«Надежда»

Надежда (fb2) - Надежда 1125K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Светлана Талан

Светлана Талан Надежда

© Талан С., 2016

© DepositPhotos.com / ghoststone, chaoss, обложка, 2016

© Книжный клуб «Клуб Семейного Досуга», издание на русском языке, 2016

© Книжный клуб «Клуб Семейного Досуга», художественное оформление, 2016

* * *

Посвящаю всем мамам, которые с нами рядом, и тем, которых уже нет

Домик на колесах

Я перевернулась с боку на бок, вытянула отекшие ноги и отложила в сторону недочитанную книгу. С верхней полки купе вагона было интересно наблюдать за убегающими вдаль стройными соснами. Они тянулись вдоль железной дороги уже сотни километров, иногда уступая свое законное место на земле небольшим деревням с далеко разбросанными один от другого домиками, поселкам и даже городам со своими неуклюжими новостройками-близнецами. Тогда вдаль начинали убегать дома и оставались позади жители населенных пунктов. Ночью я спала под монотонный убаюкивающий стук колес, утром позавтракала с соседями по купе, которые вскоре вышли на маленькой, затерянной среди множества сосен станции, и я осталась одна.

Я подумала о том, что почему-то в дороге, особенно в поездах, царит какая-то атмосфера доверия. Сначала придирчиво, с сомнением пассажиры осматривают своих новых соседей, бросая вскользь оценивающие взгляды, а потом, через какие-то полчаса, уже знакомятся и рассказывают друг другу о себе. Почему-то совсем незнакомым людям легче рассказать о самом сокровенном, открыть тайну и даже попросить совета. Домик на колесах, как когда-то в детстве я называла вагон, располагает людей к откровенности, и они с малознакомыми соседями говорят о том, о чем не могут рассказать даже своим близким. Иногда они обмениваются адресами, телефонами и много лет поддерживают связь с теми, кого видели один раз в жизни и то несколько часов. Бывает и так, что при расставании забывают взять адрес доброго случайного соседа, а потом долгие годы память хранит его образ. Случается, что домик на колесах везет в себе любовь, и два одиноких сердца здесь встречают друг друга, чтобы уже никогда не расставаться. Разве я не права?

Неужели ваша память не хранит образ какой-то старушки, давным-давно случайно встреченной в вагоне? Она вам, возможно, ничего не посоветовала, вы даже не поделились с ней ничем сокровенным, и, скорее всего, ее уже нет в живых, а вот нет-нет, да и вспомните ее с корзиной больших ароматных зеленовато-желтых осенних яблок. Может быть, она была одинокой, и ее могила давно заросла сорняками, о ней некому вспомнить, а ваша память, независимо от желания, хранит образ этой простой женщины. Я лежала и думала: почему так происходит? Возможно, зная, что нам придется провести несколько часов в одном вместительном домике, пожить под его общей крышей, всем вместе согреваться в нем, мы на некоторое время становимся одной большой семьей. Входя в новую семью, мы хотим казаться лучше, чем мы есть, добрее, чем на самом деле, чище душою. И мы оставляем за порогом домика на колесах все свои плохие качества и с удовольствием делимся с соседом своим обедом, а потом и своими бедами, радостями, успехами. Став одной большой семьей, мы меняемся местами, без скандала, добровольно отдавая соседу свое удобное место, которое несколько часов назад с криками выбили для себя у кассира. На станциях мы провожаем своих соседей, помогая им дотащить до двери вагона тяжелые сумки, хотя на улице для случайного прохожего вряд ли будем это делать с таким удовольствием. Мы провожаем их, как давних добрых друзей, и когда заходят в наш общий домик на колесах новые пассажиры, встречаем их настороженными, изучающими взглядами, пряча подальше свои кошельки. Это в нашу семью вошел чужой человек, привнеся дискомфорт. Но не проходит и часа, как мы к нему привыкаем, за одним столом пьем с ним чай, с удовольствием едим его домашнюю колбасу, принимая уже за своего.

«Да, интересные эти домики на колесах», – улыбнулась я сама себе и своим размышлениям и подумала: кто же будет теперь моим соседом? Ведь ехать мне еще долго. «Если молодая пара, то будет весело, – думала я. – Если женщина, будет интересно, если мужчина…» Я не успела закончить мысль, как поезд остановился на какой-то станции и громыхнула дверь вагона. Из моего окна не было видно названия станции, но ведь все равно сейчас кто-то зайдет, внося с собой свежий воздух с улицы, и все расскажет.

Дверь моего купе отворилась, и в проеме появилась женщина лет сорока-сорока пяти.

– Слава Богу, успела! – сказала она, втаскивая впереди себя увесистую полипропиленовую сумку.

Она тяжело дышала и сразу же плюхнулась на сиденье, желая перевести дух.

– Здравствуйте, – сказала она, вытирая платочком пот с раскрасневшегося лица. – А то я зашла и повела себя по-свински – забыла поздороваться.

– Здравствуйте, – отозвалась я, с любопытством ее рассматривая с высоты верхней полки.

Эта рано поседевшая и явно выглядящая старше своих лет женщина казалась уставшей, измученной работой и самой жизнью. Увы, красавицей назвать ее было трудно. Даже слова «симпатичная» или «приятная женщина» никак к ней не клеились. Она была полноватая, шея, выдающая возраст женщины, у нее практически отсутствовала, и казалось, что голова с толстыми обвисшими щеками сидит прямо на плечах. Серые волосы были коротко подстрижены и обрамляли ее красноватое лицо с невыразительными глазами и тяжелыми веками. Ее лицо не красили и редкие, но широкие светлые брови, и уж совсем портил большой мясистый нос, свисавший картофелиной почти до линии узких прямых губ. Создавалось впечатление, что нос, не выдержав своего веса, просто поник.

– Ты, деточка, давно уже едешь? – обратилась она ко мне с традиционным вопросом, чтобы начать разговор.

– Меня зовут Поля, можно Паша, – представилась я. – А вас?

– Можно тетя Лида, – ответила она. – Долго тебе еще ехать?

– Долго, еще день и ночь. А вам?

– И мне долго, детка, – вздохнула она.

– Что же так невесело, тетя Лида? В гости едете?

– Дочка у меня, Аня, такого возраста, как ты, – как-то грустно произнесла женщина, и только теперь я заметила, что у нее заплаканные глаза и темные круги под ними, говорящие о бессонной ночи, возможно, не одной.

– Она заболела?

– Ох, не знаю даже, как и сказать. – Женщина тяжело вздохнула, внимательно рассматривая меня. – Хуже это болезни или лучше. Ты вот, Паша, красивая, зеленоглазая, губки яркие и без помады, и носик у тебя точеный, а волосы – просто загляденье!

– Рыжие, – вставила я.

– Рыжие, но какие пышные, кудрявые, длинные! Наверное, мужики толпой бегают за тобой?

– Да прям уж и толпой! – улыбнулась я, ловко уйдя от ответа.

– А моя Аня красотой обделена. Да и в кого ей быть красавицей? У нас все в роду некрасивые. И муж у меня был, царство ему небесное, – женщина перекрестилась, – самый некрасивый парень в деревне. В молодости никак себе пару найти не мог – все девки от него шарахались. Вот он и прибился ко мне, тоже никому не нужной. Правда, человек был замечательный, жили мы с ним душа в душу, Аню в любви родили.

Женщина сделала паузу, очевидно перенеслась мысленно в далекое прошлое, а я молчала, не находя нужных слов.

– Говорят, от любви красивые дети рождаются, да видно, это все выдумки. Вроде бы и любили мы с мужем друг друга, а вот Аня… Ане досталось все худшее, что было в моей и мужа внешности, – сказала женщина, и мне стало искренне жаль ее дочь. – Конечно, мы ей с детства внушали, что не в красоте счастье, главное, чтобы судьба выпала хорошая. Говорили, потому что хотелось в это верить, и все силы потратили на то, чтобы воспитать ее хорошей, доброй девочкой, да и хозяйкой на все руки. Учиться в город послали, она стала медсестрой. Как приедет в отпуск, спрашиваю: «Анечка, есть у тебя кто-то? Встречаешься с мальчиком?», а она мне в ответ: «Мама, посмотри на меня! Кому я нужна? Разве что какому-нибудь пьянице, который глаза зальет и не заметит, какой у меня нос». Она шутит, а у меня сердце кровью обливается. Для нас с отцом она ведь самая лучшая. Веришь мне, Паша?

Я верила этой некрасивой женщине, если вообще применим такой эпитет к женщине. Не прошло и полчаса, как она вошла в купе, а я уже прониклась к ней доверием, и мне жаль ее и незнакомую мне Аню, ее дочь. Наверное, так бывает только в домике на колесах.

– Верю, верю, тетя Лида, – ответила я, невольно вспоминая о своем прошлом.

– А потом у нее появился парень. Отец не дождался этого момента – сердце схватило, и сразу умер. Может, оно и к лучшему, что он не дожил до сегодняшнего дня. Грех так говорить, но…

Женщина вытерла платочком набежавшую слезу и продолжила:

– Анечка на седьмом небе была от счастья, а я – тем более. Думала, услышал, наконец-то, Бог мои молитвы и послал дочери хорошего человека. Год они встречались, и дело шло к свадьбе. А потом он… Он ушел от Ани к ее подружке, бросив на прощание самое обидное: «Кому ты нужна, уродина?» Аня не выдержала этого и вскрыла себе вены. Хорошо хоть, что сделала она это на работе. – Женщина плакала без слез – видно, все уже выплакала. Потерев покрасневшие глаза, она продолжила: – Спасли ее, но она, глупенькая, твердит одно: «Не хочу жить, я никому не нужна, я – уродина».

– И что же теперь с ней? – с участием спросила я тетю Лиду.

– Забрали в психушку и держат там. Оттуда не выпустят, пока не перестанет думать о самоубийстве.

– Вы разговаривали с лечащим врачом?

– А как же! Разговаривала по телефону.

– Ну и что он говорит?

– Вроде бы немного успокоилась, не плачет уже, но жить не хочет. Впала в депрессию, потеряла интерес к жизни, не ест, не пьет… Я сначала думала: ну упорола глупость, порезала вены сгоряча, а теперь успокоится, одумается, а там, даст Бог, встретит нормального человека, и забудется былое. Время лечит и не такие раны. Ты знаешь, Паша, я и не собиралась ехать. Повидать-то ее хочется, но ведь время тяжелое, за рабочее место надо держаться, я еще не на пенсии. Да и расстояние огромное, билеты недешевые. Думала, лучше заработаю лишнюю копейку и ей перешлю, хоть какая-то помощь будет. Чего же лишний раз кататься туда-сюда?

– А потом все-таки решили поехать? – спросила я, чтобы поддержать разговор.

– А теперь надо ехать. Надо найти какие-то слова утешения. Я две ночи не спала, все пыталась придумать, что мне ей сказать, какие найти слова. Уже и билет взяла, и в поезд села, уже и еду, а что буду ей говорить, до сих пор не знаю. Понимаешь? Нет слов, как будто туман в голову влез, ничего не соображаю. Еду дочь спасать, а как это буду делать – не знаю, до сих пор не знаю, – вздохнула она.

– Надо внушить ей, что надежда есть всегда, – попробовала я дать ей совет.

– Как? Сказать, что случится чудо и однажды она проснется красавицей? – горько усмехнулась женщина.

– Во-первых, она должна полюбить себя такой, какая она есть, – с горячностью сказала я, свесив голову вниз.

– Да мы с мужем так ее и воспитывали. Но Аня уже взрослая девочка и реально смотрит на вещи. Конечно же, в больнице я опять буду ей говорить, что каждый человек заслуживает счастья, что встретила она не того, кого надо, а ее половинка где-то бродит, ищет ее. Я скажу, что счастье – это не только любимый рядом. Но, понимаешь, Паша, у нее чувствительная, ранимая душа, и ей хочется простого женского счастья, хочется знать, что она кому-то нужна, что кто-то ее ждет.

– Так оно и будет! Разве можно отчаиваться из-за какого-то подонка?! Он того не стоит! – Я так пылко это говорила, что чуть не свалилась вместе с матрацем вниз.

Спрыгнув на пол, я перетащила свои пожитки на свободную нижнюю полку. Найдя в сумочке резинку, я стянула ею свои пышные рыжие волосы в объемный пучок и уселась напротив тети Лиды. Присмотревшись к ней, я отметила, что переживания оставили след на ее лице. Теперь она мне не казалась такой уж некрасивой. За неприглядной внешностью скрывалась ее душевная красота, ее благие намерения и море тоски.

– Это я тоже скажу. Но будет ли ей легче, если ее избранника, пусть даже бывшего, я назову подонком?

– Самое главное – это надежда. Она никогда не должна покидать человека. Сейчас у вашей дочери ее нет, поэтому она не хочет жить. Вам надо дать ей ее, надежду. Понимаете?

– Я-то понимаю. А как ей донести все это? Как найти нужные слова?

– Скажите, что человек не должен терять надежду ни при каких обстоятельствах. На то мы и люди, чтобы надеяться на лучшее. Сегодня мы проснулись и надеемся, что будет хорошая погода, хотя синоптики пророчат нам дождь. Мы едем на работу и надеемся, что на дорогах не будет пробок, хотя они есть там каждый день. А еще надеемся, что день пройдет удачно, хотя знаем, что начальник – дурак и при любых обстоятельствах обязательно испортит настроение. Мы надеемся, что не заболеем гриппом, хотя все вокруг чихают. Нас треплет жизнь иногда так, что кажется, уже не найти выхода из тупика, но он есть, все равно есть выход, надо только надеяться! Даже в комнате без окон и двери найдется незаметная маленькая щель, нужно только надеяться и искать выход!

– Если бы я могла такими словами говорить! – вздохнула тетя Лида.

– Скажите ей, что даже смертельно больные люди надеются на то, что выживут, и некоторые остаются жить потому, что они верили, надеялись. Она же сама медработник и должна это знать. Даже у умирающего человека, который ясно осознает, что покидает этот мир, остается надежда, что после смерти его ждет другая, лучшая жизнь! – Я с таким жаром это говорила, словно передо мной была не тетя Лида, а впавшая в отчаяние незнакомая мне девушка Аня.

– Ты так красиво говоришь, Паша! – восхитилась женщина.

– Скажите Ане, что я читала в одной книге, написанной умным человеком, что удача, счастье бывают иногда коварны. Они имеют обыкновение пользоваться черным ходом и часто скрываются под маской неудачи. Один человек опустил руки, как она, и не заметил Жар-птицу счастья. А другой, в ком живет надежда, сорвет эту маску и увидит лицо счастья. Или просто дождется, когда счастью надоест прикрываться маской и оно снимет ее, – говорила я, не зная сама, откуда у меня появилось сразу столько умных мыслей.

– Правда? – с надеждой спросила тетя Лида, и ее лицо стало на миг по-детски наивным.

– Конечно!

– Постараюсь ей передать все твои слова.

– Вот и передайте. Давайте закажем чай, – предложила я, решив, что чашка горячего чая немного успокоит несчастную мою попутчицу.

– Давай, – согласилась она.

Вскоре мы пили ароматный чай, дружелюбно поглядывая друг на друга. Тетя Лида немного повеселела и приободрилась.

– А откуда ты все знаешь? Ты ведь такая красивая, одета с иголочки и, наверное, счастливая.

– Вы думаете, у меня в жизни все было гладко?

– Думаю, что таких, как ты, уверенных в себе, красивых и умных, неудачи обходят стороной.

Я улыбнулась.

– Все так думают. Но и в моей жизни были черные полосы, тянувшиеся не один день. Я выжила благодаря надежде.

– Правда? – удивилась тетя Лида.

– Перед тем как стать красивой, мне пришлось побыть Гадким утенком, – горько усмехнулась я.

– Не может быть! – всплеснула руками женщина. – Я все время думала, что красивые счастливы уже от рождения!

– Не всегда, – сказала я, и в памяти моей всколыхнулось прошлое.

И тут мне захотелось рассказать этой женщине о своей жизни, начиная с того момента, как я стала осознавать себя. «Это все домик на колесах», – снова подумала я и сказала:

– Я хочу вам рассказать историю своей жизни. У вас с Аней будет время пообщаться. Рассказывайте ей все, что от меня услышите, не спеша, по частям, на ночь, как в детстве сказки, дав ей возможность подумать и сделать выводы. Может быть, мой рассказ поможет вернуть ей надежду. Мы с вами расстанемся на какой-то станции и никогда больше не увидимся. Конечно, мы могли бы обменяться телефонами или адресами, но тогда я не смогу рассказать вам всю правду. Я хочу помочь вам, вашей дочери, поэтому мой рассказ будет без обмана и без утайки. Я уверена, что он поможет вам спасти дочь, – твердо сказала я, окончательно решившись, и уселась удобнее напротив тети Лиды, приоткрывшей от удивления рот с узкими бесцветными губами.

Размышления о детстве

Мне кажется, что окружающий мир разделен пополам: в одном существует детство, во втором – взрослая жизнь, а дети и взрослые живут будто в разных странах. В детстве смотришь на мир, как на чудо, и умеешь видеть необычное в самом обычном, понимаешь, о чем говорят кошки и собаки, можешь надежно спрятаться под одеялом от привидения, а под столом построить свой собственный домик. Только в детстве руками можно дотянуться до радуги и искренне верить в то, что научишься летать, а утро навсегда избавляет от кошмара ночи. Детство замечательно еще тем, что у него нет прошлого, оно живет в своем настоящем, прекрасном и чистом мире. В детстве мы свободны от реалий жизни, и только будучи детьми мы – настоящие. Детей называют ангелами. Почему? Наверное, потому что они не знают чувства ненависти и живут в мире любви, где обиды тают от улыбки мамы, а каждый день приносит новые открытия. Детство – непорочное, оно святое, и бесценно тем, что не знает, как трудно быть взрослым. Оно заканчивается тогда, когда воспоминания вызывают грусть и хочется в него вернуться, а игрушкой становится сама жизнь. С годами память отсеивает все лишнее из детских воспоминаний, оставляя только радужное, светлое – то, чего не коснулась проза жизни. Взрослые всегда хотят вернуться в мир красоты, сказки и фантазии. Я помню свое детство до мелочей. Время стерло некоторые эпизоды, оставив место для воспоминаний о самом светлом человеке моего детства – о моей мамочке…

Ранние воспоминания

Из раннего детства я хорошо помню свою детскую кроватку, стоящую в спальне мамы и папы. Она мне казалась такой уютной, теплой и удобной. Особенно запомнилась подушка, на которой были маленькие желтые солнышки. Я любила их рассматривать перед сном. Мама, укладывая меня спать, заботливо укрывала одеялом, подтыкала его со всех сторон, гладила меня по волосам и целовала на ночь.

– Спи, мое солнышко! – говорила она, и я помню, как приятно звучал ее ласковый голос, успокаивал меня и убаюкивал.

– Это солнышко? – Я показывала пальчиком на рисунок на подушке.

– Нет, ты солнышко, причем самое лучшее.

– Почему?

– Потому что ты – мое солнышко, – улыбалась мама.

Я клала «ручки под щечку», как учили в садике, и зажмуривала глаза. Иногда мне ночью становилось страшно, но я не кричала, не звала на помощь, а просто выползала из-под одеяла и, сделав несколько шагов, попадала прямо в теплые и надежные мамины объятья. Нырнув к маме под одеяло, я прижималась к ней, и все мои детские страхи мгновенно улетучивались. Я всегда делала это молча и тихо, боясь разбудить спящего рядом папу. Сколько я себя помню, он все время ругался и кричал, поэтому я боялась его всегда. Этот страх жил во мне чуть ли не с самого рождения.

Утром папа всегда кричал на маму, упрекал в том, что она долго возится, что завтрак невкусный, что чай холодный – и так без конца. Мама сама меня одевала, вела в садик, целовала и просила вести себя хорошо. Вечером она забирала меня домой. Мы с мамой по дороге покупали мороженое, ели его, мама была веселой, играла со мной, а потом мы приходили домой и становились тихими мышками, боясь гнева папы. Я забивалась в угол и там на коврике раскладывала свои куклы и играла, шепотом с ними разговаривая. Когда я немножко подросла, меня стали отпускать поиграть к соседской девочке Вале, которая была чуть старше меня. Нам разрешали играть у них в саду. Летом там было хорошо, и мы строили шалаш в кустах сирени, стаскивали туда своих кукол и могли играть целыми днями. А вот когда наступали холода, папа запрещал мне ходить к соседям. Я была ребенком тихим и послушным и быстро усвоила, что к Вале можно ходить, только когда папы нет дома. Иногда Валя приходила ко мне, но сразу же прибегала ее мама и почему-то забирала мою подружку домой. Я тогда сделала вывод: тетя Валя тоже боится моего папу.

Меня всегда купала в ванне мама. Она напускала воду, мы делали много пенки и бросали туда игрушки. Мама меня раздевала, сажала в ванну и была рядом со мной, при этом всегда запирала дверь. Я купала свои игрушки, бросала в маму пенку, и нам было очень весело.

– Ты зачем закрываешь дверь?! – иногда раздавался папин голос. Он стучал в дверь, и от его громкого, грозного голоса мы обе притихали.

– Я купаю ребенка, здесь тепло, а там – холодно, – отвечала мама.

– Мне не холодно, – говорила я. – Мне тепленько.

– Открой дверь! – гремел голос папы.

Мама приоткрывала дверь, и папа стоял у двери, наблюдая за мной. Но при нем я уже не шалила и начинала пенкой тщательно мыть руки и волосы.

– Иди приготовь ужин, я ее буду купать, – сказал однажды папа.

– Не надо, я сама, – не согласилась мама и начала намыливать мне голову шампунем.

– Я сказал – иди! – закричал папа так, что я вздрогнула, а потом замерла.

– Нет, – спокойно, но твердо произнесла мама, продолжая мыть мне голову.

Я испугалась и, чтобы папа на нее не кричал, сказала:

– Я хочу купаться с папой.

– Вот видишь, Паша хочет купаться с папой, – сказал, улыбаясь, папа и начал раздеваться.

– Нет! – Мама встала между ванной и ним.

– Тварь! – крикнул папа так, что я испугалась и заплакала. – Уходи!

– Нет! Выйди отсюда. – Мама расставила руки в стороны, словно пытаясь меня от него защитить.

А я прижала к себе пластмассового утенка и заревела. Тогда отец с размаху ударил маму по лицу, и она, вскрикнув, упала в ванну и затихла. Я помню, как папа вытащил из воды обмякшую маму и отнес ее на диван, как я, вся в пене, вылезла из ванны и пошла за ними. Я плакала и, все так же прижимая к себе утенка, стояла возле мамы до тех пор, пока не пришла незнакомая тетя в белом халате. Она кинулась к маме, приподняла ее голову, и я увидела на подушке кровь.

– Мама! – закричала я, обмирая от страха, но мама не шевелилась.

– Убери ребенка, что ты смотришь! – крикнула незнакомая тетя папе.

– Я хочу к своей маме! – выкрикивала я сквозь плач, впервые потеряв страх перед отцом, и била его кулаками.

Папа кое-как одел меня и почти силой уложил в кроватку.

– Лежи тихо, а то убью! – наклонившись ко мне, сказал он так, что я сразу перестала реветь и натянула на голову одеяло.

Под ним я долго всхлипывала. Мне хотелось нырнуть под одеяло к маме, чтобы оказаться в безопасности, но ее не было.

На следующий день папа впервые повел меня в садик. Я показала ему, где находится моя группа.

– Где моя мама? – спросила я его.

– Мама в больнице.

– Почему?

– Она заболела.

– Папа, ты ее убил? – задала я ему недетский вопрос.

– Паша, мама сама упала в ванной, когда тебя купала, – присев на корточки, объяснил он.

– Папа, мама не сама упала, ты ее убил, – упрямо повторила я, решив, что папа забыл, как все было.

– Запомни, Паша, – папа больно тряхнул меня, – мама сама упала. Поняла?

– Да, – испугавшись, ответила я.

– Вот и умница. Повтори, что ты запомнила! – потребовал папа.

– Мама упала, – сказала я, и из моих глаз закапали слезы.

– Сама упала, – диктовал мне отец.

– Сама упала, – повторила я дрожащим от страха голосом.

– Что ты деткам скажешь?

– Мама сама упала, – тихо повторила я.

– Вот и умница, – похвалил меня отец и завел в группу.

Переодевшись, я выглянула в окно и, не увидев отца, сказала няне:

– Меня папа привел.

– Мы это видели. А где же мама? – спросила она.

– Мама в больнице, – сообщила я громко, чтобы все дети услышали.

– Мама заболела? – спросила воспитательница.

– Мама сама упала, – повторила я заученную фразу и добавила: – Ее папа ударил, и мама сама упала. У нее на головке была кровь!

Мой рассказ заинтересовал детей, и я вмиг оказалась в центре внимания.

– Вот зверь! Когда-нибудь он убьет эту несчастную женщину, – сказала воспитательница няне.

– А кто ей виноват? – отозвалась та. – Пусть бросает его и бежит подальше, куда глаза глядят!

– Куда ей идти-то? – Воспитательница вздохнула. – Некуда ей податься.

Из их разговора я тогда поняла одно: папа – зверь. А потом Алена протянула мне свою домашнюю куклу, и я забыла о подслушанном разговоре. Вечером меня никто не забрал, и воспитательница отвела меня в ночную группу.

– Побудешь какое-то время здесь, – объяснила она мне. – А мама выздоровеет и заберет тебя. Хорошо?

– Хорошо, – согласилась я, поняв своим детским умом, что здесь мне будет лучше, чем дома без мамы.

Забирать меня на выходные пришел папа.

– Мама болеет? – спросила я его.

– Да. Мама еще болеет. Одевайся, пойдем домой, – сказал папа.

Говорят, что дети быстро забывают плохое, в отличие от взрослых. Наверное, так оно и есть. На этот раз папа не ругался, и вечером я уже носилась по комнатам со своими куклами, забыв на некоторое время о маме. Отец накормил меня ужином и спросил:

– Паша, ты любишь своего папу?

– Люблю! – весело ответила я.

– Иди ко мне, – ласково сказал он и посадил меня на колени.

– Папа, ты колючий, – отметила я, трогая пальчиком его щеку. Было и страшно, и в то же время приятно от такого внимания папы.

– Покажи, как ты папу любишь, – попросил он.

Я крепко обняла его за шею и прижалась к колючей щеке. Я всегда так обнимала маму, когда мы бывали с ней одни.

– А теперь скажи, доченька: «Папочка, я тебя люблю», – попросил он, прижимая меня к себе.

– Папочка, я тебя люблю. – Я опять обхватила его за шею крепко-крепко, как только могла. – Ты будешь со мной играть?

– Буду. Во что ты хочешь поиграть?

– В лошадки! – обрадовалась я предоставленному мне выбору.

Папа стал на четвереньки, и я забралась на него. Он фыркал и брыкался, стараясь меня рассмешить.

– А теперь надо искупаться и ложиться спать, – закончив игру, объявил отец.

До этого меня всегда купала мама, и теперь я вспомнила о ней, потом о том, как папа ее ударил и она упала.

– Я хочу с мамой, – захныкала я, потому что мне вдруг стало страшно.

– Паша, мама сейчас в больнице, а ты грязная и потому нехорошая девочка. Папа напустит теплой водички, искупает тебя и уложит в кроватку. Хорошо? – Он обнял меня.

– Хорошо, – согласилась я. – Я хочу быть чистой девочкой.

Отец включил воду и набросал в ванну игрушек.

– Давай я тебя раздену, – и он принялся расстегивать на мне кофточку.

– Я сама умею, – запротестовала я. – Мы в садике сами раздеваемся.

– Я тебе помогу, – сказал он, продолжая снимать с меня одежду.

Он посадил меня в ванну, где было все, как при маме, – много пены и любимые игрушки.

– Паша! – позвал он меня. – Улыбнись, папа снимет тебя на камеру.

Я повернулась и, улыбнувшись, подбросила пенку вверх.

– Вот умница! – похвалил меня отец, и я начала шалить.

– Теперь поднимайся, вот так, хорошо. Аккуратненько выходи, бери полотенце, обмотайся, – говорил мне отец, продолжая снимать.

Мне понравилась такая игра, и я все делала так, как он хотел.

– Теперь иди в спальню. Нет, нет, не в свою кроватку! Ложись на место мамы.

Я с удовольствием забралась на их большую кровать, а отец положил на тумбочку камеру и подошел ко мне.

– Надо тебя вытереть, а то замерзнешь, – сказал он, разматывая полотенце.

Он начал меня вытирать, а я засмеялась и сказала:

– Щекотно, папа.

– Раздвинь ножки, посмотрим, все ли у нас там в порядке? Ай-ай-ай, непорядок! Надо смазать кремом, – сказал он.

Так мне говорила и мама, и я позволила ему сделать это. Больше всего я боялась гнева папы, понимая, что должна делать все, что он скажет.

Отец надел на меня футболочку и укрыл одеялом.

– Давай спать, – сказал он, гася свет.

– А трусики? – спросила я.

– Не надо трусики, спи так. Обними своего папочку и покажи, как ты его любишь, – попросил он.

Я обняла его за шею и прижалась к нему.

– Я люблю тебя, папочка. Спокойной ночи.

Я почувствовала, что папа весь дрожит, и спросила:

– Ты замерз?

– Да, – ответил он. – Погрей меня.

Я прижалась к нему еще крепче и утонула в его объятиях. После купания мне захотелось спать. Но тут папа просунул свою руку между моих ножек. Мне было неприятно и страшно, но страх взял верх, и я лежала молча, прислушиваясь к движениям его пальцев у себя между ног. Когда все закончилось, я успокоилась и уснула.

До сих пор прекрасно помню тот день, когда вернулась из больницы мама. Увидев ее на пороге, я обрадовалась, подбежала к ней, и мама подхватила меня на руки.

– Солнышко мое, как ты? – спросила она, покрывая меня поцелуями.

– Мамочка, я люблю тебя! – сказала я и обняла ее крепко за шею, а затем чмокнула ее не в щеку, как обычно, а в губы. Мама удивилась и нахмурилась:

– Почему ты поцеловала маму в губки?

– Я люблю свою мамочку, – объяснила я.

– Кто тебя так научил делать?

– Папа. Я папочку тоже люблю, – весело лепетала я.

– Ты… часто так целовала папу? – дрожащим голосом спросила мама.

Я не умела лгать, и мне было непонятно, почему мама так расстроилась из-за того, что я целовала папу.

– Я каждый день целовала папу в губки! – радостно сообщила я, а из маминых глаз сразу же закапали слезы. Чтобы показать, как я ее сильно люблю, я крепко прижалась губками к ее губам и поцеловала так, как меня научил папа. – Не плачь, – сказала я. – Хочешь, я тебя еще так поцелую? Я люблю свою мамочку.

– Нельзя так делать, – сказала мама.

– Но почему?!

– Давай с тобой займемся уборкой! – предложила мама.

Детство тем и прекрасно, что все быстро забывается. Вскоре я уже носилась с веником по комнатам, помогая маме.

Вечером мы были с мамой одни, и она расспрашивала меня, как мы жили с папой. Я ей все подробно рассказывала, а мама гладила меня по волосам и говорила:

– Солнышко ты мое, доченька моя…

Утром, когда я проснулась, мама сказала, что мы уезжаем. Я не понимала, что это означает, но мне понравилось запихивать своих кукол в сумки, а потом ехать в машине. Когда мы вышли из автомобиля, я впервые увидела поезд не по телевизору, а наяву. Мне он показался огромным и шумным, и я, испугавшись, прижалась к маминой ноге.

– Паша, не бойся, детка. Это просто поезд, и мы на нем сейчас поедем, – объяснила мама.

– Куда?

– Далеко-далеко.

Громыхающий поезд остановился, перестал гудеть, открылись двери вагонов, и я увидела, как из них выходят люди.

– Домик на колесах, – показала я пальцем на вагон.

Мы взяли сумки и уже направлялись к домику на колесах, когда появился папа. Он начал ругать маму и пытался забрать у нее сумки. Мама не отдавала ему сумки, что-то кричала, а я, словно зачарованная, смотрела, как в домик зашли люди, за ними закрылась дверь, и поезд тронулся. Я поняла, что нам не суждено уехать далеко-далеко, как хотела мама.

– Мама! – Я подергала ее за пальто, готовая расплакаться от досады. – Он уехал!

– Знаю, солнышко, знаю, – ответила мама, вытирая слезы.

– Мама, не плачь, – сказала я, решив, что мама расстроилась из-за того, что поезд уехал без нас. – Пойдем домой. Завтра еще приедет домик на колесах. Правда, мама?

– Паша, скажи, ты же любишь своего папу? – спросил отец, взяв меня на руки.

– Я люблю своего папочку, – ответила я и чмокнула его в губы.

Мама начала плакать.

– И тебя, мамочка, я люблю, – сказала я, протягивая к ней руки.

Дома мама с папой еще долго ругались, а вечером перенесли мою кроватку в отдельную комнату. На ночь мама закрыла меня на ключ, оставив включенным светильник.

Ненавижу Андерсена!

В школу я пошла в шесть лет. К этому времени я уже неплохо читала и прочла сама много сказок. Я жадно поглощала знания, и мне все было мало. В итоге у меня начало падать зрение, врачи обнаружили близорукость. Так я стала носить очки.

У меня не было друзей и подруг. Я рано поняла, что отличаюсь от одноклассниц, прежде всего тем, что носила длинные платья и платочек на голове вместо модной шапочки. К тому же очки меня не красили. Девочки после уроков бежали домой, гуляли во дворе, ходили друг к другу в гости, а я шла в библиотеку и рылась в книгах – они были частью моей жизни. К себе домой я никого не могла пригласить – запрещала мама.

Я быстро взрослела и даже не заметила перехода между детством и юностью. Несмотря на это, я многого не понимала. Я не знала тогда, почему папа подглядывал за мной из кухни через маленькое окошко, когда я купалась в ванной. Я не понимала, почему он часто бил маму, почему они ссорились. И еще я не могла понять, почему в холодное время года я должна ходить в платочке, а не в шапочке. Но я четко знала, что так надо, потому что так сказала мама, которую я очень любила. То, что говорила мама, я всегда беспрекословно выполняла. Мама к этому времени уже не работала и часто болела. И я спешила из библиотеки домой, зная, что иногда у мамы так болит голова, что она не может подняться с постели. Мне надо было подать ей утку, накормить и дать таблетки. Будучи второклассницей, я уже умела делать ей уколы, только мама заранее все подготавливала.

Когда я находила маму лежащей неподвижно и тихо постанывающей, я делала ей укол и сидела рядом, пока она не начинала осознанно смотреть на меня и разговаривать.

Говорят, что дети не умеют ненавидеть. Или это неправда, или я еще в детстве стала взрослой. Трудно сказать, когда я начала ненавидеть своего отца настолько же сильно, как и бояться. Я испытывала к нему недетскую ненависть из-за того, что он постоянно курил во всех комнатах, и мы с мамой задыхались от едкого табачного дыма. Я ненавидела его, когда он приводил своих друзей, и они пили водку, орали, матерились и курили всю ночь. Бедная мама разрывалась между мной и шумной компанией – она была у них на побегушках. «Что ты там возишься?! – кричал отец. – На столе пусто! Что подумают обо мне мои друзья? А что они могут подумать? Они и так видят, какая ленивая у меня жена». Я ненавидела его за то, что он постоянно бил маму. Я ненавидела его, когда он за обеденным столом дотрагивался до моих коленок, задрав подол моего длинного платья. Я ненавидела отца, но никогда не показывала этого. Я просто очень его боялась. Страх матери передался мне, он сросся со мной, стал частью меня, и я начинала дрожать, как только отец входил в дом.

Я умела прощать одноклассникам их издевки и обидные клички – «чучело», «очкарик», «дурочка». Я прощала соседской подружке Вале то, что она играла со мной только дома, а в школе делала вид, что меня не знает. Но я не могла простить папе его отношения к маме. По мере взросления в моей душе накапливались ненависть и гнев, росли подобно снежному кому.

Однажды, когда я училась в третьем классе, учительница прочла нам сказку Ханса Кристиана Андерсена «Гадкий утенок». Как только она произнесла слова «Гадкий утенок», все в классе захихикали и, поворачиваясь в мою сторону, тыкали в меня пальцами.

– Пашка – гадкий утенок! – сказал Коля, и все уже во весь голос засмеялись.

Учительница его, конечно, одернула, но на ближайшей перемене за мной уже бегала толпа мальчишек, выкрикивая обидную кличку «Гадкий утенок», которая сразу же ко мне прилипла. В этот день я не пошла в библиотеку, а побежала домой под улюлюканье глупых мальчишек.

– Мама! – закричала я с порога. – Я ненавижу Андерсена!

Уткнувшись в теплое мамино плечо, я расплакалась и все ей рассказала.

– Пашенька, глупенькая моя девочка, – стала успокаивать меня мама. – Ты плохо слушала сказку. Вспомни, чем она заканчивается. Гадкий утенок стал прекрасным лебедем, таким прекрасным, что его никто не узнавал и все любовались его красотой. Пройдет немного времени, и с тобой тоже произойдет такое превращение. Тогда уже никто и никогда не посмеет назвать тебя Гадким утенком.

– Когда это будет? – спросила я, перестав плакать.

– Это будет, когда ты окончишь школу и сядешь в поезд, который увезет тебя далеко-далеко.

– Я поеду в домике на колесах? – улыбнулась я.

– Да, моя девочка, да.

Я верила маме, потому что она никогда меня не обманывала. Тогда я поняла эту сказку по-другому, словно ее сочинила моя мама, а не известный сказочник, и она мне понравилась гораздо больше, чем сказка ненавистного Андерсена, придумавшего Гадкого утенка.

– Расскажи мне еще что-нибудь, – попросила я.

– Слушай. – Мама обняла меня и прижала к себе. – Когда ты окончишь школу и получишь золотую медаль, я соберу твои вещи и пойду провожать тебя на вокзал. Приедет поезд, ты сядешь в вагон и помашешь мне в окошко своей ручкой. Он повезет тебя в новую, красивую жизнь, где ты расцветешь, как весной распускается из робкого бутона яркий цветок. Твоей красоте будут завидовать все. Тогда ты сможешь ходить без платочка и отпустишь длинные волосы. Локоны будут красиво рассыпаться по твоим плечам и доходить до пояса. Ты будешь идти по улице в коротенькой юбочке, на высоких каблуках, и в твоих рыжих волосах будет играть солнышко, потому что оно любит тебя.

– Мама, это правда? – спросила я, дослушав эту красивую сказку.

– Правда. Я тебе обещаю. Только ты об этом никому не говори. Пусть называют тебя Гадким утенком, пусть. А ты наберись терпения и помалкивай о том, что я тебе рассказала. Они, глупые, забывают, чем закончилась сказка. Если ты им скажешь, что превратишься из Гадкого утенка в прекрасного лебедя, тебе никто не поверит. Верно?

– Да.

– Вот и не рассказывай никому. Пусть это будет нашей тайной. И ты удивишь всех!

– Да. Если я уеду, то как же ты?

– Я буду тебе звонить, писать длинные письма и ждать ответа.

– Я хочу уехать с тобой.

– Хорошо. Тогда договоримся так. Ты поедешь учиться и как только закончишь учебу, напишешь мне письмо. Я приеду к тебе, и мы будем вместе. Договорились?

– Да.

– Самое главное, Паша, – надо верить в эту сказку. Как только ты потеряешь надежду, счастливого конца не будет. Как бы трудно тебе ни было, что бы тебе ни говорили, верь, верь в счастливый конец. Обещаешь? – Мама пристально посмотрела мне в глаза.

– Обещаю, – твердо сказала я ей.

– Доченька, будет трудно, но я научу тебя всему тому, что поможет тебе преодолеть трудности. Самое главное – ты не должна отчаиваться, и делай то, что говорит мама.

– Хорошо, мамочка.

– Ты готова преодолеть все трудности?

– Да.

– Тогда начнем с малого. Я часто болею и не всегда могу приготовить поесть. Прежде всего ты должна научиться пользоваться газом и готовить обед.

– А Валя уже умеет готовить яичницу, – сообщила я.

– Валя старше тебя на три года, а умеет готовить только яичницу, – улыбнулась мама. – Значит, ей не суждено стать прекрасным лебедем. Давай начнем с картошки.

– И никакого Андерсена! – засмеялась я.

– Правильно, моя маленькая принцесса, – согласилась мама.

– Можно мне отпустить волосы, чтобы заплетать косички? – попросила я маму. – Я хочу такие длинные волосы, как у Вали.

– Нельзя. Пока нельзя. Пусть волосики дождутся своего часа, а потом вырастут быстро-быстро. А то сказка получится неправильной.

С этого дня мама стала постепенно учить меня всему. Правда, нам приходилось это делать, только когда дома не было отца. Мы с ней, как две заговорщицы, ждали с нетерпением, когда он уедет в Германию за очередной машиной. Я уже знала, что отец пригоняет из-за границы автомобили, а потом их продает. В его отсутствие в нашем доме царил праздник. В глубине души я надеялась, что однажды отец не вернется, но он всегда возвращался. Мамина сказка запала мне в душу. Я поверила в ее магическую силу, и мне стало легче сносить обиды одноклассников и крики отца. Я жила этой прекрасной сказкой, которую знали только я и моя хорошая, любимая мамочка.

Однажды, вернувшись домой, я вошла тихонько, зная, что папа дома, – во дворе стояла его машина. Не найдя маму в кухне, я решила пойти в родительскую спальню. «Наверное, мама опять приболела и лежит в постели», – подумала я, идя по коридору, ведущему в спальню. Оттуда доносились странные звуки, но я не придала этому значения. Дверь была открыта настежь, и я увидела отца, совершенно голого. Он лежал на маме и двигался так, как я видела по телевизору. От неожиданности я растерялась и застыла на месте. Мама, пытаясь столкнуть отца с себя, нащупывала рукой одеяло.

– Уйди! Ребенок смотрит, – сказала она.

Отец повернулся ко мне лицом и, с ухмылкой глядя на меня, продолжал ритмично двигаться.

– Лежать! – скомандовал он маме, словно собаке.

– Что ты творишь?! – крикнула она.

Отец, не сводя с меня глаз, сильно ударил маму по лицу. Она притихла, а я стояла с открытым ртом и от ужаса не могла пошевелиться. Я смотрела на него голого, видела, как он содрогнулся несколько раз, после чего громко рассмеялся.

– Что, Паша? Любишь своего папочку? – крикнул он.

– Ненавижу-у-у! – прокричала я, поражаясь своей смелости, и убежала к себе в комнату.

Закрывшись там, я долго плакала. Мама звала меня ужинать, просила открыть дверь, но я не могла. Мне было страшно и стыдно и жаль маму.

На следующий день после школы я, нырнув в дырку в заборе, оказалась в соседском дворе. Мы с Валей пошли в сад, и там я поделилась с ней своей тайной, рассказала об увиденном.

– Как ты думаешь, они занимались сексом? – спросила я свою старшую подругу.

– Называй это, как хочешь. Занимались сексом или, как девчонки говорят, просто тр. хались, – со знанием дела сказала она.

– Теперь у меня будет брат или сестра?

– Откуда ты это взяла?

– Ну, они же тр. хались.

– Ой, деревня! Дети не всегда получаются. Может быть, твоя мама бездетная, а может, отец надевал презерватив.

– А ты видела их?

– Кого?

– Не кого, а что. Презервативы.

– А что на них смотреть? Резиновые штучки, как воздушные шарики, только белые.

– А-а-а, – протянула я, не совсем поняв объяснение подруги.

– Я тоже буду тр. хаться с Серым, – заявила Валя, а я от удивления открыла рот.

– Да ты что?!

– Ну, не сейчас, конечно.

– А когда?

– Так… – Валя закатила свои карие глазки. – Сейчас мне двенадцать… Значит, года через три.

– Правда?

– Да! Представь себе, в него все наши девчонки влюблены по уши! А он ходит только со мной! – похвасталась Валя.

– И ты будешь раздеваться перед ним догола?!

– Страшно, но придется, – серьезно ответила Валя.

– А какой он, этот Серый?

– Ты что, своего соседа с другой стороны не знаешь?

– Сережка?

– Да. Именно он несет мою сумку из школы. Правда, мы с ним ни разу не целовались, но об этом ни одна живая душа не знает. – Валя перешла на шепот. – И ты никому не говори. Наши девчонки думают, что у нас все серьезно, и я им насочиняла, что мы уже целовались и все такое. Поняла?

– Ага, – шепотом ответила я. – Я никому не расскажу. Обещаю.

А сама подумала, что мне совершенно не хочется целоваться с Сережкой, в которого влюблены все девчонки, тем более заниматься с ним сексом, от которого меня просто тошнило.

– Валя, а тебе нравится Андерсен? – спросила я подружку.

– Сказочник? Нет, не нравится. Я уже слишком взрослая, чтобы его сказки читать.

– А я ненавижу Андерсена, – призналась я, открыв еще одну свою тайну, которая для Вали ничего не значила.

Правда

Мне исполнилось четырнадцать лет, и события понеслись одно за другим. К этому времени кличка «Гадкий утенок» прилипла ко мне, как банный лист. Еще бы! Я ходила с короткой стрижкой, и мои пышные кудрявые рыжие волосы никак не хотели лежать в красивой прическе, они торчали во все стороны, как у клоуна в цирке. Мой красивый носик и щеки были усыпаны не очень яркими, но все же заметными пятнышками веснушек, а верхом на носу сидели большие очки с толстыми линзами. Брови были широкими и рыжими, а за искажающими линзами очков мои зеленые глаза казались совсем маленькими. Ресницы у меня были пушистые, густые, длинные, но совершенно прямые, а на концах даже и не рыжие, а белые. Может быть, красивыми были только яркие, сочные, словно спелая малина, губы, но они не спасали положения. Блуза с доверху застегнутыми пуговицами делала мою шею еще длиннее и тоньше, а всю фигуру делал бесформенной широкий и длинный сарафан, в котором мне хотелось быть похожей на школьницу из американского колледжа, но он болтался на мне, как на плечиках для одежды. Мама хотела, чтобы я так выглядела, и я слепо подчинялась ей, начиная догадываться, что все это делалось из-за отца. Но я была по-детски беспечна и в полной мере не осознавала опасность своего положения.

В конце лета с отдыха вернулся мой сосед Сергей. То ли я его давно не видела, то ли время пришло и я посмотрела на него другими глазами. Это был не тот длинношеий угловатый мальчик, каким я его помнила. Его кожа была бронзово-черной от загара, плечи стали шире, исчезла подростковая угловатость, но самое главное, что я отметила, – это какие у него красивые карие глаза с живым, веселым блеском. Когда я видела его за забором, то чувствовала непонятное волнение и даже душевный трепет. Мама учила меня реально смотреть на жизнь, и я, еще раз критически оглядев себя в зеркале, поняла, что Сергей никогда не посмотрит на меня с интересом. С Валей, кстати, они расстались, и она уже была влюблена в другого мальчишку, так что Сергей был свободен. Но мне ничего не оставалось, кроме как вздыхать о нем по ночам и пытаться увидеть его в щель между досками забора.

Однажды ночью я не спала и размышляла о жизни. Я думала о маме, которая, казалось, еще совсем недавно была быстра в работе и весела, когда мы оставались одни. Теперь она все чаще и чаще болела. Она уже давно перестала следить за собой, не ходила к парикмахеру и свои рыжие волосы стягивала в пучок на затылке. Она не выщипывала брови и не красила ни их, ни ресницы, и они теперь были рыжими, как у меня. Лицо у нее стало более бледным, чем раньше, и на нем выделялось только несколько коричневатых пятнышек веснушек. Мы были с ней не только близки по духу, но и похожи внешне. И тут мне вспомнилось, как мама когда-то сочинила красивую сказку о моем чудесном превращении после окончания школы. Я жила столько лет, отказывая себе в общении с подругами, не бегала на дискотеки и не пыталась нравиться парням. Почему я не могу начать новую жизнь прямо сейчас? Завтра? В конце концов, что мне может сделать отец? Конечно, от него можно ожидать чего угодно, но я больше не могла, не могла и не хотела играть роль Гадкого утенка! Я хотела быть, как все, хотела носить шорты и футболку, короткие юбки, хотела выщипать свои мохнатые брови и покрасить их в черный цвет, хотела… хотела… Я просто хотела нравиться соседскому парню.

Мы с мамой были дома одни, и я могла, ничего не опасаясь, выйти ночью из своей комнаты. Нащупав ногами тапочки, я их обула, накинула халатик и пошлепала в спальню родителей.

– Мамуль, ты не спишь? – шепотом спросила я.

– Раз отвечаю – значит, нет. Давай, залазь. – Мама откинула угол одеяла и похлопала рукой по матрасу рядом с собой, приглашая лечь рядом.

Я быстренько нырнула под одеяло.

– А почему ты не спишь? – спросила я почему-то шепотом.

– Голова все еще болит.

– А ты таблетки на ночь пила?

– Угу. Не помогают.

– Тебе надо обязательно съездить в город на консультацию к хорошему врачу.

– Я знаю. Каждый день собираюсь и все никак не соберусь.

– Хватит откладывать! – заявила я. – Завтра же поезжай. Хорошо?

– Хорошо. Пока отца нет, съезжу. Ну, что моя принцесса расскажет?

– Мама, ты была красивой в молодости? – спросила я, хотя она была еще далеко не старой.

– Да. Говорят, я была красивой.

– И работала в школе?

– Да. Я была в районе самым молодым и перспективным директором школы, да к тому же красавицей. Все учителя, даже пожилые, с большим опытом работы, прислушивались к моему мнению и уважали меня. Вот так!

– А потом? Что было потом?

– Потом… потом я встретила твоего папу, и мы полюбили… нет, наверное, все-таки я его полюбила.

– Каким он был?

– Он приехал в наше село на крутой иномарке, каких у нас тогда никто еще не видел. На шее блестела толстая, в палец толщиной, золотая цепь с массивным крестом, волосы черные, блестящие, кудрявые, глаза карие, огнем страсти горят…

– Скажешь тоже! – ухмыльнулась я.

– Честное слово! Знаешь, какой мы были красивой парой! Нам все завидовали и, наверное, сглазили. – Мама тяжело вздохнула.

– Как же так получилось? Было все хорошо, а потом…

– Он мне рассказал, что работал за границей, а о том, что сидел много лет за решеткой, я узнала гораздо позже.

– Что?! Папа сидел в тюрьме? – Я чуть не подпрыгнула от неожиданности.

– Да, сидел. А зачем тебе, ребенку, это было знать? И что изменилось бы, если бы ты знала? Я просто в нем ошиблась, а когда это поняла, было уже поздно. Я сама не заметила, как под его натиском сникла, поддалась ему и перестала быть личностью. Страх сделал меня ничтожеством, дрожащим перед каждым его приходом по ночам и даже днем. И так продолжалось долгие годы.

– Ты сама ушла с работы?

– Сама. Когда поняла, что я никто, когда он начал меня бить, а меня замучили головные боли.

– Это случилось после того, как он ударил тебя в ванной?

– А ты не забыла? Ты была тогда совсем маленькой, и я думала, что ты ничего не помнишь. Да, после сотрясения мозга и травмы я уже не смогла работать. Да и вообще… – Мама притихла, и я не захотела больше говорить на эту тему, чтобы ее не расстраивать.

– А почему мы не уедем отсюда?

– Куда? У меня из родни никого нет – ты же знаешь. И как я, по-твоему, буду зарабатывать себе на жизнь? У меня даже пенсии нет. Но это уже не важно. Главное, что ты уедешь отсюда через четыре года. Правда ведь?

– Мама, я не смогу быть Гадким утенком еще долгих четыре года. Это ведь целая вечность!

– Паша, мы же с тобой договорились…

– Я просто больше не могу! Не хочу! – взвыла я. – Я устала, и я хочу быть, как все!

– Доченька… – Мама, как в детстве, обняла меня и прижала к себе. – Осталось совсем немножко, надо потерпеть. Понимаешь, у нас ведь нет другого выхода. Ты же знаешь отца…

– Мама, когда я была ребенком, ты сочинила красивую сказку, в ожидании которой я жила столько лет! – почти плача, с отчаянием сказала я. – Теперь я становлюсь взрослой и не хочу неизвестно сколько ждать чудесного превращения! Я хочу быть нормальным человеком сейчас, а не потом! Ты меня понимаешь?!

– Пашенька, я понимаю, понимаю тебя. Но что мы можем с тобой сейчас сделать? Мы полностью зависим от отца, от его воли и… его денег.

– Он запугал тебя, мама, настолько запугал, что ты стала, как пресмыкающееся. Ты не хочешь меня понять, не хочешь! – Я не выдержала и горько расплакалась, уткнувшись в мамино плечо.

– Я не вижу другого выхода, надо потерпеть. Осталось немного до того момента, когда ты окончишь школу и улетишь в большой город, навсегда позабыв этот кошмар. – Она гладила меня по стриженым волосам, и, слушая ее красивый спокойный голос, я понемногу успокаивалась. Он действовал на меня просто магически!

Но доводы мамы на меня все же не подействовали, и на следующий день я побежала к соседке.

– Тетя Даша! – крикнула я, постучав в дверь. – Валя дома?

– Дома. – Мама моей подружки открыла мне дверь. – Заходи, она спит. Ночь напролет, до самого утра простояла под забором с очередным женихом, а утром побросала в сумку книги и побежала в школу. А теперь пришла и дрыхнет. Иди, Паша, разбуди ее, пусть хоть поест.

Мне нравилась тетя Даша. Она была полненькой, кругленькой, но очень подвижной женщиной. Иногда она казалась грубой, но я знала, что она добрая женщина и гостеприимная хозяйка.

– Сейчас я ее подниму, – пообещала я тете Даше и зашла в комнату, где при закрытых шторах крепким сном спала Валя.

– Валюша, «вставай» пришел! – Я легонько тронула ее за плечо, выглядывавшее из-под одеяла.

– Кто пришел? – Валя подняла свою взлохмаченную голову и захлопала глазами так забавно, что я рассмеялась. – А-а, это ты… – разочарованно протянула она и опять бухнулась на подушку. – Представляешь, мне мой Колян снился.

– И что же вы с ним делали? – шепотом спросила я.

– Целовались, как вчера. Ой, Пашка, если бы ты знала, как он целуется! Обалдеть! – Валя закатила глаза.

– А когда целуется, слюнявит твои губы?

– Пашка! Ну ты просто глупый ребенок!

– Вы целовались и все?

– Ты что?! Сразу все нельзя. Надо еще посмотреть, что он за птица. – Валя явно окончательно проснулась. – Я, похоже, втюрилась в него по уши. Правда, говорят, что он ни с кем долго не встречается. Потаскается немного с одной, потеряет к ней интерес, и – сразу к следующей.

– Не надо настраиваться на плохое, – посоветовала я ей на правах подруги, пусть и младшей. – Пройдет время – видно будет.

– И то так. А ты по делу или просто поболтать?

– И просто, и по делу. Я хотела у тебя попросить кое-что. – Я замялась.

– Проси, чего уж там.

– Отца и мамы нет дома, и я хотела бы у тебя попросить примерить что-нибудь модненькое из одежды, – наконец решилась я сказать, зачем пришла.

– Без проблем. Я вообще не совсем понимаю, зачем тебя так наряжают. Почему ты не приведешь себя в порядок? – спрашивала Валя, вставая с постели.

– Отец у меня дурак, – вздохнула я.

– Я слышала от своих краем уха о его… А впрочем, не мое это дело. Этот топик подойдет? – Она подала мне красивую голубую маечку на тоненьких бретельках.

– Ага! – обрадовалась я. – А юбочка есть?

– Зачем тебе она? Возьми вот шорты джинсовые. Они коротенькие дальше некуда. Подойдут?

– Конечно!

– Сарафанчик примеришь?

– Нет, спасибо! Хватит и этого. Только я дома, можно? – спросила я, прижимая к груди одежду.

– Ради бога, бери. Можешь поносить, если захочешь. Вещи высший класс!

– Правда?! – Я в восторге теребила одежду в руках.

– Сколько хочешь, – сказала, улыбнувшись, Валя.

– Ну, я пойду? – почему-то робко спросила я, чем развеселила подругу.

– Давай-давай! – засмеялась Валя.

Я ловко пролезла в дыру в заборе и с опаской зашла в дом. Мамы дома не было – она все-таки поехала к врачу на консультацию. Отец должен был вернуться только завтра утром, но его стойкий запах – запах табачного дыма, смешанный с перегаром, – напоминал о нем во всем доме, кроме моей комнаты. Казалось, что его злость жила здесь, независимо от того, дома он был или нет. Я на цыпочках прошлась по всем комнатам, заглядывая по углам, и, убедившись, что отца действительно нигде нет, спокойно прошла в свою комнату. Достав из потайного места в своем шкафу трусики, представляющие собой две узенькие полосочки, я их натянула, любуясь своей обнаженной фигурой. Конечно, женственной ее назвать было трудно. Угловатые плечи, тоненькие, как ниточки, руки, маленькие, еще не совсем сформировавшиеся груди, талия, которую можно обхватить двумя руками, и длиннющие, тонкие, но ровные ноги, – все это говорило о том, что я еще подросток, но подающий большие надежды. Я покрутилась перед зеркалом, представляя, какой будет через несколько лет моя фигура, и осталась довольна собой. Натянув коротенький голубой топик прямо на голое тело, я скрыла часть своей худобы и впрыгнула в шорты. Они были мне немного велики, но все же бедра не давали им сползать. Повернувшись спиной к зеркалу, я заметила, как из них игриво выглядывает нижняя часть моих ягодиц.

– Класс-с-с! – пропела я Валино слово.

Поднимать взгляд выше, конечно, не стоило. Все портила моя лохматая рыжая голова и грубоватые очки с толстыми линзами. Я побежала в комнату родителей и нашла там бейсболку отца. Спрятав под нее непослушную копну волос, я сняла очки и положила их на тумбочку. Так было гораздо лучше, а может, я просто не видела своих недостатков без очков, будучи близорукой.

Надев шлепки, я впервые в таком наряде вышла из дома. Я ждала этого момента много лет, предвкушала его по ночам, грезила, как о чем-то далеком и неосуществимом, готовилась к нему, но мне вдруг стало очень страшно. Я почувствовала себя совершенно голой, незащищенной, словно меня раздели и выставили на всеобщее обозрение, и я остановилась на крыльце как вкопанная, не зная, что делать дальше.

Приятный, теплый осенний ветерок обдувал мое тело, щекотал, игриво касаясь кожи, и вскоре немного остудил мои пылающие огнем щеки. Соблазн показаться соседу Сережке в таком виде был сильнее сомнений и страхов, и я смело шагнула во двор, чуть не упав со ступенек, которые не увидела без очков. В саду я бросила быстрый взгляд за ограду, во двор соседей, но, если Сергей и был там, я не увидела его. Включив воду, я взяла резиновый шланг и принялась поливать петрушку, которая после стрижки опять зазеленела. Вообразив, что за мной из-за забора с интересом наблюдает объект моего внимания, я легко перепрыгивала через грядку и напевала какую-то мелодию. «Наверное, Сережка увидел меня и не узнал, – размечталась я. – Решил, что к нам приехала гостья. Он полюбовался ею, а потом, присмотревшись к лицу в веснушках, узнал меня и подумал, что был идиотом, раз до сих пор не сумел заметить красоту и привлекательность своей соседки, спрятанную за широким мешковатым сарафаном».

Из-за шума воды я не услышала, как к нашему двору подъехал автомобиль. Вскоре без очков мне стало дискомфортно, и, решив, что они меня не испортят, я положила шланг в междурядье и побежала за ними в дом. Витая мыслями где-то далеко, я утратила бдительность и не заметила сандалий отца, которые появились в коридоре. Заскочив в свою комнату, я подбежала к зеркалу, захотев еще раз полюбоваться собой. Заглянув в него, я вздрогнула и вскрикнула от неожиданности. Прямо за собой я даже без очков увидела ухмыляющегося отца. Резко развернувшись, я бросилась к выходу, но было уже поздно. Он схватил своей могучей липкой лапищей меня за руку, и я задергалась, как рыба на крючке.

– Иди к своему папочке, – произнес он похотливым тоном.

– Пусти! – крикнула я, пытаясь высвободить руку.

Я почувствовала себя ужасно неловко в такой вызывающей одежде. Сердце трепетало от страха, словно пойманная птичка, и я залилась краской.

Внезапно отец резко притянул меня к себе одним сильным движением, и его рука мгновенно скользнула под мой короткий топик, больно сжала маленькую грудь. Я хотела закричать от охватившего меня ужаса, но его рука, оставив в покое грудь, зажала мне рот.

– Тихо-тихо-тихо, – горячо зашептал отец, пытаясь просунуть вторую руку мне в шорты.

Наверное, в этот миг во мне сработал древнейший инстинкт самосохранения и я, собрав все силы, начала вырываться, орать, царапаться, извиваться, как змея, и бить его по лицу. Это его распалило еще больше, и он набросился на меня, словно дикий зверь на свою жертву.

– Иди ко мне, иди ко мне! – говорил он, а я во время этой борьбы почувствовала, как затрещала разрываемая ткань, и вскоре от топика остались только голубые клочья, валявшиеся на полу.

Я упала, пытаясь выскользнуть из-под него и уползти, но отцу удалось схватить меня за шорты. Я изо всех сил рванулась вперед, и шорты остались у него в руках. С прыткостью ящерицы я помчалась в одних плавках к соседям, нырнув в дырку в заборе. Не стучась, я влетела в дом, вся дрожа от страха, исцарапанная и с перекошенным от ужаса лицом, и попала прямо в теплые объятия тети Даши. Я сразу же разрыдалась, уткнувшись ей в грудь.

– Помогите мне, спасите меня, мне страшно! – лепетала я сквозь слезы.

– Что стоишь?! – закричала тетя Даша вытаращившей глаза Вале. – Дай халат!

Валя побежала в свою комнату и тут же вернулась с халатом в руках. Тете Даше стоило немалых усилий немного меня успокоить, оторвать от себя и одеть. Я продолжала плакать и дрожала от страха. Мне казалось, что отец сейчас ворвется в дом, и я уже не смогу ничего сделать.

– Топик, топик! – сквозь всхлипывания произнесла я с отчаянием.

– Да черт с ним, с этим топиком, – успокоила меня Валя. – Что же это делается, а?

– Ну, все-все, вытри слезки, все уже позади, – приговаривала тетя Даша, поглаживая меня по плечам. – Это отец?

– Угу, – покивала я.

– Скотина! Какая же он скотина! Он тебе не причинил вреда?

– Не-а, – отрицательно помотала я головой.

– А матери дома нет?

– Она поехала в больницу.

– Надо вызвать милицию, – решительно сказала тетя Даша. – Пусть его упекут туда, откуда он пришел! Извращенец! Изверг!

– Не надо милицию! – взмолилась я. – Прошу вас, не надо. Он убьет и меня, и маму.

Я подумала о том, что о моем позоре узнает все село, люди будут тыкать в меня пальцами и за спиной обсуждать, смакуя все детали. Мне стало страшно за себя и за маму. Я чувствовала себя опозоренной, униженной и очень глупой.

– Не надо никакой милиции! – уже твердо сказала я и утерла слезы. – Можно я у вас дождусь маму?

– Что же это делается?! – сокрушалась тетя Даша. – Мир перевернулся! Что творится вокруг?! Бедный ребенок! А Аля? Какая была женщина! И что он с ней сделал?! Жалко смотреть на несчастную. Говорила я твоей матери: «Зачем тебе этот Андрей?» Слухи о нем нехорошие ходили, а Аля не верила. Любовь у них, видите ли. А может, и не было никакой любви, а просто Аля побоялась остаться одна с маленьким ребенком на руках? А я ей говорила: «Что ты боишься? Не ты первая, не ты последняя – дите сама воспитаешь. Дом ты от гороно получила…»

Я, хотя и плохо соображала в тот момент, была поражена словами тети Даши, как ударом молнии. Я вытаращила на нее глаза и сидела с открытым ртом. До тети Даши дошло, что она сболтнула лишнее, и она с виноватым видом замолкла на полуслове и прикрыла рот рукой.

– Как… с ребенком? Я уже была у мамы, когда она познакомилась с… – Я не закончила фразу, не сумев назвать эту гадину отцом, и после паузы добавила: – С Андреем?

– Прости, Пашенька, прости, дуру старую, – запричитала тетя Даша. – Я не хотела, видит Бог, не хотела этого говорить! Сама не знаю, как с языка сорвалось! Не мое это дело, да и слово я Але дала, что буду держать все в тайне. А я и не знала, что тебе до сих пор никто не рассказал. В селе ведь живем, не в городе. На одном краю собака залает – на другом все слышат…

– Значит, он не мой отец? – спросила я упавшим голосом.

– Не знаю я, детка, ничего не знаю! – твердила раздосадованная тетя Даша. – Кто отец ребенка, только мать знает, вот и поговори с ней. А я ничего не знаю. Недаром мой Вася говорит, что у меня язык, как помело. Обижалась я на него всю жизнь, а теперь сама вижу, что он прав был.

– Мама, – перебила ее Валя, – хватит причитать. Дай одеяло, видишь, как она дрожит? А я пойду чай приготовлю.

– С малиной и мятой сделай! – крикнула ей вдогонку тетя Даша.

– А малина тут при чем? – послышался из кухни голос Вали. – Она от простуды, вот мята – это другое дело. Она успокаивает нервы.

– Но я же Андреевна… – Сидя на диване и дрожа то ли от пережитого стресса, то ли от страха, то ли от неожиданной новости, размышляла я. – Значит, он меня удочерил?

– Я же говорю, Паша, не знаю я, ничего не знаю, – стояла на своем тетя Даша.

– Но ведь у нас с мамой одинаковая фамилия. Мы обе Романюк, а отец и мама брак не регистрировали, он Гаврилов, Гаврилов Андрей. Тогда почему я Андреевна, если я родилась до встречи мамы с ним? – Я продолжала вслух размышлять, но ничего не складывалось.

– Не забивай, детка, голову глупостями, – заботливо кутая меня в одеяло, сказала тетя Даша. – Попей чаю и приляг. Вот, возьми две таблетки валерьяночки, они помогут тебе успокоиться.

Я машинально протянула руку, взяла таблетки, проглотила их и выпила чай, не чувствуя вкуса. Положив голову на подушку, я прикрыла глаза, а тетя Даша с Валей задернули шторы и тихонько вышли. Теперь я не могла понять маму. Что же ее держало? Почему она захотела быть с этим человеком, который даже не приходится мне отцом? Почему она терпела мои и свои унижения столько лет? Чем больше я думала, тем больше вопросов возникало, и ни на один я не находила ответа. Меня перестала бить нервная дрожь, по телу разливалось приятное тепло, и меня охватила легкая дрема. Вскоре я почувствовала, что попала в крепкие объятия сна…

– Паша, доченька! – услышала я рядом знакомый и такой родной голос мамы. – Просыпайся.

Я подняла тяжелые веки и увидела маму.

– Мамочка! – Я обхватила ее за шею и готова была вновь расплакаться.

– Девочка моя, вставай, надо идти домой. – Мама протянула мне мои очки, и я благодарно улыбнулась ей.

– Куда идти?

– Домой. Куда же еще?

– Я не пойду, – сказала я, с ужасом представив встречу с отцом.

– Не останешься же ты здесь. Надо идти домой, – ласково, но настойчиво говорила мама, поглаживая меня по волосам.

– Он там? – спросила я.

– Никого нет дома. Только ты и я. Вставай, пойдем.

Мне ужасно не хотелось возвращаться домой. Я готова была бросить все и бежать на край света, чтобы никогда больше сюда не возвращаться. Но у мамы были такие грустные, несчастные глаза, и в них читалась такая безысходность, что в следующее мгновение я готова была уже прыгнуть в геенну огненную, лишь бы в этих глазах хоть на миг засветились искорки счастья.

– Мамуль, – я подбадривающе ей улыбнулась, – пойдем домой.

– Даша, спасибо тебе, родная, – сказала мама, прощаясь с соседкой.

Тетя Даша молча кивнула и вытерла набежавшую слезу своей мягкой, пухленькой ладошкой.

Я постаралась не показать маме, какое волнение охватило меня, как только я переступила порог дома. Зайдя в свою комнату, я не увидела на полу разорванного топика, в котором мне пришлось походить всего несколько счастливых минут. Я молча сняла Валин халат и надела блузу, застегнув доверху все пуговички. Сверху я надела широкий длинный сарафан, скрывший все прелести моей тоненькой фигурки, и стала похожа на огородное пугало. Удивительно, но мне сразу же стало спокойнее, и я почувствовала себя увереннее.

– Мама, что сказали тебе врачи? – спросила я, вспомнив, где была мама и что я до сих пор не поинтересовалась результатом поездки.

– Назначили лечение – таблетки, уколы, капельницы. Теперь надо договориться с медсестрой, чтобы приходила два раза в день – утром и вечером.

– Почему тебя так мучают головные боли?

– Да кто его знает? Сказали: «Пролечишься, и все будет хорошо». Это ведь голова, в нее не заглянешь. – Мама старалась говорить весело, но от меня не укрылись нотки грусти в ее голосе.

– Тебе даже не назначили обследование?! – удивилась я.

– Нет. – Мама замялась и отвела глаза в сторону.

– Мама, – сказала я и потащила ее за руку на свой диван. – Давай сядем и поговорим начистоту. Я же вижу, что ты говоришь мне неправду. Расскажи мне все.

– Я отказалась от обследования.

– Почему?!

– Для этого надо было ложиться в больницу. А разве я могу оставить тебя одну дома?

– Ну, ты же могла столько лет мне врать, что он мой отец?! – сказала я грубовато, резко, сделав ударение на слове «он».

– Откуда… Кто тебе сказал? – голос мамы прозвучал глухо и как-то виновато.

Мне сразу стало ее жаль и стыдно за свой непростительно грубый тон.

– Мамочка, – я придвинулась к ней поближе, – не важно, кто и что сказал. Для меня важно услышать правду от тебя и только от тебя.

– Правду?

– Да, мама. Я уже выросла и хочу все знать. Я ни за что тебя не осуждаю, ни в чем не упрекаю. Я приму все, что ты скажешь, любую правду, какой бы горькой она ни была, – сказала я, положив голову ей на плечо и поджав под себя ноги.

– Какую правду ты хочешь знать?

– Как я появилась на свет?

– Как все дети – в роддоме, – попробовала пошутить мама.

– Это понятно. Кто мой родной отец?

– Он приехал в наше село в начале перестройки. Тогда все предприимчивые люди создавали кооперативы. У нас в селе была раньше небольшая швейная фабрика, где шили спецодежду. Затем ее, как и все остальное, разворовали и закрыли. Пустующее здание фабрики хорошо сохранилось, и в нем решил организовать кооператив один человек.

– Кем он был до этого?

– Каким-то научным сотрудником.

– Сколько тогда тебе было лет?

– Мне – двадцать один, но я была уже директором школы и жила в этом доме. Его мне выделили как молодому специалисту. А ему было тридцать лет. Но мы не замечали разницы в возрасте. Когда любишь, на это не обращаешь внимания. – Мама окунулась в воспоминания, а я боялась пошевелиться, чтобы не перебивать ее. – Любовь, доченька, слепа. Это была безумная любовь с первого взгляда. Казалось, так будет вечно. Я была счастлива, как никогда в жизни. Это огромное счастье – любить и быть любимой. Когда-нибудь ты, Паша, испытаешь это чувство и поймешь меня. Мы жили и дышали друг другом.

– И чем он здесь занимался?

– Открыл кооператив по пошиву джинсовой одежды. Тогда те, кто попал в струю, стали богатыми людьми… Да не это я хотела сказать. В общем, через год я забеременела.

– Он был не рад? – спросила я, прервав повисшую паузу.

– Да нет же, он был рад!

– Вы поженились?

– Нет, мы не регистрировали свои отношения, – грустно сказала мама.

– Почему?

– У него было очень много работы. Может, ты меня не поймешь, но тогда было трудное время. Ему надо было уезжать за материалами, отбиваться от налоговой и бандитов, следить за швейным оборудованием, соблюдением технологий, людьми. А еще кооперативы часто жгли, на них наезжали бандиты, и везде надо было успевать. В общем, он сказал, что мы поженимся, но чуть позже, после того как родится ребенок.

– И ты согласилась?

– Вообще-то было не совсем прилично директору школы родить внебрачного ребенка, но мы были вместе, мы были счастливы, я – слишком молода и готова объять необъятное.

– Что же все-таки случилось?

– В восемьдесят восьмом я родила тебя и в тот же день меня пришла проведать мастер из его цеха. Звали ее Любочка. Так вот, эта Любочка рассказала мне, что у моего любимого есть семья. Он, по ее словам, уже давно женат и у них растет сын, которому на то время было восемь лет.

– Может, это были враки? – спросила я, почему-то на это надеясь.

– Нет. Он пришел ко мне после Любочки, устлал перед роддомом весь асфальт ромашками… Ты же знаешь, я всегда любила ромашки. Я спросила, правда ли, что у него есть жена и сын, и он честно ответил: «Да». Это слово было для меня подобно удару молнии.

– И что было дальше?

– Дальше? Мир вокруг меня померк, возможно, и жизнь угасла бы, но у меня была ты – маленькое мое чудо.

– Рыженькое чудо, – вставила я.

– Которое и спасло меня тогда и ради которого я живу до сих пор, – заключила мама.

– А что с ним было потом?

– Он продал весь свой бизнес и уехал на Север. Вот и все. Я не смогла простить обман.

– Как его звали?

– Андрей.

– Как его? – у меня язык не повернулся произнести слово «отец».

– Да, как его.

– А когда ты познакомилась с ним? – спросила я, имея в виду отчима.

– Когда тебе было два годика.

– Ты его любила?

– Знаешь, Паша, когда уехал Андрей, я решила всю свою жизнь посвятить тебе. Но ты не представляешь, какие трудные времена я переживала тогда! Мне так хотелось сделать тебя счастливой! А тут появился Андрей. Я думала, что все чувства во мне умерли навсегда, но он был мил, ласков и так заботился о тебе, что я не заметила, как влюбилась, и мы стали жить вместе…

– Заботился обо мне? – удивилась я и с горькой иронией в голосе добавила: – Как сегодня?

– Он говорил, что работал где-то за границей и приехал в село, чтобы укорениться здесь. Тогда я не знала, что он… что он…

– Он уже тогда проявил интерес ко мне? – спросила я.

– Я это заметила не сразу – клянусь!

– Что же мы будем делать дальше? – Я горько усмехнулась.

– Будем жить. Осталось всего четыре года.

– Гадкому утенку до чудесного превращения осталось всего четыре года? – иронично произнесла я.

– Понимаешь, Паша, у нас нет другого выхода. Нам нужны деньги, а я не могу заработать тебе на учебу.

– Мама, давай уедем вместе! – пылко сказала я. – Не надо мне никаких денег! Проживем как-нибудь вдвоем!

– Как? – Мама пожала плечами. – У нас нет денег даже на жилье.

– Тогда выгони его отсюда! Это же твой дом!

– Ты думаешь, я не пыталась? Сто, тысячу раз – бесполезно. Чем все заканчивается, ты знаешь.

– Все равно должен быть какой-то выход! – Я не могла так просто с этим смириться.

– Но ведь у нас есть надежда, наша надежда. Нам предстоит ею жить всего лишь четыре года!

– Я не знаю, мама, как мы их проживем, но, если ты считаешь, что это единственный выход, я согласна терпеть четыре года, – сказала я, подумав, что мама, наверное, все-таки права. – И я больше никогда не буду снимать свой мешок.

– Какой мешок? – мама не сразу поняла, что я имела в виду.

– Сарафан! – засмеялась я.

– Ничего, доченька, будет и на нашей улице праздник! Мы еще покажем, чего мы, рыжие, стоим! – со смехом произнесла мама.

– Мама, скажи честно, за что он сидел? – спросила я, и мама перестала смеяться.

– Ты хочешь знать правду? – уже серьезно спросила она.

– Да, – ответила я твердо.

– Какой бы горькой она ни была?

– Да.

– За педофилию. – Это прозвучало грустно и в то же время сурово, как приговор судьи.

Прощание с детством

Итак, я по-прежнему жила в родительском доме. Образ соседского паренька, когда-то такого желанного, ушел в небытие в тот день, когда я поняла, что мне еще четыре года придется играть роль Гадкого утенка. Я перестала мечтать о нем. Так бывает, когда мы понимаем, что до звезд нельзя дотянуться рукой, к ним можно только долететь, а крылья у меня были связаны. Я надевала свои монашеские одежды уже не с отвращением, а с удовольствием. Наверное, так чувствует себя черепаха под панцирем – ужасно неудобно, зато надежно.

Мне казалось, что отец после произошедшего притихнет и станет ценить благородство матери, которая не написала заявление в милицию после того ужасного случая. Но чувство благодарности ему было несвойственно. На следующий день он пришел домой пьяным в стельку, с наглой рожей, и ночью, закрыв меня в комнате, опять избил мать.

Я не подавала виду, что мне известно о его темном прошлом и о том, что он мне отчим. Об этом меня попросила мама, а я всегда делала так, как она говорила. Мы теперь были с ней, словно две заговорщицы, и с еще большим нетерпением ждали момента, когда останемся дома одни. Тогда мы садились с ней рядом и, прижавшись друг к другу, мечтали о будущем. Эти светлые мечты давали нам силы жить и не впадать в отчаяние.

К маме все чаще приходила медсестра делать внутривенные уколы и ставить капельницы, и я научилась делать это сама и твердо решила стать врачом.

В один из зимних вечеров маме было очень плохо. Она перестала воспринимать то, что я ей говорила. Даже после уколов ей не стало лучше. Мне пришлось вызвать участкового врача. Доктор над ней долго колдовала, а потом велела мне собрать вещи, чтобы везти маму в больницу.

– Не надо, – прошептала мама, едва сознание к ней вернулось. – Я никуда не поеду.

Только мы с ней знали, почему она пошла на такую жертву. Когда мы остались дома одни, я прилегла с ней рядом и, укрыв одеялом, обняла ее. Я очень боялась потерять ее и лежала не шевелясь, стараясь даже дышать тихонько, чтобы не потревожить ее покой.

Уже далеко за полночь мама почувствовала себя лучше.

– Ну что, мой домашний доктор, – сказала она, заметив, что я не сплю, – напугала я тебя?

– Ага, – призналась я и шутливо пригрозила ей пальчиком: – Больше никогда так не делай.

– Не буду, – мама улыбнулась одними уголками губ. – Паша, я давно собиралась показать тебе свой тайник, да все откладывала на потом. А сегодня подумала, что поступала глупо. Если бы со мной что случилось…

– Мама, – я с упреком посмотрела на ее бледное лицо, на котором начинал появляться легкий румянец, – не говори глупостей и не пугай меня.

– Нет, правда, Паша, мне надо что-то тебе показать.

– Ты нашла клад? – пошутила я.

– Нет, я его сделала сама. Для тебя.

– Это становится интересно!

– Помоги мне встать, – попросила мама.

Я поддержала ее, и мама, пошатываясь, поднялась с постели и надела теплый халат.

– Идем, – подмигнув мне, сказала она и увлекла за собой по коридору, туда, где была лестница, ведущая на чердак.

– Хорошо, что у нас не водятся привидения, а то я не пошла бы с тобой, – улыбнувшись, сказала я матери.

– Нам одного привидения хватит. Как войдет в дом – всем надо прятаться, – горько пошутила мама, медленно поднимаясь по винтовой лестнице.

Мы поднялись на чердак и включили свет. Единственная лампочка горела тускло, и от скопившегося хлама падали в разные стороны расплывчатые пугающие тени. У меня по коже пробежали мурашки, и я с опаской огляделась.

– Закрой дверь на крючок, – попросила мама и, увидев мои круглые от страха глаза, добавила: – Так, на всякий случай.

Я вернулась к двери, прислушиваясь к каждому зловещему скрипу старых деревянных половиц под моими ногами, и закрыла дверь.

– Иди сюда, – тихо позвала меня мама, словно кто-то мог нас подслушать.

Она села на деревянный пол и подняла короткую и узкую дощечку. Просунув руку в образовавшуюся щель, мама достала что-то завернутое в черный полиэтиленовый мусорный пакет.

– Главное, запомни, какая дощечка не прибита, а то можно целый день искать и не найти, – предупредила мама. – Постарайся запомнить ее. Она по счету двадцать первая от бокового окошка.

– Запомнила, – сказала я, не совсем еще понимая, зачем мне это надо.

Мама медленно, торжественно развернула пакет, и я увидела там пачки стодолларовых купюр. У меня от удивления чуть глаза не вылезли из орбит, и я поморгала, чтобы убедиться, что это не сон.

– Откуда это у тебя?

– Это все тебе для учебы, для жизни, – довольно улыбнувшись, пояснила мама.

– Мама, ты банк ограбила?

– Не угадала. Это деньги, скопленные мною за всю жизнь. Твой родной отец давал мне деньги, пока мы не расстались, и я решила собирать их для будущего ребенка, словно чувствовала, что так надо. А Андрей, когда занимался продажей машин, не знал даже, сколько их есть в доме. Я осторожно, потихоньку, денежка к денежке, добавляла их в этот вот заветный мешочек.

– Мама, этого я от тебя никак не ожидала, – со смехом сказала я.

– Приходили его дружки, сорили деньгами – в прямом смысле – на пьяную голову, а я все сюда их несла. Знаешь, Паша, признаюсь тебе честно: я даже подворовывала денежки потихоньку у этих пьяных тварей. Ну, и у отца тоже.

Мы обе рассмеялись, все еще сидя на полу.

– Ну ты и Плюшкин! – воскликнула я.

– Я не Плюшкин! – в шутку возмутилась мама. – Скуп – не глуп! Я предусмотрительная, экономная, бережливая… э-э-э… Еще какая я?

Она смешно загибала пальцы, перечисляя свои достоинства.

– Хитрая! Ты – хитрая рыжая лиса!

– Да, я такая! Я хочу, чтобы мой маленький рыженький лисенок имел деньги, хотя бы на первое время!

– Давай положим клад на место.

– Давай. Только хорошенько запомни, где он лежит.

– Я могу забыть дома ручку или тетрадь, но где денежки лежат – никогда! – засмеялась я, а потом серьезно сказала: – Мы можем хоть сейчас уехать с тобой из этого дома.

– Нет, не можем, – вздохнула мама. – Этих денег нам на двоих и на твою учебу не хватит. У меня в запасе есть еще несколько лет, и давай больше не будем поднимать этот вопрос.

Мы завернули деньги в пакет и, засунув его под пол, вставили дощечку на место. С этого дня я рьяно взялась за учебу. Нельзя сказать, что я до этого училась плохо, но теперь я знала, что не могу, не имею морального права не оправдать мамины надежды. Я должна была окончить школу с золотой медалью и без всяких блатов и взяток поступить в медицинский. Я окунулась в учебу с головой, и время для меня полетело очень быстро. Незаметно приближался день окончания школы, и мы с мамой заранее, за несколько месяцев до выпускного, начали готовиться к моему побегу.

Чтобы не вызывать у отца подозрений, мы решили собрать мои нехитрые пожитки и спрятать их на чердаке в старом шкафу. Сначала там появилась одна дорожная сумка, затем – вторая, поменьше. Мы тайком покупали мне нижнее белье, пижамы и ночные рубашки, халатики, тапочки, спортивные костюмы, кроссовки и даже зубную пасту и щетки. Все это в отсутствие отца аккуратно складывалось в сумки, потом перекладывалось по-новому или просто доставалось, когда нам хотелось помечтать о будущем.

– Скоро выпускной, – как-то раз грустно сказала мама. – Ты пойдешь?

– Мама, не смеши меня! Какой выпускной? Выпускной – это вечер прощания с друзьями, с детством. Друзей у меня нет, а с детством я уже давно простилась.

– Разве ты не хочешь надеть красивое платье? Распустить наконец-то свои волосы?

– Красоваться перед отцом? – ляпнула я не подумав и, чтобы сгладить неловкость, заговорила о другом: – Давай лучше посмотрим, как у меня волосы отросли.

Волосы я начала отращивать более двух лет назад. Но мне приходилось их скручивать в тугой бабушкин узелок на затылке.

– Давай, – согласилась мама.

Я вынула шпильки, раскрутила узел и тряхнула головой, дав волосам волю. Они золотистой волной рассыпались по плечам и, почувствовав свободу, запрыгали по спине веселыми пружинками.

– Ну как? – покачивая головой, спросила я.

– Шикарно! – восхитилась мама, поглаживая мои волосы.

– Такие, как у тебя были?

– Да, как у меня. Нет, у тебя они еще красивее, пышнее и больше вьются.

– Полюбовались – и хватит. – Я начала собирать волосы в узел.

Они не успели нарадоваться свободе и никак не хотели скручиваться. Пришлось нам с мамой вдвоем их вылавливать по всей спине…

Я заранее получила у директора свой аттестат и золотую медаль. Собрав нужные документы, мы положили их в одну из сумок, спрятанных на чердаке. Мама купила мне билет на поезд. Я должна была уехать за день до выпускного вечера в школе. Накануне отец спросил меня:

– Ты идешь на выпускной? Что-то ты родителей не приглашаешь!

– Иду. Я приглашаю вас – это само собой разумеется, – соврала я, чувствуя, как задрожали от страха коленки.

– Ты так пойдешь? – Он презрительно осмотрел меня с головы до ног и ехидно усмехнулся.

– Нет, конечно.

– Где же твое платье?

– К выпускному будет готово. Его еще шьют, – ответила я, удивляясь своей сообразительности. Даже не подозревала, что могу так ловко врать!

– А-а-а, – протянул он и опять уткнулся в телевизор.

Оставалось только избавиться от отца в день моего отъезда. Для этого мама берегла заранее выписанный рецепт на таблетки феназепам. Их можно было купить только в городской аптеке. Планировалось отправить отца в город утром на машине, и тогда я могла бы спокойно проститься с мамой и уехать.

Никогда не забуду тот день. Я ждала его столько долгих лет, мечтала о нем по ночам, готовилась к нему. Он был для меня как прекрасный сон, и я думала, что, когда он наступит, я буду чувствовать себя на седьмом небе от счастья. Наступило утро, и отец уехал в город, а мне стало почему-то ужасно грустно и страшно. Пугала неизвестность, и новая жизнь, такая долгожданная и желанная, казалась не такой уж радужной. Я верила, что она будет прекрасной, но теперь подумала, что, возможно, меня ждут и новые испытания. А еще я не представляла своей жизни без мамы. Как же мне не хотелось оставлять ее здесь, с этим зверем, больную, запуганную и такую одинокую!

– Ты не беспокойся обо мне, – сказала мама, словно прочитав мои мысли, – со мной все будет в порядке.

– Я заберу тебя отсюда, – твердо и уверенно сказала я.

– Хорошо, но только когда закончишь учебу.

– Нет, раньше.

– Как только сможешь. Договорились?

Я энергично покивала.

– Идем за вещами? Деньги я уже положила на дно сумки.

– Надеюсь, не все?

– Все, – ответила мама, и я больше ничего не сказала: было понятно, почему она отдает мне свои сбережения.

Мы взяли сумки и вышли из дома. До железнодорожного вокзала было далеко, и мы поймали такси. Я с опаской оглянулась, боясь увидеть сзади машину разъяренного отца.

– Доченька, прежде чем распускать волосы, купи бальзам для волос, он укрепит их, придаст им блеск, – давала последние наставления мама.

– Хорошо, мама, хорошо.

– А туфли на высоком каблуке сразу не надевай на улицу. Во-первых, сначала надо дома научиться в них ходить – есть риск подвернуть ногу, а во-вторых, помнишь, как должна женщина ходить?

– Конечно. Красиво, грациозно, словно модель по подиуму.

– Хорошо питайся, не экономь на еде.

– Мамочка, не беспокойся обо мне. Я помню все-все, чему ты меня учила, – улыбнулась я, стараясь не показать волнения, охватившего меня.

Мы недолго ждали поезда. Он заявил о своем прибытии громким протяжным гудком и громыханием колес по рельсам.

– Доченька, тебе пора, – сказала мама и взяла одну сумку.

Мы подошли к нужному вагону.

– Видишь, мама, я даже поеду в седьмом вагоне, а семерка – счастливое число. Значит, все будет о’кей.

– Я это знаю, знаю.

– Мамочка, как бы то ни было, знай, что я тебя очень люблю. Ты – самая лучшая мама, и я… я заберу тебя, – сказала я, ставя сумки в тамбур. – Я обязательно тебя заберу отсюда.

Я обняла маму и прижала ее к себе.

– Мне пора, – прошептала я, проглотив комок, застрявший в горле.

– С Богом! – сказала мама и поцеловала меня в щеку.

Я поднялась в вагон, и проводница закрыла дверь. Поезд издал длинный гудок и плавно тронулся. Я забежала в свое купе и высунула голову в открытое окно.

– Мамочка, до свиданья! – закричала я, пытаясь переорать стук колес.

На перроне осталась стоять моя мама. Она махала мне рукой, а я смотрела, как ее одинокая худенькая фигурка отдаляется от меня, становится все меньше и меньше. На глазах у меня выступили слезы, и мамина фигурка стала расплываться, а когда слезинки полились по щекам, ее уже не было видно – она исчезла за поворотом, осталась в прошлой жизни. Я мысленно навсегда попрощалась с детством, и домик на колесах повез меня в далекую, неведомую, новую, взрослую жизнь.

Чудесное превращение Гадкого утенка

Прямо на перроне толпа женщин предлагала выходящим из вагонов пассажирам снять у них квартиру. Я хотела снять однокомнатную квартиру с минимумом комфорта, но чтобы жить там одной. Меня совершенно не смутило то, что люди на перроне провожали меня любопытными и удивленными взглядами, принимая то ли за чокнутую, то ли за староверку. Мне было абсолютно все равно, что они обо мне думали.

Устроившись в скромной квартирке, где было только самое необходимое, я довольно осмотрела свое жилище, смакуя вкус свободы. Не переодеваясь, я сбегала в ближайший магазин и купила продукты. Приготовив суп, с удовольствием поела.

Подойдя к зеркалу, висевшему в коридоре на стене, я в последний раз окинула взглядом Гадкого утенка.

– Ну что, Андерсен, пришло время превращения в прекрасного лебедя? – произнесла я.

Выйдя на улицу, я пошла по проспекту, рассматривая вывески и таблички на всех зданиях. Наверное, я прошла два или даже три квартала, прежде чем увидела у двери на первом этаже многоэтажки табличку «Салон красоты “Афродита”». Уверенным шагом я вошла внутрь, и о моем появлении оповестил звонкий колокольчик, висевший над дверью.

Вышедшая мне навстречу крупногабаритная дамочка сказала:

– Женщина, если вы по поводу работы уборщицей, то уже поздно. Мы взяли человека.

– Это же салон красоты? – ничуть не робея, спросила я, отстраняя ее со своего пути легким движением. – Так значится на вывеске у входа.

– Девушка, что вы хотели? – спросила меня миловидная блондинка, подошедшая сбоку.

– А что вы можете предложить?

– Все, что пожелает клиент.

Я сняла очки, вытащила шпильки из волос, распуская их, и посмотрела ей прямо в глаза.

– Это салон красоты, и я хочу быть красивой, – чеканя каждое слово, сказала я и добавила: – Очень красивой. Или я не туда попала?

– Пожалуйста, пройдемте со мной.

И вскоре начались чудесные превращения. Сначала мне подравняли волосы, сделали челку и стали колдовать с волосами, чтобы придать им блеска и шелковистости. Волосы, явно истосковавшиеся по свободе, вскоре порадовали меня. Они стали пушистее и сверкали на солнце. При ходьбе они отплясывали в такт моим движениям, отливая необыкновенным бронзово-рыжим цветом.

Мне выщипали мои густые рыжие брови, придав им красивый изгиб, и покрасили в черный цвет. Мои прямые пушистые и густые светло-рыжие реснички тоже были покрашены и красиво закручены.

– Вам не придется пользоваться тушью – у вас изумительные, густые и длинные ресницы, – объяснили мне.

Действительно, темные ресницы сделали мои глаза очень выразительными. И, чтобы не прятать за очками свои зеленые раскосые кошачьи глаза, я тут же подобрала и купила контактные линзы. Мой труженик нос наконец-то освободился от больших тяжелых очков, которые столько лет носил на переносице. Оказалось, что он у меня тонкий, прямой и довольно-таки симпатичный.

Больше всего хлопот доставили мои веснушки. Оказалось, что их не так уж и много, но они мне изрядно надоели, и я решила от них избавиться путем отбеливания кожи. Только потом я пошла загорать в солярий. Через пять дней моя белоснежная кожа приобрела приятный, мягкий цвет загара.

Когда я зашла в модный бутик женской одежды, молодые продавцы стали с нескрываемым любопытством рассматривать меня. Я их понимала и не обижалась. Перед ними была молодая красивая девушка с ровным загаром, ухоженными руками и модным маникюром, с роскошными волосами, но в сарафане-балахоне и старых мокасинах. Наверное, я была похожа на сбежавшую из театра актрису в каком-то непонятном, дурацком костюме. Продавцы стояли на своих местах, не зная, что им делать: встречать покупателя или культурно выдворить его за дверь.

– Здравствуйте, – обратилась я к одной из них, чтобы привлечь ее внимание. – Можно вас на минутку?

Девушка, которой наверняка приходилось обслуживать самых разных покупателей, подошла ко мне с искусственной улыбкой и пропела приятным голосом заученные фразы:

– Здравствуйте. Мы очень рады, что вы решили посетить наш магазин. Чем могу помочь?

– Мне надо подобрать одежду.

– Что вас интересует? Можем вам предложить из новой коллекции… – продолжала говорить девушка нараспев.

– У меня есть только то, что вы видите на мне, – не испытывая ни малейшего стеснения, сказала я. – Но эта одежда меня не устраивает. Я хочу одеться модно, стильно и не очень дорого.

– Замечательно. Для какой цели вам нужна одежда?

– Для посещения занятий в институте – это раз, – стала перечислять я, загнув один из своих длинных красивых пальцев. – Во-вторых, для прогулок по вечерам, в-третьих, вечернее платье, а кроме всего этого – просто удобные и практичные одежда и обувь для улицы.

Не знаю, поверила девушка мне сразу или после минутного размышления, но она все-таки пошла подбирать мне одежду.

– Учтите, я должна в ней чувствовать себя комфортно и не выглядеть так, как сейчас, – сказала я девушке.

– Желание покупателя для нас – закон, – улыбнулась мне она.

Только ближе к обеду я с огромными пакетами покинула бутик. Меня провожал весь коллектив магазина. Я стала для них загадкой, которую они будут долго разгадывать: откуда появилось такое чудо с большими деньгами?

Дома я развесила все вещи в шкафу. С краю я все-таки повесила свой потрепанный сарафан и белую блузу с короткими рукавами, застегивающуюся под самую шею.

Мне пришлось немало потрудиться, пока я научилась ходить в туфлях на высоком тонком каблуке. Почувствовав себя в них уверенно, я надела короткое розовое платье и впервые в таком наряде вышла на улицу. В этот раз мне уже не было так страшно, как дома, когда я нарядилась в шорты и топик Вали. Каждое мое движение, шаг, поворот головы – все было идеально отрепетировано в квартире. Уверенным движением отбросила волосы назад, гордо вскинув голову, слегка повиливая бедрами и громко стуча каблучками черных лакированных туфелек, я шла по многолюдным городским улицам. Ради этого момента торжества я пережила столько унижений и неприятностей! Я верила в то, что говорила мне мама, и чудо произошло – Гадкий утенок превратился в прекрасного лебедя, и это заставляло радостно трепетать мое сердце. На моих губах играла легкая, счастливая улыбка, когда прохожие бросали на меня восхищенные взгляды. Пожилые женщины, наверное, вспоминали свою молодость, дедушки – первую любовь, парни скользили по мне откровенно-жадными взглядами, а девушки или восхищались, или завидовали. А я дарила каждому лучезарную улыбку, говоря всем своим видом: «Смотрите, какой я стала! Я красивая, я счастливая, и вы тоже будьте счастливы!» Душа моя ликовала, пела, парила где-то высоко-высоко, где синело бездонное небо, и я была полна надежд на прекрасное будущее.

Неля

Я легко поступила в медицинский институт, и мне дали место в общежитии. Это было обычное пятиэтажное здание со стандартной планировкой. Длинный, плохо освещенный коридор, в конце которого находилась общая кухня, где студенты ждали своей очереди готовить на плите, обменивались шутками и институтскими новостями, иногда ругались и воровали мясо из чужих кастрюль с борщом. По обе стороны коридора располагались небольшие комнатки с кроватями, шкафом и письменными столами. Но для студентов все в радость – и компот без сахара, и постный борщ, и тройка в зачетке, и даже такие тесные комнатки.

Со мной в комнате жила Неля. Это была простая, веселая деревенская девчонка с карими глазами, короткой стрижкой, невысокого роста и немного полноватая. Мы с ней быстро сдружились и нашли общий язык. Неля рассказала, что у нее прекрасные родители, есть еще две младшие сестрички-школьницы.

– А кто есть у тебя? – спросила Неля.

– Есть мама, она была когда-то директором школы, но сейчас не работает, так как болеет, – сказала я и вспомнила, что опять не написала маме письмо, отложив это «на завтра».

– А отец?

Я замялась, не зная, как ответить на этот вопрос, но быстро взяла себя в руки и сказала:

– Я никогда не видела своего отца, а росла с отчимом.

– Наверное, он не очень хороший? – участливо спросила Неля, уловив нотки грусти в моем голосе.

– Отчим у меня настоящее собачье дерьмо, – ответила я. – Даже не хочется ехать домой.

– И на рождественские каникулы не поедешь?

– Нет. Буду ждать летние.

– Поедем тогда ко мне! – У Нели загорелись глаза. – Вот увидишь, у меня классные родаки!

– Спасибо, Нелечка, но мне надо заниматься, – сказала я, подумав, что поехать в гости к Нелиным родителям – это значит предать мою маму.

Я задумалась, уставившись невидящим взглядом в стену. Почему-то, с головой погружаясь в студенческую жизнь, я редко писала маме. Я, конечно же, часто вспоминала о ней, ее школа жизни мне очень пригодилась. Уезжая, я обещала писать почаще и обо всем подробно рассказывать, а писала редко, и письма у меня получались коротенькие. Мне стало грустно, когда я представила, как она лежит больная в комнате, одна, всеми забытая, как она бежит каждый день навстречу почтальону в надежде получить письмо от меня, но тот разводит руками, и она идет в вонючий опостылевший дом, подавленная и разочарованная. Не знаю, почему, стараясь все продумать заранее, мы с мамой не купили себе мобильные телефоны. У отца мобильник был, но я не могла при нем обо всем поговорить с матерью. «Я эгоистка, просто сволочь», – отругала я себя и решила, что к Новому году куплю два телефона и один из них отошлю по почте маме в качестве подарка.

За месяц до праздника я так и сделала – купила ей простенький недорогой телефон. Уже через несколько дней мама мне позвонила, и я услышала ее такой родной голос.

– Пашенька, доченька, я так рада тебя слышать! – сказала мама, и в ее голосе было столько радости, что мне стало очень стыдно за свои ненаписанные письма.

– Мама, мамочка, мамуля! – В эти три слова я вложила всю свою любовь и нежность. – Я так скучаю по тебе! Как ты?

– Я? Нормально, солнышко мое. Все хорошо, не волнуйся.

– Он все так же пьет? – спросила я, не в силах заставить себя произнести слово «отец».

– Честно?

– Конечно!

– Он пьет гораздо больше, чем раньше, – голос мамы был тихим и печальным.

– Значит, чаще поднимает на тебя руку?

– Как тебе сказать… – мама замялась.

– Мама, ты учила меня быть честной. Расскажи мне все как есть, – попросила я ее.

– В общем, после твоего отъезда он будто взбесился. Начал пить ежедневно и много. Ну а потом… потом… Ты сама все знаешь, – вздохнула мама.

– Я убью его! – воскликнула я. – Убью!

– Доченька, никогда не пускай в свое сердце злость, жажду мести и ненависть. Пусть оно будет у тебя чистым, добрым. Свою душу надо наполнять чем-то светлым, солнечным, а плохое пусть останется вне тебя.

– Мамочка, это красивые слова, а есть еще жестокая реальность, в которой я оставила тебя, а теперь виню себя за это каждый день. Нам надо было уехать вдвоем! Тебе больше нельзя оставаться там!

– Мы же договорились, помнишь? Как только ты выучишься, заберешь меня, – напомнила мне мама.

– Нет, мама, я заберу тебя сейчас же!

– Пашенька, я терпела много лет, потерплю еще. Ты, главное, учись, не думай обо мне.

– Мама, я приеду летом и обязательно заберу тебя, – сказала я тоном, не терпящим возражений. – Мы снимем квартиру и будем жить вместе.

– Хорошо, Паша, – согласилась мама, немного подумав. – Договорились. Я буду ждать тебя летом. Но тебе ведь нужны будут деньги на оплату учебы не за один год. Плату могут повысить, а еще нам придется оплачивать съемную квартиру и вдвоем питаться, так что денег не хватит. Что мы будем делать?

– Я буду работать санитаркой. Думаю, это пойдет мне на пользу, – решительно заявила я.

– А как же учеба? Как твоя личная жизнь? Для всего нужно время.

– За учебу не волнуйся. Ты же знаешь, мне легко все дается. А личной жизни пока нет.

– У тебя до сих пор нет мальчика? – удивилась мама.

– Пока нет.

– Но почему?! Они не обращают на тебя внимания?

– Обращают! Еще как обращают! Но почему-то я пока ни на кого не обратила внимания.

– Значит, еще не пришло время. А когда оно придет, ты встретишь его и поймешь, что без него не можешь жить, есть, пить и даже дышать, – произнесла мама мечтательно.

– Так бывает?

– Еще как бывает! А в момент близости, когда ты ощутишь на себе его дыхание, почувствуешь, как бьются в унисон ваши сердца, тебе покажется, что ты можешь свернуть горы и даже взлететь до звезд.

– Да ну тебя, мама! – засмеялась я. – Скажешь тоже! Тебе бы книги писать, а не на пьяную рожу смотреть. Ничего, мамуль, мы еще покажем этим мужчинам, на что мы, рыжие, способны!

– Точно! Кстати, ты не перекрасила волосы?

– Ни за что! Я горжусь тем, что я такая же рыжая, как и ты, мама!

…Время полетело быстро после того, как мы стали общаться с мамой по телефону. И я поняла, почему я, несмотря на множество друзей и подруг и уверенность в своей красоте, все равно испытываю какой-то внутренний дискомфорт. Мне не хватало ее, мамы.

В начале марта Неля поехала домой к родителям. Я провожала ее на вокзал, и она весело щебетала и шутила. Она вообще была смешливой и шустрой девчонкой, и мне никогда с ней не было скучно. Мы поцеловались на прощанье, и она запрыгнула на ступеньки уже тронувшегося поезда.

– Павлинка, жди меня! Не скучай! – прокричала она и помахала мне рукой.

Неля не знала и, наверное, даже не предчувствовала, что едет на похороны своих близких. Моя интуиция тоже молчала, я и предположить не могла, что вижу ее смеющейся и такой веселой в последний раз. Как я потом узнала, в доме родителей ночью произошло короткое замыкание в розетке и начал тлеть свернутый в рулон ковер, стоявший у стены возле розетки. Вся Нелина семья – отец, мать и две сестры задохнулись от угарного газа во сне. Неля приехала домой и увидела во дворе четыре трупа родных ей людей. Прямо с похорон ее увезли в психиатрическую больницу. Именно тогда у меня мелькнула мысль: «Почему такое случилось с хорошим человеком, почему с моим отчимом ничего ужасного не происходит?» Вскоре у меня созрел план, и я позвонила маме и попросила застраховать дом на год на большую сумму. Она была удивлена такой просьбе, но пообещала ее выполнить.

Я нашла больницу, где находилась на излечении Неля. Меня пустили к ней в палату. Когда я зашла внутрь, за мной сразу же закрылась, громыхнув, металлическая решетчатая дверь. На кровати неподвижно лежала Неля, и даже грохот закрываемой двери не заставил ее пошевелиться, а на ее лице не дрогнул ни один мускул. Застывшие невидящие глаза смотрели безучастно мимо меня.

– Нелечка, Неля! – позвала я подругу и увидела, что ее веки дрогнули, но больше она никак не отреагировала на мое появление. – Неля, ты слышишь меня? Это я, Павлина. Я принесла тебе бананы. Ты же любишь их, я знаю, ты любишь бананы.

Неля оставалась безучастной. Я пыталась поговорить с ней, покормить – бесполезно. С тяжелым сердцем я покидала душную и безмолвную больничную палату…

В середине мая я возвращалась домой с занятий. У меня было прекрасное настроение. Завтра не надо рано вставать и бежать сломя голову на пары, можно будет сколько захочу нежиться в постели, а потом лениво прошлепать в кухню и поставить чайник на плиту. В воздухе витал аромат весны – пахло сиренью и свежей зеленью, не успевшей покрыться пылью. Где-то в кронах деревьев своей жизнью жили птицы, радуясь приходу весны и наступившему теплу.

Я подходила к общежитию, весело и игриво размахивая сумочкой. Мой взгляд невольно устремился на летящий из окна вниз какой-то предмет. Сначала мне подумалось, что кто-то из студентов выбросил из окна пакет с мусором, что иногда случалось, но потом я с ужасом поняла, что на землю падал человек. Послышался глухой удар – человек упал на асфальт, и в тот же миг раздался дикий, нечеловеческий крик девушки, оказавшейся рядом. Я побежала к месту трагедии. На тротуаре, распластавшись, лицом вниз лежала Неля. Казалось, что она просто прилегла и прислушивается, что происходит там, в глубине земли. Но при виде расплывающейся вокруг головы лужицы крови я пришла в себя и бросилась к подруге. Я повернула ее голову и увидела все те же невидящие глаза и разбитую черепную коробку, из которой хлестала кровь. Я поняла, что шансов выжить у Нели нет, но, вспомнив, чему меня учили, приложила дрожащую руку к ее шее. Пульса не было. Я подняла голову и увидела открытое окно нашей комнаты на четвертом этаже. «Я потеряла подругу, едва найдя ее», – мелькнула мысль, когда завыла сирена подъезжающей скорой.

Как в тумане, ничего не видя перед собой, спотыкаясь, я еле дотащилась на ватных ногах на четвертый этаж. Возле нашей с Нелей комнаты стояла комендант с бледным, перепуганным лицом.

– Павлина, комната заперта изнутри, и милиция попросила ее пока не открывать, – сказала она.

Я молча кивнула и устало присела на корточки, прислонившись спиной к холодной стене. Я пыталась взять себя в руки, твердила, что так нельзя, – я ведь будущий врач. Но первая встреча со смертью меня напугала и вызвала состояние шока.

Я смутно помню, как пришли следователи, как я дрожащими руками повернула ключ в замке, и они гурьбой вошли в комнату, позабыв обо мне. Я потеряла счет времени и сидела в коридоре в каком-то оцепенении.

– Девушка, вставайте! – услышала я над собой мужской голос и увидела протянутую ко мне большую руку.

Я протянула свою маленькую ручку, и ее схватила сильная мужская рука, поднимая меня с пола.

– Вы Павлина Андреевна Романюк? – услышала я и прямо перед собой увидела приятное лицо молодого человека и его внимательные и умные голубые глаза.

– Да, это я, – ответила я и не узнала свой голос. Он был глухим и чужим.

– Павлина Андреевна, вы можете говорить? – спросил молодой человек, который до сих пор держал меня за руку.

Я постепенно приходила в себя и вдруг подумала о том, что я и не заметила, как в институте мое мальчишеское имя Паша сменилось данным при рождении именем Павлина.

– Да, могу, – сказала я уже более твердо.

– Тогда пройдите в свою комнату, нам надо поговорить.

Я вошла внутрь и вздрогнула, увидев настежь распахнутое окно, из которого шагнула в небытие Неля. Мы остались в комнате вдвоем – я и следователь. Он мне задавал вопросы о жизни Нели, и я рассказала о трагедии, произошедшей с ее близкими, и о том, как я навещала подругу в больнице.

– Когда она вернулась из больницы? – спросила я следователя, наконец исчерпавшего свои вопросы.

– Несколько часов назад, – ответил он.

– Зачем она это сделала? – задала я вопрос скорее себе, чем ему.

– Павлина Андреевна, нам, возможно, еще понадобится ваша помощь, поэтому оставьте мне номер вашего телефона, – попросил он.

Я с трудом его вспомнила.

– Вот моя визитка, – сказал он, протягивая ее. – Меня зовут Юрий Андреевич. А теперь прочтите и распишитесь.

Я поставила свою подпись под протоколом и повторила свой вопрос:

– Зачем она это сделала?

– Павлина Андреевна, ваша подруга оставила вам записку. Прочтите ее сейчас, потому что я вынужден буду ее забрать.

Он протянул мне лист бумаги, наспех вырванный из тетради в клеточку. Я взяла его, и он запрыгал, задрожал в моих руках от бившей меня мелкой дрожи. Под громкий стук своего сердца я прочла:

«Дорогая Павлиночка! Я не сумела перенести такой удар судьбы. Потерять своих любимых и близких людей в один миг – это уж слишком! Наверное, все скажут, что я слабая. Возможно, так оно и есть. Я понимаю, что я не нажилась, не насладилась жизнью, недолюбила, но справиться с такой болью у меня нет сил. Я хочу быть там, с ними. Все то хорошее, что было мне предназначено судьбой, я, как наследство, оставляю тебе, своей близкой подруге. Люби за двоих, радуйся жизни и пусть мое счастье достанется тебе! Прощай, моя хорошая! Люблю тебя. Прости и не осуждай меня хоть ты.

Твоя Нелька»

На лист бумаги закапали мои крупные слезы и расплылись большими пятнами. Только теперь я горько расплакалась. Следователь, не найдя слов утешения, обнял меня за вздрагивающие от рыданий плечи, и я уткнулась лицом в его крепкое плечо. Впервые в жизни я интуитивно искала поддержки у мужчины, и его плечо показалось мне таким надежным и таким уютным.

– Не надо плакать, лисенок, – услышала я его успокаивающий низкий приятный голос. – Жизнь продолжается, и все будет хорошо.

Слово «лисенок» было произнесено как бы невзначай, но в нем было столько нежности и заботы, что я поверила в то, что у меня все будет хорошо.

Первое свидание

Через две недели после несчастья, случившегося с Нелей, ко мне зашел Юрий Андреевич. Я открыла ему дверь и пригласила войти.

– Здравствуйте, Павлина Андреевна, – официальным тоном произнес он и остановился посреди комнаты.

При нашей первой встрече я была шокирована случившимся и плохо запомнила его лицо. Сейчас у меня было достаточно времени, чтобы рассмотреть его. Юрий Андреевич был выше меня ростом и немного старше. Рядом с ним, крепким и широкоплечим, я выглядела Дюймовочкой. Коротко и аккуратно подстриженные темно-русые волосы, волевой подбородок, круглое лицо, ровный нос и темно-голубые, пытливые, живые и добрые глаза – его нельзя было назвать красавцем, но это явно был человек надежный и искренний, человек, которому не присущи хитрость и лживость. «Наверное, таких людей называют не красивыми, а милыми, – подумала я. – Они привлекают внимание, на них хочется смотреть».

Юрий Андреевич, большой и сильный, сконфузившись, топтался на одном месте, словно медведь. И это выглядело так нелепо и смешно, что я не выдержала и прыснула, как глупая девчонка.

– Лисенок, зачем ты так? – спросил он и сделал обиженное лицо.

– Простите, – пытаясь сдержать смех, сказала я. – Чаю хотите?

– Хочу! – обрадовался он и сел на стул.

Я притащила из общей кухни закипевший чайник и заварила зеленый чай.

– Здорово! – отпив из чашки, сказал он и протянул мне руку. – Юра.

– Я знаю. – Я опять рассмеялась. – Я помню вас, Юрий Андреевич.

– Можно просто Юра. Зачем же Андреевич? Я не на работе.

– А я думала, вы зашли по делу.

– Я всегда захожу по делу.

– И что же вас привело сегодня ко мне?

– Можно на «ты»? Я хочу тебя, лисенок, пригласить вечерком на чашечку кофе. – Он посмотрел мне в глаза и улыбнулся своей широкой лучезарной улыбкой.

«Самоуверенный и наглый, – отметила я про себя. – Наверное, привык, что ему не отказывают».

– А я вот возьму и соглашусь, – неожиданно для себя сказала я. – Но почему «лисенок»?

– У тебя необыкновенные зеленые глаза.

– У лис разве зеленые глаза?

– Конечно! А еще у тебя рыжие волосы, как у лисы.

– Это точно, как у лисы. Только, к твоему сведению, у лисы не волосы, а шерсть, – сказала я шутливым тоном, не заметив даже, что перешла на «ты».

…И вот мне предстояло идти на первое свидание. Я испытывала противоречивые чувства – радость и тревогу. Юра меня не волновал так, как когда-то соседский мальчик, но он, без сомнения, мне нравился. Что-то в нем было такое, что притягивало меня к нему, как магнитом. С ним было просто и спокойно – это я почувствовала сразу. Мне не нужно было играть, кокетничать, строить глазки, я могла оставаться собой. И все же в моей душе поселилась тревога. Я боялась ошибиться, как моя мама когда-то. Мне было страшно испытать безответные чувства, эту невыносимую пытку. А еще я боялась близости с мужчиной настолько же, насколько и желала ее. «Главное – чтобы он не сделал ошибку и не потребовал от меня всего сразу, – думала я. – Эти страхи пройдут, должны пройти. Нужно только время. Так говорила мне мама. Но захочет ли он ждать?»

Я достала свое вечернее платье, которое еще ни разу не надевала. Погладив руками шелковистую атласную ткань бордового цвета, я подумала, что напрасно не спросила, куда мы пойдем вечером. Если в ресторан, то это платье будет к месту, и в нем я выглядела бы королевой. Но если мы пойдем в летнее кафе, то я в нем буду выглядеть полной дурой. Я стала перебирать свою одежду, висящую на плечиках в шкафу, и наткнулась на коротенькое розовое платьице. В нем меня впервые увидел Юра, и оно подойдет для посещения любого заведения. Я достала новое нижнее белье, которое ни разу не надевала. Проверив, заперта ли дверь, я переоделась, подумав о том, что так и не смогла избавиться от устоявшейся привычки запирать дверь перед тем, как переодеться. Розовое платье приятно скользнуло по моему телу, обхватило талию и разлетелось внизу. Покрутившись перед облезлым зеркалом на створке старого шкафа, я осталась довольна собой. Простенько, но со вкусом.

Я открыла маленькую сумочку, которую собралась взять с собой, и проверила еще раз ее содержимое. Здесь были блеск для губ – обязательный атрибут женщины, влажные салфетки и кошелек с деньгами. Я вспомнила уроки мамы и улыбнулась. «Паша, у тебя всегда должны быть с собой презервативы, – учила она меня. – Возьми себе за правило: в кошельке, в отдельном кармашке, должен всегда быть хотя бы один презерватив. Ты же из дома всегда выходишь с кошельком? Всегда. Значит, ты будешь всегда его иметь при себе». Но в моем кошельке (увы!) его до сих пор не было. Пусть простит меня мама за то, что я не последовала ее совету, но я не собиралась прыгать в койку к парню, которого совсем не знала. А что, если мы окажемся в его квартире одни? Я представила, как чужие руки касаются моих коленей, и мне стало дурно. В голове зашумело, и необъяснимый страх холодком пробежал по спине. Я знала, что рано или поздно мне предстоит заниматься сексом, но до сих пор не была к этому готова. Детские страхи крепко засели в моем подсознании. Мне надо было прийти в себя и успокоиться. Выпив залпом стакан холодной воды, я присела на стул и принялась делать дыхательные упражнения. Глубокий вдох, потом выдох. И прочь мысли об отчиме. Его нет в моей жизни. Тот кошмар остался в прошлом. Сейчас есть Юра, и я ему, похоже, нравлюсь. Он не насильник и не извращенец. Значит, у меня все будет нормально. Самовнушение подействовало, и я успокоилась.

Я нетерпеливо взглянула на часы. Было восемь часов вечера. Юра должен был подъехать к общежитию на своей машине и посигналить под моим окном. Только я вспомнила об этом, как услышала сигнал и выглянула в окно. Внизу, почти на том месте, где лежало тело Нели, я увидела «Мицубиси Аутлендер» цвета металлик. Возле машины стоял Юра и махал мне рукой. Я быстренько заперла дверь, и мои каблучки весело постучали вниз по ступенькам, неся меня на первое свидание.

Мы решили пойти посидеть в кафе, носящее совершенно справедливое название «У озера», так как оно действительно было расположено на берегу небольшого озера. Юра взял меня за руку, и моя маленькая худенькая ручка утонула в его теплой лапе. Для нас был забронирован столик на летней площадке, откуда открывался прекрасный вид на тихое озеро и вплотную обступавшие его молчаливые старые ивы.

Я пыталась не пропустить и запомнить каждое движение Юры, слово, фразу, каждый жест, взгляд, нежное прикосновение руки. Мне шел девятнадцатый год, но я до сих пор ни разу не была на свидании и даже ни с кем не целовалась. Для меня все было впервые, поэтому важна была каждая мелочь, каждая деталь. Мне казалось, что мы знакомы с Юрой давно, даже очень давно, а не с того момента, как две недели назад он назвал меня лисенком. Мне был приятен низкий, грудной тембр его голоса, его уверенность в себе и в то же время некая робость. Он не был навязчив и надоедлив, к тому же оказался интересным собеседником.

– У нас с тобой одинаковые отчества. Ты заметила? – спросил Юра, прервав мои размышления.

– Нет, что вы, господин следователь, – я сделала серьезное лицо, – это могли заметить только вы.

Юра рассмеялся, и в его глазах вспыхнули озорные огоньки.

– О, мадам! Вы тоже можете работать следователем! Вы так же проницательны и умны, как и я! – пошутил он и, посерьезнев, попросил: – Расскажи мне о себе, о своей семье.

– Я студентка, и ты это знаешь. А студенческая жизнь всегда интересна, тем более что я нигде, кроме своего села, не была.

– Вообще нигде?! – удивился он.

– Вообще!

Он помолчал, осмысливая услышанное, а потом сказал:

– Мне так хочется прямо сейчас отправиться с тобой в путешествие вокруг света!

– Ну уж нет! – с шутливой серьезностью возразила я. – У меня завтра занятия и все такое…

– Когда-нибудь я расскажу тебе о тех прекрасных местах, где побывал.

– Много ездил?

– Много. Я побывал во многих странах.

– С родителями?

– Мои родители давно в разводе. Я учился в третьем классе, когда они расстались, – сказал он, и в его голосе я уловила нотки грусти. – Я знаю, ты сейчас не спросишь, но хочешь знать, почему они развелись. Отец встретил другую женщину. Она была младше отца на девять лет, и он стал изменять маме с ней. Мама знала об этом, но хотела во что бы то ни стало сохранить семью. А потом эта женщина родила ему ребенка, и это поставило крест на браке моих родителей. Вот так-то.

– Отец остался с той женщиной? – спросила я, что было не очень-то тактично с моей стороны.

– Представь себе, нет. Не знаю, что там у них произошло, но он уехал и от нее, и от мамы.

– Ты хорошо помнишь своего отца?

– Я никогда не терял с ним связи. Мы и сейчас общаемся. Кстати, с мамой они остались хорошими друзьями, несмотря ни на что. Они современные, воспитанные и умные люди. Я думаю, когда ты с ними познакомишься, тебе понравятся и отец, и мать.

– Ты живешь с матерью? – спросила я, потянув через трубочку коктейль с мороженым.

– Жил с мамой, пока не вырос. Когда стал взрослым, отец купил мне квартирку, – улыбнулся Юра.

– Отец женился потом?

– Нет, не женился. У него бывают женщины, с которыми он тесно общается, но серьезных отношений, приводящих к браку, у него не было. Мама тоже живет одна.

– Может, они до сих пор любят друг друга? – загорелась я. – Может, надо попытаться их воссоединить?

– Не думаю. Их отношения в прошлом, напоминанием о котором являюсь я собственной персоной. Но отец до сих пор содержит маму. А у тебя есть родители? А то все обо мне, да обо мне.

– У меня есть мама, которую я очень люблю, и отчим, которого я совсем не люблю.

– А отец? Где твой отец?

– Я не спрашивала у мамы, где он сейчас. Думаю, она и сама не знает. Они расстались в день моего рождения, и он куда-то исчез и до сих пор не появился.

– Отец тебя ни разу не видел?

– Может, и видел в первый день моей жизни. Но, раз до сих пор не пожелал встретиться со мной, значит, я его не интересую.

– Да-а, – протянул Юра. – Бывают же такие отцы! Мой никогда бы так не поступил. Да ты не жалей об этом. Если он такой сухарь, зачем он тебе?

– А как я могу об этом жалеть? Невозможно любить того, кого не знаешь, – горько усмехнулась я. – Для меня важно, чтобы с мамой все было в порядке.

– А что с ней?

И я рассказала о своей маме, о том, какой она была, кем работала, о том, что отчим ее обижает, и сообщила, что хочу этим летом поехать домой и увезти ее с собой. Конечно же, я ни слова не сказала о домогательствах отчима, его нездоровом интересе к девочкам и о попытке изнасилования. Также я умолчала о нелегкой жизни Гадкого утенка.

– Ты правильно сделаешь, если заберешь мать, – сказал Юра.

– Другого выхода нет. Пришло время мне позаботиться о маме.

– Может, вместе поедем на машине и заберем ее? – предложил Юра, и я сжалась от страха. Я не хотела посвящать его в свое страшное прошлое и не могла позволить ему увидеть, с какой похотью смотрит на меня пьяный отчим.

– Нет, нет, спасибо! – немного нервно сказала я. – Я справлюсь сама. Когда приедем, я тебя познакомлю со своей мамой. Она у меня очень хорошая.

– Как скажешь, лисенок. Пойдем потанцуем, – предложил он и протянул мне руку.

Мы танцевали так близко друг к другу, что от его дыхания шевелились завитки моих волос, щекоча мне шею. Я чувствовала биение его сердца, и от этого по моему телу распространялась горячая волна. Ничего подобного я раньше не испытывала. Мне захотелось прижаться к его крепкому, мускулистому телу, от которого исходили тепло и уверенность. Наверное, так чувствуют себя рядом с любящим отцом. Или с любимым мужчиной? Я этого не знала, но моя душа ликовала, пела, и я не ощущала своего тела, как будто оно стало невесомым. Меня поразили эти новые, неизведанные ощущения, и я почувствовала, как они робко, медленно, но неотвратимо заполняют всю мою открытую душу, в которой до этого момента жила только надежда. Странно, но вскоре, неожиданно для себя, я забыла о страхе перед противоположным полом, и меня потянуло к этому малознакомому мужчине. Я ощутила непреодолимое желание быть рядом с ним, дышать с ним одним воздухом и даже раствориться в нем.

Я не заметила, как наши губы нашли друг друга и слились в первом, робком и нежном поцелуе. Меня переполняла радость, а по телу разливался огонь зарождающейся первой любви.

– Давай уйдем отсюда, – шепнул он мне на ухо.

Я кивнула, и мы вышли из кафе, сели в машину и поехали к Юре домой. Не знаю, почему я сразу доверилась человеку, которого почти не знала. Не знаю, была это беспечность с моей стороны или я просто не могла противиться его воле, но я не чувствовала никакого страха. Внутренний голос упрямо подсказывал мне, что со мной не может случиться ничего плохого. И я была спокойна, как удав.

Войдя в подъезд многоэтажного дома, мы поднялись на третий этаж, и Юра широко распахнул передо мной массивную бронированную дверь:

– Прошу.

Я впервые попала в такую шикарную квартиру и ходила по комнатам с открытым от восхищения ртом. Современная планировка, арочные дверные проемы, множество подсветок, мягко освещающих дорогую мебель, выходящее на балкон огромное, до самого пола, окно, большой плазменный телевизор на полстены, встроенная мебель в кухне с барной стойкой – все это произвело на меня такое впечатление, словно я оказалась на другой планете. Понимая, что вид у меня довольно глупый, я все равно ничего не могла с собой поделать и продолжала бродить по квартире с широко открытыми от восхищения глазами.

– Лисенок, – наконец вывел меня из этого состояния голос Юры, – кофе будем?

Мне очень понравилось, как он сказал «будем». Не «будешь», а «будем», словно я и он – одно целое.

– Будем, – улыбнувшись, сказала я. – Хотя на ночь пить кофе вредно.

– А! – махнул рукой Юра. – Моя бабушка говорила: «Все полезно, что в рот полезло». Присаживайся, я сейчас.

Я села на кожаный диван, и он чуть не проглотил меня. Вскоре до меня донесся аромат свежесваренного кофе.

– Прошу. – Юра поставил чашки на стеклянный столик, и мне на миг показалось, что они провалятся сквозь стекло и упадут на пол.

Улыбнувшись своей глупости, я сказала:

– Это все куплено на скромную зарплату простого следователя?

– Увы! К сожалению, нет. На деньги отца – я уже тебе говорил.

– Он у тебя миллионер?

– Не знаю, – засмеялся Юра. – Я не спрашивал, сколько у него денег.

– Кто он, если не секрет?

– Нет, конечно. У него есть акции нефтяной компании на Севере.

– Нефтяной магнат?

– Что-то вроде того. В общем, олигарх, – то ли пошутил, то ли всерьез ответил Юра.

– Ясно, – протянула я, не зная, что сказать.

Юра взял пульт, и вскоре из колонок музыкального центра полилась приятная музыка. Приглушенный свет, легкая музыка, уютная обстановка – все это создавало романтическое настроение. Мы с Юрой сидели рядом, так близко, что наши колени соприкасались. Я чувствовала тепло его тела, и мне не было страшно. Юра нежно обнял меня и привлек к себе. И я потянулась к нему и нашла его горячие губы. Наши прикосновения говорили лучше всяких слов. Мы разговаривали ласками, страстными поцелуями, взглядами. Я трепетала в ожидании неизведанных ощущений, и я сама не спеша, наслаждаясь каждым мгновением, стала расстегивать пуговицы его рубашки. Я не испытывала ни страха, ни смущения, когда он снимал с меня платье, а затем и белье. Наши разгоряченные тела неудержимо потянулись друг к другу, желая слиться в порыве страсти, отдаваясь друг другу без остатка. Безграничная нежность переполняла мое сердце, когда я касалась его обнаженного мускулистого тела, и все вокруг перестало существовать, весь мир исчез. Остались только я и он, наши воссоединенные души, сердца и пылающие страстью тела. Я всецело отдавалась ему, такому близкому, милому, желанному. Мы невесомо парили где-то высоко-высоко, там, где мерцают звезды…

– Лисенок мой, – горячо прошептал Юра. – Я тебя никому, слышишь, никому не отдам!

– А кому еще нужен рыжий лисенок?

– Мне. Ты мне нужна. Сейчас. Завтра. Всегда.

Мои каникулы в родительском доме

Я ехала на каникулы в свое село одна, попросив Юру даже не провожать меня. У меня была цель: забрать, вырвать из лап отчима маму. Мы с Юрой уже нашли квартиру, и он оплатил ее на год вперед. А еще я хотела отомстить отчиму и везла с собой купленные в аптеке таблетки. Я слышала, как девчонки из нашей группы рассказывали о том, что этот препарат тайком подсыпали в еду своим пьющим отцам и за лето отваживали их от зеленого змия. Они также говорили, что эти таблетки нельзя давать во время запоя, иначе человек может впасть в шоковое состояние, и даже бывают смертельные исходы. Мне предстояло провести дома около двух месяцев, и я решила подсыпа́ть этот препарат отчиму в еду во время его пьянок. Я купила пару пачек таблеток еще весной, когда было прохладно и я носила перчатки. Воображая себя профессиональным киллером, в аптеке я получила коробочки с лекарством, не снимая перчаток, чтобы не оставить отпечатков пальцев. До сих пор я к ним не прикасалась голой рукой и в сумке для их использования везла несколько пар медицинских резиновых перчаток.

Я смотрела в окно поезда и вспоминала, как год назад ехала в неизвестность одетая в мешковатый сарафан почти до пят и в больших очках. Вспомнилась мама на перроне, одинокая и несчастная. Для меня этот год был насыщен событиями и новыми впечатлениями. А для мамы он был полон одиночества, болезней и издевательств отчима. От одного воспоминания о нем меня начинала бить нервная дрожь. Сегодня, в день моего приезда, его дома не будет, но он появится завтра, и я не знала, чего мне ждать от встречи с ним…

Я шла знакомыми улицами родного села, и односельчане меня не узнавали. Я здоровалась со встречными людьми, они вежливо меня приветствовали и рассматривали с нескрываемым любопытством, явно размышляя о том, к кому могла приехать эта незнакомка. И такая их реакция меня ничуть не смущала и не раздражала. Так было, так есть и так будет до тех пор, пока существуют села.

С замиранием сердца я повернула на родную улицу и увидела шиферную крышу дома, в котором выросла. Возле соседнего дома, где жил Сережка, стоял «жигуленок», и кто-то рылся в его багажнике. Поравнявшись с автомобилем, я поздоровалась с мужчиной, достававшим ящик с инструментом, и… узнала в нем Сергея.

– Здравствуйте, – ответил он, подняв голову, и с интересом посмотрел на меня.

Я прошествовала мимо него, гордо вскинув голову и четко цокая каблучками босоножек. По выражению лица Сергея я поняла, что он меня не узнал. Он смотрел мне вслед, явно разглядывая мои стройные ноги. Конечно, я мечтала о таком моменте и долго ждала его, но, когда он наступил, не испытала ни чувства гордости, ни сердечного волнения. Мне теперь были смешны мои детские мечты.

Чем ближе я подходила к родительскому дому, тем больше меня охватывало радостное волнение от предстоящей встречи с мамой. Я ускорила шаг и почти побежала к калитке. Нетерпеливо открыв ее, я увидела во дворе маму. При моем появлении она застыла на месте с веником в руке. То ли я ее долго не видела, то ли она так сильно сдала, а значит, этот год был для нее очень тяжелым, я не знаю, но мое сердце обливалось кровью и терзалось жалостью и угрызениями совести. Передо мной была рано состарившаяся женщина с восково-желтым исхудавшим лицом. Глаза ее потеряли живой блеск и смотрели на меня грустно и отрешенно. Правая рука была загипсована и из-под бинтов выглядывали тоненькие, какие-то безжизненные пальчики. Старенький ситцевый халат болтался на ее худенькой фигурке и казался на пять размеров больше, чем было нужно.

– Пашенька! – Мама первой рванулась мне навстречу, забыв бросить веник.

– Мамочка, моя дорогая, хорошая, самая любимая мамочка! – Я прижала ее к себе и вырвала из руки веник.

– Господи, какая же ты стала! Я тебя не сразу и узнала – ты такая красивая! – восхищалась мама, любуясь мною. – Ты без очков выглядишь просто непревзойденно. Моя красавица!

Я расцеловала маму в щеки, уловив стойкий запах лекарств. В доме мама рассматривала меня так, как дети изучают новую красивую куклу. Она заглядывала мне в глаза, любуясь их цветом и высматривая контактные линзы, трогала мои красиво завитые ресницы пальцем и смотрела на них сбоку, на лице пыталась отыскать следы веснушек, осмотрела каждый пальчик с маникюром и погладила ткань платья. Она оживилась, в ее глазах светились радость, гордость и восхищение. Даже ее лицо перестало быть безжизненным, и на щеках появился едва заметный румянец.

– Мама, что у тебя с рукой? – потрогала я твердый гипс.

– А! – отмахнулась мама. – Рука сломана.

– Ты мне не говорила об этом по телефону. Давно это случилось?

– Второй месяц уже пошел.

– Это, случайно, не он тебя?

– Он не хотел… Так получилось, – смущенно сказала мама с видом набедокурившего ребенка.

– Как – так? Случайно руку не сломаешь. Он тебя ударил? Чем?

– Обухом. Обухом топора. – Мама так виновато захлопала глазами, словно не отчим ее ударил, а она его.

– Что?! Он ударил тебя топором?! Как?! – Я буквально вскипела от гнева.

– Он хотел меня ударить, а я упала и подставила руку.

– А если бы не прикрылась рукой, то он ударил бы тебя по голове?!

– Наверное.

Я подумала, что сделала большую глупость, уехав одна. Но уже ничего не изменишь. Надо благодарить Бога за то, что отчим не убил ее. Мне не хотелось омрачать нашу встречу, и я заговорила с мамой о другом. Мы с ней пообедали, а потом завалились на кровать и долго-долго беседовали. Ей хотелось знать до мелочей, что произошло со мной за этот год, какие у меня преподаватели, друзья, а особенно ее интересовал Юра. Я ей рассказывала обо всем в шутливой форме, и наша беседа часто прерывалась взрывами хохота. На улице уже забрезжил рассвет, когда мы начали зевать и сонно хлопать глазами. В моей душе все еще жил страх перед отчимом, и, отправившись спать в свою комнату, я заперлась изнутри. А утром я вышла из комнаты в другом виде. Волосы мои опять были скручены в узел на затылке и спрятаны под белым ситцевым платочком. На мне были все те же блуза и широченный сарафан. На носу сидели огромные очки, за которыми спрятались мои зеленые глаза лисенка. Я не нашла в себе сил победить страх.

Вскоре вернулся отчим. Я отметила, что беспутная жизнь и частые пьянки наложили отпечаток на его лицо – оно обрюзгло, опухло, приобрело безжизненный цвет, глаза были красные.

– А, Паша, здравствуй, – сказал он, увидев меня. – С приездом!

– Здравствуй, – ответила я холодно.

– Ну, как студенческая жизнь? Трудно учиться? – спросил он.

Так обычно отцы спрашивают своих детей, но его взгляд при этом скользил по моей фигуре.

– Да нет, нетрудно, если вовремя все учить, – ответила я, и мне на миг показалось, что не было никаких домогательств и похотливых взглядов, не было страха и унижения.

Затем отчим достал из машины сумку с продуктами и извлек из нее две бутылки водки. Он торжественно, словно какую-то ценность, поднял их и сказал:

– Ну что, Паша, выпьем за твой приезд?

Я брезгливо поморщилась. И тут я снова увидела его ощупывающий меня взгляд. Мне он хорошо был знаком.

– Ты уже взрослая, Паша, и наверняка спишь с мальчиками из общаги. Много их у тебя уже было, а? Может, все-таки выпьешь со своим папочкой? – Он сощурился, в его глазах появился нездоровый блеск.

Мне чуть не стало дурно, когда он сказал «папочка». Мгновенно ожили воспоминания из далекого детства, когда он меня купал и клал с собой в постель, а потом требовал целовать в губы «своего любимого папочку». Мне стало страшно и противно так, словно мне в руки сунули лягушку. Я бросила на него презрительный взгляд и, резко развернувшись, пошла в свою комнату.

– Ты смотри, какая она стала! – услышала я за спиной. – Строит из себя невинность! А саму перетр. хали все прыщавые студенты! Гнида! Аля, чего застыла?! Муж приехал, а она стоит, глазами хлопает, как жаба! Дай пожрать!

«Я тебя накормлю, гадина», – думала я, закрывшись в комнате и проглотив комок обиды.

Отчим пил в одиночестве, время от времени требуя от мамы подать ему поесть чего-нибудь горяченького. Мама грела, подавала, а он не притрагивался к пище. Было уже поздно, но отчим все никак не мог угомониться. Полетела на кафельный пол тарелка и разбилась вдребезги. Мама бросилась подбирать осколки, отчим толкнул ее ногой. Она упала, и осколок разрезал ей руку.

– Га-га-га!!! – раздался его ликующий пьяный хохот, который я так ненавидела.

Мама, словно рабыня, не подала виду, что ей больно, и, стоя на коленях, продолжала собирать осколки, а из ее раны на пол падали капельки крови. У меня внутри заклокотал вулкан, и я побежала в свою комнату. Повернув ключ в дверном замке, я натянула резиновые перчатки и достала таблетки. Трясясь от гнева, я доставала таблетку за таблеткой и раздавливала их в порошок. Ссыпав его в бумажный пакетик, я сняла перчатки и спрятала их в сумочку. После этого я устало и отрешенно села на диван, вдруг осознав, что не смогу подсыпать ему этот порошок. И это была не слабость. Я поняла, что мне не стоит опускаться до такой низости. К тому же я, хоть еще и не давала клятву Гиппократа, была не вправе лишать человека жизни, пусть даже такой презренной и ничтожной. Мое предназначение – спасать людей, а не убивать. Я пошла в туалет и, высыпав порошок в унитаз, смыла его водой. Довольно улыбаясь, я наблюдала за тем, как белый порошок растворился и умчался с потоком воды. «Не пускай в свое сердце жестокость, Паша», – повторила я слова мамы и решила действовать по-другому, ведь у меня был в запасе план «Б»…

На следующий день приехала в родительский дом моя бывшая соседка Валя, и я побежала к ней, горя желанием увидеть подругу детства.

Это была моя Валя и в то же время совсем другая. Она стала цветущей женщиной. Валя пополнела, но это лишь добавляло ей привлекательности.

– Пашка! – обрадовалась она. – Как я рада!

Мы обнялись, и Валя потащила меня в дом.

– Идем, я познакомлю тебя со своим мужем и сыном! – сказала она, и ее круглое, как у тети Даши, лицо осветилось материнской нежностью.

– Надо же! То, что ты вышла замуж, я знала, – сказала я, – но что у тебя есть ребенок, мама мне не говорила.

– А она и не знала. Моему сынуле только месяц!

Ее муж Николай оказался мужчиной приятной внешности, правда, с небольшим животиком. Он сидел с довольным видом, покачивая коляску с младенцем.

– Вот, смотри, какие мы! – Валя подвела меня к коляске и отвернула уголок одеяльца, показывая маленькое розовое личико. – Нас зовут Саша.

– Боже мой, он такой крохотный! – тихо сказала я. – И такой хорошенький!

– Ну, давай, рассказывай, как ты? – Валя увлекла меня в свою комнату, и мы долго с ней болтали.

Я рассказала вкратце о знакомстве с Юрой и о том, что хочу забрать маму.

– Правильно сделаешь, если увезешь ее отсюда. Маму твою надо лечить. Моя мать говорила, что у вашего дома постоянно стоит скорая, словно приписана к нему. Да еще этот дурак совсем сошел с ума. Бухает беспробудно… Да что я тебе рассказываю? Ты сама все знаешь.

Мы все никак не могли наговориться. Валя задала мне вопрос, который явно мучил ее:

– Паш, а ты вот так, – она кивнула на мой сарафан, – до сих пор одеваешься?

– Нет, – рассмеялась я. – Это все домашний маскарад.

– А-а-а, – понимающе протянула Валя. – Ты умница, Паша.

– Сама знаю, – улыбнулась я ей.

…Вскоре я поняла, что не выдержу целое лето в таком аду, и решила поговорить с мамой, когда мы остались дома одни.

– Мамуль, ты застраховала дом, как я тебя попросила? – спросила я.

– Ну да, застраховала. Но зачем, я так и не поняла.

– Отчим курит везде, даже в постели. Если бы, не дай бог, случился пожар, где бы ты тогда жила, а?

– И то верно, – легко согласилась мама, не заподозрив никакого тайного умысла.

– А так мне было спокойнее. Хорошо, что этого не произошло. Кстати, я никак не пойму, он работает или нет?

– А! – Мама махнула рукой. – Какой он теперь работник? Куда и подевалась его предприимчивость! То деньги из воздуха делал, а теперь так, зарабатывает от случая к случаю. Даже то, что под ногами лежит, не поднимет.

– И на что же вы жили? И как?

– Как придется. Все пьянство проклятое. От него наши беды.

– Мамуль, ты помнишь, о чем мы с тобой договаривались, когда я уезжала? – начала я издалека.

– О чем именно?

– Что я приеду через год и заберу тебя. Юра снял нам квартиру, и мы можем с тобой уехать хоть сейчас.

– Как – уехать? – Мама растерянно захлопала глазами. – Прямо сейчас?

– Да. Сейчас.

– Я… Доченька, я не могу уехать. Просто вот так взять…

– Почему?! – Я ее не понимала. – Разве не об этом мы с тобой столько мечтали?

– Он пропадет без меня, – сказала мама и отвела взгляд. – Я не могу его оставить сейчас, когда он в таком состоянии.

– В каком состоянии?! Беспробудного пьянства?!

– Доченька, ты же знаешь, что алкоголизм – это болезнь. Было бы подло с моей стороны оставить больного человека. Это несправедливо.

– Несправедливо?! – почти закричала я, вспыхнув, как сухое полено в печи. – А бить тебя топором – это справедливо?! А столько лет бояться, что он в любой момент может изнасиловать твою дочь – это справедливо?! Во что ты превратилась, мама?! Ты на себя в зеркало давно смотрела? Подойди посмотри, во что он тебя превратил! – прокричала я, сделав ударение на слове «он». – В старуху! В инвалида! Сколько тебе лет? Чуть за сорок, а выглядишь ты, мама, извини, на все шестьдесят! А завтра? Что будет с тобой завтра? Он убьет тебя в пьяном угаре, и это будет справедливо?

Я нервно металась по комнате, не зная, что еще сказать. Мама опустила глаза и теребила пальцами здоровой руки подол застиранного халата.

– Он пропадет без меня, – упрямо твердила она. – Пропадет.

– Не пропадет! Это с хорошими, нормальными людьми всегда что-нибудь случается, а такие, как он, живучие, как паразиты. Они там, – я ткнула пальцем вверх, – не нужны! Их там не хотят видеть!

– Доченька, пойми меня, мы столько лет прожили вместе…

– Прожили?! – перебила я маму. – Разве это можно назвать жизнью?! Ты просуществовала, а он годами, капелька за капелькой, как вампир, сосал из тебя жизненные соки. И что теперь? Он забрал у тебя все – красоту, молодость, радость, ничего тебе не оставив.

– Он взял меня с ребенком, с чужим ребенком, – сказала мама, и внутри меня началось извержение вулкана.

– Как ты можешь?! – задыхаясь, крикнула я. – Как?! Ты же знаешь, почему он взял тебя с ребенком! Чтобы видеть твою маленькую дочку голой и дрочить тайком!

Из глаз мамы брызнули слезы, и она, закрыв лицо ладонями, горько расплакалась.

– Прости меня, доченька, прости! Я хотела как лучше, клянусь тебе! – не отнимая рук от лица, говорила мама. – С тех пор как ты появилась на свет, ты стала смыслом моей жизни. Я не виновата, что так получилось. Прости меня за все. Я не хотела. Видит Бог, не хотела!

Мое горло сжал спазм от обиды за ее испорченную жизнь, и я была твердо уверена: мне надо во что бы то ни стало увезти маму, пока не поздно.

– Мама, – сказала я уже более спокойно. – Я тебя ни за что не имею права осуждать. Ты – моя мать, и этим все сказано. Ты заботилась обо мне, дарила свою любовь, подготовила к самостоятельной жизни. Как могла, ты меня от него защищала. Я смирилась с жизнью Гадкого утенка, но я уже взрослая, и теперь моя очередь заботиться о тебе. У меня есть хороший, надежный друг, который позаботится о нас и будет помогать во всем. Мы едем не в никуда, поэтому нам нечего бояться. Я уже договорилась о подработке санитаркой в хирургии. Я буду работать и учиться. Деньги, которые ты для меня копила, я не истратила. Мы с тобой не пропадем – это я тебе обещаю. Подумай хорошенько, что ждет тебя здесь? Он катится по наклонной уже с таким ускорением, что остановиться невозможно. Не-воз-мож-но! Ты это понимаешь?

– Я попробую его еще раз уговорить пойти лечиться от алкоголизма, – всхлипывая, сказала мама.

– Значит, ты уже пыталась его лечить?

– Да. Ничего не вышло. Но я хочу попробовать еще.

– Человек должен сам захотеть, а он не хочет.

– Надо еще побороться.

– Борец ты мой! – Я обняла маму за плечи. – Посмотри на себя – лишь кожа да кости. Давай договоримся так. Мы уедем тайком, а ты оставишь ему записку. Напишешь ему: если я тебе нужна, то одумайся, пролечись и приезжай.

– Ты так считаешь? – Наивная моя мама с надеждой подняла на меня заплаканные, покрасневшие глаза.

– Так будет очень даже правильно. Но если ты откажешься, я тебя свяжу, позвоню Юре, он приедет, и мы увезем тебя силой.

– Это называется похищение, – сказала мама, немного успокоившись.

– Называй, как хочешь, но я тебя все равно заберу отсюда, – сказала я и добавила: – Сегодня же начнем готовиться к отъезду.

– Я все равно не уверена, что так будет правильно.

– Почему же, мама?! – вскрикнула я в отчаянии.

– У тебя своя жизнь. Ты скоро выскочишь замуж, и тебе будет не до меня. И не говори, что такое никогда не случится. Это закономерно, это нормально, таков закон жизни. Дети вырастают и часто забывают за каждодневными заботами о своих родителях. Это как у птиц. Сначала птенцы маленькие, они не могут прожить, не укрываясь в тепле под крылышком у мамы или папы, не умеют сами добывать пищу. А потом, когда начинают самостоятельно летать, покидают родительское гнездо и улетают, чтобы свить свое гнездо, и уже не возвращаются назад. Таков закон природы. Я боюсь остаться одна в чужом городе.

– Я с тобой согласна, когда-то у меня будет своя семья. Но это не значит, что ты перестанешь для меня существовать. Однако остаться с отчимом не лучший вариант. – Я пыталась найти еще какой-нибудь веский аргумент, чтобы убедить ее уехать со мной, и тут меня осенило. – Хорошо. Давай поступим так: ты оставишь ему записку и не будешь выписываться отсюда, и если тебе что-то не понравится или ты все-таки передумаешь, то всегда сможешь вернуться к нему. Договорились?

Мама задумалась и несколько минут сидела молча, взвешивая все за и против.

– Я могу попробовать, но только пусть отец живет здесь. Ему ведь идти некуда.

– Это твой дом, – заметила я.

– Но я хочу, чтобы он остался здесь, – упрямо сказала она, подняв на меня виноватые глаза.

– Делай, как считаешь нужным, – согласилась я и добавила: – Итак, начинаем готовиться ко второму тайному побегу.

– Давай.

Мы опять спрятали на чердаке сумки, и мама при каждом удобном случае переносила туда свои вещи. Иногда она несла их обратно, то ли сомневаясь в принятом решении, то ли для того, чтобы взять что-то другое. Я старалась не спугнуть ее и не вмешивалась в процесс подготовки к побегу.

Однажды отчим до полуночи пьянствовал со своими дружками в кухне. Они много пили, матерились и, строя из себя деловых, заплетающимися языками обсуждали варианты легкого заработка. Было неприятно смотреть, как когда-то весьма небедные люди так опустились, но не хотели признавать этого и продолжали жить прошлым, хотя на их шеях уже давно не было золотых цепей и крестов, а на пальцах – дорогих перстней. Да и одежда на них была еще та, что осталась с золотых времен. На столе уже не красовались дорогие коньяки, пили они самогон, вонь которого смешивалась с отвратительным запахом дыма дешевых безфильтровок[1].

Я кивнула маме, и мы с ней незаметно выскользнули во двор подышать свежим воздухом. Выйдя из душного провонявшегося помещения, мы словно попали из ада в рай. Ночь была безветренной. Дневная жара спала, было прохладно. Ярко светила огромная круглая луна, в саду было светло и спокойно. Тишину нарушало лишь стрекотание кузнечиков. Мы сели на скамейку под грушей, и я прислонилась спиной к ее толстому шероховатому стволу.

– Паша, я все хотела спросить, но не решалась, – начала мама.

– Спрашивай.

– Вы ведь с Юрой совсем недавно познакомились?

– У нас было всего пять встреч, – я подняла руку и растопырила пальцы. – Но это были необыкновенные встречи.

– Значит, ты его еще плохо знаешь?

– Мне кажется, что я его знаю целую вечность, – сказала я с воодушевлением, как в старинных фильмах.

– Я так хочу, чтобы ты не ошиблась, чтобы не пришло потом горькое разочарование.

– Я знаю, мама, знаю. Все родители хотят, чтобы дети не повторили их ошибок. Но он такой… Это выше моих сил. Я верю ему, как самой себе.

– Дай-то Бог. Я просто хотела узнать, почему ты согласилась, чтобы он снял нам квартиру, оплатил ее. Вы ведь мало знакомы.

– Сначала я была против, но он сам так захотел. Понимаешь, пришел и сказал, что это недалеко от его дома и что он уже оплатил аренду. То есть просто поставил меня перед фактом.

– Надо вернуть ему деньги.

– Мама, ты очень старомодна, – сказала я, улыбнувшись. – Что это за мужчина, если сначала дает деньги, а потом берет их обратно, да еще у дамы? К тому же ему хорошо помогает отец. Он – состоятельный человек.

– Расскажи мне о его семье, – попросила мама и положила голову мне на плечо.

Я вкратце рассказала то, что знала от Юры о его отце и матери.

– Мама, каким был мой отец? – спросила я, закончив свой рассказ.

– Хорошим. Добрым. Красивым, – мечтательно произнесла мама, подбирая нужные слова.

– Такой хороший и добрый, что до сих пор не навестил родную дочь? – с сарказмом спросила я.

– Он писал мне, но я не отвечала.

– Почему?

– Была гордой. К тому же он обманул, обидел меня, и я не могла ему это простить. И если бы даже простила, то что изменилось бы? У него ведь была семья.

– А мною он интересовался? – спросила я, и сердце замерло в ожидании положительного ответа.

– Интересовался. Он хотел приехать повидать тебя, но в то время я уже была с Андреем и ответила ему, что у тебя есть прекрасный отец и что ему не надо больше писать.

– Да-а-а, это точно: замечательный отец… И он не писал, не интересовался, – я то ли спросила, то ли продолжила ее мысль.

– А как он мог после этого писать? Я написала, что он умер для меня.

– Но я ведь не умерла! Почему он не приехал на мое совершеннолетие? Ну, пусть не приехал, но хотя бы открытку копеечную мог прислать! Неужели он забыл о грехах своей молодости? Живет спокойно со своей женой и сыном. Наверное, уже есть внуки, которых он приглашает в гости на выходные, усаживает себе на колени и угощает конфетами. А родную дочь навсегда вычеркнул из своей жизни и постарался забыть о ней. И совесть вроде бы как чиста, можно спокойно жить дальше. Так ведь? – говорила я, чувствуя, как растет в моей душе ненависть к незнакомому отцу.

– Не говори так. Мы ведь о нем ничего не знаем.

– А зачем нам знать? У нас прекрасная семья, заботливый папа, и мы все счастливы до безумия. Почему он не помогал тебе? Обеднел? Стал нищим?

– Паша, ну что ты завелась, в самом-то деле? Я же сказала, что просила его не вмешиваться в нашу жизнь – он так и сделал. Значит, он, как человек интеллигентный, просто проявил благородство.

– Благородство! – хмыкнула я. – Вот отец Юры действительно благородный человек. У него ведь тоже не сложилась семейная жизнь. И он, как и мой отец, уехал далеко, куда-то на Север, но до сих пор помогает и своей бывшей жене, и сыну.

Мама, как всегда, приняла все упреки на свой счет и только тяжело вздохнула.

– Пойди посмотри, что они там делают. Пора уже спать ложиться, – сказала мама, видимо, желая прекратить неприятный разговор.

Я поднялась, потянулась, выпрямляя затекшую спину, и вдруг увидела свет в окне моей комнаты. Сначала я подумала, что просто забыла его погасить, но в душу закралось смутное подозрение, и я пошла на свет. Подойдя тихонько к окну, я увидела, что плотные шторы не задернуты, и подняла голову. То, что я увидела, заставило меня отпрянуть и зажать рот рукой, чтобы не вскрикнуть. Отчим держал мои кружевные красные трусики перед своим носом и нюхал их! Во мне бурлили негодование и злость, и хотелось сейчас же схватить маму за руку и бежать отсюда подальше, куда угодно, хоть на край земли, если такой существует. Но это было невозможно, и я, подождав, пока немного остыну, подошла к матери.

– Если бы мой отец был настоящим мужчиной, он бы настоял на встрече со своей дочерью, – сказала я. – Он не должен был допустить такого.

А еще я подумала, что он, именно он, виноват в том, что случилось с мамой. Я ненавидела отчима всеми фибрами души, но и родного отца я не любила, хотя совсем его не знала.

Я бросила взгляд на светящееся окно моей комнаты и подумала о том, что это были мои первые и последние студенческие каникулы в родительском доме. Это я знала точно.

Наш побег

В последние дни мама стала грустной и задумчивой. Стараясь ничем не мешать ее долгим приготовлениям, я изнывала от ожидания и тайком наблюдала за тем, как она каждый день уединялась, садилась за стол и доставала из ящика стола ручку и чистый лист бумаги. Она подолгу сидела, погрузившись в раздумья и глядя на пустую стену. Потом она принималась что-то быстро писать. Наверное, сочиняла прощальное письмо отчиму и старалась быстрее записать появившуюся мысль. Она подолгу перечитывала написанное и снова замирала в одной позе, становясь похожей на статую. Затем она нервно комкала лист бумаги, клала его в пепельницу, подносила к нему зажженную спичку и смотрела, как пламя пожирает ее записанные мысли.

Только через неделю она появилась в дверях с сияющей улыбкой, торжественно держа перед собой исписанный лист, словно только что создала мировой шедевр, а не написала записку этому идиоту.

– Вот! – протянула она мне листок. – Прочти.

– А это удобно?

– Читай, читай! – сказала мама и посмотрела на меня, явно ожидая одобрения.

«Пусть будет написано что угодно, – мелькнула у меня мысль, – лишь бы она не передумала ехать». И я начала читать, беззвучно шевеля губами.

«Дорогой Андрей! Мы прожили с тобой много лет, а ты не замечал, что рядом была любящая женщина, которая желала одного – семейного счастья, но оно обходило наш дом стороной. Последнее время ты стал много пить, и мне уже невыносимо жить с тобой. Не считай меня подлой, но я покидаю тебя на некоторое время. Я уезжаю с дочерью, оставляю тебе дом и все, что в нем есть. Я даю тебе шанс исправить ситуацию. Если ты меня еще любишь, то иди лечиться, а когда будешь здоров, позвони мне, и я вернусь. Мы сможем начать жить с чистого листа. Я верю, что мы с тобой будем вместе и в наш дом придут счастье и покой. Надеюсь, до скорой встречи!

Твоя Аля»

– Ну как? – спросила мама.

– Здорово! – заключила я, зная, что надежды мамы не оправдаются. Он никогда не станет нормальным человеком, мама не вернется сюда, и дома, полного счастья, не будет.

– Мы можем ехать? – спросила я, возвращая маме письмо.

– Может, поживем здесь еще недельку? – Голос мамы опять прозвучал робко и неуверенно.

– Мамочка, мы же договорились! И это ведь не навсегда, – напомнила я ей. – Когда его не будет дома?

– Завтра. Его не будет завтра, – упавшим голосом сказала она и пошла на чердак прятать свой «шедевр».

– Мама, ты документы, медицинскую карточку не забыла взять?

– Нет. Я ничего не забыла, – ответила она, витая мыслями где-то очень далеко.

Итак, я спала последнюю ночь в доме, где родилась и стала Гадким утенком. Конечно, я не могла уснуть. Шторы на моем окне не были задернуты, и в комнату заглядывала любопытная круглолицая луна, знающая все о наших замыслах. В моей голове, словно фильм о чужой жизни, проносились воспоминания. Сначала вынырнуло из памяти раннее детство, когда мама была здорова и водила меня в садик. Потом я вспомнила, как отец купал меня, без трусиков клал спать в свою постель и трогал меня в паху. Вспоминалась мама, лежащая на кровати с окровавленной головой, и многое другое… Скоро все закончится, а потом забудется, как ночной кошмар. Я ненавидела этот дом, пропахший едким табачным дымом, со всеми его старыми шкафами, пожелтевшими допотопными обоями, старыми шторами и начищенными кастрюльками. Все здесь напоминало о плохом. Он представлялся мне источником несчастий, страха, унижений. И надо было сделать все возможное, чтобы никогда сюда не вернуться.

В своей комнате не спала мама. Было слышно, как то и дело скрипят пружины старой родительской кровати, но я не стала идти к ней, решив предоставить возможность побыть последнюю ночь наедине со своими мыслями. Когда за окном забрезжил рассвет, я достала заранее подготовленную маленькую отвертку и тихонько, на цыпочках, прошла в кухню. Мама под утро уснула, и я могла спокойно сделать то, что задумала.

Дотянувшись рукой до счетчика на электрощите, я нажала поочередно на две желтые кнопки. Они издали громкие щелчки, и я замерла, прислушиваясь, не проснулась ли мама. В родительской спальне было тихо. Став на четвереньки, я пробралась к холодильнику, стоящему у окна, и отодвинула штору, за которой пряталась розетка. Вытащив из нее вилку холодильника, я стала вывинчивать шурупы. Я быстро орудовала отверткой, словно занималась этим всю жизнь. Сняв корпус розетки, я ослабила контакты так, что они почти болтались, а потом поставила на место корпус розетки и включила холодильник. Убедившись, что шторы касаются розетки, я нажала на кнопки на счетчике. Холодильник, недовольно буркнув, заработал.

«Надеюсь, что я все сделала правильно и это сработает», – подумала я и пошла прятать отвертку. Теперь можно было идти будить маму.

Мы с ней стащили с чердака тяжелые сумки, молча оделись, попили чаю. Было такое ощущение, будто мы собирались съездить за продуктами и к обеду вернемся домой. Я ободряюще подмигнула маме и сказала:

– Не забудь записку оставить.

– Я помню, – тихо, почти шепотом сказала она, словно в доме был кто-то третий, способный подслушать наш разговор.

Мама достала свое письмо и, погладив его рукой, положила на стол. В это время в розетке за холодильником раздался треск, и я испугалась, что мама обратит на это внимание, но она витала мыслями где-то далеко отсюда. Я положила в сумку сверху сарафан и блузу, завернув в них свои большие очки. Я не знала, понадобится ли мне все это когда-нибудь, но времени на раздумья не было. Окинув последний раз взглядом наше жилище, я не испытала сожаления, ведь я оставляла здесь все плохое и была полна радужных надежд.

– Идем? – сказала я маме.

– Пора, – согласилась она. – Присядем на дорожку. Говорят, это к удаче.

Я присела на краешек стула, прислушиваясь к тихому потрескиванию в розетке.

– Нам надо спешить. – Я поднялась и взяла в руки тяжелые сумки.

Мама заперла входную дверь и положила ключ под коврик на крыльце.

На вокзале у нее был отрешенный вид, она безразлично смотрела куда-то в пустоту. На мгновение меня охватили сомнения: а правильно ли я поступаю? Но я тут же их отбросила. Я покидала ненавистный дом, навсегда оставив здесь Гадкого утенка – несчастного, униженного, некрасивого. Мне удалось вырвать маму из лап зверя, а в городе меня ждал добрый и надежный Юра. «Все прекрасно!» – сказала я себе и шагнула к вагону, увлекая за собой маму. Она покорно, словно шла на эшафот, поднялась по ступенькам в вагон и бросила тоскливый взгляд туда, где так и не стала счастливой. В купе она сразу уселась и сложила руки на коленях.

Я пыталась поговорить с мамой, но она отвечала невпопад, и я оставила ее в покое. Только спустя часа три я заметила, что в грустных глазах мамы появился живой интерес к мальчику лет шести, сидевшему напротив. Ребенок ехал со своей бабушкой, и сначала ему не было скучно. Он был занят тем, что лазил, как маленькая обезьянка, вверх-вниз, с полки на полку, и с интересом смотрел в окно, не доставляя особых хлопот дремлющей бабушке. Но вскоре ему эти занятия наскучили, и он пошел бродить по вагону, с нескрываемым любопытством рассматривая всех без исключения пассажиров. Иногда он прибегал с сияющим лицом и радостно клал на столик яблоки, конфеты, виноград – все то, чем его угостили новые знакомые.

– Ба, ба, – дергал он за рукав сонную бабулю, – смотри!

Бабушка открывала глаза, бормотала: «Вижу-вижу. Далеко не ходи», – и опять ее глаза закрывались, а голова клонилась на грудь.

В конце концов, обследовав весь вагон до последней детали, мальчик вернулся в купе и, достав яркую книжку из сумки, снова стал дергать бабушку за рукав.

– Ба, ба, почитай сказку, – заныл он.

Бабушка открыла книгу, и мальчик уселся с ней рядом. Она, прочитав несколько строк, замолкла на полуслове, и ее голова снова опустилась.

– Ба, ба, не спи! – стал тормошить ее внук.

– Я не сплю. – Старушка мотнула головой, прогоняя сон.

Но не проходило и минуты, как она опять начинала клевать носом.

– Как тебя зовут? – спросила мама у мальчика.

Тот окинул маму оценивающим взглядом и, очевидно проникшись к ней доверием, сказал:

– Саша. Мне вот сколько лет. – Он загнул на руке пальчик и показал ей оставшиеся четыре.

– Надо же! А я думала шесть.

– Не угадала, – расплылся в широкой улыбке наш маленький сосед по купе.

– Хочешь, я тебе почитаю книжку?

– Да, – согласился Саша и сел рядом с мамой.

Пока она была занята ребенком, я пошла в тамбур, чтобы позвонить тете Даше, – Валюша снабдила свою мать благом цивилизации – мобильным телефоном. Я посвятила тетю Дашу в наши планы, и мы с ней договорилась, что я буду ей периодически звонить, а она – наблюдать, что будет делать отчим, когда вернется домой и узнает, что мы с мамой сбежали.

– Тетя Даша, ну, что нового? – спросила я с замирающим сердцем.

– Пока его нет.

– Может, вы не видели, как он вернулся? – спросила я, вспоминая потрескивание в розетке за шторой.

– Да нет, я бы увидела. Я, Паша, в саду варенье малиновое варю. Знаешь, и газ в доме есть, а на двух кирпичах и дровах оно всегда вкуснее. Никуда я от миски не отходила, и ваш двор передо мной как на ладони. Ты, если сможешь, перезвони через часок.

– Хорошо, перезвоню, – сказала я, вздохнув с облегчением.

– А мать-то как? Держится?

– Да, у нас все нормально.

Я звонила тете Даше через каждый час и наконец услышала ее встревоженный голос.

– Даже не знаю, как тебе, детка, и сказать… – она замялась.

– Что случилось?! Говорите! – попросила я, и мне даже не понадобилось придавать голосу трагические нотки, так сильно я разволновалась.

– Я пошла в дом за банками, чтобы разлить в них варенье, малиновое варенье, ты же знаешь, я варила варенье, – сбивчиво говорила тетя Даша. – Прошло, может быть, минут двадцать, может, полчаса. А тут еще позвонила Валя, я с ней немного поболтала… Потом услышала крики. Выбегаю, смотрю, а из окон вашего дома валит дым!

– Что?! – воскликнула я, чувствуя, как бешено колотится мое сердце.

– Представь себе, – тетя Даша всхлипнула, – Андрей носится вокруг дома, орет как резаный, а дым… В общем, вызвали пожарку, а они знаешь, как ездят. Мне, конечно, пришлось сказать, что я видела, как вы вдвоем уходили из дома.

– Дом сгорел… полностью? – тихо спросила я в надежде услышать заветное «да».

– Одни стены обугленные остались. Ничего, абсолютно ничего не удалось спасти, – вздохнула моя соседка. – Как же вы теперь?

– Не знаю, – сказала я и довольно улыбнулась.

– Как твоя мать все это перенесет? Ей нельзя волноваться…

– Я пока ей ничего говорить не буду. Потом скажу. Я вам еще позвоню, – и я попрощалась с тетей Дашей.

«Сработало! – Вены на висках радостно пульсировали. – Прошлого как будто и не было! Все сожрал огонь. Теперь назад дороги нет, все мосты сожжены – в прямом смысле».

Я еще постояла в тамбуре, прижавшись лбом к захватанному руками прохладному стеклу. Когда мама немного освоится на новом месте, я постепенно подготовлю ее и сообщу о пожаре. Один раз нам все-таки придется съездить в село, чтобы получить деньги по страховке за сгоревший дом. Будет повод все увидеть своими глазами и еще раз убедиться, что от страшного прошлого осталось одно пепелище.

Юра

Мама, как ребенок, радовалась всему, что было в квартире. Ее мог привести в неописуемый восторг обнаруженный в кладовке старый треснувший глиняный цветочный горшок, в который она сразу же захотела посадить какое-нибудь растение.

– Это хозяйский? – спросила она, держа горшочек в руках так, словно это была древнегреческая амфора.

– Зачем он им? Наш.

– Наш, – ласково сказала она и радостно побежала мыть его под краном.

– Надо поменять шторы, – другой раз предложила мама.

– Зачем? Они чистенькие и вполне приличные.

– Нет, это чужие, а я хочу, чтобы у нас были свои, – настаивала она. – Давай купим самые дешевенькие, но они будут наши.

И я соглашалась. Мы шли в магазин, и она, как зачарованная, подолгу ходила между рядами витрин, щупала ткани, смотрела сквозь них на свет, изучала цены, консультировалась с продавцами и в итоге покупала какую-нибудь дешевку. Я радовалась, наблюдая за тем, как она постепенно возвращается к жизни, как на ее щеках появляется еле заметный румянец, как она все чаще и чаще подходит к зеркалу.

Я в городе была уже пять дней, а до сих пор не видела Юру, только разговаривала с ним по телефону. Моя душа рвалась к нему, но я не могла пока оставить маму одну. Однажды вечером мы с мамой вышли на лоджию, она уселась на стул. Опершись на перила, мама свесила голову вниз и с любопытством наблюдала за происходящим во дворе. Соседская лоджия подходила к нашей вплотную, они были разделены кирпичной стеной. Я заметила на ней седовласого мужчину, который, вытянув голову, посматривал в нашу сторону.

– Сосед, здравствуйте, – сказала я, желая завести разговор.

– Здравствуйте, здравствуйте! – Он обрадованно закивал. – Теперь вы здесь живете?

– Да, – ответила мама. – Мы с дочерью живем. Меня зовут Аля. А вас?

– Степан Иванович. А вашу красавицу дочь как величать?

– Павлина, – ответила я, назвав свое полное имя.

– Надо же, какое красивое имя! А откуда вы приехали?

Между соседом и мамой завязался оживленный разговор, и я почувствовала себя лишней. Решив, что теперь мама в надежных руках, я позвонила Юре и сообщила, что у меня есть свободное время.

– Скоро буду, – сказал он.

Я оставила маме записку, не желая мешать ей беседовать с соседом, быстро собралась и уже через несколько минут вышла во двор и направилась к тому месту, где должна была стоять машина Юры. Я издали заметила «мицубиси» и стоящего рядом Юру и испытала чувство неописуемой радости, наполнявшей меня ярким светом. Я хотела идти спокойно, уверенно, не спеша, но не могла сдержаться и ускорила шаг, а потом просто побежала ему навстречу. Земля уплывала из-под моих ног при виде его приближающейся медвежьей фигуры, и мне казалось, что я лечу, так как чувствовала невесомость своего тела.

Я влетела в его объятья, и он схватил меня, как хватают в охапку цветы – надежно и нежно, а я прильнула к его сильному теплому телу и закрыла в блаженстве глаза.

– Милый, милый, – шептала я, не желая слышать голос разума, советовавшего не торопиться открывать свое сердце. – Как я скучала по тебе! Я не могу без тебя.

Он погладил меня по волосам, потом оторвал мою голову от своей груди и нашел мои губы.

– Лисенок, мой хороший, самый лучший лисенок! – произнес он. – Я тебя похищаю, и никакие возражения не принимаются.

– Я не против, – сказала я, когда волна нежности, внезапно нахлынувшая на меня, немного спала.

Я заглянула в его глаза, сияющие радостью встречи, провела пальцем по лицу, словно пытаясь убедиться, что он существует, что он рядом и он мой. Юра пальцами потянул к вискам уголки своих глаз.

– Лисенок. – Он скорчил смешную рожицу и показал кончик языка.

– Товарищ следователь, нехорошо дразнить девочек! – рассмеялась я.

– А я буду! – озорно, по-мальчишески, сказал Юра. – Я буду так делать при каждой встрече и при расставании. И если ты будешь вспоминать меня, перед твоими глазами возникнет вот такая смешная рожица. Лисенок!

Он еще раз сделал глаза узкими и раскосыми, рассмешив меня снова.

– Мне не хватало тебя, – горячо прошептал Юра, едва мы поднялись в его квартиру. – Если бы ты знала, как я скучал по тебе!

– Я тоже, – шепнула я, прижимаясь к нему всем телом, словно желая перетечь по капельке в него.

– Я так долго тебя искал, так долго! Теперь, чтобы ты ни говорила, я не отпущу тебя надолго.

– Наверное, это происходит не со мной, – размышляла я вслух. – Так не бывает.

– Бывает.

– Не может быть все настолько хорошо.

– Может.

– А что, если я тебя придумала?

– Не придумала.

– Мне иногда кажется, что я сплю, а когда проснусь, ты исчезнешь, как утренний туман при первых лучах солнца.

– Не исчезну. Мы будем вместе. Всегда.

– Правда? Ты меня не обманываешь?

– Нет. Ты такая чистая, бескорыстная, красивая. В тебе нет ни капельки лжи, а для меня это важно. Нет, наверное, я не то говорю. Какая разница, какая ты? Я просто очень тебя люблю. – Последние слова Юра произнес четко, выделяя каждое слово, и у меня опять закружилась под ногами в бешеном темпе земля.

– Повтори, – глядя в его ясные темно-голубые глаза, попросила я.

– Люблю, люблю, люблю. – Он начал покрывать мое лицо, шею, губы, глаза страстными поцелуями, и я окончательно потеряла ощущение собственного веса и реальности, и меня подхватили его крепкие руки.

– Милый, любимый, – шептала я, прильнув к его груди.

Юра бережно опустил меня на широкую кровать, и наши разгоряченные тела сплелись в неистовом танце любви. Все вокруг стало ярким, сверкающим, словно было залито лучами солнца, и наши тела стали невесомо парить над бренной землей…

Приняв душ, я обмоталась большим пушистым полотенцем.

– Я позвоню маме. Надо узнать, как она, – сказала я Юре и потянулась к телефону, сиротливо лежавшему на столе.

– А мы со Степаном Ивановичем печем вишневый пирог, – радостно сообщила мама. – Он только сегодня приехал с дачи, а там у него полно вишен. Я пригласила его, как своего соседа, на чай. А он принес вишни, и у нас возникла идея испечь пирог.

– Ты не скучаешь?

– Что ты! Мне некогда, доченька. Тесто уже готово. Степан Иванович выковырял все косточки. Теперь дело за малым. А ты как, Паша?

– Я у Юры. Если ты не против, я заночую у него.

– Я же не маленькая, чтобы нянчиться со мной. Не беспокойся обо мне.

– Я тебе еще позвоню.

Я отключила телефон и мысленно поблагодарила небеса за то, что послали нам в лице доброго соседа друга для мамы.

В нашем распоряжении были целый вечер и ночь. И я пыталась насладиться каждой минутой, каждым мгновением, проведенным с Юрой. Мы сели на диван перед телевизором. Юра обнял меня, а я один за другим отправляла в рот кусочки почищенных грецких орехов, пакет с которыми держала в руке.

– Юра, тебе отец не предлагал переехать к нему, работать с ним?

– Не то что предлагал, а настаивал на этом. Отец до сих пор хочет, чтобы я занимался вместе с ним бизнесом.

– А ты захотел стать следователем.

– Да. Представь себе, по зову души.

– Но был какой-то толчок? – спросила я, положив в рот очередной кусочек орешка.

– Когда я был маленьким и мы жили с мамой вдвоем, у нас была соседка тетя Маша, они с мамой были близкими подругами. Тетя Маша не была замужем, но родила сына Алешу, с которым мы вместе росли. Я считал его своим братом. Мы были с ним одногодками и большую часть времени проводили вместе. Тете Маше было трудно одной, и она работала на двух работах. Моя мама не работала, и Лешка почти все время жил у нас. Отец нас обеспечивал, и мама часто покупала нам одинаковые игрушки, одинаковые шорты, одинаковые рубашки. В школу мы тоже пошли вместе и сидели за одной партой.

– Вы никогда не ссорились?

– Один раз, – Юра улыбнулся уголками губ. – Когда нам было по четырнадцать лет, как-то зашел разговор о девчонках. Лешке нравилась наша одноклассница Таня, а я ее терпеть не мог. Мы в тот день шли домой из школы, и Леша начал восхищаться достоинствами Тани. Он говорил, что таких больших синих глаз, как у нее, ни у кого нет, а я заявил, что у Таньки мутные, как у коровы, глаза, и смотрит она исподлобья, как корова на проезжающую машину. «И ходит она, как утка, переваливаясь с боку на бок, потому что у нее толстая жопа!» – прокричал я ему. «Это неправда! Ты это выдумал, потому что завидуешь мне! Танька – самая классная девчонка!» – доказывал мне Леша запальчиво. «Самая классная телка!» – заржал я. И тогда он мне ка-а-к влепит по роже! Я и сел на задницу.

Я представила эту картину и рассмеялась.

– Представляешь, с какой физиономией я пришел домой? Нос распух, а под глазами сразу вскочили вот такенные фингалы! – Юра показал на себе двумя руками размеры синяков.

– И что было дальше?

– В тот день мы шли домой порознь. Я, чтобы не идти по тому же тротуару, что и он, пошел вокруг дома. Мама сразу: «Ох, ах! Кто же это тебя так?»

– Ты признался?

– Нет. Сказал, что на уроке физкультуры мне в лицо угодил футбольный мяч.

– Она поверила? – улыбнулась я.

– Не знаю. А на следующий день я посмотрел на Таньку опухшими, но уже другими глазами. Наверное, этот урок пошел мне на пользу, и она мне показалась если не красавицей, то и не такой уж уродиной. Так себе, обычная девчонка. Об этом я сказал Лешке, когда мы вышли из школы после уроков. Мы сразу же помирились и больше не ссорились. Просто не было у нас времени на ссоры, – в голосе Юры прозвучали грустные нотки.

– Что-то случилось?

– Да. Через год, ровно через год. Нам тогда мама купила одинаковые дорогие наручные часы, с которыми мы не расставались, и они стали предметом нашей гордости и зависти одноклассников. В тот вечер Леха, как обычно, прогуливался под окнами дома, где жила его первая любовь Таня. Два моральных урода ударили его металлическим прутом по голове, чтобы забрать часы. Лешка умер через сутки в больнице, так и не приходя в сознание.

Юра замолчал и нервно сглотнул.

– Их не нашли?

– В том-то и дело, что было известно, кто это сделал. Их опознала Таня, смотревшая с балкона вниз, их узнал парень из соседнего дома. Их даже задержали. Но оказалось, что это были сыночки исполкомовских тузов. Ма-жо-ры. У них разве что птичьего молока не было, а они за часы…

– Ну и что?! – Я недоуменно уставилась на него.

– А то, что их казнить нельзя, помиловать. Тане сказали, что она не могла на таком расстоянии рассмотреть лица убийц, а парня просто запугали так (а может, и заплатили ему), что он сменил место жительства. Их не посадили, и они до сих пор, не испытывая угрызений совести, ходят по земле, катаются на дорогих иномарках и, скорее всего, спят спокойно по ночам.

– Бедная тетя Маша! Как она все это пережила? – вздохнула я.

– Она не пережила. Она просто не смогла пережить этого. Нет, она как-то выдержала похороны и ждала суда. Но когда этих подонков отпустили из зала суда за недоказанностью вины, она набросилась на них прямо там, желая задушить обоих. Ее еле оттащили. Один из них, проходя мимо, нагло и цинично бросил ей в лицо: «Спокойно, мамаша! А то будешь гнить в земле, как твой урод». Тогда она как-то сникла и пошла домой, где в тот же день повесилась.

– Ужас! – сказала я, передернув плечами.

– Я тогда не мог понять, почему закон не одинаковый для всех, как одно небо над всеми. У меня в голове не укладывалось, как такое может быть: весь город знает, кто убийцы, а милиция их не арестовывает, и они спокойно идут на свой выпускной вечер и веселятся, тогда как мой Лешка лежит в земле. И я твердо решил идти учиться в юридический, чтобы быть честным ментом. – Юра горько улыбнулся: – Отец мне говорил: «Юра, один в поле не воин. Рано или поздно ты поймешь, что в органах нет честных людей. Все они покупаются за деньги, а если появляется добросовестный человек, его это болото топит».

– Что ты такое говоришь, Юра? – Я испугалась за него. – Зачем тебе нужна такая работа?

– Павлинка, я очень долго, полтора года отслеживал каналы распространения наркотиков в нашем городе. Я не спал ночами, чтобы узнать, кто, откуда и что завозит. Я подключил кучу информаторов, пытаясь найти того, кто стоит за всем этим. Было бы очень просто организовать рейд, взять с поличным распространителей и бросить их за решетку. Но мне было непонятно, почему у нас все знают, где и кто продает наркоту, но их не трогают. И я начал охоту. Вернее, один бы я не справился. Мы охотились вдвоем – я и мой сосед, он же мой лучший друг Васек. И когда нам удалось узнать, кто является поставщиком, у нас глаза полезли на лоб.

– Инопланетянин? – ляпнула я и тут же осознала неуместность этой глупой шутки.

– Я бы не так удивился, если бы это был инопланетянин, – сгладил ситуацию Юра и продолжил: – Начальник уголовного розыска! Наш начальник, который на совещаниях, положа руку на сердце, говорит нам о чести мундира!

– Не может быть! Я всегда считала работников внутренних органов очень порядочными и честными людьми.

– Я тоже был до поры до времени таким же наивным, как и ты. Еще не разуверившись в торжестве справедливости, я в рапорте все рассказал о делишках этого Валерия Петровича Наумова и сам положил его на стол начальника отделения милиции. Тот поблагодарил, как и полагается, за службу, и я со спокойной душой ушел и стал ожидать должной реакции. Но дни шли, и ничего не происходило.

– Но почему?! – Я и не заметила, как перестала грызть орехи, отложила пакет в сторону и сидела, крепко прижавшись к Юре.

– Такой же вопрос я спустя месяц решил задать начальнику милиции. Он долго молчал, хмурился и сопел, потом посоветовал мне как следует выполнять свою работу, а он, мол, сам знает, что ему надо делать. Я ответил, что буду стараться и надеюсь, что он все-таки примет соответствующие меры.

– После этого что-то изменилось?

– Они просто накрыли точки распространения наркотиков, и на ближайшем совещании был зачитан приказ о дополнительной звездочке на погонах, как ты думаешь, кого?

– Наумова?!

– Совершенно верно. Ни о проделанной мной и Васьком работе, ни о рапорте начальнику ничего не было сказано.

– Вот это да! – протянула я.

– Нам с Васьком не нужны награды и повышения. Мы хотели просто честно исполнять свой долг, и мы его исполняли, но, оказалось, что сунули нос куда не надо. Я понимаю, что, не знай они, кто мой отец, меня давно бы уже вышвырнули из органов. Их сдерживает пока только это, – задумчиво произнес Юра.

– Может, и правда не стоит ворошить осиное гнездо? – осторожно спросила я, заглянув ему в глаза.

– Я уже не могу остановиться! Понимаешь? Не мо-гу! Мне было пятнадцать лет, когда я у могилы друга дал клятву бороться со всякой нечистью, и я сдержу свое слово.

– Но ты ведь знаешь, что все они повязаны. Думаешь, так просто начальник милиции закрывает на все глаза?

– Конечно же, не за «спасибо». Но мы с Васьком решили действовать уже по-другому, более умно. Наумов стал осторожнее, и все равно на месте старых точек продажи наркотиков, как грибы после летнего дождя, появились новые. И мы точно знаем, что их, опять же, крышует Наумов. Мы узнали, что он не только их прикрывает, но и является основным поставщиком наркоты из Средней Азии и даже из Афганистана. Осталось еще кое-что сделать, и мы докажем это.

– И опять ничего не изменится, – сказала я.

– Изменится! Теперь мы все записываем, снимаем и сбрасываем на флешку. Когда доказательств будет достаточно, мы передадим ее в столицу.

– А ты не думаешь, что там творится то же самое?

– Возможно. На такой случай у нас есть запасной вариант. У отца в столице есть старый друг, которому отец когда-то оказал важную услугу. Думаю, он этого не забыл.

– Мне страшно за тебя. – Я еще крепче прижалась к нему. – Ты затеял опасное дело.

– Ну что ж, я сам выбрал свой путь. По нему и буду идти до конца.

– С тобой ничего не случится?

– Лисенок, – Юра отстранился и потянул пальцами уголки глаз к вискам, – улыбнись!

– Да ну тебя! – Я шутливо шлепнула его по спине. – Лучше скажи, ты готов познакомиться с моей мамой?

– А ты с моей?

– Честно говоря, мне страшновато, – призналась я.

– Почему?

– Вдруг я ей не понравлюсь?

– Главное, что мне ты нравишься. И теперь, когда у меня есть ты, я готов свернуть горы.

Юра крепко прижал меня к себе, и мне стало так тепло и спокойно…

Наши мамы

Мама последний раз бросила на меня придирчивый и оценивающий взгляд.

– Кажется, ты выглядишь неплохо, – заключила она.

– Мама, ты можешь мне честно сказать: кажется, что я хорошо выгляжу, или на самом деле?

– Для меня ты всегда выглядишь лучше всех. Вон, зеркало перед тобой, иди и смотри сама, если мое слово для тебя ничего не значит, – сказала мама раздраженно и отвернулась.

Я не обратила внимания на ее тон и в который раз подошла к зеркалу. Новый брючный костюм бирюзового цвета очень шел к моим зеленым глазам и подчеркивал тонкую талию. Высокие каблуки черных туфель делали меня еще стройнее и выше. Волосы на висках мы с мамой немного подобрали и заплели в две тонкие косички, которые соединялись на затылке новой заколкой в тон костюму. С маленьких мочек ушей свисали длинные сережки с серебряными капельками, а легкий макияж сделал лицо более выразительным. Казалось бы, все идеально, но меня ожидало знакомство с мамой Юры, и я волновалась так, словно должна была участвовать в конкурсе красоты, и от победы в нем зависело мое будущее.

– Будь что будет! – заключила я и повернулась к маме: – Пожелай мне удачи.

– Иди уже, зануда, – улыбнулась мама.

Я подошла к двери, когда из кухни донесся ее голос:

– А тортик? Тортик забыла!

– Ну надо же! Какая я растяпа! Пришла бы в гости с пустыми руками. Здрасьте, я ваша Настя!

Забрав тщательно упакованный торт, я попрощалась с мамой и вышла на улицу, где у машины меня уже ожидал Юра.

– Ты… ты… – начал он, запинаясь, но овладел собой и сказал: – Ты выглядишь восхитительно!

– Сама знаю, – улыбнулась я и села в машину.

Мама Юры жила совсем недалеко от нас, всего за пару кварталов, в новой девятиэтажке, на шестом этаже, в просторной двухкомнатной квартире с хорошей мебелью и огромной лоджией, тянущейся вдоль двух комнат. Ксения Ивановна, так ее звали, была старше моей мамы лет на десять-пятнадцать, но выглядела хорошо. Она была ростом ниже моей мамы и полнее ее, но полнота не портила ее, а придавала женственности и мягкости. Волосы, коротко стриженные, покрашенные в каштановый цвет, были красиво уложены. Мягкие черты лица, синие глаза и добрая улыбка – все это вызывало доверие.

Мы пили чай, и я пыталась понять, похож ли Юра на свою мать. Но, как я ни присматривалась к ее лицу, так и не смогла обнаружить между ними ни малейшего сходства. «Наверное, Юра похож на своего отца», – решила я и перестала поглядывать на Ксению Ивановну с любопытством.

– Значит, ваша мама совсем недавно в городе? – спросила Ксения Ивановна.

– Да. Я забрала маму этим летом.

– Наверное, ей трудно сейчас без знакомых, без родственников, без подруг?

– Пока из знакомых у нее только наш сосед, – ответила я, подумав, что в селе из-за отчима она давно потеряла связь со своими подругами и была не менее одинока, чем сейчас.

– Надо было взять ее сегодня к нам. Юра, почему ты не подумал об этом?

– Потому, мама, что я еще и сам не знаком с мамой Павлинки, – ответил Юра, уплетая торт за обе щеки.

– Я не успела их еще познакомить, – сказала я, испытывая неловкость.

– Мама, не торопи события, – вмешался Юра. – Успею и я, и ты познакомиться с Алевтиной Викторовной.

– Алевтина. Красивое имя, – отметила Ксения Ивановна. – Кстати, у тебя тоже необычное и красивое имя, – сказала она мне.

– Спасибо. – Я вежливо улыбнулась. – Это имя мне выбрала мама.

– Ты с такой любовью произносишь слово «мама», что приятно слышать, – сказала Ксения Ивановна. – Наверное, у вас хорошие отношения.

– Конечно! Мама у меня замечательная.

– А отец?

– Отчим? Я увезла маму от него. Он… он ужасный человек. Если бы я не забрала ее оттуда, он мог бы ее убить.

– Боже мой! – всплеснула руками Ксения Ивановна. – И носит же земля таких уродов! Мой бывший муж, отец Юры, никогда меня даже пальцем не тронул. Просто не сложилась совместная жизнь, вот и разошлись. Мы даже не скандалили, не бросали друг другу упреки – все решилось тихо и мирно.

– Мама, ну что ты начинаешь ворошить прошлое? Лучше покажи Павлинке свой новый цветок, – сказал Юра, отодвигая пустую чашку.

Когда мы подъехали к подъезду нашего дома, я предложила ему:

– Может, зайдешь к нам? Я познакомлю тебя с мамой, а то как-то неудобно получается.

– Павлинка, я бы с удовольствием, но знаешь, как у нас в народе говорят: «Незваный гость хуже татарина». Может, она уже отдыхает, а тут я… К тому же я не могу прийти в гости с пустыми руками.

– Уговорил, – сдалась я. – Тогда когда?

– Мне надо по работе уехать на несколько дней. Как только вернусь, сразу же приглашай меня в гости.

– А твоя поездка… Это не опасно?

– Нисколечко, – улыбнулся он.

– Через две недели у мамы день рождения. Думаю, было бы неплохо пригласить Ксению Ивановну, пусть они познакомятся. Или это будет неудобно?

– Все будет нормально, лисенок. – Юра потянул уголки глаз к вискам, заставив меня улыбнуться.

– Я буду ждать тебя.

– А я буду скучать по тебе, лисенок.

Юра поцеловал меня, и я побежала по ступенькам вверх. Дома я была приятно удивлена, застав маму перед зеркалом с пинцетом для бровей в руке.

– Надо брови привести в порядок, – с виноватым видом сказала мама, словно ее застали за неприличным занятием, – а то совсем заросли. С такими бровями я похожа на Леонида Ильича.

– Получается?

– Не совсем. Я уже забыла, как это делается. Когда-то было не больно, а сейчас… Ты мне купишь краску для бровей?

– Без проблем. Завтра же покрашу тебе брови и ресницы.

– Ресницы не надо. Я привыкла пользоваться брасматиком.

– Маникюр пойдем делать?

– Не-а. Я сама. Не хватало еще на это тратить деньги.

– Мама, Юра хочет познакомиться с тобой, – сказала я, снимая костюм.

– Так приводи его к нам! В чем же дело? Я давно горю желанием увидеть твоего принца.

– Он уедет на несколько дней. Как только вернется, я его приглашу.

– Вот и замечательно! Ты лучше расскажи, как прошла встреча.

– Все нормально, мама. Ксения Ивановна – хорошая женщина, но ты у меня – самая лучшая, самая красивая!

– Нашла красавицу!

– Она хочет с тобой познакомиться.

– Да?!

– Я думаю, что надо бы ее пригласить на твой день рождения.

– А почему бы и нет? Я уже, кстати, пригласила Степана Ивановича.

– А не для него ли ты хочешь выглядеть еще лучше? – засмеялась я.

На щеках у мамы появился румянец, и она замахнулась на меня полотенцем.

– Ах ты, бесстыжая рыжая бестия! Ты на что это намекаешь?

– Молчу, молчу, молчу! – и я закрыла рот рукой.

Я решила пойти спать. Мне почему-то не спалось, и я думала, как это здорово, что у мамы постепенно появляется интерес к жизни. Но также от меня не могло укрыться и то, что она никогда не расстается с мобильником, а утром подхватывается и проверяет, не пришло ли сообщение, не пропустила ли звонок. Я знала: она ждала звонка от отчима. А также я знала, что мама его не дождется. Из разговора с тетей Дашей мне стало известно, что отчим долго не горевал, вскоре после нашего отъезда он сошелся с вдовой из соседнего села. Она была инвалидом – в автомобильной аварии потеряла одну руку, но у нее были две маленькие дочери…

Я познакомила Юру со своей мамой, и он был удивлен тем, что она такая молодая и мы с ней так похожи. Маме Юра очень понравился, но я в этом и не сомневалась. Меня больше беспокоило, поладят ли они с Ксенией Ивановной.

В день своего рождения мама надела новое зеленое облегающее платье длиной до колен и стала похожа на девочку. Мы ей соорудили красивую прическу, а четкие линии подкрашенных бровей сделали ее лицо моложе, глаза – выразительнее.

С раннего утра она была занята приготовлением мясного рулета, и мне пришлось готовить все остальное. К вечеру у меня было чувство, что у нас будет не скромный ужин, а настоящий банкет.

Первым пришел наш сосед Степан Иванович. Вернее, сначала в двери появился огромный букет ромашек, а потом он сам.

– Алевтина Викторовна, разрешите поздравить вас с днем рождения, – торжественно произнес он, протягивая маме цветы.

Сосед был в строгом темно-сером костюме, свежей рубашке и при галстуке, его туфли были начищены до блеска. Лицо его сияло.

– Степан Иванович! – Восхищенная мама всплеснула руками и залилась румянцем. – Откуда вы знаете, что я люблю ромашки? Я вам об этом не говорила.

– Такой тонкой, как у вас, душе, очень близка природа, все естественное. Следовательно, вам чужды искусственно созданные цветы. Вы пребываете в необычайной гармонии с природой – я это чувствую, – вдохновенно начал сосед явно длинную поздравительную речь, а я, увидев, что мамино лицо словно светится изнутри, подумала: «Как же давно ей не говорили таких слов и не дарили цветы! И как мало надо женщине для счастья».

Едва мы успели усадить соседа за стол после его долгих поздравлений, пришли Юра и Ксения Ивановна. Она была в длинном темно-бордовом вечернем платье, вся обвешана дорогими украшениями, и мама в своем скромном и довольно коротком платье явно чувствовала себя неловко и стала одергивать подол.

Ксения Ивановна подарила ей золотые сережки в виде маленьких листиков, и маме, не привыкшей к таким дорогим подаркам, стало еще более неловко. Но рядом был Юра, мой Юра, который всегда мог найти выход из затруднительного положения. Он шутил, смешил всех и подливал вино в бокал развеселившегося соседа. Когда Степан Иванович откланялся и ушел, мы с Юрой оставили наших мам одних. Мы включили телевизор и уселись перед ним на диване. Нам был слышен разговор в соседней комнате.

– Вот оставили мы с дочерью ему дом и все, что в нем было, а сами живем в съемной квартире, – рассказывала мама. – Но ничего, мне здесь нравится. И город красивый, и людей много – не скучно. В окно можно смотреть, как в телевизор.

– Наверное, нелегко было вот так сорваться с места, все оставив?

– Решиться было тяжело. Но теперь я понимаю, что это был единственный выход. Пусть попробует, как оно одному жить. Может, за ум возьмется и пролечится.

– Возможно, голубушка, возможно. А Павлинка знает своего родного отца?

– Нет. Мы с ее отцом расстались в день ее рождения.

– А отец видел дочь?

– Только в роддоме, – вздохнула мама.

– И больше не видел? До сих пор?

– До сих пор. Да его и нет здесь. Он где-то на Севере.

– Ну и что? Неужели не болит отцовское сердце? Мы с мужем тоже в разводе, и он также живет на Севере. Но он больше общается с сыном, чем я, хотя и на расстоянии. Никогда, никогда он не забывал о сыне, помогал ему, да еще как!

– Не все отцы одинаковые, – снова вздохнула мама.

– И не говорите! Отец отцу рознь. Один заботится о своих детях, а другой… другой уехал и забыл. Да бог с ним! Вы не отчаивайтесь, главное, что у вас такая замечательная дочь.

– Да уж, дочь у меня хорошая.

Я делала вид, что смотрю телевизор, но прислушивалась к разговору. И хотя казалось, что беседа двух женщин текла мирно и доброжелательно, внутреннее чутье мне подсказывало, что наши мамы будут хорошими знакомыми, приятельницами, но никогда не станут близкими подругами. Просто они были очень разные.

Пожарище

Устроив поджог дома, я считала себя преступницей. Пусть я поступила так во имя справедливости, но осознавала, что это было все-таки преступление. Только спустя некоторое время я с ужасом поняла, к каким страшным последствиям это могло привести. Я могла просчитаться, вполне мог взорваться газ, и огонь перекинулся бы на соседние дома. «Но все-таки есть справедливость на свете», – заключила я, вспоминая тот день, и тут же поклялась себе, что это навсегда останется моей тайной и ни одна живая душа, ни Юра, ни мама (ни в коем случае!) не должны об этом узнать. Конечно же, я испытала огромное облегчение, узнав, что дом сгорел. Я чувствовала себя человеком, смывшим с себя весь пот и грязь после дальней дороги в летнюю жару. Приняв душ, ты будто заново родился, и кажется, что не было пыльных вагонов, толкотни в троллейбусе, оттоптанных ног на вокзале и грязных матрацев в поезде.

Но меня непреодолимо тянуло поехать на родину, своими глазами увидеть пожарище, чтобы убедиться, что с прошлым покончено навсегда. Надо было свозить туда маму, чтобы получить страховку за дом, но в глубине души я знала, почему меня так тянет туда. Мне очень нужно было увидеть все своими глазами и насладиться этим зрелищем. Считается, что преступника тянет на место преступления, это подтверждают психологи. И раз я преступник – я ведь считала себя таковой, – неудивительно, что меня с такой силой тянуло туда. Я все откладывала эту поездку, так как мама до сих пор не знала о случившемся. Прежде чем ехать, надо было подготовить ее к этой новости. Это меня страшило. Я знала, что она любила наш дом и согласилась уехать со мной при условии, что сможет вернуться обратно, как только захочет. Я сожгла мосты, мамины мосты, не спросив на то ее позволения. Наверное, я не имела права самовольно распоряжаться ее жизнью. И это было моим вторым преступлением. Никакое преступление не могут оправдать даже самые благородные цели – это я поняла только сейчас. В душе царила неразбериха: я то оправдывала себя и считала свой поступок чуть ли не героическим и крайне необходимым для спасения матери, то называла себя законченной эгоисткой.

Лето подходило к концу. Была середина августа, и через пару недель мне предстояло снова грызть гранит науки. Следовательно, разговор с мамой больше нельзя было откладывать. Я долго выбирала подходящий момент, но он все никак не подворачивался. Но однажды я его все же поймала.

Мама приехала со Степаном Ивановичем с его дачи, они притащили два ведра ароматных, как само лето, груш, сварили из них повидло, закатали его в литровые банки и поделили поровну. «Как дети!» – подумала я, наблюдая за их мирной возней в кухне. Накормив соседа ужином, мама проводила его до двери, вернулась в комнату и устало уселась на диван перед телевизором.

– Ну, теперь мы на всю зиму обеспечены повидлом для пирожков, – сказала она довольным тоном, а потом с грустью добавила: – А ведь у нас в селе тоже есть большая груша. Что же, груши теперь валяются на земле и гниют? Андрей сам ничего из них не сделает. Может, хоть сообразит отдать Даше? Как ты думаешь?

Я подошла и села с ней рядом.

– Мама, нам вполне хватит этих груш, зачем думать о тех?

– Да я просто так сказала. Душа болит, ведь там все придет в запустение, – сказала она печально. – А скольких трудов мне все это стоило! Я так хотела, чтобы… А Андрей мне так и не позвонил.

Я промолчала. Мама надкусила сочную грушу.

– Он, наверное, никогда не изменится, – проглотив то ли пережеванное, то ли комок обиды, сказала она.

– Ты права. Он не изменится. Но ты ведь уже привыкла здесь? Тебе нравится?

– Честно сказать? – улыбнулась она.

– Ну да!

– Нравится! Мне нравится здесь все.

– Ты не сожалеешь о том, что мы уехали?

– Нет. Ни капельки!

– Значит, ты не хочешь возвращаться?

– Не хочу. А ты что, меня выгоняешь? – шутливо спросила мама.

– А кто мне готовить будет? – в тон ей отозвалась я.

– Ага! Значит, тебе родная мать нужна только для готовки? Ах ты, хамка! Маленькая рыжая хамка! – Мама, притворившись рассерженной, шлепнула меня по спине.

– От рыжей слышу!

– Значит так. С завтрашнего дня завтраки за тобой, ужины – за мной!

– Только не это! – взмолилась я. – Пусть будет наоборот!

– Ладно, – сделав вид, что обдумала это, согласилась мама. – Только ради тебя.

– А Степан Иванович? Кто же будет готовить для него? – Я, хитро прищурившись, заглянула ей в глаза.

– Хамство в квадрате! – Она игриво оттолкнула меня и сложила руки на груди.

– Мама, ты и правда не хочешь возвращаться в село? – уже серьезно спросила я и с замиранием сердца стала ждать ответ.

– Я же сказала, что не хочу. Ты это хотела еще раз услышать? Так слушай: я не хочу обратно. А почему ты решила устроить мне допрос? Что-то не так? – насторожилась мама.

– Понимаешь, мама, – начала я тянуть резину, – я не хотела тебе сразу говорить. То есть я узнала об этом уже давно, но все не решалась тебе рассказать…

– Павлина, что это ты говоришь загадками? Что-то случилось с Андреем?

Я заметила, что мама напряглась и замерла от волнения. И это после всего, что этот Андрей с ней сделал? Иногда я ее совсем не понимала.

– С ним-то как раз ничего не случилось и не случится. Такие, как он, можешь мне поверить, живучие, как сорняки.

– Что же все-таки произошло?

– После нашего отъезда сгорел дом, – выпалила я фразу, которую составляла не один день.

Я обдумывала каждое слово, опасаясь, что эта фраза застрянет у меня в горле и я не смогу ее произнести. Наконец, решившись, я выпустила ее из себя, и мне стало страшно за маму. Как она отреагирует?

До мамы сначала не дошел смысл сказанного, и она смотрела на меня, хлопая глазами.

– Дом? Какой дом?

– Наш дом, мамочка, сгорел. Был пожар, вот он и – фух! – Я взмахнула руками. – Взял и сгорел.

– Сгорел? Но почему? Андрей курил в постели? А Андрей? Что с ним?

– Успокойся. Андрея дома не было, с ним все в порядке. Его подожги – он все равно не сгорит.

– Но… Там все мои вещи… были. Все там осталось… Что же теперь делать? – Она растерялась и выглядела жалкой, как ребенок, у которого отобрали любимую игрушку.

– Мама, какие вещи? Мы забрали твою одежду, и до сих пор ты этим прекрасно обходилась.

– А шуба? А пальто?

– Мы их забрали. Они висят в шкафу.

– Но все равно там было много всего. Мебель, телевизор, холодильник…

– Зачем тебе старые тряпки? А мебель? Ее давно следовало выкинуть на свалку. Телевизор? Он у нас без конца ломался, и ты не раз говорила, что надо его поменять. Холодильник? Ему тоже было лет десять. Тебе не о чем жалеть. Тем более что дом был застрахован, и мы получим страховку. Можем купить новый телевизор, если захочешь. Вообще все, что захочешь. – Я нервно забегала по комнате.

– Мы получим страховку?

– Конечно.

– А если это был поджог, что тогда?

– Не было никакого поджога, – сказала я не глядя на маму, чтобы не встретиться с ней взглядом.

– А ты откуда знаешь?

– Звонила страховому агенту. Он сказал, что была проведена экспертиза, и определили, что произошло короткое замыкание в электропроводке. Поэтому нашей вины в том, что произошел пожар, нет, и мы получим страховку.

– А Андрей? Где он теперь… живет?

– Поедем и все узнаем. Думаю, тетя Даша нам расскажет.

– Когда мы поедем туда? – упавшим голосом спросила мама.

– Перед выходными. Я уже разговаривала с Юрой. Он нас отвезет на своей машине.

– Мы можем поехать поездом. Зачем его беспокоить? Он и так с утра до ночи занят.

– Нам понадобится какое-то время, чтобы в страховой компании все оформить. На поезде уехать оттуда мы сможем только на следующее утро. Где мы будем ночевать? Если хочешь, попросимся переночевать у соседей, но я подумала, что нам лучше вечером выехать обратно.

– Ты права. Не хотелось бы беспокоить соседей. Кто же мы теперь с тобой? Погорельцы?

– Мама, ты спокойно жила здесь столько времени, не зная о пожаре. Давай так же жить и дальше, словно не случилось ничего… страшного.

Мама согласно покивала.

– Какой сегодня день недели?

– Четверг. Завтра пятница, выедем ночью, чтобы утром быть на месте. Подготовь свой паспорт и страховое свидетельство.

– Ты, наверное, чувствовала, что с домом может что-то случиться. Так ведь?

– Откуда ты это взяла? – Я отвернулась, почувствовав, как заливается краской мое лицо.

– Это ведь ты предложила его застраховать. Значит, ты чувствовала? – Мама внимательно посмотрела мне в глаза, поймав мой взгляд, когда я обернулась.

Я стойко выдержала ее взгляд.

– Пожалуй. Да, я это почувствовала. Иногда сама удивляюсь своей интуиции, – ответила я спокойным голосом.

…Перед нами были почерневшие кирпичные стены и больше ничего. Это было все, что осталось от дома. Дома, в котором я родилась и сначала была обыкновенным ребенком, а потом стала Гадким утенком. Из этого дома я уехала для чудесного превращения. Я стояла у пепелища и смотрела на черные стены, возвышавшиеся, как монумент моему отвратительному прошлому. Я не испытывала ни малейшего сожаления, хотя огонь сожрал и мою детскую кроватку, и кукол, сложенных в коробку и отправленных на чердак, и мою первую распашонку, и розовый чепчик. Ко всему этому прикасались грязные руки отчима, и я ненавидела все это. Но этого всего уже не было, значит, можно навсегда о нем забыть, вычеркнуть из памяти. Мне надо было приехать сюда, чтобы убедиться в этом. Теперь я увидела своими глазами, что от прошлого ничего не осталось, и, что бы ни случилось в жизни, ни я, ни мама не вернемся сюда. Возвращаться было некуда и незачем.

Юра подошел сзади, обнял меня за плечи.

– Не переживай. Это все материальное. Оно приобретается, обновляется, и не надо о нем жалеть.

– А я и не жалею, – сказала я, и это была истинная правда.

Мама сначала стояла посреди двора бездвижно, как статуя. Я пыталась понять, какие чувства она испытывает. Сожаление? Разочарование? Горечь потери? А может, как и я, радуется избавлению от прошлого?

Она долго смотрела на то, что когда-то было ее домом. Потом медленно прошла по двору, переступая через обгоревшие обломки перекрытий, прошла в сад и подняла глаза на обугленный ствол старой груши. Затем она подняла с земли большое красное яблоко и вернулась к нам, держа его в руке.

– Ничего, ничего не осталось, – тихо сказала она.

– Зайдем к тете Даше? – спросила я.

Она молча кивнула.

– Ой, Алиночка! Тут такое творилось, такое! Думали, все сгорим, – тарахтела тетя Даша, накрывая на стол. – Но что теперь поделаешь? Ты не переживай. Слава Богу, что все целы-невредимы остались. Так ведь, Паша, я говорю?

– Конечно. Я тоже так считаю.

– Берите, угощайтесь. Я тут приготовила блинчики с малиной и смородиной, – приговаривала тетя Даша, расставляя тарелки.

– Тетя Даша, присядьте на минуточку, поговорите с нами, – сказала я и почти силой усадила неугомонную соседку рядом с собой за стол.

– Когда это случилось? – спросила мама, уже немного оправившаяся от шока.

– В тот же день, как вы уехали.

И тетя Даша принялась во всех подробностях, как это всегда делается в деревнях, описывать случившееся, начиная с того момента, как она собралась варить в саду варенье, и заканчивая своими ночными кошмарами. Ее рассказ то и дело прерывался охами, ахами и всхлипываниями. Мама слушала молча, будто впав в прострацию.

– А что Андрей сказал, когда узнал, что мы… мы уехали? – спросила мама, встрепенувшись.

– А! – махнула рукой тетя Даша. – То, что он сказал, нельзя передать нормальными словами.

– И все же?

– Маты, маты, маты. И не в три этажа, а во все двадцать. Вот что он сказал. – Взглянув на меня, тетя Даша добавила: – Особенно Пашу крыл матом. Извини, дочка.

– Он не спрашивал, куда мы уехали? Не просил дать адрес? – почти безразлично, явно не рассчитывая на положительный ответ, спросила мама.

– Ничего он, Алиночка, не спрашивал. Да и что бы я ему сказала? Я ведь и сама не знаю вашего адреса, только номер телефона.

– Номер и он знает. А тебе известно, где он сейчас, куда уехал?

– По слухам, он сразу же, еще не успели дотлеть последние головешки, попер в соседнее село. Поговаривают, он и до этого часто навещал одну вдову. К ней он и подался. Как заскочил в свою машину, как газанул, аж колеса взвизгнули и пыль полетела со щебенкой. Вот так-то, Аля, – вздохнула тетя Даша. – Да ты не горюй о нем. Честно скажу тебе: дерьмо он такое, какого свет не видывал. Это и хорошо, что его здесь нет. Ты вот пожила без него, так на человека стала похожа. Опять, как в молодости, красивая стала, ухоженная. А может, еще и встретишь подходящего городского мужчину. – Тетя Даша лукаво улыбнулась и подмигнула мне так, чтобы мама не заметила.

– А какая она, эта вдова? – спросила мама, словно и не слышала последних фраз тети Даши.

– Старше его и инвалид. Ее муж погиб в автокатастрофе, а она выжила, но одну руку ей ампутировали. Я ее, Аля, не знаю, это все люди говорят. Знаешь ведь, как оно у нас в деревне? Все всё знают, даже то, что ты сама не знаешь о себе, – засмеялась соседка, и ее большая грудь заколыхалась в такт смеху.

– Не знаешь, она красивая? Что говорят люди?

– Обыкновенная женщина с двумя детками. Наверное, как и ты когда-то, надеется, что с мужиком легче будет деток на ноги ставить. Жалко женщину, хотя я ее совсем не знаю. Но с этим идиотом…

– Значит, у нее двое детей? – продолжала расспрашивать мама, уставившись в одну точку.

– Да. Так говорят в селе.

– Две девочки, – не то спросила, не то утвердительно произнесла мама, горько усмехнувшись, и после этих слов у меня в горле чуть не застрял кусочек блинчика.

– Так ты знала? Или уже кто-то рассказал до меня? – удивилась соседка тому, что ее опередили.

– Нет, не знала. Догадалась, – ответила мама. – Наверное, малолетние?

– Да, они у родителей поздние дети. Бог долго не давал им детей, а потом послал двух дочерей. А оно видишь, как вышло. Отец погиб, не успев на деток нарадоваться. Вот оно как бывает, Аля. Да что мы все о грустном? Давайте рассказывайте, как вы там живете. Паша вишь какая стала красавица…

Мы еще немного посидели, и Юра показал мне пальцем на часы. Нам надо было успеть оформить страховку. Тетя Даша никак не хотела нас отпускать с пустыми руками. Набив пакеты всякой огородиной, она пошла с Юрой укладывать их в багажник, а мы с мамой подошли к тому месту, где когда-то был деревянный забор, покрашенный в зеленый цвет. Мама с грустью обвела взглядом наш опустевший двор.

– Значит, Андрей не прочитал мое письмо, – сказала она. – Не успел до пожара.

– Это ничего бы не изменило, ты и сама знаешь, мама. И не надо себя обманывать, – сказала я.

Мои слова задели маму за живое. Она вздрогнула, словно ее ударили хлыстом, и посмотрела на меня:

– Ты так думаешь?

– Я это знаю, мама, потому что реально смотрю на вещи.

– Я знаю: это он поджег дом. Это Андрей поджег дом, – тихо, но четко выговаривая каждое слово, сказала мама мне почти в ухо.

– Ты ведь знаешь, экспертиза установила, что было короткое замыкание в электропроводке, – напомнила я.

– Нет, это неправда. Пусть они так считают, а я думаю иначе. Андрей приехал домой, прочел записку, понял, что я его бросила. Озверев, он, назло мне, поджег дом.

– Но почему? Зачем ему это делать?

– Это был мой дом, – она сделала ударение на слове «мой», – он поджег его назло, чтобы мне негде было жить. Это сделал он. Я чувствую, я знаю, – твердила мама.

– Мама, не говори больше этого никому, хорошо?

– Почему?

– Потому что мы не получим страховку, если был поджог. А нам сейчас нужны деньги.

– Хорошо, – согласилась она. – Но я точно знаю, что это сделал он. Он поступил со мной подло и жестоко. Я ненавижу его!

Я не стала возражать. «Пусть она так думает, – решила я. – Может быть, ей будет легче пережить случившееся».

Я взяла маму под руку и повела к машине. Обернувшись, я бросила последний взгляд на обгорелый костяк своего прошлого. Это был взгляд победителя.

Васек

– Я давно обещал познакомить тебя со своим другом, – сказал Юра вечером, когда мы сидели у него в кухне и пили чай. – Сегодня мы идем к нему.

– Как? Ты мне это говоришь в последний момент, а я… я не готова.

– А как ты, Павлинка, собралась готовиться? Интересно было бы узнать.

– Ну, одеться как-то соответствующе, взять что-нибудь с собой. Не пойдем же мы к нему с пустыми руками? – занервничала я.

– Васек – мой друг и даже больше. Он мне, как брат. Мы с ним учились вместе в институте и работаем вместе. Никаких приготовлений не надо. Ты всегда одета подобающе – это раз, а во-вторых, у меня всегда есть с чем идти в гости. – Юра многозначительно подмигнул мне и открыл дверцу бара.

– Да-а-а, – протянула я, взглянув на весьма приличную коллекцию коньяков и вин. – Действительно, в гости ходить есть с чем.

– Так и я об этом! Давай допивай чай и пойдем. Он уже ждет нас.

– Зачем же тогда ты усадил меня чаевничать, если знал, что мы идем в гости?

– Надо было тебя психологически подготовить, а чашка хорошего крепкого чая бодрит и настраивает на душевную беседу.

– Недавно я читала, что крепкий чай не такой уж и полезный, – заметила я, сделав последний глоток.

– Ох уж эти медики! Все у них правильно, все по полочкам да по ячейкам, как таблетки, разложено. Эту надо выпить обязательно утром до еды, эту, розовенькую, после обеда.

– Ладно тебе! Я пока еще не медик, – сказала я, направляясь к двери.

Юра прихватил две бутылки – пятизвездочный «Клинков» и какое-то белое сухое вино, и мы вышли из квартиры. Вася жил рядом, на одной площадке с Юрой, и двери их квартир почти наталкивались друг на друга, если их открыть сразу обе.

Вася оказался веселым парнем. Он был немного выше Юры, смуглолицым, черноволосым, с короткой стрижкой «ежик», открывавшей высокий лоб, с длинной худой шеей с выступающим кадыком. Нос у него был тонким, с небольшой горбинкой и немножко загнутым вниз, словно клюв у птицы. А его карие глаза были живыми и искрились весельем.

– Так вот вы какая, Павлина! – сказал он, пожимая мне руку. – Юра мне все уши прожужжал, рассказывая о вас. И вижу, что он не преувеличивал. Была бы у меня такая девушка, как вы, я бы тоже жужжал, как жучок у цветочной клумбы.

– А вот этого не надо! – остановил его Юра, ставя на стол принесенные бутылки. – А то я Оле расскажу.

– Видите, Павлина, какой у вас спутник. Предатель. Доносчик. Кстати, надо бы вас с Олей познакомить. Может быть, вы подружитесь.

– Можно на «ты», – сказала я.

– Я не против. На работе так за день навыкаешься, что к вечеру тошно становится и хочется всем надоевшим рожам сказать: «А не пошли бы вы?..» Да ну ее, работу. Сейчас притащу чего-нибудь закусить. Как, Юрчик, думаешь, осилим это? – Он кивнул на бутылки.

– Трудно будет, но мы постараемся, – шутливо нахмурив брови, сказал Юра. – Не осилим сегодня – закончим завтра.

– Я помогу, – сказала я Васе, направляясь в кухню.

Увидев, на какие огромные лапти Вася рубит колбасу, я отобрала у него нож и выпроводила его из кухни.

Сидя за столом, мы со смехом обсуждали развлекательную программу, идущую по телевизору. Ведущий умудрился выбрать себе в помощники симпатичную девушку из зала, оказавшуюся совсем неконтактной. И мы наблюдали, как он потел, краснел и натянуто улыбался, пытаясь вытащить из девушки хоть слово, но та лишь смущалась и глупо улыбалась.

– Наверное, он думает: «Будь проклят тот день, когда я пришел на телевидение!» – предположил Юра.

– Нет, он думает: «Все! Это мой последний день на телевидении!» – под общий хохот сказал Вася.

– «Я теперь звезда! Меня показывают по телевизору», – думает девушка, не подозревая об адских мучениях бедного ведущего, – вставила я.

– В это время продюсер программы сидит вспотевший и бьет себя ладонью по лбу: «Какой идиот этот ведущий! Разве он не видел, что это блондинка, а значит, глупая, как целое стадо овец», – сказал Юра, и мы все засмеялись.

Поиздевавшись над неудачливым ведущим, ребята заговорили о работе.

– Я Павлине вкратце рассказал о наших планах, – сообщил Юра.

Вася нахмурился. Наверное, он был против того, чтобы меня посвящали в их дела.

– Ты имеешь в виду Наума? – спросил Вася.

– Обо всем рассказал. И о Наумове тоже. А не надо было? – спросил Юра, заметив, что Вася еще больше нахмурился.

– Я считаю, что в этом больше никто не должен быть замешан. Павлина, я понимаю, ты не хочешь, чтобы у вас были секреты друг от друга. Но пойми меня правильно. Мы ввязались в опасную игру, и хорошо, если выиграем мы. В любой игре есть победивший и есть проигравший – таков закон. При малейшей ошибке мы можем оказаться в проигрыше. Кто тебя защитит, если эти оборотни захотят отыграться на тебе?

– Васек, что ты такое говоришь! – воскликнул Юра. – Мы должны, обязаны довести дело до конца и оказаться на коне. Нас двое, и мы – сила! Так ведь мы говорили, когда, будучи студентами, отбились от десятка парней, напавших на нас? – весело сказал он.

– Я не вводил в курс наших дел Олю, – не обратив внимания на подбадривающие слова Юры, сказал Вася. – И тебе не советовал делиться этим с Павлиной.

– А что мне могут сделать? Мы ведь не вместе живем, – сказала я. – И не так уж много людей знают о том, что мы встречаемся. И вообще, я не боюсь никаких оборотней.

– Васек, давай лучше флешку. Посмотрим новые серии нашего фильма, – предложил Юра.

– Эх, Юра, нет мне из-за тебя отдыха даже в свой заслуженный выходной, – вздохнул Вася и отодвинул оконную занавеску. Он сунул руку под чугунный радиатор и достал флешку.

Мы подсели к монитору, и на экране замелькали кадры видеосъемки, которая велась, скорее всего, из окна дома, стоящего напротив. Мы увидели на экране, как у дома припарковалась черная иномарка, из нее вышел человек, позвонил кому-то по мобильному, бросив взгляд на верхние этажи. Потом он вошел в подъезд дома и появился через некоторое время на балконе девятого этажа вместе с другим мужчиной. Снимающий приблизил изображение, оно стало менее четким, но все же можно было рассмотреть лицо человека, жившего в этом доме. Он был полным, с круглой лысоватой головой. Его глаза все время бегали, нижняя губа была больше верхней и казалась тяжелой, отвисшей. На меня он произвел неприятное впечатление, показался скользким и хитрым.

– Кто это? – спросила я.

– Это и есть Наумов. Смотри, что будет дальше. Вот они заходят в комнату, к счастью, забыв задернуть штору, – говорил Юра, тыча пальцем в экран. – Видишь, Наум передает ему деньги?

Действительно, Наумов выложил на стол упакованные пачки долларов. Его гость пересчитал их и аккуратно сложил в темный непрозрачный пакет.

– И что все это значит? – спросила я.

– Это вырученные за наркоту деньги, он передал их курьеру. Дальше можно смотреть в ускоренном режиме. Курьера мы вели до аэропорта, а потом не получилось. Но из достоверных источников нам стало известно, что деньги улетели на Кипр, а оттуда их переправили на счет в швейцарском банке. Впрочем, это уже не так важно, – говорил Юра, всматриваясь в экран. – Главная наша задача сейчас – проследить за Наумовым, когда он поедет за крупной партией наркотиков. Он всегда ездит сам, не доверяет этого никому. Ждет подходящего момента, чтобы поехать по служебным делам туда, где ему удобнее всего будет забрать наркотики. Там сам все проверяет, рассчитывается всегда наличкой, а потом якобы возвращается из командировки, не вызывая никаких подозрений. Все шито-крыто.

– Он везет с собой наркотики? – спросила я.

– Нет, конечно же нет. Мы с Васей год пытались узнать, как к нам попадают наркотики, и нам стало это известно. Но, после того как я написал рапорт на имя начальника, этим каналом уже не пользуются. Теперь ищем новый. Думаю, что мы сейчас на правильном пути, – сказал Юра, выключая компьютер.

– Наумова выследить легче, чем разузнать, по каким каналам идет наркота, – вздохнул Вася и пошел прятать флешку за батарею. – Если он уезжает в командировку куда-то поближе к Средней Азии и больше чем на сутки, наверняка можно следовать за ним.

– Как? Он же знает вас в лицо, – удивилась я.

– А мы не летаем с ним в одном самолете, – улыбнувшись, сказал Юра. – Есть люди, которым мы когда-то оказали услугу, а теперь пришло время им поработать на нас. Долг платежом красен.

– Какая же это может быть услуга, чтобы в качестве благодарности рисковать жизнью, выслеживая Наумова? – спросила я.

– Мы много чего можем. И не всегда действуем в рамках закона, – заинтриговал меня Юра.

– Хотя бы один пример, – попросила я.

– Один, только один. – Юра вздохнул и с неохотой стал рассказывать: – Один человек сидел семь лет за вооруженное ограбление и убийство. Он поклялся себе, что, выйдя на свободу, больше никогда не совершит подобного. Он мужчина образованный и смекалистый. Освободился и начал крутиться, как живчик.

– А кто такой живчик? – перебил его Вася.

– Спроси у нашего медика, – улыбнулся Юра, кивнув в мою сторону, – она должна знать.

– Сперматозоид, – засмеявшись, пояснила я Васе.

– Надо же! А я и не знал! – сказал он, и его черные брови смешно взлетели.

– Я продолжаю. Так вот, крутился он, вертелся, за несколько лет сколотил кое-какой капитал, открыл свое дело. И тут появляется в его жизни недавно освободившийся бывший сокамерник и говорит: «Слышь, брат, ты теперь шикуешь, а я тоже хочу на ноги встать. Помоги». Тот отвечает: «Крутись, брат, как я, и будешь как сыр в масле кататься». А тот: «А что, брат, твои коллеги по бизнесу не знают, кто ты и что ты?». «Ну, не знают. И что, даже если узнают?» «А ничего. Я просто так». И предлагает ему верное дельце – ограбление квартиры старого и очень богатого профессора. Тот, конечно, сначала отказывается, но товарищ очень красочно описывает имеющиеся в доме старика бриллианты в несколько карат, царские червонцы, антиквариат и все такое прочее. Просто заходи, бери, что хочешь, и живи спокойно десять лет, двадцать – на сколько этого всего хватит. В конце концов тот сдается, ибо соблазн очень велик. Они идут брать квартиру, в которой в это время не должно быть никого, находят все, что хотели взять, но оказывается, что дедушка профессор забыл дома запасные очки, он возвращается за ними и сталкивается лоб в лоб с грабителями, и сокамерник нашего товарища убивает хозяина квартиры. Я это дело расследовал, убийцу мы быстро нашли, а потом и второго горе-грабителя вычислили. Тем временем сокамерник признал свою вину и все взял на себя, чтобы меньше сидеть. Пока мы не закрыли второго, я беру его на понт. Ему некуда деваться, он понимает, что, попав в тюрьму, вернется домой старым, нищим, больным и бездомным. Но у него есть и другой выход – оказать мне услугу, если я его оставлю на свободе. Мы заключаем сделку, выгодную обоим.

– Но ведь он все равно преступник! – возмутилась я. – И должен понести наказание.

– По закону – да. Но от того, что он будет сидеть за решеткой, мне нет пользы, и профессора к жизни уже не вернешь. За преступление отсидит тот, другой. А этот будет землю рыть, чтобы мне помочь. Ведь его отпечатки пальчиков до сих пор в моей домашней картотеке, и деваться ему некуда. Надо честно отработать свою свободу.

– Ты его думаешь послать на этот раз следить за Наумом? – спросил Вася.

– Его. Наум его ни разу не видел и ничего не заподозрит. Записывающей и снимающей аппаратурой я его уже снабдил. Осталось только ждать. Только ждать. – Юра задумался и стал нервно барабанить кончиками пальцев по столу.

– Ничего, Юра, теперь Наум у нас на крючке. – Вася похлопал друга по плечу. – Скоро будет он у нас вертеться, как вьюн на горячей сковородке!

– Хлопнем по рюмашке за удачу? – предложил Юра и потянулся к бутылке коньяка.

– Только не нахлопайся до чертиков, – попросила я.

– Васек, ты меня видел хоть раз пьяным? Только скажи честно! – потребовал Юра. – Ну, давай!

– Честно? – улыбнулся Вася.

– Да!

– Видел. Помнишь, когда нас на втором курсе посылали на уборку картошки в колхоз?

– Васек, ты не прав. То был самогон, настоящий деревенский самогон! Откуда мне было знать, что он такой крепкий? Нет, тот раз не считается. Ты вырос в селе и знал, что самогон – это коварный змий! Ты меня об этом не предупредил.

– Согласен. Тот раз считать не будем. Тем более что человек как-то же должен узнать свою норму, предел своих возможностей. Понимаешь, Павлина?

– Нет, не понимаю.

– Надо один раз в жизни напиться, чтобы понять, что ты свою норму превысил и что это ни к чему хорошему не приводит, – посмеиваясь, объяснил Вася и принялся с аппетитом уплетать тоненькие пластинки твердого сыра. Прожевав, он поинтересовался: – А ты, Павлина, знаешь уже свою норму?

– Нет, – засмеялась я. – Я не пью.

– Правильно делаешь. Не бери с нас пример.

– Васек, тебя послушать, так мы с тобой законченные алкоголики! – возмутился Юра.

– Павлина, я шучу, – посерьезнев, сказал Вася. – Я просто шучу. Мы с Юрой выпиваем очень редко. Ты не думай о нем плохо. Он самый лучший друг и прекрасный человек. Если ты еще в этом не убедилась, то со временем убедишься.

– Я знаю, что Юра – самый лучший. По крайней мере для меня, – сказала я тоже серьезно.

– Давайте на следующие выходные организуем вылазку на природу, – предложил Юра. – Мне так неудобно перед Павлинкой, что прошло лето, заканчиваются ее каникулы, а мы так никуда и не съездили.

– Я не против, – сказала я.

– Вася, ты не будешь возражать, если мы захватим маму Павлины?

– А почему я должен возражать? Берите кого угодно, только не заставляйте меня чистить котелок песком. Ужасно не люблю это делать! Поверишь ли, Павлина, если меня заставят это делать – считай, отдыха не было. Сразу падает настроение.

– Я сама почищу, – засмеялась я.

– Может, и Степана Ивановича взять? – обратился ко мне Юра. – Алевтине Викторовне будет веселее.

– Я только за. Может, Вася, ты пригласишь свою Олю?

– Ольку? А почему бы и нет? Возьмем и Ольку, – обрадовался Вася.

Я посмотрела на Юру:

– А как же твоя мама?

– О моей маме не беспокойся. Она никогда не скучает. У нее куча знакомых, подруг, друзей. К тому же она неплохо отдохнула в Египте. Только позавчера домой вернулась.

– Ну, тебе виднее, – сказала я и обратилась к ребятам: – Кыш из-за стола, если хотите, чтобы я все быстренько убрала и вымыла посуду!

– Хотим! – в один голос, басом пропели друзья и, поднявшись, отошли от стола, чтобы мне не мешать.

Мое счастье

Под большим котелком потрескивал сухой хворост, а рядом Юра с Васей наложили его целую гору.

– Дровишек хватит? – спросил раскрасневшийся Юра Степана Ивановича.

– Хватит, хватит с лихвой, – довольно ответил тот, ловко ломая хворост.

Мама, расстелив на траве старое одеяло, сидела у костра и чистила картошку.

– Сейчас мы с вами, Степан Иванович, такую кашу сварим, что молодежь за уши не оттянешь, – сказала она, бросая очищенную картофелину в кастрюльку с водой.

– Да разве они умеют так готовить, как мы? Тут тонкостей хватает. Надо знать, что за чем класть, когда помешать кашу, а когда дать ей просто потомиться на углях, – важно, со знанием дела, сказал Степан Иванович.

– И специи. Специи имеют большое значение, – подхватила мама. – Кажется, бросил перец, лаврушку – и все. Ан нет! Кроме них есть еще много специй, и надо знать, что куда класть.

– И заметьте, Алевтина Викторовна, немаловажно, когда положить.

– Да, – поддержала его мама, – одни специи надо в начале приготовления, чтобы они полностью отдали блюду аромат, другие – в середине, а третьи – только в конце. Иногда им даже нельзя давать кипеть, иначе весь аромат исчезнет.

– Служил со мной один кореец, – начал рассказывать очередную историю из своей жизни Степан Иванович. – А у них, у корейцев, знаете ведь, специи в большом почете, и кладут их в немалых количествах…

Я решила не мешать им общаться. К тому же и мама, и Степан Иванович, увлекшись разговором, позабыли обо мне. Я тихонько поднялась и побрела к озеру. На берегу, под большой тенистой вербой стоял мангал, возле него колдовали над шашлыками Юра и Вася.

– Павлина, та знаешь тонкости приготовления этого божественного блюда? – увидев меня, спросил Вася.

– Нет! Только не это! – со смехом воскликнула я. – Не знаю и знать не хочу.

– Но почему?!

– Я только что покинула двух милых людей, чтобы не знать тонкостей приготовления полевой каши и использования специй.

– Ясно. – Вася развел руками. – Придется урок кулинарии отложить до более подходящего случая.

– Не забивай, Васек, девушкам головы бог знает чем. Оля уже не выдержала и сбежала от тебя в озеро, – сказал Юра, бросив на меня влюбленный взгляд.

– Действительно, где Оля? – спросила я, ища глазами подругу Васи.

– Где-то плавает моя лебедушка. – Вася махнул рукой в сторону озера.

Я зажмурилась, взглянув на тихую гладь озера, на которой играли яркие лучи августовского солнца и, отражаясь, били в глаза. На песчаном берегу водоема было много детей. Они лепили что-то из песка, таская маленькими пластмассовыми ведерками воду, насыпали лопаточками песок в свои самосвалы и перевозили его из одной кучи в другую. Кто-то катался на катамаране, кто-то дремал на надувном матрасе, разнежившись под ласковыми солнечными лучами. Люди спешили насладиться последними летними днями.

Олю я увидела в компании молодых людей. На ней был вызывающий ярко-малиновый купальник, разделявший едва заметной полоской ее округлые ягодицы. Она была блондинкой с изящной фигурой. Казалось, у нее все было почти идеальным: выразительные глаза, тонкий нос, красиво очерченные губы, но было в ней что-то отталкивающее. Я никогда не полагалась на интуицию, но при первой встрече с Олей, когда она протянула мне свою тонкую холодную руку, я услышала внутренний голос: «Она – плохой, неискренний человек. От нее жди неприятностей». Теперь я пыталась отбросить эти мысли, считая их ошибочными, и старалась отыскать в Оле что-то хорошее. Разве может человек с такой приятной внешностью быть черным внутри? Я видела, как Оля, о чем-то разговаривая с молодыми людьми, томно заглядывает в глаза длинноволосому парню с атлетической фигурой, эффектно отбрасывает рукой волосы за спину и заигрывающе поводит оголенными бедрами. Попрощавшись, она послала парню воздушный поцелуй и направилась к нам, виляя задом. «Наверное, я просто старомодная дикарка», – решила я и помахала Оле рукой.

– Ну что, шашлык готов, мальчики? – спросила она, подходя к нам.

– Ждет, когда ты его приготовишь, – буркнул Вася.

– Васенька, ну что ты такой нервный? – Оля игриво надула губки. – На работе злишься, здесь – тоже. От злости появляются ранние морщины. Так нельзя!

– Оля, перестань. Не надо со мной разговаривать, как с маленьким мальчиком. Ты же знаешь, что я сюсюканья не люблю.

– Господи! – Оля закатила глаза. – Ты и есть мальчик. Глупый мальчик.

– Вы работаете вместе? – пытаясь разрядить обстановку, спросила я у Оли.

– Да! Представляешь, Павлиночка, если на работе наш Вася хочет кофе или чай или ему надо купить бургер, он говорит мне: «Олечка, солнышко, я ужасно проголодался. Выручай!» И Оля бежит, торопясь накормить-напоить своего Васю. А чуть что не так, сразу: «Оля, это не твое дело! Не лезь, куда не просят! Не называй меня такими словами!» И так без конца.

Оля притворно вздохнула.

– Оля, будь проще, – посоветовал ей Вася. – Просто будь сама собой, я тебя прошу.

– Павлиночка, вот я пытаюсь Васе объяснить, что женщина никогда не может быть сама собой, – сказала она, явно рассчитывая на мою поддержку. – Правда ведь?

– Почему же? – вмешался Юра, до сих пор молчавший. – Я, например, люблю Павлинку за то, что она какая есть, такой и остается.

– Я не это имела в виду. Например, у женщины могут быть физические недостатки. Тогда она красит волосы, реснички, выщипывает брови, делает подтяжку лица и уже перестает быть собой. Она приобретает другое лицо. Так ведь?

– Оля, ты же знаешь, что и я не это имел в виду. Подтягивай себе лицо, крась волосы, прокалывай уши и вставляй в них сережки, но не надо жеманничать, менять голосок и закатывать свои красивые глазки, не надо вот этого «пуси-пуси». Я хочу видеть тебя настоящую, а создается впечатление, что принимаю экзамен в театральном училище, – сказал Юра Ольге, жестикулируя руками, в которых держал шампуры.

– Я такая, какая есть. Значит, мне на роду написано быть актрисой.

– Наверное, тебе действительно надо было идти в кино сниматься, а не работать в органах, – согласился Юра. – Подай мне вино.

…Мы сидели большой компанией на берегу озера в тени деревьев. От озера тянуло свежестью, и этот запах смешивался с щекочущим ноздри запахом дыма, шашлыка и только что сваренной полевой каши. Расстелив на земле большую клеенку, мы расставили на ней миски с горячей кашей и положили на тарелки шашлыки на шампурах. Я наслаждалась этими минутами счастья. Возможно, для кого-то такой отдых был привычным, но для меня все было впервые. Впервые сваренная на костре каша, впервые приготовленный собственноручно настоящий шашлык. Впервые я чувствовала себя свободно в купальнике, не опасаясь быть внезапно застигнутой в таком виде. Меня никто бы не смог понять, не пережив того, что пришлось пережить мне. В том, что к своему счастью мне пришлось пройти такой долгий путь, даже была своя прелесть. Разве я могла бы так радоваться простой каше, сваренной на костре, с плавающими черными точечками пепла на поверхности, если бы варила ее каждый выходной? И кусочек шашлыка не вызвал бы у меня такого восторга, если бы я часто его готовила. Я радовалась даже траве, уже слегка увядшей на солнце и утратившей запах свежести, когда я легла на нее в одном купальнике, ничего не боясь, не глядя испуганно по сторонам. Я смотрела, как лучи солнца играют над моей головой в кронах качающихся от легкого ветра деревьев, и улыбалась от счастья, от ощущения полноты жизни! Я могла просто лежать и ни о чем не думать, а главное – не бояться, что в любой момент откуда-то появится отчим и навалится на меня, мерзкий и вонючий.

Мама тоже была счастлива. Ее лицо светилось изнутри, в глазах горели огоньки, и она без устали о чем-то оживленно беседовала со Степаном Ивановичем. Даже намека на страх и неуверенность не было на ее лице – и это тоже было для меня счастьем. А еще рядом был Юра, милый, добрый, любимый Юра. Ловя на себе его восхищенные взгляды, видя ободряющую улыбку, я чуть ли не впадала в эйфорию.

Мне казалось, что я самая счастливая женщина на земле, и от этого мне хотелось летать и кричать так, чтобы слышали все: «Я счастливая! Я самая счастливая!»

Душа моя пела, ликовала, парила высоко над землей. Казалось, что так будет всегда и что иначе быть не может. Я думала, что это счастье вечно, как синее небо над головой, по которому куда-то бежали одинокие тучки-барашки…

Свидетели Иеговы

Сентябрь наступил незаметно, и я всецело отдалась учебе. Я бегала на пары, в библиотеку, допоздна сидела дома за учебниками, не замечая, как быстро бегут дни. Свободного времени становилось все меньше и меньше, и мне без конца приходилось перекраивать свой ежедневный график. Я устроилась в хирургию санитаркой на треть ставки, и график еще больше уплотнился. И все же я оставалась обычной девушкой, которой не чужды простые радости. Я любила и была любимой, и это давало мне силы носиться с пары на пару, из института на работу, а потом на свидание. Порой я удивлялась, откуда у меня берется столько жизненной энергии. Я научилась засыпать сразу, как только голова касалась подушки, и просыпаться точно в намеченное время, даже если у меня оставалось на сон два-три часа в сутки. Но я не роптала. Мне нравилась такая насыщенная жизнь, и я ничего не хотела в ней менять…

Был один из последних теплых сентябрьских дней, когда осень дает нам, людям, насладиться ее золотым очарованием, прежде чем ветер сорвет яркие одежды с деревьев и прохожие втопчут их в грязь. Мы отправились с мамой по магазинам, чтобы закупить продукты и не бегать за ними каждый день. Тяжелые пакеты буквально отрывали нам руки, и мы решили посидеть несколько минут на лавочке в небольшом сквере с фонтаном. Выбрав тенистое место, мы освободили свои руки от тяжести, и я плюхнулась на деревянную скамейку, стоящую здесь, наверное, еще со времен Союза. Их тогда было много везде – возле больниц, школ, на остановках, в скверах. Они все были одинаковые: окрашенные деревянные бруски опирались на изогнутые чугунные ножки.

– Пойду принесу нам по мороженому, – сказала мама. – Тебе какое?

– Пломбир.

– В стаканчике или на палочке?

– Мне все равно, какой будет.

– Жирный или не очень?

– Мама, какой угодно. На твое усмотрение. Смотри, рядом с нами продают мороженое. Купи, какое захочешь, – сказала я и опустила на глаза солнцезащитные очки.

Мама подошла к киоску с мороженым и тут же вернулась.

– Павлина, здесь нет такого, какое я хочу, – сказала она с таким видом, словно это был вопрос жизни и смерти.

– Мама, я устала и хочу просто посидеть минут десять. Купи какое есть. – Я еле сдерживала раздражение.

– Ну нет, я пойду поищу то, что мне хочется. Не платить же деньги за то, что тебе не надо, – пробурчала мама и отправилась на поиски «нужного» мороженого.

Я вздохнула с облегчением и стала наблюдать, как воробьи собирают крошки на тротуаре и прыгают вокруг фонтана там, где капельки воды падали на асфальт и образовывали малюсенькие лужицы. Именно к ним подпрыгивали птицы и пили воду.

Затем мое внимание переключилось на людей, идущих по скверу с журналами в руках. Это были две женщины средних лет и неприметной, самой обычной внешности, рядом с ними шел молодой красивый парень в довольно дорогих брюках, туфлях и галстуке. Но интерес у меня вызвали не они, а девушка или женщина, идущая за ними. Трудно было определить ее возраст. Ей можно было дать и двадцать, и тридцать, и даже сорок лет. Дело было в ее одежде. Ее голова была повязана белым сатиновым платком в мелкий синий цветочек, скрывавшим подобранные вверх волосы. Глаза прятались за большими очками со слегка затемненными линзами. А еще на ней была старомодная светлая блуза с длинными рукавами, заправленная в длинную и широкую однотонную юбку. На ногах у нее были черные растоптанные нечищеные туфли без каблуков, а в руках она, как и ее спутники, держала журналы, прижимая их к груди. Люди остановились у скамейки, где сидел пожилой мужчина с тросточкой в руке. Они заговорили с ним, затем подсели к нему и начали о чем-то беседовать и зачитывать что-то из журналов. Через некоторое время они, оставив несколько журналов мужчине, медленно пошли дальше. А я все смотрела и смотрела на ту женщину в черных поношенных туфлях. В своих нелепых очках и длинной юбке она так напоминала меня в школьные годы!

– Наконец-то! – оторвала меня от наблюдений мама. – Наконец-то я нашла то, что хотела! Представь, сколько мне пришлось побегать, пока купила его.

Мама протянула мне пачку мороженого, и я с удовольствием начала его есть.

– Мама, ты становишься гурманом или просто капризничаешь? – спросила я, наблюдая за тем, как она в предвкушении удовольствия распечатала пачку, понюхала мороженое и начала медленно его есть.

– Почему? – удивилась мама моему непониманию. – Просто мне захотелось пломбира, чтобы одна его половинка была темной, с какао, а вторая – белой. А покрыт он должен быть молочным шоколадом.

Я не выдержала и рассмеялась, представив, как мама озадачивала бедных продавцов.

– И что смешного я сказала? – Она недоумевающе на меня посмотрела.

– Я просто представила, какие лица были у продавцов, когда ты им это все выдавала.

Теперь и она рассмеялась.

– Здравствуйте! Мы вам не помешаем, если зададим несколько вопросов? – прервал наше веселье приятный мужской голос.

Перед нами стояли люди, за которыми я недавно наблюдала издали.

– Нет-нет, – ответила мама. – Мы с дочерью присели немного отдохнуть и перекусить. Так что вы хотели спросить?

– Как вы считаете, существует ли жизнь после смерти? – с благостной улыбкой спросила одна из женщин, присаживаясь рядом с мамой.

– Конечно! – живо ответила мама. – Тело умирает, а душа продолжает жить.

– А ведь этот вопрос поднял Иов примерно три с половиной тысячи лет назад. Этот житель Востока спросил: «А человек умирает и распадается; отошел, и где он? Уходят воды из озера, и река иссякает и высыхает: так человек ляжет и не станет… Когда умрет человек, то будет ли он опять жить?»[2] – зачитала женщина цитату из журнала.

– Ну и что же? – заинтересованно спросила мама.

– Вот послушайте. Это Исайя, тридцать пятая глава. – Женщина опять полистала журнал и прочла: «Тогда откроются глаза слепых, и уши глухих отверзутся. Тогда хромой вскочит, как олень, и язык немого будет петь; ибо пробьются воды в пустыне и в степи потоки»[3]. А вот от Иоанна: «…дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную»[4].

– Значит, есть все-таки вечная жизнь? – спросила мама, ничего не понимая и хлопая глазами.

Женщина принялась ей что-то растолковывать и читать отрывки из журналов, а я не могла оторвать взгляда от женщины в белом платочке и очках.

Теперь я видела, что она еще совсем молодая и довольно-таки симпатичная. Она стояла передо мной, прижав обеими руками журналы к своей груди, словно защищаясь от чего-то опасного или вообще от этого мира. Смиренная, тихая, она была как отражение моего прошлого. Я все смотрела на нее, и мне ужасно захотелось снять с ее головы этот отвратительный платок, распустить волосы и взлохматить их. Мне захотелось немедленно надеть на нее вызывающую летнюю маечку на узеньких бретельках и легкие шорты, а тоненькие ножки обуть в изящные босоножки на каблуках. Кто или что заставило ее так нарядиться? Эти люди? И кто же они?

– Вот видите, можно вечно жить в раю на Земле. Намерения Бога восстановить здесь рай осуществятся! – воодушевленно говорила женщина маме. – Иисус учил, что необходимо сделать выбор в пользу вечной жизни, и этот выбор должен основываться на глубоком познании Бога. Наша цель – помочь вам познать Его. Мы, свидетели Иеговы, и в дальнейшем будем оказывать вам помощь. Мы можем приходить к вам в удобное для вас время. Можем организовать бесплатное изучение Библии у вас дома или где вы пожелаете…

Я понимала, что спросить у девушки напрямую, почему она здесь, с этими людьми и в такой одежде, будет глупо с моей стороны. Но я не могла просто пройти мимо, возможно, какой-то трагедии в ее жизни. Трагедии? Заблуждения? И добровольно она на это пошла или по принуждению?

– Вы можете зайти к нам домой, все вместе? – спросила я, и лица всех иеговистов, кроме девушки, оживились.

– Конечно! Когда мы можем вас посетить? Чем скорее, тем лучше, ибо основание нового Божьего мира закладывается сейчас.

Я назвала свой адрес и попросила их прийти завтра вечером. Иеговисты нас поблагодарили, сунули нам в руки несколько журналов «Сторожевая башня» и, попрощавшись, ушли. Молчаливая девушка бросила на меня печальный взгляд и молча пошла за ними.

– Зачем ты их пригласила? – удивилась мама. – Они такие надоедливые.

– Так надо, – ответила я, думая о своем. – Пойдем домой?

– Пойдем. Я так и не насладилась вкусом мороженого, проглотила его, как индюк галушку.

– Может, это и к лучшему, – сказала я, беря тяжелые пакеты. – А то опять доставала бы продавцов, заявляя, что тебе не такое мороженое всучили.

Придя домой, я полезла в шкаф. Мама рассмеялась.

– Зачем тебе эти лохмотья? – удивилась мама, увидев, что я достаю из шкафа свой длинный мешковатый сарафан, очки, блузу и мокасины.

– Хочу посмотреть, узнают ли они меня в этой одежде, – сказала я, переодеваясь.

– Но зачем тебе это?

– Мама, хочу проверить свои артистические способности. А вдруг во мне пропадает великая актриса, а я до сих пор этого не знала?

– Все равно мне непонятно, зачем тебе это. Впрочем, это твое дело.

– Ты только меня не выдавай, хорошо? – попросила я.

– Как скажешь, – согласилась мама.

Я закончила переодеваться и повязала голову платком, спрятав под ним волосы, затем нацепила на нос очки.

– Да тебя даже я не узнаю, не то что они, – сказала мама, окидывая меня взглядом.

Наши новые знакомые пришли в точно назначенное время и в том же составе. Мама пригласила их пройти в гостиную, но они отказались и начали беседовать прямо в прихожей. Одна из женщин, посмотрев на меня, стала искать кого-то глазами за маминой спиной. «Наверное, она ищет меня, – решила я. – Значит, они меня не узнали». Я сделала вид, что очень заинтересовалась их рассказом.

– Иисус указал, что нужно делать, чтобы перед концом этого мира заслужить одобрение Бога и перейти в Его новый мир, – воодушевленно говорил молодой парень. – «Сия же есть жизнь вечная, да знают Тебя, единого истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа…»[5]

Я не вникала в смысл того, что он говорил, а все посматривала на безучастно стоявшую у порога девушку. Она была такой же, как и при нашей первой встрече, только сегодня на ней была блузка голубого цвета. Заметив мои любопытные взгляды, она улыбнулась своей милой, кроткой улыбкой подростка. Я ответила ей едва заметной улыбкой и стала с нетерпением ждать конца беседы.

– Если желаете, приходите к нам на занятия, где вы сможете узнать гораздо больше о Боге, – закончил (наконец-то!) свою проповедь парень, и свидетели Иеговы начали прощаться.

– А можно мне с вами походить и послушать? – спросила я.

– Если есть такое желание, мы не против, – сказала женщина, и я поплелась за ними.

Мы побывали в двух квартирах, где по целому часу свидетели Иеговы вели свои беседы. Я тихонько стояла в сторонке, как и молчаливая девушка. Казалось, она совсем не слушает, а ее мысли витают далеко отсюда.

Когда мы вышли на улицу, я предложила ей вполголоса, чтобы никто не слышал:

– Давай я журналы буду носить.

Она сначала не обратила на мои слова никакого внимания, но, когда я ее легонько толкнула под локоть и, повторив свое предложение, протянула к ней руки, она улыбнулась и отдала мне половину стопки.

– Как тебя зовут? – спросила я.

– Можете не спрашивать. Она глухая, – ответил за девушку парень, хотя мне казалось, что меня никто не слышал. – А зовут ее Вера. Она сирота, у нее кроме нас и Бога никого нет.

– А с кем она живет? Где?

– Жила одна в квартире, которая досталась ей по наследству от бабушки. Но одну девушку, да еще глухую, может обидеть кто угодно. Теперь она живет с Мариной Павловной, – продолжал говорить молодой человек.

– А квартира Веры? Кто теперь в ней живет?

– Другие люди.

– То есть ее просто продали?

– Вера сделала свой выбор, и мы его одобряем.

– Какой выбор? Жить в чужой квартире и ходить в обносках?

– Девушка, вы еще не понимаете, в чем смысл жизни. Чтобы люди его поняли, мы идем к ним и объясняем, что можно жить вечно в раю на Земле. О Вере позаботится Бог и мы. И она сделала правильный выбор в пользу вечной жизни.

Я хотела возмутиться и уже готова была отказаться от цели моих похождений, когда за углом увидела дом, в котором жил Юра.

– Наверное, я многого еще не понимаю, – согласилась я и спросила: – А вон в том доме в крайнем подъезде вы еще не были?

– Нет. А что там?

– Там есть очень вредная женщина. Мне кажется, что надо бы с ней поговорить. Может, она станет немного покладистее и добрее по отношению к соседям. Может, слово Божье дойдет до нее и озарит ее разум.

– Давайте сходим, – согласилась идущая впереди женщина; скорее всего, это и была Марина Павловна.

Говоря о вредной женщине, я имела в виду соседку Юры и Васи. Она жила с ними на одной площадке и, как только открывалась дверь квартиры кого-то из них, высовывала из двери свою лохматую голову с бигуди надо лбом. Женщина хватала мусорное ведро, которое дневало и ночевало в ее прихожей, выходила на площадку, здоровалась, расплывшись в улыбке, а затем медленно шла к мусоропроводу, чтобы успеть всех и все рассмотреть. Раньше я думала, что такие люди бывают только в кино, но теперь убедилась, что они существуют в реальной жизни. Но я не могла понять, что движет такими чрезмерно любопытными людьми.

Мы поднимались по ступенькам подъезда, в котором жил Юра. Мне так хотелось его сейчас встретить и увидеть, сможет ли он узнать в Гадком утенке своего лисенка. Но, к сожалению, мы не встретили ни Юру, ни Васю. Оставалось пойти к Инессе Владимировне – так звали любопытную соседку – и в душе посмеяться над ней.

– Что вы хотели? – Из приоткрытой двери высунулась голова улыбающейся Инессы Владимировны с неизменными болтающимися надо лбом крупными пластмассовыми бигуди.

Мои спутники умело, ненавязчиво, но настойчиво повели долгий разговор, пытаясь протиснуться в прихожую.

Инесса Владимировна не выдержала нашего натиска, и мы оказались в прихожей. Она не раз видела меня с Юрой и даже уже знала мое имя, но сегодня, внимательно и оценивающе рассматривая всех присутствующих, она меня явно не узнала. Мне было жутко смешно наблюдать, как она сначала мило улыбалась незваным гостям и кивала и как потом улыбка на ее лице сменилась кислой гримасой. Когда на лестничной площадке хлопнула чья-то дверь, Инесса Владимировна по инерции рванула к мусорному ведру, стоявшему в прихожей. Она остановилась на полпути и попыталась избавиться от непрошеных гостей.

– Извините, но я очень занята, – сказала она, явно нервничая, но ей все же удалось изобразить улыбку. – Сейчас ко мне должны прийти гости, а у меня ведро с мусором стоит в прихожей.

Свидетели Иеговы вручили ей журналы, я тоже подала ей брошюру с яркой фотографией какой-то многочисленной семьи на титульном листе и надписью «В чем смысл жизни? Как его найти?».

– Спасибо, деточка, спасибо, – погладила она меня по спине рукой.

Ее лицо было рядом с моим, но Инесса Владимировна меня так и не узнала.

Мы вышли из квартиры, и я позвонила в квартиру Юры.

– Зайдем сюда, – предложила я.

Может быть, свидетелям не очень понравилось, что я своевольничаю, но деваться уже было некуда, и они столпились у двери, которая вскоре распахнулась, и появился что-то жующий Юра.

– Чем могу помочь? – спросил он, окинув нас взглядом.

– Молодой человек, – обратилась к нему Марина Павловна, – мы бы хотели задать вам один вопрос.

– Извините, у меня нет времени. Если я начну отвечать на ваши вопросы, у меня закончится обеденный перерыв, и тогда я останусь голодным, – сказал Юра и попытался закрыть дверь, но этому помешала «группа поддержки».

– Один, только один вопрос, – настаивала Марина Павловна. – Знаете ли вы, почему в жизни так много проблем?

– Я не хочу знать, почему их так много. Я пытаюсь их решать, – сказал Юра и попросил: – Отпустите, пожалуйста, дверь. Я не желаю вступать с вами в дискуссию.

– Мы несем слово нашего Бога Иеговы в каждый дом, – пафосно произнес парень.

– А я – мусульманин. Понимаете, му-суль-ма-нин. И у нас не Бог, а Аллах.

– Зачем вы говорите неправду? У вас на шее крестик, – заметила внимательная Марина Павловна.

– Ах, простите! Я по ошибке надел крестик жены. Надо же! Сейчас я его сниму, а вы отпустите дверь, – сказал Юра и стал чуть ли не отталкивать всех от двери.

– Возьмите, возьмите, это интересно, – залепетала я, протягивая ему то один, то другой журнал.

Юра стал отталкивать мою руку.

– Женщина, прошу вас, – сказал он, стоя прямо передо мной. – Идите своей дорогой. Мне некогда. Вы можете это понять?

– Пожалуйста! – заныла я плаксивым голосом.

Он взял меня за плечи и, развернув, мягко оттолкнул от двери, которая тут же за мной захлопнулась.

– Нервный какой-то, несговорчивый, – отметила Марина Павловна.

Нам ничего не оставалось, кроме как направиться к выходу.

Дома я рассказала маме о своих приключениях, и мы с ней долго смеялись.

– А я-то думаю, зачем тебе понадобился этот маскарад? – сквозь смех проговорила мама.

– Представляешь, мама, – сказала я, когда мы насмеялись вволю, – что бы было, если бы Юра меня увидел, когда я жила в селе? Он не обратил бы на меня ни малейшего внимания.

– Зачем думать о том, что могло бы быть? Главное, что сейчас все хорошо. Так ведь?

– Я иду на курсы водителей, – сообщила я. – Юра даст мне доверенность на свою машину. Он считает, что так я буду меньше уставать и экономить время на переезды из института на работу и с работы домой.

– А он как будет обходиться без машины?

– У него есть еще одна, «Шкода Октавия».

– Я тоже хочу облегчить тебе жизнь, – сказала мама. – Давай купим тебе компьютер на полученную страховку.

– Неплохая идея! Я уже об этом думала, но не решалась сказать, – обрадовалась я. – Теперь мне не придется допоздна сидеть в библиотеке. В Интернете можно найти любую информацию!

– Я сначала хотела сама купить и сделать тебе подарок, – призналась мама. – Но, когда зашла в магазин, передумала. Там их очень много, и все с виду одинаковые, а цены разные.

Я засмеялась.

– Мама, правильно сделала, что не купила. Юра мне посоветует, какой взять лучше, а то мы такое купим! Мы с тобой большие специалисты по компьютерам!

– Это точно!

– Эх, родные вы мои! Что бы я без вас делала? – сказала я, откинувшись на спинку дивана.

Афродита

– Юра, что-то не так? – спросила я, готовя ужин и наблюдая за тем, как он хмурится.

Я уже давно заметила: если у Юры что-то не ладится на работе или он над чем-то размышляет, он сдвигает брови, и между ними появляется морщинка в виде буквы «V».

– Откуда ты взяла, а? – Он улыбнулся.

– Просто вижу. У тебя все на лице написано.

– Давай лучше помогу салат доделать. – Юра поднялся, и я отдала ему нож, брюссельскую капусту и болгарский краснобокий перец, а сама принялась жарить отбивные.

– Ты ничего не хочешь мне рассказать? – вернулась я к начатому разговору.

Юра вздохнул и бросил на меня ласковый взгляд.

– Лисенок, от тебя ничего нельзя утаить.

– И не надо. Я не могу жить своей жизнью, я хочу проживать с тобой вместе день и ночь, хочу, чтобы ты делился со мной не только радостями, но и своими проблемами.

– Помнишь, я тебе рассказывал о моем информаторе, которого намеревался послать выслеживать Наума?

– Конечно помню. Вы с Васей ждали, когда Наумов полетит куда-нибудь поближе к Средней Азии. Так ведь?

– Совершенно верно, лисенок. Так вот, мы дождались такого момента.

– Как вы узнали, куда он летит? – спросила я, переворачивая деревянной лопаточкой румяный кусочек мяса.

– Об этом нам рассказала Ольга.

– Подруга Васи?

– Да. Она имеет доступ к такой информации.

– Где именно она работает и кем?

– Служащей в канцелярии. Она сама оформляла ему командировку.

– Кстати, об Ольге. Как она тебе? – спросила я Юру.

– Честно сказать, она мне не нравится. Вот не знаю почему, но не внушает она доверия. Мне кажется, что Васек ее не любит.

– Почему же он с ней?

– Может, спасается от одиночества? Она прилипла к нему, как банный лист к попе. Они ссорятся, Вася ее прогоняет, а на следующий день Ольга возвращается как ни в чем не бывало. Ему даже прощения просить не приходится, – улыбнулся Юра. – А я смотрю на нее и так и хочется сказать: «Ну не любишь же ты Васька, не любишь! Зачем он тогда тебе?»

– Странно как-то.

– Мне тоже так кажется. Но я же не скажу ему: прогони Ольгу! Пусть сами разбираются.

– Вернемся к главному. Вы узнали, что Наумов отправляется в командировку, и что дальше?

– Информатор уже был готов вылететь. Мы заранее снабдили его записывающей и снимающей аппаратурой, показали объект наблюдения. По команде «старт!» он вылетел тем же рейсом, что и Наумов. Он постоянно держал нас в курсе событий и вовремя выходил на связь. Также ему удалось передать нам нужную информацию через Интернет. Наумов, как и предполагалось, вел переговоры о закупке очередной партии наркотиков в Афганистане. И все шло нормально до того момента, как Наумов должен был договариваться о каналах передачи наркотиков. Тут и оборвалась с ним связь.

– С информатором?

– Ну да, – вздохнул Юра. – Наумов уже вернулся, а его до сих пор нет.

– Может, он просто струсил и удрал куда-нибудь?

– Сомневаюсь. У него здесь свой бизнес, женщина, квартира. Куда ему бежать и зачем?

– Ты думаешь, он себя чем-то выдал и его обнаружили?

– Думаю, что так оно и есть.

– Что с ним… могли сделать?

– Что угодно.

– Даже убить?! – спросила я, забыв о мясе на сковородке.

Юра подошел, молча забрал у меня лопаточку и снял со сковородки пережаренный кусочек.

– Это я съем, не переживай, – улыбнулся он, увидев, что я в замешательстве. – Могли и убить. И теперь останется загадкой, что они успели выбить из информатора, что им стало известно. Мы можем только гадать, знает Наумов или нет, кому передавалась информация о нем и какая. В общем, начинается игра в кошки-мышки.

– Мне страшно за тебя! – призналась я.

– Не бойся. Со мной все будет хорошо – я это знаю. Наумов далеко не дурак и прекрасно понимает, что меня трогать нельзя. Но если бы не мой отец, он бы давно меня стер с лица земли.

– А если он потеряет страх и забудет о твоем отце? – Я встревожилась не на шутку.

– Нет, этого не случится. Он просто будет теперь еще более осторожным, а это значит, что нам с Васьком придется попотеть. Кажется, наш ужин уже готов.

– Ты, как всегда, прав, – сказала я, ставя тарелки на стол.

– Пора зажигать свечи?

– Романтический ужин при свечах? – обрадовалась я. – Это так здорово!

Мы сидели за столом в полумраке и по столешнице прыгали тени от горящих свечей.

– Мне так хорошо! – сказала я. – Кажется, все исчезло где-то там, во мраке. Остались только ты, я и пламя свечей.

– Павлинка, ты не обижаешься, когда я называю тебя лисенком? – спросил Юра.

– Что ты! Мне даже нравится. Меня никто так не называл. К тому же лисичка – довольно-таки симпатичное существо.

– Давай с тобой договоримся: при каждом расставании, пусть даже на полдня, я буду делать так. – Юра потянул уголки глаз к вискам. – И буду говорить: «Лисенок, люблю тебя». Это будет означать, что у нас все хорошо.

– А я буду отвечать: «А я тебя люблю».

– Это будет как наш тайный знак. Как наш пароль.

– Мне нравится такая идея, – сказала я.

– Иди ко мне, лисенок. – Юра протянул ко мне руки.

Я подошла, села ему на колени, обняла за шею и прижалась щекой к его волосам.

– Что тебе подарить на день рождения? – спросила я.

– Об этом не спрашивают. Это, лисенок, не по этикету.

– Трудно что-то подарить человеку, у которого все есть.

– Тогда подари себя.

– Это будет подарок не в тему, – засмеялась я. – И угораздило же тебя родиться в новогоднюю ночь! Вот для мамы был праздник!

– В этом есть свои преимущества. Во-первых, не надо покупать два подарка. Во-вторых, не надо два раза накрывать на стол и принимать гостей.

– А еще? – смеялась я, прильнув к нему и вдыхая такой знакомый, такой приятный запах его волос.

– Третья выгода в том, что не надо запоминать дату моего рождения. Ясно тебе?

– Яснее не бывает!

– А еще мой друг Васек умудрился родиться двадцать пятого декабря! Это он специально сотворил, чтобы мне не скучно было!

– Да ты что?! Надо же, такое совпадение! – воскликнула я и встала с его колен.

Я подошла к окну и, став вполоборота, смотрела на Юру, сидящего за столом в мягком свете свечей, и мне казалось, что его лицо изнутри светится, испускает свет радости, нежности и любви.

– Даю голову на отсечение, что праздновать вместе будете, и это произойдет на Новый год, – сказала я.

– Не надо так говорить, Павлинка, – тихо сказал Юра, и в его голосе звучала такая нежность! – Сейчас, при свете свечей, ты похожа на Афродиту. Именно такой, наверное, она и была: мягкие черты лица, ореол золотых волос вокруг головы. Ты, как и она, – олицетворение красоты, вечной юности. Смотрю на тебя, Павлинка, и мне кажется, что, увенчай я сейчас твою голову сверкающей диадемой, и все вокруг станет красивее, ярче, к тебе слетятся прекрасные птицы и вокруг заблагоухают неземные цветы.

Я с благодарностью и любовью смотрела на Юру и с душевным трепетом слушала прекрасные, льющиеся, словно песня, слова. Разве не о таком счастье я мечтала столько лет, будучи Гадким утенком?

Я дождалась своего часа, выстрадала его долгими годами унижения и ожидания, и сейчас счастье заполняло каждую клеточку моего тела.

– Я так счастлива! – то ли подумала, то ли прошептала я и хотела прикрыть на миг глаза, чтобы сполна насладиться сладкими, неземными мгновениями счастья, но вдруг испугалась и не стала этого делать. Мне показалось, что если я закрою глаза, то все исчезнет, когда я их открою. – Я словно в сказке, – прошептала я. – Ты мой принц, моя радость, моя любовь. Ты – вся моя жизнь.

– А ты – моя. Не знаю, как я мог жить без тебя. Мне даже страшно представить, что мог не встретить тебя тогда, в общежитии, и жизнь моя оставалась бы бесцветной и безрадостной. Иди ко мне, моя неземная богиня, моя прекрасная Афродита!

– Так Афродита или все-таки лисенок? – улыбнулась я, тая от нахлынувшей нежности к этому большому, мускулистому, похожему на медведя человеку с тонкой душой.

– Сейчас – Афродита, а потом – лисенок.

– Но почему? – спросила я, подходя сзади и обнимая его.

– Не могу же я заниматься любовью с лисенком! – сказал он, поворачивая ко мне голову. – Это будет извращение. А вот с Афродитой – совсем другое дело.

– Глупенький ты мой! – с нежностью произнесла я, чувствуя, как мои ноги оторвались от пола и тело стало невесомым в его крепких и надежных руках. И время остановилось, когда мне захотелось раствориться в нем без остатка, до последней капли жизни. Навсегда…

Воришка

Я любила праздники. Все. Без исключения. Но из детства запомнился разве что новогодний утренник в детском саду. Тогда я была, как и все девочки из нашей группы, в белом легком платьице снежинки и с короной на голове. Тогда я впервые увидела Снегурочку с длинной косой, прекрасную, как сама сказка, и Деда Мороза, который наводил на меня ужас. Я все время смотрела на огромную палку и объемистый красный мешок, которые он держал в руках. Мне казалось, что он в любой момент может запихнуть в мешок всех детей, в том числе и меня, завязать его болтающейся веревкой, взвалить на свои плечи и унести в лес, туда, откуда он пришел.

Страх прошел, когда оказалось, что в мешке лежат подарки для нас. В следующем году я уже не ходила в садик, и Дед Мороз пришел к нам домой с подарком. Плохо было только то, что я уже не была в прекрасном наряде снежинки.

Мама всегда на мой день рождения пекла или покупала торт, и в него обязательно втыкали свечи по количеству моих лет. Я чувствовала себя волшебницей в тот миг, когда задувала свечи и задумывала желание. Потом праздники становились все более будничными и незапоминающимися. Я покупала маме подарок или делала что-то своими руками, а она дарила мне игрушки или книжки. На мой день рождения к нам никогда не приходили дети, подружки ко мне в гости тоже не ходили, и меня к себе никто не приглашал. Я ходила только к живущей по соседству Вале. Из гостей в последние годы в нашем доме бывали только собутыльники отчима, и их приход означал попойку, варняканье и скандалы.

Теперь мне хотелось праздников. Побольше. Почаще. Хотелось дарить и получать подарки, суетиться, покупая продукты, торчать в кухне, готовя что-нибудь вкусненькое, и принимать гостей. Я даже получала удовольствие, перемывая после них гору посуды.

Я припарковала «мицубиси» недалеко от Юриного подъезда и достала из багажника тяжелые сумки. Посоветовавшись с Васей, мы решили отпраздновать дни рождения друзей за день до Нового года, потому что в новогоднюю ночь мы с Юрой хотели быть только вдвоем. Продукты уже все были закуплены, но сегодня утром я вспомнила, что в доме нет сока, минералки и хлеба, и теперь сама все это тащила в квартиру. Юра был на работе, он строго-настрого запретил мне готовить без него, но я решила его ослушаться и сделать все сама. «Пусть это будет мой маленький сюрприз», – подумала я.

Тихонько открыть дверь не удалось. Соседка Инесса Владимировна тут же выскочила на площадку с мусорным ведром.

– Здравствуйте, Павлиночка, – пропела она слащавым до приторности голоском, словно сосала карамельку.

– Добрый день, Инесса Владимировна! – Я все же смогла выдавить улыбку. – Как поживаете?

– Спасибо, детка, нормально. А вы как? – спросила она, с любопытством таращась на мои полные сумки.

«Что-то с ней не так! – мелькнула у меня мысль, и я тут же сообразила, что именно: – Нет бигуди!» Действительно, над ее лбом не было привычных бигуди!

– У нас тоже все нормально. С наступающим вас!

– И вас также, – отозвалась соседка, а я поспешила скрыться за дверью, подумав о том, что отсутствие бигуди над ее лбом – это знак, только неизвестно, что он предвещает, – хорошее или плохое.

Зайдя в квартиру, я почувствовала, что по ней вовсю гуляет прохладный ветер.

«Опять Юра оставил все форточки открытыми», – подумала я, ставя сумки на пол. Мне показалось, что в кухне кто-то есть, и этот кто-то, загремев посудой, притих.

– Юра, ты дома? – крикнула я.

Никто не ответил, и я насторожилась. Я взяла из стоящей в углу корзины клюшку для гольфа и на цыпочках подкралась к двери, ведущей в кухню. Что-то мне подсказывало, что мне угрожает опасность.

– Кто там? Выходи! – крикнула я, слыша, как громко колотится мое сердце.

В кухне явно кто-то был. Я сделала еще один неуверенный шаг и увидела его. Прижавшись к шкафу, затаив дыхание, в кухне стоял паренек-подросток и испуганно хлопал глазами. Наши взгляды на миг встретились, и он, как загнанный зверек, заметался по кухне, пытаясь проскочить мимо меня в дверь.

– Стоять! – заорала я. – Убью!

Наверное, мой крик и воинственно поднятая клюшка подействовали на парнишку, и он замер, прекратив свои хаотические движения.

– Ага! Попался, воришка! Сейчас вызываю милицию! – Я осмелела, осознав свое превосходство.

– Тетенька, – заныл, скорчив несчастную рожицу, паренек, – не надо милицию! Пожалуйста, не надо милицию!

– Как лазить воровать, так ты смелый, а теперь что, испугался?

– Пожалуйста, тетенька, я вас прошу, не надо милицию! Отпустите меня, пожалуйста, я больше не буду, – скулил он, как щенок, которого кто-то внезапно пнул.

Я немного успокоилась и смогла уже разглядеть раскаивающегося маленького воришку. Скорее всего, мальчик был беспризорником. Об этом говорила его грязная потрепанная курточка с засаленными рукавами и большими жирными пятнами спереди. Отломанный «язычок» бегунка молнии заменяла большая канцелярская скрепка, а джинсы, явно на пару размеров больше, чем нужно, были внизу несколько раз подвернуты, и из-под них выглядывали широкие носы старых и совсем не зимних кроссовок. На вид ему было лет двенадцать-тринадцать. Из-под черной вязаной шапочки выглядывали светло-русые волосы. Он плакал, как ребенок, размазывая рукавом сопли по лицу.

– Ладно, не вой, – сказала я, пожалев парнишку. – Расскажи лучше, как ты сюда попал.

Воришка шмыгнул носом и, еще со слезами на светлых ресницах, улыбнулся широкой добродушной улыбкой, обнажив ряд ровных белых зубов, в котором не хватало одного верхнего зуба.

– Не вызовете ментов?

– Не буду, если ты мне все расскажешь.

– Я ничего не украл! Вот, смотрите, – и он вывернул карманы курточки, откуда на пол высыпалось несколько семечек подсолнечника.

– Значит, ничего не успел спереть, да?

– Ага! – радостно закивал мальчишка. – Ничего не спер!

– А как ты сюда попал?

– По газовой трубе на второй этаж, а потом подтянулся на балкон, р-раз – и в окно!

– Тебя кто-то послал?

– Не-а! Я сам.

– Почему именно сюда тебя понесло?

– А окна здесь пластиковые и дверь бронированная, дорогая. Значит, богатые живут.

– Сообразительный мальчик! Где, с кем ты живешь?

– С Пашкой. В соседнем подъезде в подвале. Не верите – можем сходить, я вам все покажу. Пашка там спит. Он, если нажрется, может проспать целый день.

– А до этого где ты жил?

– В детдоме. Я сбежал оттуда.

– Почему?

– А! – Он махнул рукой и шмыгнул носом. – Не нравится мне там!

– В подвале лучше?

– Ага! Лучше.

– Знаешь, что с тобой было бы, если бы я вызвала милицию?

– Знаю. В колонию отправили бы. Но вы же не вызовете ментов?

– Еще подумаю, – ответила я и только теперь заметила, что до сих пор стою, держа в поднятой руке клюшку. Я ее опустила и оперлась на нее.

– Зовут тебя как?

– Колька. А вас?

– Ну ты даешь! – Я хмыкнула. – Залез грабить мою квартиру, а теперь хочешь со мной познакомиться.

– Хочу. А что? – Он посмотрел на меня своими голубыми невинными глазенками.

– Есть хочешь?

– Хочу! Я сегодня еще не ел.

– Ладно. Мой руки, а то все в соплях, – и я кивком указала на раковину.

Колька быстро открыл кран, сунул руки под струю воды, потер их одна о другую пару раз, не намылив, и вытер полотенцем, оставив на нем темные полосы грязи.

– Садись за стол, – сказала я, поставив свое орудие в угол.

Он уселся и уставился на холодильник.

– Шапку сними, воришка! – сказала я, накрывая на стол.

Колька стянул с головы шапку, скомкал ее и сунул в карман, дав свободу взлохмаченным, давно не стриженным светлым волосам.

– Ешь. – Я придвинула к нему тарелку с колбасой и сыром.

– Спасибо, – сказал он, запихивая в рот кусочек колбасы. – Я люблю такую колбасу. Она настоящая, не соевая. Дорогая?

– Ешь, раз дают. У тебя родители есть?

– Ага, есть. Мамка и папка. Они бухают.

– Врешь ведь.

– Вру. – Колька вздохнул и сунул в рот очередной кусочек колбасы. – Никого у меня нет. Отказной я.

– Это как?

– Не знаете? – Он растянул рот в улыбке и посмотрел на меня так, словно я свалилась с Луны. – Какая-то шлюха родила меня и сразу же, в роддоме, отказалась.

– И где ты слов таких нахватался? Нельзя так про свою мать говорить, она ведь дала тебе жизнь.

– Жизнь! – Он ухмыльнулся. – Ей бы дать такую жизнь! Я для своих детей буду хорошим отцом. Я их ни за что не брошу, в театр буду водить, в цирк, игрушки покупать и все такое.

– Ешь уже, папаша! – улыбнулась я.

– А компотика или киселя нет запить? Я люблю кисель. Нам в детдоме давали на полдник кисель. Несладкий, правда, но с ягодами, – сказал он, вытирая рот рукой.

– Сок подойдет?

– Давайте. Сейчас зима, витамин в организме не хватает, а в соке их много.

– Витаминов, – поправила я.

– Чего? А, какая разница! – махнул он рукой. – Есть апельсиновый?

– Ты, я смотрю, от скромности не умрешь, – заметила я, наливая сок в большую кружку. – Яблочный. А апельсины есть в натуральном виде. Будешь?

– Спрашиваете!

Я смотрела, как Колька залпом выпил сок, вытер губы и заглянул в пустую кружку, чтобы убедиться, что там ничего нет.

Взяв пустой пакет, я стала складывать в него продукты из холодильника.

– Это мне?! – не веря своему счастью и бесцеремонно заглядывая в пакет, спросил Колька.

– Тебе. А кому же еще? Подарок к Новому году.

– Класс! Я люблю подарки! Тетенька, если вам что-нибудь понадобится, обращайтесь ко мне. Спасибо, что ментов не вызвали.

– Не лазь по квартирам, а то поймают и посадят, – сказала я, протягивая ему пакет с продуктами.

– За мной теперь должок, а я не люблю быть должным, – совсем по-взрослому сказал паренек. – Обращайтесь, если понадобится моя помощь.

– Какая помощь?

– А кто его знает? Всякое может случиться. Запомните: я в соседнем подъезде, в подвале.

– Я помню. Бери продукты и дуй отсюда, пока нас с тобой вдвоем не застукали.

– Я пойду?

– Иди. – Я открыла ему дверь.

– Спасибо вам, тетенька.

Я помахала ему рукой на прощанье, и Колька побежал вниз по ступенькам. А я задумалась, говорить Юре о воришке или нет. Немного поразмышляв, я решила, что пока ничего не буду ему рассказывать.

День рождения

Когда все уселись за стол, я вручила Юре свой подарок. Следует заметить, что выбрать его оказалось делом непростым. В моем понимании подарок должен служить не один день, приносить какую-то пользу и быть символичным. Я потратила много свободного времени, бесцельно шатаясь по магазинам, в эти предновогодние дни запруженных покупателями, пока не увидела подсвечник «Окошко». Он был сделан из дерева в виде окна, внутри было место для свечи, и когда ее зажигали, сквозь стекло лился мягкий свет. Я решила, что льющийся из окошка свет ассоциируется с теплом и домашним уютом. Мне захотелось, чтобы этот стильный подсвечник стоял на прикроватной тумбочке Юры и всегда напоминал о том, что, где бы он ни был, его ждут дома, и свет в окне не даст ему сбиться с дороги. Это я сказала Юре, вручив ему свой подарок, которому он несказанно обрадовался.

– Милая, спасибо тебе! – Он обнял меня. – Я никогда не потеряюсь и не забуду, что ты меня ждешь. Обещаю.

Юра обнял меня крепче, и меня переполнила нежность.

– Точно не забудешь? – шепнула я ему на ухо.

– Никогда! – тоже шепотом произнес он.

– Ну хватит вам шептаться! – вернул нас в гостиную голос Ольги. – А то еще сексом начнете сейчас заниматься!

Я покраснела, а Юра, сглаживая ситуацию, взял в руку бутылку и сказал:

– Предлагаю разлить шампанское и выпить за меня и Васька.

– Стойте, стойте! – Оля поднялась со стула. – Я еще не поздравила именинников.

– Я весь в ожидании, – шутливым тоном сказал Юра.

– Юра, разреши поздравить тебя с двадцативосьмилетием!

– Разрешаю!

– Не перебивай! Я подумала, что этот чайный сервиз будет кстати. Пусть он собирает здесь еще больше друзей и еще чаще! – Оля достала из-под стола увесистый коробок и торжественно преподнесла его Юре.

– Спасибо, спасибо! Думаю, что сервиз пригодится, так как чашки у меня почему-то постоянно норовят выскочить из рук, – сказал Юра, принимая подарок.

– И не только у тебя, – заметила Оля, переводя взгляд на Васю. – У меня есть друг, у которого тоже руки выросли из одного пикантного места.

От этих слов нам всем стало неловко, но, чтобы не портить праздник, мы постарались не обращать внимания на глупую шутку Ольги. Такой же сервиз Ольга подарила Васе. Видимо, на что-то другое у нее не хватило фантазии и ума.

– Васек, у тебя в комнате до сих пор висит лампочка Ильича, – заметил Юра.

– Да. А что, она сгорела? – спросил Вася, и так смешно захлопал глазами, что все мы рассмеялись.

– Нет, друг мой, нормальные люди уже давно заменили неприглядные лампочки на светильники и люстры, – сказал Юра.

– Правда?! – делано удивился Вася. – А я и не знал.

– Вася, не обращай внимания на их нападки, – сказала я. – Мы с Юрой решили подарить тебе светодиодную люстру, потому что хотели, чтобы в твоем доме всегда было светло и уютно и чтобы она освещала только хороших и добрых людей, таких, как ты.

– Присоединяюсь. – Юра встал и опять потянулся к бутылке шампанского. – Все подарки подарили? Никто ничего не забыл? Вот и хорошо. Наконец-то можно выпить.

Веселье было в самом разгаре, когда кто-то позвонил в дверь. Это приехала Ксения Ивановна поздравить сына. Она долго говорила о своей любви к нему, рассказывала о его детских годах, потом школьных, институтских, пока наконец-то не вспомнила, зачем приехала и что ее ждет внизу такси. Ксения Ивановна подарила Юре большой нательный золотой крестик с распятием, поцеловала его в щеку, оставив на ней яркий след губной помады, и попрощалась. Юра проводил ее до двери и крикнул ей вдогонку:

– Я завтра заеду к тебе, мама!

В квартире за Ксенией Ивановной тянулся шлейф аромата дорогих французских духов.

– Ну, кажется, уже все поздравили и можно начинать балдеть, – сказал Юра.

– А отец? – спросила я.

– Папа? Он самый первый меня поздравил, еще утром. А теперь, леди и джентльмены, танцы! – Юра взял пульт, нажал на кнопку и вытащил нас с Ольгой на середину комнаты.

Но опять раздался звонок в дверь, и мы все замерли.

– И кто это к нам еще пожаловал? – произнес Юра, открывая дверь.

Наверное, он был очень удивлен, потому что на несколько секунд повисла тишина.

– Почему не приглашаешь войти? Так и будем стоять? – услышала я и выглянула в прихожую.

Там стоял Наумов собственной персоной. В руках он держал две картонные коробки и улыбался, некрасиво растянув большую нижнюю губу, на которой застыла капелька слюны.

– Проходите, Валерий Петрович, – сказал Юра, сдержанно улыбаясь.

Валерий Петрович внес свой живот в гостиную, и его глаза забегали – он рассматривал присутствующих.

– Хотя меня и не приглашали, решил зайти, поздравить своих сотрудников с праздником, – сказал он, поставив коробки на тумбочку и снимая куртку. – А у вас, я вижу, веселье в разгаре! Ничего удивительного – молодость!

– Проходите, – сказала я. – Присаживайтесь.

Я пошла в кухню за чистыми тарелкой, бокалами и приборами.

– Ишь, какую красавицу Юрий Андреевич отхватил! Почему прячешь от нашего коллектива?

– Я не прячусь. Вот она я, – сказала я и протянула ему руку. – Павлина.

Он схватил ее, и я почувствовала, какая у него омерзительная липкая рука. Такое ощущение у меня уже было однажды, когда в детстве мама меня водила в поликлинику на прививку, и я захотела в туалет. Туалет внутри здания был закрыт на ремонт, и мама повела меня на улицу, где стояла деревянная будочка, именуемая туалетом. Выходя из него, я взялась за ручку, а она была такая же липкая и противная, как рука Наумова.

– Очень приятно. Валерий Петрович, – сказал он подчеркнуто галантно и прилепил свою толстую и слюнявую губу к моим пальцам.

От меня не укрылся его оценивающе-раздевающий взгляд, и я подумала, что, несмотря на обручальное кольцо на его пальце, Наумов бабник и не упустит случая изменить своей жене. А еще я заметила, что Ольга бросила на меня испепеляющий взгляд из-под своих слишком густо накрашенных ресниц. «Неужели ревнует?» – подумала я.

Наумову налили в бокал коньяка, и он поздравил Юру и Васю и вручил им по блендеру. Боковым зрением я заметила, что Юра улыбался, но явно нервничал в присутствии незваного гостя и с нетерпением ждал, когда тот уберется из квартиры. Вася, наверное, тоже это заметил и то и дело подливал Наумову в бокал коньяка. Тот не отказывался и, выпивая коньяк залпом, закусывал его салатами, кусочки которых зависали у него на нижней губе. Усилия Васи увенчались успехом – вскоре Наумов уже едва ворочал языком. Тогда Юра вызвал такси, и мы все, приличия ради, пошли провожать гостя.

Ольга шла под руку с Валерием Петровичем, и я заметила, как его рука скользнула вниз и стала щупать округлый Олькин зад. «Странно, что он позволяет себе такое, – подумала я. – Может, у них на работе это в порядке вещей? Или…»

– Разрешите откланяться, – нарушил ход моих мыслей Валерий Петрович, – и поблагодарить за гостеприимство хозяйку этого дома. – Спасибо этому дому, мы пошли к другому…

– Спасибо, что заехали к нам, – сдержанно произнесла я и улыбнулась. – Всего хорошего!

Мы запихнули Наумова в такси и с облегчением захлопнули дверцу.

– Осталось только, чтобы к нам заявились Инесса Владимировна и свидетели Иеговы, и праздник будет окончательно испорчен, – сказал Юра, когда мы вернулись в квартиру.

– Кто-кто? – удивился Вася. – У тебя есть что-то общее с иеговистами?

– Да нет. Это они хотели со мной что-то общее иметь, – засмеялся Юра. – Пришлось чуть ли не силой их выпроваживать. Ужас, какие настырные!

Теперь пришла моя очередь смеяться. Я вспомнила, как Юра выталкивал меня за дверь. Мне нравилось наблюдать за немного захмелевшим Юрой. Он развеселился, танцевал, правда, не очень умело, дурачился, много шутил. Я поймала себя на мысли, что люблю его всякого – грустного, задумчивого, радостного, веселого.

Оля стала цепляться к Васе, неудачно шутила, и мне захотелось начать рассказывать анекдоты о глупых блондинках. Очевидно, такие анекдоты сочиняют люди, рядом с которыми крутятся такие вот Оли.

Вася и Оля ушли домой часа в три ночи.

– Я помогу тебе убрать со стола, – сказала Оля, уже почти выходя из квартиры.

– Я сам ей помогу, – быстро произнес Юра, и я с благодарностью посмотрела на него.

– Спасибо, что избавил от ее присутствия, – сказала я, когда мы остались одни.

– Ты ее не любишь?

– Она неискренняя. – Я вспомнила, как рука Наума щупала Ольгин зад.

– Я тоже так думаю. Но меня сейчас больше беспокоит не Ольга, а визит Наума.

– Как ты думаешь, почему он приехал? – спросила я, собирая со стола тарелки.

– Ума не приложу. – Юра почесал затылок. – Он никогда до этого не заходил ни ко мне, ни к Васе.

– С подарками пришел. Какой добренький дядя!

– Хочет показать, что зла не держит. Давайте, мол, ребята, жить дружно. Так, что ли? – размышлял вслух Юра.

– Получается, что так. Играется, как кот с мышкой, – сказала я, снимая скатерть со стола. – Добродушный такой кот, а сам готов мышку сожрать с потрохами.

– Подавится! Мышка маленькая, но может перехитрить большого и сильного кота.

– Как?

– Притаится, притворится мертвой, а потом шмыг в норку – и все, кот остался ни с чем, – сказал Юра и обнял меня за плечи. – Ну ее, эту посуду. Давай завтра ее помоем, а?

– Мама приучила меня: как бы ты ни устала, никогда не оставляй немытую посуду на утро. Я взяла это за правило.

– Сегодня мой день рождения, и ты можешь нарушить правило. Ну один, – он показал палец, – всего один разочек?

– Могу, – согласилась я. – Но учти, это я делаю только ради тебя.

– Лисенок, иди ко мне! – Он подхватил меня на руки и унес в спальню, где на тумбочке стоял подсвечник «Окошко» с мерцающим огоньком свечи внутри.

Самый лучший праздник

– Мама, это тебе, – сказала я, протягивая ей новогодний подарок.

– Что это? – Лицо мамы осветила улыбка, и она с нетерпением ребенка стала разворачивать пакет, перевязанный красной атласной ленточкой.

Я купила ей шелковую ночнушку светло-розового цвета, коротенькую, на тоненьких бретельках, и такие же трусики с ажурным кружевом по низу. Увидев подарок, восхищенная мама ахнула.

– Какая прелесть! У меня никогда не было такого красивого белья! – сказала она, а ее глаза сияли от восторга. – Наверное, дорогое?

– Мама, о цене подарков не спрашивают – ты меня сама этому учила. Тебе нравится?

– Очень! Спасибо, Павлиночка! Я даже не думала, что на старости лет у меня будет такая красота! Я хочу это примерить, и немедленно! – Мама закружилась с рубашкой в руках по комнате, и волосы образовали вокруг ее головы золотистый ореол.

«Как же мало порой нам, женщинам, надо, чтобы почувствовать себя счастливыми!» – подумала я и присела на диван. Впереди новогодняя ночь, а я уже ощущала усталость. Сегодня дневная смена в хирургии выдалась тяжелой, и не было ни минутки, чтобы присесть и отдохнуть. Я вытянула отяжелевшие ноги и принялась их растирать, пока в комнате не было мамы, которая была категорически против моей подработки. «Я устроюсь где-нибудь мыть полы и буду зарабатывать столько же, сколько и ты», – твердила она. Но я видела, что в ее аптечке становилось все больше обезболивающих препаратов, и все чаще она пополнялась новыми, более сильными. У мамы опять практически постоянно болела голова, но она пыталась со свойственным ей упрямством от меня это скрывать.

– Ну как? – Мама появилась в комнате в легкой розовой ночнушке, не прятавшей ее длинные, стройные, без малейшего намека на целлюлит, ноги. Она выглядела не на свои сорок три, а лет на тридцать-тридцать пять, была в расцвете своей женственности.

– Мама, ты у меня самая красивая, самая лучшая! Не одна девчонка из нашей группы позавидовала бы твоей фигурке. Да что там группа! Если взять курс и сосчитать всех толстушек, «тумбочек», «колобков» и им подобных…

– Павлина, перестань! – Мама капризно топнула ногой. – Можно подумать, что, кроме нас с тобой, рыжих, нет красивых девушек!

– Не-а. – Я отрицательно помотала головой, и мы обе расхохотались.

– Знаешь, что мне Степан Иванович подарил? – спросила мама.

– Скажешь – узнаю.

– Смотри. – Мама торжественно открыла дверь шкафа.

Оттуда она достала огромную коробку конфет «Вечерний Киев» и маленький коробочек. Лукаво прищурившись, она подошла ко мне и открыла его перед моим носом. Там блестели золотые сережки.

– Ну как? – спросила мама.

– Мама, тебе сделали предложение? – спросила я вместо ответа.

– Маленькая рыжая нахалка! – Она шутя дернула меня за волосы. – Как ты все перекручиваешь! Это просто подарок! Могу я получить подарок просто так?

– Просто так и папа маму не целует, – рассмеялась я. – А подарок отличный! У нас самый лучший сосед!

– Не буду отрицать, – согласилась мама, примеряя сережки. – Как ты считаешь, стоит их надеть сегодня?

– А для чего тебе их подарили? Чтобы ты их в шкафу прятала? Я тебя прошу, подарки не складывай в шкаф, а носи. Ясненько? – обратилась я к маме и тут же хлопнула себя ладонью по лбу. – Ой, дура я, дура! Подарок от Юры забыла тебе отдать!

Нащупав ногами пушистые тапочки, я впрыгнула в них и принесла с лоджии большой коробок.

– Это тебе микроволновка! – Я протянула подарок маме.

– Да ты что?! – всплеснула она руками. – Это же моя мечта! Ай да Юра! Ай да молодец! Надо же так угодить!

Когда эмоции немного поутихли, мама достала откуда-то два блокнота.

– У меня для вас более скромные подарки, – сказала она. – Я подумала, что вы оба вечно куда-то спешите, опаздываете, что-то забываете, и решила подарить вам по ежедневнику. Больше не опаздывайте и ничего не забывайте.

– Спасибо, мама. – Я обняла ее и чмокнула в щеку. – Ежедневник мне точно пригодится.

– Знаешь, Павлинка, мне кажется, что это самый лучший Новый год в моей жизни, – задумчиво произнесла мама.

– Почему именно этот? Следующий будет еще лучше!

– Не знаю. Мне кажется, что этот самый замечательный. Я почему-то уверена, что он неповторимый. И подарки мне дарят самые лучшие за всю мою жизнь, и люди меня окружают прекрасные, и меня переполняет ощущение счастья. У нас нет своего жилища, дом сгорел со всеми нашими вещами, тебе еще учиться не один год и неизвестно, хватит ли нам денег на твою учебу, если опять поднимут плату, но на душе так легко, я словно парю над землей. Но так не может быть всегда, это закон жизни. Когда-то мне придется опуститься на землю, и праздник души закончится. Но пока моя душа ликует от счастья просто оттого, что у нас с тобой все хорошо. Я не хочу, чтобы это ощущение меня покидало, и в то же время понимаю, что так не может быть всегда. Я чувствую, что это ненадолго.

– Почему не может? Уверяю тебя, это надолго! Разве не о такой жизни мечтал Гадкий утенок вместе со своей мамой, глядя на мир испуганными глазами сквозь толстые стекла очков? Ты ведь сама меня учила, что человека никогда не должна покидать надежда.

– Я и не говорю, что она меня покинула. Просто появилось смутное предчувствие ненастья в ясную погоду. Знаешь, как иногда бывает: светит солнце, на небе ни одной тучки, а возникает ощущение, что скоро грянет гром и небо станет темным и злым.

– Господи, мама! Новый год на носу, а ты начала хандрить! Не хочу слышать ни о чем плохом! Все плохое мы оставим в этом году. Договорились?

– Договорились. Я пойду прилягу, а то скоро надо будет накрывать на стол. В одиннадцать придет Степан Иванович.

Я слышала, как мама, пошуршав упаковками, глотнула таблетки и запила их водой, как тихонько прилегла на кровать. Я повертела в руках ежедневники. Один из них был в коричневой обложке, другой – в черной. Они не были подписаны, и мне предстояло выбрать один из них, а другой отдать Юре. Поразмыслив, я решила, что коричневый больше подойдет к моим рыжим волосам, и улыбнулась такому умозаключению. Я открыла ежедневник и на первой странице в графе «Владелец» написала ровными красивыми буквами «Романюк Павлина Андреевна». Далее я вписала свой домашний адрес и номер мобильного, проставила группу крови – «(III)+». Потом шла графа «Мои ближайшие родственники и их адреса». Рядом со словом «Мать» я написала, старательно выводя каждую букву, «Романюк Алевтина Викторовна», адрес и номер ее телефона. В строке «Отец» я хотела было поставить по привычке прочерк, но подумала, что у всех людей есть отец, независимо от того, живет он со своей семьей или нет.

– Мама, как зовут моего биологического отца? – крикнула я.

– Андрей Максимович, – ответила из спальни мама. – А что?

– Просто заполняла титульную страницу ежедневника, и оказалось, что я до сих пор не знаю даже его фамилии.

– Самая распространенная. Догадайся, какая.

– Иванов, – улыбнулась я. – Или Петров?

– Иванов.

– Да уж, – протянула я. – При рождении мне не суждено было получить самую распространенную фамилию. Может, когда-нибудь все же ее получу.

– Юра тоже Иванов?! – удивилась мама.

– Представь себе, да!

– Жизнь дает тебе второй шанс, – пошутила мама. – А фамилия не такая уж и плохая. По крайней мере ее легко запомнить и не надо проговаривать по буквам – ее все знают.

– А где он живет? – спросила я маму.

– Не знаю. Раньше жил в Тюмени, улица Ленинского комсомола, 36. Наверное, и улицу эту уже давно переименовали, и неизвестно, живет ли он там. Да и зачем мне это знать? Это ты, возможно, захочешь когда-нибудь увидеть своего отца.

– Я?! Никогда!

– Никогда не говори «никогда».

– Я это помню. И ты же знаешь, я редко говорю слово «никогда», но то, что у меня нет ни малейшего желания встретиться с отцом, – это я знаю точно.

– И тебе не хотелось бы знать, какой он, где он, с кем? Есть ли у тебя братья-сестры?

– Меня нисколечко не интересуют ни он, ни его дети, ни его жены. Он для меня просто пустое место, которое нельзя ни любить, ни ненавидеть. Ноль. Зеро.

Мама ничего больше не сказала, а я записала в блокноте (сама не знаю зачем) фамилию, имя, отчество отца и его адрес. А вот в графе «муж-жена» я поставила прочерк. Пока прочерк…

Это был действительно незабываемый праздник. Мы были с Юрой одни. Горели праздничные ароматизированные свечи, по стенам весело прыгали тени. Мягкий свет делал атмосферу непринужденной, романтической, интимной. Запах свежей хвои смешался с ароматом апельсинов и яблок, и это был запах праздника, какого у меня в детстве не было, запах Нового года.

Ровно в двенадцать мы подняли бокалы с пенящимся шампанским, и Юра сказал:

– С Новым годом, любимая.

– С новым счастьем! – ответила я и коснулась губами его губ.

– Задумываем желания!

Я кивнула. Мне не надо было долго думать. Я желала всей душой быть с ним. Всегда и везде.

Когда мы сели за стол, я протянула Юре ежедневник:

– Это тебе от мамы.

– Вот спасибо! Представляешь, Павлинка, я каждый год собираюсь купить себе ежедневник и все забываю. Таскаю с собой записную книжку, но в ней не проставлены даты, а для меня дни летят так быстро, что я не успеваю следить за числами. К тому же какую-нибудь мелочь обязательно забуду!

– Мама так и сказала, что мы часто что-то забываем. Она и мне подарила такой же.

– Передай ей большое спасибо.

– Тебе от нее спасибо за микроволновку.

– Да не за что. Пусть пользуется на здоровье.

– У меня есть для тебя подарок, – сказала я и достала из сумочки коробочку с туалетной водой для мужчин Angel Schlesser. – C Новым годом тебя!

Юра взял коробочку и улыбнулся.

– Это не иначе как намек на то, что тебе не нравятся мои парфюмы. Так ведь?

– Понимай как хочешь, – ответила я.

– Я действительно не разбираюсь в них. Просто беру то, что, как мне кажется, хорошо пахнет. И каждый раз беру что-то новенькое, чтобы не надоедало. Спасибо, моя радость. – Он прижал меня к себе, и я утонула в его объятиях.

– Теперь моя очередь, – сказал Юра и посмотрел мне в глаза.

Его голубые глаза излучали мягкий свет, как звезды на ночном небе. В них были ласка, нежность, любовь, в них можно было утонуть, не сожалея ни о чем, или раствориться до последней капли. Он достал из кармана брюк маленькую коробочку, в каких обычно продают ювелирные украшения, и протянул ее мне.

– Павлинка, сама открой.

Мое сердце учащенно забилось, когда я, затаив дыхание, открыла коробочку. В ней на красном бархате я увидела колечко с небольшой розочкой, лепестки которой были украшены мелкими сверкающими камешками.

– Какая прелесть! – восхитилась я.

Юра вынул колечко и надел его мне на палец.

– Кажется, неплохо, – сказал он.

– Оно прекрасно! Оно бесподобно! Что это за камешки?

– Колечко из белого золота, а на нем белые бриллианты.

– Бриллианты?! Это же ужасно дорогое кольцо!

– Не в цене дело. А в том, что ты ответишь мне на предложение стать моей женой.

От неожиданности я замерла с открытым ртом. Но это длилось лишь несколько секунд, пока земля не перестала вращаться с бешеной скоростью под моими ногами.

– Повтори, что ты сказал, – прошептала я.

– Ты станешь моей женой? – повторил Юра, глядя мне в глаза.

– Да, – прошептала я.

Мне хотелось сказать это громко и внятно, но во рту пересохло, и мир опять закружился в радостном танце любви вокруг нас…

– Мы поженимся в начале лета, – сказал Юра, когда мы лежали на его широкой кровати. Я прильнула к его плечу, он поглаживал мои волосы, разметавшиеся по подушке, и мне было спокойно и уютно. – К этому времени я закончу расследовать так называемое дело Наумова и возьму отпуск. Я уже два года не отдыхал. Иногда брал несколько дней в счет отпуска и ездил к отцу.

– Ты можешь найти себе работу поспокойнее?

– Не могу обещать, но то, что я хочу уйти из органов, – это точно. Я устал бороться с ветряными мельницами. Человек должен видеть конечный результат своих усилий, а теперь для меня это проблематично. В органах еще много чего делается не по справедливости, а я не могу с этим смириться и понимаю, что ничего не в силах изменить. Надо это дело закончить, и тогда можно будет подумать о новой работе.

– Чем бы тебе хотелось заняться?

– Наверное, я бы поехал к отцу. Он давно настаивает на этом. Знаешь, Павлинка, когда мы поженимся, отправимся в путешествие. Где ты уже была?

– Нигде, – честно призналась я.

– Вообще нигде?! – удивился Юра.

– Вообще.

– Однажды, когда я был еще студентом, мы с отцом отдыхали в Раю. Да, да! Представь, есть на свете место, похожее на рай. Мы обязательно побываем там с тобой. Это будет наше свадебное путешествие. Хорошо, лисенок?

– И где же этот рай?

– На греческом острове Родос. Представь себе клочок суши в тысячу с небольшим квадратных километров, который омывает с одной стороны Эгейское море, с другой – Средиземное. Рай – это не сравнение, а перевод названия одной небольшой деревушки, Парадиси. Там везде запах моря и неутомимый морской бриз. Говорят, что где-то на дне Эгейского моря в том месте находится одно из семи чудес света – Колосс Родосский, бронзовая статуя древнегреческого бога солнца Гелиоса.

Затаив дыхание, я слушала Юру, его тихий низкий голос, и мое богатое воображение рисовало прекрасную сказку, остров, утопающий в зелени и цветах.

– Там целуются два моря, – задумчиво произнесла я.

– Значит, нам надо ехать именно туда, чтобы тоже дарить друг другу поцелуи на месте слияния двух морей.

– Это так романтично и так красиво! – сказала я мечтательно.

– Ты увидишь, какая там прозрачная вода. А ветер! Ветер дует с моря и нашептывает о том, что есть на свете свобода и счастье.

– Я уже люблю этот остров.

– Его невозможно не любить. А я вот люблю тебя сейчас и буду любить вечно, – горячо прошептал Юра.

– Ты меня никогда не бросишь?

– Никогда!

– Что бы ни случилось?

– Никогда и ни за что я тебя не оставлю, что бы ни случилось, – четко произнося каждое слово, сказал Юра.

– Обещаешь? – Я подняла голову, чтобы видеть его глаза.

– Клянусь!

– Действительно, это самый лучший праздник в моей жизни, – неожиданно для себя повторила я слова мамы.

Ощущение приближающейся грозы

– Мама, ты была сегодня у врача? – спросила я, как только вошла в квартиру.

Мама лежала на диване и виновато смотрела на меня.

– Павлинка, ты извини, но я не приготовила тебе поесть, – произнесла она тихим голосом.

– Господи, мама! Разве это важно? Я сейчас сама что-нибудь приготовлю и накормлю тебя. Так что тебе сказали? – спросила я, быстро переодеваясь.

– Назначили курс лечения. Я уже все купила, что прописали. Там и уколы, и таблетки, и капельницы. Все так дорого, ужас!

– Что говорят врачи?

– Говорят, что ничего страшного нет.

– Почему же тебя так мучают головные боли? Есть же какая-то причина!

– Сказали, что это последствия черепно-мозговой травмы. Вот и все.

– Ничего, мама, подлечишься – будешь, как весенний цветочек!

– Скорее осенний, – грустно пошутила она.

– Какая осень? Какие наши годы?! Мы еще тебя замуж выдадим, – попыталась я приободрить маму. – Как ты сейчас себя чувствуешь?

– Сделай мне, пожалуйста, уколы, – попросила она вместо ответа.

Я бросила взгляд на ее лицо. Оно было бледнее обычного, а под глазами темнели синеватые круги. Я сделала уколы, напоила маму крепким горячим чаем, дала ей таблетки.

– Полежи, отдохни немножко, – сказала я, закутывая ее в теплое одеяло. – А я сейчас что-нибудь сварганю на ужин.

Я была в кухне, когда позвонил Юра.

– Я не смогу сегодня приехать к тебе, – сказала я упавшим голосом.

– Что-то случилось? – встревожился он.

– Мама заболела. Я не могу ее оставить. Приезжай к нам.

– Лисенок, не грусти. Все будет хорошо. Я скоро приеду.

Мы накормили маму, уложили ее в постель, а сами пошли в кухню. Я положила жареной картошки себе и Юре, и мы сели ужинать.

– А у тебя что случилось? – спросила я Юру, заметив букву «V» у него на лбу, между бровями.

– Не хочется говорить, чтобы ты не переживала, но придется, – сказал он, ковыряя вилкой картошку.

– Я не хочу, чтобы у нас были тайны друг от друга. Ведь теперь твоя жизнь – это и моя жизнь, – сказала я, показав колечко на пальце, напоминание о нашей помолвке.

– Мне стали угрожать.

– Кто?

– Сначала Наумов в разговоре один на один напрямую сказал, чтобы я оставил его в покое, иначе мне будет плохо. Я, конечно, послал его куда подальше и уже через пять минут забыл об этом разговоре. Но через пару дней он опять об этом заговорил и предложил обменять флешку на деньги.

– Откуда он узнал, что ведутся записи? – спросила я и даже отодвинула тарелку, хотя была ужасно голодна.

– Я сам хотел бы это знать.

– Ольга! Это Ольга что-то выведала у Васи. Она, как немецкая овчарка, все вынюхивает, выспрашивает. Может, она залезла в Васин компьютер?

– Я с ним разговаривал. Он признался, что как-то сболтнул Ольге о нашей охоте на Наума. Но в компьютере Вася не хранит эту информацию – я его попросил об этом. Он Ольге ничего не говорил о флешке.

– Нетрудно догадаться, что если Вася сказал Ольге о том, что все записывается и снимается, а в компьютере нет информации, то она где-то хранится. А где она может храниться?

– На флешке!

– То-то же! – Я хлопнула ладонью по столу.

– Но зачем Ольга сообщила об этом Наумову? Она ведь с Васей и должна быть на его стороне. Зачем ей выдавать тайны своего друга? Не понимаю!

– Я знаю зачем, – уверенно сказала я. – Ольга просто использовала наивного Васю. Она – любовница Наумова.

– Что?! – Брови Юры от удивления поползли вверх. – Откуда ты знаешь?

И тогда я рассказала Юре об испепеляющем взгляде Ольги, брошенном на меня, когда Наумов поцеловал мне руку, и о том, как Наум щупал Ольгин зад.

– Да-а-а, – протянул потрясенный Юра. – А я бы никогда об этом не догадался.

– Вы, мужчины, не такие наблюдательные, как мы, женщины, даже следователи.

– Позор на мою голову и мои погоны! – горько усмехнулся Юра. – Ну Васек и попал!

Мы сидели в полной тишине. Я молчала, давая Юре возможность обдумать ситуацию.

– Теперь понятно, откуда Наумов узнал о моем информаторе, который бесследно исчез. Ольга, работая в канцелярии, имеет доступ к моей картотеке. Там и фамилии моих информаторов, и их фото. Когда мой человек был у него на хвосте, Наум не сразу, но все-таки его узнал. Узнал и убрал.

– Ты можешь изъять из картотеки всю важную информацию?

– Конечно. Я сделаю это немедленно. Но, скорее всего, теперь это бесполезно. Значит, я могу использовать только тех людей, о которых там нет ни слова.

– У тебя есть такие люди?

– Найдутся.

– Ты поговоришь с Васей… по поводу Ольги? – спросила я, чувствуя себя неловко.

– Обязательно поговорю. Думаю, что он не очень расстроится.

– Хоть это радует, – сказала я, немного успокоившись.

– По поводу флешки. Павлинка, я верю, что нам с Васей удастся довести начатое дело до конца. Но в жизни всякое может случиться, и я хотел бы тебя попросить об одном одолжении.

– Я слушаю.

– Если со мной что-нибудь случится…

– Юра! – перебила я его. – Я отказываюсь слушать этот бред!

– Придется послушать. – Юра взял меня за руку и продолжил: – Это ведь моя просьба. Если что-нибудь случится, ты знаешь, где спрятана флешка с информацией. Во что бы то ни стало ее надо будет забрать и переправить в столицу. Кому она предназначена и как найти этого человека – эта информация там же, на флешке. Ключи от Васиной квартиры у меня есть. Они висят в шкафу в коридоре, прямо на вешалке, под моей одеждой.

– Я все поняла, – глухо сказала я и спросила: – Почему ты решил, что с тобой может что-то случиться?

– Вот, посмотри. – Юра достал из заднего кармана брюк смятую бумажку и положил передо мной на стол.

Я расправила записку, составленную из вырезанных из газеты и наклеенных букв, и прочла: «Мент поганый, не суй нос не в свои дела и будешь жить спокойно, иначе сделаем тебе больно. Готовься!» Я старалась не выдать волнения, охватившего меня, но от Юры не укрылось то, что лист бумаги в моих руках мелко задрожал, как осенний лист на ветру.

– Я боюсь за тебя, – сказала я.

– Скоро все это закончится, мы поженимся, и я уволюсь.

– Ты окончательно решил?

– Да. Мы уедем к моему отцу. Но сначала мы поедем куда? Не забыла?

– Нет, – улыбнулась я. – На остров Родос, в этот земной рай.

– Точно! А теперь я пойду. Тебе надо отдохнуть, да и мне тоже. Завтра меня ждет много работы.

Я проводила Юру до двери и поцеловала на прощанье.

– Лисенок, – Юра показал мне «лисенка», – люблю тебя.

– И я тебя. – Это был мой отзыв на наш, только наш пароль.

На душе было тревожно. Я тихонько подошла к двери спальни и заглянула внутрь. Мама, выпив снотворное, уже спала, и я прикрыла дверь.

Теперь у меня, как и у мамы, возникло ощущение надвигающейся бури.

Этой ночью я впервые долго не могла уснуть. А когда сон заключил меня в свои объятия, мне приснился Юра. Он был весь в крови, она капала с его головы, стекала по лицу и быстро окрашивала в красный цвет его белую рубашку.

– Лисенок, помоги мне! – услышала я его и не его хриплый голос.

– Юра-а-а! – закричала я, рванувшись ему на помощь, но кто-то схватил меня сзади за волосы и не дал сделать ни шагу.

Превозмогая боль, я повернула голову и увидела, что за волосы меня держит Ольга. Она злорадно захохотала, видя мою беспомощность.

– Пусти меня! – закричала я, пытаясь высвободиться из ее цепких рук.

– Подожди! – услышала я чей-то голос. – Я с ней разберусь.

Я увидела Васю. Он тоже был весь в крови и шатался. В руках он держал пистолет, нацеленный на Ольгу. Раздался оглушающий выстрел, от которого я проснулась и подскочила на кровати. Я чувствовала себя разбитой после беспокойной ночи, и ощущение тревоги только усилилось.

Несчастье

В канун старого Нового года Степан Иванович чуть ли не силой заставлял меня пойти к Юре.

– Я посижу с Алевтиной Викторовной, а вы, Павлина, должны быть со своим парнем. Не волнуйтесь, нам скучно не будет. Верно я говорю? – обратился он к маме.

– Степан Иванович прав. Иди к Юре, тебе надо развеяться. Что тебе с нами делать? Будем обсуждать мои болячки? – сказала мама.

– Как-то не по-человечески получается, – сопротивлялась я. – Мама лежит больная, а я пойду развлекаться.

– Подберите себе праздничный наряд и марш из дома! – шутливо скомандовал Степан Иванович и указал мне на дверь.

– Ну, раз меня выгоняют, придется уйти, – сдалась я. – Но я буду звонить – этого вы мне не запретите. Наряд, говорите? Сейчас ведь ряженые ходят?

– Да, сегодня можно нарядиться во что угодно и идти колядовать. А я вам, Алевтина Викторовна, расскажу одну интересную историю, произошедшую со мной в один из таких праздников. Вот юная леди уйдет, и вы узнаете, как я попал из-за этого переодевания в передрягу.

– Раз пошли секретные истории, придется уйти, – улыбнулась я.

Я вышла в другую комнату и открыла шкаф, где хранились вещи, оставшиеся от Гадкого утенка. «А что, если опять надеть все это, пойти к Юре и прикинуться свидетелем Иеговы?» – подумала я. Мне не хотелось иметь какие-то секреты от своего будущего мужа, и я приняла решение позже, перед свадьбой, обязательно рассказать Юре о своем детстве, показать несколько детских фотографий. Об отчиме, о его педофилических наклонностях я тоже решила рассказать. «Сегодня он увидит меня в этой жуткой одежде, а потом я ему расскажу, что это был не просто маскарад, это было мое прошлое». Я достала платок, мешковатое пальто, которое было на четыре размера больше, чем мне нужно, очки, сапоги-дутыши и стопку журналов, оставленных мне свидетелями Иеговы. Быстренько переодевшись, я вышла в прихожую. Посмотрев в зеркало, я отпрянула, испугавшись самой себя. «Поразительные изменения! – подумала я, рассматривая свое прошлое в зеркале. – А еще говорят, что не одежда красит! На такое чучело Юра, конечно же, не обратил бы внимания».

Я шла по улице, и снег скрипел под моими сапогами. Вокруг царило оживление, люди спешили домой, кто-то торопился в гости, а может, и еще куда-нибудь. Я улыбнулась, представив, как поразится Юра, когда я все это с себя сниму. Нащупав в кармане коробочку с контактными линзами, я успокоилась: нет, я не забыла их дома. «Скоро, уже через месяц, я навсегда избавлюсь от линз и очков, – думала я с радостью. – Подойдет моя очередь на операцию, кератотомию, и с помощью лазера меня избавят от близорукости».

Подходя к Юриному дому, я всегда смотрела на окна его квартиры, а сегодня, блуждая мыслями где-то далеко, не обратила внимания, есть ли в них свет. Войдя в подъезд, я стала подниматься по лестнице, склонив голову к журналам, которые прижимала к груди. Поднявшись на третий этаж, я увидела, что двери квартир Юры и Васи распахнуты настежь. Сердце, почувствовав неладное, тревожно забилось. Я тихонько подошла к двери Юриной квартиры, которая была ближе и находилась справа. Заглянув внутрь, я услышала взволнованный голос Юры, который разговаривал с кем-то по телефону.

– Живой он, пока живой, говорю я вам! – почти кричал он. – Но если вы будете продолжать меня допрашивать, то опоздаете! Да… Я его нашел… Милицию? Да вы приезжайте быстрее, ему нужна помощь…

Юра наверняка вызвал скорую. Я услышала, как он нервно проговорил:

– Что же я наделал?! Зачем я вытащил нож из раны?! Я же знал, знал, что этого делать нельзя! Как я мог?!

Я оцепенела от страха, но мысли пронеслись в голове с бешеной скоростью, и я догадалась, что речь идет о Васе. Я подошла к распахнутой соседней двери. В прихожей на полу лежал Вася, запрокинув голову. Его веки были полуприкрыты, изо рта вырывались отрывистые хриплые звуки, и в такт им из уголка рта вытекала густая кровь. На груди Васи быстро увеличивалось пятно крови, по светлому линолеуму растекалась кровавая лужица. Возле входной двери валялся окровавленный нож. Я так испугалась при виде всего этого, что даже не смогла закричать, а просто уставилась на нож и стояла недвижно, словно меня чем-то ударили по голове. Я чувствовала, как в висках пульсирует кровь. И тут меня, будто удар молнии, пронзила мысль: «Юра говорил, что вытащил нож, хотя и знал, что этого делать нельзя. Значит, на рукоятке ножа остались его отпечатки, и теперь Наумов повесит это преступление на Юру». Надо было что-то делать, и я не мешкая схватила окровавленный нож и сунула его между журналами. В это время в приоткрывшуюся дверь квартиры Инессы Владимировны высунулась ее голова.

– Можно вас?.. – кинулась я к Юриной соседке. – Я хотела бы поговорить с вами и предложить журнальчик.

– Не надо! Спасибо, не надо! – замахала руками испуганная Инесса Владимировна. – Идите куда шли, оставьте меня в покое!

– Может, все-таки поговорите со мной о вечной жизни в раю? – пролепетала я первое, что пришло на ум.

– Женщина, отстаньте! – отмахнулась от меня Инесса Владимировна, как от надоедливой мухи. Подойдя к двери Юриной квартиры, она спросила: – Что случилось, Юрочка?

– Васю убили! – крикнул он. – Скорая все никак не едет! Дайте полотенце, он истекает кровью! Надо что-то делать.

– Мужчина, возьмите журнальчик, – наклонив голову, сказала я, проходя мимо Юры.

– Уйдите отсюда! – истерически прокричал Юра и развернул меня к выходу так резко, что я испугалась, как бы он не спустил меня с лестницы.

– Что за люди! – возмутилась я и поспешила по ступенькам вниз.

Выскочив на улицу, я увидела, что к дому подъезжает машина скорой помощи с мигалкой. Я быстро пошла в противоположную сторону и завернула за угол дома. Каждую клеточку моего тела наполнял страх, ноги подкашивались, а я все шла и шла, не в силах поверить в произошедшее. Ноги сами куда-то меня несли, и я не задумывалась, куда иду, для меня важно было оказаться как можно дальше от места преступления. Я не заметила, как очутилась в парке, у озера. Здесь было тихо, безлюдно и темным-темно. Забравшись в кусты, я нащупала среди журналов нож, потому что увидеть его в такой темени было невозможно. Я взяла его дрожащей рукой и почувствовала, что он липкий от крови. Забросив нож подальше в озеро, я принялась мыть руки. Зима только вступила в свои права, и первые морозы не успели покрыть водную гладь льдом. Наверное, я очень долго мыла руки, потому что они так замерзли, что пальцы едва сгибались. Тут я вспомнила о журналах, брошенных в кустах. На них тоже могла остаться кровь. Я стала ощупывать землю, ища журналы. Собрав все, я бросила их в воду, но они остались плавать на поверхности. Только когда лощеная бумага пропиталась водой и отяжелела, они ушли под воду, и я вздохнула с облегчением.

Мне надо было успокоиться и идти домой. Дрожа от волнения и холода, я побрела к выходу из парка, волоча отяжелевшие ноги. Мне показалось, что до своего дома я тащилась целую вечность. Тихонько открыв дверь своим ключом, я услышала, что Степан Иванович читает маме какую-то книгу. Мне надо было быстро переодеться, чтобы он не увидел меня в этом наряде. Я торопливо переоделась и засунула все, что сняла, даже грязные сапоги, в шкаф. «Надо будет выбросить это маскарадное одеяние, – решила я. – Тогда, даже если меня в чем-то заподозрят, улик не найдут. Я сделаю это завтра, сейчас мне надо быть дома».

Я легла на диван и сделала вид, что сплю. Перед глазами стояла жуткая картина: истекающий кровью Вася лежит в прихожей своей квартиры.

«Вот и выполнил свои угрозы Наумов, – подумала я. – Этот подлец решил начать с Васи. Или просто побоялся гнева отца Юры?»

– О, да Павлина дома! – услышала я голос Степана Ивановича, вышедшего из спальни.

– Как, разве она не ушла к Юре? – спросила мама.

– Тише, она спит, – понизив голос, сказал сосед.

– Пусть отдохнет. – Мама вздохнула. – Она очень устает. Если Юра позвонит, скажу, что Павлинка спит. Пусть сам решает, будить ее или нет.

– Надо укрыть ее чем-то, а то замерзнет, – почти шепотом сказал Степан Иванович.

– Я сама укрою, – отозвалась мама.

Она пошуршала в шкафу, достала плед и заботливо им меня укрыла, подоткнув со всех сторон. Я слышала, как они со Степаном Ивановичем на цыпочках прошли в кухню и мама поставила на плиту чайник.

Только теперь, немного согревшись, я начала успокаиваться. Проанализировав еще раз все свои действия, я решила, что поступила правильно, унеся нож, главную улику против Юры. На ноже вполне могли остаться отпечатки пальцев настоящего преступника, и тогда я уничтожила доказательство невиновности Юры. Впрочем, Наумов наверняка все хорошо продумал.

В любой момент мог позвонить Юра, и я решила сказать ему, что заснула, поэтому и не пришла. Вскоре он позвонил, и я сонным голосом спросила:

– Юрочка, который час?

– Извини, Павлинка, но мы сегодня не сможем встретиться, – сказал он изменившимся до неузнаваемости голосом.

– Что-то случилось?!

– Все нормально. Просто много работы. Завтра я тебе все объясню. Лисенок, люблю тебя.

– И я тебя.

Едва я успела произнести эти слова, как связь прервалась.

Уже после полуночи мама проводила соседа до двери. Они о чем-то пошушукались в прихожей, и мама закрыла за Степаном Ивановичем дверь и пошла в спальню. А я сделала вид, что крепко сплю.

«Сон сбылся. Ужасный сон сбылся, – подумала я. – Спасут ли Васю?»

В эту ночь я совсем не спала. Я думала о том, что предчувствие меня не обмануло, и теперь не только над Васей, но и над Юрой нависла опасность.

«Господи, сделай так, чтобы с ним ничего плохого не случилось! – обратилась я мысленно к Всевышнему. – Я не могу без него. Я просто не переживу, если с ним что-то случится. Прошу тебя, Боженька, спаси и сохрани его!»

…Я боялась, что усну и не услышу Юриного звонка, но ночью он не позвонил. Утром, в шесть часов, в то время, когда он обычно просыпается, я позвонила сама, но с ним не было связи. Мне надо было идти в институт, однако, когда я поднялась с постели, у меня закружилась голова и я чуть не рухнула на пол. Почти сразу же начался озноб, и я опять залезла под пушистый и теплый плед. Чтобы согреться, я сжалась в комочек, но мне становилось все холоднее и холоднее. Когда мама проснулась, она подошла ко мне и приложила ладонь к моему лбу. Ладонь была мягкой и прохладной.

– Да у тебя жар! – сказала мама и пошла за термометром.

– Дай мне что-нибудь от температуры, – попросила я, не открывая глаз. – И уже через полчаса я буду в форме и сделаю тебе уколы.

– Доченька, что случилось? Ты можешь мне сказать? – спросила мама, подавая мне стакан с растворенным в воде лекарством.

– Я всего лишь простыла. Это пустяки, ты же знаешь, и это скоро пройдет.

– Я не о том. Я вижу, что на тебе лица нет.

– Несчастье, – прошептала я, чувствуя, что усталость берет свое и я проваливаюсь в глубокий сон. – Оно случилось.

– Что случилось?

– Несчастье, – то ли прошептала, то ли произнесла про себя я перед тем, как полностью отключиться.

Арест

Я пыталась дозвониться Юре, но с ним не было связи. Тогда я стала собираться, чтобы съездить к нему домой.

– Куда ты с такой температурой? – сказала мама, забирая у меня из рук свитер. – Свалишься где-нибудь по дороге! Я тебя никуда не пущу.

– Мама, я чувствую, что произошло что-то ужасное. Я должна быть с ним, – настаивала я.

– Ну давай я сама схожу к Юре и узнаю, что случилось.

– Как ты пойдешь после капельницы? Тебе надо полежать. Вот кто может свалиться по дороге, то это ты. Опять начнется головокружение, и упадешь где-нибудь. А нам только этого не хватало.

– Тогда позвони его матери, Ксении Ивановне, – посоветовала мама.

– Во-первых, я почему-то не узнала до сих пор номер ее мобильника. А во-вторых, возможно, у Юры неприятности и он не захотел сообщать об этом своей маме. А тут я возьму и все ей выложу. Как это будет выглядеть?

– Да, ты права. Материнские чувства надо щадить, – задумчиво произнесла она. – Но откуда ты взяла, что у Юры неприятности? У него такая работа, что он может уехать в командировку в любой момент.

– У него отключен телефон, – сказала я, все больше тревожась.

– Ну и что? Возможно, он на задании и ему пришлось его отключить, – предположила мама. – Или просто украли телефон. Ты же знаешь, как карманники работают. Вот он, телефон, есть – и вот его уже нет.

– Я чувствую, что с ним что-то случилось, – сказала я, подумав о том, что маме не стоит знать, что произошло вчера.

– Отлежись денек. А завтра Юра твой объявится. Неужели ты думаешь, что он… он изменил тебе?

– Нет. – Я отрицательно помотала головой, и перед глазами сразу же замелькали темные мушки. – Я так не думаю. В нем я уверена, как в самой себе, но съездить к нему надо. Ты не переживай, я быстро – не пешком ведь идти, на машине ехать.

– Хорошо, – сдалась наконец-то, как мне показалось, мама, но тут же твердо добавила: – Только я поеду с тобой.

– Ладно, – вздохнула я. – Едем вместе. Одеваемся!

В окнах Юриной квартиры света не было. «Значит, его нет дома. Где же он тогда? Неужели его все-таки подозревают в убийстве?» – подумала я.

Я поднялась на третий этаж и позвонила в дверь. В ответ – только глухая тишина. Я с опаской бросила взгляд на дверь Васиной квартиры и непроизвольно вздрогнула. Опять перед глазами возникла ужасная картина.

Тут же резко открылась дверь квартиры Инессы Владимировны, заставив меня подпрыгнуть от неожиданности. В дверном проеме появилась соседка с мусорным ведром в руках и округлившимися от страха глазами.

– Павлина, вы знаете, что вчера здесь было?! – Соседка прижала руку ко лбу.

– Что? Что здесь было?

– Представляете, Васю нашли с ножевым ранением! Сколько было крови! Ужас! Это просто ужас! – Соседка театрально закатила глаза под лоб.

– Да вы что?! И как он? Жив?

– Не знаю, ничего не знаю. Когда его забирала скорая, он был еще жив. А как он, я не знаю.

– Надо же! Какое несчастье! Кто же мог такое сделать?

Соседка замялась и поджала губы, отчего они сделались совсем тонкими и вытянулись в горизонтальную линию.

– А вы ничего не знаете? – Она заглянула мне в глаза.

– Нет. А что еще произошло?

– Та-ак. Значит, вы не в курсе?

– Да нет же! Можете вы толком мне объяснить? – все больше нервничая, спросила я.

– Сюда милиции понаехало видимо-невидимо. Ну а как же! Ведь их работника прирезали. Всех тут опрашивали, кто что видел. Меня тоже. Я думала, вы в курсе.

– Ну и что было потом? – спросила я, пропустив мимо ушей ее последнюю фразу.

– Я рассказала обо всем, что видела. Как выскочила в подъезд, когда услышала шум, как увидела Васю. О Господи, какое несчастье! Я до сих пор спать не могу! – сокрушалась Инесса Владимировна.

– Дальше, дальше, – поторопила я соседку.

– Скорую вызвал Юра. Он, кстати, первым увидел раненого Васю. А вы видели Юру?

– Сегодня я Юру не видела, – уже выходя из себя, сказала я. – Что же было дальше?

– Дальше? Всех опросили. Я рассказала, что в это время видела в подъезде одну дурочку. Может, и грех так про человека говорить… В общем, здесь была одна женщина. И представляете, – соседка понизила голос почти до шепота, – она появилась так неожиданно, как из-под земли выросла, и была одета так старомодно, очень странно. Она – свидетель Иеговы, я в этом уверена. Недавно они ко мне приходили, еле от них избавилась! Среди них была эта странная женщина в очках. Можете себе представить такое: верующий человек и, возможно, убийца! Мир перевернулся!

– Откуда… Почему решили, что она убийца? – спросила я, стараясь не показать своей заинтересованности.

– А вы посудите сами. Происходит преступление, в это время появляется она, как привидение! Значит, она была в квартире Васи, а когда Юра вошел, увидел, что Васю ранили, и побежал вызывать скорую, она – раз – в открытую дверь и вышла! Я уверена: она была в квартире Васи! – сказала соседка. – Она и есть убийца!

– Значит, ищут эту женщину?

– Не знаю, кого они ищут, – соседка недовольно нахмурила брови, – но я считаю, что никаких сомнений быть не может. Она, и только она совершила преступление! Я ее хорошо запомнила! Скажу вам по большому секрету: ночью я была в отделении, помогала составить фоторобот убийцы.

– Какая она? – спросила я, и мне показалось, что громкий стук моего сердца слышит весь подъезд.

– Страшненькая. В больших очках, глаза маленькие, ростом… ростом точь-в-точь, как вы. В руках журналы ихние. Она, представьте себе, еще мне их предлагала. Можете только себе вообразить: ударила человека ножом и тут же тычет мне этими же руками журналы! Какая бессердечность! А ведь она женщина!

– Согласна с вами, – сказала я, немного успокоившись.

– Она и Юре стала их тыкать. Представляете?! А у самой в это время за пазухой был спрятан нож!

– Какой нож? – У меня ноги подкосились от страха.

– Тот, которым она ударила Васю! – Она сказала это мне тихо, наклонившись к моему уху.

– А вы это видели?

– Что именно?

– Что она нож спрятала за пазуху?

– А где же ему быть? Не в карман же она его положила! Не нашли ведь орудия убийства. Вот так! Искали целую ночь и в подъезде, и в квартире, и в мусорных баках, и в мусоропроводе – нет нигде. Значит, она его унесла. А зачем ей оставлять нож со своими отпечатками? Так ведь?

– Логично.

– Вы тоже так думаете? А как считаете, это она совершила преступление?

– Думаю, что да.

– А вот милиция сомневается, – вздохнула Инесса Владимировна.

– У них есть другая версия?

– Две. Первая – они все же подозревают неизвестную женщину. А вторая… И как им это в голову пришло? Я им так и сказала. Но кто я? Я ведь только свидетель. – Женщина пожала плечами, сокрушенно покачав головой.

– Какая же вторая версия?

– Они арестовали Юру. – Из уст соседки это прозвучало, как приговор судьи, и у меня потемнело в глазах.

– Что?!

– Подозревают, что это Юра ударил Васю ножом. Но зачем?! Я никогда в это не поверю.

– Он же его лучший друг!

– Я тоже так сказала. И рассказала, что ребята давно дружат. В квартире Юры провели обыск, искали тот злополучный нож, но не нашли. Скажу вам по секрету: был один милиционер с такой большой нижней губой, – соседка показала рукой, какая губа у милиционера. – Так он, это я подслушала, сказал Юре: «Колись, дорогой, кто твоя соучастница? Ты ведь ее отпустил. Кто она?» Ну и так далее. Он, видно, думает, что Юра ударил ножом Васю, затем отдал орудие преступления этой странной женщине, и только когда она ушла, вызвал скорую.

– Бред! Сущий бред! Юра здесь ни при чем!

– Да-да! Вот именно! Я тоже так думаю! – кивая, согласилась соседка. – Что же теперь будет? Что же это творится?

– Значит, Юру задержали? – произнесла я упавшим голосом.

– Бедный парень! Такой хороший человек…

– Спасибо вам, – перебила я Инессу Владимировну. – Я пойду. До свидания.

– Держитесь, деточка, – сочувственным тоном сказала соседка. – Если поймают преступницу, я ее сразу опознаю – у меня очень хорошая зрительная память. А с Юры снимут все подозрения – я в это верю!

Пошатываясь, я вышла из подъезда и поплелась к машине.

– Ну что? Что так долго? – спросила встревоженная мама.

– Сейчас мы съездим к его матери, и по пути я тебе все объясню, – сказала я.

– Ты вся белая как мел! Что-то случилось? Ты можешь мне сказать?

– Мама, сейчас я все узнаю и расскажу тебе. Хорошо? – Я старалась говорить как можно спокойнее, но мама все равно обиделась. Надув губы, она замолчала и демонстративно подняла воротник пальто.

Когда я увидела Ксению Ивановну, то сразу поняла, что она плакала. Опухшие веки, покрасневшие глаза и нос красноречиво говорили об этом.

– Павлинка! – Ксения Ивановна, увидев меня, опять расплакалась. – Юру арестовали.

– Мне соседка сказала, но я не поверила, поэтому решила заехать к вам.

– Раздевайся, проходи.

– Я ненадолго, Ксения Ивановна. Я с температурой, да и мама после капельницы приехала со мной. Сидит в машине, ждет меня, – объяснила я женщине.

– Почему она не зашла?

– Ей нельзя волноваться, а она… она не захотела меня отпускать одну. Лучше расскажите, почему его задержали.

– Они подозревают его в этом чудовищном преступлении. Представляешь? Я знала, я чувствовала, что эта Юрина борьба за справедливость ничем хорошим не закончится. Бесполезно и глупо воевать с ветряными мельницами. Но ты же знаешь, какой он упрямый. Его просто подставили! Кто-то его подставил. – Ксения Ивановна нервно заходила по комнате.

– Да. Похоже на то.

– Они побоялись тронуть самого Юру, а Васю… Зачем? Он же еще совсем ребенок! – Ксения Ивановна вытерла платочком глаза. – Они хотят запугать Юру, заставить уйти с работы. Лучше бы он уволился и уехал к отцу.

– А вы звонили отцу Юры? – спросила я.

– До него невозможно сейчас дозвониться. Он уехал на несколько дней то ли в Германию, то ли в Англию – я не помню. Сказал, когда вернется, сразу позвонит. Остается только ждать. Лишь бы они не успели подтасовать улики против Юры!

– Вы его видели сегодня?

– Нет. Меня не пустили. Сказали: «Не положено». Но я передала ему мыло, зубную пасту, щетку, полотенце.

– Не знаете, что с Васей?

– Я ездила сегодня в больницу. Он лежит в реанимации, а туда не пускают посетителей. Сказали, что прооперировали, состояние тяжелое.

– Он в девятиэтажке? На последнем этаже? – спросила я.

– Да. Откуда ты знаешь?

– Я подрабатываю санитаркой в хирургии на восьмом, а реанимация – на девятом. Как только выйду на работу, схожу к нему. Нет, я схожу к нему завтра же. Меня пропустят.

– Если он в сознании, то передай ему привет. Он-то видел, наверное, кто на него напал. Если Вася выкарабкается, он сам скажет, что Юра такого сделать не мог. Да он свою жизнь за Васю отдал бы!

Ксения Ивановна опять расплакалась, а я обняла ее и погладила по плечу.

– Все будет хорошо, – сказала я, чтобы ее успокоить. – Вот увидите, завтра все изменится и Юру отпустят. Главное, надо верить в лучшее.

Я поймала себя на мысли, что говорю мамиными словами, но я действительно так считала.

Флешка

– Ну что, красавица, побеседуем? – Наумов откинулся на спинку своего кожаного кресла и снисходительно посмотрел на меня.

– Спрашивайте, Валерий Петрович, о чем вы хотели узнать, – сказала я, – только, пожалуйста, побыстрее, у меня температура и я плохо себя чувствую…

– А ты не на приеме у терапевта, – оборвал он меня грубо. – И я не спрашиваю, какая у тебя температура и что у тебя болит. Ясно?!

Я промолчала.

– А теперь я хочу, чтобы ты рассказала все по порядку. И учти: добровольное признание смягчает наказание.

– Признание? В чем?! – От такого неожиданного заявления я подпрыгнула на стуле.

– Расскажи во всех подробностях, как ты со своим любовником спланировала убийство сотрудника милиции, нашего добросовестного коллеги.

– Я?! – вскрикнув, я хотела вскочить со стула.

– Сядь! – заорал он. – И не кипятись! Здесь вопросы задаю я! Повторяю свой вопрос: как вы спланировали преступление?

– Я ничего не делала. И Юра тоже. И кстати, он мне не любовник, а будущий муж. Мы с Юрой помолвлены и летом поженимся, – уже спокойнее сказала я.

– Поженитесь, – Наумов хмыкнул. – За решеткой распишетесь. Так я жду ответа на свой вопрос.

– Я ничего не планировала и никакого преступления не совершала, – спокойно, четко выговаривая каждое слово, сказала я.

– А я знаю, что все было вами спланировано. И у меня есть неопровержимые доказательства. – Наумов похлопал рукой по папке, лежащей перед ним на столе.

– Ничего у вас, Валерий Петрович, нет и быть не может. Вы сами прекрасно знаете, что Юра не мог причинить зла своему лучшему другу.

– А я уверен, что мог. Значит, ты не участвовала в этом преступлении? – Наумов прищурился.

– Совершенно верно.

– Посидишь в «обезьяннике» – в памяти сразу все освежится!

– За что?! И не буду я нигде сидеть! У меня больная мать, и мне надо делать ей уколы по схеме! – возмутилась я, но холодок ужаса скользнул по моей спине.

– Я еще раз повторяю: ты не в больнице! И здоровье твоих родственников здесь никого не волнует! Может, прикажешь мне еще выслушивать, какие болячки у твоего дедушки и ломит ли спину по ночам у бабушки?! – Наумов стукнул кулаком по столу.

– Не кричите на меня, – сказала я спокойно и твердо. – У вас против меня ничего нет и быть не может. И вы, я повторяю, это прекрасно знаете. И мой вам совет: не теряйте время, ищите настоящих преступников.

Наумов хмыкнул:

– Ты, соплячка, еще советы будешь мне давать? Да кто ты такая?! А никто! Вообразила себя невесткой олигарха? Не рано ли?

– Может, хватит ходить вокруг да около? Скажите, что вам от меня нужно? – нагло спросила я.

– Флешка.

– Что? Флешка? Какая флешка? – сделала я удивленное лицо.

– Святая наивность! – всплеснул руками Наумов. – Она не знает, какая флешка!

– О какой флешке идет речь?

– Ты прекрасно знаешь, о какой. Ты мне флешку – я тебе свободу. И разойдемся мы в разные стороны, как в море корабли. Ту-ту!

– Я вообще не понимаю, о чем вы говорите.

– Тогда придется сидеть в вонючем «обезьяннике» без воды и удобств и вспоминать, где она.

– Объясните, о чем идет речь. Возможно, тогда я смогу вам помочь.

– Хорошо. Объясняю. У твоего любимого есть флешка с интересными записями.

– С какими?

– Думаю, мы оба знаем, с какими.

– Я не знаю.

– Так вот. Из достоверных источников мне стало известно, что она есть. И была она или у нашего пострадавшего сотрудника Киряева Василия Альбертовича, или у подозреваемого Иванова Юрия Андреевича. Ты тесно с ними общалась и не могла не видеть ее, эту нужную мне флешку.

– Если она существует, спросите у Юрия Андреевича, где она, – сказала я с невинным выражением лица.

– При обыске обеих квартир флешка не была обнаружена. Следовательно, она находится или у тебя, или в одной из этих квартир. Как бы то ни было, ты знаешь, где она. – Наумов буравил меня взглядом.

– Я не знаю, где она. У Юры и Васи их по несколько штук. И они их никогда не прячут.

– Я все просмотрел. Это не те флешки. Есть еще одна, очень мне нужная. Где ее искать, а?

– Простите меня, Валерий Петрович, но я действительно не знаю, какую флешку вы ищете и где она может быть.

– Значит, не знаешь?

– Честное слово, не знаю. Если бы знала, сказала бы. Не торчать же мне здесь из-за какой-то вонючей флешки! Давайте я поищу в Юриной квартире. Может, я ее там найду. Ключи у меня есть.

– Поищи, поищи, – сказал Наумов, думая о чем-то своем. – Только хорошенько поищи.

– Хоть скажите, что на ней должно быть.

– Материалы служебного расследования, не клипы же. Сечешь?

– Я поняла. – Для убедительности я еще и кивнула.

– Надеюсь, что у тебя больше мозгов, чем… – он не закончил фразу и позвал охранника.

Меня провели по какому-то длинному и тускло освещенному коридору и завели в небольшую комнату, где было такое яркое освещение, что я невольно зажмурилась. Мне предложили сесть, и я присела на свободный стул. На соседних стульях сидели несколько девушек и женщин. Нам раздали очки, попросили надеть их и встать. Надевая их, я чувствовала, как дрожат коленки и шумит в голове – то ли от высокой температуры, то ли от волнения.

Нам дали указание поднять голову и стоять молча, держа в руках табличку с номером. Мне достался четвертый номер. Чтобы успокоиться, я начала копаться в своих скудных познаниях по нумерологии, безуспешно пытаясь вспомнить характеристики числа четыре.

В комнату ввели соседку Юры Инессу Владимировну. Она явно была чем-то расстроена и теребила в руках маленькую сумочку черного цвета с белым цветком.

– Посмотрите внимательно, Инесса Владимировна, – обратился к ней сопровождающий, – и попытайтесь найти знакомое лицо.

– Молодой человек, не надо мне это напоминать. Я еще, слава Богу, из ума не выжила, – сказала женщина и, подойдя почти вплотную к первой девушке, стала ее рассматривать. – И память у меня хорошая. Если я сказала, что узнаю ее из тысячи, то так оно и есть.

Инесса Владимировна бросила: «Не она» – и перешла к осмотру следующего «объекта». Подойдя ко мне, она всплеснула руками и обрадовалась так, словно встретила хорошую знакомую, которую давно не видела.

– Павлиночка! Здравствуйте, я так рада вас видеть! Вы тоже участвуете в этом эксперименте?

– Вам не положено общаться с ними до нашей команды, – сделали ей замечание.

– Я не общаюсь. – Инесса Владимировна гордо вскинула голову. – Я воспитанный человек и просто поприветствовала свою знакомую!

– Вы эту женщину видели в день преступления? – указывая на меня, спросил милиционер, делая ударение на слове «эту».

– Вы что?! Я же вам четко объяснила, что та была странного вида, несимпатичная и неприятная. А это же Павлинка! Она у нас красавица! – ответила Инесса Владимировна и подмигнула мне левым глазом.

Юрина соседка дошла до конца ряда и повернулась к сопровождающему:

– Здесь ее нет! Плохо работаете, не там ищете.

– У вас не спросили! – буркнул тот и уточнил: – Вы уверены, что ее нет среди этих женщин?

– Молодой человек, – повернулась к нему Инесса Владимировна и сделала такое лицо, что одна из девушек не выдержала и хихикнула, – я что, похожа на дебила? Или у меня явные признаки болезни Дауна?

– Пройдемте со мной, – сказал ей человек в форме, делая приглашающий жест в сторону двери, и недовольно поморщился.

– До свидания, Павлиночка! – крикнула мне Инесса Владимировна, выходя из комнаты.

Я пообещала Наумову поискать флешку в квартире Юры, и он меня отпустил.

– Зачем она мне? Если она хоть чем-то поможет Юре, я готова все в квартире перерыть, – сказала я ему.

– Поможет. Еще как поможет! – закивал он. – Обязательно перерой все в квартире. Кстати, у тебя нет ключей от квартиры соседа? Может быть, она там?

– Валерий Петрович, – я сделала глуповатое лицо, – я ведь однолюбка и не встречаюсь с двумя сразу. Тем более с другом жениха.

– Ну хорошо. Надеюсь, что ты нам поможешь, и тогда мы поможем тебе и твоему дружку. Рука руку моет. Так ведь говорят в народе?

– Точно! – ответила я, направляясь к выходу.

…Я вошла в квартиру Юры. Здесь царил ужасный беспорядок: повсюду были разбросаны вещи, на письменном и компьютерном столах все свалено в кучу. В квартире стояла звенящая тишина. Вспомнилась новогодняя ночь, и защемило сердце. Тогда я почувствовала что-то неладное. «Может, не надо было в такую ночь думать о плохом?» – мелькнула мысль. Но размышлять мне было некогда. Взглянув на часы, я поняла, что с того момента, как я вышла из дома, прошло много времени, и мама, наверное, уже волнуется. К тому же через полчаса мне надо будет сделать ей уколы и поставить капельницу. Я быстро рассовала вещи по своим местам, кое-как сложила на столе бумаги и папки, расставила книги на полке и приоткрыла окно. Потом подошла к шкафу-купе в прихожей и стала судорожно искать ключи от квартиры Васи. Юра говорил, что они висят под одеждой, и я стала быстро перебирать его курточки. Они хранили Юрин запах, и я уткнулась в одну из них носом и закрыла глаза. Мне показалось, что у нас все хорошо, а происходящее – просто кошмарный сон, который улетучится, как только я проснусь. Открыв глаза, я вернулась в жестокую реальность и вспомнила, что мне надо торопиться. Я нашла ключи от квартиры соседа, сунула их в свой сапог и покинула квартиру, захлопнув за собой дверь. Было слышно, как открылась дверь в квартире Инессы Владимировны, но я, не обернувшись, быстро побежала вниз.

Во дворе я заметила странного человека. Мужчина делал вид, что читает газету, но из-за нее следил за мной. «Ну и конспиратора они нашли! – ухмыльнулась я. – В такую погоду нормальный человек газету на улице читать не станет. Значит, они установили слежку за квартирами. А флешка для них действительно много значит».

Вечером, когда совсем стемнело, я пришла к Юриному дому и пробралась, стараясь остаться незамеченной, в соседний подъезд. На мое счастье на входной двери не было кодового замка. Я увидела металлическую дверь, ведущую в подвал. Открыв ее, я оказалась в кромешной тьме. В нос ударил запах плесени и сырости. К сожалению, у меня не было фонарика, и мне пришлось взять спички. Я чиркнула спичкой и увидела перед собой ступеньки, уходящие вниз. Маленький огонек тоненькой спички быстро погас, обжигая мне пальцы.

– Коля! – крикнула я в темноту, и мой голос затерялся в закоулках подвала. – Колька! Ты здесь?

Сначала ответом мне была тишина, потом я услышала какие-то шорохи и поспешила зажечь еще одну спичку. Я невольно вскрикнула, увидев выросшую прямо передо мной человеческую фигуру.

– Тетенька, чего орешь, как бешеная? – услышала я знакомый голос и, приглядевшись, узнала Колю.

– Привет, воришка! – обрадованно сказала я, и тут спичка догорела. – Поговорить надо.

– Пойдем потолкуем, – сказал Колька по-взрослому и, включив фонарик, направил тонкий луч на ступеньки.

– Только не туда! – ткнула я пальцем вниз.

– Как скажешь. Не хочешь ко мне в гости, пойдем на улицу, – деловито сказал мальчишка.

Мы вышли на улицу, и я потащила его за руку вдоль дома, за углом которого был припаркован мой автомобиль.

– Давай садись, – пригласила я Кольку.

Он плюхнулся на пассажирское сиденье.

– Ничего себе тачка! Покатаешь? – спросил он, поглаживая руками торпеду.

– Покатаю. Только сначала о деле. Помнишь, ты говорил, что я могу обратиться к тебе за помощью, если понадобится?

– Память еще при мне. – Колька похлопал ладонью по своей голове. – Что надо сделать?

– Надо залезть ночью в ту квартиру, в которую ты тогда забрался.

– Тогда окно было открыто.

– Я его оставила открытым.

– Ну а зачем тебе грабить свою квартиру? Чтобы страховку получить?

– Ну и умный ты! Это надо сделать ночью, чтобы никто не видел.

– Ясный пень! Кто же лезет в чужую квартиру, чтобы быть пойманным? Дашь порулить?

– Дам. Потом.

– Ну и что там надо спереть?

– Ты можешь меня выслушать, не перебивая?

– Могу. А это твоя тачка или твоего муженька?

– Слушай дальше. Надо выйти из этой квартиры очень тихо через дверь.

– Залезть через окно, ничего не стырить и выйти через дверь? – удивился он.

– Выйти надо так тихо, чтобы соседка, живущая в квартире напротив, ничего не услышала и не увидела. На каждый шорох она выбегает на площадку посмотреть, что происходит. Задача не из легких, – предупредила я парнишку. – Справишься?

– Значит, перед этим я ей залеплю глазок жвачкой. У тебя есть жвачка? Дай пожевать.

Я вздохнула, порылась в сумочке и подала Кольке пачку «Орбита».

– Затем надо открыть квартиру рядом и взять там одну вещь.

– И принести тебе, – добавил он.

– Совершенно верно.

– Легко!

– Нет, – вздохнула я. – Не совсем. Напротив подъезда стоит ментовская ищейка и наблюдает за квартирой.

– Значит, нельзя включать свет. Не бзди, тетенька, у меня есть фонарик. Все будет о’кей!

– А что будет, если тебя поймают? – вслух подумала я.

– Для кого-то другого никогда бы не полез. А для тебя сделаю. Ну, если поймают, то мне крышка. Колония. Небо в клеточку. – Колька пальцами изобразил решетку.

– Они не должны знать, кто тебя послал, – сказала я. – Ни в коем случае. Если моего парня выпустят, он тебя выручит. Это я тебе обещаю.

– Он что, сидит?

– Нет, его задержали. Сейчас я должна ему помочь.

– Ни хрена себе, как уголовники живут! – присвистнул Колька.

– Он не уголовник. Это недоразумение.

– Все сидят по недоразумению и за правду.

– Где ты таких слов нахватался?

– Где и все. Так кто же он у тебя?

– Следователь.

– Ни хрена себе! Мента посадили, теперь следят за его хатой, и я должен помочь менту?! – негодовал Колька.

– Не ему. О помощи тебя прошу я, а не он. А ты – мой должник. К тому же я тебе за это заплачу.

– За что за «это»? Оно хоть не тяжелое?

– Нет. Совсем маленькая вещь. Флешка называется.

– Ух ты! Прямо какие-то ментовские войны!

– Знаешь, что такое флешка?

– Обижаешь! – Колька насупился. – Считаешь меня тупицей?

– Прости, я не хотела тебя обидеть. Теперь слушай и смотри. Я нарисую тебе план соседней квартиры и укажу место, где спрятана флешка.

Я еще раз все подробно объяснила Кольке. Договорились, что выйдет он через подъезд, а я буду ждать его в машине в условленном месте. Мы катались с ним по городу до глубокой ночи. Колька сбегал в подвал, и его друг сходил на разведку. За квартирой наблюдали и ночью, но теперь перед подъездом стояла машина со служебными номерами.

– Он дрыхнет в машине, как сурок, – сказал Колька, вернувшись.

– Ну и прекрасно. Вперед?

– Вперед! – ответил Колька и тут же исчез в темноте.

Ожидая его возвращения, я нервно теребила пальцы. Казалось, время остановилось, стрелка часов застыла. Я постучала по ним и приложила к уху. «Тик-тик-тик», – услышала я. Мне казалось, что сердце стучит так громко, что его стук слышно не только в салоне автомобиля. И тогда я начала считать: «Один, два, три, четыре, пять… сто двадцать семь… шестьсот сорок один… две тысячи один…»

– Чего спишь? – услышала я голос запыхавшегося Кольки, резко открывшего дверцу автомобиля.

По его сияющим глазам я поняла: все в порядке.

– Получилось?!

– Вот! – торжественно сказал Колька и сунул мне под нос флешку.

– Ну, ты молодец! – Я с облегчением вздохнула. – Я тут чуть с ума не сошла. Держи.

Я протянула ему деньги, он сунул их в карман не глядя.

– Мне пора, – сказал он. – Может, еще свидимся.

– Спасибо тебе!

– Да не за что.

Выйдя из машины, он вмиг растворился в темноте.

Дома я не рискнула хранить флешку. Выйдя в лоджию, я протянула руку и положила флешку на полочку соседской лоджии, среди пустых банок. «Степану Ивановичу вряд ли скоро понадобятся банки, – решила я. – А там ее никто искать не будет».

Возвращение Юры

Я не поверила своим глазам, когда увидела сообщение на мобильном телефоне: «Звонит Юра».

– Лисенок, здравствуй! – услышала я до боли знакомый голос.

– Юра, это ты? – почему-то спросила я.

– А ты разве ждешь звонка от кого-то другого?

– Нет, нет! Где ты?

– Я уже дома. И хочу, кстати, знать, где ты?

– Я на занятиях. Осталась одна пара, но я сбегу. Сейчас же!

Я бросила все и помчалась к нему, своему дорогому и любимому человеку. Войдя в квартиру, я сразу же попала в его теплые и такие желанные объятия.

– Павлинка, моя Павлинка! – шептал Юра, покрывая мое лицо поцелуями.

– Колючий, – еле слышно прошептала я.

– Что?

– Ты всегда был гладко выбрит.

– Я сейчас же побреюсь.

– Не надо. Я хочу видеть тебя, хочу слышать твой голос. Мы больше не должны разлучаться. Я этого просто не выдержу.

– Я здесь. И никуда больше не денусь.

– Точно? – Я заглянула ему в глаза. В них плескалась безбрежная нежность.

– Никогда. Я никогда тебя не оставлю. Мы всегда будем вместе, – уверенно произнес Юра. – Ты веришь мне?

– Да… – прошептала я, прильнув к его плечу, и закрыла глаза.

Это был не сон. Я чувствовала тепло его тела, ощущала его запах, и меня обнимали его крепкие руки…

– Как так получилось, что тебя все же отпустили? – спросила я, выслушав Юрин рассказ о происшедших событиях, начиная с того момента, когда он вернулся домой и заметил, что дверь Васиной квартиры приоткрыта.

– Конечно, они могли бы использовать эту ситуацию и запереть меня. Тем более что я оставил свои отпечатки на ноже. До сих пор не пойму, зачем я его вытащил из груди Васи. – Юра вздохнул. – Ведь знал же прекрасно, что этого делать нельзя! А теперь виню себя в том, что не себе, а ему сделал хуже, вытащив нож.

– Я звонила в больницу. Его должны завтра перевести в хирургию. Думаю, что с ним все будет в порядке.

– Правда? – обрадовался Юра. – Не представляю, как бы я жил, зная, что по моей вине погиб Вася.

– Конечно, непростительно то, что ты выдернул из его груди нож, – сказала я. – Это могло бы привести к легочному кровотечению. Но не надо винить себя, все обошлось.

– Самое странное то, что этот нож бесследно исчез.

– Как это? – спросила я с замиранием сердца.

– Я до сих пор не знаю, куда он мог подеваться. Пока я вызывал скорую, он просто исчез. Вернее, его кто-то забрал. Но кто? Соседка говорит, что эта странная женщина, которая оказалась в тот момент в нашем подъезде.

– Может, действительно она?

– Ты бы видела ее! Странное и явно глупое создание. Инесса Владимировна уверена, что она убийца. Но в квартире Васи никого не было. Комната хорошо просматривалась с того места, где я нашел его. Я осмотрел кухню и ванную. Нигде никого не было – в этом я уверен. А это чучело в очках просто не могло это сделать!

– Да? Ты так считаешь? – Я задумчиво посмотрела на Юру.

– Я в этом уверен! Такие люди, слабые, неуверенные в себе, на подобное не способны.

– Откуда ты это знаешь?

– Психология. Профессионализм, – улыбнулся он.

– Ты так в этом уверен?

– Я не сомневаюсь в том, что эта безвольная женщина, которую затащили в свое общество свидетели Иеговы, оказалась на месте преступления совершенно случайно. Дверь была открыта, в коридоре лежал окровавленный Васек, но она этого даже не заметила.

– Тогда куда же подевался нож?

– Пока загадка, – пожал плечами Юра.

– Ты уже был в квартире Васи?

– Нет. Боюсь, что все мои труды пойдут насмарку, если они нашли там флешку.

– Не нашли, – загадочно улыбнулась я.

– А ты откуда знаешь? – удивился Юра.

– Она в надежном месте!

И я рассказала о том, как перед Новым годом застала в его квартире воришку и как он по моей просьбе забрал флешку, а я ее спрятала.

– Ну ты, лисенок, даешь! – выслушав меня, воскликнул Юра. – А ты не думала, что ввязалась в опасную игру?

– Я думала только о тебе, – ответила я и добавила: – А сейчас думаю о том, что нам надо с тобой завтра навестить Васю.

– Обязательно! Пойдем с утра пораньше.

– И надо сварить ему бульон, – продолжила я.

…Вася лежал в одноместной палате. Когда мы вошли, я едва узнала Юриного соседа-весельчака: сильно осунувшееся, бледное лицо, впалые щеки, бесцветные запекшиеся губы и выступающий заострившийся орлиный нос. Вася с трудом приподнял тяжелые веки, и в его глазах, в которых отражалось страдание, зажглись огоньки, когда он увидел меня и Юру. Вася попытался улыбнуться, и это у него получилось.

– Вася, дружище! – Юра подошел к нему. – Как я рад тебя видеть!

– Я тоже, – отозвался Вася. Голос у него был тихий и хрипловатый.

– Как ты, Васек? – спросила я.

– Нормально. Даже отлично.

– Вот и хорошо, – обрадовалась я. – Теперь ты пойдешь на поправку.

– Я знаю.

– Тебе надо набираться сил, – сказала я, доставая банку с бульоном, завернутую в махровое полотенце. – Сейчас я тебя покормлю свежим бульоном, пока он еще теплый.

– А мне можно бульон?

– Можно. Мы уже разговаривали с врачом.

– Дожился! – Вася слабо улыбнулся. – Женщины меня кормят, подают утку.

– Не капризничайте, больной, а открывайте рот, – пошутила я.

После того как Вася съел немного бульона, я осторожно вытерла его запекшиеся губы краем полотенца, смоченного водой.

– Ужасно пить хочется, но пока не разрешают. Вот вернусь домой, куплю минералки пять литров и всю выпью.

– Обязательно, дружище, обязательно. Мы с тобой не только минералку пить будем, – сказал Юра. – Мы пять литров коньяка бахнем!

– Не осилим, – устало улыбнулся Вася.

– Может, пойдем? – обратилась я к Юре. – Васе надо отдохнуть.

– Васек, кто это сделал? – не выдержал Юра.

– Не знаю. Позвонили, спросил: «Кто?», сказали, что я затапливаю соседей снизу. Я открыл дверь и запомнил только, что их было двое, на обоих были балаклавы с прорезями для глаз.

– Мужчины? Это были мужчины?

– Конечно.

– Женщины сзади не было?

– Не видел, – сказал Вася и прикрыл глаза. – Я тебе не говорил, но тоже получал записки с угрозами…

– Тебя уже допрашивали?

– Еще до вашего прихода, – ответил Вася, не открывая глаз.

– Уходим, – шепнула я Юре. – Он устал и уже засыпает.

Мы тихонько покинули палату.

– Я убью их, если поймаю, – сказал Юра и сжал кулаки так, что на них побелели косточки. – Сотру уродов с лица земли!

Я ничего на это не сказала.

– Я же говорил, что эта странная женщина оказалась там случайно и не имеет отношения к убийству, – сказал мне Юра, когда мы сели в машину.

– А почему Вася решил, что на него напали мужчины? Они ведь были в масках.

– Вася не первый день в милиции. Может, по голосу. Все узнаем, как только он немного окрепнет.

– Теперь будет все хорошо, – сказала я.

Я действительно думала, что все плохое уже позади.

Юрин резерв

– Юра, – сказала я, – меня беспокоит здоровье моей мамы.

– Ей не лучше?

– Напротив. Ей становится все хуже и хуже, – вздохнула я.

– Надо показать ее хорошим врачам, – посоветовал Юра.

– Были мы в частной клинике. Там принимает знаменитый профессор Лидинич Карл Иосифович.

– Еврей?

– Похоже.

– Обычно евреи очень хорошие специалисты. И что он говорит?

– То же самое: «Последствия черепно-мозговой травмы, заболевание сосудов. Подлечим, все будет хорошо».

– Значит, так и будет, – сказал он, чтобы меня приободрить, и улыбнулся.

– Я понимаю, что ее заболевание требует длительного лечения. Но почему нет никакого улучшения? Ее мучают боли все чаще и все сильнее. Знаешь, уже на венах нет живого места – все исколото, таблетки ест пачками, и при этом испытывает чувство вины из-за того, что болеет. Мне ее так жалко!

– Я понимаю тебя, лисенок. – Юра обнял меня за плечи. – Ты говорила, что мама учила тебя жить надеждой. А ты знаешь, как это помогает не только тому, кто ею живет, но и тем, кто находится рядом.

– Я знаю.

– Вот и хорошо. Мне понятно твое беспокойство, но, думаю, надо набраться терпения и ждать улучшений. Я уверен, к нашей свадьбе твоя мама будет здоровой и цветущей. Ни у кого из моих знакомых нет такой мамы, которую трудно не спутать с дочерью.

Я улыбнулась и положила голову Юре на плечо.

– Приедет мой отец и возьмет напрокат большой и красивый белый лимузин. Ты ездила на нем когда-нибудь?

– Не-а, – ответила я и представила себя в белоснежном платье в шикарном автомобиле.

– А твоя мама?

– Конечно же нет.

– Значит, поездите. Долго-долго, сколько захотите. А потом поедем на центральную площадь. Там будет много людей, женихов и невест, но ты будешь самой красивой невестой.

– Самой рыжей, – вставила я.

– Да. И самой рыжей. Все крашеные, а ты – натуральная, естественная, цветущая, как сама весна. Хочешь, мы купим огромные корзины цветов, и ты будешь раздаривать их прохожим? Представляешь, как приятно будет людям получить цветы просто так, да еще и от очаровательной невесты?

– Один букет невесты потянет на целое состояние, – сказала я.

– Ну и что? Такой день бывает раз в жизни! Оно того стоит.

– Как красиво ты это описал!

– Так и будет! Я тебе обещаю!

– Как сказка.

– Мы сами можем сделать свою жизнь сказкой. Это зависит только от нас. А пока, моя Афродита, вернемся к серым будням. Чтобы сказка пришла к нам быстрее, надо провернуть одно дельце.

– Какое?

– Мне придется задействовать свой резерв. Надо сходить к одному человеку, который остался мне должен за оказанную ему услугу, и об этом не знает никто, кроме нас двоих.

– Даже Вася?

– Даже он. Думаю, что этого человека никто не заподозрит, и мне удастся завершить начатое дело.

– Еще один информатор?

– Типа того, – ответил Юра, и на его лбу появилась буква «V». – Ну что, едем?

Мы вошли в подъезд «сталинки». Его стены не красили уже много лет, штукатурка местами отвалилась большими кусками вместе со старой, ядовито-зеленой краской. Стекла в окнах кое-где отсутствовали, и в подъезде гуляли сквозняки. На подоконниках стояли пепельницы из использованных консервных банок, полные окурков.

На третьем этаже Юра остановился у неприглядной двери с номерком «11» и поискал взглядом кнопку звонка. Вместо него торчали два оголенных проводка. Юра постучал в дверь, обитую старым, уже огрубевшим черным дерматином. За дверью кто-то закашлял, и послышались приближающиеся шаги.

– Кто? – раздался хриплый мужской голос.

– Открывай, Вадим Петрович, свои, – ответил Юра и стал напротив глазка.

Дверь, протяжно скрипнув, отворилась, и мы вошли в квартиру, где все было пропитано едким табачным дымом. Я увидела перед собой мужчину, которому можно было дать и сорок лет, и шестьдесят. У него было серое, очень морщинистое лицо, на котором выделялись яркие, блестящие, совсем не старые карие глаза.

– Проходи, Юрий… Андреевич? Так ведь? – уточнил мужчина и отступил в сторону, давая нам пройти.

– Совершенно верно. Не забыл, значит?

– Я добро помню. Не так уж много я встречал в жизни хороших людей, но все-таки встречал. И тебя вспоминаю, когда по ночам не спится, – сказал мужчина, и по его тону трудно было догадаться, говорит он серьезно или шутит.

– А если бы спалось, то и не вспоминал бы? – засмеялся Юра.

– Да вы садитесь, не стесняйтесь. Гости у меня часто бывают, но это так, для мужской компании. А вот хороших гостей не бывает. Я сейчас что-нибудь соображу на стол, посидим, потолкуем. Понимаю, что неспроста ты, Юрий Андреевич, решил меня навестить.

– Мы со своим пришли, – сказала я, доставая из пакета бутылочку коньяка, сок, нарезанные буженину, сыр и хлеб.

– Нехорошо как-то получается, – замялся Вадим Петрович. – Пришли в гости, а у меня только водка. Даже не водка, а самогон.

– Ну что? За встречу? – Юра налил коньяк в одноразовые стаканчики.

– «Шустов», – прочитал Вадим Петрович на этикетке. – Надо попробовать. За встречу!

Он, запрокинув голову, опустошил стаканчик, сделав всего один глоток. Затем Вадим Петрович крякнул, понюхал кусочек буженины и положил его в рот.

– Ну, говори, зачем пришел, – сказал он, прожевав мясо.

– Мне нужна твоя помощь. Очень нужна. Если тебе удастся сделать то, о чем попрошу, весной приглашу тебя на нашу с этой очаровательной девушкой свадьбу.

Вадим Петрович улыбнулся, показав ряд золотых зубов.

– У тебя губа не дура. Мне тоже всегда нравились рыжие. Они добрые, мягкие и очень сексуальные, – сказал Вадим Петрович, введя меня в краску.

– Сейчас живешь один?

– Один как перст.

– Ты хоть квартиру свою приватизировал?

– Пока нет.

– Напрасно.

– А для кого ее беречь? Ни жены, ни детей, ни родственников.

– Старость неизбежна. Придет время, и кто-то будет ухаживать за тобой за право унаследовать жилье.

– Старость? Я не доживу до старости – это мне не грозит. Давай еще по одной, да поговорим о деле.

– Я пойду на кухню, – сказала я, вставая из-за стола.

– Там кроме грязной посуды и тараканов ничего интересного нет, – сообщил Вадим Петрович.

– Вот я ее и помою, – отозвалась я и вышла из комнаты.

В кухне было накурено и грязно. Закатав рукава, я перемыла тарелки, сложенные в грязной раковине, отчистила кастрюльку и попыталась соскрести коричневый налет с кафельной плитки на рабочей стенке. Времени у меня на это ушло немало, но Юра и Вадим Петрович все еще что-то обсуждали. Я проверила содержимое холодильника и шкафчиков. Похоже, одиночество этому человеку было в тягость, и он не только много курил, но и питался кое-как. Обнаружив два куриных окорочка, капусту, картошку, лук и остатки томатной пасты в банке, я решила сварить борщ. Из оставшейся капусты я сделала салат, полив его постным маслом, а еще нажарила картошки. Не знаю почему, но мне хотелось сделать что-то приятное для Вадима Петровича, и я трудилась с воодушевлением, забыв о времени.

– Как вкусно пахнет! – услышала я за спиной голос Вадима Петровича, когда все уже было готово. – Мне даже показалось, что время повернуло вспять и моя златовласая Любаша хлопочет на кухне.

– Я вам приготовила поесть, – сказала я, испытывая неловкость от того, что похозяйничала в чужой кухне, как в своей собственной.

– Это замечательно! Хорошая у тебя, Юрий Андреевич, будет жена. Выбор одобряю!

– Я и не сомневался в этом, – улыбнулся Юра и подмигнул мне.

– Спасибо, девонька, что о старом одиноком псе позаботилась, – сказал Вадим Петрович. – Самому лень готовить. Нет стимула, чего-нибудь перехвачу, и дело с концом. Но сегодня у меня запахло домом, уютом. Будет праздник для живота и для души. Спасибо.

– Не за что. Когда чем-то занят, время проходит незаметно, – сказала я.

– Знаю. Это я знаю, – задумчиво произнес Вадим Петрович. – Когда работал, спешил домой, где меня ждала Люба, и время летело, как быстрокрылая птица. А как повязали, закрыли за решетку, то время так тянулось, что не передать. Сначала считал годы до освобождения – их было меньше всего, потом стал считать месяцы. И каждый месяц, представьте себе, был почему-то длиннее года! А потом остались считанные дни, которые стали длиннее месяцев… А теперь? Теперь время для меня не существует. Я не знаю, какой день недели, какое число, как долго я спал, утро на улице или вечер. Мне это все равно. Включу телек, послушаю новости и узнаю, какой сегодня день, а через час уже забываю. Вот такая сейчас у меня жизнь. – Мужчина развел руками.

– Теперь, Вадим Петрович, тебе будет веселее, – сказал Юра.

– Да-а, работенку ты мне подбросил немалую. Но ничего, справимся. Ты не переживай, Юрий Андреевич, все будет на мази!

– Я знаю, – ответил Юра. – Ну, давай! Мы отчаливаем.

Когда мы ехали домой, я спросила Юру:

– За что он сидел?

– Застал свою жену с любовником и убил его. А когда сидел, в драке кого-то пырнул ножом. Ему за это срок добавили. А вообще он очень хороший и умный мужик. Жаль, что все так в жизни у него сложилось. Вернее сказать, жизнь его не сложилась.

– Кем он был до того… до убийства?

– Преподавателем в вузе, доцентом. Говорят, умнейший был человек и преподаватель отличный.

– А квартира его?

– Матери Вадима Петровича. Она одна его воспитывала, ждала из тюрьмы, возила передачи. А дождавшись, через неделю умерла.

– Бывает же такое в жизни! А как ты его выручил?

– Освободившись, на работу он не устроился и решил приторговывать наркотой. Послали нас к нему с обыском – в квартире ничего не нашли, потому что мне было его жаль и я предупредил его. Нас вызвал Наумов и говорит: «Нам нужны показатели. Не знаете, как это делается?» В следующий раз со мной был сотрудник, у которого были заранее приготовленные пакетики с наркотой, которые он должен был подбросить Вадиму Петровичу. Я тогда не дал ему это сделать.

– Он и сейчас ими торгует?

– Нет. Сейчас он получает минимальную пенсию по возрасту, правда, может позволить себе иногда выпить с дружками по стопке самогона.

– И у него действительно никого из родственников нет?

– Совсем никого.

– Наверное, это очень страшно – чувствовать себя одиноким и никому не нужным.

– Наверное, – сказал Юра, припарковывая машину у своего дома.

Болезнь

В марте мне сделали операцию на глазах, и я навсегда избавилась от линз и очков. Конечно, операция потянула из наших денежных запасов немаленькую сумму, но мне так хотелось чувствовать себя комфортно и быть как все!

«Ничего страшного, – сказала тогда мама. – Деньги – дело наживное. Главное, что операция прошла удачно и ты теперь не испытываешь никаких неудобств». С этим я была согласна, но к весне маме стало не лучше, а хуже. Если бы не Степан Иванович, не знаю, как бы я все успевала. Он практически жил у нас и в мое отсутствие всегда был рядом с мамой. Он был для нас добрым волшебником. Степан Иванович читал маме книги, рассказывал истории из жизни и из книг, кормил ее, когда она не могла встать с постели, и укладывал спать, как ребенка, когда мама принимала успокоительное и ее клонило в сон.

Он покупал ей цветы и небольшие подарки, которые очень радовали маму, и ее глаза светились счастьем. Степан Иванович говорил, что придет весна и они поедут на дачу высаживать рассаду на грядки. Они тут же начинали планировать, сколько чего и где посадят. Степан Иванович приносил газеты и журналы по огородничеству, и они читали их, определяясь с сортами огурцов и помидоров. Он как будто вливал в маму новые силы, давал надежду, заставлял забыть о болезни, не зацикливаться на ней. И мама оживала, в глазах ее загорались огоньки. Она полностью полагалась на Степана Ивановича и верила каждому его слову.

Я заметила, что в последнее время у мамы под глазами часто появлялись синеватые мешки, которые подолгу не сходили, лицо у нее осунулось и стало более бледным. Конечно, причиной могло быть то, что она мало бывала на свежем воздухе. Впрочем, Степан Иванович ежедневно, два раза в день, одевал ее и выводил, как он говорил, «на прогулку по свежему воздуху». Правда, «гуляли» они в лоджии, но все равно это было лучше, чем целый день находиться в квартире. И еще меня беспокоили отеки на ее ногах. Я отнесла мамину мочу на анализ, опасаясь, что у нее что-то с почками, но с ними все было в порядке. И тогда я стала настаивать на том, что надо еще раз проконсультироваться у Лидинича.

– Павлинка, я же была у него, и не один раз, – воспротивилась мама. – Зачем мне к нему идти? Это будет напрасная трата денег, которых у нас не так уж много. Кстати, оплату за учебу на следующий год не повысили?

– Нет, – соврала я. – Не повысили.

– Хоть это радует.

– Завтра мы с Юрой отвезем тебя на обследование, – твердо сказала я.

– Но зачем?!

– У тебя сильно отекли ноги, а с почками все нормально.

– Вот видишь, с почками все нормально, думаю, и с остальным органами тоже.

– Но надо найти причину отеков. К тому же у тебя отекают не только ноги, но и лицо.

– Большая проблема! – всплеснула она руками. – Лишнюю чашку чая выпила, вот и отеки! Купи мне что-нибудь мочегонное, и отеков не будет.

– Те таблетки от гипертонии, которые ты принимаешь, действуют и как мочегонное, но отечность остается. Пусть тебя посмотрит Лидинич и какой-нибудь кардиолог.

– Я была прошлый раз у кардиолога.

– Мама, ну не будь же ты ребенком! – взмолилась я. – Прошлый раз отеков не было, а сейчас они есть! К тому же я сама хочу поговорить с врачами о состоянии твоего здоровья.

– Хорошо, – после небольшой паузы сказала она. – Только при одном условии.

– Говори, какое твое условие, шантажистка.

– Давай поедем вдвоем, без Юры. Понимаешь, он все-таки мужчина, и мне не хочется, чтобы он видел меня в таком… жалком виде.

Я не успела ничего ответить, как запел мой мобильник. Звонила тетя Даша, бывшая наша соседка.

– Здравствуйте, тетя Даша! – обрадовалась я. – Мы? Потихоньку… Да, я учусь, немножко подрабатываю… Мама болеет, но держится. Лечимся, а как же!.. А как вы?.. Да… А Валюшка как?.. Да вы что?.. Ну, она молодец!.. Я? Не переживайте, на свадьбу приглашу… Когда? Позвоню, скажу. Что нового в селе?.. Этого и следовало ожидать… Хорошо, передам обязательно. До свидания.

– Как они там? – спросила мама.

– Нормально. Валя вторым уже беременна. Тебе привет от них всех.

– Спасибо. Приятно, что меня помнят. Она еще что-то сказала. Что?

Я задумалась, стоит ли маме говорить о том, что еще я узнала от тети Даши. Наверняка именно из-за этого она и позвонила. Немного поколебавшись, я сказала:

– Его посадили.

У меня не повернулся язык назвать его хотя бы отчимом.

– За что? – к моему удивлению, совершенно безразличным тоном спросила мама.

– За попытку изнасилования маленькой девочки, его падчерицы.

– Значит, он все-таки получил свое, – спокойно сказала мама, и на ее лице не дрогнул ни один мускул.

Профессор Карл Иосифович был на голову ниже меня, с круглой лысоватой головой, в очках. Он был похож на Эйнштейна.

Его фигура напоминала небольшой шкафчик, но это не мешало ему быть очень подвижным, несмотря на свой возраст. Он назначил маме обследование, и мы с ней обошли кучу кабинетов, где с помощью различных приборов определяли, как функционируют мамины органы. В конце ей сделали томографию мозга, и после этого мы вернулись к профессору с кипой бумажек.

– Так-так-так, – говорил он, изучая результаты обследования. – Так-так-так.

Мама нетерпеливо заерзала на диване, и я взяла ее за руку. Рука была мягкой, прохладной, но потной. Раньше мама практически не потела, даже в сильную жару, но в последнее время с нее пот лился градом при каждом усилии.

Профессор закончил изучать бумаги и посмотрел из-под очков на маму, потом на меня.

– Вам, дорогуша, нужна операция, – сказал он и постучал карандашом по столу.

– Мне? Зачем? – испугалась мама.

– У вас обнаружили гематому мозга.

– И что… нельзя ее пролечить? – На глазах у мамы заблестели слезы.

– Ее надо просто удалить. Вот и все.

– Это… это платная операция?

– К сожалению, да.

– И сколько это стоит? – спросила мама, и с ее ресниц на мою руку упала слеза.

Профессор назвал сумму. Она была действительно большой.

– Я не хочу операцию! – сказала мама.

– Я поставлю вас на очередь, – не обращая на слова мамы ни малейшего внимания, сказал профессор, открывая свой блокнот и перелистывая его страницы. – Это будет… Это будет двадцатого мая. А до этого времени я хотел бы, чтобы вы пролечились у нас в отделении.

– Нет! – категорически заявила мама. – Я буду лечиться дома!

– Тогда вам придется ездить ко мне на консультацию каждую неделю.

– Я согласна, – сказала она.

– Мама, подожди меня в коридоре, – попросила я ее. – Мне надо поговорить с Карлом Иосифовичем.

Мама вышла, и я спросила профессора:

– Скажите, такие операции обычно проходят успешно?

– Девушка, милая девушка, – он покачал головой, – вы же сами без пяти минут доктор. Вы должны понимать, что такое операция, тем более на мозге. У нас при удалении аппендикса могут занести инфекцию, а могут сердце новое пересадить, и оно будет работать бесперебойно долгие годы. Конечно же, операция и делается для того, чтобы пациент стал здоровым. Но… Человек предполагает, а Бог располагает. Будем надеяться, что все пройдет отлично, так ведь?

– Конечно, – улыбнулась я. – Спасибо вам.

– Доброго здоровья! – кивнул он мне на прощанье.

Я везла домой притихшую и задумчивую маму и размышляла о том, что после оплаты операции у нас останутся деньги на что-то одно: или на оплату за год проживания в квартире, или на мою учебу. «Квартиру оплатит Юра, – успокоила я себя. – А учебу мы потянем».

– А у нас денег хватит на учебу и жилье? – словно прочитав мои мысли, спросила мама.

– Конечно хватит, – солгала я не моргнув глазом. – К тому же мы с Юрой скоро поженимся, и нам будет легче жить, намного легче.

– Вы только не откладывайте из-за меня свадьбу, – попросила она.

– Ни в коем случае! Ты у нас на свадьбе уже вовсю будешь отплясывать, вот увидишь!

– Ты так думаешь? – с надеждой в голосе спросила мама.

– Я в этом уверена! – твердо сказала я, подумав о том, что свадьбу придется перенести, а сейчас надо попробовать найти хорошо оплачиваемую подработку.

Конечно, Юра давал мне деньги, но он не имел ни малейшего представления о стоимости лекарств. Как и мама. Лекарства я покупала сама и, прежде чем отдать их маме, тщательно отдирала ценники.

Фотограф

Был апрель. Прекрасный апрель, теплый, солнечный, с птичьим пением, зеленым ковром молодой травы, оживлением на улицах и надеждами на лучшее.

Я съездила в аптеку на маршрутке, а обратно решила пройтись пешком. Так не хотелось возвращаться в квартиру и садиться за конспекты, и я шла медленно, рассматривая вывески и рекламу, пестревшие повсюду, улыбалась прохожим и с удовольствием давала возможность теплому и свежему весеннему ветерку играть с моими волосами.

В такие моменты не думалось о плохом. Куда-то на второй план отошло все связанное с Наумовым, доставившим нам столько неприятностей, не вспоминались жизнь в селе и отчим, и даже предстоящая операция вселяла надежду на полное выздоровление мамы. Мне захотелось бежать вприпрыжку, дурачиться и просто радоваться жизни и наступившей весне.

Внезапно я увидела прямо перед собой фотографа, снимавшего меня. Он забегал то вперед, то сбоку и то и дело щелкал своим навороченным цифровиком.

– Разве я дала свое согласие на то, чтобы вы меня снимали? – спросила я и остановилась, возмущенная такой наглостью.

Он сделал еще один снимок и опустил фотоаппарат.

– Разрешите представиться, – мужчина галантно склонил голову, – Андрей Андреевич, фотограф.

Я окинула взглядом Андрея Андреевича. Это был мужчина средних лет, довольно хорошо одетый, опрятный, гладко выбритый и с типичным выражением лица профессионального фотографа. «Воспитан и нагловат», – подумала я.

– Я вижу, что вы фотограф, – сказала я. – Но я не хочу, чтобы вы меня снимали.

– Разрешите мне все объяснить, и тогда, надеюсь, ваш гнев сменится на милость, – сказал он и засеменил рядом со мной.

– Говорите.

– Я давно собираю материал для своей предстоящей выставки. У меня есть оригинальная, на мой взгляд, задумка. Давно хотелось сделать что-то неординарное. И я решил свою будущую выставку посвятить Древней Греции. Видите ли, там и только там было множество прекрасных богинь. А керы?[6] Ничего подобного больше нигде не было! И в моих образах они будут не только неистовы и жестоки, но и прекрасны. Кстати, вы знаете, кто такие керы?

– Увы, к своему стыду – нет, – призналась я и пошла медленнее.

Андрей Андреевич шел рядом со мной, рассказывая и жестикулируя руками.

– Керы – это крылатые богини смерти. Они мрачные, носятся над полями боя и высматривают жертву. Когда падает сраженный воин, кера приникает к его ране кроваво-красными губами. Она пьет кровь жадно, неистово, а потом похищает душу воина. А возьмите Дафну, прекрасную нимфу Дафну, дочь речного бога Пенея! Вы знаете о ее трагической судьбе?

– Не знаю, – сказала я. – Но обязательно о ней почитаю. Не будете же вы идти за мной и рассказывать мифы?

– Вы правы, прекрасное создание. Я уже стар и иногда не понимаю современную молодежь. Мне не понятны ваши увлечения, поведение, пагубное пристрастие к наркотикам, спиртному и сигаретам. Но во мне живо чувство прекрасного. Красота вечна, как сама жизнь. Поколения сменяются, но люди продолжают восхищаться красотой. Не так ли? Простите, как вас?..

– Паша, – представилась я.

– Паша… Редкое и красивое имя, как и вы сама. Я могу быть с вами откровенным?

– Можете, – сказала я, подумав о том, что прогулка в одиночестве, к сожалению, не получилась.

– Вы обладаете необычной красотой. Не той, какой пестреют журнальные обложки, где красота явная, броская, вызывающая и немного грубоватая. У вас есть то, чего нет у других.

– И что же во мне такого необычного?

– Естественность. Первозданность, я бы сказал. Неиспорченность жизнью, мягкость и женственность. Как щедро одарила вас природа! У вас естественные волосы, не знающие красок и «химии», необычайно искренние глаза. Да к тому же они еще и зеленые, как у кошки. И лицо ваше не бесстрастное, оно живое, светящееся.

– И с веснушками, – улыбнулась я.

– О! Они прекрасны! Вам не нужно наносить тональные кремы, иначе вы лишитесь своей естественной красоты, невинности!

– Мне, конечно, приятно все это слышать, – сказала я, – но я уже почти дома, а так и не узнала, зачем вы меня снимали.

– Я делал пробы.

– Без моего разрешения?

– Простите, я, когда увидел вас в толпе, просто не смог не снимать. Я – профессионал, а для нас, фотографов, непростительно упускать хороший кадр.

– Да ну вас! – махнула я рукой и рассмеялась.

Тем временем Андрей Андреевич успел еще несколько раз щелкнуть своим фотоаппаратом.

– Зачем вы снимаете?! – уже не на шутку рассердилась я.

– Я хочу предложить вам сниматься у меня в студии.

– Я очень занята, чтобы тратить на это время.

– Это займет всего лишь один час. Я сделаю несколько снимков, и ваше фото будет красоваться на обложке одного из популярных журналов! Вашей красотой будут любоваться тысячи – вы только представьте! – тысячи читателей!

– Это приятно, но у меня действительно нет времени. Я учусь и подрабатываю. К тому же моя мама больна и мне надо уделять ей много времени. Так что, Андрей Андреевич, спасибо и до свидания!

– Сколько девушек мечтает о таком легком, но хорошем заработке, а я вам сам предлагаю, но вы отказываетесь.

– О заработке? Это оплачивается? – спросила я и приостановилась. Деньги мне были срочно нужны!

– И даже очень хорошо оплачивается! Скажите, кем вы работаете?

– Санитаркой в больнице.

– И сколько вам там платят в месяц?

– Треть минимальной ставки.

– Боже мой! На что тратится такая красота! На утки для больных! Клизмы! Да вы за два-три часа съемок заработаете в десять раз больше, чем санитарка получает за месяц своей адской работы!

– Вы не шутите? – Я оценивающе посмотрела на него.

– Какие могут быть шутки?! И это только поначалу. А потом… Вы даже не можете вообразить, какие перед вами открываются перспективы! Ваше фото могут увидеть за границей, и вы можете представить…

– Я ничего не хочу представлять, – остановила я поток его эмоций, извергавшийся, словно лава из клокочущего вулкана. – Летом я выхожу замуж, и мы уедем отсюда. Навсегда.

– Жаль, очень жаль. Но это не значит, что ваша красота останется незамеченной. Я могу вам дать путевку в большую жизнь, где вас ждет слава, богатство. А потом вас будут разыскивать, упрашивать, приглашать, и тогда уже вы будете диктовать условия.

– Что мне надо будет сделать?

– Ровным счетом ничего! Матушка-природа уже все сделала. Вам только надо будет прийти завтра в четырнадцать часов по вот этому адресу. – Андрей Андреевич протянул мне визитку. – До встречи завтра!

– До свидания. – Я кивнула ему и поспешила домой.

Весь вечер я размышляла над предложением фотографа. С одной стороны, подзаработать денег на лечение мамы было бы неплохо. Тех денег, что я зарабатывала в больнице, мне не хватало даже на шприцы и системы для капельниц. Меня прельщала возможность хорошо заработать, а не стать известной. Но что-то меня настораживало. «Конечно, этот фотограф – человек творческий, а такие люди обычно немного чокнутые, каждый по-своему, – размышляла я, готовя ужин. – Но он так уж настаивал на том, чтобы я пришла к нему сниматься. Почему? Не верится что-то в его красивые сказки о блестящих перспективах и восторги по поводу моей внешности. Тогда возникает вопрос: зачем я ему нужна?» Но на этот вопрос ответа у меня не было.

– Сегодня со мной произошел интересный случай, – сказала я маме за ужином.

– Что-то плохое случилось?

– Почему сразу плохое? – и я рассказала ей о фотографе.

– Вот видишь, я же говорила когда-то тебе, что ты превратишься в красавицу и тебя будет невозможно не заметить!

– Ты думаешь, это хорошо, что мое лицо может появиться на обложке журнала?

– Это здорово! – воскликнула мама.

– Здорово, когда на твою физиономию будут ставить грязные кастрюли? – засмеялась я.

– Решай сама, – сказала мама. – Но мне кажется, что такой случай упускать нельзя.

– А Юра? Я даже не знаю, как он к этому отнесется.

– А ты пока ему ничего не говори, – посоветовала мама.

– Пусть это будет для него сюрпризом?

– А потом посмотришь на его реакцию. Если ему будет неприятно, что ты этим занимаешься, то не будешь продолжать, вот и все. Никто силой не заставит тебя сниматься. Мне кажется, увидеть лицо своей девушки на обложке журнала любому парню было бы приятно. А там… Кто его знает, что у этих мужчин на уме? Они ведь мыслят совершенно не так, как женщины.

– У меня есть время подумать – до завтра, – сказала я.

Ночью я не могла уснуть, а мне ведь надо было хорошенько выспаться, чтобы лицо было свежим и не припухли глаза. Внутреннее чутье мне подсказывало, что в этом предложении фотографа есть подвох. Но в чем он? Я уснула уже под утро, так и не решив, как мне поступить.

События утра заставили меня принять положительное решение. Мама потеряла сознание, и я вызвала скорую. Опять нужны были дорогостоящие лекарства. Значит, надо было идти зарабатывать. Я еще раз прочла адрес на визитке Андрея Андреевича, вложила ее в свой ежедневник и сунула его в ящик письменного стола…

Я без труда нашла студию Андрея Андреевича. В моем представлении это должно быть красивое, большое и светлое помещение со всевозможными декорациями, по которому носятся туда-сюда визажисты и стилисты. Я думала, что здесь будет много гримерок, прожекторов и прочих атрибутов фотостудии. Но все оказалось весьма прозаичным. В полуподвальное помещение с надписью «Фотоателье» вели крутые ступеньки, а «студия» представляла собой обычную небольшую комнату, разделенную шторой на две части. Перед шторой уныло стоял одинокий старый табурет. На стене висел прейскурант, набранный и распечатанный на компьютере.

Ко мне вышла заспанная девушка с взлохмаченными волосами и безразлично спросила:

– На паспорт? На водительские права?

– Я к Андрею Андреевичу, – ответила я.

– Пройдемте со мной. – Девушка многозначительно улыбнулась и осмотрела меня с ног до головы.

Она провела меня по темному коридору, пахнущему плесенью, и остановилась у деревянной двери с облезшей краской.

– Андрей Андреевич, к вам пришли! – пропела она, приоткрыв дверь и заглянув внутрь.

Дверь распахнулась, и я увидела своего нового знакомого.

– А-а, это вы, прекрасная нимфа! Проходите, не стойте у порога.

Я очутилась в небольшом кабинете без окон, где стояли стол, ровесник фотографа, и старый шкаф, в котором были сложены не книги, а диски. Единственным, что напоминало о нашем веке, были новейший компьютер с плоским дорогим монитором, принтер и сканер.

– Ну что, вы готовы работать? – расплылся в улыбке Андрей Андреевич.

– Готова.

– Тогда пройдемте.

Мы вышли в коридор и вошли в соседнюю дверь. Здесь стояло несколько прожекторов, на столе лежали видеокамера и фотоаппарат. Часть стены была задрапирована атласной бирюзовой тканью не первой свежести.

Я сняла джинсовую курточку и повесила ее на вешалку, которая представляла собой большой гвоздь, торчащий из стены.

– Я… подобающе одета? – спросила я растерянно, видя, что объектив фотоаппарата уже нацелен на меня.

– Вам не нужны дорогие одеяния. Вы должны выглядеть просто и естественно, – ответил он. – Подойдите к драпировке.

Фотограф включил прожектора, и свет ослепил меня, больно ударив в глаза. Они и так после недавней операции часто слезились от яркого света, а теперь и вовсе из глаз ручьями побежали слезы.

– Разве у вас нет визажиста? – спросила я и подняла взгляд вверх, чтобы не растеклась тушь с ресниц.

Щелкнул фотоаппарат.

– Прекрасно! – услышала я восхищенный возглас Андрея Андреевича. – Замечательно! Плачущий златокудрый ангел! Или нет, нет! Кающаяся Магдалина! О! Какой кадр! Повернитесь, посмотрите в ту сторону!

Он бегал вокруг меня с фотоаппаратом в руках, а я не знала, что мне делать и куда поворачиваться и смотреть.

– Отлично! Оригинально! На сегодня все, – наконец сказал он и выключил прожектора. – Вот ваш аванс.

Он протянул мне деньги, и я, не считая, положила их в карман джинсов.

– Теперь я отправлю ваши фото в один из самых читаемых журналов.

– Вы… вы мне дадите одну фотографию?

– Конечно! Без проблем! Сколько угодно! Вы сможете подойти на днях?

– На этой неделе нет. Только на следующей.

– Вот как? – Андрей Андреевич нервно почесал подбородок. – У меня есть план. Я хотел бы подготовить для вас одеяние какой-нибудь древнегреческой богини. Например… Например, Афродиты! Да-да, именно Афродиты! Но мне надо точно знать, когда вы придете. Понимаете, я человек занятой. Всегда нахожусь в творческом поиске…

– В следующую пятницу, в это же время, – сказала я, немного поразмыслив. – Вас устроит?

– Конечно! А сегодняшние фото я отправлю в журнал, вы не сомневайтесь. Ну что, будем прощаться?

– Значит, вы отправите фотографии в журнал? – переспросила я.

– Обязательно! Редакция журнала будет в восторге.

– А вы не хотите записать мою фамилию, взять мой номер телефона? – спросила я, заподозрив неладное.

– Ах да! – Он стукнул себя ладонью по лбу. – Вот что значит творческий человек! Все забываю. Самые элементарные вещи вылетают из головы, словно там сквозняк. Понимаете, Павлина, вы еще не ушли, а мое воображение уже не здесь, оно где-то там, в будущем, на следующей съемке, когда вы…

– Откуда вы знаете мое полное имя? – прервала я его.

– Как! Вы же сами мне его назвали, когда мы вчера знакомились! Не помните? – сказал Андрей Андреевич, и по его лицу промелькнула тень замешательства.

– Помню. Я не забыла, какое имя назвала, представляясь вам. А вы помните? – Я посмотрела ему в глаза.

– Конечно! Вы сказали, что вас зовут Паша, значит, полное имя…

– Как же должно звучать мое полное имя, а?

– Полина… Павлина…

– Итак, Андрей Андреевич, вы согласны, что мое полное имя Полина, но назвали вы меня Павлиной. Почему?

– Я… я… Я, право, не знаю. Может, оно вам больше подходит? Да-да, именно имя Павлина вам очень идет. Поэтому оно и сорвалось с языка…

– Запишите для вашего журнала: я – Романюк Павлина Андреевна. И очень вас попрошу, Андрей Андреевич, постарайтесь до нашей следующей встречи вспомнить, откуда вам известно мое полное имя.

Я схватила свою курточку с вешалки и услышала звук выпавшего из стены гвоздя. Хлопнув дверью, я вышла на улицу, не попрощавшись с озадаченным фотографом.

«Он знает меня, это очевидно, – думала я, возвращаясь домой. – Но кто он? И зачем я ему?»

Чтобы не забивать себе голову вопросами, на которые я все равно не знала ответов, я решила оставить их открытыми до следующей съемки.

Разоблачение

– Проходите, проходите, – радушно произнес Андрей Андреевич, оторвав голову от бумаг, разбросанных по столу. – И творческому человеку приходится заниматься такими обыденными и совершенно неинтересными делами. А что поделаешь? Как говорят французы, такова жизнь.

Андрей Андреевич сгреб в кучу бумаги и небрежно сунул их в ящик стола. Затем, порывшись в карманах брюк, извлек из одного из них маленький ключик и запер ящик.

– Прошлый раз вы меня, молодая леди, сильно озадачили, – сказал он. – Я три дня ломал голову над вашим вопросом. Тогда я действительно не знал, откуда мне известно ваше полное имя.

– Вспомнили?

– Конечно! Я перебирал в памяти разные имена, вспоминал встречи, презентации, выставки, поездки. Понимаете, у меня очень насыщенная жизнь, она богата на знакомства с самыми разными людьми. По роду своей деятельности я побывал во многих странах, встречался с людьми, знакомился, потом забывал их и при следующей встрече не мог вспомнить.

– Со мной вы точно не знакомились. У меня хорошая память на лица, – сказала я, подумав, что вряд ли он бывал во многих странах.

– Я этого не сказал. Имейте терпение. И почему современная молодежь такая нетерпеливая? Им подавай все и сразу. Так вот. У меня есть огромная коллекция фотографий и интересных видео. Я их собирал годами. Многие из них сделаны не мною, мне присылали их по почте, привозили в студию. Теперь вот шлют через Интернет. Недавно я пересматривал старые фотографии, сброшенные на диск. Там я и увидел этот снимок. Кажется, мне его продал один мужчина. На нем изображен очаровательный светловолосый ребенок, а автор подписал его так: «Моя доченька Паша. Павлина». Так там было написано, и вы сейчас сами в этом убедитесь, – сказал Андрей Андреевич и включил компьютер. – Вот. Нашел! Подойдите и посмотрите! – торжественно произнес фотограф и сделал приглашающий жест.

Я подошла к монитору, и меня бросило в жар. Это была я! Мои волосы были мокрыми, и было видно, что снимок сделан в ванной, в той самой, которая была в нашем доме в селе. В памяти всплыли воспоминания того дня, когда мой «любимый папочка» купал меня в ванне. Я узнала кафельную плитку, на которую мама прилепила наклейку – белый заяц с морковкой в лапках.

– Вот видите! – не замечая моего смущения, сказал фотограф, тыча пальцем в монитор. – И подпись «Паша. Павлина». Я же вам говорил! Ведь неспроста в моей голове возникла ассоциация Паша – Павлина.

– Андрей Андреевич, простите, – в приоткрытую дверь просунулась все такая же взлохмаченная голова уже знакомой мне девушки, – к вам пришли.

– Это важно?

– Очень. Он спешит.

– Иду, – недовольно пробормотал фотограф и вышел.

Я послушала, как удаляются его шаги, и открыла фотографию полностью. Мне стало дурно. На ней была я, совсем голая и растерянная. Я стояла в ванне, наполненной водой с пеной, и держала в руках игрушку. Быстро перелистав фотографии, я увидела снимок нашей спальни, где на кровати лежала я, а спиной к объективу стоял отчим. Он раздвинул мне ноги и сфотографировал меня в этой позе. Воспоминания о тех жутких временах, запечатленное мое унижение, извращенец фотограф-коллекционер – все смешалось в моей голове, и кровь запульсировала в висках. Едва сдерживаясь, я дрожащими пальцами с помощью мышки вернула на экран первоначальное изображение и села на стул.

«Этот фотограф тоже педофил, – билась в голове мысль. – Тоже педофил». Я растерялась и не знала, что делать.

– Ну что, вы готовы к работе? А как вам эта девочка Паша?

– Ничего. Симпатичная. – У меня хватило духу спокойно ответить на его вопрос. – Я готова к работе.

– Ну и чудненько! Я достал для вас костюм Афродиты! – Фотограф торжественно, словно это действительно было одеяние богини, преподнес мне видавшее виды платье, правда, оно было чисто выстиранным и отутюженным.

«Наверное, выпросил на время в местном драмкружке», – подумала я.

– Можете там, в комнате для съемок, переодеться, – сказал он.

– А можно здесь?

– Пожалуйста. – Он подошел к компьютеру и выключил его.

– Мне при вас переодеваться?

– Деточка моя, я столько за свою жизнь повидал обнаженных женских тел, что вряд ли увижу что-нибудь новенькое.

– Я хочу переодеться без посторонних глаз, – заупрямилась я.

– Ну хорошо, хорошо. Пяти минут хватит?

– Вполне, – ответила я.

Как только Андрей Андреевич прикрыл за собой дверь, я бросилась к дискам, огромное количество которых лежало на полке, схватила один из них и включила компьютер.

– Быстрее, ну давай, быстрее! – торопила я его.

На снимках я без труда узнала комнату, в которой прошлый раз меня снимал фотограф. Только теперь там еще стояла кровать, и на ней снимали детское порно. Снимали совсем маленьких девочек. Наверное, им было лет по семь-восемь, но не больше десяти. А рядом с ними расположились дяденьки-увальни. Меня затрясло от негодования, ведь еще свежи были воспоминания детства. Я смотрела, пока не почувствовала, что перед глазами все расплывается, и мне уже стало казаться, что на той злосчастной кровати не незнакомая мне девочка с большими испуганными глазами, а я сама в детстве, и рядом боров-отчим. В ушах отчетливо прозвучало: «Поцелуй своего папочку в губки! Покажи, как ты его любишь». Меня стошнило, и я бы, наверное, вырвала, если бы стук в дверь не вернул меня в реальность.

– Афродита, вы готовы? – услышала я голос фотографа.

– Одну минутку! Молнию заело! – нервно прокричала я и выключила компьютер.

Взяв себя в руки, я положила диск на место и быстро переоделась. Платье было явно коротковато мне, но я уже об этом не думала. Перед глазами стояла девочка с большими глазами. «А может, это я?» – подумала я и крикнула:

– Я готова! Входите!

– Прекрасно! Великолепно! Вы настоящая греческая богиня! – Андрей Андреевич забегал вокруг меня. – Идемте же!

Я прошла в так называемую студию в совершенно нелепом наряде. На мне было платье, обнажавшее спину и одно плечо, а на ногах – мои кроссовки.

– Что делать с обувью? – спросила я извращенца.

– Что у вас на ногах, не имеет значения. Я буду снимать лицо и грудь. Вам говорили, что у вас красивая, хотя и не очень большая грудь?

– Снимайте! – сказала я упавшим голосом.

Андрей Андреевич суетился вокруг меня, давал команды, и я механически выполняла то, что от меня требовалось, а сама думала только о том, чтобы поскорее отсюда уйти, убежать, умчаться куда угодно, лишь бы не слышать его противный голос и не видеть мерзкую рожу.

– Все! На сегодня достаточно! – услышала я долгожданные слова и с облегчением вздохнула.

Фотограф вышел, а я быстренько переоделась и зашла в его кабинет.

– Возьмите. – Он протянул мне деньги. – Это за сегодняшнюю съемку.

– Спасибо. – Я взяла деньги и сунула их в карман.

– Когда мы теперь встретимся? – спросил Андрей Андреевич.

– А когда надо?

– Чем быстрее, тем лучше. Время – деньги.

«На чем же ты, сволочь, их зарабатываешь?» – хотелось мне крикнуть ему в лицо, но я сдержалась и сказала:

– Я буду свободна во вторник в это же время. Вас устроит?

– Чудненько! Только я вас, Павлина, хотел бы попросить об одной услуге.

– О какой? – насторожилась я.

– В следующий раз прихватите с собой паспорт.

– Зачем?

– Мне надо редакции журнала, куда я отправил ваши снимки, переслать по факсу копию вашего паспорта. Что поделаешь, дорогая, везде у нас бюрократия. Так было, так есть и так будет еще долго, пока…

– Хорошо. Я захвачу с собой паспорт. Я устала и хочу отдохнуть. Мне можно идти?

– Да-да. Конечно, – сказал он и посмотрел на меня с явным пренебрежением.

Возможно, мне это показалось.

В коридоре я натолкнулась на лохматую девицу. За руку она вела девочку, которой было лет шесть-семь. Судя по всему, девочка была или бездомной, или из неблагополучной семьи. Об этом говорил ее вид: неухоженная, в грязной курточке.

– До свидания, – кивнула мне лохматая голова, и я заметила, как девица натянуто улыбнулась.

– До свидания, – бросила я и поспешила выйти на улицу, где светило солнце и шалил весенний, молодой и свежий ветер.

Висяк

Два дня я была в подавленном настроении. Мне хотелось рассказать маме еще об одном отвратительном поступке отчима, о фотографе-извращенце, но ее состояние здоровья меня останавливало. Мне не хотелось сейчас заставлять ее лишний раз волноваться. Об этом можно будет рассказать потом, после операции.

Во мне с новой силой вскипали гнев и ненависть к отчиму, который выставил мою наготу и невинность на всеобщее обозрение, чтобы извращенцы смаковали. Я возненавидела этого фотографа всеми фибрами своей души, и это чувство не давало мне возможности нормально жить, учиться, работать и встречаться с Юрой. И только на третий день я немного совладала со своими чувствами и решила, что о фотографе надо рассказать Юре. Конечно, я пока не могла ему рассказать о своем отчиме, но Андрея Андреевича, этого «творческого человека», надо было срочно остановить, пока он не искалечил жизни другим детям.

– Мне надо с тобой серьезно поговорить, – сказала я Юре, когда мы пили чай в его кухне.

– Что-нибудь случилось? – Юра внимательно посмотрел на меня.

– Случилось. – И я рассказала ему о встрече с фотографом и сделанных мною разоблачениях. О своих детских унижениях я так и не смогла рассказать.

– Об одном жалею – что не прихватила с собой хоть один диск из его кабинета, – сказала я, заканчивая свой рассказ.

– Это было бы опасно, – заметил Юра. – Он мог бы обнаружить пропажу. Диски могут быть пронумерованы, занесены в картотеку и так далее. Обнаружив пропажу, фотограф мог просто спрятать их куда-нибудь. А это главный вещдок.

– Что-что? – не поняла я.

– Вещественное доказательство, детектив, – улыбнулся Юра. – И как тебя угораздило на него нарваться?

– Не знаю. – Я пожала плечами и виновато улыбнулась: – Так получилось.

– Мне нужен адрес этого горе-фотографа, – сказал Юра. – Я им займусь завтра же.

– Я буду у него во вторник. Давай вот как сделаем. Я постараюсь встретиться с той девочкой, которую приводят туда, и узнать, когда она должна будет прийти опять. Тогда вы сможете взять его не только с дисками, но и застукать на горячем.

Юра задумался.

– Даже если я не встречу девочку, то узнаю, на месте диски или нет, – продолжила я. – Один из них я все-таки стяну и передам тебе.

– Хорошо. Но давай договоримся так. Как только ты выходишь оттуда, сразу же ловишь такси и едешь домой. Сев в машину, ты позвонишь мне на мобильник, и мы его повяжем. Где эта студия?

– Совсем недалеко отсюда. Кстати, как поживает Вадим Петрович? – я непроизвольно перескочила на другую тему.

– Он целый день не берет телефон.

– Может, просто не слышит звонка?

– Может быть, – задумчиво произнес Юра. – Все может быть. Но дело в том, что такого еще не было. Я хотел съездить к нему днем, но, сама понимаешь, лишний раз светиться ни к чему.

– Давай съездим сейчас. Ты подождешь меня в машине, а схожу и узнаю, как он.

– Если тебя не затруднит…

– Юра! О чем речь? Поехали!

Уже через несколько минут мы были у дома Вадима Петровича. Юра припарковал машину напротив, у продуктового магазинчика со светящейся вывеской «Продукты. Круглосуточно».

– Странно. В его окне горит свет, а телефон он не берет. Попробую еще раз его набрать, – сказал Юра, доставая телефон.

– Ну что?

– То же самое. Вызов идет, но…

– Я пойду.

– Позвони мне из квартиры.

– Хорошо. Жди меня здесь. – Я улыбнулась и торопливо зашагала к дому.

В подъезде было полутемно, и я шла медленно, плохо различая ступеньки. Поднявшись на лестничную площадку, я увидела, что дверь в квартиру Вадима Петровича прикрыта неплотно и из щели пробивается яркий свет.

– Вадим Петрович! – позвала я негромко и постучала. – Вадим Петрович, вы дома? Это я, Павлина.

В ответ – ни звука. Я осторожно приоткрыла дверь. Нехорошее предчувствие охватило меня, и по спине пробежал холодок.

– Вадим Петрович! – снова позвала я, заглушая голосом громкий стук моего сердца.

Я прошла по коридору. В кухне света не было, и я заглянула в комнату.

– А-а-а! – закричала я и задрожала от ужаса, увидев безжизненно обвисшее тело.

Вадим Петрович висел на веревке, закрепленной на большом гвозде в стене, служившем ему вешалкой для халата.

В ужасе выскочив из квартиры, я побежала вниз так быстро, как только могла, не видя ступенек и хватаясь руками за спасительные перила.

– Он… он… Он мертв! – едва смогла я произнести, усевшись на сиденье и захлопнув за собой дверцу, словно спасаясь от страшного видения.

– Жди меня здесь! – сказал Юра и, выскочив из машины, побежал к дому.

Я прерывисто дышала, меня трясло. «Надо успокоиться. Надо относиться к смерти более спокойно, – уговаривала я себя. – Я же будущий врач». Когда Юра вернулся, он был очень расстроен.

– Как ты? – спросил он.

– Спасибо. Уже нормально. Со мной все хорошо.

– Извини, что так получилось.

– За что ты просишь извинения?

– За то, что втянул тебя в это, и тебе пришлось… – Юра обнял меня за плечи. – Вадима Петровича убили.

– Разве… он не сам повесился?

– Нет. Я в этом уверен. Хотя есть записка. Предсмертная.

– Что он написал?

– «В моей смерти прошу никого не винить» – и все.

– Почему ты решил, что его убили?

– Я бегло осмотрел труп. На запястьях остались следы от скотча, и от него пахнет спиртным. Вадима Петровича, скорее всего, разоблачили, связали, силой напоили, заставили написать записку и повесили. Вот и все. Так решили не одну проблему. Нет информатора, а для кого-то есть квартира.

– Как это?

– А вот так. Наверное, кто-то пронюхал, что у одинокого человека, работающего на меня, есть неприватизированная квартира. Почему бы не убить двух зайцев сразу? – с горькой иронией сказал Юра.

– Жаль Вадима Петровича. Он хороший человек… был.

– Я отвезу тебя к себе. Придется тебе, лисенок, провести ночь одной. Не обидишься?

– Ничего страшного. Я посплю часов до семи.

Но выспаться мне не удалось. Меня мучила бессонница, и я долго крутилась на большой Юриной кровати. «Быстрее бы все это закончилось», – подумала я и начала мечтать о том времени, когда маме уже сделают операцию, кода наступит день нашей свадьбы и к дому подъедет большой белый лимузин…

Я проснулась оттого, что в кухне кто-то чем-то загремел. Накинув любимый голубой атласный халат, я направилась в кухню, сонно шаркая тапочками.

– Вот так всегда! – сказал Юра. – Хотел хоть один раз приготовить своему лисенку завтрак и уронил сковородку с яичницей!

У Юры был растерянный и виноватый вид. Я перевела взгляд на лежащую на полу сковородку и выпрыгнувшую из нее невезучую яичницу и рассмеялась.

– Шеф-повара из тебя явно не получилось бы!

– Это точно, – вздохнул Юра и развел руками.

– Я сама все уберу, – сказала я и подняла сковородку с пола. – Ну что там? Рассказывай.

– А что рассказывать? Очередной висяк.

– Что это значит?

– Это значит, что виновных никогда не найдут. Сделано все профессионально. Как только я увидел сияющую рожу Наумова, сразу понял, кто к этому руку приложил. А я теперь, естественно, получу нагоняй за еще одно нераскрытое дело. Пройдет какое-то время, и квартира достанется кому-то из наших. Вскоре на балконе будет сушиться после стирки милицейская рубашка, – с горечью произнес Юра.

– Значит, его все-таки повесили?

– Давай не будем об этом, – попросил Юра. – Я устал и ужасно хочу спать.

– Но сначала я тебя накормлю, а потом ты отдохнешь. Идет?

– Могу поспать только до обеда. После обеда у меня куча дел, – сказал Юра и добавил: – Пойду прилягу, пока ты приготовишь поесть. На пару минут!

– Давай. Я быстренько, – пообещала я, открывая холодильник.

В нем я обнаружила замороженные пельмени. Поставив на плиту кастрюльку с водой для пельменей, я приготовила сметанный соус и сделала гренки с сыром к чаю. На все у меня ушло не более двадцати минут. Когда я зашла в комнату, чтобы позвать Юру завтракать, он одетый лежал на кровати, поджав ноги, и крепко спал.

– Юра, Юра! – Я тронула его рукой за плечо, но он даже не пошевелился.

Тогда я укрыла его пледом и тихонько вышла из комнаты.

Разлука с другом

– Павлинка, я еще раз все хорошо обдумал и решил, что тебе не стоит больше появляться у этого фотографа, – сказал мне Юра, складывая бумаги на своем рабочем столе.

– Но почему?! – возмутилась я. – Мы же с тобой обо всем договорились!

– Зачем тебе это нужно? Я пошлю своих ребят, они хорошо знают свое дело и сработают профессионально.

– Я хочу, чтобы этого Андрея Андреевича наказали за совершенные им преступления, а для этого просто обнаружить диски с детской порнографией мало! – почти прокричала я, теряя контроль над собой при одном воспоминании об увиденных моих детских фотографиях. – Ты уверен, что диски до сих пор там находятся? А если их там уже нет? Вы спугнете этого фотографа, а он будет продолжать снимать обнаженных детей! Только уже в другом месте, там, где ты его не достанешь!

Юра никогда не видел меня такой разъяренной. Конечно же, я боялась, что на фотографиях он узнает меня, но я все еще не могла преодолеть свои детские страхи и обо всем рассказать Юре. Я пока не готова. Это произойдет позже.

– Я не понимаю, почему ты так бурно реагируешь? – Он внимательно посмотрел на меня.

– Я… я… Я просто не могу забыть ту девочку! – сказала я и нервно заходила взад и вперед по комнате. – Ты просто не видел ее глаза! Если бы ты заглянул в них и попытался хотя бы представить, что она пережила…

– Я могу себе это представить. Ты же не считаешь меня бездушным?

– Нет, ты не бездушный, но не можешь представить себе даже сотой доли того страха, смешанного со стыдом, испытываемого ребенком из-за непонимания, что с ним происходит! Как ты можешь это представить? Разве ты был на ее месте? – прокричала я и осеклась, поняв, что сгоряча сболтнула лишнее.

– А ты? – На меня смотрели его вопрошающие глаза. – Ты была на ее месте? Почему ты так бурно среагировала?

Я отвернулась, не выдержав этого взгляда, и уставилась в окно. Юра подошел сзади и обнял меня.

– Все хорошо. Все нормально. Ты – моя единственная, моя прекрасная, моя любимая, самая лучшая. Мы всегда, слышишь, всегда будем вместе. И я никогда и никому не дам тебя в обиду. Ты мне веришь?

Я кивнула, повернулась к Юре лицом и, не поднимая глаз, прильнула к его груди, вдыхая знакомый и родной запах.

– Разреши мне довести это дело до конца, – тихо попросила я. – Я смогу успокоиться, только когда этот фотограф перестанет портить жизнь детям. Ему нет места среди людей.

– Хорошо. Надеюсь, ты имеешь в виду не убийство. Шучу. Прости. Только обещай мне больше ни во что не влезать.

– Обещаю, – сказала я, чувствуя, что его губы ищут мои. Через мгновение они слились в страстном поцелуе…

– И это все, что ты с собой берешь? – спросил Юра, кладя черную сумку на молнии в багажник.

– Ты думаешь, в санаторий надо было взять с собой кастрюли, сковородки и чайник? – засмеялся Вася.

– Ну, не на один же день ты туда едешь.

– На месяц. Представляешь, Юрец, целый месяц безделья! Лежишь себе, уставившись в телик, а девушки в коротких белых халатиках кушать тебе подают!

– В прозрачных халатиках! – Юра многозначительно поднял вверх указательный палец.

– Ну и мечты у вас! – усмехнулась я. – У всех мужчин они одинаковые.

– А что делать, Павлинка! – сказал Вася. – Теперь я человек одинокий. Мне только и остается, что за девушками наблюдать.

– Главное, не ошибись опять в своем выборе, – сказал Юра.

– Если ты намекаешь на Ольгу, то тут я действительно лоханулся. Теперь-то я прекрасно понимаю, зачем я ей был нужен. А я, представьте себе, ребята, поддерживал с ней отношения из жалости.

– Из жалости? – удивилась я.

– Да-да, именно из жалости. Насочинял себе, что она влюбилась в меня и бегает за мной, страдая от большой и безответной любви.

– Не переживай, Васек, – хлопнул его по плечу Юра. – Все уже позади. Ты просто не учел, извини, Павлинка, женскую двуличность.

– Положа руку на сердце, я не учел не только это, – сказал Вася и отвел взгляд в сторону. – Я рассказывал Ольге много такого, что ей не следовало знать. Думаю, что, не будь мой язык таким длинным, со мной не случилось бы этого… несчастья.

– Брось, Васек! Зачем сейчас себя в этом винить? Главное, что все закончилось хорошо, – попытался Юра приободрить друга. – Ты жив, здоров и уже думаешь о девушках. Разве это не хороший показатель?

– Не так. Все должно быть не так. Какой же из меня следователь, если меня смогла обвести вокруг пальца… работница канцелярии?! Развела, как последнего лоха!

– Вася, это просто ошибка. Профессиональная ошибка. Они бывают у всех. Все люди ошибаются, – вмешалась я в их разговор. – Мы делаем ошибки, но мы их и исправляем. Слушаем наставления старших, чтобы не повторять их ошибки. Мы читаем книги, смотрим фильмы, чтобы избежать ошибок, и тем не менее совершаем их. А что делать? И ты, Вася, не исключение. Нет идеальных, абсолютно правильных людей.

– А я? – пробасил Юра, и мы все заулыбались.

– Знаешь, Вася, у Чехова есть такие слова: «И искренние люди могут ошибаться, но такие ошибки приносят меньше зла, чем рассудительная неискренность».

– Я все понимаю, – сказал Вася, – и тем не менее чувствую себя предателем. Я, именно я должен был с Юрой довести дело Наума до конца. А теперь? Теперь я еду в санаторий, где девушки ходят в коротеньких халатиках… Я крыса, бегущая с корабля, вот кто я!

– Ты не крыса, потому что родился не в год Крысы, – заметил Юра. – Это раз. Во-вторых, ты не должен чувствовать себя в чем-то виноватым, а думать о том, как поправить свое здоровье. А в этом деле я сам разберусь. Ты же не сомневаешься в моих профессиональных способностях, а?

– Ни капельки!

– Вот и замечательно! Моя прекрасная леди тоже ждет не дождется, когда закончится весь этот кошмар. Так ведь, Павлинка?

– Очень даже жду! – улыбнулась я. – С огромным нетерпением!

– Юра, я знаю, что ты еще хочешь спросить, – сказал Вася.

– Васек, у тебя после травмы открылась способность читать мысли? Ты теперь экстрасенс? – пошутил Юра.

– Ты хочешь знать, что я буду делать после санатория, – не обращая внимания на его слова, сказал Вася. – Так вот. Потом я возьму отпуск на два месяца за два года и поеду к матери в Карпаты.

– Вот и отлично! Сколько ты уже там не был?

– Стыдно даже сказать, но после окончания школы я не был там ни разу.

– У тебя есть отец? – спросила я.

– Нет. Папа умер, когда мне было шесть лет. Я его почти не помню. Да и образ матери уже не четкий, – вздохнул Вася. – Я – плохой следователь, а сын – и того хуже. Мать посвятила мне всю свою жизнь, а я… В общем, я – свинья. Постараюсь наверстать упущенное. А работа… Скажу честно: не знаю, вернусь ли я к своей работе. Пока не знаю.

– У тебя будет достаточно времени, чтобы все хорошо обдумать, – сказал Юра. – Я, ты же знаешь, скоро уволюсь. Но, заметь, в отличие от тебя, я не считаю себя трусом. Может, пойду на дорогу жезлом махать…

– О господи! Только не это! – воскликнула я, и все рассмеялись.

– Ты, Юра, береги себя, будь осторожен, – попросил Вася.

– Я буду очень, даже очень осторожным. Обещаю! – сказал Юра.

– Ребята, не кажется ли вам, что мы заболтались и можем опоздать на поезд? – забеспокоилась я, взглянув на свои часы.

– Точно! – в один голос завопили Юра и Вася и сели в машину.

На перроне было много людей. Одни спешили к прибывающему поезду и метались в поисках места, где будет стоять нужный им вагон, другие кого-то встречали – их было меньше, чем отъезжающих. Они стояли, всматриваясь вдаль, туда, откуда должен прибыть поезд. Я отошла в сторону, дав возможность ребятам попрощаться и сказать друг другу то, что не должны слышать посторонние. Мое внимание привлекла молодая пара, целующаяся на перроне. Наверное, им очень не хотелось расставаться, и они забыли о правилах приличия, вернее, просто на них наплевали и, крепко прижавшись друг к другу, целовались у всех на виду. Девушка была растерянна, из ее глаз слезы текли тоненькими струйками по раскрасневшимся щекам. Парень, на голову выше девушки, неуклюже наклонившись, целовал ее, осушая от слез лицо любимой. Он что-то говорил ей, но из-за вокзального шума я не могла разобрать слова. Девушка кивала в знак согласия и снова плакала. Когда появился поезд, оповестив о своем приближении громким «ту-ту!», девушка отстранилась от парня, и я увидела ее выступающий животик.

– Ну что, Павлинка, будем прощаться? – прервал мои наблюдения голос Васи.

– Давай, Васек! Удачи тебе. Ты очень хороший человек. Нам с Юрой будет тебя не хватать, – сказала я, пожимая его ослабевшую руку.

– Сильно не скучайте. – Вася улыбнулся, и его улыбка была, как всегда, искренней. – На свадьбу все равно приеду. От меня не отвертитесь!

– А мы и не будем! – сказал Юра.

Поезд, прогремев рядом, чихнул и остановился. Юра и Вася пожали друг другу руки, обнялись, и Вася зашел в вагон.

– Я буду звонить! Скучать вам не дам! – крикнул Вася, помахал рукой и скрылся в вагоне.

Мы подождали, пока он не помахал нам рукой из окна вагона. Затем он прижался носом к стеклу и, высунув язык, скорчил смешную рожицу. Поезд дернулся, а потом мягко тронулся, унося вдаль лучшего друга Юры. А тот стоял молча и смотрел туда, где скрылся последний вагон.

– Поедем домой? – спросил Юра глухим, чужим голосом.

Я кивнула.

– А ты знаешь, что Вася родился в рубашке? – спросила я, когда мы отъехали от вокзала.

– Как это?

– Что он везунчик?

– Почему?

– У него была травма, несовместимая с жизнью, – так сказал хирург, который его оперировал. Но он выжил, буквально выкарабкался с того света.

– Он очень любит жизнь. – Помолчав, Юра продолжил: – Вася не все рассказал о своей матери. Она всю жизнь работала, чтобы оплатить Васину учебу. Когда Вася окончил школу, она даже дом свой продала и купила халупку. Сестра матери завещала свою квартиру Васе, а квартира у нее была хорошая, во Львове. Ее продали, и Вася купил себе жилье здесь, рядом со мной. Знаешь, там, на Западной Украине люди очень дружные и ценят родственные отношения. Васю учили все родственники, помогали, кто чем мог. Теперь ты понимаешь, что он чувствует? Что он скажет, приехав в село? Что не оправдал их надежд?

– Пройдет время, он успокоится, все хорошо обдумает и найдет себе работу по специальности. Не везде же эти Наумы?

– Не знаю, – задумчиво произнес Юра. – Не знаю, но то, что их полно – это факт.

– Можно ведь работать не только следователем? Так ведь?

– Можно, – рассеянно ответил Юра.

Я замолчала, поняв, что мыслями он витает где-то далеко.

Юра остановил машину у моего подъезда.

– Как там твоя мама? – спросил он.

– Я сильно испугалась, когда она потеряла сознание и упала, – призналась я.

– Что говорит профессор?

– Говорит, что надо дождаться операции.

– Сколько еще осталось ждать?

– Двадцать дней.

– А нельзя договориться, чтобы сделали раньше?

– Нет. Операция плановая, и сейчас ей надо проколоть препараты, пропить таблетки, а через десять дней пройти повторное обследование.

– Я дам деньги на операцию, – сказал Юра.

– Спасибо. Операцию у нас есть чем оплатить, – сказала я. – Лучше потом… потом поможешь… если тебя не затруднит.

– О чем ты говоришь, Павлинка? Как это – затруднит? Ты – моя будущая жена, и моя святая обязанность обеспечивать тебя и Алевтину Викторовну.

– Из папиного кармана?

– У меня мировой отец! Вот приедет на свадьбу – сама убедишься!

– Хорошо, – согласилась я и напомнила: – Ты не забыл, куда я завтра иду?

– Конечно нет. В десять утра?

– В десять утра.

– Ты не передумала?

– Нет! – твердо ответила я.

– Пожалуйста, будь осторожна и не лезь на рожон, – попросил Юра и, вздохнув, сказал: – Сам не понимаю, зачем я тебе это разрешаю?

– Все будет хорошо, вот увидишь! Ну я пойду? Мне уже пора.

Юра, как всегда, на прощанье скорчил смешную рожицу.

– Лисенок, люблю тебя!

– И я тебя! – ответила я и, выпорхнув из салона автомобиля, послала ему воздушный поцелуй.

Ловушка

– Степан Иванович, я вас покидаю, но ненадолго. Надеюсь, вы без меня справитесь. Обед на плите, таблетки на тумбочке, а укольчики я уже все сделала, – говорила я соседу, собираясь к фотографу.

– Все будет, как вы сейчас любите говорить, о’кей! Можешь не сомневаться, Павлина Андреевна! – прокричал мне сосед из спальни.

Я заглянула в спальню.

– Ну, до Андреевны мне еще дорасти надо.

– Ничего, дорастешь. Вот закончишь учиться, будешь работать доктором, и сразу все станут называть тебя уважительно – Павлина Андреевна.

– Ага, – засмеялась я. – Павлина Андреевна, у меня здесь болит, а здесь колет, а сюда стреляет. Так будет?

– Совершенно верно! Профессия врача обязывает быть внимательной и, что самое главное, чуткой и сострадательной, – серьезно начал Степан Иванович, а я подумала, что если стану выслушивать его нравоучения, то точно опоздаю к фотографу и весь наш план сорвется.

– Этому нас учат в институте. Не волнуйтесь, буду чутким и внимательным врачом. Мне пора! Пока, мама. Не скучайте!

– Постараемся, – сказала мама.

Я уже собралась надеть босоножки, когда вспомнила о паспорте. Надо было его взять, чтобы не вызвать у Андрея Андреевича никаких подозрений. Открывая ящик своего рабочего стола, я вспомнила, что возвращаться – плохая примета. Мой паспорт лежал под ежедневником. Я взяла его и положила в сумочку.

Я шла по улице, чувствуя себя победительницей. Сегодня возьмут этого извращенца, а значит, я хотя бы косвенно отомщу своему отчиму за украденное детство. Подстегиваемая желанием совершить возмездие, я пошла быстрее и вскоре уже решительно входила в знакомое мне полуподвальное помещение.

«Наверное, я сделала ошибку, – мелькнула у меня в голове мысль. – Надо было на всякий случай дать Юре адрес этого фотоателье». Но я уже подходила к комнате, где велись съемки, стараясь не стучать каблучками. Остановившись перед дверью, я прислушалась. Мне показалось, что из-за двери доносится чье-то тихое всхлипывание.

– Вот видишь, ничего страшного нет, – услышала я знакомый голос лохматой девушки. – А ты ревешь, как голодная корова на лугу.

– Деньги, девочка моя, просто так тебе никто не даст! – раздался голос Андрея Андреевича. – Ты думаешь, мне деньги дают ни за что? И мне не надо ничего делать?

– Я не хочу! – услышала я детский голос, полный отчаяния.

– Тебе денежки нужны, а? – спросила «лохматая голова».

– Да-а-а, – протянул детский голосок сквозь всхлипывания.

– Почему же ты тогда не хочешь работать? – прогремел совсем неласковый голос Андрея Андреевича.

– Мне больно! – пропищал голосок.

Я не знала, что мне делать, и тихонько вернулась к двери кабинета фотографа и громко постучала.

– Андрей Андреевич! – окликнула я.

Соседняя дверь отворилась, и оттуда вышел фотограф с каким-то платьем в руках.

– А! Павлина! Здравствуйте, здравствуйте! – расплылся он в слащавой улыбке. – А я уже вас заждался!

Он открыл кабинет и сказал:

– Прошу вас! Сегодня я приготовил для вас очаровательный образ! Ваши волосы будут смотреться великолепно на фоне этого золотистого платья. Я задумал сделать фото в осенних тонах. Знаете, я очень долго думал, какое название дать своей, как я считаю, гениальной, работе. И решил после долгих мучительных раздумий бессонными ночами, что идеально подойдет название «Осень». Не та осень, когда все увядает и теряет свою изначальную красоту, а осень золотая, играющая всеми красками, начиная со светло-желтой…

«Тянет время, – подумала я. – Может, мне не стоило обнаруживать себя, а надо было сразу позвонить Юре?»

– Мне уже можно переодеваться? – прервала я его восторженную речь.

– Да-да, конечно! Сегодня можете не спешить. Мне понадобится минут десять-пятнадцать, чтобы подготовить декорации в студии.

– Сегодня будут декорации? Неужели? – спросила я с легкой иронией в голосе.

– Да! Сегодня, именно сегодня будут декорации, – сказал фотограф, явно на что-то намекая. – Кстати, вы не забыли принести свой паспорт?

– Нет, не забыла, – сказала я и протянула ему паспорт.

Андрей Андреевич буквально выхватил его из моей руки и шагнул к двери.

– Вы переодевайтесь, а я… я отправлю его копию по факсу, – сказал он, открывая дверь.

– Но факс же здесь! – Я кивнула в сторону рабочего стола.

– Я сейчас… я сейчас вернусь, – сказал Андрей Андреевич и, выйдя из кабинета, закрыл меня в нем на ключ.

«Странно! – подумала я. – Он никогда раньше не закрывал меня». Но времени на размышления было мало, и я схватила два первых попавшихся диска и включила компьютер. Сомнений не осталось. На этих дисках тоже была детская порнография. Я сунула диски в сумочку и начала переодеваться. Платье было дурацким. Оно совершенно не подходило к образу девушки-осени, а больше подошло бы какой-то средневековой даме бальзаковского возраста, но для меня это было уже не важно. «Пройдет каких-то полчаса, и все закончится, а я больше никогда не увижу этого извращенца», – успокоила я себя и уверенно застегнула молнию на спине.

– Тук-тук! – послышался за дверью голос Андрея Андреевича. – Можно войти?

– Входите!

– Очень хорошо! Нет, великолепно! – воскликнул он, даже не взглянув на меня.

От меня не укрылось, что фотограф сегодня сильно нервничал. Но я, не чувствуя никакой опасности, спросила:

– Так мы идем работать?

– Да-да, пожалуй, – пробормотал он и добавил: – Идемте.

Я, подобрав подол платья, пошла по коридору в его «студию». Андрей Андреевич открыл дверь и вошел первым. В комнате я не увидела ничего нового, никаких декораций не было, и я уже открыла рот, чтобы задать вопрос фотографу, как в дверь вошли два здоровенных парня и бросились ко мне. Не успела я и пикнуть, как мой рот уже был заклеен скотчем, а руки связаны сзади. И тут я поняла, что попала в ловушку. В какую, я еще не знала, но меня мгновенно охватили дикий страх и отчаяние. Я хотела закричать, однако смогла издать только глухое мычание. И тогда я бросилась к двери, отталкивая двух здоровяков, но моя жалкая попытка сбежать оказалась тщетной. Сильные руки отшвырнули меня от двери, и я полетела в угол «студии». Глазами, полными слез, я с надеждой посмотрела на Андрея Андреевича. Он стоял, скрестив руки на груди, и смотрел на меня с надменной улыбкой.

– Что смотришь, Афродита-Весна-Осень? Глупая девушка, ты и вправду поверила, что я поражен твоей красотой?

Я кивнула, и слезы покатились по щекам. Я действительно была согласна с тем, что я полная дура, и меня жутко пугала неизвестность. Я не знала, зачем я им понадобилась и что они хотят со мной сделать.

– Меня как нормального человека интересуют только деньги. А ты, девушка-Осень, стоишь гораздо больше, чем твое личико на обложке журнала, – сказал Андрей Андреевич и обратился к парням: – Забирайте ее, пока никто не нагрянул.

Они молча схватили меня под руки и, оторвав от земли, потащили по коридору за фотографом. Тот открыл ключом какую-то дверь, и я поняла, что меня потащат в незнакомое мне помещение. Я перестала извиваться, словно уж, и, широко открыв от ужаса глаза, пыталась сообразить, куда ведут узкие, мрачные и полутемные коридоры. Открылась еще одна дверь, и, прежде чем затолкнуть меня в ее темную пасть, один из парней сжал мое предплечье до боли, а второй достал шприц с какой-то мутноватой жидкостью. Игла пчелиным жалом мгновенно впилась мне в вену.

– Смотри не переборщи, – глухо, словно из-за стены, прозвучал мужской голос.

– Делай свое дело, а я свое знаю, – отозвался второй мужчина. – Клади ее на матрац, да смотри обложку не испорти.

Мое тело обмякло, и я уже не ощущала ни страха, ни боли. Теперь мне все было безразлично, хотелось только прилечь и отдохнуть.

– Пора шефу звонить, – сказал кто-то рядом, а я в блаженстве прикрыла глаза и почувствовала, что отключаюсь от этого мира…

Подвал

Я потеряла счет времени, находясь в полной темноте. Здесь было невозможно понять, день сейчас или ночь, утро или вечер. Мне казалось, что я нахожусь в этом жутком, вонючем подвале, на старом матрасе, целую вечность. Я постоянно пребывала в состоянии полузабытья, наверное, от уколов, которые мне периодически делали. Я решила, что это какие-то транквилизаторы или наркотики. Возможно, это было просто снотворное.

Иногда дверь открывалась и в глаза больно бил свет, казавшийся мне когда-то тусклым. Заходили все те же парни и приносили поесть. Они сдирали скотч с моего рта, но руки оставляли связанными сзади. Один из них, амбал с большой круглой и бритой головой, кормил меня из ложки, а другой покатывался со смеху.

– Дожился, браток! Телку из ложки кормишь! – Он стал ржать, хватаясь за живот. – Не ожидал от тебя такого! Раньше бабы с тобой, как с младенцем, носились.

– Заткнись, урод! – бросил тот зло своему приятелю, продолжая с отвращением, небрежно и грубо запихивать мне ложку в рот. – Жри, сука, быстрее! Это тебе не в кабаке и не на свадьбе! Открывай хлеборезку!

Я глотала, не чувствуя вкуса. Мне хотелось есть, но еще больше – пить. Они не оставляли мне воду, приходилось довольствоваться тем, что мне вливал в рот этот громила.

– А ты не ржи, – сказал он напарнику. – Твоя очередь сейчас ее на парашу сажать.

– А почему моя? Ты что, опупел?! Я ее прошлый раз на горшок сажал! У тебя от зелья совсем мозги высохли? – возмутился тот, перестав смеяться.

– Значит, опять за лоха меня держишь! Я, получается, и хавку ей в рот запихивать должен, и штаны снимать?!

– Га-га-га! Другой раз ты снял бы эти штаны с огромным удовольствием! Меня и близко не подпустил бы!

– Сама бы сняла, если бы был другой раз. А теперь перед турками будет снимать свои бикини.

– Да-а-а, затр. хают они ее. Я смотрел как-то передачу о порно. Рассказывали, как порнофильмы снимают. Так там бабы по десять часов в сутки работают! Прикидываешь?

– Что, один мужик десять часов с ней кувыркается? Не поверю! Ни за что не поверю! Ты меня разводишь!

– Га-га-га! – опять схватился руками за живот от смеха громила. – Ты совсем тупой, что ли? Баба одна, а мужики разные.

– А-а-а! – протянул его напарник понимающе и бросил мне: – Глотай давай, а то шеф скажет, что я все сожрал, а тебя голодной держу.

– Ну, они там такие бабки за это получают!

– А эту бесплатно затр. хают и выбросят на помойку.

– А что поделаешь? Такова, значит, ее судьба. Нам-то за нее заплатят. Думаю, что прилично отстегнут.

– Нам?! Это Андрей Андреевич солидные бабки получит, а нам только за услуги заплатят.

– Тоже неплохо. Покорми, ширни, на горшок посади – всего-то делов. Работенка непыльная.

– Вот кто бабла отхватит, так это шеф. Прикинь, эту телку туркам продадут, а еще и ту пигалицу.

– Девчушку? Бездомную?

– А кого же еще? Та, наверное, дороже этой стоит.

– Ясный пень! Детская порнуха – это золотое дно. Я по ящику видел передачу, что на ней больше бабла косят, чем на наркоте и пушках.

– Да ну?!

– Я тебе говорю.

– Ни хрена себе!

– Вот так-то! А мы с тобой просто серые мышки. Сегодня у шефа все идет гладко – тебе отстегивают, ты хороший. А завтра что-то не заладится – тебя на нары!

– Что ты мелешь?! Дурак, что ли?

– Я те говорю. Ты думаешь, если все сорвется, он пойдет в тюрьму? Не будь наивным! Ты видел, чтобы менты за это сидели? То-то же! Нас с тобой посадят, а они откупятся. Негоже им честь мундира пятнать!

– Озадачил ты меня, браток.

– Ну, ты же не собираешься от зеленых отказываться?

– Ага! Попробуй теперь откажись! Один раз тебя зацепили – всю жизнь на них пахать придется.

– Вот и паши. А что тебе? Платят исправно. Ни задержек зарплаты, ни сокращений. Все чики-пики!

– Быстрее бы этот теплоход отчалил! А то сидишь в этом подвале, как крыса, от каждого звука шарахаешься!

– Шеф сказал, уже скоро. Будет тебе теплоход.

– Не мне, а ей.

– Не ей, а им. Пигалицу не забывай.

– Как там она?

– Как? Ревет: «Отпустите меня, дяденька, пожалуйста!»

– Да-а! Не завидую я им, – вздохнул громила. – Ну что, поссала? Вставай, штаны надену. Как ты меня уже достала!

– Га-га-га! – заржал тот, что стоял у двери, наблюдая, как его товарищ неумело подтягивает мои штанишки.

– Меня отправят в Турцию? – спросила я и не узнала свой голос. – Зачем?

– Секс-индустрия! – объяснил громила и опять заклеил мне рот скотчем. – Будешь теперь порнозвездой!

– Пришлешь свой фильм нам по блату, по старой дружбе, а? Га-га-га! – снова заржал стоявший у двери.

Я все поняла. Это осознание было для меня, как удар молнии. Представив, что будет теперь со мной и, главное, с моей мамой, я забилась в истерике на матрасе.

«Бедная моя мамочка! – думала я. – Как она все это перенесет? Ей надо делать операцию, а я пропала, исчезла. Господи! Что же мне делать?! Юра, Юра, Юрочка, найди меня быстрее и спаси!»

Я услышала чьи-то шаги, и в мою руку опять вонзилась игла. Снова меня мгновенно охватило безразличие. Перед тем как я провалилась во тьму, передо мной возникло грустное лицо мамы. Она смотрела на меня с укором, а в ее глазах стояли слезы…

Я очнулась от яркого света и зажмурила глаза. Подождав немного, я опять попыталась их открыть, но свет все так же больно резал глаза, и из-за слез я не могла рассмотреть людей, которые суетились в подвале. Первой была мысль: «Это Юра пришел, чтобы вытащить меня отсюда».

– Юра! – хотела позвать его я, но голос пропал. Губы слиплись и запеклись от жажды, в горле пересохло, и язык, казалось, одеревенел. Я повторила попытку: – Юра!

– Вынужден тебя разочаровать, это не Юра, – услышала я рядом знакомый голос.

Борясь с болью в глазах, я прищурилась и увидела… Наумова!

– Очнулась, спящая красавица? – спросил он и растянул большую нижнюю губу в улыбке.

– Валерий Петрович! – пробормотала я, пытаясь понять, как он мог здесь оказаться, но в голове шумело, перед глазами все плыло. – Валерий Петрович, я хочу домой… к маме…

– К маме? – ухмыльнулся он. – Боюсь, что к маме ты не попадешь. Да и зачем? Ты уже большая, самостоятельная девочка.

– Понимаете, у меня мама болеет. Ей предстоит операция… Я… я просто обязана быть рядом с ней, – лепетала я, цепляясь за последнюю надежду. – Я хочу домой…

– Почему же ты не думала о маме, когда начала играть в серьезные, недетские игры со мной? – Валерий Петрович перешел на крик. – Со мной, Наумовым! Ты – мышь сраная! Что ты о себе возомнила? Ты и твой дружок? Почему вам не сиделось спокойно? Не работалось? Не дышалось? Попадется же вот такая гнида, как твой Юра, которому обязательно надо сунуть свой нос в чужие дела и все испортить! Спрашивается, зачем? Скажи мне хоть ты! Скажи!

Наумов больно схватил меня за плечи и стал трясти, отчего мою голову пронзила резкая боль, а в глазах потемнело.

– Простите нас, – прошептала я. – Мы с Юрой уедем и больше вас не потревожим. Никогда.

Наумов оттолкнул меня и рассмеялся.

– Не уедете! Вдвоем вы уже точно никуда не уедете. А вот ты уедешь – это я тебе обещаю. У каждого человека есть ахиллесова пята, и у твоего Юры тоже. Это ты! – Он ткнул в мою сторону толстым и коротким указательным пальцем. – Не было бы у него папы-миллионера, я уже давно раздавил бы его, как вонючего клопа. Но теперь ему будет больно, очень больно! Особенно когда получит по почте порнофильм, где в главной роли будет непревзойденная актриса Павлина! Ой как же ему будет больно!

– Как было больно Васе? – спросила я, поняв, что нет ни малейшей надежды на спасение.

– А вы разве не поняли, что это было предупреждением? Твой Юра не дурак, он прекрасно это понял, но нет, не остановился. А ведь мог бы плюнуть на все и уехать со своей невестой к папочке, под его надежное крылышко. Жил бы там спокойно, был бы при деньгах, имел бы свой бизнес. Так нет же! Возомнил себя непобедимым Рэмбо. Сопляк!

Я попыталась схватиться за соломинку.

– Еще не поздно все переиграть. Если папа Юры миллионер, Юра заплатит вам за мою свободу хорошие деньги. Дайте мне телефон, я позвоню ему, и вы с ним…

– Поздно! – оборвал он меня. – Ты уже продана. А я в двойном выигрыше. Думаю, что через несколько дней твой любимый получит ценную бандероль с интересным, увлекательным фильмом, снятым в прекрасной Турции. В главной роли будешь ты, и твой возлюбленный будет рад до безумия, до потери чувств! Это ведь будет порно! Вот так-то. Это его добьет.

– Не дождетесь! – бросила я зло.

– Дождусь! Я предупрежу его, что, если он не уедет к папочке, этот фильм мои ребята выложат в Интернет с указанием твоей фамилии, а такого позора своей крошки он не вынесет. Вторая моя выгода – я получу за тебя неплохие деньги. Ты ведь знаешь, что живой товар ценится дорого. Вот тогда я окажусь на коне! Это будет мой триумф! Сечешь?

– Сволочь! – крикнула я так громко, насколько мне позволил голос. – И не надейся на свой триумф! Юра все равно меня найдет!

– Даже за морем? – съязвил Наумов.

– Даже в Турции! Ты хоть девчонку пожалел бы, гадина!

– Ну все, разговор окончен. – Наумов обратился к Андрею Андреевичу, стоявшему у двери: – Приведите ее обложку в порядок и подготовьте фото для отправки. Вам же говорили, что не рожа ее нужна, а тело! Тоже мне, специалист!

– Сейчас все оформим. Не волнуйтесь, Валерий Петрович, сделаю в лучшем виде, – засуетился фотограф и кивнул своим мордоворотам: – Подготовьте объект к съемке. Стоите тут, рты пораскрывали!

Парни схватили меня, один из них, смочив тряпочку спиртом, стал стирать с моего лица следы скотча. Затем они начали меня раздевать. Я закричала и попыталась вырваться. Сильная пощечина заставила меня замолчать, и через пару секунд я стояла перед Наумовым полностью обнаженная. Мои руки громилы растянули в стороны, как на распятии.

– Что смотришь? – Я подняла голову и посмотрела Наумову в глаза.

Он спокойно выдержал мой взгляд и дал команду Андрею Андреевичу снимать. Тот направил на меня луч прожектора, а я, крикнув: «Снимай!», зажмурилась и высунула язык.

– Ты что, играться со мной решила?! – заорал взбешенный Наумов. – Открой глаза сейчас же!

Я отрицательно помотала головой, и тут же сильный удар в грудь заставил меня покачнуться, и на миг мне показалось, что я умираю.

«Лучше смерть, чем такое позорное существование», – мелькнула у меня мысль, и мне все стало безразлично.

– Валерий Петрович, – сквозь шум в голове пробился до моего сознания голос фотографа. – Не надо бы так, нужен же товарный вид. Сегодня ведь ее отправляете?

– Сегодня ночью, на «Аргентине», отходит в два ноль-ноль, – ответил Наумов. – Я приеду и сам прослежу за тем, чтобы товар был отправлен.

– Может, не стоит вам светиться? – спросил Андрей Андреевич. – Мало ли что!

– Я сам прослежу за тем, чтобы товар был отправлен, – чеканя каждое слово, повторил Наумов. – Ясно? Ну что вы стоите, жлобы?! Не можете с одной бабой справиться? За что я вам бабки плачу?

Кто-то вылил мне на голову ведро холодной воды. Я пришла в себя и открыла глаза. От холода я стучала зубами.

– И что теперь делать с ее мокрыми волосами? – спросил Наумов.

– Ничего страшного, поверьте мне, – успокоил его фотограф. – Девушка после душа – это очень даже эротично.

Когда защелкал фотоаппарат, я посмотрела на Наумова. У него было совершенно бесстрастное лицо. Меня развернули лицом к стене, и фотоаппарат снова защелкал.

– Поверните ее ко мне лицом, – скомандовал Наумов.

Он подошел ко мне и стал нагло рассматривать мою грудь.

– Маленькая грудь, но красивой формы, – сказал он. – Надо было мне сначала осмотреть тебя, а потом уже назначать цену. Думаю, я немного продешевил.

– Ты сильно продешевил, Наум, – сказала я и плюнула ему в лицо.

Он достал из кармана носовой платок, аккуратно сложенный вчетверо, не спеша вытер лицо и потянулся рукой к моей груди. Я перестала дрожать от холода и брезгливо передернулась, когда его липкие горячие пальцы больно впились в мою грудь. Он ощупал одну, затем другую и ухмыльнулся:

– Я теперь их хозяин, а не твой сопляк Юра. Может, мне передумать и оставить тебя для своих забав?

– Нет уж, лучше в Турцию! – произнесла я сквозь зубы и отвернулась.

– Оденьте ее и сделайте все, что надо, – сказал Наумов и ушел.

Мне дали одежду, я натянула ее на мокрое тело, и тут же мне опять заклеили скотчем рот и стянули руки. И опять игла вошла в вену на руке. Перед тем как отключиться, я подумала, что надо запомнить название теплохода и время его отплытия. Я вспомнила слова мамы о том, что надо жить надеждой до последнего. И я надеялась, что как-нибудь мне удастся сообщить Юре о том, что меня собираются переправить на теплоходе, и он спасет меня.

Это был не сон

Я лежала на матраце в подвале, в полной темноте, совершенно одна, прислушиваясь к каждому звуку наверху. Порой мне казалось, что дверь вот-вот откроется, и я увижу его, своего любимого Юру. Но время неумолимо бежало вперед, а его все не было. Не знаю, на что я надеялась теперь, когда до отправки теплохода остались считанные часы, но я почему-то была уверена, что меня спасут, хотя и понимала, что у меня очень мало шансов выбраться отсюда. Я безутешно беззвучно плакала, думая о маме. Меня больше беспокоила не моя дальнейшая судьба, а что теперь будет с мамой. Мне было горько осознавать, что она столько для меня сделала, а я не оправдала ее надежд. Я была дурой с большим самомнением, раз так легко попалась в ловушку. Мне не хотелось думать о том, что Юра так никогда и не узнает, что со мной случилось. Пройдет время, его боль утихнет, он встретит другую девушку, и она займет в его жизни мое место.

«Почему он не обыщет все фотоателье в этом районе? – думала я. – Сколько их здесь? Пусть десять, двадцать, но не более. Почему же он до сих пор не нашел меня?»

И тут мне пришла в голову мысль, которая мне показалась удачной. «Когда громилы придут меня кормить, надо попытаться уговорить их позвонить Юре, – подумала я. – Пообещаю им за это большие деньги. Неважно, сколько, – столько, сколько они захотят».

Вскоре отворилась дверь, и, когда мои глаза привыкли к свету, я увидела, что громилы пришли не одни. С ними был вездесущий Андрей Андреевич. Сначала меня охватило отчаяние, но потом я подумала, что не имею права лишать себя надежды на чудесное спасение.

– Поднимайся, – скомандовал взбудораженный Андрей Андреевич.

Меня вывели из подвала, повели наверх. Мы прошли по знакомому мне коридору и вошли в кабинет Андрея Андреевича. Щели в жалюзи позволили мне увидеть, что за окном темно.

– Вон чистое белье и одежда, – кивком указал на стопку одежды на стуле фотограф. – Переодевайся. А вон расческа, приведи свои патлы в порядок.

Один из охранников подошел ко мне и рывком содрал скотч со рта, другой чиркнул ножом по скотчу, которым были стянуты мои онемевшие руки.

– Я могу переодеться без вас? – устало спросила я.

– А то мы твои сиськи не видели! – заржал один из громил.

– Мне отсюда не сбежать, – сказала я.

– Конечно, ты не сбежишь. На окне решетки, а за дверью – мы, – сказал второй охранник.

– Оставьте меня на пять минут одну, – повторила я свою просьбу. – Пожалуйста.

– Даю тебе ровно три минуты, – сказал Андрей Андреевич и постучал пальцем по циферблату своих часов. – Это нарушение всех инструкций, но последнюю просьбу даже приговоренных к смерти принято выполнять.

Охранники дружно заржали.

– Считайте, что я смертница, и прошу у вас самую малость – дать мне не три, а пять минут на переодевание. – Я специально говорила медленно, лихорадочно прокручивая в мозгу каждую деталь внезапно возникшего плана спасения. – Я не прошу вас принести из ресторана мидии под икорным соусом или горячий бифштекс с кровью…

– Хватит трепаться! – оборвал меня один из парней. – Переодевайся. Но учти: не успеешь за пять минут – полапаю твои сиськи, как наш шеф. Думаю, что хоть это я заслужил?

– Га-га-га! – схватился за живот второй охранник. – Это за то, что ты ей штаны снимал, когда на парашу садил!

Как только они вышли из кабинета, я бросилась к столу. Ящик был заперт, и я осмотрела стол. Мобильника нигде не было. Тогда я кинулась к компьютеру, который, на мое счастье, был включен. Времени у меня было очень мало, поэтому текст сообщения, который я составила заранее, был коротким. «Спаси! Теплоход «Аргентина», 2.00, Наум. Паша». Это сообщение я отправила Юре на его электронный адрес и письмо сразу же удалила.

– Две минуты прошло! – крикнул мне из-за двери охранник.

– Еще три мои! – отозвалась я и стала быстро переодеваться.

Дверь отворилась в тот момент, когда я застегивала брюки.

– Ты смотри! – хлопнул себя по бедрам охранник. – Мне сегодня непруха! Хотел полапать твои голые сиськи, а ты успела их спрятать!

– Это точно – непруха, – согласилась я, думая о том, что теперь могу надеяться только на то, что Юра успеет прочесть мое сообщение до отправки теплохода.

– Присядем на дорожку, – предложил Андрей Андреевич. – На удачу. Примета есть такая.

Они сели на стулья и притихли, а я хотела было спросить о девчонке, но, опасаясь, что могу ей этим навредить, промолчала. «Возможно, они все-таки ее отпустили», – подумала я, особо на это не надеясь.

– Пора, – сказал Андрей Андреевич и поднялся первым.

Мне опять заклеили рот и связали руки за спиной. Когда меня вывели на улицу, я, вдохнув свежий, пьянящий весенний воздух, зашаталась и чуть не потеряла сознание. Сильные руки подхватили меня и грубо затолкали в машину. За руль сел Андрей Андреевич, и машина бесшумно покатилась по гладкому асфальту, унося меня в неизвестность.

«Вот если бы ГАИ остановила автомобиль для проверки!» – мысленно взмолилась я и до боли в глазах стала всматриваться в темноту на обочинах. Но мы выехали за город, так и не встретив гаишников. Автомобиль остановился, и Андрей Андреевич сказал:

– До порта отсюда рукой подать. Пора. Только смотри не переборщи. Надо, чтобы сама дошла, не нести же ее на руках!

Охранник сделал мне укол быстро и профессионально. Когда мы поехали дальше, перед моими глазами дорога впереди стала раздваиваться, а белая разделительная полоса на ней запрыгала влево-вправо. От этого закружилась голова, и я прикрыла глаза.

«Юра, Юра, ты опоздал…» – мелькнула мысль.

Я была в полузабытьи, когда открыла глаза и увидела перед собой много вооруженных людей в форме и масках, грубо вытаскивающих из автомобиля Андрея Андреевича и охранников. Как сквозь сон, до моего сознания доносились крики, и я увидела, как, щелкнув, застегнулись наручники на запястьях моих мучителей. Я искала глазами в этой людской суматохе одного-единственного человека – Юру. Чьи-то сильные руки вытащили меня из машины, осторожно отлепили скотч со рта и освободили руки, но ноги отказывались меня держать, и я почувствовала, что падаю. Другие руки не дали мне упасть, они подхватили меня и куда-то понесли. Я с трудом открыла тяжелые веки и увидела рядом родное лицо.

– Юра! – прошептала я, не веря своим глазам.

«Это галлюцинации или сон», – подумала я и опять закрыла глаза. Уловив такой знакомый и родной запах, я их открыла. Это был не сон. Это был мой Юра!

– Юра… ты успел… – то ли прошептала, то ли подумала я.

Я не слышала, ответил ли он мне что-либо, но это было не важно. Я еще успела подумать, что теперь я в надежных руках и самое страшное уже позади. Невероятная усталость охватила меня, и я отключилась…

Возвращение

Я проснулась, но, как это иногда бывает, мне не хотелось открывать глаза, вставать с постели, суетиться, куда-то бежать… И тут внезапно я вспомнила все последние события, и мне стало страшно. «Может, это был сон? Сейчас я открою глаза и увижу только темноту… Нет, лучше не просыпаться, а уснуть опять и увидеть продолжение чудесного сна», – подумала я и, не открывая глаз, повернулась на бок и попыталась опять уснуть. Но мои руки не были связаны сзади, и я поднесла их к губам и провела по лицу кончиками пальцев. Ненавистного скотча не было. «Значит, это был не сон», – сделала я вывод и решилась открыть глаза. Первое, что я увидела, было лицо мамы. Сразу же душу наполнило чувство радости и нежности.

– Мама! – Я протянула руки и потрогала ее волосы, все еще не веря, что не сплю. Они были не из сна. Передо мной была моя милая мамочка со слезами на глазах и счастливой улыбкой. – Мамочка!

– Доченька моя! – Это прозвучало, как самая прекрасная мелодия в мире.

Я обхватила ее за шею и, уткнувшись в кудрявые пушистые волосы, расплакалась, как маленькая девочка, нечаянно обидевшая маму, а теперь горько раскаивающаяся в этом.

– Прости, прости меня, мамочка! – шептала я, покрывая поцелуями ее волосы и лицо, мокрое от слез.

– Что ты, что ты, Павлинка! Не надо плакать, моя девочка. – Мама гладила меня по волосам. – Все уже позади, и я с тобой. Успокойся. Давай не будем плакать. Не надо плакать. Только не плачь, – твердила мама.

– А ты почему тогда плачешь? – спросила я, улыбнувшись.

– Потому что ты плачешь. А вот ты успокоишься, и я не буду плакать.

– Хорошо. – Я нашла в себе силы оторваться от мамы и вытерла с ее лица слезинки. – Видишь, я уже не плачу.

– Вот и умница, вот и хорошо, – говорила мама, поправляя подушку и укладывая меня в постель, точно так же, как делала это, когда я была маленькой. – Полежи, отдохни, наберись сил. Ты еще очень слаба.

– А где мы? – Только теперь я осмотрелась и поняла, что нахожусь в больничной палате.

– Пока в больнице. Но это ненадолго.

– Сейчас уже день. Тогда была ночь, так ведь?

– Да. Тебя освободили этой ночью и привезли сюда, в больницу, – объяснила она.

– Юра? Меня освободил Юра?

– Не только он. Юра руководил операцией по твоему освобождению.

– Я была одна? Девочку освободили?

– И тебя, и девочку освободили. Она была в другой машине. А еще арестовали какого-то милицейского начальника. Мне Юра говорил, как его зовут, но я уже забыла.

– Наумов? Такая у него фамилия?

– Вроде бы такая. Об этом уже весь город гудит. Утром вышли местные газеты со статьями об операции. И как эти журналисты успевают все пронюхать?

– А девочка где?

– В детском отделении.

– С ней все в порядке?

– Я не знаю. – Мама пожала плечами. – Думаю, врачи о ней позаботятся.

– Мамочка, как ты жила без меня? – Я взяла обеими руками ее тонкую руку и стала ее поглаживать.

– Я очень переживала за тебя – этим все сказано.

– В розыск подавала? – улыбнулась я.

– Конечно. Тебя искали везде.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила я, заметив, что ее лицо еще больше осунулось, похудело, нос заострился, а губы были бледнее, чем раньше.

– Уже нормально. Все хорошо.

– Нам надо срочно идти домой и готовить тебя к операции.

– Не волнуйся за меня. Юра возил меня в клинику, и я сдала все анализы. Я не хотела туда ехать, но он настоял, и я сдалась. Мне было страшно даже подумать, что я тебя никогда не увижу. Зачем мне тогда операция? Зачем жить? Но Юра сказал, что надо прооперироваться, чтобы были силы искать тебя и ждать. Я подумала, что он прав, и согласилась. Я верила, я знала, что мы тебя найдем. Надежда не покидала меня ни на миг.

– Что сказал профессор?

– Операция необходима, и меня прооперируют, как и договаривались, двадцатого мая.

– Он надеется на благополучный исход?

– Конечно, милая, конечно. А как же иначе? – Мама улыбнулась, но в глубине ее глаз скрывалась печаль.

– Прости меня, что заставила тебя волноваться.

– Давай больше не будем об этом говорить, по крайней мере пока, – попросила мама. – Главное, что скоро ты опять будешь дома.

– Мамочка, а где Юра? – задала я вопрос, вертевшийся у меня на языке в течение всего нашего разговора.

– Наверное, на работе. Сама понимаешь, что сейчас там у них творится. Думаю, и вверх глянуть некогда.

– Ты права, – согласилась я. – Но я так хочу его увидеть! Если бы ты знала, как мне было плохо без вас!

– Не переживай, он обязательно скоро прибежит. Нет, не прибежит, а прилетит на крыльях любви. Как же к такой красавице не прилететь?

Договорить нам помешал вошедший в палату доктор. После того как он тщательно меня осмотрел, медсестра поставила мне капельницу. Потом пришел психолог, но от его услуг я отказалась. Вскоре после него пришли работники милиции и прокуратуры, которым мне пришлось рассказать все, что со мной произошло, дважды. За ними шумной гурьбой ввалились мои одногруппники, потом снова зашел доктор. Я была рассеянна и на вопросы отвечала невпопад. День подходил к концу, а Юры до сих пор не было, и я не на шутку встревожилась. Я даже искала его глазами в больничном коридоре, когда кто-нибудь открывал дверь. Мне хотелось, чтобы этот суматошный день быстрее закончился, чтобы меня оставили в покое и не смотрели на меня, как на найденную археологами при раскопках древнюю реликвию.

– Я хочу домой, – устало сказала я маме, когда мы наконец-то остались одни. – Доктор пообещал назначить мне лечение, а лечиться я буду дома.

– Я тебя понимаю, но хоть до завтра ты можешь здесь полежать?

– Не могу. Я хочу прийти домой, принять душ и отдохнуть. Поговори, пожалуйста, с лечащим врачом, пока он еще на работе.

– Хорошо, – нехотя согласилась мама. – Но учти: я ничего тебе не обещаю. Я просто передам ему твою просьбу и выслушаю его мнение.

– Так и сделай, – сказала я.

Мама вышла из палаты, и я, оставшись одна, погрузилась в раздумья. Их прервал внезапный, тихий, но настойчивый стук в дверь.

– Открыто! – крикнула я, теряясь в догадках, кто еще пришел меня навестить.

Дверь резко распахнулась, и я увидела Юру с букетом розовых роз в руке.

– Юра! Юрочка! – Я приподнялась на кровати, и каждую клеточку моего тела омыло теплой волной счастья. – Наконец-то!

Юра порывисто подошел ко мне, быстро и холодно чмокнул меня в щеку и подал букет.

– С возвращением! – сказал он.

Но это было произнесено сухо, без радости, совершенно не так, как я ожидала.

– Юрочка, милый, как мне тебя не хватало! – начала я и замолчала, увидев, что он отвел взгляд.

Юра положил на тумбочку у кровати мой ежедневник, провел по нему ладонью.

– Извини, но мне пришлось взять его у Алевтины Викторовны. Благодаря тому, что в нем была визитка фотографа, мы тебя нашли, – сказал он, глядя на ежедневник.

– А сообщение? Ты прочел мое сообщение?

– Да. Я успел прочесть его вовремя, – ответил он без всяких эмоций в голосе. – А это твой паспорт.

Он положил паспорт рядом с блокнотом.

– Юра, я… я… Я тебя не узнаю, – произнесла я дрожащим голосом, готовая расплакаться.

– Извини. Мне надо бежать, – сказал он, и эти слова больно отозвались в моем сердце.

Я была потрясена и ничего не понимала. Меня словно парализовало, а в глазах застыли слезы от обиды. Юра резко развернулся и пошел к двери.

– Юра! – окликнула я его, и он замер перед открытой дверью.

Он медленно повернулся, словно принимая в этот момент очень важное решение. Я почувствовала, что сердце на миг остановилось в моей груди. Он поднял голову, и наши взгляды встретились. Я увидела в его синих и бездонных глазах столько невысказанной печали, что по коже побежали мурашки. Его губы слегка приоткрылись, и я, понимая, что он пытается мне что-то сказать, боялась даже дышать, чтобы не пропустить ни одного слова. Но сказал он явно не то, что намеревался:

– Будь счастлива! Мне пора.

Развернувшись на каблуках, Юра почти выбежал из палаты и хлопнул дверью.

Мое сознание затуманилось, и в мозгу с космической скоростью пролетало столько всевозможных мыслей, предположений, версий, что я отчаялась выудить из этой каши какое-либо объяснение и опустила отяжелевшую голову на подушку. Я ничего не понимала. Я совершенно ничего не понимала!

Когда в палату тихо вошла мама, я все еще пребывала в прострации. Она начала мне рассказывать о разговоре с доктором, но, увидев мои пустые, ничего не видящие глаза, осторожно спросила:

– Что случилось, доченька?

Я не могла говорить. Я просто не знала, что ей ответить.

– Я сейчас позову врача.

– Не надо, – сказала я и испугалась своего голоса. Он был глухим и чужим. – Не надо врача.

– Тогда скажи мне, кто тебя так… так расстроил, – попросила она, бросив взгляд на букет роз, выпавший из моих безвольно поникших рук.

– Юра. Приходил Юра, – выдавила я из себя и проглотила комок, застрявший в горле.

– Ну так это же хорошо! – Мама тоже ничего не понимала.

– Это хорошо, – эхом повторила я ее последние слова.

– Вы поссорились? Он тебя обидел?

– Нет, – ответила я, глядя на потолок и рассматривая трещину, похожую на рога оленя.

– Но что-то же здесь произошло?

– Мама, в его глазах я увидела прощание.

– Ну что ты такое говоришь, доченька! Какое прощание? Это тебе показалось. Такого просто не может быть!

– Знаешь, мама, так смотрят только тогда, когда расстаются.

– Если допустить, что он решил с тобой расстаться, то он сказал бы тебе об этом.

– Он сказал обо всем глазами, – отрешенно произнесла я. – Но я не знаю почему. Что произошло? В чем моя вина? Что с ним?

– В общем так. Не хочу я больше ничего слышать. Сейчас же бери телефон и звони ему. Возражения не принимаются.

– Не буду, – заупрямилась я.

– Будешь! Я настаиваю, ты должна сейчас же позвонить. Не надо мучить себя… и меня тоже, – решительно сказала мама и протянула мне мобильник.

Я набрала номер Юриного телефона и горько усмехнулась.

– Ну что? – нетерпеливо спросила мама.

– Абонент недоступен.

– Значит, у него важное задание, и он отключил телефон. И нечего тут распускать сопельки. Давай собирайся, поедем домой.

Мама взяла мой ежедневник и паспорт, положила их в свою сумочку и быстрым движением застегнула на ней молнию.

– Поедем. Я, наверное, совсем тебя замучила, – сказала я и начала переодеваться.

– Вот и прекрасно. Внизу нас уже ждет такси. Поторопись!

…Я переступила порог нашей квартиры с таким ощущением, будто вернулась с того света. В подвале я вспоминала наш дом и порой теряла надежду вновь вернуться сюда. Каким же родным казалось мне все здесь теперь! Хотелось дотронуться до гладкой поверхности своего старого полированного рабочего стола, погладить скрипучий диванчик. Но прежде всего надо было принять горячий душ и смыть с себя грязь, оставшуюся после произошедшего за последние дни.

– Интересно, а чем здесь так вкусно пахнет? – спросила я, уловив запах жареной картошки, доносившийся из кухни.

– О! Павлинка! – воскликнул выглянувший из кухни сияющий Степан Иванович. – С возвращением!

Я подошла к нему, обняла за шею и прижалась лицом к его колючей щеке.

– Степан Иванович, если бы вы знали, как я рада вернуться домой!

Он по-отцовски нежно провел рукой по моим волосам.

– Все хорошо. Теперь все будет хорошо. А я уже ужин приготовил для вас. Не знаю, как на вкус, но запах соблазнительный. На первое у нас борщ…

– Спасибо вам, дорогой вы наш! – сказала я. – Но сначала я хочу как следует помыться и переодеться. А потом мы все сядем за стол и я все вам расскажу. Все, до мельчайших подробностей.

…Весь вечер я пыталась дозвониться до Юры, но абонент все так же был недоступен. Мне не оставалось ничего другого, кроме как по настоянию мамы лечь спать.

– Мамуль, можно я буду спать с тобой? – спросила я.

– Конечно, милая.

Все было, как в далеком детстве. Рядом была мама, я чувствовала ее тепло, вдыхала запах ее волос, слышала ровное дыхание. От этого на душе стало спокойнее, и у меня появилась надежда, что теперь все будет хорошо, иначе быть не может.

«Утром придет Юра, и все будет, как раньше, – подумала я, засыпая. – Нет, теперь будет намного лучше. Я заслужила счастье. Счастье и любовь…»

Я спала долго, словно сильно устала после тяжелой физической работы. Проснувшись и убедившись, что нахожусь дома, я переворачивалась на другой бок и предавалась сну.

– Соня, вставай! Уже время обедать, а ты все спишь, – тихо сказала мама, заглянув в спальню.

Я открыла глаза, увидела маму в дверном проеме, улыбнулась ей и сладко потянулась.

– Какое блаженство! – сказала я. – Спать, сколько хочешь, проснуться и увидеть родные стены – это счастье. Никогда не задумывалась об этом раньше. Надо же! Все то же самое, но воспринимается совсем иначе.

– Надо всегда ценить то, что имеешь. Это особый дар, и не все это понимают.

– И что у нас сегодня на завтрак?

– Выбирай по своему вкусу. У нас сегодня меню, как в престижном ресторане.

– Юра не звонил? – спросила я, хотя знала ответ. Если бы он позвонил, это была бы первая новость, которую сообщила бы мне мама.

– Пока нет. Наверное, решил дать тебе возможность отоспаться.

– Это плохо. Придется мне самой его потревожить, – сказала я, потянувшись к телефону.

С душевным трепетом, ожидая услышать родной голос, я поднесла телефон к уху, но вскоре разочарованно его опустила. Абонент был все так же недоступен.

Я делала вид, что голодна, и пыталась съесть хоть по маленькому кусочку, хоть по ложке всех разнообразных блюд, с такой любовью приготовленных мамой и соседом, но не чувствовала их вкуса.

– А вот это попробуй, – говорила мама, накладывая мне в тарелку очередной салат. – Это новый рецепт. Салат называется «Королевский». Мы с тобой его еще ни разу не делали. Догадайся, что я сюда положила?

Я механически прожевала салат и посмотрела в тарелку. Хорошо были видны зерна кукурузы.

– Кукурузу, – ответила я.

– Ответ правильный, но надо назвать главный компонент.

– Не могу понять, – сказала я, размышляя о том, что могло случиться с Юрой.

– Сдаешься?

– Сдаюсь.

– Печень куриная! Неужели ты не догадалась? – оживленно говорила мама.

– Мамуль, все было очень вкусно. Спасибо тебе и спасибо Степану Ивановичу. Вы у меня самые лучшие!

– Ты так мало поела! Даже не все попробовала. У нас есть еще десерт.

– Мне надо съездить в институт. А потом я вернусь, и мы продолжим дегустацию. Хорошо?

– Но зачем тебе ехать туда именно сегодня?

– Не волнуйся. Я быстренько. Туда и обратно. А потом мы опять будем с тобой вместе, – сказала я, вставая из-за стола. – Не мой посуду. Я вернусь и наведу здесь порядок.

– Поезжай, если надо, – сказала мама и стала убирать со стола.

Но поехала я не в институт, а к Юре домой. Я просто устала теряться в догадках и решила узнать правду. «Если ты меня разлюбил и нашел другую, то скажи мне это честно», – репетировала я по дороге свою речь. А потом подумала, что Юру действительно могли послать куда-то на задание в другой город. Он мог потерять телефон или просто не имел возможности позвонить. «Но почему же он был так холоден при встрече? Мы были одни, я вернулась, можно сказать, из рабства, но он был этому не рад. Почему?» – опять лезли мне в голову навязчивые мысли.

«Как бы то ни было, но я должна знать правду», – эту фразу я решила сказать, как только его увижу. Она пришла мне в голову, когда я уже поднималась по ступенькам к двери его подъезда. Я вытащила из кармана связку ключей, на которой был и ключ от квартиры Юры. Медленно поднесла его к замочной скважине, вслушиваясь в тишину за дверью, но тут же резко отдернула руку и нервным движением сунула ключи обратно в карман. «Он может быть дома не один, а я ворвусь самым наглым образом», – мелькнула мысль, от которой у меня задрожали коленки, и я протянула руку к черной кнопке звонка.

И в этот момент распахнулась дверь напротив и появилась Инесса Владимировна в своем неизменном виде: широко улыбающаяся, с бигуди надо лбом и мусорным ведром в руке. Не знаю почему, но на этот раз я ей искренне обрадовалась, словно встретила старую подругу после долгой разлуки.

– Здравствуйте, Инесса Владимировна!

– Павлиночка, добрый день! Я все знаю о вас. Бедная вы, бедная! И кто бы мог подумать, что у нас в городе такое творится? Да еще кто всем этим заправлял! Сама милиция! Ужас какой-то! – Инесса Владимировна сделала большие глаза и покачала головой. Ее густо накрашенные черные брови поползли на лоб. – И как после этого обращаться в милицию за помощью? Я, конечно же, не могу сказать ничего плохого про таких порядочных людей, как Вася и Юра. Кстати, я спросила Юру, куда он мчится, а он поцеловал меня в щеку и ничего не ответил.

– Когда он… умчался? – спросила я, чувствуя, как по спине пробежал неприятный холодок.

– А вы не в курсе? Ничего не знаете?

Мне удалось мужественно выдержать мхатовскую паузу.

– Вчера вечером собралась я вынести мусор, – начала Инесса Владимировна вполголоса и подошла ко мне ближе. – Я, знаете ли, очень не люблю оставлять мусор на ночь в доме. И хотя, я слышала, нельзя выносить его после захода солнца, но вонь в квартире, тараканы и все такое… Так вот, взяла я, значит, ведро и выхожу на площадку. И вижу Юру. Он стоял у своей двери и запирал ее. А рядом с ним – большая дорожная сумка.

– Сумка? – переспросила я дрожащим голосом.

– Представьте себе! Большая такая сумка, черная с красным, сверху молния, а сбоку – карманчик. Знаете, Павлинка, у меня очень хорошая зрительная память, да и вообще я на память не жалуюсь…

– И что? Что было дальше? – нервничая, поторопила я соседку.

– Ну, я, как полагается, сказала ему: «Добрый вечер, Юрочка», а он поздоровался и берет в руки сумку. Я посмотрела на него, а он какой-то весь… не такой, как всегда.

– А какой?

– Невеселый. Видимо, чем-то очень расстроен. Знаете, Павлинка, я его ни разу таким не видела. Сначала я подумала, что это все последствия его нервной работы. К тому же мы все так переживали, когда вы исчезли.

– А Юра? Он переживал?

– Еще как! На нем лица не было! Ходил, как тень. И нервный такой был, измученный. Оно и понятно. Наверное, переживал сильно, плохо питался, по ночам работал. А плохое питание и недосыпание, как принято считать, обычно приводят к нервному стрессу и даже депрессии…

– Вы его спросили о чем-то?

– Ну что вы! Это было бы очень нетактично с моей стороны. Я его поздравила с тем, что он сумел вас найти и освободить. Бедное дитя! Страшно даже подумать, что могло бы случиться с вами, не успей он вовремя…

– А потом? Что было потом? – перебила я ее, забыв о правилах приличия. – Он сказал вам, куда идет?

– Потом я спросила, надолго ли он уезжает. Не могла же я спросить прямо: «Куда вы едете, Юра?» Он посмотрел на меня так грустно, что я никогда не забуду этот взгляд, потом подошел ко мне и сказал одно-единственное слово… Вы знаете, бывает, обронит человек одну фразу – и не надо произносить тирады…

– Какое? Какое слово? – Я схватила Инессу Владимировну за руку и стала ее трясти.

– Навсегда. Он сказал именно это слово – навсегда. Да! Так и было!

– И все? – спросила я, чувствуя, как перед глазами все поплыло, а внутри что-то оборвалось.

– Почему все? Я же не закончила. Потом он поцеловал меня в щеку и сказал: «Вы самая лучшая соседка, Инесса Владимировна!» Хотите – верьте, Павлиночка, хотите – нет, но именно так он и сказал.

– А потом? – глухо спросила я.

– Потом он схватил сумку и быстро побежал вниз. Я крикнула ему вдогонку: «Как чувствует себя Павлинка?», он мне ответил: «С ней все нормально».

– И все?

– Нет. Это еще не все! – Инесса Владимировна подняла указательный палец и задрала нос вверх.

– Не все?

– Он на миг остановился и помахал мне рукой. Вот так! – Она подняла руку и продемонстрировала прощальный жест. – Теперь все!

– Значит, его нет дома, – произнесла я задумчиво. Наверное, в этот момент я выглядела ужасно глупо.

– Конечно же нет! Простите, а он с вами… Он заезжал попрощаться?

Я отрицательно помотала головой.

– Значит, его послали на важное задание!

– С большой сумкой? Навсегда? – с иронией сказала я и добавила: – Спасибо вам, Инесса Владимировна, за интересный рассказ. Мне пора. Я пойду.

– Я ничего не понимаю! – Женщина развела руки в стороны.

– Я тоже, – буркнула я и, забыв попрощаться, потащилась вниз, ступенька за ступенькой, оставив Инессу Владимировну в полном недоумении.

Я добиралась домой в состоянии исступления. Переступив порог нашей квартиры, я бросилась на диван и, перестав себя контролировать, горько, безутешно зарыдала.

– Что случилось?! – Мама кинулась ко мне, но душевная боль разрывала меня изнутри, и я не могла ничего сказать, лишь судорожно сжала подушку и уткнулась в нее лицом, заглушая рыдания.

Когда поток слез иссяк, я оторвала мокрое от слез лицо от спасительной подушки и с болью в сердце выдавила:

– Он уехал. Он бросил меня.

– Этого не может быть! Просто не может быть! – сказала мама, вытирая следы слез с моего лица. – Это неправда.

После сильного потрясения я будто отупела. Упавшим, тусклым голосом я передала маме разговор с Инессой Владимировной.

– Чтобы человек сделал такой решительный шаг, должна быть какая-то веская причина, – сказала мама.

– Я знаю одно: он трус. Даже если он разлюбил меня или встретил другую, то должен был объясниться, а не убегать из дома тайком. Значит, я ошиблась в нем. Он просто поступил не по-мужски и даже не по-человечески.

– Я не верю, что Юра нашел другую, что струсил, что сбежал. Я просто в это не верю! – стояла на своем мама. – Здесь что-то не так.

– Придется поверить. – Я горько усмехнулась.

– Мне кажется, что тебе надо позвонить его матери. Может, она заболела и Юра временно переехал к ней.

– Временно навсегда? Не тешь себя, мама, и меня надеждой. Ксения Ивановна живет недалеко от него, в соседнем квартале.

– Возьми телефон и позвони ей, – настаивала мама. – Может, тогда мы расставим все точки над «і».

– У меня нет номера ее телефона, – отрешенно произнесла я, вспомнив, что действительно до сих пор в моем телефоне не было ее номера.

– Тогда поезжай к ней! Хочешь, мы поедем вдвоем и все узнаем?

– Не хочу. Я никуда не поеду. Мамочка, подумай сама, если бы Юра хотел мне что-то сказать, объяснить, попрощаться, он бы сам приехал сюда. Но он почему-то уехал, ничего не объяснив. Это называется «уйти по-английски»?

– Что бы ты мне ни говорила, я никогда не поверю, что Юра трус, – твердо заявила мама. – Вот увидишь, пройдет совсем немного времени, и все тайное станет явным.

– Только зачем мне это тогда? Ведь будет еще больнее.

– А может, наоборот? Может быть, когда все прояснится, тебе станет легче?

– Я не знаю, что будет потом. Сейчас я знаю одно: Юра струсил и сбежал. А еще я знаю, что любила его и буду любить всю оставшуюся жизнь, где бы он ни был и с кем бы он ни был. Пусть даже он трус, но он сделал мою жизнь светлой, яркой, радостной…

– Не надо говорить о Юре в прошедшем времени.

– Он не в прошедшем времени. Время остановилось, значит, он навсегда будет жить в моем сердце.

Мама прилегла рядом и обняла меня.

– Доченька, помни одно: ты не должна падать духом, никогда, ни при каких обстоятельствах. Юры сейчас нет рядом, но пусть тебя не оставляет надежда.

– Надежда? На что?

– На то, что просто произошло неприятное недоразумение. Скоро все выяснится и станет на свои места. Не живи прошлым – оно убивает, и оставь в сердце место для Юры. Для него и для надежды. Помнишь, когда мы жили в селе и ты одевалась не так, как все твои одноклассники…

– Я просто была Гадким утенком, – улыбнулась я, вспомнив свои детские ощущения с горьким привкусом.

– Что тогда тебе помогло не стать глупой, ленивой, безразличной?

– Надежда на лучшую жизнь после окончания школы.

– Вот видишь! Если бы ты потеряла веру в то, что эта лучшая жизнь настанет, то… неизвестно, чем бы все это закончилось.

– Да. Я верила в сказку, верила в чудесное превращение Гадкого утенка в прекрасного лебедя.

– И все получилось, как в сказке. Потому что ты верила. Самое главное – никогда не терять надежду, иначе сама жизнь потеряет смысл.

Прекрасная нимфа

Я проснулась тогда, когда первые веселые лучики яркого солнца бесцеремонно заглянули в мою комнату и затанцевали по стенам, моей постели и по лицу. Зажмурившись, я отвернулась в сторону, позволив лучикам понежиться несколько минут на моей еще теплой, смятой после сна подушке, а сама вскочила с постели и поймала ногами вечно пытающиеся ускользнуть тапочки. Залитая ярким солнечным светом комната, доносящийся с улицы шум первых троллейбусов, свежий утренний ветер-шалунишка, тайком пробравшийся в приоткрытое окно, – все это придавало оптимизма и хорошего настроения, несмотря на удручающий финал вчерашнего вечера.

Из комнаты мамы не доносилось никаких звуков, и я тихонько прошла в кухню и поставила чайник на плиту. Сделав пару бутербродов с сыром и ветчиной, я дождалась, пока чайник запыхтел, как старый паровоз, и из его носика устремилась вверх тоненькая струйка пара. Опустив на дно чашек пакетики чая «Липтон», я залила их кипятком. Размешивая в чашке сахар, я специально звенела ложкой, чтобы мама услышала этот мелодичный звук и пришла в кухню составить мне компанию, но в спальне по-прежнему царила тишина. Рука потянулась за бутербродом, но на полпути остановилась. Я подумала, что будет приятнее и привычнее позавтракать с мамой, и решила заглянуть в спальню.

– Мамочка, я не пойму, тебя зовут Аля или Соня? – спросила я, увидев, что мама лежит на боку, ее волосы рассыпались по подушке, а игривые солнечные лучи сделали их огненно-рыжими. Тонкий плед был отброшен в сторону, и я залюбовалась ее красивым телом, которое выглядело очень соблазнительным в розовой ночнушке и кружевных трусиках.

Подойдя ближе, я заметила, что ее кожа очень бледная, а тело – странно неподвижное. Страшная догадка пронзила меня, и по спине пробежал холодок. Я бросилась к маме и дотронулась до ее безвольно поникшей руки с посиневшими ногтями. Она была холодной.

– Мама! – вскрикнула я и отдернула руку.

Автоматически приложив пальцы к ее шее, я не нашла пульса и все поняла. Все еще не веря в произошедшее, охваченная ужасом, я приложила голову к ее груди, пытаясь услышать биение сердца, потом поднесла ладонь к побелевшим губам – дыхания не было.

Я не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Мир перестал для меня существовать, и он с бешеной скоростью уносился из-под ног. Я безвольно опустилась на пол у кровати, не спуская глаз с навечно застывшего лица мамы. Мое сознание было парализовано, в голове стучало набатом: «Мама умерла! Мама умерла!»

– Мама! – Еще надеясь на чудо, я легонько тронула ее за плечо и дрожащим голосом попросила: – Мама, скажи, что это неправда. Скажи, что я ошибаюсь, что мне это снится. Мама, не надо больше так шутить. Хорошо?

Она молчала. Только теперь я осознала реальность случившегося, подскочила с пола, и из моего горла вырвался крик отчаявшейся души:

– Не-е-е-т!!! Мамочка, не-е-е-т!

Я заметалась из угла в угол, заламывая руки от безысходности, окутанная саваном ужаса. Из груди вырывались громкие рыдания, глаза застилали слезы, и только когда я наткнулась на угол стола и ощутила боль в ушибленном бедре, до моего затуманенного сознания дошло, что надо что-то делать. Я судорожно схватила телефон и нажала на кнопку вызова. Мне нужен был Юра! Сейчас, немедленно, пока я не сошла с ума, но… абонент был недоступен. Охваченная паникой, я выскочила на лестничную площадку и изо всех сил стала колотить кулаками в деревянную дверь соседа, напрочь забыв о существовании кнопки звонка.

– Степан Иванович! Степан Иванович! – закричала я диким голосом.

Я увидела растерянное и испуганное лицо соседа.

– Мама… Мама… – пролепетала я.

Он сразу все понял.

– Не может быть. Не может быть… – тихо произнес он и побледнел. Его губы задрожали, и лицо исказило отчаяние.

– Позвоните… куда надо, – попросила я и вернулась в квартиру.

Пошатываясь, я пошла в спальню. Мне вдруг показалось, что я ошиблась и сейчас увижу маму сидящей в постели с улыбкой на лице, но ничего не изменилось. Ее лицо было безжизненно-бледным и застывшим, величаво-спокойным.

– Господи, за что?! – воскликнула я, не помня себя от горя.

– Я… я позвонил… Скоро приедут, – услышала я за спиной хрипловатый голос соседа.

Степан Иванович, заглянув в спальню, как-то весь сжался, и в его глазах заблестели слезы.

– Алечка, – тихо произнес он. – Это несправедливо, это неправильно… Так не должно быть.

– Я хочу проститься с мамой, – сказала я и добавила: – Пока… они не приехали.

– Да, да, – закивал Степан Иванович и бесшумно вышел.

Я подошла к маме и опустилась перед ней на колени.

Даже сейчас, в лапах безжалостной смерти, она была красива. Казалось, что на постели лежит прекрасная златовласая нимфа, которая целую ночь провела на лоне природы, распевая песни, играя и водя хороводы. Перед рассветом она искупалась и, поскольку ее одолела усталость, прилегла отдохнуть и мгновенно уснула, а мягкие золотистые волосы ореолом лежали вокруг ее головы. На ее лице разгладились мелкие морщинки, губы были слегка приоткрыты, и только полная неподвижность, отсутствие дыхания, бледность и холод, исходивший от тела, говорили о том, что она на пути в вечность.

– Мамочка! – Я взяла ее руку, еще хранящую жалкие остатки человеческого тепла, и припала к ней губами. – Моя милая, самая прекрасная, самая любимая мамочка. Прости меня, если я чем-то обидела тебя, если делала что-то не так.

Я ощущала боль из-за комка в горле, слезы застилали глаза, но мне надо было говорить, говорить и говорить, пока ее не забрали, и я продолжила:

– Я всегда тебя любила больше всего на свете и хотела быть хорошей дочерью. Прости, что не дала возможности отчиму прочитать твою записку, но он не заслужил этого, он вообще не стоил даже твоего ноготка.

Я поцеловала ее красивые, длинные и тонкие пальцы. Они были холоднее руки, и я заговорила быстрее:

– Прости, что сожгла твой дом. Я знаю, ты его очень любила, но ты не должна была туда возвращаться. Сгорел не дом, а наша с тобой жуткая жизнь. А может быть, мне не надо было этого делать? Может, ты захотела бы вернуться туда, когда отчима там уже не было? Прости, моя хорошая, за то, что мое исчезновение заставило тебя волноваться. Наверное, ты пережила ужасные минуты, думая, что можешь потерять меня навсегда… Прости за то, что не настояла на срочной операции, но, видит Бог, я не думала, что… так… может случиться.

Я почувствовала, что задыхаюсь, но, вспомнив, что у меня остались считанные минуты, я судорожно глубоко вздохнула и сказала:

– Спасибо тебе, моя хорошая, что научила меня всему-всему… Но… но… Почему ты, мамочка, не предупредила, что можешь умереть?!

Рыдания заглушили мои последние слова, и я почувствовала, что сзади уже стоят чужие люди. Я поцеловала маму в прохладную бледную щеку, утратившую живой румянец, оставив на ней свои горькие слезы…

Отчаяние

Меня охватило отчаяние, когда маму увезли и я осталась в квартире одна. Степан Иванович занимался организацией похорон, а я уткнулась лицом в подушку, которая еще хранила мамин запах, и дала волю слезам. Обессилев от рыданий, я впала в полузабытье. В груди я ощущала тяжесть, что-то мешало мне дышать, и я стала задыхаться. Я вышла на улицу, вдохнула весенний воздух. Затем я пошла на автостоянку и села в подаренный Юрой автомобиль. Ключ зажигания был на связке ключей, которую я достала из кармана, и я завела «мицубиси», выехала на шумную улицу и, не обращая внимания на знаки светофора, влилась в поток машин. Когда я остановилась и осмотрелась, то поняла, что нахожусь у дома, где живет Ксения Ивановна.

Я позвонила в дверь. Мама Юры была дома.

– Павлинка? – удивилась она и жестом пригласила войти. – Что с тобой? Что-то случилось? – встревожилась она, присмотревшись ко мне.

– Ксения Ивановна, где Юра? – спросила я упавшим голосом.

– Я… А он тебе ничего не объяснил? Вы поссорились? – засыпала она меня вопросами.

– Мне срочно нужен Юра. Скажите, где он?

– Не знаю. Я правда не знаю, где он.

– Этого не может быть. Вы – его мать и все знаете, – резковато сказала я.

– Деточка, клянусь, он мне ничего не сказал, когда уезжал.

– С кем уезжал?

– Сам. С кем он может уехать? – Она недоуменно хлопала глазами.

– Куда?

– Я не знаю. Для меня это было полной неожиданностью. Да ты не переживай так, а то на тебе лица нет. Перебесится, помиритесь… Сделать чаю?

– Дайте мне его номер телефона. Мне надо срочно ему позвонить.

– Но я сама его не знаю. Он сказал, что так сложились обстоятельства, что он должен срочно уехать. И все.

– Надолго?

– Сказал, что… навсегда. Он пообещал позвонить, как только устроится, и сообщить свой адрес, номер телефона. Но он просил… – Ксения Ивановна замялась.

– Говорите, – попросила я безразличным тоном. – Мне уже все равно, о чем он вас просил.

– Он просил, и я дала ему слово, что никогда, ни при каких обстоятельствах не открою его местонахождение… тебе. И, ты прости меня, я сдержу слово, – сказала она и отвела взгляд.

– Не знаете почему? У него появилась другая?

– Что ты! – замахала руками Ксения Ивановна. – Никого у него нет! Он любит тебя, но что-то случилось… Я думала, хоть от тебя узнаю, что произошло.

– Произошло, – глухо сказала я.

– Что случилось?

– Мама… Сегодня ночью умерла моя мама…

…После похорон свет для меня померк. Оставшись одна в осиротевшей квартире, я до конца осознала, что она значила в моей жизни. Я могла в любой момент прибежать к ней, уткнуться лицом ей в грудь, вдохнуть запах ее волос и найти утешение, получить ответ на любой вопрос, попросить совета.

Она была неотъемлемой частью моей жизни, моим солнцем, моей радостью, моим стержнем. Казалось, так будет всегда, до глубокой старости. Но однажды утром все изменилось. В душе была пустота, словно у меня вырвали все органы, оставив вместо них тяжелый камень. Я не знала и не хотела думать о том, как буду жить дальше. В квартире были завешены зеркала, царила мертвая тишина, и это было невыносимо. Как же мне не хватало в этот момент Юры, его поддержки!

Я открыла ящик стола и достала свой ежедневник. Это была последняя вещь, к которой всего два дня назад прикасался Юра. Я вспомнила, как он положил его на больничную тумбочку, задержал на нем свою руку. Я приложила блокнот к щеке, представив, что обложка хранит память о прикосновении Юриной руки.

«Надо открыть страничку за десятое мая и написать «Разлука с мамой», – подумала я. – «Умерла мама», но рука не поднимется это написать». Но сначала я решила пролистать ежедневник, начиная с первого дня нового года, когда у нас у всех было хорошее настроение и вера в светлое будущее. «Только мама почувствовала, что что-то должно случиться», – вспомнила я и открыла первую страницу, на которой когда-то записала свои анкетные данные.

Слева от моих записей я увидела несколько строк, сделанных крупным, размашистым почерком. Без сомнения, это был почерк Юры. «Прости, но ты никогда не узнаешь, а я не смогу объяснить причину своего исчезновения. Твоей вины в этом нет, но эту тайну я никому не открою до конца моих дней. Поверь, так будет лучше для тебя. Забудь меня и не ищи. Будь счастлива! Юра». Это было написано черным маркером.

Я не поняла смысла прочитанного и перечитала еще раз. Потом еще и еще. До боли в глазах, до отупения.

– Не понимаю. Ничего не понимаю, – повторяла я монотонно, словно маятник часов, раскачиваясь из стороны в сторону.

«Значит, я больше его не увижу? Он исчез, чтобы больше никогда не появиться», – дошло наконец до моего воспаленного сознания.

Все кончено. Два человека, которых я любила больше всего на свете, в одно мгновение исчезли, навсегда оставив меня одну. Сердце болезненно сжалось. Я обвела комнату взглядом. За окном сгущались сумерки, и в квартиру пробирался пугающий мрак. Было так тихо, что я слышала биение своего опустошенного сердца. Какое-то время я сидела молча, погрузившись в тяжкие размышления. Потом резко встала.

– Не могу, – прошептала я. – Не могу больше! Я сойду с ума!

Я замкнула квартиру, в которой меня никто уже не ждал, да и вообще нигде никто не ждал. Выйдя из дома, села в машину и поехала за город. Слезы застилали мне глаза, а озверевшие водители, которых я то и дело подрезала, сигналили мне и крутили пальцем у виска. Но мне было все равно. Я осталась одна в огромном и жестоком мире, и мне не хотелось жить. Жизнь, такая прекрасная, полная надежд, осталась где-то в прошлом, и у меня не было ничего, кроме горечи потерь.

Остановившись у железобетонного моста через реку, я выскочила из автомобиля и подбежала к нему. С каждым шагом я отдалялась от прекрасного прошлого, от своей милой, доброй мамы, от теплого плеча Юры, от мечты о белом свадебном лимузине – от всего, что когда-то составляло мою жизнь. Без всего этого я жить просто не могла! И не хотела! Я выбежала на средину моста и перегнулась через перила. Внизу бурлила, шумела и пенилась у опор моста темная вода. Почему-то вспомнилась подруга Неля, которая так же, наверное, смотрела сверху вниз из окна нашей комнаты в общежитии, прежде чем из него выброситься. Тогда она, как и я теперь, в одно мгновение потеряла всех своих близких и осталась одна.

«Доченька, нельзя допустить, чтобы надежда покинула тебя», – неожиданно всплыли в памяти слова мамы. Нет, я их почти услышала, так явственно они прозвучали! Я отпрянула от перил и безвольно опустилась на бетон.

– Не могу! Я не могу! – Я расплакалась от отчаяния и своего бессилия.

«Человек должен всегда верить», – опять всплыли в памяти слова мамы.

– Мне не во что верить! – сквозь рыдания сказала я. – Мне не на что надеяться! Что же мне теперь делать? Как мне теперь жить? Господи!

– Девушка, вам плохо? – Надо мной склонился молодой парень.

– Мне очень плохо! Мне никогда в жизни не было так плохо!

– Может, вызвать врача? – заботливо спросил он.

– Мне он не поможет.

– Кто-то же должен вам помочь! У вас есть кто-нибудь, кому я могу позвонить?

Я перестала плакать и только всхлипывала.

– Позвонить? – тупо переспросила я.

– Да. Назовите номер телефона вашего близкого человека.

– У меня никого нет.

– Так не бывает.

– Недавно не стало моей мамы. Она была моим самым близким человеком.

– Сочувствую. А кто еще у вас есть? Подружка есть?

– Странно, но у меня нет подруги. Мама была моей лучшей подругой.

– А друг? Парень у вас есть?

– Нет. Он бросил меня и исчез.

– Как это? Пропал без вести? – Молодой человек присел рядом со мной на бетон и оперся спиной о нагревшиеся за день перила.

– Можно сказать и так, – ответила я безучастным тоном. – Мы готовились к свадьбе, а он просто… он уехал, не сказав куда.

– С другой?

– Нет. Он уехал один, оставив записку, которую я только что прочла, вернувшись с похорон.

– Написал, что разлюбил?

– Нет. Он увез с собой тайну, которую знает только он, а я ее не узнаю никогда.

– Но почему?!

– Этого я не знаю. И никто не знает, кроме него.

– Так не бывает!

– Бывает.

– Всему есть объяснение.

– Наверное.

– Попытайтесь его найти и все узнать.

– Зачем? Не хочу. Я уже ничего не хочу. Хочу уснуть и не проснуться, как моя мама. Я устала. Очень устала. Просто не хочу жить и все, – говорила я, не понимая, зачем и почему веду этот бессмысленный разговор с незнакомцем.

– Так нельзя. Это неправильно… А отец у вас есть?

– Отец?

– Да. Отец.

– Он бросил нас с мамой. Давно, – с горечью произнесла я, не глядя на молодого человека. – Мне не важно было, как он выглядит и кто он. Мне вообще было все безразлично.

– Ну и что? Это было давно. Может, отец хочет увидеть вас больше всего на свете.

Я отрицательно помотала головой.

– Не думаю. Если бы хотел, то нашел бы нас за столько лет.

Парень замолчал. Наверное, он искал подходящие слова, чтобы как-то меня утешить, но не находил. А я подумала о нем, об отце. И тут мне в голову пришла мысль. Я быстро поднялась и окинула взглядом своего собеседника. Он был рыжий, в веснушках, с носом картошкой и добрыми глазами.

– Спасибо тебе, – сказала я. – Теперь я знаю, что мне делать.

– Желаю удачи! – крикнул он мне вдогонку.

Вернувшись домой, я достала дорожную сумку, бросила туда курточку, осенние ботинки, свитер, пару трусиков и косметичку. Потом я пересчитала оставшиеся деньги и поняла, что приняла правильное решение. Денег после похорон осталось на что-то одно: или на год учебы, или на год проживания в этой квартире. Положив их в кошелек, я достала из стола паспорт, ежедневник и положила их вместе с кошельком в отдельный кармашек сумки. Решительно застегнув молнию сумки, я погасила свет и захлопнула за собой дверь.

Хочу посмотреть ему в глаза!

Так уж получилось, что мой поезд проезжал маленькую станцию, находящуюся возле села, где прошло мое детство, где жил Гадкий утенок с душой, в которой жила вера в чудо. Я решила стоять в тамбуре до тех пор, пока не увижу знакомый перрон, кусочек своей маленькой родины. Сердце бешено заколотилось в груди, когда проводник назвал знакомую станцию. Я до боли в глазах смотрела на то место на перроне, где когда-то оставила маму, уезжая в незнакомый город. Мне вдруг показалось, что случится чудо и я сейчас увижу ее хрупкую фигурку с копной рыжих волос, но мамы на перроне не было. «Значит, она действительно умерла, и я никогда не увижу ее ни на этом перроне, ни в квартире, вообще нигде», – с болью в сердце подумала я и вытерла набежавшие слезы.

Поезд тронулся, а я все еще стояла, застыв в одной позе, прильнув разгоряченным лбом к прохладному запыленному стеклу окна – точно так же, как когда оставила маму здесь, а сама уехала. Я испытывала горькое раскаяние. Если бы я настояла на том, чтобы мама уехала тогда со мной, все могло бы сложиться по-другому. К сожалению, уже ничего не исправишь. Мамы нет, и мне предстояло научиться жить в этом мире без нее.

…Забравшись на верхнюю полку, я смотрела в окно, пытаясь отвлечься от грустных мыслей. К сожалению, поезд редко проезжал через населенные пункты, где можно было наблюдать за людьми. Насмотревшись на мелькавшие за окном поля и леса, я ложилась на спину и закрывала глаза, погружаясь в свои мысли.

Перед глазами проносилась вся моя прожитая жизнь. Странно, но я не винила отчима в смерти матери. Я мысленно перенеслась в более ранний период жизни мамы, в тот, когда она безумно влюбилась в моего биологического отца и поверила ему. Она была просто женщиной, которая, следуя своему природному предназначению, хотела быть любимой, любить, рожать и воспитывать детей. Он, этот незнакомый мне Иванов Андрей Максимович, вселил в маму надежду на то, что это возможно, а потом оказалось, что он жестоко ее обманул. Наверное, на месте мамы я поступила бы точно так же, узнав, что он женат и имеет сына. Тогда мама рассталась с ним. Это было в день моего рождения, и с этого дня у нее жизнь пошла наперекосяк.

Мама его прогнала, но он не мог, просто не имел морального права бросить ее одну, с ребенком на руках, в деревне, без средств к существованию, сломав ей жизнь. Он, именно он, Андрей Максимович, был прямым виновником того, что мама в поисках призрачного женского счастья сошлась с моим отчимом, который, опять же, не оправдал ее надежд.

Но как мог мой отец, если он любил маму, уехать после всего, что было между ними?! Мама говорила, что он написал ей несколько писем, когда она уже жила с отчимом. Но он мог приехать хотя бы для того, чтобы увидеть свою дочь. Значит, он самый обыкновенный трус? Или он не любил маму, а просто воспользовался ее доверчивостью, ее добротой, ее влюбленностью и неопытностью? Хорошо. Пусть даже так. Можно допустить, что он не любил маму. Но ведь он знал, что у него есть дочь, родная дочь! Какое же надо иметь сердце, чтобы забыть о ее существовании на многие годы!

«Камень, а не сердце», – сделала я вывод и посмотрела в окно. Поезд стоял на какой-то большой станции, где было много людей, и я на некоторое время отвлеклась, наблюдая за, казалось бы, хаотическим движением на перроне. Однако каждый человек имел определенную цель и спешил куда-то, чтобы с кем-то встретиться. Или расстаться. Или изменить свою судьбу. Или встретить свою судьбу. Или разрушить чью-то жизнь.

Поезд дернулся, оставляя приехавших пассажиров и увозя новых. А я опять погрузилась в размышления.

Как много было у меня вопросов к этому Андрею Максимовичу, и я ехала к нему, чтобы получить на них исчерпывающие ответы. Но больше всего мне хотелось пристально посмотреть в глаза человеку, предавшего мою маму, которая ушла из жизни так рано. Ей было всего лишь сорок три года!

Опять в груди возникла сильная боль, и я проглотила комок, застрявший в горле.

«Юрин отец тоже расстался с его матерью, – вспомнила я, – но до сих пор не оставил ее. Фамилии у наших отцов одинаковые, оба они Ивановы, даже имена совпадают, а люди они такие разные».

…Когда поезд прибыл в Тюмень и я вышла из вагона, поняла, что если быстро не найду своего биологического отца, то замерзну. Термометр показывал –30 °С, а я была без шапки и варежек, в осенней курточке без подстежки и легких сапожках. Я увидела такси и, скользя по тонкой корке льда, слабо посыпанной песком, подбежала к автомобилю. Заскочив в салон, я захлопнула дверь, спасаясь от холода.

– Вот все вы так, приезжие, – сказал усатый таксист.

– Как – так?

– Едете на Север, а не на Южное побережье Крыма, а одеться по сезону забываете.

– Я… Я оделась. Я думала, здесь будет теплее, – стуча зубами от холода, сказала я и спрятала руку себе за пазуху, пытаясь ее отогреть.

– Значит, впервые у нас?

– Ага, – кивнула я.

– Куда ехать?

– Когда-то она называлась улица Ленинского комсомола, а сейчас… я не знаю.

– Вот отчаянная! – добродушно ухмыльнулся таксист. – Едет в такую даль, раздетая совсем, а сама толком не знает, куда!

– Это правда.

– Эта улица называется сейчас Новая, – сообщил таксист, выезжая на проспект. – Наверное, у чиновников в нашем Белом доме не слишком развита фантазия, раз не могли придумать более красивое название. А может, оно и правильно. Улица находится в конце города, и на ней появляются все новые и новые дома. Там такие домики есть!

– Какие?

– Дворцы, замки, башни, крепости – там есть все.

Таксист уточнил номер дома, и я ответила: «Тридцать шесть». Остаток дороги мы ехали молча. Во мне уже кипело все, как в вулкане, дремавшем тысячелетия и готовом вот-вот извергнуть море кипящей лавы, копившейся все это время. Я хотела быстрее посмотреть в глаза этому ненавистному мне человеку, а потом… «Потом будь что будет, – решила я. – Потом и замерзнуть будет не страшно».

Встреча

Такси затормозило у длинного забора из белого кирпича, и автомобиль еще немного проехал накатом по дороге.

– Здесь, кажется. – Таксист кивнул в сторону забора. – Подождать?

– Нет. Спасибо.

Я расплатилась, взяла свою сумку и сразу же почувствовала, как морозный ветер забрался под мою легкую курточку, заставив меня задрожать от холода.

– А еще говорят, что на Севере сильный мороз не чувствуется, – пробормотала я, подходя к железной калитке и ища глазами кнопку звонка.

Я позвонила и стала прыгать на месте, но это не спасало от холода. Волосы и ресницы мгновенно покрылись изморозью, и из носа начало капать. Через некоторое время калитку открыл мальчишка, но оказалось, что это был двадцать шестой номер дома, а не тридцать шестой.

– А где же тогда тридцать шестой? – в отчаянии спросила я мальчика, подставляя пронизывающему до костей ветру спину.

– Там, – махнул он рукой и посмотрел на меня, как на полоумную.

А что еще обо мне можно было подумать? По такому холоду ходят без шапки и в легкой курточке только сумасшедшие.

Деваться было некуда, и я поплелась вдоль улицы. Мне пришлось идти навстречу ветру, и я согнулась, вступив в неравную схватку со стихией. Холод, отчаяние, душевная боль обозляли меня с каждым шагом все больше и больше. Я уже не просто хотела посмотреть в глаза человеку, исковеркавшему мамину жизнь, я готова была вылить на него весь мой гнев, всю мою боль, обвинить во всех наших бедах и вцепиться ему в лицо ногтями. Я ненавидела его так, как никого в жизни. И эта ненависть бурлила во мне все сильнее и сильнее, разрастаясь как снежный ком, готовый всей своей тяжестью накатиться на него и раздавить. Воспоминания о смерти мамы были еще так свежи и подливали масла в огонь, пылающий в моей душе.

– Ненавижу! – шептала я. – Не-на-ви-жу! Не-на-ви-жу!

Когда я увидела долгожданную табличку с номером тридцать шесть, то уже не стала искать кнопку звонка. Прислонившись спиной к металлической двери, я стала колотить в нее каблуком изо всех моих оставшихся сил, твердя в такт ударам:

– Не-на-ви-жу! Не-на-ви-жу!

«Если мне не откроют, то я буду стоять здесь, пока не замерзну, – решила я, – до самого конца повторяя это слово».

– Не-на-ви-жу! Не-на-ви-жу!

Наконец за забором послышались шаги, щелкнул замок, и я увидела перед собой крупного, высокого, почти квадратного парня в теплом свитере и норковой шапке.

«Наверное, сынок его», – решила я.

– Вам кого? – Он посмотрел на меня так, как если бы перед ним был снежный человек.

– Андрея Максимовича Иванова, – ответила я, стуча зубами.

– Как доложить? Кто вы?

– Какая разница! Я сама доложу ему, кто я, – зло ответила я.

– Не положено. Вам назначили встречу?

– Нет. Это я, понимаете, я сама назначила ему встречу!

– Андрей Максимович дома не принимает. Приходите завтра к нему в офис, запишитесь у секретаря на прием, и он обязательно вас примет, – стараясь быть предельно вежливым, сказал парень.

– Примет? Вот как?!

– Да. В приемные дни.

Бурливший внутри меня вулкан начинал извергаться. Сверкая глазами, с искаженным от гнева и ненависти лицом, я бросилась прямо на эту гору мышц.

– Он примет меня тогда, когда я захочу! – заорала я, наткнувшись на него, словно на стену, и начала колотить по нему кулаками.

– Сумасшедшая! – возмутился парень и стал меня отталкивать, чтобы закрыть за мной дверь.

И тут я поняла, что если не попаду сейчас в этот дом, не увижу ненавистного мне Андрея Максимовича, то второй такой возможности уже не будет.

– Я убью тебя! – крикнула я, пытаясь прорваться. – И через твой труп попаду на прием к вашему Андрею Максимовичу!

– Я вас не пущу, – не уступал парень, выталкивая меня.

– Я заставлю его принять меня один раз в жизни, если он не соизволил сам явиться! – кричала я и, сорвав с парня шапку, бросила ее на землю и начала топтать.

– Что ты делаешь?! – заорал он. – Ты ненормальная!

– Да! Я – ненормальная! И в этом виноват он!

– Что здесь происходит? – услышала я голос за спиной парня и отступила в сторону, совсем запыхавшись от неравной схватки, и хотя я тяжело дышала, мне уже было совсем не холодно.

Передо мной стоял мужчина крепкого телосложения, в белоснежном свитере крупной вязки, с посеребренными сединой висками, карими добрыми и немного грустными глазами, с черными бородкой и усами. На мгновенье мы оба замерли, глядя друг другу в глаза.

– Аля? Алечка? – невольно сорвалось с его дрогнувших губ. – Господи, что я говорю? Павлина?

Он протянул ко мне руки, готовый принять меня в свои объятия, и я напрочь забыла слова, которые собиралась бросить ему прямо в лицо. В его глазах заблестели слезы, когда он шагнул мне навстречу, и я почувствовала, что вулкан в моей душе притих и лава вернулась в его недра.

– Мама… умерла, – выдохнула я.

Когда его руки обняли меня, я прикрыла глаза, чувствуя, что последние силы меня покидают. Тело перестало меня слушаться и обмякло, на глаза навернулись слезы. Почувствовав, как сильные руки подхватили меня и понесли в дом, я расслабилась, полностью доверившись им, подчиняясь их власти.

– Что стоишь как истукан? – крикнул он парню. – Неси вещи в дом. Не видишь, ко мне дочь приехала!

– Дочь? – переспросил тот.

– Дочь, дочь.

Я внезапно осознала, что простила ему все-все, и мне стало очень спокойно на душе. Спокойно и надежно…

Я сидела на мягком широком диване, в мужском махровом халате, заботливо укутанная пледом.

– Ну, как ты? – склонился надо мной Андрей Максимович. – Отогрелась? Этот идиот совсем тебя заморозил?

– Все нормально.

– Попей чаю. Я добавил туда несколько капель коньяка. – Он подал мне чашку.

– Спасибо.

Я с удовольствием глотнула из чашки, и сразу же приятное тепло разлилось по телу, и я сделала еще один глоток.

– Ты прости меня, Павлина, что… В общем, мне показалось, что передо мной Аля. Вы так похожи, – сказал Андрей Максимович и виновато опустил голову. – Я решил, что сошел с ума.

– Ничего. Мы с мамой… были действительно очень похожи. Неудивительно, что вы приняли меня за нее.

– Я так ждал этой встречи! Если бы ты знала, сколько раз я представлял ее себе! То воображу, что увижу тебя с мамой где-то на вокзале, то в аэропорту, то просто на улице…

– Вы любили мою маму? – спросила я, перебив его.

– Очень! Безумно! И до сей поры люблю! – горячо сказал он, глядя мне в глаза.

Они, его глубокие и ясные глаза, не врали – я это почувствовала интуитивно.

– Расскажите мне, как все у вас было, – попросила я.

– Я очень любил твою маму. Не любить ее было просто невозможно. Это был красивый рыжий невинный ангел, добрый, доверчивый, трепетный и такой нежный!

– Но вы же были женаты, когда начали с ней встречаться. Так ведь?

– Девочка моя, – вздохнул он, – любовь не разбирает, женат ты или холост. Она просто приходит и застает тебя врасплох.

– Любовь не прощает обмана, не терпит лжи. А вы, получается, обманывали маму?

– Я просто скрывал тот факт, что женат. Подумай сама, как я мог сказать об этом Але? Я считал, что это не важно. Главное, мы были вместе. Да и наш брак к тому времени уже дал большую трещину. Вернее, он существовал только формально.

– Почему вы не ушли из семьи?

– Были некие обязательства перед женой, – ответил он, отвел глаза в сторону и замолчал.

Я поняла, что Андрей Максимович чего-то недоговаривает, но не стала его расспрашивать.

– Почему вы ушли тогда, когда мама вас прогнала?

– В день твоего рождения?

– Да.

– Это была моя самая большая ошибка. – Он тяжело вздохнул, подошел к камину и бросил в него несколько поленьев. – Да, я совершил непоправимую ошибку. Аля была категорична и упряма, а я поступил как дурак, взял и уехал. Я решил развестись, вернуться к Але свободным и остаться с ней навсегда. Но… я опоздал. Она написала, что встретила хорошего человека и что я ей не нужен.

– Это была неправда.

– Я написал несколько писем, просил Алю бросить его и быть со мной. Наверное, она мне уже не верила.

– Почему вы никогда не приезжали ко мне? Вам было совсем безразлично, как я живу?

– Я просил Алю позволить мне повидаться со своей дочерью, но она ответила отказом. Кстати, ее последнее письмо я храню до сих пор.

Андрей Максимович вышел в другую комнату и вернулся с листом бумаги. Я взяла его в руки, которые сразу же мелко задрожали, когда я узнала мамин почерк. Листик был вырван из тетради в клеточку, бумага пожелтела от времени, стала совсем тонкой и потерлась на сгибе.

«Наверное, он часто перечитывал это письмо», – подумала я. Развернув его, я прочла:

«Дорогой Андрей! Видишь, я уже не называю тебя любимым и единственным, хотя не стану отрицать, что любовь моя к тебе была безумной, безграничной, как сама Вселенная. Жаль, что ты меня обманывал. Но у меня остался плод нашей любви – дочь Павлиночка. Она будет мне вечным напоминанием о тех незабываемых днях, когда я была готова объять необъятное и кричать на весь мир о своем счастье, о том, что я люблю и любима. Ты хочешь материально помогать дочери. Извини, я не могу это принять. Мне не нужны подачки. Мне был нужен только ты, а не твои деньги. Я сама позабочусь о дочери и отдам ей все тепло своей души – за себя и за тебя тоже. А еще в моей жизни появился мужчина, который обещает любить меня и Павлиночку. Прошу тебя, не вмешивайся теперь в мою жизнь, чтобы не испортить ее второй раз. Я постараюсь стать счастливой без тебя, тем более что у тебя есть семья, и мне остается только пожелать вам семейного благополучия. Мой мужчина обещает заботиться о Павлиночке и удочерить ее. Так что теперь наши пути разошлись навсегда. Умоляю, Андрей, ради нашего прошлого не пиши мне больше и не приезжай. Никогда! У Павлиночки будет другой отец. Думаю, он заменит тебя. Прощай.

Когда-то твоя Аля»

Я поцеловала листик, бережно его свернула и отдала отцу.

– Он… заменил тебе отца? – глухо спросил Андрей Максимович.

– Нет.

– Что он был за человек?

– Он не был человеком. Он был зверем, извергом и идиотом. Он бил маму… Он испортил ей жизнь.

– Она жила с ним… до конца?

– Нет. Я увезла ее от него два года назад.

– Почему Аля умерла?

– Он бил ее, – повторила я. – Образовалась гематома мозга. Мама не дожила до операции считанные дни.

– Она… долго мучилась?

– Нет. Мама не знала, что умирает. Она просто легла спать и во сне умерла от кровоизлияния в мозг.

Андрей Максимович сидел напротив меня, опустив голову и обхватив ее руками.

– Тебя он тоже обижал? – спросил он после долгого молчания.

– Он отнял у меня радость детства.

– Боже мой! – Он сокрушенно покачал головой. – Боже мой!

– Я расскажу вам об этом. Потом.

– Как все неправильно получилось! – в отчаянии воскликнул он и нервно заходил по комнате. – Все неправильно! Несправедливо! Ведь все могло сложиться иначе!

– Не надо теперь никого винить. Уже ничего не изменишь.

– Я виню только себя.

– Знаете, мама так хотела быть счастливой, – сказала я. – Она совершала ошибки, но я ни в чем ее не виню. Всю свою жизнь она отдала мне, а ее счастье… Оно было призрачным, нереальным, как мираж. Она до конца своих дней оставалась наивной и доброй, как ребенок. Скажите, Андрей Максимович, если бы вы узнали, что мне живется плохо, даже очень плохо с отчимом, вы приехали бы ко мне? Увезли бы меня от него?

– Конечно! – Он подошел ко мне и по-отечески нежно прижал к себе. – Конечно приехал бы. Разве я позволил бы кому-либо обидеть свою доченьку?

И тут я не выдержала. Уткнувшись лицом ему в грудь, я горько расплакалась. Мне так хотелось, чтобы кто-нибудь меня пожалел, и я плакала от души, изливая и горечь детских обид Гадкого утенка, и боль потери мамы и предательства Юры.

– Папа, – всхлипывала я, – папочка, не бросай меня больше! Никогда!

– Никогда, моя девочка, никогда я тебя не брошу. Никому и никогда я не позволю тебя обидеть даже словом. Обещаю тебе.

– Папочка, как мне тяжело, если бы ты знал!

– Я знаю. – Он гладил мои волосы, и я слышала, как дрожат от волнения его руки. – Я все знаю. Все. Не надо больше плакать. Вот успокоишься, я тебя накормлю, и мы с тобой пойдем в мою оранжерею. Там лето, там тепло. Ты увидишь, какие диковинные и редкие цветы там есть. И все они будут твои. Да что цветы? Ты сама как лучший в мире цветок.

– Рыжий цветок, – сквозь слезы сказала я.

– Да. Рыжий цветок. Он – единственный и неповторимый, как и ты, моя доченька.

– А сын? Где он?

– На работе. Вот придет он с работы, и я тебя с ним познакомлю. Он большой и сильный и не даст свою сестренку в обиду. Никому! Ты подружишься с ним, и у тебя будет брат. Теперь ты не будешь одна. Так ведь?

– Угу, – кивнула я, шмыгнув носом.

– А еще в оранжерее живет мой друг. Если захочешь, он станет и твоим другом.

– Кот?

– Не угадала. Игуана.

– Правда?! Настоящая? Живая?

– Что ни на есть настоящая.

– Можно ее увидеть прямо сейчас?

– Нет. Сначала мы пойдем поедим, а то опять с ног свалишься.

– Уже не свалюсь.

– Это хорошо, это очень хорошо, – сказал отец.

Его низкий приятный голос действовал на меня успокаивающе. И теперь мне даже страшно было представить, что было бы со мной, если бы я не приехала сюда.

– А парень у моей красавицы есть?

– Не-а.

– Как же так? У вас ребята все слепые?

– Был, да сплыл.

– Поругались? Поссорились – расстались?

– Нет. Просто бросил. Сбежал.

– Ну и скатертью ему дорожка! Значит, он тебя не стоит.

– Попутного ветра! – добавила я и улыбнулась впервые за последние дни, хотя воспоминания о Юре задели за живое, и в груди опять больно кольнуло.

– Мы тебе такого парня найдем, что все девчонки умрут от зависти!

– Я не хочу никого. Я любила его и, несмотря на предательство, буду любить всегда. Оставлю в памяти все только хорошее о нем.

– И всю оставшуюся жизнь будешь жить прошлым?

– Вы же так жили? – ответила я вопросом на вопрос и увидела, как лицо отца сразу помрачнело и по нему промелькнула тень печали.

– Может, пойдем в оранжерею? Или в бассейн? У меня здесь есть небольшой, но очень хороший крытый бассейн с подогревом.

– Пойдем. Будем смотреть сразу все, – согласилась я. – А где работает ваш сын?

– Я приобрел специально для него автосалон, где выставлены на продажу автомобили премиум-класса. Теперь он заведует всем этим хозяйством.

– Значит, сегодня вечером мы будем ужинать все вместе?

– Конечно, всей увеличившейся семьей.

– А он… не будет против… меня? – с опаской спросила я.

– Ну что ты! Он у меня мировой пацан. К тому же он знает о твоем существовании. Просто так получилось, что вы встретитесь только сейчас.

…Ужин уже был готов, и мы с отцом уселись на диван перед камином и мирно о чем-то беседовали, ожидая возвращения домой его сына. Отец первый услышал, когда тот вошел в комнату и сказал, повернувшись к нему:

– Сынок, познакомься, это твоя сестра Павлина.

Я поднялась с дивана, повернулась, чтобы поздороваться и… чуть не лишилась чувств. Меня словно кто-то обсыпал раскаленными углями, и я вся запылала. Прямо передо мной стоял Юра!

Его лицо тоже запылало, и он потянулся за курточкой.

– Папа, извини, мне надо срочно вернуться на работу, – заторопился он, пряча от меня свой взгляд.

Я была в состоянии шока и за долю секунды поняла все. Юра узнал, что я его сестра, и поэтому уехал к отцу. Щадя мои чувства, он увез эту тайну с собой. Теперь, осознав, что занималась любовью со своим братом, я сгорала от стыда. «Все кончено, я опять останусь одна. Юра был прав, лучше бы я никогда не узнала правды, – подумала я. – И как я теперь буду жить со всем этим? Не успела я найти отца, порадоваться тому, что у меня снова есть семья, как опять все рухнуло».

– Нет, – сказала я. – Это я уеду. Спасибо вам за все, но мне надо срочно уехать.

Отец стоял посреди комнаты с растерянным и недоумевающим видом, а я лихорадочно металась по комнате, пытаясь найти и собрать свои вещи.

– Нет, это я уйду! – твердо произнес Юра. – Я должен уйти. Нет, даже уехать. Навсегда!

Он пытался надеть куртку, но запутался в меховой подстежке. Я бросилась к шкафу, где стояли мои сапожки, и стала быстро натягивать их на свои босые ноги, сунув носки в карман курточки.

– Что происходит? – громко спросил отец. – Вы можете мне объяснить?

– Нет! – в один голос вскрикнули мы с Юрой, не оставляя безрезультатных попыток одеться.

– Все! – прикрикнул на нас отец, но мы никак на это не отреагировали.

Я хотела одного – как можно быстрее скрыться, убежать от позора. И тут отец рявкнул:

– Стоять!!!

Я замерла с одним сапогом в руках, Юра бросил на пол куртку. Отец подошел к нам, схватил Юру и меня за руки, силой потащил к дивану и усадил нас по обе стороны от себя.

– Что это за цирк?! Я требую объяснений! – властно потребовал он.

Мы молчали, опустив головы.

– Объясните, что произошло? Я чувствую себя полным идиотом, – уже более спокойно сказал отец. – Павлина, ты можешь рассказать, что случилось?

– Нет, – выдавила я из себя, и мои щеки опять запылали.

– А ты? – обратился он к Юре.

– Нет, – глухо ответил он.

– Да мужчина ты, в конце концов, или тряпка?! – вскипел отец и тряхнул его. – Ты обязан мне все объяснить! Слышишь? Я требую, я настаиваю на объяснении!

Юра тяжело вздохнул и, еще ниже опустив голову, сказал:

– Хочешь знать правду? Тогда слушай. Помнишь, я тебе говорил, что встречаюсь с девушкой и хочу на ней жениться?

– Молчи! – взмолилась я.

– Да. Ну и что? – насторожился отец.

– Когда эта девушка попала в беду, я ее искал, и мне случайно попал в руки ее ежедневник. Там были записаны ее анкетные данные, в том числе сведения о родителях.

Юра задыхался, ему было тяжело говорить, и он замолчал, чтобы перевести дыхание.

– В общем, я… я… мы… я встречался со своей сестрой! – наконец-то выпалил он.

– У-у-х! – выдохнул отец. – Теперь все ясно.

– Теперь ты все знаешь и… Мне пора уходить, – сказал Юра и попытался встать, но отец резко дернул его за руку, усадив на место.

– Простите, что нарушила ваш покой, – сквозь слезы тихо проговорила я. – Мне надо срочно уехать. Сейчас же. Я не имею никакого права здесь находиться. У вас своя семья, здесь царят покой и взаимопонимание, я не хочу… – лепетала я.

– Сядьте, – глухо сказал отец. – Теперь вам придется выслушать меня.

– Папа, извини. Давай поговорим потом, – попросил Юра.

– Юра, ты никогда не задавался вопросом, почему ты не похож ни на маму, ни на меня? – спросил отец.

– Я… я просто об этом не думал, – растерянно произнес Юра.

– Пусть простит меня Ксения Ивановна, твоя мама, за то, что мне придется нарушить обещание, данное ей много лет назад, – начал отец, и было заметно, что каждое слово дается ему с трудом. – Когда мы с ней поженились, она хотела иметь детей, а я просил ее не торопиться… Мы прожили четыре года, когда наступил тот роковой день. Мы ехали отдыхать на море, когда из-за поворота выскочил «жигуленок» и на большой скорости врезался в нашу «Волгу». Удар пришелся со стороны пассажирского сиденья, где сидела твоя мама, и у нее была сильно травмирована нижняя часть туловища… Так уж получилось, что я отделался царапинами от разбитых стекол, а Ксения Ивановна… В общем, как потом выяснилось, за рулем была пьяная женщина, которая в тот день поссорилась со своим дружком и нажралась до чертиков. Она умерла сразу, на месте. А на заднем сиденье ее автомобиля в это время мирно спал младенец. Ему не было еще и годика.

Отец замолчал и устало потер ладонью наморщенный лоб.

– Тогда Ксению Ивановну спасли, но ей вынуждены были удалить все женские органы. Мы оба поняли, что с детьми опоздали… Потом она пошла проведать младенца, уцелевшего в автокатастрофе, и буквально на следующий день стала умолять меня его усыновить… Святая женщина! Она должна была ненавидеть ту пьяную бабу, лишившую ее радости материнства, и ее ребенка. А она… она решила посвятить свою жизнь воспитанию сына нерадивой матери. Честно говоря, я согласился на усыновление ребенка сначала только ради нее. А потом… Вскоре я полюбил его и считал родным. Тогда я дал обещание Ксении Ивановне, что бы ни случилось, не оставлять сына и… ее. А также я поклялся унести тайну усыновления с собой в могилу… Потом я встретил Алю и безумно влюбился. Так появилась на свет Павлинка, потом… Собственно говоря, дальше вы уже все знаете, – закончил отец и вздохнул так, словно сбросил с плеч тяжесть, которая давила на них долгие годы.

– Значит, Юра… не мой брат? – промямлила я, чувствуя, как силы вновь возвращаются ко мне и мир расцвечивается красками.

– Папа… папа… – все повторял Юра, и наконец наши взгляды встретились.

– Да! Да! Балбес ты мой, – сказал отец, поглядывая то на Юру, то на меня. – Тоже мне, следователь сраный!

Я сорвалась с места в одно мгновенье с Юрой и попала в его объятия.

– Юра, Юрочка! – прошептала я, готовая поделиться радостью со всем миром.

– Лисенок, – шептал он, крепче прижимая меня к себе. – Лисенок, я люблю тебя…

– И я тебя, – прошептала я, чувствуя себя счастливой в его таких теплых и надежных объятиях.

Послесловие

Я не захотела обратно лететь на самолете, а поехала на поезде. Мне хотелось еще раз, уже последний, проехать мимо знакомого перрона, чтобы навсегда проститься с прошлым Гадкого утенка. В ближайшие мои планы входило сдать экзамены и перевестись в тюменский институт. Надо было поставить на могилку мамы красивый и необычный памятник и поблагодарить Степана Ивановича за все, что он сделал для мамы и для меня. Поблагодарить и проститься с ним, ибо я собиралась покинуть этот город.

Здесь, в домике на колесах я рассказала историю своей жизни случайной попутчице тете Лиде и, надеюсь, хоть косвенно помогла ее дочери Ане.

«Надеяться, главное – надеяться, – думала я. – Именно надежда помогает людям в трудную минуту. Из нее мы черпаем жизненные силы, чтобы устремляться вперед, к новым вершинам. Так учила меня мама, и в этом я убедилась сама. Хотя, если честно, она, эта надежда, однажды чуть было меня не покинула».

2010 год

Сноски

1

Безфильтровки – сигареты без фильтра. (Здесь и далее примеч. ред.)

(обратно)

2

Иов. 14: 10–12, 14.

(обратно)

3

Ис. 35: 5–6.

(обратно)

4

Иоанн. 3: 16.

(обратно)

5

Иоанн. 17: 3.

(обратно)

6

Керы – первоначально души умерших, сделавшиеся кровожадными демонами, приносящие людям страдания и смерть. Древние греки представляли кер крылатыми женскими существами, которые подлетали к умирающему человеку и похищали его душу.

(обратно)

Оглавление

Домик на колесах

Размышления о детстве

Ранние воспоминания

Ненавижу Андерсена!

Правда

Прощание с детством

Чудесное превращение Гадкого утенка

Неля

Первое свидание

Мои каникулы в родительском доме

Наш побег

Юра

Наши мамы

Пожарище

Васек

Мое счастье

Свидетели Иеговы

Афродита

Воришка

День рождения

Самый лучший праздник

Ощущение приближающейся грозы

Несчастье

Арест

Флешка

Возвращение Юры

Юрин резерв

Болезнь

Фотограф

Разоблачение

Висяк

Разлука с другом

Ловушка

Подвал

Это был не сон

Возвращение

Прекрасная нимфа

Отчаяние

Хочу посмотреть ему в глаза!

Встреча

Послесловие Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg