«Бегал заяц по болоту…»

Бегал заяц по болоту… (fb2) - Бегал заяц по болоту… 909K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Валерий Борисович Петков

Валерий Петков «Бегал заяц по болоту…»

«Роман – это зеркало, с которым идёшь по большой дороге. То оно отражает лазурь небосвода, то грязные лужи и ухабы. Идёт человек, взвалив на себя это зеркало, а вы этого человека обвиняете в безнравственности! Его зеркало отражает грязь, а вы обвиняете зеркало! Обвиняйте уж скорее большую дорогу с её лужами, а ещё того лучше – дорожного смотрителя, который допускает, чтобы на дороге стояли лужи и скапливалась грязь».

Ф. Стендаль «Красное и чёрное»

Офис опустел. Сергей маялся у компьютера, глаза болели от серебристого песка, сыпавшегося с экрана монитора. Он незряче смотрел в экран, вновь открывал новостные сайты, чтобы тотчас же их закрыть. Знал, что в такой ситуации ругаться с Виталием бесполезно.

Сергей злился и ждал, когда же они всё-таки поедут в унылый спальный район, в ветхую бабушкину однушку, доставшуюся по наследству бывшему сотруднику, а теперь сдаваемую им по очень умеренной цене.

Сергея подташнивало. Мозг шкварчал на раскалённой, пустой сковородке голода в последней, невыносимой стадии, когда уже ни о чём не думается, даже и о еде. Раздражение нарастает, бесполезный желудок доедает себя, а разумные доводы подменяются эмоциями. Хочется лишь одного – поскорее убежать из этого места, пусть и в чужую квартиру, ночлежку в многоэтажном бетонном бараке, наскоро съесть горячую еду, не особенно заботясь о том, какая она, лишь бы поскорее была перед ним тарелка с дымящимся варевом.

– Консервированные мозги! – подумал он. – Нет! Мозги в желудочном соке! И пока желудок не даст команду мозгам – думай, они этого делать не будут! После еды оживут, команды пойдут к рукам, ногам, те станут тёплыми, задвигаются.

Какие-то мечты могут появиться, простые от сытости, вроде бы ты сам этого хочешь. Так этим залюбуешься и не заметишь, что совсем не то делаешь. И вдруг увидишь перед собой – получилось такое неказистое изделие, «разбитое корыто». Почему всегда изображают золотую рыбку размером с ладошку? Из-за стоимости золота? Ну вот – старик у Хемингуэя поймал огромного марлина, и что? Едва не погиб. Емеля со щукой. Так ли важен размер того, кто дарит чудо! Важен масштаб, то есть начинка самого чуда! Хотя вот премудрый пескарь был мелким, но изворотливым. Однако не спасла его сверхосторожность. Словили и сожрали. Удача! Н-да-а!

Зажарить бы сейчас щуку, чтобы кончики плавников хрустели на зубах, отдавали аромат натуральной, речной свежести. Сварить уху из пескарей. А на что гожа золотая рыбка? Её и не представить на раскалённой сковородке.

Мелкие, сорные мысли, но правильные в своей бытовой, приземлённой неоспоримости и вызывающие дополнительное раздражение новым витком возврата к еде.

Напоминать Виталию Петровичу о том, что пора трогаться, было рискованно: могло закончиться криками. Раздражение внутри от этой бессмыслицы усиливалось, копилось фиолетовым нарывом, готовым прорваться скандальным выбросом по самому пустяковому поводу. От безобидной фразы, сказанной даже шепотком. Но более всего удивляло неприятие Виталием еды в рабочее время.

Он оправдывался боязнью тотчас уснуть.

– С ума сойти! Как хочется есть, – подумал Сергей и пошёл на кухоньку. Выпил из кулера воды. – Хоть чего-нибудь! Хоть луковицу куснуть, выменянную за обрезки цветной бумаги Папой Карло, теряя сознание, зубы вонзить в неё, как Буратино! И брызги кусачего сока, слёзы из глаз, временный обман желудка, себя, но хоть краткое, на миг облегчение.

Он посмотрел с ненавистью на кружки, чай в пакетиках, молотый кофе в здоровенной фирменной банке, ощутил горечь и сухость во рту.

Потом от нечего делать выдвинул из-под стола напольные весы – любимую забаву секретаря Марины. Глянул под ноги.

Красная стрелка не шелохнулась, осталась на ноле. Ужасная мысль посетила воспалённый, идущий вразнос мозг. Он слез с весов, наклонился, обнаружил сбоку кнопку включения. Разозлился на себя, поставил весы на место.

Долго пил воду, досадуя, что налил кружку доверху, но и в раковину выливать не стал.

Цедил безвкусную сквозь зубы и тотчас пожалел о том, что заполняет пустоту желудка пресной водой.

Тошнота стала явственней. В желудке громко ворчала, переливаясь, вода. Он прикрыл глаза, представил, как она скользит по извивам кишечника. Мгновенно ощутил спазм, подкативший к горлу, проглотил его с усилием, вспотел и подумал:

– Мозг посылает мне отчаянные сигналы, будоражит, пытается мобилизовать. Даже не мозг, а жалкие проценты мозга, в лучшем случае то, что освоено от килограммов серой массы и хоть как-то работает. А остальные? Ладно бы ему не хватало этих килограммов, и от недостатка серого вещества сходил бы с ума! Всё зависит от того, что в мозгах, а не от их количестве, – подумал, – от того объема который заполнен. А что с третьим глазом? Его куда «пристроить»? В левое полушарие или правое? Или точно по центру! Два глаза, чтобы лучше видеть, а третий, чтобы лучше слышать!

Вернулся к своему столу. Через приоткрытую дверь увидел Виталия. Тот мрачно хмурился на дисплей, следил, как наливаются красным цветом извивы кольцевой от Юго-Запада до Юга, противным пузырём, тяжелеющим к низу, ждал хоть небольшого просвета, молча курил, давился дымной горечью тонкой пахитоски-зубочистки. Под столом вздыхала овчарка Пальма – прикрыла глаза, положила красивую морду на вытянутые изящные лапы.

Шибануло в нос резким запахом настоявшейся псины, кислятиной табачного дыма. Сергей физически ощутил его давящую плотность, невольно придержал дыхание.

– Пора ехать, Виталий Петрович, – не выдержал Сергей.

Самого гендиректора из-за высокого бюро видно не было. Лишь макушка лохматой головы, да светился голубоватым мерцанием, в сумерках экран компьютера.

И река на большой фотографии за его спиной – зажатая в узкой горловине между коричневых валунов, чёрных в тени нависающих скал зажатая в узкой горловине между коричневых огромных валунов, черных в тени нависающих скал – на большой фотографии за его спиной, сверкала настоящей водой, искрилась белой пеной, бесновалась неукротимо. Порог шестой категории, по которому сплавлялась, вжавшись в настилы, перехватив вёсла наперевес, отважная четвёрка спортсменов. И крайним слева был молодой тогда ещё Виталий. Но все были в касках, спасательных ярких жилетах, крохотные на фоне белого безумия яростной воды, и узнать его было невозможно.

Алтайские пороги. Фотография откуда-то с верхней, немыслимой для человека точки: скалы? гнезда? – выхваченный точным, орлиным прицелом мгновенный блиц. Грубая, непридуманная россыпь пойманных деталей перехватывала дух реальной опасностью. Виднелась река с высоты, где можно лишь летать, имея крылья, и от этого жутко, страх сбивает, останавливает дыхание, будто обычный вздох покачнёт тело, такое неустойчивое в тугих потоках воздуха. Высоко, и вполне реально рухнуть вниз, успев защититься лишь последним криком, безумным и бесполезным, перед тем как ударится тело о камни, исковерканное твердью. Это предощущение заставляет оцепенеть, и тотчас отгоняешь саму мысль, убеждая себя в нереальности происходящего.

Как-то Виталий рассказывал об этом. Скупо, но Сергей запомнил, а сейчас неожиданно взыграла голодная фантазия какими-то бредовыми извивами.

– Куда ехать! Ну, куда! – закричал Виталий Петрович, ткнул кривоватым пальцем в экран, да так, что тот закачался, – глянь, сплошной пожар! Краснота! На одном сцеплении ехать… опять ногу сведёт судорогой!

– Движение – жизнь! Ну, уж ты-то знаешь! – примирительно ответил Сергей. – А мы возимся, и чего-то ждём, и жизнь затухает. Протухшая жизнь у нас. Вот что я тебе скажу! Есть такая притча, про лягушек. Сказали им – заберётесь на высокую скалу, и начнётся новая жизнь! Куда нам – лапки маленькие, мы сами маленькие! Нет, не дойдём! Так сказали старые, мудрые лягушки-аксакалы и тихо умирали своей смертью. А молодые лезли, гибли во множестве, но лезли. А старики укоряли, говорили – вот видите, без толку вы этим занимаетесь! Но одному молодому лягушонку всё-таки удалось добраться!

Лицо Виталия исказилось в экранных бликах резкими тенями, его посекло штрихами злой гримаски. Он махнул рукой, отвернулся, несколько минут сидел, бездумно глядя в экран.

– Ну и почему?

– Он был – глухой!

– Кто?

– Конь в пальто! Лягушонок этот был глухой!

– Ну и где тут мораль?

– Да не верь ты этим… иероглифам на сайте! Не слушайся их!

Виталий хмыкнул, отвернулся, однако выключил компьютер, встал, прикрыл окно.

Пальма мгновенно выскочила из-под стола, прогнулась, поворчала, села, навострила уши и приготовилась двигаться.

Она лучше Сергея знала, что сейчас они поедут на ночлег.

Сергей промолчал, стерпел, понимая нервозность Виталия. Он ходил за ним следом, молча, надеясь этим ускорить отъезд, не обижаясь, отрешённо, продолжая обдумывать прежнюю мысль:

– И что же на самом деле источник безумия, где оно укореняется, в какой части мозга вьёт гнездо эта беда? А может быть, это освобождение? Счастье от неведенья? Ведь пока мы не знаем, нас ничто не тревожит! Всё начинается с беспокойства в тех жалких процентах мозга, которые худо-бедно всё-таки освоены, или таится в остальном объёме, в который пытается углубиться эта малая, продвинутая часть? Слабый разум не в состоянии одолеть остальную часть! Силы очень неравны. Сколько пустоты в этой костяной коробке! Пустота – не всегда космос. Но ведь, возможно, некий Высший Разум запрограммировал нас так, что мы носим в своих черепушках серое вещество… кстати, а почему оно серое, а не розовое, там же сосудики, кровь… или – зелёное, например? И вот мы носим мозги, как пластины аккумулятора, которые надо зарядить, а когда уходим из этой жизни, то эта энергия забирается от нас. Концентрируется в ноосфере. Этакий инкубатор энергии. А все наши жилы, мышцы, кривошипы суставов, сухожилия – это приводные ремни для подзарядки! Колёсики-шестерёнки. Мысли какие-то, физиологически странные! Господи, как хочется есть! Хоть собачий корм похрумкать, запустить руку в шуршащее нутро пакета с фирменной собачьей жрачкой, что ли! Вон её сколько!

Что за жизнь!

* * *

К началу марта фирма рассчиталась с долгами за прошедшую зиму. Так бывало и прежде, зима время сонное.

Погасили аренду, выплатили в срок зарплату и с оптимизмом смотрели вперёд.

А впереди было лето красное, обилие заказов и надежда выплатить отпускные, чуть-чуть сберечь денег, к зиме. И к следующему лету можно будет вновь дело поправить. Сезонные колебания.

Охотники-промысловики живут в таком режиме.

Вот так, по синусоиде, фирма двигалась почти пятнадцать лет. Три последних года на этой фирме трудился Сергей Васильевич Петраков.

Родилась фирма необычно, из туристского увлечения. Для сплава по рекам на плотах нужны были понтоны. Лёгкие, прочные, надёжные и компактные. Виталий с друзьями остановились на ткани автомобильных полуприцепов. Мешки из ткани ПВХ, проваренные высокой температурой специального фена по швам, были именно такими.

Потом для науки распороли списанный автомобильный тент, изучили крой. И стали предлагать за умеренную цену новые, из ткани различных цветов. Где тент – там и каркас. Понадобились сварщики, слесаря, оборудование, станки.

Так несколько друзей-туристов придумали бизнес.

Производство вместе с перестройкой набирало обороты. Штат увеличивался, организовали несколько отделов, склад, стали предлагать фурнитуру, комплектующие.

Дело процветало и на удивление, во времена дефолтного безумия – выжило.

Ядром коллектива было шесть-восемь рабочих, при необходимости их число увеличивалось. Был толковый молодой мастер откуда-то с Кубани, зацепившийся в Москве. Опытный главный бухгалтер, отдел продаж, секретарь.

Идея была живо подхвачена, открылось много фирм, предлагавших такие же услуги. Последние два года количество заказов сокращалось, ужималось, как шагреневая кожа. И осталось в большом цехе четверо рабочих, да в офисе Виталий Петрович – генеральный директор, секретарь, менеджер, он же дизайнер-компьютерщик, отдел продаж в лице лишь Сергея. Главный бухгалтер освободила небольшой закуток и справлялась с отчётностью на дому. Суммы за аренду заметно уменьшились.

И вновь наступило лето. Обычное, ничем не примечательное. Ни холодное, ни жаркое. Скучное, пыльное – московское лето. Окружающее не интересовало, потому что время было насыщено томительным ожиданием хороших перемен, нетерпением Виталия, его неожиданными вспышками нервозности – вдруг состоится этот долгожданный контракт и, как счастливый билет, станет пропуском в спокойный рабочий график. Но очередной клиент тихо и бесследно исчезал, оптимизм не оправдывался, вызывая пустую досаду неизвестно на кого.

Так вымаливают спасительный дождь в страшную засуху. Скорее от безнадёги, чем от сильной веры в успех.

Заказы же шли мелкие, чтобы не сказать – издевательские, вроде пологов ларьков для уличной торговли арбузами и дынями. Прибегал очередной златозубый южанин, делал страшные глаза, кричал с порога, что он много лет заказывает изделия исключительно здесь, умолял сделать скидку, торговался самозабвенно, серьёзно. Можно сказать – насмерть! Учитывая такое отношение этой категории клиентов, Сергей заранее слегка завышал цену, потом, после долгих криков и уговоров, уменьшал до обычной стоимости, обозначенной в прайс-листе. Ударяли по рукам. Прайс-лист заказчики не смотрели.

Радости заказчиков не было границ!

Расплачивались наличкой, перегибая посередине пачку тысячных купюр, получая от этого процесса явное удовольствие. Приходно-расходный ордер не глядя совали в карман.

Маленькая хитрость. Почти бесплатная – так, одна лишь возня.

Изредка кто-то из них привозил арбуз-два. Со стороны было заметно трепетное отношение к полосатым ягодам, но были они, как правило, вялые и недозрелые.

Цокали языками, нахваливали свой товар, а сливали какой-то неликвид. Но по ширине светлых полосок не определишь. Сергей принимал очередного кота в мешке, улыбался, подыгрывал, цокал языком. Молчал, стучал согнутым пальцем по полосатому боку. Напряжённо вслушивался, хмурил брови, потом закатывал к потолку глаза, кричал «яхши».

Всё – от великой скуки, хотя втайне надеялся, что этот будет спелым и сахаристым, крупитчато-алым, принесёт немного радости. Но и это ожидание не оправдывалось.

Такая игра. Сергей её принимал, был готов поучаствовать и относился с юмором к шумным, темпераментным людям, настоящим оптимистам, суетливым труженикам прилавка.

Денег этих только и хватало, чтобы с работниками расплатиться. Часто повторяемое и растиражированное слово «кризис», бывшее вроде бы в стороне, далеко, за океанами, надвинулось, стало приобретать реальные очертания беды и обозначилось неумолимо в полный рост. Да вдруг развернулось, стремительно понеслось прямо на них и навалилось всей тяжестью, словно погрузневший в застолье, хмельной, непрошеный гость. И не вздохнуть, и не отползти из-под него.

Виталий провёл ревизию. На складе оказалось большое количество запасных частей. Их список вывесили на сайте фирмы, с указанием цены и броской рекламой – «Реализуем за половину стоимости при закупке оптом!»

Сергей плотно залез в Интернет, отыскал шестьдесят четыре профильных предприятия, которых могли бы заинтересовать запчасти со склада, разослал коммерческие предложения, повторно обзвонил. Большая часть просто отказались, сославшись на безденежье, две московские фирмы и одна питерская пообещали «вернуться к этой теме, если появится серьёзный заказчик», да так тихо и пропали.

Позвонил незнакомец, представился «ИЧП Власов», хриплым голосом спросил, можно ли на месте посмотреть на запчасти. Сергей согласился.

Вскоре приехал на новеньком «Фокусе» синего металлика крупный и рыхлый мордоворот лет тридцати пяти. Оглаживал бритую голову, смотрелся в глянцевую темноту окон своего авто, хмурился, прятал глазки серые, невыразительные под широкими дугами бровей. Был похож на дельфина и у Сергея появилось и странное желание утереть обильный пот с взопревшей лысины.

– Вадик, – вяло, словно, нехотя пожал руку.

– Сергей, начальник отдела реализации.

Вадик что-то хмыкнул в ответ. Осмотрел внимательно всё, что намечалось к продаже. Головой покачал и пошёл к стоянке. Сергей обречённо проводил его до машины.

– Слышь, я чё думаю, – неожиданно сказал Вадик, стоя перед раскрытой дверцей авто, – за восьмёру зелени я бы всё чохом отгрузил. Так и быть, выручил бы вас.

– Мне торговаться в таких масштабах не дозволено. Есть гендиректор.

– Ладно. Ты его уломай на десятку зелёных, а я тебе штукаря подкину за труды. Ну – пару штукарей.

– Нет. Это нас не устраивает. Несерьёзно.

– Ну-ну. Пасите свои железяки. С люминиём. Когда совсем станет «хэ»… «ху» ну ты, понимаешь то есть хорошо, звони. Только тогда ни ты, ни гендиректор столько уже не получите.

Торговаться с барыгами Сергей умел.

– А вы уверены, что больше покупателей не будет?

– Абзолютли! – Вадик сел в машину, захлопнул дверцу, окно приоткрыл: – Пустые хлопоты. Всеобщее обнищание, бля, масссс, тотальное, вот чё те скажу – реализатор!

И уехал, пригазнув на старте, напылил обильно.

– Что у нас нового? – спросил вечером Виталий.

– Да приезжал тут давеча крендель, винтом закрученный. Весь у белом!

– Я у курсе, мастер говорил. И что у сухом остатке?

– Да ерунду предлагал. Десятку зелёных за весь склад, кроме среднего и большого профилей.

– Ну и что ты сказал?

– Пустое, говорю. Лучше уж тогда в цветмет сдать!

– Правильно ответил! А он-то что?

– Говорит, попухнете вы со своим железом!

– Ну, это мы ещё посмотрим! – насупился Виталий.

– Новый герой! – сказал Сергей. – Были тучные года, поднялся на чем-то, мучается, куда бы деньги пристроить. Тесно им у него в карманах. Жирком оброс, сибаритом стал, всерьёз куда-то лезть ему лень. Да он толком-то ничего не умеет – купи-продай! И так новый герой стал старым. Это от возраста никак не зависит.

– Это по твоей классификации?

– Исключительно!

– Дельфины и акулы пасут стаи сардин! – прибавил Виталий загадочно.

Однако Вадик этот залётный словно наколдовал, и никто не звонил, не интересовался запчастями по сходной цене. Так и торчал немым укором на сайте зазывный текст.

Лето пустых ожиданий. Такое короткое и стремительное, почти как северное. И уже холодил затылок надвигающийся зимний ураган, тоскливое ожидание стылого неуюта жизни, безденежья и грядущих разборок-разъездов с мздоимцами.

* * *

К осени накопился солидный долг. Правительство рекомендовало снизить ставки по аренде, но это касалось госпредприятий, а в их случае арендодатель был частной компанией, и на неё эта забота правительства о мелком и среднем бизнесе не распространялась.

Когда же долг перевалил за шестизначную сколопендру с многоколёсными нулями, пустыми и страшными, как глазницы черепа, Виталий, единоличный хозяин, решил фирму закрыть, долг погасить и выйти из игры.

Он представил последствия, и стало страшно.

Он приходил очень рано, открывал большой, гулкий цех, хранивший в глубине своей прохлады запах горячего металла, бодрящий озон сварки, масла, суспензии. Всё родное, чему отдано было много лет. Вспоминал, как когда-то давно полгода ездили по кольцевой, отыскивая приличное помещение под производство. Как проливали «под ноль» бетон пола, стелили по уровню многослойную фанеру, превращая старый армейский разборный ангар в полноценный цех. Завозили оборудование, ещё вполне рабочее, приспособления, сработанные точно под свой проект, как ловкую рукоятку, подгоняя по себе, чтобы не набить мозолей, не занозить.

Трудности эти его не пугали, он был грамотный технарь, досконально знавший своё дело. В собственный бизнес рванул, пройдя строгую школу минсредмашевской оборонки. Он умел с полувзгляда оценить о чем речь и найти решение правильное, разумное, а часто и единственное. Ежедневно в его подчинении были уникальные исполнители шестого-восьмого разрядов, ковавшие «под мелкоскопом» блоху, и самая передовая на тот момент техника, технологии. Для оборонки страна не скупилась в прежние времена. Люди ценили такую степень доверия и работали совестливо, сверхурочно, не считаясь со временем и даже здоровьем.

Техника – смысл его жизни. Неприхотливый в еде и одежде, он частенько забывал даже причесаться, а лишь поправлял шевелюру, пропускал между растопыренными пальцами жёсткие вихры – соль с перцем, как у миттельшнаyцера.

– Чтобы не выглядеть комично, – так пояснял он, словно оправдывая этот жест перед окружающими.

Среднего роста, худощавый, энергичный, глаза карие, живые. Авторитет Виталия был непререкаем. Он требовал дела и заводился, если рабочий не понимал сразу, что надо делать и как к этому подобраться. Он мог вспылить, наорать от нетерпимости к бестолковому исполнителю, лености его мысли, или вообще тупому ожиданию указаний. Но было это не по злобе, ему прощали и шли за разъяснением или с вопросами в самом крайнем случае.

Почти всегда его называли по имени и отчеству. По-иному язык не поворачивался. Даже у Сергея, хоть и был он старше Виталия на восемь лет.

В быту пребывал в состоянии рассеянности, но всё, что касалось «железа» и производства, раскладывалось точно и аккуратно на технологические звенья. В оконцовке рождалось прочное, надёжное изделие. Безопасное и долговечное.

Хотя, может быть, он даже и про себя не выстраивал таких высокопарных фраз, а был профессионалом до кончиков ногтей, делал честно мужскую работу, заведомо зная, что миллионов на этом не сколотишь. Какое-то время прилично пожить, принести в семью чуток больше денег. В лучшем случае – на курорт заграничный съездить раз в пять лет. И не было его вины в том, что распылилось золотое племя созидателей уникальных изделий для «ядерного щита», космоса, или ставилось от безнадёги торгашами, по мере удаления от начала перестройки.

И сейчас всё рушилось, расползалось, как плохо скреплённые доски плота. Они уплывали неуправляемо вниз по реке жизни, теряя красоту, сработанную умело, превращаясь в обычные дрова. И на какой бережок их выкинет, бесполезные доски, о какие валуны разнесёт вдребезги, в щепки для чужого костра.

В лучшем случае.

Всего лишь год назад казалось, что курс на производство больших конструкций, отказ от мелких, трудоёмких изделий выбран правильно, и они выживут. А сейчас всё резко изменилось, сломалось – хоть и ожидаемо, но каким-то иным образом, коварным и непредсказуемым.

Было много звонков из разных банков с заманчивыми, по их мнению, предложениями.

Виталий негромко разъяснял дежурному глашатаю новых горизонтов сотрудничества:

– Мы уплатили все налоги. Так? А теперь из того, что осталось, мы должны отдать вам 28 процентов. Что же останется нам? И заложить нам нечего. Мы про́клятые и забытые всеми производственники. Одни лозунги, а реальной помощи никакой. Вон – в Голландии, сперва гасят все кредиты, ипотеки и прочее, а уж потом на остаток налоги накручивают. Так там все поголовно в банках пасутся. То-о-о-лько один кредит закончился – бегут скорее за следующим. И ставки, заметьте, в разы меньше наших! Конечно, правильно актёр Фоменко на «Русском радио» пошутил – «Чтобы в России был порядок, надо её заселить голландцами»! Да не учу я вас, мил человек, это мысли, подкреплённые опытом и жизненной усталостью. Нет – не злой я! Зло среднего рода, оно лишает женщин женского, мужчин мужского, а я мужчина в зрелой поре и всю жизнь привык работать головой и руками! И приносить пользу своей стране, а не пытаться втюхать дорогую халяву. Чтобы она, как презерватив, извините, сработала на раз! Вот так! Простите за резкость!

Он кинул трубку и пригласил Сергея выйти на улицу. Ходил, курил, мрачнел в каком-то забытье, говорил горячо:

– Ты понимаешь – сейчас нас может спасти только хороший контракт. Даже если мы и объявим себя официально банкротами, всё равно потребуют деньги отдать за аренду. Налоги мы слегка пригасили, там не так страшно. – Отворачивался в сторону, с досадой говорил: – В открытую «козла» забивают! В рабочее время! Представляешь?! Это у меня-то на производстве! В цех тошно заходить. Меня же весь город знает… и не один город! Мне позарез нужен заказ на большой ангар! Для самоуважения, чтобы уйти с поляны по-людски и смотреть людям в глаза! Ты вот это пойми, это ведь самое главное сейчас! Он дорогого стоит, этот ангар!

– Я всё понимаю, Виталий Петрович, – тихо отвечал Сергей, – я уверен, что контракт прорежется. Уверен! Понимаешь! Ссылки на сайте всевозможные навыдумывали, цепляет вроде, посетителей вдвое больше, чем в прошлом, урожайном году, затовариваю всех по полной информацией, буклетов разослали не одну сотню, ни один запрос не оставляем без внимания, разговоры – рекой! Переговоры! А выход – нулевой! Но это так! Мы ничего плохого не сделали! Не за что нас наказывать! Помнишь историю с Котельниками? В мае послали коммерческое предложение, а договор подписали в сентябре!

И показывал куда-то вверх, в серое московское небо.

– А! – махнул рукой Виталий. – Опять твоя… аюрведа. Кто у нас там ещё остался?

Сергей сбегал в офис, вернулся со списком, стал перечислять фирмы, предполагаемые объёмы контрактов, сроки какие-то называл, понимая, что перед ним человек, которого постигло настоящее горе, что он слушает и не слышит, так велика его досада перед неизбежным закрытием фирмы, да ещё и похоже с великими проблемами впереди.

– А что с запчастями, по складу?

– Прочесал всех мало-мальски заинтересованных. Ничего определённого. Ссылаются на кризис и безденежье!

– Ну да! Кризис только у них! А у нас его нет и в помине! – возмущался Виталий.

– Там со спамом прилетело встречное предложение, я тебе перекинул – глянь. Стоит связываться или нет?

– Ты сам-то звонил?

– Да. Двое учредителей – Алексей и Володя. Маленькая фирмочка. Хотят прибыль пустить на закупку запчастей впрок, чтобы к новому сезону расширить ассортимент изделий, немного заработать.

– Ну и что?

– Производственники, не торгаши. Интересно, но предложили забрать всё подчисту́ю, даже то, что мы не указали в прайсе на сайте. Владеют вопросом. Подсчитали, у них выходит четыреста пятьдесят тысяч рублей. За наличку.

– То есть… десятка евро? Совсем охренели, что ли? Может быть, им ещё и приплатить?

– Ты не кипятись, подумай – ну куда мы потом с этим железом? Кому будет нужно. Я понимаю, что оно тебе по-своему дорого, может быть, какие-то планы связаны нереализованные… чёрт его знает, ностальгия, что ли. Но, думаю надо соглашаться!

– Да пошли они в жопу! Стервятники. Вообще хотят нас обобрать!

– Ты для начала пересчитай, подумай. Мы же деньги вернём в оборот – наличку.

И щемила Сергея заноза, виноватило внутри. Грызла совесть, мучительно раня в кровь, словно старые сухари – нежные дёсны, хоть и понимал, что лично он не виноват, ситуация вообще непростая, опасная ситуация, от него не зависящая по большей части. Но как реально помочь, не виделось.

– Но всё ли я сделал так, как и моё ожидание перемен к лучшему лишь дело времени? Где я вообще? На какой ступеньке человеческого развития, социальной лестницы, профессиональной принадлежности? Где моё место? Моё ли оно или я непроизвольно и самонадеянно занял чьё-то чужое и не оправдываю его полностью? В силу каких законов природы, общества я оказался здесь? Или причуды судьбы вытворяют со мной всё, что ей заблагорассудится, совершенно не интересуясь моим мнением на этот счёт! И ведь прежде я не сильно об этом задумывался! Бегал на работу, в отличном настроении, был уверен, что делаю всё правильно, и дело действительно шло успешно! Что же изменилось? Почему я растерялся и просто жду хороших вестей, что реклама принесёт свои полезные плоды, крупные, красивые, и однажды утром посыплется на больную голову неиссякаемая струйка белоснежной манны небесной.

Виталий выслушал доводы Сергея, махнул рукой и слонялся по двору. В цех идти не хотел, потому что знал – закончится всё диким скандалом, а предложить в работу нечего.

– Просто нет денег у народа. Все деньги в банках, и извлечь их оттуда только по суду можно. Да и какие это банки? Конторки меняльные! Ты вот смотри – звонил Юрик – нет ли заказа на покраску узлов? Игорёха интересовался – нужна ли ткань ПВХ, металлобаза трижды на дню любезно интересуется – профиль различный предлагают… А я им ничего не заказываю. Проблемы вырастают в огромный ком, он всё увеличивается, и получается, что наша маленькая фирмочка, уходя на дно, тащит за собой с десяток других. А деньгами в банке играются циничные менеджеры! И глава правительства разводит руками – мол, ничего толком не понимаем, что делать – не ведаем! И банки стыдит, что они медленно как-то разворачиваются лицом к производству, а они воруют и не краснеют! И эта жопа мохнатая заслонила весь горизонт!

Он садился в машину, отъезжал куда-то, вроде бы по делам, но Сергей догадывался, что он просто не может выносить гнетущего безделья, стука костяшек домино в бытовке: как гвозди в крышку домовины.

– Ты звони сразу же, если что. – И отвечал своим мыслям вслух: – Такая вот… политграмота. С политэкономией капитализма.

Бегал заяц по болоту, Он искал себе работу. Да работу не нашёл. Сам заплакал и пошёл.

Без всякого выражения, задумчиво декламировал Сергей детскую считалку, разгуливая в одиночестве по двору.

Мог бы спасти ситуацию контракт миллиона на полтора. Хотя бы один. Жизненно важен он был сейчас. Звонков было много, Сергей толково и доходчиво рассказывал о том, какие замечательные каркасно-тентовые конструкции они понастроили от Ханты-Мансийска до Калининграда и от Кустаная до Архангельска. Он этот текст проговаривал наизусть, слегка актёрствуя. Засылал без устали обширные материалы, коммерческие предложения, фото многочисленных ангаров, эффектно заснятые узлы конструктива, чтобы «разбудить фантазию клиента», как он выражался. Усилия эти не заканчивались подписанием долгожданного контракта, а оставались лишь разговорами, что надо взять кредит в банке и тогда уж подписать договор. Сергей убеждался, что прав Виталий, говоря, что все деньги в банках, а те, как пахан на сходняке, хотят лишь больше содрать с попавшего в беду соседа.

Звонившие, не удосуживались перезвонить снова и внятно отказаться от предложения. Возможно, стыдились после такого яростного и красивого рассказа заявить Сергею – нет. Просто замолкали и исчезали, оставляя хоть какую-то краткую надежду, но время шло и приходилось их отлавливать, добиваясь ясности. Сергей злился сначала на себя, на то, что в очередной раз купился на слова, обнадёжил сам себя, не разглядел и не понял вовремя никчёмности ещё одной попытки. Потом успокаивался, принимался звонить, предельно вежливо выговаривал, но это ничего ровным счетом не меняло, а лишь вносило дополнительное раздражение, потому что на том конце провода суть претензии была просто непонятна – ведь договор же не подписан. Какие могут быть претензии!

Каждому не объяснишь, что нужен хороший контракт. Горечь была в остатке.

В офисе повисла гнетущая, мёртвая тишина. Телефоны молчали, словно не было связи.

Фирме установили жёсткий срок – погасить задолженность по аренде до первого октября.

Потянулись дорогие джипы, в цеху стали появляться холёные директора торговых компаний, вокруг которых суетились менеджеры арендодателя. На рабочих никто не обращал внимания. Они приходили в конторку, с тревогой спрашивали – закрываемся или нет? Их успокаивали, объясняли, что перепутали, не в тот склад визитёров занесло. Всё это напоминало нерадивого ученика с двумя дневниками и тайной надеждой – авось проскочит!

* * *

– Я там пересчитал по складу. Звони этим… потрошителям, – хмуро сказал Виталий, – перекинул тебе на почту. Надо что-то делать. Жаль, конечно, отдавать то, что нажито… непосильным трудом. – Улыбнулся криво.

Сергей принялся настойчиво звонить. Энергия бесцельного ожидания требовала выхода.

Договорились, что заедет коммерческий директор, на месте посмотрит, что и сколько, даст окончательный ответ.

Вскоре приехал на стареньком «Терракане» Алексей. Неторопливый, основательный. Лет тридцати, светлый, голос тихий. У него был список, распечатанный с сайта, с подробным расчётом, пометками, что могло бы их заинтересовать в случае, если это есть на складе, но в прайс-листе не указано.

Они вдвоём обревизовали список.

– Ну что ж. Нормально. Можем завтра вывозить? Только вот просьба – на вашей «Газели». У нас легковушки, за габарит вылезет, с ментами не хочется связываться.

– Конечно. Деньги на бочку, и вперёд! Точнее – вперёд деньги, а потом уже бочку!

– А профиль нельзя прибавить? Алюминиевый – ноль пять на тридцать на шесть метров? Я там справа видел, на стеллаже. Очень бы нам подошёл к этой теме.

– Его же нет в предложении.

– Ну, как бонус… оптовикам. – И глянул твёрдо в глаза Сергею.

Вечером Сергей рассказал о своей встрече с Алексеем.

– Ждут нашего звонка.

– На нашей «Газели»? Ну, совсем на халяву хотят проехаться, мародёры… нас мордой об стол… по бедности повозить! – возмутился Виталий и неожиданно спросил: – Чего ты так за них бьёшься?

– Я за нас бьюсь, за тебя! Хоть какие-то дыры заткнуть! На премию я не надеюсь! Мне за державу обидно! – возмутился Сергей и стал звонить Алексею.

Хотя и резанула неприятно фраза, подозрительная интонация Виталия.

На следующий день приехал на старенькой «десятке» Владимир, партнёр Алексея и технический директор. Привёз деньги. Красивые пачки, карминные купюры по пять тысяч рублей.

Марина, секретарь, оформила ордер, выписала накладную. Сергей слонялся рядом с равнодушным лицом, выходил в цех, кофе сварил, пил обжигаясь и беспрестанно курил.

Договорились, что завтра привезут на «Газели» габаритный груз и всё остальное.

Кофе выпили, почти не разговаривали, руки пожали, и он уехал.

Марина тотчас же позвонила Виталию, и вскоре он уже был в офисе.

– Котлетка готова! – встретил его улыбкой Сергей на пороге. – У Марины припрятана.

– Куда её в первую очередь пристроить, эту котлетку, с кем раньше поделить, – угрюмо сказал Виталий.

– Главное – она есть! Завтра надо будет им остальное отгрузить.

* * *

Утром Виталий руководил отгрузкой лично, пропадал долго в цеху. Вскоре позвонил Алексей:

– Что же вы не всё нам отгрузили? Мы разве так договаривались?

– Как не всё?

– Да так! Несколько позиций вообще отсутствуют. – Он стал перечислять. – Вот список передо мной, всё отмечено. Нам чужое ни к чему! Вы нам наше отдайте!

– Надо было на отгрузку кому-нибудь приехать, а то теперь будем по телефону разбираться да машину гонять через всю Москву! Между прочим, денег стоит!

– Ну, мы же вам поверили. А теперь – забирайте всё назад, чего нам с вами бодаться по мелочам! Несолидно как-то!

– Давайте так – сейчас же всё выясню, отгрузкой командовал не я, и перезвоню.

Сергей пошёл в цех и на антресолях действительно нашёл несколько коробок деталей. Он вернулся в офис:

– Виталий, что ж ты меня подводишь! Почему не всё вчера отгрузили? Теперь меня казнят, претензии высказывают, а ты втихаря зажилил какие-то железяки! Что ты за них цепляешься? Детский сад, честное слово!

– Они вообще охамели! Получается больше, чем у нас было в предложении! Плюс ещё отдали им демонстрационные стенды, макеты, ткань, вставки… выгребли полконторы!

– И на сколько превысили?

– Почти триста пятьдесят евро!

– И ты решил утаить, не сказав мне ничего? Что за пацанство! Это же «ловленый мизер», как говорят преферансисты!

– Ты бы знал, как они мне достались!

– Я не понимаю причин твоего возмущения! Ты элементарно посчитай – прибавь к наличке восемнадцать процентов, которые мы выигрываем на налоге! Я днём прикинул, и вот что получается, смотри – ты запчасти и комплектующие закупал в Германии по минимальному инвойсу, оптом, со скидкой, до повышения цен, а это сразу минус пятнадцать процентов. Растаможка была на своей таможне сделана. Это ещё процентов двенадцать…

– Ну и что?

– А то, что на самом деле скидка получается не пятьдесят процентов, как в коммерческом предложении, а реально, дай бог, всего лишнее семь-восемь процентов!

– Угу! А сколько лет пролежали они на складе, деньги были заморожены!

– Я это тоже подсчитал! Так тогда и евро был дешевле, а сейчас он поднялся, и в пересчёте на рубли получается совсем неплохо! Надо радоваться, что люди оптом, за наличку, слышишь – повторяю – за на-лич-ку забирают весь этот… хлам! Извини. Теперь это уже хлам, потому что мы его не сможем использовать после закрытия фирмы!

– Ладно, заступник – иди, порадуй этих… кровососов! Завтра довезём остальное. Меня пару дней не будет. Сорвусь по семейным делам. Ты звони, если что-то срочное.

Виталий уже продал квартиру, купленную под банковский кредит, жену и дочь отправил из Москвы. Сам подселился к Сергею. Вместе с Пальмой. Квартиру эту в спальном районе оплачивала фирма. То есть – Виталий. Пошла третья неделя общего житья-бытья.

* * *

Неделя началась с дурных вестей. Пожилой монтажник Сергей Николаевич Кабунин, или просто – Николаич, опытный и толковый, по уровню квалификации и смекалке стоящий трёх обычных работяг, после обеда, работая на стремянке, развинтил болт крепления каркаса. Не закреплённый на противоположной стороне, болт неожиданно подался вправо, и с высоты трёх метров Николаича смахнуло горизонтальной балкой на асфальт. Он упал на правый бок, побелел мгновенно лицом. Рабочие кинулись на помощь, помогли подняться.

Ступать на ногу он не смог. Поддерживая под руки, довели до раздевалки, усадили, в офис по местному позвонили. Виталий был в отъезде, Сергей примчался в цех:

– Как?

– Херово. Что ещё сказать?

– Нашатырь принесите.

Побежали, принесли вату с ношатырём, возле носа поводил. Николаич вздрогнул, глаза приоткрыл. Лицо белее белого.

– Голова не болит? Нет сотрясения?

– Вроде нет. Бедро как деревянное.

Вернулся Виталий. Отмерял короткие, отчаянные шажки по свободному пространству офиса:

– Наверное, перелом шейки бедра.

– Вот зачем ты это говоришь! – закричал Сергей. – Ты что – не понимаешь? Мысль материальна, а уж слово-то – тем более! Это же так ясно!

– Я что – пацан! – закричал Виталий. – Ничего не видел в жизни, не понимаю, что ли, ничего! Я столько всего насмотрелся в разных передрягах… походах!

Секретарь Марина, она же нормировщик, и дизайнер, он же админ, Миша, молча уткнулись в дисплеи, спрятались за свои бюро, пережидая бурю.

Виталий выбежал, повёз Николаича в травмпункт. Вернулся злой и обескураженный:

– Сделали рентген. Перелом шейки бедра.

– Ну, правильно! Ты это озвучил, ты этого хотел, и нате – получите! – сказал Сергей.

– Да при чём тут это! Аюрведы твои опять дурацкие. Или как они там. Психолог хренов.

– Никакой я не психолог! Не надо ситуацию тащить на себя! Попросил? Вот и пожалуйста – получили! – развёл руками Сергей.

* * *

Виталий вновь уехал в больницу, уговаривать на срочную операцию. Вернулся в конце дня, сидел, сжавшись от отчаянья в комок, с горестным лицом, ждал, когда кольцевая дорога хоть немного разгрузится.

– Ладно, пошли, – встал, ушёл к машине. Сергей закрыл офис. Они молча довезли до электрички Марину, распростились.

– А где Миша? – неожиданно спросил Виталий.

– Он же днём у вас отпросился. Отравился пиццей. Пошёл лечиться.

– Не понос, так золотуха! Извини, Марина, забыл, что ты здесь.

Виталий выехал на трассу. Она была почти пустой. Ехали молча.

– Что там с Николаичем, подробности какие? – спросил Сергей.

– Ну какие могут быть подробности в этой стране? Медицина хвалёная! Через две недели только по плану операцию собирались делать. Говорю, а пораньше если? Буркалами в очках фирменных так это повращал, скалькулировал чего-то, и говорит – восемьдесят семь тысяч. Короче – вернулся в контору, достал из зарплаты девяносто и дал ему. Сегодня у нас что?

– Понедельник.

– Вот! В четверг будут делать операцию, вставлять болты. Хромированные.

Движение после поворота на Бутово оживилось, машины, соскучившись по скорости, побежали быстрее. Каким-то чудом не притёрлись к затрапезного вида «девятке», ворсистой от грязи.

– Ну куда ты лезешь, мудило! – неожиданно заорал Виталий, – Хоть бы поворотник включил! Я тя счас отожму, блин, поучу! Если тебя раньше не научили! Чуркистан грёбаный!

– Ты это кому кричишь? Мне? И чему ты его научишь? – спросил Сергей. – Тому мужику лет сорок! Его уже поздно чему-нибудь учить. – И продолжил с полуулыбкой: – Если его папа с мамой, школа и семья ничему не научили.

– Ненавижу это московское разнузданное… наглое… хищное хамство! И что я теперь – должен всё это терпеть, прощать?

– Ну зачем же? Не обращай внимания. Он не достоин. Твоих нервов, здоровья. Зачем ты эти сокровища бесценные на какого-то сквозного козла расходуешь почём зря? К тому же, какой он москвич? Заезжий южанин, мелкий лавочник.

– Всё равно, хоть три минуты, а пусть себя мудаком почувствует!

– Да ничего он не почувствует, зря ты упираешься!

– Я козлу дал понять, что он козёл. Всё! – Виталий стукнул руками по рулю.

– И с медициной тоже – что ты, Америку открыл? Тебя так удивило, что он деньги взял? Думаешь, что-то изменилось с прошлого века? В советское время надо было бабушке жены срочно ампутацию делать. Тёща помчалась к себе на Псковщину, в Скобаристан солнечный. Суббота – ничего не знаем, говорит районный главврач. Она ему двадцатипятку сунула в карман халата, и через два часа сделали. Это тогда-то вообще об этом пугались думать, не то что сейчас – разнузданность всеобщая и бабло! – завёлся Сергей, но замолчал резко, понял, что поддался на провокацию, громкое возмущение Виталия.

И продолжил уже мысленно, чтобы не обидеть Виталия:

– А Москва попросту мстит тебе… Отвечает на твою ненависть к ней. Отторгает тебя. Москва сломала тебя! Посмотри на себя! Ты же неврастеник. Рассеянный… И это тоже – расплата. И неумеренная выпивка каждый вечер… Ну, а ты, Серёжа, глянь на себя. Ты-то – со светлым лицом смотришь в радостное завтра? Полон сил, созидательных идей и творческих замыслов? И почти не осталось зубов. И скажи спасибо этому человеку рядом. Три года ты худо-бедно сводишь концы с концами, отсылаешь жене. Нет долгов… Какое это счастье, когда нет долгов! Стоп! Но я внутренне свободен! Может быть, именно потому, что Виталий платит мне и это главная часть моей свободы? Нет! Не только. Я изначально хочу быть свободным. И буду. А в нём слишком много комплексов. Их породила именно Москва, весь этот уклад, сумасшедшая жизнь. И она разрушает его изнутри, его бизнес, планы. Она победила. Равнодушно раздавила и покатила дальше. И Виталий, талантливый технарь, от бессилия превратился в болезненно нетерпимого, взрывоопасного и непредсказуемого человека, не умеющего выслушать, временами лишённого выдержки, мгновенно переходящего на крик, истерику. И тотчас же успокаивающегося, словно и не было только что этого ослепляющего смерча. Почему я так думаю и позволяю себе думать именно так? Я ещё не сломался за три года. Многое воспринимаю обострённо… И всё-таки мне – легче. Но ведь я для чего-то оказался здесь. Именно сейчас, в этой конкретной ситуации, не выдуманной, а суровой и жёсткой. Чтобы решить какую-то задачу? Помочь Виталию, да и на себя по-другому взглянуть.

Где-то это всё собиралось, скапливалось у нас обоих, и вот мы влезли на этот неустойчивый плот, надо собраться, очнуться, подумать. Перестать его раскачивать. Так думаю я, а так ли это надо Виталию? Вон он как сопротивляется, временами на крик срывается. А ты, Серёга – должен терпеть. Ради общего и своего блага. Хороших людей к нам посылают тоже ведь не зря! Или нас к ним. А как иначе возлюбить ближнего? Да и без толку гирьки переставлять слева направо и наоборот. Любовь дело обоюдное, требует взаимности, с гирьками здесь самое пустое, бессмысленное дело примериваться – кто больше, кто меньше… Отъезд Виталия из Москвы очень похож на бегство.

– Эх ты, – нарушил молчание Виталий, – я думал, ты меня поддержишь, посочувствуешь, а ты туда же.

– В чём тебя поддержать? Врачи-рвачи берут взятки, попадаются негодяи, спекулируют на человеческом горе. Я с тобой согласен. И что? Предлагаешь начать с нас? Ждать две недели, пока лучшего работника прооперируют? Нет у нас системы реального медицинского страхования. Нету! Поэтому кое у кого и карманы оттопыриваются от пачек с деньгами! Я твой праведный гнев понимаю, ну и что?

– Ни хера! Жопу страховкой подтереть! И всё.

Неожиданно справа, поблизости раздался мощный взрыв. Машину слегка подбросило.

– Что это было? – тревожно спросил Виталий, пригибаясь, мгновенно глянув в зеркало заднего вида, – не у нас?

– Откуда! Ты бы на руле сразу почувствовал. – Сергей оглянулся. Пальма тревожно заскулила на заднем сидении, завертела головой.

– У фуры колесо взорвалось.

– Мощно получилось. Я подумал – теракт, – успокаиваясь, задумчиво, сказал Виталий.

– На МКАДе не скроешься. Теракты в центре совершают и уходят дворами от погони. – Сергей смотрел в окно, возвращаясь к прежним мыслям.

– Словно горячечный бред, эта запальчивость изменяет зрение, точность оценки того, что попадается на глаза, выпирает лишь какая-то часть. Не самая важная, но вставшая на место главной. А та – размыта, не сфокусирована, и чтобы изменить такой порядок вещей, необходима неспешность с самого начала. И тогда осмысленное прозрение будет началом мудрости, а не сиюминутной тратой сил на глупости за окном.

Они молчали. С трудом пробились на свою улицу с кольцевой автострады. Медленно пробирались через четыре светофора, потом вправо, под виадук.

Пальма навострив уши начала пронзительно скулить.

Сергей вышел из машины, взял на поводок собаку Виталий погнал машину на платную стоянку внутри большого гаражного товарищества.

Пальма нетерпеливо высматривала хозяина, тянула в ту сторону, Сергею было неудобно с тяжёлыми сумками, полными продуктов. Виталий появился неожиданно, овчарка кинулась к нему со всей силой, навалилась передними лапами, пачкая куртку на груди.

– Сидеть! – строго приказал Виталий.

Пальма села, нетерпеливо подметая шикарным хвостом тротуар, раскрыла в улыбке розовую пасть, преданно глядела в глаза хозяину.

Виталий наклонился, достал из пакета банку пива. Пальма успела широким замахом языка увлажнить его лицо. – Прекрати! – посуровел Виталий. Распрямился, вытер рукой лицо: – Мы скоро вернёмся. – И пошёл через дорогу к группе деревьев напротив, одёргивая Пальму на коротком поводке. Там была небольшая полянка и стихийная площадка для выгула собак.

Сергей поднялся на медленном лифте на восьмой этаж. Переложил пакет в другую руку, открыл скрипучую дверь, включил свет.

Среди огромных сумок, коробок, чёрного чемодана на колёсиках и собачьего коврика около кровати, на которой спал Виталий, был небольшой проход. Певучая тахта Сергея находилась левее, напротив старенького телевизора.

На спинках стульев, столешнице живописно разбросаны полотенца, мятая одежда. Было не совсем понятно, как это вывозить потом на миниатюрной легковушке, да ещё с овчаркой, занимающей по-царски всё заднее сиденье.

Их жёны были далеко, в соседнем государстве, вдруг ставшем «свободным».

Сергей обретался в этой квартирке почти три года, фирма оплачивала съём. Виталий с Пальмой переселились недавно, после того как он принял решение о закрытии, его жена уехала домой, в Прибалтику, а дочь поступила в престижный Питерский вуз.

Они уже третью неделю ездили в эту ночлежную нору, терпели неудобства, зная, что это ненадолго. Сергей относился к этому философски, как к временному обстоятельству, а Виталий за рулём негодовал и постоянно ворчал, злился на бестолковость водителей, проблесковые маячки кортежей и хвост, который моментально образовывался вослед машине скорой помощи, чтобы поскорее проскочить забитую машинами многополоску.

По-нормальному, рано утром, по пустой кольцевой они долетали минут за двадцать, вечером же внешняя сторона была забита, и неполных тридцать километров от двери до двери тащились непредсказуемо долго и нудно, гадая, лениво, что же там впереди произошло, из-за чего такая пробка, и уповая на везение и скорое окончание тягомотины. Вернулись Виталий с Пальмой.

Сергей за это время разогрел обед, сделал салат, включил тостер – на кухне запахло свежим хлебом. Расставил приборы, разложил салфетки.

Румяный от осеннего воздуха и пива Виталий погремел цепной вставкой поводка, снял с Пальмы ошейник, погрел мясной отвар, насыпал в миску сухой корм. Пальма терпеливо наблюдала за его движениями. Только тонкие проблески тягучей слюны по краям пасти выдавали её настроение.

– Прежде всего надо скотинку накормить, – проговорил Виталий.

Пальма рванулась к миске.

– Сидеть!

Она опустилась, не касаясь пола.

– Можно!

Пальма кинулась к еде, загремела миской.

Днём, на работе, Виталий весь день пил крепкий кофе из большой керамической кружки, сидел у приоткрытого окна, курил тонкие пахитоски. Доставал их поочерёдно из зелёных или бордовых пачек.

Сергей завтракал геркулесом, через пару часов пил чай с маковыми сухариками, на обед грел в микроволновке три бутерброда с сыром, запивал сладким зелёным чаем.

К вечеру оба бывали сильно голодны.

– Ну что? По чуть-чуть? – спросил Виталий, доставая из морозилки белую от инея бутылку – «Водка на листьях крапивы». – Это вещь добрая, питерского производства, на хорошей, мягкой воде.

– Исключительно по двадцать капель! – согласился Сергей. – Крапивы даже черти боятся.

– Ну – так за что?

– За победу! Всем чертям назло.

– Победа… – вздохнул Виталий. – Красивая сука, над которой потешилось много кобелей.

– Ещё один виток жизненной спирали, которая мешает родить светлое?

– Циник ты, Серёга. Да уж больно мудрёно заплёл.

– Я нормальный парняга, только слегка припоздал по жизни. И чуток принял водочки.

– Ладно! За победу. Цены победа не имеет! Одна радость чего стоит!

Они выпили немного водки. Аппетит стал просто зверским. Вкус ощущался скорее по памяти, инстинктивно: язык онемел от ледяной водки.

Закусили салом с чёрным хлебом, съели гороховый суп из копчёной рульки, рубленое мясо в белом соусе с вермишелью, салат из свежих помидоров. Всё скоренько, без остатка. Перешли к десерту – пряникам. Было тяжко от обилия еды, проглоченной быстро, большими порциями, вдогонку горькой водке.

Виталий мыл посуду, Сергей прибирал на столе, сметал колючие крошки подсохшего хлеба. Так было заведено с момента подселения Виталия.

Виталий остался курить на кухне, погрузился в старое кресло, задымил, налил из плоской бутылочки немного коньяка. Взялся за книжку кроссвордов.

В это время Сергей вполглаза пролистывал программы на старом телевизоре, борясь со сном и обильным поздним обедом, придавившим его к тахте. Вскоре усталость одолела его окончательно.

Он отвечал за готовку и относился к этому очень серьёзно. Хотя Виталий в еде был непривередлив, но хвалил стряпню Сергея. Если бывал доволен, мог задать странный вопрос:

– Почему у тебя свёкла не побелела в борще от варки?

Сергей подробно объяснял, когда и как надо заправлять свёклу, томить на медленном огне, прибавить сока выжатого лимона, чтобы она была красивой, яркой. Задумывался, подытоживал мысленно процесс и делал неожиданный вывод:

– Очень многое зависит от самой свёклы. Но вопрос – уместный.

Вскоре пришёл Виталий, мельком глянул в телевизор:

– Ты всё эту муть листаешь?

– Ничего сегодня путного нет на «Культуре», хотя канал замечательный.

– Терпеть не могу «Брачное чтиво», – сказал Виталий, – низменные инстинкты возбуждают. Многие каналы этим занимаются. Подсовывают, как сутенёры, вперемежку с рекламой, чтобы можно было подороже её продать.

Он лёг на кровать, полистал газету и тихо, почти сразу уснул.

Сергей ненадолго отключился, буквально минут на пятнадцать, проснулся свежий, глянул напротив.

В ногах кровати на коврике спала Пальма, положив морду на лапы. Виталий тоже спал крепким сном праведника. На отлёте, с краю кровати лежала растерзанная газета, исписанная птичьими следками буквиц отгаданного кроссворда.

Сергей выключил лампу, пошёл в кухню, выпил холодного сока и тоже улёгся спать.

Пальма забеспокоилась. Со всех сторон доносились разные подозрительные шумы. Дом жил в круглосуточном режиме, наполненный мелкой суетой, разнообразными звуками, Пальма это улавливала мгновенно, а уж тем более, если на помойке под окном начинали скандалить бездомные вольняшки псы.

После двух ночи Сергей проснулся от того, что Виталий включил лампу и вновь читает газету.

Сергей пошёл в туалет. Следом зацокала по паркету Пальма, пила воду, громко хлебала, проливая обильно влагу вокруг, гремела металлической миской на высокой подставке.

Он пил терпкий яблочно-вишнёвый сок, рад был его прохладе, наблюдал за Пальмой.

Вернулись в комнату вдвоём. Она плотно притиснулась к нему, ластилась.

Улёгся на тахту.

Пальма громко уронила себя на подстилку. Он ворочался, долго не мог уснуть, а сказать Виталию, что свет лампы мешает – не решился.

Смотрел на полуприкрытые окна, несуразные шторы, думал, что же приготовить на ужин? Завтра, нет – уже сегодня. Потом в голову полезли всякие мысли.

Сон подкрался незаметно. Потом он вновь проснулся, но уже от сигаретного дыма, будоражащего аромата кофе. Он не курил и нюхом обладал острым.

Он не понял, сколько проспал.

* * *

На кухне горел свет. Он вышел на кухню.

Виталий бойко и без ошибок заполнял очередной кроссворд, курил. Окно было раскрыто, но дым не успевал выходить: накурено было изрядно, серый, несвежий тюль занавесок растворялся в сизом тумане. причудливыми вытканными фигурками рисунка.

– Ты чего? – вскинулся Виталий, посмотрел огромными за стёклами очков глазами.

Сергей увидел красные сосуды.

– У тебя норма, что ли, – спокойно спросил Сергей, не показывая раздражения, – книжка на сутки?

– Не спится, – оправдался Виталий и показал рукой на кроссворд: – Чтобы мозги не заплесневели. После сорока пяти надо иностранные языки учить или кроссворды отгадывать, чтобы интеллект не скис. Самый большой аванс, который мы получаем и который практически не удается израсходовать, – незагруженные килограммы серого вещества. Огромное, невспаханное пространство мозга. Зачем-то нам это дано?

– Ты поэтому уснуть не можешь?

– Так, подумалось экспромтом, спросонья.

Сергей глянул на часы на холодильнике. Пять часов десять минут. Вернулся в комнату. Сна не было вовсе. Через полчаса Виталий стал одеваться, чтобы выгулять Пальму. Она вертелась от возбуждения, задевала вешалку, шкафчик в крохотной прихожей, гулко стучала хвостом по входной двери, обитой для сохранения тепла чёрным дерматином, тихо поскуливала, улыбалась, разинув влажную пасть.

– Сидеть! – сдавленным шёпотом скомандовал Виталий. – Пальмейда Марковна! Сидеть!

Овчарка сделала пару кругов, наконец-то уселась, разгоняя пушистым хвостом пыль и песок на полу прихожей. Голову опустила, подставила шею под ошейник.

Сергей стоял в дверном проёме комнаты, наблюдал. Пальма подтискивалась под его ладонь, чтобы не валял дурака, а погладил бы её. Он погладил умильную морду, улыбнулся, не удержался. Обоим было приятно.

– Виталь, глубоко интимный вопрос – почему Марковна?

– Ты посмотри, какие у неё чёрные библейские глаза! – в полуулыбке ответил тот. – Восточная красавица!

– А-а-а! И чем она отличается от немецкой овчарки?

– Бестактный вопрос! С «немцем» не сравнить! У них рыжие подпалины, а эта – чепрачная.

– Теперь понятно, почему она – восточно-европейская.

Они вышли в общий коридор. Дверь со страшным скрипом открылась, приржавела за ночь, должно быть, потом на излёте с ещё большим скрипом прикрылась. Звякнули на связке ключи. Зашумел лифт.

Сергей вернулся в квартиру. Заварил кипятком кашу, насыпал чайную ложечку сахара. Пошёл в ванную. Скоренько опростался, попшикал дезодорантом. Почистил зубы, побрился, влез под душ.

Дверь скрипнула громче прежнего. Виталий и Пальма возвратились.

– Ты ещё моешься? – приоткрыл двери Виталий, впуская уличную свежесть во влажное тепло ванной.

Из-под руки высовывалась собачья морда. Пальма громко, недовольно фыркнула.

– С её-то нюхом, всё равно что скрипачу-виртуозу слушать заезженную пластинку! – сказал он радостно.

– Я когда курить бросил, также стал необыкновенно запахи чувствовать, – проворчал Сергей, прикрываясь полотенцем, осторожно вылезая из скользкой ванны, побуревшей на изгибах дна от железистой воды. – Чем-то пахнет? Необычно. Псиной палёной.

– Течка началась! – озабоченно сообщил Виталий. – Счас от кобелей отбоя не будет. Будем гулять с дрыном под мышкой.

– Природа своё берёт! – сказал Сергей и подумал: – Вот и ещё одна нечаянная «радость».

Он оделся, прибрызнулся парфюмом. Присел к столу, помешал кашу столовой ложкой, остужая и пробуя на вкус.

Виталий залез в ванну, долго плескался, фыркал.

Вынырнул из тумана ванной свежий, бодрый. Непокорные вихры пытался щёткой с деревянными зубьями привести в порядок. Быстро закончил эту процедуру.

– Поклевал утренних зёрен?

– Семь минут. Я уже собрался, только кашку метну.

– О! Ты даже и обулся!

– Что потом с полным брюхом корячиться, шнурки путать. А песочек я потом подмету.

Он съел кашу. Стало тепло внутри, потянуло в сон.

Вышли. Утро только высветлилось. Сергей держал на поводке Пальму. Виталий пошёл через дорогу на стоянку, забирать машину. Пальма напряжённо всматривалась в открытые ворота, пропускала другие машины, потом взволновалась, рванула навстречу выезжающей «мазде», кинулась на заднее сиденье, покрытое специальной накидкой, чёрную и пыльную, с налипшей собачьей шерстью. Лизнула неожиданно Виталия в затылок. Он отмахнулся.

Стёкла запотели. Виталий приоткрыл своё и заднее окна. Пальма высунула морду на улицу, широко раздув ноздри.

Набрали скорость. Стало холодно. Сон у Сергея пропал. Виталий закрыл окна. Пальма старательно лизала Сергея в левое ухо.

– А ну-ка прочь, не надо фамильярностей! – засмеялся он. – Усы колючие, из проволоки!

Она улеглась на подстилку, поворчала и затихла.

Выехали на кольцевую. Машины двигались медленно, но двигались.

Виталий курил, по привычке бурчал, поругивал то одного, то другого водителя в соседнем ряду. Потом вспомнил статью о куррупции из газеты, начал что-то с жаром доказывать, но Сергей не включился в обсуждение. Повод помолчать был, он не читал этой статьи. В салоне стало тепло, он согрелся и вновь слегка задремал.

– Я вот еду, вспоминаю, – сказал Виталий, – получается грустная статистика. Все, с кем начинал когда-то давно бизнесовать на Москве, развелись с жёнами.

Он стал перечислять имена, набрался почти десяток.

– Поразметало мужиков. Кто-то в Питер перебрался, но и там новую семью завёл.

– А ты?

– Что я?

– Разве ты в разводе?

– Не совсем понятно пока.

– Как это?

– Уходит вечером в другую комнату, закрывается. Жена!

– Так ты собрался разводиться?

– Не решил ещё. Съезжу домой, поговорю. Буду разбираться.

– К сожалению, в институте брака прогулы невосполнимы, – тихо сказал Сергей, но Виталию про развод не поверил.

– Что? Не слышу! – наклонился к нему Виталий.

– Так. Ничего. Мысля вслух. Проскочили.

Сергею всегда казалось странным, что Виталию звонят из дома жена, дочь. Да, они были. Но в той технологический последовательности и занятости производством, из которых складывалась жизнь гендиректора, подчинённая исключительно интересам и проблемам изготовления очередных изделий или тех, что ещё только планировались, отношениям с людьми в цеху, эти звонки были словно из другого мира. Далеко в стороне, на некой обочине. Совсем редко, в случае крайней необходимости, он звонил сам.

Про семью он вообще редко говорил вслух, но если это и бывало, то, как правило, что-то хорошее, словно он в какой-то момент сильного напряжения или принятия важного решения хотел убедиться, что в том подразделении всё в норме, идёт по плану. Возможно, так он спасался от технократической своей жизни, приберегая тыл на тот крайний случай, когда производства не останется вовсе. Будет только семья, и производство ослабит железный жим своих тисков. И хотя помощь была чисто бытовая, но она держала Виталия в необходимом тонусе. И уж конечно не было скандалов, разборок по телефону. Всегда ровно, в полуулыбке, доброжелательно. Не было предпосылок и разговоров для развода хотя бы чисто внешних.

И теперешнее его неожиданное признание о неурядицах в семье Сергея расстроило. У него самого брак был вторым, поэтому он относился очень чутко к этой деликатной теме.

Остаток пути проехали молча.

* * *

В офисе Виталий спросил:

– Авиаторы не звонили?

– Нет, – ответил Сергей, – хотя обещали. Я думаю, надо подождать часов до четырёх.

– Да пошли они… – взорвался Виталий. – Всем офисом на них уже месяц трудимся, а им, видишь ли, трудно позвонить. Тем более – обещали.

Сергей молча пожал плечами.

Днём позвонила в офис жена Виталия, Тамара. – Как дела у вас? – спросила бодренько, «медоточиво» – подумал Сергей. Он слушал её и не слышал, поспешил отвести от себя разговор: – Тебе Виталий нужен? Нет его, на мобильный звони.

– Я, собственно, тебя хочу спросить – что у Виталия с Мариной?

– С кем?

– Не придуривайся – с Мариной! Что ж теперь – двадцать три года в песок? Вот так – одним махом?

– Ничего у них с Мариной! Работа и работа! Успокойся. Не выдумывай. Нет ничего.

Тамара кинула трубку.

Виталий пришёл с производства.

Подошёл к Марине, чмокнул неожиданно в щёку, засмеялся:

– Ну хоть ты-то меня любишь, гражданка Оськина?

– Вы что? – запунцовела мгновенно Марина, глянула расширившимися тёмными глазами.

– Отличное настроение! Может быть, питерцы передадут небольшой заказ нам.

– А у нас потолок в туалете рухнул! – растерянно сказала Марина.

– Вот! Все женщины такие – ты ей про звёзды, а она говорит, крышу надо починить! – подумал Сергей.

Одной напастью больше, другой меньше! – махнул рукой Виталий.

Он прошёл к столу, что-то считал, рисовал, транспортиром угол размечал. Увлечен был, и Сергей не решился сразу ему пересказать разговор с Тамарой. Подумал:

– Дочь в Питере. Жена далеко. Ещё один, которому нужна любовь. Собаки уже мало. Не думаю, чтобы Тамара была права. Виталий нормальный мужик, спокойный, не ловелас. Такой – домашний молчаливый ёжик. Хотя, чем чёрт не шутит. Философ Ла Боэси сказал: «Как мало любит тот, кто любит в меру»! Вслух сказал: – Марина, какая на вас кофта красивая. Только сейчас заметил. И пушистая! Как в тумане вы, в ореоле – вся такая зовущая и такая… воздушная! Студентка, спортсменка и наконец – просто красавица! Как говорится.

– Нравится? – обрадовалась Марина, встала, прошлась по комнате, как модель по подиуму – нога от бедра. – Ангора, тётя Таня подарила.

– Неплохо, неплохо! – засмеялся Сергей, отметил про себя стройную фигурку, миниатюрность, крепкую ладность попки, вдруг явленную ему изящность. Залюбовался откровенно, вроде бы на кофту засмотрелся, подумал:

– Отчего это я раньше не замечал? Звонок Тамары? Третий месяц воздержания? По возрасту Марина мне в дочки годится. Чем сегодня заняты студенты? Жизнь у них точно другая, не такая, как была у нас! Интересно – так же парни вагоны разгружают по ночам? Сторожами трудятся, лаборантами? Сейчас новых специальностей полно, всякие там мерчендайзеры, менеджеры, креативщики… кто там ещё? Но наверняка есть и общее – волнения, сессии. Влюблённость первая. Немного бестолковые, в глазах преподавателей – так вообще невежды! Очень подкованы по части компьютерной начинки, многих звёзд мирового кино знают, фильмов смотрят очень много зарубежных. Разбираются в марках авто, домов моды… вообще – следят за модой. Парни субтильные по большей части, феминизированные какие-то, не мужественные, «галантерейные», что ли? Но книг точно почти не читают. Особенно технари. Филологи, те по программе обязаны много читать, по будущей профессии. И в переписке делают такие глупые ошибки, за которые меня бы выгнали из класса… Придумали для этого дурацкий «олбанский язык». Но – любовь не выбирает по степени грамотности, она может быть по-другому окрашена, быть богаче по ощущениям, восприятию, но по сути она точно такая же, словно последняя и на всю оставшуюся жизнь! Это из разряда вечного.

Он вспомнил своего замдекана. Человека педантичного, сухаря – даже внешне. Всегда аккуратно одетого, причёсанного, отутюженного. С одного взгляда понятно – правильного семьянина, отца двух деток. «Морально устойчивого». И вдруг на факультете разнеслась весть – влюбился Иван Иванович! В свою студентку Валечку. Тоненькую, глаза синие-синие, большие-пребольшие. Эфирное, эфемерное создание, краснеющее даже от мужского голоса или от того, что рядом стоит мужчина. И всеобщее любопытство, пересуды. Куда от этого деться, спастись? Надо ли? В угоду пуританским принципам и парткомовской железобетонной морали, соображениям о детях, семье… В девятнадцать лет ясно, что делать с любовью, а после пятидесяти? Иван Иванович после парткома остался в семье. И только стихи в институтской многотиражке выдавали его истинное отношение к светленькой, прозрачной до нереальности студентке Валечке.

Хорошие стихи.

Сергей при встрече с ним здоровался и понимал, что он жалеет этого человека. Почему? Потому что сам молод, и кажется странным, что человек в летах так себя ведёт? Словно тот впервые что-то сделал неправильно и в это трудно, невозможно поверить. Но и завидовал он тогда, и не понимал, почему выпало не ему, ровеснику, а тому, у кого есть семья. А у него с Натальей не сложилось, и он безумствовал весь второй курс. Метался в бессильном желании изменить ситуацию, удивляясь, почему ему сказали – нет! И ловил сочувственные взгляды другой сокурсницы. По глупости, от отчаянья и просто назло, стал встречаться именно с ней, надеясь, что будет любовь к этой, другой, чувство, и они оба обретут себя, забудут предыдущие неудачи, станут счастливыми, и чей-то уверенный голос шепнёт – вот эта девчонка будет твоей женой.

Так хочется сказок с добрым финалом, и как жестоко они рушатся, оставляя тоскливое одиночество в душе…

После третьего курса была производственная практика. Валечка вернулась загадочная, а к Новому году вышла замуж за неприметного однокурсника, спортсмена-штангиста, мастера спорта с надбровными дугами питекантропа. И вскоре у них кто-то родился. Она стала матерью – и это самое точное в данной истории.

И только стихи, хорошие, выстраданные, настоящие стихи – в многотиражке. Сергей зауважал замдекана именно после этих стихов и, казалось, очень точно понял его состояние.

– Алхимия поэзии, литературы уводит нас от суровой правды химических процессов, которые скупо, без лирики объясняют состояние любви – высоких чувств, временного поглупления, других пограничных состояний, убеждая в том, что это инстинкты, низводя даже самые яркие судьбы гениев до уровня статистики, лишая их заразительного обаяния индивидуальности, словно говоря: да это же просто, любой сможет! И многие пишут стихи в любовном угаре, да не все они – гениальные.

Молчаливый, замкнувшийся в себе человек. С каким достоинством нёс он себя в этом мещанстве! И такой взлёт духа, интеллигентности, что ли. Откуда? Вот вечная загадка – кто, откуда, зачем пришёл на эту землю, сколько ему отпущено по ней ходить? И если наши места под солнцем распределены однажды высшим разумом бесповоротно, а наше мельтешение – лишь видимость, попытка угадать свой номер, скоренько его занять, то почему через определённое количество типов даже внешне мы повторяемся. Параллельная жизнь. Для чего? Чтобы через какое-то время Творец этих двойников определил бы, кто из них более достоин жить дальше, а кого убрать.

Второй, как запасной дубликат – устраняется. А может быть, они оба ничего себе, приличные получились ребята! И живут тихо, зная, что где-то есть второй, но толком не ведая, где он, чем занят? Потом вместе уходят, минута в минуту, и сразу двойная пустота образуется в мире. Зачем этот дуализм? Какова его цель? Или, как вариант, всё-таки остался один. На время? Потом вновь стало двое? А если первому уже за сорок лет, то как может быстро появиться двойник такого же возраста? Его откуда-то привезут на Землю? Но если представить, что второго нет и быть не может, тогда, возможно, поэтому человек так одинок и, чтобы спастись от одиночества, он выдумывает какого-то двойника, ни разу его не видя в глаза, а только лишь догадываясь о его мистическом существовании – через предощущения, астрал, сны, неясные намёки, образы, дежавю… Нет – одиночество не спасает. И уж совсем невозможно представить, что один из них – ангел, а второй – бес. Как же тогда Каин и Авель? У них один отец, но разные взгляды. Диаметральные. До ненависти, до братоубийства.

Почему он вспомнил сегодня замдекана? Именно сейчас?

Всегда есть кто-то рядом, готовый стать подушкой для слёз. Необъяснимым образом они ощущают свою необходимость даже на расстоянии, с полувзгляда, что ли, каким-то верхним, нечеловеческим, почти на пределе, звериным чутьём. Почему так происходит? Великая загадка. Но несостоявшееся и его разъединённые участники потом тайно сожалеют об этом. Возможно, из-за того, что не состоялось, стало недостижимым, они возвращаются в воспоминаниях к этому. И бывает так, что живут рядом, наблюдают со стороны, как протекает обычная семейная жизнь у бывшего или бывшей возлюбленной, мучаются, но ответа, почему порознь – не находят. И на все ли вопросы ответили они, если были бы вместе? Нет сослагательного наклонения в таких историях.

Сергей авансов никому не раздавал, а так – приударял слегка, не заботясь о том, насколько глубоко это может задеть девушку, и даже вызвать в ней некое чувство. Однако был уверен, что его это не тронет. И только много позже он поймёт всю глубину своей глупости и безответственности.

Как-то он встретил свою, так скажем – симпатию тех времён.

Они сидели на набережной, на лавочке, так оказалось, что на той же самой, где сидели когда-то. Возможно, это было её тайным желанием, через много дней устроить всё так, чтобы они опять оказались на этой лавочке, такой знаковой для неё?

Она вспоминала то, что он ей тогда говорил, стихи, которые он читал. Прикрывала глаза, вспоминала погоду, одежду, причёску, всё до мельчайших деталей, а он удивлялся молча, щурился, якобы от бликов речной воды, улыбался, ушёл в себя, потрясённый такой верностью памяти о ничего не значившей для него встречи, которую он уже и не помнил в таких подробностях. Его тронула трепетность, с которой она, прикрыв глаза, перерасказывала ему весь вздор, которым он тогда заморочил ей голову.

В какой-то момент даже показалось, что она разыгрывает его, он искоса глянул – усомнился. Но нет! Она была искренна, взволнована по-настоящему. Ему вдруг стало неприятно, словно он что-то пообещал, но не сделал, по забывчивости, легкомысленности, ушёл и не сказал куда, а для неё это оказалось самым важным, возможно, единственно важным в дальнейшей жизни, и через много лет продолжает волновать женщину и велит хранить верность этому… нафталину… заставило её помолодеть прямо на глазах чудесным каким-то образом… А он – ветреный и несерьёзный и пустой… но она всё это простила сразу же, только он присел на эту старую, серую лавку, царапающуюся чешуйками отлетающей краски.

Он понимал, что это бескорыстие и есть высшая форма прощения. Молчал, слушал, кивал, вежливо улыбался, но его лишь на короткое мгновение тронуло её волнение, бережное, нежное отношение к тому… к той ерунде, сюру… сору… мусору, который он тогда наплёл.

Ему вдруг стало неприятно, он злился на себя за то, что наговорил тогда чушь вперемежку со стихами. Поза, актёрство, как она этого не увидела, не поняла, и почему это всё в один миг стало так важно и через много лет всплыло сейчас, как наказание для него, тревожащее память и вернувшееся, чтобы пристыдить и усовестить.

Он пересиливал чувство вины, отвечал кратко, тактично, это подвигло её на новые воспоминания. А он и боялся разрушить эту хрустальную безделицу, возведённую ею и ставшую вдруг и для него такой дорогой: чтобы не исказилась после этой встречи, не разочаровали её в будущем.

– Почему это так важно для меня? Я вдруг понял, что выдал нечаянно некий аванс, и теперь никак нельзя его забрать, он уже не принадлежит мне.

Были другие, но почему-то именно эта сумасшедшая, остановившаяся и оставшаяся там, в прошлом веке, словно и не покинувшая с той поры лавочку. Скамью подсудимых, мою скамью. Кой чёрт её прислал ко мне? – досадовал он. Ведь были же наверняка какие-то другие мужики у неё. Почему именно я так потряс воображение той девчонки, этой женщины с короткой стрижкой вьющихся тёмных волос, чуть погрузневшей. Все они, те, другие – были так бесцветны и безлики, а я оставил какой-то след? А я? Кто я? Светоч? Можешь относиться к себе как угодно, но её не заставишь относиться ко мне иначе и тот безобидный флирт, простой трёп о книгах, кино, однокурсниках до сих пор так много значит в её жизни, согревает её душевное одиночество. Впрочем – она взяла в своё одиночество меня, и это её радует. Эту милую, вполне симпатичную женщину.

Так думал он, и это тешило его тщеславие, потому что, кроме грусти, он подарил ей радость. Отраженная, она вернулась к нему, и сейчас эта мысль умаляла, притупляла резкие уколы совести.

Он даже не спросил, замужем ли она, есть ли дети, внуки? Скорее всего, нет, потому что она бы сразу об этом рассказала – ведь она женщина. И как прошли эти годы, как она, где? При том, что она всё время говорила, вспоминала, смеялась, торопясь поделиться, но не спеша остаться вновь одной, со своими мыслями, переживаниями. Даже глаза увлажнились в какой-то момент.

– Мне будет трудно без тебя потом. – Только и сказала, прощаясь.

Не в прошедшем времени – «было», а сейчас, словно её надежда на то, что они будут вместе и уже не будет потеряна, и впереди счастливые дни совместной золотой и тихой осени – сбывшейся, долгожданной мечты. На что надеялась она, почему так уверовала в своей потрясающей безоглядности и доверии к немолодому мужчине на лавочке рядом?

И он, окончательно сбитый с толку галантно поцеловал ей руку. И потом, вспоминая об этой нечаянной встрече, он дивился, как она вообще могла состояться, при этом спрашивал себя – где она теперь, эта женщина? Возникало даже лёгкое волнение, хотя и был уверен отчего-то, что больше они не увидятся никогда.

Почему он ощущал в такие минуты, что это очень важно для него? И потом, когда прошёл какой-то юношеский стыд, стало не так больно внутри, он даже похвалил себя мысленно, что удостоился такого дорогого подарка.

– Надо думать исключительно о заказах! – одёрнул он себя.

И засмеялся. Марина и Миша странно посмотрели на него и промолчали. Виталий вообще не обратил внимания.

Так они и сидели в ожидании грядущих неприятностей.

* * *

Днём позвонила жена, попросила Сергея проплатить через Интернет коммунальные услуги.

– Да. Вот жену я увидел и ничего не сказал. Назначил свидание. И когда я вдруг ясно и пронзительно понял – вот она, моя будущая жена?

Одно он мог сказать точно – это было в январе. И год помнил, и какая погода была… А как признался ей в любви – не помнил. Саму сцену объяснения. Ни времени дня, ни деталей, ни места, ни во что был одет. Только какой-то радостный фон и гулкий звон в висках. Переживал, боялся получить отказ. Странно!

Да, он ценил заботу жены о нём, о дочери, труды по дому. Это было удобно и не отвлекало от работы.

В глубине души, по прошествии многих лет семейной жизни он ясно понял, что если бы вдруг она собрала вещи и ушла, он сам бы всем этим занимался. Будет проделывать всю эту многотрудную домашнюю работу: без такого тщания, блеска, реже и без особой охоты, по необходимости, но будет.

Наверное, жена, как и всякая женщина это интуитивно понимала, вдруг срывалась на крик, когда он и не ожидал пеняла на его медлительность, и он удивлялся мелочности причины, хотя догадывался, что кроется она гораздо глубже, чем пыль на компьютере и носки по всему дому. По счастью это бывало крайне редко, и вскоре всё становилось по-прежнему спокойно. Он не особенно переживал из-за этих наскоков.

Осталась стройной, подвижной, разве что морщинок прибавилось, небольшой второй подбородок, но это её не портило, да он их словно и не видел. Обычно после замужества многое теряется во внешнем облике, особенно после рождения ребёнка, новых забот, да и дело сделано – замужество состоялось, и Сергей был готов и мог бы это понять, но жена его словно в какой-то неведомый ему момент сказала – стоп! И всё осталось именно таким, на уровне лет сорока – сорока пяти. Это удивляло его и в минуты хорошего настроения приводило в восторг, он, не объясняя причины, мог просто подойти и чмокнуть её в щеку.

Больше же всего его поражало и на первых порах после свадьбы сбивало с толку её неожиданное желание экстрима. Тогда совместный мир семейной жизни вдруг становился хрупким, ему начинало казаться, что вот так же резко и энергично она оседлает некую «метлу», взовьется высоко и исчезнет навсегда из его жизни в этом насыщенном электричеством и озоном молниевых разрядов пространстве.

Ему становилось тоскливо, и жена, уловив смену его настроения, делалась тихой, ласковой, словно бы жалела его, но было это мягко, и он не подозревал в её действиях игры, расчёта или обычной бабьей стервозности, чтобы обратить на себя внимание. И когда с ним действительно случилось несчастье, настоящая катастрофа, и порушился весь бизнес, он стал нищим в течение недели, она внутренне была готова и к этому экстриму отнеслась философски, спокойно, мужественно.

И он был потрясён этим, взял себя в руки, а вскоре вновь прилично зарабатывал, ожил, стал интересоваться миром вокруг, много читать, и сдвинул себя с мёртвой точки безразличия к жизни.

Сергей считал, что он помогает жене, освободив её от беготни по кассам с оплатой коммунальных услуг.

Он стал набирать код своего счета в интернет-банке, осталось три цифры из шести. Двинул ногой, и компьютер под столом выключился. Он сгоряча сделал несколько попыток – счёт заблокировали.

Он позвонил в банк.

– Сейчас вам надо набрать двадцать четвёртую строку из шести цифр таблицы кодов.

– Я ничего не вижу у себя на экране, – ответил Сергей.

– Значит, надо явиться к нам в офис с паспортом и поменять пароль.

– Но я же далеко, в Москве! Какой паспорт, какой офис!

– Ничем не можем помочь. Порядок для всех один.

– Есть же в Москве представительство вашего банка, там могут меня идентифицировать! Вы же банки одной системы! Давайте, я отсканирую свой паспорт, приду в офис банка в Москве, соединимся по скайпу, менеджер подтвердит мою легитимность! И всё! Сменим пароль и закончим печальную эту историю!

– Нет, это другой банк с таким же названием. Мы не сможем вам так помочь.

Сергей расстроился. Позвонил жене, рассказал. Она его успокаивала.

– Она – молодец! – подумал Сергей.

* * *

Виталий поехал на машине в центр. Позвонил оттуда:

– Слушай, беда! Загорелась красная лампочка генератора.

– Значит, не даёт подзарядку, и машина работает только на аккумуляторе. Что-то с генератором, – предположил Сергей. – Ты что, до базы не долетишь?

– Пожалуй, нет.

Пришлось купить новый. Сделать ремонт в автосервисе Виталий договорился назавтра.

С собой прихватили старый аккумулятор и зарядку, чтобы за ночь подзарядить новый.

Виталий отключил фары. На свой страх и риск они выехали домой на одном лишь аккумуляторе. Лампочка горела красным светом, радио не выключали специально, и перед самым выездом с МКАДа к стоянке звуки поплыли, смазались. Радио пыталось ещё что-то выудить в эфире из последних сил.

Впереди был плотный поток машин, и пять светофоров до стоянки надо было преодолеть.

– Ну всё, задница! – горестно хлопнул руками по рулю Виталий.

– Вот что ты опять гадости начинаешь озвучивать! – возмутился Сергей. – Вместо того, чтобы похвалить своего «коня».

Он нежно гладил пыльную «торпеду» перед собой, приговаривал:

– Ах ты наша ласточка, умница ты наша, вывози нас, хорошая, из этого бедлама.

Виталий нахохлился, вслушивался в работу мотора. Молчал, фыркнул на причитания Сергея.

Радио невнятно бубнило ещё какое-то время, смолкло окончательно. Потом загорелись две красные лампочки. Виталий тревожно завозился, закурил, смотрел на них заворожённо.

Оставалось до стоянки всего два светофора. Враз загорелись на приборной доске четыре красные лампочки. Машина еле двигалась, и казалось, вот-вот остановится.

– Ну – полюбуйся! – щёлкнул по ним пальцем Виталий. – А ты шаманишь! Неизвестно о чём просишь добрых духов внутреннего сгорания и электродвижущей силы!

– Машина, как и человек – тоже агрегатное состояние. То есть у неё есть лёгкие, сердце, почки. И тэ дэ. И можно воздействовать на них!

– Угу! Помассируй «торпеду», сразу отпустит!

Лампочки тревожно мигали, лезли в глаза, будоражили. Но вот машина катилась под уклон, от кругового движения, клумбу большую обогнули и вниз по инерции.

– Если что – тут уже дотолкаем! Считанные метры остались! – засмеялся Сергей.

Они не останавливаясь, сходу вырулили на стоянку, вползли на бугорок, благо цепь лежала на земле, ворота открыты – и мгновенно, намертво встали. Машина превратилась в груду обездвиженного железа.

Прибежал охранник, замахал руками:

– Вы чё сюда-то встали? Вон куда надо. Не спросясь, памаешь!

– Мил человек, – устало ответил Виталий, – у нас аккумулятор сдох. И не один.

– Понял. Бывает. Как-нибудь сговоримся, везде люди есть нормальные, – сразу согласился охранник. – Вы старый достаньте, я его на ночь поставлю на подзарядку.

Псы со стоянки окружили машину, подняли визгливый лай, больше похожий на шакалье тявканье. Пальма вертела головой на заднем сидении, скулила.

– Выводи псину, – приказал Виталий, – я с охраной разберусь.

– Новые джинсы за тобой!

Сергей потащил Пальму со стоянки. Кобелячья свора сунула носы ей под хвост, возбудилась мгновенно, заскулила, засуетилась. Вся кодла двинулась за ними. Сергей отмахивался концом поводка, норовил попасть по разномастным спинам. Псы дворовой закалки ловко изворачивались, скалились, те же, кому всё-таки перепадало, не замечая боли, лезли снова. Пальма топталась по ногам Сергея, скулила, поворачивала морду к кобелям, почти вылезая из широкого ошейника.

Кое-как он перетащил Пальму на противоположную от гаража сторону. Псы осатанело лаяли на тротуаре напротив, вздыбив холки. Машины летели на большой скорости, клаксонили, отгоняли отчаянных псов, те никак не решались перебежать на противоположную сторону, озлобляясь всё больше.

Моросил мелкий, нудный дождь. Было прохладно, но Сергей вспотел от борьбы, изо рта клубился, белый пар.

Пришёл Виталий.

– Ну вот. Поставили на ночь, подзарядим на всякий случай.

Он открыл банку пива, глубоко вздохнул, сделал хороший глоток, зажмурился от удовольствия.

– Я потопал домой? – спросил Сергей.

– Давай, топай. Сумку с новым аккумулятором захвати. Тоже подзарядим. Будем ездить на них по очереди, пока не отремонтируем. Что делать!

Сергей сделал несколько шагов, хлопнул себя по куртке, ключи стал искать. Проверил все карманы, даже вывернул некоторые. Ключей от квартиры не было.

Он вернулся. Виталий сидел на большом камне, пил пиво, кидал тяжёлый мячик, выпачканный землёй и слюнями. Пальма службу несла, возвращала радостно.

– Слушай, – начал Сергей, – с утра они у меня были в кармане, а сейчас нету. Может, выпали под сиденье в машине.

– Может, может, – ворчал Виталий. – На, держи на поводке, а то счас увяжется. Опять кобеляж закрутится, с ума сойдём от этих ухажёров.

Он пошёл на стоянку. Минут через двадцать позвонил на мобильный:

– Слушай! Нет тут ни хера! Поищи в карманах.

– У меня всего четыре кармана, и я их уже десять раз перетряс и вывернул.

– Ну, не знаю! Счас приду.

Виталий вернулся злой:

– И что теперь делать? Ехать за ключами на другой конец Москвы? Я уже пивка попил.

– Молодец! Быстро ты! – похвалил Сергей. – Давай я сяду за руль.

– Скажешь тоже. Да ещё на неисправной машине.

– Ты не кричи. Я прекрасно слышу. Тогда такси, общественный транспорт.

– А я в подъезде с Пальмой на батарейке отопления яйца покамест погрею.

– Не злись! Всё решаемо!

– Да как оно решаемо?

– Без воплей, спокойно.

Мимо мягко проносились машины, в сумерках радужно мигали лампочки габаритов, светили фары, внутри салонов нежно-зелёным приборы мерцали, было на зависть уютно, тепло и беспроблемно. Внутри этих прекрасных, но чужих авто.

Мелкий дождик-сеянец сыпал сквозь ветки дуба, под которым они стояли. Пальма сидела с мячиком в пасти, вертела головой, не понимала, почему остановилась игра.

– Ну, я хоть в подъезд спрячусь, – сказал Сергей, сделал шаг в сторону, въехал ногой во что-то мягкое, жёлтое.

– На глину не похоже, – подумал с тоской, – так и есть, дерьмо-с! Хороший финал наших разборок.

Он наклонился рассмотреть.

– А вот они – родные! – радостно заорал Виталий, доставая из джинсов связку ключей.

– Вот ни хрена себе! – остолбенел Сергей. – Чудеса! Откуда?

– Оттуда! От верблюда! Они у тебя с утра были в кармане?

– Были!

– Кто последний утром квартиру закрывал?

– Ты!

– Поэтому они у меня! А ты говоришь, были в кармане весь день!

– Привычка! Инерция! Извини – махорочку просыпал!

Они долго смеялись, выдыхали облачка белого пара, простёганного мелким дождичком.

– Нет! Ну, ты – артист! Выпали из кармана, я всё помню… весь день под рукой были – улыбался Виталий.

Пальма недоумённо переводила взгляд с одного на другого.

– Да мы оба хороши! Ты-то чё полез под сиденья искать ключи, кверху жопой? – Сергей смеялся долго, громко, от всей души. – Похоже, все наши батарейки разрядились! – сказал он и побежал домой, не чувствуя тяжести пакетов с продуктами.

* * *

Они плотно поужинали. Выпили по сто грамм водки. Согрелись.

– Жена днём звонила, – сказал Сергей.

– Чья?

– Хороший вопрос. Твоя. Тома. По офисному телефону.

– Что же ты молчал весь день! Ну?

– Вот и ну! Подозревает тебя в порочащих связях. С нашей Мариной! Говорит – семейная жизнь ушла водицей в песок, иссякла! Двадцать три года – в никуда!

– Совсем с ума сошла, – вскинулся Виталий.

– Ты только аккуратно, меня не сдавай в разборках, – попросил Сергей.

– Мы своих не сдаём! Но я ей… задам!

Виталий пошёл на кухню, прикрыл двери. О чём-то негромко говорил по мобильнику.

Вернулся угрюмый.

Сергей читал книгу. Виталий по-собачьи мгновенно заснул, накрывшись ворохом газет.

Уютно светила лампа.

– Ёжик устроился на зиму, – подумал Сергей, – хорошо, что есть хотя бы такой дом! Из газетных листьев! – Вспомнил про ключи, улыбнулся и тоже уснул.

* * *

Утром встали пораньше, чтобы успеть проскочить по кольцевой, пока она не замерла в пробках.

Вспомнили, как вчера выцарапывались на последних искорках умирающего аккумулятора, пока не доползли до стоянки. Про ключи, конечно, тоже Посмеялись над собой без злобы.

– День открытых дверей в дурдом на раёне! – сказал Сергей, – полёт над гнездом психушки!

– То ли ещё будет, – помрачнел Виталий, – перегрузки нарастают, экстрим всё жёстче!

– Эх, ты! Опять всё испортил! Так было весело, душевно! – подумал Сергей.

Долетели до офиса за полчаса.

Днём Виталий дождался выездного мастера, и тот быстро заменил на «мазде» генератор. Бэушный, конечно, на новый денег надо много, но и этот ещё крепкий.

В четыре часа позвонили из аэропорта и запросили дополнительно сертификаты на всё, что будет применяться в изготовлении пяти конструкций. Заодно уточнили размеры – длину и ширину. Теперь вроде – для окончательного решения.

– Мы провели мониторинг, осталось три фирмы – финны, шведы и вы, – сообщил главный инженер.

– Неплохая компания, – сказал Сергей.

– А если мы сделаем двойной слой ткани?

– Это реально, – ответил Сергей, – конструкции будут немного тяжелее, но поскольку они устанавливаются внутри склада, не на улице, это возможно.

– Хорошо. Вы пересчитайте калькуляцию, затраты на два слоя, пожалуйста.

Сергей полетел к Виталию в цех.

– Позвонили! Аэропорт позвонил. Извинились, что вчера не смогли! – отрапортовал он. – Просто дико извинялись, – и засмеялся весело.

– Кто?

– Ухи прочисти! Аэропорт звонил, грузовой терминал. Правда, попросили пересчитать на два слоя ткани и прислать новое коммерческое предложение.

– Они с ума сошли! Издеваются, как хотят! – притворно возмутился Виталий.

– Там финны, шведы и мы! Похоже, мы – во главе колонны!

– Н-да? Пока договор не подпишем – не поверю!

– У них тоже цейтнот, заигрались в тендер, сроки поджимают. А сроки иностранцев их не устраивают, потому что здесь у тех представительства: пока они закажут на фирме, сделают, привезут, «расторможат»… евро дорогущий, а мы-то тут! Родные мы, Виталий Петрович, хоть и неказистые! В любой момент – приехал и проверил, как идут дела. Мы иностранцев запросто обставим! По всем показателям! Спынным мозгом чую, командор!

– Счас я приду, – сказал Виталий.

Он пересчитывал проект больше часа, и удорожание получилось почти на 35 процентов.

Сергей погрустнел, решил, что аэропорт не подпишется после такого повышения, но промолчал.

Он написал добротное коммерческое предложение, обосновал новую цену, отправил и позвонил главному инженеру.

– Всё получили. А что ж так удорожилось?

– Считайте, что у вас стало вдвое больше тентовых покрытий. Не пять, а десять, а дороже стало за счёт дополнительного расхода материала, профиль надо усиливать, вес-то увеличивается, трудоёмкость возрастает весьма внушительно. Там всё есть в расчётах.

– Ладно, будем думать. До четверга. Есть возможность посмотреть на готовую конструкцию? Где-нибудь поближе к нам? В Москве?

– Конечно! – Сергей быстро прикинул в уме географию Москвы. – На Волоколамке, напротив метро «Тушинская». Хорошая конструкция. Да мы плохих и не делаем! Несём золотые яйца.

– Если все будут нести золотые яйца, в стране нечего будет кушать! – Главный инженер помолчал, записывая координаты.

– Прогнозы какие-то есть? – небрежно спросил Сергей после короткой паузы. – Нам надо планировать, производство же, подготовка. – Ему очень хотелось ясности, скорой, окончательной и радостной.

– Производство нам известно! Прогноз? Дождливо, плюс двадцать, местами солнышко!

– Самая первоапрельская наука гидрометеорология, – тихо сказал Сергей.

– Вообще-то склоняемся на вашу сторону. – На другом конце провода помолчали. – Но это ещё ничего не значит. Как там генеральный… подпишет или нет? – И неожиданно предложил: – Давайте мы округлим и уберём триста девяносто тысяч. Оставим три с половиной миллиона рублей.

– Бонус? Думаю, что можно решить положительно, но за нами тогда только шеф-монтаж. Техника, люди – ваши. План распишем вместе, наши – пара специалистов. Будут командовать на месте. Пятьдесят процентов предоплата, монтаж по совместному графику.

– Что такое бонус?

– Премия, скидка.

– Так прямо и напишите, по-русски, в коммерческом предложении – скидка такая-то, условия – следующие. И ещё – материалы и комплектующие пока не заказывайте.

– Хорошо.

– Не тяните.

– Что вы! Мигом организуем!

– Договорились?

– Конечно!

Сергей заулыбался, потянулся, крутанулся, на кресле.

– Ну что там опять? – недовольно глянул со своего места Виталий.

Такой вот вариант… я бы сказал – интересный. Даже – заманчивый!

Он рассказал про скидку. Про просьбу главного инженера не спешить с заказом материалов и комплектующих говорить не стал. Виталий быстро прикинул на калькуляторе:

– Нормально получается. Можно пойти на вариант со скидкой и шеф-монтажом.

– Э-э-э-х, Виталий, Виталий, дорогой ты наш Петрович – золотая голова! Перспектива безбедной старости активно замаячила на горизонте! – зажмурился Сергей. – Свежий кефир на ночь, шёлковые кальсоны.

– Пока деньги на счёт не упадут, не поверю. Я стреляный воробей.

– В четверг подпишут и сразу кинут нам 50 процентов предоплаты. В пятницу увидим!

– Ладно, подождём, – нахмурился Виталий. – В пятницу последний срок оплаты аренды. Скорее всего, выгонят нас ко хренам собачьим! – и вышел в цех.

Вернулся не скоро. Стал звонить поставщикам профилей, ткани, в покрасочный цех. Развил кипучую деятельность. К вечеру стало ясно, что с этой стороны всё складывается удачно. И звонки уже пошли с той стороны: поставщики, партнёры, изголодавшиеся по хорошим заказам, проверяли – насколько серьёзная складывается ситуация.

Много людей замерло в ожидании, боясь спугнуть «дичь, бегущую на номера».

* * *

Пришли двое клиентов. Показались странными. С барсетками, глаза бегают. Сказали, что компаньоны. Один невнятно фамилию пробормотал, второй же громко назвался:

– Хабибуллин.

– Не родственник ли, случайно, знаменитого вратаря? – пошутил Сергей, забывая тотчас об их странном поведении, заглушая его предвкушением наличных денег на фирме.

– Нет-нет, – засуетились оба, – мы по торговой части, палатка у нас – расширяем «точку», благоустраиваем!

Что-то в них было ненатуральное, актёрское, но Сергей отогнал эту мысль. Он предвкушал скорую сделку и то, как обрадуется Виталий «живым деньгам», которые, конечно же, растворятся мгновенно и без остатка в бездонном омуте производства. Но дадут импульс, ускорят процесс изготовления, потому что за наличку можно будет и договориться скорее, и сделать: потому что спрос на наличку – другой, и «курс» у этих рублей повыше номинала ценится. Это всякому и не только на Руси – известно.

Главное же – опоры готовы, лежат, только покрасить, подновить. На складе, пылится ещё кое-что из комплектующих. Небольшую конструкцию можно было сделать попутно, за неделю, дней десять.

Приценились к пяти пролётной конструкции. Остановились на ста тысячах рублей. Предоплата – половина. Поторговались вяло, вроде бы нехотя, скорее потому, что так принято. Про скидку заикнулись, но этот заказ был у них первый и о скидке речи быть не могло. Они и не спорили, как-то сразу согласились, и это тоже Сергея не насторожило почему-то, словно был он в лёгком гипнозе и не замечал не всё.

– Завтра же и начнём нарезать металл! – пообещал Сергей. – Считайте, процесс запущен!

Очень скоро Хабибуллин вернулся. Принёс пачку тысячных купюр. Сергей пересчитал, заполнил бланк заказа. И пока расписывал преимущества именно этой конструкции Хабибуллину, второй вышел – вроде бы покурить.

А через две минуты вернулся ещё с одним, одутловатым, рыхлым мужчиной в чёрном костюме. Его прежде не было, стало их уже трое, удостоверения достали и сказали: «Внезапная проверка! Все документы, ключи – на стол. Вызывайте главбуха! Где документация? Склад, приход-расход! Всем оставаться на местах!»

И не давали сосредоточиться, заговорили громко, разом, резко, отрывисто, оглушали скороговорками-вопросами в лоб, сбивая с толку! Профессионально давили, убеждали, что преступники перед ними.

Марина заохала, заахала. Слёзы на глаза стали наворачиваться, помчалась за Виталием Петровичем.

Самый молодой из проверяющих пошёл с ней, не оставил без пригляда. Один из оставшихся: «Вы отданы приказом, имеете право принимать наличность? Кассовый аппарат есть? В налоговой инспекции зарегистрирован? Опечатан?»

– Не помню, – сказал Сергей, хотя знал точно, что не имеет такого права, потому что годовая рабочая виза у него закончилась, продлевать уже не имело смысла, на неё он был сейчас обычным нелегалом, туристом, случайно забредшим в офис. Но всё это ещё надо было доказать.

– Документы на оформлении. То есть оформлен… как бы, но не до конца. Ещё. Но вот-вот буду уже оформлен. – Соврал и сам не заметил как.

Двое оставшихся наперебой стали угрожать предстоящими карами, перечислять статьи законов, характер нарушений.

Потом он вышел на улицу вместе с Толстым, стал разговаривать вокруг да около. Тот суровел одеревеневшим в неприступности лицом. Сергей старался заглянуть ему в глаза, что-то человеческое пытался отыскать, какой-то отклик на такую нечаянную беду, приключившуюся с ним не от корысти, а по обычной глупости.

– Вот интересно получается! В Латвии мы – оккупанты, никому не нужны! И здесь, получается, никому не нужно! – давил на жалость. – Товарищ меня выручил, а теперь выходит, что я его подвёл! Я вас прошу – не наказывайте его! Нет никакого злодейства в том, что произошло. Да и сумма-то – смешная. А уж по московским-то меркам вообще… «два рубля»!

Толстяк выдержал долгую паузу.

– Вы же понимаете, чем это чревато! – сказал, шевеля большими, вывороченными губами ленивого карпа, с каплей пота на кончике носа, выставляя перед Сергеем раскрытую ладонь, с намёком вертел у него перед носом, словно ждал, что сейчас туда положат «котлетку» денег.

– Конечно, понимаем! Ого-го! Ещё как понимаем! – заверил его Сергей.

– Вот и объясните своему начальству! Доходчиво и внятно.

– Странно, – думал потерянно Сергей, – ведь видно же за версту, кто он и что! Кто-то его крышует, если он так нагло весь этот спектакль ведёт, не маскируясь особенно. Да так ли сейчас важно, кто именно?

Пришёл Виталий в сопровождении Марины и проверяющего, молодого, самоуверенно-нагловатого «старшего лейтенанта», как представился он, хотя все были в штатском.

– Па-а-прошу выйти, – с пафосом предложил Толстяк Сергею и Марине, – вас вызовут! Когда надо будет.

Они ушли в цех. Рабочие кинулись к ним и наперебой стали выспрашивать – кто это, зачем и почему?

– Да мы сами толком не знаем! – сказал Сергей. – Проверка! Внезапная проверка.

На взгорке стоял джип «Нисан Патфайндер» чёрного цвета. Нездешний в своём великолепии на фоне зелёного старого цеха.

– Шикарное авто! – восхитился сварщик Володя.

– Император Японии ездит на «Ниссане», – сказал Сергей. – А «патфайндэром» назвали свой «марсоход» ещё американцы.

– Я думаю, это козни Димы! Дима Манцер! Он до тебя был на реализации, – сказал мастер. – Слегка подворовывал. Виталий его выгнал, а когда он уходил, пообещал устроить кордебалет! Вполне может быть. Он тут связями хвастался как-то по пьяне. Раньше на Баковке гандонами торговал. Так, видно, и сам гандоном стал со временем! Такой же жирный, как этот толстый. Может – брата наслал?

Рабочие засмеялись.

Примерно через час поспешила в офис главбух. Вызвали её.

Все приободрились. Алёна Владимировна была бухгалтером грамотным и так просто проверяющим фирму уж точно не сдаст!

Цеховые вернулись к работе. Сергей и Марина сидели в комнатке мастера, томились ожиданием и неопределённостью. Бодро пахло сваркой, металлом, зачищенным шлифовальной машинкой.

Сергей чувствовал великую вину перед Виталием, Алёной Владимировной, Мариной, рабочими. Перед всем миром. Мог же он попросить Марину оформить заказ. Нет – захотел сам обрадовать. Вот и обрадовал. Если бы не безденежье, вся эта нервотрёпка в погоне хоть за каким-нибудь заработком – он бы точно этого делать не стал.

Он чувствовал свою вину за это безденежье, потому что причиной было отсутствие заказов, а это была его зона ответственности.

Вот что было главной причиной: грех замолить захотел. Вот и ослеп там, где не надо, споткнулся незряче на ровном месте, как пацан.

Получалось, что раскатали его на доверии гастролёры-проверяльщики, взяли на живца.

Прошло часа три, может, чуть больше. Наконец-то вся компания, хмурая, с недовольными рожами, под пыхтение «главаря» проследовала мимо.

Толстый взгромоздился на место водителя. Джип покачнуло, как на волне, он завёлся, взревел зло на высоких оборотах, рванул с места.

Уехали.

Потное лицо мелькнуло в копчёной поволоке затемнённого окна.

– Если в нём полтора центнера, причём – девяносто процентов, – подумал Сергей, – значит, воды сто тридцать литров воды! Ничего себе ходячий бассейн! Нет. Просто больной человек, работа нервная, обмен веществ нарушен. Угу – пожалей ещё этого вурдалака! Особая каста – чиновники! Их неторопливая вседозволенность наводит на мысль, что они отмеривают себе и живут по сто пятьдесят-двести лет! Да. Но вот в этой кажущейся замедленной вечности и таится коварная сущность того неторопливого злодейства, которое они неустанно плетут. Желание урвать поскорее побольше, а внешне – неторопливо, обстоятельно, чтобы пожить вкусно. Отдохнуть по-царски, жрать от пуза по-барски. И в какой-то момент «ч» это разъедает их изнутри, им начинает казаться, что уж кто-кто, а вот он, конкретный имярек, чиновник такого ранга, точно проживёт изрядно и аппетитно, как и мечталось. Это их губит раньше времени, потому что построено на двойной морали. Да нет там никакой морали! И вот это подтачивает их организмы, а не тайные хвори железных задниц, мысли-древоточцы дубовых лбов, невидимые каверны сверхпрочных кривошипов локтей, столбняки гибких позвонков и шей, заклинившие на шарнирах диски позвоночников. И вот уже кряжистый, розовощёкий, пышущий здоровьем крепыш сгорает буквально на глазах от сущей ерунды, хотя денег извёл немеряно на таких же прохиндеев-врачей.

Друзья, родня, сослуживцы мобилы палят почём зря, недоумевают, а причина не в банальном каком-нибудь фурункуле на шее, который ему девка в сауне, вырвать с корнем попыталась, посеяв мгновенный сепсис, угасание и странную гибель. Это его гнилая сущность выперла наружу, перевернулась девкой, блядью продажной, а он её и впрямь за такую принял, не разглядел, обмяк при виде здоровенных сисек, не приметил тайного знака. И сгинул временщик. Будто и не было, а ещё вчера шептались вослед его джипу, похожему на трамвай – сечёшь? о, как рулит! И никого другого представить себе не могли на этом месте, так прочно и основательно он на нём утвердился, как вековечная глыба у развилки дорог. И не дай бог на повышение пойдёт, в центр заберут на ещё более важное место! Осиротеем! Однако же ничего! Каким-то чудом – выживаем при новом! Повеселел народ! Воспрял! Новому кланяется «воеводе». Так-то спокойней, привычнее.

– Лёгкий металл алюминий, почти невесомый! – глубокомысленно сказал сварщик Лёха, провожая взглядом джип.

Сергей и Марина поспешили в офис.

– Ну что… решили? – спросил он Виталия. – Ты уж прости, брат, кругом я виноват.

– Двести тысяч налички потребовали. И дело замнут.

– Ни фига себе! – присвистнул Сергей, задохнулся от такой наглости. – А ты?

– А что я – открыл им сейф, достал дохлого мыша. Они согласились на пятьдесят «штук», но вот только я предложил встретиться завтра.

– Они же не дураки, – сказала Алёна Владимировна устало, – а вдруг мы им через Службу службу собственной безопасности подкинем «муляж»! Выписали официальный штраф, зубами поскрипели и уехали злые. Несолоно хлебавши! Нарушение-то пустяковое, толком придраться не к чему.

– Моя вина! – не мог успокоиться Сергей. – Уж больно засуетился, порадовать решил… на безденежье.

– Вы ни причем! – сказала Алёна Владимировна. Свинья грязь найдёт!

– И сколько насчитали трафных денег, официальных? Свиньи.

– Тысяч тридцать-сорок в итоге получится, – сказал Виталий, посмотрел на пыльный приоткрытый сейф в углу, подошёл к нему, открыл настежь.

Сейф был пуст. Только на трёх полочках лежали несвежие листки большого формата. Словно кошелёк украли, вывернули наизнанку нутро и выкинули рядом с урной. Так делают карманники, чтобы не оставлять улики.

– Хоть не двести! – подала голос Марина.

– Да ещё и с обналичкой посчитать! Где и как собрать? – с горечью сказал Виталий. – Как я их не заметил, на такой «телеге»? – Ладно! Проехали опасный поворот! Впереди плавное течение. Я надеюсь. Здоровый, больной, а хлеб сеять надо! А что ты будешь делать, когда закроемся? – задумчиво вдруг спросил Виталий.

– Поеду к дочери, улицы мести заграничные. В Прибалтике вообще беда, остались немощные да дети – «очевидцы истории успеха», а тут, – ответил Сергей, – на свежем воздухе! Красота! – Он зажмурил глаза. – И никакого рэкета. Ни формального, ни официального! Маши себе метлой! Наблюдай людей и природные катаклизмы.

Виталий покачал головой и пошёл в цех.

– Что его жалеть, – подумал Сергей. – У него есть профессия, он про «железяки» всё знает, не пропадёт в Москве, сможет устроиться на хорошую работу, а я – ни-че-го-шень-ки не умею! Только чужое предлагать. Может быть, и впрямь – книжки писать? – Задержал дыхание от неожиданной дерзкой мысли.

– Хороший парфюм у Виталия Петровича, – сказала вдруг Марина. – Мне нравится такой. Хороший. Терпкий! Вот – настоящий!

* * *

На следующее утро поехали устанавливать в ночном клубе на проспекте Мира большую конструкцию над входом.

Работа опять была недорогой, мелкой, всего-то часа на два, хотя въезжать в центр на «Газели» было непросто, сопряжено с повышенным вниманием милиционеров. Для этого Сергею в дорогу Виталий дал три купюры по пятьсот рублей и пять по сотне.

Двое рабочих, Иваныч за рулем, Сергей был старшим. На удивление доехали быстро, без пробок и остановок.

День был солнечный, ясный, но прохладный.

Клуб располагался во дворе современного хайтэковски навороченного офиса банка.

У входа желтела блестящая табличка с фамилией всемирно известного архитектора, осчастливившего проектированием и постройкой этого здания столицу. Смотрелось оно необычно. Зелёно-жёлтые, узкие деревянные дощечки опоясывали его по фасаду. Много стекла, белого металла: среди домов старой московской постройки это выглядело несколько чужеродно, словно посередине деревни одномоментно вставили сверкающий офис из затемнённого стекла.

Проезд был узкий, между карминного цвета забором и банковским офисом.

Вылезли, стали разминаться. Иваныч, лысоватый, энергичный монтажник, среднего роста и упитанности, с мелкими чертами простого лица, по совместительству ещё и водитель, посмотрел минут пять и подал «Газель» назад. Раздался хруст. Все заорали хором: «Стой!»

Машина остановилась. Иваныч вышел. Только теперь стал заметен навес из стекла над входом в подвальное помещение. С торца он был не виден. Пока ходили и осматривали повреждение, прибежал здоровенный секьюрити в чёрном.

– Ну чё, парни? Дорулились? Кто тут у вас за старшего?

– Я за старшего, – сказал Сергей.

– Дак не видно же ни черта! Хоть бы тряпку навесили, флажок какой-нибудь, – виновато сказал Иваныч.

– Счас тебе – тряпку! Ага! Трусы красные! Сексапильные! Ты видел, кто проектировал? Лишнего гвоздя без спросу не вобьёшь!

– Да мне насрать, кто там спроектировал! – взорвался Иваныч, – знак должен быть! Предупреждающий!

– Это мы с вас знаки счас затребуем, денежные, значит, знаки! – недобро ухмыльнулся охранник.

– Давайте не будем препираться, – примирительно сказал Сергей, – вы для начала узнайте, сколько стоит повреждение. Тут же совсем чуть-чуть. Обычное стекло, в несколько слоёв уложено. Может, так договоримся.

– Так уже вряд ли получится, – зловеще сказал охранник, – у нас тут всё застраховано.

– Вы, сходите узнайте, а потом возвращайтесь, и порешаем.

Охранник ушёл.

– Не будем ждать «чёрного человека»? – предложил Сергей.

Рабочие стали выгружать стремянки, упакованные в прозрачную ленту узлы, инструменты, делать замеры, разметку крепёжных элементов.

Вскоре вернулся охранник, отозвал в сторонку Сергея:

– Ну, чё, старшой – «кварт» с вашей фирмы. Наличманом.

– Двести пятьдесят рублей?

– Ну, ты шутник! Двадцать пять тыщ рублей. Или баксами по курсу.

– Крутовато! Счас, подождите.

Он отошёл в сторонку, позвонил Виталию и всё ему рассказал.

Виталий принялся возмущённо ругаться. Сергей подержал некоторое время мобильник на расстоянии от уха, потом приложил снова:

– Ну, на чём порешаем?

– Хрен им, а не денег наличкой!

– Тогда пойдём официальным путём!

– Только так и не иначе!

– Вызывай ментов! – сказал Сергей охраннику.

– Ну, гляди, старшой, как бы дороже вам не обошлось, – хмыкнул охранник.

– Во всяком случае, по правилам, – возразил Сергей. – Закон суров, но таков закон!

Охранник помаячил могучей холкой, неспешно ушёл.

– Чё этот дармоед рассказал? – живо поинтересовался Иваныч.

– Баксы затребовал. Налом. Или двадцать пять тысяч рублей.

– А морда у него не треснет! – возмутился Иваныч. – Это мне и зарплаты не хватит!

– Подожди. Сейчас менты приедут, и начнём ситуацию выправлять.

Вскоре работу закончили, акт приёмки подписали. Рабочие уехали на метро. Сергей и Иваныч остались ждать инспекторов.

Ждали долго. Изредка приходил покурить секьюрити, посматривал недобро, качал головой, снова уходил. Похоже, сейчас это был главный объект его присмотра.

Они сидели в кабине, становилось холодно. Молчали. Потом пошли в вестибюль. Киоск с цветами, сувениры ручной работы от известного дизайнера – куклы тряпочные. Яркие, остроумно скроенные, сделанные со вкусом, Сергею понравились. Цены оказались немыслимыми, однако солидные мужики их покупали и пёрли наверх, в офис банка. Из офиса же прибегали девицы вниз, в небольшое кафе, чтобы встретиться с молодыми людьми.

– Мы тут немного погреемся, – спросил разрешения Сергей, – что-то не едут долго доблестные инспекторы.

– Только недолго, минут десять. Не путайтесь тут, не мешайте, – предупредил охранник, – объект режимный, особо охраняемый.

Пошёл уже пятый час ожидания. Сумерки стали сгущаться. Зимние, неуютные.

Подъехал «Майбах» чёрного цвета. Из него выскочил здоровенный секьюрити, распахнул заднюю дверь, подал руку. Вышла тонкая, изящной тростинкой японка в красивом ярком кимоно, посеменила короткими шажками ко входу. Двери автоматически распахнулись. Человек последовал за ней, оглянулся влево, вправо, окинул озабоченным взглядом проспект.

Оба исчезли внутри здания так же быстро, как и появились.

– О! Смотри, – удивился Сергей, – Никита Высоцкий прошёл следом! Надо же. – Он узнал характерную бородку, слегка удлинённое лицо.

– Точно! Он! Отцов профиль, борода! От – Москва! – восхитился Иваныч, – кого только не увидишь! На каждом углу знаменитости. Плюнуть некуда! Эт-те не Мухосранск задрипанный!

– Да! – согласился Сергей. – Только мы-то ничего не видим, кроме работы. Смотри, смотри, – у него пээмка в руках! Ни фига себе! Пистолет Макарова!

– Кому что, – заметил Иваныч, – у них кино, красивая жизнь, а мы припухаем, ждём у моря погоды.

– Может, муляж?

Неожиданно к зданию на большой скорости подлетел джип, из него высыпалось несколько бойцов в разгрузках, в чёрных масках, митенках. Заняли мгновенно круговую оборону, потом по одному, прикрывая отход, просочились внутрь.

– Счас чё-то будет! Ой, Серёга, не пора ли нам линять? – спросил Иваныч. – Пока яйца не отстрелили.

– Что-то тут не так, – Сергей наклонился к лобовому стеклу, глянул вверх, по сторонам: – Вот оно что! Глянь – точно, кино снимают!

С крыши в люльке плавно спускался человек в синем фирменном комбинезоне с камерой на подвижном шарнире, упиравшемся в широкий ремень, приклеенный к объективу.

– Точно! – засмеялся Иваныч, – это ж надо! Просто цирк и ведьмеди!

Проспект Мира почти встал. Вдруг несколько раз крякнул сигнал, между машин невероятным каким-то маневром проскользнул расписанный «опель». Из него вышел, разминая ноги, сержант.

Сергей подошёл.

– Здравия желаю. Что-то долго вас не было. Дело пустяковое, а прождали почти весь день. – Обычным голосом сказал, хотя внутри уже закипало для скандала.

Сержант, среднего роста, белобрысый, лицо изрыто оспинами, помятый от сидения в машине, козырнул, представился невнятно.

– Присаживайтесь. Работы много. Трупов у вас нет, серьёзных повреждений тоже, значит, в порядке общей очереди, а она в столице вон какая большая. Да вы бы могли и пешком дойти: вон, влево за угол, метров двести и пройти-то всего до отделения.

Они сели в машину. Тепло, уютно. Рация потрескивает, какая-то далекая, нездешняя жизнь врывается без спроса.

– Нам никто об этом не сказал.

– А кто звонил от вас?

– Охранник из офиса.

– Ну, это они так развлекаются. Служба тоскливая, делать особо нечего.

– Знаете, они такую сумму затребовали, что нам стало нехорошо, решили вас вызывать. Помогите честным производственникам-бессребренникам, – сказал проникновенно Сергей, заглядывая в глаза сержанту.

– Сейчас подумаем.

Он достал планшетку из бардачка, стал рисовать схему происшествия. Уточнял что-то, маленькой линеечкой линии чертил.

Дал почитать.

– На место происшествия не выйдем? – спросил Сергей.

– У них это стекло раз в неделю кто-нибудь сносит.

Сергей вчитался:

– Всё правильно! Никаких предупреждающих знаков, ограничений. Трудно заметить стекло с торца. Нормально получилось. Коротко и ясно. Профессионально, в общем. Добавить нечего.

– Тогда вот здесь подпишите, – улыбнулся слегка сержант, – и позовите из офиса. Кто там с вами разговаривал?

– Старший. Охранник.

– Вот его и позовите. Ну или кто там будет, не важно.

Сергей сбегал в офис. Вскоре пришёл недовольный старший. В машину садиться не стал, в окно ввалился грузным торсом, хмурясь, вчитался в текст, молча расписался.

– Вы телефончиками обменяйтесь и договоритесь, когда вместе придёте в управу. Возьмите по одному экземпляру протокола освидетельствования со схемой.

– Угу, – промычал охранник и ушёл, косо сложив листок.

Сергей вновь сел в машину.

– Какие будут указания?

– Мы пошлём официальный запрос – предусмотрены ли архитектурным проектом предупреждающие знаки на этом козырьке, а поскольку они предусмотрены, ваше дело верное, пусть страховщики им оплачивают. Но ждать придётся недели две, пока соберём ответы на запросы. Вы созвонитесь со здешним офисом, договоритесь, когда придёте к нам. Скорее всего, никто от них не придёт. Значит, им зачтётся неявка, а с вас никто уже не станет деньги взыскивать. Ну, прокатитесь на метро, и всех делов-то. Понятно? На метро-то у вас есть?

– Так точно!

– Вы что – отставник, что ли? Через слово – так точно, так точно.

– Пришлось послужить в разные времена.

– Хорошо, когда службу понимают, пальцы для понтов не растопыривают.

– Спасибо вам, товарищ сержант.

Сергей незаметно достал три купюры по сто рублей, тиснул рядом с замком ремня, сбоку сидения сержанта:

– Вы не обижайтесь, у меня больше нет.

– Зря вы так вот, – тихо сказал сержант, глядя на проспект Мира.

– За науку надо платить.

Сержант пожал плечами:

– Заберите деньги, зачем вы так. Можете ехать. И сделайте всё, как я сказал.

– Спасибо вам огромное, товарищ сержант, – уже вылезая, сжав в кулаке три бумажки.

– Всего доброго.

– Ну что? – спросил Иваныч.

– Разошлись миром! Спасибо сержанту, всё правильно заценил.

– Дорого обошлось.

– Нормально. Они, оказывается, тут раз в неделю ловят – «на живца». Во-о-н там, за углом отделение располагается.

Иваныч помолчал.

– Москва. Ети-йё мать! Только и гляди, чтобы не развели… пожиже. Да не обмазали чем-нибудь цвета баклажанной икры. Одни звёзды вокруг.

– Н-да, – задумчиво сказал Сергей. – И все – сплошь в шоколаде.

Оба весело засмеялись.

* * *

В среду позвонил главный инженер, предупредил, что комиссия от аэропорта выехала на Волоколамку, посмотреть на месте ангар для предпродажной подготовки коммунальной техники, сданный почти два года назад. Белый такой, две полосы снизу по стенкам – серая и голубая, цвета «мечты».

Потом приехали в офис. Трое. Особенно не представлялись, кто есть кто. Долго ходили по цеху, слушали пояснения, задавали вопросы. Конкретные, чёткие, по делу. Сергей понял, что это свои люди производственники, не юристы или менеджеры какого-то там звена. Ощущал радостный подъём: чутьё подсказывало, что любопытство не праздное. Спрашивали по существу и, уезжая, даже сделали несколько фотографий узлов, блоков и крепежа на складе.

Договор Виталий подписал уже в офисе. Чаёвничать не стали, заспешили. Оба экземпляра договора гости увезли с собой. Расстались довольные друг другом.

– Нет! Ну это же не просто так! – ликовал Сергей.

Так день и закончился в сосредоточенной тишине, молчании, словно они чутко прислушивались к неким звукам, которые должны были долететь с той стороны сарайчика, из офиса грузового терминала огромного столичного аэропорта.

Боялись порушить это зыбкое начало долгожданного договора, очень важный сигнал к осуществлению заветной мечты, и боялись его пропустить, вострили слух и тихо радовались в душе забрезжившей радостной перемене.

* * *

Первая половина четверга была заполнена суетой. Сергей досылал какие-то справки, делал по просьбе вчерашних визитёров уточнения. Дополнительно – фото узлов, сертификаты: гигиенический, противопожарный на ткань отсканировал – тоже запросили.

– Мы тут в процессе, – сказал главный инженер, – сидим, решаем. Просьба прямо сейчас выслать, чтобы оперативно на стол руководству легло.

– Как в целом? – не удержался Сергей.

– В целом неплохо. Работаем. – Через улыбку ответил, но как-то необидно.

– Мы тоже.

– Ждите ответа! – засмеялся главный инженер, – но пока не предпринимайте решительных шагов по части подготовки! То есть материал, профили пока не заказывайте.

Сергея последняя фраза несколько сбила с позитива, даже немного расстроила. Волнение мешало сосредоточиться. Он попросту ничего не мог делать. Вздыхал, слонялся, прикидывал – пересказать или нет Виталию последний разговор с главным инженером, чтобы не спешил с заказом материалов.

Решил до срока промолчать, потому что язык у него не повернулся бы сказать сейчас об этом Виталию.

– Ложь во спасение. Подожду, – решил Сергей. – Пока пусть будет так.

Смотрел на часы, нарезал круги во дворе цеха, всё не решался позвонить, боялся показаться назойливым, а более всего – зависимым от чужой воли. Выдерживал паузу.

День промчался мгновенно.

– Ну что, не звонили? – хмуро спросил Виталий после трёх часов.

– Нет пока. Я сам позвоню часа в четыре, – быстро нашёлся Сергей.

– Да ты и не звони совсем! – заорал Виталий. – Достали! Небось опять какие-нибудь заоблачные проЭкты! Заёблочные! Тьфу на них!

И поспешил в офис.

Сергей приказ нарушил, вышел во двор, позвонил без свидетелей, ровно в четыре часа.

– Очень хорошо, что позвонили, – засмеялся главный инженер – я тут забегался. Всё подписано. Деньги увидите на счету завтра. Когда монтаж первых двух конструкций проведёте?

– График согласуем, оформим приложением к договору. Нам-то что тянуть! Самим хочется поскорее дело сделать, – тоже засмеялся Сергей.

– Вы конкретно скажите – через сколько недель первые конструкции установим. Первые две нам позарез нужны. Заигрались мы со скандинавами. Остальные три – в спокойном ритме. Там уж бумажками обменяемся, найдём серединку.

– Всегда так! Три часа собираемся, а за полчаса надо долететь. С генеральным переговорю. Дайте минут пятнадцать.

– Сразу же отзвоните. Это важно. Я скоро начну ваши афоризмы записывать! – засмеялся главный инженер.

Сергей переговорил с Виталием, позвонил в аэропорт:

– Две недели на заказ материалов, подготовку производства. Через четыре недели шеф-монтаж первых двух изделий.

– Ну вот! Это нормально, – откровенно обрадовался главный инженер, – тогда мы впишемся хорошо. Иначе неустойка такая, что мало не покажется. Заказчик серьёзная – транснациональная компания. Особая технология хранения.

– Бабочки? Или лягушки?

– Если бы! Хватило бы болота. До свидания.

Разговор был по мобильному телефону, Сергей прогуливался с телефоном во дворе. Повернулся: Виталий – рядом, как из-под земли вынырнул.

– О! Привет, отец родной!

– Ну, про чё тёрки? Кто звонил? – спросил хмуро, глянул затравленно.

Сергей сделал с места прыжок, вскинул правую руку со сжатым кулаком.

– Бегал заяц по болоту, Он искал себе работу. Да работы не нашёл, Сам заплакал и пошёл!

– Тьфу ты! Агния Барто?

– Не-а! Уст-ное народ-ное – творт-чеса-тэво! Ур-рра! Аэропорт – наш!

– Не горячись. А сейчас, Буратино, я открою тебе страшную тайну! Мы ни разу не делали ангар с двойной тканью, – нахмурился Виталий.

– Ну, когда-то же надо начинать! И потом – ты сегодня не сможешь испортить мне настроение! Даже не старайся! – засмеялся Сергей.

– Трудоёмкость просто запредельная! А людей осталось – четверо!

– Думай! Голова-то есть! Вон какая светлая! У тебя получится, я знаю! Я уверен, Петрович!

– Думай, думай, – ворчал Виталий, – сплошное бля…во кругом! И посреди этого срача – сядь и думай! Николаича вон подкосило некстати! Забыл про нас Боженька!

– Раньше надо было вспоминать. И чаще. Ты его не гневи попусту! Не поминай по ничтожному поводу, а уж тем более – матерно!

Виталий рукой махнул, отвернулся. И глаза повлажнели.

– Так ты что же, и не рад совсем? Ну, я тогда не знаю! Чем тебя удивить, Виталий Петрович?

– Осень, ветер. Пока сухо. Надолго ли? – посмотрел Виталий в серое небо, в густеющие сумерки.

– Нам-то что – изделия внутри ангаров ставить. Это хлеборобам о погоде надо заботиться, – сказал Сергей.

– А мы не сеем и не пашем. Любуемся жёлтой листвой. Вон она, как лампочки, в сумерках светится.

– Листья жёлтые, когда бредёшь, ворошишь их ногами, а когда бежишь от дождя, думаешь лишь о том, что они скользкие, грязные и коварные, а не о том, что они – жёлтые и красивые, – молча подумал Сергей, но обиды на Виталия не было – такой уж он странный человек.

Сергей глядел на высокие кроны клёнов за колючим гребнем проволоки на крыше офиса, по забору. Прежде поглощенный одними лишь мыслями о возможных проектах, он только теперь заметил, что вокруг настоящая золотая осень.

Он вздохнул глубоко, полной грудью, распрямил плечи. Впервые за последние несколько месяцев. И как бы дальше ни складывалось, обозначилась ясность с завершением этой истории – но и плотный туман с дальнейшей работой, жизнью и массой новых проблем, хотя и казалось, что, решив главную, с подписанием контракта, они разом от проблем избавятся. Но это не могло испортить ему сегодняшнего прекрасного настроения. Он отгонял мысли о дальнейших планах и смотрел с улыбкой на осенние деревья.

– У каждого своё место в мире. Но может быть и так во всеобщей сумятице, что когда ты обдумываешь – моё ли это место, кто-то понахрапистей, проворней, с железными локтями прорвался и занял его. И что тогда? Искать другое? Но ведь наверняка есть и такие места, на которые никто не претендует, и в эти свободные, пустые ячейки заносит растерявшихся перед такой несправедливостью. Для этого надо быть легковесным, иначе с места не сдвинешься, – подумал Сергей. – Эти рельсы, насыпь – всё это есть наверняка и в Париже, и в Брюсселе, и в Будапеште, да на любом континенте, где есть большие города. Это делает моё пребывание здесь безликим, лишённым особенных примет, реалий конкретного места, времени, и можно кратко сказать, односложно и безлично: осень. Холодно. Вечер. И это будет понятно многим. Однажды я уйду от этого, освобожусь, вернусь к прежним обязанностям, и сегодняшняя ограниченная несвобода будет вспоминаться как звенья цепи, на которую я посажен и бегаю вокруг столба на привязи. У каждого свой столб, своя несвобода, ложь и лицемерие, за которым простая формулировка – «как все». Достоин ли я лучшей доли? Так ли это важно здесь и сейчас? Меня же не смущает моё сегодняшнее житьё-бытьё! Я спокойно пребываю в ожидании перемен, не тороплю время, нетерпение не застилает глаза, не возбуждает нервы неуёмным желанием как-то ускорить бег времени. Застыл, как соляной столб, и жду…

* * *

Потом он взглянул в сумеречное небо, улыбнулся, хотя мысли были не самые весёлые, скорее, усталость была, и она диктовала настрой этим мыслям. Он не обращал внимания, о чём там и с кем ругается в другом углу двора Виталий.

– Ну и что же? Переигралось всё! Только что – буквально! – кричал тот на весь двор в мобильник. – Ах, так! Ну и кто этот счастливец? И не друг, а друг твоего друга! Полный пипец! А нам где прикажешь обретаться – двум взрослым мужикам с собакой и машиной? Какой проспект Мира? Ты с ума съехал, что ли? Где? Мы умрём в пробках и не доедем до работы! – негодовал, топал ногами, доказывал он невидимому собеседнику. Ты всегда меня подводил. Разогнал хороший коллектив, все разбежались – раз. Обещал собрать новых, лучше, а сам слинял через месяц – это два! Продолжать? Не надо? Ах, не надо! Вам неприятно! Да – обещал съехать, но вот только что подписали контракт! Пусть друг твоего друга подождёт месяц – что с того…

Сергей подмёрз и вернулся в офис. Белый сайдинг стен, как яичная скорлупа. Стол в углу. Созданный им самим привычный, припылённый беспорядок. Фотографии в рамочках. Он, жена, отец жены. Дома, на фоне книжных полок. Дочь с маленькой внучкой. Обе голубоглазые. Родные лица. Цветы в горшке зацвели на Маринином бюро. Уют. Хоть и неказистый, но ставший, вдруг особенно приятным от хороших новостей.

По дороге домой Сергей попросил Виталия заехать в супермаркет. Хотя «Пятёрочка» была ближе.

– Хочу почувствовать на несколько минут себя миллионером!

Так и сказал.

Виталий лишь хмыкнул неопределённо.

– Ну, или – потенциальным миллионером.

Они не спеша бродили между полок, рассматривали броский товар, выставленный красиво и назойливо. Немного рассеянно его изучали, не интересуясь ценой. Остановились на пиве «Эфес» и упаковке сарделек на вечер.

– Дороговато, конечно, – словно извиняясь, сказал Сергей, – но не развалятся.

– Надо на очень медленном огне, – сказал Виталий, – тогда любые выдержат и не полопаются.

– Не скажи – если вилкой цеплять, то полопаются любые.

– Так и не цепляй.

– Не буду. Однако эти, минхерц, дивно хороши! Копчёным духом, костром так и щекочут!

Всё остальное, оказывается, дома было. Однако споров на эту тему не возникло.

Маленький штиль. Затишье перед большим грохотом.

Сергей отварил картошку, размял, заправил её пассерованным лучком. Сардельки распухли до неприличия, и, когда он цеплял вилкой очередную, «тушка» лопалась с лёгким взбрызгом, точечно обжигала колючим жиром, щелчком выворачивая изнанку разваренного нутра, как ампутированная культя. Пахло копчёностями, но запах был обманчив, как и сами сардельки – только название осталось. Себе порцию положил поменьше. Томаты нарезал прямо в тарелки. Сложный гарнир. Присыпал зеленью, отбил мыльный запах сарделечного нутра.

Пока суетился, баночку пива выпил.

Виталий вернулся с Пальмой с прогулки. Стол был накрыт. Присели. Переглянулись молча.

– Всё – одна халява, – показал рукой Сергей на раскоряченные сардельки.

Виталий молча достал из морозилки заиндевелую бутылку водки, разлил понемногу.

– Скажи чё-нибудь, командир! – попросил Сергей. – Личный состав построен.

– Завтра скажу, если бабки на счёт лягут. Пока – за здоровье! Коротко и ясно.

– Неплохо. Это никогда не помешает. Универсальная идея – за здоровье!

Они дружно выпили. Принялись бойко за еду.

Закончили на кухне все дела.

– А теперь о грустном, – сказал Виталий. – Звонил сегодня Саньке по поводу продления проживания на этой хате. Ещё на месяц. Не подписывается. Чёрт белобрысый!

– Что ж ему жмёт? Взрослые дяди, тёток не водим, некогда. Ну ладно – собака. Так на время же, не навсегда.

– «Раз договорились – съезжайте!» И дальше переговоры зашли в тупик! Какому-то другу обещал. Даже так – другу друга. О как! Седьмая вода на киселе. Ни в какую! И слушать не желает! Предлагает какой-то вариант в районе метро «Проспект Мира – кольцевая»

– Для отмазки?

– Похоже, да. Пятнадцать метров, без мебели. С парковкой полная непонятка.

– И никак?

– Я уж с ним ругался.

– Что же у нас получается? После выходных надо собираться?

– Да. Я попытаюсь свои старые телефоны освежить.

– Э-эх! Мы сегодня такого «зверя» завалили, Виталий Петрович! Всё остальное меркнет перед величием этого события! Давай-ка накатим водочки – слег-ка! Продезинфицируем грусть, тугу-печаль!

– Давай. Коньяк будешь?

– Не. Я от него дубею, как Мюллер в «Мгновениях» говорил, а потом давление подскакивает. Водки испью. Прильну к источнику славянской радости.

– Закусим-то чем? Я чёрной шоколадкой.

– А я, как истый старообрядец, – сальцом с чернушкой.

Выпили.

– Давай переспим с этой новостью. Утро вечера мудренее, – предложил Сергей. – Я вот представлял себе эту картину так – подписываем договор, и я как прыгну до потолка! Макушку расшибу от радости. До последней секунды не сомневался, не дёргался.

– Да ты и так не очень дёргался. Спокойный был, как слон на водопое. Я даже злился на тебя – вот думаю, хорошо Серёге при таком пофигизме… невозмутимости. Ну, думаю, шкура – как у бегемота! Непробиваемая!

– Это немного не так. Видишь ли – я не совладелец, не на паях… не в доле. Очень тонкий момент – субординация. Точно знать своё место в рабочем строю, не лезть вперёд тебя. В смысле инициативы… идей. В одной компании два шутника не нужны. Поэтому тебе и кажется, что я пофигически настроен. Хотя и не меньше твоего волновался, но в какой-то момент просто отпустил ситуацию и успокоился.

– А вот, собственно, она и пришла – последняя минута! Завтра в двенадцать часов надо было бы начинать освобождать помещения. Офис, цех…

– Нет! Ты сейчас сконцентрируйся полностью на хорошей новости! – улыбнулся Сергей.

– Трудно! – нахмурился Виталий. Призадумался ненадолго. – Опять аюрведа? Так что же такое аюрведа, Сергун? И в этом месте хочется ясности. Объясни хоть раз. Это что – комплекс упражнений, особая диЭта, продукты не такие, как у нас, или что-то ещё? Или сам не в курсе?

– Эх, Виталя! Аюрведа даёт нам возможность постигать свою духовную природу постепенно. А еда, режим – это просто часть этой системы. Важная часть, но не вся аюрведа. Только часть высшей правды.

– Ну, что же – неплохо. Не всё понятно на данном этапе, но главное – постепенно, без рывков и штурмовщины. Это мне нравится.

* * *

Рано утром Сергей проснулся от густого запаха натурального кофе. Он шёл мощным ветерком из кухни, будоражил бодростью и лишал сна.

Виталий отгадывал кроссворды, курил озабоченно. Заметил в дверях Сергея.

– А давай мы сейчас быстро вещички соберём и отвалим! – предложил энергично. – Пусть он умоется с другом своим… своего друга! Тьфу ты! Друг с другом! «Голубизна» какая-то! Голубятня голубиная!

– Зачем? Нам же дано время до первого числа. По крайней мере, выходные мы проведём тут. Да и куда нам сейчас ехать-то?

– Верно, – как-то сразу согласился Виталий. – Я сегодня этим займусь.

– Вот и славно! А я тут наметил супчик с фрикадельками сварить.

– И как ты это собираешься делать?

– Очень даже просто. Фарш свинско-говяжий, туда специи, лучок, сметанки пару столовых ложек, морковку на овощной тёрочке, пару сырых картофелин натру, ложечку сахара чайную, налеплю шариков, красивых и нежных, как гроздь сирени весной… как любовь, и – в кипящий от нетерпения бульон. Они должны входить плавно, неслышно, словно чемпион Олимпийских игр по прыжкам с трамплина в бассейн, без единого «булька», всплеска, практически в тишине.

– Прям белый стих, а не фрикадельки!

– Чтобы пальцы не обварить! – засмеялся Сергей. – Потом снимаем пенку, тут эстетически важно, чтобы бульон был прозрачным, фрикадельки бы в нём плавали свободно, рыбками красивыми, манили к себе перспективой здорового аппетита, просились бы в черпак, в тарелку. Потом – заправляем специями…

Виталий стал собираться на прогулку. Сергей заварил геркулес и пошел умываться.

– Порывистый, как юноша! Отчего это? От прямоты и искренности. Совсем не от злодейских побуждений может обругать, накричать, – подумал он о Виталии, бреясь и внимательно изучая в зеркале своё лицо.

* * *

В спокойном, но приподнятом настроении они вовремя приехали на работу. Включили компьютеры и занялись обычными утренними делами. Виталий убежал вскорости в цех и пропал там надолго.

– Наверное, с мастером Юрой уточняет заказ материалов, – подумал Сергей.

Он нашёл в своей почте письмо с какими-то формами, которые надо было заполнить на работников по списку шеф-монтажа. Требований было много, какие-то они были изощрённо-усложнённые. Должно быть, это особая зона аэропорта. Но он смотрел сейчас на все эти буковки с теплотой, не торопился и был уверен, что вовремя сделает. Не сразу, мигом, а растянет удовольствие: вот сейчас не спеша заварит крепкий чай, даст ему настояться, пробежит скоренько по любимым сайтам, проверит личную переписку. Одним словом – нагуляет аппетит и вдумчиво, с удовольствием, правильно, без исправлений и переделок, заполнит присланную форму.

В десять позвонила главбух и сообщила Марине, что деньги поступили.

Сергей, как был без куртки, рванул из-за стола в цех, сообщить радостную новость. Хоть был изначально уверен, но такое важное дело требовало подтверждения.

В комнате мастера за стеклом сидели Виталий и Юра. Что-то беззвучно говорили друг другу в сизом тумане сигаретного дыма. Лица серьёзные, неулыбчивые. Доска напротив была плотно изрисована маркёром – узлы, детали с указанием размеров, схемы, стрелки.

Он издалека замахал руками, не выдержал, заулыбался. Рванул на себя лёгкую дверь. Влетел внутрь, разгоняя руками дымовую завесу.

– Ну что, мужики? – засмеялся: – свалились бабульки. Упали на наш счёт! Алёна Владимировна звонила.

Виталий и Юрий молча смотрели на него без всякого выражения. Наверное, были ещё в расчётах, не здесь. Не от мира сего.

– Вы что – не рады?

– Ну, почему же – так вот, сразу? – улыбнулся Виталий, – мы таким вещам всегда рады. И чем чаще, тем лучше! И чем больше, тем сильнее рады. Хотя я и не сомневался особенно. Солидных людей сразу же видно.

Сергей только засмеялся, выскочил из прокуренной комнатки мастера в цех.

Они пошли в офис.

– Хер его знает, как будем выполнять договор! – посетовал Виталий, вихры мальчишеские на голове пригладил ладонью. – Э-э-эх! Как не вовремя Николаич слёг! Что у нас осталось? Реальных бойцов – двое, по списку – четверо! Не густо!

– Может, что-то на стороне разместить? Несложное, чтоб недорого и быстро справились.

– Погоди, надо подумать, посчитать.

Виталий плотно засел за расчёты, куда-то звонил изредка, тихо о чём-то разговаривал. Не спеша, с достоинством. Много курил.

Сергей и Марина ходили по офису торжественно, переглядывались в полуулыбке. Миша стучал по клавиатуре, занимался сайтом. Настроение было праздничным.

Пятница.

Виталий вышел в цех.

– Представляете, если бы мы сегодня собирали вещички и освобождали помещения? – спросила Марина Сергея и посмотрела в ужасе огромными тёмными глазами.

– Нет, Марина! Не представляю! И не представлял ни на минуту! Конечно, сейчас любой начнёт рассказывать, как он знамя победы водружал, но в моём варианте – это чистая правда, Марина! – закончил он с лёгким пафосом. – И я… честно – просто рад!

– Да я верю, – засмеялась Марина. – Теперь Виталий Петрович психовать перестанет.

День на радостной волне быстро катился к концу. Виталий был озабочен и занят. Сергей не лез с вопросами, не отвлекал. Лишь иногда заглядывал в цех, прикрывал глаза ладошкой от сполохов сварки, улыбался, глядя, как размечают металлический профиль под нарезку, включают гибочный станок.

Так Сергей поднимал себе настроение.

Часть заготовок натяжителей из металлического профиля была уже сварена, и теперь их зачищали «болгаркой», готовили в камеру для порошковой покраски. Это сделали сразу, из своих запасов, чтобы время не терять, пока подвезут основной объём металла.

Мастер с помощником макетировали из обрезков алюминиевого профиля арки, делали точные промеры для тросовых растяжек, записывали их столбиком на куске картона.

К концу дня на столе Виталия лежало несколько счетов к оплате алюминиевого и металлического профилей, всевозможных образцов метизов, болтов, гаек. Он отдавал распоряжения главному бухгалтеру на проплату, и было видно, что такая трата больших сумм ему по душе, он соскучился по настоящей работе, серьёзным объёмам, а главное – возможности планировать производство без лихорадочной поспешности. Напряжённо, но без аврала.

– Тросовые растяжки нам изготовят сразу – под размер, – сообщил он, закуривая. – Там же, на заводе, где троса делают, там и нарежут. Трёх видов будут. По крыше, стенкам, по нижним секциям торца.

– Здорово! – порадовался Сергей, – это же такая трудоёмкая работа! Отмерять, нарезать, концы заводить, скреплять… Не дорого?

– Нет. Нам выгодно.

– А с металлом что? Как решил? Объём-то – ого-го какой! Тонны!

– Я сначала думал соседний склад подключить. Всё равно днём ни черта не делают. Потом с нашими переговорил. Аккордно – вот вам объём, вот вам зарплата, а вот – конечный срок исполнения!

– Ну и что?

– Подписались! Теперь за ними и бегать не надо. Сами пусть выруливают – или приходят пораньше, или уходят попозже. Только пусть поставят мастера в известность.

– Я думаю – это выход!

– Вот и я так думаю! Сделал несколько звонков по квартирному вопросу. Попутно.

– Так-так-так! Бытовая тема пошла!

– Глухо! Цены подскочили чуть не вдвое. В основном посредники роятся. К телу владельца не подступиться. Да ещё вдвоём, и собака. Как правило, хаты без мебели. Какие-то мутные люди. Утром уйдёшь, а вечером ни вещей, ничего не найдёшь! Голову сломал! Да! Предоплата за два месяца и фирме – за один месяц, а у нас всего-то один.

– Что её ломать! Пригодится ещё голова. Давай в офис переберёмся!

Виталий пристально и долго смотрел на Сергея.

– Вот за загородку, где у нас складик был. Я уже смотрел – три на восемь. Саннорма на человека – двенадцать метров! Расчистим, в цех вынесем всё лишнее. Отгородим вход от спальной зоны – шкафчики для спецовки поставим, чтобы не видно было. Лампочки настольные привинтим. Уют!

– Верно! Это вариант, – задумался Виталий. – Поставим пару раскладушек… знаешь – такие, ну вот как в диван-кроватях раздвижных… такие пластины – поперёк… жопа не проваливается до пола.

– Знаю, конечно!

– Не кровать – сказка!

– Сказка!

– А ведь это выход! И пусть всё это кодло умоется! Мы им живьём не дадимся! – закричал Виталий.

– Конечно! И кланяться никому не надо! Вот что важно!

– Купим смеситель-душ, коврик. Слив есть! Надо только говновозку заказать, чтобы бочку освободили. У нас же ассенизаторы вывозят, золотари! Ты сам-то как к этой идее? – спохватился он.

– Чудак! Я же и предложил! Нормально. Чего там – месяц-полтора не потерпим? Помнишь, как в колхоз ездили в студенчестве? На картошку? Нормально спали на раскладушках. Весело! Плитку надо – вот что. Электрическую.

– Да уж наездились! То сено убирали, то камни с полей, то картошку! Так – по плите! Микроволновка есть же.

– Нет, плитка нужна. Лучше двухконфорочную. Газ, конечно, лучше, но условий у нас нет для баллона. Может, кто старую плитку подбросит на время? Пошукай, возможно, у кого на даче завалялась. Сезон-то закончился.

– Вещички не спеша перевезём время есть.

– Я стряпать буду. Постараюсь вкусненько! Для самих же!

– А жена что скажет. Не будет возмущаться, что в таких условиях живёшь? – спросил Виталий.

– Что жена? Она далеко. Как я скажу – так и будет. Она у меня – ШэПэ! «Швой парень!»

– В общем, глобальная идея мне понятна! – заключил Виталий и уехал в оптовый магазин проверить первые наметки закупок к переезду в офис.

Вечером после ужина он, как обычно, вымыл посуду, разложил листочки:

– Вот смотри. Кровати походные складные – две штуки, – около пяти тысяч. Смеситель, считай – две, плитка электрическая – тыща двести. Так. На стоянке экономим три тыщи сходу! Припаркуемся на ночь в цеху.

– А эти козлики сколько с тебя за хату запрашивали?

– Минимум миниморум – двадцать четыре тыщи! А вообще до тридцатки – за двоих с собакой! И неизвестно, в какую историю влезешь!

– И даже считать не стоит! Настолько тут явно видна экономическая целесообразность!

Виталий одобрительно кивал головой. Помолчал и неожиданно подытожил:

– Хорошо! Коньяк будешь? Пять звёздочек. Не резкий такой – вполне.

– «Наполеон?»

– «Наполеон» – это не коньяк, а название технологии производства коньяка!

– Зато я знаю, как его надо пить… Отхлёбывают понемногу, наслаждаются букетом – и медленно, плавно, не спеша глатают.

– Так тебе что – этот процесс не нравится?

– Ну, не так чтобы уж… А давай! Завтра суббота!

Они выпили по несколько маленьких рюмок. Расходиться не хотелось, да и что там нового по телику-то скажут. Посидели молча, закусили белым шоколадом с черникой. Вкусно получилось. Лимон оба не принимали как закуску к коньяку. Слишком резко и перебивает букет. Этот вопрос они однажды обсудили и не возвращались к нему теперь.

Сидели в полумраке. Виталий закурил:

– Ничего, что я тут подымлю маленько?

– Да ладно, чего уж там. Я всего-то семнадцать лет не курю… Из ста четырех, – засмеялся Сергей.

Стало уютно, доверительно.

– Как-то еду я из Смоленской области в Псковскую, – заговорил Сергей. – Зима лютая. Только пересёк границу, и сразу же пошли колдобины. Высокие. Передвигаюсь со скоростью пешехода, быстрее никак не получается – на «Пассате» посадка низкая, на такую трассу не рассчитана. В салоне тепло. Лампочки зелёными изумрудами светятся, уютно. Поворачиваю голову влево. Вот такие огоньки мерцают, – показал он на красный огонёк сигареты Виталия. – Сперва не понял, думаю, может, местные куда-то бредут. Да куда ж им в такую стужу брести? Всё живое жмётся к теплу, спрятаться хочет. Земля неуютная, через окно смотреть студёно, не то что шастать на морозе. Присмотрелся – волк! Хвост прямой, как палка. А по виду – овчарка. И я – один-одинёшенек в кабине! Не дай бог, думаю, движок заглохнет или на кочке застряну. То есть встану, на свою погибель. Он же рядом неспешно… идёт, можно сказать. Беззвучно, как во сне. Ночь светлая, полная луна прожектором сияет, как сумасшедшая. На чистое место волк выбрел – сверкает, светится, искрится, платиновым отливом. А я оторваться не могу, смотрю на него, как в гипнозе. Благо, скорости никакой. Он задницу слегка опустил, морду поднял, присел. И – завыл! Запел! Только его и слышу. Мурашки по коже побежали. Смотрю – ба! Звериные лампочки-огонёчки! Рядом – целая стая! И все вокруг него ластятся, хороводятся, радуются друг другу, скалятся-лыбятся, к себе приглашают. И странное ощущение: словно я в пустыне безмерной, бескрайней, всё исчезло – люди, деревья, я – один, и волки танцуют свой танец. Заманущий. Последний, может быть… погибельный. Для меня. И рулить надо, уезжать поскорее, а тянет туда смотреть, не оторваться! И вдруг понимаю, что влечёт меня выйти к ним какая-то смертельная сила. Почему? Стая! Привораживает энергией своей мощной. А этот, видно – вожак, самый умный. Ужас! Мысли какие-то лихорадочные, куцые, даже не мысли – обрывки неясные. В бреду горячечном. Усилием воли заставил себя вперёд смотреть. Кажется, час прошёл, а были-то – минутки.

И долго меня ещё эскортировали.

Такой смешной колхоз там был – «Форпост» назывался. И нет его уж давно, развалился, а вывеска осталась. По краю болота, никогда не было хорошей дороги, всё время в топь съезжала, никак её не могли сделать нормально. Дальше-то уже приличная дорога пошла, скорость немного прибавил, да мухой – оттуда, скорее! И усталость враз почувствовал, грусть, опустошённость, и показалось, что палёной шерстью в салоне воняет. Так всё остро воспринялось.

Одно время часто там ездил. И всякий раз – гляну на ёлки по краю болота, вспомню ту стаю. И мороз по коже продерёт…

– Там, наверное, зайцы бегают с кочки на кочку. И до сих пор партизаны живут в землянках, – тихо сказал Виталий.

– Вот взяли бы они меня в свою стаю! – засмеялся Сергей. – Как Маугли, на перевоспитание.

– Для Маугли ты уже староват.

– Я уж много для чего староват, – махнул рукой Сергей.

– Кого волки едят в первую очередь? – спросил Виталий и сам же ответил: – Больных и раненых! На то они и санитары леса!

– Ну да, зайчиков, которые по болотам носятся как угорелые. Стоп! А ведь у меня в то время были большие проблемы с бизнесом!

– Вот они на тебя и охотились! Нам до среды надо отсюда убраться.

– Что ж нам собираться, делов – только подпоясаться!

– Не скажи! Придётся в три захода, чтобы не перегружать машину.

* * *

Утром в субботу они прогулялись на местный рынок, накупили продуктов по списку. Сергей стоял в стороне с Пальмой, ждал Виталия. Мимо прошли два молодых милиционера, уважительно посмотрели на них. Пальма, не обращая внимания, высматривала хозяина в толпе. Уши – торчком, уколоться можно о кончики!

Солнечный конец сентября. Кто-то уже оделся потеплее, кто-то пока почти по-летнему. Многие ещё покупали мороженое в фирменной будке напротив. Так всегда непросто перейти с сезона на сезон, пока приноровишься к одежде и станет она привычной на какое-то время.

Пальма рванулась навстречу хозяину, заскулила от нетерпения.

Сергей забрал продукты и отправился готовить. Виталий с Пальмой пошли на лужайку рядом со школьным стадионом, играть с зелёным мячиком.

Сергей сварил суп с фрикадельками, красивый, с кружочками искристых, весёлых пятнышек жира. С одного взгляда понял – удался суп. Картошечку отварил с балтийской селёдочкой, тонкими кружочками лучка присыпал, маслица плеснул для нежности.

Присел к компьютеру старенькому, Виталий разрешил забрать с работы три года тому назад, когда обустраивался он в этой квартире.

С того дня, как он получил эсэмэску от дочери с известием, что будет ребёнок, он складывал на флэшку переписку, фото, мысли, статьи. Вёл небольшой архив:, задумал перекатать потом его на диск и подарить на первую годовщину рождения внучки.

– Старость – укол анестезии в конце, перед уходом. Эмоции притуплены, на них уже не хватает сил. Эвтаназия жизни. Что-то я закудрявил какую-то заумь! Чтобы человек рос нормально, необходимы любовь и забота. Вот так всё просто. Но где эта тонкая грань, чтобы точно соотнести одно с другим? Может ли быть много – любви? Или заботы? Чтобы не навредить? Наверное, любовь и подскажет, сколько должно быть заботы. Но любовь – слепа! Дочь помнит меня молодым отцом, в расцвете сил, энергичным, в ореоле детского максимализма и уважения… Ей так нравилось утром выбежать в ночнушке в прихожую, когда я уходил на работу, прыгнуть с разбега ко мне на руки.

Она рассказала однажды об этом. Крепкий аромат мужского одеколона, надёжности, молекулы их семьи, милое детство, потому что есть отец – любящий, сильный. А сейчас я тяжко расстраиваюсь, когда что-то неожиданно роняю, будто руки на миг стали чужими. Такие бытовые мелочи, словно вспышка… яркие мелочи. Потому что вся жизнь делится на работу, кухню, сон… маленькие радости. Маленькие оттого, что на них остается совсем немного времени. И так не хочется её разочаровывать своей старческой немощью. И это так неизбежно, но так остро хочется подальше отодвинуть.

– Ты что там пишешь? – спросил Виталий.

– Мемуары.

– И как?

– Вот, добрался уже до одна тысяча девятьсот тринадцатого года.

– Тебе надо спешить! Чтобы успеть до наших дней всё охватить и дать объективную оценку.

– Спешу.

Поужинали молча. Это место уже становилось чужим, а на вокзале, да на бегу, много не поговоришь, потому что мысли заняты приметами нового места, жаждой перемен. Пусть даже и такого неказистого места, как старый зелёный сарайчик.

* * *

В понедельник привезли две складные кровати. Такие внутри диванов ставят. То есть ничего лишнего, один примитивный механизм, матрас, а стоит, между прочим, почти две с половиной тысячи.

Подвезли к задним воротам, ближе к офису, чтобы рабочие не задавали лишних вопросов.

Сняли упаковку.

– Полиэтилен снимем с матрасов? – спросил Виталий и ладонью провел сверху, с удовольствием.

– Оставим. Чтоб жёлтых пятен не было.

– Давай оставим.

– Боишься напузырить?

– Зачем? Мне же их потом дальше везти. Смотри, какие удобные раскладушки, пригодятся.

Марина пришла, прилегла на спину в шуршащем сверкании плёнки, руки за голову, пупок приоткрылся. Сергей не удержался, легонько щёлкнул по нему. Марина только засмеялась:

– А и правда – удобные раскладушки.

Вещи разложили. На широких переборках изнутри каркаса стены, отделяющей рабочую зону от спальной, расставили туалетные принадлежности. Верёвочки растянули для полотенец, мелкого бельишка. Приспособили в изголовьях по листу фанеры, лампы настольные прикрепили для чтения. Уютно.

– Телевизор будем вешать? – спросил Виталий. – У меня есть, в контейнере лежит на отправку. ЖК-экран!

– Ты вот представь только, в этом сарайчике супер-пупер-навороченная ЖК-панель?

– Вполне представляю, реально! Можно даже тарелку попытаться установить.

– Получится, что мы с тобой как бы внутри коробки, упакованы вместе с телевизором. Такая тонкая прослойка, чтобы экран не разбился. И потом, что в ту тарелку нам навалят? Какое-нибудь варево неужовистое.

– Не вижу ничего плохого!

– Да ну его к бесу! Новости в Интернете, а словоблудие это реально надоело. Книги есть. Поживём в тишине. – Зажмурил глаза Сергей.

– Я твою беллетристику не читаю! – решительно сказал Виталий. – Мне нужны книги конкретные, на крайний случай, научно-познавательные, с толком, со смыслом. Без этих там… заламываний рук. Соплей-воплей.

– Так я тебе и не предлагаю. У тебя своё – у меня своё!

Днём Виталий примеривался к шкафам и тумбочкам. В углу закутка, где стояли кулер, холодильник, полки с хозяйственной утварью, чаем и кофе, он взгромоздил друг на друга два небольших столика. На нижнем установили электроплитку двухкомфорочную На верхнем расставили припасы в банках, решётку для сушки посуды, специи в отдельном пакете. Весь угол отгородили белой в крупных ромашках занавеской для ванны на штанге.

– Всё бы неплохо, – хмуро сказал Виталий, только вот не нравится мне белый плотный дым из выхлопной трубы. Опять что-то с машиной неладно!

– Фильтр проверил?

– Первым делом.

– Боюсь сказать вслух, но могут быть прокладки, кольца, вкладыши. Клапаны. Моторный отсек!

– Вот и я боюсь. Опять ремонт.

– Сколько твоей «ласточке»?

– Двенадцать.

– Многовато для «японки».

– Да уж, все нормативы превысила. Но другой нет.

Первые сутки на новом месте заканчивались.

* * *

Вечером накрыли обед на столе для переговоров. Виталий постелил большие салфетки – Сергею с красивыми подсолнухами в яркой, самой цветущей поре, себе со вкусной рекламой кофе.

Выпили водки за новоселье. Небольшими порциями – на глоток. Закусили салом, чернушкой, зеленью похрустели. Покушали плотно, но неспешно, первый раз за весь день – полный обед.

Сергей отвалился, погладил округлившийся крепким, упругим всхолмком живот:

– Меня в учёбке, в армии, записали по тревоге выдвигаться в составе ПХД в район сосредоточения. Ну, думаю, что-то важное, связанное с военной тайной, даже спросить постеснялся, а мне и не объяснили. И тут как-то сыграли тревогу под утро. Зима. Встали на лыжи, похожие на широкие плинтусы. Абсолютно бесполезные для бега и ходьбы. Так, доски обшарпанные, носок слегка приподнят. Сапоги в креплениях елозят. Взмокли, через двадцать минут. А бежать нам было – пятнадцать кэмэ! Лес красивый, заснеженный, только это мельком отмечаешь, а любоваться некогда. Сержанты носятся как олени, подгоняют привычно, тренированные, козлопасы, раздражают сильно, потому что чувствуешь себя дураком, бежишь неведомо куда, да ещё на таких дровах, да по пересечённой снежной целине. И вот долгожданная команда – располагаться. Привал! ПХД, собраться на просеке. Собрались мы. Оказалось трое всего, и я – старший. Стоим, ждём указаний. Холодно. Вылетает старшина. Давай орать:

– Вы чё тут красотами любуетесь? Пейдзажами, ё…ть? Быстро развертывайте ПХД! – И показывает на походную кухню: – Дрова нарубить, воду погреть, готовить пищу для личного состава!

Стоим, ноги гудят – пятнадцать кэмэ отмахали. Рук не чувствуем, трясутся от напряжения. Усталые, голодные, злые. Оказывается, ПХД означает: Пункт хозяйственного довольствия. Удовольствия! Кухня! Камбуз, как говорят мореманы. А все уже зубами клацают, кушать хотят, жрать изо всех сил требуют. Прут из леса. Кого ни попросишь – все горазды помочь. Тот валежник волокёт, этот лучинку строгает, дело быстро пошло. И все намекают – ты мне, мол, порцаечку нормальную подкинь, слышь, старшой – не обидь. Ну, я всем обещаю, а бойцы и рады стараться. Дров накололо много. Уже и закипела-забулькала каша в котле. Такой ящичек сбоку, там раскладка продуктов прописана. Соответственно и загружаем, нарезаем, высыпаем. И так это довольно быстро получилось. Раззадорились, уж и жарко стало, в одних гимнастёрочках орудуем. Запах аппетитный, слюни до пупа, на свежем-то воздухе, после марш-броска, молодые. Лезут все с мисками, гремят «сервизами», только успевай, наваливай, известное дело – дружи с поваром! А каша на морозе мгновенно в алебастр превращается. Но – общажная закалка выручила. У каждого в жизни – своя общага. И только все поели – побросали бойцы миски под ёлку, и как не было никого! Все куда-то растворились, как зайчики, замаскировались в своих белоснежных шубейках в окрестных лесах, сугробах и складках местности. А миски – алюминиевые, жирные, прилипают к рукам, схватывают на морозе, неприятно. И я – один. Злой, как Баба-Яга! Ну, делать-то нечего, надо скоренько всё это помыть. Ах ты ж, думаю, припрётесь за пайкой! Ужин-то ещё впереди. Приползёте, тараканы коварные. Я вам устрою показательные учения в районе сосредоточения. Что ты думаешь? Проходит полчаса, мне ещё мыть да мыть. Самые первые, которые пожрать горазды, начали вылезать из складок местности. За добавкой. Ну, уж тут я отыгрался на их слабости – по полной! Хороший был урок. Я же поначалу как думал – вот какой я замечательный, людей кормлю, дело важное делаю, доброе дело – а нет бы вначале продумать, как его организовать, не взваливать всё на себя. Народу-то хватало. Хороший урок, на всю жизнь. Потом уже старшину спрашиваю – почему меня на ПХД записал, а он говорит – ты же в общаге студенческой три года прожил, чему-то научился, а эти-то все от мамки, от титьки, неумёхи…

– Я на пункте связи служил, – сказал Виталий. – По тревоге выехали на учения. Такая будка на базе машины «Урал», «Кунга» называлась. Народ бегает, «воюет», а мы тихо так обеспечиваем бесперебойную связь. Офицеры заходят, спиртика, водочки попить, чтобы на глазах у начальства не маячить. И было такое чмо – рядовой Юхневич. Вечно где-то в стороне болтался, прятался. Бестолковый! Ну, учения закончились, вскоре получаем свежий номер окружной газеты «За Родину», а там на первой полосе – с автоматом, заметь! – это чмо недоделанное. Отличник боевой и политической подготовки! Веселуха такая началась. Каждый его подначивает, а он оправдывается – пошёл в кустики по нужде, а тут, как коршун – журналюга навалился. Мол, я ему и ничего-то толком рассказать не успел! Он сам всё выдумал!

– В связи хорошо, можно домой звякнуть. Хотя бы изредка. А про армию можно вспоминать бесконечно. Только потяни эту верёвочку. Это как время перед дембелем – тянется день, конца не видно от подъёма до отбоя, а глядишь – неделя пролетела мгновенно. Только нет этих надоевших харь, гнусности этой… тупой. Отлетает она куда-то и остаётся только смешное да несуразное, а остальное даже и не вспоминается. Что-то такое делаешь, двигаешься, как во сне, а утром и вспомнить не можешь.

– Со службой так! Целые куски куда-то провалились со временем. А что-то так явственно встаёт перед глазами. До мельчайших подробностей. В основном, юмор.

– Был у нас один шустрый такой курсант в учёбке. Всё нашёптывал в курилке, как от армии закосить и поскорее вырваться. Марганцовку в фольгу насыпать, сделать шарик, а с одного бока оставить отверстие – и тогда на рентгеновском снимке будет пятно, вроде – язва, чуть ли не прободение в кишках вот-вот начнётся. Горчицы есть надо много и часто, сразу давление зашкалит. Камень, налёт с зубов снимать и после отбоя в глаза втирать. Они тогда закисают, склеиваются так, что не разлепить! Конъюнктивит в последней стадии. Да много всякой хрени понарассказывал. И вот после учёбки развезли нас по линейным полкам. Несколько лет прошло – встречаю этого «советчика». Ба! Справный такой, ряху наел, щёки пунцовые, прямо спелые гранаты на ветке, от хорошей жизни. Вот у таких людей, по-моему, всегда отличный аппетит. Да – и сам он майор! Что ты? Где ты? – спрашиваю. В органах, говорит – почти шёпотом, но с гордостью. – Комитетчик, мол! Такую страшную государственную тайну мне выдал, а морда сияет, видно – гордость из него прёт. Ещё бы – в такой конторе числится! Ну, я вежливо поулыбался ему, а сам думаю – вот сука гнойная! Может, он провокатором был, сдавал потихоньку «особняку» нас, бестолковых пацанов, а мы и знать не знали. Кто-то, наверное, повёлся. А теперь эта падаль блюдёт мою нравственность, идеологию, устои моей морали! Опять сколько-то лет пролетело. На остановке его встречаю автобусной – еду за город, говорит, у меня там дачка, внучков буду встречать. Такой неприметный со стороны гражданин, типичный пенсионер-садовод в белой кепочке, рюкзачок армейский, линялый, белый почти! Очёчки на резиночке. Сивый… И взгляд такой, знаешь – страдальческий, чтобы за версту люди понимали – я мол, жертва чего-то там! Б. дь такая!

– Нас особисты пасли по-тихому. Надо было дистанцию соблюдать. Хотя внешне так вроде бы и ничего ребята. Поговорят, то да сё.

– Да ладно! Шкуры барабанные! Тьфу на них!

– Ты мне с вечера списочек подготавливай, чтобы я днём продукты закупал. Мытьё посуды – на мне. На тебе – готовка. Давай мы в выходные сделаем барбекю, – предложил Виталий, – Маринку пригласим. Для разнообразия.

– Идёт! Хорошая идея.

– И как ты его будешь делать?

– Разделаю мясо, специи положу, лучка нарежу побольше. Лука никогда много не бывает, удивительный продукт. Плотно в пакет завяжу. Часа два-три достаточно, чтобы настоялось. И никакого уксуса. Потом на решётке посолю, раньше не надо: сок даст и сухое мясо получится. Лимончиком сбрызну. Только самую малость.

– Может, готовое взять, в супермаркете? В банке.

– Ты что! – возмутился Сергей. – Биоробот? Травиться этой трупятиной жилистой с уксусом!

– Мы брали в прошлый раз, ничего.

– Не надо! Сами управимся не хуже!

Виталий чай себе заварил, принёс пряников. Днём он купил пол-литра коньяка, разлил на две плоских бутылочки. Теперь потягивал небольшими глотками. За вечер неторопливо ополовинил одну с чаем. Молча разгадывал кроссворды, очередную брошюру.

Сергей пошёл спать. Матрас шуршал плёнкой, словно закопалась в ворох сухих листьев неведомая зверушка. Простыня и одеяло сползали. Он ловил их, делал «ножницы» ногами, благо низко было от пола. Но ближе к Богу, сантиметров на сорок. И настолько же, чтобы приподняться над убожеством.

Сон был беспокойный, хотя и мягко спалось, но с лёгким поскрипыванием поперечных пластин.

Он часто просыпался, вертелся, думал:

– Человек от животного отличается тем, что может анализировать окружающее, у него есть сознание. В отличие от зверя – зависть, корысть, интриганство. Инстинкты общие – страх, голод, борьба за место в прайде, инстинкт продолжения рода. Любовь – ведь у зверей её нет. Значит, это тоже различие между нами. Что-то другое в природе есть. Но они рациональны в объёме жизненно необходимом, в отличие от нас, их не захлёстывает пассионарность, страсть, поглощающая всего человека, доводящая до безумия. Просто потому, что у них нет ума, но есть природная хитрость, инстинкты. Привычки, гибельные наклонности людей. Тогда где же душа, то, что отличает человека от зверя? Куда прячется во время бессмысленного убийства разум, сознание? Он – хуже скота становится. Потому что отринул светлые качества, человеческие. И стал невиданным в животном мире существом. Нет, отродьем, отринул первородство. Стал рогатым, с хвостом, копытами, но на двух ногах, и – волосат непотребно. И шерсть чёрная, и мысли. Но ведь я же не встречал сам, лично – ничего подобного. Значит, это лишь поповские страшилки? Придумки церковных менеджеров, мерчендайзеров, креативщиков, продавцов индульгенций, клипмейкеров, ньюсмейкеров с большого оптового склада под названием «Церковь»? Или дьявол жёлтый? В масть золота? Белый, как наркотики. И так далее. А все заповеди – они какого цвета? В какой упаковке, масти, одеждах? Человеческий ли инстинкт – убить зверя? Убить, чтобы продолжалась жизнь? Или в себе самом приручить зверя, чтобы не мешал, не угрожал жизни, окружающим… Убить в себе зверя – значит, чтобы жила любовь, надо сначала убить? Или ослепнуть от любви, чтобы не увидеть, не почувствовать, не устыдиться заранее, не убояться потом исповедаться, и – убить?

Как ночь обостряет слух, мысли, чувства. Придаёт им важный настрой, значительность лаконичных эпитафий, а утром это всё кажется глупостью несусветной.

Он прислушивался к звукам за тонкой стенкой. Во сне ему казалось, что она очень хрупкая, от времени непрочная: подойди, ткни ногой, и будет дыра. И вот они уже на виду – откос, щебёнка, шпалы, рельсы. Стена, как вспоротое брюхо, и наружу вывалились кишки бивачного быта. И он – опустился до уровня травы, слышит её голоса, шелест, что-то пытаясь разобрать, но не всё, и в какой-то момент начинает казаться, что он тоже становится ломкой былинкой. И однажды – точно ею станет.

Когда? Скоро ли это произойдёт? И любой, даже самый долгий по человеческим меркам срок всё равно будет мал, до обидного короток, потому что всегда есть что-то начатое, но не завершённое, так устроена жизнь. Любопытство жизни. И только мысль, всплеск мысли останется с ним. Отойдёт, окружающие повздыхают горестно, и всё забудется.

Среди ночи пробежал маневровый тепловоз. Пошумел, выдохнул гулко механическими лёгкими, свистнул предупредительно, коротко, как суслик возле норки. Весело и бесстрашно. И опять всё стихло.

– Возле моей норки. Я – прикорнул на лавочке. Э-эх! Жизнь моя кочевая, перекатная!

* * *

Под утро ему показалось, что в домике очень прохладно. Он включил два калорифера. Один, в офисе, большой батареей, сильно вонял горячим маслом, над ним поднималось зыбкое марево. Другой подвешен был на стенку, в ногах. Он шумел тёплым ветерком, убаюкивал.

Помещение нагрелось быстро. Стало знойно. Сергей вспотел, обрывки каких-то кошмаров преследовали его. Он скользил по плёнке матраса, приклеивался к ней влажным телом, словно на дне бассейна, из которого вдруг исчезла вся вода, но спросонья не мог сообразить калориферы выключить.

Сильная жажда подняла его с постели. Он нырнул в холод кухоньки, выпил две чашки прохладного сока. Через жалюзи офиса сильным светом бил прожектор со стороны таможенного терминала. Ветер трепал упаковку на паллетах, словно кто-то молча махал руками, пытаясь привлечь к себе внимание, звал усиленно, молил о помощи. Тени причудливо плясали на фоне прикрытого окна, ломались на вертикальных полосках жалюзи.

В углу свернулась калачиком, тихо спала Пальма.

Он подмерзал в трусах и майке, смотрел на сполохи над таможенной зоной. Охранник у шлагбаума, бывший прапорщик Кузьмин, ветеран ЧОПа, плотный, красномордый, громкоголосый, утверждал, что под козловым краном закрыт большой могильник радиационных отходов из какого-то московского НИИ

Блики тороидального свечения мелькали на бледном лице московского неба. Он ощутил лёгкое головокружение, словно выпил игристого вина.

– Идёт война эритроцитов с лейкоцитами. Изматывающая, как между Алой и Белой розами. Возможно, моя энергетика сместилась в сторону нуклидов, сдвинулась в направлении могильника? Как пылинки металла на листке под действием магнита снизу. Ведь доза радиации, принятая в организм, совсем не гарантирует иммунитета против новых порций. Но порог чувствительности можно отдалять, приучать себя постепенно, а нуклиды, как вечная заноза, будут сидеть во мне, моих костях сотни лет, да и то это будет только лишь период полураспада! Странно! Стоило мне подумать о них, возникло лёгкое волнение, даже показалось, что сбилось дыхание из-за того, что появилось давление где-то в глубине груди. Нечто похожее на аритмию. Невидимая энергия атома включила обороты некоего дополнительного моторчика, кровь лихорадочно, сбиваясь с привычного ритма, понеслась, сбивая дыхание. Чудно́! Почему из всего, что нас окружает, только редкие события остаются в памяти? Мысли всплывают сами, своенравные и неуправляемые, как собака чау-чау. Но почему-то ночью они кажутся оригинальными, даже возвышенными. Сию минуту и здесь. От них не отмахнуться, не спрятаться, скорее наоборот – хорошо, что они приходят, оживляют унылый пейзаж. Но утром так явственно понимаешь, что по большей части они пустые, как порожние вагоны на пробеге за тонкой стеночкой. Куда их отгонят? Чем загрузят? И почему опять я думаю именно об этом?

Он выключил калориферы и лёг. Долго не мог согреться. Дыхание стало ровным, и он незаметно уснул. Мягко и уютно угнездился в ложбинке непрочного сна.

Около пяти утра проснулся. Голова была ясной. Тихо. Он почувствовал, что выспался.

Виталий громко храпел, завершал руладу лёгким присвистом. Сергей поцокал языком. Никакого эффекта. Он поцокал громче. Виталий вскинулся испуганно:

– Ты чё цокаешь?

– Цокнулся от жары. Тебя наслушался и цокнулся совсем. – С улыбкой сказал, не обидно. – Знаешь, я вот поцокал для профилактики твоего храпа и подумал – в слове «жеребец» последняя, звонкая согласная звенит, как если бы два больших медных яйца у коня… помнишь памятник Петру – Фальконе. И вот они стукнулись друг о дружку, яйца медные, и загудели возбуждающим гулом в тишине, поплыл над рекой звук необычный, растворился. И город проснулся. Питер. Скоро он станет и твоим городом.

– Какие яйца? Такая чушь! – Виталий повернулся спиной, возмущённо накрылся одеялом.

Сергей немного полежал, подумал:

– Вот как здесь бывает по субботам. И разве книги, история мира, искусства, станут другими, если я занимаюсь этим? Я увижу, почувствую их по-другому? Но от этого они не переменятся, не станут хуже. Весь вопрос в том – готов ли я сам к их восприятию, отринув неудобства, погрузившись полностью в этот чудесный, сверкающий мир!

Виталий и Пальма быстро собрались и вышли на улицу. Зазвонил телефон. Сергей кинулся к нему.

На автомате попытались подбросить по факсу рекламный спам.

Он с досадой положил трубку и подумал:

– Надо сегодня поздравить жену с днём рождения. Она всегда рядом. Особенно остро это понимаешь, когда она далеко. Наверное, потому, что вся её жизнь – во имя дочери, меня и семьи. Вот так – рядом, привычно. Спокойно и надёжно. И не оттого, что поздно начинать сызнова, и надо набраться мудрости, терпения, житейской смекалки, чтобы смириться с этим и довольствоваться этим. Почему она так искренне старается, чтобы я стал лучше, успешней, опрятней, выглядел хорошо, не попадал впросак, следит за моим здоровьем. Ведь она прекрасно рисовала, но не стала профессиональной художницей, всё это осталось в прошлом.

Сейчас он пристально издалека посмотрел на жену каким-то новым взглядом.

– Эта немолодая женщина, что я толком знаю про неё? Вечно занят какими-то мыслями, проектами в замке из слоновой кости и она рядом – такая тихая, покладистая, улыбчивая, всё понимающая, а что-то даже и наперёд. Нет! Мне повезло! Я вытянул счастливый шар в семейном лототроне. Нужный номер.

Он так долго жил с ней, что казалось, будто и не было других женщин до неё, а те, которые появлялись, после короткого всплеска обычного любопытства переставали его интересовать, удалялись на большое расстояние, становились плохо различимыми. Он удивлялся – разве так возможно? Да. Они были, всякие, он уж и не вспомнил бы сейчас какие-то яркие индивидуальные приметы. Что-то такое, чем они особенно привлекали его тогда, был ли трепет, волнение при их появлении в его памяти. Однако все они повлияли на его выбор, дали возможность сразу, практически мгновенно почувствовать укол – вот она, единственная, замечательная, и сразу же стало ясно – жена!

И случилось это в какой-то момент, когда настал пик холостяцкой жизни. Сложилось неведомым образом, что в течение трёх недель у него было сразу три девушки с именем Лена. Это было удобно, не надо было напрягаться на свиданиях, вспоминать, как кого зовут, бояться перепутать в самый неподходящий момент. Они существовали независимо друг от друга, примерно одного возраста, на самой его черте, за которой можно остаться бобылкой. Пока однажды он не взглянул как-то иначе на одну из них – самую тихую. И устыдился, и словно бы – ослеп, а потом прозрел. И это был момент истины.

Такой эффект бывает, когда из солнечного дня сразу войдёшь в полутёмную комнату. В глазах ещё прежняя картинка, но постепенно она уходит, а люди, предметы в комнате ещё не стали реальностью, не приобрели контрастность, и ты замер, боясь наткнуться ненароком, удариться, разбить что-то хрупкое, порушить.

Через четыре месяца они подали заявление в загс, а ещё через два с половиной поженились.

И вот спустя много лет она даже внешне почти не изменилась, не расплылась по-бабски квашнёй, не ссутулилась от забот. Сохранила удивительную прямую спинку, шелковистость кожи, плавную грацию рук, а самое главное, необыкновенный, особенный талант – удивительную тактичность. С разными людьми дружила многие годы, и ей были рады, хотя очень непростая материя – женские симпатии и антипатии, дружбы, пристрастия. При том, что бывали дни, когда она без всякого видимого повода просила Сергея в сильный ливень поехать за город, на большую трассу. И он не перечил, вёз, молча терпел, пока видимость не становилась нулевой, из-за стены воды не дальше края капота, они двигались словно по дну морскому, земля только начинала формироваться, они спасались от стихии, пытались убежать от её смертельной хватки.

– Стой! – неожиданно приказывала она.

Он видел боковым зрением спокойное упорство на лице жены, странную полуулыбку и, заворожённый этим, боясь спугнуть что-то очень важное, сидел молча, не шевелясь, положив руки на руль, ждал, что она сейчас скажет, но внутренне торжествуя, потому что внял её просьбе и сам выдержал неожиданное испытание. Потом спрашивал:

– Что – море по колено?

– Назад! Мы же оба – погибнем!

Они возвращались, и такая бурная страсть захлёстывала их, будто и впрямь спаслись они чудом, и только двое их осталось после стихийного бедствия, и с этого момента начинается на всей земле новая эра, от них зависит, сохранится ли человечество посреди страшных природных катаклизмов.

Первый экстрим был в Судаке, через год после свадьбы. Жена уговорила его подняться к замку на горе. Они взобрались по каменистой тропинке вдоль крепостной стены «Генуэзской фортэцци» и в самом узком месте – шаг в сторону и улетишь в глубокую пропасть – она вдруг застыла, стоя на высоких, каблуках, прильнула к скале, побледнела. Была ранняя осень, она в коричневом, «ёлочкой», пальто, в лёгкой косыночке. Беззащитная, насторожённой птицей, перед тем как взлететь в синее южное небо. Или удариться грудью о камни, окрасить их алым сполохом умирающей плоти и крови и погибнуть самой и новой жизни в ней. На пятом месяце беременности. Он вкрадчивым шёпотом, словно больную, стал уговаривать её вернуться, плавно развернул послушную, словно ослепшую сейчас. И она осторожно, глядя только вперёд, стала спускаться. Он был поводырём, заслонил собой ущелье, отжимая её и будущего ребёнка от жуткой гряды лобастых камней, уходящих вниз нагромождением первородных кусков, каждый из которых уже был сам по себе скалой, по прихоти природы сложенных наклонно друг на друга, стараясь не смотреть туда, приговаривал:

– Ну, вот и славно, вот и хорошо, девочка моя.

И казнил себя мысленно, ругал распоследними словами, не понимая, как позволил уговорить себя на эту страшную авантюру.

Потом они обнялись и долго стояли молча в начале тропы, вернувшиеся из ужаса, уже в безопасности, на краю каменного потока и зелёного краешка земли, держась крепко друг за друга, и смотрели, смотрели в шумное море. Он взял её за руку, горячую, мягкую, податливую, и повёл. Уже заметен был живот и валкая неуклюжесть походки.

– Почему я ни разу не смог отказать ей в этих сумасбродствах? И почему они так притягательны для неё? Для меня? И как тиха она становится всякий раз потом, словно прокручивает заново ситуацию, смотрит вослед уносящейся стихии опасности, прислушивается к себе, проверяет – не осталась ли в ней частичка промчавшегося урагана.

Однако в семейной жизни она была покладиста, улыбчива и ласкова, и здесь течение было ровным, без потрясений. До следующего урагана.

* * *

Вернулся Виталий. Весёлая Пальма с мячиком в пасти внесла холод и весёлую игривость.

Сергей забрал у Виталия большой пакет продуктов и сразу стал его разбирать.

– Это у меня с детства только дай в сумку попой кверху влезть! – Засмеялся: – У-у-у! Отличный шейный карбонат! Свеженький, со слезой. Мы из него сделаем качественное мяско! Ты, Виталий, как трудолюбивая птичка, всё носишь, носишь вкусную еду, а в гнезде тебя встречает большой прожорливый птенец неизвестной породы… Сколько с меня причитается?

Он разложил продукты в холодильнике. Виталий молча разделся, прошёл к компьютеру, закурил. Приоткрыл окно.

– Нисколько! Ты же готовишь. Это твой вклад в общее дело. Может быть, я вскармливаю василиска? А, Сергей?

– Нет, брат-мусью, любитель коньяков! Во-первых – василиск рождается из яйца, снесённого семигодовалым чёрным петухом, или из яйца, отложенного злой жабой в тёплую навозную кучу. По преданию, василиски обитают в безлюдных, тёплых и сухих местах, преимущественно в пустынях. Вот именно из-за василисков возникают пустыни. В месте, где поселился василиск, умирает всё: птицы и животные падают замертво. Так что ты поаккуратней с кличками. Во-вторых – тогда уж ты мне оклад намеряй, с соцпакетом! Как и положено штатному повару! Опытному, с большим стажем! А я готовить буду – под заказ. Качественно, вовремя и вкусно! И деньги тебе верну по-честному из зарплаты.

– Ладно! Решим вопрос! В рабочем порядке.

– То есть я так понимаю, у меня впереди испытательный срок на три месяца. А через полтора мы разбежимся!

Виталий его уже не слушал, сварил кофе и погрузился в пучину Интернета.

Сергей занялся мясом. Рядом вертелась Пальма, поедала глазами розовые куски, обильная слюна стекала по краям алой пасти.

– Эх ты! Закончила с отличием школу служебного собаководства, дипломированный спец, а как последний шаврик дворовый себя ведёшь! – улыбался он, стыдил собаку.

Она его толком и не слушала, перетаптывалась от нетерпения передними лапами, приседала, словно гипнотизировала красивые куски будущего шашлыка.

Сергей не спеша, с удовольствием почистил лук, всплакнул, чувствуя облегчение от небольшой рези в глазах, словно их промывали целебным раствором. Перец горошком насыпал, специи сушёные, без соли. Перемешал всё, плотно увязал в двойном пакете, чтобы пропиталось получше. В холодильник положил.

Аромат был сильный, и у него самого слюна набежала.

– Обрезки-то ей можно? – спросил Виталия. – Папонки всякие, жилы. Немного совсем, да жалко выбрасывать. Пусть зверюга порадуется.

– Можно. Только по команде. А что такое папонки? – спросил Виталий, вставая из-за компьютера, потягиваясь, чему-то улыбаясь. – Слово-то какое… иностранное!

– Псковской говор. Плева, перепонки. Знаешь, между мышцами. Ну, я кину, а ты скомандуй. Ты же – хозяин. – Сергей кинул в миску небольшую жменю бело-красных обрезков.

Пальма рванулась.

– Сидеть!

Пальма опустила попу, не касаясь пола, размашисто мела хвостом, не спускала глаз с миски и обратилась в одно большое ухо.

– Можно! – так же грозно скомандовал Виталий.

Пальма мгновенно слизнула из миски угощение, тщательно обнюхала пол вокруг, убедилась, что это – всё, раскрыла в улыбке пасть и громко запыхтела от радости.

* * *

К двенадцати часам Виталий пошёл по шпалам вместе с Пальмой на станцию, встречать с электрички Марину.

Сергей открыл футляр и обнаружил, что он пустой, складного мангала нет. Он сложил у бетонного забора кирпичи, взял из мусорника под столом у Марины жменю бумажной лапши порезанных документов, развёл огонь. Дощечки от упаковки были сухие, занялись на раз. Он стоял, любовался огнём.

– Вот Виталий вернётся, а я придумал такой… походный мангал, – улыбался Сергей.

Скоро пришли Виталий с Мариной. Марина торт принесла. Красивый, в прозрачной упаковке.

– Ты что, с ума сошёл! – сразу же закричал Виталий.

– А что такого? – удивился Сергей.

– Мы же в таможенной зоне! Счас таможня прибежит! Скандала не оберёшься!

Он схватил совковую лопату, лихорадочно стал выносить через открытую калитку уголья, горящие деревяшки. Под раскидистым клёном был небольшой пятачок бетона.

Дул сильный ветер, угольки мерцали, раскатывались бойкими светлячками.

Сергей молча принёс новые кирпичи, соорудил мангал. Они его огородили от ветра кусками фанеры, старой дверью от холодильника. Огонь ожил, занялся бойко.

– Видишь – асфальт аж оплавился, – сказал Виталий, – и мы мясо ели бы с этим ароматом? – пошоркал подошвой по тому месту, где горел только что огонь. Присыпал палой листвой тёмное пятно горячего ещё асфальта.

– А там что? Не асфальт?

– Бетон!

Сергей высыпал остатки древесного угля, раздул огонь дощечкой для разделки. Вскрыл пакет с мясом, стал раскладывать его на решётке. Пальма не утерпела, слизнула с руки кусочки лука. Дух был сильный, вкусный, слюноточивый.

– Как пахнет здорово! – сказала Марина, – даже кушать захотелось! Такие ароматы!

– Так для этого и готовлю, чтобы кушать хотелось! – засмеялся. – Как доехали?

– Нормально. Город пустой. Все выехали на природу.

Виталий принёс жестянки пива, спросил, виновато пряча глаза и словно извиняясь за свою горячность и крики:

– Будешь?

– Буду.

Сергей с удовольствием пил пиво, переворачивал решётку. Мясо начало подрумяниваться. Жар был хороший, изредка вспыхивали язычки пламени, и Сергей проливал в этом месте маринад из бутылки с дырочкой в пробке. Огонь шипел, пропадал ненадолго, и над мясом поднимался вкуснейший белый пар.

Рядом поскуливала Пальма.

– Пикник на обочине жизни, – сказал он, – и соус к мясу нечаянно оказался – «Цыганский».

– Ну что вы так грустно! – пожалела Марина. – Какой он, «цыганский» соус?

– Увы, это правда. А соус… соус с кусочками овощей.

– Пойду накрывать на стол, – Виталий ушёл в калитку.

– Ой! И я с вами, – кинулась вслед Марина.

Маневровый тепловоз притормозил. Замасленный, блестящий, пожилой машинист в кепке с пролетарским заломом рукой помахал, улыбнулся белозубо, радостно.

– Вылитый Виталий, только в кепке. Надо же – как похож! – подумал Сергей, показал руками на очаг, приглашая, надеясь втайне, что тот сейчас спустится на насыпь, пройдёт к огню. – Вот Виталий удивится! Хотя, может быть, и не заметит за весь вечер этого сходства. Нет! Всё-таки удивится.

Сергею очень этого хотелось. А ещё рассказать о том, что ничего странного вообще в этом нет. Через какие-то двенадцать-пятнадцать с чем-то тысяч человек может встретить свою копию. Сергей даже детектив читал из серии «Военная тайна», маленькую такую книжонку: советские войска заняли Шипку, а там шпионы отравили лошадиным сапом воду в колодцах. Всё было построено именно на таком сходстве. Но советские НКВДэшники раскрыли коварство фашистов, лошади не успели помереть. А старый машинист согласно покивал бы головой, должно быть, тоже читал тощую книжонку. Но тот затянулся сигаретой, выпустил большое облако дыма, отвернулся, облокотился о край окна, стал внимательно смотреть вперёд.

Сергей огорчился, понёс решётку с мясом в офис, выложил шашлык в большое блюдо. На столе уже была разложена зелень, хлеб, разовые тарелки. Было прохладно, после костра и улицы лицо пылало, а здесь было уютно и хорошо в предвкушении вкусного застолья.

Виталий принёс запотевшую бутылку водки. Марина категорически отказалась.

– Марина, вы совсем не современная девушка – не пьёте, не курите! А я ворчу, ворчу – старый дедушко…

Марина зарумянилась, глаза опустила:

– Да что вы, Сергей Васильевич! С вами намного интересней, чем с молодыми!

Виталий разлил по пластмассовым невесомым стопкам, только водка прошуршала по белым ребристым стеночкам:

– Будь здоров!

– Надо бы постараться! За исполнение разных мечт!

– У-у-у! Как вкусно! – зажмурилась Марина.

– Вот и славно! – сказал Сергей. – Разрешите, я тост скажу. Маленький спич! Так сказать – спичку. Без тоста нельзя на шашлыках. Итак:

– Олег Григорьев. Замечательный поэт. Помните страшилки «про электрика Петрова»? Так вот у них есть автор – Олег Григорьев.

– Ну, как тебе на ветке? – Спросила птица в клетке. – На ветке – как и в клетке, Только прутья редки.

– Неплохо. Только всё мясо не осилим за один раз! – сказал Виталий.

– Ничего! Разогреем в микроволновке, тоже нормально! – сказал Сергей.

И только Пальма молча и заинтересованно следила за каждым куском мяса, отправляемым в рот.

Убрали со стола. Заварили чай. Виталий пил кофе. Торт был свежий, вкусный и почти без крема.

– Я крема однажды объелся на всю оставшуюся жизнь, – сказал Сергей. – А дело было так. У нас напротив жила соседка, тётя Рита. Лучший кондитер России. Была награждена орденом Трудового Красного Знамени! Вы представляете, каким надо было быть кондитером, чтобы такой орден заработать. И вот её мужа, дядю Лёшу, он работал шофёром, отправляют на целину, на уборку урожая, на два месяца. Вместе с машиной. У них две дочки были, два года разницы между ними. Тётя Рита и её мама, бабушка этих девчонок, не совпадали на работе между сменами часа на три. И не с кем было их оставить. Пришла тётя Рита к моей маме, уговаривать с девчонками посидеть. Мама моя была надомницей, вязала платки. И решили они меня к этому подключить. Ничего такого особенного: кушать погреть, присмотреть, чтобы куда не надо не лезли. И всего-то часа три в день. Потом уж соседка или её мама, подходили меня сменить. Вот так я два месяца и пас девчонок. Счас такие тёти – ого! Не подойти. У самих уже невесты выросли. Ну вот. Вернулся дядя Лёша с целины, денег привёз много, все рады. Тётя Рита говорит моей маме: «Работал человек, старался для нас, надо бы рассчитаться». Мама отвечает – не болтался попусту, пыль по улице не гонял с пацанами, и то хорошо!

Стол, значит, накрыли шикарный, соседи собрались. Я – самый главный. Герой! Все хвалят, взрослые выпивают, закусывают, смеются, частушки поют под гармошку. Тут встаёт тётя Рита и говорит: «А сейчас гвоздь программы! Сюрприз для нашего труженика, для Серёженьки!» И выносит большое блюдо. На нём – лужайка, травка зелёная, а с одного края кустики и два барана травку щиплют. Один белый, другой – золотой! И всё как живое! Вот сейчас даже глаза закрою и вижу этих баранов. Каждый с два кулака размером. Первый мой заработок. В одиннадцать лет. Все смеются, поздравляют, аплодируют мне. Даже неловко как-то. Я взял маленькую ложечку и стал тропинку к этим баранам прореживать через всё блюдо. Поляна оказалась из крема. Вкусно! Не сказать словами!

И так незаметно «травкой» этой… наелся, что стало мне плохо. Стошнило. До барашков же и не дошло. И всю жизнь кремы не ем. Такой вот праздник – длиною в жизнь!

Вспоминаю. И вот все эти люди – родные и случайные, те, кто рядом или оказались рядом на короткое время. Для чего они? Чтобы я понял, что, так или иначе, ответственен перед каждым из них, и перед каждым по-своему, различно, особенно. Готов ли я к этому, как у меня получится?

– Сергей Васильевич, вы такие вопросы задаёте, как будто у вас только вчера выпускной вечер прошёл в школе, – сказала Марина.

– Этим никогда не поздно озаботиться. Задуматься о жизни, о судьбе, Боге, совести. Собственно, совесть – это и есть Бог, только внутри нас. В виде заповедей. И есть божье люди, а есть безбожники, то есть без совести. Хотя внешне вроде бы обычные двуногие.

Он замолчал и подумал:

– Твёрдая рука судьбы бросает человека в жизнь. Кого-то в океан, кого-то в центр бурной стремнины, кого-то в широкую реку, кого-то в ручеёк, а кого-то в болото, на кочку. Круги идут по воде, барахтается человек, волны катятся к берегу, спешат, захлёстывают. А люди гребут в меру своих сил даже не всегда понимая, куда именно, без особого убеждения, а так, скорее инстинктивно. И так до конца не все и понимают, правильно ли они этим занимаются, кто рядом? Они же ненароком притопить могут, не приметив чью-то голову рядом, а её владелец и не собирается никуда плыть, а лишь раздумывает, стоит ли ему этим заниматься, усилия прикладывать, менять положение туловища в воде – она сама куда-нибудь вынесет. Хотя, конечно, что может быть банальней сравнения жизни с бурным морем!

Вот так посидели ещё немного молча. Сытые, слегка осовевшие от обилия вкусного мяса, хорошего куска торта. Виталий коньячок потягивал не спеша, по капельке, с кофе. Курил.

Проводили Марину до станции. Она шла по рельсам, смеялась, балансировала, Сергей придерживал её за руку. Ему было приятно, что её маленькая ладошка плотно улеглась в его руке. Держал крепко, но нежно, шутил. Хмурый Виталий вёл на поводке Пальму, искоса поглядывал на их буйное веселье, потом поотстал и молча конвоировал.

Вернулись. Сергей домой позвонил, жену с днём рождения поздравил. Поговорили про дочку, внучку. Попросил прощения, что не рядом сейчас:

– Ты уж не сердись, девочка моя.

– Что ты, Серёжа! Мы же вместе! Это главное. И ты скоро приедешь. И будем рядышком долго-долго.

Жена всплакнула легко, без грусти, носом пошмыгала не трагически.

– Какая ты стала сентиментальная у меня. – У него в носу защипало от простой этой фразы. Желваками поиграл молча.

Распрощались нежно, пожелали друг другу всего хорошего.

Он смотрел на телефон.

– В женщинах больше воды, чем в мужчинах? Пожалуй, нет. Мужикам нужна быстрая реакция на всякие трудности. Значит, и воды в них должно быть больше. И умирают они раньше. Именно поэтому. Просто женщины умело расходуют свою влагу, хозяйки всё-таки. А кажется мужикам, что в женщинах – сплошной водопад! Впрочем, если вспомнить про ребро Адама, женщина появилась позже, а значит и живёт дольше. И что-то стал я думать так рационально, словно из колбы в колбу растворы переливаю. Неужели от Виталия технократством заразился?

Вышел на улицу. Голова закружилась от свежего воздуха.

Прохладно и сыро. Осень. И мысли осенние, глубокие. Весной они легкомысленные, зимой сонные, летом ленивые. И вот осенью я понимаю, что человек рождается, что-то там такое делает, свершает. Проходит какое-то время, он начинает оценивать – что же сделано? А кто-то над ним, где-то невидимый там высоко, достает книгу судеб с полки, говорит: «Вот что ты на самом деле навалял, а теперь послушай, что в первом томе про тебя сказано». И реально озвучивает. «А где остальные тома?» – спрашивает новоявленный. – «Э, брат, это позже. Ты же на стадион идёшь – не знаешь, с каким счётом игра закончится, кто и на какой минуте голы забьёт». – «А сколько же этих томов-то? И когда остальные огласят?» – «Вот это ты точно будешь знать в самом конце, перед тем как обложка захлопнется». – «То есть когда? Поточней бы хотелось узнать! Подготовиться хоть как-то, что ли!» – «Когда поймёшь, что вот он – Приговор?». «Ты это сразу поймёшь». – «Разве это справедливо?» – «Это гуманно. Справедливость в другом месте». – «Разве так честно!» – «Отчего же?» – «Потому что некоторые вещи уже не исправить, не повернуть вспять». – «Вот и хорошо, чтобы стыдно было, а стыдно для того, чтобы думал всякий раз, что будет стыдно, и совесть не спала бы, не ленился бы лишний разок подумать об этом». – «Нет же! Повторы всякие – дежавю, случаются». – «Это тебе повторно напоминают, если всё же такая возможность представляется – подумай-ка ещё разок, повтори попытку. Да не всегда такие возможности! С первого раза – бух в лоб! Или ещё в какое место! И только руками разводить остаётся да в затылке чесать от досады, – и кажущееся забытье, неожиданные вроде бы события, видения, промельк какой-то, всё это вдруг заставляющее остро понять, что всё вокруг, и ты сам – состоишь из беспокойной материи ожидания, предощущения будущих событий, и состояние покоя, ожидания на кочке, в центре тихого болотца, – лишь скопление времени, сгусток, чтобы заполнить некое пространство, и когда оно начнёт переполнятся и кочки почти не станет, тогда и обрушится на тебя событие. А ты уже расслабился, решил, что тут тихо и ловить-то уже нечего. – «Значит – грядущее вершится сейчас». – «Вот именно – здесь и сейчас. Это так просто. Надо к этому привыкнуть, и ничего удивительного в этом не будет». – «Устал ли я от ожидания? Пожалуй, нет. Сижу и мыслю. И на этом этапе никакого вреда ни себе, ни окружающим, даже если мысли мои неверны, абстрактны». – «Отнюдь. Это только кажется». «Почему?» – «Так ты только оттягиваешь оглашение приговора. А мысль раньше слов рождается».

Сергей прогулялся в сумерках по шпалам, вернулся, лёг. Включил лампу, книжку открыл.

– Такой длинный день. Долгий. Как точка на карте имеет свою долготу и, наверное, широту. Обозначена часами, минутами, а ночью переведут стрелки назад незаметно глазу, а ты успокоился, думаешь, что всё происходит как и прежде.

Виталий беззвучно спал. Лицо расслаблено в тёплом круге света от лампы.

Пришла Пальма. Лизнула Сергея в лицо с благодарностью.

– Ну что, хорошая собака? Живёшь, себе без хронометража, уснули-проснулись, поели-погуляли, поиграли-побегали, всё снова повторили, вот оно – собачье счастье!

Она завиляла хвостом, смахнула всё, что было на тумбочке, и ушла на свою подстилку.

Земля слегка содрогнулась под ним, качнула его через изгибы раскладушки. Едва слышно долетел шум приближающегося тепловоза, потом он усилился, пол закачало сильнее, видно, большой состав двигался.

– Может быть, это тот самый машинист, так похожий на Виталия? Жаль, что имени не спросил. Было бы вообще занятно, если и его зовут Виталий! Сейчас кто-то, возможно, проходит мимо сарайчика, не подозревая, что здесь в тепле спят люди. Живут, едят, работают, радуются и грустят, читают книжки. Спорят, чего-то хотят в этой жизни, о чём-то мечтают. А мы – внутри этой невидимой тайны, медленно засыпаем, и нам тоже начинает казаться, что ничего нет любопытного в том, что лежат двое мужчин на соседних раскладушках, а рядом – собака. У тайны бывает начинка. Всё! Спать! – приказал себе Сергей.

* * *

Воскресенье. Сергей вставать не спешил. Виталий устанавливал смеситель. Для этого пришлось снять раковину, отсоединить патрубки бойлера, перекрыть всю воду. Пучок соединительных трубок не влезал в отверстие наверху раковины.

Виталий попросил подержать, одному не получалось приспособить шланги, прикрепить их снизу к раковине.

Они пошли в цех. Сергей придерживал на верстаке раковину, Виталий расширял керном отверстие. Края обламывались острыми пластинками и получались неровными, но теперь можно было завести трубки.

Вдвоём они установили раковину на место. Виталий подсоединил трубки к системе горячей и холодной воды. Примерился, затянул потуже гайки, залил сколы раковины белёсым и тягучим герметиком.

Теперь у них был кран-смеситель и душевая кабинка. Небольшая, примерно два на два метра. Над раковиной повесили круглое зеркало для бритья.

Сергей вымыл раковину «санитагелем». Она засверкала белизной почти как новая, только хлоркой стало пованивать. Глянул в зеркало, не сразу узнал мордастое, словно чужое, лицо:

– Развернул увеличительное стекло и сам себя изучаю.

Виталий стирал три пары носков. Шумела вода. Разложил на батарее отопления чёрные скукоженные тряпочки мокрых носков не первой стирки.

– Я тут прачечную нашёл, постельное бельё сдал. Недорого и рядом совсем. А вот тебя не понимаю, Сергей. Возишь через границу кучу носков, когда можно постирать. Просто и недолго. И когда хочешь.

– Хватит! – возразил Сергей. – Я их в общаге во как настирался в тазике. – Рукой провёл по горлу. – Это всё от нищеты. А вес небольшой. И не постираешь так качественно руками, как в машине, ещё и с всякими освежителями, кондиционерами… хрен ещё знает с чем!

– Отчего же, замочил с утра, вечерком простирнул-ополоснул. Так что ты не прав!

– Я себя чувствую другим человеком! Нормальным человеком. Не вспоминаю, есть ли у меня дырка на пятке, а надеваю с утра свежие носочки! Чистенькие, душистые! На два дня максимум. Вон их сколько дочь надарила – брикеты целые. А своя ноша не тянет! Чего ж себя любимого не порадовать – кати чемоданчик на колёсиках, какая сложность? Проще, чем бодягу разводить с тазиками.

– Экий ты, Сергей, барин! – с обидой сказал Виталий. – Не понимаю я тебя! Рубахи, трусы, носки. Таскаешь целые чемоданы туда-сюда! Вон у меня – две рубахи, трое носков и трое трусов! Скоренько простирнул – ап, и готово! Нет, не понимаю!

– А я тебя понимаю. И вот это – плохо. Надо быть толерантным. Но иметь своё мнение!

Виталий лежал на соседней койке, на спине, в спортивных штанах, босиком. на спине, нога на ногу, хмурился обиженно.

– Хочешь, я тебе подарю пять пар носков! Новых! – не выдержал Сергей. – Или восемь!

– Да уж мы не бедные! Если надо, купим! – отрезал без улыбки Виталий. – Нам важнее другое – ни от кого не зависеть.

Сергею было странно, что можно так расстроиться из-за каких-то носков! И так близко принимать к сердцу, в сущности, мелочь, ерунду, носки застиранные.

– Максималист во всём! – подумал он. – Старается всё делать серьёзно, правильно и основательно. Доверяет опыту и рукам. Должно быть, сложный туризм приучил. Хотя искренний, открытый и не злой человек. Отходчивый. Старается быть суровым, нарочито замкнутым, но это не его и видно сразу. Но ведь в каждом деле есть допуски и степени свободы. Он не всегда их точно соизмеряет в себе и других людях. И злится, считая, что вокруг одни лодыри, глупые стараются переложить свои проблемы на его плечи, а ему кажется, что уже и класть некуда! Не все это понимают. Поэтому Виталию проще общаться с собакой.

Так незаметно прошёл день. На ужин Сергей разогрел для Виталия в микроволновке вчерашнее мясо. Себе отварил картошки. Салат из свежих помидоров с огурцами. На сладкое итальянский пай с чаем.

Выпили водки. Совсем немного и почти молча. После чая Виталий отгадывал кроссворды, изредка пригублял коньячок из маленького серебряного стаканчика с витиеватой гравировкой:

Петру Ивановичу от друзей. 1978 год.

– Это отцу подарили, – пояснил он Сергею. – Вожу с собой как память. Амулет. У меня корни – питерские. Отец и мама закончили лесотехническую академию. Распределились в Советскую Латвию восстанавливать леса после войны. Отец на фронте пулемётчиком был. Каждый год военком вручал медали да ордена. Не успевали вручать на фронте – гнали вперёд, на Берлин. Чудом остался жив. По госпиталям належался. Потом директором большой фабрики был. Ездил на трамвае. Ничего спец… такого себе не позволял. Таких и нет, наверное, директоров теперь, чтобы в трамвае ездили.

– По-моему, на войне первым делом норовили огневые точки уничтожить, пулемётные гнёзда. Всё-таки у пехоты было больше шансов погибнуть, чем у лётчиков. Хотя я и тех и других уважаю. Сосед партизанил. Рядом пехотная граната разорвалась. Подкинуло его, на сучок нацепило со спины, повесило, как в гардеробе пальто. Сняли. Говорил – только звон в ушах, сильный. А так – ни царапинки. За всю войну! Лез под пули, а вот – миновало.

– Это уж – судьба. Кому как улыбнётся, каким боком повернётся.

– Есть Бог. Судьбы – нет, – возразил Сергей после паузы.

Улеглись с книжками почитать.

Сергей смотрел на страницу, думал:

– Кому-то, может, в радость – пять метров до кухни, десять до цеха, два метра до рабочего стола. Да, собственно, таких «точек» по Москве – пруд пруди. Вьетнамцы, китайцы – здесь работают, здесь же живут, едят, спят. И кому это может быть в радость? Инвалиду? Да и тому вряд ли. Некуда спешить. Хотя ждут дома, и время торопишь, а скорее, чем будет, оно не настанет. И спешка – во мне, внутри. В жене. Близких. Замкнутый круг, без углов, может быть формой уюта? Нет! Внутри круга могут быть свои углы.

Так думал Сергей, ещё не уставший от нового места, незатейливого быта, далеко от дома, на раскладушке, в зелёном сарайчике.

На окраине Москвы.

* * *

Спали очень спокойно. Даже Пальма. Видно, масса посторонних звуков в квартире не давала ей прежде покоя: и шум за стенкой, и музыка внизу, и собачьи разборки на помойке под окном, стук каблучков среди ночи, пьяные песни, гонки на ревущих мотоциклах.

Беспокойная жизнь, незасыпающий город.

Сергей и сам спал в квартире мало – часа по два за ночь, не высыпался катастрофически. Только в выходные дни и навёрстывал сон, бездельничал, отлёживался. Он проснулся от тишины. За ночь простучал небольшой порожний состав, но не сильно обеспокоил.

– Наверное, я сразу проснусь, если пойму, что составы больше здесь не ходят!

Негромко шумел компьютер. Свет со стороны офиса пробивался через щели у стены, там, где проходили сквозь неё трубы отопления.

Он вышел в трусах. За рабочим столом в спортивных брюках, куртке с меховой оторочкой на капюшоне, накинутой поверх майки, курил Виталий. Окно рядом было приоткрыто. Сизый и плотный сигаретный туман.

– Привет. Что случилось?

– Ничего. Выспался. А ты? – оторвался от экрана Виталий. – Чего вскочил?

– Слышу, шум, встал узнать.

– Да вот, разыскиваю бабушку. Репрессировали, вывезли в Казахстан. Мама всё время просит найти, а я никак не могу. В списках «Мемориала» нет – так вот навскидку и ищу.

– У меня дед загинул. Думали, в каменоломнях под Одессой, а оказалось, расстреляли в Днепропетровске, в тридцать восьмом, в ноябре, – сказал Сергей. – Тоже долго искал. Вроде всего полно в Интернете, а найти, сразу не удаётся.

Сергей уснул незаметно. Откуда-то издалека шуршал мелкий дождичек, словно листву перебирал неспешно, лёгкими пальцами, и успокаивал, исподволь убаюкивал, мягко клонил голову к подушке, и было сладостно подчиняться его властному снотворному воздействию.

Примчалась с прогулки мокрая Пальма, принесла холод, кислый запах псинки, стала подтискивать морду под ладонь, выклянчивать поглаживание. Пыхтела, разинув пасть от радости, поскуливала, делилась впечатлениями.

Сергей проснулся сразу. Глянул на будильник – начало восьмого. Надо вставать.

В душевой плескался Виталий. Сергею сильно хотелось в туалет.

Виталий вернулся. Развесил большое жёлтое полотенце на верёвке в ногах Сергея.

– Доброе утро, – сказал Сергей и помчался в туалет.

– У-у-угу, – как сова на дереве, протелеграфировал Виталий, приглаживая вихры массажной щёткой с толстыми деревянными зубьями, не глядя в зеркало.

Вернулся, взял полотенце, несессер, свежую сорочку взял сверху стопки. Потом сходил на кухню за тазиком.

В душевой было влажно и неуютно. Виталий после принятия душа собрал шваброй воду на полу, но не насухо, и остались мелкие мокрые полоски. Сергею это не понравилось, но другого варианта не было.

Он почистил зубы, побрился. Вытащил из гнезда на раковине шумный шланг с краном, налил в таз тёплой воды, намылился до пояса, смыл пену. Наскоро вытерся, ощущая резкий холод и неуютное полотенце. Оно казалось влажным и не вытирало насухо.

Шваброй поелозил старательно по кафелю. Всё равно осталось немного воды.

Бодрый, освежившийся, быстро позавтракал.

* * *

Начался понедельник. Прошла первая неделя Большого Договора.

С утра Виталий был занят в цехе. Сергей проверил почту, просмотрел документацию для паспорта на изделие и инструкции по монтажу, потому что был оговорен шеф-монтаж. И переслал весь пакет Виталию по электронной почте.

Марина пришла. Принесла свежесть с улицы. Только вошла, мобильник заиграл «Моя мама лучшая на свете».

– Алё! Да. Уже на работе. Хорошо.

– Привет маме передайте, – неожиданно, но внятно сказал Сергей.

– Тебе привет, мам. Сергей Васильевич передает. Ага. И вам тоже, – отвернулась от мобильника Марина.

– Передайте маме благодарность за воспитание такой замечательной дочери!

– Мам, Сергей Васильевич передаёт тебе благодарность за моё хорошее воспитание!

И вспыхнула румянцем.

– Спасибо большое. Она рада, но не ожидала. – И вновь запунцовела щеками от смущения.

Он вышел через калитку за забор. Прошёлся по шпалам. Заметил какие-то цветочки неказистые, из последних, осенних, отчаянных, которым и названия не ведал. Насобирал небольшой пучок.

Вернулся минут через пятнадцать, подошёл к столу, Марине букетик вручил:

– Это вам, местные разновидности флоры. Флора – богиня цветов. Может быть – придорожные орхидеи? Марина, вы меня извините, что влез в разговор.

– Да что вы! Ничего страшного! Мама очень обрадовалась. Так неожиданно.

Она выбежала, вскоре вернулась с вазочкой, поставила на бюро.

– Видите, даже простые цветы в вазе смотрятся очень даже ничего. Значит, мир?

– Конечно!

Сергей неожиданно наклонился и чмокнул Марину в щёку.

Она зарделась, смущённо засмеялась.

– Вас ещё не замучили фокусы… старого, как это – «перца», вот! – спросил Сергей и подумал: – Какая провинциальная, милая чистота и незамутнённость. Чистота и искренность, граничащие с глупостью и сентиментальностью.

– Наоборот! Мне так с вами интересно, столько нового узнаю! – ответила Марина.

– С молодыми-то, наверное, интересней!

– Совсем нет! У них одно на уме! Нет бы поговорить, что-то рассказать…

От стола хмурый Виталий спросил Сергея:

– Что с документацией? Надо же весь пакет готовить. – Спросил зло, вызывающе, неприятно и явно раздражаясь.

– Я послал аналог, слегка подредактировал текстовку. Глянь, может, что добавить-убавить.

Виталий читал, всё больше хмурился, сопел. Наконец не выдержал, заорал в полный голос:

– Что ты мне прислал?

– Я тебе объяснил – что. Текстовку для проверки.

– А где схемы, деталировка? Сборочный чертёж? Где это всё?

– Часть у мастера, часть у Миши, в работе. И сборка, и монтаж, и размеры. Балки и узлы – отдельно.

– А на хер мне этот текст нужен без чертежей?

– Ты, во-первых, не ругайся, девушка здесь! И вообще, дождись тогда чертежей. И вместе посмотрим.

– Когда смотреть? Времени совсем не осталось!

– Времени – три недели впереди!

– Ну и что? Это много, по-твоему?

– Достаточно.

– Где чертежи, я спрашиваю?

– Ты что, не слышишь?

– Маетесь здесь дурью! – закричал Виталий. – Ромашки-веники!

– Так! Сегодня понедельник! В субботу я уезжаю! И сходи с ума один! Не заморачивай других. Делать мне нечего – всякую хрень от тебя выслушивать. Вместо конструктивного разговора.

– Какой разговор? Прислал листики невразумительные! Мог бы и не присылать!

– Я тебе ещё раз повторяю, в двадцать пятый раз! Это – чер-но-ви-ки! Слышишь? И я тебе не мальчик! Нечего орать на меня при всех! Есть замечания, скажи нормально, не надо делать трагикомедию на публику! Ты что – недобдел или перебдел? Или ночью кто-то укусил за голую пятку?

Виталий вышел.

– Всё! Марина – закройте уши! Уеду к чертям! Нашёл пацана! Спать тут на нарах… у станка. В субботу, как белый человек, сяду в автобус и ку-ку! Прощай, столица!.. «Не ищите меня в Вашингтоне»…

У Сергея заиграл мобильник.

– Да, слушаю.

– Ну, ты как – остыл? – бодро спросил Виталий.

– Да пошёл ты! Знаешь куда… Дознаватель! – отключил мобильник, но тот тотчас же зазвучал.

– Да! Ну что ещё?

– Ладно, выйди на площадку перед цехом.

Сергей вздохнул, выключил мобильник. Марина и Миша сидели молча, опустив головы.

Он вышел, вдохнул свежий воздух, стремительно прошёл через цех. Под навесом стоял Виталий, рядом работала машина.

– Ну чё, остыл? – спросил в полуулыбке Виталий.

– Скажи – почему всё надо разрушить? Ты что, издеваешься? Всё! К едрёной фене – в субботу ложусь на крыло! И сношайтесь вы тут производственным образом… в полный рост и во всех видах! Со всеми своими железяками! Мне это надо? Класть остатки здоровья на твои безумные взбрыки? У меня есть в жизни более достойные занятия. Вон – внучке полгода, а я её в глаза ещё не видел!

Сергей развернулся и ушёл в офис. Он слышал, как взревел мотор, Виталий уехал.

Он долго не мог успокоиться, вышагивал по офису, потом не выдерживал, начинал говорить вслух, словно в ослеплении, не в себе, не видя ничего и никого вокруг:

– Что у меня, радостей нет других? Внучка растёт, а я тут безвылазно. И зарплата! За три года она реально уменьшилась на треть! А я же за это время лучше своё дело узнал! Профессиональней стал! Хрен знает что! Контракт на десять миллионов кто принёс? Подарил мне мобильник… сраный за три тыщи! Никакой разницы, хоть десять лимонов, хоть три семьсот, хоть полтора… Даже спасибо ни разу не сказал! Вечно в последнее время надутый, недовольный!

Он вышел во двор, походил, успокоился немного.

– Конечно, сейчас уезжать никак не с руки. До окончания визы почти месяц. Зарплата за месяц… отпускные – не жмут. Да и билеты к дочери аж на двадцать шестое число заказаны на самолёт. Хотя, конечно, было бы правильней собраться и уехать поскорее. Только это злость мне нашёптывает. Надо терпеть и работать. Так будет мудрее.

Офис опустел. Марина и Миша попрощались, горестно повздыхали, посочувствовали и ушли.

Сергей неспешно лазил в Интернете. Было грустно и уныло. Даже злость уже прошла. Только – усталость.

Виталия не было весь день. Вернулся в восьмом часу. Принёс большой пакет продуктов.

Достал из-под стола бутылку «Крапивы». Когда успел припрятать?

– Будешь?

– Ты чего меня перед детьми позоришь? Чётко скажи, определимся, и нечего ходить… по яйцам!

– Да бог с ними, с детьми, у них своя жизнь.

– Ты меня перед всеми осрамил незнамо за что! Вот перед всеми и попроси прощения. Я не пацан, чтобы меня мордой об стол возили прилюдно! – возмутился Сергей.

– Это мы успеем. Счас не перед кем тут извиняться. Давай по полстакана. Ты меня-то тоже постарайся понять: «Газель» загнулась, Николаич, лучший работник – один троих стоит – лежит в больнице! На полгода вырубили! Детали на таможне зависают недели на три! Нервы – в хлам! В серёдке всё шкварчит и корёжится! И долго нас ещё Боженька так будет испытывать?

– Всё равно, нет тебе оправдания! Распущенность это всё. Потом тут это… подстольный гранатомёт на меня нацеливаешь! Бутылками ублажаешь! Неужели самому приятно вот так потом извиваться… извиняться-виноватиться. Мог бы раньше об этом подумать!

– А давай всё равно – выпьем! С фирменными бутербродами! И прости меня!

– Заметьте – не я это предложил! И не поминай всуе имя Божье, смерд! Ладно! Наливай! У меня сердце мягкое, как валенок!

Виталий нарезал бутербродов с салом, зелёный лучок разложил. Плеснул водки. Выпили залпом. Тёплая, с тошнотинкой вошла, заставила непроизвольно вздрогнуть. Потом потеплело, согрело грудь изнутри, размягчило слегка.

– Уф! Как верблюжью колючку проглотил!

– Не знаю, не глотал ни разу! Вообще-то надо было тебе в глаз заехать! Какой-нибудь один. Только я долго злиться не умею, – сказал Сергей, – если честно, я вообще злиться не умею! И вот это меня злит больше всего!

– Ещё раз вот это место повтори, пжста! Ладно! Проехали! А это вот тебе – мемуары писать! – Виталий достал из кармана рубашки жёсткую блестящую упаковку. В центре, в гнезде лежало что-то.

– Это что ещё?

– Флэшка на четыре гигабайта.

– И сколько это, если на листы перевести печатные? Ну вот формата «А-четыре», например.

– Тыщ пятьдесят, может быть! Или семьдесят. Должно хватить на первое время.

– Ну, не знаю! Успею ли? Я же не Бальзак! И потом, на работу надо ходить, пайку стряпать. Когда писать-то?

– А ты поспешай, но медленно! И успеешь!

– Спасибо! Я уж и сам посматривал в ту сторону. Ловко ты меня ублажил! Настроение подправил вовремя!

– Старался!

Они подняли рюмки, разовые, не звучные, а мягко соприкоснувшиеся. Что-то в этом чоканье было не настоящее.

– Вот закрываешь своё дело, – думал Сергей про Виталия, – да, это твоё дело! Тобой организовано, твоими хлопотами, нервами, потом и тщанием. Отпадаёт постоянная обременённость, глыба забот – просто исчезнет. Исправит ли это твой характер? Перестанет ли он быть сварливым? И исчезнет ли нетерпимость, делавшая тебя раздражительным, особенно в последнее время, и досада на свою излишнюю доброту, мягкосердечие, которое не ценят простые работяги, спекулируют на этом, на твоих огромных знаниях, и тут же повышенная требовательность к себе и к окружающим, подчинённым. И ты вновь мучаешься этими надуманными, противоречивыми комплексами, подозревая, что все вокруг этим умело пользуются, и надо это искоренить, возмутиться таким положением. Я искренне желаю тебе перебороть в себе это утомительное самокопание. Добрый самаритянин! Прямо ослик Иа-иа! – подумал Сергей, а вслух спросил: – Чего уже дёргаться? Есть Большой Договор. Мы красиво выходим из игры, без долгов!

– Я вот только теперь начинаю в это верить. И в себя приходить от этого ужаса. Где бы я взял лимон с лишком? В цеху – всё старьё! Оборудование, станки. Склад затоварен всяким хламом. И представь – подаёт арендатор в налоговую полицию, и меня не выпускают из страны. Пока не рассчитаюсь. Да и всякие разборки-переборки, тёрки-перетёрки… возможно, и с кем-то неформально! Скорее всего. Россия! Вот весь этот ужас меня и пригибал к земле!

– Я всё понимаю, – сказал Сергей, – но двинуть тебе в глаз хочется! Однако – нельзя!

– Почему?

– Лежачего не бьют! Не такие уж мы теперича голожопые бедуины! Отдадим. А вопли твои – от распущенности! Построже надо к себе! Дисциплинка хромает, товарищ генеральный начальник!

– Да вот… полдня общался. Слава богу – вняли, отсрочку дали. Представь только – в понедельник надо съезжать, а в пятницу – предоплата пришла! Каково, а?

– Ну как – просвистело у виска! Только я тебе ещё раз повторю – я верил до последней секунды!

– Приметы какие знаешь? Или сам надумал? Ну? Делись! Колись!

– Нет! Приметы – это отголоски язычества и попытка примирить их с монотеизмом, то есть попытка ненаучной классификации.

– Вот с этого места ещё раз! Но я же видел, что ты как удав после проглоченного кролика! Засыпаешь у тёплого экрана.

– Попросту – не дёргался! Спокоен был, как никогда до этого! Не потому что самый умный, а было внутри ощущение! Не шаманил, не умолял, а просто ходил на работу в обычном, плановом, штатном, как говорят космонавты, режиме! И вот – пажалте бриться!

– Ну, тебе-то что ж дёргаться! Все предъявы – мне! Я гендиректор и хозяин!

– Наливай, раз так! Так твою растак! «Так-так-так – застрочил пулемётчик, так-так-так – застрочил пулемёт!»

Виталий налил водки. Подняли стаканчики.

– Будь здоров!

– Да и вам не хворать! Давай восполним энергию организма энергией еды, энергией солнца, радиацией, которая в почве! Потом всё это будем расходовать на энергию сна, энергию действий, энергию заблуждения. И на энергию глупостей!

– А давай! Глупость, она как смазка в трущихся деталях.

Они выпили. Залегли на раскладушки.

* * *

Виталий читал газетку. Сергей лег, как гидроакустик на подлодке, вслушивался в звуки за стенкой. Тонкой белой скорлупой, хрупкой – ткни сильнее, и пыль поднимается от трухи внутри, которую насыпали для тепла, а потом крысы норы прогрызли, и остались пустые стенки, холодные и хлипкие, видимость одна.

– Приют двух затворников и собаки. С восемнадцати до девяти утра, чтобы поспать. И выходные дни. Как космонавты в одной капсуле. Никто нас не тестировал на совместимость, и полёт этот вынужденный. Случились аварии на двух кораблях, и двое пилотов эвакуируются на запасном «плотике», летят в завтра в этом маленьком, хрупком… верхом на щепке ненадёжной, перемежая день и ночь мелкими заботами, привычками, пристрастиями, симпатиями, антипатиями, странными мыслями и спорами непонятно о чём. И каждый пытается убедить другого, что его – самое главное, и не всегда слышит другого, погружённый в собственные мысли, привычки, переживания, воспоминания. И не спрыгнуть на ходу, пока не остановится капсула и они не покинут её. Или не сгорят в плотных слоях каких-нибудь. Возможно, и не земных. Будут считать нас без вести пропавшими, на что-то надеяться, не зная правды. Не будут ставить точку в личном деле.

Что может быть проще точки. Однозначный финал любого предложения. Такая кажущаяся лёгкость, если точно определил место этой точки в конце предложения. Тогда она и заиграет во всю свою безграничность. Это как белый цвет, в котором полная радуга, надо лишь его правильно разложить под определённым углом.

Он так усиленно напрягал слух, что почудилось: комариный вызвонк, переходящий в ультразвук.

– Песнь одинокого самца. Звук острого клинка, рассекающего воздух. Перед огромным исполином, передо мной, перед самым носом у врага. И от того, как она звучит, будет зависеть благосклонность самки и станет ли он претендентом на исполнение самого сильного инстинкта – продолжения рода, вида.

Он представил себя как бы со стороны улицы, лежащим на низенькой раскладушке, а сразу за зелёной стеночкой – дорога, присыпанная битым кирпичом, кусками асфальта, бетонной крошкой от разборки снесённых хрущёвок. Дальше невысокие в нескольких метрах от насыпи, большой куст ромашек, очень белых и торжественных на этом неказистом фоне, неуместных здесь, невысокие деревца рядом со шпалами. Жёлтые, как моча, листья. Да и пахнет мочой, потому что сюда бегают рабочие по малой нужде – так им удобней, пока ещё не холодно. Рельсы блестят и белеют в сумраке узкой лентой, темнеют густые деревья, огромный забор пивоваренной компании и корпуса высоченные, пакгаузы, подслеповатые, пыльные оконца. Темень, мрак, людей нет. Промзона. И в сердце этой зоны – он. Как в море на матрасике. Опять банальщина, «волны моря житейскага» покачивают, уносят далеко.

– Мой возраст – потеря интереса ко многим глупостям, которые прежде так меня занимали, отнимали массу времени, отсутствие любопытства в каких-то общих вопросах, а временами простая лень, потому как заведомо ясно, что дальше будет беспросветная глупость. Всё это вместе вытолкнуло меня на обочину дороги, на уровень щёбенки железнодорожного полотна, в этот проржавевший, изъеденный молью времени, зелёный сарайчик.

И вновь он вспомнил, как однажды ночью, классе в восьмом, вышел из своей комнатки без окон, подошёл к спящим родителям. Мама мгновенно проснулась. Он взял угол пододеяльника, без видимых усилий оторвал его, вложил в ладонь маме:

– Вам сдача. Сорок две монеты.

Постоял немного в бледном свете полной луны. Ушёл к себе. Повздыхал, пробормотал что-то невразумительное и уснул. Родители перепугались, глаз до утра не сомкнули. Он же ничего и не вспомнил на другой день.

Один-единственный раз. Что это было? Воспоминание приходит постоянно.

– И объяли меня видения, как воды плод во чреве.

И снова тихо сыпал дождь.

– Как всё должно быть размыто сейчас обильной водой с неба. Акварель стекает, и остаётся невнятный фон перемешанных красок.

Он вспомнил, что днём так же надоедливо лил дождь, и в какой-то краткий момент неожиданно краски вдруг пришли в соответствие друг с другом и с чьей-то подачи роскошной фантазией вспыхнула картина. Он не смог её запечатлеть в полном объёме, во всём насыщенном великолепии, но понял, что это сделано не руками, не механически, а возникло как бы само, по воле Творца. Он подивился этому, решил, что не забудет краткого видения, и вот сейчас вспомнил. И вновь восхитился, хотя ещё меньше вспомнил деталей, но то настроение вернулось.

– Венера Милосская. Символ божественной красоты, сотворённой Богом, не руками людей. Гениальным вдохновением от Бога. Как бесполезен язык, мозг работает сам на себя, вхолостую, но внутри меня. Я становлюсь непонятен, труднодоступен для окружающих, такое универсальное средство общения сделало меня неконтактным, словно я оказался в другой стране, где все говорят на другом языке, я пытаюсь его понять, но моё внутреннее возмущение мешает, тормозит, и ничего с этим поделать невозможно.

Потом мощно выдохнул из глубины железного нутра дизель большого локомотива, заскочившего на минутку сюда хозяина дальних перегонов, басовито прогудел, сперва забрякали, потом застучали ритмично колёса пустых вагонов.

Сергей подумал, что вот он уже проскочил маневровые стрелки, и незаметно уснул под этот перестук.

* * *

Утром пришёл в офис мастер Юра.

– Ты меня в Одинцово не подкинешь? – спросил Виталий. – У меня движок на переборке. Клапана застучали, ну там, вкладыши, кольца, прокладки. Полна жопа огурцов! Туда неудобно добираться на общественном транспорте.

– Ладно, отвезу. Когда надо-то?

– Завтра к вечеру. Очередная радость на двадцать три тыщи рублей!

– Договорились!

Виталий крепко пожал руку мастеру:

– Иди. Работы непочатый край. Пять конструкций. И – каких! Ни разу такие не делали. Стенки – семь с половиной в высоту! Уму непостижимо. А делать – надо!

Мастер ушёл. Виталий вновь засел за расчёты. Сергей присел к столу Михаила, уточнили вместе, какие и как делать чертежи, схемы, размеры яснее показать. Потом вернулся к своему компьютеру, стал прикидывать список продуктов на вечер и вдруг поймал себя на мысли, что уже полдень, а Виталий так и не извинился перед всем офисом за дикую вчерашнюю сцену.

И снова начало тлеть и копошиться, разгораясь, раздражение.

– Значит, толком и не замирились? – расстроился он. – Так – водки выпили, потрындели ни о чём.

Но зла он не затаил. Подосадовал немного, приписал всё рассеянности Виталия, большой нагрузке по договору, и как-то незаметно переключился на работу. Позже опять вспомнил про Виталия, но сказал себе, что гордыня – грех номер один, и запретил себе возвращаться к этой теме.

Новый заказчик постоянно запрашивал какие-то справки, копии сертификатов, просил разъяснить некоторые тонкости конструктива, и Сергей был плотно загружен весь день. Вопросов было много, были они самые разнообразные. Но если просуммировать, то ничего лишнего и не требовали, да и делали это тактично и уважительно, пальцы не растопыривая, как говорится. Не кичились вовсе большим заказом.

Сергей это понял и терпеливо занимался бумаготворчеством.

Тихо играла музыка, бесновался диджей в приёмнике на столе дизайнера Миши.

– Радиоволны бьются о городские небоскрёбы, как о сваи причала, – подумал он. – Почему, когда мне особенно грустно, рождаются необычные мысли?

Затопили батареи.

– Батарея, огонь! – засмеялся Сергей. – Как сразу стало уютно. Правда?

– И то верно! Уж надоело в платки кутаться, – сказала Марина.

Невесть откуда повылезали вялые мухи, большие, как чёрные фасолины в супе.

– Мне тут попалась мысль в одной статейке, – сказал он вслух: – Если в книжке начинают переходить к мухам – это признак дурного тона! А вон у Чехова – мухи сплошь и рядом. Более трёхсот рассказов написал и, наверное, в половине – мухи в разных видах. Как символ скуки, безысходности, убожества. Он же гениальный мастер и лишних деталей себе не позволял.

– И вы все рассказы прочли? – полюбопытствовала Марина.

– По большей части да. В последнее время сильно хочется перечитать «Вишнёвый сад». Мне кажется, я пропустил в свое время очень важные какие-то моменты. И сейчас мне хочется их переосмыслить. Классика – спасение в чуме́, которая нас окружает. Вот в этом власть хорошей литературы, она вне времени. Благо и телевизор не отвлекает, как в чу́ме. Его просто нет! Такая игра слов.

Около четырёх часов в офисе появился толстый водитель из Омска. Неудачно въехал под мост. Асфальт новый уложили, а знак не поменяли. Вот каркас покорёжило, и тент изодрался.

Он стал умолять сделать срочный ремонт. За наличку. Не покладая рук, приводили в порядок полуприцеп весь вечер. Водитель с напарником помогали. К девяти закончили. Все ушли.

– Сколько с меня? – пыхтел потный, неприятный водитель в комнате мастера.

– Десять тысяч рублей.

– Слушай, командир, ехать ещё через полстраны… Может, скидочку дашь?

– Четыре человека пять часов с одним перекуром реанимировали ваше авто! Вынимали из беды. Нет.

Они были одни. Рабочие уже ушли. Виталий уехал по своим делам. Водитель сверлил Сергея злыми кабаньими глазками и молча ждал.

– Нам было чем заняться. Пошли навстречу, выручили. Какая ещё может быть скидка? Вы в первый раз приехали. И, скорее всего, в последний.

Водитель засопел недовольно, полез в бумажник, достал из-под каких-то подстёжек две карминные пятитысячные купюры. Сунул, не глядя, Сергею, замял их, хотя хранил до этого аккуратно, уважительно извлекал. Злоба так и душила его тесным воротником, с лица исчезли пуговички глаз.

– Квитанций не надо.

И вышел обиженный, двери за собой закрыл с силой – но не на пределе.

– Вот и делай доброе дело! И получай зло на сдачу! – с досадой подумал Сергей. – Могли бы дать мне монтировкой по голове… вдвоём с напарником приголубить и уехать к себе в Омск. Или куда там… в Иркутск, Казань. Сумма – невеликая. Страна огромная – ищи потом!

* * *

Поздно вечером доели харчо, рыбу в соусе. Гречка на гарнир суховатая получилась, выручил зёленый салат. Виталий заказал назавтра щи из свежей капусты.

– Я ем что попало, но к первому блюду очень щепетильно отношусь, – пояснил он.

Сергей составил список продуктов: кочан зелёной капусты, зелень, майонез, суповую косточку, лук репчатый, морковку, картошку, масло подсолнечное, майонез, томаты, сладкую перчину для заправки, головку чеснока. Фарш мясной.

Накануне переезда они подъедали прежние запасы, и сейчас надо было их пополнить. Виталий молча прочитал список, погукал невразумительно, кивнул головой, согласился.

– Кочан возьми побольше, поплотней. Остатки от капусты на щи я буду тушить, вот и гарнир к рубленому мясу. Дэсэрт выбери сам, – сказал Сергей.

– У-гу.

Виталий мгновенно и без ошибок заполнял клетки кроссвордов. Горела белая свеча. На столе в простом подсвечнике. Он потягивал коньячок и закусывал шоколадным пряником. На щеках рдели «клубнички».

– Старческие, – подумал Сергей.

Он сидел молча в полумраке комнаты. За стеной лаяла собака. Пальма спала под столом и в диалог с дворнягой не вступала. Пламя свечи едва заметно колебалось, гипнотизировало. Уже привычно клонило в сон от обильной поздней еды, тепла.

– Немного воображения, и можно представить, что этот зелёный сарай стоит где-нибудь на склоне горы, и никого вокруг нет на многие километры. Заросли дрока, жёлтые, как фонарь в сумраке, хвойный лес… Только вот зачем мне это представлять? Чтобы скорее заснуть?

Виталий приоткрыл окно, закурил.

– Решётка похожа на перекрестья кроссворда, – подумал Сергей, глядя на жалюзи.

Он принёс из умывальника большой таз горячей воды, насыпал в неё несколько ложек крупной соли:

– Сегодня чистый четверг. Надо омыть ноги от дорожной пыли. Даже тебе могу омыть, Виталий, чтобы было совсем как в Священноом Писании.

– Я вот всё никак не пойму, – очнулся Виталий, – так часто моешь ноги, сам моешься и возишь чемоданы носков, трусов, рубах туда-сюда. Грязное шмотьё. Ты что, не был студентом? Не знаком с тазиком? Не знаешь, как заварганить постирушку? Я вот приучен походной жизнью – сорок кэгэ на плечи – и всё! Нести же самому. Ничего лишнего.

– Мы же эту тему провентилировали. Не начинай сызнова, – сказал Сергей. – Всех всё устраивает. Кроме тебя, но тебя это, в общем-то, и не сильно касается. Понимаешь – у меня развязаны руки, остаётся масса свободного времени… для чтения, например. А самое главное, я не чувствую себя плебеем, у которого всего две пары носков и надо помнить о том, что послезавтра их надо стирать. Бросать все остальные дела – и стирать! Напрягаться от мысли, что вот сейчас будет дырка на пятке… Надо надеть чистую сорочку, чтобы пойти к кому-то на приём, галстук надеть. И вдруг оказывается, что нет её под рукой – свежей, сорочки. И будешь париться в свитере, отвлекаться, вместо того чтобы думать о предмете встречи…

– Извиняюсь, ты же у нас – граф!

Сергей засмеялся:

– Разговор о носках напоминает отчёт о соревнованиях в гольф-клубе – «больше-меньше» две пары… три пары. И давай закроем эту важную для тебя тему. Она недостойна истинных джентльменов! И раз уж на то пошло, надо говорить – «извините», а «извиняюсь» говорить в том случае, если ты извиняешься за кого-то. Так вот за меня извиняться не надо. Я не просил!

Виталий замолчал, нахмурился.

В раздвинутые жалюзи приоткрытого окна шёл свежий воздух, мощно светили прожектора с вышки таможенной зоны. Чуть выше, по центру, белая круглая луна.

– Полнолуние, – подумал Сергей. – Повышенная энергетика. И начинается ветер. К перемене погоды. Или это я сам так жажду перемен?

Виталий в неверном пламени свечи сидел странной птицей, нахохлившись в куртке с капюшоном, глядел на решётку кроссворда, а в мыслях был очень далеко, лишь руки машинально что-то чертили в клетках.

– Я наблюдаю чужую жизнь. Стою рядом и молча наблюдаю. Всматриваюсь в неё, невольно примечаю и раздумываю. Независимо от моего желания, просто потому что рядом.

Мне это разрешено, потому что привыкли к присутствию, смирились с моими недостатками, некоторыми странностями, а с некоторыми – нет, потому что тоже анализируют автоматически. Отмечая, но не раздражаясь. Вот, стоят деревья в лесу, и что я могу в этом изменить, даже если и не принимаю их данность здесь. А ведь он моложе меня на восемь лет, – подумал Сергей, – и понял вдруг, почувствовал, что ужас обычной жизни оказался опасней, страшнее перекатов самой высокой категории сложности и победил, одолел в Виталии бойца. Плюхнул в лицо пригоршню воды на середине потока, глотнул её нечаянно пловец, запаниковал, ужас сковал члены, и начал он тонуть, проваливаться в бездну паралича, безысходности.

Ему стало вдруг жалко Виталия.

Он пошёл спать. Лежал, думал:

– Вот вернусь я домой. В светлое завтрашнее никуда. Работу надо искать. Нет! Сначала передохну немного. Недолго. Не всё от меня зависит. На пенсию долго не проживёшь. Она на это не рассчитана. А на что же она рассчитана? Оплачу телефон, квартплату внесу. И что же останется нам с женой? Около пяти евро в день на двоих. Надо же и постричься, и моющие средства купить какие-то, одежду. Еду. Можно, конечно, не вносить квартплату. И тратить только на себя, на еду. Но это гибельный путь, до поры. Пока не найду работу. Могут и выселить, если буду долго искать работу. Надо просто жить! Хотя это и не просто, как говорится. Мой ангел-хранитель меня не подведёт.

Виталий пришёл, включил лампу. Сергей глаза открыл, поморгал.

– Не спишь?

– Нет. Думы одолели.

– О чём тебе думать? На полном пансионе!

– О жизни, о работе. Вспоминаю трактат «О старости. О дружбе. Об обязанностях». Цицерон написал. В своё время, а как будто вчера, так всё живенько.

– И что же рекомендует господин Цицерон?

– Отдельные цитаты не помогут, а весь трактат не помню. Я сейчас согласен на самую простую работу. Даже неквалифицированную.

– Не получится!

– Почему?

– Потому что она потребует переключить на себя какую-то часть тебя, а ты полностью погружён в некий мыслительный процесс, и такое раздвоение скоро надоест. Какое-то время продержишься, но это – не твоё. Ещё и на категорию сдавать по латышскому языку! Ты готов?

– В офис меня вряд ли возьмут. Хотя я не чувствую себя старым. Мой мозг не сообщает мне об этом. Не докладывает. Вижу – автобус едет к остановке. Мозг говорит: беги, успеешь! А ноги не сгибаются должным образом, трудно бежать, что-то хрустит в коленках. И тогда тело, туловище, вся двигательная механика организма мозгу претензию предъявляет – ты что, не понимаешь, что всё это уже слегка заржавело? Значит, «компутер» исправен, а «рычаги» поизносились. Несоответствие!

– Старость поселяется в душе. Тихо так обоснуется, и не выкурить её оттуда.

– То-то и оно, что абсолютно не чувствую себя старым! У тебя после прикрытия фирмы, Виталий Петрович, сейчас будет много времени. Отвалится большая глыба забот, просто исчезнет. Займёшься собой… любимой рыбалкой.

– Времени много, а денег – нет. И что с ним делать в таком количестве? Есть работа – нет жизни, нет работы – не на что жить.

– Вот поймёшь, что такое – жить от зарплаты до аванса. Я это без злорадства говорю. На себе испробовал.

– Главное даже не это! Не надо вскакивать по ночам, в ужасе прикидывать, как выкрутиться – денег заработать на зарплату всем работникам, аванс, налоги, аренду. И не надо отвечать за каждого чудака на букву «му», что сунет он спьяну руку под какой-нибудь шпиндель сверлильного станка. Не обгорит, не свалится, не сломает, да чёрт знает что ещё в голову лезет в ночное тихое время! Не вздрагивать в ужасе перед грядущими бедами. И неустроенность эта… Хамство. Чиновники отравляют жизнь. По полной. На Новый год пришёл домой – тыща рублей в кармане. Какие подарки под ёлочку. Всем всё раздал… Вон ты тоже – аванс попросил, а впереди две недели праздника, и доброе правительство – за наш счёт доброе – разрешило погулять!

– Я представил, как встречусь с внучкой. Начал вспоминать сказки, считалки, песенки.

– Так можно при желании всё и вся объяснить!

– Сказка ложь, да в ней намёк – добрым молодцам урок! – засмеялся Сергей.

* * *

На следующий день ожидали привоза алюминиевого профиля. В цеху освободили стеллажи, подъезды к ним, чтобы карщик Рома с соседнего немецкого склада запчастей для большегрузных фур смог развезти шестиметровые пакеты.

Сергей выбегал периодически в цех. Слегка волновался, потому что эта несложная операция была уже конкретным началом реализации Большого Договора.

Приехал многоречивый Константин Валентинович, директор небольшой фирмы. Он уже примерно полгода носился с идеей создания павильона для небольшой мойки. Оснастить её он собирался импортными генераторами горячего пара для мытья автомобилей. По его задумке, нужна была целая сеть таких моек, оборудования, и маячила впереди, грела хорошая прибыль.

Нудновато-методичный, он делился с Сергеем своими проблемами, подробно рассказывал о планах, скидках, и как это всё заработает в масштабах страны, а он разбогатеет.

Сергей слушал и не слышал. Если прежде он был повнимательней, видел в собеседнике возможного, хоть и муторного клиента, «на безрыбье и рак – рыба», то теперь он большей частью кивал головой, поддакивал:

– Знаете, вы чётко сформулируйте техзадание… ТЗ, а мы подумаем, как это реализовать, чтобы недорого и практично было. Удобно для эксплуатации.

Прежде он бы расстарался, чтобы не отпустить клиента, увлечь его, заинтересовать перспективой совместного проекта. Теперь, имея Большой Договор, можно было отказать, не влезать в мифический проект, извиниться в вежливой форме.

– Почему-то наши люди на местах не особо спешат на автомойку. Может быть, в областных городах, а дальше – что? Взял ведёрко, подъехал к речке, пруду, озерку, на худой конец к приличной канаве, и старой мочалкой грязь смыл с бортов, – вяло возразил Сергей, – как «Злоумышленник» у Чехова, придумают что-то такое кондовое, что и вся Госдума не вообразит!

Он отговаривал клиента. Это было для него в новинку. Но он спокойно относился к такому повороту, чувствовал себя уверенно, отпустил ситуацию, не старался заключить договор с ним во что бы-то не стало. И тут срабатывал принцип – «убегая – догонять». Константин Валентинович чувствовал вежливое неприятие выстраданной и вынянченной им идеи. Он в который раз объяснял преимущества такого сотрудничества, заглядывал Сергею в глаза, поправлял шикарный галстук, каталоги с оборудованием перелистывал, пытаясь понять, почему вдруг такая апатия у менеджера, ещё несколько дней назад звонившего по несколько раз, договорившегося об этой встрече…

Сергей проводил Константина Валентиновича до машины. Прошли через цех. Профиль уже был уложен в стеллажи. Сверкал через плёнку, спакетированный на белых деревянных брусках, обложенный плотными уголками. Вот так – просто и торжественно.

Пожалел, что не был при выгрузке. Почему-то ему было важно при этом присутствовать. Однако настроение было приподнятое.

– Знаете, вот про речки, озера там… пруды, – сказал Константин Валентинович, поджав толстые котлетки губ, – а зима? Про зиму вы не подумали! По полгода, а то и более. Вот так вот. Тут наши паровички пригодятся! И за этим будущее! А озёра, реки – однажды закончатся! Даже в России! – и уехал, обиженный.

Сергей развёл руками, улыбнулся ему вослед, думая о другом.

Виталий доказывал по телефону поставщику металлического профиля, что неправильно провели расчёты от количества в штуках к весу. Разговор закончился скандалом, и Виталий уехал на базу разбираться с поставщиком на месте.

Пошёл нудный дождь. Осень опять напомнила о себе. Было слышно, как шуршит он вкрадчиво по стенкам офиса мелкими каплями. Сергею в последнее время приходило на ум слово – наш «сарайчик».

Ветер поднялся, зашумел с подвывами, резко, и звук получался, как скрежет трамвая на поворотах. Серое, обложное небо.

– Это надолго, – подумал Сергей, ощущая дремоту.

Он вспомнил, как на днях ходил в супермаркет. Задирал голову, высматривал на высоченных стеллажах продукты, товары в красивой упаковке, ловил на себе косые взгляды.

Ему было приятно ходить здесь, в дорогом магазине, забитом вкусной, разнообразной едой, шикарными, недоступными напитками со всего света, горами деликатесов. И только расплачиваясь у кассы, он понял, почему так странно смотрели на него окружающие, сторонились вежливо, пропускали, словно боялись запачкаться. Он был в рабочей куртке. Чистой, но рабочей, синей, в таких ходят гастарбайтеры, не спутаешь. Он тогда от такой реакции немного расстроился, поспешил поскорее уйти, противно так засуетился, принизился, даже сам этому удивился.

Вдруг разорались вороны, отогнали сон.

– Разводить белых ворон, сдавать их в зоомагазины. Приходят клиенты в офис, а там в большой клетке – белая ворона. Вот, мол, мы не такие как все. Подготовка такая перед встречей. Символ – сильный. Глупость какая! О чём ты думаешь? – одёрнул себя Сергей. – Ещё один день сгорел на излёте. Друзья, однокашники… никто не звонит. Только жена ежевечерне. И странно – мне этого хватает. Где же вы, прежние друзья? Часть моей сегодняшней схимы. Добровольной, сознательной. И вот я, как сказочный Гулливер, опутанный во сне и обездвиженный множеством ниточек, не могу пошевелиться, лежу на спине, пытаюсь что-то сказать. Я вскрикиваю, но звука нет, и я больно кусаю себя за язык. Просыпаюсь, долго лежу, прислушиваюсь к боли, не шевелясь, словно боюсь проверить, прочно ли держат меня многочисленные ниточки. Почему я не сразу разрываю эти путы? Решительно, одним рывком, а лежу и чего-то жду. Только неспешные мысли лениво бродят в голове. Жаль расставаться с этой иллюзией и хочется её продлить. Потому что как только она исчезнет, навалится одиночество. Так и с друзьями, однокашниками. Я тешу себя убеждением, что это меня держит. Нет! Никак это меня не удерживает и одиночества моего не развеивает… Я спрятался на время от всего этого, можно без суеты обдумать и оценить многое, но не спрятался от себя, а лишь затих и притаился в этой пустыни и сколько неожиданных названий придумал себе, раздумывая над «автопортретом». И так временами благостно, что никто не нужен.

Потом я выйду к людям и начну их оценивать заново. Это не будет злобно, хотя бы потому, что я соскучился по ним и буду ходить между ними, как за границей – по поводу и без повода говорить «сори, сори»!.. Виталий! Ведь совершенно точно не из-за дополнительных пятнадцати тысяч рублей я здесь торчу. Они всё равно не спасают по большому счёту от надвигающегося вновь безденежья, отсутствия работы.

Он долго смотрел на большое фото на стене – сплав через сложный речной порог, на безумном пределе возможностей, на грани смертельного риска. Четвёрка храбрецов и среди них – Виталий. Презрение к опасности? Нет – уважение к ней, как к равному партнёру, к силе, без панибратства, похлопывания по плечу, тщательно готовясь, прорабатывая любую мелочь и возможные риски, чтобы уговорить мысленно себя, реку, отринуть всё второстепенное во имя краткого мига. Иначе будешь наказан. Маленький подвиг… Пример отца, выжившего в ужасе войны. Даже не на публику – её просто нет в такой глухомани, над которой и самолёты не пролетают. На отшибе всякой цивилизации. Так вот – для себя, собственного самоутверждения! С группой таких же одержимых, единомышленников, друзей, ставших родными в один смертельно-опасный миг.

Только теперь Сергей заметил, что один. Марина и Миша ушли. Пальма светила рыжим боком из-под стола напротив. Разлеглась и спала. Он зажёг большую белую свечу, выключил свет.

Он представил себя на месте Виталия. Вот преодолён порог. Есть ли счастье? Или небольшое облегчение, усталость и пустота после большого дела, успешного завершения трудного испытания. Сознательный вызов опасности. В большом городе они подстерегают человека на каждом шагу, и можно миновать их, а здесь сам идёшь им навстречу. И вот – они успешно пройдены, и что? Гордость? Адреналин иссяк. Во рту пересохло. Першит в горле. Наверное, из горла вырывался безумный крик, я оглушил себя этим криком, не слышу ничего, плохо контролирую себя. Только мозг понимает, как пригибает к плоту опасность, и крик – единственная возможность выплеснуть безумие изо всех сил и не сойти с ума, наперекор безумию вокруг, напрягая связки. Но уху не подвластно ощущение, пока нет звука, и оно не слышит сквозь страшный грохот, и разум раздваивается, не складывая в обычную картинку мысли и звуки и начиная сомневаться – был ли этот крик, разорвавший горло, полоснувший по гортани коварно и больно, оставшийся глубоко в сознании…

Там, где пороги выставили навстречу каменные кулаки. И застыл, и словно торчит в горле крик вместе с брызгами ледяной воды. И саднит, болит ободранная плоть, словно вырвал себе гланды. Так обдирают вёслами ладони – кровавых мозолей. И только теперь это понял, а тогда, в запальчивости, был подчинён другим законам и полностью был в их власти, забывая себя, какие-то установки, теперь уже неважные, второстепенные ограничения, условности, нагоняющие скуку и зевоту обычной жизни там, далеко от порогов, в больших, шумных и неопрятных городах.

Сергей прокашлялся. Глотать было больно. Нет! Это всё восторги-страхи дилетанта. От незнания нюансов, неподготовленности.

Пальма вскочила, рванула в коридорчик.

* * *

Пришёл Виталий с пакетами продуктов:

– Арбуз купил. «Девочку» искал долго. Знаешь, такие – с ямкой наверху. Всегда спелые попадались. С тех пор только их ищу. Сезон заканчивается.

– Ты бы позвонил, предупредил. Я бы уже обед погрел.

– Ничего. Мы пока с Пальмой выйдем… письнем-посерим.

– Да. Я сейчас, скоренько. Что назавтра варить на первое? – спросил Сергей из кухоньки, – есть свежие мысли?

– А давай ушицу сварим.

– Для начала надо определиться в терминологии: если мы положим в бульон немного картошки, это будет рыбный суп, а если без нея – уха. Можно даже для экзотики головешку сунуть в кастрюльку, горелую, чтобы с дымком. Осветлим чёрной икоркой, по-купецки. У нас есть такая возможность?

– Давай всё-таки суп.

– Тогда купи мелких карасиков, ещё лучше – пескариков или ершей.

– Где ты сейчас пескарей найдёшь? Ценная стала порода рыбы. Извели.

– Возьми голову форели. Речной обязательно. Может, судака. Окуньков. Два сорта минимум. Сперва один, потом уже на нём варится голова форели. Двойной бульон. В конце осветлим – водочки плеснём грамм сто. Чёрная икра уже, поди, на караты продаётся! Хорошая идея с рыбным супом, – похвалил Сергей – А то у нас всё супы, борщи, харчо, чанахи. Густое и перчёное. Чего-то пронзительно-прозрачного захотелось как, правда! Вот ушица и будет в самый раз! Да ведь завтра – суббота.

– В субботу супы лучше выходят?

– Нет. Просто возни много с двойным бульоном. Пока головы разберёшь от косточек. В будень день напружно. Кто рыбьи головы ест – умней становится. О! Я сделаю на первый полдник домашнюю пиццу. Благо сковородка новая, хорошо должна получиться пицца, томаты портятся, надо их пустить в дело. Потом, к ужину, сделаю котлеты с лапшой и проведём трепанацию девочке-арбузинке. Нет! Кесарево сечение!

– Какие-то ты садистские сказки рассказываешь. Ужасы! Пожиратель голов! Как людоед в пещере.

– А где же мы? В пещере и есть! Одичал тут в одиночестве… А вокруг кости огромные, черепа обглоданные белеют по степи. Тлен и погибель для людей крещёных! У-у-у-у!

– Ладно тебе ужасы к ночи рассказывать.

– Детские сказки – вот где садизм! Начиная от «Колобка» и заканчивая… да любой сказкой начинай и любой заканчивай! Ты ради интереса прочти «Берберийские сказки народов Кабирии»! Я как-то взял, дочка совсем ещё была кроха. Сплошная анатомичка!

– Это тебя кухня надоумила?

– Нет! Мои непростые большие года! Накупил книжек для внучки, заглянул – а та-а-а-м! Волосы дыбом поднялись! Одни ужастики!

– О! Откуда ж тебе столько лет? От всех этих ужасов?

– Оттуда! В сегодняшнем дне я себя ощущаю именно в зрелом возрасте! Завтра может быть уже другой возраст. Какие мысли в голове. Не ограничивай себя.

Пальма завертелась, заволновалась. Они с Виталием вышли на прогулку, скрылись во мраке, только дверь за ними захлопнулась. Растворились в дождике. Там свежий воздух, а здесь укоренился запах еды, кухни. Уже и не выветривается и сквозняков не боится. Катамаран с двойным корпусом «разбился о быт».

– Я проживаю эту жизнь сейчас, здесь, – подумал он. – И этот обычный день, что он прибавит в стоячее болото этого дня, покрытую ряской, мелкими листочками? Вон он, мой рабочий стол, рядом стеночка тонкая, за ней – кровать скрипучая. Станет гуще и непролазней это стоячее болотце. Лягушки так долго сидели на кочках, что покрылись ржавчиной. Неплохой афоризм!

Он накрыл на стол, разложил приборы, салфетки, зелень. Включил тостер. Запахло вкусно горячим хлебом.

Дождь по-прежнему шуршал за стеной, но в узком пенальчике крохотной кухоньки было уютно, тепло и на плите грелась еда. Много еды. Разной, вкусной. И это примиряло – пока. Хотя уже и становилось тягостно от постоянного верчения на одном месте.

Вернулся с прогулки Виталий. Пальма с порога кинулась к Сергею, ткнулась энергично мордой в мусорник.

– Ну что, усатая побирушка! Служебная собака, а туда же, – засмеялся он, погладил холодную мокрую шерсть, плотную, пахнущую дождём, почесал за ухом, и было приятно обоим. – Никак не отучить! Трудно удержаться, чтобы не погладить. Теперь придётся идти руки мыть.

– Собаки много веков живут рядом с людьми, человеческим жильём и дерьмом! А ты размечтался отучить за такое короткое время.

– Надо минимум пятнадцать минут в день гладить собаку, чтобы снять все стрессы, – сказал Сергей. – Или кошку. Ты вот книжку купил – «О чём думает ваша собака». И о чём же она думает? – потрепал Пальме холку.

– А сам-то ты как думаешь?

– Вам, кинологам, лучше известно.

– Так нет же ничего в этой книжонке! Один заголовок зазывный! Перечислили породы, а больше ни-че-го! Ровным счётом – ничего! Надурили в очередной раз.

– А зачем брал, куда смотрел?

– Куда смотрел! В дисплей! По Интернету заказывал!

– Вот так и дурят нашего брата!

– На самом светлом играют, поганки! – пожаловался Виталий, раздеваясь.

Он пошёл мыть руки. Сергей включил микроволновку, стал разогревать куриный суп.

Они выпили несколько маленьких рюмок водки. С аппетитом покушали. Виталий стал мыть посуду. Сергей забирал чистую, относил на решётку, раскладывал, гремел по-домашнему.

Легли спать. И хотя Сергей не устал за день, даже и постояв у плиты, ему всё равно было приятно думать, что завтра суббота. Надо будет забрать лекарства и передать их с поездом в Ригу. Онкология, надо помочь.

Они расположились на своих кроватях, поскрипывали в тишине. Читали.

Сергей читал Анатолия Мариенгофа. Некоторые откровения были неожиданные и очень интересные.

– Вот послушай, – засмеялся Сергей, – до чего точно и остроумно! Хоть всё пометь карандашом или выпиши для памяти.

«Получив через восемь месяцев корректуру своей книги, Зощенко сказал: «У нас всё делают так медленно, как будто мы живём триста лет».

«Старый дурак глупей молодого». Конечно.

«Федин и Леонов – не русская литература. Это подделка под великую русскую литературу. Старательная, добросовестная, трудолюбивая подделка. Я бы даже сказал – честная».

«Когда совесть раздавали, его дома не было». Это сказано про писателя Константина Симонова.

– Остро! – сказал Виталий. – А фронтовики Симонова уважали. И отец мой тоже.

– Из тех, кто был заофициален. Сиделец президиумов. Не всем ходу давали. Вот и любили, кого разрешали.

– Я Мариенгофа не читал, – сказал Виталий.

– А я так давно, будто и не читал. Думаю, что он не реализовался полностью как писатель, был этим огорчён. Возможно, отдавал себе отчёт в том, на какой полке его книжки будут стоять в будущем. Есть очень интересные, остроумные мысли. Неожиданные, яркие и точные. Я вот прямо сейчас, неожиданно подумал – а почему он был так дружен с Есениным? Потому что оба коренные провинциалы! Один рязанский, второй пензенский! И талантливы – каждый по-своему, очень по-разному. Есенин, конечно, мощнее… народнее. Это – ясно!

Было тихо. Он посмотрел на Виталия. Тот спал, подложив руку под щёку. Лицо разгладилось и было беззащитно, открыто. Вертикальная морщинка между бровей почти исчезла.

Сергею даже показалось, что Виталий слегка улыбается во сне. Это было так странно, необычно.

Он встал. Выключил лампу над головой Виталия, прикреплённую к переборке. Лёг сам.

И тотчас уснул.

* * *

Проснулся он от скулежа Пальмы. Предвкушая прогулку, она громко топала, гулко постукивала хвостом о металлический шкафчик, пыхтела, разинув пасть, крутилась, не давая застегнуть ошейник.

Горел свет в изголовье постели Виталия. Серое, словно в пыли, вытертое одеяло аккуратно застелено.

Глянул на будильник. Почти восемь часов утра.

– Суббота! Хорошо. Собственно, какое это имеет значение здесь и сейчас? В этих условиях, когда работа вот она – рядом. Удобства – пройти через офис. Спешить никуда не надо. Может быть, почитать? Нет – это на вечер, «на сладкое».

Прежде он вставал в половине пятого утра, чтобы к семи, половине восьмого быть уже в офисе. Это было удобно, потому что можно было без давки добраться на работу. И место отыскать в автобусе, метро, и книгу почитать. Уходило на всё, с двумя пересадками и пятнадцатиминутной прогулкой – часа два. Или около того. Вечером, особенно в пятницу, случалось и больше. Личный рекорд – три часа сорок минут.

Теперь это время он может валяться «в тряпках», сибаритствовать.

Виталий и Пальма ушли. Сергей лежал на раскладушке. Постель за ночь съехала набок. Ноги прилипли к полиэтилену матраса. Влажно, жарко и неласково.

– Как в вытрезвителе или… морге! Нашёл сравнение – можно подумать, что я там был! В вытрезвителе точно не был, вот во втором учреждении буду.

Он встал, расправил мятую простыню, пододеяльник и отдельно одеяло – зеленое в каких-то серых кубиках. Смятые и несвежие, пахнущие пылью. Виталий откопал из домашних своих залежей на антресолях.

Выключил лампу на соседней стенке. Прилёг. Задремал. Почти сразу послышалось шуршание, возня: крысы грызли что-то внутри стенки.

Он посмотрел на часы:

– Так и есть! Восемь часов десять минут! В одно и то же время эти умные твари затевают возню и грызню. Раз в сутки, на десять минут. Завтрак у них, что ли? Столовая, должно быть. Именно в этом месте, где-то над головой. Крысы при своей живучести, неистребимости, умении приспособиться к внешним опасностям, вредностям, словно олицетворяют вечность. Но почему такая форма вечности вызывает омерзение? Отталкивает? Подспудная зависть? Ну, уж только не это!

Сон пропал. Он включил лампу, постучал по стенке. На секунду стало тихо, и снова продолжилась активная жизнь.

– Вот крыса попала в Ирландию. Занесло её туда. На корабле. И не надо учить английский, строить дом, денег не надо. Шанс выжить в атомном урагане намного выше, чем у человека. Может быть, бесконечные ходы, пещеры, тоннели. Метро – подспудное желание людей спастись в огромном мегаполисе от грядущих ужасов возможного термояда? А еда? Еды полно! Везде одинаковая. Там, наверное, и лучше. Чище, экологичней, не такая опасная, как в Москве.

Экое вертлявое бесовство мыслей! Бесы тоже – с хвостом! Почему? И что-то в них крысиное, опасное в облике. Специально, чтобы достичь такого же отталкивающего эффекта? Напугать, оттолкнуть? Выгодно напугать, чтобы прибежали, попросили – помогите! Спасите от них, защитите! У нас самих не получается, страх не покидает. А мы вам денежку принесли за это. Наличечку! И вот уже котируются на бирже акции «чистых бизнесменов» под знамёнами Ватикана. Акции пользуются повышенным спросом, в список непросто попасть, точнее – просто не попасть. Бизнес, правильно поставленный бизнес на тонко выстроенном чувстве страха.

Он резко встал. Даже голова слегка закружилась. – Сон на мягкой постели приближает старость. На жёсткой дольше сохраняет молодость и здоровье. Ну, вот и помолодел за одну ночь! И нет ощущения, что мой организм – воронье гнездовище чёрных болезней. Доброе утро, любимый Сергей! – сказал себе вслух.

Нащупал ногами тапочки. Сдёрнул с верёвки два полотенца, как сам называл – «для лица и для яйца».

Прошёл в кухоньку. Натряс в белую большую чашку, похожую на тигель, из жёлтой пачки пару горстей геркулеса, сахару положил два кусочка. Залил всё кипятком. Отнёс на свой рабочий стол, обжигаясь о чашку, ложку на салфетку положил рядом, включил компьютер.

В умывальничке было сыро и влажно. Капли поблескивали на белых стенах. На кафеле пола мокрые полосы от швабры, грязная вода в красном ведре в углу. Коврик влажный у стенки. Значит, Виталий уже помылся. По утрам он принимал душ.

Он ещё раз согнал шваброй воду, рычагом губку выжал, к стене прислонил. Зубная щётка Виталия с толстой ручкой занимала в кружке много места.

– Вот «механический человек», «Дровосек Петрович», даже щётка на батарейках!

Он взял свою щётку, зубы почистил. Намылил лицо пенкой. Разовым станком больно лицо поскоблил.

– Пора бы новые лезвия купить. Ну, это уже дома, потом.

В зеркало круглое глянул. Лицо помятое, с желтизной. Слегка вытянутое книзу, клинышком лицо. Глаза светло-карие, словно были темными, да выцвели. Усы большие. Брови тёмные, домиком, кустистые жёсткие волосы, некоторые очень длинные. Голова с сединой, волосы всклокочены, торчат в разные стороны.

– Спал беспокойно, – вспомнил он.

Умылся, лицо вытер. Принёс из кухоньки большой синий таз с разными зверушками, нарисованными на дне. Местами они отслоились, словно самые шустрые из них собрались совершить побег.

Шлангом в металлической обмотке громыхнул, из паза вынул. Налил горячей воды примерно до половины. Разделся. Обильно намылил подмышки, шею, грудь редковолосую, уши – внутри и снаружи. Принялся смывать пену. В прохладе умывальника тянуло согреться, поплескаться в горячей воде. Неожиданно кипятком обжёг руку, настроил кран.

– Вот так – в одной трубе – огонь, вода и звуки… медные трубы, – подумал вдруг.

Входная дверь хлопнула, сарайчик закачался.

– Избушка вздрогнула, – подумал он. – Сейчас развернётся к лесу задом. Если не рухнет.

Он не успел обдумать, что будет дальше, дверь в умывальник широко распахнулась. На пороге улыбалась Пальма.

– О! Ты уже встал! – удивился Виталий.

– Вы же, злодеи беспокойные, разве дадите поспать! – Сергей потрепал Пальму за уши, вышел в коридорчик. – Я тока-тока яйцы напудрил, ещё пыль не осела, и вы тут как тут!

– Ну, извини!

– Да что уж там. Пора вставать. Мне сегодня надо лекарства отвезти к рижскому поезду.

– Что – в Европе не хватает лекарств?

– Понимаешь, гомеопатия в России стоит рубль, а если эти травки сертифицировать по нормам ЕС, они станут золотыми! Дороже женьшеня! Вот и приходится самостоятельно выкручиваться. Снабжаю друзей и знакомых пенсионеров. Так сказать, в индивидуйном порядке. Тут ещё и случай особый, онкология, надо срочно. Неудобно, правда, к девяти вечера, к отходу поезда переться на Рижский вокзал.

– А ты днем сгоняй, в отстойник. Спокойно договорись.

– Светлая идея!

– Я всегда так делаю. Там же вечно менты у поезда встречают-провожают, в сумки нос суют!

– Я так и сделаю. Спасибо за ценную подсказку.

Виталий налил Пальме кефира, она радостно загремела миской, вылизывая утреннюю порцию.

Сергей развесил для просушки влажные полотенца на верёвке над кроватями. Надел спортивные брюки. Парфюмом грудь омочил. Тёплую куртку домашнюю накинул. Присел к компьютеру. Кашу, разбухшую и чуть остывшую уже, размешал. Почту открыл. Дочка прислала серию свежих фотографий с маленькой внучкой. Большие синие, мамины глаза, а лицом – вылитый зять с детской его фотографии. Только, конечно, в девчоночьем варианте. Машинально ел кашу, любовался красавицей-внучкой:

– Какой… одуван пушистый! А глаза-то, глаза – все озёра Ирландии на двоих с мамой!

Запахло свежим кофе. Виталий принёс свою чашку, тоже к компьютеру подсел, ложечкой звякал. Сделал первый глоток с явным удовольствием и тотчас же закурил тонкую пахитоску. Бодрость будто из воздуха пролилась. Сергей почувствовал себя уютно. День только начинался, усталость ещё не накопилась.

Сходил, вымыл чашку, ложку. В рабочее время он мог бы выкроить время и написать письмо, но он не хотел отвлекаться и занимался этим только вечерами или в выходные дни. Главной же заботой Сергея было собрать архив и передать внучке, чтобы, когда вырастет, могла бы узнать, о чём они думали, какими мыслями делились и что волновало самых близких для неё людей. И самая большая мечта – составить генеалогическое древо пёстрой родни с обеих сторон.

Он улыбался и писал письмо.

Привет, ребята и девчата!

Спасибо за письмо, фото. Глаза весёлые, смышлёные, но щёки – особенно потрясают! Однако огорчили тем, что приболели ветрянкой. Хотя, разве детство бывает без соплюшек? Думаю, японцы правы, надевая респираторы, чтобы не распространять вокруг болезнетворные бациллы, но по личному опыту, знаю, насколько это неудобно, поэтому окончательное решение не в моей власти. Неделю назад удалось «завалить» наконец-то хороший контракт. Буквально за сутки до истечения срока ультиматума и нашего выселения! Просвистело на волосок от виска!

Подписался на нас международный терминал «Аэропорт-Карго». Контракт трудный, но по деньгам должны отползти красиво.

Я понял, что Виталий, мой шеф, устал: почти 15 лет тащить этот тяжеленный воз, отвечать за всё и вся. Поэтому продолжения не будет, хотя и жаль, мне нравилась эта сумасшедшая работа с алюминием, про который я сдавал зачёты весь первый курс, а сейчас с удивлением понял, что структура металла и кристаллические решётки сильно не поменялись за прошедшие десятилетия, да так и прут из моей дырявой корзины под названием голова.

Однако у Виталия свои резоны: дочь поступила в питерский институт, жену он отправил в Ригу, а теперь только про дочь и рассказывает, а я смеюсь, потому что прежде он скептически относился к моим восторгам по поводу вас и внученьки! И готовится он сам перебраться в Питер, поближе к любимой дщери, родне, да и корни у него, оказывается, тамошние.

Стартовал последний месяц. Хозяин квартиры, бывший работник нашей же компании, отказал в жилье, цинично нашёл другой вариант и не посмотрел на то, что мы через месяц вообще съедем. И теперь мы с Виталием и его умницей овчаркой Пальмой проживаем здесь же в офисе за тонкой переборкой, отделяющей наши рабочие места, уже несколько дней.

Прикупили две раскладные кровати на колёсиках. Не знаю, почему они необходимы, колёсики, но конструкция довольно вертлявая получилась. Э/плитку на две конфорки (большой момент инертности и коэффициент поправки при готовке – около 10 минут!!!), холодильник есть. Симпатичный, почти новый – «Снайге», и название ласкает ухо, как привет с родины, а готовлю – я, естественно, но написал на всякий случай.

Вещей, как всегда, оказалось больше чем достаточно, хоть я уже и отправил половину в Ригу в предыдущий заезд Виталия. В основном – книги, много книг, и один их вид меня радует и поднимает настроение. Долго перебирались, но вот и перебрались сюда, в несколько приёмов. В прошедшие выходные делали во дворе барбекю и праздновали новоселье. Ходить никуда не надо. Пять минут на машине до ближайшего маркета. Так целые дни и проходят в добровольном заточении. От такого образа жизни даже слегка поправился, и волнения с переездом оказались не во вред. Жизнь и круг забот простые, как в деревне, ужинаем поздно, а ложимся рано. Приспособили настольные лампы, читаем много. Тишина, только дождь шуршит за тонкой стенкой, да изредка маневровый тепловоз протащит пустые вагоны невдалеке, и нет совсем ощущения, что в огромном мегаполисе, хоть и на окраине, рядом с кольцевой, словно нас выкинула мощная и безжалостная сила столичной жизни на крайнюю орбиту цетростремительным равнодушным ускорением. Да разве хватит жалелок на полтора десятка миллионов людей в одном месте? Здесь уже начинается зелёная зона, и спится замечательно! С другой стороны МКАДа – легендарный район Солнцево, гремевший в криминальных сводках в лихие года начала перестройки.

От телевизора временно отказались, ничего страшного – книг полно. При этом – ломаем голову, где бы посмотреть футбол. В бар идти не хочется, там пьянь и хамство, а так мечтается устроить себе праздник. В принципе я свободен и мог бы хоть сейчас уехать домой, но Виталия одного не бросишь, пусть и с собакой, приходится вместе бежать до финиша этой истории.

Пальма очень скрашивает наше бивачное житьё-бытьё. Умница и красавица!

Да и спится спокойнее с чутким сторожем. Виза моя заканчивается почти через месяц.

Такие – «дождливые», осенние, как листья разных деревьев, – новости.

Приветы всем без исключения родным и близким! Вас теперь стало много, и почти все там – на острове Ирландия.

Целую внученьку, вас, родных! Из Московии – Сергей.

* * *

В начале двенадцатого часа Сергей предложил Виталию:

– Как ты смотришь на то, чтобы я заварганил домашнюю пиццу? Этакую – пиццарню открыл. «Волк, думая попасть в овчарню, – попал в пиццарню!» Обкатку сделать новому тефлоновому покрытию! А то неловко получается – «Тефаль думает о нас», а мы и ухом не ведём!

– У-г-у-у-у, – отвлёкся Виталий от созерцания дисплея.

Сергей включил плитку, нарезал ломтиками сало, томаты, лучок обжарил до золотистости. Залил четырьмя сырыми яйцами, тёртым сыром сверху присыпал, зелень мелко накрошил. Накрыл сковородку крышкой, огонь уменьшил.

Через десять минут сыр запёкся, и получилась весёлая, жёлто-зелёная лепёшка на всю сковородку. Сергей разделил её деревянной лопаточкой пополам, разложил по тарелкам. Стол накрыл, пригласил Виталия. Съели быстро, слегка обжигаясь, с утра заметно уже проголодались.

– Как ты весь день без еды, на кофе и сигаретах? – спросил Сергей. – Прости за глубоко интимный вопрос, – это даже вредно. Нет энергетической зарядки организма. Что бы там ни говорили – еда главный источник пополнения энергии.

– Я сразу засыпаю, как только покушаю. А этого нельзя допустить на работе. В выходные ещё можно.

Пальма сидела на пороге кухоньки, словно звала его назад, следила пристально за каждым его движением. Напоминала – вернись, ты не всё ещё здесь сделал, про меня-то забыл.

– Ей-то можно яйцо дать? Сырое? Нечестно получается – про третьего товарища забыли.

– Можно. Только в миску и по команде. Без команды не давай.

Сергей пошёл в спальный кубрик, Пальма поспешила следом.

– Сидеть! – разбил яйцо, вылил в миску. – Можно! – сделал шаг в сторону.

Миска громыхнула два-три раза и стала, как прежде, чистой.

– Ловко! – засмеялся Сергей, вышел к Виталию. – И вот интересно, что в животном мире все твари любят яйца! Какое-то такое в них важное содержится. И полезное, наверняка. А может быть, инстинкт подсказывает – враг уничтожен! Смотри как заметнула – две секунды.

– Раз в неделю можно, – сказал Виталий. – Ей холестерин не страшен.

Они попили фруктовый чай. Виталий вместе с Пальмой уехал куда-то. Сергей стал собираться на Рижский вокзал. Было уже около трёх часов. Он вымыл голову, причесался тщательно. Посомневался, но кепку надевать не стал.

* * *

Не спеша шёл к автобусной остановке. Свежий осенний воздух был приятен, и он глотал его, наполняя грудь, будто кислородным коктейлем из высокого стакана, радуясь ему и слегка задыхаясь.

– Десять дней я никуда не выбирался из «зеленого сарайчика»!

Спешить было некуда, времени навалом. И странно было ощущать и чудно́, что эти такие схожие дни, тянучие, резиновые, вдруг резко оборвались сейчас, и оказалось к великому удивлению, что десять дней пролетели мгновенно! И нечего вспомнить, в каждом из них. Они были почти неотличимы друг от друга, при том, что он понимал, осознавал необычность ситуации, и ему хотелось припомнить что-то значительное в них, важное не только для выполнения договора, отложить «день» впрок для хороших воспоминаний.

Но вот – офис, словно разделённый несколькими стеклянными переборками, за каждой из которых движется одна и та же механическая картинка. Они накладываются равнодушно одна на другую, беззвучно, словно большие листы белой бумаги парят в воздухе и тихо ложатся друг на друга. Сонная апатия, и нет внутри волнения из-за того, что впереди неясность с работой, и не прожить на пенсию, бытие в обозримом будущем покрыто мраком, лишь понимаешь, что заканчивается один этап твоей жизни. Ещё один. И сколько их осталось – этапов? И отгоняешь от себя мысли о будущем. Отодвигаешь их, успокаивая себя тем, что всё сложится в итоге нормально, и бодро шагаешь вперёд.

Хрустела щебёнка насыпи под ногами. Согреваясь от ходьбы, он заранее понимал, что прогулка его утомит, но это будет доброй усталостью, после которой крепкий, целебный сон, отдых быстро восстановит силы и поднимет настроение.

– Хорошая порция кислорода, и вот уже мысли появились.

И словно кто-то незнакомый, чужой шёл сейчас рядом, смотрел на него со стороны. Впереди же не было ничего. Тихо и пустынно. Но шум уже появился, и замаячил огромный мегаполис, двигаясь навстречу.

Он с удовольствием спустился в метро. Даже был немного рад этим незнакомым людям, но они были ни при чём, просто он соскучился вообще по метро, движению, и по людям тоже, и улыбался едва заметно.

Народу же в вагоне было мало, ровно по количеству сидений. Можно было вглядеться в лица, они не были сосредоточенно-злыми или нервными, готовыми к борьбе, драке, отпору и неприятностям, как в обычный день. Что-то родное в них для него было. Он оглядывал вагон.

Залюбовался изящной смуглянкой. Губы с вывертом, большие, как настоящая любовь. Голова дынькой, кошачья пластика, чудится за ней дикая, природная страсть, ещё не обузданная городскими условностями до конца. Явно приезжая: взгляд настороженный.

И нежность в нем растеплилась, и жалость неожиданная к ней – в этом огромном городе, втройне опасном для неё, как джунгли, а может быть, и страшнее, из-за людского коварства.

– Наверное, потому что у меня дочь и я беспокоюсь за неё.

Рядом сидел хмурый мужчина, читал «Российскую газету». Сергей скосил через плечо глаза:

Среднестатистический москвич… этнологи, антропологи продумали и составили портрет среднестатистического жителя Москвы. По данным антропологов, рост – 175 сантиметров, что на 10 сантиметров выше роста среднестатистического жителя Земли. Прогнозируют и дальнейший рост – до 180 сантиметров. Однако затем он снова начнет уменьшаться – таков закон эволюции. Вес москвича – до 75 килограммов, размер одежды – 48-50, размер головы – 57. Меняются и пропорции тела, в основном за счёт ног. Кроме того, длиннее становятся руки, увеличиваются стопы и плечи. Белковая пища, больше едят мяса, яиц и рыбы, вот и удлиняются. Габариты тела среднестатистической москвички также увеличиваются. В середине XX века жительница столицы носила 46 размер, сейчас она носит 50-й. Москвичи быстрее лысеют, чем все остальные жители России. Это происходит из-за тёплого, сырого климата. По этой же причине примерно треть из них рождаются аллергиками.

Интимная жизнь москвичей весьма скромна. Среднестатистический женатый мужчина занимается сексом не чаще 2,6 раза в неделю. Однако это всё же чаще, чем в среднем по России. Остальные россияне занимаются сексом 2 – 3 раза в неделю. Питаются москвичи неплохо. В год каждый житель столицы в среднем съедает 85 килограммов мяса при норме 95 и около 20 килограммов рыбы, что близко к норме. Овощей и бахчевых культур употребляется около 100 килограммов (вместо 146) и 79 килограммов фруктов и ягод (при рекомендованных 84).

…Живут на четыре года дольше прочих россиян… подвергаются риску в 2,5 раза чаще остальных…

Читал с интересом. Заметил недовольную гримаску хозяина газетки и, уже отклеивая нахальный взгляд, прилипший к чужой странице, не смог оторваться, поспешил, успел дочитать важное:

Учёные определили и отношение москвичей к национальному вопросу. Многонациональность столицы России воспринимают как должное лишь четверть столичной молодёжи. По данным опроса, 73 % молодых москвичей национальный вопрос задевает за живое. Их особенно беспокоит обилие южан на ули…

Мужчина хмуро, в упор, с вызовом глянул на Сергея, газетой пошуршал.

Сергей не спеша отвернулся в другую сторону, сделал вид, что ему неинтересно, потом стал смотреть на блестящую темень за окном вагона напротив.

– Интернет знает всё. Про всех и вся. Только вот не знает про нас с Виталием. Что и рост у нас – 172 сантиметра, и южане меня не трогают, а сколько мы рыбы, овощей и бахчевых культур съедаем? Белков и ягод? Размер – 50-й… что там ещё-то было – лысеть не собираемся. Кепка! О! Кепка у нас как у среднестатистического москвича – 57 размер. Вес. У меня – 84 кг, у Виталия… примерно семьдесят. Секс… Про секс пропустим, чтобы не волноваться попусту – временные неудобства. Мне-то вообще рано с москвичами равняться, статистика куда хуже, но вот Виталий, похоже, так и не попал в эту статистику, хотя он почти полтора десятка годов в столице. Не прикипел, не переплавился, не стал своим…

Мужчина неожиданно резко вскочил и выбежал на перрон.

– В Москве по ходу жизни и движения можно заниматься чем угодно, и никто не сочтёт тебя сумасшедшим! – подумал Сергей. – И всегда можно найти тысячу таких же «единомышленников», подвинутых на этой же «теме».

Живут себе или передвигаются по каким-нибудь чудны́м переулочкам – вроде Ветошного, улицы Венецианова, сорок восемь метров всего, не говоря уж про всякие там Кривоколенные да Старопименовские, Варсонофьевские переулки, перетекающие друг в друга незаметно, вызывая много вопросов у приезжих тем, что теряются один в другом и тут же друг из друга вытекают. Вошла пожилая толстая тётка в затрёпанном пальто. Он встал, охотно место уступил.

Она поблагодарила, губами пожевала, что-то сказала неслышно.

Он стоял, раскрыв одной рукой книжку, второй держась за верхний поручень. Снизу с любопытством пытался прочесть название и автора пожилой мужчина. На гастарбайтера явно не похож, но что-то южное в нём просматривалось. Виски седые из-под бейсболки, курточка осенняя. Глаза большие, бархатные, не чёрные, скорее тёмно-тёмно коричневые, живые, какой-то весёлый пламень в них приплясывает. Так и ждёшь, что сейчас скажет что-нибудь остроумное или значительное, а если и нет, то будешь всё равно рад, потому что уже подготовлен к этому и хочется улыбнуться.

– Гайто Газданов, – подсказал Сергей сидящему.

Тот согласно кивнул, улыбнулся дружески.

Мужчина наклонился и с заговорщицким видом спросил, но утвердительно, и отвечая вопросом на свой же вопрос таким тоном, что мне, мол, и не важно, что ответят, потому что я и только я имею правильные ответы:

– Знаете, я не понимаю Дмитрия Быкова! Автор, несомненно, талантливый. Можно купить – это не разорит, но куда ставить книжку потом? Одно спасение – интернэт. Вы понимаете?!

– Пока человечество изобретало печатные станки огромной производительности, тиражи упали до уровня первопечатника Фёдорова, – попытался перекричать поезд Сергей.

– Я столько повидал всего, что уже, наверное, сошёл с ума, – сказал сосед. – Не хочется уже и читать другой раз, совсем не осталось уже времени на глупости. Совсем уже не осталось. И вспоминаю маму, которая говорила много раз: «Живи своим умом!»

– Значит пора писа́ть, – улыбнулся Сергей.

– Вы – так думаете? – покачал головой, помолчал. – На пяток книжек, пожалуй, насобираю. Вы думаете надо попробовать! Как говорит Миша Жванецкий, он мой ровесник, между прочим, «писа́ть, как и пи́сать, надо, когда уже невтерпёж»!

– Предпочитаю за редким исключением маститых классиков, Жванецкий в их числе, – ответил Сергей.

– Странное слово – «маститый», как женская болезнь, – сказал сосед.

– Ещё один одержим поиском совершенства, и пока не сошёл с ума, а может, ищет мифическую идею для самокопания, станет незаметно юродивым, но это несколько другое, – подумал Сергей, – но рассуждать на эти темы непросто, тем более вслух, обвинят во всех грехах. О них, как правило, можно рассуждать только сумасшедшим или гениям, что в принципе одно и то же.

Он вернулся к книге. «Вечер у Клэр», Гайто Газданов. Погрузился в завораживающее повествование талантливой прозы.

– Вы знаете, самое трудное это не то, как начать книгу, а как её закончить, – наклонился сосед справа.

Сергей согласно кивнул, продолжая обдумывать эту фразу.

Потом раскланялся, постоял у двери, глядя во мрак тоннеля за окном. Сильный напор набегающего воздуха отталкивался от тюбингов, толкался в двери снаружи, они вздрагивали, словно кто-то невидимый пытался резко открыть, раздвинуть створки, но сил уже не хватало после удара, однако попытки повторялись вновь и вновь.

Вышел на Рижской под дождь и ветер в лицо. Пока отыскал на запасном пути фирменный состав, с проводником поговорил – сильно промок без зонтика, запыхался от встречного ветра. В метро же стало сразу жарко, обдало душной испариной.

– Отвык без тренировок. Форму потерял. Вот такая бесформенная амёба, передвигается, несёт её течением… инфузорию-туфельку.

* * *

Он добирался в зелёный сарайчик, вспоминая целые районы, улицы, набережные, высотки, проспекты, соборы и неказистые, древние церквушки.

Это не были общеизвестные места, облюбованные туристами, на слуху у всего света. Тихие улочки и тупички, неизвестные, словно скромные московские обыватели, вековавшие поколениями по неприметным углам, по соседству со старинным, уютным, намоленным храмом, с кустами сирени…

Это прочно обжилось в его памяти и уже не исчезнет оттуда. И эти видения будут посещать его, а услышав в новостях или прочитав в книге московский адрес, он тотчас же кинется отыскивать его в памяти, представляя большую карту Москвы. Но это будет позже и станет источником радости, нечаянного волнения и слегка иронических замечаний жены.

Как всякий провинциал, он не любил и побаивался этого шумного, многолюдного города. До какого-то момента, пока не появились друзья, знакомые. И тогда город стал дружелюбнее.

Город всё время меняется, строится и обновляется невероятными темпами и в огромных масштабах. Равнодушный и нежный, манящий и отталкивающий, очень разный. Вот это главное, и в этом он не меняется, и магия, притягательное волшебство его кроется именно в этом.

Такие переживания и мысли стали уже частью Сергея, и это было неожиданно хорошо, но как трудно и долго он будет от этого избавляться. Да и избавится ли совсем?

И вдруг он поймал себя на том, что собирался купить билет на автобус домой. Когда шёл туда, подумал об этом, но руки были заняты пакетом, надо доставать паспорт, карточку бонусов, передавать в окошко микроавтобуса, а на улице моросит холодный дождь, и он оставил на обратный путь. Потом сразу стал отправлять эсэмеску, отвлёкся, прошёл мимо. И билет не купил.

Он расстроился:

– Вот как сильно я погружён в свои мысли, книги, узкий круг мелких забот, предстоящий отъезд, что всякое необычное дело тут же забывается. Нет! Этот город не хочет меня отпускать! Вот настоящая правда!

Он распотел обильно в джинсовом полуперденчике на подкладке. Пока шёл от маршрутки, потянуло приятным, прохладным ветерком. Туч на Юго-Западе не было, другая была погода, другой микроклимат, не такой, как в центре, он словно бы в другой город приехал.

Он поднял к небу лицо. Небо голубело, и мягкое осеннее тепло к вечеру возвращалось.

– Благодать! – Он расстегнул воротник, дышал глубоко; и когда вернулся в зелёный сарайчик, уже почувствовал щекотание в носу, лёгкую ломоту во лбу, предвестницу насморка, и пожалел, что не надел кепку после мытья головы, перед выходом. Появилась тяжесть в теле, но он понял, что это не от усталости. Скорее всего – простыл.

– Как прошла экспедиция? – негромко поинтересовался Виталий.

– В штатном режиме. Погода очень разная была на дистанции, а так – ничего.

Поели суп. Он нажарил котлет, отварил лапшу, сделал соус.

Арбуз оказался сладким и спелым, шкурка тонкая. Наравне с ними Пальма с удовольствием ела красную сочную мякоть без кожуры. Быстро, но нежные и мягкие куски ломались, падали из пасти на пол, Виталий щедро делился с ней, радовался удачному выбору арбуза:

– Смотри, азэрбон не подвёл! Хороший нашёл. Я уже заметил, надо обращаться к ним – брат! «Поищи, брат, хороший арбуз, а!» Тогда он улыбаться начинает, что-то своё там рассказывает с акцентом, блестит драгметаллом зубов.

– И понимает, что тебя можно обвесить. А ты ко всем вот так – громко, радостно – «здравствуй, брат»! И все тебе навстречу открываются, тянутся, радуются!

– Москву – ненавижу!

– Ты говорил, Виталя, Москва – сумасшедший город. Но как он притягателен! При этом абсолютно равнодушен лично ко мне, к тебе… к любому. Но и не отпускает. Знаешь, я сегодня испытал что-то похожее на волнение. Ездил по рабочим дням в метро, изначально настроенный собачиться в давках, а сегодня вдруг понял, что на самом-то деле мне этот город симпатичен. При всех кособокостях Когда теперь свидимся со столицей? И как, и при каких обстоятельствах?

Он замолчал, призадумался, улыбнулся едва заметно:

– Совсем скоро я уеду из этого большого, шумного города, где так плотно был заполнен мой рабочий день и такими желанными и заслуженными были выходные. С его жлобством, необязательностью, столичным снобизмом, похожим на диагноз. И всё-таки ставшего за три года частью меня самого, жизни, уклада, образа мыслей, разрешив любоваться собой, анализировать, не заботясь о том, полюбят его или нет…

– Мне нравится Кипр, – неожиданно сказал Виталий, да так, словно лампочка внутри вспыхнула: – Народ гостеприимный, по-моему, и замки на ночь не запирают! Большая деревня размером с остров. Одна улица в Москве, и не самая большая. А там – целый остров! И, кажется, все друг друга знают. Вот память, осталась на всю жизнь, светлая такая. Я прямо сейчас подумал: предоплату получили по договору, деньги обналичим, и рвануть на Кипр! – Он странно улыбнулся, незнакомой, полуулыбкой, словно извиняя себя, – жить размеренной жизнью пенсионера. Спокойный распорядок. Одно плохо – руль справа.

– У Достоевского, в «Илиоте»… «Довольно увлекаться-то, пора и рассудку послужить. И всё это, и вся эта заграница, и вся эта ваша Европа, всё это одна фантазия, и все мы, за границей, одна фантазия… помяните мое слово, сами увидите!». Спокойно не получится. Найдут где угодно, не спрячешься, отыщут и зароют. Всего-то народа на Кипре – семьсот тысяч человек! В России с этим не шутят. Это на «диком» Западе – объявили банкротом, и всё. Никто ничего требовать по закону не моги. Живи себе дальше. Но у них это полный крах, если объявят банкротом. Моральный крах, я имею в виду. Это значит, не можешь хорошие деньги зарабатывать. Неудачник! Даже церковь таких не любит, потому что «десятину» не принесёшь, десять процентов.

Виталий голову опустил, молчал.

– Устал ты, даже на себя не похож, – сказал Сергей.

Они ещё посидели некоторое время. Молча, не глядя на часы. Каждый свою думал думку и о своём печалился.

Потом убрали со стола, посуду помыли, а Пальма ещё долго отыскивала чёрные семечки по полу, как блох в густой шерсти. Слишком мелкие и скользкие для её белоснежных клыков, она пыталась их разгрызть, а они застревали в волосах, щекотали, и она фыркала, тёрла лапой морду и снова вынюхивала семечки, словно бы знала точное их число и не сходилось в итоге нужное количество.

Виталий сложил в большую сумку ласты, трубку, очки, полотенце, плавки. Шуршал молча, как ёжик в тумане, готовился завтра в бассейне поплавать.

– Бассейн очень восстанавливает силы.

– И не оставляет ни одного грязного пятнышка! Завидую! Мы как-то с женой попали на открытие бассейна. Бесплатно по такому случаю. Часа три проплавал не спеша, думал, утром не пошевельнусь, ан нет, всё отлично! Хорошее дело – бассейн, тут я согласен.

* * *

Пальма пришла со своей подстилки в углу, рухнула между раскладушек. Виталий уже спал. Сергей читал: сон не шёл. Наверное от сильной усталости, всё-таки полтора часа до вокзала и полтора обратно, да после десятидневного офисного сидения.

Пошёл дождь, и захотелось в туалет, но вставать не спешил, тянул.

– Грустное шуршание. – Вот так недели, годы прошуршали. Нет! Только не обмочиться под себя. Как бы я ужаснулся в молодости этой мысли. И обиделся бы, если бы сказали. Да и сейчас, наверное, обижусь. От того, что в ней есть недоверие, в этой мысли. Вон как обстоятельно я думаю об этом. Значит, важно! Важнее цитат, иллюзий, милых и бесконечных, липких, как ириска, склеившая зубы, пальцы, испачканные мороженым… или после варенья. И первые, такие странные эти мысли – робкие ростки: только бы моментально, в одночасье, чтобы не мучиться самому, близких… никого не доводить до ненависти в душе, чтобы, провожая, вздыхали потихоньку с облегчением. И самое начало, вот это тревожное шуршание – «под себя ходит», «утиная охота». Ещё важно, чтобы погода была приличная! Не жестокий мороз, не в стужу, чтобы как на раскалённой сковородке подпрыгивали у гроба, а сообразно моменту – мягкий осенний денёк, прозрачный через лёгкую вуалетку влажных паутинок. Лирично. Мысли о бренности, но не тяжкие и давящие, а так, словно взгляд за пролетающим, планирующим с дерева жёлтым листом. Без дождя. В сыпучий песок, а не в мокрую глину. Не спеша, солидно, последовательно, без суеты, чтобы кто-то сказал пару слов, срываясь на лёгкий всхлип, переходя с одних хороших слов на другие, и платочки у дам к уголкам глаз, чтобы макияж не порушить.

С чего? С какого бодуна это всё белеет скомканной промасленной салфеткой в мусорнике головы? Как быстро, мгновенно была преодолена полоса препятствий под названием «жизнь». От детских страхов – вот сейчас я лягу спать и не проснусь, умру, не видимый никем в тёмной духоте, обливаясь потом под одеялом – а вон уже какие мысли, приготовления, пожелания куда-то туда… куда? кому? Словно сижу в офисе фирмы, рассматриваю, изучаю фото различных домовин для себя… по себе… под себя. Впрочем, какая мне потом разница? Лично мне? Да и другие через пару дней подзабудут. Может быть, острый женский глаз выцепит какую-то несущественную для других деталь. Ну, так то – женщины! И сколько вокруг навыдумано бесполезного. И кто я на самом деле – Тигр? Вол? Узнать бы точно, это важно, чтобы до минут зафиксировать моё появление на свет. На этот свет. Но спросить не у кого – мамы уже нет, не выяснил в своё время, тогда это было неважно. Рождаться на какой-нибудь пролетарский праздник и потом гордиться этим всю жизнь. Бессмысленно и бесполезно, как и многое из тогдашнего уклада… чтобы двигаться по маршруту жизни, словно по расписанию, без сбоев, предвосхищая неисправности, возможные неприятности по пути, наплывы хандры.

Не у кого уточнить. Как шуршит полиэтилен! Ночью все звуки громче. Так же необъяснимо и громко звучали старческие сетования, ахи и охи, казались надуманными, неестественными страдания по поводу кончины, размышления – как? где? сколько? кто придёт? что наденут? кого заранее предупредить, чтобы не приходили, не портили настроения. Кому? Покойнику? Не всё ли ему равно, упокоенному в тесном футляре? От чего это? От беспомощности, физической невозможности что-то самому изменить, исправить, эгоизма и непродуманности живых, которые останутся там, наверху, на поверхности земли. Вот, наверное, отчего эти вопросы мучают с какого-то момента стариков. От усталости жизни. Внутреннего тонкого звоночка, ведомого только одному ему, конкретному старику или старухе, и так непонятна потому их логика остальным, даже близким. А он звучит всё явственней, вызванивает, ведёт, становится частью внутренней жизни, и уже не отмахнуться от него, не убрать. Гипноз. Всё это мелькнуло тогда, при взгляде на плёнку полиэтиленовую, новую, не замятую, неласковую, как простыня с синей печатью общаги. Сейчас вспомнилось посредине ночи, а тогда исчезла грусть при виде упругого животика, симпатичного пупка Марины. И ещё всплыло странно, из заповедной глубины сказок «Тысячи и одной ночи» – «сосуд для мускуса». Я узнал, как устроена эта штука – жизнь! Вряд ли стало бы легче жить.

Виталий вскрикнул и проснулся.

Он повернул голову. Виталий снова уснул, спал так тихо, словно не дышал, а, затаив дыхание, прислушивался к мыслям Сергея, подстерегал их, боясь спугнуть.

– Когда же, в какой момент этот профи высокого класса, ответственный, совестливый человек – сломался? – подумал Сергей, – в какой день и час? Бессонной ночью, утром, после кофе? Вдруг осознал всю тупиковость этой ситуации, весь никчёмный героизм одиночки, работы на износ, ради куска хлеба и возможности лихорадочно гасить кредит банку за типовую квартиру в спальном районе и с ужасом думать, а будут ли деньги, чтобы сделать следующий взнос? И нет будущего, и не нужен его бизнес никаким чиновникам. У них другие заботы. Абсолютно противоположные. Поэтому идея с обналичкой, отлётом на Кипр, такая странная, дикая и неожиданно произнесённая вслух – тоже без будущего. Это скорее крик отчаяния, от безысходности. Поэтому Виталий и спешит покончить с договором и закрыть фирму, хотя и отдал ей почти пятнадцать лет. И нетерпелив поэтому, словно побаивается, что появится ещё один клиент, потом ещё, и всё снова вернётся, и опять этот безумный, без отдыха, в постоянном напряжении – забег. И он вновь, ненавидя себя, потащится по прежнему адресу на работу, в цех, как возвращаются к старой любовнице, теряя остатки гордости, презирая себя за это и не имея силы воли порвать раз и навсегда. Или глупость несусветная всё опрокинет и не получится закрыть фирму. Такая глупость вселенская что ни один, самый изощрённый триллер такое не покажет. Выскочит, вспрыгнет из-под левого локтя, как чёрт незванный, станет ненавистной реальностью: ходи, проклинай и чертыхайся! Россия!

Он из последних сил долетел до туалета, мучительно долго мочился, не мог остановиться после воздержания.

– А ведь близок был к тому, чтобы обоссаться! Зато струя какая звонкая, как сверло электродрели! Стоп! А может быть, Виталий меня проверял? Как отреагирую на большие деньги?

Он выключил свет, долго лежал, не мог уснуть и уже понимал, что болезнь его начинается, угнездилась. Думал об этом вяло, без сопротивления и, как всегда в такие минуты, ощущал давящую усталость и груз лет. В мышцах мало молочной кислоты, а в детстве молока.

– В молодости уверен, что осчастливишь всё человечество! С возрастом думаешь – хорошо бы осчастливить самых близких, может быть, пару человек. Здоровье уже не то. Всё упирается в здоровье! И жизнь, и порядок мыслей о ней.

Дождь шуршал по стенам, серым в темноте, шелестел мелкими каплями, будто по тонкому газетному листу водил пальцем подслеповатый читатель. Снимая напряжение с мышц, усыпил Сергея в колыбели беспокойного сна.

* * *

Сквозь дрёму он слышал, как собирается Виталий в бассейн, шуршит пакетами, но проснуться не хватило сил, не смог.

Проснулся позже, в тишине, от тупой боли в переносице. Полежал, прислушиваясь к себе.

– Похоже, простуда стала реальностью. Не вынес я потрясения от встречи с мегаполисом. Сломался не ко времени мой «молодой, растущий организм». Как легко теперь заболеть и как нелегко будет выбраться из незванного простудифилиса с обильным соплегоном! Хороший диагноз и звучит почти как на латыни!

Он поправил съехавшую постель, бездумно и апатично лежал, укрывшись до подбородка вытертым одеялом, таким холодным, сиротским, бесполезным и жалким сейчас. Горло болело, нос был заложен.

– Есть свои плюсы – не чувствую запаха пыли, – подумал с грустью.

Стало светло на улице, а здесь, в выгородке за шкафами, был небольшой сумрак.

Вытянувшись под одеялом, он вспоминал. Восьмой класс. Старшая сестра вернулась после трёх лет отработки по распределению после окончания пединститута. Они жили в частном доме. Отец разделил его спальню на два «кубрика». Один, с окном на улицу, отдали сестре. В его закутке поместилась поперёк кровать, рядом тумбочка, и сразу же стенка из досок. Только пройти за ширмочку к кровати и лечь спать. Ему нравилось читать приключения и чувствовать себя надёжно защищённым, словно в глубине танковой башни или в глубоком трюме непотопляемого океанского корабля – ниже ватерлинии, поэтому и отсутствовали иллюминаторы. Или – надёжная подлодка-субмарина, прочные переборки, толстые листы, скованные мощными заклёпками…

Всё собирались родители обклеить доски обоями, сразу почему-то не получилось. Он обклеил переборку сам. Пёстрыми вырезками из польских, шикарно-заграничных по тем временам журналов. Каким-то ураганом занесло их в высокие сугробы Южного Урала. Доставали по блату, с переплатой. Это было большой удачей.

Улыбчивые белозубые «кобетки» – «ладни плечи», музыкальные группы, одинаковые в долгогривости кудрявых, непривычных здешнему глазу причёсок, подковках пышных усов, длинных, похожих на полупальто – пиджаках? сюртуках? Чёрно-белые и цветные, блёклые фото, плохо пропечатанные, на дешёвой шуршащей бумаге.

Электропроводки не было. Он пользовался «колбаской», китайским фонариком на круглых батарейках. В темноте включал его, резко водил белым лучом, и фотографии на переборке оживали в полутенях, у них появлялась мимика, жесты, они сдвигались с мест, приплясывали в лёгком, беззвучном шабаше. Он молча напевал слова «пьёсэнок», не зная мелодии, всякий раз по-новому, как акын на лошади – что видел, о том и пел. Было много «дз» и «пши», в этой бессмыслице странного языка он сам смысла не понимал и не хотел, но было забавно отыскивать в странных сочетаниях звуков названия знакомых предметов. Он мог шептать, орать в пустом доме, оглушая себя, и ему казалось в какой-то момент, что он на сцене – популярный, всемирно известный эстрадный «звязд», талантливый любимец поклонниц.

Однажды он забыл пластинку на подоконнике. Итальянская эстрада. Винил деформировался на солнце, и когда пластинку слушали, в итальянскую речь неожиданно врывалась фраза, совершенно чётко, на русском языке – «сидел я в камышах и вдруг со стула полетел». Это был предмет постоянного буйного веселья, когда приходил сосед, «лепший друган», радиолюбитель Илья Викторов. Смеялись до колик.

Так он развлекал себя, когда надоедало читать или уставали глаза при слабеющем и неверном свете фонарика, было больно до рези и казалось, что в них попала колючая пыль.

Как сейчас.

Позвонил Виталий, отвлёк от воспоминаний, спросил, что надо купить.

– Корень имбиря, лимоны. Буду лечиться – похоже, я «поплыл». Сломался.

– Может, лекарство?

– Нет! Имбирь – проверенное средство! Чтоб ты знал – в Японии есть институт имбиря! Они давно поняли, что полезно! Вези джинджер! Ну, может быть, клюкву. Только нашу, не американскую. Та огромная и сухая, как опилки. Её не бери. Если совсем худо станет, тогда перейду на лекарства.

– Ну, пока.

– До встречи у раковины!

Он встал. Нащупал тапки. Поплёлся умываться. Есть не хотелось. Горло было чужим.

Сомнений не осталось – простыл.

– Будем бороться, – сказал себе вслух, без энтузиазма.

Приехал Виталий. Пальма что-то пыталась рассказать, пела «оду к радости», запыхтела, пасть разинула, красиво язык выложила между белоснежных клыков.

– А брюхо-то какое грязное! – пристыдил Сергей. – Ползали на территорию противника? За ловкими кошаками?

– Были в «злой школе», натаскивал. А то уж совсем стала ласковая, как кошка домашняя. Повозились немного. Надо будет её помыть.

– Часто нельзя, у них в шёрстке что-то полезное есть, они не просто так лижут разные места. Кушать хочешь? – спросил он Виталия.

– После бассейна не помешает.

– Счас я быстро сварганю чего-нибудь вкусненького. Тебе пицца вчерашняя – как? Понравилась?

– Вполне.

– Почему смолчал, не заценил сразу?

– Ты же знаешь, я могу и сапог всмятку съесть, неприхотлив, ты уж не обижайся.

– Вот мы сейчас сапог замаринуем, потушим его с овощами… ну и всё – поверху майонезом! На сале – естесссенно. Совсем другой аромат и корочка румяная!

Он побрёл делать пиццу. Из носа текла скорая водичка, платок быстро стал мокрым, запахов он не обонял. Мелко настругал имбирь, залил его кипятком, подождал немного, выпил жадно, надеясь, что скоро всё пройдет. В жар бросило, приятная горечь обожгла горло, смягчила, нос освободился от соплей, он ощутил лимонный аромат имбиря.

Пробовать пиццу не стал, сейчас бы всё равно ничего не понял, так присолил, на глазок.

Пальма не спускала с него глаз, пристально следила за каждым движением.

Виталий нахваливал, а Сергей поел вяло, заставляя себя, не ощущая вкуса, словно вату глотал.

– Мы сегодня Марину должны на Казанский вокзал отвезти. Домой едет, в родной Саранск, сессию сдавать. Последнюю. И диплом. Вечерний поезд, в полдесятого.

– Давай выйдем немного раньше, купим перцы, я нафарширую. Восемнадцать штук. На три дня. Меньше смысла нет – возни много.

– Идёт. Я завтра лечу в Питер. Дня на три. По делам. Машину оставлю в аэропорту. Выгодно – оплата почасовая за стоянку, но не более пятисот рублей в сутки. А тут только на такси до аэропорта доехать в один конец, столько же возьмут.

– Отдохнём чуток и в путь?

– «Старость меня дома не застанет, я в дороге, я в пути!»

Они легли отдыхать. Сергей сильно потел и книгу в руки брать не стал. Отвернулся к стенке, смотрел на разноцветье книжных корешков на лавочке. Отдыхал в лёгком забытье, словно плыл неспешно внутри некоей зыбучей невесомости. И, конечно, как всякий больной мужчина, – сильно себя жалел, готовился к разгулу болезни.

Буря была впереди.

Почту проверил. Письмо пришло.

Сергей, спасибо огромное за лекарства!!! На прошлой неделе положила Гришу в больницу на обследование. На днях получила результаты его компьютерной томографии. Впервые написано, что нет никакого изменения по сравнению с июльской. Я так рада! До этого всё время была негативная динамика, то есть она продолжала медленно расти. Думаю, это заслуга препаратов Кутушова. В плевре нет воды, и это уже отлично. Я не знаю, сохранится эта ситуация или нет. Мы ведь как на линии фронта, но в данный момент я очень рада. Прошёл ровно год, как на нас свалилась эта напасть. Все врачи говорят, что его форма рака развивается стремительно, и то, что он продержался целый год, это очень хорошо…

С жёнкой твоей договорились встретиться в понедельник. Попьём кофейку. Обнимаю – Тоня.

– Ну что же, неплохо! – подумал Сергей. – Значит, не зря прилагали усилия. Страдаю за благое дело!

* * *

Они стали собираться на вокзал около пяти часов вечера. Тело ломило, чувствовал себя Сергей неважно, но без него не получалось проводить.

Заехали за Мариной в частный сектор. Она жила у тётки и дяди с племянницей, ученицей шестого класса.

– Хорошие места, только названия какие-то однотипные – Переделки, Переделкино, Новопеределкино, – сказал Сергей.

Марина давно собралась, волновалась.

– Я уж загадала, если через полчаса не приедете – отправлюсь своим ходом на вокзал. – И раскраснелась, засмеялась, глазами карими, почти чёрными, бархатными стрельнула.

– Куда ж ты поедешь! Вещей – восемь узлов, а рук-то две! – возразил Виталий. – Вот суета-то, прямо как бабушка лет восьмидесяти!

– Провинциалка, – подумал Сергей, – только там теперь сохранились такие замечательные девушки. Не исковерканные цивилизацией. Да и то не везде. Но наша Мариша – хороша! – полюбовался он. – Редкий, редчайший экземпляр!

Они прошли в дом. Тётка и племянница уехали в Дмитров, к родне. Дядю Марины, Алексея, девять лет тому назад свалил инсульт. Он немного оправился после удара, но не полностью, мог несколько растягивать слова, приволакивал левую ногу, рука левая висела плетью. Марина и Виталий сели смотреть телевизор. Сергей хотел выйти с ними, Алексей замахал руками, и он остался за столом на кухне.

Алексей силился что-то рассказать, но выходило мычание, явственно можно лишь было разобрать «да», «нет», и были они не всегда к месту, видно, он что-то домысливал, всю фразу выговорить не мог, но ему казалось, что она произнесена, он был в этом мысленно уверен.

Разговаривали они странно, словно через прозрачную ширму, видя друг друга, но слов не различая. Сергей искренне старался ему помочь, и, к радости обоих, что-то начало получаться.

Алексей повеселел, бутылку водки достал из холодильника, отварной говяжий язык нарезал на бутерброды. Сергей отнекивался долго, потом согласился.

Было немного странно слушать мычание Алексея и закусывать отварным языком. Но после второй рюмки Сергей об этом забыл.

Разговор оживился, поначалу кое-что на бумажке приходилось писать, но вскоре они вполне уже приноровились друг к другу. Алексей понял радостно, что его рассказы Сергею тоже понятны, интересны.

Алексей проводил их до калитки, был рад искренне, отпускать не хотел. Пояснил, как лучше до Казанского вокзала добраться. Обнялись, до слез оба растрогались. Как-то неожиданно, и совсем не от выпитого.

Поехали. Сергей сидел сзади, оглянулся: Алексей стоял у ворот – немного перекошенный безвольно на одну сторону, это бросалось в глаза – и не уходил. Куртка старая кожаная накинута на плечи кособоко, небрежно, как на плечики вешалки на бегу. Махал здоровой рукой, похожий на птицу с перебитым крылом, которая пытается взлететь и не понимает, почему это привычное движение не приносит радости, нет полёта.

– Хороший мужик, – сказал Сергей с чувством.

– Никто с ним не общается. Отмахиваются от него, – сказала Марина, – за девять лет все уже устали. Хотя обихаживают, а он старается по дому что-то посильное делать. Вот он и рад новому человеку. Живой же.

Посмотрела серьёзно и внимательно на Сергея через зеркало заднего вида.

* * *

На Казанский домчались быстро. Около стоянки вертелись какие-то мелкие, жуликоватого вида южане, разруливали машины, брали за это сто рублей.

Только они остановились, тотчас подлетел один такой шибздик. В окно сунулся к Виталию:

– Сколка думаэте стоянка занымат.

– Пошёл бы ты на х..! – возмущённо перекричал радио Виталий, – халявщик!

– Что ти сказаль? – не поверил своим ушам вопрошавший.

Виталий нажал кнопку. Заднее окошко слегка приоткрылось. Пальма высунулась и басовито залаяла. «Смотрящий» отскочил в сторону:

– Ти так не шути, да! Неприятнаст можит бить! – издалека пригрозил Виталию.

– Не ругайтесь, – тихо попросила Марина.

– Нервы расшатаны, как ножки у старой табуретки, – покраснел Виталий.

– Похоже, кто не может держать в руках оружие в родном ауле, ищет здесь лохов. Какие-то все мелкие, как блохи, скачут, ножонками перебирают, халяву складывают. Смотри! Сами отдают! – изумился Сергей. – Как говорил Марк Твен – «каждую минуту в мире рождается один простак»!

– Ты в-о-он туда посмотри. На входе стоят два мента и ничего не делают с этими… попрыгунчиками. Значит, в доле.

– Вижу. Стоят спиной, на затылке глаз-то нет! Явно в доле!

Они посидели немного.

– Москва завоевала, но не поработила. Взволновала и запомнилась за три-то года. И вот этой дрянью – тоже запомнилась. Контрастами, – подумал Сергей.

Вышли. Сергей обнялся с Мариной, она прикоснулась твёрдой грудкой, по-семейному как-то. Со стороны глянуть – папа и дочь прощаются.

Он остался с Пальмой в машине, Виталий пошёл провожать её до вагона.

– Охранять! – приказал он Пальме.

Сергей смотрел им вслед. Грустно стало и одиноко. Почувствовалось вновь нездоровье.

Пальма, навострив уши, внимательно следила за вокзальной суетой. Кодла двигалась немного в стороне и близко не подходила, лишь изредка посматривая, словно стая выжидала то ли момента, то ли особого сигнала к атаке.

– Вот и пригодились – я и собака, – устало подумал Сергей.

Виталий вернулся задумчивый.

– Проводил?

– Прямо до полки. А что у вас тут?

– Ихних полок прибыло, – попытался шутить Сергей, – лохотрон крутится с бешеной скоростью. Удивительно – безропотно отдают стольники! Даже с улыбкой радости. Неужели не понимают? – И подумал, – хорошо, что обошлось без стрельбы.

– Плебеи! Запуган народ в массе своей. Не хотят связываться. Им кажется – так дешевле, а на самом деле это страшная вещь. И убытки от неё неисчислимые!

* * *

По дороге заехали в большой супермаркет на минутку. Сергей вышел прогуляться, а Виталий вошёл внутрь:

– Я через три минутки буду.

Сергей ходил вокруг машины на стоянке, чувствуя, как пробирает неприятный ветерок до самых костей. Ему хотелось остудить внутренний жар, но начинало знобить.

Он прошёл на вход, в вестибюль. Минут пятнадцать ждал Виталия. Наконец тот промчался к машине с большой синей коробкой. Он вышел следом. Его уже сильно колотило в ознобе, хотелось лечь под толстое одеяло, согреться.

– Что, трудно было звякнуть, что задерживаешься? – клацая зубами, закричал он, усаживаясь в машину.

Пальма заскулила, кинулась между сиденьями лизнуть Виталия.

– Да какой-то новенький… урюк на кассе завозился. Вроде второй стоял в очереди, а пока он там разобрался.

– Я не об этом сейчас – видишь – затыка, позвони, скажи! Колотит всего! Ломает!

Вернулись молча. Виталий быстро собрался, сложил дорожный саквояж. Потом долго натирал воском новые зимние сапоги из синей коробки. Примерил их, потоптался с довольной физиономией.

– Натуральная кожа, удобные. Всего-то штукарь стоят, – похвалился он.

Сергей утвердительно покивал головой:

– Может, спать в них ляжешь?

Оба засмеялись.

– Надо бы обмыть, чтобы швы не разошлись да подошва не отклеилась, – сказал Виталий. – Всего денег – тыща! Выкину весной, ежеле, что, и не жалко будет.

– Угу! Тыща ботинки, да на обмывку три! Нормально! Я – пас! Хвораю. Не полезет сегодня спиртное. – Сергей сделал чай с имбирём, пил, чувствуя на языке лишь горечь. Моментально вспотел и, обессиленный, лёг в постель.

Он уснул на спине. Метался во сне, спал беспокойно.

Проснулся среди ночи от того, что больно прикусил язык. Во рту бесчувственная, чужеродная сухость, в глубине её – острая боль, а вокруг неживая ткань. Ворочался шершавый кусок непослушной плоти, покрытой безжизненной чешуёй сухой кожи, и прошло довольно много времени, чтобы стало влажно во рту, но металлический вкус остался.

Язык вновь стал ощутим, болел в прикушенном месте. Стало жутковато от мысли: а что если бы откусил кончик?

– Роботу смазали шестерёнки, – подумал, чувствуя солоноватость крови во рту.

Табло таймера высвечивало зелёным, мертвенным светом начало шестого. – Наверное, вот так Алексей после инсульта всегда ощущает свой язык, – ужаснулся Сергей и вспомнил отварной язык, нарезанный на закуску.

Он прикрыл глаза. Язык на столе дымился и начал шевелиться.

Его стало подташнивать.

Пальма почёсывалась в офисе, громко и яростно стучала коленкой об пол.

– Как соски набухли, расчесала, – сказал Виталий, – похоже на ложную беременность, течка закончилась.

Полотенце развесил на верёвке. Свет падал из-за шкафа в приоткрытую дверь офиса.

– Стесняется своей худобы. Совсем на подростка похож. Хуинький-хуинький, маинький-маинький, – подумал без эмоций, через тяжесть в голове и высокую температуру.

* * *

Он провалился в небытие, не успел отреагировать на новость и пожелать Виталию удачного полёта. Даже фразу приготовил про равное количество взлётов и посадок, но пропустил момент, когда Виталий уходил. Проснулся оттого, что Пальма старательно лизала его в ухо широким, лечебным языком, должно быть, просилась на прогулку.

Он не понял – горячий ли у собаки язык. Почувствовал лишь обильную влагу.

– Эх, собака, добрая душа! – привстал, облокотился о край постели, обнял. Пальма не сопротивлялась такой фамильярности. – Любовь. Большая, как собака. Или лошадь! Есть ли у любви границы, чтобы так думать? Пыхтишь, как котёл паровой, Пальмейда Марковна, а КПД – четыре процента. Нет – больше. Спасаешь двух затворников. Одного – раненого. Выносишь с поля боя. Душа – категория неявная, блуждающая, неуловимая. Летящая или давящая? Где ты прячешься, душа? – громко спрашивал Сергей в пустоту сарайчика. – В какой части тела, мира… в каком времени. Откликнись, где ты? Если у человека нет души? Это возможно? Ведь рождаются со всякими отклонениями! Ну вот – нет у него души! Он что – животное после этого? И наоборот. Ведь вот – Пальма, душевное существо. С понятием… с пониманием. С безмерной, бескорыстной любовью. Для неё не существует красного флажка с надписью «Не любить – убьёт»… и череп такой… лысый – с пустыми глазницами. Или – «Опасно! Любить запрещается»! В библии сперва – «возлюби», а потом такой забор – к любви не прорваться. Столько оговорок, ограничений. Пытаются её, нечаянную птицу певчую, прутьями огородить…

Мысли путались, так было жаль себя и Пальму, безответную скотинку.

Пальма отстранилась мягко, вежливо, лизнула размашисто и широко языком, словно уговаривая отвлечься от горестных мыслей.

– В какой части мозга живут «тараканы»? Во всём пространстве черепной коробки? Нет! Там, где есть крошки и вода!

Он потрогал непослушными пальцами исхудавшее лицо, нащупал под тонкой кожицей круглые края кости глазниц, остриё треугольника носовой ямки между хрящиком и промял небольшое углубление, дёсны, зубы через скулы почувствовал. Представил весь череп, прошитый каким-то оверлоком, затейливой змейкой соединённых долей, кожу лба подвигал. Стало невыразимо грустно. Тихо и горячо пролились слёзы бессилия по впадинам щёк, и ему почудилось в тишине, что он слышит, как они шуршат, натыкаясь на щетину, дробятся на атомы, и рассеиваются, и не вытереть насухо эту влагу, и она словно тянет своей тяжестью его за подбородок книзу.

Он провёл пальцами, словно борозду проделал, русло небольшое, чтобы влага легче стекала, укололся волосками щетины, чужие пальцы задрожали от слабости. Мелко, противно.

Разлепил мокрые ресницы, открыл широко глаза. Из тёмного угла выпорхнула летучая мышь, упала вниз, чиркнула угловатым крылом у лица, взмыла ломаной траекторией, воздух коснулся лица краткой прохладой. Мелькнула, через шкаф перевалилась и в открытую дверь «в офис» бесшумно исчезла, растворилась в тишине. Он отметил это вяло в воспалённом мозгу.

Он неожиданно заплакал. Теперь уже открыто, не таясь, радуясь этому. То ли от ломкого голоса в пустой сараюшке, то ли от собственной опустошённости и одиночества, то ли от молчаливого понимания на запредельном уровне умной собаки рядом. Возможно, просто от того, что, кроме влаги, ничего не принимал, она скопилась в избытке, просилась через край и требовала выхода ещё и через поры, вынося простуду на поверхность.

Пальма вертела головой, словно вместе с ним прислушивалась к бреду больного человека – а не откликнется ли кто? Но чуткое собачье ухо не улавливало звуков в предутреннем мороке больного, она лишь волновалась за него, скорбела вместе с ним и будто с поля боя вытаскивала на постромках на чистое пространство, туда, где была нормальная жизнь, нет болезней, улыбались красивые люди.

Он почувствовал сильную жажду, хотел встать, сходить на кухню, напиться. Пальма внимательно следила за ним.

Сергей был благодарен ей. Он уронил лёгкое тело на еле скрипнувшую раскладушку и улетел в бездну забытья, так и не сходив на кухню.

* * *

Он с трудом разлепил глаза. Какая тяжкая ночь. Полубредовая, с обрывками видений, невразумительной мути, сильнейшим ознобом и жаждой.

– Хорошо бы сделать водочный компресс. Только некому. У Пальмы не получится.

Виталий должно быть уже в Питере. Как он добрался, что у него там?

Он, шатаясь, добрёл до умывальника, зубы почистил, побрился. Сильно порезался лезвием в нескольких местах, словно не своё лицо скоблил. Наклеил кусочки салфетки, чтобы остановить кровь.

Кожа на лице истончилась, стала чужой и ломкой.

Заварил чай. Двигался вяло и неуверенно. Слабость делала его неторопливым. Кушать не хотелось. Мучила сильная жажда. Имбирь не стал класть в чай. Пил жадно, большими глотками, обжигая губы, язык, находя в краткой боли ожога успокоение. Он не жалел себя, как это обычно бывало в болезни. Была сильная досада, что так некстати настигла его хвороба, но ничего поделать он уже не мог, и эта обречённость, зависимость от болезни, беспомощность перед ней почему-то злила его сейчас. Он вспомнил, что где-то завалялся пакетик «Терафлю», и твёрдо решил выздороветь поскорее. В нём возникло нетерпение – так ждут утреннего пробуждения ребёнка, чтобы поскорее узнать, здоров ли?

– Надо было перед сном выпить. Сейчас уже было бы легче. Совсем «бортовой комп» не работает. «Комп» и «копф» – какие слова схожие – компьютер и голова! Одно английское, другое – немецкое.

Он кое-как оделся, прошёл к рабочему столу, включил компьютер. Глянул грустно на фотографии в рамках на столе – он с женой и тестем, дочь с зятем. Глаза слезились, из носа непрерывно текла влага, он часто, по несколько раз чихал, и тогда в голове будто что-то кувыркалось от сотрясения. Сильно знобило, и он надел тёплую рабочую куртку, в которой ходил на производство и ездил на монтажи конструкций.

Дочь прислала подборку новых фотографий внучки. Сергей поулыбался через силу. Написал короткий ответ:

Привет, ребята!

Неожиданно захворал. Жаль! Непредсказуемо, но объяснимо. При желании. Однако трудно удержаться, чтобы не переслать Вам особенно восхитившее меня фото (из последних).

Оклемаюсь – напишу поболе.

Целую (через респиратор) – ДедЪ

Тотчас стало жарко. Восемь часов, начало девятого. Он позвонил дизайнеру Мише:

– Миша, привет. У тебя там по дороге аптек не будет? Да так – слегонца простудился. «Терафлю» прикупи коробочку. У меня один пакетик остался. Деньги отдам на месте. На рабочем месте.

Он выпил лекарство. Стало клонить в сон. Должно быть лекарство, с димедролом, от кашля. Ничего, сейчас Миша привезёт, и я системно хворь придушу!

Вскоре пришёл Миша. Поздоровались.

– Вы бы прилегли, – посочувствовал Михаил.

– Счас схожу в цех. Ты лекарство-то принёс?

– Ой-ё-ёй! – схватился Михаил за голову, – забыл совсем! Три аптеки проскочил круглосуточные! И вымело из головы – ураганом!

– Жаль! Особенно то, что круглосуточные, – подосадовал Сергей, – расстроил ты меня! Ладно, мне много лет, старый совсем, ну ты-то!

– Да… рванул к электричке и забыл! Но вот баночку малины принёс! Домашней. Мамка передала.

– Малина это неплохо. Это наша тема!

В тумане нездоровья он потопал в цех. Мастера не было. Странно.

Мастер отсутствовал долго, и Сергей начал беспокоиться. Дозвониться на мобильник не получалось.

Тот появился почти к обеду. Всклокоченный, помятый.

– Ты где пропадал? – тихо спросил Сергей, – Что-то случилось?

– Представляешь, Сергей Василич, – поехал вчера встретить краснодарский поезд. Тёща документы передала. Были в гостях и забыли паспорт жены. Ну, там ещё гостинцы для внука. Забираю у проводника пакет, а кто-то у меня сзади пытается его с руки сдёрнуть. Ну, я, недолго думая, с разворота – точно в лобешник засветил. И мент тут как тут! Свистит и хватает за локоть – пройдемте в участок. А тот мужичок не убегает, идёт спокойно рядом. Пришли в участок. Протокол. Говорят – плати штраф, иначе в суд, за нанесение телесных повреждений. Я-то приложился хорошо, у мужика того уже фингал синий нарисовался на морде. До сих пор пальцы выбиты, вишь, вон – показал покрасневшие костяшки. – Ну – то, сё. Я им говорю – вот стольник, больше нет ни хера. Хотите, берите, а больше – нету. Мужика того выпустили. Явно в сговоре с ментами. Меня мурыжили, мурыжили всю ночь. Только вот отпустили. Мобильник вернули. Пока домой, жена в ужасе – где пропал! Но стошку брать не стали. Побрезговали. Не стали мараться.

– Что сегодня по плану?

– Узлы будем заводить в каркас, соединять болтами, высверливать под опоры отверстия. Что у нас хорошего?

– Так. Ничего особенно. Прихворнул я слегка.

– Зря! А Виталий Петрович? Не шукал меня?

– Сам знаю, что зря… В Питер улетел Виталий, на три дня. Дочь проведать. В среду вернётся, к вечеру.

– Ну, мы знаем, чё робить.

– Попозже созвонимся с Виталием. Если сам на связь не выйдет. Слушай, Юр, у тебя от простуды нет никакой дряни?

– Нету.

– А вы на покраску повезёте металл? В Видное, к Жоре?

– Повезём. Часам к одиннадцати, вместе с Санькой поедем. Как планировали.

– Прикупи там «терафлю» коробку. Пожалуйста. Я счас денег дам. Мишка забыл, компутерный гений, а в офисе он да я. Куда его гонять!

– Да ладно, деньги есть. Потом разберёмся. Мастер ушёл. Сергей выпил чаю с малиной и сомлел. Отключился на некоторое время. Очнулся – руки под голову подложены. Мокрый до трусов, будто сквозь ливень прорывался. Голова горячая, волосы слиплись.

– Миша, я, пожалуй, прилягу ненадолго. Только ты никому не сказывай, что мы за стеночкой проживаем.

– Что вы! Никому.

– Ты записывай номера телефонов, если кому-то что-то надо, скажи, менеджер отошёл… в хорошем смысле – мол, в цех отошёл – улыбнулся через силу Сергей. А я попозже перезвоню.

– Конечно, ложитесь. Пальму я чуток попозже выгуляю. – Михаил виноватился и согласен был на любое предложение Сергея.

Пальма спала под столом Виталия. Вскинулась, посмотрела карими глазами, не дождалась никаких команд, положила голову на пол, вновь погрузилась в запахи хозяина, задремала.

Сергей прошёл в «спальню». Даже сквозь насморк уловил запах рыбы, ржаного хлеба, собачьего корма. И ещё – кислый тлен мокрого курятника шёл от тела через приоткрытый ворот рубахи, из большого пакета в ногах кровати, забитого нестиранным бельём. Он по-звериному обострённо чувствовал запахи, и эта острота особенно раздражала его сейчас.

Сергей лёг на спину, руки спрятал под мышки, словно на улице холодной, и уснул. Забылся прямо в синей рабочей куртке, свесив ботинки с края кровати. Раздеваться не стал, чтобы не разоспаться.

Юра вскоре привёз лекарство. Сергей приниял его согласно инструкции, вернулся на рабочее место и сделал неожиданный вывод:

– Смотри, как точно всё указано и рассчитано – действует ровно четыре часа. Вот, прошло четыре часа, и опять ломка началась. Подсадили на иглу!

* * *

Три дня словно слиплись в горячем болезненном тумане. Сергей ничего не ел. Только пил сок яблочно-вишнёвый, благо Виталий завёз целую упаковку, имбирь, чай с малиновым вареньем и «его мерзейшество» – «терафлю»!

Вечерами звонила жена, он говорил какой-то полубред, похвалил её за заботу.

– Ты у меня – лучшая! Ты у меня бодрявый МАМУЛЯкр! – улыбнулся он шершавыми, потрескавшимися губами.

– Узнаю твои фантазии, да ещё в высоком температурном режиме. Лечись, Серёжа!

– Лечусь, девочка моя! Ложусь на живот, значит – животное, редкое явление, всего пять процентов двуногих спят на животе, вытягиваю ступни, и тогда они похожи на ласты. Вот их-то я оборачиваю простынёй, они согреваются, я засыпаю, не чуя ластов.

– Спокойной ночи, ластоногий животный!

– Пока-пока…

Полежал, мысли приятные о жене пошли. Четвёртый десяток разменяли вместе.

– Женщины знают устройство быта, состав вещей, их качество, из каких атомов это всё составлено, тайну еды и её силу воздействия на мужчин. Подчиняясь Луне более проницательны, чем мужчины, которых отвлекают густые леса логики, сквозняки умничанья, ложной многозначительности там, где её и нет вовсе. Внимательны к второстепенным деталям, странным нюансам и небрежны к бытовым мелочам, поэтому и сильно проигрывают женщинам в бытовом смысле. И так здорово, что мы очень все разные. Красота. Для чего она? Для кого? Для тех, кто её видит, или для тех, кто её создаёт? В идеале, для тех и других. И каких-то ещё неведомых… невидимых, но присутствующих всегда! Да – и какая-то особенная форма ответственности!

Он снял трубки телефона, факса, чтобы не вскакивать ночью и не гасить налёты вероломных спамеров. Открыл входную дверь. Свежий воздух словно оттолкнул его назад, качнуло от головокружения. Он закашлялся, вытер слёзы. Пальма стояла рядом, чутко прислушивалась. Взгляд глуповатый и просящий, как у Шарика перед операцией в гениальном кинофильме, левое ухо прижато к голове, словно только что сняли бинты. Схватила палку, предложила поиграть, но он лишь прикоснулся, попытался взяться за край, и она тотчас же вырвала. Он понял, как обессилел, и отказался от её предложения.

Светил мощный прожектор на уровне крыши, бурые мокрые листья лежали под ногами. Темнел углублениями квадратов забор из бетонных панелей, нависали голые ветки клёнов. Темно и не страшно. Тёплый, мягкий октябрь. Зачастил ленивый, редкий дождь. Он поднял лицо. Влага была приятной.

– Может быть, меня удерживает здесь возможность поднабраться нуклидов? Некая зависимость. Где я ещё найду подобный источник энергии? «Трое в лодке» – Виталий, я и нуклиды. Не считая собаки.

Он долго смотрел на козловой кран, причудливо подсвеченный прожектором откуда-то сбоку. Свет показался ему немного странным – белый в центре луч, синевато-зелёный к краям, далее плавно размытая граница и нет резкого перехода во мрак.

Он стал подмерзать, вновь затряс сильный озноб, первые мгновения облегчения сменились жутким холодом, но он продолжал стоять с каким-то сладострастным ощущением того, что вот это-то его и вылечит. Потом вернулся, закрыл дверь на задвижку.

– Никакой сигнализации. Он, как и мы – беззащитен, наш зелёный сарайчик. Внимательный, взгляд злодея отыщет лазейку, чтобы проникнуть в него, довольно свободно. Просто пока этого никто не сделал, рядом таможенная зона, и это отпугивает. А что если нас обнаружат арендодатели? Придут, имея все права, сунут нос, куда пожелают! Выкинут со скандалом, с вещами на улицу. И с таким трудом взлелеянный Большой Договор опять окажется под ударом. Ведь это же не место для проживания, и это условие даже не предусмотрено в договоре аренды! Если вдруг пожар на окнах решётки, и всё, капкан! Не выйти. А двери? Двери можно подпереть снаружи. Элементарно – палкой. И всё – две головешки. Одна о четырёх лапах, другая – двуногая. Какая дурь в голову лезет. Нет! Может быть, остатки дури выходят из больной головы. Глотнул свежего воздуха, вот она и полезла вон. Кому мы нужны – сейчас!

Он прошёл к кровати. Прожектор бил в сараюшку, будто хотел опрокинуть её набок силой луча. Разделся. Трясучка стала сильнее, всё тело ходило ходуном. Он никак не мог согреться.

– Надо включить оба калорифера. Батареи батареями, но надо сильно натопить, чтобы под утро не выдуло тепло. Как в танке – чтобы преодолеть заражённую местность, надо создать в башне избыточное давление.

Трясущимися руками включил калориферы, кинул поверх одеяла куртку, лёг спать. Будто нырнул в глубину, мутную, илистую, на самое дно. Мучительно долго согревался, и не верилось в ознобе, что он когда-нибудь согреется, и очень этого хотелось. Потом сразу одномоментно бросило в сильный жар.

– Сейчас начнётся кислородное голодание, – подумал, задыхаясь, – углекислый газ перенасытит своим ядом кровь, отравит её, начнутся глюки, я выйду из этого усталого тела, увижу себя со стороны другими глазами, ужаснусь помятости, нездоровью и стану презирать себя за слабость, за это всё, что приключилось так нелепо…

Он в ужасе выбрался из-под одеяла. В сарайчике было необыкновенно тихо. Он незаметно забылся, уснул.

Он проспал всю ночь. Около семи утра его тихо позвала жена. Наклонилась к уху, даже щекотно стало от прикосновения озвученных слов. В светлой ночнушке, руки тонкие, нежные. Тёплая, трогательная по-домашнему со сна.

– Сергей… Серёжа… Серё-ё-ё-жа…

– Господи, как же я соскучился! – улыбнулся он, протянул к ней руки и проснулся.

Почувствовал жуткую, до тряски в руках слабость и сильнейшую эрекцию.

Пошёл четвёртый день без еды. Должно быть, это другая сила! Сколько её осталось? – Засмеялся хрипло и мгновенно понял, что выздоравливает.

– Болезнь – это брешь в крепости организма. И я борюсь, надрываюсь, таскаю огромные тяжести, чтобы заделать её. И вот уже, кажется, всё! Хожу поверху стены, высматриваю новые напасти и наивно верю, что впредь я буду бдительней, избегу их, что есть опыт, он мне поможет. Но в какой-то момент притупится бдительность – и опять всё сначала!

Дождь что-то вкрадчиво шептал за стенкой. Снова дождь. Осень. Утомительно однообразная.

– Дождь, сопли, простуда! А ты в лирику – листья жёлтые, золото под ногами… клёны осенние!

* * *

К вечеру позвонил Виталий, сказал без эмоций, скороговоркой:

– Я уже в Москве, скоро буду, чего прикупить?

– Клюквы купи. И себя привези. Остальное всё вроде бы есть.

Пальма вдруг вскинулась, заняла позицию напротив входной двери, насторожилась, уши торчком, внимательно смотрела на дверь в позе сфинкса.

Сергей стал разогревать обед.

Виталий вскоре приехал. Пальма засуетилась, обрадовалась, песню собачьего счастья затянула с подвывом.

– Она всё знает. Давно уже сидит напротив двери, чует твоё приближение. Собака! Как слётал?

– Нормально. Доволен. Давно не летал, а тут всё удачно так сложилось, хотя и задержка с вылетом была на час. В Питере настоящая зима, пурга. Вовремя я прилетел, у дочки зимней одежды не было. – Рассказывал возбуждённо.

– Прикупили?

– По-моему, нормально. Только вот с обувью не до конца.

– Как это?

– Вот глянь! – Он достал глянцевый каталог: – Отличные сапожки! Практичные, красивые, а ей, почему-то не нравятся!

– Виталий! Она же взрослая! Барышня уже. Я к своей дочке не лезу с восьмого класса, пусть сама решает, что и какое. Моя задача – вовремя выдать необходимое количество дензнаков. Как бы цинично это ни звучало.

– Нет, ну я всё равно не понимаю! Деньги-то я даю.

– Диктатор ты, Виталий Наполеонович! Учись, стало быть, понимать взрослую дочь. Если уже не поздно…

Виталий достал поддончик клюквы. Сергей быстро разлепил упаковку, стал жадно выбирать пальцами сначала крупные ягоды, потом помельче. Так и съел всё за одним махом. Даже зубы заломило и оскомина сделала рот нечувствительным. Отвалился довольный:

– Уф-ф-ф! Просто спас! Чуть не погиб, не пропал без вести. В любой болезни есть пик кризиса. И я его преодолел.

– Не скучали? – спросил Виталий. – Я тут лекарства от кашля привёз. Таблетки и сироп.

– Нет. Не помню, в жару был. Вроде бы – нет, не успели соскучиться. Сироп от кашля – кстати. Гомеопатия, на меду – то, что надо.

Виталий включил компьютер, долго молчал, лазил по сайтам, вскинулся:

– О! Полюбуйся – какие пробки на МКАДе. Счас бы торчали конкретно. И ещё и не добрались бы до дома. Всё-таки здорово, что мы живём без этой радости.

– Ты кушать-то будешь?

– Конечно! И выпью с дороги. А ты?

– А я, пока болею, не пью. Только сок, чай, кипяток. И не ем, чтобы у бацилл не было питания. Беру их на измор. Тут кто кого пересилит. Или они умрут, или я отправлюсь к «дедушке Кондратию». – Сергей стол накрыл.

– Конина, на пробу. Извини, здоровья нет что-то затевать. Капустка есть квашеная. Очень даже неплохо – сложный гарнир получился на скорую руку.

Он соскучился по Виталию, да и вообще был рад живому человеку рядом, хотя и подташнивало слегка от запахов еды, мутило, и аппетита не было вовсе.

Потом присел к компьютеру. Открыл почту.

PAP,

privet, ti prosti, chto tak davno nichego ne pisali, kak-to zabegalis, i vrode nechego ne delali.

u nas vse potihonku, docha rastet prjiamo na glazah– uzhe ne ostanovish! teper est chto tiskat, i ona veselo pohrujkivajet ot udovolstvija. Nash papa rabotajet kak… nu v obshem bez izmenеneij, i u menia tozhе – dom, tarelki, trusi, pampersi i igrushki! budu hodit na kursi fotohsopa – esli znajesh, vot tolko esli papu budut zaderzhivat do 7? to ja u tut ne uspevaju. budem nadejatsia, nado ved kak-to razvejatsia.

Ti napishi, kak ti tam v ofice zhivesh, kogda domoj? ja uzhe vas tak zdu….

celujem, i ochen tebia lublu.

– Славно получилось, – похвалил Виталий. – Вкус необычный, но – нормально.

– Какая свёкла, такой и свекольник. Из банки, готовая, сам не варил, – отвлёкся Сергей от экрана.

– Резонно. Хотя тоже вкусно.

– Ты расскажи – с квартирой-то как, с работой – что решил?

– Квартиры предлагают в основном в маргинальном районе. По моим деньгам которые подходят. С работой: – ухмыльнулся грустно Виталий. – Я, когда из своей закрытой конторы уходил в свободный бизнес, шефу рассказал, какая у нас замечательная команда подобралась. Ребята все проверены в деле, на крутых перекатах, жизнь спасали друг другу, собой рисковали… А он усмехнулся, и говорит мне, мудрый человек: ерунда это всё! Как это – начинаю я тут возмущаться. А он одну только фразу сказал, я её сейчас часто вспоминаю – «Разбежитесь. Вслед за деньгами и разбежитесь». Так и есть. – Виталий призадумался. – Клерком буду. На зарплате. Непривычно как-то!

– Трудно будет. Ты же привык командовать, думать за многих.

– Умение командовать начинается с умения подчиняться. С этим у меня не проблема.

– Проблема в масштабе, с которым себя соотносишь, – сказал Сергей и подумал: – Сколько фирм и фирмочек рождалось и умирало на моих руках. И я никогда не жалел об этом, не видел в «смерти» злого умысла, не делал трагедии. Вот и Виталий подошёл к этому, хотя и достойно держался много лет, да ещё и в Москве. Тут уж год за три вполне можно посчитать. А я сам – настолько стал равнодушен к этому процессу, что никаких волнений нет. Да и с чего бы им появиться. Ну, есть некоторая жалость к Виталию, где-то внутри сидит, что всё-таки вот он, финал такой, закрытие. Я бывал и в худшем состоянии – терял всё, влезал в новые долги, азартно затевал новую авантюру, которая казалось в тот момент спасением, как картёжник, обуянный одной идеей – отыграться во что бы то ни стало, всё туже затягивал петлю на шее. Главное я вынес – это не моё! Странно, почему у меня так часто возникает чувство жалости к Виталию.

– Ты уже свыкся с мыслью о закрытии?

– Есть потери, есть приобретения – конкретно. Обычный день, и в нем всё, как всегда, ничего выдающегося, выпирающего за габариты. И в этой устойчивой размерности время становится одним сплошным отрезком, в котором полусонно существуешь, отмечаешь утро, день, ночь, но лишь как одну общую протяжённость, которая не вызывает ничего, кроме машинальной отметки очередного дорожного столбика… Я словно долго был в горячке, а сейчас выздоравливаю и начинаю видеть нормальное вокруг. Нахожу много нового и интересного. Какие-то маленькие открытия, и я им радуюсь.

Стало заметно, как сильно он устал.

– Вот сейчас вспомнил, – сказал Сергей. – Однажды пригласили меня на открытие утиной охоты, на большое озеро. Дали ружьё, провели инструктаж, показали, что и как надо делать. Сижу в первый раз на маленькой лодчонке в камышах, затаился, почти не дышу. Первых двух уточек засёк, услыхал – крыльями воздух резко отсекают, невысоко, чуть впереди, краткое «кря-кря». Стал лихорадочно целиться, палить в белый свет, как в копеечку. Мимо! Другие утки, потревоженные стрельбой, поднялись. Много уток. Успевай отслеживать. Очнулся только, когда рука не отыскала очередной патрон. Патронташ – пустой. Другие лодки были далеко, пополнить запас невозможно. И ещё долго успокаивался, гасил волнение, кураж и безумное ослепление от потока адреналина. Похоже на лёгкое помешательство. Потом сидели у костра, отмечали первый трофей. Уточка размером с хороший мужской кулак. Длинная тонкая шейка, мягкая, безвольная, тряпичная такая, будто без косточек совсем. И на ней лёгкая царапина. Едва заметная. Бурая, смертельная, наискосок. Какое божественное создание, великолепное оперение, красивая в полёте – и достаточно одной царапины, чтобы погубить эту красоту. Голая, беззащитная. Я испытал тогда сильнейшее волнение, всё стало пустым, беззвучным, невесомым. И пресным. Весь вечер пили водку, много водки, уж и забывать начали – зачем мы здесь собрались, и я вспоминал себя в этом коротком безвременье: ружьё у плеча, плотно прижато, прицеливаюсь в птицу, в это создание небесное. Суетливые, поспешные взмахи крыльев, и кто-то посторонний – не я, другой мужчина, щурится через прицел в точку на блестках перьев груди. Утки, должно быть, физически чувствуют мой взгляд, его сосредоточенную энергию, летят хаотично, изломом, спасаясь от смертельно-опасной страсти случайного охотника, его забавы и игры случая… И глушил водкой этот ужас, глушил, пока не рухнул, будто самого ранили смертельно.

Сергей замолчал, вспоминая, как он испугался тогда этого другого. Себя? Да, но впавшего в неуёмное ослепление, безумство, потерявшего человеческое, опустошённый, забывший слова молитвы, семью, всё, что с ним было хорошего, и себя самого, до мелкой, противной дрожи в непослушных, чужих руках.

– Ужасно! Вот после того случая я сразу и потерял к бизнесу всякий интерес…

Вертелись мысли хорошие в голове, требовали выхода. Он встал, прошёл к компьютеру, долго и с удовольствием писал письмо дочери.

Здравствуйте, Дети (во всех смыслах – здравствуйте)!

Совсем иное звучание и содержание ощущаю я сегодня в этом незатейливом приветствии. Сегодня первый полный день я без t, но кашель ещё есть, хотя уже и отплёвываюсь залихватски, через губу, стараясь не задеть краешка усов, чтобы сопли не висели (шутка).

Не был в городе десять дней. Не надо было. Всё на одном пятачке сконцентрировалось. В прошлую субботу проехался в метро, лекарства Тоне набрал для Григория Ивановича, книжки выкупил (великолепный Газданов в 5-ти томах! Самый полный на сегодня!). И то ли впечатлений было много, то ли три пересадки и пять отскоков от метро/на метро, но к вечеру сомлел, а в воскресенье – упал. Хорошо так упал – в полный рост! На бруствер! Мордой в кусты!

В понедельник Виталий улетел в Питер, дочку проведать. До среды. Остался я с Пальмой. Она умница и отличница выпуска спецкурсов. Мы с ней дружим. Она приходит ночью, подпалины не видны на уровне края кроватей, а поскольку масть чепрачная (очень нравится термин!), то в темноте только глаза блестят и слышно радостное пыхтение. Лизнёт в ухо, и влага живая на нём остывает. Такой вот компресс добрейшей Пальмы. И рядом себя бросит на коврик, громко, с крёхом. И спим. Четыре дня только сок, квас и чаи. Снова стали дырочки на ремне сходиться. Это радует. Ведь впереди летний отпуск, и пора озаботиться купальным костюмом.

В четверг начался сильнейший кашель. До этого были хрипы. Счас пью сиропы и пр.

Уже лучше. Но ночью всё равно не могу пока спать. Очень здорово, что упала t. Стал понемногу кушать, но с некоторой опаской, вроде как отвык и от еды, и от процесса, да и во рту всё обожжено горячим питиём.

Сегодня был свекольник, азу, грибной соус с овощами, зелень, дыня, апельсиновый сок. Густой и мндово-жёлтый, только с кислинкой.

Ужасная была неделя. Но она уже позади, а тут ещё и весточка от вас. Как всегда – щёчки любимой внученьки – 28 × 49, на фото – залюбовался!

Сегодня «бараночки» на фотографии в ванной разглядел! Без очков увидел, какие они внушительные! Словно свитер толстой вязки, а рукав на резиночке плотной, и кисть как бы отдельно от самой руки.

Суръёз во взгляде настолько убедительный, что поначалу вздрагиваешь и мысли шутить пропадают. Хотя и улыбчивая, но не смешливая девочка.

Мама с середины недели перебралась за город, к т. Ире.

У нас дома никак не затопят, жуткая холодрыга, панельный склеп, да им там и веселее вдвоём, потому что Константин пока ещё не вернулся из рейса, с морей.

И вот лежу я весь в поту, в угаре, молюсь и думаю:

– Тяжело вам там, после демографического взрыва, а я здесь, как бревно, и помочь толком не могу. И вдруг осозналась внутри огромная оторванность, географическая протяжённость, но такая теплота, что вы есть и мы скоро совсем увидимся. Осталось три недели до Риги, а уж там-то и каждый день можно общаться, и время побежит скорее.

Сегодня ночью встал, прохожу в туалет мимо своего стола. Попался на глаза календарь, я скоро передвинул его на новый день. Лёг радостный спать, ну, думаю, вот и ещё на один день ближе к вам. Утром смотрю, а я аж на целую неделю вперёд в темноте задвинул. Опустил ниже на одну строку. О как внутри меня время торопит встречу с вами!

Маме рассказал. Посмеялась, девочка моя.

Телевизора нет, да и как-то не тянет. Есть книги, тихо, Пальма сопит сбоку, между нами, а мы читаем. Мирно, хорошо! У нас затопили, тепло, нормально. До этого калориферы работали, тоже не мёрзли, но воздух был очень сухой, мучила жажда, и приходилось много пить.

В тишине замечательно хорошо думается, да и «аккумуляторы» подзарядил.

Потом гулял по двору. Листья, осень. Вздохнёшь глубоко, и становится пронзительно хорошо! Просто и хорошо!

Цитата из меня:

«Осень пришла. Потекла вода, и я подумал, что самая сложная техника акварели – «по-мокрому» (как и само выражение – с двойным дном), сложно поймать переход, чтобы не было ощущения, что движение это сделано рукой, и точно отмерить количество влаги. Наверное, в искусстве это всегда было главным – отсутствие руки, словно бы само, по мановению божественному, всколыхнулось и замерло. Может быть, потому, что в нас самих так много воды, и прибавление извне создаст перенасыщенный раствор. Нет – обилие влаги. Это разные вещи. Вода сама в себе, а раствор – присутствие в воде чего-то инородного».

А я всё в лирике, от слабости, должно быть! Набираюсь сил.

Целую Внученьку, обнимаю – Вас! Привет – Родным.

Скучаю и люблю всеми клеточками атомов!

ДЕДЪ

Он вернулся. Виталий глянул внимательно:

– Чему улыбаешься?

– Да… так. Ребята прислали последнюю фотосессию. С внучкой. Чудо! Просто – чу-до!

Оставшийся вечер они молчали. Читали.

– Ты знаешь, – улыбнулся Сергей, – это здорово, что у нас нет «пульта личности»!

– То есть?

– Телевизора нет! Экий ты недогадливый!

– У-у-у. Угу.

Они пожелали друг другу спокойной ночи, лампы пригасили, а Сергей ещё долго лежал с закрытыми глазами, согретый изнутри хорошими мыслями:

– Вот я лежу на спине. Столб атмосферного давления уже не давит на плечи, распределился по длине туловища, по груди, животу, рукам, ногам. Стало легче дышать. Бытие, больше похожее на забытьё. То есть на то, что за этим будет, такое же точно бытие, и от постоянной этой похожести начинаешь забывать, что оно и вчера было таким же. Надо представить что-то необычное! Я сейчас как на плоту, спускаюсь по реке. И она такая разная в разных местах и в разное время. Надо будет спросить Виталия: что он, собственно, думает о реках? Не как о водной преграде, а как человек, выбравшийся на берег после того, как прокатился на её коварной спине.

И уснул, подхваченный мягкими ладошками усыпляющего течения речки сна.

* * *

Маневровый упорно толкал перед собой состав. Звука не было. Передний вагон наткнулся на глыбы железобетона поперёк рельса, плавно накренился, увлекая за собой состав, скованный в одну железную сколопендру с коричневой спиной. Изогнулся, ломаясь в сцепах, увлёк грохочущие короба пустых вагонов, упрямый маневровый тепловозик не смог удержать их на узких ниточках рельсов. Состав пропахал по косой большую борозду, подпрыгнул на откосе вверх и замедленно, плавно впечатал, сплющил стенки сарайчика, соединил их, словно наступил на коробку из-под обуви, и она смялась вместе со всем, что было внутри. Запахло свежей землёй и горячей соляркой. Сдавило грудь, стало трудно дышать, словно бульдозер нагребал лопатой на хрупкую грудную клетку пласты чернозёма.

Вскрикнул. Проснулся, переходя от ужаса событий во сне, такой явственной катастрофы, к реальности, тишине в домике. Громко чихнул.

Раннее утро. Четверг.

Сравнил время на часах:

– Мой будильник спешит минут на десять, скачет вперёд, домой торопится! У Виталия точнее. – Глянул на ручные: – Да, точнее. Как верные кони, знают характеры своих хозяев.

Заглянул за шкафы Виталий.

– Ты знаешь, я проснулся от сильной концентрации твоего парфюма и отсутствия кислорода в задраенном отсеке, – сказал Сергей. – У нас же – обще-житиё! Убийственно пованивает, я тебе доложу! Ладно, я – раненый! Хоть бы собаку пожалел!

– У меня прежний закончился, прикупил новый какой-то. – Виталий помолчал. – Я думаю, работяги не догадываются о том, что мы здесь проживаем, – сказал задумчиво и вернулся в офис.

– Славно конспирируемся! Пока удаётся! – улыбнулся Сергей и подумал вяло: – Мудрёно получилось. – Ну, он тоже хорош. Только дай кого покритиковать, а другое мнение, отличное от его – раздражает. Типичный критикан. Однако и воняет! – Он взял пузырёк, посмотрел название – «Shalunishka». – О! Это что ещё такое? Польский разлив?

Он поплёлся умываться, готовить завтрак.

Температуры не было. Бил сильный сухой кашель. Царапал горло и вызывал слёзы.

В цеху торопились, сваривали тканевые пологи. Протяжённые, сплошным, полотнищем – стена-крыша-стена. Длины цеха не хватало, приходилось дважды закреплять степлером, перетаскивать, переворачивать, пока проваривали специальным валиком по краям. Трудоёмкость огромная. Не больше четырёх штук за весь день, а их надо было только на первую очередь – шестнадцать. И сроки поджимали – четвёртая неделя заканчивается, и к шеф-монтажу надо было представить первые две конструкции уже в понедельник-вторник.

Синий ядовитый дым от сварки стелился по полу цеха. За стеллажами сполохи электросварки вспыхивали фиолетово-белым, мгновенным заревом.

Работа шла, но медленно. Сергей опять пожалел, что так нелепо лишились Николаича, который был сейчас дома, лечил перелом шейки бедра, страдая от вынужденного безделья больше, чем от боли.

Сварщик подошёл, Дмитрий:

– Ну что, Сергей Василич, выгоняют нас, скоро разбегаться?

– С чего ты взял?

– Люди ходят разные, слухи разносят.

– Не верьте «шлюхам».

Он недолюбливал Дмитрия за бесконечные блудливые рассказы про победы над «тёлками», о том, как он «потягивает» молодую скотницу в родной тверской деревеньке во время отпуска, без жены, за порнофотографии в рабочем шкафчике, тупые анекдоты.

Дмитрию было далеко уже за пятьдесят. У него было трое внуков и Сергей такого жеребячества не одобрял, вежливо сторонился, словно боясь заразиться даже от простого рукопожатия.

– Молодость в старости… разве это ко времени?

В горле запершило, он молча махнул рукой и вернулся в офис.

– Не успеем, – сказал он Виталию.

– Ничего! Тросовые растяжки нарубят сразу под размер, запрессуют, привезут готовые, только ставь. Нашим сказал, сколько надо сделать всего узлов, назвал цену. Сегодня до девяти будут работать, завтра, в субботу выйдут. Прорвёмся.

– Должны. – Сказал Сергей.

– А мои питерские друзья на рыбалку едут. В Карелию. Как обычно – к пятнадцатому октября, на несколько дней. – Виталий закурил. – Звонили, звали.

Погрустнел.

– Большая компания?

– Человек десять наезжает. Я тут вот – прикупил. По случаю. – Он достал из стола тонкую книжицу – «Как сохранить рыбу на рыбалке и дома».

– Дома – что ж её сохранять? Сунул в холодильник, и всё. Так поехал бы. Мы тут все всё знаем, мастер проследит, да и я вот-вот в строй встану, подключусь в полную силу.

– Что ты! На неделю – это долго!

Он позвонил друзьям. Поговорил о чём-то тихо, с грустинкой, слов было не разобрать. Помолчал, потом сказал:

– Сильный ветер у них там. Улов не очень. А я на работе. Как-то поехали, наловили штук по двадцать, хороших таких лососей. Щуки кило по полтора, так и хватают блесну. Голодные. Только кинь!

– Давай я тебе рыбный суп сварю, – предложил Сергей, – в качестве компенсации за испорченную коллективную рыбалку.

– Сможешь? – повеселел Виталий.

– А то! Не впервой! Мы же давно собирались рыбным супцом побаловаться.

– Ладно. Завтра съезжу на рынок, куплю. Ты список подготовь. Куплю голову лосося, форели…

– Речную рыбёшку обязательно купи. Лосось жирнее форели, учти.

– Соображу на месте! – сказал Виталий и пошёл в цех.

Прошло примерно полчаса. Может быть, минут сорок. Прибежал мастер Юра:

– Сергей, там Виталию плохо.

– Что случилось?

– Не знаю. Упал, лицо белое-белое. За грудь держится. Может, с сердцем? В аптечке только нашатырь да йод.

– Мы счас, мигом. – Сергей кинулся к холодильнику, схватил пузырёк пустырника, налил воды из кулера в пластмассовый стаканчик, вставил его во второй, пустой.

Помчался в цех.

Виталий лежал на тенте, раскинув широко руки, и лицо было особенно белым на фоне блестящей белой ткани.

– Ну что ты? Что с тобой? – тревожно спросил Сергей.

– Пипец мотору… подкрался, – тихо ответил Виталий, поглаживая грудь слева.

– Ты это брось! Нашёл время, – строго сказал Сергей, – нечего валяться тут. На вот, держи, – протянул пустой стаканчик, навскидку накапал двадцать капель.

Противно запахло спиртом, лекарственной настойкой. Сергей накапал ещё десять капель, шевелил губами. Потом воды плеснул из второго стакана: – Выпей. И всё как рукой снимет.

Вокруг столпились рабочие, смотрели молча, сочувственно.

– Вы бы отошли, круг пошире сделайте, – приказал Сергей, – воздуха побольше. И двери откройте шире, чтобы вентиляция была. Вот мы сейчас воротник расстегнём, пусть дышит полной грудью, а то у вас тут сизый туман… ядовитые формальдегиды воняют, как фосген, – говорил он без умолку, скрадывая волнение. – Вот мы сейчас под голову подложим, – он снял рабочую куртку, – вот так-то лучше будет.

Рабочие отодвинулись угрюмо. Кто-то потопал открывать двери.

Виталий глаза широко раскрыл: – Кажется, лучше.

– Ты не форсируй, полежи немного. Не делай резких движений, – сказал Сергей, – приди в себя.

– Ладно, нечего валяться, народ пугать, – сказал Виталий, привстал, кряхтя, опёрся на руку Сергея. Щёки слегка зарумянились. – Дел по горло, а я валяюсь тут. Как… не знаю что!

Сергей отвёл Виталия в офис, уложил на раскладушку. Вернулся в цех.

– Всё нормально, работаем дальше. Сейчас всё будет в порядке. Заработался немного. Переволновался за вас… засранцев, – строго сказал Сергей.

Вскоре Виталий вернулся в цех, в комнатку мастера.

– Ты тут аккуратней, зови, если что! И кури поменьше! – Сергей ушёл в офис.

Цех трудился допоздна. Рабочие прошли мимо зелёного сарайчика по дороге на электричку. Голоса были слышны за стенкой, обсуждали дневную работу.

Настроение хорошее.

* * *

Он накрыл на стол. Поели плотно, хотя уже десятый час пошёл: проголодались.

Долго не могли уснуть.

Прогнали порожняк. Сергей мысленно представил вереницу старых вагонов. Лёгкий свист маневрового тепловоза послышался.

– Представляешь, – сказал он, – останавливается тепловоз, за ним всего пара вагонов. Один купейный – спать с комфортом, а второй – вагон-ресторан. Диваны мягкие, пружинистые, красного бархата. Загружаемся по спецрасписанию, чай в серебряных подстаканниках, солидно. Одного, ну, может, ещё пару человек, земляков каких-нибудь с собой взял бы, подумал бы кого, чтоб собеседник интересный, да разговоры на всякие темы, и прямо – до Риги! Домой!

– Размечтался.

– Очень уж тихо. Молчим уже почти час. Так вот задумаешься, о чём-то начнешь вспоминать, отвлечёшься и забудешь что-то сделать. Вот и это – билет забыл купить на автобус! Балда Иванович! Как шёл из отстойника на Рижском, эсэмэску отщёлкал, чтоб встречали, забрали бы лекарства, очень уж они нужны срочно, так хочется людей обнадёжить хорошей весточкой, увлёкся. Только на красной ветке уже спохватился. Расстроился ужасно!

– Не спеши. Может быть, ещё вместе рванем. На моей машине. Дела кое-какие появились.

– И Пальму возьмём с собой?

– Как же её оставишь! Конечно!

– Девочку-припевочку! Вот видишь, – довольно засмеялся Сергей, – значит, зря, я расстраивался. С билетом-то, что не купил, мимо прошёл! Это значит, был «перст указующий».

– Просто мне по делам надо домой заскочить. Потом вернусь ненадолго. Закрою тут лавочку. С Германом договорился сдать ему нашу контору. Был сегодня днём.

Герман когда-то начинал мастером под руководством Виталия, потом изыскал денег, каких-то южан привлёк в пайщики, постепенно развился, больше занимался торговлей, чем производством, но стоял на ногах крепко. Он изредка заезжал по старой памяти к Виталию. Они ходили по цеху, что-то обсуждали, может, вспоминали совместные трудовые будни, рассказывали друг другу профессиональные байки. Производство было схожее. Сергея всегда немного удивляло уважительное отношение Виталия к Герману. Ведь раскольник и конкурент, а отношение дружеское, но он не задавал лишних вопросов, тем более что Герман был человек, что называется, «со стержнем», это чувствовалось. Здоровался уважительно, от чая и кофе отказывался всегда, но располагал к себе мягкой улыбкой и открытым взглядом.

– Подхватывает крепкими руками падающее знамя?

– Да. Перенимает цех, контору, производство. И аренду. Ну, и всё остальное тоже. Станки, часть материалов, узлы… Сегодня разговаривал с Михал Семёнычем. Он не против. Даже рады, что не надо искать кого-то на это место.

– Задорого сдаёшь?

– За один миллион.

– Рублей?

– Слава богу, что хоть рублей. Оборудование всё старое, изношенное.

– Да, но всё приспособлено конкретно под наше производство. Станок гибочный на заказ ведь делали, стенды с инструментом. Вообще-то это здорово! Массу проблем снимает с повестки. Ну что ж, рад за тебя. А как работяги?

– Могут остаться, если захотят. Юра, мастер, тоже. Миша-дизайнер. Он же и сисадмином будет.

– Вообще хорошо! Значит, только Марина, главбух да я – отваливаемся.

Виталий молча покивал головой, отвернулся.

* * *

Свист смолк, состав отдалился. Сразу навалилась тишина. Объяла плотно, а ухо ещё чего-то ждало. Зачем? Приобретённая привычка? Каково стрелочнику со стажем.

– А вот если бы я прожил вот так все три моих «московских» года. Как кролик в выгородке… в клетке. Безвылазно. Только травку и капустные листья подсовывают, да поддончик с «орешками» чистят.

Виталий посмотрел на него внимательно, хмыкнул неопределённо:

– Ну и что это? К чему ты – опять?

– Я к тому, что очень даже нормально жил. Практически в шоколаде. Отдельная квартира. Что же, что далеко. Свой драйв в этом был. Мне даже нравилось, что так далеко: двигаешься, перебираешь ногами, форму не теряешь, отдаляешь возраст. Реально устаёшь, не в фитнес-клубе. Это другая усталость. Жизненная. Для жизни. Был же вариант добираться на электричке через Киевскую. Почти вдвое быстрее. Нет, мне так хотелось. И я себя уважал, за то, что трудности преодолеваю. В восемнадцать часов комп свой гасил, убегал в другую жизнь. Переключался с работы на что-то иное. Жизнь казалась однообразной, и только теперь начинаю понимать, что вот там-то как раз она и была разнообразной. Это сейчас – тихая да одинаковая. Почти сонная. Но вот ты представь – ведь полно же гастарбайтеров, которые так и живут. В таком вот сарайчике, или похожем, а может, и похуже, и наверняка похуже, и скученней, в ящиках каких-то живут, и удобства минимальные, практически никакие, и зарплата – с моей не сравнить. Так вот годами, пока ещё молодые, сильные пока нужны. Для этого рабского труда пригодны. И медленно сходят с ума, и другого не ведают.

– Сходят с ума, если он есть, – сказал Виталий. – Я пытался их на работу брать. Пришёл к выводу, что им только ямы копать. Вот это они любят. И умеют. А ты чем думаешь заниматься?

– Кто ж это знает. Отдохну для начала от этого всего. Переключусь, на мирные рельсы перескочу. А рвану я в Дублин! Уж улицы-то мести меня возьмут. Восемь девяносто пять евро в час, минималка у них там. Вспомню английский. Там это проще – есть разговорная среда, быстрее получится. Тут ещё одна проблема – житейская: тесть. Девятый десяток заканчивается. Один, тёща уже умерла. А он – крепкий мужик, да всё равно нужно за ним присматривать, помогать по возможности. Его так вот просто не бросишь – грех большой. Значит, если ехать, только мне одному, жена при нём оставаться должна. Пока. Обстирать, сготовить изредка. Да просто проведать, поговорить с родным человеком. Но я сильно не заморачивался на эту тему. Не углублялся.

– Извини за вопрос – пенсия большая?

– Пенсия? Вечный вопрос – купить покушать или за квартиру заплатить. Но, слава богу, хоть как-то стараются, индексация была в начале года.

– Потом сняли десять процентов!

– Нет. С нас не сняли. С инвалидов и чернобыльцев не сняли. Знаешь, я тут смотрел сюжет как-то по ящику. К старушке приходили местные пьяницы и отбирали половину пенсии. И отклики на передачу – все возмущаются, пишут, звонят. А тут правительство отобрало на раз. Хорошо, конституционный суд заступился. Однако возвращать будут долго – то, что цапнули единоразово… беспроцентно хапнули. Сами себе указ!

– У тебя хоть что-то, а у меня вообще ничего.

– Тебе ещё рано о пенсии думать.

– Думай не думай, а её всё отодвигают. Было шестьдесят, сейчас шестьдесят два, вон уже шестьдесят пять обозначили. Так вот от станка – и на погост. Без перекуров.

– Н-да. Во все времена что-то нарушает плавное течение жизни, и пока к этому приспособишься, к новому его направлению, скорости, не то что сам – целые поколения потеряются. То ли уходят не в ту сторону, то ли вообще не решаются сдвинуться с места, остаться ни с чем. Теряются в других мирах. И сами по себе, и для страны. «Грустно на этом свете, господа». Пойду-ка я, почту перед сном проверю. Порадоваю себя!

PAP,

Privet, ochen rada slishat chto tebe luchshe, mi perezhivali no ne hoteli pokazivat)))) ochen horosho chto temperaturi net, no vot kashel…hmmmm

u nas vse potihonku, segodnia krasili 'ocherednije' steni)) smotri foto))) a tak vse po-staromu

ja ne znaju ti naverno slishal, u vas tam blizhe vse chem u nas…no na vsiakij sluchaj, potomu chto mama ne znala. posilaju tebe link, nas s mamoj dovel do slez…no ti nas znajesh…v obshem ochen talantlivo i ochen trogatelno…

vizdoravlivaj, ti vsegda riadom s nami

celujem i ljubim

– Спать будем? – спросил Виталия. – Такой длинный день. Пора уже и спать.

– Обязательно. Счас вот политиформацию закончим.

– Тушим свет!

* * *

Сергей лежал в полумраке, следил за бликами прожектора над шкафчиками, на потолке. Впервые за несколько недель он не чувствовал угнетения, грусти. Уютно и тепло было здесь, под одеялом. Привычно уже стало.

– Пенсия. Одним махом взяли и урезали. Собирать не надо, поигрались на компьютере и вот они – деньги. Беспроцентный краткосрочный кредит. Так доверчивы старики и так легко их обмануть… а у них уже ни сил, ни пенсий. И боязно протестовать – подспудный страх, что отберут последнее. Зависимость социальная от любого чиновника. И как этот стресс укорачивает жизнь. Может быть, кто-то из них и порадуется, махнёт рукой и скажет – на кой мне такая жизнь?

О грустном думать не хотелось. Он отгонял эти мысли. Вспомнил фото внучки. Встал, прошёл к компьютеру. Сперва вроде бы нехотя, а потом с удовольствием стал писать письмо.

Привет, РебятЫ!

За фото – спасибо! Очень рад, что у вас теперь своя квартира. Двухэтажная. Может много разместиться детей и людей. И вещей.

Очень мне симпатично ваше творческое отношение к своей квартире, казалось бы, к прозаическим поверхностям – стенкам. Сочетание цветов – в аккурат для кухни. Во-первых, оранжевая тональность нагоняет аппетит, а во-вторых – в меру яркая «фисташка» усиливает первичный эффект от оранжевого Я понимаю, что ВТРОЁМ, оно в три раза легче, но всё равно требует усилий.

Третий участник бригады (ударный, а может, и первый на сегодня) уже «выбегивает» из топтушки на колёсиках. Вот так вот – ахаем, охаем, приедем и сразу к столу, поговорим о том, о сём. Поделимся, кто какие книжки прочёл. Сядем в обнимку и будем радоваться, перебивать друг друга, но без обидок, и будем много смеяться.

Я почти уже не кашлЯю! Остаточные явления. Даже немного странно. Одно дело, лечишь какой-нибудь порез на руке и реально видишь, как появляется новая, розовая, младенческая кожица, а совсем другое дело, когда ты не видишь, что же происходит внутри, но лишь чувствуешь, что «меха» не так фонят, свистят, и уже возможно глубоко вздохнуть без того, чтобы непроизвольно не закашляться.

Быт наш наладился. Ужинаем в полседьмого и – команда «у койкю», читать. Виталий мгновенно засыпает, прикрывшись разлохмаченной газеткой. Тихо. Изредка пробежит маневровый, громыхнёт вагонами, как пустыми вёдрами, свистнет тонко, степным зверком и утащит в норку гулкую ящерицу состава.

Часа в три ночи Виталий идёт курить, по Инету полазить. Я просыпаюсь, сбегаю в туалет, и снова спать заваливаемся.

Курит Виталий очень много, практически постоянно, и было у него с сердцем плохо. Слава богу, отпустило, но напугал немного.

Спится крепко, место никем не замутнённое в смысле энергетики и кармы. Мы – Робинзоны. Точнее – я Пятница, а Виталий, получается, Робинзон.

Пальма караулит наш сон. На днях два мужика пропускали маневровый, что-то бубнили долго за стенкой (стенка тонкая, белый сайдинг, как скорлупа яичная), потом ушли. Я их прекрасно слышал. Пальма хоть бы ухом повела! Как спала, так и не проснулась даже! Но всё равно с ней как-то уверенней. Хоть басом полает, и то насторожит кого-нибудь. Но команду «Голос» пока не понимает. Ей надо тренироваться. Виталий предложил мне, но тут нужна система, личный пример, а мне не хочется собачий корм грызть, убеждая её выполнять команду, к тому же я отвлекаюсь постоянно на разное. Начинаешь выговаривать, а она хвостом по переборке – бум, бум.

Я думаю, насколько была бы эмоционально более насыщена жизнь у людей – с хвостом. Тут и мода другая, и отношения… Меньше бы говорили. Глубже были бы эмоции, тоньше и разнообразней. В практическом смысле труднее, может быть.

Ночами добегает до 0 градусов. Утром всё в инее, будто в белый сахар окунули и засеребрились ветки кристалликами. Деревья голые, стволы чёрные, угрюмые, как мужики с утра на остановке…

Дышится легко. Пробежишься до маленького базарчика по шпалам, минут 15 в один конец. Вроде бы разрядился, слегка даже устал. И где мои ежедневные заезды из спального района – 2-2,5 часа в один конец? Как и не со мной всё это было. И я пёр куда-то в горку упрямым осликом (ослом звучит обиднее, чем с ласкательно-уменьшительным окончанием). Сразу какое-то некрасивое создание вырисовывается с большими плюшевыми ушами, потраченными насекомыми, зубы жёлтые, редкие и стёсанные о траву и колючки. То есть – не из сказки иллюстрация, а реальный осёл. Можно даже, как вариант, сказать – ишак!

Без телика прекрасно себя чувствуем. Виталий иногда заикнётся, а я ему говорю, помяни мое слово – придёт время, будем вспоминать это как самое спокойное. Почти счастливое!

Дни считаю под маминым присмотром. Она, как опытный психолог, проводит аудиотренинг с «пациентом». Настраивает вечерами на позитив, дозирует мои всплески. А вообще мы с ней в постоянном контакте, и многое понятно даже из её молчания.

Осталось реальных две недели. Отправляемся четвёртого (это выходной день). Виталий неожиданно решил ехать по каким-то делам, да и виза у него заканчивается, так что выезжаем всей бригадой (ещё едет Кирилл – знакомый общий, ну и красавица и любимица участников экспедиции – Пальмейда Марковна, она же просто – Пальма).

Такие наши новости.

Целую. Скучаю и люблю всю вашу бригаду «маляров». Теперь у вас замечательная СВОЯ квартира.

Целую, люблю и скучаю!

Привет родным – ДедЪ

Он перечитал письмо. Глянул на часы на стенке – двенадцатый час. Выключил компьютер, прислушался к тишине, подумал:

– Как он всё-таки шумит. И страшно представить жизнь без него. – И осторожно пошёл спать.

Он незаметно уснул. Примерещилось, что кто-то к ним постучался, Виталий о чём-то разговаривал, Пальма добродушно лаяла где-то недалеко. Он затаился в тревоге, но так и не проснулся.

* * *

Пробудился Сергей от сильного кашля. Температуры не было. Он вышел попить горячей воды из кулера. Раннее утро. Виталий курил с вечера, а уходя спать, оставил окно приоткрытым. Из него тянуло холодом. Пахло сильно нагретым маслом от калорифера. Проходя мимо своего стола, передвинул бегунок на календаре.

Лежал, играл в «счастливые цифры», занятную нумерологию. Они мелькали на зелёном табло таймера – 4: 04; 4: 22; 4:44; 5:05; 5:23; 5:55. Часы – машина времени. Он загадывал желания, быстро перебирал в уме, что бы такое загадать, пока не выскочит новая цифирька и равновесие не нарушится, исчезнет счастливая возможность что-то попросить ещё из длинного списка. Здоровья внучке-крохе, жене, дочери, всем родным. И всем хорошим людям, пусть даже и чужим… Успешно слетать к внучке… С устройством на работу не затягивалось бы. Подумал, что 5:05 на табло похоже на SOS. Нет! Вот сейчас, в эту секунду моя мыслительная энергия улетает куда-то, где всё это принимается. Конечно. Раз не возвращается, значит, принимают эти самые заявки. Есть место, не всё заполнено ещё. Но должно пройти какое-то время, чтобы их рассмотрели, потом они начнут исполняться. Постепенно. Сперва появятся некие знаки, они покажутся случайными. Только позже, когда просьба исполнится, сложишь вместе эти вроде бы неприметные намёки и вдруг с удивлением обнаружишь, что они – кусочки единой мозаики. Много позже, потом, когда будешь в приятном, приподнятом настроении вспоминать всю эту историю с хорошим, добрым финалом. Пока же просто готовят к тому, что уже исполняется просьба, исподволь готовят, тактично, чтобы не остановилось сердце от нахлынувшей радости, чтобы не было сразу сильного потрясения. Эмоции чтобы не погубили. Особенно это важно с возрастом. Что там у детей, какие серьёзные просьбы могут быть? Так – по мелочи, игрушки: куклы, машинки, солдатики. А вот когда уже взрослый – чётко ясно, чего не хватает и насколько реально это получить. Хотя бы и от правительства. И на себя уже не очень надеешься. Вот тогда самое время апеллировать с просьбами к высшей власти. У неё попросить… И ждать. Терпеливо, без спешки, с улыбкой.

Он забылся в дрёме под утро. Встал свежий, бодрый, энергично умылся, оделся, позавтракал, присел в отличном настроении к компьютеру.

– Обещают хорошую погоду, – подумал Сергей, посмотрев утром известный сайт. – А, собственно, мне-то какая разница? Надел рабочую куртку – и в цех да из цеха. Куда ходить-то?

Он двигался замедленно, обессилел во время болезни.

– Рукам и ногам нужен, необходим отдых, восстановление. Мозг должен лишь переключаться на разные предметы, слегка поспать, ну может – побездельничать. Совсем чуть-чуть, во сне. Непосильная по размаху мысль для конкретного ума или наоборот – ничтожно малая мысль может усыпить разум. Что же обостряет ум, подбадривает, питает, влечёт? Вне всякого сомнения, то, что другие не приметили, мимо прошли, не обратили внимания на что-то важное в самом привычном, даже каком-то затёртом. Это как поиск, когда все поспешили уйти вперёд, а ты заметил тень, мгновенно, ясно и чётко понял что это – цель, и надо в неё попасть. Тогда все возвращаются, дивятся, а кто-то и завидует, почему же они этого не приметили, проскочили. И это очень питает мозг, толкает на новые поиски.

Он оглянулся и вдруг понял, что снова передвинул дату на календаре на целую неделю вперед.

– Вон как нестерпимо домой хочется! – поправил прозрачное окошечко в красной ничто не могло помешать. Наоборот, борьба с ними давала ощущение полноты, насыщенности жизни, силы. Это рождало праздник, который только начался и конца ему не видно. Был он непрестанно, поэтому усталость исчезала, её просто не было, так – лёгкая, преходящая утомлённость тела. Они были в ладу между собой, душа и тело, лишь иногда кто-то из них старался перетянуть на себя… одеяло. Всё это давало ощущение постоянства праздника, отношение к нему делалось беззаботным.

Виталий вернулся с прогулки.

– Порядок! Посерили-нагадили. Радость в доме! – доложил он. – На улице хорошо, ноль градусов, небольшой иней. А с утра мышей видел в кухне. Появились лазутчики.

– Я тоже вчера наблюдал. Маленькая такая, пыталась скрыться на моих глазах. Верный знак – к переезду.

– Я вчера крысу выпустил на волю. Работяги поймали в бытовке, собрались топить в бочке, так её чего-то жалко стало. Отобрал и выпустил.

– Бог всё создал сразу, но в разные дни. Тоже элемент везения.

– Крысы, если начнут мстить всей стаей, мало не покажется.

– Расчётливость – признак бессилия. Уильям Блейк. Философ. И ты предложил им мирное сосуществование.

– Просто пожалел. Без всякой философии. Не надо усложнять там, где это не требуется.

– А я вчера синичку в цеху видел. Летала под крышей. Думал, после болезни в глазах рябит. Присмотрелся – нет! Синица. Приятно: железо кругом, грохот, а она летает – живая, душа.

– В метро их полно. И воробьёв тоже. Веришь в приметы?

– Верю. Ну вот, юннаты! Ты да я. Гербарий начнём собирать из местных лопухов.

– Давай журнал заведём. Наблюдений за природой, атмосферой. Мне показалось ночью, кто-то приходил. Или нет?

– Сумасшедшие люди. Проездом через Москву. Из Иркутска. Хотят с нами договор заключить. Извинялись долго, Пальма лает, мешает. Ночь! Что у людей в голове?

– А я затаился. Для конспирации. Чтобы не догадались о нашем проживании. Крепко здесь спится. Место новое, прежде не жили, только на работу приходили. Даже маневровые свистки не беспокоят.

– Привыкли потихоньку.

– Сегодня ткань обещали привезти. Всю партию. Таможня что-то мудрит, тормозит. Герман с ними бьётся. Первые пять рулонов уже выработали.

– Хотя бы ещё несколько рулонов завезли. Потом штурмовщиной заниматься не хочется.

Марина обзвонила должников. В очередной раз обещали проплатить, но с директором транспортной компании упорно не соединяли. Сергей попросил соединить его с главбухом.

– Вы понимаете, что мы не банк, не кредитное учреждение. Мы сделали свою работу, отремонтировали каркасы на двух машинах, они уже месяц приносят вам деньги, беспроцентный кредит себе устроили за наш счёт, а мы, честные производственники, клянчим и уговариваем отдать нам наши деньги и затыкаем свои бреши, выкручиваемся собственными силами. С какой стати?

– Разговаривайте с директором.

– Но вы-то – второе лицо на предприятии.

– Все проплаты визирует он, у нас непростая обстановка – кризис.

– Кризис не только у вас. Соедините, пожалуйста, с директором.

Долго играла джазовая музыка, вздыхал баритоном саксофон.

– «Интер-логистик», Анастасия вас слушает. Вы по какому вопросу?

– Привет, шайка мошенников!

– Как вы смеете! Вы кто?

– Да вот так и смею! А как прикажете вас называть? Присвоили чужие деньги, распоряжаетесь ими без ведома хозяев этих денег. Чистейшее мошенничество! В составе группы! ОПГ. Тихая форма рэкета!

– Ну, вы наговорили гадостей – восемь бочек!

– И вы в их числе, Анастасия. В той же шайке!

– Я-то тут при чём? Не валите всё в одну кучу! Руководство принимает решения.

– Вы зарплату вовремя получили?

– Вас это не касается.

– Как раз касается! Из каких денег вам зарплату выдали? Из тех, что нам не вернули вовремя. Значит, вы тоже в этой шайке подъедаетесь за наш счёт.

– Подождите на линии.

Фоном Тони Брэкстон соло успокаивала в трубке, навевала грусть песней про испанскую гитару, Сергей прослушал почти всю песню «Моё разбитое сердце». Наконец щёлкнуло, что-то, и секретарь сказала:

– До конца недели деньги будут перечислены.

– В который уже раз!

– Завтра после шестнадцати часов у вас будут деньги. Нахал!

Послышались короткие сигналы.

Виталий прошёлся несколько раз, прислушиваясь к разговору Сергея.

– Надурят опять. Проволынят. А не помешали бы нам эти денежки – хотя бы телефон оплатить. Воду привезли в офис, один счёт за покраску конструкций не оплачен.

– Я в следующий раз только по предоплате буду принимать заказы! – сказала Марина.

– Поклянись на кактусе! – засмеялся Сергей.

– Честное слово!

* * *

Весь день у Сергея было приподнятое настроение.

Негромко играло радио. Рэперы бубнили в эфире всякую чушь.

– Я думаю, Маяковский был первым рэпером, – неожиданно сказал Сергей. – Как ты думаешь, Миша?

– Не знаю. Мне ваще фиолетово. – И с новой силой застучал по клавишам.

– Чем у него голова занята? – удивился Сергей.

Во второй половине дня Виталий притащил два пакета продуктов.

– Мимо ехал, заскочил. Наро-о-оду! Больше днём не буду ездить. Всё купил по твоему списку.

– По нашему списку! – поправил Сергей.

– По вашему списку. Тут капуста свежая для щей. Косточку возьмёшь в морозилке, у Пальмы одолжишь. Я вчера ей дал погрызть, так её потом полночи рвало. Больше не дам.

– Пальма не обидится?

– Думаю, нет.

– Я пораньше, часа в четыре поставлю бульон, – сказал Сергей.

Вскоре здоровенный мосол закипел в кастрюле. Сергей снимал пенку, собирал её в блюдце для Пальмы.

– Всё-таки кость-то её, надо делиться, – пояснил он Виталию. – В сухой корм добавим. Всё приятней будет девчонке кушать, не одни сухари хрустеть.

К вечеру пошёл дождь. Громко, безостановочно. Похоже было, что зарядил надолго.

Сели обедать.

– Дочь прилетела в Ирландию, звонит вскорости, говорит – пап, целую неделю идёт дождь. Постоянно, не прекращаясь. С ума можно сойти! Сейчас ничего, привыкла. Уже три года прошло. Так быстро пролетели.

– У нас такого не может быть. Климат не тот. Атлантика, морской климат. У нас – резко континентальный.

– Климат стал никакой, вон уже и Покров день прошёл давно, а снега всё нет.

– Вот и поговорили, как положено джентельмэнам, – о причудах погоды.

– Мы же не в туристской палатке. Крыша кое-какая над головой.

– Сок вкусный, – Сергей сделал большой глоток. – Вишнёвый привкус приятный.

– И недорогой.

– У нас в общаге гуляла подшивка журналов «Корея». Сплошная веселуха и ржачка с ними была. Идеи чучхе – отдельная песня. Но вот попалась мне как-то фотография – сидят две тётки, пацан – глаз не видно, одни щёлочки. На диване сидят, под торшером. Столик журнальный, колченогий, о трёх ножках. В объектив с ужасом смотрят. И подпись под этим фото – «Трудящиеся Пхеньяна живут в хорошо благоустроенных квартирах, ничему ни завидуя на свете». Я тогда представить себе не мог, как это – ничему не завидуя, ничего не желая! Ты можешь себе представить? Счас чего-то вспомнил.

– Могу себе представить. Запросто.

– И я сейчас очень даже представляю. А тогда не представлял. И прекрасно себя чувствую. Хоть и не кореец.

* * *

Дождь всё шел и шёл. Шуршал по стене, усыплял. И тревогу сеял одновременно.

– Почему не звонит жена? – подумал вдруг Сергей. – Время уже.

Он позвонил домой. Никого. Стал набирать номер мобильного. Вне зоны. Набрал мобильный лучшей подруги жены, Ирины. Тоже вне зоны. Тревожно стало.

– Куда же ещё позвонить?

Он поискал в своём мобильнике другие номера. И увидел эсэмэску от жены. Она ещё днем пришла.

«Я у Ирины, за городом. Всё в порядке. Позвоню завтра. Цулую – М».

Вспомнил, что на его предупреждала, но успокоился сразу. Обида пропала мгновенно.

– Разве можно на себя обижаться? И винить кого-то, если есть надежда. Странно, как это забыл? И проворонил? Вроде бы всегда мобильник при мне.

Он проверил почту. Пришло письмо от Тони. Он написал ответ:

Тоня, салют!

Лекарство для вас сегодня забрал, всё в порядке – у меня на руках два пузырька.

Заплатил с обоюдного согласия, как договорились. То есть у нас практическим способом образовалась международная ОПГ (оперативная посредническая группироУка, шеУв) по добыче гомеопатических средств. Сам я практически здоров, остаточные явления кашлюшечного порядка, рецидив соплегона, вялотекущий простудифилис, но приступы всё реже, и надеюсь днями вообще от этой напасти избавиться.

Считаю дни, часы и минуты и временами до возвращения домой, даже секунды!

Между прочим, не так это и сложно, жить без телевизора.

Правда, не хватает ощущения биения и борения жизни, как-то – ругани в метро и на остановках, но мне это на пользу, потому что дырочки на ремне стали смещаться вправо, да и кроватка уже пару дней поскрипывает, т. е. явные признаки наращивания общей масссссы тулова.

Вечерами готовлю. Продукты Виталий завозит самые свежие, с э/плиткой наладился, хотя и большой реверс, т. е. трудно точно подгадать температуру, а ведь это один из главных компонентов хорошей готовки (+ время,+ специи и +++ душевный настрой).

Для желающих – пара рюмок коньячку, но я на лекарствах, а следовательно, на диЭте (пока).

Есть ещё собака Пальма, восточно-европейская овчарка чепрачного окраса. Но она спит даже тогда, когда за стенкой туркмены поют свои переливчатые, как песок во время бури в пустыне, песни. Очевидно, отсутствие окна с той стороны подводит её к мысли, что там уже не наши и зря ругаться ни к чему!

Спится крепко, высыпаюсь хорошо. Сказывается незамутнённая аура целинного типа, поскольку тут до нас никто не спал, мы первые. Последний раз я так спал на первом курсе, на сцене клуба в колхозе, после работы на уборке картошки. Чтоб вам так спать!

Всем приветы. Обнимаю, не болейте. До встречи – Ваш Сергей.

В сон потянуло. Дождь лил не переставая. Он прилёг. Прикрыл на секунду глаза и разлепить уже не смог.

* * *

Утром Сергей не выдержал, позвонил жене. Связь была прерывистая: дом за городом.

Посмеялись вместе над беспричинными волнениями Сергея.

– Вчера с утра по скайпу с дочей общались.

– Как там она? Давно что-то не присылала весточек.

– Говорит, слушаю Армстронга, когда очень скучаю по папе. По тебе, то есть.

– А я тут дни считаю, скучаю по вам… Наша избушка ходуном ходит. Техники нагнали мощной. Шоссе делают из просёлка. Вот и разговор приходится прервать. Пока, цулую.

За стеной стоял сильный грохот. Делали дорогу к небольшому пятачку рядом с железнодорожным полотном, чуть вперёд и в сторону от вагончика. И рыли большой котлован, что-то собирались строить, несмотря на холод и приближающуюся зиму.

Виталий сходил к дорожникам, разузнал.

– Рядом будет площадка для переработки и сортировки мусора. Очень даже вовремя мы отсюда линяем, – весело сообщил он, – представь, летом какой тут будет вонизьм! Мне кажется, всё-таки работяги не догадываются о том, что мы тут проживаем.

– Сомневаюсь. Наверное, делают вид из деликатности. Притворяются.

– Как же, от них дождёшься деликатности. От несознательных.

– У каждого своя правда. А реальная правда где-то посередине.

Весь день Сергей с дизайнером занимались подготовкой паспортов и инструкций по сборке конструкций для аэропорта. Уточняли у Виталия детали. Спокойно, по-деловому. День пролетел быстро.

Вечером Виталий вывел Пальму за калитку, в осенней плотный мрак.

– Ей прогулка всегда в радость, а он не боится с ней выходить. Это видно по тому, как уверенно он себя ведёт, – подумал Сергей. – Скоро монтаж, – напомнил он Виталию, – а ткань на первые два ангара не готова.

– Я не думаю, что за один день первую смонтируют, а за это время Саня с Юрой догонят.

– Юра-то как раз и поедет шеф-монтажом командовать.

– Тогда Саньке кого-то в помощь из сварщиков пошлём. И пусть догоняют, а потом довезём на нашей «казели». – Спи, не волнуйся. Метизы и ЗИП скомплектовали по отдельным ящикам. Проверим по списку ещё раз перед выездом.

– Я видел днём в цеху. Нормальные люди «авиаторы», не хотелось бы подводить. Солидные мужики, поверили в нас.

– А что им оставалось? Заигрались в тендер с иностранцами.

– И потом, евро нынче дорогущий. А мы вот тут, рядом, на месте. Захотел – подъехал, проверил. И режимное предприятие. Сколько я им всяких бумаг послал за полтора месяца «сватовства». А завтра первая отгрузка. Я документы подготовил к проплате следующего транша. Паспорта, инструкции по сборке. Двадцать пять процентов очередной транш. Останется ещё три изделия и четверть от платежа по договору.

– Управимся! – уверенно сказал Виталий. – Торцы полностью готовы, а полога догоним. Металл уже нарезали, заготовки на оставшиеся три конструкции. – И стал читать книжку. Научно-популярную, «Магнетическая карта Петербурга».

– Он любит такие книжки. Беллетристику отвергает, – подумал Сергей. – Странно, ведь явно не без лирики человек. Они такие, туристы – «костровые романтики». Ты у костра не любишь песни петь? – спросил Виталия.

– Слуха нет. «Битлов» люблю. «Машину времени», «Воскресенье»…

– А может быть, просто тонкий эпидермис души?

– Чего?

– Эпидермис, кожный покров. Такой очень чувствительный слой.

– Не выдумывай.

На тумбочке стопкой лежали брошюры о том, как очистить печень, сто советов, как вернуть мужскую силу, и что-то ещё, петитом озаглавленное, вблизи без очков не разглядеть.

* * *

Ночью встал попить. Мыши врассыпную кинулись с холодильника, проваливаясь сквозь решётки полок. Маленькие, перепуганные.

– Серые, как дни нашего дрейфа в этой сараюшке! Падают в никуда, проваливаются. А с другой стороны, значит, есть что кушать в нашей домушке. Не так всё уж и плохо! – подумал Сергей.

Кровать хранила остатки тепла. Он накрылся с головой, согрелся. Уснул.

Снилось ему в ту ночь, как щенится большая чёрно-рыжая сука.

Щенки маленькие, слепые, на пуповине, как плоды на ветке, и выходят плавно один за другим. Мокрые, осклизлые. Сергей гладит суку по брюху, помогает. Она смотрит влажными глазами, как будто благодарит, но и укоряет.

– Кажется – всё. Пятеро вышли.

Сука подняла голову, задрала высоко лапу, сжалась – и разродилась чёрным комком. Бесформенным, подвижным, но без лап, морды, ушей. Просто сплошной слизистый ком. И вдруг встрепенулся, развернулся во всю стать, залаял неожиданно и косолапо заковылял из офиса…

Крысы грызть начали в стенке. Восемь утра. От этого он проснулся. За всю ночь не было ни одного маневрового состава. Восемь утра, – манёвры перед нашей отгрузкой, – подумал Сергей.

Он надел вызывающе-белую рубаху. В зеркало глянул на себя.

– Как младенец, ещё не начавший ходить, – гляжу и не узнаю. Надо бы голову помыть, колтун чесучий уже на голове. Сегодня среда. Так и быть, дотерплю до субботы. В выходные спокойно вымою. Спешить никуда не надо. А куда мне сегодня спешить? Завтра? В пятницу? Нет, всё равно лучше голову вымыть в выходные. Надо причесаться.

Он поискал расчёску, не нашёл. Пригладил волосы рукой, зуд лёгкий почувствовал.

– И постричься бы уже не мешало. Надо топать на станцию. Восемь дней никуда не выходил. Снова накопилось так много этих «безвылазных» дней.

Машина для отгрузки первых двух конструкций пришла с опозданием на час. Загнали под навес, грузили не спеша. Он помогал укладывать в кузове балки. Пачкал белые манжеты сорочки, сильно потел, руки от слабости тряслись, противно ходили ходуном.

– Всё-таки ещё не полностью восстановился после болезни. Хоть подвигался, спать буду крепко.

К концу дня привезли большую коробку книг, заказанных в интернет-магазине. Настроение поднялось.

– Вы их прям одну за одной. Только успевают подвозить! – сказала Марина.

– Представьте, Марина. Наш зёленый сарайчик плотно заполнен призраками. Они разные. Фантомы. Это когда они присутствуют, действуют, но ты их не видишь. Ну, как бы вам объяснить? Вот ноги нет, а пятка чешется. Их много, этих фантомов, это признак одиночества. Они стоят молча, стеной вокруг. И вдруг кто-то оживляется нашей памятью, появляется цвет, свет, жесты, детали какие-то мелкие, разные, но важные, движение начинается. То есть, вдохнули в них жизнь. Слово «вдохновение» от этого, должно быть, и смысл приобрело. И стены сарайчика становятся зыбкими, нереальными, и убожество вокруг исчезает. Его не замечаешь. И книги, как спасение. Бегство в другое, настоящее, живое, но только рождённое чьим-то талантом, силой воображения, обаянием ума.

– Сколько же вы их уже прочитали? – вежливо спросила Марина. И глянула испуганно.

– Да десятка два… может быть. И первая – «Приключения Робинзона Крузо». Любимая. Во все времена.

– Всего-то?

– Как сказал кто-то из великих, отвечая на этот вопрос – «Я прочёл десятка два настоящих книг, но чтобы их найти, мне пришлось прочесть несколько тысяч томов».

– Будете внучке сказки рассказывать.

– Конечно. Как же я по ней соскучился! – Сергей закрыл глаза. – И сам не ожидал, что этот человечек так меня развернёт. – Подумал про себя: – В сторону любви, – но лишь головой молча покачал.

Пришёл из цеха Виталий. Усталый, но улыбчивый. С порога громко запел:

– Эх, хачу чаю, хачу чаю, чаю кипячёнага… – Засмеялся: – Ну, что! Первые уехали. Остался монтаж.

И так было непривычно видеть его улыбающимся, с лицом, излучающим радость, поющим и весёлым человеком.

– Разрешите вам кофе сварить? – оживилась Марина.

– А разрешаю! Валяйте, Марина Сергеевна! Два кусочка сахару!

Уткнулся в дисплей, ложечкой зазвенел. Пальма присела рядом, зачесалась под широким наборным ошейником, ритмично и громко отстукивала коленкой задней ноги по полу.

– Какие когти у неё большие, – заметил Сергей, – ты что же их – не стрижёшь?

– Поначалу мучился, не любит она эту процедуру, а потом ветеринар меня спрашивает: а кто волкам когти стрижёт?

– Это же разные вещи! Волку они нужны, чтобы охотиться, выживать в дикой природе, а Пальме-то они зачем? В городе? Кого ловить? Людей? Сойдет и так. – Сказал Сергей. – Цокает уж больно громко, как «цокотуха».

Виталий промолчал, нахмурился. Стал обычным, и так это произошло скоро, что показалось, будто бы и не было только что радостного всплеска на просветлённом лице.

Сергей отправил по электронной почте короткое письмо:

Здравствуйте, рЫбята!

Поздравляю Вас и всю многочисленную родню с маленьким Праздничком юной нашей внучки – Половинкой года!

…Ты помнишь, как всё начиналось…(см. фото)

Я практически здоров, но побаиваюсь рецидива. Инфо про вас мне вечерами рассказывает Мама, ей по скайпу проще и дольше можно с вами общаться. У нас лимитированный Интернет, и мне скайп запретили – дорого.

Ясное дело, Дублин – это вон аж где, на другом конце Европы. Редкая птица долетит до Брюсселя, а если и долетит до середины Европы, и то не меньше, чем за пару недель.

Осень!

Седое небо надо мной,

И лес раскрытый, обнажённый.

Внизу, вдоль просеки лесной,

Чернеет грязь в листве лимонной.

Вверху идёт холодный шум, Внизу молчанье увяданья… Вся молодость моя – скитанья, Да радость одиноких дум! Иван Бунин

Может получиться, что в Ригу рвану уже очень скоро.

Всем приветы! Целую, Ваш – ДедушкО!

Только он отправил письмо, как мгновенно пришёл ответ:

PAP, spasibo!

Mi sidim, govorim mama i rastim 2 perednih zuba – odin millimetr uzhe viden))) vot takije mi!

kommentariji k foto:

1. pricheska i chuprina – na zavist vsem hohlam! torchkom, zato ochen horosho spala

2. nado pomоch mame

3. sideli mi s utkoj…ustali, polezhali i opjiat seli

celujem (kak i papu i mamu i dedushku i babushku)))

begu na kursi, lublju,skuchaju.

– Как замечательно изменился мир! – размышлял Сергей. – Ни тебе ванночек с растворами, ни фотобумаги, сложностей с печатаньем в красном свете фонаря. Чудесно! И такая замечательная внучка. Моя внучка. Наша внученька!

* * *

Сильный скрежет шланга смесителя о футляр. Резкий звук передаётся по трубам.

Дверь заскрипела, послышался сухой кашель курильщика с большим стажем. Плеск кефира в миску Пальмы. Загремела жестью, пока не вылизала начисто.

– Не спишь? – спросил Виталий.

– Нет. Уже не сплю. Тут поспишь. О – слышишь? Завтрак у крысаков начался, опять грызут что-то. Или кого-то. Беготня, делёжка. Стая! Всё, как у двуногих тварей, у людей.

Он посмотрел на фанеру переборки, отделяющей спальню от офиса. Огромные отпечатки подошв сапог. Почему прежде их не замечал? Чёрные, нахальные, когда смотришь снизу, кажется, что лежишь на затоптанном полу, по которому прошли оккупанты.

– Как низко я сейчас нахожусь. Почти на уровне пола. Можно коснуться рукой коврика. Вот он – запылённый, чужой. Это временно. Но ведь именно цепь каких-то временных шагов, поступков, усилий привели к этому. Можно сейчас сказать, что они – напрасны? Можно ли пасть ещё ниже? Фигурально выражаясь. Всё зависит от меня самого. Возможно, этот виток – последний, и за ним начнётся стремительное ускорение, крутой подъём? полёт? К каким горизонтам? И вполне возможно рухнуть, но с высоты это будет больнее. Можно и шею сломать. А тут проползти тихонько, ничего не сломаешь, и такой финал тоже не исключается. Единственное, о чём я мысленно прошу – пусть достанет сил и здоровья. Верую ли я истово, чтобы это непременно исполнилось? Да! Это я могу сказать точно! Глубоко в душе, не напоказ. Будет ли награда? Меня совершенно не беспокоит. И именно вера придаёт мне уверенности, что это обязательно произойдёт. Только ли общий корень в словах «верю» и «верую». Мои ли это слова? Или я произношу их машинально, отдавая некую дань моменту, как вся гигантская очередь просящих и вопиющих, использую некий набор символов, чтобы быть понятым правильно где-то там, в неведомых пределах. Почему все обращают свой взор на небо? Потому, что закапывают в землю, и всё становится единой массой. В небе тоже что-то такое копится, невидимое глазу, прозрачное, оставляет возможность додумать, пофантазировать, помечтать, понадеяться. Для чего? Чтобы скорее получить ЧТО-ТО, что я и сам ещё не до конца осознал и представляю смутно, а точнее – вообще не представляю.

И это позволит так легко выйти из непростой ситуации и плыть дальше по течению, как прежде, бездумно, в меру комфортно, созерцая берега жизни вокруг. Или жизнь – это море, перепаханное килем… поле – плугом, но ещё не засеянное, а время уже потрачено впустую.

Какие пейзажи могут быть в синем открытом море? Чёрном голом поле? Пустынные виды!

Сарайка зелёная – западня. Но ведь я сам предложил Виталию эту идею с переездом сюда, а сейчас жду, чтобы он выпустил меня на волю. Сожалею ли я об этом? Нет. Пугаюсь ли предстоящих испытаний, неопределённости впереди? Нет. Я двигаюсь. Но когда искомое решение придёт? Во вторник, среду, восьмого, пятнадцатого… в полдень, к ночи? Чтобы оно пришло скорее – вот единственное, чего хочу сейчас. И мне… нам с женой – не придётся бедствовать, искать помощи у дочери или у кого-то ещё. Так уже было несколько раз, и с каждым разом всё меньше этого хочется, потому что всё меньше сил остается на преодоление. И я не хочу суетиться, лихорадочно искать, предлагать себя, ползти от безысходности, с перепуга во что-то невразумительное, чтобы влезть, переждать, осмотреться. Нет, я этого не хочу. Решение придёт! Когда? Сейчас есть только надежда, да и та затаилась в тумане. Молчит, не дышит, но ровная и спокойная. И забудутся терзания – «верю» или «верую». И не важна будет тонкая грань между этими понятиями, растворится пытливое желание в том, что уже имеешь, отмахнёшься, и только досада останется, потому что важное для меня в тот миг так и не выяснилось и скоро стало пустым и ненужным. И всё на потом, всё – когда-то.

Он встал. На столе Виталия уже парил свежий кофе в толстенной, пузатой, любимой его чашке – тяжёлой, керамической, светло-коричневой, кофейные зёрна по бокам, на блюдце разбросаны по кругу фантазией художника. Лёгкая трещинка по краю, едва заметная.

Голубовато-чёрный, блестящий в подсветке дисплея – лицо, грудь, руки, сидит перед экраном. Сосредоточен.

Сергей включил свет в офисе. Поморгал, привык к свету, календарь установил на сегодня. Пальма лезла под руку, настойчиво просила погладить, скуку собачью развеять.

– Кефир кефиром, а порция ласки не помешает, – потрепал её за уши, погладил по затылку.

Пальма запыхтела от удовольствия, присела, пасть приоткрыла радостно.

Сергей умылся. Геркулес запарил. Под столом увидел большой клок рыжей собачьей шерсти. Пушистой, почти невесомой. Взял щётку, стал подметать в офисе. Шерсти оказалась большая охапка, и он сдерживал дыхание, боялся, что вместе с пылью вдохнёт и волосы.

Уборщица уволилась из-за малости зарплаты и дальнего пути к ним.

– Ты носки бы связал, – сказал Виталию, – очень полезная вещь. Успокаивает нервы и от радикулита сильно помогает.

– А кто будет шерсть прясть?

– Чесать надо, мыть. Веретёна нужны. Да нашёл бы какую-нибудь бабушку. Гляди, какая охапка насобиралась! Может, сохранить?

– Некогда этим заниматься!

– Жаль. Я в школьном возрасте умел вязать. И вышивать умел тоже. Где-то всё это рукомесло мама хранила. И куда делось? Шут его знает!

Сергей почту проверил. Дочь прислала фото внучки.

– Вон уже невеста какая, а я ещё и не нянчил, – подумал он, и так сильно было желание подержать в руках родного человечка, вдохнуть непередаваемый запах детского тельца, чистоты. Даже пальцы заломило…

Настроение поднялось после каши. В цех решил сходить, размяться, воздуха свежего глотнуть.

Сыро. Прошёл между паллет с запчастями. В цеху варили ткань, плотный сизый дым стелился слоями, поднимался от пола. Вонь горелой пластмассы дурманила голову.

Вышел на улицу, прокашлялся.

Около одиннадцати часов позвонили. Южный лёгкий говор.

– Настя, менеджер. Мы хотим заказать десять конструкций. Размеры десять на двадцать. Два входа по одному торцу. Стенка – обычная. Проводим мониторинг нескольких компаний. Потом проанализируем и решим, с кем сотрудничать.

Он назвал ориентировочную цену.

– А скидка будет?

– Давайте одну конструкцию сделаем реально. Потом уже и будем думать про бонусы и скидки. Вы же ещё ничего не заказали и не заказывали. Почему сразу – скидки? Сергей подробно рассказал про изделия. Взял адрес и по электронной почте выслал коммерческое предложение с ценой, фото некоторых прежних проектов, детали и узлы конструктива. Эскиз красивый Миша нарисовал.

Менеджер перезвонила через час:

– Фирма «Марка М», Настя. Я бы хотела к вам приехать, посмотреть на месте, поговорить.

– Пожалуйста. – Он рассказал, как добраться до производства.

– Может, вы меня встретите? Чтобы я не заблудилась.

– А вы – не москвичка?

– С Ростова, но в Москве давно.

– Виталий, мы сможем встретить одну «бабочку», – он прикрыл рукой трубку.

– Конечно! Ты что, десять изделий! Параллельно с договором для аэропорта, почему бы нет?

Договорились о встрече. Девица была дородной, склонной к полноте, в облепляющих фигуру джинсах, цветастой кофточке. Обилие тела норовило вылезти из-под ткани.

Чаем угостили, по цеху провели, проспектов и визиток надавали. Рассказали много разного. Проводили.

И стали ждать звонка.

Виталий спрашивал по несколько раз в день. Плотно засела в нём эта встреча.

– Ну что? Тишина?

– Молчат. Обещали перезвонить в пятницу, в крайнем случае, в понедельник.

– Могли бы быстро сделать. У нас узлов на складе полно. До января вполне бы управились. Заманчиво.

– Надо ждать. Обещали же. Когда есть работа, можно и подождать.

– Завтра едем с Юрой на шеф-монтаж. Ты не видел план объекта? Там ещё должна быть схема установки опор? – рассеянно спросил Виталий, – в зелёной такой папочке. У тебя на столе была.

Он подошёл к столу Сергея и стал небрежно перебирать бумаги.

– Я же тебе отдал. Чтобы было под рукой.

– Не давал ты мне ничего. У тебя вся папка была на столе. Что это, – копался он в бумагах, – чего только нет! Кроме того, что надо. Я помню! Такая зелёная папочка… была у тебя!

– Перестань искать то, чего нет, там, где не может этого быть!

– Вот что ты сейчас мне сказал?

– Там этой папочки нет. Трудно быть бестолковым!

– Что ты мне говоришь! Всё на листочках, каких-то бумажках, заметки какие-то кругом. Есть ежедневник – пиши туда!

Марина подошла к столу Виталия, вынула из стопки зелёную папку и молча протянула ему. Он повертел в руках, вытащил листки.

– Вот же они!

– Действительно, они! – сказал Сергей.

– Странно! Всё дело в барабашках. – Виталий молча присел к столу, стал внимательно просматривать схему.

– Всё дело в том, где они поселились.

– Кто?

– Конь в кожаном пальто. Барабашки!

– При чём здесь барабашки? – пробормотал Виталий.

– Выдумает же, писатель… мемуаров! Барабашки, запрещённые бараба… шки. – И стучал по клавишам, слова набирал в поиск.

Сергей словно со стороны сейчас смотрел на него, на стриженые седеющие виски, непричёсанные, мальчишеские, неуместные, но такие замечательные вихры, и вскинулось ощущение веселья внутри.

– Рассеянность Виталия – от потери привычного порядка вещей. Их последовательности по ходу дня. Они составляли смысл его работы. Это так важно для мужика – работа. Это основа жизни нормального мужика. Без этого он хиреет, впадает в депрессняк, пить начинает, дуреть, терять ориентиры, в странную задумчивость погружается, как в пену невесомую, обволакивающую, становится настолько рассеянным, что хочется подойти и щёлкнуть его по лбу. Не сильно, так – напомнить, вернуть в это место и в это время. Вот как ложкой по лбу дед меня слегка пристукивал, чтобы кушал, а не вспоминал прочитанные книжки, сидя за обеденным столом, – думал Сергей.

– Может быть, пообещать ей откат? Ну, этой, «бабочке», десять на двадцать? Кстати, она не звонила? – спросил Виталий.

– Она ничего не решает. Ты внимательно посмотрел на неё? Во что одета, как обута, что говорит. И как говорит.

– А что, нормально одета. Молодая такая тётка.

– Вот именно, «тётка». Тему отката я прикрыл! Она стала темой «заката»!

– Почему это вдруг так резко, меня не уведомил?

– Потому! И не вдруг! Вспомни про откат для коммунальщиков. Пятьдесят «штук». Я пообещал с твоего благословения, потом меня прессовали мордастые дяденьки – когда отдадите, вы что – кинуть нас решили. И прочие веселые разговорчики. Полгода тянулось! Забыл? А я никак не могу забыть!

Марина накинула рабочую куртку, вышла в цех. Миша пошёл на улицу курить, и Пальма увязалась за ним: а вдруг поиграет с ней, служить предложит.

– Так они же деляги и воры! Вспомни эти мурлы! Мурла! Коммунальщики! Хари эти уголовные!

– Вот ты бы сразу им об этом и сказал. Мол, не нужен нам ваш договор, потому что вы воры и деляги. А мы честные, бедные, но гордые производственники! Ты же благословил, одобрил. А я полгода отбрёхивался. Знают мой мобильный и достают без конца! Я унижаюсь, упрашиваю, как для себя. Послушай, ты случайно не садо-мазо? Может быть, тебе нравится унижать, орать, топать ногами незнамо за что? Этакий Наполеон! Император от слова «императив»! Или наблюдать, как над другими измываются?

– Что ты ерунду городишь! У меня столько всего – и налоги, и аренда, и зарплата! Откуда взять на это всё? Ни сна, ни покоя! Думай за всех! День и ночь!

– Не надо лукавить! Коммунальщики сто процентов предоплату сделали и не особенно торговались. А ты, уж если впрягся – тяни. И не обещай зря. Или обещай конкретно по срокам. Откат предлагай сам. Если уж без него не обойтись. Лично. Как гендиректор. Я – не буду. Уволь!

– Чистоплюй! Это твоя работа. Реализация, клиенты.

– Да! Согласен. Наличку таскать в сумке, сотни тысяч – тоже моя работа? Только теперь я начинаю понимать весь ужас того, чем я занимался. Полулегальный работник с сумкой налички. И где – в Москве! На каждом углу чёрт-те что может сложиться! Хоть на десять миллионов договор принёс на фирму, хоть три, хоть один! Всё едино: что картошку в корыто насыпали, что апельсины, что помои! Хоть бы спасибо сказал. Так вот – даже просто подошёл, руку пожал – спасибо, брат Серёга, за честную службу на общее благо. Нет, не перед строем даже! Мне медаль не нужна. И благодарность в приказе – тоже.

– У тебя богатое воображение.

– Да! Это моё единственное богатство. Других – не нажил. И ты хоть бы раз сказал… Даже с днём рождения не поздравил. Ни разу за три года!

– У тебя на зимние каникулы в январе выпадает, каждый раз забывается за год.

– И значит, это причина лишать меня дня рождения?

– Это ровным счетом ничего не значит, просто я всего не упомню. Подсказал бы.

– Вот ещё! Ты даже работяг поздравляешь, а меня будто и нет. Не родился ещё. Всё ждешь, когда же я родюсь.

– Извини, рассеянный стал. Ну, хочешь, я три раза подряд прямо сейчас тебя поздравлю с днём рождения.

– «Дорога ложка к обеду». И как ты говоришь о моей работе – «сходи, поболтай»! Бабы болтают на базаре! Клиента надо уговорить. Грамотно, чтобы понял, что мы можем сделать именно то, что он хочет. И что его не кинут, и дело того стоит. Купить – наука, продать – искусство! А с твоим-то характером упёртого ёжика. У тебя же все – дураки, кто не может отличить гайку «эМ десять» от «эМ шестнадцать»! Только вот люди в этом не виноваты. Ну, не всем дано знать размеры болтов, гаек, сечений… косинуса, арктангенса, угла наклона стропил к верхней обвязке… Если забыл, что такое таблицы Брадиса, как ими пользоваться…

– Когда?

– Не помнишь?

– Рабочая виза годовая – двадцать пять тысяч, квартира – пятнадцать в месяц, единый проездной – тысяча семьсот. Зарплата. Неплохая, даже по условиям Москвы. Посчитай.

– Хочешь, я подсчитаю процент того, что потрачено на меня от тех десятков миллионов рублей, которые принесли «вынянченные» мной договора? Моя болтовня! Пять процентов за три года! И ты пользуешься тем, что мне некуда бежать, что я пенсионер в возрасте. Что – это мне надо? Как бомж-нелегал, на раскладушечке. Сплошная романтика. Забытая и весёлая! За кусок хлеба и сто грамм водки перед сном?

– По какому праву ты мне всё это высказываешь, отчитываешь! И я что-то не помню, чтобы тебя укорял.

– По праву старшего! И по праву твоей дремучей невоспитанности. А ты вместо того, чтобы обзывать всех мудаками и учить, постоянно зудеть, как муха осенняя – это плохо, то плохо… всё – херово! Ничего хорошего вокруг. И все должны бегать вокруг и успокаивать. Вчера собрались в центр, идём к машине, ещё и не сели в неё, а ты уже ворчишь – ну всё! счас пробка будет на Кутузовском! Жопа полная! Ты за руль сядь для начала! Нельзя же так самому себя добивать! Уничтожать, других этой заразой инфицировать! Ты наорал и забыл, а волна дальше покатилась! Это же копится. Чернуха эта вся, как пятно мазутное, плывёт по чистой воде, переливается радугой поганой, пачкает всех, кто на пути попадается, воняет, лишает кислорода и радости. Ты вот вчера на Пальму голос повысил, нет – не накричал, только голос повысил – у неё понос начался! А тут же люди вокруг. Научись себя вести достойно! Ты же – мужик! – уже успокаиваясь, примирительно сказал Сергей.

– Ну, ты сгрёб всё в одну кучу!

Миша вернулся в офис. Сигаретным дымом пахнуло удушливо. Пальма весёлая крутилась, лезла дружить, и уже не помнила, как на неё прикрикнули, и обиду свою под хвост спрятала, рада была тому, что есть, без всякого анализа «плохо-хорошо».

Сергей куртку накинул, вышел на улицу. Его трясло. Он ходил по двору. В груди тревожно ныло.

– Господи! Что это я завёлся?! Крутимся на замкнутом пятачке. Надо успокоиться. Два взрослых мужика. Потерпел бы ещё чуть-чуть, может быть, и не увидишь Виталия после этого всего до конца жизни! У каждого свои страсти и пристрастия. Привычки, устоявшиеся взгляды, проверенные и опробованные годами. Консервативные и негибкие уже от возраста. И каждый стремится всеми силами, воинственно, если надо, оградить этот собственный пятачок, полянку, место, призрачный проблеск размером с солнечного зайчика, который видим только ему. Не лезьте сюда – это моё! Заповедное, ну как же без него? Здесь уместились мои мысли, ощущения и выводы по самым важным вопросам. Стоп! Но ведь у Виталия то же самое происходит! Он точно так же уверен в своих выводах. Значит, у нас одинаковые устремления – защитить своё неприкосновенное. Но мы разные, хотя на каком-то пространстве и есть пересечения. Как меридианы не пересекаются с меридианами, а параллели с параллелями, но есть точки, в которых противоположные выводы пересекутся. Точка со-прикосновения. В зелёном сарайчике, коробочке зелёной, в которой что-то стучит, шкварчит, дышит, пузырится и доводит до белого каления. Интраверт и экстраверт. Каждый категоричен, отстаивает своё. Даже и не всегда вежливо, терпеливо, с улыбкой, а вот так – взрыв, выброс, страсти. Даже не всегда объясняя свою позицию, заведомо считая только её верной, без особых разъяснений. Максимализм какой-то, почти юношеский, страстный. Кажущееся очевидным для одного – совсем не аксиома для другого. Истина в последней инстанции. Иногда с перегибом. В угоду личному. Как его уберечь? Отогнать, отринуть поползновения посторонних. Страсти, как в молодости. Но там было сильное желание эпатировать – побрить голову, надеть что-нибудь вызывающее, стать хотя бы внешне не таким как все, и в этом – утвердиться, убедить окружающих. Нет, голову брить я, пожалуй, не буду!

* * *

Пошёл крупный снег, мокрый и недолгий, чтобы тотчас превратиться в грязь. Сергей вздохнул глубоко:

– Ну вот, кажется, отпустило. Должно быть, давление скачет. Надо хоть прогуляться до станции, побродить по платформе, на людей других посмотреть. Совсем я одурел в зелёном сарайчике без кислорода да на одних книжках. Давно никуда не выбирался. Сколько же дней? Сразу и не вспомню. Всё не получается. Работа, кухня, сон, работа, кухня. Эк я себя загнал! Такие одинаковые дни. Нет – они разные. Много схожего, но и разного много, воспоминания, мысли приходят. Вот поскандалили, разрядили статическое электричество. Всё это – отговорки, а главная причина – гордыня!

Вечер прошёл в тишине. Молча поели. По кроваткам раскинулись. Пальма легла между ними на коврик. Они по очереди гладили её, руки опускали, отыскивая спинку, сталкивались пальцами, резко убирали руки. И молчали в наэлектризованной, перекошенной обидами тишине.

– Сейчас выключим лампы и будем светиться в темноте. Два светлячка, два плоских электрических ската. Пока не разрядимся во сне, электричество не растратим в придонном песке, под ковриком, – подумал с улыбкой Сергей. – Нет у меня злобы на этого человека рядом, затравленного неудачами.

Виталий незаметно уснул. Сергей не сразу это понял. Долго присматривался, прислушивался к дыханию. И вновь его напугала тихая неподвижность от усталости и забот, свалившихся на него.

Сергей расстроился из-за своей неожиданной вспышки, ругани. Не находил оправдания ни себе, ни громкому разговору, ни самой этой мутной теме. В душе оправдывал Виталия, понимал всю тяжесть и сложность проблем, которые сыпались на него, но и осуждал за то, что его сломала жизнь, Москва, которую он ненавидит и осталось только плохое, дурное. Не выстоял. Словно со стороны, он сейчас смотрел на ринг, на котором безжалостный противник молотил кулаками товарища. Жалел его. Самое страшное, что он этого уже не замечает. Удары сделали его бесчувственным это стало его обычной, повседневной жизнью, в которой с утра до вечера только плохое, и ничего хорошего в ней уже не осталось, и ничего уже не хочется, а только одно желание – чтобы оставили в покое.

– Зачем я додумываю за него? Чтобы сделать правильные выводы? Чтобы помочь? Но ведь меня никто об этом не просит. Мы оказались рядом, так сложились обстоятельства, естественное желание помочь. Жалость унижает мужчину. Не мешай – это будет самая реальная помощь. Будь мудрее!

Он долго не мог уснуть. Ворочался, но простыня уже не скручивалась жгутом, научился управляться. Только шуршание плёнки, будто кто-то листы бумажные ворошит в поисках пометки важной, но сейчас утраченной.

После двух часов встал, выпил настойки пустырника, согрелся и провалился в сон.

* * *

Сергей проснулся и подумал.

– Место было свободно. Зря я вслушиваюсь. Не прокричит петух – ни раз, ни два, ни три, отгоняя ночную нечисть. Только смеситель громыхнёт, просигналит по трубам – вставай!

Он подхватился. Еле успел до прихода Марины и Миши привести себя в порядок, позавтракать.

Он вспомнил, что сегодня Виталий и мастер Юра с утра выехали руководить шеф-монтажем.

– Как у них там? Необычное изделие – высота стенок шесть с половиной метров, как дом двухэтажный, при ширине одиннадцать. Благо это внутри огромного пакгауза. На улице такое «чудо» завалилось бы от первого же ветра или сильного дождя, про снег уж и говорить нечего. Нет, всё-таки здорово, что этот договор состоялся. Все остальные проблемы решаемы. Чисто технические заморочки снимутся.

Весь день его терзало любопытство. Он выходил в цех, проверял работу – так было заведено в отсутствие Виталия и мастера, это негласно вменялось ему.

В одиннадцать рабочие сели попить чаю с сухариками. Сергей сидел вместе с ними за столом, от чая отказался, но сидел специально, как немой укор, чтобы они не тянули, скорее вернулись бы к работе, так ему хотелось, чтобы сделали побольше.

А они волынили, сыграли несколько партий в домино, курили. Дмитрий кроссворд отгадывал, тормошил Сергея. Отвечал неохотно, отнекивался, хотя всего-то и достоинств у кроссворда были размеры – газетный разворот, а слова были несложные, клетки большие, специально для слепых и глупых. Или для такого примитива, как Дмитрий.

– Что-то вы сегодня не в форме! – подытожил Дмитрий.

– Все мысли о работе.

– От работы кони дохнут, – возразил Андрей, второй сварщик.

Сергей почувствовал лёгкий водочный перегар, промолчал, подумал с досадой:

– Когда успел, подлец этакий? Вроде здесь я всё время сижу, не уходил никуда. При мастере бы постеснялся. Вот он – сознательный гегемон. Передовой класс!

Наконец-то встали, покряхтели. Пошли неспешно по местам, долго входили в нормальный ритм, и это раздражало Сергея, хотя он вида не подавал, молча ходил рядом.

Потом стал помогать прикручивать болтами потайную вставку внутри балок, крепить крючки к поперечинам стропил.

Работа была бездумная, механическая. Втроём они незаметно, молча включились в некое соревнование, словно подгоняя друг друга, улыбались, поглядывая и спрашивая лишь взглядом – ну как? успеешь, догонишь – или нет?

И время полетело быстро, настроение поднялось, двое рабочих рядом показались ему дружелюбней, и он решил, что по-человечески всё верно, нечего их кнутом подгонять, они своё дело знают.

* * *

Он вспомнил, как первый раз выехал на монтаж. Удалось пристроить экспериментальную конструкцию со сдвижной крышей. Она долго стояла во дворе, места занимала много, надо было продать поскорее. Туристическая компания решила установить её на берегу Москвы-реки, в Дмитровском районе, для приёма иностранных делегаций.

С вечера загрузились в машину, потом на речной трамвайчик всё перетаскали. Спали там же, в каютах. Рано утром отчалили под холодным дождём. На причале в живописном лесу их встретил ОМОН, «маски-шоу».

Был долгий перезвон, крики по мобильной связи, уговоры и угрозы, и после нескольких часов выяснений, можно или нет на спорной территории что-то строить, даже временное, разрешили выгружаться.

Таскали через лес, на красивую поляну. Несколько таджиков-гастарбайтеров клали балку на плечо, шли неторопливо, один что-то пел на родном языке и плакал тихо крупными слезами.

Сергей с четырьмя рабочими помогал, хотя был шеф-монтаж, и их дело было лишь руководить, и давать указания, но тогда бы всё растянулось вообще на два дня. Он шёл один, нёс алюминиевую балку. Отдыхал по дороге обратно, любовался лесом.

Потом выпили водки за открытие сезона. Купили в буфете на кораблике. Недорого. И на такси их привезли обратно.

И каждый раз это было по-разному, но всегда присутствовало особенное настроение: вот из кусков металла, алюминиевого профиля, ткани, болтов и гаек, соединённое замыслом, точно рассчитанное, вставало сооружение. И крепко стояло, изящно, приносило пользу, и можно было не опасаться, что рухнет кому-то на голову. Конечно, не возникало и в мыслях громких фраз «на пользу людям», но что-то было в хорошем и улыбчивом, добродушном переругивании с утра, перед выездом. Тщательное укладывание инструментов, узлов и деталей, строгий, придирчивый взгляд многоопытного Николаича. Громкие голоса в цехе, шутки по дороге к заказчику, уточнение по карте, быстрая езда к месту установки, удивление ротозеев – как это из всего привезённого возможно что-то вразумительное соорудить? Да чтобы не рухнуло на головы? И потом уважительное отношение к тому, что так ловко, не теряя времени, собирают в единое целое вот эти рабочие – прежде никому не ведомые вышли из кулис, стали главными героями того, что так до конца и не было понятно заказчику в мелких нюансах и о чём в полном объёме знали Виталий и мастер Юра. А здесь они все объединенны общей идеей, ставшей на глазах материальной, выросшей из красивых рисунков дизайнера Миши…

– Нет! Надо иногда выезжать на монтаж, отрываться от стола, – подумал Сергей, – ничего плохого в этом нет. Надо иногда и гайку завернуть, почувствовать себя при деле, не всё же бумажки складывать. Как там Виталий с Юрой?

Он долго мыл руки, тщательно вытирал их влажным полотенцем.

Позвонил Виталию во второй половине дня:

– Привет, командор! Какие новости на вверенном вам объекте?

– Каркас почти собрали. Кроме торцевой арки. На завтра отложили. В семнадцать сорок выезжаем назад.

– Удачно встало?

– Нормально. Только вот я думаю, зря тросовые растяжки дали по торцу. Они бесполезны. Перестраховались!

– Ты позвони, когда будешь подъезжать к конторе.

– Хорошо.

* * *

Виталий вернулся около девяти часов – попали в пробку в районе Митино. МКАД встал в ожидании. Потом, как всегда, в районе Новорижского шоссе постояли. Там постоянно затыка из-за рублёвских «небожителей».

– Какое это счастье, не ездить каждый день по МКАДу! Сколько времени и здоровья экономится. – Порадовался Виталий. – Я это так чётко сейчас почувствовал.

– Ну что, как там обстановка?

– Неплохо всё организовано. Рабочих человек сорок! Толковые, рукастые мужики. Я завтра и не поеду, хватит Юры. Инструмент, инструктаж – всё путём. Молодцы. Решили утеплять между слоями ткани. Тонкий такой, лёгкий материал, из новых разработок. Вес небольшой, должно получиться.

– Кушать будешь? – спросил Сергей, улавливая общее хорошее настроение.

– А как же!

Он скоренько стол накрыл.

– Я тут салат соорудил по-походному: три яйца варёных, морковка, лучок репчатый, зелень, баночку сайры размял вилочкой.

Виталий бутерброды сделал с чёрным хлебом, с салом, зелёным лучком, достал бутылку водки, разлил по стаканчикам.

– За первое изделие!

– С праздником!

– Такой груз с плеч свалился! – засмеялся неожиданно Виталий. Смачно занюхал выпитое, стал кушать с аппетитом, зажмурился: – А салат ничего. Хорош. Хотя ничего особенного. Но бодрит и радует.

– Ну, вот и славно. Не зря пыхтел в антисанитарийных условиях. Может быть, крамола сейчас прозвучит: если был бы я Адамом и был голодным, я не стал бы есть яблоко. Даже самое вкусное. Разве что из любопытства.

– Бы да кабы.

– Может, и не было яблока вовсе, а слива, персик… гранат. То, что растёт на востоке. Только там. И представь – в Библии: съел гранат. Нет – тут беспроигрышно придумали – яблоки растут везде. И на юге, и на севере! Так вот накатит мгновенная мысль, простая, как вечность.

– А я вот… я же не видел ни дня, ни ночи, с ума сходил – как она встанет? Чуть-чуть скосила, но тросовые растяжки натянули вперекрёст, и вот она – встала! И так на душе легко вдруг. Знаешь, отпустило сразу. Ещё ткань заведём – и всё будет лучше некуда. Встанет железобетонно! Единая конструкция, как и задумал. Представь – просыпаюсь среди ночи и думаю – развёл людей, деньги взял, а вдруг не так? Как будто из-под глыбы каменной выкарабкался.

– Не преувеличивай. У тебя такого не может быть! – сказал Сергей, наливая в стаканчики водку. – Ты же у нас – голова! Всё просчитаешь пять раз. А то и восемь. И опыт – неоценимая вещь. Можно сказать, мы гордимся тобой.

– Но вот сразу-то не додумался вместо двойного слоя сделать один, из специальной ткани. Есть такая французская, утеплённая, знаешь, как на подкладке бархатной. Плотная. По деньгам почти то же, но трудоёмкость – ниже. Мой прокол! Конечно, не смертельный, но всё же обидно.

– Акела промахнулся. Нам нужен новый вожак.

– Теперь я промахнулся. Вы вправе убить меня!

– Слышно рычание Шерхана, – вкрадчиво сказал Сергей. – Мелькает огонь. Ступай прочь, палёная кошка! – замахал руками.

– Скоро, совсем скоро, гладкий человеческий детёныш.

– Видишь, заказчик тебя про ткань не спросил? Нет. Он же сам решил утеплять между слоями.

– Ну да! Это я так, для себя. Мне же виднее.

Они выпили ещё по стаканчику.

– Поди, водочка сегодня слаще мирра и вина? – спросил Сергей.

– Про мирру где-то читал, а с вином… Это что – коктейль такой? В ночном клубе?

– Мирра – это древнее средство, вроде анестезии. Вином разбавляли, чтобы не так сильно действовало. Иисус перед распятием попросил вина без мирры. А про ночной клуб не скажу, потому что не был.

– Просто хорошо, что всё хорошо.

– Ты о конструкциях?

– О них, родимых.

– «Человек дождя», – тихо сказал Сергей, но Виталий его не услышал, думал о чём-то, погружённый в пережитые волнения.

Сергей встал:

– Ну, я – у койку. Спать иду. Кстати, сегодня месяц нашему зимовью. Ровно месяц на заимке, как говорят в Сибири охотники.

– Хм. Не заметил. Неужели месяц?

– Он самый. Светит месяц, светит ясный. Ты уж… прости, брат-мусью! Несколько погорячился я тут намедни. И говорил громко.

– Я тоже извиняюсь, – слегка улыбнулся Виталий. – Снервозничал.

– Хороших снов. Буду храпеть – тапком по затылку. Нежно. Без нажима. Только звук убрать.

– У-у-угу.

* * *

Сергей проснулся сразу. Первое ощущение – запах утреннего кофе. Виталий щёлкнул зажигалкой. Потянуло сигаретным дымом. – Значит, есть небольшой сквознячок. Но это неважно. Четыре дня осталось!

Он включил лампу, присел на край кровати. Поцокал языком. Пришла Пальма. Погладил её. Прислонился к морде, вдохнул запах псинки:

– Привет, собачатина. Девочка-припевочка. Нравится? Нра-а-а-а-вится ей. Когда хвалят, всем нравится. Запыхтела, запыхтела – красотуля-кастрюля.

Пошёл на кухню. Пачка геркулеса была прогрызена с угла, зёрна просыпались на стол, смешались с мелким чёрным горошком мышиного помёта.

– Чёрные точки. Нет, многоточия. – Выживают нас, наглеют.

Свежих идей не было, идти никуда не хотелось, хоть и понимал, что надо бы подвигаться, кислородом подышать, размяться, на посторонние лица глянуть.

Умывался. Вода в слив уходила плохо.

– Бочка заполнилась. Надо ассенизаторов вызывать. Опять будет пару дней дерьмом пованивать после их приезда. Раковину забрызгал Виталий, чашку мыл из-под кофе. Трудно, что ли, не пачкать? Три дня назад я всё помыл гелем. Сверкало и блестело. И вот – пожалуйста. Понятно теперь, почему уборщицы вечно ворчат на непорядок. Не хватало ещё мне поворчать по этому мелкому поводу. Заканчивается третий месяц, как я не был дома.

Он посмотрел в круглое зеркало. Лицо в центре было большим, вытянутым слегка вперёд, лошадиным, чужим и помятым.

– А моряки – по полгода в море? Кошмар! К этому невозможно привыкнуть. Надо будет Константину сказать человеческие слова. Это будет правда.

Костя, капитан дальнего плаванья, уже лет тридцать водил химовозы и газовозы, вдоль и поперёк исходил весь Мировой океан.

Они дружили семьями много лет, а их жёны дружили вообще с пятого класса. Были общие интересы, совместный отдых.

– Вот так живёшь, общаешься десятилетиями, а главного-то и не знаешь про человека. А каково ему там, в море? Тоже – кубрики… тесно, мостик-каюта – и весь променад, замкнутое пространство. Одни и те же морды изо дня в день. И у каждого свой «таракан» бегает «под крышей». И за всё отвечает Палыч. Не дай бог, пираты ещё налетят.

Виталия не было. Голубел экран дисплея, пепельница была заполнена окурками наполовину, пованивала резко и тошнотворно застарелым табачищем.

– Уже, наверное, в цех умчался. – Вывернул пепельницу в мусорник под столом.

Он вышел на улицу. Постоял с пакетом мусора в руках. Прошёл через калитку к контейнеру вдоль тыльной стороны сарайчика, по неровной от щебня дороге. Кустики и мелкие деревца были выкорчеваны, одни лишь камни. Голо и пусто. Краска облупилась местами со стенок, проёмы окон были плотно заделаны.

Пошёл снег, такой долгожданный в бесконечной слякоти затянувшейся осени. Стало бело и нарядно. Даже несколько празднично.

Днём позвонил Кирилл, земляк. Он перепробовал множество профессий, начиная с ударника в ресторанном оркестре, и уже несколько лет был представителем большого мясоперерабатывающего комбината из российской глубинки. Предлагал их продукцию в Москве.

Попросился у Виталия в Ригу ехать вместе. Какие-то у него там дела.

Они были знакомы много лет, любили совместные походы, у них были общие друзья и темы для разговоров. Сергей познакомился с ним через Виталия.

Кирилл привёз несколько мятых банок консервов – мясо цыплёнка, для Пальмы.

Он недавно женился по любви, закончил долгое холостячество в столице, хотя и было ему уже за пятьдесят. Родился сын. И разговор сразу же затеялся вокруг этого события. Было приятно смотреть на Кирилла, разговаривать с ним, была в нём добрая энергия и мужская основательность.

– Я могу на заднем сидении ехать, могу на переднем, – предложил Кирилл. – Только сперва я буду за рулём, потом поменяемся. Поведём по очереди.

– Нет! – сказал Сергей. – Сзади поеду я, в обнимку с усатой миссис Пальмой. Это моё пожелание. Когда ещё удастся натискаться от души.

Поговорили немного. О доме, детях, текущих проблемках. Это тоже была примета скорого отъезда.

Неспешно выпили чаю, условились, как будут стартовать, и разъехались.

Сергей нашёл телефон Насти, менеджера «Марки М».

– Добрый день. Вы обещали позвонить. Обозначили крайний срок – вчера. Сегодня уже пятый час, а вы не звоните. Что-то случилось?

– Ничего ровным счётом. Просто мы ещё не определились на данный момент времени.

– Тогда это невежливо.

– Какие могут быть претензии? Мы к концу недели позвоним. Вчера были очень заняты.

– Это неважно, что заняты, – обещали, значит, надо позвонить. Не можете приехать – позвоните, скажите, перенесите встречу. Это стоит недорого, но ценится высоко.

– Мы вам ничего не должны! У нас даже договора нет. И не надо меня учить.

– Это совет, добрый совет, а если вы не хотите учиться, значит, вы остановились в своем развитии, барышня. И потом, есть элементарная этика, Настя. Вы начинающий менеджер, но такие вещи должны знать. Точность, вежливость и обязательность. Это норма, минимальная норма. Для нас вы лицо фирмы. И мы должны планировать свои дела на день, на неделю. У нас что – война на дворе? Не дай бог!

– Но у нас же на данный момент времени на дружеской основе всё проходит, без контракта.

– У нас должно быть на вежливой основе, но никакой дружбы между нами нет, есть пожелание совместного бизнеса. Даже если вам и показалось, что мы на дружеской ноге, то я могу вас разочаровать, у нас исключительно бизнес. Про дружбу легкомысленное утверждение. Или попытка оправдать свою неорганизованность. И чем громче вы начинаете говорить со мной, тем больше понимаете, что неправы. И вот сейчас – ещё громче. Вы обратили внимание? Если хотите, чтобы вас услышали, говорите тише.

– Мы позвоним вам в пятницу.

– Спасибо. Рекомендую прочесть самую первую книгу Карнеги. Я-то – не авторитет. Просто большой жизненный опыт.

– До свидания.

– До свидания. Если я, по-вашему, был неправ, извините. Будьте здоровы.

Виталий вернулся из цеха, стоял, прислушивался внимательно:

– С кем это ты там опять ругаешься?

– Учу молодую поросль. Не знают самого элементарного, а хотят заработать в Москве миллионы. Бесплатные советы раздаю. Нет пророка в своём отечестве…

– Хамство всеобщее. Это массовое явление. Плебеи!

– У меня уже начинает срабатывать прибалтийский синдром.

– Со мной тоже бывает – перед «зеброй» встану на проезжей части неожиданно, пропускаю пешеходов, а мне клаксонят со всех сторон, не понимают, пальцем у виска крутят… – Кто это был?

– Настя.

– Не надо мне анкетных данных, скажи – что хотят заказать.

– Десять на двадцать, стенка два пятьдесят, десять изделий. Приезжала к нам. Помнишь – «Клава с перевоза», ездили встречать?

– Теперь ясно. Ну, так до чего договорились? Будут заказывать?

– Обещали позвонить в пятницу. Мы уже будем в дороге. Марина перезвонит, если что.

– Не позвонят теперь. После такой выволочки не позвонят. Зря ты всё-таки, клиент.

– Ты неправ. Они бы и так не позвонили. Нет у них столько миллионов, чтобы заказать десять изделий. Несерьёзно как-то. Скорее всего, посредники, для кого-то стараются. Вести речь о такой сделке и присылать невразумительную девицу. Чёрт-те во что наряженную. Я бы её из офиса не выпустил на улицы Москвы в таком «маскхалате». Хоть какой-то толк от этого всего. Впрочем, сильно сомневаюсь, что это юное беспардонное существо что-то поняло из моего монолога. У неё тоска в глазах и желание выскочить замуж. А уж Карнеги точно в руки не возьмёт. Из обычного протеста. Назло. Значит, толку от неё в профессии не будет. Да и что я, на самом-то деле, завёлся? Выскочит замуж у себя в Краснодаре, нарожает сопливых ребятёнков, исчезнут пубертатные прыщики с лица. И забудет это всё, как сон кошмарный.

– Строгий ты, Сергей. Даже жёсткий. Злой, я бы сказал У неё такой южный, мягкий говорок… А ты – злой.

– Строгий, но справедливый. Да – неистребимый прононс. «Мекленбургский акцент», как у Штирлица. «С Ростова» она. Всякий раз жлобство выбивает из колеи. Вот сам посуди – по мобиле в каждой руке, а что-то изменилось? Переигралось у них, планы поменялись. Ну, позвони, двух слов достаточно, чтобы люди на тебя не рассчитывали. Не морочь людям голову. И самое удивительное, им кажется, что я какую-то дикость от них требую. Как с ума все сошли. На самом элементарном. Это же как… зубы перед сном не почистить!

– Да вы, батенька, эстет. Не в той стране живёте.

– Повторяю – жлобства не люблю. Не переношу. Вот и всё. Хотя и стараюсь себя дисциплинировать, не иду на открытый конфликт. Можно сказать, терплю «елико возможно», мин херц!

* * *

Вечер прошёл спокойно. Сон приснился Сергею. Будто вернулся он домой. Жены нет. Квартира пустая. В большой комнате на полу постель расстелена, голубого цвета. Перинка лёгкая, одеяло пуховое. Две подушки, ямки от двух голов. Видно, только что встали, одеяло откинули, подушки ещё не взбили. Быстро так встали – и ушли.

Двери в спальню и детскую закрыты на ключ. И не попасть. Сергей мучительно вспоминает, а были ли замки на этих дверях? Не может вспомнить и думает, что это без него врезали, пока он отсутствовал.

Утром он первым делом позвонил жене, сон рассказал. Она посмеялась. Перезвонила минут через двадцать:

– Всё очень даже просто. На полу – значит, ты сейчас не дома!

– Это и так ясно. А я решил, что половой вопрос встал. В полный рост.

– Нет же! – засмеялась жена. – Двери закрыты, значит, вы закрываете фирму, едете домой. Серёженька, родной, приезжай скорее, – захныкала радостно жена, – я же тебя люблю. А ты там держись!

– Держусь из последних сил. Пошёл уже обратный отсчёт перед стартом! Заливаем топливо в баки, люди расставлены, собаки проинструктированы. Да, Кирилл с нами едет.

– Так у вас полная машина! О! Весело вам!

– В основном люди, мои вещи. Набралось за три года. И немного Пальмы. Мы с ней поедем на заднем сидении, в обнимку.

– Здорово! Цулую!

– Пока.

– Жена, – подумал он, – ревнует меня к отсутствию. Нормальная женщина всегда найдёт повод для ревности. Но главный объект ревности – другая женщина. Даже когда её нет. Особенно, когда его рядом нет. Вот главный посыл. Без этого она не может существовать. Когда же он рядом, женщина начинает тяготиться этим, раздражаться, потому что она должна остаться одна, домыслить, спросить себя, оглядеться, проверить свои эмоции: как он там? где он? что с ним? во что одет? какой парфюм у него? и много ещё всякого, по мнению мужчин, второстепенного. Начинаются скандалы, одёргивания, назидания, наставления. Без видимых причин и логических построений, главное, на что всё это направлено – отвоевать свою возможность этим заниматься и вернуться в своё естественное, тревожное состояние мамы-воспитательницы. Она может часами трепаться по телефону, успокаивая себя, таким образом. Внешне вроде бы ни о чём, по пустякам, а на самом деле задавая себе неустанно, мысленно, один и тот же вопрос – где он сейчас? что с ним? И пытается через собеседника, через «эффект эха», распознать отголоски жизненно важных для неё ответов. Это камлание в горах, когда слова отталкиваются от крутых стен, утёсов, налагаются друг на дружку, взлетают к небу из этого косого рупора тревожат людей, пугают зверей, птиц заставляют умолкнуть. Отвлекают. Даже Бога. Поэтому у Бога особое, особенное отношение к женщинам. Он ведёт себя как мужчина. Те, кто это замечает, говорят – как она божественна!

– Надо будет написать об этом дочери, – подумал Сергей, засыпая.

Вдруг очнулся, будто в бок толкнули.

– Женщина говорит с упрёком – я отдаю себя всю, чтобы тебе было хорошо. Готовлю, стираю, прибираю. Самоотверженно. Она уверена, что это главное. Без этого мужчина погибнет. Нет, не погибнет! Как-то устроится. Может быть, не так комфортно, вкусно, опрятно. Впрочем, мужчины тоже бывают разные. Но вот насколько это всё у него есть, как одет, как выглядит, упитан, лысоват, полноват, во что одет – тотчас же оценят другие женщины. Такие же, как она – женщины. Значит, это всё, все эти усилия совершаются для того, чтобы прежде всего другие женщины оценили её старания со своим, вот с этим конкретным мужем. И обсудили, и рассказали другим, и уже только после этого поставят оценку. Ей и её семье. И она подгоняет это всё под некий шаблон. Даже со скандалами. А стоит уехать, моментально – я не знаю, как тут без тебя выживу! Вырабатывается некая модель. И её принимают или нет. Столько усилий по устройству некоего жизненного пространства, пятачка!

* * *

– Первые мысли после сна – утренняя роса на окружающий мир. И через её многоцветье – люди, дела, предметы, одежда! – потянулся Сергей на кровати, попытался подняться. – Черепаха на спине, не встать. Хотя и невысоко. Будто – гребень от небольшой волны в океане жизни. Только нет шёлковой прохлады воды, как на юге, когда температура тела, воздуха и воды примерно одинаковая, и появляется желание раствориться, чувствуя кожей плотность упругой среды. Или нет – выше пресмыкающихся, но ниже птиц. Намного ниже птиц! – засмеялся. – Взвейтесь, соколы, орлами! – зевнул неожиданно и сладко. – Хорошо бы сейчас переползти через край бассейна, упасть в него, вкрадчиво, растворяясь, нырнуть без брызг, освежиться!

Он настроен был с утра поговорить.

Виталий выслушал, промолчал.

– Только в реальности – старые простыни, пованивающие потом, и спросонья – липкий пот на лбу, влажные волосы, вода за ушами, в волосах на груди, на шее, вязким кипятком в шерсти промежности. – Он откинул одеяло: – Что готовить? Осталось на три дня припасов.

– Суп из щавеля. Такой классический. Слегка сопливый и кисленький. – Заказал Виталий.

– С чем гречка?

– С куриными ногами. Сокращённо – курноги. Суповую косточку купи. Как в прошлый раз – очень удачная была, наваристая.

– Там осталась косточка Пальмы, в морозилке. Возьми её. Что-то ей не очень хорошо от этих костей. Мучается потом всю ночь. Пускай на диете посидит немного.

– Ладно. Я ей пенку мясную соберу, поделимся.

Виталий список забрал, уехал пораньше, пока в супермаркете людей немного.

Сергей положил после ночи телефонные трубки на место. Тотчас раздался звонок.

– Наверняка опять спам! – Но трубку снял.

– Здравствуйте! – Радостно закричали на другом конце.

– О! – удивился Сергей, – мы кому-то нужны в этом сумасшедшем доме! – Вас слушают. Шесть на двенадцать? Нет, не делаем. Как почему? Во-первых, сейчас семь часов сорок три минуты, а мы не МЧС, во-вторых, мы выполняем только крупные заказы на большие конструкции. Нет. Это компания «Домби и сын». Вы ошиблись номером.

И столько было в его голосе сладострастного яда, словно мстил он за все мытарства последнего месяца ничего не подозревающему мужчине, такому же сумасшедшему, как он, но на другом конце провода. Он почувствовал, как отпускает невидимая пружина, державшая в напряжении его ответственность перед Виталием за то, что так долго его убаюкивал, рассказывая про путь Дао, аюрведу, ни хрена в них не понимая.

– Где же тебя черти носили, долбаный ты, заблудившийся в Москве, бестолковый клиент! Всё лето зазывали, скидки предлагали… Хоть бы месяц назад позвонил, а сейчас ты нам ни-к-че-му! – с лёгким раздражением подумал Сергей. – Делать две недели конструкцию стоимостью сто пятьдесят тысяч, из которых надо будет сто тысяч отдать за аренду – а налоги, зарплата, телефоны!

– Невыгодно! Представьте себе.

Он присел к столу, задумчиво покачал головой:

– Почему я сказал, что это компания «Домби и сын»? Диккенс? Величайшая драма всех времён и народов. А у нас – лёгкий, куцый водевиль.

Надо бы что-нибудь прикупить домой. Для этого пройтись до ближайшего магазина. Что же всё-таки купить?

Особого желания не было. Он знал себя – если нет конкретного плана, значит, купит ненужную вещицу, сувенир бесполезный. Пару коробок фирменного шоколадного ассорти. Всё везде есть. И тащить в такую даль ещё что-то – бессмысленно. Просто чтобы не с пустыми руками дома появиться. Некоторая порция внимания. Остальное можно купить по желанию жены на месте. Были бы деньги.

И он никуда не пошёл.

Слонялся из офиса в цех. Заглянул в закуток. Книги сложил в коробку, чтобы удобней было перевозить. Неожиданно обнаружил, что его будильник и электронное табло Виталия показывают разное время.

– Ну вот! Лезу с советами, а у нас несоответствие в самой первой точке отсчёта.

Он часто выходил на улицу. Глубоко вдыхал холодный воздух. Откровенно бездельничал и понимал, что его уже тянет домой, и если вдруг появится клиент с большим заказом, это его расстроит. Он отрешился от проблем производственных и терпеливо ждал, когда они стартуют, и раздумывал, как он будет себя при этом ощущать.

Словно подводил некий итог.

Закружил невесомый снежок. Лёгкий морозец освежал дыхание, веселил и радовал.

«Газель» загрузили оставшимися пологами для двух первых конструкций. Виталий и мастер уехали. Рабочие сели пить чай.

Он вышел за калитку, не спеша побрёл по шпалам. Есть что-то грустное в ходьбе по старым шпалам. Неприкаянность. Часть уже заменили на бетонные. Они казались Сергею странными здесь, на этих полузаброшенных путях. Старые порыжелые шпалы смотрелись между ними неуместно – местами прогнившие, растерявшие крепкий запах креозота, возвращающие в детство, паровозную гарь и немыслимую даль. И, словно отвечая его мыслям, вновь пошли обычные, бурые, растрескавшиеся по древесным волокнам. Их, наверное, тоже скоро заменят. Палочки-считалочки, шпалы-перекладинки.

Три года без малого он шагал по ним на работу и с работы. Выходил из подземного перехода и топал по шпалам после броска на метро через всю Москву. Место было безлюдное. Изредка попадались навстречу гастарбайтеры. Туркмены? Таджики? Узбеки? Это они друг друга сразу узнают. Для остальных – все на одно лицо. Как не отличить нам японца от китайца.

Здоровались вежливо, слегка раскланиваясь. В пакетах – бутылки подсолнечного масла, пачки риса, лук, морковь, много батонов белого хлеба. Макароны шуршали в прозрачных мешках. Он вспомнил вдруг свою раскладушку.

Дешёвый и сытный плов на весь «кишлак».

Почти каждый день шагал Сергей на работу. Случалось и в выходной, утром и вечером. Зимой в холод и темноту. Летом по высокой росистой траве вдоль полотна, мимо густых красивых зарослей вишни, вдоль забора металлобазы. Можно было остановиться, полакомиться спелыми ягодами. А вот уже и кусты смяли, наложили на них плети железнодорожного полотна, приготовили на замену.

Нет, сейчас он не то чтобы гордился собой, но было внутреннее ощущение, что он не роптал, принимал как должное, шёл каждый день по кусачей щебёнке, неровной дороге жизни, боролся за выживание. Случалось, и спешил. Это было важно – успеть пораньше, сделать хорошо, какие-то планы строил, надеялся, мечтал. О закрытии не думал вовсе.

Сменялись времена года, а он шёл и шёл, презирая погоду, смиряясь с её неизбежной бесприютностью осенью, задыхаясь от снежных зарядов, проваливаясь в глубоком снегу, по утренней прохладе и унылому жару летнего дня, долгий путь, пять-шесть часов в оба конца. Почти целый рабочий день. Уже только от дороги можно было измучиться, но он шёл и не роптал.

В один из приездов он повёл жену этой дорогой, и она ужаснулась, оступилась на зыбкой щебёнке насыпи, взмахнула руками, приседая на рельсы от боли. Потом долго ещё прихрамывала и удивлялась его выдержке.

Он же просто это отметил, без особого акцента на то, что вот он какой герой. Но был доволен, что и она это оценила и особо зауважала его труд, условия работы, жизни.

Стал стройным и выносливым. Ему даже нравилась эта усталость, реальные изделия в конце долгих часов переговоров, монтажа. И зарплата была не итогом долгого высиживания в кресле, а результатом реального труда. Особенно после того, как сам съездишь на монтаж и увидишь во что вложены силы и деньги. Обычно монтаж старались приурочить под выходные.

Потом он, усталый, добирался в спальный район, неторопливо лез под душ, ужинал, выпивал две-три рюмки водки. Заслуженный отдых. Крепкий сон на всю ночь. Хотя и ничего героического. Просто работа с людьми, с металлом.

И вот теперь всё это заканчивается.

– Я мысленно возвращаюсь назад, тем самым отодвигая минуту расставания с цехом, с работой, с коллегами, с этим местом, к которому неожиданно для себя прикипел. Без громких слов – «полюбил, зауважал». – Так думал Сергей. – Совсем недавно вошло в мою жизнь начало, а я уже и не припоминаю некоторых деталей. Каким оно было в полном объёме, во что был одет, о чём так заинтересованно думал, что делал. И точно так же мгновенно всплывает в сознании – скоро финал, и сейчас мне всё ясно, я это вижу и помню и, кажется, буду помнить всегда. Будто уцепиться кончиками пальцев за острый выступ другого «начала» и подтянуться, чтобы двигаться дальше, вперёд, вверх, и через короткое время вновь досадовать на себя, потому что в памяти осталась шелуха, пустая и никчёмная, чушь несусветная.

Он добрёл до киосков около станции. Собаки спали внутри раскрытых ящиков из-под бананов. Три дворняги разной масти уткнули носы в хвосты. Рядом старуха приспособила деревянный ящик на попа, газеткой старой устелила, торговала бойко сигаретами. Маршрутка приготовилась скатиться с бугорка к остановке. Пенсионеры, горбатые от рюкзаков, старых, армейских, побуревших, тележечки на неустойчивых колесиках. Вихлястая детская коляска, доверху заполненная отбросами из мусорников, для какой-то дальнейшей переборки, сортировки лучшего дерьма из худшего. Спешат к электричкам пенсионеры – на шесть соток, успеть вывезти остатки урожая. Озабоченные. У них, наверное, есть дети, и у детей – машины. Но не сидеть же, не ждать, когда те осчастливят, вспомнят и отвезут за город, покопаться в земле. Может быть, даже поймут, как это важно – вовремя убрать на участке тыквы, плети огуречные, в них жёлтый переросток, начинённый жёсткими семенами, сжечь хлам травяной, подготовиться к зиме. Бомжи он и она. Люди сторонятся вони, хмурятся. Её чёрные губы-пельмени. Оба в синяках, вообще синие сплошь. Один большой человек-синяк. Курят, мусолят отвратительные окурки, друг друга ими угощают, улыбаются. До других им дела нет.

– С возрастом становишься зорким к деталям и легкоранимым, потому что видишь дальше и глубже. Особенно фальшь. А ещё – понимаешь, что сам от этого не застрахован.

Воняло шаурмой, стояла очередь из нескольких человек, ждали, томились, когда же свернутое в трубку ёдово пропечётся, склеится, съесть его незадорого, пованивая хрустким репчатым лучком, душным смрадом проперченной до непонятности вкуса мясца неизвестного происхождения.

Сергей отвернулся, стал разглядывать ряды бутылок, жестянок с напитками, коробки конфет. Плотно втиснуты, как фаны на стадионе во время интересного матча – почти вертикальные полочки, ничего лишнего. Всё – до микрона, с пользой. Внутри только боком, крохотный квадратик, чтобы присесть, бочком пройти. Была в них неаппетитная одинаковость, и что-то покупать он не решился.

Однако уходить не хотелось. Людей было мало – разгар рабочего дня.

– Мммы-а-м, – канючил мальчонка в подвёрнутых джинсах, курточке синей и съехавшей некрасиво и казённо на уши вязаной серой шапочке.

Мама шуршала руками по синтетическому стёганому пальто, долго возилась в кошельке, пересчитывала мелочь, убедилась, что её не хватит, полезла за бумажными деньгами, а малец всё мычал, громче, что-то требовал.

– Счас, счас, потерпи немного, – говорила она тихо, страдальчески, скорее для окружающих, прижимая к себе нескладное тельце росточком ей до подмышек.

Глаза женщины – настороженные, затравленные, усталые, в паутине морщинок.

Сергей смотрел и видел в глазах ребёнка что-то странное, настораживающее, не было в них нетерпеливого детского ожидания, наивного и простого, как ждут прихода Деда Мороза. Мешала какая-то важная деталь, живинка. Точнее – её отсутствие.

Они отошли от киоска, ребёнок цепко взял за локоть женщину, задёргался, выкидывая вперёд ноги, складывая их циркульным, резким движением, давая правой рукой отмашку для равновесия. Казалось, вот сейчас он переломится в талии, рухнет тряпичной куклой, но он двигался мучительной, припадочной поступью.

У женщины и ребёнка было одинаковое выражение глаз.

Сергей посмотрел им вслед.

Возникло сильное желание им помочь. Купить что-нибудь мальчишке. До дрожи в руках.

– Вот горе-то! Настоящее, всамделишное, не надуманное. И что можно поставить, рядом с этим? Наши мелкие страсти-мордасти? Ведь она наверняка – одна, без мужа… И как им выразить себя? Надо ли? Есть какой-то набор звуков, фраз, облегчающих совместное сосуществование…

– Вы что-то хотели? – тихо спросила из окошечка молодая женщина восточной внешности. Присела на что-то, локотки остренькие, девчоночьи навстречу, улыбнулась приветливо в окошко. Два пропечённых чебурека смуглых грудок кривеньким краем в вырезе кофты мелькнули. Нежно-медная скуластость, сплошным чёрным глаза, лицо приятное. Изящество стройной статуэтки.

– Пока нет. Первый этап – надо поглазеть. Потом уж решать, что купить. Или не купить.

Он облокотился на полочку. Женщина ему понравилась, захотелось поговорить. За ним не было очереди.

– Вы издалека?

– С Кыргызстана.

– Меня Сергеем зовут.

– А меня – Мирьям.

– Какое имя необычное.

– Я привыкла.

– Так звали любимую жену Ирода Великого. А вы – из Кыргызстана.

– Бабушка настояла, чтобы так назвали. Она историю в школе преподавала. А я вот в Москве. Сынишка с ней, с бабушкой. В третий класс пошёл. Хорошо учится. Муж в Перми работает на стройке, а я – здесь. Когда будем все вместе? Очень по сыну скучаю. И по дому тоже. Нет дома. У нас там сейчас очень трудно. За родных волнуюсь – когда всё это уляжется, успокоится.

– И как вам тут работается?

– По-разному. Утром много людей, вечером. Это ничего. Всякие проверки, всё время что-то вроде бы как ищут. Вызываю хозяина, он разбирается. Все денег хотят. Житьё трудное. У родственника проживаем. Две комнаты в квартире. В каждой по шесть человек, нары двухъярусные. В одной комнате парни, в другой мы. Утром надо вставать рано-рано, чтобы всем успеть помыться, покушать. Ступить некуда. Тесно, вповалку.

Она говорила почти без акцента, приветливо, только сквозил лёгкий, своеобычный выговор.

– Двенадцать человек? В двухкомнатной квартире!

– Наши, которые дворниками трудятся, – в подвалах живут, с крысами.

– Так это же казарма, а не квартира. Кровати двухъярусные?

– А что же делать? Платим по две тысячи рублей. Это недорого. Питаемся из общего котла. Остальное – домой, их надо поддержать. У нас вообще ничего нет. Никакой работы нет в Кыргызстане. Возле дороги стоять? За один доллар?

– И вот так она перебегает из душной тесноты ночлежки в тесноту этой будки, напичканной всякой всячиной, на всякий случай и на любой вкус. А летом тут, наверное, и дышать-то нечем, в жестяной коробочке, – подумал он.

– А вы как, Сергей?

– У меня отдельная квартира. Однокомнатная. Фирма оплачивает. Производственная компания. Единый проездной, визу годовую.

– Вы счастливый!

И просьба, не озвученный, а лишь мгновенный оценивающий взгляд, движение рук, плеч, невысказанное – забери меня из той казармы добровольной! Хоть куда, лучше в своё королевское жильё – в однушку, и неважно, что она у чёрта на куличках. Только освободи из плена, сними с двухъярусной кровати, дальше я сама. Я же – хорошая! Покладистая, терпеливая и немногословная восточная женщина. Исполню любое желание, каприз, ведь ты – Принц! Это всё реально может стать ТВОИМ. Столько вокруг дураков. Смертельно опасных людей. А ты вроде бы и ничего мужчина – вежливый, спокойный. Забери меня скорее!

– Да уж, грех жаловаться. Вот конфет хотел купить, вашу фирму заодно поодержать в непростое время, – опустил Сергей глаза на затёртый прилавок.

– Я бы не советовала. Особенно на подарок.

– Почему?

– Они старые, только дата на них новая. Даже белые стали, кушать опасно. Около станции много прохожих. Так и расходятся коробки. Бывает, возвращаются, скандалят. Потом уходят.

– Я тоже не юноша, – усмехнулся.

– Что вы. Вам больше сорока… пяти не дашь! – И снова этот скорый, оценивающий, сканирующий взгляд чёрных черешен через узкие разрезы век и подсвеченная вспышкой смущения нежная кожа.

– Спасибо за подсказку. Бесполезный подарок, это всё равно что прийти в квартиру в панельном доме и подарить вязанку дров для камина, вроде как для «очага».

– Это вы верно! – засмеялась Мирьям. – Не жалко хорошему человеку помочь.

Он повернулся, чтобы уйти, заметил на столбе небольшие цветные листовки:

– «Ноофен» подарит вам ощущение покоя и счастья! Природная сила трав и растений!

Улыбчивая, в меру пожилая пара, взявшись за руки, глядят друг на друга во все глаза. Какие-то правильно-неубедительные, как мормоны-миссионеры со значком на груди, в одинаковых костюмах и галстуках.

* * *

Он шёл назад, думал:

– Московский пленник – вот кто я. И живу в яме, смотрю оттуда на окружающий мир. Хотя нет! Я свободен духом, потому что знаю, что это не плен, а лишь временные неудобства.

С этого момента всё, что он делал, – соотносил с отъездом домой, и настроение было приподнятое. В фокусе он видел только это, остальное было размыто и второстепенно.

Он вернулся в офис, выпил горячий чай, бутерброды с сыром поел. Он любил с детства эту еду, с поры школьных завтраков.

Бодр, энергичен, улыбчив.

Он отмерил в большую кастрюлю двадцать один черпак воды, затеял бульон для щавелевого супа. Положил в черпак вариться шесть яиц. Ровно на три дня, на двух человек.

Запах свежего говяжьего бульона и приправ накрыл офис. Пальма лежала под дверью кухоньки, смежив глаза, изредка вздыхала и постанывала. Что-то ей эти запахи навевали, будоражили, сны вкусные и сытные роились, рождали надежды на то, что и ей перепадёт вкуснятины.

Потом он уменьшил температуру конфорки, подсел к компьютеру:

– Спама-то навалило! Просочились безнаказанной радиацией «ГОЛОсистые тёлки», упругие резиновые пупсы, предложения срочно подружиться, познакомиться с «пушистыми кисками». Как они умудряются проникнуть даже в личную страничку, почту?

Хочется вымыть руки.

* * *

Вечер перед выездом. Сергей зажёг большую белую свечу, накрыл на стол.

Виталий пришёл. Пальма обрадовалась, завертелась, поскуливая от счастья при виде хозяина.

– Привет!

– Салют! Ты книжку передал Алёне Владимировне? «Сиддхартха».

– Передал. Попросила тебя позвонить. И вот ещё передала. – Он достал из пакета небольшую зелёную коробку из протного картона, вручил Сергею.

В коробке – небольшие часы. Из зелёного нефрита, изящно выполненные.

– Спасибо. Я счас быстро, пока не забыл.

Он набрал домашний номер главбуха, спокойной, мудрой женщины.

– Добрый вечер. Алёна Владимировна, спасибо вам. Такой замечательный подарок!

– Это со смыслом – держите время в руках, старайтесь, чтобы оно не утекало, как вода, сквозь пальцы. Чувствуйте время и дорожите им. А вам за книгу спасибо большое.

– Это Герман Гессе. Любимое его детище. Я думаю, вам будет интересно, вы же любите восточную философию. Провидение меня толкнуло, и нашёл эту книгу, а ведь полез в Интернет за другим, но вот так сложилось. Замечательно написана. Я купил ещё весной, прочитал, хотел вам сразу подарить, но они закончились и вот только недавно появились. Там тема реки, как символ жизни, и человек на переправе. Паромщик. На перепутье. Он понял душу реки и остался. Живёт этим. Одним словом, в согласии с собой и с природой – здорово!

– Всего вам доброго.

– И вам. Здоровья прежде всего.

– Я так и не смогла уговорить Виталия, чтобы не закрывал фирму, – грустно сказала она.

Сергей услышал эту фразу, интонацию на расстоянии, когда вешал трубку на телефон.

– Нужен ли по-настоящему Виталий в Питере? Ведь, может быть, под влиянием минуты, после большого перерыва друзья радостно его позвали, а сейчас жалеют о своём добросердечии. И его ждёт жестокое разочарование. Почему я переживаю за него?

Виталий вымыл руки, сел за стол.

Сергей налил в тарелку щавелевый суп, подумал:

– Так, на меня не хватает, не рассчитал. Должно быть, выкипело во время варки. Я днём покушал, – соврал он. – Это твоя порция осталась. Как раз три черпака. И одно варёное яйцо.

Виталий покушал с аппетитом.

– Праздничный ужин, посвящённый отъезду, будем считать открытым. За разъезд. Я до сих пор не верю, что вот так всё заканчивается. Совместный проЭкт. Как бы там ни было – я признателен тебе, Виталий. Всё-таки три года. За три года человек съедает пуд соли. Всё подсчитано и сосчитано в этом мире. Таких трудных три года продержался. И в отпуск съездил в прошлом году. Впервые за двадцать последних лет. Всё как-то не до отпуска было. И поначалу не знал, что там делать – в отпуске. Нет! Всё-таки не так и плохо было наше дело. Ну, иногда поругивались, но ведь не собачились, не озлобились. Добежали до финиша достойно, а если и повышали голос, то по работе, зла не таили. Верно? – Так он думал молча, улыбался, унося тарелки в раковину:

– Ты не против? Ругаться не станешь? – только и спросил.

– Я что-то не припоминаю, чтобы мы ругались, – сказал Виталий.

– Значит, и впрямь не по злобе это было, – подумал Сергей, а вслух сказал: – Тока по делу. Слышишь – и впрямь тока… тока по делу!

– Натурально!

Сергей замолчал. Подумал, чтобы не вступать в полемику с Виталием:

– И как я привязался к этому неординарному, сложному человеку, в трудную минуту предложившему работу и жильё… Как я смею, взвесив это всё, вообще какие-то претензии высказывать? И этот странный, насыщенный заразительной энергией город. Без громких слов, клятв. Через будничное и повседневное. Сложное чувство. Город, замешенный на множестве судеб, национальностей, противоречий, стилей, языков, культур. Всё это на каждом шагу, словно просачивается из подземелий, сквозь асфальт, насыщает воздух, заражает кого-то неуёмным творчеством, кого-то стяжательством, кого-то толкает на преступление – а, мол, народа много, кто узнает? затеряюсь в толпе, растворюсь…

Они приподняли рюмки навстречу, выпили не чокаясь.

– Сейчас Виталий поднимет стакан и скажет: «Пустой офис. Он и раньше бывал таким, когда я приезжал сюда в выходные дни что-нибудь сделать полезное, чтобы никто не мешал, не отвлекал, но только сейчас я понимаю, что он – пустой, безжизненный». Посмотрит в глаза и скажет: спасибо тебе, Сергей, ты был со мной до последнего, поддержал в трудную минуту… Ну, и ещё что-нибудь в таком роде. Это сейчас так важно для меня. Даже затеплилось что-то внутри от нетерпеливого ожидания, что вот сейчас так и будет. Сентиментальный стал очень. Особенно после рождения внучки. Но я выдержу, кивну, улыбнусь и отвечу:

– За тебя! Будь здоров! Что-то ты, Виталий, отпевание, что ли, затеял? Зачем?

– Выпивание – не отпевание. Я чуть-чуть. – Виталий молча разлил водку в шаткие пластиковые рюмки, помрачнел. – За двенадцать часов перед дорогой надо дать организму отдохнуть. Дорога непростая, долгая, машина перегружена. Я – пас. Больше не буду.

– Я понимаю. Ну – тогда можно меньше, если нельзя больше.

– Нет. Хватит.

– Кирилл обещал порулить часть дороги.

– Нет. Я так решил.

– Хочу пожелать тебе благополучия в Питере. Прости, не собираюсь тебя учить. Неблагодарное это занятие, учить учёного. Ты сильный, надёжный человек. Порядочный. В какой-то момент твоя ответственность сказала тебе – стоп! Дальше ты не сможешь тащить этот тяжеленный воз. Но! Больше, чем ты сможешь унести, – тебе не нагрузят. Это во-первых. Во-вторых, не взращивай в себе фобий, эти страшные змеюки задушат тебя. Просто отринь, остановись, сними груз с плеч и разрядись на чём-то простом – бассейн, собака, дочь… рыбалка, наконец. Вымети всю эту напряжённую дурь, пригибающую тебя к земле.

Так думал Сергей, сидя за столом, молча глядя на Виталия и подливая себе водки.

Пил и не пьянел.

Потом был фруктовый чай с вареньем. Доставали ложечкой по очереди из пластмассовой прозрачной коробочки, мазали на белый хлеб и вприкуску пили крепкий чай.

– Какого удивительного, изумрудного цвета варенье! И вкусное! – сказал Сергей.

– Попробуй угадать – из чего?

– Что-то экзотическое, ароматное. Постой, постой… Неужели – киви?

– Ну почему?

– Цвет, какие-то кусочки плавают внутри.

– Холодно. Но направление верное – экзотика.

– Что ещё может быть?

– Ананас – вот что это.

– О! Молодцы – здорово придумали. Ананасы же портятся, наверное, ну, сколько их едят? Не хлеб же. И придумали – варенье делать. Очень вкусно! Молодец, Виталий, достойный десерт для ужина. Ты, должно быть, волшебник Изумрудного города!

– Я готовое прикупил.

– Улучшаем кислотно-щелочной баланс.

– Кислотами называются сложные вещества, состоящие из кислотных остатков, к которым присоединены атомы водорода. Кислоты представляют собой жидкости – например, «аш два эс о четыре», «аш эн о три», или твёрдые вещества – «аш три пэ о четыре», «аш два силициум о три». Щёлочи – хорошо растворимые в воде основания, создающие в водном растворе большую концентрацию ионов «о аш». К щелочам относятся гидроксиды металлов подгрупп «один а» и «два а» периодической системы, например, «натрий о аш», «барий о аш дважды». Широко применяются в промышленности… – Тихо, но проникновенно сказал Виталий, и вся эта тарабарщина формул приобрела иное звучание.

– О как! Нехило, энциклопедическая точность! Правда, я же не проверю. Сейчас и здесь.

– Ничего особенного, восьмой класс.

– Странно. Я в десятом классе вёл уроки химии. Наша училка любила разъезжать по всяким семинарам, курсам повышения квалификации, обмены опытом, а я вёл уроки. Конспект она проверяла перед этим. Подписывала и отваливала. А сейчас ни-ч-ч-ч-егошеньки не помню! Вымело напрочь! Должно быть, за ненадобностью, или филологическая шишка всему виной, – он потрогал затылок, остальному не осталось места.

– Я занимался выращиванием монокристаллов германия для полупроводников. Но это в прошлой жизни. Не очень интересно сейчас. А тогда было очень интересно. На оборонку трудился. Можно сказать – гордился сопричастностью к задачам государственной важности.

– А потом, захотел стать пацифистом как академик Сахаров?

– Нет. Развалилось всё. При известном деятеле. Жаль. Такая была мощная база.

– У меня покойная тёща, как только видела его в телевизоре, так скорую вызывали – аритмия начиналась. Очень переживала за Россию.

Тихо играло радио. Миша-дизайнер ушёл с работы и не выключил. Бесновался диджей, косноязычил.

Неожиданно полилась знакомая мелодия.

– «Пер Гюнт», «Песня Сольвейг». Григ, – сказал Сергей.

И всё ждал каких-то слов от Виталия, что-то хотелось ему услышать хорошее.

– Я в музыке не силён. Не разбираюсь. Но – понимаю, – сказал Виталий.

– Я тоже не очень. Сочувствую и переживаю. Последний вечер. Знаешь – даже волнение есть небольшое – вздохнул Сергей.

– На завтра расклад следующий, – объявилл Виталий – К половине восьмого я встречу с поезда Марину, привезу её сюда. Потом к тётке её докину, заеду за Кириллом и вернусь в офис. Ты будь готов. Сразу стартуем. Думаю, к половине десятого уже тронемся. День нерабочий, кольцевая будет не сильно забита. Должны быстро прорваться.

– Можно одну просьбу озвучить? – попросил Сергей.

– Валяй.

– Новая команда въезжает со всем своим оборудованием. Подари мне компьютер. Вот этот, старенький, родной. На память. Мемуары закончить.

– Забирай. А ты сам-то уже определился с работой? В каком направлении будешь искать?

– Нет пока. Мне гадалка напророчила, что старость моя пройдёт около воды. Какого-то канала, моря, однозначно не определила. Но точно – за границей. В большом светлом доме, в окружении внуков, буду я заниматься любимым делом. Но вот каким – не сказала.

– И ты серьёзно в это веришь? Какой ты легковерный.

– Она сказала, что вероятность – процентов семьдесят. Довольно высокая.

– Ты же как раз к дочери и задумывал поехать, а там море, чистенько, ухожено. Заграница! И внучка уже есть. Тут всё и без гадалки ясно, всё совпадает.

– Внешне так – сходится. Но вот смогу ли прижиться в той культуре? Я в прошлом году ради интереса забрёл в католический храм. На входе люди стоят группкой, с кружками, псалмы поют, собирают пожертвования. Там это очень распространено. Глаза потухшие, без искры, вроде как по обязанности, но как их упрекнёшь, хорошее дело делают. Лавки, удобно, сидишь, думаешь без напряга о Боге, чём-то таком важном, высоком. Народ чистенький, чинный, приоделись к службе. Сидят, шепчут, библии листают, ждут, когда начнётся спектакль – служба… евхаристика. Пришли после завтрака помолиться. Как по расписанию. Всё благопристойно, чинно. Не похоже, чтобы ждали чуда. Запомнили чудеса библейские, и достаточно. Нудно так сидят. А накануне по телевизору разоблачительная передача была и телефон доверия для мальчиков, закончивших католические колледжи. Если подвергались сексуальным домогательствам – звоните. Несколько сотен позвонило. Ужас. Бесовская вседозволенность! В средние века объявили красавиц ведьмами, извели несчётное число, теперь будущих отцов запидорасили, выхолостили, можно сказать, генофонд. И что осталось у европейцев на генном уровне? Почему это?

– Почему же?

– Потому что не верят в чудо. Оно ведь не только сладкое, да благостное. Оно же может быть и наказанием. Простыми людьми не объяснимое, обычному разуму не подвластное. Кара за прелюбодеяния. На много поколений вперёд. Чтобы для светлого чуда была благодатная почва, выстоять его – не как выигрыш в лотерею – удачу шальную поймать за хвост – а через презрение к собственной слабости физической – на всенощных бдениях, соборованиях, откровению подивиться, словно лучику светлому из-под купола. Свыше, откуда же ещё? Весь свет – сверху, от звёзд. Маячок на пути к себе. И чтобы никто не подгонял, не корил. Вот надумал я сходить в храм, пришёл, помолился. Сам себя усовестил, что ли. И Бога в себе отыскать. Без попа, ксёндза, падре. Не ждать умных пришельцев, которые прилетят, подарят высочайшие технологии, весь навоз… говнизм бесконечный человечий выметут, порядок наведут стерильный, как в больничной палате… Сверхумные, организованные, каждый как мощнейший компьютер. И чистота в наших свинарниках, конюшнях, скотных дворах, дышится во все меха открытых лёгких. Страх исчезнет, улыбаться начнём. Но вот их головы к нашим бестолковым телам не приставишь. И поскачем мы в новую весёлую жизнь без проблем, как кузнечики зелёные в высокой изумрудной траве, но только в отличие от них – ведая страх. Прости, завёлся я нежданно-негаданно. Хотя и не собирался. – Сергей опустил голову, раскраснелся.

– Экий ты воинствующий христианин. Даже не ожидал от тебя. А я вот – занимаюсь тем, что мне знакомо. Понятным делом. Верю в разум, физику, технологиям верю.

– Без Бога нельзя, даже если и говоришь вслух, что его нет. Потому что так иллюзорна жизнь. И не всегда в фокусе. И посвятить её одной лишь профессии я бы не смог.

– Почему же? Я железяки всякие люблю погреть руками, подумать, как их соединить, чтобы не стыдно было потом народу показать.

– «Узкий специалист подобен флюсу». Козьма Прутков.

– Не согласен. Я же столько должен литературы проработать, сопутствующей. Мир подсел на технологии. Физические, химические и прочие законы почти все открыты. Человек продолжает устраиваться в этом мире. Всё началось с того, что пещеры были не везде. Возделывает двуногий наш пращур поля, собирает валуны, возводит стены, скрепляет их глиной, но это непрочно, ненадёжно. Тогда придумывает измельчать в порошок те же камни, обжигать их на сильном огне, получать цемент. Глину в печь, делать из неё кирпичи. Потом появляется бетон, арматура. Революция в строительном деле! Преобразуют мир вокруг, людей всё больше, всем нужно приличное жильё, еда, одежда, необходимость передвигаться как можно быстрее. И вот наступает момент, когда человека начинает утомлять вся эта суета, он понимает, что прогресс разрушителен и мир, который его породил и дал многое для жизни, материальной жизни, становится враждебным, вещи становятся хищниками, готовыми убить своего производителя. Тогда он обращается в бегство, создаёт школы выживания в природе, понимая, что есть реальная возможность оказаться один на один с ней, а навыки уже утеряны. Так блудный сын говорит матери: «Это я, узнаёшь? Я ведь не чужой, вспомни меня – я вернулся! Не губи меня, не уничтожь в гневе ненароком. Я – не враг! Просто был не в себе…»

– Ты философ. И профессионал. Исключение. Штучный, можно сказать, человек. Уже, поди, и не осталось таких вовсе. Или совсем единицы.

– Почему же? Опять стали в оборонку возвращаться потихоньку. Доходит инфа.

– А ты не хочешь?

– Нет. Потому что заправляют дилетанты. Не надо мне это сейчас.

– Ты ещё не в тех годах.

– Компьютер я тебе подарю. Писать тебе надо, Серёга. Начни с мемуаров. Глядишь, и станет писательство твоим любимым делом. На берегу моря. Рядом внуки. Но – надо спешить, ты уже не юноша.

– Спешу! Тут надо медленно спешить.

– Только позже компьютер я тебе подарю. Там же базовые данные, вдруг понадобятся. По договору что-нибудь, чтобы под рукой, не искать долго. Прикрою окончательно фирму и привезу.

– Разумно. И спасибо – авансом.

– Ты вещички собрал?

– Много набралось. Хоть ты уже и вывез в прошлый раз достаточно, но всё равно много. Как ракушки на днище корабля – налипло всякого за три года. Книжек вон ящик и сумка. И так – барахло всякое.

Виталий встал, Пальма тотчас вскочила, поняла.

– Пойдём-ка мы прогуляемся. Удобрим промзону. Ночь длинная.

* * *

Он вышел с Пальмой. Сергей полез в компьютер, проверил почту. Пусто. Пробежал, в который раз за день, беглым взглядом новости, чувствуя, что уже болят глазаа, вновь проверил почту. Спохватился. Выбросил всё личное, скопившееся на рабочем столе на других страничках. Убрал со столешницы две рамки с фотографиями, обмотал скотчем, уложил сверху пакета, чтобы не забыть.

Потом вынес в офис большую картонную коробку и сумку с книгами, тяжёлый «самобеглый» чемодан на колёсиках, пакет объёмный с грязным бельём и одеждой. Сложил у своего стола.

– Чего это я давеча завёлся с разговорами на общие темы? – подумал он, пытаясь избавиться от царапающей досады.

Возвратился Виталий.

– Это всё? – показал Виталий на вещи. – Плюшкин… понимаешь. Куда столько. И Пальма.

– Почти всё. Может быть, ещё пара пакетов соберётся до утра. Плюшкин впал в зависимость от скупости и тронулся рассудком, а был – боевой красавец-офицер! Я же – по необходимости. Это разные вещи…

Виталий комментировать не стал, ушёл в «спальню» переодеваться.

– У меня три блока сигарет. Как-то надо проскочить таможню.

– А у меня две поллитровки русской водки.

– Я помню, питерская «крапива». Можно литр крепких напитков на человека. Конфет прикупил тебе шоколадных, две коробки, магазин оптовый, меньше не предлагают.

– Спасибо, выручил. Кирилл не курит. Если что, распишем «пулю» по сигаретам на троих.

– Всё равно, две пачки на человека. С декабря норму изменили.

– Экий ты законопослушный.

– Таможня. Мы в таких местах – никто. Особенно если есть повод прицепиться.

– Не заморачивайся, пусти ситуёвину на самотёк. Всё разрешится должным образом. К чему собирать целое стадо козлов отпущения? Зачем оно тебе? Чтобы плодились новые козлы отпущения? Они прибавляют тебе здоровья, настроения? Новые козлища. Какой от них прок? Даже молока не приносят. Только порождают новых козлов.

– Спасибо, гуру.

– Ну, гуру, пожалуй, громко сказано. Постарайся забыть, что сигареты у тебя есть и где-то лежат. Только россыпью раскидай, мол, не на продажу везём, для собственного раскура.

Виталий присел к компьютеру. Закурил, затянулся с явным удовольствием.

– Что за ерунда! – сказал вскоре: – Банки одной сети, один в Москве, другой в Питере, а нет – ты должен отдельную карточку… всю процедуру пройти, как в построннем банке.

– Я с ними в своё время повоевал, – сказал Сергей, – да вот и сегодня днём полчаса разбирался с менеджером, делал разные пассы, чтобы можно было работать со своим же счётом, в банке этой же сети, виртуально, но за границей. Борются с отмыванием и уводом денег из страны. Пришлось закодироваться карточкой кодов… а всё равно нет спокойствия. Так и ждёшь какого-то подвоха, выверта. Нет спокойствия. Дома я не помню, на какой улице находится банк. Всё по Интернету! А здесь…

– Тот, кто отмывает по-настоящему, проблем не имеет.

– Проблемы у простых смертных. И за мировой кризис они же будут расплачиваться. Остальные всё покупают и живут комфортно.

– Точно.

– Миром завладели банки. Опутали, связали. Как и всякий ростовщик, обманывают. В первый раз, когда золото и серебро заменили бумажными фантиками и написали, что где-то далеко, в надёжных подвалах хранятся слитки золота и сколько-то там крупиц этого золота равноценно этой сраной бумаженции. Ну, или другой такой же. Во второй раз, когда подсунули пластиковые карточки. И какой-нибудь шизофреник-хакер поставит весь мир на колени. Без атомных бомб, армий, генералов, ОВ… Ползучая чума. Собственно, кризис, это и есть весь мир на коленях. Перед банками. Пузыри на болоте полопались, пошла вонь. Весь мир борется с последствиями, а банкиры себе премии выписывают огромные, как ни в чём не бывало.

– Мысль не новая. Давай лучше про носки поговорим.

– Забодал ты меня носками!

– Тогда про собак… или про армию. Про что-нибудь позитивное. Утомила чернуха, Нужна свежая мысль, конструктивная идея. Глубокая, как у раскрытой могилы или у ночного костра.

– Мысль, как подкидная доска на трамплине, – чем она гибче, тем выше и дольше полёт, тем глубже потом погружение. Только не разбить бы башку о дно.

Лицо у Виталия жёсткое, в лунном ореоле от экрана, заострившееся, чужое.

– Простой неудачник, – подумал Сергей, – ищет поддержки, ослаб, растерялся, контроль потерял за ситуацией и махнул рукой. Закрытие фирмы – неудача? Может быть, временное отступление? трусость? усталость? сломленная от долгих лет неуспеха, ответственности – воля? Предательство тех, кому верил и кто не помог в трудную минуту. Но попробуй пожалеть, тотчас взовьётся, нахамит…

Сергей ушёл. Было тягостно, читать не хотелось, да и книги уже упакованы. Вернулся.

– Ты где здесь? – показал рукой.

– Виталий оглянулся на большую цветную фотографию, мгновенно потеплел лицом: – Второй слева, сзади. Только присели. На Алтае. Серьёзный был сплав. Шестая категория. Э-т-то, я скажу тебе, что-то!

– Не страшно было?

– Живой ведь человек. А потом… Не до этого стало! Река тащит, не зевай! Воздуха не хватает в дыхалке. И ты – бессилен от её адской злобы. И сам злой, как чёрт! Или нет, не так – злобный, от бессилия перед этим страшным напором. Азарт, кураж. Адренал-и-ина! А ты это к чему спросил?

– Чтобы запомнить надолго. Буду рассказывать, с каким замечательным человеком был, рядом. Жизнь свела в одну упряжку. На целых три года. А вы так вот сами на гибель и напрашивались?

– Мы же готовились заранее, просчитывали варианты, чтобы уменьшить риски.

– Землетрясения тоже научились предсказывать.

– Гибнут не от землетрясения, от обломков зданий… камней, деревьев. Потоков. А мы – боремся, чтобы преодолеть.

– Значит, когда ты борешься, есть шанс победить, а если не сопротивляешься, значит, обрекаешь себя на поражение?

– Сложно.

– Сложно быть простым и трогать этой реальностью сердца, волновать души. Проще заставлять их цепенеть, играя на низменном, на страхе, рассказывая о грядущем Апокалипсисе. Это я о сериалах… разных.

– Я их давно уже не смотрю. Жизнь проще.

– Поэтому она страшней любого сериала.

– Ладно! Иди спать, философ.

* * *

Сергей лёг на кровать не раздеваясь, руки за голову, уставился в потолок:

– Завтра в это же время я буду дома. Виталий уверенно водит машину. Особенно на трассе. Должны быстро долететь. В Москве он немного нервничает. Ждёт подвоха от этого непредсказуемого города. В пути должно быть нормально.

Сергей проснулся среди ночи. Виталий похрапывал негромко, серые страницы газеты шевелились на лице, покоробленные, как шкурки от воблы к пиву.

– С событий сорвали кожу… шкуру. Оголили, углубились – но вот добрались ли до начинки, до сути? Вот вопрос. Прожевали, насытились фактами, выкинули. Уложили на время в памяти, чтобы через пару дней чем-то новым поживиться.

Он принюхался. Нет – рыбой не пахнет. Жареные факты: из каких продуктов их жарят? Должно быть, из разных, как и всякую еду.

Разделся, лёг под одеяло, долго не мог уснуть. В комнате было душно, недавно затопили батареи, они раскалились, дышали жаром. Их можно было или включить или выключить. Регулировке не поддавались. Шпарят на всю мощь.

– Надо с утра будет постельное белье сложить. Много места займёт. Ещё один пакет. Пустые мысли, как пот на лбу, только внутри головы. Нет! Как бесполезный сперматозоид или жёлтый раструб огурца-пустоцвета. Стоп! Дальше начинается ночной маразм.

Он вспомнил недавнюю болезнь, забытьё в высокой температуре, липкий пот, застилающий едкой пеленой глаза. Противный пот, словно его выжимают из утомлённого болезнью, безвольного, чужого тела. И оно от этого болит, но уже не сопротивляется.

– Вот она, последняя ночь. Такая долгожданная. Пришла. И хотел, и звал, и немного боялся. Чего? И нет ни восторга, ни радости. Ночь как ночь. Сколько их было, ночей накануне отъезда, когда заранее готовишь себя к усталости, неудобствам, и воспринимаешь это как необходимость, временную неурядицу. Но как же потом спится! И как замечателен день, когда отдохнёшь и выспишься.

Он откинул одеяло. Стало немного легче. Заснул. Спал беспокойно, ворочался, мучился, боясь проспать, что-то позабыть в спешке утренних сборов.

* * *

Сергей проспал и не заметил, когда уехал Виталий. Сумерки. Пальма спала, положив морду на лапы. Рыжие подпалины, словно подсветка, показывающая габариты.

Он осторожно приподнялся, отыскал место, стараясь не наступить ей на хвост. Она сладко потянулась, заворчала негромко, привстала. Они оказались на одном уровне. Сергей приобнял Пальму за шею. Задохнулся от запаха псины, ставшего уже привычным.

– Как же я без тебя, красавица? – спросил негромко. – Душа родная! Знаешь ли ты, псинка, что сам Папа Римский провозгласил – вход собакам в дом Господень открыт. Значит, на самом высоком уровне признано – есть душа у собак!

Пальма терпеливо слушала, не сопротивлялась, едва шевеля хвостом, прижав уши.

– Мягонькая, пушистая, – тихо приговаривал он.

Пальма отодвинулась, осторожно и благодарно дохнула в лицо. Он прикрыл глаза.

Она вылизала ему лицо. Он окончательно проснулся:

– Ах ты славная собака! Позаботилась, и умываться не надо. Поедем рядом? Ты не против? Ну, вот и замечательно. Обнимемся и поедем.

Он умылся. Собрал постель. Пальма лежала под столом, наблюдала оттуда. Неожиданно громко пукнула.

– Ну вот! Я тебе красивые слова говорю, а ты… – Он присел, мягко постукал пальцем её по носу: – Сама непосредственность. И запомни, посеешь ветер – пожнёшь бурю!

Позавтракал остатками вчерашней тушёнки, съел варёное яйцо, оставшееся от щавелевого супа, чаю выпил зелёного, крепкого до горьковатой терпкости. Получился плотный завтрак.

Решил проверить почту перед отъездом. Алёна Владимировна прислала письмо. Он тотчас же переслал его дочери с небольшой припиской:

Привет, ребята!

За час до старта – высылаю Мудрую речь Великого Комика!

Целую, люблю – до встречи,

Сергей

Чарльз Чаплин – фрагмент речи на своем 70-летии

Когда я полюбил себя, я понял,

что тоска и страдания – это

только предупредительные сигналы о

том, что я живу против своей

собственной истины.

Сегодня я знаю, что это

называется «Быть самим собой»

Когда я полюбил себя, я понял,

как сильно можно обидеть кого-то,

если навязывать ему исполнение моих

же собственных желаний, когда

время ещё не подошло, и человек ещё не готов,

и этот человек – я сам. Сегодня я называю

это «Самоуважением».

Когда я полюбил себя, я перестал

желать другой жизни, и вдруг

увидел, что жизнь, которая меня окружает

сейчас, предоставляет мне все возможности для

роста. Сегодня я называю это «Зрелость».

Когда я полюбил себя, я понял,

что при любых обстоятельствах я

нахожусь в правильном месте в правильное

время, и все происходит исключительно в

правильный момент. Я могу быть

спокоен всегда. Теперь я называю

это «Уверенность в себе».

Когда я полюбил себя, я перестал

красть свое собственное время и

мечтать о больших будущих проектах.

Сегодня я делаю только то, что доставляет мне

радость и делает меня счастливым, что я люблю, и что

заставляет моё сердце улыбаться. Я делаю это так, как

хочу, и в своем собственном ритме.

Сегодня я называю это «Простота».

Когда я полюбил себя, я освободился от всего, что

приносит вред моему здоровью – пищи, людей, вещей,

ситуаций. Всего, что вело меня вниз и уводило с моего собственного пути.

Сегодня я называю это «Любовью к самому себе».

Когда я полюбил себя, я перестал

стараться всегда быть правым. И именно тогда я стал

все меньше и меньше ошибаться. Сегодня я понял, что

это «Скромность».

Когда я полюбил себя, я

прекратил жить прошлым и беспокоиться о будущем.

Сегодня я живу только настоящим моментом

и зову это «Удовлетворением».

Когда я полюбил себя, я осознал,

что ум мой может мне мешать, что

от него можно даже заболеть. Но когда я

смог связать его с моим сердцем,

он сразу стал моим ценным союзником.

Сегодня я зову эту связь «Мудрость сердца».

Нам больше не нужно бояться

споров, конфронтации, проблем с

самими собой и с другими людьми. Даже звёзды сталкиваются, и из их столкновений рождаются

новые миры. Сегодня я знаю, что это – «Жизнь».

Он в волнении ходил по офису, радуясь и удивляясь этой гениальной, могучей и ясной простоте. Это – жизнь! Уместилась всего в нескольких абзацах.

Вскоре приехал Виталий. Привёз с поезда Марину. У неё был усталый вид, лёгкие тени вокруг глаз. Подарила коробку конфет ассорти. Пальма скулила, вертелась вокруг, словно рассказывала, что здесь было в отсутствие Марины и как она ей искренне рада.

– Пальма, хорошая! – Марина присела рядом, юбка приподнялась. Округлые, белые коленки. Красивые. Сергей отвёл глаза.

Пальма лизала лицо Марине. Та отворачивалась, улыбалась.

– Такая тёплая встреча! Вы полюбуйтесь! – засмеялся Сергей.

Он был искренне рад. Улыбка не сходила с лица. Рассказал, что произошло, пока Марины не было. Передал телефоны, дела, рассказал по пунктам всё, что накопилось, пока она сдавала сессию. Получилось быстрее, чем он думал.

– Как доехали?

– Нормально. Теперь осталось только диплом защитить, – вздохнула Марина.

– Ну, это не самое страшное, – сказал Сергей. – Как у нас шутили перед защитой – пятнадцать минут позора, и инженер. Потом приходишь после распределения, а тебе говорят: а теперь забудь, чему тебя учили, и начнём-ка мы с тобой конкретную учёбу.

– Сейчас уже никто никого не распределяет. Так жалко, что мы закрываемся. До слёз просто жалко. Вот только приработались… притёрлись. Друг дружку узнали. Я дома, как об этом подумаю – сразу плачу.

– Эх, Марина, трепетная душа! Сколько ещё будет этих открытий-закрытий.

– Нет, правда, такие хорошие люди когда ещё вот так вместе соберутся.

Они стояли, смотрели друг на друга. Виталий вышел на улицу, держал открытой дверь, смотрел молча на них. Пальма вертелась рядом, палка была в зубах, звала поиграть, веселилась.

Сергей и Марина обнялись. Он чмокнул куда-то возле уха, в прямые тёмные волосы. Неожиданно для себя взволновался.

– Марина, вы замечательная… девчонка! Берегите себя.

– Спасибо. Вы тоже.

– Маме привет… родным. Алексею, дяде вашему.

– Спасибо вам за всё. И вам мама привет передавала.

– Идите. Я останусь. Виталий отвезёт. Долгие проводы – лишние слёзы. – Отвернулся.

Дверь бабахнула очень громко, Сергей и не замечал прежде, что такая сильная пружина и такая громкая дверь.

– Я скоро! – донесся с улицы голос Виталия.

Шаги через двор, дверь цеха хлопнула. Стихло всё.

Сергей кивнул согласно, послонялся по офису. Расхристанные после нескольких переездов столы, а были когда-то фирменными, под заказ. Цветы в горшках, фото разных объектов по стенкам развешаны в синих рамочках. Реклама. Самая красивая над его столом – большой белый ангар на фоне тёмно-синего неба, от левого угла, наискосок – весёлая радуга накрывает дугой. Ставрополь.

– Хороший был контракт. Три месяца жили, трудились, улыбались. Хорошо было. И могло быть реальное продолжение ещё на четыре конструкции. Заказ на изготовление арок большого сечения разместили в Питере, а те нахалтурили. Началась тяжба, кто должен недочёты устранить, – Виталий или Питер. Вот немецкая фирма и прекратила сотрудничество. Сергей не стал доказывать с пеной у рта правоту, всё равно закрывались. Теперь Виталий уезжал работать в ту самую фирму.

Сергей вышел на улицу.

Зелёный сарай. Сарайчик, сараюшечка. Обитая серым дерматином дверь с жёлтой табличкой, сверху маркиза – корзинка синяя, белые рёбра. Бетонный забор из плит. Клёны без листьев. Обильно свисают «вертолётики» семян. Водосток белый, новый, забит палой листвой. Проволока колючая поверх забора, посередине крыши. Лёгкий морозец, слегка припорошило снежком грязь, асфальт, соседские запчасти для фур. И бело-синее небо, набитое, как перина, пухом снега.

Сергей глубоко вздохнул, глянул на часы. Почти восемь. Столько уже событий произошло с утра. Подошёл к двери в цех. Подёргал ручку. Странно – закрыто. Должно быть, Виталий машинально закрыл двери. С ним такое бывает.

– Нет! С ним такое бывало. В прошедшем времени.

Сергею нестерпимо захотелось в цех. Пройтись по большому настилу, оглядеть стеллажи с профилями. Вдохнуть особенный запах окалины, озона от зачистки сварных узлов.

Он наклонился, посмотрел в щёлку чуть повыше ручки. Темно. Тихо. На козлах лежат стойки для трёх последних конструкций. В них заведут металлический профиль, закрепят болтами. Коробки с метизами. Уложено, расфасовано. Тросы с разноцветными шильдиками, чтобы не перепутать при сборке.

В этих декорациях он пробыл три года. Почти. Без одного месяца. Это заканчивается сейчас. К чему громкие слова. Виталий то же не любит эффектных поз, фраз. Конкретный мужик. Трудяга. Поэтому не стоит просить, чтобы он открыл цех. Для прощания перед отъездом?

Надвигаются перемены. Но он их не ощущает пока. Предполагает, что возникнут. Естественно.

Прошёлся перед закрытой дверью. И сам не ожидал, что так всё будет для него волнительно.

– К чему были слова, выяснения, страсти и пристрастия. Приставка «при» в глаголе означает кратковременность действия. Только тело напряглось в ожидании дороги. Задеревенело привычно, изготовилось к длительному сидению.

Он вышел за калитку, машинально прошёлся по шпалам, семеня, словно по ступеням лестницы – в никуда. Только лестница лежит на земле – бессмыслица. Вернулся. Снял куртку, и точас же приехали Виталий и Кирилл.

– Ну, как ты, Серёга?

– Нормально!

– Привык к условиям?

– Экстрим стал нормой, Кирилл. Бывало и похуже. В Чернобыле – три месяца в палатке. Штабная, ротная, офицерская. Нары слева и справа от входа. Ночью сыро, студёно и неуютно, днём сильная жара – Полесье, влажно. В углу под нарами «ямка-холодильничек» замаскирован, а там баночка трёхлитровая с «огненной водой», самогоночкой для выведения нуклидов. И как «наешься» этой срани невидимой, вернёшься в расположение – стаканчик примешь, смену пропустишь и здоровёхонький опять, восемь часов через восемь. Народная медицина!

– Как со здоровьем?

– Как? Санька клапан сердечный поменял, бронхи барахлят, Игорю – операцию сделали на сосудах, астматическое дыхание, Гунар тоже с сосудами мучается… А я – здоров. Практически здоров. Улыбаюсь!

– Вполне прилично выглядишь, должен сказать.

– Спасибо. А вот, три года у врачей не был, и всё время внушаю себе – здоров! Только травками перебиваюсь. Благо они в России стоят – рубль ведро. Переболел гепатитом, так после этого химические препараты стараюсь не пить. Да, ладно, о грустном не будем. – Чаю попьёшь? Чёрный, зелёный, фруктовый – какой? Перед дорожкой? Или кофе будешь, с Виталием Петровичем?

– Угу, – согласился Виталий.

– Можно мне чаю? Чёрного, покрепче. Я предлагаю дорогу разбить на три части и через триста километров меняться.

– Эх, Кирилл! Я уже не водил лет десять. Как угнали машину, так толком и не садился за руль, – сказал Сергей. – Могу, конечно, только в самом крайнем случае.

– Я и не знал. Ну, ничего, разделим путь пополам с Виталием.

Они пили чай, смотрели друг на друга и молчали.

– Это всё твои вещи? – спросил Кирилл.

– Вот, набралось за три-то года. И откуда? Сам удивляюсь.

– Я могу спереди, могу сзади ехать, только за руль сяду со старта, сразу поведу сколько надо.

– Я сзади буду, с Пальмой, – сказал Сергей. – Мы с ней ещё утром договорились.

– Так, – поторопил Виталий, – пора укладываться. – И пошёл мыть чашку из-под кофе.

– Подгони машину к воротам, чтобы вокруг не таскать, – сказал Кирилл.

– Тут щебёнки насыпали вдоль офиса, гружёному не проехать. Через цех быстрее будет.

Сергей торопливо перетаскивал пакеты, покатил на колёсиках чемодан, не глядя по сторонам. Пол в цехе был усеян хрусткими алюминиевыми опилками, стружкой. Они впечатывалсиь в подошву. В душе он порадовался, что пока был один – «простился» с цехом, а сейчас его словно и не замечал, потому что было бы неловко при всех торчать посередине, глазеть по сторонам и оправдываться. Так получилось нечаянно, но оно и лучше.

* * *

Багажник Виталий полностью забил вещами. Пришлось чёрную сумку с книгами класть за сиденье водителя, под специальную накидку для Пальмы.

Кирилл сел за руль, Виталий рядом. Сергей отогнул край чёрной накидки на сиденье, прикрыл колени, чтобы Пальма могла морду положить, сел позади Виталия.

Пальма сидела рядом, навострила уши, смотрела вперёд между сидениями водителя и хозяина. Сергею было тесно, колени упёрлись в сиденье впереди, и он понял, что в конце пути будут болеть суставы.

– Ну, что – с богом? – спросил Кирилл.

– Трогай! – скомандовал Сергей и подумал: – Может, оглянуться? Нет! Не буду. Разорвёт изнутри.

– А на руле чувствуется, что загрузились неслабо, – сказал Кирилл.

– …И мы, обезумев, будем мчаться из страны в страну, – сказал Сергей.

– Это что – стишки? Опять на лирику потянуло? – спросил Виталий.

– Это кусочек мифа. Была у Зевса любовница Ио, а Гера, его волоокая жена, об этом узнала. Он, заметая следы, превратил любовницу в белоснежную корову…

– Тёлки… Название такое – тёлки. А я-то был уверен, что на Руси придумали! – засмеялся Кирилл. – Так вот откуда это пошло. Ну, и чем там закончились разборки-то, с тёлкой этой божественной? Интересно же!

– Мстительная Гера выпросила у Зевса себе эту… тёлку, приставила охрану – Аргуса, верного пса, которого потом убили… Тёлка сбежала. Гера чутко уловила топот копыт, послала чудовищного овода вдогонку. Он жалил тёлку в самые нежные места. Тёлка от этого обезумела и мчалась из страны в страну, не находя себе места. Позже нарожала героев Зевсу. Много. Плодовитая тёлка оказалась. Самый известный потомок Зевса – Геракл…

– На Олимпе тот ещё бардак творился, чувствуется. Начиная с Зевса-папы, кончая Герой-мамой! – сказал Кирилл.

Они засмеялись. Серебристая «мазда», задрав капот, как старая «Волга», только оленя стремительного не хватало, плавно покатила под горку.

Навес, цех, ворота таможни, будка охраны. Вредный отставник-прапорщик рукой помахал им вслед через большое окно у шлагбаума. Весь привычный пейзаж остался позади.

– А я про ослика Иа счас вспомнил! – сказал Кирилл.

– У тебя сейчас такой период – сказки и песни! – сказал Сергей.

– Как ощущения? На заду? – спросил весело Кирилл.

– Первая ступень отошла! Перегрузки нарастают, – отрапортовал Сергей.

– Отлично!

Виталий наклонился, что-то выискивал в бардачке.

– На горизонте показалась шестивёсельная шлюпка, сэр!

– А мы её на абордаж! – сказал Кирилл, ловко обгоняя синий «Пассат».

– Время! О! Точное время старта!

– Старт по плану – девять двадцать! Время московское, господа путешествующие джентельмэны! Режим – штатный! – сказал Сергей.

– Надо будет дозаправиться в районе Великих Лук. – Я к границе дорулю, – сказал Кирилл. – Заправка за мной!

– Да ладно! Мы не бедные! – возразил Виталий.

– Это не от бедности. Всё равно дешевле, чем билет на поезд, на автобус, да ещё и до дома. Можно сказать, до входной двери.

– Это же шестьсот кэмэ? – сказал Сергей. – До границы.

– Ничего! Нам не впервой! – сказал Кирилл, и внимательно следя за дорогой.

Повалил мокрый снег. Кирилл уверенно вёл машину и если рисковал на обгонах, то аккуратно, не лихачил.

– Вот снежок и припорошит наши следы, – подумал Сергей. – Следы нашего бегства из зимней Москвы. Исчезнем бесследно. Растворимся в снежной круговерти. – Такую фразу говорить вслух, перекрикивая шум движения, ему не хотелось. Вообще говорить не хотелось.

– Нашёл! – радостно сказал Виталий, – страховку нашёл!

– Слава богу! – сказал Сергей. – Не возвращаться же!

Они надолго замолчали.

Почти нигде до Новорижского шоссе не стояли. За Красногорском поехали быстрее.

Некоторые машины были ещё на летней резине. Виталий привычно ругался на бестолковых водителей, потом перешёл на глобальные беспорядки, политиков.

Пальма положила морду на колени Сергею и прикрыла глаза.

– Ты какую страну больше любишь? – спросил Кирилл Виталия. – Россию или Латвию?

– Россию – уже не люблю! Латвию – ещё нет! Нравятся Финляндия, Австрия, Греция. О! Кипр чуть не пропустил, пожалуй, самый любимый. Много пенсионеров-англичан. Только вот правый руль – не очень. Как в коране или в талмуде – справа налево.

– Вот видишь! Тоже не нравится. То есть нет такого, чтобы нравилось окончательно.

– Пожалуй, да! В одних странах одно нравится, в других – другое.

– Может, ещё вернёшься в Москву? – спросил Кирилл.

– Ну уж нет! Надоело до смерти отвечать за каждого мудака. Я устал от этого – смертельно. Просыпаться по ночам в ужасе, представлять, как он… пьяная морда, руку сунул в станок. И – культя, кровища! Нет! Буду простым клерком. Зарплата-аванс, аванс-зарплата.

– А что у тебя в Питере? – допытывался Кирилл. – Все из Питера в Москву, а ты – наоборот.

– Можно сказать, корни мои там. Родители – питерские. Родни полно. Старшая сестра там живёт. В центре в самом. И город не такой сумасшедший, как Москва. Зарплата вроде ничего, для начала. Люди знакомые, не к чужим еду.

Промелькнул указатель – «Тверская область».

Мгновенно, набегающим на края серого ковшика закипевшим молоком, вылетом уносимых к обочине снежинок, закачало слева направо в углублениях наезженной колеи, затрясло противно и раздражающе, словно навязанная чужая воля.

Сергей попытался подремать рядом с Пальмой. Виталий закурил, приоткрыл немного окно. Сергей обмотал шею шарфом, но всё равно холодный воздух развеял тепло. Ноги затекли. Он пошевелил ступнями. Понял, что не чувствует ног. Глянул в окно. Все куда-то едут, движутся.

Кирилл подрулил к придорожному кафе. Виталий поворчал, но настаивать не стал.

Кирилл и Сергей выпили чаю, поели блинов со сметаной, бутербродов с малосольной лососиной. Всё свежее, недорогое. Один столик был занят. Минут пятнадцать всего-то и затратили, но настроение подняли.

– Мы здесь как-то по молодости, в начале перестройки дожидались машин с грузом. И дальше его сопровождали. Потом снял комнату тут, у одной хозяйки. Замечательная женщина. На «скорой помощи» работала. Придёт домой, спешит белье стирать на речку, в полынье, зимой. Дома всё чисто, прибрано, дети обихожены. Памятник таким надо ставить. Улыбчивая, симпатичная, хозяйственная. Всё в руках ладится. Потом я уже в Москву перебрался, созванивался. Очень её уважал. Да и сейчас – тоже. Попросила помочь с пересадкой, куда-то дальше ехала к родне. Через Москву. Купил букет, встретил. Она даже всплакнула. Что там – цветы! Такая не избалованная, замечательная женщина.

– И как она потом? – спросил Сергей.

– Вышла замуж. Отставной военный, местный уроженец, бобыль, перебрался на родину, на житье-бытьё. Серьёзный такой мужик оказался. Пенсия приличная. Я так за неё порадовался. Есть справедливость.

– Намолила, видно. А может, Боженька послал за труд и долготерпение. Я в последнее время очень люблю такие вот хорошие истории. Истории с хорошим финалом. Правда! – улыбнулся Сергей. – Как лекарство «ноофен» – добавляет ощущение счастья. Я тут случайно рекламу видел, на столбе.

Виталий ходил хмурый, поторапливал загружаться, скорее ехать.

* * *

Движение было бойкое, но Кирилл вёл машину хорошо, может быть, не так быстро, но и не очень медленно, видно, не хотел рисковать. До Великих Лук, половины пути, домчались быстро. Граница уже недалеко. Выпили кофе. Заправка была на высоком холме. Отошли в сторону, отлили дружно, с удовольствием.

– Какой вид отсюда чудесный, – сказал Сергей.

– Только до воды далеко, вот все в кусты и бегают, – сказал Виталий, – всю местность окрест загадили. Вон, наметали – кабачковой икры, засранцы!

Сергей огляделся. Вокруг там и сям белели использованные салфетки, кучки дерьма коричневели в пожухлой траве.

– Вот взял и испортил настроение, – подумал он, глядя, как Виталий выгуливает Пальму невдалеке, на чистой прогалине.

Уселись в салон. Бодрые, поразмявшиеся, глотнувшие кислорода.

– Я первое время в Москве зарабатывал семьсот баксов на фирме, – сказал Кирилл. – И всё отправлял жене с дочкой. А сам по вечерам «бомбил» на служебной машине. Страшное было время. Тяжёлое. Потом в Новосибирске металлолом скупал у населения. Летал оттуда домой. Самолётом на побывку – в Ригу. Так первые деньги зарабатывал. Терял и снова вставал, шёл. Потом жена ушла… Так хотелось хорошей, сытой жизни! Нет, не богатства, а просто нормальной человеческой жизни. Комфортной, спокойной.

– Когда чего-то хочешь, значит – живёшь, – подумал Сергей, слушая рассказ Кирилла. – И куда-то пропадает тупая вялость безразличия, покорности бараньей, когда его тащат куда-то на убой. Предопределённости, невидимо связывающей по рукам и ногам, да так, что и кричать неохота. Не от лени, именно от предопределённости и подумать лень о чём-то созидательном. Животворящем. Где силы взять? Свежие идеи?

Виталий и Сергей молчали. Вспоминали каждый свою перестроечную историю. Таких историй огромное множество могут рассказать их ровесники. И даже пострашней. Но их миновали эти ужасы, и сейчас они ехали в родной город. Убаюканные быстрой ездой, утомлённые разговорами и теснотой салона.

* * *

Российскую границу прошли быстро. Молодой таможенник попросил открыть коробку.

– Здесь книги, – сказал Сергей.

Таможенник запустил руку, молча вытащил бутылку водки.

– О! Забыл совсем – там ещё одна бутылка водки. Всего – две. Это всё.

Таможенник вновь запустил руку в коробку. Выудил брошюрку «Как правильно очистить печень». Хмыкнул, улыбнулся:

– Неплохая подборка. К бутылке, да такая брошюрка.

– Не всё же водку пьянствовать! – сказал Сергей.

– Ладно. Езжайте, – махнул рукой таможенник.

Двинулись дальше.

– Что ты с ними много разговариваешь! – зло сказал Виталий. – Разводишь тут…

Он нервничал. Смутился: книга про печень была его, да и, видно, не мог забыть, что в машине три блока сигарет.

– Ничего. Дал объяснения и всё. Дальше ты сам разговаривай, а я буду молчать. А сигареты – наши общие. Забыл? Мы же так решили.

На латвийской границе открыли багажник, задние двери. Сразу стало холодно. Сергей не выходил из салона, держал за широкий ошейник Пальму, сидел с ней рядом. Она внушительно рычала, но не лаяла.

Таможенник брезгливо пошевелил плотно сложенные сумки, пакеты:

– Спиртное, сигареты – есть?

– Домой едем, вот личные вещи везём, – сказал Виталий, опустив глаза.

– Так. А что тут? – Таможенник заглянул в чрево авто, пристально посмотрел на заднее сиденье.

Пальма зарычала громче, пытаясь развернуться, Сергей с трудом удерживал её.

– Спиртное, сигареты – есть?

– Водка есть, две бутылки, – сказал Виталий, закрывая багажник, – больше нет. Не везём больше. Так, сувениры.

– Сигареты есть? – не унимался таможенник, окидывая взглядом салон от места водителя.

– Вот – видите, во-он они, лежат. И всё! – показал на припорошенную пепельницу с окурками Виталий.

– Ладно. Езжайте.

Быстро закрыли все двери, уехали из-под навеса. Формальности закончились.

– Давай остановимся, – предложил Виталий.

Остановились. Сходили в биотуалет у обочины.

– Довольно быстро. Почти не стояли, – сказал Кирилл.

– Мой личный рекорд – одиннадцать часов, в Смоленск ехал, – сказал Сергей. – Давно это было. В прошлом веке.

– Мы в прошлый раз, помнишь, ехали? – повеселел Виталий.

– Ну да, из Риги в Москву, девять часов двадцать пять минут простояли. Средняя скорость по трассе получилась сорок шесть кэмэ.

– Тут уж как повезёт, – сказал Кирилл.

Виталий сел за руль, уверенно выехал на дорогу, набрал скорость. Машина, словно бодрый конь, почуяв хозяйскую руку, помчалась веселей. К тому же снега не было, дорога сухая. Начинало темнеть. Поздняя осень. Предзимье. Холодный пронизывающий ветер, и долго было не согреться в салоне.

Запетляла, наматываясь на колёса, серая полоса асфальта. Неровная, неопрятная, кособокая, разбитая тысячами гружёных фур. Шёл ремонт, светофоры перепускали по очереди встречные потоки машин. Кое-где были уже целые куски новой, широкой дороги, по европейским стандартам, со всеми знаками и развязками. Солидно и основательно.

Ближе к Риге повалил снег. На белом фоне то слева, то справа часто мелькали большие щиты – «Продаётся земля… кв. м…», номера мобильных телефонов.

– Прежде были только на латышском, – отметил Сергей, – а теперь уже и на двух языках. Только купите. Как отрезвляют трудности. Воистину – «деньги не имеют национальности». Халявные цены. На радость шведским банкам.

Виталий курил, пепел стряхивал в щель сверху приоткрытого окна, выстуживал салон.

Сергей смотрел на него сбоку, не обращая внимания на усталость, ноющие от долгого сидения коленки, на пыль, на ставшую родной собаку рядом, неласковое подкидывое на дорожных ухабах:

– Представляю себе этого человека, как если бы решил нарисовать его портрет. Он всё время меняется, я что-то узнаю важное, подправляю, увлёкся выписыванием, чего-то определённого – головы, плеч, например. И получилось общее представление, а эта часть – более выпукло, ярче, что ли. Я был рядом. Как смог – помог в непростой ситуации. Не «пылил», не наделал глупостей, не поддался соблазну сподличать и выдержал. Нет! Это счастье, что выдержал. Только сейчас начинаю понимать, насколько было непросто. Так вот, жил и жил, день за днём. А собственно, что такого героического? Ничего особенного. Нет! Я выдержал, достойно, все передряги, не оскотинился, не озверел. Это вот и есть – счастье! Еду домой, везу деньги, книги, много книг. Нет, не так. Меня везут домой. Виталий, конечно, – надёжный человек. И Кирилл тоже. Но, в отличие от Виталия, он ничего и никого не критикует. Замечательное свойство. Дипломат! Были ли мы с Виталием друзьями с самого начала. Или стали постепенно? Что-то мешало сделать шаг навстречу, чтобы стало «теплее», что ли. Я боялся быть навязчивым? Или побаивался разочарования в случае отказа? У каждого уже есть друзья, а завязывать новые дружбы со временем и обременительно, да и осторожничать начинаешь. Это в молодости – поулыбались, побыли в одной компании, руки пожали – и вот она, дружба началась. Но вот что точно у меня осталось к Виталию – это внутреннее уважение. И в будущем – понятно, что не будет частых звонков, писем, не такой Виталий человек, однако любой контакт с ним порадует и будет приятен.

* * *

Первым выгрузили Кирилла. У него была небольшая чёрная сумка. Стояли на сильном, пронзительном ветру, улыбались. Что-то говорили бодрое, перекрикивая ветер, всё никак не могли расстаться. Светили фары, машины клаксонили, мчались мимо.

Вечер. В этой стране заканчивался рабочий день. А в России уже ложились спать.

Сергей продрог, его бил сильный озноб. До его дома было совсем рядом, оказывается, они были соседями с Кириллом.

У подъезда стали выгружаться, перетаскивать пакеты, чемодан, неудобную картонную коробку, тяжёлую от книг. Внутри весело булькала водка. В полумраке чужих окон мелькали синие тени бесконечных телесериалов, чужих жизней. Он быстро согрелся.

Боковым зрением приметил скорый промельк чёрного шнауцера на белом снегу.

Виталий попридержал входную дверь помог донести. Сергей быстро переместил всё в лифт, даже вспотел слегка – торопился, хотел вернуться, обнять Виталия, но двери стали закрываться. Он втиснулся в надвигающиеся половинки, придержал руками. Оглянулся. Виталий молча смотрел на него, опустив руки.

– Ну что? – спросил через плечо, неожиданно резко: – Может, зайдёшь? Жена классный холодец приготовила. Она умеет. Профи!

– Нет.

– И спасибо мне не скажешь напоследок? За мои… подвиги. – Спросил строго.

– Мы же ещё увидимся! – сказал Виталий. – Обязательно увидимся.

– Пальму не забудь прихватить с собой! – сказал Сергей. – Уже по ней соскучился!

Лифт, заполненный вещами, медленно потащился вверх.

* * *

Сергей обнялся с женой. Расцеловались, глядя в глаза друг другу, волнуясь и радуясь, что они оба дома, дорожные волнения позади. Наскоро стали разбирать вещи. Бельё жена выгрузила в стирку.

Он доставал книжки. Много новинок. Он коротко рассказывал, о чём та или иная книга, что за автор. Спохватился, что уже вечер.

Решили всё оставить до завтра. На столике, в кресле, а что-то и не вынимали вообще из коробок и чемодана.

Холл быстро заполнился вещами, пакетами, книгами.

Он пошёл в душ. Пускал горячую воду, терпел, вновь добавлял температуру. Не спешил. Оделся в домашнюю кофту, тёплые, колючие шерстяные носки. Усталости поубавилось.

Чистый, благоуханный и выбритый, присел к накрытому столу. Налил себе виски, жене – красного чилийского вина. Уютно в ладони угнездился маленький, тяжёленький стакан. Он расслабился, был даже рад, что в какой-то миг слегка закружилась голова, но потом стала ясной. Он для проверки пару стаканчиков добавил – нормально. И зауважал себя, что держит удар, не пьянеет от крепкого напитка.

Рассказывал о дороге, Пальме, Москве. Смаковал вкусную еду, ел с аппетитом, нахваливал холодец. Слёзы утирал, крепкий хрен оказался, хвалил, что замечательно получалось.

Спать легли рано. Обнялись. Миловались нежно, с радостью – соскучились.

Потом распались по своим половинкам кровати.

– Ты и не похудел совсем! – сказала жена.

– Питались регулярно, калорийно и вкусно. Качество пайки отслеживал лично. Дома всё равно вкуснее.

– О чём призадумался?

Сергею показалось, что спросила она как-то резче обычного. Или он отвык?

Она поправила одеяло, смотрела на него сбоку, подложив ладошки под щёку.

– Пора тебя отправлять в Дублин, внучку нянчить, – сказал он, – так меня плотно опекаешь.

– Не обижайся. Это я любя.

– Я тебя прошу, не повышай голоса.

Они тихо засмеялись и мгновенно уснули.

Кажется, тут же и проснулись. Потянулись друг к другу. Потом лежали рядом, держась за руки, словно шли вместе в новый день, улыбаясь, что-то говорили негромко о делах ближайших и дальних. И главное – перелёт в Дублин.

Дома повсюду было много фотографий в рамках. Дети, внучка. Уютно, радостно.

Сходил на кухню. Принёс чашечку чёрного кофе, стакан холодной воды – завтрак жены.

– Не забыл! Спасибо!

– Я будто с передовой вернулся. Вылез из окопа. Тишина!

– Ничего! Отдохнёшь, отоспишься, приведёшь себя в порядок.

Сергей принёс стремянку с лоджии. Книги стали расставлять наверху, под самый потолок – свободных полок уже не было. Каталог своей библиотеки заполняли.

Это занятие обоим нравилось, сближало, поэтому и начали с самого приятного.

Развесили свежее постиранное бельё на решётке.

Бодрый, весёлый запах свежего белья.

* * *

Зазвонил мобильнёй. Сергей долго смотрел на дисплей, но без очков не смог определить – кто звонит.

– Да, слушаю.

– Звонили из «Аэропорт-Карго». Предлагают большой контракт. Года на три. Первый этап – шестнадцать миллионов рублей… Только не бери полный чемодан носков и трусов.

Виталий смеялся долго, заразительно, от души.

Москва – Рига Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg