень плотного и крепкого пива, разбавленные адреналином и тестостероном.

– Еще не вечер, – оскалился я.

Он мягко улыбнулся:

– Да нет, уже ближе к ночи.

Я стушевался. Упал взглядом в неравномерную размытую пенную корку на поверхности своего бокала. Я не знал, что ответить. Остроумные ответы, как это обычно бывает, придут постфактум, когда не с кем будет спорить.

Видимо, я замер на большее время, чем мне показалось, потому что Летчик легонько пошевелил меня за плечо.

– Эй, доцент? – спросил он как можно деликатнее. – У тебя все хорошо?

– Все хорошо – не дождешься, – я нашел в себе силы взбодриться, вздобриться и заулыбаться.

Он покачал головой.

– Коль, я пришел просто поговорить с тобой. О жизни, о тебе, обо мне. Не о Насте. Я много о тебе слышал, и мне интересно с тобой. Разве это предосудительно? Разве это не взаимно? Тем более, у нас оказалось гораздо больше общего, чем я мог себе представить.

А ведь прав, морда пилотская: музыкальные и литературные вкусы, мечты, жесты, даже глупая жлобская привычка кидать подставку от пива в пустой бокал… Не говоря уже о Насте.

Летчик продолжал:

– Она ведь моя, да? Ты не… Вы с ней?…

Вот оно как – доблестный «Чкалов» тоже захмелел, хотя и держался дольше моего. Я не ожидал подобного: он спрашивал, будто уточнял – было ли ему о чем беспокоиться? И ему достаточно было моего слова.

В моем помутненном сознании это дало прямую отсылку к Понтию Пилату с его наивным вопросом: «Скажи, ведь казни не было? Не было? Больше мне ничего не нужно!»

Не знаю, что сработало в моей голове, но я ответил правду, вместо того чтоб позлить его, как изначально планировал.

– Нет. Мы с ней – нет, – успокоил я. – Все в порядке, Влад. Ты не хуже меня знаешь, что она тебе верна. К моему большому, признаться, сожалению.

Он облегченно кивнул и задал следующий роскошный вопрос:

– А ты меня… боишься?

Наверное, стоило рассмеяться. Или сказать «нет, это ты меня боишься». Но я не сделал и этого – мне уже полегчало. Появилось ощущение, что сегодня моя взяла. Как будет дальше – это другой вопрос. Но сегодня…

– Нет, я тебя не боюсь. Будем водку?

– Да-а-а… – предложение сильно удивило Летчика. – Ты всегда пьешь водку поверх пива?

– Не верь никому, я не алкоголик, – отмахнулся я. – Это жизнь у меня такая развеселая: забот мало, времени много… Девушка, можно вас на секунду?

Я уже никуда не торопился, и мне совсем не было страшно. Кем бы ни был этот человек, он не был моим врагом: мы просто оказались по разные стороны одной большой истории, в которой на каждый ответ найдется новый вопрос.

Элементы сладкой жизни

Стыдно ему стало, и он ушел от меня прочь – в публичный дом, должно быть.

Отец Федор про Илью Виноградова Кису Воробьянинова

По совету Летчика – а он парень бывалый, они ведь там пьют как хирурги как сапожники – я принял пару кусков белого угля, и наутро было совсем хорошо, и солнце светило для меня ярко и благожелательно.

У Бори тоже настроение было отличное.

Он очень похож на отца – такие же блекло-голубые глаза, короткая стрижка и общие черты лица. И даром читать мысли они схожи.

– Николай Михалыч, у вас все хорошо? Быть может, нужна помощь? – поинтересовался он. – Вы так бодритесь, но я вижу, вас что-то гложет, так?

– Боря, не переживай. Я думаю о работе.

Мне не хотелось втягивать парня в свои проблемы. Уж если я буду когда-нибудь говорить о Летчике, так скорее с Вадимом, и это будет беседа не для протокола…

Он задорно рассмеялся:

– Неправда, не о работе! Так о работе не думают.

– Как? – удивился я.

– А вы приобнимаете подлокотник. Вы о женщине думаете, Николай Михалыч! – и Борис снова залился смехом. – Ну правда же, правда?

Я уже не удивлялся их фамильной проницательности.

– Правда, в точку!

– Ну вот, а отец не хочет, чтоб я в разведку шел служить… – напомнив самому себе об этом, мой водитель приуныл и до самого Института молчал.

Я зашел на кафедру финансового менеджмента, чтоб повидать одного тамошнего мастодонта – хотел договориться, чтоб он позанимался экономической математикой с моим протеже. Мастодонт меня принял, внимательно выслушал и согласился. И уже в дверях налетел на Долинского и Илью, возвращающихся с обеда.

В последние дни кривая настроения моего бедного друга Илюхи пошла вниз. Не то хроническая усталость одолела, не то здоровье подвело?… Но надо отдать должное – Илья всегда старательно бодрился и ни разу ни на что не жаловался.

– Коля, чего промышляешь тут? Своей кафедры нет? Взятки принес? – нарочито громко спросил он, забавляясь над реакцией коллег.

Долинский был более сдержан:

– Пошли в коридор.

А в коридоре и он несколько расслабился, и начал воспитывать меня благостным добрым тоном:

– Логинов, ты нашел себе бухгалтера в Фонд?

Вот это вопросец с утра! Не люблю такие…

– Не…

– Не-е-е-е… – передразнил консильери. – Ты не-доучка, не-женка и не-доросль! Все за тебя делать приходится!

– Нам приходится, – уточнил Илья. – В общем, Андрей предлагает бухгалтером Инну. Она согласна уйти из «Грифон-сервиса» и переключиться на Фонд при условии, что ты не будешь вмешиваться в его деятельность – чтоб не наломать дров.

Да это просто праздник какой-то! Они нашли человека, который будет делать за меня всю работу и не даст мне даже приблизиться к этой маете!

– И в чем здесь проблема? – я искренне не понимал в чем.

Долинский вздохнул, скривился и, не прощаясь, скрылся за дверью кафедры.

Илья присел на подоконник, жестом пригласил меня. Мимо сновали студенты, но что нам до них?

– Чего это он? – спросил у Ильи.

– Расслабься, просто Андрей расстроился, что ты не интересуешься делами. Расскажи, как ты? Почему такой потерянный?

Я не горел желанием делиться с Ильей проблемой. Он начнет советовать что-то из собственного опыта, а это не то, в чем я нуждаюсь. Тем не менее, я ответил:

– Вчера с Настиным мужем встречался.

– С Летчиком? Ух ты, и что, как? – оживился друг. – Я все забываю, он же не военный?

– Гражданский… Пилот гражданской авиации, командир воздушного судна. Вот говорила мне мама: «иди, Коля, на моряка учись», и был бы я круче него. В общем, любите, девушки, простых романтиков… Зато в прошлой жизни я был стеклодувом. Мне так нашептала в Каховке на вокзале ночью одноухая цыганка, когда наш класс ехал в Карпаты кататься на лыжах, и мы с Андреем Парфенюком – он сейчас авторитетный бомж на Харьковском, «Порфирием» кличут – отстали от поезда. Еще цыганка сказала, что я мог бы с тем же успехом быть учителем математики или Джорджем Вашингтоном, а в будущем стану священником или землемером. Андрюхе она, помнится, пообещала должность начальника санэпидемслужбы Сумской области, а еще украла у нас последнюю бутылку коньяка.

– Зато в этой жизни ты бесполезный для общества кандидат политических наук. Это явный прогресс, не так ли? – поддержал Илья.

Он решил не спрашивать, как я умудрился ехать из Киева в Карпаты через Каховку. А я не стал придумывать оригинальную шутку. Я и сам не был уверен, что эта очешуительная история произошла в реальности, а не в очередном мятежном сне в жаркий июльский полдень.

– Согласен…

– А у гражданских пилотов хорошая работа! – размечтался Илья. – Я б тоже так хотел. Курить в форточку, бухать в полете, хренову тучу денег зарабатывать… Стюардессы…

Стюардессы!

Меня осенило! Вот что нужно, чтоб моему другу полегчало!

– Илюха, ты в сауне когда был последний раз?

Он задумчиво прикрыл глаза, и ответ его оказался неожиданным:

– Года полтора назад. А что?

– Тогда сегодня после работы мы туда и отправимся. Нужно развеяться!

Илья улыбнулся, не догадываясь еще, что я задумал.

– Класс! Попаримся… Я наберу Инну, приглашу ее…

– Ни в коем случае! – всполошился я. – Мы будем даже без Леши и Долинского! Вдвоем. Просто отдыхаем и общаемся по жизни. Вспомним Комсомол.

Он кивнул, давая понять, что прекрасно это понимает… Хотя ничего пока что не понимал.

Отчего у Ильи не ладилось с настроением?

Я списал это на кризис седьмого года отношений – когда-то читал об этом явлении… А почему у меня такого нет? Ответ: потому что я из кризиса и не выходил.

Еще когда мы с ребятами были совсем молоды, я осуждал медленное превращение Инны из «боевой подруги революционера» в самую обычную супругу, причем, как мне тогда казалось, не с самым простым характером. Меня раздражало, что у Ильи теперь меньше свободного времени; что он все чаще мыслит и рассуждает категорией «мы»; что Инна «убрала» одного за другим тех наших общих друзей, кто мешал ей доминировать; что она принудила Илью бросить курить (что само по себе, в общем-то, неплохо – меня бы кто так!).

Зато теперь я яснее всех осознавал, что все это гораздо лучше, чем тот ад, который творился в моей жизни: полное наплевательское безразличие. Я не имел никакого права никого осуждать, особенно если человеку нравится то, что он имеет. Более того, я боялся признаться самому себе – но я крепко завидовал Илюхе…

Тем не менее, ему явно нужно расслабиться и отвлечься, чтоб его настроение вернулось в норму. Как? На этот счет я имел соображения.

Клуб «Горячая точка» относился к числу любимых заведений студентов ИПАМ: пожалуй, он стоял в первом ряду самых дорогих и широко известных заведений столицы. Он удобно располагался на Фрунзе, недалеко от стадиона, и славился, помимо прочего, прилегавшей к нему сауной с полным комплектом услуг.

Естественно, что ни Илья, ни Леша по клубам не ходили – не тот статус, не тот возраст, не те интересы. Да и я сам редко посещал основное помещение «Горячей точки», только когда возникал соблазн продемонстрировать студентам, что Коля Логинов на кое-что способен. При этом я оставался верным клиентом «развлекательного комплекса» при клубе.

Управляющая и совладелец клуба, Юлия Викторовна, была моим хорошим другом. Шесть-восемь килограммов назад (когда я еще не был заевшимся праздным лодырем) я консультировал на выборах ее бывшего мужа – влиятельного застройщика, депутата Киевсовета и просто крупного воротилу. Когда супруг подался в бега после размолвки с руководством страны и затерялся где-то на теплых островах, единственным кусочком бизнеса, который Юлия Викторовна смогла отстоять, стала «Горячая точка», и то – только на паях младшего партнера.

Мы с ней были одного возраста, но я никак не решался назвать ее по имени. Высокая брюнетка в дорогих ювелирных очках, с бархатным голосом и изящными манерами, с фигурой гимнастки. Казалось бы, не в моем вкусе, больно худосочная – но я не мог сказать про эту леди «не в моем вкусе».

Ради такого важного дела, как спасение друга от уныния, я даже отпустил Борю и сам сел за руль, а Илюхе строго порекомендовал оставить Боевую Машину Виноградова – BMW 735i – возле ИПАМ, пообещав довезти его домой после сауны.

– Моя жизнь не застрахована, я с тобой не поеду! – поначалу упирался друг. – Ты ж не водил больше года.

– Спокойно, я по-прежнему такой же смелый, ловкий и умелый, каким был.

– Вот этого я боюсь больше всего… – тихо сказал он и пристегнулся двумя ремнями.

Все, что я сделал, пока выбирался с парковки – так это поцарапал машину Филимончука (который гостил у Смагина и все вишни съел, помните?) и снес столбик с фамилией какого-то профессора. Не так уж плохо, учитывая, что с самого утра валил мокрый противный снег, и было очень скользко.

Илья несколько удивился, когда я заехал на территорию «Горячей точки».

– А здесь точно хорошо? Я не слышал, что в «Горячей точке» есть сауна.

– Будет тебе и сауна, и кофе, и какава с чаем! – пообещал я. – Забирай шмот, пошли.

Уклоняясь от тяжелых хлопьев снега, мы прошли в здание, минуя приветливую девушку-швейцара, но повернули не налево – в ресторанный зал, а направо – в сторону административного помещения. Громила в костюме сперва сделал уверенный шаг навстречу и поднял руки, намереваясь схватить и задержать, но мое уверенное лицо вызвало в нем замешательство.

– Юлия Викторовна у себя? – спросил я, все-таки притормаживая перед секьюрити. Я не хотел получать по лицо за излишнюю наглость – кое-чему меня допрос в УБЭП все же научил.

– Да. Вы к ней?

– Я Николай Логинов. Позволите?

Охранник на секунду замер, затем уверенно кивнул и открыл нам дверь.

По коридору, ничем не отличающемуся от обычного офисного, навстречу нам уже двигался очередной соглядатай, маленький круглолицый молодой человек в изящном дорогом кардигане. Удача нам улыбнулась – он знал меня в лицо.

– Здравствуйте, Николай! Вы не один, это приятно. Все как всегда?

– Да, как всегда, – бросил я на ходу, таща за собой озирающегося по сторонам Илью. – Юлия Викторовна у себя?

– У себя, но она пока занята. Я скажу, что вы здесь.

– Сделайте милость.

– А сауна-то хорошо… тьфу, хороша! – прикрикнул от удовольствия Илюха, вылезая из бассейна и падая рядом со мной в кресло. – Сколько стоит все это удовольствие?

– Я же говорил, все за мой счет, – устало отмахнулся я.

– И все-таки?

Я посмотрел на друга взглядом, полным укора.

– Ладно, прости, – улыбнулся тот. – Очень приятно, спасибо за подарок.

– Это тебе в счет Нового года, – объяснил я. – Но то мелочи. Ты не хочешь затянуться?

Я достал из Настиного портсигара со львом две заранее припасенные самокрутки причудливой формы и протянул одну из них Илье.

– Что здесь? – он сдвинул брови. – Я думал, ты не по этому делу…

– А я и не по этому. Просто для настроения. Они легенькие, не переживай. Тут просто вкусный табачок… с небольшим секретом фирмы. Подарок Вадима.

– Коль, а не опасно? Тем более я давно не курю, – осторожничал Илья, направив на меня взгляд измученного ранениями старого генерала.

Но соблазн оказался выше здравого смысла – он уже держал папироску в руке.

– Огня дать?…

Вадим Васильевич действительно недавно презентовал мне две сигареты «для преодоления депрессии» и дал слово офицера, что от двух привыкания не возникает. Правда, одну из них я уже выкурил самостоятельно, еще несколько недель назад – испытав при этом невиданное расширение сознания и легкость бытия. Вторую теперь предлагал другу, зная, что в другой ситуации он не согласился бы. Себе я скрутил имитацию папироски, дабы Илья ничего не заподозрил, и набил ее обычным табаком.

– Ох, а хорошо идет! – определил Илья и подкрепил расслабон пивом из кружки.

Я хотел остановить – Вадим предупреждал, что нельзя мешать это с алкоголем, чтоб сохранить контроль за собой – но не успел: друг одним махом всосал поллитра. Хрен с ним, здоровый, как конь, – чай, не подохнет.

А через десять минут, когда Илья уже читал мне лекцию о фьючерсах и контрактах, стоя на кромке бассейна, дверь открылась, и в наш предбанник по-хозяйски зашла Женечка – лучшая девушка заведения.

– Я вам не помешаю, мальчики-зайчики?

Я потерял Илью в ту секунду, когда он повернулся на голос. На лице моего друга расплылась невиданная искренняя улыбка, и он пробормотал нечто невнятное…

Спустя час-полтора, пока Илюха отходил от «массажа», я сидел у Юлии Викторовны в кабинете.

– Твой приятель в норме? – участливо спросила она, доливая нам в стаканы виски. – Женя сказала, он был в восторге. Сначала играл с ней в партизана, потом был Кощеем, потом сказал, что будет петь, как Кобзон – но пел почему-то голосом Пугачевой. А еще он предложил написать для нее, по его выражению, «кандидатскую докторскую диссертацию» с гарантированной защитой. Забавный он у тебя, в общем.

– Еще бы, от Жени и не быть в восторге! – усмехнулся я. – Не беспокойтесь о нем, Юлия Викторовна. Он достойно отдохнул, и я благодарен Женечке за заботу. Расскажите, как дела у вас?

Директор клуба опустила глаза, разглядывая стальное ведерко со льдом.

– Знаешь, Коля, у нас некоторые изменения. Может быть, они даже как-то связаны с твоими знакомыми.

– Как так? – оживился я. – Что, мои студентки приходят трудоустраиваться?

Ее печальная улыбка дала понять: шутка не удалась.

– Ты же знаешь, что у нас реализуют наркотики, – продолжила она. – Ни один клуб без этого не обходится, мы не исключение. Я никогда с этим не боролась, не было ни сил, ни желания сопротивляться, чтоб не вылететь с должности. Мне нужно жить и держаться, понимаешь?

– Напрасно вы оправдываетесь, Юлия Викторовна. Я прекрасно понимаю. Нам всем нужно жить. Тем более, что уйдя отсюда, вы никому не сделаете легче – просто на ваше место придет другой, возможно, совершенно беспринципный и ничтожный.

– Спасибо, Коля, – тихо уронила она. – Ты замечательный.

«Замечательный!» Точно так же меня назвала Настя тогда, на крыше, под ледяным ветром. Действительно, я просто замечательный – особенно с моим образом жизни и сферой деятельности.

Я не льстил себе попусту – нет, Юлия Викторовна не хотела со мной спать. У этой львицы наверняка был доступ к таким красавцам, на фоне которых меркнет солнце. Ей нужен был друг и собеседник, и кроме меня никого у нее не было: сплошь бандитоватые мужланы да их безмозглые курицы-подруги.

Так уж вышло, что не в те круги затесалась Юлия Викторовна: коренная киевлянка, вирусолог по образованию, ценитель антикварной мебели… А в тех ли кругах был я, «недоучка, неженка и недоросль»? Я должен был сидеть с Настей под дождем и пить пиво, жить на зарплату доцента, летать под звездами и научиться наконец отличать грушу от дуба…

– Раньше всем здесь занимались ребята Игоря Боксера, достаточно серьезная группировка, хоть и работала часто по беспределу, – продолжала директор клуба. – Но на прошлой неделе владельцы клуба познакомили меня с нашим новым партнером. Этот человек обмолвился, что занимается важными делами в ИПАМ, и клуб тоже теперь входит в его сферу интересов. Теперь никто, кроме него, не будет промышлять здесь. Более того, я так поняла, что он хочет влиять на работу наших девочек, и мои старшие партеры не особенно возражают. Он явно связан с влиятельными шишками в самых верхах.

Вадим Васильевич? Забавно-с. «Горячая точка» была клубом высшего уровня – если он добрался даже сюда, можно считать, что ему нет равных в городе.

– Как его зовут? – перебил я, спеша подтвердить догадку.

Она пожала плечами.

– У него рука в шрамах?

– Да, правая. Как будто он рукой стекло выбил…

– Седой, голубые глаза?

– Ты его знаешь, – поняла Юлия Викторовна. – Но судя по реакции, для тебя его появление в моей вотчине стало сюрпризом. Это ваш человек?

– Да, признаться, это сюрприз, – ответил я, слегка встревожившись. – Этого человека зовут Вадим, он начальник нашей службы безопасности с недавних пор. И да, он действительно из очень серьезной группировки. Но то, что он проник даже к вам…

Удивительно, но мою собеседницу успокоили эти слова. Она пригубила виски и с явным облегчением заключила:

– Значит, все в порядке. Если он работает с ИПАМ, человек серьезный.

Признаться, меня это задело.

– Вы имеете в виду, что у нас слава наркопритона?

– Нет, Коля, что ты, – она поспешила оправдаться и замахала рукой. – Я просто понимаю, что ни ты, ни те, кто стоят над тобой, не станут связываться с босяком с улицы. Да и владельцы клуба считают, что с этим Вадимом можно иметь дело. Я не знала, как мне к нему относиться. Во всяком случае, пока что он не показался мне полным отморозком.

Моя дружба с Юлией Викторовной очень пригодилась. Теперь мы знаем, что Вадим развернулся шире, чем предполагалось. Долинскому будет любопытно об этом узнать.

– Торопишься? – добавила она, заметив, как я нервничаю. – Может быть, выпьем еще? Я не так часто встречаю людей, с которыми можно поговорить, как с родными. Ты из их категории.

– С удовольствием выпью с вами еще, Юлия Викторовна, – поддакнул я. – Но не более чем два-три стакана, затем – меня ждет друг… Нужно его проветрить и доставить домой, к красивой, но ревнивой жене.

Она грустно кивнула:

– Да, два-три, и мне этого достаточно. Спасибо.

Я улыбнулся и взял стакан.

– Я выпью за тебя, Коля.

– А я – за вас.

– За тебя, – поправила она.

– За тебя, – сдался я. – За тебя, Юля.

Итак, в какой-то мере я «расквитался» с Ильей за «знакомство» с Таней – хотя первоначально не рассматривал сауну как средство расплаты. Просто хотел показать, как живут праздные прожигатели жизни. Это была очередная шикарная глупость. Кто бы мне показал, как выйти из этого состояния?…

Я высадил друга возле его подъезда в районе Голосеевского парка.

– Коля, спасибо тебе, мужик, – лепетал Илья заплетающимся языком. – Не верю, что я это говорю, но – спасибо! Осталось придумать, что Инне наплести… Ну, бывай.

Примерный семьянин выскочил из машины и побежал домой, а я выехал на дорогу и отправился в свою унылую берлогу, прорезая светом фар мрачный снегодождь.

Я был рад, что все так вышло: удалось расслабиться самому, помочь другу и заодно выведать ценную информацию. Все в комплексе. Осталось купить колеса для тестя.

Последние несколько лет Смагин страдал бессонницей и принимал валиум. Рецепта у него не было, потому что по врачам он не ходил из принципа (с детства боялся их), и приходилось латать нервы самолечением. По соседству с его старой квартирой, где теперь жили мы с Таней, в аптеке на углу Владимирской и Богдана Хмельницкого, работала знакомая аптекарша, поэтому покупать таблетки поручалось мне.

На втором этаже аптеки было пусто, и, судя по всему, давно туда никто не заходил – моя знакомая сидела спиной к прилавку и смотрела милицейский сериал по барахлящему телевизору.

– Добрый вечер. Будьте добры, как обычно.

Как обычно, я сунул ей две купюры – одну за лекарство, вторую «за спокойствие». Проблем с этим никогда не возникало, и лишних вопросов мне не задавали. Бабуля подсуетилась и вручила мне два блистера валиума.

Смагин был легок на помине и позвонил мне, не успел я выскочить на улицу. На его вызов у меня стоял звонкий собачий лай.

– Ты до сих пор не дома? – тихо и тяжело проговорил тесть. – Таня тебе не звонила?

– Не звонила, – удивился я. – Она сегодня планировала к подруге ехать на вечеринку, я и не ждал от нее звонка. А что? Я, кстати, только что купил ваши лекарства.

Мне показалось, что я услышал, как Смагин пожевал губы. Новость о лекарстве сбила с него ворчальный тон.

– Ладно, ничего. Завтра тебе в Институт к девяти.

– У меня завтра выходной, – робко возразил я.

– Приезжай, очень надо. Вадим хочет поговорить с нами.

– Кстати, насчет Вадима! – осенило меня. – Я был…

– Завтра.

Смагин не любил долго говорить по телефону.

Оставалось только вздохнуть – не судьба выспаться – вернуться в машину и с минимальным ущербом запарковать ее во дворе.

– Даже туда добрался? – удивился Долинский, услыхав про деятельность нашего начальника охраны в «Горячей точке». – Вот жук-олень!

Мы втроем ожидали Вадима Васильевича в ректорском кабинете.

Разумеется, я не стал раскрывать при тесте цели визита в клуб. Сказал, что заезжал проведать старую знакомую, тем более о моей дружбе с Юлией Викторовной и так знали все. Смагин молчал и слушал, даже не кивая. Складывалось впечатление, что ему вообще нет дела до бизнеса, будь он легальный или нелегальный. Теперь, еще и под валиумом, он казался даже более молчалив, чем обычно.

Вадим Васильевич опоздал на десять минут и извинился за пробки, приземляясь к столу. Начальник охраны по-прежнему катался на своем возрастном оливковом «Фольксвагене», как и в день нашего знакомства.

– Все в порядке, – ответил Долинский. – Что вы хотите нам рассказать, Вадим Васильевич?

Тот просто сиял.

– Начну с интересного. У нас расширение поля работы. Наши люди установили контроль над несколькими крупными ночными клубами и реализуют товар там. В их число входит и «Горячая точка», которую вы наверняка знаете. Я встречался с тамошними…

Я пропустил мимо ушей то, что Вадим говорил дальше. Я понял, как и Долинский с тестем, – мы крепко завязаны на нем. Проникновение криминалитета в ИПАМ не остановить, и наркотиками это не ограничится. Наверняка дальше в ход пойдет скупка краденого, проституция и прочие плюшки.

Смагина, впрочем, эта мысль не так тревожила. Он ощущал опасность происходящего, но слишком сильно любил деньги, а доход это все должно приносить хороший.

– Презентую вам новый вклад в наше общее дело, – Вадим толкнул мне барсетку – Надеюсь, Фонду эти средства пойдут на пользу.

Барсетка прокатилась по столу и приплыла прямо мне в руки. Мы с Долинским заглянули в нее и обомлели: там лежали пять долларовых пачек. Пятьдесят тысяч!

– Надеюсь, вы не будете вникать в подробности, откуда это у меня? – вполне серьезно осведомился он. – Это ни к чему. Эти деньги – аванс, подарок и поздравление с наступающим Новым годом, три в одном. Я получил их от инвесторов, которые верят, что мы их отобьем.

– Что мы должны делать? – Долинский был не на шутку встревожен. – Мне кажется, вы и сами превосходно справляетесь с этим бизнесом. Я не вижу необходимости вам делиться с нами. Или вы хотите чего-то большего?

Смагин молчал и смотрел в стену – он закинулся валиумом перед самым приходом Вадима Васильевича.

– Да, я хочу большего, – ответил Вадим. – Мое руководство жаждет познакомиться с нашей командой. У них интерес к некоторой собственности, находящейся в ведении ИПАМ, в особенности – к земельным участкам. Плюс есть несколько интересных предложений по другим схемам.

Дела принимали более серьезный оборот, чем я себе до этого представлял…

Кризис идентичности

Когда называешь вещи своими именами, это выглядит по-взрослому. Особенно, если использовать категории «хочу» и «не хочу».

Доц. Илья Виноградов на одной из лекций

Перед самым Новым годом пришел черед Настиного повышения. Джихад не терпелось назначить свою любимую студентку (не считая меня, разумеется) доцентом, и она протянула этот вопрос на предновогодний Ученый совет.

Как я, наверное, упоминал, я тоже входил в совет в качестве заместителя заведующего выпускающей кафедрой. Естественно, среди всех я самый молодой, но меня это мало задевало – моя компетентность на уровне профессуры, если не выше[25]!

– Ты подготовил речь в поддержку своей любимой женщины? – ехидничал Илья за обедом в «Эгоисте».

До совета оставалось часа полтора, я собирался спокойно поесть и изучить повестку дня, но этот обормот напросился со мной и теперь надоедал тупыми вопросами.

– Джихад сама все скажет, я тут ни при чем, – я пытался отмахнуться и открыл папку, но друг захлопнул ее перед носом.

– Не забудь сказать, что у нее есть два огромных плюса! – лыбился он. – И не забудь руками показать! Главное, не на себе!

– Да что ты идиотничаешь, в самом деле?! – я разозлился. – Нет покоя от дурака. Дай почитать повестку дня. Или ты нарочно мне мешаешь?

– А если и да? Коля, мне скучно.

– В «Грифон» езжай и поработай.

– Успеется, – улыбался друг. – Там все как часы крутится.

– К Инне поезжай.

– Инна занята делами твоего Фонда и настойчиво просила не трогать до вечера…

– Съезди в «Горячую точку», развлекись!

Илья на удивление спокойно махнул рукой и поморщился:

– Не, сам не поеду. Там, конечно, было неплохо, но пиво у них какое-то дурное. У меня так голова болела наутро, я тебе передать не могу…

Пиво? Какое нафиг пиво?

Это все, что отложилось в памяти у Виноградова после сауны? Или он Ваньку валяет?

– Как будто в пиве счастье, – как бы невзначай проронил я, пытаясь проследить за его реакцией, – или для тебя это главное?

– Нет, конечно, главное – это компания, – праведно-спокойным голосом ответил Илья, – но ты ж со мной не поедешь, а кто в сауну ходит в одиночку?

– Там есть кому составить компанию, – продолжал юлить я, подбирая каждое слово, – есть с кем поиграть в партизана.

Илья сдвинул брови:

– Че несешь? Опять пьяным на Ученый совет идешь, партизан гарибальдийский?…

Нет, он явно издевается!

– Нет, просто еще от того косячка из сауны не отошел, – ответил я.

– Какого косячка? – друг смотрел на меня голубыми глазами-блюдцами и невинно улыбался. – Ты что, еще и курнул там что-то?

Да этого быть не может! Вообще все отшибло? Впрочем, учитывая его гипертрофированную порядочность в семейных делах оно и к лучшему – а то б не выдержал, покаялся бы Инне, и неизвестно, что из этого вышло бы…

– Ладно, забудь, – я миролюбиво хлопнул его по волосатой холодной руке. – С кем не бывает? Просто я переутомился.

– Вижу, что переутомился, – согласился друг. – У тебя точно все хорошо?

Я был рад, что он заговорил об этом: давно хотелось поделиться, а самому начинать жаловаться как-то не с руки.

– Все в порядке, – сказал я, и Илья тут же понял, что все не в порядке. – Просто Вадим настойчиво навязал нам дружбу со своим шефом, действующим генералом одной из служб. Это тот самый, что отмазал нас с Долинским от дурацкой истории с взяткой. Так вот, Генерал теперь активно вмешивается в нашу жизнь. Не хочу пока что вдаваться в подробности, но мне сложно понять, чья у нас крыша – правоохранительная или бандитская, поди отличи одних от других…

Илья не был впечатлен глубиной проблемы, поскольку не видел, да и не мог видеть ее в комплексе. Я тоже был далек от полного понимания, но я видел глаза Долинского, когда они с тестем вернулись со встречи с Генералом (меня не стали брать на столь важное мероприятие) – консильери не был так взбудоражен даже во время допроса, когда мы с ним сидели в наручниках, а сержант УБЭП стучал мне по шее.

– Разве это плохо? – развел руками Илья. – Крыша не помешает. Зато теперь можно не бояться никого. Правда ведь?

Я пристально посмотрел на друга. Не, ничего подозрительного – спокойный и улыбающийся препод престижного вуза, успешный предприниматель, не обремененный лишними заботами и тяжелыми мыслями. Но это был все тот же Илюха Виноградов, с которым мы курили на моей кухне в майках-алкоголичках, тот же парень, который когда-то работал на износ, не спал сутками, чтоб купить Инне подвеску к годовщине. По его проницательным глазам и по-прежнему грустной улыбке я понимал, что ни деньги, ни образ жизни его не изменили.

Пожалуй, ему и впрямь не стоило переживать – по крайней мере за свое дело. «Грифон-сервис» никто не тронет. На вотчине Ильи, в которую он вложил всю душу и максимальные предпринимательские усилия, было тихо, как ночью в бане.

Вот о жене бы я на его месте побеспокоился… В последнее время Инна фактически заняла в смагинской финансовой империи второе место – после Долинского. Разумеется, она «всего лишь» бухгалтер моего Фонда, но если консильери был занят, болен или в отъезд, Инна справлялась с делами не хуже его. И наверняка она владела почти всей информацией о финансах, что была у Долинского. А владеть информацией – большая, огромная ответственность…

– Не все так просто, – махнул я, разрывая эту цепочку непростых размышлений. – Давай вернемся в Институт. У меня аппетит пропал.

В январе, сразу после Рождества, на адрес ИПАМ пришло письмо из Швеции, от одного из вузов-партнеров. Факультет политологии в Стокгольме приглашал на стажировку кого-нибудь из перспективных молодых ученых – по обмену. Смагин отобрал это письмо у проректора по международным связям, сказал «сам разберется», кого послать, и привез письмо нам с Таней.

– С февраля – и до лета, блеск просто, – тихо восхищался он (я был поражен, что Смагин вообще способен на это чувство). – Как думаешь, без тебя тут дела не загнутся?

– Вы уверены? Может, есть кто поумнее меня? – спросил я не то из вежливости, не то от нежелания ехать в холодные края…

Но тесть вежливости не оценил, пожал плечами и резко поднялся с кресла.

– Да, ты прав. Пошлю кого-нибудь другого. Тем более тебе Фондом заниматься надо…

– Э-э-э-э… – я вскочил и сделал к нему шаг, чтобы придержать, но не решился подойти ближе и замер.

Сапфировые глаза запустили в меня луч обжигающего холода. Затем Смагин страшно рассмеялся, в амплитуде подрагивая могучей грудной клеткой, но не издавая никаких звуков. Вдобавок ко всему он ухмылялся мне, как инквизитор еретику, из которого скоро сделают шашлык.

– Сядь и слушай, – наконец произнес он, скрестив руки на груди.

Я поспешил исполнить приказ.

– Поедешь. Через пять-шесть лет будешь проректором по науке, и тебе непременно нужна для этого заграничная стажировка. Ничего не случится с Фондом, все равно им жена Виноградова занимается. Если квалификацию потерять боишься, эти страхи положи на полочку – тебе терять нечего. Ладно, шучу, все хорошо. За один семестр не отупеешь, тем более что ты едешь не апельсины разгружать, а преподавать эти… системы свои…

– Кстати, а кто возьмет мои курсы? – ревностно спросил я.

Да, я любил свою работу! Мне не было наплевать, какой бездарности поручат читать анализ социальных систем! А если студенты останутся без этих ценных знаний? Как я посмотрю им в глаза на выпускном?

– Какая тебе разница? – удивился Смагин. – Да хотя бы Филимончук может взять. Давай быстрее шевелись и подавайся на визу. И за теплой одеждой съезди в ТЦ.

Куда уж этому Филимончуку (помните его?). Это тебе не вишневое варенье трескать! Если теорию госуправления мог бы преподать даже такой олень как Смагин, то в тонкостях, перипетиях, взаимозависимостях и прочих плюшках анализа социальных систем, кроме меня, никто не разбирался.

Мы с тестем договорились заранее не афишировать мой отъезд в широких кругах. Я сообщил только Джихад, чтоб она занялась согласованием учебных планов, и решил уведомить Настю.

В ближайшее субботнее утро, когда Таня совершала регулярный забег по салонам красоты, я выпил крепкого чаю, закусил вчерашней пережаренной картошкой и вышел из дому. Не стал брать машину, не стал делать предварительный звонок – просто оделся потеплее и побрел по унылой и пустой Владимирской в сторону Настиной берлоги. Какие-то интуитивные нити-связи между нами сохранялись, и я чувствовал, что застану ее дома.

Свернув с Льва Толстого на Тарасовскую, я позвонил ей, чтоб перестраховаться и не наскочить ненароком на Летчика.

– Да, Коля.

– Ты не поверишь, что я хочу у тебя спросить…

– Телефон Джихад? Да, где-то был, – спокойно ответила она, – а срочно? СМС прислать?

Мое сердце дрогнуло и упало: напрасно только вышел! Летчик дома, а при тем я не хочу с ней говорить…

– Да, пришли СМС, спасибо, – тихо сказал я. – Извини, что побеспокоил.

– Да ничего страшного, – все тем же тоном продолжала она. – А Влада дома нет, не беспокойся. Что ты хотел?

Нет, она неисправимая вредина! С другой стороны, поступила совершенно правильно – чтоб человеку стало хорошо, сначала надо сделать ему плохо, а потом «вернуть как было». И она не прогадала – мне стало очень хорошо и легко, несмотря на то, что предстояло сообщить не самую легкую новость.

– Давай в «Азбуке». Надо кое-что рассказать. Я уже подхожу к твоему дому.

– А давай лучше к твоему тезке.

– «Николай»?

– Он самый.

– Время? – строго спросил я.

– Двадцать-тридцать минут. Не напьешься за это время?

– Разговорчики в строю! – рявкнул я в ответ. – Повторить.

– «Николай», тридцать минут, приду одна и без кузнеца, – очень серьезным голосом рапортовала Настя. – Но если вы, Николай Михалыч, намерились меня замуж позвать…

– Давай уже, чудо. Собирайся! – крикнул я, проглотив заодно порцию холодного ветра.

– Конец связи! – брякнула она и отключилась.

Пироговая «Николай» – в двух-трех кварталах от Настиного дома.

В золотые дни нашей с Настей «передружбы-недоотношений» далеких студенческих лет мы приходили туда поиграть с трехцветным котенком, жившим в корзине на подоконнике. За прошедшие годы котенок превратился во взрослую солидную кошку, но почухать себя эта красавица позволяла все с той же охотой.

– Замерзла, mein herz? – спросил я, увидев румяные от мороза щеки любимой и взяв ее за еще более холодную, чем обычно, руку.

– Это от жары, – стрельнули в меня замечательные глаза. – Заказал уже водку?

Я постарался непринужденно рассмеяться, но вышло как-то зажато и неестественно:

– Да, сейчас графинчик поднесут…

Мы почти час говорили о ерунде – я рассказал пару очешуительных историй, она посетовала на Джихад и еще на кого-то – перед тем, как я перешел к основной теме беседы.

…– Надолго?

– До лета…

…– Вот как…

– Это Смагина идея…

…– Это хорошо.

«Это хорошо». Она улыбалась и немного грустила. Но нет, почти не грустила – это все мне привиделось. Этого не было, да. «Казни не было».

– Быть может, там ты будешь на своем месте, – добавила она.

– Насть, ну что ты, я же не на всегда еду, на полгода?

– А если можно было остаться – ты бы остался? – вдруг спросила она и заглянула мне в душу. – Остался бы?

– Почему ты спрашиваешь? – удивился я.

– Знаешь, там, наверное, так хорошо, в тех краях, – говорила она. – Там рядом и Норвегия, и до Исландии можно доплюнуть… Фьорды, жирные чайки, лоси бегают…

– Ты хочешь туда? – громко и уверенно спросил я.

– Я ничего не хочу.

– Не может быть такого.

– Я хочу сидеть под дождем и пить пиво из бутылки, – ответила Настя. – А тут можно курить, не помнишь?

Вместо ответа я достал подаренный ею портсигар и задымил. Кошка паслась где-то далеко от нас, а здоровье остальных немногочисленных посетителей мне было побоку.

Настя присоединилась. Она смотрела в одну точку, не мигая – в лимончик на краю моего бокала из-под грога.

– Со мной?

– Что? – очнулась она.

– Со мной? Под дождем, из бутылки? Со мной? – я даже чуток переигрывал, придав своему голосу нарочито надорванные интонации, но она этого не замечала.

– А знаешь… у меня нет ответа на этот вопрос.

– У тебя кризис идентичности, – продиагностировал я. – Это не я, это ты не на своем месте.

– И че? – уронила она.

– Я надеюсь, что…

– Нет ничего хуже надежды. Особенно в твоем случае.

– Настя…

– Чего ты хочешь? – почти прошептала она. – Коля?

– Пальцев не хватит, чтоб посчитать, чего я хочу! – жестко, насколько позволяли опустошенные мной четыре стакана грога сказал я. – Считай.

Я начал загибать пальцы, Настя ошалело глядела в мои полубезумные глаза и не дышала:

– Я хочу всего. Не хочу тебя ни с кем делить. Пить с тобой пиво под дождем, вести с тобой одни предметы, просыпаться с твоей ногой, закинутой мне на плечо, успокаивать тебя, если ты кричишь по ночам. Хочу, чтоб у меня была дочь, похожая на тебя. Хочу разложить тебя на столе в Зале Ученого совета и трахнуть так, чтобы ты сознание потеряла…

Ее рука с сигаретой вздрогнула.

– Я хочу, чтобы моя история закончилось хорошо, – внятно произнес я. – Без криминала, без суицида, без психиатрической лечебницы, без хронического алкоголизма. Я готов отдать все, чтобы быть на месте твоего Влада. Гарантирую это. Я не буду продолжать. И знала бы ты, как я боюсь услышать твой ответ.

– А, страшно, да? – подрагивающим голосом спросила она, выбившись из онемения и сверля меня сильным взглядом.

Но в этот раз ей не удалось смутить меня. Я знал, что сказать:

– Да, Настя, мне страшно. Когда-то, на балконе Стежняк, ты сказала, что есть вопросы, на которые лучше не искать ответы. Знаешь, может, я и мазохист, но надо все же уметь рассчитывать дозу. Возможно, пришла пора понять, что я тебе не нужен. По крайней мере, сейчас. А мой небогатый жизненный опыт все же научил не предлагать людям того, что им не нужно. Я говорю не про макроизмерение наших жизней, а про текущий их этап. От твоего ответа никому из нас двоих не станет лучше. Я не желаю бороться с тем дьяволом, что засел у меня в голове и в сердце после встречи с тобой – а дополнительная сложность в том, что мне приходится с ним бороться. И это тот еще… кризис…

Настя молчала и не моргая смотрела мне в глаза. Видимо, меня слишком уж занесло, но даже если она и хотела, чтоб я замолчал, молчать уже было неправильно.

– Я меньше всего хотел бы причинить тебе боль. И если вдруг так случается, то мне в итоге все равно больнее, чем тебе. Я боюсь навредить тебе. Ты ведь… Я не знаю, кто ты. Но если ты сейчас меня слышишь и понимаешь – это хорошо. Быть может, мост между нами не потерян. Хотя надежды на это у меня с каждым годом все меньше.

Я протянул руку, по возможности мягко взял Настю за холодную ладонь – она не отозвалась даже подрагиванием, даже шевелением. Тогда, поддавшись непреодолимому желанию, я заплел ее пальцы между своих и сжал уже гораздо крепче.

Настя глядела на меня. Не плакала, нет. Просто. Ее глаза и мои.

– Не грусти, солнышко, – мой голос предательски дрогнул.

– Я покурю и пойду. Хорошо? Ты меня простишь?… Я пойду.

– Хорошо, – согласился я. – Ты на меня…

– Нет. Я не умею на тебя обижаться. А ты?

Умела она или нет, но даже если и обижалась, никогда этого не показывала… Наконец-то я все сделал правильно. Кажется…

– Все в порядке, Насть.

– Спасибо, Коля.

Она ушла уже через минуту.

Я шатался по заведениям Киева и пил весь день и весь вечер. Но в тот день мне не хотелось ни умереть, ни пропасть. Мне хотелось жить. Я знал, что буду жить, что надежда – нет, не самое страшное, что есть на свете… Самое страшное – это ее лишиться.

Часов в восемь я завалился в квартиру, мыча что-то идиотское в ответ на Танино щебетание, упал на диван в гостиной, уткнулся лицом в подушку и, даже будучи изрядным грешником, заснул сном праведника, не разуваясь и не раздеваясь.

Визу, разумеется, дали без проблем, и я отчалил, так и не увидев Настю. И мне, и ей нужно было переварить и осознать все, о чем мы говорили в «Николае».

В аэропорт меня, по традиции, провожал Леша, но на этот раз ехали из Института, и с нами совершенно случайно зацепился Долинский – прокатиться за компанию. Он сидел на заднем сиденье, тыкал пальцами в планшет и время от времени вставлял многомудрые комментарии в беседу.

– Ну что, хроник, хоть пить наконец-то бросишь, – радовался Леша. – Там алкоголь дорогой. Хотя… в твоем-то случае это не проблема. Все оплачивает принимающая сторона?

– И еще сверху добавляют. И это, к счастью, не шутка, – удовлетворенно признался я.

– Да, Логинов, а вот меня никогда на такие стажировки не отсылали, – проскрипел Долинский. – Почему жизнь такая несправедливая, мм?

Леша развел руками, на мгновение выпустив руль:

– Это потому что ты воду не рубил, дрова не варил, за печкой не ходил и кашу не носил. А еще ты не зять ректора.

…– всего только его лучший друг, правая рука и гениальный финансист! – скромно заметил консильери. – И этого достаточно. Все, спето-выпито. Уволюсь, и пусть Виноградовы его бизнесом ворочают. Хотя живым меня вряд ли выпустят из этого серпентария.

– Почему Илья с нами не поехал, кстати? Я с ним не успел попрощаться нормально…

– Почетный глава Комсомола сильно занят – спасает мир и снимает кошечек с деревьев, – уныло ответил Долинский. – У него куча дел по «Грифон-сервису», пусть разгребает кучу.

– Да он даже на похороны не придет, когда ты допьешься и подохнешь! – сказал Леша. – Гроб с твоим безмозглым телом понесем мы с Долинским. А Илья напишет СМС из Интернета: «Печалька. Ну, туда ему, козлу вонючему, и дорога. Приезжайте в офис, пиццы с пивом поедим». А на похоронах мы будем кидать венок через спину – как букет на свадьбе, мол, кто следующий?

– Скажи, пожалуйста, а когда кувшин твоего похоронного юмора покажет дно, и поток твоих столь остроумных шуток о моей скорой кончине иссякнет? – осведомился я, с трудом сдерживая смех.

– Думаю, ты сам знаешь ответ на этот вопрос. Он звучит так: ни-ког-да.

– Я так и думал.

– Смешно ведь, – признался Долинский. – Леша, ты молодец, так с ним и надо!

– Да я еще вас обоих переживу, вурдалаки! – пригрозил я.

– Охотно проверю, – сказал Леша. – Во всяком случае, доживи до весны, когда «Iron Maiden» в Швецию приедет. Сорвусь с любых дел и прискачу к тебе. Так что будь готов принимать дорогого гостя.

Эта новость меня обрадовала и успокоила: видеть родные лица на чужбине всегда приятно.

Когда я буду совсем стар, мой розыск уже отменят и можно будет засветиться в широком свете, я напишу большую и умную книгу о своей стажировке. В ней не будет таких плохих слов, как «жопа», «Смагин» или «давай останемся друзьями», и я не буду пропагандировать вредные привычки. Она будет про лосей, кофе и булочки с корицей. Но это будет «когда-когда», при соблюдении всех «если-если». А эта сказка – про другую мою жизнь, ту, что завязана на ИПАМ, бухле, бабле и нечеловеческой тоске.

«Iron Maiden» все-таки приехал в Стокгольм, и Леша сдержал слово – нанес визит в мою ледяную крепость. Правда, это случилось уже весной, незадолго до моего возвращения в благодатные стены, но радости от приезда друга это не уменьшило.

Он приехал за два дня до концерта, времени у нас было достаточно. Едва Леша распаковал шмот (я с большими усилиями уломал его остановиться в моей квартире – основным его контраргументом было «не хочу с тобой жить, алкаш»), я потащил его в бар недалеко от моего университета, чтоб спокойно обсудить то, о чем не с руки говорить по Скайпу.

Мы зашли в одно из тех редких милых кафе, в которых нет англоязычного меню, и приходится общаться с официантом. Леша огорчился, что там нельзя курить, а я уже привык к этой европейской заморочке.

– Давай, вещай, почем в Одессе рубероид? Как пишется в холодном климате?

– За всуе упомянутую Одессу – будь ты проклят…

Друг по-македонски продемонстрировал мне свои длинные средние пальцы.

…– а пожить тут – прекрасно! Еду на велосипеде по городу, и сразу мысли в голове приходят в порядок. И на душе легче, когда прокатишься. А холод мобилизирует мозг, так что нельзя сказать, что я тут простаиваю. Время с пользой проходит.

– А как со студенчеством работа? Отвычно, когда деньги грести нельзя?

– Ну что за привычка начинать с обвинений? – возмутился я. – Ты же адвокат! Вот привели к тебе клиента, а ты ему сразу: «Ты убил дворецкого?»

– Я по хозяйственным и административным делам, забыл, олененок?

– Неважно. Значит, приводят, а ты говоришь: «Ты украл клепсидру?» Так происходит?

Леша криво ухмыльнулся как всегда, когда я начинал рассуждать о его работе:

– Ладно. Вот сиди тут и пиши монографии, а в умные вещи не лезь.

– Меня умом-то судьба не обидела! – отметил я.

– Обидела-обидела, Коля. Просто ты не очень обидчивый.

– Тогда сам расскажи мне об «умных вещах», гений. Как сам? Настя, Илюха? Что с моим Фондом?

Я выделил слово «моим», и это вызвало повторение Лешиной ухмылки.

– Этот Фонд такой же «твой», как и Настя «твоя».

Такое сравнение не могло меня не огорчить, но ругаться не хотелось – слишком я рад этому длинному вредному человеку.

– Ладно, рассказывай.

И Леша рассказал. Как сам – да ничего у него нового, дела-работа-деньги…

После моего отъезда резко подскочили поступления в Фонд, ибо дела Вадима Васильевича начали приносили более стабильный доход. Кроме того, наши «сессионные» деньги наконец перестали пылиться на полках или растекаться на каждодневные нужды, а отныне аккумулировались на счетах. А еще завелись некоторые спонсоры-выпускники, которые радостно выдавали суммы на нужды Смагина и свиты ИПАМ.

Долинский и Виноградовы – спокойно и скучно. Работают, механизм отлажен.

Про Настю сказать он ничего не может. Не видел-с. Не слышал-с. Не ведает-с.

– Да, про Настю я от Ильи слышал, – махнул я. – Настроение плохое, ходит, грустит. Наверное, из-за моего отъезда?

Не отрываясь от пожирания креветок в майонезе, Леша исподлобья глянул на меня:

– Не смеши, дубинушка. У нее своих дел хватает. А о тебе она вообще забыла, будь спокоен.

– Совсем?…

– Ага. Мы с Ильей обсуждали как-то…

– Да перестань ты жрать хоть на минуту! – я пнул друга ногой под столом.

Тот нехотя положил вилку.

– Так вот, мы обсуждали за пивом…

– Странно, раньше вы не уделяли внимания моей личной жизни, – заметил я. – Что за причуды такие?

– Ну, знаешь, Коль, как мне не сложно признавать, мы соскучились по тебе.

– Ты знаешь, мне это приятно…

– Так будешь слушать? – тут же перебил меня Леша: видимо, мой прилив лиричности смутил его. – То, что тебя нет в ИПАМ, пошло на пользу ее душевному равновесию. Илюха говорит, она поначалу переживала, спрашивала, как ты, а теперь ей не особо интересно. Обедать в «Августин», правда, не ходит.

– А я ей карточку отдал пятипроцентную… – попытался отшутиться я. – Знал, Вадиму б лучше оставил.

– Не огорчайся, дурень, тебе это тоже будет на благо, – заверил друг.

– С каких это пор? – возмутился я, хотя догадывался, каков будет ответ.

– Забыл, как ты себя вел в последнее время? Даже я, притом что в ИПАМ бываю только по острой надобности, замечаю, как ты за ней ухлестываешь. Думаешь, не найдутся доброжелатели, которые доложат твоему тестю, что семейное счастье его ненаглядной Танечки под угрозой из-за зятя-кобелины? Так что отвяжись от нее, пока не поздно, иначе придется ответить. Смагин – мужик злопамятный.

Лешины выводы меня огорчили и ввергли в пучину раздумий. А если Настя меня забыла?

– Не думай об этой истории, она того не стоит, – пытался подбодрить друг, возвращаясь к креветкам. – Ты здесь, в Европе, в таком замечательном городе! Кайфуй. И к работе, и к своему безнадежному роману ты всегда успеешь вернуться. Ты же меня все равно не послушаешь.

Как обычно, Леша оказался прав.

В апреле я на три дня вырвался в Украину – хотел отметить двадцать девятый День рождения с близкими людьми.

Собрались в загородном доме Смагина минимально узким кругом: Долинский, Леша, Илья с Инной и Настя. Тесть, как ни странно, не возражал против такого состава – при условии, что и он будет приглашен («ты же знаешь, как я люблю гулять с молодежью»).

Не могу сказать, что почувствовал холод или напряжение в Настиных взглядах или жестах. Хотя, как я понял (но уже спустя немалое время), те слова, что я говорил, кое-что изменили не в лучшую сторону. Но тогда она так же радостно улыбалась, и я был уверен, что все осталось по-прежнему.

Едва Настя выбралась из машины, я заключил ее в объятия:

– Я скучал, солнышко. Очень рад тебя видеть.

– Спасибо, – тихо ответила она.

Не «я тоже», нет. «Спасибо»…

– А про обнимашки мы не договаривались, это за отдельную плату, – отстранилась она, когда я выпустил ее из рук. Но, увидев мой напряженный взгляд, тут же «исправилась». – Шучу, чего ты? Я действительно очень рада тебя видеть. Идем в дом, подарок отдам.

Она хлопнула меня по тыльной стороне ладони и по-хозяйски уверенно пошла к дому, где на пороге Леша со Смагиным курили и кряхтели по-стариковски о политике.

Как всегда, надарили мне массу дорогой ерунды: участочек земли «под бурячки» (сам Смагин расщедрился), крутой кожаный портфель (подогнал Лешка), запонки с выгравированной монограммой «НМЛ» и подарочное издание Макиавелли (Долинский – добрая душа и эстет высшей категории, а ведь мог бы и припомнить мне ту бесполезную пепельницу), безвкусный багровый галстук (Танечка, душа моя) и новенький беленький MacBook (Инна с Ильей постарались).

Настя завела меня на пустующую кухню и извлекла из сумочки обернутую подарочной бумагой деревянную резную трубку с фронтальным барельефом лица, отдаленно напоминающего мое.

– Я смотрю, ты меня все больше стимулируешь к курению, дружок, – сказал я, рассматривая подарок. – Твоих рук дело?

– Да, я надеялась, что выйдет похоже. Похоже ведь? – смутилась она.

– Да… Спасибо. Это ты?…

– Я на все руки мастер, сомневался?

Настя по-детски радостно улыбалась, едва заметно прищурив левый глаз.

– Не-а, ни на миг не сомневался в тебе, Насть, – признался я.

– Тебе нравится? Правда?

– Правда. Я, правда, пока еще не пробовал курить табак…

– Тем лучше. Просто положи на полочку. Тем более – не уверена, что она будет хорошо раскуриваться.

Это был один из тех редких дней, когда я не чувствовал себя птицей-идиотом в золотой клетке, не испытывал страха перед Смагиным и неприязни к Тане – просто хорошо проводил время. Мы устроили прекрасный мангал, Илья поиграл на гитаре (у него теперь своя, и он больше не рвал струны), Леша выпил наконец-то водки, Долинский рассказал несколько замечательных историй – разумеется, не таких увлекательных, как мои, а все больше про финансы да бизнес. А Настя поспорила с моим тестем на полштуки евро, что Тони Блэр был лейбористом, в то время как Смагин причислял его к консерваторам (а ведь докторская ректора была, между прочим, по Великобритании)…

Перед закатом мы сфотографировались во дворе, с шашлыками в лапах. Фото до сих пор служит лучшим напоминанием о той приятной стороне жизни, которая у меня была. Тани, по счастью, на снимке нет – в те дни она увлекалась фотографией, ибо папа купил ей-то безумно дорогую зеркалку. Она щелкала все на свете, от бродячих котиков до фонарных столбов, заодно сделала фото нашей компании.

Смагин и Долинский стояли на втором плане, возвышаясь над нами на правах патриархов. У ректора был полнехонький шампур, а консильери успел доесть почти всю телятину и красовался с кусочком жареного лука и помидорчиком. Мы с ребятами присели на корточки. Инна в правой руке держала шампур, а левой крепко держала мужа. У Ильи шампуров аж три – забрал сразу все с мангала для пущего эффекта, и при этом еще умудрялся глядеть в камеру голодным взором. Зато Леша был единственный, кому шашлыка для фотосессии не досталось. Он смотрел в камеру своей хитрой адвокатской полуухмылкой и придерживал меня за плечо. А я, стараясь скрыться от взора тестя, легонько держал Настю за руку и надеялся, что она тоже думает обо мне.

– Скажите «лопата»! – остроумно попросила Таня, и клацнула кнопкой…

Все болезни – от нервов!

Тема вашей докторской ненаучна, актуальность – неактуальна, задания исследования не выполнены! Вы – мертворожденный ученый.

Глава Бывший глава[26] специализированного Ученого совета о диссертации Н. М. Логинова

Следующие двадцать четыре месяца летели друг за другом, как искорки от фейерверка.

Я вернулся в Киев в июне и тут же на зависть коллегам получил солидную прибавку к жалованью – как прошедший иностранную стажировку.

Ректор полностью вжился в роль «отца отечественного образования». Поток детей элиты, желающих иметь ИПАМовский диплом, не иссякал (хотя мою идею проводить конкурс мокрых футболок для девочек и литрбол для мальчиков приемная комиссия не одобрила), а потому Смагин догнал и перегнал покойного Деда по степени известности и влияния, был вхож в самые высокие кабинеты и даже начал получать ордена и почетные звания. Всего спустя полтора года после избрания он стал член-корром НАН и советником Министра образования по вопросам развития.

Мой Фонд тоже рос и развивался, вместе с ним росло и развивалось мое пузо. Не знаю отчего – «от солидности» или от увеличения печени, но я прибавил в весе. Денег у нас развелось достаточно (хотя их не бывает слишком много, ясен корень). Помимо спонсорских поступлений и денег Вадима Васильевича, счета пополнялись ручейком от продажи «излишнего» имущества Генералу и его партнерам.

Поделившись с кем следовало, мы толкнули налево недостроенный спорткомплекс (бассейн, стадион, крытый каток – полный фарш) вместе с земелькой. Глава Фонда, то есть я, послушно ставил подписи там, где показывали Долинский и Инна, Вадим встречался с нужными людьми и выбивал получал их согласие, а Леша внимательно мониторил нашу ситуацию. Если адвокат замечал что-то неладное – кто-то из нас подымал телефонную трубку, звонил Генералу, и неладное пропадало само собой.

Моей любимой комбинацией, о которой когда-нибудь напишут в учебниках по аферам, стало правильное использование одной полузабытой типографии, которую мы по настоянию Долинского приобрели за сущие копейки и повесили на одну из подставных фирм «Грифона». Едва Смагин успел удивиться таким инвестициям своего советника, как Кабмин издал простенькое незаметное постановление на двух страничках, обязавшее все высшие учебные заведения страны печатать у нас дипломы, аттестаты доцентов и профессоров и все прочие остальные документы строгой отчетности, связанные с образованием. Инвестиции отбились в первый же сезон, да с такой маржой, что довольная сытая улыбка не сходила с лица ректора еще месяц.

По итогам этих мероприятий уже очень скоро семья Вадима Васильевича обзавелась загородным домом, Леша вырыл на даче бассейн, Илья с Инной отремонтировали квартиру, тесть купил себе черный «Кадиллак», да и я наконец обзавелся новенькой моделью «Ауди» и провел месяц на Бали (с Таней, разумеется).

Лишь Долинский, хитрый лис, не потратил ни копейки из того, что поимел – а поимел едва ли не больше всех, поскольку именно благодаря нашему сумрачному финансовому гению все сделки проходили без сучка и задоринки, незаметно для общественности и органов контроля. Мало того – с милостивого позволения Смагина он начал играть с деньгами, постоянно приумножая наше состояние на понятных одному ему махинациях операциях. Скоро денежкам господина Смагина пошел счет на миллионы, а Долинский с Инной выбивались из сил, проводя все нужные операции.

Завершив самые крупные дела (что заняло у нас больше года) мы замедлили маховик и перешли к спокойной системной работе. Основной доход приносило «издательское дело», а вдобавок мы потихоньку списывали «испорченное» оружие с военной кафедры и прочее ненужное имущество вроде снегоуборочной техники. Еще, правда, был затеян непрекращающийся ремонт подвала, проведен успешный тендер на обслуживание столовой, несколько распиленных европейских грантов, с которыми нам помогли друзья из Минобразования, но это все больше по мелочам…

Благодать!

Илья по-прежнему руководил «Грифон-сервисом», хотя доходы от легального бизнеса были несравнимы с тем, что мы имели от сотрудничества с Вадимом Васильевичем и его покровителями. Илья несколько грустил, что Инна, будучи «простым бухгалтером» Фонда, ворочает гораздо большими средствами, но не комплексовал по этому поводу – на семейном достатке и семейном счастье Виноградовых такое распределение сил не сказывалось.

Сам Вадим продолжал толкать наркотики. К чести сказать, он не делал этого на территории Института. Если же кто-то из его протеже и промышлял в наших стенах, клиентами были исключительно иностранные студенты – заботился о генофонде, шельмец. Еще он теперь крышевал, помимо «подсобного помещения» «Горячей точки», несколько других элитных борделей.

В общем, идиллия продолжалась. Даже КГБ больше не кусал в гневе локти, потому что наш Фонд исправно выполнял свою уставную задачу – мы отдавали на его любимую благотворительность крупные средства. По крайней мере, все были уверены, что «святоша» умиротворен.

По Уставу ИПАМ, даже будучи ректором, Смагин не был освобожден от преподавательской работы. Более того, он формально числился на кафедре госуправления, где его начальником, как и моим, была Джихад.

Так уж вышло, что и меня, и тестя порядком подразозлил Лосев – обремененный многочисленным семейством немолодой преподаватель, читавший в паре с Настей анализ данных и моделирование ситуаций.

Осенью того года, когда мне стукнуло тридцать, Лосев напросился на аудиенцию и принялся качать права – требовал отправить сына с астмой в санаторий и вообще, подкинуть денежек на лечение. Мы, разумеется, дали, поскольку ИПАМ не оставляет своих сотрудников в беде – зато я лишился поездки на Октоберфест и впал в уныние. Затем, на Новый год, Лосев снова попросил денег, аргументируя это тем, что младшему надо лечиться дальше. Мы ответили положительно (минус новый костюм ручной работы и Танина сумочка). А в феврале проситель выбил из нас третий транш – прощайте, рыцарский меч и медвежья шкура в гостиную!

Так дальше продолжаться не могло, поскольку, судя по наглым глазам Лосева, он рассчитывал и на четвертую выплату, а это уже могло породить опасную тенденцию вымогательства в коллективе. Тем более что по нашим данным его сын не страдал от астмы так сильно, как это расписывали, а вот одеваться скромный препод стал значительно лучше, да и лицо его приобрело лоснящийся видок, как от переедания.

Нужно было принимать воспитательные меры, и лучшим поводом для этого стало мартовское заседание кафедры, где Лосев представлял проект новой учебной программы по своим дисциплинам.

– Недолго музыка играла – недолго фраер танцевал, – сказал мне Смагин перед дверью кафедры за минуту до заседания. – Я ему сегодня устрою аутодафе.

Этими словами он меня сильно взволновал, и почти все заседание я грыз ногти, надеясь, что он забудет или пошутил. Но вот уже под занавес, после формальной просьбы Джихад «утвердить программы следующих курсов», Смагин артистично откашлялся и поднял руку.

– Позволите мне прокомментировать? – не то попросил, не то потребовал он.

Джихад растерянно кивнула, недопонимая глубины проблемы. А я сжался и замер, осознавая, что сейчас «лыхо буде».

Во-первых, тесть уже неделю не принимал валиум (в нашей аптеке случился перебой с поставками), а значит, он далек от состояния нирваны, о чем свидетельствовало злобное сияние его прекрасных синих глаз. Во-вторых, он не стал просить меня наехать на Лосева (это было бы закономерно, поскольку именно я и страдал от попрошайничества), а сделал это сам – значит, разгром будет окончательным и бесповоротным. В-третьих, несчастный старик уже допустил несколько промахов по службе, и наверняка Смагин сейчас припомнит ему все.

Я не ошибся.

Смагин говорил очень твердо, настойчиво и отрывисто, словно лаял:

– Я ознакомился с вашей программой. При всем моем уважении хочу отметить, что выносить такой опус на заседание кафедры по меньшей мере непрофессионально. Программа нерелевантна идее курса…

Как будто Смагин много понимал в идее этого курса! Кроме своей любимой политической истории он не читал ни одной дисциплины, да и в той отнюдь не блистал.

– …и это так же устарело, как и ваш подход к преподаванию…

Началось. Сейчас он припомнит Лосеву жалобы студентов…

– …на ваше откровенно субъективное отношение…

Еще упомянет неоднократные…

– …обвинения в коррупции и, не побоюсь этого слова, взяточничестве…

Замолвит словечко за подрастающее поколение…

– …сидящие здесь наши молодые коллеги подтвердят…

Я не расслышал, что нужно подтвердить, но сурово поглядел на Лосева, сдвинув брови, и для важности кивнул. Настя ошалело зыркала то на Джихад, то на Смагина, то на меня, поскольку, как и прочие коллеги, была в ужасе от происходящего. Сама Джихад смотрела в стол и перебирала край скатерти – ей было стыдно.

Лосев дрожал, как отбойный молоток. Он первый раз слышал, чтоб Смагин, с которым они так давно и так хорошо знакомы, повышал на кого-то голос на заседании кафедры. Это не коррелировало ни с корпоративной этикой, ни с их историей личного знакомства: за пять минут выступления ректор сравнял с землей пожилого преподавателя на глазах у коллег. Кульминацией извержения грязи стали последние слова Смагина:

– Я предлагаю кафедре отклонить программу курса, а Ученому совету буду рекомендовать не продлевать с вами контракт. Если у вас есть что-то в свое оправдание, можете высказаться. Спасибо за внимание.

Кафедра послушно отклонила программу с формулировкой «отправить на доработку» – от голосования воздержались только Филимончук, Настя и Джихад. После заседания я немедленно уехал, не хотел столкнуться глазами ни с кем из коллег, особенно с Настей – как объяснить поведение тестя?

Заехал в аптеку, наконец вытряс из фармацевта валиум – надо было что-то делать, иначе тесть и меня сожрет в следующий раз – и поднялся в квартиру к Тане.

– Ты устал? – с неестественной заботой спросила она, принимая из рук тяжеленький портфель с ноутбуком и кучей бумаг. – Хочешь, приготовлю чаю? Или давай лучше…

– Таня, что тут случилось без меня? – устало перебил я, стягивая с опавших от депрессии плеч пальто. – Ты сожгла кухню?

Жена не стала далее разыгрывать бескорыстное дружелюбие:

– Да вот, понимаешь, так вышло случайно… я пыталась настроить кондиционер, а он задымил и загорелся. Приходил человек из сервиса, сказал, что проще выкинуть… я не знаю, что с этим теперь делать… Ты меня простишь, правда?

Я швырнул пальто на вешалку в коридоре, кивнул головой и решительно направился в спальню, Таня посеменила за мной. Хоть какой-то толк от этого несчастного создания будет. А перед глазами висел ночной Парк Славы, танк, ребята, в ушах звенел голос Ильи «тебе надо отвлечься… напряжение снять»…

В десять вечера меня разбудил набатный удар телефона. Таня спала гораздо крепче, потому я спокойно имел возможность подхватить телефон с тумбочки, накинуть куртку поверх футболки и отправиться поговорить на балкон.

– Вас совесть не мучает, Николай Михайлович? – вопрошал наглый молодой голос с незнакомого номера. – Вы ведь сегодня присутствовали при таком публичном унижении невиновного человека, да еще вашим родственником. Вы б покаялись, пока не поздно.

– Ты кто? – как можно хладнокровнее спросил я, хотя хладнокровие мое было очень даже сомнительным. – Откуда ты все про меня знаешь?

– Придет время, и вы поймете, Николай Михайлович. Доброй ночи.

Я не стал перезванивать, но дрожащими от сатанинского гнева пальцами вбил номер неизвестного негодяя в телефонную книгу мобильника, под именем «Найти и разорвать». Это все не лезло ни в какие ворота. Я знал, что делать – повесить это дело на Вадима Васильевича. Пусть служба безопасности разбирается, ищет и наказывает. Утром поставлю ему задачу.

Я забыл о звонке.

Как? Не знаю. Видимо, виски, который я принял перед сном, сделал свое дело: ночью ко мне приходил Достоевский, долго стыдил за алкоголизм, сидя на краю кровати и расчесывая черную страшную бороду Таниной расческой, невпопад цитируя смагиновские приблатненные изречения и слова восточных мудрецов, и почему-то называя меня Родионом. Когда видишь такое, то все остальные переживания наутро мигом выветриваются и стираются, и ты рад, что вообще проснулся живым.

На следующий день ректор поделился со мной секретом своего столь резкого поведения на заседании кафедры. Клянусь, лучше бы он этого не делал…

– Коля, подожди. Иди сюда, – сказал Смагин, поймав меня за локоть в коридоре Института. – Куда ты пропал вчера после заседания?

– Работы много было, простите, – ответил я. – Я достал лекарство.

– Хорошо, на обеде отдашь, – на удивление безразлично сказал он. – Слушай, у меня дело к тебе. Ты же знаешь Н-ского?

Депутата Н-ского нельзя было не знать. Его называли «левой рукой президента». До попадания в парламент он успел дважды отсидеть за вооруженный грабеж, и в прессе был более известен не как депутат Н-ский, а как Яша Стахановский. Как я предполагал исходя из обрывков телефонных разговоров Долинского, Н-ский был косвенно связан и с нашим Генералом.

– Это Яшу-то Стахановского? Конечно же, знаю!

– Да тихо ты! – зашикал ректор, хищно оглядываясь по сторонам. – Нельзя так говорить про уважаемого человека, ты что?

– Хорошо, простите, – я постарался спрятать улыбку в ворот рубашки.

Ох уж эти уважаемые люди, имена которых так похожи на титулы святых: Яша Стахановский, Жора Червоноградский, Вася Краматорский… Теперь очевидно, что этот «святой» и правда принадлежал к лику друзей Вадима Васильевича, и был очередным нашим деловым партнером или спонсором Фонда.

– Так вот, у него есть дочь. Хорошая девушка, защитила диссертацию в Луганске. Правда, она училась на филолога… Но очень хочет работать в ИПАМ, причем именно на нашем факультете. Но ты же знаешь сам, как у нас сейчас со ставками. Поэтому надо дожать ситуацию с Лосевым. Я по возможности помогу, и ты делай, что в твоих силах, чтоб этот старый хрыч уволился. Эта девочка переедет в Киев с февраля будущего года. У нас есть десять месяцев, чтоб расчистить плацдарм для нового сотрудника. Поможешь, сынок?

Смагин берет на работу человека из чужого вуза? Смагин обозвал своего одногодку Лосева старым хрычом? Смагин обратился ко мне «сынок»? Видимо, у него не оставалось выбора. Или дочь Н-ского будет работать у нас на кафедре, или мой тесть будет спать с рыбами-мутантами на дне Днепра.

– Я сделаю все, что нужно! – пообещал я.

– Вот и молодец. Я в тебе не сомневаюсь, – улыбнулся тесть. – Не забудь на обед лекарство.

Его ледяные глаза потухли и приобрели безразличный оттенок – он действительно во мне не сомневался, он знал, что я сделаю все как положено.

Это, впрочем, отнюдь не было поводом для моей гордости.

Но какой именно помощи ждал от меня Смагин? Ведь я обычный препод, что я могу сделать? Почему он не попросил Джихад? А вот почему: в ту весну я защищал докторскую, и это очень скоро привело к смене моего статуса и к обретению новой должности – заведующего кафедрой госуправления.

Дивным апрельским вечером Долинский, исполняя свои извечные функции «голоса» Смагина, вытащил меня на прогулку в Мариинский парк и приступил к обработке.

Консильери был сильно взволнован, что отразилось на его речи.

– Джихад бунтует, – отрывисто говорил он, копируя интонации Виноградова. – Она сказала, что такого при Деде не было, что она не будет брать на работу левых людей. Смагин предложил ей уволиться, и она сказала, что за увольнением дела не станет.

– Зачем? Неужели нельзя как-то?…

Признание Долинского меня шокировало. Джихад была одним из самых ценных сотрудников ИПАМ. Ее уход будет означать одно – мы загибаемся. Да и потом, я к ней привязался, как к родной, за столько-то лет…

– Мы пробовали все, – продолжал партнер. – Никак. Бесполезно. С сентября она не продлевает контракт. Ей уже предложили какое-то место – понимаешь, что такие люди не теряются. В общем, с сентября Джихад оставит должность заведующей кафедрой государственного управления и декана одноименного факультета. И если на должность декана мы планируем избрать одного достойного профессора с кафедры политического анализа – наш человек – то вашу осиротевшую кафедру некому возглавить кроме тебя, малютка.

– Я не хочу быть завкафедрой! – испугался я.

– А хочешь быть Владычицей Морской? Что тебя не устраивает? А, погоди, я кажется знаю – там же работать надо, да? Так вот, хочу тебя удивить: если думаешь когда-нибудь стать ректором, тебе нужно привыкать к труду.

Вот это сюрприз!

– С чего ты взял, что я ректором-то хочу быть?

Мои глаза тогда, наверное, напоминали донышки пивных бутылок.

– Я и сам сомневаюсь, что человек, который в тридцать с лишним лет мешает коньяк с колой, танцует под мелодию из мобильного и верит, что у него под кроватью живет чудовище, может быть ректором, – наехал консильери. – А чего тогда хочешь? Вечно прозябать «ректорским зятем»? Крутым доцентом – любимчиком студентов? Или хочешь в депутаты?

– Хочу в Настю… – пролепетал я и молниеносно получил подзатыльник. – Больно же!

– «Больно же-е-е-е!» – с несвойственной агрессией передразнил Долинский. – Да на тебя бы за такие шутки епитимью наложить в виде лишения машины и карманных денег сроком на месяц! Герой-любовник выискался, ругательство! Мало тебя про нее предупреждали. В Настю он хочет, ишь, ругательство! Ты тестю всем на свете обязан! Если б в свое время, когда ты присунул его дочке, он тебе накостылял и выкинул прочь, где бы ты сейчас жил? Подъедался бы в каком-нибудь название столичного вуза или название столичного вуза или вообще где-нибудь в Джанкое!

– Да хватит уже крыть! – возмутился я. – Нас же дети могли услышать!

– Ладно, я погорячился, – смутился собеседник. – Пойми меня правильно, Коля, я желаю тебе добра. На защиту ты выходишь уже в ближайшие недели, значит, к сентябрю ВАК успеет состряпать тебе докторский диплом…

– Так ВАКа больше нет, теперь этим Минобразования занимается, – напомнил я.

– Не занимайся казуистикой, ты понял, о чем я говорю. Так вот, ты будешь единственным доктором на своей кафедре, не считая нескольких ваших саксаулов…

– …аксакалов.

– Не перебивай! Не считая пары профессоров-саксаулов, которым тоже года через три на пенсию. Почему бы молодому доктору наук, тем более главе Благотворительного фонда с большим опытом практической работы, не возглавить кафедру? Ну подумай сам, не чужих же нам людей туда ставить!

– Слушай, а почему ты сам не защитился до сих пор? – притворно удивился я.

Как вы помните, раньше я упоминал, что наш консильери не боялся остаться вечным доцентом. Но в последний год, когда даже Илья объявил, что планирует начать работу над докторской, а я вышел на защиту, эта тема стала для Андрея Александровича достаточно болезненной.

– Причем тут я? – смутился он. – Я не буду заведующим кафедрой. Никогда. У меня и так забот хватает, дела твоего папаши разгребать. А ты ничем не занимаешься, кроме как рожей торгуешь да подписи на бумагах Фонда малюешь там, где тебе Инна галочку поставит. В общем, не имей мне мозги. Будем считать, что ты согласился. Ишь, уговаривать его еще надо кафедру возглавить. Да люди, может, мечтают о таком, с детства! А тебя, приймака ректорского, упрашивать приходится…

Вот оно! Впервые за много лет я обнаружил слабое место бесстрашного Долинского: он хочет официального признания. Да, он получал колоссальную прибыль, занимаясь финансами ректора и Фонда. Но кто об этом знал? Только мы с ребятами, Вадим да Смагин… Неужели Долинский хочет светиться и сверкать гранями?

Нет, исключено, не в его характере. Я ошибся. Просто секундная слабость, мимолетный порыв зависти. Он – selfmade, который добился всего своими мозгами и адским трудом. А я – фартовый лентяй и бездарь, которого непонятно куда и как занесло.

– Ладно, Андрей, хватит! Пожалуйста. Не нервничай, ты же знаешь, что все болезни – от нервов. Я сдаюсь. Глупо отказываться, ты прав.

– Ну спасибо, – выдохнул Долинский. – Теперь пошли куда-нибудь, угостишь пивом, а то я что-то и в самом деле сильно разбушевался.

Конечно же, я сдался. Не хотелось больше прений, тем более что с некоторой точки зрения Долинский прав – да кто я такой, чтоб меня упрашивать? В конце концов, ведь моя зарплата в качестве заведующего будет даже на несколько тысяч больше…

– Готова! С пылу, с жару! Читай и гордись!

Я нарочно очень громко хлопнул папкой толщиной в четыреста с лишним листов по столу Долинского. Тот даже не взглянул на плод многолетнего труда коллектива преподавателей и научных сотрудников ИПАМ, выдаваемый за мою докторскую, а просто медленно поднял на меня тигровые глаза и выдавил, с трудом сдерживая раздражение:

– Ты чего сюда свою бездарщину принес, Логинов? Забыл, кто у тебя консультант? Или я так похож на Джихад?

– Обижаешь! Я похвастаться пришел! Она называется…

– Хватит! Я знаю, что ты выучил название, молодец. Теперь дай поработать. И забирай, забирай это отсюда, – он небрежно оттолкнул пачку от себя и уткнулся в проверку тестов.

– Хам! – бросил я, выходя с кафедры финменеджмента от несостоявшихся читателей.

Никто меня не понимал… Джихад текст видела и одобрила, но разве этого достаточно? А как же объективная оценка коллег и друзей? Из всех только Илья попросил сбросить ему электронную версию – «я потом почитаю, успеется» – но я-то знаю, что не почитает. Прочие отмахивались – даже Настя, которую, как мне казалось, моя тема заинтересует. Нет, не ценят подлинных гениев при жизни, не ценят… Ничего, вот стану заведующим!..

Неприятные звонки продолжились и в день защиты, что, признаться, здоровски вывело меня из себя.

Я был на кафедре один, расхаживая из стороны в сторону, измерял периметр шагами и мысленно повторял ключевые тезисы своего доклада, а телефон валялся на столе. Вдруг он вострубил на весь ИПАМ имперский марш из «Звездных воин» – мою мелодию для большинства номеров.

– Алло, Николай Михайлович? – спросил тот же самый наглый голос, что звонил мне после истории с Лосевым, когда я имел глупость ответить на вызов.

– Да, слушаю вас.

Было, в общем-то, не до разговоров: нужно отрепетировать речь и снова перелистать на всякий случай презентацию, ведь совет через час. Да я поначалу не уловил, что это тот же самый человек – номер-то был другой.

– Скажите, как вы относитесь к тюремной баланде?

– Что?! – рявкнул я. – Кто говорит?

– Так что, как вы относитесь к баланде? Будете кушать?

– Молодой человек, если вы мой студент, вылетите из ИПАМ большим пинком под зад, – ответил я, с трудом сдерживая эмоции. – Вы же понимаете, что мне не составит труда определить номер.

– Боюсь, что все несколько не так обстоит, Николай Михайлович. А почему вы не отвечаете мне? Вы загордились?

– Слушай, ты…

– А тыкать мне не нужно, дорогой мой, я с вами варежки не вязал. Или вы на токарном станке предпочтете работать? Ой, что это я говорю, у вас же руки под хрен заточены, как вы сами иногда говорите…

– Какого черта тебе нужно, скотина?! Я тебя найду! Я тебя выслежу, найду и убью, сука! Будешь легкими плеваться! Всю жизнь с палочкой будешь ходить, недоумок!

Звонивший добился своей цели: я сорвался с катушек. Он едва заметно хохотнул и закончил:

– Ладно, простите, если я вас разозлил. Просто хотел поинтересоваться вашим предпочитаемым меню. Если не вовремя, желаю всего доброго и удачи на защите!

Он отключился.

Но теперь я почти не сомневался, кто стоял за звонком. Это наверняка был человек, которому мое психическое нездоровье доставило бы радость; человек, который понимал, как можно вывести меня из равновесия; человек, который в силу близости к Насте знал все, что происходит в моей жизни – Летчик.

Этого нельзя было так оставлять. Ярость клокотала в сердце, и я подумал, что стоит одолжить у Смагина таблеточку, но вовремя догадался послать эту мысль к черту.

Я не мог доверять никому, кроме самого себя. Но был человек, степень недоверия к которому меньше, чем к кому-либо. И только он, чисто гипотетически, мог бы мне помочь, поскольку хорошо разбирался в решении проблем.

– Вадим, вы мне очень нужны! – сказал я в телефон. – Мы можем завтра встретиться? Но строго конфиденциально, вы же понимаете.

– Да, Николай, легко. Где вам будет удобно?

Вадим Васильевич совершенно спокойно отреагировал на мою просьбу. При всей неоднозначности его занятий[27] стоит отметить, что ко мне его отношение было хорошим. Если Смагина и Долинского он считал вынужденными партнерами, то я – почти что его приятель. Он даже с Новым годом меня поздравлял. Наверное, это объяснялось тем, что мы с ним много времени проводили вместе, но мотивы меня не интересовали.

– «Мафия» на углу Артема и Тургеневской.

– Там, где офис «Грифон-сервиса»? Как угодно. Я смогу быть там… – он, видимо, ответил кому-то по другой линии, потому что звук из динамика пропал секунд на десять, – могу быть там в семнадцать тридцать. Вас устроит?

– Устроит. Спасибо большое, буду ждать вас!

Разумеется, защита была омрачена столь неприятным звонком, но, по словам Насти, я держался на «ура!» Не думаю, что она стала бы врать, чтоб подбодрить – это совершенно не в ее характере. Скорее всего, в мою пользу сыграло то, что совет почти полностью состоял из друзей нашей семьи, а тема докторской была действительно мной любима. Я писал о субавторитарных режимах и их эволюции – благо, эта тема была совершенно необкатана в нашем научном стриме.

После защиты состоялся такой сочный банкет, что не только члены совета, но и я сам забыли обо всех земных проблемах. Вот что значит умелая женская рука – это Настенька помогала с кейтерингом и подборкой меню. Конечно, разве ж от этих обалдуев, которые называются друзьями, можно чего дождаться? А вот чтоб пожрать прийти, так на это у них времени хватило.

Принимая поздравления членов комиссии и друзей, я думал не о докторской – я уже думал о завтрашнем, дне, когда я…

…Когда я, заказав бесхитростный суши-набор и большую кружку пива, буду ждать Вадима Васильевича в условленном месте. Долго ждать не пришлось: он прибыл вовремя.

– Рассказывайте, – участливо предложил он.

– Будете курить? Нет? А я закурю, – вытащил измятую пачку «Собрания» (забыл портсигар дома) и приступил к самоубийству. – Вы же помните Настю?

Он кивнул. Помнит весь мой ближний круг – вот ведь профессионал!

– Она замужем за Владом, пилотом «Международных авиалиний Украины». Сложно сказать о тем что-то плохое, однако, как вы понимаете, я не испытываю к нему нежных чувств. Так вот, хочу попросить вас… Меня в последнее время часто и внезапно дергают звонками на мобильный, «тренируют», так сказать. То советуют покаяться в грехах, то спрашивают, какую тюремную еду предпочитаю – странно, не так ли? Я подозреваю, что он причастен.

– Вы уверены, что это всерьез? – поинтересовался Вадим, нахмурив бровь. – Быть может, шалят? Вы ведь тоже в прошлом году… перебрали немного, так сказать, и звонили мне с вопросом, где купить зенитку[28].

– Я не уверен, что звонит именно он или по его поручению, но уверен, что меня это раздражает, – сдержанно парировал я. – Это все очень подозрительно и пугающе.

– В таком случае, я могу решить эту проблему фундаментально, – бухнул начальник охраны. – Даже зенитка не потребуется.

– Пока обойдемся без этого, – плавно увел я, хотя предложение восхитительное заманчивое. – Просто узнайте… может ли это быть его рук дело? Номера, с которых мне звонили, передам.

Вадим Васильевич лукаво улыбнулся:

– Я все сделаю. А после того, как найду доказательства?…

– После – ничего не нужно, – аккуратно возразил я. – Вы же шутите? Правда?

– Конечно, шучу! – искренние голубые глаза профессионального убийцы говорили обратное, но он решил обратить это заявление в шутку хотя бы для виду. – Я не убиваю людей, Николай.

Это было бы очень похоже на правду, дорогой Вадим Васильевич, но где-нибудь в параллельной вселенной.

– Спасибо, что правильно поняли меня. Я уж было решил… А по поводу…

– Николай, прошу вас! – искренне возмутился Вадим, прочитав, как обычно, мои мысли. – Не думайте о деньгах. Какая может быть оплата? Максимум – это расходы моих людей на бензин и еду, чтоб ваша совесть была спокойна и вы не чувствовали себя обязанным. Я все сделаю. И будет у нас хэппи-энд, верно?

Правильные решения

Да я не знаю говорить по-кошкиному! Я не умею. Я забы-ыл.

Александр Куприн, «Ю-Ю»

В сентябре Джихад очень тихо перешла из ИПАМ на должность первого проректора одного из гуманитарных вузов-конкурентов. Ученый совет избрал нового декана ФГУ – адекватного опытного дяденьку с кафедры политического анализа, а меня назначил руководить нашей кафедрой.

Последний мой серьезный разговор с «матерью-наставником» случился в последний день лета, когда она уже освободила свой кабинет от личных принадлежностей, но еще квартировала – оставались какие-то незаконченные дела. Я пришел попрощаться и боялся, что это будет выглядеть так, будто я присматриваю новое место.

Но Джихад была слишком умна, чтоб заподозрить меня в подобном.

– Ну, садись, Коля. Чаю не предлагаю, извини, чайника уже нет, – пожаловалась она. – Но пообщаться можем.

– Спасибо, – с натужной улыбкой я уселся в кресло напротив ее стола. – А помните, как первокурсник Логинов сидел здесь дюжину лет назад и просил вас быть моим научруком?

– Ага, такое забудешь! – отозвалась завкафедрой. Она стояла спиной ко мне и копалась в сейфе. – Ты меня тогда будто замуж звал: дергался, заикался…

В тот год Джихад только-только стала заведующей, сменив на этом посту видного теоретика госуправления, которого я уже не застал. Она была достаточно молода как для такой должности, но уже могла внушить кому угодно и страх, и уважение.

Наконец, она нашла то, что искала, – почти полную бутылку коньяка и две рюмки.

– Давай, Логинов, выпью с тобой на дорожку. Но чтоб это был последний раз, когда ты калдыришь на рабочем месте, понял?! – строго предупредила она, от души наливая мне и себе. – Этот коньяк у меня почти десять лет отстоял. Я только два раза приложилась – после защиты твоей вымученной кандидатской, и когда Дед умер…

За двенадцать лет, что я знал Джихад, ни разу не видел ее в сентиментальном настроении – но в тот день и «железная леди ИПАМ» могла позволить себе слабинку.

– За что пьем? – спросил я, поднимая сосуд.

– За то, чтоб ты не дал им себя сожрать, – уронила она. – Не уверена, знаешь ты или нет, но мы со Смагиным шли в карьере рука об руку, вместе. Он был несколько отстраненным, жадноватым, но в общем-то добрым малым. Стартовый капитал имелся, и он его неглупо вложил. А потом ему предложили стать завкафедрой и деканом – еще до меня. Смагин тогда отказался из-за бизнеса, который приносил ему хорошие деньги. Но оправдывался тем, что, боится, якобы власть может его испортить. Не ошибся, как видишь. Был хороший человек, а стал плохой ректор. Стерегись его, Коля. И береги Настю. Я верю, что вы с ней, возможно, еще найдете друг друга…

– Разве что при трех условиях: Смагин и Летчик сдохнут раньше меня, Настя перестанет смотреть на меня снисходительно, а я научусь ее понимать, – горько усмехнулся я.

– Слушай, Логинов, – Джихад замерла и посмотрела на меня исподлобья как на дурня, завалившего третью пересдачу. – Не забывай, пожалуйста, какой стаж у меня и какой у тебя. Пей коньяк, будем бутылку добивать…

Так я попрощался с одним из лучших друзей в этих негостеприимных стенах и приступил к административной работе: в тридцать один год стал самым молодым завкафедрой в истории ИПАМ. Я был готов к тому, что будет тяжело, но знал, что справлюсь.

Минусом будет то, что свободного времени станет значительно меньше, зато откровенным плюсом и компенсацией будет почет и уважение. Я ожидал, что еще одним преимуществом станет возможность назначить Настю своим замом – ведь им должен быть тот, с кем комфортнее всего работать. Но Смагин категорически возражал против ее кандидатуры. Он сказал, что это перебор, что молодому заведующему нужен опытный заместитель. Навязал мне Филимончука – помните, того самого, который в гостях у Смагина все вишни съел? Филимончук – философ и политтехнолог, бывший работник киевской мэрии. Оценив ситуацию, я понял: ректор прав – этот будет как раз на своем месте. Тут не было места личным привязанностям.

Но главный сюрприз сезона преподнес Леша, придя пятничным вечером в «Портер» на Лукьяновке, где мы с Ильей уже допивали по второй кружке.

– Все. Гуляем! – объявил он.

– А что так? Презерватив в твоем кошельке отмечает пятилетний юбилей? – поддел Илья, уже добротно окосевший от убойной смеси пива с недосыпом.

Я одобрительно закивал и дал Виноградову громкое и высокое «пять». Леша опустил глаза в пол, пожал плечами и скромно объяснил:

– Не, мужики, я женюсь…

– Наконец наш старый холостяк решил пустить корни, – изрек важно Илья, немного помедлив. – Проблема с женихом на твоей свадьбе решена, осталось только найти невесту, но для тебя это, как мы все понимаем, не проблема. Я вот, например, рад за тебя. Если так, то и я объявлю о своих планах: мы с Инной решили забеременеть.

– А я кафедру возглавил, – добавил я. – Теперь Настя будет моей подчиненной, и мне будет проще, злоупотребляя служебным положением, ее трахнуть.

– Давно пора, – согласился Илья.

– За то и выпьем, аминь!

Мы столкнулись кружками, выпили и повернулись лицами к Леше, который очень серьезно взирал на нашу клоунаду немигающими глазами.

Я продолжал распинаться:

– Ко мне с февраля придет работать дочь Яши Стахановского – если я, конечно, к тому моменту выпихаю Лосева с кафедры. Давай познакомлю с ней? Женитьба по расчету – не самый плохой вариант, как видишь по моим сытым наглым глазам, не так ли?

– Я женюсь на Оле. Свадьба в конце октября. И если вы, два барана, перестанете паясничать, я даже приглашу вас обоих на свадьбу. А если не перестанете, то лица топором разрисую. Обоим.

Теперь самое время объявить гоголевскую пауза.

Долинский женился на своей Марине, когда мы с ребятами были студентами-активистами, что не помешало нашему старшему другу пригласить нас если не на свадьбу (потому что уж больно важные люди там присутствовали, чтоб их с нами сводить), то хотя бы на мальчишник.

Именно после того празднования Леша пожаловался:

– Нет, мужики, вы двое когда будете жениться, чтоб даже не думали о таких мальчишниках. Да что это за праздник такой – собрались в сауне, накидались в дровень, в прорубь прыгнули и поотключались? Я хочу такой мальчишник, чтоб память потерять. А Долинскому за это дело – незачет.

Мы с Ильей запомнили это, но со своими гулянками просчитались. Я свел свой последний вольный пир перед рабством у Смагиных к разгрому караоке-зала одной из «Мафий» (спросите про невменяемого идиота в галстуке с оленями, который надел на голову винегрет и объявил себя будущим ректором ИПАМ – это я был, да-да!). На мальчишнике у Ильи вообще появилась Инна. Ну, она не сидела с нами, разумеется – просто притащилась в бар посреди гулянки под каким-то благовидным предлогом типа «как дела, родной?». Естественно, что все очарование праздника было разрушено.

Поэтому, когда наконец наступил тот день, когда мы узнали, что могучая спинушка Леши будет оседлана Ольгой…

Кем? А кто она вообще такая? Как выглядит? Где и когда они познакомились? Почему мы о ней никогда не слышали и не видели их вдвоем? А Леша не говорил мне, как и прочим, по простой причине – не верил, что с ней выйдет нечто серьезное. Он со студенчества не заводил длительных отношений: либо сам не выдерживал «вопиющей тупости и безграничной унылости» девушек, либо те бежали от «мелочного придиры», не осознавая, кого теряют. А помощник юриста Оля, пришедшая на стажировку в «Строльман энд партнерс», была, во-первых, не унылой, во-вторых, не тупой, и в-третьих, она легко переносила все слабости нашего друга, поскольку была от природы и по воспитанию девушкой терпеливой и воспитанной. К тому же, на Лешино и наше счастье, эта девушка оказалось еще и достаточно красивой, чтоб не подпадать под клеймо «буренка».

…И когда наступил день, в который мы узнали, что могучая спинушка Леши будет оседлана Ольгой, мы с Илюхой засели в моем кабинете и призадумались, как бы этак устроить, чтоб весело получилось.

Илью осенило:

– Ты «Доктора Хауса» видел? Помнишь мальчишник Чейза?

– Ага, ну и? Где мы возьмем…

– Да подожди ты! Все возьмем, все найдем – и сделаем другу по высшему разряду – я же лучшее в мире привидение с моторчиком лучший в мире организатор вечеринок! Но только, чур, если ты будешь помогать.

– Согласен. А деньги у него возьмем?

Илья перепугано постучал по лбу двумя пальцами:

– Ты че? Это сюрприз будет! В Фонде предусмотрены ежеквартальные расходы на помощь обездоленным.

– Да-да, идея гуд. Вот и поможем, хотя бы одному. Назовем это так: «Спасение рыцаря, лишенного свободы!»

– Коля, не для всех брак – это тюрьма, не забывай, – поправил Илья. – Не будь таким женофобом.

– Да ты заколебал бравировать своими идеальными отношениями! – нараспев пробормотал я. – Прямо все у него хорошо, посмотрите на него!

– Прости, забыл, что у тебя на это дело гештальт не закрыт, – друг спрятал улыбку в ворот рубашки. – И как сильно ты ненавидишь свадьбы? Как опаздывающих студентов? Как правых консерваторов? Как летчиков? Как священников? Как президента, за которого голосовал? Как заезженные цитаты? Как блевать по утрам? Как оливки? Как печень в сметане? Как Одессу? Как первый снег?

– Патефон заело, что ли? Каком вбок! – отмахнулся я. – Ненавижу, как блюющего оливками в сметане на первый снег в Одессе летчика-священника! Кстати, есть у меня такой знакомый, правда, он бортинженер-священник, а не летчик: жадный, завистливый, тьфу… В общем, падла редкая, да еще и казну разворовывал. И, не поверишь, сейчас в Одессе живет! Расстригся, ушел из церкви и купил стрип-бар на Мясоедовской. Называется «Обнаженка от отца Онуфрия». У меня там дисконт пять процентов, хотя я просил тридцать – зажилил, остолопина бородатая.

– И что из этого правда? – привычно уточнил Илья.

– Ни единого слова. Только что придумал. У меня настроение общительное.

– Фух, как обычно… А я уж было подумал, «белочка» тебя одолела.

– Ну, ребята из конторы будут – пять человек, плюс вы трое и еще мой сосед по гаражу, Витька. То есть десять человек, со мной.

– Нежирно. Но достаточно, чтоб хорошо погулять.

– А что вы мне приготовили? Не разочаруюсь?

– Если разочаруешься, разрешаю плюнуть мне в глаз.

– Ох, это я б с удовольствием! А заранее нельзя?

Я заехал за Лешей на такси и теперь вез его в «Горячую точку», которая специализировалась на хороших, годных праздниках. Мы с Ильей согласовали увеселительную программу с Юлией Викторовной и получили карт-бланш на ее организацию.

Илья погорячился, когда назначил себя лучшим в мире организатором вечеринок – он не мог конкурировать со мной, еще тогда, когда я не был ограничен в средствах и в поле действия.

В пять с небольшим, почти за час до объявленного начала мероприятия, мы с Лешей вошли в один из маленьких залов «Горячей точки», который Юлия Викторовна милостиво предоставила под наш детский утренник. Я просил Илью с Долинским приехать, но первый, как обычно, руководствовался своим извечным «успеется» (приходилось надеяться, что он хотя бы не опоздает), а второй был с семьей за городом и предупредил, что будет позже. Зато Витька, сосед по гаражу – уже на месте.

Первоначально титул, под которым мне представили этого человека, породил в моем ограниченном сознании образ жуликоватого неопрятного человека с фастовским говором, который занимается малоквалифицированной работой и носит серый свитер с дырами и потертую коричневую кожаную кепку. Сколько я ни пытался отучить себя мыслить стереотипами, эта попытка в очередной раз провалилась. И в очередной раз я наступил на грабли затуманенного шаблонами мировосприятия.

– Здравствуйте, – заулыбался нам мужчина лет сорока в белой рубашке с нарисованным на ней галстуком и с короткой рыжей бородой и привстал из-за барной стойки, чтоб пожать мне руку. – Я Витя, сосед Алексея.

Ухоженные руки, запах дорогого и при этом совсем не вычурного одеколона, часы за пять-шесть тысяч долларов – нет, этот человек не носит потертых кепок и не ездит отдыхать на Азовское море.

– Очень приятно, я Коля, друг этого мутанта, – ответил я и добавил, чтобы как-то прояснить род занятий соседа. – А еще – препод в ИПАМ.

– О, надо же! У меня там сын учится, – заулыбался сосед по гаражу. – На ФПП, первый курс. Может, знаете – Сторожевой?

– Нет, не помню, извините, – промямлил я, укусив нижнюю губу, чтоб не смеяться. – Я на ФПП только на третьем курсе веду.

Мое фантастическое чувство юмора подмывало меня спросить чувака с фамилией «Сторожевой», как зовут его сына – уж не Полкан ли? Но я сдержался. Тем не менее, вопрос о роде занятий соседа не утратил свою актуальность.

Тут меня выручил Леша, видимо, заприметив мое замешательство:

– Витя работает в Министерстве юстиции и Мишку отправил учиться, чтоб по его стопам шел. Все правильно, только в ИПАМ выпускают профессиональных юристов. Это я им посоветовал…

– Ну, коли так, дождемся остальных, а пока и по пиву можно, – облегченно вздохнул я. – И да, Витя – не надо со мной на вы, мы же не на конференции.

…Илья пришел последним, в семь часов, когда я уже перезнакомился с Лешкиными коллегами – те оказались, вопреки своей профессии, людьми добродушными и легкими на подъем.

– Ты смотри-ка, солнце уже закатилось, а Логинов еще трезвый, – удивился Илья. – Как это так сложилось?

Как? Да если бы он, редиска неорганизованная, помогал мне с обустройством праздника не на словах, а на деле, я б может и выпил. А так пришлось почти по сухому развлекать шестерых адвокатов, министерского чиновника и уставшего угрюмого Долинского. Я, между прочим, когда-то перед Илюхиным Днем рождения помогал Инне надувать воздушные шарики и после этого не мог говорить часа три[29].

– Наконец-то явилась наша последняя принцесса! Нальем ей штрафную и поехали!

Я хлопнул в ладоши и нажал на кнопку звонка для официантов, стоящую передо мной на столе. Свет мигом погас, и негромкая фоновая музыка замолчала.

– Это так надо? – спросил басом кто-то из партнеров через минуту, которую гости провели в перешептывании и попытках переглядывания.

– Первый кандидат готов! Девочки, фас! – заорал я.

В тот же миг зал замерцал новыми красками и огнями, грохнула соответствующая музыка, и четверо лучших девочек «Горячей точки» (танцовщицы стриптиза, а не то, что вы подумали!) в костюмах, представляющих мои любимые женские профессии – военная, училка, доктор и дорожный рабочий[30] – стремительно направились на голос одного из адвокатов и выволокли его из-за стола…

…Для стрельбы мы спустились в подвал, где на деньги Фонда с помощью Вадима Васильевича и при попустительстве Юлии Викторовны был обустроен импровизированный тир. Стреляли по мишеням, по бутылкам и картонным фигуркам, среди которых были и члены правительства, и столь нелюбимый Лешей мэр Киева, и Брюханов – препод с ФЭП, который в свое время поставил нашему адвокату единственную тройку, причем по непрофильному предмету, запоров его красный диплом. Последние пять лет профессор Брюханов «отдыхал» по соседству с «Горячей точкой» в сумасшедшем доме на улице Фрунзе, и Леша вознегодовал, что я не приволок его в живую – ну что ж, какой праздник обходится без упущений? Зато я не удержался от соблазна и заказал ростовую фигуру с лицом Летчика. По ней, после моего краткого разъяснения, все с особенным усердием палили из автомата (да, автомат у нас тоже был). Лучшим стрелком оказался сосед по гаражу, которому я вручил приз – отстреленную успешной очередью голову премьер-министра.

В сауну не пойдем, мы уже пьяные, – отказывался один из адвокатов, которого мы пытались затащить в предбанник, – а у меня сердце слабое. А кто моих деток кормить будет?

– Ты ж холостой, Палыч, какие, в качель, детки? – сообразил Леша.

– Ты не прав, Алексей! Настоящий мужчина никогда не знает, сколько у него детей!

Но Палыч – тучный блондин пятидесяти двух лет, один из трех управляющих партнеров «Строльман энд партнерс» – резко передумал, когда я пообещал ему поощрительный приз (если не будет отрываться от коллектива) и указал пальцем на Женечку, ожидавшую в предбаннике, одетую только в фартук.

– Разумеется, только после героя торжества! – возвестил я.

– Стоп, какого еще «героя торжества»? Я не буду, – замотал головой Леша.

– Леша, понимаю, что первой брачной ночи еще не было, роза не сорвана, и ты немного не уверен в себе, но тут нечего бояться, больно не будет! – заверил я. – Просто доверься ей, а там природа возьмет свое, и у тебя все получится. Вот, покури для храбрости.

Помня об опыте Ильи, я подсунул Леше замечательную папироску (снова намутил у Вадима Васильевича, но уже не парочку, а пару десятков – чтоб впрок) – дабы его угрызения совести наутро не терзали, и память отринула все нежелательные моменты.

– А сам-то? Слабо? – хмыкнул друг. – Я буду только если ты будешь!

– Кто там что без меня будет? – прогудел какой-то молодой адвокат с идеальным слухом. – Я тоже хочу! Всем давай!

…Помните, как я рассуждал про глупые поступки? О том, что ни о чем не надо жалеть? Что гулять надо, пока молодой? Так вот, все это – великая правда.

Мы пришли в себя только вечером следующего дня на Старой Дарнице, в квартире моего бывшего одноклассника, а ныне водителя трамвая. Я открыл глаза, посмотрел на часы, которые, к счастью, оказались на руке – пять часов. Пять разных наручных часов было одето на мои руки – три на левую клешню и два на правую. Среди них я узнал только свои и экземпляр Ильи, прочие были незнакомы. Все показывают разное время и все – с треснутыми стеклами.

За окном темно. Утро? Ночь? Мы вообще живы? И почему я лежу на чем-то очень жестком? Ага, это письменный стол. Я предпринял попытку встать, и всего через пять-десять минут это удалось. Огляделся по сторонам.

Под столом, уткнувшись лицом в ботинок, лежал молодой адвокат с идеальным слухом. Илья, Лешка и еще один адвокат, маленький носатый армянин, валялись на полу в гостиной, накрытые горой одеял. В соседней комнате на односпальной кровати валетом спали сосед по гаражу и Долинский – да так, что ступня Долинского очутилась у соседа на макушке. Тот факт, что консильери был в розовом платье, меня почему-то мало смутил. А в ванной, под раковиной, я нашел своего одноклассника – совершенно голого, но в белой вязаной шапочке на голове.

К счастью, оказалось, что чудо-папироски оказывали эффект амнезии только на Виноградова, и мне удалось восстановить картину происшедшего. Для этого я снова, как когда-то в «Шато», представил себя помощником следователя и прибегнул к допросу нескольких собутыльников. С большим трудом, но я заставил их заговорить.

В ходе допроса было установлено, что Палыч и два других адвоката оставили нас утром – оказались слишком серьезными людьми, чтоб ехать на Левый берег к моему однокласснику за добавочным самогоном. Также оказалось, что Долинского теперь до конца времен будут величать «Джессика», потому что он что-то проспорил соседу по гаражу. Суть пари, как не просите, я не могу воспроизвести. Единственное, чего мы не установили – почему все часы оказались у меня. Однако этим фактом решено было пренебречь.

Последними восстали из мертвых Илья и Лешка – выпили больше всех на радостях. Виноградов поднялся первым, покачиваясь, сдернул со спящего друга одеяло, тут же снова упал и зашелся истеричным хохотом: на лбу жениха красовалось начерченной жирным маркером непечатное слово.

– Блин, что мы наделали… – ворчал Леша, когда смог, наконец, разговаривать. – Кучу бабла всадили и перед коллективом неудобно… Логинов, ну ты и падла…

Илью, который был пободрее, эта реплика немного огорчила:

– Слушай, Леша, какой-то ты весь отрицательный!

– Зато реакция Вассермана у него после этой ночи будет положительная! – нашелся я.

– Спичка тебе в язык, котяра драный! – простонал полумертвый Леша. – Сплюнь!

– «Сплюнь» будешь Оле говорить, – искрил я. – Тем более, маркер тебе к лицу.

Наказание последовало незамедлительно: Леша швырнул в меня пультом от телевизора, попав по тому самому месту, куда когда-то на допросе приложился УБЭПовец.

– Зато будет что вспомнить, да?

– Да, это будет твоя самая очешуительная история, – согласился Илья. – Дети, если ты когда-нибудь выстрогаешь их из полена – вернее, из бревна, если верить твоим рассказам о Танечке – будут умолять: «Папка, расскажи еще раз, пожалуйста, как вы с дядей Ильей и дядей Лешей разворовывали казенные средства и бухали! Ты же никуда не торопишься?»

– А дядя Андрей как же? – вмешался слабый голос Долинского из соседней комнаты. – Без меня у вас не было бы средств, умники…

– Ты теперь тетя Джессика, так что захлопнись! – смело ответил я, забыв, что консильери когда-нибудь встанет с постели, снимет платье и может крепко пожать мне челюсть.

Праздник удался.

В понедельник, не отойдя еще от последствий мальчишника, Долинский объявил себя больным, отпустил студентов с последней пары и приперся в мой кабинет – похмеляться коньяком чаем. Теперь, когда он мог посидеть не только в смагинском кабинете, но и в моем, консильери стал как-то ближе и роднее. Да и события мальчишника нас здорово сблизили, потому беседа затянулась. За окном лил октябрьский дождь, и домой нам совершенно не хотелось.

– Ну, неплохо же погуляли, да? – обратился я к Долинскому, после того как зачитал вышеприведенное письмо.

– Издеваешься? Да это была самая лучшая гулянка в моей жизни, Логинов! Я до сих пор с замиранием сердца ее вспоминаю!

Я был согласен. Правда, я посеял где-то конверт, который мне успели передать незадолго до мальчишника в качестве благодарности за услугу, но это было не так несущественно. А главное, за все платил Фонд. Долинский (вернее, «Джессика») придумает, как эти расходы по-хитрому провести.

Наконец чай закончился, и мы собрались уходить. «Джессика» полез за плащом, который он по-хозяйски пристроил в мой шкаф, а я хотел звонить Боре, чтобы тот меня забрал. Тут в матовую стеклянную дверь моей кельи нервно постучали.

– Кого там черт принес?! – с наигранной ворчливостью поинтересовался я.

Так поздно большинство сотрудников уже разошлись по домам.

В двери появился последний человек, которого я ожидал увидеть. Сначала пролезла взъерошенная голова Леши, в чьих светло-карих глазах блестел живенький огонек.

– Можно, Коля? – и зашел, не дожидаясь ответа. – Привет, Джессика, я рад, что застал и тебя! Отлично выглядишь!

Консильери не то усмехнулся, не то оскалился. А я удивился, увидев Лешу в бодром состоянии. Честно говоря, мне казалось, он на неделю попросится в отпуск после такого…

Я молча указал гостю на диван, и тот немедленно оперся на кожаную спинку.

– Чаю хотишь?

– Нет, спасибо, – отказался мой воспитанный друг, заметив наметанным боковым зрением, что в чайнике воды не осталось. – Слухайте, бандиты, у меня тут такая интересная новость…

– Денег дать в этом месяце больше не могу, зась. В ноябре подкопим, и будет все спето-выпито, – зевая, предположил Долинский. Он вроде как не собирался встревать в беседу и готов был уехать.

Леша быстро кивнул и смерил его предупредительносерьезным взглядом:

– Все не так просто. И ты не спеши, пожалуйста, это правда интересно!

Недоуменно пожав плечами, Долинский вернулся в кресло напротив моего стола. А Леша, убедившись, что ему внемлют, начал доклад с таких слов:

– Мы все знаем клуб «Горячая точка».

…Леша все-таки гений, хоть и редкая вредина. И пусть он дальше уверяет всех, что он не еврей, а нос у него такой, потому что он в детстве об бортик бассейна ударился – не верьте.

Его контора, всеми нами любимый «Строльман энд партнерс», стала носителем интересной информации. Оказывается, для мажоритарного акционера борделя ночного клуба, который я – а теперь и вся компания – очень любили, наступили тяжелые времена. Настолько тяжелые, что он решил быстро и по дешевке распродаваться и сваливать. С этой целью серьезный дядечка попросил «Строльман энд партнерс», которым очень доверял (особенно после мальчишника с сотрудниками, о котором ему не могли не доложить), подыскать подходящего покупателя.

Леша узнал о ситуации и сразу решил, что раз мы и так завязаны на «Горячей точке» с Вадимом, неплохо полностью взять клуб под контроль.

– Такой шанс выпадает нечасто: мультимиллионер сгоряча решает продать доходный клуб и уехать из страны. Ребята, как говорил один известный барон – клянусь своей треуголкой, мы должны его купить. Так что давайте искать на это деньги, пока не перехватили.

– Сколько нужно? – озвучил Долинский.

Леша назвал сумму, ввергнувшую нас шок.

– Бред, таких денег нет, – отмахнулся консильери. – Ищи другого покупателя. Мы могли бы сейчас потратить половину, максимум – процентов шестьдесят от этой суммы. Но не более – если вывести эти деньги из бизнеса и кинуть на новый проект… Да впрочем, кому я объясняю?

– Давайте найдем человека, с которым войдем в долю? – предложил Леша. – Ну, ребята, нельзя терять такую возможность – пока еще никто не знает о предполагаемой продаже.

– У меня есть такие лица на примете, – среагировал я. – Правда, это скорее морды, чем лица, но не думаю, что это принципиально.

– Кто? – синхронно спросили Долинский и Леша.

– А вот, к примеру, Стежняк и Паша.

Едва я упомянул их при Леше, тот грязно выругался и демонстративно сплюнул.

– Можно не плеваться на пол в моем новом чистом кабинете, спасибо, пожалуйста?

– Можно не молоть чепухи, спасибо, пожалуйста? – злобно парировал адвокат. – Ну почему ты такой тупенький?

Злится… Не любит их Лешка, не любит. Они же «несерьезные»…

А я поддерживал определенные контакты со старыми друзьями. Еще когда только готовился стать доцентом, получил звонок от Стежняк – нет, не просто от Стежняк, а от известного журналиста, редактора журнала – с приглашением на ее виллу в Тоскану отметить новоселье. Там же встретился Паша, который тут же принялся жаловаться, как Запад ему опостылел – не жилось почему-то моему доброму другу вдалеке от украинской сауны, горячих славянских девок, водки, снега, послушных папиных холопов и родной речи.

Запоя в тот раз у нас не случилось – видать, постарели все, да и неловко синячить перед аттестацией на научное звание. А через месяц Паша приехал ко мне в Киев, и мы радостно наверстали упущенное. И что бы там ни говорил сейчас Леша, если я с кем-то и буду говорить на тему приобретения «Горячей точки», это будут только те, кто всегда поддерживали мою идею основать свой клуб.

Но для принятия решения нужно посоветоваться со второй заинтересованной стороной: в тот же вечер я позвонил Юлии Викторовне и договорился о встрече. Ее подавленный голос навел на мысль, что на ее позицию изменение в поведении хозяина тоже повлияет, и я захватил с собой пару бутылок хорошего чилийского вина.

Директор «Горячей точки» жила на Русановской набережной. Я прежде не был у Me в гостях, да и вообще редко бывал в том районе – если бы не Боря, никогда б не нашел ее дом.

Юлия Викторовна… то есть теперь уже просто Юля… встретила меня ужином в виде салата с креветками, жареной курицы и картошечки. Квартира у нее была огромная, побольше моей. Наверное, в такой и заблудиться немудрено.

– Объясни, за что такая честь? – удивился и порадовался я, откупоривая вино и разливая по бокалам. – Или у тебя какой-то праздник?

– Да, у меня праздник, – в мою сторону сверкнула ее грустная интеллигентная улыбка. – Большой хозяин продает клуб и сваливает подальше. Я не знаю, кто придет теперь, и пристраиваться к новым людям не хочу. Так что я передала ему права на свою долю, и теперь буду ценителем свободного времени…

– То есть безработной? – догадался я.

– Нет, ценителем свободного времени, – мягко поправила она. – Я хочу попутешествовать, посмотреть новые места, познакомиться с новыми людьми. Надоел мой теперешний круг…

– Знала бы ты, как это близко мне… Мне он тоже надоел. Я же рассказывал тебе про Смагина, про наши новые дела…

Юля понимающе кивнула, пригубила немного вина и аккуратно облизала губы. Поправила прядь волос и подалась в мою сторону.

Я ей нравлюсь? Нет, Логинов, глупости! Не твоего поля ягода!

Продолжим исповедь:

– Но человек, которого я люблю – Настя, моя коллега – не хочет быть со мной. Она замужем, она его любит… А он… не знаю. Мне не кажется, что она с ним счастлива.

– Коля, жизнь – это неэвклидовая геометрия, – улыбнулась Юля. – Здесь бывают треугольники с множеством углов, и все эти углы могут оказаться тупыми. Мы часто не замечаем того, что рядом с нами, ищем чего-то нового за тридевять земель или за высокими заборами. А оказывается, все гораздо проще.

– Не вижу выхода. Пока – не вижу, – покачал головой я.

– Всему свое время, запомни, – продолжила спокойно она. – Я тоже не видела выхода из замкнутого круга, пока не узнала, что клуб продается. А теперь – вижу. Просто надо разрубить узел и отпустить самого себя на свободу. Обычно мы сами воздвигаем себе барьеры.

– Слушай, ты точно вирусолог, а не философ? – усмехнулся я.

Она не ответила, только игриво поглядела на меня через полупустой бокал.

– Долей еще. Будем пить.

– Ты, наверное, будешь смеяться, если узнаешь, кто потенциальный покупатель твоего клуба, – молвил тихо я, наливая вино.

– Почему же, не буду, – нашлась Юля. – Наверняка это кто-то, связанный с тобой, иначе бы ты ко мне не приехал. Меня это не удивляет.

А вот меня удивило:

– Ты хочешь сказать, что я общаюсь с тобой только по делу?

– Все в порядке, пустяки, – грустно отмахнулась она. – Я привыкла, что нужна людям только по работе.

– Юля…

– Не надо, Коля, не убеждай меня. Я слишком умна для этого.

– Мне интересно с тобой, поверь, – сказал я, чтоб хоть как-то оправдаться.

– И мне с тобой интересно. Ты замечательный.

Опять? До этого только один человек меня так называл – и вот снова?… Да и вообще, она чем-то напомнила мне Настю, эта красивая печальная леди. Я бы даже сказал, что они похожи, даже их взгляд. Но она ведь – не Настя. Мне остается только допивать вино и ехать домой.

Она – не Настя…

На Лешиной свадьбе Илья сообщил, что Инна беременна и что с Нового года он будет подменять ее в качестве бухгалтера Фонда.

Моя реакция, как всегда, была очень взрослой и осмысленной.

– Инна? Вот круто! А от кого? – на этом слове я и получил легонький шлепок по лицу (но оно того стоило!). – В декрет уходит, значит?

– Да нет же, пожалуй, не пойдет, – нашелся Илья. – А зачем? Почему бы нам самим не принять роды? Прямо на твоей кафедре, вы с Вадимом Васильевичем и уборщицами будете принимать. Вот скажи мне, Коль, дураком быть – это тяжкое призвание?

Но юмору места было немного – ни меня, ни Долинского новость не порадовала. Фонд как раз переживал не самые простые времена, и без Инны могло быть туго. Но искать нового человека на эту непростую должность, вводить его в курс дела, открывать наши карты – ни к чему. И мы согласились, чтоб Илюха, который имел опыт бухгалтерской работы только во время производственной практики в Институте, занял место своей жены. Виноградов пообещал, что потянет, и что дела «Грифон-сервиса» страдать не будут – он возьмет отпуск, а директором побудет один из его верных помощников.

Да-да, наш «Грифон-сервис» еще существовал и даже приносил свою копеечку. Правда, эта копеечка растекалась на текущие нужды и зарплаты, но благодаря этому мы имели возможность сохранять капитал Фонда (вернее, то, что уходило из Фонда на наши собственные счета) практически неприкосновенным (за исключением оказий вроде Лешиного мальчишника).

И снова мы с Лешей в аэропорту. Только на этот раз никто никого не провожает – мы крутились в терминале возле выхода, где вот-вот должна показаться Стежняк.

Паша не смог принять мой вызов и прилететь. Как бы он там не жаловался на западный образ жизни, а ведь окопался с концами в Чикаго и не хочет соваться на родину. Он заявил, что готов принять меня и ребят у себя дома в любое время – хоть сейчас – и на какой угодно срок, но сам не приедет. Возможно, на то были какие-то другие причины, нежели просто нежелание ступать на киевскую землю? Ну что же, каждый сам выбирает свой путь, и Паша своей дорогой был доволен. Я был рад, что у него так все сложилось.

А вот другая давняя моя подруга ответила на приглашение добром. Всего-навсего полуторачасовой сеанс в Скайпе, и мы с Лешей (я заставил его перебороть пренебрежение к «этой вечной тусовщице» и помочь мне с уговорами) убедили нашего потенциального партнера прилететь в Киев и оценить проект. Тем более что здесь у Стежняк была квартира на Пейзажной аллее, которую она давно не посещала, и вот теперь появился отличный повод отгулять там вечериночку.

«Но – по завершении дела, конечно!» – предупредила она нас в Скайпе и подмигнула, отчего у меня на душе потеплело (наконец-то какие-то новые, свежие лица!), а Леша отвернулся от камеры и снова отчетливо и громко плюнул на пол моего кабинета, за что был вознагражден волшебным подзатыльником.

– Слушай, а откуда у нее вообще столько денег? – допытывался он, пока мимо нас проплывали лица пассажиров «Рим – Киев». – На что она живет? Она же редактор журнала, причем не самого крутого, а и там у нее квартира, и тут, и денег на инвестиции больше, чем у нас! Тут Долинский каждую копейку считает, а она…

– Это дело не мое, да и не твое, – лениво объяснил я. – Ты ж знаешь, я неудобных вопросов людям не задаю. Если это не студенты, конечно – вот студентам задаю! Я, кстати, объявил тут в одной группе недавно, кто нарисует на А4 мельницу красивую или крокодила, тот получит плюс десять баллов к экзамену. Прикинь, так они всю пару рисовали! В итоге я баллы троим поднял, так художественно вышло… А пока рисовали, я успел три серии отличного сериала глянуть на ноуте.

– Ну, ты-то мудак известный, ничего удивительного не нахожу, – констатировал мой невеселый друг. – А вот твоя подруга бежит.

И в самом деле, бежала. С трудом верилось, как она умудряется бежать с двумя большими чемоданами и заплечной сумкой, но выглядело это, прямо скажем, настораживающе.

– Не «твоя подруга», Леша, а наша, – тихо заметил я и крикнул на весь терминал. – Эй, привет, эмигрантка!

– Логинов! – укоризненно вскрикнула гостья. – А ты даже нарастил себе харю и пузо покрупнее! Взятки-то поди несут мешками!

Она расхохоталась, отбросила чемодан (его подхватил Леша – скорее из педантизма, нежели из-за огненного желания помочь нашей гостье) и заключила меня в объятия.

– Ты тоже ничего выглядишь, Стежняк. А я тебя ждал!

– Парня своего из армии будешь ждать, Логинов, – пробурчала она. – За такими крутыми бабами, как я, нужно гнаться и догонять.

Мне с трудом удавалось дышать в ее медвежьих объятиях, но я понял – уж теперь-то все будет совсем хорошо!

Стежняк сказала, что ей нужно отдохнуть с дороги, потом займемся делами, и развлечениями. Я побыл с ней в квартире несколько часов и умчался готовить встречу. И вот в шесть с четвертью Стежняк, по обыкновению опоздав, стремительным шагом вошла в «Эгоист», где у входа ее дожидался услужливый и улыбающийся Боря.

– Вас ждут, прошу в кабинет.

Мы не то что ждали – дожидались.

Смагин во главе стола. Облагороженная серебристой сединой голова ректора была едва наклонена влево – это самую малость помогало ему при мигрени. Еще ему здорово помог бы сеанс мануальной терапии у одной из девочек в той самой «Горячей точке», но до них ли было в тот день? Идея с покупкой клуба вселила в разбитую гемикранией голову ректора некоторую живость, которая и питала его в ожидании инвестора. Полураспахнутые фиолетовые веки моего тестя мерцали и подрагивали в свете камина. Взгляд, притушенный валиумом, был обращен к соседу справа, хотя на самом деле смотрел Смагин куда-то в глубину самого себя.

А соседом справа был я. И этот самый я здоровски скучал, ибо разговор за столом не клеился. Все зануды партнеры были заняты кто чем: Леша, уместившийся в непосредственной близости, готовился к выступлению и на мои призывы не отвечал; Долинский в кресле напротив занимался любимым делом – поглощением шашлыка; Илья, сидевший по диагонали, был полностью оккупирован Инной.

Справа от Леши, углубленного в доклад, считал узоры на потолке суровый Вадим Васильевич в своем всегдашнем костюме с синей рубашкой. Его теперешний облик совершенно не походил на облик того Вадима Васильевич, что вез меня к Леше на Соломенку пить медовое пиво, того Вадима, что называл себя убийцей по профессии и носил потрепанную футболку с Че Геварой. Это не трепло-таксист – это матерый менеджер уголовного мира. Но он сидел слишком далеко, чтобы его дергать, и мне пришлось листать на телефоне bash.

Из всех нас только воспитанный Леша вышел из-за стола, чтобы поздороваться с инвестором. Мне показалось (а может, и не показалось), что он стал относиться к ней мягче. А может просто природная интеллигентность выручала и помогала ему маскировать раздражение.

Ректор едва заметно двинул рукой в приветствии, я грустно усмехнулся ей в лицо – Стежняк, ты так и не научилась приходить вовремя! Долинский даже не повернул головы, Виноградовы синхронно кивнули, а Вадим Васильевич поправил ворот рубашки.

Инвестор виновато склонила голову:

– Прошу извинить за опоздание, друзья. Давно не была в Киеве, хотела поздороваться с городом…

Дамы и господа понимающе закивали (кроме Смагина, которого терзало каждое движение).

– Присаживайтесь, пожалуйста, Александра. Мы рады вас видеть, – начал с плохо скрываемым мучением в голосе ректор, и Стежняк послушно присела напротив него. Ей тотчас принесли полотенце для рук и приборы. – Не будем торопиться с делами, для начала отведайте, сделайте милость. Лучшая кухня на Печерске.

В течение ближайшего часа Стежняк и прочие отведали щедрого угощения и подняли несколько тостов за сотрудничество. Почувствовав после тоста «за Родину!», что все уже готовы, Леша встал из-за стола, принял пульт от проектора из рук Бори, который все это время преданно дежурил у входа в зал, и эффектным жестом, выбросив руку вперед, включил машину. Тотчас по левую руку от Смагина (заставив Долинского и Виноградовых развернуть стулья) вспыхнула презентация в PowerPoint, которую Леша так старательно готовил.

Адвокат докладывал без бумажки и в ходе выступления несколько раз то ослаблял, то затягивал туже галстук, пил заботливо поднесенную Борей воду и вдумчиво листал слайды. Все, кроме Смагина, с интересом наблюдали за докладом – сам же ректор, как всегда, во всех делах полагался на верноподданного консильери. Отбив свою партию, Леша тем же жестом выключил проектор, отложил пульт и поинтересовался, будут ли у публики вопросы.

Вопросы возникали преимущественно у Долинского и Стежняк, ибо финансовые решения принимать должны были именно они. Инна сразу смекнула, что дело опасное, но крайне прибыльное и лишний раз не открывала рот, ожидая, что скажут партнеры. Правда, она сразу же шепнула мужу, что надо соглашаться, и тот участливо кивнул: да, я тоже так считаю.

– Резюмируем, – с явного согласия ректора Долинский принял на себя роль председательствующего, – картина полна, по-моему. «Горячая точка» принесет бешеные барыши, и наш небольшой риск того стоит. Со своей стороны я советую поддержать инициативу Алексея и ожидаю того же от вас, Александра.

Леша сверкнул благодарными глазами на консильери и перевел их на Стежняк.

– Что ж… – моя подруга изобразила сомневающееся лицо, но было очевидно, что она согласна. – Предложение хорошее, я думаю. Лады. После того, как у меня на руках будут материалы для более полного анализа, перейдем к сделке.

– Мы будем охотно с вами сотрудничать, – проворковал Долинский. – Правда, друзья?

Мы с ребятами послушно заулыбались в ответ на смеющийся взгляд консильери.

– Да будет так, – полушутя заключил внезапно выздоровевший Смагин, напугав меня до жути своим резким воскрешением. – А теперь прошу всех выпить. Боря, присядь к нам, пожалуйста, чего ты стоишь, как неродной…

Хорошая девочка (свидетель: Настя)

– Я люблю ее!

– Ты душевно к ней расположен, – негромко поправил его Грилл.

– Я душевно к ней расположен, – тоскливо повторил Роби.

Рэй Брэдбери, «Песочный человек»

Вы любите свою работу?

Успеха можно достигнуть, только если любишь. Ведь у нас в ИПАМ столько преподов, которые жалуются: «Что я здесь делаю? Я должен деньги зарабатывать, а не вас, дураков, учить! Я вообще Институту одолжение делаю, что тут работаю».

Некоторые, впрочем, действительно делают одолжение Институту и студентам – в основном такие практики, как Андрей Александрович и ему подобные. Но эти люди, как правило, своим «одолжением» не размахивают. А вот бесталанные, типа Смагина, обычно надувают щеки и…

Но это ведь все неинтересно. Главное, что я свою работу люблю и делаю ее с удовольствием и в хорошем настроении. Правда, случаются дни, когда мне это самое настроение пытаются испортить, и речь пойдет как раз о вышеупомянутом ректоре.

Про некоторых преподов говорят, что они «тупые», про некоторых – «гений». Некоторые, типа Логинова и Долинского, «свои в доску»; а такие, как Джихад и Илья – палец в рот не клади… Общепринятое мнение и студентов, и сотрудников о Смагине – никакой.

Он не плохой, и не хороший. Лекции бесполезны, глубины знаний нет, но жизнь при этом никому не портит и не достает, особенно с тех пор, как стал ректором. Да, взяточник – был, но когда занял свой высокий пост, перестал брать деньги за зачеты и экзамены – не хочет рисковать по пустякам. Теперь у него больше доходов от абитуры и от разворовывания имущества… Как-то проспорил мне пять сотен евро, обозвав Тони Блэра консерватором – к чести сказать, деньги отдал на той же неделе, сказав, что его «бес попутал». Какой такой бес должен быть, чтобы попутать доктора наук госуправления в таком вопросе? В общем, фу таким быть.

Тот печальный ноябрьский день начался с того, что утром я разлила на Влада кофе, и он очень обиделся. Хорошо, что еще не надел форму – ведь у него был полет в тот день… Продолжились события пробкой на бульваре Леси Украинки, из-за которой я впервые в жизни опоздала на лекцию – на целых пятнадцать минут! Группа была хорошая, никто не разошелся, но все равно было дико неудобно перед ними.

А второй парой у меня – окно. Я сидела на кафедре, залипла в Интернете – и тут пришел Логинов.

Мне по-прежнему непривычно, что он теперь сидит в кабинете напротив, один… С ним было очень весело – его истории, да и вообще поведение всегда источник хорошего настроения в коллективе. Став заведующим, он не очень изменился, только блеск в глазах теперь оттеняла какая-то грустная серьезность.

На кафедре, помимо меня, были Филимончук и Котовская – или же «Киса», как мы с Логиновым ее называли. Киса принадлежала к числу тех дам, которых обеспеченный муж устраивает работать, лишь бы не сидела дома. Ее супруг был влиятельным профессором на кафедре правовой политики, близким другом Смагина, и по его просьбе из Кисы сделали кандидата политических наук. Толку с нее обычно было мало, но с работой, как ни парадоксально, успешно справлялась – вела семинары по всяким историческим предметам за Смагиным и Филимончуком.

Филимончук проверял чьи-то работы, Киса красила ногти, я читала про Нобелевских лауреатов по литературе, когда дверь кафедры шумно распахнулась, и нечто решило порадовать сотрудников своим появлением.

– Хеллоу, амигос! – помахал нам Коля, появившись в дверях.

Это была его новая фишка при приветствии. Меня это забавляло, хотя многие наши буки почему-то раздражались и ворчали.

– Здравствуйте, Николай Михалыч, – ответила за всех Киса.

Филимончук кивнул, не поднимая головы.

Коля закрыл за собой дверь на защелку, сделал два крупных шага к кафедральному круглому столу и уселся на него, сложив ногу на ногу.

– Викторович, вы все работы читаете? Да бросьте, там один сплошной плагиат, в этих рефератах! Надо беседовать, беседовать – иначе истинные знания сложно понять. Намедни заглянете ко мне в склеп на чай с водкой? Хочу проконсультироваться по поводу своего первого отчета на Ученом совете. Хочу их впечатлить – и мне для этого нужен опытный глаз матерого морского волка. Арр!

Он потряс кулаком в воздухе, будто запугивая Ученый совет. Доктор политических наук – и болтает ногами на столе, рассказывает сорокапятилетнему коллеге, как правильно работать со студентами и тут же спрашивает его совета… Но такой славный… мальчишка. Эта работа, эта должность – не для него… Он все тот же раздолбай, с которым так хорошо было пить пиво под дождем, а ему приходится примерять маску, которая заведомо велика.

– Это терпит? – все так же глядя в материалы, спокойно уточнил заместитель. – Если нет, то идемте. Если да, то давайте на четвертой паре?

– Иешуа терпел – и нам велел, так что давайте на четвертой, – согласился Коля, спрыгнул со стола и подошел ко мне, беспардонно наклоняясь лицом к монитору. – Насть, а ты что читаешь интересное?

– Как видишь, про Нобелевку этого года… Тут пишут…

Конечно, он как обычно не слушал, что я говорю – зато его рука мягко легла на мое плечо и легонько его сжала. Ладно, Коля, подарим тебе эти десять секунд…

– О как интересно! Индиец, автор «Саги о кроватях»… Вот у нас была сага о кроватях, помните, когда лет десять назад две кровати из окна общежития ночью выкинули? Вот это был номер, я помню до сих пор.

– Угу, угу, да-да-да, молодежь так дурно воспитана! – запричитала Киса, которая сама в те годы еще только-только поступила в аспирантуру.

– «…навязать Пекинский консенсус политическими методами», – отчетливо прочитал вслух Филимончук, давая понять, что его пытаются отвлечь от важной работы, и ему приходится внимательнее вчитываться в студенческие опусы.

Коле было совершенно наплевать на чью бы то ни было работу, пока он держал меня за плечо. Хватит – я повела рукой и сменила позу, придвинув стул ближе к компьютеру. Он все понял, почти незаметно вздохнул и уселся на стул по соседству.

– Вот работаете все, работаете… А я устал так за эту неделю. Кстати, про работу одну классную байку вспомнил.

– Ой, расскажите, нам интересно! – вмешалась Киса.

– Дык слушайте тогда, – поучительно сказал Коля. – Есть у меня друг, Пашка – ну, Настя его знает – он сейчас в Чикаго живет. Мы, будучи студентами, частенько катались на его машине по Киеву и таксовали по ночам – не ради подработки, а так, время убить, да и пообщаться лишний раз. Едем как-то в районе Шулявки, смотрим – две девицы стоят на обочине. Я Пашу пихаю в локоть, мол, давай подбросим. Открываем окно, одна заглядывает к нам и улыбается этак хитро…

Я уже слышала эту историю дважды или трижды, но отвлеклась от статьи и наблюдала за реакцией слушателей. Киса восторженно смотрела на Логинова и ловила каждое его слово, Филимончук тоже прислушался – держал страницу текста перед глазами, делая вид, что читает, но глаза замерли на месте.

– …Нет, говорит, не надо нас подвозить. Мы работаем. А Пашка смотрит так на нее и говорит: «Поздравляю! А кем?» Ну, я ему кричу, давай, мол, трогай отсюда, остряк… Представляете? Это надо было видеть!

– Ага, ага, – соглашалась Киса, не отдавая себе отчет, насколько бессмысленную и безынтересную историю она только что выслушала.

Филимончук едва заметно покачал головой и мельком взглянул на Колю – это что, уже конец, что ли? Но мой друг, кажется, действительно считал историю смешной. С чувством юмора у него вообще-то проблем не было, но с этой байкой постоянно выходили проколы: видимо, чтоб понять весь смысл, действительно надо было это видеть.

– Все, Настюш, хватит про них читать! Пошли в «Эгоист», пообедаем.

Я действительно проголодалась и не прочь была б пожевать что-нибудь.

– У меня четвертая пара будет, семинар, а пока свободна. Пошли.

– Викторович, а вы хотите? – в порыве показного великодушия позвал Коля, догадываясь, что Филимончук откажется. – Я сегодня угощаю всех. В честь «Саги о кроватях».

– Работа – зашиваюсь, не могу, – проскрипел Филимончук, быстро переворачивая страницу реферата и что-то там демонстративно подчеркивая.

Логинов вопросительно глянул на Кису, и та, бросив быстрый взгляд на меня, тоже замотала головой:

– Нет-нет, Николай Михалыч, я сегодня уже обедала.

Один зашивается с рефератами, а другая уже обедала…

Как бы не так… Ну, это всегдашняя ситуация. Вся кафедра избегает сопровождать нас с Колей. Не знаю, что они думают – хотя, зная меня, думать не должны… С другой стороны, они знают и Логинова – а тут ничего предугадать нельзя. Репутация у него действительно странная, и думать они могут что угодно. Плевать. Меня это мало задевает. Главное, что сама я знаю, как все на самом деле.

– Насть? – он протянул руку.

– Да идем уже, беда с тобой… Идем…

Но как минимум двум людям в Институте было наплевать на тонкости наших взаимоотношений с Логиновым, потому что уж очень хорошо они в этом разбирались – в силу того, что Коля очень любит об этом с ними поговорить, особенно в поддатом состоянии. Эти двое – Андрей Александрович и Илья – налетели на нас прямо у выхода с кафедры. Настроение у обоих было приподнятое, наверное, что-то удачное сотворили в бизнесе.

– Куда бежим? – Долинский остановил Колю, хлопнув ладонями груди и спине.

– В ЗАГС, – вздохнул Коля. – Пока там нет перерыва. Будешь понятым на свадьбе?

– Мечтай-мечтай, – с усмешкой, но беззлобно ответил вместо него Илья. – Мы с Андреем в «Эгоист» собрались. Идемте?

– Да, пошли, – ответила я вместо Коли, улыбнулась и подмигнула Виноградову.

Лицо Логинова – о, как и историю с «работающими девочками» на Шулявке, это нужно было видеть! Думаю, он догадывался, что я просто шучу с ним на эту тему, когда вспоминаю Одессу и тот его призрачный «шанс», о котором он мне в среднем раз в год жалуется, когда напивается. Но его реакция все равно оставалась любопытной.

– Ладно, бизнесмены, пошли, – прорычал он. – За меня платит Илья, я на мели.

– Ты ж только что кафедре проставляться хотел? – случайно, ей-богу, вырвалось у меня.

Андрей Александрович и Илья переглянулись и заулыбались.

– Так ты еще и проставляешься? Какой успех, Илюха, скажи? – возвестил Долинский.

– Да ну вас, – заметно погрустневший Коля пошел впереди, покачиваясь из стороны в сторону.

Чтоб он не чувствовал себя так плохо из-за того, что милая беседа со мной теперь превратится в оборону от постоянных подколов двух быстрых на мысль и острых на язык финансистов, я двумя шагами догнала его и подержала за ладонь несколько секунд. Руки у него действительно всегда теплые и мягкие – он внимательно следит за этим…

Он улыбнулся мне, к нему вернулась бодрость:

– Чего ты, Настюш?

– Ничего, просто настроение хорошее. И ты не грусти, а?

– Не буду, – согласился он.

Я кивнула, отстранилась и пошла чуть сзади – неудобно идти с ним за руку перед студентами. На парапете второго этажа вдруг заметила Смагина – большой, статный синеглазый ректор в дорогущем костюме он смотрел на букашкоподобных студентов, копошащихся в холле, и упивался своим величием и великолепием. Смагин скрестил руки на груди и проводил взглядом нашу процессию, виду не подал, даже не кивнул мне в ответ на мой осторожный взгляд.

Он меня недолюбливает. Может, дошли какие-то нелицеприятные слухи?… Неправильно все как-то. Глупо, пошло и неправильно.

Мы засели в кабинетике на втором этаже. Андрей Александрович и Илья взяли кофе, а Коля, разумеется, заказал пиво. Мне пришлось поддержать.

– Тогда давайте два «Хугардена», – обрадовался он.

– Логинов, еще полудня нет, а ты пиво глушишь. Совести у тебя нет, – констатировал с сожалением Долинский.

– А откуда ей быть? – махнул тот.

– Ну да, ты же у нас такой весь из себя бессовестный мизантроп и социопат, – усмехнулась я, и коллеги поддержали веселье.

– Да ты же просто лапочка, Коля, – сказал Илья.

– Это я пошутил так, про совесть, – признался Долинский. – На самом деле, самое жуткое, что ты когда-либо сделал, это заставил курить моего кота на даче.

– Нет, самое жуткое, это когда он вместо сгущенки на блины майонез налил, – встряла я.

– Это была Таня! – возмутился Коля, нежно пиная меня в бок локтем.

– Ну, какая разница? Блины ж ты принес на корпоратив, – напомнила я. – Так что теперь это в памяти коллектива отложилось как очередной ляпсус Логинова.

– Нет, самый блеск – это день работников ЖКХ, который мы в общежитии отмечали! – продолжил Илья, увлекаясь все больше и больше.

– Когда Лешка пельмени в окно выкинул? – с надеждой сказал Коля.

– Это ты пельмени выкинул! – хором утвердили мы с Ильей.

Долинский удивленно заулыбался и вскинул брови:

– А ну-ка, этой истории я не слышал! Кто расскажет?

– Давайте я, вы все неумейки, – махнул рукой Коля. – В общем, собрались мы как-то с ребятами на четвертом курсе в общежитии у общего друга – Прапор у него кликуха, ты его не знаешь, думаю. Учился на год старше нас, на ФПП.

– Не знаю, – подтвердил Андрей Александрович.

– Ну так вот, были там я, Лешка, Илья и еще несколько парней – все из Комсомола. Прапор – тот еще эстет. Перефразируя классика, скажу, что «не мог он «Джеймсон» от «Блу Лейбл», как мы не бились, отличить», и на стол поставил вместо нормальной выпивки какой-то дикий бодяжный коньяк…

Коля рассказывал историю, размахивая руками, пытаясь произвести на Долинского впечатление. Он всегда такой даже если плохо или больно – радостный мальчишка, плодящий бестолковые, но запоминающиеся афоризмы, человек, для которого нет ничего серьезного – кроме анализа социальных систем и безнадежной всепоглощающей страсти ко мне.

Я помню и боль, и радость в его глазах. И часто причиной того и другого была я.

Бывает, мы загоняем себя в такие ситуации, ставим ловушки самому себе – и потом выхода из них нет. У этого доблестного Айвенго есть все, о чем можно мечтать в его возрасте, и только один замок он не взял – меня. Я искренне надеялась, что когда-нибудь это пройдет, но, похоже, с годами он погружался в яму чувств все глубже. Возможно, если бы мы виделись не так часто… Но судьба свела нас здесь, на кафедре госуправления, и, казалось, на всю жизнь.

Я не могла разорвать с ним связь, хотя, наверное, необходимо это сделать и сделать давно – чтоб не держать человека в подвешенном состоянии. Он был хомяком в клетке с расплавленными прутьями, из которой не мог ни выйти, ни нормально содержаться в ней…

– … в общем, Лешка вылил вниз тарелку с пельменями, а следом выкинул полотенце…

– Да это ты был, придурок! – зарычал Илья.

– …а там кто-то курил, этажом ниже. Я представляю себе картину – ну что, покурил, а теперь пойду голову помою.

– Ну просто сладу с тобой нет, бестолочь! – покачал головой друг.

Илья замечательный. Тогда, после Одессы, когда я еще не знала Влада, у нас могло бы что-то получиться – но он оказался не тем человеком. Коля до сих пор думает, что у нас с ним что-то было в поезде или в гостинице… Я не хочу говорить с ним об этом – некоторым вопросам лучше оставаться без ответа, даже если этот ответ принесет успокоение.

– Обалденная история! – резюмировал Долинский. – Ты только что похитил десять минут моей жизни. Ох, Логинов, хоть бы ты молчал почаще, а?

Андрей Александрович – он тоже хороший, только эти его тигровые глаза меня немного удивляют. Он для ребят как духовный отец, хотя у них разница в возрасте чуть меньше десяти лет. Мудрый, опытный, спокойный, и это так хорошо уравновешивает импульсивность Коли и категоричность Ильи… Я его прежде побаивалась, но это всего-навсего иррациональные опасения. Настоящий мужик, и его Марине можно только позавидовать…

– Пиво прилетело! – прогудел Коля, когда два шестигранника с «Хугарденом» оказались у нас на столе. – Ну, давай, Настюха – чтоб побольше историй интересных с нами происходило!

– Главное, без пельменей в окно, – уточнила я и схлестнула с ним бокалы.

И пить бы ему бросить. Раньше это казалось забавным, но, видимо, пора бы остепениться. Он-то отшучивается, а ведь напрасно – Илья мне рассказывал, что Коля ходил обследоваться к Лешкиному отцу, одному из лучших кардиологов Киева. Это неспроста же…

Надеюсь, у него все будет хорошо.

Едва четвертая пара закончилась, и я не всем студентам еще успела объявить баллы за семинар, как на мобильный позвонил Смагин:

– Настя, добрый день! – сказал он леденящим душу голосом. – Это Смагин беспокоит.

– Да, ваш номер у меня записан, – объяснила я. – Слушаю вас.

– Вы можете зайти ко мне? Не торопитесь?

У меня тут же сердце упало… Я никогда не оставалась со Смагиным вдвоем – что ему от меня нужно?

– Да, конечно же – а что-то случилось?

– Настя, о чем вы! Разумеется – все в порядке! Просто нужна ваша консультация.

Жутко хотелось покурить, но я подумала, что это будет не лучшей идеей – Смагин у нас показательный борец с вредными привычками… Забросила вещи на кафедру и направилась к нему в логово.

– Да, проходите, он ждет, – приветствовала меня секретарь.

Я вошла в громадный кабинет. Здесь пахло силой – но не той силой, что внушает доверие и придает ощущение надежности, а грубой, показной силой, и еще очень сильным и резким мужским одеколоном.

Смагин сидел за столом и копался в компьютере. Увидев меня, встал и пошел навстречу.

– Присаживайтесь, пожалуйста, – он указал на кресло в углу кабинета, а сам вытащил из-под стола для совещаний один из стульев и уселся на него верхом, сложив руки в замок на спинке стула. Стул он поставил очень близко ко мне – и словно нависал надо мной всей своей громадиной.

– Что-то случилось? – повторила я, пытаясь улыбаться.

По губам ректора скользнула змеиная ухмылка.

– Настя, мне нужна ваша помощь в одном очень деликатном вопросе.

– Не люблю деликатные вопросы, – сразу заметила я, – но постараюсь вам помочь, если это будет в моих силах.

Он блеснул крупными белоснежными зубами и заговорил тихо, но очень внятно:

– Знаете, иногда нам приходится действовать не в рамках закона, а в рамках необходимости. В данном случае я веду речь о необходимости развития кафедры, науки и всего Института. А конкретно – о кадровой политике.

Так вот оно что!

– Вы что, хотите меня уволить?

Смагин помотал головой.

– Нет, Настя, о чем вы говорите?! За что же мне вас увольнять?

– Ну мало ли, найдется, – предположила я. – Любого можно уволить при желании.

– Тут вы немного ошибаетесь, – он поднял палец вверх. – У нас есть профком и есть КГБ, который следит за тем, чтоб все нормы трудового законодательства были выполнены. Этот человек не допустит, чтоб кого-нибудь уволили без должных на то оснований. А как нам поступать, если повода нет, но есть причина?

Я пожала плечами – что тут ответишь?

– Нужно создать повод, – продолжил ректор. – Или сымитировать его, по крайней мере. В данном случае я забочусь об обновлении кадров и о том, чтоб наша с вами родная кафедра функционировала наилучшим образом. Для этого хочу взять на работу одну хорошую девушку, из другого города – с прекрасными рекомендациями и большим будущим в науке. Я собрался предложить ей должность доцента… Но ведь наша кафедра, насколько вы знаете, и так переполнена, и расширить штатное расписание не представляется возможным…

Смагин несколько кривил душой – на худой конец, снял бы с кого-нибудь, а то и с самого себя, лишнюю нагрузку. Видимо, все-таки хотел от кого-то избавиться. Но от кого? И при чем здесь я?

– Есть одна интересная бумага – заявление на мое имя. В нем упоминается доцент Лосев, ваш напарник по матмоделированию. Там описаны факты неоднократного сексуального домогательства с его стороны. Возможно, что-то из этого имело место и в действительности, но дальше устных жалоб дело не заходило – спускали на тормозах. Тем более одно дело, когда такое говорят студентки, чья объективность может быть под сомнением, а совсем другое – когда эти обвинения зафиксированы на бумаге и подписаны сотрудником кафедры. Это уже серьезно.

Я, наверное, потеряла контроль над собой от гнева и шока, потому что прекрасно помню, как почти закричала ему:

– Вы что, из ума выжили?!

Смагин отшатнулся и поднял бровь.

– Однако! Настя, это продиктовано необходимостью – я же только что объяснил!

– Нет! – отрезала я. – Я не буду принимать участия в этом!

– Настя, перестаньте! Все, что вам нужно – это подписать бумагу, и, возможно, подтвердить это для КГБ. Дело не получит дальнейшего хода, потому что Лосев под угрозой обстоятельств уволится сам – я его знаю, он трус редкий…

– Найдите кого-нибудь другого! Вы что, не можете заставить студентку?

– Дорогая моя, вы умная, замечательная девушка, пользующаяся авторитетом среди коллектива. И КГБ поверит вам безоговорочно. А показания прочих будут тщательно проверяться, и не факт, что…

– То есть вы хотите, чтоб я перестала пользоваться авторитетом среди коллектива? – наехала на него я, приподымаясь с кресла и делая шаг в сторону двери. – Чтобы я перестала быть замечательной девушкой, а стала крысой и изменницей?

Ректор встал следом за мной и перекрыл мне путь.

– Отойдите, пожалуйста, – попросила я.

– Черта с два я куда-то отойду. Сядь и слушай, если не хочешь по-хорошему.

Превращение оборотня состоялось: ректор ИПАМ умер, вместо него передо мной стоял бандит, руководитель большой преступной группировки.

– Простите? – переспросила я, но не двинулась с места. – Как это понимать?

– Понимай как знаешь, – продолжал бандит. – Если ты сейчас выйдешь, то вместе с Лосевым я уничтожу тебя.

– Скажете, что я к вам приставала? Хорошая идея, попробуйте!

Смагин причмокнул и дернул щекой, как заправский уголовник.

– Нет, причем же тут я, если есть Логинов… Забыла про такого?

Моя храбрость тут же ушла в никуда. Я снова начала бояться этого человека, сделала шаг назад и упала в кресло…

– О чем вы?

– О том, что ты спишь с моим зятем, видимо, выбивая себе карьерный рост таким путем.

Я почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы.

– Что за ерунда? О чем вы говорите? Это бред!

– Я знаю, что это бред, – согласился Смагин. – Я прекрасно знаю, что моему жалкому Коленьке от тебя ничего не светит. Но кто еще об этом знает? И если пока об этом шепчутся только самые заядлые сплетники по углам, то в моих силах, как ты понимаешь, сделать это достоянием общественности. Да так, что даже на работе у твоего мужа узнают. Хочешь, чтоб все МАУ обсуждали, как жена Владислава обеспечивает себе карьеру, пока он пассажиров развозит?

Смагин торжествующе хлопнул в ладони.

– Вы не сделаете этого, – по-прежнему сопротивлялась я.

Он оскалился еще сильнее.

– Сделаю! – пообещал он. – Сделаю и с удовольствием. В моих силах превратить твою жизнь в невыносимый поток оправданий, переглядываний и грязных смешков за спиной. И все это будет иметь место, если та заява, которая лежит на журнальном столике, не будет аккуратно переписана твоей ручкой – здесь, в моем кабинете, пока я схожу за кофе. Бумага и ручка – там же. Сделай все сама. У тебя же ручки достаточно умелые, да?

Этот урод, сверкнув напоследок ледяными глазами в мою сторону, отступил к двери – полубоком, по-прежнему глядя на меня. Взялся за дверную ручку.

– И не надо никаких фокусов. Я не мальчик, шутить со мной не советую, – тихо и злобно сказал Смагин и покинул кабинет, оставив меня наедине с ужасным признанием.

В этом не было никакого героизма. Только я, напечатанный на бумаге текст с грязными эмоциональными обвинениями, а рядом с ним – дорогая ручка и стопка чистых листов. Все просто: сделай это, Настя, или не делай. Выбор за мной.

Угрозы Смагина подействовали. Не знаю, почему и как – возможно, проводя столько времени с Логиновым, я заразилась его импульсивностью? Если б было чуть больше времени, я бы смогла принять трезвое решение, я бы нашла выход из положения, тем более что оно не было таким уж критичным.

Он все равно уничтожит Лосева. Если поставил цель, он это сделает. Почему он привлек меня? Да чтоб убить двух зайцев одним ударом… Думает, что мне теперь будет сложнее общаться с Колей, что я отойду от него. Хочет обезопасить свою дочь, по-прежнему видит во мне какую-то угрозу для нее… Смагин – действительно очень недалекий человек, но просто удивительно фартовый, везучий, иначе как бы он достиг таких высот?

Он вернулся через сорок-пятьдесят минут, хотя время для меня тогда шло по-другому, и, может, это случилось быстрее…

– Ну что, готово все?

Я протянула заявление. Смагин взял, посмотрел на подпись, еще раз глянул на текст и медленно кивнул в знак одобрения моих действий.

– Хорошая девочка, – спокойно и жестко добавил он, словно отвешивая мне пощечину. – Теперь иди, отдыхай. Я позову тебя, когда нужно будет подтвердить показания для КГБ.

Едва сдерживаясь от слез, я вышла из кабинета. Мучительно хотелось с кем-то поговорить – но кому я об этом скажу? Влад не одобрит моего поступка, и мне будет неудобно перед ним. Коле я бы не сказала об этом никогда – чего доброго, дров наломает с тестем. С его-то импульсивностью – не удержится… И вообще, никому нельзя сказать – не хочу, чтобы хоть кто-то знал…

Не к кому было обратиться с этой проблемой, нужно было ее просто проглотить. Смагин назвал меня «хорошей девочкой»… Я иногда хотела, чтобы так и было, чтоб я могла быть обычной девочкой, которой не нужно бороться с обстоятельствами, преодолевать трудности, а можно просто опереться на чье-то плечо.

Но это оказалось невозможным. Владу, с его нагрузками и непростой жизнью, нужна моя постоянная поддержка, я должна быть его опорой. А Логинов хотел бы дать мне все это, но при всем желании, не сможет – сам едва справляется с навалившимися трудностями и переломами, и его теплое плечо не выдержит моего груза.

Видимо, большего я и не заслуживала, и «хорошей девочкой» могла быть только для этой ректорской сволочи с ледяными глазами…

Каскадный резонанс

– Есть вопросы, на которые лучше не знать ответов, – загадочно проронила Настя.

– Ибо страшно? – попробовал угадать я.

Логинов и Настя, «Перекрестки и маршруты»

Стежняк настояла на проверке клуба и упросила меня составить ей компанию. И, как ни странно, даже Смагин не возражал – пообещал, что Тане сам все объяснит, чтобы я не беспокоился ни о чем и расслабился.

В половине одиннадцатого пятничного вечера Боря привез меня в «Горячую точку». Подруга сказала, что доберется сама, просила подождать внутри. С легким сердцем я вошел в клуб, который уже почти что принадлежал Смагину и Стежняк, скинул пальто в гардеробе и поднялся на второй этаж, где музыка была не такая громкая и позволяла услышать телефон.

– Привет, дружок, – сказала шикарная брюнетка в дорогом платье, взяв меня за руку.

Не глядя на нее, я отдернул руку и отступил на шаг:

– Девушка, я женат. Идите студентов снимайте.

– Да что ты говоришь, Логинов, бляха-муха? Да неужели? – рявкнула девушка. – Может, сам пойдешь студентов снимать?

Стежняк? Брюнетка? Я никогда не представлял себе ее такой! И ей было к лицу…

– Что, Логинов, речь отшибло? – рассмеялась она.

– Но зачем? И как ты успела?… За несколько часов?

Стежняк бережно поправила мне ворот пиджака, потом сделала шаг назад и вызывающе спросила:

– Ну что, я потрясающая?

И что я мог ответить? Кто таков был я, чтоб вообще составлять ей компанию? Да, я заказал себе специально для этого выхода голубой пиджак, одел самую дорогую рубашку, уложил прическу. Но кто бы не потускнел на фоне такой потрясающей спутницы в атласном белом платье, подчеркивавшем немеркнущую стройность ее фигуры?

– Стежняк, ты всегда блестишь.

– Тогда веди, – она протянула руку и улыбнулась как-то по-особенному.

– Да, моя радость.

Мы вплыли в зал, миновав фейс-контроль и даже не удостоив их взглядом: благодаря дружбе с Юлей у меня была Золотая Карта – бесплатный вход для двоих, плюс гарантия благосклонности персонала, выполнения любых требований и серьезной скидки на все услуги (включая неофициальные).

Золотая Карта обеспечила нам и отдельный кабинет, и первую пробу коктейлей бесплатно, и шустрого кальянщика. Стежняк, выглядывая сквозь отдернутую штору кабинета на танцпол, вдруг отчего-то поморщилась.

– Кроха, ты уж как-то веди себя максимально естественно. Понимаю, что тебе, наверное, непросто в окружении этих молодых кобылиц…

Моя надменная попытка отгадать мысли была остановлена фамильярным хлопком по шее.

– Родной, если бы мне было непросто, я не сунулась бы с тобой в «Горячую точку»! – отбрила Стежняк. – Мне противно, что они не умеют танцевать. Стыдно за них.

– Так ты хочешь выйти и показать им класс? – умилился я. – Я всегда верил в это.

– Для этого мне понадобится еще несколько шотов… – заулыбалась спутница. – Но дело за ними не станет.

…Стежняк танцевала, как дикая охотница при свете Луны. Если б я не знал, сколько ей лет, никогда бы не подумал… А еще – я с удовольствием замечал на ней пламенные взгляды зеленых пацанов, которые желали ее прямо здесь и сейчас. Ну да, попробуют пусть… А вот и первые знакомые лица, кстати!

С сожалением оторвавшись от барной стойки, за которой так удобно было созерцать фигурку Стежняк, я сделал несколько неуверенных шагов в сторону широкоплечего заросшего парня в декоративных очках без стекол. В нем я узнал своего студента.

Студенты удивились и обрадовались моему визиту в «Горячую точку». Правда, фотографироваться с ними я отказался (хотя, как потом оказалось, нескольким хитрецам удалось подловить на камеру меня с коктейлем), но пообщались вдоволь – насколько позволял уровень шумов.

А когда под утро мы со Стежняк вышли из клуба, намереваясь поймать такси и гнать домой, меня окликнул по имени и отчеству до одури знакомый голос.

Оливковый «Фолькс» Вадима Васильевича стоял на самом козырном месте. Разумеется, иначе быть и не могло – не забывайте, что этот человек контролировал все темные дела клуба.

– Николай Михалыч, давайте я отвезу вас и вашу спутницу, – предложил начальник охраны ИПАМ. – Нам есть о чем поговорить.

– Что это с ним? – не то удивилась, не то испугалась Стежняк. – Зачем он приехал?

– Все в порядке, идем, – успокоил я и направился к машине Вадима.

Те слова о доверии, что я говорил Боре в машине, были чистой правдой. Да, Вадим Васильевич был бандитом, наркоторговцем и сутенером, и за ним было много всего такого, за что его стоило, пожалуй, отправить в казематы до конца дней. Но для себя я был уверен в одном – этот человек меня никогда не подставит.

Мы со Стежняк упали на заднее сиденье.

– Вас отвезти на Пейзажную аллею? – уточнил Вадим, трогаясь с места.

– Да, Вадим Васильевич, на Пейзажку. И я тоже там заночую. Так скажите, что случилось? Почему вы приехали?

Вадим сделал тридцатисекундную паузу, выезжая с парковки, и я не торопил его с ответом. Весь хмель из меня мигом вылетел, едва я увидел своего незваного провожатого, чего не скажешь о Стежняк – будущая владелица «Горячей точки» основательно поднакидалась и задремала у меня на плече в первые мгновения.

– Я могу говорить при вашей подруге? – уточнил наконец «таксист-убийца».

– Несомненно.

– Хорошо, – вздохнул он. – Выяснил то, о чем вы просили. Летчик не причастен к звонкам. Я установил, кто стоит за нарушением вашего душевного равновесия. Это оказалось не так просто и заняло дольше времени, чем я планировал – поскольку ваш обидчик догадывался, что вы можете привлечь меня, и стремился сделать все как можно более аккуратно. Но я гораздо умнее его.

– И кто же он, мой обидчик, что у вас ушло полгода на работу, которая у специалиста вашего уровня занимает полдня?

Пока я говорил это, мое сердце стучало громче обычного (кажется, даже Стежняк пробудилась от дремы). И это не было последствием алкогольной интоксикации, это было вызвано предчувствием чего-то нехорошего.

– Вам звонил крохотный человечек, мелкая сошка. Он сам по себе ничего не представляет, просто делал то, что ему говорили. Но я его уже наказал, не беспокойтесь об этом, – мне показалось, что в свете встречных фар глаза Вадима яростно сверкнули. – У него больше нет машины и двух передних зубов. И больше он вас не будет беспокоить. А вот заказчика я трогать не могу. Мне было приказано сохранить его в целости и сохранности.

– Кто ему говорил, Вадим? Ну что вы? Не издевайтесь!

– Николай, вы только поймите меня правильно, я ничего не могу сделать в этой ситуации. Ваш тесть давно просил его не трогать, хотя у меня у самого руки чесались…

– Кто это?! – почти прикрикнул я.

– Это ваш заклятый друг КГБ, – раздраженно, но уверенно отчеканил Вадим. – О мотивах можете меня не спрашивать. Видимо, борец с коррупцией и бандитизмом по-прежнему на вас зол.

Мне показалось, что я знал ответ до того, как он был произнесен, просто боялся признаться себе в этом. Но зачем КГБ угрожать мне, запугивать, по-дурацки шутить? Давит на какие-то рычаги в моей душе? Это началось одновременно с историей с Лосевым. Связано ли это с ним и в какой мере? Я не мог понять, чего боюсь, но тревожные мысли упорно лезли в мою пьяную башку, и я плохо понимал, насколько все они алогичны и абсурдны. Я чувствовал себя очень тошно и тоскливо – но вряд ли это было последствием передозировки алкоголя…

– И да, если вас это заинтересует, – продолжил мой демон-хранитель, дав несколько минут на обработку информации, – в двери машины с вашей стороны лежит флешка с подробным досье Летчика, как вы его называете, дающая представление о его образе жизни. Возможно, вы захотите ознакомиться, – очередная многозначительная пауза, – или ознакомить кого-нибудь еще. Решение за вами.

Стежняк, разбуженная стуком моего сердца, не спала и все слышала. Когда мы вошли в квартиру, она, вместо того чтоб отправиться в душ, пошла прямиком на кухню и включила чайник.

– Ты что, спать не собираешься? – удивился я, хотя и сам был ни в одном глазу.

– Нет, – возразила она, – спать мы не будем. Сейчас будем вспоминать прошлое, планировать будущее и ворчать на настоящее. Я же чувствую, как тебя зацепило…

И она была права, мне обязательно нужно было выговориться. Я устроился на стуле, а она села на подоконник и поставила ногу в носочке прямо мне на бедро. Это нормально, это вполне в стиле Стежняк…

– Зачем это нужно КГБ?

Она не стала прикидываться, что ничего не слышала в машине.

– Не знаю. Но тебе нужно быть осторожнее.

– Стежняк, мне очень страшно, – признался я, глумливо гримасничая (пьян был, каюсь). – Мы думали, что КГБ смирился с нашей деятельностью, но он нас ненавидит и презирает – по крайней мере, меня. Он не стал бы просто так развлекаться. Зачем-то он это делает?! Или лыжи не едут, или я в армии, или это какой-то очень тонкий замысел. Настолько тонкий, что его глубина самому КГБ неясна…

Я замолчал. Слова кончились, да и подташнивало меня неслабо, слишком эмоционально говорить не мог.

– Есть идея, – Стежняк нарушила молчание, кусая себя за губу и глядя в пол. – Но она немного безумная. Будешь слушать?

– Делись, – безнадежно согласился я. – Все равно я ничего, кроме как сигануть с моста, не придумаю. А твои безумные идеи мне всегда нравились: чего стоила наша ночь на Воздвиженке с Пашей и канистрой вина.

Но тут чайник как раз закипел, и Стежняк встала, чтоб налить мне и себе.

– Тебе черный без сахара, как любишь?

Я кивнул и обхватил лицо ладонями. Мне было не до чая.

– Слушай, ну что ж такое-то, а? – из недр ладоней приглушенно пробормотал я. – Ну что ж мне житухи-то спокойной нет?

Она налила себе и мне чаю, вернулась на подоконник, снова поставила лапку мне на бедро и продолжила:

– Так вот, моя мысль простая. Живешь ты опасно, ходишь по лезвию. Тебе нужно копить деньги на черный день и быть готовым к тому, что придется сматываться. А чтоб сматываться было проще и не пришлось ныкаться в какой-нибудь дыре в Воронежской области, я помогу тебе получить болгарское гражданство.

Вот так новости!

– Почему вдруг болгарское? – решил отшутиться я. – Давай уж сразу шведское, тем более что я там был, язык немного подучил.

Но подруга была настроена слишком серьезно.

– А если серьезно – ты какими языками владеешь? – деловито осведомилась она.

– Ну, английский как родной… И немецкий на уровне «Меня зовут Николай, я инженер и работаю на советской фабрике». Пару фраз на шведском.

– Значит, нормально все будет. Паспорт не имеет значения, лишь бы ЕС.

– Стежняк, это неправильное решение…

– Запомни: нет неправильных решений. Если ты что-то сделал, то уже никогда не узнаешь, было бы хуже или лучше, поступи ты иначе…

– Кто у тебя в ИПАМ философию вел, кстати? – удивился я.

– Филимончук, а что?

– А теперь он мой зам по кафедре, представляешь? – радостно поведал я ни к селу ни к городу. – Он очень любит вишневое варенье. А еще я ему машину как-то поцарапал на парковке. До сих пор припоминает при встрече…

– Логинов, не паясничай, я серьезно, – укорила Стежняк. – Я выведу тебя на нужных людей, которые помогут с получением гражданства. Чуток подучишь язык, и дело в шляпе. Я делала это для нескольких друзей – никаких проблем не будет.

– Хорошо, – сдался я. – Я это сделаю. Но не думаю, что это понадобится.

– Почему?

Если кому-то я и признаюсь, то только ей: Насте это знать ни к чему, Леша просто посоветует бросить пить, а Илья – высыпаться…

– Знаешь, у меня вчера перед сном был выброс адреналина. Я бы даже назвал это всплеском ненависти. Меня мутило, сердце стучало под сто, дико хотелось курить или даже с кем-нибудь подраться.

– Ох, горе ты мое, Логинов, ну что с тобой делать, – вздохнула Стежняк.

– Погодь, не перебивай! – я остановил ее властным жестом руки, и подруга заулыбалась. – Еще утром мне казалось, что это объясняется напрягом из-за дел. А сейчас я понял: это потому, что я устал от того, что люди пытаются жить моей жизнью, как будто своей. «На твоем месте я бы…» Хватит! Смагин, Долинский, Леша, Илья, слезайте с моего места! Это касается даже самых близких, которым я всегда доверял и к чьему мнению прислушивался. К таким принадлежишь, помимо вышеупомянутых, и ты.

Стежняк заулыбалась еще сильнее, но усекла, что я не буду рассыпаться сейчас в комплиментах, и никак не прокомментировала мои слова.

Слова дальше лились из меня, как из душа:

– Последние несколько лет я принимал решения или сгоряча, впопыхах, и потом за это платил; или же наоборот, после длительных консультаций, канителей, философствований, размышлений вслух и про себя… И сейчас, когда я не хочу с кем-либо обсуждать свою жизнь, не считая учебных планов, методичек и планов на «попить кофе/пива», все те, кого раньше мое навязчивое присутствие даже порой напрягало, вдруг вспомнили, что мне нужна поддержка. Так вот – я пытаюсь научиться самостоятельно принимать решения. Слушать свое сердце. Слушать интуицию, не помеченную внешним влиянием. Да, я вам доверяю. Я благодарен. Но я хочу попробовать сам. Стежняк, жизнь – это битва для одного, знаешь. Можно вместе тронуться с места в гонке, погонять по трассе, останавливаясь синхронно на пит-стопах. Но финиш у каждого свой. Я надеюсь, что мне далеко до финиша. Но я хочу, чтобы мне позволили управлять машиной самому. Спасибо штурманам, что показали путь. Но за рулем – я! Все. Спасибо, родная, что выслушала. Прости, если я был резковат…

Выговорившись, я опустил взгляд в чай и вцепился глазами в замерший на поверхности легкий пакетик.

Стежняк не стала растягивать паузу до драматического уровня и ответила почти сразу:

– Я рада, что ты наконец-то это понял. Это значит, что ты взрослеешь. Уже пора. Ты взрослый мальчик, так что давай вперед и в путь. И… научись водить, что ли, раз ты такой самостоятельный. А то вечно с шофером мотаться, это как-то не комильфо.

– Стежняк! – укоризненно протянул я. – Я тут ей все о трансцедентальном, о фатализме, о жизни, о мистике!..

– Все, молчу-молчу, – она снова заулыбалась, и я не мог не последовать ее примеру. – Так значит, пока не хочешь присоединиться к цивилизованному миру?

– Нет, – по возможности спокойно сказал я. – Конечно, идея хорошая, но все-таки это значит – начинать жизнь с чистого листа, пусть даже и с твоей помощью. Я опасаюсь, остерегаюсь, но буду жить здесь – на худой конец, у меня есть должность, дом и счет в банке. А если такая необходимость возникнет, я найду способ покинуть Украину. И все же, повторяю, я не верю, что до этого дойдет.

Как глубоко я заблуждался…

Миновала неделя с момента нашего со Стежняк визита в «Горячую точку», и мы заключили сделку с владельцами клуба.

Почему так стремительно? Все стороны были заинтересованы. Прежний хозяин «Горячей точки» – тучный багроволицый мужчина с золотыми зубами и запонками – так торопился, что мне показалось, что его мотивы были далеко не невинными. Видимо, кто-то ему намекнул, что он «зажился на свете». Леша и его коллеги-юристы провели быструю и тихую сделку, и Alexandra Stezhniak с Долинским стали партнерами-владельцами одного из величайших клубов столицы.

Но как бы там моя подруга не нахваливала Киев, а надоел он ей достаточно быстро. Видимо, ностальгия действительно проходит одновременно со спуском с трапа в Борисполе.

Стежняк пообещала, что скоро вышлет координаты своих связных, и мои липовые документы будут готовы, хотя я по-прежнему достаточно скептически относился к этой идее. И вот она укатила в свою солнечную страну, под мирное солнце Тосканы, а я остался в заснеженном Киеве с суровыми компаньонами, безнадежной страстью к Насте, нерешенной загадкой звонков КГБ и работой на пределе…

Сразу после зимней сессии, перед каникулами, Лосев тихо уволился из ИПАМ. Ни прощального застолья, ни грустного заглядывания мне в глаза – просто пропал человек и отключил телефон. Он даже умудрился сделать это, не получая моей подписи, уволился непосредственно через Смагина и отдел кадров.

Разумеется, уже через неделю дочь Яши Стахановского депутата Н-ского прибыла в Киев и предстала передо мной.

Я ожидал увидеть ярко раскрашенную девицу с тупым взглядом, бессмысленной улыбкой, накачанными ботоксом губами, вычурной безвкусной одеждой, сильными противными духами и разговаривающую матом.

И ошибся я только относительно мата – видимо, при мне она сдерживалась.

Когда мы с Филимончуком (напоминаю, это мой зам, который съел все вишни) водили ее по Институт и показывали, что есть где, она кивала с тупым выражением лица и приговаривала нечто в духе «угу-угу». С позволения Смагина я сплавил девочке все семинары по его курсу «политическая история» и отдал кое-какие лабораторные по Настиному предмету – у той нагрузка увеличилась за счет лекций Лосева.

– Ну как вам? – спросил Филимончук, когда мы отделались от дочери бандита уважаемого человека и забрались в туалет, чтоб покурить – ни студентов, ни начальника пожарной охраны в ИПАМ еще не было.

– Я ожидал худшего, – солгал я. – А вам?

Он кивнул и грустно улыбнулся: и так, мол, сойдет…

А в первый учебный день нового семестра я обсуждал нововведения в столовой с Долинским.

– Жалко Лосева, да? – между делом поделился консильери. – Не заслужил он такого, не заслужил. Мужик-то нормальный.

– Ну а что, все ж по-хорошему вроде вышло? – возразил я.

Долинский скривился:

– Фу, как ты ненатурально играешь!

– О чем ты? – я не мог сообразить, в чем дело.

Тут мой приятель понял, что сболтнул лишнее, и попытался уйти от разговора. Но я, проведя столько времени с такими телепатами, как Вадим Васильевич и его сын, уже научился кое-чему и понял, что дело еще нечище, чем я думал.

– Так, Долинский, не надо этих маневров и выкрутасов! Раз ляпнул, так давай колись.

– Ага, а Смагин мне горло перегрызет… Блин, я думал, что ты знаешь, – сетовал он.

– Андрей, что случилось? Мы друзья или нет? Я должен знать, это на моей совести, в первую очередь.

Долинский воровато огляделся через плечо, проверив, нет ли свидетелей, и снова уставился на меня.

– Ну?!

– Твоя Настя написала заявление на него… Сексуальные домогательства. Наш правдолюб КГБ купился на эту затею. Благо, Лосев сообразил, что скандал не нужен, и это не вышло за пределы кабинета профкома – об этом знают только члены президиума. Вот беда, я ж не знал, что ты не в курсе…

– Это Смагин, сука такая, ее заставил телегу накатать? – закипел я громче, чем следовало, но, к счастью, в преподской столовой никого больше не было.

– Коля, это политика партии…

– Ты затрахал меня со своей «политикой партии»! Я вырос на этой «политике партии»! Я женился на дочери этой «партии»! Живу, как колорадский жук, в чужом климате и ненавижу все это. И не могу быть с любимой женщиной!

– Во-первых, не ругайся – пост. А во вторых, ты кушаешь на деньги этой партии и живешь в партийной квартире, – хладнокровно обрубил Долинский. – С любимой женщиной ты не можешь быть не из-за Смагина и его дочки, а из-за того, что она с тобой быть не хочет. Так что, как говорят в Одессе, закрой рот и кушай. Грибочки-то на славу удались.

При слове «Одесса» у меня, как всегда, перекосило лицо. Но не это было главной причиной моего недовольства.

– Пошел ты, – беззлобно уронил я, отложил вилку со славным маринованным грибочком и вылез из-за стола. – Потом поговорим на эту тему. Я к тестю. С визитом.

– Ты совершаешь ошибку, – не повышая голоса, констатировал Долинский. Он и не думал делать вид, что останавливает – рассчитывал, что я, как обычно, струшу и передумаю.

Я не передумал. Правда, сделав пару шагов, вернулся к столу, стоя доел последние три-четыре грибочка (правда же, хорошие!) под безразличный взгляд консильери и удалился из столовой.

– У себя? Один? – спросил я у Маши, врываясь в приемную ректора.

Секретарь перепугано кивнула, и я без дальнейших формальностей и без стука ворвался в кабинет Смагина.

За столом его не было, и я догадался, что он сидит в шкафу.

Этот шкаф в первый раз меня здорово удивил. Дело было еще когда Смагина только-только избрали на ректорство. Мы втроем с Долинским сидели в ректорском кабинете и обсуждали инициативы Вадима Васильевича, как вдруг тестю на нервной почве (валиум как раз закончился) захотелось есть.

– Андрей, мотнись за чем-нибудь вкусненьким, пожалуйста, – попросил он консильери, что меня сразу удивило: обычно он попросит Машу или, на худой конец, меня.

Я все понял через несколько секунд, когда Долинский, зловеще ухмыляясь, встал из-за стола, подошел к стенному шкафу, стоявшему боком ко входу, открыл дверь, шагнул внутрь и закрыл дверь за собой.

Секунд пять, если не больше, я тупо смотрел на шкаф, потом перевел взгляд на Смагина.

– А, ты же не знаешь, – невесело усмехнулся он. – Ну так подойди, заглянь!

– Там тайный ход в столовую? – предположил я, подходя к шкафу и открывая дверь.

Но в шкафу оказалось нечто более интересное – крутая лестница наверх, пройдя по которой, я увидел комнату пять на семь и застал в ней Долинского, копающегося в холодильнике. Помимо этого в комнатке был диван, журнальный столик, плазменный телевизор на стене и почему-то в углу лежал транспарант «10 лет ИПАМ». Как оказалось, это была ректорская комната отдыха, еще во времена Деда, и Долинский со Смагиным давным-давно о ней знали и регулярно ею пользовались.

Так вот, в шкафу я и застал тестя – он полулежал в кресле с выпуском «Форбс», на столике дымящаяся кружка чего-то желтого (бульон, что ли?), а фоном работал телевизор – документальный фильм про дикую природу.

– Чего явился? – недружелюбно приветствовал Смагин, блеснув на меня синими глазами поверх журнала. – Я тебя не звал. Совсем понимания субординации нет. Иди отсюда.

Терять нечего. Не уволит же он меня, в конце концов!

– За что вы с ней так? С Настей? Не могли другого придумать на это дело, да? Вы специально выбрали самого честного, принципиального и хорошего человека, чтоб его переломать? Чтоб доказать, кто здесь главный? Или это вы мне в пику делаете?

Ректор не стал ломать комедию. Он отложил журнал и встал.

Каким бы мой тесть ни был, но он точно не принадлежал к числу тех, кто переспрашивает, демонстративно закатывает рукава и драматично поправляет очки. В следующую секунду после того, как Смагин оперся на ноги, его громадная ладонь смачно влепилась мне в лицо, и я отлетел на метр. А едва я поднял глаза, он шагнул вперед, схватил меня за запястье, вывернул его в обратную сторону, завел руку мне же за спину, наклонил мой корпус на девяносто градусов и ударом колена разбил мне нос.

Это произошло так стремительно, я даже не вскрикнул. Выпав из заботливых рук ректора, я отступил к стене, держась за нос, затем поглядел на окровавленные ладони и снова на тестя. Бессильная злоба клокотала во мне, но я даже не знал, что сказать.

– Понял свое место, псина уличная? – прохрипел Смагин. – Я тебе устрою! Я тебе обеспечу будущее! Дрянь такая! Я тебя подобрал, воспитал, выкормил, пустил в свой дом, а ты разводишь тут…

Он снова замахнулся, но на этот раз скорее для острастки, и я пригнулся в ужасе и еще плотнее вжался в стену.

– Слушай меня, – молвил он вибрирующим голосом. – Ты можешь делать что хочешь: я спускал тебе все твои загулы, запои, всех баб из «Горячей точки» – думал, я не знаю, да? Я понимаю, что ты хочешь гулять и резвиться. Но к этой девке ты ближе, чем на вытянутую руку, приближаться не будешь. Я сказал! Спи с кем хочешь, но я не допущу, чтоб ты ушел из семьи. Если ты, Коля, сделаешь моей дочери больно, я тебя сломаю. Будешь на улице жить и бомжам свои тупые лекции читать.

Его лицо исказила гримаса отвращения.

– Пошел вон отсюда! Быстро и тихо. Если скажешь хоть слово, я тебя с лестницы спущу, своими руками – мамой клянусь. Ну! Пошел прочь!

Я не герой, не славный воин, не боец. Да и не знаю человека, который смог бы возразить ему – разве что Долинский или Вадим Васильевич. Выход был один: уходить. С позором, с разбитым носом, с руками, покрытыми собственной кровью.

Не знаю как, но я ухитрился пройти мимо секретаря, не напугав ее своим видом. Хорошо, что как раз шли занятия, никого в коридорах не было. У меня в тот день не было пар. Я умылся в туалете возле кафедры и убедился, что нос не сломан, а просто сильно ушиблен – Смагин не хотел, видимо, уродовать мужа своей дочери, и удар вышел на удивление техничным.

Нужно было выпить и расслабиться. Но ехать в клуб не хотелось: слишком фальшиво и карикатурно, хоть я, пожалуй, слишком сыт и стар, чтоб строить из себя Холдена Колфилда. И все же – ведь девочки делают свое дело, не задумываясь, кто перед ними… А я хотел почувствовать себя личностью. Меня несправедливо обидели, и нужна была настоящая поддержка. Не друзей, нет. Поддержка женщины.

Разумеется, я очень сильно напился, перед тем как звонить ей.

Я добрался до «Хромого Пола», заказал графинчик водки, уйму горячей закуски и приступил к лечению душевной травмы. Часам к шести я достиг той кондиции, когда можно не отвечать за свои поступки перед совестью, оставив это дело завтрашнему, утреннему Логинову. Вызвал такси и поехал на Русановскую набережную – в дом, где жила другая одинокая душа.

Все происходило, как в полусне. Предметы расплывались, стены ездили туда-сюда без спросу, лампочки мигали, а фотографии в рамках подмигивали.

Она была в шоке, увидев меня – ведь я ехал наобум, без предварительного звонка.

Она налила мне коньяка, и я не протестовал, хотя эстеты-алкоголики всего мира ничего хуже еще не придумали, чем глушить коньячину поверх водки.

Она утешала меня, а я плакал у нее на груди, и мой ушибленный клюв от этого болел еще сильнее, и от боли я плакал еще более отвратительно.

Она дала мне ужасную фиолетовую пижаму с зайчиками, в которой, возможно, ходил ее беглый муж, а я почему-то дико смеялся над своим новым прикидом и просил ее сфотографировать меня.

Она показала мне револьвер, который лежит у нее для самообороны, и я увлекся этим массивным куском стали больше, чем всем остальным, что она могла мне показать и предоставить в тот вечер.

Она говорила об одиночестве, гладила меня по голове и называла «странником».

Она была не в себе. Не все в порядке с головой, факт.

А все ли в порядке с головой у меня?

Следующее утро было одним из самых холодных на моей памяти. Я проснулся в кровати в квартире Юли, один, и у меня дико болел крестец – незначительная трещина от падения с танка, как объяснила мне моя массажистка (настоящая!), будет давать о себе знать всю жизнь.

Никого в квартире не было. На прикроватном столике лежала записка, начертанная красивым мелким почерком на сложенном вдвое листке плотной голубой бумаги:

«Доброе утро! Надеюсь, свежего воздуха достаточно, и голова у тебя не болит? Если болит, прими аспирин – он в тумбочке. Душ ты сможешь найти легко, для этого не нужна хорошая пространственная ориентация. В комнату с желтой дверью не заходи – там живет медведь. Пожалуйста, закрой балкон и окна и захлопни входную дверь, когда будешь уходить – не забудь! Юля».

Так вот почему так холодно – умница моя, она оставила открытыми балкон и все окна! Чтоб мне свежо было просыпаться, видите ли, чтоб голова от выпивки не болела. Голова, может, и не болела, но я же мог воспаление легких схватить, чего доброго, с такой температурой воздуха…

Трясясь от дискомфорта, я помчался в душ, и минут пятнадцать простоял под горячей водой в надежде, что боль в спине утихнет. Едва ли мне это помогло, но я убедил себя, что сработало, и позвонил Боре с просьбой забрать меня из этого дикого места – благо, что он знал, как его искать…

На работе я был около одиннадцати. Обругав лаборантку, которая попалась под ноги (в принципе, мне несвойственно так с людьми разговаривать, это холод и боль подействовали), я ввалился в кабинет, уткнулся головой в стол и не хотел думать ни о чем. Но уже через две минуты мою безмятежность нарушило появление Виноградова, который без стука вломился в кабинет, заботливо притаранив мне стакан чая.

– Коля, доброе утро… Или не такое доброе, а?

– Привет, Илюха. С чего ты взял? – попытался удивиться я.

– А с чего бы ты мне прислал СМС: «Шлюх, захвати мне в столовке чай и будку с царицей, а то я не могу ходить».

Или ты что-то со знаками препинания напутал, или неудачно попытался меня оскорбить, или у тебя белая горячка.

Да, действительно, написал, еще будучи в машине – и тут же сам про это забыл[31].

Я почему-то сразу вспомнил, как мы с ребятами в Крыму на пляже валялись, а потом начался дождь, и все засобирались уходить – кроме меня. Я к тому моменту уже заглотил литр распаленного на солнце десертного вина и лежал неподвижно, упершись лицом в полотенце, сказав Илье с Лешкой, что догоню их. Отлично помню, как какая-то девочка спросила у мамы: «Мам, а почему дядя не уходит?», на что получила ответ: «Дядя не может идти, дядя пьяный»…

– У меня автозамена такая в телефоне, – простонал я, невольно улыбнувшись воспоминанию, – это были «Илюх» и «булка с корицей». Про булку ты, естественно, не понял, но и за чай спасибо.

Я принял из рук Ильи пластиковый стаканчик с крепким черным чаем без сахара – моя панацея от всех болезней – и поставил его возле себя.

– Так отчего ты ходить не можешь? Спина опять болит?

Я кивнул, отхлебывая чаек (какое наслаждение!), и добавил:

– Да, и спина, и мозги.

– Ну, мозги у тебя болеть не могут, разве что фантомными болями…

– Слушай, не превращайся в Лешу, хорошо? – одернул я.

– А ты, я смотрю, не рад мне? – удивился друг. – Обычно у тебя с похмелья настроение общительное… «Эй, народ, смотрите, Логинов вчера бухал! Настало время очешуительных историй и философских рассуждений!» А я ему еще чай принес… Эх, ты…

– Да я не с похмелья особо, просто настроение ни к черту…

– Кстати, где ты вчера ночевал, раз настроение такое? Только не чеши, что дома – ты в той же самой рубашке, причем она мятая, и без галстука – значит, галстук у тебя развязался, и ты не смог его сам нормально завязать без помощи картинки, которую я тебе подарил сто лет назад.

– Тебе б следаком работать, – улыбнулся я. – Ладно, все просто: я в «Точке» был, у массажистки.

– Лжешь, – констатировал Илья. – У тебя после этого тем более не бывает плохое настроение: шатаешься по ИПАМ, подпрыгиваешь и рассказываешь, рассказываешь…

Ладно, Виноградов, раз ты такой настойчивый, то придется выкручиваться!

– Вот тебе такое: когда мы с Лешкой вдвоем ездили в «Сангейт» на пятом курсе, общались там с мужиками-литовцами – торговцами автомобилями. Я им тогда рассказал, что я – помощник ректора, а потом пришел в номер и уснул сидя, по совету Леши – все равно, мол, блевать встанешь ночью. А потом я ничего не мог ни есть, ни пить еще сутки, потому что всосал с литовцами не то семь, не то девять стаканов виски турецкого разлива. Прокатит за историю?

– Где ты был этой ночью? – очень серьезным голосом спросил друг. – У тебя нос опухший. Ты подрался с кем-то? Или тебе Летчик морду набил?

– Да при чем тут твой Летчик, слушай! Ладно…

И я вкратце поведал другу прекрасную историю, произошедшую со мной в те сутки, известную вам в подробностях. По мере моего рассказа лицо Ильи вытягивалось и приобретало форму груши, а когда я пересказал ему текст записки, он начал глупо хихикать.

– Понятно-понятно… Поехал к Юлии Викторовне «потрахаться в жилетку»?

– Считай это местью Смагину.

– Ого, какая страшная месть! – Илья поднял палец к небу. – Врагу такого не пожелаешь! Знаешь, у меня тоже есть история. Когда мне было лет семь-восемь, а мой брат уезжал в Харьков учиться в Академию имени Ярослава Мудрого, я на него за что-то жестоко обиделся. Тогда я написал на клочке бумажки «ПРЕПОД ДУРАК» и положил ему в сумку, рассчитывая таким образом подставить. Но даже этот мой тяжкий грех меркнет по сравнению с твоей страшной местью Смагину!

Я молчал и смотрел на него, стараясь придать лицу злобный вид. Видимо, вид получился только жалкий, потому что друг снова рассмеялся и продолжил издевки:

– Слушай, Коль, неужели тебе никогда не хотелось чистую, свежую девушку, которая была бы только твоей? То у тебя жены летчиков, то депутатов…

– Похвастаться опять решил? Молодец, тебе удалось! Иди давай к своей чистой и свежей девушке… Которая еще и готовить умеет, между прочим…

– И неплохо готовить, – отметил Илья.

– Вот и хорошо! Что ты мне мозги компостируешь, а? Вот как чуял сердцем, что не надо тебе рассказывать… Вот Леха – молодец, он хоть и бухтит, но хотя бы не лечит меня!

– Лечить тебя…

– … а знаю, знаю, лечить меня психиатр должен! – перебил я. – Ты смотри, все здоровые, один Логинов на голову больной! Логинов бухает, все не бухают! Логинов диссер заказал, а вы все сами писали! Логинов деньги тратит из Фонда, а вы все, бляди, на зарплату живете!

– Вообще-то я хотел сказать, что лечить тебя должен венеролог, а не психиатр, но вижу, что и то, и другое не будет лишним, – спокойно продолжал Илья, но с его лица при виде моего гнева сошла издевательская полуухмылка. – Коль, я твой друг. Ты мне дорог. Не надо так.

Он прав – нельзя срываться на близких. Да и перед лаборанткой извиниться бы…

– Прости меня. Я не прав. Прости, пожалуйста, – я залпом допил быстро остывающий чай. – У тебя все хорошо?

– Да, все хорошо. Увольняюсь из ИПАМ, пришел тебе сообщить.

– Смешно, молодец, – я смял пустой стаканчик и опустил его в урну под столом. – А как у Инны дела? Готова стать мамой? Вы уже выбрали имя?

– Имя не выбрали, пол не знаем. Но Коль, я серьезно. Летом я увольняюсь из Института.

– Почему? Зачем?

– Инна уйдет в декрет, и я возьмусь за Фонд. Будешь ты теперь моим начальником, – грустно улыбнулся он. – Но оскорблять тебя я все равно не перестану.

– А когда Инна выйдет из декрета, ты в Институт вернешься?

– Не знаю, – пожал плечами Виноградов, давая понять, что не вернется. – Мне кажется, что я не самый хороший преподаватель. Я устал от этого. Возможно, лет через пять и приду почитать лекции как совместитель. Но пока хочу сосредоточиться на семье. У меня ребенок будет, это большая ответственность.

– Блин… Так что же, конец эпохи? – хмыкнул я. – С кем мне теперь… все на свете делать?

– Прости, так вышло. Продолжаем взрослеть, – пожал плечами друг. – Придется тебе побыть волком-одиночкой. Ну, у тебя есть и Долинский, и Настя.

– Да, ты прав… С одиночеством я справлюсь, не беда. А вот ты как? Потянешь бухгалтерию одновременно с «Грифоном»?

– Посмотрим, успеется. Я думаю, что разберемся.

Но меня тот факт, что он употребил все три свои волшебные слова в одном предложении, далеко не радовал.

Сложно сказать, суеверный ли я человек – кошек черных люблю и не боюсь, зато вот по дереву стучу частенько. Но события, которые последовали за уходом Ильи из ИПАМ, убедили меня, что в работу некоторых систем нельзя вмешиваться, даже если она неидеальна.

Инна ушла в декрет больше чем на год, и все это время на Илье лежала двойная нагрузка – тянуть «Грифон-сервис» и бухгалтерию Фонда. Я убеждал Долинского, что так нельзя, что нужно нанять другого – но консильери только отмахивался, мол, чего я не в свое дело лезу? Он-де лучше знает, да и никому нельзя доверять такие важные вещи, а Илья справляется, и Долинский лично контролирует каждый его шаг.

Когда Инна вернулась в Фонд, я немного успокоился – наше неспокойное житие-бытие вернулось к относительной гармонии. И чего было волноваться? Каждому свое.

Солнцу – всходить и заходить. Земле – крутиться. Вадиму – промышлять наркотой, крышеванием и сутенерством. Смагину – пить валиум. «Горячей точке» – приносить нам и Стежняк бешеный доход. Генералу – покрывать все это дело. Где ж тут подвох?

Стоп, вот с Генералом как раз подвох и вышел.

Прошло чуть больше двух лет с момента покупки «Горячей точки», и в начале марта я увидел в новостях выступление важного прокурорского чиновника, где упоминался наш друг Генерал отнюдь не в положительном контексте…

В тот же вечер Вадим Васильевич без предупреждения пропал на двое суток и отключил телефон – Боря уверял, что не знает, где отец. А в тот день, когда Вадим вернулся и заявился ко мне в кабинет с полным негодования лицом, я уже знал, что нечто пошло не так.

– Генерала уволили, – подавленно сообщил начальник охраны.

– Я в курсе, смотрю новости, – грубовато ответил я. – Почему?

– У них какие-то внутрипартийные разборки начались, передел и так далее, – объяснил он. – Его не посадят – генералов у нас не сажают. Но всех остальных будут теперь крутить по полной. Вся группа летит к чертям, разбегаются, кто куда, решают, под кого лечь. Мне было сказано: теперь каждый сам за себя.

– На нас выйдут? – заикаясь, спросил я.

– Нет, – он уверенно покачал головой. – Я все сделал. Хвостов и так было немного, но теперь их вовсе не осталось. Все будет нормально.

Было очень любопытно, что за «хвосты» и что именно с ними сделал Вадим Васильевич, но я вовремя сообразил, что без этих знаний мне будет лучше спаться. И не так легко спиться…

– Но с делами надо быть поосторожнее, – продолжил он, и я понятливо кивнул. – Теперь у нас будут новые покровители. Я пока не знаю кто, но скоро они с нами свяжутся. Я оповещу и вас, и прочих заинтересованных лиц, если что-то буду знать. Но скорее всего они придут не ко мне, а напрямую к Смагину. Если так случится, вы должны мне сообщить. Сделаете?

– Я буду делать все, как вы скажете, Вадим, – уверил я, и голос мой дрожал от несовместимого коктейля из уважения и страха к этому человеку. – Вы здесь принимаете решения. Я вам обязан.

– Все в порядке, – успокоил Вадим и даже слегка улыбнулся. – Не берите в голову. Я должен сказать об этом Смагину и Долинскому, поэтому, наверное, пойду уже…

Вадим ушел, оставив в моем кабинете шлейф аромата дурных новостей.

Долинский и Смагин отнеслись к тревожному событию достаточно серьезно. Консильери немедленно сорвал со всех дел Лешу, Инну и Илью и вместе с ними кинулся перепроверять документы по «Грифон-сервису», Фонду и «Горячей точке», а Смагин приказал мне «сидеть как мышь в траве» и прекратить все дела – как законные, так и не очень.

Так мы протянули неделю, а потом, когда я сидел в кабинете и перечитывал статью одной своей дипломницы, дверь без стука приоткрылась и просунулась голова Леши.

– Можно? – пробурчал он.

– Лешка, да, конечно, что ты? Давай, заходи! – я тут же откинул листы в сторону.

Мы с Лешей не виделись с того самого момента, как выгнали Генерала – он теперь постоянно был занят. И вдруг мой друг завалился в кабинет, уселся в кресло напротив, положив ногу на ногу, и начал с характерного приветствия:

– Я спросил у студентов, принимаешь ли ты сегодня, а они сказали, что ты каждый день принимаешь, и сегодня уже принял полбутылки. Так и есть?

– Почти что! Ну, рассказывай, что у вас?

От радости я даже вскочил и устроился на подоконнике.

– Так чем ты занят? – продолжил свою линию Леша.

– Борюсь с несовершенством окружающей действительности путем выполнения непосредственного долга, – высказался я. – А проще – диплом студенческий читаю.

– Про долг – закрутил, уважаю! – признался друг. – Это искаженный Сартр?

– Это искаженный Олег Тищенков, автор комикса «Человек и кот», – усмехаясь, пояснил я. – С чем ты пришел? Хорошие новости или мне палача позвать да башку тебе отрубить?

Леша поставил ноги по-человечески, устроился в кресле плотнее и выпалил:

– Знаешь, мне чего-то заяву по собственному вдруг захотелось написать.

Еще один! Он был последним, от кого я ожидал такое услышать.

– А ну давай, расшифровывай. Откуда? Из «Строльман энд партнерс»?

– Из дел.

Я ощутил подкатывающий к сердцу холодок. Снова адреналин стремится выплеснуться. Валиума глотнуть? Да нет, нет, чаю просто потом заварю…

– Леш, давай, давай, не медли, знаешь, как я этого не люблю!

– Меня мутит от того, что происходит в ИПАМ, с тобой, со мной, с бизнесом, что вообще делается с нами. Сними шоры и присмотрись к Смагину. Это тот, кто может руководить престижным вузом? Человек, покупающий себе машину стоимостью в пятьдесят своих зарплат? Профессор, который называет Вудро Вильсона «Выдро Вульфсон»?

– Ну, ты не хуже меня разбираешься в тех…

– Коля, залепи дуло. Дай закончить.

– Да всегда пожалуйста.

– Да, все так делают. Но система! Видишь ее? Мы превратились из хорошего вуза с весьма надуманной и почти отсутствующей коррупцией, как это было во времена Деда, в ОПГ под названием «ИПАМ». То, что творит Вадим, уму непостижимо! А эта недавняя статья про «Горячую точку» – гнездо киевского разврата – с упоминанием «руководства небезызвестного ИПАМ»?! Это в порядке вещей? Ты бы видел Долинского, он как с того света сбежал – нервный, дерганый, орет на всех, даже на Инну… А ты? Эти истории про вас с Настей, про разные твои выходки, как вас с Долинским крутили органы – все накапливается, Коля.

– Ты считаешь, мной заинтересуется КРУ? Или нечто посерьезнее? Те, кто достал Генерала?

Я попытался напустить на себя презрительное равнодушие, но вышло как раз наоборот: всем своим видом я умолял Лешу сказать «да я же пошутил, старик!» Но это был бы не Лешка, если б он остановился на полпути.

– Не о КРУ речь, и не только о тебе. Раньше мы ото всех могли отбрехаться – если не получалось у меня, ваша крыша шлепала по заднице плохих мальчиков, отбирающих ваши леденцы. Теперь ее нет, а вы все равно не сможете жить по-новому, по-людски. Ты, балбес, всю свою жизнь построил вокруг мысли, как бы тебе уложить Настю. Это у тебя… настефрения какая-то! Вот и загибаешься медленно, от бухла, скуки и самобичевания. Тебя пожрали пороки, а Илью с Инной – рабочая рутина и гонка за золотом. За Долинского – умолчим, ему нянька не нужна…

– А как же ты? – агрессивно перебил я и тут же очень тихо дополнил. – Ты не такой, естественно?

Леша медленно выдохнул.

– Коля, каждый раз, когда ты перебиваешь кого-нибудь, Бог убивает котенка. Это я так, на заметку. А вообще – я не такой, да. Я не удовлетворяюсь набиванием кошелька. Да, я не препод и не ученый, я просто тупой адвокат. У меня нет своих мыслей, но я читал умные книги. Вникал. И я хочу оставить после себя что-то. Что после Смагина останется? Бездарные монографии, вычурные галстуки, дорогая тачка, недалекая избалованная? За тобой будет только молва в духе «а вот был такой у нас, Коля Логинов, так вот он умел лекции читать без бумажки, знал всех в лицо, да жаль, сдох молодым – спился». Илья с Инной, в отличие от тебя хотя бы дадут жизнь новому поколению потребителей, и то лучше…

– И что мы можем с этим сделать? – растерянно спросил я.

– Ничего. Только уйти. И я ухожу. Потому что теперь вам грозит не только духовная деградация, но и другие… последствия. А у меня Оля. Мне последствия не нужны. Поэтому я помогу вам упредить все потенциальные косяки и с апреля откажусь от сотрудничества с «Грифон-сервисом», клубом или Фондом. Долинскому и Илье я уже все объяснил – они не возражают. Теперь я пришел за твоим одобрением.

Друг выжидающе замолчал и скрестил на груди огромные ластоподобные ладони.

– Знал бы я, куда мне уйти, – посетовал я. – Куда? Тупо уволиться и уйти от Тани? Проситься на работу в другой универ?… Нет, я уже привык к этой жизни, к этому кабинету, к вкусному чаю и теплой машине. А у тебя и так все это будет. Так что, Лешка – в добрый путь. Я тебя не осуждаю. Только помоги ты им сначала все закрыть, ладно? Другого такого «лунохода» не сыскать, сам понимаешь…

Леша глянул на меня и (клянусь!) улыбнулся.

– Спасибо, Коля, – сказал он. – Я не сомневался в тебе.

Не успели Долинский и компания перестраховаться относительно всех возможных дыр в финансах, как на нашу команду свалилось новое испытание, которое больнее всего ударило по Вадиму Васильевичу и его семье.

Однажды дождливым будничным апрельским утром я вышел на улицу, рассчитывая поскорее нырнуть в салон своего теплого «танка» и услышать от Бори какую-нибудь жизнеутверждающую добрую присказку. Но ни его машины, ни самого парня видно не было. Я попробовал дозвониться Борису на мобильный – отключен. За пять лет, что он меня возил, такого ни разу не случалось. Если Боря не мог вдруг приехать, он предупреждал заблаговременно, и я сам садился за руль (на чем свет стоит матеря процесс вождения) или вызывал такси.

Ладно, я не гордый – влез на водительское место и кое-как добрался до Института. Перед кабинетом меня догнал Долинский: видимо, увидел откуда-то с парапета и бежал следом.

– Ты в курсе уже? – спросил он, тяжело дыша.

– Что ты старый больной человек, который не умеет бегать? Да, – признался я.

– Идиот! – выпалил он. – Не заходи в кабинет, пошли со мной.

Не дав мне оставить плащ и портфель, консильери потащил меня в закуток одного из коридоров, где можно было разговаривать совершенно безопасно.

– Борю твоего вчера арестовали, – огорошил он меня.

– Как? За что?

– ОБНОН вчера взял за наркотики. Остановили его машину для проверки, вроде как в случайном порядке – хотя сам знаешь, что у них в работе случайностей не бывает – и нашли в бардачке пакет. Сжимают кольцо вокруг нас, гады! Борька упирается, говорит, знать не знаю, слыхать не слыхивал… Что там с ним сейчас, не знаю. В общем, будь готов, что придут тебя допрашивать – ты ж его работодатель, хоть и неофициальный.

– А ты откуда знаешь? – удивился я. – И что Вадим?

– В ужасе. Звонил Леше, просил помочь. А мне уже наш адвокат рассказал по Скайпу пару минут назад. И я – сразу к тебе…

Долинский говорил еще много всего, размахивал руками, предполагал, что снова начнут крутить всех нас… Но я его уже почти не слышал: главным потрясением для меня было то, что пострадал невинный человек. Боря не имел никакого отношения к делам своего отца, и этот пакет, видимо, оказался в его машине случайно. Более того, его вполне могли просто подкинуть. Что будет теперь – я даже не мог предположить…

Вадим признается, что наркотики принадлежат ему? Но это не поможет решить вопрос с сыном… Возможно, он будет искать другой выход из ситуации? В любом случае, когда начальник службы безопасности, каменный от горя, пришел ко мне в кабинет на следующий день и сказал, что берет отпуск за свой счет – мне нечего было ему сказать, кроме как пожелать удачи и пообещать поддержку. Хотя какую поддержку мог я оказать человеку, на которого сам привык всегда и во всем полагаться, и который, как мне казалось до Бориного ареста, никогда не допускал ошибок?

А допрашивать меня и в самом деле приходили, даже машину мою осмотрели, но ничего кроме двух неоплаченных парковочных квитанций не нашли, пожурили и ушли восвояси.

Один за другим все в той или иной мере отдалялись от меня: Илья, затем Леша, а теперь вот Боря и Вадим Васильевич. Цепная реакция или эффект домино – неважно, как это называть, важно, что я не мог ничего этому противопоставить…

Конец эпохи был уже близок.

Выбор стороны (свидетель: Инна Виноградова)

– Ужасный день, – сказал Кролик, качая головой. – Промозглая сырость. Холод. А ты сегодня утром кашлял.

– Дорогой мой, а ты мне даже не сказал! – укоризненно сказала Кенга.

– Это был Бисквитный Кашель, – сказал Ру. – Бисквитный, а не такой, о котором рассказывают мамам.

Алан Милн, «Винни-Пух»

На мой рабочий телефон поступил звонок с незнакомого номера.

– Благотворительный фонд имени Кагановича, главный бухгалтер, слушаю вас.

– Доброе утро, Инна Павловна, – ласково произнес плохо знакомый голос. – Меня зовут Константин, я глава профсоюза ИПАМ. Помните меня?

Помню, видела несколько раз на официальных институтских мероприятиях. Да, это сероглазый человек и всегда в сером костюме – это КГБ, глава профсоюза. До сегодняшнего дня ни разу не слышала его имени… Илья и его друзья, особенно Долинский, не любили этого человека.

– Очень приятно. Да, чем могу вам помочь?

– Я думаю, что это я могу помочь вам и вашему мужу. Более того, я искренне желаю это сделать. Но для этого нам с вами нужно сегодня обязательно повидаться.

Меня обеспокоил его тон.

– Со мной и с Ильей? – уточнила я.

– Нет-нет, – спешно ответил КГБ – Я прошу вас пока ничего не говорить вашему мужу. Доверьтесь мне, пожалуйста. Я не враг.

– Я не встречаюсь с малознакомыми мужчинами без ведома мужа, – ответила я.

– Не беспокойтесь – я предлагаю встречу в людном месте и недалеко от вашей работы. Я подъеду в «Мафию» на углу Артема и Тургеневской. Во сколько вам было бы удобно?

– Хорошо, – согласилась я. – Давайте через час.

Сердце было не на месте от этого звонка.

Пытаясь подавить в себе внутренний озноб и тошноту от избытка адреналина, я заказала легкий бизнес-ланч, а КГБ попросил ромашковый чай и тирамису.

– Я не голоден, – зачем-то сообщил он и тотчас надел важное лицо. – Инна, вы – женщина умная, и сразу поняли, что я не просто так решил пригласить сюда именно вас.

Кажется, я поняла, почему ребята его не любят.

– Давайте без официоза и без проволочек. Не хочу терять время на куртуазные обороты, комплименты и обмен любезностями. У вас есть пять минут.

Серый человек снял очки, бережно протер стекло тряпочкой и ухмыльнулся. Потом вернул оптику на переносицу и вперился в меня, как на допросе.

– Раз так, я обойдусь без куртуазных оборотов. А вы тогда будьте добры, не перебивайте. Итак, ваш муж руководит компанией «Грифон-сервис», владельцем которой является ректор ИПАМ, господин Смагин. Ректор Смагин контролирует организованную преступную группировку…

Я не стала его перебивать, хотя уже появилось желание швырнуть графин с лимонадом в лицо. Ну, пусть уже договорит до конца, а потом я ему устрою…

– Кошелек Смагина набивается из разных источников, – продолжал КГБ, деликатно улыбаясь. – Есть там наркодоллары, есть и денежки от продажи бюджетных мест в Институте и от махинаций с имуществом. Тот ручеек доходов, который дает компания вашего мужа «Грифон-сервис», тоже сюда входит. Но первая скрипка принадлежит не вашему мужу… Это вы, Инна, находясь в преступном сговоре с президентом Фонда Логиновым и личным финансистом Смагина Долинским занимаетесь легализацией доходов этой ОПГ.

Эта информация оставалась бы в тайне от заинтересованных лиц, если бы не одно маленькое «но». Пока вы были в декретном отпуске, Илья подменял вас на должности бухгалтера Фонда и допустил несколько досадных промахов, в результате которых в столь безупречных финансовых делах Фонда образовалась брешь. Он ее вскоре заделал, но брешь позволила людям в погонах, которые держат группировку Смагина под колпаком, взять след.

Тем не менее, они ничего не могли сделать – до недавнего времени, когда чиновника, который крышевал вашу команду, выкинули из органов. Теперь руки у них развязаны. В УБЭП имеется неплохая доказательная база того, что ваш муж в бытность бухгалтером Фонда занимался отмыванием средств, полученных преступным путем. Но вот беда: у них есть выходы только на него, и ничего против Смагина, Логинова и Долинского. В то время как именно эти люди заслуживают сурового наказания.

Поэтому я предлагаю вам сделку. Вы предоставите сотруднику, который с вами встретится, всю черную бухгалтерию, которая прошла через ваши руки, в том числе материалы, касающиеся клуба «Горячая точка». Я знаю, что вы можете это сделать – вы хороший специалист, и Долинский наверняка обращался за вашей помощью почти во всех своих делах.

А я, в свою очередь, гарантирую, что ваш муж и вы вместо того, чтоб отправиться за решетку лет на пять, пройдете на процессе как свидетели. Мне ни к чему лишние страдания людей, которых Смагин принудил к сотрудничеству. Моя задача – ликвидировать преступную группировку, окопавшуюся в чреве высшей школы, удалить это жуткое новообразование. Вы знаете о них все, и много полезного про чудо-семейку можете сообщить следствию – разумеется, без ущерба для собственных интересов.

И да – если вы откажетесь, я пойму. Но в таком случае посоветую вашему мужу обратиться к стоматологу. Зачем? Зубы сделать перед отсидкой. В тюрьме их не лечат, а просто вырывают.

Я не могла поступить иначе.

Никак.

Нельзя было.

Он не остановился бы, этот серый человек. Он отправил бы моего мужа в тюрьму – а я бы этого не пережила. Нашему малышу нужен отец. А мне нужен Илья…

Серый человек дал мне три дня срока, и все это время я пыталась найти решение.

Бежать? Но куда и как? Зачем? С чем, на худой конец?

Рассказать Долинскому? И что он сделает? Только хуже будет.

Рассказать Илье? Да, он умный, он сильный, он знает… Но он никогда не сможет переступить через ребят. Ради меня смог бы, но не ради себя. Он возьмет все на себя, хотя меньше их всех виновен в чем-либо – а что сделают они? Логинов напьется и в кровь поразбивает кулаки об стену, Долинский даст денег, Леша поможет с адвокатами… Но это не поможет. Серый человек показал мне, где Илья ошибся: эту ошибку нельзя исправить, ее можно только «не заметить» при расследовании – если очень постараться. А чтоб следователи «очень постарались», я должна действовать правильно.

В ближайшую пятницу мы с Ильей вернулись домой поздно – он был на переговорах и просто с ног валился от усталости.

– Родная, я не буду ничего, – сказал он, скидывая рубашку и валясь на кровать. – Ни чай, ни печенье, ни бриться, ни умываться. Я просто хочу спать. Ложись со мной, а?

– Лягу через пятнадцать минут, хорошо? – уточнила я. – Проверю почту, посмотрю, как там Валерка, и приду. Хорошо?…

Любимый не отвечал: он уже спал крепким здоровым сном трудовой пчелы, завернувшись в одеяло и глубоко дыша носом. Я знала, что теперь он не проснется до самого утра, и вышла к няне, которая ожидала, что я ее отпущу.

– Вера Федоровна, возьмите это, – я достала из сумочки пачку купюр размером с двойной месячный оклад нянечки. – Я прошу вас остаться с Валеркой еще на несколько часов. Мне нужно уехать на работу. Но Илья не должен об этом знать. Если он вдруг проснется – сразу наберите меня на мобильный. Если будет спрашивать, скажите, что я уехала к родителям, им нужна срочная помощь. Мы договорились?

Няня послушно закивала, испуганно глядя на столь крупную сумму.

Я знала, на что шла. Мне было достаточно бросить взгляд на моих безмятежно спящих мужчин – одного на супружеском ложе, второго в колыбели – чтоб понять, что я делаю все правильно.

Уже будучи в подъезде, я позвонила КГБ.

– О, Инна! Вы приняли верное решение, не так ли? – проурчал он нарочито благожелательным, но слишком уж довольным голосом.

– Я жду ваших людей в офисе Фонда через час. Или раньше, если получится. Можете?

– Они могут все, – заверил он. – Спасибо.

Я захватила ключи от Боевой машины Виноградова, как Илюша называл свою тачку – в моей кончился бензин, а тратить время на заправку совершенно не хотелось – и очень быстро оказалась в офисе. Охраннику я намеревалась сказать, что все в порядке, и мне нужно просто поработать с документами. Но пока я объяснялась с ним, к зданию бесшумно подъехала машина с потушенными фарами, и в офис быстро вошли пятеро усталых мужчин – двое в пиджаках с джинсами, трое в бронежилетах поверх рубашек.

Охранник заслонил меня собой и сделал шаг к тревожной кнопке, но один из пиджаков перехватил его, прижал к стене всем телом и ткнул в нос удостоверение:

– Стоять, УБЭП! Сиди на месте, пацан!

Другой пиджак приблизился ко мне.

– Подполковник Велехов, – представился он. – Проведите нас, будьте любезны.

В сопровождении этих грозных мужчин мы поднялись по мертвому зданию на этаж, где размещались Фонд и «Грифон-сервис». Я открыла им все комнаты, передала доступ ко всем серверам и папкам, и открыла потайную дверцу сейфа, встроенного в пол, где хранилась часть документов Долинского – небольшая часть, поскольку многие бумаги он увозил с собой.

Пока четверо аккуратно, но тщательно перерывали папки, ящики и базы данных, Велехов приблизился ко мне (я стояла у открытого окна в коридоре) и аккуратно взял за локоть. Я отдернула руку, он с пониманием кивнул и заговорил:

– Вы все сделали правильно. Ребятам понадобится всего час-полтора, чтоб разобраться с этим. Я знаю, что Костя обещал вам полную безопасность, и как человек, который отвечает за это дело, я подтверждаю его слова. Максимум неприятностей, что вам грозят – это допросы. Честно скажу – их будет очень много. Но без этого никак. Я также прошу вас, разумеется, никому не говорить о том, что именно вы сделали для нас.

– А охрана? – удивилась я.

– Охраннику внизу сделали внушение, он будет молчать, – пообещал Велехов. – А теперь давайте пройдем в комнату, кое-где мы не можем разобраться без вашего присутствия.

Этот Велехов, наверное, обитал в параллельном временном пространстве – его «час-полтора» настолько растянулись, что я вернулась домой только в четыре утра…

Вера Федоровна крепко спала сидя возле кроватки Валеры. Видимо, заснули они оба совсем недавно – возле нянечки стояла кружка с неостывшим чаем и валялось надкушенное печенье.

Я прошла в спальню к Илье, рассчитывая, что он спит, но ошиблась.

Илья сидел в кресле в углу спальни, в рубашке и брюках.

– Где ты была? – едва слышно спросил он, сверля меня своим проницательным взглядом.

Глаза моего любимого мужа были красные и опухшие.

– Где ты была, Инна? Я проснулся полчаса назад. У тебя выключен телефон. Вера нянчится с Валеркой. А ты? Что случилось? Только не надо выдумывать, что ездила к любовнику. У тебя все хорошо?

У меня не получится! Я не смогу ему врать. Я должна сказать, должна рассказать ему…

– Инна! – прикрикнул он.

Никогда не видела его таким напряженным… Это я виновата…

Одним махом я выпалила:

– Я была на работе, отдала УБЭПовцам все документы. Они пообещали, что нас с тобой не тронут, мы пойдем как свидетели. Они меня шантажировали тобой, твоей бухгалтерской работой. КГБ приезжал, рассказывал, что с нами будет… что зубы вырвут в тюрьме…

На последних словах я уже рыдала – не было сил. Я упала на кровать лицом в подушку, стараясь заглушить собственный рев.

Илья шумно выдохнул, медленно вытащил себя из кресла и сделал два шага к кровати. Сел, положил руку мне на голову и провел по волосам. Он был убит.

– Они тебя шантажировали, Инна? – спокойно и от этого очень страшно спросил он. – Как? Чем? Мной? Они шантажировали тебя практически недоказуемыми мелкими делами, за которые дают от года до двух условно, а ты отдала им всю нашу команду? Там на пожизненное хватит. Всем. Даже Вере, наверное, за пособничество достанется.

– Ничего нам не будет! Ничего! Ничего не будет, они обещали! – кричала я шепотом.

Илья гладил меня по голове, а я тряслась в рыданиях и повторяла «ничего, ничего»… пока неожиданно для самой себя не отключилась…

…Когда открыла глаза, я уже была переодета в пижаму, лежала под легким одеялом, а любимый сидел рядом и держал меня за запястье.

– Илюша? – обратилась я, увидев его. – Все в порядке?

– Что ты, детка? – ласково сказал он, поглаживая меня по предплечью. – Конечно же, все в порядке. Ты успокоилась?

Я кивнула и проглотила последние слезы.

Илья улыбнулся.

– Все в порядке, ты же носишь мою фамилию. Значит все будет хорошо. Я позабочусь об этом. Тебе нужно уехать.

– Куда? Я без тебя никуда не поеду! – выкрикнула я и сжала его руку.

– Это не обсуждается, – уверенно промолвил муж. – Через несколько часов приедет мой брат, он отвезет тебя, Валеру и Веру Федоровну к себе домой, в Харьков. Ты же не давала никаких подписок?

– Нет, – ответила я. – Но я без тебя…

– Тсс! – он приложил палец к губам. – Ты все правильно сделала. Я должен быть здесь. У меня дела. Они ведь обещали, что ничего не будет?

– Обещали…

– Вот и славно. Я разберусь с парой вопросов и тоже приеду к вам. И мы вместе будем там сидеть и ждать, пока все распутается. Правильно?

– Правильно…

– Я люблю тебя, детка. Собирай вещи, какие нужны, а Валеркины я уже собрал.

Я сделала все правильно: этот человек заслуживал тюрьмы меньше, чем кто бы то ни было на свете. Даже я заслуживала этого наказания больше, чем Илья Виноградов, чью фамилию я носила – и эта фамилия была гарантией того, что у меня все будет хорошо…

Конец эпохи

Наутро радость – враг мой мертв, Лежит под деревом простерт.

Уильям Блейк

После той ночи с Юлей мы почти не виделись – мне было дико неудобно за свое состояние и за то, что я позволил всему этому случиться. Ведь это было то, что можно назвать «сексом из жалости». Но она делала вид, что все в порядке, и по Скайпу мы регулярно разговаривали и виделись.

Как Юля и обещала, после ухода из «Горячей точки» она стала «ценителем свободного времени» и почти все время проводила в разъездах. В одну из таких поездок, как раз после известия об аресте Бори, она позвонила мне из Праги.

По весне Таня все больше времени проводила с друзьями и подругами в клубах, и вот я остался дома один, предаваясь одному из любимых своих пороков. Мы с Юлей разговорились о ее впечатлениях и планах, комментировали вслух фото из соцсети, а под конец я решил пожаловаться на судьбу – уже не боялся предстать перед ней слабым, куда уж слабее той Ночи Разбитых Носов?

– Все меня бросают, видишь, – сетовал я, покачивая головой в такт с «коктейлем Логинова». – Сначала ты уехала, потом с ребятами стал видеться все реже, теперь вот эта история с Борей и Вадимом Васильевичем. Даже жена меня сегодня оставила, и вот передо мной – грустный ужин доктора политических наук, состоящий из дорогого коньяка, смешанного с «Кока-колой». Теперь я пьян, чертовски устал и сейчас пойду спать.

– Я тебя не бросала, – заметила она. – А вот ты, кажется, собрался меня оставить?

– Мне пора, я действительно очень устал.

Чистая правда. Мне предстоял тяжелый день, голова болела от коньяка-колы, и очень хотелось покурить и завернуться в прохладное одеяло.

– Нет, Коля… Не уходи, – сказала она едва слышно.

– Юля, солнышко…

– Я тебя понимаю. Я понимаю. Но когда ты в Скайпе, такое ощущение, что где-то здесь, за стенкой, или рядом. А когда уходишь, то я далеко и совсем одна. Не иди спать. Никогда-никогда в жизни не спи…

Говоря это, она не смотрела в монитор или в веб-камеру – просто опустила глаза на свои ухоженные руки. Да и мне нечего было сказать, я просто шумно вздохнул. Мы виделись от силы раз в месяц, а она привязывалась ко мне все сильнее и сильнее, погружалась винтом в мой внутренний мир и, наверное, знала о моих переживаниях даже больше, чем я. Около минуты мы оба просто молчали. Наконец Юля подняла лицо и болезненно улыбнулась:

– А впрочем, иди спать. Я тоже пойду.

– Ты не обижаешься? – на всякий случай уточнил я, хотя даже если бы обижалась, все равно б ушел.

– Нет, – покачала головой она. – Все хорошо, правда. Доброй ночи, Коля.

Она шевельнула рукой, кликнула по мышке, и экран Скайпа погас.

Теперь я был готов к нестабильному нездоровому сну, исполненному сумасшедших сновидений. Но в моей душе от ее слов по-прежнему звенело приятное тихое эхо, какое раньше оставляли только прикосновения к Настиной руке. И этот знак меня сильно насторожил.

На майских праздниках я в последний раз в своей жизни (искренне на это надеюсь) видел Смагина не на фотографии или в новостях, а в живую, во плоти.

Тесть решил сделать себе подарок – прокатиться на машине по Западному Побережью США и с этой целью отыскал прекрасную конференцию по истории американской политической системы в Сан-Диего.

– Буду в Киеве через две-три недели, – рассказывал он, фальшиво вздыхая и обнимая меня за плечи в аэропорту. – Если что, звоните по Скайпу, на мобильный будет дорого. Каждый день постараюсь выходить в Интернет.

– Не забывайте фотографии выкладывать в Фейсбук, – сказал я, тщетно провоцируя себя на слезы. – Мы будем скучать.

В порыве радости оттого, что на двадцать дней избавляюсь от Смагина, я даже приобнял Танечку за талию и подмигнул ей. Она жеманно закатила глазки к небу и устало кивнула.

– Давайте, детишки, пока! – рявкнул ректор и покатил чемодан к стойке регистрации.

Когда Смагин куда-нибудь сваливал, формально ИПАМ руководил первый проректор – серая мышь и технократ, по порядочности сравнимый с КГБ. Но умные люди все равно шли с делами к Долинскому или ко мне. Для моего чувства собственной важности эти отъезды и командировки тестя были, как бальзам на душу…

И вот ранним утром в середине последнего месяца весны я сидел в кабинете, положив левую ногу на стол, а правую без обуви поджав под зад, и наслаждался помимо собственного величия солнцем, которое проникало через окно и задорно плескалось в стеклянной кружке с чаем, который я намеревался выпить.

Чай должен был быть очень вкусным – барбарисовый да еще и с лимоном, да еще и с симпатичнейшей конфеткой вприкуску. От процедуры меня оторвал трезвон мобильника – тема из «Крестного отца», которой у меня обозначен Долинский.

– Вице-король ИПАМ Логинов у аппарата, – надменно сказал я.

– Доброе утро, вице-король сраный, – злобно отчеканил консильери да так громко и с нажимом, что от испуга я немедленно подскочил на ноги, проливая чай на гладкую поверхность стола. – Не хочешь выйти в курилку на третьем этаже для важного разговора?

– Андрей, ты меня пугаешь…

– Я не зеркало, чтоб тебя пугать. В курилке жду через десять секунд, – уже более спокойным, но от того не менее жутким голосом сказал собеседник.

Нащупав под столом ботинок, я с трудом запихнул в него распухшую от пьянства от волнения ногу и бросился по зову, наспех закрыв за собой кабинет. Шла пара, поэтому курилка была совершенно пуста, не считая понурого Долинского, который сидел на покрытом пеплом умывальнике, нимало не заботясь о чистоте брюк.

– Че случилось-то? – справился я, притворяя дверь плотнее и пытаясь нащупать в кармане портсигар. – Блин, сигареты не взял. Подождешь, сбегаю?

– Успеешь сбегать, засохни и слушай, – сказал партнер тоном, не терпящим возражений.

Я не стал опираться на умывальник, а просто подпер спиной деревянную дверь с выцарапанными на ней надписями «Виноградов – быдло! Я тебя нахвачу!», а ниже – «Иванова – тоже!» (хотя ассистент Иванова, разумеется, не ходила в мужской туалет).

– Тут про Илью до сих пор тот пасквиль не стерли, что написали за случай с порванной ведомостью, – заметил я. – И где они его теперь «нахватят», интересно знать?

– Я бы сам его «нахватил» и морду расколотил, да он уже схоронился где-то, козлина! – прошипел Долинский, сильно нервничая и гримасничая.

Прежде никогда его таким не видел.

– Андрей, ты прям как Смагин разговариваешь, – смутился я. – Негоже так, ты ж все-таки интеллигент…

Консильери скривился, как от удара по локтевому нерву, и плюнул жвачкой в сторону мусорной корзины (не попал). Затем тигровые огоньки его глаз вонзились мне в лицо.

– Сейчас решается твоя судьба, Коля. Один раз меня перебьешь – хоть один раз! – и будешь торчать в тюрьме ближайшие лет семь, а потом подохнешь. Ты меня хорошо понял?

– Понял, – очень серьезно повторил я. – Даю слово, я ни звука не издам.

Ноги ходили ходуном от страха, и я обхватил колени ладонями, чтоб не упасть.

Долинский заговорил ровным уверенным голосом с лекторской интонацией:

– В далеком царстве, тридесятом государстве, жил-был маленький серый человек в очках, звали его КГБ. И был там царь, по фамилии Смагин, и при дворе его… Тьфу, да что это я логиновщиной занимаюсь!..

– Тем более что у тебя не получается, – сказал я, но тут же прикусил язык (буквально).

Мне посчастливилось, что Долинский не расслышал моего замечания.

– Была у меня вчера встреча, давний приятель из Генеральной прокуратуры приезжал, – сказал он почти человеческим голосом. – Я его хорошим кофе напоил. А он за это предложил мне купить свою свободу. Знаешь, почему? Потому что в пятницу ночью наша любезная Инна передала следователям УБЭП все доступные ей материалы – тебя оно не касается, что именно, все равно не поймешь… В общем, сдала нас жена Виноградова, сдала с тапочками – и оба, с Ильей вместе как в воду канули! Телефоны выключены, дома никого нет. Я, конечно, разыскивать их не собираюсь, но в глаза бы посмотрел… кое-кому!

Я был в шоке – не мог поверить такому. Почему? Зачем? Я собрался задать вопрос, но по глазам Долинского понял, что он еще не закончил.

– Приятель мой далеко не всесилен, особенно по сравнению с нашим бывшим другом Генералом. Но у него достаточно влияния, чтоб под всякими бюрократическими поводами отложить нашего немедленный арест, – продолжал Долинский. – Весьма вероятно, что Инну шантажировали косяками, которые наделал Илья, пока ее подменял как бухгалтера Фонда – хотя там ничего серьезного, нормальный адвокат бы отмазал. Но нет же, надо было ей испугаться и сдать всех нас! Молодец, нечего сказать… В общем, дело швах, надо убираться. Естественно, мой кореш шею подставлять за «спасибо» не будет, и он должен поиметь свой процент. Поэтому в течение недели я должен передать ему чуть больше миллиона долларов. Если сделаю все как надо, то мне не будут блокировать выезд из страны, и можно будет отвалить. А если пожадничаю… В общем, как тебе эта песня?

– Смагину сообщать будешь? – спросил я.

Более дурацкого вопроса нельзя было придумать, но нужно было что-то сказать.

– Давай. Он станет невозвращенцем, и отдуваться придется нам самим. Давай уж лучше попросим Вадима Васильевича свершить над КГБ акт предосторожности, раз мы действуем сгоряча, – пожал плечами консильери. – Хорошая идея?

– Нет, ты прав, плохая идея. И с Вадимом тоже. Мы воры, но не убийцы, – ответил я, не соизмеряя голоса с обстановкой общественного туалета/курилки.

– Сходи-ка по громкой связи это объяви, а то, боюсь, не весь Институт услышал, – предложил Долинский.

– Блин, говорила мне мама, «иди, Коля, на хирурга учись»! Дался мне этот ИПАМ, – растерялся я. – А что ты предложишь?

– Я решение уже принял. И для тебя, вице-король ИПАМ, тоже есть вариант.

– Да?! – испугался и обрадовался я.

– Угу. Молись, если умеешь, только молча, про себя – и слушай дядю Андрея.

В тот миг не было для меня на Земле человека ближе и роднее, чем Долинский.

– Я договорился с прокуратурой и за тебя. Поэтому, Логинов, ты тоже уезжаешь. Не со мной, конечно, куда-нибудь в другое место. КГБ и УБЭПовцам, скорее всего, нет дела до недоумка-зятя, так что гоняться за тобой они не станут. Более того, у меня для тебя еще одна восхитительная новость: я поделюсь с тобой деньгами. Ты получишь восемьсот тысяч баксов – этого хватит на первое время. Найдешь себе где-нибудь работу дворника и будешь жить-поживать и печень пропивать. На это дело у тебя есть неделя: когда прилетит Смагин, его арестуют немедленно. А затем, разумеется, придут за нами. И еще одна мелочь: я не буду просить, чтоб ты молчал об этом – потому что ты все равно разболтаешь и Насте, и Алексею, не выдержишь. Но прошу тебя быть осторожным, а не ходить по Институту с плакатом «Эй! Я стар кучу денег и снимаюсь отсюда!» Запомнил?

Я запомнил каждое слово и каждый жест. И в моей пустой голове всплыл удивительный по своей простоте вопрос, который я тут же озвучил:

– А зачем ты это делаешь для меня? Почему?

Долинский едва заметно улыбнулся: вдоволь выговорившись, он всегда приходил к духовному равновесию, какие бы проблемы не висели над ним.

– Помнишь, ты мне пепельницу подарил на тридцать лет?

– Да, конечно! – кивнул я. – Хорошая пепельница… Из-за этого, что ли?

– Да. Понимаешь, меня это так тронуло… Мы тогда были едва знакомы, а ты сделал мне такой ценный подарок, – проникновенно проговорил консильери. – Я понял, что мы будем друзьями на всю оставшуюся жизнь… И так ведь и вышло, да?

– Да, – согласился я. – Великолепная история, почти в моем стиле. А на самом деле?

– На самом деле, я не могу безопасно вывести свои деньги и обналичить долю для прокурорских без твоей подписи и присутствия, – отчеканил Долинский. – На днях мы с тобой поедем туда, куда я скажу, и ты будешь подписывать такое количество бумажек, о котором не думал даже когда переписывал ведомость из-за лишней тройки.

– А пепельницу ты потерял, разумеется? – уточнил я.

– Нет, конечно, – открыто рассмеялся друг. – Я ее в тот же вечер из окна выкинул. И, знаешь, у нее была отличная аэродинамика.

– Летела, как птица?

– Как камикадзе.

– Ну и дурак ты, потому что она, между прочим, была антикварная, – вздохнул я.

– Логинов, ты б не сетовал, а радовался! – упрекнул Долинский. – Ты что, до сих пор не понял? Я беру тебя с собой! Прочь отсюда валим! Ну?

– Одно но, Андрей…

– Настя? – тихо спросил он. – Да, про нее тебе придется забыть. Но ты можешь предпринять отчаянную попытку увезти ее с собой, все-таки сумма у тебя на руках немаленькая, а многие женщины на это ведутся.

– Только не Настя, – я покачал головой, и тут в мою голову влетела другая мысль. – Слушай, сколько ж у тебя бабла, что ты так запросто отдаешь лям за себя и почти лям остается мне? Долинский, а? Почему я столько не наворовал?

Консильери постучал указательным пальцем себе по лбу:

– Не наворовал, а заработал! Это все потому, что ты глупый, а я умный. Но для тебя это и лучше, потому что если будешь много знать – скоро сядешь. Пошли, работать надо. А тебе еще документы придумывать…

Вот Стежняк, вот ведь солнышко! Я часто полагался на счастливый случай (особенно когда был комсомольцем и забивал на важные экзамены), но что прям так выйдет с этим ее болгарским паспортом – как тут не уверовать в чудеса?

Где Илья? Что с ним?

Долинский разыскивал его не особо тщательно – у него теперь другие заботы, да и что бы он ему сказал?

Но мне и разыскивать было не нужно – я знал, где теперь отсиживается мой друг. Поэтому в тот же вечер (ближе к ночи) я сказал Тане, что еду к Леше и вернусь утром, и отчалил из дома.

У нас с ребятами в молодости была тусовочная двухкомнатная квартира на Гоголевской, где мы порой отмечали то Старый Новый год, то чей-нибудь День рождения. Занимались этим делом обычно Илья с Инной, но я прекрасно помнил адрес – годы алкоголизма выработали у меня привычку приходить в назначенное место на автопилоте, даже если я уже не мог говорить. Последний раз мы сидели в этой квартире после защиты Илюхиной кандидатской, но чем черт не шутит?

Свет в квартире горел – пробивался сквозь плотно задернутые шторы. Я пересек маленький чистый дворик, подошел к домофону и набрал заветные числа. Никто не отвечал. Я на всякий случай потянул на себя ручку подъездной двери, и она неожиданно легко поддалась – магнит был сломан. Что ж, иногда удается обратить прорехи в работе ЖКХ в свою пользу.

Дверь квартиры сразу у входа, в коридорчике первого этажа. Стараясь ступать как можно мягче и неслышнее, я подкрался к двери и аккуратно надавил на ручку: заперто.

Когда-то Илья скинул мне ролик с YouTube, где было показано, как правильно выбивать дверь – бить не плечом, а ногой, и не в сам замок, а рядом с замком. Наверное, я действительно тупой, как и говорят ребята – стал бы нормальный человек вышибать дверь в чужую квартиру, не будучи уверен, что вообще пришел по адресу?

Но я же доктор политических наук, а не хрен собачий! У меня же интуиция, у меня же интеллект прогностика, и я точно знаю, что Илюха прячется именно здесь! И я, отойдя на шаг, со всей дури[32] ударил ногой в дверь, вызвав жуткий гул по всему подъезду, и тут же упал – не соизмерил силы.

Всего пятнадцать-двадцать секунд понадобилось, чтоб подняться и приготовить ногу для второго удара… который я чуть было не нанес в пах Леше – поскольку дверь резко распахнулась. Леша и Илюха в домашних футболках стояли на пороге с воинственным видом.

– О, наш умственно отсталый друг явился, – возвестил хмурый Лешка. – Откуда ты взялся только? Не отвечай, это вопрос риторический.

– Бегом, бегом, давай! – отрывисто проговорил Илья, затаскивая меня в квартиру и закрывая за мной дверь. – Я уж было думал, выследил нас кто…

– Да кому ты нужен, кроме Долинского, который тебе морду бить собирается? – сказал я, пройдя в гостиную не разуваясь.

Там был накрыт столик со сладкой водой и тортом с бухлом, а на подоконнике резвился озорной клоун стояла полная пепельница окурков – ребята здесь уже много часов…

– Ты-то хоть не собираешься, чахлик? – поинтересовался Илья, заходя следом за мной.

– Вот за что бы набил обоих – что меня не пригласили, – заметил я, залезая немытой рукой в банку за огурчиком. – Почему?

– Потому что нам и без твоих присказок и историй тошно, а еще мы тут кумекаем, как сделать, чтоб тебе срок поменьше вышел, – сказал Леша, присоединяясь к нам. – А ты таки приперся, частный детектив недобитый…

Я упал в старое заклопованное кресло с просаленной обивкой, прямо возле пепельницы подхватил недокуренную дешевую сигарету (видимо, это Ильи – он же не курит, а если вдруг придется, то покупает ту же дрянь, к которой привык в молодости) и вылил в себя стоящую поближе к себе стопку водки.

Друзья уселись на табуреты.

– Слушайте, а что ж вы нарушаете наши традиции? Чего вы не в маечках, как мы раньше сиживали в «Логинов-хате» на советских посиделках?

Илья грустно улыбнулся и опустил глаза, а Леша прокомментировал:

– Ему срок светит, а он хохмы травит!

– Не шейте мне дело, я лучше эмигрирую подальше, – прошамкал я, задорно хрустя огурцом. – А сроки можете оставить для себя. Или вы чистые-пушистые будете?

Они не проронили ни слова, я пожирал овощ в полной тишине старой квартиры. Илюха, наконец, прервал тягостное молчание, понимая, что я жду его голос.

– Я не знал, что Инна пойдет на такое, – тихо сказал он. – Прошу тебя, не вини ее. Я не знаю, как мы из этого выпутаемся, но как-то выпутаемся.

– Слушай, это… Может, и тебе спрятаться стоит сейчас? Где-нибудь отсидеться? – вмешался Леша. – Нет, я не предлагаю тебе в бега подаваться, но где-нибудь, где поспокойнее…

– Все сказали? – прищурился я, дожевав огурец и хлопнул в ладоши. – А теперь слушайте мою историю. Мы с Долинским уезжаем. Куда – пока не знаю, но как – это уже почти решено. Документы у меня на руках, денег у нас достаточно…

– Документы? – испуганно переспросил Леша.

– Денег? Долинский взял тебя в долю? – вторил Илья, скептически улыбаясь.

Какие они бывают забавные, эти ребята, когда думают, что знают все на свете…

– Документы, да, Леш. Стежняк когда-то помогла мне получить болгарский паспорт…

– Опять Стежняк! – взмахнул он руками. – Ты б с ней меньше связывался!

– Если б я с ней меньше связывался, прятался бы в каком-нибудь глухом поселке, а так буду спокойно жить в Европе под чужим именем, понял, умник?! – прикрикнул я, даже не пытаясь контролировать или хотя бы сдерживать эмоции. – Теперь второму идиоту отвечаю: да, родной, Долинский поделится со мной деньгами. Я последний, кто его не кинул, и он это ценит!

– Да как бы ты его кинул? От Смагиных ушел бы, что ли?! – прокряхтел Леша.

– Мотивы не имеют значения. У меня будут и деньги, и документы, так что советую вам обоим подумать в первую очередь о себе.

Друзья вновь притихли. Они не ожидали подобного поворота событий, не думали, что я способен так надежно подстраховаться. Как видно, они действительно считали, что я, мягко говоря, не очень умный.

– У вас тут что из выпивки осталось?

– Пива вот малость, – отстраненно проронил Лешка, глядя на последнюю недопитую банку.

– Я понял. Одевайтесь, мы идем в «Поляну». Сегодня наша прощальная ночь. Надеюсь, кое-кто не будет отмазываться, что ему на работу завтра?

– Выходной взял, – покачал головой кое-кто.

– А я утром уезжаю в Харьков к брату, – признался Илья. – Инна с Валеркой уже там, и я тоже побуду, пока тут все дела не улягутся. Не хочу попасть под руку Долинскому или еще кому-то.

– В таком случае, джентльмены, натягивайте рубашки, идем за водкой. Отметим конец эпохи радостно, а?

С этими словами я встал и уверенно направился к выходу из квартиры, мимоходом толкнув плечом Лешу.

Мы оставались на ногах всю ночь – и где те годы? Нам опять по двадцать лет, мы можем непрерывно курить, говорить о ерунде, и спать никто не будет…

Время бежало, летело, неслось. Уже начало светать, а мы все никак не могли успокоиться, пытаясь поместить все прошедшие одиннадцать лет в одиннадцать часов тихой весенней ночи в зачуханной съемной квартире на Гоголевской.

Такси, которое должно было отвезти Илью на вокзал, приехало в семь утра и ожидало во дворе. Мы с Лешей намеревались побыть еще какое-то время в квартире, отоспаться. Я пошел провожать Виноградова до машины.

– Ну, бывай. Пиши письма без обратного адреса, – слабым от количества выкуренных с отвычки сигарет сказал он. – Смотри, не попадись Интерполу.

– Ты не спал с ней? – вдруг спросил я, взяв Илюху за локоть и заглядывая ему в глаза. – Там, в Одессе?

И эти искренние и утомленные голубые глаза мне улыбнулись, и в первый раз за все прошедшие годы я услышал в ответ не «как знать, как знать» или «это профессиональная тайна», а нечто иное:

– Нет, старик, у нас никогда ничего не было. Ни в Одессе, ни где-либо еше.

Я улыбнулся и крепко обнял его.

– А еще – я не предавал тебя, – тихо сказал Виноградов. – И Инна не предавала. У нее не было другого выхода…

– Заткнись, – примирительно сказал я. – Все в порядке, я бы поступил так же ради Насти. Она все сделала правильно, и передай ей, пожалуйста, что я ею горжусь.

– Я передам, – грустно усмехнулся Илья.

– Береги себя, ладно?

– Ага, – согласился он. – Ну все, давай, побегу уже.

– Беги, – я хлопнул его по спине, снова заглянул в глаза и отвернулся.

Машина в секунду завелась и медленно тронулась, выезжая из двора. Таксист чуть не задавил зазевавшуюся кошку, и я услышал через его открытое окно, какими матами он обложил несчастное животное.

Опоры, поддерживающие мое сердце, одна за другой расшатывались – первая из них рухнула.

Вечером того дня, скрывая перегар изрядным количеством принятого кофе и дешевыми ароматизированными сигаретами, мы с Долинским сидели на лавочке у входа в Институт и создавали видимость непринужденной беседы.

– Я всегда хотел, чтоб нашелся человек, с которым я могу ограбить банк, бежать в Майами или в Касабланку и там жить долго и счастливо, постоянно скрываясь, а потом умереть в один день от полицейских пуль или от отравления несвежими апельсинами. Но я вообще надеялся, что это будет лицо противоположного пола.

– Зажрался ты, я смотрю, как разжился паспортом ЕС! Тебе еще и девочку подавай. Вот и поговори с Настей, может, согласится?

– Ладно, увидим. Каков план? – едва он заговорил о Насте, я расстроился и решил сбить с себя лиричный настрой.

– План таков, что может ты выкинешь эти сигареты? – скривился Долинский. – Я только тебя увидел, сразу понял, что ты вчера бухал, не исключаю даже, что с моим любимцем Виноградовым – чтоб ему на том свете пива не налили! Но это не так важно…

– Согласен, не будем травиться, – дворников рядом не было, и я тихонько отбросил окурок на газон. – Так что, по-прежнему только понедельник?

– Увы, только понедельник, раньше деньги забрать не получится, – вздохнул консильери. – Беда в том, что во вторник утром возвращается Смагин. Но мой связной сказал, что время пока есть. Главное сделать все тихо. У тебя планы на этот день есть?

– Хочу принять экзамен у своего любимого курса, вообще-то. Экзамен в 11.

– Ты дурак? – он кинул на меня секундный ястребиный взгляд и тут же отвернулся. – А, ну да, вспомнил, ты же дурак. Да и КГБ затревожится, если ты вдруг экзамен пропустишь – он наверняка наблюдает за этим. Ладно, я подумаю, что мы можем с этим сделать. До одиннадцати утра успеем обанкротить Фонд, поделиться с прокуратурой и себя не обидеть. Билеты на поезд скоро будут у меня на руках.

– Через Москву?

– Да.

– Как снимаем деньги, и как я получу свою долю? – неделикатно осведомился я.

Долинский ухмыльнулся:

– Ишь ты, беру свои слова насчет дурака обратно. Коля в коем-то веке научился думать о деньгах… Как мы и оговаривали, это будет счет в австрийском банке, оформленный на имя…

Да, научился думать о деньгах. Раньше помыслить бы не мог, чтоб напомнить кому-то из должников о расчете.

Что-то изменилось.

Я провел следующие два дня, решая текущие дела и приводя в порядок все вопросы. Долинский просил, чтоб это не выглядело как «завещание Логинова» и не вызывало подозрений, поэтому я старался не подавать виду, что переживаю. Позвонил Вадиму Васильевичу, узнал, что у Бори все плохо, и ситуация не изменилась к лучшему – его сыну по-прежнему светит серьезный срок. Попили чаю с Лешей и договорились, что воскресенье проведем вместе – нужно нормально попрощаться.

А в четверг вечером мы с подельником опять посвиданничали. Под вечер, когда Таня отправилась к двоюродной сестре на гулянку, я вызвал такси и рванул в гости к своему спасителю. Долинский открыл дверь, протянул руку для вялого рукопожатия и уныло побрел внутрь квартиры. Вид у него был уж очень озабоченный… Я щелкнул замком, быстро разулся и догнал партнера у самого балкона. Из квартиры консильери открывался шикарный вид на Оболонскую набережную. Там прогуливались по-летнему одетые веселые разноцветные люди. Над рекой парили десяток-два белых и красных воздушных фонариков.

– Красиво у тебя тут, а? Придумал, что с недвижимостью делать? – я сразу перешел к делу. – Не будешь же ты ее бросать.

– Придумал, не беспокойся. С этим я как-нибудь разберусь, не дурнее тебя, – у Долинского явно было ворчливое настроение. – Давай пересядем на диван, я обрисую тебе ситуацию.

Ситуация складывалась неплохо. Со средствами, предназначенными для откупа, Долинский разобрался и без меня и перенаправил их, куда следует. Теперь, возжелай вдруг ректор или кто-нибудь еще проверить положение дел Фонда, он был бы крайне удручен пустыми схронами… Значит обратного пути для нас нет – осталось перевести деньги на свои счета в понедельник, и все будет шито-крыто, вернее, в трактовке консильери, «спето-выпито».

– Марина с малой уже выехали из Киева, – продолжал он. – Так что все готово – в понедельник с восьми до десяти мы работаем в банке, потом ты едешь на экзамен, а вечером отчаливает наш поезд на Москву. Там наши с тобой пути разойдутся. Куда поедешь, кстати?

– Остановиться планирую в Вене, а лететь буду через свою родную Болгарию, рейс «Москва-София», – признался я. – Стежняк сказала, что ее люди помогут мне на границе. Главное в Шенген въехать, там разберемся… Пару фраз на болгарском для общения с таможней я уже выучил. А ты?

– А этого я тебе не скажу, – покачал головой Долинский. – Не забывай, что это я умный, а ты глупый. Если проколешься, они вытянут из тебя все. Это небезопасно.

Я не сдержался и возмущенно фыркнул:

– Ну, Андрей, это прямо свинство какое-то! Не доверять…

– Инне я тоже доверял, – упавшим голосом перебил он, не глядя на меня. – И что из этого вышло? В общем, все. Ты планируешь ехать сразу из Института?

– Да, хочу свести к минимуму общение с Танечкой.

– Немудрено. Ну, хорошо. Смотри, – Долинский встал, прошел до бара, извлек оттуда «Нокиа 1100» и бросил его мне. – Это тебе на понедельник. Утром, как только начнется экзамен, сразу выключишь свой телефон, вытащишь батарею и сим-карту и разбросаешь в разные урны. Аппарат тоже выкинь. Связь мы с тобой будем держать вот по этим штуковинам. Там уже забит мой новый номер. До понедельника не включай его и в понедельник никому, кроме меня, с него не звони.

– Такая конспирация? – удивился я. – Стоит ли?

Консильери глубоко вдохнул и на выдохе пробормотал:

– Да, Коля, свободная жизнь и те деньги, что есть у нас с собой, того стоят.

Еще одна мысль не давала мне покоя – то «досье», что передал мне Вадим Васильевич два года назад. Это может звучать неправдоподобно, но за все это время я ни разу так и не решился открыть эту флешку.

Она лежала у меня в столе под замком между книгой с автографом Леся Подеревянского и черепушкой от античного кувшина с Родоса, и я даже несколько раз, основательно набравшись, разглядывал ее на свету лампочки. Обыкновенный кусок пластика с микросхемами. Что подразумевал Вадим, когда предлагал показать ее кому-нибудь? Преступные связи Летчика с какой-нибудь самолетной мафией или не менее преступные – со стюардессами?

Быть может, если я покажу это Насте, она…

И что дальше? Язвительный, но мудрый советчик в моей голове, которого я считал ангелом-хранителем (при этом говорил ангел почему-то Лешиным голосом) отвечал на мои немые вопросы примерно так:

«Ничего, Логинов. Даже если там доказательство того, что Летчик – воплощение Антихриста на Земле, за подписью Папы Римского и всех членов Конклава, это ничего не изменит для тебя. Ты проиграл до того, как сделал первый ход: ни зенитка, ни Вадим Васильевич, ни широкие романтические жесты не решат твою нерешаемую проблему».

И все же – я точно знал, о чем буду говорить с Настей, когда расскажу ей о своем скором бегстве, и что буду предлагать, но мне катастрофически не хватало аргументов, чтоб убедить ее сделать так, как я прошу… Какие-то злобные хорькообразные существа, обитавшие в районе моего сердца, подсказывали: открой, открой, открой… Быть может, если б они говорили чуть менее напористо, я бы так и поступил.

Но меня не взять силой, только лаской. В ночь на пятницу, ближе к утру, я проснулся задолго до будильника от настойчивых лучей солнца, пробивающихся через занавеску, и отправился в кабинет. Понимая, что действовать нужно быстро, чтоб не успеть передумать, я включил компьютер, тихонько открыл стол, достал флешку и отформатировал ее: на все – про все ушло минут восемь.

В красивой игре нет места грубым жестам.

Итак, вторая опора моего сердца обрушилась в пятницу. День прошел как всегда – дела, вопросы, приглашения на ужин, от которых я едва успевал отбрехиваться, таки наступил момент, когда в крыле остались только я и она.

Я вошел. Настя курила у раскрытого окна и даже не повернулась на скрип расшатанной двери (стоило бы смазать петли, но пусть уже новый заведующий этим занимается).

Идеально для начала решающего разговора.

– Насть, – моя левая рука в джинсах перебирала связку ключей, а правая легла на ее плечо. – Ты как? Консультация сегодня была или экзамен? У тебя тут еще какие-то дела?

Сквозь ее элегантный белый пиджак я почувствовал какой-то импульс. Дрожит. У нее что-то болит? Или она чувствует, что я собираюсь ей сказать?

Она подняла орехово-зеленые глаза, в которых, как всегда, нельзя было прочесть ничего.

– Нет, Логинов, никаких дел. Хочешь подвезти меня? Не нужно, Влад заберет. Он только что вернулся из крайнего рейса.

Перед моими глазами, как всегда в случаях упоминания ею мужа, сверкнула молния. Но я подавил эмоции: не до того.

– Я тебе хочу кое-что рассказать. Есть свободные уши?

– Для тебя есть, Коля.

– Знаешь, в нашем бизнесе… В моем бизнесе… есть определенная кривизна, понимаешь…

– Да, – она кивнула, чуть скривив губы, и это показалось мне не самым благоприятным знаком. – Кривизна в том, что вас больше не крышуют, а потом раз – и уходит Виноградов, два – и увольняется Леша, три – и арестовывают твоего водителя… Ты хочешь признаться мне в чем-то, Коль?

– Да, Настя, – я боялся, что пожалею об этом, но слова полились из меня потоком. – Мы с Долинским попали в лапы органов. Скоро нас ждут проблемы.

– Откуда знаешь?

Она действительно не хотела верить или просто поддерживала разговор?

– Птичка напела, как говорят настоящие мафиози… Я боюсь, Настя. Я не могу больше здесь находиться.

– Ты уедешь? – тихо спросила она, не глядя на меня.

Я заметил, что ее дрожь усиливается. Она отвернулась к окну и бросила сигарету вниз.

Настя, девочка моя, что с тобой?…

– Настя, да, так надо, – я обхватил ее за плечи, а она даже не двинулась, – Мы с Долинским уезжаем. Завтра у меня экзамен, а вечером поезд в Москву. Никто, кроме тебя и Лешки, не знает. Мы добираемся до Москвы, а там уже решим – или в Европу, или в Африку, или в Америку, черт знает пока что.

– Ты не вернешься, да? – все так же тихо уточнила она.

– Нет, – твердо проговорил я. – Я не вернусь… Настя, я тебя люблю.

– Я знаю, – согласилась она.

– Я хочу, чтобы ты поехала со мной, – продолжил я.

Она повернулась ко мне лицом и подняла голову. Давно она не смотрела мне прямо в глаза, и я почувствовал, что именно этого взгляда мне недоставало. Я продолжал, зная, что она не станет перебивать.

– Знаешь, мне сегодня снился дождь. Дождь и кто-то рядом. Было холодно, но плохо не было. Я не знаю, была ли это ты. Не видел. Но мне было хорошо. Там не было ни Смагина, ни ИПАМ, только дождь и чья-то холодная рука в моей руке. А потом я проснулся и понял, что дождь мне не снился, он лил за окном; а вот все остальное таки снилось. И мне так страшно стало, что я решил больше никогда не просыпаться без тебя. Хочу поставить точку, Насть. Устал от запятых. Не могу я с запятыми. Они все какие-то неровные, сплошь везде помарки, а не запятые. Я люблю тебя и хочу тебя. Хочу детей. Хочу жить по-человечески, а не с этими тварями!

Последнее слово я выкрикнул, как-то страшно визгливо и совсем не по-мужски. Ее от этого еще раз передернуло, большие глаза уже были размером почти с дверной звонок, но я не мог остановиться.

– Пришла пора разорвать этот круг. Мы вместе уйдем от них всех, от тех, кто заставляет нас переступать через себя и через свое самоуважение. Я готов отказаться от работы, готов бросить все это и уехать куда угодно, куда ты пожелаешь. Туда, где нет снега, ректора, Фонда. Я даже вертолет не хочу так, как хочу тебя, а я очень сильно хочу вертолет. Ты можешь быть более счастлива, нужно только рискнуть, поверить мне… попробовать… Давай принимать решения и отвечать за них. Теория принятия решений – это здорово, но она у нас как-то оторвана от практики. А теория, мой друг…

Я прервался на мгновение: дыхание перехватило.

– …да что там. Я уже не могу говорить. Настя, не молчи со мной сейчас. Только не молчи и не закуривай больше, иначе я тоже закурю, а это выше моих потребностей.

– Зачем?

Она наконец ударила словом в ответ и сразу – нокаут.

Спазмы не отпускали мою гортань, я не мог ни слова сказать.

– Зачем это, Коля? Взгляды, слова, прикосновения? Сколько можно боли? Тебе это нравится, да? – амплитуда колебаний нарастала. – Если тебе плевать на то, что ты делаешь со мной, подумай о себе. Надоело жить, а нет сил, чтобы шагнуть из окна? Предпочтешь медленную и тяжелую смерть от истощения?

Дыхание вернулось, но пульс превысил привычную для меня отметку в девяносто и перевалил за сотню. Я прорычал сорванным голосом:

– Я люблю тебя.

– Я не люблю тебя, – просто ответила она. – И я не твоя, как бы сильно ты не вожделел этого.

Я совершил то, чего не простил бы себе, будь это не наш с Настей последний день: впился ей в плечи, рванул на себя, не соизмеряя силы, не думая о том, что оставляю следы, что делаю ей больно, и обхватил медвежьими объятьями.

Она не шевелилась в моих руках. Мы замерли на минуту в полной тишине кафедры госуправления.

– Мне нужно ехать, – она попыталась отстраниться.

– Минуту, еще одну минуту…

Я никого не умолял так ни разу с того момента, как однажды зимней ночью пересекся с двумя бандитами в парке Дружбы Народов.

– Тебе будет мало минуты, мало десяти минут, мало дня, мало жизни. Да я и не могу уделить тебе всю жизнь. Ты это знаешь.

Настя сделала шаг назад, выпав из моих ослабевших объятий.

– Коля, тебе нужно знать – на выходных меня не будет в городе, и вернусь я только во вторник вечером.

– Я же увижу тебя когда-нибудь, да? Увижу?

Я скорее утверждал, нежели спрашивал.

– Увидишь, – неожиданно ответила она. – Мы с тобой увидимся. Я обещаю.

Я еще раз вскинулся, сделал шаг вперед, последним рывком впился в ее губы, не наталкиваясь на сопротивление, и тут же сам отступил, отвернулся и ударил в стену двумя раскрытыми ладонями.

Мне показалось, как в полусне, что Настина рука прошлась по плечам и шее, но я не обернулся и продолжал стоять. А когда наконец решился, увидел, что на кафедре стало пусто. Откинулся на стену, сполз с нее до пола, сжал кулаки так, что браслет часов расстегнулся, и уставился немигающим взглядом в окно. Я не мог сдерживаться и затрясся мелкой дрожью.

Какой смысл в красивой игре, если терпишь поражение?

Танечка…

Странно – вот не любил же я ее ни капли, никогда – а привязался.

Хотя, наверное, было бы странным не привязаться к человеку, с которым просыпаешься в постели больше десяти лет. А может, меня просто сразил синдром выпускника: когда перед прощанием со школой и физрук оказывается не таким уж тупым мутантом, и математичка – женщина с душой, а учитель физики[33] так вообще становится лучшим другом.

Всю субботу я провел с женой. Мы пересматривали старые фотографии, даже вместе смеялись над моими историями, а потом поехали в ресторан ужинать.

Нет, Таня Смагина не была монстром. Как и все мы, она имела право быть счастливой. Возможно, где-то в глубине души она тоже привязалась ко мне, хотя ни малейшим образом не проявляла заботы или внимания – разве только если что-нибудь сломала или хотела выпросить. И все же даже Долинский был мне ближе, чем дочь Смагина. Видимо, мы с ней просто оказались не на своих местах, и это я должен был сделать рокировку, чтобы исправить сложившуюся ситуацию[34].

Надеюсь, Таня еще встретит того человека, с которым ей будет по пути.

В любом случае, Леши мне будет недоставать сильнее, чем прочих.

За эти годы он стал для меня чем-то вроде «кривого зеркала наоборот». Он был отражением того, каким я должен был стать, каким я видел себя, когда только поступал в ИПАМ – успешный, компетентный, авторитетный. Но увы-с – успешным только за счет брака, компетентным – только в одной сфере деятельности, которая не имеет практического применения, да и авторитетным только для студентов, и то благодаря очешуительным историям и тому, что начитывал лекции без конспекта.

– Погоди, я не понял, куда тут нажимать, чтоб сдачу выдало? – недоумевал я.

Мы стояли возле кофейного автомата новой модели на перроне ЖД вокзала: решили вспомнить молодость и посидеть в какой-нибудь дешевой забегаловке.

Леша цокнул языком, нажал на мелкую неприметную стальную кнопочку с надписью «CHANGE», и монетки градом посыпались в лоток.

– Нажми себе на сонную артерию, окажи услугу человечеству, – проворчал он.

И где я теперь отыщу другой такой же непересыхаемый источник отличного настроения? Разве эти австрийцы способны на такое?…

В студенческие годы мы часто встречали и провожали поезда – Леша жил недалеко и не любил выезжать для встреч в центр, поэтому мы пили чай или кофе на перроне, отмораживались от назойливых попрошаек, комментировали состояние поездов и думали, куда бы нам съездить покататься в ближайшие выходные.

Мы уже три с лишним часа стояли на первой платформе, погружаясь в воспоминания и планы на будущее. Мне было очень неспокойно, да и другу, видимо, тоже.

– Я вчера с Таней провел весь день, представляешь? – признался я, пытаясь разболтать остатки кофе «три в одном» на дне пластикового стаканчика.

– А я зато вчера смотрел футбол и спал, – равнодушно пожал плечами друг.

– Да ты и во сне будешь на диване сидеть! Дед, блин! – расхохотался я.

Леша кивнул, соглашаясь с моей формулировкой.

– Почему у меня с ней не сложилось, как считаешь?

– Почему у тебя не сложилось – с кем? – уточнил он, и тут же сам добавил. – А, ни с кем? То есть ни с Таней, ни с Настей, ни с директоршей нашего клуба?

– Ну, предположим, про директоршу я и не думал, – отметил я, хотя сам не был уверен в своих словах, особенно после нашей с Юлей последней беседы в Скайпе.

– Вот поэтому так и вышло, что не думал!

– Расшифруй, – потребовал я.

Друг свел в кучу брови и нахмурился, вырабатывая мысль, и через мгновение выдал мне объяснение моей проблемы:

– Ты знаешь, это, конечно же, не моя мысль, я где-то ее прочитал… Но суть в том, что мы отталкиваем тех, кто в нас нуждается, и бежим за теми, кому мы не нужны – и это главная ошибка несчастных людей.

– Хочешь сказать, что и я так поступал?

– Откуда мне знать? – покачал он головой. – Может, да, а может, и нет. Во всяком случае, навряд ли эта гонка сделала тебя счастливым. Ведь так?

– Возможно, – не стал возражать я, пристально заглядывая в его умные глаза.

Леша бросил пустой стаканчик в урну.

– Вот так. Можно двигаться уже, я думаю?

– Ты прав, – согласился я, хотя мне очень этого не хотелось.

Мы вышли на стоянку, где была припаркована машина. Леша в этот раз приехал на общественном транспорте, его могучий трактор на профилактике[35]. Я долго старался оттянуть этот момент, но пришла пора прощаться, и я решительно протянул другу руку:

– Ну что, будем разбегаться?

Леша крепко сжал мою клешню.

– Когда буду в Европе, дам знать. Повидаемся? Покажешь мне, как ты там обустроился…

– Думаю, да. Едва ли за тобой будет слежка, – одобрил я, не отпуская его руку.

– Да это… какая там слежка, – скривился он. – Тебя может даже в розыск не объявят. Живи спокойно, давай знать о себе и радуйся. И не бухай!

– Бывай, старик, – вздохнул я. – Не буду бухать, обещаю. И даже курить брошу.

– Ну, это само собой, а то сердце грохнешь. Ну, будь!

Третий и последний человек, чье существование еще держало меня в Киеве, кивнул мне еще раз головой, развернулся и мгновенно растворился в привокзальной толпе.

Бывай, Леша…

В понедельник ранним утром я оставил машину дома и приехал на такси в отделение банка на Богдана Хмельницкого, выполняя инструкции Долинского. Он уже был на месте и пил кофе внутри. Кроме охранника и банкира, которые явно были в доле, в помещении не было ни единой души. Отделение открывалось в десять.

Похожий на змею мужчина-банкир долго щелкал что-то в компьютере, записывал цифры под диктовку Долинского, распечатывал что-то на компьютере и протягивал мне бумаги. Я подписывал, он ставил печати, снова что-то вводил, распечатывал и сканировал…

Мы уложились в полтора часа. Веселый и очень возбужденный, но все равно сосредоточенный Долинский пожал банкиру руку, похлопал по плечу охранника и растворился в переулках. Я вызвал такси и, прибыв в Институт без спешки и в благодушном настроении, приступил к последнему экзамену в своей жизни. Это были мои любимые социальные системы, и курс был достаточно умный и интересный, так что свой дембельский аккорд я отыграл на «отлично».

Пока я общался со студентами, в моей многозадачной голове формулировалась красивая задачка:

«Перед тем, как помахать Украине ручкой и бежать в неизвестность с липовыми документами и чемоданом валюты, некто А. Долинский проработал финансовым консультантом некоего Смагина больше десяти лет. Первое время он занимался делами «Грифон-сервиса», затем добавились дела Фонда, типография, продажа казенной земли, тендера и ремонты, а под конец под его контролем оказалась половина дохода от ночного клуба «Горячая точка». Не стоит забывать и про наркодоллары, что перепадали от Вадима Васильевича.

Внимание, вопрос! Сколько денег мог за все это время заработать и стибрить А. Долинский, если учесть, что:

а) он не стеснялся вкладывать общаковые деньги в собственные проекты;

б) много денег Фонда уходило на откаты/взятки/благотворительность?»

И ответом на задачу было стоявшее перед глазами уверенное лицо консильери в тот момент, когда банкир сказал «Все!». Денег было достаточно много, чтобы больше никогда и нигде не работать.

Мне казалось, что текущий вариант развития событий устраивал Долинского даже больше, чем продолжение работы на Смагина: а вдруг он когда-нибудь надоест ректору, или же органы дотянутся? Теперь же он сам себе хозяин и отбывает со смагиновскими денежками в лучший мир, где нет ни горести, ни печали, но только радость вечная – в эмиграцию.

Сдал ведомость первому проректору, покурил с Филимончуком (который очень любит вишни) в кафедральном туалете, сказал ему «до завтра», вышел из ИПАМ, провел пропуском по турникету… Все как ни в чем ни бывало – и ощущения, что я покидаю это место и этих людей навсегда, я не испытывал.

Я с большим удовольствием прошел пешком по улице Немировича-Данченко, минуя «Мистер Снэк», и вышел на бульвар. Едва подумал о том, что надо позвонить партнеру, как моя новая «Нокиа» сама запиликала неприятным и непривычным звонком.

– Ну что ты, Коль? – на удивление дружелюбно вопрошал Долинский. – Давай, я уже подъезжаю – на заправку ездил. Возле ЦИК тебя заберу.

– Буду там через пять минут.

Увидев замерший в неположенном месте голубой «Ниссан» консильери с мигающей аварийкой, я почувствовал себя совсем уже свободным и опустил запасной телефон в попутную урну – он мне только мешал.

– Телефон выкинул? – уточнил партнер.

– Да, оба, – похвастался я, устраиваясь на сиденье и пристегиваясь: его машина противно пищала, если ехали без ремня. – А ты?

– Ну, попробуй сам догадаться, – Долинский тронулся, и машина плавно поскользила вперед. – У меня все на мази.

– Только вот один вопрос: зачем ты заправлялся, если сейчас все равно бросишь машину?

– Да вот убей, не знаю! – расхохотался друг. – Сам об этом подумал, только когда с заправки выехал. Видишь, у мастера тоже могут быть ошибки…

Мы попали в зеленую полосу и катились быстрее, чем мне хотелось.

Долинский был совершенно спокоен и уверенно давил на газ. Под голос Скотта МакКинзи, который пел о Сан-Франциско и цветах в волосах, мы в полном молчании спустились по бульвару Леси Украинки, проехали по Бассейной, обогнули Бессарабку и вырулили на бульвар Шевченко. Все – финишная прямая.

– Подожди, Андрей. Давай по Льва Толстого проедем, а?

– Нет, – все так же спокойно сказал он, – мы не будем проезжать мимо Настиного балкона и смотреть, не вышла ли она тебе платочком помахать. Уходя – уходи. Спето-выпито.

Я не стал спорить: глупо, прав он. Но тут же меня посетила другая идея.

– Давай, притормози тогда на секунду возле парка Шевченко. Я это место так люблю. Тем более, это для меня очень символично и очень важно. Знаешь, мы там когда-то…

– Ну, ты был бы не ты без истории, – перебил партнер, но сбавил скорость, принял влево и повернул по Владимирской. – Расскажешь уже в поезде, извини, я сейчас не настроен слушать. Кстати, тут и жена твоя рядом где-то. Не хочешь попрощаться заехать?

При этом Долинский очень серьезно посмотрел на меня и наклонил голову.

– Оч-чень смешная шутка, – заметил я. – На самом деле, не очень.

– Несмешная, – согласился он. – Особенно для Тани, которая скоро совсем сиротинушкой останется. Смагин должен был вылететь из JFK меньше часа назад. Менты об этом тоже знают, а значит, кстати, уже могли отправить «друзей» за мной и за тобой. Впрочем, я все же рассчитываю, что мой прокурорчик сдержит слово и дотянет с разрешением на арест до вторника.

Мы остановились, не доезжая метров сто до центрального входа в Красный корпус КНУ.

– Не думаю, что они дернутся за нами, пока самолет Смагина не приземлится, – я скорее успокаивал себя, чем реально рассуждал. – Но береженого Бог бережет…

– А небереженого конвой стережет, – закончил консильери таким тоном, словно вколотил тупой гвоздь.

Меня это удивило:

– Сегодня у нас что, хит-парад искрометных шуток от Андрея Долинского? Расскажи мне еще про медведя, который сел в машину и сгорел. А я тебе старую зэковскую загадку загадаю, раз уж ты поднял тюремную тему – от Смагина услышал, он у нас такое любит. Итак, стоят два стула, на одном пики точены, а на другом…

– Не умничай, – оборвал меня приятель, которого не тешили такие шутки. – У нас два часа до поезда, но давай, шевелись.

– А ты? Может, идем вместе, а?

– Пошли, – сдавленно согласился он.

Мы перешли дорогу по переходу – глупо быть сбитым машиной, когда у тебя в кармане столько левых денег (и все-таки, сколько же Долинский оставил себе?) – и отправились к памятнику Шевченко. Людей в парке было предостаточно, но им не до нас – двух задумчивых мужчин в светлых костюмах.

– Смотри, батько Тарасе, на детей своих неразумных, – начал я проповедовать сам себе проникновенным тоном, остановившись у подножия памятника. – Докатились до чего: Родину обокрали да еще и друзей-благодетелей кинули!

– Таких друзей в проруби утопить мало, – возразил Долинский. – Логинов, ну откуда в тебе столько пафоса?!

Я не ответил.

Над головой Тараса пылало солнце.

– Нет, Долинский, не с тобой я тут должен был стоять, – вдруг прошибло меня. – Не с тобой провожать взглядом это солнце. Не обижайся… да ты и не обижаешься. Но это все неправильно.

Я закурил последнюю в своей жизни сигарету.

Мой спутник не смотрел ни на Шевченко, ни на солнце. Он не собирался прощаться со светилом: то же самое солнце будет светить мне в Вене, а ему – куда там он собрался?…

– Что же ты молчишь, Долинский? – досадовал я. – Ты должен меня утешать, так давай, слушаю.

– Из меня плохой исповедник, – признал тот. – Я знаю только то, что машина ждет, и что скоро мы сядем в поезд и поедем туда, где звонят колокола и где златые купола. Никто не будет гнаться за нами, и никто нас там не найдет. А с Настей ты по-человечески попрощался. Лучше ты не мог сделать. Пора.

– Значит я поставил точку в этой истории? – обнадеженно поинтересовался я.

– Нет, не поставил, – консильери разбил мои хрупкие надежды одной фразой. – Тебе нужно было повзрослеть, а ты этого так и не сделал. На данный момент. Как знать, может, изменения в нашей с тобой карьере и месте жительства отразятся на твоем поведении. Хотелось бы.

– И мне бы хотелось, знаешь…

– Тогда делай. Все от тебя зависит. Давай, полюбовались и хватит, идем.

– Все, в путь! – согласился я. – Уходя – уходи, ты прав. И долой все старое…

Тут я совершил поступок, которым совершенно не горжусь: швырнул Настин портсигар со львом в урну – в общем, обошелся с ним так же бесцеремонно и беспощадно, как в свое время поступил Долинский с ненужной ему пепельницей.

Спустя больше десятка лет я наконец-то нашел в себе силы выбросить этот предмет именно там, где мы с Настей когда-то потеряли наши легкие ненапряжные «недоотношения». А следом за портсигаром в мусор полетел окурок последней сигареты, и я, отворачиваясь от политой оранжевым светом головы Шевченко, фальшиво запел: «Есть город, который я видел в гробу…» А он, гениальный художник и неплохой поэт, не смотрел вслед мне и Долинскому – двум обреченным на бегство «детям своим неразумным». Он же памятник! Как он может посмотреть?!

Умно сказал консильери. Финальная точка, она же стартовая, поставлена. Из моей жизни, вместе с любимой работой и стабильным положением, навсегда вырвана темная страница семейства Смагиных, и я освобожден от проблем, создаваемых их делами.

С другой стороны, скорее всего, я никогда больше не увижу Настю.

Все оборачивалось не так, как я ожидал. Причины были, разумеется, во мне самом. Я же сказал «ахалай-махалай», помахал волшебной палочкой, даже дунул – а чуда не произошло. «Факир был пьян и фокус не удался».

Факиру настало время протрезветь.

Новое начало

И они пошли. Но куда бы они ни пришли и что бы ни случилось с ними по дороге, здесь, в Зачарованном Месте на вершине холма в Лесу, маленький мальчик будет всегда, всегда играть со своим медвежонком.

Алан Милн, «Винни-Пух»

Примерно в те минуты раннего утра, когда мы с Долинским спали тревожным сном в удобном спальном вагоне, проезжая по Калужской области, Смагина задержали в Борисполе на паспортном контроле, что стало для него полнейшим сюрпризом.

В тот же вечер был арестован Вадим Васильевич – он сам приехал куда нужно и подписал все, что от него потребовали. Его Бориса немедленно выпустили из изолятора и сняли с него все обвинения. В этом не было ничего удивительного или непредсказуемого, и когда я узнал обо всем этом из новостей, я понял – если Инна сдала нас в обмен на Илью, то Вадим Васильевич пошел на сделку со следствием в обмен на сына.

КГБ оказался гениальным стратегом: дабы Смагину не удалось отвертеться, он решил перестраховаться и вовлек в игру начальника службы безопасности, чьи показания стали решающим козырем обвинения. Так и вышло: ректор и жаловался, и угрожал, и бил себя в грудь на камеру, и раздавал интервью, и звонил высоким друзьям… Но когда Вадим скормил следствию всех, включая собственных подручных (что привело к задержанию почти полного состава службы безопасности ИПАМ), и рассказал все, что знал, ничего уже не могло спасти Смагина от кары.

Лешу, которого Вадим также мельком упоминал, пытались припаять к делу, но безуспешно – с ним все было чисто, и, кроме того, что он оказывал юридическое сопровождение некоторым нашим делам, ничего против него не было. Виноградовы, как и Леша, прошли по делу в качестве свидетелей и отделались легким испугом – КГБ был джентльменом и держал слово.

Мне противно думать о ходе процесса и перечислять список обвинений, который так взбудоражил киевскую прессу. Ректору и Вадиму Васильевичу вменяли много всего жуткого. Нас с Долинским искали по стране, но до международного розыска дело не дошло – сыграли свою роль крохи смагинского денежного пирога, которые закатились в рукава друга Долинского из Генеральной прокуратуры.

Не буду рассказывать о приговоре и сроках заключения двух ключевых фигурантов «дела ИПАМ» (в тюрьме Смагину пригодится его «блатной» лексикон, если он окончательно не съедет с катушек без валиума и не окажется вместо зоны в доме для умалишенных); о том, как выбирали нового ректора; что потом писали об Институте в газетах и рассказывали в ток-шоу. Не знаю, как вам, а мне неинтересно вспоминать, что стало дальше с КГБ, его другом из УБЭП, Борей, Генералом, Филимончуком (это тот, что вишни любит), дочерью депутата Н-ского, самим Н-ским, Лосевым, кафедрой госуправления и Институтом. Мне плевать на них слюной. Если хотите, придумайте что-нибудь сами.

Кроме того, я не хочу домысливать, что могло быть на флешке Вадима Васильевича, которую я уничтожил пятничным утром. Пусть лучше Летчик… то есть Влад навсегда останется для меня достойным противником и интересным собеседником – тем более что он таковым и являлся.

Моя добрая подруга Стежняк, не без поддержки влиятельных друзей, ухитрилась отстоять свою долю во владении «Горячей точкой» и наведывается в Киев по делам. Она рада, что избавилась от компаньонов в лице Смагина и Вадима Васильевича. Недавно Стежняк заезжала и ко мне в Вену – нет, она совершенно не изменилась, вечно молодая и вечно энергичная.

Леша получил повышение и стал управляющим партнером «Строльман энд партнерс». Мы с ним частенько беседуем в Скайпе по ночам. Оля родила ему мальчишек-близнецов: Колю и Илью. Они перебрались в новый дом на бульваре Леси Украинки. У Леши отрастает пузо, хотя он старательно занимается спортом, и уже редеют курчавые волосы.

Виноградовы занимаются IT-бизнесом. Как их завело в эту сферу – не знаю, но, судя по всему, они весьма успешны в ней. Первые несколько лет после моего побега мы не общались: Илье тяжело было говорить со мной, я это чувствовал, и не хотел доставлять ему неудобства. Но потом я понял, что всегда буду любить и помнить этих замечательных людей, и мне нужны контакты с ними. Ведь Коля Логинов – уже достаточно большой мальчик, чтобы уметь понимать других… Их Валерка скоро пойдет в школу.

Уже через месяц после нашего расставания в Москве Долинский прислал мне на почту фотографию Сиднейского оперного театра. Кто знает – это намек на его место жительства или на потерянную мной квартиру напротив киевского оперного, или вовсе какой-то отвлекающий маневр? На мои попытки с ним связаться по любому каналу этот хитрец не отвечает. Я не знаю, где он; но уверен, что у него все в порядке. Наверняка мы с ним больше никогда не увидимся.

А наш с ним Фонд – он существует. По личной просьбе нового ректора его возглавил самый надежный человек в ИПАМ – гордая, честная и красивая блондинка с маленьким шрамом под правым глазом, которая любит свою работу и свой Институт, где ее теперь никто никогда не сможет обидеть.

Но в Вене – в Вене ведь тоже есть опера.

Мне хватило денег на покупку небольшого бара на двадцать мест и съем квартиры недалеко от центра города. Мои документы ни у кого не вызывали сомнения, а немецкий язык вдруг стремительно всплыл в голове, и оказалось, что я помню не только общие фразы про рабочий день и погоду, а могу даже изъясняться с подвыпившими австрийцами и туристами.

Теперь я был совершенно иным человеком: чаще ходил пешком, за всю оставшуюся жизнь не выкурил больше ни единой сигареты, и выпивал только в пятницу или субботу, да и то только чистейший виски – никакого пива, текилы или «коктейля Логинова».

И вот тихим сентябрьским вечером я сидел на скамейке в парке замка Бельведер и листал томик Кафки читал новости на телефоне. Домой не хотелось – несмотря на осень было слишком тепло и слишком приятно. Рядом со мной на скамейку опустилась фигура. К счастью, женская – незнакомых мужских фигур в позднее время суток я остерегался. Мне пару раз снилось, как Вадим Васильевич из тюрьмы присылает за мной убийцу, и, хоть я и осознавал весь абсурд ситуации, опаска не покидала. Лица женщины было не разглядеть в сумерках, да я и не старался особенно – меня захватила статья про козла-мутанта, который давал молоко – пока она не заговорила.

Бывает, что нечто или некто приходит тогда, когда ты совсем потерял надежду.

– Коля, ты теперь со мной не будешь общаться, да? – тихо проронила гостья после того как я пять минут не обращал на нее внимания.

Я не поверил ушам, но глазам поверил – она здесь!

– Ты что? Юля? Как?

– Так. Ну что, будем обниматься? – робко поинтересовалась она.

Она еще спрашивает! Я уже много месяцев не видел никого из близких, и теперь с удовольствием сделал шаг к ней и обнял. Юля обхватила меня руками за талию и прижалась головой к груди.

– Зачем ты здесь? – спросил я, поглаживая ее по голове. – Я в розыске. Ты можешь…

Она пребольно стукнула меня в бок кулаком и тут же компенсировала этот удар глубоким поцелуем (с нее очки слетели даже) – я не ожидал, что она на такое способна.

– Понял? – строго спросила она.

– Еще как, – подтвердил я, переводя дыхание. – А как ты меня нашла-то? Если ты смогла, значит и они смогут…

– Не о чем беспокоиться. Я бы сама не нашла – твой друг-адвокат помог.

«Мы отталкиваем тех, кто в нас нуждается, и бежим за теми, кому мы не нужны. Это главная ошибка несчастных людей»…

– Вот же котяра, Лешка! – тихо восхитился я. – А где ты остановилась?

– В твоей квартире.

– Вот как? Но у меня нет второй кровати.

– Значит ты будешь спать на полу.

– Я бы предпочел…

– Молчи. Пошли. Тут холодает.

– Я не дочитал про козла, который дает молоко. Погоди две секунды, я же забуду, где вкладка была!

Она не слушала. Она отобрала телефон и сунула его в сумочку, затем направилась к выходу из парка – да так быстро, что я с трудом успевал!

Когда-то, много лет назад, ко мне часто приходил повторяющийся сон.

Не такой, как остальные мои сны – без Достоевского, фантасмагорий, загадок, беготни и лабиринтов. Из этого сна я знал, что когда-нибудь мы с Настей будем жить в большом доме в Майами, в тихом районе недалеко от моря. Она будет читать нашим детям стихи лорда Байрона на ночь, научит их играть на фортепиано и обучит основам SQL и парадоксу Бергсона. А я буду катать их на плечах и играть с ними в «Монополию». И даже если будет холодно, у меня больше никогда не заболит спина.

Последний раз этот сон приснился мне уже в Вене за неделю до тридцать восьмого дня рождения, в ночь моего первого инфаркта – и больше он уже никогда не приходил ко мне, милосердно оставив прошлое в прошлом.

Сны лгут.

Я ни разу не был в Майами, я не живу у моря, а Юля не владеет SQL, и ее руки не нужно греть. Несмотря на это, у нас есть небольшой бар, большой синий кот, а я ношу твидовый пиджак и жилет с карманными часами.

Быть может, Настина мозаика тоже сложилась не вполне так, как она хотела. Однако моя замечательная девочка получает радость от того, что служит надежной опорой доблестному пилоту, который, как и всякий человек, имеет право быть счастливым.

Но и я, и Настя всегда будем помнить дождь, а дождь будет помнить о нас.

Этот теплый дождь в моем надтреснутом сердце никогда не прекращается. Он затихает на мгновение, давая мне возможность успокоиться, почувствовать и понять, что не так все плохо и сложилось – и снова возвращается, напоминая, что могло быть иначе… Или – не могло быть?

Упругие сильные капли вышибли прочь напоминания об ИПАМ, подметных письмах, коррупции и алкоголизме. Все теперь идет своим чередом. Но в вечном дожде моей души, как в вечном огне, всегда будет мерцать дрожащий огонек уставших орехово-зеленых глаз, которые я так любил.

Она тоже обо мне помнит.

Я знаю.

Примечания

1

Леша: На правах самого здравого и порядочного человека из всей шайки-лейки, а также единственного обладателя адвокатской лицензии, я оставляю за собой право поправлять и комментировать Логинова там, где он увлекается, привирает или попросту брешет.

(обратно)

2

Логинов: Все, что наплетут этот люди в отношении моих пороков и невежеств, необходимо делить на три и тщательно фильтровать, ибо они суть клеветники, козлы и завистники! Ну и мои лучшие и любимые друзья, по совместительству.

(обратно)

3

Леша: Марина – жена, а в ту пору еще невеста Долинского; в отличие от Танечки Логиновой, просто подарок судьбы.

(обратно)

4

Леша: На самом деле, Илья сделал упор на тупые бесполезные тренинги и семинары, которые так нравятся хомячкам-ИПАМовцам. Я вот ни на один из них не пришел и уверен, что ничего не потерял!

(обратно)

5

Леша: У Логинова в принципе нет вкуса. Кто бы еще стал закусывать коньяк малосольными огурцами?

(обратно)

6

Леша: Мужики не должны различать такие оттенки! А еще он оперирует такими словами, как «коралловый» и «лососевый», и видит между ними разницу!

(обратно)

7

Леша: Проверял, сколько нужно еще кормить псину, чтоб из нее получилась хорошая шапка.

(обратно)

8

Леша: Вся шутка в слове «овца». Логинов считает, что на этом месте нужно смеяться.

(обратно)

9

Леша: Все знают, что на самом деле это Логинов тогда сидел на тротуаре.

(обратно)

10

Леша: Он жил там, куда коты ходят умирать.

(обратно)

11

Леша: В моей квартире, если что. Вредитель хренов.

(обратно)

12

Леша: У вора и руки горят!

(обратно)

13

Леша: Этой идиомой ограничивается все, что Логинов знает на латыни, не считая пошлых шуток и присказок. Да еще и употребляет он ее в неверном контексте.

(обратно)

14

Леша: Особенно учитывая то, что товарищ Логинов любит щупать красивые вещи.

(обратно)

15

Леша: Этот красавец-лидер-самец давно себя в зеркало не видел.

(обратно)

16

Леша: Ага, конечно, так ты ее и забыл.

(обратно)

17

Леша: Логинов далек от бизнеса. Пока я не просветил, он думал, что «холдинг» – это название рыбы.

(обратно)

18

Леша: У них ни хрена собачьего не получилось.

(обратно)

19

Леша: Говорил я дураку – катайся в такси только на заднем сиденье. Так нет же…

(обратно)

20

Леша: А вот я задавался. Но никому не скажу.

(обратно)

21

Леша: Врет. Это выпить он не дурак, а сам по себе – дурак.

(обратно)

22

Леша: Великолепно, Логинов! Надавил на жалость, да еще и хвастает этим. Это так достойно!

(обратно)

23

Леша: Сам виноват.

(обратно)

24

Леша: И это сказал человек, у которого аллергия на заезженные фразы.

(обратно)

25

Леша: Все, окончательно человеку кукушку снесло. Это тот компетентный специалист, что как минимум дважды начинал лекцию словами: «Слушайте меня, бандарлоги!»

(обратно)

26

Леша: Внезапно подал в отставку после разрушительного пожара на даче. Казалось бы, причем тут Вадим Васильевич?…

(обратно)

27

Леша: Да какая ж тут неоднозначность – бандит он!

(обратно)

28

Леша: Это было в День святого Валентина, точно помню. Логинов с надеждой просматривал новостную ленту – не разбился ли где-нибудь самолет МАУ, а потом спрашивал Вадима про зенитку, а меня – смогу ли я отмазать от тюрьмы, «если вдруг что». Просто милашка.

(обратно)

29

Леша: Это был Божий знак! Лучше б он не разговаривал до конца жизни.

(обратно)

30

Леша: Этот извращенец в Европе насмотрелся на всякую ерунду.

(обратно)

31

Леша: Дурная голова – стационарного лечения требует.

(обратно)

32

Леша: А дури-то в нем немерено!

(обратно)

33

Леша: Он же учитель труда и автор пяти патентов на разнообразные изобретения, если верить Логинову.

(обратно)

34

Леша: Молодец, Логинов! Хоть и плохонький, а мужчина.

(обратно)

35

Леша: Это мозги Логинова были на профилактике.

(обратно)

Оглавление

Слово автора, оно же дисклеймер

Действующие лица и соучастники, а также свидетели и понятые

Когнитивный диссонанс

Дом близ Печерского рынка

Партийное задание (свидетель: Андрей Долинский)[2]

Скованные одной цепью (свидетель: Илья Виноградов)

Два поручика, «коктейль Логинова» и бабы (свидетель: Леша)

Перекрестки и маршруты

О Боге и об ишаках

Команда молодости нашей

Дело чести (свидетель: КГБ)

Первые двое взяты без боя

Опасные связи

Реструктуризация

Лицом к лицу

Элементы сладкой жизни

Кризис идентичности

Все болезни – от нервов!

Правильные решения

Хорошая девочка (свидетель: Настя)

Каскадный резонанс

Выбор стороны (свидетель: Инна Виноградова)

Конец эпохи

Новое начало Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg