«Дом на Дворцовой»

Дом на Дворцовой (fb2) - Дом на Дворцовой 953K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Владимир Николаевич Антонов

Владимир Антонов Дом на Дворцовой

© В. Антонов, 2015

© Изабелла Глаз, художественное оформление, 2015

Часть первая

«Защищенных любовью беда обходит стороной…»

1

Этот дом хорошо известен жителям Петербурга. Из окон дома видна Нева, Стрелка Васильевского, Петропавловская крепость и два моста: Троицкий и Дворцовый. Справа Мраморный дворец, где во дворе стоит легендарный броневичок, хранящий отпечатки ботинок товарища Ленина на крышке пулемётной башни. Слева Дом учёных. Кто до революции жил в этом доме, кто жил сразу после – автор не знает, но осенью 1932 года у парадного подъезда жилого дома номер десять по Дворцовой набережной остановилась набитая всяким барахлом полуторка. Из кузова грузовичка с визгом и смехом посыпалась ребятня. Сначала маленькая и смешная Маришка. За ней чуть постарше и серьёзней – Тамара. Ещё постарше – вздорная и капризная Лариска и, наконец, почти взрослая, на вид очень строгая и не по годам высокая двенадцатилетняя Галя. Открылась дверь кабины и оттуда, опираясь на крепкую руку мужа Григория – кучерявого высокого «молодца» лет тридцати пяти, «вывалилась» беременная пятым ребёнком темноволосая красавица Нина. Она неспеша оглянулась по сторонам. Потом, чуть откинувшись назад, подняла голову и «выцепила» взглядом чёрных выразительных глаз витую кованную решётку балкона на втором этаже дома. Шумно вобрала в себя свежий невский воздух и, непонятно кому и для кого, а скорее всего самой себе, прошептала на выдохе:

– Ну, здравствуй, любимый! А ты почти не изменился, только немножко постарел.

– Ты это мне? – оживился Григорий, уловивший только конец фразы. – Ты тоже не молодеешь, между прочим, а я всего на три года тебя постарше. Так что помалкивай! Тоже мне молодуха выискалась, – чувствовалось, что он устал с дороги, отчего беспрерывно раздражался. Его раздражение передавалось дочерям. В первую очередь, старшей Гале, которая на самом деле, была не его дочка, а его старшего брата Ивана. Того зарубили «продотрядовцы» ещё в девятнадцатом.

– Да ты – то здесь причём, Гриша!? Не зря твоя фамилия Козлов, потому что именно так себя и ведёшь! – затем почти беззвучно про себя: «Вот уж действительно фамилия так фамилия! Надо же было такую выбрать. Как будто нельзя было придумать, например, Соболев или Жеребцов. Нет! – Жеребцов нельзя! – Ещё не хватало, чтобы за потомка бабушкиного мужа приняли. А вот Коровин было бы неплохо. Надо же – Козлов! Так и несёт вонючим пролетариатом… – Нина состроила гримасу отвращения. – Хотя Козлов явно лучше, чем, например, Козлевич или Пердобляхин. Ладно, надо к сестре идти за ключами и скорее – скорее лечь. А то спина прямо отваливается». Закончив безмолвный монолог она громко произнесла: – Чего по сторонам-то зыркаешь? Пошли. А ты, Галька, стой здесь и никуда от этого драндулета не отходи. Маришка, не балуйся!

Вот так двенадцатого сентября 1932 года состоялось возвращение в своё фамильное гнездо потомков рода Чубариных – Жеребцовых. Потомки состояли из Нинки Козловой с дочерями и её мужа Гришки Козлова – весельчака, придумщика и неутомимого «ходока». Покинув Петербург, как это сделали её старшие сёстры ещё в восемнадцатом, вчерашняя гимназистка Нина осела недалеко от Смоленска в селе Никитино. Там она вышла замуж за местного купчишку Ивана Кулакова и вскоре родила первую дочь.

2

А перед этим случилось вот что. Тучи собрались вместе и покрыли небо над Петроградом чёрными и серыми пятнами. Как будто тёмное вино пролилось на плохо стиранную скатерть на пиру разнообразной нечисти, слетевшейся к застолью по зову стонущего от страданий времени. Тучи спрятали от людей солнце и луну. Стало не видно, как чёрная масса увеличивает себя в объёме и количестве, устремившемуся к критическому. Раздался залп легендарного крейсера. Хлопнула створка окна и стекло разбилось, осыпав мелкими осколками подоконник. Тотчас свежий ветер революции ворвался в комнаты квартиры, принадлежащей семье Андрея Владимировича – отца Нины и её двух старших сестёр. Чтобы не простудиться от ветра, а больше от неверия в то, что ветер принёс свежую правду жизни, он в спешке собрался в соседнюю Данию. Консульская служба Датского Королевства как раз занимала первый этаж дома и проблем не случилось. Там он задержался в надежде переждать смутные времена вдали от революционных пламенных перемен и ужасов первой мировой войны. Дочери ехать отказались, потому что по молодому несмышлению и наивности поверили в большевистское всемирное счастье и равенство для всех. В государственную думу, учредительное собрание и временное правительство. Неважно, кто в этом правительстве – Ленин, Милюков или Керенский. Главное – чтобы не было царя! У дочерей были и другие причины остаться. У старшей Натальи расцветал пламенной страстью роман с молодым поэтом Войцеховским, а средняя Анастасия была поглощена танцами в студии талантливого балетмейстера Сардова. Младшая Нина без сестёр себя не мыслила и без видимых причин тоже отказалась ехать с отцом. Часть ценностей Андрей Владимирович забрал с собой, но большую половину оставил дочерям, справедливо поделив между ними. После этого он глубоко вздохнул от тяжёлого предчувствия беды. По очереди обнял всех троих, перекрестил и уехал на вокзал, наказав за собой не следовать и не провожать.

Через две недели или около того после его отъезда в квартиру неорганизованной ватагой нахраписто ввалились вооружённые винтовками с гранатами матросы. Их обуревали разные чувства. Во главе у них была «обязательная» в таких делах личность в кожаной тужурке. У личности на руках был ордер. Целью их визита было «уплотнение» буржуев и если получится, то и пострелять в них для устрашения и наведения строгого порядка в соответствии с указом реввоенсовета. Буржуев в квартире оказалось достаточно. Они безусловно подлежали «уплотнению» в первую очередь. В конкретно описываемом случае в пользу ответственного работника только что образованного народного комиссариата продовольствия товарища Зибякина. Вероятно, в силу высокообразованности и выдающихся способностей до этого он почему-то прозябал в подвале дома на Выборгской стороне окнами на помойку. Революция, почувствовав себя хозяйкой, начала реализовывать свои завоевания с экспроприации «буржуйских» хоромов. А как иначе?

– Вы пожили в барских покоях, пожировали! Кровососы пролетарских душ! Теперь наша очередь и не питюкайте нам тут, если жизнью дорожите.

Наступило первое разочарование! Ответственный работник вёл себя вызывающе грубо. По разному обзывался, пил водку, выданную ему из запасников комиссариата, и без конца чего-то нюхал. Это «что-то» по виду напоминало дуст. После этого он чего только не вытворял. Мыть за собой и мужем горшок, ванную и пол в коридоре его сухая и тощая как щепка подруга категорически отказалась. Она ссылалась на наступившую мировую справедливость:

– Мало мы на вас, буржуев, всю жизнь горбатились? Говно ваше лопатами выгребали повсеместно, чтобы вашим жоп-м уютней гадить было!

Разочарование усиливалось, потому, что отмывать с фарфорового унитаза скверно пахнущие экскременты комиссара и его сожительницы никак не соответствовало восторженному от наступившего всеобщего равенства настроению и светскому воспитанию сестёр. Комиссар с испитым и покрытым жирными прыщиками лицом, олицетворяющий текущие свершения, был носителем большого количества присущих каждому пролетарию недостатков. В числе главных, соответствующих его отвратительному «портрету», оказалось поощряемое наступившей эпохой сластолюбие. Или же, чтобы быть точнее, насильственное прелюбострастие. Посомневавшись денёк, с кого из сестёр начать, он решил одарить своей немытой страстью среднюю. Анастасию. Она казалась ему и помясистей, своя-то костлявая уж больно надоела, и попокладистей. Вот тут как раз он ошибся. Настя ему не далась. Она оказалась проворнее, потому что почти полгода с энтузиазмом готовилась вступить в женский батальон. Там в подготовку входило обучение рукопашному бою. Батальон отправился на фронт, в конце концов, без неё. Вследствие своей проворности она изрядно, с удовольствием и усердием прошлась по противному внешнему облику Зибякина, выправив нос с курносого на наоборот. Начальственные штаны, которые тот, обуреваемый похотью, успел снять, она выкинула в окно прямо на набережную. Осенний ветер их немедленно подхватил и унёс. Сменных штанов у комиссара не оказалось. Зато в сложном положении оказалась виновница их пропажи. Уполномоченный Зибякин бегал по коридору, палил из маузера, вопил про контрреволюцию, которую ему устроила неподвластная хамскому насилию Настя, и требовал вернуть штаны:

«Отдай штаны, шлюха буржуйская. Я – назначенный революцией комиссар и являюсь имуществом партии большевиков во главе с товарищем Лениным… ты слышишь, мать твою…, что я тебе говорю, сука… А штаны являются моим имуществом и выданы мне по особому списку, подписанному лично товарищем Урицким, который есть имущество всенародное, только поменьше, чем товарищ Ленин, и поэтому мои штаны тоже имущество всенародное и возврату подлежат при любых обстоятельствах… Уйди вон, паскуда тощая, пришибу, – злобно прорычал он пытавшейся оттащить его от двери доходяге – сожительнице. – Отдавай штаны, гадина контрреволюционная, или сейчас пристрелю, мать вашу…, всех по порядку. Тебя тоже пристрелю, если не отвяжешься», – последняя часть монолога была адресована всё той же сожительнице.

Так он простоял под большой дубовой дверью, колотя в неё рукояткой нагана, матерясь и жестикулируя минут двадцать. Потом устал от ненависти к врагам, прилёг тут же на коврике около двери в одних нестиранных кальсонах и мирно засопел. Во сне к нему пришёл товарищ Урицкий, неся в правой руке «Манифест коммунистической партии» Карла Маркса, а в другой – книгу вождя пролетариата под названием «Империализм и эмпириокритицизм». В третьей руке был такой же, как у него самого, большой маузер. Моисей Соломонович поднял оружие и направил ствол в сторону дрожащего от страха ответственного продовольственного работника:

«Тебя, Зибякин, назначили продукты охранять для питания революционных элементов или с буржуйскими шлюхами прелюбодействовать во вред гражданской жены твоей товарищу Фиры Марковны? Ты почему горшок за собой не моешь, засранец? – Моисей Соломонович прищурил правый глаз и взвёл курок нагана. – Именем революции, за предательство, выразившееся в утере кожаных штанов, бывший товарищ Зибякин приговаривается… к пожизненному ношению кальсонов! Приговор вступает в силу немедленно и обжалованию не подлежит!» – огромная фигура прославленного и обличённого большой властью бандита заполнила собой пространство… Стало нечем дышать… Раздался вопль… И товарищ Зибякин проснулся весь в поту от страшного видения. «Моисей Соломонович, да ещё и с наганом – Нет! Это не просто не к добру, это совсем даже наоборот. Это к беде ужасной и непоправимой! И зачем только я этой гадости вчера нанюхался?».

А для сестёр наступило второе разочарование, оказавшееся последним. Жаловаться было некому, поскольку пролетарская иерархия ещё не определилась. Кто кому подчиняется, было не ясно. Поэт куда-то срочно уехал не попрощавшись. Балетная студия закрылась. Ждать повторного визита с «уплотнением» по отработанному новой властью сценарию сёстры не захотели. На самом деле они просто побоялись и к утру следующего дня разъехались в разные стороны необъятной России. Они договорившись писать. Но главное, о чём сёстры договорились, – это «забыть» на время своё происхождение и ближайшее прошлое. А дом продолжал жить своей жизнью, постоянно «уплотняясь» и теряя привлекательность. В конце концов он превратился в обычный перенаселённый жилой дом, в котором очень скоро перестал работать лифт и канализация.

3

До 1914 года, ещё ребёнком, она ездила на поезде почти каждый год в одном и том же направлении. В Кисловодск. Там отец Нины – Андрей Владимирович – восстанавливал здоровье, употребляя по составленному доктором графику минеральную воду из источника номер четыре. Там же принимал грязевые ванны для общего укрепления нервного состояния тела и души. Целебная вода ему помогала. Печень и другие органы за месяц восстанавливались и потом целый год его не беспокоили. Для маленькой Нины поездка была праздником, развлечением и загадочным путешествием одновременно. Она ничем не болела, просто была ещё маленькая, и оставлять её со старшими сёстрами в Петербурге Андрей Владимирович не решался. Поэтому всегда брал с собой. В купе поезда всё было, как в хорошей гостинице: две отдельные кровати находились каждая у противоположной стенки, между ними достаточно широкий проход от входной двери до окна. У окна находился столик, сидя за которым можно было выпить чаю или почитать свежую прессу, попадающую в вагон своими лазейками на каждой остановке. Туалетная комната находилась там же в купе. Стены купе были отделаны дорогой тканью и деревом. Вся поездка от Петербурга в Кисловодск обычно длилась три дня и три ночи. Завтракали в вагоне-ресторане, где помимо вкусного омлета Ниночка всегда просила отца заказать её любимое пирожное Эклер и чай с жасмином. До обеда она читала. В последний раз с собой она взяла сборник стихов и модный тогда роман Жорж Санд – «Консуэло». Конечно, для четырнадцатилетнего то ли ребёнка, то ли подростка читать перенасыщенный любовной чепухой роман было, наверное, рановато. Но Андрей Владимирович смотрел на это снисходительно. Он справедливо полагал, что запретами процесс созревания юного создания не остановишь. Если читать не хотелось, Нина смотрела в окно на пробегающие мимо деревушки и поля, небольшие уездные городки с оттопыренными в небо колокольнями старинных церквей с синими и золотыми куполами. Поля колосились рожью и пшеницей, но пшеницей южнее. Сразу за Нижним. Оттуда начиналось бескрайнее золотистое море посевов великолепных её сортов, которыми кормилось в то время всё отечество и половина Европы. Дважды поезд пересекал Волгу, делающую один поворот за другим. Неожиданно сужающуюся после очередного изгиба и вдруг разливающуюся в разлёт так, что не было видно противоположного берега. От красоты девочка приходила в восторженно-возбуждённое состояние и криками: «Папа, папа… иди сюда скорее…» влекла его к окошку, чтобы ему тоже досталась радость от увиденного. Нина сильно пугалась, когда встречный поезд неожиданно появлялся из ниоткуда. Он перекрывал обзор из окна и громко гудел, сбиваясь с тяжёлого баса на свистящий в разные стороны фальцет и стуча колёсами. А потом наступало обеденное время, вместе с которым наступал праздник чревоугодия. На поездах южного направления всегда были рестораны с хорошей, если не сказать изысканной кухней, творимой поварами, нанятыми администрацией Николаевской железной дороги за границей или перекупленными у столичных ресторанов по контракту на летний сезон. В это время года жители северного города устремлялись к югу, а городские рестораны пустели. После обеда Андрей Владимирович обычно дремал или читал газету, лёжа не раздеваясь на своей кровати, а дочка продолжала любоваться предзакатными пейзажами по обе стороны мчащегося к югу поезда.

Совсем иначе выглядело её сегодняшнее путешествие от Петрограда в сторону Смоленска. Поезд шёл и останавливался. Подолгу стоял и снова двигался потихоньку, прощупывая в ночное время путь впереди себя светом слабомощного прожектора. Вагоны были старые, отслужившие своё. Стёкла в окнах треснутые или вообще не было стёкол. В этом случае оконные проёмы были заткнуты старыми подушками или потрёпанными от времени матрасами. Люди путешествовали в основном без причины, а лишь только для того, чтобы не сидеть на месте или в поисках другой лучшей жизни. Они были похожи друг на друга серыми небритыми лицами и полуголодными взглядами. Каждого из них когда-то любили, и они имели приют телу и душе. Сегодня тело и душа на годы привыкали к ненависти и жизненным неудобствам, чтобы в последствии владеть отвоёванным у других новым миром. В новом мире им обещали много еды и тепла. У всех за спиной или на коленях находился дорожный мешок, в котором лежали хлеб, кусок сала, соль и сменные портянки. В вагонах было холодно, несмотря на бушующие языки пламени в печках-«буржуйках», стоящих в каждом вагоне. На них кипятили воду счастливые обладатели жестяных чайников. От махорочного дыма у пассажиров слезились глаза, но никто не жаловался и курильщиков не беспокоили. Разве что просили выдыхать дым в сторону или вверх к потолку. Нине досталось место у одного из уцелевших окон, которое последний раз мыли, наверное, в 1914 году. Поэтому происходящее снаружи выглядело искажённо. Белый недавно выпавший снег выглядел грязным и каким-то несвежим. Небо и того хуже. Голубого оттенка грязное стекло не пропускало, и небо представлялось покрытым жёлто-коричневыми облаками. Время от времени по вагону проходили мешочники. Это был новый тип мелких торговцев, делающих свою прибыль не на рынках, где было не протолкнуться от таких же мешочников, а в дороге на поездах или пароходах. Они носили в своих мешках кое-что из еды на обмен, тем самым спасая от голода блуждающую по стране братию искателей новой жизни. На шестой день поезд сделал остановку в Смоленске.

От вокзала в Смоленске до села Никитино Нина добралась на перекладных к вечеру. Там среди берёз и тишины в небольшом полуразорившемся поместье подводил итоги своей бестолковой жизни Нинин дядя по материнской линии. Здесь она нашла временное пристанище. Дядя Коля, бывший инженер-железнодорожник, закончил карьеру в должности начальника станции три года назад. Недовольная и неудовлетворённая карьерой мужа из-за её малой значимости в обществе, его жена ещё раньше уехала в Москву, а дядя Коля со временем привык жить один. Приезд родственницы его не особенно обрадовал, хотя… К утру у него изменилось настроение. Он по-новому взглянул на событие вчерашнего вечера, когда сначала раздался стук, а потом открылась тяжёлая деревянная дверь дома и на пороге появилась едва узнаваемая молодая особа, представившаяся: «Нина Андреевна – ваша племянница! Дядя Коля, неужели Вы меня не узнаёте? Ну, вспоминайте скорее».

Проворочавшись почти до рассвета от нахлынувших воспоминаний и, как следствие, настигшей его бессонницы, он дал распоряжение своему бывшему управляющему, а ныне помощнику в старческих и мелких делах по дому, подготовить всё необходимое, чтобы Ниночка пожила у них подольше:

– Оставайся! – вместо: – С добрым утром! – было первым словом дяди на следующий день, когда Нина вышла к утреннему чаепитию. – Осмотрись, поживи, с людьми познакомься. Глядишь – жизнь и наладится… Ты мне про сестёр то когда расскажешь?

Жизнь и вправду стала налаживаться сама по себе безо всякого вмешательства извне по своим индивидуальным жизненным законам, направляющим события то в грустном, то в удивительно спокойном и радостном их восприятии. Зима была мягкой и снежной. Снега выпало столько, что стоило опасаться весенних паводков от его необыкновенного обилия. А можно было, наоборот, не опасаться паводков, а радоваться, что земля насытится влагой вволю и урожай будет потом обильный. Чтобы всем хватило – и червям, и людям. Весна не испортила праздника просыпающейся природы и вслед за мягкостью зимы подарила людям много солнца и особенного весеннего тепла, которого те не заметили по причине занятости делами революции и личного пропитания. Наступило лето. Оно, как бы следуя уже начатому в этом году миротворчеству в природе, продолжало и дальше вести себя в соответствии с этим сценарием. То дождиком порадует, а потом сразу жара. И хочется наплаваться до изнеможения в пруду или в речке, что протекает неподалёку. А наплававшись, упасть на прибрежный песок и лежать раскинув руки с закрытыми глазами, мечтая о чём-нибудь. Иногда по выходным они с дядей ходили или ездили в гости к ближним соседям. Или принимали гостей у себя. Вечера по будням Нина проводила за чтением разным и в мыслях о сёстрах и об отце, так внезапно принявшим единственно правильное в тот момент решение уехать: «Какими же надо было быть дурами, чтобы вот так поверить во весь этот революционно-большевистский бред. Как прав был отец! Он как будто бы знал, что именно так всё и будет. Ну ладно Настя. Она в этого рифмоплёта влюбилась. Наташка со своими танцами никак расстаться не могла. Но я – то, я!? – меня ведь ничего не держало. Почему я осталась, дура? И что теперь… Где отец?.. Где сёстры?.. Сама я – где? Увидимся ли когда-нибудь?».

В один из тихих вечеров в доме дяди Коли появился Иван Христофорович – купчишка без гильдии, тридцати двух лет отроду, с маленькой аккуратно постриженной бородкой и серебряными часами на цепочке – обязательным атрибутом, указывающим на принадлежность к купечеству. Желая произвести эффект на молодую красивую девушку, он беспрестанно доставал часы из левого кармана жилетки, позвякивал цепочкой, неспеша щёлкал крышкой и сосредоточенно смотрел на циферблат, нахмурив лоб и шевеля уголками рта. Затем произносил:

– Да, вот… Так и живём потихонечку. День пройдёт, а мы и радуемся, что до следующего дожили. Вам, барышня, наверное, это простое чувство радости даже и незнакомо. А жаль! Вы только задумайтесь в каком мы времени с Вами оказались… – создавалось впечатление, что вот сейчас он найдёт разгадку происходящего и безошибочно назовёт день, когда всё прекратится и вокруг наступит порядок. Дядя уговорил Нину быть к нему поблагосклоннее. Ничего плохого та в этом не усмотрела, так как находилась в возрасте, когда тело, наполненное жизненными соками, душа и давно сформировавшаяся в них вся женская сущность требовала одного – достойного мужчину! Иван Христофорович же, помимо бородки, имел пышные светлые волосы и приятный низкий голос. Он был достаточно высок и приторговывал тем, что люди ели. В преддверии надвигающегося голода это многое решало.

Местный революционный комитет их пока не трогал. Он занимался чистками и расстрелами где-то неподалёку, чтобы всем стало не по себе. Проще сказать, страшно. Народный комиссариат земледелия, которому было поручено выполнить обещанное большевиками – «Земля крестьянам!», должен был сначала эту землю отобрать у тех же крестьян, чтобы было что раздавать другим труженикам земли, которые победнее. Первые не понимали, почему они должны отдавать то что их кормит во имя того, чтобы кормились вторые. Поэтому они землю по хорошему не отдавали по причине политической безграмотности. А значит их надо было расстрелять! Как оказалось, расстрелять надо было многих. В прямые функции комиссариата земледелия расстрелы не входили. Произошла временная заминка с патронами. Но тут за дело взялся лично товарищ Троцкий, и работа закипела.

Дядя Коля, бородкой и пенсне похожий на Льва Давыдовича, был совсем не молод. Со своим «железнодорожным» прошлым он на контрреволюционера, как бы, не «дотягивал». А вообще, железная дорога у большевиков была в почёте. По ней товарищ Ленин приехал из Германии, чтобы апрельские тезисы рассказывать и революцию делать. А товарищ Троцкий ездит всё время на собственном поезде из одной губернии в другую, чтобы личным примером организовывать расстрелы по правильному, по большевистски. С оркестром и знамёнами. Лев Давыдович любил порассуждать на эту тему: «Что есть расстрел с исторической точки зрения? Расстрел есть насильственное лишение способности личности противостоять прогрессивным обстоятельствам, каковыми является, в первую очередь, наша пролетарская революция. Не расстрелять бессовестного буржуя – есть ошибка, которая несомненно приведёт к поражению. Этого допустить нельзя! Вспомните Робеспьера! Вот с кого мы должны брать пример. Никакой пощады дворянским выродкам и буржуям всех мастей!».

Лев Давыдович больше всего любил женщин и пострелять. Надо отдать ему должное – то и другое у него получалось хорошо. Но второе всё-таки лучше. А у дяди Коли уже много лет не было ни собственной земли, ни батраков, ни прислуги. Поэтому в расстрельные списки его не включили до поры до времени. Ему казалось, что революция так и осталась бунтовать в Петрограде и дальше идти не захотела. Потому что выдохлась, а бои первой мировой уже отгремели. Иллюзия спокойной жизни убаюкивала. Чем не жизнь? Отношения Нины с Иваном Христофоровичем шли к логическому завершению. В конце августа она вышла замуж, избавившись одновременно от надоевшей девственности и от становившейся опасной девичьей фамилии. В первую ночь вместе у них всё хорошо получилось. От этого они сразу стали счастливыми. Дядя Коля тоже очень радовался. Все трое вместе мечтали только об одном – поскорее бы закончилась опасная и непонятная смута и то неопределённое положение, в котором они пребывали по причине этой смуты. Вечерами, лёжа в постели и устав от любви, молодые «путешествовали», каждый раз прокладывая новые маршруты, влекущие в неизведанное. Ночные «путешествия» заменяли им светскую городскую жизнь со всеми её атрибутами: обедами, походами в оперу, балами и театральными премьерами. Вот и сегодня, опустошённая и доведённая до изнеможения неистовым страстным безумием своего юного тела в объятиях мужа, оказавшегося ко всем своим достоинствам ещё и искушённым, опытным любовником, Нина начала строить планы:

– Ванечка, а куда мы с тобой поедем, когда всё кончится? – обычно именно с этой фразы и начинались их ночные похождения – Может быть в Европу не поедем, там сейчас разруха, а на это смотреть не хочется совсем. Я бы лучше в Африку с тобой поехала, там слоны, крокодилы, люди не такие, как мы. Они чёрные! И очень весёлые. Ты бы видел, как они танцуют! У Насти в студии один такой танцор чёрный-причёрный из Америки в паре с моей подругой танцевал. А давай в Александрию поедем!? Послушай, как красиво звучит: А-л-е-к-с-а-н-д-р-и-я!.. Я иногда представляю себе, что ты Султан какой-нибудь египетский, а я любимая жена в твоём гареме. Только ты и не мечтай даже – я к тебе ни одну из этих кривляк ни на шаг не подпущу, так и знай! А попробуешь мне изменить, так я тебе такое устрою, что революция покажется… Ты меня слышишь, Ванечка? – но Ванечка не слышал, он уже спал. Во сне, навеянном мечтами его избранницы, он был Султаном и у него был большой гарем, в котором царствовала Ниночка – любимая жена!

4

Так прошло полтора, а, может быть, и два года. За это время несколько раз наезжали белые, уставшие воевать. Их прогоняли красные, готовые воевать бесконечно. Красных прогоняли восставшие во имя своего пропитания крестьяне. Потом сила красных удвоилась извне и они порубили шашками восставших насовсем, не жалея никого, чтобы другим в науку и назидание было. Пока всё это происходило, Нина, наконец, забеременела. А ближе к зиме из ближайшего города приехал продотряд, подвод на десять. Всё, что у них было съедобного, бойцы перегрузили в эти подводы! Немощность старика и беременность его племянницы начальника продотряда не смутила и не остановила. У него было задание и не выполнить его он не мог. За три недели блуждания по смоленскому бездорожью от деревни к деревне в поисках хоть какой-то жатвы только одна мысль сверлила голову начальника непрестанно: «Привезёшь девять подвод вместо десяти – поставят к стенке! Ни заслуги не помогут, ни знакомство с замгубчека. Всё равно поставят и шлёпнут без сожаления. Да я бы на их месте и сам бы шлёпнул изменника революции».

Продотряд уехал, уступив территорию следующему продотряду. На этот раз из самой Москвы. Эти подчистили остатки! Стало нечем торговать и стало нечего есть. Иван Христофорович ненадолго исчез, прихватив кое что для обмена. Через неделю он вернулся с небольшим запасом муки, сушёного гороха и пшена. А тут и третий продотряд как раз подъехал, чтобы поживиться от голодных в пользу страждущего губернского комиссариата и охраняющих его опричников-чекистов… Мягкий от природы и очень покладистый по наследственному родству Иван Христофорович робко возразил по поводу экспроприации последнего ещё несъеденного. Начальник продотряда отмахнулся от него, как от назойливой мухи, чтобы не бубнил и не путался под ногами. Только в руке у него была не мухобойка, а хорошо заточенная шашка бойца-кавалериста. Ивана Христофоровича в одночасье не стало. Показав Нине в первый раз хамско-похотливую, теперь революция продемонстрировала ей звериную свою сторону. И мир рухнул! Опустошённая потерей близкого человека, она в первые недели после смерти мужа едва осознавала себя, не чувствуя горя и ущербности своей жизни, отныне лишённой всякого смысла.

На похороны из соседнего небольшого городка приехал младший брат Ивана – Гриша, до этого Нине не известный. Хотя нет!.. Что-то Иван рассказывал, но не запомнилось. Испросив разрешения немного пожить в доме Нининого дяди на правах гостя, он, в конечном итоге, остался надолго. Вскоре Гриша привык к дяде, привык к Нине. После того, как она родила дочку, по сути его племянницу, он предложил ей новое замужество. Не испытывая к нему ни любви, ни неприязни, она не долго думая согласилась. Гриша оказался весёлым и каким-то уж совсем беззаботно-безалаберным. Правда, когда их выселили из дома дяди Коли вместе с самим дядей по причине, что дом идеально подходил для того, чтобы разместить в нём Сельсовет вместе с клубом под одной крышей, он был единственным кто не растерялся. Он взял поиск решения жилищной проблемы в свои руки, отвоевав у новой власти небольшой домик, требовавший ремонта, на окраине села. Там они поселились до поры до времени, а на самом деле, на долгие двенадцать лет. Именно в этом доме у них появилась сначала дочь Лариса, писком своим настойчивым и резким оповестившая окружающий мир, что она пришла в него, чтобы выяснить с ним отношения и призвать к порядку. Потом Тамара, чьё предназначение в жизни сведётся, в конце концов, к бестолковой повседневной суете с нелюбимым. А завершила Нинину привычку раз в два года рожать по дочери очаровательная Маришка, как солнышко осветившая полянку, на которую приходили попировать и отдохнуть нуждающиеся в ласке и тепле, в лечении и заботе. Сменив старое жилище на новое жильё, Гриша решил, раз уж так пошло, заодно поменять не совсем подходящую для указанного исторического отрезка времени фамилию Кулаков на какую-нибудь звучную пролетарскую. Действительно, обладатель фамилии Кулаков с середины двадцатых и далее ассоциировался в сознании советских людей с образом врага народа, мироеда и сельского буржуя. А это было небезопасно. Так они стали семьёй Козловых!

До того, как он впервые предстал перед Ниной и его дядей, Гриша уже около года как вернулся с фронта. Там он провёл в общей сложности два с половиной, оттачивая мастерство конной выездки и владения шашкой. Участвуя в боях то победных, а то и вовсе нет. Череда ярких побед и позорных поражений научила его относиться к жизни, как к явлению переменчивому. Где радость сменяется грустью и тоской, любовь – ненавистью. А сама жизнь часто и мгновенно превращается в свою противоположность – смерть! Смерть пугала, заставляя о многом задуматься. Но не настолько, чтобы стать трусом. Так что своего солдатского «Георгия» Гриша добыл в бою, где вволю намазался шашкой. Намазался так и с такой яростью, что подхватив знамя у раненого командира, умудрился увлечь в атаку взвод, за ним роту, а там и весь эскадрон! Этот бой был и навсегда остался главным событием его жизни, а служба в кавалерии привила любовь к лошадям. Привязанность к этим чудным животным, в свою очередь, привела однажды молодого кавалериста в цыганский табор. Удалая выездка, весёлый нрав Гришки пришёлся цыганам по нраву. Он задорно выплясывал и пытался петь цыганские песни, ужасно коверкая слова. Он пел с такой страстью и надрывом, что молодые цыганки плакали от проникновения и внутренней влюблённости в саму суть жизненную, воплотившуюся в Гришке. Он не служил ни белым, ни красным. Всю гражданскую Григорий провёл в таборе, передвигаясь с ним от Смоленска на юг до Волги и южнее вдоль неё к Астрахани. Оттуда через казахские степи на восток в сторону Урала. Потом обратно к Смоленску, но в этот раз через Саратов или Калугу. От Смоленска табор уходил на восьми добротных кибитках, избегая больших дорог и скопления военных людей разноцветных мастей: белой, красной, зелёной и даже чёрной. К чёрной масти относились никем не управляемые бандотряды балтийских матросов-анархистов, которые бессмысленно бродили по бескрайним просторам российских губерний подобно цыганам, размахивая чёрными знамёнами с нанесённой на них надписью «Анархия – мать порядка и правда жизни!». Встреча с ними никому не сулила ничего хорошего, поскольку жизнь человеческая в глазах матросской братвы, подогретой добротным самогоном, стоила не много. Правильнее сказать, – не стоила ничего. А раз так, то отчего не пострелять в сторону проходящего табора с людишками пустыми и никому не нужными, и для общества бесполезными по самой природе своей цыганской. Пашни не сеющими, хлеба не взращивающими, власти никакой с оружием не прислуживающими, но пищу поедающими. Поедание же пищи в голодное время людьми ненужными для новой эпохи – есть преступление. Так думала значительная часть населения, создающая эту эпоху силой оружия и большевистского безобразного беспредела. Те что в тельняшках не были исключением, поскольку сами себя считали основной и решающей движущей силой революционного процесса. Получалось даже весело немного. Цыган бежит, матрос стреляет, цыган кувырком навзничь. Матрос радуется от сознания правильности совершённого поступка и стреляет в другого цыгана для удвоения собственной радости и к удовольствию товарищей. Забавы псевдоанархистов-балтийцев продолжались, как правило, недолго. Встреча с отрядом любого другого цвета заканчивалась полным разгромом бандитов из-за неспособности командиров и непреходящего тяжёлого похмелья личного состава.

Зелёные опасными для табора не были. Зелёные воспринимали цыган иначе, не видя вреда в них более того, чем крестьянин видит в сорной травинке на вспаханном поле, политом его потом. Встреча с ними в худшем случае сулила потерей коня или двух, что было делом поправимым и плёвым для цыган – конокрадов по рождению и глубокому убеждению. Белые же с красными были настолько увлечены борьбой между собой, что не обращали внимания на вечных бродяг, не видя в них ни опасности для себя никакой, ни поддержки. Одни стремились завоевать новый мир, разрушая старый. Другие пытались старый мир сохранить любой ценой и им было не до цыган. Встреча с ними лишь дважды чуть не привела к неприятности, когда молоденький комиссар засомневался в Гришиной принадлежности к вольному сообществу и принял его за дезертира. Выхватив револьвер, он уже собирался превратить Григория в его собственную противоположность – холодную и навсегда неподвижную. Даже без зачтения приговора в связи с военным положением повсюду. Но молодая цыганка повисла у него на руке, сжимающей револьвер, а вторая вытащила из кибитки троих орущих пацанов мал мала меньше, и не успевшее превратиться в камень сердце комсомольца дрогнуло. В другой раз уже казачий разъезд засомневался глядя на его курчавую голову и нос с выраженной горбинкой. Он поначалу причислил Григория к разбросанному по всему свету народу, никогда не прекращающему блуждать и гонимому ото всюду. Но не к цыганскому, а к еврейскому, казачьему сердцу ненавистному и противному изначально и во век. Но и здесь две его защитницы не подвели и замутили казачьему сотнику его усталую от войны голову:

– Да что ты, миленький, где ты здесь иудеев увидел? Мы же все православные как один, как и ты. Только вчера с Гришенькой перед образами молились в селе, что в-о-о-н за тем холмом. Гриша, что ж ты ему крест свой нательный не покажешь, чтоб, наконец, отвязался. А ты, казак удалой, спрячь револьвер свой и слезай с коня. Я тебе погадаю и воды дам напиться. Слезай!

Удача сопутствовала табору и дальше во всё время его кочевья с восемнадцатого и до начала двадцатых годов по степям, лесам и полям погрязшей в гражданской войне России. Однажды, когда кочевники остановились после долгого перехода на отдых на окраине небольшого села недалеко от города Уральска, случилось забавное, как нельзя лучше раскрывающее сущность Гриши. Пока цыгане раскидывали шатры и разводили костёр для приготовления похлёбки на вечер, он пошёл в село, чтобы выменять немного самогону для умиротворения дорожной усталости. Мужиков в селе не оказалось по причине давнишней повальной мобилизации. Так – пара пацанов малых да деды девяностолетние. Но топить по пятницам баню никто не отменял. Сегодня как раз была пятница. Все сельские вдовушки и молодухи парились по-чёрному в бане на берегу пруда. Проходя по селу мимо, Гришка услышал смех и бабье повизгивание. Это его насторожило, как кота мартовского на крыше дома, услышавшего «мяу» соседской кошечки. Потом обрадовало, потому что визг увеличился и стал громче… Инстинкты обострились, и в это же мгновение открылась низкая дверь… Из неё чёрные от сажи выскочили одна за одной несколько селянок и плюхнулись по очереди в пруд, предоставив не верящему в своё нечаянное счастье Григорию возможность беспрепятственно любоваться их прелестями. Плоть взыграла и напряглась. Через несколько мгновений он уже барахтался в пруду раздетый и в свою очередь желанный всеми обездоленными деревенскими бабами… Табор устал ждать и ушёл без него. А Гриша… А что Гриша? Он ещё две недели предавался радостям жизни, беря от неё этот подарок, как должное за голод и пролитую на войне кровь. За опрокинувшую навсегда его мир злобствующую в размах революцию и за неизвестное безрадостное будущее. То, что революция идёт и распространяется самостоятельно без него, Гришу не волновало. Ему не хотелось быть её частью и служить ей ему тоже не хотелось. Позже на вопрос, что он делал, когда вокруг гремели революционные страсти, он обычно отвечал, что революции сочувствовал всегда. Но в связи с болезнью из-за перенесённого ранения, приковавшей его к постели, принять в ней участия так и не смог. «Извините, товарищи, вот справочка». Внешностью он был прямой противоположностью брату. Резкие черты лица, нос с горбинкой, тёмные и немного вьющиеся волосы. Это делало его похожим на цыгана. А к цыганам он тянулся и всегда их любил. Из под волос выглядывали кончики слегка оттопыренных ушей. И улыбка! Белозубая и редко покидающая Гришу. Разве что, когда уж очень хотелось есть.

Лёгкий характер Григория не соответствовал ни духу свершений, ни настроениям в России. Но именно благодаря этому характеру и Нининым золотым побрякушкам, доставшимся от отца, они пережили голод, болезни детей, смерть дяди Коли, опять голод, новые болезни. В начале тридцатых семья Козловых представляла из себя обыкновенную советскую семью ниже среднего достатка, в составе которой невозможно было предположить выходцев из непростого сословия (не про Гришу разговор). Став мужем Нины, овдовевшей в совсем молодом возрасте, Гриша продолжил то, что так хорошо удавалось его брату Ивану. Он стал исследователем и отчасти даже первооткрывателем её загадочного тела. Упругого, красивого, как у античных Афродиты или Венеры. Гибкого, как плакучая ива, отвечающего на ласки мужа неудержимыми взрывами страсти, которые, в свою очередь, доводили Гришку до исступления. В такие моменты он любил Нину с яростью, сравнимой только с той, с которой он вёл в ту «Георгиевскую» атаку эскадрон в 1916-м! Нинина страсть и Гришина ярость в любовных утехах не сделали их счастливыми. Он часто пропадал где-то. Потом она узнавала, что вовсе не на работе и не по делам. Пропадал Гришка чаще всего либо в таборе, который влёк его вольной жизнью своей, неподвластной всяким катаклизмам и указам про осёдлость цыганскую. Либо около очередной юбки, взбудоражившей его природу. Ничего поделать с собой он не мог. Он просто был такой – «разухабистый», безрассудный, яростный и яркий. Такие нравятся женщинам и своего не упускают! Именно тогда, в самом начале тридцатых, Нина впервые со времени их разлуки получила весточку от старшей сестры Натальи. Сестра пару лет назад вернулась уже не в Петроград, а в Ленинград – город имени великого творца пролетарской революции и одновременно немецкого агента Вовы Ульянова-Ленина. Наталья предлагала младшей сестре подумать о возвращении: «Настя уже вернулась; о жилье, работе и прописке я позабочусь. Слыхала, что у тебя уже четверо, так ты не волнуйся. Дочек в детский сад устрою. В общем, возвращайся!».

Это было как нельзя кстати, Нина тут же воспрянула духом: «Гришка – гад, совсем стыд потерял. То в таборе цыганском гуляет, удаль свою молодецкую растрачивает. То с дочкой ветеринара путается по ночам, то с Катькой соседкой на сеновале кувыркается. Мало того что мне уже четвёртого под сердце подсунул. Сволочь курчавая! Гад подлючий! «Шлюхолюб» поганый! Да, надо возвращаться».

5

– …Маришка, не балуйся! – Нина поднялась на три гранитные ступеньки. Вошла вместе с Гришкой в парадную дверь дома номер десять по Дворцовой набережной, встречи с которым она ждала так долго! В вестибюле переминалась с ноги на ногу Наталья, нервно позвякивая ключами от квартиры пятьдесят шесть. Той самой, из которой они когда-то разъехались в разные стороны. Сёстры обнялись и долго стояли прижавшись к друг другу и чувствуя биение сердец.

– Ой, да ты, кажется, опять беременная? Неужели, пятая дочка будет? – С удивлением и радостью воскликнула Наталья. – Ну…! у меня нет слов. Это что – всё этот кобель чернявый настрогал? Красавец, конечно! Ты хоть познакомь нас, а то стоим, как чужие!

Из радостного щебета сестёр Гришка уже через несколько минут понял, что Наталья не просто работает в домоуправлении, а занимает вполне приличную должность. Эта должность давала ей возможность распоряжаться «жилым фондом». Так нынче назывались дома, комнаты и квартиры, в которых ютились совслужащие и пролетарии. Это и позволило Наталье вселить в бывшую квартиру отца младшую сестру с мужем и целым выводком. Конечно, не на всю площадь, а только на её часть. Эта часть состояла из перегороженного фанерной перегородкой большого зала, который раньше отец использовал как гостиную. Роскошный, отделанный малахитом камин, как ни странно, уцелел и теперь был самым большим украшением в этом новом старом жилище. Карнизы над окнами – старинной резьбы великолепные львиные головы – тоже уцелели. Ещё в одной комнате, где раньше был кабинет отца с библиотекой, теперь жил ответственный работник водопроводного хозяйства с женой и восьмилетним сыном. Квартира называлась незнакомым словом – «коммуналка»!

Нина с мужем и с младшими дочерьми Маришкой и Тамарой поселились в меньшей по площади части бывшего зала, комната была непроходная и это делало её уютной. Старшие Галя и Лариса, перегородив вторую часть зала большой самосшитой занавеской, оказались в своей отдельной комнате с камином и балконом. С балкона было здорово любоваться видом Петропавловки и Стрелки Васильевского острова с её Ростральными колоннами. По набережной часто маршировали бойцы Красной Армии, колонны ОСОАВИАХИМА, спортсмены общества «Динамо». Девчонки махали им прямо с балкона. Вторая половина от этой половины зала была превращена Ниной в столовую, как оно и было когда-то.

Через три месяца в семье Григория Козлова родился Юра – пятый по счёту ребёнок в семье и первый сын! Сестра Наталья, как и обещала, всех устроила. Кого в школу, кого в детский садик. Только Гришка всё никак не соглашался пойти поработать. Он то заболевал неожиданно за день до назначенного выхода на работу. То она ему не нравилась или не подходила по каким-то надуманным соображениям, но работать он категорически не хотел. Зато с удовольствием проводил время в биллиардной на Елагином острове в ЦПКиО или с цыганами, с которыми очень скоро завёл дружбу. Участковый, живущий на третьем этаже дома в соседнем дворе, уже начал к нему присматриваться, когда он, наконец, объявил, что нашёл работу по душе. Работа называлась «заготовитель сельскохозяйственной продукции» в кооперативном обществе «Заря коммунизма», расположенном в Апраксином дворе. Работа давала Григорию возможность жить той жизнью, к которой он привык ещё на Смоленщине. Там он от случая к случаю занимался организацией заготовки лесных ягод, грибов, веников и дров. При относительно неплохом заработке он оставался свободным человеком. Мог спать утром сколько захочешь, ездить по области в любом направлении за счёт заготовительной конторы. Играть в биллиард и привычно шляться с цыганами, с которыми его в будущем связали почти родственные отношения. А сегодня они были его подспорьем в организации заготовок за государственный счёт с последующей продажей излишков на колхозных рынках г. Ленинграда. Цыгане охотно вкладывали в это предприятие и свои средства, прикрываясь удостоверениями заготовителей. Это давало возможность заниматься обычной спекуляцией без риска быть пойманными. В общем, Григорий Христофорович Козлов оказался на своём месте и до времени там и оставался, вникая вглубь и накапливая жизненный опыт.

6

Просыпался Григорий не рано. Проснувшись, он обычно сразу звонил в контору. Позвонил и сегодня. В конторе происходили вещи разные. Например, поступали разнарядки на заготовку такой-то продукции к такому-то числу. «Общепиту» – полторы тонны картошки к концу недели. Магазину продкооперации – четыреста килограмм свинины и сто кило орехов разных. Банному тресту – две тысячи веников берёзовых к середине следующего месяца и так далее. Председатель правления кооперативного общества решал, кому из работников поручить заготовку. Последнее время ему всё больше и больше нравилось работать именно с Гришей. Тот ловил на лету без слов любую мысль председателя; был способен не просто выполнить работу, но и творчески развить эту мысль. Сегодняшнее задание сводилось к казалось бы простому делу. Надо было заготовить, а на самом деле, просто купить где-нибудь и доставить на склад пятьдесят тонн говядины. На это Грише в конторе выдали наличными определённую и немалую сумму.

– Приезжай в контору, есть дело, – сняв трубку, негромким голосом сказал председатель. – Только предупреди семью, что ненадолго уедешь.

– Я всё понял, скоро буду, а куда ехать-то?

– Не по телефону. Приедешь – узнаешь, – голос председателя звучал заговорщицки.

– Уже еду. Похоже, что-то интересненькое намечается.

На этом закончилась первая часть разговора. Уже в конторе разговор продолжился:

– Значит так, Гриша, на всё про всё у тебя две недели. За это время ты должен, меня не волнует, где и как, доставить сюда на склад пятьдесят тонн говядины. Деньги под отчёт получишь в кассе, да ты и так всё знаешь. Вопросы есть? – председатель не сводил глаз с собеседника, не рискуя до поры до времени раскрывать карты.

– Сколько денег должно остаться, Семён Ефимович? – Гриша начал «въезжать» в ситуацию. Председатель посветлел лицом, радуясь сметливому уму нового работника.

– Вот что, Григорий. Давно хотел с тобой серьёзно поговорить. Вот смотри… Мы имеем двести пятьдесят тысяч наличными, за которые отвечаешь только ты и больше никто. Это понятно? – не дождавшись ответа, он продолжил: – Никому, кроме меня, естественно, не интересно, за сколько ты на самом деле купишь или достанешь (председатель сделал едва заметный акцент на этом слове) товар. Главное, чтобы товар оказался на складе не позднее полудня в понедельник через две недели. Надеюсь, это тоже понятно, – председатель вытер проступивший на лбу пот. Сделал паузу и, как бы между прочим, сказал, отвернувшись к окну: – Мне сказали, не помню кто, что на мясокомбинате в Вологде готовится списание в отходы давно просроченной говядины… Врут, наверное… Давно я не был в Вологде. Там сейчас хорошо. Снежок беленький вокруг лежит, блестит на солнце или позёмочкой стелется. А ты, Гриша, когда-нибудь был в Вологде?.. – он посмотрел на своего понятливого заготовителя и не делая паузы, добавил, как будто разговор шёл о деле давно решённом:

– Езжай, Гриша, время дорого! Второго такого случая может и не быть.

Время и в самом деле было в обрез: «Надо прямо сейчас забрать в кассе деньги и бегом к Бахтало, чтобы успеть договориться с Вологодскими цыганами. Прямо сейчас к нему и поеду. Бахтало – цыган не простой. Он со своей головой и не такие задачки щёлкал. Где он может быть сейчас? В парке?.. На рынке?.. Или, может, в таборе отдыхает где-нибудь в Шушарах. Поеду-ка я на Сенной рынок, поспрашиваю».

Его друг, небольшого роста, весёлый и задиристый, нашёлся в биллиардной в парке, как сначала и предполагал Гриша:

– Слава богу, Бахо, что ты здесь. Разговор есть, – тяжело дыша после пробежки по парку проговорил он. Барон, увидев Григория, широко улыбнулся и подозвал к себе:

– Ты что, как конь загнанный дышишь? Вон как ноздри-то раздуваются. Если ты опять про Кармен пришёл со мной разговаривать, лучше сразу поворачивай оглобли. Сначала со своей семьёй разберись… – тут Гриша его перебил и без обиняков изложил суть дела.

Выслушав его и вникнув в суть, Бахтало отложил кий и сосредоточенно направился к выходу из биллиардной, Гриша пошёл следом, а оттуда вдвоём они отправились на телеграф. Связаться с вологодскими цыганами не составило труда. После короткого разговора на языке, который Гриша немного понимал, цыган отвёл его в сторонку и сказал: – Встретит тебя кто-то из своих. Я в суть не вдавался – по телефону не стоит… Сам всё расскажешь. Можешь доверять им, как мне.

Прямо с телеграфа Григорий поехал на вокзал. До отправления мурманского поезда оставалось меньше часа.

В вагоне-ресторане было накурено, но окна не открывали и не проветривали, потому что снаружи было холодно. Беломорный дым клубился почти над каждым столиком, поднимаясь к потолку кольцами или маленькими облачками. В мурманском поезде ездили люди жёсткие и бывалые. Это были рыбаки, недавно уставшие от морской качки, немного передохнувшие в Ленинграде для того, чтобы вернуться и снова уйти в путину за палтусом или сайдой в Баренцевом незамерзающем море. Деньги им платили хорошие. За станком столько не заработаешь. Были ответственные работники разных отраслей народного хозяйства. Почти все поголовно одетые в униформу: полувоенный френч из отличного английского сукна и белые высокие унты, похожие на валенки. Эти в большинстве своём были начальниками или снабженцами. Представителями добывающих отраслей. Пушнина, рыба, никель, медь, апатиты – в Заполярье всё это и не только это добывалось в огромном количестве. Френч и унты им нужны были для того, чтобы окружающие знали: «Вон, идёт Ефим Ефимович, он большой начальник. С ним надо дружить или держаться подальше. Спорить? Противоречить? – Ни в коем…! Или будут неприятности. У него «ого-го» какие знакомые на самом «ого-го» каком верху и лучше с этим в белых валенках не связываться вообще…».

Значительную часть пассажиров «Мурманского – скорого» составляли военные моряки, возвращающиеся к месту прохождения службы в разбросанные по всему побережью Кольского залива военно-морские базы. Чёрная с золотом военно-морская форма превалировала над редкими вкраплениями цвета хаки формы с синими кубиками на воротниках. Последние представляли тех, кто охранял. Но не ценности, а, наоборот, никому теперь ненужную многомиллионную массу человеческих отбросов, чем-то провинившуюся перед самодовольно жирующей обнаглевшей от безнаказанности властью. Почти все из них собирались сойти с поезда в Беломорске или Кандалакше. Там было скопление трудовых лагерей. С каждым часом в вагоне-ресторане становилось шумнее из-за действия различных согревающих напитков. Облако дыма сгущалось, поглощая кислород, необходимый для дыхания. Рыбаки не мудрствовали и литрами употребляли «Московскую Особую». Разговаривая, они не вынимали изо рта папиросу Беломор, а только перемещали её из одного угла рта в другой: «… мы как раз ловили ярусом. Там палтуса обычно навалом и треска идёт косяками. Вдруг удар…! Корму развернуло и трос от снастей зацепился за штурвал… Никто ничего по началу не понял, только Васька вцепился в поручни и орёт: п-о-л-у-н-д-р-а-а. Шхуна наклонилась аж под сорок пять, а потом из воды касатка к-а-а-к выскочит и хвостом по борту… Боцмана чуть не зацепила, падла…» – жестикулировал и размахивал руками, пытаясь дать точную оценку размерам морского хищника, молодой и явно не такой уж и бывалый рыбак. Остальные ухмылялись и делали вид, что верят в небылицу. Молодой явно злился, завидя ухмылки собутыльников, и от злости краснел.

Те, кто в унтах, – те баловались коньячком «Отборный», презрительно посматривая в сторону рыбаков. Когда кто-то из них хотел закурить, то доставал из кармана портсигар. Вещь, подчёркивающую его социальное положение, часто отделанную поэтому красивым орнаментом. Кнопочка-защёлка иногда обрамляла какой-нибудь полудрагоценный камень. Но особой гордостью хозяина ценной вещицы была, как правило, дарственная надпись, выгравированная на её створке: «За достижения в социалистическом строительстве в честь шестнадцатой годовщины Великой Октябрьской Социалистической Революции. Секретарь Вятского горкома ВКПб тов. Нахимович И. И.» или «За помощь в раскрытии группы контрреволюционеров-заговорщиков. Начальник Ивановского Губернского ЧК тов. Усечённый П. О.». Здесь разговор шёл о делах серьёзных: «… прошлой неделе разнарядку спустили. Четыреста! Ты представляешь? Нет, Яков Борисович, и ещё раз нет! Не осилим, а, если и осилим, то что нам с этого толку-то? Так – одна морока. А потом ещё и разгон устроят, как водится – не того размера… Не той расцветки… Переведусь я на Дальний восток, от Москвы подальше. И тебе советую, пока кто-нибудь на тебя донос не состряпал. Да хоть тот же Жмурянский! Он ещё тот фрукт! Улыбается, а сам, наверняка, подписи собирает. В общем, я тебя предупредил…».

Моряки пили всё и в беспорядке, потому что спешили. Уже послезавтра снова начнётся служба. Тогда прощайте ржаные, пшенично-спиртовые и виноградные эликсиры счастья, превращающие в период отпусков и по выходным трезвую и опасную жизнь морских волков в спокойное плавание с любимой по тихой заводи. Разговоры моряков, совершенно справедливо считающих себя элитой вооружённых сил, к этому, в основном, и сводились: «… да, у них вооружение стоит, как на наших в начале века в японскую. Им в море высовываться не стоит. Их подлодкой взять или с воздуха – как два пальца… Давайте за товарища Сталина выпьем! Он знает, что делает. Только он один и понимает по настоящему, что такое флот для нашей страны. Да здравствует товарищ Сталин!..» – офицеры как один встали с поднятыми стаканами и дружно выпили за усатого гения и отца народов.

Гриша не принадлежал ни к одной из социальных прослоек, пирующих в вагоне-ресторане. Разговаривать ему было не с кем и не о чем. Он заказал на первое солянку, а на второе шницель с гарниром. Всё это он запил двумя кружками немножечко с кислинкой Жигулёвского пива ленинградского розлива. После чего отправился в свой вагон, чтобы поспать. Поспать Грише не удалось, потому что в купе он был не один. Двое его соседей «отдыхали» за разговором, запивая сказанное «Кизляром» – великолепным грузинским коньяком с дагестанским названием. Не так давно этот коньяк занял своё место на прилавках винно-водочных магазинов. Появление Григория собеседников не смутило. Их разговор продолжался, как ни в чём ни бывало. Терминология разговаривающих была необычной. Многих слов Григорий просто не знал или не понимал, поэтому содержание сказанного плавало вокруг головы, а вовнутрь неё не проникало. Наконец, смысл того о чём разговаривали его соседи начал проясняться. Оба были из бывших зэков, судя по всему – из воровского сословия. Разговаривали они на привычной им фене о делах повседневных и для чужого уха абсолютно не интересных. Они вспоминали былое и размышляли о будущем. А потом пригласили Гришу с ними выпить за компанию и ради природного воровского любопытства. Для того, чтобы Григорий понял о чём речь, они перешли на русский. Старшего из соседей его собеседник называл Лазарем, а тот, в свою очередь, обращался к молодому не иначе как Шама.

– Отличная феня. Я ничего не понял, хотя звучит убедительно, – сказал Гриша, присев поближе к откидному столику, на котором стояла выпивка. – Я сначала подумал, что вы на идише разговариваете. У меня в доме в соседней квартире евреи живут. Так я наслушался. Очень похоже на слух… – и пригубил грузинского.

Потом он рассказывал соседям про цыган и его дружбу с ними. Про дочерей и немного о работе, но в пределах, отдалённых от его сегодняшнего дела. Соседи в ответ охотно рассказывали лагерные байки и звали его на «дело». Немного охмелевший Гриша чуть было не согласился, но вовремя опомнился. Когда закончилась вторая бутылка коньяка, они легли каждый на свою полку и погрузились в тёплую реку сновидений.

Утром следующего дня поезд сделал пятиминутную остановку в Вологде, где нашего героя встречали.

– Ты, что ли, Григорием будешь? – вплотную к Гришке подошёл немолодой цыган. – На цыгана ты не больно-то и похож, прямо скажем. Хотя нет! – Что-то в тебе от наших кровей замешано. Бахо говорил, что до девок ты больно горяч. К цыганкам из моего табора не подходи, убью! Здесь не Ленинград. Не я, так кто другой из наших тебя уроет! – по выражению лица старого цыгана было видно, что он не шутит. Гришка насупился и хотел ответить резко, но в последний момент передумал и промолчал. Цыган выдержал паузу и потом продолжил: – Говори, зачем приехал. Мы тебя послушаем, а потом всё вместе и обдумаем. Не стал бы Бахо посылать к нам тебя по пустякам.

Прямо с вокзала они поехали на продуктовое хранилище, откуда производилось списание мяса. Дальше проходной Григорий не пошёл. Точнее, один из сопровождающих его цыган по имени Лёня сказал, чтобы он не ходил и ждал у проходной с деньгами наготове. А дальше всё пошло наперекосяк. Неизвестно откуда взявшийся начальник охраны потребовал, чтобы они «очистили» территорию около проходной. Затем вышел Лёня и сказал, что «там» этот ворюга – завбазой оборзел и запросил сумму, почти как за свежее мясо третьего сорта. Говорит, что у него и без нас есть, куда списанную тухлятину деть. За меньшее он рисковать не хотел. Дело-то подсудное! Но в этом случае вся затея становилась бессмысленной. Оставался вариант простой и проверенный цыганским сообществом неоднократно. Украсть! Начальник охраны всё ещё маячил поблизости. Было достаточно холодно, и он согласился на выпить по сто пятьдесят без единого вопроса и даже намёка на подозрение в подвохе. Кто ж зимой и в такой холод обманывает? Потом цыгане увезли его в табор отдохнуть, а Лёня с Григорием отправились на железнодорожную станцию «Вологда – товарная» договариваться о двух вагонах под загрузку на Ленинград. Договорились быстро. Подписей под договором не ставили, а денег не жалели. Вагоны отогнали в тупик, чтобы не привлекать внимания во время погрузки. Проблему «правильных» накладных на мясо говядины второго сорта цыгане решили, как всегда, гениально просто. Они изготовили фальшивые, но первого сорта качества, на бланках накладных «Зари Коммунизма». По документам получалось, что два вагона с грузом продовольствия из Котласа следуют транзитом через Вологду в Ленинград. Оставалось только не попасться во время вывоза товара с базы подводами на гужевой тяге. Чтобы этого не произошло, надо было отвлечь определённую часть личного состава вологодской милиции. В тот же вечер зазвонил телефон дежурного городского управления милиции. Приглушённый с оттенком нервозности голос проговорил в трубку: «Завтра будет нападение сразу на три сберкассы в городе, на какие – я не знаю. Предупредите ваших…». В трубке раздались короткие гудки.

Убедившись через своих людей в том, что там отреагировали правильно, как и ожидалось, все задействованные в «операции» цыгане поспешили на базу, в то время, как личный состав вологодской милиции сосредоточился на городских сберкассах. Теперь нужно было «нейтрализовать» двух сторожей, вооружённых кое-как. Это оказалось нетрудно. Был мороз. Соответственно, один и второй сторож были немного «вдетыми», чтобы не замёрзнуть и для пущей зоркости глаза. Мимо проходной шёл случайный человек. Он неожиданно остановился и попросил огоньку. Разговорились…, прохожий оказался добрейшей души человеком, и предложил сторожу – герою гражданской, немного скрасить службу. От хорошего самогона кто ж откажется!? Тем более, что охранять-то нечего, если по слухам всё давно уже списали, как протухшее и негодное: «Так, для проформы стоим тут с Агафонычем с ружьишками, чтобы воробьев отгонять…».

В самогоне оказалось совсем немного снотворного. После этого в назначенное время двадцать подвод подъехали к базе и приступили к планомерному вывозу говядины. Важно было не повредить замки и двери в хранилище, чтобы мысль о насильственном похищении не смогла прийти в голову никому. Пусть завбазы сам отдувается, если захочет заяву в милицию накатать. Мясо вывезли, но не прямо на товарную станцию, а сначала в табор, расположившийся сразу за восточной оконечностью города. Товару надо было «отлежаться» дней пять не меньше, и только потом – на погрузку на железнодорожную станцию, где в тупичке ждали вагоны. Через два часа всё было кончено. Мясо было вчистую списано по сроку годности. Его просто не стало. Его номинальная стоимость составляла ноль рублей и столько же копеек. Искать ценности, не имеющие никакой ценности или заявлять в милицию о пропаже этих ценностей не имело смысла. Это хорошо осознавали заведующий продуктовой базы и начальник охраны, к обеду следующего дня вернувшийся из табора.

«Заявишь – сам себя во вредители и запишешь. А дальше всё по сценарию с конечным пунктом назначения – Беломорский канал!..» – подумал расстроенный от упущенной возможности улучшить своё материальное положение, заведующий. От греха подальше был немедленно составлен соответствующий акт о списании с последующим уничтожением, как оно и должно было быть по правильному. Мясо в этот раз исчезло также и формально. А через две недели кооператор – заготовитель Григорий Козлов отчитывался в кабинете у председателя о проделанной работе. За вычетом всех расходов на оплату долевого участия цыганской общины г. Вологда и доставку товара в Ленинград, сумма составила девяносто пять тысяч советских рублей при максимальной на то время зарплате промышленного рабочего – сто семьдесят рублей в месяц!

7

Андрей Владимирович уже давно потерял счёт времени в разлуке с любимыми. Жизнь в спокойной и сытой Дании была размеренной и ленивой. Копенгаген немного напоминал Петербург своими каналами и набережными. Примерно через год после того, как ему удалось покинуть громыхающую катаклизмами Россию, о чём он не пожалел ни разу, он был представлен на одном из собраний ещё достаточно молодой женщине. Её звали Екатерина Александровна Дроздова. Ей удалось внести разнообразие в его холостяцкую жизнь. Время от времени Екатерине Александровне удавалось увлечь его то на природу, то в гости или в театр. Очень скоро их отношения переросли из дружеских в романтические. По прошествии полугода Андрей Владимирович, не потерявший в свои неполные пятьдесят мужской привлекательности, силы и обаяния, сделал Кате предложение. Она приняла это предложение и согласилась стать его женой. Обычно первую половину дня, часов до трёх, Андрей Владимирович проводил в Копенгагенском Королевском Университете. Там он состоял доцентом на кафедре естествознания. Устроиться на эту должность ему позволили его бывшие заслуги в развитии естественных наук, множество научных статей, монографий и рефератов, написанных им ещё в довоенное время, когда он состоял в Российском Географическом обществе. В определённых кругах его имя было известным и уважаемым. Дохода, который приносило преподавание географии на младших курсах университета, было достаточно для безбедной жизни холостяка. И даже – теперь женатого мужчины. Это, конечно, радовало, но беспокойство не проходило:

«Что там с моими девчонками? Интересно, где они сейчас? Здоровы ли?.. Вот ведь жизнь – ни самому не узнать, ни весточки не подать о себе… – мысли об оставленных им в захваченном большевиками Петрограде дочерях не давали ему покоя ни днём, ни ночью. От этого по ночам иногда болело сердце. Он без конца упрекал себя за то, что не смог найти правильных слов и уговорить упрямых девчонок ехать с ним. – Надо же было так запутать головы несмышлёнышей, что они поверили в этот бред про всякое всемирное равенство и братство, счастливое будущее и что там у них ещё? А… – справедливость! Ну, и где теперь эта справедливость? К какому равенству она их привела? С кем уровняла?.. С быдлом кровавым, бандитами каторжными?».

Из завезенных из России слухов он знал, что девочки покинули бывшую столицу. Куда они могли направиться, Андрей Владимирович не имел ни малейшего представления. Только догадки. Надежды, что революция захлебнётся в собственной крови, как это неоднократно случалось в истории европейских стран и не только европейских, уже почти не осталось. Большевики взялись за дело с такой яростью и неумолимой жестокостью, с такой настойчивостью искореняли всё старое, что сомнения на этот счёт таяли с каждым днём.

«Всё равно, когда-нибудь это всё закончится и я их, конечно, разыщу. Я обязательно их разыщу!..» – давал себе слово Андрей Владимирович. И это его немного успокаивало.

Он не состоял ни в каких организациях. Монархисты?.. Этих он списал в прошлое безвозвратно, отчётливо осознавая их никчемность и бесполезность для будущей России. Брызжущие идеями разномастные социал-демократы его тоже раздражали своей вздорностью мышления и отсутствием хоть какой-то реальной программы. Получалось что действительно кроме большевиков в сегодняшней России не было силы, способной справиться со стихией, разыгравшейся на её необъятных просторах. Думать об этом и признавать это было ужасно, но бороться?.. Нет! – Бороться он не будет. И в сообщества борцов вступать тоже не будет. А тогда что? Искать пути к возвращению? Но это, как приговор: «Не успеешь обнять девчонок, а тебя под белы рученьки и в ЧК. Или как у них теперь эта контора называется? А там рёбра переломают, сделают шпионом и в лагерь. Но в лагерь – это, если повезёт. Не повезут они меня в лагерь. Для них проще – к стенке… В мои шестьдесят какой из меня строитель социализма с кайлом в руках? Правильно – никакой! Да и девчонкам наврежу не дай бог. И так, наверное, замуж повыходили, фамилии поменяли, чтобы затеряться среди «широких масс» трудящихся». О происходящем в Советском Союзе он был хорошо информирован и иллюзий на этот счёт не имел.

В мыслях Андрей Владимирович часто возвращался в то время, когда он, ещё молодой исследователь, много путешествовал с разными экспедициями по бескрайней России. Он исколесил её вдоль и поперёк. Наблюдательный от рождения и преумноживший это качество благодаря выбранной профессии географического исследователя, он старался разобраться и понять причины благополучия и процветания в одной части огромного государства, сопоставляя их с бедственным положением целых губерний в соседних краях. Конечно, не всем и не везде жилось одинаково. Природа вносила коррективы, выжигая засухой сотни километров вокруг или, наоборот, заливая посевы непрекращающимися проливными дождями. Как правило, доля потерь, вызванных разгулявшейся стихией, не превышала разумных, заранее предусмотренных и просчитанных рачительными хозяевами. Одарённый природной смекалкой русский мужик во вред себе хозяйствовать не станет. И сажать лён там, где гречиха процветает, не будет! И запасами себя обеспечит, чтобы было чем питаться сегодня и чем землю в следующем году засеивать. А если вдруг королева полей, пшеница, почему-то не уродилась в этом году, то уж засеянная на всякий случай рядышком рожь обязательно даст превосходный урожай. Оттого и кормила Россия Европу тем, что сама съесть не могла. Осмысленный веками опыт российского крестьянства распространялся по огромной стране и делал эту страну богатой и независимой от иностранных производителей всякого человеческого питания.

Потом пришли люди новые, в хозяйстве не понимающие. Они вознамерились доказать всему миру, что вооружённый могучей марксистской идеей всеобщего равенства крестьянский пролетарий произведёт продуктов больше, чем заинтересованный в самом себе хозяин старого образца, этой идеей не обеспеченный. Новые люди ошиблись. Но вопреки здравому смыслу, ошибку исправлять не стали. Они попытались силой оружия приравнять хозяина к бездельнику, отобрав у первого и передав отобранное в руки второму. Так они совершили ещё одну ошибку. Так же как и в первый раз, виноватыми они считали не себя и последовательно перешли к совершению третьей ошибки – трагичной и жестокой. Они стали уничтожать хозяина земли, уничтожая одновременно саму крестьянскую сущность духа российского и славу его под корень. На очищенной земле остались идейные бездельники и говорливые неумехи.

– Неужели они сами не понимают, что делают? Это ж чёрт знает что такое! – содрогаясь от только что прочитанного в свежих газетах обзора новостей, воскликнул Андрей Владимирович. В разделе «Большевистская Россия» писали о начавшейся коллективизации и последовавших за ней расстрелах части зажиточной крестьянской массы, прозванной большевиками «кулаками». Тех, кого не расстреляли, тех подвели под программу переселения в северные земли, где они должны будут вспахивать вечную мерзлоту и с неё питаться. Экспроприация их имущества и земельных угодий называлась «раскулачиванием».

– Ещё немного, и большевики начнут продавать вторую половину коллекции Эрмитажа, чтобы от голода не окочуриться.

Откликнувшись на возмущённый возглас мужа, в кабинет вошла его жена – Екатерина Александровна.

– Андрюшенька, чем ты опять так взволновался? Что ещё наши большевички натворили? Наверное, бесплатных жён раздают ударникам социалистического труда, а тебе и завидно? – чувство юмора супруги немолодого доцента поддерживало обоих в тонусе. Напряжение от прочитанного само собой начало потихонечку спадать.

«Может быть, они просто не понимают того, что делают? А что, если им написать письмо? Изложить всё с научной точки зрения, отбросив политику. Ведь не хотят же они сдохнуть от голода только потому, что хлеб с картошкой не состоят в партии большевиков и по этой причине их можно не выращивать?», – неожиданная мысль насчёт письма улучшила настроение и, вдохновлённый этой идеей, Андрей Владимирович предложил жене пройтись по набережной и выпить кофе в одной из чудесных Копенгагенских кафешек.

Не откладывая на потом, работа над письмом большевикам началась уже назавтра. Из письма следовало, что применяемые в развитых странах методы сельскохозяйственного производства совершенно не подходят для аграрной России. Стремиться к внедрению этих методов насильственным путём сегодняшнего бедственного положения в сельском хозяйстве не изменит. Лучшим вариантом, по мнению Андрея Владимировича, был возврат к вековому опыту и т. п. Когда письмо было готово, он сам лично отнёс его в Советское представительство. Ответ из Наркомата земледелия СССР пришёл неожиданно быстро. В письме за подписью народного комиссара земледелия товарища Яковлева Якова Аркадьевича выражалась благодарность Андрею Владимировичу за проявленное беспокойство о состоянии дел в сельском хозяйстве СССР и предлагалось посетить Советский Союз лично для продолжения обсуждения поднятой им проблемы. С уважением и т. п., число, подпись.

Впервые за много лет вдруг он почувствовал себя кому-то нужным, Катя не в счёт, и, разволновавшись до сильного сердцебиения, он начал собираться, даже не задумавшись о возможных последствиях. Через неделю, основательно подготовившись по сельскохозяйственному вопросу, Андрей Владимирович составил список подарков на случай, если ему удастся повидаться с дочерями. Екатерина Александровна сделала всё, чтобы его отговорить, но, убедившись в бесполезности этой затеи, помогла собрать чемодан. В назначенный день они отправились в порт, откуда собирался отойти небольшой пароход, направляющийся в Ленинград с грузом запасных частей для паровозов и тракторов. Из Ленинграда он должен будет добраться до Москвы поездом. Не успев отъехать далеко от дома, Андрей Владимирович вспомнил о забытой на столе тетради со сделанными ещё вчера записями тезисов предстоящего серьёзного разговора с комиссаром Яковлевым. Он попросил остановить машину и быстрым шагом направился обратно к дому. Жена осталась в машине. Через пятнадцать минут он всё ещё не вернулся. Екатерина Александровна вдруг занервничала. Она вышла из машины и с замирающим сердцем направилась вслед за мужем. Андрей Владимирович лежал на пороге квартиры, сжимая в руке свёрнутую в трубочку тетрадь. Приехавший через десять минут доктор, констатировал смерть от инфаркта. Вероятно, на нервной почве и от преклонным возрастом изношенного сердца.

8

Шли годы, дети подрастали. Гале было семнадцать, когда она сообщила матери, что, как только ей исполнится восемнадцать, она тут же выйдет замуж. За кого – пока не скажет, но скоро с мамой познакомит обязательно при первой возможности. Как позже оказалось, мужем Гали стал молодой, подающий большие надежды оперуполномоченный НКВД. Революция продолжала своё грязное дело, бросая в объятья работников ордена карающего меча дочерей погубленных этим мечом лучших представителей своего народа. Свадьбу играли по партийно-нквдэшному. С портретами усатого, знамёнами и лозунгами типа: «Советская семья – ячейка коммунистического общества!», «Молодожёны – пример для подражания советского подрастающего поколения», «Поставим заслон разврату на рабочем месте!», «Безбрачие – причина венерических болезней!». Пили не много, «горько-горько» не орали. Но произнесли дежурные тосты за грядущую победу коммунизма. За того же усатого и его здоровье, за доблестный комиссариат внутренних дел и прочую нечисть. Нина плакала, но гости думали, что от счастья. Григорий скрипел зубами, но улыбался. Ближе к концу свадьбы новоиспечённый молодожён, до этого отчаянно молчавший, но внимательно слушавший других, решился на то чтобы произнести тост:

– Товарищи родственники и сослуживцы! Попрошу внимания! Вы сегодня все тут произнесли много правильных слов и речей. Особенно товарищ Васильченко хорошо сказал про гадов, недобитых товарищем Сталиным. Я этот тост горячо поддерживаю полностью. Но от себя, в частности, хочу добавить, что и мы с Галкой будем душить гадов по партийному и по комсомольски! Уж поверьте мне – ещё как будем! – душитель свёл кисти рук вместе и согнул пальцы так, чтобы было понятно, как он будет разбираться с гадами. – Я лично обещаю товарищу Сталину, что вот этими самыми руками буду их уничтожать. Только потом я смогу обнимать ими горячо любимую жену Галину…

Закончив речь, молодожён оглядел застолье. Убедился в лояльности собравшихся по отношению к высказанному. Потом выпил.

В общем, свадьба удалась.

Дела у Григория шли в гору. Правильно выбранная схема в задействовании цыганской общины работала бесперебойно. Денежный ручеёк постепенно превращался в речку. Жизнь приобретала радужную окраску. «Трёхзвёздный» коньяк сменил этикетку на «Отборный». Амбиции возрастали с каждым днём. Ключевая фигура в цыганской общине – Барон (уже известный нам по вологодской «операции» Бахтало) – снисходительно смотрел на ухаживания Гришки за своей красавицей дочерью, носящей имя воспетой великими Кармен. Почти всё, что он зарабатывал, используя цыган, к цыганам же и возвращалось в лице Кармен, задаренной им сверх всякой меры. На фоне безумствующего от страсти Гришки, положение в его семье выглядело ужасающим. Денег не хватало ни на одежду детям, ни на еду. Нина вечерами работала в Эрмитаже уборщицей только для того, чтобы хоть как-то существовать. Остатки ювелирных изделий, доставшихся ей от отца более двадцати лет назад, муж насильно экспроприировал в пользу всё той же Кармен. Нине ничего другого не оставалось, как просто ждать, когда утихнет эта дьявольская страсть. Шёл 1941 год.

Григория призвали в августе и сразу же отправили на фронт. Прощание в семье было недолгим. Зато долгими были проводы у цыган. Проводы и слёзы, слёзы…! Плакал весь табор. Дочь Барона Кармен была «убита» предстоящей разлукой. Она уговаривала отца сегодня же в ночь сняться и всем табором уйти в Вологду, забрав Гришку с собой:

– Если ты этого не сделаешь, – твердила она, зарёванная, – я уйду на фронт с ним, и ты меня больше не увидишь никогда.

– Прекрати истерику! Не он один идёт. Сейчас все идут и мы тоже пойдём, когда наступит наша очередь. А женщины наши будут молиться и ждать. Так всегда было и так всегда будет! – ответил отец цыганки. – Ты тоже останешься и будешь ждать! И это моё последнее слово. Иди прощайся!

Дьявольская страсть, поглотившая Григория и разрушившая его семью, не утихла. Напрасно Нина надеялась и ждала. Она покинула Гришу вместе с отлетевшей в первом же бою душой, израненной этой всепоглащающей страстью. Григорий Козлов погиб в августе сорок первого под Малой Вишерой и был похоронен в братской могиле. Его возлюбленная Кармен приняла известие о его гибели спокойно. Люди из Табора говорили, что она знала день и час его гибели заранее. На то она и была цыганкой, предсказывающей будущее. Она перестала разговаривать с людьми, в том числе и с отцом. Перестала реагировать на происходящее, перестала есть. Она умерла от истощения в Ленинграде незадолго до того, как началась блокада. Чёрного мрамора памятник Кармен стоит сразу при входе на староохтинское кладбище.

После похоронки Нина решила покинуть Ленинград, но состав смог отъехать совсем недалеко. Начали падать бомбы. Поезд остановился и дальше не поехал. Те, кто уцелели, вернулись в Ленинград. Козловы уцелели и тоже вернулись. Начиналась голодная блокадная жизнь. Как ни странно, но именно те, кто сделал жизнь Нины ничтожной и жалкой, я имею в виду всех, имеющих отношение к карающим органам советской власти, они же и помогли выжить в жуткие времена блокады. Муж дочери Галины – старший оперуполномоченный НКВД Сергей Павлович Вилов – всю блокаду «прослужил» в Ленинграде. С успехом «душил» и обезвреживал «врагов народа», среди которых иногда попадались и настоящие враги. Малой части его пайка хватило на то, чтобы выжило многочисленное семейство Козловых.

9

Блокада застала младших сестёр в возрасте, когда внешние обстоятельства формируют обрамление к полученному по наследству характеру, а сам характер каким либо изменениям уже неподвластен. Он уже есть и навсегда таким и останется! Четырнадцатилетняя девочка-подросток Лариса – яркое тому подтверждение. Неуступчивая в споре, непримиримая в борьбе за то, что считала своим, она переживала голодные времена тяжелее всех. Она постоянно подозревала сестёр, мать и маленького брата в посягательстве на её корочку хлеба или её кусочек сахара. Устраивая тайнички по всей квартире по принципу лучшей сохранности яиц в разных корзинах, Лариса тратила своё свободное время на плановую и внеплановую инспекции каждого из тайничков. Она это делала многократно в течение дня. После чего, обуреваемая подозрениями, устраивала допросы среди близких ей людей, обвиняя всех и каждого. Нина смотрела на гадкие проделки дочери с отвращением, пытаясь понять, как у неё могла родиться такая дочь и почему: «Ведь Гришка – отец Лариски, хоть и был балбес редкостный, всегда и всех любил. Всем доверял. Даже цыганам своим, на которых «пробы ставить не куда». А эта ну просто исчадие чёртовское какое-то. От жадности на жабу похожее. Ведь создатель поглядит-поглядит, да и, прости меня, господи, накажет. Ой, что я говорю!» – сама испугалась своих мыслей Нина.

– Ларочка, что ж ты всё время к Юре пристаёшь? Не брал он твоего, никто не брал! Когда ты, наконец, угомонишься?! Пошла бы лучше в соседний двор, там дом вчера разбомбило. Поищи, чем вечером печку растапливать будем. Заодно к тёте Насте зайди, она мыла обещала дать… – подобными словами Нина пыталась хоть как-то отвлечь распоясовшуюся дочь и умерить её пыл. Но всё было бесполезно. Лариска изводила всех, доводя свои претензии по очереди к каждой из сестёр и маленькому братишке до полного абсурда. С наступлением сильных морозов стало ещё тяжелее и напряжённей. Однажды Нина застала Лариску со шваброй в руках, размахивающей этой шваброй перед плачущим братом и пытавшейся его защитить Маришкой.

«А вот это уж точно Гришкины замашки – всё через кулаки решать. Как будто кроме кулачной другой правды нет, – сразу подумала Нина, вспомнив с грустью хоть и неверного, но такого родного и любимого, недавно погибшего на фронте мужа. – Лишь бы Юрочка не в него пошёл, а то ведь собьётся с дороги и, глядишь, пропадёт, не дай боже».

Последнее время она заметила за собой, что всё чаще и чаще обращается к всевышнему то за советом, то за помощью. Но чаще всего с мольбой защитить её детей от болезней, голода, ненависти. Последнего она боялась больше всего: «Надо в церковь сходить – давно не была. Свечку за упокой Гришеньке поставить бы… Маришку с Юрочкой причастить опять-таки надо тоже. В прошлый раз Тамару с Ларочкой причастила, так, вроде, Ларочка поспокойней стала. Не так буйствует в последнее время. Лишь бы это у неё не от белены…, наелась тогда гадости всякой! А вдруг и вправду белена?.. Или завёлся кто внутри неё? Демон какой-нибудь… Такое тоже бывает. Надо у батюшки спросить будет. Он знает! Завтра, наверное, и пойду…». Мысли путались. Голод давал себя знать и проявлялся не только в путанице мыслей. Он и был этой мыслью – единственной и непреодолимой!

В церковь Нина с дочерью Лариской назавтра не попали. Прошла неделя, прежде чем на улице немного потеплело. Только тогда они потихонечку потопали в Спасо Преображенский собор. Встретивший их батюшка – отец Михаил – проникся сочувствием к девочке-подростку и увёл в соседнее помещение, чтобы поговорить с ней и понять, что же с ней на самом деле происходит. Через небольшой промежуток времени они вышли вдвоём. Отец Михаил поведал Нине о своих сомнениях и умозаключениях по поводу поведения Лариски:

«Отец Василий, который бесов изгонять не раз сподабливался, он не дожил до сегодня. От голода и слабости, царствие ему небесное, помер в прошлом месяце. А умением своим и знаниями, хоть и поделился, но не вполне, чтобы я смог это сделать самостоятельно. Не возьмусь я за это. Да, и сил у меня не хватит, чтобы демона пересилить. Вот что я скажу тебе, милая… Не хорошо внутри головы у твоей дочери. Во всём теле не хорошо. Демон, похоже, в ней прячется. Из Данталианова демонского племени. Сам он не то чтобы страшный очень, но дочь твою на поступки злые подговаривает и толкает. Будет слушаться его, так он навсегда с ней и останется, чтобы вместе жизнь окружающим портить. А не будет, так ему досадно станет и он притихнет… Или уйдёт в другое тело. Иди, раба божья, надейся на господа и верь!.. А ты, отрочица, слушай матушку свою! Идите с богом!».

О том, что сказал ей отец Михаил, Нина решила никому не рассказывать: «Пусть лучше думают, что в Ларискином поведении белена виновата. А то засмеют. Ведь ни в бога и ни в чёрта молодёжь нынче не верит. Скажут – сама, похоже, из той же тарелки травки «волшебной» поела, что такую чушь городит. Наверное, правильно батюшка сказал. Утихнет в ней это со временем. Просто надо обождать… Обождать…».

10

От январских морозов сорок второго досталось всем. И немцам, и нашим! Но больше всех – жителям Ленинграда. Распухшего от голода шестнадцатилетнего Колю на санках везла в аэропорт Ржевка его сестра Аня. Она работала на Балтийском заводе и именно поэтому сохранила силы на этот марафонский переход от самого острова Голодай, что примыкает к Васильевскому в его северо-западной части. Потому что на Балтийском был спецпаёк! Поэтому и силы. Тащить санки в тридцатиградусный мороз даже пять километров – подвиг! А тут все пятнадцать, если не больше. Но она – маленькая и щупленькая – должна была это сделать. Потому что Коля – это было всё что у неё осталось после того, как буквально три дня назад ей пришлось везти на Смоленское кладбище эти же санки, но с бездыханным телом матери. Отца Аня отвезла туда же ещё раньше. За два дня до этого. А ещё раньше на этих санках в своё последнее путешествие отправился дед Анны и Николая – Степан. Он ушёл из жизни по своей воле в девяностолетнем возрасте, подарив тем самым своим близким ещё несколько дней. Получив в начале месяца продуктовую карточку на сто двадцать пять ежедневных грамм хлеба, он мог бы её потом отоваривать целые тридцать дней, или тридцать один! Покончив счёты с жизнью во второй день декабря сорок первого, Степан отдал свои блокадные граммы внукам. Они выжили!

Встречный ветер резко менял направление на противоположное. В такие моменты идти становилось легче. Дышать же становилось труднее с каждым шагом. Обмотанное шарфом лицо превратилось в множество льдинок, обжигающих его вокруг рта и замёрзшего носа. Льдинок от выдыхаемого воздуха становилось всё больше и больше. Очень надо было добавить ходу, но силы уже оставили её. Вдруг рядом с ней неожиданно затормозила полуторка. Хриплый голос, показавшийся ей ангельским, прокричал, пересиливая завывания ветра:

– Если на Ржевку, могу подбросить, – из кабины высунулось небритое лицо шофёра с выражением напряжённого ожидания в глазах.

– На Ржевку! – выдохнуло из себя с виду непонятного пола промёрзшее со всех сторон существо, лишь отдалённо напоминающее Аню. Несоответствующие её тридцать третьему размеру стопы валенки, облепленные снегом, как два маленьких сугробика сделали последний шаг. Потом она провалилась в яркий тёплый мир, наполненный запахами и цветами… Когда она вернулась в холод, самолёт уже запустил винты. Попрощаться им не удалось. Этот самолёт увёз на своём борту будущих курсантов морской спецшколы, расположившейся в Новосибирске. Среди курсантов находился спасённый ею брат. Не пройдёт и семи лет, как уже повзрослевшая, но пока всё ещё маленькая Маришка, встретит выпускника Новосибирской спецшколы Колю Сафронова на танцевальной площадке военно-морского училища имени М. Фрунзе.

Семья новгородских крестьян Сафроновых из на триста домов деревни Вдицко берёт своё начало со времён Новгородского Вече. Как когда-то и кем-то было уложено в правило, Михаил Сафронов, произведя на свет первенца, называл его Степаном. Тот, в свою очередь, своего называл Михаилом. И так веками, пока в 1923 году Михаил Сафронов не нарушил правило, назвав своего первого сына не Степаном, а Василием! В отказе от вековых традиций, скорее всего, были виноваты революционные ветра перемен, мракобесия, безбожия и всеобщего безобразия. Но что сделано, то сделано. Возможно, именно это событие положило конец благополучию семьи.

Отец Михаила – Степан был умён и удачлив. Удача сопутствовала ему всю жизнь, лишь однажды отказав в своём покровительстве. Дело было лет за пять до начала русско-турецкой войны. Степан тянул жребий и удача на мгновение отвернулась от него, подарив счастливый выбор молодому парню из той же деревни. Степана забрали в солдаты на долгие десять лет. Он прошёл всю войну, дважды был ранен. Дважды геройски отличился и вскоре после победного завершения войны вернулся в родную деревню. Завёл семью и начал приростать добром. Жена была намного моложе его, потому что ровесницы и девки чуть помоложе давно уже имели семьи и по кучке детишек. Вот он и взял совсем молодую. В деревне по этому поводу судачили: «Зря он Надьку взял. Сживёт она его. «Приспит» в один прекрасный день, и заказывай поминки. Она, глянь, кровь с молоком, а Стёпка уже войнами потрёпанный да полонёнными девками потраченный. Нет! – Неправильно он сделал. Лучше бы вдовую Клавдию за себя позвал. Сын у неё уже почти взрослый. Был бы помощник в хозяйстве!».

Но всего этого не произошло. С Надеждой Степан произвёл потомство и был счастлив. Дом Степана возвышался над домами родных и двоюродных братьев, но он своим достатком не кичился. Если его просили о помощи, то делился с соседями охотно и без сожаления. В деревне его уважали. Ворвавшиеся смертельным вихрем в жизнь деревни красные бойцы, старого солдата не тронули. Ему, одному из немногих, удалось избежать раскулачивания и спасти семью в самое страшное время для российского крестьянства – время коллективизации. Он же первым на деревне понял, что колхоз приведёт деревню к погибели и, просчитав всё до мелочей, получил разрешение от властей на открытие в деревне продуктового магазина – Сельмага. Проработав несколько лет, он передал директорскую печать своему старшему сыну Михаилу, согласовав по инстанциям всё, что необходимо было согласовать. Отличная характеристика на Михаила Степановича Сафронова 1895 года рождения стоила Стёпе поросёнка, а справка о законченных курсах сельских товароведов – ещё одного поросёнка и здоровенного индюка с ярко красным гребнем и жёлто-зелёно-красной «бородкой». Сам Степан от дел отошёл по причине преклонного возраста. Он справедливо, но опрометчиво полагал, что тот справится. Михаил бы и справился, наверное, если бы не Зинка из Чудовского райпотребсоюза.

Они познакомились в один из приездов Михаила в Чудово по делам. Надо было заказать продукты в ассортименте на целый квартал вперёд, кое что из галантереи и хозяйственной мелочёвки. В кабинете товароведа, к которому был «прикреплён» деревенский сельмаг, товароведа не оказалось. Он недавно уволился или был за что-то уволен. Может быть в ОГПУ забрали. Тогда каждого третьего забирали. За его столом сидела, – Нет! – Восседала… У Миши захватило дух. На какое – то время он лишился возможности произносить вразумительное. Когда дар речи к нему вернулся, он понял, что с ним прямо сейчас две минуты назад что-то произошло. Что это? – он понять поначалу не мог, потому что вот так влюбился впервые в своей жизни! Это его сначала изрядно озадачило. Поскольку женившись в двадцать с небольшим и дожив до сорокалетнего возраста, Миша так до сих пор и не узнал, что такое любить. Ему казалось, что он любит свою жену. На самом деле, его чувства к Евдокии назывались иначе. Это была привязанность, привычка, чувство благодарности за рождённых детей. Что угодно, но только не любовь. Оказалось, что любовь – это Зинаида! Так звали рыжеволосую с большим бюстом и крутыми бёдрами дочь председателя Чудовского райпотребсоюза имени большевика Б. Втыкалова. Увидев растерянность Михаила и вспыхнувший в его глазах огонёк страсти, Зинаида подумала: «А почему нет? Мужчина с виду крепкий, видный. Вон как глазища на меня таращит. Женат – неженат – мне какое дело. Эх, была – не была!».

«Эх, была – не была!», – подумал Миша и сообщил предмету своего обожания, вызвавшему у него только что кратковременное помутнение рассудка, и имени которого он ещё пока не выяснил, что готов ради него (предмета) абсолютно на всё. Вплоть до развода с собственной женой уже завтра. И началось. Поездки в Новгород, в Ленинград. Рестораны, прогулки, подарки. Зина оказалась страстной и настолько опытной в постели, что деревенскому мужику Михаилу всё это поначалу показалось сказкой. Ведь его Евдокия воспринимала близость с мужем исключительно как наказание, ниспосланное ей за какие-то грехи. Нет! – Когда они были молоды, она понимала что то, чего от неё каждую ночь требовал Миша, того же требовал и господь. Не зря же он указывал в писании, что надо плодиться и размножаться. Так это ж в молодости, а сейчас к ней с этим делом подбираться было всё труднее и труднее. А тут Зинка!!! Поездки «по делам» в район и область участились. Семья во главе с Евдокией взбудоражилась:

– А не скажешь ли, Мишенька, где это ты вчера опять задержался, что до дому забыл доехать? – ехидно и совсем не по доброму воспрошала мать троих Мишиных детей.

– Чего спрашиваешь, Дуся? Ты же знаешь, что по делам, – отвечал гуляка. При этом его лицо принимало мечтательное выражение, а модная и дорогая ткань «Бостон», из которой были сшиты его выходные брюки, начинала слегка топорщиться в определённом месте. Наверное, портной, засранец, чего-то в крое напутал.

– А не то ли это дело, с которым тебя на прошлой неделе жена агронома в Чудове застукала под ручку?.. Чего глаза-то воротишь свои подлюче-гулячие? Перед детьми бы хоть постыдился на старости лет к молодухам под юбку лазить! – продолжала выспрашивать жена. Брючная ткань «Бостон» при упоминании о Зинкиной юбке опять вздрогнула.

– Да что ж ты всё время городишь непотребное. Сказал по делам – значит по делам. И не под ручку вовсе, а за скрепками канцелярскими на склад ходили вместе с товароведом товарищем Зинаидой Васильевной!

Через два года образовалась недостача, которую пришлось покрывать Степану из личных сбережений. Ещё через год – опять! Михаил ничего не мог поделать с самим собой. Недостачу пришлось «гасить» опять тому же Степану! В третий раз покрывать было не чем. Зинка, зараза, разошлась не на шутку. Она «раскрутила» отца семейства Мишу на сумму, погасить которую не смогли бы и четыре Степана. На Мишу было жалко смотреть. Он потерял способность не только соображать, но и действовать тоже. А действовать было надо. Иначе тюрьма!

К описываемому времени семья Миши состояла из его жены Евдокии, старшего сына Васи, дочери Анны и ещё одного сына – Николая. Итого пятеро. Ещё сам Степан – итого шестеро! «Значит так, – просчитывал Степан, – кто у нас в Новгороде? Нет! – Новгород не подходит. Слишком близко! Тогда, кто у нас в Питере? (слово Ленинград всегда вызывало у старого солдата, приносившего присягу на верность двум императорам, смешанное чувства отвращения и гадливости. Другое дело – Питер!). А в Питере у нас есть двоюродный брат Дуси. Он работает то ли в исполкоме, то ли в каком-то совете. Пусть Мишка едет к нему и договаривается о двух комнатах. В одной все не поместимся. Я здесь пока насчёт паспортов подсуечусь. Авось, не дорого встанет. В любом случае, дом придётся продавать и быстро. Остальное решим позже».

Всё, что Степан Михайлович задумал в этот раз, опять получилось. Две комнаты на Голодае ждали, когда в них заселятся. Дом во Вдицко «купил» старший сын председателя колхоза в благодарность за паспорта. Из истории этого времени известно, что крестьяне в СССР иметь паспорт права не имели. Они, по существу, были крепостными. Так что «раздобыть» паспорт было делом непростым и подсудным. Дело оставалось за малым. Надо было избавляться от Сельмага, чтобы скрыть недостачу и её следы. Но как раз это было нетрудно. Семья уехала в Ленинград, оставив Михаила в деревне для завершения операции. Через неделю погорелец Миша присоединился к семье в их новом жилище. Он сообщил печальную новость, что кормивший их десять последних лет сельмаг внезапно сгорел. Многовековая история крестьянской семьи Сафроновых на этом и закончилась. Прощай деревня! Страница истории перевернулась, и началась новая жизнь. Городская!

В следующем году Анне исполнилось восемнадцать и школу она закончила уже в Ленинграде. Конечно, уровень преподавания в Ленинграде сильно отличался от Чудовского, где Аня училась последние два года перед отъездом. Но она смогла это отличие как-то ликвидировать за счёт усидчивости и амбициозности, свойственной и ей, и её братьям. Теперь она была не деревенской скромной девушкой, предназначение которой состояло в удачном замужестве за колхозным комбайнёром и производстве детей. Теперь она была жительницей великого города. Поэтому в дипломе у неё красовались пятёрки. Только физика с геометрией «подкачали». Там были четвёрки. Но даже с такими отметками поступить в Горный институт на дневное отделение было непросто. Профессия геолога магнитом притягивала комсомольскую молодёжь, которая желала посвятить себя поискам богатств для своей родины. Попутно она хотела насытить собственную жизнь романтикой тайги, болот и горных массивов. Конкурс превышал двадцать человек на место! Аня не рвалась на дневное. И в тайгу она не собиралась. Она поступила на заочный, чтобы просто получить диплом. И чтобы учиться поближе к дому. Теперь надо было найти работу, чтобы было близко и к дому, и к институту. В её случае Балтийский завод был бы идеальным вариантом. Там её приняли в отделе кадров и предложили работу в заводской библиотеке вместо ушедшей в декрет библиотекарши. Она с энтузиазмом согласилась. В библиотеке она сразу оказалась на виду. Молодая, красивая, миниатюрная. Посыпались приглашения в театр, на выставку, в парк покататься на лодке, в ресторан. Какая уж тут учёба, если в ресторане ждут вина и закуски, прекрасный оркестр и возможность потанцевать с очередным кавалером. Потеря времени! Так что из института её отчислили уже через год. Работая в библиотеке, она не нашла своего счастья в многочисленной толпе поклонников. Слишком сложный у неё был характер. Капризный и заносчивый. Если не сказать вредный. И нетерпимый ко всему, что ей по какой-то причине не нравилось. Зато там её нашла и не отпустила до конца жизни любовь к поэзии. Она могла до глубокой старости наизусть читать Бодлера и Надсена, Блока и Тютчева. Любила Рембо, боготворила Есенина и терпеть не могла Маяковского. Читала вдохновенно! Аня и представить себе не могла, что поэзия заменит ей в жизни любовь, семью, детей и мужа. Характер у неё был действительно отвратительный, у неё просто не было шанса составить партию какому-нибудь инженеру или замначальника чего-нибудь. У неё не было шанса даже с охранником из ВОХРА! Когда пришла война, она вместе с остальными, не занятыми на основном производстве, ездила по утрам на Комендантский аэродром копать траншеи. Физическая работа на свежем воздухе, тяжеленная лопата и хорошее питание вернули урождённой крестьянке Анне Михайловне крестьянскую силу и выносливость. Это спасло её и брата Колю в самую страшную пору блокады. Пережить первую блокадную зиму изо всей семьи смогли только они, после чего надолго расстались. Младший брат оказался в Новосибирске, а Аня вместе с Конструкторским Бюро завода отправилась в эвакуацию в Казань, где и прожила почти всю войну.

Был ещё один брат – Василий. Его следы потерялись в самом начале войны. Как и что – никаких подробностей никто не знает. Известно только, что перед войной Вася связался с голодайскими хулиганами и что-то вместе с ними натворил нехорошего. Он попал под следствие, потом суд и приговор. Во время этапа на юго-восток в самом начале войны, поезд попал под бомбёжку, и это последнее, что о нём известно. Наверное, предки Васи не простили его отцу нарушенной им вековой традиции и вместо него наказали сына. Он первым в семье ушёл из жизни. Почти на полгода раньше деда Степана с нею распрощавшись. А может быть всё не так. Он выжил. Только побоялся вернуться, чтобы опять не отправиться по этапу. Возможно, так оно и было!

11

Мысли о голоде не покидали Нину ни на минуту. К мыслям добавился страх быть съеденной ещё более голодными, теряющими от голода человеческий облик полулюдьми. Вчера именно это чуть не произошло с Маришкой, когда они вдвоём с Тамарой возвращались из школы. Напавший на сестёр мужчина был крупным и, наверное, когда-то был сильным. Сейчас он сильным не был и ошибочно схватил старшую сестру, вместо маленькой и совсем беззащитной Маришки. Та бросилась на помощь, но единственное, чего смогла добиться, что мужчина оттолкнул старшую и накинулся на неё. Тамара закричала так, что люди стали выглядывать в окна. Из ближайшей подворотни «вынырнул» патруль, и Маришку спасли. Вдвоём с Тамарой они вступили в отряд юных пожарниц и тушили «зажигалки» на крышах осаждённого города. Вдвоём ходили разбирать завалы на местах разрушенных бомбами домов. После войны в конце сороковых почти одновременно выскочили замуж. Произвели на свет первое потомство. Тоже почти одновременно. Ненадолго расстались, а потом, уже в начале шестидесятых, поселились в одном доме на Чёрной речке. Вот так всю жизнь и провели рядом, помогая друг дружке и оставаясь очень близкими и любящими сестрами. Лариска, которая была немного постарше, почти всю войну проработала на телефонной станции. На работе, так же, как и дома, она со всеми ссорилась по причине и без причин, и доказывала свою правоту. Её предупреждали, она просила прощения. Её прощали, но всё повторялось снова. Болезнь или поселившийся в ней демонёнок её не отпустили до конца жизни. Она никому не доверяла, даже самым близким. Любила хорошо поскандалить. Поэтому никого, в результате, так и не смогла полюбить по-настоящему. Хотя мужчин в её жизни перебывало предостаточно. Детей создатель ей не дал. Видимо он решил, что и так уже достаточно на земле крикунов и скандалистов.

Незадолго до окончания войны старшая сестра в семье Козловых – Галина – теперь уже Ивановна, сообщила остальным, что они с мужем, серьёзным работником НКВД, уезжают в Магадан. Туда его переводят с повышением. Там разворачивается большое строительство. Под большим строительством подразумевалось увеличение вдвое способности лагерей «Колымского края» принять новеньких. Этими новенькими были только что «откинувшиеся» из немецких лагерей бывшие военнопленные красноармейцы. Вместо того, чтобы встретить их с почётом и уважением после пережитого, как это сделали союзники, бесчеловечная власть отправляла мучеников на восток. Пройдя «карантин» на Колыме, через девять лет вышли на свободу по амнистии не больше четверти из тех, кого лагеря приняли в сорок пятом. А тогда нужны были охранники, целая армия охранников. Затем и отправился в Магадан с молодой женой и большой группой сотоварищей опытный сотрудник НКВД Сергей Павлович.

Прожив всю жизнь и почти всю войну если не вместе, то рядом, Нине Андреевне было очень тяжело впервые разлучиться с дочерью. Даже мысль о разлуке была невыносима. А ещё и в Магадан, о котором кроме ужасов никто и ничего не рассказывал. Но Галя, чтобы успокоить мать, пообещала писать часто и раз в году обязательно приезжать в отпуск в Ленинград. На этом и расстались. Плохое предчувствие Нину не обмануло. Через три года Сергей Павлович, муж Гали, погиб при ликвидации восстания в лагере, где он занимал должность заместителя начальника. Если бы он не был мужем Галины, то и чёрт с ним. А так, конечно…, тоже черт с ним! Галя вернулась в Ленинград в 1948 году с богатым жизненным багажом. Главное – она впитала от мужа ненависть к врагам независимо от классовой принадлежности! Этого плюс необходимые рекомендации оказалось достаточно, чтобы поступить в школу милиции. Она хорошо училась и ближе к окончанию школы вышла замуж за молодого чекиста нового поколения. Не очень образованного, с успехом компенсирующего этот недостаток умением хорошо выпить и хорошо провести время. Удачливого в поимке врагов народа. Его звали Иван Васильевич. Галя, давно ставшая Галиной Ивановной, переехала к мужу на Петроградскую сторону. Долго в Ленинграде они не прожили. По заведённому в НКВД правилу каждый сотрудник этого ведомства должен был пройти в течение нескольких лет школу палачей в лагерях Магаданской области. Там он должен был окрепнуть карающей рукой и избавиться от остатков совести. Если у него она когда-нибудь вообще была.

12

Приблизительно в то же время, когда Галя собиралась в Магадан в первый раз, но чуть-чуть попозже, из эвакуации из Казани вернулась Аня. Три года в эвакуации запомнились ей очень кратковременным замужеством за заместителем начальника КБ. Она сама не поняла, зачем вышла замуж. Видимо, закружил он её голову обещаниями сказочного царства. Попутно он расставил сети, в которые молодая женщина, в конце концов, и попалась. Вообще, замужество явно было не её и не для неё. А последний, мало того что на много лет был её старше, оказался пьяницей и бабником. Он использовал вызванную войной нехватку мужчин для того, чтобы непрерывно вносить поправки в список «покорённых» им женщин. Редкостной породы был мерзавец! Такие, как плесень, появляются именно в то время, когда их не должно быть. Когда людям вокруг них особенно тяжело и все стараются быть честнее. И помогают друг другу по совести души и характера. Анна развелась с ним без колебаний, едва прознав о его невинных забавах. Сама же вынесла из этого брака раз и навсегда неистребимую ненависть к мужчинам половозрелого возраста. Будучи одновременно капризной и красивой, начитанной и очень артистичной, она всю оставшуюся жизнь так и не подпустила к себе больше ни одного мужчину. Разве что выпить вместе рюмку-другую да про Есенина поговорить. Только однажды она «оступилась» и позволила себе ещё раз расчувствоваться по поводу мужчины. Но вмешались обстоятельства и обошлось без взаимности. Её довоенная должность библиотекаря оказалась занятой. Среди вакантных оказалась позиция секретаря директора завода. Дирекция учла достоинства Анны, и эта должность досталась именно ей. Квартира в доме на Голодае была уничтожена бомбой ещё в сорок втором. Поэтому завод выделил ей небольшую комнату на Канале Грибоедова недалеко от Аларчина моста. В коммунальной квартире помимо Анны жили ещё четыре семьи.

Победа! Какое наступило время! Белые ночи! Разведённые мосты! Не успевшие снять военную форму отвоевавшиеся защитники родины гуляли по набережным великого города в обнимку с девушками или женщинами из того поколения, в котором мужчин почти не осталось. Война четыре года собирала свои трофеи, оставив горевать миллионы подруг. Обездоленных и теперь вовек несчастных. Институты вновь открыли двери и туда устремились когда-то недоучившиеся солдаты. Они изголодались по лекциям и конспектам. Заработали вернувшиеся из эвакуации заводы, задымив трубами и призывая громкими гудками поспешить к станкам опаздывающих. Нева, недавно сбросившая ледяную шаль, по особому гордо, победно катила свои воды в Финский залив, давая собой полюбоваться всем желающим. Как было здорово опять жить и радоваться жизни. Израненный город ликовал! Неся себя вдоль казематов Петропавловки и иногда касаясь её стен, могучая река в этом месте достигала почти максимальной ширины…

Из парадного подъезда дома на Дворцовой набережной прямо напротив Петропавловской крепости, только на другом берегу, выскочили три молодые девушки и с разбегу, перепрыгивая через гранитные ступени спуска, нырнули в реку, не обращая внимания на милицейский свисток и крики зевак. А дальше, перегоняя друг дружку, поплыли к крепости. Там «прилепившись» к нагревшейся на солнце стене стояли неподвижно ловцы солнца. Кто по пояс голый, а кто и просто в трусах. Стоящие и прогуливающиеся на Троицком, простите, Кировском мосту люди неожиданно стали свидетелями захватывающего заплыва трёх девушек, непонятно на что поспоривших и зачем. Первой упала на речной песок Лариска, старшая из сестёр. За ней, едва дыша и качаясь от усталости, вышла из реки Марина и тут же обернулась посмотреть на немного отставшую Тамару. Та плавала ничуть не хуже своих сестёр. Просто в какой-то момент «потеряла» дыхание и поэтому отстала.

– Ну, что, сестрички, я опять первая! – гордо выпятив грудь и «отклячив» пышный зад почти взрослой женщины вызывающе сказала Лариска. – Я всегда буду первая, потому что вы – две дохлые курицы по сравнению со мной…

Тамара на это высказывание сестры ответила с присущей ей откровенностью и дерзостью:

– Так и помрёшь тоже первая, раз так тебе хочется всё время быть первее меня и Маринки…

Лариска нахмурилась и, ведомая в драку своим демоном, двинулась в сторону сестры:

– Да ты сейчас у меня… Я тебе устрою…

– Сестрёнки, не ссорьтесь. Сегодня день победы, а вы ссоритесь. Быстро перестаньте и побежали домой! – Марина терпеть не могла, когда сёстры ссорились. Она всё чаще выступала в роли «мирового судьи». Почему-то они её слушались и с её мнением, чаще всего, соглашались.

Молодость билась в гибких телах, рисковала собой, побеждала и рисковала опять. Победа! Этот заплыв сёстры с восторгом посвятили именно ей. Хотя, конечно, дурость всё это и глупая забава неоперившихся цыплят. Любая из многочисленных воронок, оставшихся от взрывов бомб и снарядов, могла легко затянуть на дно каждую из них. Это иногда случалось с лихими пловцами и ныряльщиками. Через полчаса сестрёнки, забыв обиды, смеясь и смущая прохожих видом своих юных тел, облачённых только в купальники, бежали босиком по Кировскому мосту обратно к дому. Победа!

Николай закончил войну на Дальнем востоке, где советская эскадра малых кораблей ожидала начала боевых действий против Японии. Он служил на одном из них. Войны там не дождались, ну и слава создателю! После этого он вернулся в Ленинград и по направлению из воинской части, где проходил службу, поступил в военно-морское училище имени М. Фрунзе. Коля был невысокого роста, как и вся их порода новгородских крестьян из деревни со смешным названием Вдицко. При этом он был хорошо сложен, с хорошо развитым плечевым поясом и с правильными чертами лица. Характером он обладал достаточно жёстким, а по натуре был, можно сказать, даже чрезмерно требовательным. Для будущего офицера эти два качества были как нельзя кстати. Чуть не убившая его блокада и привитая в училище постоянная готовность идти в бой по призыву родины, научили его по особому любить жизнь и радоваться в ней каждому новому дню. Он знал, чего хотел от жизни, и поэтому учился блестяще. Занимался спортом, «бил» модную тогда чечётку в группе других чечёточников. В выходные, получив увольнительную, курсант Сафронов вместе с остальными курсантами бегал по вечерам на танцплощадку Дома офицеров или к себе в училище. В один из таких вечеров на танцплощадке Коля увидел… и потом долго не мог промолвить ни слова. Он увидел, танцующих друг с дружкой двух молоденьких девушек. Одна из них показалась ему пришелицей из другого мира. Настолько она была красива. Остолбенев от увиденного, но не растеряв решительности, он направился к танцующим девчонкам. Ноги почему-то плохо сгибались в коленях. У него получился какой-то полустроевой шаг.

– Милая девушка, разрешите Вас пригласить на танец. Меня зовут Николай… Вы фокстрот танцуете? – голос курсанта подрагивал. В повседневной жизни с трудом дающаяся ему буква «Р» в этот раз вообще не хотела выговариваться. Ощутив прикосновение мягкой ладошки красавицы к своей широкой ладони, головной мозг Николая отказался соображать и складывать слова в предложения. Милая девушка, однако, улыбнулась и охотно согласилась на следующий танец:

– Меня зовут Марина. Я здесь у вас сегодня впервые. Мне сестра сказала, что у вас хороший оркестр играет и музыка современная. У нас в мед. училище, где я учусь, танцы под патефон. Не очень-то и растанцуешься. А Вы каждые выходные сюда приходите?

Вот так, на танцах в училище Коля встретил Маришку, которой только-только исполнилось семнадцать. Они танцевали весь вечер. К нему вернулся дар речи, и молодые разговаривали обо всём. Разговаривали на Вы. Так требовали приличия в первый день знакомства. А потом он проводил Маришку домой. Около парадной они попрощались. Коля к концу вечера совсем осмелел и попробовал поцеловать Маришку, но получил решительный отпор:

– Значит, вот чему учат курсантов в Вашем училище! Не успели познакомиться и уже целоваться? Это Вам с третьего курса преподают или раньше? А преподаватель, наверное, адмирал? А-а-а, поняла. Это только морякам можно. У моей сестры Тамары жених десантник. Так он первый раз только через месяц после знакомства до её щеки губами дотронулся. А вы сразу целоваться. Больше не пойду к Вам в училище на танцы.

Отработав «задним ходом», Коля сумел сгладить возникшую ситуацию. Он рассыпался в извинениях и Маришка его, конечно же, простила. После чего они договорившись о следующей встрече. Через некоторое время Колина любовь сказала, что надо познакомиться с мамой, а то она не сможет с ним встречаться. Коля пришёл на Дворцовую набережную с букетом цветов для каждой из женщин. По мраморной лестнице поднялся на второй этаж и позвонил в дверь, нажав на кнопку звонка два раза. Так было рекомендовано табличкой под звонком: «Козловым: Ларисе – 1 звонок, Нине Андреевне – 2 звонка, Тамаре – 3 звонка». Судя по табличке, виновнице сегодняшней встречи иметь свой собственный цифровой код доступа к общению с ней иметь пока не полагалось по соображениям её несовершеннолетнего возраста. Дверь не открывали, наверное, минуты две. Мама Маришки или сама Маришка, скорее всего, не успевали что-то подготовить к встрече и суетились отчаянно. Потом, наконец, к двери кто-то подошёл и знакомый голос спросил:

– Кто там? Мы чужих не ждём. Мы ждём только одного человека… Вы чужой?..

Коля собрался, выдержал паузу и отчеканил как бы в шутку, но по военному:

– Курсант Сафронов прибыл по адресу для знакомства с родственниками будущей невесты! Принёс цветы и конфеты! – произнеся слово «невеста», он тем самым сразу заявил о своих намерениях.

Дверь открылась и на шее молодого курсанта повисла его любимая. Они прошли в комнату, где в столовой её части был накрыт скромный стол. Коля шутил, рассказывал смешные истории о службе на Дальнем востоке и учёбе в училище. К рюмке приложился только дважды. Мог бы, конечно, выпить и побольше, но что-то ему подсказало что не стоит. Встреча прошла отлично. Его кандидатура была мамой одобрена. Нина Андреевна сидела за столом счастливая и помолодевшая. Тамаре Коля тоже понравился. Сама она встречалась с молодым десантником. Со слов последнего Тамара считала представителей морской профессии уровнем немного пониже. От этого она излишне гордилась собой и вела себя соответственно будущему статусу жены лётчика-десантника. Лариска испытывала противоречивые чувства. С одной стороны она завидовала сёстрам. У каждой жизнь складывалась по правильному. Встреча, цветы, кино, любовь и вот уже и свадьба не за горами. Это злило и расстраивало её. С другой стороны, выйдя замуж, обе из квартиры съедут. Тогда она станет хозяйкой. Мама не в счёт, а Юрка вообще ещё пацан… А вот это радовало! После ужина у Козловых молодые начали встречаться еженедельно. Чаще не могли, потому что Коля в самоволки не ходил. Дисциплина!

Иногда они проводили время вместе с сестрой Маришки – Тамарой и с её без пяти минут мужем Сеней. Он только что закончил лётное десантное училище. Семён Игнатьевич происходил из деревенской русско-татарской семьи из под Казани, где и прошло его детство. Чуть позже, поменяв статус из временного – жених, на постоянный – муж, он заслужил тем самым право на выпить стопочку с главным из мужей сестёр Козловых. Работником теперь уже МГБ, а не НКВД, Иваном Васильевичем. Тот по званию и положению стоял на недосягаемом пока расстоянии от молоденького лейтенанта Сени Клинова и ещё более молоденького курсанта Коли Сафронова. Отгуляв свадьбу, молодожёны Клиновы отъехали в восточную только что побеждённую Германию. Они поселились в городе Магдебурге. Там ровно через два года у них появилась дочка Танечка, положившая начало четвёртому описываемому в этой книге поколению потомков Чубариных-Жеребцовых.

Нина Андреевна всё чаще оставалась дома одна. Галя давно «отломилась» и жила своей жизнью, Тамара недавно вышла замуж и уехала. Лариска, похоже, расстроилась из-за отъезда сестры больше всех. Ведь та была самым «отзывчивым» предметом её бесконечных придирок, причины для возникновения которых возникали из ниоткуда. Она никогда не оставляла без ответа ни одного Ларискиного «выступления» и отвечала грубостью на грубость, придиркой на придирку. В последнее время даже давала сдачи, если доходило до лёгкого рукоприкладства. Это было именно то, чего взбалмошная Лариска всегда и добивалась, раззадоренная своим неугомонным демоном. Хорошая ссора или даже драка – вот чего ей всегда не хватало в детстве и в юности. В более зрелом возрасте ей стала нужна не просто ссора. Ей нужна была драма. Обычно ссора начиналась так:

– Послушай, Тамарка, я положила сегодня утром на стол губную помаду, а сейчас её нет. Я спрашивала у мамы. Она не брала. Марина не брала. Значит взяла ты или Юрка… – это для завязки разговора, раздувая от возмущения щёки и шевеля ноздрями широковатого даже для её круглого лица носа, начинала ссору Лариска.

– Ты опять за своё. Как ты мне надоела, сестричка. Я не брала твоей помады из собачьего жира. Я такой не крашусь! Тем более, что красной красятся только шлюхи и шалавы вроде тебя. Как тебе, наверное, известно, я скоро выхожу замуж и, следовательно, не принадлежу к вашему гулящему сообществу с красными губами.

После обмена подобными фразами Лариска всегда переходила к открытым боевым действиям, то есть, лезла в драку с криками, проклятьями и слезами. Демон, поселившийся в ней ещё в детстве, продолжал жить там же и распространять злость свою вокруг. Нередко в руках у воюющих сторон оставались клочки вырванных волос соперницы.

«Теперь Тамары в квартире не стало, а значит она переключится на Маришку. А вот этого допустить никак нельзя. Маришка ещё маленькая и слабенькая…, – так думала Нина Андреевна, перебирая в голове различные варианты развития отношений между сёстрами. – Хорошо, что у неё есть Коля. Он любит её, похоже, сильно. Навряд ли он со свадьбой тянуть станет. А как форма морская ему идёт! Забрал бы он её подальше от Лары. Мы с Юрой как-нибудь перебьёмся».

Всё, о чём она тогда думала и мечтала, свершилось, но позже. А сегодня, в субботу, Коля пришёл как всегда в своей, так ему к лицу, форме военного моряка. В присутствии матери Марины он сделал ей предложение выйти за него замуж.

«Третья дочь выходит замуж и в третий раз не по православному. Без венчания и не причастившись даже! Как же они жить будут в грехе этом? К чему приведёт их это замужество?». Напрасно беспокоилась Нина Андреевна, младшая из сестёр Чубариных. Оба брака: Тамары с десантником Сеней и Маришки с моряком Колей были на редкость крепкими, хотя и не безоблачными. Обе пары прожили свою жизнь очень похоже, как будто по одному, написанному кем-то сценарию, отпраздновав сначала серебряную, потом золотую, а потом и бриллиантовую свадьбы. С детьми, вроде бы, тоже повезло, хоть и с оговорками: «У других и похуже бывает».

На свадьбу к Маришке приехала из Магадана старшая сестра Галя с мужем Иваном. Из Германии – любимая сестра Тамара. Тётки Наталья и Анастасия со своими «выводками» пришли в полном составе. Со стороны мужа, конечно, была Колина сестра Анна, и пришло человек пятнадцать только что выпущенных в «большое плавание» из училища молоденьких лейтенантов. Праздновали в квартире Козловых, сняв по этому поводу занавеску, перегораживавшую зал надвое. При виде такого изобилия молодых людей в лейтенантских погонах у Лариски забилось сердце: «Может быть и мне сегодня повезёт и вот тот с маленькими усиками пригласит меня завтра в ресторан? – Нет! – Не в ресторан. Это неприлично в первый же день знакомства сразу приглашать девушку в ресторан. Пусть лучше он меня пригласит в ЦПКиО на лодке покататься. Точно – на лодке!» – размечталась Лара – скандалистка, позабыв о том, что к моменту выпуска все эти молоденькие защитники морских рубежей Советского Союза уже переженились или женятся уже завтра. Потому что без жены моряку нельзя. Кто тогда его ждать будет из дальнего похода? Сила морская живёт в настоящем моряке только до тех пор, пока его дома ждёт любимая. Свадьба длилась долго и закончилась поздно. Стол «держал» Иван – муж Галины. Он умело и со знанием дела отлавливал взглядом перестаравшихся в возлиянии родственников и приглашённых. Лариска всё-таки попробовала зацепить усатенького и ей это удалось. Не зная её склочной натуры, любой мужчина принял бы её за ангельского характера красивую молодую женщину. Она была красива, как впрочем и остальные сёстры. Вот так «усатенький» и попался. Но уже через две недели всё встало на свои места. Лариска показала ему свои зубки, когда обнаружила, что он съел её конфеты, которые сам же и принёс. Не спросив разрешения… Больше они не встречались. В течение всей своей военно-морской карьеры усатенький Венечка Воронин всегда был рядом со своим другом Колей. Сначала его помощником на маленьком кораблике, который по иронии назывался «Большим охотником». Потом третьим помощником на очень большом корабле с экипажем в двести пятьдесят человек. Николай служил на нём старпомом. Они всегда были друзьями, но вот свояками не стали.

А три «действующих» свояка наутро после свадьбы поехали в «Фонари». В баню на Фонарном переулке. После третьего захода в парилку, когда вчерашний алкоголь окончательно «испарился», наступило время «загружаться» по новой. Главный по званию и старший по возрасту семейный чубаринский свояк Иван завёл разговор по профилю своей работы:

– Сеня, Коля… Есть разговор… Я сейчас буду говорить о важных вещах, а вы будете меня внимательно слушать! Договорились? – Иван сдёрнул мягкую алюминиевую пробку с охлаждённой «Столичной», разлил по стопкам и продолжил: – Всякая мразь внутри страны опять начала высовывать свои гнусные морды и вредить. Вы служите в разных войсках. Там, наверняка, есть враги. Не надо мне говорить, что это не так… Вот только этого не надо! Я это ваше «не так» слышу каждый день, а врагов от этого меньше не становится! Посмотрите, сколько их в лагерях. А новые прибывают составами по двадцать вагонов чуть ли не каждый день.

Сеня с Николаем переглянулись. Они всё поняли. Сейчас Иван начнёт их вербовать и настаивать, чтобы они «стучали» на своих сослуживцев. Иван, тем временем, гнул свою «палку»: – В армии всегда есть много перевербованных шпионов и врагов. Вы должны внимательно слушать всё, что говорят офицеры. Если что-то услышите подозрительное, необходимо сразу сообщать в ваш спецотдел по месту службы. А лучше – прямо мне. Телефон у вас есть.

Иван закончил и предложил выпить за товарища Сталина. Свояки его поддержали с энтузиазмом… и полбутылки не стало! Затем и второй полбутылки не стало. Тост за офицерских жён предложил Семён.

Почти сразу после свадьбы молодожёны уехали на крайний север. В посёлок моряков-пограничников Кувшинка. Там начал во второй раз служить родине лейтенант Сафронов. Комната в доме, в которой они поселились, ничем не отличалась от тех, в которых жили другие младшие офицеры. В этих домах горел свет, шла вода. Одна из двух конфорок на малюсенькой кухне принадлежала им. Из неё шёл газ. Только вот туалета в квартире, впрочем, как и во всём доме, не было. Туалет для жильцов дома был организован следующим образом: выходите из дома и двадцать шагов налево. Потом, в зависимости от ширины шага, от ста двадцати до ста пятидесяти шагов по тропинке прямо до мостков. По мосткам ещё тридцать шагов в открытое Баренцево море. Там на самом краю стоял туалет – «скворечник», способный обслужить сразу двоих. Это было незабываемо!.. «Скворечник», Баренцево море, Северное сияние! Особенно хорошо было добираться до этого туалета зимой, в метель и в минус тридцать. Незабываемо вдвойне!.. Но они жили в этих домах. Любили, рожали детей, а потом учили их пользоваться «скворечником». Кстати, о детях. В одну из таких морозных ночей Марина почувствовала что-то неладное. Природа сосредоточилась на ней и вскоре выяснилось, что она носит в себе новую жизнь.

Почти одновременно к этой радостной вести добавилась новость наоборот совсем грустная. Заболела мама Марины. Сестра Лариска, никогда не приносившая в семью ничего хорошего из-за бесконечной несносности своего характера, сообщила, что болезнь серьёзная. Ей одной не справиться с уходом за мамой. Галя же в Магадане помогает мужу перевоспитывать врагов революции. Это процесс непрерывный. Его разрешено временно прерывать только в период официального отпуска. А отпуск в сентябре. Тамара в Германии. У неё другая задача. Она должна быть рядом с супругом, создавать уют и гастрономическое изобилие в доме. Чтобы он по случайной ошибке не приземлился на своём парашюте в неправильную часть Германии. Там кормят по слухам очень хорошо. Конечно, есть брат Юра, но он ещё подросток. Марина понимала, что причины, по которым не могут приехать её сёстры – надуманные. Сидеть с тяжело больным человеком, даже если это мама – настоящее наказание. Да ведь и не их, в конце концов, больше всех любила Нина Андреевна, а именно свою младшенькую Маришку. Вот ей и сидеть.

«Делать нечего, – решила Марина. – Надо ехать».

Февраль в Ленинграде, при всей его пронизывающей до костей неуёмной злобе, всё-таки не такой суровый, как за полярным кругом. Находиться в нём было во всех отношениях приятней, чем в Кувшинке с Северным сиянием вместо светлого неба над головой и с «удобствами» в открытом море, которое раскачивало их в такт с волнами. Почти год вдали от Ленинграда, закормленного властью в благодарность за стойкость в блокаде, не сделали Марину сторонницей гарнизонной жизни. Сейчас она опять была дома и образ базы пограничных кораблей был для неё только образом. И тот на время оказался в прошлом. Ей немедленно захотелось окунуться в недоступное там, на Крайнем севере. Поэтому первое, что она сделала, вернувшись в Ленинград – побежала в Елисеевский. Накупила вкусненького. На следующий день Марина подала документы в фармацевтический институт, что находится на улице проф. Попова. На заочный. Обучение в институте предусматривало две сессии. Это означало, что дважды в году у неё появлялась возможность возвращаться в Ленинград, где она могла передохнуть от северного грубого быта. От гнилой замороженной картошки. От проросшего и тут же завядшего лука и селёдки с душком, к которому она никак не могла привыкнуть. Такую бы селёдку в блокаду – это был бы деликатес. Но не есть же её сейчас, когда война закончилась уже шесть лет назад! Позже, помотавшись с мужем за полярным кругом, в Прибалтике и на Дальнем востоке, она поняла, что на самом деле нормально кормилась только Москва. Ленинград – чуть похуже. Но это был рай изобилия по сравнению с Мурманском и той же Кувшинкой. Так что решение с поступлением в институт было хорошо продумано и оправдано. Помимо самого важного – ухода за мамой, в которой прогрессировала страшная болезнь с каждым днём – теперь у неё появилось и осмысленное своё собственное дело. Она больше не была простой женой морского старшего лейтенанта. Теперь она была студенткой-заочницей со своим собственным гражданским статусом и смыслом жизни. И эта студентка через два месяца собиралась, к тому же, стать мамой.

В апреле у Марины родился сын и она, вдохновлённая недавно прочитанным романом Льва Толстого «Анна Каренина», тут же назвала сына Лёвушкой. Это категорически не понравилось двоим членам её семьи: мужу Коле и маме Нине Андреевне. О рождении Лёвушки Коля узнал из телеграммы, полученной им прямо во время несения сторожевой вахты на норвежской границе:

«марина родила три кило мальчика обозвала лёвой ужасно лариса».

Ответная телеграмма была отправлена безо всякого промедления:

«имя не одобряю пусть будет Степан коля».

Так, не задумываясь о последствиях, собирался исправить ошибку своего отца и деда новорождённого пацана молодой моряк, а по рождению кондовый крестьянин, Николай Сафронов.

Но тут вмешалась сила, которую никто уже не принимал в расчёт – бабушка! Она не только настояла, используя свою последнюю волю перед смертью на том, чтобы её внука назвали Владимиром. Она и крещение его устроила не вставая с постели. Нина Андреевна не простила себе до самой смерти, что не смогла повлиять на дочерей и хотя бы одну из них провести через обряд венчания, передавая замуж по очереди одну за одной в руки защитников Советской власти. Полных до неприличного безобразия безбожников. Крещение внука было как бы компенсацией за отдалённость дочерей от православия и её личной индульгенцией. В этот день крестить Володеньку приехал батюшка из Спасо-Преображенского собора, что на улице Пестеля. Тот самый отец Михаил, с которым однажды Нина Андреевна советовалась насчёт Ларискиной болезни ещё в блокаду. А крёстными с большим желанием и охотой согласились стать тётка новорождённого Анна и сын близкой и, наверное, единственной подруги Нины Андреевны – Виктор.

С Виктором немного позже произошло чрезвычайное. Он плавал на небольшом траулере по Балтике. Однажды часть команды, в основном литовцы по национальности, подняли бунт и захватили корабль. Они выкинули за борт всех, кто не захотел подчиниться. Виктор оказался среди неподчинившихся по упрямству души и крепости характера. Он погиб в холодных балтийских волнах. Траулер безнаказанно ушёл в Норвегию. Тогда подобное случалось часто. Жуткие рассказы о сталинских лагерях не добавляли лояльности прибалтийским народам. Они не хотели, чтобы советская система подавления их уничтожила до последнего. Они сопротивлялись, как могли, показывая чудеса мужества и самопожертвования. Жуткая бойня в Катыне, устроенная большевиками в начале войны и унёсшая жизни почти пяти тысяч ни в чём не повинных поляков, этому способствовала в полной мере. А маленький Володенька остался без крёстного. Успевшая влюбиться в Виктора всей своей поэтической душой и сердцем, крёстная Аня ещё долго не верила в произошедшее. Она ждала, что он если не сегодня, так завтра обязательно вернётся. Позвонит, они встретятся. Заберут крестника и пойдут вместе в зоопарк. Потом пойдут в ресторан или в театр… Это было в последний раз, когда она поддалась чувствам и позволила себе расстроиться от любви. Наверное, именно эта трагедия стала главной причиной наступившей долгой болезни Ани. Со дня известия о гибели Виктора и до самой смерти она не справлялась с жизнью и её разносторонними, порой, слишком жестокими проявлениями без рюмки. Она долго не могла сделать выбор в сторону какого-либо крепкого напитка, да и выбор-то был совсем небольшой. Вскоре она остановилась на обычной водке. Теперь у неё было две страсти – поэзия и «Московская особая».

13

Нины Андреевны не стало в середине июля. Её похоронили на староохтинском кладбище. По странному стечению обстоятельств от её могилки с простым деревянным крестом был хорошо виден чёрный мраморный памятник цыганки Кармен. Той самой Кармэн, которая разрушила счастье и жизнь самой Нины Андреевны много лет тому назад. Теперь соперницы покоились рядом и, наверное, ненависти больше не испытывали. Десять лет, прошедшие со времени гибели любимого обеими женщинами Григория, примирили их навеки. Его сын – Юра, своевольный подросток, чертами лица, характером и всем своим внешним обликом повторяющий отца, первое время часто навещал могилу матери. Сёстры после похорон разъехались по местам службы своих мужей. На Крайний север, прихватив грудного Володеньку, уехала Марина. В уютной Магдебургской квартирке в восточной Германии снова воцарила Тамара для производства кулинарных чудес и личного счастья своего мужа. Галя вернулась в Магадан, где вдвоём с главой семьи продолжила «перевоспитывать» героев войны и тех, кто попал к ним на перевоспитание по ошибке или по злому умыслу доносчика. В квартире стало просторно. Никогда не покидавшей Ленинград Лариске походы на кладбище откровенно не нравились. Как она любила говорить: «Меня это расстраивает. Я переживаю, и от этого ещё больше расстраиваюсь… Даже не уговаривайте – не пойду…».

Поэтому уход за могилкой по умолчанию лёг на Юрины плечи. В один из дней он остановился у памятника Кармен и долго рассматривал высеченный на его фасаде портрет цыганки в надежде понять своего отца и, если получится, то и простить.

– А позолоти ручку, миленький! Дай я тебе погадаю, жизнь твою по полочкам разложу, от сглаза избавлю… – рядом с Юрой стояла немолодая цыганка. Вдруг, прервав свой монолог, она схватила его за руку: – Гришенька!? О, Господи!.. Нет! – Прости меня, малец, дуру старую. Совсем голова помутилась, – воскликнула она. – Не сын ли ты Гришки нашего? Уж больно похож.

Шестнадцатилетний подросток немного растерялся, но юношеское любопытство быстро справилось с растерянностью и он кивнул головой. Подошла вторая цыганка, потом третья. Вместе они уговорили Юру поехать к Бахтало – старому цыгану, Барону и отцу покойной красавицы Кармен.

Юру провели в большую комнату, где сидя за большим дубовым столом играл в шахматы сам с собой немолодой хозяин. От неожиданности Бахтало вздрогнул. Волна разнообразных воспоминаний навалилась девятибальной мощью и захлестнула, на пару мгновений лишив его возможности вздохнуть. Этот юноша был точной копией Гришки – его друга, подельника и возлюбленного ненаглядной его дочери, погибшего в сорок первом. Когда Бахтало удалось справиться с волнением, он проговорил:

– Ну, здравствуй! Подойди поближе, дай мне посмотреть на тебя. Ты знаешь, когда-то мы с твоим отцом были близкими друзьями. Ты уже не мальчик. Некоторые вещи ты должен понять и принять их такими, какие они есть. Я говорю о своей дочери и твоём отце, – глаза старого цыгана наполнились влагой. – Прости отца! Дай бог тебе любить, как он любил! Дай бог тебе, чтобы тебя так любили, как любили его… Расскажи мне о себе. Я хочу всё о тебе знать. Присаживайся, сейчас обедать будем. Потом, когда-нибудь я расскажу тебе про него…

Начиная с этого вечера дом цыгана стал вторым Юриным домом. Бахтало настоял, чтобы он закончил девятый класс и подумал о том, чем бы хотел заняться в будущем. Он совсем забыл, что Юра – сын Гришки. А из Гришки работник был, как из… ну, в общем, это понятно. Не было в нём пролетарской трудовой искры! Физический труд он презирал и как средство существования своей молодой жизни не рассматривал. Вот в биллиард постучать – это да, это можно. И целый день у стола простоять с кием тоже можно. Можно семечками поторговать на рынке. Да мало ли ещё какие важные дела ждут шестнадцатилетнего подростка на улицах большого города. Со временем он подружился с племянником Барона, Ромой. Таким же балбесом, как и он сам, но только постарше. Вдвоём они напридумывали десятки способов, как проникнуть в безбедное бытиё.

Среди самых надёжных казался, конечно же, самый простой и апробированный жуликами сотни лет назад на рынках и площадях Рима и Москвы, Питера и Мадрида, Лондона и Парижа, Истамбула и Иерусалима. Этот способ и сейчас с успехом используется там же. Его суть состоит в следующем: достаётся дефицитный товар – предпочтительно модные тряпки в ассортименте. Это могут быть кофточки, юбочки, шарфики и блузочки. Или ещё что-то. Товар кладётся в пакет, мешок или баул. Первый акт постановки закончен! Затем в точно такой же пакет, мешок или баул кладутся обычные тряпки не имеющие ценности. Закончен второй подготовительный акт. На сцену выходят артисты! Молодая цыганка, одетая в цивильное, изображает горе и предлагает купить модные вещи проходящим мимо девушкам и женщинам. Ей эти вещи больше не нужны, потому что у неё горе! На представительниц прекрасной половины человечества это действует… Вы знаете такую, которая откажется порыться в тряпках? Нет! – таких вы не знаете. Итак, содержимое баула клиентке понравилось. Цена, конечно, высоковата, но после короткой творческой перепалки становится приемлемой. Теперь сделка готова к своему завершению. Третий акт заканчивается под аплодисменты невидимой публики! В момент, предшествующий обмену товара на деньги, происходит криминальное действие, описываемое в уголовном кодексе, как подлог или подмена. Клиентка получает обычные тряпки вместо модных заграничных и с благодарностью покидает сцену. Занавес падает, спектакль окончен, цыгане гуляют! Аплодисменты! Место действия, декорации и артисты меняются. Спектакль повторяется! Вот это жизнь! Юра ушёл в неё с головой, лишь иногда вспоминая о данном Барону обещании закончить школу. Так же, как и его отец, он прекрасно танцевал и научился петь по цыгански с надрывом и со свойственными только им особыми голосовыми модуляциями. Молодые цыганки засматривались на него, но не среди них искал своё счастье юноша. В доме на Дворцовой, только этажом выше, жила Юрина одноклассница Леночка, в которую он был влюблён с детства и которой собирался открыться в ближайшем будущем. Скрывать свои чувства он толком не умел, поэтому Леночка и так всё видела и чувствовала. Она как бы замерла в предчувствии и ожидании чего-то, о чём запрещала себе думать. Она и не думала. Она просто мечтала! В мечтах она превращала себя в принцессу, а курчавого хулиганистого Юрку сажала на белого коня. Тот скакал за своей принцессой по болотам и полям. По горам и лесам, преодолевая пространство и однажды они встретились… На этом мечты заканчивались, потому что Леночка представляла из себя тип комсомолки-отличницы, для которой существовали свои правила жизни и поведения в ней. Они – эти правила – мечтать дальше не разрешали, потому что там начиналось стыдно! Не зря же Павел Корчагин так и не переступил черту, за которой находилось это загадочное и такое заманчивое «Стыдно». А сами правила складывались из Надо, Можно и Нельзя. Леночка им безукоризненно следовала. Итак:

– Надо: читать правильные книжки, выступать на комсомольских собраниях, скромно и по-советски одеваться, помогать маме, заниматься спортом, хорошо учиться и исправлять двоечников.

– Можно: ходить в кино, в мороженницу, в парк кататься на карусели и лодке, учить и самой писать стихи, вести дневник и ходить на танцы в Дом Культуры.

– Нельзя: пить пиво и вино, ходить в ресторан, читать Есенина, встречаться с мальчиками, у которых плохое поведение и слушать «не нашу» музыку. Плохие мальчики занимали в этом списке первое место.

Этому кодексу поведения Леночка успешно следовала последние два года. Но сейчас, когда ей исполнилось семнадцать, делать это получалось всё труднее и труднее. Что-то отделилось от по-прежнему правильной головы и зажило своей неправильной жизнью внутри неё самостоятельно. Это «что-то» напоминало о себе чаще всего по ночам, когда Юрочка на белом коне мчался ей навстречу, сбросив на скаку одежду и улыбаясь. Пальцы сами непроизвольно расстёгивали пуговицы блузки и что-то настойчиво беспокоило ниже пояса. Понимание пришло завтра, когда дождавшись её во дворе, к ней подошёл спешившийся всадник и признался в любви. Потом обнял, прижал к себе, дав ей почувствовать свою напрягшуюся плоть, и поцеловал в губы, от чего у Лены подогнулись колени. Вместе они поднялись на второй этаж. В Юриной квартире никого не было. Сестра Лариска была на работе. Потом произошло то, на чём давно настаивала её природа. Нарушив главную заповедь из раздела «нельзя», Леночка взамен получила любовь и радость, страсть и жизненную мудрость.

Счастье и видимое благополучие в делах не покидало Юру ещё с полгода или около того. Во время очередного представления на Сенном рынке с участием Юры, Ромы и его сестры – цыганки Аси, в заключительной части спектакля возникли непредвиденные обстоятельства. Всю компанию повязали! До восемнадцати лет Юре оставалось три месяца, и он мог рассчитывать на снисхождение суда. Нанятый Лариской за немалые деньги адвокат по имени Сурэн, впоследствии составивший «великолепную четвёрку» Питерских адвокатов, что-то делал, а скорее всего не делал ничего. Юра получил три года, которые, как предполагалось, он должен будет провести в Металлостроевской колонии общего режима. Отныне, в доме на Дворцовой набережной постоянно проживала только одна представительница старого рода дореволюционных старожилов – Лариска. Её нынешнее положение ей очень нравилось, поскольку она была хозяйкой большей части квартиры! На дворе был март 53-го!

14

Усатого не стало! А вместе с ним не стало страха. Забитые забыли про раны, согнутые разогнулись, молчаливые начали разговаривать. За усатым вскоре последовал его главный опричник – Лаврентий, а вслед за ним покатились под откос карьеры опричников меньшего порядка. Из Магадана вернулась Галя с мужем Иваном, уволенным по сокращению за ненадобностью и в связи с обширной амнистией заключённых. Работу в Ленинграде Ивану было найти трудно, потому что слишком много бывших палачей попало под сокращение и они заполнили собой великий город вместе с теми, которые вернулись потому что их простили. Советская власть всех пристроить на новые места не могла, хотя палачи ей по-прежнему были нужны на всякий случай. Именно поэтому, кстати, наказания за пытки, издевательства и расстрелы никто не понёс. Пока суть да дело, Ивану удалось устроиться по специальности на должность заместителя начальника охраны на завод «Вулкан». Оттуда иногда пропадали галоши и обрезки резиновых шлангов. Должность была гражданская и не престижная, но прокормиться было можно. Тем более, что жена Галина под увольнение из славных рядов сотрудников министерства внутренних дел не попала и быстро нашла себе место работы в детской комнате милиции. Жаль, что немного опоздала, а то, может быть, и не случилась бы беда с Юрой – братом, отбывающим срок по малолетке. Ему оставалось ещё полтора года.

В мае, как уже стало обычным, на весеннюю сессию в институт приехала Марина с сыном, чтобы немножко подкормить себя и его. А в конце июня вслед за нею ожидали приезда в отпуск мужа Николая. Задерживаться в Ленинграде они не собирались. Все вместе они должны были уехать в Сочи, где в санатории имени большевика Серго Орджоникидзе их ожидал роскошный отдых. Ночью прозвенел звонок. Но не телефонный, а в дверь. Марина накинула халат и пошла открывать. На вопрос: «Кому не спится? Мы никого не ждём…» неожиданно ответил голос брата, которого она не слышала почти два года:

– Марина открой – это я, Юра, – дверь быстро открылась, и она прижалась к мокрой от дождя накидке брата.

– Юрка, ты откуда, ты что сбежал? – Марина едва могла говорить от волнения.

– Да, Мариночка, я сбежал. У меня есть только пять минут. Мне нужны деньги. Выручай! Я попробую уйти в Финляндию. Мне нужна какая-нибудь одежда, чтобы переодеться. В этой я оставаться не могу. Давай пройдём в комнату, – Юра сильно нервничал, говорил отрывисто, пытаясь справиться с волнением. Из-за занавески выглянула Лариска. Родственники её уже давно Ларисой не называли. Следов радости на её лице никто не увидел. Видимо, демон был не в настроении, чтобы радоваться:

– Уголовничек вернулся. И надолго ты к нам или так – проездом? – ехидно по-лисьи скаля зубы спросила она. Марина повернулась к сестре и жёстко сказала, наверное, впервые в жизни почувствовав к ней что-то похожее на ненависть:

– Задёрни занавеску и спи! Ты ничего не видела и не слышала.

От удивления, что Марина позволила себе так её одёрнуть, Лариска не знала, что и ответить. Растерялась, но решила не связываться и исчезла за занавеской.

– Не вздумай звонить! С тебя станется! – крикнула Марина вдогонку.

В глубине комнаты что-то пискнуло. Юра насторожился и заглянул за шкаф. Там, широко тараща глаза и улыбаясь, лежал его племянник Володенька. Увидев незнакомого дядьку, он перестал улыбаться и попытался сообразить, что ему сейчас сделать – разреветься или наоборот. Так они и смотрели несколько мгновений друг на друга. Потом Юра широко улыбнулся своей белозубой улыбкой и прошептал, склонившись над малышом:

– Катушкин! Какой ты смешной! Посмотри на меня, я твой дядя, – потом резко повернулся к Марине и сказал: – Мне пора! – и пошёл к выходу из комнаты. У двери Юра обернулся в последний раз, улыбнулся опять и исчез в темноте коридора. В Доме на Дворцовой он больше никогда не появится, хотя родился в нём и вырос. Отбыв наказание от звонка до звонка, он, в дополнение к наказанию, был лишён права на проживание в Ленинграде, как опасный уголовный элемент.

Через час или около того, но всё ещё глубокой ночью, в дверь позвонили вторично. На пороге стояли трое, одного из которых Марина знала. Это был участковый. Двое других были в незнакомой форме. Как тут же выяснилось, они были сотрудниками специального подразделения МВД, занимающегося поимкой сбежавших преступников.

Юру ловили не долго. Шаг за шагом продвигаясь к финской границе по лесам и болотам Карелии, он вынужден был иногда останавливаться и выходить из леса, чтобы сверить маршрут и купить поесть в какой-нибудь сельской лавке. Люди не могли не запомнить затравленного молодого человека, настороженно оглядывающегося на каждый звук или движение. На вопросы он отвечал односложно и с испугом. Всё в нём говорило о том, что перед вами беглец, и он нуждается в помощи. Направление, в котором он продвигался, должно было привести его в Сортавалу. Оттуда надо было сделать последний, но самый опасный бросок через границу. Что им двигало и почему он выбрал побег, когда оставалось только полтора года до окончания срока? Как он собирался пройти всю Финляндию, чтобы оказаться в Швеции? В Финляндии оставаться было нельзя, потому, что у неё был действующий договор с СССР о немедленной выдаче оказавшихся на её территории преступников. Никто не знал, как он собирался это осуществить. Наверное, Юра сам не знал, что будет делать, когда окажется на финской территории. Он потом говорил, что ему в лагере надоело и он, наслушавшись рассказов бывалых зэков про удачный побег кого-то из подельников, тоже решился бежать. Скорее же всего, он проигрался или над ним жестоко издевались. Чтобы с этим покончить, он ушёл в побег зная, что в эту зону он уже не вернётся. А там – будь, что будет!

Его поймали в двадцати километрах от границы, сонного, спящего у костра под елью. Ещё раз осудили, добавив три года за побег, и отправили на лесоповал в город Ухта в Коми АССР. Выросший без отца и лишившийся матери в шестнадцать лет, оставленный старшими сёстрами безо всякого присмотра, он не смог поэтому стать пай-мальчиком. Горячая кровь, передавшаяся по наследству от отца, знакомство с цыганской общиной, в которую он был принят, как и его отец когда-то, предопределили его будущее. Через четыре с половиной года мы снова услышим о нём, но это будет другая история.

15

В нерадостном настроении с юга возвращалось в свою Кувшинку семейство старшего лейтенанта Сафронова с женой и маленьким сыном. Марина всё время думала о судьбе брата. Эти мысли делали её настроение сумеречным настолько, что отпуск так и не сложился. Николай всё понимал, но всё равно злился. Потому что отпуск только раз в году и хотелось, чтобы было весело всё время. Чтобы рестораны… И чтобы танцы по вечерам в санатории. Чтобы молодая жена не отказывала, а маленький сын в это время крепко спал. Не получилось!

«Ну и ладно. Какие наши годы. Мы ещё всё успеем: и в Крым, и в Сухуми, и в Сочи опять приедем», – думал про себя Николай, и эта мысль его согревала.

– Послушай, Маришечка. Никто не виноват, что с ним так получилось. Ты же не можешь всё бросить и свою жизнь посвятить брату. У тебя на первом месте теперь семья. Мне надо служить, а тебе Володю растить надо. Ты институт собираешься закончить, а у Юры своя жизнь. Он сам решает, как её прожить. Захочет нормальным человеком стать – станет, и никто не помешает. Не захочет – значит так и будет по тюрьмам и лаге…

– Прекрати так говорить, Коля! Сейчас накаркаешь. Он мне дороже и ближе всех сестёр. Ты это понимаешь? Он по полу ползал и крошки с коврика подбирал, чтобы мне отдать, а сам голодный…, – у Марины от воспоминаний о блокаде на глаза навернулись слёзы, – а ты говоришь – пусть по тюрьмам. Пожалуйста, не говори так больше или поссоримся.

Кувшинка встретила холодной штормовой погодой и известием, что завтра в море. Николай невесело усмехнулся:

– Ну, правильно! – Вечером отпуск кончился, а утром – «штормовать в далёком море посылает нас страна», – или как там в этой песне поётся? Марина, из какого это фильма?.. Ты мне форму погладила? Я завтра в шесть утра уже на корабле должен быть. А сейчас сколько? Баа… уже девять! Ты Володю спать уложила? – в это мгновение раздался звонок в дверь. Марина пошла открывать.

На пороге квартиры стояли четыре лейтенанта – друзья и сослуживцы Николая. У каждого в руке было по бутылке и было не похоже, что они сейчас уйдут, не выпив хотя бы три.

– Михалыч, ты что – спать собрался? Нее – так не пойдёт! В море отоспишься. Скажи жене, чтоб банку шпрот открыла и насчёт стопочек подсуетилась. Давай, давай – не тормози! Ну, как отдохнули? Как Чёрное море? Переводиться туда не надумал? Ты смотри – надумаешь, так мы тебе характеристику подпишем и печать поставим! Будешь Севастопольский вальс с Мариной танцевать на бульваре… – в глазах молодой военно-морской поросли прыгали маленькие чертенята.

– Отставить. Смирно! Как с командиром разговариваете? Давайте за стол, быстро! – впервые за последние несколько дней Николай улыбнулся и воспрянул настроением.

Марина спряталась за ширму и в походном порядке приводила в порядок свои пышные волосы. Среди гостей был Венечка Воронин, которому она всегда симпатизировала. Ей хотелось выглядеть на пять с плюсом. Оно на самом деле так и было. Марина выглядела на пятёрку, а южный загар прибавлял к пятёрке плюс. Первым тостом моряки дружно выразили своё восхищение женой командира:

– За самую красивую женщину Кувшинки! – стопки, наполненные крепкой, прозрачной, немного охлаждённой жидкостью, взметнулись к потолку. Потом подняли, традиционно, за усатого с искренним: «За товарища Сталина!» – хотя того давно не было в живых, а двадцатый съезд партии ещё не наступил. За ним прозвучало:

– Чтобы не было войны!

Замыкал круг обязательных тостов, любимый моряками и для всех непререкаемый: «За тех, кто в море!».

Разошлись необычно рано. До полуночи. Завтра всем в море выходить. Значит надо быть в форме.

Этот поход должен был стать рутинной вахтой на норвежской границе, но вышло по другому. Сначала маленький «Большой охотник», теряя и вновь набирая ход, прорывался к северу на «полном вперёд», захлёбываясь во вздыбившихся встречных волнах и маневрируя между ними, чтобы не опрокинуться. Баренцево море в конце августа шутить с собой не позволяло никому, а «малышам» типа того, который сейчас вёл борьбу за выживание, и подавно. Поочерёдно забрасывало то нос, то корму. Когда корма взлетала над очередной волной, винты оголялись и начинали с огромной скоростью перемалывать воздух, «подсаживая» двигатели. Стал терять обороты один из дизелей. Стармех – лейтенант Ларичев – доложил на мостик:

– Товарищ командир, обороты теряем. Причины не знаю, – он высунулся по пояс голый из моторного отсека, чтобы своими глазами увидеть реакцию командира. Командир – он на то и командир, чтобы принимать правильные решения, и только тот, кто умеет это делать, способен им быть!

– Лейтенант Ларичев, у Вас десять минут, чтобы выяснить причину и доложить, – жёстко отчеканивая каждое слово приказал Николай. Потом с оттенком просьбы в голосе добавил: – Володя, у нас нет времени, давай! Всё сейчас от тебя зависит. Если не запустишь движок на полную мощность, я не знаю, как мы из этой переделки выберемся. Ещё не хватало, чтобы норвежцы нас ловили у себя, как нарушителей, а не мы их.

– Есть запустить на полную мощность, – коротко ответил лейтенант и нырнул в свой отсек, где вместе с командой мотористов на ходу разобрал двигатель, выискал неполадку, и вновь его запустил. Причина потери мощности оказалась на поверхности. Подвела одна из форсунок. И очень вовремя запустил, потому что корабль начало сносить в нейтральные воды. Потому что с одним двигателем преодолеть стихию «Большой», но такой маленький «охотник», ну никак не мог. Теперь он опять двигался на север, продолжая отбиваться от порывов ветра и огромных волн. На сторожевую вахту встали вовремя, о чём командир незамедлительно доложил на базу. На пятый день море успокоилось, а на седьмой, за день до окончания вахты, на радаре высветилось что-то, чего в этом квадрате быть не должно:

– Боевая тревога! Квадрат восемь, курс двести, машинам – полный вперёд! – голос командира прозвучал по громкой связи, и корабль, задрав нос, пошёл вдоль границы на юг, прощупывая радаром пятимильную зону впереди себя.

Их тоже заметили. Судно без флага и опознавательных знаков резко развернулось в сторону границы. «Охотник», используя преимущество в скорости, пошёл наперерез и вскоре отсёк пути отступления незадачливому нарушителю границы. «Охотник» отсигнализировал команду остановиться. Нарушитель продолжал двигаться. Тогда командир приказал сделать предупредительный выстрел по ходу удирающего судна. Потом второй. Осознав тщетность своих усилий, нарушитель, наконец, остановился. «Охотник» взял его на буксир и оттащил в Кувшинку. За эту операцию старший лейтенант Сафронов был награждён своей первой медалью «За отличие в охране государственной границы СССР». Остальных тоже наградили.

Вслед за штормовыми или спокойными вахтами наступали тихие дни, когда можно было выспаться дома и отдохнуть, не боясь упасть с кровати от очередной волны, ударившейся о борт корабля. Коля проснулся как всегда в шесть утра. Удивился отсутствию качки и только потом сообразил, что лежит в своей «стационарной» кровати. Рядом спала любимая Маришечка и мирно посапывала. Ей что-то снилось. Видимо, хорошее, потому что подрагивающие уголки губ пытались во сне сложиться в улыбку. Коля осторожно встал с кровати, немножко отодвинул занавеску и выглянул в окно. Снег шёл всю ночь, и окно было им засыпано почти наполовину. Первой мыслью была мысль о «скворечнике», куда хочешь – не хочешь, а идти было надо. Не использовать же маленький горшочек сына.

«Да-а, с такими удобствами Марина сдесь долго не выдержит. Ещё немного и сбежит. Она и так уже почти два года терпит этот суровый северно – бытовой бардак. А что делать? – мы все тут устроены одинаково и жаловаться было бы просто смешно. На кого жаловаться? Кому? Комдиву? И что я ему скажу?».

Наладить быт семей младших офицеров командование базы пограничных кораблей обещало каждый год. И каждый год ничего не происходило. Для прокладки канализации надо было завозить технику из Североморска. Ломами и лопатами вечную мерзлоту не возьмёшь. Оттуда же надо было доставить трубы и ещё много всякого. Потом надо было соорудить коллектор, куда всё попадает. А дальше тупик. Сброс в море категорически запрещён без очистки. То есть, сброс напрямую из «скворечника» разрешён, а из коллектора – нет! Сооружать очистные – тоже нет! – Это задача для решения не в текущем столетии. Поэтому вместо коллектора и очистных сооружений на протяжении десятилетий исправно служили птичьи домики в открытом море. Всё оставалось, как было ещё до войны. Старые, почерневшие от времени дома на шесть квартир без удобств. В каждой квартире по две семьи. Вдалеке домик – «скворечник». Один домик обслуживает два дома. Недалеко от «жилого комплекса» располагается клуб. В клубе работает кружок вязания для скучающих жён офицеров, неделями штормующих в море. Ещё есть хор, а в нём, тоже от скуки, разучивают песни всё те же жёны младших офицеров. В клубе по пятницам заседает женсовет. Женсовет решает много насущных вопросов. Кто на следующей неделе пойдёт перебирать гнилую картошку в овощехранилище? Кому из маленьких детей выделить пол литра молока по списку, составленному тем же женсоветом? Какой фильм заказать для просмотра в клубе в субботу на следующей неделе и где раздобыть новые пластинки, чтобы на танцах после кинофильма прозвучало что-нибудь свеженькое? Таким образом, кружок, хор, кино и танцы исчерпывали репертуар развлечений, которые предлагались защитникам морских рубежей и их жёнам в посёлке Кувшинская Салма на самой северной окраине Кольского полуострова.

Однако, были и праздники. На базу возвращался корабль, и вот он – праздник! Гуляли, отмечая возвращение, в каждом доме по очереди. Пока не уставали или кто-нибудь не сообщал, что пора остановиться. Потому что завтра опять в море. Уходящих провожали вечером, а на следующий день отмечали возвращение другого корабля. В суматохе встреч и проводов происходили события мирного характера. Зиночка – очаровательная жена Васи Копылова – командира БЧ 2 на одном из тральщиков, нечаянно оказалась в постели у Серёги Чернявского. У него жена улетела в Харьков, где у неё внезапно заболела мама. Вернувшийся из похода Вася об этом узнал не сразу, а когда узнал, Серёги уже не было. Потому что замполит дивизиона, капитан первого ранга Макеев, оповещённый о случившемся, в тот же день отправил Серёгу переводом в Североморск от греха подальше. Каждый офицер имел оружие, а молодость иногда с эмоциями не справляется. Так что – от греха подальше! Тот же замполит в личной беседе с обманутым офицером объяснял последнему, в чём тот не прав:

– Ты, когда жену себе выбирал, куда смотрел? Красивую захотелось? Чтобы перед другими было чем похвастаться? Повыпендриваться ему захотелось? Вот и довыпендривался! – капраз нервно шагал по своему кабинету из угла в угол, а лейтенантик, стоя перед ним по стойке смирно, не смел произнести ни слова, поглощённый поиском смысла в сказанном старшим офицером.

– Хотел верную – надо было сюда уродину привозить! Может ты себя с артистом Черкасовым сравниваешь? Таким, мол, жёны не изменяют! Ты на себя в зеркало смотришь, когда бреешься? Ты, вообще, понимаешь, что ты наделал? Ты мне со своей гулящей красавицей пол гарнизона под развод подведёшь.

Макеев устал перебирать ногами по кабинету и остановился перед лейтенантом. Лейтенант был ровно на голову его выше, из-за чего дивизионный политрук должен был закидывать голову назад во время разговора:

– Товарищ капитан первого ранга, я с ней разведусь и завтра же отправлю к её матери в Воронеж, – Вася сам обрадовался внезапной мысли, но по выражению лица замполита понял, что сморозил не то.

– Молчать! Я тебе разведусь! Я тебя в кочегарку переведу. Ты вместо лоции у меня с лопатой дружить будешь. Будешь бегать домой каждый час и жену выпасывать. О разводе чтоб больше не слышал! Ты про моральный облик советского офицера вообще когда-нибудь слышал? – выражение лица в этот раз смягчилось и Макеев перешёл на отеческий тон:

– Ты пойми, Вася. Такова наша морская доля. Ты что, думаешь, моя не гуляла, пока я по морям болтался? Я тоже себе красивую захотел. Вот и получил шлюху гарнизонную. Но я не развёлся и до замполита-таки дослужился! И ты терпи. Глядишь, она перебесится, успокоится. Вы детей заводить собираетесь? Что значит – пока нет? Заводите ребёнка, Вася, и всё само собой устаканится! Ты меня понял?.. Не слышу ответа, – Вася, как будто замер, но пришёл в себя и чётко по-военному ответил:

– Есть, завести ребёнка! товарищ капитан первого ранга. Разрешите идти? – Успокоенный тем, что не он один в этом кабинете рогатый, Василий вдруг очень захотел домой к жене.

Случались и драки, когда за честь жены друга вступались его сослуживцы с одного корабля, а с другой стороны бились всем офицерским составом друзья обидчика. Как правило, боевые действия происходили во время танцев в клубе и заканчивались примирительной пьянкой у кого-нибудь на квартире.

Марина начинала готовиться к сессии задолго до её начала, штудируя латынь, химию и Историю КПСС – самый главный предмет в советских вузах, не зная которого учиться дальше смысла не имело. Гораздо важнее для будущего фармацевта было знание повестки шестнадцатого съезда партии нежели таблицы Менделеева. История «не шла», хоть по пять раз перечитывай этот бред. Всё равно не понятно, чего они хотели, какой социализм построили, когда есть тогда было нечего. Марина это не то, чтобы знала. Она это помнила и не понимала, в чём смысл так уродовать реальные события. Ведь это же история! Она не может обманывать! Она должна констатировать факты и разъяснять их, если кому-то не понятно. Споры с Колей иногда доходили до ссоры. Его недавно приняли в эту самую партию. Поэтому в своих суждениях он был непоколебим:

– Ленин – гений и отец революции! Сталин – гений и отец всех отцов, даже круче Ленина местами. А вот Хрущёв – кукурузник и говнюк! Потому что про флот ничего не понимает!

Марина перебивала его:

– Так, у нас здесь в Кувшинке социализм или не социализм? Объясни мне пожалуйста.

Коля почувствовал подвох, но всё-таки решительно ответил:

– Конечно, социализм! Почему ты спрашиваешь о таких очевидных вещах?

И незамедлительно получил ответ на свой вопрос.

– Тогда почему нет лука? Почему молока дают только поллитра в неделю? А раз нет лука, то и социализма тоже нет! Нет! И ты мне не докажешь обратного, – ответа на эти вопросы у Николая не было. Он и сам не понимал, что происходит со снабжением базы. Ведь транспортное судно с продуктами, до отказа загруженными в трюмы, приходит каждую неделю, а купить в магазине было нечего. Позже ответы на эти вопросы нашлись. Во всём, как обычно, оказалась виновата интендантская служба. Там процветало воровство. Когда воришек в погонах ловили, их наказывали по разному, но никогда не передавали расследование самого воровства в соответствующие органы. Честь мундира! Она была дороже, чем необходимость кормить людей! Поэтому воровство продолжалось, коверкая представления о социализме у жён офицеров.

Володеньке недавно исполнилось три, он рос любознательным и смешным. Его любимым занятием было перебирать пластинки. По внешнему виду каждой он безошибочно мог определить, что на ней и кто исполнитель:

– А вот эта пластинка называется Журавли. Её поёт дядя Лещенко и я! Хотите спою?.. А это – Песня первой любви. Поёт Рашид Бейбутов, но я лучше исполняю. Хотите спою? – и не дождавшись приглашения к исполнению своего коронного шлягера, расстроенный грустно вздыхал.

Когда же просили спеть, он это делал самозабвенно и с каким-то особенным детским вдохновением. Марина смотрела на своего первенца с обожанием и в глубине её сознания зарождалась мечта:

«Он будет певцом, как Бейбутов, или музыкантом. Пусть немного подрастёт. Я ему пианино куплю и в музыкальную школу пристрою. Даже если для этого придётся с Колей надолго расставаться. Здесь для него будущего нет, а он у меня такой талантливый!».

Талантливый – не талантливый – это время покажет, но дебют четырёхлетнего Володи в клубе состоялся во время концерта художественной самодеятельности в честь 38 годовщины Великой Октябрьской Революции. Прямо во время исполнения хором какой-то патриотической песни Володя залез на сцену, повернулся к залу и замер в ожидании. Хор закончил. Володя поклонился залу и объявил:

– Песня про Журавлей… Исполняет Володя Сафронов.

Собравшиеся в зале начали улыбаться. Было чему улыбаться, потому что Володя был ростом со среднего размера валенок. А потом он запел, и зал грохнул взрывом смеха. Сидящий в первом ряду комдив, контрадмирал Козлёнков, повернулся к замполиту Макееву и спросил, сдерживая смех:

– Это у нас в программе или творческий экспромт? Чей это пацанёнок? Смотри, как поёт! Прям Мурадели какой-то!

Поначалу испугавшийся реакции комдива на неожиданное событие, Макеев теперь поймал его настроение и быстро ответил:

– Сафронова это сын, командира БО-5. В-о-о-н он с женой, красивой шатенкой, в четвёртом ряду сидит.

Комдив что-то перещёлкнул в голове и повернулся к сцене, где юное дарование приступило к исполнению второй коронной песни:

– Песня первой любви. Исполняет Володя Сафронов.

Зал грохнул смехом вторично!

16

В 1955 году произошло событие, откликнувшееся в Кувшинке и в Доме на Дворцовой большим праздником. В Магдебурге в семье десантника Семёна Клинова и его жены Тамары родился сын, которого они назвали Сергеем. Сергей родился серьёзным и строгим. Редко улыбался, а когда научился разговаривать, то выяснилось, что к двум вышеперечисленным качествам, он обладал ещё одним. Он был очень требовательной персоной. Но не к себе! Он был требователен, в первую очередь, к своей матери! И к отцу. Но к нему меньше. Сестра Таня в этом смысле вообще не вызывала интереса. Ей прощалось многое. Но только не матери!

– Я уже не сплю, а вам всем всё равно! – заявляло только что проснувшееся существо с глубокой обидой в голосе за то, что при его пробуждении не зазвенели фанфары! Или:

«Мама, ты что – не видишь, что я уже давно встал? А кровать до сих пор не убрана! Как мне в неё потом обратно ложиться?..», «Почему чай не сладкий?! Я эту гадость не хочу…», «Ты опять пересластила мой чай… я такой пить не стану, от него во рту липко…», «Не одену эту рубашку – ты плохо её погладила. Она теперь царапается… сама одевай…».

Вот типичный разговор матери и сына:

– Серёженька! Я слышу, что ты проснулся. Почему ты не встаёшь? – ангельским, наполненным любовью голосом спрашивает мама Тамара. Тишина… – Вставай, я уже завтрак тебе готовлю! – опять тишина и, наконец, звучит ответ, насыщенный недовольными, требовательными интонациями:

– Я не встану, пока мне не скажут с добрым утром!

Мама, забегавшаяся в утренней суматохе, влетает в спальную к ребёнку и, конечно же, желает ему наидобрейшего солнечного утра! Но не тут-то было! Ребёнку не нравятся жёлтенькие носочки:

– «Я не одену. Я не цыплёнок, чтобы ты заставляла меня носить жёлтые носки прямо с утра…»…. «Опять омлет? – не буду! И яичницу не буду!.. А кайпот?.. Почему опять чай? – я хочу кайпот!».

Однажды, когда мама отвела его в детскую поликлинику, в регистратуре его спросили:

– Как тебя звать, мальчик? – он ответил: – Серёжа.

– А по отчеству? – на лице ребёнка появилось недоумение и, одновременно, любопытство. Что-то в этом вопросе его явно заинтересовало:

– А что это такое? – спросил Серёжа.

Дежурная в регистратуре поставила вопрос иначе и выяснила у мамы, как зовут папу четырёхлетнего ребёнка. Оказалось, что Семён. Из этого она сделала вывод, что полное имя ребёнка – Сергей Семёнович. Серёже его полное имя очень понравилось. С тех пор он стал требовать, чтобы в семье его называли только так – Сергей Семёнович! Друзей и знакомых семьи это забавляло.

Прошёл ещё один год. Наступил 1956-й. Этот год многое прояснил. Он должен был развенчать преступников, посаженных на трон истории навечно, развеять мифы и осудить недостойных. Но оказалось, что сделать это было не так просто. Двадцатый съезд правящей партии в закрытом порядке что-то обсудил. Кому-то хорошо «вставил» для острастки, и на этом всё закончилось. Только усатого из мавзолея вынесли и закопали рядышком. Про замученных вскользь упомянули. Пообещали, что больше не повторится и разошлись по домам. А про армию палачей забыли. Как будто и не было их вовсе. Народ, десятилетиями «окучиваемый» сталинской пропагандой, по началу ничего этого не принял, особенно воинская братия. Но привычка молчать и голосовать единогласно, в конце концов, сработали. Постепенно непогрешимый образ покойного вождя стал приобретать среди людей свою истинную зловещую окраску.

– За Сталина пить не будем, хотя лично я в Хрущёвские обвинения не верю, – Николай сделал паузу, оглядел собравшихся и повторил, немного переиначив, – я в них до конца не верю! – собравшиеся за столом в каюткомпании молодые офицеры внимательно посмотрели на командира.

– Придёт время – оно всё по своим местам расставит. За вождей вообще больше пить не будем. Предлагаю выпить за нашу партию, я ей доверяю безоговорочно. Партия даст ответы на все вопросы. А наше дело не в дерьме ковыряться, а шпионов ловить! – на том и порешили.

А осенью была Венгрия! С той же жестокостью, с которой сталинские опричники вычищали пространство вокруг своего предводителя, и это только что было осуждено съездом коммунистов, с такой же жестокостью те, кто осуждал, сами ринулись на подавление свободолюбивого народа. Пролилась кровь! Одними из первых на венгерскую землю спустились десантники, дислоцированные в восточной Германии. Среди них был десантный полк, в котором проходил службу муж Тамары – капитан Клинов. Он выполнял приказ и никто его за это не осуждает. Солдат должен выполнять приказ! Затем в города вошли танки, и венгерская осень захлебнулась. Память об этих событиях живёт на мадьярской земле уже шестьдесят лет. А тогда мир, только что переживший войну, опять вздрогнул и ужаснулся.

Полк Сени Клинова в Германию не вернулся, а остался в Венгрии, расквартировавшись в небольшом городке Калоча. Там в следующем году в первый класс пошла его дочка Таня, для которой венгерский язык был уже третьим. Он легко поместился в её умную голову, оставив место для полной школьной программы. Впоследствии там нашлось место и для непростого курса металлургических премудростей, которые она изучала в Ленинградском Политехе до тех пор, пока не получила диплом об его окончании.

Ближе к лету Марина засобиралась в Ленинград. В прошлом году сдать весеннюю сессию не получилось по разным причинам. Сейчас она была готова к повторному заходу. Сессия начиналась в конце мая и заканчивалась в конце второй декады июня. Потом должен был приехать Коля. Вместе они собирались в Гагру! На целый месяц по путёвке в очень хороший санаторий имени Ф. Дзержинского. После этого Коля должен был вернуться в Ленинград, где со стапелей завода «Судомех» вскоре должен будет сойти новый корабль. Будущая гордость пограничного флота СССР по имени «Пурга». Корабль был большой, как крейсер. С экипажем в двести с лишним человек и нёс на себе крейсерское вооружение. Он был сконструирован по типу ледокола. Поэтому мог нести вахту в тяжёлых льдах Крайнего севера и Дальнего востока. Приказом командующего пограничного флота, капитан – лейтенант Сафронов был назначен на этот корабль старшим помощником, а командовать кораблём должен был Батя – старый морской волк капраз Матвей Бочаров, у которого впоследствии старший помощник многому научился.

В этот раз отдых получился. Погода радовала солнечными днями и спокойным морем. Отощавший от скудного Кувшинского питания, маленький Володя немного набрал вес. Выпиравшие наружу рёбра закрылись тоненькой жировой прослойкой. Все загорели и отдохнули. Счастливый от того что, наконец, он так много времени мог находиться рядом с отцом, которым по детски очень гордился, Володя по вечерам никак не мог заснуть. Он прислушивался к тишине и нарушающим её звукам, исходящим от маминой с папой кровати. Родители о чём-то шептались, наверное о том, как они любят своего маленького Володеньку. Потом вдруг начинали раскачивать кровать, которая при этом громко скрипела. Он лежал в своей постели, которую мама с папой отгородили от своей платяным шкафом, и мечтал о том, как станет военным моряком. Как папа! Как он поймает всех норвежских шпионов. От нахлынувших чувств он проговорил:

– Папуляу – спокойной ночи! – скрип мгновенно прекратился, и папа ответил вполне дружелюбно:

– Спокойной ночи, сынок. Спи!

Володеньке показалось несправедливым, что он пожелал спокойной ночи только папе. А мама, так сильно им любимая, осталась ни с чем. Пока он обдумывал ситуацию, скрип возобновился. Он становился всё настойчивее, громче, быстрее, ещё быстрее… И тут Володенька пропищал:

– Мамуляу – спокойной ночи! – мгновенно вновь образовалась тишина… А потом мамочкин голос прощебетал:

– Спасибо, мой золотой, спи!

Переполненный огромным чувством любви теперь уже к папе опять, он зажмурился от счастья и ангельским голоском промолвил:

– Папуляу, спокойной ночи.

В этот раз папин ответ уже не звучал так дружелюбно, как в первый раз. В голосе чувствовались разнообразные оттенки, среди которых прослеживалось раздражение:

– Спи, я тебе сказал, сыночек, твою… – на что тут же отреагировала мама:

– Коля, держи себя в руках! Или я тебе не… – и решила не заканчивать фразу.

Ей не хотелось расстраивать мужа. У него такая тяжёлая служба, и отпуск в этом году такой короткий – всего месяц. Но тут из-за шкафа вновь прозвучал нараспев голосок сына:

– Мамуляу, спокойной ночи.

– Всё, я сейчас его придушу, – папа был явно чем-то расстроен и даже подпрыгнул на кровати. Потом вскрикнул и как завопит:

– Ты зачем меня ущипнула? – теперь синяк на пол спины останется, – возмущению папы не было предела!

– Я тебе не синяк, я тебе сейчас нос откушу, если ты будешь на ребёнка кидаться, как на пьяного матроса во время вахты!

Марина ощетинилась, как волчица, защищающая своё потомство, взяла свою подушку и пошла спать в кроватку к Володеньке, счастью которого от этого не было предела. Он обнял любимую мамочку, прижался к ней своим маленьким тельцем и потом снова пожалел брошенного папу:

– Папуляу, спокойной ночи! – и тут же крепко уснул.

Через неделю Николай уехал в Ленинград. Марина осталась в Гагре до конца лета, чтобы ещё больше отдохнуть, загореть до черноты и напичкать Володю солнцем и витаминами. Врачи в поликлинике на улице Гоголя в Ленинграде говорили, что он у неё слабенький, с признаками какой-то неправильной болезни от нехватки витаминов и солнца. Они строго порекомендовали для Володи юг, море и фрукты.

Разложившись на мелкой гагринской гальке в нескольких метрах от моря, Марина с сыном ели мягкие жёлтые абхазские груши, которые запивали вкуснейшим лимонадом Дюшес. Море накатывало на берег одну волну за другой и незаметно подкрадывалось к ним всё ближе и ближе. Марина, разморённая солнцем, прикрыла глаза и задремала.

Володя доел грушу, оглянулся в разные стороны, не увидел ничего интересного и решил пойти искупаться. Мама не возражала, потому что заснула основательно. Море было тёплым-тёплым, а волны заманчиво предлагали поиграться. Подпрыгивая на волнах и барахтаясь в мелкой воде, Володя не заметил, как оказался на глубине. Очередная волна откатываясь, утащила его с собой, а подкатившая новая накрыла с головой. В следующий момент он не смог достать пятками дна и по началу растерялся. Потом пришёл страх. Володя стал бить ручонками по воде, чтобы оставаться на поверхности, и громко завопил. Большой дядька с развитым плечевым поясом наблюдал с берега за тем, как боролся за жизнь маленький пацанёнок. В любой момент дядька готов был прийти на помощь, но выжидал, чтобы дать тому возможность выплыть самому. По своему опыту Виталий Андреевич – член сборной страны по водному поло – знал, насколько в жизни важно научиться побеждать. Победа дарила ни с чем не сравнимое чувство. И это было не просто ощущение превосходства над побеждённым соперником. Это было особое чувство победителя. Осознание того, что сегодня лучший – ты! Ты чемпион! А это, в свою очередь, вырабатывало стремление быть первым всегда и во всём. Кому, как не ему, лучшему правому сборной, было не знать, сколько труда надо положить, чтобы этого добиться.

Володя продолжал бороться, но силы таяли, дыхание сбилось, а волны продолжали тащить его на глубину всё дальше от берега, делая ситуацию безнадёжной. Виталий Андреевич зашёл в море и подхватил пацанёнка сильной рукой:

– Ну, чемпион! Дыши глубже. Ты что – плавать не умеешь?» – не дождавшись ответа, он продолжил: – Придётся тебя научить, а то так и будешь у самого берега в песочке копаться, как маленькая девочка. Меня можешь называть дядя Виталик. А тебя как зовут, герой?

Роста дядя Виталик был высокого. Володя в свои пять лет едва был повыше его колена, но это его не смутило. Он был уверен, что пусть он хоть и маленький, но поёт-то наверняка лучше! А вырасти ещё успеет. В этом вопросе главное – есть кашу. Во всяком случае, мама и тётя Тамара так говорят всё время.

– Меня зовут Володя. Я Сафронов, а дядя Юра зовёт Катушкин!

Услышав последние слова малыша, Виталик от души рассмеялся. Прозвище Катушкин ему явно пришлось по душе:

– Ну что, Катушкин – тогда веди к маме. Надо рассказать ей о твоих подвигах.

Марина всё ещё спала. Молодое тело двадцати с небольшим летней женщины, красивой и миниатюрной, расположилось на пляжной подстилке в очень соблазнительной позе. Проходящие мимо мужчины замедляли шаг, чтобы исподтишка поглядеть на неё и пофантазировать. Сопровождавшие их жёны, разсползшиеся в разные стороны от бесконечного употребления всякой сдобной вкуснятины, ревниво одёргивали своих половозрелых самцов словами:

– Куда уставился? Ты ещё бинокль возьми, чтоб получше разглядеть, а я тебе потом глазища поразбиваю для укрепления семьи и за бесстыдство твоё козлиное! А ну, быстро отвернулся и за мной!

Виталик, увидев спящую красавицу, остановился, как вкопанный. Катушкин – Володенька подбежал к ней и заверещал:

– Мама, мамочка смотри – это дядя Виталик. Он меня из моря выловил и спас вон там, где тётька толстая стоит… Я уже почти утонул, а он меня вытащил. Он меня плавать обещал научить… Просыпайся, мама! – речь Володи сбивалась, он спешил донести до её сознания, что всё позади, что он не утонул, а наоборот, очень сейчас живой и привёл к ней замечательного дядю Виталика, чтобы она с ним познакомилась и спасибо ему сказала, и лимонадом угостила, и… От переполнявших его эмоций он только что не задыхался в попытке рассказать всё в подробностях.

Марина открыла глаза. Услышав слова «почти утонул», она сначала чуть не расплакалась от ужаса, а потом всё равно заплакала, но уже от счастья, потому что трагедии не случилось. Она прижала к себе смысл своей жизни, обслюнявила поцелуями и только потом подняла глаза на молодого атлета, который не сводил с неё восхищённого взгляда. Потом поднялась с подстилки, и оказалось, что она не достаёт Виталику даже до плеча.

– Марина, – представилась она. – Спасибо Вам за…

Виталик перебил её словами:

– Не надо меня благодарить. Спасти Катушкина было для меня честью, мадам. Я вознаграждён за это счастьем знакомства с Вами. Разрешите представиться. Мастер спорта международного класса Виталий Андреев. Двадцать пять лет, холост, живу в Ленинграде, а езжу по всему миру. Нахожусь в Гагре на сборах, – на губах атлета блуждала улыбка. Выбранный им для знакомства тон и манера явно доставили молодой женщине удовольствие. Виталик тем временем продолжил: – Для меня было бы двойной честью, мадам, если бы Вы вместе с Катушкиным согласились принять моё предложение отужинать со мной в ресторане Чайка сегодня вечером.

Теперь улыбались оба. Скованность первых минут знакомства канула в вечность. Марина уже была готова произнести в ответ что-нибудь, типа:

«Сэр, как замужняя женщина, я должна была бы Вам отказать, но, принимая во внимания обстоятельства, говорю Вам да! Мы с Катушкиным готовы с Вами отужинать!», но её опередил Володя:

– Мы согласны, только я суп есть не буду! – малыш, в силу именно того, что он ещё малыш, не мог, конечно, понять, что сейчас происходило на его глазах. А на его глазах две молодые и красивые разнополые особи стояли друг перед другом и познавали в себе влюблённость с первого взгляда! Их любовь, начавшаяся внезапно как вспышка, продлилась несколько лет. Они расставались и вновь кидались в объятия друг друга, потом опять расставались. Марина так и не смогла оставить своего мужа. Предательство, пусть оно оправдано страстью и любовью, – всё равно остаётся предательством, а она на него была не способна по благородству рождения и особенностям своего характера. Коля мог бы её отпустить, конечно, будь он обычным мужчиной, по своей природе полигамным. Но он был однолюб, и другой женщины в своей жизни представить себе не мог. Он боролся за свою единственную до конца, отстоял её, а потом простил. Но это было потом. Пока же двух молодых и очень красивых людей ждало всё то же море, солнце и ужин в ресторане «Чайка» в городе Гагра.

До ужина оставалось ещё много времени. Новые друзья – Виталик с Володей – пошли учиться плавать. Они прошли до середины волнореза, остановились, и первый урок начался:

– Запомни, Катушкин, самое главное – воды бояться нельзя! Она чувствует, когда её боятся и трусов не жалует. Как собака. Тебе это понятно? В воде надо вести себя так, как будто ты по полянке бегаешь, а не в воде кувыркаешься. Вот смотри… – Виталик прыгнул с волнореза в море.

Сначала он лёг на спину и показал, что не тонет, потому что тело тонуть не хотело. Потом Виталик свернулся «калачиком» и опять не утонул, потому что тело тонуть по-прежнему не хотело. Володя смотрел на него, как на какое-то чудо, которое и в самом деле не тонуло и, наверное, в огне тоже не горело: «Интересно, а летать дядя Виталик умеет?».

Он решил задать ему этот вопрос позже. А тот, приподнявшись в воде по пояс, продолжал урок:

– Ты видишь я не тону. А знаешь почему? Я не тону, потому что люблю воду, люблю нырять и плавать. И ты сейчас её полюбишь, и никогда больше бояться не будешь. Годиться? – малыш в ответ кивнул. – Тогда прыгай ко мне.

Володя сомневался не долго. Дядя Виталик вызывал такое чувство надёжности, что страха не было вообще. Он про себя отсчитал до трёх и прыгнул в море… С тех пор вода для Володи стала родной стихией. Не важно какая: пресная или солёная. На протяжении жизни он не раз оказывался в ситуации, когда вода пыталась его погубить то выбрасывая на камни, это случилось в Крыму, то затягивая под лёд во владивостокской бухте. То закручивая в неизвестно откуда появившейся воронке. Однажды коварное течение в Чесапикской бухте в Вирджиния Бич практически не оставило ему шансов в попытке добавить Володю к списку загубленных. Но и тогда он с ним, в конце концов, справился. Выходя победителем из схватки со стихией, он каждый раз с благодарностью вспоминал дядю Виталика – водоплавающего чемпиона и его личного наставника!

17

Лето подошло к концу. У Виталия закончились сборы, а у Марины истекло время. Надо было что-то решать. Виталий предложил поехать вместе с ним к его родителям в Острогожск, что недалеко от Воронежа. Она согласилась. Потому что без него уже даже дышать не могла. В день отъезда она дала телеграмму Коле, в которой постаралась быть честной и объяснила происходящее. Последними словами в телеграмме были:

«… Постарайся меня понять и простить».

Сентябрь на Дону был необычайно мягким и красивым. Скромный домик родителей Виталия стоял ближе к окраине городка, где пыли было не много, а Дон протекал совсем рядом. Они ходили на рыбалку, катались на лодке. Виталик рассказывал о том, как здесь во время войны падали бомбы и какие они после себя оставляли воронки:

– Смотри, Катушкин! Видишь, как в этом месте вода закручивается в водоворот. Если ты когда-нибудь попадёшь в такую воронку, главное что? – он вопросительно посмотрел на Володю. Тот улыбнулся и чётко, как по написанному ответил:

– Надо нырнуть глубоко-глубоко. А потом надо резко грести в сторону, чтобы вырваться из водоворота, – Володя сам обрадовался своему ответу и весело рассмеялся, а дядя Виталик, разведя руки в стороны и многозначительно глядя на маму юного специалиста по воронкам и водоворотам, сказал:

– Ну, ты даёшь! Всё знаешь! Наверное, мама даже не представляла, какой ты большой специалист по выныриванию! Ты видишь, Мариночка, какого профессионала я тебе подготовил? А на сколько метров ты можешь нырнуть вглубь? Скажи-ка маме, – и подмигнул своему ученику.

– Могу нырнуть на четыре метра в глубину и там почти целую минуту могу без воздуха. Один раз даже больше минуты получилось.

Занятия с дядей Виталиком принесли свои ощутимые результаты, и сейчас они оба – и учитель, и ученик гордо делились с Мариной своими достижениями.

– Ты что, заставлял его нырять на четыре метра? Виталик, как ты мог? Он же маленький! Не надо из него делать супермэна по своему образцу, пожалуйста! Я тебя очень прошу.

Виталий нахмурился и неожиданно резко ответил:

– А вот это ты напрасно, Мариночка. Мужик – он или мужик, или вообще ничего. Ты что – хочешь, чтобы Катушкин вырос тряпкой, о которую будут ноги вытирать все кому не лень? Ты этого хочешь?

Марина не ожидала, что Виталик может быть таким жёстким. Она поначалу немного растерялась и даже обиделась. Но потом вдруг поняла, что тот прав. Конечно, прав! Нельзя растить мальчика, как цветок тепличный. Он должен спортом заниматься. Но только не боксом и не борьбой. Не дай бог. А вот фигурное катание – это да. Это то что надо. В Ленинград вернёмся, я его в секцию отведу. Свои соображения по этому поводу Марина тут же озвучила, на что Виталий ответил:

– Нет, Мариночка. Володя не должен фигурным заниматься. Ему вообще пока не надо спортом заниматься. Он очень слабенький и ростом не вышел. Дай ему подрасти и окрепнуть. Потом я его в поло заберу, а там посмотрим.

В один из дней они с Виталиком поехали на рыбалку. С утра было прохладно, но потом солнце прогрело воздух и воду в речке. Пока они двигались вверх по течению на вёслах, стало тепло. Часам к девяти они достигли «клёвого» места и дядя Виталик первым закинул удочку. Потом потянулся за снастью поменьше и уже собирался преподать Володе урок начинающего рыболова, но тот неожиданно сам вытащил червяка из банки, насадил на крючок и тоже закинул удочку. Увидев удивление своего учителя, Володя с видом бывалого рыбака сказал:

– Ты, дядя Виталик не удивляйся. Мы с пацанами с пирса в Кувшинке за день по тридцать штук сайды вылавливали иногда. Один раз я даже больше поймал. Мы её в костре обычно пекли. Иногда нам скумбрия попадалась. Скумбрию я маме относил, а она её жарила на сковородке. Но на костре вкуснее. Так что в рыбалке я понимаааю, – последнее слово Володя произнёс нарастяжку, и в самом деле, как бывалый рыбак, чем рассмешил Виталика, который в ответ сказал:

– Катушкин, ты меня с каждым днём радуешь всё больше и больше. Я не удивлюсь, если завтра выяснится, что ты из пистолета стреляешь и танком управлять умеешь.

То, что в ответ сказал ему Володя, его не просто удивило. Виталик и в самом деле опешил:

– Подумаешь, пистолет. Я из папиного ТТ на стрельбище сто раз стрелял! Про танк не знаю. Не пробовал!

Рыбалка не получилась, потому, что ни разу ни одна рыба так и не клюнула. Даже обыкновенная плотвичка отказалась пообедать червяком в компании мастера спорта и его юного друга. Речка – это вам не Баренцево море! Поэтому вскоре решили возвращаться. Назад было плыть легче, потому что по течению. Виталик дал малышу погрести несколько минут и снова удивился, с какой сноровкой пацан неполных шести лет управляется с вёслами. Всё дело в том, что Володя рос не в городе, а в воинском гарнизоне. Там любой мальчишка с трёх лет знает, как стреляет пистолет, как ловится рыба и каким веслом надо загрести, чтобы повернуть направо, а каким надо табанить. До изгиба реки оставалось совсем немного, когда они увидели огромную щуку, лежащую на поверхности воды и вяло подёргивающую плавниками и хвостом. Рыбина задыхалась, но на глубину уйти не могла. Из её пасти высовывалась не намного меньшего размера другая щука, заглоченная первой почти наполовину.

– Смотри, Катушкин! Перед тобой наглядный пример того, что в жизни случается сплошь и рядом. Есть люди щедрые. Их много. Они охотно делятся, создавая радость себе и другим людям. А есть другие. Они жадные. Этим всегда мало. Им нужно ещё и ещё, и однажды от жадности они хватают то, чего унести не могут, а бросить?.. Нет! – Бросить жадность не позволяет. И тогда они погибают, создавая себе и другим горе. Ты понимаешь, о чём я с тобой говорю? – Виталик выдернул из уключины весло, поднялся и огрел щуку по хребтине. Щука ударила хвостом, выплюнула сородича и ушла на глубину. Полуживую жертву они подобрали. Рыбалка всё-таки удалась! Вечером мама Виталика научила Марину делать рыбные котлеты из щуки. Было очень вкусно.

18

В Ленинград они вернулись, когда с деревьев опадали последние листья. Дождь шёл не переставая, и было невесело. Виталик поехал домой, пообещав завтра вечером позвонить. Марина не могла найти себе занятия. Лариска, подстёгнутая изнутри своим забиякой-демоном, злорадствовала:

– Ну что, сестричка, вернулась? Никому не нужна больше? А я всем говорила, что замуж за моряка – это, как за геолога. Ушёл в экспедицию, вернулся через полгода. А ты сиди и жди его, пока он свои камушки в мешочек доверху насобирает. Твой, наверное, забыл, как ты выглядишь, пока ты его ждала. А вернулся и по ошибке к другой зарулил ненароком. Что – права я?.. Да, кстати, он тут тебе писем понаписал, пока ты где-то болталась, – и бросила на стол пачку писем. Затем, как будто пытаясь вспомнить чего-то важное, нахмурила лоб и добавила:

– Он в Ленинграде, днюет и ночует на заводе со своим новым пароходом. Завтра будет тебе звонить вечером. Ты ему скажи, что телефон не общий, а лично мой. И не надо тут переговорный пункт устраивать за мой счёт. Мне этот телефон на работе выделили за… – Лариска вошла в роль, «завелась» и остановить её в этом состоянии представлялось задачей трудновыполнимой. Но ругаться с ней сейчас было нельзя, потому, что иначе она спрячет телефон в ящике комода и закроет ящик на замок. И тогда Виталик не сможет ей дозвониться. И Коля не сможет дозвониться. А на завод к нему Марину не пустят. А деньги давно закончились. А Володю кормить надо… В общем, ситуация.

– Хорошо, Лариса. Спасибо, что ты разрешила позвонить. Я в самом деле тебе очень благодарна за это, – Марина посмотрела на сестру с выражением мольбы во взгляде. Это сработало. На самом деле отношения между ними были относительно не плохими в сравнении с отношениями, которые сложились у Лариски с другими сёстрами – Тамарой и Галиной, и братом Юрой. С Галиной вообще не было никаких отношений! Они были чужими друг другу с детства. К тому же Володенька, Маринин сын и её племянник, которого она называла не иначе, как Гусёнок за его длинную и худую шею, очень ей нравился. Очень! Своих детей тридцатилетняя незамужняя женщина не имела. Надежда завести своего ребёнка у неё таяла с каждым годом, а Володенька… – Он такой смешной и какой-то совсем родной. И зовёт её тётя Ляля или просто Ляля, а не Лариска, как зовут другие. В общем, Марине было можно то, о чём другим и мечтать не приходилось. Ей разрешалось иногда пользоваться личным Ларискиным телефоном! А что такое личный телефон в городе Ленинграде в 1956-м году знает только тот, кто жил там в это время.

Коля находился в Ленинграде, пропадая на «Судомехе» с утра до вечера. Приёмка такого корабля, каким была «Пурга» – дело нешуточное. Надо было разобраться во всём до мелочей. Проверить механизмы и электромеханическую движущую часть, навигационные системы и системы связи, вооружение. Нельзя было обойти вниманием и такие вещи, как камбуз, кают-компания, офицерские каюты, многочисленные кубрики, санузлы, которые в морской терминологии называются не иначе как гальюны. И многое другое. Вместе с ним приёмкой корабля занимались его старые друзья и сослуживцы, с которыми Николая связывали почти восемь лет совместной службы на БО-5 в Кувшинке. Игорь Кулешов, назначенный третьим помощником, взял на себя всю мореходную часть. За него можно было не беспокоиться, потому что Игорь больше всего на свете любил корабль, на котором служил, и походы, в которых успех зависел на девяносто процентов от его мореходных качеств. Ну и от экипажа, конечно. Предельные углы крена при боковой качке вызывали у него сильные опасения. Но пока корабль окончательно не «встал» на воду и не зашёл в нормальный шторм, что-то сказать окончательно никто не мог. Игорь тоже не мог, хотя понимал, что при существующем распределении центра тяжести корабля возможны всякие осложнения при сильной волне. Своими предположениями он делился со старпомом, а тот докладывал Бате – командиру. В этот раз капраз выслушал доводы своего старшего помощника, по-отечески улыбнулся и сказал:

– Молодцы, молодёжь, что заныриваете до самой глубины. Но бояться не надо. Мы «Пурге» просто не дадим возможности раскачаться на полную, если попадём в переделку. А мы в неё попадём, рано или поздно, обязательно. Так что не дрейфте! Пока я с вами, ничего плохого не случится!

Шефство над огромными машинами было возложено на другого Колиного товарища по предыдущей службе – Володю Ларичева. Сколько раз он выручал своего командира и корабль, благодаря безукоризненным знаниям, опыту и безошибочной интуиции! Он мог с закрытыми глазами разобрать небольшой дизельный двигатель, поменять вкладыши и прокладки, и тут же собрать в исходное состояние. Большой, наверное, тоже мог. Но на новом корабле были установлены три шестиглавых огромных двигателя с развиваемой ими мощностью в двенадцать тысяч лошадиных сил! И с этими монстрами Ларичеву надо было подружиться. Иначе нельзя. А то закапризничают в море во время похода и пиши пропало. Вместе с Володей этим же занимался и его товарищ – Освальд со смешной фамилией Горошко.

Забота о вооружении досталась Саше Егорову, а вооружено судно было достойно: четыре пушки сотого калибра, четыре спаренных зенитных орудия и столько же бомбомётов.

Вообще, корабль был по тем временам не маленький. Почти сто метров в длину и пятнадцать в ширину! С командой в двести пятьдесят человек. Он мог пробираться через ледяные просторы метровой толщины и жить автономно более тридцати дней. Моряки – пограничники уже через пару лет стали называть его Легендой Северо-восточной границы!

Пропадая на «Судомехе», Николай хоть как-то отвлекался от постигшего его несчастья – измены любимой жены. Думать об этом было невыносимо, а не думать не получалось:

«Не уверен, что здесь есть её вина. Скорее всего, она устала жить на севере, есть гнилую картошку. Искать, чем накормить Володю. А «скворечник»?.. Одного этого достаточно, чтобы сбежать. Я хотя бы питаюсь нормально, когда ухожу в море. И туалет нормальный, а Марине с её привычкой баловать себя деликатесами из Елисеевского, отсутствие элементарных самых необходимых продуктов конечно же уже невмоготу. Я и так не совсем понимаю, как она продержалась почти семь лет. Именно поэтому она и решила не возвращаться…».

Мысль, что Марина и вправду ему изменила с другим, в его голове не укладывалась. Поэтому он измену в качестве аргумента не рассматривал. Он искал в своих рассуждениях возможность оправдать поступок жены:

«Какая любовь? Что значит влюбилась впервые в жизни? Так бы и сказала – я устала, Коля. Дай мне немножко отдохнуть от твоего Северного сияния и от тебя тоже. Ну да – характер у меня не сахар. Я это прекрасно осознаю. А ты послужи с моё, поболтайся в море. Посмотрим, какой у тебя характер будет. Я ангелом тебе покажусь! А то – влюбилась… Надо же придумала…».

Уговорившему самого себя, что ничего страшного не случилось, Коле становилось легче. Тогда он с энтузиазмом продолжал осваивать свой будущий корабль. Сам себе он дал слово, что ни в чём упрекать Марину не будет. Как будто ничего между ними не произошло, а там – время покажет и всё исправит. Тем более, что сегодня – середина сентября, а на ходовые испытания корабль пойдёт не раньше февраля. Значит и время, чтобы отдохнуть от Севера, у Марины будет больше, чем достаточно.

Все письма Марина читать не стала. Ей хватило только одного. В нём Коля просил у неё прощения за то, что не смог создать ей достойный уют. Что понимает, как тяжело ей жилось в Кувшинке, и что он всё это, конечно, исправит. И они опять будут счастливы. Мысленно она тут же отправила ему ответ:

«Ты так и не понял, что всё о чём ты пишешь, никогда не имело для меня большого значения. Я жила с тобой потому, что обещала быть с тобой. Потому что любила тебя. Я бы и дальше жила с тобой, ездила за тобой. Перебирала в хранилище гнилую картошку и лук. Но случилось непредвиденное… Я влюбилась! Отпусти меня и прости. Володю ты сможешь видеть, когда тебе этого захочется. Насчёт развода решай сам…».

Именно это она собирались сказать мужу, когда он вечером ей позвонит. Оставалось только дождаться звонка. Но первым позвонил не Коля. Первым позвонил Виталий! Он сказал, что любит её, что скучает. Но вынужден опять уехать на сборы в Казахстан. А потом сразу на чемпионат Европы в Югославию. Так что увидеться им в ближайшие два-три месяца не удастся, о чём он искренне сожалеет. Но всё равно очень её любит, любит, любит… Марина выслушала всё это спокойно, ни разу его не перебив. Когда Виталий закончил свой монолог, она вздохнула и промолвила:

– Виталик, ну что ты так разволновался? Езжай на сборы, тренируйся. Когда выиграешь все медали, которые тебе хочется выиграть, ты мне позвони. Если застанешь меня в Ленинграде – будем считать, что нам обоим повезло. Если не застанешь, значит я уехала на свои сборы. Куда? – я пока не знаю. Извини. Адрес твой у меня есть. Я напишу, когда вернусь в Ленинград. Или позвоню. Родителям передавай привет. Всё, Виталик, мне сейчас некогда, я жду звонка… – и повесила трубку. Прикусила губу и разревелась. Она вдруг поняла, что не она занимает в его жизни самое главное место. В его жизни главное – это его дурацкий мячик, который ему обязательно надо куда-то забросить или забить, а она, дура, раскатала губища:

«Виталик – любимый! Виталик – единственный! Ах, как он меня любит! Ах, как я его люблю. Тьфу – дура! Нет! – ну надо же – в Казахстан ему надо, в мячики в воде играть с ребятами. А я – чтобы сидела дома и ждала, ждала… А он потом в Югославию поедет. Потом в Монголию или ещё куда-нибудь. Хорошо, что позвонил. Ладно, разберусь… Большая любовь откладывается на потом… Почему Коля не звонит? Уже пять минут восьмого, а звонка нет. Наверное, он звонил, пока я с Виталиком разговаривала. Значит, сейчас перезвонит…».

Коля позвонил через пять минут и как ни в чём не бывало обрадованно воскликнул:

– Маришечка, ты вернулась?! А я уже нервничать начал, куда ты пропала! Как вы отдохнули, как Володя?.. Правильно, что в Гагре остались. Здесь такая погода мерзкая была. То дождь, то ветер, то дождь, то ветер. Ничего кроме простуды в Ленинграде бы не случилось. А я тут совсем зашился. Ночую прямо здесь на заводе в кабинете военприёмщика. Поесть не успеваю. Саша Егоров тоже здесь ночует. Козлёнков приказ подписал на присвоение третьего ранга. Скоро новые погоны надену. Надо будет отметить. Давай Метрополь закажем. Все наши здесь, Воронина к нам замполитом назначили – ты представляешь? Веньку и в замполиты! Умора. У Ларичева дочка родилась позавчера… Ты чего молчишь?.. Марина?

Марина вслушивалась в интонации голоса мужа и мысленно восхищалась его выдержкой.

«Он делает вид, что ни о чём не догадывается. Что телеграммы моей не получал. Какой он, всё-таки, молодец. Как мама была права, когда уговаривала меня за него замуж выйти. Бедная мамочка… Конечно, с Колей надёжно! И с карьерой тоже всё понятно. Только тридцать исполнилось, а уже капитан третьего ранга! Если так пойдёт, то к сорока до адмирала дослужится. А я тогда адмиральшей буду. Неплохо…».

Вслух же она ему сказала:

– Колюша, мы только сегодня приехали. Лариска сказала, что ты на заводе круглыми сутками. Я собиралась к тебе сегодня поехать, но потом она сказала, что ты позвонишь, и я ждала. Ты приедешь или опять ночевать там останешься?

Разговор шёл так, как будто бы и в самом деле ничего не произошло. Как будто бы и не расставались они полтора месяца назад, а только утром позавтракали вместе и разбежались по делам до вечера.

– Я соскучилась и Володя соскучился. Он всё время про тебя спрашивает. А я только и говорю, что папа новый пароход ремонтирует и ему очень некогда. Мы ему только мешать сейчас будем…

На другом конце провода раздался смех:

– Маришечка – не пароход, а корабль! Я служу на корабле! Старшим помощником! И не ремонтирую я его, а принимаю, осваиваю…

Разговор внезапно споткнулся. Николай не знал, что ещё сказать. Ему хотелось домой, к любимой женщине. Он собрался с мыслями и сказал медленно подбирая слова:

– Я сейчас приеду. Володю пока спать уложи – уже поздно. Я очень по тебе соскучился… Я думал, что смогу без тебя жить дальше, но, оказывается, моё автономное плавание ограничено только одной неделей. После этого мне всё не в радость… – голос моряка дрогнул. – Ну ладно, еду! – и повесил трубку. Сентиментальностью Николай никогда не отличался. Ни в молодости, ни в зрелом возрасте, ни в старости. Только что сказанные им слова были им выстраданы в бессонные ночи и политы скупой слезой.

19

До февраля оставалось ещё четыре с половиной месяца. Марина занималась какими-то домашними делами. Ездила в институт, где сдавала текущие зачёты. Ездила к Сурэну – адвокату Юры, который давно обещал ей устроить свидание с братом. Какие – то сложности в уголовном судопроизводстве не позволяли найти решение. Всё-таки побег! Это наказывалось, в том числе, и отказом в свидании. После последней встречи прошло уже больше месяца. Наконец, Сурэн позвонил:

– Здравствуйте, Марина! Я только что получил уведомление из УИТУ – Управления исправительно-трудовых учреждений. Они разрешили свидание с Юрой. У Вас есть почти целый месяц, чтобы собраться. Вам надо подъехать ко мне. Мы обсудим все детали. Я покажу список продуктов, которые Вы сможете пронести с собой в колонию. Когда Вас ждать?..

После визита в адвокатскую контору, Марина решила не откладывать поездку в Ухту: «Вдруг завтра всё изменится и свидание отменят. Вдруг Юра заболеет или я заболею…».

С каждым днём морозы в Коми становились всё сильнее. Это заставляло спешить. Коля искренне расстроился, что опять приходится расставаться с женой. Успокаивало, что ненадолго. Проблем с сыном не было. Володя с удовольствием ходил в детский сад, который находился в том же доме на Дворцовой набережной 10 через одну парадную в сторону Дома Учёных. В садике ему нравилось, потому что манная каша там была вкуснее, чем варила мама, а на обед давали суп, в котором не плавал противный жёлтый жир. У мамы в кастрюле всегда было очень много этой гадости. Когда Володя отказывался есть разваренный жир, она поднимала руки вверх, как бы призывая создателя в свидетели и, обращаясь ни к кому, восклицала с патетическими нотками в голосе:

– Посмотрите на него – ему не нравиться жир! Да за этот жир в блокаду я бы всё отдала, а ему не нравится! Ешь! Пока не съешь, из-за стола не выйдешь!

Володя сидел часами за столом, но жир есть всё равно отказывался. Именно поэтому, по мнению мамы, он был таким маленьким и худеньким. Бедная мама!

Марина договорилась с Лариской, что пока она будет в Ухте, та будет забирать Володю из детского сада по дороге с работы. Против подобной перспективы Лариска не возражала. Потому что за полтора месяца, прожитых вместе в одной квартире, она к племяннику привыкла и искренне полюбила. Тем самым она, хотя бы частично, позволяла себе израсходовать свой нереализованный материнский потенциал. Когда Марина, наконец, уехала, Володя, не долго думая, перебрался к Ляле за занавеску. Там он устроил себе спальное место. Иногда демон, поселившийся в его тётке очень давно, пытался испортить их тёплые отношения. Особенно, когда Ляля ловила «гусёнка» за похищением конфет из серебряной конфетницы. Но, едва высунув наружу свою противную рожицу, демон тут же прятался обратно. Она безропотно прощала племяннику то, чего не простила бы никому!

Скорый поезд Ленинград – Воркута отходил в полдень. Точнее в 12–05. Коля отложил дела с приёмкой корабля, что было совсем непросто, и поехал провожать жену на Московский вокзал. Напуганный августовскими событиями этого года, он старался уделять Марине как можно больше внимания. Сдерживал себя, когда разговор заходил о Юре, и всячески старался ей угодить по мелочам и в целом. Зная слабость Марины ко всякого рода Елисеевским деликатесам, он сам заехал в гастроном № 1 и накупил вкусненького ей в дорогу: твёрдокопчёной колбасы, ветчины, маслин, две баночки дальневосточных крабов, триста грамм сёмги. Немного икры и много разных конфет. Любимыми конфетами жены были конфеты с названием «Птичье молоко». Это должно было скрасить долгое путешествие и создать хорошее настроение. Лариска разрешила воспользоваться телефоном, и Коля вызвал такси. Через пятнадцать минут за ними приехал огромный ЗИМ. Николай специально заказал ЗИМ, чтобы Марина до конца прочувствовала вкус «достойной» жизни, который ей давало замужество за военным моряком. С ветерком прокатившись сначала по набережной, а потом по Невскому проспекту, они приехали на Московский вокзал почти за полчаса до отхода поезда. Расплатившись с таксистом, они неспеша прошли к своему вагону. Теперь до отхода оставалось двадцать минут. Было время покурить и немного поболтать стоя на перроне, глядя на то, как проводница проверяет билеты у подсобравшихся в маленькую очередь у входа в вагон пассажиров скорого. В мягком купейном публика набиралась серьёзная. В основном командировочные номенклатурные работники выше среднего уровня. Начальники строительства и их первые заместители. Главные инженеры действующих, в основном, перерабатывающих предприятий. «Хозяева» шахт и исправительных учреждений. Их жёны путешествовали тоже только в мягких вагонах. За пять минут до свистка кондуктора Коля провёл Марину в купе. Убедился в том, что публика в нём солидная и представился её попутчикам:

– Капитан третьего ранга Сафронов. Доверяю вам свою жену. Пожалуйста, будьте к ней внимательны и вежливы, – военная форма офицера-пограничника, выдающая в нём представителя ведомства Государственной Безопасности, производила впечатление.

Паровоз дернулся, тяжёлым гудком оповестил пассажиров о готовности и через несколько секунд тронулся с места. Коля поцеловал жену и покинул вагон уже на ходу. С вокзала он сразу поехал на корабль и скрылся в лабиринте отсеков машинного отделения.

Ухта встретила метелью и совсем негостеприимно. Марина волновалась от предстоящей встречи с братом и холода почти не ощущала. Прямо на Ухтинском вокзале она выяснила у дежурного милиционера, как ей добраться до нужной колонии. Оказалось, что добираться туда сегодня смысла не имело. Было уже достаточно поздно. Перейдя через привокзальную площадь, Марина открыла тяжёлую дверь гостиницы и вошла в небольшой холл. Места были только в двухместных номерах, но её это не смутило. Привычка жить в коммунальной квартире упрощала её отношение к проживанию на одной площади с соседями. Лишь бы они были нормальными людьми и не слишком куролесили. Соседкой по номеру оказалась молодая женщина, приехавшая в Ухту по той же причине, что и Марина. Только в её случае это был не брат, а муж, который отбывал наказание в той же колонии, что и Юра. Она приехала в Ухту не впервые. Соседку звали Людмила. Она была на год младше Марины и почти на голову её выше. Хотя очень большой не смотрелась. Выглядела же ещё моложе. Какой-то юношеский, почти детский задор сквозил в складках её губ и уголках немного раскосых серых глаз. Женщины быстро нашли общий язык. Беда сближает! Люда подсказала, какие можно передавать консервы. Крабы, которые Николай купил в Елисеевском, чтобы побаловать жену в дороге. – Нет! – Крабы нельзя! Тушёнку можно. Сколько пар носков разрешает передать администрация колонии – не имеет значения. Носки всё равно отберут и раздадут по своему усмотрению послушным и трудолюбивым. У Марины присутствовало ощущение, что Юра не входил ни в ту, ни в другую группу. Папиросы, которых она накупила почти целую сумку, считались «валютным» товаром. В колонии они наряду с чаем принимались неограниченно. Правда, половина до адресата не доходила. Зато на оставшиеся можно было позволить себе «сачкануть» работу и выторговать у поваров солидную добавку из общего котла. Еды в любой колонии всегда не хватало. Утром следующего дня молодые женщины уже тряслись в маленьком автобусе по дороге в колонию усиленного режима номер 36824-д. Путь был не близким и женщины разговорились. Людмила тоже оказалась из Ленинграда. Три года назад закончила текстильный институт и теперь работала на фабрике «Красная нить», что на Выборгской стороне. Работала технологом. Её муж был на девять лет старше и до «посадки» работал по снабжению на одном из оборонных предприятий. Однажды там пропала большая партия изделий, содержащих драгоценные металлы. В данном случае это было золото. Подозрение пало на мужа Люды. Прямых улик не было, но следствие обошлось косвенными. Его осудили, приговорив к восьми годам заключения по статье «Хищение государственного имущества в крупных размерах». Четыре из них Леонид – муж Марининой соседки по номеру в гостинице – уже отсидел. Люда собиралась развестись. Нет! – Не потому, что осуждала мужа за содеянное. Она не верила ни одному слову из приговора. После того как его арестовали, она очень скоро поняла, что не любит его. Точнее, любит. Но не настолько, чтобы стать декабристкой и пожертвовать собой. Ждать восемь долгих лет. Потом жить с ним где-нибудь за Лодейным полем. Потому что жить ближе осуждённым по этой статье не разрешат. А ей ведь только двадцать один год! А будет двадцать девять. Все это время Люда выполняла свой супружеский долг. Ездила на свидания, писала письма и слала посылки с продуктами и одеждой. Но к концу четвёртого года отсидки даже остатки чувств исчезли окончательно. В этот раз она хотела поговорить с ним и сообщить о своём решении. О разводе!.. За разговорами пролетело время. Автобус прибыл на конечную остановку.

Они приехали вовремя. Начальник колонии был на месте и осложнений с формальностями не случилось. Обе женщины прошли в комнату ожидания. Каждая в свою. Вскоре открылась дверь и ввели Юру.

Марина ожидала увидеть тощий полутруп с угасающим взором. Рассказы о колониях пестрели подобными ужасами. Но она увидела крепкого суховатого парня с по-прежнему живыми глазами. С той же белозубой улыбкой, как и три года назад, когда они виделись в последний раз на Дворцовой:

– Сестричка! – он обнял сестру и они долго стояли не говоря ни слова.

– Я ждал тебя! Я так и думал, что в этом году ты обязательно приедешь. Сколько времени тебе дали на свидание со мной? Как Катушкин, как Николай Михайлович?

Юра никогда не называл мужа своей сестры по имени. Только по имени и отчеству! Из уважения.

Марине нужно было время, чтобы собраться с мыслями. Она готовилась к худшему. Настраивалась на то, чтобы жалеть и отвечать на встречные мольбы о помощи. Но всё оказалось не так плохо. Юра был жив. Жизнь выплёскивалась из него вместе с эмоциями. Через несколько минут эмоции от встречи исчерпались. Они присели к столу и начали разговаривать обо всём.

Юра не стал повторять рассказ о том, как он сбежал из предыдущей колонии. Не стал распространяться о причинах побега. В письме, которое он послал три года назад сразу после нового приговора, он и так всё подробно рассказал. Вместо этого он поведал сестре историю о своём сегодняшнем относительном благополучии:

– Марина, я в письме тебе этого не писал, но наш «любимый» папочка, царство ему небесное, мне очень сильно помог. Ты сейчас не поверишь, но это правда, – Юра сделал небольшую паузу, чтобы дать Марине время подготовиться к тому, о чём он сейчас хотел ей рассказать.

– У меня были проблемы в Металлстрое. Я от них удрал. Но проблемы в мире, в котором я оказался волею обстоятельств, беготнёй не решишь. Они потянулись за мной сюда, в эту колонию. – Сестра сосредоточенно слушала, боясь упустить важную деталь.

– Меня привели к местному авторитету, который должен был решить, что дальше со мной делать. Он начал задавать вопросы и вдруг спросил, как звали моего отца. Я ответил. И тогда он опять спросил, где сейчас отец. Я сказал, что отец погиб. – Марина слушала, не отрывая глаз от брата и ловя каждое его слово. Интрига того, что с ним произошло, её захватила. Упоминание об отце сжало сердце чувством скорби от давнишней потери. Юра перестал рассказывать, закурил папиросу из тех, что привезла сестра. Затянулся первосортным Беломором и выпустил в потолок одно за другим полтора десятка колец. Потом задал Марине вопрос:

– Ты ничего не слышала о папиной поездке в Вологду в 38-м или 39-м? Мама тебе не рассказывала? Ну, когда он две недели где-то пропадал, а потом притащил много-много всякого. Лариска мне говорила, что такого праздника у нас, или, правильнее, у вас никогда до этого не было. Ты помнишь?..

Колокольчик у неё в голове «прозвенел». Она действительно вспомнила тот праздник, когда отец вернулся с таким количеством продуктов и подарков для всех, что мама расплакалась. Маришке, своей младшенькой доченьке, он тогда подарил кожаные туфельки. Такие были только у неё! Да, тогда отец ей показался волшебником и она его очень любила. А потом… Нет! – о «потом» лучше не вспоминать! Юре она сказала:

– Конечно, помню. Причём тут отец, Вологда? Ты к чему клонишь?

Юра заулыбался:

– А вот теперь самое главное! Отец ехал в Вологду в том же самом купе, в котором ехал будущий смотрящий колонии, в которой мы сейчас находимся. Они там познакомились. Лазарь запомнил папино имя, потому что отчество Христофорович встречается раз в жизни. А я как две капли воды на отца похож! В общем, меня оставили в покое в память смотрящего об отце. Не знаю, что они там в купе «перетирали» или какие у них были дела, но оставили. Теперь я здесь не то, чтобы блатной, но Лазарю как крестник. – Юра опять заулыбался. Марина выдохнула и тоже заулыбалась. Она ожидала любой другой развязки – только не этой. История казалась ей неправдоподобной, но совпадений не бывает. Хотя чудеса случаются постоянно. Настроение улучшилось, а беспокойство за брата улетучилось. Она расслабилась, устроилась поудобнее на своём стуле и начала рассказывать Юре обо всех событиях, которые случились с ней за последние несколько лет. Об институте, о Колином назначении. О рождении в Магдебурге племянника Сергея, о недавней любви. Закончила своё повествование Марина коротким рассказом о новой знакомой Людмиле, с которой познакомилась только вчера. За разговором начало темнеть. До отхода по расписанию последнего автобуса на Ухту оставалось менее часа и родные люди начали прощаться:

– Мне осталось не долго, – сказал Юра. – Десятилетку я здесь закончил, но в Ленинград мне не вернуться. Статья подкачала! Единственный вариант – это, если я женюсь на женщине с пропиской и новая жена меня пропишет. Может ты мне кого-нибудь подыщешь, пока я здесь последний годик отбарабаню? – Брат с надеждой посмотрел на Марину…

Она, конечно, найдёт ему невесту. Организует свадьбу и позаботится о прописке. Она же найдёт ему работу, а когда его выгонят, найдёт другую. Потом третью… Марина будет заботиться о своём брате до конца его жизни. В ущерб своей семье снабжая деньгами, переживая за него и защищая от своего мужа. Когда последняя женщина, согласившаяся на совместное проживание с Юрой, покинет этот мир, она, используя деньги и связи, сможет «выбить» для него квартиру в центре Петербурга. Брат будет пользоваться этим и просить с каждым разом всё больше и больше. Он станет причиной частых раздоров в семье сестры, на что совершенно не будет обращать внимания и, как говорится, «не брать в голову». А сегодняшняя жизнь продолжалась. Марина возвращалась в Ленинград завтрашним скорым.

20

К зимней сессии в своём институте – «Таблетке», как уже тогда называли Химико-фармацевтический институт, Марина успела подготовиться и сдала её без «хвостов». А ровно через две недели «Пурга» вышла на ходовые испытания под командованием капитана первого ранга М. Бочарова и его старшего помощника капитана третьего ранга Н. Сафронова. До последнего момента не мог решиться вопрос с главным старшиной – должностью, конечно, не командирского порядка, но при экипаже в двести пятьдесят человек не менее значимой. На эту должность командование переманило у черноморцев опытного и знающего «боцмана» В. Павловского. Итак, поход через Балтику, Северное и Норвежское море вокруг Скандинавского полуострова начался! И начался с испуганной реакции наших противников из НАТО. Самолёты пролетали над кораблём настолько низко, что едва не задевали оснастку. Натовские корабли подходили вплотную, имитируя атаку. Это продолжалось до выхода «Пурги» в Норвежское море. Натовцы успокоились и разлетелись в разные стороны, а корабль продолжал движение в сторону Мурманска.

Марина держалась. Старалась себя занять чем угодно, лишь бы не думать о Виталии, но однажды он всё же позвонил. И солнце взошло на февральском небосклоне раньше обычного. Виталий рассказал, что скучал и во время тренировок на сборах в Казахстане никак не мог попасть в ворота. Его поэтому чуть не отчислили из сборной. Но он собрался и смог на какое-то время отодвинуть образ любимой женщины на задний план. Тогда у него опять стало получаться попадать мячом в ворота-поплавок, и его вернули в основной состав. Потом он выиграл с командой турнир на Балканах. Сразу после победы образ любимой Мариночки вернулся на своё место, а вместе с ним в Ленинград вернулся и он сам, чтобы тут же позвонить: Когда мы увидимся? – Виталик не дал ей времени на раздумья и настойчиво повторил: – Когда, Мариночка? Я очень хочу тебя увидеть, – в трубке воцарило ожидание.

– Ты хочешь пригласить меня поужинать? – спросила она, не веря до конца в то, что он всё-таки позвонил.

Её голос немного дрожал, а воздуха совершенно не хватало.

Прошедшие после последней встречи четыре месяца чувств молодой женщины не притупили. Наоборот! Чувства вдруг обрели новый вкус и цветовой оттенок. Виталий дышал в трубку и молчал. Потом, как бы спохватившись, сказал:

– Нет, не это. Я хочу заехать за тобой и посмотреть на тебя. А потом мы вместе решим, что нам сегодня делать. Так ты меня ждёшь?

Марина от нетерпения спустилась в холл пораньше и оттуда наблюдала в окно, как к парадной подъехал новенький Москвич 402 и оттуда появился Виталик. Сдерживая эмоции, она подошла к машине и знаками показала ему, чтобы тот тоже вёл себя сдержанно. Ей не хотелось, чтобы Лариска или кто-нибудь из соседей обсуждали: «Что это за мужчина, с которым Мариночка в новенькой машине куда-то поехала кататься? И почему они обнимаются? Интересно!.. Надо будет у соседей пораспрашивать…».

Про себя же она сказала: «Не выйдет, дорогие мои соседи, не дам я вам повода для сплетен. Считайте, что я на такси к Гале поехала. А что без шашечек, так вы просто не разглядели. Вот так!» – Открыв правую заднюю дверь, она села в автомобиль, не поворачивая головы к водителю.

Отъехав от дома, водитель повернул в Мраморный переулок и остановился. Марина тут же выскочила из машины и нырнула на переднее сиденье рядом с Виталиком. Они обнялись и застыли в долгом поцелуе, после чего поехали в сторону Невского, по дороге решая, где бы им поужинать и провести после ужина остаток вечера. Выбор пал на Метрополь – любимый ресторан Марины, где кухня была необычайно вкусной, а официанты – сама любезность и услужливость. При входе в ресторан стоял роскошный швейцар, напоминающий своей униформой отставного генерала. Скорее всего, почти так оно и было, только вряд ли звание швейцара соответствовало генеральскому. Наверное, он был отставным полковником какой-нибудь из спецслужб или подполковником. Он стоял у дверей и самолично решал, кто в его ресторане сегодня ужинать будет, а кто – нет. Решение во многом зависело от сообразительности клиента и его материального состояния. Обычно, полковник для достижения лучших результатов включал «деревенского парня», только не молодого:

– Куда прёшь? Не видишь, что закрыто. Спецмероприятие у нас! – и наваливался на дверь с внутренней стороны, чтобы воспрепятствовать проникновению в ресторан нежелательной публики. Под нежелательной публикой подразумевалась всякого рода шалупонь. Типа студента, «откроившего» от стипендии пятнадцать рублей. Этого должно было хватить, чтобы угостить в Метрополе только позавчера приехавшую из Медвежьегорска свою однокурсницу Машу очень вкусным ленинградским мороженым. Или молодого аспиранта, чья стипендия превышала студенческую всего на какие-то пятьдесят рублей и которому тоже хотелось «красивой жизни». Под «красивой жизнью» подразумевалось попить чаю с бутербродом. Заплатить за это удовольствие семь с половиной рублей и оставить рубль чаевых вышколенному официанту, который привык уносить с работы этих самых чаевых рублей не менее трёхсот за смену. А тут рубль! Младших научных сотрудников и их товарищей-инженеров здесь тоже не особо жаловали по причине малой заработной платы и потрёпанной одежонки. Само собой разумеется, что полковник ни при каких обстоятельствах не должен был впускать людей, одетых не в соответствии со статусом ресторана.

Москвич лихо развернулся перед Метрополем и, скрипнув тормозами, остановился прямо у входа в ресторан. Виталик вышел из машины, обошёл спереди и открыл пассажирскую дверь. Из машины тут же выпорхнула Марина. Взяв её за руку, Виталик повёл её по ступенькам ресторана навстречу полковнику-швейцару. Тот расцвёл улыбкой, щёлкнул задвижкой и открыл дверь, услужливо преклонив голову:

– Виталий Андреевич, сколько зим… Проходите, пожалуйста… Эй, а вы куда прёте? Сказано спецмероприятие, а они всё равно прут. Вот ведь публика. А ну – отвали от двери…

Войдя в зал, Виталик остановился и осмотрел территорию. Навстречу ему, встав из-за столика администратора и надев на себя улыбку, начал выдвигаться метрдотель:

– Виталик, ты куда пропал? Я тебя не видел тыщу лет. Как ребята? Представь меня своей даме, – склонившись перед Мариной, он представился первым:

– Арнольд! Метрдотель этого заведения!

– Марина!.. – не найдя продолжения, она улыбнулась своему новому знакомому и сказала игриво, повернувшись к Виталику: – А остальное можете выяснить у Виталия Андреевича, – на что тот отреагировал без промедления:

– Госпожа Марина – добрая фея моей души и избранница измученного сердца. Арнольд, ну хватит уже. Веди нас к столику.

Они расположились за столиком и начали праздновать встречу после долгой разлуки.

Марина вернулась поздно. Парадная на набережной была закрыта. Чтобы попасть домой, ей пришлось объехать дом по Мраморному переулку, повернуть на Миллионную и там у ворот дома номер 11 пятнадцать минут уговаривать дворника впустить её во двор. Дворник, подлец, хапуга и мерзавец, утверждал, что Марину не знает. Никогда раньше не видел и сестру её Ларису тоже никогда в жизни не видел. Мелких денег у Виталия не осталось, а платить дворнику пятьсот рублей за то, чтобы тот открыл ворота, было бы неправильным действием во всех отношениях. Во-первых, заплатив дворнику его месячную зарплату только за это, вы его непредумышленно развращаете. Он не сможет потом целый месяц мести мусор во дворах. Он будет противиться любой физической работе. Запьёт и, в конце концов, общество потеряет своего достойного члена. Во-вторых, Виталику эти деньги достались не просто так. Для того чтобы их заработать он не только забил решающий гол югам в финале турнира. Он удачно инвестировал накопленные за год валютные командировочные и призовые в разнообразную контрабанду. С риском реализовал её. А сейчас тратил заработанное по своему усмотрению. Не он один так делал. Многие спортсмены, в том числе и выдающиеся, отличались оборотистостью вне спортивных залов и площадок. А десять рублей всё таки нашлись на дне Марининой сумочки и «сим-сим» открылся. Они попрощались и договорились встретиться завтра.

Поглощённая своими чувствами, Марина ни на минуту не забывала о своём первенце. Ребёнок в шесть лет уже понимал многое, а ей не хотелось бы, чтобы он понял, что означают её встречи с «дядей Виталиком». Днём Володя был в детском саду. Потом его забирала Лариска, и племянник её развлекал до позднего вечера. Пятница вносила коррективы. Из детского сада Володю забирала другая его тётка – Анна. Вдвоём они ехали на канал Грибоедова, где её ждала бутылочка водки, а его – творческий вечер в компании соседей по коммунальной квартире. В одной из комнат проживала еврейская семья ленинградских интеллигентов. Борис Иосифович Иоффе преподавал в ЛЭИСе на кафедре микроэлектроники и увлекался бабочками. Его жена София Борисовна работала врачом в детской поликлинике и обожала дамские романы. Посередине комнаты стоял рояль!.. Bechstein! От этого комната теряла метры, но взамен приобретала особый дух. Оказавшись в комнате в первый раз, вы сразу начинали подозревать её жителей в сочинении собственной музыки или, на худой конец, профессиональном исполнении Брамса или Прокофьева. По стенам были развешаны старые семейные фотографии. Два пейзажа Ю. Клевера висели на противоположных стенах комнаты, насыщая светом и оживляя общий колорит жилья. В правом дальнем углу на невысоком комоде стояла менора, прикидываясь обыкновенным подсвечником. Слева и справа от неё в коробочках под стеклом прятались разнообразные бабочки, составляя небольшую коллекцию. Гордостью коллекции был Дальневосточный махаон, которого Борис Иосифович ласково называл Фима. На рояле Брамса не исполняли. Сын Ильюша обожал Дюка Эллингтона и Глена Миллера. Поэтому каждую свободную минуту «радовал» родственников и соседей отнють не классикой, но громким джазом. Играл шестнадцатилетний Ильюша потрясающе! И пел…, чем покорил Володю и сделал для него выходные у Аларчина моста настоящим праздником. Ильюша привил ему вкус к хорошей музыке, поначалу создав в детской голове недоразумение. Почему-то музыка, которая им обоим нравилась больше всего, папе, наоборот, не нравилась вообще. Он говорил, что такую музыку слушают стиляги, а стиляги плохие, потому что они паразиты! Над «Голубкой», которая нравилась маме, Ильюша смеялся и говорил, что это хоровая песня бабушек жилищной конторы номер восемь. А папина любимая песня «Раскинулось море широко» была отправлена им в конец девятнадцатого века и там похоронена. Вдвоём они исполняли супер шлягер «Истамбул – Констанстинополь», кривляясь и подёргиваясь в такт музыке, «Колыбельную птичьего острова». Ильюша пытался петь непонятные слова голосом Эллы Фицджеральд, из которых Володя хорошо запомнил только «Лалабай оф бёрдлэнд вот из ай…» и ещё много классных песен, названия которых уже подзабылись. Родители Ильи не одобряли его музыкального пристрастия и по очереди повторяли:

– Не стоило тратить восемь лет жизни, для того, чтобы теперь «мучать» такой прекрасный инструмент. Посмотри – он даже звучать отказывается от такого безобразия, которое ты на нём устраиваешь. Ещё и молодого человека учишь своей стилячей иностранщине. Придут его родители и сдадут тебя в милицию, как за мелкое хулиганство. Софа, позвони в комиссионку. Пусть они таки увезут его отсюда, а он будет играть на сковородках своё тра-ля-ля и бум-бу-бум! А я на свободное место своего брата Моню пожить приглашу! Всё – я молчу! – Чудесные это были люди.

Утром в субботу Аня чувствовала себя плохо, потому что запаса в квартире не держала. А с вечера «прикончила» всё что было. Надо было идти на улицу и чего-нибудь купить. Да хоть пива, чтобы жить дальше. Совершенно неожиданно она обнаружила, что в комнате не одна. Свернувшись калачиком на маленькой оттоманке мирно спал её племянник.

«Интересно, он сам приехал или это я его из садика забрала? Проснётся – надо будет у него спросить. Когда я напиться-то успела? Ох, как мне плохо. Пойду борща подогрею, если жиды всё сожрать не успели» – беззлобный бытовой антисемитизм созрел в ней давно на почве пьянства и порождаемого им злобой на всё, что в мире существует благополучно, процветает и создаёт, а потом пользуется плодами созданного. В её коммунальной квартире проживали две вполне приличные еврейские семьи. Об одной вы уже знаете, а вторая состояла из бездетной пожилой пары. Точнее, дети были, но они давно выросли. Состоялись и разъехались в разные стороны. Оба, Аркадий Львович и Циля Марковна, были пенсионерами и совершенно безобидными непьющими людьми. Им было непонятно, зачем так много пить, если потом сильно болит голова и не хочется жить? Зачем покупать водку на последние деньги, а потом одалживаться у соседей до зарплаты, чтобы не умереть с голоду? Циля Марковна до пенсии работала учительницей в школе и учила пятиклассников русскому языку. Поэтому была требовательна к людям, не делая отличия – взрослый он человек или ещё ребёнок. Пьющего человека Циля Марковна ассоциировала с непослушным двоечником. Точно так же, как она делала это в школе, в разговоре с Анной Михайловной она изображала строгое лицо и говорила требовательно и назидательно:

– Анна Михайловна, вы почему опять оставили дверь холодильника открытой? Мало того, что прокис ваш суп, так и наша с Аркадием Львовичем сметана прокисла тоже. И кто будет это нам теперь компенсировать? Не просите меня больше пять рублей до зарплаты. Мы с Аркашей вам больше давать не будем. Потому что вы всё равно их пропьёте. А потом перестанете закрывать дверь не только в холодильнике, но и вообще… В том числе и в туалете. Я вам по секрету скажу, что вы на унитазе – ещё то зрелище!..

После подобных высказываний соседки у Анны от обиды в крови начинали бродить дрожжи антисемитизма. С годами память портилась. Она забывала, что делала или, наоборот, не делала перед тем, как напилась. Питалась она просто: понедельник, вторник, среда – суп! Четверг, пятница, суббота – борщ! Воскресенье – разгрузочный день по причине, что деньги закончились вообще! Если в четверг она забывала или «не успевала» наварить кастрюлю жидкой еды, то уж в пятницу или субботу эту кастрюлю обязательно должны были сожрать её соседи жиды, иначе было не понятно: «Куда опять делся борщ?» Они же, жиды, нажигали слишком много света в коридоре и специально не закрывали форточку на кухне, чтобы выморозить квартиру. Как видите, основания не любить евреев у неё были серьёзные…

Тем временем проснулся Володя, и выяснилось, что вчера именно она забрала его из детского сада и привезла к себе. Теперь его надо было накормить завтраком. Так что всё равно надо идти на улицу. Она решила проверить наличие денег, открыла кошелёк и сразу поняла, почему так сильно болит голова. Денег в кошельке не было! Объяснить их отсутствие присутствием в квартире евреев? Нет! Как-то сомнительно! Вряд ли Циля Марковна проникла ночью в её комнату, открыв дверь отмычкой. Да и Софья Борисовна, как бы это выразить… Значит… Ну, да! – Вон пустая бутылка Московской под столом валяется.

«Интересно, а я им вчера погром устраивала?.. Наверное, устраивала. Чего гадать – надо действовать! Начну с Софии. Она не злопамятная, только сначала зубы почищу и причешусь немного», – Анна вышла в коридор на рекогносцировку с целью раздобыть немного денег.

Денег соседи дали, но немного. Впрочем:

«На бутылочку Жигулёвского хватит! На десяток яиц по восемь рублей хватит! На половинку круглого – тоже хватит. И даже на сто грамм докторской хватит. Тогда я бегу!.. Я побежала…».

Мысли дрожали так же, как и руки, сжимавшие двадцать пять рублей. Вернувшись из коридора в комнату, она пообещала племяннику конфетку и со словами:

– Я скоро! Ты пока одевайся, зубы почисти и садись за стол, – выскочила на лестничную площадку. И по ней вниз на набережную Канала Грибоедова.

Марина долго не догадывалась, насколько серьёзно была влюблена в зелёную рептилию крёстная её маленького сына. Иначе никогда бы его к ней не отпустила. Но когда Володя уже не в первый раз вернулся домой на автобусе один, она задумала навести ревизию. Для этого она выбрала время и поехала на Канал Грибоедова, где жила Анна. Звонок в квартиру раздался в самый разгар боевых действий. Анна в очередной раз пыталась выяснить, зачем представители богом избранного народа съели её кастрюлю супа, который она предположительно вчера сварила и оставила на плите. Увлечённая битвой, она не услышала звонка, поэтому дверь открыла соседка. Наша – из русских. Из кухни слышалось:

– …твою мать, я не для того в блокаду выжила, чтобы вы меня в мирное время голодом уморили. Где борщ? Опять сожрали? Сколько вы уже моего борща съели? Как в вас только влезает? У… жиды!

Марина пошла на голос и оказалась на кухне. Увидев её Анна растерялась и шмыгнула в туалет даже не включив свет. Щелкнула задвижка и в туалете всё затихло. На кухне, кроме Марины, находились обе соседки Анны. Третья выглядывала из коридора с любопытством рассматривая незнакомку.

– Здравствуйте, – сказала гостья. – Я жена брата Анны Михайловны, Марина Григорьевна. Что у вас тут происходит? Я ничего не поняла. Какой борщ вы у неё украли? Это что – правда? – на что женщины, перебивая друг друга, начали рассказывать о проделках своей соседки. Проделок было много. Хотя разнообразием они и не отличались. Марина извинилась за свою золовку и пообещала с ней серьёзно поговорить. Оставила номер Ларискиного телефона на всякий случай, если уж совсем невмоготу станет соседям от её хулиганства. Выйдя из кухни и по дороге к выходу из квартиры Марина остановилась около туалета:

– Не приезжай и не звони! Я Коле всё расскажу. Не думаю, что он захочет тебя видеть.

Больше Володю к его крёстной она никогда не отпускала. На этом закончились их ночные субботние праздники с Виталиком под предводительством Лады – богини любви древних славян – язычников. В Воскресенье Лариска иногда соглашалась посидеть с племянником и это было всё! Затем наступила весна 1957 года.

Часть вторая

«Невразумительная жизнь умирает…»

1

Из окна и с балкона дома десять по Дворцовой набережной Петропавловскую крепость было почти не видно. Промозглая погода вывесила между мостами над Невой полупрозрачную занавеску из таявшего на лету снега и тумана. То же самое происходило и внутри самого дома, где в одной из квартир обитала до времени одна из главных героинь нашего повествования – Марина. В доме, конечно, тумана не было. Туманным было ближайшее будущее обитательницы. Отношения с её возлюбленным Виталиком как вспышка достигли своего апогея в самую первую их встречу и в дальнейшем развитии уже не нуждались. Они искренне любили друг друга и хотели быть вместе. Но жизнь, которую вёл Виталий, не предусматривала большого пространства для его возлюбленной. Пространство было ограниченным. Ей в этом ограниченном пространстве отводилось место любовницы, но не жены и даже не попутчицы. Это Марину не устраивало. По своей сути она была максималисткой, впрочем, как и все Чубарины. Её требования всегда сводились к дилемме: «Всё или ничего!». Это касалось не только Виталика. Николай, проживший с ней почти восемь лет, знал это, потому что не раз оказывался в самом центре событий, из которых и возникала дилемма. Вот и сейчас причиной сумрачно – туманного настроения Марины был именно он – её муж Николай. Точнее, даже не он лично. От него теперь мало что зависело. Ситуация с их браком – вот что витало в воздухе уже давно! И давило на её хрупкие плечи всей тяжестью вселенной, не давая передышки. Брак и в самом деле готов был распасться в тот момент, как только Виталик скажет:

– Я хочу, чтобы ты стала моей женой!

Но Виталик молчал. А через четыре дня в Кувшинку должна будет вернуться с ходовых испытаний «Пурга». И что тогда? Опять устраивать домашний театр двух актёров и разыгрывать трагикомедию под названием:

«А разве что-нибудь случилось?».

– Нет! – Я не могу так больше издеваться над Колей. Он этого не заслужил. Не заслужил! – решение, наконец, пришло: – Я своё отмучилась. Теперь ты, дорогой мой Виталик, помучайся! Подумай, что тебе в жизни важнее. Я или твой мячик?.. Опять я про мячик. А ведь обещала больше про него не вспоминать и не говорить. Тогда не мячик. Тогда твоё спортивное общество «Нева». Чтоб оно утонуло вместе с твоим старшим тренером. И фамилия у него тоже дурацкая. Базюк! Как его с такой фамилией за границу выпускают? Я бы не пустила. И тебя, Виталичек, не пустила бы. Сидел бы дома, ходил на работу, а зарплату мне приносил. Чтобы я до копейки её тратила. Я бы посмотрела, как бы ты запел без своего любимого Метрополя. – Марина разошлась от злости и неразрешимости ситуации не на шутку. Потом перестала злиться, выдохнула:

– Я спокойна… Я дышу… Спокойна… Затем сказала себе: Ну, хватит всех волков на него вешать. Я, что ли, лучше? Надо в детский сад спуститься. Сказать, что уезжаем завтра, – и на этом закрыла тему.

Об отъезде она Виталику не сообщила, поэтому на Московском вокзале её с Володей никто не провожал. Поезд оповестил об отправке прощальным гудком. Дёрнулся и медленно набирая ход поехал на север, увозя с собой неверную жену моряка и их сына. На третий день пути они сошли на платформу Мурманского вокзала, завершив тем самым своё путешествие в сухопутной его части. Потом сразу поехали в порт, откуда уходили катера на Североморск. Из Североморска завтра их заберёт другое судно и отвезёт в Кувшинскую Салму.

Почти в это же время «Пурга» пересекла границу территориальных вод Советского Союза, салютом из носовых орудий оповестив об этом стаю касаток, описывающих круги вокруг корабля в надежде на вкусный ужин из недоеденного моряками. До базы оставалось пять часов ходу.

Март за полярным кругом не многим отличается от декабря, а апрель от марта. В Кувшинке цветочного магазина не было, а время подснежников ещё не наступило. Май! – Вот когда вылезет на свет первый весенний цветок. И то – не в начале и не в середине месяца, а в самом его конце. Числа этак двадцать пятого – двадцать седьмого. Поэтому встретить жену с букетом цветов у Николая опять не получилось. Он стоял на причале и высматривал горизонт, откуда должен был появиться североморский катер с женой и сыном на борту. Вдалеке появилась маленькая точка и долго-долго превращалась во что-то, очертаниями похожее на катер. Вскоре можно было разглядеть стоящих вдоль борта пассажиров. Среди них он увидел любимую и единственную Маришечку. Она была одета в зелёное пальто с лисьим воротником. На голове была тоже лисья, но при этом очень модная шапка, из-под которой выбивались каштанового цвета вьющиеся волосы. На ноги были надеты туфли на шпильках! Коля улыбнулся. Он представил как она, наверное, пятнадцать минут тому назад скинула тяжёлые полуваленки и надела шпильки с единственной целью поразить его. И, кстати, не его одного. На причале прогуливались в ожидании кто подруги, кто почтальона, ещё с полтора десятка молодых офицеров, старшин и матросов.

«Минус двадцать, а она в туфельки на шпильках вырядилась! Какой же она ещё ребёнок, хотя и взрослая замужняя женщина. Не хватало только простудиться и заболеть. Но выглядит…» – у Николая увеличился пульс и внутрикровяное давление.

Марина сошла по трапу, ведя за руку сына. Увидев отца, тот вырвался и первым на него запрыгнул, дав волю чувствам. Но отец его как бы и не заметил даже. Всё его внимание было сосредоточено на красавице в зелёном. Шаг, ещё один, и… – Вот он! – Момент истины и счастья! Любимое и самое родное создание снова с ним. В его объятьях. Губы касаются её губ…, свободная рука обнимает тонкую талию… До ночи дотерпеть будет непросто! А сейчас – домой!

– Как вы доехали? Ты, наверное, голодная. Володя, ты проголодался? Мариночка, давай туфельки переоденем, а то ноги замёрзнут… Ты книжку про Рыбака и рыбку прочитал? А Конька – горбунка? Да-а, неужели и Конька тоже!? Молодец, сыночка!.. – Коля безостановочно что-то говорил, чтобы поскорее выплеснуть переполнявшую его через край радость от встречи с семьёй:

– Я не знал, что приготовить, да и не из чего было… Поэтому ничего не приготовил. Но я попросил нашего корабельного кока, и он мне сварганил полный обед на сегодня и на завтра тоже. Так что – живём, Маришечка, живём! А Лариска тебе не сильно докучала? Она в порядке или опять чудит?

– Коля, чудит у нас теперь не Лариска. Сестра твоя запила. Похоже, основательно. Я к ней ездила. Ты бы видел, что она вытворяет! И с соседями постоянно ругается. Мне так было стыдно – ты не представляешь! Я не хотела тебя расстраивать, но потом решила, что это ты должен знать. Прости, что огорчила…

Николай и впрямь расстроился, но быстро отогнал от себя неприятное известие. Не тот сегодня день, чтобы расстраиваться. Как ни в чём не бывало он ответил:

– Хочет пить – пусть пьёт. Я не умру и службу из-за неё не брошу. Это её дело. Я так и думал, что этим кончится. Помнишь, как она в Новый Год напилась? Я чуть со стыда не сгорел. И матом научилась ругаться, как баба деревенская. Хотя, что я говорю? Она и есть деревенская баба, только стихи читать научилась. Как её на работе-то терпят?

За разговором добрались до дома, где их ждал настоящий корабельный обед: наваристый борщ, макароны по флотски и компот из сухофруктов. После обеда они ещё немного поболтали о том о сём. Коля рассказал про испытания и как на них барражировали НАТОвцы на самолётах, пытаясь напугать. Затем часы показали девять. Время укладывать спать Володю. Выждав момент, когда Марина пошла прогуляться «по делу», Николай оторвал от книжки сына и заговорщицки ему подмигнул:

– Володенька, я хочу с тобой поговорить по-настоящему. Ты же не маленький? Давай сразу договоримся, что ты сделаешь, как я тебя сейчас попрошу. Согласен?

Он, конечно, был согласен на всё для своего родного папочки, но просьба отца, тем не менее, его удивила:

– Ты сейчас ляжешь спать и постараешься уснуть, а потом мы с мамой тоже ляжем спать, но взрослые спят не так, как спят маленькие дети. Когда ты будешь взрослым и женишься, ты тоже будешь спать не так, как сейчас. Мы с мамой будем разговаривать и спать по взрослому. А ты, если проснёшься, не будешь говорить разные Мамуляу и Папуляу. Договорились?

Сын смотрел на отца и очень сильно расстраивался, потому что не понимал, как папе может не нравиться его фирменное изобретение:

«Папуляу – спокойной ночи!», «Мамуляу – спокойной ночи!» – нет! – не понятно.

Но что делать? Он уже пообещал, что выполнит папину просьбу и теперь нарушить слово не мог. Моряки своих слов назад не забирают! А он сын моряка и поэтому тоже не может забрать назад своё слово. Придётся взять себя в руки и никаких «мамуляу». А ведь так хочется… А потом уснул. Ему снились сны про Чёрное море. Про реку, в которой плавала большая щука, которая, наверняка, умела выполнять любые приказы и просьбы. Он попросил щуку велосипед. Она исполнила его желание. Тогда он попросил велосипед с мотором. Щука сказала, что она находится в звании лейтенанта и велосипед с мотором может достать только по приказу старшего по званию. А Володино звание было младший лейтенант. В общем, велосипед с мотором не получился. И тут он проснулся. За шкафом папа по взрослому спал с мамой, но почему-то храпел и не шевелился. Мама тоже не шевелилась и тихонечко посапывала. «Тогда, в чём разница между спать по детски или по взрослому?.. – сам себе в недоумении задал вопрос сын моряка. – Понял! Это когда они, взрослые, спят под одним одеялом и щекотят друг друга. Пока кровать не раскачается и не начинает скрипеть. Потом приходит матрос с папиного корабля и забивает в кровать гвозди, чтобы она совсем не развалилась и не так сильно раскачивалась…» – теперь он всё по настоящему понял и уснул окончательно.

После ходовых испытаний у экипажа корабля наступила небольшая передышка. Приехавшие в большом количестве специалисты завода, на котором собирали «Пургу», ходили по кораблю с озабоченными лицами и искали недостатки. Но корабль не подкачал и недостатков им не продемонстрировал. Потому что был построен качественно. Да, что там говорить! На этом же заводе когда-то был построен крейсер Аврора. И он до сих пор был на ходу! В общем, заключение комиссии было положительным. Кораблю разрешалось приступить к несению службы по охране государственной границы. По этому поводу состоялся концерт художественной самодеятельности в клубе воинской части. Но перед этим вручили грамоты отличившимся во время испытаний. Комиссия уехала, а «Пурга» осталась, чтобы как львица перед охотой отоспаться и набраться сил у причала в своём новом доме. В Кувшинке. В последний день марта она вышла в море. Встала на курс и превратила свою первую охоту в до сих пор незабываемый пограничниками подвиг, задержав в горле Белого моря сразу шесть! иностранных шхун. Потом началась рутинная работа. Имя корабля, ломающего метровой толщины льды в погоне за нарушителями, наводило страх на браконьеров-соседей. Вскоре ситуация на границе изменилась к лучшему.

В один из не самых холодных апрельских дней сразу три семьи молодых моряков решили отправиться в тундру, чтобы сменить обстановку и немножко отдохнуть в стороне от командования. В семье Николая утром все встали рано, быстро позавтракали и, пока пили чай, в дверь позвонили. Коля посмотрел на часы и сказал:

«Молодцы – не опоздали! – и объявил: – Сюрприз! Форма одежды – походная. Едем на пикник! Батя дал «козла» на целый день. Двинемся на озёра, наловим форели! Картошку и всё остальное ещё вчера собрали».

Под остальным подразумевалась разнообразная выпивка. От крымского марочного портвейна «Кокур» до «Варцихе» – прекрасного пахучего и немного резковатого на вкус грузинского коньяка. Водки тоже взяли. Набились битком в новенький, ещё не объезженный «козлик» – Газик. Он почему-то не завёлся. Ещё раз не завёлся. Потом его толкнули и он от обиды запыхтел тремя цилиндрами. Немного подымил, успокоился и включил четвёртый. Набившись в машину повторно – каждая из жён на коленях у своего мужа, дети на коленях у мам, и все вместе вплотную – компания тронулась в путь по северному бездорожью. А тут и солнце взошло.

В это время года тундра начинает просыпаться рано. Согреваемая весенним солнышком, она начинает подтаивать сверху. Но вечная мерзлота для солнышка недосягаема даже в июне. Поэтому дорога в тундре только выглядит, как бездорожье. На самом деле «козёл» подпрыгивал и скакал по вполне твёрдой дороге без риска забуксовать и провалиться в грязь всеми четырьмя колёсами. Кое-где справа и слева по курсу движения автомобиля из под остатков снежного покрова пробивалась разнообразная растительность. Пока ещё тщедушная, но жадная до солнечного тепла и от этого очень трогательная. Скорее всего, проходящее мимо стадо диких оленей позавтракает ею уже сегодня, не дав шанса вырасти и оставить после себя потомство в виде таких же тоненьких и трогательных стебельков… Что-то блестнуло впереди и тут же скрылось за сопкой. Потом ещё раз, и машина выехала на берег небольшого зеркального озера, которому пока никто не придумал имя. Больше всего ему подошло бы название Красавица. Но это имя уже носило тоже очень красивое озеро под Ленинградом. И вряд ли оно согласилось бы на то, чтобы иметь соперницу на крайнем севере. Моряки между собой называли маленькое озеро Бескозыркой, тем самым сделав его по-братски своим и уровняв с морем.

«Прибыли!» – сказал старшина Павловский, напросившийся у старпома на пикник, приведя в качестве решающего аргумента недюжинный опыт владения и управления подобным автомобилем:

«Товарищ капитан третьего рана. Я с «козлом» управляться умею. У отца был «Виллис» почти такой же. Я на нём с детства гонял ещё в Ташкенте. Так что, не подведу!».

И не подвёл. Старпом был доволен тем, что добрались без приключений. Ни разу не сбившись с дороги, не застряв и не заглохнув.

Первыми высыпались из машины дети и женщины. Они тут же разбрелись в разные стороны «по делу». Мужчины с затёкшими конечностями выбрались последними и пока растирали ноги и руки, мелкие члены компании уже заканчивали возиться с рыболовными снастями. Рыбалка началась! А взрослые неспеша начали сооружать костёр, отдав руководство «операцией» молодому и энергичному старшине, который, похоже, умел делать всё. К моменту, когда огонь «взялся» за дело по-настоящему и начал пожирать захваченные с собой сухие поленья, в ведёрке для рыбы уже плескались пять среднего размера окуней. Для настоящей ухи, конечно, маловато, но для баловства и этого должно было хватить. Варили уху в котелке прямо на костре, помешивая содержимое тут же на месте выструганной палочкой из отщепленного от полена кусочка. Не дожидаясь готовности основного блюда, начали выпивать за любовь и женщин. За детей и всеобщее счастье. За «Пургу» и её командира – Батю Бочарова. Закусывали тушёнкой с очень вкусным ржаным хлебом, который был испечён сегодня рано утром в гарнизонной пекарне. Потом уха сварилась. В неё вылили как положено полстакана «огненной воды» и тут же с удовольствием съели. Предварительно охлаждённая в озере Бескозырка водка как нельзя кстати пришлась к горячему, совместясь с которым уже внутри каждого из гурманов, произвела добротный эффект. Захотелось петь и пострелять по пустым банкам из-под тушёнки. Начали со второго. Затем Игорь Кулешов поднастроил гитару и над озером стали разлетаться куплет за куплетом слова любимых моряками песен… Испечённую в углях картошку есть не стали. Её забрали домой, чтобы привнести в жилища запах и вкус похода. В Кувшинку вернулись далеко затемно и в квартире старпома продолжили начатое на озере в той же компании. Коле с Мариной такая жизнь была по вкусу. Молодость!

2

Год подбирался к месяцу, в самом конце которого делился надвое. Первая половина года прошла относительно спокойно. А вот вторая перенасытила умы и сознание советских людей новыми радостями и испытаниями. Борьба за власть, которую втихаря от народа вели его большие и маленькие вожди: Хрущёв, Булганин, Маленков и Молотов с приятелем Кагановичем, вступала в решающую фазу. Последние двое едва уцелели на гребне разоблачения преступлений усатого вождя с опричниками и от этого особенно не высовывались. Они присоединялись то к одной, то к другой группировке исподтишка. Добродушному толстячку Никите Сергеевичу, при Сталине обычно выступающему в роли шута на придворных попойках, удалось переиграть в эндшпиле двух основных соперников при помощи опробованных трюков. В основном шантажа. Одного он запугал, а второго просто обвёл вокруг пальца. Теперь Никита Сергеевич был одновременно первый секретарь партийной ячейки Советского Союза и Председатель совета министров. Этим он объединил в себе политическую и экономическую власть, ничего в экономике не понимая. Достигнув двух вершин, он объявил народу, что наступила «оттепель». При этом он предупредил, что книжки надо писать правильные, а картины рисовать настоящие. «Пидарасов» от искусства пообещал строго наказывать. Народ возликовал! Потом он поехал отдохнуть в Ялту, а проигравшие попробовали сыграть с ним матч-реванш. Они собрались в тот же вечер и сняли толстяка со всех его должностей. Но не тут-то было! Толстяк позвонил Маршалу Победы Жукову и тот подтянул к Москве преданные ему войска. Одновременно с этим военными самолётами в столицу доставили всех членов руководства партячейки. Кого-то разбудили и выдернули из кровати. А кого-то оттащили от застолья. «Изменники» дрожали и заикались, а примкнувший к ним Шелепин плакал. Творец «оттепели» победил в матч-реванше и повторно взобрался на трон. Надолго. А в конце года в космос взлетел спутник земли и пропипикал: «Ура – мы первые!». Разрушенная войной страна не только от неё оправилась, но и обогнала соперников – американцев. Советские люди обрадовались, а заокеанский разноцветный народ, наоборот, разозлился. Вот такой выдался год! А в следующем выпустят из колонии брата жены Юру, и у капитана третьего ранга Сафронова добавится проблем.

Юру выпустили в мае. Марина готовилась к сдаче последнего экзамена весенней сессии, когда в дверь квартиры позвонили. Она побежала открывать и упала в объятия брата.

– Юрка!.. Ты вернулся! Господи, как долго тебя не было, Юрочка! – повторяла она радостно и безостановочно, – какое счастье, что ты, наконец, вернулся! Раздевайся, я пойду налью ванную, а потом пообедаем… Как ты меня обрадовал! Юрочка! Пообещай, что больше не станешь заниматься дурацкими и опасными делами. Ну я тебя прошу… пожалуйста.

От неожиданности и большой радости у неё ничего не получалось. Она не понимала, с чего начать. Марина металась по комнате, не выпуская из рук Юрино пальто. Одной рукой она расправляла скатерть на столе и, оглядываясь по сторонам, искала чем скорее угодить брату. Юра присел к столу, а Марина побежала в сторону кухни, по дороге включив воду в ванной.

– Ты гороховый суп будешь? Я только что сварила… – крикнула она из кухни в надежде, что её услышат. Но вопрос остался без ответа. Вернувшись в комнату с разогретой кастрюлей Марина увидела брата, уснувшего прямо за столом. Он так и не попробовал суп, приготовленный сестрой. Она решила его не будить. В этот момент в комнату вошла вернувшаяся с работы Лариска и прямо с порога в голос закричала:

– Только этого не хватала. Ты что – хочешь, чтобы он жил в моей квартире? Ты с ума сошла, Марина! Ты уедешь, а мне опять с этим «подарочком» мучаться? Нет! – Пусть прямо сейчас уходит, а то потом не выгонишь…

Подстёгиваемая к скандалу своим злобным демоном, Лариска начала впадать в истерику:

– Эй, братец – просыпайся. У тебя прописка за сто первым, а ты у стола развалился, как у себя дома. Это теперь не твой дом! Давай отсюда, пока участковый за тобой не пришёл.

Юра проснулся и, так и не поднявшись из за стола, внимательно глядел на Лариску. Слушал, что она ему говорила и удивлялся, уже в который раз в своей жизни, её поведению и словам.

«Что-то с ней не так. Что-то не то… Откуда эта злость? Сколько я себя помню, она всегда была злобной и нетерпимой. Последние семь лет абсолютно ничего не изменили. Наверное, будет лучше, если я уйду. Переночую на вокзале, а завтра уеду в Тихвин. Только денег у Марины возьму немного на первое время»

Юра был готов к такой встрече и поднялся, чтобы уйти. Марина, расстроенная развитием ситуации, пыталась что-то придумать и придумала:

– Подожди, Юра, а ты, Лариса, успокойся. Никто тебя ущемлять в нашей общей квартире не собирается. – Марина сделала упор на слове «общей», давая понять сестре, что хозяев в их части квартиры как минимум трое, а не одна она. – Юре в любом случае надо будет уйти. Участковый, наверняка, уже знает, что он освободился и может зайти, чтобы просто проверить. Но ты его не подгоняй, пожалуйста. Сейчас он поест, а я что-нибудь придумаю. Дай мне телефон. Попробую дозвониться до одной моей знакомой.

Она собиралась позвонить Людмиле, с которой познакомилась в прошлом году, когда они обе навещали своих мужчин в колонии в Ухте. Женщины время от времени перезванивались. Поэтому с Людмилиной ситуацией Марина была знакома. Ещё тогда, в Ухте, она, узнав от сестры по несчастью, что та приехала оповестить мужа о предстоящем разводе, придумала решение проблемы для своего брата. Тогда же она в первый раз об этом с Людой и поговорила. Она предложила ей стать женой Юры. На первых порах – формально. Он молод, изобретателен, интересен. Кто знает – может быть из этого что-нибудь и получится? А ему тогда не придётся ехать жить за сто километров от Ленинграда. Сейчас Марина хотела напомнить ей об их давнем разговоре. Трубку подняли на третий звонок:

– Привет, Благуша! Тыща лет, тыща зим. Ты как?.. А у меня для тебя новость! Ты помнишь наш разговор в гостинице? Ты тогда ещё сказала, что подумаешь. Хочешь – приезжай ко мне, или мы к тебе сейчас приедем… К тебе?.. Хорошо, жди!.. Напомни мне адрес… – Марина любила давать своим знакомым и приятельницам смешные прозвища, поэтому переиначила фамилию Люды – Благовцева в Благушу. Последняя не обижалась. Прозвище звучало ласково и соответствовало её мягкому характеру. Юре не следовало передвигаться по городу, имея в кармане справку об освобождении с указанием о сто первом километре, поэтому Марина ещё раз позаимствовала телефон у сестры и вызвала такси. Прощаться с Лариской Юра не стал, но тепло попрощался со своим племянником, который подрос и сейчас с любопытством и любовью смотрел на своего родного дядю. Других дядьёв у Володи не было, а к этому он испытывал искренние чувства, взрощенные мамой.

– Катушкин, извини, что я не на долго. До твоего отъезда мы обязательно ещё увидимся, обещаю!

Выглянув в окно, Марина увидела, как к парадной подъехала «Победа» бежевого цвета с шашечками на дверях.

– Лариса, присмотри за Володей. Я не знаю, во сколько вернусь… А ты тётю Ларису своими песнями не мучай. Она с работы пришла и хочет отдохнуть. И конфеты не таскай. Всё, мы уехали… – с этими словами они вышли из комнаты, а Лариска с видом победительницы повернулась к племяннику и спросила:

– Ты разучил чего-нибудь новенькое? Спой, а я тебе конфету… пошли ко мне…

Успокоенный демон уснул, вернув Лариске хорошее настроение на остаток сегодняшнего вечера.

Володя развлекал свою тётушку, а такси мчалось по вечернему городу в сторону Петроградской стороны, пока не остановилось на Зверинской улице. Благуша, успевшая привести себя в порядок, выглядела молодо и свежо и поэтому резко контрастировала с внешним видом недавнего зэка. Но она уже многое повидала в свои двадцать шесть лет и привыкла ничему не удивляться. Вид Юры её не удивил. Он её расстроил. Люда видела, что он смертельно устал с дороги и держится только за счёт молодости. Он ей понравился и пришла мысль:

– «А почему бы не попробовать? Вон какой белозубенький!».

Марина уловила настроение молодой женщины. Именно этого она и ожидала. И, пока брат опять уснул прямо за столом, предложила ей не принимать решения сейчас, но уложить его поспать, а там видно будет. В любом случае, насильно такие вопросы не решаются. Надо подождать что сердце подскажет. До развода мостов ещё оставалось время, и Марина успела вернуться домой, в последнюю минуту перескочив на такси через Кировский мост.

Утром Люда позвонила и сказала, что они с Юрой обо всём договорились. Это Марину не удивило, потому что её брат и в семнадцать лет привлекал внимание не только сверстниц, но и вполне зрелую женщину мог уговорить на «слегка побезобразничать». Хотя опыт «общения» с ними у него, всё-таки, был небольшой. Сейчас ему исполнилось двадцать пять, он выглядел взрослым и уверенным в себе мужчиной с по-прежнему белозубой улыбкой. Зона его не испортила и не сломала, только научила многому. Людмила же была по настоящему голодна от одиночества в постели, голодна до последней точки, до крайности, за которой могло начаться умопомешательство. Голодна, наверное, не меньше, чем Юра изголодался по женщине. Вдвоём им удалось от этого голода избавиться, проведя вместе очень неспокойную, полную страсти и непристойностей волшебную ночь. Люде захотелось, чтобы подобные «пиршества» повторялись еженочно, что и привело её к решению расписаться с Юрой как можно скорее. Старшая Юрина сестра – Галина Ивановна, работающая в должности начальника детской комнаты милиции, помогла уладить все формальности, и молодые вскоре поженились официально. Марина облегчённо вздохнула, дождалась из Кувшинки мужа, после чего они уехали в отпуск на побережье Чёрного моря. На этот раз в Крым, в Евпаторию.

В первый класс Володя пошёл не в Кувшинке. «Пурга» встала в док на профилактику до первых льдов в маленьком полярном городке Роста. Марина не хотела вновь оказаться на казарменном положении в незнакомом месте и с мужем в Росту не поехала, а осталась в Ленинграде, на Дворцовой, куда они вместе вернулись из Евпатории. Затем Николай уехал присматривать за кораблём, а в отношениях с Виталием у Марины наступило охлаждение. Он так и не захотел пожертвовать спортивной карьерой ради любимой, а любимая не захотела менять одиночество с Колей, который в море, на такое же одиночество, но с Виталиком, который на сборах или соревнованиях. Упрямства ей было не занимать!

Володя в первый класс пошёл в Ленинграде в школу на Мойке. Первые две недели в классе ему было очень интересно. Много пацанов и столько же девчонок с косичками, а одна такая красивая! Ленкой звали. Учительницу, между прочим, звали Мариванна, и это была правда! Это потом анекдоты про неё и Вовочку появились, но не про Сафронова, а про другого. Да и Мариванна в анекдотах была какая-то, ну совсем дура! На третью неделю стало скучно, потому что делать в классе было нечего. Дети учились рисовать палочки и кружочки, чтобы потом из них буквы получались, а Володя к этому времени подумывал, что бы ему сегодня почитать: например, что-нибудь из Пушкина про Попа с Балдой или про Лукоморье? На одном из уроков, когда начали изучать уже третью по счёту букву из алфавита, он неожиданно встал из-за парты и раздосадованный пошёл домой, даже не сказав Мариванне до свидания. Мариванна вызвала в школу маму – Марину для объяснений:

– Ваш Володя ещё очень маленький. Он не понимает, что такое дисциплина. Хочет – приходит на уроки, не хочет – не приходит. А если и придёт, так сидит и рожицы девочкам корчит такие, что они смеются и учиться у них не получается из-за него. Забирайте его и приводите в следующем году, когда он немного подрастёт и поумнеет…

Напрасно она сказала последнюю фразу, потому что Марина тут же забрала Володю и прямо из школы поехала в РОНО – Районный Отдел Народного Образования. В приёмной заведующего она написала заявление, в котором указала, что пришла по поводу сына героя – пограничника, капитана третьего ранга Сафронова, которого какая-то Мариванна обозвала дураком, потому что вместо палочек на уроках в классе, он своему отцу каждый день письма на пограничную службу пишет!

«Володя, покажи тёте заведующей, как ты читать умеешь!».

В общем, назавтра Мариванна сказала Марине, что до января Володю можно в школу не приводить. Даже не можно, а нужно! Она ему и так все пятёрки поставит. Только на пение и физкультуру всё равно ходить надо, потому что там другие преподаватели и подход к изучению этих предметов отличается от арифметики и русского языка. На этом и договорились. А в ноябре они вернулись в Кувшинку, где договорённость с Мариванной из Ленинграда не действовала, и пришлось опять идти в школу, где дети с ноября уже начали учиться читать, складывая слова из только что освоенных букв, а из слов – предложения типа: «Мама моет раму» и «Мы за мир». В классе стояло двенадцать парт. На двух передних сидели совсем маленькие первоклашки. Чуть сзади три парты занимали второклассники, за ними сидели ученики третьего класса, а остальное пространство принадлежало ученикам четвёртого. Урок шёл одновременно для всех четырёх классов. Учительница была одна и давала задания разновозрастным группам по очереди. Это была удача! Потому что, быстро написав предложение про раму, мир или маму, у Володи оставалось достаточно времени, чтобы понять и выполнить задание для второклассников.

Жизнь в Кувшинке налаживалась. Строительный батальон, расквартировавшийся здесь в прошлом году, построил, наконец, кирпичный дом, в котором была горячая вода и туалет в каждой квартире. Штаб распределил квартиры между старшими офицерами. Семье старпома большого корабля досталась двухкомнатная. Правда пятиметровую для Володи едва ли можно было назвать комнатой, но он в ней помещался благодаря своим собственным незначительным размерам. Выход в море становился всё более обыденным делом, а количество пойманных браконьеров уменьшалось. Стали чаще завозить приемлемые для офицерского питания продукты, в том числе и лук, без которого жить на севере было нельзя, иначе цынга – и нет больше зубов во рту офицера и его жены! Перед тем, как отправиться в Ленинград на свою предпоследнюю весеннюю сессию, Марина получила известие, которое обрадовало её и одновременно очень огорчило. Коля сообщил, что их с кораблём переводят на Камчатку, где они нужнее. Это означало, что они переезжают в город! Жизнь на краю света заканчивается! Неужели дождалась?!.. Но! Теперь от Ленинграда её будет отделять почти семь тысяч километров! Многовато. Опять дилемма! Но не от Марины зависело её разрешение, и не от Николая. Приказы не обсуждаются. Они выполняются, на чём и держится армия и флот. Скоро состоится их встреча с краем гейзеров и вулканов. А пока – сессия и летний отдых на море… Если получится.

3

Вместе не получилось, потому что Колиному кораблю надо было идти на Камчатку, чтобы оказаться там по планам командования не позднее середины сентября. Марина сдала свою сессию, а вслед за этим событием под звуки духового оркестра «Пурга» в последний раз отшвартовалась от причала в Кувшинской Салме. Отходом командовал капитан третьего ранга Николай Сафронов:

«Почти десять лет я был с тобой – Кувшинка! Я буду помнить тебя. Ты моя молодость и слава. Прощай! Теперь нас ждёт Дальний восток…».

Все до одного офицеры корабля столпились на мостике и, приложив ладони к козырькам, с грустью смотрели на отдаляющийся от них причал с оставшимися на нём друзьями и сослуживцами. Оркестр продолжал играть «Марш Славянки», но музыки на корабле было уже не слышно. Потом и верхушки сопок исчезли. Впереди был дальний поход по северо-морскому пути.

Поход длился уже полтора месяца, запас пресной воды подходил к концу. Пополнить его собирались только в Тикси, где была запланирована кратковременная стоянка. А сейчас на пресную воду был введён режим строгой экономии. Это означало, что ни в душ, ни в баню без особого разрешения старшего помощника член экипажа пойти не может, а значит будет очень скоро сильно пахнуть. С каждым днём ситуация становилась всё более критичной, но потом изменилась. Совершенно неожиданно при очередном заборе воды выяснилось, что вода за бортом пресная! Сибирские реки делали её пресной, вливая себя в океан безвозмездно от Оби до Лены. Забавно! В этот же день по экипажу была объявлена Баня! После того, как кубрики проветрились основательно, в них снова можно было спать вдыхая свежий воздух, а не наоборот. Девятого сентября пятьдесят девятого года Сторожевой Пограничный Корабль «Пурга» пришвартовался в маленькой бухте Солёное озеро в Петропавловске Камчатском, откуда уже через две недели отправился на «охоту» в Берингов пролив.

В середине октября самолёт ТУ-104, сделав по дороге из Ленинграда четыре остановки, приземлился в Петропавловске. С борта самолёта сошли мать и сын Сафроновы. Их встречал заместитель начальника штаба дивизиона капитан второго ранга Капустин. Коля застрял в Охотском море, гоняясь за японцами, бессовестно облавливающими чужие моря. Встретить жену с сыном он, естественно, не мог. До его приезда семью моряка поселили в «маневренном фонде», из которого им удалось выбраться не сразу. Только через полгода, почти одновременно с вступлением Николая в должность командира корабля, они переехали в двухкомнатную квартиру в новом доме. Квартира была точной копией той, в которой они прожили последний год в Кувшинке. В маленькой комнатке помещалась только кровать. Так что уроки Володе приходилось делать на кухне. А он и не возражал, потому что любил компанию. Это давало возможность поговорить и спеть пару песен, тем более, что мама была очень благодарным слушателем и собеседником. Прямо под квартирой находился продуктовый магазин с очень оригинальным ассортиментом. От стенки до стенки помещение магазина перегораживал прилавок. За прилавком стояла тётя Римма – жена заведующего продуктовым складом дивизиона майора интендантской службы товарища Мусихина Бориса Абрамовича. Безобразие необыкновенное, но встречающееся в войсках повсеместно. Всё, что можно было украсть или, выражаясь интендантским языком, списать, как просроченное или просто испорченное, списывалось и продавалось через тётю Римму. Тушёнка, например. Интересно, а был хоть кто-нибудь, кто об этом не знал? Наверное, нет! – все знали. Но по каким-то соображениям делали вид, что даже не догадывались. Или боялись? История напоминала детективную. Прямо, мафия какая-то, да и только. Только непонятно, кто у них был за «крёстного отца». Ну не комдив же! Слева от продавщицы стояла бочка с красной икрой пряного посола. Справа – такая же бочка, но с икрой малосольною, а прямо за впечатляющей тыльной частью тёти Риммы стояла бочка с икрой самой обыкновенной. Соседство с красной икрой трёх сортов в таком количестве и на протяжении нескольких лет делало всеми почитаемый деликатес отвратительным на вкус. Даже одно напоминание о нём будет вызывать у вас отрицательный рефлекс ещё очень и очень долго после того, как вы покинете Камчатку. Там же, в магазине, можно было купить уже упомянутую тушёнку, соль, сахар и муку. Иногда перловку или гречку. Что-то из овощей. Молочные продукты в магазине тёти Риммы не продавались. Хлопотно! Портятся быстро. За молоком и сметаной Марина посылала своего сына в лавку, которая находилась за невысокой сопкой в месте, которое называлось Кислая Яма.

Солёное Озеро, Кислая Яма, Паратунька, Авача, Апача и Велюча! – какие красивые и звучные названия носили места обитания человека в, не сказать, чтобы прекрасном, городе Петропавловске на Камчатке! В какой бы части города вы не оказались – отовсюду будут видны заснеженные вершины действующих вулканов, носящих имена – Велючинский и Авачинский. Иногда они тряслись, как будто от злости, дымились и раскачивали город за то, что тот относился к ним несерьёзно. Однажды, разозлившись особенно сильно один из вулканов разрушил город до основания. Заснеженными они были не только зимой, но и в летнее время, не отличающееся высокой температурой. Зато, оно всегда было дождливым, и этим напоминало Ленинград. Флора камчатского полуострова была бедной. Самое высокое дерево, будь то рябина или берёза, не достигало в высоту и трёх метров, что упрощало сбор необычно крупных красных ягод рябины. Они не горчили, и не надо было ждать заморозков, чтобы мороз «убил» горечь. Грибы росли везде, но только одного наименования – опята! Население города по воскресеньям с начала июля до конца сентября семьями забиралось в сопки, собирало всё до последнего опёночка, а уже к следующим выходным сопки снова покрывались рыжеватым покрывалом из «сопливых», но очень вкусных опят. Опёнок – гриб универсальный. Его можно варить, жарить, солить и мариновать с одинаковым успехом. Он всё равно будет вкусный! А под водочку, так и не хуже белого! Кедровые орешки в Петропавловске – это, как семечки в Рязани или Ярославле. У каждого в кармане горсть найдётся! Но растут они не на деревьях, а на кустах, которые местные называют кедрач. Идёшь по опята, а заодно и орешков насобираешь, если не поленишься подняться повыше, да отойти подальше. Выбор ягод не большой – морошка и брусника. Зелени – ещё меньше. Черемша! Вот и вся флора!

4

Для Володи переезд на Камчатку означал то, что появлялась возможность заниматься чем-нибудь ещё, кроме разучивания новых песенок из коллекции маминых пластинок.

В школу пришёл дядька и стал набирать мальчиков в секцию спортивной гимнастики. Гимнастика как раз была в моде, как позже станет фигурное катание, и на слуху. Имена Шахлина, Столбова, Азаряна, Титова – членов сборной страны – вызывали восхищение. Они были олимпийскими чемпионами! Дядька приметил Володю и пригласил на первую тренировку. С тех пор гимнастика для него стала важнее уроков в школе. Впрочем, оценки в табеле и в дневнике от этого хуже не стали. Учёба давалась легко. Марина имела по этому поводу своё собственное особое мнение:

«Раз он успевает заниматься гимнастикой, а в школе одни пятёрки… Раз он успевает учиться, а потом полдня болтается то на рыбалке, то в войну играет: Солёное Озеро против Кислой Ямы… Читает столько, что и не угнаться за ним… Надо, кстати, Мопассана спрятать, пока он до него не добрался… Значит он и музыкальную школу «потянет». А вот этим я и займусь…».

У неё всё получится. Володя поступит в музыкальную школу, удивив приёмную комиссию своим песенным репертуаром. Марина с тех пор, говоря о своем сыне, всегда будет упоминать в разговоре с соседками – жёнами сослуживцев мужа – чрезвычайно большие музыкальные способности своего сына, позволившие ему победить в конкурсе на два места по классу фортепиано:

«Соискателей было более пятидесяти, а он всё-таки, победил!».

Победить в конкурсе, на самом деле, Володе помогли не выдающиеся вокальные способности или сверх идеальный музыкальный слух. Здесь не обошлось без выдумки, стратегии и маленькой хитрости. В любом подобном конкурсе очень важно оказаться в числе последних среди выступающих. Это понятно. Чтобы Володя попал в тройку претендентов, выступающих с вокалом в последних рядах, мама Марина близко сдружилась с женой одного из сослуживцев мужа Коли – Галей Эпштейн. Она преподавала скрипку в той же музыкальной школе и каким-то образом смогла «встроить» Володю предпоследним по списку. Первый шаг к победе! Затем началась работа над репертуаром. Было бы логичным и правильным спеть песню про Чапаева, который с раненой рукой пытался переплыть через реку Урал, и где в последнем куплете в него попадает белогвардейская пуля. Песня героическая и трогательная одновременно. Чапаева было жалко. Но, во-первых, наверняка кто-нибудь из соискателей тоже захочет исполнить этот патриотический шлягер и тогда, во-вторых, сюрприза не будет! Не годится! Всякие глупые песенки про зайчиков и про ёлочку – Нет! – это вообще мрак. Пацану уже восемь лет, а он про зайчика… Среди домашних заготовок в репертуаре у Володи было две «фирменные» песни: «Журавли» и «Песня первой любви». Первую песню он с интонациями Петра Лещенко и в ритме танго не раз исполнял на офицерских тусовках – вечеринках дома и в гостях. Вторая же была хитом всенародно любимого певца Рашида Бейбутова, переполнена сложными и противоречивыми чувствами и трудна в исполнении. Для Володи эта песня подходила лучше не придумаешь – сам полметра ростом, а песня про страстную любовь взрослых людей! Сегодня подобные трюки с успехом используются на конкурсах юных дарований повсеместно на обоих полушариях планеты, а тогда, наверное, он был первооткрывателем! В общем, как и ожидалось, все пятьдесят претендентов пропищали что-то про зайчиков и лисичек. Трое спели про Чапаева, а потом вышел Володя… и положил зал к своим ногам! Плакали все: жена комдива, завбазой и его жена, директор центрального гастронома с дочерью от первого брака и сестра председателя рыболовной артели камчатской рыболовной флотилии. Сам председатель прийти «поболеть» за дочурку не смог – дела! Другие тоже плакали, от смеха, естественно. И Марина плакала, но она – от счастья. Её сын – этот маленький Марио Ланца – Нет! – Карузо! Он только что своим выступлением покорил зал музыкальной школы города Петропавловска и вписал своё имя в… Куда он вписал своё имя, Марина так и не придумала, но от этого счастья у неё не убавилось.

Володя не станет музыкантом – слух хоть и хороший, но не идеальный и не абсолютный. Спотсменом высокого класса тоже не станет. Слишком рано приобщится к сигаретам и другим человеческим безобразиям. Но любовь к музыке и спорту пронесёт через всю свою жизнь до старости. Спасибо маме!

5

Год тысяча девятьсот шестидесятый стал для Марины не только годом успехов её сына на спортивной арене – его даже по телевизору показывали. Так здорово он делал «ласточку» и кувырок назад… И не только в освоении фортепиано. Этот год стал знаменательным в её жизни тем, что она впервые в жизни пошла на работу. В аптеку при медсанбате дивизиона. Справка о незаконченном высшем образовании по профилю давала ей право заведывать этой аптекой. Как ни странно, работа ей нравилась и она пропадала в обществе порошков и таблеток всё своё свободное время. Аптека помещалась в том же одноэтажном доме барачного типа, что и сама медсанчасть, в которой был зубоврачебный и процедурный кабинеты. И палата на четыре койки. Заведовал медсанчастью капитан медицинской службы Малюткин, чья внешность никак не соответствовала фамилии. Владимир Иванович был широк в плечах и ростом тянул на фамилию Большаков – никак не меньше. В зубоврачебном кабинете властвовала Раиса Петровна. Крупная и решительная женщина, никогда не останавливающаяся перед дилеммой – рвать зуб или не рвать, независимо от того, насколько подозрительно этот зуб выглядел снаружи. Она их вытаскивала до тех пор, пока больной зуб не оказывался удалённым. Обычно, со второй или с третьей попытки ей это удавалось. Глядя на только что вырванный коренной, валяющийся на дне лотка, она думала:

«Вот ведь гад! На вид обычный зуб, только с дыркой в собственную половину, а сколько неприятностей принёс такому милому человеку. – Человек – Вы в порядке? Может Вам нашатыря дать понюхать?.. – Я бы этих мерзавцев всех повырывала, да только чем этот милый человек тушёнку перемалывать будет потом?..».

Своим радикальным подходом в стоматологии Раиса Петровна опередила время. Она была, как бы, предвестником революции в зубном протезировании. С появлением имплантов количество удалённых зубов потеряло свою безвозвратно трагическую сущность: «Подумаешь – не тот зуб удалили! Сейчас соседний вырвем, а на место того, который по ошибке – тот на имплант заменим…». Так лишился половины своих, и без того прореженных цынгой, зубов командир «Пурги». Его жена тоже пострадала изрядно. Да и сыну она просверлила парочку зубов не с той стороны.

6

Письма от Люды Благуши приходили регулярно. Их тон с романтично-восторженного постепенно менялся в сторону невразумительного. Было понятно – что-то неправильное происходит в недавно образованной семье. Ничего удивительного в смене настроения невестки Марина не увидела. Слишком хорошо она знала своего брата:

«Наверное, с работой дурит. Да и не удивительно. Отец его тоже толком никогда не работал. Больше видимость создавал. А Юра и видимость создавать не хочет. Галя уже дважды помогала ему устроиться на вполне приличную работу, а его через месяц по собственному желанию из уважения к сестре. Если бы не это, так по статье погнали бы за бесконечные прогулы и опоздания. Ну что с ним делать? Чувствую, плохо кончится… Слетаю-ка я в Ленинград на недельку, а то неспокойно мне как-то. К тому же колбаса с сыром кончились, хлеб местный надоел. От него изжога. Так и скажу Коле, что за колбасой летала. Заодно отпуск в институте продлю ещё на год. В этом году всё равно сессию уже пропустила. Может быть с Вита… Нет! – Об этом думать не буду. Кончено – значит кончено! И всё на этом…».

Коля был в Охотском море. Опять кого-то ловил и догонял. Ждать его возвращения раньше, чем через месяц, не было смысла. Марина оставила ему подробное письмо на всякий случай, если она не успеет вернуться раньше него, и поехала в аэропорт.

В этот же день, а не на следующий, благодаря тому, что земля крутится, самолёт ТУ-104 тем же маршрутом с четырьмя остановками, что и год тому назад, доставил Марину с сыном в Ленинград. Рано утром следующего дня она в нервно-возбуждённом состоянии приехала на Зверинскую, чтобы увидеть брата и поговорить с его женой. Люда, предупреждённая вчерашним звонком, уже встала и на цыпочках пошла открывать дверь, услышав лёгкий стук во входную дверь. Женщины договорились, что о приезде сестры Юра до поры до времени знать не будет. Ровно в семь зазвонил будильник, возвещающий о том, что ему пора вставать и идти на работу. Иван, муж старшей сестры Галины, устроил его к себе на «Вулкан» резиновые изделия отбраковывать. Работа непыльная, и от дома близко. Пешком дойти можно. На звонок будильника никакой реакции не последовало.

– Ну, а теперь будет самое интересное, – сказала Люда, – сейчас увидишь…

Подойдя к двери спальни, она громко в неё постучала:

– Юра, вставай! Пора на работу. Я завтрак уже приготовила…

Из комнаты послышались какие-то звуки. Затем недовольный голос ответил:

– А разве уже пора? Ещё рано… Дай поспать…

– Очень даже пора, Юра!

Но ответа не последовало. В спальне было тихо. Было не похоже, чтобы кто-то собирался вставать. Прошло ещё пять минут. Люда с оттенком раздражения в голосе опять сказала:

– Вставай – опоздаешь!

– Но, ведь, не опоздал же пока. Рано ещё… – ответили из спальной.

– Видишь, Марина, и так почти каждый день. Я действительно уже замучилась с ним. Он всегда был таким? Почему ты меня не предупредила? Я бы никогда за такой экземпляр замуж не пошла. Он что – не понимает, что так нельзя? Или он хочет, чтобы я его кормила и одевала, а он будет мне дарить свою любовь? Ты про такую любовь что-нибудь слышала? Нет? А я где-то читала, что такие, как твой брат и мой нынешний муж называются Альфонсами. Мне такой не нужен, извини… – Люда перевела дух и уже не сказала, а грубо потребовала:

– Вставай, до проходной добежать ещё успеешь!

Ответ прозвучал на редкость чётко и конкретно:

– Теперь поздно… зачем вставать? Я уже опоздал! Ты сама сказала… – Юра перевернулся на другой бок и, открыв глаза, рассудительно продолжил: – Бегаю я медленно, дыхалка не та. В боку чего-то покалывает. Сердце, наверное. Позвони в неотложку. Пусть мне таблетку от сердца привезут, а я ещё немного полежу… Надо будет попозже в поликлинику сходить за больничным…

Закончив монолог, Юра потянулся, сладко зевнул и ещё раз перевернулся в кровати. Его взгляд остановился на сестре, молча стоящей в дверном проёме с решительным и очень сосредоточенным видом. Наверное, с минуту оба молчали. Юра понял, что попался с поличным и выкрутиться в такой стуации будет вряд ли возможно. Терять было нечего, и он первым нарушил молчание, решив выбрать тактику нападения:

– Вот только не надо меня жизни учить! Я, Мариночка, в своей жизни уже достаточно поработал! Имею право отдохнуть! Можно подумать, ты вся изработалась. На шею Николай Михайловича взгромоздилась и…

Марина резко перебила:

– Я вырастила ребёнка и сейчас работаю полную трудовую неделю, не в пример тебе, болезному. Больше помощи от меня не жди. Денег не будет. Ты присосался к Люде, ко мне. Попробуй у Гали одолжить. Я посмотрю, куда она тебя пошлёт! Может быть ты у Лариски попросишь? Или Тамаре в Венгрию напишешь, мол, вышли сестрёнка денежек, а то работать – ох, как невмоготу. Захочешь обратно в тюрьму – твоё дело. Я с передачками к тебе ездить не стану!

С этими словами она вышла из спальни и, накинув на плечи пальто, вместе с Людмилой вышла на лестничную площадку. Люда спешила на работу и времени на разговор прямо сейчас у неё не было. Марина предложила поговорить по дороге. На трамвае номер тридцать семь они доехали до «Красной Нити», где Люда по-прежнему работала старшим технологом. Марина уговорила её не принимать поспешных решений. Пусть хотя бы год после освобождения закончится, а там – время всё исправит, время всё решит! Люда, как обычно, обещала подумать.

Перед тем, как вернуться на Дворцовую, практически, по дороге, Марина заехала в свой институт на улице профессора Попова, чтобы, уже в который раз за время обучения, оформить отпуск. Жёнам служащих на окраинах страны офицеров делались большие послабления. Иногда на то, чтобы закончить институт, у некоторых из них уходило десять-двенадцать лет. В деканате заочного отделения её подозвала к себе секретарь декана и, заговорщицки подмигнув, протянула запечатанный конверт без штампа почтового отделения, марки и обратного адреса:

– Такой красавец! Везёт же некоторым… – и опять подмигнула.

«Виталик!» – обожгла мысль.

Быстро вскрыв конверт, Марина пробежала глазами содержание короткой записки:

«Мариночка, не видеть тебя так долго больше нету сил. Прости меня за глупость. Я всё понял. Хочу быть с тобой. Люблю, Виталий… Извини, что выбрал такой способ связаться с тобой. Не хотел больше звонить твоей сестре. Слишком «грязная» на язык и противная у тебя сестрёнка. Позвони мне, пожалуйста. Мой телефон не изменился…».

Несколько мгновений она стояла молча, не способная ни думать о чём-либо, ни принять какое-нибудь решение. Ноги вдруг стали ватными, и она бепомощно присела на стул: «Ну, что ты со мной делаешь?!.. Я ведь думала – всё! Господи, что мне-то теперь с собой делать?».

От мыслей оторвал голос секретаря:

– Вы следующую весеннюю сессию сдавать собираетесь? Что мне указать в приказе? Да придите Вы в себя, Марина Григорьевна!..

Закончив оформлять заявления на отпуск, Марина покинула деканат и сразу поехала в салон-парикмахерскую на Невский проспект, чтобы сделать новую причёску а-ля Марлен Дитрих и привести в порядок руки. Из салона красивая и помолодевшая она прошла до Елисеевского, купила себе маслин, не забыв про Володю, которому взяла зефир в шоколаде и только после этого отправилась на Дворцовую. С Малой Садовой прошла к цирку. Оттуда вдоль Фонтанки до Летнего сада, а затем наискосок пересекла Марсово поле и оказалась на улице Халтурина, которую коренные жители Ленинграда упорно называли Миллионной.

«Ну, вот я и дома. Что-то я сегодня набегалась, ноги гудят. Надо бы полежать немного. Сейчас час дня, надо Володю чем-то накормить, а я кроме зефира ему ничего не купила. Совсем голова думать отказывается… Придумала! – Пойдём-ка мы в пышечную на Желябова. Ему там нравится. В прошлый раз пять пышек слопал и как ни в чём ни бывало! Полежу пятнадцать минут и пойдём…».

Наступил вечер. Лариска вернулась с работы и, увидев племянника, обрадовалась. Родственная ниточка между ними никогда не прерывалась, несмотря на то, что виделись они редко. Володя тоже обрадовался своей тёте Ляле и бросился ей навстречу, переполняемый эмоциями. Марина, дождавшись, пока они наобнимаются, обратилась к сестре с просьбой:

– Мне надо будет вечером к сокурснице съездить, конспекты по органической химии переписать. Ты не смогла бы за Володей присмотреть, пока меня не будет?

Не очень хорошо у неё получалось врать, и старшая сестра это, конечно, увидела:

– К Виталику намылилась? То-то он полгода названивал чуть ли не каждую неделю! Давай, давай. Отдохни, сестрёнка. Я с Володей побуду. Причёска у тебя ничего! Выглядишь неплохо, только вон морщин вокруг глаз собралось без счёта. Возьми на камине крем – он разглаживает…

Ровно в пять она позвонила по знакомому номеру, и трубку снял он – мужчина её судьбы и ночных мечтаний. Они долго молчали, устремясь мыслями и чувствами навстречу друг другу. Потом Марина осмелилась первой нарушить затянувшееся молчание:

– Ну, как ты, Виталичек? Как жил ты без меня эти два долгих года?.. А я тогда сначала исплакалась вся, а потом поняла, что не будет у нас любви с тобой такой, о которой мечтается. А другой мне не надо, мой хороший. Не хочу я части тебя, даже большой части не хочу. Ты мне весь нужен. Один единственный и без остатка. Чтобы впитаться тобой и чтобы стали мы потом чем-то большим и неделимым. Но так, оказывается, не бывает. Я от этого грущу и сейчас опять заплачу. Ну, что ты молчишь?.. Скажи мне что-нибудь…

Слёзы навернулись на глаза, и первая капнула на трубку телефона, разбившись на ещё меньшие капельки, чем сама слеза. Виталик продолжал молчать, не в силах вымолвить ни слова. Упрёки любимой женщины проникли в него до самой глубины сердца и начали делать ему больно. Сильный и большой мужчина сам был готов заплакать. Марина это почувствовала. Она не хотела, чтобы Виталик плакал и со сделанной весёлостью опередила его словами:

– А не пойти ли нам в Метрополь? Вспомним про нас помоложе, потанцуем, поболтаем… Ты как?

Первые слова, дрожа и неуклюже цепляясь друг за друга, наконец, слетели с губ Виталия:

– Я только что сам хотел тебе это предложить. Я сейчас позвоню Арнольду и закажу столик недалеко от сцены. Там сегодня Эдди Рознер играет со своей джазбандой. Мы сможем танцевать с тобой сколько захотим. Во сколько мне за тобой заехать?

Они танцевали и пили шампанское. Виталик рассказывал про последний чемпионат мира, где они заняли второе место, опять проиграв в финале Югославам. В следующем году он собирался с большим спортом закончить, но старший тренер сборной предложил остаться его помощником. Вот он и думает сейчас об этом.

– А ты, Мариночка, что скажешь?

Что она могла сказать ему? Его глаза при упоминании об игре и победах загорались с такой яркостью, что от неё могла вспыхнуть скатерть, покрывающая стол с набором изысканных метропольевских закусок. Ей стало грустно. Осознание того, что никогда не будет Виталик послушным и милым домашним котиком в её объятиях, расстраивало душу и открывало перед ней глубокую пропасть безысходности. Перед самым закрытием ресторана, она в душе с Виталиком навсегда рассталась. Марина попросила отвезти её домой, сославшись на тяжёлый перелёт и усталость. Ещё в середине вечера она окончательно решила, что последняя страница их романа перевернулась. Продолжения не будет!.. Неожиданно для себя вдруг она почувствовала облегчение. Дела по небольшому списку, составленному ею перед отлётом из Петропавловска, можно было переделать за два-три дня. Сегодня был вторник. Если взять день в запас, на всякий случай, то билеты в обратный путь надо будет взять на воскресенье. В воскресенье рейса не было, поэтому Марина взяла билеты на понедельник, а во вторник утром всё тот же ТУ-104 приземлился в Петропавловске.

7

Способность «Пурги» двигаться на быстром ходу во льдах метровой толщины, и, одновременно, неспособность других кораблей дивизиона это делать даже медленно даже в совсем незначительных по толщине льдах, вынуждала экипаж легендарного корабля праздновать Новый Год в открытом океане почти каждый год. Год 1961-й оказался исключением. Он вообще был годом исключительным! Переверните цифры года наоборот… И вы опять получите 1961! Много ли таких совпадений в мировом календаре? – Вряд ли вы насчитаете больше, чем пальцев на одной ладони. Именно в этом году в космос взлетел Гагарин, а незадолго до этого население страны получило зарплату новыми деньгами, напечатанными на маленьких и как-то уж совсем несерьёзных разноцветных бумажках. Солидная старая сторублёвка, одним своим видом представляющая из себя очень достойную и уважаемую купюру, вдруг превратилась в жалкую красного цвета десятку – червонец, пригодную разве что для приобретения пары бутылок водки или для подкупа сотрудника ГАИ, норовящего сделать вам прокол в талоне предупреждений.

Но перед этим был праздник! Офицеры «Пурги», обрадованные тем, что впервые за много лет службы им в этот раз удастся встретить Новый Год дома, предложили командиру собраться одной большой офицерской компанией у кого-нибудь на квартире. И только потом сообразили, что в квартире накрыть стол на тридцать пять человек не представляется возможным. Пришлось командиру договариваться с замполитом дивизиона. Тот разрешил воспользоваться помещением клуба, в котором иногда и до этого накрывались большие столы по поводу каких-нибудь знаменательных дат. Первоначальная идея отпраздновать 1961-й всем экипажем постепенно превратилась в затею большего порядка. Оставшиеся в праздник на берегу моряки-офицеры с других кораблей дивизиона напросились в большую компанию и общее их число после этого возросло почти до ста человек вместе с жёнами. Вот это был праздник! Как танцевал с красавицей женой командир! В вальсе им равных соперников не было. А какими продуктами завалил стол начальник интендантской службы! Слышал бы кто со стороны, как пели моряки свои любимые песни после того, как закончился второй ящик «огненной воды»! А потом опять танцевали, поднимали бокалы за флот и за любимых… Праздник мог бы продолжаться ещё долго, но ровно в пять утра комдив сказал – хватит! А они не послушались и продолжали праздновать, разбредясь по квартирам. Праздновали, потому что знали, что такого праздника в следующий раз придётся ждать несколько лет.

Во вторую неделю января корабль покинул базу и отправился в Берингов пролив, отделяющий Америку от Советского Союза. После ситуации с «Кузькиной матерью» и, что было ещё хуже, с ботинком Никиты Сергеевича во время его выступления на пятнадцатой ассамблеи ООН, отношения между бывшими союзниками пришли в состояние полного раздрая. Теперь обе страны вовсю бряцали оружием друг перед другом, тем самым доказывая преимущество одной политической системы перед другой. «Пурга», курсирующая по проливу с юга на север и потом с севера на юг, именно этим и занималась, попутно распугивая и отлавливая браконьеров. В основном, Японских.

Марина, помня о том, что в этом году «сачкануть» сессию не удастся, занималась добросовестно, подавая пример сыну, который уроки делать очень не любил. Кувыркаться и бегать на тренировки – вот это ему было по нраву, независимо от времени года и дня недели. Обильные снегопады закрывали школы и нарушали автобусное сообщение между Солёным озером и основным городом, где располагалась спортивная секция и музыкальное общеобразовательное заведение Петропавловского на Камчатке горисполкома. Ну и пусть! Зато теперь можно было весь день прямо с крыши дома прыгать в трёхметровый, а то и в четырёхметровый снег, рыть в нём «подземные» ходы и строить фортификационные сооружения для ведения боевых действий против пацанов из Кислой ямы. Свободные от несения пограничной службы в море матросы, сошедшие во множестве со своих кораблей, под руководством мичманов чистили от снега дороги и территорию вокруг домов.

Мама Марина пропадала в своей аптеке, а Володя учился жить самостоятельно, научившись готовить себе яичницу и бутерброд с чавычей или красной икрой. С сёмгой тоже научился. А вот сыр и копчёная колбаса были роскошью. Достать их в Петропавловске было невозможно. Эти деликатесы привозили с «Большой земли». Марина обычно тоже тащила полную сумку, и этого хватало надолго. Ещё он умел заваривать чай и варить картошку… Чистить и потом жарить на сковородке пойманную им самим рыбу, в основном, камбалу, он не умел. Это делала мама, когда возвращалась из аптеки или вставала из за стола, заваленного учебниками.

Кстати, о рыбалке. Так же, как и в Кувшинке, самым простым и распространённым способом было ловить рыбу на морского червяка или кусочек той же рыбы на удочку с причала. Ловилась камбала, но иногда попадались небольшого размера палтусы. Настоящие рыбаки предпочитали другой способ… Они шли на катере до выхода из Авачинской бухты, а потом налево, обогнув мыс Маячий, продолжали идти по одноимённому заливу вдоль берега до устья одной из впадающих в залив речушек, кишащих лососем. Далее, удача была более благосклонна не к тем, у кого более дорогие или исскусно сделанные снасти, а к тому, кто лучше управляется с гарпуном или самодельным трезубцем. В общем, подобная рыбалка заканчивалась кровавым избиением, подобным тому, которое медведи Гризли устраивают лососю, идущему вверх по течению в реках Аляски. Рыбу потом солили или вялили, а икру… А икру – как когда. Иногда солили, но чаще выбрасывали, потому что и без того уже надоела.

8

Снег трёхметровой высоты делал проникновение на территорию воинской части делом несложным. А для десятилетнего пацана и того проще! Надо было просто переползти по снегу над забором и в снег при этом не провалиться. В ста метрах от забора на козлах стоял старый торпедный катер со снятым вооружением и неспособный к несению дальнейшей службы на воде. После списания его не стали резать на металлолом, а вытащили на берег и превратили в небольшой склад. Наверное, про хранящиеся в нём минные детонаторы все давно позабыли. Поэтому, когда Володя с приятелем, Сашкой Вортманом, пролезли во внутрь катера через оказавшийся незакрытым иллюминатор, их взору представились целых четыре ящика непонятных «штучек», похожих по виду на маленькие гранаты, на ручках которых была нарезана резьба. Для игры в войну с кислоямовцами гранаты были как нельзя кстати. Следующий бой должен был состояться на следующей неделе, а по донесениям лазутчиков, вооружены они были лучше нашего войска. У них, помимо самодельных луков со стрелами без наконечников и обыкновенных рогаток, стреляющих горохом, в арсенале были настоящие дымовые шашки! До этого, пока у кислоямовцев шашек не было, солёноозёрцы превосходили противника в средствах защиты. Потому что для отражения гороха и стрел использовали алюминиевые крышки от баков для кипячения белья, в то время, как враг защищался обычными деревянными крышками от бочек с солёными огурцами. Теперь же, с появлением дымового оружия, чаша весов в предстоящем сражении явно перетягивала в пользу неприятеля. Но с появлением гранат всё вернулось назад и Солёные вновь были непобедимы! У них и так было в запасе секретное оружие в виде копий из лыжных палок с затупленными концами и снятыми кольцами. А тут гранаты!..

Но, видимо, в их рядах был предатель и он донёс куда надо… В школу пришли суровые дядьки. Стали ходить по классам и рассказывать ужасы про детонаторы и показывать образцы, как две капли воды похожие на наши гранаты. Оказывается, если детонатор хорошо стукнуть, например, об стенку, то он может взорваться и оторвать что-нибудь. Например, голову или руку. Или то и другое вместе. В общем, запугивать стали. А потом стали требовать, чтобы тот, у кого «случайно» оказался такой детонатор, сдал его обратно в воинскую часть. Выглядели дядьки какими-то расстерянными и расстроенными. Их было жалко. Появилась мысль гранаты вернуть. Но это у Володи появилась такая мысль… От неопытности и наивного возраста. А Сашка Вортман был категорически против. Он был постарше и жизненного опыта у него на целый год было больше. А целый год, когда в тебе их всего десять, – это вам, знаете ли, не тили-тили. Это, как пятилетка! Сашка насупился и сказал:

– Тебе хорошо, у тебя отец в море и никто не знает, когда вернётся. А мой, как только пронюхает, что мы детонаторы стырили, так он нам обоим такое устроит! Месяц на задницу не сядешь!.. Сдавать детонаторы не будем! Но и в бой не возьмём. Не будем калечить Кислых. Мы их завтра возьмём в сопки и там взорвём в костре. Годится?

Восхищённый логикой товарища по оружию, Володя тут же с ним согласился. На следующий день, постоянно оглядываясь назад, чтобы не просмотреть «хвоста», они перебрались через сопку, отошли подальше к тому месту, где обычно разводили костёр. В десяти метрах от кострища был большой камень, за которым пацаны прятались от разлетающихся в разные стороны пуль, когда взрывали патроны. Патроны пацаны находили на стрельбище или на отливе, потом бросали в костёр и получалось «здоровско»! На очереди были минные детонаторы!

Можно было положить всех их в кучу, а их было двенадцать штук. Именно так и хотел сделать Володя, но более опытный в таких делах Сашка его остановил:

– Будем взрывать по одному. Кто знает, как они взрываются? Давай спички…

Пацаны разожгли костёр и бросили в него первый детонатор, после чего спрятались за камнем и начали ждать. Сашка включил в себе секундомер. На тридцать шестой секунде шарахнуло! Огромный камень шевельнулся, но с места не сдвинулся.

– Надо валить! – дрожа от волнения и внутреннего детского сраха сказал Сашка.

– Валим! – ответил его напарник по ликвидации стыренных боеприпасов. Тоже дрожа.

И пацаны покатились под горку, унося ноги подальше от догорающего костра. Через несколько минут на месте взрыва уже были сапёры. Старшим группы сапёров был отец одного из юных «подрывников» капитан Вортман, от которого Сашка к указанному времени уже многому успел научиться.

От детонаторов надо было избавляться. По этому вопросу у приятелей разногласий не было. Вопрос был – как? Сашка предлагал просто выкинуть в бухту, но у Володи были аргументы против подобного решения:

– Они не успокоятся, пока не найдут детонаторы. Будут искать, искать, а потом нас кто-нибудь заложит. Давай сделаем так…

В восемь вечера на проходной в воинскую часть менялись часовые. В этот момент у них происходил обмен должностями. Один говорил: «Пост сдал!», и сразу становился свободным человеком в пределах воинского устава. Другой отвечал: «Пост принял!», и «загружался» ответственностью по полной в соответствии с тем же уставом. Он становился часовым! Потом один из них уходил, а другой провожал его взглядом. Именно в зтот момент мимо проходной прошли два пацанёнка. Один из них на мгновение остановился и вновь продолжил путь, оживлённо болтая с приятелем, который был повыше ростом. Через минуту часовой обратил внимание на небольшую коробку из под обуви, стоящую снаружи у проходной. На коробке карандашом детскими печатными буквами с ошибками было написано: «д-и-т-а-н-а-т-о-р-ы». Часовой объявил тревогу и через пять минут у проходной столпились сапёры.

Володя закончил третий класс. Родители решили, что он уже взрослый. Поэтому они спланировали ближайшие три месяца следующим образом: мама Марина опять уезжает в Ленинград, чтобы сдать сессию и получить тему дипломной работы. Папа Коля на «Пурге» идёт во Владивосток, где его корабль становится на профилактический ремонт. Сын Володя остаётся в квартире на две недели один под присмотром тёти Гали Эпштейн – соседки по дому. А потом она отправляет его в пионерский лагерь на Воробьином озере недалеко от Петропавловска. Далее: папа Коля приезжает в Ленинград и вместе с мамой они летят на самолёте в Сочи в санаторий. Сын Володя остаётся в лагере ещё на одну смену. Тётя Галя Эпштейн навещает Володю в лагере и возит ему туда конфеты в родительский день. Потом родители возвращаются и семья снова вместе. Точнее, возвращается мама, а папа – нет. Он летит во Владивосток, а когда попадёт на Камчатку – никто не знает. И он сам тоже не знает. Знает Адмирал, но он Володе не звонил и не докладывал. План был точно и до мелочей продуман, и пятого августа, как и предполагалось, мама Марина вернулась в Петропавловск, а уже на следующий день вышла на работу в свою аптеку.

Впервые оказавшись вдвоём за последние десять лет, Николай с Мариной вдруг оба поняли, как им не хватало этого отпуска вместе. Только он и она. И больше никого… Даже их единственного ребёнка… Они пропадали на пляже, обедали в прекрасной столовой санатория, а ужинали в лучших ресторанах Сочи, где пили вино и танцевали… Ездили в Мацесту и на озеро Рида. На комфортном маленьком теплоходе «Ракета» они дважды доплывали до Пицунды, где море было особенно прозрачным и ласковым, а в дельфинарии веселились забавные морские животные. Ни разу за всё время отпуска они не поссорились, и в какой-то момент Марина сказала себе, что прошлых ошибок не было. Всё, что однажды с ней случилось, не было ошибкой. Этого просто не было, не было! а то, что ей иногда представляется явью – это и есть ошибка. Она остро ощутила, что хочет быть с Колей всегда. Что любит его и… что хочет ещё одного ребёнка. Девочку… что не… Неожиданно воздуха стало не хватать…

«Что это? Я начинаю задыхаться уже не в первый раз, как только начинаю переживать или нервничать. Надо будет выбрать время и показаться врачу…».

Ночью ей стало по-настоящему плохо. Вызвали главного врача санатория, и он констатировал наличие признаков бронхиальной астмы – заболевания относительно нового, изученного плохо и, поэтому, поддающемуся излечению с трудом… Коля не отходил от жены ни на шаг, впитывая каждое слово главного. Он отчётливо осознавал, что его любимая Маришечка отдаст себя полностью, если он сам вдруг заболеет. Она будет неделями сидеть у кровати сына, если тот загриппует. Она понесётся в Ленинград при одном упоминании имени брата, чтобы оградить того от неприятностей. При этом к себе она всегда относилась наплевательски, оставляя заботу о своём здоровье на потом. Главврач дал много полезных рекомендаций. Подсказал, в какую клинику обратиться, если развитие болезни пойдёт в неправильном направлении. Предупредил о гормонах, которые порекомендовал принимать только, если все остальные средства уже исчерпаны и перестали помогать. И посоветовал переменить климат с влажного на сухой, желательно, крымский. К его словам Марина отнеслась с видимым вниманием… Внезапно ужалила мысль о наказании, которым «наградил» её создатель за грехи. То, что ей перестало хватать воздуха, она сопоставила с бальзаковской «Шагреневой кожей», где героя душила собственная кожа. С гибельным сочувствием к самой себе она вдруг подумала: «Ничего мне не поможет. Я знаю что это. Это расплата… Бедный Колюша. Он не переживёт, если я умру…».

9

Из Евпатории Николай полетел во Владивосток прямым рейсом с двумя промежуточными посадками: в Новосибирске и в Хабаровске. Марине же нужно было опять ехать в Ленинград, чтобы проконсультироваться насчёт астмы и ещё раз поговорить с братом Юрой. Насчёт Володи она не беспокоилась. Что с ним может случиться в лагере? Да и Галка Эпштейниха подвести не должна. Последний раз, когда они разговаривали по телефону, Галя сказала, что с ним всё в порядке. Бегает, в футбол играет, в каких-то соревнованиях участвует, в хоре поёт. Вообщем, при деле, и можно не беспокоиться. «Да, за Володю можно не беспокоиться. В нём самостоятельности больше, чем в его дяде – этом белозубом балбесе. Чувствую, опять он в какое-то дерьмо задумал влезть. Хорошо бы выяснить, во что он вляпался? Людка говорит, что ничего не знает. А кто тогда знает? Столько вопросов, а ни одного ответа нет! Ладно, приеду в Ленинград, попробую разобраться…».

В голове у Марины созрел план. Она скажет Юре, что, раз у него не сложились отношения с Благушей, она познакомит его с другой женщиной – обеспеченной и с жилплощадью. Но у женщины есть условие. Она хочет знать и сама увидеть круг Юриного общения. В качестве такой женщины… В общем, она попробует договориться с Нелей – её старой подругой, которая недавно развелась с мужем.

Договориться с Нелей, хоть и не с первого раза, хоть и с трудом, но ей всё-таки удалось. Артистизма той было не занимать. В последний момент она даже развеселилась от перспективы сыграть роль небедной невесты молодого балбеса.

Юре затея сестры поначалу показалась слишком замысловатой:

– Марина, зачем ей мои друзья? Она же за меня замуж собирается, а не за них. Так пусть мной и любуется! А я затискаю её и затанцую так, что она про остальных и не вспомнит…

Встречу – знакомство жениха и невесты Марина решила провести в современном ресторане – кубике «Клён» на втором Муринском. Там было немноголюдно и достаточно уютно. Они с Нелей пришли пораньше и ещё раз обо всём переговорили. Потом появился Юра с небольшой компанией. Их было двое. Один из них носил прозвище Тургенев, тогда, как другому досталось что-то типа Дыня. По их виду было видно, что оба – бывшие спортсмены. Хотя и обрюзгшие от чрезмерного поедания шашлыков и употребления веселящих эликсиров. Вот только словарный запас у того, который Тургенев, не соответствовал прозвищу даже отдалённо. Видимо, именно поэтому, в издёвку, он его и получил. Он двух слов связать не мог, не намычав при этом невероятное количество междометий. Через несколько минут Марина и её подруга – обе были убеждены, что интеллигентные парни – Юрины друзья – не кто иные, как обычные мошенники, специализирующиеся на «кидалове». Один – тот, который гордо носил прозвище Дыня, засмотрелся на Нелю и, от соблазнительной красоты её набухнув органами, произнёс с придыханием, как бы, в шутку:

– Неличка, насколько я смог понять ситуацию, вы желаете составить счастье нашему другу!? – вопрос прозвучал, как утверждение, – в таком случае я хочу выразить своё восхищение Вами. Вы – классная тёлка! – Маленькие глазки Дыни сверкнули похотью:

– Если мой дружок вам не подойдёт, то я готов занять его место по Вашему первому требованию…

Бывший борец-вольник, получивший прозвище, как производное от своего имени Дима, рассмеялся собственной грубоватой шутке и предложил выпить за дам.

Неля, дожив почти до тридцати лет, однако, только сейчас узнала, что она – «тёлка». Она хотела возразить и наговорить хаму что-нибудь в ответ, но, вспомнив о своей роли невесты, сдержалась. На самом деле ей понравилось, что Дима-Дыня назвал её классной!

Через какое-то время компания распалась по причине полной несовместимости. Разговаривать было не о чем. Марина попробовала завести разговор о литературе. Начала с классики, но Тургенева не читали, как выяснилось, оба. Разве что про Муму слышали… Из современного читали газету «Советский Спорт»! Зато засыпали молодых женщин невероятным количеством анекдотов, озвучивать которые на самом деле не стоило. Юра разговор поддерживал неохотно. Подвох сестры был очевиден, но он отдавал ей должное за изобретательность. По большому счёту, его это не сильно беспокоило. Он глядел на сестру и про себя думал:

«Ну, не читали… Ну, не слышали… Можно подумать, что ты всю жизнь только и занималась тем, что Чехова с Толстым перечитывала туда и обратно. Не уверен, что ты сама «Войну и мир» до конца осилила. Других осуждать – это мы все умеем… Это нельзя, это тоже нельзя. А вот это можно! Неправильно всё это. У тебя своё «нельзя и можно». У «пацанов» своё. А у меня не твоё и не их. У меня своё собственное… Тебе не понравились мои друзья?.. Между прочим, у того, который Тургенев, отец в торге работает, а в нашем деле ему шибко разговаривать и не надо. Ему толпу изображать надо и бегать быстро… И что теперь?.. Я перестал быть твоим братом?.. Нет! А-а-а! – ты боишься, что я опять влипну? Опять нет! – У нас всё хорошо продумано и никто не попадётся. Ребята опытные, да и я не вчера родился. Даже не сомневайся. А деньги хорошие. На следующей неделе в Батуми поедем на бархатный сезон. Вот так, сестричка…».

Всё, что мысленно говорил сейчас её брат, Марина отчётливо читала в его глазах. Слишком хорошо она его знала. Эта развязная самоуверенность уже однажды привела его на нары, а сейчас тащит туда же во второй раз.

«Как его остановить? С такими друзьями он долго на свободе не пробудет. Влипнет! Люда от него устала и хочет, чтобы он переехал куда-нибудь. С разводом она, конечно, подождёт, но не вечно же?».

Марина представила подругу, стоящую перед ней. В глазах у неё решительность и, одновременно, просьба:

«Забери его. Забери по-хорошему. Не заставляй меня делать то, чего я делать не хочу. Я лучше к первому мужу вернусь!..».

Договорившись с Юрой о том, что вечером они созвонятся, и попрощавшись с компанией интеллектуалов, Марина с подругой поехали каждая к себе домой. На уговоры остаться Неля ответила неопределённым отказом, подарив предполагаемому жениху и его друзьям надежду на продолжение отношений в неопределённом когда-нибудь. Вечером Юра позвонил и они с Мариной долго разговаривали, пытаясь прийти к какому-то соглашению по поводу его будущего. Устав от обвинений и упрёков сестры, Юра к концу разговора принял тактику соглашаться с ней во всём. Увлёкся и, перед тем как они попрощались, пообещал бросить не понравившуюся ей компанию. А чтобы скорее отвязаться от назойливости сестры, пообещал подать документы на заочный в СЗПИ, который находился рядом с домом на Дворцовой. Марина сделала вид, что поверила, тепло попрощалась с братом и повесила трубку.

«Ничего он не бросит и никуда поступать не будет, – обречённо подумала она. – Пусть делает, что хочет. Прав Коля. Его уже не исправишь. А мне с моей астмой надо о себе подумать. Завтра поеду в первый медицинский к Углову. Людке скажу, чтобы не думала и замки на входной двери поменяла…».

На следующий день в клинике великого хирурга Марине предложили лечь на обследование. Она не согласилась, потому что не позже, чем через неделю ей надо было забирать из пионерского лагеря за семь тысяч километров от Ленинграда своего сына, который и так провёл в нём две смены. Она представляла насколько Володе там уже надоело и стремилась к своему подросшему детёнышу со всей материнской истосковавшейся душой. На прощание ей посоветовали ознакомиться с методикой лечения астмы по методу доктора Залманова, но предупредили, что применять её нужно с большой осторожностью. На завтра был запланирован «налёт» на Елисеевский гастроном и салон-парикмахерская. Утром послезавтра – самолёт!

10

Прямо из аэропорта города Петропавловска Марина на такси поехала в лагерь на Воробьином озере и за три дня до окончания смены забрала сына домой. Пребывание в лагере было для Володи полезным, потому что положило конец его мечте пойти по стопам отца и стать моряком. Казарма – она всегда казарма и везде! Пионерский лагерь с его линейками, флагами под барабан, утренними подъёмами под звуки пионерского горна, тихим часом и отбоями, призванными приучить ребёнка к режиму и дисциплине с раннего детства, Володю отвратили от казарменной жизни навсегда!

«Какое Нахимовское училище? Вы о чём? Я лучше ещё в одну спортивную секцию запишусь или пойду заниматься по классу бубна в той же музыкальной школе, где сейчас по клавишам стучу три раза в неделю по маминому веленью и моему нежеланью. Мне два месяца пионерской дисциплины во! – по куда надоели. В столовую кашу есть – строевым шагом! Оттуда на горшок – строевым шагом, но с барабаном. Спать – когда труба загудит. Вставать – опять, когда труба… Мне это зачем? Я же на пятёрки учусь, а не на тройки. Так зачем меня в Нахимовское?.. Даже не думайте. Не поеду!..».

Папа Николай, конечно, не обрадовался, но и не шибко расстроился, что сын неожиданно поменял жизненный курс с морского на сухопутный. Ему самому военная служба уже надоела почти за двадцать лет. С тех пор, как в шестнадцать он стал курсантом новосибирской военно-морской спецшколы. Мысли, которые приходили ему в голову по поводу службы, сводились к следующему:

«Цынга, язва, стенокардия – достаточное вознаграждение за безупречную службу. Правда, зарплата… Зарплата, конечно, хорошая. Тут возражать сложно. Выслуга, камчатские год за два. Звание, должность, прибавка за болтанку в море по три месяца… Итого, за тыщу получается. Только Маришечка её в сто рублей превращает как-то уж совсем быстро… Братец! Сколько же она на него только в этом году потратила? Пора начинать думать о будущем. Если уйду в отставку, то надо квартиру! Не на Дворцовую же возвращаться? Значит, с мебелью – пять тысяч как минимум! Машина! Машину надо. «Волга» сколько стоит? Ещё пять или уже шесть? А, может, семь? Гараж – ещё две. А дачу? Приличную дачу в хорошем месте на Финском заливе дешевле, чем за десять – даже не думай! Можно, конечно, по мурманской дороге и за три купить, но это разве дача? Всё – начинаю копить! Фиг у меня её брат ещё что-нибудь получит!».

С этим настроением Николай Михайлович пошёл в сберкассу, которая находилась по дороге на автобусную остановку в центр города, и открыл «срочный вклад», положив на него первую тысячу рублей.

«До контрадмирала дотяну и всё – баста!» – сообщил он жене в тот же вечер.

А до контрадмирала оставалось служить ещё семь лет. Но это, если хорошо служить.

Николай Михайлович напрасно беспокоился, что жена его Мариша будет продолжать «одаривать» своего брата из их семейного бюджета. Юру вместе с подельниками поймали во время одной из незамысловатых «постановок» мошенников в Ленинграде на Сенном рынке в конце сентября. Очень символично! Девять лет назад именно на этом же рынке он попался впервые и примерно за то же самое. По дороге в отделение Юра на ходу выпрыгнул из коляски милицейского мотоцикла и проходными дворами от погони ушёл. Пришёл на Дворцовую, но Марину не застал. Лариска в помощи отказала, предложив ему по-хорошему самому пойти в милицию и сдаться… Юра так же, как и в прошлый раз, попробовал убежать в Финляндию… Но через месяц его поймали и отдали под суд. Как и в первый раз, его защищал адвокат по имени Сурэн. Приговорили его, с учётом рецидива, к очередным семи годам заключения с отбыванием в колонии строгого режима в Коми АССР.

На тему подобных совпадений написано немало книг. В одной из них лентяй, прогульщик и пьяница по имени Петя устроился на работу в автомастерскую. Работал плохо, опаздывал, прогуливал. Нередко на работе пропускал стаканчик. Однажды после стаканчика Петя забыл завинтить пробку масляного картера. У автомобиля «накрылся» двигатель. На него наложили штраф, чтобы рассчитаться с клиентом. Но вместо того, чтобы добросовестно отработать штраф, Петя решил украсть деньги в кассе мастерской и попался. Его осудили.

Поскольку в сказках всё возможно, то и в этом рассказе к Пете, отсиживающему свой срок, пришёл добрый ангел и предложил тому вернуться в прошлое, чтобы исправить Главную ошибку своей жизни и потом прожить её иначе. Петя напряг свой недюженный ум и согласился вернуться в утро того дня, когда случилась беда с пробкой от масляного картера. Ум и нажитый с его помощью жизненный опыт подсказали Пете, что самая главная ошибка его жизни – это та незавёрнутая пробка. Он её немедленно завинтил. И только потом выпил, поменяв последовательность событий того злополучного дня. Но выпил много, потому что обрадовался чудесному освобождению. Захотелось ещё, а денег в кармане не оказалось. И тогда он взломал дверь в кассу автомастерской… Ангел усмехнулся и улетел.

У Юры тоже был свой ангел. Его ангелом была сестра Марина. Она пыталась предотвратить его первую «ходку». Помогала выжить в лагере. Встретила после отсидки и устроила на работу. Чтобы брату не пришлось ехать за сто первый километр, она нашла ему женщину, готовую его приютить. Надо было просто жить и работать. Или учиться. Тогда Марина помогла бы получить стипендию и сама дала бы денег. Его ангел хотел, чтобы Юра начал новую жизнь. Но тот решил, так же, как и Петя, просто поменять… Только не последовательность событий, а партнёров и… взломал дверь в кассу!

Когда Юра во второй раз пробирался к финской границе, он сбился с пути и попал не в Сортовалу, как планировал, а в Кондопогу. Обойдя лесом город с западной стороны, он вышел к небольшому озеру. На берегу стоял маленький деревянный домик, похожий на такие же финские домики, разбросанные по всей Карелии. На середине озера покачивалась лодочка. Двое в лодке, наверное, ловили рыбу. Голодный, он подкрался к домику и уже готов был влезть в окошко, когда в спину ему упёрлось что-то твёрдое и женский голос негромко сказал:

– Ты куда собрался?.. Повернись-ка, только медленно…

Юра повернулся и увидел крупную девушку на вид лет двадцати – двадцати двух с немного грубоватыми чертами лица. В руках она держала охотничье ружьё. По выражению лица девушки было понятно, что эта выстрелит не задумываясь. Он решил не делать резких движений, но вместо этого улыбнулся своей обезоруживающей улыбкой и, в самом деле, быстро её «разоружил».

– Ты откуда и что здесь делаешь, белозубый? – спросила она, не сводя с Юры заинтересованного взгляда серых в крапинку чуть-чуть роскосых глаз. Он немного посомневался и решил: от того что он ей расскажет правду, хуже никому не станет.

Маршрут, который он выбрал для своего побега из страны, проходил по местам, заселённым ингерманландцами. На протяжении уже не первого десятилетия они страдали от всевозможных и порою, жестоких проявлений коммунистического режима. Их ссылали. Они возвращались, после чего их опять ссылали. В конце пятидесятых им разрешили вернуться на родную землю теперь уже на законных основаниях, но чувство благодарности за это ни у кого из них не вспыхнуло. Иначе говоря – не любили они советскую власть! Девушка, сейчас стоящая перед ним со старой берданкой наперевес, тоже была из семьи бывших ссыльных ингерманландцев, и в силу этого, сразу же начала сочувствовать Юре в полной мере. Она предложила ему спрятаться у них с дедом в их маленьком домике. Переждать, а там видно будет.

Юру это устроило, потому что, во-первых, Нина ему понравилась, а во-вторых, носила то же имя, что и его мама. Дед Нины против решения внучки не возражал, и перед Юрой открылась перспектива… Но перспективе не суждено было сбыться. Кто-то его всё-таки отследил и «настучал». Увернуться от погони он в этот раз не смог.

11

Поздней осенью шарахнуло так, что люди на земле подумали, что повсюду началось землетрясение. На самом деле – это разорвалась огромная водородная бомба, которую сделали мы! Теперь бойтесь нас, люди планеты! Приблизительно в это же время Марина обнаружила, что беременна, и от волнения начала задыхаться. С помощью эфедрина с приступами астмы она пока справлялась, но с каждым разом всё труднее и труднее. У Углова ей тоже посоветовали сменить климат на крымский, но разговаривать на эту тему с Колей стало невозможно. Он и слышать не хотел о смене места службы. Да и кто его отпустит с «Пурги»? А чем он будет командовать в Севастополе? Торпедным катером? Нет! – Это не вариант.

Весной с дипломом у Марины ничего не получилось, потому что мешал увеличивающийся на глазах живот, плохое настроение и астма, разыгравшаяся к лету не на шутку. Муж, видя её страдания, сам посоветовал лететь в Ленинград и рожать там под присмотром хороших и опытных врачей.

«Тебе надо заняться собой и своим здоровьем, – убеждал он жену. – Хватит в семье одного язвенника. Ты должна! быть здоровой, а то – как ты будешь рожать через три месяца? А я всё равно через месяц в док встану на профилактику. Пробуду во Владивостоке пару недель и к вам приеду. Ты сними дачу где-нибудь в Ольгино или в Лахте, чтобы быть недалеко от города. Вам с Володей там будет хорошо, а мне спокойно…».

Ленинград встретил белыми ночами и родной Невой. По вечерам сидя на балконе, Марина уже в который раз в своей жизни восхищалась прекрасными видами города: «Какой же ты всё-таки красивый, мой Ленинград! Напрасно называют тебя северной Венецией. Никакая ты не Венеция. Тебя не надо ни с кем сравнивать. Ты такой один, и никогда люди другого не построят. Разве что попытаются скопировать… Девчонки вон в белых выпускных платьях по набережной гуляют, цветы… Как давно это у меня было… Володе уже одиннадцать! Мне осенью тридцать один стукнет! Нет! – Это невозможно, это ужасно! Ещё девять лет и мне будет сорок – дряхлая старуха!».

Знала бы она, какую долгую жизнь приготовила ей судьба. В сорок она выглядела потрясающе, несмотря на болезнь. И в пятьдесят была по-прежнему красива. А сейчас ей взгрустнулось и от грусти захотелось немножечко поплакать. Но тут на балкон вышла Лариска и в обычной своей ехидно – грубоватой манере прервала плаксивое настроение сестры:

– Ты что нюни распустила? По любовничку соскучилась? Хочешь, я ему позвоню? Или Коля мало денег тебе дал, чтобы ты на братца не потратилась? Хватит хандрить! Давай лучше чаю попьём с вареньем. У меня брусничное прошлогоднее есть. Сейчас чайник поставлю…

На самом деле она давно хотела поговорить с младшей сестрой о деле, которое её очень беспокоило. О квартире.

– Дом скоро пойдёт на капитальный ремонт. На кухне потолок уже начал обваливаться. Сколько ещё деревянные перекрытия продержатся? – Я не знаю. Может, завтра вообще всё провалится. Комнату соседки Капы на «аварийное» состояние уже поставили. Скоро и нашу тоже поставят. Расселят тогда и дадут по комнате где-нибудь в новостройках, откуда потом не выберешься никогда. Тебе такая перспектива нравится? – Лариска неспеша размешала сахар в чашке с чаем, отрезала кусок мягкой булки от «Городского» батона и намазала его вареньем. – Вы бы с Колей подумали насчёт своей отдельной квартиры. Я слышала, что скоро, в конце года, на Чёрной речке и где-то на Московском проспекте начнут строить кооперативные дома. Это намного лучше, чем в Дачном или в Купчино. Хочешь, я узнаю поподробнее? И сестричке Тамаре тоже не мешает подумать о квартире. Её муж Сеня постарше Коли. Его на пенсию отправят уже года через три-четыре. Она что – захочет со своим выводком со мной за занавеской существовать вместе? Ты знаешь, Мариночка, чем это может кончиться. Я ей космы крашеные повыдёргиваю. И вообще… Будет лучше, если она переедете по хорошему. А ещё лучше, если вы обе переедете… Я бы на Чёрную речку сама бы перебралась. Только на кооперативную квартиру у меня денег не наберётся…

При упоминании о Тамаре с вырванными в перспективе космами Лариска начала «заводиться». Это означало, что надо со всем соглашаться, иначе она будет скандалить. Но вариант с кооперативной квартирой Марине самой очень понравился, поэтому концовку разговора сёстры провели мирно, доев остатки варенья из небольшой хрустальной вазочки. Володя сообразил, что разговор тётки с матерью шёл о деле серьёзном, о переезде в другой район. Он решил провести разведку и выяснить, что это за район такой – Чёрная речка.

«Звучит неплохо, а что там на самом деле? – у Володи разыгралось воображение. – Надо поехать и посмотреть своими глазами. Может, там в футбол играть негде? Я тогда не поеду! Может, в этой Чёрной речке нельзя на плоту кататься или рыба не ловится? Мало ли там ещё чего не хватает для нормальной жизни. Вот прямо завтра и поеду, пока мама в клинику пойдёт с астмой разбираться…».

Поездка к Чёрной речке принесла очень хорошие результаты. Вдоль неё до проспекта Смирнова – кто такой этот Смирнов? – всё было застроено. На правом берегу была поляна, на которой можно было погонять мяч пять на пять, даже шесть на шесть можно было поиграть. Ещё дальше рыли котлован под большой дом, а за ним стояло несколько пятиэтажек. Потом железная дорога, по которой ходили электрички в Белоостров. Сразу за железной дорогой стоял памятник. Сгорая от любопытства, Володя подошёл к памятнику и выяснил, что именно здесь Пушкина ранил плохой француз Дантес, которому ещё более плохой царь поручил его, то есть Пушкина, подстрелить. Потому что тот был против царя, но за свободу! Что-то подобное в школе рассказывали на уроке литературы.

«Получается, что Дантес был наёмным убийцей. Типа того, который убил Кирова по заданию троцкистов. Папа говорил, что троцкисты – это очень плохие люди. Запутанная, в общем, история. Интересно, от какого слова произошло слово троцкисты или троцкист? Футболист – понятно. От слова футбол. Трубочист – тоже понятно. А вот троцкист? Что такое троцк?.. Надо будет у мамы спросить, хотя она вряд ли знает. Вот если про лекарства… Мама может час про пирамидон рассказывать, а про кокоборксилазу – два! Кто знает, что такое кокоборксилаза?.. А я знаю… Кстати, у этого памятника тоже можно в футбол… Садик неплохой!..».

Сразу за садиком с памятником, строго на север, возвышался забор, который отгораживал остальной Ленинград от Комендантского аэродрома. «Вот это да! – подумал с восторгом Володя, – наверное, там самолёты старые стоят, если аэродром… Надо будет в следующий раз туда слазать, посмотреть! Маме надо сказать, что место хорошее. Пусть здесь квартиру и покупают!».

О результатах разведки Володя рассказал вечером маме. Она сначала расстроилась от того, что он без её разрешения через весь город… и лишила его мороженого на сегодня и завтра. Но потом пообещала учесть его мнение при принятии окончательного решения, которое в большой степени зависело именно от неё.

Через несколько дней они сняли маленький домик в Ольгино. До Финского залива было не более десяти минут пешком, и эти десять минут туда и столько же обратно стали их с мамой Мариной ежедневным моционом. Ей надо было много ходить, потому что скоро надо было рожать. В конце июня высыпало столько черноголовых подберёзовиков, что Володя не успевал их все собрать, а мама – мариновать. Им настолько понравилось это занятие, что скоро закончились все банки у них и у соседей. Устав от сбора грибов, Володя переключился на рыбалку. С больших камней, «заброшенных» в залив двигающимися льдами в доисторический период, он вылавливал из воды небольших окушков, из которых они потом варили уху. Какое же это всё-таки прекрасное время – лето! Потом приехал его отец Николай и купил два велосипеда. Один для себя, другой для Володи. Настоящий почти взрослый велосипед! Теперь они ездили не только на залив, но и на речку, которая протекала где-то в трёх километрах восточнее Ольгино. Там водились такие же, как в заливе, окуни, только поменьше размером, плотва, ерши и щуки, но щуку им поймать ни разу не удалось, как ни старались. В начале последней декады августа они попрощались с Ольгино и вернулись в Ленинград. Отпуск у Николая закончился и он улетел во Владивосток забирать из дока свой корабль. А через две недели в квартире на Дворцовой раздался то ли восторженный, то ли возмущённый писк нового Сафронова, окончательно разрушившего демографический баланс в семье. Его назвали Игорем неизвестно в честь кого. Может быть, князя Игоря?

«Хорошо, что не Лёвой, как в прошлый раз. Пусть будет Игорь, – подумал отец новорождённого. – Не буду же я спорить с Мариной из-за того, как ей хочется назвать это маленькое орущее существо. Ей нельзя расстраиваться. Может приступ астмы случиться…».

Николай плохо выговаривал букву «р» и поэтому радовался, что в имени старшего сына эта буква отсутствовала. С именем жены, Марина, он как-то справлялся, часто заменяя его на Зайка или Заечка… А тут Игорь! У него это получалось немножечко смешно – Игохь! Или что-то похожее на это.

Из роддома Марину забирали впятером. Приехала Колина сестра Анна. Пришла Лариска со своим очередным кавалером, тоже моряком, но гражданским, плавающим на сухогрузе. Отпросилась с работы теперь уже бывшая жена брата Юры – Благуша. Во главе встречающей группы стоял с цветами сбежавший с последнего урока Володя.

В суматохе, связанной с появлением в квартире ещё одного претендента на квадратные метры жилплощади, её взрослые жители как-то не заметили, что первое сентября давно наступило, и что Володе надо было идти в школу. Когда они вспомнили, то выяснилось, что он уже сам о себе позаботился и устроился в школу на улице Желябова в пятый – А класс, предъявив завучу мамин паспорт с пропиской на Дворцовой со вписанным в этот паспорт именем старшего сына. О справке об окончании четвёртого класса они как-то с мамой в суете сборов не подумали, но хватило табеля с оценками, в нижнем правом углу которого стояла круглая канцелярская печать.

Когда Марине, замученной родами и астмой, где-то в середине сентября пришла в голову мысль поинтересоваться у сына, как дела в школе, она с удивлением узнала, что теперь у него самый любимый урок – русский язык и литература, потому что Анатолий Соломонович! Арифметика отошла на второй план. А Анатолий Соломонович так увлёк Володю литературой, что он только о ней и говорил по очереди с мамой или тётей Лялей. Секции гимнастики рядом не было, поэтому Володя со своим маленьким ростом записался в баскетбол. В сборной Советского Союза тогда блистал разыгрывающий Арменак Алчачян, рост которого едва превышал сто семьдесят сантиметров, поэтому маленьких тоже брали.

12

Как-то уж очень быстро пробежал этот год в Ленинграде. Игорь рос здоровеньким и весёлым. Марина сумела сосредоточиться, несмотря на маленького ребёнка, и получить, наконец, диплом об окончании института. К концу пятого класса Володя начал с любопытством, несвойственным ему до этого, посматривать на девочек. И всё бы хорошо, но астма отбирала у Марины воздух для дыхания теперь уже постоянно, изредка делая перерывы. Она по-прежнему считала это наказанием за грехи и с ужасом думала о том моменте, когда на следующем вздохе ей окончательно не хватит воздуха и она просто задохнётся. Специалисты же из клиники Углова упорно советовали сменить климат с ленинградско-камчатского на более сухой крымский. Но Крым не рассматривался вообще. Крым означал конец Колиной карьеры, а его карьерой Марина очень дорожила, потому что она означала материальный достаток и благополучие семьи. Петропавловск душил влажностью, от которой частота и сила приступов увеличивалась. Поэтому жить на Камчатке Марина не могла. Это стало фактом, который можно было обсуждать, только отменить нельзя. Оставался ещё один вариант – Академия! Действительно, звание и должность позволяли Николаю претендовать на место в военно-морской академии имени Крылова… Но командование его не отпускало. Кто ж отпустит командира корабля-легенды, ежегодно отмечаемого командованием, как лучший корабль тихоокеанского флота? И уже не первый год подряд. А других вариантов, к сожалению, не было вообще. Только в Ленинграде Марина могла чувствовать себя спокойно. Потому что рядом была клиника, а в аптеке нужные ей лекарства. Обсудив все варианты ещё раз, супруги решили попробовать следующий год провести всё-таки в Петропавловске и посмотреть в последний раз, как поведёт себя Маринина астма. Колин корабль, как обычно, на лето встал в док во Владивостоке. Недалеко от Владивостока на берегу Амурского залива находился прекрасный курорт Океанское. Они решили провести лето именно там, чтобы Коля мог быть поближе к кораблю, а Марина имела доступ к аптекам достаточно крупного города. Оставаться на лето одной в Ленинграде ей не хотелось. В середине июня они собрались в Океанском, где Николай снял небольшой домик.

Амурский залив восхитил! Познакомившись в первый же день с сыном хозяйки, у которой они сняли домик, Володя напросился с ним на рыбалку. Они встали в пять часов утра. В половине шестого, всё ещё в темноте, на небольшой лодке пацаны вышли на вёслах в открытый залив и бросили якорь метрах в трёхстах от берега. И в этот момент из воды совсем близко от лодки вынырнуло солнце! Оно было ярко красного цвета и окрасило в тот же цвет всё водное пространство вокруг рыбаков. Стало светло. Солнце продолжало подниматься из воды, заняло собой полнеба и превратилось в пылающую огнём маску бога солнца Ра. Было не страшно, но очень волнительно от этого роскошного великолепия. Что они там после этого наловили было уже не важно. Впечатления от солнца могли затмить любой улов. Для хозяйского сына, которого, кстати, тоже звали Володя и который был на год – полтора постарше, утренние явления светила в подобном обличье были обыденными. Он просто не обращал на них внимание. А вот на его ленинградского тёзку оно произвело пожизненно неизгладимое впечатление.

Володя – тот, который постарше, показал младшему ещё несколько чудес. Одним из чудес было небольшое отверстие в фанерной стенке женской раздевалки на пляже. Прильнув к нему, младший Володя разволновался и почувствовал, что от него уходит детство, а второе чудо ждало его в лесу, куда они пошли за грибами в середине июля.

Так же, как и на рыбалку, за грибами они поднялись затемно. Быстро позавтракали приготовленными с вечера бутербродами и, взяв по ведру в каждую руку, пошли в лес. Перевалили через сопку и младший Володя сразу увидел, что лес в приморском крае отличается от привычного лиственного или хвойного под Ленинградом. Огромные кедры оттопыривались в небо метров, наверное, на сто. В обхвате у основания они могли поспорить с американской секвойей, родившейся задолго до рождения Христа. От самой земли до первых ветвей огромных, но очень красивых деревьев тянулись извиваясь лианы, по которым при определённой подготовке можно было бы подняться на одну из ветвей. Хозяйский сын остановился около одного из кедров, задрал голову и долго смотрел вверх. Потом сказал: «Нет – не годится!» – и они пошли дальше, пробираясь между кустами лимонника и деревьями явно тропического происхождения. Выйдя на полянку, оба остановились, а младший не просто остановился – он замер! Прямо посередине поляны стояли, наполненные дождевой водой, огромные, по пятьдесят сантиметров в высоту, бокалы на ножках. Каждый бокал по форме напоминал воронку. Старший сказал: «лисички», но младший не поверил. Он подошёл поближе и долго рассматривал необыкновенные растения. Старший смотреть не стал, он достал нож и начал срезать то, что назвал лисичками. Младший последовал его примеру, поверив, что так и надо делать, но всё-таки не поверив, что это лисички. Вёдра начали быстро заполняться, а воздух вокруг них наполнился ароматом свежесрезанных грибов. Закончив с бокалами, они пошли дальше, но отошли недалеко. Старший, оторвавшийся немного вперёд, крикнул: «Иди сюда, тут обабков море!».

Стало интересно: «Если в вёдрах лежат лисички, то что тогда обабки?» – подумал ленинградский мальчишка, привыкший к тому, что лисички – это лисички, а черноголовик – это подберёзовик, но с чёрной, а не белой шапочкой.

Догнав хозяйского сына, Володя застал последнего за укладкой в ведро обабка, который представлял из себя нечто, по виду напоминающее матрёшку, раскрашенную в два цвета. Верхняя часть была тёмно-коричневой, а нижняя белой. На самом деле это был дальневосточный белый гриб… Надо же – обабок! Придумали название! Наполнив вёдра, пацаны решили возвращаться, но другим, более коротким путём. Не доходя до дома, наверное, ещё с километра три, Старший опять остановился у подножья огромного кедра. Поднял голову вверх и сказал: «Есть!». Потом зацепился за свисающую лиану и по-обезьяньи взобрался на нижнюю ветку. Ухватившись за другую лиану, он тут же поднялся на «второй этаж», потом на третий и исчез в листве дерева. Вскоре на землю полетели большого размера кедровые шишки. Младший Володя маневрировал и уклонялся от прямого попадания, пока бомбардировка не закончилась. Закончив с шишками, добытчик начал спускаться вниз, в то время, как его помощник собрал разбросанное в кучу, не зная, что с ними дальше делать. Спустившись, старший распорядился собрать сухих веток, развёл костёр и набросал в него шишек. Через час костёр прогорел, и началась самая неприятная работа, которой они занимались, наверное, часа два. Они вынимали поджаренные орешки из почти полностью выгоревших ячеек больших кедровых шишек. Набралось почти целое ведро. Чтобы высвободить ведро, пришлось пожертвовать обабками. Часть обабков они перевязали верёвочкой, что была в запасе, и каждый из пацанов повесил их себе на шею, как вешают гирлянду на ёлку. Вернулись домой около трёх часов дня, и хозяйка сразу же принялась за готовку. Интересней всего было смотреть, как она готовила «лисички». Она полностью срезала ножку от «бокала», надрезала образовавшуюся фигуру сверху вниз и развернула. Получился блин! Этот блин хозяйка положила на большую, смазанную салом, сковородку, предварительно посолив. Через пять минут перевернула и полила сметаной. Ещё через пять минут тушёная лисичка в сметане была готова! Французская кухня заплакала и пошла отдыхать!

Тем временем чудесное лето в Океанском подошло к концу «Пурга» по-прежнему стояла в доке и что-то в ней никак не удавалось отрегулировать, а начало учебного года в школе отложить было нельзя. Марине очень хотелось продлить лето и ей пришла в голову идея отправить Володю в Петропавловск одного как раз к первому сентября. Пароходом! А там его встретит кто-нибудь из соседей по дому или Галка Эпштейн, любимая подруга. Мамина идея Володе тоже понравилась. Он стремился к самостоятельности и никогда не отказывался от подобных маминых «проверок на взрослость». Пароход был очень большим, белым и назывался «Советский Союз». До того, как ему присвоили это могучее и великое имя, он носил другое и назывался по-немецки «Ганза». С этим именем он пролежал четыре года на песчаном дне в одном из портов Балтийского моря, где напоролся на мину и затонул ещё в 45-м. Наши «Ганзу» подняли, заставили тех же немцев её отремонтировать и отправили пароход на Дальний Восток бороздить Охотское море между портами Владивосток, Петропавловск, Магадан и Находка. Даже по сравнению с сегодняшними лайнерами на три-четыре тысячи пассажиров он выглядел бы вполне достойно, но тогда в 63-м это было что-то! Это был двухсотметровый монстр! по внешнему виду очень похожий на «Титаник». Бассейн, сауна, рестораны с пальмами в кадках и кинозал на двести мест для зрителей – всё это олицетворяло собой великолепие, достаток и комфорт. Кстати, проектировалась «Ганза» почти в одно время с «Титаником», чем и можно объяснить их сходство.

Идея продлить лето на курорте Океанское посетила не только Марину, но и некоторых других жён офицеров с «Пурги». Они тоже решили отправить своих недорослей домой в Петропавловск в одиночку, чтобы самим ещё немного отдохнуть перед возвращением в дождь, холод, слякоть и прочую метеорологическую камчатскую гадость. В результате у двенадцатилетнего Володи образовалась компания из четырнадцатилетнего стиляги Витьки Кривоносова и пятнадцатилетней половозрелой дочери третьего помощника Ленки Сергеевой. Вот такой компанией они и отправились в плавание по бурному Охотскому морю в каюте второго класса.

Не теряя зря времени, как только «Советский Союз» отдал концы от владивостокского причала, не по годам взрослый стиляга и красавец Витька начал «клеить» Ленку. Володя смотрел на это со страхом и восхищением. Его первый «преподаватель» обольщения представительниц прекрасного пола действовал умело, настойчиво и не по четырнадцатилетнему уверенно. К вечеру первого дня плавания они уже целовались по-взрослому. А совсем ещё несмышлёный в подобных делах Володя, подглядывая из-за занавески и притворяясь спящим, сжал зубы и думал про себя: «Ну и что, я тоже скоро вырасту и ещё лучше и красивее девчонку себе отвоюю, а жена у меня вообще будет красавица, как мама или как Бриджит Бордо… – Фильм с Бордо «Бабетта идёт на войну» он как раз неделю тому назад посмотрел в летнем кинотеатре одного из санаториев в Океанском. – Конечно, у него брюки дудочкой и такой большой кок на макушке. С таким коком не удивительно, что он Ленке понравился и она ему позволяет себя расцеловывать. А не было бы дудочек с коком – фиг бы у него чего вышло с поцелуйчиками, а ещё и под юбку вон к ней залез… Ну я вообще балдею…». Сердечко пацана забилось в какой-то до этого неизведанной тревоге, что-то в нём необыкновенно напряглось и он тяжело вздохнул. Ленка, уловив звук выдыхаемого воздуха, резко отодвинулась от настойчивого соблазнителя. Тот встал с узкой кровати, подошёл к полке, на которой притворялся спящим Володя и снисходительно так сказал: «Не отвлекайся – твоё время ещё не пришло. Отвернись к стенке и спи…, пожалуйста». Тон, которым Витька это сказал, был успокаивающе – уверенным и Володя ему сразу поверил. Напряжение спало. Вскоре он мирно засопел, больше не отвлекаясь на звуки возни внизу.

Утром после завтрака они втроём носились по кораблю, купались в бассейне и опять носились от носа до кормы. И так, пока не захотелось есть. После обеда в ресторане с пальмами, салфетками и пивом, которое Володя попробовал впервые в жизни, Витька попросил своего юного друга часик-два побегать одному, пока он с Ленкой немного отдохнёт в каюте. За это он обещал научить того настоящему рок-н-роллу. Круто!.. В каюту Володю впустили не через два, а аж через четыре часа, но рок-н-ролл того стоил! Вообще, это плавание в компании с Витькой во многом способствовало формированию мировоззрения, да впрочем, и всего жизненного пути подростка. Глядя на Витьку, ему захотелось стать стилягой. Он им и стал. Точнее, был какое-то время. Ему захотелось провести жизнь в окружении красивых женщин похожих на Ленку, чувствовать себя уверенным в их присутствии и нравиться лучшим из них. Да, так и произошло! Он всегда нравился красивым женщинам и одержал множество побед над ними до того, как встретил свою единственную! Рок-н-ролл, а впоследствии всё, что из него вышло: Битлз, Роллинги, Манкис – всё в какой-то степени пришло к нему от Витьки Кривоносова на пути из Владивостока в Петропавловск-Камчатский. Сегодняшние умники сказали бы, что Витька, сам не сознавая того, задал ему жизненный вектор. И это правда.

Первого сентября у шестиклассника Володи Сафронова начался учебный год в школе, а второго – в спортивной секции, где перед ним стояла нелёгкая задача наверстать пропущенный год и вернуть себе место среди лучших юных гимнастов Петропавловска. В конце концов, ему это удалось, и в марте следующего года был Ангарск! В Ангарске проходило первенство Дальнего Востока и Сибири по спортивной гимнастике. Володя приехал туда, как член сборной Камчатки. Можно было не ехать, потому что ни личного, ни командного первенства выиграть не удалось, а наш герой вообще упал с брусьев, не попав в командный зачёт! Как выяснилось позже, виновато оказалось пиво! Его вкус ещё со времён плавания на «Советском Союзе» стал доминирующим среди вкусовой гаммы всех прочих напитков. Таких, как лимонад, квас, морс, компот и кисель. Кто ж знал, что в пиве есть алкоголь и перед соревнованиями пиво лучше не употреблять. Поэтому и упал с брусьев, как Азарян на первенстве Европы. Хотя на этом спортивная карьера Володи не остановилась. Случались ещё скромные победы. Но стало ясно, что после такого фиаско большим спортсменом он не будет. И это, на самом деле, оказалось неплохо, потому что дало ему возможность в будущем проявить себя в других делах.

А потом камчатская жизнь всё-таки закончилась. Окончательно и безповоротно! Слишком тяжёлым был этот последний год для Марины. Приступы астмы усиливались день за днём, они становились продолжительнее. Все перепробованные лекарства помогали через раз, а то и вовсе не помогали. В первых числах июня, дав Володе закончить школу, Марина с сыновьями улетели в Ленинград навсегда. Прощайте гейзеры и вулканы! Встречайте нас северные ленинградские болота!

Как и два года назад, на лето Марина сняла домик в Ольгино, что совсем близко от Ленинграда. Лето выдалось жаркое. Дождей в первой половине лета почти не было. На маленькой узкой улочке, по которой не смогли бы разъехаться даже две машины, стояло всего шесть дачных домиков. В одном из них проводили лето Марина с детьми, а ещё в одном жила с родителями девочка по имени Наташа. Столкнувшись с ней впервые у колодца, куда они оба и одновременно направились за водой, Володя растерялся. Урок Витьки Кривоносова: «Как познакомиться с красивой девчонкой» он мгновенно забыл и, в результате, забыл также, как его самого зовут. Так они и стояли молча, глядя друг на друга. Точнее, это Володя глядел на Наташку. Она же не глядела. Она разглядывала его, восхищаясь его фигурой гимнаста, накаченными мускулами и лохматой причёской под Битлз. Первой «очнулась» Наташа со словами:

– А ты, наверное, акробатикой или гимнастикой занимаешься. Вон какие бицепсы накачал!.. Меня зовут Наташа. Я, между прочим, мастер спорта по художественной гимнастике. Вот так! Эй, очнись… Ты чего замер? Так ты кто – спортсмен или от природы такой красавчик?..

Володя, наконец, пришёл в себя и попытался изобразить полное безразличие, как учил его Витька. Но попытка не удалась. Ему никак не удавалось отвести от девушки восхищённых глаз, в которых отражались признаки любви с первого взгляда, юношеского неискушённого любопытства и полового неопытного влечения. Она была немного постарше, с прекрасной фигуркой, симпатичной мордочкой и отлично понимала, что сейчас происходит с этим лохматым парнишкой. Он ей тоже сразу понравился, но это не могло изменить сути вещей. Володя был ещё очень – очень маленьким. Пух только едва начал пробиваться над верхней губой, и строить с ним какие-то отношения просто не имело смысла. Потеря времени.

«А так, конечно, мальчишка хорошенький» – решила про себя Наташка.

Всё лето они провели вместе, купаясь в Финском заливе и хвастаясь друг перед другом, у кого лучше получается переворот вперёд или назад, сальто и стойка на передних конечностях. До остального они и в самом деле тогда ещё не дозрели. Состояние влюблённости в Наташку у Володи чуть позже переросло в такое же состояние, но в Катю Королёву из школы на Желябова, куда он пошёл учиться в седьмой класс. Катя нравилась всем мальчишкам без исключения. Потом в Лену Кудряшову. Постепенно он начал привыкать к состоянию влюблённости, как к вполне естественному и постоянному. Он влюблялся по очереди во всех окружающих его красивых девочек. Достаточно часто они отвечали ему взаимностью.

13

Прошло шесть лет! Они запомнились заменой весёлого толстяка и «кукурузного» вождя на величайшего из живущих борцов за мир. Он так боролся за мир, что даже не заметил, как в Чехословакию вошли советские войска по его личному распоряжению. Позже он точно так же не заметит Афганистана… Запомнились тяжёлой болезнью Марины. Теперь она не менее двух раз в году должна была ложиться в клинику, чтобы «перезапустить» механизм дыхания, который постоянно отказывал из за астмы. Ещё они запомнились поступлением в институт сына Володи. Таня – Тамарина дочь, кстати, тоже поступила в том же году.

Увольнение со службы – грустная и вынужденная мера, предпринятая Николаем для сохранения его семьи, уже несколько лет отдавалась ему и Марине «грустью о былом». Грустили не только о безвозвратно потерянном материальном достатке. Мечта каждого военного человека сводится к одному. Если ты офицер сухопутных войск, то твоя мечта – погоны генерала! Врут те, кто начинает рассказывать про беззаветное служение Родине за просто так. Это же касается и водоплавающей воинской братии. Любой лейтенантишка мечтает дослужиться до адмирала. У Коли служба складывалась так, что до адмирала было уже «рукой подать», когда на их с его Маришечкой головы свалилась эта чёртова астма. Пришлось подавать в отставку из-за болезней, которых у него тоже хватало. Одна язва желудка чего стоила!

С полгода он провалялся на диване и ни о чём не думал, тоскуя по кораблю и флотской службе. Но сделанного не воротишь! Немного освоившись в реальности, Коля запихнул оставшееся сожаление о недавнем прошлом в незанятые ячейки головного мозга и отодвинул в глубину сознания. Вслед за этим он, предъявив в отделе кадров какой-то речной конторы диплом капитана дальнего плавания, полученный за переход по северо-морскому пути, устроился на работу диспетчером в ночную смену. Это позволяло ему проводить весь день рядом с любимой женой, болезнь которой сделала её ещё более любимой. Николай научился приёмам специального лечебного массажа. Прочитал множество книг о его применении при астме, и это не раз спасало Марину от остановки сердца из-за отсутствия воздуха в лёгких. Не умея жить на «гражданке», потому что никогда не пробовал после шестнадцати, он по началу расстерялся. Засуетился и как казалось со стороны, даже стал меньше ростом. Походка тоже изменилась. В гастроном, на работу или в аптеку теперь шагал не капитан первого ранга, а обычный речной диспетчер с зарплатой в сто пятнадцать рублей в месяц. Зарплата устраивала, потому что при пенсии в двести пятьдесят всё равно больше заработать не дадут.

Из окон квартиры в одном из домов в северной части города, куда они перебрались с Дворцовой набережной ещё в шестьдесят четвёртом, была видна Чёрная речка. Она действительно была чёрная. Неизвестно откуда взявшиеся прямо в самом Ленинграде торфяные болота делали её такой. Вдалеке торчала высоченной свечкой трёхсотметровая телевизионная башня. Останкинской вышки ещё не было, и эта выглядела фантастически! Чёрная речка, конечно, не Нева, а вышка – не Петропавловская крепость, но в целом, всё это было тоже неплохо. В другой, точно такой же трёхкомнатной квартире, как и у них, на той же лестничной площадке, но напротив, жили только что вернувшиеся из Венгрии родственники – сестра Тамара с мужем воздушным десантником. Он честно отслужил положенный по уставу срок на территориях, вплотную прилегающих к НАТОвским. Немало сил сестры потратили на то, чтобы жить рядом друг с другом, как когда-то в детстве, а потом и в юности. Только теперь каждая из них обосновалась в своей отдельной квартире. Комфорт и порядок в доме, в совокупности с личным счастьем для главы семьи, по-прежнему создавала Тамара. А в доме на Дворцовой всё в той же квартире теперь пребывала в одиночестве старшая из сестёр – Лариска со своим неуровновешенным, если не сказать скандальным, характером.

Год назад неожиданно заболела и вскоре умерла совсем ещё в молодом возрасте Галя, которая была старшей до этого печального события. В больнице, куда она попала после того, как почувствовала себя плохо, её лечили, но не вылечили. Потом заведующий отделением и его заместители рассказывали про неверно поставленный дигноз, в результате чего произошла врачебная ошибка. Хороша ошибка – перепутать внематочную беременность с желтухой! Уйдя из жизни, Галя уступила старшинство следующей за нею Лариске. Бывший муж Галины Иван Васильевич делил сам с собою скорбь совсем недолго. По прошествии какого-то времени он женился вновь на очень молодой и эффектной представительнице прекрасного пола, чтобы впервые в своей жизни испытать любовь женщины без погон и радость отцовства.

Роль старшей сестры, неожиданно свалившейся на Ларискины плечи, ей пришлась по вкусу. Теперь она могла вполне обоснованно и на правах старшей повышать голос в разговоре с младшими сёстрами. Уверенно убеждать их в своей правоте и упрекать во всех грехах. Демон внутри неё по-прежнему чувствовал себя уютно, иногда выдавая своё присутствие дьявольской искоркой, неожиданно вспыхивающей в её глазах. С некоторых пор у Лариски впервые стала складываться личная жизнь. И не с кем-нибудь, а с работником финского консульства по имени Матти. Познакомились они случайно. Лариска возвращалась домой с работы по набережной. Работала она на переговорном пункте недалеко от дома. Впереди остановился финский туристический автобус, и из него вывалились дружной толпой весёлые и разговорчивые парни. Но не обычные лесорубы, приезжающие в Ленинград выпить да повеселиться с девочками неправильного поведения, а солидные мужчины. Один из них, несмотря на внешнюю солидность, был слегка «под мухой» и нечаянно качнулся в сторону проходящей мимо женщины. Роста и комплекции он был тоже солидных. Задев её, маленькую и хрупкую, финн сам испугался своего нечаянного поступка. Ларискин демон в зто время дремал и на происшествие внимания не обратил. Иначе бы не случилось продолжения истории. Они бы вдвоём с Лариской ему такой разгон устроили: «Куда смотришь, баран! Не видишь, козёл, что женщина идёт… Глаза залил, как кучер у моей покойной бабушки. Пойди проспись, лесоруб чухонский…».

Она же просто сказала: «Ой», – что оказавшийся рядом переводчик перевёл как:

«Мужчина, Вы мне сделали больно, и теперь Вам придётся пригласить меня в ресторан… Меня зовут Лариса…».

Вечером Матти подъехал на Дворцовую. Лариска спустилась, и они отправились ужинать в ресторан гостиницы Ленинград. Для того, чтобы попасть в ресторан, им сначала пришлось преодолеть несколько кордонов из сотрудников определённого ведомства, не отличающихся особой приветливостью. Но они Матти знали, поскольку тот был завсегдатаем бара при ресторане. Он чуть ли не каждый день забегал пропустить стаканчик. Поэтому, внимательно изучив Лариску взорами и составив мысленно её словесный портрет, они пропустили парочку без лишних вопросов. Матти быстро напился, потому что, в общем-то, и не трезвел с того момента, как начал с утра. Русский язык сотрудника консульства был ужасен, но понятен:

«Я Мааттии, я уммею танцевать таа, но севодняя я устталяа. Многа – многааа работаляа, очченнь усттал… Ты мне нраавишься… Очень красивая паттамуштаа…».

«Да вижу я, как ты работал. Ты уже днём очень уставшим был, – подумала Лариска, глядя на совсем отяжелевшего Матти. – Интересно, ты это сегодня нарочно, или специально напился, чтобы со мной «случайно» встретиться. Интересный у тебя способ знакомиться – толкнул невинную девушку и рестораном отмазался! Хороший «супчик», но на вид вполне симпатичный. Я бы даже сказала – в моём вкусе…». – Лариска извинилась и пошла в дамскую комнату, а Матти ей в догонку выпил очередную стопку водки Дипломат, которой всегда отдавал предпочтение. Пока Лариски не было он уснул, как говорится, «мордой в салат». Когда она вернулась к столику, те же люди, которые пару часов назад изображали из себя непреодолимое препятствие на пути к ресторану, они же теперь стояли склонившись над пьяным финном и не знали, что с ним делать. Кто-то предложил позвонить в консульство, как в общем-то и надо было сделать сразу, но интуиция или, если хотите, чутьё подсказали Лариске, что этого делать как раз не надо. И она отговорила от этого поступка остальных. Она попросила, чтобы ей помогли спустить Матти вниз, где на стоянке около гостиницы стояло с пяток свободных машин с шашечками и зелёными огоньками. Такси доставило их на Дворцовую. За отдельную плату водитель помог Лариске взгромоздить стокилограммовую тушу консульского служащего на второй этаж и дотащить до кровати. После этого Матти начал наведываться к ней в гости всё чаще и чаще, а потом решил познакомить Лариску с мамой. Это случилось, наверное, через год после их первой встречи. Так с большим опозданием начала складываться личная жизнь последней незамужней сестры. В девичестве – Козловой.

Как и большинство финнов, работающих в различных учреждениях на территории Ленинграда и области, Матти выпивал… Хотя пить совершенно не умел. Пять лет назад, когда он впервые приехал в Ленинград, он попал на банкет по поводу, теперь уже давно забытому. С тех пор…, но давайте по порядку.

Вкус водки был Матти Хеллу, конечно же, знаком и до этого, но в семье Матти не пили. А если и случалось, то одной рюмки всегда было достаточно, чтобы остальные убедились, что ты настоящий мужчина. Отец Матти был потомственным военным. Бился на смерть в финскую войну с «Ворошиловскими стрелками» и ушёл в отставку сразу после поражения финнов, которое принял, как своё личное поражение. Однажды Матти «хлестанулся», что их семья связана родственными связями с семьёй самого Маннергейма, но был при этом сильно «вдетым». Поэтому вряд ли его слова заслуживали доверия. На работу в консулат в Ленинграде он попал по знакомству. По маминому знакомству. Мама понимала, что её медлительный и нерасторопный сын у себя на родине был способен только на карьеру почтового клерка. Она же мечтала о большем. Вот так сорокалетний финский увалень попал в Ленинград, где его работой было консульское обслуживание иностранных, не русских, конечно, а именно иностранных клиентов. Он хорошо владел английским, немецким и шведским языками. Теперь к ним добавился русский, но пока ещё не совсем хороший. Мама Матти была женщиной состоятельной и хотела внуков. При условии их появления, она пообещала сыну отсыпать немного деньжат. Матти хотел маминых денег, но не хотел детей. Лариска представлялась ему состоятельной, очень красивой женщиной, способной родить на радость его маме. Так вот, про банкет…

Был банкет, который по русской традиции, превратился в пьянку, как только закончилась полуофициальная часть. Выпив свою дозволенную рюмку водки и с отвращением поморщившись, Матти от второй решительно отказался. Но тут ему объяснили, что у русских такое поведение называется неуважением к остальным, и выпить поэтому надо! Выпил вторую, чего никогда в жизни до этого не делал, и тут же понял, что сможет осилить и третью! Последующие прошли незаметно и с возрастающим удовольствием. За один вечер Матти стал пьяницей, а уже через месяц врач в вытрезвителе для иностранцев, куда он попал по ошибке по его собственным словам, определил у него восемь признаков алкоголизма. Одним из признаков была попытка Матти изъясняться по-японски, которого он не знал в совершенстве!

Приехавшая посмотреть на невесту, мама Матти откровенно расстроилась. Вариантов, что эта женщина родит ей внуков, она в ней не увидела с первого взгляда, после чего внимательно посмотрела на сына:

– Матти, ты вообще догадываешься, сколько ей лет?.. – спросила она сына по немецки, предполагая, что Лариска знает финский язык, а немецкого, наоборот, не знает. На самом деле немецкий Лариска знала прекрасно ещё со школы и даже одно время работала переводчиком немецкого языка на центральном переговорном узле связи. Демон в ней притворился, что тоже не знает немецкого языка, но уши насторожил. Сама же Лариска сделала вид, что ничего не понимает… Тем временем мама продолжала:

– Ты уверен, что она тебя любит? Ты, наверное, нагородил ей, что отец у тебя из Маннергеймов. Что у тебя замок в Турку. Не позорься и никогда не произноси имя Маннергейм! Я тебе запрещаю!

Мама покрылась красными пятнами, резко контрастирующими с её болезненно белой кожей. Она вдруг представила своего балбеса в объятиях сорокаслишнимлетней крашеной красотки, развалившейся на диване и положившей руку на его колено.

– Ты ей скажи, насколько ты богат и ты увидишь, как быстро она изменит к тебе своё отношение. Ты её уже завтра устанешь искать. Не смотри на меня так. Ты скажи!.. Если ты хочешь услышать моё мнение, пожалуйста: Ты не должен связывать свою жизнь с ней. Это всё!

С этими словами мама встала с кресла работы бельгийских резчиков по дереву начала девятнадцатого века и едва попрощавшись с Лариской, пошла к двери:

– Жду тебя в гостинице…

Последнюю фразу она сказала по-фински, которого Лариска не понимала! Демон, сам на себя удивившийся за сегодняшний день уже в который раз, наконец, позволил себе расслабиться:

– Похоже, что твоя мамаша сама не знает, какую женщину для тебя выбрать. Я ей явно не понравилась. Я права?

Матти опустил глаза, заёрзал в углу дивана и что-то промямлил, ужасно коверкая русские слова. Сказанное им в правильном изложении звучало приблизительно так: «Ну что ты, Лялечка. Ты маме очень понравилась. Просто она у меня немного странная и принципиальная. Ей до сих пор хочется, чтобы я женился на женщине до тридцати, и чтобы она была девственницей. Интересно, как она должна выглядеть – эта женщина, если она в тридцать лет ещё девственница? Маме хочется, чтобы мне досталось то, что никому не надо! Странно. Она вышла за отца в семнадцать, но об этом давно забыла. Я ей напомню. Давай выпьем чего-нибудь, а то я разнервничался. Где у нас водка?».

«Если бы не встреча Матти с мамой в гостинице, то можно было бы и выпить, конечно, но мама… – подумала Лариска. – Она, наверное, не представляет себе, как её любимый и единственный сынуля может напиться всего за пять минут! А если увидит, то подумает, что это я его спаиваю, чтобы завладеть им и его финскими замками в городе Турку… Нет! – Пить я ему не дам!..».

– Ты что – Лариска! – сказал её демон, соскучившийся по ситуациям. – Давай повеселимся! Давай его напоим и к маме отправим. Она же тебе не понравилась. Ты узнаешь потом про себя много интересного. Ну давай!

– А давай! Чего ради я должна заботиться о его мамочке с лицом похожим на мухомор. Надо же, пятнами красными пошла, как меня увидела! Всё равно она меня уже невзлюбила, а мне от её любви не жарко и не холодно. – Пей Матти, вот твоя рюмка! – с этими словами Лариска протянула своему жениху полную рюмку «Дипломата» и позвонила в такси.

На самом деле, мама Матти была бы права, заподозри она Лариску в спаивании своего первенца. Находясь рядом с ним, та не давала ему протрезветь. Потому что боялась, что, взглянув на неё трезвым взглядом, он сразу же поймёт, что ей не тридцать пять и даже не сорок, а целые сорок пять лет. Хотя по паспорту ей было и того больше. Поздно вечером вместо Матти ночное такси доставило в квартру дома на Дворцовой «дрова» приблизительно того же качества, что и привезённые ею в эту же квартиру ровно год назад. Начав пить, остановиться Матти мог только, если пить ему запрещала Лариска. А она сегодня была великодушна. Про реакцию мамы на появление в гостинице её сыночка в не совсем трезвом виде Лариска узнала только назавтра. Оказалось, что мама расстроилась и пообещала лишить Матти наследства, если он не оставит эту «невозможную пожилую матрёшку». Демон в Лариске ущипнул её изнутри:

«Видишь, я тебе говорил, что ты про себя узнаешь что-нибудь новенькое…».

Дойдя в рассказе о вчерашнем разговоре до этого места Матти, находясь в состоянии тяжёлой утренней невесомости с головой, перевешивающей остальное тело, заметил:

«Это не её деньги, а папины. А папа меня любил и денег мне наверняка оставил. Просто она их прячет и мне не даёт, пока я не женился. Лялечка, давай поскорее поженимся. Я нашему семейному адвокату скажу, чтобы он с мамой поговорил… Дай мне рюмо…».

На этом монолог Матти закончился, потому что сегодня был четверг – приёмный день в консулате, где работал Матти. А на работу Лариска его всегда отправляла в трезвом виде, в накрахмаленной рубашке и в отпаренных брюках. Рюмка переносилась на вечер после работы. А сейчас – чай! Лариска, не вставая с дивана и не поворачивая лица к избраннику – пока не накрасилась, нельзя! – протянула руку к модному столику на колесиках. Нажала на кнопочку финского электрического чайника, подаренного ей Матти две недели назад. Потом, всё в том же положении лица по отношению к жениху, поднялась с дивана и выскочила в коридор.

14

Её племянник Володя в промежутках между учёбой в школе и тренировками в секции спортивной гимнастики научился играть на гитаре. Видя как отец тоскует по морю, он разучил несколько песен на морскую тему и по вечерам развлекал того своим пением:

«Если придётся когда-нибудь мне в океане тонуть,

Я на твою фотографию…» – и так далее…

Выражение лица морского волка Николая принимало романтическо-мечтательное выражение. Марина присаживалась рядом и вместе они аплодировали своему сыну. Тот с достоинством принимал аплодисменты, исполнял ещё что-нибудь и удалялся в свою комнату, где тут же включал магнитофон «Днипро», привезённый с Камчатки. Не трудно догадаться, что слушал он Битлз или Роллингов.

Николай, вдохновлённый морской романтикой с трагической развязкой, прозвучавшей в песне, спетой сыном, нежно обнял жену, сидящую рядом на диване и предался воспоминаниям:

– Ты помнишь, Маришечка, как я вернулся с Чукотки и мы пошли в сопки к Камчатскому камню с Ларичевыми и Кулешовым? Ты помнишь, какой оттуда был прекрасный вид на залив?.. – помолодевшие от приятных воспоминаний глаза капитана первого ранга в запасе, а ныне речного диспетчера, увлажнились. Он продолжил: – Мы тогда ещё хотели назавтра в Паратуньку поехать, в горячем гейзерном бассейне покупаться. Помнишь?..

Марина тяжело вздохнула то ли от нехватки воздуха по причине астмы, то ли от взаимных с мужем переживаний:

– Помню я всё, Колюша, помню. Вижу я, тоскуешь ты по морю. Но мне без тебя одной с астмой пока не справиться. Вот если бы ты нашёл себе корабль, который будет уходить не больше, чем на три дня, а три дня я без тебя продержусь, тогда иди – плавай!

Коля принял последние слова жены, как руководство к действию.

«Есть, найти корабль, товарищ командир моей жизни, – сказал он про себя. – Завтра же и начну!».

Душа морского волка развернулась в предчувствии нового поворота судьбы. Теперь оставалось найти корабль.

На следующий день он поехал на телефонную станцию и купил толстый справочник, содержащий телефоны всех городских организаций, за исключением секретных. Разложив справочник перед собой на журнальном столике, он открыл его на странице, помеченной буквой «М». Буква «М», означающая море, не принесла результата. Буква «П», подразумевающая порт тоже оказалась «пустой». После двух дней беспрерывных переговоров с отделами кадров почти восьмидесяти организаций, имеющих отношение к плавучим средствам, ему под карандаш попалась контора под названием «Волготанкер». Предварительный разговор с начальником отдела кадров посеял зёрнышко надежды в душу моряка.

«Приезжайте завтра до десяти, – сухо ответила в трубку секретарша. – Начальник будет на месте. Я договорюсь, чтобы он Вас принял. Захватите диплом мореходки или что там у Вас? Не забудьте трудовую книжку и паспорт. До свидания…».

В девять часов утра Николай уже сидел в скромной приёмной начальника управления «Волготанкер». Точнее, его ленинградского филиала. Головная контора находилась в городе Куйбышеве. Через пять минут начальник закончил селекторное совещание и попросил секретаршу пригласить посетителя к нему в кабинет. А ещё через пять минут он поднял трубку местной связи вновь и коротко распорядился насчёт горячего чаю. Диплом капитана дальнего плавания – это было то, о чём он даже не мечтал. Обычно, все эти дипломированные капитаны рвались в кругосветные плавания или, как минимум, в Аргентину, потому что Аргентина – это… В общем, Аргентина – это Аргентина! Этот же хотел наоборот. Вышел в море утром, вечером домой. А это именно то, что нам и нужно.

В городе Куйбышеве располагалась флотилия небольших корабликов, способных перевозить нефть по реке. По аналогии с океанскими нефтеналивными «монстрами» их тоже называли танкерами. Там же, в Куйбышеве, кораблики до краёв заполнялись «жидким золотом» и вверх по Волге и каналам добирались до Ленинграда. На этом заканчивались полномочия речного капитана и его помощников. Дальше кораблём должен будет управлять капитан-мореход! И помогать ему должны будут тоже профессиональные мореходы. Прямо от причала на Васильевском острове маленький танкер поплывёт в один из финских портовых городов под командованием нового «подсадного» капитана. В это время речники будут отдыхать. А потом быстро назад… Эта работа идеально подходила Николаю, а он идеально подходил конторе «Волготанкер». В этот же день по всем вопросам был достигнут консенсус, а ещё через неделю Николай Михайлович Сафронов впервые в жизни отправился за границу, в Финляндию… Его походка снова изменилась, взгляд обрёл зоркость и решительность, а потерянные вместе с чувством собственного достоинства сантиметры в росте, вернулись назад. Семья облегчённо вздохнула.

15

Последняя работа Анне Михайловне очень нравилась. Она соответствовала её романтической натуре, образованию и социальному положению. Работа на Балтийском заводе осталась в прошлом. Она старалась не вспоминать завод.

«Я столько лет ему отдала, а меня уволили, как последнюю пьянчужку… И за что? Подумаешь, документы перепутала. Не туда послала… не то послала… Раскудахтались… Кто не ошибается? Хотя, конечно, смешно получилось. Вместо квартального отчёта в Министерство Веркино заявление про отпуск отправила… И вовсе не каждый день я на работе пьяная была. Это Надька из кадров напраслину на меня возвела тогда из-за начальника её лысого. Я лысых-то никогда не любила. И не я виновата, что он себе что-то вообразил. Был бы старый директор, он бы меня не выгнал, а этот – индюк! – всё ему не так. Ну и ладно. Зато теперь… Красота. Я отсюда до глубокой старости не уволюсь».

Распрощавшись с заводом, слава богу, не по статье, а по собственному желанию, хоть за это спасибо! Анна Михайловна с некоторых пор работала смотрителем в музее. В Юсуповском Дворце. Она должна была приходить на работу к девяти утра и до пяти вечера присутствовать в одном из залов дворца, непрерывно сообщая посетителям, что экспонаты руками трогать нельзя. Охраняя экспонаты от рук непослушных любителей старины, особенно детей, она сама неожиданно для себя стала почитателем этой старины. Она стала читать книги по истории дома Романовых. О ближайшем окружении царей и дочиталась до того, что стала представлять себя придворной дамой при дворе последнего Романова. Оттого и поведение её в скорости изменилось. Конечно, не по трезвому и не во время несения службы в зале дворца она появлялась при дворе Николая Второго. Она там появлялась только тогда, когда по жилам растекался живительным теплом счастливый напиток – водочка! Сначала это происходило дома после работы, но однажды Анна Михайловна решила поправить здоровье во время посещения дворца группой экскурсантов из другого города. Каково же было их удивление, когда пожилая, явно под «мухой», тётка появилась из соседнего зала со словами:

«Господа, проходите… Позвольте представиться – княгиня Гагарина! Её высочество сегодня не в духе, поэтому будьте любезны, не трогайте экспонаты руками. Смотреть на них тоже не рекомендуется, потому что экспонаты от этого портятся… Её высочество приглашает вас отужинать с нею сегодня вечером. Стоимость ужина один рубль. Вам будет предложена осетрина с хреном, винегрет, десерт и компот из ананасов. Не садитесь на экспонат!.. Спиртное разрешено распивать только в специально отведённых местах… Мальчик, не трогай канделябры!».

Анну Михайловну уволили сразу и уже не по собственному желанию, а по статье. Так что во дворце она больше не «выступала». Следующей её работой была должность дежурной на станции метро «Канал Грибоедова», где, стоя в маленькой будочке у подножия эскалатора, она вещала в микрофон:

– «Граждане, не бегите по эскалатору… Держитесь за поручни… Товарищ, к Вам это тоже относится…».

Наученная предшествующим опытом в Юсуповском Дворце, Анна даже и думать не смела, чтобы «принять на грудь» во время работы. Она запретила себе иметь при себе деньги в размере больше одного рубля, чтобы случайно не купить бутылочку. Беда появилась со стороны, с которой её не ждали. Было позднее утро, и поток спешащих на работу спал. Объявив от скуки про то, что бегать по эскалатору не надо, Анна Михайловна вдруг обратила внимание на зелёный кусочек бумаги, застрявший между зубчиками ступеньки эскалатора и быстро приближающийся к ней сверху. Она выскочила из своей будочки и в последний момент успела схватить бумажку. Ступенька эскалатора исчезла в подземельях метрополитена имени В. И. Ленина, а бумажка в её руке оказалась трёшкой! Это был знак свыше и пренебречь им означало пойти наперекор судьбе. Она к этому не была готова, и пошла не наперекор, а в гастроном. В обеденный перерыв. Купила «маленькую» и быстро вернулась в свою будочку. Промучавшись в сомнениях приблизительно час, она их преодолела и немедленно выпила. К четырём часам народ вторично в этот день заполнил собой все три эскалатора. Анна Михайловна вместо того, чтобы напоминать людям по громкой связи о необходимости держаться за поручни и ни в коем случае не бегать по эскалатору, углубилась в рассуждения о месте евреев в советском обществе. В частности, о их роли в жизни её коммунальной квартиры у Аларчина моста. В этот вечер она закончила работу раньше обычного…

Если с работой ей просто не везло, то о личной жизни Анны Михайловны говорить вообще не приходилось. Её у Анны Михайловны не было. Личную жизнь ей заменяли частые визиты в квартиру брата, чтобы на время его отсутствия в странствиях по Финскому заливу помогать Марине по хозяйству и с Игорем, младшим сыном Николая. Это сглаживало её одиночество и делало жизнь осмысленной и полезной. Марина болела. Астма не давала дышать. Володя учился в институте и времени на погулять с братишкой у него не было. И в магазин тоже не было. В эти несколько дней без Коли хозяйкой в квартире становилась она – Анна. Игорь был мальчиком непослушным и совершенно неуправляемым. Даже отец с ним не мог справиться. Уроки он не делал. Школу прогуливал, предпочитая урокам катание на плоту по Чёрной речке с лучшим другом Гришей. Как ни странно, но со своей тёткой Игорь ладил. Как они договаривались и чем она его покупала? – этого никто никогда не узнает. Но у них получалось… Зелёный змий жалел Анну. В дни её занятости с Игорем и по хозяйству, пока Марина боролась с очередным приступом, он её не трогал. Когда случалось, что перемирие между ними нарушалось, и Анна бралась за стакан, происходили всякого рода казусы. Однажды, когда Марину прихватил очередной приступ и она не смогла встать с кровати в течение дня, пришло время приготовить, а точнее, подогреть еду. К этому времени Анна немного «приняла» для создания в себе хорошего настроения, но от Марины это ускользнуло. Слабым голосом она попробовала привлечь внимание золовки:

– Анна, подогрей суп, пожалуйста. Кастрюля стоит в холодильнике. И рыбу поджарь по кусочку себе и Игорю. Я позже поем…

Находясь в спальне, Марина не видела манипуляций Анны на кухне, но вдруг услышала характерный звук треснувшей тарелки. Вслед за этим она почувствовала запах газа вперемешку с запахом подгоревших овощей. Это заставило её подняться с кровати и выйти на кухню. Там в полном недоумении и с ложкой в руках стояла, согнувшись над плитой с осколками тарелки, несчастная Анна Михайловна. Оказалось, что на просьбу Марины подогреть суп, она не придумала ничего лучше, чем налить суп в тарелку. А тарелку поставить на открытый огонь газовой плиты. Убрав за золовкой и подогрев суп по правильному в кастрюльке, Марина, утомлённая, вернулась в постель. Связываться с Анной в таком состоянии не имело смысла. Опыт показывал, что лучше промолчать. Но есть хотелось, и Марина ещё раз попросила о помощи:

– Анна, поджарь рыбу. Я же тебя просила…

– Сейчас поджарю, я помню… – сказала золовка. Из кухни просочились звуки суеты от приготовления следующего блюда.

Запах, охвативший квартиру буквально через пять минут, был просто невыносим. Марина испугалась, что сейчас задохнётся без всякой астмы, и поспешила на кухню во второй раз… Анна пыталась перевернуть на сковородке уже обжаренную с одной стороны хорошо провяленную и просоленную… воблу! Поужинать не удалось! Марина открыла все окна, чтобы проветрить квартиру. Потом из института пришёл Володя и накормил маму с братишкой. Его тётка обиделась на всех и уехала создавать настроение соседям по коммунальной квартире.

Вообще, несмотря на свои проделки, которые случались у неё не по злобе, а из-за болезни, Анна оставалась в семье полноправным членом. Её любили оба племянника, а Марина была благодарна ей за помощь в вопросах, которые можно было доверить только родственнице. Когда Коля возвращался из короткого плавания, Анна убегала домой… Брата она побаивалась, хотя и очень любила. До пенсии она сменила ещё несколько мест работы, нигде по долгу не задерживаясь. Летом предпочитала вообще не работать. Незадолго до того, как Анне исполнилось пятьдесят пять и она ушла на пенсию, она переехала в Рыбацкое. В свою собственную однокомнатную квартиру с очень хорошей планировкой и маленьким балконом. В коммунальной квартире в старом доме у Аларчина моста наступил долгожданный мир и покой!

16

Вернулся Юра! Его не было почти восемь лет. Незадолго до этого Марина сняла комнату, чтобы ему было куда вернуться. В качестве следующей невесты она подобрала брату пару претенденток. Одну из них звали Наташа, другую Евдокия. По очереди он познакомился с обеими и выбрал в результате Евдокию, которую с первого дня стал звать Дуся. Сам Юра притих. В последний раз ему хватило! Он закончил курсы профессиональных водителей и устроился на работу шофером в какой-то автоколонне. По своему он был абсолютно счастлив. Как обычно, по утрам просыпал, а потом опаздывал на работу. В результате зарабатывал меньше, чем другие водители. Дуся, недовольная заработками мужа, поехала в автоколонну, добралась до начальника и выяснила, что к чему. Потом вернулась домой и устроила Юре разнос со скандалом и с нехорошим упоминанием о его предках. Ему это не понравилось и он решил не тратить время своей и так ещё толком не начавшейся жизни на эту женщину.

В колонии он часто вспоминал Нину – ингерманландку. Ту самую Нину, которая дала ему приют и кратковременное убежище восемь лет назад в домике на озере под Кондопогой. Тех двух недель, что они провели вместе, Юре хватило, чтобы память об этих днях не стёрлась до сих пор. Он помнил о том, как они купались в холодной воде озера. Как пошёл дождь, и им ничего другого не оставалось, как спрятаться в стогу. Там она прижалась к нему продрогшим от дождя телом и почувствовала его руку, скользнувшую сначала сверху вниз и тут же опять наверх, но уже по незащищённому тканью бедру.

«Не надо, Юра. Ну, пожалуйста, не надо! – девушка попыталась изобразить лёгкое сопротивление. Юра согласился, что не надо. Но рука продолжала своё поступательное движение наверх, как бы самостоятельно, не обращая внимания на их обоюдное противодействие процессу. – Я прошу тебя, Юрочка, не на… – и через несколько мгновений ощутила всю полноту женского счастья. Потом ещё… На следующий день, прячась по кустам от Нининого деда, они вновь пробрались к стогу. Так это повторялось каждый день. Видимо, в один из переходов «дом – стог» или на обратном пути, их засёк чей-то зоркий глаз. На этом всё и закончилось.

Юра решил, что Марининых невест ему хватило:

«Почему-то всех их, в первую очередь, интересую не я, а деньги, которых у меня от роду не бывало…».

Он поехал в Кондопогу и попытался найти Нину. Но её там не оказалось, так же как и её деда. Через городскую справочную службу Юра выяснил, что ещё шесть лет назад она вышла замуж, поменяла фамилию и уехала в Ленинград. Нынешняя её фамилия – Соколова. Как её найти в Ленинграде, девушка в справочном не знала. Юра вернулся домой и тут же направился в Госсправку, где ему дали адреса ста двадцати женщин по имени Нина Соколова в возрасте от двадцати шести до тридцати двух лет. «Свою» Нину он нашёл через две недели. Она как будто знала, что Юра будет её искать и последние несколько дней безвылазно сидела дома на больничном в хандре и воспоминаниях о белозубом. В прошлом году её брак распался, и она была свободна, поскольку остаточная любовь от этого брака в ней давно исчезла. В дверь позвонили, она открыла и как должное и совершенно неизбежное ввела в свою комнату того, которого хотела, но уже не чаяла увидеть.

Денег им всегда не хватало, несмотря на то, что они с Ниной неплохо зарабатывали. Иногда он просил у Марины в долг, но никогда не отдавал, ссылаясь на обстоятельства. Потом случилась беда. Юра зазевался за рулём и врезался в троллейбус. Он получив травму головы, как сказал доктор, не совсем совместимую с жизнью. Но он выжил… Правда голова с тех пор ему иногда стала отказывать. Оформив с Нининой помощью пенсию по инвалидности, он окончательно успокоился и зажил скромной семейной жизнью бывшего обыкновенного пролетария. Они жили с Ниной в одной из комнат в двухкомнатной квартире на Садовой улице. Прямо у Сенного рынка, с которым у Юры были связаны очень неприятные воспоминания. Когда ему вдруг приходила внезапная идея заработать «по лёгкому», близость к Сенному его останавливала…

17

– Игорёшенька, давай попробуем вместе…, – Николай Михайлович, отец девятилетнего балбеса, занимался с ним математикой. Его нервы были напряжены до предела. Потому что один из них, понятно кто, заниматься математикой не хотел.

– Вот смотри – это ложка, – терпеливо ставил условие непростой задачи морской волк Николай, – одна ложка! А это ещё одна ложка. Теперь, если к этой ложке прибавить вот эту, то сколько получится ложек?

Игорь отвлёкся от размышлений по поводу строительства нового плота, на котором они с Гришей собирались форсировать Чёрную речку. Внимательно изучил выражение лица родного папы. Потом посмотрел на ложки и… Но думать не хотелось и он не думая ответил – три!

«Издевается, гадёныш, весь в своего дядю», – подумал Николай Михайлович, терпение которого закончилось уже давно. Он сдержался, но решил сделать ещё одну – последнюю попытку. Он изобразил на лице состояние крайней влюблённости в своего младшенького и начал сначала, немного изменив первоначальные условия задачи: – Ты помнишь, как называется эта буква, которая на крестик похожа?.. Правильно, Игорёшечка – икс! Возьми карандаш и запиши: икс прибавить один получится… Да не пАлучится, а пОлучится… Получится два. Молодец, Игорёшечка! Молодец, сынок! Ну, и чему у нас равен икс? Не спеши, не спеши… подумай…

Юный Ломоносов подумал…, но не о том, чему равен икс, а совсем о другом:

«Сейчас душить начнёт, а мама в больнице… На брата надежды никакой. Похоже, мне конец…».

Он снова посмотрел на отца. Понял, что пощады не будет, зажмурился и тихо так сказал:

– Четыре… и быстро поправился – пять!

Николай Михайлович изменился в лице, сглотнул, отчего кадык сдвинулся наверх так далеко, что чуть там и не застрял. Вернув кадык на место, он принял внезапное решение и протянул по направлению младшего сына дрожащие от негодования руки. Воспользовавшись тем, что руки отца были подняты над столом, Игорь метнулся под стол и в то же мгновение выскочил из-под него с другой стороны. Рванулся вперёд, сделал резкий поворот налево… И оказался в комнате брата…

«Всё! Сегодня не задушил! Живём!».

Николай Михайлович влетел в комнату старшего сына следом за Игорем:

– Опять Битлаков слушаешь? Ты когда прекратишь эти безобразия? Вы что – сговорились? Вы хотите меня в больницу вслед за матерью?.. Прекрати слушать это Гудбай-бай-бай или я магнитофон сейчас в окошко выброшу… Кто-нибудь из вас в школу собирается? Или хотя бы в институт? – Тембр голоса отца семейства с нормального подскочил до фальцета и еще какое-то время остаточным звоном отдавался в ушах его отпрысков.

Игорь высунулся из-под письменного стола старшего брата. Вопросительно взглянул на отца и сделал невинное лицо. Потом, как ни в чём ни бывало, спросил:

– А может мне в школу не ходить? Что-то я себя чувствую как то не так сегодня…

– Что значит – как-то не так?

– Просто не так и не так…

– Ты у меня сейчас получишь «не так», ты вот именно сейчас «вот так» и получишь. Марш одеваться и в школу бегом. И попробуй только принести мне тройку по математике… – тембр опять пошёл по возрастающей в направлении фальцета.

Утренняя разминка с применением внеуставных отношений на этом закончилась. Николай Михайлович поехал в больницу к своей Маришечке с сумкой приготовленной для неё всякой еды. Игорь перебежал через двор и успел в школу к первому звонку. Володя дослушал битловский хит «Can't buy me love» и неспеша поехал в институт ко второй паре.

18

Володя думал о будущем. С некоторых пор наблюдать за тем, как отец изводит себя воспитанием своих потомков, стало надоедать. Ещё как только отец уволился в запас, в нём стало заметно недоумение по поводу неподчинения его приказам остальными членами семьи. Вот так, пребывая в этом недоумении, Николай Михайлович рассуждал:

«Говоришь «подъём!» – они не встают. Командуешь «отбой!», а им «по лампочке». Других приказов тоже не выполняют. А если вдруг скажешь «нельзя», так жди исполнения с точностью до наоборот! Ладно Марина. Она жена! Я где-то читал, точно не в уставе, что жёны так устроены, что в принципе не могут выполнять приказов. Не хотят и не умеют. Марина не исключение. А вот что делать с этими двумя, которых она родила? – Вопрос!..».

Сам он всю жизнь прожил по уставу и, конечно, ему хотелось, чтобы и дети знали, что такое дисциплина.

Всё-таки, как хорошо было на службе! – размечтался Николай Михайлович уже в который раз на дню. – Там любого матроса-разгильдяя гауптвахтой да тройными нарядами можно было быстро перевоспитать. А на этих здесь управы не найти… Старший магнитофоном замучил. С утра до вечера только и слышно из его комнаты: «О-Кей, Олл райт, Буги вуги – Гудбай!». И ещё этот «е-е шэйк – е-е шэйк!» впридачу. Ну и музычка… Слова тоже ещё те… – «е-е шэйк!». Надо же. Застрелиться хочется от такой музычки. Мы ведь что слушали? Мы Утёсова слушали. Шульженко… Клавдию. Настоящая музыка была, а это…».

Однажды, заслушавшись за полночь звуками песни «Твист энд шавт» и придя от неё в «полный восторг», он, наконец, не выдержал и решительно вошёл в комнату старшего сына с намерением-таки магнитофон выкинуть в окно. Володя стал этому препятствовать, и в этот момент произошло жёсткое столкновение итересов сторон. Вслед за этим немедленно возникла проблема отцов и их детей! После столкновения интересов сын решил, что пора начинать самостоятельную жизнь, женился и от родителей съехал. Его жена Верочка была маленького роста и очень симпатичной. Какое-то время они были счастливы. Вскоре у них родился сын, которого молодой отец наперекор родителям и родителям жены назвал Фёдор! Они хотели, чтобы был Алёша или Миша. С именем Володя угадал. Когда Федя подрос, то стало очевидно, что больше всего ему подходит именно это имя.

19

Не менее важным событием для семьи, но более захватывающим, стала свадьба Лариски с Матти Хеллом. После визита мамы Матти в Ленинград и её знакомства с Лариской в отношениях парочки наступило охлаждение. Потому что Матти боялся остаться без наследства по воле матушки из-за своего пристрастия к «Дипломату» и к странной женщине без возраста.

Ларискин демон разволновался:

«Зря мы тогда ему рюмку налили. Может быть на трезвую голову он бы и отбился от мамаши, а теперь что получается? Нам опять нового жениха искать? Нам и так уже лет не пересчитать! К тому же, где лично я ещё найду ей мужика по фамилии с названием моей родины? «Хелл!» Вы послушайте, как звучит. А по-русски, по Ларискиному – это так и переводится – Ад! Или, если хотите, преисподня. Надо что-то делать… Может быть мне в нём недельку пожить? Или две… Ситуацию подправлю, финский подучу…».

Подправить ситуацию у него получилось, и Матти Хелл сделал Лариске Козловой предложение. Свадьбу праздновали всё в том же Метрополе. В середине свадьбы Матти подошёл к младшей сестре своей новоиспечённой жены и вполголоса спросил:

– А это правда, что у вас в войну все-все документы сгорели, а когда вы получали новые, Лариса «приписала» себе лишних пять лет, чтобы на работу устроиться на полный рабочий день…?

Марина вопросу сначала удивилась, но потом поняла, что это Лариска так его «разводит». Чтобы он не расстраивался, что она на семь лет его старше. Марина ответила утвердительно и побежала искать Тамару, чтобы предупредить её насчёт Ларискиной приписочки. Вдруг он её тоже спросит… Наконец, все совершеннолетние члены большой семьи переженились, включая Тамарину дочку Таню, которая, как и Лариска, недавно вышла замуж за иностранца. Только не за финна, а за гражданина Венгрии по имени Ласло. Они жили в Будапеште.

20

Последующие двенадцать лет были одинаково насыщены грустными и радостными событиями в жизни семьи и отдельных её представителей. Страна тоже не дремала. Сначала она одного за другим потеряла трёх своих вожаков, каждый раз меняя старого на очень старого и больного. Потом кому-то пришло в голову, что это не правильно. Большинство с этим согласилось и поставило руководить собой и страной молодого романтика из Ставрополья. На того сразу же свалилось огромное количество проблем и неприятностей, но он их преодолел за счёт крепкого здоровья и молодости и призвал народ перестраиваться. Кто-то ему подсказал, вряд ли он сам бы до этого додумался, что воспрепятствовать новым проблемам стране удастся только в том случае, если её население бросит пить! Абсурд! Большего абсурда и придумать было нельзя. Проблемы удвоились!.. Страна, многовековая история и культура которой были построены на умении и страстном желании народа употреблять «огненную воду» везде и по любому поводу, начала катиться в пропасть. Враги ликовали! То, что не смогли сделать десятилетия «холодной войны» и потраченные на неё сотни миллиардов зелёных денег, сделала вовремя кем-то предложенная вождю подсказочка… Занятый борьбой с вином, коньяком и водкой он не заметил, что вокруг него образовалась кучка недоброжелателей численностью едва ли не в пол страны. Правда, они до поры до времени затаились. Жена романтика ему полностью соответствовала. Она любила порассуждать на публике или перед камерой обо всём, в том числе и о том, в чём ничего не смыслила. Обычно, как начнёт говорить, так и не останавливается… Ещё она любила модно одеваться. Женщина! В конце концов эта парочка народу надоела, а недоброжелателей стало ещё больше.

Приблизительно в это же время или немного пораньше Николай Михайлович отправился в своё последнее плавание. Был октябрь, а значит, было холодно. К тому же не первый день шёл непрекращающийся дождь. Речники передали вахту морским, и небольшой танкер отчалил от причала в устье Невы. Вахту принял помощник, а Николай спустился в каюту, чтобы немного подремать перед своим выходом на мостик. Где-то через час помощник его разбудил со словами: «Похоже, тонем…». Николай Михайлович взбежал на мостик и сразу всё понял:

«Речники, гады безмозглые, уроды! Ну надо же – умудрились где-то поймать пробоину в корпусе, суки полусухопутные… На реке она себя не проявила, потому что нет волны. Это понятно… В заливе же встречная волна начала заполнять пространство в трюме. Нос, конечно, зарылся в воду. Вода почти ледяная…, а мы действительно тонем!..».

На согласования времени не было, счёт шёл на секунды. Николай Михайлович принял единственно правильное решение:

– Лево руля. Стоп машина! Полный назад!

Через некоторое время, которое показалось экипажу вечностью, танкер напоролся на прибрежные камни и застрял, задрав корму вверх. Капитан спас и себя, и корабль!

Пока работала комиссия и шло расследование, чтобы определить, на кого свалить вину за дырку в корпусе, Николай Михайлович слёг от непонятной болезни. Видимо, сказалось перенапряжение той ночи. Непонятная болезнь после непродолжительного обследования превратилась в раковую опухоль. Опухоль удалили, но врачи Марину не обнадёжили. На все её вопросы отвечали уклончиво. В конце концов врач-хирург, который делал операцию, сказал, что возможны варианты с продолжением не в лучшую сторону…

Марина разнервничалась. Потом не на шутку испугалась и поехала к известному колдуну в посёлок Шахматово, что находится в Псковской области. Добиралась долго. Сначала на поезде, потом на автобусе, а оставшиеся пять километров шла пешком. Попасть к колдуну сразу не удалось. Он находился в запое и не принимал. Вокруг его дома люди, нуждающиеся в помощи, ставили палатки и жили в них по несколько дней. Через три дня он, наконец-то, устал пьянствовать и из запоя вышел. Ещё через день он принял, выслушал Марину и посоветовал, что надо делать. Но сначала напугал! Огромного роста с большой косматой головой он остановил её у самых дверей, как только она вошла в избу, громким окриком:

«Стой, женщина! Дальше не иди. Ты ведь не про себя спрашивать пришла?.. Вижу, что не про себя. Ты фотокарточку принесла? Давай сюда… Нет! – не подходи. Положи фотку на стол и отойди подальше… От тебя от самой болезнь исходит, плохая болезнь». Дрожащей рукой Марина протянула старую фотографию Коли, где он был в военной форме незадолго до увольнения. Колдун, которого все называли дедом, впился в нее взглядом… На самом деле дед по возрасту дедом не был. Ему от силы было лет пятьдесят. Так его называли, видимо, из уважения. Оторвав взгляд от фотографии, колдун протянул руку к полке заставленной книгами, взял одну – ту, что в чёрном кожаном переплёте, – и пролистал несколько страниц пока не нашёл нужную. В течение трёх, а может быть и пяти минут, он что-то вычитывал из книги, при этом шевеля губами, как это делают дети, ещё не до конца научившиеся складывать из букв слова. Потом оторвал взор от книги, закрыл её и поставил обратно на полку:

«Не умрёт он. Ты его уже спасла… Правильно сделала, что приехала. Ты бумагу принесла? А то у меня нет – на всех не напасёшься. Записывай…» – и продиктовал рецепт приготовления особого лекарства, представляющего из себя спиртовую настойку на косточках зрелой сливы. В настойку надо было добавить в точной пропорции порошок, который он вручил Марине перед тем, как она покинула «приёмную» колдуна. У самого порога он ещё раз её окликнул:

«Сделаешь, как сказал, всё будет хорошо. Фотокарточку положишь ему под подушку, и пусть там всё время и лежит, пока не поймёшь, что уже не нужно… Со своей болезнью ко мне не приезжай и советов не проси. Сама справишься – сильная ты. Таких мало. Теперь ступай…».

А Николай Михайлович, тем временем, уехал жить в деревню и больше в город не возвращался. В нём вдруг проснулся новгородский крестьянин. Он с удовольствием занимался огородом и другими делами деревенского жителя. В день военно-морского флота одевал свой мундир капитана первого ранга и шёл на берег озера. Озеро у Николая Михайловича ассоциировалось с морем. Он мог часами простаивать на его берегу, глядя вдаль, как будто нёс вахту на мостике. Если в этот день приезжали бывшие сослуживцы, то они шли на озеро вместе. Там и отмечали свой праздник. Прожил он ещё очень долго…

21

Заокеанские враги не дремали. Они убедили романтика отпустить евреев на все четыре стороны и убрать стенку вокруг Берлина. Тот согласился и тем самым вывел свою страну из состояния холодной войны с Западом. Вместе с евреями в поисках лучшей жизни из страны стали уезжать немцы, финны, корейцы… и ингерманландцы. Их отпускали. Мечта Юры о Финляндии, по дороге в которую много лет назад его дважды ловили и возвращали назад, наконец, стала реальностью. Его жена Нина была ингерманландкой, а значит, могла уехать вместе с мужем. Документы оформляли долго. В конце концов, все формальности были преодолены. До отъезда оставалось совсем немного, но и третья попытка попасть в соседнюю страну Юре Козлову не удалась. Нина внезапно умерла от сердечного приступа, переволновавшись в предверии больших перемен в их жизни. Никогда до этого сердце у неё не болело, а тут… А без неё уехать было невозможно, потому что это Нина была ингерманланкой, а не он…

Засобирался и Володя. Его союз с Верочкой давно распался. Отношения с новой женой Ирой зашли в тупик. Их брак до времени спасала только маленькая дочка Лиза. Бросив работу ещё в начале восьмидесятых, Володя перепробовал множество занятий: частный спортивный клуб, пошивочный цех и, наконец, многопрофильный кооператив, который чем только не занимался. Заработав денег, один из его партнёров вслед за своими родственниками уехал в Израиль. Второй предложил «свалить» в Америку. Сам Володя подумывал о Венгрии, где жила его двоюродная сестра Татьяна. Съездив на недельку в Будапешт, слава Богу, теперь не надо было добиваться разрешений от всяких райкомов и парткомов, он сделал вывод, что Венгрия ему не подходит. Язык необычный и достаточно сложный. И отношение к русским однозначно понятное. Не любили венгры наших. Особенно те, которые помнили 56-й год! Оставалась Америка! Там Володя, в конце концов, и оказался.

Игорёша, брат Володи, давно вырос. Закончил торговый институт и сходил на год в армию. После чего устроился на хорошую работу в диетторговский гастроном на Невском проспекте. Там он многому научился и приобрёл контакты. Вслед за братом в начале девяностых он уехал в Нью-Йорк, где поселился в густо заселённом рускими эмигрантами Бруклине. Почти сразу Игорь затосковал. Его потянуло домой к маме, но почему-то и уезжать не хотелось. Оказалось, что Бруклин затягивает. Какие рестораны! Какие магазины! Одной колбасы столько… По сравнению с его гастрономом на Невском – как небо и земля. Потом появились новые друзья…

Когда Марине было тридцать, ей казалось, что в сорок наступит старость, и жизнь на этом закончится… Оказалось, что в сорок она не наступает, но приходит время поздней молодости. А вот зрелость точно наступает в пятьдесят. Хотя зрелость – это все равно не старость. Поэтому своему внуку называть себя бабушкой она не разрешала:

– Феденька, зови меня Марина Григорьевна или тётя Марина. Так мне больше нравится. А я тебе за это мороженое…

Федя путался, забывал, но всё равно старался угодить бабушке, которая так не хотела ею быть. Однажды, когда она повела Федю в зоопарк, тот испугался дикой козы и в испуге закричал:

– Бабушка… Тётя… Тётя Марина Григорьевна! смотри, какой страшный зверь… Я боюсь. Забери меня отсюда. Вон там стоит ещё страшнее… – страшнее был обыкновенный индюк! Как давно это было!

Ближе к шестидесяти годам Марина Григорьевна так же, как это давно сделал её муж, переехала жить в деревню под Ленинградом. Там у них был хороший финский зимний домик на берегу озера. Когда-то этот домик для них нашёл и помог купить Володя. До этого она приезжала в деревню только по выходным и разок по будням среди недели. Городские дела держали. С собой она всегда тащила большую сумку с продуктами, чтобы побаловать мужа и тем самым в очередной раз заработать кусочек индульгенции за грехи молодости. В деревне с продуктами было не очень. Теперь эти поездки туда и обратно, наконец, закончились. Но перед тем, как обосноваться в деревне, она попыталась уговорить его переехать к сыну в Нью-Йорк. Николай Михайлович категорически отказался:

«Я зачем, по твоему, за этими американцами по Берингову проливу пол жизни гонялся?.. Чтобы теперь они из жалости меня на их пособии по старости держали? Я от них родину защищал, а ты мне такое предлагаешь! Никуда я не поеду. Вот увидишь, дети тоже там долго не продержаться. Игорь – тот точно скоро вернётся… Придумала, тоже мне. Америка! Срать я хотел на эту Америку!.. Извини, Маришечка, я не в прямом смысле…».

После этого разговора дух странствий Марину покинул. Она отбросила мечты о хорошей подборке различных сортов колбасы и маслин в Брайтонских гастрономах и развела хозяйство по серьёзному: помидоры, огурцы, смородина, клубника… Вместе с Колей они любили ходить в лес за грибами или просто погулять. А годы неумолимо катились, набирая скорость. И выяснилось, что после семидесяти жизнь тоже есть. Марина с астмой боролась не переставая. Коля помогал ей в этом, выгуливая свою Маришечку, делая ванны по Залманову. По несколько раз в день разминая её тело своими по-прежнему сильными руками. Иначе тело не хотело дышать. Сколько же лет подарил он своей любимой этими руками? Наверное, не меньше, чем она ему, когда неделями выхаживала и не отходила от него после страшной операции. А теперь впереди была спокойная счастливая старость…

После неожиданной смерти любимой жены Юра оказался у «разбитого корыта». Из комнаты в коммуналке на Садовой он выписался, поскольку собирался уехать. В комнате оставался прописанным Нинин сын, который прописать Юру обратно отказался. Ведь не отец же! Сестра Марина ринулась в бой с различными администрациями, архивными и паспортными учреждениями. И победила! Юре, как ребёнку блокадного Ленинграда, дали «аварийную» крошечную квартирку на Крюковом канале. Через год Марина «выбила» для него другую. Неплохую «однушку» на углу Лермонтовского и Римского-Корсакова. Там он и жил, пока не случилось…

22

Это была уже другая страна. В ней президенствовал забавный пьяница и весельчак Борис, давший волю бандитам и своим болезненным наклонностям. Придя к руководству великой страной, он первым делом распустил союз, предусмотрительно оставив себе самую большую и богатую республику. Потом раздал нефтяные скважины и заводы друзьям, друзьям дочери и родственникам. Затем сообразил, что наделал что-то не то, и стал укреплять власть, собрав вокруг себя алчных, корыстных, но преданных. Удовлетворённый содеянным, Борис углубился во власть. Любимым занятием помимо застолья у него было развлекать заезжих президентов и премьеров игрой на барабане. При нём расцвёл рэкет, разворовывание бюджета и «чёрное» риэлторство.

Рэкет разбирался с «барыгами» от разнообразного предпринимательства. «Барыг» было не жалко. В конце концов, у них отбирали не последнее, и они могли себя как-то защитить. Чиновники же накинулись на бюджет, как на своё собственное, и вскоре журнал «Форбс» начал публиковать списки самых богатых людей страны. В них каждый второй имел отношение к распределению и использованию государственных денег. Их и ещё банкиров часто убивали. Но почему-то их тоже было не жалко. По настоящему жалко было жертв мерзавцев и подонков, получивших от правозащитных органов прозвище «чёрные риэлторы». Эти отбирали жильё у слабых, больных, старых и одиноких, используя, как будто специально для них созданные, «дыры» в жилищном законодательстве. Многих просто убивали, чтобы упростить процесс захвата принадлежащей жертве квартиры, комнаты или загородного домика. Убивали безнаказанно.

Юра жил один в квартире на Лермонтовском на маленькую пенсию по инвалидности, полученной в результате травмы головы в результате аварии много лет назад. По заключению врачей он был недееспособен. Иногда к нему заезжали то один, то другой племянник, но чаще всего сестра Марина. Однажды она застала своего шестидесятилетнего брата в обществе молодой женщины. Не понимая, что ей надо делать – радоваться или расстраиваться, она выбрала первое и представилась:

– Марина Григорьевна, Юрина сестра. Наверное, я не вовремя?

Молодая женщина очень приятной наружности сделала вид, что обрадовалась знакомству, и в свою очередь тоже представилась:

– Наташа. Мы с Юрой уже месяц как познакомились. Я так этому рада. Вы не представляете, Марина Григорьевна. Я давно мечтала познакомиться с таким мужчиной, как Ваш брат. У меня есть домик за городом, и мы на лето собираемся туда переехать…

Наташа ещё долго что-то говорила об их с Юрой совместных планах. При этом она утверждала, что влюблена в Юру и у неё в отношении их будущего очень серьёзные намерения. Несмотря на большую разницу в возрасте, на явный диссонанс во всём, и во внешности тоже, тем не менее, тревожный «звоночек» в Марининой голове тогда не прозвенел. В лёгком недоумении она попрощалась с братом и его новой знакомой. Заехав на Лермонтовский в следующий раз через месяц или около того, она обнаружила в квартире посторонних людей, которые утверждали, что купили квартиру у какого-то Сергея Петровича Штукина. Никакого Юру или, тем более, Наташу они не знают. Поиски Юры привели Марину в посёлок в окрестностях Санкт Петербурга. Люди в администрации посёлка долго не решались начать рассказ о том, что знали, пытаясь переложить роль дурного вестника с друг на друга. Потом пришёл заместитель председателя и всё рассказал:

«В домишке том баба Зоя жила, одна жила… Сын-то ещё в семидесятые уехал в Ленинград, да там и остался. Вроде на дворничихе женился с пропиской… Когда баба Зоя умерла, он приехал и чин чином мать похоронил. Ну а потом наследство, как положено, оформил. Домишко-то ещё крепкий был. Лет десять – пятнадцать простоял бы. Только крышу подремонтировать и живи… Вон у Семёновых дом и того хуже, если присмотреться. Потом они вместе со Штукиным приехали, вот ведь фамилию бог дал! Я чего и запомнил-то, что Штукин – такую фамилию не забудешь. Вот Штукин домик этот и купил. За сколько – не скажу, не интересовался. А потом он через продажу с доплатой квартирку себе в Питере выменял, а сюда Ваш и переехал. Меня тогда не было, в отъезде я был, поэтому ни имени ни фамилии не запомнил. А потом вдруг пожар… Все думали, что там никого в доме не было, а видишь как оно… Пожарники его из дома вынесли. Вроде бы он даже не сильно обгорел, но дыма наглотался слишком много. Почти задохнулся, потому что лёгкие обжёг. А потом пришёл в себя. Глаза попробовал открыть и говорит, чётко так: «Козлов Юрий Григорьевич…». И всё. В общем, до больницы его не довезли. Ни паспорта, ни адреса родственников, ни телефона – ничего не осталось. Сгорело. Вот мы его за счёт администрации на местном кладбище и похоронили. Сейчас распоряжусь, чтобы Вам могилку показали…».

Местный милиционер рассказ зампредседателя подтвердил. Подсказал, какие нужны документы, чтобы разрешение получить на перезахоронение. В конце разговора Марина задала ему главный вопрос:

– Может быть, дом специально кто-то поджёг? – на что милиционер, молодой лейтенантишко, с сомнением ответил:

– Да непохоже. Скорее всего «коротыш» случился. У него чайник электрический был. Вот он и «закоротил» проводку. Дом – то сухой…, как порох вспыхнул. А может, и поджёг кто. Хотя кто его знает…

Вопрос остался без ответа. Марина поехала собирать бумаги на перезахоронение брата.

Наверное, на этом можно было бы и закончить историю, но Марина захотела поговорить с нотариусом, который оформлял сделку, с одной стороны которой выступал недееспособный человек – её брат. Нотариус исчез!.. Но скоро его имя и имена его подельников по «чёрным» сделкам с недвижимостью прозвучали в одной из передач «Человек и закон». Оказалось, что нотариус умышленно закрыл глаза на болезнь Юры. Штукин был подставным лицом, а роль Наташи свелась к тому, что это она нашла Юру. Она заставила плясать его под свою дудочку, как это делают воровки на доверии. Поджог все отрицали. Действительно, его могло не быть. Ведущий передачи возмущался проделками мошенников:

«Обмен квартиры в историческом центре Петербурга на дом – сарай в отдалённом пригороде никак нельзя считать честной сделкой! Так обмануть больного человека!.. Нехорошо…».

Но кроме возмущения и отдельного «ай-ай-ай» в сторону преступников в качестве наказания для них ведущий предложить не мог.

По времени чуть позже, всё в том же доме на Дворцовой, в старой квартире, но в новой стране жила Лариска. Ей недавно перевалило за семьдесят. С Матти они разошлись, потому что тот безудержно пил, а потом безобразничал. Недавно в её жизни появился Арсен. Сорокалетний горец покорил сердце семидесятилетней старушки и предложил ей жить вместе в её квартире. Счастью Лариски не было конца.

– Будь осторожна, Лялюнчик! – говорила её единственная подруга. Но влюблённая Лариска не обращала внимания…

– Будь осторожна, сестрёнка! – предупреждали сёстры. Но она пренебрегла…

– Будь осторожна, тётя Ляля! – уговаривал племянник, но тоже не смог до неё достучаться.

Ларискин демон, никогда не расстававшийся с нею в течение всей её жизни, и сейчас был рядом. Ситуация с Арсеном его забавляла:

«Глупая женщина! Неужели ты и вправду думаешь, что он тебя любит? Может быть я чего-нибудь не знаю, и ты стала обладательницей части наследства Маннергеймов, про которое тебе рассказывал Матти? Тогда я этого джигита понимаю… Если это не так, то будь осторожна! Ему нужна твоя квартира, а не ты…».

И ему Лариска не поверила, потому что поздняя любовь затуманила глаза. Арсен принёс в её жизнь то, чего в мечтах ей очень хотелось всегда. Он принёс какую-то необыкновенную, другую любовь, обрамлённую в красивые слова и безумные поступки, на которые способны только кавказские мужчины! Именно этого больше всего ей и не хватало.

Очевидно, Арсен не собирался жестоко расправляться со старушкой. Наверное, ему срочно нужны были деньги. Разговор шёл о крупной сумме, которую он был должен очень серьёзным людям. У него был план уговорить Лариску на обмен квартиры по одному из вариантов, которые использовали для заработка люди его профессии, профессии афериста – соблазнителя. В качестве вариантов рассматривались: обмен квартиры на сарай или той же квартиры в центре Петербурга на меньшую в Волховстрое. Или композиция из двух упомянутых вариантов. Скорее всего, он был уверен в своих способностях соблазнителя, но не догадывался о существовании демона.

Когда Лариска уже была готова ради большой и чистой любви распрощаться с родовым жильём, именно в этот момент демон решил, что Арсен зашёл слишком далеко, и его пора остановить. Он больно ущипнул Лариску, и та проснулась…

А потом она куда-то исчезла. Точно так же, как за полгода до этого исчез её брат Юра. И точно так же, в её квартире жили люди, которых до этого никто и никогда не видел. Они приобрели квартиру у Петра Сергеевича, которому она досталась от Гоги Мгеладзе, который…

Лариску искали дольше, чем её брата, но всё-таки нашли. Она всплыла под Приозерском, когда с Вуоксы сошёл лёд. На теле были отчётливо видны следы насилия. Видимо, перед смертью её заставляли подписать какие-то бумаги, но она этого не сделала и в силу своего упёртого характера боролась до конца. Квартира была продана по фальшивым документам, подписи Ларисы были подделаны. В этот раз семья решила это дело так не оставлять и подключила все возможные связи и знакомства. По прошествии какого-то совсем небольшого промежутка времени высокопоставленные знакомые семьи посоветовали от поисков виноватых в возникшей ситуации воздержаться, чтобы самим не оказаться на дне Вуоксы или другой речушки. Вероятно, за спинами джигитов стояли и в самом деле нелюди непростые. Было над чем задуматься. Вот такое наступило время!

Эпилог

Прошли годы. Поколение, в своей молодости преодолевшее Великую войну и блокаду, разруху, застой и «перестройку», покинуло этот свет, не справившись с «лихолетьем» и наступившей старостью. После себя они оставили немногочисленное потомство. Оно, несмотря на малочисленность, распространилось по земле на обоих её полушариях.

А дом?! Дом на Дворцовой недавно сменил окраску. Теперь он не бежевый и не в сочетании коричневого с бежевым. Он теперь бело-голубой с оттенком светло-серого. В этом цвете он смотрится моложе, веселее и как-то оптимистичнее. Во всяком случае, глядя на его красивую наружность, о плохом ни вспоминать, ни думать не хочется. Витиеватая решётка балкона на втором этаже оказалась времени неподвластной. Она – всё та же и покрашена во всё тот же традиционно – чёрный цвет.

У подъезда дома на Дворцовой набережной остановилось такси. Из него вышел небольшого роста немолодой мужчина, по виду иностранец. Он окинул взглядом фасад дома и тихо сказал:

«А ты по-прежнему не меняешься, только немного постарел…».

Створка окна на третьем этаже открылась. Оттуда высунулись две смешные мордочки с косичками:

– Отстань, Маринка, я всё папе расскажу… – одна из девчонок возмущённо повернула голову в сторону сестрёнки…

Возможно, когда-нибудь и о них кто-то напишет книгу.

Владимир Антонов не обделён талантами. Он сочиняет музыку и стихи и неплохо поёт под гитару. Пишет прозу. Только за последний год из под его пера вышло четыре книги, разные как по форме, так и по содержанию. Герои одного из его романов – персонажи вымышленные, но их прообразы – реальные люди. Это история нескольких поколений одной семьи. Другой роман повествует о напряжённой жизни удачливого бизнесмена, потерявшего себя в её водовороте. Ещё одна книга – это сборник рассказов. Книга автобиографична. Она – о ярких эпизодах из жизни автора. Он много путешествует. Одно из его путешествий привело его в чудесную страну Коста Рика, где он и живет последние десять лет.

Оглавление

Часть первая

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

  20

Часть вторая

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

  20

  21

  22

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg